1

Впервые, когда он вошел в ее жизнь, Юдит ощутила колючую боль. Впрочем, боль быстро отступила. Он: простите. Он: ничего. Он: такая давка. Она: да. Юдит скользнула взглядом по его лицу, как просматривают в ежедневных изданиях заголовки спортивных новостей. Из чистого любопытства. Интересно, как выглядит человек, которому не лень в Страстной четверг толкаться в переполненном сырном отделе и наступать на пятки окружающим. Ее не удивило, что в нем не было ничего необычного. Такой же, как все, не лучше и не хуже, ничего оригинального. Ну почему всему населению непременно на Пасху понадобился сыр! И надо же было им всем заявиться именно в этот магазин именно к этому часу!

У кассы он – снова он! – выложил свои покупки на ленточный транспортер рядом с ее вещами. Она почувствовала, что это он, по специфическому запаху, исходившему от его ржаво-коричневой замшевой куртки. Его лицо ей, конечно, не запомнилось, нет, она его даже не вспомнила бы, столкнись они нос к носу, однако не могла не отметить ловкие и пластичные движения его рук. Даже в двадцать первом веке все еще казалось чудом, что мужчина около сорока упаковывал, разворачивал и сворачивал вещи так, словно проделывал это много раз.

На выходе он задержался, чтобы придержать перед ней дверь, и это уже не казалось случайностью. Очевидно, он-то запомнил ее лицо и прямо светился от радости, что встретил знакомого человека. Он: еще раз прошу меня извинить за то, что наступил вам на ногу. Она: ах, уже забыла. Он: нет-нет, я знаю, как это может быть адски больно. Она: не так уж и больно. Он: ну и хорошо, ну и славно. Она: да. Он: ну… тогда прощайте. Она: да. Он: с наступающим! Она: и вас также! Ей нравилось поболтать ни о чем в магазине, но сегодня, похоже, она наговорилась на всю оставшуюся жизнь.

Последнее, о чем она подумала, вспоминая этого мужчину, была большая связка желтых бананов, штук семь или восемь, которую он упаковал на ее глазах. У того, кто покупает семь или восемь бананов, очевидно, дома, трое или четверо голодных детей. Под кожаной курткой у него наверняка вязаная безрукавка в крупный ромбик всех цветов радуги. Эдакий правильный отец семейства, подумала она, из тех, которые обстирывают по пять-шесть человек и развешивают белье сушиться по типу: носочки, разобранные парами в рядок, и горе тому, кто нарушит порядок на бельевой веревке!

Вернувшись домой, Юдит наклеила на покрасневшую пятку толстый пластырь. Слава богу, ахиллово сухожилие не задето. Мера, возможно, излишняя, но без нее она не чувствовала бы себя в сохранности.

2

Пасха прошла как обычно. Утро субботы: зашла к маме. Мама: как дела у отца? Юдит: не знаю, я собираюсь к нему во второй половине дня. Вторая половина дня в субботу: визит к отцу. Отец: как мать? Юдит: неплохо. Я была у нее утром. Воскресное утро: съездила к брату Али за город. Али: как поживают папа с мамой? Юдит: хорошо, вчера я виделась с ними. Али: они снова живут вместе?

В понедельник пасхальной недели Юдит ждала в гости друзей на обед. Друзья должны были прийти только вечером, но она начала готовиться сразу, как встала. Всего их должно быть шестеро: две семейные пары, двое одиночек (один вечный холостяк, другая – она сама). В промежутках между переменой блюд высокоумные разговоры, главным образом о методах приготовления еды, не разрушающих витамины, и о новейших разработках борьбы с винным камнем. Компания отличалась таким стройным единомыслием (в отношении войны, бедности, гусиной печени фуа-гра и пр.), что это добавляло к их близости ореол заговорщиков. Недавно подвешенная люстра в стиле югенд излучала теплый свет, в нем выражения лиц делались мягче и добрее. Как нельзя кстати, в продаже появился последний CD-диск «The Divine Comedy».

Ильза даже улыбнулась своему Роланду, – он помассировал ей правое плечо, – и это после тринадцати лет совместной жизни с двумя детьми в конурке, больше напоминавшей колчан, из которого они каждый день в неутомимой борьбе запускали стрелы во всевозможные страдания. Вторая пара, помоложе, Лара и Валентин, пока пребывали в том периоде, когда влюбленные ходят, держась за руки. Лара брала его пальцы в свои ладони, наверное чтобы держать мужа покрепче, будто этот наивный способ помог бы ей привязать его к себе надолго. Герд, как обычно, больше других расточал остроумие, шутил и вообще являлся душой компании. Он будто специально старался разговорить неуверенных в себе собеседников и при этом сам вырастал в их и своих глазах. Жаль, что он не голубой, а то Юдит почаще приглашала бы его в гости одного. Ей нужен был такой человек, с кем можно было доверительно побеседовать по душам о проблемах, о которых в компании с семейными парочками говорить неудобно.

Вечером после ухода гостей, о которых напоминали лишь витавшие в воздухе облака дыма, Юдит в окружении гор немытой посуды занялась самокопанием, настойчиво пытаясь разобраться в своих чувствах. Проведя в кухне битый час, хорошо проветрив комнату и проглотив на всякий случай таблетку от головной боли, она, наконец, смогла глубоко вдохнуть и ощутить радость от несомненно изменившегося в лучшую сторону качества жизни. Вскоре обняла покрепче свой любимый мягкий диван, чтобы уже не выпускать его до восьми утра. Это лучше, чем вникать в то, что творится в голове подвыпившего хронического молчуна, не созданного для интимных уединений, решительно не желающего делать в доме уборку «партнера», чтобы разобраться, на что он рассчитывает или чего боится и можно ли надеяться, что они предадутся сексуальным удовольствиям. Нет уж, Юдит этот стресс ни к чему. Лишь по утрам, и то иногда, ей не хватало рядом под одеялом мужчины. И то не какого-то там, а вполне определенного. По этой причине им не мог стать ни один из ее знакомых.

3

Юдит ходила на работу с радостью. После праздников, конечно, не с энтузиазмом, но умела использовать все аргументы, чтобы внушить себе положительное отношение к труду. Как-никак, сама себе начальница. Хотя, если честно, она часто подумывала, не найти ли ей другую работу для безалаберной жизни, как, к примеру, у ее ученицы Бьянки, которой всего-то нужно зеркало, чтобы занять себя на весь рабочий день. У Юдит был свой небольшой бизнес на улице Гольдшлагштрассе в Пятнадцатом районе. Возможно, слово бизнес в данном случае и звучало слишком громко, однако она любила свою торговлю лампами и ни за что на свете не променяла бы ни на какое другое заведение. С детства Юдит считала, что помещения, в которых располагалась фирма, были самыми прекрасными на свете. Весь потолок был словно в блестящих, сверкающих звездочках оттого, что лампы всегда горели, создавая ощущение постоянного праздника. В дедушкином сияющем музее на открытом воздухе можно было хоть каждый день праздновать Рождество.

В пятнадцать лет Юдит чувствовала себя будто в светящейся изнутри золотой клетке. Делала она что-либо по дому, – за ней непрерывно присматривали торшеры. Даже в самых интимных снах наяву ей было не укрыться от навязчивого света настенных светильников и люстр. Ее брат Али не выносил столько света и прятался от него в темных помещениях. Мама ожесточенно сопротивлялась банкротству, одновременно силясь победить в себе отвращение к занятию предпринимательством. К этому времени папа уже и сам предпочитал затемненные кафе и пивные. В итоге они разошлись по обоюдному согласию. С тех пор выражение «по доброму согласию» запомнилось Юдит как самое бесчеловечное. За ним были слезы, вытираемые с губ, неуклюже изображавших улыбку, и сжавшееся в комок окаменевшее сердце. Рано или поздно уголки рта опустятся и уже никогда больше не расправятся, как у мамы.

В тридцать три года Юдит взяла на себя почти убыточную торговлю светильниками. В последние три года в магазине снова засверкали лампочки, не так торжественно-переливчато, как в лучшие времена при жизни дедушки, но все-таки торговля и ремонтное обслуживание приносили более-менее хороший доход, достаточный, чтобы вознаградить маму за то, что она не бросила наследственный дом. Несомненно, семейное дело явилось для Юдит самой удобной отговоркой, когда приходилось оправдываться, почему она до сих пор не нашла себе спутника жизни.

Вторник после Пасхи на работе прошел на удивление спокойно. Почти весь день она просидела под приглушенным светом от настольной лампы, решая бухгалтерские задачки. С восьми до шестнадцати часов о Бьянке ни слуху ни духу. Скорее всего, она где-то гримировалась. В доказательство того, что она, по меньшей мере, не прогуляла рабочий день, перед самым закрытием конторы Бьянка внезапно вскрикнула: госпожа начальница! Юдит: ради бога, не так громко! Подойдите сюда, если хотите мне что-то сказать. Подошедшая Бьянка: к вам какой-то мужчина. Юдит: ко мне? Что ему нужно? Бьянка: пожелать доброго дня. Юдит: А!..

Это был мужчина с бананами. Юдит узнала его с первых же слов. Он: я хотел только пожелать вам доброго дня. Я – тот, кто отдавил вам пятку накануне Пасхи в «Меркурии». А утром видел, как вы зашли в это здание. Юдит: и теперь вы дожидаетесь, когда я из него выйду? У нее вырвался смешок. Ей показалось, что прозвучало остроумно. Банановому мужчине тоже стало смешно. Как красиво он улыбается, отметила она: два искрящихся смехом глаза, обрамленных сотней крохотных морщинок и примерно шестьдесят ослепительно белых зубов. Он: у меня тут офис неподалеку. И я подумал… Она: вы зашли, чтобы пожелать доброго дня? Мило. Удивительно, как вы меня узнали. Сказано было без капли кокетства. Он: вас это не должно удивлять. Теперь он показался ей странным для отца семейства, покупающего по восемь бананов. В такие моменты Юдит совершенно терялась. Ее щеки зарделись. Взглянув на часы, она вспомнила, что должна срочно сделать звонок. Он: ну, пока… Она: да. Он: может, еще встретимся. Она: разве что вам понадобится лампа. Юдит рассмеялась, чтобы загладить трагическую иронию, заключавшуюся в ее реплике. В этот момент совершенно некстати вмешалась Бьянка. Госпожа начальница, можно мне… – Она намекала, что рабочий день закончился и пора домой. Банановый мужчина также воспринял вмешательство девушки как сигнал, что пора отправляться по своим делам. У самой двери он еще раз обернулся и помахал рукой, как делают на вокзале, но не те, кто прощаются, а те, кто кого-то встречают.

4

Вечером Юдит вспоминала о нем. Как он сказал? Вас это не должно удивлять. Или вас это в самом деле не должно удивлять? И не выделил ли он ударением «вы»? Да, точно, он специально подчеркнул «вы». Он так и сказал: «Вас это не должно удивлять». Вас – в смысле «такую женщину, как вы». Однако мило, подумала Юдит. А может, он имел в виду «такую красивую, интересную женщину, как вы, такую очаровательную женщину, при виде которой захватывает дух, интеллигентную на вид, умную, классную». Да, точно, именно это он хотел сказать: такую женщину не должно удивлять, что он не мог ее не запомнить! Что ж, это приятно осознавать, – заключила Юдит.

«Такую женщину, как вы», – хотел он сказать, – такую женщину однажды увидишь, например когда отдавишь ей пятку в сырном отделе магазина, и уже не выбросишь из головы. Именно так. Очень, очень любезно с его стороны.

Юдит решила перестать думать на эту тему, потому что ей уже не двадцать лет. Она знала кое-что о мужчинах и не была готова с прежней легкостью менять сложившиеся представления о том, каковы они. Еще потому, что у нее полно более важных дел, в частности она планировала освободить от накипи машину для варки кофе. Однако Юдит все-таки еще разок посмаковала, как он выделил слово «вы» в предложении: «Вас это не должно удивлять». Следовало ли это подчеркнутое «вы» понимать, как «такая женщина, как вы»? Скорее изысканный способ признания ее внутренней уникальности перед внешними данными? В смысле: «Она. Она. Да, Она! Единственная и неповторимая Она». Тогда его следовало понимать так: «Любая женщина должна была бы удивиться, любая, но только не она, поскольку она – или, как он выразился, «вы» – не такая, как все. Нет, она ни на кого не похожа. Единственная и неповторимая – вот что он хотел сказать, – «не должна удивляться» тому, что он ее запомнил. Очень приятно, когда о тебе так думают, размышляла Юдит. Однако ничего не поделаешь: ее все-таки удивил факт, что он ее выделил и запомнил. Вот о чем речь. И Юдит принялась очищать от накипи машину для кофе.

На следующий день она вспомнила о нем лишь один раз, мимолетно. Бьянка неожиданно заявила: госпожа начальница, я кое-что заметила. Юдит: правда? Интересно, что же? Бьянка: тут мужчина стоит, явно вас ждет. Юдит стоило высокого актерского мастерства, чтобы не выдать волнения в голосе: какой еще мужчина? Бьянка: ну тот, высокий, у которого офис неподалеку, он приходил пожелать доброго дня и, извините, глядел на вас не по-доброму. Бьянка покачала головой и описала пару кругов своими очаровательными темными глазами. Юдит: полно, чепуха какая-то, навыдумывали себе бог знает что. Бьянка: ничего я не навыдумывала! Он в вас влюбился, начальница! Вы сами разве не замечаете? Это была наглость, произнесенная к тому же без всякого стеснения громко и прямодушно. Но Бьянке, как исключительному явлению, было простительно, поскольку она не имела понятия о том, что можно, а чего нельзя себе позволять. Она делала это по простоте душевной. Юдит ценила ее непочтительную рефлекторную прямоту. Но в данном случае девушка промахнулась. Мужчина дожидался вовсе не ее. Что за чушь? Глупые фантазии ученицы. Он ее совершенно не знал. Что связывало их, кроме отдавленной пятки? Абсолютно ничего.

5

В воскресенье в «Ирисе» отмечали сорокалетний юбилей Герда. В «Ирисе» – ресторанчике с приглушенной интимной обстановкой – он, по его рассказам, получил свою первую работу еще в детстве. Герд был всеобщим любимчиком. Вместо пятидесяти приглашенных гостей пришли восемьдесят. Из них двадцать предпочли дышать кислородом и по причине столпотворения переместились, с заверениями в бесконечном уважении к Герду, в соседний бар «Феникс», где играл пианист, и по этой причине гостей было совсем немного. Юдит оказалась в их числе.

В их компанию попал один, чрезвычайно навязчивый. Как личность он для Юдит давно потерял какое-либо значение. Было время, когда он даже казался ей привлекательным. Его звали Якоб. Жаль, что такому красивому имени выпало бремя вечно носить это лицо. С ним давно все было проговорено (или вымолчено). Через три года отношений между ними Юдит была вынуждена их прекратить. Больше между ними не было ровным счетом ничего. Причина: у Якоба случился затяжной жизненный кризис по имени Штефани, на которой он вскоре женился.

Все это происходило шесть лет назад, и поэтому у Якоба в тот воскресный вечер в «Фениксе» вновь хватило объективности, чтобы заметить: из всех присутствовавших женщин самые соблазнительные губки у Юдит. При первом же случае эти губки тотчас сложились в вопрос: а как там Штефани? Якоб: Штефани? Он сделал вид, будто звук этого имени донесся из очень далекого прошлого. Юдит: почему ее здесь нет? Якоб: осталась дома. Она не любительница подобных празднеств. По крайней мере, она там не одна и неплохо проведет время в обществе Феликса (4) и Наташи (4). Юдит настояла, чтобы он показал фотографии малышек, какие всякий ответственный папаша таскает с собой в бумажнике. Якоб немного посопротивлялся, но потом все же показал. Вскоре он так расслабился, что поехал домой.

Юдит решила примкнуть к группе борцов с глобальным потеплением, которая сформировалась у барной стойки и выражала нетерпение немедленно приступить к решению проблемы, как кто-то сзади постучал по ее плечу. Она повернулась и обомлела. Лицо этого человека было словно из другого мира. Вот так неожиданность, – произнес банановый мужчина. Юдит: да уж. Он: а я-то гадаю – она или не она? Юдит: да. Она хотела сказать, что да, это она. От него наверняка не укрылось, подумала она с ужасом, как учащенно забилось ее сердце и как неуклюже она себя повела, застигнутая врасплох. В данной неловкой ситуации ее могло спасти лишь одно: надо было что-нибудь произнести самой. «Что вы здесь делаете? Точнее, что вас сюда привело? Вы знакомы с Гердом? Один из приглашенных на торжество? Как часто вообще вы сюда заглядываете? Вы тут завсегдатай? Вы играете на фортепьяно? Вы, случайно, не новый пианист?» Какие-то вопросы Юдит задала вслух, какие-то – мысленно. Одними из таких подуманных, но неозвученных вопросов были: «Вы, наверное, видели, как я сюда заходила?» и «Вы хотели пожелать мне доброго дня?».

Оказалось, что нет. Как он объяснил, он зашел сюда с двумя женщинами-коллегами. Они сидели неподалеку за столиком в круге желтого света, который падал от низко опущенной тяжеловесной лампы. Показал на их столик, и его спутницы приветливо помахали рукой. Юдит кивнула им. Бегло оценив взглядом его спутниц, она поняла, что они действительно коллеги. Напоминает рядовой ежемесячный журфикс консультативного отдела по налогам с продолжением в баре с веселой музыкой.

Бананового мужчину звали Ханнес Бергхофер или Бургхофер. У него была широкая и теплая правая ладонь, а вкрадчивый взгляд пронзал Юдит. У нее опять загорелись щеки. А потом Ханнес произнес: я рад, что мы так часто встречаемся. Похоже, мы с вами живем в одинаковом ритме. И как бы вдогонку спросил: не хотите присесть за наш столик? Юдит с сожалением пришлось отказаться.

Дело в том, что она как раз собиралась переместиться в «Ирис», где вот-вот начнется собственно чествование юбиляра – ее друга, хорошего знакомого Герда. Но в другой раз с удовольствием, – сказала она первое, что пришло на ум. Давно Юдит не держалась столь вызывающе-независимо.

Могу я в следующий раз пригласить вас на чашечку кофе? – с надеждой спросил Бергхофер или Бургхофер. Почему бы нет? – парировала Юдит, демонстрируя безразличие. Внутренний жар тем временем достиг поверхности щек. Ей пора. Он: да-да, идите. Она: ну, пошла. Он: увидимся. Она: конечно. Он: а что до кофе, то когда я буду проходить мимо вашего магазина, загляну, если не возражаете. Она: да, так и сделайте. Он: уже предвкушаю. Она: хорошо.

6

«Следующий раз» выпал уже на следующее утро. Бьянка громко воскликнула: госпожа начальница, к вам посетитель! Юдит немедленно поняла, что это означало. Ханнес стоял под одной из ее самых ценных люстр – огромным хрустальным сооружением овальной формы, привезенной из Барселоны, которой покупатели восхищаются уже пятнадцать лет, но никто почему-то не купил. «Надеюсь, не помешал?» – спросил он. На нем была синяя вязаная кофта со светло-коричневыми пуговками, и он походил на тех мужчин, которые любят вечерами посидеть перед открытым камином со стаканом чаю, запустив пятерню в густой мех грузного сенбернара, а вокруг резвится ребятня, вытирая перепачканные бананами руки о мягкий диван.

Юдит: нет, не помешаете. Она сердилась на себя за то, что не сумела скрыть волнения, тем более что никакой логической причины для него не существовало. Этот человек казался ей славным, но не настолько, чтобы им увлечься, потеряв голову, а если смотреть в корень, то по принципиальным соображениям она думала о мужчинах лишь изредка. Он отнюдь не был ее типом, причем следовало добавить, что и свой тип мужчины у нее не было большой охоты узнавать ближе. Юдит давно следовала принципу: знаешь одного – знаешь всех.

Она понимала, чем ее привлек господин Ханнес: он умело воспользовался случаем в магазине и стал ковать железо, пока горячо. Сработал эффект неожиданности. Появился в ее жизни внезапно и, не давая опомниться, стал сближаться к ней с такой целеустремленностью, будто кроме нее для него на свете ничего не существовало.

Но посиделки за кофе в такую рань – это назойливо, и ей следовало бы сразу и недвусмысленно с извинениями отклонить его предложение. Юдит отнюдь не претендовала на роль первой попавшейся утешительницы отца семейства, который немного озабочен отсутствием секса, в то время как его жена сидит дома и вяжет ему синие жилетки, пришивая к ним светло-коричневые пуговки.

Он: в самом деле, мне бы не хотелось показаться навязчивым. Она: нет-нет, вы ни в коем случае не помешаете. Он: дело в том, что со вчерашнего дня я просто не могу думать ни о чем другом, кроме… Она: кроме чего? Он: кроме вас, если начистоту. По крайней мере, не врет, подумала Юдит. Он: мне очень хочется пригласить вас на чашечку кофе и немного поболтать. Вы уже наметили, что будете делать сегодня после закрытия магазина? – После закрытия? – удивилась Юдит, словно речь шла о самом абсурдном времени, какое она могла вообразить. Она: да, к сожалению, я уже наметила кое-какие дела.

Надо было видеть, какой у него стал печальный вид, как поникли плечи, как глубоко он вздохнул и страдальчески повесил голову, будто школьник, у которого отняли мячик. Она: но я могу и отодвинуть дела на некоторое время. Думаю, на кофе после работы времени хватит. Юдит еще раз посмотрела на часы. Да, конечно, думаю, мы успеем, – заключила она.

Прекрасно, прекрасно! – обрадовался он. Глядя, как он расплылся в улыбке, Юдит не могла не признать, что он обрадовался по-настоящему. Больше того, от радости дюжина морщинок, отразившихся в свете ее любимой каталонской люстры, как солнечные лучики, заискрились вокруг его глаз.

7

Они условились встретиться в «Райнере» на Мерцштрассе, где Юдит обычно обедала по будням. Она пришла на десять минут раньше, чтобы самой выбрать столик, где бы они смогли свободно сесть друг против друга, а не в какой-нибудь нише, где пришлось бы жаться в тесноте. Но он уже сидел там на неудобном стуле напротив угловой скамейки, которая – спасибо ему за услужливость – предназначалась для нее.

Они договорились, что посидят не более часа, что, как выяснилось, оказалось мало. Час прошел, они поговорили еще, а потом Юдит тактично подвела черту, сказав на прощание: было очень приятно пообщаться с тобой, Ханнес. Мы обязательно повторим. Как он при этом поглядел на нее! Это было достойно запечатлеть в памяти, чтобы снова и снова вызывать в те минуты, когда она в очередной раз перестанет себе нравиться. И следовало переварить все то, что он за эти полтора часа ей, а главное – о ней, успел наговорить. Во всяком случае, душа ее ликовала, и дома в одиночестве, где никто не мешал, Юдит могла спокойно разобраться со всеми мыслями о своем новом приятном открытии – симпатичном мужчине, который вознес ее на богато украшенный трон и явил в самом выгодном, самом красивом освещении. Так высоко Юдит давно не забиралась. Ей хотелось побыть в этом качестве хотя бы пару часиков, пока будничные заботы опять не вернут на землю.

8

Лежа в ванне, Юдит уже могла сделать кое-какие обобщения. Итак, он перестраивал аптеки, а если какую-либо переделать не представлялось возможным, то строил заново или, по крайней мере, разрабатывал проект. Архитектор, сорок два года. Ханнес еще ни разу в жизни не посещал зубного врача, а красивые зубы ему достались от бабушки, то есть не сами зубы, конечно, а наследственная предрасположенность.

Итак, он не женат, нет, не снова холост, а все еще не женат, что означает: он ни разу не был женат и ни разу, следовательно, не разводился. Никому не выплачивал содержания, стало быть, у него нет детей – ни малолетних, ни даже младенцев. Для кого эта куча бананов? Ты что, сам съешь их? – поинтересовалась у него Юдит. Ханнес вздрогнул. Неужели она его ненароком обидела, задав бестактный вопрос? Может, у него бзик на бананах? Но уже через мгновение он расплылся в улыбке, обнажив ослепительные бабушкины зубы, и прояснил ситуацию: бананы предназначались для соседки, которая не ходит, матери троих детей. Раз в неделю он делает для нее покупки, безвозмездно, просто так, потому что рассчитывает, что и соседи помогут, случись ему заболеть.

Как уже говорилось, ему было сорок два года, и звали его, как окончательно выяснилось, Ханнес Бергталер. Бергталер – Юдит выдохнула его имя в пену. Какое мнение можно составить о перестройщике аптек в третьей стадии жизни, все взлеты и падения которого заранее предопределены фамилией?^[1] Да он тянет на уравновешенную личность! Не потому ли Ханнес с первого взгляда показался скучноватым? Может, он зануда? Но ведь ей с ним не было скучно? Ни секунды! Ни одной проведенной вместе секунды ей не было жаль, и, без сомнения, не пожалел о них и Ханнес Бергталер, неженатый перестройщик аптек с великолепными бабушкиными зубами.

Итак, разберемся по порядку: тем, что Ханнес наступил ей на пятку и заглянул в лицо, он определенно уколол ее дважды – в первый раз она почувствовала боль на своей пятке, в другой – укол пронзил ее насквозь. Я увидел тебя, Юдит, и обалдел, – признался он честно. «Обалдел» – она бы не сказала, что это слово принадлежит к числу ее любимых метафор. К этому словцу вечно прилипает что-нибудь дурное и двусмысленное, и к тому же оно совсем не эротично. Но как же очаровательно – нет, лучше сказать, восхитительно – он при этом прищурился, сверкнув морщинками-лучиками вокруг глаз при свете матовой лампочки в кафе «Райнер»!

А затем: я уже не могу тебя забыть, – так он сказал. Комплимент очень приятный. Юдит подлила горячей воды в ванну. Чем же она так поразила его с первого раза, что он не в состоянии выбросить ее из головы? Как он сказал? – «Все было как в трехсекундном фильме: ты развернулась в мою сторону, это движение плечами… приподнятые брови… выражение лица». Да, прямо так и сказал: «Прости за банальность, но ты была сногсшибательной». Словечко действительно банальное, тем не менее она слышала в свой адрес характеристики и похуже, чем «сногсшибательная». Пожалуй, ей стоит почаще подставлять пятки неуклюжим мужчинам.

А потом он переживал со мной один фильм за другим. Режиссером в них выступал чистый случай. Производителем – возвышенное состояние. Ту, о которой он непрерывно думал, встретил неожиданно утром, открывающую магазин ламп по соседству с его офисом, хотя раньше частенько задерживался у его витрин, ни о чем не подозревая. Та, о ком он в последнее время прожужжал все уши своим сослуживицам, нежданно-негаданно появилась в том же баре, где у них с коллегами проводились регулярные посиделки, и только что отделалась от одного из своих бесчисленных обожателей. Ну как можно было упустить такой шанс, чтобы не подойти и не завязать разговор? Да, она понимала. Правда, он очень боялся показаться назойливым. – Да-а, это дело такое… Однако он чувствует, что она его не отвергает в принципе. – В принципе, нет, тут он прав.

Юдит вылезла из горячей ванны и теперь снова могла мыслить хладнокровно. Этот Ханнес Бергталер просто влюбился в нее по уши. Такое случается. Но иногда так же быстро и проходит. При случае нужно будет повторить свидание в кафе. Ханнес очень понравился ей. Особенно кончик его носа. Он указывал на искренность чувств и действовал обезоруживающе, честное слово. А еще Ханнес говорил невероятно милые вещи. Так, он не стесняясь говорит о том, что чувствует. После этого ей делается хорошо на душе, очень даже хорошо.

Юдит представила, что кто-то только что наступил ей на пятку. Она резко обернулась в сторону зеркала: ее глаза озорно засияли, будто оно и было виновником. Юдит вгляделась в свое отражение – женщина с мокрыми волосами, трехсантиметровым слоем крема на лице – в общем, сногсшибательная. И в этом его заслуга.

1

На небольшой террасе у Юдит впервые за три года снова расцвели ярко-красные гибискусы. Несколько недель подряд выдались хорошими. Зарождалось нечто новое. Оно заново рождалось каждый день и каждый раз, уходя, забирало с собой только что родившееся. Юдит попробовала свести к минимуму число встреч с Ханнесом, то есть не по пять раз на дню, – чего бы он хотел, – а до одной-двух. Боялась, что ее очарование скоро потускнеет, и все то, от чего млел, – как она поворачивается, какой мимикой реагирует, – ему приестся. Опасалась, что Ханнес будет мучиться в затруднениях, какие ей цветы еще подарить, что писать в конвертиках или по электронной почте, какой еще комплимент придумать для нее, и какие новые слова он найдет в очередной раз для эсэмэски, чтобы сказать ей «здравствуй» или пожелать спокойной ночи.

С некоторых пор Юдит ощущала себя в новой, непривычной ситуации. Ей больше не приходилось ждать, когда мужчина возьмет на себя инициативу, да еще гадать, на что он способен, если вообще способен. Отныне рядом находился мужчина, который не стал бы колебаться и сделал бы все, чтобы оправдать ее ожидания. И потому она запрятала свои ожидания как можно дальше, желая максимально растянуть удовольствие, экономно наслаждаясь тем, как он выдумывает все новые и новые способы их удовлетворения. Когда счастье наполняет тебя, времени не замечаешь. Вот и для Юдит лето пронеслось незаметно. Она была наполнена Ханнесом Бергталером – высоким мужчиной мощного телосложения, немного неуклюжим, сорока двух лет, неженатым, с морщинками вокруг глаз, напоминавшими солнечные лучики, и ослепительной улыбкой благодаря бабушкиной породе.

Многие его черты и привычки бросались в глаза, но ничто ей не мешало и не раздражало: ни его любимая прибаутка, что, мол, сначала суть, а потом предыстория; ни придуманное им название для весенней моды, к какому трудно было привыкнуть; ни его застиранная исподняя рубашка, которую нельзя было назвать тенниской; ни даже проскальзывавшее у него каждые пару минут словечко «обалдеть». Юдит избегала спрашивать у него, не живет ли он случайно до сих пор с матерью (штопающей ему носки).

Ханнес не походил ни на один из тех типов мужчин, с которыми ей приходилось общаться, не только на ее знакомых, но и на знакомых ее подруг. Он был одновременно робким и отважным, застенчивым и бесстыдным, сдержанным и импульсивным, целеустремленным, но как-то по-своему, неуклюже. И еще он точно знал, чего хотел: находиться рядом с ней. Эта потребность, как считала Юдит, достойна особого уважения. В данном вопросе нужно было проявлять предельную осторожность и осмотрительность, чтобы не перечеркнуть все одним неловким поступком. Поэтому она старалась не будить в нем ложных надежд. Надежды пусть будут, но не ложные. А какие из них правильные, будущее в скором времени покажет.

Поздние вечера и уикенды проходили пока без него, по крайней мере без его физического присутствия. Как ни парадоксально это прозвучит, время, проведенное без него, Юдит причисляла к наиболее прекрасным и ярким часам, проведенным вместе. И неважно, каким из своих привычных дел она занималась. Все происходящее как бы отодвигалось на задний план, воспринималось так, словно Юдит находилась под действием наркотика счастья. Да, она впервые ощущала себя во всех смыслах счастливой. Могла делать все, что пожелает, в том числе думать о Ханнесе Бергталере. Удивительно было наблюдать в процессе за тем, как душа тянулась к этому человеку. Не исключено, правда, что она тосковала всего лишь по его тяге к ней, которая в ней росла. Тем не менее тоска есть тоска, и Юдит, в конце концов, снова была одержима страстью.

2

Во второе майское воскресенье Юдит получила ответное приглашение в гости от Ильзы с Роландом по случаю продолжающегося празднования Пасхи. Кроме нее за столом сидели Герд и постоянно держащаяся за руки парочка Лара с Валентином. Была теплая погода, и они разместились на террасе. Дешевые и далеко не оригинальные садовые фонарики больше не мешали, зато расставленные по столу четыре толстые свечи смягчали электрический свет и придавали ему приятный цветовой оттенок.

Около восьми часов Роланд внес блюдо с креветками, обложенными по кругу авокадо и украшенными веточками кинзы под названием «Привет из кухни». Перекладывание креветок на свои тарелки сопровождалось возбужденными репликами и волнующей суетой, в результате чего Мими и Билли казались усталыми и надоедливо-мелочными. Примерно в десять Ильза подала «совсем легкий» торт с сыром, испеченный по рецепту Джейми Оливера, детей наконец-то со слезами уложили спасть, так что теперь можно было перейти к обсуждению взрослых проблем.

– Появились новости, – решившись после третьего бокала каберне совиньона, сказала Юдит.

– Как его зовут? – поинтересовался Герд, наблюдавший за ней.

Юдит не делала тайны из того, что с некоторых пор жила с приятной тайной внутри.

– Его зовут Ханнес, и он вам понравится, – призналась она. К сожалению, получилось чересчур восторженно, что не могло остаться без последствий.

– Почему его здесь нет? – удивилась Ильза, едва не теряя самообладание.

Роланд также изобразил обиду. Все вдруг стали изображать наигранное негодование и зарядились настолько, что коллективная энергия вылилась в озвученную Гердом абсурдную идею, мол, Юдит может исправить ошибку и позвонить этому Ханнесу, который непременно всем должен понравиться, и предложить ему приехать. Им не терпелось увидеть его.

Юдит отчаянно сопротивлялась. Ей хотелось, чтобы Ханнес еще какое-то время пожил у нее в голове, где она могла бы так и этак играть с его образом, но не рассчитывала, что он будет вот так прозаически сидеть рядом с ней на скамье. К тому же ее друзья не желали принять в расчет, что он едва ли сорвется из дома по звонку в субботний вечер и помчится в незнакомую компанию аж на западную окраину Вены.

В конце концов она уступила давлению друзей и послала Ханнесу эсэмэску скорее в качестве уступки, а вовсе не рассчитывая выманить его из дома. Спросила, не хочет ли он присоединиться к милой и теплой компании, куда его сердечно приглашают, адрес такой-то. Юдит была абсолютно уверена: Ханнес не станет отвечать, сейчас он куда-нибудь направляется или занят и, вероятно, даже не обратит внимания на послание. А чтобы приехать – и подавно исключено, даже если у него в этот момент нет занятия поинтереснее. Всего через минуту на мобильный телефон Юдит пришло ответное сообщение: «Спасибо за приглашение!!! Буду через двадцать минут! Ханнес».

3

То, что произошло дальше, Юдит еще долго любила посмаковать. И все-таки ей потребовалось выпить два пузатых бокала красного, чтобы пережить минуты ожидания и утопить в острых ощущениях необъяснимую для самой себя нервозность. В итоге она смогла сохранить способность трезвого восприятия лишь до весьма гротескной сцены приветствия.

Разговор затих. И тут Ханнес внезапно предстал в коричневых вельветовых брюках, белой, застегнутой на рукавах рубашке и голубой вязаной безрукавке, возбужденный и сияющий до такой степени, будто его имя только что огласили в числе номинантов за лучшую мужскую роль на церемонии награждения «Оскара». Своей сияющей улыбкой и смехом он без труда затмил свет садовых светильников, стоило ему объявить: «Я – Ханнес». У Юдит возникло желание забиться куда-нибудь в щелку. Он перегнулся через стол, чтобы всем пожать руки, просмотрел каждому в лицо, отметил каждую пару глаз, степенно повторил вслух имена присутствовавших, будто речь шла о составлении на каждого личного дела.

До сих пор он ни зна́ком, ни действием не выделял среди гостей Юдит и вообще вел себя так, будто не замечал ее. Извлек из джутового мешочка две желтые коробочки, предположительно бананы в шоколаде. Для детишек, пояснил он. Откуда ему было знать, что у хозяев двое детей? – удивлялась Юдит. Может, она когда-нибудь уже рассказывала об Ильзе и Роланде? Упоминала о Мими и Билли? И он запомнил?

Для Ильзы он волшебным образом извлек из кармана бутылочку оливкового масла, сопроводив мимолетным замечанием: по моему мнению, это лучшее из того, что делают в Умбрии, необычайно ароматное, надеюсь, вам тоже понравится. Роланду вложил в руку бутылку с желтоватым содержимым, предположительно виски, и торжественно, как зачитывают стихотворения на День матери, произнес: Еще раз благодарю, что любезно пригласили меня. Можно подумать, что последний раз Ханнес ходил в гости лет двадцать назад и на подготовку к возвращению в социальную действительность у него ушло не более трех недель.

Только после этого ритуала он демонстративно повернулся к затаившейся в тени Юдит, потянул ее к себе, обняв обеими руками. Она ощутила силу, поднимавшую ее вверх и вынуждавшую встать из-за стола. Ханнес стоял перед ней на расстоянии вытянутой руки, возвышаясь на две головы. Обе его руки лежали у нее на плечах. Он смотрел на Юдит с таким восторженным умилением, словно она была первым вселенским восходом солнца, которое человек сподобился созерцать на берегу океана. После почти невыносимо долгой паузы, за время которой ее опасно обмякшие колени грозили непроизвольно прогнуться, а алкоголь начал накручивать в голове первые обороты, он сказал, но так, чтобы было слышно и остальным:

– Юдит, я так рад видеть тебя сегодня!

На этой фразе закончились не только взаимные представления, но и весь фильм. Остальные разговоры больше напоминали заключительные титры, тянувшиеся до раннего утра. У Юдит была пара светлых моментов, которые она использовала, чтобы поднести к губам бокал с вином. Лица вокруг расплывались и по очереди исчезали. Лишь Ханнес снова всплывал из тумана. То он проявлялся далеко, то совсем рядом. Один раз она ощутила его дыхание, в другой раз где-то вдалеке блеснула белозубая улыбка бабушки. Там, где гремел его голос, наблюдалось движение, невнятный говор и смех.

В какой-то момент ее сознание снова пробудилось, оттого что до ушей внезапно перестал доноситься шум, и она сообразила, что Ханнес, к которому она, как считала, прислонилась, оказался стеной. Было ли ей дурно? Как она могла об этом знать? Она была не в себе. Кто-то открыл боковую фрамугу окна, и свежий прохладный ветерок приятно коснулся ее щеки. Потом кто-то вызвал такси, помог сесть в машину и доставил Юдит до подъезда. Ханнес вышел вместе с ней, поддерживая под руку. Приятно было слышать рядом его голос. Запахло лестничной клеткой. В лифте он нажал кнопку с буквой D, означавшей мансардный этаж. Юдит сунула ему в руки сумку, звякнула ключами. Почувствовала, как его ноги в вельветовых брюках прижимаются к ее ногам, ее щека коснулась его мягкой безрукавки. Дверь открылась легко, едва она попала в замок. Внутри было темно и тихо. На полдороге кровать сама пододвинулась им навстречу.

4

Около одиннадцати часов утра Юдит заметила, что лежит полуобнаженная. Она выбралась из постели и нетвердой походкой отправилась искать предательски заревевший мобильный телефон. Человеком, посягнувшим на ее неотъемлемое право лежать в постели в воскресенье, оказался Герд. Он сразу приступил к расспросам: как ты себя чувствуешь? Юдит: пока не знаю. Герд: ты добралась до дома? Она: наверное. Он: ты не одна? Она: надеюсь. Он: может, мне лучше позвонить позже? Она: нет, – подумав, что лучше ни сейчас, ни позже.

Он: что вчера с тобой приключилось? Она: а что? Он: ты крепко заснула. Она: я? Он: ты здорово набралась. Она: мне жаль, у меня и в мыслях не было ничего дурного. Он: сильно влюбилась? Она: влюбилась? Не знаю… Он: хочешь, я тебе признаюсь, что думаю о Ханнесе по первым впечатлениям? Она: валяй. Он: тебе действительно интересно? Она: нет, лучше не начинай.

Он: Ханнес просто супер! Она: правда? Он: да, мы в восхищении, он произвел на всех отличное впечатление. Открытый, дружелюбный, сердечный, внимательный. За словом в карман не лезет, остроумный. Она: ты серьезно? Он: Юдит, Юдит, ты выиграла джекпот. Прямое попадание. Она: честно? Он: пока тебе выдали половину, но знаешь как трогательно он с тобой обращался? Она: не помню, но он всегда такой. Он: он тебя боготворит. Она: да? Он: отвечаю. Ханнес – лучший из всех, кого ты могла бы встретить в жизни. Она: ты думаешь? Он: будь я женщиной, то не захотел бы другого спутника жизни. Она: да? Он: Ханнес проводил тебя до дома? Юдит сделала короткую паузу. Он: Юдит, ты меня слышишь? Она: Герд, лучше я пойду лягу.

Она нащупала кнопку с нарисованным красным телефоном, выключила, побрела в ванную комнату, накинула на себя черный мохнатый халат, заглянула в туалет, потом в кухню, в гостиную, в спальню… Никого. Посмотрела в платяной шкаф, даже под кровать и на всякий случай пощупала матрац. Внимательно изучила простыню – нет ли подозрительных помятостей, наконец, облегченно скинула халат, заползла под одеяло и спокойно вздохнула. Ханнеса в доме не было. Его здесь вообще не было, в противном случае она уловила бы его запах, почувствовала бы его присутствие, хотя и была пьяна. Теперь можно было поспать и предаться мечтам о нем.

5

Во сне он ей так и не приснился, однако к трем часам дня Юдит выспалась и ощутила голод. Служба доставки пообещала привезти пиццу «Четыре сезона». Разносчик вручил ей ко всему прочему огромный букет.

– К сожалению, не от меня, – сказал он. – Букет лежал на коврике перед дверью.

Букет состоял из двадцати пяти темно-красных роз. К оберточной бумаге была прилеплена записка. Юдит прочитала: «Для самой чудесной женщины, которую мне довелось проводить до двери дома так, что она этого даже не заметила. С любовью, Ханнес».

Теперь уже и сама Юдит пережила состояние, которое проще назвать словом «обалдеть». Она приняла решение заполнить пробел, чтобы выведать все, пропущенное ночью, для чего начала звонить всем по очереди и собирать от друзей отзывы о Ханнесе Бергталере. Ильза: шикарный мужчина. Держится очень естественно. Большая голова. И улыбка как с рекламы зубной пасты. Любая теща такого полюбит. Одевается модно, но скорее консервативно. Стрижка «ежиком» не очень ему идет. Верен принципам. Немного с причудами, но не ущербный. Способен заглянуть женщине глубоко в глаза. Хорошо умеет слушать. Любит детей. Подробно расспросил о Мими и Билли. Что-то даже для них принес в подарок. Просто душка! Эдакий большой медвежонок. И что самое важное: видим, влюблен в тебя. Юдит: ты думаешь? Ах, как приятно ей это было слышать.

– Точно говорю, он все время только тобой восторгался.

Роланд: такой не может не вызывать симпатии. Достоин доверия. Ни капли лукавства. Со всеми ведет себя открыто и чистосердечно. Очень бойкий на язык. Несравненный дар убеждать. Рассказал нам много интересного об архитектуре. И еще: ни на минуту не выпускал тебя из вида. Юдит: ты не обманываешь? Роланд: он безумно увлечен тобой. Юдит: безумно? Роланд: абсолютно.

Валентин: эмоциональная натура. Нетипичный человек, однозначно. Не такой вялый, как все. Не стукач. Скорее мягкий. Юдит: мягкий? Валентин: нет, пожалуй, не мягкий. Ведь он точно знает, чего хочет. Юдит: да, я это почувствовала. Валентин: мне показалось, он на тебя запал. Юдит: да, я знаю. Валентин: и как оно?

Лара: он весь вечер смотрел на меня с таким выражением! Юдит: с каким? Лара: так любовно, доверительно, как старший брат, будто мы знаем друг друга вдоль и поперек. А Валентину сказал, что прекрасно, когда двое так подходят друг другу и не скрывают этого. И он рад познакомиться с нами. Спрашивал, всегда ли ты так много пьешь? Пообещал всех нас пригласить к себе. И что ты – его мечта. Юдит: женщина мечты? Лара: да, именно так он выразился. Расскажи, как он целуется? Юдит: что-что? Лара: тебе нравится с ним целоваться? Юдит: а-а, целоваться. Да, конечно. Иногда это особенно приятно. Пожалуй, даже очень.

6

Ближайшая пятница в конце рабочей недели, в течение которой они с Ханнесом восемь раз встречались урывками – три чашки кофе, две огромные пиалы чая, две высокие бутылки «Просекко», бокал кампари, бессчетное количество комплиментов – побила годовой рекорд: температура взлетела до двадцати восьми градусов. Юдит стоило немалых усилий, чтобы убедить себя закончить работу в восемнадцать часов. Приняв холодный душ, она впервые за полгода после расставания с Карло задумалась, какое нижнее белье надеть. Впрочем, поймав себя на этих мыслях, ей стало противно. Нет, по-настоящему она ненавидела Карло за потерянные ночи, ей было стыдно за все еще живые воспоминания и то, с какой покорностью потакала его прихотям. Юдит вспомнила все те образы, в каких представала перед глазами Карло, и, в частности, белую приятную на ощупь комбинацию, какую надевала всякий раз, когда исполняла роль женского доктора Блехмюллера.

Юдит, как всегда, скромно подкрасила свои каштановые глаза, из-за которых ее нередко сравнивали с косулей. Нанесла на губы тонкий слой блестящей красной помады – бальзама из лавандового меда. Натуральные белокурые волосы – а почему, собственно, натуральные, разве природа белокура? – она долго продувала феном, пока прическа не приняла вид художественного хаоса. В модных журналах такой стиль назывался «дерзким». Джинсы и майка с короткими рукавами были приготовлены два дня назад. Ей хотелось предстать перед Ханнесом в новой щегольской кожаной куртке черного цвета и потрясающих шнурованных полусапожках. При грамотном подборе такие вещи могли выглядеть очень модно, если только не подбирать их на распродажах по поводу закрытия какого-нибудь магазина. «Сногсшибательная», – тихо повторяла она, глядя на свое отражение в зеркале, пока оно не запотело. Ханнес точно обалдеет.

Они договорились вместе пообедать. Этот вечер должен был стать первым настоящим свиданием, проведенным вдвоем. На улице Шварцшпаниерштрассе недавно открылся новый вьетнамский ресторан. Можно подумать, специально для них двоих. Ханнес забронировал столик на восемь часов. Юдит специально пришла на тринадцать минут позже, которые ей, что уж таить, показались самыми длинными минутами. Хорошо еще, что перед рестораном находился зеленый дворик, где можно было присесть. Едва завидев Юдит, Ханнес вскочил из-за стола и замахал руками. Посетители с интересом обернулись, чтобы лицезреть, какое чудо смогло ни с того ни с сего лишить самообладания человека, который только что казался оплотом восточно-медитативного спокойствия.

На сей раз Юдит не испытывала никакого беспокойства. Она рассказывала о своем детстве в ламповом магазине, о путешествии автостопом с братом Али в Камбоджу и об опыте участия в ритуалах вуду с колдунами-знахарями, последователями бразильской макумбы^[2], оставившем в душе неизгладимый и неприятный осадок. Юдит быстро ела – три перемены блюд, кока-кола и зеленый чай, – пока влюбленный Ханнес вяло ковырял вилкой в рисе и не сводил с нее взгляда.

Кроме обычных комплиментов, которые она принимала, не выдавая своих чувств ни мимикой, ни движениями, ей льстили теплые поблескивания его глаз, переходившие на ее губы, лишь только она их приоткрывала, чтобы сказать, как всегда, какую-нибудь ерунду. Так могло продолжаться часами.

Однако Ханнес внезапно резким движением взял ее за руку, притянул к себе и обнял своими широченными ладонями, оставив Юдит в странном недоумении. Его взгляд вдруг посерьезнел, глаза буквально горели, чего она раньше за ним не замечала, и произнес необычно весомым тоном, как недавно влюбленные на первом свидании заговорщицки посвящают друг друга в невинные истории из своей жизни: Юдит, ты женщина, которую я ждал все это время. Тебе я готов посвятить всю свою жизнь. Поскольку это не был вопрос, Юдит не нашлась, что ответить. Поэтому она прокомментировала кратко: Ханнес, ты так добр ко мне. Я не понимаю, за что и почему.

Она попыталась высвободить руки и положить их на стол, поближе к чашке чая. Но Ханнес еще не закончил. Особенно крепко он держал ее за четвертый палец. Юдит медленно приподнялась над ним, лишив его свободы движения. Ханнесу не оставалось ничего, как отпустить ее руку. Юдит с удивлением изучила свой палец и то, что теперь было на нем. Это вышло у нее не очень натурально, – она слишком часто видела нечто подобное в фильмах и знала, что обычно говорят в подобных ситуациях: Ханнес, ты в своем уме?

Разве я давал повод усомниться?

– У меня день рождения только через пять месяцев!

И вслед: я не могу его принять.

Считай, что это подарок на память о первых днях нашего знакомства. Она кивнула. Тебе оно нравится?

– Да, еще бы, оно великолепно! Так Юдит впервые солгала прямо в лицо преобразившемуся от счастья Ханнесу.

7

Юдит предложила перебраться в другое заведение – в бар «Треугольник», что за парком Вотив. Она заглядывала туда пару раз с Карло. У Ханнеса были все шансы заставить ее забыть неприятные воспоминания. В баре царил полумрак, свет от желтых и красных малюсеньких лампочек с потолка причудливо преломлялся на стенах из матового стекла и делал лица посетителей мягче. Люди превращались в красиво раскрашенные призраки, лишенные строгих очертаний, а иногда и вовсе сливающиеся в красочные пятна. Когда Карло настаивал, чтобы она прыгнула к нему, – каждый из таких прыжков, разумеется, заканчивался в постели, – то в «Треугольнике» она в большинстве случаев уступала ему.

Ханнес был не тем человеком, который не преминул бы воспользоваться здешней аурой, чтобы соблазнить женщину. Это качество Юдит ставила ему в заслугу, более того, находила в нем особую привлекательность. Он беспрепятственно водрузил свою мощную руку ей на плечи и держал твердо, как сильный покровитель. Так они и стояли за стойкой, словно потерянная парочка страстно вожделеющих друг друга подростков, и рассказывали невинные подробности из своей жизни.

Вскоре Юдит потребовалось выпить пару стопок чего-нибудь покрепче, чтобы решиться задать Ханнесу принципиальный вопрос: «Когда, собственно, мы перейдем к поцелуям?» Она исподлобья требовательно взглянула ему в лицо. Юдит и сама знала, что в этот момент выглядела сногсшибательной. Будь она на его месте, то сию же секунду ответила поцелуем. И он, почти не размышляя, ответил хотя бы «да».

– Только не здесь и не сейчас, – прокомментировал он вдогонку озадаченной Юдит.

– Где же тогда и когда? – воскликнула она.

– У меня, – лаконично ответил Ханнес.

– У тебя? – переспросила Юдит и в растерянности потерла кончиком большого пальца новое колечко.

Она ненавидела янтарь. Ей представилось, будто вся его квартира завалена предметами из янтаря.

– Нет, у меня, – решительно возразила Юдит, удивившись своей настойчивости.

– Хорошо, поехали к тебе, – не стал возражать Ханнес и улыбнулся своей свежей, мягкой улыбкой во весь рот, от которой по лицу как лучики света потянулись морщинки.

«Хорошо» на его языке, очевидно, должно означать «прямо сейчас», – решила Юдит в тот момент, когда он захотел расплатиться.

8

Торшер возле желтого дивана в гостиной Юдит по счастливому случаю приобрела в антикварной лавке в Роттердаме. Подвижные плафоны свисали словно золотистые копны цветов ракитника на прогнувшихся под их тяжестью толстых стеблях. Источник света находился в глубине и, как казалось, светил сам для себя, отчего помещение получало только самое необходимое освещение.

Юдит потратила немало сил, чтобы придать каждому плафону оптимальный угол наклона относительно остальных. Сейчас светильник давал такой свет, в каком начинали искриться даже самые усталые глаза, даже самые усталые лица просветлялись, самые печальные – начинали смеяться. Если бы Юдит была психотерапевтом, она бы оставляла пациентов под этой лампой всего на пару минут в тишине, а после спрашивала, что их беспокоит, если они к этому времени вообще будут в состоянии вспомнить о своих заботах.

Юдит обычно чувствительно реагировала на действие интимного света и ощущала источники такого света даже с закрытыми глазами. И сейчас свет был специально настроен для торжественной церемонии первого поцелуя с Ханнесом. То-то Лара интересовалась по телефону: «Расскажи, как он целуется?» Интересно, мне понравится с ним целоваться? Она прикоснулась пальцами к его губам. Ханнес положил руку ей на затылок и нежно притянул к себе. И тогда почувствовал ее другими частями тела. Его ноги как клещи обхватили ее. Левым плечом он сильно прижался к верхней части ее тела. Локти касались бедер Юдит, руки сжали ее узкую талию и поползли выше. Ханнес обеими ладонями сначала обхватил ее шею, потом голову. Юдит оказалась словно в тисках, и тут его губы тяжело, будто колеса многотонного самолета на мягкий асфальт, опустились на ее рот. Пару раз она поводила головой вверх и вниз, затем они упали на кровать и впились друг в друга в поцелуе. Юдит приоткрыла рот и высвободила язык, который все еще произвольно гулял в разные стороны, как в скоростной стиральной машине, заканчившей полный цикл стирки.

С трудом освободив руку, она начала стучать кулаком по его затылку. Ханнес мгновенно ослабил хватку.

– Эй, не так крепко, мне нечем дышать, – жалобно простонала Юдит.

– Любимая, прости, – прошептал Ханнес в самое ухо.

Только теперь она открыла глаза. Взгляд Ханнеса ее успокоил. Он выглядел подавленным от осознания вины, словно нерасторопный школьник, в очередной раз сделавший что-то не так.

– Ты всегда так неистово целуешься? – возмутилась Юдит.

– Нет, это… это… это… – С третьей попытки он закончил фразу на умоляющей ноте:

– Это потому, что я так сильно тебя люблю, просто не знаю, что нашло.

– О'кей, аргумент принят. Но это не повод, чтобы ты тут же проглотил меня с потрохами, – произнесла она. Ханнес смущенно улыбнулся, а глаза засверкали фейерверком.

Юдит: ты должен брать меня нежно, я – тонкий фарфор. Она игриво постучала пальцем по его кончику носа. Ханнес мягко приложил свои руки к ее щекам. Почему ты дрожишь? Он: я очень хочу тебя. Она: ты хочешь со мной переспать? Он: да. Она: ну так действуй. Он: да. Она: но свет пусть останется.

1

Июнь начался сухой и жаркий. Дневной свет был таким белым, что, казалось, струится из космической неоновой трубки. Чтобы не потерять способность различать цвета, приходилось носить солнечные очки. Маленький гибискус на террасе у Юдит сбросил последний красный цветок. Зато быстро, росток за ростком, пошел вверх принесенный Ханнесом фикус. До осени пусть растет, а потом его, к сожалению, придется подрезать.

Юдит сидела на каменной лестнице, закрыв глаза и пытаясь сложить осмысленную картинку из бледно-желтых пятен, которые играли под закрытыми веками, приводимые в движение солнцем. Самонадеянно пытаться одним разом охватить все, что случилось за последние недели. Почему она тут сидит?

Хотела бы она иметь рядом постоянного мужчину (с некоторых пор она не считала это обязательным)? Так, чтобы одного и на всю жизнь (только на таком условии)? Разве она уже не перепробовала все категории? (Каких-нибудь пару недель назад она бы с уверенностью сказала «да».) Разве не была хозяйкой жизни и не держала все под контролем? (Как сказать. Иногда, по будням и главным образом в вопросах, касающихся ламп.)

Итак, менее трех месяцев назад Юдит познакомилась с одним человеком. Назвать его «одним человеком» означало принизить его достоинства. Ханнес Бергталер, архитектор! Он строил планы на их будущую совместную жизнь. Уже был построен дом, хотя в нем многое оставалось недоделанным. Однако если все пойдет так, как задумал Ханнес, то они могли бы въехать туда хоть завтра.

Этот человек обладал выдающейся, гипертрофированной, захватывающей способностью любить. Он любил, и любил, и любил, и любил. А кого он любил? Ее. Сильно? А как сильно? Если сказать «больше всего на свете», этого будет мало.

Внимание, Юдит! Не исключено, что он обманывает, может, обманывает каждую женщину, на каждые пару месяцев влюбляется в какую-нибудь женщину типа нее, а то и вовсе профессиональный любовник, очаровывающий всех этим своим «больше всего на свете». Нет, Ханнес на подобное не способен. Он не умеет лгать. Не игрок и не очковтиратель. В этом было его основное отличие от всех прочих, с которыми Юдит пришлось иметь дело. Его любовь к ней заключала в себе нечто окончательное, некую безумную претензию на вечность. Ханнес казался очень серьезным в своей преданности, надежным в жестах, неподдельным во всех своих проявлениях и сосредоточенным на ней. И что ее всерьез тревожило, – притягательным. Притягательным? Пожалуй, слово «притягательный» не подходит. Но нечто подобное Юдит ощущала. Она находила это, находила… как бы выразиться точнее…

Юдит удивлялась самой себе. Ей хотелось, чтобы ее носили на руках? (Ей это нравилось, но только на руках отца в далеком детстве.) Хотелось, чтобы кто-то перенес ее в центр вселенной? (Ну уж нет, даже от отца она такого не ждала.) Хотелось почувствовать себя избранной? (Тоже нет, потому как она предпочитала выбирать сама.) Да, именно в этом заключалась ее проблема. Ханнес не оставлял ей выбора. Выбирал он. Он всегда был на три шага впереди. Не позволял ей делать целенаправленные шаги. Ей оставалось лишь безропотно принимать то, что уже произошло. Он тащил ее за собой, как сильные альпинисты в горах тянут на страховочном канате более слабых.

Ее немного пугало, что в заданном им направлении далеко не продвинешься. Для нее подобный курс казался прямолинейным. Юдит не могла угнаться за Ханнесом в таком темпе. Она выдыхалась. Ей требовалась пауза.

Вот уже три недели подряд они встречались ежедневно. Через каждые два часа он появлялся у нее в магазине, на чашечку кофе, а если не на кофе, то смотрел на лампочку. Когда к Юдит приходили покупатели, Ханнес с ангельским терпением ожидал, пока она не освободится. За это время он изучил все ее каталоги светильников, а также названия сотен «крутых дисков» со слов ее девушки-ученицы. Вечером они отправлялись ужинать, в кино, в театр или на концерт. Он с равным интересом осматривал бы помойки, армейские учебные полигоны и автомобильные кладбища. С единственным условием: чтобы рядом с ним находилась Юдит.

Ну и конечно, на ночь он оставался у нее. Это означало, что она спала, а Ханнес наблюдал. Юдит старалась не открывать глаз, а его глаза не всегда были направлены на нее. В детстве она много ночей тщетно ждала, когда же увидит возле своей подушки ангела-хранителя, которому были известны все ее сновидения. И вот в тридцать лет, когда Юдит распрощалась с иллюзиями, рядом неожиданно появился Ханнес Бергталер.

Секс? Понятное дело. Разумеется, не так часто, как ему бы хотелось. Сама же она к этому относилась… ну да, с этим все было в порядке. Главной особенностью интимных отношений являлось то, как Ханнес ценил эти минуты. Он получал неописуемое наслаждение. А Юдит наслаждалась тем, что он получал наслаждение от нее.

Что в этом плохого? Разве она вела себя как нарцисс? Разве использовала Бергталера для того, чтобы снова и снова ощущать себя прекрасной и желанной? Разве он был ей нужен лишь для того, чтобы поднять свою самооценку? И насколько заниженной была ее самооценка до их знакомства? А было ли ей в самом деле плохо, только она этого не замечала? А теперь, можно ли сказать, что все изменилось? А что потом?

Ответов у нее не было. Бледно-желтые квадратики под веками померкли. Юдит открыла глаза. Ах, только маленькое кучевое облако в виде невинного барашка.

2

В пятницу, на Троицу, Юдит впервые побывала в его квартире на Нисльгассе. Ханнес готовился к ее приходу несколько часов, «наводил порядок», как он выразился, хотя ей трудно было представить, что́ в его жизни могло находиться «в беспорядке», тем паче жилище.

Он повел себя странно: дверь открыл нерешительно, точно к нему домой нагрянули непрошеные гости. Едва Юдит вошла, быстро закрыл дверь и запер на задвижку.

– Что-то не так? – поинтересовалась она.

– Люблю тебя! – поспешно ответил он.

– И все же? Ты слишком напряжен.

– Ты у меня дома! Если это не причина, тогда что?

Оценив обстановку, Юдит поняла, как мало о нем знала и насколько все оказалось очевидным. Каждый предмет, среди которых потемневшие античные артефакты немалой ценности, имел свое место и казался вечным. Перед старой кушеткой красовалась огромная гладильная доска, занимавшая весь центр комнаты. Она стояла прямо под люстрой с экономичными лампочками, обвешанной отвратительными, цвета кофе с молоком, стеклянными болванками. Кухня отличалась крохотными размерами и клинической чистотой, будто с рекламного проспекта. Посуда спряталась в витринах из страха быть использованной. Впрочем, Юдит зашла только попить воды.

Единственным помещением, которое выглядело живым и обитаемым, являлось бюро. Только тут можно было прийти к мысли, что жилец архитектор, а не управляющий наследством на покое. На стенах, на письменном столе, на паркетном полу висели и лежали чертежи. Пахло карандашами, ластиками, и в воздухе витал дух тщательной проработки.

Спальная комната была закрыта и пусть бы такой оставалась. Ханнес приоткрыл щелочку. Юдит показалось, что он боялся, будто непрошеное вторжение потревожит вековой сон двух накрытых клетчатыми покрывалами кроватей, с двумя пустыми ночными столиками по бокам. С потолка свисала белая луна. Юдит знала, что лампы с шаровой колбой очень нехотя делились своим светом.

– Красиво, – повторяла Юдит через каждые тридцать секунд. Пару раз она добавила: – Не совсем в моем вкусе, но очень красиво.

Во время осмотра квартиры Ханнес вел ее за руку, будто они вступили на запретную, а то и вовсе заминированную местность.

– Сколько женщин побывало здесь до меня? – спросила Юдит.

– Не знаю, во всяком случае, прежние жильцы были врачами, семейная пара дантистов, – ответил Ханнес. Он обладал особностью перетолковывать на свой лад вопросы, которые просто невозможно было понять неверно.

Под конец экскурсии по дому они остановились в замешательстве рядом с гладильной доской, не зная, что предпринять дальше. Вскоре физиономия Ханнеса расплылась в улыбке, и солнечные морщинки разбежались по лицу. Он обнял Юдит и поцеловал. Пара шатких шагов в объятиях, и они упали на кушетку. Юдит изловчилась в цепких объятиях прошептать ему в ухо: – Любимый, не хочешь поехать ко мне?

3

Что мы будем делать в выходные? – спросил Ханнес, когда суббота уже уменьшилась на час.

Юдит выключила свет в спальне – он исходил от вычурно-игривой люстры Мессинга^[3], сделанной по проекту молодой пражской дизайнерши. Сон одолевал ее. Она лежала, положив голову ему на живот. Ей было приятно, когда Ханнес массировал ей голову своими мощными пальцами.

Юдит глубоко вздохнула, изобразив душевные терзания.

– Мне, к сожалению, нужно съездить за город к брату Али. Мы давно договаривались. У нас большая семейная встреча. Хеди отмечает день рождения. Это утомляет, скажу тебе. Ведь она на последних месяцах беременности. Само собой, моя мама тоже там будет. Ты помнишь, я рассказывала: Хеди и моя мама – несовместимые натуры. Будет трудно, говорю тебе. – И Юдит снова обреченно вздохнула.

– Вместе мы справимся, – возвестил Ханнес сверху.

– Нет, Ханнес, в самом деле, нет! – Она испугалась своего тона и сбавила накал. – Ты, ты, любимый, я должна сама. Это будет утомительно. Не могу взваливать на тебя такую нагрузку. Ты не знаешь мою семью. – Она нежно провела ногтями по его руке.

– Я с ними познакомлюсь и полажу.

– Познакомишься, но только не со всеми сразу. Это будет слишком для одного раза, поверь. Мой брат – сложный человек. Кроме того, придет одна близкая нашей семье пара с детьми. Будет довольно тесно, я имею в виду пространство. Тебе туда не надо, Ханнес. Очень мило с твоей стороны, но я должна пойти одна, покорившись неприятной необходимости.

Теперь они сидели рядом на кровати.

– Нет, дорогая, это не обсуждается, я не брошу тебя на произвол судьбы. Разумеется, я поеду с тобой. Ты увидишь, вдвоем мы укачаем ребенка.

Юдит не хотела вместе укачивать ребенка. Она включила свет. Ханнес должен был прочитать в ее глазах решимость.

– Там для тебя не найдется постели. Мы увидимся в воскресенье вечером, и я все тебе расскажу. – Она погладила его по щекам.

Ханнес промолчал. На его лицо легло выражение, доселе ей незнакомое. Судя по выступившим скулам, он сжал зубы за плотно закрытым ртом. Смеющиеся морщинки вокруг глаз были на месте, но без улыбки они походили не на солнечные лучики, а на борозды, прорезанные тенью. Наконец он отвернулся и забился головой в подушку.

– Спокойной ночи, любимая, – пробормотал он после продолжительной паузы. – Отложим это до утра.

4

Утром Юдит пробудилась, совсем не выспавшись. Ночью ей не спалось. С кухни долетал запах кофе, по радио звучала классическая музыка. Это Ханнес, наполовину одетый, разбудил ее поцелуем и теперь глядел на нее сияющими глазами.

– Звонила твоя мама, – сообщил он.

Юдит: то есть как? Она хотела сказать, каким образом он узнал ее мать, как получилось, что он подошел к телефону, почему не разбудил. Ханнес: твоя мама звонила, чтобы спросить, в каком часу мы за ней заедем. Юдит: мы?! От сна не осталось и следа. Юдит мгновенно пришла в себя и разозлилась. Ханнес: я сказал ей, что, видимо, не поеду. Юдит: вот как.

Ханнес: она выразила сожаление и надежду, что я, может, еще передумаю. Ей было приятно со мной познакомиться. Моя дочь, – сказала она, – много о вас рассказывала. Юдит: ну и? (Она ни словом не обмолвилась о Ханнесе, мама опять перепутала всех мужчин.) Ханнес: если ты не хочешь, чтобы я поехал, то я не стану настаивать. Не хочу показаться навязчивым. Пожалуй, сейчас действительно не пришло время для встречи. И легонько погладила ему горло.

Ханнес: однако я бы с удовольствием поехал. Мне понравилась твоя мама. У нее милый голос по телефону. Такой же, как у тебя. Мне очень хочется поехать с тобой. Мы проведем славный уикенд, вот увидишь, любимая. Мне нравится твоя семья. Мне нравится все, что связано с тобой. Юдит: да, я знаю.

Ханнес: мы устроим себе чудесный уикенд, обещаю тебе. Спасть я могу и на полу, у меня есть теплый спальный мешок. С тобой, любимая, я теряю рассудок. Я тебя люблю. Мне очень хочется поехать с тобой. Ты позволишь?

Юдит от души рассмеялась. Он пожирал ее глазами как хорошо выдрессированный сенбернар, в зрачках которого мгновение назад отразился антрекот. Она стукнула указательным пальцем по кончику его носа, поцеловала в лоб и сказала: – Не говори потом, что я тебя не предупредила.

5

После завтрака Ханнес стал готовиться. Надо было сделать кое-какие покупки. Юдит наверстывала бессонную ночь. Во второй половине дня, когда начал накрапывать дождик, они выехали на ее белом «Ситроене» к маме.

Я быстренько поднимусь к ней, а ты можешь посидеть в машине, – предложила Юдит. Нет, он тоже поднимется. В правой руке Ханнес нес большой фиолетовый зонтик, в левой – букет пионов, который вручил маме у входной двери, с театральным поклоном. Он ей сразу понравился, ведь на нем была одежда примерно по той же моде, как в годы ее юности. Мать обняла Юдит более бурно, чем обыкновенно. Раньше она, как правило, не забывала при этом поздравить дочь с тем, что та нашла наконец мужчину, который ей подходит – на самом деле подходил ей, самой маме.

– А кто вы по профессии? – полюбопытствовала мама, когда они ехали в машине.

– Я архитектор, милостивая госпожа.

– Ах, архитектор!

– Мое небольшое бюро специализируется на перестройках и строительстве новых аптек.

– Ах, аптек, как великолепно!

– Мама, может, тебе построить собственную? – съязвила Юдит.

Через два с половиной часа они подъехали к одиноко стоявшей старенькой и убого устроенной крестьянской усадьбе, расположившейся в живописном Мюльфиртеле. Хеди держала небольшую ферму по выращиванию экологически чистых продуктов. Али работал ландшафтным фотографом, но работой себя не перегружал. Ландшафт должен был еще как следует попросить Али, чтобы тот его запечатлел на пленку. Материальная сторона дела для обоих была не важна. Да что там материальная сторона! Иной раз они забывали причесаться и побриться.

– Я – тот самый Ханнес, – объявил он в своей восторженной манере представляться и протянул Али руку.

Брат инстинктивно отпрянул.

– Ханнес мой друг, – вмешалась Юдит, чтобы исправить ситуацию и оправдать себя и своего спутника.

Али уставился на гостя как на чудо света.

– Он архитектор, – добавила мама. Ее глаза под высоко задравшимися бровями перебегали туда-сюда с Али на Хеди.

Ханнес вручил обоим коробку из тройного картона с бутылкой экологически чистого вина из южного Бургенланда и прокомментировал:

– С моей точки зрения, самое лучшее из этой местности.

Али испытывал отвращение к вину. Юдит готова была прямо сейчас уехать отсюда. Вероятно, этого никто бы не заметил.

Вечер проходил вяло вокруг крестьянского стола под стилизованным псевдодеревенским абажуром. Внимание Юдит было поглощено стоявшим перед ней подсвечником: свечной воск то плавился и стекал вниз, то опять застывал. Она лепила красивые шарики, раздавливала их пальцами на доске стола, разрезала кружочки ножом и из половинок снова лепила шарики.

Ханнес постоянно держал руку на ее колене, и его рука становилась все горячее. Другую он использовал для жестикуляции, пока рассказывал то об архитектуре, то о любви к Юдит и ко всему на свете. Ханнес превосходил всех разговорчивостью и живостью.

Споры возникали лишь изредка по отдельным случаям. Хеди твердо собралась рожать дома с помощью чешской акушерки. Мама энергично настаивала на больницах в Вене, которые, как она утверждала, сверкая глазами, лучше оборудованы для подобных целей, прежде всего в гигиеническом отношении. Ханнес подвел черту под дискуссией о том, как лучше чествовать новорожденную. Поучаствовав в сборе денег, как принято и почти обязательно в таких случаях, чтобы вручить их имениннице, он распаковал собственный подарок, который, как оказалось, учитывал, что Хеди была на последних месяцах беременности. Очевидно, заготовил его еще в первой половине дня. Это были две пары детских ползунков, одни розового, другие светло-голубого цвета.

– Мы же не знаем, кто будет, мальчик или девочка, – пояснил он и подмигнул Юдит.

Мама засмеялась. Али хранил гробовое молчание.

– Будет девочка, – уверенно сказала Хеди. – А голубые мы сохраним.

Мама опять засмеялась, и ее лицо просветлело. Али все молчал. Ханнес испускал лучи радости и удовлетворения. Юдит еле заметно сняла его руку со своего колена. Ей нужно было срочно в туалет.

6

Поздно вечером к компании присоединились Виннингеры. С Лукасом, лучшим другом брата, Юдит когда-то связывали отношения. Это был приятный, чувствительный, умный человек. Он занимался книготорговлей в Германии и представлял собой противоположность Ханнесу: его почти никогда не было рядом. Лишь ради Антонии, студентки из Линца, изучавшей англистику и выглядевшей так, словно она его сестра-близняшка, он отказался от выгодной работы и поступил на службу в городскую библиотеку. Тем временем Виктору уже исполнилось восемь лет, а Зибилле шесть.

Али, невзирая на дождик, пошел с детьми в сад пострелять из лука. Вероятно, таким способом он всего лишь хотел помыть волосы. Лукас отвлек Юдит от восковых шариков, и теперь они доверительно болтали о старых и новых временах, о рано оборванных или безвозвратно упущенных возможностях. Для такой атмосферы вино из южного Бургенланда подходило лучше всего.

Юдит обратила внимание, что не чувствует ничьей руки на коленке и что Ханнеса поблизости также нет. После долгих поисков она нашла его в дальнем уголке сада, стоически восседающего на поленнице. Он даже не пытался укрыться от дождя.

Юдит: что ты здесь делаешь? Ханнес: размышляю. Юдит: о чем? Ханнес: о тебе и Лукасе. Юдит: о Лукасе? Ханнес: ты думаешь, я настолько слеп, что ничего не замечаю? Было видно, что он прилагал усилия, чтобы не сорваться и не перейти на резкий тон. Однако голос звучал надтреснуто. Юдит: о чем ты? Ханнес: о том, как он на тебя смотрит. Юдит: так принято – смотреть на человека во время разговора. Ханнес: вопрос в том, как. Юдит: Ханнес, прошу тебя, не начинай! Я знаю Лукаса двадцать лет. Мы старые друзья. Да, мы были вместе, но давным-давно… – О том, что было давно, я не хочу знать. Для меня важно, что сейчас. Ты позоришь меня перед своей семьей.

Юдит склонилась над ним и пристально взглянула в лицо. Он дрожал, уголки рта подергивались. Юдит демонстративно вздохнула и произнесла медленно и настойчиво, как делают, когда хотят объяснить основные положения:

– Прекрати, Ханнес, так не пойдет! Давай договоримся, что эта тема всплыла первый и последний раз. Я просто беседовала с Лукасом. Если это для тебя проблема, то ты получишь проблему в отношениях со мной. Я не выношу подобных сцен с тех пор, когда вступила в период половой зрелости, и тем более не собираюсь с ними мириться сейчас, когда мне тридцать с лишним.

Ханнес сидел молча, обхватив голову руками.

– Сейчас я вернусь в дом, – сказала Юдит. – То же самое советую сделать и тебе. Может, ты не заметил, но идет дождь.

– Подожди секунду, любимая! – крикнул он ей вслед. – Прошу, давай вернемся вместе.

Теперь его голос обрел почти нормальное звучание.

7

На следующее утро Юдит разбудили доносившиеся из сада пронзительные крики, бульканье и смех. Синий спальный мешок, лежавший перед кроватью для гостей, был пуст. Наверное, Ханнес лег, когда она уже заснула, и встал раньше. Возле подушки на ее кровати лежала записка, на ней было карандашом криво нарисовано сердце: «Любимая, не знаю, что на меня вчера нашло. Я повел себя как пятнадцатилетний мальчуган. Обещаю тебе, что ничего подобного ты больше не услышишь. Прости меня, пожалуйста. Я могу это объяснить только помешательством на почве любви к тебе. Твой Ханнес».

На улице было солнечно. Она увидела его через окно – в прекрасном настроении, осаждаемого детьми. Ханнес поднимал то одного, то другого и подбрасывал в воздух. Лукас с Антонией стояли неподалеку и перекидывались с Ханнесом шутками. Как только он заметил в окне Юдит, то начал бурно подавать ей знаки.

На террасе уже накрыли завтрак.

– Нам достался добрый домовой, который за ночь сделал кучу дел, – узнала Юдит от Хеди.

– Он убрал со стола и перемыл гору посуды, подмел пол. Кухню прямо не узнать, такой чистой она не была уже много лет. Даже безнадежно грязная плита неожиданно снова стала белой. Не одолжишь своего Ханнеса на недельку?

Юдит лишь добродушно улыбнулась. Ханнес же отказывался принимать на свой счет комплименты.

– Когда не спится, то нет лучшего занятия, чем работа по дому. Такая уж у меня причуда, – оправдывался он. – А готовить завтрак мне помогала мама.

Естественно, она сидела рядом с ним, и Ханнес коснулся ее плеча.

– Ах, всего пару чашек, – смущенно произнесла она, наградив Ханнеса восторженным взглядом.

В первой половине дня, пока Ханнес возился с детишками, Юдит удалось пообщаться с тихоней Али и выудить из него пару слов. По словам брата, теперь он уже не столь враждебно настроен против антидепрессантов, и временами случается, что его даже охватывает жажда деятельности. Али с радостью ожидает ребенка и поклялся самому себе и Хеди, что станет отличным отцом. Если ему чего-то недоставало, так постоянной работы. Ландшафтной фотографией ничего не заработаешь. К сожалению, ничему другому он не научился, да и не больно-то и хотел переучиваться.

– А что ты думаешь о Ханнесе? – поинтересовалась Юдит.

Али: он умеет прибираться. Юдит: а кроме этого? Али: не знаю, он такой… в некотором смысле жутко… жутко славный. Юдит: да, он такой. Али: практически вошел в семью. Юдит: все случилось очень быстро. Умопомешательство какое-то! Али: ты становишься иной, когда с ним. Юдит: какой именно? Али: какой-то уполовиненной. Юдит: звучит страшно. Али: что ж, раз ты его любишь. Юдит замолчала. Возникла пауза. Али: ты его любишь? Юдит: не знаю. Али: разве тот, кто любит, сомневается?