Kate Rhodes

Crossbones Yard

© Kate Rhodes 2012

© Бушуев А., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Пролог

Мать держит меня за руку слишком крепко. Хнычу и отчаянно цепляюсь за ее платье, потому что знаю, что будет дальше. Она смотрит так, словно забыла, как моргать. Потом заталкивает меня в шкаф под лестницей, и я больше не вижу ее лица.

– Ни звука! – шипит она. – И не смей дышать!

Ключ поворачивается в замке, плотным одеялом накрывает темнота. Если повезет, он не найдет меня, сжавшуюся в комок на полу между веником, швабрами и грудой старых резиновых сапог.

Отец все ближе и ближе. Даже его тяжелая поступь по вытертому линолеуму звучит зловеще. Он бродит по всему дому, ища, на ком можно выместить свой гнев. Сейчас он так близко, что я ощущаю его запах. Запах виски, смешанный со сладковатым духом хереса, который он прячет в гараже, и запах еще чего-то, горького и непонятного. В щели яркими иглами впиваются солнечные лучи. Повсюду пыль. Когда я встаю, черная школьная юбка оказывается серой. Завтра я выйду к завтраку, и он будет орать на меня. Знаю, что он скажет. Обзовет неряхой, которой должно быть стыдно. Шаги удаляются. Можно вздохнуть.

В дырочку от выпавшего сучка видна гостиная. Мать молчит, а отец ждет, когда она пошевелится или начнет спорить. Ему нужен повод пустить в ход кулаки. Мой рот полон пыли. Закрываю глаза и пытаюсь сглотнуть. Когда я снова открываю их, вижу, что мама схвачена. Схвачена отцом за плечи, и ее руки безвольно свисают вниз.

Тем временем брат пытается вжаться в стену, оклеенную обоями в цветочек. Кто знает, о чем он думает. Его лицо перекошено не то гримасой испуга, не то кривой улыбкой. Отец лупит мать кулаками по рукам, по ребрам, бьет в живот. Завтра она подкрасит губной помадой губы и как обычно пойдет на работу. Соседи и на этот раз ни о чем не узнают. Но однажды отец зайдет слишком далеко. «Скорая помощь» увезет ее в больницу, и никто не вспомнит, что меня нужно выпустить.

Сильнее всего меня пугает выражение лица брата. Оно спокойное, словно он смотрит любимую телепередачу. Шкаф уменьшается в размерах, и через несколько секунд мне уже не хватит воздуха. Хочется выбежать на свет, но приходится оставаться здесь до тех пор, пока отец не угомонится. Из-за двери слышны глухие удары отцовских кулаков. Мать изо всех сил сдерживает слезы, но иногда ей это не удается, и с губ слетают сдавленные стоны. Брат все так же вжимается в стену, фиксируя в памяти действия отца.

Звуки избиения стихли. Он оставил мать, но я знаю, что будет сейчас. Отцовские шаги возвращаются. Он знает все тайные места в доме. Он отобрал у матери ключ, и ему глубоко плевать на мои мольбы.

– Рева-корова, – говорит он и бьет меня с еще большим остервенением.

Глава 1

Не отваживаясь войти внутрь, я заглянула в металлический ящик. Знакомый запах больничных лифтов: запах жидкого мыла и антисептика с примесью мочи и страха. Однажды я заставила себя преодолеть в нем путь до двадцать четвертого этажа, чтобы попасть в отделение психологии. Проделала его с закрытыми глазами и задержав дыхание.

Не из-за скорости, из-за тесноты. Здесь мало воздуха и нет выходов, через которые можно спастись, если что. Придержав рукой дверь, я заставила себя войти. Волна паники тотчас же накрыла меня с головой, и я почувствовала под грудной клеткой выброс адреналина. С зеркала на противоположной стене на меня глядело отражение. Лицо белое как мел, в глазах застыл страх. Очень похожа на маленькую светловолосую девочку, нарядившуюся в самое красивое платье матери.

Пятясь, я вышла из лифта. Двери с лязгом захлопнулись, едва не прищемив пальцы. Теперь мне не оставалось ничего другого, как зашагать вверх по лестнице, преодолевая двести семьдесят восемь ступенек. На каждой лестничной площадке таблички. Все они давно отпечатались в моей памяти: онкология, урология, ортопедия, рентген. Но, по крайней мере, ежедневный подъем наверх поддерживает меня в хорошей физической форме – при размеренном шаге я преодолеваю этажи меньше чем за шесть минут.

Я изрядно запыхалась, когда наконец вошла к себе в кабинет; перед первым приемом оставалось всего несколько свободных минут. Переобулась, сменив кроссовки на приличную пару туфель на каблуке. Одно из неписаных правил психотерапевта: если хочешь убедить пациентов в том, что окружающий мир безопасен и упорядочен, нужно быть хорошо одетым. Как оказалось, переобувалась я зря.

К экрану компьютера была прилеплена записка, в которой сообщалась, что мой утренний прием отменяется и через час заедет офицер полиции. На секунду у меня подкосились ноги. Я тотчас же представила себе брата, запертого в камере предварительного содержания, каким видела его в последний раз. Тогда он сыпал проклятьями в адрес любого, кто осмеливался задать ему вопрос или даже предложить чашку чая. Потом вспомнила, что на этой неделе мое имя стоит в расписании дежурств городской полиции, и мой пульс снова пришел в норму.

Электронный почтовый ящик был забит новыми сообщениями: приглашение выступить в апреле на заседании Британского общества психотерапевтов, восемь направлений от терапевтов, десятки рассылок от фармацевтических компаний, предлагавших безумные взятки. По идее, следовало просмотреть истории болезней, но мой взгляд то и дело обращался к окну. Небо было белым и по-январски тоскливым, но вид из окна оставался все таким же потрясающим. Вокзал у Лондонского моста напоминал игрушечную железную дорогу, куда постоянно прибывает и откуда отъезжает около десятка поездов. Чуть восточнее, изгибаясь под Тауэрским мостом в направлении Кэнери-Уорф, несла свои бурые воды Темза. На крышах банков светились красные огоньки, а ниже банковские служащие мухлевали с деньгами. В противоположном направлении вдоль реки теснились ряды офисных зданий высотой почти с собор Святого Павла. Для девушки из пригорода это самое шикарное зрелище в мире.

Вскоре после десяти по коммутатору сообщили, что в приемной меня дожидается посетитель. Спустившись на первый этаж, я увидела возле входа необъятного мужчину в светло-сером костюме. На расстоянии он казался абсолютно круглым.

– Доктор Квентин? – Для человека столь внушительных габаритов он приблизился ко мне с поразительной грацией. – Старший инспектор Дон Бернс из полицейского управления Саутварка. Спасибо, что уделили время.

У него странный говор – смесь простонародного диалекта Южного Лондона и утонченного эдинбургского. Из-за толстых стекол очков в черной оправе на меня смотрели маленькие, но пытливые глаза, а круглое бледное лицо напоминало луну.

Я ответила вежливой улыбкой, но меня так и подмывало напомнить этому Бернсу, что у меня нет выбора. Наше отделение обязано помогать полиции в проведении медико-психологических экспертиз. Считалось, что любую другую работу, сколь бы важной та ни была, можно отложить на потом.

Мы вместе вышли на автостоянку, где старший инспектор в течение нескольких минут пытался втиснуться между сиденьем и рулем грязноватого синего «Мондео». Салон вонял затхлым кофе, фритюром и табачным дымом. Должно быть, по пути ко мне инспектор заехал подкрепиться в «Макдоналдс», после чего наспех курнул.

– Вы могли бы и не заезжать за мной. Я и сама пришла бы в участок, – заметила я.

– Мы поедем не туда. Я отвезу вас в другое место.

И Бернс покатил на юг, чертыхаясь себе под нос в адрес потока машин на Боро-Хай-стрит. Похоже, что, следя за дорогой, он забыл о моем присутствии и вспомнил лишь на набережной.

– Старший инспектор уголовного розыска. Это ведь высокий чин, верно? – спросила я.

Бернс по-прежнему не сводил глаз с дороги.

– Не очень. Я отвечаю за безопасность в моем районе.

– Большая ответственность. Неужели никто из ваших подчиненных не мог заехать за мной?

– Я никому не хотел это поручать, – ответил Бернс. Мы проехали мимо электростанции в Баттерси, похожей на опрокинутый вверх ножками гигантский бетонный стол. – Мы едем на встречу с Моррисом Клеем. Слышали о таком?

– Краем уха. Он, кажется, кого-то убил?

– Верно, – хмуро подтвердил Бернс. – Четыре года назад в Бермондси проститутку по имени Джинни Андерсон. Завтра выходит из Уэндвортской тюрьмы на свободу. Какой-то ушлый адвокат сумел ровно наполовину скостить ему срок.

– На каком основании?

– На том, что якобы нет надежных улик, – вздохнул Бернс. – Полная чушь. Ему удалось убедить судью, что у Клея якобы были трудности с обучением.

– Но на самом деле все не так?

– Нет, конечно. – Бернс со злостью посмотрел на дорожную пробку впереди. – Этот скользкий ублюдок притворяется дурачком, но на самом деле водил нас за нос. Хочу проверить, насколько зорко придется за ним следить.

– Похоже, он не из числа ваших любимчиков.

– Точно. Этот Клей – хитрюга еще тот. – Бернс сердито щелкнул индикатором, будто хотел вырвать его с корнем и вышвырнуть в окно. – Хотите знать, с кем водила дружбу его мать?

– Хочу. И с кем же?

– С Рэем и Мэри Бенсон.

Я не сразу нашлась с ответом. Слышала о Бенсонах: один мой друг из муниципальной клиники Модсли был психологом-консультантом по этому делу. Рэй и Мэри несколько месяцев оставались главной пищей многих таблоидов. Фото убитых ими девушек украшали первые полосы всех газет, словно они кинозвезды. Некоторых нашли зарытыми во дворике принадлежавшего Бенсонам хостела, рядом с Саутварк-Бридж-роуд. Еще одну обнаружили в саду, другую в дымовой трубе, еще нескольких – на пустыре. Любой, кто в те дни читал газеты или смотрел телевизор, знал – причем больше, чем хотел, – о любимом занятии этой омерзительной парочки.

Тем временем в окне машины показался парк Уэндворт-Коммон. Как обычно, по дорожкам прогуливались мамаши с колясками. По периметру парка нарезали круги любители бега трусцой, не имея, видимо, никаких других дел.

– Вам доводилось бывать в Уэндворте? – поинтересовался Бернс.

– Не имела удовольствия.

– Настоящий рай, – пробормотал старший инспектор. – Полторы тысячи гавриков, сидящих на всех мыслимых видах наркоты.

Тюрьма являла собой странный гибрид готического замка и викторианского работного дома. Замызганные окна, а ворота такие огромные, что в них без труда проедет фура. Здание почти заслоняло небо.

– Добро пожаловать в самую большую каталажку Англии. – Бернс небрежно взмахнул на входе удостоверением, и дежурный охранник жестом пропустил нас на территорию.

В комнату для допросов вел коридор длиной едва ли не в милю. Когда-то давным-давно потолок и стены здесь были белыми. Вскоре я пожалела, что не надела утром чего-то попроще. Юбка была слишком узкой и стесняла движения, каблуки щелкали по выложенному плиткой полу, как кастаньеты. По лицу моего спутника градом катился пот.

– Этого подонка сейчас держат в Онслоу, – пыхтя, пояснил Бернс, – ради его же собственной безопасности. Завтра этот типчик получит не слишком-то много пожеланий доброго пути.

– Как он убил эту девушку? – уточнила я.

– Это невозможно описать нормальными словами, – ответил Бернс и вытер лицо большим белым носовым платком. – Короче, он трахнул ее и…

– Между ними что-то было?

– Боже упаси, нет, – Бернс был потрясен моим вопросом. – Этот тип утверждает, что, мол, они были любовниками, но вы сами увидите, что он врет.

– Да, будет интересно взглянуть.

Бернс мясистым указательным пальцем подтолкнул очки выше к переносице.

– Кстати, она была чем-то похожа на вас, – взгляд старшего инспектора задержался на мне. – Миниатюрная, зеленые глаза, светлые волосы до плеч.

– Хотите сказать, я в его вкусе?

– Боюсь, да.

* * *

В коридоре наши шаги сделались громче. Я всегда ненавидела тюрьмы. В них буквально все вызывает непреодолимое желание броситься вон. Особенно тюремные звуки. Лязганье ключа в замочной скважине слышно за милю.

Как только Морриса Клея ввели в комнату для допросов, мне стало ясно, почему ему приходилось платить за секс. Седые волосы торчали в разные стороны неопрятными клочьями. Буквально все на его лице было каким-то не таким. Чересчур массивные надбровья, слишком глубоко посаженные глаза непонятно какого цвета. Судя по нездоровому цвету кожи, он уже много недель не выходил на свежий воздух.

Мы обменялись рукопожатиями; Моррис Клей задержал мою ладонь в своей на пару секунд дольше необходимого. Его прикосновение было противным и липким. Мне захотелось выбежать вон, чтобы хорошенько сполоснуть руки.

– Здорово, Моррис! – рявкнул Бернс со своего места в углу.

Клей нахохлился, подняв узкие плечи едва ли не до ушей, глаза забегали с пола на окно и обратно. Он осторожно опустился на пластмассовый стул, будто опасался, что тот под ним взорвется.

– Я слышала, что завтра вы возвращаетесь домой, – произнесла я.

– Нет у меня никакого дома, – ответил Клей. Голос высокий и надрывный; казалось, ему не хватало воздуха.

– Чушь! – оборвал его Бернс. – Вернешься к своей мамочке.

– Она умерла, – нахмурился Клей.

– И давно вы лишились матери? – уточнила я.

Мой вопрос, видимо, застал его врасплох; прежде чем ответить, он принялся медленно высчитывать что-то на пальцах.

– Пять месяцев, одну неделю и два дня назад.

– Я сочувствую вам, поверьте, – сказала я. Он продолжал изучать свои тонкие пальцы с узловатыми суставами.

– Так как, Моррис, ты раскаиваешься? – спросил Бернс ледяным тоном, способным заморозить все вокруг. – Ты сожалеешь о том, что сделал?

Реакция на вопрос последовала незамедлительно. Голова Клея поникла чуть ли не до колен, будто кто-то перерезал нитку, которая держала ее прямо.

– Это не я, – прошептал он. – Я даже не прикасался к ней.

– Прекрати! – раздраженно прошипел Бернс. – Я устал от твоего вранья!

Я по-прежнему сохраняла спокойствие. Мне проще понять сущность Клея, наблюдая за его реакцией, чем задавая вопросы. Все его тело сотрясала дрожь, взгляд устремился в пол. На грязный линолеум упала слезинка.

– Только, пожалуйста, без сцен, Моррис, – проскрипел старший инспектор. – Мне это еще в первый раз до чертиков надоело.

Когда Клей наконец поднял голову, на его лице читалась смесь страха и презрения. Он походил на ребенка, который скорее убежит, чем позволит, чтобы ему снова устроили трепку.

– Расскажите, что случилось с вами, Моррис, – тихо попросила я.

– Джинни была моей подружкой. Я даже иногда давал ей деньги. Хотел, чтобы у нее были красивые вещи.

Стоило Клею заговорить о Джинни, как его фальцет сделался не таким писклявым.

– Как долго вы были знакомы с ней?

Клей, прежде чем ответить, задумался.

– Давно. Я виделся с ней каждую неделю. Просил ее стать моей подружкой.

– И что она на это ответила?

Его голова снова поникла, и на колени тюремного спортивного костюма упала новая слеза.

– Она сказала, что недостойна меня, – произнес Клей, пытаясь успокоиться, и потер кулаками глаза.

– Но вы с этим не согласились, верно?

Моррис Клей яростно мотнул головой.

– Она любила меня. Я знаю, что любила, потому что иногда оставляла с собой спать.

Бернс шумно вздохнул, и Клей тут же замолчал. Ворот его футболки был черен от грязи, и я подумала, что он опасается лишний раз заглядывать в душ.

Неудивительно, что его содержат под усиленной охраной. Моррис Клей – типичная жертва. Да у него это на лбу написано. Светится, как неоновая реклама.

Мы с Бернсом встали, чтобы уйти, и взгляд Клея задержался на моем лице.

– Элис Квентин, – медленно повторил он мое имя, пытаясь запечатлеть его в памяти.

* * *

На обратном пути Бернс остановился возле какой-то дешевой закусочной на Уэндворт-роуд.

– Вы ему явно понравились, – прокомментировал мой спутник. – Знаете, вы себя отлично держали. Некоторые из моих девчат боятся оставаться с Клеем в одной комнате. Говорят, мурашки по спине.

Бернс заказал себе большую порцию черного кофе, и меня так и тянуло посоветовать ему отказаться от кофеина: его сердцу и так тяжело от избыточного веса, зачем же еще подстегивать его всякой химией. Но я вовремя прикусила язык. На лбу Бернса выступили крупные капли пота: наверное, сидеть ему так же тяжело, как стоять или ходить. Разговор в комнате для допросов позволил мне узнать о личности Бернса даже больше, чем о Моррисе Клее. Зацикленность, отчаянные попытки сопереживания, зашкаливающий уровень стресса.

Я размешала сахар в чашке с капучино.

– Какой у Клея коэффициент умственного развития?

– Меньше пятидесяти, но это ни о чем не говорит. Он привык прикидываться дурачком.

– Вы мне сказали, что у него не было трудностей с обучением.

– Не иначе, этот засранец смухлевал во время теста, – пожал плечами мой собеседник.

– Но вы уверены в том, что он убил девушку, так ведь?

Бернс энергично кивнул, тряхнув двойным подбородком.

– Его вина неоспорима. В ней обнаружили его сперму, и, понятное дело, присяжные единодушно признали его убийцей.

– Какие-то другие доказательства были?

– Он был ее последним клиентом. – Бернс смерил меня долгим немигающим взглядом – коронным взглядом лжецов. – Поверьте, тут двух мнений быть не может.

– Верно, – согласилась я. Мой собеседник поспешил отвести взгляд.

– Ладно, ладно. Согласен. Что касается данных судмедэкспертизы, тут действительно есть о чем поспорить. Но у Клея не было алиби, ничего такого, чем он мог бы защитить себя.

– Из этого следует, что он виновен?

– При всем уважении, доктор Квентин, сделанного не воротишь. Мне же нужно знать одно: должен ли я держать его под колпаком после того, как завтра его выпустят на свободу.

– И если он еще кого-нибудь убьет, вы всегда сможете обвинить меня в профнепригодности.

Бернс скривил крошечный рот – то ли в раздражении, то ли от удивления.

– На основании получасового наблюдения, – продолжила я, – могу сказать, что да, у него имеются трудности с обучением, ибо его умственное развитие остановилось на уровне семи-восьми лет. Возможно, у него клиническая депрессия и он все еще тяжело переживает смерть матери. Не думаю, что в данный момент он представляет угрозу для кого-либо.

– Вы в этом уверены?

– За исключением самого себя, когда он поймет, что никому не нужен.

– Сердце обливается кровью, – Бернс с тяжким вздохом встал.

Мы вернулись на больничную автостоянку в полпервого. Отстегивая ремень безопасности, я поймала взгляд его глаз-бусинок.

– Я снова приглашу вас для консультации, доктор Квентин.

– Зачем?

– Потому что вы не порете херню.

– Видимо, это комплимент.

– Именно. В прошлом году мы попросили помощи у одного светила из Модсли. Так он только блистал интеллектом и грузил профессиональным жаргоном. – Губы Бернса дернулись, точно он проглотил что-то кислое.

Я проводила взглядом синий «Мондео», ловко выехавший с битком забитой стоянки. Человек за рулем мастерски с ним управлялся.

* * *

В этот день я приняла трех пациентов. Первый имел проблемы с управлением гневом, второй страдал агорафобией, а третья – девушка по имени Лора – запущенной формой анорексии, так что я решила сразу же ее госпитализировать, но свободных коек в больнице сразу не нашлось. В шести палатах отказали, но потом одна медицинская сестра наконец уступила моим увещеваниям и согласилась придержать освобождающуюся завтра койку для несчастной. Закончив последний прием, я проверила электронную почту. В почтовом ящике меня ждали сто тридцать шесть посланий, все как одно помеченные красными флажками. Они буквально вопили, требуя срочного ответа. Я могла просидеть на работе до полуночи и все равно не успела бы ответить всем.

В семь вечера сняла туфли, переоделась в спортивный костюм и натянула кроссовки, предвкушая лучшую часть дня. Сбежала по лестнице с такой скоростью, что мне казалось, словно я лечу: за шаг преодолевала три ступеньки. От морозного воздуха тотчас перехватило дыхание. В темноте возвращались домой жители пригородов, засунув руки в карманы и съежившись от холода. Стоило мне добежать до набережной, как стресс тяжелого дня как рукой сняло. Мимо корабля «Белфаст» я уже летела стрелой. При этом почему-то не давал покоя вопрос: неужели есть желающие подняться на его борт? На рекламных плакатах и без того все видно. Тесные каюты, в которых матросы спят на узких койках, расположенных одна над другой, словно полки с посудой в кухонном шкафу. Чтобы испытать приступ клаустрофобии, достаточно пробыть в такой конуре секунд десять.

Я чередовала темп. Пробежав сотню метров ленивой трусцой, переходила на быстрый бег, пока мои легкие не начинало жечь огнем. Так пробежала мимо огромных складов викторианских времен, которые теперь стали дорогими ресторанами. Добежав до Чайна-Уорф, посмотрела на часы. Оказалось, что бегу вот уже двадцать минут. Я остановилась возле ограды, чтобы немного отдышаться. Вода выглядела черной и маслянистой, огоньки речных трамваев высвечивали мусор и нефтяные разводы. Одному богу известно, сколько тайн скрыто на дне Темзы.

На приятном взводе от выброса эндорфинов – спасибо матери-природе, что награждает нас за труды, – я медленно затрусила домой.

Микроавтобуса «Фольксваген», принадлежащего моему брату Уиллу, рядом с домом не увидела. Обычно он занимает мое парковочное место на Провиденс-сквер. Не иначе как Уилл решил сменить место и теперь его фургон стоит под чужими окнами.

Дверь в подъезд как всегда стояла открытой. Женщина со второго этажа занимается иглоукалыванием на дому, и ее клиенты никогда не закрывают за собой. Я поднялась на третий этаж и вошла в квартиру. Автоответчик встретил меня мигающим красным глазком.

«Хочу узнать, виделась ли ты с братом, – раздался голос матери, прозвучавший как-то нервно. Впрочем, она тотчас вернулась к ледяному спокойствию: – Перезвоню завтра. На ужин пойду к Филипсам».

Второе и третье сообщения были от Шона.

«Могу думать только о тебе в моей постели в красных чулках. – Вздох. – Позвони мне, Элис, как только услышишь это».

Удалив сообщения с автоответчика, я исследовала содержимое холодильника. Не густо: булка с просроченной датой, катышек моцареллы, полплитки шоколада. Я быстро нарезала несколько вяленых помидоров, шлепнула на кусок черствого хлеба ложку песто^[1], положила сверху ломтики сыра и засунула в микроволновку.

Свернувшись клубочком на диване, принялась планировать вечер. Отключу мобильник, залезу с шоколадкой в ванну и хотя бы раз лягу спать одна.

Глава 2

Когда я проснулась, несъеденный ужин так и пребывал на кофейном столике. В дверь квартиры кто-то стучал. Негромко, но настойчиво. Пришедший явно не собирался уходить. Когда я наконец открыла дверь, то увидела на пороге Шона. В руках он держал охапку подсолнухов и пакет с готовой едой.

Одарив меня долгим поцелуем, проследовал на кухню. В такого невозможно не влюбиться. Высокий, голубоглазый, стройный, аккуратный, тридцати двух лет от роду, мой ровесник. Не знаю, почему я всегда злюсь на себя за то, что при виде его во мне неизменно просыпается похоть.

– Я ждал, что ты позвонишь мне, Элис, – пожурил Шон, вываливая подсолнухи на стол.

– Хотелось провести вечер дома. Кстати, который час?

– Полдевятого, – ответил он и кисло улыбнулся: – Да, с тобой нелегко. Не знай я тебя, наверняка подумал бы, что ты воротишь от меня нос.

Я посмотрела на шершавые мордашки подсолнухов.

– Интересно, где это они растут в январе?

– Где-то далеко, куда нужно лететь самолетом неприлично большое количество миль.

– Ты негодяй. Дай-ка я приму душ, а потом постараюсь не грубить.

Горячая вода вернула миру реальные очертания, и я снова почувствовала себя человеком. Когда выскользнула из купального халата, Шон стоял возле двери, пожирая меня глазами.

– Можешь не одеваться ради меня.

Я пропустила его слова мимо ушей и натянула джемпер и джинсы.

На кухне он выложил на тарелки содержимое пакета.

– Вьетнамская, моя любимая! – воскликнула я, радостно потирая руки.

– Бульон, рис и утка в имбирном соусе.

– М-м-м, как вкусно! Божественно!

Утка оказалась выше всех похвал, перчики чили приятно обжигали язык. Шон с интересом наблюдал за тем, как я расправляюсь с горой еды.

– Как ты ухитряешься оставаться такой стройной, Элис?

– Повезло с генами, – ответила я, откладывая в сторону палочки для еды. – Чем ты занимался сегодня?

– Тем же, что и всегда, – Шон пожал плечами. – Резал людей, снова их зашивал, слушал Марвина Гэя^[2].

– Бит мотауна^[3] помогает кромсать людей?

– Прекрасно обхожусь без стимуляторов, доктор Квентин, – ответил Шон и, оттолкнув тарелку, улыбнулся: – Ты вправляешь мозги, я режу. У каждого своя работа.

– Ты ушел в нее с головой, только и всего.

Шон посмотрел на часы.

– Верно. И это серьезная проблема.

– Неужели?

– Дело в том, что у меня сегодня ночное дежурство, так что у меня мало времени на то, чтоб тебя порадовать.

Я закатила глаза:

– Да можно и не радовать.

– Но так же нечестно. Я ведь пробудил в тебе надежду.

В следующую секунду он встал и, положив мне на спину руку, подтолкнул в направлении спальни. Я открыла было рот, чтобы сказать «нет», но промолчала. А зря.

– Могу раздеть за три секунды, – пробормотал Шон.

– Не надо, – ответила я, стягивая джемпер через голову. – Всегда раздеваюсь сама.

Первый раз прошел быстро. Второй получился более медленным и вдумчивым. Шон прирожденный выпендрежник; он досконально изучил вопрос и теперь мастерски владеет всеми надежными способами довести женщину до оргазма. Вскоре губы мои горели – и от жгучего перца чили, которым сдобрили утку, и от щетины, оцарапавшей мне лицо.

– Сколько я уже встречаюсь с тобой? – спросил он, перекатываясь на бок и глядя мне в глаза.

– Несколько недель.

– Дольше, Элис. Не меньше трех месяцев.

Я слегка запаниковала. Этак дело скоро дойдет до того, что он предложит вместе провести отпуск или познакомиться с его родителями.

– Послушай, тебе не кажется, что все это потихоньку выходит из-под контроля?

Он снова поцеловал меня.

– Абсолютно. Восхитительно выходит из-под контроля.

В следующее мгновение Шон вскочил на ноги и принялся собирать разбросанную по всему полу одежду. Пока он натягивал джинсы, я поймала себя на том, что любуюсь тугими мускулами его спины.

В десять за ним захлопнулась дверь, я же продолжала лежать, разглядывая потолок. Мое тело наполняла приятная истома, чего никак нельзя было сказать про голову.

* * *

В шесть утра я подскочила в постели, слыша, как гулко бьется мое сердце. Кто-то яростно колотил во входную дверь. Я почему-то подумала, что это Шон вернулся за новой порцией секса, но потом поняла, что такой грохот ранним утром мог устроить только один человек. Мой брат.

Да, это Уилл. Клацая от холода зубами, он дрожал под дверью в одной тонкой рубашке. Зрачки расширены, зеленые глаза почернели.

– Ты заперла дверь, – пробормотал он.

– Заходи, Уилл.

– Не делай этого, Элис, никогда не делай.

– Хорошо, дорогой, не буду. Заходи.

– Люди могут подумать, что ты им не рада.

– Тебе я, конечно, всегда рада. Заходи, не то простудишься.

Мне не сразу удалось заманить его в прихожую, но я знаю, что в таких случаях его лучше не трогать. При верхнем свете кухни я разглядела его ближе: Уилл выглядел хуже, чем в прошлый раз. Небритый, щеки запали, на верхней губе большая ссадина. Лицо подергивается, губы растянуты в оскале, как у Джокера из фильмов про Бэтмена. Одному богу известно, что он принимал все это время, – наверное, сидел на кетамине. Причем в таких количествах, что теперь каждый его нерв превратился в оголенный электрический провод. Уилл открыл кран и, подставив рот под струю воды, принялся жадно ее глотать. Порывшись в шкафчике с припасами, я нашла лишь упаковку риса и кукурузных чипсов. Протянула ему чипсы. Он тут же разорвал пакет и сунул в рот целую пригоршню.

– Где твои ключи, Уилл?

Он не ответил мне – набил рот. Тогда я осторожно приблизилась к нему, достала ключи из кармана рубашки и потрясла перед его лицом.

– Смотри, вот они. Ты мог бы сам открыть дверь. Я никогда не запираюсь от тебя.

Должно быть, я подошла к нему слишком близко или мой тон напугал его. Уилл вздрогнул и, рассыпая по всему полу чипсы, набросился на меня с кулаками. Я выбежала из кухни в прихожую, оттуда на лестничную площадку и захлопнула за собой дверь. Быстро вставив ключ в замочную скважину, замкнула входную дверь и прислонилась к ней спиной, чтобы отдышаться. В следующую секунду Уилл уже колотил в дверь на уровне моей поясницы. Подождала, когда он устанет и немного успокоится. Наконец удары прекратились, и я спустилась вниз, чтобы заглянуть в его микроавтобус. Тот был открыт. На грязном полу валялись газеты, на раскладушке лежал рваный спальный мешок. Повсюду разбросаны нестираные рубашки, нижнее белье, полотенца. Я собрала все в пакет и заставила себя вернуться обратно в квартиру.

Стоя на лестничной площадке, мысленно взвесила все «за» и «против». Есть опасность, что брат изобьет меня до синяков, но если вызвать «Скорую», то он сбежит, как только услышит сирену. Можно постучаться к соседям и попросить помощи, но, сделав несколько глубоких вдохов-выдохов, решила все же не беспокоить их и на неверных ногах вернулась в квартиру.

Уилл находился в гостиной. Мирно разговаривая сам с собой, копался в шкафу. Брат уже успел позабыть, что именно вызвало у него вспышку ярости. Я забросила его одежду в стиральную машину и засыпала щедрую порцию порошка. Тем временем Уилл отыскал коробку из-под обуви, набитую бумагами, которые в данный момент разглядывал. Я отошла на безопасное расстояние.

– Нашел что-то интересное? – спросила я, стараясь говорить как можно спокойнее.

– Фотографии, – пробормотал он.

Он пасьянсом разложил их на полу. На одной был запечатлен семейный праздник. Отец обнимает за плечи меня и мать. Уилл стоит рядом, он уже на несколько дюймов выше меня.

На другом фото он сам на выпускном вечере в Кембридже, гордый, полный уверенности в себе. Волосы на солнце почти белые. Брат вытащил из коробки еще одну фотокарточку. На ней он держит за руку симпатичную брюнетку, одну из многих девушек, за которыми когда-то ухаживал. Она смотрела на него так, будто никогда не отпустит. Я закусила губу. Раньше мне было проще не обращать внимания на разницу между Уиллом тогдашним и Уиллом сегодняшним.

– Тебе что-то нужно?

Он слишком занят новой игрой и потому не ответил. Я поняла, что сейчас лучше его не трогать, и стала собираться на работу. Когда приняла душ и накрасилась, брата в квартире уже не было. Входная дверь осталась открытой. Но прежде чем уйти, он аккуратно разложил по всему полу фотографии, снимок к снимку, как плитку.

Они шли в хронологическом порядке, начиная с детских. Далее несколько фотографий в школьной форме, затем мы с братом в возрасте двадцати с чем-то лет на пляже вместе с Лолой. И, наконец, последний снимок. На нем Уилл сфотографирован у здания Лондонской фондовой биржи, где начинал работать брокером. Брат широко улыбался, ни дать ни взять получил ключи от Сити. Я бросила фото обратно в коробку. Ужасно хотелось сжечь все это, привыкнуть уже к тому, что больше никогда не увижу его таким – торжествующим, словно все в жизни принадлежит ему, стоит лишь протянуть руку.

* * *

Я поехала на работу на велосипеде вдоль Тули-стрит. Было на редкость холодно, дорога блестела от изморози. На секунду подумала – а не уехать ли мне куда-нибудь подальше, крутить педали, пока не станет больно ногам. Махнуть рукой на пациентов, дожидающихся очереди, и по-настоящему больных, и просто озабоченных. Рядом с «Лондонским подземельем»^[4] уже собралась толпа желающих поглазеть на восковые убийства и искусственную кровищу.

У пруда Грейт-Мейз я прицепила велосипед к ограде и подняла глаза на здание больницы Гая. Тридцатичетырехэтажная башня из серого бетона смотрела на меня крохотными окошками. Неудивительно, что она снискала славу самого уродливого здания в Лондоне. При наличии времени можно без труда вычислить окно моего кабинета: на двадцать четвертом этаже, пятое слева.

Подъем дался тяжелее обычного. На десятой площадке у меня заурчало в животе, и я пожалела, что не успела позавтракать. Еще четырнадцать лестничных пролетов, и голова уже кружилась от нехватки кислорода, а легкие горели огнем.

Весь день каждые сорок пять минут в кабинет входили пациенты; прием велся на автопилоте. Но одну победу я все-таки одержала. Девушку с анорексией благополучно госпитализировали. Я обнаружила страдалицу под капельницей, откуда в ее истощенное тело вливался физраствор. Из таблички на спинке кровати явствовало, что кровать занимает Лора Уоллис, пятнадцати лет. Масса при поступлении – пять стоунов два фунта^[5]. Мать сидела на краешке стула рядом с подушкой. Лицо в резком больничном свете казалось серым. Судя по всему, бедная женщина не спала несколько ночей.

– Как она сегодня? – поинтересовалась я.

– Хуже не бывает. Даже проснуться не может.

В материнских глазах застыла пустота. Так обычно смотрят жертвы терактов, переживая заново мгновения перед взрывом бомбы.

– Почему она творит такое с собой? – прошептала она.

Я могла бы до бесконечности перечислять клинические факторы: депрессия, дисморфофобия^[6], заниженная самооценка. Но толка от этого не было бы никакого.

– Не переживайте, у Лоры есть шанс победить болезнь.

Даже во сне лицо девушки походило на маску: под почти прозрачной кожей проступала каждая косточка. Шансы выжить – примерно восемьдесят процентов к двадцати в ее пользу, если убедить Лору принимать пищу.

– Увидимся завтра.

Не отрывая глаз от дочери, миссис Уоллис кивнула. Она словно опасалась, что стоит отвести взгляд, как Лора потеряет последние фунты веса.

* * *

По пути домой я заглянула в супермаркет на Тауэр-Бридж-роуд, где купила свежего хлеба, молока, мюсли, бананов и камамбера – целых два больших пакета еды. По крайней мере, если Уилл вечером вернется, то холодильник будет полон.

На кухне, не снимая пальто, бросила на сковородку кусок масла, разбила два яйца и добавила три куска бекона. Все это я заела огромным ломтем хлеба. Когда дожевывала последний кусок, зазвонил телефон.

– Алло?

– Теперь твоя очередь зайти ко мне в гости, – сообщил Шон. Судя по голосу, он явно уже закончил дежурство в операционной и даже поиграл, по обыкновению, в сквош.

– Извини, не могу. Сегодня вечером может зайти мой брат.

– Ничего, тогда приду сам. Наконец-то с ним познакомлюсь.

Я огляделась по сторонам. Шон повсюду оставил следы. На спинке стула висел его шарф. Возле двери на полу – сумка. Под раковину засунуты смятые бумажные коробки из-под вчерашней еды. Я глубоко вздохнула:

– Послушай меня, Шон. Извини, но мне кажется, нам нужно сделать перерыв.

Когда он наконец ответил, его голос был холоден. Казалось, к телефону подошел чужой человек.

– Что ты имеешь в виду под перерывом?

– Я имею в виду то, что мы слишком часто встречаемся.

– А мне кажется, ты пытаешься разорвать отношения, – в его голосе закипала ярость.

– Извини. Мне просто нужен глоток свежего воздуха, только и всего.

– О господи, Элис! Мы с тобой три последних месяца провели в постели. Ты никогда не жаловалась.

Я попыталась объяснить мои чувства, но он меня не слушал, а продолжал разглагольствовать. Пришлось отвести трубку от уха. В конце концов я согласилась встретиться с ним завтра утром и все обсудить.

Шон положил трубку, и я, опустившись на диван, какое-то время сидела в ступоре. Со мной такое бывает после переедания или принятия серьезного решения. В половине девятого на небе появилась луна: хрупкий белый серпик в углу окна, окаймленный желтоватым пушком. По какой-то непонятной причине мне отчаянно захотелось выйти из дома.

Стоило моим подошвам ощутить под собой тротуар, как я тотчас же почувствовала себя не в пример лучше. Бег для меня – наилучшее лекарство. Невозможно злиться или раскаиваться, когда изо всех сил пытаешься дышать. Я бежала трусцой, постепенно набирая скорость, до тех пор, пока не нашла правильный ритм. На Батлерз-Уорф у входа в паб «Якорь» толпились курильщики, наблюдая за тем, как против течения тащится землечерпалка, напоминающая ползущего на четвереньках старика. Возле «Золотой лани» я остановилась, чтобы немного размять сухожилия. Копия старинного корабля была освещена на радость туристам. Золотая краска ярко блестела, новенькие иллюминаторы сияли огнями. Думаю, при виде этакого расфуфыренного красавца Фрэнсис Дрейк^[7] надорвал бы живот от смеха.

Эндорфины сотворили свою магию: теперь в моем сознании пульсировала твердая уверенность в том, что все можно уладить. Я побежала по Маршалси-роуд, но неожиданно свернула на Редкросс-уэй, чтобы быть ближе к реке и, соответственно, к дому.

И в этот момент что-то бросилось мне в глаза. Раньше я никогда не замечала здесь двустворчатых ворот чугунного литья. К их прутьям были привязаны десятки ленточек и клочков бумаги. Увы, стоило мне посмотреть вниз, как весь мой эндорфиновый накал тут же остыл. Я взглянула второй раз: нет, не обман зрения. Рядом с моей ногой прямо на мостовой белела чья-то рука, размером даже меньше моей. Раскрытая ладонь, казалось, ждала милостыни.

Глава 3

Узкое запястье, кончики пальцев красные, как обожженные Я заставила себя прикоснуться двумя пальцами к холодной коже, но пульса не нащупала. Заглянув под кованые ворота, увидела, что тело лежит примерно в футе от них, завернутое в черную ткань. Было невозможно понять, юноша это или девушка. Я поймала себя на том, что ничего не соображаю. Все мысли вмиг покинули меня.

Убийца мог находиться где угодно. Вдруг он сейчас рядом и наблюдает за мной? Улица пуста: ряд неиспользуемых офисных зданий, заброшенный склад, ни одного прохожего. Ближайший дом с освещенными окнами отсюда примерно в ста шагах. Можно, правда, добежать до паба на Маршалси, это займет пару минут. Испуганно оглядевшись по сторонам, я вытащила из кармана телефон и набрала 999^[8].

Спокойный женский голос пообещал немедленно выслать «Скорую».

– Вы можете оставаться на линии до прибытия, – посоветовала оператор тоном заботливой бабушки. Я представила ее себе: полная, средних лет, под рукой всегда чашечка чая.

Увы, мои мысли упорно отказывались превращаться в законченные предложения. Я коротко поблагодарила и сунула телефон в карман. Холод мостовой от подошв быстро распространился по ногам и добрался до позвоночника. Не знаю почему, но мне не хотелось оставлять это безжизненное тело, которому наверняка уже было все равно, кто составит ему компанию.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем наконец подъехала полиция. К этому времени я уже успела мысленно перебрать все причины, как и почему чей-то труп мог оказаться в этом безлюдном заброшенном уголке Саутварка. Кто это? Жертва разборок враждующих банд? Или сбежавший из дома подросток? Уснул на улице и умер от переохлаждения? Мои замерзшие руки утратили чувствительность, пальцы онемели.

Прибыла «Скорая», а на другой стороне дороги остановились два полицейских микроавтобуса. Все сразу пришло в движение, как в сериале «Катастрофа»^[9]. Старшим, судя по всему, был мужчина в длинном пальто. Полицейские офицеры тут же засуетились вокруг него, принялись выполнять его указания, вытаскивать из микроавтобусов ящики с оборудованием. Тем временем он подошел ко мне. Увы, слишком темно, чтобы разглядеть его лицо. Взгляд выхватил лишь темные глаза и брови, заметно выделявшиеся на бледной коже. Похоже, он давно разучился улыбаться.

– Элис Квентин?

– Да, – ответила я, клацая зубами, пока он пристально рассматривал меня.

Из микроавтобуса за его спиной высыпали полицейские и начали устанавливать прожекторы. Затем один арматурными кусачками взялся перекусывать цепочку ворот.

– Вы давно здесь находитесь?

– Минут двадцать.

Неожиданно вспыхнул яркий свет. Мужчина в пальто стоял почти вплотную ко мне, чужого личного пространства для него не существовало. Телосложением походил на боксера. Темные волосы спадали на лоб и глаза.

– Что вы делали на этой улице? – спросил он, глядя так, будто преступница – это я.

– Бегала. Я всегда бегаю.

– Значит, вы сумасшедшая, – произнес он и изумленно покачал головой: – Клинический случай.

– Ну и наглая сволочь, – буркнула себе под нос, когда он отошел в сторону.

Вскоре ворота распахнулись и темноту пронзили лучи прожекторов. Я застыла на месте, прислонившись спиной к телеграфному столбу. Женщина в белом комбинезоне начала привязывать к нему черно-желтую ленту. Закрепив ее конец, она стала разматывать ее дальше. Я оказалась внутри огораживаемого круга, сама став уликой, которую следует забрать в лабораторию для экспертизы. Бочком придвинулась ближе к воротам. Следователи сновали туда-сюда, поднимали что-то с земли и относили найденное в машину. Один из них остановился рядом, чтобы занести в блокнот мои показания. Бросив взгляд через его плечо, я мельком увидела обнаженное тело. Оказалось, это молодая женщина. Ее накрыли брезентом, только босые ноги остались на виду. Еще одна фигура в белом склонилась над ней и посветила ей в лицо фонариком. Мимо меня вновь прошествовал полицейский в дорогом пальто.

– Могу я теперь идти домой? – спросила я.

– Каким образом вы намерены туда добраться? – с нескрываемой издевкой уточнил он.

– Пешком.

– Вы шутите, – сказал он и покачал головой. – Поедемте со мной.

Я слишком устала, чтобы с ним спорить. Полицейский открыл дверцу автомобиля и даже собственноручно защелкнул на мне ремень безопасности, как бы невзначай коснувшись моих ног. Откинувшись на спинку сиденья, он пристально посмотрел на меня.

– Зачем, ради всего святого, бегать по ночам там, где на людей нападают с ножом, а то и вообще стреляют?

Я выдержала его взгляд.

– Вообще-то я быстро бегаю. Если ко мне кто-то начнет приставать, я убегу.

Он ничего не ответил, лишь завел двигатель. Лицо его оставалось бесстрастным.

– Готова спорить, что вы отлично играете в покер. Угадала?

– Это вы к чему?

– Ваше лицо никогда не меняет выражения. У вас вечно сердитый вид.

Полицейский нахмурился.

– Обычно я само спокойствие, – ответил он. – Но когда люди вроде вас бессмысленно рискуют жизнью, это действует на нервы.

– Поняла. Опять-таки готова спорить, что вы не против изменить закон. Будь ваша воля, вы бы держали женщин взаперти. Пусть они занимаются вышиванием и носа из дома не показывают.

Он еще крепче стиснул зубы и сжал руль. Идеальный кандидат в группу управления гневом, которую я веду каждую пятницу. По крайней мере, к тому времени, когда мы остановились на Провиденс-сквер, он тихо побулькивал, а не бурлил что есть силы.

– Кто-то дома может присмотреть за вами? – спросил он.

– Со мной все в порядке, честное слово.

– Да уж. Вы только взгляните на свои руки, – усмехнулся мой спутник.

Мои руки подрагивали на коленях, отказываясь лежать спокойно.

– Давайте я вам помогу.

Он нагнулся, чтобы открыть для меня дверь; при этом его волосы коснулись моих губ. Крепко взяв меня за руку выше локтя, он помог выбраться из машины.

– Дальше я сама, спасибо.

– Вы едва стоите на ногах, – заявил он, все еще держа меня за руку.

– Нет, правда, со мной все в порядке, – решительно произнесла я. – Хотите верьте, хотите нет, но я сама могу подняться по лестнице.

– Как скажете.

С этими словами он сел в машину и укатил прочь. До меня только сейчас дошло, что он даже не счел нужным представиться. Микроавтобус моего брата уже вернулся на автостоянку на противоположной стороне улицы. Правда, свет в нем выключен. Уилл или спит, или греется где-то в другом месте. Дверь в подъезд вновь осталась открытой. Не забыть бы завтра прилепить к ней записку с напоминанием соседям, что вообще-то двери принято закрывать.

Уилл явно побывал в квартире: доел оставшийся хлеб и сыр, забрал постиранную одежду. Я плеснула в стакан немного бренди и, когда поднесла к губам, услышала, как стекло постукивает о зубы. Когда, в надежде согреться и отдохнуть, легла в постель, оказалось, что мысли вертятся в голове, не давая уснуть. В конце концов они остановились на темноволосом полицейском с постоянно хмурым лицом, и я провалилась в сон.

* * *

Без четверти восемь зазвонил телефон. Ого, значит, я ухитрилась проспать, не услышав будильника. Голос знакомый и настойчивый, с легким акцентом элитной школы.

– Элис, это я.

Потерла глаза и попыталась привести мысли в порядок.

– Шон, – пробормотала я.

– Все время думал о тебе. Ты знаешь, что будешь полной дурой, если окончательно решишь расстаться?

– Послушай, сейчас не могу разговаривать, прости меня. Даже если бы захотела тебе объяснить, ты не поверишь, что такое бывает.

– Тогда сегодня вечером, после работы, – уперся рогом Шон. – Господи, Элис, неужели все психологи такие непредсказуемые, как ты?

– Думаю, это маловероятно.

На другом конце линии раздался какой-то сдавленный звук.

– Тем лучше, черт побери.

* * *

По пути на работу я сделала крюк и проехала по Редкросс-уэй. При дневном свете здесь не было ничего страшного. Типичная для Саутварка ничем не примечательная улица – голая, без деревьев. Куда ни глянь, одни лишь уродливые офисные здания. Вчерашнее место было по-прежнему огорожено черно-желтой лентой. Никого не заметив поблизости, я юркнула под нее. Ограду украшали ленточки и искусственные цветы. Затем мое внимание привлекла блестевшая на солнце латунная табличка.

КЛАДБИЩЕ КРОССБОУНЗ

Здесь похоронено более тысячи проституток, живших в Лондоне со времен Средневековья до 1850-х годов. В 1994 году кладбище частично разровнено, чтобы освободить территорию под строительство электростанции, обслуживающей столичное метро. Однако местные жители выступили против этого решения и продолжают требовать от совета Саутварка создания мемориального сада в память о погребенных здесь женщинах^[10].

Я привстала на цыпочки и попыталась заглянуть через ворота внутрь, но ничего не увидела. Лишь черное покрытие да побеги крапивы и буддлеи^[11], что сумели пробиться сквозь трещины. Место столь же безликое, как стандартный каток. Его вид слегка оживляли смятые упаковки чипсов и полиэтиленовые пакеты «Теско»^[12], которые из конца в конец гонял ветер. Кое-где поблескивали осколки битых бутылок, перекинутых через ограду подростками. Я прикрыла глаза и попыталась представить тысячу женщин: вот они стоят плотной стеной и смотрят на меня.

Неожиданно кто-то похлопал меня по плечу.

– Вы что, не умеете читать? – Это была женщина-полицейский в форме. Ее голос звенел возмущением. – Это место преступления.

– Я хотела посмотреть кладбище.

– Там нечего смотреть. – Ее лицо оставалось каменным от холода и высокомерия. Она хлопнула в ладоши, прогоняя меня от ворот, как бродячую кошку. – Уходите. Ну же, идите куда шли.

* * *

Скажу честно, я с огромным облегчением провела утро, погрузившись в заботы других людей, не имея времени думать ни о чем, кроме диагнозов и лечения. Когда в час дня зазвонил телефон, как раз собиралась съесть купленный в больничном кафетерии сэндвич. Звонил старший инспектор Бернс, обладатель голоса, в котором смешались акценты курильщика, выходца из низинной Шотландии и обитателя Бермондси^[13].

– Слишком много совпадений, – проворчал он, – вы сказали, что Моррис Клей не опасен, но тут – бац! – происходит убийство, причем как только его выпустили на свободу.

Мне вспомнилось лицо Клея во время моего с ним разговора: лицо ребенка, пытающегося разгадать загадки мира взрослых.

– Он не мог этого сделать.

– Но мы не можем его исключить из списка подозреваемых, – вздохнул Бернс. – Убитая девушка жила в паре шагов от Редкросс-уэй. Это его территория.

– Вы уже допросили его?

– Его нигде не могут найти. – В трубке возникла долгая пауза. – Дело в том, доктор Квентин…

– Элис.

– Я был бы вам признателен, если бы вы согласились помочь нам еще разок.

– Каким образом?

– Это слишком похоже на ту историю с убийствами в Саутварке. У меня такое ощущение, словно здесь вновь поработали Рэй и Мэри.

– Но ведь Бенсоны в тюрьме, если я не ошибаюсь!

– Мэри вот уже шесть лет сидит в Рэмптоне. Рэй умер в прошлом году в Бродмуре.

– То есть появился подражатель?

– Хуже. Убийце известно то, о чем пресса никогда не писала. Например, что на телах девушек вырезали кресты.

– Но при чем здесь я?

– Клей явно к этому как-то причастен. У него точно имелся сообщник. Кто бы он ни был, это сущий маньяк. Они хорошо изучили дело и решили применить свои знания на практике. Думаю, можно ждать новых случаев.

– Боюсь, ничем не могу помочь вам, инспектор. Я не судебный психолог. В мои обязанности не входит выяснять, почему кто-то умер. Я помогаю людям выжить.

– Вот поэтому вы мне и нужны, Элис. Хочу, чтобы взглянули на тело девушки. Интересно узнать, что вы думаете об этом убийстве.

– Но какая от этого будет польза?

Бернс замешкался с ответом.

– Вдруг вы заметите что-то такое, что мы упустили.

Когда наш разговор завершился, я была как выжатый лимон. Перед глазами стояла рука убитой, лежащая на грязном холодном тротуаре. Протянутая ко мне, будто я – ее единственная надежда на спасение. Этот Бернс сумел-таки меня убедить. Заодно больно закололо в верхней части спины, прямо между лопатками.

* * *

С работы я ушла в начале восьмого и покатила в направлении Лондонского моста. Возле Саутваркского собора прицепила велосипед к фонарному столбу. На минуту остановилась, чтобы полюбоваться величественным строением. Несколько лет назад, когда общественные деньги еще шли на восстановление исторических зданий, собор отреставрировали. Каждый камень так и сиял. Будь я верующей, наверняка зашла бы внутрь и произнесла короткую молитву за девушку с кладбища Кроссбоунз. Или за Уилла. Увы, даже закрывая глаза, я никогда ничего не чувствовала. Никакого душевного трепета.

Рыночная площадь была пуста, на земле валялись подгнившие фрукты и овощи, которые торговцы так и не потрудились убрать.

Квартира Шона располагалась в доме на Винчестер-Уок, прямо над магазином. В гостиной пахло кофе и специями. Запахи просачивались снизу, со склада. Пока Шон колдовал на кухне, я обвела взглядом окружающее пространство. Его жилище было полной противоположностью моему. Полки заставлены компакт-дисками и книгами. В углу пианино, на кофейном столике горой навалены журналы джазовой тематики и газеты. Когда Шон сунул мне в руку бокал с вином, я, сама не понимая почему, выложила ему все – начиная с момента, когда нашла мертвое тело, и кончая знакомством с самым высокомерным полицейским в мире.

– Оставайся, – предложил Шон, – тебе опасно одной. Если хочешь, я лягу на диване.

– Ты и пяти минут не улежишь на нем один.

– Плохо ты меня знаешь, – улыбнулся он. – Уверен, вытерплю целых десять.

– Нет, я лучше пойду.

Его рука легла мне на талию, и мой план тотчас начал пробуксовывать. Инстинкт подсказал, что не нужно ничего говорить, лучше просто поддаться на его уговоры.

Темные глаза пригвоздили меня к месту. Его улыбки как не бывало, она вмиг слетела с лица.

– Прежде чем принять решение, Элис, учти две вещи.

– Какие именно?

– Первое – в постели я круче всех.

– Это ты уже доказал. Дело в другом.

– Я влюбился в тебя. По уши втрескался.

Я не знала, что на это ответить, и, опустив глаза, шагнула к двери.

– Ты просто так от меня не уйдешь.

Впервые я заметила в выражении его лица нечто странное, некую одержимость. Хотя кто его знает. Вдруг он просто слабак, падающий духом при любой неудаче?

Шон продолжал стоять передо мной, и мне подумалось: что будет, если он меня отсюда не выпустит?

– Подумай, Элис. Честное слово, это какое-то безумие.

– Мне нужно идти, Шон. Ты не даешь.

На его щеке дернулся мускул.

– Я мог бы оставить тебя здесь, если бы захотел.

– Не смеши!

– Ты всегда так поступаешь. – По его лицу пробежала неприятная усмешка. – Сначала говоришь «нет», потом говоришь «да»; вроде как я не достоин тебя.

– Неправда, – ответила я и вздохнула: – Просто между нами все кончено, Шон. Извини, но это так.

Решительность моего тона вернула его в реальность. Он опустил голову и отошел в сторону. У порога сунул пакет со всеми вещами, что я держала в его квартире.

Как приятно снова оказаться на улице! Впервые за последние месяцы я смогла вдохнуть полной грудью. Я остановилась на тротуаре и заглянула в пакет. За три месяца перетащила к нему не слишком много вещей: серебряный браслет со сломанной застежкой, упаковка противозачаточных пилюль, белая ночная рубашка и поздравительная открытка ко дню рождения, в которой Шон обещал свозить меня в Париж. Опустив пакет в ближайшую урну, я села на велосипед.

Путь домой потребовал не более десяти минут, но отнял остатки сил. Мне хотелось одного: поскорее войти в квартиру и залечь в ванну. Однако, подойдя к двери, я услышала какой-то звук. Света на лестничной площадке не было. Перед моей дверью маячил чей-то силуэт. Я затаилась, готовая в любое мгновение броситься вниз по лестнице.

Глава 4

– Элис, это ты?

Лола. Ее голос я узнаю где и когда угодно. Он не изменился со школы. В нем слышалась знакомая хрипотца и возбуждение, словно она провела уик-энд в постели с самым красивым мужчиной мира. Я обняла ее и помогла закатить в прихожую огромный красный чемодан на колесиках. Рюкзак за плечами был набит так плотно, что буквально трещал по швам.

– Боже мой, Лола, что случилось?

– Я поведаю мою печальную сагу, когда мы выпьем вот это.

Она сунула мне две бутылки вина. Обычная схема. Раз в несколько месяцев Лола сваливается на меня как снег на голову с вещами и подарками. После двух бокалов божоле^[14] она все еще грузила меня жалобами на своего домохозяина.

– Подонок, каких свет не видывал, – кипятилась она, накручивая на палец длинный локон рыжих волос. – Стоит на месяц задержать квартплату, и знаешь, что он заявляет?

– Догадываюсь.

– Будь со мной поласковей, и я готов скостить. Настоящий опереточный злодей. – Лола передернулась от отвращения. – Ему только черного плаща и накладных усов не хватает!

– А ты что?

– Ничего. Просто стала собирать вещи, чтобы поскорее сбежать оттуда. Один бог ведает, что бы он вытворил, останься я еще на минуту в этой квартире. – Подруга явно наслаждалась этим мини-спектаклем. Веснушчатое лицо раскраснелось, пальцы театрально взбивали буйную рыжую гриву.

– В этом месяце у меня сплошные прослушивания. Но мне так никто и не перезвонил.

– Можешь пока пожить в свободной комнате.

Ее зеленые глаза радостно вспыхнули:

– Правда? Можно? Пока я не подыщу себе другую квартиру.

– Конечно. Правда, ко мне каждый день заходит Уилл.

Выражение ее лица смягчилось.

– Как он?

– Не фонтан.

– По-прежнему обитает в своем микроавтобусе?

Я кивнула.

– А я все надеюсь, что переедет ко мне, но пока что он не выразил такого желания.

– Я хотела бы увидеть его, – просияла Лола. – Чтобы все было так, как раньше.

– Боюсь, прошлого уже не вернуть. – Я взяла ее руку и заставила посмотреть мне в глаза. – Ты должна это понять. Уилл теперь совершенно другой. Порой на него страшно смотреть.

– Страшно смотреть? – Она смерила меня недоверчивым взглядом. – Это как?

– Он весь нервный, дерганый. Шарахается от всего на свете. Вряд ли тебе захочется оказаться рядом с ним, когда он не в настроении.

Лола недоверчиво покачала головой.

– Помнишь нашу поездку на Крит? Девушки становились в очередь, чтобы потанцевать с ним. Уилл был просто прелесть. Не могу представить, что он стал другим.

– А я могу. Уж восемь лет как.

– Господи! Как время летит! – Наверное, что-то в выражении моего лица заставило ее переменить тему. – Скажи мне лучше, как у тебя дела с этим хирургом?

– Никак. Мы расстались.

– Ты шутишь! Это же самый завидный жених во всем Лондоне!

– Был, – печально улыбнулась я.

– В чем же причина на этот раз? Или ты придерживаешься своего любимого принципа: избавляйся от них в ту же секунду, как только заговорят о браке?

– Не знаю. Наверное, я злобная стерва и мужененавистница.

– Хочешь мое мнение? – улыбнулась Лола.

– Ну, давайте доктор, я готова к сеансу психоанализа.

– Ты слишком много работаешь. И встречаешься исключительно с серьезными мужчинами, разными там врачами, – произнесла подруга и взмахнула пустым бокалом. – Тебе нужно больше развлекаться.

– Это твой диагноз, я правильно поняла?

– Ходи почаще на вечеринки. Прописываю тебе больше танцев и алкоголя. – С этими словами Лола налила до краев оба бокала. – Я тебе рассказывала про режиссера?

И она пустилась в разглагольствования о каком-то американце, который, после того как она прошла у него кинопробу, бомбардирует ее телефонными звонками.

– Ресторан, уик-энды, фотосессии. Все, что пожелаешь. Но роли в своем гребаном фильме он мне все равно не дает.

– Тебе пора перестать быть неотразимой, Ло.

– Невозможно, дорогая. – Улыбка моей подруги сделалась еще шире. – Это у меня в генах.

Весь вечер она развлекала меня забавными историями, передразнивая акцент знакомых иностранцев, а их, надо сказать, немало. Когда я посмотрела на часы, оказалось, что уже поздно – два часа ночи. Мы даже не заметили, как уговорили две бутылки.

– Все, на сегодня с меня хватит, – сказала я с улыбкой. – Пора спать.

– Можешь разбудить меня утром? У меня в десять прослушивание в Хаммерсмите^[15].

– Хорошо. И что за роль?

– Служанка Офелии, – забавно сморщив носик, ответила Лола. – Нищим выбирать не приходится.

* * *

Утром она так и не встала. На мой голос не реагировала. Напоминая кошку экзотической породы, она лежала, свернувшись калачиком, посреди кровати. Лола уже колонизировала спальню. Возле стены возникла радуга туфель на шпильке. На стул брошена ярко-зеленая кожаная куртка.

Я завела будильник на восемь часов и поставила возле ее подушки. Голова все еще гудела от ночной попойки. Пришлось ограничить завтрак таблеткой нурофена и стаканом апельсинового сока. Затем вместе с велосипедом я спустилась по лестнице и вышла на улицу.

Этим утром я покатила в больницу другим маршрутом – через квартал зданий в георгианском стиле и площадку, на которой когда-то стоял старый больничный корпус.

Мысленно адресовала Бернсу проклятие. Этот толстый поганец поручил мне нечто такое, о чем я наверняка с содроганием буду думать весь день. Морг был спрятан за патолого-анатомическим отделением. Жалюзи на окнах опущены, молчаливо охраняя секреты. Я сунула пропуск в считывающее устройство турникета и вошла в фойе.

В больнице, где я работаю, два морга. Первый для тех, кто умер естественной смертью. Их тела хранятся неделю-две в холоде, при температуре два-четыре градуса по Цельсию. Затем родственники забирают их для погребения или кремации. Второй – это, по сути, морозильник, где поддерживается исключительно минусовая температура, что-то между пятнадцатью и двадцатью пятью. Здесь трупы хранятся долгие месяцы или даже годы, давая возможность провести судебно-медицинскую экспертизу. Неопознанные тела лежат до тех пор, пока не будет установлена их личность. Католики наверняка назвали бы это заведение ледяной разновидностью чистилища.

Я вошла в помещение и, отыскав глазами табличку со вчерашней датой, заставила себя потянуть за ручку морозильного ящика. Мертвые тела выводят меня из душевного равновесия. Это одна из причин, почему я предпочла общей врачебной практике психотерапию. У меня не было ни малейшего желания ехать среди ночи на экстренный вызов, чтобы констатировать летальный исход, утешать родственников и ставить печать на справку о смерти.

Вздохнув поглубже, я расстегнула молнию на серебристом мешке. В ноздри тотчас ударило облачко конденсата и горький запах формальдегида. На вид мертвой девушке было лет семнадцать, может, даже меньше. Лицо гладкое, без единой морщинки. Волосы светлые, обесцвеченные, но темные у корней. Худющая до такой степени, что можно пересчитать ребра. Не нужно быть патологоанатомом, чтобы понять, как она умерла. Перерезано горло. Рана такой глубины, что в просвет виднелась разодранная трахея и гортань.

Я пару секунд смотрела на серый резиновый пол морга, опасаясь, что меня вот-вот вырвет. На коже убитой, на груди и боках виднелись сотни небольших, но глубоких порезов в виде крестиков. Они обнаружились даже на внутренней поверхности бедер. Оставалось лишь уповать на то, что их нанесли, когда несчастная была уже мертва. Я посмотрела на ее руку и вспомнила, какой маленькой та мне показалась, когда лежала на тротуаре. Кончики пальцев заляпаны кровью, ногти сломаны, будто она несколько дней подряд пыталась процарапать кирпичную стену и вырваться на свободу. На ее плече я заметила татуировку, простую как детский рисунок: бабочка с крошечным сердечком в центре каждого крылышка.

Спустя минуту я задвинула ящик обратно. «Девушка с кладбища Кроссбоунз», значилось на нем. Что я могла для нее сделать? Ей, с ее смертельными ранами, еще какое-то время придется пролежать в морозилке.

Остальная часть утра прошла как обычно: прием пациентов, телефонные звонки, работа с бумагами. Во второй половине дня работы заметно прибавилось. В мою группу по управлению гневом пришло одиннадцать человек. Я с первого взгляда определила, кто пришел в нее сам, а кто под давлением обстоятельств, не имея иного выбора, потому что этого потребовал социальный работник или инспектор надзорной службы. Мы прошли через обычные этапы: доверься людям, прежде чем проблема станет неконтролируемой, следи за дыханием, досчитай до десяти, а потом уходи от конфликта. Во время первого упражнения мужчина средних лет вскочил на ноги, его лицо окрасилось в цвет вареного рака.

– Сколько можно грузить всякой херней! – взревел он. – Не нужно мне этого дерьма!

Выскочив из комнаты, он так громко хлопнул дверью, что затряслась дверная коробка. Я обвела взглядом испуганные лица подопечных.

Все они настолько привыкли орать на других и пускать в ход кулаки, что забыли, каково это, испытать чужую агрессию на себе.

– Фу, как некрасиво! – пробормотала одна из женщин. Вид у нее растерянный, казалось, она неожиданно посмотрелась в зеркало и увидела себя без макияжа.

* * *

В пять часов вечера я села на велосипед и покатила на юг, следуя за потоком транспорта, что тек из города на окраины, где лондонцам все еще по карману делать покупки. На этот счет даже имеется шутка, что, мол, Уэндсворт стал так же популярен, что и Хэмпстед^[16].

Вскоре я оказалась в полицейском участке Саутварка, где нашла старшего инспектора Бернса. Он сидел, втиснувшись между стеной и настолько близко придвинутым к ней столом, что мне стало интересно, как при этом ему удается дышать. Бернс жестом предложил мне сесть напротив него на обшарпанный пластмассовый стул.

– И как она вам? – спросил Бернс, внимательно наблюдая за мной. – Я хотел, чтобы вы посмотрели и подсказали нам, что это за тип, которого нам предстоит искать.

– Тип, который не очень миндальничает с женщинами.

– Это и так понятно.

– Бенсоны так же поступали со своими жертвами? Они резали им кожу?

– Скажем так: когда мы этих девушек находили, они уже не годились для участия в конкурсе красоты, – ответил Бернс, поморщившись. – Личность этой мы до сих пор так и не установили. Пока никто не заявил о ее пропаже. Похоже, бедняжку морили голодом, продержав пару недель взаперти.

– У вас есть подозреваемые?

– Моррис Клей по-прежнему в моем списке. После того как этот красавец вышел на свободу, он только раз побывал в доме матери. Числится в розыске.

Я растерянно заморгала:

– Для него это слишком изощренное убийство. Он на такое просто не способен. И с чего вы взяли, что это он? Вы же сами только что сказали, что девушку держали взаперти. А Клей, как известно, в это время находился за решеткой.

– Разве я сказал, что он действовал в одиночку? – Телефон на столе Бернса неожиданно зазвонил. – Бен, ты можешь на минуту зайти к нам?

– Ваш помощник?

Бернс кивнул.

– Он настаивает, чтобы вы помогли нам в расследовании. Что-то прочитал о вас в Интернете и уверяет, что по вашей части лучше никого нет.

В дверях появился раздражительный детектив, который в ту ночь подвез меня до дома, одетый в черные брюки и белую рубашку с расстегнутой верхней пуговицей. Узел серого галстука ослаблен, словно он боялся, что тот его придушит. Днем он выглядел совсем по-другому. Черные волосы и бледная кожа придавали ему экзотический вид, делая похожим на уроженца Ближнего Востока, который слишком много времени провел взаперти без солнечного света. По всей видимости, улыбаться он действительно не умел.

– Вы ведь уже встречались, верно? – спросил Бернс.

– Но вы тогда не представились.

– Детектив Альварес, – отрывисто ответил черноволосый. По такому никак не скажешь, что ему нужна моя помощь. Похоже, нашу новую встречу этот Альварес воспринял как напрасную трату времени. Широкие плечи напряжены; похоже, он сдерживает рвущуюся наружу энергию.

– У тебя есть для нас что-то новое, Бен?

– А что вы хотите услышать? – ответил вопросом на вопрос Альварес, неохотно усаживаясь в соседнее кресло. – Не сочтите за грубость, шеф, но сейчас не лучшее время. Необходимо провести десятки допросов. Иначе нам просто не сдвинуть с места это расследование.

– Ничего, оно от тебя никуда не уйдет, – ответил Бернс и глубоко вздохнул: – Ты же сам сказал, что Элис поможет нам составить психологический профиль преступника.

– Это похоже на убийства в Саутварке, – сказал Альварес и в свою очередь тоже вздохнул. – Бенсоны неделями держали своих жертв взаперти, насиловали их, затем перереза́ли горло, после чего избавлялись от мертвых тел. Одну они закопали в саду, других – во внутреннем дворике.

– Но ведь эта девушка не была изнасилована? – спросила я.

– Вроде бы нет.

– Это единственное отличие?

– Похоже, что так, – кивнул Альварес. – Когда он убил ее, от нее оставались лишь кожа да кости. Он привез тело на кладбище Кроссбоунз, пронес через дыру в ограде, после чего подтащил к воротам, чтобы ее было легко заметить.

Бернс перехватил мой взгляд.

– Дело в том, Элис, что Моррис Клей частенько бывал в Бенсоновском хостеле: то и дело заходил. Он ни в чем не признался, но нельзя исключать, что он мог что-то знать о том, как Бенсоны калечили тела своих жертв. Кроме него, об этом никто не знал.

– Плюс те, кто участвовал в расследовании, – заметила я.

– То есть, по-вашему, это один из нас? – ощетинился Альварес.

– Просто размышляю вслух. Информация могла просочиться какими угодно способами.

На нижней челюсти Альвареса заходил желвак. Казалось, он вот-вот обрушит на меня поток отборных ругательств.

– Ну ладно, Бен, – вмешался Бернс. – Иди-ка ты лучше отсюда и займись текущими делами. – Он говорил натянуто, словно учитель, пытающийся остановить драку на спортивной площадке.

Альварес мгновенно исчез, не попрощавшись.

– Не обращайте на него внимания, – буркнул Бернс. – Он устал как собака. Работает сутками напролет с тех пор, как это случилось.

– Не слишком он любезен, вам не кажется?

– У этого бедняги очень тяжелый год. Ничего, привыкнете.

* * *

Оставив Бернса наедине с грубостью его помощника, я отправилась домой. Лола уже успела прийти и теперь пускала слезу над чашкой кофе. Не было смысла спрашивать ее, получила ли она роль. Все и так было ясно. В красном шелковом топике и короткой черной юбке она смотрелась гламурно и одновременно смешно. Я сказала ей, что, по-моему, ее не взяли по одной-единственной причине. Она затмит бедную Офелию своей слишком роскошной внешностью. Услышав мои слова, Лола просияла. Через несколько минут она окончательно пришла в себя и отправилась в ванную умыться.

– Элис, я жалкая, слезливая неудачница.

– Вообще-то видала я и похуже.

На плите стояла кастрюля с рагу. Я сняла крышку. В нос моментально ударили ароматы чеснока, приправ и красного вина.

– Я приготовила тебе ужин, – пояснила Лола. Похоже, она уже почти вернулась в нормальное состояние. Помнится, еще в школе ее депрессия никогда не продолжалась более десяти минут.

Мы ели рагу с кусочками теплого французского багета. От предложенного бокала вина Лола отказалась.

– Спасибо, еще успею выпить в пабе.

– И куда ты на этот раз?

– В Сохо. Встречаюсь с Крейгом и его друзьями. Ты тоже приглашена.

– Боюсь, я выжата как лимон. Так что извини.

– Но там будет весело! – сказала Лола, укоризненно покачав головой. – Пойдем, познакомишься с новыми людьми, оттянешься как следует.

– В следующий раз. Обещаю.

– Как хочешь. Но один парень из этой компашки как раз в твоем вкусе. Белокурый красавчик.

– Нет, спасибо, – ответила я, умоляюще вскинув руки. – Мне пока что не до мужчин.

* * *

Лола накинула на себя бордовое пальто и выскользнула за дверь.

Я огляделась по сторонам. Казалось, по кухне прокатился смерч. Ни одной чистой кастрюли. Раковина забита картофельными очистками. На безупречной в прошлом столешнице пятна кофе. Я загрузила посудомоечную машину и устранила весь этот кухонный хаос. Справившись с уборкой, вышла на балкон, чтобы глотнуть свежего воздуха. Было жутко холодно. На крышах автомобилей, оставленных на парковке, белела изморозь. На другой стороне улицы, на моем парковочном месте, все еще стоял микроавтобус Уилла. Внутри горел свет, занавески задернуты.

Я обулась и вышла из дома. На мой стук в окно Уилл не ответил, поэтому я взялась за ледяную ручку и открыла дверцу. Брат лежал на узкой койке, положив под голову грязную, засаленную подушку. Внутри было ненамного теплее, чем на улице. Окна уже слегка запотели. Я легонько потрогала его плечо. Уилл приоткрыл глаза, а в следующий миг замахнулся, чтобы меня ударить. Впрочем, его движениям не хватало координации, и удар пришелся в воздух.

– Не трогай меня! – сонно пробормотал Уилл. – Оставь меня в покое!

– Здесь холодно, Уилл. Пойдем ко мне.

– Дай мне поспать, – ответил брат и повернулся ко мне спиной.

– Господи! Тебе ни хрена не помочь!

Я захлопнула дверь и, сжав кулаки так, что ногти вонзились в ладони, зашагала домой. С тех пор как с братом случился нервный срыв, с ним стало невозможно общаться. Затем он вообще подсел на наркотики. Чего только не принимал! Любые, какие только попадали ему в руки: кетамин, героин, кокаин. Врачи диагностировали у него биполярное расстройство^[17], но он отказался от их помощи и с тех пор занимался самолечением. Перепробовал все, что мог, чтобы избавиться от терзавших сознание демонов.

Сначала достала с полки шкафа одеяло, затем навалила полную тарелку рагу. Через пять минут снова вернулась в микроавтобус.

– Лола приготовила это для тебя.

– Лола? – недоверчиво спросил Уилл и пошевелился.

– Она какое-то время поживет у меня. Можешь прийти и повидаться с ней.

Осторожно накрыла ему одеялом ноги. Уилл уже сидел на койке, жадно поглощая принесенную еду.

– Вкусно, – пробормотал он.

– Знаю. Лола у нас по-прежнему мастер поднимать настроение едой.

Было приятно видеть, как он за обе щеки уплетает что-то существенное. Я протянула руку, чтобы убрать волосы с его глаз. Из золотистых они сделались какими-то выцветшими, оттенка сырой соломы. На висках проступила ранняя седина. Наконец Уилл все доел и отставил в сторону пустую тарелку. Его взгляд снова обрел фокус.

– Почему ты обо мне заботишься, Элис? – спросил он так тихо и таким до боли знакомым голосом, что я не сразу нашлась с ответом. – После того, что я тебе сделал? Зачем тратить на меня время?

Я положила руку на его лодыжку.

– Потому что ты мой брат, вот почему.

Он снова смежил веки. Не знаю, что Уилл там такое принял, но он явно впадал в забытье. Накинув одеяло ему на плечи, я поцеловала его в щеку.

– Приходи, когда выспишься, Уилл. Не оставайся здесь надолго, иначе замерзнешь.

Не знаю, что меня так разозлило, когда я вышла из микроавтобуса. Истинную причину определить трудно. Шагая к подъезду, я пнула ногой урну, но это не помогло.

Вернувшись к себе, включила телевизор. Обычно я почти его не смотрю. Щелкая пультом и перескакивая с канала на канал, выбрала романтическую комедию с Томом Хэнксом и Мег Райан. Фильм этот мало чем отличался от прочих, в которых они снимались, – душевный и слезовыжимательный. Должно быть, я заснула, потому что грохот вырвал меня из сна и вернул в привычный мир. Это Уилл колотил во входную дверь. Наверное, наконец одумался и пришел провести ночь в тепле.

Увы, стоявший на пороге человек не был моим братом. Позднее я пришла к выводу, что зря не захлопнула дверь перед его носом и не вызвала полицию. Но ведь я была сонной и плохо соображала. К тому же что я могла сделать?

Глава 5

На пороге, перекрывая путь к бегству, стоял Моррис Клей. Мое сердце бешено заколотилось о ребра.

– Что вы здесь делаете, Моррис?

Он выглядел точно так же, как и в Уэндсворте: растрепанные мышиного цвета волосы, перекошенные черты лица, бегающие глазки.

– Вы были добры ко мне, – промямлил он. – Женщина из библиотеки с помощью компьютера помогла узнать, где вы работаете. После этого я выследил вас и узнал, где живете.

Мой язык прилип к нёбу. Похоже, Моррис Клей, как только вышел из тюремных ворот, тут же задался целью выяснить мой адрес.

– Вам не следовало этого делать, Моррис. Полиция могла сразу вернуть вас обратно.

Я попыталась дышать ровно и размеренно.

– Но поскольку вы сейчас здесь, может, выпьете что-нибудь или поедите, прежде чем уйти?

Моррис покачал головой. Тем временем его возбуждение нарастало. Он переминался с ноги на ногу, сжимал и разжимал кулаки. Я оглянулась, пытаясь вспомнить, где оставила телефон.

– Понимаете, вы мне понравились, – произнес он. – Я подумал, что вы позволите мне остаться у вас.

– Боюсь, здесь нет места, Моррис. Со мной живет подруга. – Я посмотрела на часы. Почти полночь. Лола, по всей видимости, сейчас топит свои печали в море веселья. Или же спит на чьем-то диване.

Лицо Морриса Клея исказилось гримасой. Было трудно понять, сердится он или чего-то боится.

– Я не могу вернуться к себе. Там в каждой комнате вещи мамочки.

– И вам невыносимо их видеть?

– Она оставила у дверей свои тапочки и всякую всячину. – Мне показалось, что Моррис Клей вот-вот расплачется.

– Где же вы живете?

– Прошлой ночью я спал в парке. Мне некуда больше идти.

– Да, на скамейке не слишком-то выспишься.

– Джинни разрешала с ней спать. – Он улыбнулся и сделал шаг вперед. – А вы так на нее похожи.

Я посмотрела ему в глаза и увидела в них лишь одиночество и ни малейшего намека на насилие. Однако здравый смысл возобладал. Мой пульс участился. До меня дошло: отсидевший срок убийца признался мне, что я похожа на его жертву.

– Нет, Моррис. Вам нужно пойти домой. Прямо сейчас.

Я потянулась к дверной ручке, но он схватил меня за руку.

– Прошу вас, только на одну ночь. – Его пальцы сомкнулись на моем запястье. – Утром я уйду. Обещаю вам.

Прежде чем я успела высвободиться, он схватил меня за другую руку.

Инстинкт подсказывал мне, что самое правильное сейчас – выбежать из квартиры. Но Моррис Клей исполнен решимости добиться своего и в два раза сильнее меня. Я попыталась вырваться, но больно ударилась головой о дверной косяк – так, что из глаз посыпались искры.

Одному богу известно, сколько я пробыла без сознания. Первое, что я поняла, очнувшись: я лежу на спине в прихожей, а надо мной склонилась Лола.

– Черт побери! – произнесла она. – Ну и фигня!

Во рту у меня был неприятный металлический привкус, перед глазами появлялись и исчезали черные мушки. На пол упало несколько капель крови.

Я осторожно села.

– Что случилось?

– Я огрела его по башке настольной лампой. – Голос звенел гордостью, словно ей полагалась медаль за чудеса героизма. – После чего позвонила в полицию.

По всему полу были рассыпаны осколки фарфоровой лампы.

– Он убежал?

Моя подруга кивнула.

– Он прижимал тебя к стене. Пытался тискать.

Когда потрогала щеку – она горела огнем.

– Не шевелись! – велела мне Лола. – Я принесу лед.

Когда прибыл сержант Альварес, я сидела на полу, прижимая к глазу пакет с замороженным зеленым горошком. Невольно стиснула зубы. Он склонился надо мной с таким видом, будто вознамерился выплеснуть на меня новую порцию высокомерия.

– Согласитесь, что в последнее время вам не слишком везет, доктор Квентин.

– Вообще-то не совсем так. Этот случай – исключение.

– Получается, из-за вас меня вытащили из постели. Позвонили из участка. Как вы знаете, имя Морриса Клея стоит первым в списке тех, кого разыскивает полиция. Дайте-ка взглянуть на ваше лицо, – сказал он, наклоняясь еще ближе. Лицо хмурое. Между бровями залегла вертикальная складка; было похоже, что он все свое свободное время переживает по поводу тех дел, которые никак не может расследовать. Я подняла голову. Он поморщился. – Как вы посмотрите на то, что я отвезу вас в больницу?

– Из-за разбитой губы и пары синяков? Не смешите. Если к утру мне станет хуже, сама обращусь к врачу.

Альварес протянул руку и прижал к моей щеке холодный компресс.

– Послушайте, мне ужасно не хочется в очередной раз читать вам лекцию о соблюдении личной безопасности.

– И слава богу.

– Но зачем вам в двери глазок, если вы не желаете им пользоваться?

– Неправда, я пользуюсь. Просто кое-кого ждала.

– Вашего приятеля?

– Нет.

– Она ждала меня, – сообщила, выходя из гостиной, Лола.

Альварес отреагировал как все мужчины, которые видят мою подругу в первый раз. Она стояла в дверном проеме, высокая, с лилейной кожей, огненно-рыжими волосами до плеч, прямо муза прерафаэлита^[18].

В конце концов Альварес перевел взгляд на меня. Может, мне показалось, но его лицо теперь было совсем рядом с моим. Я видела темные круги под глазами. Не вставая, я стала отодвигаться, пока не уперлась спиной в стену.

– Моррис Клей не хотел причинять мне вреда, – невнятно промямлила я.

– Так вы его теперь защищаете? – удивленно покачал головой Альварес.

– Он напуган, только и всего. Искал, где ему спрятаться.

– Вы с ума сошли. Вы хотя бы понимаете, что ваша жизнь в опасности?

Он встал и выпрямился. Наверное, решил, что со мной говорить бесполезно.

– В будущем закрывайте дверь на оба замка.

С этими словами Альварес вышел. Какое-то время до меня доносилась его тяжелая поступь по коридору.

– О господи! – прошептала я. – Он разговаривал со мной, как с пятилетним ребенком.

– По крайней мере, он говорил с тобой, – сказала Лола. Ее глаза заволокло туманной дымкой, и они как бы утратили фокус. – И почему такие шикарные мужики всегда оказываются женатыми?

– Ты находишь его красивым?

– О боже, да! Ты еще спрашиваешь! Ты видела его обручальное кольцо? Оно толщиной в полдюйма^[19].

* * *

На следующее утро я провела в душе дольше обычного, тщательно смывая воспоминания и следы ночных событий. Вчерашняя встреча с Моррисом Клеем не нанесла мне смертельных ран, разве что продолжал болеть правый глаз. Увы, когда я посмотрелась в зеркало, выяснилось, что внешне все обстоит гораздо хуже. Скула опухла, вся в синяках, но, слава богу, зрение в норме. Лопнувшая губа уже понемногу начала заживать. Я наложила тонкий слой тонального крема, надела черную шерстяную юбку и белую шелковую блузку.

Лола, в ярко-синем спортивном костюме, сидела на кухне и пила кофе. При моем появлении она вытаращила глаза.

– Только не говори, что собралась на работу.

– Конечно, собралась.

– Элис, вчера ночью на тебя напал сумасшедший. Он стукнул тебя по голове, и ты потеряла сознание. Отлежись дома, поешь шоколаду, отдохни, как нормальный человек.

– Не могу. Я с ума сойду от безделья.

– Боже праведный! – воскликнула Лола и театрально вскинула руки. – Ты не человек, ты бездушный робот! У тебя никаких человеческих чувств!

– Наконец-то ты меня раскусила. Кстати, а ты сегодня куда намылилась?

– На урок танцев. Попытаюсь вернуть былую форму.

Она пристально посмотрела на свои длинные, растущие едва ли не из ушей ноги, словно за ночь они могли стать короче.

* * *

К счастью, коллеги вежливо проигнорировали следы вчерашней встречи с Клеем. Психологи этим всегда славились. Специфика нашей профессии такова, что мы отвыкаем задавать прямые вопросы или говорить то, что думаем.

Мой начальник Хари вывел меня в коридор. Мы дружим вот уже несколько лет, и я ни разу не видела его неопрятным: неизменно в дорогом костюме, с ухоженной бородой и в шафранового цвета тюрбане. Хари все утро ходил вокруг да около, пытаясь найти подходящий момент для серьезного разговора. Это его специальность – тонкая психологическая консультация без острых углов, чтобы никого не оскорбить, не расстроить и не ошарашить.

– Давай спроси меня, откуда этот синяк, Хари. Я же вижу, что ты сгораешь от любопытства.

Шеф одарил меня своей обычной умиротворенной улыбкой.

– Судя по твоим словам, это ты сгораешь от нетерпения мне все рассказать.

– Реверсивная психология, Хари. Моя любимая методика.

Карие глаза шефа задумчиво изучали мое лицо, и стало понятно, почему моя подруга Теджо вышла за него замуж. Будь на дворе шестидесятые, он бы точно отрастил бороду и стал гуру. Звезды поп-музыки платили бы ему сумасшедшие деньги, лишь бы только сидеть, скрестив ноги, рядом с ним, внимая крупицам его мудрости.

– Я не собираюсь спрашивать тебя, Элис, про синяки, но я убежден, что ты слишком много работаешь, и это не может не вызывать беспокойства. Ты мой звездный игрок. Прошу, не загоняй себя.

Прежде чем уйти, он на секунду положил мне на плечо руку.

Приняв последнего пациента, я отправилась на другой этаж, взглянуть на жертву анорексии. Мать все так же неподвижно сидела возле кровати, как приросшая к своему месту. Она кивком поздоровалась со мной: усталость, вероятно, лишила ее сил говорить. На подносе Лоры в ярко-желтой лужице крема лежал ломтик шарлотки.

Лора была в сознании. Правда, кожа бледная и тонкая, как бумага. Когда я подошла к кровати, она посмотрела на меня глубоко запавшими глазами пятидесятилетней женщины, а не девушки пятнадцати лет. Ее щеки покрывал мягкий пушок – признак того, что в ней бушуют гормоны, в то время как изголодавшееся тело жадно пожирает последние запасы жира. Вспышка ярости с ее стороны стала для меня полной неожиданностью.

– Даже не надейтесь. Я не стану есть это дерьмо! – она со злостью – откуда только взялись силы! – оттолкнула тарелку. Крем выплеснулся на столик.

– Знаю, что не могу заставить тебя, – ответила я, выдержав ее взгляд. – Я могу помочь тебе, но самую тяжелую работу тебе придется проделать самой.

Уходя, я чувствовала облегчение, потому что знала: Лора поправится.

Ее ярость означала, что она по-прежнему борется за жизнь. Тревогу обычно вызывают те, кто прекратил борьбу. Такие неподвижно лежат, накрывшись одеялом, желая поскорее уйти из жизни.

* * *

Когда вернулась домой, Лолы там не было. На коврике перед дверью дожидалась стопка почты. Подобрав конверты, я вошла в квартиру, бросила их на кухонный стол, а сама выглянула в окно. Микроавтобус Уилла куда-то укатил, зато на другой стороне улицы стояла полицейская машина. Внутри сидели двое полицейских и жевали сэндвичи. Не знала, злиться мне или благодарить судьбу за то, что Бен Альварес не спускает с меня глаз на тот случай, если ко мне на огонек заглянет еще один свежевыпущенный.

Я надела кроссовки и быстро спустилась вниз, перескакивая сразу через две ступеньки. Один из полицейских удивленно уставился на меня. По всей видимости, мое поведение не напоминало поведения жертвы.

Маршрут пролегал на запад, к Тауэрскому мосту. Это мой любимый лондонский мост, изящный, как спичечный домик, но в то же время удивительно прочный, раз уж способен выдерживать миллион машин в год. А еще он умеет широко открывать свои челюсти, чтобы пропустить самый большой линкор военно-морского флота.

Достигнув Сент-Кэтринз Док, я побежала по левому берегу Темзы дальше, вдоль пристани Кэпитал-Уорф. Прилив почти закончился, и огромная масса воды лениво катилась на восток.

У Старой Лестницы в Уоппинге мои икры уже горели. Я села на верхнюю ступеньку и принялась наблюдать за тем, как по реке стрелой мчится катер речной полиции. Прямо передо мной раскинулось полотно бурого ила. Пахло канализацией и солями – всем, что по пути вбирала река.

* * *

Вернулась домой в начале десятого. Полицейского автомобиля и след простыл. От Шона на автоответчике два сообщения. Первое – спокойное и разумное. Второе – будто от другого человека.

«Ты струсила, Элис. Ты сбежала, потому что в тебе проснулись чувства, верно? Это гребаный идиотизм. Ты психотерапевт, знаю, но тебе самой нужна помощь».

Он продолжал говорить в таком духе еще несколько минут. Постоянно повторял, что я боюсь собственных чувств, перечислял причины, почему мы должны быть вместе. Тон его варьировался от нежности до ярости. Временами казался совершенно невменяемым. Не иначе, придя домой, выпил целую бутылку вина. Я нажала на кнопку и стерла сообщение. Затем вошла на кухню, поставила спагетти и, порывшись в холодильнике, достала соус и остатки пармезана.

Наконец ужин был готов. За едой я решила просмотреть бумажную почту. Общество защиты животных прислало мне письмо, приложив к нему фотографию золотистого лабрадора. Пес печально смотрел в объектив с таким видом, словно я его последняя надежда. Банк извещал меня о том, что ипотека ежемесячно забирает у меня две трети жалованья. Засунув письмо обратно в конверт, я попыталась не думать о том, сколько еще лет мне гнуть спину, чтобы рассчитаться за кредит.

Проглотив еще немного спагетти, перешла к новому конверту. Судя по штемпелю, письмо отправлено из Центрального Лондона. Почерк незнакомый, крошечные буквы с наклоном влево, их точно ветром клонит назад. Письмо было написано на белой бумаге хорошего качества. Обратный адрес, дата и подпись отсутствовали.

Дорогая Элис!

У меня такое чувство, что я тебя уже знаю. Ты из тех, что работают допоздна, потому что тебе кажется, что ты помогаешь людям. Потом отправляешься бегать – почти каждый день. Ты выглядишь иначе, когда бегаешь. Спокойна, словно знаешь, что никто тебя не догонит и тебе некого бояться. Одно тебе невдомек: боль – она как тесная связь. Она раскрывает. Когда человеку больно, он не может ничего утаить. И тогда можно заглянуть ему внутрь.

Я с нетерпением жду возможности заглянуть внутрь тебя.

Вилка выскользнула из моей руки. Неожиданно горка спагетти показалась мне безобразной: брызги красного соуса, запекшиеся на бледных волокнах. Я выбросила содержимое тарелки в мусорное ведро и вышла на балкон. Не знала, что делать. Порвать письмо или признать его существование – как существование сильнейшей зубной боли, которая не желает отступать?

Глава 6

На следующее утро я тщательно выбрала наряд. Обычно в выходные надеваю что-нибудь попроще и расхаживаю по дому в джинсах и старых кроссовках. Но в ту субботу это были черные узкие брючки, кашемировый кардиган и сапоги на высоком каблуке. Волосы собрала в конский хвост и надела лучшее пальто.

На улице не увидела микроавтобуса Уилла, а вот полицейская машина вернулась на боевой пост. Правда, с новой парой полицейских. На пассажирском сиденье расположилась молодая женщина, явно заигрывавшая с водителем. Они настолько оказались увлечены обществом друг друга, что даже не заметили, как я вышла из дома.

Засунув руки в карманы пальто и ругая себя за то, что не взяла перчатки, я прошла вдоль Тули-стрит к вокзалу, расположенному возле Лондонского моста. Здесь на восьмой платформе стала ждать поезд, заодно наблюдая за другими людьми. По выходным вокзал не узнать. Тихо, безлюдно, никакой толкотни. Можно никуда не торопиться, можно идти обычным шагом, не опасаясь, что тебя собьют с ног спешащие в свои офисы клерки в дорогих костюмах.

Поездка в южном направлении заняла менее тридцати минут. Поезд ехал по знакомой мне территории: мимо многоэтажных домов Кэмберуэлла, мимо грязной крыши торгового центра в Луишеме и знавших лучшие дни домов Викторианской эпохи из красного кирпича, что тянулись миля за милей.

В Блэкхит я прибыла в начале одиннадцатого. Представители старшего поколения присутствовали здесь на каждом шагу: выгуливали ухоженных собачонок, разглядывали витрины с дизайнерскими кухнями. Я заметила мать раньше, чем она увидела меня. Мама сидела у окна своей любимой кофейни за своим обычным столиком.

Выглядела она как всегда: безупречно уложенные седые волосы, элегантная неброская одежда.

– Здравствуй, дорогая! – произнесла она и поцеловала меня в щеку.

– Надеюсь, я не опоздала, мама.

– Твое лицо, – пробормотала она. – Что случилось?

– Ничего, пустяки. Поскользнулась на обледенелом тротуаре.

Мать с ужасом рассматривала «фонарь» у меня под глазом.

– Что ты будешь? – спросила я.

– Как обычно.

Я изучила меню.

– Для меня яйца-пашот и тост из хлеба грубого помола.

– По крайней мере, ты хотя бы что-то ешь, дорогая. Это добрый признак.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что тебе дальше некуда худеть, Элис. Ты и так тощая.

– Я не потеряла ни унции, мама. Мой вес десять стоунов^[20], как всегда.

– Вообще-то это был комплимент. – Мать вскинула руки, будто пытаясь успокоить разъяренного зверя. – Боже мой! Какая ты стала раздражительная. Или у тебя неприятности на работе?

Я мысленно досчитала до десяти, прежде чем ответить:

– Нет, на работе все в порядке. В марте у меня появится помощница-практикантка.

Мать пристально посмотрела на меня своими светло-серыми глазами. На ее лицо был наложен обычный легкий, почти незаметный макияж, искусно скрывавший морщинки и прочие изъяны кожи.

Она откусила краешек круассана с марципаном.

– Ты видела брата?

– Пару раз на этой неделе. Он все такой же.

Мать не сводила с меня глаз, наблюдая, с какой жадностью я ем.

– Он все еще ходит в эту свою группу?

– Не уверена, – ответила я. – Уилл никогда мне ничего не рассказывает.

Мать нахмурилась. Неожиданно она словно состарилась: вокруг глаз появились глубокие морщины.

– Почему бы ему не пожить у тебя, Элис?

– Я уже тебе говорила, все не так просто, как кажется.

– Но не может же он вечно ютиться в этом автобусе! У тебя ведь есть квартира. – В ее голосе все громче слышалось недовольство, она, казалось, забыла, что мы с ней в кафе не одни.

– Согласись, с тем же успехом он мог бы пожить и у тебя, разве не так? – произнесла я, стараясь говорить как можно спокойнее. – У тебя есть свободная комната.

– Это удар ниже пояса, – ответила она. – Ты прекрасно знаешь, что он не отвечает на мои звонки.

Пришлось отложить вилку в сторону.

– Давай оставим эту тему, а не то мы точно поссоримся.

– Хорошо, тема закрыта, – согласилась мать, буравя меня взглядом. – Но помни, Элис, он твой брат. Ты должна помогать ему.

Я ответила ей таким же пристальным взглядом.

– Мы обе должны помогать ему, мама.

Бессмысленно объяснять, сколько раз я просила Уилла переехать ко мне. У нее все равно нашелся бы повод раскритиковать меня. В этом отношении с того времени, как умер отец, ничего не изменилось. Впрочем, мне понятно, почему она перекладывает вину на чьи-то плечи. Нежелание взять на себя ответственность вошло в ее плоть и кровь, стало второй натурой. Так она выживала. Семья рушилась у нее на глазах, отец беспробудно пил и постоянно выискивал себе новую жертву.

В этом нет ни капли ее вины. Пока весь остальной мир считал, что мы прекрасно ладим, как и любая приличная семья среднего класса, она могла считать, что исполняет свой долг. Может, она и страдала от того, что, когда мы с Уиллом были детьми, ей не всегда удавалось уберечь нас от отцовского гнева. Но вряд ли она готова в этом признаться, ибо для этого пришлось бы хоть на минуту снять маску Снежной королевы.

Наш запоздалый завтрак закончился как обычно. Она сообщила, что побывала на вечеринке бывших работников библиотеки, рассказала, какой невыносимый у Шейлы муж, поведала о выставке скульптуры в галерее Хейвард. Мне же снова было нечего рассказать.

– Но ведь в твоей больнице наверняка есть приятные мужчины?

– Я особенно не присматривалась.

– По-моему, пора, моя дорогая.

Когда мы прощались, ее рука повисла над моим плечом; она, судя по всему, хотела прикоснуться ко мне, но не решилась.

– В это же время ровно через две недели?

– Хорошо, мам. Я позвоню.

Она завязала пояс элегантного серого пальто и натянула на руки замшевые перчатки, которые или прекрасно сохранились с давних пор, или были куплены совсем недавно. Я заказала себе еще одну чашку эспрессо и проводила ее взглядом. Она ушла легкой походкой, с прямой спиной, словно все эти годы не знала никаких забот.

До отхода поезда у меня осталось время прогуляться по вересковой пустоши. Когда-то в детстве я проходила по ней каждый день по пути в школу; небо над головой было таким огромным и совершенным, что мне становилось удивительно легко на душе. Теперь горизонт сделался другим, более изрезанным; вдали маячили кварталы высотных зданий. Без них пейзаж со стороны пустоши выглядел таким, что и в девятнадцатом веке: элегантные ряды четырехэтажных георгианских^[21] домов, лужайки перед ними пересечены тропинками, по которым степенно прогуливаются обитатели.

Всю дорогу до Морден-роуд ветер продувал меня насквозь. Я шагала к нашему старому дому впервые с тех пор, как его продали. Впрочем, подойдя к перекрестку, порядком перетрухнула. Сердце бешено стучало, однако я заставила себя подойти ближе к большому двухквартирному эдвардианскому^[22] дому. Правда, теперь его не узнать: он смотрелся совершенно другим. Старые деревянные окна сняли и поставили вместо них стеклопакеты. На месте жалкой оградки появилась дорогая серебристая.

Я попыталась применить к себе упражнение, которое неплохо излечивает всевозможные фобии. «Подойди ближе к объекту страха, пока не поймешь, что он не опасен. Дождись момента, когда исчезнет беспокойство». Инстинктивное желание пуститься наутек было почти непреодолимым, но я заставила себя задержаться перед домом на пять минут, быстро переводя взгляд с остроконечной крыши на кирпичные стены и на вишню, которую мать посадила возле дома, когда мне исполнилось пять лет. Кто знает, наверное, я ожидала, что сейчас кто-то выскочит и затащит меня назад в прошлое и против моей воли будет держать под замком.

* * *

Когда вернулась домой, Лола сидела, развалившись на диване, и смотрела по телевизору старый черно-белый фильм. Я села рядом.

– Она прекрасна, правда? – вздохнула моя подруга, не отрывая глаз от экрана, где царствовала Кэтрин Хепберн в черном вечернем платье и длинных театральных перчатках. – Дело в скулах.

Не особенно вникая в суть происходящего в фильме, я понаблюдала минут пятнадцать за тем, как герои то ссорятся, то снова мирятся.

– Где ты была? – спросила Лола.

– В Блэкхите.

– А-а-а, в родных пенатах, – отозвалась она. – Выпить хочешь?

– Джина, если можно. О тонике можешь не беспокоиться.

– Неужели все так плохо? – хихикнула Лола. – Ничего, попозже будет вечеринка.

– В честь чего?

– Просто вечеринка, Элис. Вовсе не обязательно устраивать ее по какому-то поводу.

– Я не в настроении, если честно.

– Настроение придет. Ну, пойдем посмотрим, что там в твоем необъятном гардеробе.

Лола вихрем пронеслась по моей одежде.

– Господи, Элис, тебе только работать в похоронном бюро. У тебя шесть черных костюмов.

– Еще не поздно переквалифицироваться, – пошутила я.

Лола вытащила из шкафа коротенькое серебристое платье и приложила ко мне.

– Ни за что! Я его уже десять лет не надевала.

– Для танцев самое то.

– Да я в него, пожалуй, уже и не влезу.

– Чушь! – Лола свирепо посмотрела на меня: – Ты выходишь в свет, Элис, поняла? Позволь перед выходом тебя немного привести в божеский вид.

Представление о божеском виде включало в себя завивку волос, покраску ресниц и наложение полутонны тонального крема. Перед тем как спуститься и сесть в такси, она заставила меня вновь посмотреться в зеркало. Серебристое платье чарующе мерцало во всех нужных местах. Подруга башней возвышалась надо мной в коротком зеленом платье и легинсах, обтягивавших ее длинные ноги, как вторая кожа.

– Мы потрясающе выглядим, – проворковала она. – Мужики из-за нас будут рвать друг друга в клочья.

* * *

Друзья Лолы жили рядом с вокзалом Ватерлоо в квартире с крошечной гостиной. Когда мы приехали, вечеринка уже была в самом разгаре.

В воздухе ощущался явственный запашок «травки». Основную часть собравшихся, по всей видимости, составляли актеры. Голоса в два раза громче обычного, томные позы, наигранная жестикуляция. Не успела Лола переступить порог квартиры, как моментально бросила меня на произвол судьбы.

– Пойду строить глазки. Здесь полно театральных агентов, – успела она шепнуть, прежде чем раствориться.

Вскоре она уже стояла, прислонившись к стене, и делала вид, что внимательно слушает какого-то малосимпатичного коротышку, будто он самый обаятельный собеседник в мире. Я же вспомнила, почему перестала ходить на вечеринки. Комната была так плотно набита людьми, что невозможно дышать. Неожиданно мне улыбнулся какой-то блондин с неестественно белыми зубами.

– По-моему, я где-то вас видел, – произнес он. – Кажется, в Донмаре в пьесе Чехова, верно?

Я отрицательно помотала головой.

– Да ладно вам. Потом расскажете.

Схватив мою руку, он потащил меня через застекленные двери на расположенную на крыше дома террасу. Народ отплясывал под микс мотауна и транса. Казалось, два разных поколения отчаянно сражались в каждой новой песне. Блондин назвал мне свое имя, но из-за оглушительной музыки я его не расслышала. Поскольку мы уже начали танцевать, это не имело значения.

Чтобы выйти на танцпол, мне хватает пары рюмок, и если я вошла в раж, то меня уже не остановить. Состояние такое же, что и при беге. По жилам разливается алкоголь и гормоны счастья. После нескольких песен мир обрел более привлекательные очертания, и поездка в Блэкхит отодвинулась куда-то на задворки сознания.

– Хотите еще выпить? – спросил, вернее, прокричал мне на ухо все тот же блондин.

Я отрицательно мотнула головой, и он исчез. Его место тотчас занял другой, с красивыми чертами уроженца Северной Африки. Затем к нам присоединилась особа с пронзительно-красной губной помадой и невероятно короткой стрижкой. После этого я танцевала одна, не обращая внимания на холод, потому что отдалась на волю музыкальным ритмам. Когда зазвучала более медленная музыка, я наконец сдалась и вернулась в гостиную, где стала продираться через толпу в поисках стакана воды. Блондин с безупречными зубами встретил меня бесстрастным взглядом, глядя куда-то сквозь меня. Теперь он крепко держал за талию симпатичную девицу в золотистых шортиках, опасаясь, видимо, что она вырвется.

Лола по-прежнему слушала своего коротышку, который, к счастью, не понимал, насколько безнадежно она выглядит. Я по пути из квартиры отправила ей воздушный поцелуй.

Два часа танцев сделали свое дело. Тело полностью расслабилось, между лопатками выступил пот. Чтобы не простудиться в ожидании такси, я бодро зашагала по Стэмфорд-стрит, но через полчаса поняла, что туфли превратились в инструмент пытки. На южном берегу Темзы все еще было многолюдно. Народ расходился после вечеринки, устроенной на первом этаже Башни «Оксо»^[23].

Когда дошла до Сити-холла, алкоголь почти полностью выветрился. Каждый шаг причинял адскую боль, и я искренне усомнилась в здравомыслии женщин, которые повсюду ходят на высоких каблуках. Может, ими изобретен безболезненный способ передвижения на шпильках на большие расстояния?

На улицах становилось все меньше людей. Кучка туристов стояла на Тауэрском мосту в ожидании такси. Променад на Чайна-Уорф был пуст. Я прошла по деревянному мостику между пакгаузами, что высились надо мной восьми– или десятиэтажными громадами.

Не знаю почему, но мне стало страшновато. Я слышала чьи-то шаги, хотя поблизости никого не было видно. Наверное, это паранойя, последствия выпитого алкоголя.

Между тем шаги раздавались ближе. Мне стоило немалых усилий сохранять спокойствие. Что, если я приняла за чужие шаги собственный участившийся пульс или цоканье каблуков? С великим облегчением вышла на Провиденс-сквер. Странно, но не увидела ни полицейской машины, ни микроавтобуса брата.

– Вы припозднились, – раздался за моей спиной голос.

– О господи! – воскликнула я. От неожиданности сердце едва не выскочило у меня из груди. – Что вы здесь делаете?

Из темного закоулка между подъездами вышел детектив Альварес.

– Вытянул короткую спичку.

– Простите, не поняла.

– Сегодня моя очередь вас охранять.

Я не знала, что ему ответить. Как обычно, он стоял слишком близко, все в том же черном длиннополом пальто. Мои глаза находились на уровне его губ.

– Где вы были?

– На вечеринке. Но вообще-то это не ваше дело.

– Это ваша обычная реакция на стресс? – спросил он и неодобрительно покачал головой. – Вырядиться и как следует оттянуться?

– Это лучше, чем сидеть дома и хандрить.

– Вас что-нибудь тревожит, доктор Квентин?

– Что вы хотите этим сказать?

– Неужели все ваши эмоции вы расходуете только на пациентов?

– Вы ни черта обо мне не знаете. И вы не имеете права говорить такие вещи.

С этими словами я шагнула к своему подъезду, но он схватил меня за руку и наклонился, чтобы поцеловать меня. Сначала я решила не противиться, но в последний миг передумала. Его теплое дыхание коснулось моей щеки. По спине пробежала легкая волна мурашек.

– Простите, – пробормотал он. – Это совершенно неприемлемо.

– Разумеется, – отозвалась я.

Альварес по-прежнему стоял слишком близко, а моя рука, которой я отталкивала его, оставалась лежать у него на плече. Его лицо нависло над моим. Он словно взвешивал шансы, не зная, повторить попытку или же воздержаться.

– Знаете, я могу пожаловаться на вас, – прошептала я.

– Кому? – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Бернс даже пальцем не пошевелит.

– Тогда вашей жене.

На его лице читался ужас.

– Я могу все объяснить.

– Что собираетесь развестись? – усмехнулась я.

На этот раз он даже не пытался остановить меня. Пока я поднималась по лестнице, ноги мои заплетались, отказываясь повиноваться мне. Стрелки будильника на кухне показывали два часа ночи. Впрочем, ложиться спать бессмысленно. Мысли до самого утра будут танцевать у меня в голове, не зная ни минуты покоя.

Глава 7

Я еле заснула. Все злилась на Альвареса за попытку поцеловать меня. Впрочем, и на себя тоже – за невольное желание ответить на поцелуй. Похоже, он привык знакомиться с женщинами, с которыми встречается по делам службы, любит приударить за ними, а затем возвращается домой к своей многострадальной жене и жалуется на трудности работы. Мне было не по себе от того, что я никак не могла выбросить из головы прикосновение его руки и взгляд человека, вознамерившегося прочитать мысли.

Когда же я наконец уснула, мне приснилось кладбище Кроссбоунз. Сквозь чугунные кованые ворота я заглядывала внутрь, в темноту. Бетонированная площадка превратилась в сад, где огромная толпа женщин устроила вечеринку. С деревьев свисали фонарики, одни беззаботно танцевали, другие, весело болтая, расположились возле костра.

Какое-то время никто не замечал, что я наблюдаю за ними, но затем одна из женщин обернулась и посмотрела в мою сторону. Разговоры тотчас прекратились, музыка смолкла. Мертвая девушка вернулась к жизни, однако вырезанные на ее теле кресты никуда не делись. Они браслетами краснели на ее запястьях. Передо мной проплывали женские лица. На них не читалось ни враждебности, ни дружелюбия. Скорее, ожидание: что я буду делать дальше? Они продолжали следить за мной, даже когда я вынырнула из сна в реальность.

Голова изрядно кружилась. Лолин образ жизни с джином и шумными вечеринками за полночь определенно противопоказан моему организму. На кухне я прямо из упаковки осушила пол-литра апельсинового сока. Ноги все гудели от ночного марафона по лондонским улицам.

Заглянула в холодильник – проверить, воротит меня от еды или нет, но тут раздался стук в дверь. На пороге, дрожа с головы до ног, стоял Уилл. Впервые за несколько недель он пришел сам. На нем были грязные джинсы в черных жирных пятнах. Волосы слиплись и торчат клоками, похоже на то, что он месяц не мыл головы.

– Завтракать будешь? – спросила я.

– Он вернулся, – невпопад произнес мой брат. Его глаза были открыты так широко, что, казалось, вылезали из орбит.

– Кто он?

– Ночью, – стоял на своем Уилл. – Я видел его раньше, но не знал, на чьей он стороне.

– Тише, – сказала я и прижала палец к губам. – Лола спит.

– Он хотел, чтобы я пошел с ним.

– Успокойся, Уилл. Входи и расскажи все толком.

Он стоял посреди кухни и нервно переминался с ноги на ногу, словно спринтер, разогревающий перед стартом мышцы. При виде этого у меня участился пульс. Я слишком близко к сердцу принимаю рассказы брата о его глюках. И обычно пытаюсь уверить себя, что Уилл идет на поправку, стараясь не обращать внимания на его паранойю.

Я отрезала два куска хлеба, положила на них ломти сыра и сунула в микроволновку. Затем дала ему стакан сока. Увы, его руки дрожали так, что половина оказалась на полу. Не знаю, что стало тому причиной: воздействие наркотиков или еще одна проведенная на холоде ночь. Уилл проглотил бутерброды, почти не жуя, размазав вокруг рта расплавленный сыр.

– Он постучал мне в окно, – продолжил Уилл, засовывая в рот еще один кусок хлеба. – Я узнал его.

– Он из полиции?

Уилл покачал головой.

– Пообещал, что даст мне еды и денег и устроит на ночлег.

– Но ведь то же самое ты можешь получить здесь, у меня.

– Он ничего от меня не хотел, даже не пытался мной командовать. – В голосе Уилла на миг послышалась горечь, но тут же угасла. Когда он заговорил снова, то напомнил мне маленького ребенка. – Я пообещал, что пойду с ним, но он убежал. Должно быть, я сказал что-то не то.

Мне показалось, что Уилл вот-вот расплачется.

– Не надо никуда ходить с посторонними людьми, Уилл. Если тебе что-то нужно, приходи ко мне. Ты же знаешь, я всегда тебе помогу.

Негромко разговаривая с самим собой, он устроился на краешке табурета, словно рядом с ним сидел некий незримый друг. Я затруднялась сказать, был тот человек, которого он якобы видел ночью, реальным или вымышленным. Главное, брат немного поел. Может, позже я даже уговорю его принять ванну.

На кухне висел его запах: кисловатый от влажной одежды, немытого тела и каких-то химикатов. К тому времени, когда я приняла душ и позавтракала, Уилл уже уснул на диване в гостиной. Он глубоко и неспокойно дышал, будто несколько недель не смыкал глаз. Я уже собралась выйти из дома, чтобы купить воскресную газету, когда из спальни, завернутая в мое любимое синее кимоно, вышла Лола.

– Доброе утро, королева диско, – сонно улыбнулась она. – Как ты себя чувствуешь?

– Терпимо. Пришел Уилл. Спит на диване в гостиной.

Лицо Лолы осветилось улыбкой. Она всегда симпатизировала моему брату, но стоило ей открыть дверь гостиной и увидеть его, спящего, отощавшего, похожего на скелет, улыбки ее как не бывало.

– О боже, – прошептала она. – И давно это продолжается?

– Примерно полгода, но последние недели были просто ужас. Он отказывается идти к врачам. Боится, что те снова упекут его в больницу. Принимает первую попавшуюся гадость. Все, кроме лития, который ему действительно необходим.

Лола села рядом со мной и накрыла мою руку ладонью.

– Почему ты мне ничего не говорила, Элис?

– А что бы ты могла сделать? Я возила его к специалистам, но он каждый раз убегал.

– Бедняжка, – произнесла подруга, не сводя с меня своих зеленых глаз. – Скажи, когда ты в последний раз как следует плакала?

– На мой день рождения, когда мне стукнуло тридцать. Перепила водки.

– Ты пугаешь меня, Элис. В самом деле. Я реву, даже когда опаздывает автобус. Ты же вроде как разучилась плакать. Все носишь в себе.

– Все так говорят.

– Потому что это правда.

– Кто-то же должен носить все в себе, особенно в нашей семье, – резко бросила я.

– Но зачем тебе взваливать на свои плечи все ваши заботы?

– Нужно, Лола. Я единственная, что у него осталось.

Она обняла меня за плечи.

– Знаешь, что тебе нужно?

– Боюсь даже подумать.

– Посмотреть «Историю любви»^[24]. От души похлюпаешь носом пару часов.

Лола вернулась в постель с тарелкой тостов. Я же продолжила ломать голову, что мне делать. Уже звонила в организацию «Анонимные наркоманы», изучила все местные и зарубежные реабилитационные клиники, но от любой из них не будет толку, если Уилл сам не захочет вылечиться.

Он спал, сжав кулаки, сражаясь во сне с неизвестными чудовищами. Я на цыпочках прошла в прихожую и заглянула в его рюкзак. Тот был набит грязной одеждой: носками, рубашками, джинсами. Все это в последний раз побывало в стиральной машине самое малое месяц назад.

На самом дне лежала книжка «Дзэн и искусство ухода за мотоциклом», клочок бумаги с какими-то телефонными номерами и комочек серебристой упаковочной фольги размером с ноготь. Я поднесла его к носу и понюхала. Марихуана с типичным запашком патоки и мускуса. Один бог ведает, какую гадость Уилл хранит под сиденьями своего микроавтобуса.

Только собралась положить все назад, как мое внимание привлекло что-то блестящее. Оказалось, нож. Я вытащила его наружу и взвесила на ладони – тяжелый и холодный. В школе учитель показывал нам такие пружинные ножи. Он предупредил, какое это опасное оружие. Неудивительно, что все мальчишки сразу захотели обзавестись такими же «выкидушками». На большой перемене они собирались за углом школы и хвастались своими ножами.

Я сняла нож со стопора, и наружу со щелчком выскользнуло шестидюймовое лезвие, острое как бритва. Таким можно в два счета порезать пальцы до самой кости.

Перед мысленным взором почему-то возник образ Уилла в детском возрасте. То, как он стоял, абсолютно безвольный и бессильный, пока отец избивал меня или мать. Не знаю, по какой причине, но брату никогда не доставалась порция тумаков. Он лишь наблюдал за нашим унижением. Я же никогда не задумывалась над тем, почему это так. Наверное, полагала я, Уилл избрал путь наименьшего сопротивления, был слишком напуган, чтобы убежать или позвать на помощь.

Впрочем, на его лице читался не только страх. Там был целый букет эмоций: возбуждение, нездоровое любопытство и даже зависть к отцовской силе. Я посмотрела на нож и убрала лезвие, тем более что Уилл заворочался. Похоже, он вот-вот проснется. Положила нож обратно в рюкзак.

К вечеру брат был уже гораздо спокойнее. Лола уговорила его принять ванну. Уилл даже не обиделся, когда та пошутила насчет его бородки.

– Косишь под битника^[25], Уильям?

– Кончились лезвия, только и всего.

– Возьми мои и освободи от щетины лицо. Нечего прятать такую красоту.

Сидя у себя комнате, я прислушивалась, как Лола пытается заигрывать с Уиллом. Уже забыла, когда в последний раз видела брата таким спокойным. При желании он даже мог говорить целыми предложениями. Ночных незнакомцев больше не вспоминал. Наверное, находит общий язык со всеми, кроме меня. А борется только со мной.

* * *

Был уже десятый час. Альварес наверняка обвинил бы меня в преступном легкомыслии, узнай он, что я собралась на пробежку, но меня искусили кроссовки, терпеливо ожидавшие рядом с гардеробом. Когда я вышла из дома, не заметила никакой полицейской машины. Наверное, соглядатаям надоело караулить меня на холоде или они поймали Морриса Клея и снова упекли его за решетку. Мне не сразу удалось подобрать нужный темп. Какое-то время я бежала вдоль Темзы на запад, в ожидании, когда придет второе дыхание, чувствуя, как ноют икры.

Оказавшись возле Современной галереи Тейт, я почувствовала, что могу бежать вечно. Следуя вдоль Темзы через Челси и Патни, устремилась дальше. Вскоре улицы кончились. Теперь река катила свои воды через поля. Перед Ламбетским дворцом заставила себя остановиться. Стоявший по ту сторону ограды охранник одарил меня колючим взглядом. Наверное, ожидал, что я перемахну через стену и начну швырять камни в витражные окна.

Пять раз глубоко вздохнув, я развернулась и побежала в сторону дома. Немного срезала путь, проскочив мимо очереди перед киоском с гамбургерами возле вокзала Ватерлоо. Это были те самые улицы, от прогулок по которым Альварес предостерегал женщин, улицы с обшарпанными муниципальными домами и заколоченными досками витринами. Меня почему-то занесло к собору Саутварк примерно в ста ярдах от квартиры Шона.

При каждом вдохе больно кололо в боку. В окнах Шона, над магазином, горел свет. Меня охватило неодолимое желание постучаться в его дверь. Захотелось, чтобы он набрал для меня ванну, намылил спину и уложил в постель. Впрочем, явно дело этим не ограничится. Шон наверняка снова попробует ко мне клеиться и давить на меня.

Стоило снова перейти на бег, как шов в боку снова напомнил о себе острой болью. Я тяжело прислонилась к стене у входа в затрапезного вида пивную и попыталась отдышаться. На вывеске был изображен ангел с лукавой улыбкой и сбитым набок нимбом. Наклонилась вперед в надежде, что боль скоро уйдет.

– С тобой все в порядке, милая?

Я подняла глаза. На невысокую стену рядом со мной уселась темноволосая, сильно накрашенная женщина в короткой юбке.

– Все нормально, спасибо, немного запыхалась.

– Видать, малость переусердствовала, верно?

– Да, похоже на то.

Незнакомка, судя по всему, моего возраста, но возле рта у нее уже залегли глубокие морщины, словно она появилась на свет с сигаретой в зубах. Глаза голубые, с легкой поволокой. Она наигранно передернулась.

– Просто охренеть как холодно, да? – пожаловалась, клацнув зубами.

– Да вы зайдите внутрь, со мной все в порядке.

Незнакомка пострела на меня как на дурочку.

– Не могу, милая. Я на работе.

– На работе?

Она кивнула на проезжавшие по улице машины:

– Не хочу упускать постоянных клиентов.

Я оценила ее наряд. Короткая юбка, черные колготки, туфли на шпильках, алая губная помада. Густо подведенные глаза – а-ля Клеопатра.

– Простите, плохо соображаю. Мозги просят кислорода.

На противоположной стороне улицы остановилась машина. Оконное стекло возле водительского сиденья опустилось на несколько дюймов, но в следующий миг автомобиль унесся прочь.

– Козел гребаный! – буркнула незнакомка и сделала вслед автомобилю неприличный жест.

– Давно этим занимаетесь? – поинтересовалась я.

– Дольше, чем хотелось бы, – ответила она, криво улыбнувшись. – Кстати, ты слышала про девушку, которую нашли на кладбище Кроссбоунз?

Хотела было признаться, что именно я ее и нашла, но передумала и задала вопрос:

– Ваша знакомая?

Женщина отрицательно мотнула головой и, порывшись, вытащила из сумочки пачку «Силк кат».

– После этого я несколько ночей носа из дома не высовывала.

Я представила ее лежащей в морозильнике морга: глаза широко открыты и устремлены в подкладку серебристого пластикового мешка.

– Все, в сентябре завязываю с этим делом. – Ее взгляд то смотрел куда-то в пространство, то вновь обретал фокус. – Меня приняли в колледж, буду учиться на парикмахера.

– Замечательно, – кивком одобрила я. – Кстати, как вас зовут?

– Мишель.

Я не успела назвать ей свое имя. Подъехала какая-то черная машина и мигнула фарами. Было слишком темно, и лицо водителя не разглядела.

– Это за мной. – Выражение ее лица сделалось каменным. Она бросила окурок и вдавила его в землю шпилькой.

– Спасибо за компанию, – поблагодарила я.

– Бросай-ка ты свои пробежки, милая. Не с твоим здоровьем бегать.

С этими словами Мишель торопливо подошла к машине и наклонилась, чтобы обсудить свой гонорар с очередным любителем платной любви.

Я собралась было окликнуть ее, дать денег, чтобы она шла домой, но поняла, что завтра эта женщина снова придет сюда, чтобы и дальше работать на своей «точке». Я наклонилась вперед, чтобы размять подколенные сухожилия, а когда снова подняла голову, черной машины уже не было.

* * *

Когда я вернулась, Уилл все еще был дома, вместе с Лолой смотрел телевизор. В чистых, выстиранных джинсах он выглядел другим человеком. И клочковатая бороденка все-таки исчезла.

Подруга оторвала взгляд от экрана:

– Мы оставили тебе кусок пиццы, Элис.

Я прошествовала на кухню, чтобы угоститься щедрым ломтем пиццы с ветчиной и пепперони. Не успела откусить второй раз, как хлопнула входная дверь.

– Господи! – Лола выглянула из окна. – Его как ветром сдуло.

– Да, такое за ним водится, – согласилась я. – Только подумаешь, что с ним все в порядке, как от него снова несколько недель ни слуху ни духу.

В окно мы увидели, как микроавтобус сорвался с места и исчез за углом.

– Он едва начал приходить в себя, – вздохнула Лола со слезами на глазах.

– Ты сотворила чудеса, – успокоила я ее, обняв одной рукой за плечи. – Ты даже уговорила его принять ванну. Лично меня он никогда не слушает, хоть упросись. У тебя прямо сверхспособности.

– Просто хочу помочь ему.

– Пока он спал, я заглянула в его рюкзак.

– И какие же наркотики он сейчас принимает?

– Не знаю, зато я нашла у него нож. Жуткий такой, с длинным лезвием.

– Господи. Бедняжка! – Лола испуганно прижала руку ко рту.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Он чем-то напуган. Думает, что весь мир ополчился против него.

Я сделала глубокий вдох.

– Думаешь, что он когда-нибудь им воспользуется?

– Типун тебе на язык, Элис. – Глаза Лолы стали похожи на блюдца. – Это ведь наш Уилл. Он и мухи не обидит.

Она на секунду положила голову мне на плечо, затем отправилась в ванную. Вскоре по квартире уже разносились аромат масла и – с легкой фальшивинкой – драматические рулады.

Глава 8

На следующее утро лифт ехал ко мне несколько минут. Изнутри он был точно такой же, что и всегда: металлический контейнер, в который, как сардины в консервную банку, могут набиться, стоя плечом к плечу, шесть человек. Урчание кондиционера тотчас напомнило, что задохнуться в нем мне не грозит. Лифты похожи на гробы, но не так уж часто ими становятся. Главное, не паниковать. Чтобы не передумать, я шагнула внутрь. Пол тотчас начал крениться, и в груди предательски шевельнулся ужас.

Советы, которые я пачками раздаю моим пациентам, показались мне смехотворными: отвлекитесь, дышите ровно и спокойно, представьте, что вы в каком-то приятном, безопасном месте. Ни один мне не помог. На восьмом этаже я почувствовала себя космонавтом, засунутым в капсулу, в которой запас кислорода приближается к нулю. Стены издевались надо мной: то надвигались, то отступали, растягиваясь подобно гармошке-концертине.

Я перенеслась в каморку под лестницей, откуда невозможно убежать. Наверху слышны шаги отца, он сейчас прямо надо мной. Ощущение, что потолок вот-вот обрушится на меня. От аварийной кнопки никакой пользы. Если ее нажать, то кабина лифта немедленно встанет и я застряну между этажами. При этой мысли мне захотелось процарапать ногтями металлические стены. К счастью, на шестнадцатом этаже лифт остановился. Медсестра-стажерка с удивлением посмотрела на меня, когда я, отчаянно хватая ртом воздух, едва ли не вывалилась наружу.

– С вами все в порядке? – испуганно поинтересовалась она. – Может, вы присядете?

Я натужно улыбнулась. Чувствуя, что ноги не держат, поспешила скрыться в туалете. Не успела закрыть за собой дверь, как меня охватила безудержная дрожь и желание разнести все к чертовой матери. Постепенно дыхание пришло в норму. Синдром. Страх замкнутого пространства, страх собственной беспомощности. И я не одна такая. Многие люди постоянно борются с клаустрофобией.

После шести сеансов психотерапии они снова начинают ездить в метро, садятся в переполненные автобусы, пробиваются сквозь толкотню гипермаркетов. Я же до сих пор не могу избавиться от страха, а моя беспомощность лишь усугубляется. Перестала ездить в общественном транспорте в часы пик, избегаю торговых центров и общественных мест с их вечными толпами.

Увидев свое отражение в зеркале, я кисло улыбнулась. Хотелось вновь почувствовать себя нормальным человеком, а не невротичкой, одолеваемой иррациональными страхами.

Я отправилась в палату, где меня уже ждала одетая Лора Уоллис. На истощенном лице глаза ее казались просто огромными. Пока изучала историю болезни, она пристально наблюдала за мной как за потенциальной опасностью.

– Ты хорошо выглядишь, Лора. Если так дело пойдет и дальше, через несколько недель тебя отпустят домой.

– Надеюсь, вы не станете грузить меня вопросами?

Ее голос являл собой смесь неприязни и страха.

– Не сегодня, – улыбнулась я. – Сейчас мы с тобой немного прогуляемся.

– И куда мы пойдем? – спросила Лора, как старуха шаркая ногами. Впрочем, лицо у нее тоже почти старушечье.

– Недалеко. Ты не против разок пройтись по этажу?

Она ничего не ответила. Каждые несколько шагов останавливалась, чтобы перевести дыхание. Но затем разговорилась, как это обычно бывает. Есть в движении что-то такое, что высвобождает мысли, что заставляет людей высказать накопившееся. Свою историю Лора будто выдавливала из себя, по паре предложений. Рассказывала о том, как ее дразнили в школе, об удушающей любви матери, о журналах с фотографиями вечно юных и стройных фотомоделей.

Не знаю почему, но я прониклась к ней симпатией. Наверное, привлекло ее упрямство и то, как она изо всех сил пыталась подавить в себе страх. Когда мы повернули обратно в палату, Лора уже опиралась на мою руку, этакий странный гибрид древней старухи и ребенка. Когда она снова легла, я накрыла ей ноги и села на край постели.

– Вы ведь придете завтра? – спросила она. Мне показалось, что в ее глазах блеснули слезинки.

– Конечно, приду. – На секунду я прикоснулась к руке Лоры. Удивительно, но она ее не отдернула.

* * *

Когда вернулась, возле двери меня уже ждали. Я сразу поняла, кто это. В светло-сером костюме он походил на огромный валун, упавший посреди коридора. Старший инспектор Бернс собственной персоной. Мой гость, кряхтя, поднялся со стула и протянул руку:

– Извините, Элис, что беспокою вас на работе.

– Ничего страшного. У меня есть несколько свободных минут до приема следующего пациента.

– Я подумал, вам будет интересно узнать, что у нас нового.

Бернс сел напротив. Его проницательные глазки моментально изучили интерьер моего кабинета. Интересно, как ему абстрактный пейзаж, подарок одного бывшего пациента, или чахлый кустик монстеры, который отчаянно пытается выжить в тесном горшке?

– Так как идет расследование? – поинтересовалась я.

– Со скрипом, – вздохнул Бернс. – Официально сообщаем, что изучаем все возможные версии.

– Но без особых успехов?

– Полная задница, если честно. Вскрытие подтвердило то, что мы и без того знали. Прежде чем убить, ее морили голодом. Пролежни на спине – верный признак того, что ее держали где-то в тесном месте, где нельзя даже выпрямиться во весь рост. Кстати, как и жертв Бенсонов.

Я на секунду закрыла глаза.

– Он держал ее в ящике.

– Или в какой-то тесной каморке. – Словно утратив интерес к теме разговора, Бернс полистал записную книжку. – Про Морриса Клея ничего нового тоже не слышно. Известно лишь, что два дня назад его видели на вокзале Лондон-Бридж. После того как Клей напал на вас, он больше не вернулся в дом своей матери.

– Главное, чтобы он больше не приходил ко мне.

– Согласен, – ответил Бернс, глядя на меня поверх очков. – Как лицо?

– Терпимо. Он ничего не успел мне сделать.

Улыбка Бернса была похожа на крошечный розовый полумесяц на его большом и бледном лице.

– Не в ваших правилах жаловаться на жизнь, верно я говорю, Элис?

На какой-то миг подумала: а не сдать ли ему Альвареса? Бернс вряд ли будет в восторге, узнав, что его подчиненные заигрывают с женщинами, которых обязаны охранять.

– Мне надо поставить вас кое о чем в известность. Я получила письмо.

– От кого-то из поклонников?

– Не совсем. Письмо довольно неприятное, и пришло оно на мой домашний адрес.

– Надо взглянуть. Принесите его нам, или, если хотите, я пришлю кого-нибудь за ним.

– Возможно, это не имеет отношения к делу, – сказала я. – Если у пациента бред, вы можете из кожи вон лезть, но он все равно будет видеть в вас своего врага. К тому же узнать мой адрес не так уж сложно. Даже Моррис Клей и тот сумел его раздобыть.

Бернс в ужасе посмотрел на меня:

– Боже праведный, я бы ни за какие коврижки не согласился на вашу профессию.

– Почему?

– Не хватило бы терпения. Не то что моя работенка. Кто-то совершил преступление, – ответил он и хлопнул в ладоши, как закрыл книгу. – И все. Дело с концом.

– Но ведь на самом деле все не так просто?

– На этот раз нет. – Бернс вынул из кармана огромный носовой платок и вытер им лоб. – Поэтому я и пришел.

– А я-то думала, вас привел ко мне какой-то другой, высший мотив.

– Дело в том, Элис, что я хочу, чтобы вы съездили к Мэри Бенсон. Сейчас она в Лондоне, проходит лечение в одной из клиник.

Я разинула рот. Мне совсем не улыбалась эта затея – встретиться с той, кого таблоиды окрестили самым злобным существом во всей Британии. Это самый худший из всех мыслимых способов провести вечер. Встреча с этой особой наверняка оставит гадкий осадок, от которого не избавиться еще несколько дней. Будь человеческая память чем-то вроде компьютерного жесткого диска, с которого при желании ненужное можно удалить, я вряд ли стала бы возражать. Передав Бернсу нужную ему информацию, я бы просто все стерла к чертовой бабушке.

– Боюсь, не смогу. Извините.

Бернс подпер кулаками массивную нижнюю челюсть.

– Прошу вас, Элис.

– Это не по моей части. Я же вам говорила, что не занимаюсь судебной медициной. Не хватает знаний.

– Но ведь вы участвуете в нашем расследовании, причем с самого начала.

Я откинулась на спинку стула. Бернс буквально буравил меня своими глазками. Не знаю почему, но его взгляду было невозможно сопротивляться.

– Активнее, чем хотелось бы.

– Если вы согласитесь, то я больше не стану ни о чем вас просить. Обещаю.

В нем было прямо-таки ослиное упрямство, патологическая преданность работе, какой бы трудной та ни была. Один бог ведает, чем он будет заниматься, когда жена в конце концов убедит уйти из полиции. Не мытьем, так катаньем Бернс уговорил меня поехать вместе с ним к Мэри Бенсон, а уговорив, с невероятной для его веса грацией встал со стула. Очевидно, его план состоял в том, чтобы скрыться прежде, чем я успею передумать.

* * *

Следующим пациентом стала женщина, с которой я начала работать совсем недавно. Она была готова убить меня за то, что сеанс начался с некоторым опозданием. Сев напротив меня, она сразу же начала живописать мне, в какую ярость впадает, просыпаясь каждое утро, как эта ярость липнет к ней подобно платью, которое невозможно стащить с себя, ложась спать. В ее тело входит другая, она заставляет срывать злость на собственных детях. Вчера набросилась с кулаками на мужа, хотя причина этой вспышки непонятна ей самой. Она тараторила без умолку, извергая водопад слов. Я же была вынуждена ждать продыха, чтобы объяснить, что беспричинный гнев часто является симптомом депрессии.

Увы, так и не дождалась. Пациентке нужно было выпустить пар. Она так увлеклась, что не заметила, как я смотрю в окно, думая об авантюре, в которую втянул меня Бернс.

Глава 9

В тот вечер гонка вниз по ступенькам не доставила мне удовольствия. Обычно это четырехминутное безумие имеет целью как можно скорее вынести меня на свежий воздух. Увы, помня о том, что мне предстоит, я предпочла бы забиться под стол. Меня так и подмывало поднять воротник и незаметно улизнуть, но, увы, Бернс уже ждал меня, и подвести его я не имела права.

Мимо проехал черный автомобиль и помигал фарами. За рулем сидел Альварес, как обычно, с каменным лицом и все в том же шикарном черном пальто.

– А где Бернс? – не слишком любезно спросила я.

– Застрял на совещании. Просил извиниться, – пояснил Альварес. Он припарковал машину на свободном месте и, как только я забралась в салон, повернулся ко мне.

– Только прошу вас, давайте без лишних разговоров. Чем быстрее сделаем это дело, тем лучше.

– Как скажете, – ответил он и вскинул руки. – Но ведь должен же я сначала извиниться?

– Должны. Вопрос в другом: вы знаете, как это делается?

– Согласен, для меня это нелегко, – ответил Альварес и потер затылок. – Понимаете, я испанец. Моя семья родом из Валенсии.

– Это своего рода извинение?

– Испанцы, мужчины, не извиняются. – Его лицо оставалось серьезным, однако, судя по голосу, это все-таки была шутка. – Для них это проявление слабости. Это, так сказать, una pérdida de honor.

– И что это значит, una pérdida de honor?

– Потеря чести.

– Думаю, вам не помешало бы чуть-чуть ее потерять. Можем начать все сначала, если вы извинитесь.

Альварес громко вздохнул:

– Le ruego que me disculpe^[26].

– Откуда мне знать, что это извинение?

– Поверьте, это так. И далось оно мне с трудом.

Я ожидала, что он отвернется, но Альварес продолжал в упор рассматривать меня. Пытался запомнить цвет моих глаз и форму губ?

Мне даже стало неловко от его взгляда.

– Может быть, мы все-таки поедем?

– Если вы настаиваете, – ответил он и наконец взялся за руль.

Вскоре машина влилась в транспортный поток на Ньюкомен-стрит. Я украдкой посмотрела на Альвареса, отметив про себя чересчур длинные волосы, падавшие на лоб, и густую щетину, которая через день станет короткой бородкой. Не считая дорогой одежды, он никак не заботился о себе, вернее, забывал заботиться. Интересно, как его жена относится к тому, что он каждый вечер поздно приходит домой? Скорее всего, в их семье не принято задавать вопросы и каждый делает то, что ему нравится.

– Готов поспорить, что Бернс выкрутил вам руки, поручая это задание, – предположил Альварес.

– Угадали. Наверное, зря я не ответила ему твердым «нет», – отозвалась я и выглянула в окно. Мы с черепашьей скоростью ползли по Уолворт-роуд. Перед халяльным супермаркетом стояла группа женщин в хиджабах. Было трудно понять, разговаривают они или молчат, потому что не только волосы, но и рты скрывались под тканью.

– Будь моя воля, никуда бы не поехала.

– А я думал, что психологи обожают копаться в чужих мозгах.

– А я и обожаю, но какой смысл работать с психопатами? Они по большей части неизлечимы. Если у тебя расстройство личности, то существуешь только ты сам, и больше ничто. Перешагнешь через собственных умирающих детей, не испытывая при этом никаких угрызений совести, лишь бы получить желаемое.

Альварес смерил меня пристальным взглядом.

– Мне почему-то кажется, что вы напуганы.

– Неправда. Просто немного тревожно.

– Но ведь это одно и то же.

Я уже собралась поправить его, но мы уже въехали на автостоянку клиники Модсли на Денмарк-Хилл. Всегда питала теплые чувства к этому месту. Здесь проходила стажировку и в течение пяти лет делила с Теджо квартирку в Кэмберуэлле, которая сотрясалась всякий раз, когда мимо с грохотом проезжал поезд. В буфете, словно зубы при ознобе, каждые пятнадцать минут позвякивали банки с джемом. Впрочем, со временем мы научились этого не замечать.

Следом за Альваресом я прошла через колоннаду. Мне всегда нравилось величие этого здания с его колоннами и мраморными полами в шахматную клетку. Клиника Модсли была построена на волне викторианской веры в науку, когда людям казалось, что излечимо все, даже безумие.

Альварес бегом пустился впереди меня по лестнице. К четвертому этажу он даже не запыхался. С каким удовольствием я бы бросила ему вызов, но не здесь, а в моей клинике. Добежал бы он там до моего кабинета?

Я с трудом представляла себе, что за женщина ждет нас в кабинете психотерапевта. В молодости я была убеждена, что прошлое оставляет отпечатки на лицах людей и если достаточно долго вглядываться в чью-то физиономию, то можно вычислить, что за плечами у этого человека. Мэри Бенсон сильно изменилась с тех пор, как шесть лет назад ее фото украшали развороты всех таблоидов. Тогда это была типичная барменша – искусственная блондинка со щербатой улыбкой, любительница откровенных декольте. Теперь ее невозможно узнать.

Она смотрела на нас, и лицо ее было лишено какого-либо выражения: ни свидетельств совершенных убийств, ни той лжи, которую она в свое время пыталась выдать за правду.

Истощение тому причиной или долгое одиночное заключение, но она разучилась общаться с людьми. Седые волосы были неровно подстрижены и доходят до плеч. Вряд ли ей больше пятидесяти, но выглядит она как старуха. Таких полно в гостиной любого дома престарелых перед экраном телевизора.

Я назвала свое имя, и ее взгляд скользнул в моем направлении.

– Кто это с вами?

– Сержант Альварес, Мэри. Надеюсь, вы помните меня? – произнес мой спутник.

– Как же можно вас забыть? – Она кокетливо поправила волосы, затем аккуратно сложила руки на коленях, словно перчатки, которые больше некуда положить.

Садясь, я обратила внимание, что взгляд Мэри устремлен куда-то в середину комнаты, будто окружающие предметы ей неинтересны. Неожиданно до меня дошло: да она же почти слепа!

– В чем же дело? – за долгие годы курения голос Бенсон охрип и огрубел. Она слегка повернула голову в мою сторону, пытаясь на слух уловить нюансы разговора.

– Полиция попросила меня навестить вас, Мэри. Ничего серьезного. Нет причин беспокоиться.

Женщина громко и неприятно рассмеялась. На какой-то миг передо мной возникла та, что многие месяцы держала журналистов в вечном напряжении. Не иначе как ее странная плотоядная улыбка магнитом притягивала людей.

– Меня уже ничего не беспокоит, доктор, – ответила она и прикоснулась к золотому нательному крестику у себя на шее. – У меня есть все, что мне нужно.

– Как с вами обращаются в Рэмптоне?

Она снова потрогала крестик, словно я была злым духом, от которого может спасти только вера.

– Могло быть и хуже. Мне позволяют посещать часовню, у меня есть радиоприемник, так что я знаю, что происходит в мире. А одна женщина время от времени читает мне вслух.

Мэри ни разу не пошевелилась с начала нашего разговора и все так же сидела, положив ладонь на ладонь. Она прекрасно владела собой и, в отличие от многих людей, не боялась молчания. Большинство из нас заполняют паузы ненужными словами, Мэри же вела себя как благовоспитанный ребенок, который говорит только тогда, когда к нему обращаются старшие.

– Но ведь вы до сих пор требуете, чтобы вас выпустили на свободу? Продолжаете отстаивать вашу невиновность.

И вновь этот громкий презрительный смех – единственная эмоция, которую она, похоже, неспособна подавить.

– Как я могу запретить людям перестать собирать подписи в мою защиту, если им так хочется? Но вы ведь не за этим сюда пришли?

На секунду мне стало жаль эту женщину. Слепота делала ее уязвимой. Должно быть, Мэри чувствовала, что мы рассматриваем ее, но была лишена возможности от нас отгородиться. По всей видимости, это и заставляло скрывать истинное лицо под маской бесстрастного равнодушия.

– Мне бы хотелось поговорить с вами про ваш хостел, если вы, разумеется, не возражаете.

– Я так и подумала. – Губы Мэри скривила усмешка. – Вы хотите расспросить меня про Рэя, так ведь?

– Хочу услышать как можно больше подробностей.

– Я знаю, зачем вы сюда пришли. – Взгляд ее незрячих глаз скользнул мимо меня. – Я слышала в новостях, что случилось на кладбище Кроссбоунз.

– Вы бывали на Кроссбоунз, Мэри?

– Конечно, бывала. Я жила неподалеку, можно сказать, за углом. Там ведь хоронили проституток, верно?

– Не совсем. Это просто клочок неосвященной земли, где закапывали тела секс-работниц, потому что церковь этого занятия не одобряла. Надгробий там нет, да и могилы не пронумерованы.

Выражение лица моей собеседницы оставалось непроницаемым, а вот тело выдало ее реакцию. Не вставая со стула, она слегка подалась вперед, точно ожидая услышать новую сплетню.

– Расскажите мне, Мэри, как выглядел ваш хостел. Насколько мне известно, там всегда было полно народу. Все эти бедолаги наверняка считали, что попали в рай.

Мэри улыбнулась уголком рта и скрестила на груди руки.

– Знаете, доктор Квентин, сколько людей за эти годы приходили ко мне, пытаясь что-то выведать?

– Думаю, десятки.

– Скорее, сотни. Полицейские, психиатры, журналисты. После смерти Рэя от них житья не стало. Теперь я одна. И мне приходится отдуваться за двоих.

– Кто был в курсе, Мэри?

– В курсе чего?

– Ваших ритуалов. Ведь вы держали девушек в темноте, с кляпом во рту и завязанными глазами, без еды и воды. Кто знал, что им резали кожу? Вы кому-то рассказывали об этом? Такое наверняка трудно удержать в тайне.

– Я ничего не знала, доктор Квентин, – тихо прошептала Мэри. – Хостелом занимался Рэй, и он говорил мне, что эти девушки собрали сумки и куда-то съехали. У меня хватало других забот. Я готовила, стирала, мыла полы. Подвал был целиком владением Рэя. Когда мы поженились, он делал там мебель. Я даже понятия не имела, где хранятся ключи.

Ее слова звучали как монотонная мантра. Наверное, она повторяла их так часто, что сама в них поверила.

– Пять девушек до сих пор числятся пропавшими без вести. Верно я говорю, Мэри?

– Полиции видней. – Она снова коснулась крестика. – Как я могу сказать, где они, если этого не знаю?

– Смотрю, крестик вас успокаивает, да?

– Он будет на мне, когда меня положат в могилу. – Мэри сжала крестик в руке, будто пыталась спрятать. – Он напоминает мне о том, что я не одна.

– А ваш муж, Мэри? Вы видели его до того, как он умер?

– Судья потребовал, чтобы нас содержали раздельно. Нам нельзя видеться и даже разговаривать по телефону. По его словам, вместе мы составляли гремучую смесь.

Эта мысль ее позабавила.

– Смехотворная хрень. Я в этом хостеле вкалывала как проклятая. И что за это имела? Ни слова благодарности. – На ее лице появилось обиженное выражение человека, не дождавшегося награды за свои труды.

– Хорошо, мы больше не будем донимать вас вопросами.

– Скажите, можно оставить меня наедине с сержантом Альваресом? – Мэри повернулась в ту сторону, где сидел мой спутник, и, широко улыбнувшись, попыталась отыскать его незрячим взглядом.

На лице Альвареса проступила еще большая неприязнь, чем обычно.

– Вам не повезло, Мэри, – сказала я. – Он женат.

– Жаль.

– Вот моя визитная карточка. Позвоните мне, если у вас появится желание поговорить. – Я сунула карточку в протянутую руку, стараясь не прикасаться к ее пальцам.

– Может, и позвоню. Надо же чем-то занимать время.

Когда мы с Альваресом встали и собрались выйти, стало видно, что Мэри Бенсон расстроена. В ее положении любой контакт с людьми лучше полного одиночества.

– Вам нужно не со мной говорить! – крикнула она вслед, когда я уже открыла дверь. – Сержант Альварес отлично знает, чем Рэй занимался в свободное время.

Ее незрячий взгляд встретился с моим, и на секунду я усомнилась в том, что Мэри Бенсон на самом деле слепа.

* * *

– Что она имела в виду, говоря, что вы знали Рэя Бенсона? – спросила я Альвареса, когда мы подошли к машине.

Было видно, что ему не хочется отвечать на мой вопрос, что для него это нечто постыдное.

– Я был первым, кому Рэй Бенсон сделал признание. Четырнадцать часов выслушивал его, два дня с лишним. Мы взяли его в одиннадцать часов в одном из пабов в Боро^[27]. Он как раз рассчитывался за последний заказ.

– И вы мурыжили его всю ночь?

– Не всю, с перерывами, – ответил Альварес, глядя прямо перед собой.

– Представляю, что это были за признания.

– У нас ушло двенадцать часов, чтобы расколоть его. После этого он без умолку проговорил целых два часа. Я никак не мог его остановить. Он рассказал мне, что сделал с восемью девушками, причем во всех подробностях.

– А с пятью остальными?

– В какой-то момент он просто перестал говорить, и все, – нахмурившись, ответил Альварес. – А через пять лет повесился в Бродмуре.

– О господи!

– И эта стерва, если бы захотела, могла бы рассказать нам, куда они дели тела остальных, – добавил он, и на его щеке дернулся мускул.

– В смысле?

– Я думал, вы знаете. Рэй всего лишь следовал ее указаниям. Она записывала, сколько должны длиться издевательства, какими ножами ему пользоваться.

Я закрыла глаза, и в моем воображении возникла Мэри Бенсон: в старой одежде, с пустым лицом незрячего человека. Невозможно представить, что это убогое существо способно причинить вред другим людям. Наверное, именно поэтому она заставляла Рэя выполнять ее планы.

– Вы ходили к психологу после того, как все это выслушали?

Альварес покачал головой:

– Не было необходимости.

– Понятно. Это была бы, как вы сказали, una pérdida de honor, да?

Он усмехнулся:

– Давайте, доктор Элис, поставьте мне диагноз. Вижу, вам не терпится это сделать.

– Посттравматический синдром. Но вы и сами наверняка знали. Вам ничто не мешало проверить ваши симптомы в Интернете.

Альварес покачал головой и откинулся на спинку сиденья.

– Потрясающе, но, как говорится, мимо кассы. Ну а теперь вы наверняка ждете, что я отвезу вас домой?

Весь обратный путь мы молчали. Я пыталась привести в порядок мысли. Когда доехали до Провиденс-сквер, поблагодарила Альвареса и попыталась открыть дверцу. Ручка дребезжала, но не думала открываться.

– Замок с вашей стороны сломан.

Он потянулся через меня и задел своим плечом мое.

– Нужно чуть сильнее нажать, только и всего.

Лицо Альвареса находилось в считаных сантиметрах, так что при желании я могла бы поцеловать его в щеку. Пришлось напомнить себе, что дала зарок не спать с женатыми мужчинами. Когда дверь наконец распахнулась, я вылезла из машины и попрощалась, прежде чем успела передумать и изменить своему правилу.

Глава 10

Кое-как поднявшись на следующее утро с постели, я обнаружила, что вещи Лолы раскиданы по всем комнатам. Фиолетовый шарф наброшен на кресло в прихожей, леопардовые сапожки стоят возле дивана, на кухонном столе навалены коробки из-под китайской еды. Лола обжилась в моей квартире и явно чувствовала себя хозяйкой.

Причем настолько, что даже оставила в ванной свою бижутерию и использовала остаток моего крема для лица, причем весьма недешевого. Однако, когда она вышла из второй спальни, на нее было невозможно сердиться. Моя подруга была неподдельно рада меня видеть.

– Элис, где тебя носило? – спросила она. Вид у нее потрясающий – одновременно нечесаный и роскошный. Представьте себе гриву огненно-рыжих кудрей, ниспадающую на плечи.

– Тебе лучше не знать.

– И все-таки? – не желала отступать она, забравшись с ногами на кухонный стул и положив на колени подбородок.

– Бездарно потратила время на разговоры с бывшей убийцей.

– Шутишь.

– К сожалению, нет. Вчера вечером я говорила с Мэри Бенсон.

– О боже! Какая жуть!

– Жуть – это мягко сказано. – Я поставила перед Лолой чашку с кофе. – Она как с другой планеты. А у тебя как дела? Нашла что-то?

– Нечего особенного. – Лола положила голову на колени, словно это была неподъемная ноша. – Состоялся просмотр. Хочу получить место в кордебалете в Ковент-Гардене.

– Тебя приняли?

– Мне показалось, что режиссеру я понравилась. Но пока что с их стороны молчок.

Я сделала глоток кофе.

– Готова спорить на что угодно – сегодня тебе позвонят.

– Кстати, тебе письмо, – сообщила Лола, покопавшись в куче рекламных проспектов, валявшихся на кухонном столе, и положила рядом с моей чашкой белый конверт. – Хотела сунуть его тебе под дверь спальни, но забыла.

– Черт! Это опять он!

– Кто?

– Тот тип, что прислал мне письмо с угрозами.

– О господи, Элис, ну почему ты не сказала мне? – Лола выхватила конверт и принялась внимательно рассматривать. – Забавный почерк для мужика. У моей тети такой же. Она перфекционистка и считает, что каждое слово должно быть написано идеально. Стоит ей сделать помарку, как она рвет письмо и пишет его заново. – С этими словами Лола длинным красным лакированным ногтем вскрыла конверт.

Стоило ей пробежать глазами письмо, как лицо ее мгновенно изменилось – любопытство уступило место неподдельному ужасу.

– Боже мой, Элис! Да он же сущий психопат!

– Давай же, прочитай мне его вслух! Пожалуйста! Первое послание мне пришлось читать самой.

– Ладно, если ты так просишь.

Лола глубоко вздохнула и начала читать:

Дорогая Элис!

Ты действительно думаешь, что способна затянуть трещины в разуме своих пациентов? Интересно как, если ты обманщица? Ты слабее их, ты просто девчонка, кое-как ковыляющая на высоких каблуках. Ты хочешь испортить мне жизнь, Элис, и дорого за это заплатишь. Тебе неведомо, что такое настоящая боль. Ничего, скоро узнаешь.

Дрожащей рукой Лола положила письмо на стол.

– Кто мог, черт возьми, тебе это прислать?

– Одному богу известно.

– Он преследует тебя, Элис. – В зеленых глазах Лолы читалась паника. – У него есть твой адрес, и он пишет, что хочет сделать тебе больно. Обещай мне, что позвонишь в полицию.

Я театрально вскинула руки:

– Хорошо, хорошо, обещаю.

– Сегодня же позвони. Обещаешь?

Выдержав драматическую паузу, Лола снова наполнила чашку и ушла в свою комнату, прежде чем я успела рассказать ей о своих отношениях с Альваресом.

Я как раз набирала телефонный номер полицейского участка, когда кто-то постучал во входную дверь. Лицо, которое я увидела в глазок, заставило меня усомниться в собственном зрении. Я отошла в сторону, затем, прежде чем впустить гостя, посмотрела в глазок снова и только потом впустила. Брата было не узнать. Передо мной стоял совершенно другой человек – чистые черные брюки и модная куртка, которой я раньше у него не видела. Даже лицо не такое, как всегда. Русые волосы коротко подстрижены, щеки гладко выбриты. Глаза все еще испуганные и налитые кровью, но если бы вы встретили Уилла таким впервые, ни за что не догадались бы, что он живет в автобусе.

– Боже, ты отлично выглядишь, Уилл! Лет на десять моложе!

– Спасибо, – тихо поблагодарил он и как-то нервно улыбнулся.

– Откуда у тебя эти вещи? Где ты их взял?

– В «Оксфаме»^[28]. Вчера Лола водила меня туда, – ответил брат и провел рукой по лбу. – А ее знакомая меня подстригла.

– Да, тебя не узнать! – Я потрогала его выпирающую ключицу. Уилл был не просто худым – он был кожа да кости.

Порывшись в кармане, Брат вытащил спички и кисет с табаком. Я давно перестала бороться с его привычкой курить в помещении: что называется, себе дороже. Рассыпая дрожащими руками табак, брат принялся сворачивать самокрутку.

– Хочу начать все снова, Элис. – Он произнес эти слова неуверенно, пытаясь, видимо, осознать их смысл. – Еще не поздно. Мне всего тридцать пять.

– Отличная идея, Уилл. Что именно будешь делать?

– Лечиться. Подруга Лолы даже посоветовала мне врача. Кстати, женщину, – ответил брат, постукивая ногой по деревянному полу в такт музыке, которую слышал лишь он один.

– Так вот почему ты сегодня такой нарядный.

– И поэтому тоже, – согласился Уилл и, чиркнув спичкой, затянулся. – Пусть видит, что у меня серьезные намерения.

– Она поймет это сразу, как только заговорит с тобой. На какое время назначена встреча?

– На десять часов. В Клапеме.

– И что это за врач?

– Она лечит с помощью хрустальных шаров или типа того, – пожал плечами Уилл. – Говорят, ей нет равных.

Мой оптимизм мгновенно улетучился. В любом телефонном справочнике найдется не одна сотня номеров разного рода шарлатанов, обещающих отчаявшимся людям чудеса. За огромные деньги они готовы впарить вам нагретое ароматическое масло, витамины и магические заклинания. Каким же самомнением нужно обладать, чтобы пообещать человеку избавление от душевного недуга, прикладывая ему к телу якобы заговоренные камни! Я прикусила губу.

– Будем надеяться, Уилл, что это тебе поможет. По крайней мере, снимет напряжение.

Уилл потушил самокрутку.

– Дело в том, что я хотел бы взять немного денег. В долг.

– Сколько тебе нужно?

Этим вопросом я нарушила собственные правила. Обычно все ему покупаю сама, примерно раз в месяц заправляю топливом автобус, кормлю его, точнее, стараюсь накормить. Но давать деньги – боже упаси! Он купит на них наркотики. Мне даже страшно об этом подумать.

– Восемьдесят фунтов. Сорок за осмотр и сорок за первый сеанс.

– Я выпишу чек, если ты скажешь мне ее имя.

– Имени не помню. – Уилл полез в карман и вытащил смятый клочок бумаги. – Тут у меня только адрес.

– Хорошо, я сниму деньги в банкомате. Дай мне минуту, чтобы одеться.

Я зашла к себе в комнату, надела кроссовки и спортивный костюм. Деловую одежду положила в рюкзак.

– Идем?

Уилл сидел там, где я его оставила, на краю крошечной табуретки. Когда вошла, он встал и проследовал за мной к выходу. Кстати, даже его походка и та изменилась. Когда-то он имел привычку шагать быстро, так что я не поспевала за ним. Теперь же походка сделалась какой-то неуверенной, он точно разучился ходить твердым шагом.

– Вдруг я получу обратно свою работу, – пробормотал Уилл, когда мы с ним шли через Провиденс-сквер.

– Или же можно заняться чем-то новым, – улыбнулась я ему.

– Нет времени, Элис, – тряхнул головой брат. – Лови момент, как говорит Лола.

«Лови момент». Эти слова стали девизом подруги с тех пор, как в юном впечатлительном возрасте мы с ней посмотрели фильм «Общество мертвых поэтов». Увы, она не понимала, что девиз этот плохо приложим к Уиллу. Прежде чем что-то ловить, ему сначала нужно научиться держать в руках самого себя. Мы вместе прошли по Тауэр-Бридж-роуд, пока нам не попался банкомат. Уилл аккуратно положил двадцатифунтовые банкноты в карман новой куртки. В его глазах блеснули слезы.

– Спасибо, Элис, – пробормотал он. – Я не подведу тебя.

– Знаю, – ответила я и прикоснулась к его щеке. – Куда ты сейчас? Ведь до назначенной встречи еще уйма времени.

– Вернусь обратно к тебе. Приготовлю для Лолы завтрак.

– Похоже, ты обзавелся новым лучшим другом.

– Она просто чудо, – ответил брат, и его лицо осветилось улыбкой. – Я даже не представлял.

Я быстро обняла его и немного постояла, глядя, как он удаляется той же странной развинченной походкой. Казалось, первый же порыв ветра свалит его с ног.

* * *

Тауэр-Бридж-роуд забита транспортом. Изрыгая бензиновые выхлопы, «Мерседесы» и «Ауди» двигались в поисках больших денег в сторону Сити. Я же побежала налево, держа курс в самое сердце бывшего кожевенного квартала. Названия улиц в Саутварке преподали мне больше уроков истории, чем все посещения музеев, вместе взятые. Здесь были и тупик Каменщиков, и улица Кожевников, и Кожевенный рынок.

Не сбавляя скорости, я представила себе кожевников: в длинных фартуках, руки по самый локоть в грязи и краске. За последние сто лет представления о том, чем должен зарабатывать себе на жизнь город, радикально изменились. Бывшие фабрики превратились в дорогие квартиры, из которых каждое утро на улицы выплескивались толпы спешащих на работу в Сити людей. Проведя целый день за компьютером, они на метро возвращались домой, толком не вспотев за день.

Неудивительно, что практически каждый горожанин – жертва депрессии. Срезая путь через переулки за вокзалом Лондон-Бридж-Стейшен, я стала свидетельницей трогательной картины: в дверном проеме спал какой-то мужчина, в то время как шотландская овчарка охраняла его сон. На Боро-Хай-стрит немного сбросила скорость. Впрочем, что еще мне не оставалось? Тротуары битком забиты людьми. Одни ждали автобус, другие по пути домой решили заглянуть в греческие и турецкие кофейни, которыми славится этот район, чтобы купить картонный стаканчик кофе.

* * *

В дежурной части полицейского участка меня встретила женщина-офицер с таким бетонным перманентом, который не растрепал бы даже ураганный ветер. Она долго объясняла, что человеку с улицы нельзя просто так войти сюда и требовать встречи с самим начальником.

Ее суровость смягчилась, как только появился Альварес. Из цербера она моментально превратилась в добрую бабушку.

– Все в порядке, Шейла, – сказал он. – Элис работает с нами. Она психолог.

В ужасе посмотрев на мой затрапезный спортивный костюм, дежурная наверняка подумала про себя: и куда только катится медицинская профессия?

Альварес повел меня по коридору, шагая даже быстрее обычного. Еще миг – и перейдет на бег. Когда мы вошли в его кабинет, я – прежде чем он успел что-то сказать – положила на стол два письма.

– Немного легкого чтения.

Он встал рядом и, касаясь меня плечом, принялся читать.

– Очаровательно, – пробормотал он. – Второе письмо пришло сегодня, я правильно понял?

– Вчера. Моя подруга забыла отдать его мне сразу.

Альварес удивленно поднял брови:

– Вы получили два письма с угрозами и не удосужились принести их мне?

– Я сказала Бернсу, что не хочу, чтобы этот мерзавец подумал, что я его боюсь. Он хочет запугать меня. Хочет, чтобы обделалась от страха. Зачем же доставлять ему такое удовольствие? Не дождется.

Мой собеседник смерил меня пристальным взглядом, словно я была величайшей загадкой жизни, и вышел в коридор. Это дало мне возможность получше разглядеть кабинет. Почти всю стену за его столом занимал живописный летний пейзаж – встающее над горами солнце и полоска синего моря вдали. Плакат повешен так, чтобы каждое утро встречать хозяина кабинета, словно он попадал в волшебную страну Шангри-Ла. По столу разложены стопки папок с бумагами – явная попытка избежать полного хаоса. На шкафу – два фотоснимка одной и той же женщины, вставленные в серебристые рамки. При их виде у меня почему-то перехватило дыхание.

На первом фото она стояла на берегу моря в красном платье, широко улыбаясь в объектив. Ее темные волосы развевались на ветру. Второй снимок был свадебным фото на ступеньках церкви. Она и Альварес запечатлены в облаке конфетти. Женщина почти такого же роста, что и он. Ее рука с длинными пальцами лежала у него на груди. Я не успела толком разглядеть снимок, так как дверь распахнулась.

– Отдал специалистам, – сообщил хозяин кабинета. – Уже изучают.

– И еще кое-что, – сказала я. – Документы по делу Бенсона.

– При чем здесь они?

– Хотелось бы взглянуть на них, – не слишком вежливо ответила я. – Бернс просил меня помочь, или вы уже забыли?

– Элис, если вы считаете, что это пара папок, то вы ошибаетесь. Там бумаг столько, что можно завалить ими всю эту комнату.

Альварес встал перед морским пейзажем, будто рекламируя любителям летнего отдыха красоты Испании.

– Кстати, на этих фото ваша жена просто красавица, – сказала я по возможности бесстрастным тоном. Альварес отвел взгляд. Он явно не собирался защищаться. – Прошу вас, обеспечьте мне доступ к делу Бенсонов. Я ознакомлюсь с ним, когда у меня будет свободное время.

Выходя из кабинета, я хлопнула дверью. Не слишком сильно, чтобы задрожали стекла, однако довольно громко, дабы продемонстрировать свое не слишком высокое мнение о мужчинах, которые изменяют женам.

Глава 11

В клинику я вернулась в двенадцатом часу. Дверь в кабинет Хари была открыта, он встретил меня своей блаженной улыбкой. На столе рядом с телефоном стояла тарелка с выпечкой.

– Элис, ты как раз вовремя. Пора перекусить.

Я выбрала пирожок с яблочной начинкой, липкий от сахара, смешанного с корицей.

– Скажи, Хари, тебе когда-нибудь требуются физические нагрузки?

– Лишь в самом крайнем случае.

– Значит, ты живешь головой. Обладатель разума без тела. Полное разделение.

– Ты права. – Улыбка шефа сделалась еще шире. – Изредка Теджо отправляет меня выгуливать собаку, но это, пожалуй, и все.

– Кстати, как она?

– Зла на меня.

– Не верю. – За пять лет работы бок о бок с Теджо я ни разу не видела, чтобы она вышла из себя, даже когда чиновники из кожи вон лезли, пытаясь указать нам наше место.

– Она приглашает тебя к нам на ужин. Не помню, говорил я уже это тебе или нет.

– Всегда готова, – улыбнулась я и встала, чтобы уйти. – Даже не стану есть десерт, чтобы оставить в животе место.

Хари довольно потер руки:

– Отлично. Я скажу тебе, в какой день.

– Хорошо. Пока!

Я уже шагнула в коридор, когда Хари окликнул меня:

– Звонил твой друг из полиции. Я даже записал сообщение. Оно где-то здесь.

С этими словами шеф принялся перебирать ворох разноцветных листочков рядом с телефоном.

– Он назвал себя? Бернс?

– Точно. Бернс. Спрашивал, можно ли к тебе приехать.

– Пусть приезжает, – настороженно кивнула я.

– Ты уверена?

– Можно подумать, у меня есть выбор.

– Выбор есть всегда, – небрежно махнул рукой Хари. – Вот я, например, выбрал никогда не играть в теннис. Что мешает тебе отказаться, Элис?

– В другой раз, – улыбнулась я. – Я уже дала согласие.

В этот день я приняла трех пациентов: пожилую женщину, страдающую депрессией, средних лет мужчину, приходящего в себя после нервного срыва, и подростка с острой формой социофобии. В течение всего приема он что-то напевал себе под нос и прятал глаза под длинной челкой.

Как только он ушел, я отправилась узнать, как там дела у Лоры Уоллис. Застала у нее двух посетителей. На краешке кровати сидели две девушки и пытались ее рассмешить. По сравнению с ней обе выглядели настоящими амазонками – такой крошечной Лора казалась на их фоне. Но, по крайней мере, она начала подавать признаки выздоровления, щеки немного порозовели.

Как назло, когда собралась домой, пошел дождь со снегом. Мой электронный почтовый ящик оказался забит до отказа. Ответа ждали двести тридцать девять запросов. Я мысленно представила себе такое количество живых людей: все они столпились в коридоре и жаждут доверить мне свое душевное здоровье.

От этой мысли стало не по себе. Идти домой пешком слишком холодно. Решено: кроссовки, спортивный костюм, пробежка. Футболка показалась мне неприятно липкой, и я, чтобы немного согреться, сбежала вниз по лестнице быстрее обычного. Как всегда, кроме меня, на ней никого не было.

Один бог ведает, что случилось бы, если бы кто-то встретился мне на пути. Столкновения с летальным исходом было бы не избежать, как при скоростном спуске на лыжах. На улице меня встретили толпы хмурых горожан. Все они задержались на работе и теперь торопились домой. Снежинки противно приставали к лицу. От них рябило в глазах. Моя толстовка промокла в считаные секунды, однако я не обращала внимания. Слева, время от времени скрываясь за домами, словно мираж, несла свои воды Темза.

Автобуса Уилла возле дома не оказалось. Я быстро стащила спортивный костюм и повесила на полотенцесушитель банный халат, чтобы он согрелся. Мой план действий включал горячий душ, чтобы смыть с себя накопившуюся за день усталость, а затем блаженное ничегонеделание.

На кухонном столе ждала записка от Лолы: «Празднуем!!! Встречаемся в «Винополисе» в девять. Не опаздывай».

По всей видимости, очередной просмотр завершился удачно. Скомкав зеленый конверт, на котором моя подруга оставила послание, я свернулась клубочком на диване. Нет, сегодня ничто не способно нарушить моего сладостного домашнего одиночества.

Должно быть, я на какое-то время задремала, потому что, когда снова посмотрела на часы, было уже половина девятого. И мне стало стыдно.

Лола проявила такое искреннее участие к Уиллу, заставила его по-другому посмотреть на жизнь. Превозмогая себя, я все же встала с дивана. Из зеркала в спальне на меня посмотрела женщина, которой следует больше заботиться о себе: усталая, с мокрыми волосами, которые не мешало бы привести в божеский вид. Краситься заново не было сил. Я натянула джинсы, байкерские ботинки, черный джемпер и направилась к двери.

Площадь перед домом было пуста. К счастью, других безумцев, рискнувших выйти на улицу в такой холод, не нашлось. Как и психопатов, желающих объяснить мне, что такое боль, а потом раскромсать. Я оседлала велосипед и, одними губами проклиная Лолу, на всей скорости покатила по Тули-стрит.

В «Винополисе» было людно. Парочки жались друг к другу за крошечными столиками, на которых едва хватило места для одной бутылки вина, свечи и тарелки с испанскими закусками тапас. Пока глаза привыкали к полумраку, официант провел меня через плотно набитый зал и усадил за столик в углу, где предстояло дожидаться Лолу. Увы, в десять минут десятого ее нигде не было видно. Другой официант поставил передо мной бутылку совиньона и тарелку тапас. Я уставилась на фасоль в томатном соусе, кубики испанского омлета и белых анчоусов в масле.

– Я не заказывала.

– И не нужно, – улыбнулся официант. – За вас заказали.

Не иначе как Лола пришла раньше, заказала для меня еду, а сама отправилась в бар. Однако подруги я нигде не увидела. Не считая зажженных свечей, стоявших на каждом столике, свет в зале отсутствовал. Это место скорее напоминало средневековую темницу, чем винный погреб. Окон нет, народа полно, до выхода далеко. Мне тотчас стало не по себе, и я, чтобы отвлечься, решила попробовать тапас. Анчоусы – сплошная соль. Фасоль чересчур сдобрена чесноком.

Внезапно передо мной возник островок света. На невысокую эстраду с микрофоном в руках шагнула высокая женщина в длинном черном платье. Я от удивления вытаращила глаза: да ведь это же Лола! Губы ярко накрашены алой помадой. Я откинулась на спинку стула. Насколько мне известно, раньше она никогда не пела, разве что в ванной комнате. Заиграло пианино, и моя подруга с обольстительной интонацией обратилась к посетителям, словно всю жизнь была эстрадной певицей:

– Давайте на время забудем о том, что на улице зима.

После этих слов она с легкой хрипотцой запела легендарный хит «Summertime», за что удостоилась аплодисментов. Лола, как обычно, была на высоте. Меня всегда восхищал в ней талант никогда не падать духом: не складывается актерская карьера – буду танцовщицей, не повезло с танцами – что ж, попробую петь. Довольная тем, что в ее сторону устремились восторженные взгляды мужчин, Лола запела новую лирическую песню.

Вот тогда-то я и заметила Шона. Он сидел за столом в дальнем конце зала, спиной к голой кирпичной стене, увлеченный разговором с какой-то хорошенькой брюнеткой. Откинув назад голову, она смеялась так, будто ее собеседник был самым остроумным шутником на всем белом свете.

Ее ладонь лежала на его руке. Наверное, она хотела убедиться, что красавчик, сидящий рядом, не наваждение, а живой человек из плоти и крови. Я поискала глазами выход, но тут Лола запела одну из моих любимых баллад из репертуара Нины Симон. Не знаю почему, но мне стало грустно. Наверное, бессознательно я считала Шона своим; так сказать, держала про запас.

Снова посмотрела в его сторону. Теперь они держались за руки. Шон наверняка не станет терять времени даром и быстренько отвезет ее к себе домой, чтобы продемонстрировать свою постельную сноровку. А может, уже успел это сделать. Он неприлично смазлив, как актеры из сериала «Скорая помощь», глядя на которых думаешь, что они не вылезают из спортзала. Шон поднял голову и поймал мой взгляд. Тут же выпрямился и сбросил руку своей спутницы, как стряхнул с себя горячий уголек.

Я заставила себя смотреть исключительно на Лолу. Меня хватило минут на десять. Как только между песнями возник перерыв, я быстро вышла из зала на улицу. Зимний воздух мгновенно прочистил мне мозги и, главное, сковал чувство жалости к себе любимой.

– Элис, подожди! – Голос Шона раздался как раз в тот момент, когда я отстегивала цепочку, которой мой велосипед был прицеплен к ограде.

– Возвращайся, – с улыбкой ответила я. – Не хочу портить тебе вечер.

– Все не так, как ты подумала. Она пригласила меня сюда, чтобы я немного развеялся, только и всего. Это ровным счетом ничего не значит.

– Ага, как же.

– Но это правда. – Шон нахмурился и положил руку на седло моего велосипеда. – Из-за тебя я уже которую ночь не могу уснуть. Ты сама не знаешь, что делаешь со мной. Я не могу думать ни о ком, кроме тебя.

– Послушай, Шон. Это замечательно, что ты кого-то нашел. Но сейчас могу я сесть на велик?

– Лучше дай мне высказаться.

Я как можно глубже засунула в карманы замерзшие руки.

– Так и быть, продолжай.

– Рано или поздно тебе это аукнется.

– Не поняла?

– То, как ты используешь людей. – Лицо Шона пылало праведным гневом. – В конце концов кто-то не захочет мириться с тем, что его без объяснений выбрасывают на свалку, как мусор.

Шон возвышался надо мной, дрожа всем телом – не то от холода, не то от ярости. Затем он отпрянул назад, будто испугался, что не сумеет сдержаться и совершит что-то непоправимое, о чем потом будет жалеть. Вид у него был растерянный, словно он не мог решить – поцеловать меня или врезать кулаком в лицо.

Ни то, ни другое меня не устраивало, и я несказанно обрадовалась возможности укатить по холодной улице, когда он меня отпустил. Всю дорогу до дома меня терзало чувство вины: в чем-то Шон все-таки прав. Зачем вступать в отношения, если не уверена в собственных чувствах? Я стараюсь все сделать правильно, но результат всегда один и тот же.

Вернувшись домой, я отправила Уиллу эсэмэску – поздравила брата с началом новой жизни, но он мне так и не ответил. Прежде чем забраться в постель, на всякий случай разок выглянула в окно. Автобуса возле дома не было. Непонятно, куда он подевался? Впрочем, случалось, что он пропадал надолго, месяцами не давая о себе знать.

Роман Моники Али^[29], лежащий на моем прикроватном столике вот уже пару месяцев, сегодня не вызвал желания взять его в руки. Я выключила свет, но перед глазами тотчас возник Шон с перекошенным от гнева лицом. В конце концов я уснула, но часа в три ночи меня разбудил какой-то звук. Ошибки не было: из-за тонкой перегородки явственно доносился ритмичный стук. Затем я услышала хихиканье, а спустя пару минут глубокий сладостный стон – мужской – и скрип пружин. Все ясно. Лола привела мужика, чтобы отпраздновать свой удачный певческий дебют.

Я же лежала, таращась в потолок, и, стиснув зубы, слушала, как за стеной развлекаются эти двое. Завтра по пути на работу надо будет зайти в аптеку и купить пакет надежных берушей.

Глава 12

В конце концов Лола и ее новый партнер сделали перерыв в своем любовном марафоне – под утро, когда прозвенел будильник. Ритмичный стук изголовья кровати о стену наконец стих. Я подошла к холодильнику и выпила стакан холодного молока. Что-то такое есть в молоке: оно поднимает настроение. Наверноее, мне нравится ощущение нетронутости, которое создает его белый цвет. Или оно будит воспоминания о начальной школе, когда будущее простиралось не дальше ближайшей перемены и следующего урока и когда не нужно было самой принимать решения.

Я разбила два яйца о сковородку со скворчащим маслом, а когда глазунья была готова, положила ее между двумя кусками хрустящего ржаного хлеба.

Местная бесплатная газетка сообщила мне о жизни нашего района, которая раньше проходила мимо меня: о благотворительных распродажах в церквях, о требовании жителей установить «лежачих полицейских» на Тули-стрит, об открытии новой художественной галереи на Чайна-Уорф. Похоже, жизнь в нашем районе била ключом. Местные жители устраивали собрания, открывали магазинчики, пытались улучшить то одно, то другое.

Не успела я закончить завтрак, как в коридоре возник голый мужчина. Я принялась разглядывать его отлично сложенное, мускулистое тело, а он повернулся ко мне лицом.

– В ванную? – спросила я.

– Если можно. – Его улыбка была абсолютно безмятежной; судя по всему, нагота – его обычное состояние, а одежда ему ни к чему.

– Последняя дверь налево.

Он вежливо поблагодарил меня взмахом руки и как ни в чем не бывало прошествовал через прихожую. Лола появилась секундой позже. На лице блаженная улыбка, на теле – мужская рубашка.

– Приятный вечер? – спросила я.

Она опустилась напротив меня на стул. Ее тело – довольное тело – выражалось красноречивее всяких слов.

– До такой степени хорошо? – уточнила я.

– Более чем. – Ее глаза смотрелись сонными и по-кошачьи ленивыми. Казалось, она вот-вот замурлычет.

– Тогда рассказывай дальше. Как его зовут и где ты его подцепила?

– Ларс. Он бармен в «Винополисе».

– Дай угадаю: он ведь датчанин, верно?

– Швед.

Я кивнула:

– Тогда понятно, почему он любит расхаживать голышом.

– И еще кататься голым по снегу и хлестать себя в парной веником, – хихикнула Лола.

– Кофе будешь?

– Буду. И, пожалуйста, подруга, сделай чашечку для Ларса.

Я набрала в чайник воды.

– Кстати, Лола, вчера вечером ты потрясающе пела.

– Откуда ты знаешь? – тут же надулась она. – Ты слиняла, не дослушав и половины песен.

– Извини. Просто была вынуждена спасаться бегством от одного старого ухажера. И все равно, ты была великолепна. Я понятия не имела, что ты так хорошо поешь.

– Я подражала Бетт Мидлер^[30], – расплылась в улыбке подруга.

Краем глаза заметила, как в Лолину комнату возвращается Ларс. Пепельный блондин, высокий, атлетически сложенный.

– Ты вчера видела Уилла? – поинтересовалась я.

– Практически нет. – Лола выглянула в окно, высматривая автобус моего брата. – Он отправился на сеанс рэйки.

– Что такое рэйки?

– Интересная методика. Целитель прикасается к твоим болевым точкам и таким образом снимает стресс.

– Да уж. Трешь пациенту лоб полчаса, и сорок фунтов у тебя в кармане. Лично я не отказалась бы.

– Не будь занудой, Элис! – укоризненно покачала головой Лола. – Тебе не мешало бы походить туда вместе с Уиллом, иначе в один прекрасный день ты лопнешь, как тот толстый тип в фильме «Большая жратва».

Лола весело улыбнулась, взяла две чашки с кофе и удалилась в свою комнату.

* * *

Было еще темно, когда я вышла на улицу для пробежки. На асфальте сверкала изморозь, его вроде как присыпали серебристой пылью. От наполеоновских планов насчет расстояния и скорости пришлось быстро отказаться: в желудке неприятно забурлил завтрак.

На середине Тауэрского моста я остановилась, чтобы полюбоваться пейзажем. Ниже по течению Темза делалась шире, неся мимо Уоппинга грязно-серые воды, мерцающие блестками отсветов автомобильных фар. Водную гладь взрезали с полдесятка барж. Через несколько минут я сбросила скорость, чтобы полюбоваться домом смотрителя гавани в Сент-Кэтринз-Док. Это мое самое любимое здание во всем Лондоне, с остекленными выступами на обоих этажах, обеспечивающими чудесный вид на реку. С каким удовольствием я устроилась бы у такого окна и наблюдала за тем, как над лондонскими верфями и шпилями церквей восходит солнце.

Ближе к Уоппингу моя скорость стала вполне приличной. Вскоре в ноздри ударил острый, солоноватый запах, какой бывает во время прилива. В окнах местных домов уже начали зажигаться огни. Слава богу, что я не живу в этом районе. Шлюз забит пустыми сигаретными пачками, банками из-под пива и прочей дрянью, которую приносит с собой река.

Но бежать вдоль Темзы все же приятно. Впереди замаячил деловой квартал Кэнери-Уорф. Высотные башни светились огнями, как игорные залы Лас-Вегаса. Каждое здание венчали огромные яркие буквы – название разместившегося в нем банка. В свое время Уилл так и не смог объяснить мне, что побудило его стать биржевым маклером. Помнится, он что-то твердил о жонглировании большими деньгами по поручению клиентов, которых он не видел в лицо. Похоже, брат мечтал возвести из денег стену, высокую и несокрушимую, не подвластную ветрам.

Мне навстречу попалась пара таких же бегунов, как я. Оба улыбнулись одинаковыми, чуть смущенными улыбками, точно нас застукали за каким-то странным, никому не понятным занятием.

Пожалуй, они правы. Утренний бег – разновидность мазохизма. В глубине души всегда сожалеешь, что ты не в постели, как любой нормальный человек. Навстречу, тяжело опираясь на трость, проковылял какой-то старик. Наверное, эта трость – единственное, на что он может опереться в этом мире.

Зеркальные поверхности высотных зданий на Кэнери-Уорф вскоре начали розоветь. Я бы с удовольствием добежала и до них, но, увы, времени не оставалось. Поэтому остановилась у парапета и пересчитала церкви на противоположном берегу Темзы. Они прятались за верфями, и лишь острые иглы шпилей выдавали их местонахождение.

Обратно бежала лениво, наслаждаясь ощущением свежести и новизны, которое неизменно дарит долгая пробежка, когда чувствуешь, как напряжение покидает тебя, улетучиваясь через поры. Невольно задумалась над тем, почему позволила личным проблемам разрастись до космических масштабов. На Таннер-стрит все разом разрешилось.

Какое мне дело до того, что Шон влюбился в другую девушку? Лола, если захочет, может жить у меня еще хоть полгода и трахаться сколько сможет со своим новым бойфрендом. Рано или поздно решатся и проблемы брата.

Подбегая в дому, увидела, что автобус Уилла вернулся и стоит на обычном месте. Что ж, хороший знак. Мозг все еще пребывал в расслабленном режиме, как то бывает после хорошей физической нагрузки. Я постучала в дверь со стороны пассажирского сиденья и попыталась заглянуть внутрь, но выцветшие синие шторки были плотно задернуты. Я прижала ухо к стеклу: внутри ни звука. Наверное, вчера он сильно устал. К нему столько лет никто не прикасался, и он наверняка еще не пришел в себя от давно забытого ощущения.

Шагая к дому, оглянулась, в надежде увидеть в окне автобуса заспанное лицо брата, даже если он и проклинает меня за то, что я разбудила его. В нескольких метрах от фургона мой взгляд неожиданно упал на кучу черных мешков с мусором.

Это первое, что Уилл мог увидеть, раздвинув занавески на окне. Я вернулась, чтобы их убрать, однако черная куча рядом с его автобусом на деле оказалась огромным полиэтиленовым свертком. Я потянула за край, и он развернулся. Я моментально зажала рукой рот и нос, но, увы, опоздала – в лицо ударило зловоние мочи и экскрементов. Тротуар всколыхнулся и оказался чуть ли не перед глазами.

Затем кровь вновь прилила к мозгу; зрение постепенно прояснилось. Я заставила себя присмотреться к находке внимательнее. Обнаженное женское тело, худое как скелет. На вид старше девушки с кладбища Кроссбоунз. Я разглядела на животе шрам, какой обычно остается после операции на аппендиксе, похожий на тонкую серебристую линию. Все остальные шрамы были свежими – целая сеть багровых крестиков, покрывавшая все тело убитой.

Убийца пощадил лишь ее лицо. Когда-то она была красивой. Тонкий курносый носик, лицо в форме сердечка, черные брови. Рот приоткрыт, будто она не успела досмеяться какой-то шутке. Впрочем, последние секунды ее жизни наверняка стали жуткими: покойница, как вытащенная на берег рыба, хватала ртом воздух. Скоро эта несчастная окажется в морге, займет место рядом с девушкой, которую я обнаружила на кладбище Кроссбоунз.

Испугавшись, что меня стошнит, я отступила назад. Затем дошло, что убийца оставил труп всего в паре шагов от автобуса брата. Подбежав к окну со стороны водительского сиденья, я принялась колотить по стеклу обоими кулаками. Потом потянула ручку. Дверца открылась. От ужаса сердце как провалилось куда-то. Может, с Уиллом все в порядке, он просто забыл запереть дверь автобуса? Встав на колени на водительское сиденье, я заставила себя заглянуть в глубь темного салона. Постель была пуста, но никаких следов борьбы я не обнаружила. Напротив, все говорило о том, что брат решил начать новую жизнь. Старые газеты Уилл выбросил, одежду сложил аккуратными стопками, ботинки поставил под койку. С ним точно все в порядке, он просто ушел куда-то погреться.

Я вылезла наружу и натянула на тело край черного полиэтилена, задев при этом рукой ее ледяное лицо. Похоже, ее подбросили сюда ночью, оставили замерзать на мостовой. По мобильнику вызвала полицию. Тем временем из своих квартир начали выходить жильцы. Матери в кашемировых пальто и туфлях на тонком каблуке усаживали детей в стоявшие на парковке «Ауди» и «БМВ». Я стояла возле убитой и чувствовала на себе их косые взгляды. По их мнению, из-за оборванок в дешевых спортивных костюмах – вроде меня – наш приличный дом утрачивает респектабельность.

Первым приехал Бернс на своем обшарпанном «Мондео». С трудом выбравшись из машины, он тяжелой поступью прошел через всю парковку. Когда приблизился ко мне, я отметила про себя, как тяжело он дышит. Лицо старшего инспектора было мучнисто-белым, лишь белки глаз покраснели от лопнувших сосудиков.

– Снова вы за свое, Элис.

– Извините, Дон. Похоже, это входит у меня в привычку.

– С вами все в порядке? – спросил он и, чтобы получше рассмотреть меня, подтолкнул пальцем очки ближе к переносице.

– Не уверена. Не могу точно сказать.

Я посмотрела на руки. Они хоть и замерзли, но все-таки не дрожали. Сознание очистилось, и мертвое тело в саване из черного полиэтилена больше не пугало меня. Никакой реакции, лишь огромная брешь там, где следовало быть моим мыслям.

– Давайте посмотрим на нее, – сказал Бернс и, наклонившись, заглянул в лицо убитой.

Незрячие глаза смотрели мимо Бернса, словно убитая хотела встретиться взглядом со мной. Взвыла и вскоре смолкла сирена патрульной машины, когда та остановилась в паре метров от нас.

Бернс продолжал разглядывать лицо мертвой женщины.

– Бедняжка, – буркнул он себе под нос и, выпрямившись, перекрестился. Не иначе, дали знать о себе шотландские корни.

Парковка тем временем пришла в движение. Приехала «Скорая помощь», два полицейских фургона и патрульная машина. Кто-то перегородил проезжую часть дорожными конусами. Мне на талию легла чья-то рука. Я оглянулась и увидела Альвареса. Этот наглец, как обычно, вторгся в мое личное пространство – красивый, растрепанный и хмурый. Губы крепко сжаты: наверное, любое происшествие оставляло его одинаково безучастным.

– Вы не слишком хорошо выглядите, – негромко произнес он. – Не хотите присесть?

Мои плечи уже начали трястись, так что спорить не имело смысла. Альварес подвел меня к скамейке у входа в мой подъезд.

– Это какое-то наваждение, – сказала я ему. – Встала рано, совершила пробежку и наткнулась на нее. Завернутую как подарок ко дню рождения, который я должна была рано или поздно отыскать.

– Я бы не стал так говорить, – возразил Альварес. – Вам просто не повезло.

– Что-то часто мне не везет.

Мои пальцы исполняли на коленях пляску святого Витта^[31]. Альварес взял меня за руку, и я не нашла в себе сил ее отдернуть. Зато появилась возможность поближе рассмотреть его обручальное кольцо – толстый кусок белого золота с прямыми кромками. Никакой гравировки, лишь обычные царапины и потертости, что появляются со временем. Похоже, он носил его давно, но почему-то я даже не вспомнила о его жене. Глядя на нас со стороны, любой наверняка бы решил, что мы – супружеская пара, пытающаяся сохранить брак. Высокий, атлетически сложенный мужчина и его хрупкая блондинка-жена, которая хлюпает носом, из последних сил стараясь не расплакаться.

Глава 13

Когда я вошла на кухню, Лола и ее новый приятель сидели за столом и кормили другу друга кусочками круассана.

– Элис! Я думала, ты уже на работе!

Моя подруга по-прежнему была одета в голубую рубашку Ларса.

– Нет, я только что была во дворе.

Парковка перед домом буквально кишела людьми. Возле автобуса Уилла натянули белый тент над тем местом, где лежало тело. Полицейские машины подъезжали и отъезжали, одна из них, мерцая мигалкой, перегородила дорогу.

– Там что-то происходит? – спросил Ларс с белозубой улыбкой. Вот у кого стоило бы поучиться Альваресу.

– Разве вы не слышали сирены?

Лола мечтательно покачала головой. Она будто находилась под действием наркотика и только-только начала выходить из транса.

– Включите радио, – сказала я и стиснула зубы. – Сейчас об этом сообщат в новостях.

В ванной я подставила лицо под струю душа. Зрение затуманилось, но затем снова обрело резкость. Когда вытерлась насухо, пульс уже пришел в норму.

Спустившись вниз, я заметила, что дверца со стороны пассажирского сиденья в машине Альвареса приоткрыта. Чтобы выбраться с парковки, ему пришлось объехать с полдесятка патрульных машин. Моя голова все еще соображала туго. Я с трудом помнила, что именно я увидела. Тупо смотрела в окно до тех пор, пока машина не свернула налево, к бывшему Кожевенному рынку. Здесь мы помешали толпе японских туристов фотографировать все, что только попадется им на глаза. Какой-то японец нагнулся, чтобы старомодным фотоаппаратом щелкнуть и нас, как знаменитостей. Я представила себе, что он увидит, когда проявит пленку: мое бледное безумное лицо и вечно хмурую физиономию Альвареса.

Как только мы въехали на парковку полицейского участка, я позвонила Хари. Последовала короткая пауза, пока мой шеф пытался понять, что к чему. Я почти не звоню ему, потому что никогда не беру больничный.

– Сегодня утром в очередной раз нашла женское тело, – сообщила я.

– Тело? – переспросил он, пытаясь не выдать своего удивления.

Я с трудом подавила смешок.

– Все в порядке, Хари. Не переживай. И не испытывай на мне технику сочувственного повторения.

– Разумеется. С тобой рядом кто-то есть?

– Полиция. Как раз иду в полицейский участок.

– Хочешь, я приеду?

– Не надо. Все в порядке. Ты только отмени мои приемы. Пока не знаю, когда вернусь на работу.

– Конечно. – Голос Хари, как всегда, спокоен, он заставлял думать о том, что слова требуют того же осторожного обращения, что и острые ножи.

* * *

Возможно, мне показалось, но сегодня гонор Альвареса заметно поубавился. Даже походка стала не такой стремительной. Он чем-то напомнил мне организатора боксерского поединка, от исхода которого зависит вся его будущая жизнь. Когда мы вошли в участок, он повел меня в противоположном направлении от своего кабинета, в комнату, где было много народа и компьютеров. А еще здесь явственно ощущался запах кофе и адреналина. Скорее всего, прошлую ночь все эти люди провели за рабочим столом. Домой никого не отпустили.

С десяток человек как-то странно суетились, расхаживая туда-сюда: кто-то смотрел на экраны, другие толпились возле большой доски, увешанной какими-то листками. Как только мы вошли, незнакомый высокий мужчина самым натуральным образом засыпал Альвареса вопросами.

Я подошла к настенной доске. Мое фото поместили в самом центре. Не иначе как скачали с фейсбука. Снимок сделан в Турции четыре года назад во время отпуска. На нем я молодая, загорелая и беззаботная. Лола поймала меня в неподходящий момент, когда мы собирались стянуть футболки и броситься в море. Рядом со мной была приколота фотография мертвой девушки с кладбища Кроссбоунз. Наши снимки почти соприкасались. Ее лицо, белое как мел, смотрело из черного полиэтиленового савана, в который она была завернута, как и та женщина, что я обнаружила сегодня утром.

Рядом со мной возник Альварес с двумя чашками кофе.

– Можно мне к кофе печенья? А то слегка покачивает от голода.

Он сунул мне в руку полистироловый стаканчик, быстро пересек комнату и вскоре вернулся с пачкой шоколадного печенья, которую позаимствовал на чьем-то столе.

Затем отвел меня в каморку, где хватало места лишь белому пластиковому столу и двум стульям, какие обычно можно увидеть в полицейских участках, будто неудобство положено по уставу. Помещение по размерам оказалось чуть больше кабины лифта, но зато имело стеклянную стену, создававшую иллюзию возможности спастись в случае чего. Работа в оперативном штабе била ключом. Альварес быстро просмотрел стопку каких-то бумаг. Бернса нигде не было видно. По всей видимости, он оставался на Провиденс-сквер, контролируя работу криминалистов. Альварес положил передо мной чистый лист бумаги.

– Если вы расположены, Элис, мы бы хотели получить кое-какую информацию о вас.

Я сунула в рот печенье и подождала дальнейших разъяснений. Спасибо печенью: оно повысило уровень сахара в крови и помогло вновь обрести ясность мысли.

– Мне нужен список ваших знакомых мужчин, – сказал Альварес, неловко перебирая бумаги.

– Простите?

– Список всех ваших партнеров. С датами, если можно.

– Никаких проблем, – ответила я и выразительно посмотрела на него. – При условии, что вы сядете рядом и напишете такой же.

– Это стандартная процедура, – сухо ответил он и встал. – За последнее время вы нашли слишком много мертвых тел.

– Вы всерьез считаете, что у меня был роман с серийным убийцей?

– Пока мы ничего точно не знаем. Но мы должны исключить такую вероятность, и поэтому сейчас я оставлю вас одну. – Альварес шагнул к двери. – Крикнете, если не хватит бумаги.

– Ха-ха-ха. – Я тупо посмотрела на чистый лист.

* * *

Задание Альвареса отняло у меня около часа. Не потому, что в прошлом я имела сотню любовников, а потому, что голова плохо соображала. Меня отвлекали люди, дежурившие в штабе. Они то и дело сновали между доской и столами с телефонами, словно исполняли некий замысловатый танец. Наблюдать за ними было куда интереснее, чем вспоминать сексуальные подвиги. Первым в моем списке значился Джейми Митчелл. Наши интимные отношения продолжались всего тридцать минут и главным образом свелись к борьбе с застежками-молниями и презервативами. Произошло это под чилийской сосной в Гринвич-парке, когда мне было шестнадцать. Потом я долго разглядывала собственное лицо в зеркале ванной комнаты, надеясь узреть в нем признаки произошедших изменений и не испытывая ничего, кроме облегчения от того, что перестала быть девственницей. Самый долгий роман продолжался почти год, когда я проходила практику в клинике Модсли. Сначала все шло прекрасно, однако вскоре его мать начала намекать, что июль – лучший месяц для медового месяца, я и решила, что мне это не нужно.

Когда я закончила работу над списком, в нем оказалось девять имен, перечисленных в хронологическом порядке. Не очень-то для женщины тридцати двух лет. Я не стала включать в список игрока в регби. С ним был секс в кладовке на выпускном. Я просто не помнила его имени.

* * *

Альварес открыл дверь как раз в тот момент, когда я проверяла даты моих любовных побед.

– Закончили? – спросил он и придвинул ко мне стул так близко, что наши бедра почти соприкоснулись.

– Вам когда-нибудь говорили о личном пространстве? – спросила я. – Всем нам нужно дышать.

Он отодвинул свой стул примерно на сантиметр и повернулся ко мне. Глаза его были такими темными, что зрачки сливались с радужной оболочкой.

– А теперь мне нужен список всех ваших знакомых, родственников и коллег.

– Но это же курам на смех! Письмо писал совершенно посторонний человек. Я первый раз в жизни вижу такой почерк.

– В девяти случаях из десяти подобные письма приходят от тех, с кем вы каким-то образом связаны. – Он переключил внимание на мой список. – Вы по-прежнему встречаетесь с этими мужчинами?

– Только с тремя последними. – Я по очереди показала на имена. – Прошлым летом была вот у этого на свадьбе. Вот с этим время от времени ужинаю, а Шон – коллега.

– И кто же рвал отношения?

– А где, собственно, Бернс? – ушла я от ответа, обводя глазами штаб. – По идее, ведь он возглавляет расследование?

– Официально да. Но у него полгода назад случился инфаркт. Он только недавно вернулся на работу.

– И поэтому вся беготня ложится на вас?

– Все не так просто. В прошлом он мне здорово помог. – Альварес перегнулся через стол. – Послушайте, Элис, расскажите мне, кто рвал отношения, и я оставлю вас в покое.

– Я.

– С кем из них?

– Со всеми. С каждым.

Альварес оторвал глаза от списка и посмотрел на меня. Выражение его лица изменилось. Он словно заново нарисовал в своем воображении мой образ: легкомысленная особа, не способная позаботиться о себе, уступила место стерве, привыкшей портить мужчинам жизнь.

* * *

Я быстро перечислила родственников: мать, брата, хворую тетушку, которую навещаю каждое Рождество, плюс двух кузин, переехавших в Дордонь^[32], чтобы открыть туристический бизнес. Жаль, не забрали меня с собой! Список друзей и коллег дался мне с куда большим трудом.

Натужно вспоминала имена, даты и сопутствующие обстоятельства. Неудивительно, что в результате разболелась голова. Время шло к обеду, когда наконец появился Бернс. Кто знает, вдруг он все утро продремал в кабинете, пока Альварес делал за него черную работу?

Пластмассовое кресло угрожающе скрипнуло под старшим инспектором, когда тот сел напротив меня. Несколько секунд Бернс молчал: приходил в себя и промокал лоб белым носовым платком.

– Мы выяснили, кто это такая, – тяжело дыша, произнес он. – Сюзанна Уилкс. Муж заявил о ее исчезновении полтора месяца назад. Она работала в благотворительной организации под названием «Безопасная улица».

– Я что-то слышала про такую. У них, кажется, есть автобус?

– Кучка высоколобых филантропов, возомнивших себя спасителями человечества, – ответил Бернс, поморщив нос. – Раздают бутерброды наркоманам, подыскивают для них работу, которую те все равно бросают.

– Значит, вот каков ваш взгляд на мир?

Бернс не ответил. На его лице, усыпанном бисеринками пота, читалась усталость. Было видно, что он едва держится на ногах.

– Есть что-то новое о девушке с кладбища Кроссбоунз? – спросила я.

– Ничего. Никаких зацепок. По всей видимости, она прибыла сюда без визы, спала где придется, не могла найти работу. В общем, ни родных, ни знакомых.

– И ее семья никогда не узнает, где она умерла.

– Но мы не сдаемся, – ответил Бернс, сверля меня своими крохотными глазками. Наверное, он думал, будто я вот-вот упорхну.

Между тем у него за спиной в оперативном штабе разворачивались события. Список моих любовников, увеличенный до размера листа А3, был распечатан и занял место на доске рядом с фотографиями, чтобы любой при желании мог с ним ознакомиться.

– У меня для вас кое-что есть. Хочу показать вот это, – сказал Бернс и вытащил из папки несколько листов бумаги. – Заключение графолога по тем письмам, что вы нам отдали.

С этими словами он тяжело встал и вышел, давая мне возможность ознакомиться с этим самым заключением. Меня никогда не интересовала графология. В моих глазах это смесь откровенной бессмыслицы и псевдонауки. Однако документ оказался занятнее, чем я предполагала. Начинался он с перечисления фактов. Автор писем пользовался чернильной ручкой со стальным пером и писал с необычайным нажимом. Пробелы между строчками и словами были на редкость схожими. Далее перечислялись черты характера писавшего, приводился его психологический профиль. Из заключения явствовало, что пишущий – личность организованная и целеустремленная, наклон букв влево свидетельствует о склонности к пассивной агрессии и умении до поры до времени держать ее в себе. К заключению были подколоты фотокопии обоих писем. Я снова пригляделась к почерку – действительно, идеально выписанные буквы имели наклон влево. Затем мой взгляд вернулся на первую страницу.

Оказывается, я пропустила самое интересное. В заключении графолога говорилось, что почерк писавшего похож на почерк Рэя Бенсона. Прилагался даже образец этого самого почерка. Похоже, убийца провел изыскания в газетах и в Интернете и откопал фрагменты писем Бенсона. Я закрыла глаза и попыталась вникнуть в то, что только что стало мне известно. Кстати, в документе также было сказано: вероятность того, что аноним пишет своим обычным почерком, меньше десяти процентов. Он имитировал почерк Рэя Бенсона. Я попыталась представить себе этого человека: как он, склонившись над письменным столом, часами терпеливо выводит букву за буквой, – и не смогла.

Глава 14

К полудню мой мозг распух от переизбытка информации. Голова гудела, за глазными яблоками начинала потихоньку пульсировать боль. Какой-то полицейский, на вид лет пятнадцати, предложил мне чаю, после чего сразу исчез. Он явно еще не овладел искусством ведения пустых разговоров.

Альварес по-прежнему выглядел средоточием бурной деятельности. Вокруг него вечно кто-то толпился, ему задавали вопросы, протягивали листки бумаги. Его реакция всякий раз оставалась одинаковой. Он внимательно выслушивал людей и коротко отвечал на вопросы, разумеется, без улыбки. У его коллег наверняка имелось для него немало шутливых прозвищ, например Весельчак, Добрая душа, Рот до ушей или Няша. Вскоре вернулся с чаем полисмен-подросток. Увы, чай оказался немыслимо переслащен, его невозможно было пить.

Я сунула руку в карман и вытащила телефон. Три эсэмэски и один пропущенный вызов. Два сообщения от Лолы, третье, загадочное, от Шона. Он приглашал меня на ужин – кто бы мог подумать! Сказать по правде, я бы на его месте отвязалась от меня и нацелилась на более покладистую особу.

Телефон также зарегистрировал звонок от Уилла, но в голосовой почте осталась лишь пара неразборчивых слов. Голос звучал неестественно, слишком высоко, будто связки натянуты до предела и вот-вот лопнут. Я перезвонила ему, но ответа не получила. Должно быть, брат вернулся в свой автобус, но Бернс и криминалисты его туда не пустили, чтобы он случайно не уничтожил какие-нибудь улики.

– Можете идти домой, если хотите, – заявил Альварес, неожиданно входя в мою каморку. Я все еще просматривала звонки на телефоне. – Как вы себя чувствуете?

– Отлично, как никогда, – ответила я и потерла затылок. – Если не считать того, что мне тревожно за брата.

– Я как раз собирался спросить вас о нем, – сказал Альварес и принялся перебирать бумаги. – Вы не дали нам его адрес.

– Верно, – кивнула я.

– И где он живет?

– Нигде.

Альварес закрыл глаза, будто мой сарказм окончательно добил его.

– Я не шучу, – сказала я. – Обычно он пользуется моим адресом, но своего жилья у него нет.

– Но ведь он, наверное, снимает где-то квар-тиру?

– Нет, не снимает. В этом-то все дело. Обычно Уилл ночует в своем микроавтобусе.

– Ваш брат бездомный? – удивился Альварес и даже скривил губы, словно проглотил что-то несъедобное.

Опомнившись, он тут же попытался придать лицу прежнее безразличное выражение, что далось ему с великим трудом. Оказывается, я не только гадюка, гнобящая своих бойфрендов, но мне наплевать на то, что родной брат спит зимой на улице.

– Я с ним регулярно вижусь, – пролепетала я. – У него есть ключ от моей квартиры, и он часто заглядывает ко мне в гости.

– Тогда почему вы за него тревожитесь?

– Вчера он так и не появился. Его автобус стоит на моем парковочном месте возле дома, но я не знаю, там ли он провел последнюю ночь.

– Давайте рассуждать логически, – сказал Альварес и потер лоб, будто хотел разгладить морщины. – Ваш брат вполне мог провести ночь на той же улице, где обнаружили жертву убийства?

– Возможно, но, по крайней мере, я знаю, что Уилл жив. Он звонил мне сегодня утром.

– С вами всегда так? – Альварес швырнул бумаги на стол. – Почему вы нам ничего не сказали?

– А что я могла вам сказать? Мой брат непредсказуем.

– Он сам волнует меня в последнюю очередь. – С этими словами мой собеседник вернулся в штаб, оставив стеклянную дверь раскачиваться на петлях.

Прошел еще час, но мне никто так ничего и не сказал. Возможно, причиной тому паранойя, но мне казалось, будто все только и делают, что бесцеремонно таращатся на меня через стеклянную перегородку, словно на образчик морской фауны в океанариуме. Впрочем, чему удивляться? Теперь они все до одного в курсе моей интимной жизни и знают, что у меня полусумасшедший брат. Я затруднялась сказать, что читалось в их взглядах: любопытство, возмущение или сочувствие. Зато головная боль из-за глазных яблок переместилась дальше, в затылок.

Я взяла лист бумаги и принялась делать записи, чтобы отвлечься. Эту методику я применяю, когда вижу пациента в первый раз, – фиксирую каждую черточку его характера, любимые словечки и жесты. Обычно это помогает точнее поставить диагноз. Тут меня больше всего интересовало, что преступник пытался копировать совершенные Бенсоном убийства – тот был образцом для подражания. Страдая соответствующим заболеванием, он вполне мог поверить, что способен перевоплотиться в Бенсона, примеривая на себя «подвиги» более сильной личности.

Когда вернулся Бернс, я уже исписала несколько листов формата А4. Вид у старшего инспектора был усталый, хотя большую часть дня он провел вне оперативного штаба.

– Вам пора завязывать, Элис, – произнес он и посмотрел на меня так, словно я представляла опасность для общества.

– С чем именно?

– Вы снова расстроили моего помощника. Он без конца жалуется на вас. Утверждает, что вы что-то скрываете.

– Чушь!

– Мне понятны его подозрения.

– Послушайте, я уже все объяснила. Мой брат – душевнобольной, он постоянно исчезает. В прошлом году он пропал на несколько месяцев, не сказав, куда уезжает.

– Все это как-то подозрительно, Элис, – произнес Бернс и шумно выдул ртом струю воздуха, будто играл на невидимой трубе. – Нам нужно его допросить, а он куда-то скрылся.

– Чушь. Уилл сейчас, скорее всего, у меня дома.

– Его там нет. – Бернс посмотрел на компьютерную распечатку, которую разложил на столе. – Кроме того, вы ничего не рассказали нам о его приводах в полицию. Их оказалось немало.

– Не преувеличивайте.

– Нарушения общественного спокойствия, магазинные кражи, оскорбление офицера полиции, – зачитал с распечатки Бернс. – Не говоря о рукоприкладстве и сопротивлении при аресте.

Я откинулась на спинку стула и скрестила на груди руки.

– Всего восемь лет назад Уилл был законопослушным гражданином. Потом он заболел. Только и всего.

– Знаю, – ответил Бернс и подтолкнул очки к переносице. – Именно поэтому ему до сих пор все сходило с рук.

– Послушайте, Дон. Да, Уилл не подарок, но он точно не имеет никакого отношения к случившемуся. Мой брат и мухи не обидит. Уж я-то его знаю.

Бернс задумчиво посмотрел на меня.

– Хорошо, Элис. Давайте я выведу вас отсюда.

Оперативники расступились перед Бернсом, как воды Красного моря перед Моисеем. Шеренга каменных лиц проводила меня взглядами. Мы зашагали по обшарпанному коридору, каких не увидишь в главной части здания.

Стены грязно-коричневые, как потолки в пабах в те дни, когда там еще разрешалось курить. Бернс достал из кармана увесистый ключ и открыл массивную деревянную дверь. В комнате было темно, лишь сквозь высокое окно падала узкая полоска света, в которой плясали пылинки.

– Извините за хаос, – пробормотал старший инспектор, – но сюда уже давно никто не заходил.

С этими словами Бернс пару раз щелкнул выключателем. На несколько секунд вспыхнул свет, но тотчас погас, и снова воцарился полумрак. Хлам так плотно заполнял комнату, что по ней было невозможно передвигаться. Высились штабеля мятых картонных коробок, колонны папок, груды конвертов. В углу один над другим стояли четыре или пять допотопных компьютеров. Стол грозил вот-вот рухнуть под тяжестью наваленных на него скоросшивателей и блокнотов.

– Что это? – спросила я.

– Документы по делу Бенсона. Вы ведь хотели взглянуть на них, если я не ошибаюсь?

Я шумно вдохнула.

– Господи, я представления не имела, что их так много!

– Показания свидетелей, отчеты судмедэкспертов, стенограммы допросов. Полный комплект. Тридцать человек целый год сверхурочно гнули спину.

– Могу я взглянуть?

– Вы и так долго пробыли у нас, вам пора домой.

– Но ответ же таится где-то здесь! Наш преступник – председатель фан-клуба Бенсонов!

Во взгляде Бернса я прочла усталое отчаяние.

– Мы пока не можем точно сказать, существует ли какая-то связь между убийствами и письмами, которые вы получили. Никаких убедительных улик нет.

– Полчаса, Дон. Всего полчаса, прошу вас.

Бернс закатил глаза, словно я десятилетняя девчонка, которая выпрашивает у отца подарок.

– Ну хорошо, – наконец сдался он. – В любом случае здесь вы, так сказать, у нас под колпаком.

Через пару минут он вышел, оставив меня одну. Стряхнув пыль со стула, я поставила его возле единственного в комнате окна и взяла со стола толстую папку. Та оказалась набита фотографиями.

На обратной стороне снимка каждой из восьмерых жертв Бенсона были напечатаны номер и имя. Еще пятеро так и не были найдены. Передо мной прошла процессия лиц. Некоторые улыбались в объектив, другие отводили глаза в сторону. Выявить какой-то определенный тип я не смогла, у всех имелась только одна общая черта – молодость.

Одной на вид лет шестнадцать. Я вспомнила, что видела это лицо в выпусках новостей. Девушка-подросток из Западной Ирландии. Сбежала от родителей в Лондон в поисках красивой жизни, а закончила в яме под слоем бетона во внутреннем дворе хостела Бенсонов. Девчушка была красавицей: грива черных кудрей и ослепительная улыбка. Я с трудом представляла себе, какие чувства владели Альваресом, когда он слушал рассказы Бенсона о том, что тот делал с каждой из них в своем подвале. Неудивительно, что сержант разучился улыбаться.

Бернс вернулся в тот момент, когда я укладывала фотографии на место. Он задумчиво посмотрел на стул рядом со мной, будто высчитывал, каких трудов ему будет стоить с него подняться.

– Ну вот, Элис. Теперь вы знаете, как нам приходится работать. Кто-нибудь отвезет вас домой. Отныне вы никуда не выйдете без сопровождения. И как только ваш брат свяжется с вами, вы немедленно позвоните нам. Договорились?

– Конечно, – кивнула я, чувствуя, что не в силах спорить.

– И еще – держитесь подальше от Бена Альвареса. Хотелось бы избежать детонации.

* * *

Поездка домой прошла тихо. Меня вез тот самый «пятнадцатилетний» полицейский-молчун, так что обошлось без разговоров. А главное, никаких неодобрительных взглядов и высокомерия Альвареса.

Белый тент был по-прежнему натянут там, где я нашла тело мертвой девушки. Если не считать автобуса моего брата, парковка пуста.

На кухне я тяжело опустилась на стул. В окнах напротив почти нигде не было света. Будто люди, узнав про убийство, решили заночевать у друзей. Лолы тоже не оказалось дома. Либо куда-то ушла, либо закрылась в свободной комнате и втихаря занимается сексом с Ларсом. Вдруг им так даже приятнее. Я заметила, что автоответчик мигает красным глазком.

«Элис, что происходит? Сюда приходила полиция, искала твоего брата, – в голосе матери слышалось не свойственное ей раздражение. – Надеюсь, с тобой все в порядке».

– Значит, нас двое.

Не снимая пальто, я со злостью нажала на кнопку, чтобы стереть сообщение.

Глава 15

На следующее утро после обнаружения тела Сюзанны Уилкс сознание очистилось. Первые несколько минут новый день был обычным, нормальным днем, когда можно понежиться в постели, прежде чем лезть под душ. Увы, вскоре воспоминания вернулись, и, даже закрыв глаза, я не могла прогнать их прочь: изрезанная кожа девушки, насупленный взгляд Альвареса, серое от усталости лицо Бернса. Затем я с радостью услышала голоса Лолы и Ларса: эти двое о чем-то оживленно болтали в соседней комнате. Какое счастье, что остальные люди, в отличие от меня, по-прежнему живут нормальной жизнью.

В полвосьмого я уже была готова выйти из дома, однако мой полицейский эскорт еще не прибыл. На парковке, в патрульной машине рядом с автобусом моего брата, сном младенцев спали двое полицейских. Прежде чем выйти из квартиры и вызвать лифт, я решила подарить им еще десять минут здорового сна.

Я заворачивала бутерброды, когда в дверь постучали. Явно не Уилл. Тот обычно колотит так, будто собрался разбудить всех соседей. Нет, сегодня это легкое «тук-тук»; такое, что кажется: стучащему нужно, чтобы вокруг его услышали. Я заглянула в глазок и открыла дверь. На площадке стоял брат и самым серьезным тоном общался с незримым собеседником, пытаясь, видимо, в чем-то его убедить.

– Входи, – сказала я, протягивая к нему руки. – Погрейся.

Брат посмотрел сквозь меня. Он был одет в поношенную одежду, принесенную Лолой. Черные брюки изрядно заляпались грязью. Один бог ведает, где он провел последние две ночи. Я потрогала его рукав. Куртка промокла насквозь. Неудивительно, что его бьет дрожь.

Уилл пробормотал что-то бессвязное – что именно, я не поняла.

– Здесь Лола. Хочешь увидеть ее? – спросила я.

Брат пожал плечами. Пару секунд он смотрел перед собой отсутствующим взглядом, но меня он все-таки услышал.

– Она нашла новую работу. Поет в баре.

Уилл изобразил коротенькую мелодию.

– Верно. Причем хорошо поет, почти как Эдит Пиаф или Билли Холидей.

Брат рассмеялся высоким, визгливым смехом: мои слова развеселили его. Я попыталась завести Уилла в квартиру, но он попятился к выходу.

– Останься, – тихо попросила я. – Прошу тебя, не уходи!

Шагнув в квартиру, я остановилась рядом с дверью в свободную комнату.

– Лола, срочно нужна твоя помощь!

Моя подруга появилась через пару секунд. Без макияжа ей можно было дать лет семнадцать: румяные щеки, веснушки. Она босиком прошлепала по всему коридору. Я отступила на кухню, чтобы не мешать.

– Милый! – воскликнула она. – Как хорошо, что ты пришел меня повидать!

Уилл что-то промямлил в ответ, но так тихо, что я не услышала.

– Конечно, спою, но сначала ты должен позавтракать вместе со мной. Оставляю дверь открытой. Войдешь, когда захочешь.

Когда Лола вернулась на кухню, вид у нее был подавленный.

– Господи, Элис. На него страшно смотреть, – прошептала она. – Даже не знаю, войдет он или нет.

Спустя несколько минут Уилл все-таки вошел. Лола взяла его за руку и отвела на кухню. Я тем временем приготовила тосты. По крайней мере, это давало мне повод не смотреть на него. Неприятно видеть, как он весь дергается с головы до ног и что-то бормочет себе под нос. Будь он моим пациентом, все стало бы гораздо проще. Я бы спокойно понаблюдала за ним, прописала антидепрессанты, назначила лечение, отослала к другим специалистам. В общем, развернула бы боевые действия по всем фронтам.

– Хочешь, я спою тебе еще до завтрака? – спросила Лола. – Правда, не знаю, смогу ли тебе угодить.

Она принялась напевать «God Bless the Child» из репертуара Билли Холлидей. Я обернулась, посмотрела на брата: дрожь прекратилась, взгляд устремлен на Лолу. Уилл даже подпер рукой подбородок, готовый, казалось, слушать ее вечно. Я поставила перед ним тарелку с тостами, и он принялся за еду, ни на мгновение не отрывая глаз от подруги. Песня закончилась, но он даже не поблагодарил Лолу, лишь по-прежнему не сводил с нее глаз. Я села за стол и попыталась привлечь к себе его внимание:

– Послушай, Уилл. После завтрака придется кое-куда съездить на такси. Полиции нужно поговорить с нами.

Язык его тела мгновенно изменился. Еле слышно шевеля губами, он вновь завел разговор с самим собой.

– Я тоже поеду, если нужно, – предложила Лола и сжала ему руку.

– Сущая ерунда, – добавила я. – Они просто хотят выяснить, где ты был, только и всего.

– У моего друга, – ответил Уилл. Его глаза неожиданно превратились в злые щелочки. – Ты ошибалась на его счет, Эл. Он кормил меня, давал мне вещи. Ты ведь никогда не разрешала мне заводить друзей.

– Неправда, разрешала. Мне просто не нравятся те, что дают тебе наркотики. Кстати, как зовут твоего друга?

Лола осторожно потрогала воротник Уилла.

– Да ты же весь мокрый! Может, подсушишь одежду на батарее? – С этими словами она, взяв куртку Уилла, выскользнула в коридор.

Брат не обращал на меня внимания, так как намазывал тост джемом.

– Так что это за друг такой, Уилл? – спросила я, мысленно представив себе доброго самаритянина средних лет, работающего сверхурочно, чтобы совесть была чиста.

– Он заботится обо мне, но иногда спрашивает и про тебя. – Брат как-то недобро покосился на меня. По моей спине пробежал холодок.

– И что же он хочет обо мне знать?

Брат вновь завел непонятный разговор с самим собой, все время глядя в окно, будто я перестала существовать.

Из кухни я вышла на дрожащих ногах. Лола повесила куртку Уилла на батарею. Один из карманов как-то подозрительно оттопыривался. Похоже, этот самый неведомый друг никакой не самаритянин. Он, скорее всего, дал Уиллу на пробу коктейль из новых наркотиков. Сунув руку под клапан кармана, я ожидала нащупать пакет или шприц, но нащупала длинный металлический предмет. Как оказалось, пружинный нож. Я уже видела его в рюкзаке брата. Меня так и подмывало выбросить его, но Уилл, если узнает о пропаже, наверняка закатит скандал.

Лола появилась, когда я все еще раздумывала, как мне поступить.

– Что это? – спросила она, удивленно глядя на серебряную ручку. Нож можно было бы назвать произведением искусства, не будь он смертельным оружием.

– Он лежал у него в кармане.

Прежде чем успела остановить ее, Лола забрала у меня нож. Я вслед за ней вернулась на кухню. Уилл по-прежнему пребывал в своем воображаемом мире и шумно пил сок. Лола села на стул и положила нож на стол рядом с собой.

– Это вылетело из твоего кармана, Уилл. Где ты его взял?

Уилл продолжил пить сок, пока стакан не опустел.

– Мне его дал друг, – ответил он. – Это подарок.

– Я жуть как боюсь ножей, – сказала Лола, забавно изобразив испуг. – Почему бы тебе не оставить его здесь? Ты можешь случайно им порезаться. Он ведь вон какой острый.

Уилл послушно кивнул, и я в очередной раз удивилась таланту моей подруги вынуждать мужчин делать то, что ей нужно. Если бы нож попыталась конфисковать я, началась бы тотальная война.

– Сейчас я оденусь, и мы с тобой поедем. Договорились?

Лола нагнулась и поцеловала Уилла в лоб. Брат от удовольствия даже зажмурил глаза.

Увы, блаженство длилось недолго. Пока Лола находилась в ванной, а я варила кофе, на кухню вошел Ларс. Разумеется, в своем обычном виде: голый по пояс, вокруг бедер полотенце. Уилл тотчас напрягся, как ребенок, к которому слишком близко подошел незнакомый человек.

– Кто ты? – спросил он.

Ларс улыбнулся и протянул ему руку:

– Приятель Лолы.

Уилл вскочил на ноги как ужаленный. Стул с грохотом полетел на пол, а сам он молнией вылетел из кухни. Кричать вослед бесполезно. Нож исчез со стола. С лестницы донесся топот ног.

– Твою же мать! – пробормотала я.

– Что-то не так? – одарил меня своей коронной улыбкой Лолин приятель.

* * *

Бернс явно не обрадовался, когда я позвонила ему с мобильника. Я попыталась объяснить, что сама собиралась привезти Уилла в участок, чтобы он не запаниковал. Увы, в голосе Бернса слышалось лишь раздражение невыспавшегося человека.

– К вашему сведению, Элис, криминалисты сегодня начинают работу в микроавтобусе вашего брата.

Я сделала глубокий вдох.

– Вы в самом деле хотите сказать, что мой брат – подозреваемый?

Возникла долгая пауза.

– Лучше перебдеть, чем недобдеть, только и всего.

– Охренеть просто!

– В конечном итоге так для него будет лучше.

– Почему, Дон? Почему будет лучше? Он ничего не сделал.

– Не переживайте, Элис. Чем скорее мы все выясним, тем раньше он вернется к нормальной жизни.

На этот раз говорок Бернса, одновременно шотландский и лондонский, оказался бессилен меня успокоить.

* * *

Полицейский высадил меня у больницы почти ровно в девять. То есть вместо того, чтобы дойти до кабинета размеренным шагом, мне пришлось молнией лететь вверх по лестнице.

Когда я вошла, Хари стоял возле регистратуры и о чем-то неторопливо беседовал с медсестрой – и было похоже, что в его распоряжении целая вечность. Увидев меня, он как-то печально улыбнулся и попросил зайти к нему. Было нетрудно предположить, что он мне скажет: отправляйся домой, отдохни, займись собой.

– Садись, – сказал он, кивком указав на стул, предназначенный для пациентов.

– Мне не нужен сеанс психотерапии, Хари. Честное слово.

– Как знать. – Он внимательно посмотрел на меня, будто все мои тайны были видны невооруженным глазом. – Ты стала свидетелем многих страшных вещей, Элис.

– А как же солдаты, которых мы лечим? Они видели сотни смертей.

– Но ты же не солдат. Ты психотерапевт.

– Знаю. Хочешь верь, хочешь нет, но я об этом всегда помню.

Харри явно пытался как можно деликатнее донести до меня что-то плохое.

– Последние месяцы ты сама не своя, Элис, вся какая-то рассеянная. Не исключаю, что у тебя депрессия.

– Стало быть, так. Это же твоя область.

Примерно с минуту Хари пристально изучал меня.

– Дело в том, что у тебя высокий болевой порог. Я прав?

– И?

– Сама знаешь. Впитываешь негатив, почти не общаешься с друзьями и коллегами, не делишься с ними своими проблемами.

Я выглянула в окно.

– И какой же ты сделаешь вывод?

– Возможно, в детстве ты была свидетелем сильных страданий, – ответил Хари, не сводя с меня темно-карих глаз.

– Но теперь я взрослый человек. Все осталось в прошлом.

Хари явно не ожидал такого ответа.

– Прошлое навсегда с нами, Элис. Ты знаешь это не хуже меня.

– Я пойду, меня ждут пациенты. Но все равно спасибо за то, что предупредил меня о потаенной депрессии, – сказала я и встала.

– Еще кое-что.

Я задержалась у двери, ожидая новое предупреждение насчет хрупкости моего душевного здоровья.

– Завтра ужинаем у меня. В восемь часов.

– Жду не дождусь.

* * *

Решила, что сегодня не буду открывать электронную почту, чтобы по возможности не портить настроение. Если я кому-то срочно нужна, пусть звонят по телефону.

Утро было полностью занято приемами. Из-за разговора с Хари я на пятнадцать минут опоздала на первый и вынуждена была работать в ускоренном режиме, чтобы не заставлять других ждать. Самым интересным оказался пациент, страдающий истерической слепотой. В состоянии стресса он лишался зрения или, по крайней мере, ему так казалось. В любом случае это отравляло ему жизнь.

Он боялся сесть за руль, не желая подвергать риску жизни детей на заднем сиденье. Ведь кто поручится, что с ним ничего не произойдет по дороге? В конце концов он согласился вести дневник, чтобы фиксировать причину каждого приступа, больше двигаться, а также пройти трехмесячный курс терапии.

После обеда я отправилась проведать Лору Уоллис. Она лежала, свернувшись калачиком, и читала книжку в розовой обложке. Я опустилась рядом с ней на стул.

– Хорошая книга?

Лора сморщила носик:

– Не очень, слишком слезливая.

Я посмотрела на обложку. Душещипательная серия от «Миллс энд Бун»^[33].

– Маме такие нравятся.

Мне тотчас вспомнилось озабоченное лицо миссис Уоллис. Несчастная женщина наверняка переживает из-за того, что в жизни все не так, как в книгах.

Судя по прикрепленной к кровати табличке, Лора набрала фунт веса.

– Ты молодчина. Быстро пошла на поправку.

Девушка просияла, будто ей выдали награду.

– Я должна вернуться домой ко дню рождения.

– И когда он у тебя?

– Через понедельник.

– Тогда проси двойную порцию пудинга.

Лора с ужасом посмотрела на меня, будто я посоветовала ей съесть домашнего питомца.

Когда я вернулась в свой кабинет, город исчез под покрывалом тумана. Куда ни посмотри, повсюду туман, а окно будто завалено клоками ваты. Я собиралась просмотреть список пациентов, когда зазвонил телефон.

– Элис, сможете срочно подъехать? Внизу ждет машина. – В голосе Бернса слышалась тревога, он задыхался даже сильнее обычного.

Наверное, нашел Уилла и тот сейчас бьется о стены камеры, решила я. Сбросила звонок прежде, чем инспектор успел договорить, и лишь пробежав четырнадцать лестничных пролетов, вспомнила, что забыла надеть пальто. Увы, возвращаться поздно. Ноги несли меня дальше. И я летела не останавливаясь. Вперед, только вперед.

Глава 16

Бернс попивал чай у себя в кабинете. Вид у него был довольный, будто он получил долгожданное повышение по службе.

– Мы его сцапали, – гордо объявил он.

– И кто же это?

– Моррис Клей.

Мое сердцебиение тотчас же улеглось. Всю дорогу до участка я представляла себе Уилла, кричащего посреди пустой комнаты.

– И где же его носило?

– Он был в Рэмсгейте. Якобы гостил у тетушки. А там кто его знает.

– И что же ему предъявили?

– Нападение с применением физической силы. Помните, он ведь ударил вас и вы потеряли сознание? – Бернс пристально посмотрел на меня из-за толстых стекол очков. – Кроме того, он вернулся домой тем же вечером, когда было найдено тело Сюзанны Уилкс. Его засекли видеокамеры наблюдения на вокзале Лондон-Бридж.

– Но ведь я не писала никаких заявлений.

– Не писали, так напишете. – Бернс буравил меня своими глазенками. – Поймите, Элис, он убил проститутку здесь, в Саутварке. Мы не можем вычеркнуть его из списка подозреваемых.

– Но ведь он даже не умеет водить машину. Как он мог выбросить тело? К тому же Сюзанна пропала за полтора месяца до того, как его выпустили из тюрьмы.

– Значит, у него есть сообщник. – Улыбки Бернса как не бывало: похоже, он думал, что я никак не соображу, в чем дело. – От вас требуется лишь одно: присутствовать на допросе. Вдруг там что-то проклюнется.

Каморка, в которую привел меня Бернс, была размером с чулан.

– Можно не закрывать дверь? – спросила я. – Терпеть не могу тесных помещений.

Сначала он посмотрел на меня как на чокнутую, затем скорее с сочувствием.

– У моей жены та же история с высокими зданиями. Все, что выше шести этажей, не для нее, а стоит ей увидеть паутину, как она начинает биться в истерике.

Я ожидала, что Бернс сейчас выложит полный список фобий своей супруги, но в следующую секунду перед нами замигал свет. За матовым стеклом оказалась пустая комната, похожая на съемочный павильон, который вот-вот наполнится жужжанием кинокамер.

Первым вошел Альварес. Я облегченно вздохнула. Как хорошо, что нас разделяет зеркальное стекло и я могу наблюдать за ним, тогда как он меня не видит. Он напоминал мне главного героя испанской мелодрамы: густая нечесаная шевелюра, гордый насупленный взгляд. Он словно хранил в душе некий секрет, важнейший и серьезнейший, которого никто никогда не узнает.

Спустя пару секунд в сопровождении средних лет блондинки в комнату для допросов шагнул Клей. Оставалось лишь надеяться, что ее номера нет в телефонной книге, иначе Клей точно бы нанес ей полночный визит. Он выглядел точно так же, каким запомнился мне в первый раз: тощий, жилистый, с выступающими вперед зубами и копной мелких седых кудрей. В лице его не было ни кровинки, он обращался к адвокату шепотом. Та улыбнулась – мол, все в порядке. Тем временем Альварес наклонился над столом и нажал кнопку магнитофона.

– Мы поговорили с вашей тетушкой, Моррис. По ее словам, вы уехали из Рэмсгейта примерно в шесть часов. Куда вы отправились, когда вернулись в Лондон?

Клей уставился на собственные коленки.

– В парк, на Друид-стрит.

– Я знаю, где это. Сразу за Тауэрским мостом. – Альварес небрежно откинулся на стуле. Язык его тела говорил о полном спокойствии, будто он беседовал с приятелем. – И зачем вас туда понесло? Всем известно, что это место кишит алкоголиками и наркоманами. Зачем вы вернулись, Моррис? Что мешало вам остаться у тетушки, подышать морским воздухом?

Клей молчал так долго, что его адвокат наклонилась и что-то шепнула на ухо.

– Она сказала, что слишком стара, чтобы присматривать за мной, – ответил он, глядя на сжатые кулаки. Альварес поерзал на стуле. Он явно предпочел бы поединок с более сильным соперником. Нападать же на слабака он считал ниже своего достоинства. Он дал Клею несколько минут, чтобы тот собрался с мыслями, после чего продолжил допрос уже гораздо мягче:

– Скажите, Моррис, чем вы занимались в Рэмсгейте?

Тот вопросительно посмотрел на него:

– В основном смотрел телевизор.

– То есть вы все это время провели дома в обществе престарелой тетушки? – Альварес удивленно выгнул бровь. – Но ведь вы звонили друзьям. Вы пользовались уличным телефоном-автоматом, не так ли? Скажите, Моррис, откуда вы звонили своим друзьям?

Клей упрямо покачал головой, словно сбежавший с уроков школьник в кабинете директора:

– Я никуда не выходил.

Альварес еще примерно полчаса пытался выудить из него хоть что-нибудь, но, как видно, без особых успехов. В конце концов он посмотрел на нас, будто видел нас сквозь зеркальное стекло. Вид у него был измученный, как у боксера, чьи дни на ринге сочтены.

– Этот мерзавец явно что-то скрывает, – буркнул себе под нос Бернс.

– Не похоже, – ответила я. – Моррису Клею не хватит мозгов заманить женщину в ловушку, не говоря уже о том, чтобы истязать ее до смерти.

– Ему, может, и нет. Но у него наверняка есть дружки. И пусть он сколько угодно строит из себя идиота, он знал Бенсонов, или вы забыли? Этот тип якшался с самыми отпетыми садистами.

– Тогда почему бы вам не взять за мягкое место всех, кто когда-то жил в хостеле Бенсонов?

– Что мы и делаем, – ответил Бернс и пухлым пальцем вернул очки на переносицу. – Беда в том, что большинство из них жили там под вымышленными именами. Рэй на это плевал: у него имелись другие заботы.

– И все же, мне кажется, в данном случае вы взяли не тот след. Посмотрите, как он держится. Ему явно нечего скрывать.

– Боюсь, в данном вопросе мы с вами расходимся, – натянуто произнес Бернс. – По мне, так он в дерьме по самые уши.

– И долго вы его продержите?

– Тридцать шесть часов, – ответил Бернс. – Искушаем судьбу.

Чуть было не сказала Бернсу, что у него все признаки навязчивой идеи, что он видит улики там, где их нет, но на лице старшего инспектора читалась такая непоколебимая убежденность, что я не стала этого делать: он все равно не услышал бы.

– Какие у вас планы на ближайшие несколько часов? – спросил он.

Я посмотрела на часы.

– Купить что-нибудь на ужин, отправиться домой и выпить большой бокал муската.

Бернс сумел убедить меня, что план расслабона может подождать.

Как обычно, его машина воняла табаком и фастфудом. На заднем сиденье валялся пустой пакет из «Макдоналдса» и с полдесятка жестянок из-под «Кока-колы».

– Надеюсь, вы не пьете эту гадость? – спросила я.

– Боже упаси. Просто не успел выбросить мусор после детей.

– То есть вы фанат здоровой пищи?

– Боже упаси, – ответил Бернс, глядя на дорогу. – Но когда тебе трижды делали шунтирование, волей-неволей задумаешься. Я за последние три месяца потерял два стоуна^[34].

– Вот это да! – Я посмотрела на него. Не помешало бы избавиться и еще хотя бы от пяти-шести^[35].

Многострадальная супруга наверняка промучилась не одну неделю, приучая его к салатам и овощным блюдам. Интересно, как бы она отреагировала, узнав, что благоверный тайком смолит сигареты?

– К кому на этот раз?

– К Шерил Мартин. Она единственная, кому у Бенсонов повезло остаться в живых.

– Как?

Взгляд Бернса был прикован к улице Бишопсгейт. На перекрестке с Ливерпуль-стрит в ожидании, когда зажжется зеленый свет, зябко ежились толпы промокших пешеходов.

– Просто повезло. Когда мы сцапали Рэя Бенсона, она была в подвале. Мы что-то слышали, но лишь спустя несколько часов поняли, что это человек стучит. В комнату пыток входили через люк в садовом сарае. Пять кодовых замков. Все как в тех дурацких фильмах ужасов, которые не дают смотреть детям. Он там устроил настоящую камеру, шесть футов в длину, три в высоту^[36]. В ней невозможно было встать во весь рост. Я уже не говорю про холод.

– И как долго он ее там продержал? – спросила я.

– Пятнадцать дней. – Бернс шумно втянул сквозь зубы воздух. – После того, что этот мерзавец сделал с ней, она провела полгода в больнице.

Бернс припарковал машину в Уилмер-Гарденс, длинном узком тупике, застроенном в семидесятые годы муниципальным жильем – невысокими стандартными домами, чьи балконы выходили на ухоженный парк с вишневыми деревьями.

– Неплохо, – отозвалась я. – Смотрю, она получила квартиру в модном районе.

– Мы попросили, чтобы ей дали что-то приличное. Детский сад, где она работает, в двух шагах.

Вслед за Бернсом я поднялась по идеально чистой лестнице. Мне понятно, почему Шерил Мартин изъявила желание присматривать за детьми. В свое время за ней самой никто не приглядывал, и она решила радикально изменить жизнь, посвятив ее чужим детям.

Бернс остановился на площадке, чтобы отдышаться. Он пыхтел так, словно только что переплыл Ла-Манш. Не успел постучать, как дверь распахнулась сама и ему на шею бросилась молодая женщина с облаком черных кудряшек на голове, в перемазанных краской джинсах и спортивной фуфайке.

– В пейнтбол, что ли, играешь? – улыбнулся он.

– Крашу спальню. Впрочем, цвет получился какой-то унылый.

Она даже не посмотрела в мою сторону, зато Бернса приветствовала как внезапно обретенного родного отца.

– Это Элис, – кивнул Бернс в мою сторону. – Работает у меня.

Женщина протянула мне руку. Ей было лет двадцать пять, но ямочки на щеках делали ее гораздо моложе. Лично я дала бы восемнадцать.

– Скажите, вы умеете подбирать цвета? – спросила она с надеждой в голосе.

– Боюсь, что нет. Предпочитаю белый, потому что на его фоне все хорошо смотрится.

– Не хотите взглянуть, что у меня получилось? Кажется, я совершаю большую ошибку.

С этими словами Шерил повела нас по бледно-розовому коридору. Обе стены были увешаны изображениями цветов и кошечек, будто родители разрешили десятилетней дочери украсить квартиру на свой вкус и чадо немного перестаралось. Она привела нас в небольшую спальню, где на серовато-бежевой стене уже начало расплываться яркое сиреневое пятно.

– Ну, что скажете? – с волнением спросила Шерил, будто ждала, будто мы поставим ей «неуд».

– Отличный выбор, – ответила я. – Ярко и свежо.

Бернс придирчиво присмотрелся к ее работе.

– Ты, я смотрю, мастерица, Шерил. Ни одного неаккуратного мазка.

Вместо ответа она снова бросилась ему на шею.

– Ну-ну, что ты, в самом деле, – Бернс легонько похлопал ее по спине. На лице читалась смесь удовольствия и смущения.

Шерил усадила нас в гостиной, а сама отправилась на кухню готовить чай. Было видно, что с деньгами у нее туговато, но она еще только начинала менять свою жизнь. В центре гостиной стоял кофейный столик, предмет ее гордости. Должно быть, она сама расписала столешницу – белую поверхность украшали тонко прорисованные серебристые листья.

– Вы просто в гости? – Шерил поставила перед нами поднос с чаем.

– Не совсем, – признался Бернс.

Хозяйка вздохнула:

– Это было шесть лет назад, Дон. Я перестала про это думать.

В считаные секунды выражение ее лица изменилось от искреннего радушия до тревоги.

– Дело в том, Шерил, что убиты две девушки, и как нам кажется, это как-то связано с хостелом. Возможно, убийца жил там какое-то время или же был дружен с Бенсонами.

– Вы шутите! – Она нервно намотала на палец черный локон и с недоверием посмотрела на Бернса. – Они же ненормальные, Дон. У них не было никаких друзей.

– Когда вы у них жили, вы были почти ребенком, – негромко заметила я.

Шерил повернулась в мою сторону:

– Мне было семнадцать. Мать выставила меня за дверь. У нее появился новый приятель, я же курила слишком много «травки». Что уж там говорить, была не подарок.

– Зато в последние годы ведете совсем другую жизнь.

– Спасибо Дону, он посоветовал мне поступить в колледж. Он звонил мне каждую неделю, помог заполнить необходимые документы, следил за тем, как я учусь, – объяснила мне Шерил.

Бернс сидел, втянув голову в плечи, будто стеснялся собственного сострадания.

– А как там было, в этом хостеле?

Шерил уставилась в чашку.

– Поначалу ничего. Мне уже до этого доводилось ночевать в брошенных домах. Так что по сравнению с ними – курорт. Сначала оба, и Рэй, и Мэри, производили впечатление нормальных людей. Мне казалось, что они просто хотят помочь людям. – Она уставилась в никуда, будто смотрела сквозь годы. – Наверное, я была наивная дурочка.

– Можешь не вспоминать, если тебе неприятно, – перебил ее Бернс. – Мы можем приехать к тебе в другой раз.

– Нет, Дон, – огрызнулась она. – Уж лучше выговориться сейчас.

– Скажите, Рэй и Мэри нанимали кого-нибудь себе в помощь? – спросила я.

– Нет, они же были страшные жмоты. – Шерил брезгливо сморщила носик. – Всю работу – стирку, уборку, готовку – делали мы сами. Даже чистили туалеты. Тех, кто отказывался, выставляли на улицу.

– Дело в том, что кто-то явно в курсе тамошних дел. Кто-то, у кого не все в порядке с психикой. – Бернс нахмурился.

– Дон, там все такие, – устало ответила Шерил. – Пойми, это ночлежка. Люди приходят в такие места, когда им больше некуда податься. Одна девушка могла весь день просидеть в углу гостиной, раскачиваясь. Они подбирали самых несчастных, самых уязвимых.

– По вас не скажешь, что вы такая, – заметила я.

– Это сейчас. Тогда я была другой. Самая младшая во всем хостеле, без надзора. – Шерил провела ладонью по глазам, будто что-то мешало ее зрению. – Был парень, которого они вроде как выделяли. Не помню, как его звали. Постоянно ошивался в саду. Я сначала думала, что он выходил покурить, но на самом деле он считался кем-то вроде привратника. Скорее всего, они ему платили, чтобы он не пускал посторонних.

– Или, наоборот, не выпускал тех, кто хотел сбежать? – предположила я.

– Да нельзя было оттуда сбежать! – Шерил передернулась. – Я же слышала, как Рэй открывал все замки.

Ее лицо вновь исказила гримаса. Казалось, она вот-вот закричит или расплачется.

– Все в порядке, моя милая, – успокоил ее Дон.

– Нет, Дон, – тихий голос Шерил звенел отчаянием. – Знаешь, что не дает мне уснуть по ночам? Нет, не то, что он делал со мной, а то, чего я не сделала с ним.

– Вряд ли кому-то удалось бы его остановить, – возразила я.

– И все равно я должна была дать ему отпор. – Она зарылась лицом в ладони. – Я должна была прикончить его при первой же возможности.

Шерил вытерла слезы рукавом. Рукав соскользнул вниз, и я увидела под ним с полдесятка крестов, разбросанных от запястья до локтя. За эти годы они побледнели до тонких серебристых шрамиков, каждый размером в несколько сантиметров.

Я отвернулась к окну, пока Бернс ее утешал. Сколько раз Бенсон оставил на ее теле свою кровавую печать? Невозможно представить, что она чувствовала, когда ее вытащили из холодного подвала – голую, исполосованную ножом.

Глава 17

Утром Лолы нигде не было видно. Впрочем, дверь в ее комнату оказалась плотно закрыта, а когда я проходила мимо, услышала скрип пружин. Похоже, Ларс уже поселился тут без моего разрешения.

Я налила себе стакан яблочного сока и посмотрела в окно на фургон Уилла. Тот со вчерашнего дня накрыт огромным белым чехлом. Люди Бернса наверняка уже все перерыли внутри, придирчиво разглядывая грязную одежду и стоптанные башмаки. Не преминули заглянуть они и под водительское сиденье: вдруг там наркотики? На его счастье, Уилл сейчас где-то в другом месте, не иначе как нашел приют у своего таинственного друга.

Вернувшись в себе в комнату, я переоделась в спортивный костюм и попыталась мысленно проложить маршрут пробежки. Выбор невелик: то ли нарезать круги по близлежащему парку, то ли, пока город еще спит, добежать до моста Блэкфрайерс и обратно. Как обычно, победила река, и я уже приготовилась пересечь площадь, когда меня кто-то окликнул.

– Куда это вы собрались? – спросил Альварес, выходя из машины.

– А вы не видите?

– Боюсь, одиночные пробежки трусцой под временным запретом.

– Это не пробежка трусцой, это кросс.

– Не вижу разницы.

– Подумайте как следует.

Альварес не ответил. Как обычно, выражение его лица оставалось непроницаемым, взгляд черных, как антрацит, глаз устремлен на мои губы. Какой-то миг я размышляла, не пригласить ли мне его наверх для совместных упражнений иного рода.

– Вы находитесь под охраной полиции, – напомнил он. – Мы не можем гарантировать вашу безопасность, если…

– Тогда давайте со мной.

– Только не в этом костюме, – он скривил губы в подобии улыбки. – Как-нибудь в другой раз.

Не попрощавшись, я развернулась на пятках. Этот Альварес нашел себе идеальную работу: в своей должности он мог быть грубым, высокомерным и поучать других.

Повозмущавшись про себя за чашкой кофе, я стащила вниз велосипед. Альварес на машине увязался вслед за мной по Тули-стрит. Мне это чем-то напомнило игру в кошки-мышки, в которую мы с Уиллом играли в нашем саду, когда были детьми. Он всегда был кошкой и прятался за деревом, чтобы потом неожиданно на меня выскочить – в тот момент, когда я забывала, где он прячется. В больнице Альварес возник на периферии моего зрения, когда я разговаривала с медсестрой с пятого этажа. Застыл у входа – широкоплечий, мускулистый, явно не собирающийся никуда уходить.

Я бегом бросилась наверх и одним выстрелом убила двух зайцев. С одной стороны – чем не упражнение для ног, с другой – это дало мне возможность оставить Альвареса далеко внизу.

Когда села за рабочий стол, было восемь утра. У меня оставался примерно час на то, чтобы разобрать все двести девять электронных писем. Проще всего было удалить напоминания о продлении рассылки профессиональных журналов. Если им так нужны мои деньги, пусть выставят мне счет. Затем удалила копии всех оповещений, которые поступили мне исключительно для ознакомления. Обычно врачи посылают такие оповещения, когда хотят прикрыть себя на тот случай, если диагноз вдруг окажется до безобразия неправильным. Через сорок минут содержимое моего почтового ящика сократилось до шестнадцати сообщений, на которые нужно ответить сегодня, и еще двадцати, которые могли подождать. Я чувствовала, как гора сваливается с плеч, и тут зазвонил телефон.

– Доктор Квентин? – спросил отдаленно знакомый прокуренный женский голос.

– Извините, кто говорит?

– Мэри Бенсон. Вы сказали, что я могу позвонить вам, если мне вдруг захочется поговорить.

– Да-да, – рассеянно ответила я. По какой-то причине вместо ее лица перед моим мысленным взором возникло лицо Майры Хиндли^[37] с глубоко посаженными глазами и вечно обиженным выражением. Глядя на Мэри, никогда бы не заподозрили, что перед тобой убийца. – И все же это довольно неожиданно с вашей стороны. Чем я могу помочь?

В трубке раздался негромкий хрип, словно она задыхалась. Или хохотала.

– Вы ведь просили меня вам помочь. Или уже забыли?

– Почему же? Помню, но, по правде сказать, не слишком на это рассчитывала.

– Значит, вы меня недооценили.

Похоже, я разгадала затеваемую ею игру. Ей хотелось помахать у меня перед носом уликами, а как только я за ними потянусь, выдернуть их у меня из-под носа.

– Мэри, боюсь, сегодня я занята. Вы хотите мне что-то сказать?

– Куда-то торопитесь? – В ее голосе послышалась обида.

– У меня через пару минут пациент. Но если вы хотите поговорить дольше, давайте я вам перезвоню позднее.

– Это лишь приглашение, доктор Квентин. – В ее голос вернулись игривые нотки. – Вы могли бы навестить меня. Вдруг мы сможем помочь друг другу?

– Боюсь, я не совсем хорошо вас понимаю.

– Мы могли бы обменяться информацией, баш на баш. – Мэри Бенсон вновь рассмеялась неприятным, хриплым смехом, будто на том конце линии кто-то ногтями царапал трубку.

– Мэри, поймите, кто-то убивает женщин. Это все, что я знаю. Полиция не делится со мной сведениями. Мне нечем с вами меняться.

Ответом стало молчание. Было слышно, как моя собеседница дышит в трубку.

– Будь вы не такой замкнутой, доктор Квентин, – наконец произнесла она, – мы с вами могли бы найти кое-что общее.

– То есть?

– Вы сообщите мне то, что знаете, а я, в свою очередь, поделюсь тем, что знаю сама.

– Боюсь, это невозможно.

– Жаль, – вздохнула она. – Если вдруг передумаете, знаете, где меня найти.

– Спасибо.

– Вы подумайте хорошенько, доктор Квентин, – проворковала она. – У нас с вами немало общих друзей.

Несколько секунд в трубке трещали помехи, но даже этот белый шум не прояснил моих мыслей. Я положила трубку, а в следующую секунду в дверь просунулась голова Хари. Ее, как обычно, венчал безукоризненный оранжевый тюрбан; на лице – неизменная улыбка. Хари доложил мне, что Теджо потратила несколько часов, готовя ужин, так что к восьми я должна быть у них как штык.

– Кстати, она кое-кого для тебя пригласила, – добавил он.

– Только не это! – я прикрыла лицо ладонями. – Тогда я не приду.

– Он живет рядом с нами. Идеальная пара, по ее словам.

– Так нечестно, Хари. Последний раз я ходила на свидание с незнакомцем в двенадцать лет!

– Значит, пора повторить опыт. – На какое-то мгновение его улыбка сделалась еще шире, а потом он закрыл за собой дверь.

* * *

Вернувшись с работы, признаков Ларса в квартире я не обнаружила. Лола свернулась калачиком на диване, как сытая кошка.

– Где же твой пылкий возлюбленный? – поинтересовалась я.

– В «Сейнсбери»^[38]. Кончились кукурузные хлопья, – хихикнула она. – Согласись, он просто чудо.

– Да уж. Иначе как объяснить, что ты ведешь себя как тринадцатилетняя нимфоманка?

– Согласна. Как твои дела? – Она пристально посмотрела на меня. – Последние дни были полным отстоем.

Я плюхнулась на диван рядом с ней.

– Можно сказать и так. Гребаная полиция держит меня под колпаком. Не разрешают даже совершить утреннюю пробежку.

– Но ведь это замечательно, Эл! В кои-то веки они отнеслись к чему-то серьезно.

– Что ж, в некотором смысле ты права.

– Может, поужинаешь с нами? Ларс сегодня готовит какое-то шведское блюдо из макрели и картофеля.

– Не иначе, это любовь. Но, увы, я приглашена в другое место.

– Почему тогда я не слышу радости?

– Потому что это подстава, вот почему. Для меня откопали какого-то чокнутого.

– Дай угадаю. Шестидесятидвухлетний адвокат, обожающий извращенный секс?

– Или же прыщавый библиотекарь-филателист.

Лола закатила глаза:

– Ты неисправимая оптимистка, Эл.

Приняв душ, я заставила себя принарядиться: надела серое шелковое платье с низким декольте и мои любимые серебряные украшения. Кого бы там ни присмотрела для меня Теджо, пусть знает, что я не лыком шита. Даже высушила феном волосы, вместо того чтобы расчесать их и дать высохнуть. Косметику наложила сдержанную – немного теней вокруг глаз, темно-розовая помада.

– Выглядишь сногсшибательно! – Подруга вышла в прихожую, чтобы помочь мне надеть пальто. – Давай, красавица. Выпей как следует и флиртуй напропалую.

– Мои друзья – сикхи, Лола. Никакой выпивки не будет.

Лола с ужасом посмотрел на меня: разве можно, будучи трезвой как стеклышко, флиртовать с незнакомым мужчиной?

Когда я спустилась вниз, такси уже ревело. Странно, но никакого Альвареса, никакой полицейской машины поблизости я не заметила. Может, про меня забыли и решили как следует оттянуться, благо сегодня пятница? Например, сходить в кино?

Такси покатило на юг, вдоль Саутварк-Бридж-роуд. Здесь на один работающий паб приходилось три с заколоченными окнами. Курильщикам Южного Лондона пришлось в неудовольствии разойтись и влачить жалкое существование в уюте своих жилищ.

Было приятно видеть, как мимо проносятся улицы. Жизнь потихоньку возвращалась в нормальную колею. Никто не следил за мной, не требовал отчета, куда иду и зачем. Возможно, моему «корреспонденту» наскучили безответные послания и он переключил свое внимание на кого-то еще. Пока мы прокладывали путь через Камберуэлл, водитель трещал без умолку, жалуясь на то, куда катится страна. У него буквально обо всем имелись твердые суждения – начиная с цен на недвижимость и кончая подростковыми бандами, терроризирующими район. Не говоря уже про его страсть к певцу Леонарду Коэну.

Словесное цунами стихло, как только мы подъехали к Дипдин-роуд. Хари и Теджо потратили несколько лет на ремонт своего кирпичного викторианского дома. Усилия не пропали даром – дом выглядел как игрушечка. Перед крыльцом, словно часовые, застыли два ящика с подстриженным кустарником. Я взялась за медную колотушку.

– Приветствую тебя, незнакомка! – с улыбкой воскликнула Теджо, открывая дверь. В светло-голубом кафтане и шальварах, расшитых серебряной нитью, она, как всегда, была прекрасна.

– Господи, да ты беременна! – в свою очередь воскликнула я.

– Ну ты и свинтус! – она шутливо пригрозила Хари пальцем. – Я думала, ты ей сказал.

– А я думал – ты, – ответил Хари и с виноватым видом расцеловал меня в обе щеки.

– Экстракорпоральное оплодотворение, – шепнула мне на ухо Теджо, пока мы шли по коридору.

– Прекрасно! Прими мои поздравления.

– Всего четыре месяца, – поморщилась она, – а я уже размером с автобус.

Дверь на кухню распахнулась, и я застыла, разинув рот. За огромным столом, весело болтая, сидели девять человек.

Когда я заняла свое место, рядом со мной оставался лишь один пустой стул. Кстати, часть гостей я узнала: сестру Хари и ее мужа, несколько знакомых лиц из больницы. Теджо тем временем обнесла нас пирогами-самоса и пакорой^[39].

– Элис, чур, не угощать, – рассмеялся Хари. – Все слопает.

– Верно, – кивнула я.

– Мы кого-то ждем? – поинтересовался один из гостей.

– Кавалера Элис, – улыбнулась Теджо.

– Даже не верится, что вы меня подставили, – я смущенно зарылась лицом в ладони.

Женщина рядом со мной сочувственно посмотрела на меня. Японка. Седые волосы зачесаны наверх ото лба, в уголках глаз – тонкие ниточки морщинок.

– Вы разведены? – поинтересовалась она.

– Нет, просто не замужем.

– В таком случае все в порядке, – она улыбнулась мне. – Вам не надо таскать за собой лишний чемодан.

Я рассмеялась:

– Как сказать!

Не успела я спросить у нее ее имя, как Теджо звякнула вилкой по стакану, словно собираясь произнести тост.

– Объявление для всех по поводу нашего отсутствующего гостя. Будьте с ним вежливы и внимательны. У него сейчас не самое легкое время.

– Разумеется, как же иначе, – серьезно ответил лысеющий мужчина, сидящий напротив меня. – А что произошло?

Теджо загадочно улыбнулась:

– Он сам все расскажет, если захочет.

Хари тем временем положил себе еще пакоры.

– Вот увидишь, тебе понравится. Застенчивый, но интересный.

Не знаю, почему Теджо задалась целью познакомить меня с мужчиной, который недавно пережил личную драму. На мое счастье, японка, сидевшая рядом, оказалась интересной собеседницей и отвлекла мои мысли от загадочного незнакомца. Она сказала, что ее имя Киоко. Работает в Британском музее реставратором.

– И в чем заключается ваша работа? – спросила я.

– Я чиню разбитый фарфор, собираю его по кусочкам и склеиваю заново. Сегодня, например, работала с вазой, которой около тысячи двухсот лет. На ее восстановление уйдет несколько месяцев.

– Наверное, вы испытываете огромное удовлетворение, когда такая кропотливая работа заканчивается.

Киоко удивленно посмотрела на меня, а затем снисходительно улыбнулась, показывая, что я неправильно ее поняла.

– Мне больше нравится процесс, а не результат.

Ее небольшие тонкие кисти изобразили, как она медленно складывает кусочки фарфора.

Что-то в этом жесте напомнило мне собственную работу. С той только разницей, что мы чиним людей, и притом раза в два быстрее: собираем их по кусочкам, склеиваем и выставляем за дверь, прежде чем процесс станет слишком дорогостоящим. Краем глаза я заметила, что наконец прибыл мой таинственный кавалер: стоял ко мне спиной рядом с кухонной дверью.

– Просто красавец, – шепнула Киоко. – Вам понравится.

Когда я вновь обернулась, на стуле рядом со мной сидел Альварес. Первой реакцией была ярость. Не иначе, этот наглец показал Теджо служебное удостоверение, чтобы проникнуть к ним в дом. Я уже было открыла рот, чтобы высказать все, что думаю по этому поводу, когда Хари улыбнулся мне своей коронной невинной улыбкой:

– Элис, познакомься. Это наш хороший друг Бен.

Смысл его слов дошел до меня не сразу. Пальцы разжались, я выронила пакору на стол, усыпав крошками скатерть.

Глава 18

Альвареса было не узнать: мятая голубая льняная рубашка и поношенные джинсы. Задался, похоже, целью хотя бы на вечер забыть о том, что он полицейский.

– Скажите, что это не взаправду, – пробормотала я.

– Боюсь, взаправду, – казалось, еще мгновение, и он расплывется в улыбке. – Насколько я понимаю, все ваши кошмары слились в один.

– Похоже на то. Хуже может быть лишь одно – застрять вместе с вами в лифте.

– Не знаю, не знаю. – Коп, скользнув по мне взглядом, вальяжно откинулся на спинку стула. – Лично мне известны куда худшие способы провести день.

На другой стороне стола Теджо сидела с довольным видом обладательницы золотой медали за сводничество. Альварес продолжал изучать меня взглядом, как кот блюдце со сливками. Мне ничего не оставалось, как только вести себя вежливо, пока не подвернется предлог встать и уйти.

– Откуда вы знаете Хари? – поинтересовалась я.

– Собственно говоря, я знаком не с ним, а с Теджо. Она неподражаема! Не то что ваш брат психотерапевт, который всем подряд советует копаться в саду. – Альварес посмотрел на свою тарелку. Он явно хотел что-то добавить, но ему не дали. Сидевшая справа от него особа наконец-то сумела завладеть его вниманием.

– Вы что-то сказали про сад? – проворковала она. – Я всегда обожала садоводство.

Альварес отвернулся от меня, чтобы поговорить с ней. Это была хорошо сложенная брюнетка с розовым, оживленным лицом. Не иначе как она восполнила отсутствие алкоголя за столом тем, что заранее пропустила рюмочку-другую в пабе, потому что у нее слегка заплетался язык. Вскоре она уже вовсю рассуждала о преимуществах многолетних растений перед однолетними, а потом, похлопав ресницами, заявила, что ей нужна помощь, чтобы выкопать буддлею, которая пустила корни рядом с ее патио.

Киоко сочувственно посмотрела на меня, затем наклонилась и шепнула мне на ухо:

– Не переживайте, ему нравитесь вы, а не она.

Я пожала плечами:

– Какая разница, ведь он все равно женат.

Киоко выгнула брови:

– Элис, вы не видите картину целиком. – Она подняла указательный и большой пальцы, будто в них был зажат осколок стекла. – Лишь ее часть.

– Не поняла?

Киоко ответила мне мягкой улыбкой.

– Мужчина может носить обручальное кольцо по самым разным причинам, – сказала она и отвернулась, чтобы поговорить с соседкой слева.

Альварес был все еще вовлечен в разговор с брюнеткой. Та нарочно развернулась к нему, чтобы продемонстрировать содержимое своего декольте.

Я сосредоточилась на угощениях. Теджо помнила мои предпочтения с того времени, когда мы с ней вместе снимали квартиру: чечевичное карри, бамия^[40] и лепешки наан, источающие кокосовый аромат. Я все пыталась понять, зачем Альваресу выдавать себя за женатого, если он разведен, когда он вновь повернулся ко мне.

– Вкуснотища, – прокомментировал он, макая лепешку в миску райты^[41]. – Но мне странно, что вам нравится.

– Это почему же?

– Потому что эта пища не для англичан. А вы у нас англичанка до мозга костей.

– Мне понятно, куда вы клоните, – ответила я и закатила глаза. – Сейчас прочтете лекцию о том, как британцы любят свою королеву и как они не любят выражать эмоции. Угадала?

– Даже и не думал. – Он обиженно всплеснул руками. – На мой взгляд, англичане мало чем отличаются от испанцев. Разница, пожалуй, лишь в том, что вы не умеете готовить и танцевать.

– Чушь. Лично я обожаю танцевать.

Альварес положил себе на тарелку ложку маринованных овощей. Я же воспользовалась моментом, чтобы рассмотреть его ближе. Спутанные волосы зачесаны назад, на подбородке легкая темная щетина. Вертикальная складочка между бровями на месте. Не знаю почему, но мне захотелось протянуть руку и потрогать ее. Я с трудом удержалась от этого порыва.

– Хорошо, расскажите мне подробнее, каким ветром вас занесло в Лондон, – предложила я. – Поскольку вам из-за стола никуда не деться, давайте, рассказывайте.

– Боюсь, вам будет скучно. Я уже знаю, что, когда дело касается мужчин, вашего внимания хватает ненадолго.

– Я скажу, когда станет.

Альварес положил вилку на край тарелки.

– Мой отец вырос в небольшом приморском городке к северу от Валенсии. Люди там выращивают апельсины и обожают долгие сиесты.

– Идеальный вариант для меня.

– Но не для него. Ему хотелось приключений, поэтому он автостопом добрался до Мадрида, стал журналистом в «Эль-Паис» и встретил мою мать.

– Чем же занималась она?

– Она из Лондона. Изучала в университете языки.

– То есть антибританский настрой – лишь поза? На самом деле вы местный.

– А я никогда и не отрицал. – Он посмотрел мне в глаза. – Это был ваш скоропалительный вывод, Элис. Да, я какое-то время жил в Испании, но лет с тринадцати постоянно живу здесь.

Он облокотился на спинку моего стула и наклонился так низко, что мне было видно, как ресницы нижнего века спускаются к щеке. Слава богу, мы здесь не одни. Затем он отстранился, и мое дыхание пришло в норму. Скажу честно, меня раздражало то, как он действовал на меня, да еще трезвую как стеклышко.

– Теперь ваша очередь, – сказал он. – Расскажите мне о себе. Ведь я практически ничего не знаю.

– Неправда. Вам известны имя и адрес любого мужчины, с которым я хотя бы раз поздоровалась. – Я нахмурилась. – И кстати, не думайте, что я вам это простила.

– Я и не думаю, – произнес он и пристально посмотрел мне в глаза.

– Что бы вы хотели конкретно услышать?

– Все, с самого начала.

У него такой сосредоточенный вид, будто он сейчас вытащит из кармана блокнот и начнет за мной записывать.

Я набрала полную грудь воздуха.

– Итак, я выросла в Блэкхите.

– Потрясающе.

– Я бы так не сказала. – Я посмотрела на свою ладонь, что лежала на столе, словно вытащенная из воды рыба. По какой-то причине в горле у меня пересохло.

– Это все, что вы можете рассказать о своем детстве? Всего пять слов?

– Господи, но ведь мы в гостях!

Он вопросительно выгнул бровь:

– А что люди обычно делают в гостях? Они рассказывают о себе, чтобы ближе познакомиться.

Я сложила на груди руки.

– Рассказывать особенно нечего. Мои родители были не слишком счастливы, жизнь протекала сложно. Вот и все.

– И ваш брат оказался меж двух огней.

– Да, что-то вроде.

– Странно, что вы не любите разговоры. – Альварес задумчиво посмотрел на меня. – Вы собираете истории других людей, но отказываетесь поделиться собственной.

– Потому что не хочу, – пожала я плечами. – Весь день кого-то выслушиваю. И когда я не на работе, мне хочется бегать, танцевать, есть вкусную еду и…

– Что еще? – он посмотрел мне в глаза.

– Жить телом, а не головой.

Альварес прищурился. Под столом его рука коснулась моей кожи и, убрав со своего пути подол шелкового платья, скользнула вверх по бедру. Я втянула воздух.

– Пойдемте отсюда.

– А как же десерт?

– Забудьте.

В следующие минуты все вокруг пришло в движение. Альварес встал и, обойдя стол, наклонился и что-то сказал Теджо. Та, улыбаясь, посмотрела на меня и похлопала его по плечу. Я поднялась из-за стола, и мы с ним попрощались с остальными гостями. Реакция оказалась самая разная. Киоко одобрительно улыбнулась нам. Брюнетка была готова испепелить меня взглядом, будто я увела у нее жениха. До входной двери мы дошли, не дотрагиваясь друг до друга. Наш поцелуй, как только мы шагнули на улицу, длился, наверное, целую вечность. Это было не так, как с Шоном. Казалось, Альварес не мог остановиться, даже если бы захотел.

Его руки потянули за пояс моего платья.

– Ты рискуешь, – шепнула я.

– Оно того стоит, – ответил он, уткнувшись лицом мне в шею и обнимая меня за талию. – Куда идем?

– К тебе?

– Там полный бардак. – В свете уличных фонарей было трудно понять выражение его лица. – Лучше давай к тебе.

– Тоже не выйдет. Там вся площадь перед домом кишит твоими коллегами.

– Сегодня их нет, – покачал головой Альварес. – Я сказал, что до утра беру на себя заботу о тебе.

– Ты самонадеянный наглец!

– Мы можем не продолжать, но ведь тебе нравится, – и он снова поцеловал меня.

У меня же не было сил ответить.

– Я живу в десяти минутах отсюда, – шепнул он. – Пойду возьму вещи и довезу тебя.

* * *

Мы молча шагали мимо Рескин-Парка, но рука Альвареса крепко, почти до боли, сжимала мою. Пару раз он затягивал меня в тень и целовал, пока у меня не начинала кружиться голова. Спустя несколько минут мы дошли до Кэмертон-роуд.

– Вот мы и пришли. Вот оно, мое скромное жилище.

– Симпатичное, – кивнула я. Это был высокий викторианский дом с эркером^[42], элегантный, хотя и слегка облезлый.

– Зайдешь, пока я соберу вещи? – он наклонился, чтобы снова меня поцеловать.

– Спасибо, лучше я подожду на улице, – покачала головой я.

Альварес взбежал по ступенькам к входной двери, и в эту минуту у меня в кармане завибрировал телефон. Сначала я хотела его выключить, но, по всей видимости, это звонил Уилл. Он уже наверняка пришел в себя и хотел, чтобы я его забрала. Я посмотрела на дисплей. Номер незнакомый, но звонить мог только он. Кто еще станет так поздно?

Уилл зарыдал в трубку. Он попытался взять себя в руки и даже прочистил горло. Но когда в трубке заговорили снова, это был уже не он.

– Ужас, просто ужас!

В кои-то веки моя мать сняла с себя маску снежной королевы. Голос дрожал, как у ребенка, увидевшего кошмар.

Альварес вышел из дома с сумкой через плечо, как раз в тот момент, когда я клала телефон назад в карман.

– Мне нужно в больницу, – сказала я. – Причем срочно.

– Я тебя довезу.

Он уже было направился к машине, но тут на улице появилось такси.

– Извини, лучше я одна.

Когда такси отъехало от тротуара, я в знак прощанья прижала ладонь к стеклу, но Альварес даже не помахал мне рукой. Он стоял рядом с машиной, будто не знал, что ему делать: то ли броситься мне вдогонку, то ли ничего не предпринимать.

Глава 19

Такси ползло с черепашьей скоростью по Олд-Кент-роуд, мимо кафешек и магазинчиков, в которые мы с Теджо любили захаживать, будучи студентками, и в которых до самого потолка высились отрезы индийского шелка. Все витрины были забраны металлическими решетками, словно без защиты им не пережить очередную ночь.

Водитель высадил меня на противоположной от больницы стороне площади, и, шагая через внутренний двор к нужному мне корпусу, я пыталась ни о чем не думать. Какой смысл гадать на кофейной гуще, что произошло. Лучше сначала выслушать, что скажет по этому поводу мать.

Она ждала меня в коридоре третьего этажа. Судя по ее лицу, она не пролила ни слезинки. Одета в бархатный жакет, лакированные туфли, прическа будто только что из парикмахерской, волосок к волоску. Возможно, когда ей позвонили, она находилась в театре или в гостях у друзей. Я наклонилась, чтобы поцеловать ее, и она тотчас вся сжалась. Я опустилась на банкетку рядом.

– Что случилось, мам?

Мать поджала губы:

– Мне не говорят, как он получил травмы.

– Травмы? Мне казалось, он просто потерял сознание. Ты не сказала мне, что он травмирован.

– А как, по-твоему, я могла это сделать? Ты ведь положила трубку, не выслушав до конца. – Ее серые глаза облили меня укоризненным взглядом. – Врачи считают, что он откуда-то упал.

– Упал? Откуда?

– Прекрати, Элис. Я не могу собраться с мыслями, когда ты повторяешь за мной.

– Извини, пожалуйста. Говори.

– Спасибо, – она пронзила меня типичным взглядом библиотекаря. – Его подобрали на автостоянке. Кто-то услышал, как он кричит, и вызвал «Скорую помощь». – Мать прижала к губам руку, будто не хотела, чтобы слова вырвались наружу.

Я заставила себя сделать несколько глубоких вдохов.

– Просто расскажи мне, что тебе известно.

– Как я уже сказала, ему сделали рентген. Я пока его не видела. – Ее лицо оставалось каменным, но яркий свет был к ней безжалостен: все морщинки, все родимые пятна, которые она обычно искусно прятала под слоем косметики, сразу же бросались в глаза. – Полиция постоянно названивает, чтобы узнать, пришел ли он в себя, хочет его допросить. Боже, Элис, что происходит?

В какой-то момент я едва не выложила ей все. Как за две недели наткнулась на тела двух мертвых девушек и как кто-то забрасывает меня безумными «любовными» посланиями.

– Ничего, – покачала я головой. – Ничего.

Мать открыла рот, чтобы возразить, но тут меня окликнул знакомый голос. Как говорится, не было печали. В коридоре в элегантном костюме, с озадаченным видом стоял Шон.

– Я не знал, что тебе уже позвонили.

– Мне никто не звонил. Я приехала проведать брата.

Шон растерянно посмотрел на мать, затем снова на меня. Впрочем, уже в следующий миг к нему вернулась профессиональная невозмутимость.

– Мы не могли бы поговорить с глазу на глаз? – он наклонился почти к самому уху моей матери. – Вам не о чем волноваться, миссис Квентин. Вашему сыну будет оказана вся необходимая помощь.

Похоже, мать была рада, что он не стал грузить ее медицинскими подробностями. Она всегда была брезгливой. Помню, в детстве у нас каждый день бывало мясо, но сама она отказывалась даже прикоснуться к нему. Обернутое в несколько слоев целлофана, оно лежало в холодильнике, нарубленное мясником на аккуратные розовые кубики.

Шон повел меня к себе в кабинет, располагавшийся рядом с операционной. Сквозь стену доносился допотопный рок, не то «Аэросмит», не то «Бон Джови». Кто-то из хирургов назло интернам на всю катушку врубил самую худшую музыку, какую только мог найти. Вид у Шона был слегка растерянный. Он будто не знал, как меня воспринимать: то ли как пациентку, то ли как бывшую партнершу по сексу.

– Шон, просто скажи мне, что случилось, и все.

Он сунул руки в карманы пиджака.

– Самое главное: его состояние тяжелое, но стабильное.

Я облегченно вздохнула. По крайней мере, будет жить.

– Но ему потребуется ряд операций. Позвоночник, слава богу, цел, хотя сначала я испугался, что у него поясничный перелом. Беда в том, Элис, что сегодня мы его никак не можем прооперировать.

– Это почему же?

– Сначала мы должны получить токсикологический анализ крови. – Шон снова решился посмотреть мне в глаза. – Когда он поступил к нам, у него были галлюцинации. Ты знаешь, что он принимал?

Я сокрушенно вздохнула:

– Героин, метадон, кетамин, метамфетамин. Да что угодно. Можно сказать, он ходячая фармацевтическая лаборатория.

– Господи, Элис! – Выражение лица Шона являло собой смесь ярости и отчаяния. – Почему ты мне раньше не говорила?

Ответ застрял у меня в горле. Мне осточертело говорить на эту тему, потому что с кем только я не разговаривала. И с врачами, и с социальными работниками, и с наркологами, и с полицейскими. Достаточно того, что каждый день на моих глазах, образно выражаясь, поезд жизни моего брата медленно, вагон за вагоном, сходил с рельсов.

– Не хочешь посмотреть на снимки? Хотя предупреждаю, зрелище не для слабонервных.

Шон включил подсветку, и картинки заставили меня поморщиться. Пока я рассматривала их, Шон ледяным взглядом наблюдал за мной.

– Твой брат не смог внятно объяснить нам, что случилось, но судя по характеру и тяжести травм, произошло падение с приличной высоты.

Я вновь заставила себя посмотреть на снимки. Одна нога сломана в двух местах, кости второй – и бедро, и голень – раздроблены всмятку. Даже при самом благоприятном исходе операций он снова встанет на ноги не раньше чем через полгода.

Когда вышла из кабинета, меня трясло. Я прошла почти половину коридора, когда вспомнила, что даже не сказала Шону до свиданья. Мать сидела в той же позе, в какой я оставила ее, – вцепившись в дорогой ридикюль, будто кто-то мог вырвать его из рук. Казалось, у нее нет сил даже пошевелиться, но в конце концов она поднялась и пошла вслед за мной.

Палата Уилла выглядела крохотной, почти все место занимала его кровать, кислородный баллон и капельница с диаморфином, к которой он подключен. Брат крепко спал, зарывшись бледным лицом в подушку. Его сломанных ног было не видно – они оказались скрыты металлической рамой, которая предохраняла их от веса одеял.

– Он в сознании? – шепотом спросила мать.

– Нет, до утра будет спать под действием седативных препаратов, – пояснила я.

Мать внимательно посмотрела Уиллу в лицо, затем снова повернулась ко мне.

– Я ведь так на тебя полагалась, – тихо сказала она.

– То есть?

– Уилл ставил свой фургон рядом с твоим домом, – прошипела она. – Он ждал, что ты поможешь ему, но ты даже пальцем не пошевелила.

– То есть во всем виновата я?

Глаза моей матери поблескивали, как омытая прибоем галька.

– За помощью он пришел к тебе, а не ко мне.

– Замещение, – вырвалось у меня.

– Что-что? – Со стороны могло показаться, будто я сказала ей какую-то гадость. Она, довольная собой, шагала тропой войны, как вдруг я сбила ее мудреным словом.

– Ты не защищала нас, когда мы были детьми, и теперь снова пытаешься спихнуть вину на чужие плечи. Виноват кто угодно, только не ты.

– Давай не будем о прошлом. – Она с трудом сдерживалась, чтобы не сорваться на крик. – Сейчас не до этого.

– Вот именно, – согласилась я. Уилл неуклюже пошевелился, будто даже в бессознательном состоянии уловил возникшее напряжение. – Иди домой, мам. Тебе здесь делать нечего.

Она не стала спорить. Было видно, что ей не терпится прыгнуть в машину и полной грудью вдохнуть свой любимый лимонный освежитель воздуха.

Мать ушла, а я осталась сидеть рядом с Уиллом, хотя и знала, что он придет в себя еще не скоро. Его скулы были очерчены резче, чем обычно. Круги под глазами сделались почти черными. Я сжала руку брата, и его веки слегка дрогнули. Впрочем, это была вся его реакция. В эти минуты его спящее сознание находилось где-то далеко от меня.

Когда я вышла из палаты, увидела в конце коридора Бернса. Старший инспектор о чем-то болтал с медсестрой. Его внушительный силуэт – серый и округлый – невозможно не заметить, так как он загораживал собой свет. Прежде чем он увидел меня, я юркнула на лестничную площадку.

Выйдя на улицу, несколько раз глубоко втянула в себя свежий воздух. Шел четвертый час, и голова работала плохо. Самым разумным в этой ситуации было бы поймать такси, однако ноги понесли меня в противоположном от стоянки направлении. Я остановилась у банкомата на Боро-Хай-стрит, после чего зашагала в сторону дома, где жил Шон. Паб «Ангел» в это время уже пуст. В окнах темно. Наверное, даже сам хозяин давно завалился на боковую. Я села на кирпичную стену и принялась ждать. Мимо проползло несколько машин. Водитель одной притормозил и, опустив стекло, спросил, сколько я беру.

– Пошел на хер! – крикнула я, и его внедорожник, скрипнув тормозами, исчез из вида.

Через двадцать минут появилась та, кого я, собственно, ждала. Мишель. Причем не на своих двоих, а в новеньком ярко-желтом спортивном автомобиле. Наверное, какой-нибудь бизнесмен, пока жена уехала навестить родственников, решил пощекотать себе нервы. Мишель была в кожаной мини-юбке, на ногах – туфли на высоченных шпильках. Не иначе как посмотрела в Интернете, какой прикид привлекает самых богатых клиентов.

– Не узнаешь? – спросила я.

Она всмотрелась в мое лицо.

– Надеюсь, ты не социальный работник. А то уже затрахали.

– Я разговаривала с тобой на прошлой неделе во время утренней пробежки.

– Ах да, помню. Я еще тогда подумала: что ей от меня надо? – С этими словами Мишель закурила сигарету и принялась дымить с таким видом, будто сизый дым для нее куда полезнее кислорода. – Здорово мы тогда с тобой потрепались.

На худом бледном лице ее зрачки смотрелись размером с блюдце. Мне она напомнила ребенка, который вот уже много дней болтается без присмотра. Краем глаза мне было видно, как машины замедляют скорость, проезжая мимо нас, как опускаются стекла, как водители, прежде чем поехать дальше, оценивающе смотрят на нас: мол, что за товар?

– Дело в том, Мишель, что сегодня пострадал мой брат.

– Вот как? – Ей на глаза тотчас навернулись слезы, будто неурядицы других людей давно стали ее собственными.

– Теперь он несколько месяцев проведет в больнице.

– В нашем районе полно отморозков. – Моя собеседница огляделась по сторонам, будто нас кто-то мог подслушать. – Один тип вчера снял мою подружку. Знала бы ты, что он ей говорил!

– И что именно?

– Что он ей покажет, что она не заслуживает жить. Она с трудом вырвалась.

– Но тебя это не остановило.

– Можно подумать, есть выбор.

Она смотрела прямо перед собой, черные крашеные волосы заслоняли ее лицо.

– Иди домой. – Я вытащила из кармана стофунтовую бумажку. – Возьми такси. Таким, как ты, ходить по этим улицам небезопасно.

Мишель, поколебавшись, протянула за деньгами руку. На ее лице читалась неуверенность. Будто она не могла поверить, что ей дают что-то, ничего не требуя взамен.

– Забыла, как тебя звать.

– Элис.

– Ты ангел, Элис. – Она порывисто обняла меня и, словно подросток, не умеющий толком ходить на ходулях, заковыляла к остановке ночного автобуса. Несколько раз она обернулась и помахала мне рукой.

Я осталась сидеть на стене, собираясь с силами, чтобы встать и зашагать в противоположном направлении. Не знаю, что сказал бы Альварес, увидев, как я посреди ночи болтаю на улице с проституткой. Голова шла кругом. Вспомнив, как он целовал меня, я не удержалась от улыбки: он словно мог не дышать.

Глава 20

Уснуть было невозможно. Ларс и Лола слишком увлеклись постельными экспериментами. Видимо, рассчитывая словить рекордный по длительности оргазм, они от быстрых и яростных совокуплений перешли к чему-то более изысканному. Наконец я уснула – под стоны и всхлипы Лолы, выкрикивавшей имя Ларса, точно тот мог исчезнуть прежде, чем наступит победный финал. Спустя пару часов я проснулась. Вернее, меня разбудил кошмар.

Я находилась на улице и не могла попасть к себе в квартиру. В одной футболке босиком стояла на замерзшем тротуаре, заглядывая в окна пустого фургона моего брата. Внутри, напоминая огромную сигару, лежал черный сверток. И хотя я точно знала, что в нем, искушение взглянуть было слишком велико. Я оттянула край. Белое лицо, что смотрело на меня, принадлежало не Сюзане Уилкс, а моему брату. Его глаза были устремлены в небо, в горле зияла глубокая рана.

Я моментально проснулась. Постепенно сердце перешло на более спокойный ритм. По крайней мере, Уилл жив, а если учесть, какую скользкую дорожку он выбрал, то в данный момент больница для него – самое безопасное место.

Пока Лола готовила кофе, я вкратце изложила ей последние события. Стоило ей услышать про Уилла, как ложка, звякнув, выпала из рук.

– Он сможет ходить? – Она с ужасом посмотрела на свои километровые ноги. Для того, кто зарабатывает на сцене, полученные Уиллом травмы сродни апокалипсису.

– Возможно, но не в ближайшее время.

– Бедняжка. Я чувствую себя виноватой. У вас обоих сейчас неприятности, а я порхаю, как бабочка, и пою в баре дурацкие песенки.

– Неправда. Главное, что тебе это нравится.

– Еще как. – Лола запустила пальцы в рыжие кудряшки. – Честное слово, я этого недостойна.

– Просто ты везунчик, – улыбнулась я в ответ.

– Ларс пригласил меня в Мальмё. Познакомиться с его родителями.

– Ну, кто бы мог подумать! – простонала я. – Не успеешь сказать «Икея», как тебя заставят есть оленину и жить в деревянной избушке.

Лола хихикнула, но затем лицо ее вновь посерьезнело, словно она стеснялась собственного счастья.

– В какой больнице лежит Уилл?

– Здесь, в Бермондси.

Она записала название на обратной стороне конверта и обняла меня. От нее пахло скандинавским лосьоном после бритья. Ларс разнес его запах по всей ванной – запах сосновых шишек, лаванды и моря.

В десять часов я вышла из дома, намереваясь навестить Уилла. К этому моменту он наверняка уже вышел из наркоза и теперь пытается бороться с болью.

* * *

Когда я открыла дверь подъезда, увидела Бернса. Он дымил призрачной сигаретой: в холодном воздухе плыли горячие клубы его дыхания.

– Доброе утро, Элис. Мои соболезнования по поводу вашего брата, – сказал он, сверля меня глазками из-за толстых стекол очков.

– Что вам от меня нужно, Дон?

– Вы слишком хорошо меня знаете. – Его крошечный рот скривился улыбкой. – Я хочу, Элис, чтобы вы кое с кем познакомились.

– Сегодня суббота, Дон. Или для вас не существует выходных?

– Пока что отменены, – заявил он, протискивая тушу в машину.

Интересно, подумала я, Альварес уже доложил шефу о наших поцелуйчиках? Как ни крути, а это еще один фрагмент моей и без того сложной сексуальной истории. Вскоре мы свернули на Тауэр-Бридж-роуд. Бернс молчал, зорко глядя на дорогу.

– Ваш брат еще легко отделался, – наконец произнес.

– Вы шутите. Ему предстоит провести несколько месяцев в гипсе, а потом учиться ходить заново.

Я могла бы спорить и дальше, но не видела смысла. На Тауэрском мосту наша машина застряла в пробке. Зато я полюбовалась одним из моих любимейших видов Лондона.

Темза изгибалась влево, к зданию Парламента, но сегодня никаких бликов, никаких солнечных зайчиков – лишь огромная туша грязно-коричневой воды с извивающимися сухожилиями течений.

– Ему повезло в том смысле, что с ним больше ничего не сделали, – добавил Бернс, нависая над рулем.

– Что-то я плохо вас понимаю.

– Есть свидетельница, – сообщил он и испытующе посмотрел на меня. – Она видела, как вчера ближе к вечеру к ее многоквартирному дому в Стокуэлле подъехала машина, из которой вышел какой-то тип. Затем он вытащил с заднего сиденья вашего брата, бросил его рядом с мусорными баками и укатил прочь.

– Сукин сын, – пробормотала я.

– Правда, эта корова не догадалась записать номер. Не иначе как перетрусила.

Бернс направлялся прямиком к Ист-Энду. Помню, в детстве мне всегда говорили никогда не ходить туда одной, потому что там и среди бела дня могут ограбить или даже пустить пулю в спину.

В наши дни Уоппинг-стрит уже не соответствует былой сомнительной репутации. Бандитские притоны и темные закоулки уступили место магазинчикам вкусной еды, многочисленным риэлторским конторам и ресторану «Пицца Экспресс».

Я закрыла глаза и постаралась осмыслить то, что сказал Бернс. Кто-то столкнул Уилла с крыши здания, затем засунул его на заднее сиденье машины и бросил на автостоянке, и это в холодный день, когда в любую минуту мог пойти снег. У меня в голове не укладывалось, зачем кому-то понадобилось доставлять моему брату такие страдания.

– По крайней мере, это значит, что Уилл ни в чем не виноват, – сказала я.

– Кто знает, вдруг их целая банда, – ответил Бернс, не решаясь посмотреть мне в глаза. – Посмотрим, что он нам расскажет, когда придет в себя.

Спорить бесполезно. Начни я возражать, Бернс упрется рогами в стену, и тогда его не переубедят никакие доводы.

Мы ехали по лабиринту узких симпатичных улочек, уставленных крошечными «Смартами» и «Приусами»: обеспеченные парочки вносят вклад в спасение планеты^[43]. Берс остановил машину рядом с бывшей фабрикой Викторианской эпохи, которая резко выделялась на фоне соседних зданий.

С нее соскребли десятилетиями копившуюся грязь, вернув кирпичным стенам первоначальный розоватый цвет, отчего теперь она казалась младенцем в окружении взрослых людей. Пока мы шли к дверям, Бернс сообщил, кому, собственно, мы наносим визит.

– Мужайтесь, – предупредил он меня. – Не могу обещать, что вы найдете приятным его общество.

Прошла целая вечность, прежде чем Марк Уилкс открыл дверь. Сначала в небольшую щелочку нас пристальным взглядом окинула пара темных глаз, и лишь затем мы были впущены. Казалось, перед нашим приходом по квартире пронесся смерч. По всему коридору на полу валялись кучи брошенной одежды. Куда ни посмотришь – повсюду книги, пустые картонные стаканчики и коробки из-под китайской еды.

В гостиной стоял запах кофе, к которому примешивалась затхлость непроветриваемого помещения. В углу кучей свалены постельные принадлежности. Впрочем, сам Уилкс оказался под стать своему жилищу, если не хуже. В старой, выцветшей футболке, видавшей лучшие времена, каштановые волосы свисали жирными прядями. Интересно, когда он их мыл последний раз? Круги под глазами такие темные, что издали их можно принять за синяки.

Уилкс отошел, чтобы приготовить нам кофе. Я не удержалась и открыла окно на несколько сантиметров. Откуда ни возьмись рядом со мной появилась сиамская кошка и, громко мяукая, принялась тереться о мои ноги. Когда я села на диван, она свернулась рядом со мной клубочком и громко замурлыкала. Уилкс вернулся; оказалось, что свободного места на кофейном столике нет, и он поставил кружки прямо на пол.

– Это кошка Сюзанны, – пояснил он. – Хер знает, что теперь с ней делать.

Голос Уилкса был лишен всяких эмоций. Этот тон мне хорошо знаком. У страдающих депрессией всегда одинаковые голоса. Их речь становится удивительно монотонной, отчего кажется, что уже ничто в этом мире не сможет удивить или обрадовать их. Бернс тем временем пытался распределить вес по крохотной табуретке.

Сам Уилкс по-турецки расположился на полу, словно ребенок в детском саду, который ждет, что скажет ему воспитательница. Впрочем, я не успела задать вопрос, как он уже заговорил сам:

– Я говорил ей, шли в жопу эту работу, не трать себя на всякую шваль. Ведь кто они такие? Отбросы.

Он машинально то сжимал кулаки, то разжимал, словно готовился к драке. Кто знает, может, когда мы уйдем, он выместит свою ярость на стенах? Бернс сидел с несчастным видом, будто поток слов грозил снести его тушу с хлипкого сиденья. Ну а я привычна к таким сценам. Затем ведь и приходят на прием к психотерапевту, чтобы выплеснуть все, что накопилось внутри.

– Не знаю даже, что мне делать, – пожаловался Уилкс. Казалось, он вот-вот расплачется. – Мне ее даже не отдают.

Я постаралась не думать о найденных мною женщинах, что сейчас бок о бок лежат в морозильнике больничного морга. Передо мной рядом с бутылкой виски на кофейном столике вся в отпечатках жирных пальцев стояла фотография Сюзанны Уилкс. Несмотря на ранний час, в гостиной ощущался запашок алкоголя, от которого меня уже начинало подташнивать.

Это фото не имело ничего общего с той, чье мертвое тело я обнаружила рядом с фургоном Уилла. Она стояла рядом с мужем, который обнимал ее за плечи. Оба улыбались, как улыбаются лишь по-настоящему счастливые люди. Сюзанна Уилкс была со мной примерно одного роста: ее голова едва доставала мужу до плеча. Тонкие черты лица, блестящие черные волосы.

– Вы давно женаты? – спросила я.

Теперь Уилкс заговорил спокойнее. Возможно, мой вопрос отвлек его от печальных мыслей.

– Полгода. Поженились в июне, на Кипре. Сюзанна все взяла на себя – разослала приглашения, заказала отель.

Рано или поздно кто-то должен заняться оповещением родственников. Сидевший рядом со мной Бернс отчаянно пытался привлечь внимание Уилкса. В конце концов ему удалось вставить словечко, и он принялся записывать сбивчивые ответы. Я наблюдала за его реакцией, пытаясь понять, зачем Бернсу понадобилось в субботу таскать меня с собой.

О внутреннем состоянии Уилкса сейчас можно мало что сказать. Видно, на данный момент он застрял в первой стадии горя, которая может продлиться еще несколько месяцев.

Я встала и направилась в ванную. Там казалось, что Сюзанна может в любой момент вернуться назад. Шкафчик-аптечка забит до отказа: пузырьки с лаком для ногтей, тушь для ресниц, баночки с кремами. И все они, как один, напоминали Марку Уилксу о том, что его жена уже никогда не вернется домой. Коридор увешан ее фотографиями. Одна из них – Сюзанна в окружении моря человеческих лиц – привлекла мое внимание, и я вернулась к ней, чтобы лучше рассмотреть.

Одно из лиц я узнала моментально. Рядом с ней стоял Моррис Клей и махал рукой, будто это самый счастливый момент его жизни. Наверное, снимок сделан до того, как он угодил за решетку. На этом фото он совершенно иной – не такой седой и изможденный. Вокруг Сюзанны посреди запущенного сада столпилось около десятка человек. Их наверняка было больше, потому что фото обрезано по размеру рамки. У меня тотчас участился пульс. Впрочем, имелись десятки вполне невинных причин, почему Клей с ней знаком. Такова ее работа – в трудную минуту оказывать помощь и поддержку самым несчастным, самым неприкаянным обитателям Саутварка.

Когда мы вышли на улицу, Бернс, тяжело дыша, привалился к стене, как после марафонской дистанции.

– Да, жалко парня. – Он снял очки и помассировал переносицу. – Рад, что мы его навестили. Угадайте, где когда-то работала Сюзанна?

– Сдаюсь.

– В хостеле Бенсонов. Ее отправили к ним помогать обитателям приюта искать работу.

– Еще одна ниточка, – пробормотала я.

Ист-Энд исчез в боковом зеркале, и новые виды Лондона обрушились на меня, как на туриста, который только что сошел с самолета. Рядом с Тауэром выстроилась очередь желающих заплатить безумные деньги за возможность взглянуть на самую большую в мире коллекцию побрякушек. Бернс тем временем трещал без умолку, убаюкивая меня своим странным шотландско-лондонским говорком. Как обычно, он решил поручить мне одну малоприятную вещь.

– Вы сможете съездить туда завтра. Это не на целый день.

– С какой стати мне тратить воскресенье на Мэри Бенсон?

Бернс нахмурился:

– Она в курсе того, что происходит, Элис. Вы были правы, когда сказали, что убийца явно председатель их фан-клуба. Ей наверняка известно, кто это.

– Дон, она ничего мне не скажет. Скрывать от нас информацию – это все, что пока еще в ее власти.

Я хотела сказать, что убийца вполне может быть совершенно посторонним человеком. Подросток начитался в газетах репортажей о кровавых подвигах Бенсонов. Откуда нам знать, что именно просочилось тогда на страницы газет?

Впрочем, спорить с Бернсом бесполезно, особенно если он что-то вбил себе в голову. Когда я наконец согласилась выполнить его просьбу, старший инспектор расцвел прямо на глазах. Черт возьми, в который раз этот толстяк сумел убедить меня сделать то, к чему не лежала душа. Его техника убеждения срабатывала безотказно: он капает мне на мозги до тех пор, пока я не сдамся. Вот как сейчас.

Когда Бернс высадил меня у больницы, наступило время обеда. Я уже морально приготовилась к встрече с Уиллом, когда мне почему-то вспомнилась Лора Уоллис. Я решила, что сначала проведаю ее. Меня явно взбодрит, когда я узнаю, насколько она поправилась. Увы, когда заглянула в палату, на кровати Лоры уже лежала другая пациентка, а ее матери нигде не было видно.

Я обратилась к первой же попавшейся мне на глаза медсестре:

– Скажите, в какую палату перевели Лору Уоллис?

Медсестра растерянно посмотрела на меня:

– Я только что заступила на дежурство. Подождите минуточку, сейчас проверю.

С этими словами она поспешила к дежурной сестре. Впрочем, я уже догадалась, что произошло. Лора уломала какого-нибудь молоденького интерна, чтобы тот отпустил ее домой, хотя она все еще не набрала нужного веса. Так что сейчас валяется дома на диване, обзванивает знакомых и готовится отпраздновать день рождения. Медсестра уже торопилась ко мне:

– Я отправила вам голосовое сообщение, доктор Квентин. Не хотите зайти ко мне на минутку?

Я пошла вслед за ней в душную каморку, которая служила сестринской. У женщины были приятные манеры и акцент уроженки Северной Ирландии. Она не намеревалась ходить вокруг да около:

– Боюсь, прошлой ночью мы ее потеряли.

– Потеряли? – Мой мозг явно отставал на пару шагов.

– Аритмия. Ее перевели в палату интенсивной терапии, но было уже поздно.

– Но ведь ее почечная функция улучшалась, – пробормотала я. – Она стала набирать вес.

Сестра сочувственно мне кивнула:

– Верно. Но сердечная мышца оказалась слишком слаба. Анорексия, ничего не попишешь.

После этих слов во мне что-то надломилось. Я почувствовала это, как бегуны чувствуют разрыв ахиллесова сухожилия. Может, мы все держимся на невидимых эластичных нитях, но замечаем их, лишь когда они рвутся. Сестра положила мне руку на плечо:

– Можете подождать здесь, пока вам не станет лучше.

С этими словами она закрыла за собой дверь и ушла вершить дела в своей маленькой империи.

В каморке я просидела недолго. Вскоре стены угрожающе надвинулись на меня, и через десять минут я уже галопом неслась вниз по лестнице, а когда сбежала вниз, меня вырвало прямо на газон. Не знаю, почему это известие так на меня подействовало. То ли потому, что Лоре так хотелось домой, повидать друзей, то ли потому, что я чего-то не сделала. Пытаясь не думать о ее похожей на тень матери, я прислонилась спиной к стене и порылась в карманах в поисках носового платка, чтобы вытереть лицо. Постепенно дыхание восстановилось. Легкие наполнились воздухом, мысли в голове перешли с бега на шаг.

Смысла рыдать не было. Этим никого не вернешь. Я не могу помочь ни одной: ни девушке с кладбища, ни Лоре, ни Сюзанне Уилкс. А вот остановить убийцу еще не поздно. Я стиснула зубы. С этой минуты буду трудиться не покладая рук, сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Бернсу и Альваресу выследить гада прежде, чем он загубит очередную жизнь.

Морозный воздух слегка взбодрил, и я зашагала через больничный двор. Дорога в палату Уилла заняла целую вечность. Ноги отказывались нести. Когда наконец я заглянула в стеклянное оконце двери, увидела на стуле рядом с его кроватью Лолу. Она сидела ко мне спиной. Уилл все еще не пришел в себя, но было видно, что Шон уже взялся за дело: вдоль всей правой ноги тянулся ловко наложенный шов. Металлические спицы удерживали куски раздробленной кости на месте.

Входить в палату не имело смысла, и я осталась стоять за дверью. Лола держала Уилла за руку и что-то негромко напевала. При виде этой картины у меня навернулись слезы. Хотя Уилл был погружен в забытье, она пела ему колыбельную.

* * *

Хари не ответил, когда я позвонила, поэтому оставила ему голосовое сообщение. Объяснила, что хотела бы взять неделю отгулов, и попросила его перезвонить мне в понедельник. После чего направила стопы домой. Теперь город вместо того, чтобы размытым пятном проноситься мимо, медленно разворачивался вокруг меня. Над Темзой, скрывая бледной пеленой противоположный берег, повис зимний туман.

Я сделала нечто такое, чего обычно себе не позволяю, а именно зашла в самое дорогое кафе на Батлер-Уорф. Официант принес мне горячий шоколад. Я сидела и смотрела в окно, наблюдая за тем, как со стороны моря разворачиваются новые пелены тумана. Баржи надрывно гудели, поднимаясь вверх по реке. Сахар и покой сделали свое дело, дав необходимые силы, чтобы проделать остаток пути домой.

Вернувшись к себе, я, не снимая обуви, завалилась на диван. Когда проснулась, было уже темно, а телефон надрывался. Впрочем, стук в дверь казался куда более настойчивым, и его невозможно было игнорировать. Тот, кто там стоял, явно намеревался добиться, чтобы ему открыли. Я посмотрела в глазок. Лицо, что виднелось в нем, выглядело слегка перекошенным. Впрочем, я узнала и темные волосы, и резкие черты, и нахмуренные брови.

– Хотелось бы, чтобы все было как у людей, – заявил Альварес, стоя на коврике перед моей квартирой. – Давай куда-нибудь сходим.

Пока я решала, принимать его предложение или нет, он даже не сдвинулся с места и ни один мускул его не дрогнул. Казалось, он готов ждать моего ответа до скончания века.

Глава 21

Удивительно, но его легкая щетина исчезла, а он показался готовым принять мое твердое «нет».

– Что, если я скажу, что слишком устала? – спросила я.

– В таком случае я напрасно пришел. Но не думай, что это меня отпугнет. Буду время от времени возвращаться незваным гостем.

Говорил ли он это серьезно или шутил, я не поняла, так как лицо его оставалось непроницаемым. С неохотой я распахнула дверь.

– Заранее предупреждаю, сегодня я не в лучшей своей форме.

– Именно поэтому и пришел.

Его взгляд возымел на меня тот же эффект, что и в прошлый раз.

Я не знала, как мне на это отреагировать: покраснеть или схватить его за руку и ногой открыть дверь в спальню.

Пока переодевалась, зеркало безжалостно отражало меня. Под глазами залегли темные круги. Было трудно сказать, почему вдруг засосало под ложечкой – от голода или от волнения перед вечером наедине с Альваресом. Так или иначе, я нарочно оделась так, чтобы он не подумал, будто я вырядилась ради него: темно-синяя рубашка, самые старые джинсы, ботинки на низком каблуке. Когда вышла, его нигде не было. Впрочем, нет, вот он, присел на корточки за диваном, разглядывает содержимое моих книжных полок.

– Интересно, чем это ты занимаешься? – спросила я.

– Изучаю твои музыкальные пристрастия. М-да… – он поднял диск за уголок, словно боясь, что тот взорвется. – Бой Джордж^[44], похоже, наверху хит-парада.

– Прекрати! Его мне подарили на день рождения, когда мне исполнилось двенадцать лет.

– Впрочем, Майлз Дэвис^[45] искупает твой дурной вкус, но только самую малость.

В конце концов он оторвался от музыкальной коллекции. Когда мы выходили, я заметила на кухонном столе записку от Лолы.

«У Ларса в девять вечеринка. Приходи в серебряном платье!»

Под размашистыми буквами ряд поцелуйчиков. Вот где разгуляться графологу! Он наверняка бы определил личность Лолы как крайне нестабильную.

– Тебе туда обязательно? – Альварес из-за моего плеча посмотрел на записку.

– Вовсе нет. Сегодня меня не тянет танцевать.

Он не сказал, куда мы идем. Но я в кои веки была рада оказаться ведомой, вместо того чтобы самой принимать решения.

Пока мы шагали вдоль реки, его рука лежала у меня на талии. Окна домов сверкали огнями, точно Лондон решил бороться с холодом, сидя у экранов телевизоров. Над Темзой по-прежнему висел туман, скрадывая очертания барж, приглушая звуки.

Рядом с музеем дизайна виднелась вывеска кафе «Блюпринт». Альварес повел меня вверх по узкой лестнице. Вскоре мы оказались в тускло освещенном помещении. Между столами, балансируя подносами на растопыренных пальцах, деловито сновали официанты. Альварес выбрал столик с диваном рядом с огромным панорамным окном. В ясную ночь отсюда можно сосчитать фабрики и шпили до самого Уайтчепела, но сегодня в воздухе повисла сплошная серая масса.

– Даже не на что посмотреть, – прокомментировала я.

– Не сказал бы, – ответил Альварес, в упор разглядывая меня, пока официант-жонглер ставил перед нами бокалы с пивом. Я ответила ему столь же пристальным взглядом.

– Что, по-твоему, сказал бы Бернс, узнай он, где ты сейчас?

– Наверное, что дуракам везет, – ответил Альварес, пожимая плечами. – Не бойся, меня не уволят, если ты это имеешь в виду. Потому что он без меня как без рук.

Заклубился туман. Я лихорадочно соображала, что делать дальше. Могла бы флиртовать с ним весь вечер. Или же не ходить вокруг да около, а спросить его, что называется, в лоб? Я набрала полную грудь воздуха и решилась:

– И как давно ты потерял жену?

Его лицо на миг окаменело, затем снова расслабилось, как у боксера, реагирующего на удар.

– Я ее не терял, – тихо ответил он. – Она умерла дома. Сказать, что потерял, все равно что сказать, что она выпала у меня из кармана, а я даже не заметил.

Я промолчала. Хари как-то раз объяснил мне, что самое важное умение психотерапевта – это способность сохранять пассивность. Ничего не говори, пока твой пациент не выложит все сам, лишь всем видом давай понять, что ты его внимательно слушаешь.

– У нее началась депрессия, а это первый симптом опухоли мозга. Так мы познакомились с Теджо. Невролог сказал нам, что опухоль не операбельна, но Теджо в течение нескольких месяцев морально поддерживала Луизу, помогала ей примириться с неизбежным. – Взгляд Альвареса был устремлен в туман, будто он что-то сквозь него видел. – Один бог ведает, как бы мы пережили это время без ее помощи!

– Сочувствую, – тихо сказала я.

– Все так говорят. Первое время, когда я слышал это слово, во мне все закипало. Наверное, многих друзей потерял, советуя им засунуть свое сочувствие в одно место.

– Вряд ли потерял. Когда у человека горе, он может сказать что угодно. Обычные правила в таких ситуациях не действуют.

Альварес потер висок.

– Я вообще плохо умею следовать любым правилам.

– Уже заметила. И как долго вы были знакомы с Луизой?

– Целую вечность, – тотчас же последовал ответ.

– С начала времен?

– Можно сказать и так. Мы познакомились, когда мне исполнилось пятнадцать. Два испанских подростка, заброшенные в гущу лондонцев. После этого мы расставались всего один раз: когда учились в колледже. Я остался в Лондоне изучать право, она же вернулась в Испанию, учиться на дизайнера интерьеров. Бедняжка решила, что избавилась от меня. Но как только я получил диплом, вместо того чтобы просиживать штаны в офисе, решил заняться чем-то дельным. Пошел работать в полицию и женился на Луизе через несколько дней после этого. Скажу честно, мне стоило немалых трудов уговорить ее вернуться в Англию.

Я посмотрела в окно. Огни на том берегу мерцали сквозь туман, то зажигаясь, то исчезая вновь. У меня не укладывалось в голове, как можно связать себя узами брака в столь юном возрасте. Порой мне казалось, что я вообще не способна к долговременным отношениям с кем или с чем бы то ни было. Тем временем Альварес развалился на диване и разглядывал меня в упор.

– Тебе не следует этого делать, – сказала я. – Таращиться на людей в этой стране считается дурными манерами.

– Даже разок посмотреть нельзя? И вообще, я не просто смотрю, а жду. Вдруг ты мне что-то о себе расскажешь.

– Только если напьюсь.

Альварес поманил официанта, который тотчас же подскочил к нашему столику с еще двумя бокалами пива.

– Тогда выпей, и посмотрим, развяжется ли у тебя язык. – Он сидел, сложив руки на груди, будто бросал мне вызов. – Можешь говорить что угодно.

– Нет настроения.

Полицейский закатил глаза.

– Ты всегда такая? Будто у тебя над головой огромный знак «Просьба не беспокоить»?

– Такой я тебе кажусь?

Он по-прежнему сидел, сложив на груди руки.

– Элис, ты не кажешься мне такой. Ты такая и есть.

– Что бы ты хотел узнать?

Мою грудь медленно сжимали невидимые тиски, будто я приготовилась шагнуть в лифт.

– Расскажи про брата.

Я сделала большой глоток пива.

– Уилл – ходячий феномен. Коэффициент умственного развития зашкаливал. Диплом с отличием по экономике в Кембридже, сотни друзей, хорошая работа в Сити. Он имел все, о чем можно мечтать. Но, похоже, перестарался. Так сказать, поднялся слишком высоко к солнцу.

– Твои родители наверняка переживали.

– Отец умер, когда Уиллу было девятнадцать, но они никогда не были близки.

– Шутишь?! – Альварес потрясен услышанным. – Если бы я забыл про день рожденья отца, мои братья прилетели бы сюда, чтобы оставить от меня мокрое место.

Я рассмеялась:

– Ладно, хватит о личном. Немного узнал, и достаточно.

Альварес укоризненно покачал головой. Тем не менее он внимательно слушал, пока я грузила его байками обо всем остальном, и даже почти улыбнулся, когда услышал про новый бурный роман Лолы. А потом бар почти опустел, и он наклонился ко мне через стол и поцеловал. Что-то шевельнулось в груди, словно сердце решило выпрыгнуть наружу. Его плечо под моей ладонью было мускулистым и крепким. И откуда только у него такие мышцы? Сам он утверждал, будто на дух не переносит спортзалов.

– Ты всякий раз начинаешь меня лапать, – сказала я.

– Кто-то же должен это делать.

Четыре бокала крепкого пива сделали свое дело. Стоило мне встать, и комната закачалась, как при землетрясении, которого, правда, никто не заметил. По крайней мере, туман рассеивался. За окном вновь появились очертания барж, сбившихся в стаю на своем обычном месте у Кэпитал-Уорф.

На улице меня тотчас же обдало свежим ветром и холодом. Казалось, я просидела в пабе весь день, потягивая бокал за бокалом.

– С тобой все в порядке? – Голос Альвареса будто пропустили через эхо-машину.

– Кружится голова. Я еще толком ничего не ела.

– В таком случае держись за меня, хорошо?

Альварес обнял меня за талию, и я получила возможность любоваться им, хотя сам он этого никак не мог видеть. В профиль это настоящий испанский гранд. Темные волосы, ниспадающие на глаза, римский нос, полные губы. Не задумываясь о том, что делаю, я потянулась к нему и положила руку ему на лацкан. Сначала он вроде как удивился; возможно, считал, что первый шаг – его прерогатива. Впрочем, уже в следующее мгновение его губы прильнули к моим. Его рука осталась внутри моего пальто, очерчивая линию талии, а затем холодные пальцы легли мне на затылок.

– Пойдем ко мне, – сказала я.

– Ты пьяна, Элис. Тебе нужно поесть и лечь спать.

Он не прикоснулся ко мне до тех пор, пока мы снова не оказались возле моего дома. Когда он наклонился, чтобы поцеловать меня на прощанье, было темно, и я не смогла прочитать его взгляд.

– Еще не поздно передумать, – прошептала я.

– Я и сам не против, ты уж поверь, – он снова поцеловал меня. – Но я хочу, чтобы ты помнила обо мне утром.

С этими словами он убрал мне за ухо прядь волос. Похоже, он задумал проверить собственную силу воли, и потому я пожелала ему спокойной ночи. Ни разу не оглянувшись, он зашагал прочь.

Входная дверь отказалась захлопнуться за мной, хотя я пару минут боролась с ней. Увы, механизм был сломан. Я оставила дверь полуоткрытой, а сама, пошатываясь, зашагала вверх по лестнице. Если Лола дома, при желании я могла бы излить душу ей, но она, по всей видимости, отправилась куда-нибудь на танцульки с Ларсом, чтобы потом отключиться рано утром в его постели.

Я села на стул на кухне и попыталась протрезветь. Возможно, мне не помешала бы суровая нотация.

Затем я встала и отправилась в ванную, где слегка переусердствовала с наведением чистоты: намылила лицо, безжалостно отдраила щеткой зубы, будто это могло помочь собраться с мыслями.

Но как ни старалась, они все равно возвращались к Альваресу. Стоило закрыть глаза, как он, вопросительно выгнув брови, уже стоял передо мной: испанский мачо. Я знала, что должна позвонить ему завтра, должна сказать, что все было ошибкой, но в данную минуту мне хотелось одного – выскочить за дверь и купить новое нижнее белье. А еще найти способ заставить его улыбнуться.

Что-то разбудило меня, когда еще было темно. Подумала было, что дело в остатках ночного кошмара, но мне показалось, будто я услышала какой-то звук. Затем он повторился, и у меня не осталось сомнений. Странный, осторожный звук, полная противоположность тому шуму, какой обычно производит Лола. Она вечно включала все до единой лампочки и принималась чем-то грохотать, совершенно не думая о том, что я могу спать. Нет, там явно кто-то переминался с ноги на ногу, думая, что́ ему делать дальше. Не знаю почему, но никакой паники я не ощутила.

Наверное, так бывает, когда сталкиваешься с настоящей опасностью. Я в темноте попыталась нащупать мобильник, но тот, по всей видимости, остался в кармане пальто, которое висит в коридоре. Тем временем звук повторился.

Кто-то на цыпочках двигался из комнаты в комнату. Я как можно тише вылезла из постели, натянула джинсы и решила рискнуть. Потребовалась вся моя сила, чтобы передвинуть комод и забаррикадировать им дверь. Затем я бросилась к балкону. Во рту пересохло, и, когда я закричала, с губ сорвался жалкий писк. Никто не откликнулся на мой зов – ни топота ног, ни света в окнах. Лишь облачко пара изо рта и холод бетонной плиты под босыми ступнями.

Дверная ручка вращалась туда-сюда, комод медленно, но верно отъезжал в сторону, скользя по полу. В моем распоряжении была минута, если не меньше. Голос застрял у меня в горле. Я не смела посмотреть вниз, боясь, что головокружение парализует меня. Перед глазами возникла картина: девушка с кладбища Кроссбоунз, исполосованная сотней шрамов. Это воспоминание заставило меня занести ногу над металлическими перилами. Набрав полную грудь воздуха, я бросилась в бездну.

Глава 22

Это было похоже на полет. Я пролетела семь или восемь футов по морозному воздуху – подо мной лишь мостовая и тридцать футов высоты. Руки ухватились за перила балкона соседней квартиры, и я повисла, болтая ногами, словно ребенок на игровой площадке. Пальцы грозили вот-вот разжаться и выпустить металлическую перекладину. Я не смотрела вниз, всеми силами стараясь не упасть. Чья-то рука схватила мое запястье, и рядом со мной выругался мужской голос. Затем эта же рука затянула меня на балкон, где я, задыхаясь, рухнула на бетон, не в силах даже сказать спасибо.

– Дура, ты хотя бы понимаешь, что делаешь? – Парню, спасшему мне жизнь, на вид было двадцать с небольшим. На нем ничего не было, кроме трусов и ярости на лице.

– Вызывай полицию! – прошептала я и в следующий миг провалилась в туман, который взялся неизвестно откуда.

К тому моменту, когда я пришла в себя, парень успел одеться, а надо мной склонилась его подружка. Они уже отошли от вида меня, визжащей и болтающейся за перилами их балкона. Следует воздать им должное, оба оказались на высоте. Пока не прибыла полиция, они подкармливали меня печеньем и всячески выражали сочувствие. Девушка была похожа на фарфоровую куклу – безупречная кожа, на голове тугие кудряшки.

– Вы хотите сказать, что кто-то выслеживал вас? – В ее круглых глазах читалось искреннее удивление.

Я кивнула.

– Правда, я никогда его не видела. Бог знает, как он выглядит.

– Явно кто-то из знакомых, – с уверенностью заявила она.

– Это почему же?

Она сочувственно посмотрела на меня, как на человека, до которого с трудом доходят азбучные истины.

– Ведь у него был ключ.

Эта мысль дошла не сразу. Конечно же, она права! Кто бы это ни был, дверь он открыл ключом. Но кроме меня, ключи от квартиры имелись лишь у Лолы и Уилла. Шон как-то раз предложил обменяться ключами, однако я, как всегда, забыла заказать дубликат.

Двое полицейских в форме прибыли, когда я доедала вторую шоколадку, пытаясь восстановить уровень сахара в крови.

Оба ужасно напомнили мне статистов из «Чисто английского убийства»^[46]: немолодые, уставшие от всего на свете и мечтающие выйти на пенсию, как только им стукнет полтинник. Оба со скептическим видом расположились на черном кожаном диване моего соседа. Возможно, оба считали, что я затеяла этот ночной спектакль лишь для того, чтобы доставить им хлопот. Спустя несколько минут тот, что постарше, извинился и, что-то бормоча в свою рацию, вышел в коридор, чтобы запросить проверку личности. Когда он вернулся назад, вид у него был пристыженный, а передатчик на лацкане что-то лопотал, как плохо обученный попугай. Впрочем, я на него не в обиде.

На его месте я поступила бы точно так же. Моя жизнь буквально на глазах превращалась в дурной сон, и вместе с тем я ощущала прилив адреналина. Наверное, потому, что осталась жива, а не расплющилась о мостовую.

Когда мне наконец разрешили вернуться к себе, полицейские в моей квартире гудели, как рой майских жуков. Один трудился над входной дверью – огромной кистью наносил на замок порошок. Два других ползали по коридору. Бернс прибыл, когда я уже собиралась шугануть их всех и для смелости уже считала про себя до десяти. Пронзительные глазенки на мучнисто-бледном лице старшего инспектора напоминали две черные смородинки.

– Снова вы, Элис, – укоризненно произнес он, точно его подвела любимая ученица. Тем не менее он внимательно выслушал мои объяснения. – Вижу, вы репетируете собственные трюки. Не иначе как готовитесь сняться в следующей серии про Джеймса Бонда.

– А что еще мне оставалось? – запротестовала я.

Бернс озабоченно посмотрел на меня:

– Надеюсь, с вами все в порядке?

Я кивнула, хотя, сказать по правде, мои ладони изрядно саднили. Во время моего приключения стерла их до крови. Просто от шока в первые минуты не почувствовала боли.

– У вашей подруги Лолы, насколько я понимаю, тоже есть ключ?

– Да. Я должна позвонить ей и Ларсу и поставить их в известность.

– Ларсу? – Глазки Бернса резко раскрылись, как створки объектива.

– Ну да. Это бойфренд Лолы.

– А как его фамилия?

– Янсен.

Бернс занес фамилию в свой пухлый блокнот.

– Но это явно не он. Лола познакомилась с ним всего несколько дней назад.

Стоило Бернсу поерзать на месте, как диван простонал, прося пощады.

– Элис, кто-то проник к вам в квартиру, – медленно заговорил Бернс, будто объяснял что-то сложное малому ребенку. – Ключ либо попросили на время, либо украли.

– Ларса можете вычеркнуть сразу. Он слишком уравновешен.

– Кстати, и вы тоже, – хмуро заметил Бернс. – Как по мне, вы чертовски спокойны.

– Это все диссоциация.

– Не понял?

– Люди в сложных ситуациях отстраняются от них. Это позволяет снизить уровень тревожности и, вместо того чтобы впадать в панику, рационально посмотреть на вещи.

Бернс снял очки, и его лицо на какой-то миг обрело фокус. Когда-то этот толстяк был даже очень хорош собой – до того как скулы заплыли жиром.

– Но вам полагается паниковать. Ведь если бы не этот ваш цирковой номер, лежать вам сейчас в каком-нибудь багажнике, а затем обернутой в черный пластик перекочевать на Кроссбоунз.

Я легко представила Бернса в роли отца, пекущегося о чадах до невозможности. Что-то раздуло его отцовские инстинкты.

– А что толку пугаться? Самое главное в таких ситуациях – не терять головы. Что я и делаю.

– Господи! – Бернс даже присвистнул. – Бросайте уже психологию тогда. Вам самое место среди коммандос.

– Спасибо за совет, возьму на вооружение. Итак, что мне делать с ключом? Наверняка придется вызывать слесаря.

– Вы серьезно? – Бернс растерянно заморгал.

– Конечно, серьезно, а как иначе? Как я могу оставаться здесь, пока не поменяют замок? Ведь наш преступник может нагрянуть сюда в любое время.

– Вам вообще нельзя оставаться здесь, – строго произнес Бернс. – С этой минуты вы под защитой полиции.

Я попробовала было упираться, но в конце концов сдалась. Бернс принял решение, и чем больше я сопротивлялась, тем упрямее он становился. Полицейский подождал, пока я соберу вещи, между прочим, с таким лицом, будто вез в тюрьму опасного преступника.

– Кстати, сегодня мы разговаривали с вашим бывшим.

– С Шоном?

– Пару часов промариновали этого субчика в участке, но потом отпустили. Он ведь настоящий джентльмен, не так ли? – Бернс презрительно скривил губы.

– Вас что, оскорбил его шарм?

– Скользкий. За таким глаз да глаз. – На лицо Бернса вернулось маниакальное выражение: глаза округлились, как у ребенка в кондитерской лавке, который пытается одновременно попробовать сразу все сладости.

По непонятной причине я не стала заступаться за Шона. Пока мы были вместе, он казался до такой степени непробиваемым, что меня это даже пугало. Теперь же мне все равно. Я представила его себе другим, каким видела рядом с «Винополисом»: злым, неприятным, с трясущимися руками. Тогда я с трудом узнавала его. Мне хотелось одного – запрыгнуть на велосипед и укатить как можно дальше.

Бернс проследил, как я села на заднее сиденье полицейской машины. Возможно, он опасался, что, пока мы будем ехать, я открою дверь и выскочу. Полицейский в машине не проронил ни слова – наверное, не хотел тратить драгоценную энергию на тот случай, если я что-нибудь этакое выкину по дороге. К моменту когда он проводил меня вверх по ступенькам огромного отеля в Бэнксайде под названием «Ридженси», уже начинало светать.

Полицейский снял для меня номер на вымышленное имя, и я была вынуждена закусить губу, чтобы не рассмеяться. Возможно, причиной тому стало сочетание шока, голода и растерянности, но для меня ни одно из событий этого дня не имело отношения к реальности. В бар с Альваресом я ходила, казалось, уже много лет назад. Я слишком устала и не стала протестовать по поводу лифта на пятый этаж.

Но стоило шагнуть в кабину, как сейчас же началась паника. К счастью, лифт буквально взлетел наверх, но я все равно на всякий случай закрыла глаза. Как только мы вошли в номер, полицейский расположился на диване и принялся щелкать пультом, исследуя программы спутниковых каналов на плоском телеэкране. Он явно был доволен жизнью. Сидеть перед теликом наверняка куда приятней, чем холодной ночью патрулировать темные улицы, высматривая потенциальных хулиганов.

Я бросилась в спальню и замкнула за собой дверь. Сделала это на автопилоте, но после того, что случилось вечером, ни за что бы не уснула в комнате, на двери которой нет замка. Тем временем Лондон уже просыпался, словно ничего не случилось. На востоке, над Кэнери-Уорф, небо начало светлеть. С расстояния тонкие, как могильные камни, небоскребы новомодного делового квартала казались оптическим обманом.

В просветах между крышами маячил купол собора Святого Павла. Интересно, какой совет дал бы мне сэр Кристофер Рен^[47]? Скорее всего, никакого. Он даже не взглянул бы на меня, не поднял бы головы от рабочего стола. Ведь ему нужно было бы завершить очередной чертеж: он не покладая рук трудился двадцать четыре часа в сутки. Я послала Лоле сообщение, дрожащими руками задернула шторы и второй раз за ночь легла в постель.

Глава 23

Полицейская охрана в понимании Бернса не предполагала никакого уединения – и при этом постоянное сидение взаперти. Утром состоялась смена караула. Усталого ночного дежурного сменила бодрая молодая женщина с внешностью эльфа. Блондинка ростом ниже меня, с изящным личиком и короткой стрижкой. Стоило ей открыть рот, я всякий раз удивлялась. Потому что выражалась моя миниатюрная надзирательница с сочным пролетарским выговором.

Звали ее Энджи, она тенью ходила вверх-вниз за мной по лестницам и не жаловалась. В любой другой день я вела бы себя с ней подушевнее, но всего пара часов сна и немалый груз тревог и опасений не располагали к веселью.

– Не пользуетесь лифтом? – жизнерадостно спросила она.

– Нет, если есть лестницы.

– А Лондонского глаза^[48] боитесь?

Энджи продолжала трещать, изливая на меня потоки информации подобно неисправному крану. Когда мы дошли до первого этажа, я уже знала, что у ее отца прострел в пояснице, мать хотела бы жить на Кипре, и вообще, если хочешь иметь детей, не ходи работать в полицию.

Ей явно хотелось позавтракать вместе со мной, но я сказала, что у меня назначена встреча. Энджи остолбенела. Скорее всего, чтобы не прерывать своих словесных излияний от рассвета до заката, она всякий раз, садясь за еду, отлавливала себе нового собеседника.

Обеденный зал в отеле был преогромный. Лично мне он напоминал авиационный ангар, которому попытались придать более-менее жилой вид, развесив по стенам сомнительного качества живописные полотна. Завтрак томился в ожидании на горячих плитках, иссушаясь с каждой минутой, но я слишком проголодалась, чтобы обращать внимание на такие мелочи.

Наложив полную тарелку, я направилась к столику у стены. Энджи вертелась в нескольких метрах от меня, без умолку треща по мобильнику. Спустя пятнадцать минут в зал стремительно вошла Лола. Ее рыжие прерафаэлитские кудри разлетались во все стороны.

– Извини, Эл, я опоздала, – она повисла у меня на шее. – Легавые сцапали Ларса и теперь терзают его в участке. Этот гребаный детектив выдернул нас из постели в семь утра.

– Какой именно?

– Ну, сама знаешь, такой громила с огромным обручальным кольцом на пальце.

– Альварес, – сказала я. Затем надкусила тост и постаралась не смотреть ей в глаза.

Лола наклонилась над столом, словно собралась поделиться со мной государственной тайной.

– Не знаю, может, для иных баб он дар божий, но по мне – полное дерьмо. Он несколько часов мариновал Ларса. Образцы ДНК, звонки в Швецию, всего даже не упомнишь. – Ее нижняя губа дрогнула. – Какой-то кошмар. У меня сегодня прослушивание, а они даже не разрешили мне взять из квартиры одежду.

Я с трудом подавила улыбку. Точно такой Лола была и в школе: вся доброта и эгоизм одновременно, без каких-либо оттенков. В ее глазах упустить шанс и не пробиться в шоу-бизнес куда страшнее, чем появление психопата в квартире посреди ночи. Страшнее даже того, что ее собственного бойфренда могут отправить за решетку.

– Ты видела Уилла? – спросила я.

Лицо Лолы мгновенно изменилось, точно кто-то нажал на кнопочку и вернул ее на землю.

– Кажется, дела плохи, Эл. Он только и делает, что несет всякую околесицу про небеса и ад. По-моему, у него окончательно съехала крыша.

– Да, несколько месяцев ему придется нелегко, – тихо согласилась я.

– Точно. Гребаные полицейские наехали и на него тоже.

Я потихоньку начала выходить из себя.

– А что им, по-твоему, делать? Такая у них работа – задавать вопросы. Они ведь не ради забавы это делают, – огрызнулась я.

Ее губы опять задрожали – верный признак того, что в любую секунду она разревется.

– Посиди здесь, Ло, пойду принесу кофе, – предложила я.

Когда вернулась, самообладание уже вернулось к ней, а двойной эспрессо и вообще моментально поднял настроение. С той же бешеной скоростью, с какой она влетела сюда, Лола бросилась на поиски кого-нибудь из знакомых, кто одолжил бы ей для прослушивания приличные шмотки. На время все остальное было забыто, главное – приблизить осуществление своей мечты о сцене.

На этот раз дорога по лестнице вверх в номер прошла спокойнее, чем спуск вниз. Энджи по-прежнему пыталась трещать без умолку, но к третьему этажу ей уже не хватало дыхания. Когда же мы подошли к двери номера, ей, чтобы прийти в себя, потребовалась чашка чаю.

Хотя окна в номере огромные, от пола до потолка, там стояла духота. Система вентиляции почти не помогала, разве что перегоняла затхлый воздух из комнаты в комнату. Я тотчас же улеглась в постель, лишь бы не слушать матримониальные планы Энджи. По ее словам, подружки невесты выбрали темно-синий атлас и теперь приценивались к прокату «Роллс-Ройса». За окном голубиное семейство любовалось видом собора Святого Павла и улицы Бишопсгейт, все, как один, такие же толстые и довольные, как старушки на автобусной остановке. Похоже, им нравилось проводить весь день в безделье, сидя на карнизе, зато я начинала потихоньку сходить с ума. Меня так и подмывало наплевать на все правила и сделать ноги из отеля.

Буквально за одну ночь я проделала путь от полной независимости к необходимости объяснять каждый шаг. Теперь не имела права одна выйти из отеля, чтобы купить газету, – меня непременно должен кто-то сопровождать. Я как раз разрабатывала план бегства, когда зазвонил мобильник.

– Говорит констебль Мидс, доктор Квентин. Я ваш шофер на сегодняшний день.

Совершенно позабыла обещание, которое выжал из меня Бернс, однако теперь эта идея мне даже нравилась.

Все, что угодно, лишь бы не сидеть в четырех стенах весь день, маясь бездельем. Констебль Мидс оказался тем самым розовощеким херувимом, который доставил меня домой из участка после того, как я обнаружила тело Сюзанны Уилкс.

Он, как и в первый раз, был немногословен. Его форма была размера на два больше, чем требовалось, словно он собрался на школьный маскарад. Но, по крайней мере, я смогла хотя бы на часик вырваться. Уж лучше смотреть, как мимо мелькают городские улицы, чем тупо сидеть весь день взаперти.

Мы катили по Лондонскому мосту, когда мне позвонил Альварес.

– Извини, не могу с тобой разговаривать, – бросила в трубку. – Лола говорит, ты грубо наехал на ее приятеля.

– Я? Наехал? – В его голосе слышалось искреннее удивление. – Мог бы выкрутить лампочку в камере и морить его голодом, но я этого не сделал.

– Я так и подумала.

– Ты почему не позвонила мне вчера вечером? – В телефонной трубке его голос звучал иначе – глубже и гортаннее, будто он в любой миг был готов перейти на испанский.

– Не поверишь, но я была занята. Пыталась остаться в живых.

На том конце послышался громкий выдох.

– Я так и знал, что мне следовало взять тебя к себе.

– Считай, что ты упустил свой шанс.

– Ничего, еще будут другие. – Его голос звучал с уверенностью, будто других логических доводов просто не существует. – Послушай, Элис. Я хотел бы знать лишь одну вещь: где твой брат хранит ключи от квартиры?

Я на мгновенье задумалась. Мы как раз катили мимо толп родителей, ведущих детишек в Клиссолд-Парк, то и дело одергивая и приструнивая их.

– Обычно в кармане. Не думаю, что у него имеется много мест, где он мог бы их спрятать. А в чем дело?

– Кто-то вчера принес сумку. Ее нашли в кустах, рядом с тем местом, где обнаружили его самого.

Сердце екнуло в груди.

– Серая, брезентовая, с его именем на подкладке?

– Она самая. А самое главное, Элис, – мы нашли в ней оружие.

У меня перехватило дыхание.

– Пружинный нож с серебряной ручкой?

– Так ты знала? – Альварес негромко выругался. – Кто, если он в своем уме, позволит больному человеку – а твой брат, несомненно, больной человек – расхаживать с ножом?

– Что мне оставалось? Я пыталась отобрать у него нож, но он вновь вырвал его у меня.

– Чушь, – буркнул Альварес. – Ты была слишком напугана, чтобы довести все до конца.

Ответа на эти слова у меня не нашлось, и я отключила телефон.

Машина ехала на север через пригороды, мимо бесконечных рядов одинаковых муниципальных домов. Альварес попал в самую точку. Страх не позволил мне помочь Уиллу. Сколько раз я договаривалась с врачами и пыталась заставить его лечь в больницу. Уговаривала, пыталась заманить обманом, сулила подарки и деньги. Наверное, мне следовало проявить твердость. Но и он мог сорваться просто так, без всякой провокации с моей стороны. Иногда он не мог совладать с собой, начинал колотить кулаками в стену и обзывать меня самыми грязными словами. Эти отголоски былого поведения моего отца вселяли в меня ужас. Наше детство стало чем-то вроде тренировочного лагеря новобранцев.

Сколько раз Уилл сжимался в комок в гостиной, глядя, как наш отец теряет над собой контроль. В состоянии опьянения он впадал в ярость безо всякой причины, причем мгновенно. Уилл же был нужен ему для того, чтобы брат понял, какое удовольствие получает он сам, измываясь надо мной и матерью. Я потерла виски, стараясь отогнать от себя тяжкие мысли. В конце концов, был ли он в этом виноват? Разве мог противостоять взрослому мужчине двенадцатилетний мальчишка? И все равно мне трудно понять, почему он ни разу не попытался это сделать.

Как только мы выехали на автостраду А1, пригороды исчезли. Мой мозг ухватился за возможность восполнить дефицит сна, и когда я проснулась, услышала, как Мидс объявил, что мы уже почти доехали до места. Я выглянула в окно. Рэмптон почти не изменился с тех пор, как я была здесь три года назад, когда брала интервью у команды психиатров об их методах лечения агрессии буйных пациентов.

С подъездной дороги больничный городок больше напоминал лагерь отдыха, нежели психиатрическую клинику: невысокие здания, разбросанные посреди зеленого поля. Зато въездные ворота скорее напоминали «Чекпойнт Чарли»^[49]. В конечном итоге нас пропустили внутрь, и мы въехали на территорию больницы.

Когда это место только построили, весь персонал жил здесь же, на территории больничного комплекса, и каждое утро врачи и сестры по зеленому полю шли от своих симпатичных домиков на работу в психушку. Управляющий их избаловал: для них построили бассейн, танцзал, теннисные корты. Разорились даже на открытую площадку для боулинга. Пациентов держали в палатах с обитыми ватными матами стенами и почти не выпускали на улицу.

Лечения никакого не было – не считая допамина, лития и электрошока. В семидесятые больничку едва не прикрыли: инспекторы сочли условия содержания пациентов варварскими. Более того, они добились, чтобы персонал лишили всех льгот. Даже засыпали бассейн, превратив его в сад, за которым ухаживали пациенты.

Когда Мидс вылез из машины, он напомнил мне испуганного мальчика из церковного хора. Он будто опасался, что сейчас откуда ни возьмись выбежит санитар и, выкрутив руки, наденет на него смирительную рубашку.

– Что это за место? – спросил он.

– Нечто среднее между тюрьмой и больницей. Здесь есть и мужчины, и женщины. Некоторые из них представляют опасность для общества и содержатся здесь на основании закона о психическом здоровье.

– Прекрасно! – Глаза его удивленно расширились. – То есть тот парень у них? Ну, что убил двух маленьких девочек?

– Иэн Хантли? Нет, его перевели в Уэйкфилдскую тюрьму. Сейчас он разжирел и дымит, как паровоз. Наверное, решил заработать рак легких.

– Так ему и надо, – пробормотал Мидс. – А еще кто?

– Какое-то время здесь находился самый опасный человек страны. Чарльз Бронсон^[50]. А еще Беверли Эллит. Таблоиды прозвали ее ангелом смерти.

– Это почему? – Полицейский-херувим цеплялся за каждое мое слово. Кто знает, вдруг он каждый вечер спешит с работы домой, чтобы «проглотить» очередной журнальчик, печатающий уголовную хронику?

– Беверли Эллит была симпатичная блондинка-медсестра и убила четверых своих пациентов. Она пыталась отправить на тот свет еще нескольких, но ее записали на видео.

У Мидса от удивления отвисла челюсть.

– Разве не опасно держать сразу столько психов в одном месте?

– Да нет. Здесь на каждого пациента приходится по четыре человека персонала, и при необходимости кто-то всегда придет на помощь. За все эти годы здесь не было ни одного ЧП.

Несмотря на все мои заверения, Мидс явно не торопился войти внутрь. Он весь побледнел и как рыба хватал ртом воздух. Мне часто доводилось видеть такую реакцию. Людям страшно соприкоснуться с безумием, будто оно заразно или один его вид может сказаться на их здоровье. Мидс двинулся по коридору, стараясь не смотреть по сторонам, чтобы, не дай бог, в поле зрения не попал сумасшедший.

На первый взгляд психушка выглядела как обыкновенная больница – безликие светлые стены, безвкусные шторы на окнах. Единственное отличие заключалось в том, что окна были наглухо запечатаны, а стеклянные двери сами со щелчком закрывались у нас за спиной. Я тоже ощутила прилив адреналина в крови. Если вдруг все замки разом заклинит, отсюда никому не выбраться.

Мы дошли до двери с небольшим стеклянным оконцем. Мэри Бенсон с кем-то беседовала. Сегодня она выглядела иначе, чем в прошлый раз, я бы даже сказала, помолодевшей. Губы растянуты в коронной щербатой улыбке. Более того, она не сходила с ее лица в течение нескольких минут.

Похоже, мужчина прилагал все усилия к тому, чтобы ее развлечь. Всякий раз, когда она говорила, он внимательно ее слушал, затем записывал. В конце концов он встал, чтобы уйти, и Мэри тотчас же поникла. Я затруднялась определить, кто он такой, но джинсы и вельветовый пиджак – не слишком привычный наряд для психиатра. Мужчина остановился в коридоре и с улыбкой протянул мне для рукопожатия руку.

– Мэри уже ждет вас, – сказал он. – Мое имя Гарет. Я обучаю ее писательскому мастерству.

Он прислонился к стене, точно собираясь проболтать целый день. Слава богу, с нами нет Лолы: вот кто тотчас положил бы на него глаз. Гарет высок и широк в плечах. Его лицо постоянно меняло выражение – от полного восторга до глубин скорби – в доли секунды. Глаза голубые, почти васильковые – в детстве мечтала иметь как раз такие.

– Наверное, это жутко увлекательно, – заметила я.

Гарет рассмеялся:

– Можно сказать и так. Хотя и стоит немалых трудов. Большую часть времени мы работаем один на один.

– А что, собственно, она пишет?

Гарет еще сильнее прижал к груди свой блокнот.

– В этом году стихи, но в прошлом она обычно работала над рассказами.

– И вы помогаете ей сделать их лучше?

– Обычно она точно знает, что хочет сказать. Я записываю ее слова, а потом их читаю, пока ей не понравится. Уверен, она будет рада, если вы посмотрите кое-что из ее трудов, – произнес Гарет.

Скажу честно, мне трудно представить плоды фантазии Мэри Бенсон. Но в одном я уверена: ее рассказы вряд ли сгодятся в качестве вечернего чтения для детей.

Заметив мою растерянность, Гарет улыбнулся:

– Мне пора. Меня ждет очередной ученик.

С этими словами он порылся в кармане и протянул визитку. Я же задалась вопросом, как можно днями проводить время с самыми агрессивными, самыми непредсказуемыми типами во всей Британии и внешне оставаться таким спокойным. Взглянула на карточку. Простыми зелеными буквами на ней было написано: «Гарет Райт-Филипс. Развитие творческих способностей».

– Напишите мне на электронную почту. Сообщите, как вам понравились ее стихи, – сказал он и с самодовольным видом зашагал прочь. Я посмотрела ему вслед.

Мидс усмехнулся моему умению вытягивать информацию.

– Вы со мной? – спросила я.

– Спасибо, постою здесь, – ответил он, отрицательно покачав головой.

* * *

Мэри Бенсон пребывала в приподнятом настроении.

– Рада вас видеть, доктор Квентин. Последний раз мы здорово поболтали. В последние дни ко мне зачастили гости. Но где сержант Альварес?

– Боюсь, что сегодня он занят.

– Жаль. Но ничего, думаю, он еще придет проведать меня.

Интересно, с чего это Мэри так уверена, что Альварес захочет ее видеть? Поджидала, видно, его, а не меня. Не знаю, в чем причина, но ее общество всегда вселяло в меня беспокойство. Может, дело в ее неподвижности? Мэри Бенсон была полной противоположностью вертлявым непоседам. Она будто задалась целью не растратить ни капли энергии и в течение нескольких минут подряд могла сидеть не пошелохнувшись. Лишь стреляла глазами в разные стороны, что-то выискивая.

– Мне кажется, если бы вы захотели, Мэри, вы могли бы открыть многое, – прокомментировала я.

Ее лицо на миг осветилось улыбкой, внутри нее словно вспыхнула лампочка. В молодости она наверняка была красавицей.

– Отсюда особо не пооткрываешь.

– О чем вы сегодня писали? – поинтересовалась я.

Улыбка снова погасла.

– Так, стихи. Скорее всего, не слишком хорошие.

Я попыталась представить Мэри декламирующей перед публикой. Думаю, ее хриплый голос заядлой курильщицы собрал бы немало желающих их послушать.

– Но ведь вам нравится работать с Гаретом?

– Он просто чудо. – На миг ее лицо расслабилось. – Такой душевный. С ним можно проговорить весь день.

Из ее слов я сделала вывод, что о своем преподавателе изящной словесности она готова рассказывать часами.

– Послушайте, Мэри. Вы сказали, что хотите, чтобы я навестила вас. О чем вы хотели со мной поговорить?

– Сами знаете, – застенчиво улыбнулась она.

Пожалуй, зря я не изобрела парочку историй о кровавых убийствах – просто для того, чтобы увидеть ее реакцию. Кто знает, вдруг непробиваемая маска соскользнула бы и ей не удалось бы спрятать свой восторг.

– Я не в курсе, как движется расследование. Но на этой неделе виделась с мужем Сюзанны Уилкс. Вы ведь знали Сюзанну? В последние года два она каждую неделю приходила к вам в хостел.

– Ужасно, не правда ли? – произнесла Мэри. – Я слышала про это в новостях. Он наверняка весь извелся от горя.

Я подавила улыбку. Психопаты – народ ушлый. Они вырабатывают в себе умение реагировать правильно, пока не научатся симулировать любую эмоцию – горе, сочувствие, стыд. У большинства из них потрясающе богатый репертуар.

– И Сюзанна – связующее звено между нами. Вы и Рэй знали ее, а ее тело было брошено на улице рядом с моей квартирой.

– Она не единственное звено, – Мэри посмотрела мне прямо в глаза, будто вновь обрела способность видеть. – Кое-кто другой гораздо ближе.

– Неужели?

– Вы скоро сами все поймете.

– Почему бы вам не сказать это прямо сейчас?

– Но ведь тогда вы не вернетесь сюда и больше меня не проведаете? – Мэри подергала ресницами, а затем отвернулась. – Бедняжка Сюзанна, – проворковала она.

Будь мои глаза закрыты, я бы ей поверила. Голос был полон сочувствия. И лишь выражение лица выдавало с головой. И я задумалась: способно ли вообще это создание на человеческие чувства?

Глава 24

Проснувшись на следующее утро, я никак не могла выбросить из головы улыбку Мэри Бенсон. По ту сторону окна Лондон выглядел безумно соблазнительным. На часах всего несколько минут седьмого, но рабочий день уже начался. По улице в направлении вокзала Ватерлоо спешили десятки людей.

Уборщицы, почтальоны, машинисты метро, которым предстоит провести последующие девять часов в повседневных трудах. В этот момент я была готова поменяться местами с любым из них.

Оконная рама была герметичной, никакого сквозняка. Примыкающая к спальне ванная тускло освещалась и не имела окон. Набрав полную грудь воздуха, я заставила себя встать под крошечный душ.

К тому времени, когда закрыла кран, последний воздух заместился паром. Я схватилась за дверную ручку, но та и не думала поворачиваться. Надавила плечом. Дверь заскрежетала, но осталась на месте. Сердце заколотилось о ребра как бешеное. Интересно, сколько выдержу в условиях кислородного голодания? В конце концов мои усилия принесли плоды – защелка выскочила, дверь распахнулась, и я буквально вывалилась наружу, жадно хватая ртом воздух. Меня моментально охватило до боли знакомое чувство стыда за то, что я в очередной раз позорно поддалась своим страхам. Будь на мне туфли, я наверняка исступленно колотила бы в стену каблуками, вымещая гнев на ни в чем не повинной краске.

Когда я открыла дверь, Энджи уже ждала, устроившись на диване с кружкой кофе. Я сделала вид, что рада ее видеть, хотя мой энтузиазм испарился довольно быстро. Пока мы завтракали, над головой струился поток ее сознания. Я даже задумалась: может, стоит изменить правилам и тоже начать трещать без умолку? Если мы обе будем изливать словесный поток, вдруг тогда она заткнется и мы обе погрузимся в молчание?

– Мне нужно позвонить, – сказала я.

Голос медсестры, поднявшей трубку на том конце линии, звучал отстраненно, почти враждебно. Я спросила, как там Уилл. В ответ услышала шелест страниц, пока моя собеседница читала его историю болезни. Нет, ему не хуже, но и не лучше по сравнению с предыдущим днем, пояснила она. Седативные препараты почти не действуют. Другие пациенты жалуются на то, что он постоянно шумит, но он, похоже, не в состоянии себя контролировать.

– Может, стоит вколоть больше обезболивающих? – предложила я.

Ответом стало возмущенное молчание. В конце концов сестра холодно предупредила меня, чтобы я не навещала его хотя бы в течение часа, потому что они только что сумели уложить его спать.

Когда вернулась, Энджи поглощала очередную горку тостов. Одному богу известно, как ей удавалось при этом оставаться такой тощей, ведь она явно не ходила ни в какой спортзал.

Похоже, с пищей у нее те же нездоровые отношения, что и с речью. Оральная фиксация, сказал бы Фрейд. Она счастлива лишь тогда, когда рот ее чем-то забит, будь то слова, булка или кофе.

– Все в порядке? – спросила она.

– Ему чуть лучше.

– Да? – Ее внимание уже сосредоточилось на очередном ломтике хлеба, густо намазанном маслом и джемом.

– Когда будете готовы, мне нужно съездить в больницу, проведать брата.

– Боюсь, не получится. Мы должны оставаться здесь до одиннадцати. – С этими словами Энджи запихнула в рот хрустящую корочку и принялась энергично жевать. – Только что позвонили из участка.

Я заставила себя сделать глубокий вздох.

– Но я должна его навестить! Ведь он болен!

– Можно позже, – Энджи виновато пожала плечами.

Я встала и направилась к двери.

– В таком случае, пока мы ждем, я быстро туда сбегаю.

– Не вздумайте! – неожиданно ощерилась Энджи. Ее лицо изменилось до неузнаваемости. Только что это была милая школьница, а в следующий миг – разъяренный ротвейлер. – Давайте начистоту, Элис. Моя работа – следить за тем, чтобы с вами ничего не случилось. Куда вы, туда и я. Вы меня поняли? – Ее лицо полыхнуло яростью.

– Да. Но и я тоже кое-что вам скажу. Если в ближайшие минуты не выйду на воздух, то за себя не ручаюсь. Предупреждаю заранее.

– Мы что-нибудь придумаем, – пробормотала моя надзирательница. – Если вам так хочется побегать, почему бы не принести мне еще бекону. Двух ломтиков хватит.

* * *

После завтрака Энджи, что-то бормоча себе под нос, потащила меня вниз, на первый этаж. Там, в спортзале отеля, возле окна выстроился ряд беговых дорожек-тренажеров. Судя по всему, стекло было зеркальным, потому что пешеходы на той его стороне то и дело останавливались, чтобы поправить прическу или полюбоваться собой.

Было приятно слышать жужжание механизма и звук шагов на узкой дорожке. Что еще приятнее – я была предоставлена сама себе, если не считать Энджи и дежурного тренера, который составил ей компанию, пока я пыталась вместе с потом изгнать все напасти последних нескольких дней. По другую сторону окна мимо меня по делам спешили самые разные типажи.

У продавца скандальной газетенки на перекрестке дела явно шли неважнецки. Люди равнодушно проходили мимо. Дальше мимо окна проковыляла старушка, такая согбенная, что казалось, будто она внимательно присматривается к каждому своем шагу. Между домами то там, то здесь виднелась Темза. Ее поверхность тускло отливала оловом, которое так и хотелось начистить до блеска.

Когда к гостинице подъехала машина Бернса, по моей спине уже ручьем стекал пот. Бернс поставил машину на двойной желтой линии и, поморщившись, выбрался наружу. У него явно не все в порядке с суставами. Такого постоянного напряжения не выдержат никакие хрящи. Я нажала на кнопку, и дорожка, содрогнувшись, застыла на месте. Энджи, не переставая болтать с новым знакомым, проследила глазами, когда я прошла мимо. В раздевалке я сунула голову под кран и пустила на затылок струю холодной воды.

Бернс уже ждал нас в холле. Не выпуская меня из поля зрения, Энджи подошла к стенду с журналами, хотя Бернс сказал ей, что она может сделать перерыв.

– Эта особа липучая, как суперклей, – простонала я.

– Одна из наших лучших сотрудниц, – кивнул Бернс. – С ней вам ничего не грозит. Она была лучшей на своем курсе.

– Представляю, – я попыталась изобразить восхищение. – Итак, что там у вас нового?

– Мы получили кое-какие свежие данные от судмедэкспертов, – ответил Бернс и покрутил болтающуюся пуговицу на своей белой рубашке.

– Живо выкладывайте, Дон.

– Боюсь, вам они не понравятся. – Бернс набрал полную грудь воздуха, будто собрался нырнуть на глубину. – Получены результаты из фургона вашего брата. Похоже, он все же к этому причастен.

Я растерянно заморгала:

– Вздор!

Бернс посмотрел на свои начищенные черные ботинки.

– В его микроавтобусе улик пруд пруди, Элис. Одеяло с налипшими волосами, чешуйки кожи обеих девушек. Веревка, которой была связана Сюзанна Уилкс.

– То есть у вас уже нет сомнений. Свои выводы вы сделали.

– Нет, конечно. – Бернс пухлым указательным пальцем поправил на переносице очки. За толстыми стеклами глаза его казались пронзительными точками. – С другой стороны, я не могу оставить улики без внимания. А их на данный момент привалило выше крыши.

– Например?

– Мы поговорили с людьми, в том числе с вашей подругой Лолой. По ее словам, она не верит, что ваш брат мог измениться. – Бернс полистал записную книжку и спокойным голосом зачитал предложение: – «Он то вполне нормальный, то становится невменяемым. Никогда не знаешь, чего от него ожидать».

Честное слово, я была готова врезать ему за эти слова.

– Но ведь это вырвано из контекста! Кому как не Лоле знать, что Уилл мухи не обидит.

Бернс пристально посмотрел на меня:

– Если он такой лапочка, то почему носит при себе нож, которым в два счета может покромсать вас на стейки?

– Послушайте, Дон. Здесь явно что-то не так. Или вы хотите сказать мне, что это Уилл посылал мне письма? Что он в тот день накачался черт знает чем и ему снесло крышу? Даже вздумай он сделать что-то такое, ему бы просто не хватило пороху.

– Я же сказал вам, что у них там наверняка целая банда. Уж в чем в чем, а в этом сомнений нет. Может, он с ними поругался и они решили отомстить ему?

Старший инспектор поджал губы, словно ему нечего было добавить к сказанному.

– И теперь все это дерьмо взвалят на Уилла? Что он сам говорит по этому поводу?

– Мы пока его не допрашивали, – виновато признался Бернс. – В больнице говорят, что придется подождать, пока он окончательно не придет в себя.

– В таком случае ждать вам придется хренову тучу времени. Он сам на себя не похож вот уже восемь лет. Какой-то мерзавец сбросил его с крыши, а вам это, выходит, до лампочки?

– Знаю, такое трудно принять, – Бернс сочувственно смотрел на меня. – Мы подержим вас здесь, пока не убедимся, что вам ничего не угрожает. Так что не переживайте.

Не успела я возразить, как Бернс сгреб пиджак и блокнот и вернул себя в вертикальное положение. Прежде чем я открыла рот, чтобы высказать ему все, что думаю по этому поводу, он уже вышел на улицу.

Энджи подозрительно притихла, когда вела меня назад в номер. Мы проходили мимо стенда с журналами, когда что-то привлекло мое внимание. С первой страницы «Саутварк газетт» на меня смотрело знакомое лицо. Фото было сделано несколько лет назад, еще до того, как наркотики и алкоголь сделали свое черное дело, но это явно была она. На лице все та же доверчивая улыбка, все та же темная челка почти до самых глаз. Невозможно отрицать, что картинка на обложке журнала – это черно-белая версия Мишель. Той самой проститутки, которой я дала денег, чтобы она отправилась домой.

Глава 25

Заголовок отнюдь не блистал оригинальностью – «НОВОЕ НАПАДЕНИЕ САУТВАРКСКОГО ПОТРОШИТЕЛЯ?»

Газетенка пыталась выжать из этой истории максимум пафоса. «Мишель Йейтс, 27 лет, в последний раз видели в Саутварке в пятницу вечером, когда она садилась в машину рядом с клубом «Ангел». С тех пор никто из друзей и знакомых о ней не слышал. Ее мать Лесли утверждает, что недавно Мишель резко изменила образ жизни и даже записалась на программу реабилитации и лечения от наркотиков, чтобы потом восстановить права на свою шестилетнюю дочь Лиану».

Не дочитав заметку до конца, я бросила газету на кофейный столик. Энджи через мое плечо посмотрела на фото.

– Такая молоденькая, да? – проворковала она. – Бедняжка.

Я еле сдержалась, чтобы не послать эту прилипалу куда подальше с ее сочувствием. Потерла глаза, но так и не смогла отогнать от себя образ Мишель, как она одна в темноте царапает ногтями кирпичную стену. Этот мерзавец наверняка схватил ее в пятницу вечером, сразу после того, как я дала ей денег. Может, он видел нас вместе, когда мы сидели на стене. При этой мысли у меня свело живот.

Половина одиннадцатого утра. Если убийца все еще удерживает ее, то она наверняка уже еле дышит. У него двое суток, чтобы выгравировать на ее коже свои любимые символы. Но звонить Бернсу, чтобы сообщить ему, что его версия развалилась, бесполезно. Пусть Уилл и лежал в больнице, пока пропадали новые женщины, у полиции все равно имелась масса способов доказать, что он к этому как-то причастен.

Энджи не торопилась выполнить мою просьбу, пока я не сказала ей, что приказ поступил от самого Бернса. Тогда она щелкнула каблуками и тотчас пришла в движение, испугавшись, видно, что упустит шанс повышения по службе. Дорога до больницы заняла всего десять минут, небо над головой грозило в любую минуту разразиться снегопадом. Рядом с нами на светофоре остановилось с десяток мотоциклистов, все, как один, затянутые в яркие лайкровые костюмы.

Меня никогда не переставало удивлять упрямство лондонских байкеров. Каждый год они десятками гибнут на улицах и все равно в любую погоду с ревом носятся на своих железных монстрах.

Когда мы прибыли в больницу, этаж, где лежал Уилл, встретил нас тишиной. Рядом с дверью в его палату дежурили двое полицейских, будто он в любую минуту мог вскочить с койки и броситься наутек. Не иначе как Лола уже приходила проведать его. На тумбочке рядом с кроватью стоял пакет с персиками и открытка с требованием, чтобы он немедленно выздоравливал. Подпись Лолы украшал ряд сердечек и поцелуйчиков.

Я потрогала его лоб. Кожа горячая и липкая. Пока что Уилл не заметил моего присутствия. Взгляд был устремлен на закрытое окно, будто он пытался сосчитать облака. Я присела на край постели и попыталась взять его за руку. Но обе они в постоянном движении, как мотыльки порхают от груди к лицу. Может, палата полна мух, которые видны только ему? Вены на шее напоминали толстые веревки. Он негромко разговаривал сам с собой, как актер, впервые читающий новую роль.

– Уилл, ты слышишь меня?

Брат продолжал что-то бормотать. С тех пор как я видела его в последний раз, он перенесся куда-то далеко-далеко. Даже закричи я во всю мощь легких, он вряд ли услышал бы. Одно хорошо – металлическая рама в ногах крепко удерживала его на кровати. Я испуганно прикрыла рот руками. В таком состоянии не слишком-то уснешь. В карточке принимаемых препаратов на спинке кровати значились регулярные дозы седативного нембутала и эксодола для снятия болевого синдрома. Теперь понятно, почему он дергается. Но никакие болеутоляющие и седативные препараты не помогут. У него ломка. Когда он пришел в себя, ему засветили две недели сущего ада.

Откуда-то появился Шон. Незамеченным прошмыгнул мимо радара Энджи, поскольку облачен в белый халат. Сама Энджи сплетничала в коридоре с каким-то интерном так увлеченно, будто от этого зависела ее жизнь.

– Ему уже лучше, – тихо заметил Шон.

Я не сводила глаз с лица брата. Его выражение менялось постоянно. Уилл то улыбался, то строил гримасы: казалось, его снова и снова заставляли смотреть фильм ужасов.

– Я бы так не сказала.

– Тебе, конечно, все видится иначе, – ответил Шон и встал рядом со мной. Его рука почти касалась моего плеча. – Ты в курсе, что твои друзья-полицейские допрашивали меня? Пытались вытянуть самые кровавые детали наших отношений.

Этот наглец, как назло, по-прежнему хорош собой – этакий герой волшебной сказки, который спасает принцесс. Когда он наклонился и поцеловал меня, я все еще пребывала в шоке и не сразу оттолкнула его. Но было в его прикосновении нечто пугающее. Нечто нарочитое, будто он спланировал его заранее. Пальцы, сжимавшие мне запястье, холодны как лед.

– Шон, прекрати! – резко сказала я и выдернула руку. На его лице возникла растерянность. Возможно, он не привык, чтобы его отталкивали, и это ощущение для него в новинку.

– Это ты виновата, Элис. Я не могу думать ни о чем другом. – Он впился в меня своими синими глазами. – В голове у меня сейчас полный разброд и разгром.

Я не знала, что на это ответить.

– Извини, что тебя донимает полиция, – сказала я и вновь переключила внимание на Уилла. – Но для меня сейчас самое главное – он.

– Почему ты не хочешь, чтобы я тебе помог? – Шон продолжал говорить, но теперь отвернулся от меня куда-то в сторону. В следующую минуту за ним захлопнулась дверь.

Этот звук на мгновение вырвал Уилла из его призрачного мира. Его взгляд даже обрел фокус, словно кто-то подкрутил объектив подзорной трубы.

– Эл, ты их видишь? – прошептал он.

– Кого?

– Они там, снаружи, – он теперь улыбался и показывал на окно. – Их там несколько десятков.

Я тоже посмотрела в ту сторону. Там ничего не было, кроме стены морга и полоски серого зимнего неба. Я легонько похлопала его по руке:

– Все хорошо. Тебе не о чем беспокоиться.

Его зрачки расширились.

– Ангелы вернулись, Эл! Открой окно.

– Я не хочу, чтобы ты простудился.

– Впусти их! – Его голос сорвался на крик. Я слегка опустила стекло, буквально на несколько сантиметров, и мне в лицо тотчас дохнуло сквозняком. – Шире!

Тело Уилла напряглось и подалось навстречу чистому морозному воздуху. Выражение его лица тоже изменилось. Пожалуй, самое подходящее слово тут – экстаз. Он раскинул руки, приготовившись взлететь. Слезы застилали мне глаза. На мое счастье, рядом с кроватью оказалась коробка с бумажными носовыми платками, так что мне было чем вытереть заплаканное лицо. Затем я встала и, не оборачиваясь, шагнула к двери.

За годы я имела дело не с одной сотней пациентов, страдающих самыми разными иллюзиями. Так, например, один мужчина считал, что он Джон Леннон, а одна девушка вбила себе в голову, что она страшная уродина и люди на улице разбегаются, увидев ее. Пенсионер, проснувшись как-то утром, не узнал собственной жены – ее место якобы заняла другая женщина. Увы, одно дело – посторонние люди, и совсем другое – близкий человек. Все равно что навсегда потерять его, похоронить заживо и не иметь повода оплакать.

Бернс ждал меня в коридоре. Он даже не пытался встать на ноги – приберегал энергию для чего-то более важного. Из-за двери донеслись завывания Уилла. Сначала тонкий, похожий на флейту звук, который затем перешел в самый настоящий вой. По всей видимости, до него дошло, что ему никак не взмыть с постели и не вылететь в окно, чтобы пронестись над крышами и верхушками деревьев. На вой по коридору уже спешила сестра, чтобы вколоть успокоительное.

– Он не хотел, чтобы вы уходили, – прокомментировал Бернс.

– Боюсь, он даже не заметил, как я пришла.

– Ну как, вам что-то удалось из него вытянуть? – Бернс посмотрел на меня так, будто я решила утаить крайне важный для него факт.

– Ни единого слова. У него очередной припадок. Возможно, причиной тому боль, или психологическая травма, или реакция на препараты.

– И как долго это продлится?

– Трудно сказать. Несколько дней, но, может, растянется на несколько месяцев. Люди не всегда выходят из психоза на почве наркотиков. Происходит изменение личности. Вспомните Сида Баррета из «Пинк Флойд».

– О господи! – Бернс от отчаяния даже снял с носа очки.

– И еще одна вещь, Дон. Я про пропавшую девушку.

Пронзительные глазки Бернса тотчас впились в меня как булавки.

– Мишель Йейтс?

– Я видела ее в пятницу вечером.

– Это как же? – Вид у него стал растерянный, будто ему открылась некая новая грань моей личности. В эти секунды он показался мне таким усталым, что я решила свести объяснения к минимуму:

– Однажды я случайно наткнулась на нее во время пробежки. Потом еще раз в пятницу вечером, после того как Уилл попал в больницу.

– Вы говорили с ней?

Я кивнула.

– Я даже дала ей денег, чтобы она могла добраться домой.

– Боже милостивый! – простонал Бернс. – Если дать наркоману деньги, то он не пойдет домой выпить чашечку какао, Элис, а купит себе еще наркоты.

Глядя на Бернса, можно было подумать, что он собрался прочесть мне лекцию о правилах общения с наркоманами. Как бы там ни было, его прервал громкий крик. Похоже, это медсестра потерпела фиаско, пытаясь успокоить Уилла. Шум из палаты доносился такой, что мне хотелось заткнуть уши. Это был все тот же самый жалобный вой. Так обычно вопят животные по пути на скотобойню.

Я была даже рада, когда появилась Энджи, чтобы отвезти меня в отель. Причем на этот раз она даже не стала донимать меня разговорами. Наоборот, только мы сели в машину, притихла, как мышка. Мимо нас проносились улицы, но я ничего не замечала. Меня терзала одна мысль.

Здесь явно что-то не так. Уилл никак не мог быть причастен к этим убийствам. Не укладывается в голове. И придется действовать как можно быстрее, если я хочу выяснить, кто это решил его подставить. В следующий миг мелькнуло предположение, кто бы это мог быть, но я отогнала его, как назойливую муху.

Энджи даже глазом не моргнула, когда я попросила ее остановить машину возле полицейского участка. Только мы вошли, она вручила мне ключ к архиву Бенсона.

– Вы уж сами, – сказала она, прижав к кончику носа палец. – Я от пыли начинаю дико чихать.

* * *

Я пробежала глазами горы замусоленных бумажных конвертов и папок с расшифровками допросов и уликами, которые хранились в пронумерованных ящиках, и лишь затем решилась открыть первую. В ней по датам были разложены показания свидетелей – соседей, прохожих, родственников пропавших девушек. Я перелопатила три папки, на что ушло немало времени.

Одна из них была набита фотографиями хостела Бенсонов, сделанными как снаружи, так и изнутри. На некоторых снимках был запечатлен процесс разборки здания, пока шел поиск тел. Мне попалось несколько десятков фотографий камина Викторианской эпохи. Рэй использовал свои строительные таланты, чтобы его разобрать и, замуровав в стене тела двух жертв, сложить заново.

Я уже решила подвести под сегодняшним днем черту, когда что-то привлекло мое внимание. Это оказалось фото Сюзанны Уилкс, что я уже видела в ее квартире. Она стояла в центре группы – правда, на этом снимке людей было гораздо больше. За спинами, позади запущенного сада, высилось большое серое здание. Тут же екнуло сердце. Шестнадцать или семнадцать человек стояли полукругом. Позади, улыбаясь фотографу щербатой улыбкой, маячила Мэри Бенсон.

Но прилив адреналина я ощутила вовсе не из-за нее. С фотографии на меня смотрело лицо Уилла. Брат стоял с краю, хмурый и неулыбчивый, словно не мог понять, что он здесь забыл. Я тоже не понимала.

Фото выскользнуло из рук. Сколько времени провел брат в этом аду, прячась от остального мира, пока девушки одна за другой уходили из жизни? Мысли бешено крутились. Наверняка Бернс с Альваресом видели фото. Неужели они знают, что Уилл жил в хостеле какое-то время? Или он назвался чужим именем и сумел улизнуть еще до начала расследования? Дело закрыто так давно, что Уилл успел превратиться в очередного безымянного бродягу, собирающего пыль в ящике архива.

Я уже собралась вернуть фото в файл, когда в замке повернулся ключ. Не отдавая отчета в собственных действиях, я сунула фото в сумку. В дверях застыл Альварес. Вид у него был пристыженный, будто я застукала его за чем-то нехорошим. Круги под глазами были еще темнее, чем накануне.

– Ты переусердствовал, – сказала я.

– Не было выбора, – он нервно провел ладонью по лицу. – В противном случае мы имели бы очередную мертвую девушку, всю в этих чертовых крестиках.

– Мне почему-то кажется, что ответ кроется где-то здесь. Сама не знаю почему.

– Мне тоже. – Альварес окинул глазами горы пыльных бумаг в надежде, что среди них вот-вот блеснет золотой ключ к разгадке. – Как я понимаю, ты решила помочь своему брату.

Я в упор посмотрела на него. Альварес был полной противоположностью Шону. Тот не сомневался, что нравится женщинам. Иное дело Альварес: накачанные плечи, искривленный в вечном оскале рот и черные глаза, в которых невозможно ничего прочесть.

– Ты ведь не веришь во всю эту хрень про Уилла? – спросила я.

Сначала он будто не понял моего вопроса, но потом покачал головой:

– Нет, он здесь ни при чем.

Услышав эти слова, я едва не перепрыгнула через стол, чтобы его расцеловать.

Глава 26

– Я подумала, что схожу с ума.

Альварес покачал головой:

– Если у кого и снесло крышу, так это у Бернса. Вот кому нужно, чтобы все непременно было белым или черным. И никаких полутонов.

Глаза его были так темны, что, глядя в них, я будто смотрела в колодец, такой глубокий, что свет не отражается от воды на его дне. Альварес с силой потер затылок, будто там скопилась вся его усталость.

– Одного не могу понять. Кто уговорил твоего брата одолжить микроавтобус?

– В этом-то и вся загвоздка. Уилл не желал знакомить меня со своими друзьями. Я, конечно, видела кое-кого, в основном наркоманов, но их имена он мне отказался назвать.

Альварес нахмурился:

– Ладно, пусть выздоравливает. Потом расскажет все, что знает.

– Забудь. На это могут уйти месяцы.

Его ладонь легла мне на плечо, но я решительно скрестила на груди руки. Сочувствия сегодня мне больше не нужно.

– Не стоит. Честное слово, так будет лучше.

– Когда я смогу тебя увидеть? – спросил он.

– Ты ведь знаешь, где я. Застряла в башне из слоновой кости с герметичными окнами и питаюсь всякой дрянью.

– Значит, завтра, – сказал он. – Сходим пообедать.

Я на секунду опустила голову ему на грудь. От него пахло мускусом и апельсинами. Как приятно стало, когда его руки обняли меня! Увы, в следующее мгновение скрипнула дверь, и мы отскочили друг от друга, как испуганные подростки. В дверях стояла Энджи. Когда я снова посмотрела на него, Альварес уже успел про меня забыть. Он с головой погрузился в изучение дела Бенсонов, будто рассчитывал откопать среди пыльных бумаг золотой самородок.

* * *

Мы вернулись в отель лишь к семи вечера. Здесь Энджи передала меня пожилой женщине в полицейской форме. Раньше я ее никогда не видела. На мое счастье, она с головой ушла в журнал и потому на какое-то время оставила меня в покое. Я прямо в номере с подноса съела безвкусный ужин, вернее, поковыряла салат «Цезарь» с вялой курятиной.

Если что и радовало, так это вид из окна – залитый светом прожекторов купол собора Святого Павла. В последний раз я была под куполом на Шепчущей галерее еще ребенком, но до сих пор представляю себе посетителей в главном нефе, крошечных, как спички, и сияющие лики апостолов, будто бы подслушивающих разговоры туристов. Каждое предложение, даже сказанное еле слышно, повторялось на протяжении нескольких минут, десятки раз отскакивая от круглых стен.

Не успела я закончить свой невыразительный ужин, как полицейская дама постучала в дверь и объявила, что ко мне гости. В номер как пружинистый ирландский сеттер влетела Лола. Впрочем, по лицу ее было видно, что день выдался не слишком удачный.

– Это тебе от меня, – сказала она, как обычно вручая две бутылки красного вина. – Где тут у тебя штопор?

Мне хватило ума не спрашивать у нее, что не так, пока она не выпьет свой первый бокал.

– Признавайся, Ло, твой мир дал трещину?

– Ты права, твою мать! – Она зарылась лицом в ладони и театрально разрыдалась. – Это все Ларс.

– Что он натворил?

– Сдристнул в свою Швецию.

Я обняла ее за плечи:

– Но ведь он без ума от тебя, как такое может быть?

– Полицейские проверили, кто он такой. Он выманил деньги у кучи девок. Говорил, будто хочет открыть бар. Одна даже перезаложила дом. Не могу поверить, что он такой мерзавец. Господи, Эл, да ведь он обыкновенный мошенник. Проходимец, чтоб ему сдохнуть!

Слезы ручьем текли по ее щеке, образуя на покрывале небольшую лужицу.

– Он когда-нибудь просил у тебя деньги?

Лола отрицательно покачала головой.

– Вот видишь, значит, для него ты была исключением из правил. Потому что ты ему нравилась.

Лола шумно высморкалась в гостиничную салфетку.

– Может, он просто выжидал подходящий момент?

– Неправда, – поспешила возразить я. – Он был без ума от тебя.

Пропустив еще пару бокалов, Лола заметно повеселела.

– По крайней мере, с ним у меня был лучший секс на этой планете.

– Стало быть, оно того стоило.

– Это точно, – вздохнула она.

– А как прошло прослушивание?

Она в изумлении разинула рот:

– Разве я тебе ничего не сказала? Я им понравилась. Начинаю уже в пятницу вечером.

– Прекрасно! И что за роль?

– Танцовщица кордебалета в «Чикаго». Деньги символические, зато постановка продлится несколько месяцев. К тому же, если каждый вечер дрыгать ногами, можно сбросить лишний вес. – С этими словами она придирчиво осмотрела свою «запаску»^[51].

Лола ушла от меня лишь после одиннадцати. Она с ногами устроилась на кровати, соорудив гнездышко из подушек, которые утащила с кресел. К тому моменту, когда за ней закрылась дверь, я была уже в курсе и сексуальных подвигов Ларса, и примерки ее сценического костюма, и бурного восторга ее матери, когда та узнала, что дочь будет занята в постановке знаменитого мюзикла.

Лола совершенно позабыла о том, что в отеле я на положении пленницы и в четырех стенах содержусь на случай, если кто-то захочет меня зарезать.

– Я сплю на диване у Крейга. Он такой душка, но у тебя лучше. Когда тебя выпустят?

– Спроси что-нибудь полегче.

– Как только вернешься домой, Эл, мы закатим грандиозную вечеринку. – Она поднялась на нетвердых ногах. – Ладно, пойду. Завтра репетиция. И самое главное: держись подальше от этого гада-испанца. Увидишь его на улице, переходи на другую сторону. Он полное и законченное дерьмо.

– Так точно.

Я прикусила губу. Похоже, мне придется выбрать момент, чтобы рассказать ей о моих вечерах с Альваресом. Возможно, причиной тому вино, но мысли устроили в голове бешеную круговерть. Когда выключила свет, идеи отскакивали от стен, будто я снова оказалась в соборе Святого Павла, крича обо всех своих страхах.

Если Уилл невиновен, то почему обе убитые женщины провели какое-то время в его фургоне? Я представила, как мать грозит мне пальцем за то, что я не уберегла брата от неприятностей. Время от времени передо мной всплывало лицо Мишель. С трудом верилось, что ей всего двадцать семь. Наркотики состарили ее раньше времени.

В конце концов мне удалось уснуть, хотя сон был тревожный. Я проснулась в половине седьмого со страстным желанием: скорее на воздух! Пусть городской воздух далеко не чист, по крайней мере, его не пропустили сотню раз через кондиционер.

Порылась в сумке и вытащила фотоснимок, который украла из дела Бенсонов. Рано или поздно буду вынуждена сознаться в этой краже Альваресу или потихоньку, за его спиной, вернуть снимок на место. И зачем я его взяла? Наверное, подсознательно надеялась тем самым уберечь Уилла от знакомства с Бенсонами.

В лицах всех обитателей хостела имелось нечто общее. Все они выглядели аутсайдерами. Этакая компания сбившихся в кучу неудачников, плохо одетых, с угреватыми носами, слишком толстых или худых, слишком робких и потому не осмеливающихся даже посмотреть в объектив. Все, как один, – объекты насмешек.

Уилл бледен и погружен в себя. Ему куда интереснее разговоры, что звучат в его голове, чем те, что ведутся вокруг. По сравнению с ним Моррис Клей явно доволен жизнью и радостно машет кому-то рукой. Похоже, он впервые обрел некое подобие дома и окружен людьми, которым не нужно объяснять, что такое одиночество. В середине компании сияет улыбкой Сюзанна Уилкс. Похоже, она тоже нашла свою нишу, помогая заблудшим душам, и даже не подозревает, что ей угрожает опасность.

На мое счастье, Энджи сегодня не появилась. Я находилась не в том настроении, чтобы выслушивать за завтраком ее трескотню или советы по времяпрепровождению. Сегодня меня охранял констебль Мидс. С другой стороны, трудно представить, какой от такого полисмена будет прок, если его прижмут к стенке. Когда он забирал меня из столовой, вид у него был как у школьника, в первый раз пришедшего в школу.

– Мне нужно выполнить кое-какие поручения, – сказала я ему.

Похоже, у него гора свалилась с плеч. Он обожал, когда ему говорили, что делать, лишь бы самому не наляпать ошибок. Я посмотрела на адрес, который нашла в деле Бенсонов. Бернс наверняка пришел бы в ярость, узнай он, кому я решила нанести визит.

– Хочу проведать одного знакомого, – уточнила я. – Это недалеко.

Он тотчас бросился за своей машиной, и через несколько минут мы уже катили параллельно Темзе на восток. Пока стояли в дорожной пробке в Бэнксайде, я наблюдала, как под Лондонским мостом проплывает огромный груженый контейнеровоз, держа курс в Америку или к островам Карибского моря. Я закрыла глаза и попробовала представить себе несколько недель в открытом море, где ничего не грозит, кроме штормов и приливов.

Затем мы покатили по Бермондси дальше, мимо убогих кварталов, ждущих, что их приведут в божеский вид. На каждом дереве намалеваны граффити, посреди каждой стоянки – остовы сожженных машин.

– Можете подождать здесь, – сказала я Мидсу.

Он послушно остановил машину в переулке рядом с Джамайка-роуд. В окнах стандартных муниципальных домов колыхнулись шторы. Целый квартал решил взглянуть, чей это муженек в очередной раз вляпался в неприятности. Я завернула за угол и зашагала по Китонс-роуд.

Узкая улица, недалеко от станции метро «Бермондси», застроенная в семидесятые годы невысокими жилыми домами. В ста метрах отсюда ревели четыре полосы автотранспорта, летящего в сторону Элефант-энд-Касл^[52]. Дом явно видал лучшие дни. Наискосок через стекло входной двери протянулась трещина, заморозки убили все растения в крошечном палисаднике, за исключением колючих кустов, которыми наполовину заросла мощеная дорожка.

Чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди, я впилась пальцами в газовый баллончик в кармане и нажала на звонок. Если станет распускать руки, брызну в лицо и убегу.

Дверь открылась на пару сантиметров, на меня подозрительно посмотрела пара серых глаз.

– Привет, Моррис.

Он принялся возиться с цепочкой. Моррис Клей по-прежнему был полным антиподом очаровашке Шону. Его замусоленный синий кардиган знавал лучшие дни, нижняя челюсть отвисла, будто в вечном недоумении.

– Элис Квентин, – он произнес мое имя, смакуя каждую букву, будто ждал меня уже давно.

– Мне можно войти?

Первое, на что я обратила внимание, – приторный запах в его квартире, будто кто-то побрызгал духами или освежителем. На столике в коридоре стояла большая чаша с шариками-ароматизаторами, еще две на кофейном столике в гостиной. Судя по всему, его мать, когда была жива, с их помощью пыталась побороть в квартире запах сырости.

Квартира выглядела так, словно старушка по-прежнему обитала в ней. Просто вышла куда-то: например, взять вязанье. Диван и кресла украшали вязанные крючком накидки, на обеденном столе – кружевные салфетки.

Не знаю почему, но эти старомодные вещи избавили меня от страха. Клей, поерзав, примостился на краешке стула.

– Извините за тот вечер. – Голос его звучал хрипло и напряженно. Он избегал смотреть мне в глаза, скользнув взглядом по моей груди.

– Все в порядке, Моррис. Вы не нарочно.

Его плечи пристыженно поникли.

– Я хотела у вас кое-что спросить. Ответите на пару вопросов?

Клей кивнул. На этот раз взгляд его опустился ниже, на мои ноги. Я же поблагодарила судьбу. Как хорошо, что мне хватило ума надеть брюки.

– Вы ведь знали Рэя и Мэри Бенсон?

Новый кивок.

– Это наши соседи.

– Вот как?

– Они жили через дорогу. Мэри с мамой играли в лото.

Он покосился на меня. Я заморгала. Лото – не самое популярное занятие у серийных убийц.

– И вы поддерживали с ними отношения после того, как они переехали в хостел?

– Мы на автобусе ездили туда по воскресеньям на чай. Они разрешали мне помогать им по дому. Рэй иногда ухаживал за палисадником мамы.

Говоря о Бенсонах, Клей улыбнулся. По всей видимости, их склонность к извращенным убийствам плохо вписывалась в его представление о них.

– У меня с собой фото.

Я положила снимок на стол и стала ждать его реакции. Клей впился взглядом и пальцем провел по лицам, пристально разглядывая каждое.

– Вы можете назвать мне их по именам?

– Наверное, могу, – ответил он и впервые посмотрел мне в глаза; похоже было, что он мысленно решает, сколько с меня за это запросить.

– Моррис, времени у меня в обрез. Вы поможете или нет?

– Помогу в обмен на кое-что.

– И на что же?

– На поцелуй. – Он потер пальцем шелушащуюся кожу верхней губы. – Джинни когда-то меня целовала.

Я посмотрела на него. Над голым черепом во все стороны клочьями торчали седые волосы. Неприятные мутные глаза.

– Если не станете говорить, я уйду. Мой друг ждет снаружи.

Я встала и принялась застегивать пальто.

– Ну, хорошо, хорошо, – он поднял руки, признавая свое поражение.

Тогда я снова сунула ему фото.

– Говорите, кого из них вы помните.

Моррис Клей вновь впился глазами в снимок. Увидев Мэри Бенсон, он улыбнулся, будто узнал любимую тетушку.

– Рэй, Уилл, Сюзанна, Лора. – Его палец задержался над лицом Уилла, и я увидела, как его передернуло.

– Ты его знаешь. Моррис?

– Нет, – энергично тряхнул головой мой собеседник.

– Он тебе не нравился?

Клей закусил губу.

– Я его боялся. Он вечно водил носом, постоянно следил за всеми.

Внезапно Клей схватил фотографию и, перевернув, прижал к столу обеими ладонями. Он стоял несколько мгновений, с силой вжимая лица в деревянную столешницу, словно желая утопить котят.

Глава 27

– Вы ведь еще вернетесь? – Моррис Клей, заламывая руки, склонился над моим стулом.

Было невозможно понять, улыбался он или гримасничал, когда обнажал, глядя на меня, пожелтевшие зубы. Возможно, он уже знал, что больше никогда не увидит меня. Я была такой же, как все те полицейские или социальные работники, что наносили ему короткие визиты, чтобы затем раствориться в неизвестном направлении. Я первой шла по коридору, чтобы не допустить повторения нашей последней встречи. Левая рука крепко сжимала в кармане баллончик.

– Могу дать вам денег на автобус. – Клей покрутил пуговицы на кардигане. Под ногтями черная грязь. – Я иногда отдавал Дженни свое пособие. Она говорила, что это помогает ей платить за квартиру.

Стоило ему подумать о ней, как улыбка исчезла с его лица. В глубине души я знала, что мне нечего опасаться, и все же мои пальцы крепко взялись за дверную ручку.

– Скажите, Моррис, а что случилось, когда вы в последний раз видели Джинни? Можете сказать мне всю правду. Я никому не скажу.

– Ничего. – Его руки забегали снова. Он принялся оттягивать потрепанный воротник рубашки, словно тот стал слишком тесен. – Я хотел у нее остаться, но она меня выгнала. Сказала, что к ней кто-то должен прийти.

– И что вы делали, когда ушли от нее?

– Поцеловал ее на прощанье. Вот так.

Он подался ко мне, но я вовремя вывернулась. Его губы оставили на моей щеке холодный слюнявый след. Я резко открыла дверь и шагнула на тротуар.

– И это все?

Его молчание продлилось на миг дольше обычного, но язык тела был красноречивее любых слов. Я догадалась, что он тогда сделал. Руки его не знали покоя. Он потер одной ладонью о другую, стирая несуществующее пятно. С колотящимся сердцем я быстро зашагала назад к машине.

– Прощайте, Моррис.

Когда я обернулась, глаза Клея были полны слез. Он будто перенесся в семидесятые годы. У его ног синим туманом стелился ковер, а силуэт четко вырисовывался на фоне оранжевых цветов. Я была вынуждена несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы очистить легкие от липкого запаха ароматизированных шариков, сексуальной фрустрации и отчаяния. В глубине левого глаза начинала потихоньку пульсировать мигрень.

Визит к Моррису Клею напомнил мне, что я занимаюсь не своим делом. Правозащитники потратили немало времени и денег налогоплательщиков, чтобы выпустить Клея из тюрьмы, куда он попал за совершенное им преступление. Выражение его лица говорило само за себя. Когда Джинни Андерсон отвергла его, он утратил контроль над собой. Женщина, которая позволила ему прикоснуться к себе, выставила его вон, чтобы быть с другим мужчиной. А он гораздо сильнее, чем может показаться на первый взгляд.

Ему ничего не стоило наброситься на нее, положить ей на лицо подушку и держать, пока она не задохнулась. Кто знает, что он чувствовал после этого. Наверное, облегчение. Он не мог обладать ею, но и другим не позволил.

Я дошла до конца Китонс-роуд и, чтобы успокоиться, присела на низкую стену. Если мой внутренний голос так ошибся в отношении Клея, что еще я упустила? Неужели Бернс все-таки прав, утверждая, что Моррис – участник некой группы, пытающейся имитировать преступления Бенсонов? Судя по всему, на нечто изощренное он не способен, зато может представлять ценность для сообщников по другим причинам.

Возможно, его дружба с Рэем и Мэри помогла заработать дополнительные очки в их глазах. Такая логика мне понятна. Однако версия о целой банде казалась неубедительной. Я готова спорить на что угодно, что одержимый своей извращенной миссией убийца действовал в одиночку.

Наконец я сделала последний глубокий глоток свежего воздуха и зашагала назад к машине. Мне до сих пор было непонятно, почему Клей так испугался, увидев на фотографии Уилла. Оставалось лишь уповать на то, что Бернс не пронюхает про мой визит к нему. Потому что стоит толстяку об этом узнать, как он упечет меня под домашний арест и посадит на хлеб и воду.

Когда я попросила Мидса отвезти меня назад в отель, мой херувим явно расстроился. Возможно, он мечтал провести весь день, разъезжая по городу, но как только мы вернулись и я включила телевизор, он снова повеселел. Когда я приготовила себе чашку чая, он уже нашел американский канал, где показывали рестлинг, и теперь, широко открыв от восторга глаза, наблюдал за тем, как огромные мужики с загаром из солярия швыряют друг друга оземь. Я хотела было объяснить ему, что все эти поединки постановочные, что никто не получит никаких травм, но не стала этого делать, дабы не ломать парню кайф.

Легла на кровать и закрыла глаза. Правда, из-за двери до меня по-прежнему доносились притворные крики боли.

Когда проснулась, за окном уже стемнело. Стоило присесть в постели, как нахлынуло раскаяние за бездарно профуканную вторую половину дня, но, по крайней мере, головная боль отступила. Из соседней комнаты доносились голоса: тонкий писк Мидса смешивался со знакомым бархатистым баритоном. Я придирчиво посмотрела на себя в зеркало: лицо опухло со сна.

Я еще не закончила причесываться, когда раздался стук в дверь. В следующую секунду в комнату вошел Альварес, одетый в темно-серый спортивный костюм. Мне он напомнил менеджера футбольной команды, которому не терпится снова выйти на поле самому.

– Ты не хочешь пробежаться трусцой? – спросил он.

Я подавила смешок.

– Ты ведь ненавидишь пробежки.

– Я же сказал, трусцой. Разве предлагал тебе бежать марафон? Надеюсь, ты не помчишься со своей обычной олимпийской скоростью.

– Что ж, как говорится, на безрыбье…

Дверь снова закрылась. Я переоделась в свой обычный костюм для бега. От одной только мысли, что сейчас вырвусь на свежий воздух, мои пальцы с удвоенной скоростью принялись шнуровать кроссовки. Когда я вышла из комнаты, Мидс уже успел куда-то испариться, а в дверях, сложив на груди руки, будто простоял так уже не один час, меня ждал Альварес.

– Готова?

Я кивнула.

– Как прошел день?

– Даже не спрашивай, – простонал он. – Без минуты отдыха с самого утра.

Когда мы вышли на улицу, Альварес, не оглядываясь, затрусил вперед. Его мощные плечи напрягались при каждом шаге. Он приберегал энергию, но, даже прибавь он скорость, я без труда его бы обогнала. Минут через пять мы добежали до реки, и я уже хватала ртом холодный воздух.

Против течения, вся желтая от ржавчины, пыхтя от натуги, шла землечерпалка, следом тащилась баржа. Мы свернули на запад, к Баттерси, и Альварес перешел с трусцы на настоящий бег. Вряд ли он собрался выложиться на все сто. Просто упорно бежал вперед, и можно было подумать, что ему ничего не стоило несколько дней поддерживать вполне приличную скорость. Над нами высились уродливые многоэтажные жилые дома высотой в пятнадцать, а то и все двадцать этажей. Выросшие на волне строительного бума, они тесно лепились друг к другу. Вскоре я ощутила в крови прилив эндорфинов.

Альварес наверняка привык считать себя непобедимым. Самым умным в мире, готовым к любым свершениям. Я обогнала его. Теперь топот его кроссовок по мостовой раздавался позади меня. Он явно не желал отставать.

– Посмотрим, из какого теста ты сделан, – пробормотала я.

Позади нас исчез Ламбетский мост. Не знаю, как долго мы с ним бежали, но точно до тех пор, пока у меня не закололо в боку. Между тем Альварес продолжал нестись вперед, как локомотив. К этому времени богатая Квадратная миля^[53] уже скрылась из виду. Теперь на крошечных балконах сушилось белье, окна первых этажей прятались за железными решетками.

Затем на мое запястье легла рука Альвареса.

– Ты меня угробишь, – задыхаясь, произнес он. – Я уже слишком стар для таких подвигов.

– Неправда. Честное слово, ты бы выдержал даже дольше, чем я.

– Шутишь. – Его дыхание сделалось менее надрывным. Он встал рядом с парапетом. Глаза его были такими же темными, как река у него за спиной. – Иди сюда, – сказал он.

Поцелуй был властным и жадным, потому что он знал, что я не посмею его оттолкнуть. Он схватил мою руку и потянул вниз, на каменные ступени, которые я сразу даже не заметила. У наших ног плескалась река. В темноте Темза казалась потоком нефти, в котором подрагивающей россыпью отражались желтые огни противоположного берега. А еще от нее исходил мощный запах. Пахло грязью, отбросами, гнилыми фруктами.

Руки Альвареса обхватили меня за талию. Он зарылся лицом мне в шею, прижимая спиной к холодной кирпичной стене. Возможно, виной всему эндорфины, но я была готова раздеть его прямо на месте. А потом, чтобы остудить пыл, окунуться в ледяную воду.

Вдоль дорожки послышались шаги. Кто-то рассмеялся и зашагал дальше. За нами мог следить кто угодно. Альварес впился в меня поцелуем. Рука скользнула мне между ног. Я попыталась вздохнуть.

– Мы не можем, – прошептала я.

– Это почему же?

– Представь себе заголовки газет, если нас застукают. – Я оттолкнула его на расстояние вытянутой руки. – Бернс вряд ли обрадуется.

Альварес прижал губы к моему уху.

– Наплевать. Тебе просто нравится мучить меня.

– Новизна постепенно проходит, – усмехнулась я. – Отведи меня назад в отель. Закончи начатое.

Назад мы бежали медленнее, мимо сверкающего фарами потока машин на мосту Ватерлоо. Их задние огни красными искрами отражались в реке, словно это была Ночь Гая Фокса^[54].

В фойе отеля было полно туристов. Они выстроились в недовольную очередь в ожидании, когда им выдадут ключи от номеров. Положив мне на плечо руку, Альварес вслед за мной трусцой вбежал вверх по лестнице. Пока я искала ключ, он снова принялся целовать меня. Мне же хотелось одного: лечь в постель и пронаблюдать, как он будет раздеваться. Увы, по ту сторону двери нас уже кто-то ждал.

– Привет, – весело произнесла Энджи. – Я решила прийти пораньше. Бернс подумал, что вам захочется вечером куда-нибудь выйти.

Я не знала, что мне делать, смеяться или плакать. Есть один психологический синдром, которым страдают больные депрессией. Он называется отложенное удовлетворение. Буквально все должно подождать. Люди заставляют себя тянуть с отпуском, откладывают поиски новой работы или партнера. А все потому, что им кажется, будто они не заслуживают счастья. Альварес негромко простонал. Его удовлетворение и без того откладывалось настолько долго, что терпение готово было лопнуть.

Глава 28

Похоже, у нас с Энджи уже началась наша собственная версия «Дня сурка»^[55]. Я выбрала свой стандартный завтрак – фрукты и греческий йогурт, она же, как обычно, навалила полную тарелку тостов, яичницы и сосисок.

– В самый раз, – сказала она.

Было в ней нечто неотразимое, в этой белокурой крошке. Что бы она ни делала, всегда с воодушевлением – начиная поглощением пищи и кончая работой. Я бледнела на ее фоне. Для меня время как в замедленной съемке, каждое действие растягивалось на тысячелетия.

Когда я шла через фойе, меня окликнула дежурная за стойкой:

– Для вас есть почта, доктор Квентин. – Равнодушно скользнув по мне глазами, будто сегодня решила отдохнуть от обычной вежливости, она подтолкнула через стойку несколько конвертов.

Хари перенаправил в отель мою деловую корреспонденцию. Уорвикский университет приглашал выступить перед тамошними студентами по вопросу клинического лечения пациентов со случаями насилия в истории болезни. «АстраЗенека» рекламировала новое поколение препаратов, снижающих уровень тревожности. Никаких побочных эффектов, без зазрения совести утверждал рекламный буклет, и все ваши тревоги вскоре станут достоянием прошлого. Я не сразу заметила небольшой белый конверт в самом низу пачки.

На этот раз я не стала открывать его сразу. Наоборот, осторожно взяла в руки, как неисправную гранату. Энджи стояла у входа, болтая с Альваресом. Когда он подошел ко мне, она осталась стоять на месте. Возможно, рассчитывала заработать у Бернса дополнительные очки. Альварес выглядел намного бодрее, чем накануне. Не знаю, что пошло ему на пользу – пробежка или беспардонный флирт. Я в знак приветствия помахала ему конвертом.

– Смотрю, он не оставляет тебя в покое? – вздохнул полицейский.

Мы сели за столик в опустевшем кафетерии. Все уже давно позавтракали, за исключением пары-тройки туристов: они поглощали круассаны перед выходом. Альварес вскрыл письмо. Черные буквы были такими же четкими и аккуратными, как и в прошлый раз.

Дорогая Элис!

Пора прекратить борьбу. Нам нужно быть вместе. Но когда я пришел за тобой, ты убежала. Я видел, как ты спрыгнула с балкона, но не думай, что в следующий раз тебе удастся от меня сбежать. Я могу тебя поймать в любое время, и ты скажешь мне, что думаешь на самом деле, потому что боль заставляет людей быть честными. Вскоре ты станешь прозрачной, Элис. Я увижу тебя насквозь.

– Господи, – прошептал Альварес и вновь нахмурил брови. Кровь отлила от лица, будто угроза адресована ему лично. – Слава богу, он не знает, что ты здесь.

– Ты уверен?

Он помахал конвертом. Письмо было переадресовано из клиники.

– И на том спасибо.

Он пристально посмотрел на меня, оценивая мою реакцию.

– Тебе придется задержаться здесь надолго. Надеюсь, это понятно? Этот тип не собирается отступать и намерен довести свой план до конца. Пока он не пойман, о возвращении домой даже не мечтай.

– Не было печали, – пробормотала я. Сидеть в четырех бежевых стенах гостиничного номера, пока за окном проходит жизнь. Этак можно проторчать здесь целую вечность.

– Не переживай, время от времени я буду выводить тебя на свободу. – На какой-то миг показалось, что он вот-вот улыбнется, но это была лишь игра света. – Скажи, что тебя больше всего раздражает в твоем заточении?

– Все. Я должна быть на работе, помогать другим людям, чтобы они окончательно не сошли с ума. А шансы выйти в город вечером и вообще почти равны нулю.

– Ничего, что-нибудь придумаем. – Он запечатал письмо в пластиковый пакет. – Успокойся. Кто знает, вдруг сегодня твой брат будет в разговорчивом настроении.

* * *

«Да, чудеса случаются, – подумала я, – но только не в такой серый день, как этот». Когда мы вышли из машины, пошел град. Мы почти бегом бросились через площадь, и градины больно бились мне в шею. Тысячи крошечных метеоритов обрушивались с неба. Когда мы наконец добежали до дверей клиники, я походила на утонувшую крысу. И, как назло, единственный человек, кому я не хотела бы попасться на глаза в таком виде, уже маячил в коридоре.

Мать с неодобрением посмотрела на мои мокрые волосы и выцветшие джинсы.

– Элис, дорогая, разве ты не на работе?

Мать страшно гордилась тем, что ни разу не пропустила и дня в своей библиотеке. Это было ее спасением. Пока она исполняла там свой долг и следила за порядком, хаос был уделом других.

– Я же сказала, мам. Полиция временно оберегает меня.

Ее внимание тотчас переместилось на Альвареса. Светлые глаза моментально произвели все нужные вычисления. Не считая всклокоченной шевелюры, он прекрасно вписывался в жесткие рамки ее требований. Пальто дорогое, хорошо скроенное. Приличные черные кожаные ботинки.

– И кто вы такой? – она протянула руку.

– Альварес, – он на секунду задержал ее руку. – Я вам искренне сочувствую по поводу вашего сына, миссис Квентин.

Похоже, он ей понравился с первого взгляда. Она предпочла бы и дальше строить ему глазки, вместо того чтобы заниматься неприятными вещами, ради которых, собственно, и приехала сюда.

– Ты уже видела Уилла, мама? – спросила я.

Ее внимание с неохотой вернулось ко мне, будто я испортила ей некую романтическую встречу.

– Нет, моя дорогая. Некто по имени доктор Чадха встретится со мной в десять часов.

– Боюсь, что в таком случае ждать придется долго. Хари вечно опаздывает.

– Пойдемте с нами, миссис Квентин, – сказал Альварес, продемонстрировав свои лучшие манеры. Он слегка наклонил плечи вперед, будто собрался отвесить поклон. – Одной вам будет тяжело видеть вашего сына.

Мать изобразила улыбку страдалицы:

– Он так мучается, бедняжка. Ужасно, когда не можешь помочь собственному ребенку.

Я едва сдержалась, чтобы не сказать ей, что мой брат мучается вот уже много лет, но она почему-то не слишком-то торопилась ему помочь.

Энджи уже ждала в палате, опередив нас. Словно невесомый эльф на мухоморе, она устроилась на стуле рядом с кроватью Уилла и старалась ничего не упустить. Похоже, ее присутствие Уилла совсем не беспокоило. Он крепко спал. Лицо бледнее подушки. Под глазами залегли черные круги. Медсестра убрала одеяло. Левая нога от лодыжки и до бедра была закована в гипс. Из правой торчали металлические спицы, удерживающие кости на месте.

Кожа блестящая, в пятнах кровоподтеков. Улыбки матери как не бывало. Для такого брезгливого человека, как она, видеть это сродни подвигу. Я даже на миг прониклась к ней сочувствием.

Помнится, по утрам, когда я еще не ушла в школу, она стояла перед зеркалом в спальне и расстегивала пуговицы ночной рубашки, чтобы рассмотреть полученные накануне синяки, что фиолетовыми кляксами расползались на груди и плечах. С тех пор она не переносит вида чужих увечий.

Альварес отдернул шторы, и на лицо Уиллу упала полоска света. Брат тотчас заморгал и открыл глаза. Похоже, он пришел в себя. Он посмотрел на мать, на меня, потом его что-то испугало.

Может, причиной стал неожиданный свет или фигура Альвареса в углу, но он неожиданно выпучил глаза, а на исхудавшем лице напряглась буквально каждая мышца. Затем брат закричал и принялся махать руками, будто пытался что-то разбить.

Энджи посмотрела на Альвареса:

– Его что-то расстроило. До этого он был тихий, как мышка.

– Наверное, нас слишком много, – сказал Альварес и отступил от кровати.

– Успокойся, мой мальчик, – проворковала мать.

Она потрогала его руку, но он стряхнул ее пальцы. Крик теперь скорее напоминал рычание. Я заставила себя сидеть спокойно. Рано или поздно истерика утихнет. В наш организм встроен предохранительный клапан. Уровень кортизола^[56] падает, чтобы затем взлететь снова. Паника пробегает по нам волнами.

– Все в порядке, Уилл. Ты в безопасности, – сказала я, скорее для собственного самоуспокоения, но, по всей видимости, он меня услышал. Вопли сменились хныканьем. Брат потянулся к моей руке, а когда нашел ее, то сжал пальцы с такой силой, что мне стало больно. Я вздохнула с облегчением, когда он разжал свои.

– Ты не знаешь, что я увидел, – прошептал он.

– И что же ты увидел, Уилл?

Он прохныкал и зажмурился, будто ему было страшно вспомнить.

– Если хочешь, можешь шепнуть мне на ухо, – предложила я.

Спустя несколько мгновений его губы шевельнулись, но он говорил так тихо, что я ничего не услышала. Тогда я придвинулась к нему ближе и смогла разобрать его бормотание.

– Дьявола, – пробормотал он, а потом его взгляд скользнул к окну. – Все ангелы куда-то исчезли.

– Это лекарства, которые ты принимаешь. Честное слово, здесь ты в безопасности.

Я выглянула в окно. Низкую крышу морга загораживали деревья. У меня больше шансов получить объяснения от жертв, лежащих в тамошних холодильниках, чем от родного брата. Мать застыла все в той же позе у стены. Лицо ее скорее напоминало маску, на которую кто-то густым слоем наложил косметику.

Она словно провела все утро перед зеркалом в ванной, рисуя себе улыбку. Возможно, мне полагалось обнять ее, сказать пару слов утешения, но у меня не было сил. Я обернулась. Альварес уже куда-то испарился. Наверное, отправился на поиски медсестры, когда Уилл начал биться в истерике. Энджи как мышка сидела в углу. Но для Уилла уже больше никто не существовал. О чем-то он разговаривал сам с собой, закрывая ладонями глаза, как в прятках.

Глава 29

Хари опоздал на целый час, но моя мать в кои-то веки не стала возмущаться. Такой эффект на нее производили только врачи и адвокаты. К ним она относилась с неизменным пиететом, в ее глазах они были сравнимы с младшими членами королевской семьи.

– Как твои дела? – спросил меня Хари. Шоколадные глаза буквально сверлили меня насквозь. Я бы отдала все на свете, чтобы перевести стрелки назад: вновь оказаться у него в кабинете и поглощать липкие пирожные.

– Терпимо. Куда больше меня волнует состояние брата.

– Именно за этим я сюда и пришел. Чтобы увидеть, чем я могу ему помочь.

Альварес крутился у двери. Было довольно странно, что они с Хари подружились. Лично я никак не могла взять в толк, что между ними общего. Впрочем, в этом весь Хари – прийти на помощь тому, кто нуждается в поддержке. Его спокойствие передалось даже Альваресу. И самое главное – Уиллу. Брат притих, хотя взгляд его был по-прежнему прикован к окну. Видимо, наблюдал за тем, как по небу пролетают призраки.

– Здравствуйте, молодой человек, – проворковал Хари. – Смотрю, ты сегодня у нас спокоен. Это хороший признак.

– Он еще минуту назад орал как резаный, – уточнила я. – Может, ввести хлорпромазин?

– Не нужно торопить события, Элис. – Хари наклонился, чтобы потрогать лоб Уилла. Он разговаривал с ним, как со старым другом: – Возвращайся к нам постепенно, как получается. Через несколько дней мы переведем тебя на валпроат^[57]. Посмотрим, каковы будут результаты.

– Господи! – взорвался Альварес. – Неужели ты забыл, что дело срочное?

Уилл мгновенно отреагировал на повышенный тон. Хотя, возможно, причина заключалась в масштабах. Для него мы все были гигантами, высившимися над его кроватью. Он прикрыл руками глаза, бормотание перешло в плач.

– Может, нам лучше выйти? – предложил Хари.

Альварес, как только шагнул в коридор, был готов взорваться от злости.

– Никакого улучшения!

– Но ведь он болен, Бен, – спокойно возразил Хари. – Его выздоровление потребует времени.

Альварес кивнул:

– Пусть выздоравливает, но без его показаний мы в заднице. Застряли. Он часть команды. А вчера пропала еще одна девушка.

К этому моменту улыбку на лице Хари сменило выражение, какое я не раз видела на совещаниях нашего подразделения. Обычно за этим следовала информация о сокращении финансирования.

– Дело в том, что он не только болен, ему еще вкололи целый набор психоактивных препаратов. А противоядия нет. И нам ничего не остается, только ждать.

Альварес нетерпеливо кивнул.

– Ты хочешь сказать, что не можешь ничего сделать?

– Нет. Я говорю, что мы должны набраться терпения. В данный момент Уилл считает себя птицей в клетке. Разве он может сразу из нее вырваться?

Щека Альвареса дернулась.

– Я просто напоминаю, что дело срочное. Вот и все.

– Я помню, и мне жаль. Мы делаем все, что в наших силах. – Хари виновато посмотрел на меня и поцеловал в щеку. – Мы там, наверху, все по тебе скучаем, Элис.

Сказав это, он зашагал по коридору, возвращаясь в свой мир, в котором когда-то обитала и я. Полный деловых встреч, рецептов и прочих вещей, которые можно контролировать.

Альварес сцепил на затылке руки.

– Нет, все это, конечно, прекрасно. Но от этого ни хрена не становится понятнее, как две мертвые девушки попали к нему в фургон.

– Наверное, имеются и другие способы это выяснить?

Между его бровей, подобно каньону, пролегла глубокая складка – где-то на ее дне протекал поток мыслей. Альварес настоял, что проводит меня до Тули-стрит. Когда мы с ним дошли до угла, взгляд его упал на мой рот, будто он собрался поцеловать меня на виду у всей улицы, на виду у Энджи, которая ждала в машине у противоположного тротуара.

– Лучше не надо, – предостерегла я.

Альварес мыском ботинка поддал рассыпанные по земле градины.

– С тобой вечно лучше не надо.

– Просто я думаю о твоей работе. Вот и все.

– А если меня уже от нее тошнит?

– Это потому, что ты слишком много работаешь.

Его губы скривились в подобии улыбки.

– Кто-то же должен.

– Я позвоню тебе сегодня вечером, – пообещала я.

Он зашагал прочь очень медленно, будто тащил на плечах незримый груз.

* * *

Что касается Энджи, то на нее холод, похоже, не действовал. Своей короткой стрижкой она напомнила мне беспризорника из «Оливера Твиста».

– Смотрю, начальник к вам неравнодушен, – заметила Энджи, пристально глядя, как я отреагирую на ее слова.

– Чушь. Он просто делает свою работу.

– По нему у нас в участке все женщины сохнут.

– Вы шутите.

– Правда, там и выбора-то особого нет. На фоне большинства наших мужиков инспектор Бернс кажется замухрышкой. Но вы бы послушали, что говорят девчонки про Альвареса с тех пор, как у него умерла жена.

Интересно, а Альварес в курсе, что к нему уже выстроилась очередь воздыхательниц? Тем временем мы уже направлялись на юг по Саутварк-Бридж-роуд. Еще несколько минут, и вокруг меня, словно гигантская фигура оригами, сомкнутся стены отеля.

– Энджи, вы не могли бы свернуть на следующем перекрестке налево?

– Это еще зачем? – недовольно уточнила она. В отличие от Мидса, она терпеть не могла отклоняться от плана.

– Обещаю, всего на минутку.

Энджи что-то недовольно буркнула себе под нос, но остановила машину в тупичке. Мемориальный скверик можно было пропустить в два счета. Когда его открыли, в газете появилась заметка. Родственники были возмущены, и я прекрасно их понимаю. По их мнению, художник не воздал должного жизням несчастных девушек. Скверик был скорее данью минимализму. На мощенном камнем пространстве разбросаны круглые клумбы и восемь плоских камней, отмечая собой то место, где когда-то стоял хостел Бенсонов.

Мраморные плиты напоминали огромные тусклые монеты под пасмурным небом, словно человеческая кожа, которая десятилетиями не видела солнца. Энджи посмотрела на список имен. Один из мемориальных камней разукрашен вандалами. Думаю, в скором времени и остальные тоже будут покрыты кричащими граффити.

Я закрыла глаза, и перед моим мысленным взором тотчас же возникла Мишель и ее затуманенный взгляд, взгляд человека, который не видит будущего. Кто знает, вдруг она еще жива? Вдруг уехала в другой город, чтобы начать там новую жизнь? Я оглянулась на Энджи. Та стояла, склонив голову. Губы ее беззвучно шевелились, чем она несказанно меня удивила. Молитва никак не вязалась с ее поведением тертого калача. Поймав на себе мой взгляд, она смутилась, будто я застукала ее, когда она запустила руку в коробку с печеньем.

– Все, пойдемте, – поторопила она меня. – Незачем тут зависать.

Рядом с одним могильным камнем лежал букетик гвоздик. И я подумала о пяти девушках, чьи тела так и не найдены. Их родным даже некуда принести цветы на их день рождения. Но пусть лучше так, чем лежать на кладбище проституток. Этот садик казался роскошью по сравнению с коркой грязного, поросшего сорняками асфальта, закатавшего сотни безымянных могил кладбища Кроссбоунз.

* * *

Единственное, что можно сказать хорошего в адрес отеля, – в нем был вай-фай. В самом худшем случае я могла бы смотреть на картинки пустынных ландшафтов и представлять, как бегу по ним долгие мили. Когда я вошла в свой почтовый ящик, тот встретил меня тремя сотнями писем. Внизу первой страницы появилось смутно знакомое имя. Еще не закончив читать, я решила принять предложение. Через минуту был сделан телефонный звонок, и мы договорились о встрече. После чего я сообщила об этом Энджи.

– В шесть тридцать мне нужно быть в Брикстоне, – объявила я.

Энджи продолжила изучение свадебных фото, видимо выбирая фату.

– Что-то мне это не нравится.

– Согласна. Я знала, что вы так скажете.

– На улице за вами трудней уследить.

– Обещаю, что не стану убегать далеко.

– Брикстон! Это надо же! – простонала она.

– Нас там легко могут поймать и продать в сексуальное рабство.

Энджи пристально посмотрела на меня:

– Вам бы только шутить, Элис. Или забыли, что за вами охотится психопат?

Я вздохнула:

– Вы не поверите, но помню.

Когда вышли на улицу, она все еще на меня дулась.

– Даже не представляете, как я вам благодарна, – тихо сказала я.

– Неужели? – спросила она, глядя на поток машин, текущий от моста Ламбет-бридж.

– Просто я привыкла самостоятельно принимать решения, вот и все. И безделье для меня сродни пытке.

Как только я извинилась, настроение тут же вернулось к Энджи. Машина свернула на юг, вливаясь в широкий поток, что катился в направлении зеленых пригородов.

Вскоре мы уже оказались в Брикстоне. Тот ничуть не изменился. Растаманы, сверкая красно-желто-зелеными деталями туалета, несмотря на холод, толкали на улицах «дурь». Они были готовы всучить «травку» первому попавшемуся прохожему.

Мы припарковали машину рядом с прачечной самообслуживания. Две хорошо одетые африканки закладывали простыни в огромные барабаны. Судя по их нарядам, они не стали бы жертвовать стилем ради какой-то там карьеры.

Мы направились к «Старбаксу». Я всегда ненавидела эти однотипные кофейни. Есть нечто подозрительное в том, что латте все время одного и того же вкуса, а кожаные стулья, призванные создавать уют, похожи друг на друга как близнецы. Но, по крайней мере, кафешки эти сразу видно – их круглые вывески красуются на каждом углу, такие же грязно-зеленые, как и американский доллар.

Энджи уселась за столик в углу, на удобном для присмотра расстоянии от Гарета Райт-Филипса, который уже наполовину допил капучино. Сегодня он выглядел каким-то нервным. По неизвестной мне причине наше рандеву вселяло в него гораздо большие страхи, нежели встреча с самой знаменитой серийной убийцей Британии.

– Надеюсь, вы не против, что я позвонила.

Мой визави настороженно улыбнулся:

– Нет, конечно. В наши дни любого можно достать хоть из-под земли.

Райт-Филипс явно не умел прятать эмоции. Они легко летели по его лицу, как воздушный шар по небу. Я поймала себя на том, что не устаю восхищаться синеватой бирюзой его глаз.

– Значит, вы работаете не только в Рэмптоне? – спросила я.

– Нет. Но тюрьма дает хороший заработок, – он криво улыбнулся. – Пара дней в Вормвуде, по одному в Рэмптоне и Брикстоне. Пятница свободна, и я могу посвятить ее работе над моим потрясающим вторым романом.

– Удивительно, как после всего у вас еще хватает энергии.

Он равнодушно пожал плечами:

– Эта работа помогает мне как писателю. Ведь не каждый день появляется возможность выслушивать рассказы убийц. – Казалось, мой собеседник решал про себя, говорить ему начистоту или нет. – Дело в том, доктор Квентин…

– Элис.

– Дело в том, Элис… Я не знаю, как это лучше сказать…

Его взгляд скользнул по столу, по чашкам, ложкам, рассыпанному сахару.

– Не торопитесь.

Гарет глубоко вздохнул:

– Я кое-что украл.

С этими словами он вытащил из портфеля стопку бумаг. Я посмотрела на почерк, вернее, каракули из недописанных слов, словно автор не поспевал за собственными мыслями.

– Чье это?

– Мэри Бенсон, – нехотя признался Гарет, точно опасался, что его арестуют прямо на месте. – Когда она поняла, что слепнет, она стала писать. Наверное, хотела, пока у нее имелась такая возможность, облегчить душу.

Я посмотрела на орнамент из корявых рисунков на полях каждой страницы.

– Она в курсе, что ее записи у вас?

Райт-Филипс покачал головой:

– Я, никому ничего не сказав, взял их из ее камеры несколько недель назад.

– Чтобы использовать в своем романе?

Мой собеседник уставился на кофейную гущу на дне чашки.

– Я вас не виню. Всем интересно узнать, что она скрывала от нас все это время.

– На самом деле там ничего интересного – слезливые стишки и море жалости к самой себе.

– Можно мне на это взглянуть?

– Да, но есть еще кое-что.

– Извините, не хотела вас торопить. – Я уселась на самом краешке стула. – Грубо с моей стороны.

– Вы ведь ей ничего не скажете? – пролепетал Гарет.

Когда я снова посмотрела ему в глаза, те уже были аквамариновыми, а не бирюзовыми, они слегка остекленели от страха. Пусть Мэри Бенсон наполовину ослепла и ее держат под замком, ему все равно страшно, что однажды в глухую полночь она придет за ним и отомстит.

Глава 30

Когда мы вернулись, констебль Мидс уже свернулся калачиком на диване и не отрывал глаз от телеэкрана. Шла передача про антиквариат. Нет, херувим не так прост, как может показаться на первый взгляд. Вдруг он спец по старинному фарфору, а полицейским просто подрабатывает в свободное время? Тем не менее Мидс почему-то смутился. Увидев нас, он густо залился краской, будто его застукали за просмотром порноканала.

Пока меня не было, в номере убрали и даже аккуратными стопками сложили мою одежду. Услуги горничных в отелях неизменно вызывали у меня глухое раздражение: с какой стати армия низкооплачиваемых женщин должна копаться в ваших вещах и делать то, что вы в состоянии сделать сами?

Я быстро пролистала заметки Мэри Бенсон. Поначалу они показались неразберихой из неумелых рисуночков и каких-то перечислений, причем каждый листок в буквальном смысле был насквозь пропитан страхом. Мэри пыталась детально увековечить свое прошлое, прежде чем окончательно ослепнет. Так, например, одна страница представляла собой описание рождественских праздников далекого детства – кто что подарил, кто из родственников приезжал в гости.

В самом низу страницы была нарисована елка, вся увешанная шарами. Райт-Филипс прав насчет жалости к самой себе. Листки, а их насчитывалось несколько десятков, содержали наброски писем политикам с просьбой об освобождении. Это фарс, писала Мэри Бенсон. Каждый день, проведенный ею в тюрьме, это насмешка над правосудием.

Рисунки оказались более интересными – вырванные с корнем деревья, существа с искаженными лицами. Однако один абстрактный орнамент все время повторялся – неправильной формы пятиконечная звезда, повисшая над прямоугольником. Он украшал собой верх почти каждой страницы. Перебирая потрепанные записи, я поймала себя на том, что мне противно к ним прикасаться, и даже пожалела, что нет резиновых перчаток. Наконец я с облегчением сунула листки обратно в конверт.

Принять решение, что мне делать дальше, тоже оказалось непросто. Впрочем, выбор невелик. Могла лечь спать, поесть в кафетерии отеля безвкусной еды, отправиться в спортзал и бежать в никуда по беговой дорожке. Я уже надевала кроссовки, когда зазвонил мой телефон.

– Лола? Как твои дела?

Моя подруга громко вздохнула в трубку:

– Мне позвонил Ларс. Полиция сгребла его, как только он прилетел в Стокгольм.

– Ничего удивительного. – Я моментально представила себе его нагишом с обольстительной улыбкой. – И что он сказал в свое оправдание?

– Что ему очень стыдно, что он сделал мне больно. И это было слышно даже по его голосу.

– Ну, у него наверняка в запасе целый воз всяких отмазок. Трудное детство, кредиторы, не дающие житья.

– Он меня любит, Эл, – Лола шмыгнула носом. – Я это точно знаю. Что мне теперь делать?

– Ничего, моя дорогая. Ничего не поделаешь.

– Я могу купить билет на самолет и улететь к нему.

– Не пори горячку, Ло. Подумай лучше о спектакле. И вообще, давай ко мне. Мы могли бы вместе позавтракать.

– Понимаешь, Эл, я не такая, как ты. – На минуту в трубке возникло молчание, пока Лола боролась со слезами. – Я не могу без него. Одной мне просто нет жизни.

– Неправда, Ло. Честное слово, ты гораздо сильнее, чем думаешь.

В трубке раздался всхлип.

– Во сколько мне прийти?

– Давай в девять.

– Прости, Эл, что гружу тебя своими проблемами.

– Все нормально. Завтра придешь и все расскажешь.

Желание идти в спортзал пропало. На фоне страданий Лолы беговая дорожка казалась еще более бессмысленной. Я решила, что уподобляюсь лабораторной крысе, что бегает за собственным хвостом. Откинулась на кровати и уставилась в потолок – гладь безупречной белизны, где даже самые крошечные пятнышки были вне закона.

* * *

Посреди ночи меня разбудило оповещение. Вероятно, сон был крепким, потому что я не сразу сообразила, где нахожусь. Сообщение пришло от Альвареса. Я негромко выругалась, затем заставила себя встать с постели. Пока одевалась, из-за двери доносилось похрапывание Мидса. Один бог ведает, что ему снилось. Наверное, рестлеры с красочным загаром, бросающиеся друг в дружку огромными антикварными вазами. Или, может, такому невинному созданию, как он, никогда не лезут в голову кошмары? Я на цыпочках прокралась мимо него. Нет, телохранитель из него все-таки никакой – всего боится, от всего шарахается, не замечает потенциальной опасности.

Когда я спустилась вниз, вид у Альвареса был еще более угрюмый, чем обычно. Что-то окончательно нейтрализовало его чувство юмора. Даже не поздоровавшись со мной, он резко развернулся и направился к выходу. Когда мы вышли на улицу, я пожалела, что не захватила с собой перчатки и шарф.

Заморозки облачили каждую машину, каждый фонарный столб в белые одежды, похожие на слой тонкой сахарной глазури. Альварес шагал впереди, размахивая руками, будто бросая вызов встречным пешеходам. Впрочем, стоило ему сесть в машину, как от его самообладания не осталось и следа. Он с размаху врезал кулаком по приборной доске, будто та в чем-то перед ним провинилась.

– Гребаная работа! – пробормотал он. – Она готова сожрать человека со всеми потрохами!

Я потерла ему плечо, ожидая, когда он успокоится. Мышцы были настолько напряжены, что прикосновение пальцев мало чем помогло.

– Что стряслось?

Он даже не поднял головы.

– Увидишь сама.

Мы буквально полетели по Саутварк-стрит. В кои-то веки улицы были пусты, лишь впереди, словно хулиган на игровой площадке, зловеще маячил черный силуэт галереи Тейт.

Альварес резко повернул машину к вокзалу Ватерлоо. Шон наверняка давно уже спит сном младенца в нескольких сотнях метров отсюда, в квартире, пропахшей вином и специями. По какой-то причине мне даже не пришло в голову спросить Альвареса, куда, собственно, мы едем. Просто решила, что у него имелись все основания вытаскивать меня из постели в середине ночи.

Мы припарковались в тесном тупичке под названием Никольсон-стрит. Он был до отказа забит полицейскими машинами. Здесь же стояла карета «Скорой помощи». Видно почти ничего не было, за исключением пустующего магазинчика на углу и небольших складов по обе стороны дороги.

Бернс стоял, прислонившись к телеграфному столбу. Он даже не пошевелился, когда я подошла к нему, будто утратил представление о том, что такое движение.

– Спасибо, что приехали, Элис. – В свете уличного фонаря лицо его казалось бледнее обычного. – Боюсь, история повторяется.

Мне стоило немалых усилий не крикнуть: «А что я вам говорила!» По крайней мере, это доказывало, что Уилл здесь ни при чем.

– Вам здесь нужен судмедэксперт, а не психотерапевт.

– Думаю, это ваша знакомая. Нам нужно, чтобы вы ее опознали.

Сердце неприятно екнуло в груди, когда мы зашагали вперед, пройдя мимо нескольких полицейских машин. Посреди переулка, рядом с мусорными баками на колесиках натянут белый пластиковый навес. В нос тотчас ударила вонь гнилых фруктов и еще чего-то, еще более омерзительного, вроде протухшего мяса, слишком долго пролежавшего в холодильнике. Я тыльной стороной кисти прикрыла рот. В нескольких метрах от меня темнел знакомый черный куль.

– Готовы? – спросил Бернс.

– Как всегда.

Он осторожно оттянул край, как если бы девушка еще могла быть жива. Голубые глаза Мишель вопрошающе смотрели на меня, словно неделю назад она о чем-то спросила меня и до сих пор ждала, когда же я наконец отвечу.

– О боже! – пробормотала я. Рот стал забит самыми разными восклицаниями и проклятиями, и все они одновременно рвались наружу, не давая вздохнуть.

– Это ведь Мишель, да? – тихо спросил Бернс. – Та самая девушка, которую вы встретили во время пробежки.

Сочный шотландский акцент снова вернулся к нему. Волнуясь, он забывал сокращать гласные. Я кивнула, не осмеливаясь посмотреть ему в глаза. Затем опустилась на колени на каменную мостовую. Мороз тотчас дал о себе знать, пробравшись мне под джинсы. Я снова посмотрела на лицо девушки – вернее, то, что от него осталось.

Между бровями вырезан крест, как у вступившей в секту. На щеках – сетка из кровавых порезов. На горле, скрывая рану, запеклась корка крови. Я же помнила совсем другое: выражение ее лица, когда она сообщила мне, что ей предложили место в колледже. Смесь недоверия, радости и страха. Она отказывалась поверить, что еще существует возможность изменить жизнь к лучшему.

– Могу я закрыть ей глаза? – спросила я.

– Судмедэксперты нам всыпят, – неуверенно ответил Бернс.

Ладонь коснулась ресниц. Я сумела закрыть ей глаза лишь со второй попытки, точно Мишель задалась целью смотреть на этот мир как можно дольше. Я села на бордюр и попыталась отдышаться, а заодно отогнать тошноту. Мои ботинки стояли на решетке ливневой канализации, и казалось, что сквозь подметки мои последние силы сливаются вниз, куда устремляются все городские отходы.

Альварес, как обычно, оказался в самой гуще событий. Стоя посреди группы судмедэкспертов, он раздавал указания. Бернс отвез меня назад в гостиницу лишь часа через полтора. Всю дорогу он молчал, из чего я сделала вывод, что он просто устал. Наконец старший инспектор глубоко вздохнул, собираясь с силами.

– Я слышал, вы встречаетесь с Беном, – сказал он.

– Интересно, от кого?

– Птичка на хвосте принесла. – Он постучал пальцем по носу и рассмеялся: – Слава богу, что из этого вышло хоть что-то хорошее.

Я молча смотрела в окно на пустынную реку. С трудом представляла себе, как Альварес входит в кабинет к начальнику, чтобы объяснить, с кем и с какой целью встречается. Вид у Бернса был вполне серьезный.

– Да, моя первая реакция, когда я об этом услышал, была: ну, слава богу! Он хитрый тип, но вы найдете на него управу.

– Ему грозят неприятности?

– Пока об этом известно лишь нам с вами, нет, – ответил Бернс. – Когда же все кончится, вы вернетесь к своей работе, вот и все.

Я решила, что Бернс сейчас меня поздравит и даже расцелует в обе щеки, но он предпочел проводить меня внутрь. Он кое-как вскарабкался на второй этаж, но так запыхался, что дальше подниматься не стал, и мы расстались. Когда я на прощанье помахала ему, он уже спустился вниз. Впрочем, Бернс явно не торопился выходить на холод, не говоря уж о том, чтобы вернуться к вопросам, которые еще ждали ответа на Никольсон-стрит.

Я тихонько прошмыгнула в номер. Как и предполагала, Мидс спал сном младенца. На цыпочках прокралась в спальню. Интересно, если бы меня украли, сколько дней потребовалось бы, чтобы херувим заметил мое отсутствие?

Глава 31

Уснула я лишь под утро. Не могла заставить себя погасить свет: стоило закрыть глаза, как перед мысленным взором всплывало лицо Мишель. Она удивленно смотрела на меня, будто отказывалась поверить, что я ее подвела. Последние пять дней жизни наверняка стали сплошной пыткой. Сидеть в темноте, в ужасе ожидая, когда тебя снова станут резать. При этой мысли меня едва не вырвало.

Что это за чудовище, которое поддерживает жизнь свой жертвы, одновременно кромсая едва ли не каждый сантиметр ее кожи? Причем на этот раз убийца явно вошел в раж. Например, он пощадил лицо Сюзанны Уилкс, зато лицо Мишель исполосовал вдоль и поперек.

Наверное, даже лучше, что она умерла. Останься она жить, представляю, чего бы ей стоило смотреть на себя в зеркало, чистя зубы. Никакая пересадка кожи не замаскировала бы шрамов. Я едва успела добежать до ванной комнаты, где меня вывернуло наизнанку. Съеденная на ужин лазанья перекочевала в унитаз. После этого я ощутила себя опустошенной, словно высохший птичий трупик, что иногда можно найти на морском берегу, пустой и легкий. Затем снова легла и тотчас провалилась в сон, будто кто-то полностью очистил мне память.

* * *

Наверняка я не слышала будильника, потому что, когда проснулась, на часах было без десяти девять. Вспомнив, что мы с Лолой договорились позавтракать вместе, заставила себя заползти в душ. По крайней мере, выслушивая ее жалобы на жизнь, я смогу на час-другой забыть о своих: никаких шрамов, никаких угроз. К тому времени, когда собралась спуститься вниз, место Мидса на боевом посту уже заняла Энджи. Правда, сегодня ее обычная бодрость частично куда-то улетучилась.

– Я слышала про прошлую ночь, – сказала она. – Как вы?

– Более-менее, – призналась я.

Энджи криво улыбнулась:

– По-моему, вы скрытничаете, Элис. Разве не так?

– Что я могу сказать? Еще одна мертвая девушка. Мне по-прежнему приходят письма. Вот и все.

– Я бы на вашем месте уже давно разревелась. Вас учат скрывать свои чувства? То есть, когда ваш пациент начинает плакаться вам в жилетку, вы ведь не льете вместе с ним слезы?

– Не льем.

Когда мы с ней спустились в кафетерий, на часах уже было двадцать минут десятого. Я обвела взглядом зал в поисках огненно-рыжих волос Лолы, ожидая, что она в любую минуту бросится мне на шею, но ее нигде не было видно. Возможно, накануне она решила утопить печали в вине, хотя это и не в ее духе. Сегодня днем у нее репетиция, а завтра – премьера. Она пригласила меня на нее вместе со своими родителями. Наши места в первом ряду, чтобы ничто не мешало видеть, как она будет высоко задирать ноги.

Я наложила в тарелку мюсли. Энджи, как обычно, горку тостов. Мы уже выпили по второй чашке кофе, но Лолы по-прежнему не было. И тогда до меня дошло. Она сейчас на пути в Стокгольм, а может, уже на такси летит в Гетеборгскую тюрьму, а ее сумка набита взятыми в долг деньгами, чтобы уплатить за Ларса залог.

– Господи, – пробормотала я. – Похоже, моя подруга собралась совершить непоправимую глупость.

– Из-за любви?

– Скорее из-за похоти.

Энджи усмехнулась:

– Тогда ее не остановить. Это зов природы.

– Но можно хотя бы попробовать. Если этого не сделать, она же первая начнет упрекать меня, когда наконец одумается.

Телефон Лолы отключен. Скорее всего, сейчас она умоляет шведских тюремщиков отпустить Ларса.

«Только не натвори глупостей, дорогая, – оставила я ей голосовое сообщение. – Позвони мне, как только освободишься».

После завтрака я позаимствовала у Энджи «Дейли Мейл».

«САУТВАРКСКИЙ ПОТРОШИТЕЛЬ НАСТИГ ТРЕТЬЮ ЖЕРТВУ», – кричал заголовок на первой странице. Кто-то откопал другое фото Мишель, сделанное до того, как та подсела на наркотики. Взгляд голубых глаз спокоен, темные волосы еще не утратили блеска. Мишель улыбалась, будто с ней не могло случиться ничего плохого. Какой-то журналюга уже вложил в уста ее матери жалостливые слова: «Пусть мне дадут убить чудовище, которое отняло жизнь у моего ангела». Сразу вспомнила, почему ненавижу газеты. Они либо проталкивают чьи-то политические интересы, либо для пущего эффекта сводят любой конфликт к битве ангелов и демонов.

Я продолжала слать Лоле текстовые сообщения, но она не отвечала. Энджи закатила глаза:

– Бесполезно. У нее сейчас другое на уме.

– Знаю, – ответила я. – Но это лучше, чем ничего не делать.

* * *

Мидс заступил на смену в два часа, свежий и выспавшийся. Он, как обычно, устроился на диване с пультом от телевизора. На этот раз шла программа про ремонт своими руками. Открыв в изумлении рот, он следил за тем, как пожилой ведущий учил навешивать двери. Любимым состоянием Мидса было бездействие. Любая телепрограмма удостаивалась его максимального внимания. Я дождалась, когда ведущий закончит вешать дверь, после чего обратилась с просьбой:

– Мы не могли бы прокатиться?

Мидс тотчас же вскочил с дивана:

– Как только вы будете готовы.

Нет, жизнь с ним легка и приятна. Скажи я, что мы собираемся в Гималаи, одни, без проводников, он даже и глазом бы не моргнул.

Оставив позади Лондонский мост, мы покатили мимо Монумента^[58]. Несколько несгибаемых туристов нашли в себе мужество преодолеть триста ступеней его винтовой лестницы, чтобы с верхней площадки полюбоваться складами Лаймхауса. Пока Кэнери-Уорф не заслонила обзор, вид простирался до самого Гринвича и Собачьего Острова, а в хорошую погоду можно даже увидеть поля хмеля в Кенте. Но наш путь лежал на север, разрезая город на две половинки, как леска головку сыра.

На Ливерпуль-стрит у витрин магазинов стояли толпы народа, но стоило переехать в Ист-Энд, как число людей, спешащих сделать покупки, существенно убавилось.

Кингслэнд-роуд была как из другого мира. Время от времени названия улиц напоминали о былом богатстве, когда на них шла бойкая торговля одеждой и тканями: Галантерейная, Шторная и так далее. Думаю, если хорошенько поискать, можно обнаружить полукустарные мастерские, где со времен Диккенса вручную шьются платья.

Как только мы доехали до Де Бовуар-Тауна, город вернул себе респектабельность. Район эдвардианских улиц, тщательно отреставрированных. В домах – новые входные двери, почти на каждой улице – школа Монтессори^[59] для детишек из зажиточных семей. Для тех, что победнее, – обычные детские садики. Основными клиентами этих заведений были одинокие мамы, вкалывающие от звонка до звонка, чтобы как-то свести концы с концами.

Шерил Мартин занималась уборкой. Каштановые локоны были зачесаны ото лба и перевязаны лентой, чтобы не мешать при работе. Детей уже разобрали, но помещение группы являло собой полный хаос. По всему полу разбросаны изделия конструктора «Лего», кубики и куклы. Шерил ползала на коленках, собирая игрушки в ярко раскрашенные ящики. Сначала я подумала, что она забыла меня. Но уже в следующее мгновение, поднявшись с пола, она улыбнулась.

– Вы знакомая Дона, верно? – спросила она с растерянной улыбкой.

– Надеюсь, вы не против, что я к вам заехала. Я откопала информацию в Интернете.

Шерил сделала большие глаза:

– Надеюсь, вы здесь не затем, чтобы поставить вашего ребенка в очередь в наш садик?

Она встала руки в боки, будто ждала объяснений. Мне стоило немалых трудов и терпения, чтобы разговорить ее. Впрочем, стоило упомянуть Мишель, как она моментально оттаяла. Похоже, до нее дошло, что она может помочь в деле спасения жизней других женщин.

– Хорошо, в последний раз, – хмуро сказала она. – И все. Если вы или Дон снова обратитесь ко мне, даже не рассчитывайте, что я вам помогу. Договорились?

Я кивнула:

– Договорились. Мне нужно от вас лишь одно: чтобы вы посмотрели на эту фотографию.

Показав ей снимок, я ждала, что она тотчас отшвырнет его, но Шерил оказалась верна своему слову. Она внимательно посмотрела на лица, точно запоминая материал для экзамена. Рукава ее были закатаны, и я старалась не смотреть на крестообразные шрамы на руках, тонкие белые полоски, между которыми почти не было промежутков.

– Кого-нибудь узнали? – спросила я.

– Всех до единого, – спокойно ответила она и посмотрела мне в глаза. – Имен некоторых не помню. Зато помню, что они там делали.

– Можете рассказать мне о них?

Палец Шерил застыл над лицом Морриса Клея.

– Он там был самый лучший. Недалекий умом, но милый. Страшно мечтал о подружке. Правда, он там не жил, лишь время от времени заглядывал к нам.

Затем она выбрала женщину. Та смотрела в камеру так, будто у нее имелся зуб на фотографа.

– Лиза. Да, кажется, ее звали так. Я старалась не иметь с ней никаких дел. Она могла называться вашей закадычной подругой, но потом вдруг напиться и устроить драку.

Когда она дошла до Уилла, ее реакция была такой же, как и у Клея. Она передернулась, прежде чем вновь посмотрела на его лицо.

– Это тот, о ком я говорила вам в прошлый раз.

– Расскажите снова то, что помните. – Я почувствовала, что у меня участился пульс. – Это может быть крайне важно.

– Но я вам уже все рассказала. Вечно болтался в саду, вечно о чем-то трепался с Рэем, вечно за всеми подглядывал. Уилл. Да-да, его звали Уилл. Теперь я точно вспомнила.

Я жадно глотнула воздуха и заставила взять себя в руки.

– Вы уверены, что Уилл и Рэй были друзьями?

Шерил пристально посмотрела на меня:

– Еще какими! Ближе не бывает. – Она сунула руки в карманы джинсов, будто они у нее замерзли. – У него там была лучшая комната и всегда водилось курево. Думаю, ему и платили.

С этими словами моя собеседница резко повернулась и вновь принялась собирать игрушки, кидая пластмассовые грузовики и кукол Барби в разные ящики. Я быстро пробормотала слова благодарности и направилась к двери. Шерил даже не взглянула. Возможно, она уже стерла меня из памяти, думая лишь о том, чем будет занимать детишек, когда те шумной гурьбой утром вновь нагрянут в садик.

Глава 32

Не успела я вернуться в отель, как позвонил Альварес. Я не стала говорить ему, куда ездила. Не видела смысла.

Его голос звучал глухо, будто он звонил из другого полушария.

– Есть кое-какие подвижки, – сообщил он. – Одна женщина видела, как Мишель затащили в красный «Хендэ» недалеко от паба, где ты с ней разговаривала.

– Эта женщина рассмотрела водителя?

Альварес шумно вздохнул:

– Нет. Она не могла сказать точно, сколько мужчин было в машине, один или двое.

– Что ж, это лучше, чем ничего.

– Разве что. Тебе известно, сколько в Лондоне «Хендэ»?

– Понятия не имею.

– Больше миллиона.

Я представила себе картину: бесконечное пространство, забитое, сколько хватает глаз, красными автомобилями. Мне хотелось одного: задернуть шторы, лечь вместе с Альваресом на широченную гостиничную кровать и провести в ней остаток дня.

– Я хотел бы тебя увидеть, Элис, – пробормотал он, а затем где-то на заднем фоне хлопнула дверь. – Но слишком много навалилось дел.

– Можешь не переживать по этому поводу, – довольно резко ответила я.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я говорю серьезно.

В его голосе слышалась обида, словно принцесса, которую он был призван спасти, сбежала из замка сама, без его помощи.

Я закусила губу.

– Извини. Просто сегодня тяжелый день.

Его голос смягчился.

– Я все время о тебе думаю.

– Вот как?

– Да, утром, днем, ночью, – прошептал он.

– Судя по твоему голосу, тебе не позавидуешь.

– Это точно. И что же ты со мной сделала?

* * *

От Лолы по-прежнему никаких вестей. Похоже, она избегала меня, не желая выслушивать нотации. А я с удовольствием разделила бы с ней бутылочку вина и излила бы душу, рассказав про Альвареса. Одна за другой мне в голову, соревнуясь за место под солнцем, лезли самые разные мысли. Если до конца дня остаться в отеле, то, возможно, пропущу дальнейшие события. В конце концов я сказала Мидсу, что мне снова нужно кое-куда съездить, и тот с видимой неохотой выключил телевизор. Похоже, мой страж готов до скончания века смотреть мыльные оперы.

Первым, кто встретился нам на этаже, был Шон. Он шагал по коридору с кипой каких-то бумаг под мышкой.

– Только что от твоего брата, – доложил он, пристально посмотрев мне в глаза. – По крайней мере, раны потихоньку заживают.

– Прекрасно, хотя лично меня куда больше беспокоит его голова, чем ноги.

– Извини. – Он виновато посмотрел на меня. – Ты ведь знаешь, мое дело – мясо и кости.

– Ты сделал все, что мог. – Я на миг коснулась его руки. – И я благодарна.

Шон открыл было рот, чтобы что-то сказать, но затем резко захлопнул его снова. Я зашагала дальше по коридору. Никаких шагов следом не услышала. И до меня дошло: он остался стоять, провожая взглядом.

Когда я открыла дверь в палату, Уилл спал. Шторы раздвинуты, хотя снаружи темно. Я посмотрела на залитый светом фонарей двор. К парковке со всех ног мчались три медсестры. Не иначе как задались целью попасть в паб до окончания «счастливого часа», когда заказы обойдутся им дешевле обычного. Руки Уилла то и дело дергались. Я присела на край кровати, но так и не нашла сил прикоснуться к нему. Его волосы были влажными и липкими от пота. Организм через поры выгонял токсины.

– Да что ж за хренотень, Уилл, – пробормотала я. – Просыпайся и расскажи мне, что ты натворил.

На какой-то миг мне показалось, что он внял моей просьбе. Его веки полуоткрылись, и он будто узнал меня. Его взгляд на мгновение задержался на моем лице, после чего брат снова провалился в сон. Я попыталась осмыслить то, что услышала от Шерил Мартин. Грудная клетка болела, будто я слишком долго сдерживала дыхание. Мне хотелось крикнуть ему в лицо, потребовать, чтобы он объяснил мне, почему позволил Рэю Бенсону втянуть себя в эту компанию.

* * *

Когда проснулась на следующее утро, то первым, о чем я подумала, было следующее: сегодня у Лолы важный день. Она наверняка вот-вот вернется. Не может же она пропустить свою премьеру. Телефон лежал на тумбочке рядом с кроватью, упорно отказываясь разговаривать со мной, словно обиженный ребенок. Энджи уже приготовилась поглотить очередной гигантский завтрак на средства налогоплательщиков. Когда я сказала ей, что отправляюсь в спортзал, она не на шутку расстроилась.

В зале оказалось полно народа, в основном китайских бизнесменов, выполнявших упражнения гимнастики тай-чи. Каждое движение было плавным и неторопливым, будто им некуда спешить. Я в течение сорока пяти минут неслась по беговой дорожке – до тех пор, пока по футболке не пролегла темная дорожка пота. Увы, никакого душевного подъема не ощутила. Все равно что привыкнуть в течение многих лет пить натуральный кофе, а затем перейти на растворимый.

Я дала Энджи доесть завтрак и лишь затем сообщила дурные известия:

– У меня кое с кем назначена встреча.

Моя «тюремщица» пристально посмотрела на меня поверх страницы «Дейли Мейл».

– Вы не могли бы пригласить ее сюда?

– Нет, – ответила я, упрямо покачав головой. – К тому же это он, а не она.

Любопытство взяло верх. До сих пор воспитание не позволяло ей расспрашивать о личной жизни, хотя сама она в мельчайших подробностях посвятила меня в свои свадебные планы.

– Ну, хорошо. Но только попробуйте улизнуть. Будете жалеть.

Пока я ждала, когда Энджи заведет машину, зазвонил телефон. Я моментально ответила, даже не посмотрев, кто звонит.

– Лола, где тебя черти носят, твою мать?

– Боже, что за язык, – раздался в трубке голос моей матери, еще более язвительный, чем обычно, будто последние двадцать четыре часа она провела в ледяной ванне.

– Извини, – пробормотала я.

– По крайней мере, у меня хорошие новости. – Судя по ее голосу, она ожидала, что я должна прыгать от радости. – Твой брат, как только я вошла к нему сегодня утром, сказал мне «привет».

– Великолепно.

– Да, знаю.

Я тотчас представила себе эту картину: мать в безукоризненно сшитом черном платье с ниткой жемчуга на шее стоит рядом с кроватью Уилла.

– Мне можно с ним поговорить?

– Не сейчас, дорогая. Он не слишком расположен к разговорам, и к тому же сейчас ему принесут завтрак.

Ее голос звенел уверенностью, будто в этой жизни она никому не уступила ни в одном споре.

– Тогда передай ему, что я заеду чуть позже.

На том конце дали отбой. Я уже видела, как мать рассказывает подругам, как одна, без посторонней помощи, излечила сына силой материнской любви.

* * *

Энджи водила машину гораздо осторожнее Мидса. Притормаживала на каждом перекрестке, пропускала вперед мотоциклистов. Несмотря на пасмурное небо, Сохо, когда мы катили по его узким извилистым улочкам, по-прежнему радовал яркостью красок.

Над дверями стрип-клубов сверкали неоновые вывески в стиле пятидесятых, танцующие женские фигуры с осиными талиями. Некоторые из завсегдатаев тоже были из тех времен – не первой молодости мужчины в пальто покроя детектива Коломбо. При взгляде на них казалось, будто они пили не просыхая всю ночь напролет.

Квартира, в которую я собралась нанести визит, располагалась над книжным магазином для взрослых. Заголовки книг, выставленных в витрине, обещали научить читателя, «как стать доминирующим партнером». Но были и такие, что откровенно пугали, – «Сними себе школьницу», например. Энджи, с выражением ужаса на лице, поднялась вслед за мной по лестнице, стараясь при этом не держаться за поручень. Я постучала в дверь. Прошло несколько минут, прежде чем недовольный голос с той стороны велел мне подождать.

– Помните меня? Мое имя Элис, – сказала я, когда дверь наконец открылась. – Я подруга Лолы, а это Энджи.

Крейг был в крошечных черных трусиках. Вокруг глаз запеклись остатки серебристых теней.

– Конечно, дорогая моя! Заходите! – После вчерашней выпивки и сигарет его голос звучал слегка надтреснуто.

Мы прошли вслед за ним в крошечную гостиную. На спинке дивана примостилась тощая кошка. Она явно вот уже несколько недель в глаза не видела нормальной еды. Актерский заработок не позволяет баловать любимцев. Впрочем, Крейг тоже тощ, под стать кошке. Хотя кто знает, может, он специально сбросил вес, потому что тощему – вернее, элегантно худому – доставалось больше ролей.

– Я пришла спросить, ты, случайно, не знаешь, где Лола? – сказала я. На моих глазах хозяин кошки завернулся в ярко-синее кимоно. Лола, по всей видимости, забыла его второпях, когда съезжала с квартиры.

– Мадам у меня в черном списке, – раздраженно тряхнул головой Крейг. Его длинные, до плеч, светлые волосы производили впечатление натуральных, если бы не отросшие темные корни. – Я все вам, девчонки, расскажу, но для этого должен сначала выпить кофе.

С этими словами Крейг отправился на кухню. Я осталась стоять, разглядывая убранство квартиры – нечто среднее между антуражем готического романа и лагерем призывников. Со стены над камином, надув губки, смотрела кинозвезда Мэй Уэст. На спинки стульев переброшены несколько расшитых блестками платьев. Энджи стояла разинув рот, будто пыталась осмыслить мир, о существовании которого даже не догадывалась. Спустя несколько минут Крейг вернулся, неся на подносе три крошечных чашечки кофе.

– Эспрессо, – пояснил он. – Дар небес для страдающих похмельем.

Я пристально разглядывала его выщипанные брови и безупречную кожу. Крейг следил за собой гораздо тщательнее, чем я.

– Как я понимаю, Лола плохо себя вела последнее время?

– Это еще мягко сказано, – Крейг театрально закатил глаза.

– Когда ты видел ее последний раз?

– В среду вечером. Она ныла по поводу какого-то мерзавца, с которым встречалась.

– Ларса?

– Да. Прожужжала все уши, и я был вынужден ловить ей такси. Но когда вернулся, она исчезла. Более того, прихватила ключ от моей квартиры. Пришлось на последние деньги заказывать дубликат.

– Но она, гляжу, оставила здесь все свои вещи. – В углу были свалены сумки моей подруги. – Не возражаешь, если я посмотрю?

– Валяй, дорогая. – Крейг затянулся «Мальборо». – Если в ближайшее время не заберет, выкину на помойку.

Впечатление такое, будто Лола собрала все свои пожитки, набив их в видавший виды красный чемодан и выгоревший рюкзак, с которым все лето колесила по Греции. Если она сейчас в Швеции, то явно отправилась туда налегке.

Я расстегнула молнию на рюкзаке, и в руки упал Лолин паспорт. Пару минут я тупо рассматривала даты на штампах, не зная, что предпринять дальше. Энджи и Крейг обменивались советами по поводу ухода за кожей. А мне казалось, что в комнате стало нечем дышать.

Глава 33

– В чем дело? – набросилась на меня Энджи. – Почему вы выбежали вон как угорелая?

– Лола, – прошептала я, пытаясь отдышаться.

– При чем здесь Лола?

– Он ее схватил, – пролепетала я. – Я это точно знаю.

– Неужели? С чего бы это? – Вид у Энджи был откровенно недовольный. – Ваша подруга была жутко расстроена, когда ехала в такси, и поэтому передумала и поехала жить к кому-то другому. – Энджи надула губы. – Этот ваш приятель сказал мне, что она всегда была с бзиками. Просто на этот раз бзик оказался слишком сильный.

– Неправда, – упрямо тряхнула головой я. – Это не объясняет, почему она не позвонила мне вчера или почему она оставила Крейга стоять на холоде без ключа.

– Но ведь, по его словам, она проделывала такие фортели уже не раз. Вечно срывалась и куда-то неслась. С одной вечеринки на другую.

Голос Энджи звучал так спокойно, что, честное слово, меня так и подмывало ей врезать.

– Чушь! Я знаю Лолу двадцать лет, и она ни разу не подводила меня. Она очень заботлива.

Энджи смерила меня скептическим взглядом, затем снова сосредоточила внимание на дороге, не видя, похоже, смысла меня переубеждать.

Трясущимися руками я вытащила из кармана телефон и набрала. Меня соединили с театром. Мне почти мгновенно ответил женский голос с мягким французским акцентом. Я сказала, что хотела бы поговорить с Лолой, объяснив, что она танцовщица кордебалета. Моя собеседница отправилась на поиски. Несколько минут в трубке молчали. Я представила себе, как дежурная за каждым стулом ищет, не спряталась ли там Лола. Когда она вернулась, голос ее звучал тихо и виновато. К сожалению, Лола, не поставив администрацию в известность, пропустила две репетиции, и режиссер ее уволил, а костюм отдали другой девушке, которую взяли вместо нее.

– О боже! – Я стиснула зубы и сунула телефон в карман. Мы как раз ехали мимо стройки. Два крана торопливо закладывали фундамент, будто город не мог дождаться, когда возведут очередной многоквартирный скворечник. Энджи неотрывно следила за дорогой, что даже к лучшему. Пророни она хотя бы еще одно слово про Лолу, и я за себя не ответила бы.

– Отвезите меня в участок! – приказала я.

Наверное, мой голос звучал очень решительно, и в этот раз она не стала спорить.

* * *

Когда я нашла Бернса, тот перебирал высоченную гору отчетов. Увидев меня, он чуть-чуть оторвал от стула толстый зад. Возможно, его первоначальный план состоял в том, чтобы подняться на ноги, но этого не случилось. Некая гидравлическая система, которая приводила в движение его тело, вышла из строя.

– Я слышал, что ваш брат пришел в себя, – сказал он. – Бен сейчас у него.

– Я приехала не по поводу Уилла.

Бернс спокойно выслушал меня, пока я объясняла, что Лола в опасности. Я представила ему все доказательства. С какой стати ей ставить под удар работу, о которой она всю жизнь мечтала, зачем лишать хорошего друга возможности попасть в квартиру и вынуждать его ждать на улице и, главное, не отвечать на звонки?

Бернс прищурился:

– Вы в курсе, что ее дружка сцапали по обвинению в мошенничестве?

– При чем здесь это?

– При том. – Старший инспектор в упор смотрел на меня, будто не верил собственным глазам. – Она, насколько мне известно, заводит не самых лучших друзей. Вдруг она последовала его примеру и тоже предпочла сделать ноги?

– Не говорите чушь! Она понятия не имела, что он за тип.

Бернс вопросительно выгнул брови:

– Вы в этом уверены?

– Дон, вы меня не слушаете! – Я едва не сорвалась на крик. – Лола не тот человек, чтобы кого-то обманывать.

Бернс присвистнул сквозь зубы.

– Значит, я знаком с другой девушкой. Когда мы арестовали ее дружка, она набросилась на нас, как тигрица. Слышали бы вы, какими словами она поносила Бена.

– Значит, вы не станете ее искать?

– Я так сказал? – Бернс осторожно подбирал слова, будто опасался, что я донесу на него начальству. – Заполните бланк с заявлением о пропаже и оставьте его у меня.

– И вы начнете ее искать. Я правильно вас поняла?

Бернс положил руку на стопку с отчетами. Ему явно не терпелось вновь вернуться к прерванному занятию. Я продолжала смотреть на него, и ему ничего не оставалось, как тоже посмотреть мне в глаза.

– Хочу удостовериться, что мое заявление зарегистрируют. Этот мерзавец ее схватил, а вы предлагаете мне написать заявление.

Бернс ничего не ответил, но я знала, что он думает. Что напряжение последних дней превратило меня в истеричку и было бы неплохо, если бы Альварес попробовал успокоить меня. Бернс взял из стопки следующую папку и погрузился в чтение, словно я уже вышла из его кабинета.

* * *

Не знаю почему, но, когда я вернулась в отель, меня распирало от злости. Правда, хорошо уже то, что со злостью совладать легче, чем со страхом. Она наполняет энергией, причем с такой силой, что начинает разъедать изнутри. Во мне все бурлило до конца дня, и я то и дело срывалась на Энджи. Думаю, она была рада, когда наконец передала меня Мидсу. Тот наверняка обратил внимание на свирепое выражение моего лица, потому что даже не пытался заговорить со мной. Лишь молча сел и уткнулся в газету.

Когда я проверила телефон, на нем оказалось два пропущенных звонка от Альвареса и невнятная голосовая почта от Уилла. Он говорил так быстро, что я была вынуждена выслушать сообщение дважды, прежде чем его слова обрели какой-то смысл.

– Мне страшно, Эл. Он снова здесь, в больнице. Я вижу его каждый день. Он тот самый дьявол, я в этом уверен. Эл, помоги мне! – Слова брата перешли в жалкое хныканье, и я сразу же удалила сообщение. Демоны Уилла никуда не денутся, пока продолжается действие медикаментов. Но, по крайней мере, он уже мог выстраивать предложения.

Я потерла лоб. Мои мысли постоянно возвращались к тому, что натворил Уилл, и от этого у меня началось сердцебиение. Невозможно отрицать тот факт, что он развлекал у себя в микроавтобусе двух мертвых девушек – проститутку и сотрудницу благотворительного фонда. Но что еще он им сделал? Я старалась не думать про нож, который он носил при себе, с его острым как бритва лезвием. Мысли одна за другой лезли в голову, и я не успевала рассортировать их. Может, Уилл рассказал кому-то о тех ужасах, которые он видел, и его рассказ вдохновил кого-то на новые убийства? Я стиснула зубы и попыталась мыслить логически.

От Лолы по-прежнему не было никаких вестей. Мне не сиделось на месте. Так и подмывало выбежать на улицу и броситься на поиски: откидывать люки на тротуарах, заглядывать в садовые сараи, проверить все до последнего лондонские подвалы. Я сделала еще несколько звонков, пытаясь выяснить, видел ли ее кто-нибудь. После чего собралась с мужеством и позвонила ее матери.

– Элис, дорогая, как я рада тебя слышать! – Голос у Тины имел те же каденции, что и у дочери. Я представила себе, как она стоит в холле: чуть более полная версия Лолы, та же широченная улыбка, те же рыжие локоны, правда, чуть посветлевшие с годами. – Ну, ждешь не дождешься вечера?

– Вечера?

– Но ведь сегодня у Лолы спектакль! Или ты уже забыла? Наша родня займет два передних ряда. Для тебя тоже есть билет.

– Боюсь, что у меня дурные вести.

И я на одном дыхании выпалила все, что мне известно. Пока я говорила, на том конце стояло молчание.

– Ты считаешь, что она совершила какую-то глупость? – наконец спросила Тина подавленным голосом.

До меня впервые дошло, что, возможно, я ошибаюсь. Загнанные в тупик отчаянием, люди порой принимают решения в считаные секунды. Иногда они даже не оставляют записки.

– Нет, конечно. – Я попыталась говорить как можно спокойнее. – Думаю, у нее имелись причины.

Я положила трубку и задумалась, мысленно перебирая варианты, почему Лолы нигде нет. Дорожная авария, потеря памяти, нервный срыв. Или же махинации Ларса оказались куда серьезнее, чем мне известно, и кто-то из тех, кому он должен большие деньги, явился к ней. Увы, все эти побочные сюжеты были призваны отвлечь меня от самого страшного: мой «друг по переписке» схватил ее и держит у себя. Стоило закрыть глаза, как я видела ее чистую, белую кожу, чуть припудренную золотистыми веснушками.

Стемнело, и гостиничные стены уже давили на меня со страшной силой. Мы с Тиной обзвонили всех до единого знакомых Лолы, все лондонские больницы – увы, ее никто не видел. Я сидела на краешке кровати, глядя на грязно-серое небо. Ни единой звездочки, лишь время от времени в просветах между тучами мелькал бледный силуэт луны.

Несколько раз набрала номер Альвареса, но он так и не ответил. Возможно, он не в курсе, что Лола пропала. В глазах Бернса мое заявление – самое последнее из дел. Вряд ли он сказал о нем Альваресу.

Затем я услышала знакомый звук. Было всего полвосьмого, но из-за двери до меня уже доносилось похрапывание Мидса. И я приняла решение. Схватив пальто и сумку, я на цыпочках вышла из спальни. Мидс развалился на диване перед работающим телевизором. То ли ему выпал тяжелый день, то ли сериал оказался скучным, но он спал сном праведника.

Я уже отвыкла выходить одна. Казалась себе подростком, который рискует быть застуканным родителями. По улице катило такси, судя по желтому огоньку, свободное. Я набрала полную грудь воздуха и остановила машину.

Глава 34

Мы подъехали к Кемертон-роуд без нескольких минут восемь. Окна в доме Альвареса были темны, и я подумала, что он после работы мог заглянуть в паб, пропустить кружку пива.

Поднялась на крыльцо и позвонила. Входная дверь, когда-то густо-красная, выцвела до ржавчины, сама краска кое-где пошла пузырями. Увы, меня не вдохновляла перспектива снова ловить такси и по темноте добираться назад в отель. Но вот за дверью послышались шаги, и она открылась.

На лице Альвареса одновременно читались и удивление, и радость. Он был в старых джинсах и черной рубашке, босиком, темные волосы зачесаны назад. Не говоря ни слова, он широко распахнул дверь, а в следующий миг прижал меня к себе. От него исходил запах чистоты, что лично я всегда считала верхом сексуальности в мужчине – чистый, свежий, только что из душа, кожа блестит. Мне было нелегко сосредоточиться на том, зачем, собственно, я сюда пришла.

– Мне нужна твоя помощь, Бен.

– Все, что угодно, – ответил он и прислонился к стене. – Но только после того, как поужинаешь.

Шагая вслед за ним по коридору, я поняла, почему у дома такая непрезентабельная наружность. Все свободное время, все деньги он потратил на его интерьер. Думаю, потребовался не один день, чтобы вернуть плитке в коридоре былой блеск. Стены были выкрашены в серо-голубой цвет. И каким ярким на их фоне смотрелся ряд пейзажей! Я остановилась, чтобы полюбоваться старинными напольными часами, высокими, почти до потолка.

– Я привез их из Испании, – сообщил Альварес через плечо. – Это обошлось мне в немалую сумму.

Когда я вошла на кухню, он уже что-то готовил. Никогда не представляла его за этим занятием. Мне казалось, что в этом отношении он как Бернс, сидит на фастфуде и батончиках «Марс», ожидая момента, когда они аукнутся. Альварес острым ножом с длинной ручкой нарубил горку каких-то трав. По кухне уже разносились ароматы жареного чеснока, и я поняла, что проголодалась.

– Могу я чем-то помочь?

Он остановился, чтобы бросить в кипящую воду горку овощей.

– Если хочешь, можешь выбрать вино. Загляни в кладовку. Вторая дверь по коридору.

Мне было интересно поводить носом по его квартире. Гостиная проста и элегантна. Камин в стиле арт-деко^[60], стоящие полукругом кресла, изящные африканские скульптуры на каминной полке. Мне вспомнилось, что Альварес как-то раз сказал, что его покойная жена занималась дизайном интерьеров. У нее действительно имелся вкус и чувство цвета. Стены в гостиной были желтые, словно солнечные лучи в летний полдень.

Я остановилась перед дверью. Всегда избегала кладовок и подвалов. Теснота и отсутствие свежего воздуха моментально вселяли в меня панику. Но стоило щелкнуть выключателем, как страхи тотчас испарились. Никакой затхлости. Стены побелены, в углу – тренажер-велосипед, гири и скамья для жима лежа. Теперь понятно, почему Альварес довольно легко пробежал дистанцию, хоть и утверждал, будто ненавидит спортивные залы.

Вдоль стены тянулись две винные полки. Схватив первую попавшуюся бутылку, я зашагала назад наверх. На кухне Альварес придирчиво рассмотрел этикетку на бутылке красного вина.

– Отличный выбор. Отец привез его мне прошлым летом. Он убежден, что в Англии пить нечего.

Я ожидала, что после этих слов он улыбнется, но нет, не улыбнулся. Мне тотчас вспомнился подросток, которого когда-то довелось лечить. Он страдал синдромом Мебиуса^[61] и был физически неспособен улыбаться. Он развил в себе потрясающее чувство юмора и умел с серьезным лицом отпускать шутки, но все равно страдал от одиночества. Другие подростки воспринимали выражение его лица как знак высокомерия и враждебности.

Я нашла штопор, открыла бутылку и налила два стакана.

– У тебя потрясающий дом, – сказала я.

– Это не моя заслуга. – Альварес стоял спиной ко мне, колдуя над пастой. – Здесь все до последней детали – выбор Луизы. Она была помешана на этом доме. Она записывала все передачи о шедеврах внутреннего убранства.

Я посмотрела на керамические вазы на серванте, на старинные стулья с деревянными спинками вокруг обеденного стола и попыталась представить себе, каково просыпаться каждое утро в окружении прекрасных старинных вещей.

Альварес был слишком занят ужином, чтобы отвечать на мои расспросы. К цыпленку в чесночном соусе с пастой он приготовил хрустящий зеленый салат. Мы сели за стол. Он пристально глядел, как я наматываю спагетти на вилку.

– Чем же я должен тебе помочь? – спросил он.

Я рассказала про Лолу. Вид у него был такой же скептический, как и у Бернса, хотя, когда я сообщила ему детали, он изменился в лице. Я пояснила, что нашла ее паспорт, так что Лола однозначно не в Швеции. Никто из родных и друзей не видел ее с того дня, когда Крейг посадил Лолу в такси. Мы допили вино, и я уже закончила рассказ; на лицо Альвареса вернулось его обычное хмурое выражение.

– И Бернс ничего не сделал? – спросил он, будто не веря собственным ушам.

– Он будто не слушал меня. Такое впечатление, что мои слова были ему просто неинтересны.

Альварес резко встал из-за стола.

– Послушай, Элис. С этим нужно что-то делать. Я сейчас кое-куда позвоню.

Даже не знаю, почему после этих слов я расплакалась. Будто гора свалилась с плеч: наконец-то хоть один человек мне поверил!

Альварес протянул руку и погладил мне щеку.

– Не переживай, мы найдем ее. Не сразу, конечно, но найдем. Не хочешь пока осмотреть дом? Я знаю, тебе не терпится.

С этими словами Альварес взял в руки телефон и, как бывало с ним на работе, тотчас же с головой ушел в дела – для него вокруг уже никого не существовало. Я же побрела вверх по лестнице, рассматривая рисунки и акварели, которыми были увешаны стены. Ванная комната безукоризненна – чистые стены и огромная ванна, размерами скорее похожая на бассейн. Но, положа руку на сердце, меня больше интересовали спальни.

Первая оказалась гораздо проще остального дома. Светлые голые стены. Никаких картин, никаких зеркал или украшений. Наверное, это была спальня Альвареса, потому что в ней стоял его запах. Кроме того, она производила впечатление жилой. На тумбочке рядом с кроватью – радиоприемник и книги в мягких обложках. В углу – куча обуви. Руки Луизы явно не дошли до этой комнаты.

Сначала я подумала, что следующее помещение заперто. Когда повернула ручку, дверь не сдвинулась с места. Попробовала еще раз, и она со скрипом открылась. Я включила свет и заморгала, не веря собственным глазам. Это явно была супружеская спальня, но выглядела как музейная комната. Одеяло на кровати откинуто, будто с постели только что встали.

Через спинку кресла переброшена женская одежда. С внутренней стороны двери висели два банных халата. У окна собирала пыль ваза с засохшими хризантемами. Наверное, именно поэтому воздух в комнате затхлый: окна здесь не открывались вот уже многие месяцы. Когда жена умерла, Альварес вышел и больше не вернулся сюда. Неудивительно, что замок на двери плохо работал. Я не удержалась и распахнула створки гардероба.

Тот все еще был набит платьями, обувью, сумочками. Луиза была еще более миниатюрной, чем я. Уходя, я осторожно закрыла за собой дверь, будто она по-прежнему дремала тут.

На какой-то миг мне вспомнился Моррис Клей, как ему было страшно провести ночь в доме матери, в окружении призраков. В словаре нет слова, чтобы описать ревность к мертвым. С Луизой бесполезно соревноваться, ибо она была само совершенство. Память о ней чиста и безупречна, отретуширована и залакирована, в ней не осталось никаких изъянов.

Из задумчивости меня вывел голос Альвареса – серьезный и настойчивый. Я знала, что должна бегом броситься вниз и поблагодарить за согласие помочь с поисками. Но мне почему-то хотелось другого: как можно скорее снова оказаться в отеле.

Еще один пролет лестницы, и я была бы на следующем этаже, но желание осматривать дом пропало. Мне больше не хотелось раскрывать никаких секретов, и я вернулась вниз, в гостиную. Дрова, которые Альварес бросил в камин, уже разгорелись. Через минуту, неся еще одну бутылку вина, он присоединился ко мне.

– Это все, что мы можем сделать сегодня, – сказал он. – Наши ребята уже работают. Завтра сообщение разойдется по всем новостным каналам.

У меня не нашлось слов благодарности, и поэтому я его поцеловала. И вдруг решила признаться в своей экспедиции на верхние этажи. Увы, стоило мне рассказать ему, что я заглянула в спальню, как он весь напрягся, словно один из нас совершил нечто постыдное.

– Со мной точно так же, – тихо добавила я. – У меня рука не поднималась избавиться от старых вещей.

Его взгляд был устремлен в огонь.

– Трудно начать, только и всего. Сам знаю, я давно должен был с этим что-то сделать. Но стоит мне снять обручальное кольцо, как скоро оно снова оказывается у меня на пальце.

Я положила руку ему на грудь, чувствуя, как под ладонью бьется его сердце. Когда подняла глаза, то увидела, как Альварес снимает кольцо. Он положил его на середину кофейного столика: кусочек металла, в котором отражался желтый огонь камина.

– Пусть это будет началом, – прошептал он.

– Да. Но надеюсь, что это не исключительно из-за меня.

Его взгляд был привычно непроницаем, однако в уголках рта мелькнула улыбка. Он обнял меня. Чувствовалось, что напряжение оставило его и призрак наконец покинул комнату.

Мы не стали подниматься наверх. Более того, даже не попытались. Первый раз завершился невероятно быстро, но не по его вине, а по моей. Пристально глядя мне в глаза, он провел рукой по моему бедру.

Я шумно втянула в себя воздух и не сводила с него глаз, пока он снимал рубашку. Грудь – сплошные мышцы. Затем, не сводя с меня глаз, он опустился на колени. Задрал подол платья.

Я кончила, как только он проник в меня. То ли от напряжения, то ли от долгого ожидания – а может, мне просто так сильно его хотелось.

– Извини, – прошептала я.

– Тебе не за что извиняться.

Он убрал со лба мои волосы, чтобы снова посмотреть мне в глаза. Выражение его лица оставалось загадкой. Я подумала, что прочла на нем целый спектр чувств – желание, страх и даже жалость. Впрочем, возможно, все это были лишь мои фантазии.

Он продолжал двигаться внутри меня. Обычно мне бы такое не понравилось, но на этот раз все было иначе. Сродни американским горкам – то взлетаешь, то устремляешься в бездну. Не знаю, сколько раз я теряла контроль над собой. Вскоре я уже сбилась со счета.

Затем ритм его дыхания и движений изменился. Я почувствовала, что он кончает, а в следующий момент поняла, что что-то не так. На его лице читалось отвращение, будто он совершил нечто постыдное.

Глава 35

Я отвернулась, чтобы не видеть его страданий. Моя собственная реакция оказалась полной противоположностью: смесь ликования и удовлетворения. Мне хотелось одного – свернуться с ним рядом и уснуть в его объятьях.

Когда проснулась, Альвареса рядом не было. Может, мне подняться наверх? Или он сидит в своей комнате, зарывшись лицом в ладони, укоряя себя за то, что изменил призраку покойной жены? Я испугалась. Вдруг он скажет мне, что все произошло слишком рано и нам лучше не встречаться?

Я то и дело вспоминала его лицо – сначала ничего не выражающее, а затем в маске стыда. Наша близость так и не научила его улыбаться. Я оделась и собрала вещи. Мне хотелось одного – поскорее уйти. Если я ему не нужна, то какой резон оставаться?

Сняла с крючка в коридоре пальто. В доме стояла звенящая тишина. Затаив дыхание, вышла на крыльцо. Мне даже показалось, будто дверь только рада закрыться за мной.

Спотыкаясь и стараясь не расплакаться, спустилась вниз по ступенькам. Надеялась, что Альварес передумает и бросится вдогонку, но его, похоже, нигде не было, хотя я несколько раз остановилась и оглянулась на дом. Три часа утра, и Кемертон-роуд темна и пуста. Мимо меня проехала машина. Она слегка притормозила рядом со мной, затем понеслась дальше.

Я уже приготовилась вызвать такси, когда в кармане завибрировал телефон. Последнее, что помню, – нахлынувшее облегчение. Наверное, приняла все слишком близко к сердцу и теперь Альварес шлет мне эсэмэску, умоляя вернуться. Рука скользнула в карман, а в следующий миг на затылок обрушилось что-то горячее. Раздался треск, будто на каменном полу вдребезги разбилась тарелка, а потом… потом мне запомнились только звуки. Где-то рядом с лязгом захлопнулась дверь машины и раздался визг шин по обледенелой дороге.

* * *

Несмотря на лютый холод, оставаться в сознании удавалось с трудом.

Я не могла понять, что произошло. Возможно, добралась до дома и теперь лежу на полу перед открытым окном? Я пришла в себя и оказалась в своем худшем кошмаре. Лежала в темноте, не в состоянии двигаться и нормально дышать. Вокруг никаких примет, ничего – лишь сплошная стена тьмы.

Тогда я испробовала все обычные в таких случаях приемы – досчитала до десяти, заверила себя, что ничего дурного со мной не могло случиться. Но на этот раз вынырнула на поверхность не просто с пересохшим ртом или сердцебиением. Кошмар отказывался кончаться. С моим телом что-то не так. Может, инсульт? Я ничего не видела перед собой. Не могла пошевелить ни рукой, ни ногой.

Было невозможно определить, откуда исходит боль. Казалось, она разлита по всему телу, по каждому суставу. Но сильнее всего она ощущалась в затылке и шее. Будто оступилась на лестнице и проехала целый пролет, колотясь головой о ступени.

Глаза были открыты, но я все равно ничего не видела. Ресницы царапали какую-то ткань. Теперь я окончательно пришла в себя и пыталась дышать полной грудью. Мой рот был набит чем-то горьким, я не могла пошевелить языком.

И тогда поняла, что произошло. Меня ждет судьба девушек с кладбища Кроссбоунз. На этот раз кто-то другой оттянет в сторону пластик и сосчитает шрамы на теле.

В ту же минуту накатила волна паники высотой с дом. Она закрутила меня, как я ни старалась противостоять ей. Мне оставалось лишь биться и извиваться, как угодившей на крючок рыбе.

Первой реакцией стала ярость. Боже, какая же дура! Почему не вызвала такси еще у Альвареса дома, почему не заставила его отвезти меня назад в отель! Одному богу известно, как долго я провалялась без сознания. Могло пройти несколько часов, а то и дней.

Я попыталась мысленно сложить головоломку. Кто-то проследил за мной до самого дома Альвареса. Возможно, он прятался в тени, а может, даже подглядывал за нами в окно первого этажа. Затем неслышно подкрался ко мне сзади и, пока я нащупывала в кармане телефон, ударил меня по голове. Альварес, скорее всего, даже не догадывается, что со мной.

Сейчас он наверняка не спит, широко открытыми глазами смотрит в потолок, пытается найти себе оправдание. Перед моим мысленным взором возникло лицо Мишель. Я видела каждый шрам, каждый порез, вернее, целую сетку порезов, нанесенных бритвой или скальпелем, тонких красных корочек запекшейся крови на щеках и на лбу.

И вот теперь моя очередь. Внезапно мне стало трудно дышать. Кляп не давал мне сделать глубокий вдох, рот был полон желчи. Я продолжала прислушиваться, не раздадутся ли шаги. Но единственным ответом была гробовая тишина. Скорее всего, замуровали где-то глубоко под землей. Возможно, я задохнусь раньше, чем он придет за мной, и тем самым лишу его удовольствия живой разрезать меня на куски.

Я в ужасе попыталась пошевелиться, но лодыжки и запястья были связаны веревкой, которая при малейшем движении больно врезалась в кожу. Тогда попыталась поднять руки – они тотчас же ударились о деревянную поверхность, которая, однако, даже не сдвинулась с места. Если это крышка какого-то люка, даже вздумай я брыкаться как мул, мне никогда ее не приподнять. Там на ней либо замок, либо сверху привалено что-то тяжелое.

Я перекатилась на бок и вытянула руки.

Мои пальцы коснулись другой стены, шершавой и колючей, как неошкуренная половая доска. Я была заперта в деревянном ящике, размером раза в два-три раза больше гроба, и единственным доступным инструментом для освобождения оставался мой мозг. Я попыталась дышать чуть медленнее, но это плохо получалось. Начни я дышать слишком часто, потеряю сознание, и тогда он сможет сделать со мной все, что угодно.

Когда лишен возможности двигаться, говорить или видеть, чувства обостряются до предела, время начинает играть злые шутки, двигаясь туда-сюда, как кулиса^[62] тромбона. Не знаю, сколько у меня ушло времени, чтобы перенестись в прошлое. Но что-то неуклонно тянуло меня туда – то ли спертый воздух, то ли пыль, то ли резкий, химический запах страха.

Внезапно я увидела, как мой отец, придя домой, пропускает первый стакан. Он всегда выбирал самую дрянную выпивку – кулинарный херес или самое дешевое вино. Вкус его не интересовал. Он пил не ради удовольствия. Для него это была своего рода анестезия. Воспоминания нахлынули изо всех углов тесного ящика. Отец пил для куража. Маленький человечек, вымещавший комплексы на тех, кто еще меньше и слабее. По воскресеньям он тащил нас в церковь, в течение всей службы сидел, низко опустив голову, очищал совесть. Но стоило вернуться домой, как все начиналось сначала. Вскоре в чудовище превратилась и мать. Она орала на него каждое утро, пока он тоже не срывался на крик. Свое отвращение он вымещал либо на ней, либо на мне.

Брат неизменно бывал лишь зрителем. Наверное, именно поэтому ему нравилось у Бенсонов. Там больше экстрима, и он это сразу почувствовал. Два монстра, уничтожающих все вокруг себя. Шерил Мартин утверждала, что Уилл был их подручным, так что одному богу известно, чего он там насмотрелся. До сих пор я отказывалась представить, как он, прислонившись к стене, стоит и наблюдает за тем, как девушки просят пощады, как зовут мать. Возможно, он и потом стоял рядом, помогая Мэри завернуть труп в кусок черного пластика. При этой мысли к горлу подкатился ком тошноты, я попыталась отогнать от себя омерзительную картину.

И вернулась в настоящее. Спина пульсировала болью, но ноги пока еще слушались. Уперлась ступнями в деревянную стенку и из последних сил надавила. Увы, бесполезно. Та не подалась ни на йоту. Тогда притихла, и на меня тотчас роем налетели мысли. От них некуда деться.

Я поняла, что Лола, должно быть, мертва. Убийца освободил ящик для меня, а для этого он должен убить ее. Ее тело, по всей видимости, так и не найдено. Сейчас оно лежит где-нибудь на пустыре, и некому даже прикрыть ее раны. Лола наверняка обрадовалась бы тому, что произошло потом. Она всегда говорила, что у меня дурная привычка носить все в себе. После нескольких лет железного спокойствия я все-таки расплакалась и ревела, пока повязка не промокла насквозь.

Затем услышала шаги – медленные и осторожные, они долетали издалека, будто он шел за мной по длинному коридору. Я поняла, что люди имеют в виду, когда говорят, будто были парализованы страхом. Мои пальцы онемели, а когда попыталась вздохнуть, губы закололо мелкими иголками.

После этого услышала, как он возится с замком. Сердце забилось вдвое, затем втрое чаще. В следующую секунду крышка люка откинулась. Впрочем, я почти ничего не увидела, хотя, по всей видимости, был день, так как сквозь повязку просачивался слабый свет.

Схватив за плечи, он рывком поставил меня на ноги. Голову тотчас пронзила боль, и я почти потеряла сознание. Он потянулся к моему лицу и вытащил изо рта кляп. Я поморщилась. Исходивший от него запах омерзителен. В нем не было ничего человеческого, лишь резкая аммиачная вонь, будто он принимал ванны в отбеливателе. В горле у меня пересохло, и я была не в состоянии издать даже писк.

Моих губ коснулось что-то твердое и стукнулось мне о зубы. Он заставлял меня пить. Я сумела сделать несколько глотков, но большая часть воды пролилась на платье. Он явно торопился, вливая в меня воду гораздо быстрее, чем я могла проглотить. А еще он тяжело дышал, будто пробежал марафонскую дистанцию. Я сумела отвернуть лицо.

– Помедленнее, если не хочешь, чтобы я захлебнулась.

Его дыхание изменилось, будто он подавил смешок. Палач наверняка не привык, чтобы жертвы ему указывали. Затем вновь послышались шаги, и по дереву грохнул металл. Он приподнял меня. Послышался треск – это мое платье за что-то зацепилось и порвалось, – а мне в ноги уперся холодный металлический край. Я поначалу не поняла, что это такое, но затем дошло: он усадил меня на ведро. Мне было слышно, как он двигается рядом, ожидая, когда я помочусь. Наверное, ему надоело чистить ящик после каждой очередной девушки.

– Ты мог бы что-нибудь сказать, – пробормотала я. – Скажи, чего ты боишься?

Кулак врезался в мою челюсть, причем с такой силой, что я отлетела назад. Руки были связаны впереди, так что смягчить падение оказалось нечем. Я рухнула на пол, и повязка соскользнула вверх. В те считаные секунды, прежде чем он вернул ее на место, я сумела увидеть более чем достаточно.

Черная плитка на полу, а прямо у меня перед глазами, на зеленом полотенце, все его инструменты. Они были разложены по размеру, начиная от крошечного скальпеля до мясницкой пилы, которой легко можно перепилить кость. Он поднял меня с пола и вновь усадил на ведро. На этот раз я не стала спорить.

Затем вернул на место кляп и, подтащив меня к ящику, бросил в него, словно надоевшую тряпичную куклу. Я упала на голые доски, больно ударившись бедром. Теперь понятно, почему жертвы сплошь в синяках. Над головой лязгнули засовы.

Я попыталась унять дрожь. Меня трясло, даже, несмотря на кляп, зуб не попадал на зуб. Если хорошенько прислушаться, можно понять, где он меня держит. Про ножи и пилы, аккуратно разложенные на зеленом полотенце, лучше не думать.

Внезапно до меня дошел смысл происходящего. Я знала, кто он. И почему разложил инструменты в точном, методичном порядке, как то делают хирурги перед операцией. Это Шон! Конечно! Он зарабатывал деньги, потроша людей, и знал, что такое боль. Это же его профессия!

Он мог легко узнать, как Бенсоны убивали своих жертв. Что-то в их звериной жестокости взволновало его. Может, он знаком с хирургом, который латал раны Шерил Мартин, и за стаканчиком винца, изображая сочувствие, выудил из него всю необходимую информацию.

До того как мы познакомились с ним, он был всеобщим любимцем – красивый, талантливый, лучший студент на курсе. Никто ему ни разу ни в чем не отказал. Никто его не отверг. Вот почему он так болезненно воспринял наш разрыв. Помню его глаза, когда сказала, что все кончено. В них читалось недоумение, смешанное с яростью, будто Шон не знал, как ему поступить: развернуться и уйти или же ударить меня.

Вот почему он облил себя отбеливателем – чтобы замаскировать запах. Чтобы я его не узнала. Мне было слышно, как он топчется рядом со мной, наводя порядок в своих подземных владениях. По всей видимости, он арендовал подвал или сарай. Зная Шона, я могла предположить, что он, как человек осторожный, устроил свое логово как можно дальше от людей. Даже если я сумею освободиться от кляпа, мой крик вряд ли кто услышит.

Глава 36

В следующий миг я услышала нечто такое, чего никак не ожидала услышать. Женский голос, пронизанный ужасом:

– Нет, пожалуйста! Только не это! Отпусти меня!

Голос этот был бледной копией оригинала. Изнеможение и страх приглушили его серебряные колокольчики, но сам голос узнаваем. Кричала Лола. Я позвала ее, но мой рот не издал ни звука, за исключением пробившегося сквозь кляп писка. И тогда я принялась колотить голыми пятками о деревянную стенку ящика. Пусть Лола знает, что она здесь не одна.

– Гребаный ублюдок, убери от меня свои лапы!

Она кричала громко, потому что крик ее проник сквозь толстое дерево, и я была рада узнать, что бойцовский дух еще не выветрился. Затем она умолкла. По всей видимости, он заставлял ее пить, вливая в рот ледяную воду быстрее, чем она могла ее проглотить. Спустя несколько минут я услышала ее снова:

– Почему ты молчишь? Прошу тебя, не делай этого!

Судя по всему, мольбы не подействовали, потому что голос стих. Он вернул на место кляп, понятно. Увы, то, что я услышала вслед за этим, было хуже, чем мольба. Даже кляп был бессилен задушить этот звук – протяжный вой, вслед за которым последовала серия приглушенных криков.

Я сжала кулаки. Он резал ее, и мне оставалось только молиться, чтобы он пощадил лицо. Представила ее ясные глаза, ее широкую улыбку, от которой мужчины просто млели.

Раздался какой-то скрежещущий звук, а вслед за ним глухой удар. Это он бросил ее бесчувственное тело в ящик по соседству с моим. Крышка со стуком захлопнулась, а его шаги начали удаляться, с каждым мгновением делаясь тише и тише. Все это заняло несколько минут. Он, словно лабораторным животным, влил нам в горло воду и оставил на теле Лолы несколько отметин. Похоже, Шон действовал оперативно, это в его духе. Он не привык отдыхать – длительные дежурства в больнице, затем сквош или футбол, а каждый вечер вылазка в город.

Я трижды стукнула связанными руками и подождала ответа. Увы, ни звука. Наверное, Лоле так больно, что она боится даже шелохнуться. Прошла целая вечность, прежде чем я услышала ее ответ – три слабых стука. Она знала, что мы лежим с ней бок о бок.

Если бы не наши ящики, то мы могли бы с ней взяться за руки. Я все еще пыталась осмыслить ситуацию. Может, нас даже не двое, а больше. Что, если все помещение уставлено деревянными ящиками и в каждом из них по женщине, мечтающей выйти из этого ада живой?

По крайней мере, моя клаустрофобия исчезла. Узнала, что есть вещи куда более страшные, чем замкнутое пространство. Таким, как я, порой идут на пользу несколько часов в ящике. Не уверена, впрочем, что медицинский полис покроет расходы на столь радикальную терапию. Хотите верьте, хотите нет, но я уснула.

Судя по всему, мозг решил пощадить себя, потому что меня не посетили никакие кошмары. Наоборот, мне приснился мой самый лучший отпуск, когда после окончания университета Уилл, Лола и я уехали отдыхать в Грецию. Во сне я ныряла с борта катера, который мы взяли напрокат на весь день. Ныряла и выныривала, раз за разом. И стоило мне выскочить на поверхность, чтобы набрать полные легкие воздуха, как в лицо светило солнце. Проснувшись, я почувствовала себя отдохнувшей, будто провела день, купаясь и загорая.

Увы, после пробуждения мысли стали куда менее приятными. Первым делом я подумала про Альвареса. Вот кто мне сейчас нужен. Он наверняка сходит с ума, не зная, куда я пропала, и складка между бровей с каждой минутой делается все глубже. Я попыталась подумать о чем-то приятном, за что можно было бы уцепиться, но, увы, так ничего и не нашла. Перед глазами, словно снимки в фотоальбоме, проносились воспоминания.

Первым мне вспомнился отец. Мне было тогда двенадцать лет. Я думала, что пришла домой раньше всех, но затем услышала, как на кухне кто-то скребется. Решила, что кошка просится, чтобы ее пустили в дом, но оказалось, это отец. Он лежал на черно-белых плитках пола в костюме и в ботинках. Губы шевелились, но никаких слов я не услышала. Глаза широко раскрыты и устремлены в потолок, будто он узрел некое чудо.

Наверное, я была умным ребенком, потому что тотчас же вызвала «Скорую». Но что-то помешало мне опуститься рядом с ним и постараться его успокоить. Я наблюдала за ним, стоя в дверях, пока не приехали врачи. Жизненный опыт научил держаться на расстоянии.

В следующем кадре возникла мать. Стоит перед зеркалом и любуется собой. После отцовского инсульта жизнь для нее стала гораздо легче. Он навсегда закрыл рот, а на его пенсию вполне можно было прожить. Более того, даже что-то удавалось откладывать, и мать наконец смогла позволить удовлетворить свою страсть к нарядам. Что касается отца, его сил хватало лишь на то, чтобы вставать с инвалидной коляски.

Более того, он даже не мог потопить свое несчастье в выпивке: мать зорко следила за тем, чтобы в доме не было и капли спиртного. Зато его молчание развязало ей язык, и она позволяла себе самые ядовитые замечания. И больше всего доставалось моему брату, как самому одаренному.

В последнем кадре Уилл с конвертом в руке. Брат застыл, глядя на него в ужасе и не решаясь вскрыть. Мать всячески наседала, чтобы он стал лучшим учеником в классе. Однако, получив результаты экзаменов, Уилл словно окаменел. Тогда она выхватила у него из рук конверт. Не иначе как считала, что своим успехом он обязан исключительно ей.

Мой разум наполнился гневом. Я мысленно вела разговоры с покойным отцом, добиваясь от него ответа, как он мог себя прощать. Затем набросилась на мать, отчитывая ее за то, что она заклевала Уилла и это по ее вине он в конце концов сбился с пути. Но самый сильный гнев предназначался мне самой. Я сошлась с Шоном, плохо понимая, что делаю, и чем дольше длились наши отношения, тем больший вред они причиняли мне. Возможно, ничего бы этого не случилось, держись я от Шона как можно дальше.

Он убил девушку с кладбища еще до того, как мы с ним окончательно расстались, хотя я на тот момент несколько недель не разговаривала с ним. Он же прочел роковые письмена на стене и решил выместить свою злость на первой же попавшейся женщине, которая перешла ему дорогу. Из-за меня погибли три женщины, из-за меня Лола сейчас заперта в деревянном ящике.

Я была благодарна, что мой гнев наконец нашел себе выход. Он дал мне силы в течение нескольких часов зубами вести борьбу с путами у меня на запястьях.

Узлы упорно отказывались развязываться, но сами путы слегка ослабели. Кровь побежала по жилам более свободно, и я вновь могла пошевелить пальцами. В борьбе с повязкой появились успехи. Ткань чуть-чуть соскользнула с глаз, и я смогла разглядеть узкие щели между досками ящика. Когда шаги послышались снова, я уже знала, чего ожидать. Мое тело сотрясала дрожь, но если ничего не предпринимать, мы с Лолой закончим жизнь, как Мишель, исполосованные острым ножом.

Услышав, как он возится с засовом над моей головой, я задержала дыхание и представила себе реку, катящую воды по долине; она смывает буквально все на своем пути – машины, деревья, дома. Наверное, когда он открыл крышку, вдохнул накопившийся гнев. На какой-то миг мой гнев, словно газовое облако, отравил его сознание.

Он наклонился, чтобы схватить меня за руку, и в лицо мне ударил резкий запах аммиака. Мне тотчас вспомнилась девушка с кладбища, нашедшая свой конец вдали от родной страны, и Шерил Мартин, корившая себя за то, что не оказала сопротивления, хотя, наверное, могла. Моя беда заключалась в том, что я не знала, с чего начать. Более того, могла ли я тягаться с ним со связанными руками. Моя многострадальная спина больно задела о борт ящика.

Он усадил меня на стул. Мне было слышно, как он ходит по комнате. Я пыталась вычислить, как далеко я могу допрыгнуть со связанными ногами. Он прижал к моим губам металлический стакан. На этот раз вода была теплая, кисловатая и с какой-то песчаной примесью. Один бог ведает, что он там в нее намешал. Какой-нибудь седативный препарат, украденный из больницы.

Жидкость вытекла у меня изо рта, в горло попало лишь несколько капель. Он попытался рукой разжать мне челюсти, и мне стало слышно его сопение. Сердце больно стучало о ребра. Вспомнилась рваная рана на шее Сюзанны Уилкс, незрячим взглядом смотрящей в небо, лежа на мостовой, – и у меня перехватило дыхание. Я резко дернула головой и сумела выдавить из себя несколько фраз:

– Я знаю, что это ты. От нашатыря никакого толку. Я чувствую твой запах.

Услышав, что узнан, он на мгновение застыл на месте. А потом поступил так, как я и надеялась, а именно – ударил меня. Но на этот раз я знала, что это мой последний шанс и его нельзя упустить.

Как только его кулак соприкоснулся с моим лицом, я что есть сил впилась в него зубами. Я прокусила ему пальцы почти до кости, и мой рот наполнился едким вкусом отбеливателя. Мучитель вскрикнул и попытался высвободить руку. Я же напоследок еще сильнее сжала зубы. Было слышно, как хрустнула кость.

Затем наступили несколько мгновений тишины, пока он обрабатывал рану. Я поспешила воспользоваться передышкой; сдвинув с глаз повязку, отскочила в сторону и выхватила из его разложенной на полу коллекции нож. Когда он снова двинулся на меня, я резко подняла над головой руки, после чего столь же резко опустила их. Повязка снова начала съезжать мне на глаза, так что я толком ничего не видела. Только целилась ему в лицо.

Был виден лишь его силуэт, потому что он был в балаклаве^[63]. Но мне повезло. Нож нашел цель. Я для надежности всадила его как можно глубже и повернула рукоятку. Из горла мучителя вырвался нечеловеческий вопль, какой издает скот, когда его клеймят, и он лицом вниз повалился на пол.

* * *

Не знаю, сколько я там простояла, по-прежнему сжимая в руке нож и тупо глядя на лужу крови, что растекалась все шире и шире. Затем я услышала негромкое постукивание и, насколько смогла, снова стянула с глаз повязку. В тусклом свете ящики не производили особо зловещего впечатления. Их четыре, каждый длиной шесть футов и чуть менее трех в высоту^[64]. В таких обычно хранят уголь или дрова.

С бьющимся сердцем я открыла тот, что стоял рядом с моим. Мне было страшно представить, что он успел сделать с Лолой. Когда крышка наконец поддалась моим усилиям, первым, что предстало моему взгляду, была ее спина, вся в крови и синяках. Но, по крайней мере, Лола была жива. Возможно, мне показалось, но когда она перевернулась ко мне лицом, то даже с кляпом во рту улыбнулась. Я попыталась найти слова утешения, но ужас и одновременно облегчение на миг лишили меня дара речи.

Кожа Лолы была белой как мел, и на фоне этой белизны на плечах багровели синяки. Но, по крайней мере, лицо ее цело, ни единой царапины. Вскоре она уже сможет отвечать на вопросы. Но пока она была голая, окоченевшая и бормотала что-то нечленораздельное. Взяв с пола нож поменьше, я принялась разрезать веревки у нее на запястьях. Те были стерты почти до крови: судя по всему, она, как и я, пыталась избавиться от пут, и, как только я освободила руки, она оказала мне взаимную услугу.

Единственное, что нашлось, чтобы прикрыть ей плечи, – это полотенце в пятнах отбеливателя. Она пока не могла говорить, лишь в изнеможении опустилась на стул, на котором наш мучитель заставлял нас сидеть, и тупо уставилась на тело на полу. Я тем временем заглянула под крышки остальных ящиков. К счастью, те оказались пусты. Убийца решил устроить конвейер, но не успел запустить его в действие.

Вспомнив пристрастие Рэя Бенсона к кодовым замкам, я испугалась, что нам никогда не выбраться отсюда. Было бы чертовски обидно, если бы выяснилось, что пути к бегству не существует. Мое сердце стучало о ребра, словно кузнечный молот. Меня спасало лишь то, что шок еще не прошел и потому не хуже морфина снимал болевой синдром.

На тот момент до меня еще не дошло, что я убила человека. И не было ни малейшего желания проверять, Шон это или нет. Не хотелось стаскивать с него балаклаву, чтобы увидеть, как я изуродовала его смазливую мордашку. Для меня куда важнее было другое – отыскать путь к спасению Лолы. Я считала своим долгом доставить ее в безопасное место. Увы, дверь не желала открываться. Ко мне вернулся излюбленный кошмар: все выходы замурованы, мне никогда не вырваться на свободу.

Я посмотрела на лежащее на полу тело в джинсовом комбинезоне. В одном из карманов наверняка лежат ключи. Но я не могла заставить себя даже приблизиться к нему, не говоря уже о том, чтобы обыскать. Вместо этого решила воспользоваться окном. Стандартное деревянное окно, с матовым стеклом. Но и оно задраено наглухо.

Тогда огляделась по сторонам в надежде отыскать что-нибудь тяжелое. Увы, комната пуста, как операционная. Не считая ящиков и ножей на полу, в ней имелась лишь раковина, два деревянных стула и оловянная кружка, из которой он нас поил.

Я схватила один из стульев и, со всех сил размахнувшись, швырнула им в окно. Послышался звон разбитого стекла. Боже, с каким удовольствием я бы разнесла к чертовой бабушке еще десяток окон, пока не отхлынул адреналин.

Почему-то я была уверена, что мы заперты в подвале. Если убийца верный последователь Бенсонов, он наверняка соорудил копию подвала, над которым Рэй трудился несколько месяцев. Но когда я высунула голову в дыру в стекле, оказалось, что подо мной бездна. Мы были не в подвале и даже не на первом этаже, а гораздо выше. В темноте было невозможно рассмотреть, что там внизу. Я различила лишь несколько деревьев и бетонную дорожку. Спуститься вниз, как Рапунцель из сказки, не свихнув себе при этом шею, никак не получится.

Я переключила было внимание на дверь, когда Лола что-то сказала.

– Он шевелится, – пробормотала она.

Я обернулась. Лежащий действительно пошевелился. Что было дальше, я помню в режиме быстрой перемотки вперед. Оставляя за собой на черном полу кровавый след, он пополз к ножам.

– Держи его! – крикнула Лола.

Но я словно окаменела, укутанная в плотное одеяло шока, и потому была не способна реагировать на опасность. Лола оттолкнула меня в сторону как раз в тот момент, когда его пальцы сомкнулись на ручке самого большого ножа. В следующую секунду послышался удар и треск дерева.

Это Лола со всех сил опустила ему на голову стул, и он вновь затих. Подруга была уже готова огреть его по голове в третий раз, когда я схватила ее за руку.

– Кто он вообще такой? – спросила она сквозь слезы.

Не успела я остановить ее, как она наклонилась и стащила с него балаклаву. Услышав сдавленный крик, я посмотрела вниз. То, что я увидела, не умещалось ни в какие рамки.

Нож ровно надвое раскроил ему нижнюю губу, обнажив ряд идеальных белых зубов. Кровь продолжала бить из ран внутри ротовой полости. Кроме того, Лола расквасила ему нос. Мы с ней на пару до неузнаваемости изуродовали красивое мужское лицо. И все же я знала, что где-то там, под хлещущей кровью, я по-прежнему могу обнаружить знакомые насупленные брови.

– Это ж твой испанский выродок! – в ужасе воскликнула Лола.

– Бен.

Я услышала, как мои губы произнесли его имя, после чего снова стало тихо.

Глава 37

Когда полицейские выбили дверь, я была без сознания. Очнулась уже на носилках, когда меня несли через дом Альвареса. Дом по-прежнему выглядел идеально, словно серия иллюстраций из модного журнала.

Пока меня несли, я заметила диван в гостиной и тотчас вспомнила, как Альварес посмотрел на меня, когда снял с пальца обручальное кольцо. На какой-то миг картинка сделалась размытой. Было невозможно понять, что в ней реально, а что игра воображения. Но к тому моменту, когда меня вынесли на улицу, рядом была Лола. А вот она уже никак не могла стать наваждением.

Нас положили в машину «Скорой помощи». Лола лежала на животе, и из ее глаз, как из крана, который забыли выключить, бежали слезы. Тем временем санитар обрабатывал ей спину, стирал грязь и кровь, чтобы лучше рассмотреть раны. На спине, ближе к пояснице, краснели три неровных креста. Я протянула руку и пожала ей пальцы.

Не знаю почему, но, когда нас привезли в больницу, настояла на том, что пойду собственными ногами.

– Не прикасайся! – огрызнулась я, когда надо мной склонился врач. – Убери свои сраные руки!

– Все в порядке, милая. Ты в безопасности. – Его лицо сначала уменьшилось, затем увеличилось снова, словно я смотрела на него в неисправный телескоп.

Плохо помню, что случилось потом. Видимо, мне сделали рентген, наложили на затылок десяток швов и вымыли от крови волосы. Невролог со смутно знакомым лицом посветил в глаза фонариком и что-то сказал про сотрясение. Осматривая, он так бережно обращался с моей головой, что я едва не расплакалась. После этого сознание на какое-то время отключилось.

Люди приходили и уходили, но я настолько обессилела, что не могла даже открыть глаз. Хари прокрался в палату, чтобы оставить на тумбочке коробку конфет. Одарив меня своей коронной улыбкой, он на цыпочках вышел вон. Кроме него, меня явно навестил кто-то еще, потому что на подоконнике появилась ваза с лилиями.

Когда я открыла глаза, то увидела над собой круглое, как луна, лицо Бернса. Он сам присел на край кровати. Матрац тотчас жалобно пискнул под ним и едва не соскользнул на пол. Бернс сегодня был какой-то особенно серый, и я едва не сказала ему, чтобы он шел домой, принял бета-блокатор и ждал, пока снизится давление. Но он не осмеливался посмотреть мне в глаза.

– Я даже не знаю, что сказать тебе, Элис, – пробормотал он. – Как мне перед тобой извиниться. – Его маленькие глазенки были красны, и в них читалась растерянность. Возможно, он целое утро проплакал, запершись у себя в кабинете. – Он не пропустил даже дня на работе. Одна лишь Энджи заподозрила неладное. Ей показалось, что Бен ведет себя как-то странно. Кроме того, он единственный, с кем ты была в постоянном контакте.

По крайней мере, Энджи заслужила повышение по службе.

– Как она догадалась?

– Она видела, как в отеле ты дала ему письмо, но он не зарегистрировал его как улику. Наверное, бросил в мусорный бак. Еще она обратила внимание, что твой брат всякий раз впадал в панику, когда Бен входил к нему в палату. Но больше всего ее насторожили его частые поездки в Рэмптон.

– В Рэмптон? Что вы хотите сказать? – удивилась я и не узнала собственный голос.

Бернс снял очки и протер их о рубашку.

– Когда Энджи позвонила в клинику, чтобы договориться о твоей поездке к Мэри, там спросили, приедет ли Бен. Как выяснилось, в течение всего прошлого года он бывал у нее примерно раз в месяц. Говорил, что нужно по работе.

Я закрыла глаза. Так вот откуда уверенность Мэри Бенсон в том, что она снова непременно увидит Альвареса. Он спешил к ней, как мотылек на огонь. Я сама видела, как она поправляла волосы, как строила ему глазки. К горлу тотчас же подкатился комок тошноты. Не знаю, что послужило тому причиной, сотрясение мозга или малоприятные мысли.

– Так это он слал мне записки?

Бернс с несчастным видом кивнул.

– Мы нашли в его доме листки с набросками плана действий. Бен с самого начала знал, что Уилл твой брат. Он пристально следил за всеми, кто прошел через хостел. – Говоря эти слова, Бернс упорно смотрел в пол. – Если уж на то пошло, Элис, ты единственная, к кому он питал какие-то чувства. При желании он мог убить тебя в любое время. Возможно, считал, что ты можешь его спасти.

Бернс вновь умолк и даже плотно сжал губы, будто утратил всякое доверие к словам.

– Что-то я не заметила, что он нуждается в спасении.

Бернс сидел, сцепив руки на коленях, и внимательно их рассматривал.

– Что-то не так?

– Это моя вина, Элис. – Бернс снова на минуту умолк, набираясь сил говорить дальше. – Он ночами напролет слушал признания Рэя Бенсона, все эти омерзительные подробности. Затем умерла Луиза. И вот тут-то ему снесло крышу, но я вовремя не заметил. А тем временем все это копилось в нем.

Я не знала, как мне его утешить. Положила ладонь на его руку и, набравшись мужества, задала вопрос, который не давал мне покоя:

– Он жив?

– Едва, – ответил Бернс, по-прежнему глядя в пол. – И язык ему не спасли.

Вот уж не понимаю, почему я выбрала именно этот момент, чтобы расплакаться, если учесть, через что прошла. То ли потому, что Альварес навсегда утратил свой бархатистый баритон, то ли потому, что сама была невероятной дурой.

Бернс обнял меня за плечи, чего я никак не ожидала. Плакала до тех пор, пока не начало саднить горло, и когда Бернс встал, чтобы сказать мне до свидания, у него на груди красовалось большое мокрое пятно. Привести себя в вертикальное положение потребовало от него немалых физических усилий, и я подумала: кто же теперь будет у него мальчиком на побегушках?

Когда он ушел, я посмотрела в окно. Небо было совершенно чистым – ни облачка, ни единого самолетного следа. Я все время думала о Лоле. Ей наверняка потребуется пересадка кожи, но, зная ее, предположила, что на случившемся она заработает дополнительные очки. Как только режиссер узнает, что с ней произошло, он тотчас возьмет ее назад. Заголовки сделают из нее бесстрашную героиню, которая оказалась сильнее безумного маньяка. А отсюда до звездной карьеры рукой подать.

Когда проснулась, в голову тотчас полезли новые мысли, и я, чтобы отвлечься, вновь заставила себя доползти до окна. Наверное, наступило раннее утро. На прихваченном заморозками газоне две медсестры торопливо курили перед дежурством.

Затем увидела, как через внутренний двор, сунув руки в карманы, бодро шагает к себе в операционную Шон. Возможно, именно эта знакомая походка наполнила меня раскаянием, а может, то, что я отлично знала, как он проведет день: занимаясь починкой людей, латая, штопая, накладывая швы. На секунду прижала ладонь к холодному стеклу, потом отвернулась.

Боль и головокружение снова взяли свое, когда я надевала порванное платье. Я даже была вынуждена присесть на край кровати. В течение нескольких секунд предметы водили вокруг меня хоровод, но в итоге вернулись на место. Когда же я наклонилась, чтобы достать из-под кровати белые больничные тапочки, кафельный пол тотчас же устремился навстречу, чтобы пожелать доброго утра прямо в лицо.

Я как раз собралась юркнуть из комнаты, когда в дверях появилась медсестра. Ее седые волосы были собраны в строгий узел. Лицо хмурое, недовольное, будто это единственная эмоция, на которую она способна.

– Что это вы делаете? У вас серьезная черепная травма, моя дорогая. Вы должны соблюдать постельный режим.

Я не сочла нужным ответить ей и, спотыкаясь, двинулась по коридору. Ее пронзительный голос несся мне вслед:

– Вы не можете самовольно уйти из больницы! Вы под наблюдением!

Никогда не думала, что буду так рада оказаться в лифте. По крайней мере, здесь мне не был слышен ее голос.

Вестибюль внизу полнился народом. Я вдруг стала невесомой. Руки и ноги плохо слушались, точно я шла через бассейн с водой. Оказавшись рядом с прудом Грейт-Мейз, поняла, что у меня при себе ни гроша. Сумочка осталась в доме Альвареса.

Зимний воздух отнял остаток сил. Я тяжело опустилась на тротуар и, чтобы не потерять сознание, положила голову на колени. Когда снова открыла глаза, увидела рядом такси и собственное отражение в его темных стеклах. Ну и вид! Уличная бродяжка в грязном платье, с синяками на лбу. Ни дать ни взять картинка с плаката о домашнем насилии.

– С тобой все в порядке, милая? – поинтересовался водитель.

– Нет, – огрызнулась я. Боль в затылке сделалась совершенно невыносимой.

Таксист даже глазом не моргнул, когда я призналась ему, что денег у меня нет. Видя, что ноги не слушаются, он поднял меня с асфальта и усадил в машину. Когда же мы доехали до Провиденс-сквер, он не бросил меня сидеть на тротуаре, а, взяв под мышки, дотащил вверх по лестнице.

– Вы заслужили медаль, – сказала я ему.

– Карма, – ответил он. – В один прекрасный день кто-то сделает то же самое и для меня.

С этими словами он побежал вниз, и его конский хвост весело покачивался туда-сюда. Похоже, удача наконец улыбнулась мне. Подумать только, меня спас единственный во всем Лондоне шофер-буддист.

Невозможно высказать, как приятно вернуться домой! Мне было наплевать, что в квартире все перевернуто вверх дном, а полиция обыскала все до последнего ящика. Кухонный стол уставлен тарелками, чашками, блюдцами, будто в мое отсутствие кто-то затеял здесь вселенское чаепитие. Увы, я не смогла взяться за наведение порядка, потому что стоило повернуть голову, как квартира начинала крутиться колесом, а пол угрожающе покачиваться то влево, то вправо.

На автоответчике высвечивались сообщения, и, сама не зная зачем, я решила их выслушать, прислонившись к стене. Голос матери звенел ледяным гневом, когда она сообщила мне, что я пропустила наш очередной совместный завтрак, который проходит раз в две недели. Затем были три настойчивых звонка от компании, занимающейся остеклением. Мой палец застыл над кнопкой «удалить», когда обнаружилось еще одно сообщение. Знакомый баритон застал меня врасплох. У меня перехватило дыхание.

– Элис, это Бен. Перезвони мне, пожалуйста. Хочу убедиться, что с тобой все в порядке.

Я вновь нажала кнопку «воспроизведение». Имитация искренней заботы, словно он единственный во всем мире переживал за мою жизнь. Совершенно непонятно, зачем Альварес мне позвонил, ведь он прекрасно знал, что я в отеле. Не иначе как прикрывал себя. По какой-то причине я не стала удалять это сообщение. Не смогла. Наверное, потому, что он больше никогда не заговорит снова.

На диване собралась лужица солнечного света. Я легла и притянула колени к груди, стараясь не думать об Альваресе. До сих пор отказывалась поверить, что это был он. Казалось, в любую минуту он войдет сюда, чтобы извиниться за свои ошибки. Но затем перед моими глазами возникло его лицо в тот момент, когда Лола стащила с него балаклаву. Представила его в тюремной одиночке, откуда, похоже, ему не выйти никогда. Закрыла глаза, но слезы пробили себе дорогу даже из-под опущенных век.

Потом я вспомнила, что люди иногда умирают от сотрясений мозга, если рядом нет врача, но мне было все равно. Меня неотступно преследовал образ брата, не способного даже пошевелиться, не понимающего моих вопросов. Я какое-то время бодрствовала, но затем уснула. Повезло. Никаких сновидений.

Когда проснулась, солнечный свет уже переместился с дивана. Посмотрела на дату на телефоне: оказалось, прошли целые сутки. Я присела, боль в затылке тотчас же напомнила о себе, правда, уже гораздо слабее. По крайней мере, ощущение, что кто-то вгоняет мне в череп ломик, прошло. Налила стакан апельсинового сока, затем вызвала такси.

* * *

Когда вошла в травматологию, мать как раз выходила из палаты Уилла. Правда, я вовремя успела юркнуть в какую-то дверь, чтобы не столкнуться с ней нос к носу. Она выглядела как всегда: этакое ходячее воплощение материнского долга и заботы о себе любимой.

Я открыла дверь палаты. Уилл не спал. Если не обращать внимания на травмы, он выглядел гораздо лучше, чем в предшествующие недели. Ему вымыли волосы; щеки показались мне не такими впалыми, как раньше. Когда он протянул руку, та почти не дрожала. Я уселась на край кровати и молча взяла его протянутую руку.

– Прости меня, Эл, – сказал он. Его голос звучал хрипло и надтреснуто. – Я пытался предупредить тебя по телефону.

– Знаю.

– Он узнал меня. – Взгляд Уилла переместился к окну. – Поначалу он мне понравился. Потом продолжал приходить ко мне в автобус почти каждый вечер и расспрашивал про хостел.

– И он дал тебе нож?

Уилл кивнул.

– Как-то раз попросил у меня на вечер мой автобус, затем привез меня к себе и заставил подняться наверх. Я видел комнату с ящиками.

Уилл закрыл глаза.

– И он рассказал тебе, чем занимается?

– Да, все, от начала и до конца. – Уилл отвернулся. – Он хотел, чтобы я ему помогал.

– И тогда ты спрыгнул.

– И да, и нет. По-моему, он что-то подмешал мне в стакан. Я увидел за окном ангелов, – голос брата сошел почти на нет. – Я думал, они спасут меня.

Я пожала ему руку. Так вот зачем Альварес наглухо задраил окно – чтобы предотвратить повторение того случая. Я до сих пор отказывалась понять, затем ему понадобилось приводить Уилла туда, где его легко могли обнаружить. Наверное, запаниковал, когда его план пошел наперекосяк. Я всмотрелась в лицо брата. Хотя ему по-прежнему было больно, он выглядел гораздо спокойнее, чем в последние месяцы. Я набрала полную грудь воздуха и решилась задать самый главный вопрос:

– Уилл, скажи, что было в хостеле?

Вместо ответа он поерзал на кровати. Будь у него возможность сбросить одеяло и выбежать вон, он наверняка так и поступил бы.

– Это не то, что ты думаешь.

– Нет?

– Сначала ко мне отнеслись как к родному сыну. Даже выделили отдельную комнату.

На его лице возникло подобие улыбки.

– Мэри сказала, что теперь я часть семьи. Но спустя несколько месяцев они потребовали от меня большего. Я там много чего видел, Эл, такого, во что ты вряд ли поверишь.

Я сжала его руки в своих ладонях и посмотрела ему в глаза.

– Они хотели, чтобы ты тоже в этом участвовал?

Уилл энергично мотнул головой.

– Нет, я просто должен был за всеми следить. Им хотелось знать, не проговорился ли кто. Рэй сказал, что убьет меня, если сбегу.

Я хотела спросить брата, как он оказался втянут в темные дела, но ответ очевиден. Ему отчаянно хотелось иметь семью, дом, и он отказывался поверить, что заслуживает чего-то лучшего. Болезнь стерла границы между кошмаром и реальностью.

Пальцы брата ослабели, но взгляд по-прежнему оставался прикованным к окну. Возможно, там все еще парили ангелы, бились белыми крыльями о стекло.

Я пересела на стул рядом с кроватью. Уилл тем временем уснул, утомленный моими расспросами. Внезапно фрагменты загадки начали складываться в целостную картинку. Наверное, пока я спала, мозг рассортировал информацию и расставил все по своим местам.

Сначала перед внутренним взором возникло лицо Мэри Бенсон. Она щербато улыбалась, напоминая Чеширского кота. Мне вспомнился ее рисунок. Пятиконечная звезда над прямоугольником, причем буквально на каждом листке из тех, что выкрал у нее Гарет Райт-Филипс. Мне это тогда напомнило плохо, в спешке нарисованный компас – вроде виденных мной на старых картах в Британском музее, будто картограф торопился пометить каждый холмик, каждую бухточку.

До меня дошло: Мэри чертила собственную карту. И доброта Бенсонов к матери Морриса Клея тоже стала понятна. Эти вылазки для игры в лото преследовали свою цель. В те дни, когда Мэри пила бесконечные чашки чая в ее кухне, Рэй трудился в саду на Китон-роуд.

Я вытащила из кармана телефон. Бернс ответил через считаные секунды.

– Элис, как дела? – сегодня его акцент был ближе к говору жителей Бермондси, словно он наконец решился отсечь свои шотландские корни.

– Все в порядке, – ответила я. – Главное, теперь я знаю, где Бенсоны закопали оставшихся девушек.

– Не понял?

– Поезжайте к Моррису Клею и начинайте копать в его саду.

В трубке было слышно, как скрипит пером Бернс, записывая мои объяснения. И как я только не догадалась раньше? Рисунок Мэри Бенсон представлял собой план захоронений, который она чертила снова и снова, пока не ослепла. Прямоугольник – дом Клея, звезды – места захоронения останков.

Рэй провел в саду не один час, копая неглубокие могилы. Бернс дал отбой прежде, чем я успела попрощаться. Ему явно не терпелось взяться за дело. Уже сегодня во второй половине дня рядом с домом Морриса Клея начнет работать специальная команда. На то, чтобы перекопать весь сад, уйдет несколько недель, но, по крайней мере, родители получат дочерей назад, пусть даже мертвыми, и смогут достойно похоронить.

Я посмотрела на Уилла. Брат спал. Его несчастное тело не желало тратить ни капли драгоценной энергии, нужной для исцеления. Я откинулась на спинку стула и тоже погрузилась в сон. Впрочем, ненадолго. Вскоре дверь в палату распахнулась, и на пороге, пылая праведным гневом, выросла возмущенная медсестра – та самая, что пыталась остановить меня, когда я убегала из палаты.

Не иначе как она провела последние сутки в беготне по больничным коридорам. Выражение ее лица было таким кислым, будто она питалась исключительно грейпфрутами.

– Так вот вы где! – рявкнула она. – Вы идете со мной, моя милая!

И она отвела меня назад в палату. Я же была слишком слаба, чтобы с ней спорить. Позволила уложить себя в постель, но желание спать пропало. Пролежала без сна весь день, стараясь сохранять сознание пустым, как немое зимнее небо.

Эпилог

Лола ждет меня в метро. Она, как всегда, заключает меня в объятья, но улыбка появляется на ее лице с небольшим опозданием.

– Ты готова? – спрашиваю я.

– Всегда.

Сегодня она особенно хороша. В длинном зеленом платье, на два оттенка темнее ее глаз. На дворе апрель, но солнце уже греет как летом. Мы переходим улицу и идем тем же маршрутом, которым я прошла в январе, мимо витрин, потемневших за десятки лет от сажи и пыли.

– Погоди. – Лола замедляет шаг рядом с цветочным магазином.

Мне видно, как она о чем-то беседует с продавщицей, как придирчиво выбирает цветы. Она выходит на улицу с двумя огромными букетами гипсофил. Белые соцветия напоминают взбитые сливки. Она вручает один букет мне, и вместе мы идем к кладбищу. Ворота точно такие же, как и когда я обнаружила здесь первую убитую девушку в черном свертке. К ограде привязаны сотни сувениров и записок. Смотритель в синей униформе ждет нас со связкой ключей. Он строг.

– Даю вам десять минут, леди. И просьба не задерживаться.

С этими словами распахивает ворота. Мы идем к центральной площадке, около тридцати квадратных метров. В трещинах асфальта растут сорняки, ветер разносит обрывки газет. Я наклоняюсь и трогаю ладонью теплый асфальт. Легко представляю себе тысячу женщин, лежащих под ним лицом вверх и желающих вырваться наружу.

У меня перехватывает дыхание. Я оборачиваюсь. Лола уже устроилась поудобнее – скрестив ноги, сидит на асфальте рядом со своим огромным букетом.

Смотритель кладбища нетерпеливо топчется у входа.

– Не обращай на него внимания, – говорит Лола. – Интересно, решится он выкинуть нас отсюда или нет?

– Ну ты даешь. Лучше не надо.

Лола с ее веснушками похожа на пятнадцатилетнего подростка, который ждет, когда ему скажут, что делать дальше.

– Может, прочесть молитву?

– Нам нельзя, Ло. Мы неверующие.

Видно, что она расстроена.

– Значит, минута молчания?

– Уже лучше.

Она снимает часы и кладет между нами. Я закрываю глаза и прислушиваюсь к пульсу города. Над головой гудят самолеты, откуда-то из открытого окна доносится мелодия в стиле рэгги. Лола открывает глаза, точно просыпаясь после долгого сна.

– Пойдем домой, – говорит она. – Чтобы этот несчастный мог снова запереть ворота.

Она берет меня под руку, и я оглядываюсь на наш дар – облако цветов, безупречное в своей белизне, подрагивающее на весеннем ветерке.

Благодарности

Я хотела бы поблагодарить следующих людей, оказавших мне поддержку и помощь во время работы над этой книгой: Терезу Крис, Рут Кросс, Хоуп Делон, Дейва Пескода, Миранду Ландграф, Мартина Симмондса, Джулиана Ируэйкера, Ширли де Марко, Эндрю Бартона, Клэр Кроссман, Хелен Джонсон, Элизабет Фой, Джессику Пенроуз, Мелани Тейлор, Дигби Бомона, Эндрю Тейлора, Манди Скотт, Джой Маджезис, Боба Бидермана, Джоанну и Теда Краусов, Мэнди Грин, Онор Родс, Дэвида Леви, Сару Шоу.

1

Итальянский соус из оливкового масла и сыра с базиликом.

2

Марвин Пенц Гэй-младший (1939–1984) – американский музыкант, певец, один из первопроходцев стиля, который принято называть ар’н’би (от англ. R&B), или «современный ритм-энд-блюз».

3

Поджанр «современного ритм-энд-блюза».

4

Аттракцион, известный черным юмором в изображении всевозможных ситуаций, связанных со смертью.

5

Примерно 32,7 кг.

6

Психическое расстройство, характеризующееся зацикленностью на телесных особенностях, которые воспринимаются больными как критические недостатки, и на попытках избавиться от этих недостатков.

7

Английский мореплаватель и военный (1540–1596), капитан галеона «Золотая лань».

8

В ряде стран общий телефон аварийно-спасательных служб.

9

Британский сериал, действие которого разворачивается в вымышленной больнице Холби; самый длинный сериал о службе экстренной медицинской помощи (с 1986 г.).

10

Роман вышел в 2012 году, а уже в 2015 году мемориальный сад при кладбище был открыт.

11

Ароматное растение с характерными кистями цветов, часто конусообразными или напоминающими кисти сирени.

12

Самая крупная розничная сеть Великобритании.

13

Один из районов Саутварка.

14

Божоле-нуво – наиболее известное из бургундских молодых вин.

15

Скорее всего, в известном театре «Лирика».

16

В Хэмпстеде находится самый большой парк Лондона с отличными видами на город, архитектурно-парковым комплексом и музеем.

17

Современное название маниакально-депрессивного психоза.

18

Прерафаэлиты – группа английских художников и поэтов второй половины XIX века, выступивших против официальной эстетики и создавших свою собственную, назвавшись в честь тех итальянских художников Возрождения, чей стиль предшествовал классическому стилю Рафаэля. Прерафаэлиты (особенно Данте Габриэль Россетти) часто изображали рыжеволосых красавиц.

19

Примерно 1 см 25 мм.

20

Чуть больше 63,5 кг.

21

Эпохи королей Георгов I–III (формально с 1714 по 1820 г., однако с 1811 г. за Георга III фактически правил его сын, будущий Георг IV, и время его правления до самостоятельного восшествия на престол выделяется в отдельную эпоху – Регентство).

22

Эпохи короля Эдуарда VII, 1901–1910/14 гг.

23

Известный торгово-развлекательный центр в историческом здании.

24

Знаменитый американский фильм Артура Хиллера 1970 г., шестикратный номинант на «Оскар» и обладатель статуэтки за саундтрек, а также пятикратный лауреат «Золотого глобуса».

25

Битники – группа американских писателей-нонконформистов и сложившаяся под их влиянием субкультура конца 50-х. Небритость не является ярким характерным признаком ни группы, ни субкультуры; возможно, героиня имеет в виду конкретно Нила Кэссиди, романтического бродягу, мелкого преступника и наркомана, послужившего прототипом Дина Мориарти, героя романа Джека Керуака «В дороге», одного из ключевых битнических произведений.

26

Пожалуйста, примите мои извинения (исп.).

27

Боро – традиционная англосаксонская административно-территориальная единица; подавляющее большинство районов Лондона имеет статус боро, но как имя собственное, это название часто используется именно для Саутварка.

28

Международная благотворительная организация.

29

Британская писательница бангладешского происхождения (р. 1967).

30

Очень популярная в англоязычном мире певица, бродвейская и голливудская актриса (р. 1945).

31

Так иногда называют беспорядочные отрывистые движения при нервном синдроме, более известном как хорея, – по аналогии с ритуальными танцами, которые совершали желающие выздоровления люди перед образом Витта.

32

Департамент на юго-западе Франции.

33

Подразделение специализирующегося на любовных романах британского издательства «Арлекин».

34

Около 13 кг.

35

Речь идет о примерно 32–38 кг.

36

Примерно 180×90 см.

37

Преступница (1942–2002), вместе с Иэном Брэйди совершившая в 1963–1965 годах серию убийств детей и подростков, известную как «Убийства на болотах», в районе нынешнего графства Большой Манчестер.

38

Одна из крупнейших сетей супермаркетов в Великобритании, по некоторым сведениям – вторая после «Теско».

39

Овощи в кляре.

40

Овощная культура с зелеными плодами, похожими на граненые длинные плоды перца; известна также как «дамские пальчики».

41

Блюдо вроде окрошки на йогурте.

42

Выступ на фасаде, увеличивающий внутреннее пространство.

43

Современные автомобили модельного ряда марки «Smart» и модель «Toyota Prius» расцениваются на рынке как транспортные средства с низким уровнем загрязнения окружающей среды.

44

Джордж Алан О’Дауд (р. 1961) – британский композитор и певец, одна из звезд первой волны гламурного музыкального стиля «новая романтика».

45

Майлз Дьюи Дэвис (1926–1991) – один из самых известных джазовых музыкантов и композиторов, прославившийся в том числе как выдающийся экспериментатор в рамках жанра и сооснователь ряда джазовых направлений.

46

Знаменитый полицейский сериал, выпускавшийся в 1984–2010 гг., на данный момент самый продолжительный британский сериал такого рода.

47

Архитектор (1632–1723) построенного в 1675–1708 гг. собора Св. Павла.

48

Огромное колесо обозрения на берегу Темзы в соседнем с Саутварком боро Ламбет.

49

Самый известный контрольно-пропускной пункт времен Берлинской стены.

50

Настоящее имя Майкл Гордон Питерсон (р. 1952 г.), псевдоним взят в честь известного голливудского актера, для которого также был псевдонимом. Проведя 30 лет более чем в сотне исправительных учреждений (и на данный момент продолжая отбывать наказание), прославился неадекватным поведением, невероятной агрессивностью и жестокостью в отношении охранников и заключенных.

51

Шутливое название жирка вокруг талии.

52

Транспортный узел в Саутварке.

53

Прозвище Лондонского Сити, одного из крупнейших деловых центров мира.

54

Также Ночь фейерверков, или Ночь костров, – массовое празднество 5 ноября, чьи фейерверки намекают на несостоявшийся взрыв Парламента, который хотели устроить организаторы Порохового заговора 1605 года с целью убийства короля. Гай Фокс – участник заговора, назначенный подпалить порох, пойманный и выдавший заговорщиков; его чучела во множестве сжигаются в эту ночь.

55

Фильм 1993 г., где герой вынужден снова и снова переживать один и тот же день.

56

Гормон надпочечников, который в стрессовых ситуациях при участии других гормонов реорганизует работу энергетических ресурсов организма, направляя его силы на избавление от источника опасности.

57

Вальпроевая кислота, противоприпадочный препарат.

58

Мемориальная колонна в память о Великом лондонском пожаре 1666 г.

59

Педагогика Марии Монтессори – одно из направлений антиавторитарной педагогики с принципом не вмешиваться в особый ритм и индивидуальные формы развития ребенка.

60

Зародившийся в 1920-е гг. архитектурный и интерьерный стиль, сочетающий изящество модерна и простоту форм авангарда.

61

Телесная аномалия, характеризующаяся в том числе отсутствием лицевой мимики.

62

Загнутая трубка, двигая которую музыкант оперирует воздухом внутри инструмента.

63

Текстильный шлем-маска с прорезями для глаз и рта.

64

Примерно 180х90 см.