Книга: Хроники похождений



Хроники похождений

Лев Портной

Хроники похождений

Хроники похождений

Автор: Лев Портной

ISBN: 978-5-91187-017-1

АННОТАЦИЯ

1796 год. Вице-канцлер Безбородко и цесаревич Павел сожгли завещание императрицы. Но незадолго до кончины Екатерина Великая переправила в Европу секретные бумаги. Какие тайны они хранят? Вельможи полагают, что это копия завещания. А древний клан вампиров считает, что в бумагах скрыта формула вакцины против действия серебра. Кровавая охота началась.

Пролог

Поздней осенней ночью мужчина — немолодой, однако крепкий и приятной наружности — в поисках любовного приключения пробирался по дворцовым залам. Должно сказать, что нравы при Большом дворе все-таки были не до такой степени распущенными, чтобы каждого, кто рискнул в неурочное время шататься в непосредственной близости от царских покоев, поджидал бы амур. Однако у этого господина амур случился как раз накануне с хорошенькой фрейлиной, и они договорились встретиться ночью в условленном месте.

По мраморной лестнице, затянутой мягким ковром, он поднялся к входу в парадный зал. Перед тем, как отправиться на свидание, мужчина позаимствовал чувяки у кавказского князя, и потому, когда он приоткрыл дверь и ступил на паркет, его шаги остались бесшумными. Он не входил в число привилегированных особ, которым позволительно было ночами расхаживать по дворцу, но в случае скандала рассчитывал оправдаться внезапно вспыхнувшей страстью и снискать царскую милость и прощение. Опасность усиливала остроту ощущений, душа пылала, и сторонний наблюдатель, если б мог видеть в эти минуты нашего героя, сказал бы, что тот лоснится от удовольствия.

Вот только ночь выдалась холодной, а истопник был небрежен в исполнении долга.

Мужчина беззвучно проскользнул в зал и столкнулся с фигурой в белом платье, оказавшейся за дверями. Он усмехнулся и, мысленно отметив, что нетерпеливая проказница поджидала его прямо у входа, а не за пальмами, как они условились, заключил женщину в объятия и покрыл ее лицо поцелуями. Она тихо ахала, страстно прижималась к нему, а ее ловкие пальчики уже исследовали его достоинства. А мужчина замешкался, потому что пышные и мягкие формы дамы указывали на то, что это… не тот, совсем не тот амур, какой приключился с ним накануне. И если этот амур с кем и условился на эту ночь, то только не с ним. Однако же дама, не дав ему опомниться, потянула за собой в сторонку от дверей, ведущих на лестницу, и особенно подальше еще от одной двери, из-под которой пробивался слабый свет. Они оказались под пальмами и — снова в объятиях друг друга. Исходивший от женщины запах выдавал солидный возраст, если не сказать преклонный, и это также вызывало смущение. Но темнота, нетерпение дамы, да и вообще вся ситуация сделали дело не хуже испанской мушки. И, решив, что это будет презабавным приключением, мужчина развернул женщину, слегка толкнул ее в спину, заставив нагнуться, и решительно задрал ее платье.

В это же время за дверью, как раз за той, из-под которой струился свет, великий князь Павел Петрович трудился над картой Европы. Эту ночь случилось ему провести не в Гатчине, а в столице. Наследнику не спалось, и, дабы не терять время попусту, он занимался государственными делами. Расстелив на столе карту Европы и России, цесаревич собственноручно рисовал новую карту. Он как раз изобразил реку Неман, когда его внимание привлек громкий крик. Павел Петрович вздрогнул и выпрямился. С полминуты смотрел он на дверь, отделявшую его кабинет от парадного зала. Кричала женщина, в ее голосе было больше звериного, чем человеческого, и крик ее свидетельствовал об успешном окончании любовной пытки. Она еще долго стонала, и Павел подивился тому, что никто не сбежался на шум. Цесаревич поморщился, вернулся к своим занятиям и… немедленно совершил ошибку.

Здесь нужна небольшая географическая справка. Как известно, непосредственно за Неманом простирается земля Траумлэнд, границей которой на западе являются река Зюденфлюс и горный хребет Раухенберг. На северо-западе имеется выход к Балтийскому морю, а на юго-востоке — к озеру Траумзее. Там, на берегу этого озера, между устьями Немана и Зюденфлюс находится Траумштадт, столица маркграфства.

Шутка природы заключается в том, что русло Немана так похоже на русло Зюденфлюс, что если наложить одно на другое, то они совпадут каждой излучиной. И немудрено, что Павел Петрович, отвлеченный экстатическими вскриками, вновь обратившись к карте, по ошибке только что нарисованную реку принял за Зюденфлюс. Он нанес Тильзит и прочие прусские населенные пункты непосредственно слева от Немана. В результате с новой карты Европы, изготовленной собственноручно его императорским высочеством Павлом, исчезла и река Зюденфлюс, и земля Траумлэнд со всеми своими городами, выходом к Балтийскому морю и столицей Траумштадтом. Так трое обитателей Зимнего дворца, сами того не ведая, оказали роковое влияние на дальнейшую судьбу Траумлэнда.

Впрочем, в парадном зале под пальмами если и занимались государственными делами, то несколько в ином ракурсе, нежели цесаревич Павел. Мужчина, одержав блистательную победу над таинственной незнакомкой, испытывал двойственные чувства. С одной стороны, ему, пресытившемуся, страстно мечталось, чтобы дама исчезла из его жизни также стремительно, как и появилась. С другой стороны, хотелось удовлетворить любопытство и поинтересоваться тем именем, которое отныне может быть внесено в список викторий на любовном фронте. Однако спросить напрямую он не решался. Не то чтобы повода для знакомства найти не мог, а просто боялся, что дама принимает его за кого-то еще. Ведь поджидала же она кого-то за дверью! «А что же случилось с ее кавалером?» — мелькнуло в голове, и герой-любовник мысленно расхохотался, вообразив, что кандидат этой дамы в потемках наткнулся на фрейлину.

Они еще некоторое время стояли в обнимку под пальмами, прежде чем женщина нарушила молчание. Из ее слов стало ясно: она прекрасно знает, что попользовавшийся ею мужчина не ее кавалер, да и не ожидала она этой ночью попасть в любовную передрягу.

— Und so geschah es, — сказала она, поежившись, — wolltre den Heizer finden und fand den Liebesstab.[1]

— Такова жизнь, — откликнулся гордый собой мужчина.

Но следующая фраза повергла его в шок.

— Nun sag mir, mein Bester, deinen Namen. Mocht wissen, wer seine Herrin so liebt![2]

Мужчина задрожал, его руки словно растаяли и потекли прочь со спины женщины.

— Я… это… помилуйте… — пролепетал он.

— So sag er mir doch seinen Namen und wem er dient, — раздалось в ответ. — Muss wissen, wer meine Begnadigung verdient.[3]

— Федоркин Иван Кузьмич, повар ваш, — выдавил мужчина дрожащим голосом.

Сомневался, что будет помилован.

На следующее утро, ненастное и дождливое, на повара ее императорского величества посыпались отличия. Только проснулся он и собрался идти проверять ночную работу поварят, как за ним пришли. Проводили к статс-секретарю Храповицкому, и тот объявил высочайшую волю. Федоркин Иван Кузьмич был награжден чином полковника, получил золотую табакерку, усыпанную алмазами, двести тысяч наличными, а также великолепное имение где-то в Барвихе и три тысячи душ крепостных в придачу. Пока повар переваривал услышанное, Храповицкий зачитал второй указ государыни, который повелевал полковника Федоркина Ивана Кузьмича отправить в отставку и в двадцать четыре часа выслать его и всю его семью в Барвиху в принадлежащее ему имение, запретив появляться в обеих столицах. Далее шло примечание, что императорской милостью запрет этот не распространяется на детей.

Через несколько часов семью Федоркиных посадили в карету, следом снарядили подводу с нехитрыми пожитками и отправили из Петербурга в Барвиху. Иван Кузьмич то ли прикидывался, то ли и впрямь оставался в неведении относительно того, чем заслужил он царские милость и гнев. Зато супруга имела свое разумение по этому поводу и всю дорогу сидела хмурая и с мужем не разговаривала. Их сын тринадцати лет от роду, видя неладное между родителями, во все время пути через окно смотрел в какую-то одному ему известную даль, и не дорожные пейзажи, а фантастические картинки из новой жизни сменялись перед его взором.

Проехали они немного. Нескончаемый дождь сделал дорогу непроходимой, и они остановились в Тосне, намереваясь в почтовой избе переждать дурную погоду. В помещении за длинным столом уже сидел невзрачный субъект и бережно разбирал бумаги, которые с виду годились разве что на растопку печи.

Федоркины заняли место с другого края. Юноша отвернулся к окну. И хотя почтовая изба уже лет сто, как стояла на одном месте, а сквозь водяную завесу вряд ли можно было что-либо разглядеть, перед глазами молодого человека опять замелькали картинки, одна краше другой. Мужчина виноватым шепотом пытался объясниться с женой, но та оставалась непреклонной и всем своим видом выражала укор и презрение к супругу. Лишь однажды она витиевато ответила, что лучше жить в подвале, чем восходить на те этажи, из окон которых видна Сибирь, поездка в которую им гарантирована, учитывая то, каким бесстыжим образом Иван Кузьмич добился восхождения, а также принимая во внимание отношение будущего императора Павла к подобным выскочкам.

Потом женщина расплакалась. Ее рыдания отвлекли от дел чиновника с бумагами. Он кликнул почтового комиссара и потребовал лошадей. Тот отвечал, что лошадей нет, и предлагал взамен чаю.

Когда самовар вскипел, в избу вошел дворянин, которого впоследствии Иван Кузьмич величал Блистательнымъ Умомъ и Дидеротомъ Вольтеровичемъ. Вновь прибывший живо затеял беседу, втянув в нее и Федоркиных, и чиновника с бумагами. Блистательный Умъ на чем свет стоит проклинал погоду и государственное устройство, в негодности и того, и другого обвиняя российские власти, исключая саму императрицу, у которой, по его словам, не хватает сил, чтобы уследить за всеми ворами, ее окружавшими.

Речи его были скучны и местами непонятны. Зато в лице чиновника с бумагами Дидеротъ Вольтеровичъ нашел благодарного слушателя и интересного собеседника. Их беседа завершилась крупным скандалом.

Началась ссора с того, что субъект с бумагами стал рассказывать о роде своих занятий.

— Милостивый государь, я служил регистратором при разрядном архиве и, пользуясь положением, собрал родословную многих родов российских. — Чиновник поднял кипу бумаг и потряс ею в воздухе.

Затем, опомнившись, он опустил их на стол и аккуратно разгладил, всматриваясь, не попортились ли они от потрясения.

— Все великороссийское дворянство должно бы купить мой труд и заплатить за него, как за самый бесценный товар! Но что же вы думаете?! В Москве, будучи в компании молодых господчиков, предложил им свои бумаги я, но вместо благоприятства попал в посмеяние. По их мнению, мой труд не стоит даже чернил и истраченной бумаги.

Он с негодованием рассказывал о своих обидах и заглядывал в глаза собеседника, ожидая со стороны последнего сочувствия. Но вместо этого Дидеротъ Вольтеровичъ поступил в точности так же, как оскорбившие коллежского регистратора московские господчики.

— Отдайте вы эти бумаги разносчикам для обвертки — это будет самым лучшим для них применением, — заявил Блистательный Умъ.

Эти слова до глубины души потрясли чиновника. Дальнейший разговор проходил в повышенных тонах и, если бы не природная трусость обоих, вероятно, завершился б дуэлью. Масла в огонь подлил почтовый комиссар, объявивший, что лошади готовы. Коллежский регистратор собрался покинуть избу, но Дидеротъ Вольтеровичъ заявил, что поданный экипаж предназначен для него. Чиновник с бумагами возражал: он был первым в очереди. Но Блистательный Умъ отвечал, что заплатил двадцать копеек для того, чтобы ехать самому, а не для того, чтоб поехал тот, кто собирается до скончания века дожидаться очереди, не понимая, что продвинется лишь тогда, когда даст почтовому комиссару либо в морду, либо на лапу.

В дело вмешался Иван Кузьмич. Он взял под локоть коллежского регистратора и отвел его в сторону.

— Милостивый государь, — произнес он учтивым голосом, — я попрошу вас задержаться и приглашаю отобедать за мой счет. Я стал невольным свидетелем разговора и смею заверить вас, что в моем лице вы найдете того, кто по достоинству оценит ваш труд и не поскупится на расходы, если среди ваших бумаг найдутся некоторые документы. А они найдутся, я уверен, стоит внимательнее поискать, и нужные мне свидетельства непременно отыщутся. Что касается лошадей, то мой вам совет: уступите вы их. Тем более, дождь только что кончился и дороги еще не обсохли.

Дидеротъ Вольтеровичъ уехал. А Федоркин с коллежским регистратором заняли край стола, разложили бумаги и склонились над ними, разбирая старинные записи. Это занятие захватило их целиком. И даже когда явился не дождавшийся ни в морду, ни на лапу почтовый комиссар и сообщил, что готов закладывать лошадей, Иван Кузьмич отмахнулся, сообщив, что намерен со своим драгоценным другом злоупотребить местным гостеприимством. Они с увлечением изучали бумаги до самого вечера. Федоркин дал денег почтовому комиссару, и тот приготовил ужин.

Во время еды Иван Кузьмич с чиновником вполголоса обсуждали какого-то маркиза Антуана Пьера де Ментье, который в царствование Петра Великого поступил на русскую службу под именем графа Антона Петровича Дементьева. В России не снискал этот Антуан ни славы, ни богатства и умер в 30-м году, не оставив после себя ни наследников, ни вообще ничего. Так, по крайней мере, утверждал коллежский регистратор. Однако Федоркин сообщил стряпчему, что в сведениях его имеются существенные пробелы. В действительности же у графа Антона Петровича Дементьева в 25-м году родился сын, названный Францем в честь знаменитого сподвижника Петра Великого, а в 50-м году появился и внук Христофор — правда, маркиз Антуан Пьер де Ментье, то бишь граф Антон Петрович Дементьев, не имел счастья подержать оного Христофора на руках. Что ж касается источника этих сведений, то Иван Кузьмич готов был подтвердить их достоверность, потому что в молодости имел счастье служить поваром у Франца Антоновича.

— Думаю, милостивый государь, что мы должны восстановить историческую справедливость и пробелы эти восполнить, — заговорщицки произнес Федоркин и поднял бокал красного вина.

— Однако же для того, чтобы вершить историю, необходимы субсидии, — ответил стряпчий, приподнимая свой бокал.

— Об этом, милостивый государь, не извольте беспокоиться, — заверил его Иван Кузьмич.

— Вижу, что вы человек поистине благородный, — воскликнул коллежский регистратор. — Не зря судьба привела меня сюда.

Их бокалы взлетели навстречу друг другу, столкнулись, после чего были опустошены и с торжествующим грохотом опущены на столешницу.

Почтовый комиссар принес чернила. Иван Кузьмич с коллежским регистратором вновь уселись с бумагами. Чиновник, высунув язык, под присмотром Федоркина что-то вписывал в старинные документы. Когда он закончил, за окном фыркали отдохнувшие лошади. Иван Кузьмич щедро расплатился, после чего некоторые из бумаг остались у него, а чиновник уехал в Санкт-Петербург — искать счастья.

Федоркины остались ночевать в почтовой избе. Прямо на полу было сооружено некоторое подобие постели, где улеглись юноша и его маменька. Иван Кузьмич не спешил, он остался сидеть за столом, погруженный в какие-то мысли. У молодого Федоркина слипались глаза от усталости. Еще бы! После стольких переживаний за один день он скорее ожидал, что их догонит фельдъегерь с указом императрицы о назначении папеньки губернатором Аляски. Но вместо этого они застряли в Тосне. И не утренние бурные события, а именно тоскливое ничегонеделание в почтовой избе измотало юношу до крайности. Поэтому он заснул, едва склонив голову на валик из маменькиной кофты. Однако проспал он недолго, чей-то зловещий голос заставил проснуться.

— Милостивый государь, — разобрал Федоркин-младший слова незнакомца, — вы проиграли мне золотую табакерку великолепной работы, даже при скудном свете этой свечи видно, как блестят алмазы, которыми она украшена. Вы проиграли двести тысяч и расплатились немедленно, что делает вам честь. Но ставить на кон имение?! Одумайтесь, сударь!

Послышались семенящие шаги и шуршание, словно кто-то снимал сюртук. Затем раздался взволнованный голос Ивана Кузьмича.

— Я благодарен вам, граф, за проявленную чуткость, но ваш долг дать мне возможность отыграться! Я настаиваю на продолжении игры и ставлю имение и три тысячи душ крепостных! Уж заодно!

Юноша застыл от ужаса. Его отец играл в карты! В запретительную игру![4] Его противник, видать, был лихим человеком. И папенька, который никогда в жизни не брал в руки карты, играл с ночным незнакомцем и продул деньги и табакерку, пожалованные императрицей! А теперь он поставил на карту имение, до которого семья даже доехать не успела! И на смену великолепным картинкам, весь день мелькавшим перед глазами молодого человека, пришли новые картинки, исполненные исключительно в мрачных тонах. Нищета и скитания — вот, что ожидало их. Юноше хотелось закричать, броситься к отцу и запретить играть, но какая-то сила удержала его.



— Воля ваша, — тихо произнес незнакомец.

Скрежещущий голос вдруг показался до боли знакомым. Словно Федоркин-младший уже много раз слышал его. Он силился вспомнить, кому мог принадлежать этот голос, но безрезультатно.

Послышался шелест карт. Их швыряли по очереди на стол. Хлоп — раздается шлепок с тем особенным шиком, отличающим заядлых картежников. Хлюп — это был папенькин ход.

Юноша подумал, что нужно разбудить маменьку. Глядишь, она положит конец игре и хотя бы имение в Барвихе останется. Жалко табакерку с алмазами и деньги жалко, но уж с тремя тысячами крепостных семья как-нибудь проживет. Он легонько пихнул маменьку локтем. Она промычала в ответ и лягнула сына ногою. Он хотел пихнуть ее еще разок и посильнее, но опоздал.

— Сожалею, милостивый государь, но вы проиграли, — послышался тихий, скрежещущий шепот.

Вновь шаги и шуршание. Иван Кузьмич вздохнул — это был вздох облегчения — и ответил:

— Поздравляю вас, граф. Завтра же я отправлюсь к стряпчему и оформлю бумаги. Имение будет переписано на ваше имя вместе с крепостными.

Опять последовали чьи-то шаги и вновь это шуршание, словно кто-то то снимает, то надевает кафтан.

— Что ж, приятно иметь дело с человеком слова, — негромко промолвил граф.

Шаги и шуршание.

— Но игра еще не окончена, граф, — произнес Иван Кузьмич. — Я намерен поставить на карту…

Федоркин-младший не дождался окончания фразы и пихнул маменьку. Он не знал, что уж там осталось у папеньки в загашнике, но имел слабую надежду, что этого хватит, чтобы семья не пошла по миру. Маменька лишь посапывала во сне. Он пихнул ее второй раз. Он был уверен, что отец ни за что не сумеет отыграться. Иван Кузьмич и карты, возможно, впервые в руках держал.

Утром по прихоти императрицы Федоркины проснулись богатыми людьми. Они выехали из столицы, не в силах поверить в свалившееся на них счастье. И боялись не напрасно. Подарок судьбы Иван Кузьмич превратил в пшик.

Юноша представил себе, как его отец сам переживает в эти минуты. Наверняка решил, что удавится до утра, если не сумеет отыграться! Он же не посмеет жене в глаза взглянуть, если не вернет назад свалившееся на него богатство. Молодой человек был уверен, что отец не отыграется. И пусть лучше маменька станет свидетелем его позора — простит, в конце концов. А деньги с имением… Ну жили же они без них! И дальше проживут, был бы папенька жив и здоров!

Юноша отвел руку, намереваясь в третий раз ткнуть локтем маменьку так, чтобы она проснулась наверняка. И в это мгновение до него донеслось окончание фразы.

— Я намерен поставить на карту… свою супругу, — тихо, но твердо сказал Иван Кузьмич.

Его сын так и замер, словно громом пораженный, с занесенным над маменькой локтем. Не в силах поверить своим ушам, он хотел открыть глаза, но и этого боялся сделать. Ему казалось, что увидит ехидну вместо родного отца. Слава богу, полагал он, что не успел маменьку разбудить!

Ему до слез было жаль отца, но почему-то он решил, что какая бы кара папеньке ни угрожала, пусть лучше она свершится, чем маменька услышит, что муж поставил ее на карту!

Вновь послышались шаги и шуршание. Затем раздался голос незнакомца.

— Вы с ума сошли, сударь! — прошипел он.

Опять шаги и шуршание одежды.

— Вы хотите сказать, что моя жена не стоит тех денег и имения, которые я проиграл? — возмутился Иван Кузьмич и добавил: — А я считаю, что все богатства этого мира не стоят моей Прасковьи. И я сочту оскорблением, если вы думаете по-другому, и потребую сатисфакции!

«Да не стоят, конечно же не стоят! — мысленно воскликнул сын. — Бог с ними, со всеми этими богатствами, папенька! Только останови игру!» Но вслух он так и не произнес ни слова и лежал, закрыв глаза и проклиная себя за малодушие и трусость.

Гневные слова папеньки сменились шагами и загадочным шуршанием.

— Что вы, что вы, милостивый государь! — прошептал незнакомец. — Не смею противоречить вам и, со своей стороны, признаюсь, что не встречал женщины прекраснее Прасковьи Ильиничны! И… будь по-вашему…

Опять смешались — шелест карт, шаги, шуршание. А затем роковой голос незнакомца возвестил о том, что отец проиграл. Маменька стала собственностью случайного встречного.

— У меня остался еще сын, — словно из-под земли донесся голос папеньки.

Затем — в который раз — послышались суетливые шаги и шуршание.

— Это безумие, — ответил незнакомец.

Федоркин-младший решился открыть глаза.

Чуть-чуть повернув голову вправо, он увидел фигуру таинственного незнакомца в черном плаще. Он стоял очень близко к юноше, и за его огромной спиной невозможно было ничего разглядеть. Слабо полыхала загороженная свеча, и ее мерцание очертило черную фигуру незнакомца светящимся контуром.

— Это безумие — ставить на карту своего сына.

С этими словами незнакомец двинулся вокруг стола, на ходу снимая плащ, — вот откуда эти шаги и загадочное шуршание. Когда он сделал первый шаг, у юноши замерло сердце. Было страшно смотреть в лицо отца после всего услышанного, сын был уверен, что как только увидит его, раскроется невыносимая тайна, вдруг окажется, что вся родительская любовь была обманом и под маской любящего папеньки скрывалось чудовище.

И вот незнакомец делает первые шаги, глаза Федоркина-младшего готовы выскочить из глазниц, но отца по другую сторону стола нет. Там вообще никого нет!

Скинув плащ, незнакомец занимает то место, где должен стоять отец, поднимает голову — теперь маленькая свеча освещает его лицо, — и юноша узнает… папеньку!

Оказалось, что во время превращения молодой человек лежал, затаив дыхание. Не выдержав напряжения, шумно выдохнул.

— Сережа, ты спишь? — шепотом спросил отец.

Юноша промолчал, вновь задержав дыхание. Свет не доставал угла, в котором он лежал, и отец не заметил, что глаза у сына открыты.

— Спит, — сам себе ответил папенька.

Затем, странно ухмыльнувшись, он обратился к пустому месту, которое только что занимал сам, изображая графа в черном плаще:

— Да, это безумие! Но я пойду до конца!

Молодой человек решил, что у отца от перенесенных треволнений помутился рассудок. Иван Кузьмич смотрел в пустоту и был уверен, что перед ним стоит собеседник.

— Подумайте, граф, если я не отыграюсь, мне не будет места на этом свете. Так не оставаться же сиротой сыну! Так что будем играть! — добавил папенька и начал ковырять в носу.

Ковырять в носу!!! Значит, он не сошел с ума и прекрасно знает, что напротив него никого нет! Значит, все это спектакль! Конечно, Федоркины не обучены изысканным манерам, но ковырять в носу, беседуя с графом, отец точно не стал бы. Да он и в присутствии сына никогда в носу не ковырял!

Через три минуты папенька-граф обыграл папеньку-папеньку, и молодой человек вслед за золотой табакеркой с алмазами, двумястами тысячами наличными, имением в Барвихе с тремя тысячами душ крепостных и маменькой в придачу стал собственностью победителя.

Юноша начал засыпать, решив утром спросить у отца, что это за комедию с единственным актером и по совместительству зрителем, тоже единственным, разыгрывал он ночью? Чудесные картинки с имением в Барвихе вновь начали сниться, как вдруг новая мысль поразила молодого человека. Он подумал о том, что папенька, конечно, не стал бы ковырять в носу перед графом. Но это нормальный папенька!

А сошедший с ума папенька, пожалуй, даже угостил бы графа козявками!

Глава 1

Спросонок хочется поубивать всех дворников, которые так усердствуют, что скрипит вся улица за окном и даже кровать ходуном ходит, хотя стоит по эту сторону окна, да еще и у противоположной стены. Когда-нибудь я так и сделаю. Но в то утро я лишь тщательнее укутался в одеяло, тщетно надеясь урвать у дружищи Морфея несколько лишних минуток. Однако же на помощь зловредным дворникам пришел еще и французишка. Вдруг повеяло холодом, и мосье Лепо закричал чуть не в самое ухо.

— Барррин, барррин, пррриехали-с! Vive le chevalier![5]

— Пошел прочь, дурак! — проскрежетал я.

Открыв глаза, я обнаружил себя не в постели под одеялом, а сидящим в коляске и кутающемся в доху. Дверца кареты раскрылась, и меня встретили сумерки раннего утра, разорванные факелом, да глумливая физиономия французской шельмы. Видно, спросонок голос был у меня дремотный, и каналья слов не разобрал.

— Позвольте-с, барррин, позвольте-с. Я помогу вам выбррраться, — мосье Лепо потянул меня за руку.

Я вылез из кареты, разглядел в темноте черный силуэт кучера и к изрядному моему удивлению не смог вспомнить, когда и где я нанял экипаж. Секунду поразмыслив, я обнаружил, что к тому же не помню, ни какой был день, ни чем был занят накануне.

— Милейший, — обратился я к извозчику, — а где я тебя взял?

Не успел он ответить, как подлый французишка позади меня залился противным смехом.

— Шевалдышевское подворррье…[6] Сударррь мой, сударррь, адррресок-то у вас на спине записан-с! — веселился мосье.

У Лепо был отвратительный голос, но его слова хоть что-то прояснили. Выходило, что домой я вернулся утром 13 января, а накануне отмечал Татьянин день, и предусмотрительные швейцары в австерии[7] еще с вечеру, покуда я был трезв, выяснили домашний адрес и записали его на моей спине, они всегда так поступают со студентами.

Да, но ведь я-то не студент!

— А сколько я должен тебе? — вновь спросил я кучера, так и не дождавшись ответа на вопрос, где его нанял я или — скорее — кто-то для меня.

Выходило, что я попросту где-то загулял, а швейцары обошлись со мной, как со студентом, а может, и приняли меня за студента.

Да, но ведь напиваться вдрызг не в моих правилах!

— Так все уж оплачено-с, — донесся до меня голос извозчика.

— Дай ему пятьдесят копеек на чай, — приказал я мосье Лепо, который напяливал на меня треуголку, оставленную на сиденье.

Французишка растерянно развел руками, но я сунул кулак ему под нос, и он, что-то вспомнив, начал выгребать из карманов деньги. А я заметил, как от ветошных рядов отделилась женская фигурка и торопливо направилась в нашу сторону. Какие-то мужики жгли костер, и при отблесках пламени я рассмотрел премиленькую девушку в собольей шубе, крытой парчой. Она быстро двигалась в нашу сторону с таким видом, словно подразумевала, что ее-то мы и поджидаем.

— Серж! Серж! Это ты? — она обратилась ко мне.

— Да, я.

— Наконец-то! — воскликнула она.

Я сделал навстречу ей пару шагов, но замер в нерешительности, будучи не в силах припомнить, чтобы мы были знакомы. Вдруг послышался топот копыт. Из-за угла с Никольской вылетели сани с небольшим кузовом, запряженные в пару лошадей. Их появление напугало незнакомку.

— Серж! — взвизгнула она.

Впрочем, испуг на ее лице немедленно сменился уверенностью в безопасности, и по всему было видно, что эту уверенность она относит на мой счет. По непонятной причине девушка считала, что в моем присутствии с нею ничего не случится.

— Тпру! — закричал возница, правивший лошадьми.

Дверца кузова распахнулась, двое мужчин — один в светло-коричневом кафтане, другой в черной шубе — выскочили из него и бросились к девушке. Они схватили ее и потащили к саням.

— Серж! Серж! Что же ты стоишь?! — кричала она, отбиваясь от похитителей. — Помоги мне!

Она звала меня на помощь, ее прекрасные глаза выражали недоумение по поводу моего бездействия и умоляли о спасении. Незнакомцы оттащили ее к своему экипажу, куда свет костра недоставал. Они возились в темноте, запихивали ее в кузов. Вдруг треснули горящие сучья, язык пламени взвился вверх, осветил лицо неизвестной, и я вновь столкнулся с ее взглядом: она, словно смирившись с участью, смотрела на меня с сожалением. В следующее мгновение девушка скрылась в кузове. Злодей, что был в кафтане, последовал за нею, второй уже занес ногу, но в эту секунду я вышел из оцепенения.

— Остановитесь, негодяи! — выкрикнул я и ринулся вперед.

Незнакомец повернулся и наклонился, выискивая что-то под полами шубы. Затем он резко выпрямился, и я, будучи не в силах разглядеть ничего в темноте, все же угадал, что у него в руках появились пистолеты. Я бросился в сторону, и оказалось, что вовремя, потому что один за другим прогремели выстрелы. Одна пуля сбила лишь мою треуголку, а вторая и вовсе меня не задела. Я вытащил из-под дохи свой пистолет, оказавшийся заряженным, и выстрелил. Незнакомец в шубе свалился замертво.

— Но!!! — заорал кучер.

Сани помчались вдоль ветошного ряда в сторону Ильинки. Я выхватил второй пистолет, поднял руку, но выстрелить не успел. Сани удалялись; лошадей и возницу закрывал кузов. Стреляя по нему, я мог попасть в незнакомку.

И стоило ли стрелять вообще? С чего я решил, что ее похищают злодеи? Я ведь и с барышней этой не был знаком! Что, если она попросту начиталась французских книжек и сбежала из дома в поисках приключений? Что, если я пристрелил ее брата, посланного родителями вслед за взбалмошной дочкой?

Но он начал стрелять первым! И потом — она называла меня по имени. И еще — ее глаза, молящие о помощи.

Я бросился к карете, на которой приехал сам. Но тут испуганные лошади понеслись следом за санями с девушкой. Извозчик свалился на землю. Его затылок разворотила первая пуля незнакомца.

— Полтинник сэкономили, — сказал трясущийся от страха француз.

— Мародер! — обругал я его.

— A la guerre comme a la guerre,[8] — пролепетал он.

При свете уличных костров мы увидели, как впереди какие-то храбрые монахи остановили понесших лошадей, развернули и повели их обратно. Мы с мосье стояли посреди улицы, не зная, что и думать. На земле валялись два трупа, освещенные светом костра и факелом, который держал мосье Лепо. Незнакомец в шубе лежал на спине, раскинув руки. Извозчик свалился кулем. Снег под его головой насыщался кровью.

Со всех сторон собирались люди. Их черные тени паясничали на стене. Скрипнула дверь; какая-то бабенка спустилась вниз по крыльцу и подбежала к нам. Она была невысокого роста, совсем юное личико контрастировало с его чрезмерно серьезным выражением, к тому ж больно ладно была она скроена, что угадывалось даже под зимним платьем, и все это вызывало определенные подозрения. Бабенка с ходу влепила затрещину мосье Лепо и закричала:

— Шерамыжник! — я не понял, что это за слово, но она говорила по-французски. — Так мы не договаривались! Чтоб стрельбу еще затевать со смертоубийствами!

Она повернулась и побежала прочь. Я успел заметить остроконечные уши. Так и есть — каналья Лепо связался с эльфийкой.

— Вижу, время ты даром не терял? — хмуро спросил я мосье. — Но, похоже, она тебя бросила.

— Tout ca c'est des betises,[9] — ответил он. — Слышали, как ласково она меня назвала: шерамижник[10] — дррружочек, такая милая смесь языков…

— Скотина! Небось, пользовался моей кроватью! — возмутился я.

— А что ж прррикажете-с, барррин! — развел он руками. — Последний день… Так уж надо было-с…

— Что значит — последний день? — спросил я.

— То и значит-с, что Шевалдышев нынче-с обещал нас выгнать на улицу-с, если мы не заплатим-с, — сообщил мосье. — А чем-с нам платить? А вы-то, сударррь мой, должны были еще в прррошлом-с году-с пррриехать! А не пррриехали-с и весточки, сударррь мой, не прррислали! Мы уж, прррости Господи, самое худшее-с думали! И денежек-с, денежек-с не прррислали вы, сударррь вы мой!

Из последних слов французской канальи выходило, что если бы я, к примеру, помер, не прислав ему денежек, то поступил бы совсем уж по-свински.

— И ты, значит, скотина, решил, что можно девок в мою постель таскать?! — рявкнул я, размышляя, что лучше: дать ему в рыло или факелом подпалить его пышные усы.

— Так и вы, сударррь мой, вррремя не террряли-с даррром, — возразил мосье Лепо, кивнув в сторону Ильинки, куда увезли незнакомую блондинку.

Мильфейъ-пардонъ,[11] а с чего это я взял, что она блондинка? И откуда у меня такое чувство, что я многое про нее знаю?! Или мне попросту хочется, чтобы она была блондинкой? Признаться, девушка эта была как раз в моем вкусе, и я был непрочь ее обнять, головой зарыться на груди и опустить руки ниже талии. Под ложечкой у меня засосало, и возникло неприятное предчувствие, что лосиновый круассанъ заставит кинуться в кипящее варево из-за этой барышни.

А два трупа, остывавшие в двух шагах от Кремля, говорили о том, что я уже влип в историю, в которой незнакомой девушке отведено решительно не последнее место.

Глава 2

Вскоре собралось столько зевак, что их тени слились в черную кляксу, колыхавшуюся на стене. Лепо отнес мой дорожный сундук домой и, одевшись потеплее, вернулся сторожить трупы до появления городовых.

Два господина в одинаковых черных пальто привлекли мое внимание тем, что, напротив, явно старались избежать внимания к своим персонам. Немного потоптавшись, они потихоньку отделились от толпы и скрылись в нашем подъезде. Должно быть, какие-то новые квартиранты, кажется, на третьем этаже как раз рядом с комнатами самого владельца в конце прошлого года освободились площади.

Я забрал у Лепо факел и отправился к Шевалдышеву. Каналья купец кудахтал от радости, что увидел меня живым и здоровым после длительного моего отсутствия неизвестно где и давешней стрельбы под окнами, и при этом сокрушался, что не может позволить остаться мне, поскольку успел получить задаток от нового жильца, который намерен въехать в комнаты через неделю. В чем-то он был неискренен, но в чем именно, я не знал, да и не имел желания допытываться. Я снял с крюка его же шапку, надел ее на правый кулак и дал ему в морду.



— Задаток, если и впрямь взял, придется отдать, — наказал я ему. — А если не брал, то вот тебе за вранье!

Дал я ему еще раз в морду, и тут в дверь постучали. Примчался приказчик из Ветошного ряда — сообщить, что приехали полицеймейстер с квартальным и драгунами и просят меня спуститься.

— Кончилось ваше время-то, кончилось! Вот пожалуюсь я императору! — прокричал вслед Шевалдышев.

Я вышел на улицу вслед за помиравшим от любопытства мальчишкой. Несмотря на раннее утро, у дома собралась толпа зевак. От факелов и разложенных костров стало совсем светло.

Полицеймейстер Шварц допрашивал французишку, который мял в руках мою простреленную треуголку, поеживался от холода, но на вопросы отвечал столь обстоятельно, будто во время всего происшествия не стоял, зажмурившись и чуть в штаны не наложив, а лично следил за всеми тремя пулями на протяжении каждого дюйма[12] отпущенного им пути. Квартальный осматривал трупы, а драгуны уговаривали толпу разойтись. Лошади, запряженные в карету, топтались над телом кучера и нервно похрапывали.

Шварц оставил Лепо и подошел ко мне. Он смотрел на меня так, будто был уверен в том, что именно я прикончил обоих несчастных, и удивлялся тому, что я не догадался застрелиться до приезда полиции. Впрочем, одного я и впрямь пристрелил. Шварц задал мне множество вопросов, на большинство из которых я и сам был бы рад получить хоть какие-нибудь ответы.

Пока мы беседовали с полицеймейстером, скрипнула дверь. Двое в черных пальто быстро спустились по лестнице и уверенно зашагали в сторону Никольской. Вскоре они скрылись за углом.

Следом за ними на улицу явился Шевалдышев. Он немедленно пожаловался полицеймейстеру на то, что нынче с утра дважды получил от меня по морде. Шварц, не обнаружив ни ссадин, ни синяков на сытой купеческой ряхе, пообещал ему добавить и от себя лично, если и впредь будет отвлекать пустяками государственного человека от важных дел. Шевалдышев с угрюмым видом отошел в сторону.

Шварц отправил одного драгуна за подводой, чтобы увезти кадавров. Затем он забрал мои пистолеты, пообещав прислать расписку с секретарем, и сухо попрощался, наказав мне напоследок не отлучаться из города, не предупредив его.

— Пошли домой, — приказал я продрогшему Лепо.

Шевалдышев смотрел на меня волком.

— Не прячь далеко шапку, я еще зайду, — бросил я купцу, поднимаясь по ступенькам.

Он улыбнулся, почему-то не очень радушно.

Глава 3

Дверь в квартиру оказалась незапертой. Когда же я переступил порог, то от картины, представшей перед моим взором, остолбенел. Во всех комнатах горели свечи и вкупе с подсвечниками были единственной частью интерьера, находящейся на положенном месте. Кто-то вырвал все ящики из комодов и шкафов и вывалил вещи на пол. В центре кверху дном красовался мой дорожный сундук.

— Это как понимать? — я повернулся к мосье, наткнувшемуся на меня сзади.

Его глаза чуть не выпрыгнули. По его неподдельному изумлению я понял, что квартиру перевернули вверх дном в его отсутствие.

— Что это такое? — воскликнул французишка.

— Что это такое?! — взорвался я. — Он еще спрашивает, что это такое? Можно подумать, что это ты, а не я был за границей с особым поручением и сейчас только вернулся.

Бледный, как полотно, мосье упал на колени и стал заламывать руки.

— Барррин, сударррь мой! Клянусь Богом, все было в порррядке. Утррром кучеррр-с зашел, тот-с, что вас пррривез, — упокой, Господи, его душу, — я панталоны натянул-с, сюррртук-с накинул-с и вышел вас встррречать. А тут-с все было в порррядке-с.

— В порррядке-с, — взревел я. — Ты оставил тут какую-то поблядушку и говоришь мне, что все было в порррядке-с…

Тут мосье приумолк и схватился руками за голову. Сообразил, каналья, что бардак этот, если не он, так гостья его учинила, а значит, отвечать все одно ему предстоит.

— Как же-с, как же-с, я же заплатил-с ей хорррошо, — бормотал он.

Он стоял на коленях, схватившись за подбородок, и так сосредоточенно вращал глазами, словно силился изобрести средство обратить время вспять, чтобы вытолкать взашей свою поблядушку перед тем, как пойти встречать меня.

— Конечно, если за квартиру не платить, то и на девок деньги найдутся, — заметил я.

Вдруг мосье хлопнул себя по лбу и пополз на четвереньках по комнате, перебирая разбросанные по полу вещи.

— Барррин, барррин, вы посмотрррите, сударррь мой, — он держал в руках ассигнации. — Деньги-то она не взяла.

— Деньги не взяла, — повторил я. — Может, не заметила?

— Как же-с, не заметила! — возразил французишка. — Вот же-с они, на виду-с!

Он прополз еще по комнате и поднял с пола золотую табакерку, усыпанную алмазами, что императрица Екатерина папеньке пожаловала.

— Вот, сударррь мой, все в целости оставила!

Он метнулся в столовую и вернулся счастливый со столовыми приборами в руках.

— Вот, сударррь, и серрребррро-с не тррронула!

— На кой же черт она все тут перевернула? Зачем она вещи все на пол вывалила?

Мосье в ответ пожал плечами.

— Выходит, искала что-то, — предположил я, не имея ни малейшего представления о том, что, кроме денег и драгоценностей, поблядушка-эльфийка могла искать в моем доме.

Раздался негромкий стук.

— Милости просим, открыто, — крикнул я.

Дверь отворилась, в квартиру вошла Фетинья.

— Сергей Христофорович, батюшка, здравствуйте, — поприветствовала она меня с радостным испугом.

Французишка подпрыгнул с пола и приосанился.

— Здравствуй, Фетюня. Кто тебя напугал-то так? — спросил я.

— Так… там-с… мертвецы на улице…

— А. Да это я пострелял, спать мешали, сволочи, — пояснил я.

— Христос с вами, Сергей Христофорович! Как-то вы шутить-с изволите! — Всплеснула руками Фетинья.

— А вы давно здесь? — спросил я девку.

— Давно-о-о, — пролепетала она, в недоумении осматривая разгромленную квартиру. — В том году еще, батюшка, приехали мы. Про вас-то, батюшка, чай и не знали уж, что и думать. Настасья Петровна-то все извелись уж. А сегодня, как узнали, что вы возвратились, так Петр Андреевич и послали-с меня к вам. К обеду просят вас заглянуть! Уж Настасья-то Петровна рады-с будут.

Она протянула мне запечатанный пакет.

— Где остановились? — спросил я, взламывая печать.

— В Спасском переулке,[13] батюшка, в оберже,[14] — сообщила Фетинья.

Я брезгливо поморщился. Меня попросту в дрожь бросало при одной только мысли о предстоящей встрече. А все покойный мой папенька. Это он решил устроить мою судьбу и договорился с Петром Андреевичем о том, чтобы женить своего единственного сына, то есть меня, на их единственной дочке Настеньке, а заодно и объединить капиталы. А наше мнение родителей не интересовало. Они по-своему пеклись о нашем счастье.

Впрочем, в те годы я был юнцом, женщин не знал и презирал себя за то, что не решался к ним подступиться. Идея женитьбы на Настасье Петровне обещала в обозримом будущем познакомиться с женскими прелестями. Я рассчитывал, что узы Гименея нейтрализуют робость и страх. Вечерами после того, как маменька, пожелав мне — наивная! — спокойного сна, закрывала дверь в мою комнату, я воображал первую брачную ночь. Вот я вхожу в празднично прибранную спальню, а Настенька уже ожидает меня в постели, под пуховым одеялом в шелковом чехле, вся такая в кружевах и рюшечках, вся такая желанная, вся такая трогательно и стыдливо отводящая взгляд. Вот я сажусь на краешек постели, от которой так пахнет свежим бельем, наклоняюсь и целую Настеньку в пунцовые губки.

Тут на несколько мгновений в моих фантазиях выходила заминка. Я терялся в выборе стиля: то ли признаться в невинности, небрежно заметив при этом, что мог бы уже тысячу раз воспользоваться хоть тою же доступной всем Нюшкой, девицей, обстирывавшей нас, однако же сохранил чистоту для этой ночи и для единственной моей Настеньки (после чего с благоговейным трепетом приступили бы мы к великому таинству); то ли постараться не выглядеть дебютантом и взяться за дело самому с уверенностью и снисходительной учтивостью, подразумевающими наличие опыта.

В конце концов, так и не выбрав стиль, вот уже задуваю я свечи, раздеваюсь и ложусь под одеяло рядом со своею суженой. И тут в такой меня бросало жар, что, бросив нетронутой Настеньку, я давал себе слово назавтра же завлечь Нюшку в кладовую и на грудах нестираного белья заставить уважать барчука. Я клялся себе непременно исполнить задуманное, а затем пытался вернуться к оставленной в одиночестве Настеньке, но мысли не слушались и, вырвав меня из объятий законной супруги, запирали в кладовую с прачкой и заставляли в уме предусмотреть и отрепетировать каждый акт предстоящего действа. Засыпал я под утро на простынях, готовых к стирке; проходил день, наступал вечер, слово, данное ночью, оставалось нарушенным, прачка — нетронутой, а маменька желала мне спокойного сна.

Однако ж со временем, слава янычарам,[15] все изменилось. Победы на любовном фронте стали легко мне даваться. Настасья Петровна с годами из угловатой девочки превратилась в прелестную барышню, но и мое отношение к ней претерпело существенные превращения. Как бы это выразиться? У меня никогда не было Geschwister.[16] Но кажется, таким бывает отношение между братом и сестрой, которые в детстве вместе играли в солдатики, а повзрослев, сочли вполне достаточным видеться лишь изредка, пожалуй, лишь на похоронах и свадьбах родственников.

Между тем Петр Андреевич со своею дочерью наносили визиты по несколько раз в неделю, при этом он имел обыкновение расцеловывать меня по-русски, а Настасья Петровна во время лобызаний приседала и кланялась мне где-то на заднем плане за спиной своего папеньки. И это радушие мне казалось фальшивым, троекратные целования и все эти приседания казались игрой, улыбки — карнавальными масками. И я лобызался с Петром Андреевичем, и кланялся Настасье Петровне, и брал ее под руку, и мы шли в гостиную. Я злился, с трудом сдерживая свои чувства. И все эти годы меня не покидало мистическое предчувствие того, что однажды сбросят они свои маски и, оказавшись изрядной скотиной с дурною мамзелью, будут хохотать над тем, как долго им удавалось всех разыгрывать, прикидываясь порядочными людьми. А узнав, что я давно уж догадался об их сущности, еще больше посмеются над тем, что все эти годы я знал про их глумления надо мной, но подыгрывал им. Однако же время шло, и мы по-прежнему лобызались и кланялись друг другу, и я все больше ненавидел Настасью Петровну с ее папенькой.

К тому же у меня появилась верная примета того, нравится мне женщина или нет и будет ли наша связь обоюдоприятной. Если с первого взгляда появлялось желание обнять женщину и зарыться лицом где-нибудь у нее на груди, то я знал, что эта женщина — моя женщина, и мне стоит поваляться с нею на одной тарелке, ну хотя бы часа два. Многие нашли бы Настасью Петровну очаровательной, но я понимал, что эта девушка не то оливье, в которое хотелось упасть лицом.

Письмо Петра Андреевича оказалось длинным и обстоятельным, но ничего нового сверх того, что я услышал от Фетиньи, не содержало. Он выражал беспокойство по поводу долгого моего отсутствия, сообщал, что все они — и Настасья Петровна, конечно же, в первую голову — приболели даже из-за переживаний обо мне. В заключение просил он непременно навестить их в обед.

Беспокоятся, значит.

Мильфейъ-пардонъ, а как они узнали, что я приехал?!

Я спросил о том Фетинью.

Она выпучила глаза и пожала плечами.

Глава 4

— Вот что, любезный, — приказал я мосье, когда он выпроводил Фетинью, — сделай-ка мне шиколатъ с кофiемъ да подай в постель. А затем уборкой займись. Спальню напоследок оставь, я пока отдохну. Бог даст, и вздремну часок. Да, прибираться будешь — смотри, может, заметишь, не исчезло ли чего.

После того как Лепо поставил горячую чашку у изголовья, я удалился в спальню, завалился в постель, укрылся пуховым одеялом и таким образом получил наконец-то возможность спокойно обдумать происходящие события.

Мысли в голове моей путались, и я не знал, за какую ухватиться, чтобы привести их в порядок. В прошлом году граф Александр Андреевич Безбородко отослал меня с важной миссией за границу. Было это еще в октябре. И… собственно, это все, что я помнил. Вдруг в памяти всплыли слова Шевалдышева: «Кончилось ваше время-то, кончилось! Вот пожалуюсь я императору!» Выходит, пока я отсутствовал, матушка-императрица в последний раз посерила. Но в свете интриги между Павлом и Александром мне не известно: кому достался царский стульчак?

— Жак! — позвал я мосье.

Он приоткрыл дверь и просунул внутрь физиономию.

— Жак, Императрица-то умерла.

— Le roi est mort, vive le roi![17] — подтвердил Лепо.

— Ну и кто у нас теперь эмменталь?[18] — спросил я.

— Как же-с, сударррь мой, коррронация в апррреле будет-с, Павел самодеррржец теперррь.

— А как же Александр? Императрица к нему благоволила…

— Пустое, сударррь мой, пустое, — заверил меня француз.

— Ладно, поди, — отмахнулся я.

Лепо скрылся за дверью.

Я сел в постели, взял со стола чашку и сделал небольшой глоток. Было у канальи Лепо одно достоинство, он хорошо готовил кофiйъ. Однажды я выучу его рецепт, да и выгоню шельму в шею.

Я опять влез под одеяло и задумался. Итак, я решительно не помнил ничего из того, что произошло со мною за последние два месяца. Был ли я за границей, выполнил ли поручение графа Александра Андреевича, в чем состояло это поручение? Что случилось со мной, кто и зачем околдовал меня? А в том, что это было именно колдовство, а не амнезия в результате несчастного случая, я не сомневался! Человека с амнезией не отправляют домой в нанятом экипаже с адресом на спине, человека с амнезией отправляют в госпиталь. И эта барышня, из-за которой двое несчастных с утра пораньше отправились на рандеву с главным поваром. Явно, что в этой истории она играла отнюдь не последнюю роль. Но мы могли оказаться по разные стороны крышки кастрюли. А я был не прочь поваляться с нею на одной тарелке, часа два хотя бы. К тому же я подозревал, что поблядушка-эльфийка, перевернувшая вверх дном мою квартиру, не случайно забралась в постель к Лепо. Что-то она искала, раз драгоценностей не взяла. И возможно, что все это было как-то связано с поручением, данным мне Безбородко. Кстати, надо будет съездить в Санкт-Петербург, поинтересоваться у графа, что там с моей важной миссией, достойно ли я с нею справился? А то, видит бог, сам я не помнил, и в голове моей не было ничего, кроме тутти-фрутти[19] из всех этих вопросов.

В конце концов, я решил, что в любом случае история эта так просто не закончится. Следующего претендента на досрочный визит к Главному Повару надо будет допросить с пристрастием прежде, чем подстрелить. Или прежде, чем он меня подстрелит. Кроме того, оставалась надежда, что наши архаровцы[20] что-нибудь вынюхают. Пожалуй, надо будет поведать Шварцу об эльфийке.

Вскоре ко мне вернулся дружище Морфей, которого шельма Лепо спугнул своим отвратительным голосом. Я лишь успел пощупать самую важную часть своего тела — на месте ли? Шрам на левой щеке, слава янычарам, никуда не исчез. Вздохнув с облегчением, я уснул.

Глава 5

Я проспал около четырех часов, а проснувшись, приказал мосье заложить лошадей, чтобы съездить в обержу к Петру Андреевичу и Настасье Петровне и покончить с этой, тяготившей меня, обязанностью.

Едва мы отъехали от дома, как вспомнил я про эльфийку канальи Лепо, который взял в привычку к Настасье Петровне ездить не на запятках, а как товарищ в экипаже рядом со мной. Я постучал в стенку, кучер Данилка заглянул внутрь, и я приказал ехать сперва на Съезжий двор[21] к полицеймейстеру Шварцу. Французу я ничего не сказал о том, зачем изменил маршрут, надеясь, что для него будет приятным сюрпризом остаться в участке и давать объяснения по поводу ночной гостьи.

Мы приехали удачно. Шварц как раз освободился и принял меня. Прежде чем я начал говорить, полицеймейстер вызвал в кабинет помощника.

— Надворный советник Развилихин, — представился тот.

Это был здоровенный детина, одетый не в мундир, а в щегольский, сшитый по последней моде сюртук. В его движениях чувствовались ловкость и пластика очень сильного человека. И в то же время что-то в его облике казалось мне странным, но что именно, я не понимал.

Шварц выслушал мой рассказ без особого интереса.

— Так, значит, говорите, всю квартиру перевернула и ничего ценного не взяла? — спросил он.

— Именно так, — ответил я.

Физиономия Шварца выражала явную досаду, словно он заранее знал, что ничего ценного моя информация не содержит. Впрочем, он вызвал Лепо и записал название трактира, где тот подцепил эльфийку. На этом аудиенция закончилась.

Мы вышли на улицу. Когда Лепо закрывал дверцу кареты, я успел заметить детину Развилихина, садящегося в небольшую коляску. И я понял, почему этот полицеймейстер показался мне подозрительным.

— Какой-то странный цвет лица у этого Развилихина, — поделился я наблюдениями с мосье.

— Что же в нем-с стррранного, барррин? — Лепо оглянулся на полицеймейстера.

— Цвет лица у него такой, словно мы дней на пять опоздали на его похороны, — молвил я.

— Болеет-с, — пожал плечами француз.

— Да он здоровее нас обоих, — возразил я.

— Может, скушал-с чего, — ответил Лепо.

Мы поехали в обержу. Французишка расстроился из-за того, что я рассказал полицеймейстерам об эльфийке. Да и я был разочарован тем, что мосье не задержали в полиции. Вот получилась бы славная шуточка! И почему это Шварц так равнодушно отнесся к моим словам?! Я живо представил себе мой дорожный сундук, возвышавшийся кверху дном в самом центре разгромленной квартиры.

Мильфейъ-пардонъ, а эльфийка-то не могла квартиру перевернуть, потому что ушла до того, как мосье отнес домой мои вещи!

— Жак! — воскликнул я. — А на девку-то твою мы напраслину возвели!

— Напррраслину, — печально согласился мосье.

— А все ты виноват! — рассердился я.

— Помилуйте-с, сударррь мой, — Лепо схватился за сердце.

— «Как же-с, как же-с, я же заплатил-с ей хорррошо!» — передразнил я его. — А она-то ушла до того, как ты сундук мой отнес!

Лепо хлопнул себя по лбу.

— Почему сразу не сообразил, дурень? — рявкнул я.

— Дурррень, дурррень, — эту мысль мосье решил вбить себе в голову. — Смешалось все, спуталось!

Окончательно расстроенные, приехали мы в обержу. Половой проводил нас в нужные нумера. Не успели мы постучаться, как дверь отворилась, и навстречу нам, провожаемый Петрушкой, вышел молодой человек с жиденькими усиками.

— Коллежский регистратор[22] Коробочка, — представился он.

При этом он вздернул как-то вверх и одновременно вправо подбородком, словно хотел подчеркнуть этим жестом, что усердием своим непременно дослужится по меньшей мере до тайного советника. Не желая разочаровывать его, я лишь сухо заметил:

— Держу пари, ваше благородие,[23] что ваша вдова умрет-с коллежской секретаршей.[24]

Я был уверен, что никогда ни у кого язык не повернется сказать этому шпеньку «ваше высокоблагородие».[25] Он не успел ответить, потому что мы с Лепо оттеснили его в коридор и мосье закрыл дверь перед самым на прощанье еще раз вздернувшимся вверх и вправо подбородком.

Петрушка, слуга с фантасмагорической фамилией Неуважай-Корыто, помог нам раздеться и собирался идти докладывать, но двери в комнаты распахнулись, и Петр Андреевич сам вышел навстречу.

Выглядел он нехорошо. Жестокая простуда сделала его лицо отвратительным. Следом за ним выбежала и Настасья Петровна. Она тоже мучилась простудой и выглядела еще хуже. Ее щеки безобразно распухли. Я застыл на месте, брезгливо взирая на их болезненно-красные, отекшие физиономии с облупленными носами.

— Батюшка ты наш, Сергей Христофорович, Сереженька! — воскликнул Петр Андреевич.

— Здравствуй, Серж, — простуженным голосом поздоровалась Настасья Петровна.

Петр Андреевич раскинул руки и двинулся мне навстречу, но вдруг остановился.

— Ой, прости, дружище, а целоваться не будем! И не настаивай, не дам! Боюсь тебя, дорогой мой, заразить! — Он замахал руками.

Не припомню, чтобы когда-нибудь сам кидался в его объятия! И уж точно не собирался в этот раз.

— А что же это, Сереженька, от тебя вестей-то никаких не было? — спросил Петр Андреевич.

— Никаких-с, — зачем-то подтвердил Неуважай-Корыто.

— Два месяца ни единой весточки! И не только нам — никому! Мы, признаться, грешны были, — Петр Андреевич с широким размахом перекрестился, — даже худшее подумали! А потом я так сказал, что наш Сергей Христофорович Измаил брал и живым и здоровым вернулся, так неужто ль он Европу не покорит?! Покорил Европу, брат, ведь покорил же?

— Ах, папенька, Серж! — простуженным голосом отозвалась Настасья Петровна. — Как я мечтаю поехать в Париж, в Лондон!

— Так что же случилось-то с тобою, батюшка Сергей Христофорович? — продолжал Петр Андреевич. — Если миссия твоя была тайной, так и не отвечай, главное, что сам ты жив и здоров. И кстати, что это с утра за пассаж такой приключился? Что за барышня с утра к нам пожаловала? Разбудила нас. Одета так хорошо была. В шубе собольей, парчой крытой. От нее-то, собственно, мы и узнали о твоем возвращении. И вот пакет она просила тебе, Сергей Христофорович, передать.

— Кто она, Серж? — простуженным голосом спросила Настасья Петровна.

— Фетинья, принеси пакет для Сергея Христофоровича! — выкрикнул Петр Андреевич.

Появилась горничная. Французишка мой приосанился. Он вообще, скотина, непозволительно вел себя в этом обществе. А все Петр Андреевич, который поощрял всякие вольности. Он сажал мосье вместе с нами за стол, и каналья француз всем своим видом показывал, что кому как не ему завещали мои покойные родители заботу обо мне, пока не окажусь я в более надежных руках. Он вечно поддакивал Петру Андреевичу, а когда речь заходила обо мне и Настасье Петровне, окидывал нас глубокомысленным взглядом и также глубокомысленно переглядывался с Петром Андреевичем, словно забота о нашем счастье делала их тайными сообщниками и была единственным смыслом их жизни, и они с Петром Андреевичем без лишних слов понимали друг друга. Не знаю уж, что себе думал Петр Андреевич, но я-то шельму Лепо насквозь видел и знал, что все эти штучки он проделывает потому, что рассчитывает в момент моей женитьбы попросить руки Фетиньи и надеется, что Петр Андреевич в свадебной суматохе от щедрот душевных отвалит горничной приличное приданное. Вот он и приосанивался каждый раз и смотрел на служанку влюбленными глазами.

Явилась Фетинья и принесла пакет.

— А что-то ты все молчишь-то, батюшка? — спросил Петр Андреевич, наконец-то заметив, что во все время разговора не произнес я ни слова и даже не поздоровался с ними.

А я смотрел на их физиономии, и такая оторопь меня охватила. Казалось мне, что вот теперь я и разглядел их по-настоящему, словно жестокая простуда не обезобразила, а явила миру их истинные обличил. И казалось мне, раз уж сбросили они маски и выставили свои свиные рыла напоказ, так и я теперь свободен и могу более им не подыгрывать, да и вообще не разговаривать с ними.

— Что же это за тайны такие? — вопрошал Петр Андреевич, так и не уразумев, отчего я молчу. — Барышня-то эта в собольей шубе велела, чтобы письмо непременно здесь мы тебе вручили, чтоб ни в коем разе на квартиру тебе его не отсылали! Прямо-таки обещание с нас взяла! Что это за история?

— Ах, Серж, кто эта барышня? — простуженным голосом поинтересовалась Настасья Петровна.

Я сломал печать и извлек два листа. Один был исписан незнакомым женским почерком. Я сложил его вчетверо и развернул второй лист.

«Ну-с, Сергей Христофорович, слава янычарам, ты держишь в руках это письмо!

Мильфейъ-пардонъ, мне надобно объясниться…»

Я успел прочитать эти слова, написанные моей рукой.

— Что там? — спросил Петр Андреевич и вдруг спохватился. — А что же ты молчишь-то все, батюшка?

И тут меня прорвало.

— А оттого молчу я, Петр Андреевич, что не имею желания разговаривать с вами! — признался я.

— Ах! — простуженным голосом выдохнула Настасья Петровна.

— Батюшка мой, — всплеснул руками Петр Андреевич. — Как прикажешь тебя понимать-то? Чем мы провинились-то перед тобой?

Он смотрел на меня с изумлением. А я был не меньше него изумлен своим неожиданным заявлением. Видно, так внутри меня накипело, что слова эти против воли сорвались с губ. Однако раз плеснул масла на сковороду, так бей яйца, пока оно не сгорело впустую. И я продолжил в том же духе:

— Да ничем не провинились, просто рожи ваши мне опротивели!

— Ох! — простуженным голосом вздохнула Настасья Петровна и упала в обморок.

Фетинья стояла передо мной и хлопала глазами. Я взял ее за плечи, развернул кругом и шлепнул по заду. И это было единственным достойным событием за все время знакомства с их семейством.

— Помоги барышне, — скомандовал я.

— Батюшка мой, — причитал Петр Андреевич, подхватив под микитки дочку. — Что с тобой?! Что за вздорные слова ты говоришь!

— Сударррь мой, — послышался голос мосье, хитроумные замыслы которого рушились.

— Заткнись, болван! Подай мне одежду.

Лепо заметался по комнате, не зная, что предпринять: то ли выполнять мои приказы, то ли броситься на помощь Настасье Петровне, над которой хлопотали Петр Андреевич с Фетиньей и кружился Неуважай-Корыто с графином в руках. Мосье подал мне кафтан и оделся сам. Петрушка брызнул Настасье Петровне в лицо, и она пришла в себя.

— Засим, — произнес я торжественно, обратив на себя взоры всех присутствовавших, — попрошу вас визитов мне больше не наносить и к себе не приглашать. Помолвку считать недействительной.

— Ах! — простуженным голосом проскрипела Настасья Петровна и опять лишилась чувств.

Петр Андреевич с Фетиньей и Петрушкой хлопотали над нею. Я направился к выходу. Лепо, расстроенный тем, что напрасно корчил из себя порядочного и не попользовался Фетиньей, шлепнул служанку по заднице и последовал за мною.

Я взялся за ручку, но двери распахнулись сами, и в нумер ворвались два господина в черных пальто.

— Не двигайтесь! — рявкнул один из них.

В руке он держал пистолет.

— Ах! — донесся простуженный голос моей бывшей невесты.

Второй незнакомец вырвал из моих рук пакет с письмами.

— Сударь, это принадлежит не вам! — пояснил он свои действия.

Он выскочил из нумера, его товарищ, продолжая держать меня на мушке, отступил следом. Дверь хлопнула, и я ринулся за незнакомцами. Однако в коридоре я столкнулся с наведенным на меня дулом. Так этот субъект и отступал из гостиницы, не спуская с меня прицела.

Едва за ними захлопнулась дверь, как один за другим раздались два выстрела. Послышался топот копыт. Я выскочил на улицу. Незнакомец, грозивший мне пистолетом, верхом на коне скрылся за углом. У входа распростерся труп его товарища, отобравшего мои письма. Возле небольшой коляски напротив через улицу лежал бездыханный Развилихин с пистолетом в руке.

«Сейчас и Шварц пожалует», — подумал я.

Глава 6

Проницательность меня подвела. Шварц поджидал нас в участке.

На Съезжем дворе свечей не жалели и света было более чем предостаточно. Когда чиновник вел нас с мосье по коридору к Шварцу, в одной из комнат мы заметили эльфийку. Она сидела, опустив голову, по бледным щекам ее текли слезы, в ногах лежал узелок. Рядом с нею стоял отвратительный карлик с непропорционально большой головой.

— Мадлен, — окликнул ее Лепо.

Она повернулась к нам заплаканным лицом, посмотрела на нас и процедила сквозь зубы:

— Мерзавцы!

Карлик взглянул на нас исподлобья. И это был очень тяжелый взгляд. У меня прямо мурашки побежали по коже от этого взгляда. Это был взгляд, столкнувшись с которым, понимаешь, что забудешь его нескоро. Если вообще когда-нибудь забудешь. Знайте, господа, когда отвратительный карлик с огромной головой смотрит на вас таким взглядом, это крайне неприятно. Кажется, что, по меньшей мере, все кары мира обрушатся на вас вслед за этим взглядом. Я отвернулся, но неведомая сила заставила меня еще раз посмотреть на карлика. Коротышка страдал страшным косоглазием. А глаза на громадной голове расположились так далеко друг от друга, что можно было бы врезать подковой в переносицу, не рискуя повредить ему зрение. Из-за величины его головы и косых глаз, посаженных далеко друг от друга, казалось, что он смотрит на меня из разных углов кабинета.

— Мадлен, это была ошибка, сейчас все прррояснится, — заверил ее мосье.

— Скотина, — ответила эльфийка.

Я пихнул французишку локтем, чтобы шагал вперед и не заставлял меня стоять под перекрестным взглядом отвратительного карлика. До кабинета полицеймейстера я добрался в подавленном состоянии. И вид Шварца не улучшил моего настроения. Освещенный скупым светом тоненькой свечки, он сидел один в кабинете, прикрыв глаза. Его веки казались тяжелее портьер, закрывавших окна. Очевидно, Шварц имел обыкновение предаваться размышлениям в темноте. Я подумал, что, если полицеймейстер захочет взглянуть на нас, ему придется звать Развилихина, чтобы тот поднял его веки. Впрочем, надворный советник если и откликнется, то разве что с того света.

— В вашем присутствии, милостивый государь, опасно появляться на улице, — объяснил Шварц свое нежелание выезжать на место происшествия.

Он приоткрыл глаза. С трудом, но справился без посторонней помощи.

— Ваше высокородие, я приношу соболезнования по поводу гибели Развилихина, мне искренне жаль… — проговорил я, но Шварц отмахнулся от меня.

— Развилихин… — промолвил он. — Не беспокойтесь о нем.

Я поразился его циничности. Действительно, чего теперь беспокоиться о Развилихине?!

— Видит Бог, ваше высокородие, не имею я ни малейшего представления о происходящем, — произнес я. — Какие-то письма кто-то передал мне. Я и прочитать не успел их, как какие-то господа ворвались в нумера и, угрожая пистолетом, вырвали бумаги из моих рук и побежали на улицу. Я погнался за ними. На улице их поджидал Развилихин. Произошла перестрелка. Печальный исход ее вам известен. Один из незнакомцев скрылся с бумагами. Кстати, я ведь видел их утром. И сейчас понимаю, что они-то и перевернули мою квартиру.

— Да уж, ваше высокоррродие, на эльфийку-то мы напррраслину-с возвели, — встрял в разговор наглый французишка.

— Нет худа без добра, — ответил Шварц. — Проверили мы эту барышню. Проживает она в Москве нелегально. Так что вышлем мы ее восвояси. Туда, откуда пожаловала.

— Ваше высокоррродие, так-с она же-с там с голоду-с помрррет! — взмолился мосье.

— Помрет, так помрет, — зарычал полицеймейстер. — Мало ли кто где с голоду помирает! В Москву всех пускать — самим жрать будет нечего!

Я пихнул Лепо локтем, чтоб заткнулся. Впрочем, на душе моей стало совсем гадко. Так гадко, как на простуженных рожах Петра Андреевича и Настасьи Петровны.

— Ты вот что, мусье, за дверью обожди, — приказал Шварц французу.

Лепо скрылся в коридоре. Следом за ним полицеймейстер выпроводил и своего чиновника.

— Сдается мне, милостивый государь, что все эти происшествия как-то связаны с вашей заграничной миссией, — произнес Шварц, когда мы остались наедине.

— Наверное, — согласился я.

Наверняка он был прав. Но беда заключалась в том, что я так и не вспомнил, ни в чем заключалась моя миссия, ни того, что со мной происходило за последние месяцы. И я задумался, стоит ли рассказывать Шварцу о приключившейся со мной амнезией? Или будет разумнее сначала самому во всем разобраться?

— Что было в тех бумагах? — спросил он.

— Не успел рассмотреть, ваше высокородие, — признался я.

Шварц вздохнул с облегчением, словно задавал вопрос для проформы, втайне надеясь, что ему не удастся узнать о содержимом похищенного письма.

— Признаюсь, милостивый государь, мне абсолютно безразлично, что в этих бумагах. Даже более того, я и знать не хочу, о чем в них написано! — подтвердил полицеймейстер мою догадку. — Но, знаете ли, чего я не потерплю, что мне не нравится, так это, чтобы в моем городе палили из пистолетов все кому не лень! И я непременно найду и того, кто застрелил извозчика, и того, кто стрелял в Развилихина!

— Помилуйте, ваше высокородие, — воскликнул я. — Того негодяя, что стрелял в меня и попал в извозчика, более нет в живых. Моя пуля…

— Моя пуля! — передразнил меня Шварц. — Сбежал он уже! Вместе с вашей пулей!

— Как это — сбежал? — растерялся я.

— А вот так. Встал и пошел. Архаровцы мои недоглядели, не разобрались сразу, что к чему. А покойник-то был уже лет двести как мертв.

— Во как! — выдохнул я.

— Да уж. Я так думаю, милостивый государь, что вам охрана не помешает, — промолвил полицеймейстер. — И вот что. Заберите-ка свои пистолеты.

Он выдвинул ящик стола и выложил их на стол. Затем достал еще что-то и высыпал на стол блестящие шарики, прикрыв их ладонью, чтобы не раскатились.

— Зарядите их этим.

— Что это? — спросил я.

— Серебряные пули, — ответил Шварц. — Но смотрите, милостивый государь, стреляйте только в случае крайней необходимости. И старайтесь не промахиваться: серебро нынче дорого. И смотрите, ненароком в моих людей не попадите. Особенно в Развилихина.

— В Развилихина? — с удивлением переспросил я.

— В Развилихина, в Развилихина. Он из той же породы, что ваш покойник, — промолвил полицеймейстер и махнул рукой. — Ступайте, милостивый государь, ступайте. И не выходите без лишней надобности из дома.

Я сгреб в карман пули, взял пистолеты, вышел из кабинета и наткнулся на Развилихина. Он радостно улыбнулся, обнажив клыки.

— Вот сволочи, продырявили новый сюртук, — пожаловался он.

— Негодяи, — согласился я, заставив себя улыбнуться.

— А я знавал того парня, которого вы подстрелили. Это господин Кесслер. Вам повезло.

— В каком смысле? — спросил я.

— В том смысле, что Кесслер — превосходный стрелок. Уму непостижимо, как это он попал не в вас, а в извозчика, — сказал Развилихин.

— Темно было, — предположил я.

— Вампиры прекрасно видят в темноте, — сообщил Развилихин и улыбнулся, обнажив резцы.

— Что ж, имеет смысл покончить с делами засветло, — я поспешил к выходу.

Лепо засеменил следом.

— Сударь, мне и дальше приказано-с прикрывать вас, — послышался сзади голос Развилихина.

— Я отправляюсь домой, — сообщил я, не оборачиваясь.

Проходя мимо комнаты, где находилась эльфийка, я не выдержал и оглянулся. Дверь по-прежнему была открыта. И я вновь столкнулся с тяжелым взглядом карлика. И что я попросту не прошел мимо?! Нет же, черт дернул оборачиваться на них, словно я надеялся, что давеча обманулся, мол, вовсе и не смотрел этот уродец на меня ненавидящим взглядом, и вообще он смотрит на окружающих исключительно радушно и приветливо.

Нет, не обманулся, карлик по-прежнему стоял рядом с девушкой, смотрел на всех глазами, полными ненависти. А самым отвратительным было то, что он держал эльфийку за руку! И как каналья Лепо мог с нею спать?! Как можно спать с девушкой, к которой прикасался этот отвратительный карлик?!

— Что это за уродище рядом с нею? — спросил я.

— Это мосье Дюпаррр, корррррриган, — ответил мосье. — Они вместе бежали из Фррранции.

— Корриган, значит, — повторил я.

Ну и каша вокруг заварилась! Эльфы, вампиры, теперь еще и корриган! Кстати, я отметил, что Мадлен была настоящей красавицей с милым личиком и, что самое удивительное, с белоснежной кожей. А насколько я знал, у этого народца была одна неприятная особенность: если эльф грешен, его кожа темнеет. Что тут скажешь? Либо их Главный Повар не считает прелюбодеяние грехом, либо у этой эльфийки к Лепо высокое и светлое чувство.

Впрочем, надоели они мне все. И хорошо, что Шварц высылает их из Москвы. Нечего делать здесь карликам с такими глазами! И девушкам, которые позволяют таким карликам держать их за руки, тоже нечего делать в Москве!

Еще б этот Развилихин не сопел за спиной! А то дрожь до костей пронимает! Наверняка служит в полиции за кровь, которую позволяют пить у бедолаг, согласных на укус упыря вместо более страшного наказания.

Глава 7

Мы скоро добрались до дома. Развилихин в компании с еще двумя то ли вампирами, то ли обычными блюстителями порядка ехал следом. Уже на Никольской я почувствовал сильный голод, что было неудивительно: весь дневной рацион мой ограничился шиколатомъ с кофiемъ. Эх, надо было у Петра Андреевича откушать сперва, а потом уж сказать все, что думаю о его роже! Впрочем, сожалеть было поздно, я утешился тем, что господа, охотившиеся за письмами, в любом случае помешали бы нашей трапезе. Теперь предстояло дождаться, пока каналья Лепо что-нибудь приготовит.

Развилихин с товарищами остались сторожить на улице. Похоже, они собирались ночевать у подъезда. Мы с Лепо поднялись наверх и у входа в квартиру столкнулись с незнакомцем лет двадцати.

— Сергей Христофорович? — прошептал он в темноте.

— А вы кто будете? — спросил я грозно.

— Меня послали-с передать вам бумаги, — ответил он.

— И вы не перевернули вверх дном мою квартиру и не перестреляли всех в округе? — осведомился я.

— Нет, сударь, что вы, я не имею-с обыкновения переворачивать квартиры-с, да и стрелять-с не обучен-с, — пролепетал он.

— Есть еще третий вариант, — сказал я, с сожалением окинув его взглядом. — Что ж, пожалуйте ко мне.

Лепо открыл дверь, и мы вошли. При свете я разглядел незнакомца. По всей видимости, он служил половым в каком-нибудь питейном заведении.

— Приготовь ужин, — приказал я французу. — Только сначала налей-ка анисовой.

Незнакомец вытащил бумаги и протянул мне. Это оказались те самые письма, которые у меня отняли, едва несостоявшийся тесть успел передать их.

— Откуда у тебя эти бумаги? — я схватил незнакомца за ворот.

— Не знаю, сударь, не знаю-с! — перепугался он. — Я просто шел-с по Никольской, а меня окликнули-с из саней-с, дали рубль и попросили передать-с вам эти бумаги-с. Я так думаю, что этот-с господин-с так и поджидают-с меня на Никольской, чтобы убедиться… Они-с сказали, что будут-с ждать.

Я отшвырнул его и придавил к стене.

— Рубль заплачу, веди к нему, к этому господину, — прошипел я так, что незнакомец счел за лучшее не отказываться от рубля.

Из кухни вышел Лепо с рюмкой на подносе. Залпом выпив анисовой, я спрятал бумаги во внутренний карман сюртука, подтолкнул незнакомца к выходу, но тут же удержал его за плечо.

— Стой.

Он застыл как вкопанный.

— Как бы пройти мимо Развилихина? — размышлял я вслух.

— У Шевалдышева есть черррный-с выход, как ррраз-с на Никольскую, — сообщил Лепо.

— Молодец, — я похлопал его по щеке, — хоть ты и скотина изрядная.

Я вновь подтолкнул незнакомца к выходу. Мы вышли из квартиры. Я потащил молодого человека на третий этаж. На середине лестницы я остановился и проинструктировал его.

— Я сейчас постучу, а ты скажешь, что прибыл из полицейского участка, скажешь, что полицеймейстер Шварц решил принять жалобу на поручика Дементьева!

— Ага! — кивнул незнакомец.

Мое лицо, изуродованное шрамом, делает людей сговорчивыми.

Незнакомец точно исполнил мои указания, и Шевалдышев выглядел осчастливленным, когда распахнул дверь. Я вышел из темноты, и радость домовладельца померкла. Я дал ему в морду, приказал провести нас на Никольскую и распорядился не запирать дверей, пока я не вернусь обратно, даже если мое отсутствие затянется на несколько месяцев. Мы последовали за Шевалдышевым, миновали его кабинет, отхожее место и комнату с орущим ребенком, через небольшую дверь вышли на черную лестницу и двинулись вниз. У выхода на улицу я приказал незнакомцу идти одному, боясь своим появлением спугнуть его работодателя, явно желавшего оставаться инкогнито.

Молодой человек выскользнул на улицу. Послышались шум какой-то возни и сдавленный стон. Я выскочил следом и чуть не упал, споткнувшись о тело. Незнакомец валялся на земле, сжав руками торчащую из груди рукоять ножа. Застывшее лицо выражало изумление. В отличие от покойного я ничуть не удивился.

Сначала я хотел бросить его на улице, но затем решил, что труп, оставленный без присмотра, привлечет излишнее внимание к запасному выходу и я больше не смогу им пользоваться. Я втащил тело в подъезд, запер дверь, поднялся наверх и через квартиру Шевалдышева вернулся домой.

— Ну, что там, сударррь мой? — полюбопытствовал Лепо, принимая кафтан.

— Ничего, — пробурчал я.

— Кто его поджидал? — спросил мосье.

— Не знаю, — огрызнулся я и добавил. — Он пошел по третьему варианту.

— А что это, сударррь, за варрриант-с? — не унимался француз.

— Заткнись! — рявкнул я. — Ужин готов?

— Сию минуту-с будет готов-с, барррин, сударррь мой.

— А я уже не хочу кушать! — выкрикнул я.

— Как-с? Почему-с? — растерялся каналья Лепо.

— Потому что я хочу жрать! — прорычал я.

Французишка скрылся на кухне. Я достал бумаги, намереваясь прочесть их. Но прежде зарядил пистолет серебряными пулями, подаренными Шварцем. Положив оружие на стол перед собой, я почувствовал, что появилось больше шансов дочитать письма до конца.

Однако судьба оказалась милостивой и мне удалось даже поужинать.

А пока каналья Лепо накрывал на стол, я прочитал письма. Одно из них было написано моей рукой. Всего несколько строк:

«Ну-с, Сергей Христофорович, слава янычарам, ты держишь в руках это письмо!

Мильфейъ-пардонъ, мне надобно объясниться… А впрочем, что мне объясняться. Все подробности во втором письме. А ты, брат, уж доверься своей любимой».

Я развернул второй лист. Это письмо было написано по-французски аккуратным женским почерком:

«Ангел мой, жизнь моя, Серж!

Ты написал „слава“, но какая же это слава, если ты держишь в руках эти письма?! Если ты читаешь их, значит, меня рядом с тобою нет! И сейчас, когда мы еще вместе и пишем эти строки, я с трудом сдерживаю слезы, воображая себе, что когда-нибудь тебе придется читать эти письма.

Серж, если ты держишь в руках эти бумаги, а меня рядом нет, значит, наши враги помешали нам воссоединиться вновь, и мне остается уповать лишь на то, что ты не забудешь меня.

Серж, если мне удастся сбежать, я буду ждать тебя в Валдаях у однорукого Фрола. Если там ты меня не застанешь, трактирщик сообщит тебе новый адрес.

Серж, милый Серж, я люблю тебя! Я вверяю тебе свою судьбу!

Ангел мой, я буду ждать тебя! Если понадобится — всю жизнь!

Любящая тебя Аннет».

Пока я читал эти строки, сердце мое переворачивалось, как баран на вертеле, и я едва удержался от того, чтобы не подсолить ужин собственными слезами. «Ангел мой, я буду ждать тебя! Если понадобится — всю жизнь!» — повторял я, и перед взором моим стояли глаза девушки, полные надежды и какого-то сострадания ко мне. Значит, я любил ее и она любила меня… любит! Но какие-то обстоятельства разлучили нас. А меня еще и околдовал кто-то так, что я и вовсе забыл ее. Но нет, не вовсе, ведь шевельнулось что-то в сердце, когда я увидел ее.

«Ты написал „Слава“, но какая же это слава…» Да, я написал, только не «слава», а «слава янычарам». Это знак, который указывает на то, что писал те строки я сам и притом пребывал в здравом рассудке. Слава янычарам и Мильфейъ-пардонъ — это мои выражения, которые я никогда не произносил вслух. Что касается мильфея, то я уж и не упомню, когда это словечко привязалось ко мне. А славу янычарам я стал воздавать через некоторое время после штурма Измаила. Какой-то турок, прежде чем я заколол его, успел кривою саблей рассечь мне левую щеку. И уродливый шрам в корне изменил мои отношения с женщинами. До этого я не имел успехов на любовном фронте. Никаких. Но после турецкой кампании не успел оглянуться, как оказался на одной тарелке с красавицей, на которую и взглянуть-то не осмеливался. И не успели сменить скатерть, как в тарелку ко мне новая барышня забралась. Вскоре я понял, что причиной успеха стала рана, полученная от янычара. Женщинам казалось, что шрам на щеке скрывает какую-то романтическую тайну, к которой им непременно хотелось прикоснуться. «Слава янычарам!» — только и оставалось приговаривать мне, вспоминая, какими муками терзался я, будучи девственником.

Покончив с трапезой, я приказал французу помыть сервиз, а затем собрать в небольшой сундучок деньги, все самые дорогие вещи и надеть дорожное платье.

— Мы куда-то поедем-с? — испугался Лепо.

— Именно, — ответил я.

Я надел шубу и спрятал под нею пистолеты — слева заряженный обычными пулями, справа — серебряными.

— Сударррь мой, а что скажет-с полицеймейстеррр? — французу хотелось остаться дома.

— Не знаю, не намерен присутствовать, — заявил я.

Мой голос прозвучал не вполне уверенно. Решительно Шварц считал, что мы с ним по одну сторону крышки кастрюли. Вряд ли он имел обыкновение вооружать подозреваемых в преступлении серебряными пулями. И настраивать против себя второго человека в полиции Первопрестольной было крайне неразумно. Но мне не давала покоя блондинка в собольей шубе. Я не понимал ее роли в случившейся истории, но был уверен, что она не будет в восторге, если я наведу на нее полицию. Как-никак, спасаясь от преследователей, она прибежала ко мне, а не на Съезжий двор.

К тому же о том, что произошло со мной за последние два месяца, лучше узнать от нее, а не от Шварца, после того как с присущей ему дотошностью он освежит мою память.

Мы поднялись на третий этаж и постучались к Шевалдышеву.

— Открывай, каналья! Мы решили съехать! — крикнул я, когда купец поинтересовался, кому не спится в столь поздний час.

Шевалдышев приоткрыл дверь и недоверчиво посмотрел на нас. Его обуревали противоречивые чувства. Он подозревал подвох. Но, с другой стороны, возможность избавиться от беспокойного постояльца была столь великим искушением, что он впустил меня и француза, рискуя быть битым в третий раз за день.

Я сообщил купцу о намерении немедленно съехать и поручил упаковать оставленные мною вещи и хранить их до особых распоряжений. Шевалдышев заверил меня, что имущество останется в целости и сохранности. Я попросил заложить лошадей в сани и подать их к черному ходу, ведущему на Никольскую. Когда изрядное количество ассигнаций перекочевало из моего кармана за пазуху домовладельца, радость его по поводу нашего отъезда сделалась неописуемой. Он проводил нас в кабинет, достал из шкапа пыльный графинчик и предложил французского ликерчика — мы не отказались, а сам, так и не получив в третий раз по морде и будучи немало обрадован этим обстоятельством, скрылся за дверью, отправился распорядиться насчет саней. Едва мы с канальей Лепо успели пригубить, как за стеной раздались команды Шевалдышева, отправлявшего сына за лошадьми. Его голос звучал бодро, его голос перекрывал ор ребенка, которого баюкали в соседней комнате, его голос… словом, это был голос счастливого человека. Я вновь приложился к бокалу и, довольный собой, откинулся в кресле. Приятно сознавать, что хлопоты, доставленные ближнему, пришлись ему в радость.

Лепо тоже пригубил ликер. Выглядел каналья подавленно. Чтобы как-то расшевелить француза, я предложил пари.

— Жак, ставлю пять рублей против всех твоих сбережений, что тебя пристрелят, как только мы появимся на улице.

Мосье поперхнулся и закашлялся. Я подскочил к нему и похлопал по спине, добавив:

— Или зарежут.

Лепо отстранил мою руку.

— Шутить изволите-с, сударррь мой!

— И не думал шутить. За сегодняшний день половина из тех, что оказались рядом со мной на улице, мертвы. Так что давай, делай ставку! Или ты не веришь, что выживешь?!

Француз проигнорировал мою затею.

— Сударррь мой, — произнес он, — я вот-с думаю, а ррразумно-с ли оставлять-с вещи Шевалдышеву? Ррразве можно-с доверррять ему? Он же каналья-с?!

— И что ты предлагаешь?

— Я мог-с бы задеррржаться, устррроить все лучшим-с обррразом-с, а потом-с пррриехал-с бы к вам, куда вы укаже-те-с…

— Нет уж, уволь! — ответил я. — Оставлять добро на попечение двух каналий я тем более не намерен.

Мосье вздохнул и развел руками.

— Ну-с, как знаете-с, сударррь мой.

Я вернулся в кресло.

— Ну так как насчет пари?

Француз отмахнулся.

Появился Шевалдышев и сообщил, что сани готовы. Мы направились к выходу. В дверях я пихнул Лепо и спросил, не передумал ли он насчет пари. Каналья фыркнул в ответ. Купец проводил нас к черному ходу и вышел за нами на лестницу.

— Милостивый государь, вы слишком много сделали для меня. Не смею более злоупотреблять вашим радушием. Оставайтесь дома, а мы уж сами спустимся, — заверил я домовладельца.

Он замер, на лице его отразилось сомнение. Для полноты счастья ему хотелось присутствовать при нашем отъезде.

— Но кто-то ведь должен запереть за вами, — произнес он.

Я обнял Шевалдышева и трижды облобызался с ним по русскому обычаю.

— Нынче, любезный, опасно выходить на улицу. Ты уж обожди, пока мы отъедем подальше, — настойчиво рекомендовал я домовладельцу. — Да и затем, вдруг нас полиция увидит. Получится, что ты помог нам скрыться. Шварцу это не понравится. Он и без того с утра смотрел на тебя подозрительно. А так скажешь ему, что тебя мы побили до бесчувственного состояния и бежали.

Мои доводы убедили каналью купца, и мы с Лепо вдвоем отправились вниз. Я шел впереди, освещая ступени свечой. Француз с двумя сундуками кряхтел позади. У самого выхода я ухватил за воротник труп посыльного, оттащил его в сторону и спихнул вниз по лестнице, ведущей в подвал. И почему я сразу не догадался это сделать?

— Что это? — спросил француз, пытаясь в полумраке рассмотреть: с чем это я вожусь?

— Да Шевалдышев, стервец, бросил тут мешок с картошкой! Кстати, Жак, в последний раз тебя спрашиваю, ты не надумал насчет пари? Ты, что, нюх потерял? Неужели не чувствуешь выгоды? Ну, убьют тебя, я заберу твои деньги, а тебе уже по хрену все! Зато, если останешься в живых, получишь пять рублей!

— Нет уж, сударррь мой, не хочу рррисковать-с!

— Эх, не азартный ты человек! И чудной! Ведь ты все равно рискуешь, раз пошел со мною.

Я отодвинул щеколду, открыл дверь и шагнул вперед. Сани стояли у самого подъезда. По Никольской в темноте шли люди. Однако никто при моем появлении не затеял стрельбу и не бросился на нас с ножом. Я зевнул и полез в кузов.

Глава 8

Лежа в карете и укутавшись в шубы, мы зевали всю дорогу до Валдаев. Снаружи доносился монотонный гул: выл ветер, ямщик вторил ему, как и положено, заунывно. В те утомительные часы, когда дружище Морфей выпускал нас из объятий, я ехал, сжав зубы, готовый выбросить французишку на дорогу, так он мне надоел. Сдерживался с трудом. Смотрители на почтовых станциях в зависимости от моего настроения получали кто в морду, кто двугривенный и меняли лошадей без проволочек. Скоро мы прибыли в пункт назначения.

Трактир размещался в двухэтажной избе, занесенной снегом. Дорожку, ведущую к крылечку, замела метель. Сугробы наполовину завалили окна первого этажа, а окна второго этажа закрывали сосульки, оторвать которые можно было только вместе с крышей. Я не удивился бы, если бы однорукий Фрол оказался гримтурсом.[26]

Я отправил вперед Лепо — протаптывать мне дорожку. Утопая по колени в снегу, он дошел до крыльца. Не успел француз взяться за перила, как дверь распахнулась, вызвав снежную бурю, сквозь которую по ступенькам скатилась упитанная бабенка. Она опрокинула Лепо в сугроб и навалилась сверху. Следом выскочил худощавый мужичок в рваном сюртуке и принялся поленом охаживать женщину.

— Зараза! Я ж тя сколько учить буду, что кур ощипывать надо! Зараза! Дыши теперь гарью!

Я открыл дверцу, предстояло забавное зрелище.

Бабенка визжала, словно ее не колотят, а режут. Лепо охал под нею. Я понадеялся, что мужичок иной раз промахнется и французишке тоже перепадет.

— Обычное дело, — прокомментировал происходящее ямщик.

Тут я заметил, что мужичок орудует левой рукой, а правый рукав сюртука болтается пустой.

— Фрол, — окликнул я.

Он обернулся.

— A-а, это вы, сударь.

Бабенка воспользовалась моментом и начала подниматься, утаптывая француза глубже в снег. Экзекутор пихнул ее поленом, и она опять свалилась на Лепо. Фрол не спеша поднялся по ступенькам и скрылся за дверью. Я направился за ним, стараясь ступать по следам, оставленным Жаком. Когда я добрался до крыльца, бабенка уже стояла на ногах, но разминулся я с нею лишь после того, как она в третий раз укатилась в сугроб в обнимку с канальей.

— Свояченица — сука, — объяснил мне Фрол, когда я переступил порог. — Дыши теперь палеными перьями.

Несколько свечей скудно освещали трактир. Пахло прокисшими щами, пережаренным луком и — конечно же — палеными перьями. Из-за облупленной печи вышла жена хозяина, которая, судя по ссадинам на лице, успела получить поленом за каждую составляющую висевшего в воздухе смрада. Увидев меня, она перекрестилась. За нею выскочила румяная девка со смешливой физиономией.

— Ага, граф пожаловали! — обрадовалась она.

Фрол бросил полено ей в ноги, лицо поберег — девка была ценным товаром, деликатесом для щедрых постояльцев. Она увернулась и кинулась с хохотом по лестнице на второй этаж. Прыгая по ступенькам, девка подобрала юбку так, что ткань плотно обтянула ее круглый зад. Я решил, что неплохо бы поваляться с нею на одной тарелке. Наверху она обернулась, и сквозь полумрак я почувствовал пристальный, долгий взгляд. Потом она скрылась в затененном углу, и тут же скрипнула, а затем хлопнула дверь.

— Веселая девка, — промолвил я.

— Любка-то, да, — поддакнул трактирщик.

— Добро пожаловать, — невесело промолвила хозяйка и опять перекрестилась.

Все они меня знали и считали, что мой визит не сулит им ничего хорошего. Я их не помнил, но виду не подавал. Решил попытаться так вытянуть из них что-нибудь, проливающее свет на историю нашего знакомства.

— Что-то, брат, смотришь ты на меня, как на ростовщика, — произнес я, усевшись за стол напротив Фрола.

— Как на смерть я смотрю на вас, граф, — ответил он.

— С чего бы это? — ухмыльнулся я.

— Как на смерть, которая так… приходит время от времени… просто так… о себе напомнить.

— Смотри-ка, какая у тебя смерть — с чувством юмора, — улыбнулся я.

— Угу, граф, с чувством юмора.

— Ну ладно, брат, будет тебе дуться. Ты ведь мне сообщить что-то должен.

— Должен, — Фрол кивнул, — что барышня будет ждать вас в столице в Осиной роще в доме штабс-капитана Саликова. Если приедете, а ее не застанете, отодвинете камень самый крайний слева под верхней ступенькой, там ключи будут.

— Отлично, — воскликнул я, готовый расцеловать однорукого Фрола.

Дверь отворилась, и из сеней в горницу ввалился Лепо с дорожными сундуками.

— Да ничего отличного, — пробурчал Фрол.

Но смысл его слов до меня не дошел. Француз, каналья, отвлек.

— Куда ты прешься, дурак, с сундуками?! Мы скоро дальше поедем! — крикнул я Жаку и, вспомнив про Любку, добавил. — Часа через два.

— Так лошадям-с, барррин, отдохнуть надо-с, — ответил Лепо.

— Сменим лошадей и поедем, — сказал я.

— Так-с, сударррь мой, нету-с здесь лошадей-с, я у Варрреньки выяснил-с.

Я повернулся к трактирщику.

— Ну куда вам спешить-то теперь?! — промолвил он.

— Как — куда? В Санкт-Петербург. Аннет ждет меня.

— Ага, — кивнул Фрол. — В Петропавловской крепости. Или нет. В проруби.

— Ты что городишь-то?! — я перегнулся через стол и схватил трактирщика за ворот.

Его жена начала причитать. Фрол попытался вырваться. Я потянул его вперед и прижал к столу.

— Ты что городишь, скотина?!

— Помилуйте, граф, — выдавил он. — Я ж вам объясняю…

— Что ты объясняешь, скотина?! Ты ж сказал, что она в Петербурге ждет!

— Пустите, граф, я все расскажу…

— Граф, батюшка, помилуйте, — взвизгнула трактирщица.

Она бросилась на пол и обхватила меня за ноги. На шум из сеней прибежала Варенька и, оценив обстановку, последовала примеру сестры. Испугались, что некому будет поленом их охаживать!

— Жак! — заорал я. — Убери от меня этих курв!

Лепо поспешил на помощь и первым делом вцепился в Вареньку: она была моложе.

— Граф, от меня не будет толку, если вы меня удушите, — прохрипел Фрол.

На его почерневшем лице проступила сеточка кровеносных сосудов, вздулась вена на шее. Правый глаз вращался юлой. Изо рта несло перегаром, по сравнению с которым трактирный чад казался весенним бризом.

Я отпустил его. Он схватился за горло и, закашлявшись, отошел к печи. Женщины вопили, вцепившись в меня. Лепо порвал юбку на Вареньке, но так и не справился с нею. Я дал ему кулаком по шее, а подоспевший трактирщик отделал своих баб поленом.

— Пошли, зараза, отсель! — прикрикнул он.

И женщины, поддерживая друг дружку, уковыляли в свой угол. Жак встал у печи, протянул вперед руки и, оглядываясь на меня, промямлил:

— Вечно-с вы, сударррь мой, так… Я-то для вас-с так, а вы вот как.

— Не ной, заткнись! — рявкнул я на него и прорычал, повернувшись к трактирщику. — Говори!

— Люди тут вчера были, — произнес Фрол, глядя куда-то в сторону. — Страшные люди.

— И что?

— Они знали, что я должен вам рассказать что-то…

— И ты рассказал им?! — возмутился я.

— Рассказал! — с вызовом ответил трактирщик.

— Зачем?

— Зачем?! — переспросил он. — Да вот зачем!

Фрол повернулся и, ловко справившись одной рукой, скинул сюртук и рубашку. Его костлявое тело было обмотано грязными тряпками, на спине пропитавшимися кровью.

— И признаюсь, я недолго упирался! Эти господа умеют уговаривать! — заявил трактирщик.

Он опустился на стул. Я сел напротив.

— А кто они были, эти господа? — спросил я.

Фрол махнул рукой.

— Откуда мне знать?! Но думаю, что Аннетка эта ваша либо в Петропавловке, либо в проруби.

— Ты мне полегче давай! — зарычал я, наклоняясь через стол.

— Ладно-ладно, — поднял Фрол руку и, уронив ее на колени, добавил. — Не доведет она вас до добра.

Я вспомнил незнакомцев в черном, отобравших у меня письма. Выходит, они выяснили все, что им было нужно, и обогнали меня на сутки. Даже если б я получил коней немедленно, не смог бы их опередить.

— Фрол, а когда Аннет здесь была? И вообще что-нибудь еще ты знаешь? — спросил я.

— Знаю, что вы, граф, ничего не знаете, — промолвил он.

— Откуда ты это знаешь?

— Оттуда, что напились вы воды забвения.

— А кто ж меня напоил? — удивился я.

— Сами выпили, — сообщил трактирщик.

— Как это сам выпил?

— Да так. Барышня вам дала, вы и выпили. А мне ваша компания сразу не понравилась! Чуяло мое сердце, что ничего хорошего от вас не будет!

— Подожди ты, — перебил я. — Что ты городишь? Какая барышня меня опоила?

— Аннета ваша.

— Аннет?!

— Ну! Я вам про что говорю!

— Аннет подпоила меня водой забвения?!

Фрол махнул рукой.

— Да не подпоила, а вы сами по доброй воле выпили.

— Зачем? — изумился я.

— Да кто вас знает-то?! — ответил Фрол.

— А это-то ты откуда знаешь? — спросил я. — Мы что, тут на всю округу объявили, что будем пить воду забвения?

— Варька, зараза, подслушала, — признался трактирщик.

Я повернулся к печи, за которой воцарилась подозрительная тишина.

— Варька, эй! А ну иди сюда! — приказал я.

Женщина, придерживая порванную юбку, медленно вышла.

— Что еще ты услышала? — спросил я.

— Ничего, батюшка, Христом Богом клянусь, — она перекрестилась.

— Как же ты так? — насупился я.

— Да я ж виновата разве? Постоялец тут был. Барин… это… толстый такой. Он в соседней комнате жил. А как съехал, я за ним прибирать пошла и подслушала. Да самый конец вот только. Кабы он пораньше съехал.

— Подойди-ка поближе, — велел я. — Рассказывай, что ты слышала.

Она сделала несколько шагов вперед. Из-за печи высунулась голова ее любопытной сестры. Можно подумать, что она не слышала этой истории раньше, этак раз пятнадцать.

— Барышня, значит, ваша что-то говорила, что вот, мол, больно вам вспоминать чево-та там будет…

— Чего — «чево-та»?

— Дак не слышала я, чево. Она говорила, больно, а вы соглашались. И спросили, мол, что вот если выпить воды забвения, то все забудется! Она и говорит, пей, мол, мил-друг, все забудется. Вы, значит, спросили еще, Лерчик, а не яд это?

— Что еще за «Лерчик»? — спросил я.

— А это называли вы так ее — Лерчик, — сообщила женщина. — Значит, спросили вы, не яд ли? Она заплакала и говорит, неужто ль, мол, ты думаешь, что отравить тебя хочу. А вы, значит, ответили, что готовы и смерть, значит, от нее принять. Потом это… — Варвара запнулась.

— Чего — «это»? — я ударил ладонью по столу.

— Ну, повозились там вы немного, значит, поворковали. А потом слышу, вы так еще сказали «С Богом!» и, слышу, пьете потом, так это — бульк-бульк.

Она умолкла и посмотрела на Фрола.

— И дальше-то что? — спросил я.

— Уехали вы. Увезли, вернее, вас, — продолжил рассказ Фрол. — А вы спали беспробудно. Барышня ваша на прощание сказала мне, если вы сюда без нее вернетесь, передать вам адрес этот в Санкт-Петербурге.

— Во как, значит, — сказал я.

— Во как, — согласился Фрол.

— Анисовая есть? — поинтересовался я.

Фрол кивнул и крикнул жене:

— Манька, анисовой рюмку подай! — Окинул меня взглядом и поправился. — Не-е, не рюмку, стакан налей.

— Стакан в самый раз, — согласился я.

— А откушать, граф, не изволите? — спросил Фрол.

— Изволю.

— Манька, жрать подавай! А ты, Варька, отведи гостей наверх в комнаты.

— Пойдемте, батюшка, самые лучшие покои для вас.

Мы поднялись по лестнице, по которой пять минут назад проскакала Любка. Настроения думать о ней у меня уже не было. Голова была занята мыслями об Аннет. Неожиданно мне пришло в голову, что все сказанное Варварой — выдумка, потому что, если бы даже она и подслушала нас, то как смогла понять?

— Варвара, а на каком языке мы говорили?

— Чего? — удивилась женщина.

— Я спрашиваю, на каком языке мы говорили с Аннет, когда ты подслушивала нас?

— А, по-французски, сударь.

— И как же ты поняла, о чем мы говорили? — повысил голос я.

— Жо парлез францэз, — ответила Варвара.

— Парлез францэз, говоришь? — удивился я.

— Ну да, — подтвердила Варвара. — Меня с малолетства еще к одной барышне отдали. А она только по-французски и говорила. Пока от чахотки не померла.

— Вот так, значит, — только и вымолвил я.

Варвара провела меня в двухкомнатные покои. Первая комната была проходной, с вешалкой для одежды и широким сундуком, вполне подходящим для Лепо. Во второй комнате стояли круглый стол с креслом, в левом углу размещалась широкая кровать, на стене висел рукомойник. Варвара зажгла свечи.

— Что-нибудь принести вам, батюшка?

— Анисовой обещали.

— Это мы мигом.

Женщина ушла. Я скинул сапоги и улегся на кровать. Через минуту появился Лепо со стаканом водки. Я выпил залпом и отправил француза прочь.

— Поди, Жак, у печи погрейся. Только поесть не забудь принести.

— Да ррразве ж я оставлял-с вас голодным, сударррь мой? — надулся он.

— Ладно. Поди прочь.

Я остался один ломать голову над этой историей. Похоже, это был форшмакъ,[27] который не стоило мазать на хлеб! Тем не менее я жрал его с маниакальным упорством. Выходило, что я по собственной воле уничтожил свою память! Зачем? Что произошло со мной и Аннет, о чем больно вспоминать? Почему об этом ни слова не говорилось в письме?

Да потому, приятель, что ты и не должен был узнать об этом! Ну, конечно же! Если бы незнакомцы не выпытали из однорукого Фрола про петербургскую квартиру, я б помчался по оставленному для меня адресу, и мне бы в голову не пришло задавать какие-то вопросы трактирщику. Кроме того, он и сам узнал про воду забвения случайно. Если бы Варвара не подслушивала, ни Фрол, ни я ничего б не узнали. И когда я принял из рук Аннет чашу с зельем, предполагалось, что я так и не выясню причину приключившейся со мной амнезии. Но почему я пошел на это? Что это за история произошла в нашем прошлом, воспоминания о которой причиняют такую боль, что я согласился предать забвению и эту историю, и даже свою… любовь.

Мильфейъ-пардонъ!..

Что — мильфейъ-пардонъ! Никакой не мильфейъ-пардонъ, а самый настоящий салатъ аморетто! Это любовь, приятель! Ты любил эту женщину, раз готов был смерть принять от нее!

Ну да, если только Варвара ничего не напутала! Наверняка шпионила за всеми подряд, потом все услышанное поленом в голове перемешалось, и теперь я нажрался этого тутти-фрутти.

И еще один вопрос не давал мне покоя: почему я называл девушку «Лерчиком»? Черт его знает? В конце концов, я решил, что Лерчик — это уменьшительное от эклеръ. Ну, конечно, у каждой влюбленной парочки — свой язык, свои словечки, только им одним известные. Эх, видно, сладкая девушка была эта Аннет! Но вот смерть принимать от нее… На хрен надо!

На хрен-то на хрен, но было же в Аннет что-то такое, что заставило меня бросить дом и отправиться искать неприятности на свою голову. Возле Шевалдышевского подворья я видел ее словно впервые. И одного ее взгляда было достаточно, чтобы я убежал из-под опеки полиции. Шварц скорее всего теперь считает меня преступником, вляпавшимся в какую-то историю и что-то скрывающим. И если он так думает, то в принципе недалек от истины. Только с оговоркой, что я и сам не знаю, что скрываю и куда вляпался. И мало того, что вляпался, так зачем-то с завидным упорством лезу в самую гущу. Сидел бы сейчас в тепле и уюте! Пусть бы Шварц с Развилихиным бегали, раз им не нравится, что стреляют на улице! Нет же, отправился за этой Аннет, будто других девушек нет!

Эх, Лерчик, Лерчик!

Глава 9

Глаза начали слипаться, скрипнула дверь, послышались мягкие шаги, но… это оказался не славный Морфей, а Любка. Она остановилась возле кровати с распущенными волосами, обутая в огромные валенки. Еще одну пару валенок девушка держала в руках.

— Барин, неужто вы спать изволите? — спросила она. — А я вам баньку приготовила. Пойдемте со мной, вам утешиться надо.

Конечно, мне надо в баньку. А что же, сидеть и киснуть теперь из-за не то потерянной и напрочь забытой любви, не то из-за нашедшей блажи?! Конечно, если эта Аннет угодила в крепость или еще куда похуже, жалко ее. Ну так тем более надо утешиться.

— Ну, пойдем, красавица, глянем, что там твоя банька.

Я сел в кровати, а Любка опустилась на колени и надела мне валенки. Я запустил руки в ее волосы, пахшие парным молоком, и поцеловал в макушку. Она засмеялась. В одной рубашке и валенках я отправился за нею.

Мы спустились вниз по лестнице, прошли через дверь за печью и оказались в пристройках. Люба провела меня в темноте через узкий проход, заставленный мешками.

— Корма для кур на зиму, — пояснила она.

За следующей дверью оказался скотный двор. Коровы красивыми глазами смотрели нам вслед и жалобно мычали. Пахло свежим навозом. Затем был сарай, доверху заполненный аккуратно сложенными дровами, которых хватило б на несколько зим и на гарем жен и своячениц. Миновав поленницы, мы вышли на улицу.

Дул ветерок и кое-как мела метель. Любка скинула валенки, зажала их под мышкой и, повизгивая, побежала, босая, к баньке, стоявшей особняком. Я вдохнул свежий морозный воздух с крепким привкусом дыма, по примеру девушки разулся и погнался за нею, обжигая ступни. У входа она замешкалась, я схватил ее, и мы повалились в снег.

— Ой, морозно, морозно! — кричала Любка.

— Ох, морозно! — ответил я и обсыпал ее снегом.

Взвыл ветер, и метель, оскорбленная непочтительным к ней отношением, бросилась на нас, мгновенно добравшись до самых потаенных мест.

— Ой! — завизжала Любка и отворила дверь.

Из баньки пыхнуло спасительным жаром.

— У-ух! — воскликнула девушка.

Я бросился за нею, но Любка сильной рукой выпихнула меня восвояси и перед носом моим захлопнула дверь, успев прокричать:

— Валенки, валенки, барин, возьмите! Замерзнут же, потом не наденешь!

Вот так Любка! Еще и спину-то мне потереть не успела, а уже из холопки в столбовую дворянку превратилась. Я окоченевшими руками собрал валенки, которые метель уже схоронить вознамерилась, и ринулся обратно в баньку, прочь, прочь от мороза.

Руки замерзли так, что хотелось сунуть их в топку с дровами посуше. Любкина игривость вдруг исчезла. Она вытряхивала снег из оброненных валенок.

— А то ж мокрые не наденем потом, — молвила она, расставляя их на просушку.

Я прижал ее к себе и запустил руки под рубашку.

— Пальцы ледяные! — завизжала она так, что я застыл на секунду.

И этого мгновения хватило, чтобы ее шаловливые пальчики добрались до моего хозяйства, уж совсем скукожившегося после вылазки на мороз за валенками.

— У-у, какие мы скромные, — протянула Любка.

— Ну, знаешь ли, — возразил я, — достоинство не в том, чтоб огромный марешаль[28] между ног болтался без надобности, а в том, чтобы в нужную минуту отменный круассанъ оттуда выпрыгивал.

— Кросан, говорите. Красивое имя. Видно, любите вы его.

Мы превосходно попарились, трижды подкатывали нужные минуты, круассанъ не подводил, и не вдаваясь в подробности, но и без лишней скромности отмечу, что на славу мы стыд сотрясли.

А потом лежали в изнеможении в обнимку на лавке, собираясь с силами, чтобы напялить валенки и отправиться в обратный путь сквозь мороз, через сарай с поленьями, мимо тоскующих коров, между мешками с сыпучим кормом для кур, по пути превращаясь — я из удалого молодца в надменного графа, а она из столбовой дворянки в холопку с постоялого двора.

— Что-то рука затекла, — произнес я, высвобождаясь из объятий.

Мы поднялись с лавки и надели горячие рубашки.

— Барышня ваша передать вам велели, чтобы вы в Кронштадт ехали, — вдруг сказала Люба.

— В Кронштадт? — удивился я.

— В Кронштадт, в Кронштадт, — повторила девушка. — Там найдете капитан-поручика Косынкина…

— Обожди ты! — перебил я. — Какого еще Косынкина?! Фрол же сказал…

— А забудьте вы, барин, все, что Фрол сказал! — отмахнулась девушка. — Обман это все. Аннетка-то эта ваша ловко все придумали!

— Что придумала?

— Да я же вам говорю. Мамзелька письмо-то вам написали, а на случай, если оно в чужие руки попадет, Фролу-то соврали все. И он тем господам, что выпороли его, тоже соврал. И вам соврал, только не знает об этом. А мне-то, значит, мамзель-то ваша поручили, как приедете вы, сказать, чтобы в Кронштадт отправлялись и нашли там капитан-поручика Косынкина. А уж он-то, видать, скажет, что вам дальше-то делать.

Вот тебе и Аннет, Лерчик-эклерчик, вот ведь умница! Ловко как одурачила своих преследователей! Небось, сидят теперь в Осиной роще и ждут, дураки, пока она появится! Ну, скажите, как не любить такую женщину, как не восхищаться ею, как не благоговеть перед ней?!

— Так чего же ты раньше молчала-то?! — спросил я Любку.

— Ага! — огрызнулась она. — Раньше сказала б, так и осталась бы без кросана с марышалью.

Я обнял ее и поцеловал.

— Не осталась бы, не переживай! Ты чудо! Я еще вернусь за тобой! Обязательно вернусь! Возьму тебя горничной к себе!

Мильфейъ-пардонъ, граф! Надо же чушь такую нести! Куда я возьму ее горничной? А как Аннет на это посмотрит? Впрочем, можно снять для Любки отдельные меблированные комнаты. Да, но это уже будет не горничная, это будет содержанка.

Да что это со мной?! Еще вчера попадись мне такая Любка, я б забыл о ней через пять минут после того, как… как она бы мне попалась. А всему виной Аннет, ее последний взгляд, пойманный мною в случайном отблеске костра. Взгляд женщины, которая надеялась, что я приду к ней на помощь, и даже перед лицом смертельной опасности прощала то, что я не смог ее спасти. Ни одна женщина до сих пор не смотрела на меня с пониманием. И я готов был идти на край света за этой женщиной и попутно защищать всех униженных и оскорбленных.

Мильф… Мильф… Мильфейъ-пардонъ, граф! Готов идти на край света за женщиной — эти слова пробудили во мне какое-то смутное воспоминание. Они вдруг завертелись в голове жгучей ниточкой, казалось, схвачу и воспоминание целиком вытащу. Да только ухватить никак не удавалось!

А ведь нельзя было терять ни минуты! Господа, отправившееся по адресу в Санкт-Петербург, могли вернуться и, скорее всего, не в лучшем расположении духа.

Я еще раз прижал к себе девушку и поцеловал ее на прощание.

— Любка, Любушка, до скорого!

Она высвободилась из объятий, смахнула слезу со щеки и улыбнулась.

— Ступайте, граф, ступайте. А там что бог даст.

Я впрыгнул в валенки и бросился вон. На улице обжегся морозом, в сарае ударился о дрова, чуть не упал, поскользнувшись в коровнике, потом наткнулся на мешок с кормами для кур — это было не так больно, как коленкой о поленницу, в горнице велел однорукому Фролу закладывать лошадей и ринулся на второй этаж.

— С вас-с три рубля-с, сударь, — крикнул однорукий трактирщик.

— Какие еще три рубля! — я замер на лестнице.

— Помилуйте-с, граф, как-с — какие? — воскликнул Фрол. — Чай — двадцать пять копеек, хлеб с маслом — десять копеек, Любка — два рубля, борщ, жаркое — еще шестьдесят пять копеек.

— Ладно, получишь свои деньги.

Мое внимание привлекли странные звуки, доносившиеся из моего номера. Словно кто-то тараном пытался выбить дверь изнутри и делал это настойчиво и с завидной ритмичностью. Я вошел и при слабом свете, пробивавшемся между сосульками и через окно, увидел Лепо. Жак размеренно сотрясал сундук, распластавшись на нем. Между французишкой и сундуком, задрав ноги навстречу сосулькам, корячилась Варвара. Судя по мученическому выражению лица, она была не рада, что ввязалась в эту затею, и предпочла бы, чтоб каналья сотрясал сундук в одиночку.

— Жак-скотина, кончай! Мы уезжаем через три минуты! — крикнул я уже из своей комнаты.

Сундук забился в конвульсиях.

Глава 10

Оставалось несколько часов езды, и я сгорал от нетерпения так, что хотелось бежать впереди лошадей и тащить их под уздцы. Ямщик в этот раз попался певучий.

«Все степь да степь, да снежная равнина, да черный ворон надо мной кружит», — доносился его голос.

Я понимал, что встреча с капитаном-поручиком Косынкиным — еще не конец путешествию. Наверняка он снабдит меня новыми указаниями, оставленными Аннет. А если окажется, что капитан-поручик успел выдать кому-нибудь доверенную ему тайну, придется поискать среди его челяди горничную, желающую познать разницу между круассаномъ и маришалью.

Я гадал, что уготовано мне впереди, а приключение не заставило себя ждать. Оно оказалось не горничной и даже не капитаном-поручиком. Нас окружили несколько всадников, которые, очевидно, предпочитали не видеть меня в здравом уме и твердой памяти. Они не были столь любезны, как Аннет, и не предложили выпить воды забвения, а попросту ударили меня рукояткой пистолета по темечку, когда я высунулся из возка.

Очнулся я в темноте из-за натянутого на голову мешка. Причем пыль из него выбить прежде, чем на меня напяливать, никто не удосужился. Я лежал связанный на полу нанятого мною же возка. Скрипели полозья, и слышалась песнь ямщика:

«Одна и та ж в моих глазах картина.

Как ни хлещи, тоскливо конь бежит…»

Безрадостное бытие у мужика. Тоскливое. Конь ленивый. Пассажиру по голове дали, связали и бросили на пол с пыльным мешком на голове. Но и это происшествие не внесло разнообразия в жизнь ямщика. Одна и та ж картина в глазах стоит. Ох, зачем, ямщик, ты песню поешь?! Заткнулся б! И без тебя тошно!

Я задумался над тем, как себя вести: подать ли голос или так и валяться без признаков жизни? По голове мне дали, чтоб не сопротивлялся и до пункта назначения ехал, как мешок с кормами для кур. Так что лучше лежать да помалкивать, может, удастся подслушать что-нибудь важное.

— Скоро эта шельма очнется? — раздался чей-то голос.

Ага, значит, и Лепо по башке получил и валяется тут же. Интересно, как это мы все уместились в одном экипаже?

Кто-то приподнял мою голову, потянув за мешок, и бросил так, чтобы я стукнулся об пол. Вот как! Я-то и не подумал, что «шельму» мне адресовали, а не каналье-французу. Меня приподняли второй раз и вновь уронили головой об пол. Настойчивые господа оказались. А удар по голове они считали средством, одинаково пригодным как для того, чтоб оставить человека без чувств, так и для того, чтобы привести его в чувство. Пожалуй, если мне повезет, надо будет опробовать этот способ на ком-нибудь из них.

Меня приподняли в третий раз.

— Э-эй, дырку в полу пробьете! — крикнул я, не желая больше стукаться головой.

Опустили меня нежно и пнули ногою в бок.

— Ну, гадина, говори, куда путь держишь? — проскрежетал невидимый собеседник.

— Откуда мне знать, куда вы меня везете? — простонал я.

— Ты давай не шути тут, скотина! — последовал удар ногой.

Я дернулся от боли, и, если б позволяло пространство, согнулся бы кренделемъ. Голова гудела, от полученных ударов ныли почки, снаружи доносился вой ямщика. Господа шутить не советовали и сами не собирались. И меньше всего мне хотелось, чтоб они добрались до Аннет.

Мильфейъ-пардонъ, а с чего я взял, что им нужна Аннет?! Пока что они поинтересовались, куда направляюсь я. А про девушку никто и не спрашивал. А может, стоит привести их к Аннет? Может, они передерутся с теми, кто ее похитил, и перебьют друг друга?! Вот было бы здорово!

Рольмопсъ твою щуку! А чего это я, дурень, переживал, что однорукий Фрол выдал кому-то адрес в Санкт-Петербурге? Ведь Аннет силой увезли у меня на глазах! И сомнительно, что ее повезли в столицу меня дожидаться. И те, кто ее похитили, настроены были весьма решительно. Упырь в шубе стрельбу, не задумываясь, затеял при том, что самому ему ничего не угрожало. Разве что мой пистолет был серебряной пулей заряжен. Или лук да колчан под рукой оказались бы, а в колчане — осиновые колья вместо стрел.

Интересно, а кто был второй похититель? Вдруг тоже вампир? И как это я сразу об этом не подумал? Может, они и ей успели венку яремную порвать? И у нее у самой теперь клыки отрастают? Отыщу ее, а она меня в шею — чмок! Неужто ль, скажет, Серж, ты ради моей любви в нелюдя не обернешься?! Вот тебе и Лерчик-эклерчик получится!

От этих мыслей мурашки по спине побежали. Задрожал я и никак остановиться не могу. Дрожь-то уже не от тяжких дум, а от холода пошла. Снаружи ветер воет, ямщика-то уж и не слышно, а может, картина в его глазах сменилась, он и умолк. Все равно ему, поди, лучше, чем мне. Хоть и снаружи сидит, а в тулуп завернулся, ветер не проберет. А я — лежи, коченей, с головой в мешке. Хоть бы шкуру медвежью сверху накинули да под бока подоткнули!

— Эй! — окликнул я невидимых конвоиров.

— Чего тебе? — раздалось в ответ. — Решил-таки рассказать, куда путь держал?

— Да ладно, приедем, вот тогда-то он как миленький запоет, — послышался еще чей-то голос.

Голову мою потревожили. Сапог, на котором я щекой лежал, вверх пополз. И черт меня дернул вслед за ним повернуться?! В следующее мгновение я получил удар каблуком в переносицу, в голове взорвалось пушечное ядро, я взревел от боли, и привиделся мне… граф Безбородко.

Я стою навытяжку перед вице-канцлером. Он то и дело наклоняется, чтобы подтянуть чулки, и от каждого наклона багровеет и задыхается. Мы находимся в его доме. Граф принимает меня в кабинете, при этом он подвел меня к окну и во время разговора с опаской оглядывается на массивный стол, стоящий в центре, словно подозревает, что стол этот давно завербован злейшими врагами.

— Ну что, сударь, — говорит он, брызгая слюной, — так и будем по девкам ходить, груди их на упругость проверять или важными делами займемся наконец?

— Я готов исполнить любое поручение, ваше сиятельство, — отвечаю я.

Граф вновь подтягивает чулки, задыхается, хрипит и кашляет. Если когда-нибудь ему придется самому надевать сапоги, видит бог, он помрет, обутый на одну ногу.

— Задание, значит, я тебе дам. Тайное. Чтоб ни одна — ни одна! — собака, кроме нас с тобой, кобелей блудливых, об этом не знала.

Я склоняю голову в знак согласия.

— Это… эй, там! — кричит граф и трясет золотым колокольчиком.

Открывается дверь, входит секретарь с золотым подносом, на котором лежит конверт, перевязанный черной лентой, с надписью: «Открыть после моей смерти в Совете».

— Что?! Что ты?! — машет руками Александр Андреевич. — Что ты принес?! Водки принеси!

Секретарь разворачивается, но граф останавливает его.

— Это… дай сюда, что принес. И еще один, большой конверт принеси!

Безбородко забирает бумаги с подноса. Секретарь уходит. Граф показывает мне запечатанное и перевязанное черной лентой письмо.

— Вот это будущее наше, — сообщает он. — Понимаешь, вот где ключик-то. Отвезешь эти документы князю Афанасию Федоровичу Дурову.

Я морщусь. Этот Афанасий Федорович скотина изрядная. Безбородко отвлекается на чулки и не замечает моей реакции. Входит секретарь, на подносе две золотые рюмки с водкой и конверт.

— А, вот так-то, — одобряет Безбородко явление своего помощника.

Граф берет конверт и вкладывает письмо, перевязанное черной лентой, внутрь.

— Это копия, — говорит он. — Написана собственноручно ее величеством. Первый экземпляр в канцелярии останется. А этот спрячем понадежнее. Мало ли чего тут, — вице-канцлер наклоняется ко мне и шепчет в самое ухо, так, чтобы его секретарь не слышал. — А у Афанасия Федоровича не найдут.

Он шлепает на конверт сургуч, ставит печать и вручает документы мне.

— У князя искать никто не будет, — уверяет граф.

— А как насчет третьей собаки, которая слышит то, о чем полагается знать двум блудливым кобелям? — я одними глазами указываю на секретаря.

Безбородко по-своему трактует мой взгляд.

— Ага, брат, это ты правильно мыслишь! — восклицает он и снимает с подноса рюмки с водкой.

Одну граф передает мне.

— Ну, сударь, за успех! — провозглашает граф и залпом осушает рюмку.

Выпив, он дышит так, словно чулки пять раз подряд до пупа дотягивал.

— Значит, так, — продолжает граф. — Денег тебе дам изрядно, чтоб ни в чем там себе не отказывал. Чтоб на широкую ногу! Чтоб знали сволочи, что русский человек приехал, понимаешь, а не голландец какой худосочный! Понял?! В общем, на девок хватит…

Видение прошло. Я очнулся на дне экипажа, дрожащий от холода, с мешком на голове. Попытался припомнить, что было дальше, после того как я получил от вице-канцлера таинственный конверт, но не смог. Воспоминания ускользали, словно утренний сон.

От полученного удара в переносицу болела голова. Какая-то липкая жидкость — кровь конечно же — залила лицо. Я испугался за глаза. Оба ли на месте, не выбиты ли? Но в темноте не смог разобраться. Даже движение бровями причиняло острую боль. Если и дальше восстанавливать память таким образом, я не доживу до окончания воспоминаний.

Интересно, что это было за письмо, которое вице-канцлер поручил тайно передать князю Афанасию Федоровичу Дурову? Похоже, что вся катавасия вокруг этих бумаг и крутится, догадался я. И Аннет каким-то образом оказалась замешана в эту историю. И я ни за что не допущу, чтобы эти господа добрались до нее! Да, но как быть с теми, кто похитил ее? Кто они все такие? Что им нужно — Аннет или письмо, написанное ее величеством?

Ее величеством?! Ну конечно же вице-канцлер же говорил: «Написан собственноручно ее величеством». И эта надпись: «Открыть после моей смерти в совете». Может быть, это завещание по поводу престолонаследия? Может, это письмо и есть ключик к интриге между Павлом и его собственным сыном Александром, любимым внуком Императрицы Екатерины? И кто из них завладеет этим письмом, тот и будет у нас эмменталемъ!

Я почувствовал, что лежу не на дне экипажа, избитый и замерзший, а где-то между жерновами истории, которые только-только начали вращение. Место крайне неуютное, практически несовместимое с жизнью. Захотелось куда-нибудь на обочину.

А еще мне стало по-настоящему страшно. Понятно, что меня похитили не для прогулки с мешком на голове. Они, скорее всего, будут меня пытать. А их жестокость наводила на мысль, что меня не собираются оставлять в живых. Нужно было срочно что-то предпринимать для того, чтобы освободиться. Я пошевелил руками, но они были надежно связаны. Эти господа хорошо знали свое дело. С ужасом я подумал о том, что когда мы доберемся до места назначения, шансов вырваться не останется вовсе. Слезы против воли хлынули из моих глаз. Я прикусил губу, чтобы сдержать рыдания. Не хватало еще, чтоб мои палачи увидели, что я плачу!

А потом свое дело сделал мороз. Я замерз так, что забыл обо всем на свете и мечтал об одном — чтобы это путешествие закончилось. Неважно чем: пытками или казнью; если казнью, то лучше сожжением на костре.

Глава 11

Когда наше путешествие окончилось, я окоченел так, что не мог передвигаться самостоятельно. Меня схватили под руки, вытащили из саней и поволокли куда-то вниз по ступенькам. Больше всего на свете мне хотелось согреться, меня уже не интересовали ни Аннет, ни проблема отца и сына в царской семье, ничего. Лишь мысль о том, что вот-вот меня дотащат куда-то, где будет теплее, заставляла сердце еще хоть как-то биться.

Меня бросили, и я ударился о каменный пол. Чьи-то руки стянули мешок с головы, и я зажмурился от яркого света. Слава богу, глаза, значит, целы.

— Че ощерился? — раздался чей-то рык.

Я находился в большом каменном помещении, освещенном факелами и огнем в очаге. За грубо сколоченным столом сидел седой господин, еще двое сидели по обе стороны от него на стульях. У одного из них лицо распухло так, словно ему приходится отдуваться за семерых беспробудных пьяниц. А надо мною склонилась гора мускулов. Это был велетень.[29] Он смотрел на меня с деловым равнодушием, словно я был пнем, который нужно выкорчевать, порубить на щепки и сжечь. Велетень сидел на маленькой табуретке, закрывая от моего взора половину камеры. Он был голым по пояс, подпоясан черным кожаным фартуком, на ногах синие панталоны и громадные ботфорты, прошитые мельчайшей строчкой и украшенные серебряными пряжками на ремнях и серебряными шпорами. Присутствие этого чудовища наводило на меня беспросветную тоску. И особенно портил настроение кожаный фартук. Когда велетень двигался, казалось, что не мускулы, а булыжники перекатываются под его смуглой кожей. Он схватил меня за плечи и поставил на ноги. За его спиной я увидел бочку с водой, таз с кувшином и сток, проделанный в полу. А еще там стоял деревянный конь, отшлифованный до блеска телесами несчастных, которых на нем пороли, и еще один стол, старинной работы, сделанный искусным мастером, весь в изысканных завитушках. Наверняка этот стол появился здесь благодаря стараниям велетеня. Эти твари сами уродливы, но любят изящные вещи. Я физически ощутил то эстетическое наслаждение, с которым велетень раскладывал на этом столе инструменты для пыток. Мои ноги подкосились, и я упал в обморок.

Очнулся я от боли. Чудовище трепало меня по лицу.

— Экий ты слабонервный, граф, — произнес седой господин. — И куда ты полез с такими нервишками? Тебе бы в деревне на печи лежать, в мамкину юбку сморкаться.

— Что вам угодно, господа? — вымолвил я.

— Нам угодно знать про твою миссию за границей. Куда ездил? К кому? И самое главное, кому передал бумаги? Те, что получил от графа Безбородко.

Я с трудом сглотнул, почувствовав некоторое облегчение от того, что их не интересовала Аннет. Слава богу, им нужны были сведения, которые я вспомнил по дороге сюда. Я расскажу им все, что знаю, потому что плевать мне на все государственные тайны вместе взятые. Как говорил покойный папенька: «Храни тебя Господь ради тех, кого ты любишь». Ради тех, кого люблю, а не ради того, кому срать на царском стульчаке!

— Господа, я все расскажу…

— Конечно, расскажешь, — седой господин слегка пожал плечами.

У него было то скучающее выражение лица, которое бывает у людей, настроенных терпеливо выслушивать какую-нибудь долгую и нудную историю.

— Безбородко передал мне письмо, оно было перевязано черной лентой и надписью «Открыть после моей смерти в Совете», — проговорил я.

— Ну и?

— Вице-канцлер сказал, что это письмо написано собственноручно ее величеством императрицей Екатериной. Он велел передать его на хранение князю Дурову. Дурову Афанасию Федоровичу.

Седой господин за столом вскинул брови. Опухший господин фыркнул и заявил:

— Брешет сволочь, брешет!

— То есть как это — брешу? — растерялся я. — Видит бог, господа, это все правда, более мне ничего не известно! Надо у князя Афанасия Федоровича спросить, что там с этим письмом-то.

— Издеваешься, да? — насупился седой господин.

— Вот вам истинный крест, господа, — я перекрестился.

Велетень зашипел и с отвращением отвернулся.

— Тебе, Дементьев, — обратился ко мне седой господин, — должно быть не хуже нашего известно, что князь Дуров пропал без вести в польскую кампанию. Так что если ты впрямь передал письмо ему, то изволь, милостивый государь, объяснить, где ты его нашел.

Князь Дуров пропал! Да еще в польскую кампанию! То есть задолго до того, как граф Безбородко отправил меня к нему. Выходит, мое воспоминание было мороком, наваждением. А князь Дуров, скорее всего, погиб. Туда ему и дорога, скотине, прости господи. Но сейчас я бы предпочел, чтоб Афанасий Федорович томился в соседней камере.

— Господа, господа, видит бог, это все, что я знаю! — произнес я. — Граф Безбородко передал мне письмо и велел отвезти его князю Дурову. А что было далее, я не помню. Меня опоили, господа, водой забвения.

— Возможно, Дементьев, возможно. Это мы проверим, — седой господин кивнул велетеню.

Послышался грохот далекого камнепада. Это чудовище хрустнуло костями, разминая руки. Зазвенели колесики в серебряных шпорах — переминался с ноги на ногу велетень.

— На эти штучки они мастера, — произнес опухший господин. — Может, и впрямь опоили его.

— Не может, а наверняка, — заявил второй. — А иначе на кой хрен была им нужна вся эта канитель?!

— Господа, о чем вы говорите? Объясните хоть что-нибудь…

— Тут, Дементьев, видишь ли, дело такое, — произнес с сочувствием седой господин. — Будешь много знать, придется господину Марагуру сломать тебе хребет.

— Какому господину? — спросил я.

— Мне, глупыш, — объяснил велетень, звякнув шпорами.

Я облизнул засохшие губы. Выходило, что убивать меня пока не собираются. Хорошо бы и без пыток обойтись.

— Умой ты его, а то ж не пойми с кем говоришь — с человеком или с кровавым бифштексом.

Марагур обернулся, набрал в кувшин воды из бочки, перелил ее в таз. Поднял меня, наклонил и громадной ручищей вымыл мое лицо, почти не причинив мне боли. Затем он подал мне полотенце. Пока я вытирался, господин Марагур смотрел на меня так, что я удивился, как это слезы умиления не покатились из его глаз. Некоторые нанимают велетеней в качестве сиделок для своих детей. Говорят, что из них получаются самые заботливые няньки.

А где-то сейчас мой Лепо? Жив ли?

— Подойди-ка сюда, — приказал седой господин.

Я подошел к столу.

— Дело, Дементьев, вот какое, — начал он, но вдруг повернулся к опухшему господину. — Ну-ка, дай ему стул! Терпеть не могу, когда надо мной стоят.

Я сел, а опухший и оставшийся без стула господин отошел в сторону и, скрестив руки, встал у стены.

— Нам нужно письмо, которое отдал тебе Безбородко, — продолжил седой господин. — Мы думаем, оно у тебя или у мадемуазель де Шоней…

— У кого? — переспросил я.

— Аннет де Шоней.

— Аннет, — повторил я.

— Ну, Дементьев, только не говори, что и ее ты не помнишь, — усмехнулся седой господин.

— Помню, — пролепетал я.

У меня за спиной пыхтел господин Марагур, готовый с одинаковой обстоятельностью переломить вам хребет или подтереть за вами, если вы облажались. Напротив сидел человек с выцветшими глазами, привыкший поручать велетеню деликатные вопросы. А я успел отогреться достаточно для того, чтобы начать думать не только о себе. И мне очень не хотелось, чтобы на моем месте оказалась Аннет. Однако надежды на то, что она их не интересует, лопнули. И это обстоятельство сильно портило мне настроение, что не ускользнуло от внимания собеседника.

— Мы, милостивый государь, чтобы ты правильно понимал, — сказал он, — ни против тебя, ни против мадемуазель де Шоней ничего не имеем. Нам всего-то и нужно — получить небольшой конверт. Тот самый, который вручил тебе вице-канцлер. Ты говоришь, что передал его князю Афанасию Федоровичу Дурову.

— Наверно, наверняка передал. Только я ничего не помню.

— Экий ты! Наверняка передал! — передразнил седой господин. — Как же передал, если нет его давно, князя Дурова?! Но смею заверить тебя, что будь Афанасий Федорович жив, он без сомнения — в этом мое глубочайшее убеждение — выдал бы нам эти бумаги! И в твоих же интересах не упрямиться!

— Помилуйте, да разве же я упрямлюсь?!

— Не знаю, — развел он руками. — Знаю, что у тебя, Дементьев, письма нет. С мадемуазель де Шоней мы опоздали. Она улизнула от нас в Москве. Мы думали, что она передала бумаги через твою невесту. И из-за этого погиб мой человек. Его застрелил полицеймейстер Развилихин. А мне, знаете ли, не нравится, когда стреляют в моих людей.

Не нравится ему! Они б со Шварцем нашли друг друга!

— Я приношу соболезнования по поводу гибели вашего человека. Но, видит бог, я не имею ни малейшего представления о происходящем, — кажется, примерно то же самое я говорил в кабинете московского полицеймейстера.

— Да, — кивнул головой седой господин. — Бумаги, переданные через твою невесту, оказались всего лишь письмом мадемуазель де Шоней, адресованным тебе. Как видно из него, ты и впрямь ничего не знаешь. Забыл все напрочь, кто-то поработал над твоей памятью. Но мадемуазель де Шоней куда-то ведет тебя хитроумным способом. Куда? Куда ты направляешься? Где она тебя ждет?

— В Санкт-Петербурге, в Осиной роще, в доме штабс-капитана Саликова, — ответил я.

— Argumentum ad ignorantiam,[30] — прокомментировал мои слова велетень.

— Ай-ай-ай! Дементьев, Дементьев! — седой господин откинулся на спинку стула. — А говоришь, что не упрямишься. Этот адрес мы уже знаем. Трактирщик… Фрол, кажется, сообщил нам. Но это оказался ложный след. Даже не след, а ловушка. Четверо моих людей взяли ключ, спрятанный под ступенькой, открыли дом. А оттуда вылетели зимние осы,[31] слегка расстроенные тем, что половину сезона провели взаперти. И покусали моих людей, двоих до смерти.

— А я, слава те господи, выжил, да вон как опух! — пожаловался опухший господин. — И Иванову тоже рожу разнесло будь здоров как!

— А мне, знаете ли, не нравится, когда травят насмерть моих людей, — заявил седой господин.

Жалобы опухшего он проигнорировал.

Вообще, интересный напротив меня сидел господин. Одного его человека застрелили, еще двоих закусали до смерти, ему это не нравится, но в принципе лично против меня и мадемуазель де Шоней он ничего не имеет. Только письмо ему отдайте. Черной ленточкой перевязанное.

И будь у меня возможность, я бы отдал ему и это письмо, и все остальные письма Романовых, доверь они мне их. И пусть открывает их хоть в Совете, хоть в кунсткамере. Но это — будь моя воля. А Аннет, похоже, была другого мнения. Она участвовала в каком-то заговоре. И в ходе своей игры отправила на досрочное рандеву с Главным Поваром каких-то несчастных, понадеявшихся встретиться с нею в Санкт-Петербурге. Веселая мадемуазель!

Рольмопсъ[32] твою щуку! Девушка, которую я недавно любил и в которую вновь был влюблен, совершает хладнокровные убийства! Да еще с какой жестокостью! Да я и сам мог угодить в смертельную ловушку, которую она подстроила! Случись что-нибудь с девкой из валдайского трактира, с Любкой этой, я отправился бы по адресу, указанному Фролом, и — привет — сейчас бы нимб над головой примерял! Интересно, на что еще она способна? Я бросился за нею, за девушкой, которая поразила меня своим взглядом, но что я о ней знаю? Ничего. Вот теперь знаю, что она мимоходом на тот свет отправить может. Так что, можно сказать, мне еще повезло — с водой забвения-то!

Эти новости надо было переварить. Вот только времени не было на это.

— Милейший, — произнес седой господин, — я еще раз задам тебе вопрос. И советую хорошенько подумать, прежде чем отвечать на него. От твоей искренности будет зависеть твое ближайшее будущее. Куда ты направляешься, где тебя ждет мадемуазель де Шоней и как она сообщила тебе об этом?

За спиной раздался грохот камнепада. Господин Марагур сопел, разминая руки. Седой смотрел на меня в упор. Взять да и рассказать им про капитана-поручика Косынкина. Они же не знают, что Аннет похищена вампирами. Вот и встретятся там с вурдалаками. «Мне, знаете ли, не нравится, когда моим людям глотки перегрызают, — скажет потом этот старик. — Но против вас лично я ничего не имею. Только письмо, черной ленточкой перевязанное, отдайте, а то Альсандру Палычу на царском стульчаке посерить не дают!»

Но что если Аннет удалось вырваться от похитителей? Может, они уже в земле гниют, от земных проблем освободившись? Мало ли, что они ее похитили. У нее и на этот случай какой-нибудь фокус-покус мог быть припасен! И она сидит сейчас, пьет чай с капитаном-поручиком, а я к ним велетеня приведу!

Нет, не мог я предать ее.

— Господа, — приложив руки к груди, произнес я, — честное слово, господа, я направлялся в Осиную рощу в дом штабс-капитана Саликова. Трактирщик Фрол сообщил мне этот адрес. А вы… вы, можно сказать, спасли мне жизнь… Если бы вы не задержали меня, я бы был уже мертв.

Я надеялся, что мои слова звучат убедительно. И напрасно.

— Брешет, подлец! — заявил опухший и уступивший мне стул господин.

— Да что вы, что вы, право?! — возразил я.

Седой господин жестом приказал мне замолчать.

— Дементьев, ты хочешь сказать, что мадемуазель де Шоней желала твоей смерти? Согласен, такое возможно. Но отправлять тебя в Санкт-Петербург ради этого?! Звучит неправдоподобно. Чересчур замысловато. Если б она желала твоей смерти, она б это сделала раньше и проще, у нее была масса возможностей.

Он мне не верил. Нужно было срочно придумать что-то, вызывающее доверие и непротиворечащее уже сказанному.

— Господа, вот что я думаю. А может, несчастье с зимними осами произошло потому, что меня там не было? Может, если бы к дому штабс-капитана подошел я, кто-нибудь в последний момент меня бы остановил и сказал бы, что, мол, нельзя дом открывать, а надо сделать то-то и то-то? Вы никого там поблизости не видели?

— Никого там не было, — ответил седой господин. — Но отправить тебя погулять в Осиную рощу — мысль неплохая. Может, мы так и поступим? Вот господин Марагур с тобой побеседует, а потом бросим тебя на крыльце того осиного гнезда.

Велетень захыхыкал, загремел суставами, зазвенел серебряными колесиками. У меня подкосились ноги.

Очнулся я оттого, что мне плескали в лицо водой, но пошевелиться не мог. Пока был в обмороке, меня догола раздели и привязали к деревянному коню. Надо мной возвышался господин Марагур. В руках он держал кнут.

— Ну что? — прозвучал голос седого господина.

— Смилуйтесь, господа! — заорал я. — Я же все рассказал вам! Все, что знал!

Велетень щелкнул кнутом и с оттяжкой ударил меня по спине. Я взревел. Мне казалось, что меня разрубили пополам, и по странной случайности я сначала не умер, а потом глаза не выскочили из глазниц от боли.

— Ну? — донесся голос седого господина.

— Господа, помилуйте, — произнес я.

Велетень ударил меня еще раз. Я завыл, надрывая горло и легкие. Я был уверен, что третьего удара не выдержу и умру или сойду с ума от боли. Неожиданно я вновь вспомнил встречу с вице-канцлером, и мне пришла в голову одна мысль. Я надеялся, что спасительная.

— Господа, вспомнил! Вспомнил! — закричал я, надеясь упредить третий удар кнутом.

— Ну и что же ты вспомнил? — спросил седой господин.

— Граф Безбородко когда я был у него когда он передал мне письмо там был секретарь у вице-канцлера был секретарь он подслушивал наверняка подслушивал да и граф не особенно скрывался от него этот секретарь наверняка что-то знает может, вы у него спросите, — протараторил я.

— Да заладил ты: секретарь, секретарь, — послышался голос седого господина. — Иванов, секретарь вице-канцлера. Знаем мы его, ждем с минуты на минуту.

Кнут со свистом рассек воздух и опустился на меня в третий раз.

— Капитан-поручик Косынкин! Я еду в Кронштадт к капитану-поручику Косынкину! — заорал я от жалости к себе и преданной мною Аннет.

— Вот это уже интереснее, — одобрил мои признания седой господин. — А посмотрим, что ты расскажешь под батогами.

Господин Марагур освободил меня, попросту разорвав веревки. Я свалился на пол. Велетень поднял меня, связал мне руки за спиной и подвесил на дыбу.

— Вот так, — сказал седой господин.

Я застонал от боли. Суставы в плечах заскрипели, готовые расколоться и, прорвав кожу, выломиться наружу. Я изо всех сил напрягал плечевые мускулы, чтобы удержать руки от превращения в плети.

Отворилась дверь, и вошли еще какие-то люди. Я повернул голову, но велетень загораживал от меня половину камеры, и я видел только кожаный фартук, забрызганный кровью. Я свесил голову и закрыл глаза.

— Ну что? — спросил седой господин, обращаясь ко вновь пришедшим.

— Кое-что есть, Василий Яковлевич, — сообщил кто-то и спросил в свою очередь. — А этот что?

— Покочевряжился немного, а теперь заговорил, — ответил седой господин — Василий Яковлевич, вот, значит, как его звали. — Тебя вот вспоминал, говорит, был там секретарь у вице-канцлера.

Послышались шаги, чья-то рука, ухватившись за волосы, приподняла мою голову. Я открыл глаза и прямо перед собой увидел опухшую рожу, но не того господина, что уступил мне стул, а некоего Иванова, второго из оставшихся в живых после визита в дом штабс-капитана Саликова. Зимние осы попортили лицо этого человека, и все же я узнал его. Это был секретарь графа Безбородко.

Эх, намекал же я вице-канцлеру, что негоже третьей собаке слышать то, о чем полагается знать двум блудливым кобелям. А он не обратил на мое предостережение внимания. Секретаря своего граф, видимо, даже за собаку не считал, а так — за пустое место. Эх, говаривал, помнится, папенька: свято место пусто не бывает, а пустое место не бывает святым.

— Да, был я там, — промолвил Иванов, словно подтверждая мои мысли. — Но, к сожалению, выяснил лишь то, что бумаги должны быть переданы какому-то князю. А еще понял, что этот князь находится где-то за границей.

Он отпустил меня. Велетень без предупреждения врезал мне толстым прутом по спине. Нестерпимая боль вспыхнула в почках и сковала меня целиком. У меня не хватило сил, чтобы кричать. Я только охнул, обмяк и безвольно повис на вывернутых руках.

— Ну, что еще вспомнил? — спросил Василий Яковлевич.

— Это все, господа. Я должен был ехать в Кронштадт к капитану-поручику Косынкину. Убейте меня, но больше я ничего не знаю.

Господин Иванов, экс-секретарь вице-канцлера, вновь поднял мою голову.

— Похоже на правду, — сказал он и добавил, глядя мне в глаза. — По крайней мере, твоя валдайская зазнобушка перед смертью то же самое говорила.

Я равнодушно вспомнил несчастную Любку. Равнодушно подумал о том, что Иванов — тварь и что его нужно убить. Равнодушно смирился с тем, что мне не удастся этого сделать.

Велетень вновь ударил меня. И я молил Богородицу, чтоб лишила меня сознания и еще чтоб меня поскорее убили и избавили от этих мук. Я уже не верил, что останусь в живых, и жалел о том, что отправился следом за девушкой.

Удары посыпались один за другим. Я плыл в кровавом тумане. Откуда-то доносился голос седого господина:

— Говори, Дементьев! Что еще ты вспомнил? Говори!

— Кронштадт… — шептал я.

— Что?! Громче, голубчик! Не слышу ни хрена!

— Капитан-поручик Косынкин… это все, господа… убейте меня… умоляю вас…

Меня оставили в покое — висеть на дыбе с выкрученными руками.

— Ну что ж, значит, в Кронштадт? — рассуждал Василий Яковлевич.

— В Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину, — отвечали ему.

Я застонал, не в силах терпеть и надеясь привлечь внимание к моей персоне.

— Голубчик-то все сказал?

— Все, наверное, все. Слаб он оказался.

— Но порядок надо соблюсти.

В это мгновение острая боль пронзила мою ногу. Я заорал так, что стены задрожали. Я извивался на дыбе, удивленный тем, что у меня нашлись еще силы, чтобы так голосить и дергаться. Сначала я подумал, что это опухшим господам каким-то образом удалось поймать зимнюю осу, и теперь велетень заставил ее ужалить меня. Но потом запахло горелым мясом, и я понял, что господин Марагур просто ущипнул меня за щиколотку раскаленными щипцами.

— Кронштадт!!! — ревел я. — Косынкин! Штабс… то есть, тьфу, черт, капитан-поручик!

Боль от ожога была резкой, но не такой мучительной, как от ударов батогами и кнутом. И велетень словно о том же подумал и решил исправить оплошность. Он еще подержал орудие пытки в огне, а затем схватил меня за другую ногу и сжимал ее раскаленными щипцами до тех пор, пока не выдохся мой крик. А когда он отпустил, мне показалось, что такие же раскаленные щипцы сдавили сердце, и я — наконец-то! — лишился чувств.

Глава 12

Я очнулся на полу. Все тело ныло от боли, но интуиция подсказывала, что пыток больше не будет. Я лежал, уткнувшись в серые, холодные камни, и это были самые счастливые минуты моей жизни. Велетень брызгал водою в мое лицо, но я не подавал признаков жизни. Хотелось продлить эти мгновения.

— Хватани ты его щипцами еще раз, он и придет в себя, — посоветовал Василий Яковлевич.

— Нет! — запротестовал я.

— Ага! — обрадовался Василий Яковлевич. — Вставай, Дементьев, давай, мы уезжаем.

— Куда? — спросил я.

— Как — куда? — переспросил Василий Яковлевич. — Ты же сам говорил: в Кронштадт! Или еще какие-нибудь воспоминания пробудились?

— Нет! Нет! В Кронштадт, господа! — закричал я.

— А то смотри, любезный, если там, в голове, еще чего брезжит, так господин Марагур поможет память освежить!

— Нет, нет! В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину! — повторил я.

— Помоги ему оправиться, — распорядился Василий Яковлевич. — Да одевать не надо, просто в медвежью шкуру заверни, по пути с ним доктор Биттехер поработает. Пока доедем, будет как огурчик. Ну, поторопитесь. Мы будем ждать на улице.

Господин Марагур умыл меня и вытер белым полотенцем. Затем он усадил меня за стол, а сам вышел из камеры. Через минуту он вернулся, одетый в однобортный кафтан, с медвежьей шубой в руках. Я попытался встать из-за стола, но ноги не слушались. Велетень завернул меня в шкуру, поднял на руки и понес.

Три экипажа на полозьях ожидали нас на улице. Один из них был очень больших размеров. Я решил, что эта карета предназначена для велетеня. Но ошибся. В этот экипаж Василий Яковлевич распорядился поместить меня вместе с бывшим секретарем Безбородко и еще каким-то худощавым господином. Велетень уложил меня на пол, застланный красным ковром, и исчез. Иванов и худощавый влезли внутрь.

— Ну что, все? — донесся голос седого господина. — Ну, поехали!

— Но, милая, но, трогай, твою мать! — прокричали извозчики.

Мы тронулись.

Худощавый держал саквояж, из которого слышалось мелодичное звяканье.

— Я доктор Биттехер, — представился он, разместившись рядом с Ивановым. — Ну, кому нужна помощь?

— Да вот тут с графом неприятность приключилась, — кивнул в мою сторону Иванов. — А ему в Кронштадте важная встреча предстоит.

Глядя на меня, бывший секретарь вице-канцлера улыбался. Улыбка на опухшем лице выглядела столь омерзительно, что я удивился, как это он с такой мордой других людей не стесняется. Как показали дальнейшие события, Иванов вообще не склонен был кого-либо стесняться и чего-либо стыдиться.

— Ну, Кронштадт. До Петергофа часа два добираться будем. За это время мертвого воскресить можно, — подбодрил меня доктор Биттехер.

— Что ж вы раньше-то не сказали, а? — воскликнул Иванов. — Мы бы этим воспользовались.

Доктор не понял его юмора и поправился:

— Ну, я немного преувеличиваю. Воскрешение из мертвых — не моя специфика. Да и, по-моему, воскреснуть можно только в виде зомби, привидения или вампира. Или еще там в виде кого-нибудь…

— Ну нет уж, — помотал головой Иванов. — Граф Дементьев нужен нам в человеческом обличье.

Доктор раскрыл саквояж, вытащил бутылочку с темной жидкостью и, прищурившись, перелил часть ее содержимого в мензурку. Затем поднес мне ко рту сосуд.

— Ну-ка, милостивый государь, выпейте, вам будет лучше.

По вкусу жидкость напоминала дешевый портвейн. Я проглотил ее, и меня передернуло.

Доктор Биттехер развернул шубу, я застонал.

— Ничего-ничего, милостивый государь, все будет хорошо. Раны эти не опасны для жизни. Сейчас я вам еще одно снадобье дам, чтобы кости не ломило.

Он достал еще один пузырек из саквояжа.

— Ага, вот оно что, — произнес он, взглянув на ярлык, приклеенный к бутылочке. — Будет все хорошо, граф.

Он поднес эту склянку мне ко рту и заставил выпить прямо из горлышка. У этой жидкости был сладковатый привкус.

— Минут через двадцать подействует, боль в руках и ногах перестанете чувствовать, руки слушаться начнут, — сообщил доктор.

— Ну вы там смотрите, — подал голос Иванов. — Богатыря-то нам из него делать не надо.

Я с надеждой следил за действиями доктора. Вот как странно человек устроен. Несколько минут назад хотел сдохнуть, а теперь уповал на то, что найдется волшебное средство, которое залечит раны на спине, ожоги на ногах, снимет боль и превратит меня в сильного и уверенного в себе молодца, такого, каким я был еще несколько часов назад до встречи с этой компанией.

— Мамзель Аннет-то ловко нас вокруг пальца обвела, — сказал Иванов. — Но мы потом уж быстро сообразили, что к чему. В письме-то, что она тебе написала, был только трактир однорукого Фрола указан. Значит, кроме как там, нигде больше сообщений оставить она не могла. А там — у кого? Фролу она обманный след оставила. Манька — его жена, Варька, считай, тоже как жена ему — им, значит, не могла Аннет довериться. Остается кто? Девка твоя, Любка эта. Понял?

Иванов пихнул меня ногой. Ему, видимо, было важно, чтобы собеседник поддакивал.

— Ну, да, в смекалке вам не откажешь, — отозвался я.

— Ага! — обрадовался Иванов и сообщил. — А Любку-то твою придушил я.

Не скрывая вызванных его словами чувств, я взглянул на него снизу вверх. Конечно, Любка была случайным эпизодом в моей жизни. Но мне не понравилось, что гнусный тип, каким был этот Иванов, позволял себе душить женщину, которую считает моей. Мне вообще не нравится, когда душат женщин.

Мильфейъ-пардонъ, граф! Ишь, не нравится, когда женщин душат! А сам полчаса назад предал Аннет! И теперь везешь к ней шайку убийц! Они же и ее придушат!

Я проклинал себя за малодушие! Взял и выдал им Аннет! Эх, Лерчик-эклерчик! И главное, если б хоть сколько-нибудь облегчил этим свою участь! Все равно меня били и пытали, а я знай орал: «В Кронштадт, господа, в Кронштадт, к капитану-поручику Косынкину!» С таким же успехом мог бы повторять про Осиную рощу и дом штабс-капитана Саликова. Пытали бы столько же, зато теперь не мучился бы угрызениями совести за сделанную низость и не валялся бы на этом красном ковре!

Не валялся бы на этом красном ковре! А где бы я тогда валялся?!

Где бы ни валялся, все лучше, чем такой позор.

Сердце мое сжалось так, словно его сдавили щипцы палача, даром, что не раскаленные. Да, не раскаленные, только боль от них такая, которая до конца дней моих не отпустит.

И вдруг меня осенило! Я понял, что скрывало мое прошлое, что лечилось водой забвения и почему я безропотно принял этот напиток из рук Аннет! Как там Варька-то сказала: «Барышня, значит, ваша что-то говорила, что вот, мол, больно вам вспоминать чево-та там будет…» Вот, что больно вспоминать! Значит, и в прошлом нашем случай был такой, что предал я Аннет, тоже под пытками, вероятно! Но предал же! А она простила! И не только простила, а и позаботилась о том, чтобы совесть меня не мучила! Господи, вот повезло же мне, дураку, встретить такую женщину! А я предал ее! Второй раз предал! Прав был Василий Яковлевич, когда заявил, что мне надо на печи лежать и в мамкину юбку сморкаться! Как же я ненавидел его за эту правоту! А что я теперь Аннет скажу? Здравствуй, милая Анечка, не осталось ли там еще глотка забвения, а то жить тошно?!

Я стиснул зубы и замычал.

— Что, больно, голубчик? — спросил доктор Биттехер.

Пока я предавался неприятным размышлениям, он колдовал над моим телом. И весьма успешно! Я больше не чувствовал, что у меня есть тело, что является верным признаком физического здоровья. Эх, если бы этот австрияк мог бы и душу так же залатать! Но нет, в этом медицина бессильна. Не моя специфика, сказал бы доктор Биттехер. Душевное спокойствие обрету я лишь в том случае, если сумею расправиться с бандой негодяев, в лапы которых угодил.

Что ж, доктор поставил меня на ноги, и я буду полнейшим ничтожеством, если не использую шанс оправдать свое спасение — спасение, достигнутое ценой предательства!

Глава 13

В Петергофе, на границе с зоной Кронштадтской аномалии, мы пересели в кареты на колесах. Василий Яковлевич не скупился, все экипажи запрягли четверками лошадей.

Мне выдали синий однобортный кафтан, панталоны и ботфорты. Одежда пришлась впору, и я с удовольствием принял ее. Не голышом же, в конце концов, идти в бой за поруганную честь. Пока я одевался, до меня донеслись обрывки разговора велетеня с Василием Яковлевичем.

— А я говорю вам, Василий Яковлевич, что за графом глаз нужен! — сказал господин Марагур. — Ex ungue leonem.[33]

— Да какие тут когти?! Брось ты, он же сломлен. Вспомни, как он орал.

— Еще бы не орать! Начни человека батогами охаживать да щипцами прижигать, любой заорет и мать родную продаст! Но, поверьте моему опыту, этот Дементьев — того сорта господин, который так просто не сдастся.

— Ладно, вот и приглядывай за ним, — приказал Василий Яковлевич. — Ни на шаг не отпускай! А если что, то не мне тебя учить!

Признаюсь, господа, что эти слова оказались лучшей похвалой в моей жизни. Я почувствовал… благодарность к велетеню, и мне захотелось оправдать его опасения.

Мы перебрались в летние кареты и продолжили путь. Я опять ехал в самом большом экипаже, но на этот раз компанию мне составил господин Марагур. Доктор Биттехер остался в Петергофе, его миссия была закончена.

— Ну, как себя чувствуешь? — спросил господин Марагур.

— Благодарю. Превосходно, — ответил я.

— И на черта ты полез в эту историю?! — поинтересовался он.

— А ты? — вопросом на вопрос ответил я.

— Я, — протянул велетень. — Я — что? Мне платят, я и работаю. Но ты-то, ты! Ты же граф, у тебя состояние, положение в обществе! Не все ли тебе равно, кто будет…

Тут велетень осекся. Он покосился на меня, пытаясь оценить, не сболтнул ли он лишнего и не пора ли ломать мне хребет?

— Ну да, — откликнулся я. — Не все ли равно, какой сыр жрать на завтрак?!

— Ага, — согласился господин Марагур.

О том, что я кинулся в это варево ради любимой женщины, ему в голову не приходило. Ну и хорошо.

Я любовался пейзажем за окном, слушал пение птиц и стрекот кузнечиков. А ведь в нескольких верстах отсюда, в Санкт-Петербурге, лютует зима, метели метут, нищие на улицах замерзают насмерть. А в Петергофе и Кронштадте жара такая, какой в Центральной России не каждое лето выдается. Птицы поют, цветы цветут, женщины гуляют в легких платьях. И ведь все это севернее Санкт-Петербурга! Коронный город — Кронштадт! Сколько ученых ломали головы над этой аномалией, а так и не нашли причину! Ходит, правда, слух, что Христиан фон Вольф[34] с Ломоносовым разузнали, что к чему, да матушка императрица приказала засекретить их изыскания.

В Ораниенбауме мы наняли за два рубля две весельные шлюпки. На море был штиль, и гребцы быстро доставили нас к гранитным берегам Кронштадта. Там мы узнали, что дом капитана-поручика Косынкина находится недалеко от деревни Толбухино, до которой еще восемь верст. Василий Яковлевич нанял три коляски, и мы отправились в путь. Всех нас, видимо, утомила дорога, и на протяжении всего пути мы почти не разговаривали.

Наконец, наше путешествие подошло к концу. Впереди у самого берега мы увидели… дом капитана-поручика Косынкина.

— Он редут-с перестроил, который шведы-с захватили, когда высаживались-с тут, — сообщил нам извозчик.

Пенаты капитана-поручика Косынкина назвать домом можно было только условно. Это была настоящая крепость. Василий Яковлевич со товарищи пребывали в замешательстве, оказавшись у толстых стен, окруженных земляными рвами, и глядя на огромную башню, выложенную из нетесаных камней песчаника. Стоит ли говорить о том, как радовался я! Впрочем, виду я не подавал, напротив, старался вести себя так, будто ожидал сюрприза наподобие того, что был заготовлен в Осиной роще.

Василий Яковлевич действовал неофициально и рассчитывать на поддержку властей не мог. Оно и понятно. Вряд ли императору Павлу понравилось бы, что у него под носом суетится деятель, озабоченный тем, чтобы дать великому князю вперед батьки на царском стульчаке посерить. Однако дом капитана-поручика Косынкина был не валдайским трактиром и не меблированными комнатами в Шевалдышевском подворье, а крепостью, обитатели которой, скорее всего, не привыкли к тому, чтобы к ним заваливались заговорщики мелкими шайками, душили горничных и пороли хозяина. Василий Яковлевич думал о том, что ждет визитеров, когда они пройдут под тяжелыми арками этого замка. Да уж, на пороге такой крепости призадумаешься, особенно после истории с зимними осами. Честно говоря, будь я на его месте, пожалуй, предпочел бы, чтобы Павел передал Александру царский стульчак естественным образом. Впрочем, справедливости ради можно сказать, что наши места не сильно отличаются.

Тут произошло странное событие. Со стороны Толбухино мимо нас проехал шарабан, запряженный парой лошадей. Правил им мальчишка лет четырнадцати. Он вез господина преклонных лет, вырядившегося как incroyables.[35] На нем были белый фрак с ярко-зеленым воротником, ярко-красный жилет, ярко-желтые брюки и — конечно же — на голове красовалась шляпа с чрезвычайно высокими загнутыми полями. Старик-incroyables смотрел на меня холодными глазами, улыбался и махал рукой. Где-то я его уже видел. Однако экстравагантный костюм сбивал с толку, и я так и не вспомнил, когда и при каких обстоятельствах мы встречались раньше. Рядом с ним сидел еще один персонаж, достойный компании этого старика. Это была египетская мумия, которая мычала и делала страшные глаза. То есть это, конечно, была не настоящая мумия, а кто-то, с головы до пят спеленатый тканью золотистого цвета с прорезями для глаз. На коленях у мумии сидел невероятных размеров пушистый кот абрикосового цвета. Вид у животного был недовольный. Кот словно хотел сказать, что вот если бы мы тут не шлялись и не попались бы им навстречу, то и мумия бы сейчас не кривлялась и его бы соответственно не побеспокоила своим ерзаньем. Кроме меня, никто не взглянул на проезжавшую мимо странную компанию. Должно быть, мои спутники не желали, чтобы их запоминали в лицо местные жители, и при приближении шарабана отвернулись в сторону. Сперва мне пришло в голову, что встретившийся нам господин — обедневший дворянин, который вырядил своего холопа и везет его куда-нибудь на ярмарку, чтобы заработать на жизнь каким-нибудь диковинным представлением. Однако наши извозчики смотрели вслед шарабану с изумлением. И непохоже было, чтобы они видели этих паяцев в Кронштадте раньше.

На что-то решившись, Василий Яковлевич выбрался из коляски. Велетень распахнул дверцу экипажа и жестом пригласил меня выйти. Иванов и еще два господина последовали нашему примеру. Едва мы ступили на землю, как тяжелая рука господина Марагура опустилась мне на плечо. Я попробовал стряхнуть ее. Велетень хмыкнул, надавил мне пальцем под ключицу и пробормотал:

— Не рыпайся, а то Биттехера нет поблизости.

Я решил выждать более удобного случая.

— Значит, так, — заявил Василий Яковлевич. — Пойдете втроем. Граф Дементьев, господин Иванов и ты, Марагур. Ты, Дементьев, скажешь, что Иванов — твой друг и доверенный человек, а велетень, скажешь, охраняет вас. Если сделаешь что-то не так, Марагур тебе тут же голову отвернет. А мы отъедем на версту обратно и будем ждать вас.

Марагур, Иванов и я остались у входа в замок, а Василий Яковлевич с двумя своими помощниками сели в коляски и уехали.

Я подошел к воротам замка, схватил за кольцо и постучал. Отодвинулась задвижка смотрового окошка, и сквозь решетку я увидел лицо старика привратника.

— Кто такие-с? — поинтересовался он.

— Граф Дементьев, — представился я.

— А, — откликнулся привратник.

Заскрежетали засовы и ворота отворились.

— Проходите-с, господа, — пригласил нас старик.

Мы вошли внутрь. Велетень пригнулся, чтобы пройти под аркой. Опухший Иванов озирался с опаской.

— Зимние осы здесь не водятся, — подбодрил я его.

— Мало ли чего! — огрызнулся он, как видно, уверенный в том, что трюком с Осиной рощей таланты мадемуазель де Шоней не исчерпываются.

— Попрошу вас-с обождать здесь, — произнес привратник, запирая ворота. — Я приглашу лакея-с, он проводит вас-с.

Прямо перед нами был разбит цветник, поражающий воображение разнообразием цветов и запахов. В центре размещался фонтан — три грации с кувшинами, из которых лилась вода. Все дышало таким умиротворением, что хотелось забыть обо всем и остаться навечно здесь, пристроившись где-нибудь, где попрохладнее, среди граций где-нибудь. Впрочем, Иванов продолжал крутить головой, словно ждал, что вот-вот откуда-нибудь выпрыгнут саблезубые тигры и порвут на части его опухшую рожу.

На крыльце перед главной башней появился молодой человек в ливрее.

— Господа, прошу-с вас. Рудольф Константинович ожидают-с вас.

Мы вошли в донжон. Центральная часть башни оказалась без перекрытий, и мы оказались внутри огромного каменного колодца. Лестница уходила вверх по спирали под самую крышу, которая непременно должна была подпирать небо. Воздух был спертый, словно мы оказались в хлеву.

— Во ети твою! — воскликнул Иванов.

Он побледнел и, вцепившись в перила, смотрел вниз.

— Что там? — спросил я.

Послышались хлопки — словно огромная птица готовилась взлететь. Я посмотрел вниз и при свете, пробивавшемся сквозь узкие бойницы, увидел громового ящера, томившегося на дне каменного мешка. Чудовище злобно сверкало глазами и хлопало кожистыми крыльями.

— Это Яша, — сообщил лакей. — Не беспокойтесь, господа, он надежно-с прикован-с.

Правая задняя лапа ящера была закована в кольцо, от которого тянулась тяжелая цепь к другому кольцу, торчавшему из каменного пола.

— Зачем вы его держите тут? — спросил велетень.

— Рудольф-с Константинович увлекаются боями-с ящеров, — объяснил лакей. — Завтра как раз-с турнир-с. Что ж, господа, попрошу-с следовать за мной-с.

Мы двинулись вверх друг за другом, обходя по спирали огромный колодец, на дне которого хлопало крыльями и лязгало зубами чудовище. Мы преодолели половину лестницы, когда лакей толкнул массивную дубовую дверь в стене и мы оказались в небольшом зале с камином. Лакей попросил нас обождать и скрылся за следующей дверью. Через мгновение он вернулся и предложил нам войти в кабинет. Мы шагнули через порог и ступили на пол, выложенный синими изразцами со сценками из жизни распутного рыцаря.

Капитан-поручик оказался высоким, статным стариком, имевшим привычку все время кривить рот так, словно взор его смущала какая-то непристойность.

— Граф, — он вышел из-за стола навстречу мне и протянул руку.

Мы обменялись рукопожатием. Несмотря на преклонные лета, Рудольф Константинович оказался крепким и энергичным господином.

— А это кто? — он указал взглядом на моих спутников.

— Господин Иванов — мой друг, доверенное лицо, а это господин Марагур, он охраняет нас!

— Ну и пускай за дверью ждет, — заявил капитан-поручик. — А еще лучше бы устроить бои громового ящера с гоблином!

Мне стало неловко за Марагура. Рудольф Константинович, видно, был из тех людей, кто не считает sapiens того, кто не homo.

— Я должен убедиться, что здесь только один выход, — пробурчал велетень.

— Один, один, — ответил Косынкин. — Через бойницу же не пролезешь, особенно с такой опухшей рожей, — он кивнул на Иванова.

— Я подожду вас за дверью, — сообщил велетень и, многозначительно переглянувшись с Ивановым, вышел.

— Ну что, граф, взял-таки свое Афанасий Федорович! — воскликнул капитан-поручик.

— Не понял? — вскинул я брови.

Косынкин махнул рукой.

— Да ладно! Не понял он! Мамзель твоя, говорю, небось князя Дурова ублажает! Далась же она тебе! Плюнул бы ты на нее. Оставайся лучше в Кронштадте, завтра на бои ящеров пойдем. Я, знаешь ли, брат, большие надежды на Яшку своего возлагаю.

По лицу капитана-поручика пробежала тень, он сделался мрачным.

— Я, граф, все на Яшку поставил. Если он выйдет победителем, озолотит меня. А если нет, — Рудольф Константинович поджал губы и покачал головой. — Не сдобровать мне тогда. А противник у Яшки серьезный. У барона Бриджа громовой ящер Юшка. Хороший ящер, я его видел! Это, граф, скажу тебе, серьезное искусство — подготовить ящера к бою. Надо голодным его держать, чтоб он злее был! А, с другой стороны, передержишь без пищи — ослабнет зверь, тоже нехорошо. Я своему неделю только пить даю, есть не даю, и это, граф, скажу тебе, существенное послабление моему бюджету. Завтра решится все.

Капитан-поручик тяжело вздохнул.

— А вы вот что, Рудольф Константинович, — сказал Иванов. — Вы тайком на Юшку ставочку сделайте. Да вот хоть через секретаря своего. Если Яшка ваш победит, то и хорошо. А не дай-то бог, Юшка сильнее окажется, так вы хоть затраты окупите.

— Что?! — взревел хозяин. — Да как ты посмел предлагать мне такую низость! Чтобы я — я! — капитан-поручик Косынкин — делал ставку на чужого ящера!

— Позвольте, позвольте, Рудольф Константинович, да я ж как лучше хотел, — оправдывался Иванов.

— Подлость, низость! Никогда, никогда Косынкины не опустятся до этого! Вон, вон из моего дома!

Он начал дергать за шнур. За дверью зазвенел колокольчик. В кабинет вбежал лакей.

— Гришка, проводи этого господина! — приказал капитан-поручик.

— Да, — поддержал я гнев хозяина и закричал на Иванова. — Как ты смел так оскорбить дворянина! Ты мне больше не друг! Пошел вон отсюда! И велетеня с собой прихвати, пока его ящеру не скормили!

Появился господин Марагур. Он закрыл собою дверной проем, готовый и впрямь сразиться с громовым ящером, если потребуется.

— Позвольте, позвольте, Рудольф Константинович! — верещал Иванов. — А как же мадемуазель де Шоней? Где она, разве она не здесь?

— Дураки вы! — проревел капитан-поручик. — Раз граф Дементьев здесь и без нее, значит, сцапал ее Афанасий Федорович! Она так и говорила! Да, впрочем, нате, вот вам!

Он взял со стола запечатанный пакет и протянул его мне. Я спрятал бумаги под кафтан.

— Отправляйся в порт, граф, к западному рейду, там стоят торговые суда. Найдешь «Изумрудную Джейн» — корабль английского купца мистера Спелмана. Покажешь эти бумаги, и он возьмет тебя на борт, отвезет в Амстердам. Там и найдешь свою мамзель в объятиях князя Дурова! — Капитан-поручик усмехнулся. — А теперь прочь! Подите прочь, господа!

Черт! Вот так форшмакъ! Угораздило ж его назвать англичанина Спелмана в присутствии Иванова и Марагура! Теперь и думать нечего о том, чтобы выпроводить их без меня! Они немедленно кинутся в порт, в Амстердам, искать Аннет там, и я им буду уже не нужен!

— Что ж, прощайте, Рудольф Константинович, извините, если что не так.

Капитан-поручик отмахнулся. Господин Марагур посторонился, и мы покинули кабинет. Гришка повел нас вниз по лестнице. Следом за лакеем шел Иванов, за ним я, а замыкал шествие велетень. Едва за нами закрылась дверь, как господин Марагур потянул меня за плечо. Я обернулся, он показал мне кулак — размером с мою голову. Я молча развел руками. Велетень еще раз потряс кулаком перед моим носом, и мы двинулись дальше.

У выхода на улицу Иванов остановился. Он больше не крутил во все стороны головой. Уверенный в том, что ни зимние осы, ни другие неприятности здесь его не поджидают, он разглядывал громового ящера, томившегося внизу.

— Что, брат Иванов, не довелось тебе здесь служанку-то придушить, — посочувствовал я.

— Вот смотри, граф, допрыгаешься!

С этими словами он отпустил перила и повернулся к выходу. Я присел, подхватил его за ноги, да и перекинул в пролет к громовому ящеру.

— А-а-а! — завопил Иванов.

Однако на помощь ему подоспел велетень. Его реакция оказалась молниеносной. Одной рукой он отшвырнул меня к стене, а другой успел ухватить Иванова за ногу. Тот повис в пролете, полы кафтана накрыли ему голову. Еще мгновение — и господин Марагур вытянул бы Иванова, но громовой ящер ринулся вверх за добычей. Его цепи хватило на то, чтобы ухватиться зубами за полы кафтана. Велетень рванул на себя, одежда затрещала и порвалась. Ящер остался внизу с обрывками кафтана в зубах.

Господин Марагур поставил Иванова на площадку. Однако ноги того подкашивались, от пережитого ужаса он уже и орать не мог, а только хрипел и булькал. Велетень поддерживал его, чтобы тот не упал. Когда же господин Марагур стянул остатки кафтана, в которых запутался Иванов, то оказалось, что головы-то на плечах уже нет. Тело заканчивалось окровавленной шеей, из которой торчали какие-то трубки и кости. Все это булькало и брызгало кровью. Внизу громовой ящер с удовольствием чавкал.

Велетень поморщился, глядя на обезглавленного Иванова.

— И что теперь? — спросил он меня.

— Да брось ты его вниз, — посоветовал я.

Господин Марагур перекинул тело Иванова через перила. Громовой ящер подхватил его на лету, кинул себе под ноги и, задрав морду, с благодарностью тявкнул. Велетень схватил меня, поднял и перенес над перилами. Я повис в воздухе над ящером.

— Ну, граф, в Кронштадт, говорил, к капитану-поручику Косынкину! Вот тебе не Кронштадт, а кронштец настал, — прохрипел велетень.

Громовой ящер подпрыгнул вверх. Я поджал ноги. Чудовище клацнуло зубами, едва не оторвав подошвы ботфорт.

— Рудольф Константинович расстроятся, когда узнают-с, что Яшку накормили-с, — произнес лакей.

— Да, у нас тут тоже есть один с причудами! — откликнулся я. — Ему тоже не понравится, что его человека скормили ящеру. А мы давайте ничего говорить им не будем. А ты, Гришка, поди и сделай ставку на Юшку. А то завтра по миру пойдете вместе с капитаном-поручиком своим.

— И то верно, — согласился лакей.

Господин Марагур смотрел на меня, словно ждал, что я и ему перед смертью дельный совет дам.

— Ну, давай, туда или сюда, — сказал я. — Долго мне так висеть?! Только подумай, что скажешь Василию Яковлевичу? Как это у тебя на глазах твоего подопечного громовому ящеру скормили?! Боюсь, это как-то отразится на твоем гонораре.

Я попал в точку. Велетень перенес меня обратно и поставил на пол.

— Ладно, пойдем, — произнес он. — По дороге придумаем что-нибудь. И отдай мне бумаги.

Он вытащил у меня пакет.

Мы вышли из донжона в мрачном расположении духа. Господин Марагур оказался в неловкой ситуации. Он не знал, как предстать перед Василием Яковлевичем и объяснить, что в его присутствии Иванова скормили голодному чудовищу. Несложно предугадать, что скажет Василий Яковлевич — «Мне не нравится, когда моих людей пожирают громовые ящеры». Очевидно, это происшествие не лучшим образом повлияет на репутацию велетеня и отразится на его финансовом положении. С другой стороны, преподнести Василию Яковлевичу какую-нибудь выдуманную версию исчезновения Иванова означало для господина Марагура попасться мне на крючок, а в планы велетеня, видимо, не входило подыгрывать мне.

Мое настроение также было пасмурным. Месть душегубцу за Любку не прибавила мне радости, и даже удовлетворения особого я не испытывал. Меня передергивало каждый раз, как я вспоминал разорванную шею Иванова, булькавшую кровавыми пузырями. Смерть негодяя нисколько не улучшила моего положения. Я пребывал в зависимости от Василия Яковлевича и его компании. Велетень отобрал у меня письма для англичанина, кроме того, он знал, что Аннет следует искать в Амстердаме. Справиться с Марагуром так же ловко, как я проделал это с Ивановым, мне было не по силам. Так что volens nolens[36] приходилось быть паинькой и продолжать затеянную кампанию в неприятной компании с велетенем, Василием Яковлевичем и еще двумя их товарищами, пока живыми.

И только лакей Гришка выглядел невозмутимо, словно в их доме было в порядке вещей скармливать часть гостей громовому ящеру. А что? Очень удобно. Можно в гости ходить с пустыми руками. Главное — наносить визиты не по одному, а мелкими группками — по двое, по трое. А, уходя, одного кого-нибудь скинул в кормушку ящеру — вот и этикет соблюден. Нехорошо, конечно, получилось, что дали чудищу сожрать Иванова накануне турнира. А так — все ничего.

Лакей попрощался с нами возле фонтана с грациями. Привратник открыл ворота, и мы покинули пределы крепости капитана-поручика Косынкина.

Извозчик поджидал нас. Только сейчас я подумал о том, что втроем с Ивановым мы бы не уместились в коляске.

— Вот что, — господин Марагур повернулся ко мне. — Я расскажу Василию Яковлевичу все как есть. А тебе сейчас оторву ногу. Это будет заслуженным наказанием за смерть нашего друга. Думаю, Василий Яковлевич…

Однако ни велетень не успел сообщить, что он думает по поводу того, что подумает Василий Яковлевич, ни я не успел подумать о том, что думать о предложении Марагура оторвать мне ногу и на этом посчитать конфликт исчерпанным. Послышался топот копыт. По дороге мимо нас мчался шарабан, правил которым бородатый мужик, а двое пассажиров на ходу целились в нас пистолетами.

— Ложись! — крикнул я и всем корпусом толкнул велетеня в живот.

В то же мгновение раздались выстрелы. Господин Марагур свалился в ров перед крепостью, я упал на него сверху. Мне представилась возможность в очередной раз поразиться быстроте реакции велетеня. Он отбросил меня в сторону и выпрыгнул наверх. Выбравшись, я увидел, как господин Марагур догоняет шарабан. Пара гнедых проигрывала ему в скорости. Да уж, этих велетеней заставить бы извозчиками служить, так и лошади бы не понадобились! И на улицах бы почище стало! А то навоз, конский запах!

Наблюдая за погоней, я задумался о своем поступке. Этот велетень пытал меня, только что хотел оторвать мне ногу, а я спас его от смерти! Нет чтобы самому спрыгнуть в ров, глядишь, его бы и подстрелили. Правда, оставалась угроза, что они и меня бы убили. Но я спас велетеня потому… потому что относился к нему с уважением! Вот так декантацiя[37] со мной приключилась! Надо же так привязаться к собственному палачу!

Впрочем, у меня еще оставался шанс отделаться от этой противоестественной приязни. Двое господ в шарабане держали наготове еще два пистолета. Они выстрелили в упор в догонявшего их велетеня. Я нисколько не сомневался в том, что обе пули попали в грудь господину Марагуру. Но с таким же успехом можно было выстрелить в проплывавшее над головою облачко. В два прыжка велетень догнал шарабан и свернул головы обоим стрелявшим. Бородатый кучер предпочел не останавливаться. То ли его не волновали радикальные превращения, произошедшие с его нанимателями, то ли он не хотел разделить их участь. Велетень дал ему спокойно уехать с двумя трупами. Он направился обратно. Я сел в коляску и велел нашему кучеру ехать навстречу господину Марагуру.

— Сволочи, кафтан мне попортили, — пожаловался велетень, усаживаясь рядом со мной.

Он даже не запыхался.

— В следующий раз спасайся сам, — сказал он и сквозь дыры в одежде показал мне железные латы. — Впрочем, ты заслужил ногу.

— Ага, значит, оторвешь и оставишь на память…

Господин Марагур расхохотался.

— Слушай, тебе не кажутся эти шарабаны подозрительными?! — спросил я.

— Да что ты, граф? — с сарказмом заявил господин Марагур. — Шарабаны, из которых в меня стреляют, кажутся мне обычным делом!

— Кстати, раз уж мы на «ты», меня зовут Сергеем, — сказал я.

— Клавдий, — представился велетень.

Мы протянули друг другу руки, моя по локоть утонула в его ладони.

— Я вот думаю. Тот шарабан — с мумией — как-то связан с этим шарабаном или нет?

— С какой еще мумией? — спросил Клавдий.

— Когда мы стояли тут у ворот с Василием Яковлевичем, нам навстречу проехал шарабан. В нем сидели какой-то господин и египетская мумия, — рассказал я, вспомнив о том, что Марагур не видел их, потому что сидел, отвернувшись от дороги.

— А Брахмапудра какая-нибудь тут не проезжала?! — воскликнул Марагур. — Что ты мелешь?! Мумия египетская!

— Не настоящая, конечно, мумия, а кто-то, завернутый в золотистую ткань, — пояснил я.

О том, что господин, сопровождавший «египетскую мумию», показался мне знакомым, я умолчал.

Велетень пожал плечами и сказал:

— Возможно, все возможно. Наверно, это была очередная шутка мадемуазель де Шоней. Но! — Он вдруг сделал ударение на этом «но». — Может быть, это и не ее рук дело…

Тогда я не придал значения его словам.

— Кстати, граф… Сергей, я хотел тебя спросить. Ведь ты не помнишь ничего толком?

— Не помню, — подтвердил я.

— Так зачем ты полез в эту авантюру? Чего тебе в Москве-то не сиделось?!

Да, умел господин Марагур не только ответы получать, но и вопросы задавать.

— Как тебе сказать… — произнес я.

— Неужели из-за Аннет? — спросил Клавдий.

— Да, я это делаю ради нее, — признался я.

— Зачем?! — воскликнул велетень.

— Любовь, — ответил я.

А что еще мог я сказать?!

— Любовь! Любовь! — закричал Марагур. — Ну и чудной же вы, люди, народец! Неужели вы и впрямь полагаете, что любовь стоит жертв?!

— Любовь — это счастье, — возразил я.

— Счастье! — взревел Клавдий. — Если тебе оторвать ногу, выбить глаз, а потом отправить в рукопашную схватку, ты будешь счастлив?!

— При чем здесь это? — удивился я.

— Да при том, — заявил Марагур, — что любовь — это война, это бойня, а влюбленный человек — это слепой калека, который лезет в самую гущу и думает, что попадет в райские кущи! А когда опомнится, уже поздно, уже угодил в самое пекло! Шансы вырваться минимальны! И несчастный, знай, крутит головой: где же горнист, когда же он сыграет отбой?! Не понимаю я вас, не понимаю!

— Но как же жить-то без любви? — спросил я.

— Да вот мы же живем! И детей заводим. Только не отравляем друг другу жизнь! Вот тебя взять! Ты же даже не знаешь, доберешься ли живым до этой мамзели! И это — счастье?

Я не знал, что велетеню ответить. Мы доехали до Василия Яковлевича и двоих его товарищей.

— Только что мимо нас промчалась коляска с трупами, — сообщил Мирович. — Никогда не видел, чтобы люди после смерти так драпали! А где Иванов?

— Они застрелили его, — соврал Марагур.

— Черт! — заорал Василий Яковлевич. — Мне не нравится! Не нравится, когда стреляют в моих людей!!!

Совсем как Шварц. И чего он не пошел в полицеймейстеры?!

Его товарищи, особенно единственный оставшийся в живых из числа покусанных и опухших господ, приуныли. Им тоже не нравилось, что убивают людей Василия Яковлевича, а регулярность, с которой это происходило, удручала. У опухшего лицо пошло багровыми пятнами, которые вкупе с побелевшими следами от осиных укусов превратили его рожу в красочную мозаику. Второй господин, напротив, побледнел. Окажись я на их месте, я б давно плюнул на завещание императрицы и вышел бы из партии Василия Яковлевича, причем в уведомительном порядке.

— Выходит, кто-то следует по пятам за нами и ждет удобного случая, чтоб отбить у нас графа, — высказался покусанный и опухший господин.

— А мне сдается, что они и его пристрелить хотели, — заявил велетень.

Мильфейъ-пардонъ, а ведь он был прав! Да ведь я и сам так же считал, только думал об этом как-то не всерьез, а так — мимоходом! Если б я был уверен в том, что они хотели освободить меня, на кой хрен тогда мне было прыгать вслед за Марагуром в ров и прятаться там от пуль?! А может, покусанный прав, может, они хотели освободить меня? А я, дурак, помог велетеню расправиться с теми, кто пришел мне на помощь! Я вспомнил, как их шарабан мчался по дороге. Их лица я не успел разглядеть. Однако все же у меня оставалось стойкое чувство, что целились они не в одного велетеня. О, нет, они целились в нас обоих!

Мне стало тошно. Я не был безусым юнцом, чтобы отвлеченно размышлять о смерти. Я брал штурмом Измаил, видел вблизи смерть товарищей, разъяренный янычар чуть не снес мне голову, оставив шрам на левой щеке, — прошло столько лет после всех этих событий, но я до сих пор просыпаюсь в холодном поту по ночам и отнюдь не прихожу в щенячий восторг при виде военных мундиров, мне страшно за тех, кто их носит. Недавние происшествия в Москве, участь невинной Любки, смерть ее душегубца Иванова, двое в шарабане, легким движением рук превращенные из живых людей в мешки с костями, — все это освежило память. Я подумал, что неплохо бы улизнуть при первой же возможности и самому последовать тому совету, который только что мысленно дал опухшему и тому, еще одному господину, который пока никак не пострадал. Плюнуть на завещание императрицы и на мадемуазель де Шоней тоже… плюнуть.

А что? Что я себе вообразил? Как безмозглый мальчишка, кинулся вдогонку за какой-то авантюристкой из-за одного-единственного взгляда, в котором мне что-то эдакое почудилось! Да, в конце концов, пойду вон в бордель, возьму девицу на ночь за рубль, а дома, перед тем как в постель лечь, еще рубль ей дам, так она меня и не таким взглядом одарит! И стрелять никто не будет при этом. Да, может быть, я и воду забвения выпить согласился, потому что надоела мне эта Аннетка, как горькая редька! А она — нате вам! — опять приворожила меня — воспользовалась тем, что мне память отшибло, и я забыл, что она из моих печенок форшмакъ сделать успела!

Бежать! Бежать! Подальше от всех этих интриг! В Москву, к полицеймейстеру Шварцу! Под опеку Развилихина! Он вампир, ему все нипочем!

— Что-то, граф, приуныл ты, — оторвал меня от мрачных мыслей Василий Яковлевич. — Сам-то не знаешь, что это еще за новая партия тут образовалась? Кому твоя смерть нужна?

— Черт их знает, — пробурчал я.

— А что с телом Иванова? — поинтересовался Василий Яковлевич.

— Там у Косынкина громовой ящер был, — махнул рукой Марагур.

— И что? — насупился Василий Яковлевич и посмотрел на меня как-то слишком внимательно.

— У ящера сегодня в меню была человечина анъ шмизъ,[38] — сообщил я.

— Что? — переспросил Мирович.

— Ну что «что»?! Скормили мы Иванова ящеру, — ответил Клавдий.

— Как?! — хором воскликнули Василий Яковлевич и последний живой господин из числа покусанных и опухших.

— А куда было труп девать? — развел руками велетень. — Feci, quod potui, faciant meliora potentes.[39]

Василий Яковлевич поднял брови и скривил рот, выражая этой гримасой согласие с таким решением проблемы.

— Что сообщил Косынкин? — спросил он.

Велетень протянул ему пакет.

— Капитан-поручик сказал найти в торговом порту судно англичанина Спелмана, вручить ему эти бумаги. Спелман должен будет отвезти нас в Амстердам, где скрываются мадемуазель де Шоней и князь Дуров.

Василий Яковлевич улыбнулся, его лицо прямо-таки просветлело от услышанных новостей.

Послышался цокот копыт. Мимо нас — теперь в обратном направлении, в сторону Толбухина, — проезжал шарабан со стариком-incroyables, мумией и абрикосовым котом. Я напрягся, приготовившись прыгнуть в сторону или за спину Клавдия, если вдруг кто-нибудь — да хоть бы тот же кот — затеет стрельбу. Марагур тоже насторожился. Василий Яковлевич с товарищами следили за приближавшимся шарабаном. После смерти Иванова они решили не поворачиваться спиной к незнакомцам. Господин в шарабане казался опечаленным. Однако, как и в прошлый раз, он помахал нам рукой. Я опять поймал себя на мысли, что где-то уже встречал его, но где — припомнить не мог. Его шарабан поравнялся с нами. Василий Яковлевич поднял руку в ответном приветствии. Чертова мумия проехала мимо него, как неживая. И это огорчило меня. Было бы любопытно посмотреть, как отреагирует Василий Иванович на ее гримасы. Я смотрел на нее с разочарованием, но как только наши взгляды встретились, мумия вновь сделала страшные глаза и заерзала. Дремавший на ее коленях персидский кот поднял сонную морду и взглянул на меня так, словно ему лень было вставать, а то бы он расцарапал мне рожу.

— Что это за клоуны такие? — спросил Василий Яковлевич у извозчиков.

Те пожали плечами.

— Мы их не видали-с раньше, барин, не видали-с. Они, выходит так-с, что недавно-с тута появилися. Совсем-с уж недавно-с.

— Странно все это, — произнес Василий Яковлевич. — Ладно. Поехали в порт искать англичанина.

Мы расселись по коляскам и отправились в обратный путь.

Глава 14

В городе царило необычное оживление. Повсюду морские офицеры и штатские чиновники в парадных мундирах суетились в ожидании какого-то события. Мы оказались возле причала, когда движение полностью перекрыли. Василий Яковлевич, а за ним и все мы покинули коляски и, смешавшись с толпой, наблюдали прибытие в Кронштадт каких-то важных персон. Из роскошной шлюпки на гранитный причал вышел молодой человек — от силы ему было лет двадцать. Он был одет в богатое светское платье. Должно быть, высокопоставленный вельможа. Он помог перейти на причал юной красавице, своей жене. Вокруг них суетилось несметное число адъютантов, готовых всем скопом броситься в воду, если молодой человек или его прелестная супруга изволят оступиться. Мы как зачарованные следили за ними. Впрочем, Марагур не забывал сжимать мое плечо. Толпа вокруг гудела.

— Смотрите, смотрите, это же шлюпка матушки императрицы!

— Они прибыли на шлюпке императрицы!

— Бедная матушка, Государыня наша, сама-то за всю жизнь ни разу-то не воспользовалась шлюпкой своей!

Молодой человек улыбался и окидывал взглядом толпу. Его внимание привлек возвышающийся над толпой Марагур. Заметив велетеня, вельможа начал шарить взглядом по толпе, высматривая кого-то, кто, как он, видимо, полагал, должен был находиться рядом с Клавдием. Затем он подозвал к себе полковника из своей свиты и что-то приказал офицеру, указав на нас с Клавдием. Адъютант кивнул и направился в нашу сторону.

В это мгновение рядом с нами возник товарищ Василия Яковлевича, тот, что не был покусан, — за целый день я так и не узнал ни его имени, ни имени последнего оставшегося в живых опухшего господина.

— Василий Яковлевич приказал немедленно уходить! Немедленно! — сказал он и потянул Марагура за рукав.

Велетень, сметая всех на своем пути, двинулся прочь от причала. Меня он тащил за собой, некусаный господин следовал за нами. Обернувшись, я увидел, что полковник нагоняет нас, пробираясь по коридору, проделанному велетенем. Мы вышли к коляскам.

— Идиоты, идиоты, — зашипел Василий Яковлевич. — Вы притащили хвост за собой!

Он имел в виду офицера, подоспевшего следом.

— Подпоручик Мирович! Господин подпоручик! — именно так к Василию Яковлевичу обратился полковник, имея при этом такой учтивый вид, с каким, наверное, не к каждому генералу обращался.

— Рад видеть вас, ваше сиятельство, — ответил Василий Яковлевич.

— Взаимно, Василий Яковлевич, взаимно. Очень рад. И имею честь передать вам приглашение от графа Северного… графа Норда и его супруги. Граф просил вас немедленно пожаловать к нему. Прошу следовать за мной. Буду весьма признателен.

— Что ж, с удовольствием. Вот только нам нужно разместиться. Мы и сами только что прибыли, — кивнул Василий Яковлевич.

— Не извольте беспокоиться, — ответил полковник. — Пусть ваши друзья следуют за нами. Разместимся все вместе. Места всем хватит. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Тем паче, что в связи с прибытием графа Норда вы свободных мест сейчас в Кронштадте все равно не сыщете.

— Что ж, благодарю, ваша светлость. Прошу вас. — Василий Яковлевич жестом предложил офицеру следовать вперед, бросил нехороший взгляд на некусаного товарища и шепнул велетеню: — Не спускай глаз с Дементьева и не давай ему ни с кем общаться.

Опухший рассчитался с извозчиками, и мы двинулись за полковником на встречу с графом то ли Нордом, то ли Северным, приплывшим в Кронштадт на шлюпке покойной императрицы.

Я получил новую пищу для размышлений. Выяснилось, что Василий Яковлевич, несмотря на преклонные года, был всего лишь подпоручиком. Однако полковник заискивал перед ним. В то же время Василий Яковлевич явно не желал публичной известности ни своей миссии, ни своему имени. Интересный какой-то он подпоручик!

Вельможа ожидал нас в роскошной карете, украшенной искусной резьбой и покрытой позолотой. Многочисленная свита суетилась подле, готовая занять места в многочисленных экипажах. Граф то ли Норд, то ли Северный пригласил Василия Яковлевича присоединиться к его поезду. Мирович принял приглашение вельможи, хотя явно был недоволен ни задержкой вообще, ни тем, что случился контакт с этим молодым графом, в частности.

Он вернул велетеню бумаги капитана-поручика Косынкина и приказал нам отправиться к западному рейду, найти там англичанина Спелмана и договориться, чтобы тот был готов отчаливать в любую минуту.

— А вы? — спросил некусаный товарищ.

— Я обеспечу нам подорожные. А вы договоритесь с этим Спелманом и поезжайте к дому Петра Великого. Граф Северный до утра остановится там. И мы переночуем там же, — сказал Мирович.

Он подсел в карету к полковнику. Поезд вельможи тронулся.

В толпе я заметил белый фрак с ярко-зеленым воротником и алым жилетом. Рядом я заметил и мумию, которая ловила мой взгляд, чтобы опять пугать меня бешеными глазищами. Я показал ей язык и отвернулся. Мимо нас прокатила последняя карета из поезда графа, и мы вчетвером отправились к западному рейду искать английского купца.

Глава 15

Англичанин оказался рыжим толстяком. Он обрадовался, когда увидел бумаги, и сообщил, что некая барышня специально заплатила ему, чтобы «Emerald Jane»[40] стояла на рейде, пока не появится предъявитель этих документов. Клавдий попросил мистера Спелмана приготовить судно, чтобы рано утром флейт[41] мог отправиться в плавание. Рыжий толстяк радостно сообщил, что будет готов отчалить через два часа.

— Все же дождитесь, пока мы окажемся на борту, — усмехнулся Марагур. — К тому же скоро совсем стемнеет. Лучше отправимся в путь с утра.

— Мистер Спелман, а признайтесь, наверняка не ожидали, что с документами к вам пожалует велетень? — спросил я англичанина, с сердитым видом уставившись в его глаза.

Я так насупился, что чуть в барсука не превратился, но, как ни старался, Спелман не обратил внимания на мою мимику.

— Это ж Россия! — радостно ответил он и развел в сторону красными волосатыми ручищами.

— Граф Дементьев очень гордится дружбой со мной, — сообщил Марагур англичанину и пихнул меня локтем — по-дружески.

— Тише ты! — огрызнулся я. — Я же не велетень!

— Ладно-ладно, пойдем, — ответил Клавдий.

Мы наняли две коляски и отправились в резиденцию графа Норда-Северного.

Дворец Петра Великого оказался полуразрушенным деревянным домиком, явно рассчитанным на гостей, привыкших к спартанскому образу жизни, а не сопровождаемых огромной свитой, численность которой сделала бы честь многим королевским дворам Европы. В результате именно челядь, следовавшая за четой Нордов-Северных, приобщалась к суровым походным условиям. Вельможа с супругой расположились в доме. Для остальных были разбиты палатки под открытым небом. Мирович побеспокоился, чтобы нас обеспечили кровом и сытным ужином. Проводив нас к небольшой палатке, он приказал быть наготове, но по возможности успеть передохнуть. Сам Василий Яковлевич отправился в домик — ожидать аудиенции у вельможи.

После всех событий прошедшего дня больше всего на свете мне хотелось спать. Наскоро поев, я расстелил тюфяк и лег. Некусаный господин последовал моему примеру.

— Спокойной ночи, господа, — сказал он, растянулся на втором тюфяке и отвернулся к стене.

— Да уж, пора на боковую, — согласился опухший и улегся между нами.

— Вот проныры! — воскликнул велетень. — А графа Дементьева кто сторожить будет?

— А, кроме тебя, его все равно никто не удержит, — признался некусаный.

— Ладно, отосплюсь по пути в Амстердам, — согласился Клавдий и уселся на выходе из палатки.

Только что я собирался бежать, но теперь хотел спать. К тому же вылезти из палатки мимо велетеня не представлялось возможным. И я со спокойной совестью закрыл глаза. Хорошо бы, граф Норд-Северный не скоро принял Мировича, чтобы отдохнуть успеть. Вдруг улизнуть не удастся и придется плыть в Амстердам. Тогда мне предстояло как-то избавиться от Мировича и его друзей. Я рассчитывал, что во время морского путешествия представится случай скормить их рыбам. Пожалуй, начну с самого Мировича. Без него остальные и сами разбегутся, в том числе и велетень, который вряд ли захочет бесплатно гоняться за кем бы то ни было. Главное, до того, как он оторвет мне ноги, успеть убедить его в том, что неотмщенная смерть нанимателя нисколько не скажется на его репутации. Затем вопреки давешнему желанию бежать в Москву я предался мечтам о том, как встречусь с Аннет. Но скоро выяснилось, что дружище Морфей меня не покинул. Не чета каналье Лепо!

Не знаю, сколько я проспал, а проснулся от сильной боли. Кто-то подкованным каблуком наступил мне на левую руку. Уж не знаю, как, но как-то я удержался, не вскрикнул и даже не обругал обидчика. Я открыл глаза, пытаясь понять, кто это разгуливает по палатке и наступает нам на руки. Оказалось, что я лежу на спине, а моя рука во сне попала в дыру между стенкой и дном палатки, и на нее наступил кто-то, проходивший мимо. Справа посапывали опухший и некусаный. Велетень сидел у выхода. Кусок неба, видневшийся за его спиной, уже посветлел. Мне стало жаль Марагура: за всю ночь даже глаз не сомкнул.

Осторожно пошарив рукой, я обнаружил, что смогу пролезть через дыру в палатке. Я еще раз оглянулся на Клавдия, вздохнул, а затем приподнял полотно, перекатился через левый бок и оказался на улице. Теперь я лежал на траве животом вниз, слева от меня возвышалась палатка, впереди простиралась тень велетеня. Я приподнялся на локтях, согнул ноги в коленях, в такой неприличной позе отполз в сторонку, поднялся с земли и отправился прочь.

Свобода! Я был свободен! Мне осталось укрыться подальше от Василия Яковлевича и его компании, обождать, пока они отправятся в Амстердам и спокойно вернуться в Москву, по пути разыскав каналью Лепо с моими пожитками. И впредь держаться подальше от вице-канцлеров и прочей придворной шушеры. Я вспомнил Аннет, ее взгляд. Прошла-то всего неделя с того дня, как ее увезли неизвестные прямо из-под моего носа, но теперь мне казалось, что прошла целая вечность. А вечность, знаете ли, такое время, за которое многое меняется. Бог с ней, с этой Аннет, не сошелся же свет на ней клином! Не последний же это эклеръ. С этими мыслями я пошел прочь, подальше от палатки, которую охранял ничего не подозревавший велетень.

Где-то в Кронштадте проживал мой приятель, поручик Лунич, Пашка, дворянин из евреев. Нужно было разыскать его. Он дал бы мне кров — переждать, пока Мирович не отбудет в Амстердам, да и деньги понадобятся. Пашка дал бы в долг.

Я шел между деревьями и разбитыми тут и там палатками, большинство из которых сотрясались от храпа. Из одной доносились женские стоны и чье-то тяжелое дыхание. Я вспомнил, как Пашка хвалился, что у него красивые горничные, и прибавил шагу.

Мой путь проходил мимо домика Петра Великого. Окна гостиной были ярко освещены, и сквозь неплотно сдвинутые шторы я увидел полковника, передавшего Мировичу приглашение от вельможи. Офицер открыл дверь, и в помещение вошел сам Василий Яковлевич. У входа в дом горел костер, возле которого храпели караульные. Я притаился в тени деревьев, наблюдая за окнами. При этом я ругал себя за то, что теряю время. Но любопытство брало верх. Я был уверен, что если подслушаю разговоры Мировича, то многие тайны откроются передо мной. По крайней мере, я узнаю точно, в какую историю вляпался. Я не удержался от соблазна и со скучающим видом направился к дому. Поравнявшись с костром, я остановился и оглядел караульных. Убедившись, что их сон разве что громовому ящеру потревожить под силу, я прокрался к дому. Окно оказалось приоткрытым, и я подслушал разговор подпоручика Мировича с графом Нордом-Северным.

— Мой дорогой друг, — раздался голос вельможи. — Я рад видеть вас своим гостем.

— Благодарю вас, ваше императорское величество, — отвечал Василий Яковлевич.

Что за черт?! Мирович обращался к графу, именуя его императорским титулом!

— Прошу вас, Василий Яковлевич! — чуть ли не застонал вельможа. — Высочество! Не величество, а высочество.

Рольмопсъ твою щуку! Под псевдонимом графа то ли Норда, то ли Северного скрывался цесаревич! Великий князь Александр Павлович! Конечно же! Кто же еще мог воспользоваться императорской шлюпкой!

— Для меня вы император! Я знаю, именно так хотела государыня. И если бы не вице-канцлер, который своим предательством обеспечил тихий переворот… Именно переворот, по-другому не назовешь нарушение воли императрицы в том, что касается престолонаследия.

— Прошу вас, Василий Яковлевич! Прошу вас! Я знаю, вы всегда верой и правдой служили моей покойной бабушке…

— Служить Екатерине — значит служить России! — перебил Мирович великого князя.

— Конечно, конечно. Я знаю, на вашем счету много тайных миссий, — продолжал великий князь.

— Миссий исключительно в интересах государства Российского, — уточнил Мирович.

— Не сомневаюсь, Василий Яковлевич, не сомневаюсь. Но я прошу вас прекратить вашу нынешнюю миссию. Дело в том, что я получил секретное послание от князя Афанасия Федоровича Дурова. Он сообщил мне, что второй экземпляр завещания моей великой бабушки в его руках, и он готов выдать его мне, а также выдать и шпионку, некую мадемуазель де Шоней, участвовавшую в заговоре. Собственно, с этой целью я и отправляюсь в заграничное турне. Так что вы можете считать свою миссию законченной. И вас ждет хорошее вознаграждение.

Вот так так! Значит, Афанасий Федорович намерен выдать Аннет в качестве шпионки! Что ж, это вполне в духе князя Дурова. Мне нужно было немедленно разыскать Лунича, занять денег и бежать к Спелману — велеть англичанину сразу же отчалить, не дожидаясь велетеня и остальных. Я надеялся, что он меня послушается.

Мильфейъ-пардонъ, но я же только что хотел бежать в Москву! И черт меня дернул подслушивать этот разговор!

Я обернулся и увидел старика-incroyables, который также подслушивал, пристроившись рядом.

— Привет, — он помахал мне рукой.

— Эй, подслушивать нехорошо! — прошипел я.

— Исчезаю, исчезаю, — шепотом ответил старик-incroyables и на цыпочках удалился.

Я вновь прислушался. Великий князь и Василий Яковлевич обсуждали вопросы вознаграждения за труды.

— Ваше императорское величество, вы же знаете, я никогда не искал ни славы, ни богатства. Мне нужно ровно столько денег, сколько требуется на скромное существование и безукоризненное исполнение долга, — говорил Мирович.

Вот фанатик! Непременно надо скормить его морским рыбам!

— Василий Яковлевич…

Оглушительный выстрел не дал великому князю договорить. Надо мной раздался звон, и на голову посыпались осколки стекла. Кто-то выстрелил то ли в меня, то ли в окно гостиной, в которой находились Мирович и великий князь Александр. Я бросился бежать прочь от дома. Караульные у костра вскочили.

— Вот он! Вот он! Держи его! — заорали они, кинувшись мне навстречу.

Они приняли меня за преступника, покушавшегося на жизнь его императорского высочества.

— Держите его! — послышался сзади голос Мировича.

Он выпрыгнул в окно и бросился за мною. Прыткий старик!

— Отведай меланжъ,[42] голубчик! — с этими словами я ударил первого караульного ногою в пах.

Он завыл и согнулся от боли. Второй караульный наставил на меня ружье. Сзади в меня вцепился Мирович. Я рванулся вперед, треснула ткань, и в руках Василия Яковлевича остался мой воротник. Я вырвал ружье из рук гвардейца, отбросил оружие, схватил солдата и развернул так, чтобы спрятаться за его спиной от очей Мировича. Василий Яковлевич пытался напасть на меня, но я использовал гвардейца в качестве живого щита. Я держал его за шкирку и толкал на Мировича.

Рассвирепевший старик отшвырнул солдата в сторону, но в то же мгновение я врезал ему кулаком в переносицу.

Гвардеец, наевшийся меланжа, выстрелил в воздух. Я метнулся к деревьям, среди призрачных силуэтов которых заметил Марагура. Он вытягивал голову поверх палаток, пытаясь разглядеть, что происходит, однако поста своего не покидал. Я бросился в заросли кустов, продрался сквозь ветки, выскочил на маленькую лужайку и нос к носу столкнулся со стариком-incroyables.

— Черт! Черт! — кричал он и колотил себя кулаком по колену.

Увидев меня, он преобразился, его рот растянулся в улыбке, он помахал мне рукой и сказал:

— Привет!

— Кто-то покушался на графа! — выкрикнул я. — Вы никого не видели?!

Старик покачал головой. Я в который раз поразился его глупому виду. Белый фрак с ярко-зеленым воротником, ярко-красный жилет и ярко-желтые брюки. Да, уж. Если ваш ребенок выбирает такие цвета, знайте, он никогда не станет художником. Разве что маляром. Или будет изображать египетскую мумию на публике.

Позади послышался шум. Кто-то продирался через кустарник следом за мною.

— Должно быть, злодей скрылся там где-то, — выдохнул я и, взмахнув рукой в неопределенном направлении, ринулся вперед, вернее, можно сказать, куда глаза глядят.

Офицеры выскакивали из палаток и озирались по сторонам. Навстречу мне, негромко охая, пробежала бабенка в одной юбке. Небось, она и стонала давеча. В сумерках мелькнули красивые груди с темными кружочками. И чего я не побежал сразу к Пашке?! Говорил же мне папенька в детстве: «Будешь подслушивать, отрежу уши на пельмени!»

Хоп! Странным образом эта фраза мне напомнила старика-incroyables. Казалось, что детское воспоминание как-то связано с ним. Я даже остановился, чувствуя, что вот-вот из глубин памяти всплывет его имя и я пойму, где и когда мы встречались.

— Вон он! Вон он! — послышались крики.

Я упал на землю и пополз между палатками. Вспоминать старика-incroyables было некогда.

— Он где-то здесь, где-то здесь! — доносились до меня голоса.

Я обогнул дерево, прополз в соседний проход и замер. Передо мной над палаткой торчали головы некусаного и опухшего, а над ними возвышался Марагур. Они всматривались вдаль, не замечая того, что творилось прямо под ногами.

— Вы не видели его? — спросил кто-то, бегущий по тропинке за палаткой справа.

— Кого? — спросил Марагур.

— А что там случилось? — поинтересовался опухший.

Что мне оставалось делать? Выбор был невелик. Я пролез через дыру в палатку и пробурчал как бы в ответ опухшему:

— Да нам-то что за дело.

Они и не заметили моего отсутствия.

— Так… интересно, — ответил опухший. — А ты спишь все?

— Крепкий же сон у тебя, дружище, — одобрил Марагур.

Я наблюдал через откинутый полог жуткий кавардак, поднявшийся вокруг. Все бегали и суетились. Из-за обилия горящих факелов лагерь походил на огненный муравейник. То и дело к нам заглядывали какие-то офицеры. Каждый всем своим видом говорил, что все вокруг бестолочи, на которых нельзя положиться, и если бы лично он в ответственный момент не спал, то террорист на пушечный выстрел не подошел бы к покоям великого князя, а если бы и подошел, то его бы немедленно схватили. Под их тяжелыми взглядами мы чувствовали себя виновными в том, что неизвестный злодей не отыскался в нашей палатке. Впрочем, они охотно рассказывали о том, что произошло, сообщая такие подробности, о которых мог быть осведомлен только самый первый прибывший на место происшествия. Велетень и опухший с некусаным комментировали каждый рассказ нечленораздельными возгласами. А я думал: что делать с оставшимся без воротника кафтаном?! Но ничего путного так и не придумал.

Один из темных силуэтов, передвигавшийся без факела, приблизился к нам, и мы узнали Мировича. Он прижимал мокрое полотенце к лицу.

— Сударь, что случилось? — спросил некусаный.

Василий Яковлевич опустил руку.

— Ой, что это с вами? — воскликнул опухший.

Лицо Мировича перекосилось и выглядело настолько чужим, что мы, пожалуй, и не узнали его, если б он не прикрывался полотенцем.

— Какой-то мерзавец покушался на жизнь графа Норда, — сообщил он.

— Ага, мы слышали. Но вы-то что ж, сударь? Что с вами-то стряслось? — спросил опухший.

— Вот сукин сын! — закричал Василий Яковлевич. — Представляете, я поймал его…

— Поймали! — с восхищением воскликнул Марагур.

— Поймал! Но чертов солдат помешал! Из-за этой бестолочи подлец улизнул! Да еще успел наградить меня остолбухой!

— Так что ж, солдат-то, заодно с ним был? — спросил велетень.

Мирович махнул рукой и в двух словах пересказал случившееся.

— Ну и ну, — протянул Марагур, выслушав рассказ Василия Яковлевича.

— Это происшествие, господа, лишний раз свидетельствует о том, что нам необходимо в кратчайшие сроки закончить свою миссию, выполнить свой долг…

— Так!.. — сорвалось у меня.

«Так вам же его императорское высочество велели прекратить!» — чуть было не выкрикнул я, но вовремя заткнулся.

— Что — так? — Заглянул в палатку Мирович.

— А? — отозвался я.

— Ты что-то сказал, граф? — спросил Василий Яковлевич.

— Я молчу. Так, поперхнулся что-то во сне, — ответил я.

— Во сне? — изумился Мирович. — Тут стреляют, а он спит!

— Крепкий сон у него, — подтвердил велетень.

— Вставай! — приказал Василий Яковлевич и добавил, обращаясь ко всем. — Нам нужно срочно убираться отсюда. Есть еще одна причина, из-за которой стоит поспешить.

— Что еще? — спросил Марагур.

Василий Яковлевич усмехнулся.

— Да то, что полиция задержала тут извозчика одного с двумя трупами в коляске.

— И что? — не унимался велетень.

— Ну что «что»! Извозчик говорит, что какой-то велетень прямо на ходу свернул им головы.

— Ну и что? — опять спросил Клавдий Марагур.

Он словно репетировал ответы полицеймейстерам.

— Memento quod es veletenio,[43] — ответил Мирович. — И сдается мне, что в Кронштадте велетеней не так уж много. Я лично за весь вчерашний день ни одного, кроме тебя, не видел. Так что — в путь, господа! Нам нельзя задерживаться.

Пришлось покинуть палатку. Марагур зажег факелы, и мы отправились прочь от домика Петра Великого и разбитого вокруг лагеря. При свете мы разглядели физиономию Василия Яковлевича. Огромная гематома расползлась с его переносицы на оба глаза.

— Ну и врезал же он вам! — выдохнул некусаный.

— А ты не злорадствуй! — рассердился Василий Яковлевич.

У ближайшего трактира Мирович разбудил спавшего извозчика, тот привел еще двоих, и, рассевшись по коляскам, мы поехали в порт. Василий Яковлевич шествовал в первом экипаже, мы с велетенем — во втором, опухший с некусаным замыкали поезд. Стало совсем светло. В небе не было ни облачка. День обещал быть ясным.

Едва мы отъехали от трактира, как некусаный закричал:

— Эй, Дементьев, а что это с твоим кафтаном?

— Ничего. Что с ним может быть?! — ответил я.

— Поправь воротник! — крикнул некусаный. — Он у тебя вовнутрь завернулся.

— Давай я поправлю. — Марагур повернулся ко мне и схватился за воротник.

Вот черт! Я ж говорил: этому велетеню детей бы нянчить!

— Что за ерунда?! — закричал он. — Дементьев, почему у тебя воротник оторван?!

— Как оторван?! — изумился я.

— Что?! — как бешеный заорал Мирович.

Он на ходу выпрыгнул из коляски и бросился с криком к нам:

— Стой! Стой!

— Тпру! — скомандовал кучер.

Мирович как сумасшедший вцепился в меня.

— Скотина! Скотина! Это был ты!

Его лицо, и без того изуродованное гематомой, исказилось от гнева.

— Что вы, сударь?! Что с вами?! — кричал я.

Он вытащил меня из коляски и, схватив левой рукой за отворот кафтана, правой пытался ударить меня в лицо. Я едва успевал уворачиваться от его кулака. Изумленные велетень, опухший и некусаный прыгали вокруг нас.

— Что, сударь, что такое?! — кричали они.

Слава богу, Мирович выдохнулся, так и не попав ни разу по моей физиономии. Он стоял, тяжело дыша и продолжая держать меня — вернее, держась за меня.

— Что вы, сударь? Вы, что, с ума сошли? — кричал я.

— Он… это… был… он, — задыхаясь, выдал Мирович.

— Что — он? — спросил велетень.

— Он… стрелял… в графа, — выдохнул Василий Яковлевич.

— Как это?! — изумились велетень и опухший с некусаным.

— Да вы что, совершенно спятили?! Как я мог стрелять в графа? — заорал я.

Мирович отдышался и, собравшись с силами, вновь ринулся на меня. Но вмешался велетень. Он левой рукой отстранил от меня размахивавшего кулаками Василия Яковлевича, а правой удерживал меня, словно думал, что и я сейчас кинусь в драку со стариком.

— Да в конце-то концов, что случилось? — воскликнул Марагур.

— Я же говорю, это был граф Дементьев, он стрелял в графа Норда, а потом еще и мне рожу разукрасил! — сообщил Мирович.

— Боже мой, Василий Яковлевич, как могло это быть? — изумился Клавдий.

— Не знаю, как, но это был он! Я догнал его и успел оторвать ему воротник! И я б схватил его, если бы не растяпа-солдат!

— Сударь, да о чем вы?! Я проспал всю ночь как убитый! — возмутился я.

— Сейчас ты будешь не как убитый, а просто убитым! — заверил меня Василий Яковлевич.

— Вы говорите, что оторвали злодею воротник? — спросил Марагур.

— Оторвал, — подтвердил Мирович.

— И у графа оторван воротник, это очень подозрительно, — констатировал велетень. — Но он за всю ночь ни разу не покидал палатку.

Опухший с некусаным подтвердили слова Марагура.

— Видит бог, Василий Яковлевич, граф не покидал палатки.

— Это был он, он! — упрямо твердил Мирович. — Я оторвал ему воротник.

— А где он? — спросил велетень.

— Кто — он? — переспросил Василий Яковлевич.

— Воротник, — уточнил велетень.

Мирович пожал плечами.

— Я его выбросил.

— Выбросили! — воскликнул Клавдий. — Corpus delicti![44]

— Слушай, дружище, ты чего тут раскомандовался?! — взорвался Мирович. — Я говорю, это был он! Он!

Лицо Василия Яковлевича исказилось от ярости, однако в голосе уже не было прежней уверенности. Скорее, он возмущался просто от злости. Я решил, что и мне пора внести свою лепту в доказательство собственного алиби.

— Ага! Я это был! И стрелял в графа из пальца! А потом еще и к вам вернулся, вместо того, чтобы сбежать! — прокричал я.

— Это не мог быть он, — произнес велетень. — Только не понятно, что случилось с его воротником.

— Да, это интересно. Куда делся твой воротник? — поинтересовался опухший.

— Куда делся мой воротник?! — закричал я на опухшего. — Ты, опухшая рожа, еще спрашиваешь!

— А при чем здесь я?! — опешил он.

— При чем?! — продолжал я разыгрывать спектакль. — А кто всю ночь держал меня за воротник?! Ты, небось, и оторвал его во сне!

— Я… — развел руками опухший.

Мирович наконец-то успокоился. Похоже, что он не очень поверил в то, что оторванные воротники — мой и террориста, не более чем совпадение. Но решил на время смириться с этой версией.

— Ладно, поехали, — буркнул он и, стряхнув с себя лапу велетеня, направился к коляске.

Мы расселись по своим местам. Извозчики, очевидно, привыкли к тому, что господа имеют обыкновение ссориться под утро. Они, как ни в чем не бывало, щелкнули кнутами, и мы поехали дальше.

Глава 16

— Ага, вот и вы! — Спелман махал треуголкой. — Добро пожаловать! «Emerald Jane» к вашим услугам!

Мы поднялись на борт флейта.

— Ой, что это с вами?! — радостно закричал англичанин, увидев физиономию Мировича.

Похоже, Спелману любое происшествие доставляло радость.

Мирович отмахнулся.

— Ну, это ж Россия! — развел руками англичанин.

Будто в других странах нельзя в морду получить! Особенно в портовых городах.

— Я мистер Спелман, — представился рыжий толстяк и весело добавил: — Хозяин судна и шкипер. Здесь меня зовут капитаном. Но для друзей я просто Джон. Зовите меня Джоном — и все.

Вдруг послышалось утробное мяуканье, мы обернулись. Возле бакборта[45] стояла парочка, увидев которую, я уже не удивился. Старик-incroyables смотрел на нас ледяными глазами, как обычно улыбался и махал рукой. Мумия делала страшные глаза. У их ног отирался и недовольно мяукал огромный абрикосовый кот.

— А это кто такие? — удивился Мирович.

— А, бродячие комедианты, — объяснил Джон. — Попросились доставить их в Амстердам. Надеются на удачу в Европе. А там полно и не таких циркачей.

Затем Спелман показал на троих мужчин, державшихся каждый сам по себе.

— Вот еще пассажиры, — сообщил англичанин.

— Это одна компания? — спросил Василий Яковлевич.

— Не, они по отдельности путешествуют, — рассказал Спелман. — И еще одна парочка плывет с нами. Очень странная, скажу я вам. Да вот и они.

Джон указал в сторону грот-мачты. Незнакомка невысокого роста стояла спиною к нам возле деревянных клетей с курами, овцами и свиньями. Рядом с нею стоял карапуз, едва достававший ей до пояса, очевидно, ребенок. Женщина обернулась, и я узнал Мадлен, эльфийку канальи Лепо. Карапуз конечно же был не кто иной, как мосье Дюпар. Когда корриган обернулся, мне показалось, что он смотрит на нас одновременно с кормовой и носовой частей корабля.

— Послушайте, мистер Спелман, а такого однорукого мужичонки с двумя бабами нет среди пассажиров? — спросил я.

— Нет, — хохотнул он и добавил: — Просто Джон, господа. Друзья называют меня просто Джоном.

— А здоровенного детины такого, вампира, кстати, нет? — не унимался я.

Я б не удивился, если бы ближе всех к нам стоявший матрос снял свою круглую шляпу и оказался бы полицеймейстером Шварцем.

— Да нет же, нет, — сказал шкипер. — А что, они тоже хотели плыть в Амстердам?

— Не знаю, не знаю, — пожал я плечами.

— Не спускай глаз с этого умника, — вполголоса приказал Мирович велетеню.

— Да куда он денется с корабля? — возразил Марагур.

— Он никуда не денется, он украдет у кого-нибудь пистолет и перестреляет нас, — прошипел Василий Яковлевич.

Я подумал, что воспользуюсь его советом — если случай представится.

— Мы скоро отчалим? — спросил Мирович.

— Через полчаса, — ответил шкипер.

— Поторопитесь, пожалуйста, давайте отчалим по возможности поскорее, — попросил Василий Яковлевич.

Спелман проводил нас в кубрик, находившийся в рубке за фок-мачтой, и показал каюты. Всего их было четыре.

— Здесь две каюты свободны, — сообщил Джон. — Если вам мало, я прикажу боцману, и он уступит вам свою каюту. Она находится по соседству с моей на корме.

Эта мысль пришлась Мировичу по нраву.

— Мистер Спелман, — сказал он, — мне кажется, будет удобно, если мы втроем разместимся здесь, а наши неразлучные друзья господа Марагур и граф Дементьев — в каюте боцмана.

Видимо, Василию Яковлевичу хотелось держаться подальше от меня, особенно ночью.

— Это запросто, — согласился шкипер и гаркнул. — Боцман!

На крик явился коренастый матрос с таким свирепым выражением лица, что я даже вспомнил капитана-поручика Косынкина и подумал, что Рудольф Кондратьевич был бы счастлив, если бы у его ящера был характер, как у этого боцмана.

— Гарри, освободи свою каюту для этих господ, — приказал ему шкипер.

Боцман посмотрел на меня, а затем на Марагура. Причем, когда он взглянул на велетеня, выражение его лица заметно смягчилось, словно боцман считал, что для гармонии мира кто-то непременно должен ходить со зверской рожей, и взял на себя эту неблагодарную миссию, но, встретив морду, не уступающую ему по свирепости, решил, что пришло время расслабиться.

Василию Яковлевичу шкипер выделил отдельную каюту. Опухшего с некусаным разместили в каюте, оборудованной под аптеку.

— Больше свободных помещений нет, — развел руками Спелман.

— А те две каюты? — спросил Мирович.

Оказалось, что одну заняли старик-incroyables с мумией, а вторую — трое господ, путешествовавших по отдельности, но согласившихся разместиться под одной крышей. Что же касается Мадлен с мосье Дюпаром, то они были приняты на борт с условием, что будут ночевать где придется.

Мы прошли на корму. И боцман показал нам свою каюту, которую по приказу шкипера освобождал для меня и велетеня.

Я обратил внимание на то, что напротив кубрика с каютами шкипера, его помощников и боцмана была еще одна рубка. По всей вероятности, ее построили недавно. Дерево не пропитали гарпиусом[46] и выкрасили в желтый цвет, в то время как внутренняя часть бортов и переборок была зеленого цвета. Я подумал, что в этой рубке находятся и другие помещения или каюты еще каких-нибудь важных членов команды. Но осведомиться не успел. Шкипер сказал, что ему нужно встать на вахту, поскольку выход из порта он не доверяет помощникам.

Мы вернулись на палубу. Шли последние приготовления к отплытию. Матросы лазали по канатам, и снизу видны были их пятки, такие черные, словно на мачты они выбрались из угольной шахты.

— Распустить марсель на фок-мачте! — надрывался боцман. — Распустить грот!

Мирович поглядывал на пристань и заметно нервничал. Он словно опасался, что на пристани появится цесаревич Александр, недовольный тем, что подпоручик ослушался его. А может, он боялся, что в порт явятся полицеймейстеры, узнают, что на борту судна находится Марагур, и поинтересуются, не тот ли это велетень, что намедни головы двум господам на ходу открутил. Опасения Мировича оказались ненапрасными. Однако не полицеймейстеры и не цесаревич, а тот, кого мы меньше всего ожидали увидеть, стал причиной трагического происшествия. «Эмералд Джейн» успела отчалить, когда капитан-поручик Косынкин появился на пристани верхом на коне.

— Дементьев, мерзавец! Вернись, негодяй! — заорал он, спешившись.

— Что случилось, Рудольф Кондратьевич? — крикнул я.

— Кто это? — спросил Мирович.

— Это капитан-поручик Косынкин, — ответил велетень.

— Дементьев, негодяй! Ты отравил моего Яшу! Мерзавец, ты разорил меня! — надрывался Косынкин.

Он как сумасшедший носился по пристани и, казалось, всерьез подумывал: не броситься ли вплавь за флейтом. Разыгралось целое представление, единственным актером в котором был капитан-поручик. Боцман, старик-incroyables с мумией, эльфийка с корриганом, трое неизвестных, матросы стояли вдоль штирборта[47] и наблюдали за Косынкиным, предвкушая веселую потеху.

— Какая муха его укусила? — воскликнул я.

— Муха! — откликнулся Мирович. — Это не муха, это…

Он не успел договорить. Его голос перекрыли громкие возгласы зрителей, напуганных действиями капитана-поручика. Косынкин вытащил пистолет, замер и прицелился. Все находившиеся на борту присели, укрывшись за фальшбортом. Пулю в лоб на посошок никто не хотел получить. В то же время любопытство брало верх, большинство приподнимали головы над поручнем и следили за действиями капитана-поручика. Я стоял во весь рост, уверенный, что с такого расстояния Косынкин не попадет в меня. Я был убежден, что и Рудольф Кондратьевич понимает, что промахнется, но хочет покуражиться надо мной.

— Эй, граф, остерегись, — окликнул меня хриплый голос.

Рядом со мной на корточках сидел пассажир, один из трех незнакомцев. Его лицо казалось грязным из-за щетины, многих зубов не хватало, одежда была засаленной. В общем, он выглядел, как человек, который ночью в безлюдном месте может зарезать, а днем в толпе заразить педикулезом. Глядя на него сверху вниз, я скривил губы, дав понять оборванцу, что не собираюсь с ним разговаривать, а тем более прислушиваться к его мнению.

— Аннетке не понравится дырка в твоей голове, — прошептал он так, чтобы державшийся рядом со мной велетень не расслышал его слов.

— Что?! — удивился я.

Он с гримасой, выражающей досаду, бросился на меня, чтобы заставить пригнуться. Прогремел выстрел. Голодранец обмяк и повис на мне. Я подхватил его на руки. Из его шеи хлестала кровь. Я осторожно опустил его на палубу и склонился над ним. Вокруг гудели голоса, визжала Мадлен.

Смертельно раненный незнакомец схватил меня за отворот и потянул к себе. Он пытался что-то сказать. Его речь перебивалась бульканьем крови.

— Ящик… (бульк)… граф… (бульк)… открой (бульк)… ящик… (бульк)… кают (бульк)… шкипера… Аннет просила (бульк), — прохрипел он и умер.

Все, кто оказались на борту флейта, были шокированы случившимся.

— Это Россия, — высказал общее мнение английской стороны Спелман.

Радости в его голосе не было. Боцман многозначительно кивнул.

— Вы с ума сошли! — крикнул я Косынкину.

— Слушай, Марагур, — донесся до меня голос Мировича. — Ты знаешь, почему в Центральной России не водятся громовые ящеры и почти не встречаются драконы?

— А что? — отозвался Клавдий.

— Да то, что яд зимних ос для них смертелен, — разъяснил Василий Яковлевич.

— Это вы к чему? — не понял велетень.

— Да к тому, что ты виноват в смерти громового ящера Косынкина.

— Я?! — изумился Марагур. — Да при чем здесь я?!

— Как — при чем? — вскинул брови Мирович. — А кто Иванова скормил ящеру?

— Ах, ну да, — спохватился велетень.

Честно говоря, я этого тоже не знал. Выходило, что Иванов, опухший от укусов зимних ос, для ящера оказался смертельной отравой. Боюсь, что даже если бы я знал об этом, все равно не удержался б от искушения скормить душегубца чудовищу. Конечно, жалко было капитана-поручика. Судя по реакции на смерть питомца, Косынкин не воспользовался предсмертным советом Иванова и не сделал тайной ставки на Юшку, Хрюшку или как там звали соперника Яшки.

Впрочем, мне было не до того, чтобы горевать по поводу смерти громового ящера и неприятностей капитана-поручика, превратившегося в маленькую точку на кронштадтской пристани. Гораздо печальнее было то, что из-за моего никчемного куража погиб человек, подосланный мне на помощь. Он умер, и умирая, собрался с последними силами, чтобы выполнить долг перед Аннет. Я с тоской посмотрел на Мировича и мысленно обругал себя. Погиб тот, чья помощь ох как была мне нужна. Может, вдвоем мы справились бы с фанатиками, навязавшимися мне в попутчики. И судя по всему, погибший был единственным на борту, кого подослала Аннет. В противном случае он не мучился бы так перед смертью, чтобы сказать мне про какой-то ящик в каюте шкипера.

Я с тоской огляделся по сторонам, всматриваясь в лица людей, теша себя надеждой, что у погибшего были сообщники. Однако, похоже, он путешествовал в одиночку. По крайней мере, никто из присутствующих не реагировал на происшедшее так, как если бы был связан с погибшим.

Я подумал о том, что мои помощники могли не знать друг друга. И вспомнил про старика-incroyables с его мумией. Он ведь встретился нам еще у замка Косынкина и с тех пор неотлучно следовал за нами. А может, я видел его и раньше, как раз в компании с Аннет, и поэтому он кажется мне знакомым. Но действие воды забвения не дает припомнить обстоятельства нашего знакомства. Я пристально посмотрел на него. Старик-incroyables улыбнулся и помахал мне, мумия состроила страшные глаза. Странная все же парочка. Но, похоже, что не просто так пересеклись наши пути. Вот только не было у меня уверенности, что они работали на Аннет. Я больше был склонен думать, что старик-incroyables как-то связан с теми господами, которым велетень свернул шеи.

А еще больше я был склонен думать, что события последних дней сделали меня чересчур мнительным и подозрительным и на самом деле старик-incroyables просто придурок, который и попадается на глаза нам не чаще прочих кронштадтцев, да только из-за его экстравагантного вида я обращаю на него внимание.

Глава 17

Когда флейт вышел в открытое море, труп несчастного завернули в кусок старой парусины, шкипер взял небольшую Библию в кожаном переплете и начал скромный обряд погребения. Спелман был не то протестантом, не то католиком, и то ли он был пофигистом, то ли его религия была терпимее, чем православное христианство, но как бы то ни было, он спокойно отнесся к присутствию на похоронах велетеня, эльфийки и корригана. Марагур держался за моей спиной. Напротив нас стояла Мадлен. Мосье Дюпар ни на шаг не отступал от девушки.

— Боже, упокой душу умершего, — произнес Спелман.

Невольно, но я был виновен в смерти незнакомца и поэтому во время похорон боялся поднять голову, но в то же время искал чужие взгляды, словно надеялся найти прощение в глазах случайных свидетелей трагедии. Один раз я встретился взглядом с Мадлен и почувствовал себя так, словно это было не первое отпевание по моей вине. Впрочем, так оно и было.

— Благослови эти воды и прости прегрешения того, чье тело мы сейчас предаем морю, — продолжал службу шкипер. — Вечный покой душе его. Мир праху его. Аминь.

К ногам покойника прикрепили груз — какую-то железную болванку — и спустили в море. Едва труп скрылся под водой, наше внимание привлекла египетская мумия. Она ни с того ни с сего начала мычать. Мы обернулись и увидели, что она строит страшные глаза эльфийке и корригану. Лицо Мадлен выражало возмущение, смешанное с недоумением. А мосье Дюпар ответил таким взглядом, что будь я на месте этой мумии, у меня бы пропало желание строить глазки. Однако та еще больше раззадорилась. Старик-incroyables пихнул ее в бок и произнес:

— Немой дурачок. Ничего не поделаешь.

Эльфийка посмотрела на мумию с сожалением и отошла в сторону.

Помощник шкипера подробно описал случившееся в вахтенном журнале, и Джон скрепил записи своей подписью.

Мне не давали покоя предсмертные слова погибшего. Я думал о том, как проникнуть в покои шкипера. Со злорадством вспоминал я о том, что Мирович облегчил мне задачу, выпросив для меня с велетенем каюту боцмана.

Плавание проходило спокойно. Василий Яковлевич уединился в своей каюте, ему не доставляло удовольствия находиться у всех на виду с огромной гематомой на лице. Опухший страдал морской болезнью и, перегнувшись через борт, делился с обитателями морской пучины последней трапезой. Одного из незнакомцев — судя по одежде, такого же оборванца, как и погибшего, — тоже укачивало, и он составил компанию опухшему. Велетень брезгливо морщился, да и остальные пассажиры обходили их стороной. Матросы, пробегая мимо страдальцев, ободряюще похлопывали их по спинам и просили не упасть за борт.

Эльфийка с корриганом держались возле клетей с живностью. Матросы бросали на Мадлен плотоядные взгляды. Однако вольностей в отношении девушки и даже сальных шуточек на ее счет никто себе не позволял. Должно быть, они приписывали эльфийке магические способности и боялись ее. А находящийся подле нее карлик и вовсе наводил мистический ужас на команду.

Со вторым неизвестным мы вскоре познакомились. Он оказался забавным человечком. Казалось, что еще до его появления на свет с ним затеяли эксперимент. Природа ли, Главный Повар или родители, — словом, некто влиятельный из тех, кто принимал участие в его рождении, захотел посмотреть, что получится, если наградить своего отпрыска уродливой внешностью и живым характером. Человечек этот был маленького роста, лицо имел некрасивое, а кожа его была столь смуглой, что наводила на мысль о походах налево арапа Петра Великого. Сперва я подумал, что это эльф или полукровка. Еще бы — маленький рост и темная кожа. Но потом понял, что ошибся. У него были круглые уши. А известно, что даже у полукровок — тут эльфийская кровь берет верх — уши остроконечные. В общем, предки его с эльфами не путались, но, судя по цвету кожи, грешили так, что их грехов хватило б на парочку темных эльфов.

Но при такой некрасивой внешности незнакомец держался столь непринужденно и имел такое живое лицо, что невольно притягивал к себе. Он не то что не стеснялся, а словно и не замечал своей уродливости и общался с окружающими так, словно ему и в голову не приходило, что людям, может быть, неприятно иметь с ним дело. Возникало ощущение, что этому человеку известна какая-то тайна, которая позволяет жить в гармонии с миром. И хотелось сойтись с ним поближе, чтобы как-то выведать эту тайну или хотя бы прикоснуться к ней.

Он подошел первым и представился:

— Швабрин Алексей Иванович. Дворянин милостью нашего государя.

— Дементьев Сергей Христофорович, граф, — отрекомендовался я.

Велетень щелкнул каблуками, звякнули серебряные шпоры.

— Клавдий Марагур, аристократ.

Во как! Не хухры-мухры!

— Здешний капитан — славный малый, — произнес господин Швабрин.

— Да, — согласился велетень.

— Нам предстоит некоторое время провести вместе. Не изволите ли, господа, поднять бокал, так сказать, за приятное знакомство. У меня в каюте есть превосходный коньяк.

— Отчего же, Алексей Иванович. С удовольствием, — откликнулся я.

Мы направились в носовую часть корабля.

На вид господину Швабрину было лет сорок пять — пятьдесят. Познакомившись с ним поближе, я отметил, что эксперименты в момент рождения не закончились. Очевидно, и жизнь потрудилась на славу. По всей видимости, за плечами его имелся горький и нелегкий опыт, что выдавали глаза. Он улыбался непринужденно, смеялся заразительно, но глаза оставались безучастными. И этим Швабрин напоминал старика-incroyables и Мировича. Добротная одежда Алексея Ивановича и благородные манеры говорили о знатном происхождении, и это в свою очередь вызывало недоумение по поводу того, что он согласился делить каюту с голодранцем. Мне пришла в голову мысль, что они состоят в одной компании — господин Швабрин и оба эти нищие — тот, что погиб, и тот, что блевал теперь в море. Они нарочно делают вид, что путешествуют по отдельности, подумал я, не хотят вызывать подозрений. Я вспомнил слова Алексея Ивановича: «Дворянин милостью нашего государя». Наверное, был лишен дворянского звания Екатериной и восстановлен в правах императором Павлом. Такой человек вполне мог стать союзником в борьбе с заговорщиками против государя.

Мы выпили несколько рюмок коньяка, рассуждая о политике и перспективах Европы. Марагур почти не участвовал в разговоре, у него слипались глаза, и он с трудом сдерживал зевоту. Велетень не спал прошлой ночью, и усталость брала свое.

— Не пора ли нам отдохнуть, граф? — предложил он.

Марагур оказался в неловком положении. Он не мог оставить меня без присмотра, но и применять силу на глазах у посторонних было нельзя. А мне было на руку, чтобы велетень утомился как можно больше и ночью спал крепче.

— У нас такая приятная беседа, — возразил я и посмотрел на Клавдия.

Его ответный взгляд был тяжелым и многообещающим.

— Ne quid nimis,[48] — произнес он.

Неожиданно на помощь мне пришел господин Швабрин.

— Морская прогулка утомляет, — констатировал он. — Пейзаж за кормой восхитителен, но быстро надоедает своим однообразием. Однако я не советовал бы вам давить Храповицкого днем. Если сейчас вы отправитесь отдыхать, то обеспечите себе бессонницу ночью. А в темноте на корабле скука смертельная. Давайте лучше сыграем в карты.

Велетень не нашелся, что возразить. Алексей Иванович распечатал новенькую колоду, и мы играли до обеда. Бедный Марагур почти все время проигрывал. То ли ему вообще не везло в карточных забавах, то ли из-за усталости он не мог уследить за ходом игры. К тому же его настроение омрачалось храпом, доносившимся из-за переборки. Это в соседней каюте спал Мирович. Клавдий завидовал шефу, но мужественно терпел.

Вспомнив слова господина Швабрина, я подумал, что Василий Яковлевич отоспится днем, а ночью, скорее всего, будет колобродить по палубе и мучиться бессонницей. И это будет удобным моментом, чтобы выкинуть его за борт. Главное — улизнуть от Марагура.

Алексей Иванович в очередной раз сдавал карты, а я разглядывал переборку, разделявшую каюты. Она дрожала от храпа Мировича, и порою казалось, что вот-вот попросту рухнет. Невольно я обратил внимание на то, как закреплена переборка. Крепления были очень простыми. В стенах кубрика имелись пазы, а на переборке — щеколды, входившие в эти пазы. Отодвинь эти задвижки — и путь в соседнюю каюту открыт. Наверняка переборка между каютами боцмана и шкипера закреплена так же. Правда, щеколды, скорее всего, находятся со стороны Спелмана. Вряд ли шкиперу понравится, чтобы в его покои в любой момент мог завалиться боцман, тем более с такой зверской рожей, как у Гарри.

Ну, ничего! Теперь я знал, как проникнуть из нашей каюты в каюту шкипера. Надо будет протиснуть какое-нибудь острое лезвие между досками и сдвинуть щеколды. Главное, угадать время, когда велетень заснет, да и шкипер будет спать, а если и бодрствовать, то где-нибудь подальше от своей каюты. Задача, конечно, не из легких, но я надеялся, что за ночь управлюсь.

Мирович, сам того не ведая, дважды помог мне: сперва, когда выпросил ночлег по соседству со шкипером, а теперь храпом привлек внимание к устройству переборки. Я ухмыльнулся. Причем слишком злорадно.

— Чему радуешься?! — насупился Марагур.

— Да так… — спохватился я. — Хорошая компания, отменный коньяк. Что может быть лучше?!

— Что верно, то верно, — подхватил господин Швабрин и наполнил рюмки.

После обеда Марагур заявил, что мы отправляемся отдыхать. Вооруженный новыми знаниями, я не протестовал. В каюте велетень без лишних слов постелил себе прямо на полу перед дверью, сбросил ботфорты и улегся спать, предоставив меня самому себе и предполагая, что я не сумею незаметно исчезнуть, потому что для этого мне понадобилось бы перелезть через него. А у меня сердце колотилось в груди от радости, потому что щеколды на переборке оказались с нашей стороны. Видимо, шкипер не боялся, что боцман влезет к нему без спросу, и при устройстве кубрика руководствовался еще какими-то соображениями.

Марагур, несмотря на усталость, долго не мог заснуть, пыхтел и ворочался. Я залез в гамак и крепился изо всех сил, чувствуя, что того гляди засну вперед велетеня. Славный Морфей укачивал меня вместе с кораблем, а я щипал себя за бедро и приговаривал в уме: «Отстань от меня! Никакой ты мне не дружище! Вон иди к велетеню!»

Наконец Марагур захрапел, да так громко, что и речи не могло быть о том, чтобы заснуть с ним в одной каюте. Мою сонливость как рукой сняло. Я спустился из гамака, поднял ботфорты велетеня и потряс ими. Серебряные шпоры зазвенели, но Клавдий не проснулся. Я надел свои ботфорты и подошел к дальнему от входа краю переборки. Слегка поднатужившись, я вытащил щеколды из пазов и немного подвинул переборку в каюту шкипера. На мое счастье с той стороны ничего ее не подпирало. Образовалась щель, вполне достаточная, чтобы я пролез через нее. Что я и сделал, и оказался в каюте шкипера. Спасибо Главному Повару, Спелман еще не пришел отдыхать.

Прямо перед дверью стоял дубовый стол, над ним висел фонарь. Фитиль не был потушен, и я смог осмотреть все помещение. В стене напротив двери имелся люк. Прямо под ним на лафете возвышался фальконет.[49] Чуть правее располагалась огромная кровать с неубранной постелью. Свисавший край одеяла прикрывал массивный сундук. Видимо, его и имел в виду погибший голодранец. Ничего более подходящего под определение «ящик» в каюте не наблюдалось. Нужно было покопаться в сундуке шкипера в расчете найти там нечто, явно имеющее ко мне и Аннет какое-то отношение. Однако возникла заминка из-за того, что я не мог отпустить переборку. Она не удержалась бы на двух противоположных щеколдах и грохнулась бы в каюту шкипера или на голову спящего велетеня — в зависимости от того, куда б наклонился флейт. Я обвел взглядом каюту, размышляя, чем закрепить переборку, но ничего подходящего не нашел. Мое внимание привлек фальконет. Пришлось побороть искушение шарахнуть прямой наводкой в голову Марагура — будет знать, как щипать за ноги раскаленными щипцами! Однако выстрел из пушки произведет слишком большой шум и разрушения. Боюсь, ни шкипер, ни его команда не оценят такого юмора и безоговорочно встанут на сторону Мировича. Нет, начинать надо не с велетеня, нужно избавиться от Василия Яковлевича.

Я так и не придумал, как закрепить переборку. Черт, не могли сделать щеколды с обеих сторон! Правда, пришлось бы попотеть, чтобы сдвинуть их. Еще неизвестно, удалось бы мне это сделать, окажись щеколды и впрямь с другой стороны?! Я терял драгоценное время, застряв между двумя помещениями. В конце концов я не нашел ничего лучшего, как подобраться к другому краю каюты, сдвинуть оставшиеся щеколды и опустить переборку на пол. Если Марагур проснется, ему покажется, что он спит на полу в царских покоях. Впрочем, у меня не было времени гадать о том, что подумает велетень, если откроет глаза и обнаружит исчезновение стены.

Я бросился к кровати. Выдвинул из-под нее сундук, он оказался заперт на замок. Оглядевшись, я заметил топорик на полу у изголовья. Через мгновение с треском сундук открылся. Марагур перестал храпеть, и я замер, не решаясь оглянуться на велетеня. Он долго сопел, а затем захрапел с удвоенной силой. Я вздохнул с облегчением, заткнул топорик под кафтан за пояс — небось, пригодится еще — и поднял крышку сундука. Первое, что я увидел — это небольшой ящичек из красного дерева. В нем лежали два небольших пистолета, пулелейка, несколько пуль, кисет с порохом и кусочек свинца. Вот так удача! Но я был уверен, что это вовсе не сюрприз от Аннет, а всего лишь везение. Не мешкая, я заткнул пистолеты — как и топорик — за пояс под кафтан, а остальные принадлежности распихал по карманам. Затем я перерыл весь сундук, но ничего, заслуживающего внимания, не нашел. В нем хранились вещи Спелмана, в том числе и кошелек с деньгами, взять который я посчитал неприличным, хотя понимал, что стальные пистолеты с позолоченными бронзовыми частями стоили больше содержимого не только этого кошелька, но и всего сундука. Но когда я упихивал за пояс оружие, то чувствовал, что действую в рамках необходимой самообороны. А присвоение чужих денег — это просто кража.

Упомяну еще, что мое внимание привлек черный флаг. Я подумал: уж не попали ли мы на пиратский корабль? Может, шкипер только с виду такой добродушный, а в открытом море и разбоем не брезгует. Я развернул флаг, но вместо «веселого роджера» на черном полотне красовалось привидение.

Скрипнула дверь, и едва я успел отскочить к стене, как вошел Спелман. Он застыл посреди каюты. Наверное, у меня был такой же вид, когда я вошел к себе домой и обнаружил квартиру перевернутой. Вот только по голове меня никто не бил. А шкиперу не повезло. Но я не видел другого выхода, кроме как треснуть ему по затылку рукоятью его же собственного пистолета. Ноги его подкосились, я успел подхватить шкипера под мышки, чтобы он не грохнулся на пол. Однако сил дотащить его бесчувственное тело до кровати у меня не хватило. Я оставил его на полу.

Еще раз осмотрев каюту, никакого ящика я больше не обнаружил. Может быть, Аннет знала, что Спелман хранит в сундуке ящичек с пистолетами? И подумала, что лишнее оружие мне не помешает? Конечно, может быть. Но я должен был найти что-то еще. Ведь умиравший голодранец говорил про ящик. Если бы он имел в виду сундук, то и сказал бы «сундук»!

Оставаться и дальше в каюте шкипера я не мог. Спелман в любой момент мог очнуться. Или кто-нибудь еще заглянет сюда. Эдак мне придется перебить всю команду! Я решил, что необходимо разобраться с Мировичем. Отправить его под покровом ночи на съедение рыбам. А потом перекупить Марагура, тогда, глядишь, мне и ящик больше никакой не понадобится.

Я приоткрыл дверь и незамеченным выскользнул из каюты. Желтая рубка при свете фонаря, установленного на корме, выглядела нездешним сооружением. Я обошел ее слева и собрался было идти дальше к носовой части, как вдруг догадка осенила меня. Желтая рубка! У нее не было дверей! Так это же не рубка, а ящик! Огромаднейший ящик! Ящик возле, а не в каюте шкипера! Вот что пытался сказать погибший из-за меня голодранец!

Чернокожий матрос драил палубу.

— Милейший, — обратился я к нему. — Не подскажешь ли, а что это за сооружение такое?

— Какой-то груз, — ответил африканец. — Барышня какая-то давно еще оплатила доставку этого контейнера.

Так и есть! Это и был тот самый ящик! Никакая это не рубка! Потому-то он и выкрашен в желтый цвет и не пропитан гарпиусом. Я напрасно перевернул вверх дном каюту шкипера! Бедный Спелман! Ему еще и по голове ни за что ни про что досталось!

Я обошел контейнер вокруг и вновь оказался в проходе между ним и рубкой с каютами. Оглядевшись, извлек из-под кафтана топорик и высадил две доски из стенки ящика. Они упали внутрь, и я полез следом за ними. Но в это мгновение произошло невероятное. Загадочный желтый ящик словно выдохнул через проделанный мною пролом, да так, что меня отбросило кувырдышкой на палубу. Я поднялся на ноги и с опаской заглянул внутрь. Все было спокойно, никакая неведомая и невидимая сила больше не вырывалась наружу. Я огляделся по сторонам и заметил старика-incroyables, наблюдавшего за мной. Я погрозил ему кулаком. В ответ старый придурок помахал рукой. Я отвернулся и шагнул через пролом. Внутри было пусто, если не считать огрызка сосновой доски, на котором была вырезана линия с загнутыми краями. На всякий случай я и ее запихнул под кафтан, вылез из ящика и отправился в носовую часть.

Кончать Мировича.

Глава 18

Я прошел в носовую часть, озираясь по сторонам из-за опасения встретиться с опухшим, некусаным или самим Мировичем. Удача сопутствовала мне. Ни один из моих врагов в этот поздний час не шлялся по палубе. В клетях у грот-мачты сопела и похрюкивала живность. Эльфийку с корриганом я не застал, должно быть, они спустились на нижнюю палубу в поисках укромного уголка, чтобы скоротать ночь. Старик-incroyables куда-то запропастился. Я опасался, что старый придурок поднимет шум, и потому торопился. Самым лучшим выходом для меня из создавшейся ситуации было покончить с Мировичем и перетянуть на свою сторону велетеня до того, как придет в себя шкипер. Если старик-incroyables расскажет Спелману, как я взломал ящик, будет нелегко убедить англичанина, что это не я разворотил его каюту и самого его огрел по голове.

У штирборта возле рубки стояли господин Швабрин и голодранец.

— Не спится? — окликнул меня Алексей Иванович.

— Да, славный Морфей меня покинул, — ответил я.

— А мы вот беседуем, — сообщил господин Швабрин.

При этих словах голодранец осклабился.

Их присутствие рушило мои планы. Не мог же я у них на глазах проникнуть в каюту Мировича. Вернее, войти-то в каюту я мог. Господин Швабрин знал, что мы путешествуем в одной компании. Да и вообще, мало ли для чего одному господину понадобилось ночью навестить другого? Но дальше-то что?! Допустим, первым ударом я разделаюсь с Мировичем. Но раз опухшего с некусаным нет на палубе, значит, они тоже в каюте и успеют поднять шум прежде, чем я доберусь до них. А в том, что я справлюсь с Мировичем, а затем и с двумя полусонными недотепами, у меня особых сомнений не было. В идеальном варианте хотелось унести ноги подальше от этой каюты, прежде чем на шум сбегутся матросы. Главное, добраться до велетеня и успеть втолковать ему, что из меня работодатель получится не хуже, чем Мирович. Я был уверен, что Марагур согласится. Он же аристократ — сам говорил. А аристократам полагается жить на широкую ногу. А для этого нужны деньги. А уж объединившись с велетенем, мы б убедили Спелмана в том, что Мирович со товарищи были злодеи. И каюту шкипера они разворотили! Как разделаюсь с ними, надо будет пистолеты Спелмана им в карманы запихать, тогда уж ни у кого сомнений не останется в том, кто шкиперу по кумполу звезданул.

Да, план выглядел превосходно. Вот только господин Швабрин с голодранцем мешали мне своим присутствием. А стоять рядом с ними я не мог. В любой момент из каюты мог выглянуть Мирович или его помощники. Думаю, им не понравилось бы, что я гуляю ночью без присмотра велетеня. Рядом находился решетчатый люк, через который проникал свет на нижнюю палубу. Я решил спуститься вниз и спрятаться где-нибудь под этой решеткой. Таким образом, я, оставаясь незамеченным, дождался бы, пока господин Швабрин с голодранцем убрались в свою каюту.

— Спущусь-ка вниз, — сказал я им, просто, чтобы что-то сказать.

— А вот и капитан, — произнес господин Швабрин.

В ужасе я обернулся и увидел Спелмана. Шкипер направлялся к нам. Я почувствовал себя неловко, мне было жаль, что пришлось огреть его по голове.

— Вам тоже не спится, милостивый государь? — спросил его Швабрин.

Шкипер ничего не ответил и даже не повернул голову. Вид у него был, мягко говоря, странный. Он смотрел прямо перед собой, но глаза были как бы обращены внутрь. Было очевидно, что он смотрит, но не видит. Кроме того, его нижняя челюсть отвисла и рот был раскрыт, как у слабоумного. Спелман прошел мимо нас и по лестнице поднялся на вахтенный мостик, расположенный на крыше рубки. Не в силах побороть любопытство, я поднялся следом. Шкипер прошел мимо матросов, несших вахту, и они не обратили на него никакого внимания. Он спустился на другую сторону, остановился возле гальюна,[50] повернулся и сел на дырку. Затем рыжий толстяк сыграл оглушительную руладу на задней трубе, и до меня донеслась отвратительная вонь. Спелман справлял большую нужду. Но штанов-то он не снял! Рольмопсъ твою щуку! Кажется, я слишком сильно ударил его по голове.

Как ни странно, матросы, несшие вахту, не проявили никакого интереса ни ко мне, ни к шкиперу. Впрочем, излишнее внимание к моей персоне мне было ни к чему. Я спустился вниз. Господин Швабрин с голодранцем продолжали беседу. Я сошел на нижнюю палубу. Прямо под решетчатым люком оказался кабестан.[51] Оттуда я прекрасно слышал голос господина Швабрина и его собеседника. Я опустился на канат между рычагами кабестана, намереваясь дождаться, пока полуночные разговорщики отправятся в отведенную им каюту.

Флейт покачивался на волнах, за бортом шумело море, и прежде чем господин Швабрин с голодранцем отправились сделать жертвоприношение славному Морфею, этот добрейший из древнегреческих богов спустился ко мне. Незаметно для себя я уснул, благодаря чему Мирович со товарищи избежали той участи, которую я уготовил им. Впрочем, что Главный Повар не сварит, то и маслом не испортишь.

Проспал я недолго. Как-то непривычно было спать, сидя между деревянными рычагами кабестана. А проснувшись, услышал голос Мировича. Он стоял у решетчатого люка прямо над моей головой. Василий Яковлевич приглушенно рычал, нетрудно догадаться, на кого:

— Ты, баран! Тупой, здоровенный баран! Но теперь некогда искать…

— Я найду графа и оторву ему ноги! — перебил Мировича велетень.

— Ты — дурак! — прошипел в ответ Василий Яковлевич. — Через пять минут на корабле начнется паника! Пока не поздно, нужно хватать шлюпку и драпать отсюда!

От этих слов у меня мурашки побежали по спине. Очень захотелось узнать, что такое случилось с кораблем, отчего с минуты на минуту ожидалась паника. А то, может, и мне пора выбраться из укрытия и присоединиться… не важно к кому, лишь бы побыстрее покинуть «Эмералд Джейн»?!

— А не будет все же на борту безопаснее? — донесся голос опухшего. — Уж доплывем мы куда-нибудь-то рано или поздно. А на шлюпке-то в темноте в открытом море с нами невесть что случится!

— Заткнитесь вы, идиоты! — рассвирепел Мирович. — Мы теряем время. Кто хочет, оставайтесь! Через минуту начнется паника, и кто окажется проворнее, тот займет место в шлюпках! А желающие остаться, плывите дальше в компании с полоумным шкипером!

Ага! Значит, они встретили Спелмана и испугались плыть на корабле под управлением спятившего шкипера! Но что-то здесь было не так! Если капитан стал невменяемым, его можно заключить под арест, а его обязанности взял бы на себя первый помощник.

Вдруг послышался голос старика-incroyables:

— Осмелюсь заметить, милостивый государь, я видел, как граф пытался натравить на вашу каюту этих уродцев…

— Вот видите! — закричал Мирович. — Не знаю, как вы, а я не хочу разделить участь шкипера! Спускайте шлюпку!

— Ладно! Будь по-вашему! — откликнулся Марагур.

Послышался шум, лязганье металлических деталей. Мои недруги спустили шлюпку и бежали с корабля. Больше всего меня удивило то, что их никто не остановил. Ведь на верхней палубе находились матросы, ну хотя бы те, которые несли вахту. Не могли же они не заметить, что четверо пассажиров спускают шлюпку! Я сгорал от нетерпения выяснить, почему Мирович и компания, словно крысы, сбежали с корабля?! И какую роль в этом происшествии сыграл старик-incroyables?! Судя по обрывкам подслушанного разговора, он чем-то напугал Василия Яковлевича. Старый лицедей сообщил Мировичу о грозящей ему опасности и преподнес дело таким образом, что якобы опасность исходила от меня. Выходит, старик-incroyables подыгрывал мне. Значит, он был моим сообщником, до поры до времени не выдававшим себя! Ну, конечно! Ведь в первый раз я встретил его возле замка капитана-поручика Косынкина! А где же еще мог поджидать меня очередной тайный помощник?! Ай да Аннет! Лерчик-эклерчик! Интересно, сколько еще нанятых ею ангелов-хранителей меня окружают?!

Я поднялся наверх. Трое то ли матросов, то ли пассажиров, укутавшись в простыни, молча прошли мимо меня, я пожал плечами и огляделся в поисках старика-incroyables. То, что я увидел, вызывало крайнее удивление. Но прежде, как незначительный факт, отмечу, что возле грот-мачты, тяжело дыша, на клетке с поросятами сидел и смотрел прямо перед собой Спелман. Блеск его остекленевших глаз говорил о том, что если шкипер что-нибудь и видит, то где-то в нездешних далях. А изумило меня то, что в потемках по палубе бродило человек двадцать, укутавшихся в простыни. Хеллоуин они, что ли, праздновали?! Да вроде месяц не тот! Вдруг появился боцман, который после бегства велетеня, по моему разумению, должен был вернуть своему лицу зверское выражение. Вместо этого физиономия Гарри выражала крайнюю степень дебильности. Заглянув в его глаза, я понял, что если ему приспичит в жардин,[52] то, скорее всего, как и Спелман, он не догадается снять штаны.

Мильфейъ-пардонъ, но боцмана-то по голове я не бил!

— Любезный, а по какому поводу устроен карнавал? — обратился я к субъекту в простыне, оказавшемуся поблизости.

Он обернулся, и я застыл от ужаса. Это оказался не человек в простыне, а какое-то белесое, почти бесцветное существо. Оно посмотрело на меня странными, почти невидимыми глазами, будто ребенком нарисованными на бумаге. Знаете, как дети рисуют глаза? Просто ставят черные точки — и ни намека ни на веки, ни на ресницы, ни на другие части, окружающие зрачки. Вот и здесь такие же точки, но только не черные, а блеклые, еле-еле различимые. Существо посмотрело, равнодушно отвернулось и отошло в сторону. При этом у меня возникло ощущение, что эта нечисть сделана из ничего, словно воздух попросту уплотнился и принял форму эдакого привидения. Кстати, ни рта, ни носа на лице этой твари не было. Я обошел грот-мачту и увидел, что за штурвалом корабля стоит не помощник шкипера, а одно из этих странных существ, неизвестно как оказавшихся на корабле!

Ага! Неизвестно как?! Уж кто бы говорил! А желтый ящик забыл?!

Сомнений не оставалось. Эти белесые создания путешествовали взаперти. В желтом ящике, который я вскрыл. Они-то и отбросили меня, вырвавшись наружу через проделанный мною пролом. Но сразу ни я, ни кто-либо еще их не заметили, и это подсказывало, что существа, захватившие флейт, при желании превращаются в невидимок. Очередной сюрприз от мадемуазель де Шоней. А теперь эти воздушные создания захватили управление кораблем, превратив капитана и его помощников в стадо дебилов. Правильно, вон и Хьюго, помощник шкипера, стоявший у штурвала, бродит с вывалившимся наружу языком и остекленевшими глазами.

Ну что ж, я предполагал, что белесые создания должны были доставить меня прямиком к Аннет де Шоней. Если я правильно понимал ее замыслы.

Неожиданно раздался душераздирающий вопль:

— Хатифнатты![53] О, господи! Хатифнатты!

— Чего орешь, болван? — послышался окрик откуда-то снизу.

— Хатифнатты! О, боже! Они захватили корабль!

Послышался топот десятка ног. Вся команда поднялась на верхнюю палубу.

— Хатифнатты! О, боже! Хатифнатты! — Только и слышалось со всех сторон.

Видимо, эти блеклые существа представляли серьезную опасность для мореплавателей.

— Братцы! Спасайся, кто может! — бросил клич юнга.

И между прочим, лучше бы он не кричал, а спасался сам. Вокруг шлюпок немедленно завязалась драка. Над кораблем повисла такая нецензурная брань, что воздух стал вязким, того гляди, все пространство над флейтом превратится в одного большущего хатифнатта. Прогремели выстрелы, кто-то пустил в ход нож. Несколько раненых и убитых упали на палубу. Их топтали ногами, не обращая внимания на стоны и предсмертные проклятия. Я перебрался через носовую рубку, посчитав за лучшее переждать смуту в жардине, и только молил Бога, чтобы перепуганные матросы не пустили в ход пушки и не сожгли корабль.

Глава 19

Я выбрался из укрытия, когда шум не то чтобы стих, но, судя по звукам, больше никто никого не убивал. Матросы, не сумевшие отвоевать место на шлюпке, слали проклятия вслед более удачливым членам команды и пинали ногами все, что попадалось под ноги. На палубе валялось несколько трупов, в том числе и труп юнги: кто-то размозжил бедняге голову.

Хатифнатты, как ни в чем не бывало, бродили по кораблю. На людей они обращали столько же внимания, сколько на бочки с провизией. Они обезвредили шкипера и его помощников, а деятельность остальных членов команды и пассажиров их не беспокоила. Впрочем, нетрудно было догадаться, что тот, кто попытался бы занять место у штурвала, разделил бы участь Спелмана, боцмана и Хьюго. Иными словами, хатифнатты ничем не угрожали тем, кто не вмешивался в управление кораблем. Но оставался загадкой их маршрут. Куда они вели флейт, никто не знал. Я лишь надеялся, что захват судна этими странными существами был частью плана, разработанного Аннет.

Послышался всплеск. Я обернулся и увидел, что матросы сбрасывают за борт трупы товарищей. Тело юнги полетело в воду последним. Я содрогнулся от ужаса. Омерзительное чувство причастности к смерти ни в чем не повинных людей охватило меня. Ну ладно, погибали люди Мировича. Они по доброй воле ввязались в игру, ставка в которой — собственная жизнь. И если они об этом не знали, то это уж на совести Василия Яковлевича. Ему, небось, не впервой из-под августейшей задницы царский стульчак выдергивать. Я же слышал, как великий князь сказал Мировичу: «На вашем счету много тайных миссий». Кроме того, его помощники с такой легкостью убивали сами, что вполне заслужили собственную смерть. Мне хотелось выть от горя, когда я вспоминал Любку. А еще ведь погибли кучер и мальчишка-посыльный. Но все эти загубленные жизни были на совести Мировича и его компаньонов. А в смерти матросов виноват был я… и Аннет. Я оправдывал себя тем, что, взламывая желтый ящик, не мог предвидеть последствий. Да и Аннет конечно же не предполагала, что появление на флейте хатифнаттов приведет к смертоубийству.

Мои размышления прервались. На палубе появился старик-incroyables. Теперь я знал, что этот экстравагантный субъект — мой друг. Я подошел к нему и, поклонившись, промолвил:

— Милостивый государь, вы мой спаситель! Я граф Дементьев, Сергей Христофорович. И осмелюсь узнать, с кем имею честь?

Старик-incroyables преобразился. Его лицо сделалось злым. Он выглядел так, словно самые страшные оскорбления услышал из моих уст.

— Ты — граф?! — заорал он. — Ты гадкий ублюдок! Мерзость! Грязь под ногтями! Вот ты кто, а не граф!

— Позвольте, сударь, что это с вами? — воскликнул я.

— Что со мной? Что со мной?! Это мое дело, что со мной! — заорал старик-incroyables. — Ты лучше подумай о том, что будет с тобой?! Ох, что будет с тобой! Ты даже представить себе не можешь, что сейчас будет с тобой!

Я ничего не понимал, но пожалел о том, что заговорил с ним.

— Сударь, вы, верно, меня вините в том, что произошло на корабле. И отчасти вы правы. Но видит бог, я и не предполагал, что может произойти. Я выполнял инструкции мадемуазель де Шоней.

— Какой еще мадемуазель? Мне нет до этого дела! — заверещал старик.

Час от часу не легче. Выходит, я ошибся. И старик-incroyables в планы Аннет не входил. Но зачем же тогда он спроваживал с корабля Мировича?!

Ответа на этот вопрос я придумать не успел. Послышался шум. Матросы вытолкали на палубу эльфийку с корриганом.

— Эй, вы, — обратился к ним матрос, лицо которого было изуродовано наколками. — Проясните-ка нам, куда эта шатия-братия направляет судно? И пусть высадят нас в каком-нибудь порту! А еще лучше, чтобы они убрались с нашего корабля куда-нибудь к дьяволу!

Мосье Дюпар растерянно переводил взгляд с одного матроса на другого. Перепуганная Мадлен прижимала Корригана к себе, как ребенка.

— Но как я это сделаю? — пролепетал он.

— Что значит «как»?! — взревели матросы. — Пойди и поговори с ними.

Матросы смотрели на них и ждали… нет, требовали чуда. Грубые невежды, они приписывали эльфийке и корригану колдовские способности, не понимая, что среди других народцев волшебников столько же, сколько и среди людей, и вовсе не каждый карлик или дракон умеет творить чудеса. А может быть, они считали, что корриганы, эльфы и хатифнатты — одна и та же раса, раса нелюдей. Матрос с наколками на лице, верховодивший остатками команды, вряд ли сознавал, что мосье Дюпар и мадемуазель Мадлен друг для друга — инородцы, и хатифнатты для них, как и для людей, инородцы, да и люди для эльфов, корриганов и всех прочих sapiens, которые не homo, инородцы. Десяток пар глаз впился в корригана в ожидании чуда. Стало ясно, что если мосье Дюпар не оправдает надежд команды, то матросы поймут, что обманулись на счет его сверхъестественных способностей. И уж тогда они оттянутся по полной программе и выместят на этой парочке и обиду за обманутые надежды, и унизительный страх, который испытывали при виде корригана. Мосье Дюпара выбросят за борт, а Мадлен… тоже выбросят, но, конечно, не сразу. Для корригана и эльфийки наступил момент истины. Но то ли мосье Дюпар этого не понял, то ли растерялся и не успел сориентироваться.

— А как я с ними поговорю?! — пролепетал он, попятился и сильнее прижался к Мадлен.

Казалось, что он подписал страшный приговор и себе, и девушке. Но неожиданно на помощь к ним пришел старик-incroyables.

— Оставьте вы в покое этих никчемных уродишек! — закричал он. — Я знаю, кто привел на корабль эту белую нечисть! Вот он, этот негодяй! Этот мерзавец! Который имеет наглость именовать себя графом!

Повисла пауза. Все замолчали и посмотрели на старика-incroyables. Он стоял, гордо задрав голову и вытянув вперед правую руку. Как по команде, матросы дружно повернули головы вслед за указательным пальцем старика и уставились на меня.

А я пожалел, что не бежал с Мировичем. И Марагуром. В конце концов, живут же люди и без ног.

Глава 20

Били меня долго и хладнокровно, с таким расчетом, чтоб не убить, а подольше помучить. Передо мной, как на карусели, крутились разъяренные лица матросов, самодовольная рожа старика-incroyables, равнодушные мордочки хатифнаттов, золотая маска египетской мумии с выпученными глазами, печальное личико Мадлен и широкий блин мосье Дюпара. Пару раз я заметил господина Швабрина и успел понять, что Алексей Иванович с неодобрением относится к происходящему. Но что он мог поделать один против озверевшей толпы? Какой-то матрос предложил протянуть меня под килем, и эту идею приняли с восторгом. На некоторое время, понадобившееся для необходимых приготовлений, меня оставили в покое — валяться на палубе. Потом меня обвязали канатом. При этом огрызок сосновой доски и пистолеты больно вдавились под ребра, а обыскивать меня никому не приходило в голову. Под восторженные вопли и свист меня сбросили за борт. Вода сверху была теплой — сказывалось действие не то Кронштадтской аномалии, не то природного явления, вызывавшего эту аномалию. Я начал извиваться ужом, пытаясь вынырнуть на поверхность, но канат, протянутый под кораблем, рванул меня вниз. Меня придавило к борту флейта и потянуло в темную пучину. Ниже вода была ледяной, и меня обожгло таким лютым холодом, что я мгновенно перестал ощущать боль от побоев. Я почувствовал, что превращаюсь в маленький айсберг. Не хватало воздуха, и я сдерживался из последних сил, чтобы удержать рот закрытым. Меня волочило по корабельному борту, и когда прижимало к нему лицом, я был готов поклясться, что флейт сделан не из дерева, а из неотесанного булыжника. К жуткому холоду добавилось еще и нестерпимое давление. Голову зажало гигантскими тисками, а как глаза удержались от того, чтоб не провалиться внутрь черепа и не смешаться с мозгами, вообще непонятно. Неожиданно меня рвануло в сторону и потащило почти в горизонтальной плоскости — борт закруглился, и теперь я оказался под днищем. От удара о киль из меня вышибло последние остатки воздуха. Я наглотался ледяной соленой воды, но вовремя зажал рот, чтобы не захлебнуться. Натяжение каната ослабло, я болтался в кромешной темноте где-то прямо под килем флейта. Глаза разрывались от боли, казалось, что кто-то ледяными пальцами пытается продавить их. Канат напрягся, меня перетянуло через киль, и начался подъем.

Однако поднимали меня не так быстро, как топили. Матросы тащили канат не спеша, с остановками, чтобы дать мне как следует нахлебаться морской воды. Только я заскользил вверх по борту, как мои истязатели перестали тянуть, и я застрял в ледяной воде. Я уже ничего не чувствовал от холода, но тут меня охватил ужас, потому что я еле сдерживался, чтобы рефлекторно не раскрыть рот в попытке вдохнуть, а поднимать меня не торопились. Я подумал, что меня решили убить таким образом — утопив. Но канат натянулся, и меня опять поволокли по борту. Вот и спасительный, верхний слой теплой воды. Я извивался всем телом и тянулся изо всех сил кверху. Сквозь толщу воды уже виднелись корабельные фонари, и выше — Луна и звезды, но тут движение опять остановилось. Я застрял у самой поверхности, я дергался, как сумасшедший, бился об борт. «Тяните же, сволочи!» — хотелось выкрикнуть мне. Господи, если бы они еще немного подтянули меня, то из-за морских волн моя голова хоть изредка оказывалась бы над поверхностью воды. Но нет, они хотели, чтобы я сдох на расстоянии в два фута от спасительного глотка воздуха.

Я не выдержал, мой рот открылся во всю ширь, я сделал судорожный, непроизвольный вдох, в то же мгновение из последних сил рванувшись вверх. Но канат прочно удерживал меня под водой, и вместо воздуха в горло хлынула вода, вызывая рвоту и раздирая легкие. У меня помутилось в голове. Корабельные фонари, Луна и звезды показались далекими, нездешними огнями, и уже в полуобморочном состоянии я почувствовал, как мое обмякшее тело повлекли вверх.

Меня выдернули из воды, я взвился над морем, и в воздухе меня перевернуло вниз головой. Вдруг выяснилось, что где-то на самом дне легких или желудка еще оставался малюсенький глоток воздуха, возможно, хранимый для последнего, предсмертного вздоха. Этот крошечный запас вытолкнул из легких воду, я вдохнул и закашлялся, хотелось дышать, дышать, дышать, и в то же время меня выворачивало наизнанку.

Чьи-то руки схватили меня, перетащили через борт. Я упал на палубу, и на меня снизошла такая благодать! Вот только длилось блаженство недолго. В тот же миг меня подняли, прогнали через палубу и вновь сбросили за борт. И все началось сначала.

— Ну, как? — спросил меня матрос с наколками после того, как меня в третий раз вытащили из воды и швырнули на палубу.

— Холодно, — почему-то ответил я.

— Холодно! Вы слышите, ему холодно!!! — заорал он. — Ну, сейчас мы тебя согреем!

Чтобы согреть, меня подвесили на перекладине и установили под ногами железный таз, в котором намеревались развести костер. Костровым назначили мосье Дюпара. Корригану повезло: ему предоставили, во-первых, еще один шанс сохранить жизнь свою и своей подружки, во-вторых, возможность отомстить мне за то, что его с эльфийкой выдворили из России. Впрочем, на корабле об этом не знали. А может, и знали! Может, пока я принимал освежающие ванны, мосье Дюпар рассказывал бесновавшимся матросам о том, какой я негодяй. Да, наверняка, корриган с эльфийкой соловьями заливались, обвиняя меня во всех грехах и подлостях! Ненависть ко мне — вот, что объединяло их с разъяренной толпой! Принимая участие в коллективном истязании, они становились «своими» среди разнуздавшихся матросов и тем самым спасали свои шкуры.

Толпа окружала меня. Матросы успели вскрыть бочки с вином и напиться допьяна. Между ними шнырял старик-incroyables. Он таскал за собою мумию, которая даже в эти минуты выпучивала глаза. По палубе бродили ничего не соображающие шкипер и боцман. Хьюго валялся у грот-мачты, помощник попросту спал. Хатифнатты не обращали на происходящее никакого внимания.

— Эй, ты, — окликнул меня матрос с наколками на лице. — У тебя есть шанс сдохнуть быстро и без мучений, если ты объяснишь нам, зачем ты выпустил на свободу всю эту нечисть и как загнать ее обратно в ящик. А уж мы выкинем этот ящик за борт!

— А шанса остаться в живых у меня нет? — спросил я.

— Есть, — ответил матрос. — Если выживешь, плавая в этом ящике вместе с хатифнаттами.

— Отвечай, скотина! — крикнул другой матрос и врезал мне кулаком по почкам.

На мгновение я потерял сознание. Матрос с наколками привел меня в чувство, плеснув в лицо морской водой.

— Не знаю, господа, видит Бог, я не знал, что скрывалось в этом ящике! — прошептал я. — Видит Бог, я даже не знаю, кто такие хатифнатты! Впервые в жизни вижу эти существа!

— Ага! — заорал матрос с наколками. — Он впервые их видит! Бьюсь об заклад, что они будут последними, кого ты увидишь прежде, чем отправишься к дьяволу!

Он замахнулся, чтобы ударить меня, но его руку перехватил корабельный плотник.

— Погоди.

Он был пожилым человеком, и из уважения к возрасту матрос с наколками посторонился.

— Ты, что, мистер, и впрямь не знаешь, кто такие хатифнатты? — спросил меня плотник.

— Клянусь Богом, — прошептал я.

— Толком никто ничего про них не знает, — сообщил плотник, глядя на меня снизу вверх. — Известно лишь, что они захватывают корабли, зачаровывая всех, кто пытается оказать сопротивление. Никто не знает, куда они ведут корабли. Как правило, матросам, попавшим на захваченное судно, рано или поздно удается выбраться: либо на встречные суда, либо на берег, если таковой окажется поблизости. Однажды я уже побывал в плену у хатифнаттов…

Терпение матроса с наколками лопнуло. Он хлопнул плотника по плечу и закричал:

— Ну, ладно! А то загарпунил любимого кашалота! Мы уже сотню раз слышали эту историю!

— Обожди, — настаивал плотник. — Все знают, что хатифнатты захватывают корабли, просто, чтобы плыть! Плыть — и все! Без всякой цели! И я хочу знать, зачем этот мистер выпустил их на волю? Может, ему известно еще что-то насчет того, куда они уводят корабли?

— Ну а я, по-твоему, чем тут интересуюсь?! — заорал матрос с наколками, оттеснил плотника в сторону и крикнул мне. — Отвечай, мистер!

— Господа, я не знаю…

— Так на кой дьявол ты вообще открыл этот ящик?! — заревел матрос с наколками.

Он ударил меня по зубам. Честно говоря, методы следствия плотника мне были больше по душе.

— А ну-ка, Дюпар, поджигай! — приказал матрос с наколками.

— Господа, — пролепетал я.

Но меня не слушали.

— Эй, мистер, мы потушим костер, как только услышим что-нибудь утешительное из твоих уст! Эй, недоросток, поджигай!

Мосье Дюпар приблизился ко мне и посмотрел на меня снизу вверх. Его взгляд не предвещал ничего хорошего. Я всматривался поверх голов в сторону кормы, я еще надеялся, что на помощь мне придет господин Швабрин. Эта надежда была слабой. Выступить против пьяной толпы матросов было б самоубийством. Но мне хотелось верить в чудо. После пыток, перенесенных в застенке у Мировича, я не питал иллюзий по поводу собственного мужества и знал, что буду молить о смерти, как только первые языки пламени коснутся моих ног.

— Пожалуй, не стоит пока его сжигать! — вдруг заявил мосье Дюпар.

— Что?! Это еще почему?! — взревели пьяные матросы.

— Он нам еще понадобится! — сообщил корриган.

— На кой дьявол он нам понадобится?! — зарычал матрос с наколками на лице.

— Послушай, Джек, — сказал мосье Дюпар.

Ага, они, значит, успели познакомиться, пока я купался. Возможно, и на брудершафт успели выпить!

— Послушай, Джек, — говорил корриган. — Мы же не знаем, сколько нам придется проплавать на этом корабле.

— Сколько б мы ни плавали, мне лично будет веселее, если этот мистер отправится к дьяволу чуть раньше меня!

— Об этом не беспокойся, — успокоил Джека, а заодно и меня мосье Дюпар. — Но нам понадобится этот господин, когда закончатся запасы провизии. Мы будем отрезать от него по кусочку и ловить на эту наживку рыбу!

Матросы дружно захохотали.

— Отличная идея! — откликнулись они.

— Слушай, Дюпар, да ты самый настоящий дьявол! — закричал Джек. — Но хоть немного давай поджарим его! А то ж он жаловался, что ему холодно!

— Не стоит портить наживку раньше времени, — возразил корриган.

— Я сказал, поджигай! — взревел Джек. — Ишь, умник нашелся!

Корриган посмотрел на меня и чуть слышно произнес:

— Вам придется чуть-чуть потерпеть, граф…

Подумать только, какая трогательная забота! Он, наверное, то же самое скажет, когда настанет черед отрезать от меня кусочек.

Мосье Дюпар достал огниво и поджег дрова и мусор, сложенные в тазу.

— Стойте! — раздался голос господина Швабрина.

Он и голодранец стояли возле желтого ящика.

— Что еще?! — воскликнул Джек.

— Корриган прав, — ответил Алексей Иванович. — Прекратите бардак!

— «Корриган прав», — передразнил Джек господина Швабрина. — Ты, недоросток, ты, небось, такой же корриган, как и он!

Даже при скудном свете начинавшегося рассвета мне показалось, что я разглядел, как глаза Алексея Ивановича недобро сверкнули.

— Как ты смеешь в таком тоне разговаривать с дворянином?! — возмутился господин Швабрин.

Его слова возымели действие. Джек решил сменить какой бы то ни было тон на нож. Он выхватил его из-за пояса и молча метнул в господина Швабрина. Алексей Иванович, не спуская глаз с Джека, отклонился, причем двигался он как-то неспешно, я бы даже сказал, лениво. Нож ударился о желтый ящик за спиной господина Швабрина и упал на палубу. Кто-то из матросов хмыкнул, но затем воцарилась тишина. Джек застыл, глядя в глаза Алексею Ивановичу, а тот смотрел прямо в глаза матросу. Все замерли, наблюдая за безмолвной дуэлью. Однако длился поединок недолго. На этот раз конец спору положил господин Швабрин, воспользовавшись все тем же ножом.

— Подай мне его, — тихо произнес Алексей Иванович.

Голодранец подобрал нож и вложил его в руку господину Швабрину. Джек криво ухмыльнулся. Алексей Иванович махнул рукой, и последнее, что успел сделать Джек, — это сменить кривую улыбку на гримасу изумления. Нож вошел в его грудь по самую рукоятку. Даже я, висевший на перекладине, вскрикнул от неожиданности.

Толпа ахнула, и матросы подались вперед, окружая Алексея Ивановича и голодранца.

— Стойте! — приказал господин Швабрин и поднял руку.

Толпа замерла. Голодранец, демонстрировавший слепую преданность господину Швабрину и готовность вступить в неравный бой на его стороне, всем своим видом подсказывал, что лучше подчиниться приказам этого маленького, некрасивого человечка.

— Вы что, собираетесь вечно плавать на захваченном нечистью корабле?! — спросил господин Швабрин, убедившись, что толпа остановилась и готова его выслушать. — Рано или поздно нам удастся сойти на берег или перебраться на какое-нибудь встречное судно. И если вы хотите отправиться прямиком на виселицы, валяйте, пейте виски, топите пассажиров и жарьте их заживо!

Его слова протрезвили матросов. Оказалось, что славы пирата, окончившего жизнь в петле, никто не хотел. Огонь подо мною потушили, меня сняли с перекладины и отправили на нижнюю палубу под замок в специальную клетку.

— Извините, граф, раньше не мог прийти к вам на помощь. Этой толпе нужно было спустить пар, — шепнул мне Алексей Иванович.

— Спасибо вам! Вы спасли мою жизнь! — ответил я, пораженный мужеством маленького человечка.

— Вам придется посидеть под замком, — добавил господин Швабрин. — Иначе толпа может опять взбунтоваться.

Я согласился и с ним, а также и с тем, что лучше сидеть под замком, нежели под водой.

— Сэр, — окликнул господина Швабрина плотник. — Но этот мистер действительно выпустил хатифнаттов! Зачем он это сделал?

— Не беспокойтесь! — громко, чтобы слышали все, ответил Алексей Иванович. — Я проведу дознание.

Повернувшись ко мне, он вполголоса спросил:

— А и правда, зачем вы это сделали?

— Долго рассказывать, — ответил я.

— А мы не спешим, — промолвил он. — Я вернусь к вам, и мы поговорим. А пока пойду к матросам. Прослежу, чтоб не расслаблялись.

Моим караульным назначили мосье Дюпара. Ему выдали пистолет и посадили возле клетки.

— Я старался помочь вам, — заявил корриган, когда мы остались одни.

Я не знал, верить ему или нет. Впрочем, мне было не до того, чтоб разгадывать тайны его души. По настоянию господина Швабрина меня снабдили сухой одеждой, и больше всего мне хотелось переодеться. Я снял кафтан. Пистолеты и принадлежности выпали в воду, пока меня «купали». А обрезок доски так и остался при мне. Я выложил его на пол.

Корриган с интересом уставился на кусок дерева.

— Что это? — спросил он.

— Понятия не имею, — пробурчал я.

— Граф, не могли бы вы подвинуть этот предмет поближе ко мне, чтобы я мог его разглядеть, — попросил мосье Дюпар.

Я толкнул кусок дерева ногой, и он отлетел к решетке. Секунду корриган рассматривал его, а потом расхохотался. Я с удивлением смотрел на мосье Дюпара, не понимая, что смешного он увидел. Корриган, продолжая заливаться от хохота, достал ключи и открыл дверцу.

— Выходите, граф! Вы свободны! — объявил он.

— Вы с ума сошли! — воскликнул я.

— С ума сойдет тот, кто скажет, что вы не заслужили освобождения! — воскликнул мосье Дюпар.

— Но что это значит? — спросил я.

Корриган поднял обрезок доски.

— Это же Ихвас! — торжественно сообщил он.

— Какой еще «ихвас»? — удивился я.

— Это же руна Футарка, — объяснил мосье Дюпар. — Этот знак — это Ихвас. Руны Футарка имеют магическую силу. Если доску с руной Ихвас бросить в воду, она приплывет к тому берегу, где растет сосна, из которой ее вырезали.

— Вот это да, — протянул я. — Ну, бросим мы ее в воду. А как заставить хатифнаттов вести флейт следом за нею?

— Хатифнатты плывут неведомо куда, они и штурвал-то бесцельно крутят. Это странный, загадочный народец, весь смысл жизни их заключается в том, чтобы просто куда-то плыть, плыть неважно куда. Но если этот кусок дерева прикрепить к носовой части корабля, уверяю вас, граф, мы причалим к берегу.

«Рольмопсъ твою щуку!» — мысленно выругался я, причем в отношении моей возлюбленной Аннет. Я, что ей, любовные послания писал по-футаркски?! Ага, заварным кремом для эклера! С чего она взяла, что я прочитаю эту руну?!

Мы с мосье Дюпаром поднялись на верхнюю палубу.

— Этот старик обманул нас всех! — объявил корриган. — Если нам и суждено спастись, то спасением мы будем обязаны графу Дементьеву.

Мосье Дюпар показал всем кусок дерева с вырезанной на нем руной Ихвас и объяснил ее значение. Старик-incroyables побледнел, матросы окружили его.

— Господа, позвольте, я сам с ним разберусь! — воскликнул я.

— Да, господа, это будет справедливо, — заявил подоспевший Алексей Иванович.

Матросы расступились, я подошел к старику и надавал ему крепких подзатыльников. Во время экзекуции рядом начала приплясывать египетская мумия и как обычно таращить глаза. И тут меня прорвало! Эта идиотская мумия подвернулась нарочно, чтобы было на ком злость сорвать. Я врезал ей кулаком прямо в ее золотую физиономию. Мумия издала какой-то клокочущий стон и рухнула на палубу, я поднял ее, ухватив за дурацкий саван, и еще раз вмазал по роже. И прежде чем матросы оттащили меня, я успел еще несколько раз врезать ей.

Они помогли ей подняться на ноги. Я не выдержал, подскочил к лицедею, сорвал с него золотистую ткань и… замер в изумлении: под саваном мумии скрывался каналья Лепо! Его руки были связаны, а рот заткнут!

— Сударрррь мой, сударрррь мой! Что же это вы делаете-с?! — заверещал подлый французишка, как только я вырвал изо рта его кляп.

Глава 21

Чернокожий матрос вызвался прибить обрезок сосновой доски со спасительной руной к левому борту, на носовой части. Господин Швабрин, фактически взявший на себя командование остатками экипажа, приказал корабельному плотнику сделать в доске отверстие и через это отверстие привязать к фок-мачте. Эта мера страховала нас на случай, если б африканец выронил огрызок сосны в воду. Кроме того, мы не знали, как хатифнатты отреагируют на руну Футарка. Сразу скажу, что эти белесые существа не помешали нам. Вероятно, они не подозревали, что кусок доски магическим образом не позволит флейту плыть по воле волн, а приведет к конкретному берегу. Хорошо, что не все говорят по-футаркски!

У меня возникло множество вопросов к старику-incroyables. Я хотел знать: кто он такой, с какой целью и по чьему указанию преследовал меня? Однако Алексей Иванович и тут перехватил инициативу и взял дознание в свои руки. Я не стал возражать, потому что господин Швабрин стал старшим на корабле. Как только с прикреплением сосновой доски покончили, он отвел старика-incroyables в каюту шкипера и учинил ему допрос. Старый придурок отказался отвечать на вопросы. Господин Швабрин приказал голодранцу — которого прозывали, кстати, Федором, — отвести старика на нижнюю палубу и учинить допрос с пристрастием. В эти минуты я нашел много общего в характере Алексея Ивановича с характером Мировича. Федор, хотя и не был похож на велетеня, но с нескрываемым удовольствием взял на себя роль палача. Однако голодранец оказался не столь искусным мастером заплечных дел, как Марагур. Он переборщил с первой же пыткой, и старика-incroyables хватил удар, от которого старый лицедей окривел, вся его левая сторона сделалась неподвижной, речь превратилась в нечленораздельное мычание. Федор попытался заставить старого хрыча дать письменные показания. Мы нашли в каюте помощника все необходимое, и голодранец подсунул под правую руку старику-incroyables перо и бумагу. Проклятый старикашка отбросил письменные принадлежности. Господин Швабрин приказал на время оставить его в покое из опасения, что тот сдохнет и унесет свою тайну в могилу.

Единственным человеком, кто мог хоть что-то добавить к тому, что мы знали о старике-incroyables, был французишка.

Каналья, после того как восстал из савана египетской мумии, получил еще четыре раза по морде: три раза от меня и один от Мадлен, которая таила свои обиды на шельму Лепо. После этого мерзкий француз сидел на ящиках с поросятами с видом униженного и оскорбленного, а эльфийка, сжалившись, хлопотала над ним.

По настоянию господина Швабрина я прилег отдохнуть на роскошной кровати в каюте шкипера.

— И все же, милостивый государь, — обратился ко мне Алексей Иванович, — я буду признателен, если вы расскажете, что побудило вас выпустить на волю этих хафи… ханти… в общем, как там они зовутся. Не в моих правилах совать нос в чужие дела, но согласитесь, что в данном случае мое любопытство вполне естественно.

— Признаюсь, Алексей Иванович, я и сам не знал, что скрывается в желтом ящике. Видите ли, волею случая я стал участником какого-то заговора, суть которого мне неизвестна, — я сказал так, поскольку не был уверен, что стоит посвящать господина Швабрина в мои проблемы. — Те люди, с которыми я оказался на борту флейта, — это банда авантюристов и убийц. Но есть и другие, которые, как мне хочется верить, на моей стороне. От них я и получил указание вскрыть желтый ящик. Благодаря этому я избавился от компании Мировича. Дальнейшее вам известно. Я даже не знаю, что еще добавить…

— Не стоит больше ничего добавлять, — перебил меня господин Швабрин. — Судьба того пассажира, которого подстрелили еще при отплытии, подсказывает мне, что чем меньше я буду знать, тем дольше проживу. Будем надеяться, что подброшенная вашими друзьями руна приведет нас в безопасное место.

— Я тоже на это надеюсь. И хотя понимаю, что слова не помогут, но приношу самые искренние извинения за доставленные вам хлопоты. Вас наверняка ждут дела в Амстердаме. А теперь — Бог знает, куда мы плывем.

— Ничего, — ответил господин Швабрин. — Амстердам подождет. А пока, с вашего позволения, займемся вашим французом.

Алексей Иванович приказал Федору привести мосье Лепо, а сам сел за стол.

— Так значит, этот француз ваш слуга? — спросил он.

— Именно так, Алексей Иванович, именно так, — ответил я.

— Что же такое с ним-то приключилось? — поинтересовался господин Швабрин.

— Не знаю. Я потерял Лепо в тот момент, когда подручные Василия Яковлевича напали на меня по дороге в Санкт-Петербург.

Федор привел каналью и по знаку Алексея Ивановича удалился.

— Попрошу вас, любезнейший, — обратился господин Швабрин к Лепо, — расскажите — и поподробнее — обо всем, что с вами приключилось после того, как Сергея Христофоровича похитили.

К неудовольствию как моему, так и Алексея Ивановича ничего путного скотина Жак не сообщил. После того, как меня оглушили ударом по голове, каналью выбросили из экипажа вместе со всем нашим скарбом. Мосье повезло: через десять минут его подобрал почтовый возок. Добравшись до Санкт-Петербурга, мерзкий французишка прямиком отправился в лавку старьевщика, чтобы выручить деньги за золотую табакерку, усыпанную алмазами.

— Ах ты, мерзавец! — воскликнул я в этом месте рассказа.

— А денежек-с, денежек-с-то мне не оставили вы, сударррь вы мой! — завизжал в ответ француз.

Старьевщиком оказался не кто иной, как старик-incroyables. Табакерка произвела на него невероятное впечатление. Он поинтересовался судьбой хозяина этого сокровища, и каналья рассказал о том, что мы направлялись в Кронштадт к капитану-поручику Косынкину. Старьевщик попросил мосье обождать в лавке, пояснив, что у него нет при себе столько денег, сколько стоит эта табакерка. Засим старик-incroyables убежал, а безмозглый французишка остался в компании с абрикосовым котом. Старьевщик наверняка не гнушался скупкой краденого и потому имел знакомства среди сомнительных личностей, готовых за медный грош пойти на самые гнусные преступления. Вместе с двумя субъектами такого сорта старик вернулся в лавку. Разбойники скрутили каналью, заткнули ему рот и, потакая странным выдумкам старьевщика, вырядили Жака в египетскую мумию. Затем впятером, если считать абрикосового кота, они отправились в Кронштадт и устроили засаду возле дома капитана-поручика Косынкина. Да уж, знали бы нанятые старьевщиком громилы, чем для них закончится это предприятие! Но тайна старика-incroyables так и осталась неразгаданной. Сам собой напрашивался вывод, что старый жулик отправился в рискованное путешествие, чтобы ограбить человека, который имеет обыкновение брать с собою в путешествие сокровища, подобные золотой табакерке, усыпанной алмазами. Но неужели жуткая смерть обоих помощников не остановила бы простого воришку?! И даже необходимость отправиться следом за мною в Амстердам не расстроила его коварных планов. Или он предполагал, что для меня золотая табакерка — вещь из разряда безделиц, которые я десятками таскаю при себе? Да нет, все это глупости. Старик-incroyables неотступно следил за мною и знал, что я нахожусь в плену у Мировича и нет у меня никаких драгоценностей. Все, что было, все выбросили в сугробы вместе с французишкой, и все это осталось… в лавке старика-incroyables. В лавке старьевщика. Судя по всему, им двигали какие-то личные мотивы, превратившиеся в навязчивую идею.

— Где-то, граф, вы ему насолили, — промолвил господин Швабрин, выпроводив Жака за дверь.

— Да, но где? Ума не приложу, — ответил я.

— Что ж, граф, постарайтесь отдохнуть. Хороший сон — вот, что вам сейчас более всего нужно, — сказал Алексей Иванович. — А я пойду присмотрю за матросами. Я поневоле занял место капитана, и, неровен час, этот сброд усомнится в правильности такого решения. Надо чем-нибудь занять их.

— Преклоняюсь перед вашим мужеством, Алексей Иванович, — произнеся.

Господин Швабрин махнул рукой и добавил:

— Кстати, вы, пожалуй, единственный человек на борту, которому в сложившейся ситуации стакан виски пойдет на пользу. Я пришлю к вам Федора.

Алексей Иванович покинул каюту. Через несколько минут появился Федор. Он поднес мне стакан. Я осушил его залпом, и меня передернуло.

Уже за одно только то, что англичане пили виски вместо водки, с ними не стоило заключать мир.

Глава 22

Оставшись один, первым делом я поклялся себе, что, если в будущем возникнет хоть еще один раз самая незначительная угроза, хоть малюсенький намек на те испытания, которым я подвергался в застенках у Марагура или под килем корабля, я брошу все, наплюю на все свои самые высокие и благородные чувства и побегу. Назад, в Россию, в Москву, в Шевалдышевское подворье, к Шварцу, я даже стану донором и сдам пинту крови на пропитание Развилихина. А что?! Шварц — замечательный человек! Он же сам говорил, что ему не нравится, когда в городе палят из пистолетов все кому не лень! И клянусь вареникомъ моей бабушки, что Шварцу не нравится это больше, чем Мировичу. И черт с нею, с мадемуазель де Шоней!

Правда, сомневаюсь, что мне удалось бы сдержать данное себе слово.

Про Аннет, конечно, в сердцах я нехорошо подумал, но, в конце концов, она сама полезла в эту историю! Уж в чем в чем, а в этом я не сомневался! Не знаю уж почему. Хотя, собственно, а почему не знаю? Знаю. По тому, как мастерски она вела меня от Москвы до одной только ей известного адреса, на каждом шагу устраивая смертельные ловушки, в которые неизменно попадали мои враги, присутствие которых она лишь предполагала, можно было смело сделать вывод, что эта прелестная особа всю жизнь только и занимается тем, что попадает в такие истории.

Я ворочался на шикарной кровати и не мог уснуть. Новые сомнения одолели меня. Ведь Аннет была похищена у меня на глазах. А раз так, то каким же образом она реализовала столь безупречный план?! Не могла же она на каждой остановке отлучаться от своих похитителей, чтобы оставлять сообщения мне и устраивать ловушки моим преследователям, ежели таковые появятся?!

Мильфейъ-пардонъ, граф! А почему это не могла?! Очень даже могла. Выполняя чужие указания. И как это раньше не приходило мне в голову, что весь этот план разработан не ею! А каким-нибудь хмырем наподобие Мировича. А к Аннет приставили какого-нибудь Клавдия Марагура, аристократа этакого, который всюду сопровождал ее и следил, чтобы в точности исполняла данные ей инструкции. И все это они проделали на случай, если я отправлюсь вдогонку, спасать возлюбленную. Но почему было попросту не заманить и меня в ловушку? К примеру, в гости к штабс-капитану Саликову на съедение зимним осам? А потому, ответил я сам себе, как опасались, что нужные им бумаги у меня остались. А почему тогда не захватили меня в плен? А может, сил не было? А то бы и захватили прямо возле дома, если б я стрелять по ним не начал. А о том, чтобы пистолеты оказались под рукой, и заряженными, наверняка Аннет позаботилась.

Так это или не так, я не знал. Но одно знал точно: если это так, то, пользуясь их подсказками, рано или поздно я угожу прямиком в их лапы. А ведь эти ребята, скорее всего, не намного добрее Клавдия Марагура. Сомневаюсь, что они сильно расстроились, случайно подстрелив ни в чем не повинного извозчика. Тут я задумался, не кроется ли в моих предположениях тот самый намек, при котором я поклялся побежать сдавать кровь в пользу Развилихина?!

А еще господин Швабрин. Тоже личность загадочная. Чем меньше будешь знать, тем дольше проживешь, сказал он после того, как своими вопросами довел до кондрашки старика-incroyables, и тут же занялся допросами Жака. Я заподозрил, что Алексей Иванович — мой тайный помощник. Хотя шкипер и говорил, что господин Швабрин путешествует сам по себе, но явно он свел знакомство с Федором задолго до того, как поднялся на борт «Эмералд Джейн». И погибший голодранец был из их компании. Может, спросить его в открытую: нанимала его Аннет де Шоней или нет?

Впрочем, пару часов назад то же самое я думал о старике-incroyables. И спросил его. В открытую. Засим последовавший мезанплацъ[54] мне не очень понравился. Пожалуй, стоит воздержаться от лишних вопросов.

А еще я заметил, что как-то неважно складывалась судьба тех, кто брался помочь мадемуазель де Шоней. Любку задушили. Что случилось со штабс-капитаном Саликовым, сдавшим дом в аренду под улей для зимних ос, оставалось только догадываться. Капитан-поручик Косынкин должен был радоваться, что его самого не скормили громовому ящеру. Голодранец погиб, правда, это уж была моя вина. Но вот шкипер тем, что ходит теперь под себя, уж точно не мне обязан.

Все это наводило на грустные размышления. И я хотел им предаться, но то ли ко мне пожаловал дружище Морфей, то ли под воздействием виски я заснул, так и не дождавшись явления добрейшего из олимпийцев.

Глава 23

Проснулся я от качки. Вышел из каюты. Тяжелые, низкие облака затянули небо. Шел мокрый снег, море немного штормило. Я обошел злополучный ящик и увидел господина Швабрина в плаще шкипера.

— У вас хороший сон, — сказал он. — Уже полдень.

По палубе шлялись шкипер с помощником и боцманом. Возле грот-мачты что-то делал чернокожий матрос.

А хатифнаттов не было!

— Они исчезли?! Покинули корабль?! — воскликнул я.

— Мы тоже так подумали, — ответил Алексей Иванович, повернулся и, указав на чернокожего, добавил. — Этот арап даже за штурвал схватился.

Приглядевшись к африканцу, я понял, что он составил компанию высшему командованию корабля.

— Хатифнатты здесь, они сделались невидимыми, — произнес господин Швабрин.

— Оригинальный способ укрыться от непогоды, — заметил я.

— С вашего позволения, теперь я воспользуюсь кроватью шкипера, — произнес господин Швабрин.

— Я буду счастлив, если вам удастся отдохнуть, — ответил я.

Он ушел на корму, а я спустился на нижнюю палубу и заглянул в камбуз.

— Сэр, вы пропустили завтрак, — сообщил мне кок.

— Верно, — подтвердил я. — Но неужели мы не исправим случившееся?!

— Я оставил для вас кусок свинины и немного картошки, — сказал он. — Присаживайтесь, сэр, за стол.

Кок выставил оловянную миску, положил в нее четыре неочищенных картофелины и кусок свинины.

— Ну, что, у зверья наверху теперь больше места? — спросил я, вонзая зубы в мясо.

— Ага, — кивнул кок.

— А что, картошку-то почистить некому было?!

— А я специально ее не чищу, только мою, — сообщил кок. — В картофельной кожуре самая польза! Уж поверьте мне, сэр! Лучшее средство от цинги. Еще ж неизвестно, сколько плавать придется с этими бестиями!

— Да уж, — только и молвил я.

— Угу, сэр, — откликнулся кок.

— А где мосье Дюпар и мадемуазель Мадлен? — поинтересовался я.

— Они наверху в каюте клоуна, — ответил он.

Картошка и свинина были холодными и малоаппетитными.

Из-за продолжавшейся качки меня немного мутило, отчего усиливался голод. Море сыграло со мною шутку. Оно успокоилось как раз к тому моменту, как я покончил с едой. С учетом того, что морской болезнью я не страдал, шутка получилась не слишком злой. Я поблагодарил кока, похвалил свинину и отправился на верхнюю палубу.

Пока я предавался чревоугодию, погода сменилась. Солнце стояло высоко и припекало от души. Ни облачка не осталось в синем небе. При ярком свете блестели еще не высохшие доски под ногами. По кораблю бродили хатифнатты, вновь обретшие видимость. Матросы драили палубу и разгоняли лужи в тех местах, где просели доски и скопилась влага. Федор присматривал за ними, заменив господина Швабрина. Шкипера, его помощника, боцмана и чернокожего бедолагу я не заметил.

Я отдал ставший ненужным плащ одному из матросов и прошел в носовую часть, стараясь не сталкиваться с хатифнаттами. Впрочем, белесые существа по-прежнему не обращали на людей внимания, а столкнувшись с кем-либо в узком проходе, учтиво поворачивались боком, так, чтобы обоим было сподручно пройти. Я так и не слышал, чтобы они издавали какие-либо звуки, и то, как они общались между собой, оставалось загадкой.

В каюте старика-incroyables я застал Жака и мосье Дюпара. Они беседовали, развалившись в гамаках, но умолкли при моем появлении. В ногах шельмы Лепо лежал тот самый жирный абрикосовый кот, которого каналья таскал за собой от самого Санкт-Петербурга. Французишка вытянул руку и чесал животное за ушами. Абрикос блаженно мурчал. А когда за моей спиной скрипнула дверь, кот приоткрыл глаза и посмотрел на меня снисходительно, словно каналья Лепо перешел к нему на службу, а я один об этом не знаю. Если это так, то котяра допустил серьезную промашку. Он, верно, не знает, что прислуге платится жалованье. И тем более не подозревает, что пойдет на воротник или муфту, как только каналья останется без гроша в кармане.

— Как ваше самочувствие, сударь? — спросил корриган.

Он выбрался из гамака.

— Благодарю вас, чувствую себя превосходно. И, мосье Дюпар, — я покосился на Жака, который даже не соизволил встать, когда я вошел. — Мосье Дюпар, я ваш должник. Я обязан вам своим спасением и обязан тем более, что по моей вине вы были вынуждены отправиться в это путешествие. Видит Бог, я сожалею, что так вышло… По отношению ко мне вы поступили в высшей степени благородно, хотя… я и не заслужил этого.

— Да что вы, что вы, сударь! — замахал руками корриган. — На самом деле все мы обязаны своим спасением господину Швабрину.

— Что верно, то верно, — согласился я.

— А меня-то, сударррь мой, ни за что-с вы обидели-с! — подал голос Лепо.

— А ты помалкивай! — разозлился я. — А то ишь, вырядился в мумию и ходил тут, кривлялся!

— А что же я мог-с поделать, сударррь вы мой?! — воскликнул каналья. — Я же связан-с был!

— Мог боднуть этого клоуна так, чтоб он за борт улетел! — ответил я.

— Так это-с вы, сударррь вы мой, чуть что, кулаки пускаете-с в ход! А я человек-с исключительно-с миролюбивый-с!

— Скотина ты, вот ты кто! — рявкнул я.

— Господа, господа! — вмешался мосье Дюпар. — Граф, давайте пожмем друг другу руки и посчитаем все конфликты исчерпанными.

— С вами с превеликим удовольствием, — ответил я и протянул корригану руку.

Его ладошка утонула в моей ладони.

— А где мадемуазель Мадлен? — спросил я.

— Мадлен в соседней каюте. Она присматривает за стариком, — сообщил мосье Дюпар.

— Я хочу поговорить с нею. А вы зря здесь сидите. Выходите на свежий воздух, там прекрасная погода.

Я перешел в соседнюю каюту. Старик-incroyables лежал на полу, на специально устроенном ложе. Эльфийка стояла на коленях рядом с ним и протирала его лоб влажной тряпочкой. Заметив меня, старик нечленораздельно замычал и начал бешено вращать глазами. Девушка обернулась, наши взгляды встретились.

— Мадемуазель, — произнес я. — Мне необходимо поговорить с вами.

— Я сейчас выйду, — ответила эльфийка. — Пожалуйста, уйдите. Этому человеку нельзя сейчас волноваться. Его самочувствие может ухудшиться, и он умрет.

Я подчинился ее просьбе и вышел из каюты.

В ту же минуту один из матросов заорал истошным голосом:

— Земля! Прямо по курсу — земля! Мы плывем к земле!

Все высыпали на палубу. Матросы прыгали от счастья, смеялись и громко кричали. А ведь несколько часов назад они убивали друг друга. Похоже, теперь они искренне радовались тому, что господин Швабрин вовремя остановил бесчинства и удержал их от преступлений.

Рядом со мною приплясывали французишка и мосье Дюпар. Лепо держал на руках Абрикоса. Он тормошил кота, надеясь поделиться с флегматичным животным радостью. Абрикос презрительно урчал; кот наивно полагал, что ему бы обеспечивали комфорт при любом повороте событий.

Мадлен оставила больного старика и вышла из каюты.

— Что случилось? — спросила она.

— Мы приближаемся к земле! Земля прямо по курсу! — закричал корриган. — Руна Футарка не подвела нас.

— Хорошо, — ответила девушка.

Я прикоснулся к ее плечу. Эльфийка обернулась.

— Мадемуазель, я хотел извиниться перед вами за причиненные несчастья. Ни в коем случае не отрицаю своей вины, но поверьте, что лишь по трагическому недоразумению я дал повод полицеймейстерам изгнать вас из Москвы.

— Да разве это несчастье?! — вскинула брови девушка. — Пожалуйста, больше не бейте Жака.

Она отвернулась и отошла от меня.

Не бейте Жака! Пожалуйста! А сама-то, помнится, не отказала себе в удовольствии дать ему пощечину!

— Да здравствует мистер Швабрин! — вдруг закричали матросы.

Я обернулся и увидел Алексея Ивановича. Он добродушно улыбался, рассматривая землю, и приговаривал:

— Что вы, господа, что вы! На все воля Божья.

Однако ему не удалось отсидеться за спиной Главного Повара. Кто-то бросил клич, толпа подхватила господина Швабрина и начала подкидывать в воздух. Федор бегал вокруг, опасаясь, что Алексея Ивановича случайно выбросят за борт.

Наконец бурное веселье закончилось. Господина Швабрина поставили на ноги, Федор вздохнул с облегчением, стало тихо. И тогда откуда-то с небес раздался голос:

— Мы не можем причалить к берегу.

Все мы задрали головы и увидели старого плотника, находившегося на грота-марсе.[55]

— Мы не можем причалить к берегу, — повторил он.

Глава 24

— Заткнись ты, Брюс! Старый дурак! Нужно было давно скормить тебя рыбам!

Слова плотника взбесили матросов. Они обступили плотной стеной господина Швабрина, как бы невзначай оттесняя спустившегося на палубу Брюса подальше от предводителя. Алексей Иванович понял, что матросы скрывают какую-то информацию, знание которой настолько неприятно самим членам команды, что они предпочитают не думать о ней и не принимать ее в расчет.

— Обождите! — приказал Алексей Иванович и жестом заставил матросов расступиться.

В образовавшемся живом коридоре господин Швабрин и плотник Брюс стояли напротив друг друга.

— Подойди сюда, милейший, — попросил Алексей Иванович.

Старый плотник сделал несколько шагов. Я приблизился к ним, не хотелось оставаться в неведении относительно своей судьбы. Корриган, эльфийка и каналья француз с котом на руках последовали моему примеру.

— Объясните, отчего мы не можем причалить к берегу? — спросил Алексей Иванович.

— При такой скорости мы не причалим, а шандарахнемся о прибрежные камни! — крикнул один из матросов.

— Это лучше, чем подохнуть от голода и жажды в открытом море! — добавил другой.

Господин Швабрин взглянул на них тяжелым взглядом. Матросы умолкли.

— Итак, Брюс, полагаю, тебе известна еще какая-то причина, мешающая нашему спасению, — произнес Алексей Иванович.

Плотник обречено развел руками.

— Говори же! — приказал господин Швабрин.

— Мы не просто приближаемся к земле, — произнес Брюс. — Прямо по курсу находится порт. Даже отсюда видны мачты кораблей.

Многие из нас обернулись. И действительно, при ясной погоде виднелись мачты.

— Ну и что из того? — воскликнул Алексей Иванович.

— При подходе к порту на захваченном хатифнаттами корабле матросы обязаны спустить королевский флаг и поднять «хатифнатт».

— Что? — переспросил господин Швабрин.

Его голос перекрыл нараставший ропот. Матросы, судя по настроению, склонялись к тому, чтобы выбросить за борт Брюса и всех, кто согласится с его доводами. Почему слова плотника вызвали такое неудовольствие у членов команды, ни я, ни кто-либо еще из числа пассажиров не понял.

— «Хатифнатт» — так называется флаг с изображением хатифнатта, — объяснил Брюс.

— Так зачем дело-то стало?! — спросил Алексей Иванович. — Давайте спустим этот флаг, — он ткнул пальцем вверх, — и поднимем флаг с хатифнаттом.

Я догадался, что речь идет о черном полотне с белым привидением, которое попалось мне, пока я обыскивал сундук шкипера.

— Точно! — сорвалось с моих уст. — Я видел этот флаг в… — Тут, слава Главному Повару, я осекся и после маленькой запинки добавил, — в каюте шкипера!

— Ну! Так что?! — прикрикнул господин Швабрин.

Брюс вздохнул. Матросы роптали, в адрес плотника сыпались проклятия.

— Говори же, Брюс! — попросил Алексей Иванович. — Видит Бог, из моря кашалота достать легче, чем из тебя слово вытянуть!

— Как только судно под «хатифнаттом» приблизится к берегу на расстояние выстрела, его расстреляют из пушек, — сообщил плотник.

— Ага… во как… — крякнул господин Швабрин.

Он оказался в замешательстве, и матросы не преминули этим воспользоваться, чтобы перетянуть его на свою сторону.

— Да не слушайте вы его, сэр! — кричали они. — Мы не будем поднимать «хатифнатт».

Но господин Швабрин был не из тех, кто принимал решения, не разобравшись до конца в проблеме. Он поднял руку, жестом приказав обступившим его матросам сдать назад. Самых настырных заставил попятиться Федор. Голодранец вновь расчистил сомкнувшийся было коридор между Алексеем Ивановичем и Брюсом.

— Так что, любезный, может, и впрямь не поднимать «хатифнатт»?! Я, честно говоря, попадал пару раз под артобстрел. И, признаюсь, не очень тоскую о тех временах, — молвил Алексей Иванович.

Тут я был полностью согласен с ним. Артобстрел — то еще удовольствие. Наложишь в штаны и молишь Главного Повара, чтобы довелось собственноручно подмыться! Фу!

— Хатифнатты — хитрые бестии, — ответил Брюс. — Они даже передадут управление кораблем, когда мы подойдем к берегу. Вот увидите. Я думаю, что уже и сейчас кто-нибудь может встать за штурвал, вряд ли эта нечисть станет возражать. У самого берега они сделаются невидимыми, некоторые из них сойдут на землю и разбредутся по другим кораблям. А когда эти корабли выйдут в море, хатифнатты захватят их. Если потом узнают, что мы привели их…

— Что будет? — не вытерпел господин Швабрин.

— Да, что будет? — я тоже не выдержал и повторил вопрос.

Брюс обернулся и посмотрел на меня.

— Уж кто бы спрашивал?! — воскликнул он, обращаясь ко мне. — Или вы забыли, мистер, что с вами сделали матросы, когда вы открыли короб с хатифнаттами?! Нас всех повесят!

Матросы зашумели. Они оттолкнули плотника, посчитав, что тому больше нечего добавить и настал их черед высказаться. Я, корриган, эльфийка и каналья француз с котом оказались в стороне. Команда окружила Алексея Ивановича. Как бы то ни было, они признавали его лидером.

— Не слушайте его! — кричали они. — Вам-то уж точно ничего не грозит. Если кого и повесят, так только моряков. А на пассажиров это не распространяется. А мы готовы рискнуть! Пусть еще попробуют доказать, что хатифнатты приплыли на «Эмералд Джейн»!

— Вот и отлично! Отлично! Сойдем на берррег, а это отррродье пусть само ррразбирррается! — вдруг по-русски, так, чтоб его никто не понял, промямлил подлый французишка.

— А ну, заткнись! — рявкнул я и треснул его по затылку.

Мадлен оттолкнула меня от Жака. Отвратительным утробным голосом взвыл Абрикос.

— Что вы делаете?! — воскликнула эльфийка.

И чем, интересно знать, он сумел покорить ее?! Наверное, знает рецепт, как завоевать женское сердце. Похоже, этот способ действует и на кошек.

Признаюсь, я и сам был не прочь, чтобы моряки взяли грех на душу. Тем паче, что они добровольно соглашались рискнуть головами. Но когда каналья Лепо взялся судить об этом, я возмутился.

— А что будет с теми несчастными, которые окажутся на кораблях в плену хатифнаттов, вы подумали?! — выкрикнул я по-английски.

— Барррин, барррин! Вам-то-с что до них-с?! — взвыл за спиной Жак.

Эльфийка пихнула каналью локтем и воскликнула:

— Как тебе не стыдно?! — до нее наконец-то дошла причина моего недовольства поведением Жака.

Она посмотрела на меня, и мы успели обменяться красноречивыми взглядами. После этого наши взоры обратились к Алексею Ивановичу. В любом случае ему предстояло поставить точку в моем споре с канальей. Господин Швабрин поднялся на переходной мостик, и его голова возвышалась над толпой. Его губы были плотно сжаты, смуглое лицо было напряжено, отчего сделалось совсем некрасивым, но что-то очень твердое появилось в его выражении. Он еще не нашел, но был полон решимости найти выход. В глубине души я надеялся, что господин Швабрин примет сторону матросов и согласится идти к берегу под королевским флагом. В противном случае либо нас расстреляют из пушек, либо хатифнатты после первого залпа успеют развернуть флейт в открытое море.

— Послушай, Брюс, — сказал господин Швабрин. — А ты вроде хвалился, что побывал в плену у хатифнаттов?

— Было дело, — подтвердил плотник.

— Ну, и как же ты освободился?! А то, может, мы тут лясы точим, а по тебе веревка плачет?

Брюс ухмыльнулся, почесал затылок, улыбнулся загадочно и сказал:

— Так я, как навстречу судно попалось, прыгнул в воду и поплыл. А там уж подобрали меня…

— И что, ни один хатифнатт не сел верхом на твою шею?! — спросил Алексей Иванович.

— Не-е, — протянул Брюс. — О том, чтобы они верхом на людях плавали, мы никогда не слышали!

— Хорошо, — ответил господин Швабрин. — Вот и выход. Мы доберемся до берега вплавь. Чтобы легче было плыть, рекомендую каждому прихватить какую-нибудь доску. И плывите сначала в сторону, подальше от судна, а потом уже к берегу.

Решение, принятое Алексеем Ивановичем, оказалось простым. Странно, что сразу никому не пришло оно в голову.

— А корабль?! — взревели матросы. — Бросить корабль! Мы не можем его бросить!

— Да никто вас не заставляет бросать корабль! — рявкнул Алексей Иванович. — Кто хочет, может остаться на борту и пойти ко дну или плавать с хатифнаттами, пока не кончатся запасы еды и питья. Только, помнится, ночью вы тут убивали друг друга ради места на шлюпке!

— Так то — ночью! — кричали матросы. — В темноте, неизвестно где! Но бросать корабль да еще с товаром вблизи от берега — это другое! Так мы не согласны! Мы должны все вместе причалить на корабле!

Они окружили господина Швабрина и Федора. Их глаза сверкали недобрым блеском. Они готовы были схватиться за ножи.

— Брюс, — не обращая внимания на матросов, произнес Алексей Иванович. — Советы ты даешь хорошие, но пора тебе и делом заняться. Ты должен как можно быстрее сколотить небольшой плот. Такой, чтоб на нем уместились семь человек: шкипер, боцман, Хьюго, арап и тот паралитик. И еще пара матросов, которые будут править плот к берегу. Остальные доплывут сами.

Тут я сообразил, что давно не видел ни Спелмана, ни всех остальных, зачарованных хатифнаттами.

— А где шкипер-то? — спросил я мосье Дюпара.

— Господин Швабрин, перед тем как пошел отдыхать, распорядился запереть их, чтобы за борт не свалились случайно, — объяснил корриган.

На корабле назревал бунт. Когда спасение оказалось близко, матросы ополчились против Алексея Ивановича. Им хотелось обдурить власти портового города и причалить как ни в чем не бывало. Оставалось неясным, как потом они собирались плыть на этом корабле, зная, что он захвачен нечистью?! Но сейчас то ли они не думали об этом, то ли намеревались, оказавшись на берегу, бросить флейт и разбежаться кто куда.

— Да кто он такой?! — раздался чей-то крик. — Ишь, раскомандовался!

— Кто я такой? — переспросил господин Швабрин и слегка подтолкнул локтем Федора.

Они выхватили из-под плащей пистолеты.

— Кто я такой?! — еще раз переспросил Алексей Иванович. — Кто хочет познакомиться поближе, милости прошу, подходите!

Желающих не нашлось. Матросы все как один насупились и отступили.

— Сдается мне, что будет разумнее всех вас отправить за борт! А мне придется последним сойти с корабля. Брюс, нельзя ли как-нибудь подать знак, чтобы не сразу стрелять начали? Хотелось бы немного отплыть от мишени.

— Можно, — ответил плотник. — Есть специальный флажок — белый с черным крестом. Означает просьбу — задержать выполнение намерений.

— Хорошо, — кивнул Алексей Иванович. — Итак, Брюс, возьми себе помощников и займись плотом. Времени в обрез. Впрочем, думаю, что несколько досок ты сколотишь за пару минут.

— Слушаюсь, сэр! — гаркнул плотник.

Вместе с двумя матросами Брюс оторвал один из переходных мостиков, нарастил его еще несколькими досками — получился вполне вместительный плот. Его спустили на воду. Затем на палубу притащили крепко связанных шкипера, боцмана, Хьюго и чернокожего матроса. Жак с мосье Дюпаром приволокли старика-incroyables. Плотник Брюс и еще один матрос сошли на плот. Они вооружились обломками весел, найденными где-то на нижних палубах. К ним спустили зачарованных членов команды и старика.

— С Богом, — махнул рукой господин Швабрин.

Брюс оттолкнулся от борта. Покачиваясь на волнах, плот поплыл прочь от корабля. Плотник подмигнул нам. Его связанные пассажиры корчились на досках и нечленораздельно ворчали. Я заметил, что старик-incroyables ухмыляется, глядя на меня. Впрочем, возможно, он не хотел издеваться, а корчил рожи, потому что окривел левой стороной. В таком случае он и перед Главным Поваром предстанет с кривою ухмылкой.

Берег был совсем близко. Мы разглядели большой порт. Несколько кораблей стояло у пристани, на которой суетились маленькие фигурки. А по обе стороны портовой гавани возвышались редуты с пушками. Стволы смотрели в нашу сторону. И море показалось мне очень маленьким и очень уж неуютным.

— Мадемуазель, — раздался голос господина Швабрина, он обращался к Мадлен. — А вам лучше надеть мужское платье.

Неожиданно каналья, попросив мосье Дюпара присмотреть за котом, бросился вниз на нижнюю палубу. К Мадлен подошел один из матросов и сообщил, что господин Швабрин приказал выдать ей мужские штаны. Эльфийка ушла переодеваться в каюту. Вернулся Лепо с топориком и начал выламывать решетку возле фок-мачты.

— Жак, зачем тебе это? — спросил я.

— А я, барррин, киску на нее-с посажу, — ответил французишка.

— Ничего себе киска! Это прямо-таки какая-то не кошачья, а слоновая киска! Жак, а не проще ли оставить кота на корабле?! — повысил я голос.

— Сударррь мой, как же-с можно-с бррросить в беде несчастное животное?!

— Имей в виду, Жак, я не потерплю эту тварь в своем доме! — заявил я.

— Сударррь мой, я только доставлю киску-с на берррег-с, — сказал каналья.

Из каюты вышла Мадлен. Матросские порты висели на ней мешком, она выглядела белокурым медвежонком.

— Тебе идет! — подбодрил ее мосье Дюпар.

Эльфийка залилась краской до кончиков ушей.

— Не смейся надо мной, — сказала она корригану.

— Ты, правда, отлично выглядишь, — возразил он.

— Только я не умею плавать, — сообщила Мадлен.

— Жак, скотина, — рявкнул я. — Чем цацкаться с котом, лучше бы о девушке подумал!

Очень кстати подошли двое матросов. Они бросили к нашим ногам доски.

— Вы умеете плавать? — спросил один из них.

— Девушка не умеет, — сказал я.

— Ничего, — приободрил нас Алексей Иванович. — Пока доберется до берега, научится. Пусть возьмет доску пошире и крепче держится за нее. Поторопитесь, господа, мы ждем только вас. Матросы отправятся за вами. Мы с Федором сойдем последними. Из него, кстати, тоже пловец никудышный.

Вооружившись обломками досок, мы подошли к спущенному трапу. Первым пошел мосье Дюпар, сразу за ним Мадлен. Он погрузился в воду и барахтался рядом с кораблем, подбадривая девушку. Я бросил ему доску для эльфийки. Мадлен, повизгивая от страха, застыла на трапе над самой водой.

— Прыгай быстрее, пока Дюпара не отнесло от борта вместе с твоей доской! — скомандовал я.

— Ну же! — прикрикнул на нее корриган.

— Прыгай же!!! — орали матросы.

Эльфийка замерла на последней ступеньке.

— Я боюсь, боюсь, — только и приговаривала она, вцепившись в трап.

В это мгновение я заметил крыс. Эти твари и раньше встречались мне на борту. Но сейчас появилось целое сонмище грызунов. Они деловито перебирались через борт, спускались в воду и плыли в сторону берега. Несколько крыс прыгнули на голову Мадлен. Девушка завизжала и плюхнулась в воду. Мосье Дюпар подоспел к ней, она ухватилась за доску, и они поплыли прочь от корабля. Я оглянулся и увидел, что плот качается на волнах в стороне и далеко позади флейта. «Эмералд Джейн» стремительно приближалась к берегу.

Хатифнатты вели себя, как ни в чем не бывало. Они занимались обычными корабельными делами, их нисколько не беспокоило ни наше бегство, ни бегство крыс. Я решил, что эти существа либо слепы, либо туго соображают. По моему разумению, им было бы логичней при подходе к порту задержать людей в качестве заложников.

Теперь у трапа замешкался Лепо. Он держал на руках кота. Абрикос, словно чувствуя готовящуюся провокацию, разгневанно урчал и пытался вырваться из рук французишки. Не знаю, как только у Жака хватало сил справиться с этим животным? Однако дожидаться, пока каналья придумает, как ему спуститься вниз вместе с котом, я не стал, а попросту вырвал животное из рук французишки и сбросил за борт. Кот полетел вниз с диким ревом. Наверное, будет всю жизнь меня ненавидеть. Я отвечу взаимностью. Жак в мгновение ока оказался в воде. Он затащил мокрое животное на деревянную решетку и поплыл следом за корриганом и эльфийкой. Наступила моя очередь.

Когда я погрузился в воду, мне показалось, что расстояние до берега намного больше, чем это выглядело с борта флейта. Я с трудом различал корабли и постройки. А ведь где-то там еще и сосна росла, доска от которой с руной Футарка привела нас к этому порту. И я верил, что где-то там меня ждет Аннет. Эх, люблю я эклеры!

Матросы один за другим прыгали в воду. Многие из них, будучи превосходными пловцами, не взяли с собой никаких вспомогательных досок. Некоторые из них плыли в чем мать родила, а одежду, связав в узелки, держали над головами. Веселой ватагой, переговариваясь и подшучивая друг над другом, мы плыли в сторону от флейта. Вода была удивительно теплой. Это в самый разгар зимы! Словно под командованием хатифнаттов мы успели добраться до африканского побережья. Или наоборот — застряли где-то в радиусе действия Кронштадтской аномалии.

Я повернулся и наблюдал, как на грот-мачте появился белый флаг с черным крестом, а затем с фок-мачты был спущен королевский штандарт, а его место заняло черное полотно с изображением хатифнатта.

Господин Швабрин и Федор бросились в воду и изо всех сил поплыли к нам. Голодранец обнимал доску. Алексей Иванович полагался на свои силы. На борту остались одни хатифнатты. Похоже, они не расстроились из-за того, что люди покинули их. И то, что с корабля бежали крысы, их так и не насторожило. «Эмералд Джейн» на большой скорости неслась к берегу. Раздался первый залп. Прямо перед кораблем взметнулись вверх водяные смерчи. Матросы разразились проклятиями, завизжала Мадлен. Над берегом поднялись клубы дыма.

Хатифнатты на корабле засуетились. Наверное, они пытались развернуть флейт в обратную сторону. Раздался новый залп. Вновь море перед кораблем вздыбилось фонтанами. Белесые создания в панике метались по палубе.

— Мы совсем забыли про Ихвас, — раздался голос мосье Дюпара.

А я и не заметил, что догнал корригана с эльфийкой. Рядом плескался шельма Лепо. Он толкал перед собою решетку, на которой сидел кот. Абрикос вцепился в дерево и затравленно озирался по сторонам.

— А что Ихвас? — спросил я мосье Дюпара.

— Они не смогут развернуть корабль, — сказал корриган. — Руна Футарка магическим образом заставит флейт плыть к этому берегу.

— Значит, они обречены, — произнес я.

— Может быть, — подключился к разговору оказавшийся рядом матрос. — Никто не знает, что происходит с хатифнаттами, когда погибает корабль.

— Думаю, что тонут, — отозвался мосье Дюпар. — Если б они могли носиться по воздуху, то запросто перелетали бы с корабля на корабль.

— Это верно, — отозвался матрос.

Раздался следующий залп. Несколько ядер достигли цели. С треском разлетелась в щепки фок-мачта. Начался пожар. Хатифнатты мельтешили на корабле. Жаль стало их.

— Послушайте, а почему все моряки не запасаются рунами Футарка перед выходом в море? — спросил я.

— Ихвас на куске дерева вырежет каждый, — ответил мосье Дюпар. — Но придать руне магическую силу сможет только редкой силы волшебник.

Я посмотрел на корригана. Все его тело скрывала вода. Лишь огромная голова с широко расставленными глазами качалась на волнах. Он выглядел, как гигантская жаба, всплывшая со дна моря.

— А как ты узнал, что эта руна обладает магической силой? — спросил я.

— Никак, — сказал мосье Дюпар. — Просто я был уверен, что она не случайно оказалась на борту.

— А что, если бы ты ошибся? — спросил я.

Ответить корриган не успел. Раздался очередной залп, и рядом с нами прогремел оглушительный взрыв. Меня подхватила волна и швырнула куда-то, куда ей вздумалось. Я выпустил из рук доску, меня закрутило в пучине. С трудом разобравшись, где низ и где верх, я начал выгребать навстречу солнечному свету. Я надеялся, что, когда моя голова покажется над поверхностью воды, очередное ядро не шваркнет меня по затылку. Мокрая одежда тянула вниз. Кое-как я вынырнул, откашлялся — успел все ж таки хлебнуть морской воды — и огляделся. Неподалеку отчаянно молотила руками Мадлен, она тоже потеряла свою доску. К ней на помощь спешил каналья.

— Уф, хочется верить, что это был случайный выстрел, — послышался сзади голос мосье Дюпара.

Матросы проклинали неизвестного артиллериста, грозились оторвать ему голову и выстрелить ею из пушки.

Вокруг плавали обломки решетки. Похоже, Абрикос оказался единственным, кому не повезло. Что поделать — не все ж коту лакомиться рыбкой, пусть и рыбка попробует кошатины.

— Жак! — крикнул я. — Похоже, у рыб сегодня на обед антреКОТъ будет.

Каналья добрался до девушки и стал подсовывать ей доску. Но перепуганная эльфийка оттолкнула ее и вцепилась мертвой хваткой в Лепо. Жак покрепче ухватился за доску.

— Барррин, прррошу-с вас-с, не дайте-с пррропасть бедному животному! — прокричал он мне.

— Прикажешь нырять за ним? — ухмыльнулся я.

— Нырррять не надо-с, сударррь мой! Ни в коем-с случае-с не надо! — ответил шельма. — Пррропасть не дайте-с!

Слова Лепо чудились мне бессмыслицей. Однако длилось это недолго. Тяжелая туша навалилась на меня сзади; утробно подвывая, проворно забралась мне на плечи и впилась когтями в голову. Ноша оказалась чрезмерной и, не желая того, я ушел под воду. Животное отцепилось от меня. Но как только я вынырнул, Абрикос вновь вскарабкался ко мне на плечи и вонзил когти в голову. Струйки крови потекли по моим щекам.

— Жак, скотина! — заорал я. — Убери от меня этого ублюдка!

— Сударррь мой, нырррять не надо-с! — ответил шельма. — Не дайте-с пррропасть божьей тваррри!

— Как же?! Нырять не надо! — завопил я и нырнул.

Я сделал несколько гребков под водой, поднялся на поверхность и вновь превратился в спасательный плотик для кота. Честное слово, его когти успели отрасти как меньшее на вершок.[56]

— Сударррь мой, не надо-с нырррять! Прррошу вас-с! — кричал Лепо.

Не надо нырять! Да у меня и сил-то нырять не осталось! Попробуй-ка поплавай под водой в одежде и сапогах! Я схватил свою доску и лег на нее.

— Жак, кто раскормил этого обормота? В нем веса — два пуда! А может, и все пять!

Кот, убедившись, что я не собираюсь больше погружаться под воду, решил расположиться поудобнее. Он потоптался у меня на спине, словно угнездываясь — по-другому и не скажешь, а затем разлегся на шее коромыслом, устроив голову на левое плечо, а кошачью задницу — на правое. Отрадно было то, что Абрикос перестал царапать голову. Однако в правое плечо он вонзил когти с такой силой, что я запротестовал и, схватив его за лапу, попытался ослабить хватку. В то же мгновение жуткая боль обожгла мой левый глаз. Я не успел разобраться, в чем дело, как вновь получил в глаз кошачьим хвостом.

— Твою мать! — заорал я на все море, поскольку было так больно, что забыл про кулинарные изыски.

Кот ударил меня хвостом в третий раз, но я успел зажмуриться, и он просто стегнул меня по лицу.

— Каналья! — заорал я.

— Барррин! Что случилось-с?

— Этот мерзкий кот бьет меня хвостом! — крикнул я.

— Сударррь, не серррдите киску! — посоветовал мне подлый французишка.

— Что?! — взревел я.

— Кошки стучат-с хвостами-с, когда серррдятся! Вы его не серррдите, сударррь мой, он-с и не будет-с вас хлестать!

Ага, значит, не сердить его! Ну и наглость! Эдак, если терпеть кошачьи выходки, он вообще на шею сядет! Вернее, уже сел. Я решил не поддаваться на котовые провокации и еще раз ушел под воду. Как только я вынырнул, Абрикос немедленно взгромоздился на мою голову и впился в нее когтями.

— Сударррь мой, не серррдите киску! — послышался голос французишки.

Стиснув зубы, я стучал ногами по воде. Кот сердито урчал. С берега палили пушки. По лицу стекала кровь.

— Жак, скотина! — выкрикнул я. — Эта тварь разодрала в кровь мое лицо!

— Сударррь мой, прррошу вас-с…

— Ты понимаешь, что меня сожрут акулы?! — перебил я шельму.

Каналья ничего не ответил. Должно быть, горло перехватило от жалости.

— Жак, кот пойдет на закуску! — утешил я его.

Глава 25

Мне повезло, пытка котом длилась не до самого берега. Когда Брюс обгонял нас на плоту, Абрикос перебрался под бок к старику-incroyables.

От пристани навстречу нам отправились катера. Нас всех подобрали из воды. Не обошлось без казуса: наши спасатели оторвали воротник от кафтана, пожалованного мне господином Швабриным. Как-то не везло мне в последнее время с воротниками. Я оказался на одном борту с канальей, эльфийкой и корриганом. Двое матросов — оба голубоглазые блондины — управляли катером. Мадлен тряслась мелкой дрожью. Лепо прижимал ее к себе, мосье Дюпар держал девушку за руку.

— Все те же, но без кота, — промолвил я.

— Добро пожаловать в Меербург! — воскликнули наши спасители — получилось у них хором, отчего они громко загоготали.

Говорили они по-немецки.

— Что, попали в веселую переделку? — спросил один из наших спасителей.

Если б он знал, насколько был прав.

— Вам посчастливилось, что корабль выгнало к берегу. Некоторые погибают…

— Это не нам посчастливилось, а хатифнаттам не повезло, — гордо заявил мосье Дюпар, он безукоризненно изъяснялся на немецком языке.

— Да уж, — протянул матрос и оглянулся на флейт.

Мы достигли берега и оттуда наблюдали, как тонула полыхавшая в огне «Эмералд Джейн». Спасшиеся матросы смотрели в море и не могли оторваться от печального зрелища. Все мы были насквозь мокрыми. По лицам англичан ручьями стекала вода, и я подозревал, что вперемешку со слезами.

Нас ждал сюрприз. Старик-incroyables вновь всех удивил.

— Где паралитик? — спросил господин Швабрин.

— И правда — где старик-incroyables? — изумился я.

— Сэр, вы не поверите! — воскликнул Брюс. — Как только плот причалил к пристани, этот старикашка вскочил и убежал!

У Федора от изумления отвисла челюсть. Алексей Иванович остался невозмутим.

— Провел он нас, — произнес господин Швабрин. — Ловко провел.

— Мутный фраер! В бакланах оставил нас! Надо было пером под ребро и за борт! — процедил Федор.

— Может, и мутный, — задумчиво промолвил Алексей Иванович. — Но где-то прошел нашу школу. Как вы его назвали — старик-анкрояблз? — спросил меня господин Швабрин.

— Ну, его белый фрак с зеленым воротником, красный жилет и желтые брюки, да еще эта шляпа, — ответил я. — Он разоделся как incroyables. Лично мне наплевать на него. Главное, чтоб на глаза мне не попадался.

Рядом со мною раздались странные звуки — словно кто-то быстро-быстро перелистывал бесконечную книгу. Источником необычного шума оказался Абрикос, который, к сожалению, не удрал вслед за своим придурковатым хозяином. Отряхиваясь, кот превратился в огненный шар. Пока мы плыли к берегу, я мечтал о том, что, оказавшись на суше, первым делом отпинаю животное ногами. Но сейчас больше всего походил кот на солнышко, скатившееся на землю. И как-то нога не поднималась шпынять светило.

— Абрррикос, Абрррикошечка, Абрррикисочка! — подлый французишка с сюсюканьем наклонился к коту.

Мадлен следила за тонувшим флейтом. Я не удержался и наградил тумаком каналью.

— Сударррь мой, что ж это вы делаете?! — вскрикнул он.

Эльфийка посмотрела на меня с подозрением. Я пожал плечами.

— Маркиз де Ментье! — вдруг воскликнул кто-то.

Мы обернулись и увидели господина в белом мундире, направлявшегося к нам в сопровождении многочисленной свиты. Его лицо показалось мне знакомым, но я так и не смог его вспомнить. Видимо, сказывалось действие воды забвения.

— Кто это? — невольно сорвалось с моих уст, да еще и по-немецки, — быстро же я проникся окружающей атмосферой.

— Как — кто? — откликнулся кто-то из местных жителей, стоявший рядом. — Это барон фон Бремборт, наш бургомистр.

Итак, он оказался бургомистром, а маркизом де Ментье оказался граф Дементьев, то есть я. Ну да, помнится, папенька что-то говорил по этому поводу.

Бургомистр обнял меня за плечи, и кажется, если бы не боялся промокнуть, и вовсе удушил бы в объятиях.

— Маркиз, маркиз, — приговаривал он. — Ты вернулся, дружище! Это замечательно!

— Господин бургомистр! Господин бургомистр! Очень рад видеть вас! — произнес я, похлопав его по спине.

А что еще я должен был сказать?!

— Мартин! Серж, для тебя я просто Мартин! Мы же пили на брудершафт! — поправил меня фон Бремборт.

Послышался топот. Я поднял голову и увидел, что верхом на лошадях к нам направляются… русские гусары. Это были офицеры Марьинского полка. Того самого полка, что считался пропавшим без вести на западном фронте. Того самого полка, в котором служил и ваш покорный слуга. Того самого полка, из которого я ушел в отставку в чине поручика сразу же после взятия Измаила. Всадников было трое, два лейтенанта и подполковник. Подполковник, которого я знавал еще подпоручиком. Сашка Половецкий был на редкость жизнерадостным человеком, которого в любое время распирало от хохота. И это свойство его характера представлялось крайне странным, потому что насколько он был веселым человеком, настолько же и невезучим. Он шагу не мог ступить, чтобы с ним не приключилось какой-нибудь неприятности, и рта не мог раскрыть, чтобы при этом не засмеяться. Помню, во время учений перед взятием Измаила свалился Половецкий мертвецки пьяный перед шатром князя Дурова, командовавшего Марьинским гусарским полком. Ночью Сашка проснулся и решил малую нужду справить, да спросонок-то не разобрал, что находится под открытым небом. Он встал, раздвинул полы шатра, просунул между ними соответствующую часть тела и помочился. Афанасий Федорович в темноте не разглядел ничего и решил, что пошел дождь и его водяные струи через дырку в брезенте очень удачно ударили прямо в лицо маркитантки, которой князь попользовался и которую как раз искал повод выгнать. И все бы обошлось, если б Половецкий держал рот на замке. Так нет же, он начал размышлять вслух.

— А не справить ли мне и большую нужду? Хы-хы-хы! Или уж до утра потерпеть?

Удивительно было то, что он вообще дожил до утра. Но еще удивительнее было то, что князь Дуров простил его. Не скоро, правда. До самого штурма Измаила Половецкий ходил как в воду опущенный. Он полагал, что его карьере пришел конец и думал о том, как прокормит жену и троих детишек. Мы все сочувствовали ему. Но после взятия Измаила инцидент забыли, а карьера Половецкого резко пошла в гору.

И вот теперь он уже в звании подполковника скакал на коне в сопровождении двух молоденьких офицеров.

— Что случилось? Ха-ха! — рявкнул он. — Почему палили из пушек?! Гы-гы-гы!

— Половецкий! — крикнул я, все еще сжимаемый в объятиях бургомистра. — Сашка!

— Сережа! О-ха-ха-ха! — воскликнул он, спешился и бросился ко мне.

Барон фон Бремборт уступил меня. Половецкий промокнуть не боялся и сдавил меня так, что я всерьез испугался за ребра.

— Важной птицею стал, ха-ха-ха, раз позволили тебе, гы-гы-гы, вернуться! — произнес он и добавил: — Ну? С совой? Гы-гы-гы!

— Да нет… с котом, — ответил я, толком не понимая, ни к чему был задан вопрос, ни к чему я так ответил.

— С котом! О-ха-ха-ха-ха! Вы слышали! — Обернулся он к лейтенантам. — С котом!!! О-ха-ха-ха-ха! Гы-гы-гы-гы-гы! А?! С котом! Ха-ха-ха!

Офицеры хмыкнули так, как хмыкают на всякий случай, когда не понимают юмора.

— С котом! О-хо-хо! А-ха-ха! — продолжал хохотать он.

Все вокруг захохотали — особенно бургомистр громко ржал, потому что Половецкий заражал своим весельем так, что если не то что юмора, а и русского языка не понимаешь, все равно поневоле надорвешься от смеха. И словно в церковном хоре голосок дьячка, которому в детстве медведь на ухо наступил, гармонию всеобщего веселья нарушало чье-то отвратительное хыхыканье. Я обернулся и увидел рожу подлого французишки. Его спутавшиеся с водорослями мокрые усы мелко тряслись, Лепо клокотал от хохота.

— Заткнись, скотина! — рявкнул я.

Жак отступил в сторону.

— Сергей Христофорович, вижу, вас хорошо знают здесь, — раздался голос господина Швабрина.

— Да уж, нам повезло, — ответил я.

— Повезло?! — переспросил Алексей Иванович. — А мне сдается, что история с хатифнаттами и руной Футарка — все это ваш ловкий трюк!

— Конечно, ловкий трюк, — согласился я. — Но поверьте, милостивый государь, что в этом шапито я не циркач, а статист.

— А чего это вы все такие мокрые? Ха-ха-ха! — спросил Половецкий. — Будто вплавь добирались до берега! Гы-гы-гы!

— А как еще прикажешь мне добираться, если вы расстреляли корабль? — сказал я.

— Так это твой корабль там тонет?! О-ха-ха-ха-ха! Гы-гы-гы! О-хо-хо! — Казалось, что подполковник лопнет от смеха.

— Это не мое судно, — сообщил я.

— А чье? — спросил Половецкий, отмахнувшись от жирной синей мухи.

Я кивнул на Джона Спелмана, бродившего неподалеку под присмотром матросов.

— Ха-ха-ха! Слушай, Дементьев, — воскликнул подполковник. — От этого господина воняет так, будто он плыл верхом на ночном горшке — ха-ха-ха! — на грязном ночном горшке — гы-гы-гы! — и по дороге перевернулся — ха-ха-ха! — вместе с этим горшком!

Я рассказал вкратце про хатифнаттов.

— Надо же, как вам повезло, гы-гы, — задумчиво молвил Половецкий.

Про руну Футарка я умолчал.

— Ну, что ж, ха-ха, — добавил он. — Я думаю, бургомистр займется командой и прочими потерпевшими. Пойдем, брат, ха-ха-ха, хороший отдых после всех твоих злоключений, гы-гы-гы, тебе не повредит!

— Что верно, то верно, — согласился я.

Господин Швабрин с Федором стояли в стороне. Они изучали огромную карту, устроенную на стенде, установленном на выходе с пристани. Чуть поодаль переминались с ноги на ногу мосье Дюпар и Мадлен. По всей видимости, они решили, что здесь наши пути расходятся. Каналья Лепо топтался между нами и эльфийкой с корриганом. Подлый французишка и от хозяина отстать боялся, и любовницу потерять не хотел.

— Послушай, дружище, — обратился я к Половецкому, — ты знаешь, из-за всех этих злоключений оказался я в затруднительном положении. Ты не мог бы одолжить мне — э-э — некоторую сумму. Так, чтобы я мог скромно обустроиться со слугой и не оставить в бедственном положении еще нескольких господ?

— О-ха-ха! — заржал подполковник. — Все шутки шутишь! Гы-гы-гы! А я, признаться, сам безмерно обрадовался, когда тебя увидел, потому как накануне, хы-хы-хы, в пух и прах проигрался! Так тебя ж, Дементьев, хы-хы-хы, Бог послал, чтобы ты меня выручил!

Он смотрел на меня так, словно ожидал, что сейчас я сниму сюртук, выжму его, и вместе с морской водой на землю золотой дождь прольется. Я растерялся.

— Послушай, дружище, как же я тебя выручу, коли я и сам из-за кораблекрушения остался без средств к существованию?

Я решил не вдаваться в подробности и не рассказывать о том, как меня захватил в плен Мирович и как оставшийся без присмотра каналья Лепо попался в лапы старику-incroyables. Половецкий развел руками и покачал головой.

— Ах, Сергей, Сергей, хы-хы-хы. Ты, может, сомневаешься в моей честности? Хы-хы-хы! Так я ж тебе вексель выпишу. И при первой же оказии погашу его. Хы-хы-хы!

— Да что ты городишь?! — замахал я руками. — Ну при чем тут твой вексель, если денег у меня нет?!

Подполковник нахмурился. Мои слова окончательно его расстроили.

— Ну, не хочешь помочь другу, так и скажи, хы-хы-хы, — произнес он.

Лейтенанты стояли потупившись. Повисла неловкая пауза. Нарушилась она тем, что на голову Половецкому свалился огромный черствый кусок хлеба.

— О-ха-ха! — расхохотался подполковник.

Он стряхнул с фуражки хлебные крошки, задрал кверху голову и, провожая взглядом чайку, сказал:

— О-хо-хо! Хорошо, что птицы булыжники не едят! Гы-гы-гы!

Ну, спасибо чайке, обронившей свою добычу на голову Половецкого, будто на целой пристани другого места не было, куда черствый кусок хлеба скинуть.

— Послушай, Сашка, — сказал я, — ты так говоришь, будто знаешь, что у меня где-то клад неподалеку припрятан. Может, и меня просветишь, а то я что-то запамятовал, где сокровище зарыл?

Половецкий выпучил глаза.

— Издеваешься, да? Гы-гы-гы! — спросил он. — Ты же в моем присутствии открыл счет в Меербургбанке и положил на него изрядную сумму! Гы-гы-гы!

Я хлопнул себя по лбу.

— Веришь — нет, дружище, забыл! — воскликнул я. — Совсем как-то запамятовал! Так отведи ж меня скорее в этот банк, а то, признаться, я как-то и не помню, где он находится.

— Во дает! Хо-хо-хо! — загоготал Половецкий. — Чтоб я так жил! Ха-ха-ха! Положить в банк столько денег и забыть, где этот банк находится! О-ха-ха! Ну, Дементьев, да ты просто находка для банкира! Хы-хы-хы! Слушай, зачем мне вести тебя в банк! Ха-ха-ха! Лучше я скажу банкиру, что ты забыл дорогу в банк и буду с ним в доле! О-ха-ха!

— Лучше отведи меня к нему и будешь в доле со мной, — парировал я.

— Ладно уж, гы-гы-гы, в доле не в доле, но в банк я тебя отведу, — пообещал он.

Я вздохнул. Инцидент был исчерпан, да еще посредством немаловажного открытия. Оказывается, в местном банке я оставил изрядную, по словам Половецкого, сумму. Наверное, не собирался я покидать эти края надолго. Эх, припомнить бы, что заставило меня принять такое решение! Только хорошо бы освежать память не ударом сапога в переносицу, а иным способом, помягче. Впрочем, догадывался я, следовало бы спросить, не что, а кто послужил причиной желания не покидать этот край надолго. Конечно же Аннет де Шоней, Лерчик-эклерчик. Возможно, что и счет в банке я для нее открыл. Оставалось надеяться, что она не сильно потратилась.

— Ну? Хо-хо-хо! В банк и с совой?! — воскликнул подполковник.

— В банк и с котом, — ответил я, не понимая, к чему это Половецкий второй раз упоминает сову.

— О-ха-ха! С котом! — откликнулся он. — Ну, пойдем! Пройдемся, брат, пешком! Ха-ха-ха! А бургомистр разберется с пострадавшими.

Я встретился взглядом с фон Брембортом. Он учтиво склонил голову, выражая согласие. Я попрощался с матросами и повернулся к господину Швабрину.

— Алексей Иванович, кажется, нам удастся хорошо разместиться. Прошу вас, отдохните за мой счет.

Господин Швабрин отклонил мое предложение.

— Что вы, что вы, Сергей Христофорович?! Мы с Федором хотя и потерпели катастрофу, но деньги наши остались при нас. Так что мы будем признательны, если ваш друг просто проводит нас в приличный трактир.

— Позвольте представить вас, — сказал я. — Половецкий Александр Николаевич, старинный мой друг, вместе служили…

— Измаил брали, ха-ха-ха! — добавил подполковник.

Я продолжил церемонию знакомства.

— Алексей Иванович Швабрин, благороднейший дворянин, которому не только я, а и вся команда, и все пассажиры обязаны своим спасением.

Они обменялись крепким рукопожатием. При этом Половецкий смотрел сверху вниз на невысокого господина Швабрина, а тот расхохотался — сначала я не понял, над чем, но когда взглянул на Сашку, придавшего лицу серьезное выражение, то также не удержался от улыбки. Уж больно комично он выглядел, когда пытался не смеяться. Половецкий все ж таки разразился громким хохотом, и мы двинулись к выходу с пристани.

— Интереснейшую карту мы обнаружили, — произнес на ходу господин Швабрин. — Она многое проясняет и, главное, проясняет то, где мы находимся.

— Угу, — кивнул я головой.

Мне следовало бы тоже изучить эту карту, но я решил не показывать пока что виду, что вообще ничего не помню. Ведь получалось, что я уже был здесь. Именно сюда путешествовал я по поручению вице-канцлера и здесь встречался с князем Дуровым, будь он неладен!

— Жак! — крикнул я французишке. — Ступай за мной! Позови своих друзей и помни, что никаких животных в доме я не потерплю!

— Сию-с минуту, сударррь! — откликнулся Лепо.

Каналья схватил в охапку кота и засеменил ко мне.

— Жак! Скотина! — заорал я. — Позвать друзей и никаких животных — это значит, что кот остается на улице, а мосье Дюпар и мадемуазель Мадлен идут с нами.

Подлый французишка опустил кота на землю, потрепал животное за ушами и что-то прошептал ему. Я с трудом сдержался и не надавал пинков им обоим. Вместо этого я подошел к мосье Дюпару и мадемуазель Мадлен.

— Господа, — обратился я к ним. — В Москве я поступил низко, и мне хотелось бы хоть как-то загладить свою вину перед вами…

— Сударь, мы были бы признательны вам, если б вы перестали поминать прошлое, — произнесла Мадлен.

— Кто прошлое помянет, тому глаз вон, — добавил мосье Дюпар.

— Ну, глаза мне еще понадобятся. Хотя бы для того, чтобы видеть вас своими гостями.

Эльфийка и корриган переглянулись. Мосье Дюпар немного помялся и произнес:

— Ну, сударь, если вы настаиваете…

— Конечно, настаиваю, — отрезал я. — Пойдемте с нами.

Они еще раз обменялись взглядами, мосье Дюпар развел руками, Мадлен кивнула.

— Спасибо, сударь, — произнесла она.

Мы собрались идти следом за Половецким, но мое внимание вновь привлекла карта, которую только что рассматривал господин Швабрин. Я не удержался от искушения и подошел к стенду.

Глава 26

Я прочитал надпись над картой, сделанную крупными буквами: «Достопочтенный странник! Добро пожаловать на нашу богоугодную землю! А если ты не знаешь или не помнишь, куда попал, то мы имеем честь указать тебе твое местонахождение, отметив его на карте восклицательным знаком!»

Вот так оповещение! Можно подумать, что на эту богоугодную землю странники, если и попадали, то исключительно с приступами амнезии.

Ниже была изображена карта Европы. Восклицательный знак красного цвета красовался на берегу Балтийского моря. Это место и называлось Меербургом.

Я считал, что хорошо знаю географию, но эта карта как-то не соотносилась с пройденным мною курсом. На востоке располагалась матушка-Россия, к западной границе ее примыкала Курляндия, а продвинувшись еще чуть-чуть на запад, за Неман, мы и попадали на эту самую богоугодную землю, где наше пребывание символизировал жирный восклицательный знак красного цвета. Траумлэнд — вот как называлась эта земля.

— А где же Пруссия?! — сорвалось у меня с языка.

— На месте Пруссия! Где ж ей быть?! — откликнулся незнакомый голос.

Я обернулся. Рядом со мною стоял леший. Или тролль — так этот народец называют на Западе. Он смотрел на меня с высоты своего гигантского роста и добродушно улыбался.

— Что, странник, не знаешь, куда попал? — спросил тролль.

— Угу, — откликнулся я. — Значит, говоришь, на своем месте.

Я вновь взглянул на карту: Пруссия находилась вроде бы и на своем месте. Но от Курляндии ее отделяли Траумлэнд, река Зюденфлюс и горный хребет Раухенберг. А я всегда считал, что Пруссия расположена прямо за Неманом.

— Ты, странник, по всему видать, географию по другой карте учил. По той, что на оборотной стороне висит.

Я обошел стенд и на задней части обнаружил еще одну карту. «Сюрприз! — было написано над нею. — Найди одно отличие между картами, и ты не заблудишься!»

Чего уж тут искать?! И так все ясно. Отличие заключалось в том, что на задней карте никакого Траумлэнда не было. И прямо за Курляндией простиралась Пруссия. И разделял их только Неман.

Тролль не уходил. Ему было нечем заняться, и он был не прочь ответить на вопросы заплутавшего путешественника. А поскольку при встрече со мной он не стал душить меня в объятиях с воплями: «Ах, маркиз де Ментье, граф Дементьев или как там тебя, как я рад тебя видеть!», значит, мы не были знакомы, и я решил не стесняться зеленого великана.

— Ничего не понимаю! — простодушно объявил я.

— Меня зовут Грэмбл, — ответил на это тролль.

— Очень приятно. Граф Дементьев, — отрекомендовался я.

— Тут все просто, — произнес тролль.

Но его перебили.

— Сергей! Гы-гы-гы! — крикнул Половецкий. — Оставь в покое эту тупорылую зелень! Иди сюда! Гы-гы!

Мне сделалось неловко перед новым знакомцем за бестактность моего приятеля. Но тролль не знал русского языка, и слова Половецкого нисколько его не смутили.

— Эта карта… — произнес он, и вновь его перебили.

— Эй, Грэмбл! — крикнул подполковник по-немецки. — Оставь в покое моего друга! Хо-хо-хо!

Тролль повернулся к Половецкому и объявил:

— Он задал мне вопрос.

— А я тебе жару сейчас задам, ха-ха-ха! — не унимался подполковник.

Конечно же лешие, или тролли, — уродливый народец. Но Грэмбл был таким добродушным!

— Сашка, уймись ты! — крикнул я и повернулся к троллю. — Дружище, не обращай внимания. Мой друг иногда неудачно шутит. Давай-ка вернемся к карте.

Грэмбл повернулся спиной к Половецкому. Тролль ткнул грубым ногтем в стенд и сказал:

— Вот это настоящая карта Европы. А ту карту, что висит сзади, русские идиоты нарисовали.

— Почему же это — идиоты?! — обиделся я.

— Потому что. Мало того, что неправильную карту сделали, так еще и Польшу по ней разделили. В результате Траумлэнд, который был частичкой Речи Посполитой, вообще забыли.

— Вот, значит, как, — ответил я.

— Вот так, — кивнул тролль и добавил. — Чудные вы, русские.

— А с чего ты взял, что я русский? — удивился я.

Зеленый великан громко фыркнул, обрызгав меня слюной.

— Да потому что возле этого места только русские рты и разевают! — объяснил тролль. — А все остальные изучают географию по нормальным картам.

Я внимательно присмотрелся к собеседнику. Этот Грэмбл был не так прост, как казался на первый взгляд. «Русские идиоты!» — сказал он, прекрасно зная, что я русский. Что ж, возможно, таким образом он мстил за «тупорылую зелень». Но это было несправедливо, поскольку Грэмбла оскорбил Половецкий, а отыгрался он на мне. Я вздохнул. Пожалуй, не стоило разжигать международческий конфликт. И я утерся как в переносном, так и в прямом смысле слова: уж больно этот Грэмбл слюнями при разговоре брызгался.

— Ладно, любезный, спасибо, просветил, — промолвил я и попытался отойти.

Но тролль преградил мне дорогу.

— С тебя десять талеров, — объявил он.

— Какие еще десять талеров?! За что?! — возмутился я.

— Как это — за что?! — разозлился Грэмбл. — Я оказал тебе услугу.

— Какую еще услугу?!

— Я дал тебе консультацию. Это услуга, и она стоит денег, — заявил тролль.

— Нет у меня никаких денег, — решил я положить конец спору.

Однако спор только начинался.

— Если нет денег, пойдем к нотариусу, ты выпишешь вексель, — предложил Грэмбл.

— Слушай, дурень, я не собираюсь тебе платить! — отрезал я.

— Десять талеров или контролль! — объявил Грэмбл.

Ловким движением левой руки он проткнул ногтем мой сюртук и пригвоздил меня к стенду, прямо к карте. К восклицательному знаку, наверное, — мне не было видно.

— А что значит контроль? — спросил я.

— Контролль — это враг троллей, — просветил меня Грэмбл.

Он опять обрызгал меня. А воняло от него так, словно в его пасти две недели за кошками не убирали.

— Слушай, дружище, я не враг троллям. Но с какой стати я должен платить за то, что ты тут языком от скуки чесал?!

— Ты контролль! — сделал окончательный вывод тролль.

Он выхватил из-за пояса дубинку, которую я не замечал до сих пор. Зато теперь разглядел, что это для тролля была дубинка, а для меня — дубина. Даже дубинище, я бы сказал. Правая рука Грэмбла взметнулась вверх, и я зажмурился в ожидании сокрушительного удара.

Как это было глупо: выйти живым из стольких передряг и погибнуть в результате случайной ссоры с тупорылым зеленым троллем. Утешала лишь возможность отомстить Грэмблу за то, что он оплевал меня: я намеревался забрызгать его мозгами и кровью.

Неожиданно прогремели три выстрела. Тролль взвыл и выпустил меня. Я великодушно простил его за нечаянное брызганье слюной и бросился к Половецкому. Подполковник и лейтенанты достали вторые пистолеты и всадили в тролля каждый по пуле.

— Пойдем отсюда быстрее, хы-хы-хы, — скомандовал Половецкий.

Мы направились прочь от пристани. На ходу я обернулся. Тролль уселся на землю под стендом и, оттопырив нижнюю губу, мусолил только что полученные раны.

— Пойдем, пойдем живее, — повторил подполковник. — А то этот урод сейчас пуль наковыряет и начнет кидаться ими! Хы-хы-хы! А у нас кожа не такая толстая! О-ха-ха-ха-ха!

— Да уж, сударь, кажется, искать неприятности — ваша профессия! — промолвил господин Швабрин.

Перепуганная Мадлен, похоже, сомневалась в том, что правильно поступила, приняв мое приглашение.

Я еще раз обернулся и увидел, как по знаку бургомистра к троллю направились два дэва с массивными дубинками.

А еще я увидел, что каналья Лепо тащит с собою кота.

— Жак, скотина! — рявкнул я. — А ну брось его!

Глава 27

Путешественника, впервые или вторично, но с приступом амнезии, сошедшего с корабля на пристани Меербурга, поражала красота этого города. Каждый домик представлял собой сказочный дворец, словно местные власти не давали разрешения на строительство, пока архитектор не докажет, что его творение как нельзя лучше подойдет для проживания королевской семьи. Тут и там журчали причудливые фонтаны: то вода струится из пасти льва, а каменный силач разрывает эту самую львиную пасть, опасаясь, наверно, что, если зверь пасть захлопнет, вода хлынет из другого места; то вода бьет из разбитого кувшина, над которым сокрушается точеная красавица; то мощная струя вообще не пойми откуда ударяет, едва наступишь на определенный камень, и бьет вода чуть правее того, кто на этот камень наступил, — ну, это нарочно придумали, чтобы по вине невнимательного кавалера оказалась мокрой с ног до головы его дама. В нашем случае водяной удар пришелся по Лепо. И каналья ко всеобщему веселью опять вымок до нитки, в то время как все остальные уже обсохли — в городе стояла жара.

По аккуратно выложенным мостовым цокали копыта лошадей и осликов, и целая армия крысюков в серо-голубых мундирах следила за тем, чтобы навоз исчезал из виду, едва успев шлепнуться на булыжник. Помимо необыкновенной красоты фонтанов мостовые и площади украшали многоярусные клумбы. Глаза разбегались от буйства красок — таких необычных и красивых цветов мне не приходилось встречать.

— Что это? — спросил я Половецкого.

— А, это, хы-хы, — оглянулся он. — Да конь их знает! Цветы какие-то! Гы-гы-гы!

— Это декоративная капуста, сударь, — просветила меня Мадлен.

— Да? — удивился я. — А мне казалось, что из капусты варят щи.

— Ха-ха-ха! — откликнулся подполковник.

Город поражал красотой и великолепием. И казалось, что своих обитателей он завораживал так, что они напрочь забыли все международческие распри. Еще никогда в жизни не доводилось мне встречать такую мешанину. Кого здесь только не было! Над толпой возвышались зеленые головы троллей. Их росту уступали мрачноватые гоблины и дэвы. Последние расхаживали с важным видом, уверенные, что своим благополучием город обязан именно им. Отчасти так оно и было. Каждый дэв был опоясан широким кожаным ремнем, к каждому ремню была пристегнута черная каучуковая дубинка. Под неусыпными взорами стражей порядка суетились народцы поменьше: люди, эльфы, корриганы (с такими же плоскими, как у мосье Дюпара, лицами), карлики (почти все бородатые и в колпачках), крысюки с черными мешками для сбора мусора, высокомерные кентавры и воздушные феи и Лели. Попадались бультерьеры с отвратительными мордами, запряженные в небольшие экипажи. Пассажирами были гномы, которые передвигались в собачьих упряжках из опасения, что иначе их растопчут. Пару раз замечал я стайки пикси, перелетавшие с места на место.

И вся эта публика, разодетая в легкие, праздничные наряды, шумела и смеялась, занимаясь своими делами. Я не встретил ни одного угрюмого лица, если не считать гоблинов, дэвов и троллей. Гоблины всегда отличались суровым нравом, дэвы считали неуместным веселиться на службе, а тролли вообще-то все-таки улыбались, отчего на их лицах выражение радости сменялось выражением дебильности.

Невозможно было не проникнуться атмосферой праздника. Незнакомцы, столкнувшись взглядами, с улыбкой приподнимали шляпы и раскланивались, а незнакомки улыбались столь обворожительно, что каждую встречную хотелось подхватить под руку и сплясать с нею круга три или даже пять, прежде чем разойтись в стороны по своим делам. Половецкий чувствовал себя как дома, Мадлен то и дело раскланивалась с другими эльфами, а мосье Дюпар обменивался короткими репликами с корриганами. Господин Швабрин и Федор, как и я, вертели без устали головами, а каналья Лепо время от времени подавал какие-то подозрительные знаки. Мелькавшее в некотором удалении от нас рыжее пушистое пятно вызывало у меня смутное беспокойство.

— Жак, шельма ты французская, если в моем доме появится кот, я закажу из него жаркое тебе на ужин, — предупредил я каналью.

— Ну что вы, барррин-с, сударррь вы мой-с, никаких-с кошек-с! Мы же договорррились-с!

На всякий случай я погрозил ему кулаком.

Мы пересекли небольшую площадь, отделявшую пристань от городского рынка, и оказались среди рыбных рядов. Торговцы в кожаных фартуках с обветренными лицами возвышались над прилавками, заваленными белой и красной рыбой. В огромных бочках лениво ворочались громадные лобстеры и крабы. Между прилавками на высоких треножниках стояли чаны с водой. В воде плавали кружочки свежего лимона. Покупатели, накупив рыбы, омывали в чанах руки.

Поскольку рынок находился в непосредственной близости от гавани, здесь уже все знали о трагедии с «Эмералд Джейн» и узнавали в нас потерпевших крушение.

— Господа, отведайте рыбы, на корм которой вас только что чуть не отправили! — кричали нам вслед.

Я надеялся, что Абрикос задержится в рыбных рядах. А там, глядишь, веселые торговцы скормят кота крабам.

Затем шли мясные ряды. Торговали говядиной, бараниной и свининой. Поросячьи головы украшали некоторые туши. Мясники, почти все толстые и усатые, не стесняясь, пожирали домохозяек глазами. Чуть правее торговали дичью и тушами диких животных. Пожалуй, здесь незадачливый охотник мог купить подстреленного кем-то еще секача и дома за семейным ужином рассказать душераздирающую историю о псовой охоте на кабанов.

Возле рядов с фруктами добродушная темная эльфийка подарила нам корзину с огромными красными яблоками и связкой бананов.

— Эй, господа, меня зовут Катрин! Я торгую здесь каждый день! Не забудьте меня, когда разживетесь деньгами! — прокричала она.

Я передал корзину в руки Жаку. Каналья задержался возле прилавка.

— Ждите завтррра с утррра, мадемуазель, — заявил подлый французишка. — Мой хозяин любит свежие фрррукты на завтрррак.

Мадлен пнула его под коленную чашечку.

— Уй! — взвыл каналья. — Ты что, с ума сошла?!

— Пошли, пошли! — скомандовала Мадлен.

— Да я — что?! Я ж пррросто так, — заверещал шельма, ковыляя за девушкой.

— C'est elle qui porte la culotte![57] — крикнула темная эльфийка.

— Ничего подобного! — обиделся Лепо. — С чего это вы так говорррите?

— Но она ведь действительно в штанах, — усмехнулась Катрин.

Одежда на Мадлен почти совсем высохла, и, одетая в матросские шаровары, она опять стала похожа на белокурого медвежонка.

Последними оказались цветочные ряды. Юные цветочницы составляли композиции, не уступавшие красотой и буйством красок декоративной капусте. Я решил, что как только найду Аннет, обязательно преподнесу ей букет.

Рынок остался позади. Мы оказались перед резиденцией бургомистра. Обогнув ее, мы вышли на площадь. Справа находилось двухэтажное здание из серого камня с круглыми башенками, над парадным подъездом которого красовалась вывеска «Меербургбанк».

— И сколько этот тролль с тебя потребовал, хы-хы-хы? — спросил Половецкий.

— Десять талеров, — ответил я. — Настоящий грабеж!

— Ха-ха-ха! Тролли ничего не делают бесплатно. Хы-хы-хы! Они неимоверно тупы, но что касается денег, тут у них железная хватка, хы-хы-хы! Они крепко держатся друг за друга, у них такое своеобразное братство троллей. Хо-хо-хо!

— Ты хочешь сказать, что теперь каждый тролль сочтет своим долгом огреть меня дубинкой, пока я не отдам десять талеров этому Грэмблу? — спросил я.

— О-хо-хо-хо! — разразился Половецкий хохотом. — Серж, ты здорово соображаешь! Гы-гы-гы! Именно так дела и обстоят! Ха-ха-ха! Тебе лучше отдать им десять талеров, хо-хо-хо!

— Но это самый настоящий шантаж! — возмутился я.

— Гы-гы-гы! — закивал Половецкий. — Есть и другой выход, хо-хо-хо! Создать ситуацию, чтобы какой-нибудь тролль оказался тебе должен! Ха-ха-ха!

Я повернулся к подполковнику, и синяя стрекоза чуть не врезалась мне в глаз. Я едва успел отмахнуться от глупого насекомого.

— Чтобы тролль стал моим должником, — повторил я. — Ага, и наутро, надо полагать, ко мне выстроится очередь зеленых тупорылей, желающих расплатиться за своего сородича.

— Именно так, мой друг, именно так, хо-хо. Тролли очень аккуратны в том, что касается денежных расчетов. Хы-хы-хы!

Синяя стрекоза сделала новый заход и ринулась на меня. Я замахнулся, намереваясь врезать ей так, чтоб она расквасилась. Раздался высокий голос:

— Маркиз де Ментье! Маркиз де Ментье!

Это оказался пикси, а не насекомое. Я замер с поднятой рукой. Пикси посчитал ее подходящей площадкой для приземления и опустился на мое запястье. Молодой человечек в синем кафтанчике топтался на моей руке и трепетал крылышками, сохраняя таким образом равновесие.

— Господин маркиз, не могли бы вы оттопырить большой палец, — попросил пикси.

Я выполнил его просьбу. Он оперся о мой палец и сложил полупрозрачные крылышки за спиной. Мои спутники окружили меня, с любопытством рассматривая пикси. Половецкий похохатывал, господин Швабрин хмурился и каналья Лепо еще влез с высохшими от жары водорослями в усах.

— Что скажете, господин… э-э? — спросил я.

— Шнитхельм, — представился пикси. — Я посыльный. Меня отправил к вам пан Розански.

— Пан Розански?

— Да-да, пан Розански. Он надеется, что, как и в прошлый раз, вы остановитесь в его трактире. Трактир «Савой».

— «Савой»? — я силился вспомнить это заведение.

— «Савой», — подтвердил Шнитхельм. — Так вы его называете.

— С совой, ха-ха-ха! — воскликнул по-русски Половецкий. — Только мы решили теперь называть его «С котом»! Ха-ха-ха!

Беднягу пикси чуть не сдуло ветром с моего запястья — так хохотал подполковник. Шнитхельм покрепче ухватился за большой палец моей руки.

— Пан Розански просил передать, что лучшие трехкомнатные апартаменты — к вашим услугам. И конечно же для вас открыт кредит. Если вы намерены задержаться в Меербурге, милости просим в заведение пана Розански.

Я обвел взглядом спутников. Их глаза выражали согласие. Только Половецкий слегка расстроился. Ему не терпелось посетить банк.

— Да уж, барррин, хоррроший обед нам не повррредит, — заявил каналья Лепо.

— Тебя забыли спросить! — рассердился я и приказал пикси: — Ну что ж, лети вперед, Шнитхельм.

— Следуйте за мной, — обрадовался маленький человечек, взмахнул крылышками и, оторвавшись от запястья моей руки, полетел к трехэтажному зданию, расположенному через площадь напротив банка.

Трактир украшали легкие завитушки, над парадным подъездом красовалась огромная сова из белого мрамора.

— А вот мы, ха-ха-ха, сову-то отколупаем, — объявил Половецкий, — и вместо нее кота посадим. Хо-хо-хо!

Шнитхельм с лету ухватился за шнурок, висевший под медным колокольчиком, и начал раскачиваться под мелодичный звон. Двери распахнулись, навстречу нам вышел мужчина в белом фартуке, с огромным брюхом.

— Господин маркиз, добро пожаловать в наше заведение, — пан Розански отвесил поклон настолько низкий, насколько позволял его живот. — Для вас зарезервированы лучшие апартаменты и старейшие вина подняты из подвала.

Я так и не вспомнил, как справился с поручением графа Безбородко, но наказ вице-канцлера жить на широкую ногу, очевидно, исполнил весьма усердно. Странно, как это сообщество троллей обошлось без того, чтоб открыть мне кредитную линию.

Господин Швабрин снял две комнаты — для себя и Федора. А нас пан Розански проводил на третий этаж. Выделенные мне апартаменты включали холл и три комнаты. Я выбрал для себя большую спальню, окнами и балкончиком выходившую на главную площадь, а мосье Дюпара и мадемуазель Мадлен попросил устраиваться в любой понравившейся им комнате. Пан Розански ушел, пообещав приготовить мне термы. Половецкий вышел на балкончик, я надел легкий шлафрок, найденный в гардеробе, и присоединился к Сашке.

Перед нами лежала площадь, на которой нас встретил Шнитхельм. Отсюда она просматривалась целиком. Площадь замыкалась шестью зданиями. В северной части находилась городская ратуша, за которой простирался рынок, выходивший к порту. Вдоль восточной линии вытянулось заведение пана Розански — трактир «С совой» — и здание суда, как сообщил Половецкий. Напротив размещались «Меербургбанк» и двухэтажный особнячок с многочисленными колоннами и амурчиками. С балкона я разглядел вывеску, сообщавшую, что в этом здании находится «Клуб благородных картежников». Половецкий старался не смотреть в сторону этого клуба, членам которого, вероятно, предстояло стать совсем благородными, после того как я одолжу денег подполковнику.

Южную часть площади занимал величественный католический собор. Я перекрестился, прошел в комнату и уселся в кресло возле маленького столика. Половецкий занял место напротив.

— А что, Сашка, не выпить ли нам кофiю с шиколатомъ, пока трактирщик готовит баню? — предложил я.

— О-хо-хо! — обрадовался подполковник. — Отчего же не выпить? Ха-ха-ха!

— Жак! — гаркнул я и, когда физиономия шельмы нарисовалась в дверном проеме, приказал: — Распорядись там насчет парочки чашечек кофiя с шиколатомъ.

— Сию минуту-с, барррин, — ответил подлый французишка.

— Половецкий, дружище, — обратился я к старому другу, — ты можешь себе представить, что еще час назад я болтался в море на флейте, захваченном хатифнаттами?

— Хо-хо-хо! — рассмеялся подполковник.

Он откинулся в кресле, прикрыл глаза и тихо сказал:

— А мне иногда кажется, что всего лишь час назад я карабкался по хлипкой лесенке навстречу разъяренным туркам.

— Да уж, — произнеся. — Были дни.

В дверь постучали.

— Да, — крикнул я.

В комнату вошла горничная в черном платье и белом фартучке. Она поставила на столик поднос с двумя чашечками из бисквитного фарфора, сделала книксен и произнесла:

— Господин маркиз, пришел герр Кунитц. Он просит аудиенции. Может быть, сказать ему, чтобы он пришел позже?

Я понятия не имел, кто такой герр Кунитц и для чего он ищет встречи со мной, но подумал, что кто-то должен передать мне новую весточку от Аннет. Но не успел я ответить, как оживился Половецкий.

— Зови, зови этого Кунитца сюда! О-хо-хо! Легок на помине! Банкир пожаловал! Ха-ха-ха!

Я кивнул девушке, и она приоткрыла дверь, пропуская внутрь сухонького, мрачного старичка. Вначале я встревожился, предполагая, что банкир принес плохие новости. Но он сообщил, что на моем счету в целости и сохранности лежит шесть тысяч талеров и я могу их снять в любой момент. Все это он сказал таким тоном, будто подразумевал, что я окажусь последним идиотом, если воспользуюсь своими правами и заберу хоть пфеннинг из его банка. Держался герр Кунитц с ненавязчивой предупредительностью и в то же время с подчеркнутым радушием. Он был рад видеть вас раза два в жизни: первый раз — при оформлении вклада в его банке, а второй раз — в гробу. Он стоически перенес известие о том, что я намерен снять половину суммы, и даже обязался доставить мне деньги лично за полпроцента от суммы. На этом аудиенция закончилась, и герр Кунитц ушел. В дверях он обернулся и бросил на меня быстрый, полный сожаления взгляд. Я понял, что имею шанс остаться в его глазах приличным человеком, если сыграю в ящик до того, как он вернется с деньгами.

Я дождался возвращения герра Кунитца. Отсчитал пятьсот талеров Половецкому, остальные деньги запер в сейф, а ключ повесил на шею, на цепочку с крестиком.

Появился пан Розански и сообщил, что готовы горячие термы.

— Вы можете принять их вдвоем, — предложил трактирщик.

Он сопроводил нас на первый этаж, приоткрыл небольшую дверцу, и мы оказались в зале, почти целиком занятом бассейном.

— Прошу вас, отдыхайте, господа, — напутствовал нас пан Розански.

Я попросил его добыть мне новый кафтан. Надоело разгуливать в одежде с оторванным воротником.

— Вам удобно будет заняться примеркой после купания? — спросил трактирщик.

— Примеряйте на моего слугу. У него схожая фигура, — ответил я.

В бассейне бурлила грязная вода, пахло серой. Навстречу нам вышла темная эльфийка в легкой ярко-красной тунике.

— Лечебные грязи пойдут вам на пользу, маркиз, — произнесла женщина.

— Похоже на чистилище, — вымолвил я.

— Хо-хо-хо! — разразился Половецкий, и его хохот прокатился высоко под мраморными сводами.

— Действительно, — сообщила эльфийка. — Вода поступает сюда прямо из Зюденфлюс. Она заберет все ваши немочи, а может, и грехи отмоет.

— Судя по цвету твоей кожи, красавица, сама-то ты либо не принимаешь здесь ванны, либо на отмытие тебя от грехов Зюденфлюс недостаточно, требуется целый Зюденмеер.

Эльфийка улыбнулась.

— У эльфов с белой кожей скучная жизнь, — произнесла она.

Думаю, Мадлен с нею поспорила бы.

Эльфийка удалилась за ширму, расписанную амурчиками. Мы разделись, сложили одежду на специальные комоды и по лестнице спустились в бассейн. Вода показалась мне такой горячей, что я не сразу погрузился в нее целиком, зато потом было чувство, что купаюсь в парном молоке. Половецкий с громкими похохатываниями и фырканьем вошел в купальню. Из-за ширмы показалась эльфийка.

— Ну как? — спросила она.

— Замечательно, — ответил я, любуясь видами, открывшимися снизу под ее туникой. — Очень красиво!

— Красиво? — Женщина вскинула брови.

— Я имею в виду твои ноги, — признался я.

— Вы проказник, маркиз, — рассмеялась эльфийка и отошла к мраморному столику.

На нем стояла редкой красоты работа из бисквитного фарфора. Скульптурная композиция изображала сломанное дерево, покрытое мхом и грибами, поваленное через тропинку на лужайку, где лесная фея застыла в танце с заблудившимся дровосеком. На дереве сидела бабочка-шоколадница, а по стебелькам цветов поднимались вверх улитки.

Эльфийка подняла фарфор со столика. Оказалось, что композиция устроена на деревянной шкатулке, у которой снизу в особом углублении находился ключик. Женщина сделала несколько оборотов этим ключиком. Зазвучала музыка, и парочка закружилась в медленном танце.

— Господа, — объявила эльфийка, — не больше десяти минут. Как только музыка кончится, выходите из воды.

— Чрезмерное очищение грехов вредно для здоровья, — произнес я.

— Конечно, вам здоровье еще пригодится, — ответила эльфийка.

— Для новых грехов! Ха-ха-ха! — заключил Половецкий.

— Вам виднее, — промолвила темная эльфийка и, покачивая бедрами, удалилась за ширму.

Мы немного поплавали, постояли под струями, бьющими из пастей каменных львов, подставляя то животы, то спины, и напоследок полежали на колоннах, притопленных возле лестницы. Когда музыка кончилась, мы поднялись наверх и окунулись в маленькие ванны с чистой горячей водой.

— Ух, хорошо! — воскликнул я, вытянувшись во всю длину.

— Поднимайтесь, поднимайтесь, маркиз! — прозвучал голос эльфийки. — В ваннах не положено отдыхать, только смыть грязь — и все.

Женщина возвышалась надо мной с белым халатом в руках. Половецкого ожидала другая эльфийка, тоже темная и тоже в красной тунике. Пока мы плавали в бассейне, скрытые от нескромных взглядов мутной водой, женщины прятались за ширмой, а теперь предлагали не стесняться. Я вышел из воды, и эльфийка надела на меня обжигающе жаркий халат. Очевидно, до последней минуты там, за ширмой, они разглаживали халаты раскаленными чугунами. Я повернулся к женщине лицом, ухватил за ягодицы и прижал к себе.

— Ого! — воскликнула она. — Чистилище пошло вам на пользу!

Что и говорить, Меербург оказался если и не раем, то по меньшей мере предбанником Эдема. Было похоже, что на этом мои злоключения кончились, и было б совсем некстати, если бы вдруг отворились двери, сюда вбежала бы истосковавшаяся в разлуке Лерчик-Аннет и обнаружила меня в объятиях эльфийки, темную кожу которой уже никакими грехами не усугубишь.

— Ладно, в следующий раз. Может быть, — промолвил я и отпустил женщину.

— Следующего раза может и не быть, — ответила она.

— Ну, на все есть рецепт от Главного Повара, — сказал я.

Эльфийка тронула за плечо подругу, та отстранилась от Половецкого, и они удалились. За ширмой они ворковали некоторое время, позвякивая серебряными ложечками, а потом принесли нам горячий чай, заваренный на травах.

— Дружище, хо-хо, каким же ветром занесло тебя обратно в Траумлэнд? — поинтересовался Половецкий, когда мы остались одни.

— Любовь, — ответил я.

— Аапх! — поперхнулся он чаем. — Хо-хо-хо! Не узнаю тебя, мой друг! А как же Настасья Петровна? Гы-гы-гы!

— Я объявил помолвку недействительной.

— Хо-хо! Ну, с твоим капиталом можно обойтись и без Настасьи Петровны.

— Деньги тут ни при чем, — возразил я.

— Так хорошо говорить, когда куры их не клюют, хе-хе-хе, — не согласился Половецкий.

«Я знавал и другие времена», — хотел сказать я, но промолчал.

— Но кто она, Серж? Ха-ха-ха! Кто она, твоя зазноба?

— Аннет де Шоней, — признался я.

— Аннет?! Ааапх-кххха! — Половецкий опять поперхнулся.

Он поставил чашку с недопитым чаем и выпрямился в кресле.

— Серж! Ты сошел с ума!

— Да, наверное, так.

— Аннет де Шоней — наложница князя Дурова! Хы-хы.

Я поморщился.

— Извини, извини, дружище, — всполошился Половецкий. — Но взгляни правде в глаза. Аннет проживает с князем Дуровым в Траумштадте. Хы-хы. Она его любовница, сожительница. Выходит, что в прошлый раз она вскружила тебе голову. Но зачем тебе это, дружище? Ты достоин лучшей доли, ты еще молод. Найдешь себе добропорядочную девушку. Хы-хы. Прости меня, я бестактно лезу не в свое дело. Но мадемуазель де Шоней — авантюристка, она совсем не годится для семейной жизни. Хы-хы.

Я молчал. Половецкий был прав, и оттого вдвойне было обидно.

— Я должен найти и спасти ее.

— Помилуй, дружище, хы-хы-хы! Чего ее искать-то?! Всем известно, что она живет в Шлосс-Адлере в Траумштадте. Шлосс-Адлер — это резиденция князя Дурова. Да ты знаешь, был там. А от кого ее спасать-то ты собираешься?! Хо-хо-хо!

— Князь Дуров считает ее шпионкой, — рассказал я. — Сюда направляется граф Норд из Санкт-Петербурга.

— Граф Норд? — переспросил Половецкий.

— Под этим именем скрывается великий князь Александр Павлович, — сообщил я.

— Хы-хы, — выдал Сашка, заметно помрачнев.

— Князь Дуров собирается выдать Аннет де Шоней графу Норду как заговорщицу, — сообщил я.

— Это в духе князя, — кивнул Половецкий.

Некоторое время мы молчали. Я заметил, что Сашку всерьез встревожили новости о великом князе. Я хотел спросить, что его так взволновало, но он опередил меня. Половецкий поставил чашку с чаем на столик и, покачав головой, произнес:

— Одного не пойму. Как же это император Павел допустил, чтобы цесаревич выехал в Траумлэнд? Неужели настолько он близорук, что дальше носа своего не видит?

— О чем ты? — спросил я. — Что в этом такого? Ну, поехал Александр Павлович в Европу себя показать, других посмотреть…

— Хо-хо-хо! Да ты что, дружище! — вскричал Половецкий. — Это же, знаешь, какая заварушка начнется! Тут все только и говорят о том, что Павел незаконный император! И собирается партия, цель которой — посадить на трон Александра. Князь Дуров в этом деле — первая скрипка! Поговаривают, что у него хранятся подлинные бумаги императрицы с завещанием. Но все это пустое, пока Александр находится в России под присмотром его величества. Но как только наследник окажется здесь, тут-то все и начнется. Вот увидишь, в Россию он вернется на ружьях нашего полка и прусской армии. Это сейчас Фридрих-Вильгельм и Павел друг перед дружкой хвостами виляют. А как только Александр окажется за пределами России, вне опасности, вот увидишь, какие клыки пруссаки обнажат!

— Да уж, дела, — молвил я. — Но меня, признаться, лишь судьба Аннет беспокоит. Я уж не знаю теперь, на чьей она стороне. Боюсь одного, как бы она не пострадала. Князь Дуров намеревается выдать ее как шпионку.

— Ты говорил, — кивнул Сашка.

— Ты помнишь ту историю с горской девушкой? — спросил я. — Помнишь, князь три дня держал ее в своем шатре, а потом задушил и объявил турецкой лазутчицей.

Половецкий еще больше помрачнел. Возле губ его появились глубокие складки.

— Ему все тогда сошло с рук, — продолжал я. — А помнишь Андрея Беленева? Вот была чистая душа. Он единственный, кто заступился за девушку, хотя ей уже и нельзя было помочь. Но он вызвал на дуэль князя. А этот негодяй отправил Андрея в разведку, и Андрей погиб, нарвавшись на турецкий дозор.

По лицу Половецкого пробежала черная тень.

— И мне ты рассказываешь об этом! Ведь мы ходили вдвоем в ту разведку. Я и Беленев. Он погиб, а я вернулся.

Некоторое время мы молчали. Солнце било прямо в окна, заливая ярким светом зал и поигрывая бликами на мутной воде. Половецкий жмурился, лицо его, хоть и освещенное, выглядело почерневшим.

— Пойми ты, — говорил он. — Нельзя тебе связываться с князем Дуровым. Ты погибнешь! И вообще, не стоит впутываться в эту историю. Послушай, по-моему, ты нарочно подал в отставку, чтобы жить спокойно. А теперь что?! Сам же лезешь в петлю!

— Я должен спасти ее! — повторил я.

— Ну как ты себе это представляешь?! — спросил Половецкий. — Ты приедешь к князю Дурову и потребуешь, чтобы он отдал тебе свою любовницу?! Да ты станешь посмешищем в глазах всех офицеров, а князь сотрет тебя в порошок! Выдаст тебя графу Норду как участника заговора! Кстати, что это еще за заговор, о котором ты говоришь? Впрочем, нет, не надо! Не хочу знать никаких подробностей! Но одно знаю точно: когда попадешь в руки заплечных дел мастеров, признаешься в самых страшных злодеяниях, в таких, которых не то что совершить, а и вообразить себе не можешь!

— Я доберусь до Аннет де Шоней, и мы убежим, — брякнул я.

Половецкий расхохотался. От его гоготания грозились обрушиться своды зала. Из-за ширмы выглянули эльфийки. Они смущенно улыбались, готовые присоединиться к нашему веселью, подай мы знак. Я замахал руками, и девушки исчезли. Половецкий не мог остановиться, как-никак перед этим он минуты три не смеялся.

— Хо-хо-хо! Ну и насмешил ты меня, брат! — выдавил он. — И куда же вы, интересно мне знать, побежите?! Вы же в Траумлэнде! Куда тут убежишь?! Хо-хо-хо!

— Что? Совсем некуда? — спросил я.

— Ха-ха! А куда?! Сергей, окстись! Траумлэнд — это небольшой лоскуток, заключенный между Зюденфлюс и Неманом. Лоскуток настолько узкий, что существует лишь один тракт между крайними городами Меербургом и собственно Траумштадтом. Ну и куда вы денетесь?! По другую сторону Немана — Курляндия. Теперь это Россия. Там вас поймают еще быстрее. По другую сторону Зюденфлюс — горный хребет Раухенберг, а за ним — Пруссия. Преодолеть Зюденфлюс крайне сложно! Огромный риск свариться заживо. Да и путешествовать по горам, клокочущим от вулканов и гейзеров, без проводника — верная погибель. Но если даже вы и переберетесь на другую сторону, скажи: ты хочешь в Пруссию? Ты что, уже перевел туда свои капиталы?! Сергей, да ты не тот человек! Ты богат, у тебя будущее. Ты можешь вернуться на службу и сделать блестящую карьеру. Неужто вместо этого ты собираешься превратиться в перекати-поле, связавшись с международной авантюристкой без будущего и с темным прошлым?!

Половецкий всегда слыл легкомысленным человеком. И меня иной раз бесил он своей беспечностью и беспричинной веселостью. Но теперь я едва не возненавидел его за слишком большую рассудительность.

— Ладно, Сашка, пойдем, — произнес я, поднимаясь с кресла.

— Что — пойдем?! Хы-хы-хы. Ты чего надумал-то?

— Отправлюсь в Траумштадт, найду Аннет. А там видно будет, — сказал я.

Глава 28

Остаток дня прошел в светских церемониях. От бургомистра передали приглашение на обед. И я направился к назначенному часу в резиденцию Мартина фон Бремборта. Туда же прибыл и господин Швабрин, тоже получивший приглашение. Мы с Алексеем Ивановичем оказались в центре внимания меербургского бомонда. Будучи погружен в собственные мысли, боюсь, я был не очень вежлив с другими гостями. Впрочем, мою хандру отнесли на потрясение, которое я испытал. Высшее общество вскоре мне наскучило, и я уж хотел, сославшись на усталость, вернуться в «С совой», когда произошло новое необыкновенное событие, благодаря которому и хозяин резиденции, и его гости забыли о нас с господином Швабриным. В зал вбежал секретарь бургомистра и прокричал:

— Господа! Господа! Небывалый случай! В город прилетел воздушный шар! Он спускается прямо сюда!

Поднялся невообразимый шум. Гости бросили свои занятия и шумной гурьбой отправились на улицу. Мы с Алексеем Ивановичем пропустили толпу вперед и вышли последними.

Зрелище было незабываемым. Прямо на площадь, ближе к католическому собору, с неба спускался огромный желтый шар, расписанный зелеными и красными геометрическими фигурами. Публика шумела, в воздух летели головные уборы. Бургомистр отдал распоряжение дэвам, и они поспешили разогнать толпу, чтобы освободить площадку для приземления. Веселые дни наступили в Меербурге: столько гостей, одних из моря выбрасывает, другие с неба падают! Среди зевак я заметил каналью Лепо с Мадлен и мосье Дюпаром.

Попрощавшись с господином Швабриным, я отправился в трактир. Заказал бутылочку анисовой, поднялся к себе на третий этаж и вышел на балкон. Наблюдая за толпой, веселившейся по случаю прибытия воздушного шара, я задумался о своих проблемах. Меербург восхищал своим благополучием. Я смотрел на клумбы с декоративной капустой, на женщин в легких платьях, и меня не покидало чувство, что если я выйду на улицу и отдам десять талеров первому встречному троллю, а заодно передам привет и извинения старине Грэмблу, то на этом все мои проблемы закончатся. Однако я понимал, что это ложное впечатление. Я влип по уши в непонятную историю, в которой Аннет де Шоней играла если не ключевую, то далеко не последнюю роль. Я вспоминал ее очаровательное личико, ее взгляд, и мне казалось, что лишь вчера встретил ее возле Шевалдышевского подворья. Но когда я думал о пытках, которым подвергался, о Любке, о голодранце, погибшем в Кронштадте, о моряках, мне казалось, что вечность прошла с того момента, как Аннет силой увезли у меня из-под носа. Иногда чувства к ней сжигали меня изнутри, а иногда я начинал сомневаться, люблю ли ее на самом деле. Но, как бы то ни было, я знал, что самолюбие не позволит мне остановиться. Тем более, когда приближался — я чувствовал это — финал истории.

Вначале я думал, что встречу Аннет в Меербурге или получу новую весточку о том, где ее искать. Но теперь знал, что никаких вестей больше не будет. В Траумлэнде каждая собака знает, что Аннет де Шоней — наложница князя Дурова и живет в Траумштадте в Шлосс-Адлере.

И как-то не прозвучало от Половецкого, что она сильно недовольна своим положением. Ну а я-то зачем ей понадобился?! Ну, да-да, конечно, любовь и все такое. Допустим, это так. И она тайно уехала вместе со мною в Россию. Но за беглянкой снарядили погоню и настигли ее только возле моего дома. Похитили прямо из-под моего носа. И в сотый раз я задавал себе вопрос: каким образом, оказавшись в плену, Аннет сумела зафрахтовать судно и спланировать такой ловкий трюк с хатифнаттами и руной Футарка, не говоря уж о зимних осах?! Значит, либо все это было подготовлено заранее, либо она действовала по указке своих похитителей.

Предположим, что все это было заранее подстроено. Но для чего? Для чего такие сложности?! Эти письма, зимние осы! А хатифнатты! Надо же было умудриться собрать их в одну большую коробку! Это хатифнаттов-то, одно приближение к берегу которых заставляет бюргеров расстреливать из пушек ни в чем не повинных моряков! Здесь попахивало сильной магией. И руна Футарка, наделенная волшебными свойствами, подтверждала то, что в дело замешаны серьезные чародеи. И все эти сложности, вместо того чтобы просто передать мне записку: «Дорогой, если не застанешь меня дома, ищи под одеялом князя Дурова. Любящая тебя Аннет».

А если предположить, что все подстроено уже после похищения девушки? Но тогда выходило, что все эти трюки она организовала под присмотром и с благословения похитителей. Спрашивается: а им-то я на кой бешамель[58] понадобился?! Ответа на этот вопрос я не знал. Как и не знал того, что ждет меня впереди. А что, если ловушка? В таком случае, поддаваясь всем этим уловкам, подготовленным Аннет или ее похитителями, я непременно попаду в западню. Нужно было ломать их планы, действовать самостоятельно и непредсказуемо. Но, похоже, что теперь было поздно. Из Меербурга в Траумштадт вела одна-единственная дорога. Так что не нужно быть ясновидящим, дабы понять, что ею я и воспользуюсь.

Как ни крути, а и в том, и в другом случае Аннет выглядела неприглядно, а я выставлялся очередным дураком, которого она ловко использовала для своих авантюр. Эта мысль мне не нравилась. От нее хотелось отмахнуться, отогнать от себя так, чтоб она не смела мелькать в моей голове. Как каждый влюбленный, я видел в предмете своей страсти ангела. И тут мне пришла в голову мысль, которая все расставила по своим местам! Я совсем забыл о том, что все началось с поручения вице-канцлера Безбородко. А это значило, что я стал участником политической интрижки задолго до того, как познакомился с ненаглядной моей Лерчиком-эклерчиком. Ну конечно же, граф Безбородко отправил меня в Траумляндию, которую как-то не учли, когда делили Польшу, чтобы я спрятал у князя Дурова второй экземпляр завещания императрицы. В Траумштадте я познакомился с Аннет, и между нами вспыхнула страсть. Мы решили соединить наши судьбы, но два обстоятельства встали у нас на пути. Первое — то, что некоторые виды на Аннет имел князь Дуров. А второе — то, что я замешан в интригу с завещанием государыни. Простым решением стало бегство. Мы хотели скрыться вдвоем и провести жизнь, наслаждаясь тихим семейным счастьем вдали от суеты вокруг царского стульчака. Но меня сдерживали мои капиталы. Я должен был вернуться в Россию и распорядиться собственностью. Мы оба понимали, что, вернувшись на родину, я мог попасть в лапы к тем, кому захочется сыграть свою игру с бумагами императрицы. Так оно и случилось. Мирович уже поджидал меня со своими костоломами. Вот почему мы заранее подготовили все эти фокусы-покусы с зимними осами, хатифнаттами и руной Футарка!

Наконец-то я во всем разобрался! А главное, понял, что Аннет — никакая не авантюристка, а любящая меня и любимая мною девушка! Сердце мое заколотилось так, что захотелось спрыгнуть с балкона на шею проходящего внизу тролля, сунуть в морду ему столько денег, сколько он пожелает, лишь бы отнес меня поскорее в Траумштадт, в Шлосс-Адлер!

Мильфейъ-пардонъ, граф! А как же быть с водой забвения?! Зачем Аннет напоила меня этим зельем? Ведь, если бы не Варвара, я бы так и не узнал, что это Лерчику обязан я амнезией. Да, но я же сам принял из ее рук чашу. Зачем?

И вдруг новая догадка осенила меня! Я хлопнул по лбу, изумленный тем, что такое простое объяснение не приходило мне в голову раньше! Ведь если бы не вода забвения, то на первом же допросе я бы выдал все, что знал, своим дознавателям. В лучшем случае мы бы приплыли сюда на зафрахтованном ими судне, а в худшем случае меня бы уже не было в живых.

Вот теперь-то уж точно все встало на свои места, я почувствовал небывалый прилив нежности к моей Лерчику-эклерчику и потребность отдать дань благороднейшему из олимпийцев дружище Морфею. Я покинул балкон и вышел в холл предупредить каналью Лепо, чтобы меня не беспокоили до утра. В холле я увидел сундук, на сундуке огромную подушку, обтянутую синим бархатом, а на подушке — Абрикоса! Кот лениво посмотрел на меня. «Чтоб ты сдох!» — примерно такая фраза читалась в его глазах.

— Жак! Скотина! — заорал я.

Глава 29

Подлый французишка уговорил меня оставить кота на ночь. Мы сошлись на том, что утром Абрикос останется в трактире в качестве подарка пану Розански. Я удалился к себе и забрался под балдахин. Некоторое время я ворочался; мысль о том, что каналья Лепо одурачил меня с этим котом, будоражила и не давала уснуть.

Наконец дружище Морфей пришел мне на помощь, мои глаза начали слипаться, вот уж и пригрезилось что-то сладкое, шиколатъ с кофiемъ и эклеръ на блюдечке, и вдруг чей-то стон нарушил тишину.

— А-а-а-а-апф! — послышался женский голос из-за дверей.

Сон улетучился, и, сгорая от злости, я прислушался к доносящимся стонам.

— А-а-а-а-апф! Милый мой! Да! Да! Еще! Еще! А-а-а-а-апф!

Это кричала Мадлен.

Я стиснул зубы. Меня бесило, что Жак трахал эту эльфийку! Я ревновал своего слугу, да еще к инородке! Да, ревновал! Но отнюдь не потому, что мне хотелось самому оказаться в постели с Мадлен. Уж коль на то пошло, признаюсь, что плотского влечения я не испытывал к ней. Но считаю, что мир, в котором такие девушки отдаются таким канальям, устроен несправедливо! А самое обидное заключалось в том, что подлый французишка наверняка имел наглость считать наоборот.

— А-а-а-а-апф! Еще! Еще! Милый мой! А-а-а-а-апф! — кричала Мадлен.

Смирившись, я ждал, пока они кончат, и надеялся, что скотина Жак ограничится единственной схваткой.

— А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф!

Оказалось, что звуки их страсти — не единственное испытание, уготованное мне в эту ночь. К ним вдруг добавились новые звуки: кто-то настойчиво скребся в мою дверь. Я поднялся и выглянул в холл. Мимо меня, вытянув трубою хвост, в мою собственную спальню шествовал кот. На меня он не обращал ни малейшего внимания. Я у него был заместо лакея, придерживающего дверь, пока Его Кошачье Плутейшество Абрикос Первый соизволят пройти и занять место на атласных подушках. Его наглость дошла до того, что он еще и задержался в дверном проеме, чтобы зевнуть и потянуться.

И он думал, что я буду стоять и смотреть, как он вытягивает лапы и выгибает рыжую спину?! Ну уж дудки! Моему терпению есть предел! И я решил прихлопнуть кота так, чтобы все дерьмо из него выбить! И предвкушая, как кошачьи кишки вылетят через задницу в холл, я изо всех сил дернул дверь!

Вот чего я не учел, так это того, что и сам находился в дверном проеме. Мою голову прихлопнуло между дверью и косяком. Где-то между височными косточками взорвался пороховой склад. «А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф!» — кричала Мадлен. «Ты контролль!» — угрожал мне Грэмбл. А кот Абрикос запрыгнул под балдахин, улегся на атласных простынях и посмотрел на меня сонными глазами. «Давай так, сударь, договоримся: до утра — ни слова», — читалось в его взгляде. Я запираю дверь и обхожу кровать с другой стороны. Киса лежит поперек, свесив голову.

— Ну, я тебе сейчас покажу! — объявляю я.

Киска не шелохнется, притворяется спящей. Я наваливаюсь на нее сзади, раздвигаю коленом ее ножки, она прогибается, ее попка оттопыривается, голова запрокидывается назад.

— Лерчик, моя милая Лерчик, — шепчу я в самое ушко.

— А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф! Милый мой! Ну, давай!

— Ну, держись, кошечка!

— А-а-а-а-апф! А-а-а-а-апф!

На следующий день мы идем на бал в резиденцию бургомистра. Мы пьем шнапс на брудершафт.

— Мартин, зови меня просто Мартином, мой русский друг! — восклицает фон Бремборт.

Неожиданно я улавливаю ни с чем не сравнимый запах анисовой. Я втягиваю воздух, поворачиваюсь и вижу лакея с подносом в руках.

— Анисовая! — восклицаю я, хватаю рюмку и осушаю залпом.

— Что ты делаешь, милый?! — возмущается Лерчик-эклерчик. — Ты ведешь себя, как медведь! Разве можно так пить самбуку?!

— Какую еще самбуку?! Разве можно божественную анисовую называть таким словом?!

— Медведь! Медведь! Доктор Флюкингер, позвольте представить вам маркиза де Ментье. Это француз с повадками русского медведя! Если б вы видели, как он пьет самбуку, вы бы сказали, что этот варвар достоин гильотины!

Худощавый старик в облезлом парике с маленькой книжечкой в кожаном переплете под мышкой смотрит на меня поверх пенсне.

— Молодой человек, самбука — это целая философия. Пьют ее особенным образом. Позвольте, я покажу вам.

Аннет уносится в танце с каким-то офицером и знаками просит меня развлечь старика. В ответ я показываю ей лишь двоим нам понятный знак, который символизирует то, что я сделаю с нею ночью. Она заливается краской и смеется. Офицер принимает ее веселье на свой счет и ведет себя смелее. Я показываю ей кулак.

— Вот, смотрите, — окликает меня доктор Флюкингер.

Пока я кокетничал с Аннет, старик организовал лакея с подносом, на котором возвышается бутылочка анисовой, два ряда хрустальных рюмочек, баночка с зернышками кофия, тростинки для коктейлей и спичечный коробочек.

— Маркиз, повторяйте за мной, — просит доктор Флюкингер.

— Хорошо, хорошо, но только дайте мне слово, что потом вы попробуете выпить по-моему.

— Ну что ж, это будет справедливо. Только экспериментальным способом через субъективное восприятие можно установить объективную истину.

Доктор Флюкингер берет зернышко кофия и бросает его в рюмку, наполняет ее до краев анисовой и поджигает. Затем, взяв тростинку, опускает ее в рюмку и быстро выпивает горящую жидкость.

— Божественно! Божественно! — восклицает он.

На его впалых щеках появляется румянец. Я повторяю манипуляции, проделанные доктором, и понимаю одно: к стопке шнапса и рюмке анисовой добавилась еще одна рюмка анисовой, не пойми зачем подожженная и пропущенная через тростиночку. Да! Еще это зернышко кофия! Я надеялся почувствовать его тонкий аромат, но с таким же успехом мог бы попробовать размять поясницу через двенадцать перин о горошину.

— Как? — спрашивает доктор и цокает языком.

— Ну, — глубокомысленно изрекаю я, воздеваю руки и закатываю глаза. — А теперь, милостивый государь, давайте без лишних выкрутас хлопнем по рюмочке.

— Да-да, конечно, мы же договорились, — произносит он.

Я наполняю рюмки, мы чокаемся и выпиваем одним духом.

— Ух! — фыркает доктор Флюкингер.

Книжица в кожаном переплете выпадает, доктор ловит ее на лету, его парик сползает на бок.

— Как? — вопрошаю я.

— В этом что-то есть, — отвечает он. — Но нюансы, мой друг, нюансы! При такой поспешности вы не улавливаете тончайших оттенков этого божественного напитка. Вот, смотрите!

Доктор наполняет новые рюмки, бросает в каждую по зернышку кофия, поджигает, и мы выпиваем через тростиночки.

— Вот-вот, это божественно! Какой букет! — восклицает он.

Нас окружают гости. Аннет стоит за спиной доктора Флюкингера и улыбается мне.

— И все-таки, милостивый государь, я настаиваю на том, что все это излишне. Напиток и впрямь божественный без всякого кофия и пиротехнических эффектов. Давайте попробуем еще раз.

Вновь наполняются рюмки, и мы выпиваем залпом.

— Да уж, — произносит доктор Флюкингер заплетающимся языком. — В этом что-то есть, что-то есть, безусловно. Но знаете, так пить можно на охоте, особенно зимней, где-нибудь в России. Но здесь, на балу, в окружении прекрасных дам, это выглядит варварским глумлением над культурой. Нет, вы должны оценить утонченный вкус самбуки.

В очередной раз наполняются рюмки, доктор роняет на пол книжицу в кожаном переплете, а наклонившись за нею, обливает ее анисовой.

— Вот неудача! — старик стряхивает жидкость.

Я замечаю надпись на кожаной обложке — «Visum et Repertum».[59] Книжица вновь занимает место под мышкой у доктора.

Продолжается дегустация самбуки. И опять я не улавливаю тончайших оттенков, а он не находит радости в том, чтобы жахнуть на одном дыхании. На лице доктора Флюкингера проступает узор из мельчайших сосудов. Гости, решившие, что мы устроили состязание на предмет, кто первый свалится, требуют, чтобы я дал фору старику: как-никак я намного моложе. Я иду на поводу у толпы и выпиваю залпом две рюмки подряд. Доктор Флюкингер выходит из себя от негодования. Он кричит, что теперь у меня забиты рецепторы, понижена чувствительность и я не смогу оценить волшебный аромат самбуки. Он требует, чтобы я два раза подряд пил по его рецепту. Он наполняет рюмки и опрокидывает баночку с зернышками кофия. Махнув рукой и заявив, что кофий — это не главное, он чиркает спичкой. Руки не слушаются его, спичка ломается, не загоревшись, книжица в кожаном переплете выпадает, но Аннет ловко подхватывает ее. Он выхватывает вторую спичку и роняет ее. Вдруг, вспомнив о чем-то, доктор Флюкингер оглядывается по сторонам и что-то ищет обеспокоенным взглядом. Заметив книжицу в руках Аннет, он отбирает ее и зажимает под мышкой.

— Ну, маркиз, продолжим!

Он чиркает спичкой, и тут случается неприятность. Никто не понимает, как это произошло, но под мышкой у доктора вспыхнула пропитанная анисовой книжица. Видимо, горящая головка спички, сломавшись, отлетела прямо в предплечье доктора. Другого объяснения произошедшему просто нет. Книжицу в кожаном переплете и кафтан старика охватывает пламя. Толпа в панике отступает, женщины ахают и падают без чувств. Книжица падает на пол, и в ту же секунду загорается паркет там, где доктор пролил анисовую. Несколько наиболее расторопных офицеров бросаются на помощь. Кто-то из них срывает скатерть и принимается сбивать пламя с горящего человека. Сам доктор Флюкингер неприлично ругается и, не обращая внимания на то, что горит сам, пытается вырваться из рук спасителей к пылающей на полу книжице.

— Пустите, пустите меня! — надрывается он.

Офицеры, полагая, что старик обезумел от боли, еще крепче пеленают его в скатерть.

— Уберите немедленно это! Иначе сгорит вся резиденция! — кричит дворецкий.

Подоспевший лакей щипцами хватает горящую книжицу и кидает ее в камин, в котором, несмотря на теплые дни, поддерживают огонь.

Доктор Флюкингер ревет как раненый зверь. Но офицеры выпускают его, лишь убедившись, что пламя потушено и одежда не горит. Старик бросается к камину и голыми руками выхватывает то, что осталось от книжицы. Вновь вспыхивает кафтан, офицеры спешат на помощь к доктору, а он перебирает рассыпающиеся в золу страницы, и по щекам его катятся слезы. Мне крайне неловко, чувствую себя повинным в несчастье старика. Мартин фон Бремборт успокаивает меня, говорит, что не стоит принимать близко к сердцу чудачества доктора Джонатана Флюкингера, и предлагает выпить. Мы успеваем выпить по две рюмки шнапса, когда появляется Аннет и из-за спины бургомистра строит мне сердитые глаза. Выбрав удобный момент, она уводит меня. Мы уезжаем.

Утром я открываю глаза и понимаю, что, если сделаю еще какое-нибудь движение, сердце не выдержит.

— Жак, скотина, — зову я каналью, собравшись с последними силами.

— Никакого Жака и никакого скотина здесь нет! — сердито кричит Аннет.

В слове «скотина» она делает ударение на последний слог.

— А кто здесь? — спрашиваю я.

— Здесь есть маркиз, который вчера напился так, что превратился из de Mender в de Cochon, — заявляет Аннет.

— Лерчик, солнышко, да ладно тебе дуться-то! Ну, перебрали вчера немножечко. Не забывай, я все-таки русский граф, а не француз.

Аннет садится на край постели.

— Граф он!

Я пытаюсь дотянуться до нее, но девушка отталкивает меня. Я опрокидываюсь на подушки и, отказавшись от попыток обнять ее, закладываю руки за голову.

— Рольмопсъ твою щуку! А что с моей головой?! — эту фразу я выкрикиваю по-русски.

Аннет смеется, показывает мне язык и выбегает из комнаты. Я тщательно ощупываю голову, но, кроме бровей и ресниц, не нахожу на ней ни одной волосинки.

— А что с моей головой? — опять восклицаю я, но уже по-французски.

— Что с моей головой?! Что с моей головой?! — дразнится Аннет, выглядывая из-за дверей. — Пить надо меньше.

— Но не мог же я спьяну побриться наголо! — возражаю я.

— Не мог, — соглашается Лерчик. — Это я обрила тебя.

— Ты?!

— Я.

— Зачем?!

— В наказанье. Чтоб не нажирался до поросячьего визга.

— Очень мило. Принеси уж зеркало, хоть взгляну на себя.

— Нет тут никаких зеркал!

— Как нет зеркал?! Должно же быть хотя бы одно зеркало!

— Нет, ни одного!

— Лерчик, дай же мне взглянуть-то на себя! Мало того, что обрила меня наголо, так еще и посмотреть мне на себя не даешь!

— Ну, ладно! Чего ты смотришь так на меня? — она дергает меня за руку. — Ну, по глупости я натворила это. Просто очень обиделась на тебя и хотела отомстить. А зеркала здесь, правда, ни одного нет. Забыли про них. Ну, потом посмотришь на себя. А может, и нет! Поживем здесь месяца два, как раз и волосы твои отрастут.

— О, боже мой! — восклицаю я. — Какие два месяца?! Мне в Санкт-Петербург необходимо срочно вернуться! Доложить графу Безбородко…

— Ну, доложишь ты графу, доложишь! — надувает губки Аннет. — Через два месяца. Ну, скажешь, что болен был…

— Лерчик, это несерьезно, — мотаю я головой. — Я выполняю ответственную миссию и должен срочно отправиться в Санкт-Петербург… А волосы? Да хрен с ними! Все равно под париком не видно! Так что не думай, я не сержусь на тебя…

— Не сердится! — вспыхивает Аннет. — Он не сердится! Скажите на милость! Это кто тут на кого не сердится?! А я сержусь! Сержусь!

— Слушай, у меня и так голова раскалывается после вчерашнего! Дай мне выпить что-нибудь. В этом доме есть анисовая или хоть что-нибудь? Огуречный рассол хотя бы.

— Ладно-ладно. Раскричался! — с этими словами она исчезает за дверью.

Я падаю на постель и замираю в неуклюжей позе. Сил устроиться поудобнее у меня нет. Если пошевелюсь — голову разнесет, как пороховую бочку. Открывается дверь, она скрипит так, что легче вытерпеть скрежет когтей саблезубого тигра. Входит Аннет с подносом в руках, на подносе — рюмка и графин.

— О, ты моя радость, спасительница моя! Налей, налей мне рюмочку! — прошу я.

— Ага! Размечтался! Сам нальешь.

— Радость моя, у меня сил нет! Ну, одну, только одну рюмочку! Вторую я налью сам!

Аннет ставит поднос на столик, встает у окна и складывает руки за спиной. Она наблюдает за мной с любопытством естествоиспытателя.

— У-у! Коварная!

Я поднимаюсь и направляюсь к столику. В последний момент Аннет опережает меня. Она хватает поднос и отбегает в угол спальни.

— Черт! Хватит издеваться! — я злюсь не на шутку.

— Ого! Мы еще и сердимся?! — Аннет делает притворно-испуганное лицо. — Ты получишь этот графин при одном условии: если останешься здесь со мною на два месяца!

— Ты с ума сошла! Ты же понимаешь, что это невозможно!

Я приближаюсь к Аннет, расставив руки.

— Это будет достойной платой за вчерашнее свинство.

— Лерчик, я не могу, — произношу я.

— Значит, ты не любишь меня, — резюмирует она.

— Чушь! Конечно же люблю! Ты же знаешь, что я люблю тебя! Но служба, ты же знаешь, служба!

— Так ты любишь меня или нет?!

— Люблю, конечно, люблю! — кричу я и кидаюсь вперед.

Аннет запрыгивает на кровать. Я бросаюсь следом и хватаю ее за ноги. Она падает, поднос улетает на пол, рюмка разбивается вдребезги, графин катится под кровать. Журчит драгоценная жидкость, спальня наполняется живительным амбре. Девушка лежит на животе поперек кровати и, свесившись вниз, пытается дотянуться до графина. Я делаю рывок вперед, но проказница успевает подсечь ногой меня так, что я падаю рядом на постель, едва не разбив голову о спинку кровати.

— С ума сошла! — восклицаю я.

Испугавшись, что водка так и выльется на пол, я запускаю руки под кровать и пытаюсь одновременно пробить заслон из рук Аннет и завладеть спасительным сосудом до того, как он полностью опорожнится. Мне не везет. Аннет хватает графин и вытягивает руку вперед, чтобы я не дотянулся. Я наваливаюсь на девушку сверху.

— Попалась, голубушка!

Аннет поворачивает графин и держит его почти параллельно полу, донышко чуть-чуть ниже горлышка.

— Еще одно движение и я опрокину его, — предупреждает она.

— О, господи! Что ты хочешь, жестокая?

— Я хочу, чтобы два месяца ты был моим и только моим! — заявляет она и добавляет жалостливым голосом. — Ну ты же можешь сказаться больным! Мы пошлем письмо твоему вице-канцлеру, ты напишешь, что выполнил все, как он приказывал…

— О, господи! Ладно, твоя взяла! — сдаюсь я.

— Ура! — радуется Аннет.

Она вручает мне сосуд.

— «Чтобы не пролить вина, пейте прямо из горла», — цитирую я знаменитые слова Ивана Сусанина и осушаю графин.

Конечно же я бы с удовольствием выпил еще столько же и еще столько же, и еще… но тут освобожденная Аннет поднимается на четвереньки, и моему взору предстает ее круглая задница, обтянутая белыми панталончиками с розовыми кружевами и рюшечками.

— Ну, теперь ты поплатишься! — восклицаю я и набрасываюсь на Аннет с тыла.

— Ай! — кричит она.

Я рву в клочья легкую ткань и атакую беззащитное лоно.

— Oui! Oui! Bien! Encore! Encore, le cochon chauve! Encore! Encore! Chic![60] — стонет Аннет.

Ей-то chic, а со мною проклятая анисовая вечно играет злые шутки. Выпив, возбуждаюсь я неистово, но кульминация случается непременно бесцветная и не дарит мне наслаждения. Вот и в это утро плотские утехи приходятся мне не в радость.

Впрочем, последующие два месяца становятся воистину медовыми. Хотя подробности вновь ускользают от меня, воспоминания обрываются.

Однажды утром я проснулся с двумя огромными шишками — по одной над каждым ухом. Рядом на атласной подушке спал невероятных размеров кот абрикосового цвета. Это животное храпело так, что, если б, к примеру, в соседней комнате шельма Лепо не справился и Мадлен звала бы на помощь, я не услышал бы ее голоса.

Мильфейъ-пардонъ, а при чем здесь Мадлен?! Она совсем мне не нравится! Просто не пойму, что она нашла в такой каналье, как Жак?!

Глава 30

Оставив кровать в распоряжение кота, я вышел на балкончик. На улице было светло, хотя, судя по длинной тени от трактира «С совой», солнце стояло совсем еще низко. Площадь внизу шумела, меербургцы спешили по своим делам. Пару раз мне показалось, что из всеобщего многоголосья выделяется русская речь. Прислушавшись, я понял, что голоса соотечественников доносятся из открытых окон первого этажа заведения пана Розански. Я попытался разобрать, о чем говорили неизвестные постояльцы, но различал лишь отдельные слова.

Внизу к медному колокольчику подлетел пикси.

— Шнитхельм, Шнитхельм, — позвал я.

Маленький человечек в синем кафтанчике вспорхнул вверх и опустился на перила моего балкончика.

— Чем могу служить, господин маркиз? — спросил он.

— Любезный, подскажи мне, кто эти посетители там внизу? Я слышу, они говорят по-русски.

Пикси замялся.

— Ты не знаешь, кто они?

— Господин маркиз, прошу понять меня правильно. В заведении пана Розански не принято обсуждать одних постояльцев в разговоре с другими.

— Фу ты, господи! — я пожал плечами. — Но они же сидят в обеденном зале! Я могу спуститься и тогда сам их увижу!

— Вы правы, — согласился пикси. — Кроме того, вы наш почетный гость. Я уверен, что для вас можно сделать исключение. Тем более что вы, наверное, знаете этих людей.

— Мы познакомились в прошлый раз? — спросил я.

— О нет, — взмахнул рукой Шнитхельм. — Они впервые в нашем городе. Сегодня ночью их лодку выбросило неподалеку от гавани. Вы должны их знать. Они бежали с вашего корабля, спасаясь от хатифнаттов.

Вот тебе и фрикандо![61] Конечно же я их знал! Выходило, что в обеденном зале заведения пана Розански сидели Мирович и компания.

— А велетень? — спросил я. — Велетень с ними?

— Велетень? — переспросил пикси. — Да-да, с ними приплыл и велетень. Только он остался на улице, кого-то высматривает.

И Шнитхельм тыкнул крошечным пальчиком вниз. Я увидел Клавдия Марагура. Велетень сидел на земле в центре площади.

Вот это форшмакъ! А я-то, дурак, на балкон вышел городом полюбоваться! И как же я его не заметил?! Но, славу Главному Повару, что и Марагур не увидел меня. На мое счастье, он спал, привалившись к фонтану, от брызг которого кафтан велетеня промок насквозь с левой стороны. Но Клавдий не обращал на это внимания. За минувшие сутки он успел привыкнуть к сырости.

— Устал, сморило его, — промолвил Шнитхельм.

— А они знают, что я здесь? — спросил я пикси.

— Ну что вы, господин маркиз, — Шнитхельм развел руками. — В заведении пана Розански не принято рассказывать о гостях.

— Вот и хорошо, хорошо, — я попятился с балкона в комнату. — Дружище, у меня к вам просьба: пусть они подольше ничего про нас не знают. Признаюсь, эта компания еще в море ужасно надоела нам.

— О, господин маркиз, не беспокойтесь, — заверил меня пикси. — Если только вы сами спуститесь вниз, тогда, конечно…

— Я еще отдохну немного, — ответил я.

— Тогда вам нечего беспокоиться. — Шнитхельм поклонился.

— Спасибо, спасибо, любезный! — поблагодарил я пикси. — Говорят, звезда, упавшая с небес, приносит счастье. Шнитхельм, я желаю, чтобы пять звездочек сразу свалились на заведение пана Розански.

Мильфейъ-пардонъ, граф, ну ты загнул!

— Будем живы вашими молитвами, господин маркиз, — промолвил пикси.

— Кстати, а помимо этих господ, никого больше не вынесло на берег? — спросил я.

Шнитхельм наморщил лоб и потер пальчиком переносицу.

— Вроде бы, нет, — ответил он. — Решительно, нет. Городок у нас маленький, новости разлетаются быстро.

Рольмопсъ твою щуку! Ну почему из всех лодок именно лодку с моими врагами выбросило на берега Траумляндии?! Почему несчастных матросов, бежавших с корабля, сейчас носит неизвестно где, в то время как Мирович со своими сатрапами пирует в трактире пана Розански, а велетень спит в обнимку с фонтаном? Надо будет спросить Главного Повара при встрече, почему он не выкинул их лодку вообще куда-нибудь прочь из Балтийского моря, в Атлантический океан куда-нибудь, на берег Гренландии. Сейчас бы спал велетень в обнимку с тюленями, и всем было бы спокойнее. Оставалось надеяться, что мне нескоро представится возможность задать этот вопрос Главному Повару лично.

— Ладно, любезный, ступай себе, — сказал я и замялся, не зная, как отблагодарить пикси.

Дать ему монетку? Но я сомневался, что он справится с такой тяжестью, да к тому же у меня не было металлических денег. А банкноту пикси смог бы унести, разве что сделав из нее еще одну пару крылышек. Шнитхельм заметил мое смятение.

— Там внизу, господин маркиз, есть большая кружка. На ней так и написано: «Чаевые для пикси», — сообщил он.

— Ага! Очень предусмотрительно, — сказал я. — Непременно позабочусь о ее наполнении.

— Благодарю вас, — ответил Шнитхельм и сорвался вниз с балкона.

Через секунду внизу раздался звон колокольчика, послышался скрип, кто-то отворил дверь.

Стоя в глубине комнаты, я приподнялся на носки и взглянул поверх перил балкона на Клавдия Марагура, спавшего у фонтана.

Что ж, мне спать было некогда!

— Надо сматываться отсюда, — произнес я.

Кот приоткрыл глаза и посмотрел на меня с одобрением. Он решил, что я высказал самую мудрую мысль за последние дни.

Я оделся, достал из сейфа деньги и вышел в холл. Окна комнат, занятых мосье Дюпаром, Жаком и Мадлен, выходили на задний двор.

Я приоткрыл левую дверь. Мосье Дюпар посапывал во сне. Если б не голова, он уместился бы целиком на подушке. Я ретировался, затем отворил правую дверь и вошел в спальню, которую заняли французишка и Мадлен.

Каналья дрых, задрав подбородок к потолку. С короткой стрижкой и дурацкими усищами он был похож на таракана. Рядом с ним спала Мадлен. Ее белокурая головка склонилась на плечо Жака. Что за странная девушка?! Водит дружбу с корриганами, предается плотским утехам с «французскими тараканами» и при этом выглядит непорочным ангелочком!

Я дотронулся до ее плеча. Мадлен зевнула во сне и покрепче прижалась к каналье. Я еще раз опустил руку на ее плечико и тормошил его, пока девушка не проснулась. Она увидела меня, и ее глаза округлились от страха. Мадлен дернулась, чтобы разбудить Жака, но я перехватил ее руку.

— Тссс, — я прижал палец к губам. — Мадлен, мне нужно поговорить с тобой.

Эльфийка вдавилась в постель. Испугалась, что я, недовольный тем, как французишка поступал с нею ночью, с утра решил переделать все по-своему. Я понял, что, если попытаюсь вытащить ее из кровати, она обязательно сделает так, чтобы Жак проснулся. Глупышка! Неужели она полагала, что каналья сможет помешать мне, имей я серьезные намерения поваляться с нею на одной тарелке?!

— Мадлен, не надо никого будить, — прошептал я, присев на корточки у изголовья кровати. — Послушай, обстоятельства сложились так, что мне нужно срочно покинуть вас. Я оставлю тебе деньги. Распоряжайся ими сама, не доверяй никому, особенно Жаку! Он скотина изрядная! Лучше всего, если вы дождетесь меня здесь. Думаю, что вернусь через неделю! Если не уложусь в этот срок, то устраивайтесь по своему разумению. Денег на первое время должно хватить. Ну, прощай! То есть до свидания!

Я отсчитал полторы тысячи талеров и сунул их под подушку, под голову Мадлен. Страх в ее глазах сменился изумлением.

— Куда же вы, сударь? — спросила она.

— Дела! Не терпят отлагательства!

Я запрыгнул на подоконник, открыл окно и ступил на скобу, державшую водосточную трубу. Глаза у Мадлен полезли на лоб.

— Сударь, вы уходите через окно?! — прошептала она.

— Так будет быстрее, — ответил я и, ухватившись за трубу, перенес на скобу вторую ногу.

Скоба заскрежетала, затем что-то треснуло, и я полетел с третьего этажа в обнимку с коленом водосточной трубы. Сквозь свист в ушах я сумел различить визг эльфийки. Должно быть, столь эффектно от Мадлен еще никто не уходил!

Глава 31

Пожалуй, стоило бы воспользоваться тем, что я на короткой ноге с местным бургомистром, чтобы установить памятник тому, кто придумал эти клумбы с декоративной капустой. Я стряхнул с себя землю и обрывки цветов и посмотрел вверх. Перепуганная Мадлен наблюдала за мной из окна.

— Сударь, вы живы?! — всхлипнула она.

— Жив, жив, ступай себе! — отмахнулся я.

— Милая моя, что там стряслось? — послышался голос Лепо из глубины комнаты.

Вот скотина! Хозяину надо вывалиться с третьего этажа, чтоб каналья проснулся! Я взглянул на Мадлен, приложил палец к губам и шагнул за угол.

— Ах, ничего, ничего, дорогой, — послышался голос эльфийки. — Какой-то пьяный тролль свалился в клумбу!

— Вот скотина! — возмутился Лепо.

Я с трудом удержался от того, чтоб не влезть обратно и не дать каналье по морде! Это ж надо! Он еще и скотиной меня обозвал!

— Ладно, пойдем обратно в постель, — позвала его Мадлен.

— В постель, в постель! — обрадовался шельма.

Оставалось надеяться, что в постели они не устроят бои подушками, а займутся еще чем-нибудь.

Жак и Мадлен удалились в глубину спальни, их голоса стихли. Тут я понял, что, скрывшись от своего слуги, я оказался на виду у Марагура. К счастью, он спал как убитый. Я вернулся под окна спальни Лепо и Мадлен. Мне предстояло решить: что делать дальше? Я задумался: не призвать ли на помощь бургомистра? Пожалуюсь ему на Мировича. Пусть направит группу дэвов, а я с удовольствием полюбуюсь, как они отделают каучуковыми дубинками моих преследователей. Вдвоем-втроем они бы и с велетенем справились. К тому же вряд ли конфликт с властями входил в контракт Марагура с Мировичем.

Итак, мне всего-то и нужно было пересечь площадь и войти в резиденцию бургомистра.

Вот только оставалось одно «но». Заключалось оно в том, что это было слишком простое решение. Маленькое, совсем крохотулечное сомнение в том, могу ли я доверять Аннет, свербило во мне. Это было отвратительное, гаденькое чувство, но избавиться окончательно от него я так и не смог. А ведь она знала, что с Мартином фон Брембортом я на короткой ноге, на брудершафт мы в ее присутствии пили. Значит, она знала и то, что я могу обратиться к нему за помощью. Да что значит «знала»?! Тут и жюльенъ безъ грибовъ догадается, что я к бургомистру за помощью побегу. А что если в этом какой-нибудь подвох имеется, и, обратившись за помощью к властям, я угожу в расставленные сети?! Значит, нельзя идти к бургомистру!

Бред, бред, бред! Мои опасения — полный бред! Я рассуждаю так, словно предполагаю, что кому-то понадобилось заманивать меня в ловушку! Кому?! Зачем?! И если я кому-то здесь, в Траумляндии, нужен, зачем было выпускать меня обратно в Россию?! А Мирович уже знает, что бумаги императрицы не у меня, а у князя Дурова. А князь Дуров сидит себе в Шлосс-Адлере в Траумштадте; наверняка Мирович и это уже знает. И никому я не нужен!

Мильфейъ-пардонъ, а кого же тогда велетень караулит?

Ладно, как бы то ни было, а мне нужно идти к бургомистру.

Я выглянул из-за угла. Мимо меня промчалась упряжка с бультерьерами. Два гнома в сиреневых колпаках погоняли собак. Один из бультерьеров наступил мне на ногу.

— Чего, огромин, — крикнул мне гном, — неверную жену высматриваешь?

— Какой ты догадливый, — ответил я.

Клавдий Марагур спал, а на улице уже было столько народу, что я вполне мог затеряться в толпе. Я посмотрел на дворец бургомистра. И новый аргумент против того, чтобы обращаться к Мартину фон Бремборту, пришел мне на ум. Я пожалуюсь бургомистру на преследователей, а Мирович заявит, что Аннет участвует в заговоре против русского императора. Эдак перевернет все с ног на голову. А князь Дуров подтвердит слова Василия Яковлевича. Спрашивается, а захочет ли фон Бремборт ссориться с русскими и вставать на защиту заговорщиков?!

Тут я подумал, что, если так и буду стоять в нерешительности под окнами трактира, все кончится тем, что меня обнаружит Мирович. Решив, что нужно отойти подальше от заведения пана Розански, я отправился задворками к католическому храму. Миновав здание суда, я увидел воздушный шар, тот самый, что накануне произвел фурор в городе. Возле него суетились детишки в коротких штанишках. Они воображали себя покорителями небес. Неподалеку на каменной тумбе сидел тролль. Перед ним стояла чугунная печурка на колесиках. Из трубы поднимался дым. Зеленый великан торговал жареными каштанами. Я бросил взгляд на фонтан и увидел, как Марагур приподнимается, опершись локтем на гранитный портик. Он выглядел измученным, а сон под душем явно не улучшил его самочувствия. Не задумываясь, я юркнул внутрь католического собора.

И чуть не столкнулся с целым семейством. Навстречу мне шествовал сытый бюргер в нарядном кафтане. Он вел под руку упитанную женщину со здоровым румянцем на щеках. Они говорили о чем-то и беззастенчиво смеялись. Следом, взявшись за руки, шли мальчик и девочка, двойняшки лет десяти, унаследовавшие черты лиц обоих родителей. Похоже, это семейство затеяло какой-то праздник на целый день. С утра повеселившись в церкви, они направлялись еще куда-то, предвкушая дальнейшие забавы и удовольствия. А их круглые ряхи говорили о том, что среди ожидающих их увеселений будет как минимум один смертный грех — чревоугодие. Я далек был от мысли о том, что Главный Повар имеет что-нибудь против кулинарного искусства. Наверняка церковники-язвенники от себя добавили чревоугодие к смертным грехам. Но это семейство смутило меня. Я привык считать, что церковь — не место для веселья. Мужчина взглянул на меня, и его улыбка стала шире в полтора раза. Жизнь — отличная штука, как бы говорил он, будучи уверен, что все вокруг разделяют его мнение. Его улыбка была столь непосредственной, что я не выдержал и против воли улыбнулся в ответ. Мужчина поклонился и замер, уступая мне дорогу. Я кивнул, отступил в сторону и произнес:

— Пожалуйста, проходите, пожалуйста. После вас.

— Здравствуйте, добрый господин, — улыбнулась женщина.

— Дети, поздоровайтесь, — скомандовал мужчина своим чадам.

— Доброе утро-день! — дружно затараторили детишки.

Все семейство удалилось на улицу.

Я прошел вглубь собора. Блуждающая улыбка так и осталась на моем лице. Я впервые оказался в католическом храме. Оглядевшись, я решил, что здесь и впрямь вполне пристойно улыбаться и даже смеяться. А кто сказал, что к Главному Повару нужно приходить исключительно со скорбной мордой и понуро свесив голову?! Я вспомнил русские церкви. Там улыбающийся человек выглядел бы непристойно, даже немыслимо. А лики святых в русской церкви чего стоят! Глядишь на них и понимаешь, что если Главный Повар смотрит на нас их глазами, то, очевидно, пребывает в глубокой тоске от той каши, которую заварил. Не молиться, а посочувствовать ему хочется. Я и не докучал никогда ему своими молитвами. И, по-моему, Главный Повар был за это благодарен мне. По крайней мере, мне казалось, что мы понимаем друг друга. Когда я уходил из церкви, что-то теплое появлялось в глазах святых. На прощание я кивал головой и тихонечко произносил одну и ту же, ставшую традиционной фразу.

А теперь, когда я оказался в католическом храме, понял, что вполне естественно делиться с Главным Поваром не только горестями, но и радостью. Но именно в этот момент мне нечему было радоваться.

Неожиданно заиграл орган. Из глаз моих хлынули слезы. И мне впервые захотелось попросить Господа о помощи. Чтобы уберег меня от мучений, подобных тем, что выпали на мою долю за последние дни. Пусть не ради меня, а ради тех, кто дорог мне и кого я люблю.

Я прошел поближе к алтарю, чтобы выбрать место, где можно было бы преклонить колени и помолиться. В эти минуты в храме остались всего два человека. Кто-то в черном костюме стоял в углублении справа. Да, еще был невидимый органист. Он репетировал, пользуясь утренними часами, когда церковь почти пуста, но от его игры сердце выворачивалось наизнанку.

В центре возвышалось огромное распятие. Я вгляделся в лицо Христа, принявшего мученическую смерть, и подумал, что это не лучшее место для молитвы. Я представил себе, что ко мне обратился бы каналья Лепо со своими докуками в тот момент, когда я висел на дыбе, а Марагур пытал меня раскаленными щипцами!

В левой части я обнаружил икону. Мадонна с младенцем Иисусом. Подле нее находилась специальная подставка, на которую можно встать коленями. Однако я решил, что и это не то, что мне нужно. Чрезмерно смиренным было лицо Мадонны. Наверняка она-то и подсказала Иисусу насчет левой щеки. Мол, подставь ее, если дадут по правой, авось обидчик на этом и успокоится. Эх, женщины, женщины! Как-то не приходит им в головы, что пощечинами-то дело не ограничится, что подставишь вторую щеку, а тебя и на Голгофу потащат!

Я прошел в правую часть храма. По пути обратил внимание на черную фигурку в глубине ниши. Неизвестный в коротеньком черном ментике, в черных лосинах и черной шапочке склонился у чана со святой водой. Слышалось журчание. Видимо, он наполнял принесенный с собою сосуд.

Я подошел к скульптуре, находившейся в правом нефе. Могучий, бородатый мужчина держал на руках улыбающегося младенца. Я благоговел перед ними. Мужчина стоял в полный рост, он смотрел прямо перед собой и улыбался. У него были широкие плечи и натруженные руки. Он добродушно улыбался, но, похоже, запросто свернул бы шею тому, кто поднял бы руку на ребенка. Это были Бог Отец и Бог Сын.[62] И им я мог довериться, к ним мог обратиться за помощью. Я преклонил колени перед ними.

Но даже с мыслями не успел собраться, чтобы помолиться.

Послышались шаги. Я обернулся и увидел фигурку в черном. Оказалось, что это молодая женщина, полукровка, в жилах которой смешались человеческая кровь и кровь темного эльфа. Она была невысокого роста, с темной кожей, а из-под черных как смоль волос торчали остроконечные уши. Черные лосины плотно облегали ее лодыжки, икры, бедра и чувственно покачивающиеся бутоны круглых ягодиц. И как же я сразу не разглядел, что это женщина?! Она же была в шапочке! Мужчины снимают головные уборы при входе в церковь, а женщинам запрещено входить внутрь простоволосыми. Меня сбили с толку ее лосины! Я никогда не видел, чтобы женщина вместо платья надевала мужские лосины! Когда я вспомнил, как выглядела ее фигурка, и особенно попка, когда она стояла, склонившись к чану со святой водой, сердце заныло от сладкой истомы. Я поднялся с колен и бросился следом, на ходу обращаясь к Главному Повару с традиционным прощанием: «Давай, дружище, до встречи! Смотри, чтоб там нормально все было!»

Я догнал ее у самого выхода.

— Простите, мадемуазель.

Женщина обернулась. У нее были красивые карие глаза и полные чувственные губы. В левой руке она держала глиняный кувшин, заткнутый пробкой, а под мышкой справа — огромное полено.

— Да? — Она улыбнулась.

— Мадемуазель, это ваш воздушный шар? — задал я дурацкий вопрос, не придумав ничего другого, чтобы завязать беседу.

— Привязной аэростат, — поправила меня дамочка в черных лосинах. — А лучше говорить: монгольфьер. Да, мой. Разве вы не видели вчера, когда я прилетела?!

Я застыл, разинув рот. Мысли загудели в голове, как осы в потревоженном улье. Погнался за юбкой… Мильфейъ-пардонъ, за лосинами, а догнал летунью! А ведь это мой шанс покинуть Меербург неожиданным для всех образом!

— Потеряли дар речи? — окликнула меня женщина.

— A-а… нет… мадемуазель…

— Неужели вы не видели меня вчера? — переспросила она. — Кажется, весь город сбежался поглазеть на монгольфьер.

— Я проспал, — признался я.

— Проспали?! Ах, видели б вы, как я вчера прилетела!

— Ага! А видели б вы, как я вчера приплыл! Ну, да не в этом дело. Послушайте, мадемуазель, у меня к вам просьба. Возможно, она будет весьма неожиданной.

— Высыпать миллион алых роз перед домом вашей возлюбленной? — спросила женщина.

— О, нет. — Я почесал затылок. — Об этом я как-то не подумал.

— Да неужели я действительно услышу что-нибудь оригинальное?

— Оригинальное? Вряд ли, — ответил я. — Я хотел попросить вас доставить меня в Траумштадт. Если это возможно.

— М-м-м, — она поджала губы, кивнула и окинула меня оценивающим взглядом, словно я сообщил ей что-то, что сильно повысило мой авторитет в ее глазах.

— Ну, так что? Я заплачу вам.

— Знаете, это и впрямь оригинальная просьба. До сих пор я не встречала смельчаков, которые отважились бы подняться со мною в небо. Люди предпочитают рукоплескать мне с земли.

— А что — это очень страшно?

Мысль о том, как обвести вокруг пальца моих противников, настолько захватила меня, что я и не подумал об опасностях, которые могут подстерегать путешественников по воздуху.

— Может, и страшно. Но скажу честно: совершенно безопасно, — сообщила женщина. — Впрочем, люди все равно боятся. По правде говоря, меня это устраивает. Во-первых, мне не нужна в небе компания. Во-вторых, пока монгольфьеры остаются диковинкой, я зарабатываю неплохие денежки.

— Мадемуазель, смею ли я надеяться, что вы вытерпите компанию со мной? Только до Траумштадта.

Женщина замялась.

— Ну, возможно. Я как раз в Траумштадт и направляюсь. Только придется обождать. Планируется шоу. Горожане хотят посмотреть, как я поднимусь в воздух.

Шоу! О, нет, только не это. Мне хотелось бы испариться по-тихому.

— Да, вы что-то говорили об оплате.

Я не знал, сколько денег предложить ей, и сказал первое, что пришло в голову:

— Я заплачу вам сто талеров.

— Сто талеров?! — воскликнула она. — За сто талеров я готова немедленно оторвать свою задницу!.. Ой, простите! Просто это так неожиданно!

— Послушайте, мадемуазель, если вы так и поступите, как только что сказали, я заплачу вам в два раза больше, чем обещал.

— Хм. Но бургомистр просил… Он хотел устроить публичное зрелище…

— Мартин фон Бремборт? Ну, мы как-нибудь извинимся потом перед ним. Вы же прилетите еще когда-нибудь в Меербург? И в следующий раз сможете раза два подряд взлететь на радость публики.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласилась аэронавтесса.

Она даже не поинтересовалась, почему мне так срочно понадобилось покинуть город.

— Только подготовка к полету займет некоторое время, — предупредила она. — Необходимо наполнить шар горячим дымом.

— Мадемуазель, пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы улететь поскорее. Я ужасно опаздываю.

— Да, но полет займет три дня.

— Лучше бы два.

— Кстати, мне приятнее, когда ко мне обращаются «пани», — сообщила аэронавтесса.

— Ага. Пани?..

— Малгожата. Малгожата Бирюкович.

— Ага. А я маркиз де Ментье.

— Маркиз?

— Да, маркиз. Ну, что же мы стоим?! Позвольте, я помогу вам.

Я взял полено, которое пани Малгожата сжимала под мышкой. Но она резко отступила, вырвав дерево из моих рук. Даже пальцы мне оцарапала.

— Что с вами? — воскликнул я.

— Ничего. Вот, держите.

Она протянула кувшин с водой.

— А что, полено драгоценное? — спросил я.

— Еще какое драгоценное! — ответила пани Малгожата без тени иронии.

Когда мы выходили из храма, я пропустил ее вперед и оглядел площадь, взглянув поверх головы женщины. Клавдий Марагур спал. Только теперь он повернулся к фонтану правым боком.

— Пани Малгожата! Пани Малгожата! — закричали детишки, едва мы оказались на улице.

— Хотите, я покажу, как шар наполняется горячим дымом? — спросила она.

— Хотим! Хотим! — обрадовались дети.

Я прошел вперед и встал так, чтобы монгольфьер закрывал меня от велетеня и трактира «С совой». Пани Малгожата подошла к троллю.

— Эй, Дамбл, дай-ка прикурить! — обратилась женщина к зеленому великану.

— Почту за честь, пани Малгожата, — тролль приоткрыл заслонку печки.

Женщина поднесла к огню полено. Дерево вспыхнуло. Пани Малгожата забралась с горящим поленом в гондолу монгольфьера.

— Кстати, я зову его «Бобиком», — сказала летунья.

— Кого? — спросил я.

— Мой монгольфьер.

— А-а, — я окинул взглядом воздухоплавательное сооружение и добавил с сомнением: — Подходящее имя.

— Дамбл, подбрось мне каштанов, — попросила пани Малгожата.

Тролль передал кулек одному из малышей. Счастливый ребенок поднес горячие каштаны женщине. Она расправила горловину воздушного шара, чтобы тот наполнился дымом.

А я подумал, что совершаю очередную глупость. Ну кто такой этот Мирович, что от него нужно бежать на воздушном шаре?! Все же мне нужно было обратиться за помощью к бургомистру. В конце концов, этот хрыч Бремборт пил со мною на брудершафт!

— Через сколько мы будем готовы? — спросил я.

— Через полчаса, господин маркиз, — ответила женщина.

— Хорошо. К этому времени я вернусь.

Я обошел сзади здание суда, трактир и вышел к ратуше. Поднявшись по лестнице к парадному входу, я оказался на виду у Клавдия Марагура. Но велетень спал, и я, никем не замеченный, вошел в канцелярию бургомистра.

Навстречу вышел господин в сером сюртуке, которого я помнил, потому что накануне видел его в свите Мартина фон Бремборта.

— Маркиз? — произнес он.

Мне показалось, что его голос прозвучал неуверенно.

— Любезный, мне необходимо срочно увидеться с бургомистром, — сказал я.

Господин в сером сюртуке поджал губы и нахмурился.

— Видите ли, маркиз, боюсь, сейчас это невозможно.

— Почему? Бургомистра нет в резиденции? — спросил я.

— Нет, дело не в этом, — ответил Серый Сюртук.

— Что-то случилось? — обеспокоился я.

— Как бы вам сказать? — Серый Сюртук нервничал.

— Любезный, говорите, как есть, — попросил я.

— Видите ли, маркиз, в свете некоторых обстоятельств, ставших известными бургомистру, он приказал не принимать вас до особых распоряжений.

— Каких еще обстоятельств?! — возмутился я.

Мне пришло в голову, что надо дать Сюртуку в рыло, да и пройти к бургомистру, но по коридору прохаживались два дэва. Они исподлобья поглядывали на меня, и я понял, что рукоприкладством ничего не добьюсь.

— Я ничего не могу вам сказать, — произнес Серый Сюртук. — Да, признаться, я и не посвящен в подробности. Думаю, вам лучше вернуться к пану Розански, туда, где вы остановились. Я доложу бургомистру о вашем визите. Когда он разберется во всем, он даст вам знать.

Что за ерунда?! Неужели Мирович успел побывать у Мартина фон Бремборта и настроить его против меня? Пожалуй, если бы не дэвы, я и впрямь дал бы по морде Серому Сюртуку и прорвался бы к бургомистру. Но присутствие могучих стражей с каучуковыми дубинками охладило мой пыл. Я счел за лучшее убраться подобру-поздорову.

— Что ж, любезный, я последую вашему совету. Уж не знаю, что тут наговорили про меня бургомистру, но верю, что он во всем разберется.

— Думаю, вы поступаете наилучшим образом, — Сюртук вздохнул с облегчением.

Он проводил меня до выхода и сам отворил двери.

— Ах да, — вдруг вспомнил Серый Сюртук. — Я думаю, вам придется обождать до вечера. Бургомистр будет занят, сегодня утром из России прибыл граф Норд.

— Граф Норд? — я обернулся.

В это мгновение приоткрылась одна из внутренних дверей и в проеме я заметил белый фрак с ярко-зеленым воротником, ярко-красный жилет и ярко-желтые брюки! Старик-incroyables! А он-то что здесь делал?!

— Э-э-э, — промычал я и попытался войти обратно.

Но дорогу мне преградили дэвы.

— Дождитесь решения бургомистра у себя в номерах, — с нажимом в голосе произнес Серый Сюртук.

Дэвы из-за его спины следили за тем, чтобы я не передумал.

Двери закрылись перед моим носом, и я остался стоять на парадных ступенях резиденции бургомистра. Прямо передо мною спал велетень. Рассчитывать на поддержку градоначальника я не мог, и кажется, старик-incroyables приложил руку к тому, чтобы Мартин фон Бремборт отвернулся от меня. Что же это за старик и что ему от меня нужно? Как назло, еще и граф Норд пожаловал. Похоже, его императорское Высочество обошелся без руны Футарка. Я должен был спешить, потому что князь Дуров намеревался выдать Аннет как участницу заговора против русской короны. И теперь я понял, что не иначе как Главный Повар послал мне пани Малгожату. Половецкий говорил, что на всю Траумляндию приходится один-единственный тракт. И потому укрыться в этом государстве попросту невозможно. Конечно, невозможно, если передвигаться по суше. А если по воздуху?! Пани Малгожата и ее «Бобик» — вот шанс на спасение. Мы сможем улететь на восток, в Курляндию. Да что там — в Курляндию?! Мы прекрасно и до России по воздуху доберемся!

Я спустился по лестнице и прошел на другую сторону площади, подальше от трактира «С совой». И оказался там, куда провидение меня привело. Конечно же единственным человеком, которого я мог безбоязненно позвать на помощь, был Сашка Половецкий. Я расскажу ему про монгольфьер, возможно, оптимизма у него прибавится и он примет участие в моем деле. Я не помнил, где он квартировался в Меербурге, но знал, где его искать. Прямо передо мной красовалась вывеска «Клуб благородных картежников». Даже если Сашка не в клубе, наверняка здесь знают, где его найти.

Я открыл дверь и вошел внутрь, намереваясь непременно дать в морду тому, кто скажет, что Половецкий велел не принимать меня. И такой человек немедленно нашелся. Ко мне подбежал лакей с невероятно бледной физиономией.

— Сударь, сюда нельзя, нельзя сейчас, — воскликнул он.

— Мне нужен Половецкий, — сообщил я, не обратив внимания на его слова.

— К господину Половецкому сейчас нельзя, — заявил лакей.

В его лице ни кровиночки не было. Я подумал, не дать ли и впрямь ему в морду, может, хоть немножечко физиономия приукрасится.

— Что значит — нельзя? — рявкнул я. — Я старинный приятель Половецкого, мне необходимо срочно его видеть.

— Видите ли, мой господин, — лакей опустил глаза, словно боялся встретиться со мною взглядом. — Половецкого нет.

— А где он? — спросил я.

— Вы не поняли. Его вообще больше нет, он умер.

— Как это — умер?! Что за чушь?! — взревел я. — Мы только вчера с ним купались в термах!

— Да-да, — кивнул лакей. — Сегодня утром он застрелился.

— Что?!

Его слова шокировали меня, хотя их смысл достиг моего сознания не сразу. Сначала я просто подумал, что мир мог бы сойти с ума хотя бы тремя днями позже. Надеялся, что этого срока хватило бы, чтобы разобраться со своими проблемами.

Послышались шаги, в холл вышли несколько офицеров. Их лица были пепельно-серыми.

— Вы граф Дементьев? — спросил меня молодой поручик.

— Да, это я.

— Вы служили в нашем полку?

— Было дело, — кивнул я.

— Может, вы знаете, что означают эти слова?

Поручик протянул мне лист бумаги. На нем было несколько строк. Я узнал почерк Половецкого.

«Я должен был вернуться один из разведки. Таково было условие князя Дурова. Я думал только о жене и о детях. Я боялся оставить их без средств к существованию. Вот так все получилось».

Я был потрясен гибелью друга и его предсмертной запиской. Беспросветная тоска охватила мое сердце.

— Вы что-нибудь поняли? — спросил поручик.

Несколько офицеров, окружавших меня, смотрели с надеждой, ожидая, что я открою какую-то тайну.

— Нет, господа, — я покачал головой. — Я не знаю, как понимать эти слова.

— Но записка адресована вам. Посмотрите на обратной стороне, — сказал поручик.

Я перевернул лист и прочитал в левом крайнем углу: «Графу Дементьеву. И пусть будет осторожен».

— Вот так бывает, — произнес лейтенант с тонкими усиками. — Вечером человек смеется и ничем не выдает трагических намерений. А утром — пулю себе в висок.

— Благороднейший был человек, — промолвил поручик. — Ведь и «Клуб благородных картежников» основал Половецкий.

— Да, прекраснейший поступок, — добавил лейтенант. — Отдавать выигрыш в пользу сиротского приюта — благороднейшая идея.

— Так что же, здесь нет победителей? — спросил я.

— Устав клуба предписывает, что выигрыши переходят в собственность приюта. Это придумал Половецкий.

— Да уж, господа, это настоящая трагедия, — молвил я. — Соболезную вам.

— И мы соболезнуем. Вы были его другом.

— Только вы один и можете пролить свет на это дело, — промолвил поручик. — Вы наверняка должны знать, что имел в виду Половецкий.

— Нет, господа, — повторил я. — Я ничего не знаю.

В эти минуты я ничего толком не соображал. Но сработал инстинкт самосохранения. В связи с личными обстоятельствами мне никак нельзя было принимать участие в расследовании. Я попятился к выходу.

— Неужели вам нечего сказать? — настаивал поручик.

— Господа, право, не знаю, может быть, позднее… Мне нужно побыть одному…

Поручик хотел что-то сказать, но лейтенант жестом остановил его.

— Конечно-конечно, граф. Мы зайдем к вам через некоторое время. Вы ведь остановились у пана Розански?

Я кивнул. Поручик был крайне раздосадован.

Потрясенный, я вышел на улицу и отправился к собору, туда, где пани Малгожата готовила монгольфьер к полету. Я чувствовал себя виновным в случившемся с Половецким. Возле «Меербургбанка» я машинально поздоровался с герром Кунитцом, попавшимся навстречу. Он как раз подъехал и выбирался из кареты. Кажется, он предлагал мне свой экипаж.

Какое-то движение на площади привлекло мое внимание. Я обернулся и увидел, что за мною через толпу пробираются Мирович и некусаный. Возле фонтана опухший расталкивал Клавдия Марагура.

Вот это форшмакъ! Из-за случившегося с другом я забыл о мерах предосторожности и открыто шел по улице прямо перед окнами трактира «С совой». Гадкий Мирович заметил меня с другой стороны площади. Оставалось рассчитывать на быстроту собственных ног и на пани Малгожату. Я ринулся вперед, расталкивая всех, кто попадался на пути.

— Держите, держите его! — послышался за спиной крик Мировича.

Наглый старик ничуть не смущался тем, что находится в чужой стране.

Рядом со мною оказался молодой человек верхом на лошади. Я сбросил его на булыжную мостовую и запрыгнул в седло. Вокруг раздались возмущенные возгласы. Пнув лошадь пятками по бокам, я скомандовал:

— Но!

И лошадь послушалась. Я подгонял ее коленями. Не хотелось еще раз убедиться в том, что велетени бегают быстрее.

— Пани Малгожата! Скорее! Взлетаем! — выкрикнул я, спешившись у монгольфьера.

— Черт! — выругалась она. — Еще несколько секунд!

— Торопитесь!

Я бросил поводья, предоставив лошадь самой себе.

Пани Малгожата возилась с канатами. Я понял, что мы не успеем взлететь. И тогда кинулся к троллю, торговавшему жареными каштанами.

— Эй, Дамбл! — крикнул я. — Ты знаешь Грэмбла?

— Конечно, знаю. Кто ж не знает старину Грэмбла! — ответил тролль. — Бедняге досталось вчера от дэвов!

— Так вот. Грэмбл задолжал мне сто талеров.

— Как это?! — изумился Дамбл.

— Слушай и соображай живее. Вчера я уговорил дэвов, чтоб они были с ним помягче. И Грэмбл сказал, что должен за это мне сто талеров. Слушай, Дамбл, помоги мне избавиться вот от той компании. Видишь, вот те недостойные господа спешат сюда! Врежь им как следует! Давай! И будем считать, что Грэмбл мне ничего не должен.

Зеленый великан посмотрел на Мировича и некусаного, спешивших к нам с одной стороны, затем перевел взгляд на велетеня и опухшего, приближавшихся с другой стороны, а потом уставился на меня.

— Послушайте, сударь, а не вы ли тот мокрый господин без воротника, который задолжал Грэмблу десять талеров?!

— Нет-нет, что ты! — замахал я руками. — Это был совсем другой господин. Кстати, он переоделся. Разгуливает по Меербургу в белом фраке с ярко-зеленым воротником, а еще на нем — ярко-красный жилет, ярко-желтые брюки и шляпа a la incroyables. Слушай, Дамбл, соображай живее, у тебя есть шанс избавить старину Грэмбла от долга.

Тролль еще раз взглянул на моих недругов.

Некусаный был совсем близко. Он намеренно сбавил темп, чтобы добраться до меня одновременно с велетенем. Мирович отстал от товарища, сказывался возраст.

— Давай-давай! Хватай его! — кричал Василий Яковлевич.

Я повернулся и встретился взглядом со стремительно приближавшимся Клавдием Марагуром. Он выглядел рассерженным. И смотрел на меня холодно, глазами профессионала, намеренного исправить ошибку и уверенного в том, что не допустит промашки во второй раз. Мне показалось, что из уличного шума выделяется звон серебряных шпор.

— Малгожата, как дела? — крикнул я.

— Сейчас-сейчас! — ответила пани.

— Дай знать, когда будешь готова!

— Хорошо, — откликнулась она.

— Слушай, Дамбл, если не веришь мне, спроси у Грэмбла, — посоветовал я.

Тролль, кряхтя, поднялся с каменной тумбы. Он все еще не знал, стоит ли доверять мне.

— Ну, ты со мной или нет?! Решай, я еще и тебе заплачу десять талеров!

— Да, но с ними гоблин, — промямлил тролль.

— Гоблина я возьму на себя, — заверил я Дамбла. — Ты, главное, этим троим задай жару.

— Ну, раз так…

— Молодец! Ты настоящий тролль! — ободрил я зеленого великана, пока он не передумал.

Некусаный и велетень перешли на шаг и подбирались к нам с двух сторон. За спиной Клавдия маячил опухший. К слову сказать, он выглядел вполне прилично. Ночь в открытом море пошла ему на пользу. Я удивился тому, каким благородным казалось его лицо после того, как сошли следы от укусов зимних ос. Пока его физиономия была опухшей, она точнее соответствовала его отвратительной сущности.

С другой стороны подоспел Мирович.

— Ну что вы медлите?! Хватайте его! Марагур, разберись с его новоявленным дружком!

— Что он сказал? — спросил Дамбл, не понимавший по-русски.

— Он кричит, что с тобой им не справиться и надо отступить!

— Э, нет! — взревел тролль. — Уж я-то не упущу шанса избавить Грэмбла от долга и заработать десять талеров.

С этими словами Дамбл бросился на некусаного с Мировичем. Те метнулись в разные стороны. Велетень накинулся на тролля. Он врезал Дамблу кулаком в бок. Тролль охнул. Я успел заметить, что в его руках появилась дубинка.

Ко мне подбежал опухший. Я ударил его под коленную чашечку, врезал кулаком под дых, а когда он согнулся от боли, я схватил его и ткнул мордой в жаровню с каштанами.

— А-а-а!!! — заорал опухший, превращаясь в обожженного.

— Извини, приятель, но нормальное лицо тебе не к лицу! — сказал я.

Я отпустил его. Он упал на спину и орал, воздев руки к щекам и боясь к ним прикоснуться.

Велетень и тролль, рыча от злости, катались по мостовой. Мирович, проклиная всех и вся, топтался поодаль. На лице Василия Яковлевича гематома переливалась всеми цветами радуги. Некусаный прыгал вокруг обожженного, не зная, как ему помочь.

Без поддержки Марагура ни Мирович, ни некусаный не решались напасть на меня.

— Сударь! — взвыл тролль. — Вы же обещали гоблина взять на себя!

— Сам не знаю, как ему удалось вырваться! — ответил я.

— Маркиз! Полезайте в гондолу! — раздался голос пани Малгожаты.

Велетень разделался с троллем и, оставив его валяться на мостовой, повернулся ко мне.

— Господи, слава тебе! — выдохнул я и бросился к монгольфьеру.

С разбегу перемахнул через бортик и оказался в гондоле. Пани Малгожата отпустила канат, и мы начали подниматься в воздух.

— Тысячи чертей! Тысячи чертей! Держите же его! — надрывался Василий Яковлевич.

— Ты контролль! Ты контролль! — верещал избитый Дамбл.

Уж не знаю, кого он имел в виду: меня или Марагура.

— Прощайте! Дамбл, лови! — крикнул я и бросил вниз банкноту в сто талеров.

Велетень подпрыгнул вверх и ухватился за край гондолы. Она накренилась, и мы чуть не вывалились на землю.

— Молодец, держи, держи! — радовался Мирович.

Я выхватил из топки горящее полено и сунул его в лицо Марагуру. Тот успел увернуться, а свободной рукой едва не выбил мое оружие. Я отпрянул в сторону и ткнул горящим поленом в руку велетеня, которой он держался за край гондолы.

— Ррррраааа! — взревел Марагур.

Он разжал пальцы и грохнулся вниз, придавив Мировича.

Монгольфьер полетел вверх. В ту же секунду крепкие руки схватили меня за пояс. Пани Малгожата перебросила меня через бедро, и я хряснулся на дно гондолы. Женщина прыгнула на меня сверху. Ее глаза сверкали от ярости. В правой руке блеснул кинжал.

— Ах ты, ежик небесный! — прошипела она, приставив лезвие к моему горлу. — Если вы еще раз прикоснетесь к полену, я убью вас, маркиз!

Кажется, она не шутила.

Глава 32

Пани Малгожата бросила полено в топку. Я остался лежать на спине, наблюдая краешек синего неба между бортиком гондолы и громадиной ярко-желтого шара, расписанного зелеными и красными геометрическими фигурами.

— Извините, я не предполагал, что это дерево так важно для вас, — произнеся.

— А если б вы уронили полено, как бы мы полетели? — спросила женщина.

Ее голос оставался сердитым.

Я осмотрелся по сторонам. Из специального кармашка, сделанного на внутренней стенке гондолы, торчали два сосуда — наполненный в церкви кувшин со святой водой и бутыль с вином. Под ними стоял кожаный баул со снедью. Запасов топлива я не заметил.

— А как мы полетим, когда это полено сгорит? — ответил я вопросом на вопрос.

— Оно не сгорит, — объяснила пани Малгожата. — Это неопалимое полено. Оно горит и не сгорает. Это самая дорогая вещь, которая у меня есть. Это волшебное полено досталось мне от прапрапрапрабабушки-эльфийки. Почему-то она завещала его мне, а не другим своим потомкам — чистокровным эльфам. Моя мама была первой женщиной в их роду, которая связала свою жизнь с мужчиной-человеком. Без этого полена я бы каждые два часа шмякалась оземь.

— Извините, пани, я ничего этого не знал.

— Теперь знаете. Больше не прикасайтесь к нему.

Пани Малгожата управляла полетом. Я не следил за ее действиями. У меня пропали все желания. Хотелось лежать и смотреть в синее, бездонное небо. Иногда я наблюдал белые облака. Надо мною нависала железная топка, а над нею — громадина шара, расписанного зелеными и красными геометрическими фигурами. А когда я смотрел чуточку вбок, я видел проем между шаром, топкой и гондолой. Этот синий проем тоже был похож на геометрическую фигуру — словно она сползла с поверхности шара и застряла, упершись в бортик гондолы. Облака пролетали через это маленькое окошко. А иногда проем наполнялся туманом, белесой кисеей, и я понимал, что мы летим прямо сквозь облачко.

Если и правда, что Главный Повар обитает где-то на облаках, то в эти минуты я был близок к нему, как никогда. А если бы он выглянул из-за желтого шара, разрисованного зелеными и красными линиями, я, пожалуй, спросил бы, как ему самому-то на вкус вся эта каша, которую он заварил? Зачем он допускает, чтобы по земле ходили такие негодяи, как князь Дуров или секретарь Иванов? Почему позволяет им распоряжаться чужими жизнями? И если бы еще речь шла только об убийствах! Так нет же, Половецкого не убили, его жизнь просто испоганили. Почему Главный Повар допустил такое?!

На эти вопросы я не знал ответа, да и не искал его. Просто смотрел в небо. И так я пролежал, наверное, целый час. Нужно отдать должное пани Малгожате: видя, что я не в духе, она в течение долгого времени не тревожила меня. И лишнего любопытства она не проявляла. Она так и не поинтересовалась, ни почему мне понадобилось так поспешно покинуть Меербург, ни кто были мои преследователи.

— Вы говорили, что до Траумштадта лететь три дня? — наконец подал я голос.

— Около того, — ответила женщина и спросила: — А вы так и будете лежать на полу? Неужели не интересно увидеть землю с высоты птичьего полета?!

— Пожалуй, вы правы, — согласился я. — На это стоит взглянуть.

Я поднялся, облокотился на плетеный бортик и посмотрел вниз.

— Рольмопсъ твою щуку! — не удержался я от возгласа.

Дух перехватило. Я только сейчас осознал, что болтаюсь на несусветной высоте в корзинке, привязанной к маленькому шарику, и всего лишь тонкие прутья, сплетенные в три слоя, отделяют меня от бездны под ногами. Я испытывал ни с чем не сравнимый восторг. Я опять почувствовал — на этот раз с особенной ясностью, — что как никогда близок к Главному Повару. А какою величественной была земля! Деревушки казались игрушечными. Поля и леса выглядели аккуратными геометрическими фигурами, словно их границы были нарисованы с той же тщательностью, с которой проведены линии на монгольфьере пани Малгожаты. По левую руку протекал Неман, похожий на голубую ленточку, аккуратно разложенную прилежным студентом. А с другой стороны тянулась ленточка Зюденфлюс. От нее поднимался горячий пар. За Зюденфлюс возвышались горы и скалы Раухенберга. И я бы не удивился, если бы на каком-нибудь склоне заметил бы надпись «Аркадия». Непременно попросил бы пани Малгожату подлететь поближе, чтобы внизу подписаться: «И я тоже был здесь!» Господи, да если смотреть с небес, земля выглядит горним миром! И где уж разглядеть какого-то князя Дурова с такой высоты?! Я вдруг подумал, что если Главный Повар и впрямь восседает где-то, чуть повыше витающего в облаках «Бобика», то он, вполне возможно, и не видит той мерзости, что творится там, внизу. И если так прекрасна земля, то как прекрасны должны быть небеса! Сколько раз живописцы и пииты пытались изобразить горние выси! Но старания их тщетны, и самые лучшие творения не намного отличаются от отражения неба, которое можно увидеть в обычной луже под ногами. Вот так и живем: мы ничего не знаем толком про Главного Повара, а он про нас. А может, и знает, но не вмешивается в наши дела. Если бы он удерживал людей от неблаговидных поступков, мы бы не были людьми, а остались бы подневольными ангелами.

Я пребывал в восторге от открывшейся мне красоты, от того, что чувствовал близость Создателя, и хотя не получил ответа ни на один из мучивших меня вопросов, но ощущал благодать, снизошедшую на меня. Бесконечная радость переполняла сердце, и не было сил пережить ее в одиночку.

Я опустился на колени, обнял ноги стоявшей рядом женщины и прижался лицом к ее обтянутой лосинами попке.

— Малгожата, — выдохнул я.

Ее рука зарылась в моих волосах, затем она толкнула меня, и я плюхнулся на спину.

— Как я вас понимаю, маркиз! Мне и самой нравятся красивые женщины! — сообщила она.

— Женщины?! — изумился я.

— Да, я люблю женщин! Вас это шокирует? Но вам повезло, от хорошего мужчины я тоже не откажусь, — призналась пани Малгожата. — И кстати, как вас величать-то? А то все маркиз да маркиз!

— Серж, — молвил я.

Она сбросила лосины и, усевшись на меня верхом, быстро стащила с меня панталоны. А еще через минуту она устроила безумную скачку, во время которой чудом не раздробила мои тазобедренные кости. Я подставил ладони под ее крепкую попку, и мне почудилось, что у нее в каждую ягодицу вшито по пушечному ядру Иногда она замирала, с легким стоном склонялась ко мне, и ее полные губы сливались с моими. Больше всего меня изумляла ее кожа. Ее темный цвет вводил в заблуждение: я не ожидал, что она окажется столь нежной на ощупь.

В какой-то момент пришла запоздалая мысль, что если прелюбодеяние и впрямь смертный грех, то я выбрал весьма «удачное» место для его совершения — прямо под носом у Главного Повара. Впрочем, куда больше меня беспокоила мысль о надежности гондолы. Когда Малгожата возобновляла страстные скачки верхом на лосиновом круассане, я молил Бога, чтоб не вывалилось дно.

Глава 33

Пока мы предавались любовным утехам, «Бобик» сбился с курса, и последние наши вскрики огласили воздушное пространство Курляндии.

— Малгожата, ты прелесть! — сказал я.

— Серж, не зови меня так. Я не Малгожата. Меня зовут мисс Элайс Стоун.

— Вот как?! — удивился я. — А я, значит, великий иллюзионист!

— Правда? — спросила женщина.

— Ну сама посуди, вставил Малгожате, а вытащил из Элайс!

— Фу, нахал! — она бросила в меня лосинами.

— Так что случилось с Малгожатой? Или с Элайс, которой приходится выдавать себя за Малгожату?

— Ничего не случилось, и никто не выдает себя за другого. Просто в Меербурге я была Малгожатой. А сейчас мы летим над Курляндией, а здесь я мисс Элайс Стоун.

Она потратила некоторое время, чтобы отрегулировать направление полета. Мы вновь оказались в небе Траумлэнда. И очаровательная летунья устроила самый романтический в моей жизни обед. О чем я не постеснялся сообщить. Я так и сказал:

— Малгожата, солнышко мое, это самый романтический обед в моей жизни.

Ответом мне стал новый сюрприз. Женщина взглянула через бортик и заявила:

— Серж, я не Малгожата.

— Ну, да-да, Элайс Стоун! — поправился я.

— И не Элайс Стоун.

— Вот как?! — удивился я. — А кто же ты?

— Вишенка.

— Вишенка? — переспросил я.

— Да, просто Вишенка, — кивнула женщина.

— Но две минуты назад ты была Элайс Стоун?!

Она нахмурилась, будто бы раздраженная моей непонятливостью. Я застыл, разинув рот. В руке я сжимал нож, на котором остывал кусок баранины.

— Ну что ты так на меня смотришь? — возмутилась женщина. — Две минуты назад мы летели над Курляндией. Я уже объясняла тебе, что там я мисс Элайс Стоун.

— Да, но ведь здесь ты была Малгожатой, — возразил я.

— Малгожатой я была в Меербурге, а теперь мы пролетаем над провинцией Торвейл. Здесь меня зовут Вишенкой.

— Согласись, что все это как-то странно.

— Ничего странного, это же Траумлэнд. Ты что, совсем дремучий, не знаешь законов? Траумлэнд — свободное маркграфство. Здесь каждый волен называть себя так, как ему вздумается.

— Вот как, — пожал я плечами. — И сколько раз мне еще предстоит с тобою познакомиться?

— Сколько надо, столько и познакомишься! Терпеть не могу, когда меня называют чужим именем! Да и какой, интересно знать, женщине понравится, если любовник перепутает имя?!

— Даже не знаю, что и сказать на это. — Я опять пожал плечами.

— Ничего не говори. Ешь, а то мясо остынет.

— Ты моя красавица цвета кофия съ молокомъ, — ответил я.

Мы ели шашлык, поджаренный тут же на огне от неопалимого полена, и пили терпкий портер по-очереди из одного медного бокала с крученой ножкой. Порою хотелось поднять этот бокал и протянуть его в проплывающее мимо облако, казалось, что непременно найдется небесное создание, которое с радостью чокнется со мной и разделит с нами трапезу. Я говорил о своих чувствах Малгожате… мильфейъ-пардонъ, Вишенке, и она порадовала меня тем, что и сама, сколько бы раз ни поднималась в воздух, снова и снова испытывает ни с чем не сравнимый восторг.

А потом со мною конфуз приключился.

Немного смущаясь, я поинтересовался: каким способом во время полета можно справить естественные надобности.

Вишенка показала мне маленький люк, сделанный в полу.

— Не стесняйся, я отвернусь. А потом последую твоему примеру. Только вот что, Серж, не стоит смотреть через этот люк на землю!

Ее слова показались мне странными. Конечно, будь мы на земле, мне б и в голову не пришло высматривать что-либо через отверстие в отхожем месте. Но мы были в небе! И что еще я мог увидеть сквозь эту дырку, как не землю, взгляд на которую с такой высоты приводил меня в восторг? Я не послушался и, открыв люк, глянул вниз. В то же мгновение у меня затряслись поджилки, ноги сделались ватными, я упал на колени, желудок скрутило и меня вырвало прямо в отверстие.

— Господи! Серж! Бедный ты мой! Я же говорила, не смотри вниз! — закричала Вишенка.

Я долго приходил в себя. Моя аэронавтесса что-то объясняла мне про вестибулярный аппарат, но я так и не понял, почему, когда смотришь на леса и поля через бортик гондолы, приходишь в восторг, а когда видишь ту же землю внизу прямо под ногами, начинаешь блевать.

В общем, все мои первые впечатления испортила эта история с люком. Я валялся на дне гондолы, живот крутило, мрачные мысли вернулись ко мне. Я мучительно скорбел о Половецком и ругал себя и Аннет за то, что мы ввязались в эту историю.

Ближе к вечеру Вишенка извлекла из баула подзорную трубу. Она долго изучала окрестности внизу, выбирая укромное местечко для остановки на ночь. Она и мне предложила полюбоваться на землю через увеличительный прибор. Но я отказался. После случая с люком не хотелось смотреть вниз ни через какие отверстия. Вишенка смеялась надо мною и продолжала рассматривать землю через трубу. Ее поиски увенчались успехом, и с наступлением сумерек мы опустились на маленькую поляну в сосновом бору. Когда я обрел твердую почву под ногами, мне стало легче. А после ужина у меня пробудился интерес к тому, каково держать в объятиях женщину, которая из-за цвета кожи сливается с ночью?!

В последующие дни я соблюдал правила пользования отхожим местом и радость полета в открытом небе целиком вернулась. Мы не могли удержаться от плотских утех, отчего по три раза на дню сбивались с курса, и после каждой любовной схватки приходилось выдворяться то из воздушного пространства Пруссии, то из неба Курляндии. Помимо Малгожаты и Вишенки в лице моей подружки я познал еще и Марго с Жанетой. Причем знакомство с Жанетой началось с того, что она влепила мне пощечину за то, что по ходу интимной баталии я назвал ее Марго, поскольку не подозревал, что оседлавшая меня Марго по какой-то одной ей известной географической примете превратилась в Жанету.

— Послушай, Жанета, — спросил я, — а нет ли у тебя в запасе какого-нибудь имени, действительного на всей территории Траумлэнда?

— Конечно, нет! — женщина покрутила пальцем у виска. — Называть себя на одной и той же территории разными именами — преступление, за которое полагается год тюрьмы.

Добавлю, что все эти Малгожата, Вишенка, Марго и Жанета в ходе любовных атак и отступлений превращались то в Элайс Стоун, то в Гретхен Майер — в зависимости от того, какую границу — прусскую или курляндскую — мы нарушали.

Однажды мы чуть не разбились о скалу, когда неуправляемый монгольфьер понесло над Раухенбергом, но это происшествие не остудило наш пыл.

— Уф! — только и воскликнул я, когда полуобнаженная Жанета кое-как выправила курс и «Бобик» пролетел в опасной близости от горы с пыхтящими гейзерами. — А я-то обрадовался, что сделаю надпись на склоне «И я тоже был здесь!»

— Упаси тебя боже от этого! — расхохоталась эльфийка.

— А что тут смешного? — удивился я.

— А ты не знаешь? — спросила она.

— Нет.

— По ту сторону Зюденфлюс находится каторга.

Я только крякнул в ответ.

— Бежать с нее невозможно, попросту сваришься в Зюденфлюс, — добавила Жанета.

Что ж, граф, выходит так, что горним миром земля только сверху и выглядит. А при ближайшем рассмотрении сущий ад царит внизу. Мне стало грустно.

— Давай сделаем этот мир чуточку прекраснее, — сказал я и заключил Жанету в объятия.

И опомнились мы лишь на четвертые сутки. Да и то не без помощи моих давних приятелей.

— Послушай, Серж, — позвала Жанета, наблюдавшая за кем-то внизу через подзорную трубу. — Тебе лучше взглянуть на это.

— Нет уж, уволь, — отмахнулся я.

За все время полета я так и не прикоснулся к увеличительному прибору.

— Как знаешь. Но боюсь, что я вижу твоих закадычных друзей. Тех самых, которые так не хотели с тобой расставаться…

— Где?! — вскрикнул я.

Я вырвал из рук Жанеты подзорную трубу и посмотрел через нее вниз, но никого не увидел. Перед глазами прыгали то зеленые круги, когда в поле зрения попадал какой-нибудь луг или лес, то светло-коричневые пятна невозделанной земли, то темно-коричневые — пахотных участков.

— Я никого не вижу.

— Как же не видишь?! — воскликнула Жанета. — Вон там внизу две коляски.

Я опустил подзорную трубу.

— Ну да, так я вижу эти коляски, но в трубу никак не могу их найти.

— Ты прицелься получше.

Я направил подзорную трубу на экипажи, прищурил левый глаз и приложил правый к окуляру. И даже вздрогнул от неожиданности, потому что столкнулся лицом к лицу с Мировичем. Василий Яковлевич ехал в коляске, запряженной парой лошадей. Желваки на лице старика перекатывались от нервного напряжения, отчего зеленые пятна от гематомы играли на солнце. Василий Яковлевич через подзорную трубу смотрел прямо на нас. Я погрозил ему кулаком. Мирович скривил губы в ответ, затем наклонился вперед и что-то сказал ямщику, указав вверх на монгольфьер. Мужичонка кивнул и несколько раз стегнул лошадей.

Следом за ними катилась еще одна коляска. В ней ехали велетень и некусаный. Вид у них был невеселый. Время от времени они поглядывали в нашу сторону. Опухше-обгоревшего с ними не было. Видимо, беднягу оставили в Меербурге.

— Послушай, — повернулся я к Жанете, — а нельзя ли сбросить им на головы что-нибудь тяжелое?

Мадемуазель пожала плечами.

— У нас нет ничего.

— Рольмопсъ твою щуку! Надо было во время ночных остановок набрать с земли булыжников! — воскликнул я.

— Хорошие мысли не всегда приходят вовремя, — ответила Жанета.

Я с тоской посмотрел на неопалимое полено. Мадемуазель перехватила мой взгляд.

— Даже не думай! — с угрозой в голосе произнесла она.

— А может, сбросить на них печурку?

— Глупо, — ответила Жанета. — Что без печурки, что без неопалимого полена мы не полетим. Брякнемся оземь, и они тебя схватят. И к тому же я вообще не собираюсь разбирать на части монгольфьер, чтобы бомбить твоих преследователей. Калечить моего «Бобика»! Такого пункта в нашем контракте не было!

— Конечно-конечно, — кивнул я.

— И между прочим, в нашем контракте не было ни слова о том, что за нами кто-то будет гоняться по всему Траумлэнду! Ты просто просил доставить тебя в Траумштадт!

— Послушай, я не виноват, что они засекли меня в тот момент, когда я покидал Меербург. Я вовсе не собирался втягивать тебя в какие-либо неприятности. И смею заверить, что тебе ничего не грозит. Их интересую только я.

— Да ладно, не рассусоливай! — оборвала меня Жанета. — Когда ты напросился лететь на «Бобике», я догадывалась, что ты не на свидание торопишься.

— Ну ты просто прелесть! — воскликнул я и поцеловал ее. — Хотя и ошибаешься. Как раз на свидание я и тороплюсь.

— На свидание с кем? — удивилась Жанета.

— С невестой, — признался я, проклиная себя за длинный язык.

— Ну-у, здорово, — повела бровью эльфийка. — Я конечно же и не думала стать твоей невестой… Но просто любопытно, а я-то для тебя — что такое?

— Ты? — переспросил я.

— Я.

Жанета смотрела мне прямо в глаза. Заварил же я куртъ-бульонъ![63] Дернуло же меня упомянуть про Аннет! Если бы я не брякнул про невесту, у Жанеты и мысли бы не возникло о продолжении наших отношений. А тут, нате вам, задел какие-то чувства у гордой аэронавтессы!

— А ты амискюль[64] от Главного Повара, — выдал я.

— Что? — вскинула брови женщина.

Слава Главному Повару, она не знала значения этого слова.

— Ты божественный подарок, — объяснил я.

— Угу, — ее голос сделался злым. — А может, мне сбросить тебя на головы твоим закадычным друзьям? Вот это будет подарок.

— Жанета, я не хотел причинять тебе боль…

Она отвернулась. Я следил за моими преследователями, ругал себя за невоздержанность и соображал, как бы помириться с женщиной, а самое главное, сподвигнуть ее на какие-то действия. Как-то не улыбалась мне перспектива висеть над головой Мировича и наблюдать с высоты птичьего полета, как этот отвратительный старикашка доберется до Аннет.

— Я постараюсь оторваться от них, — послышался голос Жанеты. — Хотя без попутного ветра это будет нелегко.

— Да зачем это нужно?! — воскликнул я с облегчением. — Послушай, умница моя, у них главный — этот старик, который едет в первой коляске. Уверяю тебя, если мы уроним ему на голову печурку, то без проблем договоримся с остальными. Второй человек попросту убежит. А велетень — наемник, если умрет наниматель, его контракт прервется. Давай опустимся чуть пониже и шмякнем рябчика! А печурку я куплю тебе новую!

— Умницу нашел! — фыркнула Жанета и опять надулась. — Кстати, это не печурка, чтоб ты знал, а калорифер.

— Калорифер так калорифер. Сколько он весит?

— Полторы тысячи фунтов.[65]

— Ого! — я почувствовал большое уважение к подвешенному над головой калориферу. — Да такой тяжестью мы всех их замочим! С таким весом можно сделать все по-другому! Шмякнем велетеня, а с остальными я и голыми руками разберусь!

Она как-то странно смотрела на меня, будто впервые видела, и молчала. Пауза затянулась.

— Ну же, — взмолился я.

Мадемуазель вскинула брови и поджала губы так, как делает человек, когда ему приходит в голову мысль и нужно несколько секунд, чтобы сообразить, как ее сформулировать вслух. Она подняла руки ладошками вверх.

— Значит, так, — произнесла она. — Как бы тебе объяснить это? Ну, во-вторых, как только мы отсоединим калорифер, «Бобик» станет неуправляемым. В-третьих, если даже неуправляемый «Бобик» по твоему хотению будет парить над коляской, то я сомневаюсь в том, что ты сумеешь попасть точно в голову этому господину с одного раза, а второго-то уже не представится. В-четвертых, если кто-нибудь, да хоть бы ямщик, сообщит властям о наших проделках, мы попадем на каторгу и проведем там остаток дней. Тебя-то, возможно, это мало беспокоит, жизнь человеческая коротка. Вполне успеешь выдолбить свою писульку на скале. А мне, знаешь ли, пару сотен лет в кандалах придется ходить.

Я посмотрел вниз. Мирович с товарищами не отставали. Рольмопсъ твою щуку! Все лосиновый круассанъ виноват! Но что я мог поделать, оставшись на несколько дней наедине с такой панночкой?!

— Ну, а во-первых-то что? — спросил я.

— Про «во-первых» я не говорила, потому что это для меня — во-первых, а для тебя, видимо, вообще значения не имеет, — ответила Жанета.

Ее голос сделался совсем уж злым.

— И что же там у тебя во-первых? — настаивал я.

— Тебе не приходило в голову, что убивать людей нехорошо? — спросила она.

Теперь я смотрел на Жанету, будучи возмущен тем, что она так плохо обо мне думает, и соображая, что сказать в свое оправдание.

— Чего уставился?! — воскликнула она. — Для тебя, что, большая новость, что не всем нравится убивать направо и налево?!

— Вот как, — произнес я. — Ты, значит, за убийцу меня принимаешь?!

— Так ты уже десять минут с пеной у рта уговариваешь меня угробить какого-то старика калорифером! За кого же я должна тебя принимать?!

— Ты, значит, убийцей меня считаешь?! — возмущался я.

Жанета всплеснула руками.

— Нет, ты знаешь, когда я вижу господина, который бьет железной печуркой старика по голове, я думаю, что это кочегар выколачивает золу и налаживает тягу!

Она забрала у меня подзорную трубу и отвернулась. Считала, что спор исчерпан. Она облокотилась на бортик и слегка согнула правую ногу. На ее черных лосинах образовались складки, пикантно очертившие попку. Было досадно, что теперь это сокровище стало чужим для меня.

— Послушай, — я тронул Жанету за плечо она напряглась. — Поверь мне, у этого старика руки по локоть в крови. И если на его голову свалится какая-нибудь тяжесть, мир избавится от чудовища, и одному Богу известно, сколько невинных душ мы спасем.

— Мы? — переспросила Жанета. — Я, по-моему, ясно сказала, что не собираюсь в этом участвовать! И не позволю, чтобы «Бобика» использовали в качестве бомбометальщика. Я знать не знаю ничего о ваших делах и знать не хочу. А с чего я должна верить тебе? Наверняка этот старик то же самое про тебя сказать может.

— Что он может про меня сказать?!

— Ну, что ты чудовище и что у тебя руки в крови!

— Может, и скажет. Это его взгляд на вещи. Но поверь, я случайно впутался в эту историю…

Жанета повернулась ко мне лицом. Моя рука соскользнула с ее плеча. Несколько секунд она смотрела мне в глаза, а затем с сарказмом сказала:

— Ну конечно! Случайно! А этот шрам на щеке?

— Шрам на щеке! — передразнил я ее.

Я разозлился, когда она упомянула о нем. Шрам играл важную роль в моей жизни. Я питал к нему самые трепетные чувства.

— Да. Откуда у тебя этот шрам?

— С дерева упал! — ответил я с вызовом. — К небесам, понимаешь, тянулся, а «Бобика» у меня не было!

— Врешь, — ответила Жанета. — Если бы упал с дерева, рана получилась бы рваной. А такой шрам мог остаться только от быстрого удара острым лезвием. И этому шраму уже не один год.

Я не мог понять, к чему она клонит.

— Ну и что из всего этого? — рассердился я.

— А то. Это означает, что ты не первый раз участвуешь в таких заварушках. А коли не первый, то очень уж сомнительно, что ты случайно впутался в эту историю.

Я посмотрел вниз. Мы летели над трактом. Две коляски с моими неприятелями двигались чуть поодаль. Но было очевидно, что когда мы начнем спускаться, у них будет предостаточно времени, чтобы отдохнуть, поджидая, пока мы попадем прямо в лапы к ним.

— Шрам у меня остался после службы. Мне довелось воевать. И убивать приходилось. Но то — на войне.

— Жизнь человеческая чересчур коротка, — произнесла Жанета. — Вы не успеваете повзрослеть.

Я отмахнулся. Настроения философствовать не было. Я чувствовал, что нахожусь в крайне дурацкой ситуации. С одной стороны, я мог открыть люк и нагадить прямо на голову Мировичу, а с другой стороны, он прямо-таки наступал мне на пятки.

— Послушай, если я прилечу в Траумштадт одновременно с ними, — я ткнул пальцем вниз, — вся затея потеряет смысл. Я столкнусь с ними нос к носу. И это будет смертельное столкновение. Как видишь, численное преимущество — на их стороне. У меня не будет шанса остаться в живых. Честно говоря, я и жив-то до сих пор только благодаря невероятному везению.

— Тебе и дальше повезет, — ответила Жанета.

Я вскинул брови.

— Впереди находится озеро Тохувабоху.[66] Им придется ехать в объезд. А мы полетим прямо и выиграем уйму времени.

— Это хорошо, — произнес я, хотя считал, что уронить чугун на голову Василию Яковлевичу все-таки было бы лучше.

— Правда, на развлечения времени уже не будет, — сказала Жанета без особого сожаления.

— В Траумштадте меня ждет невеста, — признался я. — Если они приедут раньше, ей несдобровать. Собственно, за нею-то они и гонятся. Я им и не нужен особо. Им нужна она, Аннет.

— Невеста, говоришь? — переспросила Жанета.

Она прищурилась — едва заметно, но достаточно, чтобы в облике появилось что-то хищное. В ее глазах заиграло вожделение.

Рольмопсъ твою щуку! Я только сейчас впервые за последние три дня вспомнил об Аннет. Нет, конечно, я не забывал о ней, я же летел спасать ее, но мысли о ней витали где-то на заднем плане, за лосинами Жанеты. Теперь я понимал, что реальный шанс спасти Лерчика — это не только добраться до Траумштадта по воздуху, а тем же путем бежать, но уже с Аннет. Я рассчитывал, что за дополнительную плату Жанета согласится помочь нам улететь куда-нибудь подальше от князя Дурова, а заодно и от всех тех, кто никак не разберется, под чей зад царский стульчак подставить. Но этот способ спасения предполагал знакомство Аннет с Жанетой. Ситуация складывалась пикантная. Я рассчитывал на то, что аэронавтесса закроет рот на замок. А то иди потом, объясняй Аннет, что она мое главное блюдо, а Жанета — это амискюль от Главного Повара для заполнения лонжа.[67] Боюсь, Лерчику не понравится такая ръсторацiя.

— А она красивая, твоя невеста? — спросила Жанета.

Ее игривый тон мне совсем не понравился. Вот ведь форшмакъ! Жанета всю дорогу говорила о том, что предпочитает женщин! Еще не хватало, чтобы эта поклонница Сапфо положила глаз на Аннет! Я решил заранее позаботиться о том, чтобы Лерчик ей не понравилась.

— Она очень красивая, — промолвил я и добавил. — Но крайне агрессивная. На нашем месте она, не задумываясь, угробила бы старика.

— Значит, ей чего-то не хватает в постели, — констатировала Жанета.

Рольмопсъ твою щуку! Как вести возлюбленную в трактир, где в меню такой эротический фужнъ?[68]

— Слушай, давай сразу договоримся, что это моя девушка и ты не будешь посягать на нее! — воскликнул я.

— Ха-ха! — рассмеялась Жанета. — Значит, боишься, что она не устоит! Ха-ха, раз ты этого боишься, значит, у меня есть шанс.

— Черт подери! — рассердился я. — Я сейчас тебя саму выброшу!

Жанета замахала руками.

— Ладно-ладно! Чего раскипятился? Я же только доставлю тебя до Траумштадта. Мне нет дела ни до тебя, ни до твоей невесты.

— А вот тут хотелось бы внести кое-какие поправочки, — сказал я.

— Какие еще поправочки?! Только не говори, что у тебя нет при себе денег! Я надеюсь, ты не последние кинул Дамблу?!

— Нет-нет! С деньгами все в порядке. Кстати, вот твои двести талеров…

— Мы договаривались на сто, — перебила меня летунья.

— А мне кажется, на двести, — я протянул ей купюры.

— Как знаешь.

Жанета спрятала деньги куда-то на теле. Я надеялся, что теперь наши отношения стали сугубо деловыми.

— Так вот, есть некоторые поправочки. Мне бы хотелось улететь из Траумштадта вместе с Аннет. Я заплачу тебе еще столько же.

Жанета повела бровями и состроила гримаску, выражающую готовность за эти деньги хоть вокруг Земли лететь.

— Только прошу тебя, — взмолился я. — Давай забудем на время о плотских утехах! И давай при Аннет ты будешь называть меня «сударь», а я тебя «мадемуазель».

— Смешной ты, — ответила она и отвернулась.

Она подняла подзорную трубу и принялась наблюдать за происходящим внизу. Я постарался не обращать внимания на ее мягкое место. Старания мои оставались безуспешными, пока я не пристроился рядом с нею. Маленькие колясочки с неприятелями двигались чуть-чуть позади. Наверное, Мирович предполагал, что я могу сбросить что-нибудь им на головы, и приказал ямщику держаться на небольшом расстоянии.

— Интересно, а это еще кто такой? — произнесла Жанета.

— Где? — спросил я.

Она передала мне подзорную трубу и помогла навести ее на объект. Я увидел одинокого всадника в черном плаще с капюшоном, прикрывавшим голову.

— Да мало ли кто это? — пожал я плечами.

— Выглядит зловеще, — промолвила Жанета.

Мне этот всадник тоже не понравился, даже холодок пробежал по спине, пока я рассматривал черную фигуру через увеличительные линзы. Сказывалось нервное напряжение. Я переживал, сумеем ли мы оторваться достаточно далеко от погони — так, чтобы я нашел Аннет прежде, чем Мирович доберется до Траумштадта.

— Интересно, а это еще что такое? — произнесла Жанета.

— Не дежа вю ли? — спросил я.

— Посмотри-ка, — ответила она.

Я приложился к окуляру и увидал вдалеке целую вереницу экипажей и всадников. Судя по всему, это ехал граф Норд со свитой. Его поезд растянулся на версту.

Я сделался мрачен и сердился в первую очередь на себя самого. Надо же было так увлечься бесстыжими забавами с Жанетой, что даже его императорское высочество успели со всеми своими домочадцами догнать нас. Я понимал, что цесаревич представляет для Аннет куда большую опасность, нежели Мирович с велетенем. Ведь Василий Яковлевич действовал неофициально. Уронили бы печурку ему на голову, и никто бы его не хватился. Другое дело — граф Норд, который прибыл сюда специально за шпионкой, мадемуазель де Шоней, которую обещал выдать князь Дуров.

Мое настроение ухудшилось, и это заметила Жанета.

— Послушай, Серж… то есть, сударь, послушайте-ка, а где она находится, ваша невеста-то?

— Где-то в Шлосс-Адлере, — ответил я.

— Где?! — вскрикнула Жанета.

— В Шлосс-Адлере, — повторил я.

— Господи! А что она там делает?

— Ну, князь Дуров держит ее при себе, — сказал я.

— Что значит «держит при себе»? Она что, его пленница?

— Можно и так сказать, — ответил я.

— Э, нет, сударь! — воскликнула Жанета. — Так дело не пойдет! Я-то думала, что ты гоняешься за дочкой какого-нибудь бюргера! А ты, значит, собираешься напасть на Шлосс-Адлер!

— Ну, конечно, дочка бюргера! Скажи еще — станционного смотрителя! — усмехнулся я.

Жанета стиснула виски и застонала, словно от боли.

— Ах ты, ежик небесный! — выдала она. — Это деньги сбили меня с толку, разум затмили! Конечно, из-за бюргеровской дочки такой сыр-бор не поднялся бы!

— Тебе-то какое дело до этого? — спросил я. — Какая тебе разница, кто моя возлюбленная?

Жанета сползла вниз по бортику, опустила руки и посмотрела на меня.

— Какое мне дело? — переспросила она. — Как — какое? А ты подумал, что будет со мною? Ты убежишь вместе со своей девушкой, и вы скроетесь где-нибудь. А я? Что буду делать я? Оглянись вокруг, ты, наверно, видишь тут сотни монгольфьеров, среди которых затеряется мой «Бобик»! Нет уж, дорогой мой! Я доставлю тебя в Траумштадт, раз уж взялась за это дело, но дальше разбирайтесь сами! Так что я могу опять звать тебя просто Сержем, потому что не собираюсь знакомиться с твоей Аннет!

— Если они доберутся до Аннет, они увезут ее в Россию и отправят на каторгу. Или сгноят заживо в темнице, — промолвил я.

Жанета зажала уши руками.

Порыв ветра прибавил скорости монгольфьеру. Я посмотрел вперед и увидел озеро Тохувабоху, о котором упоминала Жанета. Синяя гладь вытянулась с севера-востока к юго-западу, то есть перпендикулярно направлению тракта. Дорога упиралась в небольшую деревушку, уходила влево вдоль побережья, огибала водоем и возвращалась к другой деревушке, расположенной напротив первой. Мировичу придется сделать огромный крюк. Пока он объедет Тохувабоху, мы будем далеко. У меня будет преимущество во времени, но смогу ли я воспользоваться им — еще вопрос. Я понятия не имею, что меня ждет в Траумштадте, где там находится Аннет и каковы шансы вызволить ее из плена. А если мое предприятие увенчается успехом, я найду Аннет, то дальше-то что? Сможем ли мы незаметно уехать из Траумлэнда?

Я еще раз пришел к мысли, что помощь Жанеты незаменима. У меня и Аннет останутся шансы на спасение, только если мы улетим на монгольфьере. Или если Мирович не доедет до Траумштадта.

Мы пролетели над деревушкой у озера. Селяне, задрав головы, глазели на нас, крестились и тыкали в небо пальцами. Детишки гурьбой бежали по улочкам к берегу. Мы оказались над Тохувабоху, и я с удовольствием наблюдал, как разъяренный Мирович размахивает кулаками и орет на ямщика. Василий Яковлевич вылез из коляски и бросился к мужикам, наблюдавшим за приезжими. Он что-то требовал от них, тыча в сторону озера. Мужики чесали затылки. К Мировичу подошел Марагур. Они обмолвились несколькими фразами, расселись по коляскам и поехали вдоль берега. Видимо, велетень убедил старика, что самое лучшее для них — продолжать путешествие по суше.

Я взял подзорную трубу, чтобы рассмотреть побережье Тохувабоху и вьющуюся вдоль него дорогу. Противоположный берег оказался холмистым. Дорога там часто петляла, иногда отступая довольно-таки далеко от озера и вновь возвращаясь к воде там, где позволял рельеф. Навскидку я приметил несколько мест, где можно было бы устроить засаду.

— Жанета, — окликнул я летунью. — Давай возьмем немного левее.

— Мэри-Энн, — поправила она. — Что ты там углядел?

— Ничего. Просто я хочу, чтобы ты высадила меня вон у того холма.

— Ты вроде бы спешил?

— Я передумал. Доберусь до Траумштадта по суше.

— Что ты задумал? — поинтересовалась Мэри-Энн.

— Я устрою засаду своим преследователям, — признался я.

— Засаду? — вскинула брови она. — Один?

— Один. Ты высадишь меня за холмом и полетишь дальше. Холм закроет нас от преследователей, и они ничего не поймут. Пусть думают, что я лечу на монгольфьере. А я нападу на них.

— Ты это серьезно? — спросила Мэри-Энн.

— Конечно, серьезно, — ответил я. — Хоть это ты можешь сделать — высади меня и лети, куда хочешь!

— Могу, — ответила Мэри-Энн. — Но мне не нравится эта идея!

— Были две другие получше, но ты их отвергла. И вообще, я тебя не спрашиваю, нравится это тебе или нет. Просто высади меня — и все, будем считать обязательства исполненными.

— У тебя даже оружия нет. Как ты один справишься с ними? Гоблин в порошок тебя сотрет!

— А мне не нужно со всеми справляться. Главное, разделаться с тем, кто едет в первом экипаже. Без него у остальных пыл убавится.

— Хорошо, — согласилась Мэри-Энн.

Она немного изменила курс, и мы полетели к высокому холму, расположенному на версту левее деревушки. С нашей стороны склон был крутым, но я надеялся, что, цепляясь за кусты и стволы деревьев, смогу быстро спуститься, не свернув себе шею.

Вдоль оставшегося позади берега ползли два маленьких пятнышка — коляски Мировича и велетеня с некусаным. Казалось, что они двигаются очень медленно. Мне бы не уснуть, поджидая их в засаде, как случилось на «Эмералд Джейн».

— Серж, — окликнула меня Мэри-Энн. — Возьми вот это.

Она протянула мне кинжал. Тот самый, которым грозилась убить меня, когда я взял без спроса неопалимое полено. Тяжелое, стальное лезвие и отполированная простая деревянная рукоятка, подогнанная под руку Мэри-Энн и маловатая для меня. Но это лучше, чем ничего.

— Спасибо, — промолвил я.

— Извини, но это все, чем я могу помочь, — произнесла Мэри-Энн.

— Ты и так сделала для меня очень много, — я обнял ее сзади и поцеловал в шею.

Она нащупала мою руку, пожала ее и отстранилась, сделав вид, что нужно поправить какой-то канат.

— Как только мы окажемся за холмом, постарайся приблизиться к какому-нибудь месту, куда бы я мог спрыгнуть, — попросил я. — Нужно проделать все очень быстро, они не должны заметить, что монгольфьер там задержался. Иначе догадаются.

— Думаю, у тебя все получится, — ответила Мэри-Энн.

Озеро осталось позади. Экипажи моих преследователей превратились в едва различимые точки. Однако я опасался, что Мирович наблюдает за нами в подзорную трубу, и дожидался, пока вершина холма не закроет нас. Как только это произошло, я поцеловал Мэри-Энн, перелез через плетеный бортик и повис, ухватившись за него. Открытой лужайки внизу не оказалось. Весь склон зарос высокими деревьями.

— Я не могу спуститься ниже! — крикнула Мэри-Энн. — Полезай назад!

— Нет, — ответил я и указал на раскидистый дуб. — Давай поближе к этому дереву. Я буду прыгать на него! Другого выбора нет!

Я повернулся вполоборота и приготовился прыгнуть на крону дерева, рассчитывая ухватиться за ветки. Не хотелось бы висеть тут, животом напоровшись на сук.

— Прощай! — крикнул я и оттолкнулся от «Бобика».

Но какая-то сила дернула меня назад, и я припечатался лицом к плетеной гондоле монгольфьера.

— Держись! — крикнула Мэри-Энн.

Перегнувшись через бортик, она вцепилась в мою левую руку и тащила меня вверх. Я весил намного больше ее, и мы рисковали вывалиться на землю. Я не мог дотянуться правой рукой до края бортика, а у Мэри-Энн не хватало сил подтянуть меня. Затрещала ткань кафтана, я почувствовал, что вот-вот полечу вниз без рукава. Ну не все ж без воротника разгуливать!

— Черт, ты сошла с ума! — выругался я.

— Кинжал! — закричала Мэри-Энн. — Воткни его в бортик!

Я выхватил кинжал из-за пояса и вонзил его в стенку гондолы.

— У-уф, господи! — выдохнула Мэри-Энн, когда я перевалился через бортик к ней под ноги.

— Зачем ты это сделала?! — закричал я.

— Потому что — дура! — ответила она и добавила: — Мы летим в Траумштадт за твоей девушкой.

Она увеличила тягу, и «Бобик» полетел вверх.

Глава 34

— Послушай, раз уж мы снова в одной кастрюле, не могли б мы договориться, что я буду звать тебя каким-нибудь одним именем? — взмолился я.

— Ты-то можешь звать меня, как тебе угодно. Но я имею право откликаться только на то имя, которым назвалась в данной провинции. Не волнуйся, мы уже в юрисдикции Траумштадта. Так что я Мэри-Энн и таковой остаюсь, пока мы не переберемся обратно через Тохувабоху.

Я вздохнул с облегчением.

— Мы обогнали их на несколько часов. Нам везет с попутным ветром. К вечеру мы будем у Траумштадта, — сказала Мэри-Энн.

Я растирал левое плечо, которое аэронавтесса чуть не вывихнула мне, пока втаскивала в гондолу.

— Сама не знаю, зачем я решила впутаться в это дело, — продолжала она монолог.

Выглядела она столь решительной, что, кажется, собственноручно сбросила бы что-нибудь тяжелое на голову Мировича, если б его экипаж чудесным образом догнал нас.

— Пожалела старика и поэтому не отпустила меня? — спросил я.

Несколько секунд Мэри-Энн молчала, а потом сказала:

— Жизнь человеческая чересчур коротка, вы не успеваете повзрослеть.

— Да, ты уже говорила что-то подобное. А ты себя кем считаешь — человеком или эльфом?

— Знаешь, сколько мне лет?

— Хм, если бы ты была нашего рода, я бы сказал, что тебе около двадцати пяти лет.

— Да, это верно. Но я прожила уже сто с лишним лет, и если впредь научусь обходить стороной таких, как ты, проживу еще в два раза больше.

— Слушай, ты же сама не дала мне спрыгнуть…

— Ладно-ладно, прости, — она чмокнула меня в щеку.

— Так к чему ты все это говоришь? — спросил я.

— Что я говорю?

— Ну, про короткую жизнь…

— Пятьдесят лет назад я, пожалуй, запросто сбросила б на голову кому-нибудь чугун. Даже просто так, из озорства.

Мэри-Энн бросила на меня взгляд, хотела оценить мою реакцию.

— Что ж, теперь буду знать, что нельзя стоять под монгольфьером, — ответил я. — А вообще-то в сложившейся ситуации жаль, что ты так повзрослела. Не хочешь вспомнить молодость?!

— Нет, — ответила она. — Сейчас я даже бабочку-однодневку не могу убить.

— Она ж не сделала тебе ничего плохого.

— Дело не в этом. Понимаешь, раньше, когда я смотрела на такую бабочку, я думала: что стоит ее жизнь, такая короткая, по сравнению с моей жизнью?! Какой смысл в одном-единственном отпущенном ей дне?! То ли дело — моя жизнь, я проживу несколько столетий и столько успею повидать и сделать за это время!

— Ну и что ты успела сделать примечательного? — ухмыльнулся я.

— Смеешься? — улыбнулась Мэри-Энн. — Тебе не понять этого. Надеюсь, что-то сделала. Однажды я шла по улице и увидела больного чахоткой. Он сидел в комнате на первом этаже перед открытым окном. В его лице ни кровиночки не было, с первого взгляда ясно, что доживает последние дни. И вдруг бабочка опустилась на подоконник. Человек улыбнулся, его лицо просветлело, словно маленькая свечка загорелась где-то внутри него. Через секунду бабочка улетела, а на его лице так и блуждала улыбка, и смотрел он так, будто что-то открылось ему. Не то чтобы он смирился со своей участью, а словно гармония мира открылась ему. И я все чаще думаю, что все мои столетия не стоят единственного дня, отпущенного той бабочке.

— Вот зачем тебе такой цветастый монгольфьер! — воскликнул я. — Ты хочешь, как та бабочка…

— Смотри, вон он, Траумштадт, — перебила меня Мэри-Энн.

— Знаешь, чего не могу я понять, глядя на эльфов? — произнес я, всматриваясь в появившийся на горизонте замок.

— Чего?

— Ведь у грешных эльфов кожа темнеет…

— Ну да, это так.

— Вот у меня есть слуга, мосье Лепо. Редкостная скотина! Каналья, каких поискать еще надо! Шельма! И у него есть любовница — эльфийка, которая не упускает случая, чтобы не предаться прелюбодеянию. При этом у нее кожа белоснежная, как у ангела. А ты тут произносишь такие благонравные речи, что аж тошно становится. Смотрю на тебя — прямо-таки воплощение праведности. Но при этом у тебя такая кожа, что, если отрезать кончики ушей, ты вполне сойдешь за арапа.

— А ты думаешь, что Создателю делать больше нечего, как подсматривать, что в наших спальнях творится?

— Ну так я, конечно, не думаю.

— Можно быть разбойником, промышлять грабежами, а однажды из сострадания бросить нищему черствую корку. А потом в Судный день эта корка перевесит все грехи, которые взял на душу. А можно всю жизнь прожить праведником и за всю жизнь совершить одну-единственную гадость, от которой потом не отмоешься…

Я смотрел на нее, и мне было странно слышать ее слова. Она казалась мне бесшабашной искательницей приключений, которой чужды высокие материи. Она говорила, но я не верил в ее искренность, наш разговор представлялся мне дурной пьеской провинциального театра.

— Не согрешишь — не покаешься, — выдал я набившую оскомину фразу, не зная, что еще сказать.

— Кайся не кайся, а до конца дней своих не узнаешь, выпала ли на твою долю та черствая корка, которая зачтется на Суде. До конца дней своих будешь искать эту корку…

Почему-то я вспомнил розовощекое семейство, встретившееся мне в католическом храме в Меербурге.

— По-моему, многие люди вообще не озабочены такими проблемами. Сытые бюргеры живут в свое удовольствие, вреда от них нет, но и пользы особо никакой, и при этом они пребывают в уверенности, что в раю им уготованы лучшие места.

— Наверняка, так и есть. Ведь на них и держится мир, — сказала Мэри-Энн.

— Прям-таки на них?! Нет, вот есть великие люди…

— Благодаря которым земля вертится, — перебила меня Мэри-Энн, — а благодаря сытым бюргерам не идет вразнос.

Мы летели над лесом чуть в стороне от дороги. Я старался разглядеть тракт сквозь верхушки деревьев. Хотя Мэри-Энн и сказала, что мы опередили преследователей на несколько часов, хотелось воочию убедиться, что они не поспевают за нами.

— А я бы сбросил чугун тому гаду на голову и, поверь мне, спал бы спокойно, — вздохнул я.

— Замок впереди — это и есть Шлосс-Адлер.

Я навел подзорную трубу на старинные стены и башни, возвышавшиеся на горизонте.

— А еще есть такой человек, которого я не побрезговал бы задушить собственными руками, — вымолвил я.

— Что же такого он натворил? — спросила Мэри-Энн.

Тут меня прорвало. Я рассказал ей, как князь Дуров задушил горскую девушку, как расправился с Веленевым и как сломил Половецкого, а заодно я рассказал обо всем, что случилось со мной, начиная с того дня, как похитили Аннет.

— Теперь ты понимаешь, что я мог избавить мир от чудовища, — сказал я в заключение.

— Искренне надеюсь, что тебе не представится такой возможности, — ответила Мэри-Энн.

Я пожал плечами и отвернулся. По крайней мере, дурная пьеска закончилась.

Когда я смотрел на Шлосс-Адлер невооруженным взглядом, мне чудилось, что это мираж. Я приложился к окуляру и разглядел, что замок стоит на воде. Впереди было озеро Траумзее. С большого расстояния оно сливалось с небом, и Шлосс-Адлер казался дворцом, парящим в воздухе.

Лес кончился, мы летели над узкой полоской суши, разделенной надвое трактом и окруженной водой. По сторонам возвышались аккуратные домики, обрамленные ухоженными двориками. Небольшие рощицы отделяли их друг от друга.

— Этот полуостров называется Траумшайбхен, — сообщила Мэри-Энн.

— Ломтик мечты, — повторил я по-русски.

— Он вытянулся строго с севера на юг, можно компас сверять, — добавила Мэри-Энн.

Лоскуток суши упирался в Шлосс-Адлер. Западная и восточная башни замка поднимались прямо из воды. Их соединяла каменная стена. Вдоль нее тянулся искусственный ров, превративший Траумштадт в остров. Тракт, проложенный от самого Меербурга, завершался каменным мостом, ведущим под высокую арку в стене. Судя по архитектуре, мост перестроили недавно. Раньше он был подъемным. На башнях восседали каменные орлы. Птицы смотрели немного вбок, как бы оглядывая окрестности, отчего и без того грозный замок выглядел устрашающе.

В замке, несомненно, имелась и подземная темница. Возможно, князь Дуров содержал Аннет взаперти, хотя и необязательно под землей.

Я направил подзорную трубу на восточную башню, она была выше западной, и начал методично осматривать окна и бойницы.

— Серж, — окликнула меня Мэри-Энн, она выглядела подавленной. — По-моему, похищать Аннет из Шлосс-Адлера безрассудно. Давай подождем. Ее повезут через Меербург, и я уверена, что представится более удобный случай вызволить ее из плена.

— Так-то оно так, — вздохнул я. — Но меня смущают два обстоятельства.

— Какие?

— Подумай сама. Если я помогу ей скрыться от князя Дурова, это будет выглядеть так, будто взбалмошная женщина бросила одного любовника и убежала с другим. А если я украду ее после того, как ее арестует специальная миссия из России во главе с великим князем, мы оба превратимся в государственных преступников.

— Перспектива неприглядная, — согласилась Мэри-Энн.

— Но и это не самое худшее. Это, как сказала бы ты, во-вторых.

— А во-первых — что?

— Ее могут убить по дороге, — ответил я. — И, скорее всего, убьют. Тайны, к которым она прикоснулась, слишком опасны.

— Ежик небесный! — вскрикнула Мэри-Энн.

— Ежик небесный! — воскликнул и я, увидав князя Дурова.

Его фигура возвышалась в крайнем правом окне, четвертом по счету, если отсчет вести сверху. Я узнал Афанасия Федоровича по пышным, загнутым кверху усам и бороде, разделенной на два клина. Он сидел за столом, лакей наполнял вином его бокал.

— Его светлость обедает, — процедил я сквозь зубы.

— Ты нашел князя? — спросила Мэри-Энн.

— Нашел.

— Где?

Я объяснил Мэри-Энн, в каком окне вижу Афанасия Федоровича.

— Это главный зал донжона, — пояснила Мэри-Энн. — Посмотри на соседние два окна, они находятся в том же зале.

Я последовал ее совету и чуть не выронил подзорную трубу. Да что там — трубу, в груди екнуло так, будто сердце вывалилось и, ударившись об землю, запрыгнуло обратно. Через левое окно я увидел Аннет. За другим концом стола она чинно обедала. Разделявшее нас расстояние не позволяло различить черты лица, но я узнал свою возлюбленную — по прическе, по наклону головы, по мягким движениям рук. Сомнений не оставалось, это была Аннет. На ней было белое платье. Она была похожа на ангела.

— Что там? — забеспокоилась Мэри-Энн.

— Аннет, я вижу ее, — прошептал я.

Летунья забрала у меня подзорную трубу и пару минут изучала окна донжона.

— Так значит, она не в плену, — промолвила Мэри-Энн.

— В плену, — сказал я. — Афанасий Федорович — мерзавец, каких свет не видывал. Циничный негодяй! Он мирно обедает с женщиной, даже не подозревающей, что через несколько часов ее выдадут российским властям. Представляю себе, как он наслаждается этой ситуацией.

— Серж, я вот только одного не могу понять, — сказала Мэри-Энн. — Ты говорил, что подручные князя вывезли Аннет из Москвы.

— Да, ее похитили у меня на глазах, — подтвердил я.

— И привезли из России в Траумлэнд для того, чтобы передать российским властям?! — воскликнула Мэри-Энн. — Это же абсурд!

Мильфейъ-пардонъ, а ведь она была права! Ее слова ошеломили меня. Я не задумывался об этом, но ситуация и впрямь выглядела абсурдной. Везти Аннет сюда и дожидаться приезда великого князя вместо того, чтобы выдать ее российским властям там же, в России.

— Фу! Даже не знаю, что и сказать! — произнес я.

— Серж, а ты рассказал мне правду или все это выдумал, чтобы я помогала тебе?

— Клянусь, Мэри-Энн, клянусь тебе! Клянусь всем самым дорогим, что у меня есть! Я не знаю, как доказать тебе, что говорил правду! Просто поверь мне, прошу тебя!

— Все это странно, — произнесла она, ее голос смягчился.

— Господи, у меня самого голова идет кругом. Одно радует, скоро все встанет на свои места! Когда Аннет будет со мной, она все объяснит.

— Хорошо. А теперь смотри и слушай меня. Сдается мне, что ее и впрямь проще будет вызволить из замка, — сказала Мэри-Энн. — Скоро стемнеет. Мы подлетим к донжону, и ты спустишься на сторожевую дорожку.[69] С левой стороны будет люк. Запомни, именно с левой стороны, прямо вон за тем, ближайшим к нам, орлом. Открыв его, ты окажешься на лестнице, ведущей вниз. Не перепутай, потому что справа тоже есть люк, но лестница под ним проходит мимо кабинета управляющего.

— Откуда ты все это знаешь? — изумился я.

— Я гостила в Шлосс-Адлере. Давно. Еще до того, как разгромили Польшу. В те годы Траумлэндом управлял маркграф. Я была его почетной гостьей. Так вот, наверху под левым люком находится гостевая спальня. Думаю, что там и содержится Аннет. Раз ее не заперли в темнице.

Мэри-Энн приложилась к окуляру и некоторое время всматривалась через подзорную трубу.

— Нет, судя по цвету лица, ее держат не в темнице. Вдоль лестницы проходит дымовая труба, в случае чего сможешь спрятаться за нею, — продолжала наставлять меня Мэри-Энн. — Прямо под гостевой спальней находится баня, ниже — домовая церковь и покои маркграфа. Их-то теперь, наверное, и занимает князь Дуров. Вряд ли он изменил назначение помещений. Следовательно, если не найдешь девушку в гостевой спальне, ищи в покоях князя. Под его покоями — главный зал, за окнами которого мы сейчас и наблюдаем.

— Что бы я делал без тебя?! — сорвалось с моих уст.

— Надеюсь, у тебя хватит ума не совершать глупостей, — произнесла Мэри-Энн.

— Каких глупостей?

— Надеюсь, ты никого не станешь там убивать. Если повезет, ты найдешь Аннет на самом верхнем этаже, в гостевых покоях. Забирай ее, поднимайтесь наверх, и мы сразу же улетим.

— Послушай, — забеспокоился я. — А как я открою люк?

— Он не запирается, — ответила Мэри-Энн. — Никому же не приходит в голову ожидать нападения с воздуха. С драконами давно никто не воюет. У громовых ящеров люк открыть мозгов не хватит. Маркграф водил меня по сторожевым дорожкам. Хотел поразить меня видом Траумштадта с высоты донжона. Романтичный чудак! Я же прилетала к ним на «Бобике»!

— Остается надеяться, что сегодня там не будет романтиков! — произнес я.

— А теперь следи внимательно за Шлосс-Адлером и за ближайшими к нему домами. По мере наступления темноты будут зажигаться фонари. Запоминай их, нам придется ориентироваться по ним, чтобы впотьмах добраться до донжона. Не люблю я летать по ночам!

Глава 35

Мы следили за Шлосс-Адлером, зависнув на одном месте в ожидании наступления темноты. Афанасий Федорович и Аннет покинули главный зал, и больше мы их не видели, сколько ни шарили подзорной трубой по оконным проемам.

Я нервничал и ежеминутно изучал дорогу, ведущую в Траумштадт. У Мэри-Энн тоже не было уверенности в том, что ночь наступит прежде, чем появится Мирович.

— Кстати, я хотел узнать, а что случилось с маркграфом? — спросил я, чтобы хоть чем-то занять время.

— Адальберт Счастливый бежал в Пруссию, когда русские перешли Неман, — сообщила Мэри-Энн.

— Но ведь Траумлэнд не входит в Российскую империю! Да в России вообще никто не знает про это… маркграфство.

— Правильно, — Мэри-Энн рассмеялась. — Потому что Польшу делили по российским картам, а Траумлэнд на них не обозначен. Видно, великие российские географы рисовали эти карты!

— И что же, Траумлэнд остался беспризорным? — спросил я.

— Угу, — подтвердила Мэри-Энн. — Насколько я знаю, князь Дуров пытался напомнить вашей императрице и о себе, и о завоеванных землях, но Екатерина Великая повелела ему сидеть тихо до поры до времени. И пруссаки тоже молчали. Никому не хотелось нарушать шаткое равновесие.

Потом мы долго молчали. Казалось, что время остановилось. А наступившая ночь не принесла успокоения. Теперь я боялся, что экипажи Мировича проедут под покровом ночи, а мы их и не заметим. Отрадно было то, что с наступлением темноты не нужно было сидеть сложа руки, наступила пора решительных действий.

— Ну, в путь! — выдохнула Мэри-Энн и направила «Бобика» к Шлосс-Адлеру.

Когда монгольфьер оказался над замком, я обнаружил новый сюрприз. Выяснилось, что Траумштадт — это не те несколько домиков, что разбросаны перед замком. Оказалось, что город находится за Шлосс-Адлером. Его узкие улочки и маленькие площади в свете бесчисленных фонарей и факелов выглядели сказочными. Горожанам, похоже, не объяснили, что по ночам нужно спать. Они прогуливались по набережным и пировали в маленьких тавернах. Теплый ветер разносил над крышами аппетитные запахи. Иногда до нас доносились веселые голоса и смех.

— Потрясающе! — воскликнул я. — И как я мог забыть о такой красоте?! Вот что значит вода забвения.

Как бы мне хотелось сейчас пройтись с Аннет по этим улочкам мимо каменных домиков с причудливыми крышами, купить блинчики с шоколадным соусом, выйти к озеру, в темноте вдыхать аромат ее волос и слушать всплески полусонной рыбы. Ради этого я бы придушил и князя Дурова, и десяток Мировичей в придачу. Попадись мне велетень — и ему бы не поздоровилось!

Монгольфьер завис над донжоном. Я спустился на плоскую крышу.

— Серж, я буду ждать до рассвета, — сказала Мэри-Энн. — Думаю, вы вернетесь раньше.

— Я не прощаюсь, — ответил я и, пригнувшись, направился к люку.

— Серж, чего ты согнулся в три погибели?! Здесь тебя никто не увидит! — раздался голос Мэри-Энн. — Главное, не высовывайся за зубцы.

Люк открылся легко, но со скрипом. Я замер, прислушался, но ничего не услышал. Каменный орел сидел спиной ко мне, смотрел куда-то вбок и на шум не обернулся. Левой ногой я нащупал в темноте ступеньки и начал спускаться. На всякий случай люк я закрыл, его скрип вновь заставил понервничать. Придерживаясь левой рукой за стену, с кинжалом — в правой, я двинулся вниз по винтовой лестнице. Спускался медленно, перед каждым шагом ногами на ощупь проверяя габариты ступеней — все они были кривыми, разной высоты и ширины. Пахло пылью и плесенью. Я оказался на небольшой площадке и под левой рукой почувствовал деревянную поверхность. Это была дверь в гостевую спальню. Прямо за нею могла оказаться Аннет. Сердце мое рвалось прочь из груди, дыхание перехватило. Я провел руками по периметру двери и нашел железное кольцо. Потянул за него, и дверь приоткрылась. Слабая полоска света вырвалась наружу. В ожидании чуда переступил я порог. Никого в помещении не было. В углу на треножнике горел тусклый фонарь. Его скудный свет освещал широкую постель под балдахином и драпировку на стенах.

Я вышел из комнаты и пустился в дальнейший путь. Посещение гостевой спальни странным образом придало мне уверенности. То, что я открыл дверь и ничего не случилось, успокоило меня. Сердце больше не прыгало, дыхание выровнялось. Я спускался вниз быстро, но — не теряя бдительности.

На следующей площадке я задержался. Навстречу по стене скользили отблески пламени. Кто-то поднимался вверх. Я выглянул из-за колоны, вокруг которой по спирали закручивалась лестница, и увидел горничную в черном платье и белом фартуке. Она поднималась, освещая ступени свечой. Женщина смотрела под ноги и не видела меня. Я попятился, наткнулся спиной на дверь, нащупал кольцо и потянул. Дверь скрипнула, я прошмыгнул в помещение и услышал голос:

— Кто здесь?

В ноздри ударил запах отдушин и сушеной травы. Я находился в бане.

— Кто здесь? — голос женщины дрогнул.

Она остановилась прямо за дверью. Я заткнул кинжал за пояс. Угораздило же меня нарваться на служанку! С досадой приготовился я к тому, что придется оглушить женщину и оставить ее в бане, а предварительно еще и связать, и рот заткнуть. Звякнуло кольцо, дверь вздрогнула, я напрягся, и вдруг что-то мягкое коснулось моих ног. От неожиданности чуть кондрашка меня не хватила. Я едва не вскрикнул, но не удержался и пнул ногой невидимое существо.

Тишину нарушило обиженное мяуканье.

— Тьфу! Кот паршивый! Чуть до смерти не напугал! — воскликнула женщина.

И я был солидарен с нею.

Она бросила кольцо, оно звякнуло, шаги удалились.

Я приоткрыл дверь — на беду слишком поспешно. Несмазанные петли опять привлекли внимание горничной.

— Да что там такое?! Выбраться, что ли, не можешь?

Отблески пламени на стене качнулись, застучали каблуки, женщина возвращалась. Я бросился назад в баню. Скрипнули — в который раз — петли. Горничная решила, что кот толкается в дверь изнутри, пытаясь выбраться из бани.

Ох, как не хотелось мне обижать женщину!

Я метнулся подальше от входа и наткнулся на кадушку. В высоту она доставала мне по грудь. Качнув ее и убедившись, что она пустая, я забрался внутрь и скрючился кренделем.

Дверь отворилась. Скупой свет проник в баню. Я надеялся, что если князь Дуров и моется перед сном, то горничной не придет в голову прямо сейчас наполнить кадушку кипятком.

— Митц-митц-митц! — позвала женщина.

Кот мяукнул и пробежал на выход.

— Иди-иди сюда, обормот, — молвила горничная.

Хлопнула дверь. Оставшись один в темноте, я вздохнул, не зная, на кого теперь списывать скрип. Я выбрался из кадушки и некоторое время стоял в темноте, представляя себе, как служанка поднимается по лестнице и входит в гостевую спальню. А куда еще она могла идти? Не на крышу же. Время остановилось. Я вообразил, каково было Мэри-Энн в неведении поджидать нас наверху, и понадеялся, что ей хватит выдержки. Когда, по моим ощущениям, горничная должна была переступить порог гостевых покоев и закрыть за собою дверь, я решился покинуть баню. Мой расчет оказался верным, и скрип петлей никого, кроме меня, не побеспокоил, а я беззвучно, одними губами выругался.

На следующем этаже оказался небольшой холл, освещенный настенными факелами. Там я обнаружил две массивные дубовые двери все с теми же железными кольцами вместо ручек. Толкнул первую, она не поддалась. На всякий случай заглянул сквозь замочную скважину, но ничего не разглядел. За дверью было темно. Судя по тому, что на мой толчок никто не отозвался и не ткнул мне в глаз через скважину, там никого не было.

Я подкрался ко второй двери, и кто-то отвратительным, скрипучим голосом прокричал мне в самое ухо:

— Bonjour!

Я подпрыгнул от неожиданности, чуть не получив от испуга разрыв сердца. На специальном кронштейне в стене висела огромная клетка. На жердочке сидел попугай и, склонив голову, смотрел на меня. Ну, эта птичка сама напросилась! От перенесенного шока я даже не успел сообразить, что делаю. Открыл клетку, просунул внутрь руки и со словами: «Au revoir»[70] свернул попугаю шею.

Вторая дверь открылась легко, за нею находилась домовая церковь. И она оказалась пустой в этот час. До сих пор мне везло! Если б еще кошки с горничными под ногами не путались! И попугаи не вопили истошными голосами!

Только я подумал об этом, как послышались шаги. Выбор, куда спрятаться, был невелик. Так я переступил порог католической церкви во второй раз в жизни. Святые с икон смотрели на меня неприветливо. Я приложил ухо к замочной скважине и услышал голос князя Дурова. Он что-то говорил, поднимаясь по лестнице. Только что, укрывшись в бане, я надеялся, что Афанасий Федорович на ночь не моется, но теперь рассчитывал, что он еще и не молится перед сном. По крайней мере, не в католической церкви. Авось у него в спальне какой-нибудь православный образок найдется.

Голос князя раздался совсем близко.

— Ну, пойдем-пойдем, дорогуша! — ворковал он. — Ох, как мы сейчас с периной поборемся! Ох, как ее одолеем!

Неожиданно как-то игриво взвизгнула женщина. Я содрогнулся от омерзения. Наверное, он ущипнул ее. В который раз поразился я циничности этого негодяя, который намеревался вкусить плотской радости напоследок, перед тем как передать наложницу в руки палачей.

Я заглянул в замочную скважину и увидел его, князя Дурова. Он стоял перед ступеньками, ведущими выше, и обнимал женщину в белом платье. По причине недостаточности перспективы я не мог видеть их ноги и головы. Нас разделяло несколько шагов, всего несколько шагов отделяло меня от Аннет, живой и невредимой, но я все еще не мог прикоснуться к ней, заключить в объятия, зарыться лицом на ее груди, вдохнуть аромат ее волос. И еще нас разделял этот мерзавец. Я видел клинья его бороды, и еще я видел, как его толстая ручища похлопывает женщину ниже талии.

Он задержался, прежде чем идти дальше. Будто нарочно, чтобы поиздеваться надо мной!

Нет, конечно. Негодяй и не подозревал о моем присутствии. Они остановились, чтобы пропустить спускавшуюся навстречу горничную. Князь и ее шлепнул по заду, когда она поравнялась с ними.

— Я разобрала постель, ваша светлость, — сообщила служанка.

— Хорошо, Лизхен, и мою разбери, я потом спущусь, — приказал Афанасий Федорович.

Я зажмурился от отвращения. А когда вновь приложился к отверстию, князя Дурова в холле не было. Служанка открыла ключом дверь и скрылась в его покоях.

Конечно, был вариант дождаться, когда Афанасий Федорович спустится к себе. «Я потом спущусь», — так он сказал. Затем я бы пробрался в спальню к Аннет, увлек бы ее на крышу, и мы улетели бы навсегда и забыли бы, как страшный сон, всю эту историю. Но не было сил у меня дожидаться этого «потом». И конечно же дело было не только в том, вернее, уже отнюдь не в том, что я опасался прибытия Мировича.

Я вышел из церкви, взбежал на два этажа вверх, распахнул дверь гостевой спальни и столкнулся с князем Дуровым. Он стоял лицом ко мне, прилаживал факел в контейнер на стене. Его громадная фигура заслоняла все помещение. Мелькнула запоздалая мысль, что я плохо вооружен для схватки с этаким боровом. Кинжал Мэри-Энн — вот все, на что я мог рассчитывать. А ведь я мог найти что-нибудь тяжелое, в той же церкви, например, и мог бы оглушить его, но упустил подходящий момент, теперь ничего тяжелого, чтобы уложить такого здоровяка, под руками не было.

— Поручик Дементьев? — князь вскинул брови.

Я поразился его самообладанию.

— Что вы здесь делаете? — он шагнул ко мне.

— Я вернулся за своей женщиной, — произнеся.

— За какой женщиной? — спросил он. — Вы что, голубчик, пьяны? Как вы здесь оказались?!

Я испугался, что сейчас он кликнет домочадцев, и все будет кончено. Меня запрут в темницу, а потом передадут цесаревичу Александру. В лучшем случае я еще раз увижу Аннет в окружении конвоиров. Так бездарно закончится моя попытка спасти ее.

Он стоял передо мною, необъятный, огромный, и я в ужасе понял, каким безрассудством было вот так лицом к лицу, один на один вступать в схватку с ним. Этот богатырь запросто справился бы с десятком таких, как я.

Уже не рассчитывая на победу, а попросту от отчаяния ударил я князя кинжалом в живот.

Охнув, Афанасий Федорович оттолкнул меня плечом и врезал мне кулаком в подбородок. Я прокатился вниз по лестнице и, чудом не свернув себе шею, опрокинулся на спину на площадке перед баней, ударился головой об стену и — самое обидное — выронил кинжал. Свалив меня мощным ударом, невзирая на рану, князь ринулся за мною следом, и не успел я подняться на ноги, как он бросился на меня. Я отбрыкнулся. Моя левая нога скользнула по правому боку Афанасия Федоровича, не причинив ему никакого вреда, зато правым каблуком я попал прямо в рану. Князь заревел от боли и свалился на меня. Мое лицо оказалось в зарослях его отвратительной бороды. От него несло какой-то мерзостью с луком. Он мог бы задушить меня, но вместо этого потянулся за кинжалом. И это было ошибкой, которой я сумел воспользоваться. Я вывернулся и выскочил из-под Афанасия Федоровича. Он поднимался на ноги, и я ударил его коленом в лоб. Мой удар не опрокинул его. Но он как-то дернулся, его правая рука, упиравшаяся в самый край ступени, соскользнула с нее, князь потерял равновесие и растянулся животом вниз. Я подхватил кинжал, бросился на противника и с размаху вонзил лезвие в спину. За время схватки мы не произнесли ни слова, князь только ревел, да где-то над нами верещала Аннет.

Но теперь, навалившись на Афанасия Федоровича, я дал волю словам.

— Вот тебе, скотина! Вот тебе! Получай за все!

Я еще несколько раз ударил его кинжалом. Он захрипел и обмяк.

— Ты убил его, — послышался шепот.

Я выдохнул, поднялся на ноги и обернулся. Надо мной на ступенях, ведущих наверх, стояла женщина.

Это ее видел я через подзорную трубу за столом с князем Дуровым. И она была похожа на Аннет так, как могла быть похожа родная сестра или мать в юные годы. Но это была не та женщина, которую в Москве увезли у меня из-под носа.

Это была не Аннет.

Глава 36

Вот так форшмакъ!

Я убил князя Дурова, но ни на шаг не приблизился к своей возлюбленной. Не говоря уж о том, что искать ее, оставаясь незамеченным, мне больше не удастся. Если вообще у меня будет еще возможность кого-либо искать. Теперь я сомневался, что Лерчик находится в Шлосс-Адлере.

— Ты убил его, — по-французски повторила незнакомая, но очень похожая на Аннет женщина.

— Кто вы? — я тоже перешел на французский язык.

— Серж, ты что, с ума сошел? — прошептала она.

— Вы знаете мое имя?! — удивился я.

— Да тише ты! — шикнула она.

Она спустилась и прикрыла мне рот рукой. Внизу послышались торопливые шаги. Раздался голос горничной.

— Что случилось, ваша светлость?!

— Черт, Лизхен, оставь нас в покое! Мы играем в маркиза де Сада! — с раздражением выкрикнула женщина, любовника которой минуту назад убили.

— Ненормальные, — не стесняясь, ответила горничная.

Ее шаги стихли.

Женщина в белом опустила руку. Она не огорчилась, что ее милый погиб, ее не шокировало зверское убийство, произошедшее у нее на глазах, и она, не задумываясь, принялась выгораживать убийцу. И она так похожа была на Аннет, что я не сомневался: ее фамилия — де Шоней. Похоже, этот род состоял сплошь из авантюристов. По крайней мере, по женской линии.

— Как ты здесь оказался? — прошептала она.

Будучи уверен, что рядом со мною сестра Аннет, я решил рассказать все как есть. Тем более, что она уже взялась помогать мне.

— Я ищу Аннет, ей грозит смертельная опасность! — сказал я. — Сюда едет инкогнито цесаревич Александр. Я случайно узнал, что князь Дуров намеревался выдать Аннет как шпионку.

— Cochon![71] — воскликнула женщина и ножкой пнула бесчувственное тело князя Дурова.

— Где она? — прошептал я. — Наверху нас ждет монгольфьер. Нужно найти ее поскорее и бежать отсюда! Где она?

— Кто? — спросила она.

— Аннет, — ответил я.

— Серж, что с тобой? Ты что, бредишь? — спросила она. — Ты меня узнаешь?

— Не узнаю, — признался я. — Простите, я выпил воду забвения и многое до сих пор не могу вспомнить.

— Воду забвения!

Она застыла, пристально глядя в мои глаза.

— С минуты на минуту сюда прибудет поручик Мирович. Его сопровождает велетень. Они едут впереди, — сообщил я, чтобы поторопить женщину.

— Серж, ты правда ничего не помнишь? — спросила она.

— Почти ничего, — поправил я. — Давайте поторопимся.

— Серж, тебе не надо больше никого искать, Аннет — это я, — вымолвила женщина.

Как быстро соображают эти авантюристки, подумалось мне в тот момент: выяснив, что я ничего не помню, эта дама выдала себя за объект моих поисков, видимо, чтобы побыстрее спастись.

— Черт! И не стыдно вам так откровенно лгать! — зарычал я. — Уж Аннет-то я прекрасно помню, она моя возлюбленная.

Женщина рассмеялась и потрепала меня по щеке.

— Серж, у тебя все перепуталось в голове, — сказала она. — Я никогда не была твоей возлюбленной. Вот смотри.

Она вытащила из карманчика карточку и протянула мне. И на аккуратном кусочке картона я прочитал витиеватую, украшенную вензелями надпись «Annette de Choneille».

— У тебя был сумасшедший роман с моей сестрой Валери, — продолжала говорить женщина. — Ты как-то смешно, на русский манер, называл ее — Лершик.

Лершик, сказала она, с ударением на букву «и».

— Лерчик? — переспросил я.

— Вот-вот. Лершик! — обрадовалась женщина. — Видишь, ты помнишь это! Вы, как затворники, два месяца провели в горах вблизи Меербурга. А потом уехали в Россию. Кстати, как она?

Я не ответил.

Чтобы хоть как-то передать мое состояние в эти мгновения, пожалуй, можно сказать, что целое озеро Тохувабоху расплескалось у меня в голове. Я уже не сомневался в том, что если на карточке значится фамилия de Choneille, то податель ее окажется величайшим лжецом и мистификатором. Но подозревал, что теперь слышу правду.

«А это называли вы так ее — Лерчик», — припомнились мне слова Варьки, свояченицы однорукого Фрола. И я додумал, что Лерчик — это производное от эклера. А в действительности никакого кулинарного изыска здесь не было. Лерчик — всего лишь ласкательно-уменьшительное от Валери. Выходило, что она, опоив меня водой забвения, подстроила так, чтобы в дальнейшем я считал, что ее зовут Аннет. Зачем? Вывод напрашивался один: чтобы я отправился спасать ее сестру, настоящую Аннет, от князя Дурова. Я вспомнил, как Афанасий Федорович поглаживал ее по заду. Непохоже было, чтоб она тяготилась его обществом. Впрочем, и смерть любовника ее не опечалила.

Но кто же в таком случае похитил мою любимую? Или это был ловкий розыгрыш? Я ничего не понимал. Славное озеро Тохувабоху шумело в моей голове.

— А где же тогда она, Лерчик? — спросил я.

— Откуда мне знать! Я думала, ты мне скажешь! Я же говорю, что в последний раз видела ее в прошлом году! А потом вы уехали вместе в Россию! Ладно, вспомнишь все со временем!

Я не знал, что и думать! В голове шумело Тохувабоху, поднимались волны.

— Так ее здесь нет? — спросил я.

Не мог же я, проделав столь сложный и опасный путь, убежать, не убедившись в том, что ее действительно здесь нет.

— Да нет же, нет! А нам надо торопиться! — прошептала женщина (я все еще не мог заставить себя думать о ней как об Аннет). — Мы заберем бумаги князя и улетим на твоем монгольфьере!

Она схватила меня за руку и увлекла вниз. Не знаю, почему, но я последовал за нею. Когда до выхода в холл перед покоями князя и домовой церковью остался один поворот, она остановилась и показала мне жестом, чтобы я обождал на месте, а сама прошла в покои князя.

— Лизхен, пошла отсюда! Мы сами разберемся! Ты свободна на сегодня! Ступай! Давай-давай, ступай себе! — послышался ее голос.

Я следил из-за колонны. Горничная отправилась вниз. Аннет выглянула в холл и поманила меня. Я вошел в спальню Афанасия Федоровича.

Господи, ну почему я попросту не убежал наверх и не улетел с Мэри-Энн?! Ведь я знал, что той, кого я люблю, как бы ее ни звали — Валери или все-таки Аннет, в Шлосс-Адлере не было. Нужно было бежать, спасаться, но вместо этого я пошел за женщиной, которую даже не помнил.

Она дергала за ручки ящичков бюро, но они были заперты.

— Дай сюда! — приказала она.

— Что? — спросил я.

Она взяла окровавленный кинжал, который я так и не выпустил из рук, взломала с его помощью ящички и по-очереди опустошила их, вываливая содержимое на пол. Действовала она так методично, словно всю жизнь только и занималась тем, что грабила кабинеты, предварительно зарезав насмерть их владельцев.

— Вот оно! — обрадовалась она, открыв последний ящичек.

Переворачивать его не пришлось. Она вытащила бумаги, и я увидел пакет. Это был конверт, который вручил мне вице-канцлер Безбородко, чтобы я передал его князю Дурову. «Открыть после моей смерти в Совете», — красовалась надпись на черной ленте, чуть-чуть потрепанной, словно подернутой временем.

Вдруг послышались торопливые шаги.

— Кто там? — крикнула она по-немецки.

— Это я, Лизхен, — раздалось в ответ. — Там приехали важные люди к его светлости. Мне велели позвать его.

— Стой, Лизхен, стой! — закричала… де Шоней (назовем ее так).

Мы ринулись вверх следом за горничной, но опоздали. Раздался душераздирающий крик. Это Лизхен узнала, как далеко зашла игра в маркиза де Сада.

— Вот принесла ж ее нелегкая! — воскликнула де Шоней.

С отвращением подумал я о том, что все-таки придется горничную оглушить. Но де Шоней опередила меня. Она взмахнула рукой, мелькнул кинжал, так и оставшийся у нее, я застыл от ужаса, полагая, что она зарежет ни в чем не повинную служанку. Но де Шоней нанесла ей удар рукояткой в подбородок, и несчастная горничная прокатилась кубарем мимо меня.

— Пошли! Быстрее! Где там твой монгольфьер?

Ей не пришлось меня уговаривать. Тем более что снизу послышались шаги и шумное, но размеренное дыхание.

— Ну, что ж вы так долго?! — крикнула Мэри-Энн, когда мы выбрались на крышу.

Мы бросились к гондоле. Но неожиданно раздался удар, и люк, оставшийся у нас за спиной, взвился в воздух, словно им выстрелили из мортиры. В следующее мгновение также со скоростью ядра на крышу вылетел велетень. Молниеносно настиг меня и де Шоней, без слов схватил нас в охапку, поднес к лестнице и столкнул вниз.

Глава 37

Теперь любопытные аэронавты могли через подзорную трубу наблюдать меня с девицей де Шоней в главном зале, где час назад с той же самою девицей князь Дуров в последний раз отужинал. Я предполагал, что именно так Мэри-Энн и поступила после того, как Марагур спустил меня и женщину по винтовой лестнице.

Помимо меня и де Шоней, в зале находились Мирович, Марагур, Лизхен, а также некусаный, неопухший, необожженный и вообще единственный, так до сих пор и никоим образом не пострадавший господин. Он едва сдерживал улыбку, радовался благополучному — для него — исходу дела. Да, еще в зале находились Свиньин, Прокудько и Тюленев — офицеры Марьинского полка, знакомые мне еще по моей службе. Я старался не встречаться с ними взглядами. Они, будучи в шоке от случившегося, уступили инициативу Василию Яковлевичу. Он допрашивал горничную. Перепуганная Лизхен билась в истерике и кричала, что мадемуазель Аннет де Шоней зарезала Афанасия Федоровича, играя в маркиза де Сада.

— Ничего себе! Разыгралась голубушка! — покачал головой Мирович и попросил Свиньина с Тюленевым увести служанку и успокоить ее.

— Ну, граф, и чего же ты добился?! — с ухмылкой спросил меня Василий Яковлевич, когда офицеры увели Лизхен.

Я представил себе, как он позабавится, если узнает, что Аннет хотя и де Шоней, но совсем не та де Шоней, ради которой я пустился во все тяжкие. Мирович и без того выглядел довольным. Он завладел злополучным конвертом, и даже смерть Афанасия Федоровича не могла омрачить его радости. Что ему Дуров, хоть бы и князь, когда судьба империи находилась в его руках.

— Это все ложь! Ложь! — кричала Аннет. — Я никого не убивала!

Некусаный и Прокудько с трудом сдерживали ее. Я сидел на стуле, меня никто не держал, полагали, что в присутствии велетеня я никакого фортеля не выкину.

— Это я убил князя Дурова, — признался я. — Мадемуазель де Шоней здесь ни при чем.

— Да, уж мы догадались, — кивнул Мирович и опять спросил. — Ну и зачем тебе нужно все это было, Дементьев? Чего ты добился в результате? Того, что отправишься на каторгу? Этого ты хотел?

Я опустил голову Мирович был прав. Уж не знаю, какими соображениями руководствовалась моя возлюбленная, но по ее вине я влип в отвратительную историю.

Клавдий Марагур громко вздохнул. Я взглянул на него, в его ответном взгляде я увидел сочувствие и даже сострадание. И в это мгновение мне открылся весь ужас моего положения. Я наконец-то осознал, что этажом выше лежит труп ни за что ни про что убитого мною человека, и казалось мне, что пожизненная каторга не искупит вины за содеянное. Как бы мне хотелось повернуть время вспять, будь у меня возможность. А будь у меня решимость, бросился бы о пол, чтобы разбить себе голову и убиться насмерть.

Снизу донесся шум. Вбежал лейтенант Тюленев и сообщил, что в Шлосс-Адлер прибыл граф Норд с супругой и многочисленной свитой. Через минуту в зал вошел Великий князь в сопровождении адъютанта барона Глебова-Пауловского, о котором ходило множество пересудов, одни считали его величайшим государственным мужем, другие — интриганом и проходимцем. Мирович просиял — если бы у него был хвост, он вилял бы им от счастья.

— Ваше высоче…

— Василий Яковлевич, друг вы мой! — перебил Мировича Великий князь. — Я же просил вас остаться в Кронштадте! Почему же вы ослушались?!

Лицо Александра Павловича выражало крайнюю досаду. Мирович преклонил колено и произнес:

— Виноват, ваше императорское величество…

— Высочество, Василий Яковлевич, не величество, а высочество, — воскликнул великий князь с раздражением.

— Виноват, ваше императорское высочество! — согласился Мирович. — Виноват! И готов понести любое наказание! Но поверьте, что не чрезмерная гордыня, а исключительно долг перед Россией и российской короной заставили меня ослушаться. Ваше императорское высочество, осмелюсь доложить вам: если бы мы опоздали хотя бы на минуту, все пропало бы! Господин Марагур успел схватить этих мерзавцев в тот момент, как они садились в корзину воздушного шара! Если бы он замешкался на секунду, они улетели бы с документами покойной императрицы. И все, все пропало бы!

— Господи! Да что, что пропало бы?! — рассердился великий князь. — И что это за документы, о которых вы говорите?!

— Россия пропала бы! — возразил Мирович и протянул его высочеству конверт, перевязанный черной лентой.

Цесаревич, не взглянув на бумаги, передал их Глебову-Пауловскому.

— Я уверен, что эти бумаги хранят настоящую волю государыни, ее подлинное завеща…

— Помолчите, Василий Яковлевич, — великий князь оборвал Мировича и застыл, подняв руку.

В голосе его высочества появились металлические нотки, глаза гневно сверкали, он готов был испепелить Мировича взглядом. Все замерли, воцарилась тишина, нарушаемая лишь всхлипами мадемуазель де Шоней. Время, казалось, остановилось. Наконец великий князь опустил руку и, обернувшись вполоборота к Глебову-Пауловскому, промолвил:

— Барон, вы знаете, что нужно сделать.

Глебов-Пауловский кивнул, достал огниво и поджег конверт, перевязанный черной лентой.

— Что вы делаете?! — Мирович взвыл.

Его лицо исказилось, вид объятых пламенем бумаг доставлял ему физическую боль. Он сделал несколько шагов вперед, порываясь выхватить бумаги из рук адьютанта его высочества. Но цесаревич жестом остановил его. Глебов-Пауловский бросил конверт в открытый камин. Все замерли, наблюдая за тем, как горят бумаги, и ожидая, что, как только они превратятся в пепел, свершится что-то ужасное и непоправимое. Словно издеваясь над присутствующими и продлевая муки, огонь медленно, очень медленно — по крайней мере, так всем казалось, — пожирал надпись «Открыть после моей смерти в Совете». И все же сожрал ее до последней буквы. Глебов-Пауловский взял кочергу и размешал пепел с золой.

— Ну, представляется мне, что Россия стоит и все спокойно в нашем государстве, — промолвил великий князь.

— Но власть! — простонал Мирович. — Вопрос власти — это же коренной вопрос…

— Василий Яковлевич, друг вы мой, — улыбнулся великий князь. — Что такое эта ваша власть? Система привычек и воспоминаний. Я прав?

Последний вопрос был адресован Глебову-Пауловскому.

— Совершенно правы, — ответил барон.

— Привыкайте, Василий Яковлевич, жить по-новому. И поверьте, что никому, в том числе и мне, не под силу соответствовать вашим воспоминаниям. А если бы и удалось, найдутся другие, которые скажут, что раньше было по-другому и было лучше.

Завершив монолог, цесаревич окинул взглядом присутствующих. Его внимание привлекла мадемуазель де Шоней. Она сидела на стуле с высокой спинкой. Некусаный и Прокудько держали ее за руки.

— Я так понимаю, что это и есть мадемуазель Аннет де Шоней, — произнес великий князь. — Да отпустите вы ее. И доставьте ее к вице-канцлеру Безбородко. Он даст ей новое задание. Впрочем, если она не желает ехать в Россию, отпустите ее на все четыре стороны.

— Ваше императорское высочество, — воскликнул Мирович. — Но эта женщина вместе с графом Дементьевым убили князя Дурова. Его тело еще не остыло, оно покоится этажом выше.

На этот раз лицо цесаревича исказилось, словно от боли.

— Убили? — переспросил он.

— Мадемуазель де Шоней здесь ни при чем, — произнес я. — Князя Дурова убил я.

— Вы убили? — Великий князь повернулся ко мне. — Вы убили его на дуэли?

Он смотрел на меня так, будто я барахтался в болоте и должен был ухватиться за протянутую мне руку.

— Простите, ваше высочество, это была не дуэль, я просто убил его, — признался я.

Глаза цесаревича потухли, лицо осунулось.

А во мне — напротив — будто вспыхнул огонь и обжег меня изнутри. И вдруг стало мне тошно от всего, что я слышал.

Все было пшиком! Заговор, в который меня вовлекли, оказался никому не нужным. Цесаревич не собирался спихивать папашу с царского стульчака. И не надо было спасать Аннет, которая оказалась агентом вице-канцлера Безбородко. Ну, конечно, Мировича расстроили. Но и он, наверняка, утешится, придумают ему новую миссию взамен той, что он для покойной императрицы так и не исполнил. Клавдий Марагур получит свои деньги. Некусаный остался жив и невредим. Цесаревич не поссорился с отцом императором. Правда, Александр Павлович изволили сильно расстроиться, узнав, что я убил князя Дурова. Но он, видно, принадлежал к такому типу людей — жалостлив был. Скажи я ему про то, как попугая придушил, он и тут бы всхлипнул: птичку жалко!

Вот только со мной было не все в порядке! И ничего нельзя было исправить! Я не имел никакого отношения ко всем их интригам, мне вообще плевать на них было! Но именно моя жизнь была сломана!

И я решил, что буду последним бараном, если так и останусь сидеть сложа руки, ожидая, пока меня заберут под стражу и конвоируют куда-нибудь в Сибирь на рудники. Получилось так, что, когда великий князь вошел в зал, все расступились перед ним. И теперь между мною и дубовыми дверями стоял один некусаный. Я решил, что пришло время этому сударю хотя бы по физиономии схлопотать. Правда, оставалась еще угроза со стороны велетеня. Но я надеялся, что Клавдий Марагур считает свою миссию выполненной. Ведь Мирович нанимал его на поиски завещания императрицы.

Я сорвался с места и ринулся вперед, чуть наклонившись, намереваясь головой протаранить некусаного. Однако же он посчитал за лучшее столкновения избежать и, взвизгнув по-бабьи, отпрыгнул в сторону. Я распахнул с налета дубовые двери, отчего получили по лбу два офицера, поставленные нести караул перед входом в зал, куда вошел великий князь.

— Держите! Держите его! — услышал я голоса за спиной.

Больше других надрывался Мирович. Вот ведь неуемный старикашка!

По инерции я хотел было бежать тем же путем, каким проник в замок. Но вовремя спохватился: Мэри-Энн наверняка и след простыл, а значит, на крыше делать мне нечего. На крыше для меня — тупик! Нужно прорываться вниз, прочь из Шлосс-Адлера, затеряться как-нибудь в городе, забиться в какую-нибудь дыру, переждать, пересидеть, а там — авось Главный Повар позаботится обо мне, авось не даст пропасть!

Я выскочил на лестницу, ведущую вниз, и скатился по ней, едва не переломав себе ноги. На следующей площадке находился деревянный ворот со специальными ручками — устройство наподобие тех, что применяются в колодцах для опускания и поднятия ведер. С потолка свисали специальные блоки. От валика через эти блоки проходили цепи, на которых висела портокулиса.[72]

Черт! Когда я рассматривал замок из гондолы монгольфьера, мне казалось, что главный зал находится на четвертом этаже. Если это так, то до выхода на улицу — еще два этажа!

Но наличие портокулисы в этом помещении говорило о том, что выход на улицу находится этажом ниже. И — поскольку портокулиса поднята — проход открыт!

Все эти мысли промелькнули в голове, несмотря на то, что навстречу мне попался какой-то поручик, видимо, из гвардии, сопровождавшей цесаревича, и, размышляя о причудливой архитектуре замка, я одновременно толкнул офицера в грудь. От удара он перелетел через деревянный ворот и грохнулся на каменный пол. Наверное, я напрасно обошелся с ним столь жестко, потому что он, по всей вероятности, даже и подумать не успел о том, что я какой-то злодей, которого нужно задержать!

— Прошу прощения, любезный! — выкрикнул я.

Это были все сантименты, на которые хватало времени.

Несколько пар сапог грохотали по ступеням у меня за спиной. Я метнулся к следующей лестнице.

— Решетку! Опускайте решетку! — послышался визг Василия Яковлевича.

На следующем этаже я оказался перед выходом во внутренний двор. Он был сделан на несколько метров выше, чем уровень земли за пределами замка. Вот почему при осмотре с внешней стороны обнаруживался лишний этаж.

Над головой заскрежетали цепи, заскрипело дерево. Я посмотрел вверх. Через широкую щель в потолке опускалась портокулиса. Прямо передо мной на мосту через ров толпились офицеры и вельможи. До них уже донесся шум из замка, и они с любопытством следили за окнами и выходом. Нужно было умудриться пройти между ними, не привлекая к себе внимания. Что практически было невозможно, потому что все они, как по команде, уставились на меня. Я прошел вперед, пригнувшись под спускавшейся портокулисой. Надеюсь, это выглядело так, будто ее специально опускали не слишком быстро — с таким расчетом, чтобы я успел пройти.

— Что там произошло? — спросили меня.

— Немедленно усилить караулы! — рявкнул я в ответ. — Произошло новое покушение на графа Норда! Убит князь Дуров!

— Дементьев, а ты-то как оказался здесь? — раздался знакомый голос.

Это был Михаил Лактионов, московский повеса, с которым мы были немного знакомы, пару раз встречались в модных салонах. Он чуть не испортил мою игру, потому что я не знал, что ответить. Скажу, что прибыл с графом Нордом, и вельможи из свиты цесаревича уличат меня во лжи. Заявить, что находился здесь при Афанасии Федоровиче, — и меня разоблачат марьинские гусары.

— Черт подери! — выругался я, глядя с негодованием на Лактионова. — Вы даже за своими уследить не можете! Немудрено, что прозевали злодеев! Освободите проход! Я иду в ратушу по личному распоряжению графа Норда!

Передо мной расступились. Я прошел по мосту через ров.

— Держите! Держите его! — это кричали мои преследователи, оказавшиеся за опущенной решеткой.

Но я уже был на другой стороне рва под каменными сводами подъездных ворот. Офицеры, оставшиеся на мосту, в замешательстве вертели головами, никак не желая признать себя одураченными и понять, что крики «Держите! Держите его!» относятся ко мне, как раз к тому человеку, который только что давал им распоряжения так, словно имел на это право.

Что-то давно не видно велетеня. Но признаюсь, что я не успел соскучиться по нему.

Я пробежал вперед по булыжной мостовой, свернул в кривую улочку, протолкался между горожанами — особенно много среди них было эльфов с эльфийками. Они прогуливались вдоль цирюлен, витрины которых украшали манекены с изящными прическами. Улочка вывела меня на небольшую площадь, заставленную столиками. По краям располагались всевозможные ресторации с изысканными кушаньями. Не только досужий прохожий, оказавшись здесь, мог удовлетворить самый взыскательный вкус, но и прохожий, спешащий по делам, вряд ли удержался бы от того, чтобы не прихватить пару свежих ватрушек и сэндвичей, пока пересекал эту площадь. Однако же мои дела были таковы, что времени оценить местную кухню я не имел.

Я пробрался между столиками и нырнул в совсем уж узкий, темный и безлюдный проулок. В нос ударил запах нечистот — сюда отбегали гуляки, перебравшие пива. Я бежал вперед, надеясь, что мои преследователи потеряли меня из виду. Проулок изгибался, и после очередного поворота я оказался в темноте. Я шел на ощупь, надеясь не вляпаться в какую-нибудь грязь. Через некоторое время я наткнулся на стену и увидел отблески пламени. Проулок сворачивал в этом месте, но впотьмах я не заметил поворота. Я пошел на свет, сделал несколько шагов, как вдруг от стены отделилась высокая фигура в черном плаще, с головой, покрытой капюшоном. В незнакомце я узнал того одинокого всадника, которого мы с Мэри-Энн заметили в подзорную трубу, когда подлетали к озеру Тохувабоху. Он стоял в узком проходе между высокими каменными стенами. За его спиной горели два факела, закрепленных на стенах. И я не мог разглядеть его толком, потому что смотрел против отблесков пламени. Хотелось надеяться, что этот зловещий господин оказался здесь по делам, не имеющим ко мне отношения.

— Разрешите пройти, сударь, — произнес я по-немецки.

Неизвестный в черном не шелохнулся, оставшись стоять у меня на пути. А его слова разбили надежды, которыми я себя тешил.

— Граф Дементьев, — произнес он. — Сергей Христофорович.

Он говорил на чистом русском языке. Его голос показался мне знакомым.

— С кем имею честь? — спросил я.

— Надворный советник Развилихин, — представился он и откинул капюшон.

— Вы?! — изумился я. — Но что вы здесь делаете?!

— Я, — ответил он, — отправился за вами вдогонку, но, кажется, опоздал. Эх, Сергей Христофорович, зря вы убежали из-под нашей опеки.

— Знаю, что зря, — пробурчал я и добавил: — Но теперь хотел бы опять убежать!

— Я все голову ломал, как это Кесслер промахнулся, когда стрелял в вас?! И потом уже догадался, что нет, не промахнулся он. Его целью были не вы, а извозчик, который привез вас домой. Кесслер следы заметал, чтобы никто не узнал, откуда вас привезли и кто нанял экипаж. Мы поняли, что вас втягивают в какую-то интригу. Шварц сопоставил известные нам факты и отправил меня вдогонку за вами, чтобы уберечь вас от разных глупостей. Он устроил меня в путешествие вместе со свитой графа Норда. К сожалению, в Кронштадт я опоздал, «Эмералд Джейн» покинула порт. Эх, если бы не эта знаменитая летунья, я догнал бы вас в Меербурге. Но и здесь мне не повезло. А теперь, кажется, слишком поздно. Вы успели тут такого наворотить!

— И что же теперь? — мой голос дрогнул.

— Даже не знаю. Я должен вас задержать. Но с другой стороны, Траумштадт — это не наша юрисдикция. Можно сказать, что я здесь нахожусь как частное лицо. Пожалуй, я отойду в сторону. А вы поступайте, как знаете. Может быть, вам повезет.

— Что ж, премного благодарен, — сказал я.

Развилихин посторонился, и я прошел мимо него, двигаясь не слишком уверенно, ожидая подвоха со стороны надворного советника. Опасался услышать что-нибудь навроде: «Благодарностью горло не промочишь!» Но вампир не сделал попытки укусить меня на прощание. Я отошел от него и прибавил шагу.

В конце проулка похрапывал черный конь. В темноте его глаза сверкнули красными угольками, отчего мурашки побежали у меня по спине. При моем появлении животное дернуло головой, и я шарахнулся в сторону. Теперь я почти не мог разглядеть во тьме лошадь, смутно угадывая ее силуэт. Но мне казалось, что она-то прекрасно видит меня, смотрит на меня и ухмыляется. Что-то сверкнуло, я был уверен, что это блестят ее жуткие глаза. Она больше не дергалась, и я постарался убедить себя в том, что Развилихин не оставил меня на прокорм коню, а действительно отпустил.

Я вздохнул и почувствовал ту особенную свежесть, которой пропитывается ночной воздух вблизи больших и чистых водоемов. Я находился на набережной, волны Траумзее плескались, перешептываясь с гранитным парапетом. Отражение луны, подернутое рябью, играло на воде. Чуть поодаль покачивались на волнах холодные отблески фонарей.

Я огляделся по сторонам, соображая, куда бежать теперь — влево или вправо. Любой выбор таил неизвестность, я не знал, точнее, не помнил этого города. Нервы мои натянулись до предела, я ожидал появления преследователей в любую секунду, но не знал, на что решиться. Однако проулок, через который я скрылся, пустовал, даже Развилихин не торопился, его конь так и фырчал в одиночестве. На мгновение я обрадовался, решив, что оторвался от неприятелей, но вдруг понял, что попал в ловушку!

Видимо, никто и не собирался меня преследовать, потому что я находился на полуострове и мне попросту некуда было деться. Я загнал сам себя в западню, и самое обидное было то, что это была та самая западня, о которой предупреждал меня Половецкий. Царство ему небесное, да простит меня Главный Повар! Ну, скажите на милость, кому надо за мной гоняться, когда выйти из этого города я смогу не иначе, как через ворота крепости Шлосс-Адлер?! Правда, оставалось еще озеро. Но и водные пути наверняка просматриваются с маяков. Я бы мог бежать по воде, если бы сумел немедленно нанять какое-нибудь суденышко. Несомненно, к утру городские власти успеют пообещать каждому лодочнику вознаграждение за мою поимку.

Я зажмурился и некоторое время стоял, раскачиваясь с пяток на мыски и размышляя, не набраться ли наглости и не попросить ли Развилихина о еще одном одолжении. Пожалуй, он мог бы вывести меня из Траумштадта под полой своего плаща. Скорее всего, он счел бы мою просьбу беспардонной, но в моем положении терять было нечего, а о тонкостях этикета даже думать не хотелось.

Готовый отправиться назад, в полутемный проулок, на поиски затерявшегося во тьме упыря, я открыл глаза и обнаружил, что за те несколько секунд, пока стоял зажмурившись, все вокруг странным образом изменилось. Нет-нет, Траумштадт стоял на месте, и я находился все там же — на набережной у выхода из проулка. Но теперь что-то дурманящее появилось в шепоте волн, толкавшихся в парапет. Поневоле начал я вслушиваться в бесконечные всплески, словно рассчитывал разобрать что-то вразумительное в этом шуме. Туман, спустившийся внезапно, стелился над водой и, перевалившись через гранитные плиты, подползал к моим ногам. Я опять зажмурился и встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. И вдруг в шепоте волн разобрал свое имя:

— Серж… Серж, — звали меня из темноты.

Я открыл глаза и увидел черную карету; четыре лошади черной масти переминались, цокая копытами, скудный свет фонаря, смешавшись с туманом, окутывал экипаж в золотистую дымку. Ни скрипа колес, ни лошадиного топота я не слышал, и смутные подозрения пришли мне на ум. Дверца кареты приоткрылась, я увидел женский силуэт. Фигурка в голубеньком платье наклонилась вперед и позвала:

— Серж… Серж…

— Аннет! — вскрикнул я и тотчас поправился. — Валери! Лерчик!

Не раздумывая, бросился я к экипажу, она подвинулась, я нырнул в черный салон кареты, обнял и прижал ее к себе, она прильнула ко мне и замерла.

Да, это была она! Это была та самая женщина, которая свела меня с ума! С которой я провел два безумных месяца в добровольном заточении, сперва устроив дебош с пожаром на приеме у бургомистра в Меербурге! Это была та самая женщина, которая единственным взглядом покорила меня, пораженного амнезией! Это была та самая женщина, из рук которой я безропотно принял воду забвения. С этим напитком, как видно, мы переборщили, я даже имя ее забыл, чем не преминули воспользоваться политические авантюристы и сделали меня пешкой в своих играх!

Это была она, моя Лерчик!

Но, боже мой, что с нею сталось?!

Из красавицы с живым взором и чарующим румянцем она превратилась в изможденную женщину, и даже представить было страшно, какими испытаниями изнуренную. Немудрено, что ее слова я едва различил из-за шепота волн, ее голос был слишком слаб. Лицо осунулось, щеки впали, под глазами чернели круги. Я боялся неосторожным движением повредить ее кости, столь хрупкими они казались на ощупь. Кожа истончилась настолько, что оставалось удивляться, как это она не разорвалась, особенно на сгибах.

Между тем возница закрыл плотнее дверцу, через мгновение послышался свист кнута, экипаж тронулся.

— Лерчик, Лерчик, солнышко мое, — прошептал я. — Что с тобою стряслось? Где ты была все это время?

В ответ едва уловимым движением качнула она головой и сильнее прижалась ко мне, так и не вымолвив ни слова.

— Лерчик, куда мы едем? — спросил я.

Как-никак я еще не остыл от погони, и неизвестность пугала меня.

И вновь она не произнесла ни слова, а лишь чуть ощутимым движением покачала головой.

— Лерчик, — шепнул я. — Что происходит?

И опять она промолчала, ее пальчики шевельнулись у меня на груди, она погладила меня, успокаивая. Всем своим видом, своими безмолвными жестами она как бы просила отложить расспросы на потом и поверить, что все невзгоды остались позади.

Новая догадка промелькнула у меня в голове. Выходило так, что и меня, и Валери ловко использовали в хитроумной политической интриге. При жизни императрицы князя Дурова сделали своеобразным гарантом исполнения последней воли государыни. А когда она умерла, выяснилось, что августейший внучок ее вперед батьки в пекло спешить не изволят. И все бы ничего, да, видимо, первая скрипка, как назвал князя Дурова Половецкий, вознамерилась играть и тянуть за собой весь оркестр, несмотря на то, что дирижер сломал о колено палочку и бежал со сцены. Понадобилось Афанасия Федоровича убрать, да так, чтобы подозрения не пали на сильных мира сего. И вариант покушения на жизнь князя со стороны ревнивца, обезумевшего от страсти к женщине, подходил как нельзя лучше. Вот тут-то я и подвернулся. Осталось дело за малым: убедить меня в том, что объект моей страсти — это Аннет де Шоней. А Валери на все время интриги содержали где-то в качестве заложницы, а теперь отпустили, позволив меня подобрать, да и убраться подобру-поздорову.

Последняя мысль показалась мне наиболее своевременной. Что толку размышлять о том, кто, как и зачем меня использовал? Хрен с ними со всеми! Думать нужно было об одном: как сбежать из этого города поскорее? К тому же за последние дни я успел перебрать такое количество версий происходящего, что сбился со счета. И меня уже не волновало, какая из них верная, главное, чтобы она предполагала мою жизнь, и желательно на свободе. Но вот в этом-то я сомневался. Валери сидела, прижавшись ко мне, уверенная в том, что все неприятности позади. Но что, если она не знает о происшествии в Шлосс-Адлере?! Что, если она, как и я, пребывает в неведении относительно происходящего?! Наш экипаж приближался к единственному выезду из города, где меня мог поджидать патруль дэвов или гусар. И моя возлюбленная, возможно, не подозревает об этом. Я решил предупредить ее.

— Валерии… только что я убил князя Дурова. Я зарезал его.

Мои слова не произвели на нее никакого впечатления. Она отмахнулась и слабым голосом вымолвила:

— Черт с ним… Не переживай…

Не могу сказать, что удивился. Успел смириться с тем, что «де Шоней» — это не фамилия, это диагноз.

Я откинул голову и прикрыл глаза. Оставалось надеяться, что я нужен Валери не в качестве пошлины за проезд.

Скрип колес, стук копыт по булыжной мостовой и беззаботные голоса доносились снаружи. То ли весть о смерти князя Дурова еще не облетела город, то ли горожане не забивали себе голову тем, кто сидит в Шлосс-Адлере. Мы попали в затор в узеньком проезде. Голоса и смех прохожих, протискивавшихся между экипажем и стенами домов, раздавались совсем близко, и хотелось думать, что не было никакого князя Дурова и никого я не убивал, и могу выйти из кареты и пойти вперед под руку со своей возлюбленной, смешаться с толпой, взять кулек с пончиками у толстого пекаря, дойти до пристани и бросать гальку в ночные воды. Только вот Валери была столь слаба, что, пожалуй, и десяти шагов не сделала бы без моей помощи. И стражи на выезде из города, без сомнения, имеют приказ задерживать всякого, кто хоть чуточку похож на маркиза де Ментье. Время, казалось, остановилось. Я и ждал с нетерпением, и страшился того момента, как подъедем мы к городским воротам.

Мы выбрались из затора и через пять минут оказались у выезда. Я понял это, потому что услышал окрик:

— Стой! Кто такие?!

Я замер, ожидая худшего. Валери погладила меня по руке, убеждая этим жестом, что все будет хорошо.

— Ослеп, что ли?! — раздался возглас возницы. — Это экипаж майестры[73] Залины!

Очевидно, охрана немедленно расступилась, оставив путь открытым, потому что наша карета лишь чуть-чуть замедлила ход. Через мгновение мы выехали за ворота Траумштадта и помчались прочь от этого города. Шестнадцать копыт стучали столь бойко, словно кони вознамерились нестись без остановок до самого Меербурга.

— Кто такая майестра Залина? — спросил я.

Валери погладила меня по груди и ничего не ответила.

Глава 38

Траумштадт остался позади. Четверка коней мчала во весь опор — и это несмотря на кромешную тьму. Мы рисковали в любой момент перевернуться и покалечиться. Но ни возница, ни Валери ничуть об этом не беспокоились. Они пребывали в уверенности, что перед экипажем майестры Залины непременно расступятся не только наделенные мало-мальским умом стражники, но и любые иные твари, да и вообще любые неприятности отступят.

— Эй, дружище, нельзя ли помедленнее! — крикнул я вознице.

Он не отреагировал, а Валери погладила меня по руке. После того как мы беспрепятственно проехали через ворота Шлосс-Адлера, у меня не осталось причин не доверять ей. Я расслабился и откинулся на кожаное сиденье.

Моя левая рука, которой я обнимал Валери, онемела, мне хотелось сменить позу. Но в том, как девушка прижималась ко мне, было что-то такое, отчего я боялся неловким движением потревожить ее. И я остался сидеть с затекшей рукой, надеясь, что вскорости мы куда-нибудь да доедем.

Мысли мои вернулись к Валери и сделались невеселыми. Я сжимал ее изможденное тело, вдыхал запах ее волос — и это было амбре, которое не возьмусь описать, но замечу, что оно не поднимало настроения и любовный пыл никак не пробуждало. Я не мог удержаться от гримасы отвращения и сидел, сморщившись, пользуясь тем, что Валери не видит моего лица. Наверно, мне нужно было что-то сказать ей. Что-то, что говорят в таких случаях, но я не мог заставить себя вымолвить ни слова.

Конечно, можно обвинить меня в низменных чувствах. Да я и сам винил себя в малодушии, и стыдился этого, но хоть убей, а казалось мне, что не может в этом изможденном теле жить душа той женщины, которая единственным взглядом свела меня с ума. Женщина, прижимавшаяся ко мне, пока безумный кучер погонял лошадей, была жалкой. И выглядела так, будто сама признавала свою жалкость, и этим вызывала еще большую неприязнь.

Больше всего мне хотелось отстраниться от нее, крикнуть кучеру, чтоб остановился, и, извинившись, навсегда покинуть экипаж. Но конечно же я не поддался этому порыву. Я обнимал Валери и убеждал себя в том, что она поправится, вновь превратится в прекрасную проказницу, которая сведет меня с ума, и мне придется со стыдом вспоминать эти минуты.

Я закрыл глаза, стараясь вздремнуть или хотя бы ни о чем не думать.

Кони мчали без устали. Иногда слух улавливал еще чей-то топот, доносившийся сзади. Хотелось выглянуть, чтобы посмотреть, кто там сопровождает нас, но я не мог этого сделать, не потревожив девушку. Прошло, наверное, несколько часов, прежде чем возница заставил лошадей перейти на шаг. Я было обрадовался, решив, что путешествие подходит к концу, но ошибся. Мы свернули с тракта. И едва поворот остался позади, как кони опять поскакали галопом. Дорога забирала вверх, из-за чего карета накренилась и Валери навалилась на меня, чем доставила мне новые неудобства, причем не столько тяжестью, сколько своей костлявостью. Поневоле отвратительные мысли вернулись ко мне. Я проклинал всех тех, кто втянул нас в эту историю. Я ненавидел их за то, что они словно опустошили мою душу, не оставив мне сил простить возлюбленной ее жалкий вид. Я чувствовал себя ребенком, который за угощение проделал сложное физическое упражнение, получил в награду конфекту, а под праздничной обверткой вместо шиколата обнаружил собачью какашку.

Я вновь закрыл глаза и призвал на помощь Морфея. Мне удалось на короткое время забыться.

Когда же я очнулся, уже светало, и я мог разглядеть пейзаж за окном. Выглядел он удручающе. Мы ехали через безжизненный лес. Я не слышал ни пения птиц, ни стрекота насекомых. Не было подлеска, а земля была такой черной, что и представить невозможно было какой-либо жизни на такой земле. Даже громадные, мрачные дерева казались декорациями, поставленными для устрашения. Недобрые подозрения пришли мне на ум.

— Валери, куда мы едем? — спросил я.

— Мы почти что добрались до места. Потерпи несколько минут, — молвила она.

Мне почудилось, что голос ее стал еще слабее.

Лес кончился, мы выехали на плато. Вдалеке в предрассветной дымке проступали контуры новой горной гряды. В нос ударил запах золы и серы. Земля вокруг была черной, словно в недрах ее имелись богатые залежи угля, а сверху грунт за миллионы лет перемешался с угольной пылью. Копыта лошадей теперь не стучали по упругой, утоптанной дороге, а чавкали; движение кареты замедлилось; из этого я заключил, что земля на плато еще и сырая. Иными словами, это был не тот край, где, вернувшись с прогулки, можно пройти в гостиную, не сменив обуви. Я заподозрил, что мы направляемся в дом, в котором провели два счастливых месяца во время моего прошлого визита в Траумляндию. Но затем отбросил эту догадку. Во-первых, окружающий пейзаж, сколько я ни старался, не вызывал ни воспоминаний, ни каких-либо ассоциаций. Во-вторых, тот дом находился где-то вблизи Меербурга. И хотя четверка коней всю дорогу неслась во весь опор, все же мы оставались ближе к Траумштадту. Как-никак Мэри-Энн понадобилось несколько дней, чтобы доставить меня на крышу Шлосс-Адлера. Вспомнив аэронавтессу, я перестал ломать голову над тем, куда везет меня Валери, и начал мечтать о том, как было бы хорошо, случись, пролетал бы над нами «Бобик» и мадемуазель Жанета забрала бы меня с собой.

Но сколь не был долог и утомителен путь, однако ж и он подошел к концу. Кони перешли на шаг, послышался лай собак, кучер пронзительно засвистел, подавая кому-то условный знак. Я силился разглядеть в окно, куда мы приехали, но, видимо, наше пристанище находилось впереди, прямо по ходу движения, и я не рассмотрел ничего, кроме все той же чернющей, сырой земли, убегавшей во все стороны и окаймленной вдалеке горными пиками. Экипаж остановился, и до меня донесся чей-то бас:

— Приехали?!

— Нет, черт подери, прилетели! — ответил кучер.

Ругательство, слетевшее с губ возницы, странным образом меня успокоило. Я вроде как получил подтверждение тому, что местным обитателям ничто человеческое не чуждо, а стало быть, и здесь, на этой черной земле можно жить.

— Все в порядке? — спросил незнакомец.

— Миледи и ее гость отдыхают в карете, — сказал кучер.

Дверца отворилась, и я увидел тучного лакея. Это был старик, который, судя по виду, решил стать неотъемлемой частью местного ландшафта и потому умывал только глаза, да и те — из лужи с угольной пылью. Мятый кафтан слуга то ли никогда не снимал, то ли на ночь складывал в ящик с золой. Через щеки пролегали глубокие морщины, в которых запросто могли отыскаться угольные копи. Увидев меня, он склонил голову и протянул руку.

— Добро пожаловать, сударь, — произнес он.

Валери встрепенулась и с видимым усилием отстранилась от меня.

— Здравствуй, Отто, — пролепетала она.

— Здравствуйте, миледи, — ответил слуга.

Только сейчас я почувствовал, как онемело мое тело. Ноги и руки сделались непослушными, и я не побрезговал воспользоваться помощью Отто, чтобы выбраться наружу. Ступив на землю, я чуть не упал — колени никак не желали выпрямляться. Пара шелудивых псов кружили вокруг меня и гавкали.

— Пшли отсюда! — шикнул на них лакей и пнул одну псину сапогом.

Обе собаки взвизгнули и, поджав хвосты, отбежали в сторону. Оказавшись в удалении, они залаяли еще яростнее.

Отто помог Валери выйти из кареты.

— Миледи, — промолвил он. — Наш дом к вашим услугам.

— Отто, опять это ты, — тихо молвила Валери.

— Это всегда я, — ответил лакей.

— Отто, опять я ловлю журавля в небе, надо было остаться с тобой.

— В следующий раз, миледи, в следующий раз, — ухмыльнулся он.

— Ты всегда так говоришь, старый лгунишка, — пожурила его Валери.

Я не понял смысла их разговора. В их словах, сказанных полушутя-полусерьезно, скрывалась какая-то тайна, и мне это не понравилось.

«О чем это вы?» — я хотел задать этот вопрос, но осекся. Мое внимание отвлек замок. Он занимал небольшую площадь на земле, всецело устремившись ввысь. Громадина, сложенная из гранита, возвышалась над нами. Первые два этажа заросли плющом, неизвестно как умудрившимся прижиться в этом месте и оттого казавшимся зловещим. Я всмотрелся в узкие, высокие окна, но за мутными стеклами не разглядел ничего, кроме темноты. Огромные барельефы опоясывали третий этаж. Вид они имели такой, словно служили мишенью для стрельбы из крупных орудий. От былых скульптурных композиций сохранились лишь фрагменты, по которым нельзя было определить: кого там когда-то изобразили — чертей или ангелов? Стены еще четырех этажей были выложены из гранитного камня. Особое внимание привлекали окна на предпоследнем уровне, представлявшие собой витражи из разноцветных стекол, над которыми потрудились искусные мастера. Очевидно, на этом этаже размещались покои хозяев.

Я надеялся, что этому замку недолго придется служить нашим убежищем. Но, взглянув на Валери, подумал, что ей в ближайшее время стоит воздержаться от переездов. Ей необходимы были отдых и хорошая кухня. Правда, я ума не мог приложить, чем тут можно было питаться?! Разве что сварить пошинтангъ[74] и пожарить пулькоги.[75] Хотя бы лаять никто не будет.

— Прошу вас, господа. — Отто повел рукой в сторону замка.

Он пошел вперед по вымощенной булыжником дорожке, мы последовали за ним. Валери опиралась на мою руку. Собаки прыгали вокруг нас и заливались яростным лаем. Они бы и покусали нас, если бы не боялись.

Отто открыл тяжелую дверь. Каменный пол устилала почерневшая от времени солома. Мы переступили порог. Пахнуло холодным, застоявшимся воздухом. Собаки лаяли в спины, но внутрь здания не совались. Лакей снял факел со стены и пошел по коридору, заставленному зачехленной мебелью. Валери двинулась вперед, увлекая меня за собой. Я заметил перемену, произошедшую с ней. Она словно воодушевилась чем-то, будто ожидание чего-то, что вот-вот должно было случиться, прибавило ей сил.

Валери подобрала юбки, и Отто повел ее вверх по узкой лестнице. Я отправился за ними. Через пару пролетов у меня сбилось дыхание, я ведь даже размяться не успел после многочасовой поездки в карете. Валери же не переставала меня удивлять. Казалось, что, если бы не медлительный Отто, она бы прыгала через три ступени сразу. Я догадывался, чему она радуется. И эта догадка привела меня в ужас. В те минуты я если и думал о жарких объятиях, то исключительно об объятиях дружищи Морфея.

Мы поднимались так долго, что я успел найти нужный ритм и выровнять дыхание, а Валери, напротив, выбилась из сил. Подъем оказался еще утомительнее, чем путешествие от Траумштадта до этого замка. Мы поднялись на последний этаж. Отто открыл широкую дверь и встал вполоборота, приглашая нас войти.

— Прошу вас, господа.

Я увидел грубо обработанные серые камни, из которых были выложены пол и составлены стены. Напротив двери находилось веерообразное, узкое, вытянутое в высоту окно, служившее единственным украшением этого помещения. Прямо под ним в стене зияла дыра, в которую уходила канавка, продолбленная в полу. Справа от двери стояла огромная кровать со старой периной. И это все, больше в помещении ничего не было. Казалось, что спартанская обстановка жилища предназначалась для того, чтобы ничто не отвлекало постояльцев от постели.

Валери прошла внутрь и присела на кровать.

— Отдыхайте, господа, — молвил Отто и скрылся.

— Э-э, — только и успел произнести я.

Тяжелая дверь закрылась.

Рольмопсъ твою щуку! Почему-то никому и в голову не пришло, что после долгой дороги путешественнику нужен не только сон! Я бы с удовольствием умылся, поел, а перед этим с еще большим удовольствием справил бы и более прозаические надобности.

— Серж, — позвала Валери. — Серж, иди ко мне…

Сидя на кровати, она потянулась ко мне. Боюсь, я не смог скрыть ужаса и отвращения. Но в полумраке она не разглядела выражения моего лица.

— Серж, — повторила она. — Ну иди же ко мне.

— Валери, не сейчас, — взмолился я. — Тебе нужно отдохнуть…

— Я не хочу отдыхать, Серж! Я соскучилась по тебе!

— Я тоже соскучился по тебе! — воскликнул я со всей притворностью, на которую был способен. — Но все эти события! И потом — ты. Валери, тебе нужен врач! Тебе нужно отдохнуть и набраться сил!

— Ах, да ничего мне не нужно! — возмутилась она. — Мне нужен ты и только ты! Иди же ко мне! Перестань дурачиться!

— Валери, подожди! Расскажи сначала мне, что произошло. Что случилось с нами? И что случилось с тобой? Где ты была все это время?

— Ах, да какая разница! — отмахнулась она. — Главное, что мы снова вместе! Неужели ты не рад, что мы снова вместе?!

— Рад, конечно же рад, — солгал я. — Но мне хотелось бы знать: что произошло? Я выпил воду забвения и до сих пор не могу разобраться во всем, что со мной случилось.

— Серж, иди же ко мне! Я не могу больше ждать! Потом, завтра обо всем поговорим и во всем разберемся! — ее голос становился слабее с каждым словом, но при этом в нем появились сердитые нотки.

Я присел на кровать и обнял ее. Она принялась целовать меня. Ее губы оказались сухими и жесткими. Каждое движение давалось ей с трудом и отнимало последние силы. В какой-то момент она повернулась так, что слабый свет, проникавший через окно, позволил мне разглядеть ее глаза. Они были мутными, как у человека, находящегося в полуобморочном состоянии. Я подумал, что у нее горячка, и прикоснулся губами ко лбу девушки. Лоб оказался холодным. Как бы то ни было, я решил, что она вряд ли понимает, что происходит вокруг. Самое лучшее, что я мог сделать, это уложить ее в постель и попробовать найти кого-нибудь, кто хоть что-то смыслит в медицине.

Я мягко надавил на Валери, чтобы заставить ее прилечь. Она по-своему истолковала мое движение и с энтузиазмом опрокинулась на спину, пытаясь увлечь меня за собой. Я удержался в вертикальном положении.

— Серж, ну что же ты? Иди сюда! — прошептала она.

— Валери, сейчас нельзя этого делать, — промолвил я.

— Что значит — нельзя?! — рассердилась она. — Серж, мы не виделись столько времени, и ты говоришь, что сейчас нельзя этого делать?! Ты разлюбил меня, разлюбил?! Признайся! Ты завел себе другую женщину?!

— Нет, нет, Валери, просто ты плохо выглядишь! — высказался я в свое оправдание.

— Я плохо выгляжу! Как ты смеешь так говорить?! Ты клялся мне в любви, а теперь говоришь, что я некрасивая, уродливая и не нравлюсь тебе! — Последние слова она шептала, но даже шепот давался ей с трудом.

— Вот форшмакъ! Валери! Я не говорил, что ты некрасивая! Ты красивая, ты самая прекрасная! И я тебя люблю! Но ты устала, ты явно больна, тебе нужен отдых и врач!

— Я сама знаю, что мне нужно! — ответила она. — Это ты во всем виноват! Ты бросил меня ради проклятой летуньи!

— Какой еще летуньи?! О чем это ты?! — удивился я, с ужасом понимая, что Валери знает, о чем говорит.

Но как ей стало известно о Мэри-Энн?!

— Если бы ты не улетел с этой проклятой полукровкой, я бы подобрала тебя по дороге из Меербурга, — прошептала Валери.

— Господи, Лерчик! — воскликнул я. — Откуда же я знал, что ты поджидаешь меня по пути из Меербурга?! За мной гналась шайка злодеев, и с ними был велетень! Я считал, что мне повезло с этим монгольфьером! Но при чем здесь эльфийка?! Клянусь, у меня ничего не было с нею!

— Докажи, что ничего не было. Иди ко мне.

Я понял, что веду себя неразумно. Я пытался объяснить что-то девушке, которая из-за болезни, похоже, вообще толком ничего не соображала. Скорее всего, недуг напал на нее недавно, раз несколько дней назад она поджидала меня на пути из Меербурга. Из-за неведомой хвори у нее помутился рассудок, и лишь одна мысль, превратившись в навязчивую идею, засела в ее голове: при первой же возможности отдаться возлюбленному.

— Лерчик, я все тебе докажу! Непременно! Только сначала мне нужно… мне нужно… Слушай, мне нужно по нужде.

С этими словами я поднялся с постели и направился к выходу.

— Потом, потом, — зашептала Валери. — Серж, сначала я! Пожалуйста, прошу тебя! Иначе будет поздно… О, господи! Дура я… Надо было сразу… в карете…

Бедная девушка, она просто бредила.

— Лерчик, я вернусь через минуту.

— Серж, — позвала она, и это было последнее слово.

Валери попыталась приподняться, но силы покинули ее, она откинулась на постель и осталась лежать, ее веки медленно опустились. Я испугался, вообразив самое худшее. Но склонившись к ее лицу, почувствовал дыхание.

Она просто уснула.

Мне пришло в голову, что недуг, охвативший ее, был всего-навсего бессонницей. Похоже, она не спала все эти дни. А узнав, что я улетел на монгольфьере, отправилась вдогонку и не смыкала глаз даже с наступлением темноты, разыскивая место, где мы остановились на ночлег. Я вспомнил ночи с Мэри-Энн и поблагодарил Главного Повара за то, что Валери нашла меня только в Траумштадте.

Я вышел из залы и пошел вниз по лестнице. Все двери, встречавшиеся по пути, были заперты. Вернее, нет. Одна поддалась, за нею находилось отхожее место, и я не преминул воспользоваться этим открытием.

Спустившись на первый этаж, я столкнулся нос к носу с Отто.

— Любезный, скажи, в этом доме, помимо нас, есть хоть еще какая-нибудь живая душа?

— Ганс, кучер, — ответил лакей.

— Ага, Ганс, значит. А еще кто-нибудь? Валери нужен врач.

— Зачем ей врач? — удивился Отто.

— Как — зачем? Ты же видел ее! Непонятно, как в ней дух еще держится!

Отто пожал плечами.

— Ну а сейчас-то она спит? — он задал этот вопрос так, как будто заранее знал, что Валери спит.

Странный был он, этот Отто.

— Спит, — подтвердил я.

— Ну, значит, и не стоит волноваться за нее, — заверил меня лакей.

— Мне кажется, что ей нужен врач, — повторил я.

— Вот что я вам скажу, — заявил Отто. — Уж слишком долго, сударь, она вас искала. Самое лучшее для вас — тоже отдохнуть.

В его глазах появился озорной блеск.

— Силы вам еще пригодятся, — ухмыльнулся он. — Ну а если проснетесь и сочтете, что все же нужен врач, что ж, как раз и Ганс прочухается, и лошади отдохнут.

И впрямь в эти минуты я валился с ног от усталости. Больше всего хотелось спать, а ведь еще предстояло подняться в отведенные мне и Валери покои. А я бы с удовольствием прикорнул на нижней ступени и, Главный Повар — свидетель, не проснулся б, буде даже споткнулся об меня целый консилиум врачей, спешащих на помощь к девице де Шоней. Да и Ганс, и лошади нуждались в отдыхе. И поскольку иного транспорта не было, оставалось согласиться с Отто. Но вдруг я припомнил, что на протяжении всего пути мне слышался стук копыт позади экипажа.

— Отто, а где тот всадник, что ехал за нами следом?

— Какой еще всадник? — удивился лакей. — Вы одни приехали, никого больше не было.

— Да? — усомнился я.

— Да никакого всадника я не видел.

Отто был прав. Если кто-либо и следовал за нами, то до замка он не доехал, где-то по дороге отстал. Я вспомнил, что, выйдя из кареты, никакого всадника не увидел, и даже если предположить, что я мог его не заметить, то собаки, кидавшиеся на всех подряд, уж точно обратили бы мое внимание на неизвестного.

Ничего иного не оставалось, как отправиться почивать. Слова Отто о том, что Валери слишком долго искала меня, подтверждали мои подозрения насчет того, что причиной болезненного состояния девушки является бессонница. Я и сам-то, наверное, ненамного лучше выглядел. Правда, те же слова Отто опровергали мою догадку о том, что Валери томилась у кого-то в плену, что ее выпустили после того, как я исполнил неизвестную миссию, и позволили, подобрав меня, убраться подобру-поздорову. Теперь создавалось впечатление, что она все это время просидела в этой богом забытой дыре, а узнав о моем прибытии в Меербург, отправилась меня встречать, но мы разминулись, потому что я улетел с Мэри-Энн. По всей видимости, мы так спокойно покинули Траумштадт исключительно благодаря тому, что ехали в экипаже некой майестры Залины. Тут я подумал о том, что с того дня, как покинул Москву, беспрестанно ломаю голову и придумываю всевозможные версии происходящего, которые лопаются, как мыльные пузыри, сталкиваясь с новыми фактами. Между тем наверху мирно спала Валери — единственный человек, который мог пролить свет на события последних дней вообще и на мое нынешнее положение в частности. Как ни крути, а самое разумное, что я мог предпринять, — это дождаться пробуждения девушки. Глупо было провести это время в пустых разговорах с грязным лакеем. Я взглянул на лестницу, ведущую вверх, и почти физически ощутил, как славный дружище Морфей подталкивает меня в спину.

— Пойду-ка и впрямь отдохну немного, — молвил я и отправился в обратный путь.

Преодолевая первые два пролета, я думал о Валери. Пожалуй, размышлял я, когда она отоспится и отдохнет, у нее сойдут крути под глазами, исчезнет вызывающая отвращение расслабленность рук и тела, глядишь, и она опять превратится в ту роковую женщину, которая взглядом сводила с ума, смеялась заразительно, ноги закидывала высоко, а вскочив на четвереньки, хоть и проявляла известную прыть, но все ж никак не могла уползти далеко. И лишь одна мысль омрачала настроение: я содрогался, думая о том, что точно такие же любовные трюки она проделывала в постели князя Дурова.

Мильфейъ-пардонъ, граф! А вот тут-то ты и ошибся! Я вдруг сообразил, что моя любимая никогда не была наложницей князя Дурова. Конечно же, его любовницей была Аннет! Это соображение настолько воодушевило меня, что я побежал вперед, прыгая через две ступеньки. Однако же я быстро выдохся и, добравшись до спальни, поклялся себе, что за одну эту лестницу непременно поквитаюсь с Валери. Лосиновый круассанъ послужит хорошим орудием наказания.

Я открыл дверь. Внутри стало намного светлее. Солнечные лучи, преодолев утреннюю дымку, освещали помещение, правда, из-за узости окна углы зала так и остались в полумраке.

Я скинул ботфорты, бросил кафтан на изножье кровати, лег рядом с Валери и закрыл глаза. Она приникла ко мне, положив левую руку мне на грудь. Славный Морфей не заставил себя долго ждать. Я не заснул, а провалился в черную, небытийную бездну, где не было ни тревог, ни мыслей, ни снов.

Глава 39

Разбудил меня шум, доносившийся с улицы. За окном шел ливень. Я лежал на правом боку, повернувшись к Валери спиной. Думаю, что проспал несколько часов. Этого времени хватило, чтобы я почувствовал себя бодрым и полным сил. Однако глаза открывать не хотелось. Мысль о том, что Валери вновь начнет домогаться меня, приводила в ужас. И я лежал с закрытыми глазами, пытаясь выдумать, под каким бы благовидным предлогом отказаться от близости с нею. Ничего путного в голову не приходило. Я думал лишь о том, что как-то уж совсем не хочется мне макать лосиновый круассанъ в этот бешамель. Так я и лежал, прижимая ее руку к груди, и закипал от злости, потому что знал: рано или поздно, а глаза придется открыть. От давешнего настроения поквитаться с Валери при помощи лосинового круассана ничего не осталось. Я вытаскивал из памяти картины наших былых постельных баталий, припоминал, что не она, а ее сестра была любовницей князя Дурова, но все было тщетно, все эти воспоминания не улучшали настроения.

Вдруг я заметил некоторую несуразность положения, в котором проснулся. Я лежал на правом боку, спиной к девушке… и прижимал к груди ее руку.

Рольмопсъ твою щуку! Но как это возможно?! Либо ее рука должна была удлиниться как минимум на пару локтей, либо девушка должна лежать на мне сверху! Однако на мне никто не лежал, а удлинившаяся рука — это вообще из области авантюрно-волшебных романов. Удивленный, открыл я глаза и увидел, что и впрямь прижимаю к груди иссохшую, закостеневшую руку.

Оторванную от чьего-то тела.

Я вскрикнул и оттолкнул ее. Но рука зацепилась скрюченными пальцами за мою рубаху. Я взвыл и отшатнулся, наткнувшись на Валери. Рука удержалась. Я с отвращением отцепил пальцы и отбросил ее. Рука шлепнулась на пол, костяшки ударились о камень.

Некоторое время я лежал, замерев и вперив взгляд в край кровати. Мне казалось, что как только я отведу глаза в сторону, проклятая рука ухватится за простыни и залезет в постель. Потом я вспомнил о Валери, которая подпирала меня сзади и не издавала ни звука. Страшная догадка пришла на ум. Моя рубашка стала мокрой от холодного пота. Я начал медленно поворачиваться, настроившись увидеть что-то страшное. Но, несмотря на то, что я приготовился к худшему, представшая моему взору картина повергла меня в шок. Я отпрыгнул к окну раньше, чем успел осознать увиденное. Некоторое время я смотрел на воду, струившуюся ручейками по неровному стеклу. Мое дыхание участилось так, словно я пять раз подряд пробежался по лестнице вниз к Отто и назад в эту жуткую спальню. Я чертыхнулся, ругая себя за то, что бросился к окну вместо того, чтобы выбежать через дверь, но теперь скорее выпрыгнул бы в это окно, чем приблизился бы к выходу, на пути к которому лежала рука. Почему-то я не думал о том, что сам ночью случайно оторвал эту руку. Я был уверен, что эта жуткая рука живет самостоятельной жизнью. На улице продолжался ливень. Мне казалось, что сердце не выдержит и я умру от страха, если различу хоть какие-то звуки за спиной. Но не хватало мужества заткнуть уши. Вместо этого я изо всех сил вслушивался, ожидая сквозь шум дождя различить, как мертвая рука ползет ко мне, цепляясь окостеневшими желтыми пальцами за камни.

Вдруг я увидел труп за окном. Прямо передо мною в воздухе парило тело, одетое в полуистлевшее платье. Я различил череп, обтянутый желто-серой кожей. Дождь лил прямо сквозь провалы, черневшие на том месте, где были глаза. Я не мог оторваться от этого зрелища. Потом, по прошествии длительного времени, я обнаружил седую прядь у себя над правым виском. Думаю, она появилась именно в эти минуты. Я смотрел, не отрываясь, на паривший в воздухе труп, заметил, что потоки дождя пронизывают все тело, а не только глазницы, и понял, что вижу отражение в стекле.

Я отвернулся и, преодолевая отвращение и страх, взглянул на тело, оставшееся лежать на кровати. Это было тело женщины. На ней было платье, которое когда-то было голубеньким, но теперь превратилось в грязные лохмотья. Мертвые волосы в беспорядке разбросались на подушке. Черными пустотами вместо глаз она смотрела в потолок. Нижняя челюсть отвисла, обнажив редкие желтые зубы. Правая рука покоилась на груди, левой же не было вовсе.

Вдруг тело приподнялось, голова, больше похожая на голый череп с приклеенным, видавшим виды париком, повернулась ко мне, челюсти сомкнулись, затем впалые щеки дрогнули.

— Серж, иди ко мне, — прошамкали мертвенно-серые губы.

Я вскрикнул, и наваждение исчезло. Труп по-прежнему лежал на кровати.

— Валери, — прошептал я непроизвольно и заткнул себе рот.

Несколько мгновений я глядел на тело, опасаясь, что оно откликнется на мой нечаянный зов. Труп не шелохнулся.

Не знаю, почему, но я успокоился. Ведь ничего страшного не происходило. Подумаешь, труп лежит на кровати! Что я, трупов, что ли, не видел?! Да вот же только намедни собственноручно человека убил! А до этого Иванова скормил громовому ящеру! И очень жаль, что не выбросил за борт старика-incroyables.

Я подошел к кровати, подобрал кафтан и надел его. Рука валялась на полу и никуда ползти не собиралась. Я сел на край постели и натянул на ноги ботфорты.

Рольмопсъ твою щуку! Надо же было так испугаться какого-то трупа! К тому же вряд ли это была Валери. Но если не Валери — кто же?

— Вот лежи тут теперь со своим отражением в окне, и хоть до одури пугайте друг друга! — пробормотал я и вышел из зала.

— Отто! — прокричал я, спускаясь по лестнице.

Лакей не ответил. Внизу я обнаружил его тело. Оно лежало ничком на софе, затянутой в серый, пыльный чехол. Я потянул за плечо, Отто перевернулся, сполз на пол и уставился на меня черными провалами вместо глаз. Если он думал удивить меня, то у него ничего не вышло. Правда, мерзкий холодок пробежал в груди и затаился где-то под самым сердцем. Но я взял себя в руки и отправился на улицу. Кучера, конечно, застать в живых я не рассчитывал, но надеялся, что лошади за это время успели отдохнуть, а не сдохнуть и готовы послужить мне.

Я снял засовы и открыл дверь на улицу. Холодный дождь ударил в лицо. Кафтан промок насквозь, едва я переступил порог. Но я не обращал внимания на непогоду, став свидетелем еще одного отвратного зрелища. На дорожке, выложенной булыжником, прямо перед выходом валялись собаки. Кто-то выгрыз внутренности животных, и выпотрошенные туши мокли в лужах, розовых от крови. Жирные мухи с синими брюшками ползали по разорванным животам.

Вот тебе, граф, и пошинтангъ с пулькогами, — подумал я, подозревая, что неизвестный обжора не ограничился собаками, а и лошадей загрыз.

Несколько мух оставили кровавое пиршество и с угрюмым жужжанием закружили вокруг меня.

Мильфейъ-пардонъ, граф! А что это за мухи, которые летают под проливным дождем, вместо того чтобы забиться в глухие щели, как положено насекомым в ненастную погоду?!

И едва я подумал, что что-то неладное с этими жирными мухами, как одна из них спикировала и укусила меня в шею. Острая боль пронзила меня насквозь. Я вскрикнул и хлопнул ладонью по шее. Затем, проклиная муху и всех ее родственников по материнской линии, я растер останки гнусного насекомого и подставил руки дождю, чтобы смыть эту мерзость. Муха так взбесила меня, что я даже испытал наслаждение от того, что убил ее. Огорчало лишь то, что она сдохла сразу, не успев помучиться. Однако же триумф мой длился недолго. Из-за угла выскочило самое настоящее чудовище.

Я никогда не видел чертей и сомневаюсь, что они существуют на самом деле. Но эта тварь была именно такой, какой изображают черта на картинках. Сквозь пелену дождя я успел разглядеть громадное чудище, покрытое серой шерстью. Оно передвигалось на задних лапах, размахивая длинным хвостом и клацая клыками. Из пасти летели кровавые брызги.

Я заорал от ужаса. Чудовище подпрыгнуло ко мне и схватило меня когтистыми лапами за плечи. Окровавленная морда застыла передо мной. У чудовища не было глаз, и даже черные провалы не заменяли их. Глаз не было от природы. Почему-то это открытие нагнало на меня еще больше страха.

— Гггаррр! — прорычало оно, обдав меня вонью из пасти.

Затем крылышки ноздрей шевельнулись, чудовище втянуло воздух. Левой лапой тварь ухватила меня за шиворот, а правой стала ощупывать лицо. Наткнувшись на шрам, чудовище зарычало:

— Гггаррр!

Пожалуй, я ошибся, сказав, что заработал седину, когда увидел парящий за окном труп, которому дождь заливал пустые глазницы. Скорее, прядь волос покрылась серебром в ту минуту, когда этот безглазый черт держал меня за шкирку и дышал в лицо.

Тварь подтащила меня ко входу в замок и втолкнула внутрь с такой силой, что я растянулся на полу, больно ударившись головой. Оставшись снаружи под дождем, чудовище захлопнуло дверь. Я подпрыгнул, задвинул засов и, вцепившись в скобу, стал тянуть изо всех сил на себя. Несколько минут я надрывался, пока не сообразил, что тварь не собирается штурмовать замок. Этот монстр то ли, пресытившись, оставил меня до следующей трапезы, то ли… То ли его поставили следить за тем, чтобы я не покидал здания. Нужно признать, что в последнем случае чудовище оказалось идеальным караульным. Теперь я бы и сам ни за что не высунул носа на улицу. Ну, разве что набрел бы в коридорах замка на пару таких же отродий. Тем не менее я не сразу рискнул ослабить хватку, а, отпустив скобу, еще минут пять стоял у двери, опасаясь, что тварь все же попытается войти внутрь. Отродье предпочитало гулять под проливным дождем.

Я отошел от двери и отдышался. Мое внимание привлекло тело лакея. Мертвый Отто лежал на полу у софы. Его голова запрокинулась, пустые глазницы смотрели на меня. Я задумался. Трупы Отто и женщины, оставшейся наверху, были какими-то странными. Наткнувшись на них, я вообще не подумал о том, что с ними произошло. Теперь логично было предположить, что они стали жертвами того безглазого чудовища, что бегало под дождем.

Но как эта тварь умудрилась убить спавшую рядом со мной женщину так, что я ничего не заметил?! Такое убийство было невероятно тонкой работой. Но то, как это чудовище обошлось с собаками, вызывало сомнения в его способности к ювелирному искусству. А что оно сделало с глазами убитых? Или оно, само будучи безглазым, стремилось и мертвецов лепить по своему подобию? А женщине чудовище еще и руку оторвало! Женщине… Я не мог признать, что Валери умерла! Я даже думать об этом отказывался!

Рольмопсъ твою щуку! А как эта тварь умудрилась оторвать руку, не пролив ни капли крови?! А вырвать глаза, не замарав простыней?! Я вспомнил собачьи туши в розовых от крови лужах, разорванные животы и мух, ползавших по бордовому мясу, и опять подумал о том, что с трупами лакея и женщины не все в порядке.

Я подошел к телу Отто и осмотрел его. Оно произвело на меня странное впечатление. Как-то не верилось, что этот человек несколько часов назад был жив и раздавал пинки собакам.

Черт! Очень странный труп! Слишком дряхлый труп для человека, умершего после моего приезда, но чересчур хорошо сохранившийся труп для человека, отдавшего душу богу или дьяволу до моего прибытия. Я боялся прикоснуться к нему, потому что казалось, что он рассыплется от старости, и при этом ни малейших следов разложения тело не выказывало. Мне пришла в голову необычная мысль: что этот Отто впал в летаргическую спячку, засох и будет оставаться в таком состоянии, пока не получит особый сигнал для пробуждения, после которого все жизненные процессы восстановятся в его теле и он как ни в чем не бывало побежит пинать собак. Насколько я знаю, клопы, оставшись без пищи, способны годами пылиться в щелях, пока не почувствуют запаха младенца.

Видимо, то, что убило Отто, убило и женщину. Только ей еще и руку зачем-то оторвали. Зачем?

И вдруг я понял, что руку-то женщине… я оторвал! Ну конечно же, во сне прижимал слишком сильно к груди, а труп-то вон какой тронь — и рассыплется! Рука-то и оторвалась! В эти минуты я вдруг подумал, что труп в спальне — это все ж таки Валери. Но мысль об этом была какой-то отстраненной, как о постороннем человеке, до которого мне и дела-то нет. Так, жаль, конечно, что помер. Но что поделать, такова жизнь.

Но волосы мои от ужаса дыбом встали, потому что новая догадка осенила меня. Пришло на ум, что этот замок — место заколдованное, попав в которое, за один день на несколько десятков лет стареешь! Вот и Валери, видно, угораздило поселиться здесь в ожидании моего прибытия, она и превратилась из цветущей красавицы в старую развалину. А за последнюю ночь успела не только от старости умереть, но и засохнуть до состояния египетской мумии.

А со мною-то что же стало за эту ночь?! И как теперь быть, ежели из замка и носа не высунешь!

Меня охватила паника. Я бросился срывать тряпки, прикрывавшие мебель в холле. Вскоре обнаружилось трехстворчатое трюмо. Я смахнул с него пыль, посмотрел в зеркало и вскрикнул от ужаса. У моего отражения черты заострились, как у человека, пережившего удар, с правой стороны появилась седая прядь. Я прильнул к зеркалу, чтобы лучше рассмотреть, во что превратилось мое лицо. В первую очередь, я разглядывал кожу вокруг глаз — там появляются морщины после тридцати лет.

— Ах, какой красавчик-нарцисс! — раздался голос у меня за спиной.

От неожиданности я подпрыгнул и выкрикнул что-то нечленораздельное. Сердце ухнуло, по спине побежали мурашки. Передо мной стояла женщина, облаченная в черные одежды с капюшоном, прикрывавшим голову.

— Кто вы? — воскликнул я.

— Майестра Залина, — представилась неизвестная.

— Как вы здесь оказались? — закричал я, вспомнив, что запер входную дверь на засов.

— Это наш дом, — ответила женщина.

— А что здесь вообще происходит? — не сдержался я.

— Вы гостите у нас, — раздался новый женский голос.

И я увидел еще двух женщин за спиной майестры Залины. Они появились из ничего и при этом держались так буднично, словно вышли из соседней комнаты. На обеих были такие же одеяния, как и на майестре Залине, только одна из них была одета в белое.

— Познакомьтесь, — произнесла майестра Залина. — Это мои сестры. Майестра Катрина и майестра Марина. Когда мы вместе, обращайтесь к нам «майестре».

— Вот как, — ухмыльнулся я. — И значит, говорите, что я к вам погостить заехал.

— Вроде того, — кивнула головой майестра Катрина, она была в белом.

— Вроде того! — хмыкнул я. — Больше похоже на то, что я у вас в плену.

— Это временно, маркиз, — сказала майестра Залина.

— Как долго продлится ваше заточение, зависит только от вас. — Одновременно с этой фразой майестра Катрина растаяла в воздухе и тут же материализовалась прямо передо мной.

Она подняла руку и погладила меня по щеке. Ее пальчики были холодными как лед.

— Я уверен, вы знаете, кто я, — произнес я.

— Да, вы маркиз Серж де Ментье, — сказала майестра Катрина.

Она смотрела на меня из-под белого капюшона красивыми карими глазами. Я подумал, что, пожалуй, повалялся бы с нею на одной тарелке часика два, конечно же если б перед этим она хоть чуть-чуть разогрелась на печи.

— Но вы? Кто вы? — спросил я.

— Мы феи, повелительницы ветров и бурь, — сообщая это, майестра Залина растворилась в воздухе и появилась у меня за спиной.

— Ага, вот как, — выдавил я, чувствуя колики в животе.

— Вот так, — шепнула майестра Залина.

Ее холодные пальчики пробежались по моей шее.

— А я, между прочим, тоже повелитель ветров и бурь, — заявил я.

— Вот как? — майестра Катрина вскинула брови.

Майестра Марина, до сих пор не сказавшая ни слова, склонила голову тем движением, которое проделывает человек, молчаливо побуждая собеседника к продолжению монолога. На мгновение воцарилась тишина. Я выдал оглушительную руладу. Высокие своды замка отозвались раскатистым эхом.

— Хам! — воскликнула майестра Залина.

Она вышла из-за моей спины и отступила в сторону. В испорченном воздухе растворяться ей не захотелось. Майестра Марина выпрямила шею. Майестра Катрина смотрела на меня с возмущением. Она откинула капюшон, каштановые волосы рассыпались по плечам.

— Вы дурно воспитаны, маркиз.

Когда она произносила эту фразу, ее губы дрогнули, как у обиженного ребенка, и я разглядел… клыки.

Рольмопсъ твою щуку! Ничего себе феи! Повелительницы ветров! Майестры бурь! Да это же обычные вампиры! Упыри!

Выходило так, что эти три твари высосали кровь у Валери и Отто! Конечно же, этим и объяснялось странное состояние трупов.

Я вспомнил, как несколько минут назад предавался похотливым мыслям, когда майестра Катрина касалась меня пальцами. Возможно, этими же ледяными ручками она сжимала горло Валери. Стыд и ужас охватили меня.

— Что вам угодно?! — воскликнул я.

— Нам угодно получить то, что нам нужно, — произнесла майестра Залина.

— Что?! Что вам нужно?! — вскрикнул я, прикрыв руками горло.

— То, что нам нужно, хранится у вас, — улыбнулась майестра Катрина, вновь блеснув клыками.

— У меня ничего нет. — Мой голос стал хриплым, во рту пересохло.

— Давайте выпьем его кровь, — раздался глухой голос.

Это были первые слова, произнесенные майестрой Мариной с начала нашей встречи. Честно говоря, эта фея сразу мне не понравилась.

— Разве Валери вам ничего не оставила? — спросила майестра Катрина.

Дурная шутка пришла мне на ум. Я представил, как женщина, которую душит упырь, толкает в бок своего возлюбленного и подсовывает ему таинственный артефакт: мол, подержи, пока я ненадолго отойду… в мир иной.

Вдруг я подумал, что человек, укушенный упырем, и сам превращается в кровопийцу. Я взглянул на лестницу, ожидая увидеть Валери, возродившуюся в качестве вампира. На ступенях никого не было. Тело лакея неподвижно лежало на полу.

— Что вы сделали с Валери?! — закричал я.

— С Валери? — переспросила майестра Катрина. — Полноте, маркиз, ничего мы с нею не делали. А вы подумайте хорошенько: может быть, Валери на словах просила что-нибудь передать.

— Да ничего она не передавала мне! А вы?! Что вы сделали с нею?!

Майестра Катрина с разочарованием всплеснула руками.

— Заладили одно и то же! Сказано ж вам, ничего мы не сделали ей.

— Ага, скажите еще, что она добровольно сцедила всю свою кровь! — выкрикнул я, мотнув головой наверх.

— Ах, вот вы о чем, — промолвила майестра Катрина и коснулась указательным пальцем моего лба.

Она так быстро поднесла руку к моему лицу, что я не успел среагировать, а, почувствовав леденящую подушечку пальчика, провалился в черную бездну.

Глава 40

Очнулся я в постели рядом с трупом. Не знаю, сколько я проспал: один час, целые сутки или сотню лет. Солнце заняло такое положение, что свет лился прямо на мертвую соседку.

Повернувшись на левый бок, я рассматривал бездыханное тело. Большой плоский лоб и точеный, с узкими ноздрями носик возвышались над провалами глазниц. Губы словно завернулись внутрь провалившегося рта. Острый подбородок выпячивался ввысь. Солнечный свет придавал лицу янтарный оттенок.

Скрипнула дверь, в зал скользнула полоска света, и вместе с ней — маленькое чешуйчатое существо в синей ливрее ростом с карлика.

— Сударь, вы не спите? — осведомилось оно.

— Решительно сплю, — ответил я, глядя на невообразимое создание.

— А, — протянуло чешуйчатое. — Вы, верно, думаете, что я во сне к вам явился.

— А вы хотите сказать, что явились мне наяву?! — ухмыльнулся я.

— Именно, сударь, именно, — закивало чешуйчатое. — Майестре ожидают вас в гостиной. Извольте следовать за мною, сударь.

Я ощупал шею, но, слава Главному Повару, следов от клыков вампирелл не обнаружил. Чешуйчатое заметило мои движения и, наверное, догадалось о моих опасениях.

— Хе-хе-хе, — проскрежетало оно.

— А сами майестре ко мне пожаловать не соизволят? — спросил я.

Чешуйчатое замотало головой.

— А что ж так? — поинтересовался я.

Чешуйчатое скорчило гримасу и проворчало:

— Говорят про вас, что нехорошими ветрами повелеваете. Так майестре опасаются, что в покоях ваших воздух спертый.

— И послали, значит, болотную тварь за мною, — констатировал я, поднимаясь с кровати. — Ну, веди меня к майестре.

Чешуйчатое улыбнулось и жестом пригласило меня на выход. Я покинул спальню. Внутри благодаря освещению замок преобразился и выглядел не столь сумрачно, как накануне. Многочисленные факелы освещали лестницу и коридоры. На полах появились мягкие ковровые дорожки. Почерневшая солома исчезла и запах гнили выветрился.

Тварь в синей ливрее обогнала меня и пошла вниз по лестнице. Я последовал за нею. Мы спустились на один пролет, чешуйчатое распахнуло двустворчатые двери и пропустило меня внутрь. Я оказался в зале с высокими окнами. Солнечный свет, льющийся через витражи, разбрасывался ромбами, квадратами, треугольниками и прочими геометрическими фигурами. Причудливые линии напомнили мне путешествие с Мэри-Энн, отчего защемило сердце. Я встряхнул головой, отгоняя мысли о летунье.

— Здравствуйте, маркиз, — раздался женский голос.

В глубине три сестры восседали на тронах. В центре возвышалась майестра Залина. Ее трон был самым высоким. По левую руку от нее разместилась майестра Марина, а по правую — майестра Катрина в белых одеяниях. Перед ними стоял длинный стол и дюжина стульев с высокими спинками.

— Просим вас, маркиз, — пригласила майестра Залина.

Я прошел вперед по безупречно выложенному паркету, уселся за стол и беглым взглядом оглядел сестричек. Меня не покидало чувство, что передо мной разыгрывается дурная комедия. Майестра Залина держалась столь величественно, словно нам предстояло решить судьбу цивилизации. По всей видимости, она была главной. «Старшая» — так я ее окрестил, хотя на вид все три феи выглядели одногодками.

Майестра Катрина улыбалась, в ее глазах играли призывные огоньки, она подмигнула мне пару раз, будто подначивая убежать, лишь только окончится этот «саммит», куда-нибудь в глубину парка. Почему-то мне представлялись качели над излучиной реки.

Третья сестра смотрела на меня с нескрываемой неприязнью. Я надеялся, что она не переборщит с выбранной ролью. А еще я с ужасом подозревал, что майестра Марина единственная из сестер выражает свои истинные чувства. «Злюка», — такое прозвище я придумал для нее. От ее взгляда у меня свело желудок и в животе заурчало.

— Ах, да, — спохватилась майестра Залина.

Мои непроизвольные утробные звуки напомнили ей о чем-то важном. Она поднялась, выпрямилась и, вытянув руку в мою сторону, произнесла:

— Espumisan Simetikon!

Я испугался, что обращусь в какое-нибудь отвратительное существо, наподобие чешуйчатого. Но ничего не произошло.

— Что это? — спросил я.

— Не волнуйтесь, маркиз, — улыбнулась майестра Катрина. — Это безобидное заклинание. Оно всего лишь на время блокирует вашу способность повелевать дурными ветрами.

— Вот как, — ухмыльнулся я.

И действительно, мой желудок успокоился.

Старшая опустила руку на плечо майестры Катрины, и та умолкла, сжав губы так, будто с трудом сдерживается от смеха.

— Итак, мой любезный маркиз, — произнесла майестра Залина, усевшись на троне. — Мы надеемся, что пребывание в нашем гостеприимном доме доставляет вам удовольствие.

— Мягко говоря, небольшое, — сознался я. — Хотя… если сравнить с прогулкой вокруг замка…

— Вы не очень-то вежливы, — у майестры Залины дрогнули губы. Сделав вид, что справилась с обидой, она добавила: — Но, по крайней мере, вы честны. А чем, позвольте полюбопытствовать, вам не нравятся окрестности нашего замка? Пешие прогулки полезны для здоровья.

— Да, — я кивнул. — Но на всякий случай, может, вы не знаете, у вас там слепой черт бегает вокруг замка и пожирает всех подряд.

— Ах, это, — махнула рукой майестра Залина. — Это всего лишь гар.[76] Он не пускает посторонних в дом.

— А собаки, значит, не справлялись? — поинтересовался я.

— Послушайте, сестры, — подала голос майестра Марина. — Давайте выпьем его кровь.

Похоже, с воображением у нее совсем было туго. Но отличалась, паршивка, настырностью.

— Уважаемые майестре, — произнес я. — К чему все эти церемонии? Вы бы объяснили толком без экивоков, чем могу сослужить вам?

— Маркиз, вы сослужите нам, а мы отплатим добром. Наша щедрость удивит вас, поверьте мне.

— Знаете ли, милостивые майестре, если я уйду от вас неукушенным, это и будет самым щедрым вознаграждением. Но вы так и не сказали: что я могу сделать для вас?

Старшая покачала головой.

— Ну как же, маркиз, а Валери де Шоней разве ничего не оставила? Какую-нибудь тетрадь или листочек, а может, на словах просила что-нибудь передать?

— Ах, вот в чем дело! — осенило меня. — Тут, милостивые майестре, вынужден буду я вас огорчить.

Майестра Залина нахмурилась. У ее кровожадной сестры губы побелели и, поджавшись, превратились в тонкую струнку, с двух сторон перехваченную показавшимися наружу клыками. И даже беспечная майестра Катрина встревожилась, карие глаза округлились, отчего облик ее сделался поистине миловидным.

— Бумаги-то, вокруг которых вся эта свистопляска случилась, — продолжал я, — перехватили его императорское высочество Александр Павлович. Я все это собственными глазами видел. И знаете, что он сделал с бумагами?

Сестры подались вперед, я даже испугался, что Старшая свалится с трона.

— Он бросил их в камин, не читая! Клянусь вам! Все это произошло на глазах у вашего покорного слуги. Так что финита ля комедия! Отпускайте меня! Все равно ловить теперь нечего! Чего бы там ни написала государыня императрица, а править будет Павел!

Лицо майестры Залины почернело, она осунулась и поникла.

— А вы не удосужились сделать копию с этих бумаг? — спросила она слабым голосом. — Ну, может, хотя бы прочитали бумаги-то?

— Вот еще! — пожал я плечами. — Очень нужно! Меньше знаешь, крепче спишь.

Майестра Залина даже осанку более держать не могла, она безвольно развалилась на троне.

— Ну теперь-то уж что, сестры? — раздался глухой голос майестры Марины. — Давайте выпьем его кровь.

— Делайте что хотите, — еле слышно молвила Старшая.

— Ахгхааа! — выдохнула Злюка.

Через мгновение эта тварь стояла передо мной. Я хотел вскочить, но чьи-то влажные, гадкие руки опустились на мои плечи. Чешуйчатое отродье, оказавшееся физически намного сильнее, нежели можно было предположить, придавило меня к стулу.

Испугаться я не успел, только пожалел, что рассказал им все как есть, не додумавшись присочинить что-нибудь с выгодой для себя. А еще удивился, что феям есть дело до того, кто будет царским стульчаком в России пользоваться.

— Майестре! Милостивые вы мои! Что вы делаете?! — прокатились через зал душераздирающие вопли.

Мильфейъ-пардонъ, граф! Да это же я и кричал! А показалось, что испугаться не успел!

— Успокойся, успокойся, сладкий ты мой, — пропыхтела в лицо мне майестра Марина.

— Постой ты! — оборвала ее майестра Катрина. — Позвольте-ка, маркиз, а при чем здесь ваша государыня императрица и император ваш Павел?

— Вот-вот, и я вас хотел спросить об этом! — выкрикнул я.

— В России вампиров принимают на государственную службу, там это в порядке вещей, — пробормотала майестра Катрина. — Вот и наш новый друг…

— Катрина! — перебила ее майестра Залина.

— Ой, — женщина в белом прикрыла ладошкой рот.

— Не болтай лишнего, сестра, — наказала ей Старшая.

— Молчу-молчу, — майестра Катрина потупила взор.

— Вот что, Марина, оставь в покое маркиза, — приказала майестра Залина. Какие-то новые соображения пришли ей на ум. — Неужели эта девица обманула нас? — добавила она.

Кровожадная сестра вернулась на свое место. Майестра Катрина одарила меня заговорщицким взглядом, при этом язычком облизнула свою верхнюю губу. Лосиновый круассанъ мой сладко заныл. Я отвел глаза в сторону. «Даже не думай!» — приказал я себе.

— Может, не отправлять герра Кунитца? — спросила майестра Катрина.

Услыхав знакомое имя, я вздрогнул. Вечно у банкиров и вампиров найдется что-нибудь общее.

— Нужно подумать, — ответила майестра Залина и добавила, обращаясь к чешуйчатому. — Плесыч, проводи маркиза в его покои.

— Пожалуйте за мной, — пригласило меня чешуйчатое по имени Плесыч.

Противиться было бессмысленно. Я поднялся, поклонился сестрам и направился к выходу. У дверей до меня донесся голос майестры Катрины.

— Это какая-то ерунда! Эти бумаги не имеют к нам никакого отношения! Она должна была еще что-то оставить ему.

Ответа я не расслышал.

Поднимаясь по лестнице, я оглядывался по сторонам, стараясь заприметить что-нибудь, что могло бы послужить мне оружием. Не вечно же мне оставаться в плену у вампиров, ожидая, пока они разберутся, обманула их или не обманула Валери де Шоней? Обманула или нет? Угадай-ка с двух раз!

К сожалению, ничего стоящего, с чем бы можно было пойти против бегавшего вокруг замка гара или хотя бы против чешуйчатого Плесыча, я не приметил. А ведь еще оставались вампиреллы, феи проклятущие, повелительницы бурь, будь они неладны!

Вдруг я заметил, что, ругая сестер, представлял себе только Залину с Мариной. А слать проклятия на Катрину как-то у меня не выходило. «Даже не думай! — повторил я себе. — Еще не хватало с упырями путаться!»

С этими мыслями я переступил порог своих апартаментов и столкнулся лицом к лицу с майестрой Мариной.

— А-а! — вскрикнул я и попятился.

Но было поздно. Дверь за спиною захлопнулась, проскрежетал замок, послышались удаляющиеся шаги Плесыча.

— Иди-ка сюда, сладкий мой, — майестра Марина ухватила меня за кафтан и притянула к себе.

Я попытался вырваться. Затрещала ткань. Фея обхватила меня за талию, и я понял, что с нею неплохо бы было идти воевать против гара или даже против целой армии гоблинов.

— Кровь твою пить нельзя, — произнесла майестра Марина. — Должен же ты хоть на что-нибудь сгодиться.

Сестричка оказалась на зависть прагматичной.

Она толкнула меня, я упал на кровать рядом с трупом, который так никто и не удосужился убрать из отведенной мне спальни. Фея сбросила с себя черные одежды, скрывавшие великолепную фигуру. Густые черные волосы рассыпались по плечам. Ее кожа была белой как мрамор. На левом предплечье красовался золотой браслет в виде змеи. В полумраке мерцали две голубые искорки, так блестели глаза вампиреллы. Я был перепуган до полусмерти, но ее красота завораживала. Эх, а я-то грезил о качелях над излучиной реки, о белых одеждах, спадающих на зеленые травы…

Она спихнула на пол мертвое тело и улеглась рядом со мною. Ее ледяные пальчики коснулись моего подбородка, пробежали вниз, ухватились за панталоны и потянули их прочь.

Оставалось уповать на то, что лосиновый круассанъ не подведет, и надеяться, что вампирелла не кусается, когда кончает.

Глава 41

Пресытившись, кровожадная блудница по обыкновению растворилась в воздухе.

— А твоя одежда! — выкрикнул я в пустоту, потянулся к ее платью, но черный бархат растаял в руке.

Оставшись в одиночестве, некоторое время я лежал на спине и приходил в себя после испытания, устроенного майестрой Мариной. У меня было чувство, что меня изнасиловала Снегурочка. Никогда прежде не испытывал я столь сладкой жути. Я гордился собой — не оплошал как-никак, несмотря на ужас и холод. Явно Маринка ушла… то бишь растворилась довольной. Я надеялся, что теперь она проявит ко мне чуточку больше милосердия. С другой стороны, не исключено, что, напротив, ее желание выпить мою кровь только окрепло — возможно, она захочет превратить меня в упыря и оставить подле себя.

Впрочем, покамест меня никто отпускать не собирался. Этим феям что-то нужно было от Валери. И они считали, что это «что-то» Лерчик оставила мне.

Господи! Кто же ты такая — Валери де Шоней?! В какие еще интриги ты успела впутаться, а заодно впутать и меня?!

Я перевернулся на живот и, свесив голову, стал рассматривать труп, свалившийся с кровати. На улице смеркалось, свет почти не доставал до тела и теперь впалые щеки мертвой женщины походили на старинный пергамент. Я протянул руку и коснулся ее лица. Кожа оказалась твердой, она совсем не промялась, когда я ткнул ее пальцами. Я потянул за ухо, мне захотелось заглянуть внутрь пустых глазниц, посмотреть, что там? Голова повернулась, нацелившись в меня хищным, заострившимся носом.

— Что же ты руку-то оторвал? — раздался насмешливый голос.

— А-а-а! — заорал я в ужасе и, голый, свалился прямо на труп.

Я вскочил, продолжая орать от ужаса и отвращения, и увидел майестру Катрину. Она сидела на краешке кровати и с удивлением смотрела на меня.

— Что с тобой, маркиз? — удивилась она. — Ты шарахаешься от своей подружки, как от прокаженной!

— Какая она мне подружка? — завопил я. — Подружке этой лет двести, поди, уже стукнуло!

— Фу, маркиз, — поморщилась майестра Катрина. — Нехорошо напоминать даме о возрасте. Впрочем, ты ей польстил.

— Польстил, значит? — я покосился на труп.

Хотя мне было уже не до того, чтобы разглядывать эту многовековую мумию. Я стоял обнаженный перед феей в белом и чувствовал себя крайне неловко.

— Э-э, майестра Катрина, не могли бы вы отвернуться на некоторое время?

Она не обратила внимания на мою просьбу.

— Это Эвелина, — сообщила она, взмахом руки указав на тело. — Она умерла более пятисот лет назад, а перед самой смертью успела продать нам душу.

— Продать душу? — переспросил я, во рту у меня пересохло. — А за что? Какую цену вы ей дали?

— Ускорили смерть, — ответила майестра. — Она была замужем за одним графом… Не припомню его имени. Эвелина изменяла ему с дворецким…

— Отто! — воскликнул я.

— Ты догадлив, — подтвердила фея. — Когда муж прознал об этом, он приказал посадить обоих на колы. К этим колам прибили поперечные планки. И несчастные любовники не могли умереть быстро — планка не позволяет колу проткнуть тело.

Меня передернуло. Я представил себе, как двоих несчастных волокут по грязи на скотный двор и сажают на колы. Они орут от нестерпимой боли, кровь стекает по дереву. Господи, а о чем думали те люди, которые казнили их? О чем думал тот граф, имени которого даже ведьмы уже не помнят?

Майестра Катрина в белых одеждах сидела на кровати. Снисходительная улыбка блуждала на ее лице. Наверное, она читала мои мысли, решительно, так оно и было.

— Граф не один десяток слуг замучил таким образом. Страх выжег их души, и они радовались, что кого-то еще, а не их сажают на кол. В те минуты я и Марина, невидимые, подошли к Эвелине и Отто. На минуту мы сделали так, что они перестали чувствовать боль. С человеком, обезумевшим от боли, не о чем разговаривать. Мы предложили им отвергнуть Творца и продать души за то, что мы сломаем планки и они умрут быстро. Сначала они отказались. Глупые людишки! Всегда хотят выглядеть храбрецами! Пришлось вернуть им чувства. Они опять испытали шок и тогда уже взмолились о смерти за любую цену. Мы используем их, выпуская на белый свет с кое-какими поручениями. Правда, Эвелина выторговала кое-что для себя. Мы обещали освободить ее душу, если ей удастся кого-нибудь соблазнить. В этот раз ее шанс был велик как никогда, ведь мы придали ей облик Валери де Шоней.

— Да уж, это я понял, — молвил я. — Но как вам удается на протяжении пятисот лет сохранять их тела? Что защищает их от тлена? Ваша магия?

Майестра Катрина выдала короткий смешок и отмахнулась.

— Какая еще магия?! Все очень просто. Мы же нарочно выбираем тех, кого сажают на кол. Жаль, что такие казни вышли из моды. Такая дыра приходится очень кстати. Когда они сдохли, их тела бросили на съедение свиньям. А их места на кольях заняли те, кого граф посчитал повинными в том, что жена его слишком быстро испустила дух. Тем временем мы забрали кадавров, зашили все отверстия на их телах, за исключением тех дыр, что остались от кольев. Эти дыры тоже затыкаются, но сначала через них заливается кедровое масло в брюшную полость. Затем тело помещается в натровый щелок. От кедрового масла все внутренности разлагаются и вытекают вместе с маслом, когда через два месяца тело раскупоривается. За это время натровый щелок растворяет жир, остаются кожа и кости, которые хранятся сотни лет. Никакой магии в этом нет. Простая наука. Магия вот в чем: в нужный срок мы пускаем душу в мумию, придаем ей, в смысле — мумии, нужный облик и отправляем немного погулять.

Я с жалостью посмотрел на тело, валявшееся на полу. Когда я обернулся, майестра Катрина стояла возле меня. От неожиданности я вздрогнул.

— Какой же ты пугливый, — произнесла она и провела рукой по шраму на щеке.

Ее лицо приблизилось ко мне. В холодном дыхании чувствовался запах мяты. Дышала она прерывисто и волнительно.

— А если бы ей удалось соблазнить меня? — спросил я.

— Нам пришлось бы освободить ее душу, — произнесла майестра Катрина. — Таков был уговор. Но за пять столетий ей никого соблазнить не удалось. Бедняга комплексует по этому поводу. А ты, маркиз, еще и реквизит попортил. Руку ей оторвал. Боюсь, теперь она и вовсе лишилась надежды на спасение.

Рука Катрины скользнула вниз по моей груди. Я задрожал от прикосновения ледяных пальчиков. Что ж, в тот день в интимном меню был один коласьонъ.[77] Дыхание девушки, и без того частое, участилось еще сильнее. Ее волнение передалось и мне. Несмотря на визит ее кровожадной сестрицы, у меня еще остались кое-какие да что там, кое-какие, вполне ощутимые силы. Я сдернул белые одеяния с Катрины и накрыл ладонями ее полные груди. Фея застонала, а я почувствовал, что в моих руках словно жуки какие-то забились. От неожиданности я отдернул руки. Соски Катрины оказались украшенными золотыми колечками, на которых болтались два маленьких беленьких скелетика.

— Ух ты! — воскликнул я и толкнул ее на постель.

Она засмеялась и поползла прочь от меня. Я набросился на проказницу сзади. Что тут сказать?! Нравятся мне девушки, которые не успевают уползти далеко! Да и позиция, занятая мною, выглядела безопасной. Если в ответственный момент фее и приспичит кусаться, она дотянется зубами разве что до подушки.

Катрина радовалась и переживала происходящее столь бурно, что решительно Эвелине стало бы тошно, случись, если бы кто вдохнул в нее душу в эти минуты. И едва закончилась жаркая схватка, как раздался голос:

— Что здесь происходит?!

Меня чуть удар не хватил от неожиданности. Но это оказалась не казненная пятьсот лет назад Эвелина, а старшая из сестер-вампирелл майестра Залина. Она по обыкновению образовалась из ничего и теперь возвышалась над нами, всем своим видом выражая возмущение нашим безнравственным поведением. Катрина ойкнула, прыснула от смеха и растворилась в воздухе. Ловко у них это получается. Я подумал, что, если представится случай, нужно будет выведать у сестричек в ходе любовной пытки, как они передвигаются. Глядишь, и у меня получится. Растворюсь в воздухе Траумлэнда и тут же явлюсь к обеду в обержу куда-нибудь, в Спасский переулок. Настасья Петровна поначалу конечно же в обморок упадет…

Мильфейъ-пардонъ, граф, а чего это ты про Настасью Петровну вспомнил?!

Я подобрал с пола и подбросил вверх белые одежды Катрины. Они растворились в воздухе. Интересно, подумал я, когда Катрина явится в другом месте, одежда будет уже на ней, или случайным соглядатаям доведется увидеть фею в чем мать родила?

— Ну и нахал же вы, маркиз! — майестра Залина напомнила о своем присутствии.

В моих покоях успело совсем стемнеть, и я почти не мог различить вампиреллу в черных одеждах.

— А вы, майестра, собственно, по какому вопросу? — спросил я. — Если на предмет жертвоприношения Эросу, то ваши сестры опередили вас. Боюсь, у верховного жреца не осталось сил на новый обряд.

— Вы еще и дерзить мне смеете! — оскорбилась вампирелла и исчезла.

Похоже, мои слова настолько уязвили ее женское самолюбие, что чувство юмора ей изменило. Впрочем, с чего я взял, что у нее вообще оно было?!

Оставшись один, я с облегчением откинулся на постель и погрузился в объятия дружищи Морфея. Не знаю, сколько я проспал, но выспался отлично. А проснувшись, не спешил покинуть постель. А куда было торопиться? Свободного времени образовалось вдоволь, но тратить его было не на что. Разве что любоваться останками распутной Эвелины, серыми стенами да печальным пейзажем за окном.

Я размышлял над своими приключениями, которые больше походили на злоключения. При этом мне постоянно везло. Я выкручивался из самых, казалось бы, безвыходных ситуаций. Одно заточение в плену у вампиров чего стоит?! Одна мысль о гнездовье упырей у нормального человека вызывает ужас и отвращение. Я вспомнил, как извивались тела Марины и Катрины. Ну-с, кто-нибудь скажет, что я плохо устроился в этом гнездовье?! Конечно, кому-то покажется кощунством предаваться любовным играм с нечистью, еще и подле человеческих останков. Но мне-то похотливые феи выбора не оставили, да и чувства мои притупились.

Так я размышлял до тех пор, пока не заурчало в животе. Голод напомнил о себе столь же внезапно, сколь и основательно. А ведь в последний раз мне довелось покушать чуть ли не в прошлой жизни! Ну да, помнится, Мэри-Энн чем-то меня накормила, прежде чем мы отправились на штурм Шлосс-Адлера!

— Твою мать! — выругался я по-простецки, потому что изъясняться кулинарными рецептами в сложившихся обстоятельствах было бы тошно.

Не успело ответить мне эхо, как лязгнул замок, дверь отворилась и появился Плесыч.

— В вашу честь, маркиз, приготовлен замечательный ужин. Майестре приглашают вас к столу.

— Надеюсь, не в качестве деликатеса, — ответил я, поднимаясь с кровати.

— Какой уж из вас деликатес! — с презрением скривил губы Плесыч.

Однако мне его слова обидными не показались.

Он проводил меня в обеденный зал, где за длинным столом восседали сестры. Они заняли места у дальней стены. Еще один прибор — предназначенный для меня — поставили на противоположном конце ближе к выходу. Я поклонился феям, поблагодарил их за приглашение и уселся за стол, оказавшись напротив майестры Залины. Через минуту появились слуги — такое же отродье, как и Плесыч. Впрочем, я был так голоден, что отвратный вид подавальщиков не умерил моего аппетита. Передо мною выставили керамический горшок, накрытый крышечкой. Когда его открыли, я почувствовал густой запах копченой грудинки и чеснока. Последнее меня особенно порадовало. Я слышал, что вампиры не терпят чеснока. Стало быть, журъ из копченой грудинки сварили специально для меня, а самого меня покамест жрать не собираются.

— Ах да, — вдруг воскликнула майестра Залина, привстала и, протянув руку в мою сторону, произнесла: — Espumisan Simetikon!

— Да, полноте вам, майестре, — смутился я. — Нет у меня привычки забавляться ветрами во время трапезы.

— Приятного аппетита, маркиз, — прощебетала Катрина.

Кровожадная Марина бросила в мою сторону недобрый взгляд, чем уязвила мое самолюбие: кажется, мне не удалось смягчить ее сердце.

— Вот что, маркиз, — произнесла майестра Залина после небольшой, великодушно предоставленной паузы, во время которой я успел утолить голод, — мы обдумали с сестрами ваш рассказ. По всей вероятности, те бумаги, которые сжег русский королевич, не имели к нам никакого отношения.

— Может, и не имели, — кивнул я.

— Скажите, маркиз, вы довольны нашим гостеприимством? — спросила майестра Залина.

— Ну, с учетом некоторых обстоятельств, — я посмотрел на Катрину, а затем перевел взгляд на Марину, — жаловаться — грех.

— А пользоваться этими обстоятельствами — не грех? — хихикнула фея в белом.

— Катрина! — майестра Залина цыкнула на сестру и повернулась ко мне. — Вот и мы надеемся, что вы на добро ответите добром. Очень хотелось бы верить, что эту историю — про бумаги, сожженные вашим королевичем, вы рассказали нам не для того, чтобы потянуть время.

— Да что вы, майестре! — воскликнул я и осекся.

Я хотел было сказать, что не в моих интересах тянуть время, поскольку сам кровно, в прямом смысле этого слова, заинтересован в скорейшем расставании. Однако после случившегося между мною и двумя младшими сестрами я не рискнул говорить о надежде на скорую разлуку. Они были не только вампирами, но еще и женщинами. А ну как взыграет ревность.

— Что-то вы засмущались? — майестра Залина заметила мое смятение.

— Я просто хочу сказать, что готов искренне ответить на все ваши вопросы. Заверяю вас, что у меня решительно нет никаких причин что-либо скрывать от вас, — ответил я.

— Так припомните получше. Валери должна была оставить кое-какие записи для нас. Может быть, она что-либо на словах передать просила? — майестра Залина смотрела на меня.

— Имейте в виду, — вдруг произнесла Марина. — Послание, адресованное нам, могло быть зашифровано. Не в интересах Валери было сообщать вам суть и называть адресата.

— Ну подумайте, может, она оставила вам какие-нибудь странные записи, значение которых вам непонятно, — подбодрила меня Катрина.

Я задумался. Но как ни старался, ничего такого, что могло бы заинтересовать вампиров, не припомнил. Да и не оставляла ничего мне Валери, если не считать письма, которое передал мне еще в Москве неизвестный посыльный, труп которого оставил я в подвале у канальи Шевалдышева. Правда, была еще руна Футарка.

Обо всем этом я рассказал. История с руной сестер не заинтересовала.

— Эту руну они у нас и украли, — сообщила майестра Катрина.

Кто эти «они», она не пояснила, но подразумевалось, что Валери была в их числе.

— Мы бы хотели взглянуть на бумаги, которые передал вам тот несчастный мальчишка, — промолвила майестра Залина.

— Увы, — я поклонился. — Это невозможно. Я много времени провел в морской воде, отчего бумаги пришли в совершенную негодность. Но перед тем я успел десяток раз перечитать это письмо и запомнил его слово в слово.

— Похвально, — склонила голову майестра Залина. — Извольте же, маркиз. Мы вас внимательно слушаем.

— Оно было написано по-французски, — предупредил я.

— Ну мы ж не лаптем кровь хлебаем, — с обидой в голосе ответила майестра Катрина.

— Что ж, — развел я руками. — Вот его текст, слово в слово:

«Ангел мой, жизнь моя, Серж!

Ты написал „Слава“, но какая же это слава, если ты держишь в руках эти письма?! Если ты читаешь их, значит, меня рядом с тобою нет! И сейчас, когда мы еще вместе и пишем эти строки, я с трудом сдерживаю слезы, воображая себе, что когда-нибудь тебе придется читать эти письма.

Серж, если ты держишь в руках эти бумаги, а меня рядом нет, значит, наши враги помешали нам воссоединиться вновь, и мне остается уповать лишь на то, что ты не забудешь меня.

Серж, если мне удастся сбежать, я буду ждать тебя в Валдаях у однорукого Фрола. Если там ты меня не застанешь, трактирщик сообщит тебе новый адрес.

Серж, милый Серж, я люблю тебя! Я вверяю тебе свою судьбу!

Ангел мой, я буду ждать тебя! Если понадобится — всю жизнь!

Любящая тебя Аннет».

— Вы покраснели, — произнесла майестра Залина.

Я и сам это чувствовал. Щеки мои пылали, противоречивые чувства охватили меня. Страсть к Валери пробудилась вновь и взыграла с утроенной силой. А еще сделалось стыдно, я почувствовал себя предателем, как это было уже в застенках Мировича.

— Это все? — спросила майестра Залина.

— Да, — подтвердил я.

— А при чем здесь Аннет? — спросила фея.

— Долго рассказывать. Но, путешествуя по России, Валери почему-то выдавала себя за сестру.

— Да она могла выдавать себя хоть за Папу Римского! Но в письме к вам-то зачем ей подписываться чужим именем? — В голосе майестры Залины послышалось раздражение.

— Ну, это имя не совсем для нее чужое. Это имя ее сестры, — объяснил я, понимая, что эти слова ровным счетом ничего не объясняют.

Катрина посмотрела на меня с озорным любопытством.

— Значит, вы и там пошалили с сестрами. — Майестра Залина скривила губы.

— Нет-нет, — замахал я руками. — Ни с кем я не шалил. С Аннет уж точно не шалил, хотя всю дорогу сюда думал, что именно с нею-то я и шалил. Но потом выяснилось, что я, как вы изволили выразиться, шалил с Валери. А с помощью этого письма она убедила меня в том, что я шалил с Аннет. И я так и думал, что шалил с Аннет. Но когда увидел ее, то понял, что не шалил с нею. А уж от нее-то я и узнал, что ту, с которой я шалил, зовут Валери. А с Аннет я не шалил.

— Замолчите! — топнула ногой майестра Залина. — Шалил, не шалил! С ума сойти можно!

— Может быть, укусим его. Чуть-чуточку, — предложила кровожадная Марина.

Майестра Залина покачала головой.

— Дождемся возвращения Кунитца. Валери должна передать инструкции через банкира. После ужина Плесыч проводит нашего гостя в его покои.

Завершилась трапеза в тишине, нарушаемой звяканьем столовых приборов и хихиканьем Катрины.

Глава 42

Плесыч не обманул: ужин и впрямь оказался замечательным. Но настроение мое испортилось.

Я то бездельничал, лежа на кровати, подле которой так и валялся пятисотлетний труп средневековой ветреницы, то метался из угла в угол, когда кончались силы совсем ничего не делать. Думы посещали меня невеселые. Я склонялся к мысли о том, что на этот раз шансы выпутаться невелики. Никто из тех, кто мог бы прийти на помощь, не знает о том, где я нахожусь. Да и кому вообще обо мне беспокоиться?! Разве что официальным властям, которые разыскивают меня за убийство князя Дурова. Нет уж, если встанет вопрос о выдаче меня в руки правосудия, то я бы предпочел заточение в гнездовье вампиров.

Вот так-так. Хоть бы одного доброжелателя припомнить, который обеспокоился бы моим исчезновением. Как ни крути, а таковых нет. Если не считать Валери. Я все еще верил, что небезразличен ей.

Я догадывался, что моя возлюбленная одурачила целое семейство вампиров, которые годятся в прабабушки тем предкам Валери, что с дубинками гонялись за мамонтами. Судя по всему, она обещала передать им через меня какую-то информацию, но только после того, как получит денежное вознаграждение. Убедившись, что от меня нет никакого прока, майестре отправили к Валери герра Кунитца с выкупом. Они надеются, что, получив деньги, мадемуазель де Шоней откроет их казначею важный секрет. Наивные! Я был уверен, что вместо обещанных сведений они получат новую загадку — о бесследно исчезнувшем банкире.

А что же станется со мною?! Я вспоминал, какую радость излучали глаза Валери во время наших свиданий, и не мог поверить, что ее чувства были поддельными. Наверняка где-то в ее колоде остался еще один туз — для моего спасения.

Однако томиться взаперти и мучиться неопределенностью оказалось невыносимой мукой. Я провел бессонную ночь, а наутро с трудом сдерживался от того, чтобы броситься на дубовую дверь и колотиться об нее до тех пор, пока либо меня не выпустят, либо я не разобью себе голову. В эти минуты я бы скорее отважился столкнуться лицом к лицу с безглазым чертом, гаром — так его называли майестре, чем сидеть в башне.

Валери, Лерчик, солнышко мое, ну где же твой туз?! — эти слова едва не срывались с моих уст. Хотелось выть, лишь остатки самолюбия позволяли кое-как держать себя в руках: я опасался, что меня могут подслушивать. Наверняка отвратительный Плесыч не отходит от дверей. Да и роста этот уродец такого, что ему и наклоняться не нужно, чтобы приложить ухо к замочной скважине. Я содрогнулся, припомнив, как лапы этого исчадия опустились на мои плечи, демонстрируя чудовищную силу. К тому же в замке не один такой уродец. А еще и слепой гар. Где же выход? Где?

За время своих злоключений я не раз имел возможность убедиться в том, что Валери просчитала каждый шаг. Безусловно, она не предполагала, что из Меербурга я улечу на воздушном шаре, и, скорее всего, не думала, что я убью губернатора этого потерянного в ходе военных и политических коллизий края. Но то, что, оказавшись в Траумлэнде, рано или поздно я попаду в плен к вампирам, Валерии, несомненно, знала. А значит, могла предусмотреть и лазейку отсюда для своего возлюбленного. «Эту руну они у нас и украли», — сказала Катрина про Ихвас. Выходит, что Валери помогали сообщники, которые были вхожи в гнездовье вампиров.

Рольмопсъ твою щуку! Я то предаюсь разврату с кровопийцами, то изнемогаю от отчаяния, а возможно, очень даже возможно, всего-то и нужно, что подвинуть какой-нибудь камень в стене, за которым откроется потайной ход, на другом конце которого… Впрочем, о том, что ждет на другом конце, не стоило гадать: замыслы Валери отличались непредсказуемостью.

Я вскочил с кровати и бросился в дальний угол. Косые лучи утреннего солнца не доставали сюда, и тьма была особенно густой. Пыль и холод копились здесь многие годы и таили в себе что-то потустороннее. Я опустился на колени и коснулся рукой углового, нижнего камня. Его сухие шероховатости скользили под подушечками пальцев. Я ощупал шов между этим и соседними камнями, надавил на холодную, шершавую поверхность — все безрезультатно. Затея показалась мне безнадежной. Если бы существовал тайный выход отсюда, майестре бы знали о нем и не запирали бы здесь своего пленника.

Вдруг лязгнули замки. Я рывком поднялся на ноги и отскочил к постели, испугавшись, что меня застанут за запретным занятием. В дверном проеме появился Плесыч. Он поставил на пол глиняный горшок с деревянной ложкой и скрылся. Дверь закрылась, заскрипели засовы.

Я поднял с пола горшок, наполненный холодной похлебкой. Некоторое время я смотрел на плавающие в мутной жидкости картофельные очистки, кусочки застывшего жира и деревянную ложку. Есть мне не хотелось, и я подозревал, что и во время еды у меня аппетит не появится. Я швырнул горшок в дверь, он раскололся на куски, ошметки жира и картофельная кожура прилипли к дубовой поверхности.

Засовы скрипнули, дверь отворилась. Плесыч держал в руках метелку с совком.

— Это был ваш обед, маркиз, — уродец ухмыльнулся.

— Между прочим, я еще не завтракал! — рявкнул я.

Уродец прибрал черепки и прежде, чем исчезнуть, добавил:

— А кстати, и ужин тоже был в этом горшке.

— Твари! — бросил я ему вслед.

Дверь захлопнулась, и я пнул ее ногой, потом досталось и кровати. Я хотел было съездить и Эвелине ботфортами по физиономии, но что-то удержало меня: верно, я сделался сентиментальным. Злость улеглась. Я вернулся к прерванному занятию и принялся ощупывать камень за камнем, начиная с дальнего угла. Я перебрал всю стену, насколько позволял мой рост. Но если на этом участке и был выход, то его надежно замуровали.

Я исследовал камни по всему периметру зала. Неохваченной осталась та верхняя часть, достать которую не позволял рост. Я был уверен, что под самым потолком уж точно нет никаких секретных лазов. Когда я закончил, в помещении сделалось почти совсем темно. Я с облегчением подумал, что прошел весь день, но ошибся. Темноту вызвали не вечерние сумерки, а надвигавшаяся гроза.

Небо потемнело, горы вдалеке утонули в мутном мареве. Вдруг громыхнуло, и миллионы капель разом зашуршали и застучали по стеклу. Изломанные молнии несколько раз полоснули по земле, озарив мрачную пустошь чередою вспышек. Очередной удар мог прийтись по замку. Словно в далеком детстве, захотелось спрятаться под кровать.

Кровать! А что если под нею и скрыт потайной выход из крепости?!

Я хлопнул рукою по лбу! Обследовал все стены, камушек за камушком, а под кровать заглянуть не догадался! Ведь прикрыть тайник мебелью — вот первое, что приходит в голову любому заговорщику. А в этом помещении гарнитурный набор исчерпывался одним предметом.

Я отошел к двери, лег на пол, скользнул под кровать и начал ладонями шарить по пыльному каменному полу. Почти сразу же моя рука наткнулась на дерево. Сердце заколотилось в бешеном темпе. Я нащупал массивное кольцо, потянул его, и деревянная крышка приподнялась. Это было слишком просто, настолько просто, что мысль о ловушке должна была прийти в голову и пришла. Но другая мысль, мысль о том, что это шанс на спасение, оттеснила мысль о западне в далекие закоулки. Душа моя запрыгала, путь к свободе, пусть даже и мнимый, затмил мой разум. А ко всему прочему, в эти минуты я бы порадовался любой перемене.

Я бросился под кровать, приподнял крышку и заглянул внутрь. В лицо мне дохнул затхлый, холодный воздух, в кромешной темноте ничего разглядеть не удалось. Однако неизвестность не остановила меня. Нужно было каким-то образом оставить крышку приподнятой, развернуться и спуститься в лаз ногами вперед. Я ломал голову над тем, как укрепить деревянный люк, но ничего путного на ум не приходило. С улицы донеслись новые раскаты грома, молния полыхнула так ярко, что осветила лицо Эвелины. Я схватил ее за уцелевшую руку, затащил мумию под кровать и подложил ее голову под крышку. Затем я развернулся, лежа на животе, и просунул ноги в лаз. Отталкиваясь руками, я спустился вниз по пояс и замер, извернувшись этакой зюкой. Я попытался ногами нащупать какие-нибудь ступени или скобы, но все безрезультатно. Я продвинулся еще немного, и под левую ногу попался выступ. Наконец-то! Я изогнул шею, понадеявшись разглядеть что-либо под собой, и — конечно же — ничего не разглядел, только встретился взглядом с мумией Эвелины. Мне почудилось, что в ее пустых глазницах застыл немой укор, и укор этот был силы невероятной. Пожалуй, она простила бы мне оторванную руку, но использование ее головы в качестве подпорки для люка оказалось непростительным оскорблением. А ведь после того, как я спущусь в лаз, деревянная крышка опять придавит ее.

— Господи, да когда же это все кончится! — взвыл я.

Я протиснулся вниз, пытаясь правой ногой нащупать следующую ступеньку. Теперь деревянная крышка покоилась на моей голове. Я оказался нос к носу с мумией, и хотя придерживался растопыренными локтями, почти вся тяжесть моего тела перенеслась на левую ногу. Эвелина смотрела на меня черными провалами пустых глазниц. Мне всего-то и нужно было, что отвернуться в другую сторону. Но я, только что так вольно обращавшийся с мумией, теперь был не в силах повернуть голову. Мне казалось, что, как только я отвернусь, мертвая грешница кинется на меня.

— Господи, — прошептал я и опустился вниз с головой.

В то же мгновение ступенька под ногою осыпалась и я провалился.

Я летел вниз со страшной скоростью. Правда, скорость эта уступала все-таки скорости мыслей, промчавшихся в голове. Мыслей этих было превеликое множество. Из тех, что имели непосредственное отношение к происходящему, выделю следующие. Во-первых, обратил я внимание на слишком гладкую поверхность стен. Из этого я сделал вывод, что попал не в потайной ход, проложенный кем-нибудь из предыдущих узников, а в колодец, являвшийся элементом архитектурного устройства замка. Впрочем, об этом можно было додуматься и раньше: беглец, умудрившийся проделать потайной ход, вряд ли прикрыл бы его специальной деревянной крышкой с металлическим кольцом. Вторая мысль стала предположением, вытекавшим из первой: а не является ли дыра, в которую я угодил, колодцем для отправки грязного белья в постирочную, расположенную где-нибудь в подвале? И, наконец, третьим был вопрос, наиболее уместный в первой половине моего пути: убьюсь ли я насмерть или отделаюсь переломанными ногами? А на втором участке своего полета я думал о том, что точно убьюсь, свернув себе шею.

Рубежом же, разделившим падение на две части, послужил небольшой скошенный выступ. Я наткнулся на него одновременно обеими ступнями, но удержаться из-за намеренно сделанного скоса не мог. На мгновение от удара ноги мои подогнулись, а затем меня швырнуло лицом вперед. Я перевернулся — в этом месте тоннель расширялся настолько, что в кромешной темноте оказалось возможным сделать сальто-мортале без риска получить увечье. И дальше я падал вниз головой, через мгновение с завидной меткостью влетев в новый колодец, что я понял по сузившимся вокруг меня стенам, на которые то и дело натыкался без особого ущерба благодаря их отшлифованным поверхностям. Этот скос задал мне головоломку. У меня появилось странное подозрение, будто кто-то нарочно устроил этот тоннель таким образом, что как бы ты в него не свалился, а к месту назначения прилетишь непременно головой вперед, и головоломка из разряда умственного упражнения превратится в физически ощутимую головоломку, а заодно и в шеескрутку. Я налетел на скошенный выступ ногами, отчего меня швырнуло так, что дальше я полетел ботфортами кверху. Ну а случись мне изначально в это путешествие головою вниз отправиться и головою же на этот скос наткнуться, так голова-то попросту соскользнула бы, и я так и дальше головою вперед и летел бы. Значит, этот выступ нарочно так обустроили, чтобы он разворачивал только тех, кто ногами вперед в лаз спустился.

Тоннель начал плавно загибаться вверх. Теперь я уже не летел вертикально вниз, а скользил по гладкой поверхности приблизительно под сорокапятиградусным уклоном. Стены же вокруг меня сузились так, что я уже не мог ни рук, ни ног согнуть и передвигался, застыв, как гвардеец на карауле, по стойке «смирно». Закончилось же мое путешествие тем, что я врезался плечами в каменную перегородку, а голова моя при этом выскочила в дыру, аккурат под ее размер проделанную. Искусство архитектора вновь произвело на меня впечатление. Ошибись он хотя бы на вершок, и я бы вышиб мозги.

Помещение, внутри которого оказалась моя голова, освещалось неровными всполохами. Должно быть, свет исходил от огня в камине. Я ничего разглядеть не мог, потому что отверстие, в которое высунулась моя голова, закрывала небольшая черная портьера. Сквозь плотную ткань пробивались лишь переливы света, которые, вероятнее всего, исходили от пляшущих языков открытого пламени. Из-за узости тоннеля я не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Я несколько раз помотал головой и подул, что было сил, на портьеру, но она оказалась достаточно тяжелой. Единственное, что мне удалось разглядеть, так это грубую, но отполированную из-за частого использования деревянную поверхность прямо под собой. Судя по глубоким царапинам, это была столешница, на которой готовили пищу.

Не знаю, сколько я пролежал в таком положении, мне показалось, что целую вечность. Члены мои затекли, чудилось, что тысячи и тысячи иголочек пронзили руки и ноги. Чтобы хоть как-то способствовать кровотоку, я занялся статической гимнастикой, напрягал и расслаблял по очереди разные мускулы, насколько позволяло пространство, шевелил ногами и руками, прогибал вперед и назад поясницу.

Конечно же, если бы не горящий в помещении огонь, я бы запаниковал. Не могу сказать, что создавшаяся ситуация прибавила мне оптимизма. Я чувствовал, что попал из огня да в полымя. Но, по крайней мере, верил, что не останусь подыхать, застряв в каком-то странном тоннеле. Всполохи света успокаивали меня: должен же был кто-нибудь рано или поздно прийти проведать камин. Так вот устроен человек. Только что я стремился любой ценой вырваться из плена, а теперь рассчитывал на то, что кто-нибудь из моих похитителей придет мне на помощь.

Наконец-то заскрипели дверные петли, послышались шаркающие шаги, кто-то вошел внутрь. Я затаил дыхание, решив не сразу выдать свое присутствие, да еще в столь бедственном положении, а попытавшись сначала подслушать чужие разговоры. Мало ли какие тайны удастся выведать!

Послышалось звяканье кочерги, всполохи света сделались ярче и хаотичнее. Но делиться секретами неизвестный не спешил. К тому же он пребывал в одиночестве, и все, чем порадовал меня, так это бормотанием дурацкой песенки:

Und das ist Beer!

Und Wurst, und Schinken!

Ich mochte dieses Beer trinken![78]

Я бы тоже не отказался от кружки хорошего пива, да и ветчина с колбасой пришлись бы кстати, особенно после того завтрака, совмещенного с обедом и ужином, которым меня в последний раз потчевали. Очевидно, что ничего путного незнакомец мне не сообщит, разве что порадует еще какими-нибудь образчиками немецкого фольклора. Я кашлянул. Пение прекратилось.

— Кто здесь? — спросил незнакомец.

— Маркиз де Ментье, — представился я.

Незнакомец подошел ко мне и сдвинул в сторону портьеру. Я увидел карлика в белом колпаке и белом фартуке. Он с удивлением почесал нос, перепачкав его сажей. Но замешательство его длилось секунду.

— Ага, — произнес он, видимо, придумав ответ каким-то сомнениям, пришедшим ему в голову при встрече со мною.

После этого многозначительного «ага» карлик сделался необыкновенно деловитым. Он забегал по кухне — а помещение, в которое я просунулся, оказалось именно кухней, — и начал извлекать из всевозможных ящичков ножи, сковородки и прочие поварские принадлежности. Из подпола он вытащил свиной окорок, телячью вырезку и куски баранины.

Я пытался возгласами привлечь к себе внимание. Но он делал вид, что не слышит. В конце концов, мне ничего не оставалось, как наблюдать за действиями маленького поваренка. Сноровистыми движениями он порезал мясо ломтиками и выложил ассорти на огромной тарелке. Блюдо он подставил под мою голову, а рядом положил кривой, турецкий нож. Меня одолело нехорошее чувство. Омерзительный холодок проник под самое сердце.

— Эй, — прохрипел я. — Что это все значит?! Помоги мне выбраться отсюда!

Я огляделся по сторонам. Судя по расположенным высоко маленьким окнам кухня находилась на цокольном этаже. Дверь была напротив. Чтобы выйти, необходимо было преодолеть несколько ступеней. Справа и слева от себя я увидел еще два отверстия, наподобие того, из которого торчала моя голова. Едва ощутимые сквозняки раскачивали черные занавески. Под ними также стояли разделочные столы.

— Да что же это такое? — заорал я. — Эй ты, урод, выпусти меня немедленно!

Карлик посыпал мясо красным перцем, вооружился кривым ножом, взял меня левой рукой за подбородок и задрал мою голову вверх. Я скосил взгляд вниз — поваренок разглядывал мою шею. Он поднял правую руку, острие кривого ножа приблизилось к моему горлу.

— А-а-а! — завопил я. — Ты что вытворяешь, урод проклятый?! Я любовник майестры Марины! Ты представляешь, что она с тобой сделает, если ты прольешь хоть каплю моей крови!

Карлик посмотрел на меня равнодушно. Тут я сообразил, что с перепугу кричу по-русски, и уродец меня не понимает. Я повторил свои тирады на немецком. Узнав, что я любовник двух третей майестре, карлик похвалил меня и надавил кончиком ножа, проткнув кожу на моей шее.

— А-а-а-а-а! — заорал я изо всех сил и от страха зажмурился.

Я ожидал, что через мгновение проклятый карлик перережет мне горло. Но вдруг скрипнула дверь и раздался голос Плесыча:

— Эрик, где тебя носит?! Майестра Залина требует…

Тут он запнулся. Я, все еще живой, открыл глаза и встретился с Плесычем взглядом.

— Эрик, постой! — закричал он.

Физиономию его исказила поганая гримаса, он зашелся скрипучим смехом.

— В чем дело? — спросил карлик.

Он опустил руку, по моей шее скользнула капля пота или крови — я не мог разглядеть. Плесыч безудержно хохотал. Карлик смотрел на него с возмущением.

— Ну, в чем дело? — повторил Эрик.

— Не трогай, хо-хо-хо, маркиза, — выдавил Плесыч сквозь клокочущий смех. — Я доложу, хо-хо-хо, майестре, хо-хо-хо, думаю, они, хо-хо-хо, захотят на это взглянуть!

Чешуйчатый скрылся за дверью. Судьба подарила мне несколько минут — пока майестре спустятся вниз посмотреть, как повар перережет мне горло, чтобы свежей кровью заправить мясное ассорти. Карлик хмурился, ему затея Плесыча казалась глупой. Уж что-что, а как людям кровь пускают, майестре видели тысячи раз.

Феи не заставили себя долго ждать. Они, по обыкновению, появились из ничего. Затем распахнулась дверь, по ступенькам скатился Плесыч. В присутствии майестре он не смел гоготать, но удержаться от мерзкого хихиканья не мог.

Феи остановились напротив меня. Катрина провела пальчиком по моей шее, затем поднесла его ко рту и кокетливо слизнула каплю крови. На лице майестры Залины блуждала снисходительная улыбка. Даже Марина и та ухмылялась, глядя на меня.

— Адреналин превращает кровь в настоящее лакомство, — сообщила Катрина.

Мои кишки налились свинцовой тяжестью. Мне показалось, что я чувствую, как загнивают мои почки и печень. Ноги ослабели, и если бы я стоял, непременно свалился б.

— Когда пленник от отчаяния готов кинуться хоть в пасть крокодила, лишь бы куда-нибудь кинуться, — продолжила Марина, — это значит, что адреналина в нем ровно столько, сколько нужно, чтобы кровь удовлетворила самые взыскательные вкусы. Вот тут-то человек и бросается в люк. И попадает сюда. Прямо к нашему повару.

— Но тебя мы пощадим, — успокоила меня майестра Залина. — Пока.

Последнее замечание прозвучало особенно утешительно.

Марина подошла к старшей фее и что-то прошептала. Майестра Залина кивнула.

— Вот что, — произнесла она, глядя мне прямо в глаза. — Возможно, мы кое-что упустили.

Я вскинул брови.

— Скажите, маркиз, а имя Джонатана Флюкингера вам ничего не говорит?

— Доктор Джонатан Флюкингер?! — изумился я.

— Судя по вашей реакции, это имя для вас не пустой звук, — заметила майестра Залина.

— Да, мы встречались один раз, — подтвердил я.

— Так вот, — продолжила старшая фея, — собственно, та формула, тот рецепт, который мы хотим заполучить, — это тайна доктора Флюкингера…

Я не выдержал и расхохотался.

— Сестрички, милые вы мои майестре, — молвил я. — Неужели вы томите меня здесь из-за такого пустяка!

Вампиреллы подались навстречу мне.

— Вам известен его рецепт?!

— Вы знаете его формулу?!

— Он открыл вам свой секрет?!

Эти вопросы они задали одновременно.

— Да какой это секрет?! — воскликнул я.

— Что это за формула? — спросила майестра Залина.

— Это рецепт, как из превосходной анисовой водки сделать отменную гадость, — ответил я.

— Маркиз, поведайте нам этот рецепт, и если он подтвердится, мы сию минуту отпустим вас на свободу, — пообещала старшая фея.

— Ну, записывайте, — выдохнул я.

— Мы запомним, — кивнула майестра Залина.

— В рюмку с анисовой водкой бросаете зернышко кофе, поджигаете и быстро выпиваете через тростинку.

— И все? — Майестра Залина повела бровью.

— Если понравится, можете повторить, — ответил я.

Сестры переглянулись. Марина хмыкнула, а Катрина пожала плечами. Майестра Залина покачала головой и промолвила:

— Сомнительно, что это поможет, но что нам мешает попробовать? — Она повернулась к карлику. — Эрик, у тебя есть анисовая и кофе в зернах?

— Конечно, есть, — ответил повар.

— Ты слышал, что сказал маркиз. Приготовь напиток по его рецепту, — приказала майестра Залина.

— Плесыч, пригласи сюда барона Элерштайна, — попросила Катрина.

Карлик засуетился по кухне, а Плесыч скрылся за дверью. Майестре отошли от меня и некоторое время о чем-то перешептывались. Затем Катрина растворилась в воздухе. Эрик налил анисовой водки в рюмку. Я почувствовал знакомый аромат. Сердце сладко заныло.

— Э-э, майестре, — подал я голос. — Я бы тоже не отказался выпить рюмочку. Правда, предпочел бы обойтись без изысков доктора Флюкингера.

— Налей ему, — кивнула майестра Залина.

Эрик наполнил еще одну рюмку и поднес ее к моим губам. Я жадно выпил, некоторое количество божественной жидкости растеклось по моему подбородку. Приятное тепло накатилось волной. Жизнь понемногу налаживалась.

Скрипнула дверь, и на кухню в сопровождении Плесыча вошел высокий господин в черном сюртуке. Я с интересом рассматривал нового гостя. Вошедший был бледен, в плечах узок, длинные черные волосы были собраны в косичку, нос изгибался крючком, придавая лицу хищное выражение. Он улыбнулся и облобызал руки сперва майестре Залине, а затем и Марине.

Из воздуха возникла Катрина. Господин в черном бросился к ней. Фея протянула ему левую руку, а правую — я заметил, и мне показалось это странным, — она прятала в складках одеяния. Барон облобызал запястье и застыл, так и не выпустив ладошки Катрины. Я почувствовал укол ревности.

— Дорогой, познакомься, — произнесла фея в белом. — Это маркиз де Ментье.

Я молча кивнул барону. Он ответил сдержанным поклоном, от лобызаний воздержался. Я не обиделся. По лицу барона пробежала тень. Должно быть, ранее не доводилось знакомиться с головами, торчащими из стены.

— Дорогой, — прощебетала Катрина, — мы хотим угостить тебя потрясающим напитком. Этот шедевр приготовил наш повар, и ты будешь первым дегустатором.

— Ради тебя, любовь моя, — ответил барон, — я готов дегустировать все что угодно.

«Как трогательно! — подумал я, заметив клыки у господина в черном. — Вампиры тоже любят!»

— Пить эту водку следует особенным образом, — сообщила майестра Залина.

Она повторила рецепт.

Я с любопытством наблюдал за происходящим, пытаясь предугадать, какого чуда ждут майестре от анисовой водки.

Марина бросила в рюмку зернышко кофе, подожгла напиток и подала барону Элерштайну вместе с тростиночкой.

— Курт, милый, попробуй! — воскликнула Катрина. — Если ты сочтешь этот напиток амброзией, мы велим Эрику подать его к ужину!

Эрик крякнул и, сдвинув колпак, почесал затылок. Похоже, что повар чувствовал какой-то подвох. Стоявшая рядом с карликом майестра Залина положила руку на его плечо. Эрик выдал улыбку.

Курт Элерштайн принял рюмку из рук Марины и поднес к губам.

— Ваше здоровье! — он обвел присутствующих взглядом.

И выпил жидкость через тростиночку.

— Уф! — выдохнул он.

Ему перехватило дыхание. Вампиреллы смотрели на него с нетерпением, словно ожидали, что с бароном произойдут фантастические превращения.

— Ну, что скажешь, милый? — спросила Катрина.

— В этом что-то есть, — ответил барон и почмокал губами.

Феи переглянулись. Их мучили какие-то сомнения. Майестра Залина чуть заметно приподняла бровь. Катрина приняла этот знак. Она шлепнула левой рукой барона по плечу и воскликнула:

— Черт! Курт! Ты выпил слишком быстро! Так невозможно почувствовать аромат! Ты должен попробовать еще!

— С удовольствием, дорогая, — ответил барон Элерштайн. — Но только одну рюмку! Если их будет больше, боюсь, ужинать вы будете без меня.

«Слабоват упырь», — подумал я.

Эрик стоял сбоку и смотрел на барона, поджав скептически губы, отчего стал похож на английского бульдога. Марина пихнула карлика кулачком.

— Ну, чего застыл?! Или ты не хочешь узнать мнение барона о твоем искусстве?!

Повар наполнил еще одну рюмку, бросил в нее зернышко кофе, чиркнул спичкой, поджег жидкость и подал напиток Курту Элерштайну. Тот поклонился карлику Поднял рюмку и вновь обвел взглядом женщин.

— За прекрасных дам! За вас! За тебя, дорогая!

Последние слова предназначались фее в белом. Барон поднес тростиночку к губам. А я, мучимый глупой ревностью, не спускал глаз с Катрины и заметил, как она смотрит на старшую фею. Взгляд ее был вопросительным. Она ждала какого-то знака от сестры. Заинтригованный, я взглянул на майестру Залину. Она слегка опустила веки, таким образом давая санкцию Катрине на какое-то действие. Я перевел взгляд на фею в белом, ожидая, что же будет дальше. Катрина высвободила правую руку из складок одеяния, и я с удивлением заметил на ней белую перчатку. Она держала продолговатый футляр, обтянутый черной замшей. Курт Элерштайн не спеша тянул жидкость через тростиночку, покачивая при этом головой и издавая нечленораздельное мычание, таким способом, очевидно, пытаясь подчеркнуть превосходные вкусовые качества той гадости, которую его заставляли пить. Катрина открыла футляр, в нем оказался кинжал с тонким лезвием и рукояткой из красного дерева. Фея в белом вытащила оружие.

— Катрина, что ты хочешь сделать?! — выкрикнул я.

За исключением нее, все, кто находились в помещении, посмотрели на меня. Женщины — с возмущением. Плесыч и Эрик — как на идиота. Курт Элерштайн — с удивлением.

— Осторожно, барон! — закричал я.

Катрина вонзила кинжал ему в грудь, в самое сердце. Курт Элерштайн перевел изумленный взгляд с меня на рукоятку из красного дерева, торчавшую из его груди. Затем он посмотрел на Катрину, теперь изумление в его глазах смешалось с разочарованием. Честно говоря, я тоже разочаровался в ней. Образ невинной красавицы рассыпался. А вернее сказать, я избавился от самообмана.

Вампиреллы не спускали глаз с Курта Элерштайна. Они чего-то ждали. Воцарилась тишина, которую нарушила Катрина.

— Дорогой, ты в порядке? — спросила она барона. — Как ты себя чувствуешь?

Я поймал себя на мысли, что мне тоже интересно, как себя чувствует вампир с пронзенным сердцем. Помнится, когда подстрелили Развилихина, он недолго мучился — уже через час как ни в чем не бывало пугал окружающих своей улыбкой. Только разница была в том, что в полицеймейстера стреляли свинцовыми пулями. А кинжал Катрины, похоже, был серебряным. Этим и объяснялись меры предосторожности, предпринятые ею. Даже за рукоятку из красного дерева она не решалась браться без перчатки.

Барон Элерштайн так ничего и не ответил. Его взгляд потух, лицо почернело, ноги подкосились, и он упал. На наших глазах его плоть скукожилась, задымилась, а затем меня ослепила огненная вспышка. Я зажмурился, а когда открыл глаза, от барона осталась лишь куча тлеющего тряпья. В нос ударил отвратительный запах сожженных костей и мяса.

Я почувствовал себя так, словно невидимая рука ворвалась в меня через глотку, схватила желудок, вырвала его наружу и выжала. Прямо в блюдо с мясным ассорти, приготовленным для майестре. Самое ужасное было то, что мой дневной рацион ограничился рюмкой анисовой. Меня выворачивало наизнанку, но тошниться было нечем. Из меня выходила лишь зеленая слизь, которая липла к губам и свисала отвратительными соплями. При этом рвало меня так, что оставалось загадкой, как это уши не втянуло в голову и не выбросило через рот. Если бы в этот момент Эрик перерезал мне горло, я б почувствовал облегчение.

— Что это вы, маркиз?! Что это?! — воскликнула майестра Залина.

— Чистый адреналин, — прохрипел я.

— Ты разочаровал нас, — сообщила Катрина.

— Извините, я испортил блюдо с мясом, — ответил я.

— При чем здесь мясо? — поморщилась Марина. — Твоя формула оказалась фальшивкой!

— Думается мне, что это попросту не та формула, — произнесла Катрина.

— Будем надеяться, что это так, — сказала майестра Залина. — Пойдемте отсюда. Эрик, Плесыч, приберите здесь. Маркиза отправьте восвояси, в его покои. Надеюсь, вы больше не станете пользоваться потайным лазом.

— Да уж, увольте, — ответил я.

Майестра Залина потерла указательными пальцами виски.

— Что-то мигрень разыгралась, — пожаловалась она. — Должно быть, погода меняется.

— Гроза-то прошла, — подтвердил Плесыч. — Опять солнце светит.

— Пожалуй, пойду прилягу, — ответила майестра Залина.

Она перешагнула через останки барона Курта Элерштайна, поднялась по ступенькам и скрылась за дверью. Я сделал вывод, что на больную голову растворяться в воздухе феям тяжело.

Катрина потрепала Плесыча по загривку, подмигнула мне и растворилась в воздухе. Марина последовала ее примеру.

Карлик надавил какой-то рычаг в стене, заскрежетали какие-то механизмы, и я почувствовал движение под собою. Через мгновение я провалился и упал на груду костей и черепов. То, что это были именно кости и черепа, я почувствовал сразу, хотя и находился в кромешной темноте. Впрочем, почти сразу же открылась небольшая дверца. Плесыч с факелом проводил меня наверх.

Глава 43

Мигрень не обманула майестру Залину. Пока мы торчали на кухне, солнце разогнало тучи и теперь царствовало в небе. Свет, проникавший через окно, покушался на самые дальние углы моей темницы, наполняя ее утренней свежестью.

Как только Плесыч запер дверь, я сдвинул в сторону кровать, намереваясь исполнить задуманное: сбросить Эвелину в потайной колодец. Я откинул крышку люка, освободив от его тяжести голову мумии, и наклонился, чтобы спихнуть тело в открывшуюся дыру. Сперва я бросил вниз оторванную руку. Затем подхватил Эвелину под микитки, пихнул в отверстие головой вперед и начал задирать кверху ее ноги, чтобы помочь ей нырнуть в колодец. И в эту секунду я испугался. Вернее, не испугался, а только представил себе, как мне сделается страшно, когда наступит ночь, и я буду лежать один в темнице, рисуя себе в воображении, как обиженная мумия выползает назад из колодца, чтобы поквитаться со мной за сотворенные кощунства. Мелькнула мысль, что лучше уж оставить ее подле кровати. Наяву кадавр не так страшен, как в болезненном воображении. Я потянул было Эвелину обратно за ноги. Но… Мильфейъ-пардонъ, граф, а как же рука?! Перед глазами всплыла ужасная картинка: одинокая рука в поисках остальных частей трупа выползает через потайной лаз под кроватью. Меня передернуло. Но что было делать? Разве что прыгнуть вниз, чтобы выручить руку! Идея бредовая. Я решил повременить в надежде, что придумаю что-нибудь, постараюсь, к примеру, сдать тело Плесычу. Я потащил Эвелину за ноги, но столкнулся с новым препятствием: труп зацепился за что-то и никак не поддавался. Я потянул сильнее, что-то затрещало, и я плюхнулся на пол, отлетев в сторону. Приподнявшись, я увидел на полу нижнюю половину Эвелины. Ее верхняя часть оторвалась и свалилась в колодец.

— Вот черт тебя побери! — вскрикнул я, и в то же мгновение в помещении сделалось темно.

Причем темнота переливалась разноцветными всполохами, словно солнце уступило грозовым тучам, забинтованным в радугу. Переполненный ужасом, ожидая возмездия за содеянное, я обернулся к окну. Лучи света ослепили меня, полоснув по глазам. Что-то (или кто-то) проплыло перед крепостью, устроив внезапную смену дня и ночи в моей темнице.

И тут я заметил, что в окне отсутствуют стекла!

Рольмопсъ твою щуку! Ну конечно же! Кто-то выбил стекла! А мне-то почудилось, что свежесть в воздухе исходит от солнечного света! При чем здесь солнечный свет?!

Я подошел к окну, перегнулся через подоконник, выглянул наружу и нос к носу столкнулся с Клавдием Марагуром.

— Сюрприз! — закричал велетень.

— А-а-а! — заорал я от неожиданности.

Конечно же Клавдий болтался в воздухе не сам по себе. Просто его довольная физиономия оказалась первым, что бросилось мне в глаза.

— Эй, маркиз! — Аэронавтесса помахала мне рукой. — Твою кровь еще не выпили?!

— Предательница! — крикнул я в ответ. — Я доберусь еще до тебя!

— Это я-то предательница?! — возмутилась она. — А поленом в лоб не хочешь?!

— Что, — возмущался я, — Мирович все никак не успокоится?! Теперь-то зачем я ему нужен?!

— Да ты не кипятись, — сказал велетень. — Мирович тут ни при чем. Я на него больше не работаю.

— Да?! — удивился я.

— Нас наняла одна барышня, — сообщил Клавдий.

— Очень миловидная, между прочим, — добавила аэронавтесса и показала мне язык.

— Йехууу! — завопил я от счастья.

На мгновение мне показалось, что расписанный разноцветными фигурами монгольфьер превратился в козырного туза. Конечно же это был туз Валери. Значит, она не бросила меня, не бросила! Да и как я мог сомневаться в ее любви после всего того, что между нами было! Ловко же она обставила этих майестре! А воду забвения, видимо, пил я для того, чтобы роль свою сыграть достовернее. Одного не пойму: на кой бешамель мы вообще затеяли всю эту интригу?! Ведь наследства, оставленного мне папенькой, предостаточно, чтобы прожить без забот и нам, и нашим детям, и их правнукам.

— Эй, граф, — окликнул меня велетень. — Просунь-ка руку наружу и постарайся поймать вот этот мешочек.

Я высунул наружу обе руки, сомкнул их, сделав подобие баскетбольной корзины.

— Давай! — крикнул я.

Первый бросок получился неудачным, и мешок полетел вниз. Я испугался, но оказалось, что Марагур привязал его канатом, конец которого держал в руках. Велетень бросил второй раз навесом, и я благополучно поймал очень даже увесистый мешок, из горловины которого торчал шнур, пропитанный горючей — судя по запаху — жидкостью.

— А теперь что? — спросил я.

— Привяжи мешок к решетке как можно плотнее и подожги фитиль, а сам отойди подальше и — храни тебя Бог! — напутствовал меня Марагур.

Он отпустил канат, которым я и привязал мешок к решетке в окошке.

— А теперь что?! — спросил я.

— Я же сказал, подожги фитиль и отойди в сторону! Только не стой у стены напротив, как раз к ней и полетят осколки. Прижмись к внешней стене! Давай быстрее! — прорычал велетень.

— Умник! — выкрикнул я в ответ. — Я, между прочим, Измаил брал! Знаю, куда осколки полетят! Лучше скажи, чем мне фитиль поджечь?!

— У тебя что, нет огнива? — спросил Марагур.

— Нет, я не курю, — ответил я.

— В следующий раз, когда попадешь в застенок, говори, что куришь, и сразу требуй огниво! — выкрикнул велетень.

— Эй, вы! — раздался голос летуньи. — Если не поторопитесь, то следующего раза для маркиза не будет. Этот застенок станет последним!

— Дай-ка мне полено! — послышался голос Марагура.

Хотелось бы мне увидеть в это мгновение лицо женщины, но мешок, притороченный к решетке, закрывал обзор.

— Только через мой труп! — заявила аэронавтесса.

— Ты, что с ума спятила?! — разозлился велетень. — Дай полено, и я подожгу этот чертов фитиль!

— А что, если ты уронишь полено вниз?! — возразила она.

— Да не уроню я его! — рявкнул Клавдий. — Да что я спорю-то с тобой! А ну давай сюда — и все!

Между моими спасателями завязалась потасовка. Я запрыгнул на подоконник, чтобы увидеть происходящее, но опоздал. Схватка закончилась, победа осталась за женщиной! Поверженный велетень лежал на дне гондолы, а летунья восседала сверху.

Вот тебе и мезанплацъ! Эта эльфийка-полукровка не так проста, как кажется! Я искренне пожалел, что не смог увидеть, как ей удалось справиться с гоблином.

— Ну и что будем делать? — простонал Марагур.

А стонать впору было мне, потому что в любой момент могли нагрянуть вампиреллы. До последней секунды я не сомневался в том, что велетень с ними справится. Но летунья серьезно подорвала его рейтинг в моих глазах.

— Мы вот что сделаем, — с этими словами аэронавтесса извлекла из своего баула небольшой кожаный мешочек.

Марагур с артистичным кряхтеньем поднялся на ноги. Он посмотрел на женщину, в его глазах читалось уважение.

— Что это? — спросил он.

Она обвязала мешочек веревкой и передала его велетеню.

— Сейчас сам все увидишь. Это нужно перекинуть маркизу, и я скажу, что делать дальше.

С двух попыток я поймал новую посылку.

— Маркиз, — крикнула летунья. — Развяжи мешочек. Внутри ты увидишь фарфоровую колбочку и маленькую коробочку. С колбой будь поаккуратнее: тебе придется расстаться с той частью тела, на которую ты прольешь содержимое этого сосуда!

— Значит, это не тот бешамель, в который стоит макать лосиновый круассанъ! — воскликнул я.

Я поймал мешочек с первого раза; раскрыл его и вытащил фарфоровый сосуд и картонку.

— Открой коробочку, — крикнула женщина.

Внутри находились маленькие деревянные палочки. Один конец каждой из них был вымазан каким-то веществом, засохшим с течением времени.

— Что это? — спросил я.

— Это сахар, — ответила она.

Я поднес палочку ко рту и хотел облизать.

— Сахар, смешанный с перхлоратом натрия, — добавила летунья.

Я посчитал за лучшее воздержаться от дегустации.

— Воткни колбу в горловину большого мешка. Открой крышечку, только очень аккуратно! Брось внутрь парочку палочек и — прячься!

Я пожал плечами: какой толк может получиться от каких-то палочек, брошенных в какую-то едкую жидкость?!

Ладно, я понадеялся, что аэронавтесса знает, что говорит, и опустил эти самые палочки в сосуд.

Раздался взрыв. Я бросился в сторону, уже в падении успев заметить, как из разорвавшегося фарфорового сосуда на волю вырвались все радуги мира. Я упал на живот, больно ударившись коленями о пол, и закрыл руками голову. Но жаль, что не заткнул уши, потому что в тот же миг прогремел еще один взрыв, раз в сто громче первого. Меня, оглушенного, взрывная волна швырнула сначала о стену, а затем спиной на пол. Я лежал, ничего не слышал, боли не чувствовал, а лишь удивлялся, что вместо радужных ленточек в меня летят каменные обломки. Время замедлило ход, огромные каменюги еле-еле передвигались по воздуху. Но вот один из них — самый крупный — преодолел-таки расстояние от стены до стены и плавно приземлился на мой лоб. И наступила тьма, и оказалось, что это хорошо.

Я очнулся, а гневные лица майестре под мелодичный звон невидимых бубенцов мельтешили, как на карусели. Сам же я, сложенный пополам, висел на плече велетеня. Нос распирало от запаха чеснока. Марагур кружился на одном месте, посыпая вокруг себя какими-то семенами. Очевидно, это снадобье как раз и удерживало вампирелл на расстоянии от нас. Майестре готовы были испепелить нас взглядами. Но войти в круг, очерченный семенами, не решались. Словно в издевательство над ними звенели серебряные шпоры на ботфортах Клавдия. Когда же велетень вытряс из кисета все до последней семечки, глаза Катрины наполнились нежностью, и она спросила:

— Это все?

— Ха, — рыкнул Клавдий, — с тебя хватит!

Катрина, не ответив, растворилась в воздухе. Сестры ее ухмылялись, глядя на нас.

— Глупцы, — покачала головой майестра Залина.

Я заметил громадную пробоину в стене. Напротив парил воздушный шар. Из гондолы к Марагуру тянулся канат. Перепуганная аэронавтесса наблюдала за нами.

Появилась Катрина. Тут же скрипнула дверь, вошел деловитый Плесыч с метелкой и принялся сметать семена. Велетень зарычал, схватил уродца за шкирку и отшвырнул в сторону. Чешуйчатый уродец даже пискнуть не успел, как вылетел на свежий воздух через пробоину в стене. Уж не знаю, подхватил ли его гар?

Однако благодаря Плесычу оборонительная россыпь Марагура разрушилась. Майестра Залина вступила в границы круга.

— Ну, что теперь?! — усмехнулась она.

— Да, что теперь? — повторил я.

— Ты последуешь тем же путем, что и парень с метелкой, — сообщил велетень.

— По-моему, это не совсем удачная идея, — возразил я.

— Других нет.

С этими словами Клавдий снял меня с плеча и швырнул через дыру в стене. Пролетая над майестрой Залиной, я заехал по ее личику пятками. Ну, хоть что-то, а то б осталась единственной из сестер неприласканной. Она вскрикнула. Я подхватил ее вопль и орал, стремительно приближаясь к подножию башни, к Плесычу, превратившемуся в кровавую лепешку, перечеркнутую метелкой.

Вдруг резкая боль обожгла меня, и я повис на канате, которым заботливый Марагур обвязал мое тело.

— Ну, и долго ты собираешься там болтаться? — окликнула меня аэронавтесса.

Она спустила веревочную лестницу, и я полез наверх. Ступеньки уходили из-под ног, но я кое-как продвигался вперед, в конце концов, добрался до гондолы и перевалился через бортик.

— Разрешите представиться. Маркиз де Ментье, — пропыхтел я.

— Мисс Абигейл Кэтролл, — ответила женщина.

— Принимаю к сведению твое новое имя, — ответил я.

— Эй, Клавдий, дело за тобой! — крикнула Абигейл.

Велетень, окруженный вампиреллами, отступал к пробоине в стене. Сестры с перекошенными от злобы лицами надвигались на велетеня, но соблюдали вынужденную дистанцию.

Прямо перед ними мелькало что-то наподобие связки кистеней. Сперва мне так и показалось, что Марагур отмахивается от вампирелл старинным разбойничьим оружием. Но вдруг я разглядел, что это его серебряные шпоры, соединенные цепью. Феи не решались приблизиться к велетеню, участь Курта Элерштайна разделить никому не хотелось.

Рольмопсъ твою щуку! Кто бы знал, что пижонские штучки спасут нас от вампирелл!

Марагур стоял на самом краю.

— Давай поближе! — крикнул он Абигейл.

— Ближе не могу, — ответила мисс. — Шар может задеть о стену!

— Ладно, прыгну отсюда, — ответил велетень.

Он еще пару раз махнул серебряными шпорами перед носами майестре, затем пристегнул цепочку к поясу, развернулся и прыгнул. Гондола чуть не перевернулась, когда Марагур ухватился за бортик. Я потерял равновесие, упал и скатился к краю. Через мгновение на меня свалился перебравшийся внутрь велетень. Я чуть не задохнулся — не знаю от чего: то ли от веса велетеня, то ли от чесночного аромата, исходившего от него.

— Ты что, спасал меня, чтобы раздавить? — выдавил я.

Марагур не обратил на мои слова внимания.

— Сматываемся отсюда! — крикнул он, поднявшись на ноги.

Кое-как и я принял вертикальное положение. Абигейл управляла «Бобиком». Мы удалялись от гнездовья вампиров. В проеме, образованном взрывом, стояла Катрина. Она уменьшалась с каждым мгновением. Было что-то неизъяснимо трогательное в ее фигурке, в белых одеждах, трепетавших на ветру.

— Граф, ты чего там прыгал, как испуганная жаба?! — спросил Марагур. — Я же говорил тебе прижаться к внешней стене, а ты к противоположной сиганул! На тебя все осколки посыпались! Я вообще удивлен, что ты жив остался. А еще хвастался: «Я Измаил брал!»

Его слова задели меня.

— Откуда я знал, что так рванет! Я ж только успел эту палочку в сосуд опустить!

— Это был всего лишь фейерверк, — сообщила Абигейл. — Я использую эту пиротехнику на потеху публике.

— Ну спасибо, хорошо меня потешили, — пробурчал я.

Только сейчас я заметил, что перемазан кровью. Мой лоб распух, свежая рана рассекала его. Оставалось надеяться, что новый шрам послужит украшением моей физиономии, а не изуродует ее настолько, чтобы распугать женщин и свести на нет эффект первого шрама, полученного в турецкую кампанию.

Абигейл вытащила из баула бутыль с водой и марлю и принялась обрабатывать мою рану. Через ее голову я наблюдал за удаляющимся замком майестре. Фея в белом так и стояла в стенном проломе.

— Дай-ка подзорную трубу, — попросил я Абигейл.

— Еще не насмотрелся на них? — хмыкнула мисс.

— Да, хочу бросить пару прощальных взглядов, — ответил я. — Все-таки они скрасили, как смогли, мое одиночество.

— О, нет! — воскликнула Абигейл, ткнув подзорной трубой меня под ребро. — Маркиз, только не говори, что ты успел затащить в постель майестре!

— Ну, не всех, конечно, — пожал плечами я.

— Вот кобель! — всплеснула руками мисс.

Я навел трубу на замок и приложился к окуляру. Катрина смотрела на меня с укором. Она сняла капюшон, ветер растрепал каштановые волосы, бросил их на лицо феи. Катрина откинула их, и я увидел ее большие карие глаза, полные сожаления и немого укора. «Подлец, ты обещал жениться!» или что-то вроде этих слов читалось в ее облике.

Неожиданно она бросилась вниз, и я даже вскрикнул, поскольку не ожидал от нее такого поступка. Но тут же сообразил, что все это фарс: если что и представляет для вампиреллы опасность, то разве что метелка Плесыча, да и то, если сделана из осины.

Мильфейъ-пардонъ, граф! Совсем ума лишился! То мерещатся мне трогательные сцены расставания, то театральный фарс, якобы для меня разыгранный! Стали бы эти майестре ради меня стараться! Не слишком ли много чести?

Катрина пролетела пару этажей, а потом обернулась в летучую мышь-альбиноса. Перед самой землей она взяла круто вверх и влево, развернулась и полетела за нами. С минуту я наблюдал за приближением отвратительного существа. Но затем летучая мышь зашла со стороны солнца, и я потерял ее из виду.

— Слушай, Клавдий, — попросил я. — Ты б поделился со мною шпорами.

— Боишься, что эти твари свалятся с неба? — спросил он.

— Угадал, — признался я и добавил. — Я только что видел, как одна из них превратилась в летучую мышь. Она летит за нами.

— А в постели она так не делала? — вдруг спросила Абигейл.

Предо мною возникла картинка: Катрина в разгар любовной схватки превращается в мышь-альбиноса с перепончатыми крыльями. Я рванулся к бортику, перегнулся через него, и меня вывернуло наизнанку. Это было мучительнее, чем на кухне у майестре: там-то мне хотя бы рюмкой анисовой довелось освежиться.

Я выпрямился, и в нос опять ударил тяжелый, чесночный дух.

— Слушай, приятель, — попросил я велетеня. — Ты не мог бы отойти назад, а не маячить впереди по ходу движения?!

— А что? — вскинул брови Клавдий.

— Обзор закрываешь, — сказал я.

Марагур пожал плечами, оставшись стоять на прежнем месте.

— Слушай, от тебя невыносимо несет чесноком! Стой ты на корме, чтобы запах относило подальше, — взмолился я.

— Скажите на милость, — насупился велетень, — я его от упырей спас, а его мой запах раздражает! Я нарочно натерся чесноком, прежде чем лезть в гнездовье вампиров.

— Кстати, мальчики, — подала голос Абигейл. — Чем трепаться попусту, возьмите-ка свежие головки чеснока и натрите ими бортики гондолы!

— Фу, — поморщился я.

— Серж, ты скучаешь по вампиреллам? Клавдий, наверное, мы зря вытаскивали маркиза из гнездовья! Похоже, он неплохо устроился там!

Марагур достал из баула головку чеснока и разрезал ее пополам.

— Ничего не знаю, — буркнул он. — Мне заплатили за то, чтобы я вытащил графа из гнездовья. Так что хочет он того или нет, а я доставлю его к заказчице.

— Хочет, хочет, — откликнулся я.

— То-то, — ответил Марагур.

Он передал мне половинку чесночной головки. Мы повернулись спиной друг к другу и принялись натирать бортики, двигаясь по кругу.

— Кстати, чем ты там сыпал? — спросил я.

— Это были маковые зерна вперемешку с семенами шиповника. Угрозы для жизни вампира они не представляют, но обладают неприятным магическим свойством, — ответил он.

— И что это за свойство? — поинтересовался я.

— Вампир не может переступить через россыпь, пока не соберет все зернышки и семена по одному, — пояснил Марагур.

Мы встретились с Клавдием лицом к лицу, закончив натирать борт гондолы. Теперь от чесночного аромата деваться было некуда.

— Послушай, Абигейл, ты бы взяла за правило подбрасывать в калорифер каких-нибудь специй и пряностей, все ж полет проходил бы послаще, — предложил я.

— Ой-ой-ой, — только и услышал я в ответ.

— Что случилось? — спросил велетень.

Абигейл ткнула пальцем в небо. Однако мы с Клавдием ничего не увидели. Я осмотрел гондолу, рассчитывая найти что-нибудь, чем можно было бы огреть летучую мышь, если она сядет на бортик. Но ничего подходящего не нашел, если не считать неопалимого полена. Я покосился на Абигейл, и мне пришло в голову, что велетень отобьется от вампирелл серебряными шпорами.

— Я ничего не вижу, — промолвил Клавдий.

Он пожал плечами, всматриваясь в высь.

— Да вы что, ослепли?! — рассердилась Абигейл. — Смотрите же, тучи обложили все небо!

Я посмотрел вверх. Действительно, горизонт уже скрылся за сине-свинцовыми тяжелыми тучами, которые со всех сторон приближались к нам. Казалось, что гигантская пасть разверзлась над нами, а теперь решила сомкнуть челюсти. У меня появилось предчувствие, что когда эти челюсти клацнут, наш «Бобик» окажется точнехонько между резцами.

— А что, в ненастную погоду монгольфьер не летает? — спросил я.

— Летает, — обнадежила меня Абигейл, — но только вертикально и в одном направлении.

— Тогда давай вниз, пока еще есть время, — предложил велетень.

Я взглянул через бортик. Под нами простирался лес. Это был уже знакомый мне тот самый безжизненный лес, через который меня обманом увезли в гнездовье вампиров. Громадные, мрачные деревья тянулись к «Бобику» черными кронами. Ни листочка не разглядел я на мертвых ветвях.

— Смотри! Вон там полянка! — крикнул Клавдий. — Нужно дотянуть до нее.

— Это ловушка, — произнес я. — Майестре только и нужно, чтобы мы приземлились на эту полянку.

— Ничего другого не остается! — ответила Абигейл.

— Глядишь, отобьемся, — произнес велетень.

Голос его звучал неуверенно. Мы понимали, что отбиваться придется не от вампирелл, а неизвестно от кого. Я представил себе полчища безглазых гаров с чешуйчатыми, и меня передернуло.

— Малгожата! — завопил я. — То есть… тьфу! Как там тебя?! Гретхен… Жанета… тьфу! Абигейл!!! Не надо садиться здесь! Полетели дальше!

— Если начнется буря, мы пропали! — ответила аэронавтесса. — Упадем с такой высоты, и нам — точно крышка!

Засверкали молнии, небо загрохотало.

— Ежик небесный! Ну зачем я связалась с тобой! — взвизгнула Абигейл.

Я схватил ее за плечи и встряхнул.

— Набирай высоту! — крикнул я. — Нужно лететь дальше, как можно выше!

— Ты спятил! — она вырвалась.

— Нет, — ответил я и оглянулся на велетеня, взглядом призывая его в союзники. — Послушайте, я нужен вампиреллам живым! Зачем-то нужен! Они считают, что я знаю какую-то важную формулу. Какую-то формулу доктора Флюкингера! Майестре ждут указаний от Вале… мадемуазель де Шоней, как окончательно снять с меня действие воды забвения, чтобы я назвал им формулу.

Я чуть было не сказал «Валери де Шоней», но вовремя остановился, испугавшись, что придется объяснять, почему не Аннет и кто такая Валери. Потом я подумал, что они уже знают, кто такая Валери, ведь она наняла их, чтобы спасти меня. Но затем я подумал, что, нанимая моих спасителей, моя любимая могла действовать инкогнито. А следующая мысль была о том, что я выбрал не лучшее время, чтобы ломать над этим голову. И тут Марагур прервал мои думы.

— Даже не знаю, что и делать… — развел он руками.

Он взглянул вниз. Монгольфьер уже снизился до крон деревьев и направлялся к самому центру поляны. Мои слова не возымели действия. Оставалось полагаться на силу велетеня и на удачу. До сих пор она сопутствовала мне. Вдруг Марагур произнес беспристрастным, чересчур ровным голосом:

— Абигейл, поднимайся вверх и как можно шустрее.

Спокойствие, с которым он промолвил эти слова, повергало в пучину страха. Лично я с трудом удерживался от того, чтобы не поддаться панике.

— Что там? — спросила женщина.

Ее голос дрожал.

— Эти дубы, — Марагур указал в сторону на деревья, окружавшие поляну.

Их черные ветви ожили и пришли движение. Они змеями тянулись друг к другу и сплетались, превращая поляну в гигантскую корзину.

— Если мы приземлимся, шанс уцелеть останется только у графа, раз уж он нужен им живым, — сказал велетень женщине. — Мы-то с тобой, кажется, им совсем не нужны.

— Черт! — выругалась Абигейл и взялась за управление.

«Бобик» прекратил спуск и двинулся вверх. Снизу послышался стон. Небо над нами громыхнуло. Какая-то сила тряхнула монгольфьер так, что мы не удержались на ногах и покатились по гондоле. Я первым вскочил и, перегнувшись через бортик, посмотрел вниз. Черное дерево, к которому мы оказались слишком близко, одной-единственной ветвью дотянулось до «Бобика».

— Проклятие! — выкрикнул я.

Ветвь обернулась вокруг гондолы и тянула нас вниз. «Бобик» рвался ввысь, но силы были неравными, перевес явно оказался за деревом.

— Что там?! — вскрикнула Абигейл.

Она перегнулась через бортик и увидела черные ветви, опутавшие гондолу.

— Черт! Мы пропали! — взвизгнула она.

Я выхватил кинжал из ножен с пояса Абигейл и стал кромсать этим оружием ветвь. Из наносимых мною царапин мгновенно вырастали новые ветки и опутывали гондолу.

— Проклятье! Это конец! — верещала летунья.

На помощь пришел Марагур. Он попытался оторвать ветвь от гондолы и сломать ее. Однако дерево в его руках становилось резиновым и не переламывалось. Я подскочил к калориферу. Настало время воспользоваться наследством прапрапрапрабабушки-эльфийки. Я хотел уже вытащить неопалимое полено из топки, когда на глаза мне попались пистолеты на поясе Марагура. Я выхватил один из них, он оказался заряжен. Что ж, семейную реликвию эльфов отложим до следующего раза. Я открыл люк, используемый для естественных отправлений, просунул в него руку, приставил пистолет дулом к ветви, тянувшейся снизу от проклятого дерева, и выстрелил. Сверху на меня навалился велетень. Мимо меня протиснулась его рука со вторым пистолетом. Прогремел новый выстрел. Ветвь надломилась. «Бобик» ринулся вверх. Тяжело дыша, мы поднялись на ноги.

— Смотри-ка, и не тошнит, — произнес Клавдий Марагур, глядя сквозь открытый люк на удаляющийся лес.

— Ты тоже попался на эту штуку, — молвил я, кивнув под ноги.

Я посмотрел через бортик. Ветви, опоясывавшие гондолу, пожухли и трухою осыпались вниз.

— Черт! Ежик небесный! — ругалась Абигейл.

Свинцовое небо разверзлось. Хлынул ливень. Молнии били одна за другой, раскаты грома без устали догоняли друг друга. Я подставил ладонь под струи воды.

— А если молния попадет в монгольфьер? — спросил велетень.

— Не если, а непременно попадет, — ответила Абигейл.

— Не попадет, — возразил я. — Это не настоящая буря, а бутафория. Майестре хотят напугать нас. Попробуйте собрать хотя бы каплю влаги от этого ливня.

Я показал им сухую ладонь. Марагур подставил свои лапищи под водяные струи и убедился в том, что этот ливень — всего лишь обман зрения. Велетень сплюнул вниз. В одно мгновение дождь прекратился, тучи исчезли, раскат грома оборвался. Небо сделалось ясным, светило солнце. Повелительницы бурь, не сумев провести нас, оборвали бессмысленный спектакль. Абигейл с облегчением рассмеялась.

— Эти дамы так просто не сдадутся, — сказал Клавдий Марагур.

— Слушай, маркиз, а может, ты отдашь им эту формулу? — предложила аэронавтесса.

— Да если б я ее помнил, — ответил я.

— Лучше вспомни, иначе эти дамочки не оставят тебя в покое, — посоветовал велетень.

— А долго нам еще лететь? — вместо ответа спросил я.

Я полагал, что вскорости увижусь с Валери, и она — наконец-то — поможет разобраться со всеми паппарделле,[79] в которых я запутался.

— Особа, которая нас наняла, ждет тебя на границе провинций Траумштадт и Шэдоуберг.

— Признаюсь, приятель, мой гонорар с учетом всех этих передряг оказался смехотворным. Но похоже, что дамочка отдала последние деньги, — сообщил Клавдий Марагур.

«Ага! Жди! Отдаст Валери тебе последние деньги!» — подумал я, а вслух произнес:

— Да ладно тебе! Какие передряги?! Подумаешь, попал под игрушечный дождик!

— Еще неизвестно, что нас ждет впереди, — добавила Абигейл.

— Конечный пункт — Мазунчик Овчар, а там — лично я свободен, — заявил велетень. — Впрочем, если ты добавишь немного монет, я вас подстрахую. Я привык к твоей компании, мне будет тебя не хватать.

— Посмотрим, — буркнул я.

Абигейл похлопала ладошкой по баулу и сказала:

— А я забираю свои двести талеров и улетаю.

— Мы поделили гонорар пополам, — сообщил Марагур.

Он посмотрел на аэронавтессу долгим взглядом. Глаза их встретились.

— Что? — вскинула брови Абигейл.

— А меня ты возьмешь с собою? — спросил он. — По-моему, мы составим отличный тандем.

— Нет! — резко ответила Абигейл.

Велетень оценил все преимущества передвижения по воздуху. Фрилансер[80] на монгольфьере наверняка заработает намного больше, чем обычный наемник. Даже если по-честному отдаст половину аэронавтессе.

— Мы можем заработать хорошие деньги, — промолвил велетень, подтвердив мои мысли.

— Я сказала «нет»! — повторила Абигейл и добавила: — Я зарабатываю тем, что развлекаю праздную публику, а рисковать собственной задницей не собираюсь.

— Ладно-ладно, — ответил велетень. — Но ты подумай еще.

— Ну тебя! — отмахнулась женщина.

Я почувствовал уколы ревности из-за того, что между Клавдием и Абигейл возникли какие-то особые отношения, пусть даже они, в смысле — эти отношения, позволяют всего лишь мечтать об общих планах на ближайшую жизнь. И от того, что аэронавтесса отказала велетеню, я не испытывал облегчения. Мне казалось, что, оставшись наедине, они начнут обсуждать эту тему вновь, и, кто знает, может, Марагур сподвигнет ее на совместный промысел.

— А что такое «Мазунчик Овчар»? — спросил я.

Глава 44

«Мазунчик Овчар» оказался маленькой, низенькой харчевней на окраине Вердны — убогонькой деревушки, что образовалась на границе провинций Траумштадт и Шэдоуберг. «Бобик» опустился неподалеку, и через пару минут я, согнувшись, чтобы пройти в низкий дверной проем, переступил порог заведения. Сердце билось неистово, я ждал, что наконец-то встречусь с Валери.

Первым, кого я увидел, был Мирович. Он и еще три господина сидели за почерневшим от старости столом. Я даже испугаться не успел. Ярость захлестнула меня. Я оказался последним глупцом, которого обвел вокруг пальца велетень-костолом. А еще эта аэронавтесса! Предательница! Дура с куриными мозгами! Даром, что ей двести… или сколько ей там лет! Влюбилась в меня по уши и теперь мстила за то, что я не остался с нею! Но я же с самого начала предупреждал, что у меня есть невеста!

— Ну что, граф? Изволил отбегаться?! — Василий Яковлевич поднялся навстречу мне.

И тут я пережил новый шок. Потому что одним из спутников Мировича оказался мосье Лепо.

— Жак! Скотина! — заорал я. — И ты здесь!

— Мосье Лепо теперь работает на меня, — ухмыльнулся Василий Яковлевич.

— Шельма, да я тебя на части разорву! — я ринулся вперед, чтобы дать в морду подлому французишке.

Двое других сподручных Мировича — некусаный и еще какой-то субъект — преградили мне путь.

— Барррин-с! Сударррь вы мой! Вы же бррросили-с нас! Без гррроша-с оставили! — визжал Жак, пританцовывая за спинами товарищей Мировича.

— Ты продался, как Иуда! — ответил я.

— Ладно, граф! Будет тебе истерику закатывать! — заявил Мирович. — Если хочешь, пообедай, да и отправимся в путь. А если аппетита нет, поедем немедля.

Я огляделся по сторонам. В харчевне было почти пусто. За самым большим столом сидела компания. Трое мужчин и тролль. Они играли в карты. Когда я кричал «Жак! Скотина!», они обернулись и посмотрели на меня недружелюбно. В ходе перепалки с Мировичем я заметил, как сидевшие от меня по правую руку картежники знаками требовали у трактирщика счет, но хозяин, темный эльф, игнорировал их жесты, с живым интересом наблюдая за нами.

Пару слов необходимо сказать о нем. Трактирщик был ростом мал даже по эльфийским меркам, неопрятен, сальные волосы его выбивались из-под черной косынки, повязанной на голове. Еще он обладал неказистой бороденкой, которая то ли от природы выдалась куцей, то ли ее регулярно прореживали — в ходе семейных скандалов, к примеру. Впрочем, в те минуты мне было не до того, чтобы любоваться этой карикатурой на конкистадоров.

За моей спиной заскрипела дверь. Я обернулся и увидел Марагура. Он протиснулся в помещение. За ним вошла Абигейл.

— Негодяй! — крикнул я и схватил подвернувшуюся под руку табуретку.

Я замахнулся, намереваясь врезать велетеню по голове. Клавдий подставил локоть и взвыл, — видно, я попал ему по нерву. Воодушевленный маленьким успехом, я ринулся во вторую атаку. Краем глаза я заметил две вещи: во-первых, изумление на лице Абигейл, а во-вторых…

Во-вторых — был трактирщик. На происходящее он отреагировал весьма неожиданным образом.

— Мазунчик Овчар!!! — с этим кличем эльф запрыгнул на барную стойку.

В его руках невесть откуда взялись пистолеты. Его чумазая физиономия сияла от радости.

— Мазунчик Овчар!!! — выкрикнул он во второй раз и пальнул в потолок из обоих пистолетов. — Бей трусов! Кто боится драки, тот не пьет моего вина!

С этими словами он врезал ногой по железной кружке, и она угодила в голову одного из картежников. В следующее мгновение трактирщик прыгнул на тролля и врезал зеленому великану рукояткой пистолета по макушке. Тролль повалился на пол. Поднялся невообразимый шум. Картежники бросились отнимать темного эльфа от тролля. Но трактирщик отбивался ногами.

Это зрелище поразило всех, в том числе и велетеня. Изумленный Марагур пропустил второй удар, и я врезал ему табуреткой по физиономии. На меня бросилась Абигейл. Эта чертовка отбросила в угол неопалимое полено, схватила меня за грудки, извернулась и перекинула через бедро. Я грохнулся на пол и отшиб себе всю правую часть тела.

— Что с тобою, маркиз?! Ты спятил! — кричала она.

— Браво! Браво, господа! — Мирович хлопал в ладоши.

За его спиной мелькала усатая рожа французской шельмы. Велетень поднял меня на ноги. Я пытался вырваться из его лап, но силы были неравны. Тем не менее в эти секунды я ликовал от радости: все-таки мне удалось съездить Клавдию табуреткой по физиономии.

— Негодяй! — крикнул я и добавил, повернувшись к Абигейл: — А ты дура! Дура с куриными мозгами!

Ее глаза вспыхнули от гнева. А щеки совсем потемнели и стали цвета горькаго шиколата.

Тем временем продолжалась непонятная свара между хозяином и посетителями, игравшими в карты. Из-за чего они поссорились, никто не понял. Вроде бы гости и расплатиться хотели, однако же чем-то прогневили трактирщика так, что он бросился на них с кулаками, несмотря на численное превосходство и присутствие тролля на стороне противника. К слову сказать, хозяин оказался прирожденным бойцом. Мужики держались неуклюже и никак не могли совладать с трактирщиком. Их удары приходились мимо цели, попытки ухватить хозяина оказывались тщетными. Эльф ловко уворачивался, не упуская случая угостить своих недругов — кого отменной зуботычиной, а кого смачным тумаком. И даже тролль не мог помочь своим приятелям. Зеленый увалень только мешался.

Велетень держал меня железной хваткой. В такие минуты не до того, чтобы чему-либо удивляться. Однако впереди было много событий, которые не могли оставить меня неудивленным.

— Да в чем дело-то, в конце концов?! — возмутилась Абигейл. — Какая муха тебя укусила?

Сжав кулачки, она приблизилась ко мне.

— Кажется, я знаю, в чем дело, — произнес Марагур. — Граф увидел старых друзей и решил, что мы собираемся сдать его.

— Надеюсь, вы не обманете — пусть даже самых худших — ожиданий графа? — произнес Мирович.

— Вот тут-то вы, сударь, ошибаетесь, — ответил Марагур.

Он отпустил меня, отстранил в сторону и повернулся к Василию Яковлевичу. Они мерили друг друга взглядами, словно готовились схватиться врукопашную.

— Мой друг, что ты себе надумал?! — насупился Мирович. — Передай графа нам. Я хорошо тебе заплачу.

— Ну уж нет, — ответил велетень. — Я дорожу своей репутацией и не могу подвести нанимателя.

В это мгновение один из картежников, получив оплеуху от трактирщика, плюхнулся между Марагуром и Мировичем. Клавдий поднял мужичка и отбросил обратно в самую гущу мельтешащих кулаков. Несчастный взвизгнул, угодив под ноги троллю.

— Да бог с ним! — скривил губы Мирович. — Бабенка какая-то! Что это за наниматель, скажешь тоже! Я твой наниматель, у нас с тобой контракт.

— Наш контракт предусматривал розыск бумаг, которые замечательно сгодились на растопку! — ухмыльнулся Клавдий. — На этом наше дело заверш…

Мужичонка из числа картежников оборвал Марагура на полуслове, врезавшись головою в его живот. Велетень легким пинком отправил того выяснять дальше отношения с трактирщиком. Отбывая восвояси, мужичонка успел отдавить ногу Мировичу, чем вывел Василия Яковлевича из себя.

— Черт! Дешевый наемник! — сорвал Мирович злость на велетене. — Ты отдашь мне графа как миленький. Контракт, видишь ли, у него завершился! Так сделаем маленькое дополнение к твоему контракту.

Я заметил, как напряглись мышцы на скулах велетеня. Зря Мирович назвал его дешевым наемником. Марагур схватил Василия Яковлевича за шкирку и притянул к себе, а сам наклонился и уставился глаза в глаза противнику.

— Пожалуй, я сделаю на этом контракте одну очень большую пометку. Ad Acta![81] — с этими словами велетень дал щелбана Мировичу.

Василий Яковлевич плюхнулся на скамью.

— Ты! Ты! — задыхался он от гнева.

Его товарищи в замешательстве отступили в сторону. Лицо французишки осунулось.

— Ну что, шельма! — зарычал я. — Вот сейчас ты у меня получишь!

— Барррин! Сударррь вы мой! — завизжал каналья. — Что ж это вы делаете-с?!

Сжав кулаки, я двинулся вперед и упал, споткнувшись о мужика, свалившегося мне под ноги. У меня не оказалось такого великодушия, как у велетеня, и я не отправил несчастного восвояси, а схватил за рубаху и притянул к себе.

— Да что здесь происходит? — прорычал я.

— Сударь, этот трактирщик — псих! Его хлебом не корми — дай подраться! Здесь что ни вечер — сплошное побоище! — поведал мне мужичонка.

— Что за бред?! — удивился я. — Какой трактирщик будет устраивать драки в собственном заведении?!

— Мазунчик Овчар, — ответил мужичонка. — Он всегда затевает драки!

— Так зачем вы сюда пришли? — Я отпустил его рубаху.

— Черт попутал! Прости, господи, мою душу! — Перевернувшись на спину, он перекрестился. — Надо было собраться где-нибудь поиграть. Думали, уйдем, если запахнет жареным. Говорю вам, у этого Мазунчика Овчара не все дома! Больше всего на свете он любит драться!

— Вот как, — улыбнулся я.

Надо мною склонился Лепо.

— Сударррь мой, позвольте-с, я вам помогу-с, — промямлил подлый французишка.

Я оперся на его руку и поднялся на ноги.

— Оставайся здесь, приятель, — попросил я мужичонку.

Я подошел к толпе дерущихся.

— Господа! Господа! Позвольте! — прокричал я.

— Что ты делаешь? — крикнул мне Марагур.

— Обожди, — отмахнулся я.

Я разнял дерущихся, по очереди вызволив картежников из свалки и отпихнув их в сторонку. С трудом, но мне удалось оторвать хозяина от тролля.

— Уважаемый! Уважаемый! Постойте! — крикнул я трактирщику, который прыгал передо мной, готовый броситься с кулаками то ли на игроков, то ли на меня самого.

— В чем дело, сударь?! — прорычал эльф.

— Уважаемый, говорят, вы любите кулачные бои? — спросил я.

— Только трусы боятся драки! — задрал нос трактирщик.

Я склонился к Мазунчику Овчару и прошептал:

— Голубчик вы мой, я буду вам крайне признателен, если вы как следует отметелите вот эту каналью, — я указал на французишку. — Он скотина, как драка, так прячется. Привык держаться за мамкину юбку. Никак не отучу его от детских привычек.

— Зато вы, сударь, герой! Я видел, как вы врезали гоблину!

— О, он не в обиде! Мы старые друзья! Порою дадим друг другу по мордасам, а потом помиримся, выпьем по рюмочке! Так вы не откажетесь подраться?

Трактирщик вскинул брови.

— Уж не думаете ли вы, что я испугался этого господина? — спросил он.

— Конечно, я так не думаю, — произнес я, но не слишком уверенно.

Старый шрам и новые ссадины на моем лице вызывали восхищение у этого странного эльфа. Хозяин решил укрепить свою репутацию в моих глазах.

— Мазунчик Овчар! — Он бросился на подлого французишку.

Хозяин врезал Жаку кулаком в нос. Брызнула кровь. Шельма побежал, на ходу опрокидывая табуреты. Мазунчик Овчар наградил каналью несколькими сочными затрещинами.

Однако я не успел получить удовольствие от этого зрелища. Мягкая ладошка опустилась на мое плечо.

— Маркиз, — окликнула меня Абигейл.

Я обернулся. Летунья влепила мне пощечину.

— Это тебе за «дуру»! — произнесла она.

Моя щека вспыхнула.

— Ты что? — воскликнул я.

— Ничего, — ответила Абигейл и ударила меня еще раз. — А это за «куриные мозги»!

Велетень, ставший свидетелем этой сцены, развел руками. Оправившийся от щелбана Мирович велел сподручным выручать каналью. Завязалась новая драка. Сам Василий Яковлевич на меня не смотрел, а только шипел на Марагура:

— Тебе это так с рук не сойдет.

— А ну вас, — отмахнулся велетень. — Лично мне кушать хочется.

Он разбросал в разные стороны товарищей Мировича и вызволил из свалки хозяина заведения.

— Трактирщик! Накрой-ка нам стол! Тащи все самое лучшее, чего там у тебя есть! Немного подкрепимся, а потом, если желающие найдутся, еще кулаками помашем.

Эльф выставил на стол незатейливые харчи. Пока он накрывал, его несколько раз окликали посетители, игравшие в карты. Они просили немедленного расчета, но хозяин отвечал, что скорее в гробу их увидит, чем они рассчитаются вперед того, как мы поедим. Мужички вместе с троллем топтались в углу у камина, но уйти, не рассчитавшись, не решались. Оставалось удивляться тому, что в этот трактир кто-то заглядывает.

Мирович с компанией привели себя в порядок и вышли вон. Перед выходом Василий Яковлевич бросил на стол деньги. Мазунчик Овчар покосился на монеты и с удовлетворением хмыкнул. Каналья Лепо, с рожей, перемазанной кровью, несколько мгновений метался, не решив для себя, что лучше: остаться со мною или примкнуть к Мировичу.

— Сударррь вы мой! Я же лучшие-с годы свои потррратил на службу вам-с! Я же-с на коленях-с вас младенцем-с деррржал-с! А вы вот-с, значит, как-с?! — выкрикнул Жак и направился к выходу.

— Что ты городишь, скотина?! — ответил я. — На каких коленях ты держал меня?! Мне тринадцать лет было, когда папенька нанял тебя!

— О, какие интересные подробности! — съехидничала Абигейл.

— Вот, значит-с, как, сударррь вы мой! — взвизгнул французишка и выбежал из трактира.

С улицы донесся возмущенный голос Мировича:

— А тебе чего?! Пшел прочь, болван!

Отворилась дверь, вернулся каналья. Он развел руками, выпучил глаза и выдавил:

— И все ррравно, сударррь! Не могу-с я вас бррросить! Как же-с вы без меня?! Пррропадете ж!

— Понравилось ему на коленках-то тебя держать, — прошептала аэронавтесса.

Я покрутил пальцем у виска и показал кулак каналье.

— Вот всегда-с вы так, барррин, — захныкал он.

Я отвернулся. Меня беспокоил только один вопрос.

— Ну а где же та миловидная барышня, что наняла вас? — спросил я Абигейл и Клавдия.

— Кто о чем, а вшивый о бане, — пробурчала летунья.

— Мы договорились встретиться здесь, — ответил велетень. — Должно быть, задержалась в пути.

Аэронавтесса посмотрела на меня исподлобья, а встретившись со мною взглядом, опустила глаза. У меня пропало желание говорить о Валери. Я решил набраться терпения и дождаться Лерчика. Я верил, что ждать осталось недолго.

Абигейл попробовала горячую похлебку и, поморщившись, отодвинула тарелку. Но даже несвежий аромат съестного пробудил во мне зверский аппетит, и я набросился на содержимое железной миски. Велетень ковырялся в своей тарелке без особого энтузиазма.

— Эй, хозяин! — окликнул он трактирщика. — А что у тебя вся посуда такая помятая?

Тарелки и впрямь были кривобокими.

— А вы как думаете, если по голове ими бить?! — ответил хозяин.

— Ах да! И как это я сам не догадался?! — пробормотал велетень.

Не успел я и пары ложек до рта донести, как дверь опять отворилась.

— Скажите, это заведение Мазунчика Овчара? — раздался знакомый голос. — О да, вижу, так и есть. Вот и наши друзья.

На пороге стоял мосье Дюпар. Следом за ним вошла Мадлен.

— Я, пожалуй, пррройдусь, свежим-с воздухом-с подышу, моцион сделаю, — заявил французишка и выскользнул за дверь, даже не поздоровавшись с эльфийкой и корриганом.

Мадлен проводила его смущенным взглядом.

— А где Валери? — спросил я, глядя на эльфийку.

— Я не знаю. А кто эта госпожа? — Мадлен смотрела на меня виноватыми глазами.

— Клавдий, а где Валери? — я повернулся к велетеню.

— А кто это? — удивился он.

— Барышня, которая наняла тебя.

— Вот она, стоит прямо перед тобою. — Клавдий обнял за плечи Мадлен.

Мне показалось, что в харчевне стало совсем темно. Весь интерьер перекосился и куда-то поплыл. Вокруг меня поднялась суета, кто-то потребовал воды. Эльфийки прикладывали мокрый платок к моей голове.

— Зачем, зачем ты это сделала? — глядя на Мадлен, лепетал я, а самому мне слышалось: «Отправьте меня назад в гнездовье вампиров!»

Спасительницей оказалась не Валери, и для меня это стало слишком сильным потрясением.

Меня уложили на скамью, под голову подсунули чей-то сложенный втрое кафтан.

— Зачем ты это сделала? — вновь спросил я Мадлен.

— Здравствуйте, сударь, — произнес мосье Дюпар.

— Вы, — промолвил я. — А где Жак? Куда он убежал?

— Сударь, он присвоил деньги, которые вы оставили Мадлен, и скрылся, — сообщил корриган.

Мадлен шикнула на него.

— Я же говорил вам, что он скотина! Мадлен, говорил же я тебе! И просил не доверять ему денег, — произнес я.

— Простите меня, сударь, — эльфийка опустила голову. — Мне удалось утаить от Жака пятьсот талеров. Сто пришлось заплатить пану Розански. Вы сняли очень дорогой номер, сударь. И потом — счета за термы, за портного…

— Да бог с ним, — прошептал я.

— А четыреста талеров я заплатила вот ему, — Мадлен кивнула на Марагура.

— Ты же истратила все деньги, что я оставил тебе! — я мотнул головой. — Ты не обязана была…

— Сударь, это были ваши деньги. И потом — вы были так добры к нам, — ответила Мадлен.

— Аннет, Валери, парочка вампирелл, кто еще там в твоем списке? — укоряла меня аэронавтесса.

— Малгожата, Элайс, Вишенка, Марго, Жанета, Мэри-Энн, Гретхен, Абигейл, — дополнил я список сердитым голосом. — И кстати, как тебя зовут здесь?

— По-прежнему Абигейл. А ты не хами, — ответила темная полукровка. — Мадлен считает тебя благородным человеком. Не разочаровывай ее, она ангел.

С этими словами летунья прижала к себе светлую эльфийку и поцеловала ее. Я понял, что если и должен ревновать аэронавтессу, то не к Клавдию Марагуру, а к Мадлен. Летунья не отпускала девушку, они так и стояли в обнимку. Интересно, какова будет реакция Мадлен, когда она поймет, что в прикосновениях Абигейл скрывается не просто дружеский, а куда более интимный умысел?

— А Аннет-то в списке и не было, — произнес я.

— Что? — переспросила Абигейл.

— Я говорю, что Аннет в списке не было. Это Валери выдавала себя за Аннет.

— Бедный, он бредит, — прошептала Абигейл.

— Еще бы! Ему там еще досталось! Таким булыжником в лоб получить! И потом все эти передряги! — высказался Марагур и крикнул. — Эй, трактирщик! Накрой-ка нам стол по-новой! А то все остыло уже!

— Дубль-два! — прокричал Мазунчик Овчар.

Он быстро убрал с нашего стола и снова накрыл его.

— Кухня не самая лучшая. Но не помирать же с голоду. Прошу вас. — Марагур жестом пригласил к столу Мадлен и мосье Дюпара.

Я принял вертикальное положение и склонился над миской с дымящейся похлебкой. Аппетит пробудился с удвоенной силой.

— Откройте окно, что ли. Духотища страшная, — предложила Абигейл.

Мосье Дюпар отворил форточку. Большие синебрюхие мухи влетели в помещение и с громким жужжанием замельтешили над головами посетителей. Самое жирное из насекомых плюхнулось в мою миску.

— Милочка, — процедил я сквозь зубы, вытаскивая ложкой муху на свет, — я, конечно, понимаю, что в Судане и Эфиопии паштетъ из насекомых пользуется большой популярностью…

Тут я запнулся, потому что муха как ни в чем не бывало встрепенулась и улетела. А похлебку-то только-только с огня сняли. Я не мог поднести ко рту ложку, не подув на нее.

— Тише все! — выкрикнул я. — Замрите!

— В чем дело? Что случилось? Что стряслось? — раздалось в ответ.

— Тише вы! Никому не двигаться! — крикнул я. — Эти мухи! Я знаю этих мух…

— Маркиз, нужно быть разборчивей в связях, — пошутила Абигейл.

Я не успел ответить, да ответа и не потребовалось. От мощного удара дверь распахнулась, в харчевню влетел Жак и, врезавшись в стену, снова расквасил нос. За ним в дверной проем протиснулся гар. Абигейл замерла, ей стало не до шуток. Да и все остальные застыли и боялись пошевелиться. Тишину нарушали лишь мухи, жужжание которых слилось в единый гул. Гар вертел головой, бил хвостом, шумно дышал и брызгал слюною.

— Если муха укусит, терпите… Главное — не кричать… — прошептал я.

Гар повернулся в мою сторону и шумно втянул воздух. Я замер с разинутым ртом, испугавшись, что даже движение губ окажется губительным. Мадлен, сидевшая рядом со мною, больно вцепилась в мою руку.

Я заметил, как жирная муха приземлилась на щеку велетеня.

— Туёпсис Говения![82] — взревел Марагур и хлопнул себя по щеке.

Муха укусила его, и он не сдержался.

— Гггаррр! — рявкнуло чудовище и подпрыгнуло к велетеню.

Оно протянуло лапищи и ощупало Марагура за щеки. Велетень брезгливо поморщился.

— Граф! — взвыл он. — А долго еще не двигаться? Можно, я ему промеж глаз врежу?

— Можно! — санкционировал я мордобитие.

Клавдий замахнулся и замер с занесенным для удара кулаком. Только сейчас он заметил, что у чудища нет глаз. Это открытие повергло велетеня в замешательство. Он не сразу сообразил, как врезать между глаз тому, кто уродился безглазым. Заминка длилась пару мгновений. Затем Марагур решил, что природа специально предусмотрела на морде у гара площадку — аккурат под размер кулака велетеня. Клавдий хмыкнул и нанес чудищу сокрушительный удар. Гар перелетел через стол, ударился головою об стену и обмяк.

В следующее мгновение в харчевню ворвалась целая армия чешуйчатых. Это были то ли сородичи Плесыча, то ли сам Плесыч — оживший и многажды тиражировавшийся. За ними в помещение протиснулись два гара.

— Фоморы! Фоморы! — в ужасе закричал один из картежников.

— Стойте! — другой картежник вскочил из-за стола.

Он сам и остальные игроки, включая тролля, побелели от страха.

— Стойте! — повторил он. — Мы не имеем никакого отношения к этой публике! — он указал на наш стол. — Выпустите нас, мы уйдем, и делайте с ними, что хотите!

Раздались два выстрела подряд и пронзительный вопль:

— Мазунчик Овчар!

Трактирщик повторил, как видно, традиционный трюк. Он запрыгнул на барную стойку, а с нее бросился на картежников с троллем, так и не успевших рассчитаться и убраться отсюда подобру-поздорову.

Я понимал, что чешуйчатые, то есть фоморы, как назвали их местные жители, и гары пришли за мной, и отступил в сторону. Куча-мала, образовавшаяся из картежников и гостеприимного хозяина, оказалась между мною и моими противниками. Я заметил, что ошибся, фоморы отнюдь не одинаковы. Они показались мне этакими серийными Плесычами, чересчур похожими друг на друга из-за чешуйчатой кожи и маленького роста. Зато отличались они ни много ни мало как количеством конечностей и прочих наружных органов. Некоторые фоморы, как и Плесыч, скорей всего все-таки покойный, имели по две ноги, две руки, два глаза и два уха. Но у большинства не хватало — у кого ноги, у кого руки, у кого уха. Многие имели по одному глазу, размещенному на переносице. С первого взгляда делалось ясно, что отсутствие ног и рук вовсе не результат приобретенных увечий. Для этого народца иметь одну или две ноги все равно, что для нас быть блондином или брюнетом. Одноногие фоморы ничуть не уступали в прыти двуногим собратьям. А одноглазые наверняка могли дать фору по зоркости дюжине лучших егерей.

— Вон он! Хватайте его! — крикнул одноухий фомор и толкнул в мою сторону гара.

— Граф! Пригнись! — рявкнул Клавдий.

Я присел, и над головой просвистела дубовая скамья. Гар получил доскою по слепой физиономии и отлетел в сторону. Несколько фоморов прыгнули на велетеня и повисли на нем. Марагур выронил скамью. Второй гар бросился на меня. Взревели мужики — чудище наступило кому-то из них на руки. Я метнулся в сторону, но гар перехватил меня и прижал к стене. Через его плечо я заметил, как двое чешуйчатых тащат к выходу Мадлен, а Абигейл бьет одного из них кинжалом. Гар обдал меня отвратительной вонью из пасти. Я сморщился, чудище тоже сморщилось, завыло и согнулось надвое. Оказалось, что Мазунчик Овчар воткнул ему в ногу кухонный нож.

— Спасибо, дружище! — выкрикнул я и отскочил в сторону.

Я бросился на помощь Мадлен и Абигейл и наткнулся на мосье Дюпара, также спешившего спасать эльфиек. От столкновения мы отлетели в разные стороны. Я упал под ноги тролля, и зеленый великан свалился на меня. Головой я ударился об валявшийся на полу ковш. Тролль завыл от боли, кто-то помог ему скатиться с меня. Я вздохнул с наслаждением. Тут же чьи-то сильные руки схватили меня, я взлетел в воздух и через мгновение повис на шее у гара.

— Гггаррр! — рявкнуло чудище и бросилось к выходу.

Я извернулся, и ухватился за колесо, подвешенное под потолком в качестве люстры. От неожиданности гар выпустил меня и по инерции пробежал вперед. Я же повис на колесе, которое не выдержало моего веса и сорвалось. Я упал на пол, и на меня навалились два фомора. Одного я ударил ногою в морду, а другого отшвырнул в сторону Марагур.

— Помоги женщинам! — выкрикнул я.

— Угу, — ответил велетень и перепрыгнул через меня.

Я попытался встать на ноги, но получил по голове какой-то железной посудиной и опять упал. На полу я столкнулся нос к носу с трактирщиком. На его темной физиономии красовались свежие ссадины, глаза заплыли, но сияли от счастья.

— Веселенькое дельце! — выкрикнул он мне в лицо.

Я откатился в сторону. Трактирщик последовал за мною.

— Заходите почаще! — прокричал он. — У меня каждый вечер так весело!

— Уж куда веселее! — ответил я.

Я успел заметить, как мосье Дюпар отбивается от фомора бараньей ногой. Мадлен восседала на барной стойке. Видимо, туда ее посадил велетень. Рядом с нею на столешнице стояла Абигейл, готовая пырнуть кинжалом и добавить неопалимым поленом тому, кто посмеет обидеть светлую эльфийку.

Трое фоморов прыгали вокруг велетеня, который избивал подвернувшегося гара. Еще один гар рыскал по трактиру, спотыкаясь о перевернутые столы, корячившихся на полу игроков и раненых чешуйчатых. Тот гар, что ворвался в трактир первым, так и валялся на полу без сознания. Три фомора, выстроившись полукругом, подступали ко мне.

— А по какому поводу вечеринка? — спросил меня трактирщик.

— Старые друзья! — я кивнул на чешуйчатых. — Давно не виделись! Соскучились!

— Хорошо! — одобрил трактирщик.

— Куда уж лучше! — ответил я.

— Мазунчик Овчар! — выкрикнул хозяин и ударил ногою в живот первого одноногого фомора.

— Мазунчик Овчар! — заорал я, ринулся в атаку и получил ногою в живот от второго чешуйчатого.

Я свалился на пол и, согнувшись пополам, ловил ртом воздух. Каким-то маленьким краешком сознания я соображал, что теперь беззащитен, что мне остается рассчитывать только на помощь друзей и что вот-вот меня схватит за шкирку гар и потащит в гнездовье вампиров.

Но вместо этого случилось что-то еще. Я не сразу понял, что произошло. Просто почувствовал, что вмешалась новая, свежая сила и принялась методично устанавливать порядок по своему разумению. Я не мог прийти в себя из-за боли и словно через мутную пелену наблюдал, как несколько массивных существ расшагивали по трактиру и наносили короткие удары дубинками по всему, что двигалось. Досталось и мне. Ткнули в правый бок, и от боли я потерял сознание.

Очнулся я с ощущением, что мои внутренности только что вывешивали на заборе и выбивали из них пыль. Я лежал на полу и наблюдал, как три дэва одного за другим вышвырнули на улицу гаров, а затем и фоморов. Когда последний уродец вылетел за дверь, откуда-то вышел и остановился посреди трактира… Абрикос. Задрав хвост, кот озирался по сторонам и вид имел такой, словно именно ради него старались дэвы и наводили порядок. Встретившись со мною глазами, кот еще и нахмурился. «Опять вы!» — читалось в его глазах. Пожалуй, я бы пнул его ногой, даже рискуя получить еще раз дубинкой по почкам. Вот только сил у меня осталось лишь на то, чтобы крикнуть:

— Жак! Скотина! Ты еще и кота сюда притащил!

— Что вы, барррин! Как можно-с! Я понятия не имею, как этот-с кот-с сюда попал! — донесся откуда-то голос подлого французишки.

— Ты еще и врешь, скотина! — ответил я.

Я дополз до стены и уселся, привалившись к ней. Рядом со мною оказался мосье Дюпар. У противоположной стены скорчился велетень. Он приподнял руку и помахал нам. Мадлен и Абигейл так и сидели на барной стойке. Темная полукровка прижимала к себе перепуганную эльфийку. Посреди помещения кряхтели и охали картежники. На мое счастье, им здорово досталось, таким образом, они оттянули на себя часть кулаков, предназначенных мне.

Один из дэвов держал за шкирку трактирщика.

— О, достопочтимый Айтиджа-Кэбир, — оправдывался хозяин. — Чтоб мне провалиться! Я тут совершенно ни при чем! Драку затеяли вот эти господа! — трактирщик указал на картежников.

— Он лжет, нагло лжет! — взвыл тролль. — Мы пришли сюда поиграть в карты…

— Зачем вы пришли сюда? — прорычал дэв. — Разве вы не знаете, что это заведение пользуется дурной славой?

— Что вы такое говорите?! — всплеснул руками хозяин. — Мое заведение пользуется дурной славой?! О, достопочтимый Айтиджа-Кэбир, это несправедливо! Мое заведение славится гостеприимством, почтенная публика замечательно проводит здесь время!

Картежники поднялись с пола, ухватились за тролля и стояли, пошатываясь.

— Это наглая ложь, — всхлипнул один из них. — Мы зашли сюда и решили, что поиграем немного в карты, но уйдем, как только появится еще кто-нибудь, во избежание неприятных случайностей.

— Именно так, именно, — подтвердил слова приятеля второй игрок.

— Сначала приехал вон тот господин, — продолжил третий товарищ. Он указал на Лепо. — Он был в компании с друзьями. Вид у них был вполне миролюбивый. Но внешность оказалась обманчивой! Когда к ним присоединились гоблин и этот господин, который весь в ссадинах… — речь шла обо мне когда они появились тут, мы сразу поняли, что пора уходить, но было поздно…

— Вы трусы и предатели! — закричал темный эльф.

Он раскраснелся, глаза сверкали гневом. Казалось, еще секунда — и он вновь с криком «Мазунчик Овчар!» ринется в драку.

— Ладно, ступайте себе, господа! — махнул рукой дэв. — И впредь обходите это заведение стороной.

Один из картежников выгреб из кармана несколько монет и положил их на барную стойку. После чего горе-игроки отправились на выход.

— Ты контролль, — сказал тролль на прощанье хозяину.

Трактирщик лягнул ногою воздух в их направлении.

— А мы займемся делом, — с этими словами дэв, которого называли Айтиджа-Кэбир, повернулся ко мне.

Он схватил меня за плечи и поднял. Несколько мгновений он всматривался в мое лицо, а затем произнес:

— Сударь, не будете ли вы так любезны, не назовете ли свое имя?

Я растерялся и повел глазами вокруг, ища подсказки. Представляю себе, каким подарком будет для стражей порядка поимка преступника, убившего князя Дурова! Я увидел Абигейл, которая до этого была Малгожатой, Вишенкой… ну, и так далее. Всех не упомнишь. Я развел руками и ответил:

— Вот как я есть Федор Кузьмич Каблуков, русский купец…

В глазах дэва промелькнуло замешательство. Но затем он спросил:

— А скажите, многоуважаемый Федор Кузьмич Каблуков из Шэдоуберга, не вы ли маркиз де Ментье из Меербурга и Траумштадта?

Даже если бы я знал, что ответить, все равно не успел бы. Вперед вышел субъект в черном плаще, которого я и не заметил. Он скрывался за спинами дэвов. Незнакомец откинул капюшон и оказался стариком-incroyables. Ткнув в меня пальцем, он заверещал:

— Он лжет! Лжет негодяй! Никакой он не маркиз де Ментье! И не Федор Кузьмич Каблуков! Еще б мурзою набольшим назвался! Он самозванец!

Один из дэвов отстранил старика-incroyables в сторону.

— Сударь, вам придется следовать за нами, — промолвил страж порядка. — У нас есть основания полагать, что вы и маркиз де Ментье — одно и то же лицо.

— А разве Федор Кузьмич Каблуков из Шэдоуберга не может быть маркизом де Ментье в Траумштадте?! — воскликнул я, все еще не желая признавать поражения.

Я взглянул на Абигейл, надеясь, что она не выдумала всю эту историю со сменой имен. Летунья смотрела на меня с сожалением.

— Конечно же, в Шэдоуберге вы можете быть Федором Кузьмичем Каблуковым, а в Траумштадте маркизом де Ментье, — сообщил дэв. — Но беда в том, что маркиза де Ментье из Траумштадта подозревают в убийстве. Если это так, то отвечать придется и Федору Кузьмичу из Шэдоуберга.

Стражи порядка позволили мне попрощаться с друзьями. Они находились в крайнем смущении. Мадлен плакала. И у Абигейл в глазах застыли слезы. Впрочем, она обещала позаботиться о Мадлен. Прощаясь с мосье Дюпаром, я присел на корточки, и корриган обнял меня, как ребенок. Потом велетень похлопал меня по плечу.

— Прости, граф, но тут уж я бессилен, — шепнул он.

— Спасибо тебе, дружище. Ты и так сделал для меня все, что мог, — ответил я и обнял велетеня.

Напоследок я заключил в объятия трактирщика и обещал при первой же оказии заглянуть в его заведение. Он высказал уверенность, что ждать придется недолго.

Дэвы вывели меня на улицу. Два экипажа ожидали возле трактира. Один из них был тюремной повозкой. Отправляясь сюда, стражи порядка прекрасно знали, кого они встретят в заведении Мазунчика Овчара. В карете стэрик-incroyables потирал от удовольствия руки. На коленях его покоился Абрикос.

Меня поместили в клетку. Дверцу заперли на замок.

— Отдыхайте, любезный, путь предстоит неблизкий, — сказал Айтиджа-Кэбир.

«В клетке, сударь, вам самое место!» — прочитал я в кошачьих глазах.

Я отвернулся и встретился взглядом с велетенем. Из-за его спины выглядывал обескураженный каналья Лепо.

— Клавдий, — попросил я. — Отбери деньги у Жака и отдай их Мадлен.

Велетень кивнул и схватил Жака за шкирку.

— Что же это вы… сударррррь… вы мой, — прохрипел подлый французишка.

Дэв щелкнул кнутом, и лошади тронулись в путь.

Мадлен некоторое время бежала за повозкой. Затем она опустилась на землю и, закрыв лицо руками, заплакала. К ней подошли Абигейл и мосье Дюпар. Корриган потряс сжатыми кулаками. На улицу выбежал Мазунчик Овчар и ткнул в небо пистолетами. Я ожидал, что прогремят выстрелы, но то ли случились осечки, то ли трактирщик не решился палить. Так они стояли и потрясали: Мазунчик Овчар оружием, а мосье Дюпар кулаками. Я помахал в ответ. Дорога свернула, и друзья скрылись из виду.

Путь пролегал через деревушку. Беспородные псины, рискуя пропасть под колесами, бежали за нами и омерзительно лаяли. Грязные мальчишки кидали в меня комьями глины. Кудахтали встревоженные куры.

Когда Вердна осталась позади, воздух наполнился пением цикад. А мне зачем-то вспомнилась Настасья Петровна.

Глава 45

Итак, я оказался в руках траумляндского правосудия, а оно находилось в состоянии крайней неопределенности. А все потому, что некоторые августейшие особы даже с третьей попытки не смогли нормально Польшу поделить.

Марьинский полк, возглавляемый князем Дуровым, с воодушевлением подавляя мятежных шляхтичей, переправился через Неман и оккупировал Траумляндию. Маркграф бежал через Траумзее. А русские гусары остановились. Естественной преградой послужили горный хребет Раухенберг и река Зюденфлюс, воды которой кипели, подогреваемые вечно курящимися вулканами и клокочущими гейзерами. Это природное явление обеспечивало вечное лето здесь, на северо-западе Европы. Кипящие воды, попадая в море, создавали горячие потоки, которые омывали берега матушки-России, отчего и русский путешественник даже в лютый январь на полпути в Кронштадт вынужден был расстаться с тулупом.

В 1795 году Россия, Австрия и Пруссия поделили Речь Посполитую, обрисовав новые границы своих владений на карте, на которой Траумлэнд вообще обозначен не был. Счастливые монархи праздновали виктории, а князь Дуров недоумевал: как же это так получилось, что имя его позабыли и подвиг не обессмертили? Он напомнил о себе императрице, но государыня велела ему сидеть тихо и не высовываться. С одной стороны, она не желала возобновлять с прусским и австрийским императорами территориальных споров, но, с другой стороны, приказала князю Дурову оставаться вместе со своими гусарами на постое в Траумлэнде, заодно объявив государственной тайной и существование этого маркграфства, и присутствие в нем российской армии. Пограничный режим вдоль Немана ужесточили таким образом, что сношение между населением, проживавшим по разные стороны границы, сделалось решительно невозможным.

Таким образом, и полк князя Дурова оказался практически отрезанным от России, и это обстоятельство послужило первым фактором того, что в Траумлэнде не насадили российских порядков. Вторым фактором являлось присутствие в маркграфстве многочисленной диаспоры дэвов. Этот народец лет за сто до наших событий переселился сюда с Востока, спасаясь от гнева Ангро-Майнью. В северо-западной части Европы Траумлэнд оказался единственным местом, пригодным для проживания теплолюбивых дэвов. Они получили убежище, а взамен предложили свои услуги в качестве блюстителей порядка. И надо отметить, с этими обязанностями дэвы прекрасно справлялись. Обычно появления гиганта с каучуковой дубинкой было достаточно, чтобы прекратилась любая заварушка, а дебоширы разбежались в разные стороны. Дэвы не вмешивались в политику, но их присутствие свело на убыль все порывы российских вояк установить здесь свои порядки. В результате за два года, что князь Дуров сидел в Шлосс-Адлере, Траумлэнд превратился в конфедерацию из шести провинций, в каждой из которых управлял бургомистр, избранный из числа уважаемых граждан.

Айтиджа-Кэбир доставил меня в Траумштадт и передал, что называется, с рук на руки господину Крюшкевису, директору подземной тюрьмы Шлосс-Адлера. Сами дэвы следили за общественным порядком, участвовали в розыске и поимке преступников, но гнушались работой надзирателей и конвоиров. Меня поместили в Шлосс-Адлер в подземную темницу, где я и томился, ожидая решения моей участи. Раз в день мне разрешались свидания, и нашлась масса желающих меня навестить. Первым был Мирович. Его визит был краток. Василий Яковлевич выразил удовлетворение моим нынешним положением и высказал надежду, что в скором времени меня доставят в Санкт-Петербург, где и повесят. После его посещения меня охватила жестокая хандра, и я, наверное, удавился бы, если б имел для этого хоть какое-то средство. Ко мне приходила Мадлен, в течение всего отведенного для свидания времени она плакала, чем только усугубила мою депрессию. На следующий день пришла Мэри-Энн. Парой слов она выразила сочувствие, а затем перешла целиком к своим личным проблемам, заключавшимся в потребности отшить каналью Лепо от Мадлен. На четвертый день пришел тот, кого я уж совсем не ожидал увидеть. Алексей Иванович Швабрин вел себя крайне сдержанно, манерой своего поведения заставил меня собрать остатки мужества, дабы перенести достойно все, что уготовила судьба. Я рассказал ему в мельчайших деталях обо всех моих злоключениях, он терпеливо выслушал меня и посоветовал держать язык за зубами и ни с кем не пускаться в откровения насчет мотивов моего преступления. Он ушел, а я пришел в состояние крайнего нервного возбуждения. Алексей Иванович вселил в меня надежду. Он что-то замыслил в отношении меня. Но, не сказав ничего конкретного, господин Швабрин оставил меня в неизвестности. И мне на собственном опыте пришлось убедиться, что, если окажешься в заточении, неопределенность станет самым жестоким мучителем. И когда бургомистр Траумштадта пан Марушевич решил передать меня в руки российского правосудия, я испытал облегчение. Самую страшную новость перенести легче, чем мучиться неизвестностью. Теперь будущее мое определилось с ужасающей ясностью: я понимал, что меня повесят. Оставалась слабая надежда, что меня помилует император и смертную казнь заменят каторжными работами. Но сибирские рудники страшили меня не меньше виселицы.

Я томился в застенке, ожидая отправки в Санкт-Петербург, и теперь память о Валери терзала мое сердце. Я все не мог поверить, что она, моя Лерчик, сыграла со мной злую шутку, использовав меня в своей игре. Больше всего мне хотелось узнать, вспоминает ли она обо мне, поинтересовалась ли хоть раз моей судьбой? Или, одурачив майестре, навсегда вычеркнула меня из своей жизни.

А еще я думал о Настасье Петровне и казнил себя за то, что бежал от нее. Господи, какая славная девушка! А теперь ее сосватает коллежский регистратор Коробочка! Да разве этот никчемный господин сумеет оценить сокровище, которое ему достанется?! Нет, конечно же нет! Я с грустью думал о том, что этот молодой человек с пустыми амбициями сделает жизнь Настасьи Петровны скучной и серой, лишенной какого бы то ни было полета.

Я готовился к отправке в Россию, как вдруг в моей судьбе произошел новый поворот. Из России со специальной миссией прибыл чиновник из юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел надворный советник… Развилихин. Уж не знаю, когда он успел сменить место службы, но, исходя из отношения российских властей к западным владениям, в юстиц-коллегии лифляндских, эстляндских и финляндских дел вампирам было самое место.

Развилихин привез письмо с высочайшей просьбой. Заключалась она в том, чтобы графа Дементьева Сергея Христофоровича в Россию не отправляли, а судили в Траумлэнде в соответствии с местными законами и адекватно содеянному. Надворный советник и меня навестил. Развилихин поинтересовался, не соизволю ли я распорядиться насчет оставленной в России собственности, может, пожелаю назначить доверенное лицо. Я отказался от его услуг.

На следующий день явился господин Швабрин. Он находился в приподнятом настроении.

— Ну, граф, — спросил он, — что думаешь рассказать на суде?

— Расскажу все, как есть, — я отвел глаза в сторону, мне неловко было говорить о Валери.

— Что — как есть? — Алексей Иванович не сводил с меня пытливых глаз.

— Расскажу, что мною двигала любовь к женщине… И я из ревности напал на князя Дурова…

— И убил человека, — продолжил господин Швабрин, — который, как выяснилось, не имел ни малейшего отношения к предмету твоей страсти.

Я пожал плечами. Алексей Иванович похлопал меня по колену.

— Так, милостивый государь, не пойдет. Вы выставите себя обычным уголовником, который в угоду своим страстям готов убить кого угодно! И самое место вам будет на виселице!

— Но что же мне делать? — спросил я.

— Послушайтесь моего совета, — промолвил господин Швабрин. — И доверьтесь моему опыту.

Глава 46

Граф Рюхович, уполномоченный бургомистром Траумштадта, произвел торопливое дознание. Он опросил немногочисленных свидетелей, коими оказались горничная Лизхен, аэронавтесса Мэри-Энн и конечно же Мирович со товарищи, прибывшие первыми на место преступления. Рюхович спрашивал про Аннет де Шоней, но я отрицал близкое знакомство с нею. Подозреваю, что она скрылась в неизвестном направлении. От дачи показаний уклонился Клавдий Марагур — велетень последовал примеру девицы де Шоней, и о его местонахождении никто не знал. Мэри-Энн, проинструктированная господином Швабриным, утверждала, что, взявшись доставить меня из Меербурга в Траумштадт, ничего не знала о моих планах. В последующем бургомистр издал приказ, запрещающий привязным аэростатам приземляться на крыши зданий.

Небольшую сумятицу в дело внесла Лизхен. Она утверждала, что смерть князя Дурова стала следствием игры в маркиза де Сада. Граф Рюхович долго выпытывал у меня подробности этой игры и степень моего участия. Я неизменно отвечал, что, если князь Дуров и предавался с мадемуазель де Шоней забавам в духе маркиза де Сада, то я уж точно в них не участвовал. Мои показания в этой части разочаровали графа Рюховича. Однако же в конце концов он смирился с тем, что подробности игры останутся нераскрытыми.

Наконец, наступил день, когда граф Рюхович объявил, что следствие закончено, и этот день стал началом новой муки. Я потерял счет времени. Мне казалось, что я провел в каменном мешке целую вечность. Одна мысль изводила меня, лишая последних остатков мужества: когда же будет суд? Когда? С ужасом вспоминал я историю, поведанную мне господином Швабриным, — историю Антона Тарасова и Григория Конева, которые в 1757 году попались на грабеже и сорок лет провели под следствием в застенке, матушке-государыне-то все недосуг было разбираться с мелкими дворянами. И только после ее смерти эти несчастные были освобождены по указу государя Павла Петровича. Своими опасениями я поделился с тюремщиком.

— А что, любезный, — спрашивал я надзирателя, — подолгу ли суда у вас ждут?

— Не извольте беспокоиться, голубчик, — отвечал пожилой тюремщик. — Тут вам Европа, а не Рязань. У нас это быстро!

Однако с тех пор, как граф Рюхович в последний раз переступал порог моей камеры, прошло две недели, но по поводу суда так и не было ясности.

И вновь я вопрошал надзирателя:

— Скажите, любезный, не бывает ли такого, чтобы заключенные годами ожидали своей участи?

— Помилуйте, голубчик! — удивлялся тюремщик. — Да кто ж это будет столько времени дармоедов держать?! Не извольте сомневаться, и месяца не пройдет, как судьба ваша решится. Отправитесь на тот берег Зюденфлюс руду добывать!

— Поскорее бы! — сорвалось с моих уст.

— Да все-то ваш брат торопится! — отвечал надзиратель. — А куда вам теперь спешить?! Теперь вам только жизнью и наслаждаться! Что вам — плохо, что ли?! В тепле, сыты, одеты, сидите себе, никто вас не трогает! Еще припомните эти времена! Жалеть будете, что не ценили!

— Так-то оно так, — соглашался я. — Да уж больно невыносимо мучиться неизвестностью.

— Так вас же, голубчик, и повесить могут. Нужна вам такая известность? — утешал меня надзиратель.

Я и сам понимал, что пройдет немного времени, и если меня не казнят, то буду вспоминать о застенках Шлосс-Адлера как о самых счастливых днях своей жизни. По крайней мере теперь именно так я воспринимал затворничество в башне майестре. Угораздило же меня податься на уговоры Марагура с этой темной полукровкой! Сейчас валялся бы на роскошной кровати, время от времени развлекался бы с сестричками-вампиреллами! Правда, в последний раз они какую-то дрянь вместо завтрака мне подсунули. Но, глядишь, сменили бы гнев на милость. Я же плохого ничего им не сделал!

И вот свершилось. Однажды утром отворилась дверь и вместе с надзирателем в камеру вошли еще двое в полицейских мундирах.

— Ну что же, маркиз, пора, — оповестил надзиратель. — За вами пришли.

— Уже! Черт! Почему так быстро?! — вскрикнул я.

— Вам, голубчик, не угодишь, — надзиратель ухмыльнулся.

Все во мне перевернулось. Ноги стали ватными, желудок наполнился омерзительной слабостью. Я едва удержался от того, чтобы не вцепиться зубами в прутья решетки на окне. Кое-как я собрался с силами, позволил заковать себя в кандалы и вышел из камеры в сопровождении конвоиров.

На улице нас поджидал отряд из четырех человек. Полицеймейстеры окружили меня, и мы отправились в путь. Горожане с любопытством наблюдали за нашей процессией. Самые несдержанные громко спрашивали: за что меня арестовали?

— За то, что не в свое дело полез, — рявкнул один из полицеймейстеров.

Я шел, опустив голову, боялся встретиться с кем-нибудь взглядом, пусть даже и с незнакомцем. День стоял ясный, солнце залило мостовые. Перед моими глазами мелькали ноги прохожих, но иногда, несмотря на мои старания, я сталкивался со взглядами эльфов и карликов. Поспешно отворачиваясь, я немедленно натыкался глазами еще на какого-нибудь недоростка.

Мы перешли через ров, пересекли площадь и свернули в узкий переулок. Кто-то потянул меня за рукав. Я обернулся. Один из полицеймейстеров вложил в мою ладонь медальон на кожаном шнуре. Я посмотрел на него вопросительно.

— Одна очень даже хорошенькая барышня передала вам эту вещь, — вполголоса проговорил он. — Она просила сказать, что не забыла вас, а еще — чтобы вы ничего не боялись. Даже если вам будет угрожать смертная казнь, она вмешается в процесс.

— Как? — сорвалось с моих уст.

— Вы увидите ее на суде, — добавил полицеймейстер. Остальные конвоиры сохраняли невозмутимое спокойствие. — Она просила сказать, чтобы вы доверились ей.

Я раскрыл медальон и увидел Валери. На мгновение мне почудилось, что картинка живая. Но это был портрет. Портрет, написанный непревзойденным мастером. Действуя кистью и красками, он добился поразительного сходства. Я поднял руки, насколько позволяли кандалы, склонил голову, повесил медальон на шею и спрятал его под рубашку.

Смешанное чувство радости, стыда и страха завладело мною. Я ликовал от того, что Валери не бросила меня в беде. Корил себя за малодушие, за то, что не доверял ей. И в то же время я страшился, что ее помощь окажется очередным трюком, в результате которого я, избежав одной опасности, попаду в новую беду. К тому же я не мог вообразить, каким образом Валери сумеет повлиять на суд с учетом того, что я совершил настоящее убийство. Впрочем, не стоило ломать голову и строить догадки. Валери де Шоней успела доказать, что способна предусмотреть выход из любой ситуации. Не удивлюсь, если она приведет в ратушу пару драконов, которые сожгут каждого, кто посмеет бросить недобрый взгляд в мою сторону.

Мы вышли из переулка и вновь оказались на оживленных улицах. Теперь я шел, выпрямившись, и смотрел прямо перед собой. Я предвкушал победу. Сталкиваясь взглядами с горожанами, я глядел на них снисходительно. Очаровательная девушка в окошке на втором этаже особняка из розового камня поливала фикус из маленькой лейки. Я подмигнул ей, она ответила приветливой улыбкой. Оглядевшись по сторонам, я обнаружил, что Траумштадт славится красивыми девушками, и решил, что наведаюсь сюда, когда закончится весь этот фарс. Отращу себе бороду и назовусь каким-нибудь паном Пройдоховичем. Или сделаюсь бароном фон Фройляйнтрахером.

Мильфейъ-пардонъ, а с чего это я так развеселился?! Еще неизвестно, что мне Валери уготовила! А то не пришлось бы пожалеть о том, что на каторгу не отправился! О смертной казни думать совсем не хотелось.

Зловещий вид городской ратуши поверг меня в уныние. И десятки пар глаз, уставившихся на меня в зале, не прибавили оптимизма. Я украдкой окинул присутствующих взглядом, но Валери не углядел. Две женские фигурки привлекли мое внимание. Одна дама закрыла лицо черной вуалью, а другая скрывалась под белым капюшоном. Кто-то из них может оказаться моей возлюбленной. Сердце мое забилось с усиленной частотой. Я пытался, но не мог угадать, кто из них Валери.

Председательствовал на суде бургомистр Траумштадта пан Марушевич. Изрядно напудренный, в парике с завитушками, он рассматривал меня через пенсне, пока два конвоира усадили меня за столик прямо перед председательствующим и двумя его советниками, одним из которых оказался приглашенный из Меербурга барон фон Бремборт. Второго я не знал, но, верно, и он был уважаемым гражданином Траумлэнда. По правую руку от них располагался длинный узкий стол, за которым трудились трое писарей. Напротив писарей возвышалась кафедра, обитая зеленым сукном. Позднее ее занял прокурор Траумлэнда господин Набах.

Я огляделся по сторонам. Мэри-Энн и Мадлен с мосье Дюпаром сидели в первом ряду прямо за моей спиной. Я почувствовал сильный прилив нежности к этим женщинам за поддержку, которую они оказывали мне. Почему-то я не сразу заметил Жака. Мосье Лепо подавал мне какие-то знаки. Его ужимки напомнили мне гримасы, которые каналья строил в облике египетской мумии.

— Чего тебе? — прошептал я.

— Барррин-с, сударррь мой, а как же ваш капитал-с? На кого вы оставите-с свое состояние?

— Уж точно не на тебя, — фыркнул я.

Я попытался отыскать глазами Мировича, но не нашел его. Сначала я удивился, как же это Василий Яковлевич отсутствует в минуты своего триумфа. Позднее по ходу дела сообразил, что его, как свидетеля, не пустили в зал сразу же.

Кто-то коснулся моей спины. Я обернулся. На меня победоносно глядел старик-incroyables. Он успел обзавестись новым костюмом. И вновь — от кутюрье a la incroyables.

— В Кронштадте мне не удалось выставить тебя заговорщиком против великого князя. Но уж тут-то я отыграюсь! — процедил он сквозь зубы.

— Так это были вы?! Вы выстрелили в окна цесаревича?

Старик-incroyables в ответ захихикал и отошел в сторону. Я заметил, что кот на суд не явился.

Чем же я так провинился перед этим старым придурком, что он даже рискнул имитировать покушение на цесаревича ради того, чтобы подставить меня? Видимо, ждать разгадки осталось недолго. Я надеялся, что мне придется заплатить не слишком высокую цену за это знание. Под ложечкой появился отвратительный холодок. Уж больно гадко старик-incroyables ухмылялся.

Несколько рядов занимали русские офицеры. Одни были мне незнакомы, они смотрели в мою сторону жестко, с нескрываемым презрением. На лицах же тех, с кем довелось мне служить, отразилось смятение.

Пробило восемь часов, и пан Марушевич открыл заседание.

— Дамы и господа, — объявил он. — Мы приступаем к рассмотрению дела «Маркграфство Траумлэнд против маркиза де Ментье». Маркиз де Ментье обвиняется в том, что совершил намеренное убийство. Жертвой его преступления стал русский князь Афанасий Федорович Дуров. Генерал Дуров, который в последние годы исполнял обязанности верховного правителя маркграфства Траумлэнд.

По залу прошелся гул, в котором гнев смешался с изумлением. Мне хотелось обернуться и посмотреть, кому принадлежат те или иные голоса, но я боялся смотреть людям в глаза.

— Дамы и господа, позвольте объявить состав суда. Председателем являюсь я, пан Ясек Марушевич, бургомистр Траумштадта. А бургомистр Меербурга барон Мартин фон Бремборт и бургомистр Торвейла герцог Людвиг Эйзениц согласились взвалить на себя нелегкое бремя и выступить судьями на нашем процессе.

Отворились двери, в зал вошел высокий господин в черном мундире и с пышными бакенбардами. Он поднялся на кафедру, обитую зеленым сукном, и одарил меня многообещающим взглядом.

— Государственный обвинитель, прокурор Траумлэнда барон Вильгельм Набах, — представил вошедшего пан Марушевич.

Барон Набах поклонился и посмотрел на присутствующих так, словно хотел убедить каждого в том, что от него лучше держаться подальше и не попадаться на глаза.

— Подсудимый, — обратился ко мне пан Марушевич, — скажите, будет ли ваши интересы защищать какой-нибудь адвокат, присяжный поверенный или просто доверенное лицо? Или же вы предпочитаете защищаться самостоятельно?

Я растерялся и не знал, что ответить. Никто не объяснил мне заранее, что в суде преступнику позволительно иметь защитника. Да я и не понимал, есть ли какой-либо смысл в том, чтобы нанять адвоката?

Вдруг зал пришел в движение. Господин Швабрин поднялся со своего места. Рядом с ним я заметил Федора, Хьюго и Гарри. Я удивился, увидев помощника шкипера и боцмана с «Эмералд Джейн». Гарри помахал мне рукой. Увидев его, я чуть не расплакался от благодарности, что этот свирепый с виду человек пришел поддержать меня.

— Ваша честь, — обратился Алексей Иванович к судье. — Позвольте мне выступить в качестве защитника маркиза де Ментье.

— В этом вопросе последнее слово остается за обвиняемым, — сообщил пан Марушевич и повернулся ко мне.

— Я не возражаю. Я почту за честь, если господин Швабрин согласится защищать меня, — ответил я.

— Ну, что ж, — с удовлетворением молвил председательствующий. — Представьтесь, пожалуйста, и займите место рядом с обвиняемым.

— Швабрин Алексей Иванович, дворянин милостью его императорского величества Павла Петровича.

Мой защитник поклонился, подошел ко мне и встал рядом. Один из писарей склонился к бумагам и произвел какие-то записи. Господин Набах бросил на господина Швабрина недобрый взгляд. Я взглянул на Алексея Ивановича. Он едва доставал до моего плеча, но рядом с этим маленьким, смуглым человеком я чувствовал себя намного увереннее. Он ответил мне одобрительным взглядом и произнес вполголоса:

— Действуем по плану.

— Дамы и господа, — промолвил пан Марушевич, — позвольте напомнить. Мы рассматриваем дело «Маркграфство Траумлэнд против маркиза де Ментье». Маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Его жертвой стал русский князь Афанасий Федорович Дуров, исполнявший в последние годы обязанности верховного правителя маркграфства.

И вновь по залу прошелся гул, гнев с изумлением слышались в голосах. Я вдавил голову в плечи и ссутулился. Ко мне повернулся Алексей Иванович.

— Послушать их, так можно подумать, они только сейчас узнали, по какому поводу мы здесь собрались, — господин Швабрин ухмыльнулся.

Его презрительная ухмылка, относящаяся к присутствующим в зале, ободрила меня и пробудила желание обернуться и посмотреть на всех свысока. Но я не поддался такому искушению, мне следовало быть паинькой и никого против себя не настраивать.

— Прежде, чем мы приступим к делу, я должен узнать, не имеет ли кто-либо возражений против состава суда? — спросил председательствующий.

Возражений никто не высказал.

— Подсудимый, — обратился ко мне пан Марушевич, — вам понятно, в чем вас обвиняют, и согласны ли вы с обвинением?

Я кивнул.

— Вы обязаны отвечать. — Пан Марушевич не спускал с меня пристального взгляда.

— Да, — выдавил я.

— Вы согласны с обвинением?

— Да, — повторил я.

— Ваша честь! — вскрикнул Алексей Иванович так, что я вздрогнул. — Защита протестует против ваших высказываний.

Пан Марушевич с изумлением посмотрел на господина Швабрина. Поступок Алексея Ивановича и у меня вызвал не меньшее удивление и испуг. Он осмелился выступить против судьи с непонятными претензиями, которые наверняка только озлобят пана Марушевича и еще больше настроят суд против меня. А я не сомневался в том, что не нравлюсь бургомистру Траумштадта.

— Что вы делаете? — прошептал я.

— Молчите, я знаю, что делаю! — шикнул господин Швабрин.

— Попрошу вас объясниться, господин Швабрин, — попросил пан Марушевич и добавил: — Я, собственно, никаких высказываний пока и не делал.

Сердце мое сжалось. Я проклинал себя за то, что согласился с назначением Алексея Ивановича моим защитником.

— Ваша честь, — произнес господин Швабрин, — только что вы дважды сказали, что маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Мой подзащитный признается в том, что совершил убийство. Мы предполагаем, что обвинитель считает это убийство преднамеренным. Но нам представляется, что суд может сделать вывод о том, было ли это убийство преднамеренным или случайным, только после того, как рассмотрит все обстоятельства дела. Когда же председательствующий в начале заседания заявляет, что убийство было преднамеренным, тем самым он оказывает давление на суд, что является недопустимым фактом в цивилизованном обществе. Ваша честь, мы конечно же уверены в том, что ваши слова — случайная оговорка, а не предвзятое мнение председателя суда.

Пан Марушевич слушал господина Швабрина с интересом и к концу монолога вид имел растерянный.

— Я назвал убийство намеренным? — переспросил он и поочередно оглянулся на барона фон Бремборта и герцога Эйзеница.

Те придали своим физиономиям скорбные выражения и кивнули в ответ.

— Что ж, господа, — ответил пан Марушевич, — протест защиты принимается. А я приношу искренние извинения обвиняемому и почтенной публике. И прошу мои слова о том, что убийство было намеренным, не принимать во внимание, считать их недействительными, как если бы я не произносил их вовсе.

Я взглянул на господина Швабрина с восхищением. С восхищением и с надеждой, что ему удастся выкинуть еще какой-нибудь фокус, который в корне облегчит мою участь. Тут я вспомнил, что в зале суда должна находиться Валери де Шоней. Я решил ничего не говорить покамест господину Швабрину. Когда мадемуазель де Шоней появится, тогда и разберемся.

— Дамы и господа, — обратился пан Марушевич к залу. — Кто-нибудь из присутствующих хочет сделать какое-либо заявление?

И тогда — слава янычарам! — раскрылась тайна старика-incroyables. Наконец-то довелось мне узнать, чем же я так насолил этому господину.

— Ваша честь! — прокричал старик-incroyables. — Я хочу выдвинуть еще одно обвинение против этого человека.

Он указал в мою сторону опереточным жестом. На лице господина Набаха отразилась сложная игра чувств. С одной стороны, прокурор искренне радовался тому, что у него появился союзник. С другой стороны, господина Набаха приводил в смущение внешний вид старика-incroyables. Яркая и давно вышедшая из моды одежда наводила на некоторые размышления касательно психического здоровья ее обладателя.

Барон фон Бремборт склонился к пану Марушевичу и что-то прошептал ему на ухо.

— Милостивый государь, — произнес пан Марушевич. — Попрошу вас, представьтесь и изложите подробнее, в чем все-таки вы обвиняете маркиза де Ментье?

— Извольте, ваша честь, извольте! — прокричал старик-incroyables. — Я Степан Иванович Кулебякин, российский дворянин! А этот человек присвоил мои награды и выдает себя за маркиза де Ментье! А на самом деле он сын повара, его имя Федоркин Сергей Иванович!

По залу прокатился ропот. Присутствовавшие на заседании русские гусары, мои бывшие сослуживцы, в недоумении обменивались репликами. Пан Марушевич поднял правую руку, призывая всех к тишине.

По требованию председательствующего старик-incroyables вышел вперед и, положив руку на Библию, поклялся говорить правду и только правду. Пока он произносил клятву, прокурор все больше хмурился. Старик-incroyables выглядел кощунствующим клоуном. Когда он закончил, пан Марушевич кивнул ему.

— Слушаем вас.

— Этот человек — самозванец! А кроме того, он не благородного, а подлого происхождения. Он всего лишь сын повара!

— Ваши слова, господин Кулебякин, вызывают недоумение у тех, кто давно знаком с обвиняемым. Не могли бы вы изъясниться яснее, — попросил председательствующий.

Старик-incroyables кивнул.

— Видите ли, ваша светлость, — произнес он. — Когда-то я служил в Санкт-Петербурге при Большом дворе! И я… у меня… я… я… — Кулебякин вдруг побледнел.

— Что — вы? — нахмурился пан Марушевич.

— Я… я… у меня случился амур, — пролепетал Кулебякин.

— Мы рады за вас, — ответил пан Марушевич.

Гусары захохотали. А прокурор смотрел на Кулебякина так, будто тот анекдот испортил.

— Русские, что, все такие озабоченные? — послышался голос Мэри-Энн.

— Да, но это был амур с ее императорским величеством Екатериной, — заявил Кулебякин.

Шутки и хохот прекратились. В зале стало тихо.

— Сударь, вы отдаете себе отчет в том, что говорите? — спросил пан Марушевич.

— Еще как отдаю! — Кулебякин сорвался на фальцет. — Это случилось ночью. А потом государыня спросила мое имя. Я испугался и назвался Федоркиным Иваном Кузьмичем. Так звали ее повара.

— Постойте, сударь, — прервал его пан Марушевич. — Вы хотите сказать, что… — тут председательствующий запнулся, — вы хотите сказать, что та особа, о которой вы упомянули, в тех обстоятельствах, которые вы обозначили словом «амур», даже не знала вашего имени?

— Именно так, именно так, ваша честь! — Кулебякин обрадовался — его наконец-то поняли.

В зале стояла тишина. Атмосфера сделалась напряженной.

— А на следующее утро, — продолжал Кулебякин, — ее императорское величество осыпала повара наградами. Чин полковника, золотая табакерка с алмазами, двести тысяч наличными, имение в Барвихе и три тысячи душ крепостных — вот, что предназначалось мне, а получил этот подлый повар. И он не сознался императрице в том, что не он сделал накануне этот амур, он коварным образом завладел всеми этими наградами и скрылся из Санкт-Петербурга! А потом еще и имя сменил! Переехал в Москву и объявил себя графом Христофором Францевичем Дементьевым.

Я приуныл. Кулебякин хоть и выглядел шутом, однако ж вытащил на свет скелет, который был скрыт в нашем семейном шкафу. Дела мои стали совсем плохи. Одно дело, когда дворянина судят за убийство, и другое дело, когда обвиняемый — простолюдин. Я покосился на господина Швабрина, опасаясь, что Алексей Иванович откажется защищать меня. Он с хмурым видом слушал Кулебякина, на лбу его образовались глубокие складки. Оставалось только догадываться, о чем он думает.

— Но какое все это имеет отношение к нашему делу? — спросил пан Марушевич.

— Как — какое?! — вскрикнул Кулебякин, только что радовавшийся, что его наконец-то поняли. — Этот человек, — он ткнул в мою сторону, — вовсе не маркиз, он сын того самого Федоркина Ивана Кузьмича. Я выследил его после того, как его слуга, — он ткнул пальцем в каналью Лепо, — пытался заложить ту самую табакерку с алмазами. Я узнал ее.

Герцог Эйзениц потянул за рукав пана Марушевича и что-то шепнул ему на ухо. Тот кивнул в ответ и повернулся к залу.

— А что, — спросил председательствующий, — в России нельзя в разных губерниях называться разными именами? Нам не известны российские законы на этот счет, но мы хотели бы принимать их во внимание при определении степени вины маркиза де Ментье. Я бы хотел услышать независимое мнение кого-нибудь из российских подданных. Вот вы, — он протянул руку в сторону кого-то, кто сидел за моей спиной, — не могли бы просветить почтенное собрание по этому вопросу?

Я обернулся и увидел Мишу Лактионова. Он нервничал и несколько мгновений жевал губы, а затем промолвил:

— Действительно, ваша честь, в России не принято называться разными именами даже при переезде из одной губернии в другую. Думаю, ваша честь, можно утверждать, что это запрещено.

— Благодарю вас, — ответил председательствующий и повернулся к Кулебякину. — Итак, сударь, вы утверждаете, что служили при Большом дворе, пользовались особым расположением императрицы и при этом назвались Федоркиным Иваном Кузьмичем. А Федоркин Иван Кузьмич, служивший там же при Большом дворе поваром, был произведен в полковники, переехал в Москву, где назвался графом Христофором Францевичем Дементьевым. А теперь перед нами находится его сын, полное имя которого, — председательствующий заглянул в свои бумаги, — Серж Христофор де Ментье. Вы же утверждаете, что это не кто иной, как Сергей Иванович Федоркин.

— Именно так, — кивнул обрадованный Кулебякин. — А когда я кинулся в ноги к государыне-матушке и сознался во всем, и признался, что ночью-то это был я, а не повар, она прогневалась, подвергла меня опале и отправила в ссылку!

— Печальная история, — промолвил пан Марушевич и повернулся к прокурору. — Обвинение и защита, вы хотите что-либо сказать по этому поводу?

— Ваша честь, — басом промолвил барон Набах, — я считаю, что факты, изложенные господином Кулебякиным, свидетельствуют о злодейском характере обвиняемого и лишний раз подтверждают обоснованность обвинений, выдвинутых против него.

— Вы, — повернулся пан Марушевич к господину Швабрину.

Алексей Иванович не нашелся, что сказать.

— Обвиняемый, а что вы можете сказать по этому поводу? — спросил пан Марушевич.

Я понял, что терять-то мне нечего, и решил прикинуться несмышленым недорослем.

— Видите ли, ваша честь, — вымолвил я, — папенька всю жизнь называл меня Сережей, а я его — папенькой. И лишь когда отправили меня на военную службу, я узнал полное имя свое.

— И что же, вы ни разу до военной службы не поинтересовались собственным именем? — спросил пан Марушевич.

— Да оно мне ни к чему было, — я попытался развести руками, но кандалы не позволили.

— А вы молодец! Ловко ответили. Вроде как — не тутошние мы и не знаем ничего.

Шепот Алексея Ивановича звучал дружелюбно, и я немного успокоился.

Председательствующий что-то сказал своим помощникам, они приблизили друг к другу головы и несколько минут шептались. Особенно усердствовал герцог Эйзениц. Он в чем-то убеждал пана Марушевича, который, судя по наклону головы, склонялся к его мнению. Барон фон Бремборт явно не соглашался с ними. Наконец председательствующий поднялся и произнес:

— Уважаемые дамы и господа, мы считаем обвинения, высказанные Степаном Ивановичем Кулебякиным, частным случаем, по которому следует немедленно принять отдельное определение и поставить на этом точку, дабы в будущем этот казус не путался с делом, ради которого мы здесь собрались. Мы покинем вас на десять минут, чтобы в спокойной обстановке прийти к справедливому решению.

Он говорил что-то еще, но я не слышал — меня отвлек господин Швабрин.

— Граф, вы не припомните, как звали вторую супругу Петра Великого до того, как ее прозвали Екатериной?

— Мартой, Мартой Скавронской, — ответил я. — А зачем вам это сейчас?

— Так. Есть одна идейка, — ответил Алексей Иванович.

Пан Марушевич и его помощники поднялись из-за стола и готовы были уйти, как господин Швабрин окликнул их:

— Ваша честь, позвольте высказать некоторые соображения по этому делу.

— Говорите, сударь, — кивнул пан Марушевич.

— Ваша честь, уважаемые господа, когда вы будете принимать решение по этому вопросу, прошу вас принять во внимание следующие факты. Супруга российского императора Петра Великого Екатерина когда-то прозывалась Мартой Скавронской. Вспомним Анну Леопольдовну, она же Елизавета Екатерина Христина, принцесса Брауншвейг-Люнебургская. А наша великая императрица, государыня-матушка Екатерина, о которой неподобающим образом отзывается господин Кулебякин, — после этих слов Алексей Иванович сделал многозначительную паузу. — Так вот, государыня-матушка наша в бытность свою немецкой принцессой называла себя Софьей Фредерикой Августой Анхальт-Цербстской, да и царственный ее супруг был немецким принцем Карлом Петром Ульрихом Голштейн-Готторпским, а, переехав в Россию, вдруг назвался Петром Федоровичем. Да и что там далеко ходить?! Совсем недавно в Траумлэнд приезжал граф Норд. Думается мне, ни для кого не секрет, что граф Норд есть не кто иной, как Его Императорское Высочество Александр Павлович Романов. А супруга русского цесаревича, она же графиня Норд, в России известна как Елизавета Алексеевна. У нее есть и другое имя — Луиза Мария Августа, принцесса Баденская. Да и отец нашего цесаревича, предприняв вояж по Европе, назывался графом Нордом. Кстати, первая супруга нашего нынешнего государя — Наталия Алексеевна, она же Августа Вильгельмина, принцесса Гессен-Дармштадская. А вторая его супруга, назвавшаяся Марией Федоровной, до переезда в Россию была принцессой Вюртембергской Софией Доротеей Августой Луизой.

И как это господину Швабрину удавалось удерживать в голове всех этих Софий, Фредерик, Август и Луиз? У меня даже голова закружилась. Пан Марушевич поджал губы и почесал затылок, отчего его парик съехал на бок.

— Вы напомнили нам важные факты, — он кивнул господину Швабрину.

— Ваша честь, вы позволите мне сказать несколько слов этому господину? — Алексей Иванович указал на Кулебякина.

— Вы вольны обращаться к кому пожелаете, — пан Марушевич изобразил рукой разрешительный жест.

Господин Швабрин повернулся к Кулебякину, несколько секунд разглядывал белый фрак с ярко-зеленым воротником, ярко-красный жилет и ярко-желтые брюки. Шляпу с высокими загнутыми полями Степан Иванович держал в руках.

— Так вот, я вам, э-э-э, — господин Швабрин запнулся, секунду размышлял, как лучше обратиться к собеседнику, и наконец выдал, — анкрояблз Кулебякин… Да. Анкрояблз Кулебякин, я хочу дать вам совет. Чтобы впредь избежать подобных несправедливостей, в будущем, прежде чем пускаться в любовные авантюры, предупреждайте даму, что рассчитываете на денежное вознаграждение за оказанный ей амур.

В зале началось бурное веселье. Особенно громко, я бы сказал, непристойно громко, хохотали гусары. Анкрояблз Кулебякин раскраснелся и сделался похожим на индюка. Барон Набах вращал глазами и готов был испепелить и господина Швабрина, и Кулебякина. Пан Марушевич хлопал в ладоши, призывая к порядку. И пока продолжались шум и гам, я успел рассказать Алексею Ивановичу о том, как впервые повстречал Кулебякина в Кронштадте. Поведал я и о ночном происшествии возле дворца Петра Великого, упомянув и о том, что стрелявшим в окна цесаревича оказался Кулебякин, в чем он сам только что приватно признался. Алексей Иванович выслушал меня с большим вниманием.

Пока мы говорили, тишина в зале восстановилась. Председательствующий повернулся к господину Швабрину.

— Сударь, я требую уважения к суду.

— Простите, ваша честь, я только хотел…

— Ладно-ладно, — перебил Алексея Ивановича пан Марушевич.

Он вышел через заднюю дверь, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц последовали за ним. Отсутствовали они не больше минуты. А вернулись в сопровождении еще двоих конвоиров. Дюжие молодцы остались стоять у двери, а председательствующий с советниками заняли свои места за столом.

— Дамы и господа, прошу всех встать. По поводу обвинения, предъявленного господином Кулебякиным Степаном Ивановичем, суд постановляет. Вне зависимости от того, разрешено или запрещено в Российской империи называться разными именами, поскольку сами особы императорской семьи позволяют себе называться разными именами, то и подданных российских негоже за это наказывать. Таким образом, мы считаем, что маркиз де Ментье имеет полное право называться в Санкт-Петербурге Сергеем Ивановичем Федоркиным, а в Москве Сергеем Христофоровичем Дементьевым, также он имеет право именовать себя маркизом Сержем Христофором де Ментье и Федором Кузьмичем Каблуковым. Безусловно, он должен помнить, что нельзя называть себя разными именами на территории одной губернии.

Я с облегчением вздохнул — видимо, чересчур шумно, потому что пан Марушевич бросил на меня сердитый взгляд поверх пенсне.

— Также, — продолжил он свою речь, — нет никаких оснований считать, что маркиз де Ментье самовольно присвоил себе титул дворянина. Поскольку императрица Екатерина наградила его отца чином полковника, то тем самым произвела его в дворянское звание. Таким образом, маркиз де Ментье является потомственным дворянином. Также суд хочет отметить, что нет никаких оснований полагать, что отец маркиза де Ментье был отмечен милостью императрицы по недоразумению. Нам представляется, что российская царица таким образом вознаградила его за высокое кулинарное искусство.

— Ничего себе — кулинарное искусство! — взвизгнул анкрояблз Кулебякин.

— Попрошу вас не перебивать меня, иначе я накажу вас за неуважение к суду, — произнес сердитым голосом пан Марушевич.

Анкрояблз Кулебякин поник, он смотрел на меня с ненавистью. Я ответил ему ухмылкой. В душе я ликовал. Но оказалось, что впереди еще больший праздник.

— В отношении вас, Степан Иванович Кулебякин, суд вынес отдельное решение. Вы признаны виновным в том, что, пребывая в Санкт-Петербурге под именем Степана Ивановича Кулебякина, назвали себя Федоркиным Иваном Кузьмичем. Мало того, что вы назвались разными именами на территории одной юрисдикции, так вы еще и использовали имя, заведомо зная, что оно принадлежит другому человеку. По совокупности совершенных вами преступлений вы приговариваетесь к одному году работ на каторге…

— Что?! Что это значит?! — Анкрояблз Кулебякин не верил своим ушам.

А я даже пожалел старика.

— Попрошу вас! — повысил голос пан Марушевич. — Но за давностью срока, а также учитывая то, что вы уже побывали в ссылке, хотя и по другому поводу, суд решил заменить каторжный срок десятью ударами розгами. Решение суда подлежит немедленному исполнению. И поставим точку на этом деле. Да будет так.

Пан Марушевич кивнул двум новым конвоирам. Они схватили анкроябля Кулебякина и повели его под всеобщий хохот. Степан Иванович побледнел, ему сделалось не до смеха. Он понял, что его будут бить. Каторга ему больше не грозила, и проснувшаяся во мне было жалость уступила место добродушному ехидству. До меня донеслись слова председательствующего, из которых я понял, что Кулебякину сделают не очень больно.

— Господа, — напутствовал пан Марушевич конвоиров, — это тот случай, когда халатность и нерадивость будут только приветствоваться! Прошу вас, не переусердствуйте.

— Да мы так, погладим немного, — ответил один из дюжих молодцов.

Я встретился взглядом с анкрояблем Кулебякиным, улыбнулся, приподнял — насколько позволяли кандалы — руку и помахал ему.

— Ну а мы, господа, вернемся к тому печальному вопросу, из-за которого были вынуждены собраться здесь, — объявил пан Марушевич. — Я еще раз попрошу всех, кто имеет что-либо против или в защиту обвиняемого, сделать свои заявления. Надеюсь, что заявления эти будут соответствовать сути нашего дела, а не превратят заседание в балаган.

В зале шушукались, но заявлений никто более не делал. Несколько секунд пан Марушевич взирал на присутствующих поверх пенсне, затем вздохнул и промолвил:

— Ну что же, господин прокурор, вам слово!

И понеслось!

Глава 47

Сперва в качестве свидетеля вызвали графа Рюховича, и он торопливо рассказал все, что сумел выяснить в ходе следствия.

Потом господин Набах вращал глазами, брызгал слюной и говорил о том, как я под покровом ночи проник в покои князя Дурова и нанес ему коварный удар ножом в спину! А Алексей Иванович возражал, утверждая, что с покойным я состоял в дружеских отношениях и потому мог запросто без экивоков залететь к нему поздним вечером на огонек. И первый удар я-де нанес не коварно в спину, а открыто в живот, не сдержавшись в пылу спора, в чем теперь искренне раскаиваюсь.

Прокурор кричал, что я пытался скрыться с места преступления и с этой целью побежал на крышу, где меня поджидал привязной аэростат. А мой защитник отвечал, что к тому времени, о котором говорит барон Набах, монгольфьера давным-давно и след простыл, а я выбрался на крышу, чтобы с горя от содеянного с этой самой крыши головою вниз броситься, и исполнил бы задуманное, если бы Клавдий Марагур не остановил меня.

Тогда прокурор заявил, что я попугаю головку нарочно свернул, дабы птичка криком меня не выдала. А господин Швабрин рассмеялся на это и напомнил про то, что, как выяснилось в ходе следствия, князь Дуров с девицей де Шоней любили в маркиза де Сада поиграться, а какая же игра в маркиза де Сада обходится без того, чтобы птичке голову не оторвать?!

Зал напрягся после этих слов. Те, кому забавы в духе маркиза де Сада были чужды, о достоверности эпизода с попугаем судить не могли. Те же из присутствующих, кто был непрочь отлупить свою половину прежде, чем отдать совместную дань Эроту, помалкивали, с одной стороны, не желая выдавать своих интимных пристрастий, с другой стороны, мучаясь чувством, что упустили нечто важное в своей жизни.

Барон Набах сделал новый ход.

— А сейчас, ваша честь, — заявил он, — я докажу, что маркиз де Ментье совершил намеренное убийство. Я прошу вызвать первого свидетеля — фройляйн Дранке.

Отворились двери. Я сгорал от нетерпения узнать, что это еще за дранке-фройляйн появилась в моем деле? В зал вошла Лизхен. Я с облегчением вздохнул, полагая, что бывшая горничная князя вновь развлечет публику рассказом про маркиза де Сада и ничего существенного не добавит.

Но я ошибся. Лизхен поклялась на Библии, и прокурор начал задавать вопросы. Лизхен сообщила, что, после того как обнаружила князя Дурова убитым, застала меня и Аннет де Шоней в кабинете Афанасия Федоровича. Она сообщила, что мы рылись в бумагах князя, а когда заметили ее, госпожа де Шоней ударила ее рукояткой кинжала по голове.

Рассказ Лизхен произвел на судей тяжелое впечатление. Чаша весов склонилась не в мою пользу. Барон Набах смотрел на меня сверху вниз, его губы изогнулись в самодовольной ухмылке. Я оглянулся на девушку в черной вуали, а затем на девушку в белом капюшоне. Где же Валери?! Ведь не бросит она меня! Не бросит! Я просунул руку под рубаху, нащупал медальон и прошептал:

— Плохо дело.

— Еще не вечер, — ответил Алексей Иванович и повернулся к судье. — Ваша честь, позвольте задать свидетельнице несколько вопросов.

Пан Марушевич кивнул. Господин Швабрин повернулся к Лизхен, его физиономия расплылась в добродушной улыбке.

— Милая фройляйн, ваши показания очень важны для установления истины, и мы крайне признательны вам за то, что вы явились в суд, а не ударились в бега, как это сделала мадемуазель де Шоней. Кстати, скажите, пожалуйста, кто именно рылся в бумагах князя?

— Она вот и рылась, — ответила Лизхен.

— Возможно, искала свои документы? Ведь без документов она не могла убежать.

— Возможно, — согласилась Лизхен.

Барон Набах зашумел и подался вперед, едва не опрокинув кафедру.

— Ваша честь, я протестую! — заревел он. — Свидетели не должны давать оценку событиям!

— Вы совершенно правы, — поддержал прокурора пан Марушевич. — Господин Швабрин, пожалуйста, задавайте вопросы по существу, а не выясняйте мнение свидетеля!

— Хорошо-хорошо, ваша честь, — Алексей Иванович приложил правую руку к груди и поклонился. — Еще один вопрос. Скажите, фройляйн Дранке, а ранее не случалось такого, чтобы Аннет де Шоней била вас?

— А то! — откликнулась Лизхен. — Князь Дуров в меня, что ни день, сапогами кидался, а мамзель его — та и вовсе била всем, что под руку ей попадалось!

— Благодарю вас, Лизхен, — промолвил господин Швабрин. — Ваша честь, полагаю, что, если свидетеля хотят устранить, его бьют лезвием, а не рукояткой. В данном же случае горничную ударили просто тем, что под руку подвернулось. И раз уж эта процедура входила в ежедневный распорядок дня в доме князя Дурова, то нет ничего удивительного в том, что и в день прилета маркиза де Ментье мадемуазель де Шоней поколотила служанку.

— Прошу вас, господин Швабрин, — пан Марушевич поморщился так, словно у него заболели зубы. — Суд сам решит, как расценивать факты. Вы, фройляйн, можете занять место в зале.

— Ваша честь, — воскликнул прокурор, — я требую отказать господину Швабрину в праве защищать обвиняемого!

Выражение лица председательствующего изменилось так, словно к зубной боли добавилась еще и головная.

— На каком основании? — спросил он.

— На том основании, — ответил барон Набах, — что господин Швабрин превращает суд в балаган!

— Ну, господин прокурор, давайте не будем впадать в крайности, — произнес пан Марушевич.

Барон Набах поджал губы и смерил нас ненавидящим взглядом.

— Обвинение сдает позиции, — шепнул Алексей Иванович. — Но и нам расслабляться нельзя.

Барон Набах вызвал следующего свидетеля. Наступила очередь поручика Мировича. Василий Яковлевич явился в зал, посмотрел на меня, ухмыльнулся и положил руку на Библию. Он произнес клятву и обратил подобострастный взор на прокурора. Барон Набах начал задавать вопросы. Поначалу поручик Мирович не добавил ничего нового к тому, что было сказано до него, — хоть тем же графом Рюховичем. Вот только эмоциональная окраска его рассказа выражала уверенность в том, что меня необходимо казнить, и как можно скорее.

Но неожиданно в деле появился новый поворот. Барон Набах спросил Василия Яковлевича: не знает ли тот, что я мог искать в бумагах князя Дурова? Мирович скривил губы и несколько секунд помолчал. Затем Василий Яковлевич выдал следующее:

— Я не хотел говорить об этом, господа, поскольку дело касается государственной тайны Российской империи. Но, как видно, мы не сможем изобличить злодейский умысел графа Дементьева, не упомянув о некоторых бумагах. Действительно, граф Дементьев прибыл в Траумштадт для того, чтобы выкрасть письма покойной императрицы Екатерины. Из-за этих в высшей мере ценных документов он и совершил убийство. Мы подоспели слишком поздно и не смогли предотвратить гибель Афанасия Федоровича. А задержись мы еще на несколько минут, и граф Дементьев уничтожил бы бумаги императрицы.

На пана Марушевича смотреть было жалко. Он выглядел так, словно к нестерпимым мигрени и зубной боли добавился острый приступ диареи. Барон Набах торжествовал. Он хотел победить — даже ценою международного скандала.

— Ваша очередь, — сказал пан Марушевич господину Швабрину, когда прокурор закончил.

— Ваша честь, — ответил Алексей Иванович, — у нас нет вопросов к этому свидетелю. Но мы бы хотели вызвать еще одного свидетеля.

— Как его имя?

— Степан Иванович Кулебякин.

— Э-э-э, — только и вымолвил пан Марушевич.

— Зачем вам этот паяц? — удивился я.

— Есть одна мыслишка, — шепнул Алексей Иванович. — Бог даст, сработает.

Послали за Кулебякиным. Мне не терпелось увидеть его в зале суда. Хотелось понять, что задумал господин Швабрин. Тем временем процесс шел своим чередом. До прихода старика судья успел вызвать новых свидетелей. Выступал некусаный, назвавший свое имя, которое тут же вылетело из моей головы. Он рассказал о том, как они с Мировичем прибыли в Шлосс-Адлер и в сопровождении офицеров Прокудько, Свиньина и Тюленева поднялись в покои князя Дурова, где и обнаружили бездыханное тело Афанасия Федоровича. Его слова по очереди подтвердили все те же Прокудько, Свиньин и Тюленев. Рассказали они и о том, как в Шлосс-Адлер прибыл великий князь и сжег конверт, который Мирович отобрал у меня.

Когда завершался опрос Тюленева, появился старик Кулебякин. Его не успели увести далеко, да и побить тоже, к сожалению, не успели. Анкрояблз испуганно озирался и выглядел затравленным зверем.

— Господин Кулебякин, мы хотим задать вам несколько вопросов, — сообщил пан Марушевич. — Отвечайте честно, и тогда, пожалуй, мы отменим решение о розгах. Для начала положите руку на Библию и поклянитесь говорить правду и только правду.

Степан Иванович произнес клятву, с опаской поглядывая на пана Марушевича. Он не сомневался, что судья сдержит слово и отменит наказание. Но при этом анкрояблз Кулебякин подозревал, что вляпается в новую неприятность. С момента последней встречи со мной он кое-чему научился.

— Вы можете задавать свои вопросы, — кивнул председательствующий господину Швабрину.

— Уважаемый Степан Иванович, — произнес мой защитник, — не могли бы вы рассказать о том, что вы делали в Кронштадте в ту ночь, когда там останавливался Великий князь Александр Павлович, путешествовавший под именем графа Норда? Начните с того момента, когда вы подслушивали разговор цесаревича.

— Я подслушивал? — переспросил Кулебякин.

Его глаза бегали, как мыши. Он опасался, что, как бы он ни поступил, любой его поступок обернется против него же. И вновь я почувствовал жалость к Кулебякину. Но это было мимолетное чувство, которое сам анкрояблз и разрушил. Наши взгляды встретились. И в его глазах вспыхнул озорной огонек. А в следующее мгновение его очи закатились, он застонал, схватился за сердце, повалился на пол, пару раз ножкой дрыгнул и затих, немного пены припустив изо рта. Зал ахнул.

— Вот сволочь! — выкрикнул я.

Анкрояблз Кулебякин одурачил нас так же ловко, как проделал это на корабле. Не знаю, что замыслил господин Швабрин, но, по всей видимости, усилия его оказались тщетными. Мое положение лишь усугубилось, поскольку Кулебякин приобрел ореол мученика, а я оказался паршивцем, который довел несчастного незадачливого старичка до кондрашки.

Прокурор незамедлил воспользоваться ситуацией. Пока в зале охали, причитали и кричали «Лекаря! Лекаря!», барон Набах сошел с кафедры, подошел к судьям и говорил им что-то обстоятельное, судя по губам, в выражениях не стесняясь.

— Ну и что теперь, сударь? — спросил я господина Швабрина.

— Друг мой, все идет хорошо, — улыбнулся Алексей Иванович.

Я не знал, чему он радуется. Прокурор в чем-то убеждал судей, растерянный пан Марушевич кивал, какие-то женщины суетились возле Кулебякина, и все это не предвещало ничего хорошего.

Алексей Иванович вышел вперед.

— Ваша честь, — господин Швабрин сильным голосом перекрыл поднявшийся в зале шум, — ваша честь, я протестую против приватных консультаций судей с прокурором во время суда. И взываю к вашему авторитету! Наведите, пожалуйста, порядок!

Пан Марушевич выпрямился, но сказать ничего не успел.

— А этому господину понадобился лекарь! — продолжил Алексей Иванович. — Здесь как раз присутствует подходящий специалист! — Он повернулся к залу и позвал: — Федор! Федор, прошу тебя!

Федор поднялся со своего места и прошел вперед.

— Разойдитесь, господа, разойдитесь! — прокричал он.

Изъяснялся он по-русски, и местные жители его не поняли. Но при его приближении те, кто хлопотали возле Кулебякина, отошли в сторону. Федор имел вид человека, только что вернувшегося с каторги и ищущего случая на каторгу вернуться. От него хотелось держаться подальше. Федор наклонился к Кулебякину и большим пальцем надавил старику в плечо, в ямочку под ключицу.

— Ай! — вскрикнул Кулебякин и отмахнулся от ручищ Федора.

— Ну вот, видите! — воскликнул Алексей Иванович. — Вот он и выздоровел! Его болезнь называется симуляцией и при известном подходе легко лечится. Спасибо, Федор!

Подручный господина Швабрина поклонился и вернулся к Хьюго и Гарри. Возмущенные голоса слились в единый гул. Я рассмеялся. Теперь Кулебякин выглядел посмешищем.

— Ну, мы еще повоюем, — шепнул Алексей Иванович.

Пан Марушевич пришел в негодование, топал ногами и кричал на Кулебякина. Из-за воцарившегося шума я не разобрал слов судьи, но понял, что анкрояблзу розог не избежать. Я оглянулся и увидел даму с черной вуалью как раз в тот момент, когда она поправляла головной убор. На мгновение оказалось открытым ее лицо. Это была незнакомая женщина. Я посмотрел на незнакомку в белом, сердце колотилось в груди: я боялся, что она откинет капюшон и окажется еще кем-нибудь, но не Валери де Шоней.

Пан Марушевич сумел восстановить порядок в зале и разрешил господину Швабрину начать допрос. Алексей Иванович повторил вопрос:

— Уважаемый Степан Иванович, расскажите, милостивый государь, что вы видели и слышали в Кронштадте в ту ночь, когда там останавливался великий князь Александр Павлович, путешествовавший под именем графа Норда? Вы же подслушивали разговор цесаревича, у нас есть свидетели.

— Его высочество Александр Павлович изволили спорить, — промямлил анкрояблз Кулебякин.

— А с кем спорил великий князь? — спросил господин Швабрин.

— Великий князь изволили спорить вот с этим господином, — с этими словами старик показал на Мировича.

Василий Яковлевич покраснел и насупился. А анкрояблз Кулебякин, видимо, решил, что терять ему нечего, и его понесло. Он передал содержание разговора Мировича с цесаревичем. Но и этого ему показалось мало. Он, вероятно, принадлежал к той категории людей, которые, если заведутся, то уж не остановятся, даже если сказанное обернется им же во вред. Кулебякин рассказал, как я его прогнал. А потом ко всеобщему изумлению поведал, что, обидевшись на меня, похитил пистолет у пьяного офицера и выстрелил в окно гостиной, где находился великий князь.

— Ничего не понимаю! Этого не может быть! — вдруг воскликнул Мирович.

На его слова не обратили внимания. Зал гудел. Шокированный пан Марушевич хлопал глазами, а барон фон Бремборт и герцог Эйзениц, судя по лицам, жалели о том, что высунули носы из своих провинций. Анкрояблз Кулебякин, довольный произведенным эффектом, держался героем.

Пан Марушевич добился тишины и повернулся к свидетелю.

— Господин Кулебякин, — промолвил он. — Каждый раз, как вы выходите сюда, вы сообщаете удивительные вещи. То вы поразили почтенную публику рассказом об особых отношениях с покойной российской императрицей, а теперь сообщаете, что стреляли в ее внука, в русского цесаревича. Да вы в своем ли уме, сударь?

— Еще как в своем! — закричал анкрояблз Кулебякин. — И я сообщу вам новые факты, которые не оставят сомнений в истинности моих слов. После того, как я выстрелил в окно, как я и предполагал, подозрение пало на подлого Федоркина. И поручик Мирович даже изловчился поймать мерзавца. Но подлому Федоркину удалось вырваться и оглушить господина Мировича, он ударил его кулаком в лицо и удрал. А господин Мирович остался с воротником в руках, этот воротник оторвался от кафтана подлого Федоркина. И послушайте меня, милостивые государи, послушайте! Этот подлый Федоркин проявил верх наглости! Знаете, что он сделал?! Он воспользовался тем, что господин Мирович не разглядел лица обидчика, и имел наглость в одной компании с ним отправиться в плавание на флейте «Эмералд…»!

Анкрояблз Кулебякин не договорил. Девичий визг прервал его речь. Кричала Мадлен. Я обернулся посмотреть, что произошло, и получил удар вскользь по лицу.

— Так это был ты! Это был ты, Дементьев! Я знал, что это был ты!

Разъяренный Мирович набросился на меня. Столик, за которым я сидел, перевернулся, и мы перелетели через него. Полицеймейстеры бросились на взбесившегося Василия Яковлевича. На помощь им поспешил некусаный.

— Сударь! Это какая-то ошибка! Клянусь богом, за всю ночь граф Дементьев не покинул палатки!

— Я тебе поклянусь! — огрызнулся Мирович и, вырвавшись из рук конвоиров, врезал по зубам некусаному.

Наконец-то этот господин хоть по морде получил!

Пану Марушевичу — в который раз — пришлось потрудиться, чтобы навести порядок в зале. Когда Мирович угомонился, а присутствующие притихли, председательствующий выпрямился и обвел взглядом зал. Его глаза сверкали, даже толстый слой пудры не скрывал раскрасневшихся щек.

— Вот что, господа, — произнес он. — Мы рассматриваем дело об убийстве князя Дурова, мы знаем, кто убийца, мы обязаны установить степень его вины, и нам нет нужды разбираться в похождениях разных безумцев и одержимых какими-то маниями! Мы составили протоколы ваших показаний и отправим их в Санкт-Петербург. Да и вас под конвоем препроводим в Россию. Пусть российское правосудие разбирается, как квалифицировать выстрел в окна великого князя. Бог даст, сударь, вам зачтутся заслуги перед покойной императрицей! Мы же вернемся к предмету нашего разбирательства. И, поскольку неопрошенных свидетелей более не осталось, я предлагаю обвинению и защите выступить с последним словом, прежде чем суд удалится для принятия окончательного решения.

Шутки кончились. Я почувствовал слабость в ногах. Еще несколько минут, и меня запросто приговорят к смертной казни. А может, даруют жизнь, и через неделю, подыхая на рудниках, я пожалею о том, что меня не повесили.

Бледного и трясущегося анкрояблза Кулебякина увели конвоиры. Кто-то сдавил мое плечо. Я обернулся и встретился взглядом с Мэри-Энн. Я кивнул ей.

— Мадемуазель, это запрещено, — прошептал конвоир и отстранил аэронавтессу.

— Господин прокурор, прошу вас, — объявил пан Марушевич.

Барон Набах с удовлетворением вздохнул и вышел из-за кафедры. Расхаживая взад-вперед перед судьями, он говорил о моих прегрешениях и, как о само собой разумеющемся, говорил о моей казни. Меня мучил страх, и в то же время я испытывал странное удовольствие, предвкушая, как господин Швабрин ловко обставит прокурора и добьется — нет, конечно же, не прощения, но сочувствия и снисхождения ко мне. Алексей Иванович в эту минуту незаметно сжал мою руку, чем укрепил мою уверенность в благоприятном исходе дела, разумеется, в той степени, в которой исход вообще может быть благоприятным.

Но после его пожатия новая, неожиданная мысль посетила меня. Я подумал, что все происходящее превратилось в игру, как если бы господа Швабрин и Набах сошлись в шахматном поединке, условившись, что, если верх возьмет барон, меня повесят, а если победу одержит Алексей Иванович, меня сошлют на каторгу. Зрители разделились на два лагеря и с азартом следят за грубым схевенингенским наступлением одного и изящными контратаками другого. И между делом как-то все забыли о том, что я действительно убил человека!

Да и сам-то я всерьез об этом не думал. А руки мои были замараны кровью ни в чем не повинного человека!

Мильфейъ-пардонъ, граф. Как это — не повинного?! А Беленин Андрей?! А Половецкий Сашка — какой весельчак был, какой жизнелюб?! А горская девушка?! Разве Афанасий Федорович не заслуживал смерти?! А разве не я скормил Иванова громовому ящеру?! И ни малейших угрызений совести не испытываю.

Да, но в случае с Ивановым я оказался пленником, и мои действия были вынужденной защитой. К тому же, задушив женщину, он глумился надо мною. «Твоя валдайская зазнобушка! А Любку-то твою придушил я», — как вспомню ухмылку Иванова, так в дрожь кидает! Скотина! Он, значит, возомнил, что вправе женщин моих убивать! Ну, положим, Любка не была моей зазнобушкой, так — случайный десертъ на скорую руку. Но Иванов-то, сволочь, своим поступком показал, что он и Аннет — то бишь не Аннет, а Валери — придушит, как только возможность представится, и издевался надо мною, полагая, что я не в силах ничего поделать. А потом, положа руку на сердце, мне и Любку до слез жалко. Да я и сейчас его б своими руками придушил, воскресни он фантастическим образом!

И все же не покидало меня чувство, что убийство Афанасия Федоровича есть mea culpa,[83] и за всю жизнь не отмою я рук, а самое строгое наказание не даст искупления.

Мои размышления прервал господин Швабрин.

— Прокурор-то пыжился-пыжился, а ничего нового не сказал, — прошептал он.

— Эх, Алексей Иванович, — вздохнул я, — человека-тоя действительно убил и заслуживаю наказания.

— Друг мой, — молвил господин Швабрин, — вы это бросьте! Вы покорились неизбежному и оправдываете свое пораженческое настроение необходимостью искупления вины! Между тем все не так однозначно. Мы еще повоюем! Да и князь Дуров, подумаешь, эка невидаль — князь! Что, на Руси князей, что ли, мало, чтобы ваша жизнь…

Господин Швабрин не договорил. Пан Марушевич пригласил его выступить с заключительным словом. Алексей Иванович вышел вперед. Я почувствовал острую неприязнь к этому маленькому человечку. Его слова «на Руси князей, что ли, мало» вызвали в моей душе возмущение. Я вспомнил, с каким хладнокровием господин Швабрин убил Джека на корабле! Вот форшмакъ! Тогда поступок Алексея Ивановича показался мне геройством. Но теперь я думал, что он мог просто оглушить матроса.

Господин Швабрин произносил свою речь, встав вполоборота так, чтобы обратить свое лицо и к судьям, и к залу. Смысл его слов не доходил до меня: я был занят своими малоприятными размышлениями. Но вдруг слова о коронации российского императора заставили меня переключиться.

— Итак, уважаемые дамы и господа, как мы поняли, опередив господина Мировича и перехватив бумаги государственной важности, маркиз де Ментье обеспечил интересы российского императора Павла Петровича и великого князя Александра Павловича! Именно благодаря действиям обвиняемого бумаги покойной императрицы попали в руки русского цесаревича, а не остались в руках господина Мировича, который вопреки воле российского государя и его наследника стремился завладеть этими бумагами и распорядиться ими по своему разумению. Как вы знаете, уважаемые дамы и господа, завтра в Москве состоится коронация его императорского величества Павла Петровича. Полагаю, что в интересах маркграфства Траумлэнд сохранить добрососедские отношения с Россией. Смею предположить, что, окажись упомянутые бумаги в руках господина Мировича, коронация российского императора сделалась бы затруднительной. По меньшей мере, завтрашний великий день оказался бы омрачен опасным брожением умов.

«Эвона, куда он загнул!» — подумал я и поневоле восхитился изворотливостью господина Швабрина. Между тем пан Марушевич выглядел так, словно мигрень доконала его, да и с диареей он не справился. Алексей Иванович продолжил свое выступление.

— Итак, господа, завтра состоится коронация российского императора! Так зададим себе вопрос: каковой будет реакция его императорского величества, когда он узнает, что маркиз де Ментье, он же русский граф Дементьев, которому император хоть в малой степени, но все-таки обязан восшествием на российский престол, за усердие свое на благо государя и России поплатился свободой, а то и жизнью?! Ваша честь, уважаемые судьи, решение принимать вам. А мы взываем к вашей мудрости и уповаем на вашу милость и милость божью! Вы же — примите решение так, как подсказывает сердце!

Пан Марушевич как раз схватился за левую грудь. Видимо, подсказки сердца оказались болезненными. Его щеки блестели от пота, он коснулся лица, и катышки пудры посыпались на стол. Похоже, что он со мной поменялся б местами, лишь бы избавиться от нелегких обязанностей.

Господин Швабрин поклонился и занял свое место рядом со мною. Председательствующий поднялся из-за стола. Тишину в зале нарушало нечленораздельное шипение Мировича.

— Что ж, уважаемые дамы и господа, суд выслушал мнения сторон и намерен удалиться на совещание. Но прежде я обязан напомнить, что маркиз де Ментье обвиняется по сто второй статье устава уголовного судопроизводства маркграфства Траумлэнд. Эта статья предусматривает наказание от десяти лет каторжных работ до смертной казни…

Перед моими глазами поплыл туман. Пан Марушевич, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц зачем-то раздвоились, а затем, смешавшись с двойниками, превратились в черные кляксы и слились в мутное пятно. Стол поплыл вверх и навалился на меня. Кто-то из конвоиров схватил меня за руку. Откуда-то из нездешнего мира донесся голос пана Марушевича, приказавшего дать мне воды. Вокруг меня началась суета. Послышался голос мосье Лепо:

— Пустите меня, я его слуга!

Французишка сунул мне в лицо стакан воды. Я сделал несколько глотков.

— Барррин-с, сударррь мой, как же ваш капитал-с?! — прошептал каналья. — Пррропадут-с же денежки-с, пррропадут-с…

Я набрал в рот побольше воды и обрызгал подлого французишку.

— Уберите от меня эту шельму, — попросил я.

— Эх, барррин-с, сударррь вы мой, вот вы значит как, — ответил Лепо. — Не себе, не людям-с, как говорррится!

Конвоиры оттеснили его в сторону.

— Полагаю, мы можем продолжить, — промолвил пан Марушевич. — Вы хотели что-то сказать, — он обратился к кому-то в зале.

— Ваша честь, — послышался незнакомый голос, — меня зовут Ульрих Лейбер, я директор анатомического театра. Этот человек молод, полон сил и обладает прекрасным телосложением. Если его казнят, мы хотели бы заполучить его тело. Пусть оно послужит науке. Мы готовы внести соответствующий залог в размере пятидесяти талеров.

— Я внесу двести талеров, — раздался девичий визг.

Я обернулся и сквозь стоящую в глазах пелену увидел Мадлен.

— Я внесу двести талеров, чтобы маркиза де Ментье похоронили согласно обычаям той веры, которой он придерживается! А вообще — вы не должны его казнить! Он не виноват!

Мадлен лишилась чувств. Мэри-Энн подхватила ее на руки. Пан Марушевич распорядился подать и ей стакан воды. Аукцион продолжился.

— Я внесу две тысячи талеров, — раздался женский, знакомый до боли, голос.

Это был голос Валери! Клянусь, это была она!

С заднего ряда поднялась фигура в белом одеянии. Капюшон закрывал ее лицо почти целиком.

Я обрадовался! Валери! Наконец-то! Как и обещала, она вмешалась в процесс в тот момент, когда речь зашла о казни. Но… мильфейъ-пардонъ, я надеялся, что ее вмешательство предполагает спасение моей жизни, а не унаследование тела!

Валери, Лерчик, что же ты задумала?!

— Я приехала сюда по поручению майестры Залины. Я ее младшая сестра майестра Катрина.

В зале воцарилась тишина. Один из писарей выронил гусиное перо. Пан Марушевич выглядел растерянным. А я… я почувствовал невероятную усталость. Больше всего мне хотелось лечь на пол и уснуть! Тихая ярость переполняла мое сердце. В эти мгновения мне казалось, что я ненавижу Валери. Вновь я позволил обмануть меня. И хотя в этот раз меня провели майестре, мой гнев был обращен именно на Валери. Словно это она, а не вампиреллы передали мне через конвоиров медальон, который ввел меня в заблуждение. И словно Валери была виновна в том, что ее голосом вдруг заговорила явившаяся на суд Катрина. И теперь я смотрел на фею в белом и ждал от нее спасения.

— Разве есть закон, который запрещает нам выкуп тела?! — повысила голос вампирелла.

— Я этого не говорил, — ответил пан Марушевич. — Но закон требует согласия обвиняемого на передачу его тела в руки тех, кто владеет темной магией!

— Только что эльфийка предлагала за него выкуп, и вы не поинтересовались ее магическими способностями, — майестра Катрина рассердилась.

— Она не требовала тела, она предлагала взнос за то, чтобы казненного похоронили согласно традициям его веры, — возразил председательствующий. — Вы предложили самую крупную сумму. Если никто не предложит больше, — пан Марушевич обвел пытливым взором зал, — преимущество останется за вами. Но при условии, — он поднял указательный палец вверх, — при условии, если обвиняемый даст свое согласие.

Я глядел как зачарованный на вампиреллу. Она откинула капюшон, повернулась ко мне и одарила меня обворожительной улыбкой, ее глаза светились сочувствием. Я вспомнил, как ее нежные, прохладные пальчики скользили по моей груди. Тысячи мыслей закружились вихрем в моей голове. Мне казалось, что эти мысли задушат меня, но не было сил противиться им.

Что ждет меня в случае казни?! Как меня встретит Главный Повар?! Всю свою жизнь я обращался к нему запросто. Но имел ли я на это право?! А сколько грехов на моей совести — об этом и думать страшно! Господи, что ждет меня?! Найдется ли хоть одна черствая корка, которую можно кинуть в противовес моим грехам? А что, если нет такой корки?! Я попытался припомнить хоть одно доброе дело, но ни одного достойного поступка не пришло мне на ум! Господи, да я только и делал, что гонялся за юбками, а в погоне за одной из них дошел до того, что убил человека! И еще смею надеяться, что Главный Повар подберет для меня закуток на своей кухне! Да он и встречать меня не выйдет!

Но самое страшное другое! Что если Его и вовсе не существует?! Может быть, правы атеисты, и Главный Повар — не более чем досужий вымысел трусливых человеков. Что — если впереди нет вообще ничего?! Ничего!

Катрина, моя Катрина смотрела на меня и улыбалась. «Все будет хорошо!» — кричали ее глаза. Она чуть заметно кивнула мне, едва уловимым движением повела бровями и накрыла голову капюшоном.

О, господи! Уж не знаю, существует на самом деле Главный Повар или нет. Но если он все-таки существует, то в те минуты явно отлынивал от работы. Хоть бы знак мне подал какой-нибудь, хоть на йоту укрепил бы мою веру! Так нет же! Бросил одного перед лицом смерти. Поди угадай, что там ждет меня — адовы муки или все-таки Он хоть малюсенькую корочку подобрал за мной и припас на черный день? А я-то всю жизнь рассчитывал на него, просил: смотри, мол, дружище, чтоб там нормально все было!

А тут вот она, Катрина, ладно скроенная фея с обворожительной улыбкой. Благодаря ей я составлю компанию Отто и Эвелине, глядишь, раз в десять лет будут на прогулку выпускать, все ж лучше, чем совсем ничего! Надо только попросить, чтоб присматривали за мною получше! А то ж найдется какой-нибудь разгильдяй — оторвет руку или еще какую пакость над бренным телом учинит.

Пан Марушевич постучал по столу. Задумавшись о вечном, я не заметил, что председательствующий обращается ко мне.

— Маркиз де Ментье, попрошу вас собраться, — попросил он. — Вы должны ответить на вопрос: согласны ли вы с тем, что ваше тело выкупит майестра Катрина? Прежде чем вы ответите, я обязан поставить вас в известность, что майестра Катрина, равно как и ее сестры майестре Залина и Марина, суть нелюди и вампиры.

— Ага, — буркнул я и кивнул.

— Простите? — брови пана Марушевича изогнулись. — Будьте любезны, повторите ваш ответ ясно и громко.

Во рту у меня пересохло, язык ворочался через силу.

— Да, — выдавил я. — Согласен. Я согласен.

На этот раз пан Марушевич не только брови изогнул, а еще и глаза выпучил, чем невероятно разозлил меня. «Вынужден предупредить, что чаша весов может склониться в пользу смертной казни обвиняемого, — мысленно передразнил я его. — Старый хрыч, корчит тут харю! Ведь приговорит к повешению и спокойно домой отправится внучат нянчить».

— Маркиз, прежде чем принять окончательное решение, скажите, известны ли вам истинные обличья майестре?

Этот вопрос развеселил меня. Я вспомнил роскошные черные волосы, рассыпавшиеся по белым, как мрамор, плечам Марины, золотую змею — браслет на левом предплечье, золотые колечки со скелетиками, украшавшие соски Катрины. Уж кто-кто, а я-то знаю их истинные обличья. Осталась, правда, старшая сестра. Но чем она могла меня удивить?! Черепашьим панцирем между ног?

— Да, ваша честь, мне известны истинные обличья майестре.

— И вы соглашаетесь с тем, чтобы ваше тело в случае смертной казни передали майестре?

— Да, согласен, — ответил я с вызовом.

Меня возмутило то, что судья в третий раз заставил меня испытать унижение. Я не смел обернуться, не смел смотреть в глаза никому. С ненавистью глядел я на Мартина фон Бремборта. «Для тебя я просто Мартин! Мы же пили на брудершафт!» — так он говорил, а теперь со спокойной совестью проголосует за смертную казнь!

— Маркиз, позвольте вопрос. Вы можете не отвечать, если не хотите, — промолвил пан Марушевич.

Я кивнул.

— Почему вы соглашаетесь? Вы же практически отрекаетесь от Господа нашего?!

Хотел бы посмотреть, когда тебя на кол посадят, какому богу ты будешь молиться! Так хотелось ответить мне, но я сдержался.

— У меня особые отношения с майестре, — ответил я. — Мы уважаем друг друга, и я уверен, что они не сделают мне дурного.

— Что ж, воля ваша, — произнес пан Марушевич и посмотрел вглубь зала поверх голов. — Майестра Катрина, согласно закону вы должны внести залог секретарю суда и расписаться. Прошу вас. А также я должен напомнить, что на время совершения официальных актов вы обязаны принять свое истинное обличье.

— Благодарю вас, ваша честь, — ответила Катрина.

Послышались шаги. Фигура в белых одеяниях подошла к столику, за которым сидели писари. Она положила на стол тяжелый кошелек. Секретарь подвинул бумаги к краю стола и протянул фее перо. Сердце мое замерло. Я смотрел на майестру Катрину как на спасительницу. Она дарила мне возможность прожить долгую, многовековую жизнь после смерти.

В то же время я стыдился своей трусости и не знал: как смогу теперь взглянуть кому-либо в глаза?! Я страшился того, что пан Марушевич объявит смертельный приговор, но посчитал бы за счастье умереть немедленно! Ну где же ты, Главный Повар?! Треснул бы меня поварешкой по лбу — и дело с концом!

— Сильный ход, — донесся до меня шепот.

— А? — вздрогнул я.

— Сильный ход! — повторил господин Швабрин. — Это вы здорово сообразили!

— Что сообразил? — спросил я.

— Как — что? — прошептал Алексей Иванович. — Теперь уж точно смертная казнь не про вас. Ну какой нормальный судья приговорит обвиняемого к смертной казни, зная, что тот воскреснет в виде нелюдя?! Да и зомби, перед которым сам российский император в долгу, думается мне, в Траумштадте никому не нужен!

— Ну да, оно конечно, — прошептал я, польщенный тем, что в моих словах господин Швабрин увидел не слабость духа, а изощренность в казуистике.

Майестра Катрина откинула капюшон и на мгновение повернулась в мою сторону. Бесцветные жидкие волосы топорщились во все стороны. Лицо казалось заросшим застаревшей плесенью. С правой стороны отсутствовала часть щеки. Между лохмотьями мяса виднелись черные редкие зубы и два здоровых белых клыка. Десны кровоточили. Несмотря на разделявшее нас расстояние, я почувствовал вонь изо рта. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не выдать смятения, и убедить себя, что это все-таки лучше, чем надежда на милость от Главного Повара, про которого доподлинно никто не знает, все ли дежурит он на кухне или его там и в помине не было.

Майестра Катрина отвернулась, взяла перо и оставила на бумаге размашистую подпись. Секретарь пересчитал деньги и кивнул пану Марушевичу.

— Благодарю вас и прошу занять ваше место в зале, — произнес председательствующий.

Катрина накинула капюшон и удалилась. Я вздохнул с облегчением. Припомнил ее белые, круглые ягодицы и подумал, что при случае надо будет поблагодарить и ее, и Марину за то, что даже в минуты экстаза они сдерживали себя и не являли подлинных обличий.

Пан Марушевич поднялся из-за стола, барон фон Бремборт и герцог Эйзениц последовали его примеру.

— Суд удаляется на совещание! — объявил председательствующий.

Они повернулись и вышли через боковую дверь.

Время вновь замедлило свой ход, превратившись в самую страшную пытку. Мое сердце готово было разорваться на части. Я с трудом стоял на ногах. Кажется, господин Швабрин каким-то образом успокаивал меня. Не помню, что он говорил, и не берусь сказать, принесли ли его слова пользу мне.

Наконец, и это испытание завершилось. Отворилась дверь. Судьи вернулись на свои места.

— Дамы и господа, попрошу тишины, — объявил пан Марушевич. — Прошу всех встать — суд намерен объявить приговор.

Поднялся страшный шум. Зашуршали десятки платьев и в два раза больше ног одновременно зашаркали. Я почувствовал сильное головокружение. Пан Марушевич дождался тишины и продолжил:

— Суд маркграфства Траумлэнд, руководствуясь принципами законности, справедливости и гуманизма…

Я почувствовал тошноту: почему смертную казнь нужно оправдывать законностью, справедливостью и гуманизмом? Тот, кто произносит такие слова, попробовал бы сыскать высоконравственного палача с моралью, соответствующей этим принципам.

Между тем пан Марушевич продолжал свою речь:

— … снять с маркиза де Ментье обвинение по сто второй статье «Умышленное убийство»…

Я не верил своим ушам.

— Я что, никого не убивал?! — воскликнул я.

— Убивали-убивали, — прошептал господин Швабрин.

— … признать, — продолжал председательствующий, — маркиза де Ментье виновным в преступлении, предусмотренном статьей сто седьмой устава уголовного судопроизводства маркграфства Траумлэнд, — а именно в убийстве, совершенном в состоянии аффекта, то есть внезапно возникшего сильного душевного волнения, вызванного длительной психотравмирующей ситуацией, в которой маркиз де Ментье оказался помимо своей воли, и приговорить маркиза де Ментье к трем годам лишения свободы с отбыванием на каторге Раухенберга.

Зал бурно отреагировал на приговор. Радостные и возмущенные голоса слились в единый гвалт.

— Это неслыханно! — кричал Мирович.

— Серж! Серж! Поздравляю тебя! — восклицала Мэри-Энн.

Мадлен плакала, мосье Дюпар успокаивал ее. Господин Швабрин обнял меня и похлопал по спине. Кто-то из офицеров обещал вызвать меня на дуэль, как только я вернусь с каторги. В общем, все ликовали, как могли, и только я не знал — радоваться мне или плакать?! Три года каторги — в обычных условиях звучит страшно. Но мне только что угрожала смертная казнь. И я решился наконец-то засмеяться от счастья и уже набрал воздуху в легкие, как голос подлого французишки донесся до меня:

— Сударррь-с мой, барррин, а как же-с я пррроживу-с эти тррри года?!

— Надеюсь, что сдохнешь! — прорычал я.

— Вот-с, значит-с, вы как! — посетовал каналья.

— Ну, вижу, граф, теперь вы превосходно себя чувствуете! — улыбнулся господин Швабрин.

Я вспомнил его наставления. «Только не вдавайся в подробности, — поучал он меня во время свидания в темнице. — Просто говори, что политика князя казалась тебе губительной. Это убережет тебя от смертной казни. А потом кто-то придет на смену Афанасию Федоровичу, и тогда кричи во все горло, что именно новый правитель и воплощает те идеалы, из-за которых ты пострадал. А уж я позабочусь, чтоб твой голос услышали в Шлосс-Адлере. Вот увидишь, новый правитель тебя помилует!»

Интересно, размышлял я теперь, успеет ли новый правитель помиловать меня или же мне придется все три года спину гнуть?!

До меня донесся голос пана Марушевича. Оказалось, что он еще не все сказал и поэтому требовал тишины. Когда же все успокоились, председательствующий продолжил свою речь. Впрочем, ничего особо интересного он больше не сказал, лишь поведал, что к Мировичу решено никаких мер не применять, поскольку русский цесаревич, застав Василия Яковлевича в Шлосс-Адлере, отпустил его на все четыре стороны. А вот анкрояблзу Кулебякину не повезло. Решено было препроводить его под конвоем в Санкт-Петербург вместе с записями обо всех его подвигах, в которых он лично признался. Старик скис. А Василий Яковлевич возмущался на весь зал:

— Это неслыханно! Что за наглость?! Они еще смели подумать о том, применять ко мне меры или нет!

Пан Марушевич объявил заседание суда закрытым, разъяснив напоследок специально для меня, что я имею право обжаловать приговор, обратившись письменно лично к верховному правителю маркграфства, обязанности которого исполняет он, бургомистр Траумштадта пан Марушевич.

Затем мне дали пятнадцать минут на общение с друзьями и близкими. Мадлен повисла на моей шее, Мэри-Энн поддерживала ее за талию, господин Швабрин похлопывал меня по плечу, приговаривая что-то вроде «мы еще повоюем», что-то сочувственное и благодарное пытался сообщить мне мосье Дюпар, ему вторили Федор, Хьюго и Гарри, — все они окружили меня плотным кольцом, вокруг которого носился каналья Лепо и то подпрыгивал, то приседал, чтобы через чужие плечи и между чужими локтями протиснуть гнусную физиономию и заглянуть мне в глаза по-собачьи преданно. Я был так возбужден, что не улавливал смысла всего того, что мне говорили, но кивал в ответ и благодарил их сердечно. Но вдруг реплика Мадлен, выпав из общего контекста произносимых слов, привлекла к себе особое внимание.

— Что это, сударь?! — воскликнула она. — Вы носите на шее портрет вашего слуги Жака?

Мадлен сжимала в руке медальон, который в ходе сумятицы выскользнул из-под рубахи и раскрылся.

— Что за чушь? — удивился я.

— Это портрет Жака, — повторила эльфийка.

Я взял вещицу из ее рук. С медальона на меня глядела Валери де Шоней.

— Мадлен, что ты городишь? — пробурчал я. — При чем здесь Жак?!

Мэри-Энн взяла медальон и повернула к себе.

— При чем здесь Жак?! — изумилась она и выдала новый сюрприз. — Мадлен, это же твой портрет! — Она подняла на меня округлившиеся глаза. — Серж, ты носишь на груди портрет Мадлен?!

В следующее мгновение ее глаза сузились и сделались злыми.

— При чем здесь Мадлен? При чем здесь Жак? — возмутился я.

— Дайте-ка посмотреть, — попросил господин Швабрин.

Мэри-Энн повернула висящий на моей шее медальон. Алексей Иванович взглянул на него и застыл. По лицу пробежала тень, глаза сделались печальными.

— Да, это она… Маша Миронова, — произнес он тихим голосом и добавил. — Мысль любовну истребляя, тщусь прекрасную забыть…

— О чем это вы? — спросил я.

— Так… глупые любовные куплетцы одного стихотворца, — ответил Алексей Иванович.

Я заглянул в медальон. Обворожительная Валери смотрела на меня с картинки.

— Да что все это значит? Кто такая Маша Миронова? — воскликнул я.

Господин Швабрин отвел взгляд — мне показалось, что он сделал это через силу.

— Неважно, мой друг, это уже неважно. А что касается медальона, так картинка в нем — обманка. Каждый видит в ней того, кого хочет увидеть. Вы видите в ней Валери, Мадлен видит Жака, а Мэри-Энн… Кого вы там видите?

— Я вижу Мадлен, — призналась аэронавтесса.

— Вот как, — пожал плечами Алексей Иванович.

Мадлен залилась краской.

— Перестаньте! Все это глупости! — воскликнула она и стряхнула с себя руки Мэри-Энн.

Мне сделалось грустно. Я почувствовал себя антрекотомъ, в разгар веселого застолья отправленным в рот: жизнь продолжается, а он — на полпути к поганому чулану. А еще я чувствовал себя дураком, потому что в медальоне видел Валери, а не Настасью Петровну. Или ту же Мадлен. Славная девушка. Не знаю, что она нашла в каналье Лепо.

— Маркиз!

Я обернулся на зов и встретился взглядом с Катриной. Она стояла чуть в стороне и — слава Главному Повару — не в истинном обличье, а в облике очаровательной девушки с каштановыми волосами, источавшими едва уловимый запах лаванды.

— Я не прощаюсь. Скоро мы встретимся, — она накинула капюшон и быстро вышла из зала.

— Вот тварь, — прошептал я вслед майестре.

— Плюньте вы на них, милостивый государь, — промолвил господин Швабрин.

— Легко сказать, — ответил я.

Алексей Иванович нахмурился.

— Позвольте, — произнес он и отвел меня на пару шагов в сторонку.

Он по-дружески обнимал меня. А я испытывал противоречивые чувства: с одной стороны, был преисполнен благодарности, понимая, что обязан жизнью этому человеку. С другой стороны, беспринципность господина Швабрина меня коробила.

— Так что у вас за проблемы с этими упырями? — спросил он.

— Я и сам не знаю, — признался я. — Они убеждены, что я владею ценными для них знаниями. Может, оно и так, но я ничего не помню.

— Вода забвения, — с пониманием кивнул господин Швабрин.

— Да, самое главное, я так и не смог вспомнить, что произошло между мною и Валери в Валдаях? Каким образом она заставила меня по доброй воле выпить воду забвения? Эта мысль не дает мне покоя…

— Да плюньте вы, друг мой! — перебил меня Алексей Иванович. — Какая вам разница, как эта девица вас обманула? Стоит ли ломать над этим голову? Вспомните — так вспомните, а нет — так и не надо! Не стоит терзаться этим. Поверьте моему опыту: чем быстрее вы выбросите из головы эту девицу, тем лучше будет для вас. В противном случае вы рискуете всю жизнь провести с призраком прошлого… Это будет грустная жизнь.

Слова господина Швабрина были мне неприятны, и я перебил его, задав первый пришедший в голову вопрос:

— А вы-то… вы как? Вы же держали путь в Амстердам…

— Не совсем так, друг мой. Эта ваша девица наняла моего давнего знакомца Никитку Помятого…

— Какого еще Помятого? — вскинул я брови.

— Того самого, которого застрелили у Кронштадта…

— Ах да, — вспомнил я.

Мне сделалось стыдно. Только что в душе я осуждал господина Швабрина за пренебрежение нормами морали, а теперь выходило, что человек, погибший из-за меня, был его товарищем.

— Никита позвал в компаньоны меня и Федора. Мадемуазель де Шоней заплатила нам за то, чтобы мы были рядом с вами, мой друг, и страховали вас от неприятностей.

— Так значит, и на суде вы выполняли ее задание…

— Нет, — господин Швабрин помотал головой. — Мы должны были сопроводить вас только до берега.

— Так вы были знакомы с Валери?

— Нет, — опять помотал головой господин Швабрин. — Она имела дело только с Никитой, я даже не знаю в точности, сколько она заплатила ему. Кстати, она и ему представлялась как Аннет, а не Валери.

Я пожал плечами.

— Господи, ничего не понимаю! Зачем? Зачем ей было нужно выдавать себя за Аннет?

— Что же тут непонятного, милостивый государь?! — вскинул брови господин Швабрин. — Тут все понятно. А ну как вы не захотели бы по доброй воле отправляться ее спасать?!

— И что? — спросил я.

Ход мыслей господина Швабрина оставался мне неясен.

— Как — что? Представьте себе, появилась в России некая Аннет де Шоней, по слухам шпионка, связанная с бумагами императрицы. Даже если бы не захотели отправиться на ее поиски, непременно нашлась бы партия, которая заставила бы вас силой…

— И эта партия нашлась, — перебил я Алексея Ивановича. — Во главе с Мировичем.

— Именно так. А Валери получила фору во времени, чтобы скрыться в неизвестном направлении и послать весточку этим вампиршам: дескать, высылайте деньги, а секрет вот-вот причалит к вашим берегам на «Эмералд Джейн». Вот только неясно, неужели она и вампирш обманула? Может, и впрямь остается только ждать, когда вы вспомните все окончательно. Искренне желаю, чтобы при этом вы вспомнили что-то такое, что заставило бы вас по-настоящему выкинуть Валери из головы.

— Ладно, Алексей Иванович, благодарю вас за все, что вы сделали для меня.

Боюсь, мои слова прозвучали чересчур сухо.

Глава 48

Солнце давно перевалило за полдень, когда конвоиры вывели меня из здания ратуши и усадили в черный экипаж с решетками на окнах. Кучер щелкнул кнутом, лошади всхрапнули — тяжелый вздох слышался в их всхрапе, налегли на оглобли, и экипаж покатил по мостовой.

Чьи-то пальцы забарабанили по стеклу. Послышался окрик конвоира:

— Не положено, фройляйн!

Я подался к окну и увидел Мэри-Энн. За спиной аэронавтессы маячил подлый французишка с Абрикосом на руках. У меня промелькнуло сомнение: правильно ли я поступил, что не оставил Жаку денег? А то ведь с канальи станет — и впрямь пустит кота на воротник, когда приспичит. Но тут же я сообразил, что в Траумлэнде жара стоит круглый год и воротники не пользуются спросом.

— Серж, — крикнула Мэри-Энн. — Не забудь сделать надпись на скале: «И я тоже был здесь!» Кажется, ты мечтал об этом, — она подмигнула на прощание.

— Осуществляются мечты, — ответил я.

Женщина осталась позади. Я откинулся на жесткую спинку кресла и вздохнул с облегчением. Громадная тяжесть свалилась с моих плеч. Все тревоги, все нервотрепки, порожденные то неопределенностью ближайшего будущего, то невероятными перипетиями, остались позади. Жизнь не то чтобы наладилась, но оказалась во вполне четко очерченных рамках, сколь ужасными они б не казались обывателю. Конечно, скажи мне кто-нибудь месяц назад, что мне грозит три года каторги, я бы умер от ужаса. Но в сравнении с виселицей Раухенберг выглядел настоящей Аркадией. О том, что на каторге можно не то что за три года, а и за три дня загнуться, в эти минуты я не думал.

Да и вообще не думал о себе. Мысли мои вернулись к Валери. Я смотрел на ее портрет, и сердце сжималось от тревоги. Я счел бы за великое счастье получить хоть малюсенькую весточку. Только бы знать, что она жива, что она исполнила все задуманное, одурачила этих отвратительных повелительниц бурь, глупых банкиров и всех, кто попадется на ее пути, получила столько денег, сколько ей нужно, чтобы жить без забот и чтобы никакие майестре до нее не дотянулись. Я восхищался полетом ее мысли, грандиозностью планов и виртуозностью исполнения, боготворил ее и загрыз бы каждого, кто встанет на ее пути. И каждый, кто осудит ее или просто скажет о ней худое, пусть даже и справедливое слово, станет моим злейшим врагом.

Мне вспомнились господин Швабрин и сказанные им на прощание слова: «Чем быстрее вы выбросите из головы эту девицу, тем лучше будет для вас». Да как он смел так говорить о Валери?! Я со злорадством припомнил, как изменилось выражение его лица, когда он заглянул в магический медальон. «Ах, Маша Миронова, — передразнил я мысленно Алексея Ивановича. — Мысль любовну истребляя, тщусь прекрасную забыть…» Можно подумать, его жизнь лучше сложилась, если он все эти годы только и тщился забыть кого-то!

Дорога проходила через лес, и экипаж трясся на кочках. Я порядком устал, сиденье было жестким. Время от времени я видел в окно лошадиный круп и ноги в сапогах, вычищенных до блеска. Судя по голосам, конвоиров было двое, вместе с кучером — трое. В пути они травили анекдоты, обсуждали жен и любовниц, хохотали над разными сальностями. Иногда их голоса отвлекали меня от печальных раздумий, пару раз я даже смеялся над их глупыми шутками.

Веселье оборвалось внезапно — за очередным поворотом. Все произошло так быстро, что конвоиры и удивиться толком не успели. Их возгласы изумления обернулись предсмертными хрипами. Я не видел происходящего и метался по экипажу, будучи прикованным к массивному кольцу в днище. Чей-то силуэт загородил окно, я отпрянул и вжался в стену. Раздался треск, дверцу экипажа выломали, и в проеме появился одноглазый фомор. Уродец, оказавшийся еще и одноногим, запрыгнул внутрь.

— Гы-гы, привет, маркиз! — осклабился он. — Попрошу на выход.

Фомор заметил цепь.

— Эй, ведите сюда Шлюсселя! — выкрикнул он, высунувшись из экипажа.

Шлюсселем оказался гар. Безглазая морда протиснулась внутрь. Фомор помог гару нащупать кольцо, и чудище вырвало это кольцо, разворотив днище экипажа.

— Молодец, Шлюссель!

— Гггаррр! — рявкнуло польщенное чудище.

Одноногий уродец схватил меня за отворот кафтана и вытолкнул наружу. Я выкатился кубарем, успев в очередной раз поразиться силе и ловкости фомора. Я уселся на кочке, заросшей мохом, и огляделся. Тела конвоиров и кучера со свернутыми шеями валялись в траве. Фоморы дрались над ними за право первым обшарить карманы несчастных. Два гара, разодрав брюхо коню, лакомились внутренностями. Лошади, впряженные в экипаж, фыркали и воротили морды от кровавого пиршества. Еще три коня, два черных и один вороной, гарцевали вокруг, сверкая красными, как раскаленные угли, глазами. Верхом на них восседали майестре.

— Здравствуйте, дамочки, — промолвил я.

— Я говорила, что скоро мы встретимся, — ответила Катрина.

— Не будем терять время, сестры! — приказала майестра Залина.

Два фомора схватили меня, посадили на пень у дороги и, скрутив руки за спиной, лишили возможности пошевелиться. Младшие сестры спешились и направились ко мне. В руках Катрины блеснуло лезвие, Марина держала огромную флягу. Вампиреллы решили запастись моей кровью впрок. Я рванулся так, что хрустнули кости, но фоморы удержали меня в сидячем положении. Марина зашла со спины. Ее нежная ладошка легла снизу на мой подбородок, я почувствовал запах дорогого парфюма. Мне было страшно, но откуда-то взялись силы, чтобы хоть немного похорохориться, и я спросил:

— Интересно, почему вы не явились в истинном обличье? Пощадили мои нервы или ваши истинные облики вам самим омерзительны?!

— Не хами, мы этого не заслужили, — в голосе Катрины послышалась обида.

А Марина резким движением запрокинула мою голову. Скосив взгляд, я увидел, как фея в белом приблизилась вплотную ко мне. Я вдохнул аромат лаванды, закрыл глаза и приготовился к худшему. Я ждал, что лезвие вопьется в горло, порвет артерию и моя кровь хлынет в подставленную флягу.

— Какого дьявола ты шевелишь губами? — насмешливым голосом спросила Катрина.

— Молюсь богу, — выдавил я.

— Помнится, на суде ты на него не надеялся, — напомнила вампирелла в белом.

— И все-таки он не оставил меня, — прохрипел я.

— Хватит трепаться! — выкрикнула Марина.

— Ну все-все, — ответила Катрина.

Я зажмурился и продолжил молиться. Вдруг Катрина больно лягнула меня по ноге.

— Маркиз, если ты не прекратишь жмуриться и разевать рот, тебе будет больно! — произнесла она злым голосом.

На меня полилась вода. Катрина запустила нежные пальчики в мои волосы и принялась намыливать мою голову.

Они мыли меня перед едою, как овощ! Я жмурился от страха, и грязные струйки попали в глаза. Я зажмурился еще сильнее, теперь от боли, но это не помогало.

— Я же предупреждала тебя.

С этими словами Катрина полотенцем протерла мои глаза, жжение прекратилось.

— Ну, полегче стало? — спросила фея.

Я открыл глаза и увидел лезвие. Оно промелькнуло передо мной и легло на левую щеку чуть выше старого шрама вплотную к уху.

Ну вот и все! Я закрыл глаза! Господи, дружище, здравствуй!

Лезвие скользнуло вверх, и я лишился пряди волос.

Ну почему не убить меня быстро! Нет, проклятым феям нужно измучить меня перед смертью!

Я почувствовал, как лезвие вновь опустилось, но теперь за ухом. Скользнуло вверх, и я опять потерял волосы. Катрина обрила меня над ухом, затем — затылок. Я открыл глаза. Клочья мыльной пены с волосами летели во все стороны. Катрина работала, как заправский цирюльник. Она обрила меня наголо, вытерла голову полотенцем и воскликнула:

— Готово! Смотрите-ка, эта мадемуазель не обманула нас!

— Что ж, хорошо, — с удовлетворением промолвила майестра Залина и спрыгнула на землю.

Она подошла ко мне с маленьким сундучком в руках. Щелкнула пальцами, и фомор застыл перед нею навытяжку. Майестра вручила ему сундучок. Уродец раскрыл его, и получился маленький столик с письменными принадлежностями. Майестра Залина раскрыла книжицу в кожаном переплете, взяла перо, обмакнула его в чернильницу. Она внимательно посмотрела на меня, а затем сделала какую-то запись в книжице.

— Что происходит? — спросил я.

— Мы переписываем формулу. Она записана на твоей голове, — объяснила Катрина.

— Что значит — записана на голове?! — воскликнул я.

— То и значит, — молвила Катрина. — Очень аккуратная наколка. Формула доктора Джонатана Флюкингера. Валери сделала татуировку на твоей голове, а ты и не знал.

Я вспомнил два медовых месяца с Валери. Два месяца, понадобившихся для того, чтобы отросли волосы.

— Надеюсь, на этот раз мы получим вакцину от действия серебра, — произнесла Марина.

— Отпусти его, я переписала формулу, — сказала майестра Залина.

Марина опустила руку, фоморы ослабили хватку, обождали несколько секунд и, убедившись, что я не собираюсь ни на кого кидаться, отпустили вовсе.

Вдруг послышался топот. Из-за кустов выехал всадник в полицейском мундире.

— О боже! — только и успел выкрикнуть он.

Одноногий фомор прыгнул сзади и свернул полицеймейстеру шею. Труп свалился на землю. Несколько уродцев бросились к нему, занялись мародерством.

— Обязательно убивать всех подряд? — спросил я.

— Тебя мы не тронем, — произнесла Катрина. — Кстати, если тебе интересно знать, то это Валери попросила не убивать тебя. Мы обещали, что даруем тебе жизнь, если она не обманет и отдаст нам формулу. Мы сдерживаем свои обещания.

— Сестра, — промолвила Марина. — Если мы отпустим его, формула доктора Джонатана Флюкингера станет еще чьим-нибудь достоянием.

— Я позаботилась об этом, — ответила майестра Залина и добавила, обращаясь к фомору с письменными принадлежностями. — Ты помнишь, что нужно сделать!

— А как же, майестра Залина! — отрапортовал фомор.

Он подал знак сородичам, и меня вновь скрутили так, чтобы я не мог пошевелиться. Мою голову зажали, но теперь это были не нежные пальчики Марины, а чешуйчатые щупальца поганых уродцев. В голову мне вонзилось что-то острое.

— Ай! — вскрикнул я.

— Потерпите, маркиз, — сказала майестра Залина. — Ничего плохого с вами не сделают, просто чуть-чуть исправят формулу.

— Проще было содрать с него кожу, — проворчала Марина.

Ей не успели ответить. К майестре Залине подбежал один из фоморов и протянул ей какую-то бумагу — на вид некий официальный документ.

— Что это? — спросила повелительница бурь.

— Эта бумага касается маркиза де Ментье, — ответил фомор.

Фея развернула документ, прочитала несколько строк и рассмеялась.

— Маркиз, вы родились под счастливой звездой, — промолвила она. — Послушайте, что здесь написано. Это указ исполняющего обязанности верховного правителя маркграфства пана Марушевича.

Фоморы продолжали наносить татуировку на мою голову, а майестра Залина читала вслух:

— Я, исполняющий обязанности верховного правителя маркграфства Траумлэнд пан Ясек Марушевич, постановляю в отношении маркиза Сержа Христофора де Ментье следующее. Маркиз Серж Христофор де Ментье имеет право поселиться в любой из трех провинций маркграфства Траумлэнд, а именно — в провинциях Торвейл, Монтейн-Фло, Крегенфилд. При этом маркиз Серж Христофор де Ментье волен называться любым именем, но лишается права прозываться Сержем Христофором де Ментье и Федором Кузьмичем Каблуковым. Также ему запрещается въезд в провинции Траумштадт, Шэдоуберг и Меербург. Если маркиз Серж Христофор де Ментье согласен принять данные условия, то приговор суда о лишении свободы сроком на три года с отбыванием на каторге Раухенберга считается отмененным. Но если впоследствии маркиз Серж Христофор де Ментье вознамерится посетить провинции Траумштадт, Шэдоуберг и Меербург или же назовется именем Серж Христофор де Ментье или же именем Федор Кузьмич Каблуков, он будет арестован и осужден, как беглый преступник. Если же маркиз Серж Христофор де Ментье пожелает сохранить имя Серж Христофор де Ментье, а также право на въезд во все без исключения провинции Траумлэнда, в том числе и в провинцию Шэдоуберг под именем Федора Кузьмича Каблукова, то решение суда сохраняется в силе, и маркиз Серж Христофор де Ментье обязан отбыть наказание на каторге Раухенберга в течение трех лет в соответствии с решением суда.

— Ну, ты не хочешь стать бароном Куртом Элерштайном? — спросила Катрина. — Был тут такой, испарился, а имя осталось.

— Вам и правда везет. Ладно, нам пора! — Майестра Залина бросила документ мне на колени.

Фоморы помогли ей сесть на коня. Младшие сестры оседлали лошадей сами.

— Маркиз, если будет желание, заезжай в гости! — крикнула на прощание Катрина. — Будешь Федором Кузьмичем. Да не бойся, мы не выдаем беглых каторжан.

Они натянули поводья и поскакали прочь. Через минуту топот копыт стих. Фоморы с тарами скрылись в лесу. Я остался один среди трупов ни в чем не повинных людей.

Поднявшись на ноги, я наклонился и потрогал руками голову. Катрина не оставила на ней ни волосика. А там, где фоморы правили формулу, кожа зудела.

Я заметил ключи возле мертвых конвоиров. Слава Главному Повару, фоморы не взяли их. И я смог освободиться и сбросить кандалы.

После этого я уселся на пень и с тоской огляделся. Несколько минут назад я чувствовал себя человеком, которого наконец-то оставили в покое. Которому всего-то и нужно было, что отбыть трехлетнюю каторгу, а потом зажить нормальной жизнью. И вот тебе на! Оказалось, что расслабился я прежде времени. Испытания еще не закончились. Одно лишь оставалось утешение. Теперь я знал, что моя любимая жива и здорова, получила свои деньги и, похоже, вампиреллы вполне довольны сделкой и не собираются искать Валери.

Валери, Валери! Что же ты сделала со мной?! Что сделала со мною любовь?!

Я ухмыльнулся, вспомнив слова Клавдия Марагура.

Вот тебе и любовь! Мне не оторвали ногу, не выбили глаз и отправили на каторгу, а не в рукопашную схватку.

Я оглянулся на тело полицеймейстера, везшего указ пана Марушевича. Вот ведь и горниста за мною послали, только не успел он сыграть отбой, из рук его выбили горн.

И что мне делать теперь? Ума не приложу!

Эпилог

Краснорожий стражник вращал глазищами и никак не мог уразуметь, чего я хочу от него.

— Так вы это, значит, кто?

— Объясняю еще раз. Я маркиз Серж Христофор де Ментье. Приговоренный к трем годам каторги.

— Вот так, значит, и приговоренный?!

— Вот так, значит.

— И что же это вы сами, значит, на каторгу прибыли?!

— Сам прибыл.

— А конвой где?

— Отстал по дороге.

— Ха! — выдал краснорожий страж и скрылся в будке.

Конь, которого я позаимствовал у покойного полицеймейстера, переступал с ноги на ногу и фыркал. Хотя это животное и служило в полиции, но, похоже, не одобряло моего намерения добровольно явиться на каторгу.

Стражник вернулся с товарищем. Таким же краснорожим, а к тому же еще и невероятно толстым. Его глаза заплыли, отчего физиономия имела сходство со свиным рылом. Мундир сходился на животе с такой натугой, что собеседник рисковал быть расстрелянным медными пуговицами. В правой руке он держал кусок хлебного багета, из которого торчал колбасный огрызок. Он смотрел на меня поросячьими глазками и размеренно двигал челюстями. Проглотив, процедил сквозь зубы:

— Юродивый, что ли? На юродивого не похож!

— Да не юродивый я. Вот сопроводительные документы. — Я протянул ему пакет. — Меня приговорили к каторге. К трем годам. Прибыл для отбывания наказания.

Свиное Рыло не шелохнулось, но повысило голос:

— Ты мне бумажками своими не тычь! Где твой конвой?

— Я уже объяснял. Конвоиры отстали в пути.

По Свиному Рылу покатился каплями пот. Жара стояла нестерпимая. Еще бы! В нескольких шагах от нас протекала Зюденфлюс. Я находился у канатной переправы. Отсюда приговоренных преступников в подвесных гондолах переправляли на другой берег.

— Вот недоумок! Вали-ка отсюда подобру-поздорову!

— Помилуйте, милостивый государь! Я государственный преступник, явился…

— Заткнись, недоумок!

Свиное Рыло налилось кровью. Стражник едва сдерживался, чтобы не наброситься на меня с кулаками.

— Да вы бумаги-то посмотрите, — пробормотал я.

И сам на себя подивился: терплю оскорбления от какого-то быдла! В былое время надавал бы ему по мордасам!

— Что мне их смотреть?! — пробурчал Свиное Рыло. — Мне подписи нужны — «принял-сдал». А тут кто мне распишется? И кто бумаги с моей подписью отвезет в суд, а? Или ты, недоумок, думаешь, что я их сам повезу твоему пану Марушевичу?

— Ну, можно со следующим конвоем передать…

— А ты мне не нукай!

Первый стражник потянул толстяка за рукав и что-то зашептал тому на ухо. Слушая, Свиное Рыло сначала вращал глазами, а потом его взгляд сфокусировался на моей лошади. Он отпихнул товарища, посмотрел на меня и спросил:

— А с кобылкой-то твоей что?

— Как — что? — пожал я плечами. — Лошадь останется вам.

Свиное Рыло хрюкнул, пихнул недоеденный багет с огрызком колбасы напарнику, вытер ладони о штанины и протянул мне руку.

— Давай сюда свои бумаги! И с лошади слазь!

Я спешился и протянул стражнику документы. Он углубился в изучение оных.

— Граф Сергей Христофорович Дементьев из Российской империи, он же маркиз Серж Христофор де Ментье, он же Федор Кузьмич Каблуков… Шляпу сними и парик — долой! Не положено!

Я подчинился и бросил на землю треуголку и парик.

— А это еще что такое? — воскликнул Свиное Рыло.

Татуировка на моей голове шокировала его. Он схватил меня за воротник и потянул вниз, чтобы я наклонил голову. Я не противился, хотя и испытывал невероятное желание треснуть стражнику по морде.

— Что это такое? Ни черта себе! Благородного происхождения, значит, а наколки — как у простого уголовника!

— А может, я и есть простой уголовник!

— Ладно, это не наше дело, — ответил Свиное Рыло. — Пожалуйте, маркиз, карета подана!

Он изобразил галантный жест и указал мне на гондолу, подвешенную на канате. Я вздохнул. Было еще не поздно передумать. Я бы справился с этими нерадивыми служаками, вернул бы себе коня и бросился бы наутек. Ведь пан Марушевич, можно сказать, помиловал меня, позволив поселиться в Траумлэнде под новым именем. И все же… все же мне хотелось остаться графом Дементьевым, даже ценою трехлетнего срока на каторге. Кроме того, я опасался, что если не отправлюсь отбывать наказание, то меня заподозрят в убийстве полицейских. Конечно, и Раухенберг не послужит мне алиби, но вряд ли кому-либо придет в голову, что я убил конвоиров ради того, чтобы добровольно явиться на каторгу.

Я поднялся на деревянный мостик, а с него перебрался в гондолу. Свиное Рыло последовал за мною.

— Вперед! — скомандовал он.

Его напарник подтолкнул гондолу, и она заскользила по направляющим желобам. Через мгновение мы качались на головокружительной высоте над Зюденфлюс. Снизу поднимался горячий пар, за которым невозможно было ничего рассмотреть. Вскоре напарник Свиного Рыла скрылся в клубах белого марева. Я всматривался вперед, не терпелось увидеть берег, которому предстояло стать моим домом на три ближайших года.

Вдруг сильные руки обхватили меня. Я и ойкнуть не успел, как Свиное Рыло швырнул меня через ограждение. В последнее мгновение мне удалось извернуться и ухватиться за бортик гондолы.

— Отцепись, недоумок! — Свиное Рыло хохотал, без стеснения глядя в мои глаза. — Ты станешь самым удачливым беглым преступником! Тебя никогда не поймают! Хы-хы-хы!

Я не успел даже испугаться. Вместо страха горькая обида обжигала меня: остаться в живых после стольких передряг и погибнуть так нелепо! Наверняка даже Валери, если узнает об этом, посочувствует мне.

Валери! Валери! Я вспомнил про медальон!

— Приятель! — выкрикнул я. — Прежде чем ты сбросишь меня вниз, посмотри, что висит у меня на шее! Поверь, это в твоих интересах!

— Ну, что там у тебя?! — Свиное Рыло разорвал мою рубаху. — О, какая интересная вещица!

Он сорвал медальон и раскрыл его. Уж не знаю, кого он там увидел, но лицо его побелело, и это несмотря на жару.

— Недоумок! Откуда это у тебя?! — взревел Свиное Рыло.

— Этому человеку грозит опасность. Только я знаю, как уберечь его от неприятностей, — промолвил я.

Свиное Рыло схватил меня и потащил вверх. Я оказался на борту гондолы.

— Откуда у тебя это? Что ты знаешь о ней? — зарычал жирдяй.

Надо же, кто бы мог подозревать в свиной туше такие страсти?!

— Приятель, ты знаешь, что такое меланжъ? — промолвил я.

— Что? — переспросил Свиное Рыло.

Я ударил его ногой ниже пояса. Стражник взвыл и согнулся надвое, ухватившись руками за причинное место. Медальон выпал на дно гондолы, я поднял его и спрятал в карман. Свиное Рыло свалился на пол и корчился от боли.

Механизмы продолжали свою работу, и гондола двигалась вперед. Неожиданно клубы пара пришли в движение, марево летело навстречу нам и вдруг оказалось за спиной. Теперь мы передвигались над пологим берегом, усыпанным галькой. Впереди находился деревянный помост — конечный пункт нашей поездки. Несколько по пояс голых, черных от загара мужчин с веселым улюлюканьем спешили навстречу. Пологий берег упирался в почти отвесную гладкую скалу — вполне подходящую для того, чтобы высечь незамысловатую надпись: «И я тоже был здесь».

Примечания

1

Вот так, пошла истопника искать и на палку напоролась (нем.). — Здесь и далее примеч. авт.

2

Ну скажи, голубчик, как твое имя? Хочу знать, кто так любит свою Государыню (нем.).

3

Так назови ж свое имя и скажи, служишь кем? Должна же я знать, кого миловать (нем.).

4

Запретительная игра — В 1768 году Екатерина II своим указом запретила азартные игры.

5

Да здравствует шевалье (франц.).

6

Шевалдышевское подворье — Ветошный переулок, дома № 1, 3, 5, которыми с 1788 по 1803 год владел купец Т. Д. Шевалдышев.

7

Австерия — гостиница, трактир.

8

На войне как на войне (франц.).

9

Все это глупости (франц.).

10

От французского cher ami — дорогой друг.

11

Мильфей — дословный перевод с французского: «тысяча лепестков». Означает многослойную структуру блюда.

12

Дюйм — 2,54 миллиметра.

13

Спасский переулок — в настоящее время Камергерский переулок.

14

Оберж — гостиница; от французского auberge.

15

Янычары — турецкая пехота.

16

Брат и/или сестра (нем.).

17

Король умер, да здравствует король (франц.).

18

Эмменталь — эмментальский сыр, самый знаменитый швейцарский сыр, король сыров.

19

Тутти-фрутти — ассорти продуктов.

20

Архаровцы — прозвище полицейских, образованное от фамилии московского обер-полицеймейстера Н. П. Архарова.

21

Съезжий двор — полицейский участок.

22

Коллежский регистратор — чиновник XIV класса.

23

Ваше благородие — титул IX–XIV классов.

24

Коллежский секретарь — чиновник IX класса.

25

Ваше высокоблагородие — титул VI–VIII классов.

26

Гримтурс — великан инея, демон зимы.

27

Форшмак — паштет из селедочного фарша (еврейская кухня).

28

Марешаль — класс мясных блюд, для изготовления которых используется только филейная часть туши животного или птицы.

29

Велетень — исполин непомерной величины и силы; велетени — народец гоблинов, известный со времен Римской империи.

30

Довод, рассчитанный на неосведомленность собеседника (лат.).

31

Зимние осы — крупнее и выносливее обычных ос, собирают зимний мед.

32

Рольмопс — свежая или соленая сельдь, сваренная в подкисленном соусе.

33

По когтям видно льва (лат.).

34

Христиан фон Вольф — немецкий философ и математик, ученик Лейбница и учитель Ломоносова.

35

Щеголи, названные так за шляпы с высокими загнутыми краями (франц.).

36

Волей-неволей (лат.).

37

Декантация — процесс переливания вина в декантер для насыщения его кислородом.

38

Ан шмиз — блюдо «в мундире».

39

Я сделал все, что мог, пусть кто может, сделает лучше (лат.).

40

Изумрудная Джейн (англ.).

41

Флейт — парусное морское транспортное судно. На протяжении XVI–XVIII веков флейты занимали господствующее положение среди торговых судов на всех морях.

42

Меланж — смесь яичных белков и желтков.

43

Помни, что ты велетень (лат.).

44

Основная улика (лат.).

45

Бакборт — название левого борта на корабле до начала XX века.

46

Гарпиус — древесная смола, которой покрывали борта для защиты от гниения.

47

Штирборт — название правого борта на корабле до начала XX века.

48

Знай меру; не перебарщивай (лат.).

49

Фальконет — небольшая пушка для стрельбы по матросам противника.

50

Гальюн — корабельный туалет; сиденье с дыркой, выступающее за обвод корпуса судна.

51

Кабестан — огромный барабан, на который наматывается якорный канат.

52

Жардин — на жаргоне матросов то же, что и гальюн; от французского jardin — сад.

53

Хатифнатты — маленькие блеклые существа с круглыми бесцветными глазами, впервые описанные исследовательницей Туве Янссон в XX веке.

54

Мезанплац — сервировка приборов.

55

Грота-марс — мостик для наблюдений на грот-мачте.

56

Вершок — 4,44 сантиметра.

57

Это она носит штаны (франц.). — Французская поговорка на русском языке ей соответствует: «Он у нее под каблуком».

58

Бешамель — соус.

59

Увидел и записал (лат.).

60

Да! Да! Хорошо! Еще! Еще, лысая свинья! Еще! Еще! Здорово! (франц.)

61

Фрикандо — кусок мяса или рыбы, нашпигованный салом.

62

Скорее всего, герой ошибается. Скульптура изображает не Бога Отца, а благочестивого мужа Симеона.

63

Курт-бульон — бульон, в котором варят рыбу.

64

Амискюль — «комплимент» от ресторана — небольшая закуска перед началом трапезы.

65

Фунт — 0,409 килограмма.

66

Ералаш (нем.).

67

Лонж — вынужденное ничегонеделание; время, которое проводит клиент в ресторане в ожидании, пока приготовят заказанное блюдо.

68

Фужн — кулинария, сочетающая самые разнообразные кухни (например, японскую и европейскую).

69

Сторожевая дорожка — проход за зубцами стены крепости, по которому совершали обходы стражники.

70

До свидания (франц.).

71

Свинья (франц.).

72

Портокулиса — огромная решетка, закрывающая вход в крепость.

73

Майестра (румын.) — хозяйка.

74

Пошинтанг — суп из собачьего мяса (корейская кухня).

75

Пулькоги — шашлык из собачьего мяса (корейская кухня).

76

Гары — безглазые монстры, впервые описанные исследователем Терри Гудкайндом в XX веке.

77

Коласьон — трапеза, состоящая только из холодных блюд.

78

Вот это пиво! Вот это колбаса! Вот это ветчина! Я люблю это пиво! (нем.)

79

Паппарделле — толстые длинные макароны в виде ленточек.

80

Фрилансер — свободный наемник.

81

В архив (лат.).

82

Туёпсис Говения (искаж. лат.) — возможно, названия каких-то цветов.

83

Моя вина (лат.).


на главную | моя полка | | Хроники похождений |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу