Книга: Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е



Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е
Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Памяти моей бабушки, Мэри Боксолл Бойд, которая учила меня слушать

Предисловие автора к русскому изданию

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Во время моей поездки в Москву в 1990 году я гостил у одной женщины и ее тридцатидвухлетнего сына Андрея. Принося утром чай, он требовал, чтобы я давал точные ответы на вопросы вроде: «Что такое „Little Deuce Coupe”[1]?». Когда мы обсуждали Led Zeppelin, Андрей бывал очень возмущен тем, что я называл Джимми Пейджа бледной копией «настоящих» (черных) блюзовых гитаристов, таких как Ти-Боун Уокер, Бадди Гай, Альберт Кинг и другие. Когда я попросил его объяснить, как возникла его одержимость англо-американской музыкой, он рассказал мне свою историю.

Летом 1974 года Андрей лежал на солнышке на берегу Москвы-реки. В нескольких метрах от него группа людей слушала кассетный магнитофон. «Через пятнадцать секунд после начала битловской песни „Girl” моя вселенная изменилась навсегда. Я мгновенно понял — что бы это ни была за музыка, она отражает Правду. А все, что я до этого момента знал в своей жизни, было Ложью».

Андрей перебивался случайной работой в университете на кафедре своего отца, откладывая деньги, чтобы купить бас-гитару. Уже присоединившись к группе, он продолжал искать работу, чтобы иметь возможность покупать лампы для усилителя и струны для баса. Однажды летом, во время работы в геологической экспедиции на Алтае, у него в руках сдетонировала взрывчатка. В результате он ослеп на один глаз, оглох на одно ухо и лишился правой руки до локтя. Когда он лежал в больнице, приятель-музыкант принес магнитофон и пленки с записями музыкальных передач ВВС. И, слушая музыку и запоминая слова, Андрей научился очень хорошо говорить по-английски.

Сила записей, которые были созданы людьми, окружавшими меня в Британии и Америке в шестидесятые, вызывает у меня трепет. Куда бы я ни попал, я везде встречаю людей, которые чувствуют, что эта музыка изменила их жизнь. Любовь, которую так много русских испытывают к этой музыке, самая действенная из всех. Андрей не одинок, когда утверждает, что она сыграла свою роль в падении коммунистического режима. Власти знали это с самого начала — они сделали так много, чтобы не пустить The Beaties, The Rolling Stones и Pink Floyd в Советский Союз, смутно понимая потенциальную угрозу, которую те представляли.

Возможно, я являюсь нетипичным американцем, который отвечает на этот интерес взаимным интересом С раннего детства вокруг меня были русские; мне всегда нравился звук русской речи, и я был очарован русской культурой. Я изучал русскую литературу и историю, слушал русскую музыку, путешествовал по России, у меня много русских друзей, и я даже могу читать кириллицу (но, к своему стыду, знаю по-русски не так много).

Особенным удовольствием было для меня работать с переводчиком этой книги Петром Кулешом. Его тонкие и обстоятельные вопросы заставили меня взглянуть заново на ту очень частную и специфическую культуру, из недр которой возникла эта музыка. Знать, что мой субъективный рассказ об англо-американской музыке шестидесятых теперь появился и в России — это очень лестно.


Джо Бойд Лондон, 2010 год

Благодарности

Во время работы над этой книгой многие друзья поддерживали меня, ободряли и давали советы. Особенно многим я обязан Люси Бейли, которая редактировала окончательный вариант, зорко вглядываясь в текст, и чья беспощадная критика безмерно улучшила книгу. Очертания и границы книги в большой степени являются результатом советов Мелиссы Норт и Пьера Ходжсона, за что я им очень благодарен. После некоторых задержек на раннем этапе вера и поддержка Деборы Роджерс дали мне энергию для того, чтобы продолжать настойчиво работать. Вдумчивый отклик Роуз Симпсон на первую редакцию текста дал понять, что необходимо улучшить во второй. Те музыканты и коллеги, без которых не было бы истории, которую я собираюсь рассказать, я верю, найдут свидетельства моей благодарности в последующем тексте.

От переводчика

Я хочу выразить сердечную благодарность во-первых, автору книги Джо Бойду за то безграничное терпение и скрупулезность, с которыми он отвечал на мои бесконечные вопросы, возникавшие при переводе;

во-вторых, Джону «Хоппи» Хопкинсу за уточнение некоторых важных деталей;

в-третьих, Михаилу Шарову, оказавшему неоценимую помощь в тех случаях, когда моего знания английского оказывалось недостаточно для понимания всех тонкостей текста;

в-четвертых, редактору Андрею Матвееву, освободившему русский текст от оков английского оригинала.

Петр Кулеш

Барабанщик группы Tomorrow Джон «Твинк» Алдер вспоминал:

«Композиция „Му White Bicycle” была написана про то, что в действительности тогда происходило в Амстердаме. Мой знакомый Найджел Уэймут, владелец бутика Granny Takes a Trip, вернувшись оттуда, привез мне значок Provos — символ движения анархистов, которые боролись за то, чтобы все для всех было абсолютно бесплатно. И действительно, у них в Амстердаме по всему городу были белые велосипеды, которые любой человек мог взять в любое время и поехать в любое место города. Я рассказал эту историю нашему вокалисту Киту Уэсту. Чуть позже мы вместе с ним съездили в Амстердам, чтобы увидеть все своими глазами, и он написал об этом песню. То есть получается, что в основе песни „Му White Bicycle" лежит философия анархистов Provos».

Saturday sun came early one morning

In a sky so clear and blue

Saturday sun came without warning

So no one knew what to do.

Saturday sun brought people and faces

That didn’t seem much in their day

But when I remembered those people and places

They were really too good in their way.

In their way In their way

Saturday sun won’t come and see me today.

Think about stories with reason and rhyme

Circling through your brain.

And think about people in their season and time

Returning again and again

And again

And again

And Saturday’s sun has turned to Sunday’s rain.

So Sunday sat in the Saturday sun

And wept for a day gone by.

Nick Drake

Пролог

Шестидесятые начались летом 1956 года и закончились в октябре 1973-го, а кульминации достигли в предрассветные часы 1 июля 1967-го, во время выступления группы Tomorrow в клубе UFO в Лондоне.

Джон Хопкинс и я начали устраивать еженедельные мероприятия UFO в помещении ирландского танцевального зала на Тоттенхэм Корт-роуд незадолго до Рождества 1966 года. Клуб быстро стал центром притяжения всего психоделического Лондона. К апрелю Pink Floyd, бывшие нашей «домашней» группой и главным объектом интереса ходившей к нам публики, переросли клубный уровень, поэтому я все время присматривал какую-нибудь новую группу. Однажды вечером в клубе Blaises я увидел Tomorrow и решил, что они очень хороши. Когда группа впервые выступила в UFO (это произошло 19 мая), между музыкантами и нашей аудиторией возникла любовь с первого взгляда. Стив Хау, впоследствии прославившийся в составе Yes, играл на гитаре, Твинк, сыгравший ключевую роль в возникновении панка, был барабанщиком Я не знаю, что стало с Джуниором, басистом, но в то время он — человек с безумными глазами, в сетчатой майке и выражением «а плевать на все» на лице — был центральным персонажем, привлекавшим к группе внимание. У певца Кита Уэста тем летом был сольный хит «Excerpt From a Teenage Opera, Fart 1» («Бакалейщик Джек, бакалейщик Джек, пожалуйста, вернись…»), и он вовсю старался создать эффект присутствия «поп-звезды», в то время как группа вокруг него трансформировалась во что-то совершенно иное. Их новой программной песней стала «Му White Bicycle» — «Мой белый велосипед», посвящение транспорту, бесплатно распространяемому амстердамскими революционерами «провос»; соло Хау становились все длиннее, а барабаны Твинка — все громче и агрессивнее.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Месяцем или двумя ранее я бы никогда не пришел в Blaises, a Tomorrow вряд ли смогли бы что-то услышать об UFO. Той весной темп жизни очень ускорился: все время появлялись новые наркотики, одежда, музыка и клубы. Между психоделическим андеграундом и поп-сценой начали возникать точки пересечения. С каждой неделей посетителей UFO становилось все больше и больше, и сохранять изначальную атмосферу в клубе становилось все труднее. Также нелегко было игнорировать возраставшее внимание со стороны полиции: чем длиннее становились очереди у входа в клуб, тем большее количество посетителей подвергалось обыску и аресту с поличным.

Хоппи заведовал световой установкой, проигрывал пластинки между выступлениями групп, ставил самурайские фильмы Куросавы в три часа утра и устранял все неисправности, возникавшие в клубе. А я стоял у входа и «набивал карманы» деньгами. Когда полисмены в штатском изъявляли желание войти, чтобы посмотреть, что происходит в клубе, я заявлял им, что политика наша такова: нет ордера на обыск — нет разрешения на вход. Конечно, ничто не мешало полицейским смешаться с толпой и оказаться внутри, просто заплатив за вход. Программа вечеров UFO часто предлагала среди прочего и конкурс «вычисли полицейского». А что до мистера Гэннона, хозяина клуба Blarney, сдававшего нам помещение, то он полагал, что ящика виски, который каждое Рождество доставляли в участок на Гудж-стрит, вполне достаточно, чтобы задобрить стражей порядка.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

За несколько недель до 30 июня — дня, когда Tomorrow вторично выступили в UFO, у клуба неожиданно появился полисмен в форме. Он попросил разрешения войти внутрь, чтобы забрать одежду человека, заключенного под стражу. Просьба была обоснованной — за полчаса до того голый парень пронесся мимо меня вверх по ступенькам и исчез в ночи. Хоппи и я согласились, что на этот раз можно сделать исключение. Я объявил присутствовавшим, что мы собираемся впустить полицейского, чтобы он поискал одежду, и включить для этого верхний свет — по клубу пошел неодобрительный гул. Когда толпа расступилась широким кругом, стали видны разные предметы одежды, разбросанные по полу. Молодой «бобби», казалось, покраснел от смущения, окинув взглядом собравшихся — яркий срез «лондонского чудачества» образца мая 1967-го: длинные волосы у молодых людей, платья-цветы на девушках, арабские и индийские рубашки, кафтаны, джинсы, даже несколько белых рубашек и широких брюк цвета хаки. Многие были под кайфом, большинство смеялись или ухмылялись.

Смех только усилился, когда стало ясно, что в наскоро собранной «бобби» охапке больше одежды, чем необходимо для приведения заключенного в приличный вид: двое или трое трусов (неопределенной половой принадлежности), пара рубашек, лифчик, несколько носков и тому подобное. Пробираясь к выходу, констебль, выходец из рабочего класса, смотрел на нас не с ненавистью, а с изумлением. Мы, в свою очередь, жалели, что он не в состоянии понять, почему мы принимаем изменяющие сознание вещества, танцуем в потоках лучей светового шоу, живем одним днем и относимся к ближнему с добротой, терпимостью и даже любовью. Во всяком случае, теоретически это было именно так. Как показали последующие годы, на практике эта цель не была достигнута, даже когда товарищи этого «бобби» надели кафтаны, стали крутить косячки и смешались с публикой на рок-фестивалях.

Первым человеком, про которого я знал, что он принимает галлюциногены, был Эрик фон Шмидт[2]. Конверт пластинки с его фотографией можно увидеть на обложке альбома Боба Дилана Firing It All Back Home — рядом с Салли Гроссман[3]. А на первом, одноименном альбоме Дилана можно услышать, как Боб говорит «Я научился этой песне от Рика фон Шмидта». Из «Орхидейной оранжереи Мура», что в Техасе, в квартиру фон Шмидта недалеко от Гарвард-сквер периодически приходили посылки с заказанными по почте цветами пейота. Он варил их в котелке и приглашал друзей отведать этот суп. Они ставили какие-нибудь пластинки: Али Акбар Хана, Лорда Бакли, Шопена, The Swan Silvertones, Лайтнинг Хопкинса — и пили отвар, стараясь, чтобы их не стошнило[4]. Если кому-то это не удавалось, то он не был, с точки зрения Эрика, достаточно «спокоен» (слово «сконцентрированный» еще не употреблялось в этом контексте), чтобы заслужить кайф. Это была практика, предназначенная для интеллектуальной и духовной элиты, а не для масс (хотя он, конечно, никогда сам так не говорил).

Высокие цены — весьма эффективный ограничитель трансцендентного опыта для людей, способных переварить пейот. Дальше по улице, где была квартира Эрика, в 1962-м располагалась лаборатория профессора Тимоти Лири, который через газету Harvard Crimson[5] приглашал добровольцев, желающих принимать ЛСД за доллар в час В истории распространения галлюциногенов ему было предопределено сыграть роль Джонни Яблочное Семечко[6]. К началу 1967-го таблетки чистого, мощного ЛСД по-прежнему можно было достать, однако уже начали широко распространяться поддельные, приправленные амфетаминами снадобья. Очень немногие беспокоились о том, как «далеко» можно «улететь», приняв нечто подобное.

В июне того года репортер газеты News of the World проинформировал Скотленд-ярд о «сексуальнонаркотической оргии» в доме Кита Ричарда[7] и был вознагражден за это возможностью наблюдать последовавший за этим рейд полиции, так сказать, из первых рядов. Это был легендарный рейд: батончики «Марс»[8], групповой секс, голая Марианна Фейтфул, завернутая в меховой ковер… — все это стало символом декаданса, перешедшего все мыслимые границы. Средства массовой информации перестали подтрунивать над «свингующим Лондоном» и стали наводняться ужасными историями о тинейджерах, сошедших с пути истинного. В июне 1967-го «Sgt Pepper» был саундтреком ко всему, что происходило в мире, а наделенные властью фигуры из истеблишмента были напуганы откровениями влиятельных поп-звезд, открыто признававшихся в своих нежных чувствах к наркотикам.

Для посетителей UFO арест «роллингов» олицетворял гнусный сговор газетчиков, заинтересованных в увеличении тиражей, а также предателей-стукачей и полицейских из отделов по борьбе с наркотиками, отравлявших жизнь «въезжающей» публике. Пусть Джаггер и Ричард и были богачами-суперзвездами, но в то же время они оставались героями контркультуры. Хоппи тоже был взят с поличным той весной: человек в штатском пошарил за его диваном и, как фокусник, достал оттуда необходимые улики. В результате Хоппи был осужден на восьмимесячное заключение в лондонской тюрьме Wormwood Scrubs. Объявления и статьи в газете International Times, плакаты вокруг UFO и граффити в районе Ноттинг-Хилл-Гейт напоминали каждому о свершившейся несправедливости. В клубе «пустили шапку по кругу» — собирали средства в фонд оказания юридической помощи попавшимся на хранении наркотиков.

Однажды в пятницу, как раз перед тем, как Tomorrow должны были подняться на сцену, я разговорился с Твин-ком и с кем-то еще. Арест Хоппи оскорбил нас, а поведение News of the World показалось последней каплей. Мы решили закрыть клуб после первого сета и пройти через Вест-Энд, завершив марш-протест перед зданием News of the World на Флит-стрит. Вест-Энд в час ночи в субботу был совсем не таким людным, как сейчас, но там все-таки было достаточно много «обыкновенных» людей. Они стояли и, разинув рот, глазели, как мы обогнули Пикадилли и направились к Лестер-сквер, а потом через Ковент Гарден к Флит-стрит. Когда мы добрались до цели, нас ждало разочарование — здание газеты было темным и безмолвным Самые горячие головы среди нас стали планировать блокаду воскресной газеты и нападение на ее фургоны следующей ночью.

Долгий путь, ночной воздух, пронзительные враждебные взгляды «нормальных» граждан и угрозы полиции придали сил каждому, поэтому клуб был набит битком и гудел, когда около четырех часов утра на сцену поднялись Tomorrow. Единение между аудиторией и музыкантами было потрясающим, ведь именно Твинк был во главе нашей процессии в две сотни человек. Группа буквально ворвалась в White Bicycle — никогда еще они не звучали так плотно. В какой-то момент Скип из The Pretty Things заменил Твинка за барабанами, а тот схватил микрофон и нырнул в публику. Игра Стива Хау достигла запредельного уровня напряжения, побуждая танцующих прыгать в лучи света, в то время как Твинк с трудом пробирался сквозь толпу, обнимая собравшихся и скандируя: «Революция! Революция!». Все были в полном «улете» — под воздействием химических препаратов, адреналина или того и другого сразу. В тот момент действительно верилось, что «когда меняется тональность музыки, стены города сотрясаются». Мы оседлали приливную волну истории, и музыка была ключом ко всему.

Счет за этот славный миг был предъявлен спустя месяц. До того уикенда люди из News of the World могли и не знать, кто мы такие, но после него определенно узнали. Свой план мести они привели в исполнение в последнее воскресенье июля. На первой странице газеты была помещена расплывчатая, с крупным «зерном», фотография девушки с обнаженной грудью. Кричащий заголовок под ней утверждал, что девушке пятнадцать лет и что фотография была сделана в «нечестивом вертепе хиппи», известном как UFO. Наш хозяин, обычно настроенный стоически, на этот раз прогнулся под давлением полиции и выселил нас.

Звукозапись может запечатлеть какие-то элементы замечательного музыкального момента, но «сохранить в бутылке» энергию социальных или культурных сил невозможно. Не отдавая себе в этом отчета, мы начали движение под уклон — то же самое происходило в Нью-Йорке и Сан-Франциско. Присущий 1967-му дух любви к ближнему исчез под натиском тяжелых наркотиков, насилия, коммерциализации и под давлением полиции. В Амстердаме люди начали красть и перекрашивать белые велосипеды.



Но и на этом пути по нисходящей конечно же продолжали создавать музыку. А то, что я слышал по пути наверх, было просто чудесно.

Глава 1

Когда мне было одиннадцать лет, моя семья обзавелась телевизором — последней на нашей улице в Принстоне, штат Нью-Джерси. Теперь мы могли смотреть Сида Сизара в Your Show of Shows, The Ed Sullivan Show и бейсбольные матчи. Годом позже, осенью 1954-го, мы с моим братом Уорвиком поняли, зачем нам на самом деле нужен телевизор: чтобы смотреть музыкальную программу Bob Horn’s WFIL-TV Bandstand, которую передавали из Филадельфии каждый день в то самое время, когда мы возвращались из школы.

Хорн был крупным мужчиной, источавшим показное добродушие продавца подержанных автомобилей. Он носил просторные костюмы с широкими галстуками и то и дело откидывал рукой волосы назад с высокого лба. Хорн, подобно Алану Фриду, был одним из тех энтузиастов средних лет, которые в начале пятидесятых стали связующим звеном между ритм-энд-блюзом и растущей аудиторией подростков, увлекавшихся рок-н-роллом. Формула Bandstand была проста: старшеклассники из местных школ, танцующие под пластинки, ритуальное оглашение чартов, «переклички» собравшихся, группы, изображающие пение под свою последнюю запись. Случались там и интервью, когда какой-нибудь исполнитель собирался выступить на местной площадке и хотел привлечь внимание к своему выступлению. Снималась программа двумя-тремя неподвижными камерами, так что производство обходилось недорого.

Плей-лист был полон музыки в стиле «ду-воп»: The Cleftones, The Five Keys, The Flamingos, Frankie Lymon & The Teenagers, The Five Satins — и темповыми ритм-энд-блюзовыми номерами в исполнении Фэтса Домино, Литтл Ричарда и Чака Берри. Любимым номером стал Чак Уиллис и Stroll[9]: ребята строились в линии через всю студию — мальчики с одной стороны, девочки с другой — и по очереди плавно скользили и вращались по проходу между рядами.

Каждый день из телевизора на нас обрушивались откровения: ни одна радиостанция в Нью-Джерси не передавала ничего подобного, по крайней мере до того момента, когда наступал вечер и нам приходилось браться за уроки. 1954–1956 годы были знаменательным периодом белые тинейджеры открыли для себя «черную» музыку, и в результате ее записи стали расходиться миллионными тиражами. Охранители моральных устоев нации были в ужасе — их пугали низшие слои общества, породившие эту музыку, и смешение рас, на которое намекали ее ритмы. Крупные звукозаписывающие компании ненавидели ее, поскольку не понимали. Это ставило «черную» музыку в невыигрышное положение, поскольку отдавало ее на откуп флибустьерам-одиночкам от музыкальной индустрии, таким как Ахмет Эртеган из Atlantic, братья Чесс, Лью Чадд из Imperial, Моррис Леви из Roulette и Джордж Голднер из Gone.

Мир, открывавшийся каждый день после полудня, приводил нас в восторг. Я запал на одну девушку из южной Филадельфии (ее звали Арлин) с прической «утиный хвост», которая носила блузки без рукавов и облегающие черные юбки. Во время одной переклички Хорн попросил парня по имени Винни объяснить, почему его щека наискось перевязана бинтом С сильнейшим делаверским акцентом (родной город называется «Фиуи», а танцуете вы на «поулу»), он сказал: «Ну, хм… Боуб, я налетеу на двеу». На следующее утро мы, ребята 12–13 лет, рассуждали, что за лезвие и какой длины явилось причиной раны Винни, и чувствовали себя при этом настоящими, видавшими виды знатоками.

На самом деле мы были приличными детьми из среднего класса. В нашей школе было несколько «утиных хвостов» и поднятых воротников, но это было несерьезно, по крайней мере по меркам Филадельфии. Ребята из Принстона так никогда и не усвоили в совершенстве танцевальные движения и стиль одежды, демонстрировавшиеся в Bandstand. Буржуазия может заимствовать свою культуру либо у более низких, либо у более высоких социальных слоев, а в Америке «высокого» никогда не было слишком много. Мрачная отстраненность итальянских[10] парней была в достаточной мере устрашающей, но мы и не надеялись сравняться с ними. Мы не могли перенять то развязное самодовольство, с которым ребята из вокальных квинтетов двигались на сцене или встряхивали головой, освобождая распрямленные волосы, которые потом в беспорядке падали на лоб.

А как они щелкали пальцами, когда сводили вместе ноги, готовясь совершить элегантный оборот вокруг своей оси и продолжая исправно выпевать свои «ууу» или «уаааа» за спиной певца! Хорн неизменно поручал оглашение чартов и проведение интервью какой-нибудь фигуристой блондинке из постоянных участниц программы. Объявляя артистов с обшарпанного подиума, они вели себя спокойно и профессионально — никаких маханий друзьям и хихиканья. Девушки чувствовали себя очень уверенно, интервьюируя чернокожих мужчин угрожающего вида с прическами «помпадур» [11] и в костюмах из блестящей ткани. От нас не ускользнул тот факт, что это был, возможно, единственный случай на американском телевидении в 1955 году, когда белых девушек и черных мужчин можно было видеть физически так близко друг к другу (почти все танцоры bandstand были конечно же белыми).

В завершение каждой программы не отягощенный харизмой Хорн благодарил гостей, технический персонал и продюсера по имени Эрни Мамарелла [12]. Нам нравилась фамилия Мамарелла. Мне хотелось бы думать, что мы уловили в этом имени некий фривольный оттенок[13], но, может быть, оно просто звучало смешно.

Однажды в начале лета 1956-го мы были ошеломлены, увидев на месте Хорна маленького невзрачного человека. Он следовал всем ритуалам шоу, ни разу не назвав своего имени. В четыре тридцать он просто сказал: «Это Эрни Мамарелла, я прощаюсь с вами до завтра». На следующий день догадки начали строить еще в школьном автобусе и продолжали на переменах. После обеда алы с приятелями разговаривали в коридоре, и умная чернокожая девочка с косичками по имени Пэт Фишер услышала наш разговор. «Если вы хотите узнать, что случилось с Бобом Хорном, вам стоит достать номер Philadelphia Inquirer», — сказала она и нырнула в дверь класса.

После школы один из нас пошел к газетному киоску, а остальные заняли места в ближайшей закусочной. Мы изучили каждую страницу, пока не наткнулись на заголовок, гласивший: «Диск-жокей обвиняется в аморальном поведении». Место перед камерой, по всей видимости, можно было получить, посетив мотель в обществе Боба Хорн был обвинен в «половой связи с лицом, не достигшим совершеннолетия» и в «пособничестве противоправным действиям несовершеннолетних».

Шестнадцать лет спустя я жил в Лос-Анджелесе, где возглавлял отделение музыки к кинофильмам компании «Warner Brothers Films». Тед Эшли, президент компании, как-то попросил меня встретиться за ланчем с некими известными телепродюсерами, которые продвигали свою идею серии музыкальных фильмов. Когда я услышал их имена, я едва смог сдержать свое нетерпение. В итальянском ресторане в Голливуде я спросил Эрни Мамареллу о том дне.

Новость об аресте Хорна, сказал он, появилась поздним утром, и ему не оставалось ничего другого, кроме как самому занять оказавшееся вакантным место. Вскоре боссы телеканала объявили Мамарелле, что они закрывают программу. Он стал упрашивать их не делать этого, упирая на минимальный бюджет и значительный рейтинг телешоу. Они согласились дать ему отсрочку до следующего полудня. За это время он должен был найти диск-жокея выше всяких подозрений, самого опрятного, безликого, как буханка белого хлеба, самого всеамериканского из всех, каких только мог создать Господь Бог. Мамарелла рассказал мне, как той ночью он колесил по всей Филадельфии, разговаривая с кандидатами — как на подбор хитроватыми, потрепанными и небритыми. Он уже был готов сдаться, когда кто-то посоветовал ночного диск-жокея из Рединга, в часе езды на северо-запад от города Он приехал туда около двух часов ночи, когда Дик Кларк — второй из моих собеседников на том деловом ланче в 1972-м — крутил пластинки для местных полуночников.

Развязка этой истории оказалась в духе американской массовой культуры. Кларк — белый воротничок поверх лацканов блайзера, улыбка, сияющая, как в рекламе зубной пасты, — начал работу на следующий день. И в течение шести месяцев телесеть распространила программу по всей Америке, а Арлин, Винни и их друзья превратились в иконы для тинейджеров. В последующие тридцать лет American Bandstand поставляла популярную музыку в ее очень приглаженной версии в миллионы домов, делая хиты, создавая звезд, унифицируя танцевальные движения и американскую молодежную моду.

Студия WFIL-TV располагалась в северной части Филадельфии, в нескольких кварталах от ныне заброшенной железнодорожной станции, где экспрессы поворачивали на запад, в направлении Чикаго и Сент-Луиса Высадившиеся из поезда пассажиры спускались вниз по железной лестнице на шумные тогда улицы, полные иммигрантов. Кларк и Мамарелла рассказали, как они сняли офис над парикмахерской прямо напротив той лестницы. Люди из Brill Building[14] в модных шляпах с узкими полями и темных костюмах, прибывавшие одиннадцатичасовым поездом из Нью-Йорка, отправлялись с ними на ланч в соседнее кафе. В портфелях приехавших лежали наличные или контракты, дававшие компании Dick Clark Productions долю в издательских правах на сторону «В» нового сингла. И в этот же день после обеда их пластинки проигрывались миллионам тинейджеров по всей Америке. В те дни взятки за упоминание артиста в телепередаче считались просто хорошим бизнесом (сейчас по сути ничего не изменилось, только методы стали более тонкими). Большие деньги делались на белых звездах и безопасной музыке.

Через много лет после моей встречи с Кларком и Мамареллой, в букинистическом магазине в Альбукерке, Нью-Мексико, я наткнулся на весьма эмоциональную, но аргументированную версию событий лета 1956-го, написанную Стэнли Блитцем, поклонником Хорна. По его утверждению, Кларк ждал своего часа за кулисами радио WFIL, а вовсе не в пригородном Рединге. А обвинения в изнасиловании и вождении автомобиля в нетрезвом состоянии, стоившие Хорну работы, были сфабрикованы. Телестанция WFIL-TV была частью медиаимперии Уолтера Энненберга, впоследствии посла в Лондоне при Никсоне, и его жена, по всей видимости, ненавидела музыку, звучавшую в программе Хорна Глубоко религиозный менеджер станции также чувствовал отвращение к Хорну и его хипстерским замашкам. К тому моменту как Хорн был признан невиновным в растлении малолетней, в Филадельфии его уже позабыли, хотя у него и осталось немало преданных поклонников из числа тех, кто регулярно смотрел Bandstand. Они писали Блитцу, как сильно любят Хорна и что с Кларком шоу лишилось своей души.

Мы с братом пришли в ужас от Кларка в первый же день его появления в эфире. Вскоре искусственно выращенными рокерами вроде Фабиана и Фрэнки Авалона стали вытесняться «ду-воп»-группы. В течение одного-двух лет эра рок-н-ролла закончилась и на смену ей пришла легковесная поп-музыка. Как большинство ребят, не смирившихся с создавшимся положением, мы искали музыкальных приключений за рамками телепрограмм.

Глава 2

Существует один набросок в примитивистском стиле, сделанный в двадцатых годах XIX века; на нем изображены ученики торговцев на нью-йоркском рынке, которые смотрят, как черные ребята танцуют на опрокинутых прилавках в надежде получить за это нераспроданных угрей. Белые мальчишки подались вперед, зачарованные экстатически страстным танцем Уорвик, я и некоторые из наших друзей были как те мальчики со старинного рисунка — мы тянулись к культуре, в которой, как мы чувствовали, были ключи, позволяющие вырваться за границы нашего воспитания, традиционного для среднего класса, и стать взрослыми существами мужского пола. Однажды на Рождество моя бабушка со стороны матери — женщина, которая не отличила бы Луи Армстронга от Луи Наполеона, — по чистой случайности подарила мне набор пластинок Encyclopedia of Jazz, выпущенный компанией RCA Victor. Это был один из самых замечательных наборов всех времен, с записями Кинга Оливера, Дюка Эллингтона, Слипи Джона Эстеса и других. Мы были загипнотизированы этим сборником буквально с первого же оборота первой пластинки.

Когда мы с Уорвиком начали слушать старые блюзовые и джазовые пластинки, братские потасовки — обычное дело в нашем детстве — прекратились. Вскоре в Принстон перебрался парень по имени Джефф Малдаур, помешанный на той же музыке, что и мы. Втроем мы проводили долгие послеобеденные часы, изучая певцов, солистов или жанры, проигрывая каждый заслуживающий внимания трек из нашей коллекции. Пока мы слушали, музыканты возникали в нашем воображении, как бесплотные духи, парящие перед колонками проигрывателя.

Когда я вернулся в Принстон в конце летних каникул 1960-го, перед моим первым семестром в Гарварде, Уорвик и Джефф были страшно возбуждены. Они открыли радиостанцию из Филадельфии, которая передавала ночную джазово-блюзовую программу ведущего Криса Альбертсона. Мы были не одиноки! На предыдущей неделе в программе прозвучало потрясающее известие о том, что Лонни Джонсон жив-здоров и работает поваром в одной из филадельфийских гостиниц.

В тот уикенд мы играли трек за треком из длинной дискографии Джонсона Лонни, родившийся в Новом Орлеане в начале XX века, перебрался вверх по Миссисипи в Сент-Луис и начал карьеру блюзового крунера[15]. Его музыка эволюционировала от кантри-блюзов в двадцатых к городскому чикагскому стилю в тридцатых и легковесным балладам в конце сороковых. Лонни Джонсон был замечательным и разносторонним гитаристом, записавшим дуэты с белой звездой джаза Эдди Лэнгом и блестящие соло для оркестров Луи Армстронга и Дюка Эллингтона Слушая его записи, которых, казалось, просто не счесть, мы пытались осознать тот факт, что он находится всего в полутора часах езды по шоссе № 1 и живет в полнейшей безвестности.

Позаимствовав у кого-то телефонную книгу, мы обнаружили Джонсона Лонни, проживающего на севере Филадельфии, в самом «черном» районе города Мы набрали номер: «Это Лонни Джонсон? Тот самый Лонни Джонсон, который записал „Blue Ghost Blues” в 1938-м? Да? Не могли бы вы на следующей неделе приехать в Принстон и дать концерт? Да, я думаю, пятьдесят долларов — вполне приемлемая сумма».

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Мы глядели друг на друга с изумлением: мы только что договорились о выступлении с Лонни Джонсоном! По такому случаю экспроприировали большую соседскую гостиную и отдали распоряжение друзьям — присутствовать и каждому принести по доллару для нашей кассы. Когда настал день выступления, мы позаимствовали «рэмблер» отца Джеффа и отправились в Филли. Снаружи одного из отелей в центре города у края тротуара стоял опрятно одетый седовласый мужчина с гитарным футляром и небольшим усилителем.

Казалось, Лонни был рад видеть нас не меньше, чем мы его. Он рассказал, нам, что по возвращении из европейского турне 1951 года обнаружил, что подруга его сбежала, прихватив его деньги, гитары и коллекцию пластинок. Рок-н-ролл наступал, и у Лонни не было сил с ним бороться; за восемь лет он не сыграл ни единого концерта. Когда мы проезжали по сельской Пенсильвании, Лонни восторгался светляками в летних сумерках, деревьями и зелеными лужайками; прошли годы с тех пор, как он выбирался из города. Он отвечал на наши нетерпеливые вопросы и тихо смеялся. Когда мы уставились на девушку, шедшую по обочине, он добавил в наш тинейджерский словарь обиходных фраз новое выражение, посоветовав остерегаться «курчавого чудовища, от которого все беды».

Когда мы добрались до Принстона, гостиная уже была полна. Никто не имел ни малейшего понятия, что за человек будет перед ними выступать, но как только он взялся за гитару, все пришли в восторг. Лонни с ходу отверг все просьбы сыграть блюз («Белые люди всегда думают, что негры играют только блюзы. Я могу петь все, что угодно») и начал исполнять стандартные «I Cover the Waterfront» и «Red Sails in the Sunset». На полу возле его стула сидела красивая чернокожая девушка, и он стал петь, обращаясь к ней и застенчиво флиртуя. Чем дальше продвигался вечер, тем расслабленнее становились все; музыка сделалась более содержательной, и, наконец, Лонни начал играть свои старые блюзы. Наши друзья и их родители незаметно пододвигались все ближе к его стулу в центре комнаты — никто из них никогда не слышал ничего подобного.

Мы собрали для Лонни Джонсона 100 долларов, и он был так доволен, что уехал домой на поезде, избавив нас от необходимости отвозить его на машине. На следующий год он начал выступать в кофейнях для молодой белой аудитории, с которой впервые повстречался той ночью в Принстоне. Лонни записал несколько пластинок для Prestige Records, снова сыграл с Эллингтоном на концерте в New York Town Hall, переехал в Торонто, где пользовался поддержкой преданных фанов, и умер в 1970-м, добавив еще одну главу к своей замечательной пятидесятилетней карьере.



Для меня в этом опыте, помимо музыки и человека, ее исполнявшего, было еще кое-что важное: мы задумали нечто, и сделали так, чтобы это нечто осуществилось — и все смогли услышать, что получилось в результате. Идеальное продолжение для события, произошедшего несколькими месяцами раньше. Тогда, находясь на бейсбольной площадке моей школы-интерната Помфрет в Коннектикуте, я понял, что мне никогда не стать звездой в команде моих любимых Pittsburgh Pirates. Мои более чем скромные игровые показатели весеннего сезона привели к тому, что в пятницу накануне Spring Dance Weekend (Весеннего танцевального уикенда)[16], в то время, как игроки «основы» вовсю размахивали битами, я ловил летящие мячики в дальней части поля. Так что моя девушка даже не смогла увидеть, как я играю! Пока я предавался мрачным размышлениям по этому поводу, кто-то в близлежащем общежитии включил радио, и новый сингл Фэтса Домино Walking to New Orleans разнесся по всему полю.

И в это самое мгновение я уловил взаимосвязь, которая раньше от меня ускользала. Сейчас кажется очевидным, что рок-н-ролл был порожден джазом и блюзом, но в то время об этом не так много писали. Уорвик, Джефф и я считали наши сеансы прослушивания чисто академическими штудиями, лишенными сексуального подтекста и не предназначенными для обсуждения при посторонних. На вечеринках, как все нормальные тинейджеры, мы скакали под быстрые композиции, а во время медленных надеялись как бы невзначай просунуть коленку девчонке между ног. Казалось, что современное и историческое не имеют между собой никакой связи. Но в тот весенний день внезапно все стало ясно: стиль Фэтса Домино происходит от Джелли Ролл Мортона. Рок-н-ролл — это блюз! Поп-музыка — это то же самое, что я все время слушаю в своей комнате, только более новое. Я могу быть продюсером звукозаписи!

Почему именно продюсером звукозаписи? Я рос, слушая, как моя бабушка играет на рояле. Мэри Боксолл Бойд, так ее звали, училась в Вене у Теодора Лешетицкого[17] и аккомпанировала Артуру Шнабелю[18] в Берлине перед Первой мировой войной. На сохранившихся записях для радио можно слышать, как она играет: Моцарт в ее берущем за душу исполнении звучит как Бетховен, ноктюрны Шопена в истинно викторианском духе «изливаются по капле» благодаря ritardandos[19]. С трехлетнего возраста я часто сидел под роялем, когда моя бабушка занималась. Она видела во мне родственную душу, еще одну музыкальную личность в семье. Несмотря на то, что бабушка воспитывалась в Цинциннати, она считала себя несостоявшейся европейкой. Дважды она возвращалась в Америку, чтобы выйти замуж, и оба замужества оказались неудачными. Ее переживания скрашивало лишь то, что от второго брака на свет появился мой отец. Бабушка чувствовала себя заброшенной в культурную пустыню, а под ее влиянием и я стал видеть себя в таком же свете.

Я брал у бабушки уроки до тех пор, пока мне не исполнилось тринадцать, но никогда не считал себя музыкантом. Музыка, однако, стала частью моего существования. У меня было собственное твердое мнение насчет всего, что я слышал. Я любил пластинки на 78 оборотов с записями Марлен Дитрих и Бинга Кросби из коллекции моих родителей и увлекся рок-н-роллом, довоенным джазом и блюзом, когда мне исполнилось двенадцать. Весной 1960-го я прочел книгу Сэма Чартерса The Country Blues, где Ральф Пир, продюсер-«первопроходец», который путешествовал по Югу, записывая блюзовых и кантри-певцов для компании Bluebird, был описан в эпических выражениях. В этот момент (Эврика!) мне стало ясно, что продюсирование пластинок — это не только то, чем я не прочь заниматься (зарабатывать на жизнь слушая музыку!), но также способ вызвать зависть у игроков из «основной девятки» школы Помфрет и произвести впечатление на девушек. И с этого дня у меня не было сомнений: я буду продюсером звукозаписи.

Глава 3

Одним из предубеждений, которое, по нашему собственному утверждению, разделяли Уорвик, Джефф и я, было презрение к белым блюзовым певцам Ну что может быть более смехотворным? И вот однажды вечером в начале 1962 года, когда я вернулся в Гарвард после семестра, пропущенного из-за работы на одну звукозаписывающую компанию в Лос-Анджелесе, я зашел в Cafe Yana. И кто же стоял на сцене и пел «Mr Jelly Roll Baker» Лонни Джонсона? Никто иной, как Джефф! Я был поражен. Тембр его голоса и все характерные вокальные приемы были такими же, как у наших любимых певцов: Джонсона, Клода Джетера из The Swan Silvertones, Дона Редмана из McKinney’s Cotton Rickers. Я был так потрясен, что только на середине выступления Джеффа осознал, что получается-то у него совсем неплохо. Это было, конечно, предательство, но такое, которое молено простить.

Осенью того года я получил скудную прибыль от моего предприятия по распространению пластинок. Оно состояло в продаже оптом продукции небольших блюзовых фирм грамзаписи в районе Бостона, при этом склад товара размещался у меня под кроватью в общежитии. Я также организовал выступление Слипи Джона Эстеса, одного из легендарных исполнителей сельского блюза, в то время недавно открытых заново. Я арендовал обшитую деревянными панелями столовую в гарвардском Элиот-Хаус[20] — мой первый концертный промоушен. Уорвик и Джефф настойчиво просили дать им возможность принять участие в деле. Страстно желая повторить то яркое автомобильное путешествие, которое получилось с Лонни Джонсоном, мы планировали заехать за Эстесом и аккомпанирующим ему на губной гармошке Хэмми Никсоном в пятницу вечером на фестиваль The Cornell Folk Festival в Итаку, штат Нью-Йорк (их первое появление перед белой аудиторией), и поехать обратно в Кембридж[21] в субботу. Так как моя машина представляла собой допотопный драндулет, я растранжирил большую часть предполагаемой прибыли, взяв по такому случаю автомобиль напрокат.

В кампусе Корнельского университета алы сбились с дороги, и к тому времени, когда добрались до сценической площадки, концерт из двух отделений — Эстеса и Дока Уотсона — уже закончился. На вечеринке после концерта эти двое, оба слепые, пели старые церковные гимны, общие для белой и черной общин[22] сельского Юга. Мы заметили темноглазую красавицу с длинной черной косой, аккомпанировавшую группе Уотсона на скрипке или отбивавшую ритм кастаньетами. Джефф слишком оробел, чтобы заговорить с этой девушкой, но поклялся, что на ней женится. Это была юная Мария Д’Амато, в будущем Мария Малдаур, записавшая песню «Midnight at the Oasis» — самый большой хит из всех, что я продюсировал.

Проведя беспокойную ночь на полу в преподавательской, мы были разбужены на рассвете Слипи Джоном Эстесом и Хэмми Никсоном, которым не терпелось отправиться в путь. Они были одеты в поношенные костюмы и держали в руках картонные чемоданы, перевязанные веревками. Спустя несколько минут мы уже катили по шоссе, не успев даже позавтракать. Когда проезжали Сиракузы, Хэмми взглянул на часы, показывавшие восемь сорок пять, и завопил: «Стой! Вон там есть бар, и, кажется, эти ребята открываются как раз сейчас». Наши надежды услышать истории о Роберте Джонсоне или The Beale Street Sheiks потонули в бутылках бурбона, которые мы просто обязаны были купить для Эстеса и Никсона К половине десятого оба уже изрядно набрались, а к десяти были в полной отключке.

Я тоже мог бы позволить себе выпить несколько бутылок в качестве вознаграждения за сообразительность, которую проявил по возвращении в Кембридж. Для рекламы воскресного концерта я организовал блюзменам участие в радиопередаче, транслировавшейся тем вечером «вживую» из клуба Club 47[23]. Они произвели настолько потрясающее впечатление, что местные музыканты настояли на том, чтобы устроить вечеринку в их честь. Эрик фон Шмидт дал каждому из них еще по бутылке виски, и мы оккупировали большой дом, принадлежавший девушке, чьи родители проводили зиму во Флориде. Слипи Джон и Хэмми играли несколько часов, люди продолжали угощать их выпивкой, и в конце концов оба отрубились. В разгар вечеринки в доме находилось, должно быть, человек двести — как раз те, кто, как я рассчитывал, должны были купить билеты на концерт. Но к утру воскресенья все они уже достаточно наслушались Слипи Джона Эстеса, и единственное, чего им хотелось, — остаться дома и прийти в себя. По общему мнению, это была вечеринка года, но для меня она обернулась полным финансовым провалом — я потерял более ста долларов.

Несколько месяцев спустя этот эксперимент я повторил с Биг Джо Уильямсом, но, несмотря на сделанные после истории с Эстесом выводы, его визит прошел почти так же непросто. Я тогда впервые начал осознавать некоторые истины, с проявлениями которых потом периодически сталкивался в течение всей своей жизни. Встреча лицом к лицу артистов из бедных слоев и избалованных отпрысков образованного среднего класса неизбежно порождает натянутость, причем дело осложняется еще и тем, что последние желают услышать «нечто подлинное», а первым хочется быть «современными». Слушать исполнителей традиционной музыки, когда они только вышли за пределы своих замкнутых общин, — это прекрасное переживание, но его невозможно повторить. В процессе «открытия» музыки она сама неизбежно изменяется.

Примерно в это время я попал в поле зрения Мэнни Гринхилла, менеджера Джоан Баэз и ведущего концертного промоутера Бостона. Когда наши пути пересеклись в первый раз, я удостоился от него лишь резкого кивка головой и льстил себе мыслью, что он увидел во мне молодого соперника. Поэтому я не удивился, когда он позвонил мне и спросил, не взялся бы я приглядеть за Джесси Фуллером, который приезжает в город на пару выступлений и сессию звукозаписи. В мою задачу входило проследить, чтобы Фуллер появлялся везде вовремя и был трезвым. За это Мэнни предложил 25 долларов плюс компенсацию всех издержек. В октябре 1963 года такое предложение для студента было слишком заманчивым, чтобы его отклонить — особенно если учесть, что этот студент финансировал сомнительный бизнес-проект из своих неглубоких карманов и подрабатывал официантом в кафе-закусочной Адамс-Хаус[24] за доллар в час.

Когда я встретил Фуллера на автобусной остановке, то напомнил ему о нашей предыдущей встрече. Она произошла в тот семестр, когда я работал в Лос-Анджелесе на его предыдущую звукозаписывающую компанию Contemporary Records. Джесси был известен благодаря «San Francisco Bay Blues» — песне, входившей в репертуар едва ли не каждого молодого фолкпевца, — и собрал приличную аудиторию в Club 47.

После выступления Фуллера в субботу на Brandeis Folk Festival на разогреве перед Бобом Диланом, я забрал его на запись для компании Prestige. Руководил этой работой продюсер Пол Ротшильд, предстояло записать целый альбом за одну дневную сессию в воскресенье. Я помогал Полу фиксировать колшентарии к записанным дублям и дал несколько советов касательно репертуара Джесси, который к тому времени знал наизусть. Когда в его хитроумном басовом инструменте[25] собственного изобретения, управляемом педалью, что-то заскрипело, я решил эту проблему с помощью масла из банки с консервированным тунцом Это была единственная смазка, которую можно было найти тихим воскресным днем в Бостоне до того, как там появились супермаркеты. Моя находчивость была упомянута Полом в разговоре с Гринхиллом.

В январе, обдумывая предстоящее в середине года окончание Гарварда, я нанес визит Мэнни. Я был полон решимости отправиться в Европу, в землю обетованную, где ценили музыку, которую я любил. Я воображал, что буду зарабатывать на жизнь, сочиняя статьи для английских джазовых и блюзовых журналов, превосходя местные журналистские таланты за счет своего свежего американского взгляда (впоследствии я познакомился с людьми, пишущими для Jazz Journal и Jazz Monthly, и обнаружил, что стандартный гонорар составлял всего 5 фунтов за статью). Я буду «продвигать» турне американских фолковых и блюзовых музыкантов, буду посредником, «серым кардиналом» — роль, к которой я стремился с того самого момента, когда впервые понял смысл этого выражения. Могу ли я предложить Мэнни свои услуги?

Он выслушал меня, потом поднял телефонную трубку и позвонил в Нью-Йорк Джорджу Вэйну[26]: «Привет, Джордж! Помнишь то английское турне Blues and Gospel Caravan, в которое ты пригласил Брауни и Сонни на апрель? Ты же нашел для него тур-менеджера?» Он закрыл трубку ладонью и пристально посмотрел на меня: «Можешь быть в Нью-Йорке завтра утром?»

На следующий день после встречи с Вэйном я приступил к работе в его нью-йоркском офисе, взявшись за окончательное укомплектование состава турне и написание пресс-релиза. Будучи по сути джазменом, Джордж был поражен рвением, с которым я занялся отбором музыкантов аккомпанирующего состава, и предоставил мне полную свободу действий в рамках бюджета. После недели, проведенной на диване Уорвика (он в это время был в Колумбии), я вернулся в Гарвард для сдачи выпускных экзаменов.

Окончание университета означало, что я становился добычей «Службы воинской повинности для отдельных граждан», иначе именуемой армейской призывной комиссией. Как и положено, я был вызван на медкомиссию; заказной автобус забрал меня в Принстоне ранним утром в феврале 1964-го и доставил в Ньюарк. Вместе со мной было еще двадцать пять человек, в основном все знакомые лица; некоторых я знал еще с начальной школы, другие были друзьями моего брата, третьи — товарищами по команде или соперниками в нашей летней бейсбольной лиге. Большинство было из чернокожей или неаполитанской общины Принстона. Я чувствовал, что я, возможно, единственный в автобусе, у кого есть справка от врача по поводу плоскостопия и больной спины. Много лет спустя, во время посещения Мемориала ветеранов Вьетнама в Вашингтоне, я размышлял, нет ли среди надписей на Стене[27] имен кого-нибудь из моих тогдашних попутчиков.

После медосмотра я стоял в одном нижнем белье перед сержантом — у меня были отросшие волосы и полностью отсутствовало должное уважение к армейским чинам Он смотрел на меня так, словно я был насекомым, и выпаливал вопросы из своего списка. Услышав, что я «литератор», сержант повторил это слово с таким презрением, как если бы я сказал «сутенер» или «грабитель банков». Он черканул что-то в моих бумагах и сказал, чтобы я одевался. Спустя несколько недель мои документы пришли — я был признан ограниченно годным, подлежащим призыву только в случае войны или чрезвычайной ситуации. Это не означало полной свободы от армии, но отодвигало меня в самый конец очереди призывников и позволяло жить, не беспокоясь по поводу разгоравшейся войны во Вьетнаме. В течение следующего полугодия было разоблачено такое количество чудиков, симулировавших проблемы со здоровьем с учащенным от приема декседрина сердцебиением, утверждавших, что они гомосексуалисты или добивавшихся статуса «отказывавшихся от службы по идейным соображениям», что в армии поняли: отвращение к этим «паршивым овцам» оставит их без «пушечного мяса». Будь я призван на медкомиссию не весной 1964-го, а осенью, мне бы обрили голову и отправили прямиком в учебный лагерь для новобранцев.

Чтобы убить полтора месяца, оставшихся до начала турне, я решил впервые в жизни отправиться на Юг. Подобно Андалузии в Испании или Трансильвании в Венгрии, американский Юг является родиной практически всех традиционных музыкальных форм нации. 1964-й был годом радикальных перемен в регионе: регистрировались чернокожие избиратели, закусочные и автобусы стали общими, школы вынудили принимать чернокожих учащихся. Сопротивление белых южан достигло наивысшей степени. Безусловно, эти революционные изменения были необходимы и давно назрели, но я хотел успеть хоть краешком глаза увидеть старый Юг, прежде чем он совсем исчезнет.

На первом этапе путешествия нужно было завезти Рэмблин Джека Эллиота[28] и кое-кого из моих друзей на «зимнюю квартиру» Эрика фон Шмидта в Сарасоту, штат Флорида. Как и все северяне в те дни, я знал, что некоторые округа в Каролине и Джорджии не платят налог на недвижимость благодаря деньгам, выуженным из карманов жаждущих солнца янки. Несмотря на это, мы нарвались на портативный радар для контроля скорости и должны были скинуться на 75 долларов, чтобы не провести ночь в тюрьме. Сейчас мы горестно стенаем по поводу усреднения американской культуры и языка, но целые поколения водителей с Севера были бы счастливы, если бы их избавили от лицезрения южного копа-расиста в солнечных очках, цедящего слова и вооруженного пистолетом, который останавливал бы их на безлюдном участке шоссе где-нибудь в Джорджии.

После небольшого отдыха на пляже у Мексиканского залива, я направился на Джонс-Айленд, один из маленьких островов у побережья Южной Каролины, где ведущим фестиваля местной музыки был Гай Кэреуэн[29]. Он взял меня на пасхальное всенощное бдение, проходившее в Moving Star Hall, шатком деревянном павильоне, установленном на бетонных блоках. Паства в основном состояла из чернокожей прислуги, работавшей у белых семейств в Чарльстоне [30]. Они дрожали от холода в своей тонкой одежде. Тем временем проповедник начал службу на языке галла[31], встречающемся только на этих островах: «Этим утром… в пять часов… Господь… благословил меня, еще раз… обратив на меня свой взор! Восхвалите Господа!»

Они пели церковные гимны на свой особенный манер. Во время первых куплетов хлопки в ладоши были редкими, затем становились в два раза чаще, в то время как певец сохранял первоначальный темп. Интенсивность нарастала, и хлопки становились все более частыми и синкопированными до тех пор, пока пение не заканчивалось под бешеное мелькание рук — в том же самом темпе, в каком начиналось. В списке сорока наиболее популярных синглов в то время было много пластинок, выпущенных на фирме Motown. Для них был характерен «разболтанный» ритм, подложенный под балладную мелодию — влияние басиста Джеймса Джеймерсона[32], галла по происхождению, который учился музыке в церкви недалеко от Moving Star Hall.

Послеобеденное время следующего дня я провел в доме Гая в обществе Бесси Джонс, Джона Дэвиса и Georgia Sea Island Singers. Бесси была кладезем народных песен, ключевой фигурой в документальном фильме Алана Ломакса [33] о музыке этого региона, снятом пятью годами раньше. The Rolling Stones взяли песню «This May Be the Last Time» (в оригинале — детская хороводная) с одной из записей Ломакса, сделанной в этих краях. Кэреуэн поддерживал сохранение местных диалектов и традиций, помогал регистрировать избирателей и организовывать противодействие застройщикам, вытеснявшим местных жителей, у которых не было документов, подтверждавших право собственности на их дома. На острове Хилтон-Айленд же была устроена площадка для гольфа, и теперь толстосумы посматривали на близлежащий Джонс. Привлекая внимание к музыке, Гай надеялся пробудить у местных жителей гордость за свою уникальную культуру и создать организацию, которая остановила бы ее разрушение. Многие из рыбаков и фермеров на этих островах были потомками беглых рабов с Багамских и других островов Вест-Индии. Их очень темная кожа и заостренные черты лица говорили об африканской крови, не разбавленной в результате похотливых привычек американских рабовладельцев. Зрителей на фестиваль Гая собралось не очень много, зато там отлично пели, и атмосфера в аудитории, состоявшей из стойких южных либералов и храбрых местных чернокожих, была весьма теплая.

Следующая остановка была в Олбани, штат Джорджия, где Питер де Лиссовой, мой товарищ по Гарварду, работал в Студенческом координационном комитете ненасильственных действий[34]. Когда Питу было девятнадцать лет, его выставили из ЮАР за нелегальное посещение Альберта Лутули, лидера движения против апартеида до Нельсона Манделы. Вместо того чтобы улететь домой, он добирался автостопом из Йоханнесбурга до Каира; в Танганьике его арестовали как шпиона, а во время купания в Ниле он подхватил опасных паразитов, так что после возвращения ему пришлось провести несколько месяцев в больнице.

Он взял меня с собой на обед, где главным блюдом был цыпленок [35], в церковь неподалеку, и я был поражен кротким мужеством местных людей и добровольцев с Севера. Две ночи я проспал на нижней койке в деревянном доме на одной из немощеных улиц в черном квартале. Пит спал на верхней. Когда я спросил его об отметинах на стене над моей кроватью, он ответил, что это дыры от пуль, появившиеся в результате ночного автомобильного налета за несколько недель до моего приезда.

Когда я собрался уезжать, некоторые из местных активистов были обеспокоены тем, что мой автомобильный номер штата Нью-Джерси мелькал, в городе пару дней. И теперь последствия встречи с полицейским на шоссе за пределами города могут быть гораздо более неприятными, нежели просто штраф за превышение скорости. Поэтому они показывали мне объездной путь по грязным грунтовым дорогам через сосновые леса, растущие на красноземах юго-западной Джорджии. На автостраду я снова выехал на границе штата Алабама. (Эндрю Гудмен, Майкл Швернер и Джеймс Чейни делали то же дело, что и Пит, недалеко от Джорджии, в штате Миссисипи; они были убиты спустя три месяца.)

Новый Орлеан, мой следующий пункт назначения, жил тогда — и живет поныне — по своим законам; он находится на Юге, но не является его частью. Борьба моих друзей в Каролине и Джорджии показалась очень далекой, как только я попал во Французский квартал. Я отыскал зал Preservation Hall и провел там следующие семь вечеров.

За двадцать пять лет до блюзового и фолк-бума шестидесятых произошло возрождение диксиленда. Когда в конце тридцатых в джазовой музыке начался переход от свинга к бибопу, группа белых энтузиастов занялась спасением традиционного нью-орлеанского джаза от забвения, подобно тому как мы пытались сделать то же самое для блюза.

В общем, в увлечении белых музыкой, имеющей африканские корни, существуют две стадии. Сначала танцполы заполняются людьми, возбужденными новым способом потрясти задницей. Потом, когда мода проходит и ритмы меняются, появляются интеллектуалы, восхищенные жизненной энергией и оригинальностью этой музыки и желающие сохранить ее или восстановить в первоначальном виде. Делами Preservation Hall управляли Алан и Сэнди Джеффы, ньюйоркцы, которые влюбились в музыку Нового Орлеана и открыли крошечную сценическую площадку для музыкантов, все еще игравших на похоронах и парадах по окраинам города. Джеффы обеспечили их регулярным заработком во Французском квартале, где поклонники жанра, в основном европейцы или японцы, воздавали им должное. Каждый день я оставался в зале буквально до последней ноты, слушая, как Джордж Льюис, Кид Ховард, Кид Томас, Перси Хамфрис, Билли и Дид Пирс, Олсайд «Слоу Дрэг» Пэйвегоу и Джо Робишо изящно импровизировали в стиле давно прошедших дней.

Удивительно, но в оркестрах, игравших в Preservation Hall, было несколько молодых музыкантов. Новый Орлеан, что необычно для американского города, обладает способностью заключать в себе одновременно и старое и новое. Как в Бразилии или на Кубе, музыканты и танцоры там следуют последним веяниям моды, но кроме этого могут показать свое умение и в стилях пятидесятилетней давности — явление, с которым редко столкнешься в Брикстоне или южном Лос-Анджелесе.

В один из вечеров я завернул за угол и оказался на Бурбон-стрит. Сейчас она окончательно превратилась в отупевший от пьянства «детский манеж» для богатых сынков из Техаса и делегатов всевозможных конгрессов[36], но тогда дело еще не зашло так далеко. Казен Джо Плезент, тот из участников предстоящего шоу Blues and Gospel Caravan, о котором я знал меньше всего, выступал там регулярно. Он исполнял блюзы в водевильном духе и рассказывал невероятные истории. Его коронным номером была песня «I Wouldn’t Give a Blind Sow an Acorn, Wouldn’t Give a Crippled Crab a Crutch»[37], насмешливая пародия на хвастливую блюзовую форму. Мы сразу понравились друг другу, и его помощь в трудные первые дни турне оказалась просто бесценной. Неделя прошла, и я направился на север, в Чикаго.

Там я прошелся по приходящим в упадок блюзовым клубам Саут-Сайда, большинство посетителей которых были старыми и бедными. «Золотой век» этого района, когда он соперничал с Гарлемом за роль столицы Черной Америки, уже прошел, но мрачные последние десятилетия двадцатого века, когда он покатился по наклонной плоскости в пучину насилия и разрушения, еще не наступили. В Pepper’s Lounge, «домашнем» клубе Мадди Уотерса, я представился ему самому. В группе Мадди играли музыканты, сами по себе бывшие звездами, такие как исполнитель на губной гармошке Джеймс Коттон и пианист Отис Спенн. Во время позднего ночного сета на замену вышел молодой белый гитарист по имени Майк Блумфилд и с большим энтузиазмом сыграл несколько лидирующих партий.

Покидая клуб Pepper’s Lounge около половины третьего утра, я остановился, чтобы дать немного мелочи нищему, и вдруг ощутил, что острие ножа оттесняет меня в сторону какого-то темного дверного проема. Мои друзья закричали, из закусочной рядом выскочили люди, чтобы прогнать уличных грабителей. Вокруг собралась толпа, чтобы убедиться, что со мной все в порядке, и кто-то угостил нас выпивкой в близлежащем баре. Эта неформальная «торговая палата»[38] в стоптанных башмаках хотела получить гарантии, что инцидент не отобьёт у нас желание вернуться в это место. На следующий день я отправился на восток укладывать вещи, чтобы начать свои приключения в Европе.

Глава 4

Как-то за несколько дней до отъезда я проходил по Кембриджу. Остановившись у телефонной будки на Гарвард-сквер и достав пригоршню монет, я размышлял, к кому бы напроситься на ночлег. Мимо проходила девушка, которую я всегда «хотел» (краткий и выразительный британский термин, который появился в моем словаре только тогда, когда я попал в Лондон), она сказала мне, что у нее есть новая, свободная от бойфрендов квартира и она охотно меня приютит. Другим английским глаголом, который я вскоре узнал, было слово «снимать»: я подумал, что я только что «снял» Мэри Вэнджи.

Она дала мне ключ, поцеловала и поставила мой чемодан в свою спальню. Я отправился в одну из бостонских кофеен послушать легендарного блюзового мастера Скипа Джеймса, оставив Мэри собираться на работу — она была официанткой. Потом она планировала вместе с подругой пробраться на вечеринку после концерта Джоан Баэз и вернуться домой около часа ночи. После головокружительного музыкального вечера я в назначенный час в нетерпении взлетел по ступеням, ведущим к ее двери. Войдя в квартиру, я обнаружил, что диван в гостиной разложен, мой чемодан стоит рядом с ним, а записка гласит: «Дорогой Джо. Извини, у меня изменились планы. Все объясню утром Спи спокойно. С любовью, Мэри».

Проснувшись под запах кофе и бекона, я набросил одежду и заглянул на кухню. Мэри стояла у плиты в халате и выглядела в высшей степени довольной собой. Из-за закрытой двери ванной доносился шум воды. Мэри заговорщицки ухмыльнулась мне: «Догадайся, кто сейчас в душе! Дилан!!!» Что я мог сказать? На дворе стояла весна 1964-го, и «Его Диланство» был королем мира фолк-музыки. Я позавтракал вместе с этой счастливой парой-на-одну-ночь (завтрак был очень немногословным) и исчез.

К весне 1964 года Дилан и Баэз стали «королевской четой» фолк-музыки, объединив соперничавшие ньюйоркский и бостонский лагеря своей музыкальной энергией и в то же время став могущественно-сексуальными иконами поп-культуры. К этому моменту фолк-музыка уже далеко продвинулась от своей изначальной роли — побочного проявления политики «левых». Когда в сороковых годах Ледбелли и Вуди Гатри привнесли в «музыку народа» подлинность, ее популярность стала нарастать со скоростью приближающейся волны. После того как группа Пита Сигера Weavers поднялась на первое место списка популярности с песней «Goodnight Irene»[39], для маккартистов начала пятидесятых фолк-музыка стала даже до некоторой степени слишком популярной. Были выписаны повестки в суд[40], радио- и телевизионным станциям начали нашептывать о коммунистическом влиянии. И вся долгая эра Эйзенхауэра стала для фолк-музыки временем упадка.

В 1957 году Kingston Trio во время полевых записей фольклора в Аппалачах нашли песню о повешенном убийце по имени Том Дули[41]. Сделанная ими «облегченная» версия возглавила чарты и снова вывела фолк-музыку из забвения. В начале шестидесятых движению за гражданские права требовалось лучшее «звуковое сопровождение», нежели однообразная коммерческая поп-музыка. Песни протеста, в основном написанные нью-йоркскими певцами-сочинителями, оказались именно тем, что нужно.

В Бостоне события развивались другим образом Искрой, озарившей всю местную сцену, стало выступление босоногой Джоан Баэз на первом фестивале Newport Folk Festival в 1959 году. Спев дуэтом со слащавым Бобом Гибсоном[42], она произвела фурор и породила в Массачусетсе моду на гитары, длинные волосы и черные водолазки. Я видел ее, когда учился еще на первом курсе. Она ехала на «веспе»[43] вместе со своим бойфрендом через слякоть кембриджской зимы и озорно усмехалась во весь рот, а позади развевалась роскошная грива ее темных волос Главным в ней были сексуальность и жизнерадостность — она ими просто лучилась — а вовсе не серьезные политические убеждения. Джоан получала от своего собственного голоса чувственное удовольствие. Ее выбор песен основывался на красоте мелодий и на том, каким образом они рассказывали о мире необузданных (но часто обреченных) женщин и свободных духом опасных мужчин.

Музыкальная сцена, которая расцвела на волне успеха Баэз, была полна экстравагантных личностей, визионеров и путешественников. Из Гарвард-сквер люди все время уезжали или возвращались обратно — из Индии, Мексики, Северной Африки, Парижа, Лондона или Японии. Они впитывали в себя идеи дзен-буддизма, звуки гитарного фламенко, поэзию Рембо и новые способы «улететь». Все до единого покупали переиздания пластинок с записями блюзов и музыки кантри, появившиеся вслед за классическим собранием Гарри Смита[44] Anthology of American Volk Music. В дешевых квартирах старых деревянных домов они самостоятельно осваивали какой-нибудь особенный стиль игры на скрипке или банджо из Аппалачей или разбирались, каким образом Букка Уайт[45] настраивает свою гитару National со стальным корпусом. Ньюйоркцы, такие как Пит Сигер и Weavers, исполняли музыку со всех концов света (частенько выученную по полевым записям Алана Ломакса) с одними и теми же жизнерадостными переборами и задушевными гармониями, словно это доказывало, что все люди братья. Кембриджскую же сцену интересовали скорее различия, нежели общие черты.

Разительно отличавшиеся личности и вкусы Смита и Ломакса воплощали в себе два подхода, которым предстояло столкнуться столь памятным образом на Ньюпортском фестивале в 1965 году. Ломакс был здоровенным малым, настоящим медведем, бабником, абсолютно уверенным в себе и своих теориях о взаимосвязи музыки различных культур и континентов. Путешествуя с магнитофоном от скованных одной цепью кандальников в тюрьме штата Миссисипи до итальянских табачных плантаций, он постепенно превратился в толстокожего грубияна Что же касается Смита, то он стал собирателем записей традиционной музыки почти случайно. Он был гомосексуалистом, снимал экспериментальные фильмы, знал несколько языков североамериканских индейцев и часто раскуривал «косячки». Под тяжестью обширной коллекции пластинок почти прогнулся пол в его апартаментах в Chelsea Hotel[46], куда от постоянно разраставшихся владений Ломакса в Вест-Сайде было всего несколько остановок сабвей-экспресса с окраины к центру. Фолксингерам из Нью-Йорка была больше по душе искренность полевых записей Ломакса, в то время как кембриджских музыкантов отличало независимое от контекста, почти постмодернистское отношение к ярким личностям Незаурядность этих личностей сквозила в коммерческих записях на пластинках на 78 оборотов, которые Смит и составители последующих сборников сделали доступными. Биг Билл Брунзи, Джимми Роджерс, Carter Family и Блайнд Лемон Джефферсон были звездами в двадцатых и начале тридцатых по одной веской причине: в смысле художественности исполнения их музыка намного превосходила творчество любителей, которыми занимался Ломакс.

Ломакс считал, что коммерческие записи испорчены желанием получить прибыль от их продажи. На званом обеде в Лондоне в конце восьмидесятых я высказал предположение, что и собиратели фольклора, и продюсеры звукозаписи — это профессионалы, которые зарабатывают на жизнь тем, что записывают музыку для определенной целевой аудитории. В ответ он предложил выйти, обещая дать мне кулаком в зубы.

Я приехал в Гарвард предубежденным как против фолк-музыки, так и против белых блюзовых певцов. Той первой осенью я купил билеты на выступление Джоан Баэз только для того, чтобы доставить удовольствие девушке, с которой только что познакомился. Но открывал концерт Эрик фон Шмидт, и он так здорово исполнял песни Блайнд Уилли Джонсона, что меня потянуло в клуб Club 47 на Маунт-Обернстрит послушать еще. Мне нравилась бесшабашная атмосфера этого места, чудаковатые музыканты и загадочные девушки, сидевшие вдоль всего подоконника Несмотря на все мои благие намерения, я превратился в любителя фолка.

Бородатый фон Шмидт, хороший художник, автор настенных росписей на исторические темы, путешественник по всему миру и искатель психотропных приключений, был героем для певцов помладше. Вокруг Гарвард-сквер жили виртуозы стиля блюграсс[47], исполнители баллад, блюзовые гитаристы и эксперты по рэгтаймам. Когда я вернулся в университет после семестра, во время которого работал в Калифорнии, меня определили на нижнюю койку в одной комнате с Томом Рашем. Он был певцом, находившимся под влиянием фон Шмидта, и как раз в то время быстро набирал популярность в кругу завсегдатаев местных кофеен.

Нью-йоркским аналогом фон Шмидта в том, что касалось германской фамилии и хриплого блюзового голоса, был Дэйв ван Ронк. С моей точки зрения, у ван Ронка не было лиризма фон Шмидта и ему не хватало его великодушия. Он был ярым коммунистом, которого, как казалось, в блюзе привлекала скорее его политическая направленность, а не красота музыки как таковой. Возможно, во мне говорит предубеждение: Дэйв и его жена спали на моем диване после игры в покер, длившейся целую ночь на 22 ноября 1963 года Когда его разбудили, чтобы сообщить об убийстве президента Кеннеди, он злорадно пробормотал что-то о кошке и мышкиных слезках и снова заснул.

Бостонская сцена росла, количество концертов и выступлений в кафе быстро увеличивалось, и деловой мир не мог не обратить на это внимания. Для постоянных посетителей Club 47 понятие «музыкальный бизнес» олицетворял Пол Ротшильд Ротшильд, торговый агент независимого пластиночного дистрибьютора, работал по всей Новой Англии с конца пятидесятых. Он носил костюм, ходил с портфелем и время от времени, слушая джаз дома вместе со своей женой, мог раскурить косячок. В 1961 году он впервые зашел в Club 47 и вскоре стал его завсегдатаем.

Пол был обладателем редеющей копны волнистых светлых волос, в его голубых глазах светился ум. Вскоре он расстался с костюмом ради кожаной куртки с бахромой и джинсов и одним из первых на Гарвард-сквер стал щеголять в «голубых ботинках» [48] — сапожках до лодыжки, на скошенных каблуках и с молнией сбоку. Вначале Пол выглядел тем, кем и был на самом деле — торговым агентом, затесавшимся в чуждое окружение. Но на Гарвард-сквер среди музыкантов и их друзей царила настолько продвинутая и раскрепощенная атмосфера, что вскоре он пропитался аурой этой художественной элиты.

Ротшильд отправился на покорение неосвоенных другими областей, записав любимцев Гарвард-сквер — Charles River Valley Boys и дуэт Билла Кита и Джима Руни. Он отпечатал по 500 экземпляров каждой пластинки и стал продавать их местным клиентам. Весь тираж разошелся за несколько недель, и Prestige Records, фирма грамзаписи из Нью-Джерси, специализировавшаяся на джазе, но сбившаяся с пути истинного ради блюза и фолка, предложила Полу выкупить у него мастера записей и сделать его главой своего фолк-отделения. К 1963 году он переехал в Нью-Йорк и подписал для своих новых работодателей все лучшие кембриджские таланты — Тома Раша, Эрика фон Шмидта и Джеффа Малдаура. «Продвинутый Кембридж» колебался в оценке произошедшего. С одной стороны, успех местных ребят вызывал радостное возбуждение. Но не было ли оттенка антисемитизма в той холодности, с которой был встречен этот прорыв честолюбия и деловой хватки? Многие говорили, что не доверяют Ротшильду, а другие открыто негодовали по поводу его успеха.

К 1963 году я жил на квартире за пределами кампуса вместе с Джеффом, теперь ведущим вокалистом в самой популярной группе Бостона — Jim Kweskin Jug Band. Группа внезапно стала предметом острой конкуренции между фирмами грамзаписи, каждая из которых старалась подписать ее и предложить большие деньги, нежели конкуренты. На их дебютный концерт в Нью-Йорке пришли на разведку ревнивые соперники из Гринвич-Виллидж — группа Even Dozen Jug Band, лидер-вокалисткой в которой была та самая загадочная красавица с фестиваля Cornell Festival — Мария Д’Амато. Прослушав, как Джефф спел всего один куплет, она повернулась к другу и сказала: «Я выйду замуж за этого парня». Тот факт, что она сама бросилась в объятия Джеффа во время их первого свидания, не помешал ему увести Марию из Even Dozens. Таким образом, она перебралась в Jim Kweskin Jug Band в качестве второго ведущего вокалиста, а заодно и в нашу квартиру в статусе подруги Джеффа. Вскоре после этого Even Dozen Jug Band распалась, но участники группы сделали впоследствии яркие карьеры: Джон Себастиан стал участником The Lovin’ Spoonful, Стив Катц — Blood, Sweat & Tears, Джошуа Рифкин серьезно занялся изучением классической музыки, был продюсером и исполнителем рэгтаймов Скотта Джоплина[49], Стефан Гроссман стал блюзовым гитаристом и преподавателем, Дэвид Грисман — мандолинистом-виртуозом, игравшим вместе с Джерри Гарсией, а Пит Сигер собирал и записывал этническую музыку.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Соперничество между городами редко было таким неприкрытым. Первый концерт в университетском кампусе, который Пит Сигер сыграл после своего отказа давать показания перед Комиссией по расследованию антиамериканской деятельности, состоялся в Гарварде. И я вспоминаю его как один из лучших концертов, которые когда-либо видел. Но тот факт, что феномен Боба Дилана зародился в Нью-Йорке, заставил нас в нем усомниться. Всего лишь еще один автор и исполнитель политических песен, думали мы. Первый альбом Дилана подтвердил наши подозрения: песни его собственного сочинения не представляли особенного интереса, а версии традиционного материала были откровенно вторичными. Если это было лучшее, что мог предъявить Нью-Йорк, то нашему самодовольному чувству превосходства ничто не угрожало.

В один из ненастных вечеров весной 1963 года в Кембридже устроили большую вечеринку. Гарвард-сквер на той неделе буквально гудела от наплыва гостей: представители крупных фирм грамзаписи, Vanguard, Elektra и Prestige, приехали, чтобы посоревноваться за местных артистов. Я пришел поздно и помню, что видел, как Джоан Баэз и Мэнни Гринхилл тесно общаются с Мэйнардом Соломоном из Vanguard в одном углу, в то время как в другом Джек Хольцман из фирмы Elektra и Пол Ротшильд с заговорщическим видом что-то обсуждают. Помещение было набито ребятами в рабочих рубахах и джинсах и девушками в вельветовых юбках и деревенских блузах, пьющими дешевое вино из бумажных стаканчиков.

Ища, куда бы кинуть пальто, прежде чем отправиться на поиски выпивки, я открыл дверь в одну из крошечных спален. На полу сидели две девушки, а за распахнутой дверью кто-то невидимый мне играл на гитаре.

Я бросил пальто в угол, и тут гитарист запел: «Где же ты был, мой голубоглазый сын? Где же ты был, мой дорогой, мой юный?»

Я буквально рухнул на пол как подкошенный и не шелохнулся, пока длилась песня[50], я был изумлен и даже едва не разрыдался. (Дело было всего через несколько месяцев после Карибского кризиса.) Не успел певец закончить «Hard Rain», как тут же перешел к «Masters of War». В этой крошечной комнатушке сдержанные переборы Дилана и его гнусавый голос буквально обволакивали, и невозможно было думать ни о чем другом. Он закончил песню, попросил одну из девушек приглядеть за его гитарой и вышел, чтобы поискать туалет. С моим «дворовым» скепсисом относительно Дилана было покончено.

За год, прошедший с того утра, когда Дилан передавал гренки через стол на кухне Мэри Вэнджи, он успел преобразовать фолк-музыку. Теперь это было нечто гораздо большее, нежели просто «звуковое сопровождение» для студентов и либералов. Эта музыка влияла на политику в общенациональных масштабах и порождала мощные культурные волны. Пока наше внимание было поглощено конфликтом между различными «школами», он был далеко впереди нас, замышляя лобовой штурм крепости американской попмузыки. В следующий раз, когда наши пути пересекутся, а случится это на фестивале Newport Volk Festival в 1965-м, я помогу ему взять приступом эту цитадель.

Глава 5

Наступил апрель 1964 года, и я снова встретился с Мадди, Отисом и Казен Джо — на этот раз в репетиционной комнате в Лондоне. Кроме них в списке участников Blues and Gospel Caravan были контрабасист из Чикаго Рэнсом Ноулинг, барабанщик Мадди Уотерса Уилли Смит, Брауни МакГи и Сонни Терри, Реверенд[51] Гэри Дэвис и Систер Розетта Тарп. Перед началом турне я решил устроить прогон всего выступления, чтобы рассказать, как, с моей точки зрения, оно должно быть организовано, а потом все это отрепетировать. Я хотел, чтобы Рэнсом играл на басу с большинством из выступающих, Отис и Уилли — с Розеттой, Брауни — на гитаре с Джо, Сонни — на губной гармошке с Реверенд Гэри и так далее. Когда я закончил свою речь, собравшиеся недоуменно уставились на меня, а затем принялись наперебой высказывать свои возражения и проявлять недовольство. Мадди был расстроен тем, что мы не взяли его группу целиком. Розетта не хотела, чтобы ей аккомпанировал блюзмен вроде Отиса. По наивности я и представить себе не мог, что участники турне практически не знакомы друг с другом.

Мир, в котором вращались Брауни МакГи и Сонни Терри или Реверенд Гэри Дэвис — мир фолк-блюза, кофеен и концертов в колледжах, — был неизвестен музыкантам из Чикаго. Брауни и Сонни играли дуэтом с того момента, как покинули Южную Каролину и, вслед за Ледбелли, очутились в фолк-круговращении сороковых годов. Брауни был виртуозом гитарного перебора и вокалистом с теплой и сердечной манерой пения. Он прихрамывал, поэтому ходил с тросточкой, и обладал весьма широкой в обхвате талией. Брауни держался безукоризненно вежливо, но под этой маской скрывал ожесточение: многие годы он приспосабливался ко вкусам белой аудитории, и это не прошло даром Сонни, слепой от рождения гений губной гармошки, играл сельские блюзы. Он был настолько мягок и уважителен со всеми, что было трудно определить, что же он действительно думает по тому или иному поводу (черные очки еще больше усложняли задачу). Я обнаружил, что вне сцены Брауни и Сонни относились друг к другу с пылкой неприязнью. Но они были едины в том, что по причине какой-то старинной распри не хотели иметь никакого дела с Реверенд Гэри.

Реверенд Гэри тоже был слепым и тоже уроженцем Южной Каролины. Его суровая личность сформировалась в период между двумя мировыми войнами на проселочных дорогах деревенского Юга — в те годы он был разъездным проповедником В пятидесятых племянник перевез его в Бронкс, где небольшая группа ревностных поклонников открыла его необычайное умение играть перебором в стиле рэгтайм, уже долгое время позабытом Поколения белых гитаристов брали у Гэри уроки, взамен зачастую устраивая для своего учителя выступления на публике. Они забирали его из съемной квартиры в Бронксе и доводили прямо до сцены, попутно следя за тем, чтобы он поел и оделся подобающим образом.

Гэри был человеком с отталкивающей внешностью и странными привычками. Его подбородок был покрыт седой щетиной; он ходил в сильно поношенной шляпе и помятом черном костюме. Темные очки часто съезжали с носа, открывая белесые незрячие глаза, В первое же утро во время завтрака он привел в ужас Розетту и ее мужа и менеджера Рассела Дрожащей рукой Гэри схватил кусок яичницы-глазуньи, поднял его над своей запрокинутой головой (желток в это время тоненькими струйками потек спереди по его рубашке) и отправил в рот. Пока он жевал, края обвисших кусков белого растопленного сала торчали наружу.

Задача вычистить рубашку Гэри была возложена на Тома Хоскинса. Том был двадцатипятилетним обаятельным южанином, который за год до того, словно заправский детектив, разыскал Миссисипи Джона Херта[52] в городке Авалон. Том прослушивал его пластинки на 78 оборотов снова и снова, до тех пор, пока не разобрал слова, косвенным образом указывающие на поселение в южной Дельте[53]. Там Хоскинс и нашел Херта сидящим на ступеньках своего крыльца, на том самом месте, где тридцатью пятью годами ранее его обнаружил скаут из Paramount Records. Так как Херт не смог принять участие в турне по состоянию здоровья, Том согласился помочь мне с другими музыкантами. Оказалось, что присматривать за Гэри — это работа, занимающая все время дня и ночи.

У Тома не было и тени той нескладной почтительности, которая отличает поклонников блюза с Севера Он быстро сообразил, что Гэри любит добавить чуток марихуаны к грубому табаку, которым набивал свою трубку из стержня кукурузного початка Гэри и Том стали главными гуляками турне, готовыми проводить ночи напролет в компании своих поклонников, предпочтительно женского пола, когда все остальные уже давным-давно отправились спать. Молодые обожатели были у их ног, Гэри доставал свою гитару, а Том набивал трубку и добывал бутылочку виски. Музыка продолжалась до тех пор, пока соседи не начинали жаловаться на шум или пока Том не обменивался с какой-нибудь из девушек взглядами, достаточно однозначными, чтобы завершить заседание.

Среди гитаристов, игравших в стиле госпел, не было исполнителей лучше, чем Систер Розетта и Гэри, но на этом их сходство заканчивалось. Розетта, уроженка арканзасской глубинки, выступала в кругу энтузиастов возрождения сельской музыки вместе со своей матерью, Кэти Белл Ньюбин, с тех самых пор, как подросла достаточно для того, чтобы петь не фальшивя. Вспоминая те дни, Розетта сказала мне однажды: «К восемнадцати годам я уже чего только не насмотрелась!» В конце тридцатых она стала выступать с оркестрами, исполнявшими свинг, причем ее имя указывалось в афишах отдельной строкой. Приджазованный стиль игры на электрогитаре принес ей несколько хитов в сороковые годы, что позволило им с Расселом купить дом в Филадельфии. Розетта носила дорогой рыжий парик, меховую шубку, туфли на шпильках и уже давно гастролировала по Европе. Таких людей, как Гэри, она последний раз видела лет тридцать пять назад на грязных дорогах восточного Техаса. И оказаться с человеком такого сорта за одним столом во время завтрака — это было явно не то, что она ожидала, подписывая контракт на работу в Blues and Gospel Caravan.

Рэнсом Ноулинг и Казен Джо, любители элегантно одеться во что-нибудь твидовое, были самыми утонченными людьми во всей команде. На чудачества остальных, порою всех забавлявшие, сами они смотрели со снисходительной улыбкой. Уилли Смит, молодой барабанщик Мадди, пребывал в приятном возбуждении от того, что выступает за пределами привычного круга поклонников блюза. Что осмотр местных достопримечательностей, что встречи с поклонниками — все приводило его в восторг.

Сердцем всего турне был Мадди, обладавший огромным авторитетом и достоинством Он всегда был в полном порядке, одевался по последней моде — мягкая фетровая шляпа с загнутыми спереди полями, маленький серый галстук и белоснежная рубашка У него были добрые глаза, но на меня он смотрел немного настороженно. Отис, двоюродный брат Мадди, «стареющий мальчишка», производил впечатление ребенка, который только и делает, что ищет способ, как бы напроказить. Он много курил и сильно выпивал, а его печальные глаза и общая мягкость натуры были полной противоположностью непоколебимой мужественности Мадди.

В Америке Мадди Уотерс выступал перед белой аудиторией один-единственный раз, на Ньюпортском джазовом фестивале, а поездка в конце пятидесятых в качестве гостя в турне Криса Барбера[54] и его английской ритм-секции была его единственным опытом гастролей по Европе. Теперь, по крайней мере, с ним были его барабанщик и Отис. Но вот Рэнсом, каким бы замечательным музыкантом он ни был, играл на контрабасе, и выступать с такими аккомпаниаторами было совсем не то, что иметь под рукой свою собственную группу, мощную и современную по звучанию. Как и все остальные, Мадди сократил свой сет-лист, чтобы уместиться в набитую до отказа программу. Меньше всего каждому из собравшихся хотелось отказаться от старых испытанных аранжировок и потратить выходной на трудоемкую отработку каких-то новых. Мы прервали репетицию и вернулись в гостиницу. Такое начало не предвещало ничего хорошего.

Дела пошли на лад, как только мы дали первый концерт в Бристоле. Артистов нужно было каким-то образом представлять, так что я произнес речь в вычурном стиле американских конферансье. Во время саундчека Отис попробовал сыграть песню вместе с Розеттой, и получилось так здорово, что они включили ее в программу концерта Зал был полон, после концерта в очередь за автографами выстроилась целая толпа — все мои догадки об увлеченности британцев блюзом подтвердились.

На следующий день в автобусе Казен Джо прочитал вслух основные материалы из парижского издания Herald Tribune и попытался завязать беседу на тему текущих событий. Сначала все смотрели на него как на сумасшедшего, но в конце концов он добился своего. Этот ритуал обсуждения утренних новостей, придуманный Джо, стал своего рода катализатором, благодаря которому отношения между музыкантами, которые еще несколько дней назад были совершенно чужими друг другу людьми, становились все более и более теплыми.

В большинстве залов был аншлаг, и мало-помалу к моим предложениям начали прислушиваться. Рэнсом исполнял номер с Брауни и Сонни и аккомпанировал Казен Джо и Систер Розетте с начала и до конца их сетов. Уилли стал присоединяться к Отису и Розетте во время их совместной песни, потом удалось убедить Брауни добавить немного гитары к выступлению Джо. Атмосфера начала становиться похожей на ту, что бывает на дружеской вечеринке, а не на «настоящем» концерте.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Музыканты не только играли сами, но и слушали других, частенько стоя за кулисами во время чужих выступлений. Я заметил там Розетту, когда Реверенд Гэри исполнял свою версию «Precious Lord». Однажды вечером я услышал, как Сонни и Гэри что-то репетируют вдвоем в гримерке, а на следующий день они сыграли вместе «The Sun Is Going Down». От этой песни и так бегали мурашки по коже, а рыдающие звуки губной гармошки добавили ей еще большую глубину и эмоциональность, так что на глазах некоторых зрителей появились слезы.

В Манчестере продюсер Джонни Хэмп — тот самый, что придумал телепрограммы Ready Steady Go! и 6.5 Special — организовал, для нас съемку на заброшенной станции узкоколейки. Там были бутафорские кипы хлопка для Брауни и Сонни и даже локомотив-«кукушка» для фрагмента с Мадди, идущего вдоль по «той самой пустынной железнодорожной линии». Время от времени National Film Theatre[55] отыскивает в архивах британского телевидения старые программы, и несколько лет назад тот фильм был показан на экране. Я никогда раньше его не видел и, глядя на всех этих великих (и к 1999 году, увы, уже покойных) певцов и музыкантов, сильно расчувствовался. В конце фильма, когда Розетта попросила аудиторию похлопать ей в такт (что большинство зрителей стало делать в неправильную долю, как это свойственно белым), я заметил себя самого, двадцатиоднолетнего, сидящего позади и хлопающего в ладоши! Я никогда не хлопал вместе со всеми. Это было против моих принципов «серого кардинала», но ведь камера не лжет. И ритм, заметьте, я держал правильно.

В Ливерпуле мы с Томом встретили поклонника блюза из Вест-Индии, который дал нам спичечный коробок, наполненный марихуаной. Эта трава, по его словам, в течение двух лет выдерживалась вместе с ромом и черной патокой [56] в стебле сахарного тростника, зарытого на холмах над Кингстоном, на Ямайке. Следующей ночью, после концерта в Лестере, Том, Гэри, Отис и я немного покурили на задних сиденьях автобуса. Каждый раз, когда он переваливал через ухаб или поворачивал, наша четверка «улетала» все выше и выше. Так что когда мы прибыли в Шеффилд, Казен Джо пришлось взять на себя регистрацию в гостинице и довести нас до наших комнат.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Мы вернулись назад и проехали через Лондон, чтобы выступить в Хаммерсмите и Кройдоне. После этого турне вышло на финишную прямую: вечерний концерт в зале Brighton Dome в Брайтоне, затем шоу в Париже, которое снимало французское телевидение. К этому времени настороженные соперники превратились в горячих поклонников друг друга Розетта сказала мне, что Гэри — «самый глубокий человек из всех, кого я когда-либо встречала», и даже угрюмого Рассела как-то видели шутившим с Казен Джо и Мадди.

Поскольку выступление в Париже должно было пройти по сокращенной программе, в студии и перед небольшой аудиторией, именно концерт в Брайтоне мы воспринимали как заключительный в турне. Атмосфера в тот вечер, начиная прямо с саундчека, была удивительной. После представления каждого артиста я бежал в конец зала, чтобы его послушать. Сольный номер Отиса в тот вечер был кратким курсом истории игры на фортепиано в духе буги-вуги и в салунном стиле. Анекдоты и песни Казен Джо были уморительными, а Розетта просто неистовствовала в своих соло, растягивая их припев за припевом, поднимая зрителей с кресел своим исполнением «Didn’t It Rain?».

Во время антракта она попросила меня, когда Гэри будет петь «Precious Lord», подключить дополнительный, вне сцены, микрофон. «Я не хочу отбирать у него ничего», — сказала она Я свернул микрофонный шнур кольцами и оставил рядом с ней за кулисами, а в это время на сцену вышел Гэри, чтобы начать второе отделение. Когда прозвучали первые аккорды «Precious Lord», Розетта заголосила Она снова была в маленькой деревенской церкви в Арканзасе вместе со своей матерью и пела в том первозданном стиле, которого я никогда от нее не слышал. Гэри поднял голову и пробормотал: «О, Господи… пой, девочка, пой!» Ее стоны и вопли, казалось, переносили его в другое время и место, воссоздавая ту музыку, которую мало кто из белых когда-либо удостаивался услышать.

К тому времени, когда на сцене появился Мадди Уотерс, Brighton Dome уже воспарил над грешной землей. Когда он запел об «еще одном муле, брыкающемся в моем стойле» и стал играть слайдом, лаская струны, он казался одержимым, вызывающим духов Роберта Джонсона и Чарли Пэттона[57]. Потом Мадди энергично взялся за «Mojo Working», заставив собравшихся танцевать в проходах, и буквально «вынес» их наружу, в наступившую ночь. (В то время в концертных залах еще не глушили музыку, продолжавшую звучать в головах зрителей, заводя пластинки сразу после того, как заканчивался концерт.)

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В аэропорту Орли расстававшиеся всплакнули и обменялись адресами и телефонными номерами. Все хотели повторить то же самое в Штатах, и я был в полной уверенности, что такое турне можно организовать. Но следующей зимой я обнаружил, насколько малый интерес такая программа представляет для американских концертных промоутеров. Повторить Брайтон так никогда и не удалось. В последующие годы Мадди гастролировал со своей группой (в полном составе) по всему миру, записывался с Джимми Пейджем, а Мик Джаггер однажды крепко обнял его на сцене. Брауни, Сонни и Гэри много выступали в кругу любителей фолка, пока совсем не состарились. Розетта продолжала ездить в турне даже после того, как потеряла ногу. Казен Джо вернулся в свой бар в Новом Орлеане и время от времени гастролировал по Европе. Целая эра в американской культуре уходила безвозвратно, и в тот момент я лишь смутно догадывался, какое счастье выпало на мою долю — быть свидетелем ее закатного зарева.

Блюзовый бум шестидесятых стал вехой, отметившей конец естественного развития этого жанра Британцы научили белых американцев любить музыку своей собственной родины, и ребята из колледжей внезапно стали большими энтузиастами блюза. Однако, похоже, для основной части чернокожей аудитории этого было достаточно, чтобы решить, что настало время двигаться куда-то дальше. Чернокожая буржуазия уже и так стыдилась блюза, а остальные увлеклись соулом и музыкой фирмы Motown. К концу шестидесятых большинство блюзовых артистов выступали — если вообще делали это — только перед белой аудиторией.

В середине шестидесятых любовь к блюзу объединила большую часть мира американского фолка и британской поп-музыки. В репертуар большинства фолк-певцов входила по крайней мере одна песня, выученная по пластинке Ледбелли или Биг Билла Брунзи, в то время как многие английские поп-группы в начале своей карьеры были блюзовыми командами. Группа Pink Floyd получила свое название от Пинка Андерсона и Флойда Каунсила, двух малоизвестных певцов из сельской части Южной Каролины[58], чьи имена появились в статье на конверте пластинки-переиздания Блайнд Бой Фуллера. Каждое открытие заново какого-нибудь старика, чье имя красовалось на ярлыках драгоценных для нас пластинок на 78 оборотов двадцатых или тридцатых годов, встречалось с огромным воодушевлением. Однако блюз с поразительной быстротой превратился в клише. К началу семидесятых кривые-косые, визгливые или, хуже того, прилизанные гитарные соло извергались хард-роковыми командами и группами, игравшими по барам, а также украшали перепродюсированные синглы мэйнстримов-ских поп-певцов. Блюзовая фразировка пропитала большую часть поп-музыки, окончательно став при этом закавыченным постмодернистским артефактом.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Через тридцать лет после концерта в Брайтоне я с грустью покидал фестиваль New Orleans Jazz & Heritage Fair. Там было все, о чем только можно было мечтать в то время, когда мне был двадцать один год: семьдесят пять тысяч человек, заполнивших Фэйрграундс[59] с сумками NPR[60] и программками фестиваля, полными нанесенных со знанием дела пометок. Парад наследия американской «черной» музыки занимал два долгих уикенда и восемь сценических площадок. Но аудитория была почти полностью белой. Исполнители знали свой урок «на зубок», отказавшись от любого осовременивания или развлекательных придумок шоу-бизнеса. Они воссоздали стили прежних времен, которых жаждала искушенная аудитория. С одной стороны, это показывало уважение к глубокой культуре и неприятие пустых новшеств. Но оторванная от той (пусть и не самой благородной) почвы, на которой она выросла, эта музыка стала казаться лишенной жизни, напоминая актера, изображающего самого себя в молодости. Из того, что я слышал за два дня блужданий от сцены к сцене, мало что можно было назвать музыкой.

Одна из главных звезд фестиваля, Арета Франклин, оставила дома всю мишуру альбома Who’s Zoomin’ Who и пела свои замечательные хиты шестидесятых, сидя за роялем на скамеечке. В течение примерно тридцати секунд я чувствовал, что меня «пробирает». Но и она, и зрители, казалось, в точности знали, что будет дальше. Волны самодовольного любования проходили между ними взад и вперед: она считала себя достойной уважения за то, что осознает, что слушатели хотят услышать, а они обожали себя за то, что настолько продвинуты, что хотят только «настоящего». Музыка оказалась зажатой где-то посередине, безжизненная и предсказуемая. Ничто в тот уикенд не имело ни малейшего сходства с тем, что я слышал в английских концертных залах в апреле 1964-го или в те незабываемые ночи, когда сидел совсем близко от великих мастеров, которые еще не были настолько здравомыслящими, чтобы перестать быть самими собой.

Глава 6

В первый рабочий день на фирме Джорджа Вэйна в январе 1964-го мне выделили свободный стол в его офисе на Сентрал-Парк-Уэст[61]. Это была большая комната в цокольном этаже внушительного здания — сегодня такое помещение не сможет позволить себе ни один джазовый промоутер. Раннее утро подходило к концу, когда зазвенел звонок и в комнату впустили Телониуса Монка[62]. Он был в своей знаменитой черной каракулевой шапке, толстом шерстяном пальто и перчатках. Все стали с ним здороваться, и Джордж сделал неопределенный жест в мою сторону, сказав: «А вон там наш новый парень, Джо». Монк обернулся и посмотрел на меня. Не снимая пальто, шапки и перчаток, он стал медленно двигаться через комнату. Казалось, он идет целую вечность, но в конце концов навис над моим столом какой-то расплывчатой громадой. Я нерешительно поднялся. Монк снял одну перчатку, осторожно пожал мне руку, посмотрел мне в глаза и тихим голосом сказал: «Ну, как оно здесь?» Не дожидаясь, а может и вовсе не ожидая моего ответа, он обернулся и стал разговаривать с Джойс Вэйн, а я вернулся к обзвону чикагских басистов.

В то время джаз вызывал у меня не меньший восторг, чем блюз. Поэтому, когда Джордж пригласил меня принять участие в европейском турне участников Ньюпортского фестиваля, намеченном на осень 1964-го, я занял денег, чтобы провести лето в Лондоне и дотянуть до того момента, когда меня снова внесут в платежную ведомость.

В то время мир европейского джаза окружала аура преуспеяния и изысканности. Промоутеры жили на широкую ногу; их состояния были в большинстве случаев либо получены по наследству, либо заработаны не на музыке, а на чем-то другом.

Я начал свое вхождение в этот мир избранных на самом пике послевоенного успеха джаза Проведя лето на диванах (а иногда и на полу) у своих друзей, в начале августа я сел на мотоцикл и пересек Ла-Манш на пароме. Прибыв в Париж после полуночи, я добрался до роскошного отеля Prince de Galles, который Джорджу Вэйну был вторым домом Консьерж рассматривал меня с ужасом: я был весь перепачкан смазкой, а защитные очки усеяны следами разбившейся мошкары. Однако к утру я был отмыт, вычищен и готов присоединиться к этому иному миру.

Когда наступило время ланча, мы поднялись по улице до ресторана Fouquet’s на Елисейских полях, чтобы встретиться с Филиппом Кекленом, редактором журнала Jazz Hot, и рассказать ему о составе участников осеннего турне. В нем должны были принять участие Майлз Дэвис, Дэйв Брубек, The Charlie Parker AU-Stars и Сонни Ститт, Джей Джей Джонсон и Ховард МакГи, Роланд Керк, Систер Розетта Тарп, The Original Tuxedo Brass Band из Нового Орлеана, The George Russell Sextet и The Coleman Hawkins/Harry Edison Swing All-Stars. Восемь групп, шесть различных намеченных маршрутов и четыре тур-менеджера. Я неплохо говорил по-французски, но из опасения обнаружить в своей тарелке что-нибудь незнакомое, заказал «entrecote Ыеп cuit avec pommes frites»[63]. По дороге обратно в отель Джордж положил мне руку на плечо и сказал; «Знаешь, парень, если ты собираешься на меня работать, тебе нужно научиться есть». В течение следующих трех вечеров мы ходили по ресторанам, отмеченным «звездами» в справочнике Michelin[64], и Джордж исправлял мои вкусы, заказывая ужины из трех блюд с подходящими винами.

Чтобы положить руку мне на плечо, Джорджу пришлось немного потянуться. Он — мужчина невысокого роста, полный и лысеющий — ходячая карикатура на промоутера с сигарой во рту. На самом деле всю жизнь Джордж действует вопреки этому стереотипу (и не курит сигар). Для начала стоит сказать, что он джазовый пианист с хорошим образованием. Он привел в ужас своего отца, владельца небольшой фабрики по пошиву одежды, отвернувшись от семейного бизнеса, чтобы следовать своим музыкальным пристрастиям К тридцати годам Вэйн успел открыть джаз-клуб Storyville в Бостоне и жениться на Джойс, которая не только не была еврейкой, но более того, была чернокожей. В пятидесятые благодаря его энтузиазму был создан Ньюпортский джазовый фестиваль, и его же решимость вернула фестиваль к жизни в шестидесятые, после того как в результате беспорядков, подогретых употреблением пива, он был изгнан из города Намечавшееся турне было первой попыткой Вэйна утвердить торговую марку Ньюпорта в Европе. Двигали им отчасти большое самолюбие и экономические соображения, отчасти же соображения гастрономические. Больше всего на свете Джордж любил путешествовать от Парижа до Ривьеры, следуя по маршруту Michelin, а турне как раз давало экономическое обоснование такому путешествию.

У одного из партнеров Вэйна по этому рискованному предприятию была квартира в Париже, где на стенах в полном стилистическом беспорядке были развешаны полотна Дега, Матисса и Боннара. Мы часто ходили в клуб Blue Note рядом с Елисейскими полями, где в одиночестве сидела пара девушек, а шампанское во льду и пустой стул служили приглашением получить дорогостоящее удовольствие. Невозможно представить себе атмосферу, более далекую от ауры английского паба или, если на то пошло, нью-йоркского джаз-клуба.

Когда в переговорах с Air France по поводу скидок на авиабилеты возникла кризисная ситуация, Джордж вызвал меня на встречу в отель «Карлтон» в Каннах. Мы лежали на пляже и звонили турагентам и промоутерам с красных телефонных аппаратов, от которых тянулись провода длиной метров в двенадцать, а в это время официанты подносили нам ланч и напитки. В один из вечеров Вэйн отвез меня в городок Сен-Поль-де-Ванс на холмах, чтобы выпить в ресторане «Золотая голубка»[65]. Он рассказывал мне историю рисунков Матисса и Пикассо, украшавших стены. Обратившись к большой фотографии Пикассо, висевшей над барной стойкой, Джордж провозгласил тост за здоровье изображенного, и в этот момент я слегка толнул его локтем На открытой террасе в лучах вечернего солнца сидел Пабло собственной персоной в окружении почитателей. За столом художника было шесть прекрасных женщин и маленький мальчик. Пикассо снял рубашку; он выглядел могучим и словно отлитым из бронзы, и женщины не могли оторвать от него глаз.

Из моего особняка недалеко от Трокадеро[66] я продвигал дела турне, бронируя номера в гостиницах и билеты на местных авиалиниях и организовывая интервью для прессы. По вечерам я гонял по Парижу на мотоцикле, торчал в Cafe Seine недалеко от бульвара Сен-Жермен среди джазменов-иностранцев и псевдобогемных личностей. Эти недели расслабленности были нужны, чтобы создать «положительный баланс» жизненных сил; с того момента, как турне стартовало, у меня редко бывало более четырех часов на сон, и я жил с ощущением, что вот-вот может произойти катастрофа.

Проблемы начались в Берлине, в первый же день гастролей. Европейские промоутеры настояли на включении в состав турне Роланда Керка, но бюджет был скромным, и Джордж отказался взять вместе с ним его группу. Он включил Керка в одну программу с The Charlie Parker AU-Stars, так что он мог играть с их ритм-секцией — Томми Поттером и Кенни Кларком Для Керка это был прекрасный выход из положения, но он терпеть не мог играть без своих постоянных музыкантов. В качестве компромисса по его желанию в турне добавили пианиста из Европы, с которым он уже работал, каталонца Тете Монтолиу. Мы знали, что Роланд — слепой, и его будет сопровождать жена, но понятия не имели, что Монтолиу тоже слеп, и поэтому потребуется присутствие и егожены тоже. Бюджет турне был уже практически утвержден, а это означало дополнительные расходы на авиабилеты, номера на двоих и суточные.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Группа Роланда впервые собралась вместе после обеда в день первого концерта. Поттер и Кларк были музыкантами старой боп-школы. С их точки зрения (как и с точки зрения Джорджа), манера Роланда играть на трех саксофонах сразу была просто трюком, и еще меньше смысла они видели в его сложных тактовых размерах. Но Роланд провел целое утро с Тете, работая над упрощенными версиями аранжировок. Когда они начали играть их за кулисами, остальные двое только рассмеялись. В рамках турне в каждом городе был запланирован один концерт. «Да назовите просто несколько стандартов, выберите тональность и отбивайте ногой темп», — сказал Томми.

Первые два концерта прошли без происшествий, но взаимное неудовольствие нарастало. На третий день я посадил Розетту и The Tuxedo band на самолет из Гамбурга в Цюрих, потом слетал в Бремен, где забрал The Parker All-Stars и Роланда В Цюрихе мы встретили группу Хокинса и Эдисона, прибывавшую из Франкфурта, и я посадил их на самолет до Женевы, где их должен был встретить другой тур-менеджер. Я привез Роланда и AllStars в концертный зал, потом сел в бернский поезд, чтобы доставить Розетту и Tuxedos на вечерний концерт. Вернувшись после концерта в Цюрих, я обнаружил, что мой почтовый ящик набит записками, большинство из которых гласило: «Обязательно поговорите со мной прежде, чем с кем-либо другим…»

По просьбе промоутера существовала договоренность, что Роланд будет выступать последним По этой причине Сонни Ститт, Джей Джей Джонсон, Ховард МакГи и Уолтер Бишоп-младший провели антракт, обсуждая с целой толпой девушек, куда лучше пойти после концерта На вечеринку отправились все — за исключением Кенни и Томми. В таком свете дополнительные 200 долларов, которые Джордж платил им за выступления с Роландом, начинали казаться сущими грошами.

На сцене Роланд выглядел диким и необузданным По сторонам от тенор-саксофона на его шее висели манзелло и стритч — язычковые инструменты его собственного изобретения. Керк был одним из первых, кто носил африканский дашики[67] и яркие цветные головные уборы, что в сочетании с темными очками и бородой делало его похожим на жреца какого-то экзотического культа, совершающего обряд. Рубящим движением он резко бросал руку вниз, давая знак, что ритм-секции нужно остановиться, чтобы он мог играть без аккомпанемента Используя свою технику циркулярного дыхания, Керк играл одновременно на трех инструментах одно арпеджио за другим, создавая трехголосные гармонии. Кенни и Томми согласились за этим понаблюдать и даже оказались способны раз или два «попасть» в импровизацию — в Берлине и Бремене, но в Цюрихе все время играли «мимо».

Ярость добавила страсти в его игру, и Керк произвел фурор. Зрители бурно аплодировали стоя, требуя сыграть еще. Кенни и Томми привыкли провожать своих незрячих коллег со сцены после окончания концерта, но на этот раз Роланд сердито вырвал свою руку и произнес что-то, чего из-за шума невозможно было расслышать. Кенни сказал, что воспринял это как «отвали», поэтому они с Томми только пожали плечами и ушли со сцены. За несколько секунд они надели пальто и вышли через заднюю дверь, направившись в бар в надежде, что пока еще не все девчонки заняты.

Роланд конечно же пытался сказать Кенни, что им нужно будет сыграть на бис Сначала он повернулся к Тете, спокойно сидевшему за роялем, потом к пустой барабанной установке и тому месту, где обычно стоял Томми, объявил название номера, тональность и дал «отмашку». Аудитория в ужасе смотрела, как, сыграв несколько тактов, Роланд и Тете поняли, что они на сцене одни, и остановились.

Я провел все утро, переходя из комнаты в комнату, выслушивая различные версии произошедшего и клятвы музыкантов в том, что никогда более их нога не ступит на одну сцену с «этими идиотами». Моя челночная дипломатия в конце концов принесла плоды в виде репетиции перед концертом в Женеве и обещания обеих сторон сотрудничать и стараться лучше понимать друг друга. Вдобавок к этому доплата Кенни и Томми была поднята до 250 долларов в обмен на более уважительное отношение к коллегам.

Я понимал причины, приведшие к трещине в отношениях, ведь музыканты принадлежали к разным поколениям и придерживались различных взглядов. Но я считал, что обе группы состояли из замечательных музыкантов, и в особенности любил игру Сонни Ститта и Ховарда МакГи. Впервые я встретился с МакГи в Лос-Анджелесе тремя годами раньше, во время того пропущенного университетского семестра, когда я работал на Contemporary Records. Лес Кениг, владелец фирмы, был голливудским сценаристом, попавшим в черный список в эпоху маккартизма. Он продолжал писать сценарии анонимно, за других, но когда и эти доходы иссякли, его хобби — запись джазовых оркестров — превратилось в бизнес. Список звезд его фирмы включал имена Арта Пеппера, Шелли Мэнн, Тедди Эдвардса и МакГи — ключевых фигур в создании звучания Западного побережья. Когда Мэнн записал альбом мелодий из «Моей прекрасной леди», разошедшийся тиражом в четверть миллиона копий, Contemporary превратилась в успешное предприятие.

Боб Кестер из чикагского Jazz Record Mart посоветовал мне поговорить с Кенигом во время летней поездки в Калифорнию. Тот пригласил меня заскочить на минутку в его офис и взял на работу после десятиминутной беседы. Оказалось, что в конце тридцатых Кениг был студентом в Дартмуте[68]; как-то раз туда приехал Каунт Бэйси, чтобы сыграть на танцах. Лес уговорил Бэйси взять его на работу «парнем на подхвате» и уехал на автобусе оркестра той же ночью.

В углу экспедиторской, располагавшейся в задней части офиса Contemporary на Мэлроуз-плейс (в то время это был безобидный квартал антикварных магазинов), стоял рояль. Раз в неделю или две я снимал с рояля чехол и выдвигал его на середину комнаты. Наши замечательные инженеры Ховард Холзер и Рой Дю Нэнн подключали микрофоны и превращали помещение в студию звукозаписи. За домом останавливалась машина, и Филли Джо Джонс или Рой Хэйнс начинали выгружать свою барабанную установку. В такой прозаической обстановке на пленку запечатлевалась потрясающая музыка.

Обычно я работал в помещении дирекции, в приемной рядом с секретаршей Пэт, которая была просто кладезем всевозможных слухов и домыслов. У нее был роман с Фрэнком Фостером, тенор-саксофонистом Каунта Бэйси и близким другом Куинси Джонса. Я выслушивал ежедневные отчеты о том «продвинутом» мире, в который Пэт окуналась после работы. Ее речь была уморительной тарабарщиной, и этот поток сознания изливался, пока она полировала ногти в промежутках между телефонными звонками.

Теперь, после трех лет, проведенных в американских кофейнях и английских пабах, я снова был в мире джаза. Более опытные люди сопровождали Майлза и Брубека. Я был младшим тур-менеджером, а это означало, что я работал на периферийных участках турне, дополнительных выступлениях, призванных заполнить географические и финансовые пробелы между фестивалями по уикендам После первой недели я путешествовал с Коулменом Хокинсом и Гарри «Суитс» Эдисоном.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Хокинс был одним из моих героев. С того самого момента, когда я впервые услышал его рваные, полные радости соло на пластинках The Mound City Blue Blowers 1929 года и увидел его на пожелтевших фотографиях странствующей водевильной труппы Ма Рэйни, он стал для меня идеалом музыканта. Это был человек, который играл еще с самыми ранними местными группами двадцатых и в конце концов стал патриархом тенор-саксофона, перед которым преклонялись Колтрейн и Роллинс; человек, стоявший рядом с Беном Уэбстером и Лестером Янгом, наводя мосты между свингом и бибопом. Я не мог дождаться того момента, когда сяду рядом с ним во время долгого путешествия и смогу расспросить о старых временах. Как оказалось, эти надежды были столь же тщетны, как и в тот раз, когда мы ехали в Бостон вместе со Слипи Джоном Эстесом.

Коулмен всегда требовал, чтобы в его футляре для саксофона была бутылка бренди — «для согрева». Каждую ночь он закрывал на ключ дверь в свою комнату в отеле и снимал трубку с телефона. Таким образом, звонки, оповещающие, что пора вставать, оставались незамеченными. И я сидел в холле вместе со Суитсом, сэром Чарльзом Томпсоном, Джимми Вудом и Джо Джонсом и ждал Коулмена. Никто ничего не говорил — Коулмен был вне всякой критики. Как это бывает осенью, авиарейсы были заполнены пассажирами, отправляющимися в деловые поездки, и на то, чтобы выпросить места, уходили часы, так что часто мы были вынуждены мчаться в концертный зал прямо из аэропорта.

Коулмен обладал способностью двигаться медленнее, чем любой человек, которого я когда-либо встречал. Когда я вел его через аэропорт или железнодорожную станцию, то пытался сконцентрироваться на том, чтобы переставлять ноги как можно более осторожно, не делая широких шагов. Но внимание мое неизбежно рассеивалось, и Коулмен неожиданно оказывался метрах в четырех позади меня. Или иногда вообще исчезал из поля зрения.

Пересаживаясь с поезда на поезд в Тулузе, я был настолько зациклен на «отслеживании» Хокинса, что Гарри Эдисон ушел по платформе далеко вперед и сел не в тот поезд. В результате он оказался в Перпиньяне, в то время как мы играли концерт в Марселе. Суитс был человеком бывалым и немного говорил по-французски, так что уже на следующий день присоединился к нам в Бордо. Казалось, он был даже рад улизнуть из турне и спокойно поесть в маленьком ресторане за хорошей бутылкой вина.

Для остальных это происшествие тоже что-то прояснило. Гарри в течение многих лет после ухода от Каунта Бэйси играл на трубе в голливудских павильонах звукозаписи. Он был прекрасным музыкантом с красивым чистым звуком, но в какой-то мере утратил ту жажду соревнования, которая продолжала двигать Коулменом. Тем вечером в Марселе The All Stars были в программе вместе с секстетом Джорджа Рассела Я видел их мельком в начале турне и думал, что это потрясающая группа. Рассел был одним из лидеров авангарда, но при этом сохранял сильное чувство мелодии. Его запись «You Are My Sunshine» с Доном Эллисом на трубе произвела впечатление на критиков и разошлась в предыдущий год вполне приличным тиражом Эллис был белым интеллектуалом, игравшим очень технично, но без огонька. Для этого турне Рассел пригласил трубача Тэда Джонса, попросив его сыграть в точности те аранжировки, которые он записал с Эллисом. Но контраст оказался просто разительным Джонс, который обычно играл с мэйнстримовыми биг-бэндами, буквально взорвал Sunshine своей трубой с сурдиной и превратил номер в шоу-стоппер[69]. Его влияние на остальных музыкантов — Тути Хита, Джо Фаррела, Бэрра Филипса и Гарнетта Брауна — было столь же сильным группа Рассела стала неожиданной звездой турне.

В тот вечер в Марселе я спросил Джонса, не сыграет ли он с The All Stars вместо отсутствующего Эдисона. Выступая с Расселом, Тэд исполнял свои партии строго в рамках утвержденной аранжировки; попав в состав Хокинса, он получил полную свободу интерпретировать свинговые стандарты по своему усмотрению. Он играл с таким напором, что Коулмен завелся больше, чем когда-либо на протяжении всего турне. Перекличка их инструментов была ошеломляющей, и чем дольше длился вечер, тем более и более интенсивной становилась их игра. Я сидел в первом ряду, аплодируя вместе с остальной аудиторией, в то время как они бисировали раз за разом.

Несколько дней спустя, дождливым вечером в Лиможе, я стоял за кулисами и смотрел, как начинается концерт. После того как основная тема была сыграна пару раз, Коулмен начал свое соло, а Суитс ушел со сцены и встал рядом со мной.

— Знаешь, не привык я ко всему этому, — сказал он.

Я спросил, имеет ли он в виду переезды.

— Ну я уже порядочное количество лет не ездил на такие гастроли, но дело не в этом Меня порядком измотали все эти опоздания на поезда и ожидания Коулмена. Думаю, я мог бы выйти из игры и отправиться обратно в Лос-Анджелес. Коулмен вполне может продолжать и без меня.

Я оторопел;

— Вы хотите сказать, что собираетесь покинуть турне?

— Я же сказал, что не могу выносить эту неорганизованность. Я люблю Коулмена, но не желаю терпеть все это еще десять дней.

Я стал умолять его изменить свое решение, но в этот момент Хокинс закончил соло. Гарри вышел на сцену, чтобы сыграть несколько следующих рефренов, пройдя мимо Коулмена, который прошаркал за кулисы и встал рядом со мной. Несколько минут мы молчали, и в это время я судорожно обдумывал, как же спасти положение. То дипломатическое чутье, которое я пустил в ход во время кризиса с Керком, в этот момент изменило мне. В состоянии помешательства я выложил Коулмену, что Гарри готов покинуть турне из-за его, Коулмена, опозданий и неорганизованности. И что я надеюсь, что он приложит усилия к тому, чтобы вставать по утрам вовремя, соблюдать график отправлений и вообще привести себя в форму.

Гарри заметил, что мы разговариваем, быстро закончил соло и присоединился к нам Коулмен сразу же перешел к сути дела:

— Этот белый парень говорит, что ты собираешься покинуть турне из-за меня. Это ведь неправда, да?

Гарри посмотрел на меня так, будто бы говорил: «Извини, малыш».

— Да ты что, Коулмен, нет, я бы никогда не сказал ничего подобного.

Хокинс обратил на меня взор, полный убийственного презрения:

— Никогда, за все те годы, что я гастролирую, я не слышал такой чуши собачьей. Никогда больше не говори обо мне такую чушь, ты слышишь?

И с этими словами они присоединились к музыкантам на сцене. Я был унижен, но Коулмен стал лучше соблюдать расписание, а Гарри остался до конца турне.

Турне продолжалось. Как-то раз я провел всю вторую половину дня в аэропорту Копенгагена, покупая выпивку агентам Scandinavian Airlines и умоляя их задержать рейсы в Стокгольм и Хельсинки, чтобы застрявшие из-за тумана музыканты смогли сделать пересадку. В другой раз мне пришлось взять напрокат машину и проехать пол-Франции с барабанной установкой, привязанной ремнями к крыше, чтобы другая группа могла начать концерт, в то время как Коулмен и The All-Stars успели сесть на более поздний поезд. Я проносился мимо виноградников по забрызганным красным соком дорогам, через города, окутанные запахом молодого вина. Когда турне завершилось и я, очутившись в Париже, буквально рухнул от изнеможения, я стал размышлять о том, как много раз мы оказывались в сотнях километров от места концерта, практически безо всяких шансов доставить музыкантов на сцену вовремя. Однако каким-то образом нам удалось отыграть все концерты. И я пришел к выводу, что после этого все остальное будет сравнительно легкой работой. Конечно, оказалось, что это не совсем так, но у меня появилась та уверенность в своих силах, которая была нужна, чтобы сделать карьеру в музыкальном бизнесе.

Глава 7

Когда я приехал в Лондон весной 1964-го, происходящее там произвело на меня именно то впечатление, на которое я и надеялся. Музыкальная атмосфера будоражила, жанровые каноны рушились, и поп-сцена казалась открытой всем разновидностям музыки. Мир фолка был несколько более узколобым, — доказательством чего стал знаменитый выкрик «Иуда!» во время английских гастролей Дилана в 1966-м. Но я считал все это увлекательным.

Мое представление о британской фолк-музыке было довольно ограниченным; Ивэн МакКолл, поющий шанти[70] с пальцем в ухе. От этого предвзятого мнения не осталось камня на камне, когда я зашел в один из лондонских пабов, чтобы послушать The lan Campbell Yolk Group, исполнявшую традиционные песни. В их гармониях чувствовалось легкое влияние Weavers, но это с лихвой возмещалось энергичными ритмами, сильными голосами Иэна и его сестры Лорны, а также виртуозной игрой на скрипке Дэйва Суобрика. После того как я появился на их втором лондонском выступлении, Иэн пригласил меня нанести им визит в Бирмингем.

Я остался почти на неделю, ночуя в гостинной Иэна на раздвижном диване вместе с Суобриком, чей храп был таким же блистательным, как и его игра на скрипке. (Наши колкие отношения длились долгие годы: он стал ключевой фигурой в Fairport Convention в то время, когда я был их менеджером и продюсером в конце шестидесятых.) Я присутствовал на репетициях, ходил на концерты и, чтобы выручить группу, водил Али и Робина, маленьких сыновей Иэна, в парк, качал их на качелях и держал за руки, когда мы переходили улицы. Через двадцать лет братья соединят хорошую дикцию и гнусавый тембр отца с ритмами регги, и пластинки их группы UB 40 разойдутся миллионными тиражами. (Примерно в это же время я встретил и девятилетнего Криса, сына певца-кокни Джона Формена, в будущем гитариста Madness.)

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Иэн представил меня местному телепродюсеру, который пригласил меня в паб, расположенный посреди архитектурного кошмара под названием «Буллринг»[71], чтобы послушать местную команду. Мое первое приобщение к британскому блюзу произошло несколькими неделями раньше, когда один друг взял меня в The Central School of Art послушать The Pretty Things. Я был под впечатлением — не столько от музыки, довольно вторичной, сколько от их шоу. У лидер-вокалиста Фила Мэя были блестящие волосы до пояса, он ходил по сцене гоголем в стиле Мика Джаггера и выглядел явно «голубым» (слово «гей» в те времена никто не употреблял). Друг посмеялся над моей американской наивностью, и после концерта мы увидели, как Мэя окружили девушки-поклонницы. Время добавило к этому событию два примечания: во-первых, то, что другой областью, в которой проявился талант Фила, был теннис (мы подружились, и в восьмидесятых он помог улучшить мой удар слева), и во-вторых, то, что на самом деле он всегда был бисексуалом. The Pretty Things до сих пор регулярно гастролируют, а вот волосы у Фила сейчас значительно короче.

Я также посетил и один блюзовый клуб в Сохо — это произошло в свободный день во время турне The blues and Gospel Caravan, со мной пошли и некоторые из моих тогдашних подопечных. Там я заметил странное создание, которое слушало музыку, стоя в дверном проеме. У него были необычайные волосы — выкрашенные под блондина, вздыбленные и распушенные во все стороны. Пальто военного покроя было жеманно собрано у пояса, на ногах какие-то невообразимые ботинки. Мне только предстояло усвоить, что в отличие от Америки, где все бунтари поголовно носили джинсы и каждый был слишком зажат, чтобы играть в игры с половой принадлежностью, английские ребята бунтовали, изо всех сил стараясь одеваться эксцентрично. Я спросил об этом стильном слушателе, и мне сказали, что он неплохой блюзовый певец и его имя очень просто запомнить — Род Стюарт.

Тем вечером в Бирмингеме я видел вполне стандартный состав — квартет с лидер-вокалистом, игравшим на клавишных и гитаре. Репертуар состоял из смеси фолк- и скиффл-песен, блюзов и небольшого количества музыки Вест-Индии. Певцу было лет пятнадцать, и у него был самый убедительный белый блюзовый голос из всех, что я слышал. Это был юный вундеркинд по имени Стив Уинвуд, игравший в составе The Spencer Davis Group. Они были первой фолк-роковой группой, которую я услышал Из паба я ушел с решением собрать подобную команду в Америке.

Вернувшись той осенью, после джазового турне в Нью-Йорк, я разыскал Пола Ротшильда. За год, прошедший со времени сессий звукозаписи Джесси Фуллера, все в его жизни очень сильно изменилось. Джек Хольцман из фирмы Elektrа, раздосадованный отставанием от Prestige и Vanguard в соревновании за звание «продвинутого фолк-лейбла», соблазнил Пола более высокой зарплатой и большими бюджетами. Теперь Ротшильд занимал угловой офис в главном управлении фирмы, расположенном недалеко от центра.

Он занимался продвижением новых пластинок, для чего встречался с рекламистами из Brill Building и ездил на торговые конференции. Пластинки эти он продюсировал сам, и число его заказчиков быстро возрастало. Пол — и это было очень важно — становился замечательным продюсером; его будущие работы с The Doors и Джанис Джоплин войдут в число лучших записей эпохи.

Сидя за кружкой пива в баре в Ист-Виллидж, я подробно рассказал Полу о том, как английские девчонки-тинейджеры ждали снаружи гримерной Мэдди Уотерса, чтобы получить автограф; о Melody Maker, газете, в которой соседствовали статьи о поп-, фолк-музыке, джазе и блюзе; и о белых блюзовых певцах, полных двусмысленной чувственности, выстраивающихся в очередь, чтобы вслед за The Stones попасть в Тор Теп. И я рассказал ему о The Spencer Davis Group.

Вместо ответа он повел меня через район в кафе Night Owl Cafe на Уэст-Терд-стрит. Стоя в дверях, мы слушали звуки выступления Ричи Хэйвенса и исполнителя на бонгах, отдававшиеся эхом на улице. Посетителей было немного, но Пол сказал, что здесь каждый вечер можно найти певцов вроде Хэйвенса, Фреда Нила или Джесси Колина Янга, «фолковых» музыкантов с восприимчивостью к поп-музыке, игравших с «электрическим» басистом или перкуссионистом.

В течение нескольких следующих дней мы приступили к комплектованию нашей «фолк-рок-супергруппы». Начали мы с Джерри Иестера, приятного рыжеволосого калифорнийца, имевшего на своем счету один хороший альбом и умевшего играть на электрическом басу, а также Джона Себастиана, бывшего звездой губной гармошки в Even Dozen Jug Band. После прихода Джо Батлера, барабанщика, которого знали Иестер и Себастиан, последним элементом нашего пазла стал Зал Яновски, говорливый канадец, сочинитель, певец и лидер-гитарист. В баре на МакДугал-стрит я произнес зажигательную речь о том, что происходит в Англии. Было видно, что ребята в сомнении, но начать репетировать они согласились. После окончания встречи мы с Яновски пристально и с интересом посмотрели друг на друга; «А не могу я тебя откуда-то знать?..»

Я никак не мог вспомнить, где же я его видел — обстановка сейчас была другой, к тому же он отрастил волосы «под битлов». Прошла минута, пока наконец эта встреча не всплыла у меня в памяти.

Летом 1962-го Уорвик, Джефф и я предприняли «блюзовую вылазку» в Чикаго. Мы возвращались обратно, огибая озера Мичиган и Гурон с севера и, под воздействием флакона таблеток для похудения моей мамы, рванули прямо в Торонто. Остановиться нам было негде, денег тоже почти не было, поэтому мы позвонили опытному путешественнику Тому Рашу (за его счет), чтобы узнать, у кого здесь можно найти место для ночлега.

Он дал нам адрес Иэна и Сильвии Тайсон, участников популярного канадского фолк-дуэта У них было темно, но в нижней части двухуровневого дома шумела вечеринка, полная странных личностей. Джефф решил, что Уорвик и я слишком отстали от жизни, чтобы возглавить наш налет. «Вы, ребята, понятия не имеете, как бормочут настоящие битники», — сказал он. Так что в то время как Джефф звонил в дверь, мы скрылись в тень, а потом слышали почти весь последующий разговор, поскольку он говорил в сторону, будто бы обращаясь к своему левому плечу. «Да, чувак, ну ты врубаешься… Чикаго, врубаешься… э-э-э-э, не спали… переночевать, врубаешься?» Слова он произносил очень невнятно и еле слышно. Это сработало. Нас проводили в комнату в цокольном этаже, полную мебели из кожезаменителя на хромированных рамах, которую стащили из ночных прачечных самообслуживания. Хозяин заметил нашу новую пластинку Биг Джо Уильямса и настоял, чтобы ее прослушали. Нас подвергли перекрестному допросу по поводу чикагской блюзовой сцены и клуба Club 47. Когда начало светать, декседрин перестал действовать, и нам захотелось есть. Зал (поскольку это был именно он) вывел нас наружу на близлежащие улицы, где мы конфисковали со ступенек перед входными дверями только что доставленные хлеб, пончики и молоко. На следующий день он взял нас на Янг-стрит и учил играть в снукер[72]. Несколько дней спустя, когда наличных у нас едва оставалось на два бака бензина, необходимых для возвращения в Нью-Джерси, мы приняли еще немного таблеток и отправились домой.

Я думал, что Зал был просто гостеприимным чудиком; он ни разу не проговорился, что он музыкант.

План был такой: как только у нашей «фолк-рок-супергруппы» появится какой-нибудь материал собственного сочинения, Пол подпишет ее на фирме Elektra и обеспечит финансы для отправки ребят на гастроли и превращения их в звезд Будучи закадычным другом Пола, я получил его уверения в том, что он рассчитает приличное вознаграждение. И я не сомневался, что он выполнит свое обещание.

Однако вскоре интерес Йестера и Батлера иссяк. Репетиции постепенно скатились до уровня посиделок, во время которых Себастиан, Ротшильд и я ловили кайф, слушая свежие импортные английские пластинки и предаваясь мечтам о хите в Тор 40. А в это время Capitol Records подписала Фреда Нила и Ричи Хэйвенс записывал пластинку для MGM. Серьезные ребята выходили на большую сцену, а мы оставались позади.

Я по-прежнему работал на Джорджа Мне нравилась мысль о том, что я буду принимать участие в проведении фестивалей Newport festivals следующим летом, не говоря о регулярном получении чеков на зарплату. Кроме того, я хотел продавать сборные турне вроде Blues and Gospel Caravan колледжам и концертным залам. Конференция организаторов концертов должна была состояться в городе Ла Кросс, штат Висконсин, в начале января, и Джордж решил, что мне нужно туда поехать. Я собирался остановиться в Чикаго, встретиться с Мадди, взять его с собой и попробовать запустить эту идею. Мне ясно дали понять, что, если я не организую какие-нибудь концерты, весной для меня вряд ли найдется работа.

Вечером за пару дней до моего отъезда (на автобусе линий Greyhound — бюджеты Джорджа всегда были небольшими) я пришел в клубе Kettle of Fish на МакДугал-стрит, чтобы посмотреть нью-йоркский дебют Сон Хауза — самой последней на тот момент легенды блюза, возникшей из тумана прошлого. Я присоединился к столику, за которым среди прочих сидел Сэм Чартерс. Он был моим героем, поскольку написал The Country blues — книгу о раннем периоде в истории записей блюза Когда я рассказал, ему, что собираюсь в Чикаго, он сказал;

— Есть там одна команда, которую ты должен послушать.

— Давай, Сэм, я знаю все о Мэджик Сэме, Бадди Гае, Отисе Раше и Джуниор Уэллсе, — я назвал имена в то время малоизвестных лидеров групп из Саут-Сайда, о которых, как я полагал, и говорил Чартерс.

— Нет, я не имею в виду ни одного из них. Там есть группа, в которой играют белые мальчишки и черные ребята постарше, ее лидер — исполнитель на губной гармошке по имени Пол Баттерфилд. Ты должен непременно их послушать, — и он назвал бар в Норт-Сайде, где они играли несколько вечеров в неделю.

На следующее утро я позвонил Ротшильду и изложил свой разговор с Чартерсом «Встретимся на месте», — сразу сказал он. Кто-то в Калифорнии уже рассказывал ему про парня по фамилии Баттерфилд, который был потрясающим исполнителем на губной гармошке. Когда я прямо с автовокзала приехал в клуб, было уже одиннадцать часов и первый сет закончился. Пол, который прилетел раньше, сидел за столиком вместе с Баттерфилдом и гитаристом Элвином Бишопом, обсуждая условия контракта.

Когда я слушал их второй сет, стало ясно, что подобной музыки нет ни в Бостоне, ни в Нью-Йорке, ни в Лондоне. Сочетание ветеранов из Саут-Сайда Сэма Лэя и Джерома Арнольда с Бишопом на гитаре и Баттерфилдом на гармошке и лидер-вокале было исключительно оригинальным. Это был чикагский блюз, жесткий и сырой, в котором не было ничего от фолк- или поп-музыки.

Я сказал Полу, что вижу только одну проблему. Элвин Бишоп был хорошим ритм-гитаристом, вполне достойным певцом, милым парнем, близким другом Баттера и ключом к концепции и саунду группы. Но как лидер-гитарист он просто не был… героем, Я уже рассказывал Полу о том харизматическом ореоле, которым был окружен в мифологии английских блюзовых групп молодой гитарист из John May all’s blues breakers по имени Эрик Клэйтон[73]. Чтобы быть совершенной, группа должна была иметь в своем составе гитарного героя.

Я упомянул белого парня, который играл на замене у Мадди Уотерса: именно он, как мне казалось, обладал необходимыми для этой роли качествами. Я не был так уж сильно поражен его игрой, но в этой ситуации… Я впервые встретил Майка Блумфилда во время летнего путешествия на декседрине в Чикаго в цокольном этаже магазина Jazz Record Mart, принадлежащего Бобу Кестеру. В один из дней Джефф, Уорвик и я «обдирали» коллекцию Кестера, отслушивая его пластинки на 78 оборотов и записывая лучшие вещи на мой примитивный магнитофон Wollensak. Блумфилд немного посидел с нами, разговаривая о блюзе, и сыграл несколько вещей на акустической гитаре.

После выступления мы с Ротшильдом взяли Баттера и направились дальше по улице, чтобы пропустить стаканчик. Мы рассказали ему о наших соображениях по поводу Элвина и потребности в сильном лидер-гитаристе, который оттенял бы соло на губной гармошке. Речь не шла о замене Элвина, а только о добавлении в звучание нового элемента Я спросил Баттера, знает ли он Блумфилда.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

«Конечно, я знаю Майка, — ответил тот, — он регулярно выступает в баре в Эванстоне. Думаю, завтра вечером он там будет».

Следующим вечером мы выехали на взятой мной напрокат машине, захватили Баттерфилда, и он указывал нам дорогу на север вдоль по Лэйк-Шор-драйв до шумного клуба со сценой позади бара Была середина сета Блумфилда, но во время паузы Баттер показал жестом на свою губную гармошку, и Майк знаком пригласил его на сцену. Когда они начали импровизировать, играя инструментал Фредди Кинга, Пол и я обменялись взглядами. Это был волшебный диалог — Баттерфилд и Блумфилд. Пусть их фамилии звучали как название бухгалтерской конторы, мы были убеждены, что перекличка этих двух музыкантов и есть ключ к успеху и славе для группы и для нас.

Когда сет закончился, Майк подсел к нам за столик. Он был ширококостным парнем, жизнерадостным, открытым, посвятившим свою молодую жизнь блюзу.

Ротшильд изложил наши предложения на его счет; войти в состав The Butterfield Band, подписать контракт с фирмой Elektra, приехать в Нью-Йорк, записать пластинку, стать звездой. Поколебавшись секунд десять, Блумфилд кивнул головой в знак согласия. Пол отправился обратно в Нью-Йорк, готовить контракты, а я, как торговец вразнос, поехал на север, чтобы постараться организовать хотя бы несколько концертов Мадди Уотерса.

Ротшильд моментально приступил к делу, привезя в Чикаго менеджера Дилана Альберта Гроссмана посмотреть на группу и запланировать сессии звукозаписи. В 1965-м все происходило очень быстро. После выхода весной того года альбома Дилана Bringing It AU Back Home ставки для каждого возросли. Что же касается The Blues and Gospel Caravan, то устроители концертов в американских колледжах оказались холодны, как замерзшие пустоши северного Висконсина в январе. Джордж сказал мне, чтобы я отгулял весну, а в июне возвращался — готовиться к The Newport Festivals.

Глава 8

Весной 1965-го, проведя недельку в путешествии автостопом по шотландскому Хайленду, я сел в Лох-Ломонде на поезд и отправился в Глазго. Когда я вышел из здания вокзала, меня поразило, что весь город покрыт глубоко въевшейся сажей. Надо мной нависали смутные очертания черных зданий, едкий воздух был пропитан типично шотландской смесью запахов угольного дыма и гранита.

Я заметил небольшой рекламный плакат художественной галереи Келвингроув и подумал, что ублажить глаза каким-нибудь искусством — неплохая идея для сырого воскресного полудня. В наши дни, не так давно, эта галерея получила премию за стратегическое мышление в организации музейной работы, но в то воскресенье я увидел чучело медведя, нависшее над моделью первой местной железной дороги, и стулья мастера Чарльза Ренни Макинтоша по соседству с картиной Сальвадора Дали «Видение Святым Иоанном Христа на кресте»[74]. Экспозиция была просто ошеломительной в своем любительском идиотизме.

Часы пробили пять, изгоняя забредших в музей посетителей на пожухлую траву Келвин-парка Там я пристроился к артистического вида блондинке, прогуливающейся по дорожке, и обронил какое-то ни к чему не обязывающее замечание. Она обернулась, улыбнулась, и между нами завязалась дружелюбная беседа Точнее, поначалу говорила она, а я кивал, со всем соглашаясь, хотя, по правде говоря, не мог понять ни слова Прошло несколько минут, прежде чем мои уши в достаточной мере приспособились к ее глазговскому диалекту, чтобы получился связный разговор.

Странности галереи Келвингроув и непонятная речь местных жителей привели меня в восторг. Мне нравилось ощущать себя в другой стране, и чем разительнее были отличия, тем лучше. Постоянные разъезды между Британией и Америкой в шестидесятых дали мне неограниченную возможность для сравнений и сопоставлений. Прежде всего, создавалось впечатление, что у британцев нет ничего своего. У самого нуждающегося фолк-певца в Кембридже или Гринвич-Виллидж был, по крайней мере, проигрыватель, холодильник, а многие ездили на машинах. В Англии же после покупки новой пластинки совершались целые паломничества на чью-нибудь квартиру, чтобы ее проиграть. Бутылки с молоком, которые зимой по утрам спешно забирали с оконных карнизов внутрь дома, служили напоминанием о том, что кухонное оборудование (и центральное отопление) было редкой роскошью. Подержанный 250-кубовый мотоцикл BMW, который я приобрел весной 1964-го, расширил наши возможности. Друзья запрыгивали на «тамла-мобайк»[75], и мы направлялись в Кембридж или Оксфорд или отваживались на вылазки на концерты в прежде недоступные уголки Большого Лондона.

Другой областью культурных сюрпризов были наркотики. Тонкие, как гвозди, косячки, свернутые из одного листа бумаги, в Британии встречались редко. Я благоговейно наблюдал за сооружением британской пятилистовой самокрутки со смесью табака и гашиша: поиски картонки, которую следовало свернуть в мундштук; ритуальное обжигание брикетика гашиша, тщательное облизывание бумажек; конверт от пластинки на коленях, на котором и осуществлялась сборка Большинство статей на конвертах, которые я видел, были испещрены точками — следами от горевшего гашиша.

Когда я начал встречаться с музыкантами, то заметил и другие различия между двумя культурами. Студенты британских художественных колледжей могли сначала организовать группу, а потом учиться играть на своих инструментах более или менее сносно, чтобы исполнять песни, написанные наиболее сильной личностью в команде. Результаты могли быть несовершенны с точки зрения техники, но зачастую оказывались более оригинальными, чем у аналогичных американских групп. Американцы были слишком близки к своим родным музыкальным жанрам, чтобы сделать нечто большее, нежели просто точно их воссоздать. Дилан, всегда составлявший исключение, был почти британцем в своем безразличии к вокальному изяществу или техническому совершенству во владении инструментом.

Однажды я прочитал интервью Кита Ричардса, где он рассказывал, что, когда они с Миком Джаггером познакомились, у них была одна-единственная блюзовая пластинка на двоих. Эту пластинку я хорошо знал; четырехтрековый ЕР с записью Слима Харпо на одной стороне и Лэйзи Лестера на другой, выпущенный на фирме Stateside по лицензии Excello. Они проигрывали пластинку до тех пор, пока не запилили ее так, что музыку с трудом можно было расслышать через шорох и щелчки. Поэтому саунд The Stones можно рассматривать и как переосмысление стиля Excello в духе Юго-Восточного Лондона. Если бы у них было больше пластинок, музыка группы могла бы быть менее характерной.

В середине шестидесятых Америка переживала конфликт поколений. Родители, чьи дети возвращались из школы или колледжа с длинными волосами и мятежными настроениями, часто впадали в шок. От детей отрекались, их не выпускали на улицу по вечерам, сажали «под замок», избивали, стригли, читали им нотации, отправляли к психиатрам, в военные училища или клиники для душевнобольных. В Британии я заходил в пабы, где длинноволосые парни с серьгами в ушах пили свою воскресную пинту пива рядом с папашами в матерчатых кепках[76]. Казалось, что при этом ни одни, ни другие не испытывают ни малейшего беспокойства. Американцы были настолько не уверены в своем, зачастую недавно завоеванном, положении в жизни, что не могли понять новое поколение, отвергающее то, что было заработано родителями с таким трудом. А британцы, казалось, чувствовали, что в жизни может измениться очень немногое, независимо от того, насколько длинные волосы отрастут у их ребенка. Я, человек с американскими эгалитаристскими инстинктами, раздражался каждый раз, когда какой-нибудь комик, а то и ученый муж заводил речь о том, что некоторые родители из рабочего класса не желают, чтобы их дети получали образование «выше своего положения». Британское же общество в большинстве своем казалось вполне счастливым и довольным в сравнении с Америкой, обеспокоенной проблемами социального статуса.

Но самым главным откровением для меня стала публика на концертах. Зрители, заполнявшие Club 47 в начале шестидесятых, не слишком отличались от тех, что приезжали на Ньюпортский фолк-фестиваль: учащиеся колледжей, выходцы из среднего класса. И их было не так много до тех пор, пока Дилан не всколыхнул стоячие воды. Большинство жанров черной музыки отвечали в белой Америке вкусам меньшинства В 1962-м я привел группу друзей на концерт музыки госпел в Южном Бостоне. Зрители были радушны, но изумлены нашим появлением: белые лица практически не встречались на черных концертных площадках.

В июне 1964-го я стоял у авансцены в лондонском зале Hammersmith Odeon. Звездами шоу в тот день были The Animals, The Nashville Teens, The Swinging Blue Jeans и специально приглашенные гости — Чак Берри и Карл Перкинс. Берри был легендой, но тюремные сроки за растление несовершеннолетней и уклонение от уплаты налогов вывели его за пределы мэйнстрима американского музыкального бизнеса, который определенно должен был быть респектабельным и по возможности белым.

Я уже встречался с администратором зала во время турне Caravan, так что теперь он разрешил мне встать с фотоаппаратом перед сценой этого прекрасного концертного зала в стиле ар-деко и «пощелкать» выступавших. Когда Берри начал двигаться своей «утиной походкой», зрители бросились к сцене, и я оказался зажатым между десятками девочек-тинейджеров и оркестровой ямой. Это был самый страшный кошмар американских консерваторов из среднего класса белые девочки-подростки, исступленно и пронзительно вопящие от присутствия Чака Берри.

В этот момент я заметил за кулисами знакомый силуэт человека в «фирменной» шляпе. Я уже читал в Melody Maker, что этот музыкант собирается начать клубное турне, поэтому у меня невольно вырвалось: «Э, да ведь это Джон Ли Хукер!» Девчонки вокруг меня принялись вопить: «Джон Ли? Джон Ли? Где?! Где же он?!» Я указал в сторону кулис Они начали скандировать: «Мы хотим Джона Ли, мы хотим Джона Ли!», и их призыв был быстро подхвачен половиной зала — сотнями ребят. Берри выглядел раздосадованным, потом уступил и знаком вызвал Хукера из-за кулис выйти на поклон перед зрителями. Люди стояли на стульях, кричали и приветствовали его. Хукер помахал нам рукой, а затем снова предоставил сцену Берри.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В этот момент я решил, что буду жить в Англии и продюсировать музыку для этой аудитории. По сравнению с тем, что я увидел, Америка казалась пустыней. Зрители не были какой-то привилегированной элитой, это были просто ребята, поклонники The Animals. И они знали, кто такой Джон Ли Хукер! В 1964 году ни один белый в Америке — конечно, за исключением меня и моих друзей — понятия не имел, кто это такой.

Глава 9

Будучи весьма умеренным потребителем наркотиков, я редко встречался с настоящими дилерами. В окрестностях Гарвард-сквер был один тип устрашающего вида по имени Рик, который разъезжал на мотоцикле «Харлей-Дэвидсон» и насмехался над слабаками вроде меня. В последующие годы, заглядывая к своим друзьям, живущим в Ист-Виллидж на бульваре Лорел-каньон или в городке Болинас к северу от Сан-Франциско, я, бывало, ждал появления некоего человека, который должен был принести «крутой план». Дверь открывалась, и входил Рик. К моменту появления в Болинасе я уже стал более-менее известным продюсером звукозаписи, и поэтому мне было позволено отобедать вместе с Риком и послушать его рассказы о своих приключениях. Он производил впечатление неугомонного человека, который путешествует по всему свету в поисках совершенного кайфа. Он рассказывал истории о том, как скитался по Индии вместе с развратным русским дипломатом в частном железнодорожном вагоне, как посещал деревни разных племен в Афганистане, и о чрезвычайно рискованных встречах с лос-анджелесской полицией.

В Англии вокруг наркотиков ореол таинственности был меньше — возможно, потому, что британская полиция казалась менее злобной, или, быть может, потому, что гашиш более компактный, чем «трава», и его легче спрятать в каком-нибудь укромном месте. В ноябре 1964-го я отправлялся обратно домой, и Хоппи, отвозивший меня в аэропорт, вручил мне косячок, чтобы я «покурил в самолете». Я позабыл о нем до того момента, когда мы приземлились в аэропорту, недавно названном именем Кеннеди, где меня ждали родители, чтобы поздравить с возвращением домой.

Я подумывал о том, чтобы выбросить косячок, но вспомнив, как во время джазового турне я вместе с музыкантами, перевозившими бог знает что в футлярах своих «дудок», пересекал одну границу за другой без всякого беспокойства, отбросил эту мысль как трусливую и глупую. И вдобавок к тому, было бы хорошо иметь косячок, чтобы раскурить его на заднем дворе в Принстоне.

Выходя из таможни, я помахал своим, потом пропал из их поля зрения, направившись к двери. В этот момент коротко стриженный мужчина в коричневом костюме показал мне значок агента ФБР и попросил меня пройти в кабинет, где он и его коллега стали обыскивать мои сумки. Когда они попросили меня освободить карманы, я передал им самокрутку.

Для ФБР я был слишком мелкой рыбешкой, поэтому меня передали в руки полиции Квинса. Сотрудник полиции по фамилии Джулиани (оказавшейся впоследствии весьма зловещей[77]) появился в костюме из гладкой блестящей ткани и в лакированных туфлях: он готовился к конкурсу латиноамериканских танцев. Я спросил, не будет ли кто-нибудь так любезен сообщить о случившемся моим родителям. «Родители?» — у меня возникло чувство, что, если бы они знали, что меня встречает семья, возможно, они бы меня и не остановили. Джулиани дал моему отцу указания, как доехать до полицейского участка в Форест-хиллз, и повез меня туда через трущобы Бедфорд-Стайвесента. Время от времени он показывал на какого-нибудь прикорнувшего на углу торчка и говорил; «Ты же не хочешь закончить таким вот образом, да?»

Развязка этого дела была просто чудом. Джулиани и помощник районного прокурора решили, что я хороший парень, и ухитрились меня «отмазать». После того, как я прослушал несколько «консультаций», во время которых приятный человек в галстуке-бабочке уверял меня, что, кто бы ни дал мне эту самокрутку, он является «агентом международного коммунистического заговора», я предстал перед судьей. Он ознакомился с моими документами и провозгласил, что «появление судимости у этого хорошего молодого человека не отвечает коренным интересам жителей штата Нью-Йорк. Дело прекращено».

В марте 1965-го, после провала идеи блюзовых концертов, я вернулся в Англию. Остановившись на квартире недалеко от Бейкер-стрит, я попал в причудливую ситуацию, с участием Найджела Уэймута, с которым я познакомился и подружился во время турне Caravan, его девушки по имени Шейла и ее приятеля из Сан-Франциско по имени Фредди. Он задержался в Британии, хотя его виза уже была просрочена, и нарушал постановление суда, поскольку спал с несовершеннолетней девушкой из богатой семьи. Однажды утром, когда Найджела и Шейлы не было дома, в квартиру вломились пятеро полицейских в штатском из Отдела по борьбе с наркотиками. Всегда находчивый, когда дело касалось наркотиков, Фредди сумел спрятать нашу небольшую «заначку» в рот, а затем съесть ее в камере. Тот факт, что полицейские не смогли ничего найти (пепельницы были безупречно чистыми), не спас нас от заключения под стражу на двенадцать дней — на то время, пока шло расследование нашего дела по обвинению в «хранении опасных наркотиков».

Я надеялся, что смогу отнестись к двум неделям в брикстонской тюрьме как к одному из тех ярких событий, о которых смогу рассказать своим внукам — или, возможно, вам, мой читатель. Однако первые несколько дней я чувствовал себя не совсем так, как настраивался. Мне не разрешили позвонить по телефону и отказались освободить под залог, так что пришлось ждать целый день, прежде чем я смог хотя бы послать письмо, чтобы рассказать кому-нибудь, где я нахожусь. Тюремное крыло «F» выглядело как декорация из фильма с участием Терри-Томаса[78]. В обоих торцах было по огромному окну, в которых виднелись очертания Лондона. Узкие галереи по внутреннему периметру каждого этажа обрамляли колодец внутреннего двора. Их соединяли железные лестницы, весьма похожие на пожарные лестницы нью-йоркского многоквартирного дома. Поскольку мы были не осужденными преступниками, а обвиняемыми, то у каждого из нас была отдельная камера: койка с матрасом, одеялом и подушкой; маленький деревянный стол и стул, зарешеченное окно на высоте немного выше человеческого роста и обыкновенное ведро в качестве унитаза На кровати лежала брошюра под названием «Правила для обвиняемых, содержащихся под стражей», в которой был один ободряющий пункт «Обвиняемые, содержащиеся под стражей, имеют право на доступ к тюремной библиотеке». Я немного успокоился, решив, что проведу время за чтением той классической литературы, которую в Гарварде я только бегло просмотрел.

Взбираясь обратно на верхний этаж следующим утром после отвратительного завтрака, я подошел к дежурному офицеру. Он был точной копией тюремного охранника из «Заводного апельсина»: невысокого роста, опрятный, с тщательно подстриженными усами и с деспотическим блеском в глазах, присущим «коротышкам в форме».

— Сэр, я хотел бы сейчас пойти в библиотеку.

— Хотел бы что?

— В библиотеку. В правилах говорится, что я могу ходить в библиотеку.

— Я знаю, что говорится в этих чертовых правилах! Там говорится, что ты имеешь право получить доступ! Там не сказано когда! Там не сказано каким образом! Это мне решать! А теперь возвращайся в свою камеру!

Через час моя печальная задумчивость, во время которой я размышлял над организацией и физическими потребностями двенадцати дней каждодневной трехразовой мастурбации, была прервана лязгом открывшегося окошка в двери камеры.

— Ты тот самый, который хотел книги? — проорал офицер, нахмурив брови и всматриваясь внутрь камеры. Через окошко он протолкнул книг двенадцать — в мягком и твердом переплете, разного толка и в разном состоянии, в том числе «Памяти Каталонии» Джорджа Оруэлла, «Посмертные записки Пиквикского клуба» Диккенса и роман Герберта Уэллса «Тоно Бенге».

Мои отношения с надзирателем продолжались в том же духе. Однажды двери камер открылись, каждому из нас вручили по ведру мыльной воды и жесткие щетки и сказали, что мы должны вымыть столы. Я стоял на коленях и скреб стол, когда в моем поле зрения оказалась пара начищенных до блеска черных ботинок. Я посмотрел вверх и увидел нахмурившегося офицера.

— И чем это, по-твоему, ты занимаешься? — вопросил он.

— Мою стол, сэр, как приказано.

— Так делай это поусерднее!

Я удвоил свои усилия и стал скрести сильнее и быстрее.

— Так совсем никуда не годится, вот что. Дай-ка сюда щетку.

Не успел я опомниться, как надзиратель уже встал на колени и набросился на мой стол. Он перевернул его и стал выскребать грязь из углов. Закончив, офицер кинул щетку в ведро, снова поднялся на ноги и повернулся на каблуках:

— Вот так чистят стол, сынок!

Думаю, он был ко мне неравнодушен.

В 1965 году в Англии взаимоотношения «полицейских и разбойников» все еще были похожи на комедию, снятую на киностудии в Илинге[79]: преступники редко пользовались огнестрельным оружием. Обитателями крыла «F» были те, кто проиграл в игре с полицейскими. В очередях на зарядку или за едой постоянно звучал вопрос: «А ты здесь за что, приятель?», за которым следовал другой: «И сколько, думаешь, тебе дадут?». Когда мы с Фредди отвечали: «Подозрение в хранении наркотиков» и «Мы не виновны, нас выпустят», они разражались смехом: «Послушай, друг, если бы они собирались вас отпустить, то не стали бы здесь держать. Вы витаете в облаках, вот что».

Единственными очевидно крутыми парнями, попадавшими в поле нашего зрения, были угрюмые мальтийские сутенеры, которые держались группой и никогда ни с кем не разговаривали. Подтверждение бесхитростности в отношениях полицейских и преступников я получил в результате неожиданной встречи. Она произошла в один из дней, когда заключенный, бывший у администрации на хорошем счету, убирал коридор перед моей камерой. После ритуального обмена информацией, он прибавил, что он и есть Суррейский Призрак. Когда я попросил его рассказать об этом поподробнее, он изложил свою историю.

Этот мужчина, женатый и имеющий ребенка, ежедневно ездил на работу в Фарнэм — тридцать километров по сельской местности в Суррее. Он знал дорогу так хорошо, что мог сказать, в каких домах никто не живет. Однажды он остановился на одинокой ферме, огляделся и, найдя открытое окно, уже через несколько минут ехал дальше по дороге с телевизором и столовым серебром Скупщик краденого подбил этого человека прийти еще раз с новыми вещами. В последующие два года он ушел с работы (ничего не сказав об этом жене) и проводил все время, обворовывая сельские дома.

Серия грабежей с похожим «почерком» побудило местную прессу поднять крик о «Суррейском Призраке». В конце концов его остановили за превышение скорости; в багажнике обнаружилось подозрительно большое количество электрических бытовых приборов. Вещи принадлежали другим людям и были покрыты отпечатками его пальцев, которые к тому времени были уже хорошо известны.

Вечером перед отправкой в Лондон для предъявления обвинения Призрак забеспокоился, когда тюремщики отказали ему в ужине, который давали остальным заключенным Страх усилился, когда двое полицейских вывели его из камеры и поволокли под руки в служебное помещение. В этой комнате его ожидали вовсе не монстры с дубинками в руках, а свободный стул во главе стола На столе стояла тарелка с бифштексом и овощами и бокал вина, а за столом сидели с десяток полицейских из близлежащих городов, которые хотели встретиться с Призраком до того, как его поглотит система уголовного правосудия.

Другой заключенный был американцем из Сент-Огастина, штат Флорида, организатором оргий трансвеститов из числа полицейских и политиков этого города. Однажды ночью на такое собрание, где в тот раз присутствовал начальник полиции нравов в корсете и на высоких каблуках, совершило рейд конкурирующее подразделение полиции. Он спасся бегством через окно заднего фасада здания, а потом заинтересованные лица снабдили его деньгами, чтобы он исчез из города Сначала он перебрался в Нью-Йорк, потом в Лондон, где деньги закончились, и он лишился возможности платить за гостиницу и такси. Он изумлялся, насколько мягко с ним обходится британская юстиция, и казался вполне довольным своим пребыванием в крыле «F».

В конце концов мои письма привели к появлению адвоката Фредди становился все более безропотным и покорным судьбе — он знал, что его твердо решили осудить. Когда суд был отложен, чтобы один из детективов мог дать показания где-то в другом месте, мой адвокат вызволил меня под залог. Но для Фредди такая радость была недоступна — с просроченной визой у него вообще не было права находиться в Англии.

Ярким апрельским днем я вышел из здания суда магистрата на Грейт-Мальборо-стрит. На Риджент-стрит мое внимание привлек автобус с надписью «Хайгейт», и я подумал о «Тоно Бенге». Когда главному герою романа бывало грустно, он отправлялся на это знаменитое кладбище, садился там на бугорок и смотрел с холма вниз, где надгробные памятники сливались в тумане с дымовыми трубами Кентиш-Тауна. Моим первым проявлением свободы, сказал я себе, будет попытка отыскать это место.

Действительно, недалеко от входа была небольшая возвышенность, поросшая травой. Рядом стоял дуб. Глядя вниз с холма сквозь свободный от мглы (после постановлений сороковых годов о бездымном топливе) воздух Лондона, я почти что мог нарисовать в своем воображении размытую границу между памятниками и трубами. Я немного полежал в этом месте, глядя в небо и упиваясь своей хрупкой свободой. А когда поднялся, чтобы уйти, заметил перед собой ряд памятников, установленных в девяностые годы девятнадцатого века, незадолго до того, как Уэллс написал свою книгу. Имена на двух средних камнях, если поменять местами первое с последним, совпадали с теми, которые носили два главных персонажа в «Тоно Бенге». Я сел в автобус, шедший с холма вниз, чувствуя, что вернулся к жизни и восстановил связь с миром.

Когда дело стали рассматривать в суде, у меня возникло ощущение, что мое гарвардское прошлое и хорошие манеры произвели впечатление на судью. Представители Короны[80] пытались, как только могли, добиться обвинительного приговора. Они предъявили суду краснолицего и обливающегося потом (поскольку он лгал) химика из Скотленд-Ярда, который утверждал, что в той чашке, где Фредди держал разрыхленный табак, содержалось два грамма смолы каннабиса. Ничто не мешало им посадить Фредди, и они это сделали: три месяца в Брикстонской тюрьме, а затем депортация. В моем случае обвинение предъявило неотправленное письмо к подруге, где говорилось о «кайфе», и факт моего задержания в аэропорту Кеннеди. Я решительно настаивал, что в Америке слово «кайф» имеет отношение к алкоголю, а судья изъял упоминание о моем деле в Соединенных Штатах на том основании, что эти показания не подкреплялись документами. Обвинения были отклонены; я совершил два «прокола», но ни по одному из них не получил судимости. Я сохранил свободу передвижения благодаря чистой случайности и доброте совершенно незнакомых мне людей.

Вскоре после описываемых событий трое полицейских подошли к автомобилю на глухой улице недалеко от Шепердс-Буш. Когда они попросили у водителя документы, его спутник выхватил дробовик и убил всех троих. Уголовный мир ужаснулся не меньше, чем полиция: доведенные до отчаяния стрелки нигде не могли укрыться. Один сдался быстро, другого нашли через несколько недель, голодающего в неприютном лесном массиве в Дербишире. Как и опасались в большинстве своем и преступники, и полиция, это происшествие свидетельствовало о том, что времени Терри-Томаса в Британии приходит конец. Преступность становилась все более жестокой, преступники и полицейские — более грубыми и агрессивными по отношению друг к другу. Ни о каких бифштексах и вине для Призрака уже не могло быть речи.

Сегодня молодой представитель среднего класса, связавшийся с наркотиками, имеет такие же шансы быть арестованным, как полететь на Луну. Британское и американское законодательство в области незаконного оборота наркотиков применяется практически исключительно против низших слоев общества. В шестидесятые власти были неподдельно напуганы тем, что «благовоспитанная» молодежь употребляет наркотики: им казалось, что это означает конец цивилизации в их понимании. Сейчас, когда брокеры нюхают кокаин, миллионы молодых людей принимают экстази каждый уикенд, а общество при этом продолжает функционировать «в нормальном режиме», власти предержащие могут сосредоточиться на всегда внушающих опасение малоимущих, используя законодательство о наркотиках в качестве еще одного способа запугивания и карательного средства.

Переход от «травы», гашиша и «кислоты» к кокаину, героину, крэку и «кристаллу»[81] стал причиной появления безжалостного и опасного мира, в котором громадные деньги поставлены на кон как для наркоторговцев, так и для гигантских по размерам подразделений по борьбе с наркомафией. Когда мы в UFO давали полицейским «от ворот поворот», это было нашей собственной «илингской комедией». Реальность сегодняшнего переднего края борьбы с наркотиками больше напоминает какой-нибудь фильм Пола Верховена.

Глава 10

Почему Англия терпеть не может свою собственную народную музыку? Модные девушки на мадридских дискотеках визжат от восторга, когда диск-жокей в полночный час ставит севильяну, и отплясывают под нее легко и задорно. Ирландцы, сидя в сельском пабе, часами слушают скрипачей и аккордеонистов и при этом чувствуют себя счастливыми. Утонченный римлянин не станет воротить нос от тарантеллы. Бенни Андерссон из ABBA спродюсировал записи традиционных шведских полска[82] и появляется на фестивалях народной музыки со своим аккордеоном. Но в Англии одна лишь мысль о труппе исполнителей народного танца моррис или певце, исполняющем баллады без аккомпанемента, побуждает большинство местных жителей спасаться бегством.

Я думаю, что корни этого явления уходят в события 1066 года. Английское «нормативное произношение» произошло от нормандского диалекта французского языка, на котором английская знать говорила вплоть до пятнадцатого столетия. В то же время местные диалекты являются остатками кельтских и англо-саксонских языков донормандской эпохи. Местные жители сторонились великолепных нормандских соборов до тех пор, пока власти не снесли их простые каменные часовни и не принудили посещать Йоркский и другие соборы силой оружия. Англия в каком-то смысле остается по внутренней своей структуре колониальным обществом, в котором наследники владык-нормандцев помыкают своими неотесанными подданными. Тот, кто движется вверх по социальной лестнице, приобретает характерные «нормандские» черты, в то время как низшие слои общества учат стыдиться своих корней. Если бы покоренные племена имели другой цвет кожи, такое общественное устройство было бы легче осознать. В Испании, Португалии, Венгрии, Швеции и даже во Франции бедные и богатые говорят примерно с одним и тем же выговором и едят похожую пищу. Но только не в Англии.

Кроме того, в стране господствуют африканские ритмы. Начиная с повального увлечения кекуоком и танго девятнадцатого-двадцатого веков и заканчивая современным восторгом по отношению ко всему от хауса до сальсы, — все мало-мальски популярные танцы современной Европы пришли из Африки через посредство обеих Америк. Английская народная музыка часто могла быть непристойной, но ей не хватало ритмов, подобных африканским, которые современная культура ассоциирует с сексуальностью.

Как это ни парадоксально, слово «моррис», возможно, произошло от выражения Moorish dance, то есть «мавританский танец»: моряки с английских невольничьих кораблей, вернувшись домой, показывали своим землякам, как танцуют африканцы.

В более глубокие тайны английской фолк-музыки меня посвящал Рой Гест, координатор турне Blues and Gospel Caravan со стороны его английских промоутеров. Рой был полным, всегда расположенным пошутить человеком с печальными глазами. Его отец был одним из директоров компании Guest, Keen and Nettelfold до того как она была национализирована и включена в состав British Steel Будучи молодым человеком, работал на строительстве железной дороги в Турции и привел в ужас свою семью, женившись на анатолийской гречанке. Через некоторое время отец Роя стал сожалеть о женитьбе и после развода пытался делать вид, что у него не было сына от этого брака.

В начале шестидесятых Рой открыл в Эдинбурге легендарный клуб Howff, ставший одной из важнейших экспериментальных площадок Эдинбургского театрального фестиваля в ранние годы его существования. Он женился на Джилл Дойл (сестре музыканта Дэйви Грэма), но вскоре они пришли к свободным отношениям. Однажды ночью ее любовник, шотландский фолк-певец Арчи Фишер (сейчас он ведущий программы на шотландском отделении ВВС), вернулся в их квартиру на Бристоу-плейс, расположенную на третьем этаже, и обнаружил, что дверь в спальню Джилл заперта, а в прихожей висит незнакомое пальто. Он подошел к окну, выходящему на улицу, и выпрыгнул наружу. Его падение было прервано родстером марки MG, принадлежавшем Джилл, — он оказался припаркованным в нужном месте, к тому же верх был сложен, а салон завален подушками. Арчи всего лишь сломал руку, но в «желтой прессе» появились фотографии помятого автомобиля в окружении сенсационных домыслов о menage-a-combien[83]. Отец написал Рою письмо с просьбой больше не пользоваться семейным именем.

Рой перебрался в Лондон и устроился в агентство Harold Davison, где занялся развитием отделения фолка и блюза. Он и его мать — она носила черный платок и выглядела так, как будто только что приехала из какой-нибудь деревни в Малой Азии — жили в смежных квартирах недалеко от Сесил-Шарп-хауза, центра фолк-движения в Лондоне в начале шестидесятых. Весной 1965-го я вернулся в Англию, чтобы помочь Рою с британскими гастролями Реверенд Гэри и Рэмблин Джека Эллиота и заполнить пустоту, образовавшуюся в моем календаре и на банковском счету до подготовки к Ньюпортскому фестивалю, которая должна была начаться только в июне. После освобождения из брикстонской тюрьмы мне нужно было где-то остановиться, поэтому Рой представил меня продюсеру фирмы Topic Records Биллу Лидеру, который предложил мне свой диван.

Во время зимы, проведенной в Нью-Йорке, я присутствовал на нескольких сессиях звукозаписи с Полом Ротшильдом Я записывал названия треков, исполнял мелкие поручения и старался запомнить все, что только мог. Теперь моим ментором стал Билл, и трудно было бы вообразить учителя более непохожего на Ротшильда. Записи Пола и по нынешним меркам сделаны мастерски: объемные, с насыщенным, глубоким и мягким звуком О продюсерских работах Билла не всегда можно было сказать то же самое, но исполнение на них естественное и непринужденное, и звук выдержал испытание временем.

В своей квартире в Кэмден-тауне или дома у музыканта он устанавливал двухдорожечный Revox, помещал микрофоны в самую оживленную комнату, гвоздями прибивал к окнам одеяла и делал все, чтобы музыканты чувствовали себя комфортно. Я никогда не забуду его нескрываемую любовь к музыке и заботу об артистах.

Сотни альбомов, спродюсированных Биллом начиная с пятидесятых и до конца семидесятых, составляют костяк любой CD-коллекции традиционной британской музыки.

Однажды мы с Биллом отправились в Тайнсайд на его автомобиле «Хамбер Супер Снайп». Я помогал переносить оборудование, вел протокол сессии и даже сделал фотографию для обложки альбома семейства Фишер, шотландцев, живших в Нортумберленде. Брат Арчи был тем самым парнем, который выпрыгнул из окна Роя Геста, и мне было любопытно услышать его рассказ. Он только пожал плечами и сказал; «Просто мне нужно было убраться оттуда, а окно оказалось ближе, чем дверь». Музыка была прекрасной, а оказанное мне гостеприимство помогло подготовиться к тому, с чем я столкнулся, когда попал в Шотландию.

В начале шестидесятых путешественники обоих полов даже не думали о том, что на шоссе нужно голосовать. Билл высадил меня на Норт-роуд за пределами Ньюкасла, и какая-то машина сама остановилась почти сразу же. На карте я заметил боковую дорогу, пересекающую холмы в низине между двумя основными шоссе на Эдинбург, а посередине дороги — деревню под названием Яр-роу. Вдоль красной линии, обозначавшей дорогу, тянулась зеленая полоска, обещающая «живописные виды». Так что в Галашилсе я изменил маршрут, и причиной тому была одна песня. Бостонский фолк-сингер по имени Роберт Эл Джонс (которого позже той осенью я пригласил занять мое место в конторе Вэйна и который тридцать пять лет спустя по-прежнему организовывал фестивали и турне Джорджа) обычно исполнял песню «The Dewy Dens O’Yarrow», веселую песенку с богатым на события сюжетом Дочь лэрда бежит с возлюбленным, чтобы тайно обвенчаться; трое ее братьев бросаются в погоню; ее герой убивает двух братьев, но сам получает предательский смертельный удар в спину от третьего; она возвращается в замок и кладет тело своего возлюбленного к ногам отца; потом совершает самоубийство.

Светило солнце, я сидел на камне и ел яблоко, пока около меня не затормозил маленький белый автофургон. От него исходил восхитительный мясной запах — водитель доставлял в долину школьные обеды. Когда мы достигли Ярроу, я спросил, знает ли он ту песню. «О да, — сказал он и показал на какие-то руины, возвышавшиеся над городком, — это тот замок, где жил лэрд, а вон на том холме, — жест в сторону красивого изгиба возвышенности позади Ярроу, — произошло убийство. Она скакала обратно вот здесь, — он указал на тропинку, протоптанную в траве, и добавил: — Это случилось в одиннадцатом веке», — и я подумал о том, какая суматоха поднялась в Принстоне, когда Уорвик нашел пушечное ядро времен Войны за независимость, которому всего-то было сто восемьдесят пять лет.

На окраине Эдинбурга я вытащил клочок бумаги, на котором Билл написал телефонный номер певицы Долайны МакЛеннан и ее мужа Джорджа Брауна Они не только предложили мне остановиться у них, но и усмотрели в моем приезде повод для вечеринки. Вдобавок они жили в старой квартире Роя, поэтому я смог выглянуть в окно и оценить драматизм прыжка Арчи. Вечеринка была в разгаре, когда без десяти десять вечера все мужчины встали и направились к двери. «Время закрытия[84], Джо», — сказал один из них. Я спросил, почему нас должны беспокоить шотландские законы о торговле спиртными напитками, если стол полон и светлого, и темного пива «Это не имеет значения, Джо, сейчас время закрытия!» Мы все толпой вышли из квартиры, предоставив существенно сократить количество оставшихся бутылок девушкам.

На вывеске бара через дорогу было написано: The Forrest Ваг, но он был повсеместно известен как Sandy Bell’s. Пока я осматривался в этом знаменитом форпосте писателей, музыкантов, политиков, художников и шотландских националистов, двое из нашей компании совершили ритуальный заказ нескольких порций темного крепкого пива Заметив, что я пристально рассматриваю пару стаканов объемом в пинту, стоящих передо мной, мужчина справа по имени Хэмиш Хендерсон поинтересовался, знаком ли я с односолодовым виски. Мое невежество было вознаграждено двойной порцией «Лафройга» и «Талискера».

Хендерсон был примечательной личностью. Последний человек на планете, говоривший на пиктском языке, он руководил Школой шотландских исследований в Эдинбургском университете. Он путешествовал по Шотландскому высокогорью, собирая песни и рассказы, описывая исчезающие диалекты и образ жизни самых отдаленных горных долин и островов. Я уже положил скромное начало своей коллекции спиртных напитков, когда хозяин хлопнул тяжелой ладонью по стойке: «Допивате, пожалуйста, допивайте. Время, джентльмены, время!»

После всех поглощенных мною пинт пива и двойных порций виски я еле волочил ноги. По дороге обратно на квартиру мы с Хэмишем отстали, и он стал мне помогать подняться по темной лестнице. На второй площадке он прижал меня к стене, бормоча: «Ну поцелуй же меня, паренек». Тут у меня открылось второе дыхание трезвости, и я вскарабкался вверх по ступенькам.

Круг, совершенный мною по Хайленду, завершился в галерее Келвингроув. После этого ко мне присоединился Уорвик, и мы вместе отправились на празднование Майского дня 1965 года в городок Пэдстоу, в Корнуолле. В рамках этого древнего ритуала две команды, каждая вокруг фигуры с лошадиной головой и в накидке на раме, целые сутки кружат по рыбацкому городку и поют в сопровождении музыкальных инструментов песню обряда плодородия. «Конь» танцует и кружится, пытается поймать встречных девушек и затащить их под полы своей накидки. Эта языческая серенада исполняется перед каждым домом и пабом в Пэдстоу. Мелодия червем пробирается в мозг и привязывается к вам до такой степени, что вы пытаетесь расслышать ее, даже когда процессия уходит слишком далеко.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Местная экономика, возможно, и была в упадке, но жители городка не видели пользы от туристов и общественного внимания к их празднику. Певцов не из Корнуолла принимали неохотно, а киносъемочную группу вообще вытащили из гостиничного номера и вместе со всем оборудованием сбросили в воду с пирса. Когда наступил отлив, из грязи показалась 16-миллиметровая камера, через которую тихо перекатывались волны.

Майский день 1965-го в Пэдстоу обозначил высшую точку в возрождении английской традиционной народной музыки. Город был полон замечательных певцов: The Watersons, Мартин Карти, Люк Келли из The Dubliners, Сирил Тоуни, Мэдди Прайор, Луи Киллен и Энни Бриггс разбили палатки на холме над городком Пошли разговоры, что следующим вечером в крошечном пабе у дороги состоится частный концерт, куда будут пускать только по списку приглашенных. Тут же началось яростное лоббирование — каждый из желающих туда попасть хотел обеспечить себе приглашение. В тот день у традиционных певцов, большинство из которых выступали без аккомпанемента, возникло неподдельное ощущение собственной важности и романтического ореола вокруг того дела, которым они занимаются. Концерт был незабываемым все обладали прекрасными голосами, замечательным репертуаром и живым чувством былой сельской Англии.

Суперзвездами были The Watersons и Энни Бриггс. The Watersons были родственниками: две сестры, брат и их кузен. Им было присуще то богатство вокальных сочетаний, которое возникает, только когда гармония между голосовыми связками предопределена на генетическом уровне (как, например, у The Bee Gees, Carter Family, Everly Brothers или Crowded House). Благодаря своим безыскусным манерам и сильному йоркширскому акценту The Watersons без труда передавали слушателям ощущение подлинности исполняемой музыки. Тем не менее, богатое воображение музыкантов оказало на гармонии группы не меньшее влияние, чем какие бы то ни было глубоко укорененные йоркширские традиции. Первые года два с начала своих выступлений The Watersons пользовались наибольшей популярностью в фолк-клубах. Я был очарован голосом Нормы Уотерсон: в нем была проникновенность исполнительницы госпела, но в то же время отсутствовала какая бы то ни было афроамериканская фразировка или структура. Норма не была красавицей в общепринятом смысле, но я находил ее соблазнительной.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Энни Бриггс немного напоминала Патти Смит — такая же худощавая шатенка с взъерошенными волосами и твердым пристальным взглядом На выступления она добиралась автостопом и порой могла куда-то пропасть на несколько недель. Ее «представление» состояло из старинных баллад, которые она исполняла решительно безо всякого аккомпанемента. Энни и Берт Дженш были представителями категории «истерзанных гениев» британского фолк-мира, но в Энни все казалось «настоящим», тогда как относительно Берта я никогда не был уверен в этом. В промежутках между песнями она не произносила ни слова и в компании была застенчива до такой степени, что становилась невидимкой. (Песня Сэнди Денни «The Pond and the Stream» передает то благоговейное впечатление, которое производила Бриггс) Так же как и Смит, она оставила сцену в расцвете творческих сил, чтобы растить детей, потом снова появилась в девяностые, не растеряв своей мощи. Но возвращение Энни оказалось полной противоположностью почтительно ожидаемому возвращению Патти. Для певицы, поющей баллады без аккомпанемента, концертных площадок и зрителей нашлось совсем немного.

Неделю после Пэдстоу мы с братом провели, объезжая графства, расположенные к юго-западу от Лондона К одной из валлийских достопримечательностей — средневековой укрепленной усадьбе под названием Тритауэр-корт — мы подъехали, когда она была закрыта для посещения. Но смотритель был так рад иностранным посетителям, что устроил нам персональную часовую экскурсию по зданию. Он подробно объяснил преимущества расплавленного свинца перед кипящим маслом для защиты от атакующих с тараном (свинец потом можно отодрать от трупов и снова использовать). Кроме этого рассказа больше всего запомнилась громадная дверь в столовую. Гигантские дубовые брусья были скреплены вместе тремя железными поперечными перекладинами. Две были идеально гладкими, а третья — изъедена ржавчиной. О том, какая из них была выкована в двенадцатом веке, а какие поступили с современного литейного завода, гадать не приходилось.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Получив дополнительное вдохновение от сессии звукозаписи The Watersons на кухне Билла Лидера, я отправился в Гулль, где брат и две сестры жили вместе в небольшой квартирке. Я думаю, Норма была больше озадачена, нежели взволнована моим вниманием, но я провел с ней счастливую неделю, окруженный пением Она предупредила меня, что у нее есть «серьезный» ухажер, но кто он, говорить отказалась, сказала лишь, что он певец, который много путешествует. Однажды, как раз перед тем, как The Watersons должны были завершить вечер в своем фолк-клубе, в пабе Ring o’Betts, в зал неожиданно вошел красивый парень — хорошо известный певец, и я увидел, как у Нормы кровь отхлынула от лица. Я прошептал, чтобы она дала мне ключ от входной двери, и пообещал, что, имея фору в пятнадцать минут, я успею отправиться в путь до того, как они вернутся. В ответ я получил самый восхищенный взгляд из всех, что достались мне за неделю.

Через полтора часа я стоял на шоссе под оранжевым светом фонаря и голосовал, надеясь поймать какой-нибудь грузовик, направляющийся в Лондон. Обнаружить янки на обочине дороги в угрюмом Йоркшире — это уже само по себе было развлечением. Но чем глубже становилась ночь (я забрался уже в четвертый грузовик), тем сильнее я приукрашивал свою историю, чтобы не заснули ни водители, ни я сам Рассвет застал меня на трассе А1 к северу от Лондона в тот момент, когда я рассказывал завороженно слушавшему меня водителю-кокни, что бежал из Гулля, поскольку меня преследовал с мясницким ножом в руках ревнивый ухажер одной девушки. Мой рассказ произвел на него впечатление достаточно сильное, чтобы он угостил меня завтраком Кафе было спрятано в тупике и заполнено наглыми драчунами и просто крутыми парнями из Ист-Энда, завершающими свою ночь поджаркой из мяса и картофеля.

Я снова оказался в квартире Билла; однажды туда нанес визит Берт Ллойд, и все мы пошли пообедать карри. Эй Эл Ллойд был невысоким, кругленьким человеком с кустистыми бровями и вечным выражением восторга и изумления на лице. Если бы про его жизнь сняли художественный фильм, идеальной кандидатурой на его роль был бы Ральф Ричардсон. Берт рассказал нам истории о том, как собирал музыку в Албании, Болгарии и отдаленных областях Советского Союза. Разговоры за тем обедом распалили мои мечты о том, чтобы путешествовать по миру и записывать музыку. Тот факт, что я пока еще ничего не спродюсировал на английском языке, меня не смущал. Пел Берт тонким высоким тенором и при этом широко улыбался; в его репертуар входили и шанти, и непристойные песенки, и походные солдатские песни, и трагические любовные баллады. Все его существо излучало восхищение теми мелодиями и словами, которые он собрал у фермеров, ремесленников и престарелых леди по всей Британии. Хотя его и Ивэна МакКолла считали сооснователями движения за возрождение традиционной народной музыки Британии, я с трудом мог вообразить этих двоих соратниками, сплоченными общими идеями. МакКолл всегда казался жестким человеком с ужасно большим самомнением; у Берта тоже было самолюбие, но по нему никогда нельзя было сказать, что он воспринимает себя слишком серьезно. Он постоянно помогал молодым певцам, и в последующие годы, когда Fairport Convention начали «электрифицировать» традиционную музыку, он поддерживал их и давал им ценные советы.

В то время я не очень-то любил певцов, которые сами сочиняли песни, но их круг расширялся. Шли разговоры о девушке с сильным голосом по имени Сэнди Дэнни; я слышал, как она пела тогда, и сбросил ее со счетов, поскольку решил, что она звучит слишком по-американски. Это показывает, насколько узколобым я был в 1965-м, если учесть, насколько полюбил Сэнди и ее музыку позже и как скорблю по ней сейчас.

Столь же ограниченным я был и в своем отношении к британской школе гитаристов-виртуозов. Я думал, что музыканты, подобные Берту Дженшу и Джону Ренборну, просто имитируют манеру игры американских мастеров гитарных переборов, таких как Джон Фэйхи и Сэнди Булл, и поэтому не стоят большого внимания. Но путь модернизации английской фолк-гитары, ведущий через Pentangle, Fairport Convention и Ричарда Томпсона к Кейт Расби, начался с неуловимого гитариста, которого я никогда не слышал играющим «вживую», Дэйви Грэма, Он то попадал в реабилитационные центры, то выходил из них, но это не помешало ему произвести революцию в английской фолк-музыке серией альбомов, в которых сочетались блюзовая техника и техника хиллбилли, джазовые аккорды и традиционные мелодии. Ренборн и Дженш, также как и Джон Мартин, Донован, Рэй Харпер и Робин Уильямсон, изучали эти записи очень тщательно. И хотя я не охватил этот жанр полностью, но успешно работал со многими его приверженцами.

Моя страсть к традиционной музыке в сочетании с путешествиями в глубинку подорвала мой престиж. В глазах многих моих лондонских друзей, большинство из которых никогда не забирались севернее Уотфорда, я стал чудаком По прошествии многих лет, раздавая копии новых релизов моей фирмы Hannibal, я буду слышать шумное выражение признательности за альбомы Cubanismo, Тадж Махала и Виржинии Родригес; что же касается переизданий Ричарда Томпсона и Fairport Convention или CD Нормы Уотерсон, номинированного на Mercury Prize, то они удостоятся слабых натянутых улыбок и кивков. В феврале 2000 года Тадж Махал приехал в Лондон, чтобы получить награду «За жизненные достижения» (Lifetime Achievement Award), присуждаемую Folk on Two, единственной программой на радио ВВС, посвященной традиционной музыке. Те, кто отвергают фолк, любят Таджа как образец блюзовой достоверности, но в тот вечер он тряс меня за руку и на лице его было выражение изумленного восторга, когда Copper Family из Суссекса пели свои гармонии без аккомпанемента. Уж Тадж-то не мог не понять, что в этой музыке жила душа. Во время финального номера, когда к Копперам на сцене присоединились уцелевшие участники The Watersons, Джон Тэмс, Элайза Карта, Кейт Расби и остальные представители английского фолк-истэблишмента, удержать Таджа в кресле было невозможно. Он быстро выучил припев, и его хриплый баритон громыхал посреди английских голосов в «Thousands or More» — песне, историю которой можно проследить до Гемпшира семнадцатого века. После этого он и Боб Коппер обменялись историями о коллекционировании пластинок: то, что англичанин из сельской местности в сороковых годах заказывал пластинки на 78 оборотов Слипи Джона Эстеса, Биг Билла Брунзи и Систер Розетты Тарп, неожиданностью не было. Таджу это казалось вполне естественным, и его широкая улыбка говорила о том удовольствии, которое доставила ему в этот вечер музыка Возможно, это понятнее именно иностранцам.

Глава 11

Летом 1965-го я не намного приблизился к своей цели стать продюсером звукозаписи, но работа в Ньюпорте, штат Род-Айленд, в качестве менеджера по организации джазового и фолк-фестивалей не была такой уж плохой. Наши офисы располагались в одном из больших особняков, принадлежавших «баронам-разбойникам»[85], которые выстроились в линию на скалистом морском берегу Ньюпорта. Мы разъезжали в огромных «олдсмобилях» с откидывающимся верхом, взятых напрокат у местного автодилера. От автомобилей пахло поддельной кожей, но у их радиоприемников были мощные динамики. Я с удовольствием переключался между ритм-энд-блюзовыми станциями и Тор 40, обследуя кратчайшие пути к месту проведения фестиваля к северу от города. Открытие в том году Джеймстаунского моста положило начало превращению Ньюпорта из труднодоступного аристократического курорта в многолюдный туристический центр. Быстро растущие цены на недвижимость превратили, в конечном счете, фестивальное поле в участок для строительства домов, обшитых псевдодревесиной.

Пусть радиоэфир полнился музыкой The Byrds, Дилана и дуэта Сонни и Шер, но состав джазового фестиваля говорил, что жанр находится на пике: Диззи Гиллеспи, The Modern Jazz Quartet, Джон Колтрейн, Телониус Монк, Дюк Эллингтон, Эрл Хайнс, Фрэнк Синатра (в сопровождении оркестра под управлением Куинси Джонса), Каунт Бейси, Оскар Питерсон, Херби Мэнн, Дэйв Брубек, Бадди Рич, Иллинойс Джекет, Майлз Дэвис, Херби Хэнкок, Кармен МакPэй, Арт Блейки, Ли Морган, Джо Уильямс, Стен Гетц, Абдулла Ибрагим (в то время известный как Доллар Брэнд), Ли Конитц, Уэс Монтгомери, Чарли Хэйден, Элвин Джонс, Сесил Тейлор, Карла Блей, Пол Блей, Мемфис Слим, Бад Фримен, Мадди Уотерс и, как ни странно, Пит Сигер, участвовавший в концерте открытия в четверг. Всего было семь концертов на протяжении уикенда 4 июля, билеты стоили от трех с половиной до шести долларов.

Я снова увиделся с Мадди Уотерсом вечером в четверг, на этот раз Джордж пригласил всю его группу. Теперь Мадди прислушивался к моим предложениям, поэтому саксофонист Диззи Гиллеспи Джеймс Муди присоединился к ним во время финального номера, чтобы один рефрен за другим вступал в единоборство с губной гармошкой Джеймса Коттона.

В пятницу днем выступали авангардисты — Арчи Шепп, Сесил Тейлор и только что разведенные предводители белой части участников фестиваля — Пол и Карла Блей. Пол был здесь со своей подругой, Аннетт Пикок, впоследствии ставшей культовой фигурой в кругах музыкального андеграунда Мне показалось, что они принадлежат к той категории людей, с которыми я тусовался на Гарвард-сквер несколькими годами ранее, — умные, продвинутые молодые люди из среднего класса, немного более авантюрные и талантливые, нежели их соседи-обыватели. Новаторская часть джазового мира летом 1965-го обладала большой энергией. В январе я слушал в Нью-Йорке Сесила Тейлора, и клуб был набит битком. Выступление в Ньюпорте было сильным, возбуждающим и вызывающим. Возникало ощущение, что соединение этих талантов породит нечто существенное для нашей культуры. Но все возрастающая ярость черных активистов заставила слушателей настороженно относится к фри-джазу и тому гневу, который в нем звучал. Вскоре джазовый авангард был переведен на запасный путь, чтобы там зачахнуть и усохнуть.

Вечером в пятницу, когда музыканты стали собираться на поляне за сценой, уже начинались длинные, прекрасные летние сумерки. Джордж стоял у служебного входа, разговаривая с сенатором от штата Род-Айленд Клейборном Пеллом и Элейн Лорилэрд, наследницей табачной компании, в течение долгих лет оказывавшей фестивалю финансовую поддержку. Они подняли глаза на прибывшего Элвина Джонса, барабанщика Джона Колтрейна Братья Джонс — Хэнк (пианист), Тэд (трубач Джорджа Рассела) и Элвин — составляли одно из наиболее одаренных семейств в джазе, обладавшее к тому же и самым поразительным обликом Форма головы Элвина заставляла вспомнить о бенинской бронзе[86], его скулы будто бы вышли из-под руки скульптора, а цвет кожи был очень темным На нем был черный костюм и яркая оранжевая рубашка, он держал на поводке громадного добермана На руку, свободную от поводка, опиралась высокая рыжеволосая женщина с бледной белой кожей. На ней было платье-футляр с глубоким вырезом и дорогой плащ, небрежно накинутый на плечи; она осторожно ступала по траве в туфлях на высоком каблуке. Высокопоставленные лица замолчали, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища Наводить мосты над пропастью между миром политики и денег и загадочными владениями музыкантов они предоставили Джорджу, который сказал: «Эй, Элвин, детка, ну как оно?».

Элвин изучающе поглядел на Джорджа и ухмыльнулся, потом наклонился и обхватил рукой шею собаки. Как тренер, дающий последние наставления запасному перед тем, как послать его в игру, он указал на Джорджа: «Аякс, давай вон туда, пососи-ка член Джорджа Вэйна». У троицы отвисли челюсти, и они быстро вернулись к своему разговору.

Вечер начался выступлением Art Blakey Quintet с Ли Морганом на трубе. Это были не Jazz Messengers, но я вырос, слушая записи Orgy in Rhythm, и любил тот уникальный импульс, который Блэйки давал своим группам для продвижения вперед. Группа играла плотно и мощно — подходящее начало для замечательного вечера.

Может быть, я был единственным, кто рассматривал Кармен МакPэй в качестве проходного исполнителя, но мне никогда не нравился ее стиль фешенебельного ночного клуба. Он казался неуместным в качестве прелюдии к Майлзу Дэвису, Телониусу Монку и Джону Колтрейну. Чтобы определить, что представлял собой современный джаз в 1965 году, вы можете просто сесть и послушать этот концерт. Майлз был со своим легендарным квинтетом — Херби Хэнкоком, Уэйном Шортером, Роном Картером и Тони Уильямсом — и тем не менее, их затмили. Сначала это сделал Монк с Чарли Раузом, Лэрри Гейлзом и Беном Райли, а потом, своим незабываемым завершающим фестивальный день сетом, Колтрейн, МакКой Тайнер, Джимми Гэррисон и Джонс Пожалуй, это были лучшие аккомпанирующие составы из всех, какие когда-либо были у этих трех гигантов. Я лежал на траве и размышлял о своей счастливой судьбе, в то время как через меня перекатывался один рефрен «Му Favourite Things» за другим, на небе появлялись звезды, и легкий ветерок дул со стороны залива Наррагансетт.

На следующий вечер у нас были лимузины и военный вертолет для Синатры и Куинси Джонса. Фестиваль имел огромный успех. На большинстве выступлений был аншлаг, но перемены, подрывающие позиции джаза, вскоре дали о себе знать. В прошлые годы умные, бунтарски настроенные студенты, надев черные водолазки, направлялись на местные хипстерские тусовки. Вскоре они станут перебирать струны электрогитар и слушать пластинки The Beaties, The Stones, The Who, The Byrds и Дилана Некоторые джаз-клубы уже начали включать в свои программы выступления фолк-певцов и комиков, другие же в недалеком будущем перейдут под контроль рок-антрепренеров. Джаз спокойно сосуществовал с ритм-энд-блюзом и рок-н-роллом, но Рождение Рока столкнуло его на обочину.

Глава 12

Утром в понедельник мы начали готовиться к сложной логистике фолк-фестиваля, который должен был начаться через три недели. Джазовые музыканты появлялись на сцене каждую неделю, но многие фолк-артисты вообще никогда не пользовались микрофоном Я решил, что все участники фестиваля предварительно съездят на место выступления для саундчека. Миссия, которую я сам на себя возложил, заключалась в том, чтобы гарантировать, что неправильно смикшированный звук:, который я помнил по своей поездке на фестиваль 1963-го, на этот раз не ослабит воздействия музыки.

В последующие годы я стал известен тем, что обязательно лез через головы других зрителей и бежал к пульту звукорежиссера, когда выступал «мой» артист. «Да звук и так превосходный!» — говорят мои друзья. Возможно. Но я-то знаю, что если, например, вы «поднимите» голоса бэк-вокалистов совсем немного, чтобы создать напряжение между солирующим голосом и «звуковой подушкой» хора, или добавите немного низких частот, чтобы богатство подпевок можно было не только услышать, но и почувствовать, настроение в зале меняется. Возбуждение нарастает, возникает накал, исполнители и аудитория все это чувствуют, хотя никто не может объяснить почему. Только когда звуковой образ правильный, я могу расслабиться и получать удовольствие от музыки, а от Ньюпорта тем летом я намеревался получить такое удовольствие. Устроив Полу Ротшильду бесплатное жилье на фестивале и небольшое количество бесплатных проходок «для родственников», я соблазнил его заняться микшированием звука. Пол был мне обязан: The Paul Butterfield Blues Band еще даже не закончили запись своего первого альбома, а уже привлекли к себе внимание.

Состав выступавших представлял собою пеструю смесь: городские фолк-музыканты, имевшие контракты со звукозаписывающими фирмами; исполнители хилл-билли с Аппалачей, которые почти никогда не выбирались из своих долин; авангард групп «этнической музыки», оказавшийся на двадцать лет впереди своего времени; и профессиональные исполнители блюза, госпела и кантри, которые редко выступали перед публикой из среднего класса Всем им заплатили одинаково: комната, питание, плюс 25 долларов в день. Приглашение на фестиваль означало возможность появиться перед тысячами самых осведомленных и влиятельных молодых людей Америки, не говоря уже о мировых средствах массовой информации. Отклоняли такие приглашения так же редко, как пожалование рыцарского титула.

Фестиваль проводила некоммерческая организация, которую консультировал Джордж, но руководил ею совет, состоявший из ветеранов нью-йоркского фолк-движения. В него входили Пит Сигер, Алан Ломакс, актер и певец Тео Бикель, певица Джин Ритчи, музыкант и фолклорист Ральф Ринзлер и Питер Ярроу из Peter, Paul & Магу. Правила, определяющие порядок приглашения, были строгими, долгие размышления исключались, и предполагалось, что дедлайн в апреле является окончательным. Поэтому когда в июне Ярроу поставил на обсуждение предложение послать запоздалое приглашение The Paul Butterfield Blues Band, остальные члены совета были возмущены.

Ярроу был джокером в колоде совета — молодой человек, пытавшийся загладить свое участие в самой «старомодной» группе. Дела трио Peter, Paul & Магу вел Альберт Гроссман, бывший владелец клуба в Чикаго, ставший фолк-вариантом Брайана Эпштейна. На его ранних фото запечатлен низенький, толстый, коротко стриженый человек с глазами-щелочками за очками без оправы: напористый бухгалтер в костюме в полоску и в тщательно завязанном галстуке. Теперь он облачился в джинсы и щеголял косматой седой гривой. Его жена Салли, чья фотография украшала обложку альбома Bringing It All Back Home, была молода и очень хороша собой. Попав в среду, где не было традиции агрессивного менеджмента, Гроссман обеспечил успех Peter, Paul & Магу, а сейчас готовил взлетную полосу для Дилана. К своей «конюшне» артистов старшего возраста, таких как Одетта, он недавно добавил Jim Kweskin Jug Band и группу Баттерфилда. Ходили слухи, что в доме Гроссмана на обнесенном забором участке в Вудстоке, штат Нью-Йорк, находился погребок, где с тщанием знатока и ценителя была собрана самая забористая марихуана со всех уголков земного шара. У членов совета The Newport Folk Foundation, за исключением преданного Ярроу, Гроссман вызывал отвращение.

Просьба Ярроу выглядела просто как поручение его гнусного менеджера, но невозможно было отрицать тот факт, что о Баттерфилде внезапно заговорили все. Его команда не была похожа ни на какую другую группу фолк-возрождения, и, кроме того, в ней играли представители разных рас Возможно, у членов совета возникло чувство, что это важно — пригласить новых интересных артистов, а не только тех, которые уже создали себе имя в кофейнях и на фолк-концертах. Меня позвали, чтобы я подтвердил, что быстро переместить на малую сцену усилители группы в финальной части блюзовой «мастерской»[87] в субботу днем будет возможно. (У всех участников было одно выступление в рамках «мастерской» и один сет на главной сцене.) В конечном счете, пользовавшийся большим уважением Ринзлер выступил за предложение Ярроу. Остальных членов совета в пользу положительного решения склонил, надо полагать, расовый аспект этого дела. Гроссман показал свою силу и решил сложную задачу в интересах своих клиентов. Таким образом, один из ключевых элементов грядущей ньюпортской драмы оказался на месте.

Фестиваль продолжался в течение четырех дней в конце недели. «Большие» концерты — каждый вечер; в пятницу и в субботу на протяжении целого дня шли «мастерские», а после полудня в воскресенье состоялся концерт под названием New Folks[88]. В этот год группы зрителей стали появляться за несколько дней до открытия. Поле, отведенное для палаточного городка, быстро оказалось заполненным, и все билеты были проданы. Это уникальное событие, которое было затеяно идеалистами и в котором приняло участие множество безвестных исполнителей со всех этнических проселков Америки, стало тем летом центром американской массовой культуры.

В среду мы с Полом начали ездить с артистами на место выступления и обратно. Пока каждый из них исполнял по нескольку песен, Ротшильд делал тщательные заметки, фиксируя схему расположения микрофонов, значения уровней звука и частотных коррекций. Не будет ни визга фидбэка, ни еле слышных подпевок, ни мутных басов — все будет под контролем. Члены совета, похоже, были озадачены, столкнувшись с нашей одержимостью качеством звука. В своей нью-йоркской мудрости они полагали, что любая группа, которая не ест свой хлеб даром, может просто сгрудиться вокруг одного-единственного микрофона и донести свою музыку до слушателя. Члены совета преклонялись перед подлинными представителями исконных жанров, но к перенимавшим их манеру ребятам из среднего класса относились скептически. Они чувствовали, — и были правы, — что тот восторг, который вызывали The Beaties, и то восхищение «звучанием» записи как таковым, которое развивалось у молодой публики, не сулят ничего хорошего их подходу к музыке. Что же касается бостонцев, то они твердо знали, что всегда хотят добиться правильного баланса и получить самые лучшие микрофоны.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

За день до первого концерта я встретил автобус, прибывший на терминал компании Greyhound. Из него вышел маленький застенчивый человек с крохотным чемоданом. Это был Споукс Машияне, король тауншипской музыки квела[89], виртуозный исполнитель на свистульке и самый успешный артист в Южной Африке, в которой в то время существовал режим апартеида Казалось, он поражен величиной того расстояния, которое преодолел. Вскоре он рке сидел в одной из комнат общежития, окруженный аппалачскими скрипачами и блюзовыми гитаристами, изумляя всех своим стилем игры на свистульке, полным радости и веселья. В комнате рядом исполнитель баллад из Северной Каролины и житель Гебридских островов, говорящий по-гэльски, пели, исполняя куплеты по очереди. Многие из музыкантов с Юга никогда не сидели за одним столом с людьми другого цвета кожи, не говоря уже о том, чтобы делить с ними общую спальню.

Одним из коллективов, выступления которых я особенно ждал, были Texas Prison Worksong. Эту группу, состоявшую из приговоренных к пожизненному тюремному заключению, открыл музыковед Брюс Джексон и получил разрешение привезти в Ньюпорт шестерых из них. Одним из ключевых номеров группы была песня лесорубов. Четверо мужчин становились вокруг ствола дерева, начинали петь и наносить рубящие удары в ритме песни. Таким образом они и валили дерево, исполняя куплеты песни и ударяя топорами — один за другим. Звук ударов и ритм работы были неотъемлемой составляющей исполнения, но посадить дерево посреди сцены вряд ли возможно. Пит Сигер попросил дать ему грузовую платформу, цепи и цепную пилу, уехал с заключенными и их конвоирами в болота южного Род-Айленда и вернулся с исполинским пнем Теперь исполнители могли стоять на сцене вокруг пня, рубить и петь, как будто они валят дерево на холмах Восточного Техаса.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В пятницу «мастерские» были заполнены, и людские толпы, не умещаясь в пределах территории, отведенной для одной «мастерской», плавно перетекали в пространство за сценой другой. Я бегал от одного звукорежиссерского пульта к другому, выставляя уровни так, чтобы не заглушить исполнителя баллад из Новой Шотландии госпел-группой из Каролины. В толпе можно было слышать, как люди спрашивали: «Где Дилан? Он уже здесь?».

Я вспомнил, как, находясь среди публики, смотрел закрытие фестиваля 1963 года Дилан стоял на сцене вместе с участниками Peter, Paul & Магу, Джоан Баэз, Питом Сигером, Freedom Singers и Теодором Бикелем Все они, взявшись за руки, пели «We Shall Overcome», а со стороны залива надвигался туман. Это было волнующее и вдохновляющее зрелище. Молодые студенты, такие же, как те, что находились среди публики, тем летом были на Далеком Юге. Подвергая себя смертельному риску, они регистрировали чернокожих избирателей и боролись за то, чтобы те могли свободно посещать те же закусочные, что и белые. Когда Джоан Баэз пригласила Дилана присоединиться к ней во время своего американского концертного турне, его популярность стала нарастать. Затем «Slowin’ in the Wind» в прилизанной версии трио Peter, Paid & Маrу поднялась на первое место списка популярности. Старая гвардия фолковых левых не могла поверить своему счастью: у них наконец появился наследник Вуди Гатри, который писал мощные песни против несправедливости, расизма и войны. В идеалистическую эпоху Кеннеди их мечты расцветали. Ньюпортские фестивали 1963 и 1964 годов олицетворяли освобождение и были кульминационным моментом возвращения из пустыни пятидесятых.

Но новые песни Дилана были не о политике. Его бывшие наставники с трудом могли понять, о чем они вообще были. Подобно поэтам-акмеистам в России 1920-х, он приводил в замешательство и пугал «комиссаров» туманностью своих образов. Дилан больше не был обращен вовне. Старая гвардия чувствовала, что он ускользает от них и их нью-йоркской косности. У Дилана, уже близкого фон Шмидту и связанного с Баэз, появился новый приятель, мой друг из Бостона по имени Боб Нойвирт.

По радио в том месяце передавали «I Got You Babe» в исполнении Sonny & Cher, «Mr Tambourine Man» в исполнении The Byrds и «Like a Rolling Stone» в исполнении «самого». Вокальный стиль первой песни был бессовестно стянут у Дилана, что показывало, какой важной фигурой он стал. Вторая представляла собой более утонченное свидетельство почтения; Дилан пришел в восхищение от того, как эта песня открыла для него новое видение его собственной музыки. Третья песня была его собственным вызовом тому, каким его видел мир фолка Присутствие на новом альбоме Дилана ударных, электрогитар и органа Hammond Эла Купера переполошило пуристов, которые думали, что если они однажды короновали его, то он останется на их троне навсегда Дилан не был первым автором-исполнителем, который записывался с ритм-секцией, но предшественники альбома Bringing It All Back Home по звучанию были менее радикальными.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Местонахождение Дилана было предметом слухов и противоречивых сведений: он остановился в номере люкс отеля Viking Hotel, он находится в частном доме на одном из островов в заливе; он все еще в Нью-Йорке; он привез с собой Эла Купера; нет, Купера здесь нет.

У Купера была своя собственная аура, говорившая о его связи с миром рок-н-ролла. Он играл на пластинках Brill Building. (Он был участником The Royal Teens[90])

К вечеру пятницы появились подтвержденные сообщения о том, где видели Дилана. Дилан, Купер и роуд-менеджер Виктор Мэймьюдес были в Viking Hotel вместе с Гроссманом и Нойвиртом Имели место также и репетиции заполночь — вот только с кем? Круги возбуждения пошли среди молодых городских любителей фолка; домыслы висели над фестивалем, будто облако амфетаминового газа К субботе мы знали, что Дилан репетировал со своими новыми коллегами по фирме грамзаписи, The Paul Butterfield Blues Band. Перчатка будет брошена Начали распространяться и другие слухи, — на этот раз среди совета и участников фестиваля старшего возраста, — что у дымка марихуаны, вившегося вокруг концертных площадок и спален, был вполне определенный источник: Гроссман! Левые старшего поколения не могли допустить, что марихуана может просто быть… общераспространенной. Они считали, что в «травке» таится неистощимый источник зла и разврата — это был жутковатый отголосок представлений о коммунизме их преследователей из лагеря правых. Гроссман был для левых идеальным демоном, менялой у врат храма, коммерциализирующим фолк-музыку. Теперь они хотели добавить к списку его преступлений пункт «наркодилер».

Дилан объявился в субботу, чтобы выступить в «Сочинительской Мастерской», представ в знакомом образе трубадура с акустической гитарой. В прошлые годы он носил рабочую рубашку из грубой хлопчатобумажной ткани и джинсы, но на этот раз и он и Купер появились в «дуэльных рубашках». Это была минутная прихоть моды из бутика на Бликер-стрит — ткань в крупный горошек, рукава с напуском на запястьях. С нынешней точки зрения эти рубашки выглядели нелепо, но поддержка, которой пользовался Дилан, делала насмешки над ними невозможными. Этот наряд служил предварительным оповещением о готовящейся провокации. Дилан отыграл отведенные ему полчаса и ушел под рев громадной толпы, собравшейся перед крохотной сценой. Это был фолк-фестиваль — никаких песен на бис, расписание должно быть соблюдено и Appalachian Fiddlers должны начать свое выступление вовремя.

Первая стычка битвы при Ньюпорте произошла в тот же день, но позже, уже в «Блюзовой Мастерской». Алан Ломакс представлял насыщенную программу кантри-блюза которая включала Роберта Пита Уилльямса и Сон Хауза перед толпой почти такой же большой, как та, что раньше собралась на Дилана В конце было объявлено, что еще будет выступление The Paid Butterfield Blues Band. Даже учитывая, что на музыкальном рынке у них не было ни одного альбома (Ротшильд все еще перезаписывал и пересводил), люди хотели посмотреть, из-за чего, собственно, весь этот шум Ньюпорт все в большей и большей степени становился частью мира шоу-бизнеса и это тоже расстраивало многих в совете. Конечно, Weavers могли в 1950-м прийти на радио в программу Make-Believe Ballroom, чтобы продвигать свою песню «Goodnight Irene», но Ньюпорт мыслился старой гвардией чем-то совершенно иным. Однако события начинали выходить из-под их контроля.

Когда Сон Хауз закончил, я начал менять аппаратуру на сцене. Когда мы затащили усилители на платформу и подсоединили кабели от дополнительных микрофонов к пульту звукорежиссера, Ломакс нахмурился. Он сказал публике, что после настоящего блюза, исполненного на акустических инструментах, она сейчас услышит ребят из Чикаго, которые попытаются сыграть блюз с помощью всего вот этого. Уходя со сцены, он прошел мимо Гроссмана, который проворчал; «Это была хрень какая-то, а не представление группы, Алан!» В ответ Ломакс отпихнул Гроссмана — и так внезапно начался первый раунд «культурной борьбы», во время которого два дородных седовласых мужчины катались по земле в пыли. Сэм Лэй, крепкий барабанщик из The Paul Butterfield Blues Band, помог растащить их в разные стороны.

Рассказ об этой драке распространился в толпе и добавил напряжения и без того наэлектризованной атмосфере. Выступление было громким, — игравшие на других сценах жаловались на уровень звука, — но стало триумфальным Ломакс созвал экстренное заседание совета, который собрался без Ярроу (которого якобы не сумели найти) и большинством голосов постановил запретить Гроссману появляться на сценических площадках. Его преступление заключалось не только в «нападении» на Ломакса, но и в том, что он распространял наркотики.

Когда вердикт был доставлен Вэйну для исполнения, он собрал совет снова и открыл им глаза на правду жизни. Если они сейчас отлучат Гроссмана, то Дилан, Peter, Paui & Маrу, Квескин, Одетта и Баттерфилд уйдут вместе с ним Джордж не был уверен, что фестиваль не будет сорван, если его покинут наиболее популярные звезды, а бюджет выдержит требования возврата денег за билеты. Более того, на фестивале присутствовала группа кинодокументалистов, которые снимали все происходящее для потомков (из этого материала был создан фильм Мюррея Лернера «Фестиваль»). С тяжелым сердцем совет аннулировал свое распоряжение. Гроссман был оставлен, но старая гвардия кипела от ярости.

Гвоздем программы в тот вечер было выступление группы Jim Kweskin Jug Band. Ее участникам была свойственна бостонская любовь к коммерческим записям двадцатых годов, а стиль представлял собой сплав рэгтайма, блюза, джаза и музыки кантри. На сцене музыканты держались уверенно, они и публика понимали друг друга без слов. Выступление группы было продвинутым, полным двусмысленностей и намеков на наркотики. Джефф и Мария к тому времени стали отличными лидер-вокалистами, исполняя в присущей им проникновенной манере самые разнообразные песни. Фриц Ричмонд, игравший на «басу из бака» и джаге[91], никогда не появлялся без темно-синих круглых «бабусиных» очков в металлической оправе. Ранее в том году он объяснил свою привязанность к ним на национальном телевидении ведущему Стиву Аллену: «Они для того, чтобы ничто извне не беспокоило мой разум». Эта фраза мгновенно сделала его культовой фигурой для курильщиков «травки» от одного побережья до другого.

Мел Лайман, исполнитель на губной гармошке, выглядел как сельскохозяйственный рабочий-мигрант из Оклахомы с фотографии Уокера Эванса. Он страстно веровал в сакральное употребление наркотиков всех видов; его тихая, но сильная личность подавляла Джима Квескина и приводила к возникновению трещин внутри группы. Кульминацией выступления Jim Kweskin Jug band была крунерская версия хита Руди Валле «Sweet Sue, Just You». Публика их обожала, и ее рев только усилил у старой гвардии ощущение смутной тревоги. Некоторые из их коллег-ветеранов, выступавшие после джаг-бэнда, с трудом могли удержать внимание аудитории.

Вечером в субботу настало время и для техасских заключенных. Пока Сигер их представлял, они подняли громадный чурбан на сцену. Сначала было несколько песен, которые поют, пропалывая сорняки, затем, выстроившись в шеренгу, заключенные стали декламировать нараспев. Наконец, четверо из них собрались вокруг пня для той самой песни лесорубов. Они пели и взмахивали своими топорами, точно следуя ритму песни, двое, стоявшие по одной диагонали, — на сильную, а двое по другой — на слабую долю. Во время второго куплета микрофонный шнур провис и оказался в опасной близости от траектории движения топоров. Я наблюдал за этим из тени, высчитывая про себя ритм Когда ближний топор пошел назад, я схватил шнур и закрепил его вокруг рукоятки-фиксатора на микрофонной стойке. Певцы продолжали рубить и перебрасываться куплетами прекрасной народной поэзии, их импровизация прорывалась через звук ударов опускающихся лезвий. Сигер одобрительно кивнул мне головой.

Я подозреваю, что именно это происшествие и послужило толчком к возникновению мифа о том, что Сигер пытался перерубить топором кабели, ведущие к колонкам во время выступления Дилана вечером в воскресенье. Сигер, топоры, кабели… Каким-то образом, как это бывает в легендах, реальные вещи предстали в выдуманных сочетаниях. Я могу сказать с полной уверенностью, что из всех кабелей за весь уикенд тот шнур был ближе всего к тому, чтобы оказаться перерубленным.

Во время субботнего концерта Пол и я говорили с Гроссманом по поводу саундчека Дилана Так как концерт New Folks занял всю субботу после полудня, идеальным временем было бы утро воскресенья, но это было слишком рано для «совы» Боба. Таким образом, репетиции со всеми остальными артистами, выступавшими в воскресенье вечером, нам нужно было закончить утром, чтобы посвятить Дилану все время перед тем, как откроют ворота — с 5:30 до 6:30 вечера.

В воскресенье днем на сцену стройными рядами поднимались и потом спускались с нее авторы-исполнители и молодые фолк-виртуозы, а небо меж тем начало темнеть. К тому моменту, когда должен был начинать Баттерфилд, небеса разверзлись. Сцена была прикрыта маленьким навесом, спроектированным так, чтобы защитить только одного певца с гитарой. Баттерфилд выступал с металлической губной гармошкой и микрофоном, прижатым к губам. Мы выключили усилители и накрыли их непромокаемым брезентом Группа была подавлена, но играть было слишком опасно. Мне представилось, что Ломакс где-то удовлетворенно фыркает.

У закрывавших концерт Мими и Дика Фаринья электрических инструментов не было, и они были рады выступить, несмотря на дождь. В тот год у них вышла пластинка, пользовавшаяся популярностью, поэтому публике не терпелось их послушать. Мими была младшей сестрой Джоан Баэз, а Дик — харизматичным кубинским ирландцем с темными вьющимися волосами и озорной ухмылкой. Приятель Дилана и Томаса Пинчона[92], он только что закончил свой первый роман и разрывался между мирами литературы и музыки. Его быстрые переборы на дульцимере, инструменте, для которого обычно характерен очень нежный звук, ассоциирующийся с аппалачскими балладами или средневековой музыкой, создавали уникальный ритм, присущий музыке дуэта. Когда началась «Pack Up Your Sorrows», толпа бросилась вперед в сектор прессы, который билетеры в поисках укрытия оставили без присмотра. Друзья Дика и Мими начали просачиваться на сцену со своими гитарами или хлопать в такт и танцевать. Картины, которые в последующие годы станут клише рок-фестивалей, — танцующие молодые девушки в тонких топах, ставших под дождем прозрачными, чумазые лица молодых людей с исступленными гримасами — едва ли не в первый раз можно было наблюдать в тот день во время сета супругов Фаринья. Для тех журналистов и публики, в памяти которых последующие события не отпечатались так живо, выступление Дика и Мими стало определяющим воспоминанием о Ньюпорте 1965-го. Прошло не очень много времени, всего несколько месяцев, и Дик разбился насмерть на мотоцикле — в ту самую ночь, когда была устроена вечеринка в честь публикации его романа[93].

Тем временем Гроссман был расстроен тем, что Баттерфилду не удалось толком выступить, и нервничал по поводу того, что будет с саундчеком Дилана. Но когда мы дали сигнал Фаринья, что им самое время заканчивать, западную часть неба залил розоватый свет. В течение последних десяти минут выступления ливень прекратился, среди облаков в восточной части неба появилась радуга и фестивальное поле засияло мягкими вечерними красками. Затормозила машина, и из нее вышли Дилан, Мэймьюдес и Купер. Усилители были высушены, зрительский сектор очищен от задержавшихся, микрофоны установлены в соответствии с указаниями Мэймьюдеса, и группа Дилана заняла свои места; Купер и Барри Голдберг за электрическими клавишными, Блумфилд на гитаре, Джером Арнольд на басу, Сэм Лэй за барабанами.

Когда начали саундчек, я присоединился к Полу за звукорежиссерским пультом Гроссман сел с нами; в это время музыканты «прогнали» те три номера, которые уже отрепетировали: «Maggie’s Farm», «It Takes a Lot to Laugh», «It Takes a Train to Cry» и «Like a Rolling Stone». He было сказано ни слова мы знали, что это знаковое событие. Я вручил Полу ручку с флюоресцентными розовыми чернилами, которую он обычно использовал, чтобы пометить на пульте уровень громкости для каждого канала и положение круглых ручек частотной коррекции, расположенных над ползунками уровня сигнала. На пульте были пометки и для других артистов, но для Дилана их нужно было сделать такими чернилами, которые можно увидеть в темноте.

Возвратясь на сцену, я спросил каждого музыканта, устраивает ли их месторасположение и уровни громкости их усилителей. В то время не было ни сценических мониторов, ни прямого подключения электрических инструментов к звукоусилительной системе; перед каждым усилителем нужно было поставить микрофон, который и улавливал сигнал Я пометил розовым маркером места усилителей и микрофонов на сцене и положения круглых ручек настройки. Отрепетированный звук должен был присутствовать с самой первой ноты. Когда сцена опустела и открылись ворота для публики, никто из нас не ушел на поиски чего бы поесть: мы были слишком заряжены адреналином, чтобы ощущать голод.

Наступил чудесный прозрачный вечер, наполненный неярким пастельным светом. В качестве утешительного приза за сорванный дождем концерт Баттерфилду с командой было позволено играть полтора часа, начиная с семи вечера, в то время как зрители продолжали подходить. Дилану было отведено сорок пять минут ближе к концу первой половины, но мы знали, что у него готовы всего три песни. Напряженность ожидания ослабил прекрасный сет Moving Star Най Singers, которых я слышал на Джонс-Айленд годом раньше. Едва они закончили, мы в темноте бросились на сцену. Я переходил от усилителя к усилителю, приводя все в соответствие с розовыми пометками. Когда музыканты были готовы, я просигналил своим фонариком Прошло представление, на сцене дали свет, и «Maggie’s Farm» рванула в ночь.

Я побежал прямо в огороженный сектор прессы. По сегодняшним стандартам уровень звука не был особенно высоким, но в 1965-м это было, возможно, самое громкое из того, что доводилось когда-либо слышать публике. Глухой гул пробежал по потрясенной и изумленной толпе. Когда песня закончилась, раздался рев, в котором слилось множество звуков. Конечно, среди них были и возгласы неодобрения, но они не составляли большинство. Были крики восторга и торжества, были выкрики издевки и возмущения. Музыканты не стали терять время на то, чтобы разобраться, чего же больше, они просто сразу начали следующую песню.

Кто-то постучал меня по плечу; «Тебя ищут за сценой». Алан Ломакс, Пит Сигер и Тео Бикель стояли у лестницы. Они были в ярости. «Ты должен уменьшить уровень звука. Он слишком громкий». Я сказал, что не могу управлять уровнем звука из-за сцены и у нас нет портативной рации для двусторонней связи.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

«Где пульт управления? Как до них добраться?» — требовал ответа Бикель. Я сказал им, что нужно выйти на парковку, повернуть налево, пройти вдоль забора до главного входа, снова повернуть в направлении сцены по центральному проходу и там, в районе ряда «G», они и увидят пульт В общей сложности прогулка получалась метров в четыреста Ветераны бросали на меня гневные взгляды. «Я знаю что ты можешь попасть туда быстрее», — сказал Ломакс. Я признал, что обычно перелезаю через забор На короткое мгновение все замерли, представляя, как один из эти полных достоинства и, исключая Сигера, тучных мужчин проделывает то же самое. Потом Ломакс прорычал; «Иди туда сейчас же и скажи им, что звук должен быть убавлен Это приказ совета». «О’кей», — сказал я и побежал к куче ящиков из-под молока около трейлера осветительной аппаратуры. Через несколько секунд я уже стоял около звукорежиссерского пульта.

Я как будто бы находился в «мертвой зоне» в центре урагана. Вокруг нас люди вставали и размахивали руками. Одни кричали что-то одобрительное, другие бурно выражали недовольство, кто-то спорил, а некоторые ухмылялись как сумасшедшие. Пронзительное гитарное соло Блумфилда проносилось над нашими головами. Голос Дилана запел последний куплет, швыряя слова в ночной воздух: «Наступает зима, окна в морозных узорах…»

Гроссман, Ярроу и Ротшильд сидели за пультом, ухмыляясь во весь рот. Я нагнулся, чтобы передать послание Ломакса.

«Скажи Алану, что совет должным образом представлен за звукорежиссерским пультом, и член совета, находящийся здесь, полагает, что уровень звука именно такой, который нужен, — сказал Ярроу. Потом он посмотрел на меня снизу вверх, улыбнулся и сказал: — А еще передай им…» — и выставил средний палец на левой руке. Гроссман и Ротшильд засмеялись, и я побежал обратно к забору.

Когда я добрался до подножия лестницы, Бикель и Ломакс смотрели в спину Сигеру, широкими шагами удалявшемуся по направлению к парковке. Он не мог больше выдержать этот звук. Его жена Тоши рыдала, а Джордж ее утешал. Я передал Ломаксу и Бикелю послание от Ярроу, опустив только показанный палец Они выругались и отошли в сторону. Я вернулся в сектор прессы, чтобы послушать последнюю песню.

О том, что произошло дальше, существует множество рассказов. Дилан покинул сцену, пожав плечами, поскольку толпа ревела Услышав только три песни, они хотели «ещё-о-о-о-о-о-о-о», а некоторые, конечно, неодобрительно гудели. Сила и агрессивность звука застали слушателей врасплох — некоторым такая подача понравилась, других разозлила, а большинство были изумлены, поражены и заведены произошедшим Теперь мы считаем это само собою разумеющимся, но тогда происходившее было совершенно беспрецедентным; непрямолинейные тексты, полнейшее презрение к ожиданиям и общепринятым ценностям, ревущая блюзовая гитара и мощная ритм-секция — и все играется молодыми ребятами на оглушительной громкости. В 1965-м The Beaties все еще пели песенки о любви, a The Stones играли сексуально окрашенную разновидность поп-музыки с блюзовыми корнями. Но это было совсем другое. Это было Рождение Рока С тех пор во имя этого жанра было совершено такое количество преступлений против вкуса, что неизвестно, стоит ли считать тот момент триумфальным, но в июле 1965-го такое чувство, несомненно, было.

Ярроу появился на сцене и заговорил, глупо подражая конферансье из мира шоу-бизнеса «Вы хотите услышать еще?» Я следил за пространством за сценой, где Нойвирт с Гроссманом совершали забег на длинную дистанцию до «артистической» палатки, пытаясь убедить Дилана вернуться на сцену. В конце концов Ярроу объявил, что он вернется «с одной только гитарой» (сильный шум). Дилан прошагал к микрофону и закрепил на шее подставку для губной гармошки. «У кого-нибудь есть гармошка со строем „ми”?» Только в Ньюпорте вслед за такой просьбой на сцену мог обрушиться дождь из полдюжины гармошек.

Он пел «Mr Tambourine Man» просто блестяще, вернув песню себе после легковесной версии The Byrds. Кроме того, это был сигнал тем, кому могло доставить удовольствие его возвращение к акустической сдержанности: сегодня «Blowin’ in the Wind» не будет. Дилан оставил позади назидательный мир политической песни. Теперь он пел о своей декадентской, эгоцентричной, яркой внутренней жизни. Он закончил выступление песней «It’s All Over Now, Baby Blue» с презрением выплевывая текст в адрес старой гвардии.

После перерыва судьба и ошибочно определенный порядок выступления артистов сообща привели к тому, что перед опустошенной публикой прошествовала череда усталых и не блещущих оригинальностью представителей «нью-йоркской школы»: Оскар Бранд, Ронни Джилберт, Лен Чандлер и в заключение — Peter, Paul & Маrу. Даже поклонники последних, казалось, чувствовали, что перед ними люди, чье время ушло.

Атмосфера на поляне за сценой была мрачной и безмолвной: исполнители старшего поколения в одном месте, молодые — в другом. Значимость многих переломных событий становится очевидной только по прошествии времени, но этого — была ясна сразу. Старая гвардия повесила головы, потерпев поражение, в то время как к молодым, далеким от того, чтобы праздновать триумф, пришло отрезвление. Они поняли, что в их победе заключена смерть чего-то прекрасного. Бунтари были как дети, которые искали что-нибудь, чтобы сломать, и, глядя на обломки, осознали, какой прекрасной была эта вещь. Фестиваль уже больше никогда не будет таким, как прежде, так же как и поп-музыка, и «молодежная культура». Всякий, кто хочет описать историю шестидесятых как путешествие от идеализма к гедонизму, может отметить вехой момент около 9.30 вечера 25 июля 1965 года.

Два лагеря даже не могли вынести обсуждения какого-то альтернативного финала вместо «We Shall Overcome», поэтому предложить что-то пришлось Джорджу. Он играл на рояле, в то время как разношерстная группа певцов энергично взялась за «When the Saints Go Marching In». Споукс Машияне исполнил соло на свистульке. Охрана растворилась: с одной стороны сцены какой-то жирный диск-жокей из Провиденса и Джоан Баэз танцевали, дрыгая руками и ногами и вращая бедрами. Это выглядело ужасно, как пародия на волнующие финалы предыдущих лет. Я заметил Пита Сигера, разговаривающего с Мелом Лайманом — это было невероятно, это был первый настоящий контакт между двумя группировками. Сигер попросил меня сделать так, чтобы в конце весь свет на сцене был потушен, а один микрофон остался включенным.

Осветительные приборы погасли, зажглось дежурное освещение у выходов, и люди начали группами выходить. В это время в полнейшей темноте Мел появился на сцене, сел на краю, вытащил губную гармошку и начал играть «Rock of Ages». Песня отдавалась эхом по пустеющему полю битвы, при этом никто не мог видеть, откуда она исходит.

Мел был разносторонним человеком и, не в последнюю очередь, умелым манипулятором людьми. В тот день он объявил товарищам по Jim Kweskin Jug Band, что покидает группу, чтобы, как стало известно, занять должность хранителя марихуаны на огороженном участке Гроссмана в Вудстоке. Вскоре он основал пользовавшийся дурной славой культ «Аватар» в районе Форт-хилл города Роксбери, недалеко от Бостона Однако Лайман всегда оставался чудесным исполнителем на губной гармошке. Он не был блюзменом, как Баттерфилд, он был музыкантом из Аппалачей, перекладывающим для губной гармошки звучание «хай лонсам»[94], характерное для вокальных стилей стародавних времен. К тому времени, когда Мел закончил первый припев старого гимна, люди за сценой и на пространстве перед ней остановились, чтобы послушать. Он продолжал играть, и с каждым повтором мелодия становилась все более трогательной. Люди с обеих сторон тихо плакали. Минут через десять, Мел Лайман остановился, положил микрофон на край сцены и ушел. Никто не аплодировал. Люди обнимались, утешая друг друга, потом медленно собирали свои пожитки и удалялись в ночь.

Старая гвардия, как я думаю, в большинстве своем отправилась спать. Остальные собрались в баре, где должна была играть ритм-секция Баттерфилда Когда люди начали танцевать, атмосфера уныния улетучилась. Пиво лилось рекой, вечеринка становилась все более бурной, танцы — исступленными, а Сэм и Джером никак не отмечали то, что разные певцы и музыканты появлялись на сцене и уходили с нее. Перед рассветом, когда я покинул бар, вечеринка еще гудела вовсю. Я поехал обратно в особняк, в занимаемую мной комнату горничной, с грустью думая о Пите Сигере. Я сомневался, что он когда-нибудь сможет одобрительно отнестись к случившемуся. И не было никакого смысла гадать, к лучшему это или нет. Все, что мы могли сделать, — это нестись в будущее на волне последствий того, что произошло в тот вечер.

Глава 13

Пол Ротшильд отблагодарил меня сполна за подсказку с Баттерфилдом, подыскав мне работу. Я думал, что упустил свой шанс попасть на фирму Elektra, когда напился на вечеринке и высказал Джеку Хольцману все, что я думал о том, как он ведет дела в Европе. Однако в сентябре Пол вызвал меня в офис фирмы. Хольцман решил, что настало время открыть представительство в Лондоне, и подбил меня на сотрудничество, предложив место его главы.

Я уведомил об этом Джорджа и стал проводить послеполуденные часы на фирме Elektra, обсуждая бюджеты, гастроли, сделки по распространению пластинок фирмы и продвижение ее артистов. Наибольший энтузиазм вызвал у меня проект, над которым работал Пол — это было типично ротшильдовское сочетание творчества и прагматизма Наша несостоявшаяся фолк-рок-группа дала жизнь авторскому тандему Себастиана и Яновски, который перерос в группу The Lovin’ Spoonful. Перед тем как подписать контракт с акулами Brill Bilding из фирмы Kama Sutra Records, они бросили Полу «утешительную кость» в виде четырех номеров. Добавив невыпущенные ранние дубли для альбома Баттерфилда и несколько композиций других артистов Elektra, Пол получил почти достаточное количество материала для «электрического» продолжения своего успешного акустического альбома Blues Project, вышедшего в предыдущем году. Чтобы помочь Полу, я вызвался завершить его сборник записью той британской блюзовой команды, которую подпишу, как только приземлюсь в Лондоне. Хольцман боялся, что я рассматриваю свою работу как поиск новых артистов, в то время как он хотел, чтобы я сосредоточился на продвижении Джуди Коллинз, Фила Оукса, Тома Раша и The Paul Butterfield Blues Band в Англии. Но моя идея нравилась Ротшильду, поэтому Джек возражать не мог.

Вечером накануне моего отбытия в Лондон я сидел в офисе Хольцмана, как вдруг свет замигал. Джек изо всей силы нажал на кнопку внутренней связи: «Эй, клоуны из студии мастеринга, что за хрень вы там устроили с электропитанием?» Тут я выглянул из окна двадцать четвертого этажа в сторону Ист-Ривер и увидел, как невидимая рука выключает весь свет в Квинсе. Гигантские шаги проходили маршем вниз по Ист-Ривер, по очереди отключая Йорквилл, Мюррей-Хилл и Лоуэр Ист-Сайд, затем Бруклин, оставляя освещенным только здание авиакомпании Pan American World Airways. Но вот и оно замигало, потом погрузилось во мрак. Это было великое нью-йоркское «затмение» 1965 года.

Я провел вечер, гуляя по улицам, заполненным людьми, выпивая в освещенных свечами барах Ист-Виллидж вместе с приятелем, только что купившим лофт[95] в бесперспективном округе Каст-Айрон, который вскоре станет известен как Сохо. Ребята с электрическими фонариками управляли движением транспорта, а весь город будто был вовлечен в одну вечеринку, на которой царила самая добродушная атмосфера. Когда через двенадцать лет произошло следующее «затмение», по всему городу прокатилась волна грабежей и люди прятались за закрытыми дверями.

Оказавшись в Лондоне, я тут же отправился на поиски моей блюзовой команды. Месяц прочесывания клубов Вест-Энда и страниц Melody Maker привели меня к заключению, что все хорошие группы уже заняты. Никто не хотел быть Диком Роу, тем сотрудником отдела артистов и репертуара фирмы Decca, который отверг The Beaties. Если группа была хоть сколь-нибудь стоящей, ее быстро подписывали. На этом «маленьком тесном острове» не было широких пространств, как в Америке, полных томящимися в безвестности музыкантами, оттачивающими свои зубы.

Я рке начинал сожалеть о своей самонадеянности, когда ко мне пришла помощь в лице Пола Джонса, лидер-вокалиста группы Manfred Mann. Я видел его, когда он пел «Do Wah Diddy» в телепрограмме Top of the Pops, однако под внешностью любимчика женщин скрывался серьезный знаток музыки. Он обладал неиссякаемой энергией и обаянием, напоминавшими о моем приятеле, игравшем на губной гармошке, Джоне Себастиане. Пол потратил собственные деньги на то, чтобы записать певца госпела, гайанца по происхождению, по имени Рэм Джон Холдер, и теперь хотел, чтобы я подписал его на фирму Elektra. Я обошел молчанием тот факт, что Рэм Джон не очень-то мне подходит, и перевел разговор на мои поиски блюзовой команды. «Зачем ты тратишь время даром? — сказал Джонс. — Давай соберем группу „всех звезд”! Любой будет рад оказаться на одной пластинке вместе с Баттерфилдом и Spoonful» На оборотной стороне конверта мы набросали желаемый состав группы: на гитаре Клэптон — это было очевидно; я настоял на том, чтобы одним из вокалистов был Стив Уинвуд; Джонс будет играть на губной гармошке и споет на одном из треков; мы сошлись на ритм-секции в лице Джека Брюса и Джинджера Бейкера; и, чтобы закруглить все это, Пол добавил Бена Палмера на рояле.

Я допускал, что этот список был не более чем предшественником фэнтези-футбола[96]. Но через два дня Пол позвонил, чтобы сказать: будут все, кроме Джинджера Бейкера, которого заменит Пит Йорк из Spencer Davis Group. Моей задачей было получить у Криса Блэкуэлла из Island Records разрешение на участие в записях для Уинвуда и Йорка Так я впервые позвонил человеку, который станет определяющей фигурой в моей профессиональной жизни на протяжении последующих тридцати пяти лет. Он оказался дружелюбным и сговорчивым и поставил только одно условие: его вундеркинд должен появиться у нас под псевдонимом Стиви Энгло.

В качестве своего образцово-показательного номера Пол выбрал «I Want to Know» Отиса Раша, а Стив — «Step-pin’ Out». Клэптон тогда еще не считал себя певцом, поэтому мы с ним встретились, чтобы выбрать какую-нибудь вещь, которая дала бы ему возможность блеснуть своим гитарным мастерством Он хотел взять номер Альберта Кинга «Crosscut Saw», который постоянно играл в то время, когда был в группе Джона Мейолла. Но я предложил найти какой-нибудь кантриблюз, который можно было бы обогатить, добавив в звучание «электричества». У нас было лшого сходных увлечений в этой области, в особенности это касалось Роберта Джонсона Я предложил «Standing at the Crossroads», Эрик выдвинул встречное предложение — «Traveling Riverside Blues». В конце концов он придумал аранжировку, которая совмещала текст «Crossroads» с гитарными пассажами из «Riverside», и рождение образчика современной классики состоялось.

Мы провели репетицию группы (названной Eric Clapton and The Powerhouse) во второй половине одного из дождливых дней в середине января 1966-го. Сессия звукозаписи была запланирована на неделю позже в старой студии Olympic Studios на Джордж-стрит. Когда Уинвуд пел «Crossroads», его голос звучал прекрасно; все находились в радостном возбуждении, оттого что впервые играли вместе. И в этот момент Хольцман дал нам знать, что он на той неделе появится в Лондоне и, таким образом, будет руководить сессией. Через шесть лет после откровения, снизошедшего на меня на бейсбольном поле, я был готов стать продюсером моей первой сессии звукозаписи, и вот эта возможность ускользала из моих рук.

Когда настал назначенный день, все мы дружно проигнорировали Хольцмана, и я все делал сам с помощью Кита Гранта, инженера, который впоследствии записал так много замечательных треков The Rolling Stones, The Who и Led Zeppelin. Но Джек забрал мастер-ленты с собой в Нью-Йорк, чтобы их смикшировать, и конечный результат почему-то оказался менее интересным, чем то, что мы записали на ленту. Electric Blues Project был выпущен позже в том году под названием What’s Shakin’t.

Мы с Эриком стали вместе ходить на фильмы братьев Маркс. В те времена он скорее выглядел как остроумный коллега по офису, который любит слушать блюз, нежели как воплощение чьей бы то ни было фантазии о гитарном герое. Как-то раз Эрик напугал мою девушку, открыв свою входную дверь в костюме гориллы. Мы говорили о его планах собрать группу с участием Джека Брюса и Джинджера Бейкера, и Клэптон утверждал, что ему нравится идея подписать контракт с фирмой Elektra. Но на Джека эта перспектива не произвела такого уж сильного впечатления. Он сказал мне, что я могу заняться этим проектом, только если не израсходую на производство более четырехсот фунтов — сумму, мизерную даже по меркам 1966 года. Эрик позвонил из моего офиса своему новому менеджеру Роберту Стигвуду и передал трубку мне. После обмена любезностями я мог сказать, что: а) Стигвуд не имел ни малейшего представления о том, что это такое — какая-то Elektra, и б) я полностью терял почву под ногами, пытаясь вести с ним переговоры о чем-либо. Я с грустью пожелал Эрику удачи — свою первую британскую группу мне надо было искать где-то еще.

Не пройдет и шести месяцев, как Ротшильд окажется в лос-анджелесской студии вместе с The Doors, а я буду готовиться к тому, чтобы записать в Лондоне Pink Floyd. Ни те, ни другие не имели особого отношения к фолк-музыке, но в 1966-м мир менялся с каждой неделей. Такие идеи, как «фолк-рок», казались старомодными и далекими.

Глава 14

Летом 1966-го для почетных гостей, посещающих Лондон, у меня имелся особый ритуал, совершаемый вечером по вторникам. Сначала ужин в Чайна-тауне у Ли Хо Фука, затем прогулка вверх по Вардур-стрит в клуб Marquee, где в этот день каждую неделю играла группа The Move. Через этот ритуал прошли Джон Себастиан и Зал Яновски, Пол Баттерфилд и Майк Блумфилд, Джек Хольцман, Фил Оукс и некоторые другие. Они были избранными, которые удостоились лицезреть то, что довелось видеть очень немногим американцам — выступление The Move, находившихся тогда в своей лучшей форме.

Я представлял, что могло бы произойти, если бы эта группа появилась на фестивале Monterey Pop или в зале Fillmore. Я думаю, что потрясение американской публики было бы не меньшим, чем от The Who или Джими Хендрикса Move были амбициозными ребятами из Бирмингема, выходцами из рабочего класса, у которых не было желания преобразить музыку, проповедовать мир и любовь или продвигать идеи «изменения сознания». Они просто хотели быть богатыми и знаменитыми.

Их лидер-вокалистом был Карл Уэйн, мужественного вида человек, который в конце концов станет участвовать в «рождественских пантомимах»[97] и выступать летом с эстрадным репертуаром на приморских курортах. Уэйн обладал сильным голосом и был готов на все: если его менеджер хотел, чтобы его одевал неуклюже фантазирующий на тему американского гангстерского костюма 30-х годов портной из Сохо, Карл подчинялся. Позади на сцене располагался Бев Бэвен, барабанщик-работяга и предшественник «силовых установок» из Мидленда, вроде Джона Бонэма. В его запястьях таилась ДНК хэви-метала и пауэр-попа. Голова напоминавшего скелет альбиноса Эйса Кеффорда торчала из самых диковинных одеяний, которые только мог надеть психоделический хулиган. Эйс имел странное сходство со своим собратом из Сан-Франциско, участником Jefferson Airplane Джеком Кэседи. Оба были замечательными басистами, но во владении инструментом у Кеффорда не было ничего от джазовой беглости калифорнийца. В своих басовых партиях Эйс упирал на запредельную мощь — «пригвоздите-ка-свои-чакры-к-задницам-своих-штанов».

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Лидер-гитарист Рой Вуд тогда еще не отрастил волосы и бороду, как у Мерлина, но уже принял на себя роль верховного шамана. В очках без оправы и с устремленным вдаль взглядом он управлял исполнением своих абсурдно сложных аранжировок, кивая головой или наклоняя гриф гитары. Ритм-гитарист Тревор Бертон выглядел вполне невинно. Он поглядывал с застенчивой улыбкой на товарищей на сцене и иногда на публику — это был слабый намек на желание угодить аудитории. Остальные и виду не подавали, что подобные вещи их хоть сколько-нибудь беспокоят.

С самого начала The Move атаковали зрителей уровнем звука и скоростью исполнения. Их собственные сочинения, стороны «В» сорокапяток фирмы Motown, даже песня «Zing! Went the Strings of My Heart»[98] — все это подавалось мощно, с внезапными сменами темпа и богатыми вокальными гармониями, безукоризненно исполняемыми четырьмя истошными голосами, два из которых обычно были фальцетом Никаких длинных джемов в стиле Фриско не было: замысловатые аранжировки предвосхищали — и затмевали — грандиозность более поздних групп, таких как Yes.

Музыка The Move находилась на грани психоделии, но это была психоделия любителя пива. Может быть, в последующие годы Вуд и принял свою дозу «кислоты», но поначалу он просто тащил, как сорока, приглянувщиеся звуки андеграунда и включал их в музыку The Move. Группа сделала гораздо лучшие обработки соул-мелодий, чем годом позже Vanilla Fudge. Все постоянно находилось в ускорявшемся движении — более и более завораживающие вокальные гармонии, аранжировки, мощность игры. Уверенность музыкантов в себе была всепобеждающей.

The Move завершали сет инструментальной кодой к композиции собственного сочинения — возможно, «I Can Hear the Grass Grow». Один за другим музыканты покидали сцену, положив инструменты напротив усилителей, которые начинали выть и стонать от обратной связи, пока не оставался один только Бевэн, выколачивая из ударной установки громоподобное соло. Потом, перед тем как уйти к остальным за кулисы, он возился с чем-то позади басового барабана. На пустой сцене крошечного клуба стоял оглушительный рев; это продолжалось до тех пор, пока не взрывалась чудовищная петарда Бева Роуди выдергивал главную вилку электропитания, и зрителей оставляли одних, ошарашенно таращившихся на сцену в заполненной дымом тишине. И Майк Блумфилд, и Джон Себастиан в один голос сказали мне, что это была самая потрясающая вещь, которую они когда-либо видели. Насколько мне известно, «живых» записей оригинального состава The Move не существует[99]. После концерта посетители гримерок расточали в адрес музыкантов самые лестные эпитеты, а те бормотали благодарности, которые невозможно было разобрать из-за бирмингемского акцента. Потом музыканты ерошили вихры и неторопливой походкой выходили к своему микроавтобусу, чтобы ехать обратно в Град Небесный[100].

Мне отчаянно хотелось, чтобы The Move присоединились к The Paid Butterfield Blues Band, Love, The Doors и Тиму Бакли, став частью все время расширявшейся «конюшни» рок-артистов фирмы Elektra. Я думал, что в переговорах с их менеджером Тони Секундой и продюсером Денни Корделлом я продвинулся дальше, чем в случае с Робертом Стигвудом. Сейчас мне кажется, что я, наивный американец, был для них тогда не более чем подставным лицом. Я поднимал ставки The Move в той игре, которую Корделл вел с EMI, добиваясь наиболее выгодных условий контракта Прямо перед тем, как он дал мне отставку, я привез в Бирмингем на встречу с ними Хольцмана, чтобы попытать удачу в последний раз. Жаль, что не существует пленки с записью нашего разговора, происходившего после концерта в тесной гримерке зала Edgbaston Месса Ballroom. В разговоре принимали участие находившийся под большим впечатлением, но нерешительный Хольцман, я сам, очень серьезно настроенный, Секунда, манерами напоминающий Фейгина[101], и немногословные музыканты. Человек, который убедил Джима Моррисона и Артура Ли подписать контракт с фирмой Elektra, был слишком далеко от дома, чтобы произвести какое-либо впечатление на The Move.

Хиты, которые Корделл в конечном счете записал с ними, были трехминутными образчиками поп-музыки, приправленной для пикантности психоделией. Они были скроены под британский рынок синглов, поскольку английскому продюсеру все еще нужно было держать в голове требования радиостанций Radio Luxembourg и ВВС. В Америке в воображении участников Country Joe & the Fish и Gratefid Dead уже начинали возникать удлиненные композиции, которые преобразуют формат записей рок-музыки. Но на британской музыкальной сцене подобному не было места до тех пор, пока ее карту не перекроили Pink Floyd.

Трудно было вообразить, что Корделл и Секунда могут сработаться, но в 1966–1968 годах один успех этого дуэта следовал за другим — с The Move, Procol Harum и Джо Кокером Секунда был выходцем из Южного Лондона и околачивался в мире музыки и профессиональной борьбы с начала шестидесятых. Он был карикатурным проходимцем, пробивным и беспринципным дельцом, который кичился своей отсидкой в тюрьме, однако за словом в карман не лез и обладал своеобразным мрачным обаянием Корделл невозмутимо держал происходящее под контролем в такой же степени, в какой Секунда лихорадочно пытался привести его в соответствие со своими планами.

В Сохо были и другие парочки наподобие этой: например кокни Крис Стемп и богемный аристократ Кит Ламберт, менеджеры The Who. В тот год в Сохо царил настрой, напоминавший о степных просторах начала нашей эры, когда вестготы, остготы, вандалы и гунны выстроились в очередь, чтобы разграбить Римскую империю, расшатать ее и, в конце концов, привести к падению. Ламберт, Стемп и The Who были готовы, двигаясь на запад, пойти по стопам Эндрю Олдэма с The Stones и Брайана Эпштейна с The Beaties. Стигвуд расчищал место действия для Сгеаш, новой группы Клэптона, экспатриант Джими Хендрикс готовился к триумфальному возвращению домой под эгидой Часа Чандлера и Майка Джеффриса, а за карьерой Стива Уинвуда стоял Крис Блэкуэлл. В следующем году этот список увеличится: в него попадут Jethro Tull и Ten Years After с Крисом Райтом и Терри Эллисом, а также Led Zeppelin с Питером Грантом. Move, потерпевшие неудачу в покорении Америки, были исключением.

В Америке таких менеджеров-проходимцев не было. Типы из Brill Budding, создавшие рок-н-ролльные империи, имели весьма слабое представление о том, как иметь дело с артистом, который пишет свои собственные песни и принимает «кислоту». Как это делается, знал Гроссман, но его вполне устраивало положение вещей, при котором он мог полеживать в Вудстоке, строить студию и китайский ресторан и лениво сообщать о своих решениях двумя-тремя словами по междугороднему телефону трепещущим агентам и боссам звукозаписывающих компаний. Новые британские менеджеры были готовы много и усердно работать, чтобы покорить Америку, и имели намерение получить от этого удовольствие. «Уличные торговцы» из рабочего класса находили такое удовольствие в собственной хвастливой болтовне, которой они потчевали на приемах своих гостей. Аристократы из числа менеджеров были взращены таким образом, чтобы избегать «торговли». Но если это было невозможно, то торговля, по крайней мере, должна была быть забавной. «Головорезы» вроде Питера Гранта и Дона Ардена походили на Ли Марвина в кинофильме «Выстрел в упор»: сотрудники шикарных контор не могли поверить, что кто-то может быть настолько порочным, и уступали таким «гангстерам» просто для того, чтобы их оставили в покое. Среди янки с наибольшим вниманием к методам британцев отнесся, конечно же, Дэвид Геффен.

Блестящие решения британских менеджеров проистекали из того же самого источника, что и их просчеты. Как и братья Грейд, управлявшие британским шоу-бизнесом после Второй мировой войны, они считали, что у каждого исполнителя должна быть какая-то своя фишка, не имеющая прямого отношения к музыке. Таунсенд разбил одну гитару на сцене фестиваля в Монтерее, а Хендрикс сжег там другую — это мгновенно сделало их в Америке звездами. Оба этих знаковых поступка, также как и петарда Бева, были частью британской традиции трюкачества Нью-Йорк никогда не облек бы гений Хендрикса в форму могущественной поп-персоны в такой степени, в какой это сделал Лондон.

Когда это работало, результат был великолепен, но когда не работало, последствия могли быть очень тяжелыми. Секунда сопроводил один из синглов The Move клеветнической карикатурой на Гарольда Уилсона[102] — этот поступок создал вокруг группы отчуждение и стоил им приличной суммы денег. Майк Джеффрис никогда не понимал Хендрикса-музыканта. Он свел его с английской ритм-секцией и думал, что именно это и есть приманка для публики: «два белых парня и эффектный ниггер посередине». Когда Хендрикс захотел работать с равными ему по уровню темнокожими музыкантами — Билли Коксом и Бадди Майлзом, единственным ответом Джеффриса был саботаж нового состава Такое отношение способствовало погружению Джимми в состояние отчаяния, в котором он и пребывал на момент смерти. Еще одно отталкивающее проявление этого синдрома возникло десятилетием позже, когда Малкольм МакЛарен, ухмыляясь, настаивал, что Sex Pistols были бесталанной четверкой неудачников, которую он вытащил на вершину списков популярности, придумав всю эту штуку про панк-рок. Но ведь любой человек, обладающий ушами, может сказать, что Джонни Роттен — гениальный певец.

Я никогда не понимал, почему Секунда не послал The Move наудачу в Сан-Франциско. При всей своей сообразительности он не мог уловить перемены, которые преобразовывали американский рынок. А вот Корделл смог — и верхом на «А Whiter Shade of Pale» и «With a Little Help from My Triends» отправился в сторону заката, обосновался в Лос-Анджелесе, основал Shelter Records и открыл Лиона Рассела и Тома Петти.

В 1995-м последовал грустный постскриптум к давно распавшемуся партнерству Корделла и Секунды. Денни и Тони, которым было лишь немногим за пятьдесят, оба умерли с разницей в несколько дней: Денни в Ирландии, где тренировал скаковых лошадей, а Тони — в Мэрин-Каунти, где издавал путеводители по национальным паркам Америки. Для Денни были устроены незабываемые поминки в ирландских традициях, на которые собрались преданные друзья всех периодов его красочной жизни. Иногда я представляю себе Тони, бывшего промоутера борцовских поединков из Стритэма, сидящего в ресторане Trident в прибрежной части Саусалито. Он ест свой экологически чистый салат, пристально глядит на плывущие по заливу корабли и сожалеет о том шансе, который упустил с The Move.

Глава 15

В мае 1965-го, вечером на следующий день после той самой вечеринки в Эдинбурге, Джордж Браун взял меня послушать музыкантов, которые, как он думал, должны мне понравиться. Мы долго шли по вымощенным булыжником улицам, где тишину нарушали только звуки наших шагов. Казалось, все обыватели тихо сидят по домам за своими тюлевыми занавесками. Придя в простой паб с полом, посыпанным древесными опилками, и с несколькими скамьями, мы взяли свои пинты и прошли в заднюю комнату такого же спартанского вида, где человек тридцать ждали, когда начнется музыка.

Робин Уильямсон и Клайв Палмер, два лохматых блондина в одежде из толстого твида, оставили свою выпивку и вытащили стулья на середину комнаты. Робин был грациозным и раскованным, а Клайв прихрамывал и казался старше своих лет. Они исполняли традиционную шотландскую музыку, будто бы предпринявшую путешествие в Аппалачи и обратно через Марокко и Болгарию, мастерски и остроумно дополняя игру друг друга. Клайв в основном играл на банджо, а Робин пел взмывающим ввысь тенором и играл на скрипке или гитаре, у которой подставка[103] была занижена, поэтому струны издавали слегка дребезжащий звук, напоминающий ситар.

После выступления Джордж представил нас друг другу — в общении Робин оказался располагающим к себе человеком Говорил он очень разборчиво, тщательно проговаривая согласные и выдерживая ритмику речи, с картавостью, характерной для шотландского акцента Его образ был чем-то средним между хиппи и салонным бардом девятнадцатого века, и он просто светился уверенностью в себе. Я был убежден, что нашел звезду.

Шестью месяцами позже я снова был в Британии, заручившись неохотно данным согласием Хольцмана на то, что я могу «поискать» артистов, которых можно подписать на фирму Elektra. Робин и Клайв к тому времени покинули Эдинбург, но в конце концов я отыскал их на одном из регулярных субботних выступлений в клубе Incredible Folk Club. Клуб, делами которого заведовал Клайв, располагался в здании старого торгового склада в центре Глазго. В начале марта 1966-го, обходя пьяных и целые лужи блевотины (характерные черты ночей на Сахихолл-стрит), я добрался до места только для того, чтобы обнаружить запертую дверь и толпу снаружи, пререкавшуюся с полисменом Хэмиш Имлах, певец, с которым я познакомился в Лондоне, сказал, что клуб был закрыт как пожароопасный. Он дал мне номер телефона и сообщил новость о том, что Робин и Клайв теперь трио, названное The Incredible String Band — в честь клуба, на который повесили замок.

Фото группы на конверте альбома The Hangman’s Beautiful Daughter дает представление об атмосфере, царившей в том коттедже к северу от города, где я и нашел их на следующий день. Повсюду дети и наркотики, юбки и блузки «в цветы», накидки из бархата, шелковые шарфы и запачканная грязью обувь — все это пропитано стойким ароматом пачулей. Новобранцем был Майк Херон, в прошлом участник эдинбургских групп Rock Bottom и Deadbeats. Он был невысокого роста, крепко сбитый; его внешне неуклюжие, но точные движения составляли разительный контраст неуловимому эфирному изяществу Робина. Он постоянно поддразнивал остальных двоих, хлопая себя по колену и смеясь по малейшему поводу.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Некоторое время мы пили чай и курили косячки, потом Робин и Майк сыграли, продемонстрировав мне плоды нового для себя интереса к сочинительству. Я был поражен: песни оказались совершенно оригинальными, написанными под влиянием американского фолка и шотландских баллад, но полными ароматов Балкан, рэгтайма, Северной Африки, мюзик-холла и Уильяма Блейка. Сочетание слегка напоминавшего дилановский вокала Майка с пронзительными голосовыми руладами Робина создавало гармонии одновременно и экзотические, и обладавшие коммерческим потенциалом Я должен был их заполучить. К счастью, когда Хольцман услышал ацетатный диск[104] с записью «October Song» Робина, он сказал; «Ага, это неплохо, давай подписывай их». Затем мне пришлось умышленно истолковать его инструкции неправильным образом и добавить к авансу еще 50 долларов, чтобы перебить Нэта Джозефа из Transatlantic Records в борьбе за подписи музыкантов.

Мы записали пластинку за один уикенд в Лондоне. Вскоре после этого Клайв, настоящий бунтарь, которому было наплевать на все мои честолюбивые замыслы, уехал в Афганистан, сказав Робину и Майку, чтобы его не дожидались. Пластинка The Incredible String Band не могла быть отнесена ни к какой определенной категории, но получила хорошие рецензии и неожиданно стала успешной как в Британии, так и в США. К тому времени, когда я ушел из фирмы Elektra и пытался что-нибудь придумать, чтобы избежать возвращения в Нью-Йорк, Робин и Майк были почти готовы записать второй альбом Их согласие с тем, что вести дела группы должен я, наряду с открытием клуба UFO дало мне возможность остаться в Лондоне.

После разнообразных музыкальных видений, созданных в составе трио, той зимой в студии два музыканта звучали жидковато. В 1966-м мы еще использовали четырехдорожечные магнитофоны, но к этому времени метод многократных наложений уже был исследован и расширен Денни Корделлом, Мики Мостом, Джорджем Мартином и другими британскими продюсерами. Его возможности были продемонстрированы на альбоме Revolver, поэтому мы задались целью сделать звучание двух музыкантов сопоставимым с первоначальным звучанием трех. Взрыв, произошедший в 1966-м в области курения марихуаны и употребления «кислоты», также помог изменить практику звукозаписи. Находящемуся под кайфом уху нравится сложность, а кем были Робин и Майк, если не пионерами наркотической культуры?

В настоящее время Эдинбург имеет один из самых высоких в Европе показателей употребления героина. Но жители мрачных кварталов, послуживших в 1990-х декорацией к фильму «На игле», в шестидесятые предпочитали в основном выпивку. Студенты и молодые ребята из среднего класса, бывшие в первых рядах британских исследователей «измененного сознания», жили в неотапливаемых квартирах в прекрасных георгианских[105] зданиях, расположенных в полузаброшенном центре города.

Майк и Робин были частью той среды, в которой гашиш и ЛСД были постоянными факторами дружеского общения. Оба они читали «Лотос и робот» Артура Кест-лера и «Двери восприятия» Олдоса Хаксли, а Робин был знатоком Уильяма Блейка, любимого поэта и художника хиппи. Их подход к наркотикам был для меня знаком и удобен: он напомнил мне «фолкников» из Кембриджа. К тому же в 1966-м наркотики еще можно было рассматривать как благотворное явление: благодаря чистоте препаратов «плохие трипы» были редкостью и жертв употребления «кислоты» практически не было.

Только в Гаване в 1995-м я получал такое же наслаждение от работы в студии, как тогда, когда записывал The 5000 Spirits or the Layers of the Onion. У новых песен The Incredible String Band были странные тексты и яркие мелодии, музыканты постоянно предлагали из ряда вон выходящие идеи для вокальных гармоний и наложений при записи. Самой большой нашей проблемой было втиснуть всю их изобретательность на четыре дорожки. Когда мы закончили запись, я впервые испытал то ощущение, которое позже стал смаковать. Я не мог дождаться момента, когда можно будет выпроводить музыкантов и мы с инженером начнем сводить стереомастер с многодорожечных лент.

Звук, записанный на каждой дорожке, который в те годы мог включать в себя несколько инструментов и голосов, с помощью распределения между двумя каналами мог быть спозиционирован в любом месте стереоспектра, от его левого края до правого. Например, ведущий вокал (и бас, если он был) всегда делился между каналами поровну, что означало, что он исходил из середины. Уровень звука по отношению к другим дорожкам можно было устанавливать ползунком на микшерском пульте. Над каждым ползунком располагались круглые ручки, с помощью которых можно было добавить реверберацию [106] (причем имелись различные варианты по длительности и текстуре) или тонко выверенные высокие, низкие и средние частоты. Таким образом вы, до некоторой степени, создавали идеальное «фактическое месторасположение» для каждого инструмента или голоса. Скрипки у вас могли «находиться» в Сикстинской капелле, певец — в душевой кабинке вашей мамы, а басовый барабан — в спальне Альфреда Жарри[107], отделанной корой пробкового дерева Если дорожка звучала слишком тихо, можно было просто поднять уровень звука. Но если вы меняли ее позицию в стереоспектре, дорожка могла стать более слышимой при том же уровне. Добавив один децибел на определенной частоте, вы могли повысить ее ясность или силу, чтобы она звучала громче, не снижая при этом громкости остальных звуков. Но стакан никогда не может быть более чем полным; если вы увеличивали уровень громкости одного инструмента, то уменьшали уровни всех остальных.

Уроки, которые давал моей бабушке Лешетицкий, научили ее «поющей правой руке»: ноты, образующие мелодическую линию, должны быть хорошо слышны, не будучи громче, чем остальные. Все замыслы композитора понятны, мелодическая линия ясна, но без нарушения равновесия между звуками. Сидение под бабушкиным роялем в детские годы повлияло на меня: идеал, к которому я стремился, состоял в том, чтобы слышать все в равновесии, при этом мелодия должна быть ясно различима.

Сведение было бесконечно увлекательным пазлом, приносящим вознаграждение в виде возможности слушать прекрасную музыку, медленно возникающую перед тобой, подобно отпечатку на листе фотобумаги в ванночке с проявителем Но, работая со звуком, можно по своему усмотрению изменять цвет, контрастность прозаик и драматург, культовая фигура литературного и театрального авангарда, и даже расположение элементов. Перспективу того, что в моей жизни этот процесс будет повторяться бесконечное количество раз, я нашел весьма приятной. Убежденность в том, что значительное количество людей захочет купить эту музыку сразу после того, как услышит, что вы из нее сделали, только усиливала возбуждение. Конечно, такие чувства часто будут иллюзорными, но в случае с The 5 000 Spirits or the Layers of the Onion мои ожидания оправдались в значительной мере.

Глава 16

Когда летом 1966-го я вернулся в Нью-Йорк в отпуск, Джордж попросил меня помочь ему с концертом на открытой площадке Lewisohn Stadium в Вашинггон-Хайтс. Концерт состоял из двух отделений: в одном выступал Miles Davis Quintet, в другом — оркестр Дюка Эллингтона Благоухающим вечером по всему полю стадиона сидело три тысячи зрителей.

В то время на Эллингтона смотрели как на исполнителя, чье время уже немного ушло. Но так как у него был большой джазовый оркестр, динамика концерта требовала, чтобы более мобильный Miles Davis Quintet играл в первом отделении. Их известность в середине шестидесятых достигала наивысшего уровня, какой только мог иметь артист современного джаза (во всяком случае, темнокожий, поскольку Дэйв Брубек даже появился на обложке журнала Time). Они одевались в стиле «Лиги плюща»[108] — облегающие клубные пиджаки от Brooks Brothers[109] или твидовые куртки, рубашки на пуговицах сверху донизу и галстуки, очки в роговой оправе, узкие серые брюки из фланели и коричневые мягкие кожаные туфли типа мокасин. Их волосы были «естественными» и коротко подстриженными. Майлз Дэвис и его музыканты олицетворяли новый в черной общине этос[110], для которого была характерна уверенность в собственных силах. Девушки, которые вертелись вокруг них за кулисами, выглядели либо по моде «Семи сестер» (женский эквивалент «Лиги плюща») — габардиновые юбки, волосы, схваченные лентой, — либо носили объемные афропрически, гигантские золотые петлеобразные серьги и дашики. Сет Майлза был сдержанным и безупречным. После него повсюду пошли рукопожатия и, вероятно, можно было увидеть несколько тогда еще бывших редкостью приветствий «дай пять!»[111], но особых проявлений восторга не наблюдалось. Каждый был в высшей степени крутым и невозмутимым.

Находясь во время выступления квинтета Дэвиса за кулисами, я время от времени замечал какого-нибудь мужчину постарше в помятом костюме и с повязкой для распрямления волос на голове, стачивающего трость саксофона или разбирающегося в кипах нот. Я изучающе приглядывался к нему и думал про себя: «А это не Гарри Карни?» или «Ух ты, это же Джонни Ходжес!». Закулисные прилипалы вообще не обращали на этих людей ни малейшего внимания. Когда кто-то спросил: «Кто-нибудь видел Дюка?», в ответ было сказано, что тот находится в автобусе и приводит в порядок свои волосы.

Когда я начал устанавливать знаменитые эллингтоновские пюпитры, Карни, или Ходжес, или Пол Гонзалвес выходили на сцену, чтобы удостовериться, что их пюпитры в полном порядке, и правильно разложить свои ноты. Джордж, Фазер Норман О’Коннор («Джазовый Священник») и Уитни Балье из журнала New Yorker стояли за кулисами, разговаривая с Майлзом, когда вдруг возник приглушенный шум голосов, и кто-то шипящим шепотом произнес «А вот и Дюк». Рассекая надвое море твида и фланели подобно некому сюрреалистическому Моисею, вошел Эллингтон в костюме из толстой синей ткани. Пиджак был характерной для фасона «зут» длины — почти до колен, а брюки полностью закрывали верх его туфель из синей замши. Его рубашка была более светлого оттенка, чем костюм, в то время как третья нота в этом трезвучии синего — широкий галстук — была темнее, чем обе первых. В нагрудном кармане пиджака находился безупречно сложенный ярко-оранжевый платок. С ног до головы Дюк выглядел как полная противоположность приверженцев стиля «Лиги плюща».

«Добрый вечер, Майлз. Добрый вечер, Джордж. Добрый вечер, Фазер». Пока он шествовал к сцене, и прекрасные продвинутые девушки, и мужчины, затянутые в произведения Brooks brothers, и даже Майлз, казалось, просто испарились. Дюк все шел и шел, потом сел за рояль, нагнулся к микрофону и сказал зрителям; «Добрый вечер, господа. Я просто хочу, чтобы вы знали, что мы действительно… безумно любим вас». И по кивку его головы оркестр стремительно взялся за первые такты «Таке the А-Train».

Несколько месяцев спустя, потеряв работу на фирме Elektra, я позвонил Джорджу. Как оказалось, конфликт между моим желанием быть продюсером и потребностью Джека в маркетинговом гении уладить было невозможно. Нехватка опытных тур-менеджеров и надвигающееся начало турне Newport in Europe’66 означали, что мы с Джорджем нужны друг другу. Я направился в Барселону, где стартовало одно из направлений турне. Мое первое путешествие в столицу Каталонии состоялось двумя годами ранее — это был напряженный визит вместе с Хокинсом и Эдисоном. На этот раз я приехал на два дня раньше музыкантов и обследовал город. Местом проведения концертов был Palacio, прекрасный зал в стиле ар-деко. Сонни Роллинз и Макс Роуч были запланированы на вечер открытия, за ними следовал Иллинойс Джекет, потом аншлаговый концерт с участием Стэна Гетца и Аструд Жилберту.

История возникновения этого дуэта была драматической. Я слышал одну из ее версий поздним вечером в баре отеля от жены Стэна Моники, шведки по национальности. Первоначально предполагалось, что партнерами будут Стэн и Жуан Жилберту: Аструд была просто женой Жуана, которая могла напеть мелодию на демо, которые они записывали. Моника требовала признать, что именно она убедила MGM выпустить на сингле ту версию песни «Girl from Ipanema», где пела Аструд. Пластинка взлетела на вершины чартов, но от непредвиденных последствий этого успеха пострадала Моника Во время последовавшего за выпуском сингла турне между Аструд и Стэном возникла любовная связь. Жуан и Аструд развелись, а вскоре Моника положила конец ее совместной работе со своим мужем.

Но возвращение к тому, чтобы быть просто Стэном Гетцем или Аструд Жилберту, означало что-то вроде финансовой катастрофы, и предложение Джорджа соблазнило их снова поработать вместе. Оба появились с «секс-телохранителями» на фланге. Одним из них был «буян» (как его определил другой тур-менеджер) — качок, сопровождавший Аструд, другим — Моника. Атмосфера была до предела наэлектризованной. Когда в первый день певица проходила мимо Моники в ресторане отеля, та сказала; «Какое прекрасное платье, Аструд, — пауза. — Очень жаль, что это совсем не твой цвет».

Нервное напряжение сказалось на Гетцах очень быстро. Нижнее белье и шведские ругательства летали в аэропорту Барселоны, пока чемоданы распаковывались, перетряхивались и снова упаковывались перед стойкой регистрации пассажиров. Если Стэн рассчитывал, что Аструд отделается от своего дружка, после того как Моника удрала в Копенгаген, то он ошибался. Гетц отомстил на сцене: после того как они условились сыграть «Shadow of Your Smile», он вполголоса сказал группе: Ipanema. Аструд потребовалось несколько тактов, чтобы разобраться, какую собственно песню они исполняют. Тут я вернулся обратно к своей челночной дипломатии в гостиничных коридорах. Однажды вечером в Роттердаме Стэн сказал мне, что он никогда не проводит ночь в одиночку, если это возможно устроить. Я наблюдал, как в баре он заигрывал с одной девушкой за другой, в конце концов удовольствовавшись весьма невзрачной официанткой, последней, кто остался после того, как все другие ушли домой.

Я воображал, что переключение на «Мах Roach Quintet с участием специального гостя Сонни Роллинза» будет для меня живительной переменой. Однако все пошло наперекосяк прямо с того момента, когда я встретил их ноябрьским утром в закрытом из-за тумана аэропорту Копенгагена, ожидая задержанного рейса на Вену. Все остальные были на пути в Париж, чтобы там выступить или провести выходной. Молодые ребята из группы Макса — трубач Фредди Хаббард, саксофонист Джеймс Сполдинг и пианист Ронни Сондерс — были раздражены: каждый из них имел в Париже девушку или знал, где ее раздобыть. Но в ту неделю их выходной пришелся на Осло.

Я тусовался вместе с ними неделей раньше в Барселоне, и Хаббард невольно помог мне продвинуться вперед в моей гастрономической эволюции. Обучение у Джорджа не затронуло моего отвращения к моллюскам, но когда в ресторане Ramblas я по случайности подцепил ложкой мидию в миске каталонского бульябеса[112], Фредди посмотрел на меня и сказал; «Ну, чувак, давай, отсоси-ка этого ублюдка». Какой у меня был выбор, кроме как перерезать последнюю нить, связывавшую меня со страной ореховой пасты и конфитюра моего детства?

В Копенгагене такого хорошего настроения не было, только уныние из-за задержки и скотч из дьюти-фри для утешения. К полудню, еще будучи в аэропорте, все трое были пьяны и храпели в самолете по пути в Вену.

В автобусе на Грац в южной Австрии организатор концерта предусмотрительно припас ящик пива, на который Фредди, Джеймс и Ронни с жадностью набросились. Непьющие Сонни и Макс сидели спереди и не обращали внимание на бурю, назревавшую сзади. Сначала под руку попались The Beaties, которые «ободрали и извратили черную культуру и сколотили на этом целое состояние», потом Джордж Вейн, «еврей, который послал нас играть для кучи нацистов» (Фредди вычитал где-то, что Гитлер был из Граца). Когда мы прибыли в прекрасный оперный театр, публика, одетая очень официально, спокойно сидела и поглядывала на часы. А трое музыкантов были в бреду и совершенно без тормозов.

Мне удалось сделать так, что они появились на сцене с опозданием всего в несколько минут, но хорошего в этом оказалось мало. Сначала зрители восприняли сигналы военного горна от Фредди, имитацию птичьего пения на саксофоне от Джеймса и диссонирующие аккорды Ронни как интересные и авангардные изыски. Но когда Хаббард начал, пошатываясь, бродить по сцене, публика уже поняла что к чему и стала его освистывать. В ответ он подошел к микрофону с предложением; «Вы все, белые ублюдки, можете поцеловать мою черную задницу».

Мне пришлось быстро переговорить с организатором, чтобы убедить его не останавливать концерт, не возмещать зрителям стоимость билетов и не отдавать ту самую троицу свирепого вида полиции, которая неожиданно появилась за кулисами. Договорившись о пятиминутной отсрочке в исполнении приговора, я дал Максу сигнал сыграть соло на ударных, во время которого все остальные должны были покинуть сцену. Мне удалось достичь цели — троица ушла, а вместо них появился Сонни. Вместе с Максом и столь же трезвым басистом он составил трио, выступление которого намечалось во втором отделении. Половину гонорара мы получили, Сонни играл хорошо, но ближе к концу один из нетрезвой троицы начал выбрасывать мебель из окон запертой гримерной. Приехало еще больше полицейских, и дебоширов увезли в наручниках.

Макс, Сонни и я до двух часов ночи колесили по Грацу на такси, пытаясь выяснить, где их держат. Я заходил в полицейские участки, говорил; «Schwarzers?»[113] и получал в ответ лишь отрицательное покачивание головой, пока наконец мы не нашли музыкантов в средневековом замке, возвышавшемся над городом Ранним утром на следующий день я вытащил их из тюрьмы, заплатив 300 долларов штрафа за нарушение австрийского законодательного акта против «оскорбления публики». Мы направились в аэропорт, а потом в Париж. Все трое были изможденными, а запястье Фредди распухло от наручников. Кто-то спросил его, стоило ли оно того. «Нет, чувак, — сказал он. — Но почти что».

Немного рискованно относиться к этому происшествию как к знаковому, но казалось, оно полностью соответствует общему изменению ситуации в тот год. Движение за гражданские права не завершилось, но энергия ранних шестидесятых рассеялась. Молодые белые активисты перенесли свое внимание на другие вещи: войну во Вьетнаме, наркотики, свободу слова Вместе с отходом белых либералов от дел черных пришло и неприятие их музыки. Кончилось тем, что наиболее раскупаемым джазовым артистом конца шестидесятых стал Чарльз Ллойд, саксофонист довольно среднего дарования. Он освоил игру в стиле мелодических восточных «вибраций», который пришелся по душе ребятам из зала Fillmore. Колтрейн умер, а прослушивание Монка и Роллинза стало казаться тяжелой работой. Их музыка была музыкой героина и алкоголя, а молодежь теперь увлекалась «кислотой» и «травкой».

На следующий вечер после Граца, в Париже, я услышал самое неприкрытое выражение «черного гнева», перенесенное в музыку: Ayler Brothers. Их записи на фирме ESP привели в оцепенение мир джаза, который полагал, что готов уже ко всему. Дон Эйлер играл на трубе с чистым, свободным от вибрато звуком, как уличный музыкант из Нового Орлеана, а игра Альберта на саксофоне была богатой и сочной, как у исполнителя ритм-энд-блюза Они начинали со знакомой мелодии, но связность разрушалась с каждым повтором темы. Четкий ритмический рисунок барабанщика начинал вибрировать в синкопах, затем возвращался к размеру в четыре четверти, но только для того, чтобы снова сбиться, на этот раз уйдя от исходного ритма еще дальше. Альберт и Дон сначала играли мелодию в унисон, затем начинали «расходиться», находя четвертные ноты «по обе стороны» — выше и ниже — от основной мелодии. В конце концов тема пропадала в какофонии, в которой первоначальный источник был едва узнаваем. В тот вечер в качестве темы для обработки они выбрали «Марсельезу».

Ярость, с которой двадцать лет спустя была встречена ее регги-версия, сделанная Сержем Гензбуром, дает некоторое представление о том, что произошло тем вечером. Люди громко кричали и швыряли на сцену разные предметы; когда же слушающие попытались заставить недовольных замолчать, в зале возникли первые потасовки. Дон Эйлер в своих очках без оправы выглядел как занятый изготовлением бомбы анархист: суровый, аскетичный и отчужденный. Независимо от того, что происходило вокруг, он продолжал играть мелодию четвертными нотами сумасшедшей пронзительной резкости, при этом сохраняя свой прекрасный чистый тон. То, что в те дни люди дрались из-за музыки, было просто замечательно.

Эйлеры кончили плохо: наркомания, психиатрические клиники и самоубийство. По мере того как уходили шестидесятые, им было все сложнее находить работу. Они представляли музыкальное воплощение сдвига в сознании темнокожих: благодарность белым борцам за гражданские права начала шестидесятых переродилась в гнев «Черных пантер» конца десятилетия.

О большинстве этих изменений я читал, находясь в безмятежной отдаленности Лондона Будучи в этом городе, мы тоже были в определенной степени вовлечены в политические дела — например, в демонстрации на Гровнор-сквер против войны во Вьетнаме. Но все это казалось довольно «беззубым» по сравнению с теми битвами, которые происходили в Штатах.

Весной 1968 года я прилетел из Лондона в Сан-Франциско на встречу с Биллом Грэмом по поводу The Incredible String band. И тут оказалось, что у меня есть какое-то количество свободного времени, которое нужно убить. В кинотеатре недалеко от зала Fillmore шел фильм «Битва за Алжир». Когда я вошел в зал, на экране шли начальные титры; сцены в касба[114] были темными, а мои глаза не могли быстро адаптироваться после калифорнийской дымки. Я искал место на ощупь, но все время натыкался на кого-то. Это казалось странным; я ожидал, что утром в будний день кинотеатр будет совершенно пуст. Кто-то схватил меня за рукав, и свистящий шепот указал дорогу к свободному креслу. Красочные сцены, изображавшие приемы партизанской войны в городе, быстро заставили меня забыть, где я нахожусь.

Когда фильм закончился и зажгли свет, оказалось, что зал полон. Единственным белым лицом среди публики было мое собственное. Мужчины носили черные береты, женщины — дашики, и у всех при себе были записные книжки.

Глава 17

Побочной сюжетной линией, проходящей через мой год на фирме Elektra, была все возрастающая вовлеченность в деятельность так называемого Подполья. В 1966-м это было подходящее название: лишь немногие из посторонних хотя бы просто знали о его существовании. Когда весной 1967-го Подполье расцвело, то предстало перед широкой публикой как субкультура наркотиков, радикальных политиков и музыки, сложившаяся вокруг газеты international Times, книжного магазина Indica, журнала Oz, клуба UFO, London Free School, организации Release, бутика Granny Takes a Trip, фестиваля 14 Hour Technicolour Dream и Arts Lab. Для меня это определение связано главным образом с плодами энергичных действий одного человека — Джона Хопкинса.

Я впервые встретился с Хоппи в 1964-м, когда он, находясь в своей ипостаси фотографа, снимал музыкантов из турне Blues and Gospel Caravan для газеты Melody Maker. Он выглядел как бывший безумный ученый, каковым он и был в действительности: тонкий, как проволока, серьезные карие глаза, непослушные волосы, сильно поношенные джинсы и всеобъемлющая ухмылка. Я достал ему несколько билетов на один из наших лондонских концертов и скрепил нашу дружбу, представив его промоутеру фолк-клуба желавшему продать брикет отменного гашиша Ожидая тем летом возвращения в платежную ведомость Джорджа Вэйна, я устроился на диване Хоппи. Там я узнал о том, что он окончил Кембридж по специальности «физика», о том, что в прошлом он работал в лаборатории Центра по исследованию атомной энергии в Харвелле и имел допуск к секретным материалам О его приверженности движению за ядерное разоружение (из-за чего он и лишился допуска), о том, как он открыл для себя ЛСД — препарат фармацевтической компании Sandoz, и о его недавнем разрыве с Гейлой, самой красивой и своенравной моделью в Лондоне. Казалось, что Хоппи постоянно находился в процессе открытия, относясь к городу, как к своей исследовательской лаборатории и издавая восхищенное «Ух ты!» всякий раз, когда встречал что-нибудь, что ему нравилось или интересовало его. Он учил меня, как проявлять фотопленку, в его собственной темной комнате, рассказывал, где найти самые лучшие холестериновые завтраки и самое дешевое карри в Западном Лондоне. Он показывал мне короткие объездные пути, позволяющие избегать светофоров, и познакомил меня с визионерами из своей «плутовской галереи». В своем лиловом «мини» Хоппи носился из одного конца города в другой, оставляя после себя отснятые фотопленки, созывая конспиративные собрания, встречаясь с девушками на послеполуденных любовных свиданиях, доставая наркотики и удостаивая, кого хотел, своей благосклонности.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В ноябре 1965-го, вскоре после того, как я прибыл, чтобы занять свой пост на фирме Elektra, Хоппи пригласил меня на первое собрание London Free School. С точки зрения сегодняшнего дня основополагающие принципы этой организации звучат душераздирающе наивно: мы планировали предложить бесплатные уроки для бедных и необразованных жителей НоттингХилл-Гейт, в основном иммигрантов из Вест-Индии, Ирландии и Польши. Этот район все еще восстанавливался после тех времен, когда владельцем тамошних трущоб был Питер Рэкман, взимавший с ютящейся там бедноты непомерно высокую квартплату, и расовых бунтов 1958 года Переулки в районе Уэстбурн-Парк-Роуд впоследствии стали домом для «трастафарианцев»[115], деятелей масс-медиа, художников, музыкантов и известного вам странного продюсера звукозаписи[116] (а совсем недавно их колонизировали биржевые брокеры). В этих местах было полно кабаков, где спиртные напитки продавались позже положенного времени, и притонов, где курили ганджу, — заведений, подобных тому, в которое несколькими годами ранее Стивен Уорд взял Кристину Килер, чтобы встретиться с Лаки Гордоном[117].

Хоппи и его друзья готовы были вести курсы фотографии, французского языка и политологии. Мы распространили листовки по всему району, и в результате на вводное собрание в ныне разрушенной церкви рядом с Хэрроу-роуд пришла скромная по численности группа подозрительно настроенных местных жителей. Джон Мичелл, ведущий мировой эксперт в области взаимозависимости между летающими тарелками и лей-линиями[118], предложил нам свой цокольный этаж на Пауис-сквер. Питер Дженнер и Эндрю Кинг, вскоре ставшие менеджерами Pink Floyd, были одними из первых участников LFS, также как Рон Аткинс, долгие годы бывший джазовым критиком в Guardian, и Барри Майлз (или просто Майлз), основатель книжного магазина Indica Books, автор биографий Гинзберга и Берроуза, а также большого количества других книг о шестидесятых.

С помощью LFS удалось «погладить против шерсти» некоторые органы местной власти: советы «преподавателей» помогали людям бросать вызов системе уголовного правосудия и требовать невыплаченные пособия. Но непреходящим наследием Free School стал Ноттинг-Хиллский карнавал. Активист с острова Тринидад, друг Хоппи по имени Майкл де Фрейташ (впоследствии известный как Майкл Экс[119]), предложил перенести праздник тринидадской культуры, проходивший в помещении, на улицы вокруг Портобелло-роуд во время августовского «бэнк-холидей»[120]. Это событие было колоритным и подрывающим устои, сводя воедино подозрительно относившихся друг к другу уроженцев Вест-Индии и лондонских чудиков — самый страшный кошмар для полиции. Тридцать девять лет спустя в такой же летний уикенд на улицах Ноттинг-Хилла танцевало более полутора миллионов человек.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Карнавал 1966 года был благоприятным началом, но не принес никаких денег, поэтому мы запланировали серию концертов в зале All Saints Hall на Пауис-сквер. Дженнер и Кинг пригласили группу, которую они знали по Кембриджу и которая хотела привлечь к себе внимание в Лондоне[121]. Pink Floyd начинали как блюзовая команда, но после того как один кинематографист попросил их написать эскпериментальную музыку для сопровождения своего фильма и после того как Сид Барретт начал свои исследования изменяющих сознание веществ, музыка группы получила более оригинальное направление. С момента первого бенефиса в LFS в сентябре 1966-го до отбытия в американское турне в ноябре 1967-го музыка «флойдов» была саундтреком ко всему, что происходило в Подполье. Работа для кинофильма повлияла не только на музыку группы: Pink Floyd настолько понравилось играть на фоне движущихся световых пятен, что они сделали это основной особенностью своих сценических шоу. Четверо сосредоточенных «флойдов», согнувшихся над своими инструментами, в то время как пурпурные и бирюзовые световые пузыри переливаются поверх них — вот картины мероприятий Free School, вечеринки в честь «запуска» газеты International Times, происходившего в клубе UFO, или на фестивале 14 Hour Technicolour Dream в Alexandra Palace, всплывающие в памяти в первую очередь.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В туманном свечении было трудно вычленить отдельные личности, но если центр внимания существовал, то это был Сид Барретт. Таковым его делала внешность озорника, притягивавшая девушек, пронзительные звуки, которые он извлекал, играя на гитаре «слайдом», и та импровизационность, с которой он пел свои песни с чудными мелодиями. Роджер Уотерс, с моей точки зрения, также выделялся. Он был очень длинным и играл на очень большой бас-гитаре, часто с широко открытым ртом. Иногда его характерный нос и крупная овальная голова были единственными человеческими чертами, которые можно было различить в сумраке светового шоу. Роджер «ставил на якорь» возвышенные аккорды группы, создавая основание для ее музыки, как никто другой.

Когда Сид и его песни уже были в далеком прошлом, саунд группы, который завоюет весь мир, представлял собой классические гармонии Pink Floyd, возведенные на фундаменте баса Роджера, украшенные искусно-попсоватым органом Рика Райта, а также тщательно продуманной барабанной игрой Ника Мэйсона и увенчанные «космической» блюзовой гитарой Дэйва Гилмора Возможно, Сид — самый известный из всех «флойдов», но только часть из тех миллионов, что купили пластинки Pink Floyd, слышали его песни.

Питер и Эндрю не знали в музыкальном бизнесе никого, кроме меня. Я играл флойдовскую демо-ленту Хольцману за месяц или около того до моего ухода, но для него она никак не прозвучала. Как только я стал свободным агентом, то задался целью найти контракт для Pink Floyd — да и для себя самого в качестве продюсера. Через джазовые турне я знал человека по имени Алан Бэйтс, который работал на фирме Polydor Records, и я пригласил его на Пауис-сквер.

В 1966-м Polydor была джокером в колоде британских фирм грамзаписи. EMI и Decca доминировали в этом бизнесе на протяжении десятилетий, лишь иногда сталкиваясь с несистематической конкуренцией. Warner Brothers еще не отважились выбраться за пределы Калифорнии, голландская компания Philips лишь начинала пробовать свои силы, a CBS только-только открыла офис в Лондоне. Истории The Beaties и The Stones наглядно продемонстрировали, что любой уважающей себя крупной компании необходимо иметь в Британии своих сотрудников отдела артистов и репертуара Polydor, дочерняя компания Deutsche Grammophon, занимавшаяся поп-музыкой, послала открывать британский рынок человека с не суливщим ничего хорошего именем Хорст Шмольци[122]. Вначале самым мощным оружием в его арсенале был Джеймс Ласт, разновидность тевтонского Лоренса Уэлка[123]. Ласт был популярен среди британских слушателей среднего возраста, которые искали спасения от досаждавших им новых звуков, преобладавших тогда в Top of the Pops.

Хорст, говорливый блондин немногим за тридцать, быстро стал завсегдатаем полночных тусовок лондонского поп-братства В течение года он увел The Who у фирмы Decca, дав Ламберту и Стэмпу возможность создать собственную фирму Track Records под крылом Polydor. Его сделка с Робертом Стигвудом позволила заполучить не только Cream Клэптона, но также и The Bee Gees. Когда я встретился с Хорстом, он только что подписал никому не известного американца по имени Джими Хендрикс Это было примечательное начало для того, кто набросился на англичан со всей деликатностью «порше», обгоняющего «моррис майнор» по крайней левой полосе. (Вообще, представители Polydor дипломатичностью не отличались: человек, посланный открыть американский офис компании, ошеломил собравшихся на нью-йоркском ланче для прессы, сказав им, что мечтал жить в этом городе с тех пор, как в 1943 году увидел его силуэт со стороны пролива Лонг-Айленд в перископ подводной лодки.)

От величины авторских отчислений и степени независимости, предусматриваемых сделками Хорста, у сотрудников фирм EMI и Decca остановилось бы сердце. Но именно из-за этого самые расчетливые менеджеры и шли к нему. Политика крупных фирм в то время состояла в том, чтобы всегда использовать свои собственные студии и своих собственных продюсеров. То обстоятельство, что штатный сотрудник EMI Джордж Мартин стал, настолько монументально успешен с The Beaties в студии Abbey Road, сделало их слепыми в отношении недостатков этой формулы.

Хорст был карикатурным немцем — вульгарным, громким и неимоверно самодовольным, — но мне нравился: он был в неподдельном восторге от всей этой музыки и бесстрашным в своих вкусах. Когда он услышал Pink Floyd, то «врубился» мгновенно, и мы приступили к составлению контракта, подписывающего их на Polydor через мою новую компанию, Witchseason Productions.

Я ума не мог приложить, как назвать свою будущую фирму, и в этот момент Донован выпустил песню под названием «Season of the Witch» («Сезон ведьмы»): «Раз битники стали богатыми и известными, должно быть, это настал сезон ведьмы».

Мне нравился этот образ, но к тому времени, когда мысль о том, чтобы быть владельцем компании, названной по песне Донована, вызывала у меня болезненную гримасу[124], было уже слишком поздно.

Пока юристы пререкались по поводу напечатанного в контракте мелким шрифтом, мы пошли в студию фирмы Polydor, чтобы отрепетировать первый сингл. Все одобрили выбор песни «Arnold Layne» — броского сочинения Сида о человеке, одержимом женскими трусиками с заднего двора (сюжет основан на реальном случае, произошедшем в Кембридже). На второй вечер нашего пребывания в студии мне позвонил Дженнер, чтобы сказать, что они подписали контракт с концертным агентством и антрепренеры хотят прийти в студию и познакомиться с группой. Я до сих пор храню живые воспоминания.

О том моменте, когда ночной вахтер фирмы Polydor позвонил по телефону, чтобы доложить о приходе посетителей. Это были Брайан Моррисон, Стив О’Рурк и Тони Ховард. Брайан стал музыкальным издателем, сколотил себе на этом состояние и сейчас играет в поло с принцем Чарльзом[125]. Стив был менеджером Pink Floyd со времени переворота 1968 года, в результате которого Дженнер и Кинг были отстранены от дел, до своей смерти в 2003-м Тони Ховард в семидесятые был преуспевающим антрепренером и менеджером Марка Волана; он также стал одним из самых моих близких друзей и безвременно покинул этот мир в 2001 году.

Но в тот момент, когда мы впервые встретились, я увидел только трех громил. Самым высоким был Стив: в больших очках в роговой оправе он выглядел как порочный брат-близнец Ива Сен-Лорана. Тони — небольшого роста, с лицом, расплющенным, как у тренера по боксу. У Брайана были темные волосы и узкие глаза, его лицо имело высокомерное выражение. Они были одеты в бархатные пиджаки, шарфы, завязанные узлом вокруг шеи, черные ботинки с Кингз-роуд, узкие брюки, и, кажется, на одном из них была гофрированная рубашка. Щеголеватость делала троицу только еще более зловещей: они выглядели как обезьяны, наряженные для рекламного ролика чая PG Tips, и говорили как Тони Секунда, но без его обаяния. Я снова почувствовал себя желторотым янки в дебрях лондонского музыкального бизнеса, столкнувшимся с воротилами уличной торговли, гораздо более умудренными жизнью и крутыми, чем я мог бы стать когда-нибудь.

Дженнер позвонил на следующий день, чтобы сказать, что Моррисон просмотрел контракт с Polydor/Witchseason, нашел его неподходящим и предложил другой план. Его агентство вложит деньги в запись сингла, а потом предложит его фирме EMI или Decca рке в виде готового мастера Основываясь на том, что он услышал в студии, Моррисон был уверен, что они смогут выделить для этого аванс в размере 5000 фунтов стерлингов. Они хотели, чтобы сингл продюсировал я, но предпочтительнее в качестве наемного работника Floyd, а не наоборот. Я несколько раз пнул стену и выругался, а потом перезвонил и сказал, что дам согласие при условии, что мне гарантируют право спродюсировать первый альбом Брайан сказал, что он понимает мои чувства, но беспокоится, что люди из EMI не захотят оказаться со связанными руками, и мы будем вынуждены просто действовать по обстоятельствам В течение нескольких дней я держался, а потом «прогнулся», наивно предполагая, что если пластинка станет хитом, то сохранить добившуюся успеха команду будет в интересах каждой из сторон.

В начале февраля[126] мы пришли в студию Sound Techniques, где за две ночи записали и свели «Arnold Layne» и «Candy and a Currant Bun», песню для стороны «В». Pink Floyd мне нравились, и атмосфера в студии была хорошей. Даже при том что мы использовали четырехдорожечный магнитофон, микс был довольно сложным. Сейчас компьютеры запоминают каждое движение ползунков, и вы можете выставить правильный баланс для одного фрагмента, а потом приниматься за следующую часть. В 1967-м миксы были как дубли при записи; нужно было или сделать все целиком «за один проход», или возвращаться к началу и делать все заново. Инженер Джон Вуд и я выставляли большинство балансов, а Роджер перегнулся через мое плечо, протянув свой большой указательный палец к одному из ползунков, чтобы обеспечить правильный уровень звука в тот момент, когда начинается соло Рика. Это была хорошая, напряженная командная работа, и все мы были довольны результатом.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Как и предсказывал Брайан, EMI сингл понравился, и фирма предложила 5000 фунтов стерлингов, чтобы подписать группу. Авторские отчисления были гораздо ниже, чем предлагал Polydor, но Pink Floyd нужны были наличные, чтобы купить микроавтобус В том, что касалось продюсера, фирма EMI была непреклонной. Ее руководство хотело, чтобы группа работала в студии Abbey Road Studios с их штатным сотрудником Норманом Смитом, который только что добился успеха в качестве записывающегося артиста с песней в стиле «новелти»[127] «I Was Kaiser BUI’S Batman», ставшей хитом У нас была еще одна, последняя[128] сессия звукозаписи вместе с Pink Floyd. Режиссер Питер Уайтхед снимал группу, записывавшую «Interstellar Overdrive» в Sound Techniques, для своего документального фильма «Сегодня вечером давайте все займемся любовью в Лондоне». То, что получилось в результате, — вероятно, максимальное приближение к тому, чтобы услышать, как оригинальный состав Pink Floyd звучал «вживую».

Я пошел на вечеринку по поводу выхода сингла и с тоской пожелал им всего хорошего. Witchseason Productions должна была двигаться дальше без Pink Floyd. «Arnold Layne» попал в Top 20, несмотря на запрет на ВВС из-за «непристойного текста». Норман Смит спродюсировал альбом The Piper at the Gates of Dawn, но Джон Вуд и я были удовлетворены тем, что им пришлось вернуться в Sound Techniques, чтобы добиться «звучания Arnold Layne”» на записи своего второго сингла.

Однажды вечером в мае 1967-го я наткнулся на Сида и его подругу на Кембридж-Серкус Странно вспоминать, что ранним вечером рабочего дня в сердце Лондона практически не было движения транспорта. Сид сидел, развалившись, на краю тротуара, его бархатные брюки были рваными и грязными, а глаза — безумными. Линдси сказала мне, что он сидит на «кислоте» целую неделю. Несколькими неделями позже поклонники Pink Floyd выстроились в три ряда вдоль Тоттенэм-Корт-Роуд, чтобы попасть на их концерт — возвращение в UFO после перерыва. В клубе не было отдельного входа для артистов, поэтому «флойды» один за другим протискивались между мною и толпой, направляясь в крошечную гримерную в дальней части клуба. Я обменялся любезностями с первыми тремя, когда из толчеи возник Сид Сверкающие глаза всегда были его самой привлекательной чертой, но в тот вечер они были пустыми, как будто кто-то пробрался внутрь его головы и повернул выключатель. На протяжении всего сета он почти не пел, стоя во время длинных проигрышей без движения, с безвольно повисшими руками и уставившись в пространство. Вскоре после этого в группу был введен Дэйв Гилмор, чтобы замещать Барретта, и к концу года для Сида все было кончено[129].

Я помню, как во время ранних концертов Pink Floyd собравшиеся в UFO сидели на деревянном полу перед сценой, полностью поглощенные происходящим Пит Таунсенд пришел однажды вечером и провел целую ночь в правом углу сцены у усилителя Роджера Уотерса в полном «улете» от какого-то препарата. Когда я проходил мимо, он показал на открытый рот Роджера и сказал мне, что этот рот собирается его проглотить. На те выступления приходило множество паломников: Хендрикс, Кристина Килер и Пол Маккартни в одну и ту же ночь, хотя и не вместе, съемочная группа немецкого телевидения, которая снимала единственный сохранившийся музыкальный видеосюжет из UFO[130]. Когда я слышу нисходящие аккорды, открывающие «Interstellar Overdrive», то немедленно переношусь назад в те ночи, когда огни пульсировали и пузырились на фоне сцены, толпа приветствовала знакомую мелодию, четверка не сводила глаз со своих инструментов и нас уносило куда-то… Веселые припевы песен Сида были как обитаемые планеты в пустоте «улётной» импровизации: возвращение к основной теме после десятиминутной вылазки было одновременно и возбуждающим и успокоительным Даже сейчас, когда эра Сида стала смутным воспоминанием, а Роджер покинул группу, чтобы хандрить в одиночестве, в песнях Pink Floyd есть нечто, что никому и никогда не удавалось сымитировать.

Дженнер и Кинг — так же, как и я — потеряли почву под ногами, как только в дело вступило агентство Morrison Agency. Это был только вопрос времени, когда они тоже останутся без работы. Никто из нас и представить себе не мог, что десятилетия спустя можно будет отправиться в самые отдаленные уголки земного шара и обнаружить там кассеты с записью Dark Side of the Moon, громыхающие в бардачке такси в какой-нибудь стране третьего мира, вместе с Мадонной и Майклом Джексоном.

Успех Pink Floyd трудно проанализировать или объяснить. То, что они принесли с собой из Кембриджа, полностью было придумано ими самими; случилось так, что Лондон в 1967-м влюбился в эту музыку первым.

Глава 18

Мы с Хоппи открыли клуб UFO, потому что оба оказались на мели. Я решил остаться в Лондоне и основать свою продюсерскую компанию, а Хоппи отказался от карьеры фотографа, чтобы начать издание газеты International Times. Ни одно из этих предприятий не сулило в скором времени большого дохода.

Мы провели несколько часов одного декабрьского дня 1966-го, носясь по Лондону в лиловом «мини» и просматривая заброшенные кинотеатры и ночные клубы, испытывающие трудности. (В те дни можно было носиться по Лондону в середине рабочего дня.) Нашей последней целью был цокольный этаж на Тотенэм-Корт-Роуд, рядом с кинотеатрами Berkeley и Continentale (сейчас оба погребены под слоем бетона), с маленькой вывеской снаружи, гласящей THE BLARNEY CLUB. Широкая лестница с поблекшим красным ковром, прикрепленным болтами к цементным ступеням, вела вниз, в сумрачный танцевальный зал с низким потолком, крошечной сценой и натертым деревянным танцполом Слева был освещенный люминесцентными лампами коридор, ведущий в убогое помещение, где находился бар. Владелец клуба, мистер Гэннон, таскал на лямке ящики с прохладительными напитками и еле слышно пересчитывал их, попыхивая сигаретой марки «вудбайн[131].

Мы поинтересовались, можно ли снять клуб на один из вечеров уикенда «Думаю, я мог бы уступить вам ночь с пятницы на субботу за пятнадцать фунтов, — сказал он, — но мне нужно продавать эту вот газировку». Поскольку вероятность того, что большинство наших будущих посетителей будут страдать от синдрома сухости во рту и синдрома пересохшего горла, была очень велика, а также потому, что о продаже прохладительных напитков ни я, ни Хоппи не знали ничего, мы ударили по рукам и забронировали последние две пятницы в декабре. В качестве регулярно выступающей «домашней группы» были ангажированы Pink Floyd. Мы не могли сделать выбор между названиями Night Tripper[132] и UFO, поэтому на флаеры, которые раздавали на рынке на Портобелло-роуд в предшествующую открытию субботу, были помещены оба варианта Мы понятия не имели, кто заявится в клуб в тот первый вечер, 23 декабря 1966-го, но чудики по всему городу вылезли из всех щелей, и в результате мы получили прибыль. У всех было общее чувство неожиданности произошедшего и полученного признания; мало кто мог предполагать, что родственных нам душ так много.

В течение последующих месяцев клуб UFO познакомил Лондон с Pink Floyd, Soft Machine, Crazy World of Arthur Brown, световым шоу, групповыми «кислотными „путешествиями”» и психоделическими постерами, которые печатались методом шелкографии и потом нелегально расклеивались. Мы открывались каждую пятницу в 10.30 и закрывались около шести утра, когда начинали ходить поезда метро. В магазине Indica Books продавались плакаты сан-францисских залов Fillmore и Family Dog, поэтому мы решили создать что-нибудь наше собственное в том же духе. Мой друг Найджел Уэймут был совладельцем бутика Granny Takes a Trip, самого бескомпромиссного на Кингз-роуд, где продавались пиджаки с цветочным рисунком, костюмы из матрасной ткани и рубашки с воротниками, лацканы которых свисали до сосков. Витрина магазина была раскрашена Найджелом в постбердслеевской[133] манере «кислотных» грез, а из его стены, словно выезжая на тротуар, торчала передняя часть легкового автомобиля. Я выдвинул Уэймута кандидатом для решения задачи по созданию нашего первого постера.

У Хоппи был свой собственный художник Майкл Инглиш, который работал для IT[134] и Free School Решение проблемы было типичным для 1967 года; мы представили Уэймута и Инглиша друг другу, заперли в комнате и сказали им не выходить, пока не нарисуют первый психоделический постер Лондона. Это принесло хорошие результаты: они приняли псевдоним Hapshash and The Coloured Coat[135], выпустили за восемнадцать месяцев более тридцати постеров, записали долгоиграющую пластинку и в конце концов каждый пошел своей дорогой и сделал успешную карьеру художника.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Мой самый любимый постер Hapshash, наверное, самый первый — громадное золотое поле с гигантской надписью UFO, изогнутой на манер «карамельной трости»[136]. Работы Hapshash and. The Coloured Coat в целом определили специфический английский стиль психоделии. Знаком признания их заслуг стала выставка, состоявшаяся в 2000 году в Музее Виктории и Альберта Шелкография была неэкономичным способом печати — увеличение количества экземпляров не приводило к уменьшению цены, — но она изменила лицо Лондона Были даже замечены воры с дымящимися чайниками, отдиравшие плакаты от заборов. Темные личности, контролировавшие расклейку, начали продавать постеры, вместо того чтобы их наклеивать. Таким образом, мы основали недолго просуществовавший бизнес по продаже постеров, чтобы нажить себе капитал на их популярности.

Если принять во внимание, что обычной программой клуба Blarney были группы, исполнявшие музыку кейли[137] и ирландские девушки-тинейджеры в зеленых юбках, то мистер Гэннон переносил наплыв чудиков[138] (мы предпочитали это название слову «хиппи») на удивление хорошо. В один из наших первых вечеров он отвел меня в сторонку «на пару слов». Говорил мистер Гэннон мелодично, с милым ирландским акцентом; он сказал, что не уверен и не хочет торопиться с выводами, но у него такое чувство, что «кое-кто здесь курит „травку”». Нисходящая мелодика звука «а» в слове «травка», как мне помнится, была особенно очаровательной.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

— Ну что ж, мистер Гэннон, я не могу сказать это с абсолютной уверенностью, но определенно надеюсь, что вы ошибаетесь.

— Ну что ж, может быть, оно и так, а может, и нет, Джо. Но в любом случае я думаю, что неплохо было бы включить вентилятор».

В другой раз какой-то незнакомец спросил, не хотим ли мы устроить у себя британскую премьеру нью-йоркского андеграундного фильма Джека Смита под названием «Пылающие создания». Я помнил, что читал о нем в колонке о кино Джонаса Мекаса в газете Village Voice, и знал, что этот фильм считается классикой. Около двух часов ночи я объявил просмотр фильма, и на экране поплыли причудливые картины. Женщины, одетые как танцовщицы фламенко, под странную музыку принимали на кровати томные позы. В конце концов одна юбка была поднята, чтобы выставить на всеобщее обозрение самый неженский из каких только можно представить орган. Я пришел в ужас, когда увидел, что мистер Гэннон оставил свой пост возле стойки с прохладительными напитками и, не отрываясь, смотрит на экран. Я уверил его, что понятия не имел о содержании фильма, когда согласился его показать. (Это были времена ведомства лорда великого камергера[139], когда разрешения на устроение общественных зрелищ могли быть аннулированы из-за четырехбуквенного слова или наготы.) «Да не беспокойся ты, Джо, — сказал он, — я видел вещи гораздо хуже, когда во флоте служил».

Кроме Pink Floyd мы ангажировали танцевальную труппу Exploding Galaxy, группы авангардного джаза, такие как Sun Trolley, и исполнителей десятиминутных комедий The People Show. Иоко Оно набирала участников своего фильма «Задницы» в основном среди посетителей UFO, которые для этого записывались в книге у дверей. В одну из ночей она попросила контактный микрофон на длинном шнуре, усилитель и лестницу-стремянку. Когда помещение было заполнено, мы освободили немного места перед сценой для лестницы, примотали клейкой лентой микрофон к ножницам, подключили его к усилителю и вывернули ручку громкости до упора Йоко появилась из гримерной, ведя красивую девушку в бумажном платье. Девушка безмятежно улыбалась наверху лестницы, в то время как Иоко по кусочку обрезала ее одеяние, и усиленный звук лязгающих ножниц гремел по всему клубу.

Через неделю после того, как его агентство увело у меня контракт на запись с Pink Floyd, в UFO пришел Тони Ховард, чтобы посмотреть клуб и поболтать. Мы прихватили пару бутылок содовой воды с синтетической апельсиновой отдушкой из запасов мистера Гэннона, и направились в крошечную нишу в стене рядом с основным танцзалом. «Флойды» становились все более и более известными, получая ангажементы по всей стране; Тони сказал, что они не могут продолжать работать в пятницу вечером в центре Лондона за пятьдесят фунтов. «Но ведь они получают большие гонорары только из-за известности, которую приобрели благодаря UFO!» — выпалил я. Если мы будем платить больше, нам придется поднять входную плату выше нынешних десяти шиллингов. Тони высказал соображение, что это мои проблемы, а вовсе не Pink Floyd. В конце концов мы пришли к компромиссу: они выступят еще дважды, каждый раз за 75 фунтов и потом, вне зависимости от того, насколько популярны они будут в июне, вернутся и сыграют последний концерт за те же деньги. Я сидел и рисовал в своем воображении, как это будет: к июню Pink Floyd станут самой популярной группой в Англии и появятся в UFO; мы привлечем к себе колоссальное внимание, и клуб будет набит до отказа. Именно так все и произошло, но это был триумф только внешне: к июню Хоппи попал в тюрьму, а Сид хоть и присутствовал телесно, душой был где-то далеко.

Теперь мне было нужно одновременно и заменить Pink Floyd в UFO, и найти группу для Witchseason Productions.

Soft Machine были идеальны для UFO, но, что касается записей в студии, с моей точки зрения, они выглядели неубедительно. То, что они позаимствовали название у романа Уильяма Берроуза «Мягкая машина», вкратце отражало сущность их проблемы: в своем желании быть самыми крутыми и хипповыми ребята немного перестарались. Pink Floyd нашли свое имя среди никому неведомого каролинского захолустья, поэтому от него и исходило ощущение тайны; выбор же «софтов» был банальным и производил впечатление сделанного на скорую руку.

Мне нравился барабанщик Роберт Уайет, голос которого был полон «песка», и Кевин Эйерс — обольстительный сочинитель, по которому девушки сходили с ума. Но вот присутствие задиристого Дэвида Аллена в роли лидер-вокалиста создавало для меня проблему. Позже в тот год меня наняли, чтобы я привнес в первый сингл Soft Machine немного того волшебства, которое было в «Arnold Layne», но сингл остался совершенно незамеченным[140].Тридцать лет спустя, уже после падения Роберта, в результате которого он сломал позвоночник и превратился в прикованного к инвалидному креслу проникновенного шансонье, я имел честь издать каталог его записей на своей фирме Hannibal.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В марте любитель джаза по имени Виктор Шонфилд рассказал мне о некой группе, игравшей в одном из баров квартала «красных фонарей» Шепердс-Маркет. В крошечном зале было с дюжину посетителей; они потягивали коктейли, в то время как трио музыкантов играло приджазованную музыку в стиле фьюжн. Основным инструментом группы был электроорган, по клавишам которого усиленно барабанили. После нескольких припевов на сцену выпрыгнул Артур Браун — в плаще как у Мерлина, лицо загримировано, голова объята пламенем Он начал и закончил свой сет пронзительным, но «цепляющим» гимном в честь «Бога адского пламени». Артур Браун быстро стал любимцем UFO. Я раздумывал, не стоит ли попытаться его подписать, но решил, что это певец одной-единственной песни. Относительно ограниченности его репертуара я был прав, однако эта самая единственная песня взлетела на вершину британского списка всего лишь несколькими месяцами позже[141].

Я поставил Артура в программу вместе с комедиантами-сюрреалистами Alberts. Мы уже установили связь между психоделией и дадаистским[142] юмором — благодаря визитам в наш клуб группы Bonzo Dog Doo Dah Band. Мне нравилось думать, что это служило доказательством того, что UFO был чем-то большим, нежели только аванпостом революции. Стилистическое разнообразие программы, как казалось, никогда никого не отталкивало. Начиная с пластинок пакистанского классического пения Ali Brothers в перерывах между выступлениями групп и заканчивал короткометражками с участием Даблъю Си Филдса, которые мы показывали в середине ночи, — все это публика жадно впитывала.

Однажды ночью, около двух часов, у входа в клуб со мной заговорил парень небольшого роста в клешеном костюме в стиле модов. Его белокурые волосы были коротко подстрижены, а огромные зрачки, расширенные под воздействием «спида»[143], казались еще больше из-за толстых стекол массивных очков. Он говорил настолько быстро, что я с трудом мог уловить, что же он хотел сказать, но было ясно, что ему нужен бесплатный проход в клуб. Парня звали Джефф Декстер, он был постоянным диск-жокеем из Tiles, ночного клуба модов на Оксфорд-стрит, и его визит был знаменательным событием Когда Джефф появился в UFO, с ним начала происходить метаморфоза, которая в конце концов превратила его в одного из старейшин «Власти цветов». Он был как первая ласточка весной, предвестник всеобщей миграции. В последующие месяцы любопытствующие из других племен будут приходить, чтобы разузнать, вокруг чего собственно весь этот шум. Когда «Arnold Layne» ворвался в чарты, плотину прорвало.

Новый источник талантов был открыт для меня Тони Ховардом, который в свое время внушал мне страх. Он предложил мирный договор: я буду говорить ему, какие группы хочу получить, а он будет вести переговоры, деля комиссионные с агентством группы. У Тони было ясное ощущение, что ангажемент в UFO для музыкантов является своеобразным «знаком качества». Он свел меня с группами, уже сделавшими себе имя, но бывшими не прочь влиться в ряды ставших модными психоделистов. На самом деле все было не так цинично, как это звучит: приобретенный наркотический опыт преобразил многих из этих музыкантов, и в результате их музыка тоже изменилась.

Выступления Tomorrow и The Pretty Things были первыми плодами этих новых отношений.

По мере того как популярность клуба росла, мы с Хоппи прилагали все усилия к тому, чтобы сохранить его первоначальную атмосферу. Мы все так же демонстрировали перед рассветом фильмы Куросавы; расположившийся в углу Джек Нудист[144] из Уотфорда (всю ночь одетый) продолжал показы своего светового шоу, в то время как люди «улетали» и танцевали вокруг него; сотрудники нашей службы безопасности по-прежнему продавали «кислоту», которая была одной из лучших в Лондоне. Коридор между стойкой с газировкой мистера Гэннона оставался заполнен столиками, на которых лежали листовки, посвященные политическим заключенным, легализации наркотиков и предстоящему порно-фестивалю в Амстердаме. А в это время знаменитости, журналисты, «добропорядочные» и «новообращенные» появлялись у нас во все возрастающих количествах. UFO стал ключевым местом для лондонской музыкальной сцены, и мы с Хоппи могли продолжать существовать на доходы от клуба.

Успех UFO стал предметом зависти. В Подполье было такое чувство, что клуб скорее должен принадлежать всему сообществу, нежели находиться в чьем-то частном владении. Деньги, заработанные UFO, конечно же, подпитывали андеграунд, поскольку персонал, состоявший из чудиков, получал хорошую зарплату, да и стенд с газетой IT каждую неделю приносил неплохую прибыль наличными. В клубе можно было пропагандировать любую идею, какой бы радикальной она ни была. Но когда IT оказалась в финансовом кризисе, последовавшем за налетом полицейских из отдела по борьбе с грязными публикациями, и возникло мнение, что UFO следует предоставить газете средства для спасения, я этому воспротивился, и Хоппи мне не возражал. Мы в клубе «пустили шапку по кругу», передали просьбы о помощи со сцены и оплатили счета за свою рекламу в газете на несколько недель вперед.

В апреле Хоппи и некоторые из членов команды IT организовали в Большом зале Alexandra Palace фестиваль под названием 14 Hour Technicolour Dream. Я думал, что они несколько самонадеянны, но рекламировал предстоящее мероприятие в UFO и надеялся, что организаторы не разорятся. Я не думаю, что они заработали на этом много денег, но ничего и не потеряли. Событие это имело широкий общественный резонанс, вдобавок его почтили своими августейшими визитами Джон Леннон и Джимми Хендрикс[145]. Громадное здание на вершине холма, разукрашенное той ночью огнями, выглядело фантастически. На следующее утро я лежал на траве, окруженный толпой, устремлявшейся прочь в ярком солнечном свете. Эту неумолимую силу было не остановить: то, что было Подпольем, становилось теперь господствующей тенденцией.

Одним из первых посетителей, принадлежащих к музыкальному миру Сохо, был Денни Корделл: ему понравилась наша публика, и он пригласил меня в свой офис послушать свою последнюю продюсерскую работу. Это была запись какой-то неизвестной группы с непостижимым текстом, основанная на сдержанной камерной музыке восемнадцатого века. Я немедленно договорился о выступлении группы Procol Harrum в UFO в тот вечер, когда будет выпущен их сингл A Whiter Shade of Pale. В странных словах песни было что-то мне знакомое. Денни представил меня Киту Риду, автору текстов группы, и тут я все вспомнил. Годом раньше он забрел в офис фирмы Elektra, желая заключить сделку всего лишь на основании каких-то стихов, напечатанных на пишущей машинке. Мне он показался милым, но чокнутым. Кто, когда бы то ни было, подписывал с кем-либо контракт из-за нескольких бессмысленных виршей? (А теперь давайте посмотрим: Стив Уинвуд, The Lovin’ Spoonful, Cream, Pink Floyd, The Move, Fire и Whiter Shade of Pale — и все это я упустил из рук…)

Мне также понравился следующий сингл Корделла Say You Don’t Mind в исполнении Денни Лейна и Electric String Quartet. UFO предоставил им площадку для нескольких из тех немногих концертов, которые они вообще сыграли. Лейн был одним из самых замечательных певцов той эпохи. Он обессмертил свое имя, исполнив вокальную партию в песне «Moody Blues Go Now», и в конечном счете добился успеха, подпевая Полу Маккартни в Wings, но так никогда и не получил того признания, которого заслуживал. Возможно, подключенные к усилителям струнные Electric String Quartet впервые навели приятеля Лейна, Бева Бэвена, на мысли об ELO[146].

У Тони Ховарда была идея устроить в пять часов утра прослушивание групп под названием «Утро молочника». Одними из первых, кому была предоставлена такая возможность, стала блюзовая команда из Дублина под названием The People. Их менеджер — ирландский фотограф, который занимался этим делом шутки ради — появился около одиннадцати, очень встревоженный и торопливый. Он думал, что время начала выступления, указанное в контракте, должно быть, опечатка; музыканты были снаружи в микроавтобусе, готовые начинать прямо сейчас. Я разъяснил менеджеру условия контракта, и у него вытянулась физиономия. Он попросил пять фунтов аванса, но я сказал, что сначала они должны сыграть. На его последнюю просьбу я ответил согласием; он просил, чтобы кто-нибудь постучал по стенке их автобуса в половине пятого и устроил побудку. У них нет денег для того, чтобы в оставшееся до выступления время заняться чем-нибудь другим, кроме как поспать.

Прошло немного времени, и вниз по ступенькам спустился мужчина в твидовом пиджаке, белой рубашке и галстуке. Я уже встречался с ним раньше — это был Майк Джеффрис, менеджер Джими Хендрикса и The Animals. Он сделал мне комплимент касательно размеров собравшейся в клубе аудитории — будучи бывшим владельцем клуба в Ньюкасле, в аудиториях он разбирался. (Он также разбирался и в великом множестве других вещей; чтобы понять, каких именно, лучше всего взять в видеопрокате DVD с фильмом «Убрать Картера».) Когда я рассказал ему, что сегодня ночью в программе Soft Machine и Артур Браун, он сказал; «Я как раз подписал с Soft Machine менеджерский контракт, а Артура Брауна подписали Ламберт и Стемп».

Джеффрис уже разворачивался, чтобы уйти, когда я добавил; «Ну и в пять часов будет ирландская блюзовая группа».

Он резко повернулся на сто восемьдесят градусов и пристально посмотрел на меня: «Ирландская? А ирландские паспорта у них есть?» Я предположил, что должны быть, поскольку они приехали из Дублина Джеффрис нашел местечко у стены и стоял там в течение шести часов, лишь иногда отлучаясь в туалет или к стойке с газировкой. Мужчина в серьезных очках, пиджаке и галстуке казался среди нашей публики самой большой диковиной.

The People были хороши и подняли сонную публику на ноги. Лидер группы Генри МакКаллох (впоследствии тоже участник Wings) обращался к собравшимся, призывая их встать и танцевать, и совершенно очаровал аудиторию, а музыканты играли оригинально и слаженно. Их два раза вызывали на бис, прежде чем мы начали выгонять посетителей на улицу. Поскольку ночь получилась такая хорошая, я дал менеджеру The People две хрустящие пятифунтовые банкноты. Спустя несколько минут он разыскал меня снова: «Послушайте, Джо, не могли бы вы мне помочь? Там в гримерке какой-то ненормальный действует ребятам на нервы. Он говорит, что ведет дела Джими Хендрикса и хочет, чтобы они играли у того на разогреве во время американских гастролей, которые начинаются в следующем месяце. Поможете отделаться от этого парня?»

Когда я сказал ему, что этот Джеффрис и в самом деле менеджер Хендрикса, он на секунду вытаращил на меня глаза, а потом бросился обратно в крошечную гримерку. Джеффрис определялся с составом для американского турне, начинавшегося после фестиваля в Монтерее, и ему была нужна группа, которая открывала бы концерты. Однако ему ужасно не хотелось давать шанс команде, бывшей на контракте у кого-то другого. Вдобавок к тому существовала проблема с «обменом»: нельзя было получить для английской группы разрешение на работу в Америке (и наоборот), если в то же самое время музыканты, путешествующие в противоположном направлении, не собирались сыграть примерно такое же количество концертов за сравнимую плату. В качестве альтернативы можно было найти ирландских музыкантов, которые находились за рамками этого соглашения, и изменить их название с The People на Eire Apparent.

Десятью годами позже, когда я управлял компанией, занимавшейся кинопрокатом, мне захотелось выпустить документальный фильм о звукозаписывающей фирме Stiff Records и звездах постпанка, бывших у нее на контракте, таких как Элвис Костелло, Иэн Дьюри и Madness. Я пошел на встречу с Дэйвом Робинсоном, скандально известным боссом этой фирмы, и обнаружил, что он и есть тот самый фотограф из Дублина. Американские гастроли с Джеффрисом дали ему образование в области музыкального бизнеса. Что же касается фильма, то, несмотря на другие предложения, он решил отдать его мне — «раз уж вы дали нам ту пятерку сверху».

Вместе с ростом популярности UFO разрастался и конфликт между мною и революционным авангардом, составлявшим штат сотрудников клуба Хоппи был любимым вождем, чье сердце, несомненно, было на их стороне; я же был человеком, повернутым на деньгах, которого заботила только карьера в музыкальном бизнесе. Большинство же посетителей UFO просто хотели быть под кайфом, заниматься любовью и слушать хорошую музыку. Они верили в социальные и политические цели движения, но не были подготовлены к тому, чтобы для их достижения рыть траншеи на переднем крае. Для тех, кто был готов жить в сквотах[147], драться с полицией и радикально изменить свою жизнь, музыка была важна скорее из-за содержащегося в ней посыла, нежели ее художественных достоинств. Их духовные (а возможно, и самые настоящие) потомки появились в Англии в конце семидесятых во времена панк-движения и снова в конце восьмидесятых — в лице приверженцев нью-эйдж, путешествующих или покрывающихся коркой грязи, сидя на месте.

Фракцию радикалов возглавлял Мик Фаррен. Однажды снежной ночью в январе Хоппи потащил меня в Шоредич послушать группу Мика The Social Deviants. Их описание, сделанное Хоппи, мне не очень-то понравилось. А когда мы вошли в холодный сырой полуподвал и мельком увидели гигантскую афроприческу белого парня Мика и его угрюмых товарищей по группе, прослушивание показалось мне еще более бесперспективным, если такое вообще было возможно. В этом рассказе нет никакого неожиданного поворота — играли они так же плохо, как и выглядели. Пение Мика было лишено мелодичности, а его группа с трудом могла совладать со своими инструментами. В тот раз Хоппи уступил, но своим безошибочным чутьем распознал в Фаррене бойца, который и хочет и может. Я же сказал, что The Deviants будут играть в UFO только через мой труп.

Как я и предполагал, Мик сделал себя незаменимым Он видел, что девушки, принимающие плату за вход в UFO, совершенно беспомощны. Мик взял кассу в свои руки, в то время как его товарищи из The Deviants помогали в качестве сторожей у запасного выхода. Каждую неделю он спрашивал меня, когда они смогут выступить. Бывали моменты, когда Фаррен забывался и признавал, что с музыкальной точки зрения его группа полное дерьмо, но в его сознании эту деталь перевешивала их преданность делу. Думаю, Мик также воображал, что как только он в своих узких джинсах и с мега-прической примется расхаживать по сцене UFO с важным видом, поклонение женской части аудитории будет ему обеспечено. Несмотря на мои продолжавшиеся отказы пятнать ими нашу сцену, Мик и его ребята стали ключевым элементом в команде моих помощников. Они могли безукоризненно справляться со все увеличивавшейся и увеличивавшейся толпой зрителей, и в конце концов я сдался. Вы можете видеть название The Social Deviants в списке выступающих за 14 апреля 1967 года. По крайней мере, я продержался три месяца.

Несмотря на различавшиеся представления о том, в чем состоит революция, атмосфера братской любви была в 1967-м вездесущей: люди по большому счету относились друг к другу очень хорошо. Большинство хиппи скорее жалели «добропорядочных», чем ненавидели их. Предполагаю, что этому способствовало то, что большую часть времени мы были «под кайфом». Другим фактором был Хоппи. Большинство движений вначале сплачиваются вокруг воодушевляющего лидера, и наше не было исключением Трудно переоценить то влияние, которое Хоппи имел на сообщество Подполья, начиная с открытия London Free School в октябре 1965-го и до того, как его посадили в тюрьму в июне 1967-го. В LFS, потом в IT и UFO его увлеченность музыкой и революцией сглаживала большинство разногласий. Он предлагал изящный компромисс или указывал на решение так ясно и благожелательно, что сторона, чье предложение отвергалось, никогда не чувствовала себя униженной.

Вокруг каждого из нас собирались многочисленные группы поддержки: его радикалы, которые упорно трудились, выполняя большой объем работы и для IT, и для UFO; мои любители музыки, готовые к любому новому вызову своим глазам и ушам Хоппи и я видели в этой двойственности источник силы, а не проблему и всегда были полностью уверены друг в друге.

Напряженность нарастала по мере того, как наших завсегдатаев вытесняли из клуба, становившегося все более и более популярным, и приближался день июньского судебного разбирательства по делу Хоппи. Ничто так не символизировало в глазах радикалов мое отступничество, как приглашение The Move. С тех пор как клуб стал пользоваться успехом, я решил познакомить нашу публику с моими любимыми «псевдопсиходелистами». Когда сотрудники UFO об этом услышали, они ужаснулись. Нас и так уже затопили «хиппи выходного дня», которые перед тем, как прийти на вечеринку, скорее пропускали стаканчик пива, нежели глотали таблетку лучшего из препаратов Sandoz. Когда настал вечер, клуб был набит битком, и группа играла довольно неплохо, но маленькая сцена их сковывала, и, возможно, аудитория тоже. Это был хороший вечер, но не выдающийся.

Хоппи играл роль Гамельнского крысолова Подполья, и это означало, что полицейским, журналистам и разгневанным родителям тинейджеров стало о нем известно. Как полагали, появление ордера на обыск его квартиры было спровоцировано телефонным звонком высокопоставленного родителя, обеспокоенного тем, что его чадо танцевало среди огней UFO. Однако это могло быть следствием любой из великого множества причин. Все мы предполагали, что Хоппи отделается только лишь штрафом, но с приближением дня суда обвинение, по всей видимости, становилось все непримиримее в своем решении идти до конца. В начале июня в суде магистрата Южного Лондона мы услышали объявление приговора: восемь месяцев тюрьмы. Все были подавлены. Хоппи полностью передал управление клубом мне, и я решил попытаться сделать его настолько коммерчески успешным, насколько это будет в моих силах. Половина прибыли будет по-прежнему отходить Хоппи, и эти деньги понадобятся ему, когда он выйдет на свободу.

Вот список выступавших в клубе UFO с декабря 1966-го по сентябрь 1967-го, составленный на основании плакатов и рекламных объявлений[148]:

23 и 30 декабря: дурман под кинотеатром Berkeley, фильмы Уорхола; звуки Pink Floyd; фильмы Энгера[149]; согревающее тепло, IT — бог.

13 января: Pink Floyd, фильм с Мэрилин Монро; The Sun Trolley, техноцветный стробоскоп; слайды Vive Acre; карате.

20 января: Pink Floyd; фильм Энгера.

27 января: музыка АММ; Pink Floyd; световое шоу Vive Acre; Flight of the Aerogenius[150], глава 1; International Times; конкурс красоты IT среди девушек.

3 февраля: Soft Machine; поэзия Брауна; Flight of the Aerogenius глава 2; фильмы Брюса Коннора.

10 февраля: Bonzo Dog Doo Dah Band; Джинджер Джонсон; «Банковский детектив» Даблъю Си Филдса.

17 февраля: Soft Machine; индийская музыка; мультфильмы Диснея; фильм с участием Марка Бойла.

24 февраля: Pink Floyd; Brothers Grimm.

3 марта; Soft Machine.

10 марта; Pink Floyd.

17 марта; выходной по случаю дня Святого Патрика.

24 марта Soft Machine.

31 марта Crazy World of Arthur Brown; Pink Alberts; конкурс «Вычисли полицейского».

7 апреля: Soft Machine.

14 апреля: Arthur Brown; The Social Deviants; Экстренно: полиция.

21 апреля: Pink Floyd.

28 апреля: The Smoke.

(Ночь с 29 на 30 апреля: 14 Hour Technicolour Dreani)

5 апреля: Soft Machine; Артур Браун.

12 мая: Graham Bond Org, Procol Harum.

19 мая: Tomorrow; Артур Браун; The People Show.

26 мая: The Move.

2 июня: Pink Floyd.

9 июня: Procol Harum; The Smoke.

16 июня: Crazy World of Arthur Brown; Soft Machine; The People Blues Band в 4.30 утра.

23 июня: Liverpool Love Festival[151].

30 июля: Tomorrow; The Knack 7 июня: Денни Лейн; The Pretty Things.

14 июля: Артур Браун; Алексис Корнер; Виктор Брокс.

21 июля: Tomorrow; Bonzo Dog Doo Dah Band.

28 июля: ЦРУ против UFO; Pink Floyd; Fairport Convention.

4 августа Эрик Бердон; Family.

11 августа Tomorrow.

18 августа Артур Браун; The Incredible String Band.

1 и 2 сентября: UFO Festival. Vink Floyd; Soft Machine; Move; Артур Браун; Tomorrow; Денни Лейн.

8 сентября: Эрик Бердон и The New Animals; Эйнзли Данбар.

15 сентября: Soft Machine; Family.

22 сентября: Dantalian’s Chariot включая Зута Мани и его световое шоу; The Social Deviants; The Exploding Galaxy.

29 сентября: Джефф Бек; Ten Years After, New Sensual laboratory Марка Бойла; Контесса Вероника.

Глава 19

Та огромная волна посещаемости и общественного внимания, которая обрушилась на клуб UFO во время первых шести месяцев его существования, возможно, являлась приметой года чудес — 1967-го, но в то же время была и частью общей исторической канвы. Независимо от того, насколько чисты и пылки изначальные намерения, неизбежным результатом большинства художественных или культурных революций становилось удовлетворение жажды общества к острым ощущениям Первым коммерческим «хитом» Лондона стал музыкальный спектакль «Опера нищего», который шел на сцене практически без перерыва с 1721[152] по 1790 год. В его основу легли признания приговоренных к виселице разбойников и воров-карманников, а также напечатанные тексты увековечивших их память баллад. Духовенство и политики-тори были в ярости от успеха пьесы; они чувствовали, что постановка подрывала все, что было хорошего и приличного в английском обществе. Чем, конечно же, и объяснялась ее популярность.

В девятнадцатом веке французы усовершенствовали процесс, с помощью которого недавно разросшейся прослойке буржуазии удавалось не умереть со скуки. Ее сыновья авантюрного склада покидали домашний очаг, расставаясь с безопасным существованием среднего класса.

Они перебирались в мансарды, где жили во грехе с белошвейками, приобретали пристрастие к наркотикам или выпивке, и становились приверженцами радикальных философий. Потом они создавали дерзкий роман (или пьесу, или картину, или стихотворение, или оперу), чтобы дать возможность пережить сильные ощущения тем, кто по-прежнему занимался своим почтенным ремеслом, а в результате получали достаточно средств, чтобы на склоне лет снова обрести прелести буржуазной жизни. Те же самые ритуалы, только ускоренные и осовремененные (а также распространяемые теперь и на дочерей), в наши дни можно проследить на страницах популярной прессы.

Двадцатый век добавил в старую формулу новую характерную особенность. Вовлечение публики в тот мир погибели, который воспевали художники, зашло еще дальше. Единицы из составлявших толпы зрителей «Оперы нищего» мечтали о том, чтобы знаться с ворами и убийцами в реальной жизни. Публика девятнадцатого века любила читать «Сцены из жизни богемы» [153] и ходить в оперу, но никогда бы не поменяла свои благоустроенные дома на мансарды. И большинство не потерпело бы, если бы их дети стали вести себя подобным образом Имевшие место в двадцатые годы поездки белых жителей Нью-Йорка по линии «А» в Гарлем, чтобы попасть на выступление Дюка Эллингтона в клубе Cotton Club, свидетельствовали, что публика стала проявлять интерес к тому, чтобы на собственном опыте испытать, что такое опасная среда И интерес этот был не меньшим, чем к прослушиванию опасной музыки или чтению опасных книг.

Когда проповедники метали в рок-н-ролл громы и молнии за то, что он приобщает невинных белых тинейджеров к пагубному в своей сексуальности образу жизни чернокожих или — Боже упаси! — соблазняет танцевать вместе с ними, они знали, о чем говорят. Тинейджеры пятидесятых в своих развлечениях заходили гораздо дальше, нежели поклонники джаза, посещавшие трущобы за тридцать лет до них.

То, чему Лондон стал свидетелем весной 1967-го, было больше, нежели просто интерес к какому-то новому музыкальному стилю. Это было массовое погрркение в субкультуру, которое дало ей возможность подняться. Мы видели, как неделя за неделей большое количество молодых людей спускается вниз по ступенькам в поисках трансцендентального опыта. Благодаря химическим препаратам в задних карманах брюк моих сотрудников службы безопасности (наемных, конечно же, и не имевших к клубу никакого отношения) они часто его находили. И если пассажиры линии «А» в 1928-м оказывались в небезопасном окружении лишь ненадолго, словно пробуя ногой холодную воду, то в случае с наркотиками дело такой пробой не ограничивалось. В UFO ухмыляющийся крокодил психоделиков оборачивал свои губы вокруг лодыжки, затаскивал внутрь и облизывал с ног до головы. Этот опыт начал изменять общество, но не так, как мы надеялись.

К лету кафтаны и бусы были повсюду, и UFO был переполнен туристами и «хиппи выходного дня». Но были ли мы чем-то иным, нежели просто одной из английских молодежных группировок, исповедовавших свой стиль, последними в ряду после тедди-боев, рокеров и модов? Мы стремились к большему: мы хотели на самом деле представлять для сложившегося общественного порядка угрозу столь серьезную, сколь серьезной она казалась властям.

Марш на Флит-стрит и рассветный призыв Tomorrow к революции произошли в июле, но тот месяц прошел относительно спокойно, и число наших посетителей продолжало расти. Когда же в конце месяца газета News of the World приправила воскресный завтрак нации шокирующими рассказами о «нечестивом вертепе хиппи», мистеру Гэннону позвонил местный полисмен. Он сказал, что если в эти выходные UFO откроется, то будет потребован ордер на рейд полиции, и мистер Гэннон может потерять разрешение на работу своего клуба Наши дни в Шатеу Club были окончены.

Я убедил Centre 42, организацию, созданную драматургом Арнольдом Уэскером для поддержки «рабочего театра», сдать нам Roundhouse[154]. Это было величественное, но обветшалое кирпичное строение вблизи железнодорожной сортировочной станции в Кэмден-Тауне. В ту пятницу перед Шатеу Club мы раздавали листовки, в которых сообщали нашим тусовщикам, что они могут найти UFO (где в тот вечер красной строкой выступал недавно обращенный в психоделическую веру Эрик Бердон) через несколько остановок по северной линии метро. В некоторых отношениях UFO в Roundhouse был великолепен. Необычайно большое пространство помещения и огромная сцена раскрепощали после стесненных пределов Шатеу Club. Я предвкушал будущее, полное больших толп посетителей и стремительно растущих доходов. Однако возникла одна проблема, на которую в тот первый вечер мы едва обратили внимание. После одиннадцати часов вечера улицы заполнялись нетрезвыми постоянными посетителями местных пабов — ирландцами и скинхедами. К некоторым из наших завсегдатаев пристали на улице, но мы не придали этому особого значения.

Однако в течение следующей недели о нас разнеслась молва. До этого момента скинхеды не часто встречались с хиппи, но они могли почуять естественного врага. Как только ребята из числа нашей публики появлялись поблизости, они подвергались нападению. Результатом были сорванные с шей колокольчики, украденные дамские сумочки и синяки под глазом Однажды группа скинов взяла штурмом дверь пожарного выхода и избила всех, кто попался им под руку, включая меня самого. Прибыл немногочисленный наряд полисменов, но им, казалось, доставляло удовольствие наблюдать, как хиппи получают пинки.

Наши охранники у дверей не могли справиться с этими громилами, поэтому я обратился к Майклу Экс и его «Негритянским активистам», чтобы они обеспечили патруль для охраны. Майкл появился на следующей неделе с семью обритыми наголо громадными парнями устрашающего вида, в черных водолазках и узких черных брюках. Позже я познакомился с некоторыми из них: актером, кинорежиссером и писателем — и все оказались добрейшей души людьми. Но когда они бросали грозные взгляды и принимали каратистские позы, скинхеды ведь не могли об этом знать, правда? Однако эти услуги обходились недешево.

Куда бы я ни повернулся, цены взлетали под небеса. Арендная плата была гораздо выше той, что мы платили мистеру Гэннону, к тому же я больше не мог ссылаться на крошечную вместимость зала в качестве оправдания того, что гонорары музыкантов не увеличиваются. Требовалось и больше оборудования для светового шоу, и большее количество персонала. Коммерческие промоутеры, теперь постоянно организовывавшие выступления для Pink Floyd, Soft Machine или Артура Брауна, стали для меня конкурентами. Полные энтузиазма идеалисты, которые в течение долгого времени выполняли большое количество трудной работы, в отсутствие воодушевлявшего их Хоппи начали постепенно исчезать. Неделя за неделей я расплачивался наличными, полученными за вход, с музыкантами, персоналом и покрывал из этого источника и прочие расходы. При этом мало что оставалось (или вообще не оставалось ничего) на оплату моей квартиры или на то, чтобы отложить сколько-нибудь для Хоппи. Впервые UFO начал терять деньги.

Но среди всего этого уныния было и несколько ярких моментов. Широкий балкон, опоясывавший Roundhouse изнутри, посередине между полом и потолком, вдохновил меня на розыски компании, которая обеспечивала «полет» Питера Пэна в недавней постановке в Вест-Энде. В результате первое появление Артура Брауна в Roundhouse состоялось высоко над публикой; голова его была окружена фирменным огненным ореолом, а голос усиливался с помощью другой новинки его шоу — радиомикрофона. На мгновение я подумал, что, может быть, в Roundhouse все же есть смысл.

Дополнительной пользой от увеличения размеров помещения было увеличение той «десятины», которую мы платили из наших кассовых сборов организации Release. «Шапка», которую «пустили по кругу» весной для сбора средств в «фонд помощи арестованным», превратилась в целую организацию. Майкл Экс, который всегда понуждал нас думать о практических вопросах, созвал собрание заинтересованных сторон. Среди приглашенных была экзотически выглядевшая темноволосая молодая женщина, которая по своей инициативе взялась за решение разных сложных вопросов и справилась с этим безупречно. Она стала активно протестовать против произвола полиции, после того как люди в штатском остановили на улице ее любовника с Ямайки. Его обвинили в совершении тяжкого правонарушения, предложив самому выбрать, за что его арестуют — за пакетик с ганджей или набор инструментов взломщика Несмотря на все ее усилия, парень сел в тюрьму на три года Когда после второго собрания я на машине отвез эту молодую женщину к ней домой, она показала мне картину, над которой работала это была фаланга обнаженных амазонок, идущих в атаку прямо в направлении зрителя.

Я вспомнил свой визит к одному из друзей несколькими месяцами ранее. Он с гордостью выставил над камином на всеобщее обозрение свое новое приобретение: картину маслом в розовых тонах, изображавшую вид снизу на волосы на лобке и влажные разведенные половые губы. Он сказал мне, что купил ее у художницы, которая зарабатывает на жизнь, позируя обнаженной — в том числе и для обложки журнала Mayfair[155], где появилась не прикрытая ничем, кроме бронзовой краски. У него было преимущественное право на покупку ее следующей работы: его описание совпадало с тем, что я увидел на мольберте. Так я познакомился с Кэролайн Кун: художницей, феминисткой, журналисткой и активисткой.

Кэролайн основала Release и управляла этим агентством с эффективностью, которая «шла не в ногу» с большинством андеграундных организаций. Из всех идеалистических предприятий, начавшихся в течение «года ноль» нашей культурной революции в Западном Лондоне, только Release и Ноттинг-Хиллский карнавал по-прежнему выполняют свои первоначальные функции. Многие в Подполье стеснялись ее делового подхода, но ее половая и классовая принадлежность также играли свою роль. Кэролайн — умеющая хорошо изъясняться мятежная дочь семьи, принадлежащей к верхушке среднего класса. Ее ум и решительность выбивали из колеи многих мужчин в теоретически прогрессивном сообществе андеграунда, а речь и манеры раздражали многих радикалов.

К осени у Release была круглосуточная телефонная служба, оказывавшая юридическую помощь; эта организация также предоставляла адвокатов задержанным за наркотики по всему Лондону. Кэролайн встречалась с сотрудниками министерства внутренних дел и требовала, чтобы молодым людям давали возможность сделать положенный им по закону телефонный звонок и выдавали бланки бесплатной юридической помощи.

Такой подход был слишком уж прямым и эффективным, чтобы не вызвать раздражение у наших самозваных анархистов. Группа во главе с Миком Фарреном взяла штурмом офис Release и выкинула Кэролайн и ее сотрудников. Однако сложность задач, стоящих перед организацией, так обескуражила фарреновскую шпану, что они отказались от своей затеи спустя несколько дней. Кэролайн без лишнего шума снова наладила работу в офисе, и вместе со своим персоналом продолжила свое дело.

В сентябре UFO покатился по наклонной плоскости — выступления проходили плохо, аудитория становилась все меньше и меньше, а расходы все выше и выше.

В конце месяца я решил уйти, пока мы еще занимали лидирующие позиции. Единственное мое утешение состояло в том, что было отложено достаточное количество денег, чтобы Хоппи, когда выйдет на свободу, мог скрыться в Марокко вместе со своей преданной подругой.

Идея концертов в Roundhouse по выходным была быстро подхвачена двумя соперничающими промоутерскими конторами — Blackhill Enterprises (менеджеры Pink Floyd Дженнер и Кинг) и Middle Earth, управляемой славным, но немного несобранным Дэйвом Хоусоном. Они устраивали концерты по очереди, пока в Centre 42 взвешивали преимущества предоставления постоянного права на использование Roundhouse той или другой стороне. Сначала свой вклад в содержание Release вносили обе конторы. Однако Blackhill была в союзе с Фарреном и прекратила свою поддержку организации после того унижения, которое испытали участники неудавшегося переворота. Поступления от входной платы Roundhouse сократились наполовину, и финансовое положение Release пошатнулось.

Следующим летом Blackhill Enterprises, имеющая хорошие связи, была выбрана для того, чтобы представить английский дебют The Doors и Jefferson Airplane в совместном концерте в Roundhouse. Было ясно, что тот, кто будет заниматься продвижением этого концерта, скорее всею получит достаточное количество денег и достаточный импульс для того, чтобы распоряжаться будущим этого зала. Я просил Дженнера и Кинга положить конец распре, из-за которой Release испытывала недостаток средств, но они были непреклонны.

Должен признаться: то, что произошло дальше, доставило мне огромное удовольствие. Я позвонил сначала Полу Ротшильду, и тот связал меня с менеджментом The Doors, а потом в офис Билла Грэма, который после этого поговорил с Jefferson Airplane. Если эти группы хотят, чтобы в Лондоне их приезд воспринимали как событие андеграунда, они должны узнать о той местной борьбе, в которой были пешками. Прошло всего несколько дней — и британский агент обеих групп вызвал на встречу представителей телекомпании Granada TV (которая снимала концерт The Doors), Blackhill Enterprises и Института современного искусства (друзья Blackhill Enterprises, которые обеспечивали The Doors и Jefferson Airplane «культурное» прикрытие для получения разрешений на работу). Все они с ужасом смотрели, как на их глазах агент вычеркивает из контракта название Blackhill Enterprises и вписывает на его место Middle Earth. Мы с Кэролайн перехватили этот контракт для сони Хоусона, которого нам даже пришлось слегка потормошить, чтобы разбудить и сообщить новость о том, что продвижением концерта The Doors и Jefferson Airplane теперь занимается он. Также мы добились от него увеличения пожертвований для Release с пяти процентов от суммы кассовых сборов до десяти. В последующие годы Middle Earth станет краеугольным камнем поддержки для Release. Я чувствовал, что для моего «серого преосвященства» это был звездный час.

В те годы Release негласно оказывали юридическую помощь Джорджу Харрисону и Мику Джаггеру в их «наркотических» делах. В знак благодарности Харрисон в 1969-м пригласил Кэролайн в офис фирмы Apple, пожал ей руку и вручил конверт. Когда, выйдя из офиса она его разорвала, там оказался чек на пять тысяч фунтов стерлингов. Через тридцать лет писатель Джонатон Грин в своей книге о шестидесятых «Дураки с вымытой шеей» утверждал, что пожертвования обеих звезд были следствием того, что сотрудницы Release занимались с ними оральным сексом Память о годах нелегкой работы персонала, состоящего в основном из женщин, и слезах радости, пролитых в тот день на тротуаре у здания Apple, стала основой решения Кэролайн. Она подала в суд на Грина и издательство Random House, уволила юрисконсульта, который предложил неуместное мировое соглашение. Сумела убедить суд не конфисковывать ее квартиру в счет погашения долгов за услуги адвокатов до окончания процесса. Самостоятельно изложила свои соображения по делу в Высоком суде[156] и одержала ошеломительную победу, которая повлекла за собой опровержение в прессе, извинения и значительную сумму возмещения морального ущерба.

За поверхностью прогрессивных шестидесятых скрывались всевозможные неприятные вещи: сексизм, реакция, расизм и фракционность. На самом деле это было неудивительно. Идея о том, что наркотики, секс и музыка могут изменить мир, всегда была очень наивной мечтой. По мере того, как воздействие контркультуры на мейнстрим увеличивалось, ее собственные ценности и эстетика приходили в упадок. О политических неудачах наступающих лет кричали газетные заголовки, в то время как размывание идеалов происходило гораздо незаметнее. Тем не менее, этот процесс был вполне наглядным для тех, кто обратил на него внимание.

Для меня закрытие UFO стало событием печальным, но принесшим освобождение. Pink Floyd были теперь успешной гастролирующей рок-группой, Артур Браун пребывал в чартах, Soft Machine и The People Blues Band гастролировали по Америке вместе с Джимми Хендриксом, a A Whiter Shade of Pale стал одним из наиболее успешных синглов всех времен. Пришло время браться за дело. И тем летом я нашел следующую группу для Witchseason — она играла на разогреве у других и была почти незаметна среди подобных ей команд. Хотя я и не нажил себе состояние с ее помощью, эти музыканты заложили основание для большой части той работы, которой я занимался в течение последующих пятнадцати лет. Я думал, что уже увидел конец фолк-рока, но в итоге он за мной вернулся.

Глава 20

В один из вечеров богатого на события июня 1967-го я пошел послушать Сэнди Денни в клубе Les Cousins в Сохо. Это выступление меня тоже не убедило: она упорно исполняла песни своего бывшего бойфренда-американца по имени Джексон Си Фрэнк и других посредственных авторов-исполнителей. Голос Сэнди часто казался скорее громким, нежели выразительным. Однако с ней было весело — в зале звучал громче всего ее смех. Сэнди имела обыкновение резко вынимать сигарету изо рта, так что пепел рассыпался повсюду, и кроме того знала толк в выпивке. Как-то раз я видел, как она опрокинула три кружки по дороге на кухню, куда пошла, чтобы заново заварить чай. Когда Сэнди играла на гитаре, то не спускала глаз со своей левой руки, с опаской ожидая неминуемой ошибки. Только когда она сидела за роялем, своим основным инструментом, Сэнди становилась безмятежной и изящной, той полной достоинства леди, которой страстно хотела быть. Она была умной и энергичной, безжалостной к дуракам, но не умела скрывать ни своих чувств, ни своей потребности в эмоциональной поддержке. Единственное, что подкупает меня в фильме «Дневник Бриджет Джонс», так это то, что Рене Зеллвегер поразительным образом копирует большое количество рискованных поступков Сэнди.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Всю ту первую ночь мы проговорили о музыке; рассвет застал нас в доме ее родителей в Уимблдоне за прослушиванием магнитофонной ленты с записью Sgt. Pepper, сделанной с Radio Luxembourg, проигравшей этот альбом еще до его официального выхода. Потрясающее впечатление от шедевра The Beaties еще более усилилось из-за тех обстоятельств, при которых мы слушали запись — украдкой, прижимаясь к колонкам и очень тихо, чтобы не побеспокоить спящих домашних.

Сэнди устала вкалывать по фолк-клубам, выступая под аккомпанемент своей гитары: она хотела петь с группой. После «А Day in the Life» и «Lucy in the Sky with Diamond» палитра сольного фолк-пения представлялась весьма ограниченной. Она уже записала альбом со Strawhs, но не была убеждена, что это группа для нее. Когда Сэнди дала мне его сигнальный экземпляр, я был просто поражен, насколько же здорово ее голос звучит на пластинке. Лучшим треком была ее собственная песня, первая попытка сочинительства — «Who Knows Where the Time Goes», которую Джуди Коллинз собиралась сделать заглавной на своем новом лонгплее. (Со временем авторские отчисления за эту песню окажутся наиболее надежным источником доходов из всех, которые когда-либо были у Сэнди.) Я был под большим впечатлением, я был очарован, но когда нашел для нее идеальную группу, то не сделал ничего, чтобы свести их вместе.

Fairport Convention дебютировали в UFO месяц спустя. Это были благовоспитанные ребята из Масвел-хилл, выходцы из среднего класса, вкус которых в отношении американских авторов-исполнителей был получше, чем у Сэнди. Впрочем, он не был достаточно хорош для того, чтобы удержать музыкантов от исполнения халтуры вроде «Thirsty Boots» Эрика Андерсена Я содрогнулся, когда ближе к концу своего сета они дерзнули взяться за «Fast-West» Баттерфилда. Но когда Ричард Томпсон начал играть свою собственную версию гитарного соло Блумфилда, я был ошеломлен. Этот семнадцатилетний юнец был просто чем-то из ряда вон выходящим! Когда группа окончила выступление, я ворвался к ним в гримерную, совсем как Майк Джеффрис, и предложил контракт.

Во всем этом была некая странная неизбежность. Вот передо мной была группа хорошо образованных ребят, которые подходили к рок-музыке так, как будто бы писали докторскую диссертацию. Они боготворили Jim Kweskin Jug Band, слушали Джанго Рейнхардта и Дюка Эллингтона и играли ту самую разновидность американского фолк-рока, которую три года назад я мечтал создать с помощью Себастиана и Яновски. Я дотянулся было до блеска The Move и Pink Floyd, но закончил английской версией самого себя.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Ключевой фигурой в группе был Ричард. Он может играть практически в любом стиле, чем часто и пользуется, но при этом его игра мгновенно узнаваема. В ней слышны звуки шотландской волынки — гудение басовых трубок и мелодия верхнего голоса, так же как и отзвуки гитар Барни Кессела и Джеймса Бертона и рояля Джерри Ли Льюиса. Но в его музыке нет никаких блюзовых клише: как Бикс Бейдербек или Джанго Рейнхардт, Ричард Томпсон не комплексует из-за того, что он белый.

В Fairport Convention уже была девушка-певица. Ее звали Джуди Дайбл, и вокал ее был довольно неуверенным, но она была подругой Томпсона. И вряд ли было правильно начинать отношения с ребятами с бесцеремонного давления, требуя, чтобы они уволили Джуди. Мало того, хотя музыканты из Fairport имели за плечами такую же среднюю школу в пригороде, как и Сэнди, вряд ли можно было найти столь разных по темпераменту людей. Например, нельзя сказать, что ребята из Fairport никогда не выпивали, просто казалось, что они никогда не напивались. Насколько было сложно сделать так, чтобы Сэнди не шумела, настолько же трудно иногда было побудить их сказать хоть что-нибудь. За пять минут разговора с Сэнди можно было услышать слов из четырех букв больше чем за месяц репетиций Fairport Convention. Сэнди и Ричард, двое из величайших талантов, с которыми я когда-либо работал, медленно двигались навстречу друг другу без какой-либо помощи с моей стороны.

Вопрос слабости Fairport Convention с точки зрения вокала мы решили, добавив в группу Иэна Мэтьюза — бывшего профессионального футболиста из Сканторпа с голосом поп-тенора Вокальные партии на одноименном первом альбоме группы, который включал несколько невыпущенных песен Джони Митчелл, были распределены между Иэном и Джуди. Когда Ричард и Джуди Дайбл расстались, я думал о том, чтобы предложить замену, но боялся, что Сэнди со своим темпераментом просто подавит остальных.

В конце концов они сами добрались до нее в то время, когда я был в Нью-Йорке. Вернувшись, я в ту же самую минуту помчался на репетицию, где обнаружил, что Сэнди настолько послушна, насколько это вообще было возможно. Она трепетала перед Ричардом и была очень рада, что ей аккомпанирует такая замечательная группа. Вдохновленный ею, Ричард начал писать песни. Второй альбом, What We Did on Our Holidays, был на голову выше первого. Голос Сэнди обычно «забивал» ее гитару, но прекрасно подходил группе, становившейся все более мощной. Саймон Никол вырос как музыкант и стал самым лучшим ритм-гитаристом из всех, с кем я когда-либо работал: он играл очень плотно и был очень чутким аккомпаниатором. Эшли Хатчингс, всегда бывший элегантным басистом, выработал стиль, который окажет влияние на легионы не отягощенных вкусом металлистов. Мартин Дэмбл, барабанщик с подвижным, приджазованным стилем игры, привнес в музыку группы характерный ритм. Выглядел он так, будто бы только что сошел со страницы модного журнала, одевался в бархатные пиджаки и носил завязанный узлом шарф, тогда как остальные, казалось, были намертво зашиты в свои джинсы.

К тому времени как мы начали работать над альбомом Unhalfbricking, Fairport Convention мало напоминали ту группу, которую я слышал в UFO. Песни, сочиняемые Сэнди и Ричардом, больше не подходили вокальному стилю Иэна. Тут и была основана традиция, согласно которой любые два выпускаемые подряд альбома Fairport Convention никогда не записывались одним и тем же составом. Иэн всегда находился несколько в стороне, не понимая страсти остальных к джазу, блюзу и фолку.

Я представлял себе множество вариантов его будущего после Fairport Convention, но только не то, которое он создал для себя в действительности. На протяжении более тридцати лет Иэн неизменно выпускал фолк-рок альбомы очень высокого качества, и с песней Джони Митчелл «Woodstock» добился гораздо большего успеха, чем тот, которого когда-либо сумела достичь его бывшая группа.

По мере того как альбом принимал вполне определенные очертания, меня все больше охватывало радостное возбуждение. «Autopsy», написанная Сэнди, и «Genesis HaU» Ричарда были зрелыми сочинениями, показавшими, что ребята могут воплотить в жизнь все мои честолюбивые замыслы, связанные с ними. Во время перерыва в записях они вызвали меня на концерт в Бристоле, чтобы я послушал две новые песни. Первой из них была «Si Ти Dois Partir», франкоязычная версия дилановской «If You Gotta Go, Go Now», исполнение в стиле кейджен[157], а второй — традиционная баллада под названием «А Sailor’s Life», которой их научила Сэнди. Первая песня стала их единственным хитовым синглом, а вторая перевернула английскую фолк-музыку с ног на голову. Более того, эта обработка старинной баллады вызвала отклики повсеместно. Участник Los Lobos рассказывал моему другу, что они были всего лишь еще одной рок-группой из восточного Лос-Анджелеса до тех пор, пока не услышали «А Sailor’s Life». Эта композиция побудила их найти в своих собственных мексиканских традициях что-то равное по значимости тому, что Fairport Convention нашли в английских. Многие группы по всему миру начинали обращаться к отечественной культуре, когда сталкивались с ограниченностью англо-американской «рок»-модели. Но отправной точкой на карте таких путешествий остается тот вечер в Бристоле. И когда случится трагедия и музыканты Fairport Convention сами будут нуждаться в источнике душевных сил, чтобы справиться с эмоциональной травмой, они найдут его в том же самом месте.

Характерный для кейджен звук стиральной доски в «Si Ти Dois Partir» Мартин сымитировал, поставив несколько имзовских[158] пластиковых стульев друг на друга, так что они образовали стопку, и проводя барабанной палочкой по спинкам сверху вниз. Предполагалось, что ударным инструментом для перебивки будет пустая бутылка из-под молока, лежащая на верхнем стуле. Но когда наступил нужный момент, бутылка упала на пол и разбилась. Я отчаянно сигнализировал, чтобы группа продолжала играть: звук разбитого стекла попал точно в ритм и эффект был идеальным — хорошее предзнаменование для нашей сессии. Когда записывали «А Sailor’s Life», приглашенный скрипач Дэйв Суобрик все еще привыкал играть на скрипке через усилитель. Но уже на первом дубле он сопровождал соло Ричарда своим собственным, указав путь в будущее группы. Фотография для обложки была сделана в саду семейства Денни, с родителями Сэнди на первом плане и группой, расположившейся на траве за оградой. Ребята были одеты в костюмы, практически не имевшие отношения к стилю того времени. На обложке не было никаких надписей, и она вызывала в воображении обеспеченное будущее, которое не обязательно будет соответствовать последней моде, но обязательно будет успешным. Только оно никогда не наступит.

Я взял экземпляр полностью готового альбома с собой в Нью-Йорк, где проиграл его кое-кому из членов совета Newport Folk Festival, которые уверили меня, что приглашение нас ждет. На следующий день была запланирована встреча с Фрэнком Барсалоной, самым важным агентом в Америке, организовывавшим рок-концерты. Но на рассвете того дня я был разбужен телефонным звонком из моего офиса Роуд-менеджер Fairport Convention заснул на трассе Ml, и микроавтобус группы «нырнул» в кювет. Мартин Лэмбл и американка Джини Фрэнклин, подруга Ричарда, скончались, а сам он и Саймон попали в больницу[159]. Когда Unhalfbrickin вышел, все признали, что это замечательная пластинка. Но к тому времени ребята из группы были настроены никогда больше не исполнять тот материал, над которым они так тщательно и долго работали вместе с Мартином.

Глава 21

Через шесть лет после того, как Sgt. Pepper пронесся по миру, проникая, как казалось, в сознание каждого человека на планете, альбомы Кэрол Кинг и Нила Янга разошлись гораздо большими тиражами, чем битловский шедевр. Еще через десять лет продажи всех пластинок The Beaties вместе взятых покажутся сущим пустяком на фоне показателей альбома Майкла Джексона Thriller, и он купит издательские права на весь каталог песен Лен-нона и Маккартни, потратив всего лишь мелочь, завалявшуюся у него в карманах. Я основал свою компанию в ту простодушную эпоху, когда запросы были относительно скромными.

Однажды вечером (дело было предыдущей зимой) я пошел в клуб Troubadour в районе Эрлс-корт послушать певца по имени Том Ллойд, который открывал выступление Пола Саймона После концерта Саймон рассказал мне, что записал в Нью-Йорке альбом со своим другом Арти из Форесг-Хиллз, а недавно их продюсер (и это вызывает тревогу) методом наложения добавил в одну из песен попсовую партию ударных. И что теперь его зовут обратно, чтобы заниматься раскруткой этой песни, выпущенной на сингле. Полу нравилась его квартира в Лондоне, тот круг фолк-клубов, где он выступал, и совсем не хотелось уезжать. Песней этой была «The Sound of Silence», и фолк-клубы Англии никогда больше не увидели Пола Саймона.

Тод дал мне демо-запись, которую сделал со своим учителем игре на ситаре. Это был интересный сплав фолка и индийской музыки, но он не подбил меня на то, чтобы рискнуть деньгами, которых у меня не было. Однако оказалось, что у Тода есть небольшое наследство, которое ему не терпится вложить в какое-нибудь музыкальное предприятие. Он стал моим партнером по Witchseason и перебрался в мою просторную квартиру в Бэйсуотере (обходившуюся в 15 фунтов в месяц). В гостиной мы устроили офис.

Результатом моего путешествия в США в начале августа 1967-го (я возил The Incredible Siring Band для выступления на фестивале Newport folk festival) стал визит Джони Митчелл Я обещал познакомить ее с музыкальными издателями, которые могли собрать авторские отчисления с записи ее песни «The Circle Game» Джорджем Хэмилтоном Четвертым. Первая ночь Джони в моей квартире завершилась весьма эффектно, когда в шесть утра «Летучий отряд»[160] полиции взломал входную дверь. У них был ордер на обыск, целью которого были «подрывная литература, оружие и боеприпасы». Тод привлек к себе внимание полиции тем, что дал поручительство за Майкла Экс, когда лидер Шаек Power был арестован за подстрекательство к бунту. Фотография, на которой он покидает суд вместе с Майклом, появилась в Daily Telegraph, и его имя, должно быть, попало в некоторые «компетентные» блокноты. Нам пришлось стоять в прихожей в халатах, а полицейские в это время устраивали в квартире разгром. На этот раз они предпочли не подбрасывать ни наркотиков, ни гранат, но для Джони такой прием в Лондоне оказался, вне всякого сомнения, захватывающим.

За год, проведенный на фирме Elektra, я узнал много полезного, в том числе где найти лучший в Сохо кофе «эспрессо». Это знание не было получено методом проб и ошибок: в несуществующее ныне кафе недалеко от Олд-Комптон-стрит меня направил франтоватый джентльмен по имени Дэнни Холперин, который знал подобные заведения в городах по всей Европе и Северной Америке. Дэнни, следующий фрагмент пазла Witchseason, занимался дизайном рекламных модулей и каталогов для фирмы Elektra еще до моего приезда и продолжал это дело все то время, что я в ней работал.

Холперин был из Торонто, где его отец занимал должность в структурах коммунистической партии Канады. Холперин-старший отбыл срок в тюрьме за подрывную деятельность. После войны он организовал совещание лидеров антиколониального движения со всей Британской Империи: Альберта Лутули из Южной Африки, Мохаммеда Али Джинна из той области, которая вскоре станет Пакистаном, Кваме Нкрумы из Золотого Берега (ныне Гана) и Ннамди Азикиве из Нигерии. Дэнни повстречался с ними со всеми. Несколько лет спустя, когда он работал в газете Toronto Globe and Май, с ним связался Азикиве. Не приедет ли Дэнни в Лагос, чтобы возглавить газету, отстаивающую идею независимости? Еще бы, конечно же приедет. Он оставил квартиру в Торонто, порвал со своей девушкой, сделал остановку в Нью-Йорке, чтобы попрощаться с матерью, и сел на «клипер» авиакомпании Pan American, следовавший рейсом Азорские острова — Дакар — Конакри — Монровия — Аккра — Лагос (реактивных авиалайнеров для дальних перевозок в то время еще не было). Самолет вырулил на взлетную полосу, но не взлетел На борт поднялась пара мужчин в коричневых костюмах, и попросила дать им возможность конфиденциально переговорить с Дэнни.

— Вы же на самом деле не хотите лететь в Лагос, не так ли, мистер Холперин?

— Конечно же, хочу!

— Нет, мистер Холперин, я не думаю, что вы действительно хотите. Это было бы большой ошибкой.

— Еще большей ошибкой было бы, если бы я не хотел. Я подписал контракт, оставил свою квартиру, порвал со своей девушкой и попрощался с матерью.

— Но если вы отправитесь туда, вы кончите тюрьмой, как ваш отец.

— Вот и прекрасно, в моем контракте записано, что все то время, что я проведу в тюрьме, будет оплачено в двойном размере.

Невзирая на то, что Дэнни мог или не мог хотеть делать, «коричневые костюмы» настаивали на том, что он не поедет в Лагос, чтобы заниматься газетой. Они обещали это своим приятелям из британского министерства по делам колоний и должны сдержать свое слово. Когда Дэнни пригрозил, что обратится к друзьям из New York Times и поднимет вокруг этой истории большой шум, они попробовали другой подход.

— Мистер Холперин, если бы вы могли работать в любой газете в любом городе мира, то какую бы выбрали?

— Думаю, что в идеальном мире я бы жил на Левом берегу[161] и писал о джазе для парижского издания New York Herald Tribune.

Один из «коричневых костюмов» покинул офис без окон в аэропорту Айдлуайлд[162], в котором происходил разговор, и сделал несколько телефонных звонков. В воздухе повисло ожидание. Раздался чей-то ответный звонок. «Коричневый костюм» ушел и вернулся с билетом первого класса на следующий парижский рейс Pan Am. А на следующей неделе Дэнни начал работу в New York Herald Tribune. Во всяком случае, так он рассказывал, и делал это очень хорошо.

На протяжении многих лет я встречал разных членов карасса[163] Дэнни. Я всегда мог опознать их по старомодному хипстерскому жаргону; «Слушай, детка, врубаешься?». Достаточно было лишь услышать это урбанистически гнусавое и манерное растягивание слов из притягательного своей архаичностью словаря битников, чтобы я спросил: «А вы случайно не знаете Дэнни Холперина?» И, скажем, Алан Дуглас — тот, что продюсировал последние сессии звукозаписи Джими Хендрикса, или Марвин Уорт, который раньше был менеджером Ленни Брюса, говорил: «Дэнни? Конечно я знаю Дэнни, чувак! Да мы же с ним в пятидесятых в Париже частенько нюхали кокаин вместе с Чарли Паркером (Джанго Рейнхардтом, Бадом Пауэллом)».

Дэнни был среднего роста, с оливковой кожей, голова его была почти полностью лишена волос и напоминала наконечник стенобитного тарана. Чуткие глаза художника были неловко расположены на лице, где главенствовала выдающаяся вперед челюсть и вызывающая нижняя губа. Быстрым широким шагом шел он по Сохо — на плечах кашемировое пальто, ногами в безупречной обуви осторожно перепрыгивает через лужи, мусор и собачье дерьмо. Дэнни имел обыкновение резко дергать руками, чтобы задравшиеся рукава пиджака снова закрыли манжеты на нужную длину, одновременно крутя шеей, словно герой фильма-нуар пятидесятых (так делал Джордж Си Скотт в фильме «Мошенник»). Он непрерывно курил сигареты «житан»[164], а его наркотики всегда были высочайшего качества. Когда он уходил, то похлопывал по щеке того, с кем прощался, говоря: «Веди себя хорошо, детка, завтра увидимся».

Дэнни выполнил свой контракт на создание графического дизайна для фармацевтической компании, приложив минимальные усилия. Это освободило его для работы над обложками джазовых пластинок и размещения рекламы для фирм Blue Note и Elektra. Кроме того, Холперин обустроил офис Track Records на Олд-Комптон-стрит, где член его карасса был неактивным компаньоном[165] (карманы этого человека были гораздо глубже, чем у Тода). Звали его Пит Кэмрон, он был менеджером Modem Jazz Quartet, и в то время, когда на джазе можно было заработать деньги, его дела шли очень хорошо. Также он приглядывал за Теренсом Стемпом, бывшим в британском кинематографе парнем-мечтой для всех девушек, немного занимался финансированием кинопроизводства и был владельцем изысканной квартиры в Найтсбридже. Пит Кэмрон был впечатляющим «серым кардиналом».

Дэнни представил меня брату Теренса — Крису и другому партнеру по фирме Track — Киту Ламберту. Крис Стемп был язвительным кокни, всегда быстро переходящим к сути вопроса. Кит был сыном композитора тридцатых годов Константа Ламберта; ранимым гомосексуалистом, блистательным, пьющим, непостоянным, своеобразным, трагичным… О нем уже написаны целые тома, поэтому продолжать нет смысла. При поддержке Кэмрона Ламберт и Стемп создали замечательную машину для того, чтобы сделать The Who международными суперзвездами. Они вдохновили группу на создание Tommy — альбома, турне и фильма, но когда пришел большой успех, не смогли совладать с собой. Излишества погубили их карьеры — Крис сейчас тихо живет на Лонг-Айленде, а Кит, погрузившись в бред, вызванный наркотиками и алкоголем, умер в 1981-м.

Ламберту и Стемпу нравились плакаты для UFO, и они думали, что на них можно заработать. Они не сомневались, что контракт с фирмой Polydor на распростанение их продукции может быть расширен, с тем чтобы включить в него и продажу плакатов в пластиночных магазинах по всему миру. Fairport Convention им тоже нравились и, кажется, нравился я сам. Фирма Track расширялась, поэтому нужно было вернуть обратно то офисное пространство, которое занимал Дэнни. Тогда был сделан ловкий ход — мне выдали немного денег фирлш Polydor в качестве аванса за плакаты и фолк-рок. Фирма Witchseason потратила их, чтобы снять офис на Шарлот-стрит, где Дэнни занял заднюю комнату под свои графические дела.

Казалось, это было изящное использование взаимных интересов, но в свете триумфа The Who в Монтерее, выпуск сингла Fairport Convention был едва замечен. Кроме того, мысль о том, что им нужно распространять что-то, что не приходит в картонном конверте размером 12 на 12 дюймов, ставила служащих Polydor в тупик. При этом Кит и Крис исчезли где-то в мексиканских джунглях, чтобы отпраздновать свой американский триумф употреблением пейота и грибов, и были вне досягаемости в течение месяца. Тогда я прикрыл плакатное предприятие и перевел fairport Convention на фирму Polydor к Шмольци, чтобы выпустить альбом там Хорст не создал для меня собственную фирму, как для Кита с Крисом или Роберта Стигвуда, но предоставил право помещать нащ логотип с ведьмой верхом на помеле рядом с логотипом Polydor, контроль над маркетингом и продвижением наших пластинок, щедрые бюджеты и полную свободу действий при подписании артистов. Казалось, что все в этом мире идет хорошо: не успел накрыться UFO, как у меня уже был офис в Вест-Энде и продюсерский контракт с крупной компанией грамзаписи.

Но каким бы свободным ни был поводок, на котором руководители Polydor держали Хорста, в один прекрасный день он натянулся и потащил его обратно в штаб-квартиру фирмы в Гамбурге. Начав с нуля, за два года, проведенных в Лондоне, Хорст завладел двенадцатью процентами английского внутреннего рынка и подписал очень прибыльных артистов. Но, возможно, он слишком увлекался ночной жизнью. Что было еще более не по-немецки, он расходовал прибыль на пышные рекламные кампании и новые проекты, вроде моего собственного. Пришло время, когда стерлинговая чековая книжка должна была оказаться в более воздержанных руках, чтобы в соответствии со стародавней (а сейчас повсеместно распространенной) корпоративной фантазией попытаться сократить издержки, контролируя поступления. Когда Хорст уехал, каждый месяц мои счета за студию оплачивались, деньги на накладные расходы выдавались, но контракт по-прежнему еще только предстояло подписать.

Я продвинулся до середины в работе над альбомом, когда мне представили окончательный вариант. От всей той свободы действий, которую обещал мне Хорст, ни осталось и следа. Документ был составлен вполне традиционно: все права достались крупной компании, а обязанности — мелкой. Я решил поехать в Гамбург и отстоять свои интересы с помощью Хорста, поскольку от бюрократов, которые ею заменили, я ничего не мог добиться. Я понимал, что шансов не много, но у меня была еще одна, скрытая причина для такой поездки. Предыдущим летом в Гайд-парке на митинге в поддержку легализации марихуаны я повстречался с одной немецкой парой. Уве Неттельбек был журналистом, писавшим материал о лондонском Подполье для газеты Die Zeit. Его жена Петра, сидевшая в инвалидном кресле-каталке, к которому она оказалась прикованной после того, как упала и сломала позвоночник семью годами ранее, была ошеломительно красива. Я пригласил их провести вечер вместе, и мы отправились в Speakeasy, клуб в полуподвальном помещении. Он закрывался позже других, и в нем разрешалось подавать спиртные напитки позже установленного времени, поэтому там торчал весь поп-Лондон. Наверху лестницы Уве вынул жену из кресла и передал ее мне со словами: «Ты бери Петру, а я возьму коляску».

От верхней ступеньки до нижней я шел как завороженный. И кажется, я такой был не один. Уже после того, как она получила увечье, Петра стала ведущей на немецком телевидении, рассказывающей телезрителям программу вечера, читающей сводки новостей и представляющей телешоу. За те два года, что она провела в этой роли, в нее влюбилась вся страна. Потом она встретила Уве, вышла за него замуж, ушла с телевидения, стала фотографом и родила двух дочерей. С моей точки зрения, пара была очаровательной; они пригласили меня приехать в гости, и вот теперь я решил поймать их на слове.

Я привез с собой пленку с начерно сведенными вариантами песен, над которыми работал Я собирался проиграть их Хорсту в надежде, что это вдохновит его заступиться за меня перед своими хозяевами. Там было несколько записей Fairport Convention, показывающих, насколько группа изменилась с приходом Сэнди Денни, и кое-какие песни одного неизвестного молодого певца, которого я только начал записывать. Той зимой Fairport Convention приняли участие в проходившем в Roundhouse концерте-марафоне против вьетнамской войны. Последствия решения Эшли Хатчингса остаться, когда все остальные ушли, можно видеть и по сей день. В три часа утра он услышал молодого певца по имени Ник Дрейк. Несколько дней спустя Эшли вручил мне номер его телефона, сказав: «Ты должен позвонить этому парню, он очень интересный».

Хорст взял меня с собой на обед у озера, а потом мы слушали пленку. Ему понравились записи Fairport Convention, и он был под впечатлением от Ника, но был бессилен мне помочь. Я посмотрел на часы и сказал, что через десять минут мне нужно быть внизу, чтобы встретить машину, которая должна меня забрать.

— Не глупи. Сядь, выпей, они ведь могут позвонить.

Я встал и пожал ему руку. Я должен был быть внизу.

Хорст требовал, чтобы я объяснил почему.

— Потому что тот человек, который за мной заехал, не может выйти из машины и дойти до дежурного администратора, чтобы спросить меня.

— О чем это ты? Кого это ты такого знаешь в Гамбурге, кто не может выйти из автомобиля?

Для Хорста это был судьбоносный момент. Когда я сказал ему, кто заехал за мной в своем «фольксвагене» с ручным управлением, он был поражен:

— Ты знаешь Петру Неттельбек?!

Когда я представил их друг другу на подъездной дорожке перед зданием, Хорст вел себя как стеснительный подросток. Он пригласил ее и Уве быть его гостями на концерте Фрэнка Заппы на следующей неделе, предложив им лучшие места. В доме Уве и Петры, построенном по их собственному проекту в Люнебург Хит, я провел великолепные выходные. Я курил забористую травку на покрытой газоном крыше, наслаждался парадом замечательных блюд (первым из череды, растянувшейся на четыре десятилетия) за их столом, общался с их умными и красивыми дочерьми.

Знакомство с Неттельбеками делало Хорста вхожим в тот богемный мир, которого ему так не хватало после изгнания из Лондона. Уве и Петра были в центре радикальной жизни Германии, в политическом и культурном смысле. Хорст засыпал их приглашениями и ездил к ним за город. Вскоре Уве получил продюсерский контракт с фирмой Polydor, и вел свои дела с такой выдержкой, будто бы имел здесь большой опыт. Он создавал прекрасные пластинки, записывая группы, которые навсегда изменили лицо немецкой музыки: Faust и Slapp Happy. Об обеих написано бесконечно много в журналах для коллекционеров и специалистов, и к их пластинкам (в особенности к выпущенному на прозрачном виниле первому альбому Faust) сейчас относятся как к золотому песку. Но в то время пластинки этих двух групп практически не продавались. Хорст продолжал тратить на них деньги впустую, пока руководство фирмы Polydor не произвело окончательный подсчет. Меньше чем через три года с того момента, когда я познакомил его с Петрой, Хорст Шмольци остался без работы.

Возможно, это рассказ о кисмете[166], но он не из разряда печальных. Хорст основал независимую фирму и приобрел права на певца по имени Роджер Уиттакер. Этот певец начал выдавать одну за другой успешные пластинки, которые на протяжении семидесятых разошлись миллионными тиражами. Джими Хендриксом он не был — больше напоминал Берла Айвза[167] — но принес Хорсту целое состояние.

Когда я вернулся в Лондон, меня поджидал мой собственный момент кисмет. Занимаясь сведением альбома What We Did On Our Holidays, я пытался сосредоточиться на музыке и не беспокоиться из-за отношений с Polydor, но это было нелегко. Я ненавидел новых представителей фирмы и контракт, который они лше навязывали. Непокрытые авансы в сумме составляли более 10000 фунтов стерлингов — внушительная сумма для 1968 года, в особенности если у вас нет хитов. Как-то раз я приехал в студию Morgan Studios на записи и, входя в здание, прошмыгнул мимо кого-то выходящего. Мы оба остановились: «Вы не Джо Бойд?» — «А вы не Крис Блэкуэлл?»

Блэкуэлл был единственным сыном Бланш Перейры, наследницы состояния, сделанного на пальмовом масле, и поместья на северном берегу Ямайки, прямо по соседству со «Светляком» (Firefly), имением Ноэла Кауарда[168], и «Золотым глазом» (Goldeneye) Иэна Флеминга[169]. Местное предание гласит, что она была преданным другом одного и возлюбленной другого. Когда в начале восьмидесятых я гостил в «Золотом глазе», мы с подругой получили от Бланш Перейры приглашение зайти на чашку чая. Когда мы пришли, то увидели слуг, приводивших в порядок лужайку и поливавших сад. Внутри дома на мраморных столешницах стояли морские раковины — и в каждой была свежая орхидея.

Бланш приняла нас в своей спальне, поскольку пребывала в плохом самочувствии. Она восседала на кровати под балдахином, наблюдая за нами, пока мы осматривали комнату; в это время принесли чай на серебряном подносе. Комната была полна картин и фотографий, на многих из которых был Крис. Хозяйка увидела, что я смотрю на большое фото бравого молодого человека в военной форме, перепоясанного портупеей и в фуражке младшего офицера.

«Отец Криса. Чертовски красивый мужчина, вы не находите?»

Их брак не продлился долго, но произвел на свет сына, вызывавшего всеобщую любовь. Поскольку Бланш была португальско-еврейского происхождения, сам Блэкуэлл, в соответствии с традицией, тоже считался евреем. Красивый и светловолосый, он без усилий вращался в том мире, где всем заправляли коммерсанты, имевшие ближневосточные корни. Крис, не знавший бед молодой человек из привилегированного класса, казалось, был выше таких низменных материй, как «ремесло». Глава Atlantic Records Ахмет Эртеган, турок по происхождению, прозвал его «убийцей с лицом ребенка».

После идиллического детства на колониальной Ямайке Крис был послан учиться в Хэрроу[170]. Отказавшись продолжить свое обучение в университете, он осел в Лондоне и начал понемногу заниматься недвижимостью и оптовой торговлей электробытовыми товарами. У его клиентов на Хэрроу-роуд было много покупателей из Вест-Индии. Услышав, что Блэкуэлл отправляется домой погостить, один из них подсказал привезти оттуда какие-нибудь местные пластинки, поскольку дефицит ямайской музыки в Лондоне затруднял продажу проигрывателей. Крис вернулся с чемоданом, полным сорокапяток в стиле блю-бит[171], которые разлетелись за считанные дни. Во время своей следующей поездки он решил узнать о ямайском музыкальном бизнесе больше. Вскоре он курсировал туда и обратно, перевозя уже не виниловые пластинки, а предоставленные по лицензии мастер-ленты. Фирма грамзаписи Island продала десятки тысяч пластинок по всей Хэрроу-роуд, не говоря о Брикстоне, Хэндсуорте, Мосс-сайде и Токстете[172].

Когда Крис Блэкуэлл сам начал заниматься продюсированием музыки, в его руках оказалась песня, которая имела хитовый потенциал, слишком большой для того, чтобы его могла реализовать небольшая фирма Island. Эту песню исполнила Милли Смолл, четырнадцатилетняя девушка из Тиволи-Гарденс, одного из беднейших районов трущоб Кингстона, и называлась она «Му Boy Lollipop». Выпущенная по лицензии фирмой Philips, она стала международным хитом, и Pepsi-Cola пригласила Милли провести рекламное турне по Африке и Латинской Америке. Крис отправился вместе с ней, словно тетушка-компаньонка, и наслаждался каждой минутой поездки. В конце гастролей в Кингстоне Милли ждал прием, достойный героини. Автомобильный кортеж извивался, пробираясь сквозь толпы людей, кричавших приветствия и размахивавших флагами. Это был первый международный успех Ямайки с момента получения независимости. В конце концов кортеж достиг лачуги Милли в Тиволи. Она выпрыгнула из лимузина и бросилась навстречу матери с распростертыми объятиями. Пожилая женщина пугливо попятилась назад от самой известной персоны на Ямайке и отвесила ей низкий поклон. «Добро пожаловать домой, мисс Милли» — сказала она, протягивая ей руку.

В этот момент обычно высокая самооценка Криса резко упала: он чувствовал, что это его честолюбие отдалило мать и дочь друг от друга В будущем он станет менеджером, проявляющим исключительную заботу о своих артистах. Он предоставит максимально возможную степень свободы сначала Стиву Уинвуду, а потом Бобу Марли. Она была необходима музыкантам, чтобы жить своей собственной жизнью, следовать велениям сердца и никогда не сверять каждый свой шаг с условиями Сделки.

Крис Блэкуэлл подписал Spencer Davis Group и по лицензии предоставил права на них маркетинговой машине фирмы Philips. Когда Уинвуд ушел из группы, чтобы основать Traffic, Крис решил, что настал подходящий момент для того, чтобы Island Records сама вступила в игру. Он только-только успел выпустить сингл группы Traffic Paper Sun, первую «белую» пластинку фирмы, когда наши пути пересеклись в здании студии Morgan. Крис сказал мне, как сильно ему нравятся Fairport Convention, и упрекнул в том, что я не привел их к нему, прежде чем пойти в Polydor. Когда я сказал, что, возможно, еще не слишком поздно, мы договорились встретиться за ужином следующим вечером.

Сидя в итальянском ресторане, мы набросали условия сделки на ставшей затем притчей во языцех бумажной салфетке. Блэкуэлл берет на себя финансирование Witchseason, заменяя Polydor, а я получаю ту степень свободы, которую мне обещал Хорст. Мы составили кон тракт в полном объеме и подписали его с условием, что его действие не начнется до того момента, пока банковский чек в размере 10000 фунтов стерлингов, выписанный на имя Polydor и переданный мне, не будет предъявлен обратно в банк для оплаты.

Люди из Polydor думали, что я пришел подписывать их контракт, поэтому имели в своем распоряжении фотографа, который должен был запечатлеть этот момент для специализированной прессы. Когда я сказал им, что контракт не подписываю, они прогнали фотографа, стали цокать языками, льстить и уговаривать, потом рассердились: «А как же те десять тысяч фунтов, которые вы нам должны? Вы же понимаете, что не сможете от этого отвертеться». Для меня это был сигнал, что пришло время выложить на стол тот самый банковский чек После Крис заставил меня описать выражения, появившиеся в этот момент на лицах представителей Polydor. Несколько дней они тянули, пытаясь уговорить меня изменить свое решение, но в конце концов обналичили чек и отпустили меня. Fairport Convention и Ник Дрейк стали артистами фирмы Island.

Ранние годы существования Island были легендарными. В конце шестидесятых этот маленький офис стал источником, откуда успешные музыканты появлялись один за другим: Traffic, Jethro Tull, Кэт Стивенс, Spooky Tooth, Free, King Crimson. Артисты из моего списка, включавшего Fairport Convention, Ника, Сэнди Денни и Джона и Беверли Мартин, внесли в чистую прибыль Island довольно скромный вклад, но наш успех у критиков упрочил ее репутацию самой продвинутой фирмы грамзаписи в Британии.

Крис приобрел здание старой церкви рядом с Порто-белло-роуд и оборудовал в нем пару студий. В одном конце располагались офисные помещения, а квартира его самого была втиснута в противоположный угол здания. Центральное место в офисе фирмы занимал огромный круглый стол, за которым располагались все сотрудники. Машинописное бюро и отделение для переговоров находились всего в нескольких шагах от него. Работа велась очень интенсивно, и информационное взаимодействие не имело аналогов — обмен письмами по электронной почте не может сравниться с разговором или обсуждением, происходящими непосредственно. Кресло Криса было такого же размера, как и у остальных сотрудников. Island стала первой британской фирмой грамзаписи, у которой был свой собственный продвинутый имидж. Пластинки с розовым «яблоком», отпечатанные в конце шестидесятых, сейчас находятся среди наиболее востребованных виниловых сокровищ на интернет-аукционе eBay.

Стиль работы Криса с годами не изменился. Он всегда носит теннисные туфли и джинсы, никогда не надевает галстук и очень редко — пиджак. Он несет с собой ауру продвинутого владельца плантации, который никогда не повышает голос и никогда не думает прямолинейно. Мы с Крисом любили пререкаться — или друг с другом, или объединившись против кого-нибудь третьего. Всякий раз как мы пересматривали наш договор, мы приходили ко все более и более сложным схемам финансирования. В конце одного особенно напряженного разговора, продолжая настаивать на своем, Крис вдруг повернулся ко мне и сказал: «А теперь скажи, сколько тебе нужно на самом деле». И выписал мне чек на сумму, гораздо большую, чем та, что была предусмотрена в контракте.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Однажды Джон Гейдон, Дэвид Энтховен (менеджеры King Crimson) и я провели с Крисом воскресный день в загородном доме. Там мы устроили мини-олимпиаду, в программу которой входили игры, в которые можно было играть на заднем дворе и в помещении: крокет, настольный теннис, заплыв в бассейне, бадминтон и бэк-гэммон[173]. Мы переходили от игры к игре, борьба всегда была напряженной, но результат оставался неизменным. Я не встречал людей с такой же неистовой жаждой победы, какая была у Криса.

Witchseason основала антрепренерское агентство и издательскую фирму и медленно увеличивала штат своих сотрудников, чтобы вести растущий бизнес. Это была достаточно эффективно работающая, деятельная контора, укомплектованная людьми, которые любили музыку и работали не покладая рук. Мэриан Бейн, моя помощница, соединяла работу всех воедино. Но мы никогда не продавали достаточного количества пластинок. Пока Island продолжала нас авансировать, все было хорошо, но на горизонте всегда маячила одна из двух возможностей: хит или день расчета Нетрудно догадаться, что случилось раньше.

глава 22

В истории The Incredible String Band все дурные предчувствия отошли далеко на задний план. События разворачивались именно так, как я это себе представлял; никаких долгих лет турне по клубам, чтобы приобрести поклонников, никаких озадаченных критиков или безразличной аудитории. Я пошел в обход клубной сцены и организовывал выступления группы в UFO и на площадках вроде Speakeasy или Saville Theatre, где Incredible String Band принимали участие в воскресных концертах вместе с Vink Floyd. Я нанял дизайнерскую группу The Fool — Симона и Марийке Постума, чтобы они создали обложку для альбома The 5000 Spirits or the Layers of the Onion. (В присущем им кричащем психоделическом стиле The Fool выполнили гигантскую роспись стены дома на Бейкер-стрит, где располагался магазин битловской фирмы Apple, а также роспись автомобиля «бентли»[174], принадлежавшего Джону Леннону.) Лично я считал их стиль самопародией, но знал, что такое оформление подаст нужный сигнал. Когда Джон Пил начал каждый вечер играть один из треков этого альбома в своей программе Perfumed Garden, выходившей на пиратской радиостанции, это было начало нашего успеха. Я послал экземпляр альбома в оргкомитет Newport Folk Festival, который немедленно пригласил группу принять участие в концерте New Folks 1967 года вместе с Джони Митчелл и Леонардом Коэном Американцы смотрели на The Incredible String Band с изумлением Особенно большое впечатление они произвели на Джони: однажды вечером мы вчетвером сидели под деревом, и они по очереди пели свои песни. Ей еще только предстояло записать свой первый альбом, но я чувствовал, что нахожусь в присутствии трех талантов на все времена.

Третий альбом, The Hangman’s Beautiful Daughter, был закончен в начале 1968-го, и я был уверен, что это лучшая пластинка среди всех, которые я когда-либо продюсировал. Я убедил Роя Геста забронировать для нас Royal Festival Hall, Birmingham Town Hall, Manchester Free Trade Най и Liverpool Philharmonic. Он подумал, что я сошел с ума, но гастроли начались за несколько недель до выпуска альбома, и в большинстве залов был полный аншлаг. Наблюдая за тем, как публика входит в эти солидные бастионы классической музыки, я вспомнил молодых людей, которые год назад, в ранний период существования UFO, спускались вниз по ступенькам в клуб Blarney Qub. Они были в восторге от самих себя: провинциальные чудики раньше понятия не имели, что их так много.

Той весной я летал в Сан-Франциско, чтобы встретиться с Биллом Грэмом и «застолбить» за The Incredible String Band выступление на разогреве у Jefferson Airplane в зале Fillmore West. В течение полугода мы дали там и собственные аншлаговые концерты, как и в ньюйоркском зале Грэма, Fillmore East. 5000 Spirits разошелся тиражом в десять раз большим, чем первый альбом, a The Hangman’s Beautiful Daughter продавался даже лучше, попав в первую пятерку в британских чартах и в первую тридцатку в США. В Лондоне The Incredible String Band выступили в Альберт-Холле, величественном старинном круглом зале с куполообразным потолком, создав неземную, полную грез атмосферу. Перед концертом девушки клали на сцену домашние сладкие пирожки и другие подношения. Я помню, как самодовольно смотрел вниз на переполненный зал и изумлялся тому, что я оказался единственным, кто смог вообразить себе этот неправдоподобный триумф: даже Майк и Робин считали, что я сумасшедший, когда я говорил им, какой большой успех их ждет.

Когда The Rolling Stones основали свою собственную фирму грамзаписи, они послали за участниками The Incredible String Band лимузин, чтобы попытаться увести их у меня и фирмы Elektra. Двое из самых замечательных авторов-песенников во всем мире, бразилец Каэтану Велозу и Сильвио Родригес с Кубы, говорили мне, насколько вдохновляющей была для них эта группа Родригес решил посвятить себя сочинительству песен, когда поправлялся после пулевого ранения в кубинском военном госпитале в ангольских джунглях и слушал бутлегер-скую кассету The 5000 Spirits or the Layers of the Onion. Пол Маккартни назвал The Hangman’s Beautiful Daughter «лучшим альбомом 1968-го».

Читателям младшего поколения, возможно, трудно в это поверить. В историю The Incredible String Band вошли как клинически немодная группа, оказавшаяся навсегда связанной с насквозь пропитанной благовониями и наркотически дремотной фолковостью. The Beaties тоже последовали «цветочной» моде, но в их карьере это был краткий промежуточный эпизод между ранним периодом «битловских челок» и эпохой сдержанных костюмов «Let It Ве», по которым их в основном и помнят. Что же касается The Rolling Stones, то их поклонники обходят альбом Their Satanic Majesties Request стороной. А Майк и Робин олицетворяют те стороны шестидесятых, которые вызывают у переживших это время наибольшее смущение. Если бы в 1968-м у меня был магический кристалл, через который я смог бы увидеть это будущее, я был бы шокирован. Но, по правде говоря, семена упадка The Incredible String Band были брошены в землю еще на раннем этапе существования группы.

Майк и Робин скорее были друзьями Клайва, нежели дружили между собой. В отсутствие Палмера, игравшего роль буфера, они стали испытывать друг к другу острую неприязнь. К счастью, вклад Майка и Робина в написание песен и количественно, и качественно был примерно одинаков. Ни один из них не соглашался на включение в репертуар новой песни другого, если только не получал возможности самому «влезть» в нее, придумав аранжировку и все вокальные гармонии. Кроме того, Майк и Робин стремились избегать прямых дискуссий друг с другом, что делало очень сложным выработку решений. С того момента, как у них появились собственные телефоны, мне приходилось звонить им обоим, упрашивая прийти к какому-то общему мнению. А в первое время, когда Робин или Майк звонили в офис, я слышал глухой металлический звук пенни, проваливающихся на дно допотопных шотландских телефонов-автоматов.

При ближайшем рассмотрении становилось очевидным, что, как это часто бывает, соперничество Робина и Майка еще более осложнялось присутствием девушки. В данном случае это была подруга Робина, Кристина «Ликорис»[175] МакКекни. Сначала я воспринимал ее как временную попутчицу — насколько же я ошибался! У Ликорис было милое личико, подпорченное обломанным передним зубом, который она не считала нужным починить. Ее прямые темные волосы свисали нечесанными космами. Она носила шерстяные или вельветовые юбки так небрежно, что ее неприязнь к нижнему белью становилась очевидной. Сначала у меня было только самое смутное представление о том, что за личность Ликорис, поскольку говорила она редко. И при этом писклявым голосом и с очень сильным шотландским акцентом Однако когда Ликорис начала присутствовать на сессиях звукозаписи и сопровождать группу на гастролях, стало очевидно, что скорее это Робин находится у нее под башмаком, нежели наоборот. Она могла изменить направление дискуссии, бросив суровый взгляд или что-то прошептав.

Во время записей альбома Hangman мы использовали новые восьмидорожечные магнитофоны, так что возможность применения наложений удвоилась. Робину нравилось добавлять тонкий и очень высокий голосок Ликорис в определенные места фонограммы; она также доказала свою полезность, отбивая ритм на тамбурине и на пальчиковых тарелках. Робин начал вполголоса говорить о возможности включения этих украшений и в концертные выступления.

Во время одной из редких поездок в Лондон без Ликорис Робин заявился в мою квартиру вместе с девушкой, с которой ребята случайно познакомились после концерта в Йоркском университете. Посреди ночи она выбралась из спального мешка Робина «Я поняла, что ошиблась постелью», — заползла в мешок к Майку и осталась с ним на следующие три года Роуз Симпсон была (да и сейчас остается) настолько же живой, жизнерадостной и дружелюбной, насколько Ликорис — замкнутой и скрытной. Ее смех был таким же искренним, как у Майка, и находиться рядом с этой парой было одним удовольствием. Роуз отличалась от остальной троицы еще и тем, что не была шотландского происхождения. Мы сразу же понравились друг другу, и я стал полагаться на нее, когда нужно было внести ясность в дискуссии, происходившие в мое отсутствие. Роуз и Ликорис были как кошка с собакой, живущие в одном доме: они не обращали друг на друга внимания, разве что иногда раздавалось шипение или рычание. В тот день, когда Робин предложил ввести Ликорис в состав группы, Майк вышел и купил для Роуз бас-гитару. «Учись на ней играть, — сказал он. — Ты теперь тоже в группе».

Одним из наиболее примечательных проявлений силы воли, которые я когда-либо видел, было превращение Роуз в басистку ISB. У нее не было врожденного чувства ритма или музыкальных способностей, пела она глухим голосом и фальшивила. Ликорис была гораздо более музыкальной, но для нее научиться играть на басу было так же невозможно, как слетать на Луну. Майк придумывал басовые партии, а Роуз, крепко закусив нижнюю губу, их разучивала. Она запоминала не просто ноты, но также и фразировку и то чувство, с которым нужно было играть. Впоследствии, когда Майк записывал сольный альбом, в студию пришел Стив Уинвуд, чтобы сыграть партию органа в одной из песен. Он в изумлении смотрел, как в то время, когда приглашенные музыканты репетируют песню, Роуз раз за разом играет необычную и мудреную басовую партию идеальным образом. На следующий день Стив позвонил мне с просьбой о том, чтобы она сыграла на записи его собственного трека; зная, что никогда с этим не справится, Роуз попросила меня сказать ему, что занята.

На сцене Ликорис представала загадочной фигурой, добиваясь при этом максимального эффекта. Она переключалась с одного ударного инструмента на другой и пела какие-то потусторонние, но производящие впечатление вокальные гармонии. Роуз же просто широко улыбалась и сияла от радости, и публика ее обожала. Выступления теперь отличала атмосфера семейной встречи. Однако с точки зрения музыки это было начало периода упадка. Ликси и Роуз, по сути, лишь воплощали в себе продолжение волевых устремлений двух необычайно одаренных людей. Первому альбому, в записи которого девушки принимали полноценное участие, Wee Tam & the Big Huge, не хватало захватывающей живости ранних пластинок. Жаль, что первое продолжительное турне по США прошло уже с девушками: американская публика за пределами Ньюпорта не получила возможности увидеть дуэт в его лучшем, концентрированном виде.

Вскоре после того, как Ликорис и Роуз присоединились к группе, я сопровождал ее на гастролях по Швеции. Заключительный концерт состоялся в Лунде, университетском городе недалеко от южной оконечности страны. На следующее утро мы сели в трамвай, идущий из Мальме в направлении берега, и доехали до конца маршрута Мы вышли из вагона прямо перед громадной старинной деревянной гостиницей, расположенной на мысу, обращенном на юг, в сторону Восточной Германии. Когда-то это было модным местом, куда стремились туристы, но сейчас здание было пугающе пустым, за исключением двух комнат на четвертом этаже, где новый владелец Махариши Махеш Йоги остановился с одним из своих помощников. Теперь, когда весь мир «устремлялся ввысь», Робин и Майк замышляли следующий шаг в своем духовном развитии. Мы пятеро собрались вокруг кровати, на которой восседал крошечный гуру, одетый в белый дхоти[176], казавшийся продолжением простыней. Майк и Робин посещали лекции Кришнамурти[177], изучали индуизм и буддизм и горели желанием поговорить о медитации. Однако Йоги не выказывал интереса к восточной философии: медитация, сказал он, имеет ценность только тогда, когда мантра дается лично им либо кем-нибудь из его последователей. А это означало вступление в его организацию и уплату членских взносов.

В тот день они покидали гостиницу утратившими всякие иллюзии. Но несмотря на это, через несколько месяцев оказались готовы вступить в организацию, гораздо более напоминавшую коммерческое предприятие и формализованную. Я до сих пор недоумеваю, как такое было возможно. А Махариши не пришлось лить слез из-за того, что он не смог обратить в свою веру The Incredible String Band. Несколько месяцев спустя после нашей встречи он приветствовал The Beatles в своем ашраме в Индии.

Популярность группы продолжала возрастать, и ритуалы, присущие концертам ISB, соблюдались на каждом выступлении: длинноволосые девушки в платьях «в цветы», молодые люди в бархате или пышных восточных нарядах, аромат благовоний, самодельные подарки, разложенные вдоль авансцены. Публика знала песни группы и подпевала знакомые припевы, такие как в «You Get Brighter Every Day» (хотя, к чести Майка и Робина, они никогда не призывали публику это делать). Пара утратила часть своей непосредственности, присущей любителям, зато могла с профессиональной непринужденностью управлять сметающими все на своем пути волнами положительных эмоций, ходящими туда-сюда между сценой и публикой.

В ноябре 1968-го они играли аншлаговый концерт в зале Fillmore East в третий раз менее чем за год. На следующий день рано утром мне нужно было лететь в Лос-Анджелес, на поздний вечер было назначено свидание, а тур-менеджер был занят чем-то другим, поэтому мне очень хотелось, чтобы группа после выступления привела все свои дела в порядок как можно быстрее. Я знал одно приятное местечко с вегетарианской кухней под названием Paradox, всего в нескольких кварталах от зала. Пока музыканты болтали с поклонниками и раздавали автографы, я мчался по улице резервировать для них столик.

Войдя в ресторан, я с удивлением увидел Дэвида Саймона, приветствующего гостей и щелкающего пальцами официанткам. Я знал его по Кембриджу, где он был придворным шутом Джима Квескина. На год или около того он стал членом его Jug Band, добавив в старые рэгтаймы немного дурашливого вокала и вполне серьезной губной гармошки. Дэвид придумал для себя череду занятных псевдонимов, появившись на одной пластинке Jug Band под именем Бруно Волф, а на другой как Хью Бяли. Я столкнулся с ним в Гринвич-Виллидж в 1965-м во время моего периода «фолк-рок-супергруппы», и он рассказал, что собирает группу под названием Wolfgang and the Wolf Gang. После этого почти четыре года я ничего о нем не слышал.

Когда появились ребята, Дэвид проводил нас к большому угловому столу. После того как музыканты сделали заказ, я поведал им сагу о Дэвиде Саймоне: о его делах, о его именах (Майк нашел название Wolfgang and the Wolf Gang просто уморительным), о том, как старые кембриджские друзья только пожимали плечами, когда я спрашивал, где его можно найти. Тот парень, которого я знал в Кембридже, вечно никуда не успевал, одевался как бродяга и никогда и никому не мог посмотреть в глаза.

Какой разительный контраст с тем сверхдеятельным и в высшей степени энергичным метрдотелем с блеском в глазах, который только что усадил нас за стол! Они слушали, захваченные этим рассказом о преображении, которое произошло непонятным для меня образом.

На протяжении последующих лет я часто размышлял об этом моменте. Несмотря на то, что в баре клуба Max’s Kansas City меня ждала девушка, я тогда не мог унять свою говорливость. Такие порывы самовлюбленности судьба использует в собственных целях. Я пожелал ребятам приятно провести время и сказал, что мы увидимся, когда я вернусь из Калифорнии. К тому времени, когда я снова с ними встретился, Саймон уже завербовал их всех в сайентологи[178].

Глава 23

«Э-э-э… алло?» — голос на другом конце телефонной линии был тихим и мягким, почти смущенным. Со временем я привыкну к этой манере Ника Дрейка отвечать на звонки — как будто бы аппарат никогда раньше не звонил. Когда я сказал ему, по какому поводу звоню, он был удивлен: «О… ладно… э-э-э… я принесу ее завтра». Он появился в моем офисе на следующее утро, в черном шерстяном пальто, усыпанном пеплом от сигарет. Ник был высоким, красивым парнем, который сутулился, словно извиняясь: он либо понятия не имел, что так хорошо выглядит, либо этим и был смущен. Он передал мне ленту и прошаркал за дверь.

Когда немного позже в тот зимний день 1968-го у меня выдалось несколько минут тишины и покоя, я поставил катушку на маленький магнитофон в углу моего офиса. Первая вещь на пленке не входила в число лучших сочинений Ника, это была «I Was Made to Love Magic». Сентиментальный аккорд в начале припева — одно из тех немногих мест в его песнях, которые вызывают у меня раздражение. Но в тот первый раз она «затянула» меня: в конце концов, это была первая песня Ника Дрейка, которую я когда-либо слышал. Следующей шла «The Thoughts of Mary Jane», потом «Time Has Told Me». Я проиграл пленку снова, потом еще раз. Чистота и сила таланта автора были поразительными. Этот момент был сродни тем, когда я услышал «October Song» Робина Уильямсона или соло Ричарда Томпсона в UFO.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Но в спокойствии Ника было что-то привлекающее внимание неповторимым образом. Музыка оставалась сама в себе, она не пыталась завладеть вниманием слушателя, но просто оказывалась в его распоряжении. Ник играл настолько чисто, что мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, насколько сложной была его гитарная техника. Местами можно было обнаружить следы влияний, но по сути своей музыка была непостижимым образом оригинальной.

Ник пришел на следующий день и слушал меня, пока я объяснял, что хочу делать. Он кивал головой и заикался, пристально глядя вниз на свои руки, а потом спросил, не буду ли я возражать, если он закурит. Я не мог оторвать взгляд от его рук: они были большими и все в никотиновых пятнах. Пальцы Ника были сильными, с выдающимися суставами, с длинными, ровно подстриженными ногтями, испачканными глубоко въевшейся под них грязью. Он постоянно шевелил ими, пока разговаривал со мной.

До этого я в основном продюсировал концертирующие группы, которые нужно было просто записывать так, как они сыгрались. Но в композиции Ника просто просилась аранжировка, каждая песня требовала идеального оформления. Одним из источников вдохновения была продюсерская работа Джона Саймона на первом альбоме Леонарда Коэна Саймон украсил треки хоровыми подпевками, струнными и другими дополнениями, которые оттеняли голос Коэна, не подавляя его и не звуча попсово. Голос Коэна был записан так, что звучал очень лично и доверительно, без добавления глянцевой поп-реверберации. Ник этот альбом не слышал, но идея струнных ему понравилась. Он описал, как выступал со струнным квартетом на кембриджском Майском балу[179],— и тут в первый раз за все время наших встреч он оживился.

Ник был обладателем аристократического «нормативного произношения». Он родился в Бирме (где его отец был врачом в колониальной администрации[180]), потом посещал колледж Мальборо[181], а теперь учился в Кембридже, изучая английскую литературу. К этому времени я уже повстречал множество выпускников закрытых частных средних школ, например Криса Блэкуэлла. Казалось, что во всем их существе нет и на йоту сомнения, у Ника было и правильное произношение, и ненавязчивые манеры, но такой уверенности в себе почему-то не было.

Однажды вечером Ник сыграл мне все свои песни. При близком рассмотрении мощь его пальцев оказалась поразительной, поэтому каждая нота в маленькой комнате звенела громко — почти что причиняя боль — и абсолютно чисто. В свое время я внимательно слушал игру и Робина Уильямсона, и Джона Мартина, и Берта Джен-ша, и Джона Ренборна. Не очень чисто взятые ноты при исполнении быстрых пассажей и «смазанное» восходящее легато[182] были вполне допустимой частью их саунда; никто из них не мог состязаться с Ником в мастерстве владения инструментом. После окончания очередной песни он перенастроил гитару и перешел к исполнению чего-то равным образом сложного с абсолютно иной гармонической структурой.

Лондон шестидесятых не был переполнен хорошими аранжировщиками. Джордж Мартин писал аранжировки сам. Денни Корделл и Мики Мост приглашали Джона Кэмерона, но я чувствовал, что его манера окажется слишком приджазованной. Я позвонил Питеру Эшеру в фирму Apple, и спросил его о Ричарде Хьюсоне, который работал над первым альбомом Джеймса Тейлора. Питер отзывался о нем хорошо и дал мне его телефонный номер.

Я послал ему пленку с тремя песнями, и мы нанесли ему визит. Ник в основном смотрел на свои ботинки и бормотал слова согласия со всем, что я говорил. Для него, должно быть, было тягостно переживать все это, зная, что Роберт Керби вернулся в Кембридж. Но мне ни разу не пришло в голову спросить, кто же написал аранжировки для выступления на Майском балу, а по своей инициативе Ник этого не сказал.

В ту докомпьютерную эпоху не существовало способа услышать аранжировку до записи. И вот в день сессии Ник, инженер Джон Вуд и я сидели в продюсерской, в то время как музыканты репетировали свои партии, пытаясь вообразить, как они будут звучать единым целым с самими песнями. Когда Ник присоединился к ним в студии, я прислушивался к его исполнению столь же тщательно, как и к аккомпанирующим инструментам Мне не нужно было волноваться: Ник был совершенством каждый раз. Аранжировки же, напротив, были грамотно посредственными и слегка расхлябанными, скорее что-то удаляющими из песен, нежели привносящими в них. После того как мы прослушали результаты нашей утренней работы и я признал, что они никуда не годятся, Ник облегченно вздохнул: вы можете понять, как он боялся выразить свое недовольство! Помолчав немного, он сказал: «Я знаю кое-кого в Кембридже, кто, возможно, сможет выполнить эту работу. — Мы с Джоном воззрились на него. — Он уже сделал несколько аранжировок для моих песен. Они, э-э-э… ну, в общем, они ничего».

Я не был уверен, как мне поступить с предложением Ника. Мне хотелось продюсерской работы мирового уровня, поэтому идея пригласить приятеля-студента показалась шагом назад. Однако то, что в высшей степени осмотрительный Ник порекомендовал своего друга, производило впечатление. И я согласился поехать в Кембридж на следующей неделе, чтобы встретиться с Робертом Керби.

Что можно сказать о музыканте после встречи с ним? Керби был сердечным и веселым, как молодой домашний учитель музыки, но его добродушное подшучивание не могло скрыть ту глубокую привязанность, которую он испытывал к Нику и его музыке. Мне понравилось, что они чувствуют себя свободно друг с другом. Когда же Роберт говорил о песнях, он был практичным реалистом. Ободренный, я назначил дату записи.

Они начали сессию с песни, которую я не слышал, потому что Ник не исполнял ее под гитару. Пока Джон выделял звук; каждого инструмента, выверяя расположение микрофона или частотную коррекцию, я с трудом мог сдержать свое нетерпение услышать весь секстет целиком. Партии инструментов по отдельности были манящими, необычными и сильными. Когда наконец Джон включил все каналы сразу и мы услышали полную аранжировку Роберта для песни «Way to Blue», я едва не заплакал от радости и облегчения.

Мы быстро перешли к «The Thoughts of Mary jane» и «Fruit Tree». Каждая аранжировка была свободна от клише и написана с любовью к песне, идеально оттеняя голос и слова Стабильность исполнения, присущая Нику, позволила нам небывалую роскошь — записывать всех вместе в одной комнате. И Ник, и струнные двигались вместе под управлением Роберта Джон экспериментировал с различными микрофонами, чтобы записать голос Ника наилучшим образом, в итоге остановившись на модели Neumann 1167. Она позволяла выявить его глубину и утонченность, а также запечатлеть присущее ему придыхание.

Слова к песне «Fruit Tree» не произвели на меня в тот день особенного впечатления. Я воспринял их как мрачную романтическую оду судьбам людей, о которых Ник мог прочитать в курсе английской литературы во времена Мальборо вроде поэта Томаса Чаттертона, умершего в возрасте девятнадцати лет и признанного десятилетия спустя, или Шелли, утонувшего в Италии в двадцать четыре года, а то и, возможно, Бадди Холли и Джеймса Дина Как мы могли тогда постичь скрытый смысл его слов?

Слава — всего лишь плодовое дерево

Такое очень ненадежное

Оно не может цвести,

Пока ствол не окажется в земле.

И потом:

Когда ты окажешься на своем месте глубоко в земле,

Тогда и станет ясно, чего ты действительно стоишь.

В тот первый год эти слова совсем не казались пророческими. Ник был застенчивым и неуверенным в себе, но, как казалось, имел много друзей. Он часто путешествовал между Лондоном и Кембриджем и был доволен, что работает над своим альбомом Иногда на вечеринках я сталкивался с девушками, которые говорили: «Ник? Да я его просто обожаю, разве он не чудесный?» Одна из них, Элис Гор, каждый раз подчеркивала, какими большими друзьями они были. Дочь лорда Харлека, впоследствии подруга Эрика Клэптона, в начале семидесятых «сидевшая на игле» вместе с ним, Элис умерла от передозировки через несколько лет после смерти Ника.

Завершая альбом Five Leaves Left, мы не торопились, критически оценивая результаты каждой сессии перед тем, как запланировать следующую. К тому времени я уже несколько раз работал, с Дэнни Томпсоном. Этот крупный мужчина, обладающий техникой игры на контрабасе столь же внушительной, как и он сам, привнес в наши сессии неподражаемую энергетику. Его напористость продвинула вперед работу над Three Hours и Cello Song, а полное отсутствие уважения к причудам, присущее Дэнни, творило с Ником чудеса. Большинство людей, и я в том числе, относились к нему слишком предупредительно, боясь потревожить его молчание. А Дэнни хлопал Ника по спине, дразнил на рифмованном сленге, высмеивал его стремление держаться в тени и вообще всячески над ним издевался. Сначала Ник выдавливал из себя робкую улыбку, но к окончанию сессии уже был вполне расслаблен и смеялся.

Крис Блэкуэлл «подкинул» мне Джона Мартина Мартин выпустил пару альбомов на фирме Island, но Крис на самом деле не знал, что с ним делать, и думал, что им должен заняться я. Игра Мартина на гитаре вызывала у меня восхищение, но я никогда не был его большим поклонником Когда же Джон начал жить и выступать вместе с Беверли Катнер, в прошлом артисткой Денни Корделла, которую Тод Ллойд хотел подписать на Witchseason, у меня не оказалось выбора Я записал альбом этой пары в Америке с помощью нью-йоркского пианиста по имени Пол Харрис в качестве музыкального директора Я думал, что стиль Пола окажется подходящим для песни «Time Has Told Ме», поэтому, когда он приехал в Лондон, чтобы закончить альбом Джона и Беверли Stormbringer, я представил его Нику.

Пол провел многие часы, разговаривая с Ником в то время, когда посещал его и работал над «Time Has Told Ме» и «Man in a Shed». Он не переставал недоуменно чесать в затылке, будто пытаясь постичь, с какой планеты этот парень. Это была типичная реакция, которую Ник вызывал у музыкантов: они не могли понять, к какой же категории его отнести. Некоторые из них, такие как Харрис, распознавали хрупкость его гения и оберегали всеми возможными способами.

Ричард Томпсон слушал песню Ника, просил дать ее послушать снова, потом снова, сосредоточенно насупившись, а потом предлагал замечательную гитарную партию. Слушая записанную фонограмму, он стоял в дверях продюсерской, вопросительно сосредоточившись. Ричард любит разбираться в каждой разновидности музыки, которую слышит, но Ник поставил его в тупик. Откуда все это взялось?

Последний фрагмент альбома Five leaves Left занял свое место, когда Керби объявил, что не будет заниматься River Man. Он пытался, но был просто не в состоянии сделать то, что, как он знал, хотел от него Ник и чего заслуживала эта песня. Джон Вуд немедленно предложил Гарри Робинсона, также известного как Лорд Рокингэм. Когда рок-н-ролл впервые вторгся на британское телевидение с программой 6.5 Special, постоянной группой там были Lord. Rockingham’s Eleven. Гарри также был членом правления Island. Records в ранние годы существования фирмы, но прошло уже несколько лет с тех пор, как он продал свои акции. В качестве композитора он писал оркестровки для фильмов ужасов из «Классической серии студии Hammer»[183], главные роли в которых играли «верховные вампиры» Кристофер Ли и Барбара Стил.

После того как Джон рассказал нам об этих красочных, но не относящихся к делу фактах, он перешел к сути: как оркестровщик Гарри был мастером стилизаций. Хотите Сибелиуса? Будет вам Сибелиус. Так как Ник хотел, чтобы River Man звучал в духе Делиуса[184], то Джон сказал: «Гарри — это человек, прямо созданный для нас».

Мы с Ником отправились с визитом к Робинсону в его дом, спрятанный посреди Барнс-Коммон[185] прямо под тем деревом, которое через десять лет станет причиной смерти Марка Болана. Гарри уже прослушал пленку, поэтому к тому моменту, когда мы приехали, был заинтригован. Ник сыграл песню, потом, бренча, брал аккорды под фонограмму, показывая Гарри, какие структуры он хочет для партий струнных. Никогда раньше я не слышал, чтобы он был таким четким в формулировках или таким требовательным. Гарри делал заметки и кивал головой. В результате появилась запись, которая — следом за «Pink Мост», используемой в рекламе фирмы Volkswagen, — является самой часто играемой и обсуждаемой из всех песен Ника Всякий раз, когда я впоследствии видел Гарри, мы говорили о том дне, когда ее записали. Ник тогда играл и пел, окруженный оркестром, а Гарри дирижировал. Они были совсем как Нельсон Риддл и Фрэнк Синатра.

Альбом Five Leaves Left вышел летом 1969 года В своих ожиданиях, как и в моем подходе к продюсированию, я ориентировался на Леонарда Коэна Его первый альбом разошелся в Америке тиражом более 100000 экземпляров, в то время как Коэн отклонял все предложения выступить. Но когда альбом Ника был выпущен в Британии, у нас не оказалось такого выхода на радио, как у Коэна в Америке, где FM-радиостанции свободного формата так часто ставили в эфир «Suzanne». Джон Пил играл альбом Ника, но он был одним из немногих; Radio One полностью ориентировалось на поп-музыку в мириадах ее британских обличий, ни одно из которых не имело большого сходства с Ником К тому же многие критики отнеслись к альбому пренебрежительно: «неуклюжая помесь фолка и коктейль-джаза» — так отозвалась Melody Maker.

В то время у Island не было представительства в Соединенных Штатах, поэтому мы с Крисом вели дела Fairport Convention с А&М, а Джона и Беверли Мартин — с Warner brothers. Некоторым американским сотрудникам из отделов артистов и репертуара Ник нравился, но предложения о сотрудничестве так никто и не сделал. Они говорили, что сначала нужно посмотреть, как он выступает. Дэвид Геффен любил Ника, но сделка с его фирмой Asylum почему-то так и не стала реальностью.

Той осенью Fairport Convention возвратились к публике и выпустили альбом Liege and Lief. В честь этого события Рой Гест забронировал Royal Festival Hall, и мы устроили там вечер фирмы Witchseason: открывали концерт Джон и Беверли, потом Ник завершал первое отделение. Я никогда раньше не видел, как он выступает перед публикой, и поэтому нервничал; а Ник оставался самим собой — как обычно, немногословным. Я представил его под редкие хлопки в зале. Чувства, которые вызвала катастрофа, приведшая к смерти музыкантов из Fairport Convention, гарантировали уважительное отношение аудитории. В тишине зал слушал, как Ник пел «Three Hours», а потом взорвался аплодисментами.

Ник посмотрел на собравшихся подозрительно, не уверенный, насколько широко можно улыбнуться. Тишина воцарилась снова, когда Ник, не говоря ни слова, начал перестраивать гитару. В конце концов он сыграл начальные аккорды песни «The Thoughts of Mary Jane». Каждая песня была вознаграждена бурными аплодисментами, я мог чувствовать поток теплых чувств, хлынувший по направлению к сцене. Когда Ник закончил, аплодисменты и возгласы одобрения все нарастали и нарастали, и я вытолкнул его обратно на сцену, чтобы он сыграл на бис. Я стоял в кулисах и смотрел, а в голове у меня скакали мысли: «Ник может гастролировать. Все-таки он может играть концерты. И не важно, что он не может разговаривать с публикой. Он научится это делать. У него может быть настоящая карьера. Все-таки с моей стороны это не просто пустое бодрячество».

Все в офисе Witchseason обожали Ника и были потрясены его выступлением. На следующее утро мы стали организовывать его первое британское турне. Через два месяца он отправился на серию выступлений в клубах и университетах по всей стране. Я был занят в студии, но планировал посетить одно из выступлений его турне позже. Когда Ник позвонил мне с дороги после третьего концерта, у него был подавленный голос потерпевшего поражение: «Я… э-э-э… я не думаю, что смогу больше выступать… э-э-э… извини». Он просто хотел вернуться домой.

Я поговорил с промоутером одного из концертов. Он сказал, что собравшиеся много разговаривали, а когда в промежутке между песнями Ник стал настраивать гитару, разговорились еще больше и принялись покупать больше пива. Звон стаканов и гул голосов стал громче, чем музыка Ника. Он так и не сказал на сцене ничего, просто настраивал гитару и пел, а когда сделалось слишком шумно, с минуту смотрел на свои ботинки, потом встал и ушел.

На какое-то время я рассердился на Ника. Ну почему он не мог просто сказать что-нибудь? Почему он не мог повести себя более профессионально? К этому времени он оставил Кембридж, и рядом с ним не было группы друзей, которые его поддерживали. После прерванных гастролей он удалился в свою комнату в Хэмпстеде. Ник всегда курил гашиш, но сейчас это вошло в каждодневный распорядок его жизни: он играл на гитаре, курил косячки и выходил из дома, чтобы поесть карри, когда чувствовал, что проголодался. Ник возвратился к жизни, когда мы стали записывать второй альбом, но между сессиями возвращался назад к своему замкнутому существованию.

Мне было известно, что у него есть только три постоянные причины для появления на людях Одной была вылазка к Бобу Сквайру, чтобы сыграть в «веришь — не веришь», другой — поездка домой проведать родителей, а третьей — поход к Джону и Беверли в Хэмпстеде. Беверли стала для Ника настоящей «еврейской мамочкой»: готовила ему куриный бульон, ворчала по поводу его волос и иногда даже стирала одежду. Она любила его и была к нему очень добра. Джон был человеком непростым; он, безусловно, восхищался Ником и даже говорил, что любит его. Но я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из гитаристов мог без зависти смотреть, как Ник играет. Иногда я обедал вместе с ним в доме у Джона и Бев, и все мы ловили кайф и слушали пластинки. Но даже в такой непринужденной обстановке Ник оставался настороженным и тихим.

Франсуаза Арди, длинноволосая певица, в то время господствовавшая во французских чартах, дала нам знать, что является поклонницей Ника. Состоялся обмен письмами и сообщениями с предложением сотрудничества. Мы с Ником совершили путешествие в Париж, где карабкались вверх по старинным ступеням, чтобы выпить чаю с Арди в ее квартире на последнем этаже дома на острове Сен-Луи[186]. За все время встречи Ник едва проронил слово. Я думаю, он показался ей слишком странным, и из этого визита ничего не вышло.

Несмотря на скромные продажи, отсутствие американского контракта и неудачу на гастролях, я не мог дождаться записей следующей пластинки. Я предвкушал большее удовольствие от работы в студии с Ником, чем с любым другим артистом. На этот раз мы создавали больше ритм-треков, включавших вокал и гитару Ника, бас-гитару и ударную установку, добавляя солирующего инструменталиста или аранжировку позже. Роберт взял на себя дополнительную работу, создавая теперь аранжировки не только для струнных, но и для медных духовых. Услышав «Poor Воу», я подумал о песне «So Long, Marianne» с альбома Леонарда Коэна и присутствовавшем в ней насмешливом хоре девичьих голосов. Когда я предложил Нику сделать то же самое, он посмотрел на меня в течение минуты, не уверенный, что ответить. Но мне не показалось, что я его полностью убедил.

К тому времени я фактически жил в студии Sound Techniques, поскольку все большее количество музыкантов пополняло список Witchseason и никто его не покидал. Утро того дня, когда мы записывали ритм-трек для «Poor Воу», я провел, сводя альбом южноафриканского джазового пианиста Криса МакГрегора Когда появился Ник и другие музыканты, он спросил, нельзя ли ему остаться послушать. Крис вырос среди кустарниковых зарослей Транскея[187] и курил даггу[188] вместе с деревенскими ребятами народности коса В тот день он сидел в дальнем конце продюсерской, одетый в дашики и шапочку с невысокой тульей без полей, поплотнее набивал «травкой» свою трубку и слушал. После утреннего сведения в моих ушах продолжал звучать рояль Криса Когда Ник, Дэйв Пегг и Майк Ковальски начали репетировать песню, я обернулся и увидел, что Крис ухмыляется. Я спросил, не думает ли он о том же, о чем и я. Пока Джон выходил за микрофонами, я обратился к музыкантам, находящимся внизу в студии[189], по внутренней связи, сказав, что в течение минуты у них будет пианист, а затем представил Ника Крису. Он взглянул на листок с аккордами, которые набросал Ник, и мы пустили магнитную ленту. Запись соло на рояле в песне «Poor Воу», сделанная с одного дубля, остается одним из моих самых любимых моментов работы в студии.

Я был ошеломлен аранжировками, которые Джон Кейл сделал для альбома Нико The Marble Index, и шокирован тем, что Elektra не воспользовалась своим правом на запись второго альбома. Я убедил Warner Brothers финансировать продолжение, и после недели записей в Нью-Йорке Кейл вылетел в Лондон, чтобы помочь мне закончить альбом Desertshore. Однажды после окончания сессии, он задрал ноги на микшерский пульт, повелительно замахал руками на Джона Вуда и сказал:

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

«Давайте-ка, ребята, послушаем, над чем вы еще работаете». Мы проиграли ему кое-что и в конце концов добрались до Ника. Кейл был изумлен: «Да кто, черт возьми, этот парень? Я должен с ним встретиться, где он? Я имею в виду, где он прямо сейчас?» Я позвонил Нику и сказал, что в течение получаса у него будет Джон Кейл. Ник сказал: «О… э-э-э… ладно». Я написал адрес Ника, Джон схватил его и побежал вниз по ступенькам.

На следующее утро мне позвонил Кейл: «Нам понадобится звукосниматель для альта, усилитель, бас-гитара Fender и усилитель к ней, челеста и орган Hammond В-3. Сегодня днем». На этот день у меня было запланировано сведение фонограммы для другого проекта, но Кейл решил, что сейчас время записывать «Northern Sky» и «Fly». Они появились вместе: Джон с диким блеском в глазах и Ник, который тащился позади. Несмотря на свои деспотические манеры, Кейл относился к Нику с большим вниманием, а тот, казалось, совсем неплохо себя чувствовал: у него не было другого выбора, кроме как расслабиться и плыть по течению.

Bryter Layter является одним из моих любимых альбомов, пластинкой, которую я просто могу сесть и послушать, не испытывая желания переделать это или то. Игра ритм-секций, аранжировки Роберта, работа МакГрегора, Кейла, Ричарда Томпсона, Рэя Уорли, игравшего на саксофоне и флейте, а также Дорис Трой и Пи Пи Арнольд — все это для меня постоянный источник наслаждения. Джон Вуд никогда не добивался более совершенного звука, и мы сводили и пересводили фонограмму, пока не были полностью довольны результатом. Но когда альбом был завершен, Ник сказал мне, что хочет записать свою следующую пластинку в одиночку — никаких аранжировок, никаких аккомпаниаторов, ничего.

Оглядываясь назад, я вижу, что все мы были так влюблены в музыку Ника, что с радостью заполняли тот вакуум, который создавала его неуверенность в себе. Я думаю, Ник чувствовал, что его вытеснили из его собственного альбома. Его отказ включить мою любимую вещь — «Things Behind the Sun» — и та настойчивость, с которой он добивался включения в альбом трех инструменталов, были для него способом топнуть ногой. Призрак Ника посмеялся последним: лишенный украшений Pink Moon стал самым хорошо продаваемым из его альбомов, в то время как Bryter Layter плетется на третьем месте после Five Leaves Left.

После этого я прослушал англоязычных авторов-исполнителей больше, чем по справедливости должно было бы выпасть на долю одного человека. Когда я руководил фирмой Hannibal, у меня был ящик для демо с надписью: WPSEs — White People Singing in English («Белые люди, поющие по-английски»). Многие называли Ника музыкантом, оказавшим на них первостепенное влияние: нежный вокал с придыханием, печальные, обращенные внутрь себя тексты и арпеджированные гитарные фигуры. Далее! Лишь немногие выдерживали сравнение с формой Ника, еще меньше — с его сущностью. Те же, кто хотя бы слегка напоминали мне Ника, как оказывалось, понятия не имели о нем.

Глава 24

Казалось, что в Sound Techniques Ник чувствует себя лучше, чем где бы то ни было еще (за исключением, возможно, кухни Боба Сквайра). Я и сам был там вполне счастлив. Это была бывшая маслобойня (вход украшала гипсовая голова коровы) в переулке рядом с Кингз-роуд недалеко от Уорлдс-Энд. Напротив студии, где теперь Маноло Бланик[190] устроил свой центральный обувной магазин, располагался «поставщик провизии» — архаическая бакалейная лавка, которая торговала картофелем, луком, морковью или продуктами в банках или упаковках. Как-то во время сессии звукозаписи в 1966-м я заглянул туда и увидел в написанном на черной грифельной доске списке предлагаемых блюд «свежесобранные» сэндвичи с ветчиной и сэндвичи с сыром. Будучи американцем, я попросил сэндвич с ветчиной и сыром. Двое стареющих владельцев лавки, одетые в белые рабочие халаты, смотрели на меня безучастно: они делали сэндвичи с ветчиной или сэндвичи с сыром, но сочетание начинок в их меню не входило. Я, в свою очередь, уставился на них, не в силах в такое поверить. Некоторое время мы держали дистанцию, потом я заказал по одному сэндвичу каждого рода, бросил два куска хлеба на прилавок, положил ветчину внутрь сэндвича с сыром и вышел за дверь.

Говоря о том, как мы обычно записывали пластинки, я иногда чувствую себя одним из этих румяных, прокуренных лавочников, которые отказались принять концепцию сэндвича с ветчиной и сыром. Я никогда не использовал драм-машину, никогда не пользовался ни секвенсером, ни семплером. Всякий раз, когда я прохожу мимо старой маслобойни и вижу квартиры, заменившие студию, я чувствую щемящую тоску. Сегодня трудно найти такие места, как Sound Techniques. Конечно, существует немногочисленное движение «против цифры», но даже в студиях, исповедующих такой подход, редко имеются помещения, которые по качеству акустики хотя бы приближаются к ней.

Когда я занял свой пост в Лондоне, Elektra уже использовала Sound Techniques для записи инструментальной серии, придумки Хольцмана под названием «Знаки зодиака» (музыканты-струнники в Лондоне были лучше, чем в Нью-Йорке, и платить им можно было меньше). Как-то раз в феврале 1966-го мне пришлось принести туда пачку наличных, чтобы заплатить музыкантам, и я разговорился со звукоинженером, человеком крупного телосложения по имени Джон Вуд. Мы с ним прекрасно поладили, вдобавок мне понравилась атмосфера этого места.

Продюсерская находилась в помещении кубической формы, нависавшем над студией с одной стороны, в то время как офисные помещения были надстроены над противоположной. Выглядело это нескладно, но разные уровни потолка означали, что в одной студии у вас было три места с различной акустикой. Можно было перемещаться по студии, находя наилучшее расположение для инструменталиста или певца.

В то время большинство инженеров, сталкиваясь с тем, что звук, достигавший ручек на пульте, их не устраивал, слегка корректировали высокие, средние или низкие частоты. Когда этот процесс стал затрагивать все большее и большее количество дорожек многоканальной записи, звук, проходя через десятки транзисторов, в результате становился все более «зауженным» и «сухим». Потом добавились еще и ограничения цифрового звука, и в конце концов все пришло к ярким, «глянцевым», скудным и двумерным записям. По крайней мере, на мой слух.

Когда Джон слышал звук, который ему не нравился, он поднимал свою грузную фигуру со стула и тяжело спускался вниз по лестнице, все время что-то бормоча. Через какое-то время я уже мог предсказать, собирается ли он попробовать другой микрофон, поменять расположение того, который уже есть, или переместить проштрафившегося музыканта в другую часть студии. Когда я слушаю пластинки, которые мы записали вместе в шестидесятых, я по-прежнему могу в полном объеме слышать «воздух» в студии и звук, который музыканты для нас создавали. Я могу слышать не только голос Ника Дрейка, но и глубину его дыхания, так же как и «песок» в грубоватом звучании струн гимбри[191] Робина Уильямсона, и теплый звук барабанов Дэйва Мэттакса, заполняющий весь стереоспектр, словно записанный в каком-то звуковом аналоге системы Technicolor[192].

Джон начал свою карьеру в качестве монтажера на фирме Decca, работая над записями опер и симфоний при помощи бритвенного лезвия. Когда я привел The Incredible String Band в Sound Techniques, он никогда раньше не слышал ничего похожего. Он заботился о звуке, я следил за музыкальной стороной процесса, и мы учились друг у друга. Когда я хотел сделать что-то неразумное, с точки зрения Джона, он награждал меня уничижительной усмешкой: «Ты хочешь сделать что?!» Если я чувствовал под ногами твердую почву, то говорил, чтобы он просто сделал, что его просят, и не болтал. Но если моя решимость таяла перед лицом его презрения, возможно, эта идея действительно не была настолько уж хороша. Профессиональные сессионные музыканты с любопытством разглядывали нашу пару: казалось, что обычное почтительное отношение звукоинженера к продюсеру нас не касается. Позже, в Калифорнии, когда я работал с инженерами, в любом случае говорившими «да», мне было трудно к этому адаптироваться.

Большинство студий сейчас имеют большие по площади продюсерские, поэтому внешнее оборудование может быть подключено непосредственно к пульту: драм-машины, электронные клавишные, секвенсеры и т. д. Большинство музыки, записываемой сегодня, создается исполнителями — или операторами, сидящими рядом с инженером; она поступает непосредственно на жесткий диск, вместо того чтобы вызывать колебания воздуха, улавливаемые микрофонами. В результате «студийное» помещение как таковое часто сжимается до скромного пространства, предназначенного для записи вокалистов или отдельных инструментов. Идеальной акустикой сейчас является ее отсутствие: добавление цифрового эха по идее может синтезировать любую окружающую среду, от Мэдисон-Сквер-Гарден до вашей ванной. В погоне за совершенной записью каждая часть теперь добавляется по отдельности, поэтому любые ошибки могут быть легко исправлены, а неизменно стабильные ритмы генерируются машиной. В шестидесятые музыканты все еще записывали значительную часть каждого трека, играя вместе, в одном и том же помещении в одно и то же время. Это позволяло создать — по крайней мере до некоторой степени — то эмоциональное возбуждение, которое присуще живому выступлению, даже при том что вокальные партии и инструментальные соло обычно добавлялись позже. Ритм-секция «дышала» вместе с остальными музыкантами, акцентируя или замедляя ритм, в зависимости от того, что требовало общее настроение. Акустика различных студий сильно различалась, так же как и манера работы инженеров и продюсеров. Теоретически компьютеры дают музыкантам и продюсерам возможность выбора из бесконечного меню разнообразных звуков, но современные цифровые записи гораздо более одноцветны и больше походят друг на друга, нежели предшествующие им ранние аналоговые треки.

Когда Fairport Convention в первый раз посетили Лос-Анджелес, предметом их желания было записаться в студии Gold Star, где Фил Спектор возводил свою знаменитую «стену звука». А&М, фирма, занимавшаяся делами группы в Америке, сняла ее для нас на один день, и мы записали пару треков. Для регулировки уровней вместо ползунков в продюсерской все еще использовались потенциометры, управляемые вращением бакелитовых ручек Акустика была изумительной; звуки буквально «выскакивали» из колонок и с ленты. Когда мы вернулись обратно в Лондон с нашими начерно сведенными вариантами, мы слушали их с благоговением; яркость записи была поразительной. Но работа над треками, записанными в Gold Star, так и не была завершена, а саму студию вскоре снесли, чтобы освободить место под торговый центр.

В то время музыканты были одержимы «звучанием». Барабанщики часто спрашивали Джона, слышал ли он последнюю запись такого-то и что он думает о звучании ударных. Когда мы записывали Liege and Lief, Дэйв Мэттакс хотел, чтобы звук его малого барабана был таким же, как у Левона Хелма из группы The Band на альбоме Big Pink. Обычно барабанщики стараются, чтобы звук их малого барабана был максимально резким и слабая доля «выпрыгивала» из сведенной фонограммы. Но Левон пошел другим путем, создав звук, напоминавший удары парой бархатных тапочек по дорогостоящей картонной коробке. Джон нетерпеливо объяснил, что нельзя просто создать звук, надо на самом деле так сыграть. «Пластинки получают тот звук, которого заслуживают» — таков был его девиз.

Джон мог выводить людей из себя, но музыканты Witchseason не хотели работать ни с кем другим. Имея дело с Джоном вы знали, что, когда наступит время сводить окончательную фонограмму, вас не будут поджидать неприятные сюрпризы. Я свято верю в принцип «плохие новости сначала», а у Джона все новости всегда были плохими.

Когда компания Warner Brothers попросила меня спродюсировать альбом Джеффа и Марии Малдаур после того, как Jim Kweskin Jug Band распались, мы с Джоном устроились в бостонской студии, где помощником звукоинженера был честолюбивый комедийный актер Мартин Малл Альбом Pottery Pie получил несколько благожелательных отзывов в прессе, разошелся весьма скромным тиражом и вошел в историю, став источником той версии песни «Brazil», которая повторяется на всем протяжении фильма Терри Гиллиама[193]. В то время, когда она записывалась, гитаристу Эймосу Гарретту нужно было лететь домой, и момент его отъезда из студии вырисовывался все яснее и яснее. Чем большее Эймос старался, тем хуже у него выходило. В конце концов он сдался и поймал такси. Джон собрал один куплет из удачных кусочков разных дублей, свел его в стерео и снова скопировал на многодорожечную ленту четыре раза для четырех куплетов. Потом мы добавили вокальные партии и остальные наложения. Я допускаю, что это была примитивная форма семплинга, но при отсутствии сегодняшних компьютеров это скорее была задача, решение которой потребовало от нас максимума изобретательности.

Занимаясь сведением другого трека, мы обнаружили на полу перед восьмидорожечным магнитофоном хлопья магнитной ленты Атрех. Пленка осыпалась! Утерянным оказался большой фрагмент дорожки с записью вокала, и мы не могли попросить Джеффа спеть его заново, поскольку все остальные дорожки были заполнены. Джон записал вокал для испорченного куплета заново, на другую ленту в моно-режиме, а потом стал синхронизировать запись с мастером, слушая фонограмму через наушники. Он увеличивал скорость движения ленты своим пальцем или замедлял ее ладонью, и таким образом я получал возможность вставить пропавшее слово точно в нужное место фонограммы. В конце рубашка Джона и панель управления магнитофоном были в крови, но сведенная фонограмма звучала безупречно.

Когда в 1969-м и 1970-м интенсивность записей с моим участием достигла пика, я пропадал в Sound Techniques неделями. По утрам я приходил в офис на пару часов, а потом направлялся в студию, где мы с Джоном оставались до полуночи. И совершенно естественно, что, когда в начале семидесятых я уехал из Лондона в Калифорнию, именно он стал после меня продюсером многих артистов Witchseason. Но мы с Джоном работали как пара «хороший полицейский — плохой полицейский», а теперь у музыкантов остался только «плохой». Когда другие продюсеры нанимали его в качестве инженера, они были шокированы тем, как он на них огрызался. В семидесятых Джон спродюсировал несколько замечательных пластинок, включая ранние альбомы Squeeze, но в конце концов перебрался в Шотландию и открыл гостиницу. Понимающие музыканты, да и я сам, периодически вытаскивали его из этой отставки.

Артистом, взаимоотношения которого с Джоном никогда не вызывали вопросов, был Ник. Он обожал Джона, а жена Джона души не чаяла в Нике. Когда он начинал неважно выглядеть, они приглашали его в Гринвич, чтобы угостить какой-нибудь домашней едой. Джон мог чувствовать момент, когда Ника стесняло что-то из того, что я предлагал, и начинал ругаться со мной от его лица, за что Ник был чрезвычайно признателен. В начале 1971-го, когда я уже перебрался в Калифорнию, он спродюсировал альбом Pink Moon именно так — просто и без всяких украшательств, как хотел Ник.

За те пять лет, что я провел в Лондоне, записывая пластинки, в технологии произошел большой скачок. От четырех дорожек, с которых я начинал, мы пришли к восьми, затем к шестнадцати, и каждое такое увеличение удваивало ширину магнитной ленты. Но прямо перед тем, как я уехал в Калифорнию, наступило начало упадка: какой-то умник сообразил, как впихнуть двадцать четыре дорожки на пятисантиметровую (двухдюймовую) ленту, на которой до этого их было шестнадцать. Уменьшение ширины дорожки значительно ухудшило качество звука. Лишь немногие из молодых инженеров сегодня осознают, как здорово звучит запись, сделанная на пятисантиметровой (двухдюймовой) шестнадцатидорожечной ленте.

Самый лучший звук получается, конечно, при записи непосредственно в стерео, без всяких сведений и наложений — и без «цифры».

Слушатели могут не отдавать себе отчета в том, почему им что-то нравится, но я готов поспорить, что отклик на альбом «исполненной» музыки, записанной должным образом, будет гораздо лучшим, чем на ту же самую музыку, записанную в соответствии с современной модой на высокие технологии и наложения. Звукоинженер, который часто работал в Sound Techniques, сейчас является знаменосцем движения за традиционные ценности. Джерри Бойс руководит студией Livingston Studios в Северном Лондоне; в конце восьмидесятых он начал путешествовать со мной в рамках проектов записи этнической музыки. Когда в 1995-м мы вернулись из Гаваны с первым CD Cuhamsmo, Ник Голд из фирмы звукозаписи World Circuit[194] нанял Джерри, с тем чтобы он вернулся обратно на Кубу для работы над проектом с участием Рая Кудера.

Я видел, как люди входят в пабы или бары, где играет CD Buena Vista Social Club, и оглядываются, пытаясь понять, где же находится источник музыки; кажется, что они боятся вступить в трехмерное звуковое пространство. Когда был выпущен альбом Buena Vista, на музыкальном рынке уже было множество дисков с подобным материалом и похожими кубинскими певцами. Успех альбома обычно приписывают вкладу Кудера, фильму или блестящему маркетингу — все это, конечно же, имело значение. Но я убежден, что звук альбома был столь же — если не более — важен. Это была не только музыка из другой эпохи, чудесным образом сохраненная в капсуле времени коммунистического режима Кастро. Это была музыка, записанная с помощью столь же устаревшей аппаратуры, скрупулезно перенесенная на цифровой мастер и посему сохранившая настолько много теплоты аналоговой записи, насколько возможно. Старая студия «Egrem» в Гаване представляет собой громадное, превосходное, но «безжалостное» помещение. Джерри, Кудер и Голд немало поэкспериментировали с размещением микрофонов. Запись запечатлела полный звук трехмерного пространства, где музыканты исполняли музыку вживую. Если бы она была сделана в одной из новых цифровых студий Гаваны, так отчаянно пытающихся быть «современными», с их крошечными и безжизненными закутками для записи и колоссальными продюсерскими, я очень сильно сомневаюсь, что кто-нибудь, за исключением нескольких тысяч энтузиастов латиноамериканской музыки, вообще узнал бы о ее существовании.

Так что, по зрелому размышлению, я попрошу вас — сделайте мне, пожалуйста, простой сэндвич с сыром.

Глава 25

Для игры в «веришь — не веришь»[195] нужно пять игральных костей с изображением карт вместо точек и любое количество людей, разместившихся вокруг стола с полированной столешницей. Эта игра напоминает покер, только в ней чаще блефуют и отсутствует торговля. Если по ее ходу игроки «заправлялись» чашками крепкого английского чая и хорошим афганским гашишем, было только лучше. Игра в «веришь — не веришь» была постоянным послестудийным развлечением для многих артистов фирмы Witchseason, а также ее владельцев. Местом, где проходила игра, была кухня Боба Сквайра.

Hapshash & The Coloured Coat — Найджел Уэймут и Майкл Инглиш — работали над дизайном своих плакатов в маленькой студии рядом с Холланд-парком. Как-то раз, зайдя туда, чтобы забрать готовые работы для печати, я заметил рядом с соседним домом зеленый «моррис майнор» с откидным верхом, на котором было объявление: «Продается. За справками обращаться внутрь». Так как мой «ждущий подачки ровер»[196] был на последнем издыхании, я позвонил в дверной звонок. На него ответил потрепанного вида мужчина в майке и подтяжках, изо рта у которого свисал кусок мясного «конвертика», обладатель двухдневной щетины с проседью и темных редеющих волос. Мы слегка поторговались, он попросил меня зайти и выпить чашку чая, и сделка была совершена. Боб Сквайр вошел в наши жизни.

Боб был евреем из Ист-Энда Он был зазывалой в стрип-клубах Вест-Энда и каким-то образом знал близнецов Крэй[197]. В начале шестидесятых он перенес нервный срыв и получил квартиру на Принсдейл-роуд «любезностью и благосклонностью» какого-то криминального авторитета, который испытывал к Бобу чувство признательности — я так никогда и не посмел спросить почему. У него была жена и двое детей, и он сводил концы с концами, перепродавая подержанные автомобили, краденое и гашиш (любить который научился после войны, когда вместе со своей частью был расквартирован в Палестине). Вдобавок к пристрастию к чаю марки PG Tips (листовой чай помещается в ситечко, кипяток медленно проливается через него в чашку, молоко сначала, три кусочка сахара) Бобу были прописаны три капсулы нембутала[198] в день.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Он стал заниматься делами, связанными с потребностями разных моих групп в перевозках: возил The Incredible String band на концерты в своем «форд-седане», находил микроавтобус для Fairport Convention, чинил «мотор» Джона Мартина Мы нашли общество Боба настолько приятным, что вечерами оставались у него допоздна, чтобы покурить «травку», выпить чаю, пожевать шпик, послушать музыку и поиграть в «веришь — не веришь» или калуки[199]. Его тесная квартирка с линолеумом на полу, несколькими шаткими стульями и столом со столешницей с покрытием «формайка»[200], стала для нас родной гаванью. Все то давление, которое мы испытывали от необходимости придумывать новые песни, вовремя заканчивать сведение, чтобы успеть к датам выпуска пластинок, или жонглировать движением наличных средств, казалось, испарялось в этих благодатных пределах. Музыкальные вкусы Боба были безупречными: его любимцами были Джимми Смит и Стэнли Террентайн и он всегда проигрывал альбом Might Tripper[201] Доктора Джона, фразы кокни слетали с его языка часто и быстро: «Если будешь пить воду, то умрешь. А если не будешь — тоже умрешь»[202]; «Он не знал, наложить ему в штаны или ослепнуть»[203], «Против рожна не попрешь». Деньги считались в «пони»[204], «обезьянах»[205] и «десятках». Никто никогда не шел на попятный, он «бросал бутылку». Лицо именовалось «лодка», кайф возникал от «колбасы», а «Роузи» пили чашками[206]. Никто никогда не был «мудаком», в результате цепочки рифм такой человек именовался «настоящий Чарли»[207]. Полиция определения на рифмованном сленге не заслуживала, полицейские просто именовались «старина Билл» или «грязь».

Однажды я наткнулся на сборник под названием «Дно елизаветинской эпохи» с рассказом Роберта Грина, современника Шекспира В нем он описывает одного шаромыжника, который постоянно повторяет, что «против рожна не попрешь». Боб отшивал человека, который его раздражал, называя «шмарийским аббатом». Единственным ключом к разгадке происхождения этого загадочного оскорбления была старинная церковь аббатства святой Марии, расположенная неподалеку. Я чувствовал, что Боб был частью длинной и глубокой реки, текущей под поверхностью, на которой находились все эти короли, премьер-министры, драматурги и поэты Англии.

Боб мог чувствовать, что происходит внутри Witchseason раньше меня самого. В случае с Ником он добавил к агрессивной привязанности кокни, присущей Дэнни Томпсону, великодушную мудрость в отношении человеческой природы. Многие любили Ника, но Боб мог выразить эту любовь конкретным образом, не требуя ничего взамен: горячий чай, гостеприимный стул, дружественная и побуждающая к действию обстановка. Я никогда не видел Ника более расслабленным, чем на кухне Боба, и, казалось, лишь немногие вещи доставляли ему большее удовольствие, нежели выигрыш партии в «веришь — не веришь». В тот момент, когда Тода Ллойда стала раздражать его недостаточная вовлеченность в дела Witchseason, Боб взял его под свое крыло. Он свел Тода с картежниками, и вскоре тот отправился в школу крупье. Впоследствии Ллойд работал в казино в Лейк-Тахо в качестве банкомета при игре в блэкджек.

В 1969-м я взял Боба и его жену Джун с собой в отпуск в Марокко. Мы прекрасно провели время, если не считать того, как напугало Джун знакомство с душем. Бобу понравились тамошние рынки, и он был полон решимости вернуться с тростью со вкладной шпагой. На базаре в Марракеше он заметил изысканный экземпляр и начал торговаться. Боб предложил цену, гораздо ниже той, что была заявлена продавцом, который после этого немного ее опустил, приготовил чай, отлучился, чтобы поговорить с другим покупателем, вернулся и предложил цену еще немного ниже, приготовил еще чаю, переменил тему, предложил более дешевую трость, опять снизил цену, и т. д. Боб не уступал. Дважды мы уходили из лавки, и каждый раз продавец затаскивал нас обратно, предлагая все более низкую цену. Я спросил Боба, почему он не хочет сыграть в эту игру и немного поднять свою цену. Но тот был непреклонен: он знал, чего стоит эта вещь, и был согласен взять ее только по реальной цене. Через двадцать минут, когда мы были уже в центре рынка, продавец, запыхавшийся от беготни за нами по рядам, капитулировал. Боб ухмыльнулся, но сделал вид, что не удивлен. Я никогда не мог сравниться с ним по части самообладания.

Друзья из других миров Боба заскакивали к нему домой и принимали участие в игре, которая шла в тот вечер. Одним из постоянно появлявшихся людей был аккуратно одетый мужчина, связанный с «взысканием долгов». Под конец одного особенно длинного и «укуренного» вечера все стали допивать чай и надевать пальто. Кайф от гашиша часто приводит к увлечению деталями, при этом общая картина остается неясной. Я поймал себя на том, что заинтригован движениями рук того человека. Он делал что-то очень характерное, но я никак не мог уловить, что именно. Он был под кайфом, так же как и я, так что эти движения носили характер какого-то навязчивого, привычного действия, повторяемого непроизвольно. В конце концов меня осенило: он вытирал отпечатки пальцев со всего, к чему прикасался с тех пор, как вошел в кухню.

Пресыщенные городские жители (а именно такими мы и были), мы с презрением отвергли бы предположение, что нуждаемся в семье. А Боб дал нам именно это Когда он и Джун переехали в Уортинг, я ездил их проведывать, но оказалось, что каждый из нас что-то потерял и больше всех, я думаю, потерял Ник.

Глава 26

Крис МакГрегор родился в сельском Транскее, где его отец-шотландец был миссионером. Помешанный во времена своей юности на Дюке Эллингтоне, Крис вырос в самого авантюрного джазового пианиста Южной Африки. В начале шестидесятых он сформировал смешанный в расовом отношении ансамбль The Blue Notes, который бросал вызов режиму аппартеида, выступая от Кейптауна до Претории. Часто их гастроли были кошмаром — травля со стороны полиции, ограничения закона о паспортах, висячие замки на дверях залов и насилие в тауншипах. В этом горниле ненависти, репрессий и равнодушия МакГрегор и его ансамбль — Дуду Пуквана, Монгези Феза, Луис Мохоло и Джонни Дияни — создали музыку необычайной мощи и красоты.

Когда в 1964 году их пригласили на Antibes Jazz Festival, южноафриканские власти с радостью выдали им паспорта в надежде, что обратно они не вернутся. В Антибе The Blue Notes выделялись как оригинальностью своей музыки, так и нерафинированностью своих личностей. В отличие от американских джазменов, они не ориентировались на искушенность европейской джазовой среды. Ансамбль привлекал громадные толпы, играя каждый вечер в антибском баре ТamТam, но, несмотря на то, что многие к ним подходили, конкретных предложений так и не последовало. Промоутеры не могли отнести музыкантов к какой-либо категории, а то, что они выпивали и кричали друг на друга на языке коса, людей нервировало.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В конце концов The Blue Notes добились двух недель выступлений в клубе Ронни Скотта в Лондоне и удостоились там замечательного приема. Но Британский союз музыкантов не позволил бы им стать его членами до тех пор, пока они не проживут в Британии год. А работать МакГрегор и его ансамбль не могли, пока их не примут в Союз. Как им было выжить?

Ближе к концу того года, который музыканты провели в ожидании, я столкнулся с ними в Old Place на Джеррард-стрит[208]. Единственный их заработок составляли те деньги, которые посетители бросали в стоявшее у дверей ведро. В тот момент, как я услышал то, что они играли — смесь Эллингтона, хоровой музыки Южной Африки и фри-джаза, — они обратили меня в свою веру.

Я устроил ансамблю контракт с фирмой Polydor (дизайн конверта сделал Дэнни Холперин), кроме того, мое агентство взяло на себя задачу организовывать им выступления. Для меня было совершенно очевидно, что МакГрегор с товарищами играют музыку более живую, чем кто-либо еще на британской джазовой сцене, но именно это и оказалось частью проблемы. Находясь в Южной Африке, они мечтали об Англии, где протесты против аппартеида были постоянным явлением и воцарилось расовое равенство. Они представляли себе, как будут встречаться с американскими и британскими музыкантами, играть совместные джемы и обмениваться идеями. Но британцы, как только осознали, что это музыкальное многоцветье не просто пробудет в Лондоне две недели и тут же уедет обратно в Африку, почувствовали угрозу. Как и британские джазмены, The Blue Notes изучили классический американский канон, но на этом не остановились, а стали без всякого стеснения вносить в музыку свою собственную южноафриканскую культуру. Поэтому большинство британских джазовых музыкантов того периода по сравнению с ними звучали вторично. (Дэнни Томпсон был единственным, кто вообразил себе сплав танца моррис и джаза, но об этом помалкивал.) Приезжавшие американцы были не намного лучше — большинство отклоняло просьбы поджемовать. Исключением были, конечно же, The Ayler Brothers, которые тусовались с южноафриканцами неделями. МакГрегор и его товарищи отчаянно тосковали, что были так далеко от дома, и их состояние проявлялось в поведении, которое все только усложняло: музыканты напивались, опаздывали, кричали на промоутеров. На учтивой британской сцене нетерпеливость и невоздержанность оставались без вознаграждения. С другой стороны, обратной дороги в Южную Африку не было: законы аппартеида ужесточились, что сделало гастроли, которые они устраивали в начале шестидесятых, невозможными. В результате Крис начал работать сольно и со своим многонациональным биг-бэндом Brotherhood of Breath. Джонни перебрался в Копенгаген и подсел на героин. Потом Монгези заболел туберкулезом: считается, что современная медицина может справиться с этой болезнью, но вылечить тощего Монкса оказалась не в состоянии, и он умер.

В ранние годы существования The Blue Notes наибольший восторг публики вызывала игра на саксофоне Дуду Пуквана Насколько Крис сочетал дух Эллингтона с роялем в стиле госпела, Бартоком, Монком и анархией Сесила Тейлора, настолько же Дуду смешивал тауншип-джайв с Джонни Ходжесом и Альбертом Эйлером. Оба создавали музыку, в которой сильно чувствовались транскейские корни. Я проводил вечера в квартире Дуду рядом с Кингз-кросс, слушая его пластинки с записями музыки мбаканга[209] и квела; у него были все хиты Споукса Машияне. Мы с Дуду замыслили сплав тауншип-джайва и рока, который занял бы место, ныне принадлежащее альбому Graceland, на добрых пятнадцать лет раньше него. Дуду научил Ричарда Томпсона и Саймона Никола играть зулусские гитарные ритмы, кроме того, мы завербовали изгнанных южноафриканских звезд Manhattan brothers для вокальных партий. Результат работы не всегда нас устраивал, но продвижение определенно было. И мы решили взять пластинку в том виде, в каком она была, в Йоханнесбург. Там у меня появилась бы возможность внимательнее послушать и лучше понять эту музыку, а Дуду смог бы познакомиться с тем, что появилось на местной сцене за время его отсутствия. Вдобавок мне, возможно, удалось бы продать права на издание альбома в Южной Африке.

В 1970-м Южная Африка в точности соответствовала той славе, что шла о ней по миру. Я видел, как белые водители грузовиков, остановившихся на красный свет, плевали на черных пешеходов, переходивших дорогу перед ними. Однажды, когда я пошел в кино, то увидел чернокожих пассажиров, ожидавших на остановке автобус на Соуэто. Когда я вышел из кинотеатра, они все еще были на том же месте, в то время как пустые автобусы для белых проезжали мимо один за другим. Фильм назывался «Поторопи закат», в нем рассказывалось о том, как белые и черные бедняки на американском Юге действовали сообща Либеральная публика освистала тот момент, когда из фильма были неуклюже вырезаны объятия Джейн Фонды и Дайан Кэрролл, и приветствовала оптимистический финал, полный расовой гармонии. А потом прошествовала мимо нищих снаружи кинотеатра, едва бросив на них взгляд.

Я не смог получить разрешение посетить Соуэто, но мы с Дуду каждый день встречались в Dorkay House, штаб-квартире «Союза черных музыкантов», и я играл в снукер и настольный теннис в клубе Bantu Men’s Club, находившемся рядом. Театральная и музыкальная сцена подвергались давлению, поэтому клуб был полон безработных актеров и музыкантов. Я никогда не забуду, как ко мне подошли мужчины в лохмотьях и спросили, видел ли я новую пьесу Гарольда Пинтера[210] в театру «Рояйл Корт» или слышал ли новую пластинку Майлза Дэвиса.

Я предоставил лицензию на выпуск альбома Дуду человеку из фирмы Trutone Records, прочитавшему мне лекцию о певице по имени Мириам Макеба, «изменнице», что опозорила свою родину и которая в один прекрасный день «приползет обратно на коленях». Как только я получил чек, в ту же минуту взял напрокат машину, забрал нескольких друзей из Dorkay Hotise и отправился в Свазиленд. Выносить Йоханнесбург я больше не мог.

Мы с Дуду так никогда и не завершили наш проект. Я уже отсчитывал дни до своего отъезда в Калифорнию, оставалось еще много пластинок, работу над которыми нужно было закончить, и времени не хватало. А Дуду много пил и мог провести в студии целый вечер, играя худшие соло из всех, которые я когда-либо от него слышал. Ленты с незаконченными записями до сих пор лежат в подвале.

Крис и его жена Мэксин переехали на мельницу в Гаскони, где и растили своих детей. В джазовом мире Франции Крис нашел более гостеприимную атмосферу. Дуду упорно пытался пробиться в Лондоне, играя с группой, исполнявшей сплав квела и джаза. Иногда он добивался маленьких триумфов, толстел и пил все больше и больше. Джонни Дияни умер в 1986-м в Дании от передозировки. В 1988-м я помог Крису записать Country Cooking, прекрасную пластинку воссозданных brotherhood of breath, для выпуска на фирме Virgin. Вскоре после этою он почувствовал себя плохо, и врачи обнаружили у него раковую опухоль по всему телу. Крис полетел домой, в долину реки Ло, лег на свою кровать, окруженный семьей, друзьями и светом свечей, и за несколько дней угас. Через два года от инфаркта умер Дуду.

Крис был выдающимся человеком, с присущим ему акцентом сельского жителя Транскея, изощренным музыкальным мастерством, черным юмором и смешением африканской и европейской манер вести себя и одеваться. Он так и не добрался до Америки, но, по крайней мере, французы полюбили его музыку, и целое поколение европейских и африканских джазовых музыкантов преклоняется перед ним.

Из всего оригинального квинтета в живых остался только Луис Мохоло: сейчас он дает мастер-классы для барабанщиков в новой Южной Африке. Из остальных никто не дожил до того, чтобы увидеть, как Мандела выходит из тюрьмы и входит в президентский дворец. Какая бы причина ни была указана в свидетельстве о смерти, их настоящим недутом было изгнание и вызванная им ностальгия. А потенциальное лекарство, каким мог бы стать радушный прием усыновившей их родины — Британии, им так никогда и не предложили.

Глава 27

Первый осторожный намек на то, что произошло после моего ухода из ресторана Paradox, я получил, когда американский агент The Incredible String band позвонил мне в Лос-Анджелес. Вместо того чтобы перевести гастрольную выручку в наш лондонский банк, как было договорено, музыканты хотели получить все наличными. Я связался по телефону с Ликорис, которая сказала, что деньги нужны им для того, чтобы заплатить за курсы сайентологии. Об этом культе я знал не много, но в том, что я о нем слышал, не было ничего хорошего. Когда я приехал обратно в Нью-Йорк, то столкнулся со странным образом единой четверкой: им нужны были деньги, и они хотели отдать их Церкви сайентологии.

Прежде чем освободить свой стул в Paradox, я сам поднял акции Саймона выше некуда Вся группа была заинтригована моим рассказом о его преображении, которое произошло, по словам Саймона, исключительно благодаря сайентологии. На следующий день он пригласил их в «Центр для знаменитостей», и они быстро присоединились к сайентологам. Вернувшись в Лондон, музыканты провели несколько недель, проходя сессии «одитинга». Они рассказали мне о том, как приближаются к состоянию «клира», в то время как их «одитинг» достигает своей первой ступени. Я испытывал отвращение к этому жаргону, но начал замечать интересные изменения в их личностях. Раньше они всегда избегали разговоров о деньгах, теперь же охотно созывали совещания по вопросам финансов группы. Графики гастролей и планы записей составлялись быстро и эффективно, кроме того, теперь у ISB даже находилось время поблагодарить меня за выполняемую работу — вещь, ранее неслыханная. Ревность внутри группы, казалось, испарилась в одночасье. Они перестали употреблять наркотики и алкоголь. Судя по всему, что я читал или слышал о сайентологии, она казалась заносчивым культом, совершенно непонятным и вызывающим подозрения. Но в результате приобщения к нему группа людей оказалась более счастливой и здравомыслящей, и иметь дело с этой четверкой стало сплошным удовольствием. Они сочиняли хорошие новые песни, и записи проходили гладко. К моему удивлению, они ни разу не попытались обратить меня в свою веру.

Я также был заинтригован их сексуальной эволюцией. Майк и Роуз оставались близки и жили вместе в коттедже в Роу (группа из восьми домов в поместье Теннант в Шотландии, где теперь жили они все). При этом они, казалось, легко и быстро заводили связи на стороне: Роуз с Дэвидом Кросби во время поездки в Сан-Франциско, Майк с различными девушками, узнав о которых Роуз только смеялась. Потом был короткий роман между Роуз и мной и более серьезный между Майком и Сюзи Уотсон-Тейлор, женщиной, которую я нанял для текущего управления их делами.

Однако вскоре новые композиции группы стали терять сумасбродную мелодическую красоту. Моменты неожиданных решений и вдохновения в студии случались все реже. Означало ли это, что музыканты просто выдохлись после нескольких лет сочинения самобытного материала, или дело было в сайентологии? Я гнал от себя мысль, что творческое начало может быть связано с несчастьем или психоэмоциональным напряжением.

Таинственные сайентологические практики всплыли на поверхность в один из вечеров в Амстердаме. The Incredible String band играли полуночный концерт в зале Concertgebouw в паре с Fairport Convention. В толпе было много девушек в цветочном убранстве и кричаще разодетых мужчин во главе с Симоном Винкеногом[211], появившимся в льняном костюме лимонножелтого цвета: казалось, что контркультура в Голландии играла важную роль. На сцене громоздкие хромовые микрофоны голландского радио стояли бок о бок с современными, подключенными к звукоусилительной аппаратуре. В тот момент, когда Майк после первой песни опускал на сцену свою электрогитару, он слегка задел ногой незаземленный радийный микрофон. Раздался треск, и Майк буквально «воспарил», зависнув на высоте нескольких десятков сантиметров над сценой на время, показавшееся вечностью. Затем он рухнул с глухим стуком, при этом гитара и микрофонная стойка словно приклеились к его груди, издавая гудение. Я ринулся на сцену и скинул стойку в оркестровую яму. Майк стал бледно-зеленого цвета.

Его перенесли в гримерную и закрыли дверь, не допустив местного врача — о Майке позаботятся с помощью сайентологических методов. После того как спешно вызванные Fairport Convention закончили свой сет, The Incredible String Band совершили триумфальное возвращение. Толпа ревела, в то время как Майк, все еще выглядевший бледным, играл и пел так же хорошо, как и всегда. Ликорис сказала, что они вылечили его, оказав «помощь прикосновением».

Тем временем продажи альбома и сборы от гастролей продолжали расти. Следующим пунктом программы был Вудстокский фестиваль, где The Incredible String Band вместе с Джоан Баэз и Джоном Себастианом должны были выступать «красной строкой» вечером в пятницу. Утром того дня, когда мы были в Нью-Йорке, стали появляться сообщения о людских толпах, сходившихся к месту фестиваля. К тому моменту, когда мы приземлились в аэропорту Монтиселло, подъездные дороги уже превратились в автостоянки. Чтобы доставить нас на место, был использован старый военный вертолет с постоянно открытой дверью. Мы все шестеро (включая Уолтера Ганди, тур-менеджера), пристегнутые ремнями безопасности, с высоты нескольких десятков метров, не отрываясь, смотрели вниз. Сельская местность в районе Кэтскилла была заполнена автомобильными пробками, палатками и небольшими красочными армиями, маршировавшими через поля. Когда мы достигли места фестиваля, увиденное с трудом укладывалось в голове: вокруг сцены образовался целый город. Когда мы заложили вираж и повернули над людским морем, маленькая посадочная площадка оказалась единственным местом на многие километры вокруг, не заполненным людьми.

На закате посреди толпы появились свечи и огоньки, а ближе к вершине холма были зажжены факелы. Казалось, это зрелище из какой-то отдаленной эпохи (будем надеяться, что прошедшей). Первые капли дождя начали падать во время выступления Джоан Баэз[212]. Как и на фестивале в Ньюпорте четырьмя годами раньше, на сцене был небольшой тент, натянутый между шестами, который оставлял сухой только часть ее. Те дни, когда группа представляла из себя акустический дуэт, были далеко в прошлом Басу Роуз требовался усилитель, Майк играл на электрогитаре в нескольких важных песнях, кроме того, звук восточных инструментов усиливался с помощью контактных микрофонов. Мы вместе с нашим другом Джоном Моррисом, одним из продюсеров фестиваля, сгрудились в кучу и обсуждали, что же делать, если небо не прояснится.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Обычно я не поддаюсь чувству сожаления, но мне больно писать о том, что произошло дальше. Поскольку дождь все усиливался, Моррис предложил нам время для выступления в середине следующего дня. Оказавшись перед перспективой коренным образом изменить свой сет и пытаться играть под дождем и зная, что к западу от нас погода проясняется, группа предпочла остаться на следующий день, а потом мчаться в Нью-Йорк, где вечером у нас было выступление. К моей бесконечной досаде и вопреки интуиции, я согласился с этим планом Мы что-то слышали краем уха о кинокамерах и грузовике с записывающей аппаратурой, припаркованном рядом со сценой. Но мы не могли знать, что наше место в программе достанется Мелани, которая устроит пиршество радости под проливным дождем, превращаясь таким образом в звезду. Не могли мы знать и того, что будет представлять собой суббота.

Выбраться с места фестиваля тем вечером было невозможно (в сумерках вертолеты перестали летать), поэтому мы вшестером спали в тесной палатке вместе с Джоном Себастианом, Мелани и ее бойфрендом На рассвете вертолет вывез нас в мотель в Монтиселло, чтобы мы могли помыться и поспать несколько часов в настоящих кроватях. Когда мы вернулись и посмотрели на толпу, у нас екнуло сердце. С погодой все было в порядке — светило солнце и под его лучами склоны холма высыхали. Но место теперь выглядело как поле боя. Толпа хиппи, прекрасная днем ранее красотой лесных жителей, изменилась до неузнаваемости. Теперь все были покрыты спекшейся грязью, многие безумно танцевали в пыли, совершенно не в себе. После громоподобных буги Canned Heat[213] слушать The Incredible String Band публика хотела меньше всего. Группа была как выжатый лимон, и выступление получилось слабым.

Потерпев неудачу в попытке получить деньги от продажи билетов, устроители остались без средств.

Поэтому десятки людей пытались забраться в вертолет, чтобы занять одно из нескольких мест на последнем рейсе, перед тем как чартерная компания забрала свои неоплаченные счета обратно в Олбани. Когда Ликорис отпихнули, Робин вылез из вертолета, чтобы остаться с ней, а за ним последовал и Уолтер, чтобы присмотреть за обоими. Так или иначе, им удалось выбраться вместе с шофером, который знал проселочную дорогу через лес. В Нью-Йорке мы оказались как раз вовремя для выхода группы на сцену. Мы знали, что совершили ошибку, но насколько она велика, стало ясно только в последующие месяцы, когда фильм «Вудсток» достиг каждого маленького городка в Америке, а двойной альбом взлетел на вершину списка. Сыграй группа в тот вечер под дождем, попала бы она в фильм и на пластинку? Меня преследовали кошмары о том, какой оборот могли бы принять события: The Incredible String Band победоносно воскрешают акустическую непосредственность своего раннего периода, их песни и голоса идеально подходят той волшебной первой ночи, они оказываются в центре внимания, и от этого меняется вся их карьера. Фестиваль был явлением уникальным, и, как и в случае с последним вертолетом, мы не смогли удержать в нем свои места.

Экономисты скажут вам, что не существует такой вещи, как статическое равновесие: если вы не поднимаетесь, то опускаетесь. На следующих двух альбомах The Incredible String Band были сильные вещи, но в целом они не могли сравниться с ранними работами. Музыканты привезли группу танцоров и друзей-сайентологов в Роу и создали пышное зрелище под названием U. Я пытался отговорить их: гастролировать с составом в десять человек, декорациями и костюмами будет очень дорогостоящим занятием Тексты на этот раз были даже еще более туманными, чем в их прошлых непостижимых шедеврах, а музыка не была так же хороша. Промоутеры, которые раньше были рады ангажировать The Incredible String Band, сильно сомневались на счет U. Все урезали гонорары, что с финансовой точки зрения поставило группу под угрозу.

Сайентология не предназначена для того, чтобы порождать робость. Уверенность в себе проистекает из веры в то, что вы устраняете слабые места своей личности. Группа отказалась рассматривать возможность провала, и проект U устремился вперед полным ходом. Он оказался катастрофой с художественной и финансовой точек зрения, да и с точки зрения критиков. Этому факту не удалось поколебать их уверенности в себе, но он ускорил мои поиски новых перспектив.

The Incredible String Band продолжали и в семидесятые, но их аудитория постоянно убывала, а пластинки становились все менее и менее интересными. Роуз сбежала от сайентологов, стала вести нормальный образ жизни, вышла замуж и родила дочь. Некоторое время в девяностые годы она была подругой председателя городского совета Аберистуита и взяла на себя роль супруги лорд-мэра. Одетая в благоразумную одежду из твида, подобающую ее положению, в 1997 году она сидела рядом со мной среди публики на реюнион-концерте The Incredible String Band в Лондоне. Ликорис исчезла где-то в Калифорнии и числится в списках умерших[214]. Майк и Робин пошли каждый своей дорогой, в конце концов оба оставили сайентологию. Робин гастролирует по миру, декламируя истории бардов и играя на ирландской арфе и скрипке. Недавнее воссоединение[215], в котором принял участие и Клайв, главным образом послужило возобновлению старой вражды.

Глава 28

В августе 2002 года, в дождливую пятницу после полудня, я покинул Лондон и отправился в Оксфордшир на Cropredy Festival, ежегодный фестиваль, устраиваемый Fairport Convention. Это событие я скорее удостаиваю своим восхищением, нежели присутствием На фестивале имеются стойки, где продается эль, прилавок с компакт-дисками, спонсируемый журналом Mojo, а также бороды и куртки с капюшонами — мечта любого карикатуриста Когда я приехал, капюшоны были подняты и заросли на лицах собравшихся промокли насквозь. Но более пятнадцати тысяч человек стояли на пропитанном дождевой водой пастбище, чтобы услышать реюнион самых ранних составов Fairport Convention. Если не считать случавшиеся время от времени распри, участники текущего и предыдущих составов группы принимали участие в фестивале по очереди, в то время как Ричард Томпсон, признанная звезда, получал приглашение каждый год.

В тот вечер играли песни, которые не исполнялись со времени аварии на шоссе Ml. Любопытство и чувство ностальгии гнали меня через проливной дождь, чтобы я мог услышать, как Иэн Мэтьюз и Джуди Дайбл снова поют «Time Will Show the Wiser» и «Jack O’ Diamonds» вместе с Ричардом Томпсоном, Саймоном Николом и Эшли Хатчингсом Место Мартина Лэмбла занял Джерри Конуэй, в прошлом барабанщик группы Fotheringay. Взаимопонимание между тремя старыми друзьями из Масуэлл-хилл было таким же интуитивным, как и тридцать лет назад, и оригинальность их версии американского фолк-рока была тем вечером так же ясна, как летом 1967-го.

Слушая их через великолепную звукоусилительную аппаратуру, когда каждая музыкальная фраза искрилась в прохладном воздухе, я вспомнил, какой прекрасной группой они были и подумал, какое будущее было навсегда потеряно в аварии вместе с их друзьями. После часового путешествия по трем первым альбомам Fairport Convention на сцену помогли подняться Дэйву Суобрику — рядом с его инвалидной коляской находился резервуар с кислородом[216]. И музыканты принялись за материал, созданный новым составом в доме на ферме в Гемпшире полным скорби летом 1969-го.

Когда той весной Fairport Convention обдумывали будущее, на «вертушке» у каждого из музыкантов обосновалась пластинка Music from Big Vink группы The Band. Этот альбом бросил группе перчатку «Вы хотите играть американскую музыку? Ну что ж, попробуйте сыграть что-нибудь столь же американское, как вот это!» Music from Big Pink действительно произвел революцию: та школа, которую участники The Band прошли, выступая с Ронни Хокинсом в придороясных закусочных на Юге, и их последующая работа в качестве аккомпанирующей группы Боба Дилана, означали, что они одновременно были и первоисточником, и подражателями. Участники Fairport не могли найти в себе душевных сил, чтобы исполнять репертуар периода до аварии. Кроме того, они чувствовали, что появление Big Pink означает, что возвращение к их фирменному стилю — это не вариант. Они решили начать с того места, на котором остановилась «А Sailor’s Life», и создать материал английский в той же степени, в какой Big Pink был американским, — и, таким образом, использовать упрек как источник вдохновения.

Прежде всего они добавили в состав Суобрика, потом нашли барабанщика Дэйва Мэттакса, он играл в оркестре бальных танцев. Мэттакс был обучен умению строго держать ритм, и это было идеальной основой для обновления традиционной английской музыки, задуманного группой. Мэттаксу бесконечно — и уныло — подражали, но ни один фолк-барабанщик так никогда и не превз-шел того, что он, как по волшебству, создал в свои первые месяцы пребывания в группе. Эшли Хатчингс проводил недели, прочесывая архивы Cecil Sharp House, консультируясь с такими мудрецами, как Эй Эл Ллойд, и подбирая баллады, которые подойдут для воплощения идей Fairport. В августе, после двух месяцев репетиций, мы были в студии, и к ноябрю альбом Liege and. Lief был выпущен и продавался лучше, чем любая пластинка Fairport Convention до него.

Сделать английскую фолк-музыку модной, борясь с историческим диктатом, гласившим, что ничего не может быть менее «клевым», чем она, — это было выдающимся достижением. Но команда не продержалась вместе достаточно долго, чтобы насладиться признанием. Сэнди нравилось то, что они делали, но ей хотелось быть в группе, которая исполняла бы и ее песни тоже. К тому же она влюбилась в мужчину, который был известен как искатель романтических приключений, и не хотела оставлять его без присмотра на время гастролей Fairport Convention. Когда Сэнди отказалась подняться на борт самолета, чтобы отправиться в Копенгаген для участия в телепередаче, подтекст произошедшего стал совершенно ясен.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Эшли, с другой стороны, был полон страсти новообращенного. Для Сэнди традиционные песни могли быть вчерашней новостью, но у Эшли было видение, как нужно преобразовать английскую фолк-музыку и донести ее до более широкой аудитории. И он понимал, что даже в отсутствие Сэнди Ричард не захочет быть жестко привязанным к репертуару, состоящему только из традиционного материала. Поэтому Хатчингс убедил Мартина Карта и Мэдди Прайор присоединиться к нему в ново-образуемой группе Steeleye Span. Таким образом, Fairport Convention лишились двух своих крыльев.

Оставшиеся участники группы любили быть в дороге, не могли дождаться, когда можно будет исполнять новый материал на гастролях, и рвались в Америку. Ричард и Суобр могли взять вокальные партии на себя; все, что им было нужно, — это басист. Музыканты снисходительно отнеслись к «народнику» Суобрику, когда тот настоял на прослушивании своего бирмингемского приятеля, который играл на контрабасе в Ian Campbell Group. Сразу ставя новичка в сложное положение, они стали играть «Mattie Groves» и «Тот Lin», отличавшиеся «невозможными» басовыми партиями Эшли, причем делали это с головокружительной быстротой. Дэйв Пегг моргнул и ринулся играть то, что, как предупредил его Суобр, нужно было выучить назубок. Из дверного проема я видел, как будущее Fairport Convention обретает форму прямо передо мной. Пегг играл все, что ему подкидывали, с каким-то оттенком хулиганства, которого Эшли не смог бы достичь никогда Легендарная ритм-секция, которая украсит собою альбомы такого большого количества разнообразных артистов, была только что образована.

В 1970-м Fairport гастролировали настолько широко и часто, насколько мы могли найти для них ангажемент. В вечер американского дебюта группы, произошедшего в клубе Troubadour в Лос-Анджелесе, из аудитории их поприветствовала Линда Ронстадт. Когда у ребят закончились песни на бис, они пригласили ее присоединиться к ним «Но я не знаю никаких английских песен!» — кричала она «Все в порядке, мы знаем все ваши», — сказал Саймон. Ее вытолкнули на сцену, и Линда нервно спела первые ноты «Stiver Threads and Golden Needles», идущие без сопровождения. А потом услышала, как музыканты Fairport вступили по сигналу, идеально воссоздав ее аранжировку. Когда Ричард Томпсон выдал блестящее соло в стиле Джеймса Бертона, она почти лишилась чувств от изумления. Сет продолжался еще дополнительных сорок минут и включал в себя песни, которые Линда даже забыла, что знала.

В другой раз в клубе Troubadour появились Led Zeppelin (старинные бирмингемские приятели Дэйва Пегга), и Джимми Пейдж и Ричард Томпсон поджемовали, сыграв несколько ритм-энд-блюзовых номеров. Тем вечером мы с Джоном Вудом записывали выступление, и слушая эту пленку, становится ясно, что вокал Планта громче всех усилителей, Пейдж пытается не отставать от Ричарда во время исполнения джиг и рилов[217], а менеджер «зеппелинов» Питер Грант, сидящий за передним столиком, ругается на официанток и оскорбляет их.

С тех пор как Сэнди ушла из группы, мы с ней только и делали, что спорили. Я мог получить большой аванс от фирмы А&М на запись сольного альбома, но она хотела собрать группу со своим бойфрендом Тревором Лукасом Женщинам, добившимся успеха в шоубизнесе, часто бывает трудно поддерживать отношения с окружающими. Или это у мужчин возникают затруднения, когда они имеют дело со звездной исполнительницей? Многие женщины решают эту проблему, в конце концов связывая себя с собственным гитаристом (продюсером, менеджером, музыкальным руководителем) либо назначая своих (обычно неподходящих) мужчин на одну из этих ролей. Fotheringay, как Сэнди хотела назвать свою группу — в честь тюрьмы, где содержалась Мария Стюарт, — окажется замком, возведенном на неверном основании. Деньги, за счет которых всех держали на окладе, принадлежали Сэнди, но она вынудила меня составить контракт, по которому всем причитались равные доли. Блэкуэлл, А&М и я четко понимали, чего мы хотим; пластинку с песнями Сэнди, спетыми Сэнди, с именем Сэнди, напечатанным на конверте большими буквами. (Она была признана лучшей вокалисткой 1971 и 1972 годов по результатам опросов газеты Melody Maker.) Но Сэнди была полна решимости сделать Тревора равным себе. На пластинку, которую мы записали, вошли некоторые из ее лучших исполнений: «The Sea», «The Pond & the Stream», «Winter Winds», «The Banks of the Nile», — но остальные песни — просто альбомный балласт.

Fotheringay шумно транжирили аванс Сэнди, покупая большой комплект звукоусилительной аппаратуры (прозванный «Стоунхенджем») и «бентли», чтобы в нем разъезжать. Музыканты получали большие зарплаты, чем были в состоянии позволить себе участники Fairport Convention. Сэнди финансировала группу, не имея ни сил для того, чтобы быть ее лидером, ни денег, которых хватило бы надолго, поскольку она отказалась от американских гастролей из-за боязни летать. Отношения с Тревором превратили ее в комок нервов. И я передал свою роль менеджера Рою Гесту.

Первый альбом Fairport Convention, записанный полностью мужским составом, Full House, с уморительной статьей на конверте, придуманной Ричардом, был гораздо лучше, чем я мог надеяться. Единственной тучей на горизонте была проблема, так или иначе возникавшая по всему королевству Witchseason. Неопытные музыканты, записывающиеся в первый раз, нуждаются в руководстве продюсера и благодарны ему за это. Однако к четвертому или пятому альбому в процессе записи не остается никаких тайн, и многие музыканты все меньше и меньше желают, чтобы им кто-то говорил, что хорошо, а что нет. Учитывая, что на старых восьмидорожечных лентах свободной обычно была только одна дорожка, Ричард всегда предоставлял мне решать, оставить гитарное соло так, как есть, или перезаписать его. Теперь же, когда я хотел оставить соло, он настаивал, что его нужно стереть, и наоборот. Нашу «страну» стали наполнять недовольные. Многие из них на протяжении нескольких лет вроде бы были успешными, но мало чем могли похвастать. Если я был таким уж замечательным менеджером и продюсером, почему тогда они не стали богатыми?

В 1970 году я закончил шестнадцать пластинок, просто изматывая себя работой. А на Шарлотт-стрит кружили финансовые волки; мы задолжали по всем направлениям, и чем большего успеха достигали, тем, казалось, больше тратили. Рентабельность была для нас линией горизонта, которая постоянно отдалялась. И я начал подумывать о радикальных решениях.

Глава 29

В конце шестидесятых бывшая жена Джона Себастиана, Лоури, обосновалась в коттедже в Хартфордшире вместе со своей замечательной коллекцией пластинок. В один из вечеров я принес с собой пленки и ацетаты с материалом, над которым в тот момент работал, и вдобавок к этому несколько пластинок, которые, как я думал, были ей неизвестны. Мы предавались воспоминаниям и по очереди изображали диск-жокея. Когда я проиграл ей сигнальный экземпляр Five Leaves Left, она просто обезумела, говоря, как это прекрасно и какой большой успех ждет этот альбом.

Прослушивание Ника Дрейка привело нас к поискам Sunny Girl, англоязычного сингла шведской группы под названием Hep Stars. Несколькими годами ранее Лоури ездила в Стокгольм вместе со Spoonful, и кто-то взял их послушать эту местную команду, которая исполняла свой новый хит, очевидную копию «Daydream». Она полагала, что это умело сделанное посвящение, к тому же была в восторге от ведущего вокалиста, который сломал лодыжку, когда катался на лыжах, и выступал на костылях. У Лоури была лишняя копия пластинки, которую она отдала мне; она была права — ведущий голос временами действительно напоминал одновременно и Джона Себастиана, и Ника Дрейка.

В 1969 году гастрольное агентство Witchseason получило контракт на организацию европейского турне Фрэнка Заппы, и я присоединился к The Mothers of Invention во время их поездки в Стокгольм. Я перебирал пластинки на полках местного магазина, когда мой взгляд выхватил знакомое имя: Бенни Андерссон из тех самых Hep Stars, о которых говорила Лоури. На этот раз это был альбом на шведском, записанный дуэтом с Бьерном Ульвеусом. Пластинка оказалась просто прекрасной, полной роскошных мелодий и гармоний. Когда альбом Liege and Lief начал продаваться в Скандинавии, мне нужен был местный музыкальный издатель, чтобы собирать композиторские отчисления и помогать в продвижении моих артистов. В том, что касается поисков лучшего субиздателя, в других местах я полагался на рекомендации коллег, но в случае Скандинавии не стал смотреть дальше выходных данных на оборотной стороне конверта альбома Андерссона и Ульвеуса.

Я встретился со Стигом Андерсоном в Стокгольме в октябре 1970-го, в офисе компании Volar Music. Он был озадачен предложением издательских прав на артистов, о которых едва слышал, но оживился, когда я сказал, что не хочу получить аванс, а только предлагаю обмен. Я отдам ему Fairport Convention, Ника Дрейка, Сэнди Денни и Джона Мартина для Скандинавии, а он мне — англоязычные территории для песен Бенни и Бьерна. Стиг пригласил меня выпить что-нибудь вместе с ними тем вечером в отеле в центре города. После дружеского разговора о том и о сем, Бенни и Бьерн предложили мне не уходить: их подружки исполняли главные роли в ревю в стиле рубежа столетий, которое шло в фойе отеля. Там были и цилиндры, и высоко вскинутые ножки, и старые шведские песни из репертуара мюзик-холлов.

После выступления все мы пятеро (да, танцовщицами были Агнета и Фрида) вернулись в квартиру Бенни. Мы провели полночи, разговаривая, выпивая и слушая пластинки, в основном малоизвестных американских соул-певцов. Я сказал ребятам, что им следует вернуться к написанию песен на английском. Мы шутили по поводу того, сумеют они или нет когда-нибудь написать песню такую же успешную, как «Daydream».

Когда я вернулся в Лондон, на моем столе лежало два листа бумаги. Одним было письмо от Стига Андерсона, подтверждающее наше обоюдное соглашение: он проверил данные о продажах альбомов Fairport Convention и Сэнди Денни, и был в достаточной степени доволен тем, что обнаружил. Другим было послание с просьбой позвонить Мо Остину в отель Dorchester.

Мо Остина в шоу-бизнесе знает каждый. Некогда бывший бухгалтером Фрэнка Синатры, легендарный глава фирмы Warner/Reprise Records, он руководил этой наиболее значительной компанией звукозаписывающей индустрии в годы самого бурного успеха отрасли. Мягкая манера поведения Мо Остина, его готовность передавать полномочия и права «хорошим ушам», работавшим на него, а также его верность стали легендарными. Это человек невысокого роста, чьи очки в широкой черной оправе, плешь и кроткая улыбка делают его немного похожим на сержанта Билко[218]. Я повстречался с Мо Остином во время одного из моих первых визитов в Лос-Анджелес, и мы друг другу понравились. Он нанял меня для работы над проектом Джеффа и Марии Малдаур, а также «подобрал» для Северной Америки Джона и Беверли Мартин. Всякий раз как я появлялся в Лос-Анджелесе, я заглядывал в его офис в Бербанке[219], чтобы поздороваться.

Все стало гораздо сложнее, когда он начал задавать мне вопросы о Крисе Блэкуэлле и Island. Records. В то время у Warner не было европейского отделения, и руководство фирмы обдумывало покупку, которая дала бы выход на этот рынок. Я восторженно говорил о том, какая Island Records замечательная компания. Мо послал бухгалтеров справиться со своими книгами, и на основании этого назвал Крису сумму, за которую был готов приобрести его фирму. Когда Блэкуэлл в ответ заартачился, Мо пошел на риск, уверяя совет Warner Brothers, что Island Records стоит больших денег. В результате Мо сделал Крису грандиозное предложение, соответствовавшее тому, чего, по его собственным словам, и хотел Крис. Ответом Блэкуэлла было: «Позвольте мне над этим подумать». Подумать? Мо был вне себя. Затем в газете британской музыкальной индустрии появилось интервью, где Крис объяснял, что право преимущественной покупки Island имеет корпорация Philips, но в любом случае продавать свою фирму он не расположен. Мо кипел от тихой ярости. Вести дела он научился у Мики Рудина, грозного адвоката Фрэнка Синатры, и, несмотря на свою улыбчивую внешность, совсем не был человеком, который стерпел бы пренебрежительное отношение к себе.

Позже мне пришло в голову, что за моим визитом в отель Dorchester стояло нечто большее, нежели просто лестное предложение Мо Остина переехать в Калифорнию, чтобы возглавить отделение музыки к кинофильмам Warner Brothers. Он дал мне график предстоящих проектов, который включал в себя «Заводной апельсин» и «Избавление», и я попросил несколько дней на раздумье. Во время того же своего приезда Мо предложил Крису Райту и Терри Эллису из Chrysalis распространять свои пластинки в США напрямую через него и, когда в конце концов, Warner обосновалась в Европе, в Соединенном Королевстве тоже[220]. Таким образом, за один короткий визит Мо Остин лишил фирму Island двух из ее источников новых артистов и успешных пластинок.

Блэкуэлл был далеко, присматривая за Стивом Уинвудом во время первых американских гастролей Traffic[221]. Я нашел его снежным ноябрьским утром в комнате гостиницы в Нортгемптоне, штат Массачусетс, далеко от центрального офиса его разраставшейся империи, за подсчетом мелких кассовых поступлений. Крис никогда не забывал историю с Милли Смолл и был полон решимости хорошо позаботиться о своем вундеркинде. Если он и понимал, что кроется за предложением, которое сделал мне Мо, то ни разу не подал вида. Нужно принять это предложение, говорил мне Крис, такой шанс бывает только раз в жизни. Ничего страшного, что он останется с находящейся в беспорядке «конюшней», каждый из артистов которой переживал критический момент в своей карьере. Страдающий от истощения физических и духовных сил на работе, запуганный все возрастающей громадой счетов, я был не в состоянии трезво оценить ситуацию. Приверженность The Incredible String Band сайентологии и их отказ слушать мои советы, споры с Сэнди, все возрастающее упрямство Fairport Convention, минималистическая концепция, которую Ник избрал для своего следующего альбома — все вместе создавало у меня ощущение, что, возможно, всем будет лучше, если я отойду в сторону. И единственным надежным способом свести баланс бухгалтерских книг Witchseason будет продать компанию фирме Island. По крайней мере в этом случае я мог быть уверен, что все мои артисты будут получать зарплату.

Я полетел в Бербанк, чтобы встретиться с Тедом Эшли и Джоном Колли, возглавлявшими компанию по производству фильмов. Я был ослеплен студией и богатыми возможностями, казалось, открывавшимися передо мною. Я впадал в эйфорию при мысли о том, как буду заказывать музыку к кинофильмам Джону Кейлу и привлекать к написанию заглавных песен Ника Я покончил с пластинками; настало время переходить к более крупной игре на большей игровой площадке. Контракт со Стигом Андерсоном лежал на моем столе неподписанным: ведь Island Music купят мою издательскую компанию, а у них есть свои собственные связи в Скандинавии. Чего стоили несколько песен каких-то шведских авторов, которые еще, может быть, никогда и не будут написаны, в сравнении с новым миром, манящим из Калифорнии?

Вернувшись в Лондон, я начал приходить в Sound Techniques каждое утро в десять и уходить оттуда после полуночи. Раскол в рядах Fairport Convention оставил после себя еще одну группу, которую мне нужно было продюсировать. В то же самое время удивительная плодовитость на песни Майка Херона вылилась в сольный альбом, который оказалось возможным записать с участием Джона Кейла, Пита Таунсенда, Джимми Пейджа, Стива Уинвуда и Дуду Пуквана Кроме того, были две новые женщины: я не только взялся за Нико, но занялся еще одной певицей. Я проявлял к ней интерес уже в 1966-м, и вот неожиданно она появилась снова.

В начале моего года на фирме Elektra я присутствовал на поэтических чтениях в старом Институте современного искусства на Доувер-стрит. Состав выступавших декламаторов был разбавлен певицами, и одна меня заинтриговала Ее голос был слабым и нежным, но чем тише она пела, тем более внимательно слушала публика Она исчезла до того, как я смог с ней поговорить, а когда я наконец разыскал Вашти Баньян, оказалось, что она только что подписала контракт с фирмой Эндрю Олдэма Immediate в качестве «новой Марианны Фейтфул».

Записи Олдэма оказались перепродюсированными и провальными, поэтому Вашти отправилась на север в фургоне, запряженном лошадьми. Вместе с ней поехал мужчина, которого она и ее предыдущий бойфренд подобрали однажды ночью, когда тот путешествовал автостопом. Она снова начала писать песни и вспомнила мой интерес четырехлетней давности. Я посетил их «на зимних квартирах» где-то недалеко от Ланкастера и в очередной раз был очарован ею и ее музыкой. Новый сверхдеревенский образ жизни и приближающееся материнство делали Вашти с коммерческой точки зрения артистом даже более сложным, чем Ник Дрейк.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Но я не мог представить себе, что скажу ей «нет». Включая новый состав Криса МакГрегора, Джона и Беверли Мартин, а также группу Dr Strangely Strange — причудливый ответ Ирландии на ISB, объем моей продюсерской работы достиг шестнадцати альбомов. И все их нужно было свести, а также сделать мастеры до моего январского отъезда в Лос-Анджелес.

Однажды вечером в декабре, во время работы над вторым альбомом Fotheringay, я психанул после сорокового неудачного дубля «John the Gun». Мы с Сэнди вышли из студии и напились. Она спросила, останусь ли я, если она расформирует группу и запишет сольный альбом. Я сказал, что я сделаю перерыв в работе, чтобы его спродюсировать, и что если существует что-то, что соблазнило бы меня отвергнуть Warner Brothers, то это именно ее альбом. На следующее утро Сэнди позвонила, чтобы сообщить, что распустила Fotheringay, когда мы смогли бы начать работу над ее новой пластинкой? Я сказал, что должен буду обсудить это с Warner Brothers, как только туда попаду.

«Попадешь туда? Но ведь теперь же ты не едешь!». Я сказал ей, что если она распустила группу, думая, что я разорву подписанный договор, ей лучше собрать ее обратно без промедления. Сэнди ответила, что уже поздно — двое ее музыкантов этим утром подписали контракт на участие в долгосрочном турне Кэта Стивенса. Она так никогда и не простила мне этой ошибки в глагольных временах; но, по крайней мере, думал я, Сэнди не обанкротится, финансируя Fotheringay.

Существовал длинный список спорных вопросов, касающихся вхождения Witchseason в состав Island Records, которые требовали разрешения. Встреча была назначена на мой первый за целый месяц день, свободный от работы в студии. Вечером накануне встречи Сюзи Уотсон-Тейлор, Найджел Уэймут и я около полуночи попали в Baghdad House, заведение в Челси, управляемое загадочным иракцем и его рыжеволосой подругой-шотландкой. В этом полуподвале имелись альковы, идеальным образом приспособленные для неафишируемого курения различных субстанций и длинных «послеурочных» вечеров, полных вина, песен, флирта и тайных сговоров. Представители музыкального бизнеса и криминальных сообществ — часто люди абсолютно разные — обожали его.

Мы смотрели на безумно одетого скрипача, который играл и танцевал на середине комнаты, а потом пустил по кругу чашу с «горячим вином с пряностями и сахаром». Сюзи сморщила нос и отказалась. Мы с Найджелом отнеслись к содержимому чаши с недоверием, но оба сделали по маленькому глотку, просто из вежливости. Вскоре мы все отправились домой спать.

Внезапно я очнулся ото сна — стены вокруг меня танцевали. Черт! Я поднял трубку телефона и позвонил Уэймуту. Его жена сказала мне, что да, у Найджела были галлюцинации, но она дала ему две таблетки мандракса, и сейчас он спит как ребенок. Я сказал ей, что буду у нее прямо сейчас, чтобы взять немного того же самого. Весь путь до квартиры Уэймута и обратно, составлявший менее километра, я вел машину со скоростью пятнадцать километров в час. Потом принял таблетки, отправился в постель и пытался читать, чтобы увести свой разум от галлюцинаций. Важная встреча начиналась на следующее утро в десять часов.

Внезапно зазвонил телефон. Я рывком поднял трубку. Кто мог звонить посреди ночи? Это была Мэриэн, моя помощница Пока она говорила со мной, спрашивая, где это я пропадал целый день, я осознал, что в комнате света больше, чем от лампы у кровати. Была середина дня, и телефон рядом со мной звонил уже несколько часов. Все это время я проспал, уронив голову на ладонь, а книга оставалась раскрытой на той же самой странице. Все неоконченные дела были улажены без меня. Настало время укладывать вещи и отправляться в Лос-Анджелес.

Неделю спустя после моего прибытия, я был разбужен на рассвете в гостинице «Шато Мармон» ревом, который сотряс все мироздание. Моей первой мыслью было, что кто-то все-таки сбросил ядерную бомбу. Я труп, но по крайней мере у меня была большая компания. Несколько минут рационального анализа изменили мой взгляд на произошедшее в пользу землетрясения. За все годы, проведенные мною в студии звукозаписи, я никогда не слышал настолько низкого звука Чтобы произвести такой шум, колеблющийся объект должен быть невообразимо большим. Земля, подобно мокрой собаке, пыталась стряхнуть нас с себя.

В тот день в «Музыкальном Бунгало»[222], расположенном на территории киностудии Warner Brothers, я познакомился со своими новыми сотрудниками. Малкольм Билби работал здесь уже почти сорок лет. Он спросил, помню ли я ту сцену из фильма «Золотоискатели 1933 года» Басби Беркли[223] с широкой винтовой лестницей, полной девушек, которые играли на скрипках, украшенных светящимися неоновыми трубками. Я помнил Эта сцена снималась во время его первой недели работы в студии, в день землетрясения 1933 года в Лонг-Бич. Он помнил, как помогал визжащим девушкам выбраться из шатающейся декорации и как при этом подключенные к сети неоновые скрипки падали и разбивались с треском и искрами. Пергидрольная блондинка из бухгалтерии с губами в форме «дуги Купидона»[224] была одной из тех танцовщиц.

Прошло несколько недель моей новой калифорнийской жизни, когда до меня дошла новость о том, что Ричард Томпсон ушел из Fairport Convention. Я был ошеломлен: это была последняя вещь, которую я мог предсказать. Мое изумление стало еще больше, когда ко мне в руки попала газета Melody Maker двухнедельной давности, и я прочитал интервью Ричарда, в котором он сказал, что «после того, как ушел Джо, все уже не кажется прежним». В тот момент меня можно было сбить с ног пером. Или использовать это перо для того, чтобы я с его помощью улетел обратно в Лондон.

Затем был тревожный телефонный звонок от Молли Дрейк. Ник вернулся в Тэнуорт, не в силах больше выносить жизнь в Лондоне. Его хотели показать психиатру, но он чувствовал, что, если это сделать, люди будут считать его сумасшедшим. (В 1971 году подобное отношение было нередким для Англии.) Молли попросила меня сказать Нику, что я думаю, что посещение врача — хорошая мысль, и я, конечно же, это сделал Голос Ника в телефонной трубке звучал просто ужасно.

Мне всегда казалось, что нерешительная манера поведения служила Нику своеобразным щитом для его внутренней сущности, в которой он был уверен, даже если у него не было другой возможности выразить ее, кроме как через музыку. Теперь было такое чувство, как будто бы и щит, и сама сердцевина разбиты вдребезги. По голосу Ника было слышно, что он напуган.

Обживаясь на новой работе, я обнаружил, что последнее, в чем нуждались кинорежиссеры, — это «творческий вклад» мальчишки из музыкального бизнеса Они имели склонность заказывать музыку к своим фильмам в последний момент и обычно хотели, чтобы ее написал Джон Уильямс[225] или кто-то в этом роде. Мне удалось убедить продюсеров фильма «Человек Омега» предоставить нам с Джоном Кейлом возможность на свой страх и риск написать для него десятиминутный музыкальный фрагмент. Результат работы привел их в ужас; с нашей с Джоном точки зрения, он был идеальным.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Я получил права на использование песни Леонарда Коэна в фильме «МакКейб и миссис Миллер» и организовал регулярные показы новых кинолент для музыкального бизнес-сообщества Лос-Анджелеса. Я ходил на совещания в отдел артистов и репертуара звукозаписывающей компании, располагавшийся через дорогу, и пытался согласовывать деятельность двух отделений транснациональной корпорации, теперь называвшейся Warner Communications. Я попытался пригласить замечательного волшебника банджо из Кембриджа, Билла Кита, чтобы он сыграл музыкальную тему для Джона Бурмана[226] в фильме «Избавление». Но Билл путешествовал по Европе и хотел поехать к одной девушке в Ирландию, поэтому предложил мне в качестве замены Эрика Вейсберга Я поехал в Атланту вместе с Эриком и записал тему «Duelling Banjos» нормальным образом, задом наперед, быстро, медленно, «вверх ногами» и даже «вкривь и вкось». Бурман был так восхищен результатом, что настоял, чтобы эта запись вышла на сингле. Когда я принес ее на совещание отдела артистов и репертуара, все посмеялись. Мы ублажили Бурмана, отпечатав 500 промо-копий с белыми ярлыками, чтобы он мог играть их во время интервью на радио, которые давал по всей стране.

На следующее утро после первого интервью — оно было в Миннеаполисе — мне позвонили со склада с вопросом, знаю ли я что-нибудь о сорокапятке с загадочным номером. Конечно, это была Duelling Banjos, миннеаполисское отделение только что заказало пять тысяч копий. Я так пренебрежительно относился к этой записи, считая, что она не обладает необходимыми для успешного сингла качествами, что даже не потрудился указать на ярлыке свое имя в качестве продюсера Не прошло и нескольких недель, как этот сингл стал моим единственным хитом, достигшим первого места.

Работа со Стэнли Кубриком была интересной, но почти полностью заключалась в получении распоряжений. Готовя к выпуску альбом с саундтреком к «Заводному апельсину», я ужал выходные данные на оборотной стороне конверта, заменив указание авторства «Джакомо Россини» на «Дж. Россини». В шесть часов утра в Лос-Анджелесе я был разбужен Кубриком, который настаивал на том, чтобы я остановил печать и восстановил полное написание имени композитора.

Мои связи с Англией оставались тесными. Моя шотландская подруга Линда Питерс последовала за мной в Лос-Анджелес, уехала обратно в Лондон, потом появилась снова Мы расходились и сходились опять несколько раз. В конце концов она осталась в Англии, вышла замуж за Ричарда Томпсона и стала его поющей партнершей.

Глава 30

Моим контактным лицом в отделе рекламы Warner Brothers был Дон Симпсон. Этому человеку было суждено стать символом излишеств Голливуда восьмидесятых, продюсером фильмов «Топ Ган», «Полицейский из Беверли-Хиллз» и «Танец-вспышка», а в 1996-м — жертвой передозировки прописанных ему наркотических лекарств. Он обладал живым умом, много читал (за исключением чего бы то ни было написанного до 1960 года или в Европе) и был очень честолюбивым. Его очаровали культы, которые обосновались в Калифорнии и активно пропагандировали сами себя, в особенности сайентология. Дон читал об эксперименте, проведенном на циклотроне исследовательской лаборатории Стэнфордского университета. Эксперимент состоял в том, что физиков просили искривить траекторию движения ускоренного электрона Наибольшего успеха добился Инго Суонн, сайентолог, и из семи остальных «искривителей» четверо тоже были сайентологами. Когда Дон услышал о моем собственном опыте общения с сайентологами в лице The Incredible String Band, он был заинтригован.

Дон любил цитировать историю Уильяма Берроуза о человеке, который отважился отправиться в тропический лес в поисках племенного ритуала, обладавшего невероятной мощью духовного преображения. Когда он достиг поляны посреди джунглей и встретился со знахарем, то узнал, что частью испытания является «трахание священного крокодила». Мы с Доном заключили договор: мы трахнем этого крокодила и выясним, в чем же заключается могущество сайентологии.

Через The Incredible String band я знал главу лос-анджелесской организации сайентологов и устроил для нас с Доном особый курс в их оптимистически названном «Центре для знаменитостей». В нашем случае не было никакого обращения в веру по почте или телефону, кроме того, мы смогли пропустить нудный вводный «Курс общения». Мы начали «одитинг», платя по 30 долларов в час. Во время сессии мы сидели напротив «одитора», держа пару жестяных банок, подсоединенных к «Е-метру», примитивной разновидности детектора лжи, который измеряет электрическое сопротивление кожи. Команды разработаны таким образом, чтобы выявлять воспоминания, которые запускали «инграммы — записи на клеточном уровне происшествий, связанных с болью, утратами, беспамятством, а также действительной или мнимой угрозой жизни». Когда память приводит в действие инграмму, прибор на это реагирует. Вы повторяете происшествие у себя в голове, никак его не оценивая, вспоминая связанные с ним визуальные образы, запахи, звуки и чувства до тех пор, пока стрелка не начнет «плавать»[227], показывая, что «заряд» стерт в результате принятия полученного опыта То же самое происшествие может быть вызвано в памяти на следующий день и не дать никакой реакции измерительного прибора Вы получаете новую команду: «Вспомните более раннее подобное происшествие». Вы продолжаете в том же духе, пока больше не сможете вспомнить «более ранних подобий». Я был удивлен тем, как много могу вспомнить из своего детства.

В этой теории есть смысл. Допустим, что в двухлетнем возрасте вы упали и ударились головой в комнате с бледно-голубыми стенами, при этом на плите был куриный бульон, а из колонок звучала музыка Гайдна Тридцать лет спустя ваше настроение без всякой видимой причины может сильно ухудшиться, если вы столкнетесь с теми же самыми звуками, запахами и образами. На сайентологическом жаргоне «клир» — это тот, кто закончил первый курс «одитинга» и считается готовым к переходу на более высокие уровни «ОТ» («оперирующий тэтан», термин для свободного духом человека). Однажды став «клиром», вы получаете возможность — по крайней мере в теории — реагировать на настоящее, будучи освобожденным от записанных на бессознательном уровне воспоминаний, которые вас отягощают. Вы должны чувствовать себя легче, счастливее и действовать более эффективно. И после некоторых сессий «одитинга» у нас обоих — и у Дона, и у меня — бывали моменты, когда мы чувствовали себя в приподнятом настроении и заряженными энергией.

Но сайентология включала в себя гораздо больше, чем «одитинг». У ее основателя Л. Рона Хаббарда (известного всем как АРХ) были правила на все случаи жизни. Если «клиры» следовали им, их усилия должны были по определению привести к «росту статистики» — так на сайентологическом жаргоне назывался успех. Когда я спросил о «кейсах»[228], где правила соблюдались, но «статистика» не «росла», я открыл понятие о «подавляющей личности» (ПА) и одержимости прошлыми жизнями. ПА — это «тэтан», который перенес настолько мучительную смерть в предыдущей жизни, что в текущей ничто не удержит его от программы действий, направленной на мстительное разрушение. Когда организация, управляемая в соответствии с заветами Председателя Рона, терпела неудачу, неизбежная ПЛ внутри нее должна быть изолирована и изгнана — хрестоматийный пример самооправдательной паранойи, логического круга[229] и поисков козла отпущения.

Когда «клиры» вспоминали «более ранние похожие случаи», переносящие их в прошлые жизни, казалось, что они всякий раз игнорируют теорию вероятностей. Каждый из них говорил, что раньше был египтянином, принцем или каким-нибудь столь же колоритным и романтическим персонажем. Беспокойная атмосфера уверенности наполняла собой «Центр для знаменитостей»: у всех были грандиозные планы — обычно касательно карьеры в шоу-бизнесе — и возможности неудачи просто не существовало. Это звучало как глава из третьесортного научно-фантастического романа Хаббарда, но в те дни — до Тома Круза и Джона Траволты [230] — быть скептиком было легко.

В один из уикендов я повредил шею, занимаясь бодисерфингом[231]. «Одитинг» не может проводиться, если вы испытываете боль или дискомфорт, поэтому меня послали к мануальному терапевту. Приемная была заполнена литературой ультраправого Общества Джона Берча; я решил, что это место слишком неприятное и ушел, не пройдя лечение. Меня вызвали в «Офис Охранника» для объяснений. Когда я предложил, чтобы мою травму вылечило время, меня спросили, не общался ли я с «лицами, враждебно относящимися к сайентологии». Я сказал, что большинство из людей, которых я знал, относились к сайентологии враждебно и что порывать со своими друзьями я не намерен. Сайентологи как роботы повторяли предостерегающие фразы из текстов Хаббарда Я ушел из центра и больше туда не возвращался. Вскоре подобная стычка произошла с ними и у Дона.

Для тех новичков, которые не получали наших голливудских зарплат, в счет оплаты «одитинга» засчитывались часы, которые они проводили на улице, «обрабатывая» прохожих. Мы встречали ревностных поборников сайентологии, которые были добровольцами в течение многих лет, но так и не получили столько часов, сколько мы с Доном оплатили просто из любопытства Чем больше времени и усилий они вкладывали в это дело, тем менее восприимчивы становились к вопросам или сомнениям Я прочел книгу «Истинное лицо Мессии», в которой разоблачалась ложь Хаббарда о его служебной карьере в военно-морском флоте и подробно излагалось его обращение к участникам конференции писателей-фантастов. В этом обращении он давал делегатам совет: если они хотят разбогатеть, то должны забыть о научной фантастике и «основать религию».

После этого неудавшегося эксперимента встречи с Майком Хероном и Сюзи Уотсон-Тейлор стали натянутыми. Однако я не потерял связь с Сюзи и после того, как их союз с Майком (так же как и группа) распался в конце семидесятых. Сюзи — это восхитительно позитивно настроенная девушка из верхушки среднего класса Она обожала Майка и грустила оттого, что у них нет детей. Будучи менеджером The Incredible String Band, Сюзи выполнила колоссальную работу в сложных обстоятельствах. У нее была хорошая работа на фирме Warner Brothers Records, но ей было трудно встретить мужчин, которые могли понять то, что она пережила, или быть терпимыми к ее преданности АРХ. В начале восьмидесятых ей предложили две работы: одной из них было повышение в должности на Warner Brothers, другой — пост в «Морской Организации», головном офисе Хаббарда во Флориде. Я убеждал ее согласиться на работу в звукозаписывающей компании, но Сюзи черканула мне пару строк, чтобы попрощаться, — она уезжала в Клируотер (АРХ выбрал этот город для расположения своей штаб-квартиры из-за его названия[232]). С тех пор я больше ее не видел.

Глава 31

Моей излюбленной остановкой на административном этаже Warner brothers Studios был офис Фредди Вейнтрауба. Фредди был ньюйоркцем и, так же как и я, беглецом из мира музыкального бизнеса Его опыт работы в должности исполнительного вице-президента включал в себя два пункта во-первых, благодаря ему фильм «Вудсток» достался Warner brothers, во-вторых, когда Тед Эшли обыкновенно приезжал в Нью-Йорк по делам, Фредди поставлял ему девочек. Он носил прическу «изро»[233] и иногда щеголял в дашики. После моего первого присутствия на пятничном совещании исполнительного комитета Вейнтрауб пригласил меня побеседовать. Мне было любопытно узнать что-нибудь о Джоне Колли, эрудите, возглавлявшем отделение производства.

— О, он был одним из ведущих продюсеров, — сказал Фредди, — он снял фильм «Полярная станция „Зебра”».

К тому времени я уже прочитал кое-что о финансовой стороне кинобизнеса.

«Полярная станция „Зебра”»? Не тот ли это фильм, который принес убытки большие, чем любой другой за всю историю?

— Ага, тот самый!

Этого понять я был не в состоянии. Как человек, бывший продюсером дорогостоящего провального фильма, мог стать руководителем студии?

— Джо, Джо, Джо! Ты должен понять Голливуд! Здесь имеет значение не то, какое количество денег ты заработаешь, а то, каким количеством денег ты оперируешь!

Мы с Фредди виделись часто. Рядом с «Музыкальным бунгало» был большой монтажный цех, заполненный рулонами кинопленки. Вскоре после того, как я появился на студии, эти бесконечные коробки начал открывать молодой Мартин Скорсезе. Его усилия были направлены на то, чтобы спасти проект, известный на студии как «Дурь Фредди».

Официальное название проекта было «Караван „Медицинского мяча”», это был «глубоко концептуальный» документальный фильм французского кинематографиста Франсуа Райхенбаха, получившего «Оскар» за фильм о пианисте Артуре Рубинштейне. Райхенбах был заворожен кинокартиной «Беспечный ездок» и взбудоражен книгой Тома Вулфа «Электропрохладительный кислотный тест». Эти два факта в сумме и привели к возникновению идеи проекта; заснять группу Grateful Dead, которая едет через Америку в автобусе Веселых Проказников Кена Кизи «Vurthur», давая концерты в разных захолустных уголках перед охваченными благоговейным страхом местными жителями. Если Райхенбаху будет сопутствовать удача, то кто-нибудь, напоминающий одного из источающих слюну душегубов из фильма «Избавление», попытается убить Джерри Гарсию. А Райхенбах будет как раз в том самом месте, чтобы заснять происходящее на пленку. Фредди и Тед Эшли в мудрости своей решили, что это будет идеальный сиквел для «Вудстока».

Не успели дать проекту «зеленый свет», как начались проблемы. Сам Кизи не хотел принимать в нем участие, и автобус его использовать тоже нельзя! Grateful Dead были на контракте у Warner brothers Records, поэтому до поры до времени притворялись, будто воспринимают затею всерьез. Но в тот момент, когда вся работа над логистикой и контрактами уже завершалась, они признались, насколько нелепой им кажется эта идея в принципе. В атмосфере отчаяния желтый школьный автобус был размалеван психоделическими узорами и заполнен участниками второстепенной сан-францисской группы, называвшейся Stoneground, к которым прибавились их подруги, прилипалы и наркодельцы. Все они отправились в путь, чтобы исследовать ту местность, на которую обычно взирают свысока, пролетая над ней на самолете между Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. За ними на безопасном расстоянии следовала полностью французская съемочная группа. Джони Митчелл, Youngbloods, Би Би Кинг и Элис Купер были приглашены, чтобы выступить вместе со Stoneground в таких чарующих пунктах американского ландшафта, как Гэллап, штат Нью-Мексико, Су-Сити, штат Айова и Молине, штат Иллинойс. Их присутствие должно было придать фильму некоторую степень «звездности».

Первая ночь в необжитой местности застала всех сидящими вокруг бивачного костра в Сьерра-Неваде. Девушки-хиппи настолько заморочили головы французским операторам, что те поглощали любое варево, какое бы им ни предложили. Вскоре все они отправились в свое первое «кислотное путешествие».

В компании Wamer brothers был установлен определенный порядок действий. Каждый день каждый метр пленки, отснятый в любой точке земного шара для фильма, финансируемого компанией Wamer brothers, отправляли в Бербанк. Там негативную пленку проявляли, печатали с нее позитивную и показывали членам высшего руководства студии. Когда поступили первые части текущего материала «Каравана», руководители стали чесать затылки. На столах регистрации в отелях (дело было до наступления эры мобильных телефонов) стали появляться записки для съемочной группы, полные беспокойства.

Эти первые пленки большей частью состояли из протяженных съемок листьев, детей, играющих в грязи, проплывающих облаков, изредка в кадр попадало какое-то лицо. Звук был редко синхронизирован с изображением. Всякий раз, когда французы отправляли что-либо в рот: яйца на завтрак, воду из фляги в жаркий день, какао перед сном, американское пиво, бывшее, с их точки зрения, безвкусным, — они получали очередную дозу «кислоты». Проект начал разваливаться. Фредди лихорадочно летал туда и обратно между Лос-Анджелесом и безвестными пунктами назначения в Неваде и Юте. Он отправил французов паковать чемоданы и нанял более искушенную американскую съемочную группу. В конце концов «Караван „Медицинского мяча”» превратился во вполне заурядный фильм о рок-концерте с добавлением некоторого количества едва смотрибельных кадров реалистического кино[234], показывающих хиппи, размалевывающих лица друг другу. Нападения разгневанных христианских ортодоксов так и не материализовались.

Скорсезе, который познакомился с Вейнтраубом в Нью-Йорке, когда работал одним из монтажеров фильма «Вудсток», предпринимал героические усилия, чтобы спасти никуда не годный фильм, но тщетно. Свидетельством отчаянности положения было то, какую важность приобрел вопрос о получении разрешения на использование одной мелодии. Джесси Колин Янг написал альтернативный текст к классической песне Мерла Хаггарда «Okie from Muskogee», патриотическому антихиппи-гимну. Версия Youngbloods называлась «Hippy from Olema» и высмеивала все, что, как чувствовал Мерл, было хорошим, правильным и американским Задача получить разрешение на использование классики Хаггарда столь гнусным образом выпала на мою долю. Правами на эту песню распоряжался король бейкерсфилдской музыки кантри Бак Оуэнс. Бак — это добродушный делец и замечательный певец, который построил империю вокруг телешоу Нее Haw. Эта синдицированная[235] программа прославляла культуру «оуки»[236] и пародировала нэшвиллскую Grand Ole Оргу[237]. Кантри-энд-вестерн из Бейкерсфилда был более живым и мужественным, чем эстрада из Нэшвилла, поэтому его горячо любили водители грузовиков. У меня самого дома была неплохая коллекция записей Бака Оуэнса, и миссия с целью обвести его вокруг пальца вызвала у меня двойственные чувства Когда я дозвонился ему, то начал официально: «Алло, мистер Оуэнс, это Джо Бойд из Warner brothers Films». «Мистер Оуэнс — это мой папа! А меня зовут Бак», — рявкнул он в ответ. Вел он себя как сельский «рубаха-парень», ни на мгновение не выходя из образа, и эта его манера была совершенно очаровательной. Казалось, ничто не доставит ему большего удовольствия, чем оказать услугу великой компании Warner brothers. И не мог бы я передать его наилучшие пожелания Мо Остину, когда буду на фирме? Когда в конце концов Бак решил не давать разрешение, он был сама осмотрительность. Он объяснил, что лично сам он не видит в этом никакой проблемы, но только вот мать Мерла будет недовольна.

Тем временем Скорсезе обосновался среди «младотурок» [238] Голливуда и стал встречаться с дочерью Фредди. Бывший роуд-менеджер Альберта Гроссмана Джонатан Тэплин (который присматривал за «квескинами», Диланом и The Band) частенько приходил ко мне и Марти на территорию студии. Его дядя был главой банка в Кливленде, и он предложил финансировать фильм Скорсезе «Злые улицы».

Прокат фильма «Караван „Медицинского мяча”» был милосердным образом прекращен через неделю после начала До сих пор нет никаких признаков того, что фильм, с включением дополнительного материала, будет выпущен на DVD[239]. Карл Маркс как-то заметил, что история повторяется дважды: один раз в виде трагедии, другой раз в виде фарса[240]. Любой, кто проследит историю шестидесятых через музыкальные документальные фильмы, снятые в то время, от «Вудстока» до посвященного Алтамонту фильма «Дай мне кров» («Gimme Shelter») и далее до «Каравана „Медицинского мяча”», может с ним согласиться.

Глава 32

Мать Джими Хендрикса во время Второй мировой войны была победительницей конкурса исполнителей джиттербага[241] в Сиэттле. Она вышла замуж за Эла Хендрикса за день до того, как тот вышел в море на торговом судне. К тому моменту, как наступил день победы над Японией, она уже давно привыкла вести разгульный образ жизни; брак ее не удался, и дети остались с Элом. По дороге домой из бара она пробиралась через окно спальни, чтобы сжать в объятиях маленького Джими, «благоухая» выпивкой и дешевыми духами, и уходила перед рассветом. Она умерла от туберкулеза в двадцать семь лет, в том же возрасте, что и ее сын, когда он принял смертельную дозу таблеток.

Интервью с братом Джими и его двоюродными братьями и сестрами, которые рассказывали эту историю, замечательно выглядели на бумаге, но перенесенные на экран не были достаточно кинематографичны, чтобы войти в окончательный монтаж. Мое пребывание на фирме Warner Brothers стало гораздо более интересным с тех пор, как мне поручили работу над полнометражным документальным фильмом о недавно умершем Джими Хендриксе.

Майк Джеффрис всегда поощрял кинематографистов снимать выступления Хендрикса на пленку. Он пропускал их на концерты, подключал им осветительные приборы, давал «проходки» за кулисы, но при этом избегал подписывать документы с разрешением на выпуск отснятого материала. Позже он предлагал контракт, оставлявший за ним право контроля над будущим фильмом Такой контракт все отказывались подписывать, в результате чего большое количество никем не виденного киноматериала Хендрикса просто собирало пыль. После смерти Джимми его отец нанял адвоката, чтобы тот представлял интересы наследников. Адвоката звали Лео Брэнтон, он имел большой опыт в делах по защите гражданских прав, а также в делах, связанных с шоу-бизнесом (его предыдущими клиентами были Нат «Кинг» Коул и Дороти Дэндридж). Джеффрис кипел от злости, но смерть клиента положила конец его управленческому контролю. На протяжении трех месяцев с той роковой ночи он ходил согнутым пополам, поскольку у него свело судорогой мышцы спины. Друзья Джеффриса говорили, что случившееся показало, насколько он переживал потерю Джимми. Друзья Хендрикса, со своей стороны, утверждали, что Джеффрис переживал так сильно потерю не самого Джимми, а связанных с ним доходов и, кроме того, испытывал чувство вины перед умершим Поскольку Wamer brothers были фирмой, выпускавшей пластинки Хендрикса в Америке, Лео Брэнтон пришел туда, чтобы встретиться с Мо Остином Мо и Лео перешли через дорогу, чтобы переговорить с Тедом Эшли, Тед позвонил мне, чтобы я присоединился к ним, и часом позже я стал кинематографистом Поскольку я сам был совладельцем одной замечательной кинопленки с Хендриксом (Джими сидел на высокой табуретке с акустической двенадцатистрункой и пел «Hear My Train A-Comin’»), я мог говорить с другими продюсерами, пострадавшими от руки Джеффриса, как товарищ по несчастью. Я привлек к работе Джона Хеда, англичанина, имевшего опыт кинопроизводства и обладавшего способностью мгновенно внушать доверие. Друзья Джимми, приходившие в ужас при мысли о том, что крупная корпорация хочет нажиться на своем уже покойном артисте, успокаивались, видя его сдержанные манеры и то, насколько легко он понимал их чувства.

Джон, в свою очередь, представил меня Гэри Уэйсу, уроженцу Южной Калифорнии, который был членом американской волейбольной команды на Маккабиаде (еврейская олимпиада). Фото, на котором он запечатлен взмывшим для атакующего удара над сеткой сантиметров на тридцать, висит позади барной стойки в закусочной Sorrento Grill на пляже Уилл Роджерс Бич в Санта-Монике. Гэри изучал фотографию в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, затем бросил его, чтобы немного заняться серфингом. Однажды, когда он путешествовал автостопом по Пасифик-Коуст-хайвей, его подвезла девушка. В то время Гэри был совершенно неотразим; он выглядел одновременно спортивно и артистически и вдобавок был одним из самых замечательных остряков, которых я когда-либо встречал. Девушкой за рулем была Шарон Пекинпа (дочь Сэма[242]), и она «запала» на него, как не раз случалось с очень многими другими до и после нее.

Сэм снимал тогда для Warner Brothers фильм «Баллада о Кэйбле Хоге». В то время появилась новая мода на короткометражные «фильмы о том, как снимаются фильмы», поэтому Тед Эшли хотел, чтобы съемочная группа следовала за режиссером на съемочной площадке повсюду. Пекинпа относился к этой идее с отвращением, но в конце концов согласился при условии, что этим займется Гэри. И тот так хорошо справился с задачей, что продюсер нанял его для работы над своим новым фильмом «Первоклассный товар» — провальная картина с участием Джина Хэкмена. Самое лучшее в этом халтурном фильме — короткометражка Уэйса и экранный дебют Сисси Спэйсек (которая тоже «запала» на Гэри). Гэри жил в Санта-Монике, в гараже рядом с фотографом Уильямом Уэгманом и его бессмертной веймарской легавой по кличке Ман Рэй[243], с которой мы все имели честь играть в «погоню за теннисным мячиком».

Я энергично взялся за исследовательскую часть и получение прав на использование нужных нам материалов, Джон собирал людей, с которыми мы хотели поговорить, Гэри снимал эти интервью на пленку и взял на себя заботу о монтаже, а все творческие решения мы принимали сообща. Мы заполучили киносъемки с Вудстокского фестиваля, фестивалей в Монтерее, Атланте и на острове Уайт, видео выступления Band of Gypsies в клубе Fillmore East, концерт в Беркли, появления в качестве гостя в телепрограммах Dick Cavett Show, Ready Steady Go! и немецком телешоу Beat Club, а также мой фрагмент с двенадцатистрункой. Мы нашли несколько снятых на пленку интервью с Хендриксом и вдобавок кое-какие записи на радио для сопровождения видеоряда.

Список интервьюируемых включал в себя членов семьи Джими в Сиэтле, его армейского друга Билли Кокса в Нэшвилле, его старых друзей из Гарлема, многих из его подруг, а также рок-богов Джаггера, Клэптона, Таунсенда и Литтл Ричарда. Фэйн Приджин, которая жила с Хендриксом в Гарлеме в то время, когда тот перебивался на заработки от выступлений с Isley brothers, в доме без лифта и горячей воды, рассказала, как однажды Джими вернулся домой с только что купленной долгоиграющей пластинкой. Она потребовала объяснений, что это такое, но Джими пытался это скрыть. В конце концов она схватила пластинку и недоуменно посмотрела на обложку: «Боб Дилан? Да что за хрен такой этот Боб Дилан? Ты истратил наши деньги на еду на Боба Дилана?» Литтл Ричард так описывал ощущения от игры Джими: «От него у меня большой палец всегда вставал торчком в ботинке!»

Интервью имели непринужденный характер благодаря тому, что Джон мог задавать вопросы без всякого напряжения, а Гэри был способен сделать так, что в перерывах между дублями интервьируемые буквально писались от смеха. Самый большой кризис в нашей работе случился после первого этапа съемок в Лондоне. Мы послали 16-миллиметровую пленку в Бербанк, а сами полетели в Нью-Йорк, чтобы продолжить съемки интервью там Экспедиторская на фирме Warner brothers — это очень оживленное место, куда каждый день прибывают сотни восьмиугольных металлических коробок с 35-миллиметровой пленкой. Несколько картонных коробок с пленкой шириной 16 миллиметров были просто аномалией, с которой никто не знал что делать. Когда неделю спустя мы вернулись, они исчезли.

После небольшого расследования, я пришел к заключению, что коробки положили рядом с мусорным контейнером, и сейчас они почти наверняка погребены под слоем грязи в заброшенном карьере, который служил городской свалкой Бербанка. Мы наняли бульдозер и одноковшовый экскаватор и, с помощью служащего свалки, пытались установить то место, где был выброшен мусор предыдущих семи дней. Мы провели несколько сюрреалистических и зловонных послеполуденных часов в поисках наших интервью с помощью мотыги и вил. Когда солнце зашло, мы сдались и забронировали авиабилеты в Лондон, чтобы отснять все еще раз.

Подружки и роуд-менеджеры Джими были счастливы сделать все необходимое, чтобы получить свои несколько минут в центре внимания. Но лучшее из наших пропавших интервью было взято у Пита Таунсенда, и вот ему-то сделать звонок я и страшился. Как я и боялся, Пит был в отпуске с семьей в Уэльсе и не хотел беспокоиться из-за нашей сумасшедшей проблемы; если уж на то пошло, он и так дал интервью из любезности. Но одну лазейку он мне все-таки оставил: The Who собирались снимать промо-ролик для своего следующего сингла в старой студии программы Ready Steady Go! в Уэмбли. Это был единственный рабочий день Пита за все лето. Если мы будем ждать в этой студии, готовые работать, как только закончатся съемки ролика, он даст нам еще одно интервью.

Жарким августовским полднем мы смотрели, как неутомимая группа на протяжении часа играла перед примерно сотней ребят. Для уверенности в том, что все они останутся, им был обещан еще один час выступления после того, как закончится съемка. Пит ударял по струнам, размахивая рукой, словно ветряная мельница крылом, и вдруг пропорол правую ладонь, ударив ей по переключателю на своем «телекастере». Он тут же помчался в находившийся поблизости травмопункт — чтобы ему наложили швы. Все остальные затаили дыхание.

Когда Пит вернулся, он выглядел бледным, но завершил съемку, а потом выдал еще один час яростной гитары чтобы вознаградить ребят за терпение. К концу выступления повязка, наложенная на его руку, пропиталась кровью. Пит исчез в гримерной, в то время как техники начали разбирать оборудование на сцене. Мы дали взятку бригаде осветителей, чтобы они оставили на сцене пару световых пятен; часы между тем продолжали отсчитывать время. Когда я просунул голову в гримерную, Пит бросил на меня гневный взгляд: «Я же сказал, что дам интервью, и я это сделаю. Я подойду, когда буду готов».

Когда Таунсенд появился, то посмотрел на кассету с кинопленкой и спросил, какой она длины. «На одиннадцать минут», — сказал Гэри. «Вот столько времени у вас и есть. Поехали». Он выглядел ужасно, свет был скудным — я был просто в отчаянии. Пропавшее интервью мы снимали позади дома Пита в Твикенеме, у Темзы, прекрасным днем после полудня, оно было одним из самых глубоких среди тех, что мы взяли. Таунсенд рассказывал замечательную историю о том, как Эрик Клэптон позвонил ему, чтобы вместе пойти в кино, и как там, в темноте, они признались друг другу, что этот новый парень их запугал.

В тот самый момент, когда в камере пошла пленка, Пит преобразился. Он дал практически идентичное интервью, рассказал те же самые байки и вел себя так, будто был даже доволен происходящим. Когда съемка закончилась, я спросил Пита, как ему это удается. И он рассказал, что в начале его карьеры Кит Ламберт познакомил его с гипнотизером. Тот внушил пребывавшему в состоянии транса Таунсенду, что в ту минуту, когда он ступит на сцену, что бы его ни беспокоило — все исчезнет и он будет выступать на максимуме своих возможностей. Я видел The Who много раз, и никогда их концерт не был плохим.

Когда Пит пришел в Sound. Techniques, чтобы вместе с Китом Муном и Ронни Лейном сыграть на сольном альбоме Майка Херона (под псевдонимом Tommy and the Bijoux), мне совершенно не нужно было отслеживать его дорожку: мы слушали только барабаны и бас и останавливались, если они ошибались. А Пит всегда был идеален в каждой ноте.

Однако среди интервьюируемых были и те, кто блистательным образом отсутствовал Одним из таких был Джеффрис: каждый раз, когда алы пытались точно определиться с датой, он или исчезал, или откладывал интервью, или говорил, что хочет еще немного о нем подумать. Джеффрис оставался сердечным, но настороженным, ревнивым по отношению к моей власти над киноматериалом и беспокоился, что говорят о нем остальные интервьюируемые. В конце концов мы двинулись дальше без него.

Джеффрис был странным человеком, мостом между эпохами. Сначала он был владельцем ночного клуба в Ньюкасле, затем стал менеджером The Animals, а потом имел дело с такими «крышесносящими» звездами, как Хендрикс или Эрик Бердон времен после Хейт-Эшбери. Было очевидно, что от такого «путешествия» голова у него пошла кругом. Он пытался как-то контролировать окружающую его обстановку посреди хаоса — например, всегда менял авиарейсы в последний момент. У Джеффриса было предчувствие, что он погибнет в авиакатастрофе, поэтому он рассматривал это как способ перехитрить судьбу. Он построил убежище для себя и своих артистов на Мальорке и постоянно летал из Лондона туда и обратно. Прямо перед выходом нашего фильма он, находясь в Пальме, в последний момент поменял рейс. В это время происходила забастовка французских авиадиспетчеров, и над Нантом его новый авиалайнер столкнулся с реактивным военным самолетом — все находившиеся на борту погибли.

Биографы Хендрикса гневно осуждают нежелание Джеффриса позволить Джимми играть с равными ему по уровню темнокожими американскими музыкантами вместо ритм-секции из английских ребят. Были и вопросы касательно его практики бухгалтерского учета, и (ничем, впрочем, не подтвержденные) слухи о каких-то темных обстоятельствах смерти Джимми, связанных с угрозой звезды сменить менеджмент. Мы брали интервью у Алана Дугласа, нового менеджера, к которому Джимми проявлял интерес незадолго до смерти. Дуглас был другом Дэнни Холперина, хипстером старой закалки, который, тем не менее, не отставал от жизни. Он спродюсировал несколько новаторских пластинок (например, работал с Last Poets), а также записал довольно много джем-сейшенов с Хендриксом Алан понимал стремление Джимми сочинять более авантюрную музыку, по стилю ближе к соулу, и поощрял его. Джеффрис видел в Алане воплощение дьявола, сманивающего Джимми в темный — и к тому же некоммерческий — мир.

Дуглас разговаривал с нами в своей квартире в Гринвич-Виллидж, послеполуденное солнце било своими лучами сквозь люк в крыше, словно прожектор. Он утверждал, что Джимми попросил его стать менеджером вместо Джеффриса и что он уже готовился сесть на самолет в Лондон с контрактом в портфеле, когда узнал о его смерти. Монтируя фильм, мы старались уложиться в хронометраж менее двух часов, поэтому опустили сначала один, потом другой фрагмент с участием Алана, пока не остался последний. Отвечая на вопрос Джона, он недоуменно поднял глаза; «Наркотики? Ну да, Джимми увлекался всем, что было распространено, — пауза. — Конечно, обычно я, — короткий энергичный вдох носом, — сначала пробовал это сам, для него». Мы так никогда и не смогли с уверенностью сказать, сделал ли Алан этот вдох, чтобы многозначительно подчеркнуть свои слова, или в тот момент ему просто нужно было перевести дыхание. Так или иначе, с точки зрения кино это было хорошо. Но когда я посмотрел окончательный монтаж, то осознал, что моя короткая дружба с Аланом, вероятно, закончится, когда он увидит фильм.

Лео Брэнтон размышлял, что же делать с разными невыпущенными мастер-лентами Хендрикса Он не хотел иметь ничего общего с Джеффрисом — они были заклятыми врагами, — и Эдди Крамер, звукоинженер на большинстве альбомов Джимми, тоже был запятнан связью с прошлым. Саунд, созданный Дугласом, Брайтону не нравился; кроме того, он с подозрением относился к нежеланию Алана предоставить наследникам доступ ко многим часам сделанных им записей Хендрикса. Я принял решение расчистить этот завал, отчасти в качестве жеста в сторону Алана до того, как он посмотрит фильм, но в основном чтобы помочь своим работодателям Я пригласил Лео, Алана и Мо Остина в Бербанк на обед. Там эти трое скрепили сделку, которая отдала посмертную карьеру Хендрикса в области грамзаписи в руки Алана Дугласа и положила начало партнерским отношениям между ним и Лео Брайтоном, которые просуществовали до девяностых. Однако память у благодарности оказалась короткой: с момента выпуска фильма прошли годы, прежде чем Алан снова заговорил со мной, кроме того, он несколько раз пытался изъять его из проката.

Во время моего полета в Лондон в преддверии съемки нашего первого интервью я увидел высокую, яркую темнокожую девушку, которая боролась с громадным чемоданом. Я помог ей положить его на верхнюю багажную полку, и, когда направился к своему месту, мы обменялись улыбками. Когда на следующее утро мы прибыли в Хитроу, я снова столкнулся с этой девушкой — она по-прежнему билась над своим багажом Мы разделили его на двоих и болтали, пробираясь через паспортный контроль и таможню. Я подвез ее на такси, и мы уже почти приехали, когда она спросила, что привело меня в Лондон. Когда я рассказал ей о своем деле, она едва не лишилась чувств. Это была Девон Уилсон, легендарная «Долли Дагер»[244], девушка, которую Джимми покинул незадолго до смерти, чтобы жить с Моникой Даннеман. Она слышала о нашем документальном фильме, но не хотела принимать в нем участия. Моя галантность, казалось, успокоила ее: мы обменялись телефонами и договорились организовать интервью.

Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

В первый раз, когда я позвонил, осторожная и подозрительная женщина сказала, что Девон не может подойти к телефону. Я попытался снова и в конце концов поговорил с ней. У нее был совершенно отсутствующий голос, она жаловалась на синдром смены часовых поясов, но явно была под кайфом от «травки». Всю ту неделю я пытался дозвониться, но Девон никогда не перезванивала, а всякий раз, когда кто-нибудь отвечал, становилось ясно, что атмосфера в квартире полностью пропитана наркотиками. Конечно, любое интервью, которое мы могли взять у нее в таком состоянии, очутилось бы на мусорной свалке в долине Сан-Фернандо. К тому моменту, когда мы вернулись, чтобы повторить попытку, Девон умерла от передозировки.

Зато интервью с Моникой Даннеман организовать было совсем не сложно. Только вот трудно было не заснуть во время него. Мы не могли себе представить, что влекло Джими к этой унылой, оправдывающей себя, довольно заурядной девушке, бывшей фигуристке из Германии.

Рядом с Лео Брэнтоном никто не мог сомкнуть глаз. Работа по делу о наследстве Хендрикса была для него незначительным отвлечением от основной задачи на тот год — он был главным адвокатом защиты Анджелы Дэвис. Дэвис, радикально настроенная преподавательница университета, поддерживала дружеские отношения с группой заключенных активистов движения «Власть черным». Ей было предъявлено обвинение в том, что она дала им пистолеты для попытки побега, во время которой пролилась кровь. Для администрации Никсона Анджела Дэвис стала объектом ненависти и символом всего, к чему белая Америка испытывала отвращение и чего боялась в черном радикализме. Лео приходил в нашу монтажную по пятницам, в день еженедельного перерыва в судебном заседании, происходившем в округе Марин.

Теоретически, будучи нашим ассоциированным продюсером, он мог присутствовать в монтажной, чтобы посмотреть самые последние дополнения, внесенные в фильм. Но Лео был из поколения образованных, преуспевающих чернокожих, для которых ключевым было слово «изысканность». Он был другом Гарри Эдисона, и его музыкальный вкус олицетворяли имена Сары Воэн, Ната «Кинга» Коула, Дороти Дэндридж и — на верхней границе — Майлза Дэвиса Он не любил эксперименты Майлза, вдохновленные Хендриксом, и находил влияние Джими на музыку и образ чернокожих в целом до некоторой степени отрицательным.

Этот конфликт между его должностью и вкусами обычно приводил к тому, что Лео быстро менял тему. Он представлял нам доскональный отчет о событиях, произошедших в суде за неделю. Он мог зло пародировать судью, обвинителя и свидетелей полиции, изображая, как они изворачивались, пытаясь добиться обвинения Дэвис Мы поняли, почему он считался таким замечательным защитником — Анджела Дэвис была признана невиновной.

Много часов в монтажной было проведено в раздумьях над материалом с фестиваля на острове Уайт. В противоположность ситуации с остальными съемками Хендрикса мы достали пленки со всех пяти камер (отснятые замечательным операторским коллективом Tattoist) и теперь могли отобрать кадры по собственному усмотрению. Особенное впечатление на нас произвела пленка «Камеры 5», съемки Ника Ноуленда с правого края сцены. Во время исполнения «Red House» Ноуленд сфокусировался на микрофоне, видимом ему сбоку. Сначала Джими наклонялся к нему, чтобы пропеть строчку, а потом отступал назад и играл короткий гитарный пассаж — при этом оператор не поддавался искушению повести камеру вслед за ним Левая сторона кадра оставалась заполненной зеленовато-голубым светом и мглой, а потом лицо Джими неожиданно возвращалось рывком через дымку, когда он произносил следующую строчку. Съемка была настолько музыкальной, что зритель оказывался внутри ритма и течения песни. Мы остановились на «Камере 5» и использовали большие фрагменты выступления на острове Уайт в конце фильма Настроение, созданное Мюрреем Лернером и командой Tattoist, уловило отчаяние и гениальность выступления Джими. Мы закончили фильм кадрами, на которых он с глухим стуком уронил свою гитару на сцену и ушел, как будто бы просто кинул пустую пачку из-под сигарет в сточную канаву. Через три недели Джими был мертв.

Я мало общался с Хендриксом при его жизни. Как-то раз я встретил его в UFO, кроме того, присутствовал на том знаменитом концерте в Savtlle Theatre, когда он запрыгнул на Ноэла Реддинга и, казалось, не то бил, не то нагибал его. Углубляться в изучение короткой жизни Джими, чтобы создать фильм, было увлекательно и невыносимо грустно. До того, как его открыли, он совершал паломничества в клубы Гринвич-Виллидж, в которых я часто бывал с Полом Ротшильдом, и стал одержимым Диланом и фолк-рок-сценой. В мире ритм-энд-блюза, где он зарабатывал на жизнь, он был окружен выдающимися талантами, которые мечтали о The Ed Sullivan Show, Лас-Вегасе, American bandstand и Top 40. Джими среди своих гарлемских друзей один предавался мечтам о том, что его менеджментом занимается Альберт Гроссман, что он играет в Лондоне вместе с The Rolling Stones или The Beaties и пишет песни о цыганах и космических путешествиях. Фэйн Приджин рассказала, как Джими привез ей из Лондона «особенный подарок»: «„Кислота”? И что это за хрень такая — „кислота”?» Очень немногие в Гарлеме увлекались чем-либо помимо «травки», кокаина, выпивки или героина.

Искушенность Хендрикса показал фрагмент теле-программы The Dick Cavett Show. Ведущий затронул тему обвинений Джими в том, что он использует «рекламные трюки» — перебирает струны зубами, играет на гитаре у себя за головой, а на фестивале в Монтерее вообще ее поджег. (Первые два «трюка» были традиционными блюзовыми приемами, которые обычно использовал Бадди Гай, но которые оставались неизвестными широкой белой аудитории.) «Трюки! Мне уже до смерти надоело все время это слышать. Люди всегда обвиняют меня в трюкачестве! — Длинная пауза Потом с притворным смирением: — Да, они правы, так оно и есть.

Наш фильм был просто кинематографическим памятником Джими, а не журналистским расследованием, поэтому никаких выводов относительно его смерти там не было. У нас возникло чувство, что всю жизнь он разрывался: между матерью и отцом; между своей чувствительной натурой и грубостью уличных приятелей; между миром ритм-энд-блюза и Гринвич-Виллидж. Он всегда старался, чтобы довольными остались обе стороны. В последнюю неделю своей жизни он обещал Алану Дугласу, что уйдет от Джеффриса, и в то же самое время уверял своего менеджера, что останется с ним Он сказал Биллу Коксу, что место «первого баса» теперь постоянно за ним, и передал Ноэлу Реддингу, что хочет поговорить с ним о его возвращении в группу. Джими был, пусть и необъяснимо, очарован Моникой Даннеман; они говорили о том, чтобы поселиться вместе в одной квартире. Но в тот последний день он позвонил Девон и сказал, что не может дождаться момента, когда возвратится к ней. Есть ли что-нибудь удивительное в том, что ему хотелось уснуть спокойно и надолго?

Наш фильм, озаглавленный просто «Джими Хендрикс», пошел в прокате довольно неплохо, но семье Хендрикса (к тому моменту Эл женился еще раз, его новой женой стала японка, происходившая из среднего класса) не понравились упоминания о наркотиках и сексе, а также интервью с друзьями Джими гарлемского периода Эл проявлял нетерпение из-за того, что наследство приносило скромный доход, и настаивал на том, чтобы его права были выкуплены у него за миллион долларов. Лео нашел ему его миллион, и права были переданы инвестиционной компании на Нидерландских Антильских островах. Лео и Алан стали странной парой, работая вместе на эту загадочную фирму, с тем чтобы превратить каталог Хендрикса во что-то имеющее ценность. Когда двадцать лет спустя они начали переговоры о продаже каталога за сто миллионов долларов, откуда ни возьмись появился Эл, поддерживаемый поклонником-миллиардером Полом Алленом, и подал судебный иск, чтобы вернуть права себе.

На первый взгляд, перспективы у дела не было: в конце концов, продажа есть продажа. Но детективы Аллена вскрыли щекотливый факт — владельцем той компании на Антилах, с которой Брэнтон договорился о сделке, был он сам Алан и Лео были вынуждены уйти, упустив большую сумму денег, более того, над всей карьерой Лео, одного из самых замечательных защитников гражданских прав в Америке, повис знак вопроса в то самое время, когда он отправлялся на покой. Когда Эл умер, он оставил наследство в руках своей падчерицы, новообращенной христианки японско-американского происхождения, не имеющей с Джими кровного родства. Пол Аллен выстроил в Сиэттле музей, чтобы увековечить память о нем. А фильм «Джими Хендрикс» сейчас можно приобрести в DVD-формате.

Глава 33

Звонок Джона Вуда не стал для меня полной неожиданностью. Нет, только не после того ужасного вечера в начале 1974-го, когда Ник пришел повидаться со мной. Я никогда не видел, чтобы он так плохо выглядел: волосы были сальными, руки грязными, а одежда измятой. Что еще более нервировало — он был рассержен. Я говорил ему, что он гений и остальные с этим согласны. Так почему же тогда, настойчиво требовал ответа Ник, он не известен и не богат? Эта ярость, должно быть, мучила его, словно гнойник, многие годы, хотя внешне никак не выражалась. Я признался, что и сам разочарован — я полагал, что замечательная пластинка откроет все двери. Несколько хороших рецензий, считанные разы, когда его музыка звучала в программе Джона Пила — без «живых» выступлений этого было недостаточно.

Я предложил начать работу над новым альбомом. Я понятия не имел, что из этого выйдет, но это была единственная терапия, имевшаяся в моем распоряжении. В студии Sound Techniques Ник все время сбивался, пытаясь играть и петь одновременно. Мы решили сначала записать гитару, а вокал наложить потом. Мы с Джоном обменялись горькими взглядами: это был тот самый человек, который записал гитару и вокал для «River Man»«вживую» вместе с оркестром В первый вечер мы старались изо всех сил, чтобы положить на пленку четыре гитарные дорожки, а следующим вечером вернулись, чтобы записать вокал и сделать черновое сведение. Слова песен оставляли даже большее ощущение подавленности, чем то, как мы эти песни записывали:

Why leave те hanging on a star

When you deem me so high

When you deem me so high?

Why leave me sailing in a sea

When you hear me so clear

When you hear me so clear?

Почему оставили меня висеть на звезде,

Когда вы были обо мне такого высокого мнения,

Когда вы так высоко меня ценили?

Почему оставили меня плавать по морю,

Когда слышали меня так ясно,

Когда слышали меня так ясно?


И еще:


Black-eyed dog he called at my door

Black-eyed dog he called for more

Black-eyed dog he knew my name

Black-eyed dog he knew my name

Growing old and I want to go home

Growing old and I don’t want to know.

Пес с черными глазами, он звал у моей двери.

Пес с черными глазами, он звал еще и еще.

Пес с черными глазами, он знал мое имя.

Пес с черными глазами, он знал мое имя.

Старея, я хочу отправиться в свой последний дом.

Старея, я не хочу знать.


Даже Цербер и «Адский пес» Роберта Джонсона были не такими зловещими.

Прошло несколько месяцев; я был в Калифорнии, когда мне позвонил Джон, чтобы сказать, что Ник умер.

Расследование, проведенное коронером[245], вынесло вердикт «самоубийство», но я не был в этом убежден. Антидепрессанты, которые принимал Ник, отличались от современных лекарств; дозы были гораздо большими, а понимание того, что имеются побочные эффекты, только начинало приходить. Родители Ника говорили, что в последние недели перед смертью он был очень позитивно настроен, планировал перебраться обратно в Лондон и снова начал играть на гитаре. Но эти лекарства были известны тем, что вызывали у пациентов резкие перепады настроения. Какова была бы реакция Ника, если бы после нескольких недель довольства своим будущим он неожиданно снова провалился в состояние отчаяния? Мог ли Ник в одну ужасную ночь решить, что ему нужно гораздо больше тех таблеток, которые один раз уже дали ему чувство оптимизма? Знал ли он, что слишком большое количество может быть смертельным? Возможно, слова его последних песен и подтверждают точку зрения коронера, но я предпочитаю представлять Ника, делающего отчаянный бросок в сторону жизни, нежели преднамеренно сдающегося смерти.

Первые месяцы после его смерти принесли с собой мучительные мысли. Был бы он сейчас жив, если бы я остался в Лондоне? Не привел ли к этим роковым таблеткам мой звонок, в котором я уверил Ника, что нужно начать лечение? У меня из головы не шла песня «Fruit Tree», как будто бы эти провидческие слова каким-то образом могли убедить меня, что все произошло именно так, как надо, что это был его выбор. Но рассерженный человек, с которым я встретился тем вечером, не воплощал в жизнь какую-то печальную романтическую фантазию, он находился в аду горького одиночества и отчаяния.

Эта история была не из «Fruit Tree», а из другой его ранней песни — «Day Is Done»:

When the game’s been fought

You speed the ball across the court

Lost much sooner than you would have thought

Now the game’s been fought.

When the party’s through

Seems so very sad for you

Didn’t do the things you meant to do

Now there’s no time to start anew

Now the party’s through.

When the day is done

Down to earth then sinks the sun

Along with everything that was

lost and won

When the day is done.

Когда игра была сыграна,

Ты запустил мяч через весь корт,

Проиграл намного быстрее, чем думал,

А теперь игра уже сыграна.

Когда вечеринка окончена,

Кажется, это для тебя очень печально.

Не сделал того, что собирался сделать,

А теперь нет времени, чтобы начать снова,

Теперь вечеринка окончена.

Когда день закончен,

Солнце опускается вниз к земле

Вместе со всем, что было проиграно

и было выиграно,

Когда день закончен.

Одним из условий продажи Witchseason было положение, согласно которому выпуск альбомов Ника не мог был быть прекращен. Хотя по этому пункту мне не нужно было спорить с Блэкуэллом — он любил Ника так же, как и я. Когда Дрейк умер, показатели продаж его пластинок были «на нуле». Медленно они начали увеличиваться и с каждым годом росли все быстрее и быстрее.

Этому способствовали глубокие статьи Артура Любау, Брайана Каллмена и Питера Пафидеса. В конце семидесятых к семье Ника и ко мне стали приходить редкие паломники из какого-нибудь маленького городка в Огайо, или в Скандинавии, или на севере Англии. Они просто хотели сказать нам, как много музыка Ника значит для них, и поговорить с кем-то из тех, кто его знал. Его родители бывали настолько этим тронуты, что разрешали некоторым из них переночевать в комнате Ника и сделать копии его домашних записей — отсюда и бутлеги, появившиеся в последние годы[246].

Потом к нам начали обращаться по поводу сценариев кинофильмов и биографий. К тому времени, когда в конце девяностых на американском телевидении появился рекламный ролик фирмы Volkswagen, в котором использовалась песня «Pink Moon», культ Ника уже вполне сформировался. Пластинки продавались десятками тысяч в год, и среди молодых певцов было модным упомянуть имя Ника, когда их просили назвать музыкантов, оказавших на них влияние. Действительно ли музыка Ника, как это часто утверждают критики, существует «вне времени»? Или она стала свободной от своей эпохи, не сумев установить контакт с аудиторией в тот момент, когда была выпущена? Музыка Ника не вызывала ностальгии у родителей, поэтому современная публика могла свободно сделать ее своей собственной.

Ник внимательно слушал Дилана, Берта Дженша и Дэйви Грэма, а также элегантных джентльменов, таких как Джош Уайт и Брауни МакГи. Он любил Делиуса и Шопена, Майлза Дэвиса и Джанго Рейнхардта, читал английскую поэзию. Он и ею сестра Габриэлла часто исполняли дуэты, вдохновленные парой Nina and Frederick[247]. Но анализ испытанных им влияний с трудом может объяснить оригинальность его музыки, в особенности структуру аккордов. Когда я бывал в доме семейства Дрейков в местечке Тэнуорт-ин-Арден, я видел в холле фортепиано с нотными листами, разбросанными по крышке. Его мать Молли, изумительно энергичная и любящая пошутить женщина, упомянула в разговоре, что написала «несколько любительских вещиц». Много лет спустя после того, как и Ник, и Молли покинули этот мир, Габриэлла дала мне пленку с песнями матери. Именно там, в ее фортепианных аккордах, и лежат корни гармоний Ника. Его обновление обычной гитарной настройки было всего лишь способом добиться соответствия той музыке, которую он слышал, подрастая. Сочинения Молли принадлежат своему времени, но очень красивы, и не только потому, что предвосхищают композиции Ника Возможно, что сердцевина его музыкальной натуры была такой крепкой именно оттого, что самый сильный ее источник влияния не имел никакого отношения к миру, находящемуся за пределами его дома.

Многие строили предположения о сексуальности Ника. В его музыке определенно есть целомудренность, и я никогда не видел, чтобы он вел себя сексуальным образом по отношению к кому бы то ни было — мужчине или женщине. Однажды Линда Томпсон попыталась соблазнить Ника, но он лишь просидел на краю кровати, полностью одетый, глядя на свои руки. В своих песнях он принял роль стороннего наблюдателя, с тоской глядя на девушек с расстояния, умоляя их уделить ему немного внимания. Он пел о других, тех, кто жил стремительной и увлекательной жизнью: «три часа от Лондона, Джереми летит, надеясь скрыть солнце от своих глаз».

Английские частные закрытые средние школы могли быть местом, подавляющим мужскую сексуальность. Одним из существовавших в шестидесятые клише было утверждение, что мальчики выходят оттуда «извращенными» или скованными, в то время как девочки покидают свои школы-интернаты страстно желающими действия. Тем не менее, музыка Ника в высшей степени чувственна: утонченный шепот его голоса, романтические мелодии, нежно-печальные стихи, затейливое проворство пальцев во время игры на гитаре — все это очаровывало и привлекало слушавших его особ женского пола.

Габриэлла Дрейк сделала успешную карьеру актрисы в театре и на телевидении. Создаваемые ею образы часто обладали классической сексапильностью хриплоголосой «английской розы»[248] из верхушки среднего класса, вроде Джоан Гринвуд[249] или Глинис Джонс[250]. Казалось, что она не страдала ни от присущей Нику обособленности, ни от одиночества В жизни она сдержанный, но открытый человек и, кажется, чувствует себя очень комфортно в собственной телесности и женственности. В ней нет ни капли виноватой сутулости или запинающейся речи Ника.

Сейчас Габриэлла управляет доставшимся ей наследством с большой решительностью и заботой о наследии Ника. Кто бы мог предсказать на исходе шестидесятых, что в конце тысячелетия музыка Ника будет считаться гораздо более значительной, чем работы The IncredMe String Band, Fairport Convention, Джона Мартина или Сэнди Денни? Возможно, даже Леонарда Коэна. Я мог сказать: «Не держите пари, что такого никогда не случится», но только чуть слышно.

Выгодным вложением средств в то время была Сэнди. Несмотря на проблемы с группой Fotheringay, она ворвалась в семидесятые на всех парусах. Джон Вуд, Ричард Томпсон и ее муж Тревор Лукас — все они работали с ней в качестве продюсеров и придумали яркие аранжировки замечательных песен, но не было записано ни одного альбома, который можно было бы назвать классическим Когда я вернулся в Лондон в середине семидесятых, мы с Сэнди восстановили дружеские отношения, но уже никогда не были так близки, как раньше. Песня, которую она написала вскоре после распада Fotheringay, казалось, была обращена ко мне:

I’ve just gone solo

Do you play solo?

Ain’t life a solo?

Я только что ушла одна — соло…

А ты играешь соло?

А разве жизнь — это не соло?

Она стремилась избежать во что бы то ни стало одиночества, испытывая потребность незамедлительно броситься навстречу отношениям с кем-либо:

When the music’s playing

That’s when it changes

And no longer do we seem like total strangers

It’s all those words which always get in the way

Of what you want to say

When I wake up In the morning

I think it only fair to give you warning

I probably won’t go away

I’ll more than likely stay.

Когда музыка играет,

To есть когда все меняется,

И кажется, мы больше не совершенные незнакомцы друг для друга,

Появляются все me слова, которые всегда стоят на пути

Того, что ты хотел сказать.

Когда я проснулась

Этим утром,

Думаю, это просто честно — предупредить тебя:

Наверное, я не уйду,

Скорее всего, я останусь.

После нескольких лет все нараставших проблем с выпивкой, а иногда и с белыми порошками, Сэнди забеременела, возможно, чтобы спасти свой рассыпающийся брак. Но рождение в 1977-м дочери Джорджии лекарством не стало, и когда Тревор уехал в Австралию вместе с их ребенком — якобы для того, чтобы показать дочь своим родителям, — она отчаялась увидеть кого-нибудь из них снова. Последнее из серии неудачных падений (первое произошло у нее дома, затем в доме ее родителей, наконец, в квартире друзей в Лондоне) привело к кровоизлиянию в мозг. Сэнди так и не пришла в сознание и умерла 21 апреля 1978 года Тревор женился еще раз, перебрался обратно в Австралию и умер во сне одиннадцать лет спустя. Джорджию воспитывала вторая жена Тревора, и сейчас она живет в Австралии.

Сэнди и Ник относились друг к другу с уважением, но делали это издалека Сэнди не могла установить с Ником личный контакт, а сам Ник был с ней замкнут так же, как и с большинством людей. Оба они были англичанами до мозга костей; но то, что могло показаться лишь нюансом в различии между средним классом из пригорода и верхушкой сельского и колониального среднего класса, на самом деле было пропастью. Выходцам из рабочего класса Бобу Сквайру и Дэнни Томпсону было легче общаться с каждым из них, чем им найти общий язык друг с другом.

Им обоим пошло на пользу воспитание и образование, которое пропитало их чувством истории. Сэнди хорошо знала английскую литературу и обожала связь между историей, которую изучала в школе, и древними балладами, которым она учила музыкантов Fairport Convention. Ник вырос, вдыхая атмосферу элитного образования: стихи поэтов-романтиков и поэтов елизаветинской эпохи постоянно окружали его на протяжении школьных лет. Подражатели Ника редко имели представление о культурном контексте, достаточное для того, чтобы осознать, насколько далеко было их текстам до его стихов.

Еще одной пропастью между Ником и Сэнди были наркотики. Она никогда особенно не любила каннабис — для нее это было слишком интровертным. Способом расслабиться для Сэнди был алкоголь, а когда ее жизнь покатилась по наклонной плоскости, ее уверенность в себе на короткое время повышал кокаин. Ник же, насколько я знаю, не отваживался идти дальше употребления гашиша. Но он разделял с Сэнди инстинктивное неприятие умеренности, и бесконечные косячки сыграли в его обособленности значительную роль.

Находясь в студийной продюсерской, я слышал результаты эволюции пристрастий музыкантов в отношении изменяющих сознание веществ — начав с «травки», гашиша и «кислоты», к началу семидесятых они перешли к героину и кокаину. Все препараты, кроме последнего, могут принести пользу, по крайней мере в том, что касается музыки. Но я никогда не слышал, чтобы что-нибудь изменилось в лучшую сторону благодаря кокаину. Как только появлялись белые «дорожки», наступало время заканчивать: после этого музыка могла стать только хуже. Если присоединялся и я, то воспроизведение записанного на следующий день было очевидным свидетельством резкого ухудшения и игры музыкантов, и моей способности критически их оценивать. Подозреваю, что большая волна популярности кокаина объясняет — по крайней мере частично, — почему так много замечательных артистов эпохи шестидесятых в последующее десятилетие записало такие плохие пластинки.

Психологи Тимоти Лири и Ричард Альперт были уволены из Гарварда за то, что не сумели соблюсти профессиональную дистанцию: они обычно отправлялись в «кислотные путешествия» вместе со студентами. Когда я был в Гарварде и у моей подружки началось «плохое путешествие», я в три часа ночи позвонил Альперту домой, и тот спокойно посоветовал поместить ее в теплую ванну, чтобы она расслабилась. К тому моменту, когда миллионы ребят воспроизводили эти гарвардские эксперименты, Альперт решил, что хочет чего-то еще. Он отправился в Индию, где встретил калифорнийца, путешествующего автостопом, который показался ему самым спокойным из всех, кого он когда-либо встречал. Альперт последовал за ним в отдаленную пещеру, где жил его гуру, питавшийся исключительно мхом. Святой человек подробно изложил все, о чем мечтал Альперт после того, как встретился с автостопщиком. Среди аспирина, средства от расстройства желудка и валиума, лежавших в коробочке Альперта, гуру отобрал двенадцать таблеток «кислоты» производства Оусли[251]. Проглотив их, он как ни в чем ни бывало продолжал обсуждать духовные пути. В этой пещере Альперт преобразился в Баба Рам Дасса и больше никогда не принимал наркотики.

Является ли это частью наследия шестидесятых? Тот факт, что после того, как пионеры открыли настежь двери в мир, до того известный лишь на периферии общества, они двинулись дальше, предоставив массам добавить наркотики к бесчисленному множеству тех сил, что тянут наше общество к хаосу и посредственности? Что же касается музыкального наследия шестидесятых — другие поколения решат, окажется ли оно более долговечным, чем у последующих десятилетий столетия. Хотя я мог бы поспорить, что так; оно и есть.

Атмосфера, в которой в то время расцветала музыка, во многом была связана с экономической ситуацией. Это было время беспрецедентного процветания. Возможно, сейчас люди стали богаче; тем не менее, большинство ощущает, что денег у них недостаточно, а время стало даже еще большей ценностью. Предсказание, что самой большой нашей проблемой в новом тысячелетии станет то, как использовать бесконечные свободные часы, появившиеся благодаря компьютерам, оказалось наименее смешной шуткой футурологии. А в шестидесятые и времени и денег у нас было в избытке.

Мои друзья комфортабельно жили в Гринвич-Виллидж, на Гарвард-сквер, в Бэйсуотере, Санта-Монике и на Левом берегу, будучи, по нынешним стандартам, совершенно без средств. Тем не менее, они легко существовали на доходы от редких выступлений в кофейнях или работы на полставки. Сегодня горожане должны лихорадочно увеличивать до максимума свои экономические возможности только для того, чтобы содержать маленькую квартирку в Хобокене, Сомервиле, Хэкни, Кориа-тауне или Бельвиле[252]. Экономика в шестидесятые дала нам сильное послабление, оставив время для того, чтобы путешествовать, принимать наркотики, писать песни и переосмысливать устройство мира Было такое чувство, что нет непреложных истин, что любую жизненную аксиому стоит подвергнуть сомнению. Кроткие постоянно бросали вызов могущественным и часто побеждали — или, по крайней мере, борьба заканчивалась вничью. Студенты, не обремененные долгами, имевшие возможность распоряжаться своим временем, заставили Пентагон прекратить использование американских призывников в качестве пушечного мяса и изменили политический ландшафт Франции.

Закручивание финансовых гаек, начавшееся с нефтяного кризиса 1973 года[253], возможно, и не было заговором с целью обуздать эту опасную разболтанность, но, безусловно, разрабатывалось таким образом, чтобы дать преимущество сильным мира сего. С тех пор цены повысились в сравнении с оплатой отработанных часов, и результаты этого взвинчивания можно видеть повсеместно. Сегодня протестующие напоминают крестьян за воротами замка в сравнении с теми неистово решительными и сплоченными толпами, к которым я присоединялся в шестидесятые. Наша уверенность вырастала из чувства, что значительная часть населения — и средств массовой информации — были с нами, и в этом мы видели, насколько непоколебима мощь нашей музыки и наших убеждений. В нашем восторженном оптимизме мы верили, что «когда тональность музыки меняется, стены города сотрясаются». И мы многого достигли до того, как власти поняли, как использовать для своей выгоды нашу склонность к саморазрушению. Обозреватели правых взглядов до сих пор брызжут слюной от ярости, когда анализируют то, насколько существенно шестидесятые изменили общество. Экологическое движение и движение за права человека, а также за теоретическое равенство рас и полов является только верхушкой большого айсберга. Корни идеалов, которые остаются источником нашей надежды на будущее, лежат в шестидесятых.

Часть нашей силы проистекала из ощущения связи с прошлым Я помню, что, будучи подростком, чувствовал — прошлое настолько близко, что я могу к нему прикоснуться. Я слышал, как моя бабушка рассказывала о Вене на рубеже столетий и играла Брамса в давно забытом стиле, в то время как я сидел рядом с ней на скамеечке у фортепиано, глядя на ее длинные, испещренные жилками пальцы. Бабушка говорила мне, что когда была подростком, то могла положить основание левой ладони на окно, поднять безымянный палец, ударить им по стеклу и разбить его. В уме я мог слышать звук этого яростного удара (который был достижением сосредоточенной дисциплинированности, которое почти невозможно вообразить), он был почти так же близко, как завораживающие руки бабушки.

Сидя и слушая старые пластинки в Принстоне, мы стали одержимы прошлым. Мы пытались пронзить завесу времени и постичь, как это прошлое выглядело, как звучало, каким было на ощупь или на запах. На Гарвард-сквер и в Лондоне я встречал многих людей, поглощенных тем же самым занятием; они совсем не казались чем-то необычным Когда старые блюзовые певцы стали вновь появляться на сцене, это вызвало у энтузиастов эмоциональный подъем и прилив адреналина. То обстоятельство, что я познакомился с Гэри Дэвисом и Лонни Джонсоном — и даже с Коулменом Хокинсом — и был вместе с ними в разъездах, стало для меня защитой от множества разочарований.

Сегодня история больше напоминает постмодернистский коллаж; мы окружены двумерными образами нашего наследия. Получение доступа ко всем этим бокс-сетам блюзовых певцов — или Ника Дрейка, если уж на то пошло — посредством сайта amazon.com или iPod нельзя приравнять к тому чувству открытия и связи с музыкантом, которое переживали мы. Само существование такого обилия информации создает чувство переизбытка, которое может заглушить яркие моменты откровения.

Мы подпитывались вдохновением, исходящим из нашего культурного наследия, и при этом помогли превратить его в дым Корни сегодняшней цифровой и сэмплированной культуры лежат в тех годах неподдельного энтузиазма и поиска. Шестидесятые в целом во многом отразились, как в зеркале, в том субботнем вечере в Ньюпорте, когда Дилан заставил Пита Сигера спасаться бегством в ночи. Это произошло под воздействием торжествующей агрессии в его музыке — той музыке, источником вдохновения для которой изначально был сам Сигер.

То, что последовало в результате произошедшего той ночью, собрало вместе большинство потенциальных молодых поклонников Телониуса Монка или Скипа Джеймса, двинуло их в залы Fillmore и «снесло» им «крышу» с помощью упрощенческих звуков Grateful Dead. И лишь у немногих нашлось время, чтобы погоревать о том, что было так опрометчиво отброшено.

В конце столетия — девятнадцатого, конечно же, — существовало «андеграундное» поветрие, которое захлестнуло черную Америку. Кто-то придумал броскую двенадцатитактную структуру с печальными мелодическими интервалами и чередованием строчек текста по схеме ААВ[254]. Она предоставляла собой идеальный костяк для слов, повествующих о разбитом сердце, стихийных бедствиях, злых белых боссах и любой другой стороне жизни в конце столетия, лживо пообещавшего дорогу к свободе. Блюз сам по себе был новаторским всеобщим увлечением, которое смело с лица земли десятилетия — а возможно, и столетия — народных традиций. Мы слышали отзвук того, что исчезло, в записях Генри Томаса и Чарли Пэттона, но это похоже на попытку воссоздать город индейцев-чероки по нескольким наконечникам стрел и бусам, откопанным на стройплощадке в деловом центре Атланты. Разрушение, которое новшество приносит с собой, — процесс столь же старый, как сама история.

Англия, которая ожидала меня, когда я перебрался в Лондон спустя несколько месяцев после Ньюпорта, только еще выходила из долгого забытья, обусловленного классовой структурой общества. В восьмидесятые, когда я вместе со сценаристом Майклом Томасом работал над проектом по созданию фильма о Кристине Килер, Стивене Уорде и «деле Профьюмо», я уяснил, какое исключительно важное значение имел переворот в общественном сознании, произошедший в год, предшествовавший моему прибытию. Выпущенный под названием «Скандал» в 1988-м наш фильм помог Англии переписать заново часть ее собственной истории: успех фильма побудил увидеть Уорда и Килер скорее в роли жертв истэблишмента, нежели безответственных выскочек, какими в свое время их представила пресса. Эта история помогла объяснить то чувство авантюризма и эмоционального возбуждения, которое я обнаружил у столь многих людей в 1964 году. Они вели себя так, словно тяжелая ноша спала с их плеч. Но это чувство восторга от появления новых возможностей длилось всего лишь несколько лет, прошедших прежде, чем к власти вернулось правительство консерваторов и «трехдневная неделя»[255] 1973-го положила всему конец. Но, как и остальной мир, Британия больше не вернулась к жизненным и общественным устоям, существовавшим до шестидесятых годов.

В разгар десятилетия мы оставались оптимистичными до такой степени, которую сегодня — когда мы видим, что наш мир становится жертвой «общества потребления» — невозможно представить. Контраст между весной и осенью 1967-го в Лондоне заронил у меня первые сомнения. Насилие в Алтамонте подорвало оптимизм у многих; Чарльз Мэнсон и деградация Хейт-Эшбери освободили нас от иллюзий в гораздо большей степени. А открытие — благодаря книге Майкла Герра[256] «Репортажи» — того, что американские летчики-истребители могли расстреливать вьетнамских фермеров просто для забавы, слушая в это время в наушниках Дилана и Хендрикса, покончило для меня с тем, что еще оставалось. Однажды, когда мой срок работы на Warner Brothers близился к концу, я стоял на вершине холма в Лорел Каньон и смотрел на дым, поднимавшийся на южном горизонте — это лос-анджелесский СВАТ[257] сжигал дотла членов «Симбионистской армии освобождения»[258]. К тому времени идеалы шестидесятых в основном представали в виде отражений в кривых зеркалах «комнаты смеха». Сегодня, когда тональность музыки меняется, стены города покрываются рекламой корпораций, спонсирующих псевдобунтарских артистов.

Я не слишком горюю о своих друзьях и коллегах, чьи жизни унес накал тех времен. Я думаю о Нике и Сэнди, о Мартине Аэмбле и Джини Тейлор, о Бобе Сквайре (который сам нарушил свой собственный запрет на употребление героина и умер от этого). Я скорблю по Крису МакГрегору, Дуду Пукване, Монгези Фезе и Джонни Дияни, которые, привлеченные лживыми обещаниями нашей риторики, умерли такими молодыми и так далеко от дома.

Я думаю о Джими Хендриксе, которого знал только по работе над фильмом, но о котором узнал так много. О человеке, которого мечты привели к жизни под постоянным давлением со всех сторон и в окружении людей, которым не было дела до его устремлений. Девон Уилсон преследует меня: ее харизма и ум во время той поездки на такси сверкали так ярко, что я не мог позабыть ее. Если дать волю эмоциям, то я хотел бы, чтобы Джими вернулся к ней, возможно, они бы и спасли друг друга.

Рой Гест умер печальной и одинокой смертью в девяностых. Для него, так же как и для Стивена Уорда, шестидесятые наступили слишком поздно, чтобы возместить ущерб, нанесенный аристократическим снобизмом и бессердечием.

Я скорблю по Дону Симпсону; человек, которого я знал, имел мало сходства с тем обрюзгшим мультяшным персонажем, который был найден мертвым рядом со своим бассейном в 1996 году. Он по-прежнему гнался за голливудскими мечтами, которые какое-то время были для нас общими.

Мне не хватает Майка Херона и Робина Уильямсона досайентологической эпохи. Как бы мне теперь хотелось, чтобы я не оставлял их наедине с Дэвидом Саймоном или не позволил бы спрятаться от вудстокского дождя.

Хотел бы я знать, что могло бы произойти, останься я в 1971-м в Лондоне.

Тони Ховард и Пол Ротшильд не были жертвами эпохи, однако умерли слишком рано, и мне их не хватает. Где бы я сейчас был, если бы не они? Я также думаю и о Хоппи, который, хотя и сияет сегодня так же ярко, как и всегда, оставил в тюрьме свой оптимизм и уверенность, которые были маяком для столь многих из нас.

Но я с радостью думаю о тех друзьях, которые продолжают выступать, исполненные того самого духа, что привел меня в восторг, когда я впервые услышал их более тридцати лет назад, — среди них в первую очередь о Норме Уотерсон, Ричарде Томпсоне, Джеффе Малдауре и Дэнни Томпсоне.

Что касается меня, то я лукавил. Я никогда не был слишком «под кайфом». Я стал тем «серым кардиналом», которым жаждал быть, и опроверг по крайней мере один миф о шестидесятых: я тогда жил, и я их помню.

Приложение I

Глава, не вошедшая в английское издание книги, рассказывающая об истории фильма «Скандал», посвященного знаменитому «делу»[259]

Фильм «Джими Хендрикс» питал мои иллюзии относительно того, будто бы я стал кинопродюсером. И в 1974 году я оставил теплое местечко на фирме Wamer brothers, вложил свои продюсерские отчисления от «Midnight at the Oasis» в опционы на приобретение прав на литературные произведения и в заказы на написание сценариев, еще не зная, что это пагубный способ израсходовать деньги, заработанные тяжелым трудом Дон Симпсон присоединился ко мне в продюсерском офисе в Голливуде.

Со свойственной ему блистательной близорукостью Дон сразу и открыто оценил вероятность моего успеха в Голливуде. Возвращаясь после одной встречи в Сенчури-сити[260], мы проезжали мимо здания Schubert Center, где вот-вот должен был начаться лос-анджелесский международный кинофестиваль, и Дон забежал за программкой. Пока мы тащились в автомобильном потоке поздних послеполуденных часов, он зачитал несколько рекламных аннотаций, в том числе абзац о фильме Жака Риветта «Селин и Жюли совсем заврались»[261].

— Угу, пометь вот этот, похоже, это интересно, — сказал я. Повисла долгая пауза.

— Джо, а ты знаешь об этом фильме что-нибудь еще, кроме того, что я только что прочитал?

Я сказал что нет.

— Ладно, погоди, дай мне разобраться. На основании вот этого описания ты действительно хочешь посмотреть этот фильм?

Я промямлил что-то утвердительное.

Дон швырнул буклет на пол.

— Джо, это безнадежно. Ты отравлен европейской чувствительностью. Ты никогда не сделаешь коммерческий фильм для американского рынка!

Месяц спустя равное по степени недоумение у него вызвала моя рекомендация комедийного сериала ВВС под названием «Монти Пайтон» [262], который дебютировал на общественном телевидении США. Дон остался дома, чтобы его посмотреть, а на следующее утро ворвался в офис, разъяренный на меня за то, что потратил свое время на такое идиотское и несмешное шоу.

Вскоре после этого Дон претерпел два из самых худших бедствий, которые только могут выпасть на долю начинающего продюсера в Голливуде: он разбил свою машину (не имея страховки на случай столкновения) и превысил лимит своей кредитной карты. Друзья предложили ему деньги взаймы, но положение было настолько отчаянным, что мы боялись, как бы эта история не закончилась для Дона возвращением назад в Валдез, штат Аляска, — в тот город, из которого он сбежал, будучи подростком Для того чтобы пойти на интервью к Дику Силберту, вице-президенту по производству кинокомпании Paramount, Симпсон взял взаймы машину и чистый пиджак. Должность помощника с окладом в триста долларов в неделю снова поставила его на ноги.

Я обычно встречался с Доном для полуночных пиршеств в мексиканском ресторанчике Lucy’s El Adobe, расположенном через дорогу от территории киностудии: каждый вечер он проводил в офисе, изучая содержимое папок с документами — фильм за фильмом. Когда произошла смена руководства студии, сотрудников вызывали на встречу с новым президентом Майклом Айснером[263]. Большинство было освобождено от занимаемых должностей, но энциклопедические познания Симпсона относительно каждого проекта Paramount изумили Айснера. «Устройте этому парню офис рядом с моим», — сказал он своей секретарше, когда Симпсон ушел Годом позже Айснер сделал его начальником производства кинокомпании (одним из наибольших успехов Дона в этой должности стал фильм «Житие Брайана по Монти Пайтону»).

Еще до повышения Дона, году в 1976-м или 1977-м (не помню точно), однажды вечером я присоединился к нему, чтобы поужинать с Ховардом Розенманом[264] в ресторане La Scala в Беверли-Хиллз. Ховард являлся центральной фигурой в сообществе, которое, по недавнему утверждению Майка Овитца[265], было «гей-мафией», но мы в те времена именовали его словечком «гоминтерн». Ховард был (и, благодаря фильму «Баффи — истребительница вампиров», остается до сих пор) продюсером с контрактами на написание сценариев везде и повсюду, остроумным шарлатаном, к которому я всегда рад присоединиться на каком-нибудь общественном мероприятии. Мы втиснулись за маленький столик рядом с тележкой для подачи десерта; нас окружали скамьи, заполненные в тот оживленный субботний вечер до отказа. Вместе с нами там ужинали Кирк Дуглас (слева от нас), Джоан Дидион вместе с Джулией Филипс (за соседним столиком), затем Стэнли Джаффе и, наконец, группа людей, среди которых были Рэй Старк и Дэвид Меррик[266].

В то время как мы с Доном занимали свои места, Ховард обходил комнату, приветствуя знакомых знаменитостей и слегка (дабы не повредить косметику) касаясь их щек своей щекой. После сплетен на темы киноиндустрии за закуской предмет нашего разговора переместился на недавнюю вспышку насилия на Ближнем Востоке. Я заметил, что Израиль, возможно, был бы в большей безопасности, если бы прекратил нарушать резолюции ООН, касающиеся незаконных поселений на палестинских территориях. Тут Ховард взорвался, обвинив меня в антисемитизме и всех прочих разновидностях клеветы, которые только пришли ему на ум Когда я попытался защититься, Дон толкнул меня ногой под столом — все остальные разговоры в маленьком ресторане стихли. Мы перешли к более приятным темам, и остальные ужинающие вернулись к своим беседам. После того как мы оплатили счет и поднялись, чтобы уйти, Ховард совершил еще один круг по комнате. Я мог слышать приглушенные голоса, спрашивающие: «Кто этот мудила?»

Когда мы стояли на тротуаре, ожидая, пока парковщик подгонит машину, Ховард похлопал меня по плечу и весело сказал; «Ну что, Джо, думаю, ты больше никогда не будешь работать в Голливуде!» И действительно, я никогда там не работал. И, если уж на то пошло, мне так и не удалось посмотреть фильм «Селин и Жюли совсем заврались». А вот что удалось — так это, в конце концов, стать продюсером полнометражного художественного фильма с драматичным сюжетом И этот фильм собрал в американском прокате 10 миллионов долларов. И был, естественно, о шестидесятых.

В 1975-м Крис Блэкуэлл попросил меня закончить вместо него альбом Reggae Got Soul группы Toots and the Maytals[267]. Сам Туте вместе с ритм-дорожками, которые он записал в Кингстоне, был в это время в Лондоне, а Боб Марли, требовавший внимания Блэкуэлла — в Нассау[268].

Счастливее я и быть не мог — записанные дорожки получились замечательными, а сам Тутс был моим героем Альбом, кажется, вышел очень хорошим, за исключением попсоватых наложений в заглавной песне. Блэкуэлл настоял на их добавлении, перед тем как «отчалил» в Нассау. Поскольку он платил мне деньги, стереть их я не мог.

Я привык к заведенному порядку работы в студии Basing Street Studios фирмы Island, появляясь в середине дня и засиживаясь за работой до поздней ночи. Толпа местных растафарианцев все время околачивалась в продюсерской, давая советы, скручивая косячки и поглощая еду айтал[269], которую студия обеспечивала каждый день. Единственный момент неловкости наступил, когда из ресторана приехал курьер с готовой едой и спросил, кто заказал кебаб из свинины. «Здесь!» — заорал я, и последовавшая сцена напомнила карикатуры Бэйтмана[270] в журнале Punch, когда какой-нибудь старый пердун признается, что голосовал за лейбористов. Трубки выпадали изо ртов, парики взмывали ввысь, отставные полковники были сражены наповал, оленьи головы на стенах Клуба джентльменов недоуменно поднимали брови. Со временем растаманы оправились от полученного потрясения, а я научился получать удовольствие от вегетарианской диеты айтал.

Человек, который готовил еду для еженощного пиршества, появлялся в середине вечера, неся хозяйственные сумки, наполненные загадочными карибскими клубнями. Его звали Лаки, он носил берет и кожаное пальто до пола и всегда был коротко подстрижен. Имена, оброненные им во время разговоров, принадлежали персонажам джазовой сцены пятидесятых в Сохо, таким как Ронни Скотт[271] и Энни Росс[272]. Однажды утром, когда солнце вставало над Портобелло-роуд, я ехал из студии и заметил Лаки, одиноко стоявшего на углу. «Продинамили меня с подвозом, чувак», — сказал он. Я отвез его домой, а потом принял приглашение выпить чашку чая. Его маленькая гостиная была вполне обычной, за исключением поразительного оформления одной из стен. Она была покрыта вырезками из бульварных газет начала шестидесятых, заголовки которых были полны упоминаний о «скандале Профьюмо» и имени Кристины Килер. И тут до меня дошло: «Так вы, должно быть, Лаки Гордон!»

За чашкой чая PG Tips Лаки донес до меня свой сбивчивый, едва связный рассказ о тех самых печально известных событиях с его собственной точки зрения — рассказ любовника Килер из Вест-Индии, устроившего из-за нее поножовщину, повлекшую за собой цепь событий, которая и привела к досрочной отставке правительства тори в 1963-м.

«Дело Профьюмо» заинтриговало меня еще до того, как я приехал в Лондон. Казалось, оно неповторимо английским образом сочетало в себе колорит и противоречия ранних шестидесятых. Зачарованный, я оставался у Лаки до девяти утра.

Майкл Томас, австралийский киносценарист, с которым я впервые встретился, когда он писал статью о The Ineredible String Band для журнала Eye в 1968-м, тоже встречался с Лаки. Мы работали вместе над разными киносценариями вместе с Симпсоном в середине семидесятых и решили, что это та история, которую англичанам стоит увидеть. Чтобы заполучить права на жизнеописания Кристины Килер и Мэнди Райс-Дэвис, потребовалось несколько лет, но в конце концов нам это удалось. До момента подписания контракта и перечисления лицензионного вознаграждения, мы не имели права встречаться ни с одной из них. Как только высохли чернила, мы заказали два ужина: сначала с Мэнди в гриль-зале отеля Dorchester[273], затем с Кристиной — на следующий вечер, в маленьком итальянском ресторане недалеко от ее муниципальной квартиры в противоположном конце Челси.

Со времени разгара скандала в 1963-м линии их жизней значительно разошлись. Мэнди сбежала в Израиль, вышла замуж за пилота авиакомпании «Эль-Аль», обратилась в иудаизм и открыла дискотеку в Тель-Авиве. Сейчас (в 1982 году) она замужем за миллионером, занимавшимся утилизацией отходов, близким другом Дэниса Тэтчера[274]. Она появилась, опоздав на несколько минут, как принято в свете, и выглядела безупречно. Мэнди была остроумной и восприимчивой, мы разговаривали легко и непринужденно. За кофе Майкл спросил ее о судебном процессе Стивена Уорда Когда она стояла на месте для дачи свидетельских показаний, ей сказали, что лорд Астор отрицает, что когда-либо занимался с ней сексом Ее ответ — «Конечно, а что еще ему остается?» — сейчас входит в «Оксфордский словарь цитат». В киножурналах того времени Мэнди появляется улыбающейся и машущей толпе, которая собиралась вокруг нее, чтобы получить автограф. Когда из такси выходила Кристина с печальным, прекрасным лицом, скрытым темной косынкой, толпа швырялась в нее, обзывала «шлюхой» и «ведьмой», и ей требовалось сопровождение полицейских, чтобы добраться до дверей суда. Почему, хотели мы знать, реакция была такой разной?

«Я ведь выросла поблизости от животных. Жила рядом с ними всю свою жизнь». Мы устремили на нее недоуменные взгляды. Немного помедлив, она объяснила, что, будучи молодой девушкой из низов среднего класса в Мидленде, она всегда жаждала занять более высокое положение. Мэнди проводила в конюшнях долгие часы, учась ездить верхом, но никогда не имела собственной лошади. Она кормила животных и могла успокоить самых норовистых. На соседском поле она могла подойти к быку и шлепнуть зверя по носу, совершенно не чувствуя себя в опасности. Идти через толпу для нее было всё равно, что идти по тому полю. Мэнди никогда не сомневалась в своих способностях заставить их есть с ее руки.

Сколь бы очаровательной она ни была, мы не забывали, что Мэнди могла относиться к правде «экономно», рисуя все в розовом свете. Она любила владельца трущоб Питера Рэкмана, несмотря на его манеру обращения. Когда они занимались сексом, он настаивал, что будет лежать на спине, а она сядет сверху, лицом к его ногам. Рэкман также требовал, чтобы она постоянно чистила зубы и никогда не целовала его в губы. Мэнди всегда помнила, что он убирал отхожие места в Бухенвальде[275]. Она никогда — как сама утверждала, — не занималась сексом ради денег. Когда мы углубились в эту историю, самым трудным было осознать, что в то время, когда началась цепочка событий, изменившая историю Великобритании, Мэнди и Кристина были детьми пятнадцати и шестнадцати лет соответственно.

Следующий вечер разительно отличался от предыдущего. Кристина сохранила свои скулы «индейцев чероки», но выглядела опустошенной. Ее зубы были испорчены, а глаза красноречивее всяких слов говорили о разных судьбах этих двух женщин. Она очень хотела рассказать правдивую историю, не щадя ни себя, ни других. Да, она занималась проституцией, но Стивен Уорд никогда не был сутенером, что бы ни говорилось в приговоре суда, доведшем его до самоубийства.

Самой большой бедой Кристины было то, что она не могла разобраться в своих отношениях с людьми другой расы. Для Лаки она была любовью всей жизни. Если бы только она осталась с ним, все было бы отлично.

С точки зрения Кристины, эта связь началась с изнасилования и так и оставалась изнасилованием. Она отрицала, что когда-либо добровольно занималась сексом с чернокожим Ее отношения с Джонни Эджкумом, которого она описала как сутенера, были попыткой отделаться от неистового Лаки. Результатом чего и стала драка между двумя мужчинами в клубе на Уордор-стрит, которая, в свою очередь, привела к тому, что Джонни стал искать Кристину на квартире Стивена Уорда на Хартли-стрит с пистолетом в руке и стрелял по двери, пока его ждало такси. Прибыли полиция и пресса, история (Уорд был известен среди журналистов как неисправимый болтун) попала на первые страницы газет. И кто-то «слил» информацию о любовной связи Кристины с военным министром, имевшей место в то же самое время, когда она занималась сексом и с Лаки, и с советским «военноморским атташе» Евгением Ивановым[276]. Сама мысль о том, что выпускник Хэрроу Джек Профьюмо, женатый на кинобогине Валери Хобсон из фильма «Пигмалион», делил девушку с «коммунякой и черномазым», была выше того, что могла вынести британская душа. Не говоря уже об ущербе, нанесенном безопасности страны в условиях холодной войны!

Кристина встретилась с Уордом, когда они с Мэнди были танцовщицами в клубе Murray’s Club в районе Мэйфэйр. Он не хотел заниматься с ней сексом, она ему слишком сильно нравилась. Он заползал в ее постель после того, как делал это обычно с проституткой в соседней комнате. Уорд любил держать Кристину при себе и таким образом иметь возможность наблюдать весь тот хаос, который она сеяла среди его высокопоставленных друзей. Однажды во время оргии она посмотрела вниз между своих ног и обнаружила голову Стивена, со знанием дела углубившегося в ее промежность. Он так никогда и не сказал ей, знал ли, чью «киску» вылизывал.

Уорд представил Кристину Лаки во время «экспедиции» с целью покупки марихуаны на Уэстборн-Парк-роуд летом 1962-го. То кафе, где они встретились, находилось за углом от места первых выступлений Pink Floyd. За четыре года, разделяющих эти два события, мир изменился до неузнаваемости. Тогда наркотики были экзотической редкостью, употребляемой только выходцами из Вест-Индии и небольшим количеством хипстеров. Когда Кристина нашла убежище в лице Джонни Эджкума, Карибский кризис еще неясно маячил на горизонте. А когда соперники выясняли отношения в рукопашной схватке в Сохо, советские корабли, везущие ядерные ракеты, уже плыли по направлению к Гаване. За ними неотступно следовали американские истребители и подводные лодки. В тот момент, когда нож Джонни располосовал лицо Лаки, «Хрущев моргнул»[277] и корабли повернули назад. Могу поспорить, что из этих двух событий именно поножовщина в Лондоне в большей степени повлияла на политическую историю Британии. Без этого лейбористы едва ли пришли бы к власти на следующих выборах. Единственный способ, которым мы могли воздать должное этому совпадению, заключался в том, чтобы пустить запись в стиле ска «Please Mr Kruschev (Don’t Drop That Bomb)» на заднем плане во время танцев перед сценой драки. Восемнадцать месяцев спустя во Flamingo Club, где дрались Эджкум и Гордон, пройдет первый концерт английского турне Джона Ли Хукера на следующий день после его изящного поклона в зале Hammersmith Odeon.

Мы с Майклом — и наши партнеры Стив Вули и Ник Пауэлл из компании Palace Pictures[278] — планировали «Скандал» как мини-сериал на три вечера. Это было идеально для телевидения: несметное число сюжетных линий с действующими лицами от самых низов до самых верхов английского общества, сходящихся в заключительный вечер, когда Профьюмо сначала отрицает, а затем вынужден признать свою связь с Кристиной и тем самым приводит к отставке правительство Гарольда Макмиллана. На судебном процессе по обвинению Уорда в сводничестве английский истэблишмент излил свою ярость на этого «зарвавшегося сына викария». Уорд был успешным остеопатом, у которого не было никакой необходимости зарабатывать деньги, занимаясь сутенерством Он скорее бы умер, чем взял бы что-то со своих друзей, таких как принц Филипп[279], за то, что представлял их девушкам. Но как большинство пробившихся наверх, он недооценивал жестокость правящих классов. Его приятель лорд Астор, которому Уорд поставлял девушек целыми автомобилями «бентли» и которого таким образом познакомил с его будущей женой, Бронуин, предпочел уехать из страны, вместо того чтобы появиться на суде и свидетельствовать в его защиту.

Мы заключили с ВВС контракт на написание сценария, но, как только об этом узнал Совет управляющих, он был разорван. Channel Four, по идее склонный к риску новый телеканал, отверг нас, найдя, что тема «в самом дурном вкусе, который только возможен». Казалось, ни один из телевизионных управленцев не хотел из-за нашего проекта в самом конце карьеры потерять полагавшийся за многолетнюю безупречную службу рыцарский титул. В конце концов Стив Вули убедил остальных, что единственным нашим вариантом является полнометражный художественный фильм. Мы пригласили Джона Херта на роль Стивена Уорда, Джоан Уолли на роль Кристины и, что было гениальным ходом Стива, Бриджит Фонду на роль Мэнди. А еще мы с Майклом провели несколько пьяных послеполуденных часов, вынимая страницу за страницей из нашего горячо любимого сценария на четыре с половиной часа и швыряя их в камин.

«Благовоспитанный» образ королевской семьи и аристократии на протяжении десятилетий играл роль одного из факторов, предопределяющих социальное поведение. В пятидесятые тинэйджеры бунтовали, но представление Англии о самой себе как о респектабельной, благонравной стране был настолько всепроникающим, что на деле мало что изменилось. Начало шестидесятых принесло судебное разбирательство по признанию книги «Любовник леди Чаттерлей» непристойной, на котором обвинитель вопрошал присяжных: «Дамы и господа, будьте честны сами с собой. Вы действительно хотели бы, чтобы эту книгу читали ваши слуги или жена?» Затем последовал развод герцогини Аргайлской, где одна фотография была предъявлена в качестве доказательства, но скрыта от невинных глаз публики. Она получила печальную известность под названием «фото с безголовым мужчиной», и все знали, что на ней изображено — герцогиня, делающая минет[280].

Потом появились Кристина, Мэнди и Лаки — не только для того, чтобы забить последний гвоздь в гроб респектабельности высших слоев общества, но и для того, чтобы сместить самодовольное правительство консерваторов. Лейбористы были у власти на протяжении последующих пятнадцати лет. Чтобы от них избавиться, потребовалась миссис Тэтчер, а также кое-какие сомнительные интриги сотрудников MI5[281], придерживавшихся правых взглядов. Наши исследования давали основания полагать, что MI5 давно знала о треугольнике «Профьюмо — Килер — Иванов» и пыталась, в духе Джона Эдгара Гувера[282], использовать эту информацию для давления на правительство в том, что касалось глубоко оскорбительной политики «разбазаривания империи». Появившись на первых полосах желтой прессы, эта история стала достоянием гласности, и, должно быть, сотрудники MI5 чувствовали себя обязанными работать против лейбористов, которых их же собственный просчет и допустил в парадную дверь дома на Даунинг-стрит.

Хотел бы я знать, как выглядели бы шестидесятые в Британии под властью тори. Летом 1967-го полиция могла арестовывать людей направо и налево, но было такое смутное чувство, что Гарольд Уилсон и его министры не были полностью на стороне «противника». Я чувствовал, что мы многим обязаны Кристине и выбранному на роль жертвы Стивену Уорду. Изучая различные материалы во время работы над «Скандалом», я лучше понял ту страну, в которую прибыл весной 1964-го. Это помогло объяснить то чувство авантюризма и эмоционального возбуждения — на сдержанный английский манер, — которое мне удалось обнаружить у многих людей. Как будто бы с их плеч свалилась тяжелая ноша. И вот двадцать лет спустя я открыл для себя, кто в значительной степени послужил причиной этих изменений.

В то время, когда приближался выпуск «Скандала», я молился, чтобы «в Палате общин были заданы вопросы». Я мечтал о сомкнутых рядах важных персон из лагеря тори, объединившихся в осуждении «этого постыдного фильма». Но то, что произошло в действительности, гораздо явственнее указало на классовые пороки Англии. Нападки на фильм последовали, но не со стороны правых. Джо Граймонд, отставной лидер либеральной партии, резко критиковал нас в печати, так же как и бывший министр-лейборист Рой Хэттерсли. Наиболее показательным в этом отношении был званый ужин, отчет о котором появился в журнале Private Eye[283]. Гарольд Пинтер и леди Антония Фрейзер[284] развлекали собрание «сильных и добродетельных» левого крыла английского истэблишмента. Когда кто-то заметил, что «Скандал» с удовольствием смотрят, взбешенный Пинтер, как говорят, заперся в своем кабинете, отказываясь появляться, пока нанесшая обиду сторона (это была Пенни Мортимер[285], которая позже подтвердила мне эту историю) не покинула дом. Ужас, который честолюбцы испытывают при оскорблении наследственных привилегий, поражает меня подобием того отвращения, которое англичане чувствуют к собственной народной музыке. Но это, возможно, слишком заумные рассуждения, чтобы здесь в них пускаться.

Мало что доставило мне такое же удовлетворение, как успех «Скандала». До этого фильма большая часть британской общественности резюмировала для себя это дело таким образом «Профьюмо не повезло, Уорд был аферистом, который получил по заслугам, а Кристина — шлюха». Сейчас, я думаю, взгляды изменились в сторону: «Уорд был ложно обвинен, Профьюмо получил по заслугам, а Кристину просто использовали». Благодаря полному сочувствия исполнению Джона Хёрта и замечательному сценарию Майкла нам удалось представить частицу британской истории в новом свете.

Приложение II

Кто есть кто

Словарь главных персонажей книги в алфавитном порядке[286]


Андерсон, Стиг (швед. Stig Erik Leopold «Stikkan» Anderson, 25.01.1931—12.09.1997) — ключевая фигура шведской звукозаписывающей индустрии в 1960—1980-х годах, менеджер, автор текстов, основатель в 1960-м лейбла Sweden Music, а 1963-м — Polar Music.

Стиг Андерсон работал со многими известными шведскими артистами, но прежде всего известен как менеджер и «пятый участник» группы ABBA. Именно под его руководством творческий тандем Бенни Андерссона (швед. Go: ran Bror Benny Andersson, p. 16.12.1946)и Бьёрна Ульвеуса (швед. Bjo: rn Kristian Ulvaeus, p. 25.04.1945), начавшийся с альбома «Lycka» (1970), добился наибольшего успеха.

Тандем сохранился и после распада ABBA; Андерссону и Ульвеусу принадлежит музыка к мюзиклам «Chess» (1984) и «Kristina fran Duvemala» (1996). Во второй половине 1980-х годов Бенни Андерссон записал два сольных альбома, в которых как автор текстов принял участие и Бьёрн Ульвеус С 2001 года Бенни Андерссон выступает со своим оркестром под названием BAO (Benny Anderssons Orkester), исполняющим музыку в шведских народных традициях.


Баньян, Вашти (англ. Vashti Bunyan, p. 2.03.1945) — английская фолк-певица и сочинительница, известная своеобразным «воздушным» и «туманным» звучанием.

Под влиянием музыки Боба Дилана решила стать профессиональным музыкантом; на нее обратил внимание менеджер Rolling Stones Эндрю Луг Олдэм, в результате чего был выпущен сингл «Some Things Just Stick in Your Mind» (1965) (авторы — Мик Джаггер и Кит Ричардс). Вместе с другими артистами лейбла Immediate Вашти появилась в фильме Питера Уайтхеда «Tonite Let’s All Make Love in London» (1967), исполнив собственную песню «Winter Is Blue» (в фильм также вошли фрагменты флойдовской «Interstellar Overdrive», записанной Джо Бойдом в студии Sound Techniques в январе 1967-го).

«Just Another Diamond Day» (1970), альбом песен собственного сочинения Баньян, был записан Джо Бойдом с помощью музыкантов из команды Witchseason: Саймона Никола, Дэйва Суобрика, Робина Уильямсона и аранжировщика Ника Дрейка Роберта Керби. Несмотря на положительные отзывы критиков, альбом интереса у широкой публики не вызвал, и Вашти оставила занятия музыкой на последующие тридцать лет.

С началом 2000-х годов к ней пришло заслуженное признание, а молодое поколение нео-фолк-исполнителей (таких, как Девендра Банхарт) отмечает ее влияние на свое творчество. В настоящее время Вашти снова выступает и записывается; в сентябре 2008-го она побывала в Москве, где дала закрытый концерт.


Барретт, Сид (Роджер Кит Барретт, англ. Roger Keith «Syd» Barrett, 6.01.1946—7.07.2006) — английский музыкант, поэт и художник, основатель и участник группы Pink Floyd (1964–1968), во многом олицетворяющий английскую психоделию в целом.

Музыкант с новаторскими идеями, гитарист-экспериментатор, певец, талантливый поэт, продолжающий британские традиции абсурдного юмора и волшебной сказки, Сид Барретт на протяжении десятилетий остается культовой фигурой для поклонников и источником вдохновения для многих музыкантов разных поколений.

Барретт был лидером и автором практически всего материала группы Pink Floyd, которая ныне считается эталоном психоделической группы. Синглы «Arnold Layne» (продюсер — Джо Бойд, март 1967-го) и «See Emily Play» (июнь 1967-го) перевернули представление о том, какой может быть хитовая поп-песня, «The Piper at the Gates of Dawn» (август 1967-го) признан классическим психоделическим альбомом Pink Floyd были группой номер один лондонского андеграунда и приняли участие во всех его ключевых мероприятиях. Их игра на концертах (включавших также новаторское световое шоу) считается классикой психоделической импровизации.

Сид является одной из самых известных жертв ЛСД в рок-музыке. Систематическое злоупотребление этим галлюциногеном, а также нервное перенапряжение привели к расстройству его психики. Начиная с середины 1967-го поведение Барретта стало непредсказуемым, а творческие возможности постепенно угасали. Сольные альбомы оказались очень неровными, а попытки выступлений (в том числе в составе группы Stars с участием барабанщика Твинка) — неудачными.

С начала 1980-х годов Роджер Кит Барретт жил уединенно, занимаясь живописью и садоводством. Pink Floyd посвятили своему бывшему лидеру композицию «Shine On You Crazy Diamond» (1975), во многом именно он послужил прототипом Пинка из «The Wall» (1979). Композиции Барретта появлялись в концертном сете группы даже спустя более четверти века после его ухода.

В мае 2007-го участники Pink Floyd Дэвид Гилмор, Рик Райт и Ник Мэйсон, а также Роджер Уотерс приняли участие в организованном Джо Бойдом концерте памяти Барретта «Madcap's Last Laugh».


Блэкуэлл, Крис (Кристофер Перси Гордон Блэкуэлл, англ. Christopher Percy Gordon «Chris» Blackwell, p. 22.06.1937) — британский продюсер звукозаписи и бизнесмен, одна из влиятельнейших фигур в звукозаписывающей индустрии на протяжении пятидесяти лет, во многом определившая ее развитие.

Пластиночная компания Island Records, основанная Блэкуэллом в 1959-м, является наиболее успешным и передовым независимым лейблом в истории. Среди артистов, чья карьера так или иначе связана с Island, такие легенды, как Traffic, King Crimson, Emerson, Lake & Palmer, Jethro Tull, Fairport Convention, Free, Ник Дрейк, Roxy Music, Spooky Tooth, Кэт Стивенс, Джон Мартин, Sparks, Роберт Палмер, Грейс Джонс, Sly and Robbie, U2, Cranberries и другие. Лейблы Trojan Records, Chrysalis Records и Virgin Records начинали свою деятельность «под крылом» Island.

В знаменитой студии Compass Point Studios, которую Блэкуэлл в 1977 году построил в столице Багамских Островов Нассау, записывались и артисты его лейбла, и многие другие: AC/DC, The Rolling Stones, U2, Роберт Палмер, Talking Heads, Dire Straits, Electric Light Orchestra, Боб Марли, Эрик Клэптон, Джеймс Браун, Iron Maiden, Дэвид Боуи.

Еще одной заслугой Криса Блэкуэлла является вывод музыки Ямайки на международную арену. Песня «Му Boy Lollipop» (1964) в исполнении Милли, первой звезды его фирмы, признана первым международным хитом в стиле ска. Именно Блэкуэлл открыл миру Боба Марли и музыку регги в целом, спродюсировав и выпустив на своем лейбле альбом «Catch a Fire» (1973); последующие альбомы Марли выходили также на Island.

Криса Блэкуэлла отличают непринужденная манера ведения бизнеса, исключительное чутье на таланты, почти отеческое отношение к своим артистам и стремление создать качественный во всех отношениях (включая оформление конвертов) музыкальный продукт. Как говорил сам Блэкуэлл: «Большие лейблы — это супермаркеты, а об Island мне бы хотелось думать как о магазине очень изысканных деликатесов».


Бойд, Джо (англ. Joe Boyd, p. 5.08.1942) — американский продюсер звукозаписи и кинопродюсер, один из главных организаторов андеграунда эпохи «Свингующего Лондона», «крестный отец» британского фолк-рока, глава лейбла Hannibal Records (1980–2001), поклонник и активный пропагандист этнической музыки.

Свою карьеру начал, работая с легендарным джазовым импресарио Джорджем Вэйном Тур-менеджер английского турне «Blues and Gospel Caravan» (с участием Мадди Уотерса, 1964), а также «Newport Jazz in Europe» (1964 и 1966). На знаменитом Ньюпортском фолк-фестивале 1965 года был в составе команды, отвечавшей за звук.

Джо Бойд стоял у истоков The Lovin’ Spoonful и классического состава The Paul Butterfield Blues Band; будучи главой лондонского отделения фирмы Elektra, записал «супергруппу» Eric Clapton and The Powerhouse (январь 1966). Один из главных организаторов лондонского психоделического андеграунда в 1966–1967 годах, Джо Бойд был совладельцем клуба UFO, ставшего «энергетическим центром» и «душой» всего Подполья. В качестве продюсера работал с такими любимцами андеграунда, как Pink Floyd, Purple Gang и Soft Machine.

Основал продюсерскую компанию Witchseason Production, давшую старт карьере пионеров британского фолк-рока Fairport Convention и The Incredible String Band. Именно Бойд открыл миру Ника Дрейка, дал возможность раскрыться талантам Сэнди Денни, Ричарда Томпсона, Вашти Баньян. Среди музыкантов, с которыми он работал, — Крис МакГрегор и его группа, Джефф и Мария Малдаур, Toots & the Maytals, Кейт и Энн Мак-Гэрригл, Дэнни Томпсон, Норма Уотерсон, Джон Кейл, Дагмар Краузе, R.E.M., Билли Брэгг, 10,000 Maniacs, Ник Лэйрд-Клауз и другие.

С начала 1980-х Джо Бойд много сделал для популяризации этнической музыки; среди его подопечных — «Трио Булгарка», Иво Папазов, Cubanismo, Тумани Диабате, Тадж Махал, Виржиния Родригес.

Возглавлял отделение музыки к кинофильмам компании Warner Brothers (1971–1974), работая над звуковыми дорожками, в том числе к фильмам «Заводной апельсин» (1971, режиссер Стэнли Кубрик) и «Избавление» (1972, режиссер Джон Бурмен). Был продюсером документального фильма «Джими Хендрикс» (1973) и художественной киноленты «Скандал» (1989).

Джо Бойд организовал концерт памяти Сида Барретта «Madcap’s Last Laugh» (2007), серию выступлений, посвященных Нику Дрейку «Way to Blue» (2009–2010), а также «Witchseason Weekend» (2009) — в ознаменование сорокалетия компании.

В нашу страну Бойд впервые приехал в июле 1990-го в качестве члена жюри (вместе с Питером Дженнером и другими) фестиваля «Азия Дауысы» («Голос Азии»); впоследствии бывал в России неоднократно. Выпустил на своем лейбле одноименный альбом АВИА (1990), помогал группе «Аквариум» организовать записи альбомов «Навигатор» (1995) и «Снежный лев» (1996).


Денни, Сэнди (Александра Элен МакЛин Денни, англ. Alexandra Elene MacLean «Sandy» Denny, 6.01.1947— 21.04.1978) — английская певица, гитаристка, пианистка и сочинительница, уникальная фигура британской фолк-рок-сцены конца 1960-х — начала 1970-х годов.

Сэнди Денни, оказавшая глубокое влияние на своих современников и последователей, в настоящее время является культовой фигурой. Она была участницей Strawbs (1967), основательницей Fotheringay (1970), автором сольных альбомов (1967,1971–1977), однако пик ее карьеры пришелся на участие в Fairport Convention в 1968–1970 годах.

Сэнди Денни обладала необыкновенным по силе воздействия и проникновенности голосом, ее исполнение всегда отличала драматическая искренность. Творческий диапазон певицы простирался от английских и американских народных песен до джаза, кантри и блюза Ее перу принадлежит множество замечательных песен, в том числе ставшая классикой «Who Knows Where the Time Goes?».

Сэнди Денни является единственным приглашенным вокалистом когда-либо записавшимся на альбомах Led Zeppelin — она исполнила дуэт с Робертом Плантом в композиции «The Battle of Evermore» (альбом «Led Zeppelin IV», 1971).

В 1971 и 1972 годах еженедельник Melody Maker признавал Сэнди Денни лучшей певицей Великобритании.


Джонсон, Лонни (англ. Alonzo «Lonnie» Johnson, 8.02.1899—16.06.1970) — американский блюзовый и джазовый гитарист, певец и сочинитель, пионер солирующей гитары.

Придерживаясь в основном блюзовой манеры исполнения, Лонни Джонсон играл гитарные партии с утонченным вкусом, джазовой свободой импровизаций и разнообразием исполнительских приемов, беспрецедентных для своего времени. На протяжении 1920—1930-х годов записывался и с такими легендами джаза, как Луи Армстронг, Дюк Эллингтон и Эдди Лэнг, и с ведущими блюзовыми певцами, в том числе аккомпанировал «императрице блюза» Бесси Смит.

На записи «6/88 Glide» (1927) Лонни впервые сыграл на гитаре соло, извлекая ноту за нотой из одной струны. Этот прием подхватили великие джазовые гитаристы Чарли Крисчен и Джанго Рейнхардт, а сейчас он является стандартом гитарного солирования в джазе, блюзе, кантри, и всей рок-музыке.

После Второй мировой войны Джонсон переключился на ритм-энд-блюз, затем на некоторое время оставил занятие музыкой. Возродившийся в конце 1950-х интерес к фолку и блюзу не обошел стороной и Лонни. Он выступал с Дюком Эллингтоном и Мадди Уотерсом, записывался с Отисом Спенном Британский музыкант Тони Доннеган в знак уважения взял его имя и под этим именем — Лонни Доннеган — стал «королем скиффла». Баллада Джонсона «Tomorrow Night» была записана и Элвисом Пресли, и Джерри Ли Льюисом; Боб Дилан называл Джонсона одним из своих любимых гитаристов.


Дилан, Боб (урожденный Роберт Аллен Циммерман, англ. Bob Dylan (Robert Allen Zimmerman), p. 24.05.1941) — американский автор-исполнитель песен (вокал, гитара и губная гармошка), поэт, писатель, художник и киноактер.

Боб Дилан — одна из ключевых фигур в поп-(и не только) культуре XX века. Начав с песен протеста, в 1965 году он сумел совместить с «электрической поп-музыкой» настоящую поэзию, открыв новые горизонты для The Beaties, проложив дорогу Полу Саймону, Джиму Моррисону, Сиду Барретту и многим другим, фактически положив начало всему интеллектуальному року. Его песни исполняли и исполняют десятки рок-музыкантов всех поколений; меняя стили и направления (бардовский фолк, фолк-рок, кантри-рок и другие), преодолевая кризисы, Дилан на протяжении пяти десятилетий остается актуальной и одновременно культовой фигурой в популярной музыке.

Накануне Международного фестиваля молодежи и студентов (июль 1985 года) Боб Дилан приехал в Москву, чтобы выступить в рамках «Вечера мировой поэзии» в Лужниках. 3 июня 2008 года легендарный певец выступил с единственным концертом в Ледовом дворце Санкт-Петербурга.


Дрейк, Ник (Николас Родни Дрейк, англ. Nicholas Rodney «Nick» Drake, 19.06.1948—25.11.1974) — английский автор-исполнитель и акустический гитарист, сочинения которого оказывают глубокое, уникальное воздействие на слушателя.

Дрейк известен тонкой поэзией своих текстов (его стихи отражают влияние Уильяма Блейка, Уильяма Батлера Йейтса и Генри Воэна), проникновенной, теплой манерой исполнения и безупречно чистым звукоизвлечением при использовании сложных гитарных аппликатур. Использовал альтернативные настройки гитары.

В его песнях, исполненных светлой грусти, меланхолии, а впоследствии депрессивных и трагических, отражается сложная личность автора, полного неуверенности в себе и испытывающего проблемы в общении с другими людьми. Лирический герой Дрейка — не активный участник происходящего, а скорее отстраненный наблюдатель.

Творческое наследие Ника Дрейка составляет немногим более трех альбомов, которые были записаны Джо Бойдом и Джоном Вудом, а в сессиях участвовали музыканты Witchseason — Крис МакГрегор, Ричард Томпсон Ричард, Дэйв Мэттакс, Дэйв Пегг.

Практически непризнанный при жизни, в настоящее время Ник Дрейк является культовой фигурой, музыкантом, исключительный талант и значимость которого не подвергаются сомнению. В документальный фильм о творчестве Дрейка «А Skin Too Few: The Days of Nick Drake» (2000) вошли интервью с Джо Бойдом, Габриэллой Дрейк, Джоном Вудом и Робертом Керби.


Дэвис, Реверенд Гэри (также известный как Блайнд Гэри Дэвис, англ.. Reverend Gary Davis (Blind Gary Davis), 30.04.1896—5.05.1972) — американский певец и гитарист, владевший также банджо и губной гармошкой, игравший в стилях рэгтайм, госпел и кантри-блюз. Его уникальная манера игры на гитаре перебором оказала влияние на многих музыкантов.

Реверенд Гэри Дэвис начал музыкальную карьеру в конце двадцатых, играя вместе с легендой пьемонтского блюза Блайнд Бой Фуллером Фолк-возрождение начала шестидесятых дало новый импульс его карьере, высшей точкой которой стали выступления на нескольких Ньюпортских фолк-фестивалях (в 1959,1965 и 1968-м). Реверенд Гэри Дэвис повлиял на многих белых музыкантов, увлекавшихся фолком, а потом и роком: Дэйва ван Ронка, Джерри Гарсию (Grateful Dead), Рая Кудера, Боба Дилана, Йорму Кауконена (Jefferson Airplane), Джексона Брауна и других.


Жилберту, Аструд и Гетц, Стэн

Аструд Жилберту (урожденная Аструд Эванжели-на Вайнерт, порт. Astrud Gilberto (Astrud Evangelina Weinert), p. 29.30.1940) — бразильская певица в стиле самба и боссанова.

Ее известность началась с исполнения песни Антониу Карлуша Жобима «The Girl from Ipanema», вышедшей на альбоме «Getz/Gilberto» (1964), вызвавшем волну помешательства на боссанове сначала в США, а потом и во всем мире. Песня «Девушка из Ипанемы» (порт. «Garota de Ipanema») является едва ли не самой известной боссановой в мире, и занимает второе место по количеству записанных на нее кавер-версий, уступая только «Yesterday» The Beaties.

Альбом явился результатом сотрудничества мужа Аструд Жуана Жилберту (порт. Joao Gilberto (JoSo Gilberto Prado Pereira de Oliveira), p. 10.08.1931), известного бразильского певца и гитариста, одного из основателей стиля боссанова Жобима (Антонио Карлос Жобим (порт. Antonio Carlos Jobim), 25.01.1927—8.12.1994), а также американского джазового саксофониста Стэна Гетца (урожденный Стенли Гаецкий, Stan Getz (Stanley Gayetzky), 2.02.1927-6.06.1991).

Гетц, чье имя после выхода альбома стало прочно связано с джаз-боссановой, играл также в стилях бибоп, кул-джаз, «третье течение» и фьюжн. За свою 45-летнюю карьеру он переиграл со многими звездами джаза — от Джека Тигардена, Бенни Гудмена и Лайонела Хэмптона до Диззи Гиллеспи, Оскара Питерсона и Чика Кориа Названный критиками «одним из величайших тенор-саксофонистов в джазе», Гетц был известен под прозвищем «The Sound» из-за своей любви к теплому, лирическому тембру.

Сотрудничество супругов Жилберту и Гетца было прервано женой последнего Моникой (урожденной шведской аристократкой по фамилии Сильвершельд) в результате возникшего между Стэном и Аструд романа В 1964 году Аструд и Жуан развелись, а на следующий год вышел ее первый сольный альбом — «The Astrud Gilberto Album», который стал бестселлером, как и многие последующие.


Кейл, Джон (англ. John Davies Cale, p. 9.03.1942), валлиец по происхождению, выдающийся музыкант-экспериментатор, композитор, автор-сочинитель, мультиинструменталист (играет на альте, скрипке, бас-гитаре, клавишных, гитаре, виолончели, контрабасе и многих других инструментах), вокалист, чтец и продюсер звукозаписи, участник и основатель легендарной группы Velvet Underground (1965–1968).

Кейл сотрудничал с авангардистами в классической музыке — Джоном Кейджем, Ла Монте Янгом и Терри Райли. Будучи в составе Velvet Underground, он соединил агрессию и мрачность интеллектуального прото-панка с экспериментами классиков-минималистов. Сольные работы Кейла (а их насчитывается более трех десятков) отличаются большим жанровым разнообразием — от мелодичных фолк- и даже поп-роковых пластинок до гнетущих опусов и панк-деклараций, а также современной электронной музыки, прото-эмбиента и «альтернативы». В девяностых годах его альбомы выходили на лейбле Джо Бойда Hannibal.

Кейл продюсировал альбомы Нико, Stooges («The Stooges», 1969), Патти Смит («Horses», 1975), The Modern Lovers, Happy Mondays, Siouxsie and the Banshees и других. Записывался или выступал с Ником Дрейком («Bryter Layter», 1970), Брайаном Ино, Майком Хероном, Филом Манзанерой, Крисом Спеддингом, Кевином Эйерсом, Нико, Лу Ридом (экс Velvet Underground), Manic Street Preachers и другими. В 2010 году был удостоен звания офицера Ордена Британской империи (ОБЕ).

Джон Кейл неоднократно бывал в нашей стране. В Москве в апреле 1989-го с эстрадно-симфоническим оркестром Гостелерадио СССР он записывал сюиту «The Falklands Suite» для альбома «Words for the Dying» (1989). Снятые в это время кинокадры (в том числе с участием советских рок-групп «Бригада С», «Звуки Му» и других) вошли в документальный фильм «Слова для умирающего» (1990) Ровно через десять лет Кейл вернулся, чтобы исполнить материал с этого альбома в Москве и Санкт-Петербурге, и еще раз побывал с концертами в обеих столицах в марте 2006-го.


Керк, Роланд (Рахсаан Роланд Керк, урожденный Рональд Теодор Керк, англ. Rahsaan Roland Kirk (Ronald Theodore Kirk), 7.08.1935—5.12.1977) — американский джазовый мультинструменталист, известный своим умением играть на нескольких духовых инструментах одновременно.

Его основным инструментом был тенор-саксофон, дополненный инструментами собственного изобретения — стритчем и манзелло (модификации альт-саксофона и сакселло соответственно). Кроме того, он играл на прочих разновидностях саксофонов, всевозможных кларнетах и флейтах, а также на губной гармошке, английском рожке, трубе, носовой флейте, казу — в общей сложности на 45 инструментах.

Владея техникой циркулярного дыхания, Керк обладал способностью играть до двадцати минут, не переводя дыхания. Он был известен сумасшедшей энергетикой своих выступлений, во время которых виртуозные импровизации сопровождались забавными шутками и выспренними политическими тирадами. Керк соединял и смешивал едва ли не все стили — от диксиленда и рэг-тайма до хард-бопа и фри-джаза — и результат всегда получался потрясающим.

Керка и его музыку высоко ценили и рок-музыканты — Джими Хендрикс называл его своим кумиром и даже надеялся когда-нибудь поработать с ним; свою фирменную технику игры на флейте Иэн Андерсон из Jethro Tull позаимствовал именно у Керка; Дэвид Джексон (Van der Graaf Generator) и Дик Хэкстолл-Смит (Graham Bond Organisation, John Mayall’s Bluesbreakers, Colosseum) играли, подобно Керку, на нескольких саксофонах одновременно.


Килер, Кристина (англ. Christine Margaret Keeler, p. 22.02.1942) — в прошлом британская модель и танцовщица в кабаре-клубе, главное действующее лицо «дела Профьюмо» — общенационального политического скандала, потрясшего Британию в 1963 году.

В разгар событий фотограф Льюис Морли провел знаменитую фотосессию с ее участием; обнаженная Кристина сидела на стуле задом наперед, так что спинка закрывала ее туловище. Эти снимки получили огромную известность, став одной из икон шестидесятых.

«Делу Профьюмо» посвящен художественный фильм «Скандал» (1989), сопродюсером которого был Джо Бойд. Pet Shop Boys написали для фильма песню «Nothing Has Been Proved», которую исполнила Дасти Спрингфилд. Кроме них, к образу Килер в своих песнях обращались Фил Оукс, Эл Стюарт, Хэмиш И Аллах, Роландо Альфонсо (Skatalites), Porcupine Tree, Kinks (в песне «Where Are They Now?» с альбома «Preservation Act 1», 1973).

Вместе с другой героиней скандала, Мэнди Райс-Дэвис, Килер появилась в клипе к хиту Брайана Ферри «Kiss and Tell» (1987) (Райс-Дэвис часто снималась для телевидения и в кино, в том числе в культовом фильме Джулиена Темпла «Абсолютные новички», 1986).

Весной 1993-го в Москве состоялась встреча Кристины Килер и Евгения Иванова, организованная газетой Daily Express; фотографии, сделанные на Красной площади и в ресторане «Славянский базар», появились в мировой прессе.

Уже будучи автором нескольких книг о «деле Профьюмо», Кристина в содружестве с журналистом Дугласом Толшсоном выпустила автобиографию «The Truth at Last My Story» («И вот, наконец, правда — моя история», 2001).


Кларк, Кенни «Клук» (Кеннет Спирмен Кларк, англ. Kenny «Klook» Clarke (Kenneth Spearman Clarke), 9.01.1914—26.01.1985) — американский джазовый барабанщик, стоявший у истоков бибопа, фактически впервые определивший, как играть на ударных в этом стиле.

В начале 1940-х джемовал с пионерами зарождающегося бибопа Чарли Паркером, Диззи Гиллеспи, Телониусом Монком и другими. В начале пятидесятых входил в состав Modem Jazz Quartet, положивших начало еще одному стилю в джазе — «третье течение».


Кун, Кэролайн (англ. Caroline Coon, p. 1945) — английская художница, фотограф, журналист и общественно-политическая активистка Картины Кун вызывают неоднозначную реакцию, однако выставлялись во многих лондонских галереях (в том числе в знаменитой Галерее Тейт).

Увлекшись философией хиппи и феминизма, Кэролайн Кун становится одной из ключевых фигур лондонского андеграунда. Ее картины, выполненные в «консервативной» манере фигуративной живописи (хотя и не без влияния поп-арта), являются манифестом ее взглядов. Полотно «Моя прекрасная пизда» (Му Beautiful Cunt, 1966) стала первой работой Кун, нашедшей покупателя — в 1967-м его приобрел знакомый Джо Бойда Клайв Гудвин, муж художницы поп-арта Полин Боти. В это время Кэролайн также позирует известному мастеру фото- и киноэротики Харрисону Марксу (1966).

В 1967-м Кун создает существующее до сих пор и пользующееся уважением агентство Release, призванное оказывать юридическую помощь лицам, арестованным за хранение наркотиков. Ее общественная деятельность также включает в себя выступления за легализацию проституции и продажи наркотиков.

В середине 1970-х годов Кэролайн Кун стала активной участницей зарождавшегося панк-движения. Она писала рецензии для музыкальной прессы и занималась оформлением пластинок панк-групп, таких как Police и Clash, кроме того, была менеджером последних в 1978–1980 годах. Ее книга «1988: the New Wave Punk Rock Explosion» (1992), взгляд изнутри на развитие панк-движения в его первые годы, считается многими лучшей книгой о панк-роке.

Роберт Уайет посвятил Кэролайн песню «О Caroline» (1972), а Боб Дилан (по словам самой Кун) — «She Belongs to Me» (1965).


Малдаур, Джефф (англ. Geoff Muldaur, p. 12.08. 1943) — американский блюзовый и фолковый гитарист, певец, сочинитель.

Друг юности Джо Бойда, участник Jim Kweskin Jug Band (1963–1967), автор сольных альбомов (лонгплей «I Ain’t Drunk» был выпущен в 1980 году на лейбле Бойда Hannibal), Джефф Малдаур работал с Полом Баттерфилдом, Эриком фон Шмидтом, Бобом Диланом, Ричардом Томпсоном, Джерри Гарсией, Эймосом Гарреттом и другими, а также в дуэте со своей женой Марией Малдаур. Записанная на их совместном альбоме «Pottery Pie» (1969, продюсер — Джо Бойд) песня «Brazil» стала лейтмотивом знаменитой антиутопии режиссера Терри Гиллиама «Бразилия» (1985).

В настоящее время Джефф Малдаур записывается и гастролирует с собственной группой Geoff Muldaur and The Texas Sheiks.


Малдаур, Мария (урожденная Мария Грация Роза Доменика Д’Амато, англ. Maria Muldaur (Maria Grazia Rosa Domenica D’Amato), p. 12.09.1943) — американская фолк-кантри-блюзовая певица и скрипачка Мария была участницей джаг-бэндов The Even Dozen Jug Band (в составе которого был также Джон Себастиан, 1963) и Jim Kweskin Jug Band (вместе с мужем Джеффом Малдауром, 1963–1967).

Ее первый сольный альбом «Maria Muldaur», сопродюсером которого был Джо Бойд (1973), был успешным как у публики, так и у критиков. Он включал в себя хит-сингл «Midnight at the Oasis», который в 1974-м поднялся до 6 места в US Charts, став самым успешным релизом из всех, спродюсированных Джо Бойдом.

В середине семидесятых Мария Малдаур выступала вместе с Grateful Dead и в конце концов стала бэк-вокалисткой группы. Ее сольная дискография насчитывает около тридцати альбомов; она и сейчас популярна среди поклонников жанра.


Монтолиу, Тете (катал. Vicenc «Tete» Montoliu i Massana, 28.031933—24.08.1997) — испанский джазовый пианист, уроженец Барселоны (Каталония).

Имея репутацию одного из лучших джазовых пианистов-виртуозов Европы, Тете Монтолиу начиная со второй половины 1950-х годов постоянно гастролировал по континенту. Он либо сопровождал приехавших американских знаменитостей, либо играл с местными музыкантами, либо выступал с сольными концертами. Несколько раз выбирался в Северную Америку, побывал в Японии. Монтолиу сотрудничал с Лайонелом Хэмптоном, Джоном Колтрейном, Арчи Шеппом, Беном Уэбстером, Декстером Гордоном, Роландом Керком, Ричардом Дэвисом и Элвином Джонсом, Диззи Гиллеспи, Чиком Кориа и другими.

Монтолиу чувствовал себя свободно в любой джазовой стилистике — от свинга до хард-бопа. В своем творчестве он сумел обогатить американскую джазовую идиому каталонскими и испанскими мотивами, экспериментируя также с кубинскими и бразильскими ритмами.


Нико (Криста Пэффген, англ. Nico, нем. Christa Paffgen), 16.10.1938—18.07.1988) — немка по происхождению, певица и музыкант, участница и икона международной авангардной поп-богемы.

В середине шестидесятых Нико входила в ближайшее окружение Энди Уорхола; у нее были романы с такими знаменитостями, как Ален Делон, Филипп Гаррель, Брайан Джонс, Джим Моррисон, Лу Рид, Джон Кейл, Игги Поп. Боб Дилан написал для нее песню «I’ll Keep It with Mine».

Еще будучи подростком, Криста Пэффген в качестве манекенщицы работала для Коко Шанель и позировала для журналов мод «Вог» (Vogue), «Эль» (Elle) и других. Федерико Феллини дал ей эпизодическую роль в своей эпохальной кинокартине «Сладкая жизнь» (1960), Энди Уорхол снимал в экспериментальных фильмах (в том числе «Девушки из «Челси», 1966).

В 1963-м Нико записала заглавную песню к фильму «Стриптиз» (автор — Серж Гензбур; запись выпущена только в 2001 году), в котором сыграла главную роль. Однако настоящим началом ее музыкальной карьеры стал вышедший на лейбле Эндрю Олдэма Immediate сингл «I’m Not Sayin’» (1965) (продюсер — Джимми Пейдж). Войдя в состав группы Velvet Underground, Нико приняла участие в мультмедийном перформансе Уорхола «Exploding Plastic Inevitable», а также записалась на классическом альбоме «The Velvet Underground & Nico» (1967).

Нико записывала сольные альбомы (сопродюсером пластинки «Desertshore» 1971 года был Джо Бойд), сотрудничала с Лу Ридом, Стерлингом Моррисоном, Джоном Кейлом, Брайаном Ино, Кевином Эйерсом, Марком Алмондом. Основанная на звучании фисгармонии депрессивная и меланхоличная музыка Нико, ее протяжный (а иногда заунывный), «пустой» вокал, загадочный образ «мраморной статуи», оказали влияние на многих музыкантов, среди которых Siouxsie and The Banshees, Патти Смит, Морриси, Бьёрк, Dead Can Dance, а также огромное количество современных «готических» групп.


Роллинз, Сонни (Теодор Уолтер Роллинз, англ. Theodore Walter «Sonny» Rollins, p. 7.09.1930) — легендарный американский тенор-саксофонист.

На протяжении своего более чем шестидесятилетнего творческого пути Сонни Роллинз играл в различных стилях — от свинга до хард-бопа, фри-джаза, джаз-рока, фанка и этно-джаза Умение Роллинза привносить в джаз элемент неожиданности и нестандартный материал, его сольные импровизации без аккомпанемента и ритмическая свобода обеспечили ему статус одного из наиболее значительных музыкантов в истории джаза.

Поклонник Коулмена Хокинса, ученик Телониуса Монка и последователь Чарли Паркера, Сонни Роллинз получил известность в первой половине 1950-х годов благодаря работе с такими звездами, как Монк, Арт Блейки, Бад Пауэлл, Майлз Дэвис, Modem Jazz Quartet. Во второй половине 1950-х он записывает ряд классических альбомов уже под собственным именем, многие при участии барабанщика Макса Роуча В 1960-х сотрудничал с такими музыкантами, как Джим Холл, Дон Черри, Пол Блей и Коулмен Хокинс.

Чередуя странные «исчезновения» и возвращения на сцену, играя то со звездами, то с малоизвестными музыкантами, Роллинз по сию пору продолжает выступать, оставаясь живой легендой джазовой сцены. По просьбе The Rolling Stones он записался на их альбоме «Tattoo You» (1981), включая сингл «Waiting on a Friend».

В СССР были выпущены пластинки «Сонни Роллинз. Солнечные дни, звездные ночи» (1984) и «Майлз Дейвис и гиганты современного джаза» (1988) с участием Роллинза.


Ротшильд, Пол (правильно — Росчайлд, англ. Paul A. Rothchild, 18.04.1935—30.03.1995) — знаменитый американский продюсер 1960—1970-х.

Ротшильд начал свою карьеру на бостонской фолк-сцене, записывая и выпуская записи местных фолк-исполнителей. Став в 1963 году штатным сотрудником лейбла Elektra Records, он показал себя одним из лучших продюсеров своего времени. Именно он сформировал концепцию «LEDO» (Leadered/Equalized/Dolby/Original).

Пол Ротшильд наиболее известен как продюсер группы Doors, с которыми записал все альбомы, кроме последнего, «LA Woman». Также он работал с The Paul Butterfield Blues Band, The Lovin’ Spoonful, Love, Джанис Джоплин (включая ее хит «Me and Bobby McGee», 1971), Джоном Себастианом, Джони Митчелл, Нилом Янгом и другими.

Кроме того, Ротшильд спродюсировал саундтрек к фильму Оливера Стоуна «Дорз» (1991) об одноименной группе и снялся в этом фильме в небольшой роли.


Роуч, Макс (Максвелл Лемуэл Роуч, англ. Maxwell Lemuel «Мах» Roach, 10.01.1924—16.08.2007) — американский джазовый перкуссионист и композитор, благодаря которому игра ударных перестала сводиться к тому, чтобы просто держать ритм, и стала музыкой в полном смысле этого слова.

Один из первых барабанщиков, игравших в стиле бибоп, он был участником ансамблей Диззи Гиллеспи, Чарли Паркера, Телониуса Монка, Коулмена Хокинса, Бада Пауэлла и Майлза Дэвиса (участвовал в записи эпохального альбома «Birth of the Cool», 1949).

Макс Роуч также сотрудничал с Чарли Мингусом, Стэном Гетцем, Сонни Роллинзом и Дюком Эллингтоном, а также со многими другими выдающимися джазовыми музыкантами. Во второй половине 1950-х выступал и записывался с собственным квинтетом (в состав которого входил трубач Клиффорд Браун), игравшим в стиле хард-боп.

В конце семидесятых обратился к фри-джазу, работая с Арчи Шеппом, Сесилом Тейлором и другими авангардистами. Сфера музыкальной деятельности Роуча была чрезвычайно обширной — от музыки для театра и госпела до хип-хопа, от сольных концертов, демонстрировавших его виртуозное владение разнообразными ударными инструментами, до участия в ансамбле перкуссионистов М’Воот и оркестре из пятидесяти музыкантов.

Макс Роуч был активным участником Движения за гражданские права афроамериканцев (African-American Civil Rights Movement) и в 1960-м записал альбом «We Insist! Max Roach’s Freedom Now Suite» на стихи поэта Оскара Брауна.


Секунда, Тони (Энтони Майкл Секунда, англ.. Anthony Michael «Топу» Secunda, 24.08.1940—12.02.1995) — известный британский рок-менеджер 1960—1970-х.

Среди подопечных Тони Секунды были Moody Blues, The Move, Procol Harum, T. Rex, Марианна Фейтфул, Motorhead и The Pretenders. Он был известен своей любовью к пиар-провокациям с целью привлечения общественного внимания к своим клиентам — например, контракт с The Move был подписан на спине обнаженной по пояс модели.

Реализация идей Секунды не всегда приводила к желаемому результату; так, для создания шумихи вокруг выпуска сингла The Move «Flowers in the Rain» (сентябрь 1967) изготовили открытку, на которой премьер-министр Гарольд Уилсон был изображен в постели со своей секретаршей. Уилсон за клевету подал на группу в суд, который она проиграла, лишившись в результате всех авторских отчислений за продажу сингла.


Симпсон, Дон (Дональд Кларенс Симпсон, англ. Donald Clarence «Don» Simpson, 29.10.1943—19.01.1996) — американский кинопродюсер, сценарист и актер, один из самых успешных продюсеров за всю историю Голливуда.

Фильмы Дона Симпсона получили множество престижных наград, в том числе были десять раз номинированы на «Оскар», завоевали три «Золотых глобуса». В 1985 и 1988 годах Национальная ассоциация владельцев кинотеатров называла Симпсона продюсером года.

Карьеру в кинобизнесе начал в конце шестидесятых в качестве специалиста в области маркетинга Был сотрудником сначала Warner Brothers, затем Paramount Pictures (1975–1991) и, наконец, Walt Disney Company. Достигнув к началу восьмидесятых уровня топ-менеджера компании Paramount (President of Worldwide Production), Симпсон образовал продюсерский тандем с Джерри Брукхаймером. Их первой совместной работой стал фильм «Танец-вспышка» (1983), принесший большой успех — 95 млн долларов в прокате в США и премию «Оскар», а также сделавший звездой актрису Дженнифер Билз.

Следующим фильмом Брукхаймера и Симпсона стала комедия 1984 года «Полицейский из Беверли-Хиллз» (более 300 млн долларов в мировом прокате), благодаря которой звездой стал Эдди Мерфи. За ним последовал легендарный «Топ Ган» (1986, почти 345 млн долларов в мировом прокате), ставший поворотным моментом в карьере Тома Круза.

Образ жизни Дона Симпсона сделал его символом излишеств Голливуда восьмидесятых. Он страдал излишним весом и расстройством психики, постепенно впадая во все большую зависимость от различных наркотических препаратов. Их систематическое употребление спровоцировало внезапную остановку сердца.

Последний фильм, над которым работал Симпсон, «Скала» (1996) вышел уже после его смерти и стал очередным блокбастером (350 млн долларов в мировом прокате).


Спенн, Огис (англ. Otis Spann, 21.03.1930—24.04. 1970) — американский джазовый пианист.

По мнению многих, Отис Спенн является ведущим пианистом послевоенной чикагской блюзовой школы. С 1952 по 1968 год он был постоянным участником группы Мадди Уотерса, записывался также с Хаулин Вулфом, Бо Диддли, Лонни Джонсоном, Бадди Гаем, Эриком Клэптоном и Fleetwood Mac. Отис Спенн выпускал также сольные пластинки; партию гитары на его сингле «It Must Have Been the Devil» (1954) записал Би Би Кинг.


Тарп, Систер Розетта (урожденная Розетта Ньюбин, англ. Sister Rosetta Tharpe (Rosetta Nubin), 20.03.1915— 9.10.1973) — выдающаяся американская певица и гитаристка.

В своем творчестве Розетта сочетала элементы высокого, божественного (госпел) и низкого, мирского (блюз). Она стала первым исполнителем госпела, ставшим звездой лейбла-«мейджора» (Decca), и донесла таким образом религиозные песнопения чернокожих американцев до широкой мирской аудитории. По мнению многих критиков, Систер Розетта фактически играла рок-н-ролл в те времена, когда такого понятия еще не существовало. Записанная в 1944 году песня «Strange Things Happening Every Day» претендует на звание первого рок-н-ролла в мире. В 1951-м она (за добрых полтора десятка лет до The Beaties) сыграла стадионный концерт, собрав на бейсбольном Griffith Stadium аудиторию в 25000 (!) человек.

Множество музыкантов — от Элвиса Пресли и Джерри Ли Льюиса до Айзека Хейза и Ареты Франклин — отмечали влияние Розетты Тарп на свое творчество. Литтл Ричард и Джонни Кэш называли ее своей любимой певицей. Остроумные тексты, сценическая харизма и виртуозная техника игры на гитаре Систер Розетты Тарп предвосхитили образ многих героев рока 1960—1970-х.


Твинк (урожденный Джон Алдер, англ. Twink (John Charles Alder), p. 29.11.1944) — английский барабанщик, певец, сочинитель и актер.

Твинк является одной из ярких личностей лондонского андеграунда «свингующей» эпохи, а также одной из ключевых фигур в становлении английского панка.

Группа Tomorrow, барабанщиком которой он был, входила (наряду с Pink Floyd, Soft Machine и Crazy World of Arthur Brown) в «большую четверку» Подполья; синглы «Му White Bicycle» (май 1967) и «Revolution» (сентябрь 1967) признаны классикой британской психоделии. Твинк вносил вклад и в сценическое шоу группы, разыгрывая пантомимы на фоне коллективной импровизации.

Выпустив в начале 1968-го альбом «Tomorrow», группа распалась, после чего Твинк заменил Скипа Аллена в The Pretty Things. В составе этой группы он принял участие в записи концептуального альбома «S. F. Sorrow» (1968), претендующего на звание первой рок-оперы. В 1972-м Твинк выступал вместе с Сидом Барреттом в недолго просуществовавшей группе Stars, впоследствии он посвятил Сиду песню «Psychedelic Punkeroo» (1978).

В начале 1970-х Твинк был участником прото-панк-группы Pink Fairies, которую Джонни Роттен назвал своей любимой английской командой. Затем, как вокалист, входил в состав группы The Rings, выпустивших один из первых панк-синглов — «I Wanna Be Free» (1977).

Твинк выпускал сольные пластинки, работал с Джуниором Вудом (сингл «10,000 Words in a Cardbord Box», 1968), Миком Фарреном (альбом «Mona — The Carnivorous Circus», 1970), Стивом Перегрином Туком (Tyrannosaurus Rex), Полом Рудольфом, группой Hawkwind и ее основателем Ником Тернером (в составе группы PinkWind, конец 1990-х).


Терри, Сонни и МакГи, Брауни — американский блюзовый дуэт.

В его составе исполнитель на губной гармошке Сонни Терри (урожденный Сондерс Террелл, англ. Sonny Terry (Saunders Terrell), 24.10.1911—11.03.1986) и гитарист и певец Брауни МакГи (англ. Walter Brown «Brownie» McGhee, 30.11.1915—16.02.1996). Дуэт просуществовал с 1942 года до начала 1980-х, гастролировал по одиннадцать месяцев в году, записал десятки пластинок, внеся существенный вклад в дело знакомства белой аудитории с различными разновидностями фолк-блюза.


Томпсон, Ричард (англ. Richard John Thompson, p. 3.04.1949) — британский гитарист, певец и сочинитель, один из столпов британского фолк-рока.

Участник группы Fairport Convention (1967–1971), дуэта с женой Линдой (урожденная Линда Питерс, англ. Linda Thompson (Linda Peters), p. 23.08.1947) (1973–1982), автор сольных альбомов, в том числе спродюсированных Джо Бойдом (1982–1985), музыки к кинофильмам Его полная дискография насчитывает более шестидесяти альбомов.

Томпсон получил признание как гитарист-виртуоз, обладающий уникальной техникой, одинаково блестяще владеющий как акустической, так и электрогитарой. Его стиль основан не на блюзовых построениях, а на шотландской народной традиции.

Не менее известен Томпсон и как сочинитель — его песни записывали такие звезды, как Роберт Плант, Дэвид Гилмор («Dimming of the Day», 2002), R.E.M., Элвис Костелло, Los Lobos, Pointer Sisters, Дэвид Бирн, Бонни Райтт.

Удостоенный многих музыкальных премий и наград, в 2011 году Ричард Томпсон получил звание офицера Ордена Британской империи (ОВЕ).


Уотерс, Мадди (урожденный МакКинли Морганфилд, англ. Muddy Waters (McKinley Morganfield), 4.04.1913, по другим данным — 1914 или 1915,— 30.04.1983) — выдающийся американский блюзовый гитарист и певец, общепризнанный отец современного чикагского блюза.

Творчество Мадди Уотерса оказало колоссальное влияние на различные музыкальные жанры: блюз, ритм-энд-блюз, рок-н-ролл, хард-рок, фолк, джаз и кантри. Ему была присуща агрессивная, напористая манера игры на электрогитаре (включавшая игру слайдом) и грубоватая, экспрессивная манера пения. На протяжении периода с 1948 по 1959 год Мадди Уотерс выпустил серию классических синглов, определивших это новое звучание, — «I Can’t Be Satisfied», «Rollin’ and Tumblin’», «Rollin’ Stone», «I’m Your Hoochie Coochie Man», «Just Make Love to Me (I Just Want to Make Love to You)», «I’m Ready», «I Want to Be Loved», «Mannish Boy», «Rock Me», «Got My Mojo Working», «You Shook Me»…

На Ньюпортском фолк-фестивале 1960 года Мадди и его группа потрясли зрителей, привыкших к акустическому блюзу, громким «электрическим» звуком, обратив целое поколение белых молодых людей в «саунд Мадди Уотерса». Невозможно перечислить всех именитых рок-музыкантов, восхищавшихся Мадди и исполнявших его вещи — среди них были Элвис Пресли, Джими Хендрикс, Эрик Клэптон, Джефф Бек, Алексис Корнер, Джон Мэйолл, Эрик Бердон, Джонни Уинтер, The Doors, Grateful Dead, Canned Heat, Yardbirds, Led Zeppelin, Allman Brothers Band, Humble Pie, Пол Роджерс, Ангус Янг и многие другие.


Уотерсон, Норма (англ. Norma Christine Waterson, p. 15.08.1939) — выдающаяся английская певица, живое связующее звено между поколениями исполнителей английской народной музыки.

На протяжении всей своей жизни Норма Уотерсон выступает и записывается вместе с разными членами своей большой музыкальной семьи и друзьями. Известность пришла к ней, когда она была участницей группы Watersons, в классический состав которой (1964–1968) входили также ее брат Майк (англ. Michael «Mike» Waterson, p. 16.01.1941), сестра Аэл (англ. Elaine «Lai» Waterson; 15.02.1943—4.09.1998) и их двоюродный брат Джон Харрисон (англ. John Harrison).

Ее первый сольный альбом «Norma Waterson» (1996), выпущенный на лейбле Джо Бойда Hannibal, был хорошо принят среди любителей жанра, а также номинирован на престижную награду Mercury Music Prize. Помимо ее мужа, Мартина Карти, и дочери, Элайзы Карта, в работе над пластинкой принимали участие Ричард Томпсон и Дэнни Томпсон.

В 2003 году Норма Уотерсон была удостоена звания члена Ордена Британской империи (МВБ).


Фаррен, Мик (Майкл Энтони Фаррен, англ. Michael Anthony «Mick» Farren, p. 3.09.1943) — английский журналист, литератор, музыкант и певец, придерживающийся радикальных анархистских взглядов.

В конце 1960-х Фаррен возглавлял психоделическую прото-панк-группу The Deviants и принимал активное участие в деятельности лондонского андеграунда В 1967–1969 годах The Deviants выпустили три альбома и стали первыми исполнителями, объявленными со сцены как «панк-рок» группа (это сделал диск-жокей клуба Tiles Club Джефф Декстер в августе 1967-го).

После того как Фаррен расстался с группой, он выпустил сольный альбом «Mona — The Carnivorous Circus» (1970), в записи которого среди прочих приняли участие Стив Перегрин Тук (участник Tyrannosaurus Rex) и Твинк. Затем он сконцентрировался на журналистике и литературной деятельности, в частности, был главным редактором International Times.

Фаррен является автором двадцати трех романов (наибольшей популярностью пользуются его фантастические произведения, особенно «The Quest of DNA Cowboys», 1976), одиннадцати документальных, биографических и культурологических книг (в том числе об Элвисе Пресли, Джине Винсенте и The Rolling Stones), а также многочисленных поэтических сборников. В 2001-м он выпустил автобиографию «Give the Anarchist a Cigarette».

Периодически Фаррен возвращался на сцену, выпускал пластинки и под собственным именем, и под различными вариациями названия Deviants. Он сотрудничал с такими музыкантами, как Крисси Хайнд, Уилко Джонсон, Уэйн Крамер, Лемми и Ларри Уоллис.


Хендрикс, Джими (Джеймс Маршалл Хендрикс, имя при рождении Джонни Аллен Хендрикс, англ. James Marshall «Jimi» Hendrix (Johnny Allen Hendrix), 27.11.1942—18.09.1970) — американский гитарист, певец и композитор.

Гениальный музыкант, величайший электрогитарист всех времен и народов, Джими Хендрикс оказал глубочайшее влияние на рок-музыку в целом Музыкант-новатор, он раскрыл возможности электрогитары как самостоятельного инструмента, а не просто акустической гитары, подключенной через усилитель. Добиваясь нужного звучания, Хендрикс виртуозно использовал технически сложные приемы игры, а также различные электронные устройства.

Его уникальный музыкальный стиль был сплавом, включавшим в себя элементы психоделии, блюз-рока, хард-рока, соула; он оказал существенное влияние на развитие фанка и проложил дорогу хэви-метал Выступления Джими на сцене были полны энергии; он использовал эффектные приемы — играл на гитаре, держа ее за головой, перебирая струны зубами.

Как бы ни назывались группы, участником которых он был — Jimi Hendrix Experience, Gypsy Sun and Rainbows или Band of Gypsys, — по сути, это всегда были Джими Хендрикс и его аккомпанирующий состав. Прижизненная дискография музыканта насчитывает всего четыре с половиной альбома, однако пластинки с не изданным ранее материалом продолжают выходить до сих пор.

Документальный фильм «Джими Хендрикс» (также известный под названием «Фильм о Джими Хендриксе»), сопродюсером которого был Джо Бойд, вышел на экраны в 1973 году. В фильм вошли киносъемки 1967–1970 годов, а также интервью, которые дали Митч Митчелл, Билли Кокс, Бадди Майлз, Литтл Ричард, Эдди Крамер, Алан Дуглас, Эл Хендрикс, Фэйн Приджин, Моника Даннеман, Эрик Клэптон, Пит Таунсенд, Мик Джаггер, Лу Рид и другие.


Хокинс, Коулмен (англ. Coleman Randolph Hawkins, 21.11.1904—19.05.1969) — знаменитый американский тенор-саксофонист, сделавший этот инструмент неотъемлемой частью джазовой сцены и создавший собственную исполнительскую школу.

Хокинс оказал существенное влияние на таких мастеров, как Лестер Янг, Сонни Роллинз и Бен Уэбстер. Известность пришла к нему еще в эпоху свинга (1920—1930-е годы XX века); играя в оркестре Флетчера Хендерсона (одно время вместе с Луи Армстронгом), он выработал свою манеру исполнения — сильный, плотный и немного грубоватый звук. Выступал с европейскими джазовыми музыкантами, в том числе с Джанго Рейнхардтом и Стефаном Граппелли. Когда в конце сороковых наступила эпоха бибопа, Хокинс доказал, что может успешно работать и в этом, существенно отличном от свинга стиле. Он много выступал и записывался с музыкантами нового поколения — Джоном Колтрейном, Телониусом Монком, Диззи Гиллеспи, Майлзом Дэвисом, Максом Роучем и составом Сонни Роллинза.

В 1957-м Хокинс записался с трио Оскара Питерсона (альбом «Гений Коулмена Хокинса» («Genius of Coleman Hawkins») выпущен на фирме «Мелодия» в 1988-м), в 1960-е также сотрудничал с Дюком Эллингтоном (альбом «Дюк Эллингтон встречается с Коулменом Хокинсом» («Duke Ellington Meets Coleman Hawkins», 1962) выпущен на фирме «Мелодия» в 1978 году).


Хопкинс, Джон «Хоппи» (англ. John «Норру» Hopkins, р. 15.08.1937) — британский фотограф, журналист, исследователь и политический активист, главный организатор андеграунда эпохи «свингующего Лондона».

Закончив Кембриджский университет, Хопкинс начал карьеру физика-ядерщика, однако вскоре серьезно увлекся фотографией и с начала 1960-х стал работать для прессы, в том числе музыкальной. Он фотографировал многих известных музыкантов того периода, таких как The Beaties, The Rolling Stones, Марианна Фейтфул, Дюк Эллингтон, Телониус Монк и Луи Армстронг.

Начиная с 1965 года Хоппи — главная движущая сила нарождающегося лондонского «культурного Подполья». Собирая вокруг себя единомышленников, он с их помощью организует London Free School (1966), Ноттинг-Хиллский карнавал (1966), андеграундную газету International Times (IT, 1966) и клуб UFO (совместно с Джо Бойдом, декабрь 1966), ставший «энергетическим центром» и «душой» всего Подполья.

Еще одним событием, организованным Хоппи, стал фестиваль «14 Hour Technicolour Dream» (29–30 апреля 1967) — ключевое событие в жизни «свингующего Лондона», собравшее в Alexandra Palace до 10000 человек, перед которыми выступило более сорока исполнителей, в том числе Pink Floyd, Soft Machine, The Crazy World of Arthur Brown, Tomorrow, The Move, Purple Gang, The Deviants, The Pretty Things, John’s Children и другие.

1 июня 1967-го Хоппи, названный судьей «язвой на теле общества», был осужден на девять месяцев тюрьмы за хранение марихуаны. Освободившись, он продолжил свою общественную деятельность — оставался членом редколлегии IT, основал, «альтернативный» информационный и общественный центр BIT (1968). С середины 1970-х Хоппи занялся социальными аспектами видео и в этой связи сотрудничал с ЮНЕСКО, британскими Художественным советом и Хоум-офисом[287].


Эдисон, Гарри «Суитс» (англ. Harry «Sweets» Edison, 10.10.1915—27.07.1999) — американский джазовый трубач. Впервые Эдисон получил известность во время работы в оркестре Каунта Бэйси (1937–1950). С начала пятидесятых выступал с собственной группой, а также сотрудничал с такими выдающимися музыкантами, как Бадди Рич, Оскар Питерсон, Билли Холидей, Фрэнк Синатра, Элла Фитцджералд, Дюк Эллингтон и Бен Уэбстер.


(The) Blue Notes — южноафриканский джазовый секстет, в настоящее время признанный одной из лучших групп фри-джаза своего времени, соединивший американскую джазовую школу с южноафриканской музыкой квела.

В классический состав ансамбля входили Крис МакГрегор (англ. Christopher McGregor, 24.12.1936— 26.05.1990) — рояль, Монгези Феза (англ. Mongezi Feza, 1945—14.12.1975) — труба, Дуду Пуквана (англ. Mtutuzel Dudu Pukwana, 18.07.1938—30.06.1990) — альт-саксофон, Никеле Мойяке (англ. Nikele (Nik) Moyake, около 1933 — около 1969) — тенор-саксофон, Джонни Дияни (англ. Johnny Mbizo Dyani, 30.11.1945—24.10.1986) — контрабас и Луис Мохоло (англ. Louis Tebugo Moholo, род. 10.03.1940) — ударные.

Перебравшись в 1964-м из ЮАР в Европу и после нескольких лет неопределенности получив с помощью Джо Бойда контракт с фирмой Polydor, Blue Notes (под названием The Chris McGregor Group) записали альбом «Very Urgent» (1968). Мойяке к тому времени заменил другой джазовый эмигрант из ЮАР, Ронни Бир (англ. Ronnie Beer). Именно музыканты Blue Notes составили костяк нового проекта Криса МакГрегора — биг-бэнда Brotherhood of Breath, который в различных составах просуществовал с 1970 по 1990 год. В этом ансамбле принимали участие британские джазовые и джаз-роковые музыканты, в том числе участники «кентерберийской сцены» Лол Коксхилл, Марк Чариг, Алан Скидмор, Ник Эванс и Элтон Дин.

С начала семидесятых бывшие участники Blue Notes работали вместе и порознь, записывались со многими замечательными музыкантами, в том числе с Майком Хероном (Пуквана, альбом «Smiling Men with Bad Reputations» (1971), Китом Типпеттом (Пуквана, Феза, Мохоло), Хью Масекелой (Пуквана), Робертом Уайетом (Феза), Элтоном Дином (Феза, Мохоло), Henry Cow (Феза), Сесилом Тейлором (Мохоло), Арчи Шеппом (Мохоло).

В 2005-м Луис Мохоло вернулся в Южную Африку; летом 2010-го он выступал в составе World Kaibutsu Sextet вместе с российским саксофонистом Сергеем Летовым.


Eric Clapton and The Powerhouse — студийная «супергруппа» британских музыкантов, собранная Полом Джонсом и Джо Бойдом в начале 1965-го.

В ее состав входили «гитарный бог» из John Mayall’s Bluesbreakers Эрик Клэптон (англ. Eric Patrick Clapton, p. 30.03.1945), a также участники группы Manfred Mann Пол Джонс (урожденный Пол Понд, англ. Paul Jones (Paul Pond), p. 24.02.1942) — губная гармошка, вокал и Джек Брюс (англ. John Symon Asher «Jack» Bruce, p. 14.05.1943) — бас; участники Spencer Davis Group Стив Уинвуд (англ. Stephen Lawrence «Steve» Winwood, p. 12.05.1948) — вокал и Питер Йорк (Peter York, p. 15.08.1942) — ударные, а также пианист Бен Палмер (англ. Ben Palmer), игравший с Клэптоном в группе Roosters (1963).

Во время сессий звукозаписи, ставших для Джо Бойда первым опытом самостоятельной работы в студии, было записано четыре номера Три из них — «Crossroads», «Steppin’ Out» и «I Want to Know», — вошли на сборную пластинку фирмы Elektra «What’s Shakin’» 1966 года (четвертый, «медленный блюз», до сих пор находится в архивах) вместе с записями The Lovin’ Spoonful, The Paul Butterfield Blues Band, Эла Купера и Тома Раша Эрик Клэптон впоследствии был одним из музыкантов, давших интервью для документального фильма «Джими Хендрикс» (1973), продюсером которого был Джо Бойд.

Fairport Convention — наиболее значительная группа британского фолк-рока, во многом определившая становление и развитие жанра в целом, сочетавшая в своем звучании элементы рока, фолка, психоделии и прогрессива.

Переосмыслив английский фолклор с «электрической» точки зрения, группа дала британской рок-музыке ее национальную идентичность, а также стала образцом для фолк-рок-движения и в других странах. Альбомы Fairport Convention, спродюсированные Джо Бойдом — «What We Did on Our Holidays» (1969), «Unhalfbricking» (1969), «Liege & Lief» (1969), «Full House» (1970), — по праву считаются классикой жанра.

За почти 45-летнюю историю группы в ее составе побывало большое количество замечательных музыкантов. После расставания с Fairport Convention вокалист Иэн Мэтьюз (англ. Iain Matthews (Iain Matthew McDonald), p. 16.06.1946) поднялся на первое место UK Charts с песней «Woodstock» (1970), басист Эшли «Тайгер» Хатчингс (англ. Ashley Steven «Tyger» Hutchings, p. 26.01.1945) основал легендарные группы «электрического фолка» Steeleye Span и The Albion Band, вокалистка Джуди Дайбл (англ. Judith Aileen «Judy» Dyble, p. 13.02.1949) в 1968-м записала демо с Иэном МакДональдом и Робертом Фриппом, Дэйв Суобрик (англ. David Cyril Eric «Dave» Swarbrick, p. 5.04.1941) стал примером едва ли не для каждого английского фолк-скрипача, барабанщик Дэйв Мэттакс (англ. David James Mattacks, p. 13.03.1948) работал с такими звездами, как Пол Маккартни, Джордж Харрисон, Джимми Пейдж (а также принял участие в записи альбомов «Навигатор» (1995) и «Снежный лев» (1996) группы «Аквариум»).

Наибольшими «долгожителями» в составе группы являются Саймон Никол (англ. Simon John Breckenridge Nicol, p. 13.10.1950) — ритм-гитара, вокал, и Дэйв Пегг (англ. David Pegg, p. 2.11.1947) (в 1980–1985 годах бывший участником Jethro Tull) — бас. Барабанщик Мартин Лэмбл (англ. Martin Francis Lamble, 28.08.1949— 12.05.1969) погиб в автокатастрофе. Наиболее значимыми фигурами в составе Fairport Convention были лидер-гитарист Ричард Томпсон и вокалистка Сэнди Денни.

Большинство участников группы сохранили дружеские отношения и периодически «гостят» на альбомах друг у друга, а также встречаются на проводимом Fairport Convention с 1979 года ежегодном фолк-фестивале Cropredy, самом большом мероприятии такого типа в Англии.

В августе — сентябре 2008 года Fairport Convention побывали с гастролями в России, выступив на площади Тысячелетия в Казани и в ДК им Ленсовета в Санкт-Петербурге (совместно с группой «Аквариум»).


Hapshash and The Coloured Coat — творческий тандем английских дизайнеров-графиков Майкла Инглиша (англ. Michael Jeremy English, 5.09.1941—25.09.2009) и Найджела Уэймута (англ. Nigel Waymouth, p. 8.07.1941) (совладельца ныне легендарного бутика хипповой одежды Granny Takes a Trip), создавший психоделические постеры и выпустивший два лонгплея.

Инглиш и Уэймут создали уникальный дизайнерский стиль, названный критиками «новый модерн» (Nouveau Art Nouveau), сочетая отточенную графику начала XX века с психоделическим разноцветьем шестидесятых. В 1967–1968 годах Hapshash создавали постеры для клубов UFO и Middle Earth, журнала Oz, групп Jimi Hendrix Experience, Pink Floyd, Soft Machine, The Crazy World of Arthur Brown, The Incredible String Band, The Move и многих других.

Под именем Hapshash также было выпущено два альбома. Первый из них, свободная авангардно-психоделическая импровизация под названием «Hapshash and The Coloured Coat Featuring The Human Host and The Heavy Metal Kids» (1967), в основном является детищем продюсера Гая Стивенса (англ. Guy Stevens, 13.04.1943— 29.08.1981), ставшего по такому случаю третьим участником Hapshash. Работа над вторым альбомом, «Western Flier» (1969), велась уже без Инглиша и Стивенса; среди принимавших участие в записях музыкантов были Тони Макфи из Groundhogs и будущий участник T-Rex Мики Финн.

После распада творческого союза Hapshash and The Coloured Coat Инглиш стал одним из пионеров аэрографии, а Уэймут обратился к портретной живописи. В октябре 2000-го — январе 2001-го в лондонском Музее Виктории и Альберта состоялась ретроспективная выставка плакатов Hapshash под названием «Cosmic Visions — Psychedelic Posters from the 1960’s».


(The) Incredible String Band — британская группа психоделического фолка.

Основой группы являлся дуэт шотландских мультиинструменталистов, певцов и сочинителей Робина Уильямсона (англ. Robin Williamson, p. 24.11.1943) и Майка Херона (англ. James Michael «Mike» Heron, p. 27.12.1942). Помимо них в разное время в группу входили Клайв Палмер (англ. Clive Palmer, p. 13.05.1943) — банджо, Ликорис МакКекни (англ. Christina «Licorice» McKechnie, p. 2.10.1945) — вокал, Роуз Симпсон (англ. Rose Simpson, p. 22.11.1946) — бас, клавишные, скрипка, вокал (1968–1971), Малкольм Леместр (англ. Malcolm LeMaistre, p. 1949) — бас-гитарист и театральный постановщик и другие. Используя как электрические, так и акустические инструменты (в том числе скрипку, флейту, мандолину, свистки, ситар, гимбри и многие другие), группа создала единственный в своем роде сплав психоделии, шотландского и английского фолка, а также этнической музыки самых разных культур.

С продюсированные Джо Бойдом альбомы «The Incredible String Band» (1966), «The 5000 Spirits or the Layers of the Onion» (1967) и «The Hangman’s Beautiful Daughter» (1968) считаются непревзойденными образцами психоделического фолка. The Incredible String Band также осуществили постановку сюрреалистического представления «U» (1970), объединявшего музыку группы, поэтические декламации и экзотические танцы труппы Stone Monkey.

Сольные работы Херона были выдержаны в более роковом ключе (в записях альбома «Smiling Men with Bad Reputations» (1971), продюсером которого тоже был Бойд, кроме коллег по Witchseason также принимали участие Джон Кейл, Пит Таунсенд, Ронни Лейн, Кит Мун, Джимми Пейдж и другие), в то время как Уильямсон продолжил линию ISB на создание сплава различных стилей на основе кельтской музыки, а также написал несколько книг, в том числе посвященных обучению традиционной музыке.

После совместных концертов Уильямсона и Херона в 1997 году трое участников оригинального состава возродили The Incredible String Band (1999). При участии новых музыкантов группа просуществовала до 2006-го (Уильямсон покинул ее в 2003-м), гастролируя по Англии и США и выпуская концертные альбомы.


(The) Lovin’ Spoonful — группа, которую организовали участники несостоявшейся фолк-рок-супергруппы, задуманной Джо Бойдом и Полом Ротшильдом.

Это были Джон Себастиан (англ. John Benson Sebastian Jr., p. 17.03.1944) — губная гармошка, барабанщик и певец Джо Батлер (англ. Joseph Campbell Butler, p. 16.09.1941), а также лидер-гитарист, певец и сочинитель Зал Яновски (англ. Zalman «Zal» Yanovsky, 19.12.1944—13.12.2002). Кроме них в группу вошел басист Стив Бун (англ. Steve Boone, p. 23.09.1943). Четвертый участник репетиций, Джерри Иестер (англ. Jerry Yester, p. 9.01.1943), заменил в мае 1967-го Зала Яновски, вынужденного уйти из группы после того, как он «сдал» полиции своего поставщика марихуаны.

The Lovin’s Spoonful играли мелодичный и жизнерадостный поп-рок, основанный на музыке джаг-бэндов; в 1965–1966 годах они выпустили серию успешных сорокапяток, в том числе «Daydream» (1966) и «Summer in the City» (1966). В начале 1968-го группу покинул Джон Себастиан, чтобы начать сольную карьеру; в составе трио она просуществовала еще около года.

В 1980-м оригинальный состав воссоединился для участия в фильме Пола Саймона «One Trick Pony»; с 1991 года и по настоящее время Батлер, Бун и Иестер, пригласив двух новых музыкантов, гастролируют под названием The Lovin’ Spoonful.


(The) Move — одна из наиболее успешных английских групп второй половины 1960-х.

The Move сформировалась в конце 1965 года в Бирмингеме, в ее состав вошли «сливки» местной музыкальной сцены: Карл Уэйн (урожденный Колин Дэвид Тули, англ. Carl Wayne (Colin David Tooley) 18.08.1943— 31.08.2004) — вокал, Рой Вуд (англ. Roy Adrian Wood, p. 8.11.1946) — лидер-гитара, вокал, Эйс Кеффорд (англ. Christopher John «Асе» Kefford, 12.12.1946) — бас, вокал, Тревор Бертон (урожденный Тревор Айрсон, англ. Trevor Burton (Trevor Ireson), 9.03.1949) — гитара, вокал и Бев Бевэн (англ. Beverley «Bev» Bevan, 24.11.1944) — ударные, вокал.

Группа отличалась запредельной мощью и необузданностью концертных выступлений, безупречными вокальными гармониями и, благодаря сочинительскому таланту Вуда, «цепляющими» мелодиями. В 1966–1969 годах The Move выпустили серию хитовых синглов, в том числе поднявшийся на первое место британских чартов «Blackberry Way» (февраль 1969).

Весьма натянутые отношения и творческие разногласия внутри группы привели к периодическим сменам состава и в конце концов общей потере направления. В 1972 году «на руинах» The Move возникла очень популярная в течение десяти последующих лет группа Electric Light Orchestra. В настоящее время Бев Бевэн, Тревор Бертон и их группа The Move featuring Trevor Burton and Bev Bevan выступают, исполняя классические песни The Move.


(The) Paul Butterfield Blues Band — группа, являющаяся «связующим звеном» между «черным» и «белым» чикагским блюзом.

The Paul Butterfield Blues Band образовалась в 1963 году, когда два белых поклонника блюза — вокалист и исполнитель на губной гармошке Пол Баттерфилд (англ. Paul Butterfield, 17.12.1942—4.05.1987) и Элвин Бишоп (англ. Elvin Bishop, p. 21.10.1942) объединились с темнокожими музыкантами — басистом Джеромом Арнольдом (англ. Jerome Arnold) и барабанщиком Сэмом Лэем (англ. Sam Lay, p. 20.03.1935), имевшими опыт выступлений с такими звездами «черного блюза», как Мадди Уотерс и Хаулин Вулф.

После включения (по совету Джо Бойда) в состав еще одного белого музыканта — гитариста-виртуоза Майка Блумфилда (англ. Michael Bernard «Mike» Bloomfield, 28.07.1943 — 15.02.1981) — группа подписала контракт с фирмой Elektra Именно «перекличка» Баттерфилда, обладавшего неповторимой манерой игры на губной гармошке, и Блумфилда, известного своим хотя и громким, но чистым звуком, а также использованием вибрато, и стала основой саунда группы.

Записи, которыми руководил продюсер Пол Ротшильд, начались в конце 1964-го, однако дебютный одноименный альбом группы вышел только в октябре 1965-го. Вскоре начинаются постоянные смены состава; уже осенью 1966-го, после выхода альбома «East-West», в группе остаются только два оригинальных участника — Баттерфилд и Бишоп.

После окончательного распада группы (1972) Пол Баттерфилд записывался с группой The Paul Butterfield’s Better Days, выпускал сольные альбомы, работал с Джими Хендриксом, Мадди Уотерсом, группой The Band и другими. Майк Блумфилд основал группу The Electric Flag (1967), записывался с Элом Купером, Бобом Диланом, Moby Grape, Джанис Джоплин и другими и тоже выпускал сольные альбомы. В настоящее время и Баттерфилд, и Блумфилд имеют статус легенд блюза.


Soft Machine — центральная группа британской «кентерберийской сцены», в 1966–1967 годах бывшая «группой номер два» (после Pink Floyd) лондонского андеграунда.

Участники оригинального состава Кевин Эйерс (англ. Kevin Ayers, p. 16.08.1944) — бас, вокал, Майк Рэтлидж (англ. Michael Ronald «Mike» Ratledge, p. в апреле 1943) — орган, Роберт Уайет (англ. Robert Wyatt (Robert Wyatt Ellidge), p. 28.01.1945) — ударные, вокал, а также австралийский поэт-битник Дэвид Аллен (англ. Daevid Allen (Christopher David Allen) p. 13.01.1938 г.) — гитара, вокал, выросли на джазовом и классическом авангарде, привнеся этот подход в созданную ими поп-группу.

Музыка, которую играли Soft Machine в 1966–1967 годах, относят к классике британской психоделии. В тот период у группы вышел всего один сингл «Love Makes Sweet Music» (февраль 1967), второй — «She’s Gone», спродюсированный Джо Бойдом (июнь 1967), выпущен не был. Осенью 1967-го группа лишается Аллена (в 1970-м он основал культовую группу Gong) и становится трио.

Через год, после изнурительных гастролей по США вместе с Jimi Hendrix Experience и Eire Apparent, группа распадается, успев записать альбом «The Soft Machine» (1968). Однако уже в начале 1969-го Уайет и Рэтлидж возрождают Soft Machine с басистом Хью Хоппером (Эйерс начинает сольную карьеру) и принимают участие в записях сольного альбома Сида Барретта «The Madcap Laughs» (1970).

Группа меняет направление, начиная исполнять виртуозный и изощренный джаз-рок, и в составе появляются «духовики» Элтон Дин, Марк Чариг, Ник Эванс, Алан Скидмор (работавшие с участниками The Blue Notes), Лин Добсон и другие. В 1971-м группу покидает Уайет, в 1976-м — Рэтлидж. Уайет, Аллен и Эйерс (а иногда и Рэтлидж) после ухода из Soft Machine охотно «гостили» на альбомах друг у друга и выступали вместе.

Приложение III

Работы Джо Бойда в качестве продюсера и сопродюсера, 1966—1974


1966

Sydney Carter Lord of the Dance EP Elektra EPK 801
Alasdair ClayreThe Incredible String Band Alasdair С1аутеThe Incredible String Band LPLP Elektra EUK 255 Elektra EUK 251
Various artists A Cold Wind Blows LP Elektra EUK 253
Various artists What’s Shaldn’ — 3 трека Eric Clapton & The Powerhouse LP Elektra EUK 250

1967

Shirley Collins The Power of the True Love Knot LP Polydor 583 025
The Incredible String Band The 5000 Spirits or the Layers of the Onion LP Elektra EUK 257
Pink Floyd Arnold Layne/Candy and a Currant Bun S Columbia DB 8156
The Purple Gang Granny Takes a Trip / Bootleg Whiskey S Transatlantic BIG T101
Soft Machine She’s Gone / I Should’ve Known S не выпущен
Dave Swarbrick, Martin Cartliy & Diz Disley Rags Reels & Airs LP Bounty BY 6030

1968

Fairport Convention If I Had a Ribbon Bow / If (Stomp) S Track 604 020
Fairport Convention Fairport Convention LP Polydor 583 035
The Incredible String Band The Hangman’s Beautiful Daughter LP Elektra EUK 258
The Incredible String Band Wee Tam & The Big Huge 2LP Elektra EKS 74036/7
Chris McGregor Group Very Urgent LP Polydor 184 137
The Purple Gang Strikes! — только *Granny Takes a Trip* и «Bootleg Whiskey* LP TransatlanticTRA174
Various artists Kalpana — instrumental and dance music of India LP(US) Nonsuch 72022
Various artists Tonite Let's All Make Love in London — 3 трека Pink Floyd LP Instant INLP 002

1969

Nick Drake Five Leaves Left LP Island ILPS 9105
Fairport Convention What We Did on Our Holidays LP Island ILPS 9092
Fairport Convention Si Tu Dois Partir / Genesis Hall S Island WIP 6064
Fairport Convention Unhalfbricldng LP Island ILPS 9102
Fairport Convention Liege & Lief LP Island ILPS 9115
The incredible String Band Changing Horses LP Elektra EKS 75047
Dr Strangely Strange Kip of the Serenes LP Island ILPS 9106
Geoff & Maria Muldaur Pottery Pie LP Reprise RS 6350 (US)

1970

Vashti Bunyan Just Another Diamond Day LP Phillips 6308019
Nick Drake Bryter Layter LP Island ILPS 9134
Fairport Convention Full House LP Island ILPS 9130
Fairport Convention Now Be Thankful / Sir В McKenzie’s… S Island WIP 6089
Fotheringay Fotheringay LP Island ILPS 9125
The Incredible String Band I Looked Up LP Elektra 2460 002
The Incredible String Band "U" 2LP Elektra 2409 001/
The Incredible String Band Be Glad for the Song Has No Ending LP Island ILPS 9140
Chris McGregor’s Brotherhood of Breath Brotherhood of Breath LP RCA Neon NE2
John & Beverley Martyn Stormbringer! LP Island ILPS 911
Mike Heron Smiling Men with Bad Reputations LP Island ILPS 9146
John & Beverley Martyn The Road to Ruin LP Island ILPS 9133
Nico Desertshore LP Reprise К 46065
Dr Strangely Strange Heavy Petting LP Vertigo 6360 009

1973

Maria Muldaur Maria Muldaur LP Reprise К 44255
Maria Muldaur Midnight at the Oasis / Any Old Time S Reprise К 17532
Eric Weisberg & Steve Mandel Duelling Banjos / Reuben’s Train S Warner Bros К 16223

1974

Maria Muldaur Waitress in a Donut Shop LP Reprise К 54025
Muleskinner Potpourri of Bluegrass Jam LP Warner Bros BS 2787

Сборники, редактором-составителем которых является Джо Бойд, 1971–1973


1971

Various Artists A Clockwork Orange (soundtrack) LP Warner Bros К 46127

1973

Various Artists Jimi Hendrix (soundtrack) 2LP Reprise К 64017

Автор-составитель дискографии Дэвид Сафф © 2005


Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е

Примечания

1

«Little Deuce Coupe» — знаменитая песня Beach Boys в стиле «серф», выпущенная в 1963 году. Deuce Coupe — сленговое название небольшого автомобиля марки Ford Model В (1932), популярного в Южной Калифорнии в начале 1960-х.

2

Эрик «Рик» фон Шмидт (Eric «Rick» Von Schmidt, 1931–2007) — американский фолк-блюзовый певец и сочинитель. В начале 1960-х — ключевая фигура фолк-сцены американского Восточного побережья.

3

Салли Гроссман (Sally Grossman, p. 1940), жена менеджера Дилана Альберта Гроссмана — женщина в красном на конверте альбома «Bringing It All Back Home» (1965).

4

Тошнота является побочным эффектом приема мескалина, содержащегося в пейоте.

5

Студенческая газета Гарвардского университета.

6

Джонни Яблочное Семечко (Johnny Appleseed) — легендарный американский пионер и садовод, в начале XIX века засадивший яблонями большие пространства в штатах Огайо, Индиана и Иллинойс.

7

Здесь небольшая путаница в датах. Рейд на особняк Кита Ричарда Redlands состоялся 12 февраля 1967 года. 27 июня после шестиминутного совещания был вынесен вердикт суда — Джаггер и Ричард были признаны виновными в хранении наркотиков, а 29-го заключены под стражу. На следующий день их выпустили под залог, а 1 июля в Times появилась знаменитая редакционная статья в защиту «роллингов» «Who Breaks Butterfly on a Wheel?». В конце концов дело было пересмотрено.

8

Как утверждалось в некоторых сенсационных материалах, прибывшая полиция обнаружила среди прочего некоего человека, «наслаждавшегося батончиком „Марс”, находившимся между ног Марианны Фейтфул».

9

Стролл — медленный танец эпохи раннего рок-н-ролла Исполняющие стролл выстраивались в две линии — девушки с одной стороны, юноши с другой. Два танцора из дальнего конца каждой линии выходили на середину, брались за руки, образуя пару, и, скользя и поворачиваясь, медленно двигались вперед между линиями. Дойдя до переднего края, они расходились, уступая место следующей паре.

Изначально стролл танцевали под песню «С. С. Rider» в исполнении Чака Уиллиса; впоследствии специально для этого танца группой Diamonds была записана одноименная композиция «The Stroll».

10

Многие из танцоров Bandstand носили итальянские фамилии — в северной части Филадельфии проживало большое количество итальянских эмигрантов.

11

Высокая прическа с валиком.

12

Точнее — Энтони (Тони) Мамарелла (Anthony (Тony) Mamarella, 1924–1977).

13

Имеется в виду созвучие фамилии Mamarella и слова «mаmаries» — «женские груди».

14

Brill Building — здание в Нью-Йорке, где располагались офисы музыкальных издательских компаний, центр американской музыкальной индустрии.

15

Крунер (от англ. croon — мурлыкать) — вокалист, придерживающийся принципов свинговой фразировки. Для «крунинга» главным являются не сила или диапазон голоса, а его тембральная насыщенность.

16

В большинстве американских школ есть традиция раз в год (чаще всего весной) устраивать бал — едва ли не важнейшее событие в школьной жизни для многих учеников.

17

Теодор Лешетицкий (Theodor Leschetizlcy, 1830–1915) — польский пианист, музыкальный педагог и композитор. Успешные выступления в США ученика Лешетицкого Игнацы Яна Падеревского в 1890-х сделали имя его учителя всемирно известным Многие молодые американские пианисты поехали в Европу учиться у Лешетицкого (в том числе, очевидно, и бабушка Джо Бойда).

18

Артур Шнабель (Artur Schnabel, 1882–1951) — австрийский пианист, педагог, композитор, один из величайших исполнителей XX века.

19

Ritardando (ритардандо) — замедляясь (итал.).

20

Один из жилых корпусов Гарвардского университета.

21

Город в штате Массачусетс, где, собственно, и расположен Гарвардский университет.

22

Слипи Джон Эстес — негр, а Док Уотсон — белый.

23

Club 47 — кембриджский фолк-клуб, в шестидесятые оказавший большое влияние на развитие фолка и фолк-рока. В нем выступали такие известные исполнители, как Том Раш, Тадж Махал, Джуди Коллинз, Мадди Уотерс, Боб Дилан, The Lovin’ Spoonful и другие. Именно в Club 47 состоялся дебют Джоан Баэз.

24

Один из жилых корпусов Гарвардского университета

25

Этот инструмент был сделан из обрезков рояльных струн и назывался «фотделла» (fotdella).

26

Джордж Вэйн (George Wein, p. 1925) — американский джазовый промоутер и продюсер, которого называют «самым известным джазовым импресарио» и «наиболее важным немузыкантом в истории джаза». Он является основателем самого известного ежегодного американского джазового фестиваля в Ньюпорте.

27

Стена — часть мемориала, на ней перечислены имена всех американских военнослужащих, погибших или пропавших без вести в Юго-Восточной Азии между 1957 и 1975 годами.

28

Рэмблин Джек Эллиот (Ramblin’ Jack Elliott, p. 1931) — американский фолк-исполнитель.

29

Гай Кэреуэн (Guy Carawan, p. 1927) — известный американский фолк-музыкант и музыковед.

30

Город на Джонс-Айленд, в настоящее время занимает около трети территории острова.

31

Галла (англ. Gullah) — субэтническая группа в составе афроамериканцев США; родной язык на английской основе с влиянием африканских языков.

32

Джеймс Ли Джеймерсон (James Lee Jamerson, 1936–1983) — в 60—70-х штатный басист фирмы Motown, «отец современной бас-гитары». Такие корифеи бас-гитары, как Джон Энтуистл, Джек Брюс, Джон Пол Джонс, Джейсон Ньюстед, Гедди Ли, называли его музыкантом, оказавшим на них первостепенное влияние.

33

Алан Ломакс (Alan Lomax, 1915–2002) — выдающийся американский фольклорист и музыковед XX века, знаток и собиратель этнической музыки.

34

The Student Nonviolent Coordinating Committee (SNCC) — одна из ведущих организаций по борьбе за гражданские права в Америке в шестидесятые годы.

35

Дешевая еда, доступная самым бедным слоям населения, в том числе чернокожим.

36

До разрушительного урагана «Катрина» (август 2005 года) Новый Орлеан был излюбленным местом проведения деловых съездов и конференций. Зубные врачи, продавцы автомобилей или микробиологи — все с удовольствием выбирались на неделю к теплому морю, чтобы обсудить профессиональные проблемы и развлечься.

37

«Слепой свинье не подал бы я желудь, хромому крабу я не подал бы костыль».

38

Торговая палата (Chamber of Commerce) — организация, защищающая интересы бизнес-сообщества

39

Песня находилась на первом месте 13 (!) недель: с 19 августа по 11 ноября 1950 года

40

В августе 1955 года Пит Сигер, член коммунистической партии США, был вызван в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Его отказ от дачи показаний повлек обвинение в неуважении к Конгрессу. В марте 1961-го Сигер был приговорен к 10 годам тюрьмы, однако в мае 1962-го апелляционный суд признал обвинение надуманным и отменил приговор.

41

Том Дули (правильнее Дула) был признан виновным в убийстве невесты и повешен в 1868 году в Северной Каролине, хотя его вина не была очевидна (в 2001 году оправдан). Стал героем местного фольклора; песня под названием «Тош Dooley» в исполнении Kingston Trio поднялась на первое место американского чарта в ноябре 1958-го, разойдясь тиражом в 6 миллионов экземпляров и положив начало фолк-буму.

42

Боб Гибсон (Samuel Robert «Bob» Gibson, 1931–1996) — певец, гитарист и банджист, лидер фолк-возрождения в конце 1950-х — начале 1960-х годов.

43

«Веспа» (итал. vespa — оса) — культовый итальянский мотороллер. Производится концерном Piaggio с апреля 1946 года до сих пор. Является родоначальником европейской конструкторской школы мотороллеров и первым успешным скутером в мире.

44

Гарри Эверетт Смит (Harry Everett Smith, 1923–1991) — американский архивист, специалист по этнической музыке, собиратель пластинок (а также создатель экспериментальных фильмов, богемная творческая личность и мистик). Собрание «Anthology of American Folk Music» было выпущено в 1952 году в виде набора из трех двойных альбомов и включало подборку записей фолк-музыки и музыки кантри, выпущенных между 1926 и 1932 годами. Эта антология стала своеобразной «библией» фолка и оказала чрезвычайно сильное влияние на возрождение этого жанра в конце 1950-х — начале 1960-х годов.

45

Букка Уайт (Booker «Bukka» Т. Washington White, 1906–1977) — известный блюзмен, один из самых типичных представителей жанра дельта блюза, а также двоюродный брат Би Би Кинга.

46

Гостиница, расположенная на Манхэттене, излюбленное место пребывания нью-йоркской богемы. В разное время там жили Боб Дилан, Джанис Джоплин, Леонард Коэн, Артур Кларк, Дилан Томас, Сид Вишес и другие.

47

Блюграсс (англ. bluegrass) — форма народной американской музыки. В отличие от традиционного кантри, блюграсс исполняется на акустических струнных инструментах; скрипке, пятиструнном банджо, акустической гитаре, мандолине и контрабасе. Корни этого стиля уходят в ирландскую, шотландскую и английскую традиционную музыку.

48

«Голубые ботинки» или fruit boots — буквально «фруктовые ботинки». Словом «fruit» в США до наступления «эпохи политкорректности» называли гомосексуалистов, и название обуви отражало тот факт, что в начале шестидесятых многие новинки нетрадиционной моды приходили в массы именно из этого сообщества.

49

Скотт Джоплин (Scott Joplin, 1867 или 1868–1917) — американский чернокожий композитор и пианист, автор многочисленных рэгтаймов. Признание получил через много лет после смерти, когда в начале 1970-х его музыку практически в одиночку донес до слушателей Джошуа Рифкин.

50

«А Hard Rain’s А-Gonna Fall» («Собирается сильный дождь») — песня написана Бобом Диланом летом 1962-го, за несколько месяцев до Карибского кризиса (октябрь 1962), когда Советский Союз разместил ракеты на Кубе и холодная война была на грани перехода в ядерную. Песня состоит из апокалиптических видений, отражающих страх перед угрозой уничтожения человечества («Я слышал рев волны, которая могла поглотить весь мир»).

51

Reverend — преподобный — принятое обращение к священникам у протестантов.

52

Миссисипи Джон Херт (Mississippi John Hurt, 1892 или 1893–1966) — певец, гитарист и сочинитель в стиле кантри-блюз, отличавшийся мягкой вокальной манерой и мелодичным гитарным аккомпанементом Его песни оказали большое виляние на многие жанры: блюз, кантри, блюграсс, фолк и даже рок-н-ролл.

53

Дельта Миссисипи — регион на северо-востоке одноименного штата, находящийся между реками Миссисипи и Язу, родина «черного» блюза. Его не следует (как это часто случается) путать с Дельтой реки Миссисипи, расположенной в 500 километрах к югу от этой области.

54

Крис Барбер (Chris Barber, p. 1930) — известный английский джазовый тромбонист (банджистом в его группе был Лонни Донеган, впоследствии звезда скиффла). В конце 1950-х — начале 1960-х организовывал первые британские турне американских блюзменов, таких как Биг Билл Брунзи, Сонни Терри и Брауни МакГи, Мадди Уотерс. Затем поддерживал местных энтузиастов блюза Алексиса Корнера и Джона Мэйолла, чуть позже обратил внимание на многообещающую молодежь — Питера Грина, Эрика Клэптона и ребят из The Rolling Stones. Другие представители этой самой молодежи, Джон Леннон и Пол Маккартни, отдали Крису свою песню Catswalk, которая вышла на сингле The Chris Barber Band в октябре 1967-го.

55

National Film Theatre (с марта 2007 — BFI Southbank) — ведущий британский «репертуарный» кинотеатр, специализирующийся на показе киноклассики, фильмов независимых производителей и неанглоязычного кино.

56

Меласса (фр. melasse) — патока кормовая, отход сахарного производства; сиропообразная жидкость темно-бурого цвета со специфическим запахом. Используется в кормлении сельскохозяйственных животных, также является ценным сырьем для биотехнологических производств. Из мелассы путем ее сбраживания получают в том числе и этиловый спирт.

57

Чарли Пэттон (Charlie Patton, 1891 или 1887–1934) — «отец блюза Дельты», одна из самых ранних известных фигур в истории американской поп-музыки, музыкант, оказавший личное влияние практически на каждого исполнителя блюза из Дельты Миссисипи. Его считают одним из наиболее выдающихся американских музыкантов XX в. Пэттон обладал мощным голосом и виртуозно играл на гитаре, в том числе слайдом Его манера игры была эффектной — задолго до Джими Хендрикса Пэттон играл на гитаре стоя на коленях, держа ее за спиной и за головой.

58

Если быть точным, оба они, и Пинк, и Флойд, были не только певцами, но и гитаристами, а Флойд Каунсил родился в Северной, а не в Южной Каролине. Сид Барретт, искавший в 1964 году название для своей группы, наткнулся на упоминание Пинка и Флойда на конверте пластинки Blind Boy Fuller 1962 года.

59

Район Нового Орлеана

60

NPR — National Public Radio (Национальное Общественное Радио) — крупнейшая некоммерческая радиостанция США, которая финансируется за счет пожертвований слушателей. На протяжении многих лет, в особенности в восьмидесятые и начале девяностых, радиостанция выпускала сумки с логотипами, которые получали люди, сделавшие пожертвования.

61

Сентрал-Парк-Уэст (Central Park West) — улица в нью-йоркском районе Манхэттен, идущая с севера на юг и образующая западную границу Центрального парка На этой улице расположено несколько известных зданий, являющихся резиденциями многих знаменитых людей: например, «Дакота», где с 1973 по 1980 годы жил Джон Леннон.

62

Телониус Сфир Монк (Thelonious Sphere Monk, 1917–1982) — выдающийся джазовый пианист и композитор, один из родоначальников стиля бибоп. Многие его композиции стали классикой джаза и позднее исполнялись другими музыкантами.

63

Хорошо поджаренный антрекот с жареным картофелем.

64

«Красный гид Мишлен» (фр. Michelin, Le Guide Rouge) — наиболее известный и влиятельный из существующих ресторанных рейтингов, имеет трехзвездочную систему оценки ресторанов.

65

«Золотая голубка» (фр. La Colombe D’Or) — отель, начиная с 20-х годов XX века популярный среди людей искусства; его интерьер украшен работами многих известных художников и скульпторов.

66

Садово-парковый комплекс в Париже.

67

Дашики (на языке йоруба — da'n’siki) — свободная яркая, цветастая рубашка с длинными рукавами, происходит из Западной Африки. Надевается через голову и имеет v-образный вырез горловины. Дашики никогда не заправляется в штаны, а, напротив, носится как можно свободнее.

68

Дартмутский колледж (англ. Dartmouth College) — один из старейших университетов США, входящий в элитную «Лигу плюща». Университет расположен в городе Ганновер, штат Нью-Гемпшир.

69

Номер, вызывающий бурные и продолжительные аплодисменты, грозящие сорвать хронометраж остальной программы.

70

Матросская хоровая рабочая песня эпохи парусного флота.

71

Birmingham Bull Ring Centre — торговый центр в Бирмингеме, первый британский торговый центр под крышей, открыт в 1964 году; его площадь составляет 93 000 м2.

72

Вид бильярдной игры.

73

В 1964-м Эрик Клэптон играл в составе группы Yardbirds.

74

Очевидно, имеется в виду картина «Христос святого Хуана де ла Крус» (1951).

75

Прозвище Tamla Mobike было дано мотоциклу в честь фирмы грамзаписи Tamla Motown.

76

Такие кепки были в то время знаком принадлежности к рабочему классу.

77

Намек на Рудольфа Джулиани, известного американского политика правого толка, в семидесятые бывшего федеральным обвинителем.

78

Терри-Томас (Terry-Thomas, 1911–1990) — британский комедийный актер, известный в пятидесятые годы, часто игравший преступников в юмористическом ключе. Фильмы с его участием обычно заканчивались комичными сценами в тюрьме.

79

В этих комедиях полицейские и преступники были дружелюбными и остроумными и никто из действующих лиц не погибал.

80

Королевская прокурорская служба.

81

«Кристалл» — метамфетамин, производное амфетамина, еще более сильный стимулятор, чем амфетамин.

82

Полска (швед, polska) — шведский народный танец польского происхождения (отсюда и название), по ритму близкий мазурке (но ничего общего не имеющий с полькой). В Швеции известен с конца XVI века и до сих пор остается одним из любимых танцев деревенских жителей.

83

Французское выражение «ménage á trois» означает положение, когда под одной крышей живут муж со своей женой и любовницей. В данном случае такое описание было бы неполным, поскольку в той же квартире жил и любовник жены, и бог знает кто еще. Поэтому газетчики заменили слово «trois» — «трое» на «combien» — «сколько».

84

«Время закрытия» (англ. closing time) — время, после которого алкогольные напитки не подаются.

85

Американские капиталисты XIX века.

86

Бенинская бронза — коллекция из более чем 1000 латунных пластинок с изображениями из королевского дворца Бенина, захваченных британскими войсками во время Бенинской карательной экспедиции 1897 года.

87

«Мастерские» (англ. workshops) на фестивале в Ньюпорте первоначально задумывались как мероприятия, во время которых музыканты будут демонстрировать различные стили народной музыки и рассказывать о них. Однако к 1965 году «мастерские» превратились просто в концерты на маленьких сценах перед небольшой аудиторией, сидящей прямо на траве.

88

«Новые люди» или «Новые фолк-исполнители».

89

Квела (англ. kwela) — жанр южноафриканской уличной музыки, жизнерадостной по настроению, с джазообразной основой и ритмом, напоминающим скиффл. Чаще всего квела исполняется на свистульке; одним из наиболее известных исполнителей квела в 1950—1970-е годы был Джоханнес Машияне по прозвищу «Споукс» (англ. spokes — спицы) (Johannes «Spokes» Mashiyane), которое он получил за то, что свою первую свистульку сделал из спиц велосипедного колеса. Квела была распространена в тауншипах (англ. township) — в ЮАР во времена апартеида поселки городского типа для темнокожего населения, обычно расположенные на окраинах городов, фактически гетто.

90

The Royal Teens — рок-н-ролльная группа из Нью-Джерси, образованная в 1956 году. Более всего она известна своим синглом «Short Shorts», поднявшимся на третье место в американском списке сорокапяток в 1958-м. В 1959-м участником группы стал юный Эл Купер (Аl Коорег), урожденный Алан Питер Купершмидт (Alan Peter Kuperschmidt, p. 1944), игравший на гитаре. Купер впоследствии основал группу Blood, Sweat & Tears, сочинял песни, освоил многие инструменты, занимался продюсированием и записывался с очень многими известными музыкантами.

91

The washtub bass — «контрабас», состоящий из палки обычно с одной струной и резонатора из бака для стирки белья; джаг (англ. jug — кувшин, сосуд) — сосуд с узким горлышком, чаще всего применяется в роли басового инструмента.

92

Томас Рагглз Пинчон-младший (Thomas Ruggles Pynchon, Jr., p. 1937) — американский писатель, один из основоположников «школы черного юмора», ведущий представитель постмодернистской литературы второй половины XX века.

93

Точнее, это произошло 30 апреля 1966-го, в день 21-летия Мими и через два дня после публикации книги Ричарда Фаринья «Been Down So Long It Looks Like Up to Me» («Если очень долго падать, можно выбраться наверх»).

94

«Хай лонсам» (англ… high lonesome) — разновидность кантри-музыки, распространенной в наиболее гористых районах Аппалачей. Для нее характерен печальный, «воющий» вокальный стиль; обычно исполняется не группой, а одним человеком.

95

Просторная квартира, расположенная в бывшем индустриальном здании.

96

Фэнтези-футбол — игра, в которой участники формируют виртуальную команду футболистов, чьи прототипы принимают участие в реальных соревнованиях и, в зависимости от актуальной статистики своих выступлений, набирают зачетные баллы.

97

«Рождественские пантомимы» (англ. panto) — британская традиция, в соответствии с которой во время рождественских праздников устраиваются представления на сказочные сюжеты (например, такой, как «Золушка»), при этом в традиционный текст вставляются двусмысленные шутки с сексуальным подтекстом. В этих представлениях обычно задействованы второразрядные знаменитости из мира кино, телевидения, музыки и тому подобное. Эти «пантомимы» превратились в настоящие «кладбища динозавров» для многих звезд на закате их карьеры.

98

Известный эстрадный стандарт.

99

Это не совсем верно. Действительно, не известно ни одной «живой» записи The Move, которая была бы сделана в 1966–1967 годах и соответственно передавала бы энергетику группы первоначального периода, о котором пишет автор. Если же говорить именно об оригинальном составе, то такая «живая» запись существует. Она была сделана 27 февраля 1968 года в том же клубе Marquee, и ее фрагменты составили концертный ЕР «Somethin’ Else» (1968). Однако в тот момент The Move переживали первый из череды внутренних конфликтов (приведший к уходу Эйса Кеффорда через полтора месяца), поэтому можно предположить, что они уступали самим себе двухлетней давности.

100

Ироническое прозвище Бирмингема.

101

Фейгин (Fagin — в русских переводах часто встречается неправильный вариант Феджин) — персонаж романа Чарльза Диккенса «Приключения Оливера Твиста», хитрый и коварный скупщик краденого, организатор лондонских воров и мошенников.

102

Гарольд Уилсон (Harold Wilson, 1916–1995) — политик-лейборист, лидер партии с 1963 года, премьер-министр Великобритании (1964–1970 и 1974–1976); считается одним из самых выдающихся британских государственных деятелей XX века Под его руководством лейбористы выиграли четыре раза всеобщие выборы.

103

Подставка (подструнник, кобылка) — деталь, приклеенная к верхней деке гитары, за которую прикрепляются струны.

104

Ацетатный, или металл-ацетатный, диск (acetate, metal acetate, test acetate, dub plate, lacquer или transcription disc) представляет собой алюминиевый диск диаметром в 10 или 12 дюймов (25–30 см), покрытый тонким слоем нитроцеллюлозного лака, на котором и нарезались звуковые дорожки. Эти диски можно воспроизводить на обычном проигрывателе, но изнашиваются они очень быстро. До изобретения компакт-кассет ацетаты использовались для пробного сведения с многодорожечной мастер-ленты.

105

Общее название различных стадий классицизма в английской и американской архитектуре периода царствования в Великобритании четырех сменявших друг друга королей по имени Георг (1714–1830).

106

Реверберация — искусственное эхо.

107

Альфред Жарри (Alfred Jarry, 1873–1907) — французский поэт.

108

«Лига плюща» (англ. Ivy League) — ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США. Этот термин подразумевает исключительность в качестве образования, выборность при поступлении и принадлежность к социальной элите.

109

Престижная (старейшая в США) марка мужской одежды.

110

Этос — стиль жизни какой-либо общественной группы, ориентация ее культуры, принятая в ней иерархия ценностей.

111

«Дай пять!» (англ. high-five) — приветствие друг друга хлопком поднятых вверх раскрытых ладоней было характерно для «черной» культуры и не являлось общеупотребительным до начала семидесятых годов.

112

Бульябес (itcn. bullabesa) — густая похлебка из рыбы.

113

«Черные?» — образованная юным Джо Бойдом англо-немецкая форма; «schwarzer» (нем.) — черный; «s» — окончание множественного числа в английском.

114

«Старый город» в городах Северной Африки.

115

Trustafarian (от англ. trust funds и rastafarian) — представитель богатой белой молодёжи, ведущей "растафарианский" образ жизни, при этом ни в чем не нуждаясь.

116

В то время сам Джо Бойд жил в районе Ноттинг-Хилл-Гейт.

117

Кристина Килер (Christine Keeler, p. 1942), Стивен Уорд (Stepher Ward, 1912–1963) и Лаки Гордон (Lucky Gordon) — действующие лица британского политического скандала 1963 года, получившего название «дело Профьюмо». (См. Приложение I.)

118

Лей-линии (ley-lines — линии энергии Земли; от саксонск, ley — расчищенная просека и англ.. lines — линии) — разметочные линии каналов энергии Земли (с точки зрения соответствующей теории Альфреда Уоткинса).

119

Майкл Экс (Michael X, 1933–1975), урожденный Майкл де Фрейташ (Michael de Freitas), также известный как Майкл Абдул Малик (Michael Abdul Malik) и Абдул Малик. Уроженец Республики Тринидад и Тобаго, он получил известность в шестидесятые в Лондоне как яркий представитель движения Black Power и борец за гражданские права. В 1971-м Майкл Экс вернулся на Тринидад, где основал коммуну; в 1972-м обвинен в убийстве двух ее членов и в 1975-м казнен через повешение. Несмотря на неоднозначность в оценках его личности и деятельности, Майкла Экс поддерживали, в частности, Анджела Дэвис, Джон Леннон и Йоко Оно.

120

Bank holidays — нерабочие дни в Соединенном Королевстве и Ирландии. В августе таким днем (Summer Bank Holiday) обычно бывает последний понедельник, соответственно, уикенд длится три дня.

121

Если быть точным, Дженнер и Кинг встретились с Pink Floyd в Лондоне (а не в Кембридже) в июне 1966-го. Кроме того, группа была образована в Лондоне, и только двое (на тот момент) ее участников — Сид Барретт и Роджер Уотерс — были уроженцами Кембриджа

122

Фамилия Шмольци звучит практически одинаково со словом «шмальц» (идиш/нем. schmaltz — топленый жир), которым на музыкальном сленге обозначалась дешевая слезливая сентиментальность, «сопли».

123

Лоренс Уэлк (Lawrence Welk, 1903–1992) — американский музыкант, руководитель оркестра, телевизионный импресарио, с 1955 по 1982 год ведущий телепрограммы «The Lawrence Welk Show». Эта программа была рассчитана на консервативную и семейную аудиторию и включала в себя эстрадные стандарты, польки, вальсы, а также «новелти сонгс».

124

Смысл метафоры Донована заключался в том, что привычный порядок вещей в мире нарушился (битники стали богатыми и известными, например Боб Дилан) и, видимо, причиной тому некая колдовская потустороння сила (наступил «сезон ведьмы»). Эта метафора «мира, перевернутого вверх дном» понравилась Джо Бойду настолько, что он решил сделать ее названием своей продюсерской фирмы. Однако в то время Донован считался совершенно «нехипповым» музыкантом, и Джо беспокоился, что название, ассоциирующееся с таким музыкантом, оттолкнет от его компании потенциальных клиентов.

125

19 июля 2006 года во время игры в поло Брайан Моррисон получил тяжелую травму и впал в кому. Спустя два года, 27 сентября 2008-го, его не стало.

126

В новейших источниках указывается дата 29 января 1967-го.

127

«Новелти сонг» (англ. novelty song) — песня в стиле абсурдного юмора; комический эффект может достигаться как с помощью текста, так и с помощью музыки или манеры исполнения.

128

В настоящее время считается документально подтвержденным факт, что сессии для «Tonite Let’s All Make Love in London» состоялись 11–12 января 1967-го, то есть еще до записи Arnold Layne. Несмотря на это, Джо Бойд почти уверен в том, что они проходили после; «Я очень хорошо помню, что на этих сессиях чувствовал себя „хромой уткой”».

129

Дэвид Гилмор стал членом Pink Floyd в январе 1968-го. Об уходе из группы Сида Барретта было официально объявлено 6 апреля 1968-го.

130

Очевидно, имеется в виду немецкая телекомпания Bavaria Rundfunks, снимавшая в клубе UFO 24 февраля 1967-го для документального телефильма «Die Junge Nachtwandler». Кроме этой, существует еще несколько видеозаписей Pink Floyd в UFO.

131

«Вудбайн» (англ. Woodbine) — марка дешевых крепких английских сигарет без фильтра.

132

«Ночной путешественник» или «Ночной ловец кайфа».

133

Обри Винсент Бердслей (правильно — Бердсли) (Aubrey Vincent Beardsley, 1872–1898) — английский художник-график, иллюстратор, один из виднейших представителей английского эстетического движения 1890-х годов. Его работы выполнены в гротескной манере и отличаются декадентским настроем и утонченной эротичностью. Бердсли внес значительный вклад в развитие стиля «модерн» и искусства плаката.

134

Аббревиатура названия International Times, возможно, даже более известная, чем полное название газеты. Появилась как способ избежать судебного преследования Thomson Corporation, в то время владевшей The Times и требовавшей запретить использование слова «Times» в названии не принадлежавшей ей газеты.

135

Примечание Найджела Уэймута; «Это составное название было вдохновлено египетской царицей Хатшепсут и разноцветной одеждой библейского Иосифа с добавлением унции гашиша».

136

«Карамельная трость» (англ. candy саnе) — твердая карамельная палочка в форме трости. Белая с красными полосами со вкусом перечной мяты или корицы; традиционная конфета на рождественских праздниках. Округлый вензель из продольных красных и пурпурных полос (который можно видеть на обложке оригинального издания книги), образующий слово UFO, напоминает эти конфеты.

137

Кейли (англ. ceilidh) — общий термин для обозначения традиционных групповых танцев в Ирландии и Шотландии, а также в более широком смысле — музыки для этих танцев и вечеринок, на которых они танцуются.

138

В английском оригинале — «freaks».

139

Лорд великий камергер {англ. Lord Great Chamberlain) — один из девяти высших церемониальных чиновников Великобритании. До 1968 года лорд великий камергер был главным цензором театральных постановок в стране.

140

В июне 1967-го Soft Machine в студии Sound Techniques с помощью Джо Бойда записывали две песни — «She’s Gone» и «I Should’ve Known» — для своего второго сингла, который не был выпущен.

141

Песня «Fire» была выпущена в Великобритании на сингле в июле 1968-го и поднялась на 1-е место списка 14 августа, то есть через полтора года после описываемых событий.

142

Дадаизм (dadaism), или дада (dada), — модернистское течение в искусстве (1915–1923). Основывалось на принципах анархизма, иррациональности, бессистемности, отрицания общепринятых ценностей и сложившихся эстетических взглядов. Считается, что дадаизм явился предшественником сюрреализма, во многом определившим его идеологию и методы.

143

«Спид» (англ. speed) — сленговое название амфетамина.

144

Джек Нудист (Jack the Nudist) — прозвище Джека Брэйсленда (Jack Braceland), одного из первых «светохудожников» в Англии. Его световое шоу называлось Five Acre Lights, по имени нудистской колонии в Уотфорде, которую он возглавлял вместе со своей женой. В середине 1967-го Брэйсленд открыл в Лондоне собственный психоделический клуб Happening 44, просуществовавший всего несколько месяцев.

145

Вопреки существующей легенде, Джимми Хендрикс не присутствовал на «14 Hour Technicolour Dream».

146

Общепризнанным автором идеи Electric Light Orchestra является Рой Вуд, однако, действительно, звучание ESQ напоминает будущих ELO.

147

Сквот — незаконно занятый под жилье пустующий дом.

148

Нужно принять во внимание, что приведенный ниже список включает в себя только анонсированных, а не всех выступавших музыкантов. Так, например, в списке отсутствует упоминание о знаменитом джеме Джими Хендрикса (на басу) и участников группы Tomorrow Твинка, Стива Хоу и Кита Уэста в ночь с 28 на 29 апреля.

149

Кеннет Энгер (Kenneth Anger (Kenneth Wilbur Anglemeyer), p. 1927) — американский андеграундный кинематографист, автор экспериментальных фильмов, актер и писатель, один из наиболее влиятельных независимых режиссеров за всю историю кинематографа. Его короткометражные фильмы сочетают в себе сюрреализм, гомоэротизм и оккультизм (он является последователем Алистера Кроули). В I960—1970-е годы с Энгером водили знакомство такие рок-звезды, как Мик Джаггер, Кит Ричард, Джимми Пейдж и Марианна Фейтфул.

150

Авангардная постановка Дэвида Майровица (David Zane Mairowitz, p. 1943), одного из редакторов-основателей «Интернэшнл Таймс».

151

Группа поэтов и музыкантов, которую организаторы пригласили на один вечер из Ливерпуля.

152

«Опера нищего» (англ. The Beggar’s Opera) — опера, основанная на балладах, была написана Джоном Гэем. Премьера состоялась 28 января 1728 года

153

«Сцены из жизни богемы» (фр. Scenes de la vie de boheme) — роман Анри Мюрже, опубликованный в 1851 году. На основе этой книги были созданы две оперы под названием «Богема» (La boheme) — Джакомо Пуччини (1896) и Руджеро Леонкавалло (1897).

154

Здание The Roundhouse (или «Депо») было построено в 1847 году как железнодорожное депо, затем использовалось для самых разнообразных целей. В частности, почти полвека компания W&A Gilbey Ltd использовала его под склад алкогольной продукции. Centre 42 переоборудовала это здание под театр в 1964 году. Именно в здании Roundhouse в ночь с 15 на 16 октября 1966-го состоялась грандиозная «вечеринка» «All Night Rave» по поводу открытия газеты International Times, где играли Pink Floyd и Soft Machine.

155

Mayfair — английский журнал для мужчин, аналог американских изданий Playboy и Penthouse. Основан в 1965-м, первый номер вышел в 1966-м как августовский.

156

Высокий суд (англ. the High Court) входит в состав Верховного суда Великобритании.

157

Кейджен (часто встречается неправильный вариант «каджун») (англ… cajun) — разновидность американского фолка. Музыка франкоязычных обитателей штата Луизиана, переселившихся в середине XVIII века с территории нынешней Канады.

158

Супруги Чарльз (Charles Ormond Eames, 1907–1978) и Рэй (Bernice Alexandra «Ray» Eames, 1912–1988) Имз — американские дизайнеры, известные своими работами в области архитектуры и мебели. Для своих стульев и кресел, созданных в конце 1950-х — 1960-е годы, они использовали новаторские для того времени материалы: пластик, фибергласе, алюминий и т.д

159

Отыграв вечером 11 мая 1969 года концерт в Бирмингеме, Fairport Convention возвращались в Лондон. Бывший за рулем роуди Харви Брэмем уснул, и микроавтобус на полном ходу съехал в кювет и врезался в дерево. Джини Фрэнклин («Genie the Tailor», она была художником-модельером, разработавшим, в частности, сценические костюмы для Cream, сольный альбом Джека Брюса «Songs for a Tailor» посвящен ее памяти) умерла на месте, а доставленный в госпиталь Мартин Лэмбл — на следующий день. У Эшли Хатчингса было сильно разбито лицо, и ему пришлось провести в больнице два месяца. Ричард Томпсон и Саймон Никол «отделались» царапинами, но испытали сильнейший шок, от которого оправились очень нескоро.

160

«Летучий отряд» (англ. Flying Squad) — подразделение уголовного розыска в Великобритании.

161

«Левый берег» (фр. Rive gauche) — в Париже половина города, расположенная южнее Сены: кварталы богемы, художников, писателей и интеллектуалов. Это выражение обозначает также присущий этому месту стиль жизни.

162

Ныне (с декабря 1963-го) — международный аэропорт имени Джона Кеннеди.

163

Карасс (англ.. kerass) (в вымышленной религии «боконизм», изложенной Куртом Воннегутом в книге «Колыбель для кошки») — группа людей, собранная вместе для выполнения божьей воли без своей на то воли и ведома.

164

Gitanes (фр. «цыганки») — марка французских сигарет, ставшая культовой. Среди отдававших им предпочтение — Альбер Камю и Серж Гензбур; в своих книгах их постоянно упоминал Генри Миллер.

165

Компаньон, не участвующий активно в деле, но фигурирующий в качестве члена фирмы.

166

Кисмет — судьба, рок (араб.).

167

Бёрл Айкл Айвенхо Айвз (Burl Icle Ivanhoe Ives, 1909–1995) — американский актер и певец в стиле фолк и кантри, известный своей элегантной и изящной манерой пения.

168

Сэр Ноэл Пирс Кауард (или Ковард; Ыоё1 Peirce Coward, 1899–1973) — английский драматург, актер, композитор и режиссер.

169

Иэн Ланкастер Флеминг (Ian Lancaster Fleming, 1908–1964) — английский писатель, автор романов о Джеймсе Бонде.

170

Хэрроу (англ. Harrow School) — лондонская школа-пансион для мальчиков 13–18 лет, основанная в 1572 году. Среди окончивших ее были лорд Байрон, Уинстон Черчилль, Джавахарлал Неру и многие другие исторические личности.

171

Блюбит (англ. bluebeat) — в начале 60-х собирательное название для ямайской музыки. Произошло от названия английской фирмы грамзаписи Blue Beat Records, основанной в 1960-м и выпускавшей ямайский ритм-энд-блюз и ска.

172

Брикстон (район Лондона), Хэндсуорт (район Бирмингема), Мосс-сайд (Moss-Side) — фабричный город в Ланкашире, Токстет (Toxtetb) (район Ливерпуля) — районы, где традиционно концентрируются иммигранты.

173

Backgammon — английское название игры в нарды.

174

Автомобилем с психоделической раскраской, принадлежавшим Джону Леннону, был не «бентли», а «роллс-ройс» (Rolls-Royce Phantom V). Идею раскрасить автомобиль «как цыганскую кибитку» действительно подала Марийке, но воплощением этого замысла в жизнь занимались не The Fool (кто именно — до сих пор является предметом дискуссий). Кроме The Beaties, The Fool работали с Hollies, The Move, Procol Harum и Cream.

175

Licorice (англ..) — лакрица; солодковый корень.

176

Дхоти — традиционный вид мужской одежды, распространенный, в частности, в Индии. Представляет собой прямоугольную полосу ткани длиной 2–5 метров, обертываемую вокруг ног и бедер с пропусканием одного конца между ног.

177

Джидду Кришнамурти (Jiddu Krishnamurti, 1895–1986) — индийский духовный учитель, философ и писатель. Основал несколько школ, опубликовал множество книг, статей и интервью, в которых раскрывал суть своего подхода к жизни.

178

Сайентология (англ. Scientology, от лат. scio и др. — греч. Xoyoq — «знание о знании») — религиозно-философское учение, созданное американским писателем-фантастом Роном Хаббардом, целью которого декларируется улучшение человеческих способностей и повышение духовного осознания. Сайентология приобрела последователей более чем в 100 странах мира; среди ее сторонников есть популярные деятели культуры, включая звезд Голливуда. Критики отрицают гуманитарную и религиозно-философскую миссию сайентологии, считая ее чисто коммерческим предприятием. Сайентологические методы, по их мнению, разрушительно влияют на организм человека и его психику.

179

Майский бал (англ. May Ball) — бал, устраиваемый по окончании учебного года в каждом из колледжей Кембриджского университета.

180

Отец Ника Родни Дрейк (1908–1988) переехал в Бирму в начале 1930-х годов, чтобы работать инженером в Бомбейско-Бирманской торговой корпорации (англ. Bombay Burmah Trading Corporation), одной из старейших коммерческих компаний в Индии.

181

Колледж Мальборо (англ. Marlborough College) — британская частная средняя школа для мальчиков и девочек в г. Мальборо, графство Уилтшир, основана в 1843 году.

182

Восходящее легато — прием игры на гитаре, заключающийся в извлечении звука путем удара пальцем левой руки по струне. Этот прием обеспечивает переход от одной ноты к другой — более высокой. Суть этого приема в следующем: один палец ставится на один лад, медиатором ударяют по струне, а потом второй палец ударяет по второму ладу.

183

«Классическая серия фильмов ужасов студии Hammer» — цикл фильмов ужасов, которые были сняты начиная со второй половины 1950-х годов на британской киностудии Hammer Film Productions Limited и оказали значительное влияние на развитие этого жанра кинематографа. «Хаммеровские» ужастики часто представляли собой римейки популярных фильмов ужасов прошлых лет (циклы о Франкенштейне, Дракуле, ожившей мумии), однако их сюжеты были существенно переработаны.

184

Фредерик Теодор Альберт Делиус (Frederick Teodore Albert Delius, 1862–1934) — английский композитор. На его музыкальный стиль оказала влияние музыка Вагнера и Грига, а позднее — Дебюсси.

185

Барнс-Коммон (англ. Barnes Common) — природоохранная территория в лондонском округе Ричмонд-апон-Темз.

186

Остров Сен-Луи (фр. lie Saint-Louis), также остров Св. Людовика — меньший из двух сохранившихся островов на реке Сене в Париже.

187

Транскей — территория в Южно-Африканской Республике у ее восточного побережья.

188

Дагга (англ. dagga) — южноафриканская разновидность марихуаны, получаемая из местных сортов конопли.

189

Продюсерская в Sound Techniques была приподнята над помещением студии, где находились музыканты.

190

Маноло Бланик (Manolo Blahnik, p. 1942) — испанский дизайнер обуви и основатель одноименной компании, известный прежде всего по сериалу «Секс в большом городе». Постоянными клиентами Бланика являются многие знаменитости.

191

Гимбри — североафриканский щипковый инструмент, «басовая лютня» с корпусом из дерева, со стороны струн покрытым шкурой верблюда. Гриф представляет из себя простую палку с тремя струнами. Инструмент издает низкий звук, напоминающий пиццикато, исполняемое на виолончели или контрабасе.

192

«Текниколор» (англ. Technicolor) — один из способов получения цветного изображения, широко применяемый в Голливуде с 1922 по 1952 год. «Текниколор» обрел популярность в основном благодаря своей гиперреалистичности и насыщенности цвета.

193

«Бразилия» (англ. Brazil) (1985) — знаменитая антиутопия режиссера Терри Гиллиама, считается одним из лучших фильмов 1980-х годов. Лейтмотивом фильма является песня 1939 года «Aquarela do Brazil» Ари Барросо, исполняемая в различных вариациях — от возвышенных и воодушевляющих до угрожающе зловещих.

194

World Circuit — фирма грамзаписи, выпускающая этническую музыку, специализирующаяся в основном на артистах с Кубы и из Западной Африки.

195

«Веришь — не веришь» — англ. Liar dice, буквально — «игральные кости лжецов».

196

Игра слов, основанная на двойном значении слова «rover» (англ. «скиталец»), Это одновременно марка знаменитого английского автомобиля 1940—1950-х годов и распространенная собачья кличка. Модель машины, о которой говорит автор, действительно несколько напоминает собаку, стоящую на задних лапах в ожидании подачки хозяина.

197

Реджинальд «Реджи» (Reginald «Reggie» Kray, 1933–2000) и Рональд «Ронни» (Ronald «Ronnie» Kray, 1933–1995) Крэй стояли во главе организованной преступности лондонского Ист-Энда в 50-60-х годах. Будучи владельцами ночных клубов в Вест-Энде, они общались со знаменитостями, такими как Фрэнк Синатра, Дайана Доре и Джуди Гарланд, а также некоторыми политиками. С ростом бунтарских настроений в 1960-е годы они сами стали знаменитостями. Близнецы Крэй также хотели стать менеджерами Kinks. В 1969-м были осуждены на пожизненное заключение.

198

Нембутал (пентобарбитал) — препарат, оказывающий снотворное, а в более высоких дозах наркотическое действие. В шестидесятые годы был известен под названием Yellow Submarine, поскольку выпускался в капсулах желтого цвета.

199

Калуки — карточная игра.

200

«Формайка» (англ. Formica) — жаростойкий пластик.

201

Имеется в виду первый альбом Доктора Джона Gris-Gris 1968 года, на обложке которого написано «DR.JOHN, the night tripper — GRIS-gris».

202

Выражение описывает положение потерпевшего кораблекрушение посреди океана; если не будешь пить морскую воду, то умрешь от жажды, если будешь пить — тоже умрешь. Значение этого выражения: в сложившейся ситуации нет выбора.

203

Выражение, употребляемое кокни для описания состояния полной неопределенности, без малейшего понятия, какое решение принять.

204

«Пони» (англ. ponies) — двадцать пять фунтов стерлингов.

205

«Обезьяны» (англ. monkeys) — пятьсот фунтов стерлингов.

206

Примеры «рифмованного сленга» кокни: «boat race» (состязания (лодок) по гребле) рифмуется с «face» (лицо), поэтому «лодка» означает «лицо»; «sausage and mash» (колбаса с картофельным пюре) рифмуется с «hash» (гашиш), поэтому «колбаса» означает «гашиш»; наконец, «Rosie Lee» (Роузи Ли) рифмуется с «tea», поэтому «Роузи» означает «чай».

207

Цепочка выглядит таким образом: «cunt» («влагалище») — «Berkshire Hunt» («беркширская охота») — «Вегк» («Берк») — «Charlie Smirk» (Чарли Смерк, известный жокей) — «а right Charlie» («настоящий Чарли»).

208

В полуподвале на Джеррард-стрит с 1959 по 1965 год располагался джаз-клуб Ронни Скотта. После того как клуб переехал в большее по размерам помещение, «Старое место» — Old Place — продолжало функционировать до 1967 года, как его филиал. На этой площадке проходили выступления подающих надежды музыкантов.

209

Мбаканга (англ. Mbaqanga) — стиль южноафриканской музыки, возникший в начале 60-х, в основе которого лежит народная сельская музыка зулусов. Для него характерно сочетание западных инструментов и южноафриканского вокального стиля.

210

Гарольд Пинтер (Harold Pinter, 1930–2008) — английский драматург, поэт, режиссер, актер, политический активист; лауреат Нобелевской премии по литературе 2005 года. Один из самых влиятельных британских драматургов своего времени.

211

Симон Винкеног (Simon Vinkenoog, 1928–2009) — голландский поэт и писатель, известный деятель контркультуры.

212

Джоан Баэз завершала программу дня, выступая с 00:55 до двух часов (фактически уже в ночь на субботу). Перед Мелани (которой в конце концов досталось время с 10:50 до 11:20 вечера в пятницу) выступали Тим Хардин и Рави Шанкар (во время выступления последнего уже точно шел дождь).

213

The Incredible String Band выступили в субботу 16 августа с 6:30 до 7:15 вечера, но не после Canned Heat, а перед ними. Но ISB все равно было непросто, потому что до них выступала и «завела» публику группа Santana.

214

Последние сведения о Ликорис появились в 1990 году, когда ее старшая сестра Фрэнсис сообщила, что получила от нее письмо из Сакраменто, Калифорния. Существует точка зрения, что Ликорис до сих пор находится в Калифорнии, скрывая место своего жительства от семьи и поклонников ISB.

215

В 1997 году Уильямсон и Херон объединились на два концерта, а в 1999-м произошел полноценный реюнион трех участников оригинального состава с участием других музыкантов. В 2003 году Робин и его жена Вина «временно» покинули ISB, а Херон и Палмер (опять же при участии других музыкантов) продолжали выступать под названием The Incredible String Band до сентября 2006 года. В июле 2009-го Херон и Палмер приняли участие в концерте «Witchseason Weekend», посвященном сорокалетию фирмы в лондонском зале Barbican. На концерте также присутствовала и Роуз Симпсон.

216

На протяжении многих лет Дэйв Суобрик страдал эмфиземой легких, приковавшей его к инвалидной коляске. В октябрю 2004 года он перенес успешную операцию по пересадке легких, взятых от донора, существенно улучшившую состояние его здоровья.

217

Джига (англ. jig) и рил (англ. reel) — традиционные танцы, распространенные в Ирландии и Шотландии. Как правило, отличаются быстрым ритмом.

218

Сержант Билко (англ.. master sergeant Ernest G. Bilko) — персонаж американского комедийного телесериала «The Phil Silvers Show», шедшего в 1955–1959 годах.

219

Бербанк (Burbank) — город в округе Лос-Анджелес, штат Калифорния, США. Город находится в восточной части долины Сан-Фернандо, к северу от делового центра Лос-Анджелеса. Известен как «медиа-столица мира», поскольку там находятся штаб-квартиры и учреждения таких компаний, как The Walt Disney Company, Cartoon Network, DIC Entertainment, NBC, Nickelodeon, Warner Bros и др.

220

Примечание Джо Бойда; «Когда Крис Блэкуэлл услышал Jethro Tull, он захотел их подписать. Но Эллис и Райт, менеджеры группы, сказали ему, что хотят основать свою собственную фирму (сочетание имен CHRIS Wright и Terry ELLIS и дало в сумме название CHRYS-ELLIS или Chrysalis). Блэкуэлл убедил их начать с предоставления записи Jethro Tull по лицензии его компании. Он принял условие, что, если в течение первого года существования Chrysalis два выпущенных на ней альбома попадут в Тор 10, Эллис и Райт смогут уйти от него и работать самостоятельно. Chrysalis удалось это сделать, но Блэкуэлл рассчитывал, что его американские и прочие зарубежные контракты приведут фирму к решению и дальше действовать через Island. Блэкуэлл предложил Chrysalis ставить собственное «клеймо» — имея в виду, что фирма будет как бы частью Island. Мо Остин предложил Эллису и Райту американский контракт и предоставил финансы, позволившие покинуть Island».

221

Первые американские выступления Traffic состоялись в марте 1968-го в Сан-Франциско в залах Fillmore и Winterland.

222

«Музыкальное бунгало» — небольшое одноэтажное здание, где размещалось отделение музыки Warner Brothers.

223

Басби Беркли (Busby Berkeley, 1895–1976) — известный кинорежиссер и хореограф, в фильме «Золотоискатели 1933 года» — постановщик танцевальных номеров.

224

«Губная дуга Купидона» — губы с четко очерченными уголками.

225

Джон Уильямс (John Towner Williams, p. 1932) — американский композитор, дирижер и пианист, автор музыки к известнейшим кинофильмам, в том числе картинам «Челюсти», «Звездные войны», «Супермен», «Инопланетянин», фильмам об Индиане Джонсе, «Парк Юрского периода», «Один дома», «Список Шиндлера», трем фильмам о Гарри Поттере.

226

Джон Бурман (John Boorman, p. 1933) — английский кинематографист, в фильме «Избавление» — продюсер и режиссер.

227

«Плавающая стрелка» — равномерное медленное ритмичное движение стрелки вправо и влево по шкале «Е-метра».

228

«Кейс» — в сайентологии общий термин, обозначающий человека, с которым работают. Термин используется также для обозначения всех собранных в уме расстройств, болей, поражений и т. д.

229

Логический, или порочный, круг (лат. circulus vitious) — логическая ошибка или уловка, при которой утверждение выводится из самого себя, обычно через несколько промежуточных утверждений.

230

Оба этих известных актера — убежденные последователи сайентологии.

231

Бодисерфинг (англ. bodysurfing) — катание на волне без использования каких-либо технических средств.

232

Клируотер (англ. Clearwater, буквально «чистая вода») — город во Флориде, один из главных центров сайентологии, место расположения крупнейших сайентологических организаций.

233

Еврейская прическа — шапка вьющихся волос, похожая на «афро».

234

Реалистическое кино, «синема-верите» (фр. cinema verite) — метод съемки кинофильмов, основанный на развернутых интервью и наблюдении за реальными или искусственно провоцируемыми ситуациями.

235

Синдицирование — продажа прав на трансляцию радио- и телепрограмм большому количеству независимых друг от друга местных станций (в отличие от трансляции по централизованным радио- и телесетям). Распространенная практика в США.

236

«Оуки» (англ. okie) — житель Оклахомы.

237

Одна из старейших (выходит с 1925 г.) американских радиопередач, концерт с участием звезд кантри, транслируемый в прямом эфире из здания Grand Ole Оргу Hause в Нэшвилле.

238

Младотурки (тур. Jöntürkler) — политическое движение в Османской империи в конце XIX — начале XX века, в широком смысле — любые активные сторонники радикальных реформ.

239

К настоящему моменту этот фильм уже выпущен на DVD.

240

Маркс процитировал Гегеля, которому и принадлежит это высказывание.

241

Джиттербаг (англ. jitterbug) — эксцентричный, импровизированный быстрый танец с резкими движениями (прыжки, тряска телом, вращения, перебрасывание партнерши и др.), который был популярен в США в 1930-х годах XX века. Широкую известность в Европе получил в 1940-х годах. Имеет большое сходство с буги-вуги и рок-н-роллом.

242

Сэм Пекинпа (David Samuel «Sam» Peckinpah, 1925–1984) — американский кинорежиссер и сценарист, работавший в основном в жанре вестерна, известный откровенным изображением насилия и жестокости в своих фильмах.

243

Уильям Уэгман (William Wegman, p. 1943) — американский фотограф, более всего известный созданием серии композиций с участием собак в разнообразных костюмах и позах. Наиболее известной его моделью был Ман Рэй, ставший настолько популярным, что в 1982-м газета The Village Voice назвала его «человеком года».

244

Долли Дагер («Долли Кинжал») — имя героини одноименной композиция Джимми Хендрикса «Dolly Dagger», посвященной Девон Уилсон.

245

Коронер (англ. coroner) — следователь, ведущий дело о насильственной или внезапной смерти.

246

В июле 2007-го домашние записи Ника Дрейка были официально выпущены на альбоме «Family Tree».

247

Nina and Frederik — популярный в конце 1950-х — начале 1960-х датский вокальный дуэт Фредерика, барона ван Палландт, и его жены Нины, репертуар которого состоял из смеси фолк-музыки, песен в стиле калипсо и эстрадных стандартов.

248

«Английская роза» — классический тип английской красавицы из самой верхушки среднего класса, хорошо воспитанной стопроцентной англичанки, с очень белой кожей и алым румянцем на щеках.

249

Джоан Гринвуд (Joan Greenwood, 1921–1987) — английская актриса, известная своим хриплым голосом, медленным произношением и четкой дикцией; одна из самых сексуальных «звезд» в истории кинематографа.

250

Глинис Джонс (Glynis Johns, p. 1923) — театральная и киноактриса, танцовщица, пианистка и певица.

251

Огастес Оусли Стэнли Третий (Augustus Owsley Stanley 111, p. 1935), также известный под прозвищем «Медведь» (The Bear) — подпольный изготовитель «кислоты», первый, кто сумел наладить производство чистого ЛСД в больших количествах.

252

Упомянутые ранее Гринвич-Виллидж, Гарвард-сквер, Бэйсуотер, Санта-Моника и Левый берег — это модные «хипповые» районы Нью-Йорка, Бостона, Лондона, Лос-Анджелеса и Парижа. Хобокен, Сомервиль, Хэкни, Кориа-таун и Бельвиль — более бедные районы тех же самых городов, прибежище «непризнанных художников».

253

Нефтяной кризис 1973 года (также известен под названием «нефтяное эмбарго») начался 17 октября 1973 года, когда во время «войны Судного дня» ОПЕК заявила, что не будет поставлять нефть странам, поддержавшим Израиль в этом конфликте с Сирией и Египтом. Эмбарго касалось прежде всего США и их союзников в Западной Европе, и в течение следующего года цена на нефть поднялась с трех до двенадцати долларов за баррель.

254

ААВ — схема чередования строчек текста в блюзовом куплете: «А» — первая строка, повторяется два раза, «В» — завершающая третья строка.

255

Постоянные забастовки, происходившие в Великобритании в 1970–1973 годах, вынудили правительство Эдварда Хита ввести трехдневную рабочую неделю в промышленности.

256

Майкл Герр (Michael Herr, p. 1940) — американский военный корреспондент и писатель. В 1967–1969 годах в качестве журналиста журнала Еsquire освещал войну во Вьетнаме. На основе своих воспоминаний написал получившую большую известность книгу «Репортажи» (Dispatches, 1977), которую газета New York Times назвала лучшей книгой о вьетнамской войне.

Герр также участвовал в работе над сценариями для фильмов «Апокалипсис сегодня» (Apocalypse How, 1979) и «Цельнометаллическая оболочка» (Full Metal Jacket, 1987).

257

СВАТ (англ. SWAT — Special Weapons and Tactics) — специальные боевые подразделения американских полицейских департаментов, предназначенные для выполнения опасных операций, аналог российского СОБРа.

258

Симбионистская армия освобождения (англ. Symbionese Liberation Army, SLA) — североамериканская леворадикальная террористическая группировка, действовавшая в период с 1973 по 1975 год. Группа совершила несколько ограблений банков, два убийства и ряд других актов насилия. Получила всемирную известность в 1974 году благодаря взятию в заложники внучки миллиардера Патрисии Херст, которая впоследствии присоединилась к SLA.

259

Данная глава, написанная Джо Бойдом, печатается с любезного разрешения автора.

260

Century City — район на западе Лос-Анджелеса, важный деловой центр, в котором расположены офисы многих топ-менеджеров и адвокатских контор, в особенности связанных с кино-, теле-и звукозаписывающей индустрией, а также штаб-квартиры кинокомпаний 20th Century Fox и Metro-Goldwyn-Mayer.

261

«Селин и Жюли совсем заврались» (1974) — сюрреалистическая комедия, один из самых знаменитых фильмов французского режиссера Жака Риветта.

262

Monty Python — труппа из Великобритании, входящая в число самых влиятельных комиков всех времен. «Пайтоны» получили известность на рубеже семидесятых благодаря своему новаторскому, абсурдистскому юмору. Переворот, произведенный Monty Python на комической сцене, сравнивают с переворотом The Beatles в музыке.

263

Майкл Айснер (Michael Dammann Eisner, p. 1942) — американский бизнесмен и один из наиболее успешных топ-менеджеров теле- и киноиндустрии, занимавший высокие руководящие должности в компаниях ABC, Paramount Pictures (1976–1984) и Walt Disney Company (1984–2005).

264

Ховард Розенман (Howard Rosenman, p. 1945) — американский кинопродюсер и топ-менеджер.

265

Майк Овитц (Michael Ovitz, p. 1946) — американский агент, один из основателей и председатель агентства Creative Artists Agency (САА), а также президент Walt Disney Company (1995–1997 гг.).

266

Упомянутые персоны входят в элиту американской киноиндустрии, шоу-бизнеса или литературы: Кирк Дуглас (Kirk Douglas, p. 1916) — легендарный актер, Джоан Дидион (Joan Didion, p. 1934) — журналистка, эссеистка и писательница, Джулия Филипс (Julia Phillips, 1944–2002) — кинопродюсер и писательница, Стэнли Джаффе (Stanley R. Jaffe, p. 1940) — кинопродюсер, режиссер и топ-менеджер, Рэй Старк (Ray Stark, 1915–2004) — кинопродюсер, Дэвид Меррик (David Merrick, 1911–2000) — известнейший театральный продюсер, постановщик мюзиклов.

267

Toots and the Maytals — ямайская группа, основанная в 1962 г., одни из пионеров стиля реггей (именно в их песне «Do the Reggay» первый раз и появилось это слово). Ее лидером был вокалист Туте Хибберт (Toots Hibbert, p. 1945).

268

Примечание Джо Бойда; «Боб Марли работал таким образом: записывал ритм-дорожки на Ямайке, потом привозил их в Лондон или на Багамы (где в городе Нассау находилась Compass Point Studios — студия фирмы Island). Дальше они работали вдвоем с Блэкуэллом; добавляли другие инструменты, вокал, редактировали и сводили запись. В тот момент по плану на Багамах не было никаких сессий, но, по-видимому, Марли с ревностью отнесся к тому, что Крис уделяет время Тутсу в Лондоне. Поэтому он полетел в Нассау, взяв с собой ленты с какими-то записанными дорожками, и потребовал, чтобы Крис там к нему присоединился».

269

Айтал (англ. ital, от vital — «полный жизни», «жизненный») — система питания, одобренная растафарианским движением. В соответствии с ней пища должна быть натуральной, чистой и рожденной в земле; употребление в пищу свинины запрещено.

270

Генри Бэйтман (Henry Mayo Bateman, 1887–1970) — английский художник-юморист и карикатурист. В 1920—1930-е годы XX века была популярна его серия рисунков «Человек, который…», изображавшая комически преувеличенную реакцию окружающих на пусть и неуместные, но незначительные поступки или замечания героя.

271

Ронни Скотт (Ronnie Scott, 1927–1996) — тенор-саксофонист, одна из центральных фигур британской джазовой сцены и владелец знаменитого клуба Именно он исполнил соло на саксофоне в песне The Beaties «Lady Madonna».

272

Энни Росс (Annie Ross, p. 1930), — английская джазовая певица и актриса, записывавшаяся со многими знаменитостями, но более всего известная своим участием в трио Lambert, Hendricks & Ross в 1957–1962 годах.

273

The Dorchester — роскошный отель с видом на Гайд-Парк, расположенный в дорогом лондонском квартале Мэйфэйр.

274

Сэр Дэнис Тэтчер (Sir Denis Thatcher, 1915–2003) — британский бизнесмен и супруг премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер.

275

По другим данным это был трудовой лагерь в Сибири, в который Рэкман (урожденный Перец Рахман, 1919–1962), участник польского антифашистского сопротивления, был интернирован, когда перешел через советскую границу.

276

Капитан третьего (затем второго) ранга Евгений Иванов (1926–1994), сотрудник ГРУ Генштаба Вооруженных сил СССР, с марта 1960-го по январь 1963-го занимал должность помощника военно-морского атташе посольства СССР в Лондоне. Свой взгляд на события, связанные с «делом Профьюмо», он изложил в книге мемуаров «Голый шпион. Русская версия».

277

«Хрущев моргнул» («Kruschev blinked») — американское журналистское клише, относящееся к развязке Карибского кризиса. Во многих вестернах противники смотрят друг на друга не мигая, пока наконец кто-то один не выдерживает, моргает, и в этот момент и раздается роковой выстрел.

278

Palace Pictures — компания по производству и распространению кино- и видеопродукции, существовавшая с 1984 по 1992 год.

279

Филипп Маунтбеттен (Philip Mountbatten, p. 1921) — герцог Эдинбургский, принц-консорт Великобритании, супруг королевы Елизаветы II.

280

Скандал на бракоразводном процессе Маргарет, герцогини Аргайлской (урожденной Маргарет Уигем, 1912–1993) разразился в марте 1963-го. В качестве доказательства безнравственного поведения жены герцог Аргайлский предъявил фотографии, сделанные камерой «Полароид». На этих снимках герцогиня (известная патологической нимфоманией) доставляла оральное удовольствие некоему мужчине, голова которого не попала в кадр. Один из главных подозреваемых, министр обороны Дункан Сэндис (1908–1987), в июне 1963-го подал в отставку, которая, однако, не была принята.

281

16 марта 1976 года, находясь на пике популярности, Уилсон неожиданно подал в отставку. Согласно одной из версий, причиной этого поступка стал шантаж со стороны британских спецслужб, угрожавших обнародовать данные о его связях с СССР. Преемник Уилсона, «скучный» Джеймс Каллаган, с треском проиграл консерваторам парламентские выборы в мае 1979-го.

282

Джон Эдгар Гувер (John Edgar Hoover, 1895–1972) — одна из наиболее влиятельных фигур в США на протяжении полувека, директор Федерального бюро расследований с 1924 по 1972 год. Отмечая заслуги Гувера, его также обвиняли в многочисленных злоупотреблениях полномочиями и вмешательстве в политические процессы на стороне консервативных сил.

283

Private Eye (англ. частный детектив) — английский сатирический журнал, по подаче информации близкий к советскому журналу «Крокодил».

284

Леди Антония Фрейзер (Antonia Fraser, p. 1932) — англоирландская писательница, жена Гарольда Пинтера.

285

Пенелопа «Пенни» Мортимер (Penelope Ruth Mortimer, 1918–1999) — английская журналистка и писательница, жена сэра Джона Мортимера, известного писателя, а также адвоката и защитника гражданских прав.

286

Словарь составлен переводчиком П. Кулешом

287

Хоум-офис (англ. Home Office) — департамент Великобритании, функции которого аналогичны министерству внутренних дел в других странах


на главную | моя полка | | Белые велосипеды: как делали музыку в 60-е |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу