Отец, сломленный войной

Новорожденная Туве в объятиях матери

Первым и главным творческим кумиром для Туве стал ее отец. Скульптор Виктор Янссон считал, что искусство — это нечто грандиозное и очень важное, и эту его мысль Туве усвоила очень рано. Отношения между отцом и дочерью были противоречивыми, что называется, на разрыв аорты. Там было все: от огромной любви до глубокой ненависти. Виктор Янссон надеялся, что дочь, плоть от плоти своих родителей, пойдет по их стопам и вольется в артистическую среду. Туве воплотила в жизнь это желание своего отца, но им одним не ограничилась. Она занималась не только живописью, но и многим другим, что было непонятно или откровенно неприятно ее отцу. Тем не менее, Виктор Янссон гордился успехами, которых Туве добилась как живописец.

Виктор Янссон (1886–1958) родился в семье торговца галантереей, выходца из финских шведов. Отец умер, когда мальчик был еще совсем мал, и вдова продолжила дело мужа. Маленькому Виктору частенько приходилось вместе с братом помогать ей за прилавком. Торговля шла с переменным успехом, и семье приходилось иногда потуже затягивать пояса, однако средств все же хватило на то, чтобы отправить юного Виктора в Париж учиться ваянию.

Карьера Виктора Янссона началась многообещающе, однако значимой фигурой среди своих современников он так и не стал. Этот факт, безусловно, ударил по самолюбию амбициозного, рвущегося к славе молодого человека. В то время развитие финской скульптуры определялось всеобщим преклонением перед Вяйно Аалтоненом, а все прочие оставались в его тени. Считалось, что один признанный гений в каждый конкретный период времени, — этого более чем достаточно для маленькой страны.

В те времена являться одновременно главой семьи и художником было непросто. Согласно существовавшим в то время ценностям, мужчина должен был зарабатывать достаточно, чтобы содержать жену и детей. Наверняка гордость Виктора Янссона была уязвлена тем, что семья не могла обходиться без заработков жены, не говоря уже о том, что время от времени Янссонам приходилось прибегать к помощи состоятельных шведских родственников Сигне Хаммарштен.

Финансовое положение Янссонов было шатким, как это часто случается в семьях творческих людей. Доход скульптора зависел от множества составляющих, таких как удача, случай и переменчивые ценности мира искусства. Семейство Янссонов жило скромно, если не сказать — бедно. Самым важным для них было творчество, но, увы, платили за него немного. Вивика Бандлер позже вспоминала отношение уже взрослой Туве к деньгам. По ее словам, в Туве еще в детстве сформировалось чувство жалости ко всем, кто не принадлежал к творческой среде. Подобное отношение наверняка помогало легче воспринимать невзгоды, связанные с постоянной нехваткой денег.

После Первой мировой войны доходы Виктора Янссона, как и многих других скульпторов, обеспечивались созданием монументов, памятников усопшим и скульптур в честь героев финского белого движения. Скульптор Фаффан, а именно под этим именем Виктора Янссона знали его друзья и близкие, изваял четыре монумента, посвященные Гражданской войне; два самых интересных стоят в Тампере и Лахти. Отлитые в бронзе обнаженные мужские фигуры напоминают древнегреческих атлетов в расцвете молодости и красоты. Воин на Монументе свободы в Тампере вздымает меч к небесам, словно нападая на врага. Его фигура вознесена на гранитный постамент и выглядит парящей над земными заботами и суетой. Героическая по духу скульптура является фаллической по форме и композиции. Бронзовый воин объединяет в себе красоту, агрессию и вызов — концепции, которые являлись на тот момент важными с точки зрения идеологии и поэтому оказывались и в центре внимания искусства.

Виктор Янссон занимался созданием памятников скорее вынужденно, из-за сложных денежных обстоятельств, нежели по искреннему желанию. Большинство скульптур, вышедших из-под его рук, — это чувственные женские фигуры и нежные изображения детей. Как писала Туве в книге «Дочь скульптора», отец не любил женщин. Женщины, по его мнению, были чересчур громкоголосыми, являлись в кинотеатры в слишком больших шляпах, отличались дурными манерами и вдобавок вряд ли стали бы подчиняться командам в случае войны. Только в облике статуй они становились настоящими. Единственные женщины из плоти и крови, с которыми мирился Виктор Янссон, были его жена и дочь.

Близкие люди часто становились как моделями, так и музами для творцов. Жена Виктора — Сигне, или Хам, как звали ее родные, позировала мужу, и маленькая Туве тоже. Именно ее черты запечатлел Виктор Янссон в своей работе «Голова девочки» (1920). Нежные черты и спокойное выражение высеченного из мрамора лица словно излучают мягкий свет. К работам Янссона относятся также несколько фонтанов, и как минимум на одном из них, расположенном в парке Эспланада в самом сердце Хельсинки, малышка Туве изображена в виде веселой русалочки. Дочь успела превратиться из малютки в молодую девушку, когда отец изобразил ее в своей новой скульптуре «Конвольвулюс». Convolvulus — это латинское название вьюнка, который по-фински имеет второе название, «нить жизни». Девушка, отлитая в бронзе, и правда напоминает своей гибкостью и эротизмом стремящийся ввысь вьюнок. Скульптура была установлена в центральном парке Кайсаниеми, где и находится до сих пор. В 1937 году Туве рассказывала о своих впечатлениях от позирования: «Я принимала позу вьюнка, которую показал мне отец. Шаг вперед, руки чуть подняты. Небольшой медленный шажок, пальцы ног поджаты, движение рук чуть неуверенное. Все вместе, по замыслу отца, должно было выражать пробуждение, юность».

Ссоры в отношениях отца и дочери были нередкими, но, несмотря на это, связь между Виктором и Туве никогда не прерывалась, хотя и омрачалась порой откровенной злостью друг на друга. Как у Туве, так и у ее отца имелись устойчивые политические и общественные воззрения, причем настолько различные, что часто им было абсолютно невозможно принять и понять ценности друг друга. Мать Сигне рассказывала детям, что отец был сломлен войной и что его душа навеки отмечена неизлечимыми шрамами. Когда-то беззаботный весельчак, после войны Фаффан ожесточился, стал суровым и нетерпимым. Он настолько изменился, что даже улыбка давалась ему с трудом, как и любые другие выражения чувств. Он отдалился от семьи, центром которой стала мать и сплотившиеся вокруг нее дети. И все же Туве безмерно восхищалась отцом и в творчестве полностью зависела от его суждений.

Фаффан был типичным патриотом своего времени. Как многие герои войны, он не сумел полностью вернуться к нормальной жизни и предпочитал вновь и вновь переживать и переосмысливать военное прошлое в кругу друзей, таких же ветеранов, как и он. Тяжелые воспоминания топились в безудержном веселье. Компании собирались в ресторанах, мужчины оставляли жен дома, чтобы те не мешали, и проводили ночи напролет за выпивкой и разговорами о высоких материях. Вино лилось рекой, хотя достать алкоголь во время повсеместно действовавшего жесткого сухого закона было совсем не просто.

Лучшим другом Виктора Янссона был его старый студенческий товарищ Алвар Кавен, тоже герой Гражданской войны. В юности они вместе снимали мастерскую в Париже, а позже и в Хельсинки. Мужчины сумели сохранить дружбу на протяжении всей жизни, проводя вместе и будни, и праздники. Жены художников тоже подружились; две семьи любили устраивать совместные вечеринки. Спиртные напитки во время сухого закона они производили сами, подпольно, в полном согласии с духом свободного творчества. Живописец Маркус Коллин также входил в круг друзей Фаффана и Кавена. Оба семейства, Янссоны и Коллины, начиная с 1933 года жили вместе в артистической коммуне Лаллукка, расположенной в Хельсинки, в районе Тёёлё. Живя в одном доме, художники и их близкие общались практически постоянно и с удовольствием.

Во время сухого закона в Хельсинки, как грибы после дождя, множились подпольные увеселительные заведения. С их посещением были связаны определенные риски: полиция не дремала. Поэтому вечеринки частенько устраивали в домашних условиях. Семейство Янссонов нередко приглашало гостей на ночные посиделки, которые затягивались до следующего утра. В гостях у Янссонов собирались самые известные и обласканные успехом творческие люди того времени. Еще ребенком Туве тайком наблюдала за весельем взрослых, за их «пирушками». Будучи совсем юной, она получила первые впечатления о мире искусства и о входящих в него людях, но одновременно ей пришлось узнать, что такое война и мужская агрессия. Именно эти впечатления лягут впоследствии в основу книги «Дочь скульптора», в которой есть и такие строки: «Все мужчины пируют, и они между собой товарищи, которые никогда друг друга не предают. Товарищ может говорить тебе ужасные вещи, но назавтра все будет забыто. Товарищ не прощает, он только забывает, а женщина — она все прощает, но не забывает никогда. Вот так-то! Поэтому женщинам пировать нельзя. Очень неприятно, если тебя прощают»^[1].

Автопортрет в 14 лет, уголь

В своей книге Туве возвращается к воспоминаниям детства: мать, которая перед Рождеством аккуратно вытирала пыль со статуэток в мастерской отца. Никому другому отец не разрешал этого делать. Однако в доме находились вещи более священные, нежели статуэтки: гранаты времен Гражданской войны. Они были наследием войны, настоящим фетишем Виктора Янссона. Никто не имел права вытирать с них пыль, ни за что и никогда. Военное прошлое, всплывавшее в разговорах во время пирушек, и мужская бесшабашность стали сюжетом рассказа Туве Янссон, в котором дочь предается своим детским воспоминаниям об этих вечерах. «Я люблю папины пирушки. Они могут тянуться много ночей подряд, и мне нравится просыпаться и снова засыпать, и чувствовать, как убаюкивают меня дым и музыка… После музыки начинаются воспоминания о войне. Тогда я еще немного жду под одеялом, но всегда поднимаюсь снова, когда они нападают на плетеное кресло. Папа снимает свой штык, висящий над мешками с гипсом в мастерской, все вскакивают и орут, и тогда папа нападает на плетеное кресло. Днем оно прикрыто тканым ковром, так что даже не увидишь, какое оно»^[2].

Виктор Янссон, подобно многим другим прошедшим через Гражданскую войну белофиннам, считал левые взгляды и в особенности коммунизм угрозой для отечества. Прогерманские настроения цвели в Финляндии пышным цветом, в особенности во время советско-финской войны. Янссон безоглядно верил в Германию и считал немцев освободителями и друзьями. К евреям он относился враждебно. Антисемитизм отца глубоко ранил дочь. В этом отношении она была непримирима и бескомпромиссна, «огонь и пламя», как она сама это описывала. Многие из ее ближайшего круга были евреями, например, Сам Ванни (урожденный Самуил Беспрозванный) и Ева Коникова. Виктору Янссону нелегко было смириться с тем, что его дочь в своих карикатурах, опубликованных в журнале «Гарм», резко критиковала действия Германии и Гитлера. В письмах Туве нередко жаловалась на постыдную нетерпимость отца и на его политические воззрения, от которых у дочери, по ее словам, волосы вставали дыбом.

Зависимость Туве от мнения семьи и ее страх перед неодобрением отца, а также нелюбовь Виктора Янссона к коммунистам хорошо описаны в одной из ее записных книжек. Сокурсник Туве Тапио Тапиоваара получил приглашение в посольство СССР на вечер, посвященный А. С. Пушкину. Тапио сумел заманить туда Туве в качестве своей дамы. Праздник удался на славу: по посольству фланировали женщины в вечерних платьях и множество важных гостей. Был среди приглашенных и советский министр. Среди гостей также был журналист издаваемой на шведском языке газеты «Свенска Прессен», знакомый с отцом Туве. Та пришла в ужас от мысли, что журналист проболтается отцу о том, что она посещает коммунистические сходки. Она униженно просила журналиста молчать об их встрече, и, по всей видимости, тот сдержал обещание.

Виктору Янссону было тяжело смириться с друзьями и привязанностями дочери. Все эти люди частенько оказывались либо евреями, либо коммунистами, или, по крайней мере, приверженцами крайне левых взглядов. Тапио Тапиоваара, с которым Туве встречалась в годы Второй мировой войны, состоял в левацком объединении деятелей искусства «Киила» и придерживался коммунистических взглядов. Еще сильнее выделялся Атос Виртанен, который был партнером Туве на протяжении долгих лет.

Открытая и свободная связь Туве с Атосом Виртаненом, человеком известным и находящимся под пристальным вниманием общественности, вызвала волнение в среде людей, чьи моральные ценности шли вразрез с моралью Туве. Отцу свободная связь его дочери тоже по вкусу не пришлась, а левые взгляды избранника и его заметное положение в обществе только ухудшали ситуацию. В то время свободные связи были не приняты, и в кругу среднего класса, к которому принадлежали Янссоны, подобные отношения сурово осуждались. Сексуальная жизнь была ограничена множеством условностей, говорить о ней было не принято, а от женщин ожидалось, что в брак они будут вступать девственницами. В обществе, где царят нормы сексуального воздержания, незамужней паре, живущей в свободном союзе, было крайне тяжело сохранить уважение и доверие окружающих. В то время связи сексуального характера никак не были личным делом влюбленных. Отец Туве просто не мог переступить через те границы нормы, в пределах которых он был воспитан, и отринуть близкие ему ценности. И все же от дома друзьям Туве мужского пола не отказывали. Да, они не пользовались уважением отца семейства, тем не менее, он никогда в открытую не нападал на них. Хотя атмосфера порой накалялась не на шутку.

Домашняя девочка

Семья для Туве была центром вселенной. Лишь когда ей исполнилось двадцать семь лет, она наконец начала жить отдельно. Нити, связывающие ее с семьей, оставались крепкими на протяжении всей жизни. Янссоны жили в столице, сначала в районе Катаянокка, затем в Тёёлё. Детство и юность Туве прошли именно в Катаянокка, на улице Луотсикату, 4. Стиль ар-нуво, главенствующий в архитектуре района, наверняка в значительной мере повлиял на воображение молодой художницы. Ребенком она наблюдала из овального окна квартиры за находящимися напротив домами с крышами, украшенными башенками. Остроконечные шпили и сама форма домов в Катаянокка наводят на мысль о Муми-доме и, в частности, о купальне муми-троллей. Эту же остроконечную форму повторяет фасон шляпы Снусмумрика.

Искусство творилось непосредственно в доме Янссонов, и Туве с детства привыкла существовать посреди мешков с гипсом, незаконченных, выставленных на просушку глиняных фигур и гипсовых статуй, ожидающих отлития в бронзе посреди отцовской мастерской. Привыкла она и к облику матери, примостившейся на уголке стола и увлеченно рисующей наброски к почтовым маркам, иллюстрирующей журналы и обложки печатных изданий. В доме постоянно рождалось что-то новое, творческий процесс был неотделим от жизни: искусство и быт переплетались воедино.

В летний сезон, начиная с ранней весны и заканчивая поздней осенью, семейство Янссонов переселялось на острова. Архипелаг Пеллинки, расположенный неподалеку от городка Порвоо, всего в пятидесяти километрах от Хельсинки, был важным для семьи местом. На острова архипелага ходили паромы, а часть пути непосредственно до острова, где семья Янссонов проводила летние месяцы, нужно было преодолеть на моторной лодке. В обычаях среднего класса в то время было уезжать на лето из города. Так поступали и Янссоны. Хам, занятая на постоянной работе, могла навещать детей только на выходных и во время отпуска.

В отсутствие хозяйки семейством занималась экономка. Янссоны кочевали с острова на остров, но всегда оставались в пределах архипелага Пеллинки. В первый раз они сняли коттедж у семейства Густафссонов, чей сын Альберт, или Аббе, стал товарищем Туве. Эта дружба сохранилась на всю жизнь. Позже Янссоны снимали жилье у семейства Бредшяр, на их участке Туве и ее брат Ларс выстроили летний шалаш. В 1960-х годах Туве открыла для себя остров Кловхару, который впоследствии стал ее самым любимым местом в архипелаге. Любовь к морю и островам объединяла всю семью. Время, проведенное в Пеллинки, считалось лучшим временем в году, и именно там, по словам брата Туве Пера Улофа, семейство чувствовало себя по-настоящему дома.

Отец Фаффан и мать Хам дома отливают гипс

В 1933 году Янссоны переехали из квартиры в Катаянокка в только что отстроенную артистическую коммуну Лаллукка, расположенную в престижном районе Тёёлё. Здесь в одном большом доме жили люди, представляющие самые разные виды искусства, и общение с соседями было тесным и оживленным. Позже Туве в одиночку или вместе с сокурсниками снимала небольшие помещения для занятий живописью, но домом ее на протяжении многих лет была именно Лаллукка. Она была прописана в Лаллукка, там ее всегда ждали ее комната и кровать и хранились ее вещи. В Лаллукка семейству Янссонов было тесно, особенно после того, как Туве выросла и начала писать, ведь трем художникам приходилось делить не только кров, но и пространство для творчества. Молодому художнику требовалось свое рабочее место, но содержать мастерскую было накладно, а зачастую просто невозможно. Не одна карьера закатилась, так и не начавшись, именно из-за нехватки средств на отдельное помещение для работы.

Свою первую мастерскую Туве обрела в 1936 году, сняв небольшое помещение неподалеку от церкви Кристускиркко. На следующий год она переехала в мастерскую на улице Вянрикки Стоол, а через три года ей вновь пришлось переезжать, на этот раз на улицу Урхейлукату, 18. Помещение не отвечало ее запросам, и Туве долго пыталась получить собственную мастерскую в коммуне Лаллукка. Попытки не увенчались успехом, поскольку домоуправление не замедлило напомнить ей о просроченных счетах за аренду, которые оставил без внимания Фаффан.

Туве пришлось остаться в Тёёлё, неподалеку от Лаллукки. В годы Зимней войны она снимала также небольшое помещение на улице Тёёлёнкату, однако условия там были суровыми: хозяйка помещения следила не только за моралью, но и за работой молодой художницы и не одобряла присутствие в мастерской обнаженных моделей. К счастью, в апреле 1940 года Туве удалось получить назад свою комнату на улице Вянрикки Стоол.

Различные помещения, в том числе квартиры и комнаты в гостиницах, служили и сюжетами для картин Туве. Она любила рисовать комнаты, где ночевала в путешествиях, и мастерские, в которых ей доводилось работать. Картина, на которой Туве запечатлела интерьер своей комнаты в 1943 году, написана в мастерской на улице Вянрикки Стоол. Полотно прекрасно передает эмоции, которые юная Туве переживала, оставив семейный очаг и переехав в собственный дом. В атмосфере помещения чувствуется экзистенциальный страх одиночества и одновременно озадаченность чисто бытовыми проблемами, начиная с приготовления еды. В письмах к своей подруге Еве Кониковой юная художница оптимистично декларировала веру в то, что быт наладится сам собой. У Янссонов жила экономка Импи, которая заботилась о семье, и, судя по всему, Туве вряд ли приходилось в юности хлопотать по хозяйству.

Туве и Хам в доме в Лаллукка

Жизнь в семье не всегда была простой и радостной. Разница во взглядах отца и матери порой приводила к тому, что отношения между супругами накалялись до предела и дочь иногда буквально тошнило от домашней атмосферы, как она сама вспоминала позже. Туве приходилось молчать о своих чувствах, чтобы сохранить мир в доме, а это, в свою очередь, приводило к тому, что гнев накапливался и требовал выхода. Годами подавляемые эмоции порой прорывались наружу, как лава. «Я сказала Фаффану, что ненавижу его», — делилась Туве в письме к Еве Кониковой. Друг и семейный врач Янссонов Рафаэль Гордин со всей серьезностью рекомендовал Туве съехать из родного дома и жить самостоятельно. Туве и сама писала о том, что вряд ли сможет и дальше жить вместе с семьей. По ее словам, если бы она осталась, то в ее душе что-то надломилось бы и она не смогла бы стать счастливой или развиваться как художник. Глубокая безжалостная горечь сквозит в ее высказываниях об отце и о его отношении к Хам: «Я вижу, как Фаффан, самый беспомощный, самый ограниченный из нас, терроризирует всю семью, я вижу, что Хам несчастна. Всю жизнь она подстраивалась и уступала, давая нам возможность стать теми, кто мы есть. Она отказалась от себя, но взамен не получила ничего, только детей, которых война или отнимет у нее, или превратит в озлобленных, ожесточенных людей, полных горечи».

Переезд, пусть во временную мастерскую, означал новый этап в жизни художницы. Впереди молодую Туве ждали свобода и самостоятельность. Но помимо свободы ее ожидали хлопоты и суета, и прежде всего — ответственность за свою собственную жизнь. Туве писала о том, как решение отделиться и стать самостоятельной повлияло на изменения ее личности в целом: «С тех пор как я решила покинуть семейство, изменилось все, даже мои вкусы… Адажио для скрипки Бетховена, которое я любила так сильно, теперь меня совсем не трогает. Впервые в жизни слушаю Баха… Я открыта для экспериментов, все готово к переменам».

Переезд помог Туве если не целиком устранить, то, по крайней мере, усмирить кризис, назревавший в отношениях с отцом. Кроме того, девушка мучилась угрызениями совести, поскольку знала, что мать скучает по ней. Между тем после переезда Туве отношения отца и дочери наладились, и теперь они могли лучше понимать друг друга. Туве никогда не порывала с семьей, даже в самые трудные времена она регулярно присутствовала на семейных ужинах в Лаллукке и проводила отпуск с остальными членами семьи во время летнего сезона на островах. Но даже спустя годы встречи с отцом заставляли ее нервничать. Она писала Еве Кониковой: «… я прихожу в Лаллукку каждое воскресенье, не чаще. Видеть отца мне все еще тяжело». В отношениях между отцом и младшим сыном Лассе также случались тяжелые периоды. Особенно напряженными эти отношения стали во время советско-финской войны, когда сын в открытую бунтовал против отцовского авторитета. Тогда Туве писала Еве, что подчас ей хотелось предостеречь отца, остановить его, чтобы он своим поведением не выгнал из гнезда последнего птенца.

Мать и Туве под стеклянным колпаком

Сигне (Хам) Хаммарштен-Янссон была для свой дочери Туве центром вселенной и ее самой большой любовью. Настолько большой, что сравниться с ней никто так и не смог. Очень многое их объединяло. Отец с шумной мужской компанией жил ночной жизнью столицы, а мать и дочь привыкли быть наедине и словно срослись друг с другом. Влияние матери на будущее Туве и на ее карьеру было решающим. Именно она стала первым и самым главным учителем дочери. Туве в буквальном смысле выучилась рисовать на руках у матери. Рассказывают, что девочка начала рисовать очень рано, еще до того, как научилась ходить.

Туве рисует, сидя на руках у матери

Сигне много работала, и девочке частенько приходилось наблюдать, как мать часами просиживает за рисунками. Возможно, это заставило ее увериться в том, что тушь, карандаши, бумага и рисунки — это неотъемлемая часть женского существования. Она уже в юности поняла, как рождается рисунок, и это осознание, а также первые попытки творчества под руководством матери создали предпосылки необычайно раннего созревания Туве как художника. Уже подростком она была вполне профессиональным иллюстратором. База для становления независимого виртуоза карандаша и кисти была заложена. Рисунок Туве впервые был напечатан, когда девочке едва исполнилось четырнадцать лет. Спустя год она иллюстрировала уже несколько печатных изданий.

Связь между матерью и дочерью была симбиотической. Туве говорила, что в детстве они с матерью жили словно под стеклянным колпаком: они вдвоем были внутри, в некоем прекрасном, принадлежащем только им мире, а снаружи оставались все остальные. О том, насколько глубокие чувства связывали мать и дочь, дает представление рассказ «Снег», входящий в книгу «Дочь скульптора». Маленькая девочка и ее мама вдвоем остаются в пустом доме, который постепенно оказывается засыпанным снегом. Спокойствие и радость воцаряются в душе дочери, она думает, что теперь никто не сможет проникнуть в дом или выйти из него, и от счастья, переполняющего ее, девочка кричит матери: «Я люблю тебя!» Они смеются и затевают сражение подушками, и дочь надеется, что их так и не откопают. Вдвоем они находятся в безопасности, спрятавшись от остального мира, как два медведя в берлоге. Все дурное осталось за пределами дома: «Тысяча тонн мокрого снега прилипла к стеклам… А на следующее утро свет во всей комнате был зеленым, таким, какой бывает лишь под водой. Зеленый свет проникал сквозь снег, залепивший все окна снизу доверху. Наконец-то мы в абсолютной надежности и сохранности, наконец-то защищены. Угрожавший нам бедой снег навсегда спрятал нас в этом доме, в тепле, и нам не надо заботиться о том, что творится за стенами этого дома. Мы расхаживали в ночных рубашках и ничего не делали. Мама не рисовала. Мы были медведями с животами, набитыми хвоей, и разрывали насмерть любого, кто осмеливался приблизиться к нашей берлоге. Внешний мир умер, он выпал во Вселенную»^[3].

Мать Сигне Хаммарштен была дочерью шведского пастора, а отец служил придворным проповедником. Сигне обучалась искусству в Стокгольме, а потом продолжила занятия живописью в Париже, где встретилась с Виктором Янссоном. Между молодыми художниками вспыхнула любовь, и свадьба не заставила себя ждать. Церемония бракосочетания состоялась в Швеции, а медовый месяц молодожены провели в Париже, где Туве и была зачата.

Хам на всю жизнь сохранила очень близкие отношения со своими родственниками. В детстве маленькая Туве не одно лето провела в окружении материнской родни, жившей в местечке Блидё, в Стокгольмском архипелаге. Пейзажи Блидё многие считают прообразом Муми-дола. Пышная растительность, огромные деревья и песчаный морской берег — все это напоминает место обитания муми-троллей. Обучаясь в Швеции, Туве жила у своего дяди, маминого брата. Шведская родня была многочисленной и богатой, а отношения между родственниками — теплыми и искренними. В новелле «Карин, мой друг» Туве так описывает свою кузину Карин и жизнь в доме бабушки и дедушки: «Однажды мы с мамой поехали в Швецию и жили у маминого брата и бабушки — маминой мамы — в их большом доме, который принадлежал дедушке-священнику. Там полным-полно было дядюшек и тетушек и их детей»^[4].

Жизнь в Финляндии во время Первой мировой и последовавшей за ней Гражданской войны, да и после, была тяжелой. Нужда пришла и в семейство Янссонов. Помощь богатой шведской родни была необходима как во время советско-финской войны, так и в послевоенные нищие годы. Шведские родственники постоянно поддерживали Янссонов, отправляя им еду, краски и принадлежности для творчества. Хам от многого пришлось отказаться, выйдя замуж за скульптора и оказавшись на чужбине вдали от родни. В бедной Финляндии, раздираемой войнами, она наверняка скучала по родине и оставшейся там семье. На новой родине Хам застала последние годы Финляндии в составе российской автономии и встретила Первую мировую, а потом и Гражданскую войну, от которой сбежала с маленькой дочерью в Швецию. Спустя два десятилетия грянула Зимняя война, за ней советско-финская и, наконец, Вторая мировая. Жизнь в Финляндии для молодой женщины, привыкшей к совсем другим условиям, наверняка была сложной, но Хам стойко преодолевала невзгоды. «Мама никогда не предавалась ностальгии, но как только появлялась возможность, забирала меня из школы и отправляла в Швецию повидаться с ее братьями, узнать, как у них идут дела, и рассказать о нашем житье-бытье», — позднее вспоминала Туве Янссон.

В книге «Дочь скульптора» Туве пишет о тоске по дому, мучившей ее мать. Об оставшейся вдали родине напоминали вещи, которые она привезла с собой и которые тщетно пыталась беречь: «Мы никогда не пируем в мастерской, а только в гостиной. Там два высоких сводчатых окна и вся бабушкина и дедушкина мебель из березы с завитушками. Это напоминает маме о стране, где все идет так, как должно идти. Вначале мама очень боялась пирушек и расстраивалась из-за дыр, прожженных сигаретами, и кругов на столе, оставленных бокалами, но теперь она знает, что это патина, которая непременно появляется со временем»^[5].

Друзья Виктора Янссона, происходившего из семьи финских шведов, по большей части были шведскоязычными. Молодой жене не пришлось корпеть над изучением нового языка, дома говорили на шведском. В начале двадцатого века шведский звучал в Хельсинки куда чаще, чем теперь. Таким образом, мотивации учить финский у Хам практически не было, и она так толком на нем и не заговорила. Языковой барьер ограничивал круг ее общения и усиливал чувство отстраненности от окружающих. Тем более важными стали для Хам ее семья и близкие друзья.

После замужества Хам пришлось отказаться от карьеры свободной художницы, о которой она, очевидно, мечтала, обучаясь в Париже. В столицу Франции Хам отправилась именно для того, чтобы закончить свое обучение изящным искусствам. В то время социально приемлемой для женщин считалась профессия художника по текстилю, и Хам изучила все тонкости этого ремесла. Позже, вместе с Рагни Кавен она даже участвовала в выставке изделий ручной работы, организованной в Копенгагене в 1919 году Союзом в поддержку финских ремесленников. Однако после замужества занятия искусством больше не являлись целью ее существования, а необходимое для этого честолюбие исчезло. Как и многие женщины того времени, Сигне полностью посвятила себя семье. Роль художницы при муже-художнике ее не привлекала во многом из-за тех примеров, которые она видела в своем ближайшем окружении. Как правило, в семье из двух творческих людей условия для творчества находились лишь для мужчины. Для женщины не оставалось ни времени, ни места. Женщине приходилось поступаться своими желаниями и стремлениями и при этом находить время на заботу о детях и быте. На остальное сил уже просто не хватало.

Если жена все же стремилась продолжать творческую карьеру, а особенно в том случае, если ее успех был заметнее, чем у мужа, брак зачастую оказывался обречен. Живя в коммуне Лаллукка в окружении артистической богемы, Хам имела возможность наблюдать за развитием такого сценария отношений среди творческих пар. Жены ближайших друзей Виктора Янссона Кавена, Коллина и Рагнара Эклунда получили в юности художественное образование. Эти женщины с воодушевлением прошли первые шаги своего творческого пути, но ни одна не сумела выйти из тени собственного мужа. Критика, которой награждали этих женщин, отличалась от критики мужчин-художников. О творчестве женщин рассуждали через призму работ их мужей и постоянно сравнивали с картинами их супругов. Женщин легко уличали в поклонении и подражании мужьям. Женское искусство воспринималось как несамостоятельное, и серьезно к нему предпочитали не относиться. Подобная реакция критики и общества вряд ли внушала женщинам энтузиазм, не вдохновила она и Хам.

Жены художников, как правило, несли ответственность за финансовое положение семьи и вынуждены были работать. Приоритет отдавался карьере мужа, а жене полагалось всячески поддерживать супруга, чтобы тот мог полностью отдаться искусству.

Жизнь женщин творческих профессий, заключавших брачный союз с художниками, никак нельзя было назвать легкой. Большинство из них, как Рагни Кавен, соглашались с поговоркой, что один художник в семье — этого более чем достаточно. Сигне тоже часто повторяла, что им достаточно одного скульптора в доме. Она не раз заявляла, что главными персонажами ее жизни были муж и дети. С другой стороны, для нее было крайне важно иметь свое дело и она не могла представить свою жизнь без работы. Но для творчества ей было необходимо счастье, слагаемыми которого являлись домочадцы и их благополучие.

Хам была отличной помощницей мужу, недаром она получила художественное образование. Ее вклад в работу Виктора Янссона был огромным и в то же время безымянным и невидимым, как труд большинства женщин в то время. Под своим именем Хам работала как иллюстратор и оформитель и сделала успешную самостоятельную карьеру. Тем не менее, искусством с большой буквы ее работы, по мнению современников, не являлись, в них не было «высокого горенья духа». Разница в восприятии и оценке прикладного и свободного искусства была огромной на протяжении, пожалуй, всего двадцатого века. Прикладное искусство считалось ничего не значащей поделкой, в лучшем случае — ремеслом.

За регулярный доход Янссонов отвечала именно Хам. Она работала в должности художника в типографии Банка Финляндии, занимаясь разработкой внешнего вида купюр. Кроме того, она иллюстрировала большое количество журналов и сотрудничала с различными издательствами. Хам называют первым профессиональным дизайнером почтовых марок в Финляндии, этакой «матерью финской марки». Значительный вклад она внесла и в развитие журнала «Гарм», будучи членом редколлегии на протяжении всего его существования, с 1923 по 1953 год. Из всего многообразия ее иллюстраций самыми запоминающимися являются, пожалуй, карикатуры на видных политических и культурных деятелей того времени, опубликованные в журнале. Работа в либеральном журнале была для Хам важной еще и потому, что со временем в эту работу включилась Туве. В 1920–1930-е годы Хам была ведущим иллюстратором «Гарма». Но уже с конца 1930-х годов художником, который значительно повлиял на развитие иллюстративного материала в журнале, стала Туве. Работа в журнале приносила Туве, как и ранее ее матери, небольшой, но регулярный доход, поддерживающий ее на плаву во время занятий «настоящим» искусством.

Жизнь матери рядом с отцом заставила Туве иначе взглянуть на роль женщины в семье и ее карьеру. На протяжении многих лет она имела возможность постоянно наблюдать, насколько недооценивают женский труд. Фаффан как партнер вряд ли был легким человеком. Семейный врач Янссонов Рафаэль Гордин имел привычку справляться у Хам о здоровье Фаффана, словно речь шла о четвертом ребенке. Туве безмерно сочувствовала матери, которой приходилось не только зарабатывать деньги, чтобы поддерживать семейство на плаву, но и безропотно принимать прихоти и капризы мужа. Туве удручало зависимое положение матери, и она не раз задумывалась о том, как сделать мать счастливой. Часто Туве воображала, как она увезет Хам за границу, оставив позади их прежнюю жизнь и Фаффана. Туве мечтала «спасти» мать, увезя ее в счастливый мир, где та будет в безопасности, вдалеке от забот и горестей. О желаниях матери оставить прежнюю жизнь Туве, скорее всего, спросить позабыла. С другой стороны, у Туве часто возникал порыв бросить все и уехать. Несколько раз эти мысли даже оформлялись в более-менее подробные планы. Туве собиралась покинуть Финляндию и перебраться то в Африку, а то и в Полинезию. Иногда в качестве спутника она выбирала брата, иногда возлюбленных, но в конце концов любовь к матери всегда удерживала ее в Хельсинки. «Это Хам держит меня здесь, потому что никогда я не найду другого человека, которого любила бы так же сильно и который любил бы меня, как она».

Родные любили Хам и считали ее прекрасной матерью. Всё, в особенности письма дочери, говорит о том, что Сигне Хаммарштен была понимающей, мудрой, практичной и внимательной женщиной. Брат Туве, Пер Улоф, вспоминал, как мать, в прошлом вожатая скаутов, учила его ориентироваться по ветру, наростам мха на деревьях и по форме облаков и муравейников. «Она прощала все мои шалости и лучилась спокойным, доверительным теплом, словно Муми-мама». Младший брат Лассе тоже был привязан к матери, по мнению Туве, даже чересчур. Живя во время войны в доме дяди в Турку, Лассе оттуда посылал матери письма, полные любви. Эти весточки, переполненные слишком глубокой, по мнению семьи, привязанностью, беспокоили Янссонов, и Хам даже обратилась к семейному доктору с просьбой о помощи. Как пишет Туве, тот посоветовал матери отдалить сына от себя и относиться к нему холодно и строго. Всплыло даже предложение отправить Лассе в детский трудовой лагерь, чего мальчик безумно боялся.

Младшие братья Пер Улоф и Ларс

Два младших брата Туве появились на свет с перерывом в шесть лет. В 1920 году родился Пер Улоф, а в 1926 году появился на свет Ларс. Как позже вспоминал Пер Улоф, большая разница в возрасте между детьми объяснялась шатким финансовым положением семьи. На протяжении шести лет Туве была единственным ребенком, поскольку завести второго Янссонам было не по карману. Весь мир Туве связан с ее братьями. Ее глубоко волновала их судьба в неспокойное военное время, и неуверенность в завтрашнем дне лишь добавляла тревоги. Сестра и братья не только жили вместе, но и сотрудничали. Пер Улоф фотографировал работы Туве, а в 1980 году они вместе работали над книгой «Мошенник в Муми-доле», для которой Туве написала текст, а Пер Улоф создал серию фотографий, изображающих муми-троллей. Младший брат Ларс переводил комиксы про муми-троллей на английский, а позже и самостоятельно рисовал их. Дружба между братьями и сестрой сохранилась на всю жизнь. Жены и дети братьев стали неотъемлемой частью жизни Туве. И все трое также были одаренными и талантливыми людьми: оба брата, как и Туве, писали книги, а Пер Улоф к тому же был блестящим фотографом.

Юношей Пер Улоф, он же Прулле или Пео, как его звали домашние, пошел на фронт, доставив семье немало переживаний. В детстве он болел астмой, что добавляло забот Хам. Прулле мог бы сослаться на болезнь и избежать отправки на фронт, однако не сделал этого. Письма Туве к брату дышат любовью и одновременно тревогой, которая наполняла сердца всех домочадцев. Туве всегда сообщала в своих письмах к друзьям о том, как дела у брата, и день, когда тот вернулся с северного фронта домой, стал великим праздником для всего семейства Янссон. В связи с военными действиями почту доставляли нерегулярно, и порой вестей с фронта приходилось ждать долго. В такие дни жизнь была наполнена страхом, а любимым предметом в доме становился дверной коврик, на который сквозь щель почтового ящика падали письма. Все семейство словно гипнотизировало взглядом этот коврик в надежде, что почтальон вот-вот принесет долгожданное письмецо.

Пер Улоф еще молодым женился на Саге Юнссон, с которой они переписывались во время войны. У пары родились двое детей: сын Петер и дочь Инге. Туве с большой радостью участвовала в их жизни. Однако свободные отношения, которые предпочитала Туве, не находили понимания у Саги, как сетовала Туве в письмах, и отношения между двумя женщинами были прохладными… Именно Прулле был автором самых лучших, в том числе с профессиональной точки зрения, фотографий Туве Янссон. Она не любила позировать, и заставить ее фотографироваться было нелегко, по ее просьбе, однако, брат делал снимки для ее различных творческих проектов.

Дети Янссонов

Младший брат, Лассе, был для Туве самым близким членом семьи после матери. Брат и сестра были очень схожи как характером, так и талантами, которыми наградила их природа. Их объединяли чувствительность и интерес к жизни, людям и окружающему миру, но в то же время и склонность к тяжелым депрессиям. По словам самой Туве, у них обоих внутри было свое «темное царство», в которое они время от времени погружались. Но эти темные миры были далеки друг от друга, и понять кошмары друг друга брату и сестре было не дано. Вскоре после войны Лассе с другом попытались сбежать в Южную Америку на парусной яхте. Еще не дойдя до Швеции, юноши попали в шторм и были на волоске от гибели. Вернувшись домой, Лассе рассказал, что долгое время был перед этим в отчаянии, и безнадежная попытка бегства стала в первую очередь попыткой сбежать от самого себя. Лассе долго страдал от бессонницы и депрессии, его преследовали мысли о самоубийстве. К счастью, для этого страшного шага ему не хватило смелости.

Попытка побега Лассе из дома ошеломила всю семью и еще долго давила на всех тяжелым грузом. Туве время от времени пыталась поговорить с братом, но встречала резкое сопротивление с его стороны. Позже они сумели восстановить дружеские отношения и заново научились быть откровенными друг с другом.

В 1949 году Туве планировала переехать на острова Тонга вместе с Лассе. Предположительно причиной будущего переезда была депрессия брата, и Туве заявляла, что именно Лассе желал уехать из Финляндии. Впрочем, они оба жаждали перемен и свободы вдали от «удушающего» финского общества. Они целеустремленно копили деньги и делали запасы всего необходимого для переезда. Работу же и брат, и сестра могли взять с собой. Они отправили губернатору островного королевства несколько писем о своем намерении. Удивительно, но на одно такое письмо последовал ответ. Губернатор объявил, что их переезд нежелателен; на островах в те времена была острая нехватка жилья и прочих насущных вещей, так что лишние люди были там ни к чему. Ничего, в Полинезии, к счастью, хватает островов, думала Туве. Единственным, что удерживало ее от стремительного рывка на другой конец земного шара, была разлука с Хам. Связь с матерью была настолько крепка, что переезд провалился, не успев начаться. И все-таки мечта о далеких странах, планы уехать и возможность сбежать из привычного мира как таковая много значили для брата и сестры. Именно возможность побега в рай, пусть так и оставшаяся мечтой, помогла Туве и Ларсу пережить самые мрачные и безнадежные времена.

Путь в художники

Туве ненавидела школу и училась из рук вон плохо. В своих текстах она никогда не пишет о школе, и в Муми-доле школы вы не отыщете. Если Туве и упоминает учебные заведения, то только в негативном контексте, например, сравнивая школу с тюрьмой.

Школьные годы были нелегким временем для Туве. Самым противным занятием она считала математику, и Хам даже выхлопотала для дочери освобождение от ненавистного ей предмета. Уроки изобразительного искусства проходили за тщательным перерисовыванием в альбомы сов и других животных. Туве терпеть этого не могла. Зато она постоянно создавала веселые скетчи и превращала их в самодельные журналы, например «Рождественская колбаса», которые потом продавала одноклассникам.

В двенадцать лет Туве снизили оценку за поведение после того, как она нарисовала на классной доске шарж на учительницу. Наказание, последовавшее за невинной проделкой, оставило свой след в душе ребенка, который вряд ли стремился своим поступком причинить кому-то вред.

Учителя высоко оценивали сочинения Туве, а вот дети просто смеялись над ее картинками. В конце концов, они действительно были очень забавны. Очевидно, в какой-то мере одноклассники посмеивались и над самой Туве. В одной из повестей она рассказывает о том, как девочка, которая когда-то издевалась над ней в школе, позже прислала ей, уже известной и состоявшейся художнице, письмо, которое подписала так: «Маргит, которая однажды ударила тебя кулаком в живот на школьном дворе».

Туве неоднократно заявляла, что не хочет вспоминать свои школьные годы, и повторяла, что школа — это плохое место и что она забыла большую часть проведенного там времени, в том числе забыла и причину своего страха. Даже взрослой она нервничала во время интервью, поскольку ситуация слишком напоминала урок, во время которого приходится отвечать на вопросы придирчивого учителя.

С разрешения родителей Туве оставила школу и уехала в Стокгольм получать художественное образование. Оставшись без аттестата о среднем образовании, она отрезала себе путь в другие профессии. Но уже в юности Туве полностью осознавала, чем хочет заниматься в будущем и кем хочет стать. Ей не пришлось впустую тратить лучшие годы на ненужную учебу.

В то время Янссоны жили, затянув пояса, как и многие финны в 1920-е и до середины 1930-х годов. Это была эпоха массовой безработицы и дефицита. Хам вынуждена была работать все больше, чтобы обеспечить семью самым необходимым. Туве хотела остаться дома и помогать матери зарабатывать, однако родители предпочли отправить ее учиться, хотя это было сопряжено с волнениями и определенными неудобствами.

Школа. Рисунок Туве, 1920-е годы

Обложка, выполненная Туве для школьного журнала «Рождественская колбаса», 1920-е годы

В Швеции Туве поселилась в доме дяди, Эйнара Хаммарштена, профессора Каролинского института, и, таким образом, ее обучение не очень сильно ударило по семейному бюджету. Брат матери преподавал в престижном научном заведении фармакологию. Хотя учебу в Стокгольме омрачала тоска по дому и беспокойство за мать, позже Туве неоднократно говорила о том, что время, проведенное в дядином доме, было самым счастливым в ее жизни.

Туве училась в Политехнической школе Стокгольма по специальности «Иллюстрация книг и рисунок в рекламе». Первый год обучения состоял из нескольких курсов, где студенты знакомились с разными видами и особенностями изобразительного искусства. Второй год был посвящен секретам профессионального мастерства.

К учебному процессу Туве подходила критично и считала прикладной подход, главенствующий в обучении, довольно скучным, однако она осознанно развивала свои навыки. Больше всего ее привлекала живопись. Она также любила и декоративную живопись и по этому предмету получила высшую оценку, сдобренную к тому же советом преподавателя поступать в Стокгольмскую Академию Искусств.

Новогодняя открытка, нарисованная четырнадцатилетней Туве и подписанная именем Т. Кнарк

Первая книга с иллюстрациями Туве, опубликованная под псевдонимом Вера Хай в 1933 году

Полученные в Стокгольме навыки сыграли в карьере Туве неоценимую роль несколько лет спустя, когда она занялась написанием монументальных фресок и изготовлением инкрустаций по стеклу в разных городах Финляндии.

После окончания учебы Туве не захотела оставаться в Швеции и вернулась домой, в Финляндию, где продолжила учебу в Атенеуме, художественной школе при Финском Обществе искусств. Школа была расположена в здании главного художественного музея «Атенеум», отсюда и ее название.

Эту самую школу в свое время посещал и Фаффан, но, в отличие от отца, скульптурой Туве не интересовалась. Как она сама объясняет, у нее не было необходимого для скульптора чувства пропорции. Ее страстью была живопись. Период с 1933 по 1935 год Туве провела в классе живописи.

Это была эпоха великих свершений в искусстве: в среде художников бушевали мини-революции, творческая молодежь стремилась расширить взгляды на искусство и сделать их интернациональными. Новации того времени повлияли и на студентов Атенеума. Ученики утверждали свою позицию протестами, то устраивая массовые прогулы, то вновь возвращаясь в классы.

Туве тоже делала паузы в обучении в знак солидарности с борьбой против устаревших рамок учебного процесса. Так, в 1935 году Туве вместе с другими учениками покинула школу в знак протеста. Бунтари скинулись и вместе арендовали ателье для занятий живописью. Туве тогда находилась на индивидуальном обучении у художника Сама Ванни, и с точки зрения ее профессионального развития эти годы учебы были одними из самых важных. Позже она вернулась в Атенеум и закончила свое образование.

Директором художественной школы при Обществе искусств в то время был Ууно Аланко, представитель консервативной и сдержанной школы классицизма. Аланко не особенно интересовался новыми взглядами, навеянными заграничным искусством, и не был способен вдохновить Туве. Он не мог пробудить мотивацию у молодой женщины, которая заявляла: «Он вечно подсовывал нам сюжеты из Калевалы, которую считал Библией художника. Большего, по его мнению, не требовалось».

Аланко считал, что для создания правильной духовной атмосферы молодым художникам необходимо проводить часы в этнографическом музее на открытом воздухе, расположенном на острове Сеурасаари. Там были собраны разнообразные предметы старины, призванные знакомить горожан с крестьянским бытом. В 1930-е годы поэтический эпос Калевала и сюжеты на народную тематику были очень популярны в Финляндии. Но, увы, их идеология была далека от внутреннего мира юной художницы из семьи финских шведов, которая провела три года в Стокгольме, жадно впитывая последние тенденции мирового искусства.

Помимо Аланко в художественной школе был еще один преподаватель — Виллиам Лённберг, который стал объектом критики Туве за слишком привязанную к кубизму формальную подачу материала. Туве позже вспоминала, как Лённберг мог внезапно появиться в классе, где шел урок, и походя бросить ей: «Из вас, барышня, никогда не выйдет толкового художника». Теперь трудно с уверенностью сказать, было ли это предубеждение ко всем девушкам-студенткам или причиной подобного отношения были какие-то другие мотивы.

Туве у мольберта в художественной школе Атенеум

В артистической среде Лённберг воплощал противоположность финскому экспрессионизму, в то время как Тюко Салминен и Ялмари Руококоски считались его видными представителями. Импульсивная и спонтанная манера этих двух художников вызывала у Туве восхищение, несмотря на то что их самые сильные произведения были написаны задолго до ее становления как художника. Оба мастера были также товарищами Фаффана по учебе и знакомы Туве еще по отцовским пирушкам.

Хотя Туве беспощадно критиковала Лённберга, брошенные преподавателем семена упали в благодатную почву и выразились позже в артистических взглядах, которых она придерживалась. Важнейшие, по мнению ментора, принципы искусства заключались в контроле над формой и цветом. Эти принципы легли в основу и стали характерной особенностью работ Туве на протяжении десятилетий. Ей пришлось снова и снова повторять уроки Лённберга во время обучения у Сама Ванни, ведь Лённберг был его кумиром. Именно Ванни, которого Туве уважала и любила, помог Туве усвоить артистические взгляды старого мастера.

Период обучения Туве, который пришелся на тридцатые годы XX века, был чрезвычайно активным временем в финских артистических кругах. Молодые художники стремились избавиться от губительной для новых начинаний затхлой атмосферы в искусстве и распахнуть окна навстречу свежим веяниям европейского модернизма.

Одним из самых влиятельных деятелей в сфере искусства была тогда Майре Гюлликсен. У нее было достаточно денег, умений и опыта, чтобы менять мир, как ей хочется.

В 1938 году мастерская современного дизайна «Артек» организовала в Хельсинки выставку французских художников, которую открыла Майре Гюлликсен. Считается, что это была первая выставка, которую открыла женщина.

Это событие стало вехой в гендерной истории финского искусства. Майре Гюлликсен была финской шведкой, как и большинство модернистов того времени. Она основала мастерскую «Артек» в 1935 году именно как центр современного искусства. «Артек» создавался для того, чтобы сплести воедино искусство, науку и технику в согласии с принципами современного европейского искусства. Галерея успешно функционировала даже после того, как второй ее основатель, искусствовед Нильс-Густав Хал, погиб в 1941 году на фронте.

«Отшельник», 1935, пастель

В галерее «Артек» устраивались великолепные международные выставки, такие как, например, экспозиции картин Фернана Леже и Александра Колдера. С большим успехом выставлялись в «Артеке» и финские художники-модернисты, и представители абстрактного стиля, например Сам Ванни и Биргер Карлштедт.

В 1939 году была основана Ассоциация современного искусства, главной задачей которой стала организация в Финляндии крупных международных художественных выставок. Идея создания ассоциации была позаимствована у соседей-шведов. Организованная «Артеком» в 1939 году крупная выставка французского искусства была едва-едва по силам настолько небольшой организации. Необходима была база для регулярной выставочной деятельности, и помещение Ассоциации современного искусства стало площадкой, где проводились самые значительные в стране международные экспозиции.

В противовес художественной школе при Обществе искусств, система обучения в которой считалась устаревшей, была создана Свободная школа искусств, где главным принципом стала интернациональность и куда стремились привлекать прогрессивных преподавателей из-за границы. Школа была в буквальном смысле слова свободной: туда без предварительных экзаменов мог прийти любой желающий получить практику в рисунке с живыми моделями.

«Мистический пейзаж», 1930-е годы, масло

Идея создания школы возникла у Майре Гюлликсен, которая когда-то училась во Франции и там познакомилась с методами художественного преподавания. Помимо Ялмара Хагельштама учителями в школе были также уже упомянутый Виллиам Лённберг и позже — Сам Ванни и Сигрид Шауман.

Сначала Туве просто проводила в Свободной школе искусств вечера, делая наброски, а позже, окончив Атенеум, официально вступила в ряды слушателей. Она была просто счастлива, ведь там преподавал сам Ялмар Хагельштам, стремившийся вдохновлять и поддерживать абсолютно всех своих студентов. Изначально занятия проходили в мастерской Хагельштама, расположенной на углу улиц Улланлиннанкату и Касарминкату. Это было то самое помещение, которое Туве снимет позже, в конце войны. Однако в те суровые годы многое успеет перемениться, а сам Хагель, как звали его ученики, сгинет на фронте.

Картины Туве Янссон довоенного периода интересны тем, что словно принадлежат кисти совершенно иного художника по сравнению с позднейшими работами. Многие из них отличаются внушительным размером, порой более двух с половиной метров в высоту, однако есть и небольшие картины, написанные акварелью, и пастельные наброски. Все картины объединены атмосферой мистики, есть нечто волшебное и загадочное в сочетании цветов, где обращает на себя внимание нарочитый контраст в выборе оттенков.

Названия полотен также подчеркивают стремление оторваться от реальности. Таков, например, «Мистический пейзаж» (1930-е гг.), где пейзаж, утопающий в темно-синих тонах, прорезают яркие зоны. Полотно «Сказка» (1934), в свою очередь, отличается будничной равномерно коричневой палитрой, но композиция и все воплощение замысла пронизаны сказочностью. Принц скачет по лесу, дева в алом наряде играет с олененком, цветы тянутся прямо к солнцу, и в целом все изображение выглядит ирреальным. Примечательна именно некая чужеродность картины, ее оторванность от реальности, такая же как на полотне «Чужой город» (1935), где изображен урбанистический мегаполис из камня и стали.

Все в этих картинах есть результат влияния, которое оказали на Туве проведенные в Стокгольме годы и обучение монументальному искусству. Несмотря на большие размеры, картины сдержанны по форме и композиции, и одновременно в них проглядывает любовь автора к придумыванию историй. Историй, которые будут уводить читателей прочь от будней к сказке, а порой и вглубь самих себя. В молодости Туве был близок сюрреализм, от которого она позже отказалась. Отголоски сюрреализма, тем не менее, заметны в ее более поздних монументальных работах и в «сказочных» картинах, а также полотнах-вариациях на тему райского сада.

В 1930-е годы у молодых финских художников не было возможности выбираться даже в Европу, поэтому модерн в Финляндии был практически неизвестен. Шведские корни матери помогли Туве поехать учиться в Стокгольм, куда в то время уже дошли мировые веяния в искусстве. Так, Туве видела в Стокгольме Парижскую выставку 1932 года, на которой были представлены разные стили, в том числе посткубизм и сюрреализм, причем последнего было так много, что выставку даже наградили прозвищем «сюрреалистической». В газете «Свенска Прессен» был опубликован отзыв Туве о выставке, где она заявила, что подобное искусство ее не трогает и что она никогда не понимала его.

Туве покинула пределы Скандинавии в первый раз еще в 1934 году, отправившись сначала в гости к сестре матери, в Германию, а оттуда в Париж. Колоссальное впечатление на нее произвели полотна импрессионистов в парижских музеях. Особенно поразили начинающую художницу богатство и чистота цветовой палитры этих полотен. А вот немецкое искусство ее не впечатлило, хотя национализм и уже поднявший голову нацизм как раз привлекли ее внимание. Туве стала делать наброски нацистских знамен и парадов, может быть, предчувствуя, что скоро эта грозная сила изменит не только ее жизнь, но и судьбы всей Европы.

Между прочим, в то время женщины крайне редко путешествовали без компании. Подобное поведение считалось аморальным и повсеместно осуждалось.

Четыре года спустя, в 1938 году, Туве отправилась в Европу во второй раз: на этот раз ее ждали Париж и Бретань. И снова она отправилась в путь в одиночестве. Теперь у нее даже была с собой небольшая сумма денег: она получила стипендию на поездку и успела немного заработать своими иллюстрациями. Благодаря этому она смогла провести во Франции несколько месяцев, с начала мая до середины сентября.

В Париже Туве поселилась в отеле, где обитала коммуна финских художников. Туве слишком эмоционально относилась к царившим в артистическом коллективе противоречиям и страдала от ссор и интриг. Сначала, как и многие финны, она брала уроки в Академии де ла Гранд Шомьер, но вскоре сменила ее на Ателье Доли, а потом поступила в престижную Эколь де Бозар, которая считалась одной из лучших в Париже. Поскольку Туве уже успела окончить две художественные школы, она точно знала, что хотела получить от учебы. Прославленная Эколь де Бозар показалась ей чересчур консервативной, и она вернулась в Ателье Доли. Туве прилежно занималась живописью, и несколько написанных ею полотен того периода сохранились до наших дней.

Наверное, самым счастливым периодом той поездки стал момент, когда в Париж в гости к дочери приехал Фаффан. Он тоже получил грант на поездку, и теперь отец и дочь могли вместе гулять по парижским улицам, как некогда гуляли новобрачные Фаффан и Хам. Теперь им было хорошо вместе, ссоры остались позади, а взаимопонимания стало больше. Отношения между ними наладились, и время, совместно проведенное в Париже, стало для обоих лучшим совместным периодом, счастливые воспоминания о котором еще долго жили в их памяти.

«Дом», 1930-е годы

После Парижа Туве отправилась в Бретань, и время, проведенное там, стало для нее как художника не менее плодотворным. В Бретани Туве чаще всего писала разные виды морского берега. Многие из написанных ею в то время картин изображают живописные бретонские пляжи, море, маяки, а также людей на фоне пейзажа, жгущих костры из сухих водорослей. Эти полотна прекрасно передают дух и колорит последних лет перед Второй мировой войной.

Во время путешествия по Бретани Туве написала свою картину «Голубой гиацинт». На картине изображено распахнутое окно, из которого открывается вид на типичный бретонский пейзаж. На подоконнике стоит горшок с голубым гиацинтом, это центральный образ полотна. В последующие годы Туве всегда включала в каталоги своих выставок картины, созданные во время поездки во Францию.

Буквально за несколько месяцев до того, как началась Зимняя война, Туве успела еще раз выехать за границу. Она отправилась в Италию, предмет мечтаний многих художников. Путешествие состоялось в апреле 1939 года.

«Чужой город», 1935, масло

Сначала на пароме нужно было доплыть до Таллина, оттуда путь лежал в Берлин, а из Берлина уже в Италию. Европа затаила дыхание, и на всем лежала тень надвигающейся бури. И война не замедлила себя ждать. Фашизм и чернорубашечники набросили мрачную и неизгладимую пелену на итальянскую культуру и на искусство старых мастеров.

Туве стремилась набраться впечатлений и переезжала из города в город. Она успела многое увидеть, но, увы, времени на то, чтобы воплотить впечатления на холсте, уже не оставалось. Тем не менее, Туве успела познакомиться с Венецией, Римом, Флоренцией, Сицилией и Капри. Главным впечатлением во время путешествия стал, конечно, Везувий, который тогда жил своей особой, бурной, пропахшей пеплом и дымом жизнью. Кстати, извержение Везувия произошло всего пять лет спустя, в 1944 году.

Знаменитый вулкан, очевидно, повлиял на сюжет второй муми-книги: «Муми-тролль и комета». Туве описывает огненный мир вулкана, как это мог сделать лишь человек, который видел это явление своими глазами, хотя бы издали. После поездки Туве еще долго переживала, что не осмелилась во время восхождения на Везувий оторваться от компании и провести ночные часы в обществе спящего вулкана. Очевидно, чувство локтя не позволило ей оставить своих спутников и заставило вернуться вместе с остальными в гостиницу к вечернему чаю.

«Спящие в корнях дерева», 1930-е годы, гуашь

Мать научила Туве многому, в том числе одному из самых важных качеств — прилежности. Сама Хам всегда работала очень аккуратно и старательно, и количество выполняемой ею работы никогда не страдало за счет качества. Эта черта в полной мере передалась и Туве, которая была, пожалуй, еще прилежней матери. Ведь Туве активно участвовала в артистической жизни и принимала участие во множестве культурных событий.

«Голубой гиацинт», 1939, масло

Ее первые выставки были приняты благосклонно и получили хорошие отзывы в особенности в финской шведскоязычной прессе. Туве считалась смелой и подающей надежды дебютанткой. Так, например, Сигрид Шауман, которая была близким другом семьи Янссон и знала Туве с детства, написала ободряющую рецензию на первую выставку художницы. Уже в восемнадцать лет Туве вместе с матерью представляла свои работы на так называемой Выставке юмористов, позже в 1936 году она принимала участие в выставке, организованной Финским Союзом иллюстраторов, а несколько месяцев спустя ее картины появились на выставке Академии искусств. С картиной «Автопортрет со стулом», написанной в 1937 году, она участвовала в государственном художественном конкурсе. На картине Туве изображена глядящей на себя снизу вверх.

Приза Туве тогда не получила, однако ее работа, единственная из участвовавших в конкурсе, была опубликована в газете «Свенска Прессен». Сигрид Шауман положительно отозвалась об этом юмористическом и проницательном автопортрете. Взгляд ее альтер эго с портрета — строг и недружелюбен. А плетеный стул на картине — тот самый, знакомый еще по отцовским пирушкам.

Перед войной Туве принимала участие в бесчисленных больших и маленьких выставках. Финское общество искусств выкупило у нее одно из полотен и обеспечило стипендией в поддержку молодых художников. Ее путешествие в Италию также было оплачено Обществом. Словом, к молодой дебютантке пришло признание. Будущее выглядело радужно, и карьера Туве казалась более чем многообещающей, но мир в одночасье изменился. Началась война.

Друзья

У Туве было много друзей из числа финских шведов, с которыми она познакомилась еще будучи ребенком. В юности в ее круг входили студенты, обучающиеся искусству, как финно- так и шведскоговорящие. Она поддерживала близкие отношения с сокурсниками по Атенеуму, особенно с Тапио Тапиоваарой. Там же она познакомилась со Свеном Грёнваллом, или Свенккой, как звали его друзья, и с Гунвором Грёнвиком, оба были старше Туве.

Близким другом Туве стал Волле Вейнер, художник-декоратор по профессии, подвизавшийся в качестве художественного критика и впоследствии много писавший о работах Туве. Большинство ее друзей и приятелей были художниками, как Эсси и Бен Ренвалл, Ина Коллиандер и многие другие. Возлюбленные ее близких часто становились друзьями Туве, таким образом она постоянно расширяла свой круг общения, в который входили люди из самых разных культурных прослоек.

Через Тапио Тапиоваару и Атоса Виртанена Туве свела знакомство с самыми значительными писателями, артистами и политиками, придерживающимися левых и либеральных взглядов, например с Ярно Пеннаненом и Арво Туртиайненом, а также с писательницей Эвой Викман, которую Туве безмерно уважала и с которой поддерживала дружеские отношения всю жизнь. Режиссер Вивика Бандлер ввела ее в театральное закулисье и познакомила с другими театральными режиссерами, актерами и музыкантами, такими как Биргитта Улфссон и Эрна Тауро. Именно они переложили на музыку многие стихи Туве, в том числе популярную в Финляндии «Осеннюю песню».

В одном рассказе Туве описывает последний день занятий в художественной школе — последний раз, когда все ученики собрались вместе. Это было еще до начала войны, но ее черное облако уже заслонило солнце. И все же молодежь пыталась не думать о войне, пока было возможно. Жизнь все еще казалась ясной и легкой. «Это произошло в мае, в ясный холодный день, облака плыли по небу как большие паруса во время шторма. Но в классе рисования в Атенеуме было жарко, там стоял Аланко и держал прощальную речь перед всеми нами… Мы пели сентиментальные песни… а наш коммунист Тапса кричал мне, что он опозорился — сделал маленькую картину безо всякой пропаганды, и не могли бы мы обменяться нашими произведениями искусства — всего за марку с носа? Мы решили пойти в кафе „Фенниа“, так как у некоторых из нас остались деньги… Нас было восемь мальчиков, Ева Седерстрём и я… Тапса и я кружились в безумном вихре венского вальса так, что никому другому места не оставалось, а потом он купил мне розу»^[6].

Набросок для книги «Жуткое путешествие», 1970-е годы, гуашь, тушь

Какой счастливой может быть юность… Туве чувствовала, что умеет и может писать, обучение было закончено, и теперь она могла попробовать свои силы в деле. Ею восхищались, с ней танцевали — а танцы она любила всем сердцем. Город просыпался от зимнего сна, и на дворе бушевала сказочная весна. Ничто не стояло у нее на пути, и сердце утонуло в восторге и упоении. «Я поднялась на гору, птички уже начали чирикать то здесь, то там, и слабый красный рассвет проснулся на востоке. Я радовалась до боли и протянула руки прямо вверх, позволив ногам танцевать, как они хотели… Я брела очень медленно по городу с плащом на руке. Стало немного поддувать; прохладный утренний ветерок! Город был абсолютно пуст. Я подумала, что это так смешно, когда говорят, будто счастливым быть трудно»^[7].

Туве продолжала общаться с друзьями по художественной школе и после окончания учебы. Больше всего они дружили с Тапио Тапиоваарой, однако Туве и с остальными сохранила хорошие отношения. Так, красавец Унто Виртанен был натурщиком у Туве, когда она рисовала фрески в здании мэрии Хельсинки. В 1943-м Туве написала портрет Рунара Энглблума под названием «Архитектор мебели». На портрете изображены мужчина и собака, которая внимательно наблюдает за происходящим; мужчина словно стесняется внимания зрителей, в руке у него циркуль. Брошенная между мужскими ботинками белая роза создает странную, загадочную, в буквальном смысле сюрреалистическую атмосферу.

Ближайшей и самой любимой подругой Туве была Ева Коникова, или Кони, как Туве ее иногда называла. Ева была фотографом и вращалась в тех же шведскоязычных кругах интеллигенции, что и Туве. В силу своего русско-еврейского происхождения Ева чувствовала себя, подобно многим эмигрантам, неуверенно в замершей в ожидании войны Финляндии. Еще в детстве ей пришлось пережить бегство из Санкт-Петербурга, и ту же драму теперь приходилось переживать заново, только на этот раз предстоял отъезд в Америку.

Самуил Беспрозванный — возлюбленный, учитель, кумир и друг

Сам Ванни, урожденный Самуил Беспрозванный, появлялся в жизни Туве в разных ипостасях. Он был ее возлюбленным, учителем, ментором, критиком и другом. Майя Лондон, ставшая позднее женой Ванни, также была подругой Туве. Отношения с этой парой много значили для Туве. Она даже рисовала в воображении планы, как однажды они все вместе переедут в Марокко и создадут там артистическую коммуну. Позже Туве отправилась с Самом и Майей в поездку по Европе, из которой все трое черпали сюжеты для своих картин. Пара разошлась в конце пятидесятых годов, Майя Ванни эмигрировала в Израиль и жила в Иерусалиме. Со временем дружба между Туве и Майей становилась все крепче, и даже в разлуке они вели постоянную переписку.

Портрет Туве работы Сама Ванни, 1935, уголь

Туве и Самуил Беспрозванный встретились в 1935 году в Хельсинки в выставочном центре Тайдехалли, где они вместе занимались оформлением декораций для благотворительного вечера. Не зная о том, что между ними уже возникла любовная связь, Фаффан предложил Беспрозванному заниматься с Туве живописью. В итоге Самуил не только стал самой большой любовью юной Туве, но и повлиял на нее в художественном отношении и надолго стал ее кумиром в живописи. Он был старше Туве на шесть лет, что в молодости кажется огромной разницей.

Страдая от туберкулеза, Беспрозванный успел побывать в нескольких санаториях за границей и одновременно познакомился с зарубежными веяниями в искусстве. В то время немногие имели возможность регулярно выезжать за границу, и крупные международные выставки в Финляндии устраивались редко. Для Туве опыт Ванни и его авторитет как художника и знатока искусства был безусловным. К тому же Ванни был космополитом с ног до головы, харизматичным собеседником, интеллектуалом и вдобавок ко всему прекрасно разбирался в искусстве. Не стоит забывать и о том, что он был красивым мужчиной и прекрасным художником. В общем, между Ванни и юной Туве возникла классическая связь учителя и ученицы.

Влияние Ванни на еще не опытную художницу было особенно сильным, поскольку здесь слились воедино профессиональные и любовные отношения. Ванни придерживался радикальных воззрений на искусство и долго оставался для Туве непререкаемым художественным авторитетом. Воздействие Ванни зачастую было вдохновляющим и положительным, однако порой отзывы кумира больно ударяли по и без того хрупкой самооценке юной художницы и надолго застревали в ее памяти.

Присутствие Ванни в живописи Туве порой явно бросается в глаза. Примером для обоих служили одни и те же художники-импрессионисты и прежде всего Анри Матисс. Объединяла их и горячая любовь к цвету. Оба придерживались схожих тем, любили классические виды из окна, писали автопортреты, натюрморты и пейзажи.

Ванни был очень известным преподавателем, о котором слагались легенды, и любил учить других. Его влияние на финскую живопись было настолько велико, что говорили даже о «тени великого Ванни», в которой оказались целые поколения художников. Когда Туве встретила Сама Ванни, он только начинал свою карьеру преподавателя, но, судя по всему, гипнотизма ему уже тогда было не занимать.

Туве вспоминает, как вела беседы с Ванни в его ателье в то время, когда он занимался набросками. Его персона завораживала, но для того чтобы понять его как собеседника и расположить к себе, необходимо было полностью сосредоточиться на том, что он говорит, и приложить немало усилий, чтобы возникла духовная связь. В 1935 году, после того как Туве довелось наблюдать за работой Ванни, она и сама загорелась идеей использовать масштабные полотна и яркие цвета. Время от времени она все же замечала, что у нее не хватает сил и энтузиазма на собственную живопись после того, как весь пыл был отдан Ванни.

Очевидно, художник заметил, насколько глубоко увлечена им Туве, поскольку, по ее словам, он серьезно задумался над их отношениями. Ванни боялся, что юная Туве утратит свое «я» и станет приложением к нему самому. На его взгляд, это было самое ужасное, что могло произойти, поскольку в этом случае из Туве получилось бы лишь бледное отражение ее учителя; человек, который, как позже писала Туве в записной книжке, «мыслит чужими понятиями, видит чужими глазами, живет чужой жизнью. Пообещай, что не потеряешься во мне, просил он, и я, конечно, послушно обещала». Порой ей было очень нелегко сдерживать это обещание.

Записки Туве слегка приподнимают завесу над тем, как Ванни обучал ее живописи. «Сегодня Сам был оживленным и говорливым, он принес новую ткань для драпировки и предложил — давай займемся натюрмортом, посмотрим, как его можно рисовать… нужно быть необычайно внимательным и попросить у Господа прощения перед тем, как брать в руки кисть. Первый мазок кисти опасен для жизни, он предопределяет все… Все время нужно использовать голову, а не слепо пытаться следовать каким-то теориям живописи…»

Близкие художников нередко оказываются в роли натурщиков. Не миновала эта участь и Туве, которая позировала для нескольких портретов, созданных Ванни. Один из первых таких портретов выглядит довольно тяжелым. Это изображение, словно высеченное в камне — в палитре преобладают темные цвета, которые не способны передать нежность и лукавость изображенной на холсте девушки. На картине мы видим женщину, которая выглядит заметно старше своих лет. Она решительно устремилась вперед. Изображение безрадостно, его основной цвет — коричневый, он давит на зрителя и оставляет ощущение безысходности. Вряд ли можно сказать, что этот портрет — творение рук художника, испытывающего нежные чувства к своей натурщице.

Портрет Сама Ванни работы Туве, 1939, уголь

И совсем противоположное впечатление от портрета Туве, написанного Ванни в 1940 году. Там все наоборот: рука влюбленного водила кистью художника. Картина выглядит так, словно она написана тончайшими лучами света. Глубокий карминный оттенок пола бросает отсвет на лицо и предплечья модели, заставляя ее кожу лучиться жизненной силой и здоровьем. Синий цвет ее одежды отсвечивает фиолетовым, а материал платья, шелк или бархат, красиво ложится складками. Легкий голубоватый импрессионистский туман окутывает молодую женщину, словно аура мадонну. При всей своей красоте, она выглядит активной, осознающей свою роль в мире. Она смотрит прямо на того, кто запечатлел ее на портрете, и на зрителей. На коленях женщина держит блокнот для набросков, в руке ее карандаш, а на столе по соседству ее ожидают краски и кисти, словно подчеркивая художественность ее натуры и увлеченность творчеством. Возможно, она сама рисует художника в тот момент, который он запечатлел на холсте.

Возможно, именно тогда, будучи моделью и держа в руках бумагу и карандаш, Туве начала работу над рисунком, который теперь знаком нам по фотографиям, снятым в ее ателье. Этот рисунок всегда находился там на видном месте. Набросок углем, изображающий Сама Ванни, был выполнен в 1939 году, незадолго до начала Зимней войны. На нем Ванни сидит, опершись подбородком на ладонь и вглядываясь в пространство, погруженный в свои мысли или в мечты. Поза Ванни один в один копирует позу «Мыслителя» Родена, это типичная поза для изображения задумчивых интеллектуалов. Для наброска углем рисунок необычайно велик, ритмически его линии складываются в легкий и привлекательный образ, одновременно с этим отчетливо очерчивая характер изображенного на рисунке человека.

Портрет Туве работы Сама Ванни, 1940, масло

Любовь между двумя художниками вряд ли была беззаботной, она вообще редко такой бывает. Возможно, на развитие их отношений каким-то образом влияла разница вероисповеданий. Несмотря на то что по матери Туве происходила из рода священнослужителей, религия не занимала существенного места в ее мыслях, и уж точно она не стала бы дурно относиться к человеку из-за вопросов религиозного толка. В одном из своих текстов Туве очень подробно пересказывает случай в ресторане. Он практически слово в слово занесен и в ее записную книжку; судя по всему, она писала по горячим следам. От сигаретного дыма ломило виски, а громкая музыка мешала расслышать слова Самуила, который, по словам Туве, «по своему обычаю, в форме монолога излагал свою крайне сложную и запутанную философию».

Встреча в ресторане — отрывок из летописи отношений учителя и восхищенной им ученицы, но в то же время в нем прослеживается насмешливо-критичное отношение Туве к объекту ее обожания. В воздухе уже ощущается начало конца.

«Понимаешь ли, сначала ты мне понравилась как женщина, потом все изменилось, я почувствовал себя с тобой как дома, спокойно и уютно. Раньше я этого ни в ком не находил. Тогда я полюбил тебя… Но теперь, — продолжал Самуэль, — я не чувствую никакой страсти вообще. Я приблизился к тебе духовно. И хотел бы сохранить твою дружбу как своего рода наивысшую сверхдружбу, понимаешь? То, что случилось прошлой весной, стало предупреждением: мы должны возвыситься и достичь духовной общности. Это тот раз, когда ты так расстроилась из-за того, что ничего не получилось. Понимаешь, это была Божья воля, это случилось потому, что Он показал нам, что не это имел в виду. Нас будут предупреждать еще много раз»^[8].

Имя Беспрозванный — русское, не имя даже, а кличка, прозвище, которым наградили когда-то родоначальника семейства, мальчишку, не назвавшего настоящего имени, когда его забирали в солдаты. Внук этого мальчишки попал в Финляндию, но имя осталось прежним. Во время Второй мировой войны Беспрозванный превратился на финский манер в Ванни, поскольку прежние имя и фамилия нередко вызывали раздражение. Имя раздражало антисемитов, а фамилия — антироссийски настроенных финнов. Смена имени вывела Туве из себя. Она не раз жаловалась на это в письмах к Еве Кониковой, полностью забыв о том, что те же самые причины, по которым Ванни сменил имя, заставили Еву переехать в США, подальше от царящей в военной Финляндии душной и дышащей нацизмом атмосферы. Туве считала, что Самуил отрекся от себя и отказался от всего, что было свойственно его натуре, и что вместе с этим исчез ее знакомый и любимый богемный «кочевник жизни».

Еще большее раздражение вызвало у Туве известие о том, что отец купил Ванни новое ателье и виллу, которую Туве с иронией величала «шато» или «дворцом». Новое жилище Ванни было просторным и красивым, там были собраны самые что ни на есть изысканные предметы интерьера, которые Туве обстоятельно перечисляла в своих письмах, от торшеров до обоев. Стильность молодой пары, Сама и его новоиспеченной жены Майи, также задевала Туве. Теперь чета Ванни рассуждала о книгах и театральных постановках, и их изысканность казалась Туве чрезмерной и наигранной. Перемены в бывшем возлюбленном раздражали; возможно, виной тому была отчасти ревность, но прежде всего — чувство утраты и искренняя тоска по тому, что когда-то связывало их двоих. Она писала: «Сам Самуил был таким элегантным, что я прыснула со смеху. Майя была еще более утонченной… Ты бы не узнала в этом новеньком с иголочки Саме Ванни нашего старого капризного неряху Самуила Беспрозванного».

И все же Туве с нетерпением ожидала новых выставок Ванни. В конце года в выставочном центре Тайдехалли были представлены два его полотна. По мнению Туве, они выглядели «запачканными», и, судя по всему, картины в целом не пришлись ей по душе. Туве следила за творчеством Ванни и за тем откликом, который оно находило у публики. Туве и восхищалась им, и критиковала его. Манера Ванни стала более тяжелой, и, как считала Туве, его полотна утратили самое важное — свой блеск. Без него ничего не имело значения. Ванни и сам заметил, что сияние исчезло, и в письмах к Туве успокаивал ее: «Я добавлю в картины блеска когда-нибудь попозже».

Несмотря ни на что, отношения между Туве и Ванни остались близкими. В вопросах искусства Ванни по-прежнему был ее верным ментором, советчиком и учителем. В лице Туве Ванни нашел верного друга: именно к ней он приходил, когда начинала протекать крыша новой виллы, или гудели трубы, или снегопад заваливал дом сугробами, а денег на отопление не хватало. У нее Ванни искал утешения, когда отношения с женой накалялись. Зачастую происходило так, что во время приготовлений к выставке или в разгар своего творческого периода Ванни абстрагировался от бытовой жизни. Жена в ответ мстила, уезжая в Швецию к родственникам именно тогда, когда опустошенный физически и морально муж нуждался в ее присутствии и поддержке. Что и говорить, женам художников тогда приходилось нелегко.

Портрет Туве работы Сама Ванни, 1940, масло

Работающим женщинам и женам в целом не приходилось ожидать поддержки от мужа-творца. Они не могли надолго уходить в собственную работу, забывая о доме и супруге. Жена должна была искать компромиссы, идти на уступки и составлять мужу компанию тогда, когда он в ней нуждался. Неудивительно, что порой труд мужа и те условия, в которых он работал, пробуждали в женах зависть, если не злость. Ванни в ужасе рассказывал Туве о том, как глаза его жены темнели от злобы, когда она смотрела на последние работы мужа.

В 1938 году Туве написала портрет Майи, жены Сама Ванни. Эта картина кажется необычной: на ней доминирует фон из огромных, похожих на фейерверк, цветов. На фоне этого цветочного залпа сидит девушка, на ее лице нет отражения ни единой эмоции, она выглядит апатичной. Поэтому особенно удивляет небрежно расстегнутая кофта девушки, ведь для обнаженности нет никаких оснований. Ее кожа выглядит здоровой и нежной, без единого изъяна. Но почему же девушка запечатлена с обнаженной грудью средь бела дня, хотя в остальном она одета? Художники зачастую прибегают к подобной полуобнаженности натуры, чтобы придать изображению сексуальное напряжение, однако здесь речь не об этом. Картина полна противоречий, над которыми стоит задуматься. Зритель чувствует себя стесненно, словно подглядывая через замочную скважину за бытовой и в то же время интимной ситуацией.

Фотопортрет Туве, снятый Евой Кониковой, начало 1940-х годов

Письма с войны

Война затянула в свой кровавый водоворот не только тех, кто сражался на фронте. Война проникла во все сферы жизни. Ее голос слышался в звуках бьющегося стекла, во взрывах снарядов, в залпах над могилами героев. Она диктовала людям правила, как и где жить, чем питаться, с кем дружить. Вместе с войной в мир людей пришли смерть, потери и великое горе. Чувства, порожденные войной, были обострены до предела.

Непримиримый глубокий гнев стал постоянным фоном бытия. Казалось, будто кто-то выдал людям лицензию на ненависть, а гнев, по мнению многих, был оправдан и даже казался патриотичным. Горечь в душах тех, кто воевал, становилась все сильнее и принимала самые разнообразные формы. Любовь и эротика тоже словно попали на плодородную почву во время всеобщей военной истерии. Люди танцевали над могилами с той неистовой энергией, которую порождает страх смерти, помноженный на либидо. Люди пытались избавиться от воспоминаний и залить грусть вином. Они изо всех сил старались молчать, когда были трезвыми, но как только алкоголь снимал сжимавшие людей оковы, страхи выплывали наружу. Но от этих страхов было не убежать. Битва за выживание продолжалась постоянно, каждый день. Тяжесть существования пригибала к земле и вытягивала из людей все силы.

Война разлучала друзей. Атмосфера в стране, где только-только закончилась Зимняя война, была невыносимо давящей, и во время наступившего хрупкого перемирия люди жили в страхе новых сражений. Казалось, что Туве не совсем понимала страх, который испытывала ее подруга, так же как не понимала она и причин, по которым Сам Ванни сменил свое русско-еврейское имя на более «благозвучное». Туве было сложно понять отчаяние, которое испытывали ее друзья. Это недоверие прочитывается в вопросе, который она задала Еве в письме в 1941 году: «И вообще, подумай хорошенько, почему ты пустилась в путь. Ты на самом деле уверена, что это знаешь? Мне кажется, что ты сваливаешь вину на войну, которая приближается, ты просто хочешь удрать снова — это твое вечное желание бежать все дальше и дальше, a потом бесконечно горевать обо всем, от чего отказываешься и стремишься избавиться. Не правда ли?»^[9]

Ева Коникова, фотопортрет

Всего за тридцать лет Туве написала Еве порядка сотни писем. В своей переписке молодые женщины делились друг с другом своими надеждами и страхами, рассуждали о жизни, о работе и любви — словом, вели обычные для молодежи разговоры о главных вопросах бытия. Во время войны доставка почты была затруднена и часть писем пропала. Свирепствовала военная цензура: отдельные строчки писем густо замазаны чернилами, а на месте некоторых предложений красуются аккуратные отверстия. Поскольку ответы не всегда доходили до адресата, да и ждать их подчас было бессмысленно, письма больше напоминают записи в дневниках, нежели диалог двух женщин. Туве писала Еве, что в своих посланиях она в первую очередь хочет разобраться с собственными мыслями. Эти письма — как приветы из прошлого, в них словно зафиксированы ценности и недостатки того времени и ужасы войны. В них мы читаем рассказы о будничной жизни, заботах о хлебе насущном, о том, как любимые, братья и друзья выжили в сражениях. Писать о том, что было, так или иначе, связано с войной, было практически невозможно из-за существовавшей тогда цензуры.

Вполне ожидаемо, что в письмах многое связано с возрастом и жизненным периодом автора. Это был момент, когда Туве начинала свою настоящую самостоятельную жизнь, когда нужно было овладевать профессией и задумываться над выбором, поскольку тогда еще было время, чтобы понять, что же ей нужно от жизни. Строки писем становятся теми мазками, из которых в итоге складывается картина взросления молодой женщины. Письма рассказывают о начале ее художественной карьеры и связанных с ней надеждах, о разочаровании и борьбе.

Туве раскрывала перед подругой снедавший ее трудно определяемый страх: ее мучили вопросы, сможет ли она когда-нибудь полюбить, будет ли любить достаточно сильно и сумеет ли своим искусством дать что-то людям. Задавалась автор и вопросом, будет ли она сама когда-нибудь счастлива. Но прежде всего Туве хотела определить, что является самым важным в жизни и в искусстве. Время от времени ее мысли, как и мысли любой молодой девушки, были заняты размышлениями о сложности любви и выбора партнера. В ее настроении постоянно сменяли друг друга эйфория и отчаяние, восторг и уныние. Она переживала эти американские горки юности, несмотря на окружавшую ее войну.

Часто депрессия охватывала все ее существо и грозила уничтожить все деятельные порывы; в такие минуты даже искусство не приносило утешения. «Ева, самое важное стало бессмысленным! Они сделали мир иным, нет, это мы дали миру стать другим, и теперь здесь не найти места. Живопись никогда не давалась легко, но теперь она не приносит радости, и это все из-за войны», — писала Туве подруге.

Война пробуждала эмоции, в которых прослеживалось глубокое чувство беспомощности и время от времени — желание все бросить. Советско-финская война продолжалась уже полгода, когда Туве написала: «Повсюду война, весь мир воюет… Иногда мне кажется, что вся переполнившая нашу страну тревога лежит на мне и грозит разорвать меня на куски. Никогда еще к состраданию не было примешано столько горечи, к любви — ненависти, а к жажде жизни, к желанию жить достойно и правильно, несмотря ни на что, — отчаянного желания уползти в укрытие и забыть обо всем».

Горе было повсюду, оно вплотную подобралось и к Туве. Друзья семьи Янссон, Коллины и Кавены, потеряли на войне сыновей, погиб и сын семьи Нелимаркка, тоже художник. Любимый учитель и друг Ялмар Хагельштам пал на фронте еще в 1941 году, как и Нюрки, брат товарища Туве по учебе Тапио Тапиоваары. Война унесла жизни и многих других друзей, знакомых, родственников. Эти потери создавали атмосферу страха, в которой приходилось существовать и которая была невыносима особенно тогда, когда слишком долго не приходили письма от брата или любимого. В такие периоды в душе пробуждался страх перед самым худшим, и молчание сковывало всех: «Дом — словно беззвучный колодец, каждый замкнулся в своих мыслях».

В тяжелые времена особое значение придавалось всему доброму и мирному. Туве писала о прошедшем чудесном Рождестве, которое так отличалось от царившего вокруг страха и уныния, и говорила, что в военное время можно было бы праздновать Рождество не один раз в году, а несколько.

Страшные впечатления от военных действий Туве описывала очень сдержанно, например лишь одной фразой «русские сейчас буйствуют». О консервировании продуктов она рассказывала и то больше. В письмах Туве постоянно звучит тревога о пропитании. Весной и летом делали всевозможные запасы на зиму. Вся семья собирала ягоды и грибы, различные травы и листья, на садовом участке выращивали овощи и фрукты, закупали муку и консервировали рыбу. Экономка Импи, ведущая хозяйство Янссонов, собирала для семьи клевер, листья малины и «все что угодно — мы превратились в травоядных, если иногда перепадает кусок мяса, то после него чувствуешь себя странно, диким, словно Тарзан».

Между тем в противовес горю и царящей вокруг серости в городе устраивались вечеринки, на которых веселье шло по принципу «после нас хоть потоп». Несмотря на войну, люди хотели танцевать, а танцы Туве любила. Окна наглухо занавешивались шторами, заводили пластинки и танцевали до упаду, что вообще-то было под запретом в военное время, но именно тогда, втайне от остальных, люди танцевали, пили и болтали больше, чем следовало. И все речи заканчивались фразой: «Только бы закончилась война». Если иногда кто-то был способен веселиться по-настоящему, то испытывал чувство вины. Порой постоянные усталость и страх превращались в самое яростное веселье, как это случилось на вечеринке в честь Первого мая, проходившей у Эсси и Бена Ренваллов. Люди безудержно пили, танцевали, как сумасшедшие, ссорились и хохотали. Туве описывала это веселье как безнадежное. Вероятно, именно постоянная тревога и алкоголь обостряли чувства до того, что они в конце концов вырывались из-под контроля. В мастерской Туве народ тоже частенько собирался на полуночные посиделки, как когда-то давно художники приходили на пирушки у Фаффана.

«Продолжение вечера», известна также как «День похмелья», 1941, масло

Эти или подобные посиделки Туве изобразила на картине «Продолжение вечера», написанной в 1941 году. Картина известна также под названием «День похмелья». На ней изображена молодая пара в подвенечных нарядах, танцующая в мастерской. Свадебный букет небрежно брошен на пол, на столе громоздятся пустые бутылки и стаканы, за столом сидит целующаяся парочка. За происходящим наблюдает одинокий мужчина. Люди, изображенные на картине, безлики, а в качестве интерьера типичный для художницы реквизит: виолончель, венские стулья и бумага. Туве запечатлела не слишком веселый праздник и даже назвала картину «День похмелья». Она писала, что было хорошо встретиться с людьми, «но я лучше бы отвернулась к стене и никого не видела. Лучше бы я вообще не жила, пока продолжается война».

Самые незначительные бытовые впечатления и те были залиты темной краской войны. Туве писала, как она дни напролет проводит в подворье Русской церкви в Хельсинки (так называли тогда в народе Успенский кафедральный собор), погруженная в живопись. Ей тяжело было писать на воздухе, иногда дело чуть ли не доходило до приступов паники. Открывающийся с церковного двора вид на город захватывал и вдохновлял своими заводскими трубами и крошечными деревянными домиками. Это было спокойное, тихое место, где одиночество художницы нарушали только одетые в черное люди, спешащие на богослужение. В тиши было хорошо рисовать. «Маленькая русская старушка подошла посмотреть, чем я занята, и начала что-то бурно объяснять на своем языке. Я лишь смотрела на нее, и ее улыбка умерла, она поспешила прочь, извиняясь. „harasoo“, — сказала я, и она снова улыбнулась. Я не могу ненавидеть…»

Юная женщина, занятая своими красками, не вызывала восторга у людей на улицах Хельсинки. В 1941 году Туве писала, как однажды она разложила мольберт в гавани, и к ней тут же «подошел какой-то человек и сказал, что фрёкен следовало бы вместо этого пойти домой и рожать детей, потому что вот-вот начнется война, это уже точно!». Задачей женщин было рожать, давать новую жизнь взамен той, которую унесла война, производить новых солдат, и об этом не стеснялись заявлять напрямую. Страна нуждалась в детях, и повсеместно поддерживались речи о многодетных семьях, где число детей доходило бы до шести. Но это были не те требования, на которые Туве стремилась откликнуться. Она никогда не пыталась избежать других обязанностей, возложенных на женщин военным временем, наоборот, она участвовала и в земляных работах, была и добровольцем, выполняя различные задания. В Атенеуме она шила маскхалаты и хлебные сумки для солдат, а также участвовала в благотворительных мероприятиях. Вступать в женскую организацию «Лотта Свярд» и идти на фронт сиделкой она не хотела, поскольку придерживалась пацифистских ценностей. Туве ненавидела войну, что было в высшей степени нетипично в стране, где, казалось, воздух был насквозь пропитан пропагандой, в стране, вдохновленной возможностью оборонять свои рубежи. Туве раз за разом погружалась в размышления о том, насколько оправдана война: «Порой меня охватывает такая нескончаемая безнадежность, когда я думаю о тех молодых, которых убивают на фронте. Разве нет у нас у всех, у финнов, русских, немцев, права жить и создавать что-то своей жизнью… можно ли надеяться, давать новую жизнь в этом аду, который все равно будет повторяться раз за разом…»

Иногда с фронта домой в увольнительные приходили друзья Туве, уставшие, голодные, обуреваемые безнадежностью и напуганные перспективой вскоре вновь оказаться на передовой. Они были сломлены физически и морально, изуродованы сражениями и обстоятельствами. Они нуждались в заботе, пище, чистой одежде и передышке. Но больше всего нуждались они в женских объятиях и в телесном отдыхе, который эти объятия приносили. Нужно было понять их потребности, к этому призывала человечность, однако от женщин это требовало принятия нелегких решений и отступлений от норм общественной морали.

Иногда трудно было не то что видеть, а просто осознавать, насколько сильно война и пребывание на фронте влияли на юношей и меняли их. Туве писала, как один из ее старых друзей однажды забрел на «вокзальчик», как она шутливо называла свою мастерскую, где всегда сновали какие-то люди. Встреча с этим юношей, Матти, повергла Туве в шок. Ее визитер еще совсем недавно был робким, мечтательным романтиком, которого интересовали лишь стихи, философия и искусство. Все изменилось в одночасье. Теперь он восхищался войной, предвкушал упоение победы и экстаз завоеваний. По мнению Матти, власть — вот что является главным в мире, а нацизм — это верно выбранная дорога. Правильным казалось ему и уничтожение маленьких государств. В его мире не было нужды в индивидуализме, книгах или стихах. Он наслаждался войной, надеялся на ее продолжение и громко, буквально крича, доносил эти мысли до Туве, будучи у нее в гостях. В той самой мастерской, где, как писала Туве, находились ее натюрморты, где она пришивала кружево на ночную рубашку, где слушала Бетховена и откуда отправляла на фронт стихотворения в конвертах.

Смешные и страшные картинки

Продажа картин служила Туве неплохим подспорьем для бюджета, однако постоянный заработок приносило иллюстрирование, которым она, закончив учебу, занималась все больше. В 1941–1942 гг. Туве выполнила для Центра художественных открыток помимо рождественских и новогодних заказов еще и серию пасхальных открыток и открыток с животными. За эти работы она получила хорошее вознаграждение. Туве иллюстрировала, во-первых, бесчисленное количество рождественских и детских журналов, газет, а также рисовала карикатуры, иллюстрировала обложки книг и делала рисунки для разных издательств и печатных изданий. Ее работодателями являлись такие издания, как «Гарм», «Люцифер», «Свенска Прессен», еженедельник «Астра», «Гепокатти» и многие другие выходившие в Финляндии и Швеции журналы и газеты. Туве высоко ценили как графика, и в 1946 году журнал «Гарм» рекламировал себя, заявляя, что постоянным иллюстратором издания является Туве Янссон, «без сомнений, лучший карикатурист Финляндии».

Одна из анималистических открыток, нарисованных Туве, начало 1940-х

Туве работала невероятно продуктивно. За иллюстрации платили немного, и для того чтобы заработать на хлеб, работать приходилось без остановки. Неудивительно, что подчас она со вздохом называла себя «роботом с чернильницей». Туве часто жаловалась, что не получала художественных стипендий в том размере, в котором, по ее разумению, заслуживала. Она сетовала, что люди считают ее богачкой и думают, что она гребет деньги лопатой.

Она умела облечь в шутку практически все, что угодно. Сквозь бытовой, узнаваемый и в то же время интеллигентный юмор она умело передавала ужасы войны. Страшные события военного времени легче воспринимались именно через смех, в противном случае ее рисунки были бы сразу отвергнуты. В 1941 году шведские издания назвали Туве Янссон лучшим художником-юмористом Северных стран. Слегка изумленная, она написала об этом Еве, признавшись, что ее чувство юмора, судя по всему, не иссякло, несмотря на бесконечные ужасы вокруг.

«В очереди за салакой нужно запастись терпением», набросок к новогодней обложке журнала «Гарм», 1941–1942

Политические карикатуры, в особенности опубликованные в журнале «Гарм», составляют отдельную и существенную часть творчества Туве. Ее политические зарисовки были удивительно смелыми и затрагивали самые болезненные вопросы того времени. Эти работы говорили об исключительной смелости, даже безрассудстве автора и об отсутствии у него страха за будущее. Если бы Финляндия была оккупирована или побеждена, то власть перешла бы либо к СССР, либо к нацистской Германии. В любом случае победитель принялся бы очищать страну от тех, кто изо всех сил сопротивлялся ему во время войны. Поэтому многие из протестующих предпочитали держать свое имя в тайне. Картинки и тексты, обличающие врагов, было безопаснее публиковать анонимно. Перспектива оказаться в нацистских концлагерях или в сталинской Сибири никого не привлекала.

«Старый год передает Новому свои дары». Новогодняя обложка журнала «Гарм», 1942–1943

Карикатуры, которые Туве рисовала для «Гарма», обличали войну в целом, как явление. В этих рисунках отчетливо прослеживаются пацифизм автора и глубокое неприятие милитаризма. Между тем в стране, которая вовсю вела военные действия, восхищение войной и несгибаемый оборонительный дух являлись официальной государственной политикой. Военная цензура работала на прославление побед в сражениях, воспевание смелости национальных войск и обличение бесчеловечности противников. В то же время о нищете, царящей в стране, о количестве погибших мирных жителей и о больших потерях на полях сражений умалчивали, насколько было возможно. Рисунки Туве не всем пришлись по душе, поскольку на них война изображалась безо всяких прикрас как страшная, трагическая и угрожающая всему живому злая сила. То есть в таком виде, который, согласно официальной оборонной политике, демонстрировать было ни в коем случае нельзя. От художника требовалось подчеркивать боевой дух и прежде всего — патриотизм, жертвенность и стремление к победе.

«Посмотри-ка, они тоже несут яйца», рисунок в журнале «Гарм», 1938

Неординарное чувство юмора помогало Туве найти верную интонацию в разговоре даже на такие темы, как дефицит и голод, которые с каждым днем войны усиливались. Глядя на ее рисунки, опубликованные в журнале, читатель подчас не знал, плакать ему или смеяться. Так, над одной из карикатур изображено, как старый рыбак ловит рыбу в проруби, а неподалеку переминается в надежде на возможный улов очередь из сотен человек. Все рыбаки были на передовой, и кто бы тогда стал рыбачить! Эта иллюстрация — новогоднее поздравление 1942 года. Зима 1941–1942 г. была самой тяжелой и голодной. Но говорить вслух о бедах было нельзя, и боевой дух нужно было поддерживать изо всех сил, даже если при этом требовалось замалчивать правду. Однако голод, поселившийся в пустых желудках людей, не щадил никого, несмотря на все усилия пропаганды. Новогоднее поздравление-пожелание, которое Туве нарисовала в следующем, 1942 году, и вовсе заставляет сердце замереть от боли. На рисунке слепой на один глаз, ветхий, израненный Старый год передает подарки Новому году, еще совсем малышу. Старому году нечего дать ребенку, кроме талонов на еду, снарядов, противогаза и игрушечного оружия.

Туве была безрассудно смелой и не боялась идти против официальной политики своего времени, она не молчала и не пыталась, так сказать, отсидеться в тылу анонимности. С начала 1900-х годов Финляндия традиционно была прогерманской страной, а в культурном отношении стала таковой еще раньше. В 1940 году Финляндия и Германия заключили союз, после чего антинацистски настроенные издания «Свенска Прессен» и «Гарм», публиковавшие политические карикатуры, вызывали у финнов сильное неодобрение. Шведскоязычная финская пресса придерживалась более смелой линии в своих политических публикациях. Реакция властей не заставила себя ждать, и «Свенска Прессен» была закрыта из-за своей открытой антигерманской позиции. Тем не менее, газета продолжила выходить под другим именем — «Нюа Прессен». Журнал «Гарм» также часто оказывался под угрозой закрытия, но, тем не менее, продолжал свою деятельность.

Будучи чувствительной натурой, Туве невероятно страдала из-за войны. Одновременно с этим в карикатурах, издевающихся над Гитлером и Сталиным, видна неприкрытая радость автора. «Гарм» дал ей полную свободу действий, и она использовала эту свободу на все сто. Она говорила, что наслаждалась, рисуя иллюстрации для журнала, поскольку «… больше всего мне нравилось, что я могу по-свински обращаться с Гитлером и Сталиным».

Продавщица в кукольном отделе объясняет девочке, что новые куклы говорят не «мама», а «Хайль, Гитлер!». Карикатура в журнале «Гарм», 1935

Симпатия к Гитлеру, существовавшая в Финляндии еще до войны, нашла свое отражение в рисунке, на котором изображена сцена в магазине игрушек. Маленькая девочка ищет куклу, которая говорила бы «мама», но продавщица отвечает, что у них есть только куклы, которые пищат: «Хайль, Гитлер!» Рисунок был опубликован в «Гарм» еще в 1935 году.

Туве высмеивала и нацизм, и Гитлера. От ее насмешек мощь гитлеровского режима, выстроенная на страхе и слепой вере в авторитарность, словно таяла на глазах, и монстр, угрожавший Европе, превращался в жалкого и смешного клоуна. И все же нарисованный ею портрет фюрера был невероятно точным. В ее карикатурах прочитывается как насмешка, так и ужас. В октябре 1938 года Туве изобразила Гитлера в виде капризного, жадного ребенка, который вопит: «Хочу еще торта!» А ему подносят самые разные пирожные с названиями европейских государств, а потом и большой торт в виде земного шара. Рисунок посвящен заключенному буквально накануне Мюнхенскому соглашению. Соглашение касалось передачи Чехословакией Германии стратегически важной Судетской области и практически открыло нацистам свободный вход на территорию страны.

Позднее редактор «Гарм» рассказывал, что он находился на волоске от обвинения в оскорблении чести и достоинства главы дружественного государства.

Схожая ирония видна и на карикатуре, где Гитлер изображен сидящим на троне посреди кучи пороха, динамита и нитроглицерина. Вокруг стоят его приближенные в ожидании приказа зажечь спичку. Гитлер гадает на ромашке, «зажечь или нет».

«Да, нет, да, нет». Гитлер гадает на ромашке, у подручных наготове спички. Карикатура в журнале «Гарм», 1938

Один из самых веселых рисунков на ту же тему — изображение лидера нацистов в виде девяти разных мародеров, грабящих Лапландию. Все, что можно унести, мародеры уносят, а остальное сжигают. Именно так события и разворачивались в Лапландии.

Двойной портрет Сталина изначально планировалось опубликовать в ноябрьском номере «Гарм» за 1940 год, однако вмешалась цензура. На первом рисунке Сталин изображен в виде бесстрашного и одновременно внушающего ужас солдата, вынимающего из ножен саблю. Рядом стоит дрожащая от страха собачка, эмблема журнала. На втором рисунке солдат изображен словно мгновение спустя — растерянным и потерявшим пыл, а обнаженная сабля оказывается крошечной и бесполезной. Собачонка же еще сильнее усугубляет ситуацию, облаивая бедного диктатора. Слегка изменив первый рисунок, Туве заставила исчезнуть страх, порожденный дышащим силой образом Сталина, и сам образ сделала ничтожным. Настолько ничтожным, что даже «Гарм» не осмелился опубликовать оригинальную версию рисунка, поскольку не хотел раздражать СССР и лично Сталина в разгар ведения мирных переговоров. Узнаваемую внешность Сталина пришлось изменить и придать ему общее сходство с рядовым русским солдатом.

Набросок к обложке, изображающий Сталина. Версия до и после цензуры. Журнал «Гарм», 1940

Работы Туве, изображающие войну, трогают душу. На них запечатлена правдивая история того времени. В то же время Туве смогла соединить в своих рисунках по-домашнему теплые вещи с творившимся вокруг ужасом и с помощью этого единства противоположностей вызвать бурю эмоций у современников. На обложке рождественского номера журнала 1941 года изображен сидящий на облаке чудом спасшийся Санта-Клаус с мешком подарков. Старичок с грустью смотрит вниз. Ниже облака летят самолеты и сбрасывают на горящую землю бомбы, и ангелы в ужасе улетают прочь. Рисунок одновременно вызывает добрую улыбку, передавая дух Рождества, и вместе с тем отражает тяжелую военную действительность.

В 1943 году Туве уже по-другому подходит к изображению войны. Так, на одном рисунке легкими линиями набросан силуэт мальчика, сидящего у подножия рождественской ели. Мальчик стреляет из игрушечной пушки, и снаряд пронзает сердце ангела, висящего на одной из веток. В сентябре того же года в «Гарм» на обложке красовалась мрачная картинка: дочерна выжженная земля, а над ней небо, густо окрашенное взрывами в багровый цвет, в котором повис перекошенный крест из залпов артиллерийского огня; в центре креста замер испуганный ангел, наблюдающий за развернувшейся внизу страшной пьесой.

Весть о грядущем перемирии также нашла отражение в рисунке, помещенном на обложке «Гарм»: белый голубь как символ мира, летящий над сожженной и изуродованной землей. Жизнь была тяжела, но в людях жила надежда ровно столько, пока хватало сил в нее верить. Неизвестность и страх выразились в рисунке, помещенном на обложке одного из номеров журнала от 1944 года: ярко-красный вопросительный знак поверх черной погнутой колючей проволоки.

Несмотря на то что рисовать политические карикатуры было делом нелегким, требовавшим упорного труда, для Туве рисунки в журнале были жизненно важной отдушиной, через которую она могла выплеснуть накопившиеся агрессию и страх. Для читателей журнала эти карикатуры становились своеобразным каналом, через который можно было излить собственную тревогу. Ближний круг Туве состоял из политически активных личностей, что, в свою очередь, поощряло ее идти вразрез с доминирующим общественным мнением и не впадать в чрезмерную осторожность, порождаемую страхом за свою жизнь. Если угодно, Туве был чужд инстинкт самосохранения.

Краски для злого мира

Война затронула все, чем Туве занималась и что считала важным. И тем не менее, война не повлияла кардинально на ее выбор сюжетов для работ; не слишком заметно отразилась она и в творчестве многих других ее финских художников-современников. Правда, на нескольких картинах Туве все же изобразила бомбоубежище, в котором безликие, испуганные люди прячутся от воздушного налета. Зрители тоже оказываются погруженными в царящую в полутемном помещении давящую атмосферу. Туве сумела передать обыденность войны так, как это может сделать лишь человек, на себе испытавший все тяготы, страх и отчаяние воздушных налетов.

Ангел мира над землей, растерзанной войной. Рисунок в журнале «Гарм», 1943

Однако основную часть работ Туве, написанных в это время, составляют натюрморты, на которых, словно в противовес висевшим в воздухе унынию и серости, изображены прекрасные, яркие и жизнерадостные цветы. Была ли это попытка побега от невыносимой реальности или же минутное забытье, отдых посреди цветов и красок? Скорее всего, и то и другое.

Туве, как она в течение многих лет признавалась в письмах, любила всевозможную пышность и блеск. Цветы предоставляли отличную возможность запечатлеть эту пышность на холсте. Она рисовала цветы по отдельности, как часть натюрмортов, целые моря цветов или одиночные бутоны, вписанные в портреты, рисовала прилежно и с энтузиазмом. Люди охотно покупали цветочные натюрморты, и Туве их не менее охотно продавала. В 1941 году была даже организована выставка, посвященная целиком и полностью цветочным натюрмортам, в которой Туве участвовала с уже упоминавшейся картиной «Голубой гиацинт». Сигрид Шауман написала вдохновленный отзыв на эту работу Туве, рассматривая гиацинт как символ надежды, а не как обычный цветок. В особенности она обратила внимание на тонкую палитру оттенков. Голубой цветок был окружен чистым холодным синим светом, который лился из распахнутого окна. Мельчайшие нюансы зачастую отражали чувства самой Туве. Когда ее личная жизнь катилась под откос, она писала Еве Кониковой, что начала рисовать белую орхидею, безжизненную с ее словно навощенными листьями и цветами, но прекрасную.

Но все же более всего Туве-художницу увлекало изображение лиц людей. Большую часть ее творчества занимают лица, иногда как часть поясного или иного портрета, но чаще всего — в виде исключительно головы и лица. Важной составляющей в ее творчестве были автопортреты. Изучая их, можно исследовать чувства Туве, которые доминировали в разные периоды ее жизни, а также следить за ее творческим развитием как художника. В 1940 году Туве написала автопортрет, который назвала «Курящая девушка». Внимание зрителя приковывают лицо и правая рука девушки, подносящая к губам сигарету. Девушка на картине выглядит вызывающе. В момент написания картины Зимняя война уже завершилась, и над страной витало ожидание следующего конфликта. Но все же это было мирное время, и самый большой страх можно было хотя бы на время позабыть. Согласно названию картины, девушка с удовольствием курит сигарету, и серый табачный дым смешивается с голубоватым оттенком фона. Туве курила, и курила много. Это было обычным делом для того времени, в особенности в богемных кругах. Общее впечатление от этого автопортрета — веселье и непринужденность, чему во многом способствует цветовая палитра — легкие и светлые оттенки желтого, синего и красного. В итоге портрет купил торговец табаком и выставил его как рекламу в своей лавке. Это немного смутило Туве, однако деньги ей были нужны отчаянно.

В то же время, когда Туве работала над автопортретом, она делала наброски к портрету Евы Кониковой. Портрет был готов в 1941 году, уже после того, как подруга отправилась в Америку. Критики хорошо приняли картину, о чем Туве радостно сообщила Еве и вдобавок рассказала, что нарочно выставила завышенную цену на картину, чтобы никто не вздумал ее покупать. Она хотела оставить портрет себе. Много позже Туве отправила картину в подарок своей модели в США. На портрете Ева изображена сидящей на венском стуле, на полу разбросаны листы бумаги, возможно, это ноты, а в углу стоит виолончель. На заднем плане картины изображены дверь и пышная тяжелая штора в стиле барокко. На женщине надета лишь сорочка, ее ноги по-домашнему босы, словно она только что встала с кровати или собирается лечь. Семья Евы была шокирована картиной, на которой та была изображена полуголой, но, по мнению Туве, это было забавно. Резкие черты лица и фигуры женщины на портрете соответствуют чертам Евы, что подтверждают сохранившиеся фотографии. Ее руки покоятся на коленях, задумчивый взгляд направлен в сторону. Внимание приковано к той сущности, которая проступает сквозь портрет: девушка на нем представляется цельной натурой, изображение далеко от точного портрета просто хорошенькой женщины. В ее фигуре нет ничего, что можно было бы назвать попыткой понравиться или угодить зрителю. Она в гармонии с собой, остальные ей безразличны.

«Курящая девушка», автопортрет, 1940

С точки зрения доходов война была не таким уж плохим временем для художников. Ценность денег находилась под вопросом, поскольку на них практически ничего невозможно было купить. Всюду чувствовался страх перед инфляцией, боязнь, что деньги совсем обесценятся. Для этих опасений были основания, и вскоре после войны покупательная способность денег снизилась-таки практически наполовину. Поэтому вполне понятно желание людей как можно быстрее вложить деньги в имущество, чтобы сохранить, а если повезет, то и приумножить капитал. Искусство было одним из объектов инвестиций. Туве нарисовала для «Гарм» карикатуру, на которой скупщики картин наводнили дом прилежно работающего художника. Торговля идет бойко, и художник рисует все больше и больше в то время, как дети подтаскивают ему карандаши и кисти. Дела Туве шли не настолько хорошо, но все же ее работы пользовались спросом, о чем она всегда рапортовала Еве, если удавалось продать очередное полотно. Согласно записям в ее бухгалтерской книге, в 1941 году она продала 19 картин, в 1942–20, в 1943–29, в 1944–13, а в 1945 году целых тридцать девять картин. После войны количество продаваемых картин резко упало. В военное время и позже, в годы дефицита, Туве порой выменивала картины на самое необходимое, и тогда выгода была больше, нежели обычная продажа. Ей были необходимы деньги не только для жизни, но и для того, чтобы содержать и ремонтировать мастерскую, а впоследствии приобрести ее. Торговля картинами не всегда шла гладко. В конце войны в 1945 году Туве жаловалась на несуразные требования покупателей. Так, однажды купивший ее работу человек спустя некоторое время принес картину назад и потребовал обменять ее на большую по размеру. Причем он еще и хотел, чтобы на картине были изображены анютины глазки в серебряной вазе.

Любовь, продиктованная войной: Тапио Тапиоваара

Туве Янссон и Тапио Тапиоваара обучались живописи в Атенеуме в одно и то же время, и любовная связь между ними возникла в самом начале войны. История их любви была полна бушующих страстей, и сценой для нее служил сам театр военных действий. Любовь выгорела дотла еще до окончания Второй мировой войны, но сохранилась дружба, важная для них обоих. Тапиоваара, или Тапса, как его звали друзья, по своему характеру был абсолютно не похож на Сама Ванни, однако обоих мужчин объединяла склонность к «проповедям», то есть к попыткам повлиять на мысли и ценности молодой Туве. Впрочем, в своих рекомендациях они придерживались разных принципов.

Война диктовала свои условия, в которых развивалась связь Туве и Тапио; она же определила динамику отношений и их конец. Выглядит так, будто Туве терпела все выходки Тапио не в последнюю очередь потому, что верила: его жизнь будет короткой. Она думала, что Тапса погибнет на передовой, хотя прямо об этом никогда и не говорила. Тапса был для нее живым мертвецом: еще дышит, но вот-вот должен умереть. На то были все причины. Большинство молодых людей их поколения погибли. Из тех, кто ушел на фронт вместе с Тапиоваарой, большая часть не вернулась назад, как писала Туве.

В этих отношениях задачей Туве было холить, понимать и прощать. Она приняла решение, согласно которому для Тапсы ни один час, ни одно мгновение из проведенных дома в перерывах между боями не должно было быть грустным или тоскливым. Она не хотела портить ему настроение. Туве должна была все прощать и пытаться войти в положение, принять чувства возлюбленного, хотя подчас это было нечеловечески сложно. Неважно, как поступал мужчина. Главное, что она любила его и заботилась о нем. С такими мыслями Туве похоронила все собственные нужды и желания.

Фотопортрет Тапио Тапиоваары

Из близких друзей Туве Тапса был первым, кто принадлежал к финноязычной культуре, и круг его общения отличался от той социальной среды, в которой вращалась Туве. Уже юношей он был убежденным приверженцем левых взглядов, и во время учебы Туве так и звала его — «наш коммунист». Брат Тапсы Нюрки был подающим надежды и вызывающим всеобщее восхищение молодым режиссером. Он также являлся активным членом общества «Киила», к которому присоединился и Тапио, ставший впоследствии выдающимся «левым» художником. Графика и огромные мозаики, которые он выполнял, в том числе и по заказам из СССР, составляют значительную часть искусства, рожденного расколовшимся надвое обществом. Тапиоваара открыл для Туве мир социалистических воззрений, к которому она не была подготовлена: Туве выросла в доме, где главенствовало мировоззрение отца, и в стране, где общество стремилось придерживаться либеральных ценностей находящейся во власти шведскоязычной интеллигенции. Туве никогда не интересовалась партийной жизнью, хотя и вращалась в тех же кругах, что и политически активная молодежь. Ее лучшая подруга Ева тоже любила поговорить о политике, и Тапса после отъезда Евы в Америку скучал по их «священным политическим дебатам», как их в шутку называла Туве.

И Сам Ванни, и Тапио Тапиоваара принадлежали к одному кругу молодых художников, и Туве просто сменила одного мужчину на другого. Она писала Еве, что беспокоится за Сама, переживает по поводу того, что они отдалились друг от друга, но в то же время уверена, что Тапса стал ей ближе. Она лишь недавно осознала его силу и необузданность и поняла, что он для нее значит. Тапса каждый день писал ей письма с фронта — прекрасные и полные любви, по крайней мере когда не был в сражениях. Письма были настолько чудесными, что Туве думала: «Если война не заберет Тапсу, я хочу оставить его себе. Во мне зародилась новая жажда чего-то постоянного и стабильного, жажда тепла и доверия. Хватит с меня эпизодов и смиренных влюбленностей. Тапса и я хорошо знаем друг друга, и наша связь — это бесконечно большее, чем просто эротика. Он научил меня не страшиться жизни. Если он вернется, то я (все мы здесь, дома) буду смелой и веселой и постараюсь заставить его забыть все то, чего не должен видеть человек».

Ожидая любимого с войны, Туве все же сохраняла рассудительность и боялась, что тот вернется домой изменившимся до неузнаваемости. Война изуродовала души многих молодых людей, и большинство из них так никогда и не сумели до конца залечить оставленные ею шрамы. Через это Туве прошла еще в детстве, увидев морально сломленным войной отца. Ожидание, неуверенность и страх управляли жизнью молодой влюбленной женщины. Хоть она не подавала виду, внутри ее все кипело: «Сначала я считала, что это страшное время будет просто неким периодом — существованием, ненастоящей жизнью. Но теперь я начала думать, что, наоборот, именно сейчас эта настоящая жизнь подбирается вплотную и требует определиться, одобрить или отторгнуть ее».

Шли месяцы, и чувства к Тапсе становились все крепче. Счастливая Туве писала, как заполучила своего мужчину домой на целых три недели. Он был легко ранен в сражении под Петрозаводском и теперь находился в больнице на лечении. Ожидание встречи было томительным. В воздухе повисло напряжение, и Туве утверждала, что не могла толком ни на чем сосредоточиться. Она слонялась по дому и готовилась к встрече своего солдата — словом, страдала от всех типичных симптомов влюбленности. С некой циничностью она заявила тогда, что чувствует себя семнадцатилетней идиоткой. Однако влюбленность — волшебное состояние, и Туве была счастлива. В темное время войны это многое значило. В том же письме Туве пишет, что ей удалось продать на выставке одну из работ за 1000 марок и что семья смогла запастись на зиму грибами, рыбой, брусникой и мукой. То есть все было хорошо. Сам Ванни женился, но, по словам Туве, «уже пробуждался от свадебного дурмана».

«Девушка и комод», автопортрет в шелковом платье

Фотография Туве в бордовом шелковом платье, снятая Евой Кониковой

Отпуск Тапсы начался чудесно, и Туве ностальгически вспоминала в письме к Еве о первых днях, проведенных вместе: «Первые сутки были только наши. Он был здесь инкогнито, пришел прямо в мастерскую и принес с собой цветы, икону, русские консервы, сахар и воспоминания. Он был таким уставшим, спал все время, пока я чинила его одежду и варила на завтрак макароны. Я чувствовала себя в эпицентре забавной домашней идиллии. Мы устроили праздничный ужин — было вино и твои свечи, Импи приготовила птицу… На мне было темно-красное шелковое платье, а на его мундире красовалась — единственный раз — медаль. Атмосфера была такой торжественной, что мы вряд ли произнесли хотя бы слово. Подумай, он среди тех десяти из двух сотен, ушедших на войну из Кяпюля, кто еще жив».

Любить было тяжело. После первого совместного вечера Тапса позабыл о Туве, не показывался в мастерской и вообще пропал из виду. Тапса умел пробуждать интерес в женщинах и был падок до восхищенных вздохов. Он даже не считал нужным скрывать свои связи на стороне. Очевидно, ранее он был робок, по крайней мере, по отношению к Туве, но теперь осмелел. Возможно, причиной тому стала война. «Женщины, разыскивая его, звонят мне. Он стал таким, как я хотела: его вечно извиняющийся, словно у собаки, взгляд, пропал, он больше не умоляет и не слушается… Теперь я люблю его», — писала Туве.

Когда долго ждешь и скучаешь, переполненный любовью, твои силы исчезают. Когда вдобавок к этому питаешь большие надежды и ожидания, которые затем рушатся, становится неимоверно трудно встретить лицом к лицу неприглядную реальность. Крушение надежд было болезненным, и Туве раз за разом писала об этом Еве, перечисляя все те же трудности, из которых самой тяжелой казалось постоянное отсутствие Тапсы.

Характер и взгляды Тапсы были пропитаны страстью. Время от времени казалось, что он терял связь с реальностью. У него было слишком много друзей, по крайней мере, так считала Туве. Невеста погибшего на фронте Нюрки Тапиоваары подозревала, что некоторые из этих друзей используют Тапсу и за спиной смеются над его голубоглазым идеализмом. Так что Туве не напрасно и не одна переживала за возлюбленного.

Тапса был одержим идеей книги, которая должна открыть читателям глаза и обнажить истинную сущность войны, однако сам он заниматься ее сочинением не хотел. Он не думал о военном романе или триллере, это должно было быть «что-то настоящее, труд, который бы помог людям сделать что-то, чтобы война не была такой бессмысленной». Никто, даже Туве, не понимал, что именно он подразумевал под этим. Он метался от человека к человеку, маниакально пытаясь отыскать кого-то, кто смог бы взяться за книгу.

«Перед маскарадом», 1943

Однажды Туве и Тапса отправились к Хагару Улссону, критику и писателю. Туве так запомнила их встречу: «Однажды вечером мы были в гостях у Хагара Улссона, Тапса то тряс его за плечи, то на коленях умолял взяться за книгу до того, как Тапса вернется обратно на фронт. Хагар выглядел наполовину польщенным, наполовину раздраженным и очень озабоченным. В тот вечер Тапса в первый раз был пьян — друзья спаивали его с самого утра, а потом Хагар закончил начатое. Я в первый раз увидела, как ужасно он страдает от всего того, что видел на передовой, от этих преследующих его лиц, какой он запутавшийся и беспомощный. Боже мой, каким только я получу его обратно в следующий раз! Сейчас он мечется в разные стороны и говорит, говорит — говорит слишком много — и мне страшно».

Хагар Улссон был видным и добившимся успеха деятелем культуры, критиком и писателем из среды шведскоязычных финнов. Его радикальные мнения подчас вызывали неодобрение. Написанная еще в 1939 году пьеса Улссона «Снежная война» рассказывала об угрозе и предчувствиях войны и предостерегала от ведущих к ней настроений. В годы войны и после нее он был видным мыслителем, анализирующим свое время, причем его текстам был свойствен глубокий пессимизм. Собрание эссе Улссона под названием «Я живу», выпущенное в 1948 году, является своеобразной декларацией личного мнения автора, где он описывает нацистские концлагеря с их печами. Улссон требовал от художников отчета о том, чем они занимались в военное время, в чьих рядах сражались, что защищали и с кем боролись.

«Туве рисует», скетч работы Тапио Тапиоваары, 1941

Эссе «Писатели и мир» от 1944 года — это некое программное заявление, в котором Улссон анализирует ситуацию, сложившуюся в последние годы войны. Время, когда люди лицом к лицу встретились с Дьяволом, подходило к концу. Теперь необходимо, по мнению Улссона, составить «черный список» писателей. Недостаточно просто знать, кто о чем писал, необходимо было понимать, кто и чью сторону занимал. Писатели, которые занимались исключительно воплощением собственных авторских замыслов, просто бросали слова на ветер. Те же, кто защищал проявленное безразличие и политическую безответственность, были, по мнению Улссона, самыми опасными врагами рода человеческого.

Мысль посетить Улссона, вероятно, была правильной, однако высказывания Тапсы казались лишенными смысла, и сильное опьянение вряд ли делало их более доступными для понимания. Книга так и осталась ненаписанной. Всплеск эмоций Тапсы стал отражением того, насколько трудным было для него осмысление войны, его личного участия в ней, а также понимание ее обоснованности с точки зрения его взглядов на жизнь.

В тот период Туве много размышляла над природой собственной ревности. Она убеждала себя, что интрижки Тапсы ее не интересуют, поскольку в конце концов значение имело не то, с кем он был, а то, был ли он счастлив. Спустя три дня после описываемых событий Туве писала о том, как тяжело отринуть горечь, не бояться и осознать значение происходящего. Горечь и страх — она не хотела провести свою жизнь в оковах этих эмоций. После вечера, проведенного у Улссона, Тапса внезапно признался Туве, что сделал глупость и изменил ей. Захваченная вихрем эмоций, Туве приняла решение не досаждать мужчине проявлениями негатива и позаботиться о том, чтобы отпущенное ему, как она думала, короткое время было по возможности счастливым. Тапса, как саркастически припоминала Туве, в своей обычной мужской манере объяснил, что был пьян, вдобавок он объяснял случившееся долгим воздержанием на фронте. У обиженной Туве вырвалось: «Он мог отправляться к кому пожелает… Я ждала три ночи, ведь мужчина признался в том, что любит меня. Сон не шел, а раньше со мной такого не происходило. Выпить снотворное я тоже не осмеливалась, думая, что он все-таки может прийти… Когда мужчины прекратят убивать друг друга, я рожу — но они ведь наверняка не прекратят».

Тапса предложил Туве зачать ребенка непосредственно во время своего короткого отпуска. Предложение выглядело странным и переходящим все границы, в особенности в свете его поступков. Маниакальное желание продолжить род можно понять, оно было продиктовано войной, а вовсе не отношениями. Повсеместно высказывались желания видеть новую жизнь взамен тех, кого уносила смерть, возместить потери на фронте. Для отдельного индивидуума ребенок являлся продолжением себя самого, чем-то, что осталось бы после того, как смерть с большой вероятностью соберет свою жатву. Однако в отношении детей Туве была непреклонна. Тапса рассказал, что живет у женщины, которая пообещала ему ребенка. Это известие расстроило Туве, но в то же время она припомнила, что Тапса и ее просил родить ему малыша. Он с таким желанием зачал бы «маленького Тапсу» до того, как вновь отправиться воевать, вспоминала Туве.

За день до отъезда Тапсы на фронт Туве проглотила собственную гордость и позвонила ему. Тапса пообещал зайти попрощаться. Туве описывала, как пыталась сделать мужчине приятное, пыталась быть благодарной и простить его, уверяя в том, что понимает его. Она утверждала, что не испытывает горечи, а любит жизнь и надеется на то, что благословение Господне снизойдет на всех них. Но про себя она все же думала: «Казалось, будто Бог смеется надо мной… все прошло гладко, я сказала все, что намеревалась, это было как в театре… а затем он произнес: „Послушай, я не поеду на фронт“».

Это известие вновь пробудило в Туве шквал эмоций: это не последний раз, когда она видит его живым! Казалось, будто она написала некролог, а мертвец вдруг восстал из мертвых. Новость принесла Туве облегчение и радость.

Между тем Тапса заявил, что отправляется завтракать, и Туве захотела к нему присоединиться. Он лишь нервно пожал плечами, но тем не менее, пара взялась за руки и отправилась на завтрак. На месте Тапсу встретила ожидавшая его уже сорок пять минут крупная, ярко накрашенная блондинка. Туве описала ее как тихоню, полную трагизма. И снова ей было тяжело чувствовать себя влюбленной. «Я не понимала, что происходит, и чувствовала себя уставшей. Я сбежала на выставку, и Тапса отправился за мной следом. Я сказала ему, что хочу определенности и больше не намерена ждать… он сказал, что в конце концов вернется». Туве потребовала от него сделать выбор. Она хотела избавиться от постоянной неуверенности и разочарований и так описывала свою реакцию: «Я не удовлетворюсь этим… Тебе нужно закрыть одну дверь и открыть вторую, а не оставлять первую наполовину распахнутой, — сказала я ему. — Уходи, и уходи насовсем».

В десять вечера Туве ожидала Тапио в мастерской. Он был пунктуален, но ситуация выглядела мрачно, и просветов не ожидалось. По-прежнему работа казалась Туве единственным источником счастья. Чувства молодой женщины были глубоко задеты.

«…Он казался мне чужим… Мне нужно понять, сказала я… Его письма ничего не значили, его заверения в любви просто позволили мне ожидать его ночами… Тапса молчал. Я ничего не понимала. Он заснул, и я чувствовала себя ужасно одинокой. Вдруг я подумала, что должен быть кто-то, кто сможет снова сделать все прекрасным. Люди, которые действительно любят друг друга, могут не просто простить, а еще и забыть. Я разбудила его и пыталась озвучить мысли, крутящиеся у меня в голове, я сказала, что все позабыла. Пускай мы будем счастливы. Не имеет такого уж значения, что он чувствовал ко мне или что натворил, главное, что я любила его очень сильно. Он улыбнулся и обнял меня, а потом снова заснул. Я лежала и пыталась почувствовать, что полна любви. Но покой не приходил, и я чувствовала недовольство собой. Все произошедшее доказало мне снова, что я не хочу выходить замуж. Я припомнила всех мужчин, которые снисходили до меня, ранили меня… всё их лояльное по отношению к самим себе, защищенное, привилегированное общество, их бессилие и безучастность… У меня нет времени восхищаться ими и утешать их, и я не хочу притворяться, будто мои действия — нечто большее, нежели просто кулисы. Мне жаль их. Они мне нравятся — но я не желаю провести свою жизнь, выстраивая декорации, которые все равно оказываются фальшивыми. И я вижу, что произойдет с моей живописью, если я выйду замуж. Потому что во мне, несмотря на все, живет врожденный женский инстинкт утешать, восхищаться, покоряться и отказываться от того, что мне причитается. Либо я стану плохой художницей, либо плохой женой. Если бы я стала хорошей женой, тогда работа мужа была бы для меня важнее собственной, я бы покорилась ему и родила бы ему детей, тех детей, которых бы убили на одной из грядущих войн. У меня нет ни времени, ни желания, ни возможности выходить замуж…»

Автопортрет, 1942

Позже Туве неоднократно возвращалась в своих письмах к событиям, произошедшим во время отпуска. Тапса уже вернулся на фронт, и Туве ощутила депрессию и апатию. Казалось, будто вся радость и желание трудиться и жить исчезли, хотя, с другой стороны, она знала, что все вернется в свое время. Порой она снова принималась писать, занималась делами и встречалась с друзьями. Она заполняла записную книжку пометками о том, что они с Тапсой могли бы делать вместе: например, танцевать ради самого танца, вытанцевать прочь войну и предрассудки, кататься на лыжах, ходить в театр и на выставки. Несмотря на разочарование, она по-прежнему переживала из-за наивности и голубоглазого идеализма Тапсы. Туве не отказалась от него, а надеялась на то, что найдется какой-то другой способ быть с ним: «Просто быть вместе, не нести ответственность за работу, жизнь и мысли другого… Тогда быть друг с другом, наверное, получится». Тем не менее, неоднократно повторенная Тапсой мысль о том, что Туве — некий безбилетный пассажир, «заяц в вагоне жизни», явно мучила ее. Казалось, она поверила в обвинения Тапсы и винила себя в дурном к себе отношении с его стороны. «Но могу ли я говорить о любви, я, для которой собственные дела кажутся самыми важными? Ведь это значит, что любишь недостаточно. Я не плачу ни гроша и не могу ожидать получить что-то в ответ. Одни вещи переплелись с другими, стрелки отсчитывали часы, я заснула, и на рассвете, когда было еще хоть глаз выколи, проснулась от телефонного звонка. И снова какая-то женщина спрашивала Тапсу. Все казалось мне каким-то грязным — и Бог смеялся надо мной еще сильнее… Вечером Тапса позвонил и сказал тихо и мрачно: „Я ошибался, я все-таки отправляюсь на фронт“».

В страхе перед будущим Туве отправилась на вокзал попрощаться и пыталась выглядеть беззаботно, однако это ей не удалось: «Тогда появилась платиновая блондинка… может быть, я ждала чересчур многого от наших отношений?»

Любовь была полна разочарований. Туве сомневалась в своей способности любить и размышляла, может ли искусство и работа заполнить эту пустоту. Пребывая в глубокой депрессии, она сомневалась в такой возможности, но при этом осознанно пыталась сохранить надежду на лучшее и думала, что гениальный художник все же способен питать людей своим искусством, даже если его работы и отдадут людям не все, что могли бы. Все же ей самой творчество давало в жизни многое, и когда-нибудь в будущем, думала она, живопись поможет ей вернуть утраченную радость. Тогда она сможет снова веселиться, как и все, путешествовать и наслаждаться успехом, и когда-нибудь, надеялась Туве, она сможет понять это несчастное время. А сейчас она чувствовала себя только уставшей и одинокой.

Несколько дней спустя Туве написала, что вновь обрела силы. Она сделала выбор, и он окончателен: она станет художником, «и только художником, думаю, мне этого будет достаточно». Тапса вновь стал забрасывать ее письмами так же часто, как и раньше, но вот только Туве больше не писала о мужчине с такими чувствами и такими словами, как когда-то. Жизнь была тяжелой, депрессивной. «Из всех сезонов года ноябрь — самый тяжкий, а это вдобавок еще и военный ноябрь. Но скоро все окрасится в белый, надежда еще живет».

Она несколько раз встречала «светловолосую охрипшую подружку» Тапсы, как она ее называла, и та рассказала, что пытается вызволить Тапсу с передовой. «Не знаю, как, но надеюсь, у нее получится». В декабре Туве вновь задумалась над характером их отношений и написала: «Я хотела бы сжечь все мосты и хотя бы раз довериться чувствам, не оставляя полуоткрытой ни одной двери… Сияние исчезло, но я подарю нам что-то взамен — может быть». Сияние было эпицентром жизненной энергии как в любви, отношениях, так и в искусстве. Если сияние гасло, не оставалось ничего сколько-нибудь ценного. Все рушилось и становилось обычным, а этого она меньше всего хотела. «Увы тем беднягам, чье сияние пропало», — писала она Кониковой.

В марте Тапса вновь приехал в отпуск на две недели. Те же проблемы, что и в прошлый раз, снова повторялись в еще худших формах. Туве почти не видела его и ощущала себя обузой. Она ожидала его все вечера напролет. В последний вечер Тапса позвонил ей, пьяный, от своей подружки. Они обсудили их связь обыденно и по-дружески, как это обрисовала Туве: «Я спросила его, не хочет ли он быть свободным от обязательств в отношении меня, и Тапса был тронут и благодарен за это… Странно это все. Всю войну мы поддерживали друг в друге жажду жизни, писали друг другу порой ежедневно и рассказывали о том, какие прекрасные вещи будем делать вместе, как только у нас появится возможность, и он любил меня все семь лет, а теперь, когда он в отпуске, он направляется к хриплой блондинке с Робертинкату и благодарит меня за свободу! Но одно я знаю наверняка: свой долг ему я отдала сполна. Не так ли, Кони?»

Даже после случившегося Туве пыталась выстроить дружеские отношения с Тапсой, и у нее это получилось. Теперь, когда разочарования и страсть ушли, времяпровождение стало спокойным и приятным. Тапса отслужил, вышел на гражданскую службу и занимался иллюстрацией книги, которую переводила Туве. Но наступили праздничные дни с их горячительными напитками и вальсами, и благие намерения вкупе со стойким решением держаться исключительно в дружеских рамках позабылись. В письме к Еве Туве писала об «одном только разе, который не считается». Пробуждение и возвращение к реальности с ее никуда не исчезнувшими проблемами было болезненным. Одиночество казалось десятикратным. Туве хотела прекратить физическую близость, несмотря на желание Тапсы продолжать это «жульничество», как она его называла.

В следующем письме к Еве Туве высказала опасение в том, что, возможно, она беременна. Теперь уже Тапса обвинил ее в том, что она безбилетником устроилась на лучших рядах жизненного партера, не потрудившись заплатить за вход. В одно мгновение все перевернулось с ног на голову. Если бы она оказалась беременной, тут-то и настало бы время платить по счетам с процентами. С надеждой она писала, что, возможно, это всего лишь ложная тревога, и упоминала, что сама не понимает толком собственной пассивности. Она жила и ждала, по ее словам, но не делала того, что можно было бы сделать, хоть и не уточняла, чего именно. В то же время она рассуждала, как поступить с будущим ребенком. Она надеялась, что это будет девочка, вместе с которой она смогла бы отправиться куда-нибудь в более дружественную страну на поиски счастья. Ее пугала возможность рождения мальчика, поскольку приносить свое дитя в жертву войне она не хотела. Около недели спустя она отправила письмо с сообщением, что в этот раз девочки не будет, за что она безумно благодарна высшим силам.

Дружба между бывшими возлюбленными не прекратилась, даже несмотря на эти напряженные моменты. В августе Тапса получил возможность пять дней пробыть с Туве на островах Пеллинки. Фаффан, хоть и подчеркнуто против своей воли, разрешил ему погостить. На острове Туве и Тапса размышляли о жизни. Туве задавалась главными вопросами бытия и решала, что в жизни самое важное что человеку нужно: «Просто существовать? Разве этого достаточно? Не являются ли амбиции и честолюбие ложными тропами? Возможно, вещи, увиденные по дороге, так важны, что цель путешествия уже не имеет значения? Может быть, „уметь“ и „видеть“ так же важно, как и наслаждаться тем, что другие, более мудрые и искусные, придумали и сделали для нас; приспосабливаться к жизни как крошечная, незначительная часть единого целого, следить за разворачивающейся пьесой и дать солнцу светить».

«Ателье», 1941

Туве удивлялась общительности Тапсы: он со всеми находил общий язык, всем нравился и привлек на свою сторону всех и каждого на острове. Себя Туве ощущала совсем иной, нежели Тапса. Отношения с ним теперь были спокойными, но лишенными прежнего блеска, о чем она уже упоминала. Им было хорошо вместе — они привыкли друг к другу как старая семейная пара. Она по-прежнему размышляла о любви и ее утрате и пришла к выводу, что те два неудачных отпуска Тапсы и принесенные ими разочарования убили любовь. Одновременно она думала о том, сможет ли когда-нибудь дарить достаточно любви кому-то другому. Понимание и терпимость — то, что наилучшим образом отражало новое отношение Туве к Тапсе. Она писала об этом Еве: «Я отношусь к нему с новообретенной нежностью. Это не любовь — скорее тепло и доброта… Он больше не может сделать ничего, что обидело бы меня так же сильно, как тогда во время отпуска».

Тапсе очень нужна была поддержка, и Туве пыталась ее оказывать, хоть это и не всегда было просто. Время от времени он терял баланс, и его по-прежнему отличала маниакальность в стремлениях. Он говорил о том, что ищет правду, однако никто не знал, что именно он под этим подразумевал и к чему в конце концов стремился. Когда он надолго пропадал в очередной раз, Туве слегка саркастически отписывалась Еве: «Снова, похоже, ищет правду. Надеюсь, он найдет ее».

В дальнейшем Туве редко встречалась с Тапсой и о каждой встрече прилежно отчитывалась в письмах Еве. Она с искренней радостью писала ей, что Тапса встретил «крайне миловидное маленькое существо» и позже, в 1945 году, сочетался браком с художницей по керамике Уллой Райнио. Она также обрадовалась известию о том, что у пары родился ребенок, и решила, что теперь Тапса наверняка счастлив, ведь он так долго мечтал о наследнике. Дочь Мария, или Мимми, родилась в 1945 году, а двумя годами позже, в 1947 году, на свет появился сын Юкка.

Туве обладала уникальным даром прощать людей и принимать их такими, какие они есть. Она смогла выстроить на обломках страстной и несчастной любви дружбу длиной в жизнь. Их отношения с Тапсой остались теплыми и доверительными, Туве даже стала крестной Мимми, первенца бывшего возлюбленного.

Туве и далее отзывалась о Тапсе с душевным теплом и припоминала, как чудесно было с ним танцевать. Она надеялась, что когда-нибудь они смогут вновь встретиться на небесах. Наверняка они попросили бы у ангелов сыграть венский вальс и станцевали бы еще раз.

Групповые и индивидуальные портреты

Одной из особенностей творчества женщин-живописцев является склонность к созданию автопортретов, зачастую выступающих в роли своеобразного исследования о том, каково это — быть женщиной и вдобавок художником. На автопортретах, как правило, заметны признаки увядания и влияния времени на внешность женщины, которые порой подаются чересчур утрированно. В творчестве Туве Янссон также много автопортретов. Большая их часть — это интерпретации собственного «я», исследование своего внутреннего мира и состояния. Они разворачивают перед зрителями целое повествование об их создательнице, однако наверняка в них прячется много скрытых смыслов, ключи для понимания которых были только у самой Туве.

«Туве рисует», скетч работы Тапио Тапиоваары, 1941

Несмотря на войну и сердечные невзгоды, а может быть, благодаря им, Туве активно трудилась. Жизнь продолжалась несмотря ни на что, и счета нужно было оплачивать вовремя. Живопись, иллюстрации и начавшаяся уже работа над первыми текстами о муми-троллях — вот что поддерживало в ней жизненную силу более всего. В период безрадостного существования работа привносила веру и надежду на лучшее. Во время любовных бурь появилось несколько значительных работ Туве, и наверное, в этих картинах можно найти следы терзавших автора переживаний. Картина «Ателье» (1941) написана в преддверии окончательного переезда из родительского дома, работу над ней Туве вела в одной из временных мастерских. В атмосфере картины чувствуются порожденная страхом апатия и одиночество, будь тому причиной война, ее предчувствие или же неверный возлюбленный. Молодая женщина-художник — предположительно сама Туве — сидит перед окном, обезличенная, в белом рабочем халате, руки в отчаянии зажаты между колен. Рядом с ней стоит мольберт, а позади — то ли картины, то ли обтянутые холстом подрамники. Похожая атмосфера царит и на картине «Женщина в окне», написанной в том же году и изображавшей ту же персону. Окно в комнату распахнуто, и ветер дует внутрь с такой силой, что белая штора трепещет волнами. На улице лето, деревья склоняются от резких порывов ветра, зеленеет трава и светит солнце. Женщина сидит спиной к зрителю. В качестве реквизита изображены кувшин, спинка венского стула, зеркало и цветы, то есть все те же типичные для автора элементы.

«Автопортрет в меховой шапке» также был написан в период любовных метаний. Картина необычна: на ней художница сидит на венском стуле, за спиной у нее, очевидно, одно из полотен, написанных [Туве] в Бретани. На столе стоит уже знакомая по многим картинам расписанная голубыми цветами круглая ваза, а рядом с ней бутылка. Руки женщины спокойно сложены, а выражение лица может быть охарактеризовано как требовательное. Своим взглядом женщина словно заглядывает прямо в душу зрителя. На голове у нее странного вида большая меховая шапка, жилет сшит из похожего меха. Блуза переливается оттенками красного, а юбка — шоколадно-коричневая, таким образом, теплые оттенки одежды смягчают суровость лица.

Большое полотно «Семья» датировано 1942 годом, однако работа над ним была закончена годом ранее. Автопортрет, о котором речь шла выше, и этот портрет объединяет не только время написания, но прежде всего манера изображения Туве самой себя. На картине «Семья» выражение ее лица — точная копия лица изображенной на автопортрете женщины в шапке, а может, и наоборот — мы не можем знать точно, которое из лиц первым обрело свои черты. Шапка с автопортрета заменена на семейном портрете на черный матерчатый головной убор. Выражение лица женщин, направление взгляда и черты лица практически идентичны.

«Семья», 1942

«Семья» — это не только семейный портрет, но и портрет семьи в военное время. Война незримо, но присутствует, и как раз на картине заметно, как она наводит свои порядки в семье Янссонов. Композицию картины формируют две группы людей: справа находятся Фаффан и Пер Улоф, слева Хам, Лассе и Туве. Лассе сидит на венском стуле. Вдоль стены по цветочной решетке вьется плющ, рядом небольшая статуэтка обнаженной женщины работы Фаффана. В центре комнаты — трюмо, на котором валяются бумаги и книги. На переднем плане изображены юноши (одетый в военную форму Пер Улоф и Лассе) за игрой в шахматы. Партия не окончена, и на восьмиугольном столе разбросаны белые и алые фигуры. Такой же алый цвет усиливается оттенками деревянных деталей трюмо, его насыщенность и яркость выглядят подчеркнутыми на бледной в остальном палитре. Красный цвет как символ крови может скрыто намекать на войну, ставшей фоном всей жизни. А шахматы и карточные игры на протяжении сотен лет служили художникам метафорой судьбы и ее непредсказуемости. Человек играет со смертью в вечную игру.

Себя Туве изобразила очень драматично: она одета в черное, а большая черная шляпа с черной вуалеткой наводит на мысли о трауре. В руках у нее перчатки — тоже черные. Ее руки странно разведены и слегка протянуты вперед, этот жест выглядит беспомощным. Лицо Туве обращено к зрителю, его выражение серьезно и безжизненно. Хам обыденным жестом держит сигарету, ее взгляд прикован к Туве. Отец отвернулся от родных и смотрит прямо на зрителя. На нем белый рабочий халат, как и на матери: они словно на минуту сделали передышку, оторвавшись от работы. Ларс погрузился в игру и смотрит на доску, старший брат Пер Улоф вроде бы смотрит на младшего, но на самом деле его взгляд скользит выше и смотрит в никуда. Картина выглядит загадочной, словно это анализ кипящих внутри семьи эмоций и одновременно иллюстрация рожденного войной напряжения. У Туве ушло немало времени на написание этого полотна, которое стало итогом больших усилий, как она признавалась, с воодушевлением описывая рабочий процесс. На весенней выставке 1942 года картина, однако, получила настолько разгромные отзывы, что позже Туве называла ее своим провалом.

Негативный прием, оказанный картине, стал причиной глубокой депрессии художницы. Это было понятно, ведь на работу ушло немало сил и времени и она многого ожидала как от самой картины, так и от критиков. Прошло время, прежде чем она сумела оправиться от ударов критиков. Момент был и без того тяжелым: ее связь с Тапсой терпела крах. Больнее всего ее задели слова Сама Ванни. Старый друг и ментор обвинял ее живопись в графичности. На оценку Ванни не мог не повлиять тот факт, что Туве успела построить вполне удачную карьеру как график и иллюстратор. Тем не менее, он имел полное право высказать мнение о ее художественной манере, и в частности о картине «Семья».

Туве рисует в ателье на улице Улланлиннанкату, 1940-е гг.

Графичность в живописи сама по себе не является ни плохим, ни хорошим качеством, это лишь черта, которую молодая художница сочла вполне достойной и характерной для себя и далее лишь развивала ее. Однако на пути к подлинной живописности графичность могла стать преградой. Намек на присущую ее работам графичность практически выбил у Туве почву из-под ног. Она чувствовала себя каким-то «недохудожником» и признала, что Ванни прав в своей критике. Сигрид Шауман годом ранее обвинила ее живопись в «иллюстративности», подчеркивая, что это, по ее мнению, дурное качество. Критикуя работы Туве, показанные на экспозиции молодых художников, а также на частной выставке в галерее Баксбака, Шауман снова подчеркнула, что картины Туве излишне нарративны, в них явно присутствует переизбыток сюжетности.

Очевидно, что Туве, так сильно расстроившись из-за высказанной критики, была согласна с бытовавшим тогда мнением, согласно которому живопись должна основываться на живописности, и только на ней, и не имеет ничего общего с типичной для иллюстрации повествовательностью.

Со временем отношение и самой Туве к «Семье» сменилось на негативное. Особенно неудачной она считала композицию группового портрета. Во время работы над картиной семья Янссон уже жила порознь, и Туве приходилось изображать членов семьи по своим воспоминаниям, а уже потом объединять фигуры в единое целое. Возможно, именно это стало причиной некой театральности всей работы. Полотно выглядит словно сцена, на которой персонажи существуют каждый сам по себе, словно картонные куклы. В картине нет живописности и полностью отсутствует импульсивность, пространство кажется переполненным, тесным и душным. И все же это, безусловно, ключевое полотно в творчестве Туве Янссон. По нему можно догадаться о том, что составляло основу и сущность ее искусства, а также почувствовать ее артистический характер и темперамент. В Атенеуме Туве получила художественное образование, в котором подчеркивалась важность живописности, композиции и цвета, именно на это делали упор в своем творчестве Лённберг и Ванни. И все же на картине «Семья» отчетливо видна склонность Туве к нарративу, пусть и за счет живописности. Повествование на важную для автора тему проступает сквозь живопись и создает дополнительное, литературное измерение. Туве привыкла соединять изображение, слово и историю воедино и стала в этом настоящим мастером, иллюстрируя собственные и чужие тексты. Пусть она и старалась не смешивать живопись и иллюстрацию, это не всегда получалось. За те вещи, за которые ее упрекали как художника, ее хвалили как иллюстратора. В то же самое время, когда Туве писала «Семью», она придумывала другое семейство — муми-троллей, отношения в котором сильно напоминали отношения между ее собственными родственниками.

Женщина, похожая на рысь

Туве оправилась от разгромных отзывов на картину «Семья» и начала работу над следующим полотном. Это был автопортрет, на котором Туве изображена в пушистом боа из рыси. Портрет так и называется: «Боа из рыси». В этой работе художница приступила к анализу своей внешности. «Я выгляжу, как кошка, в своей желтой шубке, у меня холодные раскосые глаза и гладкие, собранные сзади в пучок волосы. Позади меня — фейерверк из цветов. Не знаю, хороша эта картина или плоха, я просто рисую… Не хочу делать ничего, что мне не интересно… Я всё всегда воспринимала слишком серьезно, слишком глубоко», — писала Туве Еве Кониковой.

«Автопортрет в боа из рыси», 1942, масло

На картине словно изображена новая Туве Янссон, которая спокойно смотрит в будущее. Взгляд ее глаз, цвет которых на портрете передан не одним, а разными оттенками, больше не кажется пронизывающим, напротив, миндалевидные глаза играют эмоциями. Рот по сравнению с другими автопортретами прорисован мягче и чувственнее, а не сжатым в напряжении или даже злости. Никакого головного убора нет, волосы гладко зачесаны назад. Широкая и мягкая желто-коричневая волна рысьего меха обрамляет шею и прикрывает верхнюю часть делового дорожного костюма в коричневую полоску. В руке Туве держит зонтик. Задний план картины переливается красивыми оттенками серо-синего, а справа от женщины проглядывает бело-голубой узор из цветов. Здоровая самооценка художницы — вот что стоит за этим нарядным и смелым полотном.

Именно в смелости больше всего нуждалась молодая художница. Самым значимым ее достижением во время войны была первая персональная выставка, которую она провела в 1943 году в престижном Салоне Искусств, принадлежащем другу семьи Леонарду Баксбаке.

В то время Туве было уже почти тридцать, это было относительно поздно для первой частной выставки. Два образования, путешествия за границу и войны — все это сдвинуло сроки ее дебюта. Возможно также, что раньше персональная экспозиция пугала робкую молодую женщину, однако теперь, после всего, что ей довелось пережить, ее самооценка поднялась и укрепилась. Туве с энтузиазмом описывала свои переговоры с Леонардом Баксбакой, Баксисом, как называли его друзья, и то, как этот известный владелец галереи согласился в итоге на проведение ее выставки. В ожидании этого события Туве пришлось немало потрудиться, и ее переполняли надежда и воодушевление. Выставка была открыта в разгар войны, в октябре 1943 года. В экспозицию вошли порядка пятидесяти картин. Выставка получила теплый прием, ее широко освещали в печати, и оценки критиков были сплошь положительными. Картины пользовались популярностью и у покупателей: только на открытии было куплено около десяти полотен. В общем, карьера художницы взяла хороший старт.

Негативная критика в адрес картины «Семья» и проведение дебютной выставки потребовали от Туве значительного душевного и физического напряжения, так что силы ее были на исходе. В 1944 году она писала, что уже год как не способна взять в руки кисть, и описывала, как часами просиживает в меланхолии, разглядывая чистые холсты и вспоминая все, что хотела нарисовать. Картины получались не такими, какими она их задумывала. В ее воображении рождались новые образы, неизвестные пути и чужие горизонты. И все они несли отпечаток ее повторяющихся кошмаров — всего того, что происходило на войне, на всех передовых, на всех фронтах, здесь и сейчас.

Туве часто жаловалась на периоды депрессии, во время которых, как она писала, у нее нет сил заниматься живописью, а это самая большая катастрофа в ее жизни. Ничто в мире не могло заполнить эту лакуну. Справедливости ради стоит заметить, что количество ее работ в любой период времени настолько значительно, что эпизоды упадка и неспособности к творчеству вряд ли могли продолжаться долго. Время от времени на Туве накатывало чувство, что война отняла у нее страсть к работе, и она провозглашала, что в мирное время отвоюет все назад, и в многократном размере. Война была настолько страшным кошмаром, что после ее окончания Туве не желала даже думать о ней, не то что писать.

«Позже люди говорили нам, что нам было дано пережить великую и захватывающую эпоху. Но я думаю, что все великое делает нас только меньше. У людей нет сил быть замечательными, если война идет слишком долго. Она еще сильней сужает взгляды и тесно переплетается с фразеологией национализма, со старыми лозунгами, принципами и сама с собой», — писала Туве в 1944 году в своей записной книжке.

Она так тосковала по радости, что была, по ее словам, больна от этой тоски. Несмотря на всю невозможность такого желания, она, тем не менее, хотела, чтобы ее картины рождались естественно, словно сами по себе, и лучше всего — от радости, как она сама писала.

Желание снова взять в руки кисть вернулось к Туве после того, как она нашла новую мастерскую. Ей удалось арендовать помещение на улице Улланлиннанкату в Хельсинки, которое она любила и которое удовлетворяло все ее нужды. В свое время ателье принадлежало ее учителю Ялмару Хагельштаму, и в этом же помещении первые свои годы работала Свободная школа искусств. Хагельштам погиб на фронте, но, как подумала Туве, в этих стенах еще сохранился дух человека, веселого и пережившего множество приключений, дух того, кем она когда-то так восхищалась.

Мастерская пострадала во время бомбежек, в зимнее время там было смертельно холодно, и в то же время для Туве это место было бесконечно важным и любимым. «Когда я впервые пришла в свою мастерскую, прозвучала сирена, и меня поприветствовал артиллерийский залп. Я неподвижно стояла, оглядываясь вокруг, и была счастлива. Сквозь разбитые окна тянуло ветерком…» — писала она позже в записной книжке. Потолки в мастерской были высокими, словно в церкви, под стать им были и большие окна, закругленные в верней своей части. Из этих окон открывался великолепный панорамный вид на весь Хельсинки. Помимо большой рабочей комнаты размером восемь на восемь метров в мастерской было еще одно небольшое помещение, которое можно было использовать как комнату для гостей или спальню. Туве купила большую позолоченную кровать с балдахином, которая присутствует практически на всех многочисленных фотографиях, сделанных в ателье. Помещение также украшали многочисленные большие и маленькие скульптуры работы ее отца. На стенах были размещены картины друзей Туве и ее собственные работы, в том числе портрет Сама Ванни. Туве делала ремонт, боролась с многочисленными попытками выселения и в итоге сумела выкупить мастерскую. Теперь у нее была возможность спокойно жить и работать под собственной крышей. Покупка мастерской была решающим моментом в ее жизни и творчестве.

Это помещение принадлежало Туве до ее последних дней. Оно всегда было исключительно в ее собственности, это было условием для совместной жизни во время всех ее любовных связей. Мастерская значила для нее нечто намного большее, нежели просто помещение, где она может работать. Хотя и это было немаловажно.

Атос Виртанен и двор в Кауниайнене

Туве познакомилась с Атосом Виртаненом еще до войны. У них были общие друзья, поскольку многие авторы «Гарма» находились с Атосом в приятельских отношениях. Финско-шведские писательские круги были довольно узкими. Туве описывала, как она, впервые встретившись с Виртаненом, рассказала ему, что с восхищением читала его сборник афоризмов. Атос Виртанен жил в пригороде Хельсинки в городке Кауниайнен на арендованной вилле, где в военное время собирались его друзья, бежавшие от бомбежек, и проводили время, рассуждая о политике и войне. В письме, написанном в феврале 1943 года, Туве увлеченно рассказывала Еве Кониковой о том, как побывала на вечеринке в гостях у Атоса Виртанена. В то время Атос был еще женат. На этом, собственно, рассказ и закончился; тогда Туве наверняка не подозревала, насколько важную роль сыграет этот человек в ее жизни.

На вечеринке у Атоса Туве было поручено важное задание — смешивать коктейли «Манхэттен» для шестидесяти гостей. Собравшиеся принадлежали к литературным кругам, среди них были также музыканты и актеры. Туве была в восторге от вечеринки и позднее писала, что ей было приятно в кои-то веки встретить не только художников, «вынюхивателей искусства», в компании которых можно было получить приступ «душевной цинги». Туве сообщила Еве о своем намерении войти в компанию Атоса, и ей это удалось. Среди представителей литературной и политической элиты Туве впоследствии обрела близких и друзей, а гостеприимный хозяин спустя время превратился в ее гражданского мужа. Любовная связь с Атосом стала для Туве самой серьезной из всех, что у нее были. Эти отношения заставили ее подвергнуть переоценке свои основополагающие жизненные принципы. Теперь она была готова и к браку, и к детям, пусть не без сомнений, но все же готова. По крайней мере, так ей казалось временами. Роль Атоса в развитии карьеры Туве также нельзя недооценивать, поскольку именно он вдохновил Туве на создание муми-мира и последовавших за книгами муми-комиксов.

Если предыдущие возлюбленные Туве Сам Ванни и Тапио Тапиоваара были художниками, то Атос был по большей части литератором. Большинство людей, входящих в его ближний круг, были в свое время блестящими писателями и журналистами и также несомненно повлияли и на судьбу Туве. Именно годы, проведенные с Атосом, заставили Туве перенаправить свой интерес и внимание на литературу. Разумеется, она и до этого писала тексты, однако по сравнению с живописью ее литературный опыт был незначительным. Время рядом с Атосом стало для Туве плодотворным и богатым на творчество.

Атос Виртанен

Атос являлся видным левым политиком и литературной персоной своего времени, оригиналом в духе Ренессанса. Он родился в семье фермера с Аландских островов, в семействе помимо него было еще восемь детей. Его образование ограничилось четырьмя годами народной школы, но он был талантливейшим и начитанным самоучкой. Свою карьеру журналиста он начал с самых низов: сначала как наборщик и верстальщик в типографии, позже перешел на журналистские хлеба и в итоге занял пост главного редактора. Атос много писал и проявлял особый интерес к философии Ницше, о котором в 1945 году издал на шведском языке книгу «Ницше — это анахронизм» («Nietzsche den otidsenlige»). Он не поклонялся учению Ницше, как многие тогда в Европе, но в то же время был увлечен его философскими размышлениями до такой степени, что Туве, по ее признанию, часто уставала от его продолжительных разговоров о немецком мыслителе. Туве ждала, чтобы Атос закончил свою книгу и его интерес к философу ослаб, после чего он вновь смог бы сосредоточиться на собственных мыслях. Атос также писал стихи, составлял коллекции афоризмов и был автором фельетонов. Также его перу принадлежат биографии В. И. Ленина и Августа Стриндберга.

В 1936 году Атос Виртанен был избран депутатом парламента. Сначала он был членом социал-демократической партии, но в 1947 году перешел в ряды политической организации под названием Демократический Союз народа Финляндии. В 1948 году Атос стал председателем Партии социалистического единства. Как депутат, газетчик и политик Атос был активным членом общества, ориентированным на интернационализм. Он был главным редактором левой шведскоязычной газеты «Арбетарбладет», но ушел оттуда в новое издание «Ни Тид», ставшее рупором основанной в 1944 году партии народных демократов. В период с 1947 по 1953 год Виртанен являлся главным редактором этой газеты и основной упор делал на культурное содержание издания, привлекая к работе самых интересных авторов, принадлежащих к шведскоязычному меньшинству, в том числе Туве, а также Эву Викман, Йорна Доннера и Ральфа Парланда.

Во время советско-финских войн Виртанен принадлежал к мирной оппозиции. Работая для «Арбетарбладет», он постоянно попадал в неприятности из-за цензуры. В конце концов, конфликт настолько обострился, что Туве уже подыскивала ему подходящее укрытие на случай, если ситуация выйдет из-под контроля. По свидетельству редактора и писателя левых взглядов Рауля Палмгрена, Атос Виртанен не имел себе равных: он был не только великолепным журналистом и фельетонистом, но и харизматичным философом, блистательной персоной и собеседником. Виртанен присоединился к культурной организации левого толка «Киила» в 1948 году и был одним из немногих входящих в ее состав финско-шведских писателей с четким социалистическим мировоззрением. Большинство из них были интеллигентами-радикалами, выступающими против фашизма и войн. В то же время они проводили самые смелые эксперименты с формой в духе индивидуализма, порой их даже считали мистиками. В период своих отношений с Тапио Тапиоваарой Туве уже успела познакомиться с некоторыми членами «Киила» и теперь благодаря Атосу тесно общалась в основном с ее шведскоязычным крылом, сочувствующим ценностям левого движения.

Туве в маскарадном костюме

На вилле Атоса в Кауниайнене проходили вечера, во время которых близкие по духу друзья собирались под одной крышей, чтобы поговорить о политике, культуре и искусстве. В их кругу были художники, люди искусства и политические деятели левых взглядов, к которым принадлежал и хозяин виллы. Гостями Атоса были также Эва и Эрик Викманы. По свидетельству Туве, Эва Викман — яркая личность и талантливый писатель, у которой было немало врагов. Эва была замужем за известным писателем и критиком Ральфом Парландом, также принадлежащим к кругу друзей Атоса. Парланд активно выступал против войны и фашизма. Эва Викман в свое время встречалась с Атосом, и они по-прежнему были в дружеских отношениях, хотя время от времени бывшие возлюбленные порядком друг друга раздражали. Туве признавалась, что после ее матери Эва Викман была тем человеком, кого она ценила больше всего, что никто не мог успокоить ее так, как Эва — при всей потрясающей неделикатности последней.

Викман работала в сфере прикладного искусства и занималась, помимо прочего, изготовлением игрушечной мебели, однако позже она выбрала в качестве основного занятия литературу. Эва Викман прославилась своими эмоциональными, часто переполненными тоской и страданиями стихотворениями, которым особую глубину придала война. В 1949 году Эва сделала шаг в сторону социальной и социалистической литературы и до шестидесятых годов писала стихи, в которых самым ярким образом отразилась ее политическая позиция.

Частыми гостями в доме Виртанена были Улоф Энкелль, Гуннар Бьёрлинг, старые друзья Туве Тито и Ина Коллиандер, Анна Бондестам, Эрик Улсони и Туве Улсони. Туве Янссон довольно быстро влилась в эту дружную компанию. Так она обрела новое для себя общество и, самое главное, нового возлюбленного. Казалось, что эти отношения, в отличие от связи с Тапсой, были весьма жизнеспособными.

Война Финляндии с Советским Союзом закончилась 5 сентября 1944 года, но на севере страны еще до следующей весны продолжались боевые действия с отступающими войсками германской армии. Эти события известны как Лапландская война. Разумеется, окончание военных действий стало огромным событием для всех финнов; таким оно стало и для Туве. Жизнь рядом с Атосом во многом изменилась, и Туве могла теперь взглянуть на вещи в новом свете. Счастливая, она писала Еве после объявления перемирия: «Я просыпаюсь по утрам и помню, что братья живы, что у меня есть мастерская, а теперь еще и Атос». Интересно, что слова об окончании войны и имя Атоса написаны другими чернилами. Позже Туве дописала: «Я хочу быть и буду счастливой, я уже счастлива, Коникова…»

О своем новом возлюбленном Туве пишет, не теряя присущей ей язвительности: «Тебе бы понравился Атос Виртанен. В нем столько же жизненной силы, сколько и в тебе. Он полон упрямой радостью бытия, и у него блистательно ясный мозг… Он не выше меня ростом, лохматый и помятый маленький философ, улыбка которого еще шире, чем твоя. Уродливый, веселый, полный жизни, мыслей и утопий. И самодовольства. Он убежден в том, что во всей Финляндии не сыщется головы, светлее его (да и почему бы не во всей Скандинавии, удивляется он). Его великий пророк — Ницше, о котором я выслушала уже бесчисленное количество речей и от которого начала немного уставать».

Театральный режиссер Вивика Бандлер характеризовала Атоса в похожих выражениях: «Атосу свойственно огромное количество крайне нереальных социальных утопий и такое же количество более чем реальных любовных интрижек. Его несравненная жажда жизни и яркость сделали его привлекательным и популярным, хотя лакомым кусочком назвать его было никак нельзя… В опасные времена он осмеливался поднимать голос за мир и согласие, что тогда считалось едва ли не предательством родины». Многие современники также свидетельствуют о том, что Виртанен был смелым человеком, не поступавшимся своими принципами, смелым до такой степени, что это угрожало его свободе. После окончания войны, в течение так называемых лет угрозы был распространен страх коммунизма и угрозы вмешательства СССР в дела Финляндии. Тогда одного лишь упоминания о возможном мире было достаточно, чтобы пробудить недоверие, и это время длилось до середины 1950-х годов. Как рассказывала Бандлер, некоторые намекали даже на то, что Атос виновен в предательстве родины.

В отношениях Туве и Атоса с самого начала не обошлось без противоречий. Он ненавидел сентиментальность, был скуп на нежные слова, а Туве нуждалась в них, или, по крайней мере, хоть в каком-то подтверждении мужских чувств. Атос не говорил даже, что она ему нравится, не говоря уже о признаниях в любви. Туве было сложно понять свою роль и найти свое предназначение в жизни возлюбленного среди окружающих его людей. В Кауниайнене, затерянная среди прочих гостей, она задавалась вопросом — кто она здесь, подруга, невеста, гость или друг, а может, просто знакомая…

Ситуацию не облегчало и то, что на тот момент Туве жила двойной жизнью. У нее был другой мужчина, и значимость этой связи не в последнюю очередь определялась телесным и эротическим характером их отношений. Она встретила мужчину, которого звала Маринистом, вскоре после Тапсы. Их чувства вспыхнули в разгар военных атак на Хельсинки, когда мужчина вернулся с фронта усталым, голодным и несчастным. Очевидно, их связала живопись: Туве была уже опытным художником, в то время как ее любовник только начинал свой творческий путь. Туве описывала эту любовную историю как небольшой эпизод и говорила, что отношения были страстными, но духовно любовники были далеки друг от друга. Душа и тело существовали порознь. И все же она заметила, что странно зависима от Мариниста. Балансировать между двумя мужчинами было нелегко, в том числе и для ее душевного равновесия. Отчасти жить двойной жизнью во время войны было легче, чем в обычное время, но все равно непросто. Туве предстояло сделать трудный выбор между мужчинами. Она призналась Атосу в существовании соперника и, к своему удивлению, получила от того недвусмысленные доказательства его неравнодушия. «Он дико и совсем не по-философски ревновал, и пару дней я даже была уверена, что потеряла его. Однако после произошедшего он стал ко мне ближе, что странно. Но я рада», — писала она Еве в 1944 году.

Разрыв с Маринистом еще аукнулся Туве. После того как она приняла решение расстаться с ним, с ней произошел нервный приступ в ее собственной мастерской, в разгар празднования новоселья, и она была вынуждена по обычаю того времени принять морфий, чтобы успокоиться. Гости остались без хозяйки, однако веселье длилось до утра. Эта любовь умерла, но тоска осталась. «…Иногда, все реже и реже, я тоскую по тем черным опасным временам. Они накрывают меня, словно темная туча», — писала Туве. Очевидно, она подразумевала под этим то единство, которое в ее мыслях обрели Маринист и война: в ее воспоминаниях страх и эротика переплелись в запутанный клубок.

Любовь же к Атосу была радостной. Письма Туве к Атосу полны света, тепла и юмора, хотя она и обсуждала в них вещи бытовые и практические. Туве могла писать о том, как накануне засолила сто килограммов грибов, или же о своем беспокойстве за брата Лассе, который в ее отсутствие устраивал в ее мастерской спиритические сеансы. Она также всегда сообщала Атосу, как продвигаются дела с написанием той или иной книги. Но кроме всего этого, в письмах было и восхищение, и признания в любви. Туве часто повторяла, что Атос был самым душевным, близким и мудрейшим человеком из тех, кого она знала. Свою влюбленность она описывала, говоря, что ее переполняют слова и стихи. Она ощущала себя радостной песней, где каждое слово было о мужчине, которого она любит. Эту песню она хотела подарить Атосу в честь весны, чтобы петь ее в солнечных лучах каждый раз на новый мотив и с новыми словами, признавалась она в письме к возлюбленному.

За то время, что влюбленные провели вместе, Туве написала, доработала и проиллюстрировала первые пять книг про муми-троллей. Воодушевленная идеей Атоса, в 1947 году она нарисовала первые муми-комиксы, опубликованные в возглавляемой им газете «Ню Тид». Комиксы под смелым названием «Муми-тролль и конец света», выходившие каждую пятницу на детской странице газеты, были созданы по книге «Муми-тролль и комета». Атос искренне интересовался тем, что делала Туве, он читал подписи к рисункам и давал подробные комментарии. Даже после окончания их отношений он искал возможность для распространения комиксов за границей, поскольку публиковать их в «Ню Тид» стало невозможно: муми-троллей сочли слишком буржуазными. Бедный Муми-папа читал роялистскую газету…

Колония в Марокко: подальше прочь

У влюбленных хватало совместных планов и утопических мечтаний, и неудивительно — оба были людьми творческими, неординарными и не признававшими рамок. Еще в августе 1943 года Туве спросила у Атоса, как он относится к мысли основать колонию художников в Стране басков, в Гипускоа. Туве считала место подходящим для этой затеи, однако марокканский пейзаж и люди притягивали ее еще больше. В своих письмах Туве описывала и делала наброски домов и палаток, в которых могла бы располагаться марокканская коммуна. Для Атоса она нарисовала высокий дом-башню. Возможно, эта башня — предтеча Муми-дома. По крайней мере, время их создания и внешний вид несильно различаются.

Колония в Марокко. Рисунок Туве в письме к Атосу Виртанену, 1943

Создание артистической коммуны стало их общей большой мечтой. Они планировали выкупить пустующий дом в Танжере, ранее принадлежавший финскому антропологу и философу Эдварду Вестермарку. Дом находился на склоне, ведущем к морю. Туве писала, что никогда так много не мечтала и не строила столько планов, как в тот год. «… Это было не игрой, но безусловной потребностью. В своем воображении я объездила весь мир и остановилась на Марокко, где на морском берегу возвышалась вилла Вестермарка… Тепло и буйство цвета, Ева! Там мы с Атосом могли бы основать колонию для художников и литераторов», — писала она Еве Кониковой.

Помимо башни Атоса и висячих садов колония должна была пополниться разнообразными мастерскими, для писателей был предусмотрен свой дом, а для страдающих ностальгией — свой. Туве и Атос думали позвать с собой тех писателей и художников, которые не могли спокойно работать в Финляндии. Сам и Майя Ванни были выбраны одними из первых. На проект собирались средства, которые, правда, позже были потрачены совсем на иные цели. Мечта о колонии существовала долгие годы, но ее осуществление все откладывалось и постепенно сошло на нет. Уже спустя полгода после первого восторженного письма Туве с разочарованием писала Еве, что мечты о переезде в Марокко, скорее всего, так и не станут реальностью. Атос был на несколько лет вперед связан своим долгом парламентария, и казалось, что переезд его больше не воодушевлял. Как писала Туве, «он не пытается даже связаться с наследниками Вестермарка, чтобы мы могли купить виллу». Причиной тому Туве считала сложившуюся в обществе ситуацию, когда деньги, казалось, никого не интересуют. По ее словам, люди хотели владеть землей, драгоценными камнями, мехами и мебелью. Это отчасти повлияло на несостоявшийся переезд, но вряд ли являлось главной причиной такого исхода. Атосу было настолько же трудно связать себя хозяйством в Северной Африке, насколько и узами брака с Туве.

Позже в сборнике рассказов «Честная игра» Туве описывала эту мечту о Марокко и Атосе, которого она вывела под именем Юханнеса. События, о которых идет речь, абсолютно реальны, разве что Марокко в книге превратилось в юг Франции. «Даже тогда, когда у нас набиралось достаточно денег, чтобы купить заброшенный дом в Южной Франции и собрать там пишущих и рисующих друзей, которые нуждались в покое, — каждый раз, когда удавалось накопить хотя бы чуть-чуть, Юханнес немедленно отдавал эти деньги в какой-нибудь фонд организации забастовок».

Туве изобразила себя в письме к Атосу Виртанену, 1943

Обустройство колонии в Марокко было не единственной мечтой Туве. Как до, так и после она мечтала о смене места жительства в самых разнообразных вариантах, среди которых мелькали, помимо прочего, уже упомянутая провинция Гипускоа в испанской Басконии, острова в архипелаге Пеллинки, жилое судно «Христофор Колумб» или острова Тонга. Планирование и строительство занимали центральное место в жизни Туве. Дома и квартиры символизировали перемены в жизни и сделанный выбор. Она надеялась, что путешествие и дом в каком-нибудь новом, неизведанном месте помогут ей обрести другую, новую жизнь, счастье и способность творить. Мечты приобретали особую важность во время войны, предоставляя хотя бы на миг возможность для мысленного побега от ужасной действительности с ее страданиями и страхом. Планы на будущее помогали проживать день за днем, не растрачивая силы зря, выдерживая тревогу и безрадостную реальность. Мечты и планы, как писала Туве, хоть и не всегда имели результат, тем не менее, не были бесполезны: напротив, они были необходимы для каждодневного выживания.

«Сад», 1943, масло

В картине «Сад», написанной в 1943 году, Туве осуществила свои мечты, по крайней мере, на холсте. Сад находится в какой-то южной стране. Растущие там большие пальмы и цветущие деревья, расположенные в пестрящем красками дворе, словно окутывают зрителя радостным дуновением ветра в жаркий летний день. Преследования, ссоры, вероломство — все осталось далеко позади, их сменили буйство цвета, тепло и счастье. Одно лишь использование этих ярких красок уже создавало долгожданный противовес серости и страху военных будней.

Колония в Марокко постепенно превратилась в фата-моргану, поскольку Атос явно не подходил на роль спутника в этом проекте. Тем не менее, он по-прежнему оставался мужчиной ее жизни. Туве утверждала, что два года рядом с ним сделали ее жизнь богаче, насыщеннее и теплее, развернув ее в новую, более спокойную сторону. Теперь, будучи с ним рядом, она надеялась всем сердцем, что «никогда никто другой не будет со мной. Он так переменил меня, что я с радостью вышла бы за него замуж». «Разумеется, мастерская бы осталась за мной», — писала она при этом Еве Кониковой. Даже мысль о детях не казалась более запретной, хотя ее тревожил холод, царящий в мастерской, и она переживала, что ребенок будет простужаться. «Но я не боюсь как раньше. Было бы здорово иметь малыша», — продолжала она в том же письме.

Туве остепенилась. Боязнь взять на себя обязательства и страх материнства отступили или, по крайней мере, стали менее явными, хотя и не пропали совсем. Будущее стало казаться возможным. В письме Еве упоминаются жизненно важные новости. Туве писала это письмо на протяжении нескольких месяцев, возвращаясь к нему время от времени, а последние строчки были написаны в июне 1945-го. Последнее предложение — наверное, самая счастливая из всех возможных концовок как для письма, так и для всего мира: «Ева. Наступил мир во всем мире!!!»

Экслибрис Туве, 1943

Сложный мир

«Волле (Вейнер) позвонил среди ночи и сказал: „Мир наступил“. Я легла обратно в кровать и в темноте думала только об одном: Пер Улоф сможет вернуться домой. Мы сможем оставить его себе, его девушка сможет быть с ним. Лассе не нужно будет идти на фронт. Все, кто эти четыре года сражался, смогут вернуться домой. Рассвело. Только тогда меня накрыла волна радости. И вместе с ней всепоглощающее ликование, желание и сила. Я знала, что не имею права что-то забыть. Нет, мне этого никогда не забыть», — писала Туве Янссон в записной книжке.

Туве запомнила ужас военной поры и то, насколько тяжелой казалась тогда жизнь. Она ненавидела войну всей душой и позже порой наотрез отказывалась вспоминать военные годы, которые описывала как потерянное время. Тем не менее, эти годы не канули в никуда, совсем наоборот. Именно в военные годы она написала свои самые известные картины; именно тогда у нее рождались новые идеи, так что весь этот период в целом выглядит очень важным с точки зрения развития ее карьеры.

Не стоит забывать и о том, что в ее жизни в те годы также произошло много перемен. Чувства и эмоции молодой женщины перелетали, как птицы, между моментами абсолютного счастья и днями, полными безнадежности и горя.

Экслибрис, разработанный Туве в 1947 году, возможно, наилучшим образом отражает то, какими были ее юность и отношение к собственной жизни. Текст экслибриса гласит «Labora et Amare». С точки зрения латинской грамматики предложение построено не совсем верно, однако оно должно было означать: «Работать и любить». Для Туве было свойственно ставить работу перед любовью, хотя многие молодые женщины сделали бы наоборот.

Небольшое пространство экслибриса заполнено изображениями. Там и море, и роза, и якоря, и греческие колонны, увитые виноградной лозой. В центре рисунка пылающее сердце, справа над ним обнаженная женщина, левее — царственный лев в короне, держащий в лапах мольберт и кисти. Как нетрудно догадаться, Туве была львом по знаку Зодиака. В этом рисунке представлено все, что она любила, и вся ее личная символика. Небольшое пространство, кажется, вот-вот лопнет от переполняющих его элементов. Точно так же и вся ее жизнь была переполнена, с одной стороны, карьерой и поисками творчества, с другой — стремлением к независимости и поисками большой любви.

Позже Туве нарисовала еще один экслибрис, с изображением огромной морской волны. Еще один известный экслибрис создала для нее Хам. В его основу легли инициалы Туве.

Наступил мир, но жизнь едва ли стала легче. Экономика страны была в руинах, и во всем чувствовался дефицит: не было еды, одежды, жилья. Прошло более тридцати лет, прежде чем экономика Финляндии сумела вернуться на довоенный уровень. Во время войны производство простаивало, и еще долго после наступления мира люди страдали от нехватки самого необходимого. Выплаты контрибуций в пользу СССР потребовали от людей огромных усилий и работы. Повсюду была бедность, почти нищета; огромному количеству людей, эвакуированных с отошедших к СССР территорий, было просто негде жить, да и в самой Финляндии множество жилых домов было разрушено бомбежками. Дефицит жилья был огромным. Пока восстанавливались разрушенные дома и строились новые, люди жили в коммунальных квартирах. Зачастую семьи, в том числе и с детьми, были вынуждены ютиться в бомбоубежищах, на чердаках и в прочих временных помещениях. Не хватало дров и топлива. Многие люди получили на войне физические увечья и душевные травмы. Из-за нехватки одежды мужчинам приходилось донашивать старую военную форму. Продукты выдавались по карточкам, нормы отпуска были крошечными и недостаточными для нормального существования. Однако ничего другого взамен не предлагалось, так что людей постоянно мучил голод.

В первые послевоенные годы процветал черный рынок, однако он мог помочь лишь тем, у кого хватало денег или смелости идти на риск. В атмосфере, когда за любые блага приходилось сражаться, наступил и дефицит человечности, ведь нищий нищему не друг. Туве писала Еве о том, что величайшим проклятием их времени стало одиночество — глубокое, беззвучное одиночество, живущее глубоко внутри: «Я видела его во множестве глаз и читала в них тоску по настоящему взаимопониманию. Даже я, окруженная любящими людьми, которых я сама люблю, чувствую это одиночество. Как же справляются те, у кого рядом нет друзей или близких?»

Туве глубоко и очень критически анализировала войну. В церковных кругах среди верующих было распространено мнение, согласно которому война считалась наказанием Божьим за людские прегрешения. Считалось, что Господь посылает войну и он же дарует ей окончание, война — это следствие людских грехов, кара за человеческую злобу. Туве достаточно безапелляционно и с волнением высказала свои соображения по этому поводу в письме к Ине Коллиандер: «Я обдумала твою мысль, согласно которой Господь посылает войну, чуму и т. д., чтобы мы исправились и стали лучше, как будто это нечто, в чем мы нуждаемся. Я считаю иначе. На мой взгляд, война — это выжимка всего самого худшего в нас, а не что-то, что Господь дал нам, и это так заметно! Я всегда просила, чтобы Пер мог вернуться домой, но никогда не молила о победе или хотя бы об окончании войны. По-моему, у этого нет ничего общего с Богом. Но может быть, он оберегает отдельных людей. Нам приходится есть собственные экскременты, как говорят китайцы, но думаешь ли ты, что мы становимся от этого лучше? Напротив, я видела лишь, как люди становятся грубее, ничтожнее, злее, отчаяннее и эгоистичнее. Война — это слишком негативная субстанция, чтобы из нее смогло вырасти что-то хорошее… Возможно, кто-то может подняться над этим Содомом и вознести хвалу Господу — но я таких, к сожалению, не видала. Стала ли ты сама лучше? Я надеюсь на это и все же не верю».

К счастью, независимо от войны в жизни молодой женщины всегда присутствуют свойственные ее возрасту надежды, радости и мечты. Необходимо было взяться за работу и выживать в тяжелое время. Туве договорилась о проведении в 1946 году новой персональной выставки в уже знакомой галерее Баксбака и сосредоточилась на работе. Туве благодарила воцарившийся мир за новые, деревенские мотивы в своем творчестве. «Тенденция писать серым по серому ушла, на ее место навсегда пришла яркость, — делилась она с Евой и продолжала: — Мои картины теперь менее скованные, цвета стали четче». Из ее работ, как ей казалось, ушла и излишняя иллюстративность, в которой ее ранее обвиняли и которая заставляла ее чересчур критично относиться к собственной живописи. Справедливости ради нужно отметить, что многие из картин Туве военного времени отличаются яркостью красок, а вовсе не написаны «серым по серому». Туве надеялась на лучшее, как большинство художников, и отзывалась о своих работах скромно, но с оптимизмом: «Не так уж они и хороши, мои работы, но от выставки к выставке они становятся лучше. Остальное меня не волнует. Может быть, я пытаюсь писать разумом, хотя мое скорбящее сердце тоже присутствует в каждом полотне».

После долгих безрадостных лет все нуждались в веселье, красках, красоте и, конечно же, в еде. Туве не была исключением. Ева отправляла ей из Штатов посылки, в которых собирала ношеную, но еще вполне приличную одежду: украшения, ремни, туфли, куртки, юбки, блузки, шерстяные носки, а еще пудру, мыло, кремы, сережки, шпильки для волос, сигареты — словом, все, что жизненно необходимо молодой женщине, чтобы быть красивой и радоваться жизни. В одной посылке был даже галстук для Атоса и кошелек для Хам. Туве радовалась каждому, даже самому безыскусному подарку и бурно благодарила подругу в письмах.

Парча и парфюм

Туве повезло: она сумела поехать в Швецию по обмену — как студентка. Время, проведенное в избежавшей военных тягот стране, стало для нее словно отпуском или путешествием в прошлое, в довоенный беспечный период. Денег на поездку не выделялось, однако поскольку Туве останавливалась у родственников и знакомых, то все предприятие обошлось в относительно небольшую сумму. Даже Атос сумел на неделю вырваться и приехать в Стокгольм на конференцию, так что разлука влюбленных длилась недолго. Молодой женщине Стокгольм показался городом чудес, и она наслаждалась его атмосферой, жадно впитывая в себя все краски и удовольствия.

«Какое это чудо — снова увидеть мир, после того как шесть лет варился в собственном соку! Вначале я просто слонялась по городу, словно в подпитии, и наслаждалась неоновыми огнями, шумом улиц, удивительными витринами; я высматривала, и вынюхивала, и вбирала в себя тысячу новых впечатлений. Я вновь обрела во всей полноте свою женскую притягательность, так долго подавляемую. Ты не поверишь, как здорово было снова покупать обувь! Сшитые из мягкой кожи изящные сапожки на высоком каблуке, самые красивые, что я нашла. И еще дождевик из огненно-красной ткани (Фаффан наверняка обзовет его большевистским!), и пальто, и новую сумочку, миниатюрную, кокетливую и непрактичную. Шведы считают нас легкомысленными, потому что мы не покупаем сухое молоко и шерстяное нижнее белье, а транжирим деньги на парчу и духи. Им не понять, что мы сильнее всего тосковали по шику и красоте. Еще я купила шелковые чулки и одежду для всех домашних; золото мое все закончилось, и отныне я довольствуюсь только разглядыванием витрин, хотя жажду еще сотню прелестных вещичек. Все были со мной так любезны, я не заметила даже следа безразличия и поверхностности шведов, о которых так много слышала».

В Стокгольме Атос поселился в доме своей сестры. Туве могла навещать его и даже ночевать там, но только тайком и в отсутствие сестры. Атос представил ее как подругу, не упоминая об их связи. Несмотря на скрытность парочки, все быстро догадались об истинной природе их отношений, и смешки за спиной больно ранили Туве. Не в последнюю очередь по этим причинам Туве хотела связать себя с Атосом узами брака. Оказалось, что в Финляндии, в особенности в богемных кругах, существовать было легче, и она писала Еве, что оказалась куда более привержена буржуазным ценностям, нежели считала себя раньше.

Туве пробыла в Швеции дольше, чем Атос, и возлагала на их разлуку определенные надежды: в первую очередь ей хотелось, чтобы он понял, как нуждается в ней. Сама же она хотела осознать, что может жить и без него, по крайней мере, какое-то время. Возможно, именно расстояние заставило Атоса соскучиться и даже начать облекать свои чувства в слова: так, в своем послании к Туве он называл ее «Дрема Двудомная» и «Танцовщица в башмачках из перламутра». Прозвища пришлись Туве по душе. Архипелаг летом пламенел от цветков дремы, а ракушки Туве любила всем сердцем. Ими был наполнен дом, и они же служили повторяющимся мотивом в ее историях, иллюстрациях и картинах.

Любимый осёл

Помимо книг на политическую и историческую тематику, Атос написал и издал не один сборник афоризмов. Одним из самых известных стал его девиз, вобравший в себя, по словам Рауля Палмгрена, всю мудрость своего создателя: «Если ты говоришь на языке будущего, бойся современников». Это было и остается верным до сих пор. Связь Туве и Атоса, в числе прочего, тоже говорила языком будущего и в наше время вряд ли кого-то бы удивила. Однако тогда официально не оформленный союз быстро становился поводом для осуждения и даже презрения, причем это касалось только женщин. Требования в отношении морали к мужчинам и женщинам кардинально различались: живших вне брака женщин обвиняли в бесстыдстве, на них было направлено осуждение общества и таких повсеместно считали дурными женщинами. Мужчинам же свободные связи могли принести и приносили почет. Не существует определения «дурной мужчина». Если о мужчине говорят как о дурном, это подразумевает совсем иное, нежели в отношении женщины.

Атос жениться не желал. Может быть, его напугал предыдущий брак, продлившийся всего несколько месяцев, думала Туве. И все же незамужней паре жить вместе было нелегко. Поскольку Туве и Атос открыто жили как супруги, люди сплетничали и распускали слухи за их спинами. Фаффан рвал и метал, и лишь Хам все понимала и молчала. Даже Сигрид Шауман, считавшаяся женщиной свободных воззрений, вызвала Туве на разговор и посоветовала ей узаконить их связь с Атосом, удивляясь, почему молодые люди тянут с этим. Туве лишь заявила в ответ, что ей безразличны слухи и что молва может идти и дальше, однако подтвердила, что совместная жизнь вне брака нелегка. По утрам, например, ей приходилось прятать своего мужчину от нежданных гостей, нельзя было просто извиниться и заявить, что «он еще спит». Но самые большие трудности были сопряжены с покупкой совместного имущества, такого как вилла Вестермарка в Марокко, яхты или же собственного острова в Пеллинки. И все же Туве гордилась своим мужчиной и прекрасно с ним уживалась.

После войны связь Туве и Атоса стала глубже, чем раньше. У Туве появилась возможность получить государственную стипендию на обучение в Париже, однако она отказалась от поездки, не представляя, как сможет покинуть Атоса. Она умела взглянуть на себя со стороны и была озабочена увиденным, поскольку боялась, что ее независимость оказалась под угрозой. Она жаждала замужества и была готова пойти под венец в любой момент, но «философ» не желал нести брачное ярмо. Испытывая фрустрацию, Туве заявила, что устала от подобной половинчатости, в том числе своей собственной, и что готова даже на тайный брак. Она иронизировала над своим будущим статусом «незамужней дамы» и задавалась вопросом, какую фамилию они дадут ребенку, если он появится на свет. Будь она замужем, все было бы проще: путешествия, праздники, вся жизнь. Она так любила Атоса, что подчас ей становилось больно, как писала она Еве.

Брак ничего бы не изменил в них самих, думала Туве. У каждого осталось бы собственное жилье и мастерская; единственное — быт стал бы намного проще. По ее собственным словам, она считала Атоса исключительным явлением, уникумом, чем-то наподобие кометы. Туве была уверена в своих чувствах после сотни и одной влюбленности в этого человека, как она писала Еве. И в то же время глубина этих чувств пугала ее в отношениях, в которых вторая половина всеми силами пыталась избежать любых обязательств. Тем не менее, мысль о том, чтобы оставить Атоса, казалась ей невозможной. «После него было бы очень трудно влюбиться в кого-то другого и совершенно невозможно выйти замуж — после того, как испытал на себе его веселый нрав, свободное бытие и интеллигентность. Это пугает, но я горжусь нашим прошлым и уверена в себе», — писала она Еве. Она выяснила основную, как ей казалось, причину, из-за которой Атос не хотел вступать в брак, и так пересказала ее Еве: «Я знаю, что он не умеет любить так, как мы представляем себе любовь. Он любит меня, как любит солнечный свет, землю под ногами, смех, ветер. Больше, но таким же образом».

Атос был страстным и увлеченным политиком, его занимали большие дела, творившиеся в мире, и идеология. На Туве у него попросту не хватало времени, и понемногу пара отдалялась друг от друга. Если они и встречались, то Атос был настолько уставшим, что большую часть совместного времени попросту спал. Туве жаловалась Еве: «Он рвется вперед, как машина, весь день напролет. Надеюсь, мотор выдержит». Надежды на признание в любви или хотя бы на небольшой романтический жест раз за разом терпели крах. Однажды он все же купил ей в подарок украшение — керамическую брошку в виде быка. Это трудно было назвать апогеем романтических чувств, тем более что Туве надеялась на кольцо. «Любимый осел» — так в письме к Еве разочарованная Туве охарактеризовала возлюбленного и его выбор подарка.

Поворот в их отношениях произошел на следующий год, в 1947-м. Незадолго до Иванова дня Туве писала, что они говорят теперь только на общие темы, тем не менее вполне доверительно и с интересом. В отношениях осталось мало нежности, но Туве писала об этом Еве так: «Он стал прекрасным любовником, а я больше не нуждаюсь в проявлениях любви, потому что более не чувствую себя влюбленной».

Однако до этого в их жизни успело случиться многое.

Вивика Бандлер и Рив Гош

Жизнь текла размеренно, и будни были заполнены подготовкой к предстоящей выставке и заботами об Атосе. Вскоре все изменилось. За неделю до Рождества 1946 года Туве написала Еве длинное и полное эмоций письмо, дышащее новыми впечатлениями от жизни.

«Произошло кое-что, чем мне необходимо с тобой поделиться. Я счастлива и ощущаю радостное облегчение. Ты знаешь, что я считаю себя женой Атоса и, наверное, всегда буду себя ею считать. Но сейчас я безумно влюблена — в женщину. И это кажется естественным и натуральным. Я так горда и безудержно рада! Последние недели пролетели как в вихре танца».

Объект ее романтических чувств, Вивика Бандлер, была дочерью главы финансового комитета Хельсинки Эрика вон Френкеля и сестрой одноклассницы и бывшей девушки брата Туве Лассе. Вивика была на три года моложе Туве и замужем за Куртом Бандлером. Последний был наполовину евреем и родился в Австрии, откуда бежал в Финляндию, спасаясь от нацизма. Уже будучи в Финляндии, он отправился на фронт как волонтер. В тот момент, когда между Туве и Вивикой возникли романтические отношения, Бандлер временно жил в Швеции, а его жена — в Финляндии. Она часто путешествовала, в том числе и в Стокгольм с целью навестить супруга. Туве же в то время еще встречалась с Атосом, который так же часто пропадал в служебных поездках.

Вивика Бандлер позже охарактеризовала свою первую встречу с Туве в 1946 году как неудачную. Лассе и его девушка Эрика, сестра Вивики, решили познакомить старших сестер друг с другом, однако планы пошли насмарку. Туве пришла в ужас от Вивики, в то время как последней тогдашний внешний вид Туве с ее кудряшками, воланами и оборками показался смешным и нелепым. В следующий раз они встретились случайно. В послевоенном Хельсинки дела с вечеринками обстояли неважно, однако кто-то все же устроил праздник. Всеобщие дефицит и бедность не отменяли возможности танцевать, а танцы всегда были страстью Туве. Туве и Вивика заметили друг друга, когда остальные гости уже почти разошлись, и протанцевали до рассвета. Как вспоминала эту судьбоносную встречу Вивика, «мы, сначала не без помощи алкоголя, а потом и протрезвев, стали друзьями».

Туве называла проснувшиеся в них чувства нежными и насыщенными. Любовь стала путешествием в новый мир, которое привело в доселе невиданное прекрасное место. Туве писала Еве: «Это неописуемое волшебство, словно ты нашел новую и чудесную комнату в старом доме, который, как ты думал, знаешь наизусть; и вот ты отворяешь двери некой комнаты и заходишь внутрь, изумляясь, как ты не замечал этого места раньше».

Влюбленные провели вместе четыре дня на ферме, принадлежавшей семейству Вивики. Туве сияла от счастья. «Такие разговоры, Ева! Словно ты вновь обрел самое лучшее в себе… Знаешь, впервые я наконец чувствую себя женщиной в отношениях… Я могу говорить обо всем, что взбредет в голову, и не стесняться этого более. Мои друзья таращатся на меня, не понимая, что произошло. Я словно заново родилась, свободной, счастливой и избавившейся от чувства вины», — писала она Кониковой. Любовь к Вивике дала ей возможность найти себя, свою женственность и в то же время повысить свою профессиональную самооценку. Туве писала, что больше не чувствует себя нищенкой, которой позволено любоваться рассветом, зная, что свет исходит от мужчины. Первый раз в жизни она сама была солнцем, пусть его лучи и должны были засиять в полную силу лишь по весне, когда в Финляндию из путешествия намеревалась вернуться Вивика.

Разумеется, Туве была озадачена и смущена осознанием того, что она не гетеросексуальна, как всегда полагала. Все же на основании ее писем можно сделать вывод, что это ее не напугало. Она взвешенно обдумывала собственную сексуальность с точки зрения предыдущего опыта, полностью отдавая себе отчет в том, что общество будет осуждать ее выбор и давить на нее. Она понимала, что связь с женщиной может причинить ей боль, но в конце концов ни одна из этих причин так и не сумела повлиять на ее выбор. Взамен она получила настоящую любовь и пришедшее с ней счастье.

«Я не верю, что я полностью лесбиянка. Я отчетливо понимаю, что не могла бы влюбиться ни в какую другую женщину, кроме Вивики, и мое отношение к мужчинам осталось прежним. Наверное, даже улучшилось. Стало проще, радостнее и беззаботнее. Атос был в отъезде и вернется лишь завтра. Завтра же Ви отправится в Стокгольм к мужу, потом в Данию и оттуда в Швейцарию, всю весну она проведет в Париже на съемках. Это так ужасно — расставаться сейчас, когда мы только встретились, но нас обеих ждет работа, и мы можем лишь ждать, доверяя друг другу. Может статься, в будущем нам придется нелегко. Люди не способны понять, ведь они не переживали подобного. Уже сейчас чувствуется давление. Но мне все равно. Возможно, я потеряю Атоса… Живу огромной радостью и таким же горем. Ева, в моей жизни происходит ужасно много нового».

Любовь была предельно плотской и страстной, но и духовная связь была невероятно глубокой. Будучи занята своей работой, Вивика отправилась через Скандинавию в Париж, и в самый разгар отношений влюбленные оказались в разлуке. Туве пыталась раздобыть разрешение для выезда во Францию, а Вивика со своей стороны пыталась выхлопотать возможность организовать в Париже выставку работ подруги. Все было напрасно. В то время путешествовать было куда сложнее, чем сейчас, и для этого требовались не только деньги, но и различные разрешения. Однако во многом благодаря этой разлуке до будущих поколений дошли многочисленные пылкие письма, которыми обменивались влюбленные.

Связь Туве с Атосом не прервалась. Любовь к Вивике погасила любовь к бывшему жениху, но между ними остались уважение и дружба. Отношения, по мнению Туве, даже наладились. «У нас появилось намного больше тем для смеха и разговоров, чем раньше, может быть, это лучшая дружба из возможных. Эротика сейчас не так уж важна. Я словно сплю. Ничего не чувствую и не страдаю от этого. Как будто я сосредоточилась на большой и важной работе, но есть и что-то помимо этого. Мое сердце там, где ты, а без сердца я любить никогда не умела», — писала Туве Вивике в январе 1947 года.

Муми-тролль — Туве, рисунок в письме к Вивике, 1947

По мнению Вивики, их с Туве любовь была особенной благодаря ее интеллектуальной составляющей. Ранее ей было свойственно руководствоваться в любовных делах велением сердца, но сейчас впервые в дело вмешался разум. В одном из писем она спрашивала у Туве: «Хочешь мою голову на подносе? Ты ее получишь, ведь она твоя».

Туве тоже подчеркивала совершенство их любви, говоря о том, что ее разум влюблен в разум Вивики, так же как ее сердце и тело влюблены в сердце и тело Вивики. Но сердце, конечно, было главным. Любовь была такой всепоглощающей, что во время разлуки Туве в буквальном смысле болела от тоски, но чаще она буквально бросалась в пляс от одной лишь мысли, что Вивика существует и любит ее. Каждый день нес на себе отпечаток этой любви, она проникала даже в сновидения, пугая кошмарами о расставании. Любовь настолько подчинила себе все существование, что впервые в жизни желания сердца взяли верх над работой. Раньше Туве никогда не уклонялась от рабочих обязанностей и всегда стремилась придерживаться графика. Но любовь помогла по-новому взглянуть на творчество: Туве заметила, что ее работы стали богаче, что она сумела избавиться от мешавшего ей излишнего честолюбия и в целом стала спокойнее, по крайней мере, так ей казалось.

Дни Туве проходили за рисованием возлюбленной на фресках, над которыми она в тот момент работала. Единственным желанием Туве было получить возможность лицезреть свою модель вживую, однако это было невозможно, и писать приходилось по памяти. Тогда же Туве начала работу над своей третьей книгой о муми-троллях под названием «Шляпа волшебника». Можно сказать, что плодом ее любви к Вивике стали новые персонажи, впервые появившиеся на страницах этой книги: Тофсла и Вифсла. За ними пробралась по их следам в Муми-дол Морра. Прототипом Тофслы стала сама Туве, а Вифслы, соответственно, Вивика. Туве даже стала подписывать свои работы именем Тофсла, иногда используя настоящее и выдуманное имя вместе. В своих письмах к Вивике она часто обращалась к ней, называя возлюбленную Вифслой. В книге эти маленькие существа говорят друг с другом на своем языке, который посторонним подчас тяжело понимать. Совсем как Туве и Вивика в реальной жизни, когда им приходилось использовать тайный язык для обозначения запретных вещей.

Туве не хотела скрывать свою связь от близких друзей, и она рассказала о своих отношениях с Вививкой Саму и Майе Ванни и Свену Грёнваллу, однако, к ее великому разочарованию, те по-разному отреагировали на эту новость. Друзья не разделяли ее счастья. Иногда она говорила с матерью о том, как ей дорога Вивика. Совершенно очевидно, что до Хам уже донеслись слухи о подруге дочери и она была в курсе характера этих отношений, переживая при этом и за Атоса, к которому питала искреннюю симпатию. Вивика в свою очередь боялась того, что Хам не одобряет их связь, поскольку та никак ее не комментировала.

В те времена гомосексуализм в Финляндии был уголовным преступлением и его причисляли к психическим заболеваниям. Ко всему прочему это был еще и грех — один из тяжелейших. Туве и Вивике приходилось быть осторожными. В особенности на этом настаивала Вивика, поскольку ее муж не знал о связях жены и она предпочитала и в дальнейшем хранить их в тайне. Но прежде всего, конечно, Вивика боялась общественного мнения. Туве также поначалу прятала от Атоса свое новое увлечение. В то же время Туве писала Вивике, что ей всегда претило быть неверной и что она не хотела бы вновь изменять.

Вивика по-настоящему испугалась, когда Туве позвонила ей за границу и спросила, по-прежнему ли она любит ее, — словом, поступила, как обычная влюбленная женщина. Вивика позже объяснила свой испуг тем, что, по ее словам, она и ее муж в свое время находились в расстрельных списках гестапо, и даже после окончания войны она продолжала подозревать, что ее телефон прослушивается. Она объяснила Туве в письме, что не хотела навлечь на нее неприятности, и призвала впредь быть осторожной. В целях безопасности они изобрели целый тайный язык, на котором объяснялись в запретной любви. «Лучше будет, если мы не станем произносить этого опасного слова — любовь», — писала Вивика. Во время своих путешествий она останавливалась у родственников и поэтому беспокоилась, чтобы слишком частые письма и телефонные звонки не пробудили подозрений у хозяев. В то же время она просила Туве писать чаще. И женщины писали друг другу послания практически ежедневно, но в целях конспирации отправляли их раз в несколько дней в одном конверте. Сейчас подобные меры предосторожности могут показаться преувеличенными и отдающими паранойей, но стоит помнить, что всего лишь за несколько лет до этих событий наказанием за гомосексуализм на большей части Европы была газовая камера. В Финляндии в начале пятидесятых годов за однополые связи можно было попасть в сумасшедший дом или в тюрьму, и известно несколько таких случаев среди женщин. В соответствии с законом, гомосексуализм в Финляндии считался уголовно наказуемым преступлением до 1971 года, а психическим заболеванием еще дольше — до 1981 года.

Во время войны гомосексуализм мало волновал умы, у людей хватало иных забот. Потери близких, голод, смерть и разрушения — все это занимало граждан куда больше. После наступления мира отношение к однополой любви вновь ужесточилось; усилилось давление со стороны общества, требующее от людей не выделяться и быть как все. Среди деятелей культуры и в целом в столице атмосфера в отношении сексуальных меньшинств была не столь тяжелой, как в провинции и мелкобуржуазных кругах. Тем не менее, даже в крупных городах однополые отношения не поощрялись. Подобные вещи замалчивались, лесбиянки подвергались давлению, о них распускались слухи, и их стремились заклеймить не только как негодных членов общества, но и как дурных работников. Вивика впала в депрессию, услышав однажды, как друзья мужа оскорбляли ее и называли свиньей, спящей со всеми без разбору и охотящейся на женщин. У каждого внутри свой персональный ад, описывала свои чувства Вивика. У сторонников однополых отношений были все причины не афишировать свои пристрастия. Таким людям приходилось заключать фиктивные браки, которые служили кулисой для гомосексуальности одного или обоих супругов. С помощью брака пытались поддерживать видимость нормальности и охранять свой пугающий общество секрет. И порой это оборачивалось трагедией, если кто-то в паре был гетеросексуален.

Об однополых отношениях обычно говорили, используя не официальные термины, а разнообразные шифры и тайные словечки. Только встав на эту тропу, Туве, говоря о своей сексуальности, использовала обозначение «Рив Гош», которое дословно в переводе с французского обозначает «Левый берег». Так назывался богемный, дышащий духом свободы квартал, расположенный на левом берегу Сены в Париже. «Выбрать Рив Гош» означало выбрать лесбийские отношения. Впрочем, слово «лесбиянство» Туве употребляла довольно часто. Позднее, говоря о своих отношениях и сделанном выборе, она часто использует эвфемизмы «новая линия» и «позиция». Уже в 1952 году Туве писала, что с недавнего времени она употребляет в отношении себя широко распространенное в лесбийских кругах шведское слово «spöke», то есть «привидение». Иногда в отношении лесбийской любви использовался также сленговый глагол «мюмлиться», но Туве пользовалась этим словечком повсеместно, даже когда речь не шла об однополых отношениях. Актриса Биргитта Улффсон рассказывала, что однажды Туве, заметив ласкавшую друг друга парочку, бросила в их сторону: «Смотри-ка, похоже, эти двое мюмлятся».

Обстоятельства не были благосклонны к влюбленным, и их отношения трудно было назвать легкими. Вернувшись из Парижа, Вивика заявила Туве, что нашла во Франции новую любовь, а позже встретила еще одну, уже в Хельсинки. Туве приняла это известие и смирилась с ним, но очень страдала. Отношения с Атосом продолжали развиваться по старому шаблону, так что в сердце Туве продолжала жить любовь и к Вивике, и к Атосу.

В высокопарной манере она писала, что после Атоса в ее жизни не будет других мужчин, как и после Вивики — других женщин.

Тебя нарисовала самой пригожей

После того как Вивика отправилась в заграничный вояж, Туве принялась за работу по росписи столовой в здании городской мэрии Хельсинки. Мэрия не проводила никакого конкурса, а сразу заказала эту работу Туве. Изначально никакого размаха не планировалось, Туве попросили просто украсить стены столовой «парочкой хорошеньких виньеток», как она писала Еве Кониковой. Однако Туве была человеком амбициозным. Поощряемая своим старым учителем Йоханнесом Гебхардом, она хотела сделать роспись куда более монументальной, чем ожидал заказчик. Несмотря на то что объем работ увеличился, график остался прежним, и чтобы сдать заказ в срок, Туве пришлось приложить все свои силы. Друзья предупреждали ее об опасности подобной авантюры, в том числе и Сам Ванни, который обвинил Туве в глупости и самонадеянности, не веря, что она справится с заказом всего за один сезон. В итоге следствием честолюбивых стремлений художницы стали невероятная спешка и постоянный стресс во время работы.

Муми-тролль — Туве говорит, что писать фрески очень утомительно, но весело. Рисунок в письме к Вивике, 1947, акварель

С другой стороны, послевоенные годы были сложным временем для художников. Заказов почти не было, и приходилось браться за любую работу. Некоторые подозревали Туве в том, что она получила заказ на роспись столовой в мэрии с помощью отца Вивики, то есть исключительно благодаря личным связям. Вряд ли это было так. Ввиду незначительности планировавшихся работ заказчики не позаботились о проведении конкурса среди художников. Туве же, несмотря на свой юный возраст, была к тому времени уже опытным живописцем и автором нескольких крупных работ, среди которых были, например, большие витражи в ресторане Туллинпуоми, которые она выполнила на заказ в 1941 году, витражи в школе для девочек на Аполлонкату, а также две масштабные фрески в столовой завода Стрёмберга в Питаянмяки. Ее опыт в этом жанре был бесспорным. Однако на этот раз речь шла не о ресторане или школе, а о престижном здании мэрии, и многие художники не отказались бы от подобного заказа. Неудивительно, что коллеги по цеху буквально бушевали от зависти. Занимаясь созданием фресок в мэрии, Туве буквально кожей ощущала ненависть, исходящую от художественной братии. Именно это и заставило Туве выложиться на полную: неудача обошлась бы ей слишком дорого.

Картины в здании мэрии, созданные в технике фрески, являются прямым продолжением тех сказочных пейзажей и райских полотен, которые Туве начала писать еще в тридцатые годы. Фреска «Праздник в деревне» передает идиллию деревенской атмосферы, а на фреске «Праздник в городе» представлено отмеченное печатью урбанистической культуры городское веселье. Работа над фресками требовала от художника абсолютнейшего погружения и почти маниакальной сосредоточенности. Вместе с тем мысли Туве были полны любовью и Вивикой, оставившей ее ради Парижа. Горечь расставания и угадываемые впереди разочарования окрашивали рабочие дни в сумрачные цвета. Душевной боли добавляли и зависть коллег и сплетни, распускаемые о ее нетрадиционной ориентации.

«Сказка», 1934, масло

Туве с замиранием сердца показала эскизы будущих фресок архитектору и отцу Вивики и получила их одобрение. После того как она закончила работу над цветными эскизами, выполненными на бумаге в натуральную величину, самая трудная часть проекта была позади. Теперь Туве была уверена в успехе начатого. Счастливая, она немедленно отправила письмо Вивике. «Доброе утро! В мастерской звучит торжественная музыка пятой симфонии Бетховена, Атос привез мне пластинку из Стокгольма. Сегодня я не буду работать и не собираюсь ни готовить, ни даже разогревать обед. Прошлой ночью я закончила работу над цветными эскизами и сейчас не намерена даже думать об искусстве. Я буду думать только о тебе и слушать музыку, и время не будет иметь для меня ни малейшего значения».

Туве уложилась в сроки работ над двумя монументальными картинами. Над первой она работала вместе с художником Ниило Суйхко, который был приверженцем консервативного искусства и потому прекрасно владел техникой фрески. На этой фреске изображена райская пастораль, где счастливые люди отдыхают на лоне природы в окружении цветов и виноградных лоз. Пейзаж дышит счастьем и сказочной красотой. Вторую фреску Туве хотела выполнить самостоятельно, как говорится, от и до. На этой фреске изображен уже более «окультуренный» рай: люди в вечерних нарядах беззаботно танцуют на открытой террасе, обрамленной греческими колоннами. В воздухе вьются белые голуби, на столах маняще сверкают бокалы и бутылки вина. Танец, который мы видим на фреске, в определенном смысле является аллюзией жизненной ситуации изобразившей его художницы. Центральная фигура всей композиции — очаровательная темноволосая женщина, одетая в белое платье. Она кружится в объятиях статного молодого человека, и подол ее светлого наряда развевается в вихре танца. В этой женщине нетрудно узнать Вивику.

На переднем плане фрески Туве изобразила себя. Задумчиво глядя в сторону и словно прячась от любопытных глаз за вазой с цветами, она курит сигарету.

Сумели пробраться на фрески и два муми-тролля. На первой идиллической фреске муми-тролль прячется в левом нижнем углу посреди цветов. На фреске, изображающей танцы, муми-тролль притаился рядом со своей создательницей, между бокалом и локтем Туве. Окончив работу, вздохнувшая с облегчением Туве отрапортовала Еве в Америку, что картины готовы и что она ими вполне довольна.

Спустя годы во время крупномасштабного ремонта в здании мэрии столовую решено было обновить. Работы Туве решили переместить в помещение шведскоязычного народного училища, где они и находятся по сей день.

Изобразив Вивику на одной из своих работ, Туве тем самым призналась ей в любви, и подобное признание делало эту любовь неподвластной времени. Запечатленные на фреске фигуры влюбленных служили бы вечным напоминанием о тех годах, когда их связывали глубокие чувства. В то же время это был довольно смелый шаг. Туве сделала главным персонажем картины свою тайную и незаконную любовь, и любой представитель художественного мира, равно как и ее, и Вивики близкие могли заметить портретное сходство с реальным человеком. Явно похожее изображение Вивики на фреске стало для Туве своеобразным манифестом о том, что ей безразличны давление общества и сплетни современников.

Туве посвятила изображенной на картине женщине любовное стихотворение, озвучив в нем все, что она хотела донести до разглядывающего картину зрителя.

Любви было много, но еще больше было разочарований. Радость в жизни Туве померкла. Как она сама писала, «печаль сидит в стенах моей мастерской». Туве с грустью сообщала Еве в июле 1947 года, что Вивика отправилась в путешествие на парусной яхте со своим другом детства Йораном Шилдтом. Тогда же Туве призналась Атосу, что больше его не любит. Вдобавок ко всему кончились деньги: за весь 1947 год Туве продала всего две картины.

Причины, которые привели к расставанию Туве и Вивики, по большей части неясны, да это и к лучшему. Как позже вспоминала Вивика, им обеим в молодости была свойственна отчаянная неуверенность в себе. Причиной тому были не только война и отчаяние, а еще и то, как писала Вивика в 1993 году, что в мире попросту существуют напуганные люди. Многие из муми-книг рассказывают как раз о том, как победить страх.

Любовь ушла, но осталась дружба, которая продлилась всю жизнь. Одиночество, неуверенность и всеобъемлющий страх — вместе они создают благодатную почву для дружбы, однако вряд ли служат хорошим подспорьем в любви, тем более в любви страстной, осуждаемой как законом, так и общественными нормами.

Колония в Марокко. Рисунок Туве в письме к Атосу Виртанену, 1943

Туве впоследствии не объясняла причин разрыва, а лишь говорила о собственных чувствах. Самым важным для нее было избежать внутренней злобы и горечи. Все произошедшее казалось ей бессмысленным. Любовная история оказалась ненужной и лишней, она только надломила ее внутренне. Позднее в письме к Еве Туве смогла искренне проанализировать как свои отношения с Атосом, так и болезненную связь с Вивикой. Туве проявляла безграничное понимание к Вивике и даже была готова дружить с ее новыми возлюбленными. Вивика Бандлер в своей книге так рассказывала о связывавших ее с Туве отношениях и о причинах, которые привели к расставанию: «Туве Янссон и я встретились, когда нам обеим было около тридцати. Она дала мне смелость стать художником, тогда как я подарила ей смелость развиться как личности.

Казалось, будто ты был голоден всю жизнь, и вдруг тебе разрешили вволю наесться десерта, одного десерта, только сладостей. Первый раз в жизни я получила больше, чем могла отдать сама, и не сумела пройти через это. Все было настолько хорошо, что я не могла этого выдержать; я привыкла, что все рано или поздно пойдет наперекосяк, а когда все было хорошо, я сама приложила усилия, чтобы это испортить. Я жалела об этом. Не всю жизнь, но полжизни точно».

Как уже говорилось, любовь к Вивике привела к появлению в Муми-доле двух маленьких существ — Тофслы и Вифслы. Они и прекрасная танцующая Вивика с фрески остались воспоминанием о красивой любви, забыть которую было нельзя.

После смерти Вивики среди оставленного ею наследства было найдено адресованное Туве письмо, написанное, очевидно, в конце шестидесятых годов. В нем Вивика признается Туве в любви. Вивика писала о том, что встреча с Туве была лучшим, что произошло с ней на земле, что Туве была ей ближе, чем горячо любимая мать. В моменты отчаяния мысль о том, что где-то существует Туве, служила ей утешением. Свое письмо она завершила так: «Моя любовь к тебе была огромной. Каждый раз, как я слышу твой голос, вижу тебя или просто слышу упоминания о тебе, меня бросает в дрожь. Я не верю в Бога, но я верю в тебя».

Обезьянка купается, архипелаг Пеллинки. Фото, 1940-е годы

Мысль о браке

Работа над картинами, украсившими мэрию Хельсинки, была выполнена в срок. Постепенно Туве оправилась от вызванной спешкой усталости. Продолжались безнадежные отношения с Вивикой, и Туве пыталась справиться с разочарованием, увлекшись строительством на острове Бредскяр в Пеллинки нового дома, которому она дала название «Роза ветров». Туве всегда любила строить, это был свойственный ей «атавистический инстинкт», как она его называла. Остров занимал в ее душе большое место, писала она Еве, и был самым лучшим подарком, которого она могла бы желать.

Когда Туве принималась строить, результат всегда точно соответствовал замыслу. В живописи такое случалось редко: получившаяся в итоге картина никогда полностью не отвечала изначальной задумке. Туве строила, пытаясь утопить свою печаль в физическом труде, и так прожила на острове почти до конца сентября. Ночи она проводила в палатке, а днем наслаждалась красотой окрестных пейзажей, красным светом новорожденной луны и нежными, как кружево, тенями, которые ветви сосен отбрасывали на комариную сетку палатки. Еще она писала длинные письма Еве, которая, видимо, не хотела понимать новых отношений Туве. Та в свою очередь защищала возлюбленную перед Евой.

«Вивика, которую ты называешь „тем человеком“, дала мне намного больше, чем просто горький фрукт, обжегший пальцы того, кто его сорвал… думаю, что отчасти благодаря ей я сумела избавиться от своей наивной и жеманной мягкости, от выпрашивания популярности и от страха не понравиться. Благодаря ей я обрела новую, иную свободу. И если это так, тогда оно того стоило. Я думала, что уже пережила самые сильные чувства, теперь я понимаю, что возможности безграничны: возможность быть счастливой и возможность стать несчастной, а также возможность выражать эти чувства. Я думала, что проживу в страхе всю жизнь. Теперь я знаю, что могу быть смелой… Вивика — она тоже несчастная и бедная, а вовсе не избалованная… Представляешь, у нее есть манера, когда я говорю ей что-то сентиментальное и неискреннее, отвечать „мяу“. Это ужасно, но еще ужаснее, когда Атосу в таких ситуациях делается неловко и он замыкается в себе».

В Хельсинки Туве ждал Атос, который в то время путешествовал и работал, переполненный ответственностью за благополучие нации, как саркастически комментировала Туве. Атос все же успел один раз за все лето побывать на острове, правда, провел там всего одно воскресенье. Тем не менее, день удался.

Еще зимой Туве предложила Атосу расстаться, поскольку между ними, как ей казалось, больше не было любви — их связывали только дружба и привычка. И в то же время, несмотря ни на что, они прекрасно уживались вместе и хорошо проводили время, что Туве крайне ценила. Атос ничего не ответил на предложение расстаться и отбыл в Польшу с рабочей поездкой. Туве обдумала свои чувства и пришла к выводу, что жизнь — странная штука. Когда в конце концов приходит понимание, что стоит быть искренним и только искренним, то становится совершенно непонятно, что именно можно назвать искренностью и честностью.

Вивика вернулась в Хельсинки, и они встретились вновь, однако впечатление от встречи было испорчено ссорами, недопониманием и недоверием. Туве размышляла, не является ли причиной этого отсутствие противодействия в отношениях двух женщин. Однотипные реакции обеих только накладывались друг на друга, усиливая само действие и раздувая огонь непонимания. Туве хотела избавиться от этих отношений, и в то же время она не готова была предать их дружбу, которая была слишком крепкой. Она смирилась даже с переживаниями и то, что ее жизнь стала богаче и насыщенней, считала заслугой Вивики. Туве писала Еве: «Что с того, что я несчастна? Несчастные видят, чувствуют и мыслят ярче».

В конце концов Туве устала грустить. Она отправила Вивике письмо с предложением прекратить встречаться, несмотря на то что ее любовь все еще не исчерпала себя. В то же время она писала, что больше не может быть несчастной. Вместе с этим письмом она отослала Вивике стопку посвященных ей стихотворений.

Очевидно, после принятого решения о разрыве с Вивикой Туве искала утешения у старого возлюбленного и сделала Атосу предложение. Если бы он согласился и пара сочеталась браком, то Туве навсегда закрыла бы для себя дверь в другой мир. На «левый берег» ходу больше не было бы, и впредь она не завязывала бы отношений с женщинами. Туве хотела внести ясность в свою жизнь и эмоции, поскольку, по ее словам, было бесконечно трудно находиться в постоянном выборе между мужчиной и женщиной. Письмо, которое она завершила предложением руки и сердца, началось с рассказа о том, как обстоят дела с книгами о муми-троллях. Туве только-только передала рукопись в издательство и писала, что теперь занята живописью и размышлениями. О возможной женитьбе она пишет, как о внезапно пришедшей к ней идее: «Я подумала, может быть, хорошей идеей будет пожениться. Скорее всего, женитьба не изменит наш быт. Если ты не хочешь говорить об этом, поговорим о чем-нибудь другом, когда ты вернешься».

Свое письмо Туве закончила словами: «Ты мне очень, очень нравишься». Звучит довольно практично, однако слишком далеко от того, чтобы это можно было назвать страстью. Брак был важен для Туве; это был институт, который, как она надеялась, помог бы разрешить терзавшие ее внутренние противоречия. «Для меня это символ или нечто гораздо большее, нежели для него, не знаю почему. Но в браке я, наверное, присмирела бы и вновь была бы способна работать. И не нуждалась бы больше в „Рив Гош“. Точка», — писала она Еве.

Вернувшись из поездки, Атос притворился, что не понял ситуацию. «Разве мы уже не женаты? Я именно так и думал… Давай сделаем с этим что-нибудь, иначе люди начнут подозревать, что нам не ужиться друг с другом» — так передавала его слова Туве в очередном послании к Еве в Америку. Туве начала подготовку к свадьбе. На роли свидетелей она выбрала свою лучшую подругу писательницу Еву Викман, брата Лассе и, конечно же, Хам. Но не отца, поскольку знала, что тот, заполучив практически «красного» зятя, вряд ли одобрит выбор дочери. В своем письме Туве спрашивала у Евы, выйдет ли из нее «забавная женушка политика». В то же время она подозревала, что Атос вовсе не жаждет связать себя узами брака. Он, собственно, никак не способствовал продвижению свадебных планов, даже не запросил с Аландских островов, откуда он был родом, выписку из приходской книги, необходимую для заключения брака.

Свадьба была назначена весной 1948 года, но так никогда и не состоялась.

Туве отнеслась к этому с пониманием и позже говорила, что к Атосу нельзя было подходить с теми же мерками, что и к обычному человеку, настолько особенным и необычным он был. Его первая жена умерла при неясных обстоятельствах в Париже. Несмотря на то что их брак продлился всего несколько месяцев, эта внезапная смерть потрясла Атоса. Весьма возможно, что это печальное происшествие повлияло на нежелание Атоса повторно вступать в брак. В своих письмах Туве не выражала разочарования по поводу расстроившихся планов, хотя подобного можно было ожидать. Она пыталась снова начать работать и заново увлечься живописью.

В поисках радости и желания

В 1948 году Туве отправилась в Италию в путешествие в компании Сама и Майи Ванни, пытаясь вновь обрести силы и, прежде всего, внутреннее желание вновь взять в руки кисть. Сам всегда был для Туве другом, умевшим вдохновить ее. Туве надеялась, что и на этот раз он поможет ей обрести радость творчества. Так и вышло. Они не мешали друг другу, работали порознь и прилежно трудились. И все же их духовная близость отчетливо проявляется во многих похожих друг на друга полотнах, созданных во время этой поездки. Подчас трудно определить, чьей кисти принадлежит та или иная картина.

Путешествовать с семейной парой и быть «третьей лишней» было нелегко, в особенности если вспомнить связывавшие Туве и Сама в прошлом отношения. Когда-то объединившая их любовь никогда не умирала, она лишь принимала новые формы. Между ними всегда существовала духовная близость чувств, и они наслаждались обществом друг друга. Туве и Сам любили вести бесконечные разговоры об искусстве. Туве высоко ценила как полученную от Сама критику, так и поддержку, и ей нравилось прогуливаться с ним по городским улицам. Сам имел привычку покупать в уличных лавках вино и колбасы, и Туве это занятие тоже пришлось по душе. Майя же была сдержанна и не участвовала в совместных пирушках. И все же эмоции, связывавшие троицу, били через край, оставаясь весьма противоречивыми. Постепенно стало ясно, что находиться втроем им слишком сложно, и Туве продолжила свой путь в Бретань уже одна.

Во Франции ее догнало письмо от Вивики, и Туве чуть не сошла с ума от счастья. Вивика обратилась к ней со смелым предложением поставить на сцене Шведского театра в Хельсинки пьесу о муми-троллях по книге «Муми-тролль и комета».

Во время и после поездки Туве писала Атосу и даже поздравила его с победой на выборах. Но прошлые чувства ушли, и эти письма по-дружески деловые. Туве писала, что надеется увидеться с Атосом, и одновременно сообщала, что по возвращении собирается отправиться на свой остров как можно скорее. Она писала о том, что скучает по острову, но о тоске по Атосу в письмах нет ни слова. Отношения с Атосом потихоньку продолжались, но вопрос о свадьбе больше, очевидно, не поднимался. В конце 1948 года Туве рассказала в одном из писем, как Атос объяснил ей хитросплетения своей эмоциональной жизни. В молодости он страдал от сильной депрессии, и жизнь казалась ему скроенной сплошь из несчастья и отчаяния. Все страдания, свойственные молодым мужчинам, он испытал на себе: тоска, одиночество, несчастная любовь и ужас смерти управляли его жизнью. Тогда он решил, что не может и не хочет жить «субъективно». Страдания — это расплата за чувства и эмоциональность. Его депрессия была бесконечной, и он решил покончить с жизнью. Но к счастью, в итоге он решил лишить жизни только «субъект», собственное «я». По его словам, он прокричал в ночь: «Я, я — это ничто». Тогда он поверил, что этого было достаточно для умерщвления своего эго. Его новое «я» не нуждалось ни в любви, ни в ответственности за кого-то. Так он начал жить «объективно» и больше не позволял ничему личному, никаким эмоциям управлять его жизнью. Любить он хотел все человечество, а не какую-то отдельную женщину.

«И это правда. Он не умеет ненавидеть, любить, печалиться, бояться или скучать… он сверхчеловек… но мне иногда холодно… Я думала, что причинила ему боль, рассказав, что не люблю его больше. Как я была глупа, — писала Туве в 1948 году Кониковой и продолжала, размышляя над собственными чувствами к Атосу: — В последние годы я искала покоя и избегала людей, может быть, мне стоит быть благодарной за то, что Атос таков, каков он есть».

Объективность Атоса означала некую свободу от собственных глубоких чувств. Самокритичное замечание Туве о том, что именно такой мужчина ей и подходит, попало в цель. Общество Атоса всегда вдохновляло ее интеллектуально и оставляло ей достаточно душевного пространства, в то же время Атос не мешал страстному погружению Туве в работу. Но цена была слишком высокой, когда дело касалось эмоциональной стороны.

Позже, в 1951 году, Атос вновь пытался сблизиться с Туве, но было уже слишком поздно. На протяжении многих лет отношения между ними были по большей части дружескими, а секс случался лишь эпизодически. Это напоминало долгий брак, когда чувства горят уже вполнакала. Жизнь Туве к тому моменту уже успела измениться. Атос «казался старым супругом, но уже без былого блеска и важности, которые сопутствовали отношениям на протяжении семи лет, пока я любила его. Теперь он рвется жениться на мне, только я не хочу. Но он всегда будет мне дорог». Так писала Туве Еве в 1951 году.

Ее беспокоила собственная бисексуальность, она еще не до конца успела привыкнуть к своей новой сути, на что требовалось время. На протяжении многих лет Туве размышляла об этом аспекте своей жизни в письмах, несмотря на то что Ева, которой были адресованы эти рассуждения, относилась к новому витку отношений в жизни подруги негативно. Подчас Туве хотела отказаться от своей новой сексуальной ориентации и оставить ее в прошлом. Было что-то, что заставляло ее переживать. Она анализировала однополые союзы друзей-мужчин, задумываясь над свойственными им внутренним напряжением и ссорами. Туве считала, что в гомосексуальных отношениях тяжелее уживаться вместе и жить спокойной жизнью, нежели в гетеросексуальной паре. Возможно, в этом была месть природы, думала она.

Послевоенные карикатуры для «Гарма»

В своих творческих взглядах Туве опиралась на позицию «искусство ради искусства» и была в этом отношении непоколебима. Тем не менее, работая в годы войны над иллюстрациями для «Гарма», она вовсе не занималась искусством ради искусства. С наступлением мира на смену карикатурам на Сталина и Гитлера и рисункам, отображающим ужасы войны, пришли иллюстрации, изображающие мрачные выжженные бомбежками пейзажи. В своих иллюстрациях Туве выводила на первый план главные проблемы воцарившегося мирного времени: дефицит продуктов, взлетевшие цены, регулирование потребления и вечную экономию. В то же время она отражала в своих рисунках бытовые вещи и явления, которые раздражали самых разных людей, и переосмысливала эти темы с помощью юмора и сатиры.

«Очищение от грехов войны», обложка журнала «Гарм», 1945

Это, среди прочего, такие темы, как порожденная временем жадность, избыток вещей и людское безразличие, а также стремительная интернационализация страны. В особенности ее забавляла оторопь, в которую впадали ее соотечественники при виде людей разных этносов, появившихся в Хельсинки перед летней Олимпиадой 1952 года.

Наступил мир, а вместе с ним начались судебные процессы над военными преступниками. Обычные люди также принялись переоценивать поступки, совершенные их знакомыми во время войны. Люди обвиняли друг друга прежде всего в фашизме и принадлежности к враждебному лагерю, а также в приверженности ложным идеалам. Каждый вынужден был защищаться. По-человечески понятно, что многие пытались скрыть или переиначить свою личную историю, деятельность в прошлом или убеждения. Над многими довлело чувство вины и стыда, и политическое покаяние было прямой необходимостью для тех, кто оказался на стороне проигравших. В этом отношении одним из самых интересных является рисунок Туве, опубликованный в «Гарме» в январе 1945-го. Темой его является как раз покаяние, ритуал очищения от прошлого и от его осуждаемых и поверженных идеалов. Туве изобразила некий огромный аппарат, на котором написано «Акционерное Общество „Метаморфозикум“» и ниже: «Отступники дня». Вверх прямо к жерлу аппарата бредет группа черных, как сажа, «отступников» в белых одеяниях, у кого со свастикой, у кого с латинской буквой Q. Свастика, разумеется, символизировала фашизм, а Q была первой буквой фамилии норвежского политика Видкуна Квислинга, который возглавлял марионеточное правительство оккупированной немцами Норвегии. Его имя стало нарицательным для предателя. В числе прочих в аппарат карабкается и угольно-черный муми-тролль. Машина гудит, дымит и извергает пламя и пепел. С другого ее конца на свет выходят незапятнанные создания в светлых одеждах, играющие на арфах или несущие в руках цветы. Нимбы вокруг их голов недвусмысленно заявляют об их полной безгрешности. Хотя картинка и забавна, тем не менее, поиск военных преступников и сопутствующая ему «охота на ведьм», как и осуждение общества, были реальностью, а не художественным вымыслом, и смешного во всем этом было мало.

Иллюстрация на обложке «Гарма» за август 1946 года намекает на ядерную войну. Исполнился ровно год со дня атомных бомбардировок Хиросимы и Нагасаки. На обложке задумчивый ангел сидит на крыле самолета. Внизу посреди цветов, напоминающих какие-то хищные растения, стоит мужчина в черном и смотрит вверх на ангела. В воздухе, словно предвестники беды, вьются летучие мыши. В руках у черного человека чемоданчик с надписью URAN 135.

«После празднования Иванова дня», обложка журнала «Гарм», 1952

Многие из иллюстраций Туве имеют политический подтекст, который сложно трактовать спустя десятилетия, когда как сами политики и их деяния уже давно исчезли из людской памяти. Отдельную категорию не потерявших актуальность иллюстраций составляют те, на которых Туве изображает отношение человека к природе и непривычное после войны изобилие товаров. Люди забыли о бережном отношении к окружающему миру, они разбрасывают мусор и уничтожают природу. Людское безразличие стало темой июньской обложки «Гарма». На ней изображен пейзаж после Иванова дня, который больше напоминает пейзаж после воздушного налета. Повсюду сломанные березы, пустые бутылки и осколки, валяются горы объедков и бумажного мусора. Людей на рисунке не видно, только следы их присутствия: кучи отбросов и дымящиеся кострища.

Ангел мира покидает мир атомных бомб. Обложка журнала «Гарм», август 1946

«Искусство ради искусства» — сноб

Период изолированности, который Финляндия переживала во время войны, закончился. Страна вновь начала впитывать новые идеалы и взгляды, бросающие людям интеллектуальный вызов. Круг друзей Атоса состоял из людей, предъявляющих высокие требования к культуре, и это, безусловно, было важно для Туве. Однако Туве ни в коей мере не являлась политическим или социальным клоном Атоса Виртанена. Еще до их романа Туве выполнила для «Гарма» ряд проницательных и заметных политических карикатур на Сталина и Гитлера. И все же, чтобы соответствовать политическому и культурному уровню друзей жениха, Туве приходилось активно анализировать текущие события и расширять свои социальные и культурные горизонты. Это было важно еще и потому, что ей постоянно приходилось придумывать запоминающиеся заголовки и обложки для «Гарма» и других изданий.

Среди друзей Атоса и Туве, а также среди сотрудников журнала «40-е годы», в редколлегию которого входил Атос, сюрреализм и экзистенциализм были весьма популярными темами разговоров. Оживленные дискуссии шли также по поводу социально ориентированного искусства и в особенности по поводу социалистического реализма, который, по мнению многих, являлся единственным настоящим видом искусства. По крайней мере, ожидалось, что у каждого обывателя непременно должно быть свое мнение об этих явлениях культурной жизни.

Сюрреализм пробуждал в людях сильные эмоции, и в отношении к нему приверженцы левых взглядов разделялись на два лагеря. Ева Коникова написала Туве о большом впечатлении, которое оказала на нее выставка сюрреалистов, проходившая в США. В ответном письме Туве негативно отозвалась об этом направлении в искусстве и заявила, что это всего лишь временное явление, которое появилось на свет как результат таких подробных исследований человеческой психики, как, например, психоанализ. Туве сравнивала сюрреализм со слишком заметным платьем, которое нельзя надеть дважды из-за того, что оно сразу же запоминается. Как и у слишком броского платья, у сюрреализма, по мнению Туве, нет будущего. Туве называла своими кумирами и учителями импрессионистов и в особенности Поля Сезанна, чьи «натюрморты намного трогательнее, нежели самые патетические большие полотна или сцены распятия Христа», писала она Кониковой. Туве подчеркивала, что в творчестве важны свобода и радость. Она считала, что искусство не может основываться на обязанности или чувстве ответственности. В искусстве должна быть безнадежность, однако должно быть и желание. Туве высоко ценила самоорганизацию, была крайне эгоцентрична в своих артистических воззрениях и подчас относилась критически даже к весьма значительным новым ценностям. Ее резкая оценка сюрреализма вызывает удивление, поскольку ее собственные ранние картины, иррациональные и сказочные в своей атмосфере, очень близки по духу к сюрреализму.

В послевоенные годы важным философским направлением стал экзистенциализм. У всех на устах были имена Жан-Поля Сартра, Симоны де Бовуар и Альбера Камю. Финляндия, куда экзистенциализм проник через Швецию, не стала исключением. Работы Сартра достаточно быстро появлялись в шведских изданиях. Так, отрывки из Сартра публиковались в уже упомянутом журнале «40-е годы».

Одним из горячих поклонников Сартра в Финляндии был Рауль Палмгрен, который даже встречался с философом во время поездки последнего в Швецию. Естественно, что об экзистенциализме много говорили и во время посиделок в доме Атоса в Кауниайнене. Туве в раздражении писала в письме, что однажды некий безымянный интеллигент ужаснулся, узнав, что она не читала Сартра. Мужчина подумал, что говорит с необразованной горничной, как саркастически сообщала Туве. Разозлившись из-за инцидента или, что скорее, из-за уничижающего взгляда «интеллигента», Туве позже все же прочла Сартра. Понятие свободы, часто встречающееся у философа, наверняка было ей близко, ведь во многих ее произведениях ясно прослеживаются схемы, позаимствованные у Сартра.

Одним из основных вопросов эпохи был вопрос о роли искусства в обществе. Кому должно служить искусство и должно ли служить вообще? Когда-то Туве и Тапса Тапиоваара посвятили обсуждению этих тем немало времени в художественной школе Атенеум, и Туве в шутку называла Тапиоваару «нашим маленьким коммунистом Тапсой». Так, например, Тапса познакомил Туве с Арво Туртиайненом, который был одним из самых интересных «левых» финских поэтов. Лучшими друзьями самой Туве также зачастую становились люди, которые мыслили не так, как все, люди левых взглядов, как, например, Эва Викман.

Лучшее, что может быть, — это свобода

Близкие друзья Туве оказали большое влияние на ее мировоззрение и творчество. Особенно примечательна роль художников Сама Ванни и Тапио Тапиоваары, которые были частыми собеседниками и советчиками Туве. На протяжении десятилетий Ванни оставался самым важным критиком ее работ из круга людей, не принадлежавших к семье Янссон. Знакомство с Атосом повлекло за собой ее все усиливавшийся интерес к литературе и писательству в целом. Круг людей, вхожих в дом Атоса в Кауниайнене, по многим причинам был очень важен для Туве. Отношения с Вивикой Бандлер в свою очередь привели к знакомству Туве с театральным миром, и театр стал для нее важным видом искусства.

Возлюбленных Туве — Ванни, Тапиоваару и Виртанена — объединяло стремление повлиять на воззрения и ценности объекта их любви. Все они были харизматичными и сильными личностями, привыкшими быть на виду, к тому, чтобы им доверяли, чтобы к их мнению прислушивались и ими восхищались.

Вместе с Ванни Туве анализировала суть живописи и обсуждала вопросы, относящиеся к философии искусства. Анализ был ограничен внутренними вопросами искусства: Ванни не был политически активным членом общества. И наоборот, тесные отношения с Тапиоваарой и Виртаненом и их друзьями поместили Туве в центр современной финской левой интеллигенции и культуры. Через своих социально активных возлюбленных Туве познакомилась с политически ориентированными художниками и общественными деятелями и принимала участие в организованных ими мероприятиях.

Благодаря Атосу Туве стала больше разбираться в политике. Атос же, более чем кто-либо другой, расширил и ее культурную среду. Тапиоваара заставил Туве задуматься над задачами искусства и над той ответственностью, которую налагает искусство на творца. Туве нужно было научиться определять свою позицию по отношению к «левацкой» политике в искусстве, которую представлял Тапса. По его мнению, нравственность и обоснованность искусства определялись тем, насколько хорошо это искусство могло служить обществу. Искусство, таким образом, подчинялось более важному общественному делу.

После войны была сформирована «Киила» — крайне активное и склонное к расширению объединение писателей левых взглядов. Взаимодействие со шведскоязычными писателями и художниками было для «Киилы» делом проблематичным, поскольку их трудно было привязать к ее деятельности. Описание одного из собраний в 1948 году, когда порядка десяти шведскоязычных деятелей культуры стали членами «Киилы», мы встречаем у Рауля Палмгрена. Среди этих писателей Палмгрен упоминает Мирьям Туоминен, Эву Викман, Хейди, Хели, Оскара и Ральфа Парландов, Томаса Ворбертона, Свена Грёнвалла и Атоса Виртанена. Двое последних представляли социалистическое крыло левых, прочие же являлись радикалами от интеллигенции и выступали против войн и фашизма в целом и прежде всего были индивидуалистами и модернистами. Кроме Атоса, друзьями Туве в этой группе писателей были Эва Викман и Свен Грёнвалл. С Томасом Ворбертоном она познакомилась приблизительно в это же время, когда относила в издательство Шилдта рукопись «Шляпы волшебника». Туве и Ворбертона связали тесные рабочие отношения. Он был ее редактором и другом, а также перевел на английский первые четыре книги о муми-троллях.

Очевидно, именно в том собрании 1948 года, которое описал Палмгрен, участвовала и Туве. Во всяком случае, в одном из писем без даты, отправленном Еве, она рассказывала, как побывала с Атосом на собрании «Киилы». Туве уже давно пытались приобщить к социально ориентированному искусству, а теперь «Киила» всеми способами пыталась вовлечь в свои ряды деятелей культуры, являющихся представителями финских шведов. С пламенной речью на собрании выступил Ярно Пеннанен, бывший влиятельной персоной среди национал-демократов. Он подчеркивал, что не нужно бояться политики, и призывал художников быть более открытыми в этом отношении. Пеннанен с такой страстью и помпезностью вещал о культуре, что Туве начала сомневаться в том, понимает ли он этот термин. В свойственной ей саркастичной манере Туве заявила, что ее всегда смущает, когда люди начинают громогласно заявлять о том, что моются: поневоле начинаешь думать, что в них есть что-то грязное.

Представленные в речах на собрании взгляды и идеалы не увлекли Туве, и она отнеслась ко всему мероприятию весьма настороженно. Для нее, как всегда, была важна ее независимость. В письме к Еве Туве описывала, как шведскоязычные художники по своему обыкновению подчеркивали желание по-прежнему оставаться индивидуалистами, не зависеть ни от кого и спокойно работать. Они боялись заполучить политическое клеймо и отказывались подписываться под националистическими идеями, то есть, по словам Туве, озвучили свои привычные убеждения. Споры во время собрания только увеличили пропасть между двумя языковыми группами. Тем не менее, после бурной дискуссии и аргументации «за» и «против» большая группа шведскоязычных художников все же вступила в ряды «Киилы». Объяснили они свою активность довольно своеобразно, сказав, что отказаться было бы невежливо. Это позабавило Туве. Собрание широко обсуждалось в прессе, и Фаффан был вне себя от гнева, когда узнал, что шведскоговорящие интеллигенты участвовали в собрании «коммунистов». Туве с присущей ей иронией прокомментировала: «Представляю, что бы он сказал, узнав, что и я там присутствовала».

Шведскоязычным деятелям культуры было нелегко разделять идеологию членов «Киилы», и понемногу они начали выходить из объединения. Туве тоже было сложно принять и разделить чью бы то ни было идеологию. Несмотря на многочисленные примеры среди художников, таких, как Тапса, группа Атоса «Ню Тид» и прочие идеологические объединения, в которые входили знакомые по встречам в Кауниайнене, Туве была и оставалась непоколебимой противницей искусства, подстраивающегося под нужды общества, за что и получила, как снобка, прозвище, которое означало — «искусство ради искусства». В числе тех, кто укорял Туве за недооценку социального искусства, была и Ева Коникова, так что Туве приходилось эмоционально отвечать на ее обвинения.

«Пока я пишу, я не думаю об остальных… Я работаю для себя, а для кого еще мне нужно рисовать? Я пытаюсь выразить себя… Ненавижу тенденции в искусстве. Из-за войны в живописи стали главенствовать темные тона и национализм. Может, истинное влияние войны на искусство мы увидим спустя пару лет, кто знает. Каждый художник изображает не только свой мир, но еще и свое время. Мою живопись обвиняют в техничной бесчувственности».

Туве не разделяла идеологических воззрений своих друзей и была неспособна глубоко верить в то, что считали важными ее близкие и любимые люди. Подчас это огорчало ее. Год за годом она объясняла, что для нее значение искусства лежало в идее «искусство ради искусства». Она считала, что искусство нельзя использовать [в политике] или ставить на службу иным целям. Искусство, в ее понимании, не являлось инструментом революции или способом построения социального благополучия. Оправданность искусства заключалась в самом искусстве. Позже она описывала эти переживания в рассказе «Письма к Кониковой», опираясь на собственные записные книжки и переписку военного времени.

«И вот теперь, хотя бы один раз, я скажу, что наслушалась их более чем достаточно… этих дискуссий о социальной ответственности и общественном сознании, этих высоких слов о народе. Я отказываюсь от того пресловутого социального, тенденциозного искусства, в которое я не верю! Я верю в l’art pour l’art. И на этом — точка!

Тапса говорит, что в искусстве я сноб и мои рисунки асоциальны. Разве натюрморт с яблоками асоциален?! Что вы скажете о яблоках Сезанна, ведь в них заключена сама идея Яблока, идеальное воплощение!

Тапса сказал, что Дали работает только для себя самого. Потому что для кого иначе ему рисовать? Я просто спрашиваю! Пока работаешь, не думаешь о других, не смеешь о них думать! Я полагаю, что каждое полотно, натюрморт, ландшафт, все что угодно — в самой глубине души автопортрет»^[10].

Партийную политику Туве считала отвратительной. Она анализировала свое отношение к общественным объединениям и пришла к выводу, что всевозможные народные собрания ее просто пугают. Она не понимала, почему индивидуальность приравнивается к антисоциальности и считается отрицательным качеством. Туве часто провозглашала, что ненавидит не только подстраивающееся под общественные нужды искусство, но и разнообразные собрания и общественную деятельность.

С годами позиции и мнения Тапсы и прочих деятелей искусств, принадлежащих к левому фронту, становились все более резкими, а их взгляды на искусство были все сильнее окрашены политическими воззрениями. В 1950-е годы Тапса и Свен Грёнвалл были председателями «Киилы». Новые направления в искусстве вызывали подозрения, большая часть которых связывалась с политическими взглядами.

Современные западные направления изобразительного искусства проникли в Финляндию позже, нежели в остальные европейские страны, и давали пищу для активного обсуждения. Наибольшее осуждение вызывало абстрактное искусство, которое рассматривали как американскую пропаганду и считали оружием холодной войны, направленным против социалистического реализма. По словам Тапиоваары, мировоззрение художника должно было включать в себя в равной мере этику и эстетику. Он считал абстракцию американским заговором в искусстве. Туве пришлось столкнуться с такой оценкой, когда она, подобно многим, в 1960-е годы заразилась новым веянием и выбрала абстракцию в качестве языка самовыражения.

В конце концов отношение Туве к той картине мира, которую предлагали левые, социал-демократы и коммунисты, так и не прояснилось. На основании ее писем и записных книжек можно сказать, что ее интересовала только идеологическая связь с творчеством и прежде всего с собственным творчеством. Ее позиция была в какой-то мере извиняющейся. В 1948 году она писала в записной книжке: «Всю жизнь я буду асоциальным — аполитичным художником, так называемым индивидуалистом, который рисует лимоны, пишет сказки, коллекционирует странные предметы и хобби и презирает народные собрания и объединения. Это может показаться смешным, но именно так я хочу прожить жизнь».

Социально ориентированное искусство, как и все искусство в целом, являлось лишь небольшой частью левой идеологии. Остальные политические темы, всплывавшие время от времени, Туве в письмах к Еве никак не комментировала. Ее собственные политические взгляды были близки к общему мировоззрению финской шведскоязычной интеллигенции. Этому мировоззрению присущи толерантность, то есть принятие различий во взглядах. Тем не менее, левые ценности совсем чужими для Туве не были. В противном случае вряд ли были возможными ее отношения с Тапиоваарой и Виртаненом. Столь же невозможной была бы дружба Туве с носителями левой идеологии и в целом с людьми, принадлежащими к избранному кругу гостей в доме Атоса в Кауниайнене. При всем этом у Туве хватало смелости доносить свое мнение о политиках в виде карикатур на них.

Несмотря на то что Туве была открыта для новых взглядов и идей, ни о каком принятии или понимании не могло быть и речи, если дело касалось войны или фашизма. Она была безусловным пацифистом и антифашистом. Ее взгляды и привычки шли впереди своего времени, и Туве можно смело назвать феминисткой, хотя она никогда не употребляла этот термин в отношении себя самой. Между тем ее открытость повлияла на жизнь сексуальных меньшинств в Финляндии. Несмотря на то что Туве не рвалась на баррикады отстаивать свои права, ее жизнь, ее книги и выраженная в них открытая и естественная позиция оказали огромное влияние на жадную до скандалов атмосферу скрытности, царившую в то время в стране.

Еще девочкой, проводя время в летнем доме в Пеллинки, Туве нарисовала на стене уличного туалета первую фигурку, напоминающую муми-тролля. Эта фигурка должна была изображать Иммануила Канта, и рядом с ней Туве написала: «Лучшее, что может быть, — это свобода». Свобода в различных проявлениях и ее изучение занимали Туве всю жизнь и были красной нитью, прошедшей через все ее творчество.

В своем искусстве Туве подчеркивала желание быть свободной, и точно так же свобода была важна для нее и в личной жизни. Вера в идеалы и сопутствующие этому коллективные цели, собрания и программы — все это казалось Туве бесконечно далеким от нее. Диктуемые обществом и людьми ограничения сильнее всего проявляются в повседневной жизни. Именно к этим ограничениям Туве всегда относилась с явным неодобрением, что опять же нашло отражение в ее книгах. Когда-то давно школьная жизнь с ее правилами и запретами пробуждала в Туве настоящее отвращение. В мире Туве непослушание было не таким уж страшным грехом. В своей жизни она руководствовалась только собственными убеждениями и моралью, и даже в важных вопросах ей удавалось не идти на поводу у общественного мнения и в то же время не афишировать свою позицию. Герои ее книг не всегда были законопослушны. Первые театральные постановки о муми-троллях, как и первые книги о них, вызывали общественное осуждение, поскольку люди боялись, что в этих персонажах дети увидят дурной пример.

Туве видела ущемленность положения женщин еще в своем раннем детстве, наблюдая брак своих родителей. Находясь рядом с волевыми мужчинами, сопровождавшими ее по жизни, ей всегда приходилось быть начеку, чтобы защитить свою свободу. Когда-то в детстве ей приходилось сражаться с отцом за право выражать собственное мнение. Безусловная любовь пугала. Еще Сам Ванни предостерегал Туве от опасности раствориться в мужчине без остатка и превратиться в его тень. В периоды бурной влюбленности Туве замечала, насколько велика была угроза потерять себя. Она знала за собой склонность к подчинению мужчине. Туве резко реагировала, оказываясь в подобных «опасных» ситуациях, поскольку видела, как сложилась судьба ее матери, жившей рядом с сильным мужчиной. Во время войны, когда у нее случился кризис в отношениях с Тапио Тапиоваарой, Туве писала о том, что замечает в себе все свойственные женщинам инстинкты: склонность к восхищению мужчиной, к подчинению его воле и отказу от собственных чувств и желаний.

Туве влюблялась и вступала в отношения без необходимого в то время церковного благословения и стоически переживала осуждение общества. Возможно, брак был для нее институтом, который чересчур ограничивал личную свободу. Может быть, подсознательно в спутники жизни она выбирала таких же мужчин, чрезмерно дорожащих свободой и не желавших связывать себя брачными узами даже тогда, когда она сама этого хотела.

Восхищение кем бы то ни было ограничивает свободу. Свобода — это огромная ценность и для большинства людей является идеалом, если не самой главной целью в жизни. Но все, что кажется свободой, не обязательно ею является, как вынужден был заявить Муми-папа о хатифнаттах.

«А я-то хорош! Сижу себе в моем заливе и думаю, что они такие замечательные и вольные — только потому, что ничего не говорят, а все плывут и плывут, все дальше и дальше. Им нечего сказать и некуда плыть…»^[11]

Противоположность и одновременно сходство свободы и несвободы, свободы и зависимости являются одним из главных вопросов книг Туве Янссон, подобно тому как они же были главными вопросами ее существования.

Материнство — это самая большая ответственность, которую может взять на себя женщина. Именно поэтому для Туве материнство было невероятно сложным и пугающим. Ее мучили противоречия: порой она хотела ребенка, а порой страшилась возможной беременности. Ответственность всегда ограничивает свободу. Поэтому ценность материнства была спорной для художницы, которая больше всего в жизни ценила свободу. Противоречивая ирония заключается и в том факте, что женщина, осознанно выбравшая бездетность, стала любимицей миллионов детей во всем мире.

Собственная мастерская стала для нее символом свободы, как своя комната, описанная Вирджинией Вулф, как место, где женщина может творить, в достаточной мере сохраняя свою индивидуальность. Мастерская была тем пространством, от которого никто и ничто не могло заставить ее отказаться. Оно гарантировало ей свободу в той мере, в которой вообще возможно быть свободной, живя на свете. Никакая любовная связь, никакие отношения не могли заставить Туве отказаться от мастерской. Работа — вот что в итоге было для нее истинной свободой и целью бытия. Только случавшаяся порой тяжелая депрессия могла помешать радости, которую приносил ей труд.

Уплывающий прочь черный муми-тролль. 1930-е годы, акварель

Рождение муми-троллей

У Туве Янссон всегда было много заказов на иллюстрации, что порой беспокоило ее не на шутку, поскольку ради этой работы ей приходилось жертвовать временем, которое она с бо́льшим удовольствием посвятила бы живописи. В таком случае вполне закономерен вопрос: почему талантливый художник, который мечтал прославиться как живописец, вдруг начал писать детские книжки? Причина была явно не в деньгах: Янссон никогда не предполагала, что написанные ею тексты станут коммерчески успешными и популярными. По крайней мере, в самом начале книги о муми-троллях были своего рода терапией, средством уйти от изуродованной войной реальности. Мир вокруг был непригляден, и многие «лечили» душевную боль алкоголем или наркотиками — как на фронте, так и вдали от передовой. Для Туве Янссон работа над историями о жизни в Муми-доле стала своеобразной тропой, уводящей прочь от жестокой реальности. Похоже, что изначально муми-тролли выполняли в жизни Туве ту же функцию, что и планы по обустройству артистической коммуны на островах Тонга или в Марокко.

Можно с полным основанием утверждать, что появлением муми-троллей мы обязаны именно Второй мировой войне. Визуальный образ муми-троллей наметился в рисунках Туве Янссон еще до войны, однако именно в разгар боевых действий она придумала мир, в котором она сама как писательница могла укрыться от происходящего вокруг. Туве так вспоминала о начале этого процесса: «Я художник и всегда им была, но в начале войны, в сороковые годы, я ощущала такое отчаяние, что начала писать сказки». От войны было не убежать, но Муми-дол давал возможность ненадолго скрыться от господствовавшей вокруг безнадежности. Воображаемый мир предлагал возможность подумать о чем-то другом, кроме войны.

Туве спряталась в Муми-доле. Она не пыталась убежать от реальности навсегда, скорее, это были краткосрочные путешествия в выдуманную страну, откуда, по ее же словам, она всегда возвращалась назад. В 1991 году, когда в свет вышло переработанное издание самой первой книги о муми-троллях, Туве написала в предисловии: «Была военная зима 1939 года. Всякая работа застопорилась, казалось совершенно невозможным даже пытаться рисовать картинки. Возможно, покажется естественным и понятным, что мне внезапно захотелось написать что-нибудь начинавшееся словами: „Жили-были…“ Ведь продолжение могло бы превратиться в сказку — это было неизбежно. Но я принесла свои извинения, что обошлась в своей книжке без принцев, принцесс и маленьких детей, а выбрала взамен фигурку-ярлык, сердитое существо из шуточных рисунков, и назвала его муми-троллем.

Уже наполовину готовое повествование было забыто до 1945 года, когда неожиданно пришел один из моих друзей и сказал, что написанное мной, кажется, детская книжка; допиши, мол, ее до конца и проиллюстрируй, возможно, повесть напечатают»^[12].

Этим другом был Атос, и с его поддержкой Туве в самом деле дописала книгу и проиллюстрировала ее.

Образы муми, к каким мы все привыкли, создавались постепенно в процессе работы над книгой: муми-тролли не могли появиться на свет раньше сотворения самого мира, к которому они принадлежали. По большому счету, первые напоминающие муми-троллей фигуры появляются в рисунках Туве 1930-х годов в виде виньеток или как часть авторской подписи. Однако эти существа, внешне мало напоминающие муми-троллей, не имели своей истории и собственного мира. Да и внешние отличия были разительны: первые муми — это, как правило, худые черные или просто темные существа с горящими красными глазами, рогами на голове и вытянутыми мордочками. Словом, одинокий прохожий точно не захотел бы встретиться ночной порой с подобными созданиями.

Первым изображением муми-тролля считается уже упомянутая фигурка, нарисованная Туве на стене туалета в Пеллинки. Далее последовала целая череда фигурок, которыми Туве украшала свои карикатуры, однако и эти варианты были далеки от окончательного образа муми-троллей. Прошло еще немало времени, пока муми превратились в толстеньких белых созданий, мягких с виду и на ощупь, их глаза уменьшились, рот пропал, а сами эти фантастические создания очеловечились и стали персонажами, с которыми без труда могли ассоциировать себя как дети, так и взрослые.

В разные годы Туве по-разному рассказывала о том, как появились на свет муми. Точную дату начала творческого процесса зачастую невозможно определить даже самому автору. Туве постоянно предлагала слушателям разные версии в зависимости от того, с кем именно разговаривала. Поскольку ей приходилось постоянно давать интервью, похоже, что она создала некую базу, в которой были собраны ответы на самые часто задаваемые вопросы. Обычно Туве начинала с рассказа о раннем детстве, когда она часто гостила у родственников матери в Швеции. По ночам девочка тайком таскала съестное из бакалейного шкафа. Дядя, заметивший лакомку, серьезно предупредил Туве, чтобы та остерегалась притаившихся в темноте по углам кухни муми-троллей. Само слово «муми» звучит как предостережение: глубокий, зарождающийся в горле звук «м-м-м-м-м», который сопровождает долгое и угрожающее «у»^[13].

Еще в тридцатые годы эти создания фантазии юной Туве были недобрыми. Они возникали в больном воображении, приходя из бреда, и были такими же нежеланными гостями, как простуда и злобные дворники. В своих дневниках Туве описывает их как похожих на привидения страшных существ, которых освободила ночная тьма и которые нашли дорогу в наш мир из темных глубин подсознания. Словом, они напоминали маленьких демонов.

В письме к Еве Кониковой в 1950 году Туве озвучила другую версию появления муми-троллей на свет. Ева в то время выясняла возможности опубликовать книги Туве в США, и та писала подруге, что на внешний облик муми-троллей повлиял заснеженный лесной пейзаж с его выкорчеванными пнями, укутанными пышным белым снегом. Корни и свисавшие с пней наросты были украшены круглыми снежными шапками, напоминавшими, по мнению Туве, большие белые носы. Возможно, рассказанная Еве история о заснеженных пнях, послуживших прообразом для муми-троллей, была навеяна арктической экзотикой, популярной за рубежом.

Сказки имеют огромное значение для развития детей. Туве частенько повторяла, что на всю жизнь запомнила сказки, которые рассказывала ей мать. Вне всякого сомнения, эти рассказы повлияли на то, что в сознательном возрасте Туве сама заинтересовалась написанием сказочных повестей. В книге «Дочь скульптора» она много пишет о сказочных вечерах, о подготовке к ним и о насыщенной атмосфере волшебства в родительском доме.

«Мы гасим свет в мастерской и сидим перед огнем, а мама начинает рассказывать: „Жила-была маленькая девочка, такая ужасно красивая, и ее мама так жутко любила ее…“ Каждая история должна начинаться одинаково, а потом уже необязательно рассказывать так уж точно. Мягкий медленный голос звучит в теплой темноте, а ты смотришь в огонь, и никакая опасность на свете не грозит тебе. Все иное где-то снаружи и не может войти в дом. Ни теперь, ни когда-нибудь потом»^[14].

Работа над текстами возвращала детское ощущение счастья: счастья быть ребенком и видеть рядом маму, слушать, замирая от напряжения и восторга, рассказы о приключениях, от которых волосы становятся дыбом, и в то же время чувствовать себя в безопасности — эти же эмоции Туве хотела передать и своим читателям.

В самом начале работать над сказками было просто. «Первые книги получились у меня легко, я писала с энтузиазмом новичка, который еще не обрел своего внутреннего цензора. Лишь тогда, когда тексты стали для меня так же важны, как и моя живопись, писать стало труднее и я стала переделывать книги по два-три раза», — рассказывала Туве. Она часто редактировала переиздания своих книг о муми-троллях. Были полностью переписаны «Муми-тролль и комета» и «Мемуары папы Муми-тролля», а в новое издание «Шляпы волшебника» 1967 года она внесла многочисленные изменения. Туве также зачастую делала новые обложки для переизданий и регулярно появляющихся переводов своих книг. Она писала Майе Ванни, что стыдится двух первых написанных ею книг «Муми-тролли и большое наводнение» и «Муми-тролль и комета», однако, как она признавалась, бесконечная правка старого — это симптом того, что ничего нового ты создать уже не можешь.

Черный муми-тролль, прогуливающийся по городу, 1934, акварель. Рисунок выполнен во время первой поездки Туве в Германию

Эскапизм как один из мотивов для написания муми-книг неожиданно поднял волну читательских эмоций. 1970-е годы — время, политически ярко окрашенное. Книги семидесятых должны были нести весть — если не благую, то, по меньшей мере, воспитательную или поучающую. Муми-тролли же возмущали своей буржуазностью и отсутствием моральной подоплеки своего легкомысленного существования. В первые годы после выхода книг много копий было сломано в спорах о том, как книги о троллях, которые беззаботно пьют пальмовое вино, курят и подчас даже бранятся, вписываются в модель воспитания будущих достойных граждан своей страны.

Сама Янссон не замедлила откреститься от всех попыток возложить на нее воспитательную функцию: «Я пишу, чтобы было весело, а не для того, чтобы воспитывать…»

Она открыто заявляла о том, что не имеет собственной философии или четких писательских тенденций. Она всего лишь хочет в художественной форме описать вещи и явления, которые пугали или завораживали когда-то ее саму, а героями своих рассказов она сделала семейство, которому свойственно находиться в некоем дружелюбном изумлении и одновременно с этим принимать мир вокруг таким, какой он есть, и исключительно хорошо уживаться друг с другом.

Сказки для малюток

Истории о муми-троллях появились не без влияния множества прочитанных Туве книг. В них отчетливо прослеживается сходство как с «Удивительными приключениями Нильса Хольгерссона» Сельмы Лагерлёф, так и с кэрролловской «Алисой в стране чудес». Одной из самых любимых книг Туве была «Книга джунглей» Киплинга, в детстве она также любила книги Эльзы Бесков. В развитии сюжетов о муми легко также найти следы и влияние библейских историй. Пер Улоф рассказывал, что дети семейства Янссон с энтузиазмом изучали семейную Библию и ее будоражащие воображение притчи. Огромное влияние на детское восприятие оказали потрясающие иллюстрации-гравюры к Библии Гюстава Доре.

Мать часто рассказывала Туве истории из Библии, что было естественно для дочери священника, однако не всегда упоминала первоисточник, из которого черпала свои рассказы. Героями этих рассказов были Моисей, найденный в тростнике, Ева и змей, а также Исаак, вселенский потоп и прочие катастрофы. Эти сюжетные заимствования, в большей или меньшей степени основанные на библейских легендах, можно с легкостью обнаружить в разных книгах о муми-троллях, разумеется, переработанными под реалии муми-мира.

Туве с детства любила иллюстрации шведа Йона Бауэра. В своей книге «Дочь скульптора» она описывает впечатления от его рисунков.

«Я иду через лес, нарисованный Йоном Бауэром. Этот художник умел рисовать лес, а с тех пор как он утонул, никто больше не осмеливается его рисовать…

Если хочешь, чтобы лес на рисунке выглядел достаточно большим, нельзя рисовать верхушки деревьев без неба вокруг них. Надо рисовать одни лишь прямые, очень толстые стволы, которые поднимаются ввысь. Земля — это мягкие холмы, что уходят все дальше и дальше и становятся все меньше и меньше, пока лес не покажется бесконечным. Камни тоже есть, но их не видно. Тысячу лет зарастали они мхом, и никто не потревожил его»^[15].

В девять лет Туве уже запоем читала страшные истории Эдгара Алана По и прочие «взрослые» книги, из которых особенно любила Виктора Гюго, Томаса Гарди, Роберта Льюиса Стивенсона и Джозефа Конрада. Мать Туве иллюстрировала книги и делала к ним обложки, после чего ей были положены авторские экземпляры. Дома всегда было много книг, и вся семья отличалась исключительной любовью к чтению. Неудивительно, что оба брата Туве опубликовали свои первые книги, будучи совсем молодыми.

У писателей нередко спрашивают, для кого они пишут свои книги. Туве не является исключением, и в 1964 году она ответила, что пишет не столько для детей, сколько для себя, по крайней мере, начинает писать. «Однако если мои рассказы и привлекают определенного читателя, то читатель этот — малютка. Под малютками я имею в виду тех, кому тяжело приспособиться ко всему происходящему вокруг, тех, кто везде чужой или близок к этому… Застенчив. Малютка, от которого ты сам сбежал или которого сумел скрыть». Туве рассказывала, что почти все письма, полученные ею от маленьких читателей, приходили именно от таких малюток: испуганных, тоскующих и одиноких детей. В мире муми-троллей читатели искали и находили утешение и ощущение собственной безопасности. Туве говорила, что, посмотрев в лицо страхам и радостям, можно обнаружить то, о чем взрослые часто забывают, например, чувство безопасности, но страх все равно будет незримо присутствовать на фоне. Она не хотела вычеркивать из своих текстов ничего, что являлось частью детского мира, например загадочность, нежность или жестокость. «Я думаю, что в честных детских книгах всегда есть что-нибудь пугающее. Это притягивает как смелых, так и робких детей, столь же неосознанно, как притягивает романтика уничтожения и разрушения», — писала Туве в своей записной книжке.

Самой опасной кажется темнота, это страх, у которого нет лица. И в то же время этот страх усиливает важность чувства безопасности и создает гармонию между ними. Опасность всегда была и будет. Темноту делает такой черной обычная лампа, спокойно светящая на подоконнике.

Два мира муми-троллей

География рассказов о муми-троллях проста и понятна, поэтому существует огромное количество карт этого сказочного мира. В те времена, когда Янссоны каждое лето выезжали из Хельсинки на архипелаг, Хам рисовала подробные карты островов, и карты мира муми-троллей очень их напоминают. Туве неоднократно подчеркивала, что фон, на котором разворачиваются события из жизни муми-троллей, — это мир севера, в частности финский и шведский пейзажи. В первых книгах о муми, в особенности в их ранних версиях, в Муми-доле присутствует большое (по мнению самой Туве — слишком большое) количество экзотических элементов: там растут пальмы и другие диковинные деревья и цветы, водятся необычные животные. Позднее автор отказалась от экзотики, посчитав, что мир и пейзаж должны быть максимально приближены к реальности вокруг и что луна должна всходить на небосклоне с правильной стороны, хотя размеры и масштабы, разумеется, могли варьироваться в полном соответствии с законами сказки. Море, бури, острые горные пики и обрывы — но в то же время леса и цветы, песчаные берега и острова, и все это — мир муми-троллей. Муми-дол существует в этом мире как оазис тепла, уюта и безопасности в противовес пространству, в котором разворачиваются приключения: непредсказуемое, полное опасностей море или горные гряды, сулящие катастрофы. Муми-дол — это место, куда хочется вернуться после даже самых захватывающих приключений в большом мире. И все-таки отправляться в путь необходимо, чтобы была возможность вернуться назад.

Ранний набросок с муми-троллями, без даты, гуашь

Вычислить прообразы пейзажей и персонажей муми-мира довольно легко. Во многом прототипами главных персонажей книг о муми-троллях стали семья Янссон и многочисленные друзья и возлюбленные Туве. Первым прообразом Муми-дола считается дом Бильдё, расположенный на одном из островов Стокгольмского архипелага. Дом этот, выстроенный дедом Янссон по материнской линии, был большим и старым, с множеством комнат, почти каждую из которых украшала искусно изукрашенная кафельная печь. Из окон дома в Бильдё открывался вид на море, а вокруг росли столетние деревья. В детстве маленькая Туве провела там не одно лето в шумной компании двоюродных братьев и сестер. В книге «Дочь скульптора» одна из глав целиком посвящена дому в Бильдё.

«Однажды, еще до того, как его дети, внуки и правнуки заселили нашу землю, пришел дедушка на длинный зеленый луг, окаймленный лесом и горами, отчего луг этот напоминал райскую долину, и только с одного конца долина выходила к морскому заливу, чтобы дедушкины потомки могли там купаться.

Вот дедушка и подумал: „Здесь стану я жить и размножаться, потому как это и есть воистину земля Ханаанская“»^[16].

Жители Муми-дола часто путешествуют вдали от родного дома и сталкиваются с удивительными и опасными приключениями в бушующем море. Туве любила море во всех его проявлениях. Море давало ей сюжеты для текстов и картин, она писала о нем в прозе и рисовала его на холстах. Семья Янссонов, несмотря на шведские корни, летом не уезжала на дачу в Стокгольм, а снимала домик на островах Пеллинки. Там же, на небольшом каменистом клочке земли острова Кловхару, находился и последний дом Туве Янссон, в котором она жила с Тууликки Пиетиля весной и летом. Это было суровое пристанище, где не было ничего, кроме камней и моря вокруг.

Муми-тролли жили одновременно в этих двух противоположных мирах. Один — это мир детства в Бильдё, полный солнечного света, шелеста листвы и бликов на морской воде, безопасный и согретый теплом изразцовой печи, а второй — мир архипелага Пеллинки, мир соленой воды и камней, пахнущий просмоленным дегтем деревом, полный пещер, ракушек и прочей морской живности, всегда зовущий к приключениям.

Муми-тролли жили, балансируя между этими двумя мирами.

Рождение семьи — маленькие тролли и большое наводнение

Идея книги и появление Муми-дола пришлись на угрюмый период Зимней войны. К издателю рукопись попала во время советско-финской войны и была опубликована сразу же после окончания военных действий. Будущее тогда выглядело мрачным и безнадежным. Вполне очевидно, что время создания книги повлияло на развитие сюжета и на то, как описываются сопутствующие героям чувство страха и витающие в воздухе угрозы. «Маленькие тролли и большое наводнение» — это история о катастрофе, но в то же время о том, как появилось семейство муми-троллей.

Потоп обрушился на земли и поглотил их, так что всем обитателям сказочного мира грозит смертельная опасность. Масштабы катастрофы и непредсказуемость сил природы создают атмосферу приключения и напряжения. Изображенная в книге природа близка к тем пейзажам, которые окружали Туве, любящую проводить как минимум половину года на островах: волны, море и бури, поваленные деревья и барахтающиеся в воде существа. Одновременно с этим в книге присутствуют посиделки и истории у костра, плавание под парусами и сражения со штормами.

История, рассказанная в первой книге, представляет собой типичное повествование о дальнем путешествии. Папа Муми-тролля исчез вместе с хатифнаттами, и Муми-мама и Муми-тролль отправляются на поиски отца семейства. Семейные узы, связывающие их двоих, достаточно крепки, но в то же время открыты: в семью принимают Сниффа. Из племен, населяющих Муми-дол, на сцене появляются хемули и хатифнатты, а также постепенно формируется ядро всего семейства. В качестве «гастролирующих звезд» выступают Муравьиный лев и синеволосая Тюлиппа. В книге описывается также волшебный сладкий мир, затерянный в горах, где все сделано из конфет и прочих лакомств и где дети могут объедаться всем этим сколько душа пожелает.

За основу для иллюстраций взяты летние морские пейзажи Пеллинки, однако в рисунках присутствует и буйство южной природы — возможно, экзотика островов Тонга или Марокко. И все же после всех бурных приключений история приходит к счастливому завершению именно в спокойном и прекрасном Муми-доле. Приключения остались позади, и жизнь начинается заново.

Пейзаж с муми-троллями, без даты, акварель

Центром муми-мира, отправной точкой и окончанием всех историй о муми-троллях является забота о других и близость членов семьи друг к другу. Любовь и тоска заставляют Муми-тролля вместе с Муми-мамой отправиться сквозь опасности на поиски папы Муми-тролля. Мощные воды потопа приносят дом, построенный папой, словно Ноев ковчег, в красивую долину, которую окружают высокие горы. Уже в первой повести Муми-дом обретает свои четкие очертания и прочно обосновывается в столь же четко обрисованном пейзаже, описания которого кочуют из книги в книгу на протяжении многих лет: ручей, долина, цветы и разные растения, окружающие дом. В синий дом, отдаленно напоминающий кафельную печь, переселяется муми-семейство: отец, мать и сын.

В названии первой книги отсутствовало слово «муми-тролли», поскольку никто еще не знал ровным счетом ничего о муми. Соответственно, издатель решил не рисковать и не выносить сомнительных персонажей в заголовок. Те первые муми-тролли были существами определенно более худыми, чем в более поздних книгах, с вытянутыми мордочками, и иногда у них даже имелся рот. Но они уже были теми самыми муми-троллями, белыми и вызывающими симпатию существами.

«Маленькие тролли и большое наводнение», обложка к англоязычному изданию

Рукопись была украшена многочисленными крупными, в половину, а то и во всю страницу акварельными рисунками, которые художница выполнила, используя только черно-белую цветовую гамму. С помощью разных оттенков серого ей удалось не только передать бушующий на море шторм, наводнение и унылость пейзажей, тонущих в непрекращающемся дожде, но и изобразить растущие в гуще джунглей пышные цветы и могучие деревья. К сожалению, техника печати того времени не позволяла перенести на бумагу тончайшую шкалу оттенков, свойственных акварели. Уровень книжной полиграфии не отвечал оригинальным рисункам, созданным Туве.

Уже в самой первой книге была очевидна многослойность всего повествования. Это свойство лежит в основе всех муми-книг и делает их исключительным явлением в детской литературе. В то же время как раз это свойство и поставило в тупик издателей, которые считали, что книги должны быть написаны либо для детей, либо для взрослых, но не для тех и других одновременно.

Первая книга о муми-троллях не стала для Туве чем-то из ряда вон выходящим или значительным. В письмах к Еве она сообщала, что испытывает куда большее воодушевление по поводу книг, написанных ее братьями. В одно время с «Маленькими троллями и большим наводнением» у Пера Улофа вышел сборник новелл под названием «Молодой человек бродит в одиночестве», а у Лассе — роман «Господин»^[17]. Рассказывая в письме о литературных достижениях братьев, Туве лишь мельком упомянула о том, что сама написала книгу, которую собирается еще и проиллюстрировать.

В мире войны и атомных бомб — муми-тролль и комета

Война накрыла своей мрачной тенью и вторую книгу о муми-троллях, «Муми-тролль и комета», сюжет которой оказался еще сильнее привязан к эпохе своего создания. Хоть эта книга и не является романом о войне в буквальном смысле слова, в ней рассказывается о катастрофах, сильно напоминающих настоящую войну. Туве начала писать книгу во время советско-финской войны, а дописывала и проиллюстрировала ее уже после наступления мира.

Муми-тролли продолжают свою борьбу с силами стихии, но сюжет разворачивается уже более динамично и захватывающе. «Муми-тролль и комета» — это по-прежнему рассказ о далеком путешествии, проходящий на фоне уже знакомых читателю пейзажей Муми-дола и в интерьерах синего Муми-дома. Сценарий грядущей катастрофы вновь напоминает библейский сюжет: миру угрожает несущаяся к Земле комета и грядущий в результате конец света. Близость кометы делает воздух невыносимо жарким, и природа сходит с ума: иссыхает море, из Египта прилетает саранча и уничтожает растения, а в воздухе и на воде бушуют бури. В книге присутствуют знакомые по детской литературе устрашающие персонажи: злобные крокодилы и огромный кондор, пытающиеся напасть на героев, а также живой ядовитый куст, с которым сражается Муми-тролль. Вулкан изрыгает из своих недр лаву и камни. Описания вулкана основываются на личных впечатлениях Туве о путешествии в Италию, которое случилось несколькими годами ранее и во время которого Туве поднималась на Везувий. Когда комета подходит вплотную к Земле, семейство и все их друзья укрываются в гроте, отрезанные от внешнего мира, который дышит жаром и пламенем. Вокруг все шипит, гремит и разрывается. Сказочные персонажи, находящиеся в душном гроте, не знают, что происходит снаружи.

Набросок к книге «Маленькие тролли и большое наводнение», 1940-е годы, акварель

«В небе шипело и грохотало, словно там рвались миллионы ракет и миллиарды ручных гранат, гора тряслась и дрожала. С гулом и грохотом комета протащила свой пылающий огненно-красный хвост над долиной, над лесом и над горами и с ревом унеслась дальше в мировое пространство. Но в гроте этого не знали и думали, что после такого страшного грохота все сгорело и ничего не осталось на Земле. Что их грот, быть может, единственное, что уцелело на свете»^[18].

Страшные моменты катастрофы описаны настолько оригинально и точно, что это можно объяснить лишь наличием собственного опыта у автора. Во время войны каждый раз, когда начинались воздушные налеты, Туве не желала спускаться в бомбоубежище и, бросая судьбе вызов, оставалась в своем ателье. Безрассудное поведение отчасти объяснялось ненавистью к самому помещению, в котором приходилось прятаться, к его тесноте и темноте, к набившимся внутрь людям, к неприятным запахам и густому чувству ужаса. Самым ужасным во время мощных бомбардировок было сознавать, что снаружи тебя поджидает неизвестность. Если налет длился долго, то мыслями людей овладевали страх и убеждение, что на улице их поджидают смерть и разрушение.

«Муми-тролль и комета», обложка книги

Атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки в 1945 году показали, что гибель земного шара — вещь вполне реальная. Оказывается, где-то происходили еще более страшные события, чем те, что люди пережили в Финляндии. Известие об уничтожении двух японских городов потрясло весь мир. Приблизившаяся вплотную угроза атомной войны нашла свое отражение и в сюжетах, которые выбирали художники и писатели, и в способах подачи текста.

Произошедшие катастрофы отразились и в сюжете повести «Муми-тролль и комета», поскольку в 1945 году Туве еще дописывала книгу. Осознание того, что мир может быть разрушен одним нажатием кнопки, наверняка повлияло на развитие повествования. Конец света — необычный выбор для сюжета детской книги.

Набросок к обложке книги «Муми-тролль и комета», без даты, акварель

Описание изменившейся природы в книге словно списано с газетных новостей о взрыве атомной бомбы. Воздух, которым дышат герои, стал невыносимо горячим, а небо над головой — безумно-красным. Дальнейшее существование поставлено под вопрос. Только грот может спасти обитателей Муми-дола. Спрятавшись в недрах грота, они не знают, осталось ли хоть что-то от мира снаружи. Муми-мама утешает сына и его друзей, напевая колыбельную.

И как чудесно было узнать, что земной шар вовсе не разрушен! Угроза миновала, и небо над головой вновь стало голубым. Кроваво-красный мир мелькнул и исчез, как ночной кошмар, тут и сказке конец. Дети заслужили счастливое окончание истории.

«— Как бы там ни было, небо, солнце и наша гора остались целы, — торжественно сказала она.

— И море, — прошептал Муми-тролль»^[20].

Все ноты вновь вернулись в губную гармошку Снусмумрика, и он, счастливый, наигрывал песенку. Наверное, то же чувствовали и финны, когда война подошла к концу и жизнь вновь вернулась в привычное русло. Разумеется, в реальности восстановить привычный уклад жизни было куда труднее, чем в сказке. Но все же — возможно.

В обеих муми-книгах самым важным является изображение отношений между героями. В преддверии конца света Муми-тролль хочет вернуться назад к Муми-маме, ведь мама и [ее] любовь способны защитить его даже от атомной бомбы. Так и люди стремятся встретить самые тяжелые и самые радостные моменты своей жизни рядом с любимыми. Никто не хочет умирать в одиночестве.

Набросок к книге «Муми-тролль и комета», без даты, акварель

Тесные отношения, связывающие муми-семейство, вовсе не мешают им принимать в свой круг новых членов. Ондатр остался бездомным после того, как муми-тролли построили новый мост над ручьем и разрушили его нору. Они чувствуют моральную обязанность позаботиться о нем. Потом Муми-тролль и Снифф находят играющего на губной гармошке Снусмумрика, который с радостью присоединяется к их компании. Позже происходит встреча со Снорками. Все эти существа входят в повествование и становятся главными героями книги наравне с муми-троллями. К финалу второй книги нуклеарная муми-семья, пополнившаяся новыми членами, практически полностью сложилась.

Туве гордилась своей новой книгой и с радостью писала Атосу, что, оказывается, идея строить воздушные замки совсем не так уж глупа. Себя она в письме назвала «гордой муми-куролесницей», и в данном контексте «куролесница» была абсолютно положительной характеристикой. Туве радовало и окрыляло еще и дошедшее до нее известие, что издатель уже ждал следующую книгу о муми.

Шляпа волшебника

Туве отправила издателю рукопись «Шляпы волшебника», и вскоре Хам, посетившая издательство по своим делам, принесла радостную весть, что там новая книга пришлась по вкусу. Было большой удачей, что появился еще один издатель, готовый публиковать рассказы о муми-троллях, поскольку предыдущий отказывался от сотрудничества из-за слабого спроса на книги. Новый издатель все же попросил уменьшить количество иллюстраций в тексте и вдобавок вычеркнул из повествования две главы.

Туве открыто заявляла, что очень довольна как книгой, так и иллюстрациями к ней, и считала ее более удачной, чем предыдущая. Она чувствовала, что в ней самой произошли важные изменения, и считала, что ей удалось найти новый подход к тексту. Возможно, уже тогда у нее появилось предчувствие того, как сильно муми-тролли в итоге изменят ее жизнь.

«Шляпа волшебника» стала переломным моментом в истории муми-книг, после которого их будущее было гарантировано. Муми-дол мог продолжать свое существование.

«Шляпа волшебника», увидевшая свет в 1948 году, сильно отличалась от двух предыдущих книг о муми-троллях. Муми-долу больше не грозят никакие катастрофы, и героям нет нужды спасаться бегством или прятаться. Книга написана после окончания войны, и, возможно, именно поэтому писательница не посчитала нужным вводить в сюжет какие-то глобальные катаклизмы. В тексте основное внимание приковано к отношениям между героями, по поводу чего ведутся размышления над большими философскими вопросами. Что дозволено, а что подлежит осуждению? Кто прав, кто виноват и почему? Почему именно так, а не иначе? Являются ли принципы морали и справедливости, главенствующие в мире, действительно справедливыми, и в чем заключается смысл относительности добра и зла? Для детской книги такая проблематика вряд ли является простой и типичной, однако это были вопросы, над поисками ответов на которые билась в то время сама Туве.

Как понятно из названия, книга рассказывает о шляпе волшебника. Случайно найденная жителями Муми-дола шляпа волшебным образом меняет случайно попавшие в нее предметы и живые существа: так, из яичной скорлупы получаются чудесные маленькие тучки, на которых можно летать по воздуху, а Муми-тролль, случайно спрятавшись в шляпу, превращается в уродливое маленькое создание, в котором только Муми-мама может узнать своего сына. Оказавшиеся по ошибке в цилиндре семена и растения вырастают из шляпы на волшебный лад и превращаются в джунгли, оплетающие весь Муми-дом изнутри и снаружи, так что Муми-тролль с друзьями могут играть в Тарзана. Муми-тролль становится самим Тарзаном, фрекен Снорк — Джейн, Снусмумрик — шимпанзе Читой, Снифф — сыном Тарзана, а Снорк изображает всеобщего врага. Посреди этого буйства растений и детей, сосредоточившись и не обращая ни на что внимания, сидит Муми-папа и пишет свои мемуары.

Время создания книги совпало с бурным периодом в жизни самой Туве; это было время, наполненное бьющими через край эмоциями. В водовороте человеческих отношений печаль и радость сменяли друг друга, и чувство бесконечного счастья в один момент сменялось горечью, злостью и разочарованием. В жизни Туве еще присутствовал Атос, но любовь к нему уже угасала, она уже успела познакомиться с Вивикой, и за вспыхнувшей между ними двумя страстью последовал период горького разочарования. Душевное состояние омрачалось еще и тем, что Туве приходилось сражаться с собственными, подчас крайне негативными переживаниями и депрессией.

У «Шляпы волшебника» было трое «крестных». Помимо Атоса и Евы Кониковой, третьей стала Вивика, которой Туве с восторгом писала о завершении работы над книгой. Она также рассказала о появлении на свет двух новых героев — Тофслы и Вифслы, прообразами которых стали они с Вивикой. Теперь они навек поселились в Муми-доле, неразлучные и неразделимые.

Кроме Тофлсы и Вифслы, в Муми-доле появилась еще и Морра. Тофсла и Вифсла — это маленькие существа, говорящие на странном языке, труднодоступном для окружающих. Сначала Снифф принимает их за крыс из-за их пугливости и маленького роста. Вместе с этими крошечными существами в Муми-доле появляется чемодан, в котором спрятан огромный Король рубинов. Этот великолепный сияющий всеми оттенками алого драгоценный камень Тофсла и Вифсла украли у Морры, которая отправилась в погоню за воришками, требуя вернуть ее имущество. Морра — злое создание, которое никого не любит и которую никто не любит. Земля, на которой сидит Морра, вымерзает и покрывается инеем. Поэтому Морра — самое одинокое существо на планете, олицетворение страха, злобы и черных мыслей, одно из самых противоречивых созданий, населяющих муми-мир.

Тофсла и Вифсла с королем рубинов. Иллюстрация к книге «Шляпа волшебника», 1948 (1956)

«Она неподвижно сидела на садовой дорожке перед крыльцом и смотрела на них круглыми, без всякого выражения глазами. Она была не особенно велика и не особенно грозна с виду. Она была лишь чудовищно омерзительна и, казалось, могла прождать так целую вечность. В этом-то и заключался весь ужас. Никто и не подумал напасть на нее. Она посидела еще с минуту на месте, потом скользнула прочь во тьму сада. Земля, где она сидела, замерзла»^[21].

Морра — угроза всему, что есть радостного в жизни, угроза любви, самой важной вести, заложенной в «Шляпе волшебника». Морра, отверженная всеми и всеми ненавидимая, в то же время символизирует грозящую руку закона, которая вот-вот настигнет и отнимет у маленьких Тофслы и Вифслы их рубин, их любовь.

На страницах книги часто встречаются описания простых радостей жизни. Чудеса и приключения окружают Муми-тролля, и он полон восторга и ликования, как и его друзья.

«О, счастье быть муми-троллем, который только проснулся и уже пляшет среди зеленых волн на восходе солнца!»^[22]

На свою третью книгу Туве уже возлагала определенные финансовые ожидания. Она даже знала, как потратит деньги: в ее мыслях уже долго жила мечта купить большой плавучий дом в Сипоо. Планировалось, что Атос, Лассе и она сама могли бы проводить в нем летние месяцы. Отсутствовали только деньги на покупку лодки, которую решено было назвать «Христофор Колумб». «Шляпа волшебника» должна была решить проблему поиска средств.

Муми-тролль, Тофсла и Вифсла. Иллюстрация к книге «Шляпа волшебника», 1948 (1956)

К сожалению, этого не произошло, и плавучий дом так и остался мечтой. Однако «Шляпа волшебника» получила прекрасную оценку критиков и пользовалась большим успехом, в особенности в Стокгольме. В Финляндии книга также преуспела лучше остальных и ее заметили. Тем не менее, первый перевод на финский язык появился не скоро.

Первый спектакль о муми-троллях

«Шляпа волшебника» стала началом международного муми-бума, который позже превратился в настоящий бизнес. У автора не оставалось ни одной свободной минуты: нужно было давать интервью, участвовать в переговорах и отвечать на запросы, касающиеся авторских прав. Муми-троллей пытались тиражировать всеми возможными способами: от керамических фигурок до муми-фильмов. Была запущена настоящая муми-промышленность, хотя на тот момент вряд ли кто-то действительно понимал, каких масштабов достигнет эта муми-мания.

Разумеется, популярность муми-троллей породила ответную негативную реакцию. Люди возмущались дурными манерами и языком муми-троллей, не важно, шла ли речь о книгах или о театральных постановках. Недоумение возникало и оттого, что читатели не понимали, для кого написаны книги — для детей или для взрослых. Считалось, что детская литература должна быть предназначена исключительно для детей, и мысль о том, что детскую книжку могут с удовольствием читать и взрослые, казалась невозможной. Появились группы протеста, своеобразная муми-оппозиция, которая агрессивно дискутировала по поводу несчастных троллей. Весь этот «цирк» венчал нескончаемый караван детей и их писем, стремившихся добраться до автора. Как подытожила Туве, все это было уже слишком.

Из писем, отправленных в тот период Еве, можно понять, что Туве тяжело переживала свалившуюся на нее в одночасье известность, в особенности дебаты о целях, которые преследовали муми-книги, а также о поведении самих бедных троллей. Раз за разом она вынуждена была объяснять, что муми-тролли не следуют никаким писательским тенденциям и задуманы отнюдь не в воспитательных целях. Туве писала, что некоторые ее оппоненты открыто заявляли, будто муми-тролли деморализуют детей. Тем не менее, сама она по этому поводу и не думала переживать.

Туве на премьере спектакля о муми-троллях, 1949

Из литературы тролли перекочевали на театральные подмостки. Пока Туве находилась в Бретани, Вивика написала ей письмо, в котором предложила поставить спектакль на сцене Шведского театра в Хельсинки. Туве понравилось это смелое предложение, и она написала в ответном письме, что не видит причин, по которым муми-троллей нельзя показывать на сцене так же, как «Спящую красавицу» и прочие детские сказки. Туве сразу начала разрабатывать декорации, от окрашенного багровым светом приближающейся кометы горизонта до сияющего на голубом небе солнца, явно под впечатлением от картин Ван Гога. В 1949 году в Шведском театре состоялась премьера первого спектакля о муми-троллях по книге «Муми-тролль и комета». Автором пьесы и декораций к спектаклю была сама Туве.

Изначально руководство театра противилось постановке, поскольку ее считали выходящей за рамки детского спектакля. Предназначенное для детей зрелище должно было развиваться по традиционной схеме и следовать привычным поворотам сюжета. В нем не могло присутствовать нескольких уровней, по крайней мере, таких, которые доступны лишь взрослому восприятию. Тема пьесы также казалась сомнительной. Детский спектакль о конце света пробуждал воспоминания об атомных бомбардировках, не так давно потрясших весь мир, и обо всех ужасах, с ними связанных. Эта угроза была по-прежнему актуальна. Мысль противников пьесы была очевидна: детям пока еще рано знать о подобных вещах. И все же спектакль увидел свет во многом благодаря усилиям Вивики. Премьера состоялась 28 декабря 1949 года в День святых невинных младенцев вифлеемских.

Постановка разделила зрителей на два лагеря. Многие пришли в ужас от того, что муми-тролли курили табак, занимались возлияниями и не чурались бранных словечек. То есть занимались всем тем, что детям ни в коем случае нельзя было показывать и от чего взрослые их, собственно, всеми силами пытались уберечь. В газете «Хуфвустадсбладет» в разделе читательских писем разгорелась нешуточная дискуссия по поводу спектакля. Зрители, очевидно не всё расслышавшие или понявшие во время спектакля, возмущались крепкими словечками, а родители высказывали пожелания, чтобы впредь детям показывали принцесс и принцев, а не пророков, попивающих пальмовое винцо. По мнению же критиков, писателю необходимо было отвечать на запросы публики.

Несмотря на то что реакция публики на постановку была неоднозначной, спектакль все же стал успешным и его хотели как можно скорее показать не только в Швеции, но и в других северных странах. В качестве условия Туве указала, что режиссером должна была быть Вивика. Вивика Бандлер позже рассказывала о принятом ею решении, что муми-тролли и в Швеции должны говорить на языке финских шведов, на котором они говорили в Хельсинки. Таким образом, этот диалект шведского стал в Швеции своеобразным «родным языком муми».

Занятия театром дались нелегко: работы было много, а репетиции отнимали все силы. По словам Туве, она смертельно уставала. Рабочий день зачастую продолжался двенадцать часов, и все равно спешки было не избежать. Не всегда хватало времени даже на то, чтобы перекусить. И все же Туве обожала театр и то, чем она занималась. Туве любила яркое и полное эмоций закулисье и сотрудничество с новыми, порой очень разными людьми. Это зачаровывало и стимулировало к новым достижениям. К тому же Вивика была великолепным режиссером, как заявляла Туве в письме к Еве Кониковой. Как параллель разворачивающемуся действу присутствовала мысль о том, что все может или получиться или же рухнуть в одночасье. В подобной неуверенности было что-то захватывающее и волшебное. Возможность катастрофы завораживала и словно наэлектризовывала ее, в театре она всегда была на расстоянии вытянутой руки. Туве умела наслаждаться этим ощущением.

Когда Туве возвращалась из театра в свое ателье, к своим привычным и милым сердцу натюрмортам, она немедленно начинала скучать по беспокойному миру сцены. Живопись между тем, по ее представлению, оставалась ее жизненным призванием. По сравнению с живописью все остальное было либо хобби, либо попыткой избавиться от страха и сопутствующей депрессии, либо работой, пускай приятной и даже любимой. Туве была счастлива, что может писать о муми-троллях и что ей не нужно зарабатывать на хлеб, рисуя слащавые открытки ко Дню матери и заниматься прочей бессмысленной работой.

Несмотря на пришедший успех, денег все равно хронически не хватало. В самом начале даже муми-тролли не приносили большой финансовой отдачи, а получение выплат из-за рубежа занимало много времени. И все же Туве подчеркивала, что она рада выходу книг и тому, что они нашли свою благодарную аудиторию. В 1951 году она писала Еве, что самый большой гонорар за муми-книгу составил 30 000 марок и треть от этой суммы пошла на налоги. Одна только аренда мастерской обходилась ей в месяц в 6500 марок. Если посчитать, то выходит, что на гонорар от одной книги она могла оплатить разве что несколько месяцев аренды. Стипендий она больше не получала и объясняла это тем, что организации, распределяющие денежную помощь художникам, считали ее богачкой. Она наверняка была права в этих подозрениях, поскольку люди ошибочно полагали, что ей выплачивают солидные гонорары за книги и иллюстрации.

Мемуары папы Муми-тролля

Книга, известная российскому читателю как «Мемуары папы Муми-тролля», позже стала публиковаться под названием «Бравады папы Муми-тролля». Книга впервые издана в 1950 году. Муми-папа занялся написанием воспоминаний еще в предыдущей книге «Шляпа волшебника», так что теперь он уже читает слушателям готовые мемуары.

Мемуары были написаны с целью дать знать остальным обитателям Муми-дола о таланте папы и обратить их внимание на то, как мало отклика и понимания до сих пор этот талант находил у публики. Тем не менее, героическая натура Муми-папы не осталась в тени, и книга рассказывает читателю о его подвигах. Туве описывает Муми-папу с мягкой иронией и любовью. Папа — мужественный герой и, разумеется, гений. Еще при его рождении необычное расположение звезд предсказало, что из Муми-папы вырастет высокоодаренный, но не простой по характеру муми-тролль. Детство Муми-папы было грустным. Совсем крошечным его, завернутого в газету, подкинули в приют для сирот в обыкновенной сумке. Безрадостный приют, который содержала суровая Хемулиха, был лишен тепла и любви. Попасть туда было худшим, что могло случиться в жизни муми-малыша. В своих мемуарах Муми-папа подробно описывал страшные вещи, пережитые в этом приюте.

«Представьте себе дом, где все комнаты одинаково квадратные, одинаково выкрашенные — в коричневато-пивной цвет и расположены в строгом порядке: одна за другой! Вы говорите: не может быть! Вы утверждаете, что в доме для муми-троллей должно быть множество удивительнейших уголков и потайных комнат, лестниц, балкончиков и башен! Вы правы. Но только не в доме для найденышей! Более того: в этом приюте никому нельзя было вставать ночью, чтобы поесть, поболтать или прогуляться! Даже выйти по маленькой нужде было не так-то просто. Мне, например, было строжайше запрещено приносить с собой в дом маленьких зверюшек и держать их под кроватью! Я должен был есть и умываться в одно и то же время, а здороваясь, держать хвост под углом в сорок пять градусов — разве можно говорить обо всем этом без слез?!»^[23]

Муми-папа сбежал и начал полное приключений путешествие, счастливым финалом которого стала встреча с Муми-мамой и начало новой жизни с семьей в долине муми-троллей. Только там он по-настоящему стал Муми-папой.

Когда папа Муми-тролля еще не был папой, а был маленьким троллем в бегах, он построил дом — в первый раз. Этот дом был очень похож на тот, в котором впоследствии поселилось муми-семейство. Он тоже напоминал башню и отдаленно — кафельную печь, а крышу его украшала позолоченная луковица. Первый дом Муми-папы находился прямо на пароходе, который построил его друг Фредриксон. Вместе с Фредриксоном папа плавал по волнам в этом плавучем доме, доме-пароходе или доме-корабле.

Пока Туве писала «Шляпу волшебника», она намеревалась купить плавучий дом под названием «Христофор Колумб», но этой мечте не суждено было воплотиться в жизнь. А вот Муми-папа сумел-таки заполучить дом-на-волнах. На пароходе под названием «Морской оркестр» Муми-папа плыл навстречу удивительным приключениям, попал в чудовищный шторм и в итоге опустился на дно морское, чтобы встретить там диковинных морских обитателей. Когда Туве работала над «Мемуарами папы Муми-тролля», она планировала переехать вместе с братом Лассе на острова Тонга в Полинезии, но эти мечты так и остались несбыточными. Муми-папа же сумел реализовать свою мечту. Он основал колонию на острове, который был, как устами героя сказала Туве, «довольно большим и имел форму сердца».

В новой книге портретная галерея жителей Муми-дола пополнилась новыми лицами. Во-первых, появилась Малышка Мю, рожденная в ночь на Ивана Купала. Во-вторых, море, которое было неисчерпаемым источником приключений, радостей и страхов, подарило Муми-папе самое важное для него существо — Муми-маму. Она появилась в жизни Муми-папы как Афродита, вышедшая из морских волн. Когда огромный водяной вал швырнул Муми-маму на берег, Муми-папа крепко ухватил ее за лапку и спас, как настоящий герой. Уцелела даже сумочка! Хотя волны били и швыряли Муми-маму в морской пучине, она ни на секунду не выпускала сумочку из лапок. Сумка стала важнейшей составляющей образа Муми-мамы, в ней хранилось все, что помогало ей лечить и радовать обитателей Муми-дола. Сумочка Муми-мамы таила в себе материалы, из которых позже был выстроен муми-мир. А это совсем немало.

Кто есть кто в Муми-доле

Персонажи, населяющие мир муми-троллей, от книги к книге меняются как внешне, так и внутренне, совсем как настоящие люди, но при этом не теряют своей узнаваемости. Каждый герой, каждый персонаж, придуманный Туве, несет на себе отпечаток характера автора. Ее черты видны в Снусмумрике, который стремится к свободе и независимости и одновременно с этим любит покой и природу. Чуть-чуть смешные в своем пристрастии к аккуратности и пунктуальности хемули не меньше напоминают Туве, известную своим ответственным отношением к делам. Тоска и страх Филифьонки — это эмоции автора, переживающего тяготы войны и скудные послевоенные годы. В бесконечном одиночестве и попытках — безрезультатных — Морры отыскать тепло каждый может узнать себя и вспомнить те моменты, когда в жизни наступает черная полоса и кажется, что мир вокруг недружелюбен и пуст и что даже друзья покинули тебя. В Морре каждый может увидеть свой страх.

Прототипом Муми-мамы, как неоднократно подчеркивала Туве, является мать автора, Сигне Хаммарстен, или Хам. В семье муми-троллей, как и в семье самой писательницы, мама была центральной фигурой, источником тепла и всеобъемлющей любви и заботы. Туве в разных текстах описывала, как обе мамы по весне любили сидеть на веранде, вырезая перочинным ножиком лодочки из коры. Жизненная философия Сигне Хаммарстен и Муми-мамы заключалась в одинаковых принципах доверия к детям, мягкой заботы и понимания. Обе мамы заботились о тех, кто их окружал, и изливали бесконечное количество любви на всех, кто в ней нуждался. Обе мамы, настоящая и выдуманная, не терялись ни при каких жизненных обстоятельствах, будь то ориентирование на местности, большая душевная печаль или незначительный насморк.

У обеих мам были непростые отношения с супругами. Муми-маме и Сигне необходимо было искать подход к своим мужьям, которые не всегда обращали внимание на переживания и эмоции жен. Отчетливое сходство между Хам и Муми-мамой особенно заметно в книге «Муми-папа и море». Муми-папа под влиянием момента хочет перевезти семейство на маяк, расположенный на острове, не особенно считаясь с желаниями прочих членов семьи. Муми-тролли переезжают на голый и безрадостный остров, подчиняясь разочаровавшемуся во всем сущем Муми-папе. На чужбине Муми-мама скучает по дому и пытается смягчить ностальгию, рисуя на окнах чудесные цветы и пейзажи Муми-дола. Мысленно переносясь в эти милые сердцу декорации, Муми-мама чувствует себя счастливой, хотя и одинокой. Подобная ностальгия была знакома и Хам, которая, оставив родной дом в Швеции, вышла замуж за Виктора Янссона и переехала с ним в Финляндию. В то время, как, впрочем, и сейчас, Хельсинки по сравнению со Стокгольмом был небольшим, даже провинциальным городом, а шведскоязычные круги интеллигенции в нем были и того меньше. Неудивительно, что Сигне тосковала.

Муми-тролль — это альтер эго самой Туве, как она не раз заявляла. Изначально персонаж носил имя Снорка, лишь позднее, с появлением Муми-дола, он превратился в Муми-тролля. Фигурка этого маленького существа стала для Туве Янссон своеобразной творческой печатью, эмблемой, которой она скрепляла свои письма и подписывала художественные работы, такие как карикатуры в журнале «Гарм», монументальные фрески в здании мэрии Хельсинки или стенную роспись в городе Хамина. Муми-тролль был также изображен на флаге острова Бредшёрен, где Туве проводила летнее время.

Муми-тролль — отнюдь не самый яркий или необычный житель Муми-дола, однако он главный герой и одна из центральных фигур в повествовании, вокруг которого выстраиваются отношения других персонажей. Отец, сын и мать — вот основа сюжета, семейный триумвират, правда, постепенно разрастающийся.

Еще один герой, характером напоминающий автора, — это Малышка Мю, прямолинейная и порой злая на язык, но честная и справедливая. В карикатурах, опубликованных в «Гарме» еще до появления муми-троллей, Туве Янссон выпускала на волю свою внутреннюю Мю, как высмеивая, нередко с беспощадной откровенностью, прописные истины, так и иронизируя на вполне серьезные темы. Туве справлялась с тяжелыми жизненными моментами, с удовольствием используя веселую насмешку. Впрочем, существуют мнения, что одним из прообразов Мю была Эва Викман, близкая подруга Туве, натура импульсивная и творческая. Мю говорит правду в глаза, подчас озвучивая то, чего никто не хотел бы слышать и что, тем не менее, иногда бывает необходимо услышать. Мю — особенная, одновременно и веселая, и злобная, непослушная, иногда откровенно противная, кусающая прохожих за ноги и покатывающаяся со смеху при их возмущении. Мю устраивает проделки, дурачится и ведет себя словно шут или карлица при короле. Она и есть карлица, маленькая-премаленькая пигалица, десятитысячная доля миллиметра, такая крошечная, что ее не разглядеть иначе, кроме как через увеличительное стекло. Малышка Мю — самый любимый читателями персонаж из всех жителей Муми-дола. Это многое говорит и о самих читателях. Мю — несносное, но позитивное существо, необходимое для создания баланса в семье Муми-троллей. Сама Туве так писала о ней: «Мю крайне полезное и практичное существо. Мне нужен был кто-то, кто смог бы противодействовать беспомощной чувствительности семейства Муми-троллей. Без Мю в книге осталась бы сплошная мягкотелость».

Иллюстрация к книге «Опасное лето», 1954

В муми-сообществе Мю — важная противоположность безусловно положительным и всепонимающим троллям. Агрессивность Мю — ее ключ к свободе, то, в чем каждый, например, Дитя-невидимка, нуждается для того, чтобы вновь стать видимым. Для того чтобы быть настоящим, надо осмелиться разозлиться как следует, необходимо позволить себе быть собой наравне с остальными, хорошими и плохими существами.

Тофсла и Вифсла — персонажи, прообразами которых послужили Туве и Вивика. Они лепечут на языке, который довольно сложно понять окружающим. Тофсла и Вифлса хотят повсюду быть вместе; если одна из них начинает фразу, то вторая без труда подхватывает и доканчивает ее; они частенько скрываются от остальных, чтобы побыть вдвоем. Они спят в кармашках сумки Муми-мамы или в ящике стола. Эти двое словно доказывают своим существованием превосходство любви над законом и правом. Сияющий рубин любви принадлежит тому, кто ценит его превыше всего, а не тому, для кого эта драгоценность всего лишь разменная монета.

Иллюстрация к книге «Волшебная зима», 1957

В последних книгах Муми-тролль как альтер эго постепенно отходит на второй план. В книге «В конце ноября» (1970) рассказчиком и слушателем является новый персонаж Хомса Тофт. «Вечерами, когда все расходились по домам и залив затихал, Хомса рассказывал себе историю своей собственной жизни. Это был рассказ о счастливой семье».^[24]

В шведском оригинале повести имя персонажа Тофт сразу же оказывается в явной параллели с именем автора, Туве. Сама Туве довольно часто подписывала свои работы именем Тофсла. Хомса Тофт — герой мужского пола, как и Муми-тролль, хотя, если судить по внешности, он мог бы быть и девочкой. На самом деле внешне Тофт со своими коротко стриженными светлыми волосами сильно напоминает саму писательницу. Тофт живет в перевернутой лодке, любит запах ее просмоленных досок, скучает по Муми-маме и порой впадает в отчаяние от страха, что Муми-семейство пропало навсегда.

В книге «Кто утешит малютку» одним из главных героев является малютка Кнютт. Кнютт, подобно Хомсе Тофту, тоже мал, пуглив и застенчив; он такой, какой подчас чувствовала себя Туве. Она часто говорила, что Кнютт — это один из персонажей, списанных с нее самой.

Морра — необходимое зло, живущее в мире, полном беззаботных и добрых существ. Некоторые исследователи творчества Туве Янссон видели в ней «темную сторону» всегда милой и всё понимающей Муми-мамы. Некоторые считали прообразом Морры писателя критического реализма того времени Хагара Улссона. Улссону был свойствен однозначный и бескомпромиссный, подчас весьма мрачный взгляд на культуру и окружающую действительность. Морра вносила в текст интригу и создавала баланс темного и светлого в рассказах о солнечных днях в Муми-доле. Туве говорила, что невозможно писать продолжение о муми-троллях после того, как она позволила Морре согреться. Кто же такая Морра? Она одновременно все и никто. Она — злой двойник самой писательницы и каждого из читателей, в ней живет вечное и горькое одиночество. Тоска Морры по теплу — это человеческая тоска, которая неизбывно живет в душе каждого и лишь поджидает удобного момента, чтобы вырваться наружу. Она живет внутри каждого из нас, и от нее не убежать. Она выжидает.

Хомса Тофт и палатка. Иллюстрация к книге «В конце ноября»

А вот хемули — привычные персонажи окружающего нас мира. Хемулями кишит все вокруг. Они работают учителями, чиновниками, охранниками парков и прочими представителями закона и порядка. Хемули суетятся, что-то все время устраивают и организуют. Они заботятся обо всех остальных, но их собственная доля нелегка. Хемули — крупные и неуклюжие существа, над которыми остальные чаще всего просто посмеиваются. Они не слишком любят окружающих, и это, похоже, взаимно. Многие черты хемулей из мира муми-троллей были присущи самой писательнице. Туве тщательно вела личную бухгалтерию, подсчитывая, сколько картин ей удалось продать, и отмечая все доходы и расходы. Для работодателей она являлась идеальным подчиненным — ответственным, пунктуальным и достойным всяческого доверия, из-за чего сама порой страдала от стресса, вызванного чрезмерной ответственностью. Туве вела подробный дневник, в который записывала все, что с ней происходило, она тщательно архивировала все свои записи и использовала их по мере надобности.

Филифьонка и разбитое ветром окно. Иллюстрация к книге «Дитя-невидимка», 1962

Филифьонка живет в вечном страхе катастроф, который появился на свет вместе с ней и всю жизнь так и преследует ее. Для Филифьонки главное — это порядок, и больше всего в мире она любит убираться и наводить красоту. С помощью уборки ей удается заглушить живущее внутри нее беспокойство, однако страх все равно диктует ей, как жить. В конце концов катастрофа все же настигает ее. «Обезумевшая Филифьонка в полной растерянности стояла посреди гостиной в развевающемся платье, и в голове у нее стучало: „Ну вот! Случилось! Теперь все пропало! Наконец-то! Теперь мне больше нечего ждать“».

Филифьонка боялась собственного страха, однако столкнувшись с катастрофой лицом к лицу, она поняла, что больше бояться нечего и что теперь она свободна. «— Я больше никогда не стану бояться, — сказала она себе. — Теперь я вольная птица. Теперь я могу делать все, что хочу»^[25].

Туу-тикки впервые появилась в Муми-доле в книге «Волшебная зима». Во время написания книги отношения между Туве и Тууликки Пиетиля, продлившиеся почти пять десятилетий, только-только начинались. В Туу-тикки легко узнается Тууликки: сходство прослеживается во внешнем виде и в именах. Тууликки — цельная и неделимая, ей соответствует только один персонаж в повествовании, точно так же, как и Сигне Хаммарстен. Туу-тикки выглядит в книге несколько мужеподобно, однако используемое в тексте шведское местоимение hon снимает все вопросы о ее женской природе. Туу-тикки мудра и практична. Она умеет не только делать снежные фонарики, но еще и рыбачить, готовить и вырезать по дереву.

Весьма приметными обитателями Муми-дола являются хатифнатты, которых некоторые исследователи творчества Туве Янссон склонны трактовать как олицетворение сексуальной силы в долине Муми-троллей. Хатифнатты — странные, загадочные, порой пугающие, но в то же время притягательные персонажи. Во время грозы они активизируются, электризуются и размножаются. В это время концентрация электрического заряда в них настолько велика, что они могут даже ударить током. Эта необычная способность указывает, согласно бытовавшему тогда мнению, на безудержную сексуальную энергию хатифнаттов, что отчасти поддерживается их внешним видом: они похожи на пенис или на презерватив. Их фаллический мир завораживает и тянет за собой Муми-папу, словно зов природы, инстинкт. И тогда Муми-папа оставляет семью и отправляется в путешествие вместе с хатифнаттами. В Муми-папе четко прослеживаются черты Фаффана, в частности его любовь к морю, штормам и грозам. Фаффан, правда, не пропадал в волнах с хатифнаттами, но раз за разом исчезал в столичной ночи, оставляя дома ожидающее его возвращения семейство.

Если хатифнатты — олицетворение мужественности, то очаровательная Мюмла — это квинтэссенция женственности. Ее имя — производное от сленгового глагола «мюмлиться», то есть «заниматься любовью». Туве часто использовала этот глагол из лексикона финских шведов. Мюмла из Муми-дола — кругленькая, женственная и мягкая, а также весьма склонная к полигамии. У Мюмлы больше двух десятков детей, одна из которых — Малышка Мю. Мюмла — особа нарциссическая и жизнерадостная. Самое главное для нее — это получать удовольствие и наслаждаться жизнью, спать, когда хочется и просыпаться, когда для этого есть причины. Как и хатифнатты, Мюмла тоже обладает способностью электризоваться.

Снусмумрик появился на свет, когда Туве встречалась с Атосом, который был центром ее вселенной. Снусмумрик — не тролль, он человекоподобен. В своих манерах и поведении он похож одновременно и на Туве, и на ее возлюбленного. Брат Туве Лассе также считается одним из прообразов этого персонажа. Внешне Снусмумрик — вылитый Атос, с его широкой улыбкой, навечно поселившейся в зубах трубкой и шляпой с пером. За плечами у Снусмумрика часто болтается рюкзак: он не то отправляется в путешествие, не то только что из него вернулся, в точности как Атос.

Снусмумрик. Рисунок Туве для постановки шведского театра Dramaten. 1980-е годы

Дальним родственником Снусмумрика можно назвать чаплинского бродягу. Облаченный в потрепанную одежду и слишком большие ботинки, в шляпе и коротких штанишках, неуклюжий персонаж эпохи немого кино тоже одинок и стремится делать добро. Но герой Чаплина печален. Стремясь избавиться от одиночества, он пробуждает в зрителях сочувствие. Снусмумрик же активен по натуре, он бесстрашный искатель приключений и вызывает уважение как полностью самодостаточное существо. Туве и сама подтверждала, что одиночество Снусмумрика — это правильное одиночество, в отличие от одиночества Филифьонки, которая считает его ужасным. Свое одиночество Снусмумрик выбирает сам, это не печаль всеми брошенного и забытого создания. Снусмумрик ни за кого не отвечает и ни от кого не зависит. Он не привязывается слишком сильно ни к кому и не желает, чтобы кто-то чересчур привязывался к нему. Он свободен или, по крайней мере, желает таким казаться.

Иллюстрация к книге «Муми-тролль и комета», 1946 (1955)

Снусмумрик был персонажем, с помощью которого Туве анализировала концепцию свободы с разных точек зрения. Прежде всего она задумывалась над тем, как сильные чувства сковывают человека. Снусмумрик говорит, что нельзя быть свободным, если чересчур восхищаешься кем-либо. Его собственное стремление к свободе становилось причиной боли и тоски Муми-тролля. Восхищение и любовь вызывают, таким образом, противоречивые ощущения. Абсолютная свобода ставит под запрет самые сильные человеческие эмоции: любовь, тоску, гнев и даже восхищение, в особенности если оно безусловно и глубоко. Отношения Снусмумрика и Муми-тролля во многом напоминают отношения Атоса и Туве. Снусмумрик приходит и уходит, и Муми-тролль переживает тот же спектр эмоций, через который пришлось пройти и автору, работая над книгой. Туве ждала возлюбленного из путешествий, надеясь услышать слова привязанности и тайно веря, что рано или поздно он захочет остаться с ней. Снусмумрик не мог дать Муми-троллю ничего подобного, как не мог этого дать и Атос Туве. Несмотря на то что центром мира Туве был ее возлюбленный, у него самого подобных центров было куда больше. Тому, кто был рядом с ним, его партнеру, это сулило одиночество, тоску и грусть.

Планы на лето, которые строили Муми-тролль и Снусмумрик, были очень похожи на то, как сама Туве хотела бы провести время вместе с Атосом. Но Атос предпочитал свой путь.

«— У меня есть план. Из тех, что предназначаются только для одного. Ну ты понимаешь. — Муми-тролль посмотрел на него долгим взглядом и сказал:

— Ты хочешь уйти.

Снусмумрик кивнул.

— Когда ты уходишь? — спросил Муми-тролль.

— Прямо сейчас! — сказал Снусмумрик, соскочил с перил и потянул носом утренний воздух. — Хороший денек для путешествия»^[26].

Муми-тролль понимал Снусмумрика и его тягу к свободе, но все же ожидать его возвращения было нелегко. Туве, как и все, кто пережил войну, привыкла к ожиданию. Женихи, друзья, мужья, братья и приятели сражались на фронте. Были и такие, кто не воевал, а сбежал в неизвестном направлении, скрываясь от войны. Но все люди ждали — вернется ли близкий человек домой живым, или принесут похоронку, ждали, когда закончится война и наступит мир. Ожидающий не свободен, ведь тоска — самая тесная тюрьма для души. Туве привыкла к этому состоянию и в то же время устала от вечного ожидания.

«Ему стало немного не по себе, он вспомнил Муми-тролля, который его ждал и очень по нему соскучился, который им восхищался и говорил: „Ну конечно, ты свободен, ясное дело, ты уйдешь, неужели я не понимаю, что тебе надо иногда побыть одному“. И в то же время в глазах его были тоска и безысходность».

Время от времени Туве чувствовала беспомощность, когда Атос погружался в свои бесконечные рабочие дела или в исследование трудов Ницше. Она надеялась, что Атос как можно быстрее закончит свою книгу о философе, поскольку считала, что восхищение последним существенно ограничивает свободу Атоса. «Никогда не станешь по-настоящему свободным, если будешь чрезмерно кем-нибудь восхищаться». Подчас чужая привязанность может даже показаться обузой, каковой казалась иногда Снусмумрику любовь Муми-тролля.

«— Никогда не станешь по-настоящему свободным, если будешь чрезмерно кем-нибудь восхищаться, — неожиданно сказал Снусмумрик. — Уж я-то знаю.

— Я знаю, что ты все знаешь, — затараторила малышка, подвигаясь еще ближе к костру. — Ежик говорил, что когда Муми-тролль встает после зимней спячки, то он сразу начинает по тебе скучать… Правда, приятно, когда кто-нибудь по тебе скучает и все ждет тебя и ждет?

— Я приду к нему, когда захочу! — не на шутку рассердился Снусмумрик. — Может, я еще вообще не приду. Может, я пойду совсем в другую сторону.

— Но он тогда, наверно, обидится, — сказала кроха»^[27].

Постепенно любовь Туве к Атосу отошла на второй план и померк блеск страсти, который так много для нее значил, но на смену этому пришла дружба, которая продлилась до конца жизни. Такое развитие отношений напоминает то, во что в итоге превратилась привязанность Муми-тролля к Снусмумрику. Когда Снусмумрик в очередной раз отправляется в путь, Муми-тролль произносит, пожалуй, самые прекрасные слова, которые только можно сказать, прощаясь с далеким другом.

«Я поднимаю тост за Снусмумрика, который сегодня ночью бредет на юг один, но наверняка такой же счастливый, как и мы. Пожелаем же ему хорошего места, где разбить палатку, и легкого сердца!»^[28]

В кругу друзей Туве называла Атоса мушкетером, поскольку свое имя он получил именно в честь Атоса, героя «Трех мушкетеров» Александра Дюма. Но еще чаще она звала его Философом, Космософом или Полисофом, иногда сокращая все эти клички до Софа. Частенько она также называла его Ондатром. В муми-мире есть еще один персонаж, помимо Снусмумрика, на создание которого Туве вдохновил Атос. Это как раз Ондатр. Сходство его с прототипом было не столько внешнее, сколько внутреннее. Ондатр по натуре — философ и мыслитель. Он слегка неуклюж и абсолютно не практичен, как и Атос.

Иллюстрация к книге «В конце ноября», 1970

Ондатр. Иллюстрация к книге «Шляпа волшебника», 1948 (1955)

Стиль жизни Атоса отчасти нашел свое художественное воплощение в описании образа жизни хатифнаттов. Именно его желание уничтожить в себе все чувства и жить «объективно» могло натолкнуть Туве на мысль о характере хатифнаттов. Сидя на морском берегу, Муми-папа думает об этих белых существах, которые лишены всего груза эмоций. Возможно, именно им выпала доля быть совершенными и объективными существами, такими, каким желал быть Атос Виртанен. В рассказе «Тайна хатифнаттов» Туве так рассуждает над перспективами подобной судьбы: «Подумать только, что никогда бы ты не смог ни развеселиться, ни загрустить… Никогда бы никому не сказал доброго слова, ни на кого бы не рассердился и не простил. Не спал бы и не чувствовал холода, никогда бы не ошибался, не страдал бы желудком и не выздоравливал бы, не отмечал бы день рождения, не пил бы пива, никогда не испытывал бы угрызений совести… Ничего бы этого не было»^[29].

Туве за работой над стенной росписью в больнице «Аврора», 1955–1956 годы

Муми-тролли находят своего читателя

Уже первые книги о приключениях муми-троллей собрали лестные отзывы в шведскоязычных газетах «Вестра Нюланд», «Ню Прессен» и «Арбетарбладет». «Шляпа волшебника» стала первой книгой, которую по-настоящему заметили и которая получила широкую известность. Можно сказать, что «Шляпа волшебника» стала творческим прорывом. Перевод книг на финский язык, как ни странно, затянулся на долгий срок. Языковой барьер стал настоящей проблемой, к тому же финские издатели проявили невероятную медлительность, несмотря на то что нашлись переводчики, которые хотели взяться за тексты Туве. Одним из тех, кто выразил желание перевести книги Туве на финский язык, был финский писатель Ярно Пеннанен, сообщивший Туве о своем намерении. Пеннанен был профессионалом и мастером своего дела, к тому же у него был опыт работы с детской литературой. Под руководством профессора Мартти Хаапио он занимался художественной обработкой архивных материалов Финского литературного общества, в частности, перекладывал на современный язык финские народные сказки и даже получил разрешение продолжать свою работу в тюрьме, где находился как политический заключенный. Но в целом ситуация развивалась весьма неспешно, и в результате финны взялись за перевод только тогда, когда муми-тролли уже купались в лучах славы и признания в Швеции и в Англии. Уже в 1950 году в Англии вышла первая книга под названием Finn Family Moomintroll («Финская семья муми-троллей»), а годом позже та же книга появилась и в Америке под именем The Happy Moomins («Счастливые муми»).

Переводы на финский язык заставили себя ждать. Первая книга «Маленькие тролли и большое наводнение», изданная еще в 1945 году, была переведена на финский язык спустя целых сорок шесть лет, только в 1991 году! «Муми-тролль и комета» (первоначальное название «Комета прилетает») была переведена в 1955 году, спустя девять лет после первой публикации на шведском языке. «Шляпа волшебника» попала в руки финноязычных читателей спустя восемь лет после того, как вышла в 1948 году на шведском языке. «Бравады папы Муми-тролля», известная также как «Мемуары папы Муми-тролля», вышла на шведском языке в 1950 году, а на финском — только в 1963 году, спустя целых тринадцать лет!

Первая книжка-картинка о муми-троллях «Что дальше?», где рассказывается о приключениях Мюмлы, Муми-тролля и малышки Мю, стала первым изданием, которое одновременно вышло на обоих языках в 1952 году. Это было начало покорения Финляндии муми-троллями. «Опасное лето» вышло на финском языке тремя годами позже, нежели на шведском. Повесть «Дитя-невидимка» издали в 1962 году, а «Муми-папа и море» — в 1965, и эти книги выходили одновременно как на шведском, так и на финском языках. Издания книг на шведском языке выходили одновременно в Финляндии и в Швеции, не считая «Муми-тролля и кометы», а также «Шляпы волшебника», которые были опубликованы в Швеции годом позже, чем в Финляндии. Лишь в середине пятидесятых годов, спустя почти десятилетие с момента появления муми-троллей на свет, эти персонажи стали известны финскому читателю и, как говорится, отправились покорять финский мир. В это время истории о муми-троллях уже были опубликованы на английском языке, а комиксы об их приключениях выходили по всему миру в газетах на разных языках. Финны опоздали с признанием автора, который к тому времени завоевал любовь по всему миру.

Причины медлительности финнов можно найти в сложившейся на тот момент ситуации в национальной детской литературе. Детской книгой номер один на финском языке стала сказочная повесть «Песси и Иллусиа», написанная Юрьё Кокко в 1944 году на фронте. Сказка вышла огромным для Финляндии тиражом — сорок тысяч экземпляров и в 1945 году получила государственную литературную премию. «Песси и Иллусиа» затмили муми-троллей. На сцене Национальной оперы в 1952 году была представлена постановка по мотивам повести «Песси и Иллусии», и Туве пригласили участвовать в постановке в качестве художника по декорациям и костюмам. Она приняла предложение, но позже ей было очень тяжело найти общий язык с автором книги, который в последний момент потребовал внести в декорации больше национальной тематики. Разногласия были настолько серьезными, что Туве даже хотела убрать свое имя с афиши спектакля. В итоге часть костюмов были более грубыми, выполненными в духе национального колорита, как и желал Кокко, а остальные, изготовленные Туве, были изысканными и воздушными. Общее впечатление от декораций было странным и вряд ли пришлось кому-то по вкусу.

Модернизм пятидесятых

Война и годы дефицита завершились, и с начала 1950-х годов в Финляндии начался период подъема. В 1952 году были выплачены последние контрибуции, тяжелым бременем лежавшие на экономике страны, и настало время улучшать благосостояние собственного народа. Настроение в обществе было приподнятое. В будущее смотрели с оптимизмом и начали отстраивать страну заново. Летняя Олимпиада 1952 года, которая прошла в Хельсинки, немало способствовала тому, что Финляндия становилась все более интернациональной. В первый раз в Хельсинки оказалось так много людей разных национальностей и рас, и горожане удивлялись и восхищались ими. Постепенно менялись и привычные городские пейзажи. Новые дома поднимались на месте тех, которые были разрушены во время войны. Здания, имеющие историческую ценность, ремонтировали и реставрировали, в общем, облик города улучшали изо всех сил. Специально перед Олимпиадой был построен новый аэропорт, из которого самолеты выполняли прямые рейсы в разные европейские города. В глазах общественности Финляндия хотела выглядеть благополучной западноевропейской страной. Если раньше финские национальные черты не особенно ценились за границей, что финнами воспринималось как своего рода унижение, то в том же 1952 году все изменилось — Мисс Вселенной была избрана финка Арми Куусела.

Дела обстояли если не хорошо, то, по крайней мере, куда лучше, чем раньше. Продуктов хватало на всех, и прилавки ломились от товаров. У финнов даже появились деньги на приятные излишества. В стране началась продажа кока-колы, что стало знаком интернационализации и выросшего благосостояния. Имидж Финляндии быстро менялся, но часто изменения касались лишь внешней оболочки жизни. Травмы, нанесенные войной, никуда не исчезли, а были похоронены глубоко в сердцах людей. Вытаскивать эти увечья на дневной свет люди не хотели. Они предпочитали замалчивать тоску и беспокойство и спешили сосредоточиться на будущем. Мир переживал период холодной войны, и Европу разделил железный занавес. Он повлиял в существенной мере и на то, как развивалось искусство в Финляндии.

Творческое сообщество в Финляндии в очередной раз распахнуло окна своих мастерских и салонов навстречу веяниям из Европы. Порожденный войной и послевоенным дефицитом духовный вакуум нужно было чем-то заполнить, и Финляндия стремилась стать частью современного европейского сообщества с его современными мышлением и направлениями в искусстве. В то же время были еще сильны консервативные взгляды, основанные на продвижении националистической идеи в искусстве. Двойственность — вот что было главной особенностью этого периода.

1950-е годы считаются золотым десятилетием финской литературы, и для этого есть все основания. Литературный мир был словно миниатюрной моделью мира настоящего, с его кипением и бурлением, в котором старые и новые литературные позиции противопоставлялись друг другу. Большая группа видных финских писателей, среди которых были Вейо Мери, Туомас Анхава, Марья-Лииса Вартио и другие, избрали модернизм в качестве направления для своего творчества и занялись поисками нового литературного языка. Особенно бурные дискуссии в кругах писателей-модернистов шли вокруг современного стихосложения. Из маститых писателей прошлых лет по-прежнему активно писали Мика Валтари, Юха Маннеркорпи и Вяйно Линна. В 1954 году увидел свет роман Вяйно Линны «Неизвестный солдат», что вызвало очередной виток национального самопознания и новые споры о войне, о нахождении на передовой и о реальности, в которой оказывались солдаты.

Это же десятилетие стало золотой эрой финского дизайна. Искусство финских стеклодувов получило всемирную известность. Особое признание получили работы Тимо Сарпаневы и Тапио Вирккалы, которых вознесли на пьедестал как гениев. Наращивала свою популярность, в том числе и далеко за пределами страны, самая разная продукция финских дизайнеров, например керамические изделия Рут Брюк и Кая Франка, текстиль компании «Маримекко», основанной Арми Ратиа, а также мебель, спроектированная Алваром Аалто и поставляемая в разные страны мира компанией «Артек». Ставший знаменитым финский дизайн стал путеводной звездой для страны, которая понемногу восставала из разрухи, и одновременно поднимал самооценку ее проигравших войну граждан. Не была чужда новаторского дизайна и полиграфическая промышленность, в частности иллюстрации Туве Янссон.

В изобразительном искусстве пятидесятые годы стали, с одной стороны, периодом подъема, с другой — временем глубоких противоречий и споров. У художников все чаще и чаще появлялась возможность выезжать за рубеж, и наиболее привлекательным местом для них был Париж, который в те годы считался важнейшим оплотом изобразительного искусства в Европе. Шло движение и в другом направлении: из-за границы в Финляндию привозились выставки, одна значительнее другой. Результатом этого отчасти стало, например, укрепление позиций абстракционизма в финском искусстве, направления, которому ранее местные художники не уделяли особого внимания.

Сам Ванни и Биргер Карлстедт первыми из друзей Туве заинтересовались нефигуративным искусством и начали работать в этом направлении. Карлстедт еще в тридцатые годы занимался экспериментами с абстракцией, однако дальше этого дело не пошло, и он продолжил работать в традициях натуральной школы. Сам Ванни заинтересовался абстрактной живописью во время своих поездок в Париж в сороковых — пятидесятых годах. Его выставка, организованная в 1953 году компанией по продвижению финского искусства и дизайна «Артек», практически полностью состояла из абстрактных полотен, также как и экспозиция, представленная публике двумя годами позже. Уже первая выставка вызвала небывалую шумиху. Несмотря на то что Ванни был обласкан критиками и заслужил оценку и признание публики, его абстрактную живопись восприняли очень сдержанно. В то время одним из самых известных арт-критиков был Э. Й. Вехмас. Написанная им рецензия на выставку Ванни, по словам самого художника, больше напоминала некролог. Вехмас буквально оплакивал канувший в небытие талант Ванни. Однако, несмотря на сопротивление, а может быть, именно благодаря ему, на большинстве выставок конца пятидесятых годов в Финляндии в той или иной степени было представлено абстрактное искусство, и даже молодежь, обучавшаяся в Атенеуме, заинтересовалась этим направлением. Ванни, являясь художественным наставником молодежи, был одним из основных проповедников абстракционизма в стране, и впоследствии именно его ученики составили следующее поколение известных финских абстракционистов.

Самым спорным и получившим наиболее широкий резонанс художественным событием послевоенной Финляндии стала выставка Klar Form. Выставка прошла в 1952 году в Хельсинки в выставочном центре Тайдехалли. Из Парижа в финскую столицу были привезены работы Виктора Вазарели и других выдающихся художников, которые в большинстве своем были представителями современного абстракционизма. Считается, что именно эта выставка положила начало новой эпохе в развитии финского мира искусства. Ее значение трудно переоценить. Нефигуративное искусство попало в поле зрения широкой публики и оказало влияние на новое поколение художников.

Должно ли искусство быть абстрактным или конкретным — этот вопрос стал главным и превратился в ту границу, которая на долгие годы разделила художественный мир. Уже в пятидесятые годы многие шведскоязычные художники из поколения Туве стали новаторами и передовыми реформаторами финского художественного мира. Первое поколение финских абстракционистов практически без исключения принадлежало к шведскоговорящему меньшинству. Шведскоязычная пресса Финляндии куда более одобрительно, нежели финноязычная, относилась к новым веяниям в артистической среде, а шведскоязычные арт-критики отлично владели современной терминологией, которая была необходима при оценке новых направлений в искусстве. Владеющие шведским языком граждане Финляндии имели возможность отслеживать все изменения в культурной жизни других северных стран, в особенности то, что писали о культуре их западные соседи. Для них годы войны не стали культурным вакуумом, как для остальных финнов, которые после войны оказались просто не готовы оценивать новое направление в живописи. За такими резкими изменениями не поспевали ни глаза публики, ни язык критиков.

При этом широкая публика не могла обойти вниманием новое искусство и выносила свои суждения с размахом. Проблемы нового искусства широко освещались в прессе, и основные споры шли вокруг вопроса, есть ли в абстракции душа и любовь. Согласно общей оценке, абстрактное искусство было пустым. Не все уродство красиво, пусть даже его и привезли из самого Парижа, писали газеты. В отзывах о выставках и картинах не сдерживались в выражениях и даже рисовали безжалостные карикатуры. Одним из карикатуристов была и Туве.

Тем не менее, Klar Form заставила Туве в какой-то мере заинтересоваться абстрактным искусством. Она назвала выставку фантастической, однако к абстракции все равно относилась сдержанно. В одном из своих писем из Штатов Ева написала Туве, что побывала на выставке Матисса, и Туве тут же ответила, что предпочла бы с куда большим удовольствием увидеть шедевры Матисса, нежели Klar Form. Несмотря на то что Туве прекрасно понимала значение этой выставки, тем не менее, увиденные там работы не сумели поколебать ее собственные творческие идеалы. Как для самой Туве, так и для ее учителя Сама Ванни, примером для подражания и, даже можно сказать, любовью всегда был Анри Матисс. Теперь же Ванни, сохранив почтение к импрессионистам, стал в такой же степени вдохновляться языком абстракции и работами Виктора Вазарели. Туве же от этого воздержалась.

Сдержанная в кругу восторженных

Реакция Туве на выставку Klar Form и представленные на ней работы наглядно демонстрирует ее отношение к искусству в целом и также объясняет дальнейшее развитие ее карьеры как художника. Туве не собиралась изменять традиционным ценностям, всему тому, чему ее научили отец и классическая художественная школа. Хотя новое искусство в какой-то мере ее и заинтересовало, но общая реакция была далека от восторга. Туве отнеслась к новшествам с осторожностью и хотела соблюдать дистанцию — или вообще обойти все новое, продолжать идти по тому пути, который лично ей казался верным.

Такую же дистанцию Туве держала и по отношению к сюрреализму и экзистенциализму, не говоря уже о соцреализме. В течение долгих лет она провозглашала себя художником, творящим l’art pour l’art — искусство ради искусства. Так же она отнеслась и к абстракционизму. Довольно забавно, что в целом именно это направление считалось как раз тем самым искусством ради искусства. Считали, что в абстракции нет содержания, что она пуста и бессмысленна — идеальное воплощение принципа l’art pour l’art.

Свое собственное творчество Туве часто называла асоциальным, подчеркивая этим, что ее работы не являлись искусством общественного заказа. В то же время она постоянно повторяла, что является индивидуалистом. Групповое поклонение чему бы то ни было противоречило ее характеру, и новые веяния в искусстве принуждали Туве занимать в какой-то мере оборонительную позицию. Возможно, что ее заставляло держаться за прошлое желание сохранить свою уникальность и свободу выбора. Эти устремления препятствовали ей не то что принять новые артистические тенденции, а даже толком с ними познакомиться. Туве относилась к искусству с огромным уважением, поэтому внезапное разрушение всех традиций в живописи вряд ли могло прийтись ей по вкусу. Отец внушил ей мысль, что потешаться можно над чем угодно, но не над искусством. Искусство — это серьезно.

Не поняла Туве и желания близких друзей, в особенности Ванни, сменить прежний стиль на абстракционизм и сделать это именно в начале 1950-х годов. «Именно тогда, когда он был так хорош, ему потребовалось вдруг начать рисовать какие-то шипастые штуковины», — говорила она общему другу Эрику Крупскофу.

Большинство, если не все сменившие свое творческое направление на абстракционизм художники в самом начале нового пути писали хуже, нежели ранее. Это объясняется тем, что им пришлось отказаться от многих уже усвоенных знаний и умений. Пред лицом нового они были бессильны, и воодушевление, которое это новое в них пробудило, не могло заменить потерянный навык. У многих художников, например у Ларса-Гуннара Нордстрёма, Эрнста Метера-Боргстрёма и даже в какой-то мере у Ванни, первые абстрактные работы выглядят довольно бледно по сравнению с их более ранним творчеством. Новые умения требовали времени, железной воли и веры в собственный талант.

Вдохновлялись абстракционизмом и художники из ближайшего круга Туве: тот же Ванни и Карлштедт, Рольф Сандквист и Анитра Люкандер. Большинство тех, кто выставлялся в художественной галерее «Артек», возглавляемой Майре Гюлликсен, выступали за новаторство и активно пробовали себя в современных направлениях живописи. Туве могла бы влиться в их общество, более того, присоединиться к ним в этом увлечении было бы для нее делом крайне легким и даже ожидаемым. Однако какие-то другие силы погасили ее желание участвовать в этом полном энтузиазма и временами даже экзальтации крестовом походе молодых художников, хотя ей наверняка было тяжело осознавать, что она «отстает» от своего ближайшего окружения.

Наверное, можно сказать, что в своем творчестве Туве была неуверенной и зависимой. Постоянное подчеркивание своего желания оставаться независимой могло парадоксальным образом являться лишь следствием ее фактической неуверенности в себе как в художнике. В какой-то мере об этом говорит и ее болезненное отношение к общественному одобрению, что прежде всего означало одобрение отца. Восхищение, которое она питала к отцу, потребность в его положительной оценке заставляли ее быть сдержанной по отношению ко всему новому, а требование серьезно относиться к искусству могло сковывать ее творческие порывы. По своей природе Туве была остроумной интеллектуалкой, она обожала сатиру, пародию и юмор. Это все отлично видно в ее книгах и иллюстрациях, однако в ее живописи от этого нет и следа.

Не искусства, но жизни ради

Париж, бывший тогда центром искусства, оказал на финских художников существенное влияние. После окончания Второй мировой войны, когда стали возможны поездки по Европе, и до начала пятидесятых годов Париж стал для них настоящей Меккой. Оказавшись во Франции, художники из северных стран предпочитали держаться вместе, и шведскоязычные финны таким образом смогли использовать опыт и знания своих скандинавских коллег, которые уже какое-то время прожили в Париже. В конце пятидесятых палитра изобразительного искусства стала еще более разнообразной, и разные течения абстракционизма объединились под крылом информализма, главным центром которого в Европе стала Италия.

Туве, в отличие от многих, не смогла поехать в Париж на рубеже сороковых и пятидесятых годов. Проблемы с деньгами, солидная ссуда, взятая в банке, а также работа — все это удерживало ее в Финляндии. Правда, вряд ли причиной этого было лишь отсутствие денег, поскольку Туве все же путешествовала в те годы. Она побывала в Италии и во Франции, но не в Париже, а в Бретани, где прилежно занималась живописью. В Италии же в то время не было подобного парижскому воодушевляющего и объединяющего художников творческого духа, не было эйфории, вызванной новыми идеями и предвкушением будущих выставок. А короткие визиты Туве в Париж не способны были вызвать у нее столь сильного душевного подъема.

В 1951 году Туве отправилась вместе с Вивикой Бандлер в путешествие, во время которого они объехали Италию, Северную Африку и посетили Париж. Путешествие было задумано как источник новых жизненных ощущений, и Туве получила их сполна. Путешественницы чувствовали себя абсолютно свободными и гуляли по улицам городов буквально до полного изнеможения. При этом похоже, что мысли о Муми-доле не покидали Туве. Доказательством этого является большинство сделанных ею во время поездки рисунков, да и в целом многие события этой поездки легли в основу сюжетов будущих книг и комиксов о муми-троллях. В тот период у Туве были хорошие отношения с Вивикой, и впечатления лились на бумагу как из рога изобилия. Искусство и музеи на этот раз ее не слишком привлекали. Вообще ее притягивала самая обычная жизнь. Как Туве писала Атосу, она почувствовала, что пресытилась блеском ночной жизни. В то же время в Париже находилась Тууликки Пиетиля, будущая возлюбленная Туве, с которой Вивика и Туве случайно столкнулись в одном из ночных клубов.

Очевидно, что Туве не была заинтересована в том, чтобы осесть в Париже на более длительный срок, как делали ее коллеги-художники из северных стран, даже при том что такая возможность у нее была. Рабочее время Туве отныне занимала не столько живопись, сколько тексты и иллюстрации к ним, в особенности к муми-троллям. В 1954 году Туве снова отправилась во Францию, на этот раз вместе с Хам. Мать и дочь поехали через Лондон и Париж на Французскую Ривьеру. Об этой поездке Туве пишет в рассказе «Муми-тролль на Ривьере» и новелле «Поездка на Ривьеру». Хам и Туве уже давно мечтали о совместной поездке. Путешествие стало возможным после того, как Туве получила стипендию и гонорар за выполненную ею настенную роспись в офисе Объединенного банка северных стран. Хам к тому времени успела выйти на пенсию, так что постоянная работа более не удерживала ее в Финляндии. Это был прежде всего совместный отдых матери и дочери, время набраться сил и освежить воспоминания.

Несмотря на популярность, которую к тому времени успели завоевать муми-тролли, Туве по-прежнему считала живопись главным делом своей жизни, пусть даже времени на нее было мало. Туве оттачивала свои навыки и, как и прежде, писала пейзажи, натюрморты и портреты, тщательно придерживаясь тех канонов, которым ее научили еще в школе, и сдержанно относясь к предлагаемым художественной средой новым импульсам. После войны она неоднократно утверждала, что хочет в своей живописи вернуться в предвоенный период, хочет вновь обрести цвета, краски и формы того отрезка времени и жить и творить так, словно войны и «потерянных лет», как она их называла, никогда не было. Но вернуться к прошлому было невозможно. Иррациональный блеск, свойственный ее работам 1930-х годов, был потерян. Лишь в некоторых монументальных работах видны его отсветы, зато в иллюстрациях к муми-книгам он в полную силу сияет и поныне.

Художник, придерживающийся традиций

Первую стипендию в поддержку молодых художников Туве получила еще в 1938 году. Это стало прекрасным приветствием мира искусства начинающему, только заявившему о себе таланту. Комиссии стремились распределять награды и стипендии поровну между финно- и шведскоязычными художниками. Впрочем, иногда справедливость того или иного выбора подвергалась сомнениям, и начинались бурные дебаты по этому поводу. Еще в Атенеуме студенты финны и шведофинны периодически ссорились из-за выданных стипендий, и Туве ненавидела эти баталии.

Soggiorno, рисунок, 1951 год. Муми-тролли следуют за Туве и Вивикой повсюду, даже в лобби итальянского отеля

До Туве стипендию в поддержку молодых художников получила Эсси Ренвалл, а перед ней — Сам Ванни. После Туве награду получила ее подруга по учебе Ева Седерстрём, так что Туве и здесь окружали надежные и знакомые люди. Стипендию мог получить только художник в возрасте до сорока лет, принимавший участие в так называемой Выставке молодежи. В 1953 году у Туве был последний шанс получить стипендию повторно, поскольку на следующий год ей уже исполнялось сорок. Вместе с ней за стипендию боролись скульптор Эйла Хилтунен, будущий автор популярного и любимого финнами монумента Сибелиусу, художник-конкретист Ларс-Гуннар Нордстрём, позже получивший широкую известность в Финляндии, а также Анитра Люкандер, чья карьера живописца во многом напоминает карьеру самой Туве. Туве оказалась сильнее их всех, и в 1953 году она получила награду во второй раз. Это признание было ценно еще и в том смысле, что Туве сумела обойти многих весьма значимых и талантливых людей искусства.

В пятидесятые годы среди лауреатов стипендии в поддержку молодых деятелей искусства были всего две женщины. Помимо Туве стипендиаткой стала Майя Исола, которая тоже обрела мировую славу, правда, тоже не в качестве художницы. Майя Исола стала дизайнером по текстилю, и ее работой является, например, знаменитый «Мак», самый популярный узор финской текстильной компании «Маримекко».

Одна из самых красивых работ Туве того времени — картина «В тепле камелька», написанная в 1953 году. На ней изображена брюнетка в банном халате, греющаяся у огня. Блики света блуждают по комнате, отчего белая с красными отблесками огня одежда женщины и желтый фон картины приобрели особую яркость. Все внимание зрителей сосредоточено на фигуре женщины, а остальные детали словно размыты абстрактной дымкой. Картина живет и дышит, представляя собой прекрасный образец сдержанного модернизма. Полотна, написанные Туве в середине пятидесятых годов, показывают, что она переживала период динамичного развития, однако как автор была нестабильна.

В 1955 году в Салоне искусств прошла персональная выставка работ Туве. Со времени ее предыдущей выставки минуло девять лет, и это был слишком большой срок. Туве много писала, и работ у нее набралось более чем достаточно. Некоторые из них она уже показывала публике. Это была и Выставка молодежи, и выставка, устраиваемая раз в три года Академией искусств Финляндии. Тем не менее, частная выставка была необходима, поскольку только с ее помощью художник мог продемонстрировать главные направления своего творчества. Увидеть их было подчас более важной задачей для самого художника, нежели для критиков. Поэтому возникает вопрос: почему возник такой длинный временной промежуток между экспозициями? Что касается Туве, то у нее много времени отнимали крупномасштабные работы, иллюстрации и прежде всего — книги о муми-троллях. Однако дефицит времени не является единственной причиной художественного «молчания» Туве, поскольку она постоянно подчеркивала, что является в первую очередь художником. Кое-какие намеки на обстоятельства, из-за которых она впала во фрустрацию, можно найти в тексте, набросанном ею в записной книжке в 1955 году.

«Я не знаю, когда возник разлад между мной и работой, как это произошло и что нужно делать, чтобы естественное желание писать снова вернулось. В какой-то момент я думала, что в этом мне помогут комиксы. В комиксах о муми-троллях это наполовину запретное, доставляющее удовольствие хобби превратилось в обязанность. От комиксов желание рисовать должно было перекинуться на живопись. Черт знает, куда это желание запропало, но в живописи его точно не найти».

Выставка в Салоне искусств прошла хорошо, картины пользовались спросом, и рецензии, появившиеся в прессе, были похвальными. И все же люди уже воспринимали ее скорее как детскую писательницу, нежели как художницу, и прежде всего как создательницу муми-троллей. Каких-то особых эмоций картины Туве уже не пробуждали. Критик крупнейшей финской шведскоязычной газеты вынес ее работам безрадостную оценку: «Со вкусом написанные полотна радуют глаз зрителей в Финляндии, однако на международном уровне, скажем в Париже, никакого впечатления они не произведут. Яркая индивидуальность автора, столь заметная в его текстах и иллюстрациях, никак не видна в картинах». Критика была вежливой, но уничтожающей. Туве сочли художником, который в творчестве придерживается золотой середины и не способен своим творчеством никого поразить. Для молодого амбициозного художника такое мнение во всей его снисходительности было суровым приговором и наверняка повлияло на те жизненные решения, которые Туве принимала в будущем.

Любовь и грязь

Дружба между Атосом и Туве была по-прежнему крепка, однако Атос стал беспокоиться о чувствах Туве к нему, и не без причины. Когда Туве отправилась в путешествие с Вивикой Бандлер по Африке, Италии и Франции, Атос испугался, что потеряет ее окончательно. Он отправил Туве письмо, в котором просил ее вернуться как можно быстрее. Туве постаралась успокоить Атоса, однако ничего не обещала и меньше всего — вернуться обратно. Словно утешая, Туве подчеркнула, что Атос всегда будет частью ее жизни и навсегда останется важным для нее человеком. «Разумеется, мы всегда будем вместе, как же иначе. Может быть, по-другому, но всегда по-хорошему! Я знаю, что ты переживаешь, потому что я путешествую с Вивикой, не стоит! Это лишнее», — писала она Атосу.

Действительно, на долгие годы вперед между ними сохранились хорошие отношения. По словам Туве, она была вечной любовью Атоса, и все же их чувство уже куда больше напоминало дружбу, нежели любовь. Правда, физическая связь между ними все же сохранилась. «Время от времени у нас были физические отношения, это было безопасно и уютно. Как со старым мужем», — писала Туве. И все же она созрела до отказа от отношений с мужчинами и полностью перешла на сторону однополой любви. Туве захотела прекратить отношения с Атосом и отвергла его запоздавшее предложение руки и сердца.

Туве жалела, что они с Атосом практически не виделись. Во время их редких встреч он был растерян и буквально напуган новой ориентацией Туве. Она же надеялась, что со временем Атос привыкнет к этой мысли. Она понимала ущемленную мужскую гордость и его неспособность принять мысль, что бывшая возлюбленная «перешла на другую сторону».

На выборах 1954 года Атос не прошел в парламент и полностью посвятил себя писательству. В 1956 году он вновь попытался наладить отношения с Туве и, очевидно, добивался встречи. Туве ответила на его просьбу, объясняя, что Атос — один из лучших друзей, которые были у нее в жизни, и вряд ли кто-то дал ей больше, чем сумел дать он. Однако, словно предупреждая его, Туве писала: «И если ты хочешь встретиться, то я по-прежнему существую. Может быть, сейчас я чуть-чуть другая, чем была раньше». Следующие письма были подписаны уже именами «Туве и Туути», то есть Тууликки Пиетиля. Письма были адресованы Атосу, а после его женитьбы — также его жене Ирье. Туве заботилась о здоровье старого друга, например, посылала ему снотворное, которым пользовалась сама, когда у того были проблемы со сном, а также советовала обратиться к собственному доктору, которому доверяла. Иногда они обсуждали в письмах еще более бытовые вещи: так, например, Туве давала Атосу советы, как правильно высаживать цветы.

Жена Тапио Тапиоваары внезапно скончалась. Тот был в отчаянии и тоже пытался заново выстроить отношения с Туве. В письме к Еве Туве писала, что ей удалось вежливо и изящно отвергнуть его притязания.

По-прежнему общалась Туве и с Самом Ванни. Пару раз в год он по традиции навещал ее и высказывал свое мнение о ее последних работах. К тому времени Ванни был уже очень популярен, являлся членом многочисленных художественных жюри и комитетов и вдобавок преподавал в Атенеуме. Туве подмечала все это и в своей привычной саркастичной манере описывала Еве его бурную деятельность, как и то, что насколько вырос живот бывшего возлюбленного.

В Финляндии круги, в которых вращались интеллектуалы и секс-меньшинства, были настолько узкими, что, по словам самой Туве, «приходилось постоянно спотыкаться друг о друга». Еще более тесными были эти круги среди шведскоязычного меньшинства. Многие из общих знакомых интересовались Вивикой. Туве писала Еве о том, что мир, похоже, полон женщин, мужья которых не удовлетворяют их потребности в нежности и эротике, и «призраки» (разговорное название лесбиянок) могли многое предложить им. Она также писала о том, что новая подруга Атоса была в восхищении от Вивики. Похоже, что Атос мог потерять уже вторую возлюбленную из-за одной и той же женщины.

Как и любые представители меньшинств, лесбиянки были крайне лояльными и стремились по возможности помогать друг другу. Помощь подруг была необходимой, поскольку в обществе хватало предрассудков, и любые бытовые вещи, начиная от съема жилья, для них представляли большую сложность. Обмен информацией среди меньшинств происходил довольно быстро. Тех женщин, которые недавно обрели новую ориентацию, старались поддержать всеми силами, потому что многие из «новеньких» страдали от чувства вины и осуждения близких, чувствовали себя дурными и «ненормальными».

Предрассудков хватало, и подчас даже старым друзьям было тяжело принять новую ориентацию Туве. Ева Коникова, ее лучшая подруга, так и не привыкла к мысли о бисексуальности Туве. Та же, в свою очередь, относилась к Еве с бесконечным пониманием и прощала ее. Она писала Еве прямо-таки с состраданием, что видела, насколько тяжело было ей во время визита в Финляндию принять выбор подруги. Туве горько сожалела, что самые важные для нее люди, Ева и Вивика, не понравились друг другу.

В 1953 году Туве была шокирована известием, что ее сексуальные предпочтения уже давно стали предметом досужих разговоров в столице. Она не подозревала ни о чем подобном, а спокойно жила в собственном мире, отгородившись от всего остального. Жестокая правда всплыла наружу в виде писем с угрозами, пришедших по почте и отправленных каким-то озлобленным молодчиком. Казалось, что конфиденциальность исчезла из ее жизни, а ее место заняли анонимные письма, забрасывание грязью и слежка. Туве даже боялась, что ее телефон прослушивают. С ней происходило все то, что она ранее считала возможным лишь с другими. Но внезапно она сама стала объектом ненависти и клеветы.

Даже вполне просвещенные коллеги подчас относились к ней с предубеждением. Так, поэтесса Марья-Лииса Вартио рассказывала о встрече с Туве на писательском вечере. По словам Вартио, Туве уже тогда была знаменитостью и объектом зависти для остальных столичных коллег по цеху. Люди считали, что она сколотила состояние на муми-троллях, «этих странных фантастических существах», как писала Вартио. Сексуальная ориентация Туве также не была ни для кого секретом. Туве предложила поэтессе отпить из своего бокала, и Вартио отказалась, поскольку, как она заявила, «подобное означало бы предаться флирту». Как показывает этот случай, гомофобия и зависть не были редкостью и в артистических кругах Финляндии.

Сексуальная ориентация была такой щекотливой темой, о которой тяжело было говорить даже с близкими. Туве знала, что ее родители осведомлены о ситуации. С матерью она и ранее говорила о своей дружбе с Вивикой. Когда же до Фаффана дошли слухи о личной жизни дочери, он попытался получить у нее ответ, однако не смог даже произнести вслух слова «гомосексуал». Молчание матери было расценено Туве как вежливое понимание, но неприятие, и она уважала ее решение. Еве она так писала об этом: «Мне кажется, Хам все понимает, но она никогда не заговорит об этом до тех пор, пока сама не захочет». Для Туве такое решение матери означало одиночество. Даже десятилетия, проведенные с Тууликки Пиетиля, не сумели разрушить табу, и эта тема никогда не поднималась в разговорах между матерью и дочерью. Уклончивость, скрытность и молчание о том, что все и без того знают, было типичным поведением для Финляндии. Позднее Вивика Бандлер дала волю накопившимся чувствам и разочарованию, ставшим результатом того, что ее собственная мать всю жизнь предпочитала замалчивать ориентацию дочери. Написанный ею текст раскрывает ту боль, которую причиняло ей вечное молчание.

«Теперь это прозвучало. То, что ты всегда знала. И я знала о том, что ты знаешь. То, о чем никогда нельзя было говорить, пока ты была жива. И о чем в конце концов я могу сказать теперь, когда тебя больше нет.

Туве и Вивика на острове. Фото, 1950

Как это было возможно? Молчать об этом так искусно до самой смерти — мама?.. Неужели ты так и жила, мама, надеясь, как и прочие бедняжки-матери твоего поколения, что меня можно вылечить или что я „возьмусь за ум“, как вы все это называли…»

Вивика осталась для Туве не просто вдохновляющим помощником и партнером по работе, но и близкой подругой. Она была «вечным другом, главным привидением», как говорила сама Туве. Почти каждый год она проводила неделю с Туве и Тууликки Пиетиля на их острове, а те, в свою очередь, навещали Вивику на ее ферме в Саарисе. Для Туве Вивика была словно член семьи, к которому всегда можно было обратиться за поддержкой. Вместе они стали авторами многих примечательных постановок для театра, радио и телевидения. Туве могла довериться Вивике и обсудить с ней свои отношения с Тууликки и в то же время была поверенной Вивики в делах сердечных, и не только. Переписка Туве и Вивики была обширной и охватывала практически все стороны жизни. Туве писала Вивике о работе, обо всём на свете и всегда получала хорошие советы, за которые потом искренне благодарила. Туве доверяла суждениям Вивики и хотела, чтобы та была первым читателем ее незаконченных книг. Но если Вивика была слишком занята, то книги могли подождать.

Близкими отношения были и между Вивикой и Хам, и Вивика заботилась о стареющей и все чаще болевшей матери подруги. В начале 1950-х годов Хам серьезно заболела и попала в больницу на обследование по причине сильных болей в животе. Туве очень боялась за мать. Когда та вернулась из больницы, они провели вместе десять волшебных дней отдыха на ферме Вивики в Саарисе. Как заявила однажды Туве в письме к Еве, Вивика была бесконечно понимающим другом и человеком, который не предаст Туве ни при каких обстоятельствах. Вивика навсегда осталась важной частью жизни Туве. Именно благодаря ее влиянию Туве удалось избавиться от ненужного стремления к приукрашиванию и от наивности, которые она считала свойственными ей чертами характера.

Монументальные работы

После Второй мировой войны Европа отстраивалась заново. Люди хотели создать новый, лучший мир, в котором искусство играло бы важную роль. Так появилась мысль о создании пространств, которые были бы выстроены по законам искусства. Слияние архитектуры и художественности превратилось в одну из основных тем 1950-х годов. Монументальная живопись стала предметом вдохновения для всей Европы. В Париже в конце 1940-х годов была основана группа Groupe Espace, созданная для продвижения союза архитектуры и живописи. В Финляндии ее подразделение открылось в начале 1950-х. Рупорами движения стали Б. Й. Карлштедт, Сам Ванни и Ларс-Гуннар Нордстрём. Прошли конкурсы на лучшие стенные росписи, и многие из этих проектов были воплощены в жизнь. Для того чтобы оживить пространство и порадовать взгляд посетителей, монументальные росписи в своих помещениях стали заказывать магазины, школы, детские сады, бары. Обычно эти заказы оформлялись напрямую у художников. В общем, если что и было в то время социальным искусством, так это был монументализм, предназначенный облагородить восстающий из руин новый мир. Многие из созданных тогда работ позже были забыты. При последующих ремонтах большие полотна приходилось переносить в другие помещения, многие из работ были даже уничтожены, поскольку их считали не искусством, а всего лишь украшением. В Финляндии в те годы вряд ли кто-то писал больше монументальных работ, нежели Туве. Ее картины зачастую называли декоративной росписью, может быть, потому, что они были выполнены для ресторанов, столовых или детских учреждений. И по большому счету они, безусловно, являлись декоративными.

Монументальные работы, как и иллюстрации, были необходимы Туве для того, чтобы обеспечить себе финансовое благополучие. Она не хотела обучать живописи студентов, потому что боялась публичных выступлений и отчасти — самих учеников. Это, кстати, может быть еще одним объяснением того, почему Туве предпочитала самостоятельную работу, которой можно заниматься в одиночестве. В Стокгольме она получила хорошую базу для того, чтобы заниматься монументальной росписью, и от работы к работе развивалась и осваивала все больше навыков. Многие из ее ранних работ, в частности две фрески в здании мэрии Хельсинки, доказывают ее талант и дарование.

В 1948 году Туве получила заказ на крупномасштабную настенную роспись в частном детском саду города Котка. Туве радовалась, что ей выпала возможность делать работу для детей и что не нужно изображать, как она писала, «реконструкцию или импорт-экспорт». Этим она скорее всего намекала на работы, которые делала по заказу для завода Стрёмберга. Первая роспись, которую Туве выполнила для завода, не изображала собственно работу на производстве, поскольку Туве сознательно хотела создать что-то красивое, в противовес тяжелым рабочим будням. Роспись или скорее ее сюжет разочаровали заказчика, и Туве в качестве компенсации написала еще один вариант, изображающий передачу электроэнергии.

Работу над настенной росписью в детском саду города Котка Туве закончила в 1949 году. Это была великолепная сказочная панорама, на которой присутствовали герои, знакомые по книгам Туве: муми-тролли, сидящие вокруг костра. Среди героев также и типичные сказочные персонажи, например, принцесса, скачущая на белом коне к сундуку с сокровищами, да и в целом пейзаж с изогнутыми мостиками и морскими просторами знаком по многочисленным сказкам. Туве рассказывала, что, когда ее коллега и ровесник художник Унто Койстинен пришел посмотреть на законченную работу, он возмущенно выпалил: «Ну и дерьмо!» Замечание хорошо демонстрирует, насколько в то время недооценивали искусство, предназначенное для детей. Конечно, возможно и то, что это был комментарий «рассерженного молодого человека», относящийся в целом к искусству, автором которого являлась женщина. Ведь как художник Койстинен недалеко ушел от Туве в своем близком к сюрреализму настрое и свойственной его полотнам сказочной атмосфере.

Выполнив эти заказы, Туве смогла наконец выкупить свою мастерскую, для чего ей пришлось взять крупную ссуду в банке. Чтобы вернуть ссуду, ей нужны были деньги, и немало, поскольку выплаты по процентам и по погашению задолженности были большими. Так ссуда начала диктовать ей условия существования. Банк дал Туве 1 200 000 марок в рассрочку на десять лет. Поручителями стали Фаффан и Вивика. Гонорары за настенные росписи помогали уменьшить ссуду до того, как поднявшиеся проценты сделали бы выплату невозможной. 1953 год был особенно успешен в финансовом отношении и принес Туве много заказов. Туве писала, что получила больше денег и признания, чем когда-либо, и выражала за это безграничную благодарность судьбе. В этот период она делала одну, иногда две крупные декоративные работы в год. Настенные росписи в профессиональном училище города Котка и в отеле Сеурахуоне в городе Хамина были выполнены в 1952 году. Фреска в Хамине под названием «История о дне морском» рассказывает историю города в форме сказки. На следующий год Туве закончила настенную роспись в общежитии студентов Domus Academica. В 1954-м была выполнена монументальная роспись в столовой хельсинкского отделения Объединенного банка северных стран. На ней изображена площадь, напоминающая венецианское пьяццо, на фоне которой бушует море и качается на волнах корабль. На переднем плане изображены люди с зонтиками в руках и парашютисты. По сюжету эта картина близка к иллюстрациям, которые Туве рисовала для своих сказок.

Сказочными по тематике были и монументальные работы, выполненные Туве в 1954 году для шведской народной школы и в 1955–1957 гг. для детской больницы Авроры, а также настенная роспись, изготовленная на заказ для детского сада «Шляпа волшебника» в Пори в 1984 году. Художника для выполнения росписи в детской больнице выбирали по результатам конкурса, в котором принимали участие пять человек. Помимо Туве, в конкурсе участвовали такие именитые художники, как Йоста Дил, Эрик Гранфельт, Эркки Копонен и Онни Ойя. Наверняка для Туве победа в этом конкурсе, где она обошла четырех видных и признанных художников своего времени, означала очень многое.

Набросок к стенной росписи для завода по производству резины в Нокиа, 1942, масло

Роспись, на которой изображены приключения героев из Муми-дола, композиционно состоит из нескольких частей, и Туве создала из них полное цвета и динамики единое целое.

Здание детского сада в Пори спроектировали архитекторы супруги Реймо и Райли Пиетиля. Реймо, кстати, был братом подруги Туве, Тууликки. Название детского сада является прямым заимствованием названия одной из книг о муми-троллях. Роспись в детском саду в Пори стала последней из монументальных работ Туве, которой в то время было уже семьдесят лет.

Для небольшой церкви в Теува Туве выполнила алтарную роспись под названием «Десять девственниц». Это ее единственная церковная роспись. Окрыленная полученным заказом, Туве радостно писала Еве: «Благословенны будут стены в эти времена, когда люди покупают все меньше картин. С помощью настенных росписей я могла выплачивать немало от своей ссуды… Однако путешествия должны подождать».

Сам и Майя Ванни отправились в Париж, куда Туве тоже мечтала поехать. Она представляла своих друзей сидящими за столиками ресторана La Coupole, где и она хотела бы посидеть. Но нужно было сосредоточиться на работе в церкви в Теува: необходимо было платить за мастерскую. В церкви было холодно, и условия для работы были сложными. Работы было более чем достаточно, порой столько, что времени на все не хватало. Днем Туве писала в церкви, вечером читала псалмы Давида и рисовала наброски к росписи для Объединенного банка. Вдобавок ко всему в это же время она заканчивала очередную книгу о муми-троллях, которую назвала «Опасное лето». Единственным ее развлечением оставались письма к друзьям.

Туве и пляшущие муми-тролли в универмаге Стокманн в Хельсинки. Фото, 1956 год

Что дальше?

Первая книжка-картинка авторства Туве «Что дальше?» появилась на свет в 1952 году и была сразу же переведена на финский язык. Визуальный облик книги был смелым. Иллюстрации доминировали, они были крупными и нарисованы сильными и в то же время плавными линиями. Узоры складывались из крупных, по большей части однотонных цветных поверхностей. Подчеркнутые контуры и монохромные поверхности напоминают аппликации из бумаги. Эта техника была знакома как большинству крупных художников, так и самым маленьким школьникам. Палитра цветов в книге пестрела всеми оттенками и была необычной для детской книжки. В иллюстрациях было много черного и белого, но также и интенсивного голубого, ярко-алого, пурпурного, охры и ясных оттенков желтого.

Самым необычным были прорези в страницах. Через них читатель мог рассмотреть часть следующей страницы, а через несколько наложенных друг на друга прорезей — и фрагменты остальных страниц. Так читатель мог предположить, что будет происходить дальше, однако увиденное часто вводило в заблуждение. Сюрпризы были обеспечены. Разработка книги требовала сосредоточенной и тщательной работы. Рассказывают, что идея с прорезями возникла у Туве из детского воспоминания. Вместе с мамой они рассматривали иллюстрации в книге Эльзы Бесков «Дети леса», на одной из которых был изображен тролль, выглядывающий из-за камня. Тролль казался Туве настолько страшным, что маме пришлось наклеить на него листочек бумаги. Он был закреплен только с верхней стороны, так, что в любой момент бумажку можно было поднять и сладко поужасаться страшному троллю.

Гафса рыбачит. Иллюстрация к книге «Что дальше?», 1962

Лес муми-троллей. Иллюстрация к книге «Что дальше?», 1962

Книжка-картинка была написана в стихах. Смешные рифмующиеся окончания словно призывали читателя «пробовать их на вкус», произнося и распевая стихи вслух. Важную роль в визуальном восприятии книги играли шрифты. Текст становился самостоятельным элементом дизайна: он выглядит затейливым, словно написанным во время школьного урока чистописания.

История начинается с того, что исчезает Малышка Мю, и это происшествие заставляет Муми-тролля прервать поход за молоком. После множества приключений Муми-тролль и Мю возвращаются обратно к доброй Муми-маме. Сюжет включает в себя уже знакомые по прошлым книгам о муми-троллях элементы: исчезновение, поиски, обретение потерянного, вмешательство сил природы и забота Муми-мамы. На этот раз, правда, рассказ вышел более коротким, и важным элементом повествования стали иллюстрации.

Хатифнатты во время грозы. Иллюстрация к книге «Что дальше?», 1962

Книга сразу же привлекла к себе внимание и вызвала бурное восхищение. Ее можно назвать международным прорывом муми-троллей, но при этом была покорена и вся Финляндия. Для большинства финноязычных читателей это было первое соприкосновение с миром муми-троллей. Туве Янссон была счастлива. «Больше всего здесь пришлась по душе книжка-картинка, и ее уже перевели и на финский язык», — писала она в 1952 году.

На следующий год Туве получила Премию Нильса Хольгерссена как лучший детский писатель года. Эта была ее первая, но отнюдь не последняя награда на ниве детской литературы. Сразу же после международной награды Туве получила финскую премию Рудольфа Койву. Последующие годы показали, что Туве была награждена не зря. Книга «Что дальше?» стала принципиально новым шагом в детской литературе как в Финляндии, так и за рубежом. Иллюстрации в книге представляли новые современные тенденции в изобразительном искусстве и встали наравне с лучшими произведениями живописи того времени. Как в жанре графики, так и в детской полиграфии книга стала уникальным явлением, ничего равного которому на тот момент не существовало. В одной из своих новелл Туве писала о вымышленном художнике, который рисовал комиксы, но эти же слова наилучшим образом описывают ее гениальное владение техникой рисунка: «Ни у кого не было таких красивых линий. Таких легких и чистых. Похоже, ему было весело выводить их».

Опасное лето

Свою четвертую книгу о муми-троллях под названием «Опасное лето» Туве начала писать в 1953 году, находясь на Бенгтшере, острове в архипелаге Пеллинки. «Опасное лето» — это повесть о муми-троллях, но еще и о театре. Книга вышла в 1954 году и была посвящена Вивике, проводнику и вдохновителю Туве в театральном мире. В центре сюжета снова природная катастрофа, которая дает толчок событиям и ставит все с ног на голову, переворачивая привычную и безопасную жизнь вверх тормашками. Извергается огнедышащий вулкан, и возникшая от этого гигантская волна затопляет все вокруг, включая Муми-дол. Жители Муми-дола оказываются отданы на милость природы. К счастью, им удается найти дрейфующий в волнах наводнения плавучий театр и спастись. Муми-тролли ничего не знают о театре или об актерах и даже не понимают, что живут теперь среди сценических декораций.

К моменту написания книги у Туве уже был опыт как работы над театральным сценарием, так и над декорациями. Позади осталась успевшая побывать в том числе и на заграничных гастролях постановка «Муми-тролля и кометы», режиссером которой была Вивика. Туве была в буквальном смысле опьянена миром сцены, его блеском и шиком. Театр давал возможность для множественных трактовок, и все происходящее на сцене не обязательно являлось тем, чем казалось на первый взгляд. В книге описываются моменты перед извержением вулкана, прелюдия будущей катастрофы, когда жара и летающие в воздухе жгучие хлопья пепла предвещают крушение привычного мира. Пейзаж опять напоминает последствия ядерной катастрофы.

«Ночь была тревожная, что-то грохотало и трещало за стенами, и тяжелые волны стучались в окна…

— Это что, конец света? — полюбопытствовала малышка Мю.

— Ничего подобного, — ответила Мюмла. — Но все-таки попытайся вести себя хорошо, если, конечно, успеешь, а то мы все, наверное, скоро очутимся на небесах.

— На небесах? — переспросила Мю. — А зачем нам на небеса? И как мы оттуда спустимся?»^[30]

Когда дело касается жизни и смерти, Муми-мама сосредотачивает свое внимание на маленьких повседневных вещах, которые понятны и перед лицом грядущих огромных катастроф. Она ищет пропавшие лодочки, из коры вырезанные ею накануне, и радуется, что исчез с глаз долой уродливый гамак. После того как вода затопила Муми-дол, из прорезанного в полу отверстия в кои-то веки открывается новый вид на кухню. Мама радуется и тому, что до потопа не успела вымыть посуду. Это было бы абсолютно бессмысленно.

Муми-тролль и фрекен Снорк попадают в лапы к полицейским-хемулям и оказываются в кутузке. Но в конце концов семейство воссоединяется, и все идет своим чередом. Угроза миновала.

Набросок к обложке книги «Опасное лето», 1954, гуашь, акварель

«В единственной луже отражалось небо, и она вполне годилась малышке Мю — для купания. Казалось, будто ничего не произошло и никогда больше им не будет грозить опасность»^[31].

Туве Янссон не диктовала своим читателям никаких правил, даже детям. В жизни обитателей Муми-дола, полной любви и заботы, ничто не запрещено, кроме самих запретов. В «Опасном лете» враги Снусмумрика Сторож и Сторожиха живут в парке, где каждому дереву они придали форму куба или шара. «Дорожки в парке были прямые, как стрелы. Не успевала травка подрасти, как ее тут же подстригали, и ей снова приходилось, напрягая все силы, тянуться вверх». В этом обнесенном высоченными заборами парке играют забитые лесные малютки. Повсюду развешаны запрещающие таблички: «КУРИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ!», «ЗАПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ!», «ЗАПРЕЩАЕТСЯ СМЕЯТЬСЯ И СВИСТЕТЬ!», «ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРЫГАТЬ!» Глядя на это, Снусмумрик принимает решение: «А теперь мы сорвем все таблички, и пусть каждая травка растет, как ей заблагорассудится!»^[32] Так он и поступил.

Тролли в кулисах

«Опасное лето» стало отличной основой для театрального представления, ведь книга была написана о театре и о том, как он появляется на свет. Вдохновленная Туве принялась за работу. Пьеса получила название «Тролли в кулисах», и Вивика поставила ее на шведской сцене городского театра Хельсинки. Туве не только написала сценарий к пьесе, но и создала для нее декорации. Она по-прежнему любила закулисье и театральную работу и с воодушевлением включилась в проект. Заманчиво было вновь разделять с другими щекочущее напряжение, чувствовать бурление жизни и переживать эмоциональную разрядку на премьере: потерпит ли постановка фиаско или же будет сопутствовать успех? Все эти чувства Туве переживала еще во время работы над первым сценическим воплощением муми-троллей. Репетиции заставляли ее наэлектризовываться, как хатифнаттов и других участников представления. Актриса и подруга Туве Биргитта Улфссон так вспоминала этот период: «Субтильная, легкая, как перышко, девчонка, которая прыгает туда и обратно между сценой и зрительным залом, в руках банка с краской, а в кармане записная книжка. Она поправляет, чинит и олицетворяет собой практичность».

Иллюстрация к книге «Опасное лето», 1954

Вивика была недовольна первой постановкой «Муми-тролля и кометы». Из-за крупных масок на лицах актеры не могли передавать эмоции с помощью мимики. Языка тела было недостаточно для воплощения нужного посыла. К тому же просторные костюмы скрывали движения актеров. Вынеся урок из имеющегося опыта, Вивика заставила актеров снять маски. Туве писала сценарий, обсуждая его с Вивикой. На озабоченные расспросы последней о том, как продвигается работа, Туве отвечала, что все идет хорошо и что она нисколько не беспокоится о создании «муми-духа» на сцене. Он должен был рождаться с помощью реплик. По мнению Туве, куда сложней было вместить книгу в жесткие рамки спектакля и привнести в нее необходимую драматичность.

Муми-мама рисует свой чудесный сад. Иллюстрация к книге «Папа и море», 1965

Пьеса пользовалась ошеломляющим успехом и буквально очаровала зрителей. Спустя год она была показана на стокгольмской сцене, а в 1960 году добралась и до Осло. Звездами постановки стали добрые друзья Туве — легендарные финские актеры Лассе Пёюсти и Биргитта Улффсон. Режиссером, как и всегда, была Вивика. Успех способствовал тому, что по мотивам «Опасного лета» были созданы телевизионные спектакли и радиопьесы. В Норвегии на сцену вышла даже сама Туве: она изображала заднюю половину Льва, спрятавшись под желтым покрывалом, и справилась с хореографией роли «на отлично». Недаром она всегда любила танцевать и от природы была превосходной танцовщицей.

Комиксы и двадцать миллионов читателей

Туве едва исполнилось пятнадцать, когда в детском журнале «Люнкентус» был опубликован ее первый комикс. Комикс не отступал от традиций жанра и был выполнен весьма профессионально. Спустя год Туве создала новый комикс под названием «Футбольный мяч, полетевший в небо». Это было динамичное повествование, выполненное в черно-белых тонах, где основное внимание уделялось передаче движения. Еще через три года, уже после окончания стокгольмского колледжа искусств, Туве опубликовала новый комикс. Влияние полученного образования можно заметить в возросшем профессионализме подхода. Ее рисунки наполняются деталями. Вдобавок к черному и белому появляется множество оттенков серого.

На протяжении нескольких последующих лет комиксы не слишком интересовали Туве. В Атенеуме она обучалась живописи, и, возможно, именно эта учеба заставила ее отвернуться от мира комиксов. С другой стороны, отсутствие интереса к комиксам объяснялось тем, что финансовая отдача от них была незначительной по сравнению с прочими видами графической работы. Однако, хотя и казалось, что комиксы были забыты, навык их рисования у Туве все равно сохранился.

Книги о муми-троллях вдохновили Атоса Виртанена, и именно его идее мы обязаны появлением на свет комиксов о них. В качестве редактора газеты «Ню Тид» Атос заказывал Туве комиксы о приключениях муми-троллей, которые публиковались на детской странице издания. Туве выполняла заказ, используя сюжет книги «Муми-тролль и комета». Комиксы лаконично назывались «Муми-тролли и конец света». Можно судить об изрядной ограниченности читателей издания, поскольку многие из них не на шутку возмутились тем фактом, что Муми-папа читал газету «Монархист». Подобное было неприемлемо в пролетарской газете. Комиксы прекратили печатать спустя полгода. Тем не менее, в свет успели выйти двадцать шесть выпусков. Атос был уверен в том, что комиксы необходимо вывести на международный уровень, опубликовав их в зарубежном издании. Появилась мысль о возможности успеха в других странах.

После прекращения сотрудничества с «Ню Тид» Туве предложила рисовать муми-комиксы для главного ежедневного издания страны газеты «Хельсингин Саномат» или для газеты «Ууси Суоми». К сожалению, позже Туве так и не вспомнила, какая из газет имелась в виду. Редакция не пожелала даже встретиться с автором, вдобавок журналисты умудрились потерять наглядный материал, который Туве им послала. Только после выхода ее публикаций в «Ивнинг Ньюс»^[33] финноязычные издательства заинтересовались Туве.

«Муми-тролль и комета» и «Шляпа волшебника» вышли в США и Великобритании уже в 1950–1951 годах. Таким образом, за пределами Скандинавии муми-тролли первыми стали известны в англоязычных странах. В Англии рецензии на книги Туве были более чем положительными. В 1952 году издательский концерн «Ассошиэйтед Ньюспейперс» решил заказать у Туве серию комиксов по мотивам ее книг. Сюжет комиксов должен был быть непрерывным, и предназначались они большей частью для взрослых читателей. Автору предлагалось описывать так называемый цивилизованный мир сатирически через призму комических приемов, а героями комиксов должны были стать муми-тролли. Речь шла о контракте на семь лет. В письме к Еве Туве так выражала свою радость по этому поводу: «… всего лишь шесть полосок комиксов в неделю, и больше не нужно рисовать идиотские маленькие картинки, ссориться с несговорчивыми писателями, рисовать открытки ко Дню матери…»

Комикс для газеты «Ню Тид», без даты

В те годы Туве хронически нуждалась в деньгах. Несмотря на благосклонные рецензии, доход от муми-книг был незначительным. В большей или меньшей степени она жила с постоянными долгами и все время писала Еве о своих ссудах, кредитных выплатах и деньгах, необходимых на оплату ателье. Таким образом, регулярный доход был для Туве желанным облегчением. За книги платили немного, а картин она продавала и того меньше. Гонорары за иллюстрации были небольшими, а аренда мастерской — высокой. Но Туве подчеркивала, что все равно была счастлива: ведь издательства принимали к публикации ее книги, и людям они нравились.

Предложение «Ивнинг Ньюс» казалось ей превосходным. Туве подписала договор, воображая, что теперь она будет свободна от финансовых проблем и сможет сосредоточиться на живописи. Но она жестоко ошиблась в своих ожиданиях. Издательский концерн пригласил в Лондон для обсуждения деталей контракта. «Я оставила позади весь сумасшедший дом и уехала в разгар работы над настенной росписью для Объединенного банка, которую пообещала закончить весной», — писала она. В столице Англии Туве провела две насыщенные событиями недели. Каждый день программа включала в себя что-нибудь интересное: переговоры, конференции, званые ужины, театральные постановки, встречи с новыми людьми, общение на новом языке. В то же время приходилось быть все время настороже и не забывать о своих правах. Договор с издательством первый раз в жизни гарантировал ей стабильный доход. Деньги были важны — не в последнюю очередь потому, что Хам должна была вот-вот выйти на пенсию. Финансовая безопасность становилась залогом счастья.

«… каким чудесным и безопасным занятием кажется идти в банк в начале месяца и получать зарплату, которая всегда неизменна. Тебе это может показаться глупым, но я еще никогда не оказывалась в ситуации, когда я могла бы тратить столько-то и столько-то ежемесячно».

Набросок комикса для газеты «Ивнинг Ньюс», без даты

Позже издатель организовал для Туве обучение в Лондоне, которое продлилось около месяца. Нужно было расставить все точки над «i»: объяснить, что от нее ожидали и чего она не имела права делать. По контракту она получила практически полную свободу действий, однако существовал и ряд запретов. Туве описывала эти запреты с юмором. Ограничения касались секса, смерти и правительства. Эротика также была под запретом, хотя, как говорила Туве, изобразить ее было бы достаточно трудно хотя бы из-за физиологического строения муми-троллей. Намеки на смерть были возможны, если та произошла в восемнадцатом столетии или раньше. Это условие тоже не казалось невыполнимым. В книгах Туве покойники встречались редко, но одного ежика она все-таки, по ее словам, умертвила. Вмешиваться в актуальную политику или в отношения британского королевского дома не рекомендовалось, но этого Туве и не хотела. На самом деле свои требования она изложила руководству «Ивнинг Ньюс» ясно: «Ни в коем случае никакой политики! Это бы в корне уничтожило идею о чем-то общечеловеческом, сделало бы комиксы слишком очевидными и забрало бы у меня всю радость работы».

Комикс в газете «Ивнинг Ньюс»

Запретов было немного, а вот требований предостаточно. Необходимо было держать читателей в напряжении. События должны были быстро сменять друг друга в трех-четырех картинках. Должны были возникать запутанные ситуации, финальное разрешение которых публиковалось бы уже в следующем комиксе, а потом наступал черед нового сюжета. Согласно договору, у каждой истории должен быть счастливый конец, а герои должны выходить живыми и невредимыми даже из самых опасных приключений. И ни одно существо не имело права пообедать другим, даже если очень хотелось.

В своих комиксах Туве использовала истории, сюжеты и темы уже написанных книг, занимаясь проработкой важных для себя вопросов. В комиксе под названием «Частная жизнь» она высмеивала общественную жизнь и различные мотивации для вступления в организации и объединения. Так, члены общества «Друзей рогатки» получали на основании своего членства моральное разрешение на то, чтобы обстреливать из рогаток невинных прохожих. В это же время Муми-папа основал Оппозиционный союз, в котором главным было встречаться, веселиться и облачаться в одежду с эмблемами союза, то есть вести достаточно эгоистическую деятельность. За рамки общественной жизни выпали Муми-мама и Муми-тролль, которых завербовали члены Ассоциации разбойников. После разных приключений Муми-маму и Муми-тролля настигло наказание — до конца жизни им необходимо было быть активными членами во всех организациях и союзах, в которые они успели вступить. Карикатуры, опубликованные в «Гарм», также заново обыгрывались в комиксах, только теперь эти темы были представлены посредством новых персонажей — муми-троллей. Одной из таких тем стала любовь — первая и последняя. Последнюю считают первой и наоборот.

Основные персонажи комиксов были знакомы читателям еще по книгам о муми-троллях, но Туве придумывала и новых героев. Эти комиксы выпускались в виде сборников уже тогда и продолжают выпускаться сейчас, спустя пятьдесят лет после их создания. Они не утратили ни крупицы своей актуальности и интереса. Туве Янссон стала первым автором комиксов, в чьих работах границы, разделяющие квадраты комикса, стали частью рассказа. Это считается ее даром девятому виду искусства.

Договор был окончательно подписан в 1952 году, и в 1954 году началась публикация комиксов на страницах «Ивнинг Ньюс». Издательство перепродавало авторские права на публикацию комиксов, и в итоге они стали выходить во многих газетах и журналах по всему миру. В лучшие свои времена комиксы о муми-троллях выходили более чем в сорока странах и их читали более двадцати миллионов людей. Так муми-тролли нашли свою дорогу и в финскую вечернюю газету Ilta-Sanomat — «Илта-Саномат», а потом спохватились и шведскоязычные газеты «Васабладет» и «Вестра Нюланд», которые также начали публиковать комиксы Туве.

Невероятное высокомерие финской прессы по отношению к международной карьере Туве Янссон хорошо иллюстрирует статья «О комиксе про Малышку Мю» лондонского корреспондента финской газеты «Хельсингин Саномат» от 1954 года. В заметке из всех персонажей упоминается только Мю, поскольку журналист, очевидно, не подозревал о существовании других героев. Согласно автору публикации, персонаж буйной фантазии финской художницы заставил англичан ломать копья на предмет того, является ли комикс «непристойностью или же приятным времяпровождением, изобретением острого ума». Журналист заявляет также, что Янссон, похоже, является одним из немногочисленных, если не единственным финским автором комиксов, получившим признание зарубежной прессы, однако спешит добавить, что не все десятки тысяч читателей, знакомых с Мю, поют ей дифирамбы. Также журналист упоминает, что в продажу поступил галстук с вышитым серебряной ниткой изображением Мю. Сейчас-то ясно, что этот галстук был скромным началом разросшейся до невообразимых размеров индустрии муми-товаров. Вряд ли журналист был способен это себе представить шестьдесят лет назад. В общем, автор заметки постарался на славу, чтобы максимально преуменьшить заслуги финской художницы. Объяснение этому трудно найти. Положительное внимание, направленное на финское искусство в целом и на отдельные его жанры, было как бальзам на раны страны, только-только оправившейся после войны и ее последствий. Однако успехом, который завоевали комиксы о муми-троллях, гордиться или радоваться почему-то не получалось, по крайней мере, в начале.

В 1956 году универмаг «Стокманн» организовал рекламную муми-акцию. Газета «Илта-Саномат» опубликовала интервью с Туве Янссон, занявшее полтора газетных разворота и щедро украшенное рисунками. В интервью Туве рассказала, что настоящий ее работодатель — это муми-семейство, подчеркнув, тем не менее, в своей обычной манере, что настоящее ее призвание — это живопись. Журналист прокомментировал известность, которую успели обрести муми-тролли, сравнивая ее с распространившейся по миру эпидемией, и открыто высказался о странном безразличии, проявляемом финнами по отношению к финской же писательнице.

Автомобили с рекламой комиксов про муми-троллей как часть рекламной кампании «Ивнинг Ньюс». Лондон, 1954

«Представьте себе, вначале в Финляндии никому и дела не было до муми-троллей… Похоже, муми оказались чересчур умненькими для финнов, нам годились только привычные принцы да принцессы, рассказы про злобных ведьм и благообразные сказочки про животных… Только когда о муми-троллях заговорила вся Европа и во всех уголках люди начали зачитываться комиксами и книгами о троллях, мы спохватились и перевели аж целых две из шести книг о троллях на финский язык. В то время, как на английский, шведский и немецкий переведены все шесть».

Также журналист написал о привлекшей внимание публики неделе муми-троллей в Лондоне, во время которой фигурки муми-троллей украсили двухэтажные городские автобусы, а по местному телевидению показывали, как Туве рисует своих персонажей. Очевидно, английский парад муми-троллей стал образцом для финского «Стокманна» и стокгольмского универмага NK, которые тоже поспешили организовать муми-акции.

Туве стала известной, превратилась в «предмет обсуждения всей Европы», как писали в статье, и на ее аудиторию в двадцать миллионов человек уже нельзя было закрывать глаза. Туве наслаждалась обретенной популярностью, пускай даже вызванной не ее живописью. Туве признавалась своему поверенному в Англии Чарльзу Саттону: «К тому же, дорогой Чарльз, повсеместные лесть и угодничество — это именно то, чего я всю свою жизнь ожидала, правда, я мечтала, что это все будет изливаться по поводу моих картин. Но мне все равно, любят ли люди натюрморты или муми-троллей, главное, что им нравится то, что сделала я».

Известность казалась чем-то просто приятным или значительным, но так продолжалось совсем не долго. К тому же для молодой женщины, родившейся и выросшей в маленькой стране, международная известность вряд ли была такой уж легкой ношей. Наверное, она чувствовала то же самое, что и Юксаре, один из персонажей муми-книг, который говорил: «Не думаю, что быть знаменитым приятно… Может, только в самом начале, а потом это становится совершенно обычным, а под конец от знаменитости голова кругом идет, точь-в-точь как бывает, если долго катаешься на карусели»^[34].

Туве размышляла, правильно ли она сделала, согласившись на такую интенсивную работу над комиксами. Это решение изменило ее жизнь и карьеру, но привело в итоге совсем к другому результату, нежели она ожидала. Она думала, что таким образом освободится от работы над иллюстрациями, поскольку раньше заказы для нескольких разных работодателей на разные сюжеты отнимали время и силы. По сравнению с этим шесть полос комиксов в неделю казались легко выполнимой задачей.

Первый и второй год работать над комиксами ей было интересно. Со временем этот интерес сменился стрессом, и работа более не приносила удовольствия. Придерживаться строгого графика и постоянно буквально выжимать из себя свежие идеи было нелегко. Для Туве это было куда тяжелее, нежели для героя из новеллы «Тот, кто иллюстрирует комиксы», который был лишен амбиций, но так «невероятно искусен, что рисунки так и текли из него, как понос». Будучи человеком ответственным, прилежным и амбициозным, Туве испытывала напряжение и страх не уложиться в отведенное ей время. Балансировать между комиксами, разработкой муми-товаров, настенными росписями, живописью, выставками и написанием текстов было невозможно. И все же она не хотела отказываться ни от чего, менее всего — от живописи, поскольку по-прежнему считала себя художником. Ритм работы был крайне напряженным. Больше всего огорчало отсутствие личной жизни, на что она также жаловалась в письме Чарльзу Саттону.

В 1979 году Туве написала для газеты «Свенска Дабладет» историю о своей карьере в качестве автора комиксов. Художественной метафорой этого же эпизода биографии можно назвать новеллу «Тот, кто иллюстрирует комиксы», которая вошла в сборник «Игрушечный дом», вышедший в 1978 году. Новелла рассказывает о горестной судьбе художника, который создал персонажа по имени Блабби. Фигурки Блабби делались из марципана, из стеарина и из пластмассы. Его изображения украшали шторы, халаты и полотенца. Проводились недели Блабби, благотворительные мероприятия, появлялись научные труды, ему посвященные, то есть все то, что постепенно происходило с образами муми-троллей. Художник, создавший столь популярного персонажа, был излишне ответственным человеком, педантом — он был убежден, что нельзя допускать ни единой ошибки. Он не мог никому сказать «нет» и в результате просто устал и предпочел исчезнуть. Герой новеллы, художник, который пришел в издательство, чтобы продолжить столь успешные комиксы, чувствует, что может повторить трагическую судьбу своего предшественника, и напуган этим.

«У тебя контракт всего на семь лет, пожалуй, ты как-нибудь справишься. Ты не повесишься… Один это сделал. Вилла возле Ривьеры, и увеселительная яхта, и все прочее, а он идет и вешается. Возможно, это не так уж и необычно, но я написал письмо другим художникам, иллюстрирующим комиксы, и предупредил, чтобы они не заключали долгосрочные контракты. Письмо в газете, в их тайном музее»^[35].

Новелла Туве — это мрачный рассказ о буднях иллюстратора в большом издательском концерне. Наверняка она сама испытывала и переживала описанное в новелле моральное давление. Туве тоже была педанткой и чересчур ответственным человеком. Она тщательно наблюдала за своей работой и не прощала себе ни одной ошибки. Вокруг муми-троллей начала развиваться индустрия товаров и мероприятий. Между Туве и несчастным создателем Блабби было много общего.

Реальность жизни Туве в целом имела сильное и пугающее сходство с описанными в новелле событиями. Когда Туве начала работать в газете, ей выделили небольшой рабочий уголок. До нее там работал другой иллюстратор комиксов, который в итоге угодил в санаторий для лечения нервов. Но Туве узнала об этом много позже. Логичным завершением ее блестящей карьеры иллюстратора стал уход из газеты сразу же по окончании семилетнего контракта. В 1959 году она отправила в Англию Чарльзу Саттону письмо, в котором объяснила свое отношение к комиксам, муми-троллям и живописи.

«Моя жизнь с Муми-троллем на данный момент продолжается как исчерпавший себя брак. Ты, наверное, уже давно понял, что я хочу развода. Еще несколько лет назад ты заметил, что я устала от него. Что же, теперь я устала куда сильнее. Какое-то время назад я разговаривала с композитором Дином Диксоном, и он дружелюбно, однако с пугающей откровенностью сказал: „Берегись, Туве, скоро люди начнут говорить о тебе как о еще одном иллюстраторе комиксов, который хочет быть художником“. Когда я была живописцем, я играла с муми-троллями, но каждое воскресенье пыталась писать натюрморты. Теперь я рисую муми-троллей с чувством, подозрительно напоминающим ненависть, и по воскресеньям гляжу на свою работу, как если бы передо мной была запертая дверь… Я больше никогда не желаю рисовать комиксы. Прости меня».

Если бы Туве продолжила работу в газете, художник бы в ней погиб. Этого она не желала, а поскольку иллюстрирование комиксов к тому времени ей крайне надоело, то эту работу нужно было прекращать. С самого начала ее работы над комиксами их тексты переводил со шведского на английский ее брат Ларс, который, естественно, хорошо знал мир персонажей. В течение трех первых лет Туве рисовала и писала тексты самостоятельно. С течением времени сюжеты иссякли, и ей все труднее было придумывать новые приключения. Туве стала обдумывать идеи для комиксов вместе с Ларсом, но рисовала их по-прежнему сама. После того как Туве объявила о своем желании прекратить рисовать, Ларс захотел продолжить работу над комиксами [вместо нее]. Ранее он не занимался иллюстрациями, однако теперь под руководством матери стал упорно упражняться и в короткий срок добился удивительного, даже по мнению Туве, художественного мастерства и техничности. Издательство одобрило эскизы Ларса, Туве же предупредила брата о том, насколько тяжелую ношу взваливал он себе на плечи. Но Ларса это не остановило. В 1960 году он получил эту работу и на протяжении пятнадцати следующих лет рисовал комиксы о муми-троллях и писал к ним тексты. В 1975 году он тоже пришел к решению прекратить работу, поскольку, по его собственным словам, муми-тролли стали ему уже сниться. Ларс был искусным иллюстратором и сочинителем сюжетов, и некоторые считали его равным, а кто-то даже превосходящим сестру.

Туве угрожает муми-троллям молотком для отбивки мяса. Рисунок на конверте письма, адресованного Вивике, без даты

У комиксов Туве Янссон словно есть своя бессмертная душа. Они не состарились и не потеряли своего шарма. Напротив, их по-прежнему переиздают, и они покоряют поколения читателей. Писательница Марджери Аллингем размышляла над секретом комиксов и написала вступление к первой публикации в газете «Ивнинг Ньюс». «Их секрет я могу объяснить только тем, что в итоге все заключается в качестве… Мы имеем идеальную линию и идеальную экономность в использовании этих линий, которую ничего не нарушает».

Туве блестяще использовала линии во всех своих иллюстрациях. Это особенно хорошо заметно именно в ее комиксах. С помощью единственной проведенной тушью линии она передает движение и останавливает момент. Тонкими, как волосок, штрихами она способна передать эмоции персонажа. У муми-троллей, как мы помним, нет рта. Так вот Туве, изменяя на рисунке положение радужки глаза, могла выразить любое эмоциональное состояние персонажа, от счастья до бешенства. Это свое умение она высмеивает в той же новелле «Тот, кто иллюстрирует комиксы»: «Удивление, ужас, восхищение и так далее, ведь стоит только передвинуть зрачки, одну или другую бровь — и прослывешь искусным художником. Подумать только, как много можно получить столь малыми средствами!»^[36] Да, движения были незначительными, но то, что с их помощью можно было передать, — это уже другое дело. Туве наверняка это понимала.

Заставить существовать на равных, бок о бок слово и рисунок — умение редкое. В мире найдется немного людей, которые владели бы этим настолько мастерски. По словам писателя и искусствоведа Йорана Шилдта, комиксы проявили гениальную сторону таланта Туве Янссон, поскольку это был сплав рисунка и слова, превратившийся в искусство и созданный одним человеком. Предпосылкой для успеха комиксов является то, что текст и картинка поддерживают и усиливают друг друга, и тогда результат становится чем-то большим, нежели просто сумма слагаемых. Картинка довершает впечатление, начатое текстом, и наоборот.

Туве понимала значение комиксов и то постепенное влияние, которое они оказывали на читателя. И все же продолжать работу над ними для нее было невозможно. Даже годы спустя после окончания контракта Туве вспоминала период работы над комиксами с подавленностью, почти с безнадежностью. Время, пожертвованное на комиксы, она считала отнятым у всего, что казалось ей важным на тот момент. Как она писала, в эти шесть лет у нее «совсем не было времени на живопись, на то, чтобы писать книги, встречаться с друзьями или хотя бы просто побыть в покое наедине с собой». Она хотела заниматься живописью и быть художником. В то же время комиксы покончили с ее вечным безденежьем и теперь она могла отремонтировать мастерскую. Четырнадцать лет она страдала от холода и сквозняков и решила, что этому пора положить конец. Она сделала капитальный ремонт, который включал в себя утепление стен, установку батарей и новых окон. Вдобавок в мастерской соорудили мансарду, практически второй этаж размером с половину нижней квартиры.

«Греющиеся у камелька», набросок для книги «Волшебная зима», гуашь

Спутница жизни. Тууликки Пиетиля

Середина 1950-х годов стала решающим периодом в жизни Туве, несмотря на усталость, вызванную работой над комиксами. Письма Туве того времени проникнуты грустью. Причиной печали помимо усталости и стресса было еще и одиночество. Она так и не нашла партнера, с которым могла по-настоящему связать свою жизнь. Разумеется, у нее было много и друзей, и мимолетных отношений, и конечно же, у нее была семья. В маленькой Финляндии круг приверженцев однополых отношений был довольно узок, а среди и без того не большого сообщества финских шведов таковых и подавно встречалось мало. В 1955 году на одной из вечеринок Туве встретила Тууликки Пиетиля, с которой была шапочно знакома еще со времен обучения в Атенеуме. Девушки учились в разных классах. Тууликки была на несколько лет моложе, к тому же финно- и шведскоязычные ученики чаще всего предпочитали проводить время среди своих. Позднее Тууликки и Туве случайно встретились в одном из парижских ночных клубов, где Туве была с Вивикой Бандлер. И вот в 1955 году было положено начало истории любви Туве и Тууликки, которая длилась без малого полвека, до самого конца их жизни.

На рождественской вечеринке, устроенной Ассоциацией художников Финляндии, Туве пригласила Тууликки на танец, но та не осмелилась ответить согласием, очевидно, из соображений общественной морали. Однако спустя некоторое время Тууликки отправила Туве открытку с полосатой кошечкой, в которой приглашала Туве навестить ее в мастерской на улице Норденшёльдинкату. На дворе стояла зима 1956 года, а уже летом Тууликки приехала погостить к Туве на остров Бенгтшер. Между ними вспыхнула самая настоящая любовь. В письме, адресованном Тууликки, Туве так писала об их встрече: «Я наконец-то добралась — до того человека, с которым хочу быть». Открытка с полосатой кошкой, которую ей отправила Тууликки, всегда висела и по-прежнему висит на стене ателье Туве.

Буквально с первой встречи их любовь, по сути, сложилась. После того как летом 1956 года Тууликки уехала с острова, Туве писала ей вслед: «Я люблю тебя одновременно и очарованно и очень спокойно и не боюсь ничего, что может ждать нас впереди». Тууликки тоже признавалась в силе захватившего ее чувства. Эти две женщины были разными как по внешности, так в своих художественных пристрастиях к тому или иному виду искусства, но их жизненный опыт и жизненные ценности были практически идентичными. Обе вступили в отношения, будучи уже вполне зрелыми людьми, многое пережившими и испытавшими. Туве было за сорок, Тууликки чуть меньше. Спустя несколько лет Туве писала Еве, что Туути, как она ласково называла Тууликки, была для нее невозмутимым и всегда благодушным другом, лучшим, что было у Туве в жизни.

Прочности их союза способствовало то, что обе женщины были художницами. У них были схожие хобби, и обе не чурались ручного труда. Тууликки была дочерью плотника, Туве — дочерью скульптора. Тууликки с рождения передалось умение ловко обращаться с ножом и вырезать по дереву. Туве же нравилась физическая работа, ее любимыми занятиями было строить и колоть дрова. Рассказывают, что в доме Атоса в Кауниайнене Туве колола дрова для всех соседей. Общими увлечениями пары позже стали также путешествия, видеосъемка, создание разнообразных инсталляций на тему муми-мира, а также рыбалка. Мечта Туве о союзе двух независимых и в то же время поддерживающих друг друга и творящих вместе людей наконец исполнилась.

Открытка с полосатой кошечкой, которую Тууликки Пиетиля прислала Туве, 1956

Да, несомненно, жизнь Туве изменилась после того, как она повстречала Тууликки. Летом 1956 года Туве писала Вивике о том, какой счастливой и спокойной она себя чувствует и больше не нервничает по мелочам. Она ощущала себя в гармонии со всем миром и спокойно ожидала, когда Тууликки приедет к ней на остров. Жизнь казалась простой и легкой.

В период, когда популярность комиксов о муми-троллях была на своем пике, навязчивые поклонники и пронырливые журналисты подчас нарушали покой жительниц острова Бенгтшер. Чтобы любопытные не нарушали их уединения и одиночества, Туве и Тууликки выстроили маленький домик на столь же маленьком островке Кловхару, больше напоминающем скалу. Впрочем, незваные гости подчас добирались и туда. Зимой же обе жили и работали в Хельсинки, каждая в своей мастерской. У Тууликки получилось снять рабочую студию в том же доме, где было расположено ателье Туве. На протяжении долгих лет они ходили друг к другу по извилистым чердачным коридорам. Позднее чердак застроили мансардами, и коридоры перекрыли.

Туве и Тууликки в маскарадных костюмах ковбоев с Дикого Запада. Фото, 1950–1960-е годы

Летом Туве и Тууликки жили на острове вдвоем. Компанию им составляли разве что морские птицы. Подруги зачастую переезжали на остров уже ранней весной и оставались там до поздней осени. Общество Тууликки излечило Туве от тяжелой депрессии, в которую она впала после многолетней работы над комиксами о муми-троллях. По признанию Туве, ей было настолько плохо физически, что ее в буквальном смысле могло стошнить прямо на голову нарисованного муми-тролля. Муми-дол, когда-то служивший успокоением и местом побега от реальности, превратился в тюрьму [его создателя]. Поддержка, которую Туве получила от Тууликки, вновь вернула ей веру в муми-троллей. Для самой Тууликки муми-тролли стали важным и любимым хобби.

Между Туве и Тууликки была сильная духовная связь, и жизни их разворачивались в тесном переплетении. Время от времени эту симбиотическую связь было тяжело согласовать с другой столь же сильной и важной связью — с отношениями между Туве и Хам. Мать и дочь привыкли проводить время вместе как можно чаще и вместе путешествовать. Теперь же разделить все это с Туве хотела Тууликки. Однако казалось, что и Хам, и Тууликки не были готовы к присутствию в их паре третьего. Туве приходилось контролировать ситуацию и действовать по справедливости, чтобы избежать сцен ревности, поскольку дело было именно в ней. «Боже всемилостивый, женщины подчас умеют создавать трудности», — устало писала Туве Вивике и отправлялась в путешествие по очереди с каждой из своих «дам». Между тем, похоже, конфликты время от времени все же случались, поскольку в моменты затишья Туве рапортовала Вивике: «Туути и Хам вели себя хорошо».

Волшебная зима

«Волшебная зима» — это книга о любви, о том, как Туве полюбила Тууликки Пиетиля. Книга была издана спустя первый год их совместной жизни. Туве поблагодарила Тууликки Пиетиля за то, что «Волшебная зима» появилась на свет, написав в марте 2000 года такие строки: «Это целиком и полностью заслуга Туути, что я смогла написать „Волшебную зиму“». Тууликки научила ее понимать зиму, совсем как в книге. С другой стороны, ранее Туве не раз говорила, что хочет написать текст о том, какой адски сложной может быть жизнь в круговороте разнообразных выплат, лицензий, жестких рамок установленных сроков и постоянного страха не уложиться в график, подразумевая под этим многочисленные заботы, которые преследовали ее во время работы над комиксами. «Волшебная зима» была написала в тот период, когда Туве еще была связана контрактом с газетой. Работы у нее было выше головы, и вдобавок приходилось противостоять все нарастающему и захлестывающему ее валу популярности. Туве горевала, что никогда не может побыть одна, по-настоящему, абсолютно одна. А ведь она так нуждалась в одиночестве! Одиночество было для нее, как и для многих творческих людей, тем состоянием, в котором и только в котором может родиться что-то новое.

«Волшебная зима» отличается от других книг о муми-троллях. Здесь нет глобальной катастрофы в качестве завязки-катализатора, нет мотива разлуки членов дружного муми-семейства, которое в начале повести тихо и мирно спит в своих кроватях. Новым и странным для муми-мира становятся зима, холод, лед и снег. В книге помимо Морры присутствует новый пугающий персонаж — Ледяная дева, взгляд красивых зеленых глаз которой убивает каждого, на кого она посмотрит. В Муми-дол пришла смерть. Элементы, из которых складывается страх, настоящие, и пришли они из реального мира взрослых. «Волшебную зиму» можно назвать первой книгой Туве, которая написана для взрослых, а не для детей. И все же в повествовании есть уровень для детей — полный приключений и захватывающий сюжет, и дети обожают эту книгу.

Туу-тикки играет на гармошке. Набросок к книге «Волшебная зима», 1957, гуашь

В самом начале книги Муми-тролль просыпается от зимней спячки. Он единственный, кто проснулся и безрезультатно пытается разбудить спящую Муми-маму. От любопытства и отчаяния Муми-тролль выбирается на улицу и неожиданно обнаруживает новый для него мир — зиму. Эта та сторона жизни, белоснежная и холодная, которая ранее была скрыта от муми-троллей. Даже море не бушует, а намертво сковано льдом. Так Муми-тролль сталкивается с самым страшным из всех несчастий — со смертью. Говорят, что понимание того, что жизнь конечна, есть признак взросления. Если это так, значит, Муми-тролль вырос. Он ищет свое место в «новом странном мире».

«„Весь мир умер, пока я спал. Этот мир принадлежит кому-то другому, кого я не знаю. Быть может, Морре. Он не создан для того, чтобы в нем жили муми-тролли“.

Мгновение Муми-тролль колебался. Но потом подумал, что бодрствовать одному среди тех, кто спит, еще хуже, и, осторожно ступая, проложил первые следы на заснеженном мосту и дальше вверх по склону»^[37].

Стать взрослым означает принять страх, одиночество и несовершенство мира и со временем даже увидеть в них красоту. Муми-тролль не возвращается назад в дом и не пытается вновь впасть в зимнее забытье. «Весь мир погрузился в зимнюю спячку, — подумал Муми-тролль. — Один я тут брожу и никак не могу заснуть. Я один буду брести и брести без конца все дни и все недели напролет, пока сам не превращусь в сугроб, о котором никто даже знать не знает»^[38].

Грусть и тоска по друзьям завладевают им. Раньше, пока Муми-тролль был ребенком, мудрость и теплые объятия Муми-мамы прогоняли дурное настроение. Но сейчас мамы рядом нет, нет и ее творящей чудеса сумки, в которой лежат лекарства от больших и маленьких невзгод. Муми-тролль остался один. И он должен выживать в одиночестве.

Однако, несмотря на то что в книге рассказывается о потерях, о смерти и прежде всего об ужасе одиночества, «Волшебная зима» — это также рассказ о большой любви. Муми-тролль видит на снегу свежие следы и кубарем мчится, пытаясь отыскать того, кто их оставил.

«— Подожди! — закричал он, чувствуя, что весь горит: от кончика хвоста до ушей. — Не уходи от меня!

Хныча и спотыкаясь, побрел Муми-тролль по снежному полю, и внезапно на него нахлынул жуткий страх перед мраком и одиночеством. Страх этот, должно быть, таился где-то с тех самых пор, как Муми-тролль проснулся в спящем доме, но только теперь он дал ему волю… И вдруг он увидел огонек. Совсем маленький, он озарял все вокруг мягким, красноватым светом»^[39].

Рядом со снежным фонарем Муми-тролль находит Туу-тикки, любимое существо, рядом с которым он может жить в этом новом странном мире. На поясе у Туу-тикки висит ножик, она одета в полосатую красно-белую куртку и синие брюки, а на голове у нее шапка с помпоном. Туу-тикки в этом одеянии слегка напоминает карикатуру на французского матроса. У нее крепко сбитая фигура, а на голове копна светло-желтых волос. Словом, вылитая Тууликки Пиетиля.

Туу-тикки — рационалистка, она мудра и оставляет Муми-троллю достаточно душевного пространства, не стремясь задушить его излишней опекой. Таким образом она поддерживает его самостоятельность. Иногда это может выглядеть даже грубо. Испуганный Муми-тролль замечает, что из отцовского дома пропадают вещи. «Так это же здорово, — весело сказала Туу-тикки. — Тебя и так окружает слишком много вещей. И тех, о которых ты вспоминаешь, и тех, о которых ты только мечтаешь»^[40].

Муми-тролль, Туу-тикки и снежный фонарь. Иллюстрация к книге «Волшебная зима», 1957

Туу-тикки многого требует от Муми-тролля. «Почему ты не говорила об этом зимой? — спросил Муми-тролль. — Это утешило бы меня. Я сказал: „Здесь росли яблоки“. А ты ответила: „Теперь здесь растет снег“. Разве ты не поняла, что я сразу захандрил? Туу-тикки пожала плечами. — Нужно доходить до всего своим умом, — сказала она, — и переживать все тоже одному»^[41].

Туу-тикки сочиняет песенки о вещах, которые тяжело понять или о которых ничего не известно. Она размышляет над тем, что такое северное сияние — настоящее оно или только иллюзия. Мир вокруг — такой сложный, и даже о снеге они совсем ничего не знают. «Думаешь, он холодный, а если вылепить из него снежный домик, там становится тепло. Он кажется белым, но иногда он розовый, иногда — голубой. Он может быть мягче всего на свете, а может быть тверже камня. О нем ничего нельзя знать наверняка»^[42].

Муми-тролль и Туу-тикки в лесу. Набросок к книге «Волшебная зима», акварель

Мир вокруг нестабилен, и жить приходится именно посреди этой нестабильности. Рассудительная Туу-тикки так объясняет Муми-троллю свое отношение к жизни: «Все очень неопределенно, и это-то меня и успокаивает». Это предложение — ключ к пониманию всей книги. В нем выражена суть здорового взросления, частью которого является понимание того, что мир вокруг переменчив и постоянно меняет формы. В своих интервью Туве часто возвращалась к этой фразе. Настолько часто, что становится понятно: принятие неуверенности и постоянной изменчивости мира — один из главных постулатов ее жизненной философии.

Кто утешит малютку Кнютта?

Вторая книга-картинка в стихах «Кто утешит малютку Кнютта?» была написана в 1960 году, спустя несколько лет после «Волшебной зимы». Рабочим названием книги долгое время было: «Романтический рассказ об одиноком Кнютте». Однако в итоге Туве изменила название на более приземленное. Книга создавалась в то время, когда Туве приходила в себя после тяжелого периода работы над комиксами для «Ивнинг Ньюс» и подчас чувствовала себя абсолютно опустошенной. Однако она никогда не давала усталости взять над собой верх и помешать ее творчеству, наоборот — одновременно с написанием книги Туве занималась живописью, провела выставку и участвовала в работе над театральной постановкой. Это было счастливое время, ведь Туве обрела новую любовь и начала новый период своей творческой жизни. «Кто утешит малютку Кнютта?» была посвящена Тууликки. Читатели сразу же полюбили книгу.

История, написанная Туве, была адресована всем испуганным и незаметным малюткам и малышам, которым, как надеялась автор, эта книга и понравится больше всего. Во всяком случае, так она говорила об этом поэту Бо Карпелану. В малышке Скрютт много черт, свойственных самой Туве: застенчивость, желание спрятаться от людей, страх. Туве рассказывала, что однажды получила письмо от маленького мальчика, который жаловался на то, что постоянно один. Никто никогда не замечает его и не смотрит ему в глаза. Он живет в постоянном страхе. Ребенок подписал письмо именем Кнютт. Туве решила, что если Кнютт найдет и спасет малышку Скрютт, создание, еще более маленькое и испуганное, то это поможет ему поднять свою самооценку.

Иллюстрации к книге «Кто утешит малютку Кнютта?», 1960

Эта книжка-картинка — история для детей, рассказывающая о любви и о том, как ее надо принимать: в основе сюжета лежат тоска по духовной близости и желание найти спутника жизни. Кнютт, словно списанный с самой Туве, в начале рассказа одинок и испуган. Он скитается с места на место, с печалью констатируя, что в одиночестве трудно радоваться даже красивой перламутровой ракушке.

Иллюстрации к книге «Кто утешит малютку Кнютта?», 1960

В выброшенной на берег бутылке оказывается письмо от Скрютт. Так Кнютт находит существо, которое он может защитить. Он становится все смелее и в итоге отваживается даже бросить вызов Морре, укусив ее за хвост. Морра, которую застигли врасплох, в испуге убегает. Храбрость Кнютта получает достойную награду, и он находит свою любовь.

Сексуальная ориентация автора книги стала причиной того, что пол героев повествования и связывающие их отношения интересовали исследователей и читателей больше, чем обычно. Многие сразу же обратили внимание на то, что в этой истории храбрый Кнютт — мальчик, а робкая и застенчивая Скрютт — девочка, то есть гендерные роли распределены достаточно традиционно. Сильный мужчина спасает слабую женщину. Однако изначально в рукописи Кнютт был девочкой, но по тем или иным причинам в итоге Туве решила сделать его мужчиной.

Эта книга-картинка получилась проще, чем первая работа Туве в этом жанре детской книги: ее страницы не украшены прорезями. В то же время книга выполнена с таким же, как и раньше, активным использованием крупных и броских цветных пространств. Цветовое решение иллюстраций очень близко по своей палитре к абстракционизму. В рисунках заметен главенствующий принцип абстракционизма и в частности конкретного искусства: «внимание к поверхности». Форму необходимо было передавать двухмерными рисунками, а трехмерности, получавшуюся, например, с помощью теней и полутонов, старались избегать. Как это часто встречается в конкретном искусстве, иллюстрации книги выполнены в монохромной гамме, их контуры четко очерчены. Динамика рождается за счет использования ярких цветов. Чистые однотонные цветные поля и смелые контрасты создают прекрасный результат. Белые контуры, в свою очередь, создают впечатление, что картинки вырезаны по отдельности из бумаги и размещены на белом фоне, тем самым за счет напоминающей аппликацию техники создается особая, захватывающая атмосфера всего рисунка.

Смерть отца

Фаффан скончался в июне 1958 года. До последних дней отношения, связывавшие отца и дочь, сохранились дружескими, хотя в их жизни хватало и сложных периодов. С течением времени их связь перестала быть такой напряженной, и они вновь стали близки друг другу. В письме от 1948 года, адресованном Еве, можно прочувствовать тепло и понимание, которые Туве испытывала к отцу. Туве описывала, как ее тогда уже старик-отец сиживал с любимой ручной обезьянкой в ресторане «Гамбрини», попивая грог, сдобренный виски. Обезьянка в семье Янссонов была важным существом, по отношению к которому все семейство испытывало сильные, но противоречивые чувства. Отец, его обезьянка и их визиты в ресторан легли в основу новеллы «Обезьяна», где Туве описывает неуправляемое животное и отчаяние, в которое впадает персонал ресторана при виде старика с его сокрушающей все на своем пути мартышкой. Отец и обезьянка являются также главными действующими персонажами в новеллах «Домашние животные и фру» и «Красная собака», вошедших в книгу «Дочь скульптора».

Фаффан, обезьянка и сахар

Обезьянка по имени Джеки попала в семейство Янссонов практически случайно. После войны люди обычно давали объявления в газету, если у них были лишние вещи, которые они хотели обменять на масло или картошку. Однажды дети Янссонов наткнулись на объявление, в котором к обмену предлагалась «обезьяна». Туве и братья подумали, что в виду имеется апсель, «обезьяний парус» для яхты, который они уже долго искали. Но оказалось, что это была самая настоящая обезьянка, малышка, которая запрыгнула за пазуху Лассе и устроилась там, весьма довольная собой. «Мы не могли уйти без нее, ведь она так хотела к нам в компанию», — писала Туве. Они не нашли паруса, но обрели нового члена семьи. Позднее Туве рассказывала, что вскоре все члены благородного семейства начали вести себя как мартышки: махать руками, трещать без умолку и прыгать вверх-вниз.

Клетка для обезьянки стояла у Туве в мастерской. Привязался к животному и Фаффан. Как заметил Пер Улоф, ему было легче выражать любовь и нежность к обезьяне, чем к родным детям. Эту же мысль косвенно повторяет и Туве в новелле «Домашние животные и фру».

«Папа любит всех животных на свете, потому что они ему не противоречат. Но больше всего ему нравятся те, которые лохматые. И они тоже любят его, потому как знают: им разрешат делать все, что они захотят». В конце концов дети подарили обезьянку отцу. Никто из них не хотел с ней возиться: маленькое создание создавало немало трудностей, не в последнюю очередь потому, что обезьянья шерсть пахла так сильно, что скоро весь дом пропах зверем. Обезьянка была непослушной, кусала гостей и заставляла всех вокруг плясать под ее дудку. И все же Фаффан любил ее. Пер Улоф сфотографировал момент, как обезьянка пытается взять лакомство с губ Фаффана. Позже брат задумался над тем, что это фото, возможно, могло огорчить Туве. На нем было отчетливо видно, как отец балует маленькое, злое и непредсказуемое животное, даря ему любовь и внимание, в котором так нуждалась дочь. В одной из своих новелл Туве описывает, как маленькая девочка ревнует к обезьяне. Прототипом девочки была она сама, но в действительности обезьяна появилась в семье Янссонов, когда Туве была уже взрослой.

Книга «Дочь скульптора» вышла в 1968 году. Отчасти она основана на реальных событиях из детства автора. На момент публикации книги Туве как личность представляла собой куда большее, чем просто дочь своего отца, — у нее была успешная творческая карьера, она была куда известнее, чем ее отец когда-либо. Название книги — это выражение любви к тому, чье присутствие в жизни его взрослой дочери было ощутимо даже после смерти. Отец навсегда остался для нее самым большим и влиятельным авторитетом в искусстве. Туве никогда не уставала восхищаться его работами, которых было очень много у нее в мастерской. Так отец всегда незримо присутствовал в ее жизни. Дочь многое унаследовала от отца, но вместе с этим она получила от него гораздо больше того, от чего ей было необходимо избавиться ради собственного будущего. Это необходимый процесс в жизни любого ребенка, который рос в окружении сильных родителей.

Со временем отношения между отцом и дочерью наладились настолько, что ни один из них уже не желал всерьез обижаться на другого. Дистанция между ними и прежде всего возраст стали причиной того, что они оба успокоились. Отец заботился о благополучии своего семейства и, как писала Туве, следил за тем, чтобы на ее острове не переводилась выпивка. Он закупал коньячный напиток и варил брагу, чтобы всем хватило на долгие летние месяцы. Фаффан очень гордился успехами дочери. В 1957 году Туве взяла отца и мать в Стокгольм на проводимую в одном из универмагов неделю муми-троллей. Хам, сама очень гордая за дочь, писала ей позже: «Фаффан надулся от гордости, как индюк, и посылает тебе приветы».

Хотя подчас отношения Туве и отца были крайне тяжелыми, после его смерти дочь поняла, с какой пугающей силой она все-таки его любила, несмотря на все ссоры и разногласия. Много позже, в 1989 году, Туве написала выдуманный диалог, в котором, по сути, описывала своего отца Виктора Янссона. Сильно напоминающая саму Туве Мари и похожая на Тууликки Юнна беседуют об отце Мари. Юнна спрашивает: «Ты им восхищалась? — Конечно. Но для него было непросто быть отцом».

Смерть Фаффана изменила внутреннюю динамику семьи. Сильнее всего изменилась жизнь Хам, но уход отца затронул и Туве, и Ларса. Хам пришлось съехать из дома художников в Лаллукка. Мастерская в доме была предоставлена исключительно для работы скульптора Виктора Янссона, ни вдова, ни дети не могли находиться там после его смерти. Нужно было собирать вещи и искать новое жилье. Хам переехала жить к Лассе на улицу Нейтсютполку, что была совсем рядом с мастерской Туве. Выходные Хам обычно проводила с дочерью. После смерти отца Туве с изумлением заметила, как много он значил для матери. Всю свою жизнь Туве мечтала, как спасет мать от довлеющего ига отца. Она строила планы и думала сбежать с матерью к лучшей жизни, туда, где царят яркие цвета и тепло, где нет рядом мужчины, вечно требующего внимания. Теперь же Туве писала Тууликки: «Хам стало так сложно… они любили друг друга намного сильнее, чем я могла осознать».

Туве в своем ателье, 1956. У нее за спиной эскиз к фреске «Праздник в деревне» для мэрии города Хельсинки, к ней прикреплена графика Сама Ванни, сбоку скульптура авторства Фаффана, на первом плане картины самой Туве

Кто этот смелый натуралист?

Туве и Ева Коникова обменивались письмами на протяжении двадцати с лишним лет. С течением времени поток писем ослабел, а язык подчас частично менялся на английский. В канун Рождества 1961 года Туве написала Еве, вспоминая все, что было между ними за эти годы. Местами тон письма дышит грустью: многие из общих друзей умерли, остальные просто ушли из жизни Туве. Печаль сквозит в строках этого письма. Рафаэль Гордин, обожаемый семейный доктор, советчик и друг, умер. Все контакты с Самом Ванни были утеряны. Тот успел развестись, жениться вновь и обзавестись сыном, имя которого, как смутно припоминала Туве, было не то Микаел, не то Даниел. На самом деле мальчика звали Микко. «Мы больше не видимся с Самом», — с горечью писала Туве. Уже целую вечность она не видела Тапсу, да и Атос тоже практически не появлялся в ее жизни. Правда, с Атосом они иногда сталкивались на улицах города. «Он не утратил своего блестящего шарма, но успел сильно поседеть и научился слушать», — писала Туве Еве. Время от времени Туве встречалась с бывшей женой Сама Ванни Майей Туве, которая работала переводчицей, жила где-то довольно далеко от центра Хельсинки и, по мнению Туве, чувствовала себя очень одинокой.

В этом же письме Туве описывает царившую в семье атмосферу предпраздничного покоя: экономка Импи готовит рождественский ужин, Хам спит, Лассе и его жена Нита тоже уже дома, а сама Туве играет с черной кошкой Псипсиной, что по-гречески означает «кошка». Туве рассказывает, что в эти черно-белые зимние месяцы она занималась иллюстрациями к будущей книге, сборнику рассказов «Дитя-невидимка». Книга вышла в 1962 году. После смерти Фаффана Хам переселилась к Лассе, но после женитьбы молодые, которые ждали своего первенца, переехали в дом на улице Мерикату. Туве беспокоилась за мать, ведь Хам в скором времени должно было исполниться восемьдесят лет и время от времени у нее были проблемы со здоровьем. Она по-прежнему жила в старой квартире Лассе, и за ней присматривала одна из бывших подруг Туве.

Туве и ее кошка Псипсина

В письме Туве также пустилась в воспоминания о годах, которые она провела, иллюстрируя комиксы, вспоминая, как ей было тяжело и как она была счастлива, когда контракт наконец-то закончился. Оглядываясь назад, она называла этот период «семилетней зубной болью», а саму работу сравнивала с изжившим себя браком. Никакой радости от работы над комиксами она уже давно не получала.

После потраченных на комиксы лет Туве была полна решимости вернуться к важнейшему для нее занятию в мире — живописи. Она радовалась вновь обретенной свободе и строила планы на дальнейшую жизнь. Наконец-то у нее снова появилась возможность заниматься тем, чем ей всегда хотелось, — обратиться к заброшенному мольберту и кистям. Однако будущее пугало и одновременно завораживало ее.

«Пауза была довольно длинной, и кажется, что ужасно сложно начинать все заново. Старая манера письма стала мне чужой, а нового направления я пока еще не выбрала. И больше никто не считает меня художником. Для всех я Муми-мама, и ничего более. Это тяжело — как и всегда, когда начинаешь что-то новое, как мне кажется».

Благодаря комиксам у Туве теперь были деньги, и ей не приходилось жить в ежеминутной тревоге из-за долгов и неуплаченной аренды. Опять же сейчас рядом с ней была опора — Тууликки Пиетиля, которая, сама будучи художником, хорошо понимала, насколько сильны давление и стресс, сопровождающие творческий процесс.

Начинать все сначала особенно сложно, если в прошлом у тебя великолепная карьера и любовь 20 миллионов читателей, от всего нужно отказаться — и сделать это совершенно добровольно. Причиной такого выбора была не охота за славой или признанием. Туве совершенно не рассчитывала на то, что ее картины принесут ей успех, подобный славе, которую снискали комиксы. Туве оказалась в положении жонглера, который пытался удержать в воздухе все шарики [одновременно], но это оказалось невозможным. Теперь она целенаправленно выпускала из рук самый желанный и ценный шарик, владение которым вызвало больше всего восхищения, — комиксы. Всю свою высвободившуюся творческую энергию она направила на то, что до сих пор получило меньше всего признания, — на живопись.

После долгого перерыва Туве чувствовала себя в художественном мире беспомощным новичком, человеком, снова оказавшимся на старте. Самым тяжелым для нее было выслушивать критику коллег-художников в адрес ее комиксов. «В то время главенствовала мысль, что писать картины достойно восхищения, а вот если художник рисует комиксы, значит, он непременно „продался“, положив душу на алтарь коммерции. Я до сих пор не могу поверить, что люди действительно названивали мне и обвиняли в том, что я продала себя. В конце концов мне пришлось убрать свой номер из телефонного справочника. Отец, кстати, так гордился моими комиксами, что захватил их как-то с собой в ресторан и там демонстрировал своим друзьям».

Можно предположить, что именно эти обвинения заставили Туве с еще большим упорством держаться за мысль о возможной карьере художника и пробудили в ней желание показать недоброжелателям, на что она способна. А возможно, в ее представлении графика тоже стояла в иерархии ниже, чем живопись. Как бы то ни было, Туве вернулась к краскам споро и с полной отдачей. За первые четыре месяца она создала больше картин, чем за предыдущие десять лет, как писала она в 1960 году в своей записной книжке.

Словно подчеркивая, что начался новый период в ее жизни, Туве стала подписывать свои работы фамилией, а не просто именем, как она делала это ранее. Так появилась художник «Янссон» взамен прежней «Туве». Как писательница она, естественно, подписывала свои книги именем и фамилией. Использование одной фамилии в качестве подписи на картинах было в представлении Туве признаком зрелости. Это придавало ее деятельности ценность и заставляло держаться заданного высокого уровня. А может быть, ей хотелось дать знать критикам, что теперь она совсем другой художник — старше, целеустремленнее и опытнее, нежели раньше.

В 1959 году на пороге новой жизни Туве написала автопортрет, который назвала «Новичок». На картине она в повседневной одежде, длинных брюках и свитере стоит, облокотившись на любимый и часто встречающийся на ее картинах венский стул. Выражение лица на портрете — безмятежное, но решительное, взгляд направлен на мольберт. Полотно сосредоточено на самом главном, автор избавился от деталей.

На стыке 1950–1960-х годов в Финляндии быстро росла популярность информализма, одного из течений абстрактного искусства, который стал увлечением многих. Это было некогда утерянное чувство, которое так долго искали, последняя новинка из Европы. Информализм однозначно запал финским художникам в душу. Работы утратили строгую композицию и форму, количество используемых цветов уменьшилось. Даже самые строгие критики абстракционизма, такие как Э. Й. Вехмас, и те были в восторге от информализма. Давление со стороны общества заставило одобрить это новое направление даже тех художников, которые вначале противились новому веянию. Сам Ванни тоже попал под влияние информализма. В течение нескольких лет картины Ванни частично утратили свои строгие формы, и на смену буйству красок пришла приглушенность палитры.

В 1961 году в Финляндии прошла крупная выставка Ars, посвященная информализму. Это была одна из первых независимых международных выставок в стране. Большая часть представленных в ее экспозиции полотен по своему стилю принадлежали к чистейшему информализму. Тому, какое подавляющее действие оказало на художников новое направление искусства, посвящена карикатура Олави Хурмеринты, опубликованная в газете «Ууси Суоми». На карикатуре, изображавшей ежегодную выставку Ассоциации художников Финляндии, все без исключения работы являются крупными информалистскими полотнами. Среди них затерялся только один маленький натюрморт, выполненный в жанре реализма. Его пристально разглядывает неряшливого вида бородатый молодой человек и удивленно спрашивает: «Кто этот смелый натуралист?»

На этой выставке Туве представила натюрморт в серых тонах. Скорее всего, под «смелым натуралистом» автор карикатуры подразумевал именно ее. На выставке ее работу повесили отдельно от остальных, уж слишком резко она выделялась из всей экспозиции. Все остальные картины как на подбор были абстракциями, как и на карикатуре Хурмеринты, и представляли в основном информализм. Натюрморт Туве повесили в небольшой зал с графическими работами, хотя для него картина была чересчур велика. Туве так описывала чувства, которые в ней пробудила отчасти спровоцированная ее живописью карикатура: «Все остальные были абстракционистами, а я все рисовала чертовы банки на столе. Я не понимала, чувствовать себя польщенной или смущенной».

Результатом общественного давления стало то, что Туве в итоге понемногу тоже попала под влияние новых веяний и ее сюжеты стали более абстрактными. В новелле «Восьмидесятилетие» она описывает атмосферу, царившую тогда в художественной среде. Несмотря на то что это не автобиографический рассказ, его тематика наверняка навеяна теми ощущениями и является отголоском того нажима, который испытывала как Туве, так и ее коллеги-художники. В бабушке из рассказа слишком много от самой Туве.

«— Знаешь ли ты, что именно тогда процветал повсюду формализм, все должны были делать все одинаково. — Поглядев на меня, он увидел, что я его не поняла. Он объяснил: — Формализм — это все равно что непонятно рисовать, один лишь цвет. Получилось так, что старые, очень хорошие художники затаились в своих мастерских и попытались рисовать точно так же, как молодые. Они были напуганы и пытались рисовать точь-в-точь как молодые. Кое у кого получалось кое-что, а кое-кто утратил самого себя и никогда так и не обрел вновь. Но твоя бабушка сохранила свой стиль, и он у нее остался, когда все рухнуло. Она была мужественна или, возможно, упряма.

Я сказала очень осторожно:

— Но возможно, она не могла работать ни в одном стиле, кроме своего собственного?»^[44]

Была ли бабушка смела и упряма, или все дело было в том, что она не умела писать иначе? Этим же вопросом можно задаться при изучении работ самой Туве. Тяжело отказываться от уже усвоенных навыков, изменять своим ценностям и отвергать принципы, пусть даже все вокруг поступают именно так. С другой стороны, не менее тяжело и грустно чувствовать, что ты падаешь с вершины, отстаешь от всяческого развития и от самых близких тебе по духу собратьев-художников. Книги-картинки авторства Туве «Что дальше?» и «Кто утешит крошку Кнютта?» доказывают, что у нее было в достаточной мере мастерства и что ей были присущи ощущение пропорций и умение обращаться с цветом. У нее были все предпосылки и необходимый талант для того, чтобы стать одним из лучших абстракционистов в стране.

Старательный художник

Туве работала очень старательно и на протяжении 1960-х годов регулярно устраивала персональные выставки, несмотря на то что испытывала стресс и неуверенность в правильности выбранного ею творческого пути. И все же решение вернуться к живописи было принято раз и навсегда. Она старалась не на шутку, возможно, сильнее, чем когда-либо. В 1960 году прошла ее выставка в Хельсинки. Туве ушла от своего прежнего галериста в совсем новую галерею «Пинкс», которой исполнилось всего несколько лет. Это место пользовалось популярностью у молодых художников. Перемену галереи можно считать сознательным жестом Туве, демонстрировавшим решимость влиться в общество модернистов. Спустя два года она провела новую выставку, на этот раз в галерее «Фенестра». Оценки критиков были удовлетворительными, но дифирамбы ей не пели. Помимо прочего, в рецензиях была отмечена неуверенность, проглядывающая в некоторых картинах, а также много писалось про поиск автором собственного стиля. Следующие выставки собрали такой же скудный урожай отзывов. На следующий год Туве организовала выставку в Тампере, в галерее «Хуса», а во второй половине шестидесятых годов (1966, 1969) прошли еще две ее выставки все в той же галерее «Пинкс». Совместная выставка с Тууликки Пиетиля прошла в 1969 году в городе Ювяскюля в музее Алвара Аалто. В общей сложности за десять лет Туве успела организовать пять персональных выставок и одну совместную. Это потребовало от нее немалых усилий.

«Стул», 1968, масло

Достаточно долго Туве придерживалась традиционного фигуративного искусства, но в итоге стала понемногу вносить в свои работы абстракцию. Полотно под названием «Два стула», написанное в 1960 году, все еще является фигуративным, тем не менее фон произведения в своем минимализме уже сведен к абстракции. Понемногу абстракционизм в ее работах усилился. Туве освоила это направление, как и большинство финских художников, совершив плавный переход к нему и понемногу исключив из своей живописи сюжетность. Ее первые абстрактные полотна появились на свет на десять лет позже, чем подобные полотна того же Ванни, однако Туве была далеко не единственной, кто догонял новую волну. Большинство ее полотен того времени отличаются сильной цветовой палитрой и весьма внушительны по размерам. На полностью или частично абстрактном фоне зачастую лишь намеком узнается некий предмет, например, на картину «Стул» (1968) опять попал ее старый «любимец» — уже много раз изображенный ею венский стул. Работы этого периода выполнены сильными мазками, они красивы и по своему духу полностью отвечают принципам информализма. Зачастую для этих абстрактных полотен Туве выбирала очень конкретные названия, например, «Петушиные бои», «Воздушные змеи», «Суоменлинна», тем самым словно подталкивая зрителя к необходимости искать в полотне сюжетную историю, которая, однако, не всегда там присутствует.

«Скалы», 1960-е годы, масло

Зачастую Туве выбирала в высшей степени абстрактные сюжеты, которые даже при предельно натуралистическом воплощении выглядели бы абстракцией. Обычно они удавались ей лучше других. К таким работам можно отнести картины «Шторм» и «Ураган». Пейзажи, и в особенности море во всех его формах, были излюбленными объектами вдохновения для Туве. Полотно «Прибой» — это замечательное изображение бескрайнего морского простора и царящей на нем мертвой зыби. В свою очередь, на картине «Восемь баллов по шкале Бофорта» изображено обуреваемое штормом море, складывающее из волн причудливую мозаику, которая вся дышит силой. Полотно «Выветривание», написанное в 1965 году, — это пейзаж, на котором бело-серый остров поднимается из волн на фоне темного неба.

Хотя Туве и решила вновь заняться карьерой живописца, сосредоточиться исключительно на живописи у нее все равно не получалось. Она бралась за заказы по иллюстрированию книг, продолжала сочинять книги о муми-троллях, а также писала другие тексты. Особенно высоко ценили ее иллюстрации шведы, которые требовали от автора создавать нечто больше, нежели одних муми-троллей. В конце 1950-х годов Туве получила заказ из Швеции на иллюстрацию переиздания книги Льюиса Кэрролла «Охота на Снарка», а спустя несколько лет она начала работу над рисунками к книге Дж. Р. Р. Толкиена «Хоббит, или Туда и обратно». После этого Туве вновь принялась за Кэрролла: на очереди была «Алиса в стране чудес». Этот заказ потребовал от нее немалых усилий, но публика оценила результат этих усилий очень высоко. В начале следующего десятилетия Туве еще раз проиллюстрировала «Хоббита», на этот раз уже для финского издательства. Все эти заказы были весьма сложными и требовали от Туве много сил, отнимая время у живописи. Туве не обязательно было браться за все предложения, в конце концов, с денежными трудностями уже давно было покончено. Может, она просто настолько сильно привыкла к сопровождающему работу стрессу, что сознательно перегружала себя лишними заказами или же просто не могла никому отказать? Ее притягивала уникальность встававших перед ней творческих задач, а возможно, она просто хотела заниматься иллюстрациями. Рисунки Туве были великолепны, они несли на себе отпечаток ее индивидуальности, однако публика воспринимала их без ажиотажа. У читателей уже успели сложиться определенные образы тех или иных героев классических книг, и принять их в новом облике было достаточно сложно. В некоторых из иллюстраций прослеживается много общего с рисунками из муми-книг, однако все же в этот раз Туве не удалось добиться той многомерности, которая была присуща ее более ранним работам.

«Выветривание», 1965, масло

«Восемь баллов по шкале Бофорта», 1966, масло

Большую часть времени у Туве отнимала работа над теле- и радиопостановками, переводы и правка книг о муми-троллях, создание новых обложек, а также раздувшаяся до невероятных масштабов муми-индустрия. Писательство продолжало оставаться самым важным делом в ее жизни и в итоге, возможно, победило живопись. Все последующие выставки были для Туве праздничными событиями, во время которых ее чествовали как получившего международное признание автора и иллюстратора и, разумеется, как обожаемую всеми создательницу муми-троллей. И все же даже в 1969 году, давая в Швеции интервью о муми-троллях, Туве подчеркивала, что она в первую очередь художник.

Набросок к книге «Приключения Алисы в стране чудес», 1966

Однако в начале 1970-х годов ожившая было выставочная деятельность постепенно замерла, и мечты о карьере живописца стали понемногу изживать себя. Очевидно, приняв решение сосредоточиться на живописи, Туве стремилась отказаться от комиксов и не была готова отказаться от всего другого, что связано с муми-троллями. Телесериалы, снятые по ее книгам и шедшие за рубежом, сделали ее мировой знаменитостью. Разросшаяся не без их рекламы сувенирная индустрия год от года отнимала у Туве все больше сил и фантазии. У нее совершенно не было возможности сосредоточиться только на красках, а вкупе с отсутствием времени все эти творческие и бытовые неурядицы превратили ее страстное желание писать картины в нечто эфемерное и неосуществимое. К тому же люди все чаще воспринимали ее исключительно как создательницу муми-троллей, что прекрасно иллюстрирует заголовок одной из газет: «Муми-мама прежде всего художник!»

Но несмотря ни на что, Туве страстно хотела писать и считала роль художника наиглавнейшей в своей жизни. Почему же тогда она не жертвовала на это больше времени? Как разносторонне одаренному человеку ей слишком тяжело было сделать выбор. Небольшой намек на это можно найти в одной из последних написанных ею новелл.

«Я могла бы придумать ужасную историю про то, как нужно постоянно выбирать; найти кого-нибудь и заставить его в одно прекрасное утро осознать, вот так вдруг, что он навсегда обречен выбирать, вечно и непрерывно, в каждую секунду своей жизни. И никогда бы он не мог быть уверен, что сделал правильный выбор».

Туве боялась общества других художников и часто жаловалась на то, что, оказавшись в их компании, она обычно расстраивается. Скорее всего, она была не уверена в своих работах и в том, какой отклик они находят у окружающих. Женщине подчас было тяжело сохранить сколько-нибудь высокую самооценку, если эта женщина вращалась в артистических кругах, оккупированных преимущественно мужчинами. Туве куда лучше чувствовала себя в окружении писателей и театралов, всеми силами стараясь уклониться от участия в мероприятиях, организованных Ассоциацией художников Финляндии. Приняв решение вернуться к живописи, она всерьез пыталась избавиться от этих чувств и писала Вивике Бандлер: «Я захожу иногда в Ассоциацию художников, чтобы освободиться от моих фобий, и заметила, что больше не боюсь их, что они больше не могут меня расстроить. Если я продолжу бывать там, то, может быть, со временем они мне даже понравятся. И так это и должно быть, именно затем люди и встречаются с коллегами».

Остаться на вторых ролях, быть хуже, чем кто-то, — это для Туве наверняка было тяжелее всего. Об этом она писала в одном из своих последних эссе: «И сама я больше всего боюсь, что не умею проигрывать, что в чем-то я всего лишь вторая…» Самое отрицательное влияние на ее желание вернуться к живописи, на желание опять взять в руки кисть, вне всякого сомнения, оказало то, что она в числе последних приняла новые направления в изобразительном искусстве и в итоге получила неплохие, но не восторженные отзывы о своей работе. И это при том, что на другой чаше весов лежала и манила блеском уже достигнутого успеха карьера писателя и иллюстратора.

Набросок к обложке книги «Дитя-невидимка», 1962, гуашь

«Картина Шеллхара», 1960, масло

Туве и белка

Дитя-невидимка

Затянувшийся на семь лет период интенсивной работы над комиксами и последующие годы, когда Туве делала все, чтобы опять вернуться к живописи, не могли не отразиться на ее литературном творчестве. Книги о муми-троллях, написанные до и после периода работы над комиксами, сильно различаются по своему внутреннему наполнению. Первые повести радуют читателя захватывающими дух приключениями, в последних же автор сосредоточивается на связывающих героев отношениях и внутренних драмах с их радостями и горестями.

Возвращение к сочинительству давалось нелегко. Туве удрученно обдумывала сложившуюся ситуацию и чувствовала внутреннюю опустошенность. Казалось, что ей больше нечего сказать читателям. Комиксы, по ее словам, были смертельной опасностью для писательского дела, точно так же, как и для ее картин. Именно комиксы отобрали у нее желание творить и радость жизни. Туве чувствовала, как из ее творчества исчезли красота, пышность и жизнелюбие — все, что составляло его основу. Взамен осталась лишь пустота, изобразить которую невозможно.

В попытках разобраться в этих душевных переживаниях Туве недооценивала себя, думая, что сочинение детских книг было «душевной свалкой ее наивности». Ей казалось, что мир детства и выросшие из него истории исчерпали себя. Она хотела писать для взрослых и одновременно боялась этого, сомневаясь в своих способностях. Новое одновременно и страшило, и манило. Туве утешала себя мыслью, что если не справится, то, по крайней мере, всегда сможет рисовать иллюстрации. Она по-прежнему была не уверена в своем таланте литератора, но именно это и делало замысел столь притягательным.

Несмотря на то что Туве решила взяться за написание книг для взрослых читателей, она не стала навсегда закрывать дверь в мир муми-троллей. Спустя несколько лет увидели свет повести «Дитя-невидимка» (1962), «Муми-папа и море» (1965) и «В конце ноября» (1970) — может быть, самые лучшие книги о муми-троллях, которые написаны как для детей, так и для взрослых.

«Дитя-невидимка» стоит особняком во всей серии муми-книг. У этой истории нет единого сюжета, то есть сюжетная линия как таковая отсутствует. Это сборник новелл для детей, как сама Туве его назвала. Она уделяла особое внимание именно этой книге и не хотела передавать ее в издательство до тех пор, пока тщательно не отшлифует текст. В письме к Вивике, в котором она просила подругу вычитать текст, Туве пишет, что «рукопись могла бы отлежаться год или два». Здесь же она благодарит подругу за неоценимую помощь в работе над идеями и развитием книги.

Набросок к обложке книги «Дитя-невидимка», тушь, гуашь

«Дитя-невидимка» — это мудрая книга, напряжение в которой создается за счет отношений между героями, разных свойств их характеров и столкновений друг с другом. Повествование отличается исключительным психологизмом. По большому счету «Дитя-невидимка» — это книга для взрослых, хотя привычные и знакомые герои делают ее понятной и интересной и для читателя-ребенка тоже. Заглавная новелла сборника — это классика рассказов о том, как развиваются дети. В новелле рассказывается о том, как холодность и ирония убивают в ребенке его еще не окрепшее «я». Ребенок не развивается, если не получает свою долю тепла. Ему необходимо чувствовать себя в безопасности, чтобы осмелиться выразить обиду или, как говорила малышка Мю, «научиться драться».

Постепенно, словно по частям, проявляется на протяжении новеллы образ невидимки Нинни. Но лицо возвращается к ней только после того, как она осмеливается показать свою злость. Помогают ей в этом процессе Туу-тикки и Муми-мама, те самые персонажи, прототипами которых были самые близкие и любимые люди в жизни самой Туве. Многое в невидимке и от самой Туве, которая как-то написала в записной книжке, что надеется в один прекрасный день обрести собственное лицо. «В точности как дитя-невидимка, я должна научиться злиться как следует и показывать свою злость. Возможно, в самом начале я злюсь чересчур сильно, и поэтому мне нужна возможность спрятаться от остальных. Надеюсь, что понемногу и у меня появится собственное лицо».

Набросок к обложке книги «Дитя-невидимка», тушь

Для Туве выказывать свою агрессию всегда представлялось нелегким делом. Это не означает, что она была свободна от негативных эмоций, скорее она старалась спрятать их как можно глубже и в результате носила в себе эту подавленную агрессивность. Туве не раз жаловалась, что ей тяжело держать в узде свои чувства и что иногда они прорываются наружу, причем внезапно и в неверном контексте.

Туве также часто повторяла, что боится депрессии и что это состояние время от времени отнимало у нее возможность трудиться. Подобная склонность к депрессии была присуща и другим членам семейства Янссонов. Туве особенно беспокоилась за брата Лассе, у которого эти периоды иногда затягивались. Суть депрессии Туве удалось великолепно передать в рассказе «Филифьонка, которая верила в катастрофы». Главная героиня новеллы — Филифьонка, жизнь которой бежит по кругу в ожидании предстоящего кошмара, будь то циклон, тайфун, смерч, вихрь, ураган, песчаная буря или цунами. Филифьонка абсолютно уверена, что рано или поздно жизнь рухнет, и эта неотвратимая, по ее мнению, угроза подчиняет все ее существование. Депрессия описана с таким знанием дела, на какое был способен лишь человек, на собственном опыте переживший все эти ощущения. «…неумолимый рок… Его нельзя успокоить, нельзя понять, с ним нельзя обменяться мнениями и ни о чем нельзя спросить… Он скрывается во мраке за окном, далеко-далеко на дороге, далеко-далеко в открытом море, — и все растет и растет, и его не увидишь, пока не будет слишком поздно»^[45].

Набросок к обложке книги «Папа и море», гуашь

Муми-папа и море — кризис в семействе

Вышедшая в 1965 году книга «Муми-папа и море» в полном соответствии со своим названием представляет собой повествование о море, одиноком острове и Муми-папе, но прежде всего — это книга о Викторе Янссоне, каким он был в горе и в радости. Книга посвящена «одному отцу», под которым, конечно, подразумевается Фаффан, умерший в 1958 году. Туве писала, что посвятила бы книгу напрямую Фаффану, если бы это не было так патетично. В книге Муми-папа желает доказать семейству свою мужественность и, особо ни с кем не советуясь, решает перевезти всех домочадцев на одинокий остров с маяком.

Повесть, окрашенная воспоминаниями детства, дышит меланхолией. Туве написала ее после возвращения из путешествия по Испании и Португалии, которое помогло ей развязать какой-то тесный душевный узел и высвободить желание работать, причем с удовольствием. И все-таки книга давалась тяжело. По обыкновению, Туве попросила Вивику просмотреть текст, заметив, что спешки с ним нет, поскольку она собиралась, по ее собственным словам, «сидеть на рукописи сколько потребуется, пока не удостоверюсь, что она выдержит все». Книга рассказывает о тоскующем отце и вместе с тем — о тоске по отцу, о печали дочери и о попытках воскресить к жизни ушедшее время и людей, и прежде всего — отца.

После того как рукопись была готова, Туве обратилась с просьбой прочитать текст к своему другу, которого она очень уважала, — к главному редактору газеты «Орд&Билд» Ларсу Бакстрёму, живущему в Осло.

Его мнение было важным для Туве, поскольку она очень беспокоилась, насколько удачным получился текст.

«Честно говоря, я хотела бы знать, удалось ли мне сохранить позитив, свойственный этой компании, пусть я и изгнала их из счастливой долины и заставила претерпевать новые трудности, одиночество, меланхолию и противопоставление внутри идеального семейства».

Очевидно, ответ друга, мнением которого она дорожила, успокоил Туве, и в следующем письме к Бакстрёму она так объясняла свою неуверенность: «Возможно, я так сильно билась за эту историю (и с ней тоже) потому, что в ней сосредоточены мои собственные Морры, и рассказ берет начало в некой тоске, которую я испытываю по отношению к моему умершему несколько лет назад отцу-скульптору».

Спустя несколько лет после выхода этой книги, когда уже была издана «Дочь скульптора», Ларс Бакстрём написал исследование книг о муми-троллях в духе левой оппозиции и политической переоценки событий. Он заявил, что мир муми-троллей мог существовать исключительно в небольшой социальной прослойке, принадлежащей к высшему обществу. Подобного мнения придерживались многие другие публицисты, критиковавшие книги о муми-троллях за продвижение буржуазных ценностей и закрытость для ценностей левого движения, а также за присутствовавший в этих книгах эскапизм. Вполне вероятно, что подобная критика оказала существенное влияние на то, какие решения в дальнейшем принимала Туве-писатель, и в частности — на судьбу книг о муми-троллях.

Набросок к обложке книги «Папа и море», гуашь

Письмо к Бакстрёму ясно показывает, какое влияние имела на Туве негативная критика. В своем ответном письме Туве благодарит друга за его рассуждения и подтверждает его правоту.

«При всем своем беспечном дружелюбии эти тролли — наглые представители высшего общества, и надо всем плывет их тайное и жестокое хладнокровие. Они используют людей и события неосознанным и достаточно милым образом. На самом деле они невыносимо самодостаточны. По-моему, прекрасно, что ты видишь их насквозь, — я же подозревала их [в этом] уже давно. Но я не могу и не хочу ничего в них менять».

«Муми-папа и море» стала последней книгой, в которой события разворачиваются вокруг семейства муми-троллей. Навсегда останется загадкой, повлияли ли на это критика со стороны приверженцев левых идей и сомнения в оправданности существования троллей. Одно ясно — причин для такого решения было несколько.

На личностном уровне книга представляет собой повествование об отце и о море. Туве часто говорила, что отец любил катастрофы, бури и даже пожары — они его развлекали. Обычная жизнь была для него чересчур скучной и однообразной, и он начинал хандрить. Страсть к катастрофам объединяла отца и дочь. Буйство сил природы заставляло обоих словно искриться током — точь-в-точь как хатифнаттов во время грозы. И отец, и дочь обожали природные катаклизмы.

Остров, на котором находится маяк, по сути, является вторым главным персонажем книги. Он «маленький, как мушиное пятно» посреди бескрайнего моря. Во время работы над книгой Туве нашла новый остров в архипелаге Пеллинки и вместе с Тууликки Пиетиля начала строить там домик. Остров Муми-папы напоминает этот маленький островок Кловхару, или просто Хару. Он, как писала о нем Туве, тоже был крошечным, как пятнышко, но маяка на нем не было в отличие от другого острова — Куммешера, который Туве так и не удалось купить. В книге же мечта сбывается — папа обретает свой маяк.

«Муми-папа и море» — это гимн морю во всех его проявлениях, его нежности, его штормам и его непредсказуемости. Это также рассказ о том, как тяжело становиться самостоятельным, и о компромиссах, на которые приходится идти в семейной жизни. Муми-тролль покидает семью, отселяется в шалаш, который сам построил, и начинает принимать самостоятельные решения. Муми-мама тоже открывает новые стороны своего характера. Ее ностальгия выплескивается в рисунках на стенах маяка. Муми-мама прячется среди нарисованных ею прекрасных цветов и живет так, как хочет сама, а не подстраиваясь под других.

Туве дала матери прочитать рукопись, после чего Хам вынесла вердикт, что эта книга в большей или меньшей степени являет собой рассказ о том, как тяжела жизнь в браке.

Морра одновременно притягивает и пугает маленького Муми-тролля. Он раз за разом начинает искать ее общества и хочет с ней встретиться. Муми-тролль удивляется, почему Морра такая, какая она есть. Мама отвечает: «Она как дождь, или мрак, или камень, который нужно обойти, чтобы двигаться вперед». Печаль, пришедшая к Туве после смерти отца, становится таким же мраком, бездонной грустью, которые нужно обогнуть, чтобы суметь жить дальше. Вот и в повести Муми-тролль все же осмеливается встретиться с Моррой лицом к лицу.

Несмотря на то что по своему содержанию «Муми-папа и море» — это книга для взрослых, ее персонажи обеспечивают ее присутствие в кругу детской литературы тоже. И по обыкновению, как и во всех предыдущих книгах о троллях, маленьких читателей радует счастливый финал повести. Ностальгия Муми-мамы по дому отступает, а маяк начинает работать как надо. Даже Морра становится вполне добрым существом, и земля под ней больше не превращается в лед.

Дочь скульптора

В 1967 году Туве сидела в ресторане «Лехтоваара» за «нашим столом», как она писала Еве, погрузившись в воспоминания о былых временах и в мысли о будущем. Прошло более двадцати пяти лет с тех пор, как ее подруга покинула Финляндию, и много воды утекло с тех пор. Несколько раз Ева приезжала в Финляндию, но времени у нее всегда было слишком мало, а вокруг было слишком много ожидающих, и эти визиты никогда не складывались так, как того хотелось бы Туве.

В жизни Туве в очередной раз наступил переломный момент. Период муми-троллей подошел к концу. Туве казалось, что после повести «Муми-папы и море» ее герои куда-то убежали, покинув ее. Даже Морра наконец-то согрелась, так что муми-мир лишился своего антагониста. И все же Туве была счастлива, говоря о том, что сейчас она пишет для взрослых, даже при том что этой радости сопутствовала тоска по поддержке, которую ей всегда давал Муми-дол. Жизнь вновь вовлекла ее в свой водоворот, и Туве писала, полностью отдаваясь творчеству. Теперь пришел черед писать рассказы для взрослых — о ребенке. Но все же время от времени ее пронзало неверие в свои силы. Она описывала свою неуверенность, сомневалась во всем и вся и по множеству раз переписывала тексты.

«Дочь скульптора» появилась на свет в 1968 году — воистину в родовых муках. В моменты отчаяния Туве чувствовала, что снова сползает в депрессию, а в минуты просветления была безмерно счастлива. «В любом случае — я написала ее, и написала с охотой», — сообщает она Еве. Желание всегда было для нее самой важной предпосылкой успеха. Туве не стала делать иллюстрации, пытаясь тем самым подчеркнуть, что книга адресована взрослому читателю. Для нее было важным обозначить различие между своим новым текстом и книгами о муми-троллях. Именно поэтому Туве не захотела нарисовать даже обложку к новой книге, и в итоге на обложке была размещена фотография, сделанная Пером Улофом: спиной к зрителю стоит маленькая светловолосая девочка и рассматривает белоснежные гипсовые фигуры. Интересно, что шведский издатель все же заставил Туве сделать обложку, которая, по его мнению, должна была напомнить о муми-книгах. Это привело к конфликту между издательством и автором.

Обложка финского издания книги «Дочь скульптора»

Обложка шведского издания книги «Дочь скульптора»

В книге Туве делает попытку определить себя через отца. Это была первая книга, которую она написала только для взрослой аудитории. Впервые Туве выступила не как детский писатель, а как просто писатель. Это имело для нее огромное значение. Как и многие другие произведения Туве, «Дочь скульптора» также основана на реальных событиях, а рабочим названием изначально было «Я, дочь скульптора». Ребенок, о котором идет речь в новеллах, — это она сама, пусть сами рассказы и являются вымыслом. Иногда Туве брала события разных лет и объединяла их в последовательный ряд, а иногда там появлялись выдуманные элементы. И все же все события в книге пережиты и прочувствованы лично автором. Она отмечала, что новелла о матери и дочери, пережидающих дома снежный буран, основана на реальных событиях. Единственное отличие в том, что в действительности все произошло, когда Туве была уже взрослой. Также на реальных событиях основана и новелла «Золотой телец», и в ней тоже почти все правда — кроме, собственно, тельца, делилась Туве.

В этой книге воедино сливаются легкость и ирония, знакомые читателям еще по муми-книгам. Очарование Муми-дола словно переселилось прямиком в жизнь семейства Янссонов. Однако есть здесь и немало мрачных оттенков. В книге угадываются размышления дочери о мире, где только мужчинам позволено устраивать пирушки, во время которых они играют в войну, а алкоголь отнимает у них силы. О мире, где главным для мужчин является их творчество и где на свет появляется ревность ребенка, который остается без столь необходимого ему внимания.

Набросок к обложке книги «В конце ноября»

Смерть Хам и три книги печали

В июне 1970 года умерла Хам, и Туве потеряла самого любимого человека в мире. Хам было уже почти девяносто лет, и в последние годы она много болела, переживала депрессию и страдала из-за того, что стала обузой для детей. Периодический разлад с Тууликки Пиетиля наверняка только усугублял это ощущение.

Хам умерла в больнице, спокойно и без мучений. На протяжении двух последних дней жизни Хам Туве неотлучно была с ней. Каждый день приходили к умирающей матери и ее сыновья. «Она ушла так, как всегда хотела, ей не пришлось страдать от паралича или выжидать в больнице, когда же наступит конец, она до последнего была в сознании и сохранила свой ум… Ее просто поглотила безграничная глубокая усталость», — писала Туве Вивике Бандлер.

Хотя смерть пожилого человека никогда не бывает полностью неожиданной, на эмоциональном уровне смерть близких всегда внезапна. После ухода матери Туве описывала свое состояние как спокойное, но странное. На дворе стояла середина лета, природа цвела во всем своем великолепии, и Туве искала в ней утешения. Даже посреди глубочайшего горя работа по-прежнему была для нее важнее всего. «Лето продолжается, по-прежнему прекрасное, и вместе с ним продолжается работа», — продолжала Туве в том же письме к Вивике.

Она отправила печальную весть своим друзьям, рассказала в письмах о последних днях Хам и известила их о будущих похоронах. В письме к Эве Викман Туве вспоминает о стихотворении, которое Хам написала за год до своей смерти. Это была эпитафия в духе Эдгара Ли Мастерса и его «Антологии Спун-Ривер»:

Смерть Хам означала перемены во всем, и это самым явным образом заметно в книгах, написанных Туве в тот период. Повесть «В конце ноября» Туве начала писать еще при жизни матери, но издана книга была в год ее смерти. В повести смерть присутствует в качестве фона, как это было в жизни Туве в то время. Смерть выжидает, но еще не подошла вплотную. Сборник рассказов «Умеющая слушать» вышел через год после того, как Хам покинула этот мир, в 1971 году. Многие из вошедших в него рассказов содержат прямые отсылки к этому проникнутому грустью периоду. Последним из этой серии грустных книг стал сборник «Летняя книга», изданный в 1972 году. Это яркое повествование о солнце и море, о семье, где бабушка, внучка и отец вместе проводят летние дни. Это попытка оживить прошлое и пробудить к жизни его радостные дни.

В конце ноября

«В конце ноября» — последняя книга о муми-троллях, своеобразное прощание с Муми-долом и его обитателями. Главное темой книги стала конечность жизни и неизбежность утрат. Члены семейства Муми-троллей исчезли, и все же их присутствие в доме чувствуется сильнее, чем если бы они были на месте. Персонажей, которые пришли в дом муми-троллей, объединяет надежда на возвращение семейства и тоска по нему. Вернутся ли муми-тролли домой? А может быть, возвращение — это только фантазия или расплывчатые образы театра теней, который разыгрывали гости Муми-дола. Финал остается открытым. Все в мире переменчиво.

Хомса Тофт является одновременно и рассказчиком, и героем повествования. Тофт довольно сильно напоминает Туве, в том числе и внешне. Через образ Тофта Туве переживает грядущую утрату, а потом горюет о смерти матери: «Я хочу быть с тем, кто никогда ничего не боится, с тем, кто бы меня любил, я хочу, чтобы у меня была мама!» Только Муми-мама может успокоить Тофта. Туве описывала Хомса как мечтателя, но, по ее собственным словам, мечты важнее жизни.

Хомса Тофт спит в мотке веревки. Иллюстрация к книге «В конце ноября»

Посредством образа Онкельскрута Туве описывает старость. Это персонаж постоянно борется с дремотой и не всегда помнит, как его зовут: Скруттагуббе, Онкельскронкель или Мурварскрелль. Он решает быть Онкельскрутом. С тех пор как наступила старость, люди начали относиться к нему иначе и вся жизнь изменилась. Процесс старения близкого человека проходил у Туве на глазах, и она сумела описать этот процесс так, словно все происходило с ней самой. Онкельскрут так рассуждает о старости: «Я знаю тех, кто сразу теряет свое имя, как только с ними познакомишься. Они приходят по воскресеньям, выкрикивают вежливые вопросы, потому что никак не могут усвоить, что я вовсе не глухой. Они стараются излагать мысли как можно проще, чтобы я понял, о чем идет речь»^[46].

Опираясь на палку, старик скитается по Муми-долу. На голове у него остроконечная шляпа, и время от времени он разговаривает со своим отражением. Визуально наблюдается отчетливое сходство между Онкельскрутом и Хам, какой она была изображена в немецком издании «Летней книги». Онкельскрут разве что пониже и покруглее Хам. У Туве и далее сохранился интерес к теме старения и старости. После повести «В конце ноября» она написала еще немало текстов, в которых глубина представленных ею характеров полностью отличалась от привычного изображения стариков.

События в книге происходят в конце осени. Это темное и полное загадок время. Зима еще не наступила. Старый мир умирает, а новый еще не родился. Ноябрь в финской мифологии — месяц смерти, и само его название означает умершего или того, кто вот-вот умрет.

Онкельскрут ссорится со своим отражением в зеркале. Иллюстрация к книге «В конце ноября»

Работа над книгой шла трудно. Первая версия рукописи была отправлена издателю, а спустя какое-то время до Туве дошли сведения, что книга издателю не понравилась и что он не хочет печатать ее. В этой неудаче Туве стала винить себя, считая, что всему причиной слишком беспокойное лето, так как на остров, где она жила, постоянно приезжали гости. В итоге Туве все же признала, что все эти причины были надуманными. «Несмотря на сложности, человек пишет, если ему есть о чем писать и чем делиться. В любом случае я верю в идею этой книги и в отдельные ее части. Фоном для событий стал ноябрьский пейзаж. Теперь я отправлюсь в Пеллинки и там зароюсь глубоко в осенний мрак еще до того, как выпадет снег».

В ноябре Туве и правда переселилась на архипелаг — в маленький дом Густаффсонов, где впитывала в себя постепенно темнеющие дни. Она хотела, чтобы в книге отчетливо чувствовалась атмосфера этого времени года, наполненная дыханием смерти и унынием гниющей коричневой листвы.

Второй вариант рукописи Туве устроил, и она снова попросила помощи у Ларса Бакстрёма в оценке текста, отправив ему следующее письмо: «Книга звучит в миноре, но другого выбора у меня не было… Самое важное для меня сейчас отнюдь не получить одобрение, а скорее выбрать нужный путь — может быть, я иду не в ту сторону. Но разумеется, я не могу решить, что мне делать: ребячиться или быть взрослой. Пусть будет то, что будет». Очевидно, Бакстрём сумел успокоить Туве, поскольку она поблагодарила его за отзыв и раскрыла терзающую ее неуверенность: «Больше всего меня беспокоит то, что ноябрьская книга — это шаг назад, кроме того, мне, возможно, стоило подождать, прежде чем я снова смогу писать о семье. Я боялась, что текст получится чересчур мрачным».

В ожидании муми-троллей. Иллюстрация к книге «В конце ноября»

Вне всякого сомнения, «В конце ноября» — это книга в большей степени для взрослых, нежели для детей, да и радостной эту книгу назвать трудно. Тем приятнее было для Туве получить однажды письмо от маленькой читательницы. Девочка писала о том, что именно эта книга понравилась ей больше всего. Туве с удовольствием ответила на это письмо, ведь, по ее мнению, книга вышла меланхоличной и запутанной, и поэтому она подозревала, что дети вряд ли ее оценят.

Написав «В конце ноября», Туве попрощалась с книгами о муми-троллях, но в первую очередь это было прощание с матерью, с самым близким и любимым человеком на свете. После того как не стало мамы, Муми-дол уже не мог быть прежним. Печаль от утраты, которую переживала Туве, вылилась в глубокую и тихую грусть, которая пронизывает всю книгу.

Умеющая слушать

Сборник рассказов «Умеющая слушать» был опубликован в 1971 году. Соотношение правды и вымысла в художественных текстах меняется от рассказа к рассказу, но все описанное наверняка имело отношение к жизни автора, как она сама подтверждает это: «Нельзя описать заброшенность, если ты сам не был заброшен и не изучил это состояние очень пристально».

В рассказе «Дождь» Туве описывает смерть старого человека. Рассказ однозначно связан со случившейся годом раньше смертью матери. Через весь текст проходят эмоции, обуревающие автора. Несмотря на то что Туве сама пережила все описанные в новелле события, «Дождь» — это универсальный рассказ о том, что происходит с умирающим человеком и с его близкими. Смерть может быть «единственным возгласом, точным завершением того окончательного… подобно тому, как художник на последней странице книги оставляет, придавая ей завершенность, свою виньетку»^[47].

Одна жизнь закончена, словно эту картину дорисовали до конца. Смерть сама по себе — процесс глубоко личный и сакральный, даже когда она происходит в больнице посреди приборов и трубок, приковавших человека к постели.

«Тот, кто умирает, абсолютно чист, абсолютно тих, a потом из серых губ, с изменившегося лица раздается громкий крик, его принято называть „хрип“, но это крик усталого тела, которому уже достаточно всего: жизни и ожиданий, достаточно всех этих попыток продолжить то, что кончено, достаточно всех этих подбадриваний и тревожных боязливых забот и хлопот, всей неловкости, всей нежности, всей боли с ее решительностью не показывать всего этого и не пугать того, кого любишь»^[48].

Рассказ «Белка», вошедший в сборник, — это сказочная история о противоречивой дружбе белки и человека. Туве рассказывала, что несколько раз переписывала рассказ, шлифуя текст снова и снова, доказательством чего служат многочисленные сохранившиеся черновики. События в рассказе разворачиваются на острове, очевидно, это Кловхару, куда с наступлением осени отправляется героиня рассказа, писательница. Она хочет в одиночестве поработать над книгой. Однако белка, живущая на острове, нарушает уединение писательницы и своим присутствием начинает влиять на ее жизнь.

«Она поднялась и сделала шаг по направлению к белке, еще один шаг — та не шевелилась. Она протянула руку к зверюшке, еще ближе, очень медленно, и белка укусила ее с быстротой, подобной молнии».

Рассказ завершается в духе сюрреализма: женщина видит, как белка уплывает прочь от острова на ее собственной лодке, которая была единственным средством сообщения с внешним миром. Женщина остается на острове наедине с зимой, понимая, что теперь она может начинать писать. Теперь она спокойна. Туве рассказывала, что новелла основана на реальных событиях: «Да, эта белка существовала на самом деле. Она приплыла на маленьком кусочке бересты с одного из дальних островов. Я давала ей еду, и она перезимовала со мной на острове. А когда пришла весна, она нашла кусочек дерева и уплыла на нем прочь»^[49].

Летняя книга

Спустя год после «Умеющей слушать» вышла «Летняя книга». Это невероятно светлая история, поскольку здесь рассказывается не только о горе и смерти, но о том, как радостно жить на свете. Главные персонажи «Летней книги» — это девочка, еще совсем ребенок, и ее бабушка. Туве вспоминала, что идею рассказать об отношениях старой женщины и маленького ребенка она получила от Хам, у которой часто спрашивала совета насчет сюжетов для своих книг. Работу над повестью Туве начала только после смерти матери. В героях истории можно легко узнать реально существовавших людей: племянницу Туве Софию, ее отца Ларса (брата Туве) и Хам, о последнем лете которой книга и рассказывает. События книги отчасти вымышлены, но атмосфера реальна, а размышления героев — это мысли и личные переживания самой Туве, настолько правдивые, насколько возможно.

Старая женщина прощается с окружающим миром, а внучка понемногу начинает взрослеть. Их диалоги позволяют под разными углами взглянуть на жизнь и на происходящие в ней перемены: как старый человек не может вспомнить события юности, как постепенно ему становится все труднее ходить по каменистому острову, как жизнь кажется утекающей сквозь пальцы, как память предает и истончается. «Но все точно кануло, я уже ничего не помню, мне все стало безразлично…»

В книге часто звучит мотив смерти. Умирают знакомые, о которых, скрывая смерть от ребенка, говорят, что они «ушли» или «больше не с нами». Девочка прямолинейна, она интересуется у бабушки.

«— Бабушка, а когда ты умрешь? — спросила София.

— Скоро. Но тебя это не касается».

Девочку интересует жизнь после смерти, и она все чаще и чаще задается вечными вопросами. Каково это — жить на небе? Существует ли ад? Как Бог может слышать все молитвы? Какого пола ангелы? Эти вопросы никогда не заканчиваются.

«— Ангелы могут залетать в ад?

— Еще бы. У них же там полно друзей и знакомых.

— А вот я тебя и поймала! — закричала София. — Вчера ты сказала, что ада вообще не существует!»

В разгар споров об аде и рае бабушка умудряется наступить в коровью лепешку и распевает песенку:

Бытовые вещи и подчас чересчур реалистичные описания происходящего удерживают читателя от погружения в размышления о границах жизни и смерти. В тексте нет места торжественности и отстраненности, все вокруг живет и пульсирует. До тех пор, пока еще есть время.

Так Туве перешла от детской литературы к книгам для взрослых. Поначалу это вызвало недоумение как у издателя, так и у критиков и читателей, поскольку все привыкли к тому, что она детский писатель. «Дочь скульптора» была в этом смысле переходной книгой, как думала аудитория, поскольку в этой книге Туве по-прежнему рассказывала о ребенке, к тому же эту книгу можно было трактовать как автобиографию. Однако теперь после выхода «Летней книги» и «Умеющей слушать» пришлось поверить в то, что Туве всерьез принялась за взрослую литературу. Ее книги были популярны и любимы, и люди охотно их покупали. «Летняя книга» была переведена на множество языков. И все же многим читателям было тяжело принять и простить Туве за то, что она отказалась от Муми-дола. Так, например, некий критик признался в своем разочаровании и сравнил Туве с блестящим скрипачом, который по какой-то неведомой причине вдруг решил сменить инструмент на рояль и вдобавок отказывается, принуждаемый к тому своей совестью артиста, играть свои лучшие вещи. По мнению критика, лишившись муми-троллей, тексты Туве Янссон лишились и своего очарования.

Автопортрет. Известен также как «Уродливый автопортрет», 1975

Парижский дом художников

Туве и Тууликки получили разрешение пожить в парижском доме художников под названием Ситэ Дез Ар, где они бывали и раньше. Для них обеих Париж был особым городом. Однако теперь Туве отправлялась в Париж не для занятий живописью, это было уже в прошлом. Но и для литературного творчества время было неподходящим. Туве смертельно устала после работы в Швеции над постановкой телевизионного спектакля по своим произведениям. Жизнь вместе с Тууликки Пиетиля в маленькой студии для нее, человека, привыкшего к собственному рабочему пространству, тоже была нелегка. Оказавшись под постоянным присмотром бдительных глаз своей второй половины, Туве не желала притворяться, будто что-то пишет. Долгая весна, ожидающая их в Париже, ее пугала: «Вначале я пыталась писать, притворялась, но из этого ничего не вышло».

После неудачи в работе над текстами Туве вновь взялась за краски. Сначала это выглядело как попытка отвлечься, ведь очень долгое время она не притрагивалась ни к мольберту, ни к карандашам. Но сейчас Туве в отчаянии схватилась за живопись как за спасательный круг, надеясь обрести радость творчества и желание работать.

Конечно, в этом возрасте Туве уже хорошо понимала, что она умеет писать, но вот жажду работы обрести было сложней. К счастью, в конце концов в ее душевном настрое произошли какие-то перемены, и она принялась за работу с настоящим удовольствием, которое и было основой всего хорошего и важного в ее жизни. Теперь, когда Туве вновь обрела желание творить, она ушла в живопись с головой и не позволяла отвлекать себя ничем: ни приглашением открыть выставку ее иллюстраций, ни другими просьбами. «Если сейчас я не буду держаться за мою живопись когтями и клыками, то навсегда потеряю возможность создавать искусство. Это мой последний шанс. Мне все равно, что скажут о моих работах люди, я хочу писать так, как мне самой хочется…»

Туве взяла тайм-аут от остальной работы. Сначала она принялась за привычные натюрморты, а потом постепенно перешла к более впечатляющим произведениям, отличающимся от всего того, что она делала раньше. Она написала портрет Тууликки. Это изображение художника-графика за работой: женщина сосредоточенно склонилась над столом, вырезая пластину или занимаясь рисунком. Из окна в ателье льется свет. Художницу окружают уже готовые картины на стенах и на полу, вокруг множество инструментов, рабочих принадлежностей и бутылочек с тушью. При всей своей обыденности предметы создают захватывающую атмосферу. Это картина, которая смелостью и насыщенностью изображения производит на зрителей сильное впечатление. Здесь переданы освобожденность и радость от процесса творчества, которые испытывала автор картины. В портрете есть что-то схожее со свежими и иррационально-сказочными полотнами, написанными Туве в 1930-х годах, а также с яркими обложками книг о муми-троллях.

В тот же период Туве нарисовала автопортрет, который позже назвала «Уродливым автопортретом». В картине чувствуется твердая рука автора, который свободно рисует широкими мазками, безразличен к выписыванию деталей и вкладывает в картину всю свою неистовую энергию. Портрет живет и дышит, он — вылитая Туве во плоти. Все, чего она искала на протяжении долгих лет: свобода, блеск, пышность, творческий зуд — все присутствует в этом автопортрете, который более чем живописен. Возможно, именно к этому она и стремилась всю свою жизнь.

«График». Портрет Тууликки Пиетиля, 1975, масло

Туве была признанным во всем мире мастером линии, да и она сама знала эту сильную сторону своего таланта. В ее живописи линии были суверенны, они подчинялись ей и рождались из ее пальцев для совершенной и полной жизни. Туве могла выразить весь спектр человеческих эмоций одной-единственной линией. Для этого ей не было нужно ничего больше. Однако ее отношения с цветом были более запутанными. Краски были для нее безумно важны, и именно на них было направлено ее самое пристальное внимание. Она тосковала, когда казалось, что краски выцветали, умирали, теряли блеск или просто не слушались художника. Тогда результат получался тоскливым, будто серым писали по серому. И велика была радость, когда она чувствовала, что цвета возвращались.

Туве наверняка почувствовала восторг, когда поняла, что Париж помог ей снова найти краски и живописность. Однако теперь, когда самовыражение обрело свои визуальные формы, Туве была уже совсем другим человеком, другим творцом, писателем, состоящим на службе у придуманных ею же муми-троллей. Все время приходилось править тексты, делать новые обложки к постоянно появляющимся переводам и переизданиям муми-книг, контролировать разрастающуюся индустрию муми-товаров и писать сценарии к теле- и радиопостановкам. А впереди ее ждали еще не написанные ею книги для взрослых…

Жуткое путешествие

Книга «В конце ноября», опубликованная в 1970 году, спустя двадцать пять лет после выхода первой книги о муми-троллях, стала своеобразным прощанием Туве с Муми-долом. И все же она еще раз вернулась к придуманному ею миру в книге-картинке «Жуткое путешествие», которая была издана в 1977 году. Иллюстрации к этой книге содержат более ясные, нежели ее прежние книги, отсылки ко многим любимым самой Туве авторам и героям, которых любила сама Туве. Это Алиса в Стране чудес, сказки Эльзы Бесков и иллюстрации Йона Бауэра, в частности его изображения могучего густого леса с толстыми стволами деревьев.

Набросок к книге «Жуткое путешествие»

Источниками, из которых Туве черпала вдохновение, создавая третью книгу-картинку, стали и ее собственные картины, созданные под влиянием сюрреализма, а также ее монументальные работы. Все их объединяет атмосфера волшебства и загадочности, выходящая за рамки обыденной жизни. Однако в манере изображения в «Жутком путешествии» много экспрессивности, свободы и буйства красок, которые Туве обрела в 1975 году в Париже.

Визуальная составляющая новой книги сильно отличается от двух предыдущих. «Жуткое путешествие» более походит на продукт творчества художника, нежели писателя или иллюстратора. В ней доминируют цвета, а линии отступают на второй план. Текст также утрачивает свое значение. Видно, как Туве радуется, выписывая иллюстрации, давая цветам возможность плавно перетекать из одного в другой, рождая новые оттенки. Акварельные растяжки на рисунках иногда кажутся нежными и прозрачными, а иногда наоборот — сражают интенсивностью своего цвета. Туве использует довольно много нежных пастельных оттенков, так что границы рисунков и тонов оказываются очень мягкими. С помощью красок она размывает линии, создает трехмерные формы и использует когда густой, а когда и прозрачный, словно дыхание, цветовой слой.

В этой книге удивительно хороши пейзажи: извергаются вулканы и растут мрачные леса, бушует море, а снег и ветер грозят путешественникам бедой. И только Муми-дол остается неизменным. Его обитатели нашли друг друга и живут счастливо в полной солнца и цветов долине. Это умиротворение стало прощальным жестом, посланием, обращенным ко всем читателям книг о муми-троллях.

Туве и море

Радиопьесы, постановки и телесериалы

В 1960-е годы в жизни Туве наравне с живописью неожиданно быстро появился и занял важное место театр как в его классическом виде, так и в современных вариантах теле- и радиопостановок. Этот новый вид творческой деятельности занимал немало времени и требовал от Туве существенных затрат энергии. Она писала новые пьесы, а также переделывала свои ранние рассказы для постановок на финском и шведском телевидении и радио. Муми-тролли продолжали свое победное шествие на театральных сценах, покоряли все новые площадки и получили в итоге поистине огромную популярность. В 1974 году на сцене Национальной оперы Финляндии была поставлена Муми-опера, музыку для которой написал композитор Иллка Куусисто. В Швеции на большой сцене Королевского драматического театра «Драматен» в 1982 году состоялась премьера нового спектакля о приключениях муми-троллей. Режиссером вновь была Вивика Бандлер. Сотрудничество Туве и Вивики продолжало оставаться весьма тесным и проходило без сучка и задоринки. Между ними царило обоюдное доверие, разрушить которое уже ничто было не в силах.

Муми-тролли из польского мультфильма

Туве долго размышляла над нюансами сценариев для радио- и телепостановок и решила, что подход к ним должен быть принципиально разным. Необходимо было с самого начала принимать во внимание существовавшие жанровые ограничения и возможности. Точно так же, как расписывая фресками влажную штукатурку, нужно изначально представлять себе конечный результат и добиваться его с учетом тех возможностей, которые предоставляет та или иная техника. Первой работой Туве на телевидении стали съемки спектакля «Дитя-невидимка». Она обдумывала, каким образом можно изобразить невидимку: неужели придется застегивать платьице поверх головы бедной малышки? Каким образом можно показать, как ребенок-невидимка ест бутерброд? Все это было невероятно занимательно, но за решением этих творческих проблем всегда можно было обратиться к Вивике. Туве хотела, чтобы у муми-шоу было свое музыкальное сопровождение. Подруга Туве Эрна Тауро уже давно сотрудничала с Вивикой, и Туве она показалась подходящей кандидатурой на роль автора музыки к телеспектаклю. В итоге именно Тауро стала автором самой известной муми-мелодии, а также в 1965 году переложила на музыку слова «Осенней песни», написанной Туве. «Осенняя песня» быстро завоевала популярность в Финляндии и Скандинавии, где ее исполняли многие артисты.

Муми-тролли из немецкого мультфильма

Первые кукольные мультфильмы по мотивам книг Туве были сняты в Западной Германии и показаны по немецкому телевидению в 1959–1960 годах. Два мультсериала по шесть серий в каждом представляли собой экранизацию книг «Шляпа волшебника» и «Опасное лето».

Шведское телевидение также заинтересовалось муми-троллями, и там по книгам Туве сняли многосерийный фильм в тринадцати частях. Сериал под названием «Муми-тролли», сценарий для которого Туве написала совместно с Лассе, в течение нескольких месяцев шел по телевидению в 1969 году и пользовался огромной популярностью. Туве была удивлена, какую важную роль стало играть телевидение в жизни людей, которые с нетерпением ждали показа первой серии, словно какого-то волшебного мгновения. Режиссером телесериала традиционно стала Вивика. Главные роли исполнили финские артисты, уже знакомые по постановкам городского театра Хельсинки Lilla Teatern: Биргитта Улффсон, Лассе Пёюсти и Нильс Брандт.

В то же время, когда Туве работала над сценарием сериала для шведов, она получила письмо из Японии. Японский телевизионный концерн хотел снять о муми-троллях цветной мультфильм и предлагал ей начать переговоры об авторских правах. Туве посоветовалась с Вивикой и ответила в духе, что восхищается японским кинематографом, хотя, к ее величайшему сожалению, и не видела ранее японских мультфильмов или фильмов для детей. Она рассказала о контракте со шведами и пообещала выяснить, не будет ли это преградой для заключения договора с японскими аниматорами. В остальном же, как заверила Туве, она очень заинтересована в проекте. Позже в письме к Вивике Туве рассказала, что руководитель проекта по фамилии Ямамото объявился нежданно-негаданно в Финляндии вместе со своим секретарем и пришел прямо к ней домой. Обмен идеями был затруднен тем, что господин Ямамото и его секретарь кроме японского говорили только на плохом немецком.

Сериал для японского телевидения в итоге был-таки снят и даже стал в Японии довольно популярным, однако за пределами страны этот мультфильм никогда не показывали. Туве запретила пускать ленту в международный прокат, поскольку в ней все противоречило той мирной философии, которую исповедовали муми-тролли. В мультфильме Муми-папа учил Муми-тролля уму-разуму с помощью ремня, а в Муми-доле шла война. Права на демонстрацию этого мультсериала в Японии уже истекли, и сейчас посмотреть его практически невозможно.

Театральные постановки, фильмы и радиоспектакли, а также самые разные передачи о муми-троллях поспособствовали тому, что все больше людей узнавало о муми-троллях. Начавшееся всего за десять лет до этого производство товаров с муми-тематикой превратилось в целую отрасль индустрии. В Финляндии Муми-тролли покорили все финансовые вершины. Туве сердито рассказывала Вивике, как ей предлагали наладить выпуск «муми-напитка». Туве постоянно получала приглашения посетить самые разные страны мира. К счастью, ее брат Ларс обладал врожденным талантом бизнесмена и менеджера, и Туве по возможности отдавала все организационные вопросы на его попечение. Как она говорила, это была пришедшая к ней с возрастом мудрость. Однако подобная круговерть событий была лишь началом долгого пути муми к популярности.

Японский мультфильм стал для Туве огромным разочарованием. Тем не менее, это не убило в ней веру в анимацию. Скорее, наоборот, Туве все больше интересовалась возможностями этого искусства. В 1978–1982 годах на экраны вышел польский кукольный мультфильм о приключениях муми-троллей. 78 серий мультфильма по 8–9 минут каждая сначала были показаны в Польше и Германии, после чего мультфильм заинтересовал телепродюсеров британского телевидения. В Великобритании мультфильм заслужил большую любовь зрителей. По финскому телевидению этот мультфильм показали в начале 1980-х годов, после чего отрывки из него часто демонстрировались в различных шоу и других проектах.

Ободренные успехом первого мультфильма о муми-троллях японские аниматоры захотели снять новые экранизации. На этот раз Туве и Ларс обратили особое внимание на предлагаемый для воплощения сценарий. В качестве координатора проекта они выбрали Денниса Ливсона, известного продюсера детских телепередач в Финляндии. У Ливсона уже был опыт работы с японцами. В итоге новый японский сериал был создан под самым тщательным контролем Ливсона, Туве и Ларса. Работа над лентой потребовала больших затрат со стороны японских художников-аниматоров. Сериал создавался в двух частях и в общей сложности включал в себя более ста серий. В большинстве стран мира он был впервые показан в начале 1990-х годов, после чего его неоднократно повторяли на протяжении многих лет. Неоценимую помощь Деннис Ливсон оказал и в создании полнометражной мультипликации книги «Муми-тролль и комета». Можно сказать, что большинство людей узнало о существовании муми-троллей именно из японского мультсериала, видеозаписи которого до сих пор пользуются спросом у покупателей. Именно мультфильмы породили невиданный доселе муми-бум, который добрался даже до самых отдаленных уголков планеты. Первые муми-книги прочли тысячи человек, книги-картинки расширили эту аудиторию до десятков тысяч, комиксы привлекли внимание более двадцати миллионов читателей по всему миру. Теперь же, после появления японского мультсериала, муми-троллей полюбили сотни миллионов людей. В 1990 году Туве посетила Японию в связи с выходом мультсериала. В Стране восходящего солнца ее чествовали как настоящую голливудскую звезду.

Острова — это лучшее, что есть во мне

Новые места, места и постройки — все это имело очень большое значение для Туве. Практически всю свою жизнь она путешествовала с места на место. Переезд был призван возвестить окончание какого-то этапа и начало другого: новой влюбленности или нового периода жизни. Новый дом был для нее гнездом, которое она хотела свить для своих возлюбленных. В свое время Туве планировала купить плавучий дом-корабль под названием «Христофор Колумб», чтобы проводить там летнее время с Атосом и Лассе. Для Атоса и вместе с ним она хотела основать колонию художников в Марокко. Там было бы все для счастья, даже висячие сады. Но любовь к Атосу исчезла, и колония перестала ее интересовать. Потом Туве хотела сбежать вместе с Лассе на острова Тонга, чтобы спрятаться там от скуки и тоски, вот только правительство островов не пожелало видеть их на своей земле.

Архипелаг Пеллинки всегда был для Туве любимейшим местом на земле — в детстве Туве Янссоны арендовали летний коттедж у семейства Густафссонов, и их сын Аббе и Туве стали близкими друзьями на всю жизнь. Позже Туве описала проведенное на островах время в своих многочисленных рассказах. На архипелаге хватало островов, куда можно было переезжать, строить новые дома или же о которых можно было просто мечтать. Страстно влюбленная Туве писала Вивике о своих попытках выкупить для них островок Куммельшер, на котором находился маяк. О жизни на маяке Туве мечтала, будучи еще совсем маленькой девочкой, когда она сочиняла истории о том, как станет смотрительницей маяка. Тогда у нее так и не получилось выкупить остров для Вивики, но мечта об острове осталась.

Любовь к Вивике причинила Туве много горя. Сломленная этой печалью, она вместе с братом Лассе построила дом на острове Бредшэрен, который позднее назвала «Розой ветров». Строительство дома было для Туве своеобразной терапией. По мере того как все более четкими становились контуры нового дома, Туве словно заново отстраивала себя саму, возводя как внутри, так и снаружи мощные стены спокойствия и безразличия. Она строила, словно подчиняясь какому-то первобытному инстинкту, будто ища спасения от холодного внешнего мира и надеясь, что в будущем построенное новое здание будет защищать ее во всех смыслах слова. Но со временем жизнь на острове стала для Туве слишком тесной. В маленькое помещение набивалось порой слишком много народу, и у постояльцев уже не получалось не мешать друг другу. После того как Лассе с дочуркой вернулись из Испании, семья разрослась еще больше, а потом к ней присоединилась и Тууликки. Она и Хам не всегда ладили друг с другом. В общем, новый дом нужен был главным образом для того, как писала Туве, «чтобы Туути наконец успокоилась».

Возрастающая слава Туве привела к тому, что на Бредшэрен заявлялось все больше незваных гостей, среди которых были поклонники, журналисты, съемочные группы и еще черт знает кто. О покое можно было забыть, но именно в нем Туве нуждалась больше всего. И она опять возобновила попытки выкупить остров Куммелшер, с воодушевлением рассказывая, как собирается в город Порвоо на встречу с чиновниками, «надеясь очаровать департамент строительства». Увы, очаровать бюрократов не получилось. Сухо, но с явственным разочарованием она рассказывала, как в очередной раз услышала от чиновников привычную тираду — мол, ее присутствие на острове спугнет морскую живность. В этих отказах фигурировали то лосось, то треска, а то и сиг. Остров грез так и остался для Туве несбыточной мечтой. Но в конце концов она получила разрешение арендовать Кловхару, который полюбила всей душой.

Дом на острове был построен в мгновение ока. Необходимо было как можно быстрее подвести дом под крышу, чтобы строение, в соответствии с законом того времени, нельзя было снести, если лицензию на строительство в итоге так и не выдадут. По крайней мере, так тогда считали подруги. На память об этой спешке остались дневники, в которых бисерным почерком Туве было четко записано, когда и сколько цемента доставлено на остров, кто какой работой занимался и как бури и штормы мешали застигнутым непогодой строителям, задержавшимся на Кловхару до поздней осени. Именно эти дневники Туве впоследствии взяла за основу при работе над книгой «Хару, один остров», которая была опубликована спустя три десятилетия.

Брат Тууликки Раймо и его жена Райли сделали чертежи для дома, в котором была всего одна комнатка и подвал высотой два метра. Окна домика выходили на четыре стороны. Туве и Тууликки обычно предпочитали в доме лишь работать, а спать в палатке. Дом также служил пристанищем для гостей. На острове Туве много работала, несмотря на присутствие гостей: она писала прозу, рисовала картины и иллюстрации. Там же Туве и Тууликки выстраивали инсталляции по мотивам рассказов о муми-троллях и занимались изготовлением кукол для будущего кукольного театра. Много времени уходило на поиск, изготовление и раскраску крошечного реквизита, а также на создание фигурок героев и деталей ландшафта того мира, в котором Тууликки и Туве поселили сказочных персонажей.

Остров был нужен им, чтобы жить там вдвоем все лето, но темы для разговора периодически заканчивались. Иногда за целый день так и не находилось ничего, о чем они могли бы поговорить. Разумеется, всегда оставались погода и природа, хотя и эти темы были ограничены. Позже Туве так описывала их «бьющие ключом» разговоры: каждый раз, когда в воздухе собирался туман, они говорили о том, что туман сгущается, потом утвердительно кивали, мол, туман наконец совсем сгустился. Порой, как Туве пишет в письме Вивике Бандлер, она думала: «Я устала от нас, мы превратились в скучную пару». Отличным средством спастись от скуки было забраться на скалы и наблюдать оттуда за проходящими по морю кораблями. Еще можно было попытаться поболтать с «большой землей» по радиотелефону, но такая возможность предоставлялась довольно редко.

Остров Кловхару и дом Туве и Тууликки

Пара путешественников

Жизнь Туве изменилась. Теперь, наперекор всем прежним мечтам и планам, она больше не собиралась уезжать из Финляндии. Больше всех переездов она хотела путешествовать вдвоем с Тууликки, а потом возвращаться на свой любимый остров и в свое ателье. Туве всегда любила путешествия и в молодости не побоялась объездить в одиночестве почти всю Европу. Путешественник — это волшебное состояние души, как она считала. К счастью, Тууликки разделяла это ее увлечение. Все, что относилось к путешествиям, стало важной частью их жизни. Они изучали атласы с картами и новые языки, среди которых был в первую очередь английский язык, а также азы других языков. В последние годы жизни у Хам уже не было сил на путешествия, а Туве не хотела разлучаться с матерью. Но и тогда совместные путешествия Туве и Тууликки не прекратились, просто они стали более короткими.

Многие издатели надеялись, что Туве будет участвовать в мероприятиях, посвященных публикациям ее переводов в разных странах. Новые переводы выходили почти постоянно, так что путешествовать приходилось много. Эти визиты подарили Туве множество забавных и приятных воспоминаний. В своих книгах, которые она дарила Тууликки, Туве обычно рисовала что-нибудь, связанное со страной, где ей довелось побывать. В исландском издании она нарисовала картинку, на которой изображены Туве и Тууликки, сидящие на краю очень высокой скалы. Под картинкой подпись: «Роковой ночью в Исландии 1972». Издание, вышедшее на Фарерских островах, Туве украсила рисунком, на котором изображена Туути в шубе из овцы, а рядом стоит настоящая пушистая овечка. Подпись к рисунку можно вольно перевести как «Ваше прекрасное фарерское овечество».

После смерти Хам Туве как никогда нуждалась в чем-то, что могло бы заполнить пустоту в ее душе. Теперь их с Тууликки ничего не держало в Финляндии. Пара давно мечтала совершить долгое путешествие вдвоем, и Туве с воодушевлением писала старому другу: «Атос, свершаются большие дела! Мы отправляемся с Туути в кругосветное путешествие! Мы уже давно мечтали об этом и готовились у этому. Вернемся лишь следующей весной. Курс берем на Японию, сначала нас ждет Токио, потом Гавайи и Сан-Педро, а оттуда — в Мексику и в итоге в Нью-Йорк».

Путешествие началось в Англии. Пребывание в Лондоне, а потом в Токио по большей части было связано с ведущимися там переводами муми-книг. Кроме того, в Японии было необходимо обсудить съемки телесериала. Туве тогда уже заинтересовалась фотографией, которую считала новым и притягательным видом искусства. Она не раз была членом жюри в фотоконкурсах, писала о фотографии и следила за карьерой фотографов из своего ближайшего окружения. Фотографией увлекались ее брат Пер Улоф и подруга Ева Коникова. Работа же на телевидение позволила Туве узнать о возможностях, которые предлагала двигающаяся картинка. В Японии Туве приобрела свою первую видеокамеру «Коника». Ее настолько впечатлило это чудо техники, что камера навсегда стала их с Тууликки верным третьим попутчиком и одним из самых любимых совместных хобби. Для Туве видеосъемка открыла горизонты в мир телевидения. Вместе с Тууликки они снимали, делали монтаж, выбирали звукоряд и писали пояснения к зафиксированному на видеопленке. Снятые ими фильмы до сих пор дают нам возможность чуть больше узнать о жизни этой пары дома и за границей.

Даже во время путешествий Туве ни на минуту не забывала о работе. Она всегда брала с собой блокноты для зарисовок, карандаши, тушь и тетради. Во время поездок ей довольно часто приходилось работать над незаконченными или требующими доработок сценариями. Тууликки вспоминала, как во время путешествия по Португалии и Испании в 1964 году Туве писала книгу «Муми-папа и море».

Их поездка по Испании чуть не обернулась полным кошмаром: рукопись — толстая синяя тетрадь — пропала, так что возникло даже опасение, что ее забыли в Гранаде. Однако в самое последнее мгновение тетрадь все же нашлась. Она просто завалилась за кровать.

Во время кругосветного путешествия Туве работала над «Летней книгой». Она заканчивала ее, находясь среди пейзажей, которые были полной противоположностью тем, что окружали ее в Пеллинки. Тууликки вспоминала, как в Новом Орлеане Туве с энтузиазмом делала наброски к некоторым из новелл: «Она сидела в крошечной кухне и что-то бешено строчила. Листы бумаги летали по комнате туда-сюда: очевидный момент вдохновения!»

Во время путешествий Туве набиралась впечатлений, которые позже перерастали в новые сюжеты для книг. Большая часть ее текстов посвящена как раз этим впечатлениям, или же эти впечатления стали, хотя бы частично, основой повествования.

Во Флориде Туве и Тууликки думали задержаться всего на пару дней. Однако выяснилось, что остановиться на ночлег им предстоит в пансионате для пожилых людей, в пристанище, которое представлялось мрачной прихожей смерти. В «городе солнца» даже в ожидании близкой смерти можно было с гарантией погреться в жарких лучах. Жизнь в пансионате для стариков заинтересовала Туве настолько, что пара решила остаться там еще на несколько дней. Туве начала писать заметки об увиденном, которые в итоге сложились в роман «Город солнца», вышедший в 1974 году. Критика так называемых левых политических взглядов того времени по-прежнему относилась к Туве с настороженностью, и это не могло не повлиять на ее творчество. Давний друг Туве Ларс Бакстрём написал положительную рецензию на «Город солнца», и Туве с благодарностью писала ему: «Я знаю, что и в этой книге по-прежнему парю над нашим обществом и не берусь размышлять над социальными вопросами по-настоящему. И теперь ты говоришь, что это не недостаток, а присущий мне собственный жанр и даже свобода! Какой счастливой ты меня сделал!»

В «Городе солнца» Туве делает попытку еще раз проанализировать темы старости и стариков. Она не пытается избежать острых углов за счет общей безликой манеры описания персонажей, скорее, наоборот, она выписывает индивидуальность каждого, со всеми его недостатками. К сожалению, родственники часто лишь притворяются, будто им не безразличны живущие вдали от них старики. Но и стариков точно так же раздражают сладкие речи молодых родственников, как раздражают они мать, советующую сыну: «Подбери другие слова, когда говоришь, что позаботишься обо мне, и сократи прилагательные до количества, на которое у тебя хватит денег. Дорогой мой сын, тоска по кому-то — дар редкий, и этой болью нас забыли благословить».

Одним из самых важных событий в кругосветном путешествии стало для Туве посещение Нью-Йорка, поскольку там она встретилась с Евой Кониковой. Их дружба пережила десятилетия.

Взрослые игры

Уже поставлена точка в последней муми-книге, но эти персонажи все никак не оставляют Туве в покое. В ее жизни начался новый период: период строительства Муми-дома и создания различных инсталляций, иллюстрирующих приключения муми-троллей. Туве всегда любила строить. Еще в 1930-е годы Туве и Аббе Густафссон выстроили на острове Сандшэр шалаш, желая найти там покой и уединение. К великому удивлению прочих островитян, шалаш выдержал все ветра и бури и простоял до тех пор, пока Туве сама его не разрушила. То же самое произошло с ее прекрасным обустроенным гротом. Позднее Туве полностью отдавала все свои силы строительству домов на островах Хару и Бредшэр. Процесс строительства был для нее лучшим душевным лекарством, вдобавок это занятие давало ей многочисленные сюжеты для новелл и рассказов.

Туве и большой Муми-дом

В 1958 году неизвестный им тогда доктор Пентти Эйстола построил для собственного развлечения большой и красивый Муми-дом. Когда работа была завершена, Эйстола пришел к Туве, чтобы представиться и показать результат своих трудов. Этот самый первый Муми-дом навсегда связал узами дружбы Туве, Тууликки и доктора Эйстолу, а также стал их любимой общей игрушкой. В полном восхищении от Муми-дома Тууликки, Хам и Туве сделали для него двор со всевозможными крошечными деталями и прекрасную оранжерею. Это стало каким-то забавным безумием для всей компании — сооружение нового, более вместительного дома, вместе — и с самого начала. Их проект превратился в огромный и практически идеальный макет муми-мира со всей необходимой атрибутикой, начиная с электрической проводки и заканчивая банками с вареньем, заполнившими полки в погребе. Трио единомышленников потратило три года на то, чтобы построить этот игрушечный дом, высотой почти три метра и с множеством комнат на разных этажах. Зимой друзья собирались за работой в мастерской Туве, а летом грузили на лодку заготовки, детали и материалы и со всем скарбом отправлялись на остров, чтобы продолжать работы уже там. В крошечной хижине на острове Кловхару все пространство было забито макетами и игрушечной мебелью, как рассказывала Туве в письме к Майе Ванни: «…мы делали по большей части инсталляции, полки забиты крошечными фигурками, чудовищами, постройками, реквизитом, мебелью…»

Туве так вспоминала о строительстве Муми-дома:

«Сначала Тууликки сделала несколько персонажей для собственного развлечения. Потом она решила посадить их на стулья. После этого понадобился стол, и всю эту мебель нужно было где-то расставить. Так появились стены, а затем и законченные пространства. Потом появился Пентти Эйстола, и постройка Муми-дома началась самым серьезным образом. По вечерам мы строили, и стены поднимались все выше и выше. По-настоящему конструкторами были Тууликки и Пентти Эйстола, однако и мне нашлось чем заняться: я оклеивала стены обоями, обтягивала красным бархатом мебель для маленького салона, клала камень…»

В 1980 году Муми-дом был выставлен в музее строительного искусства. Пентти Эйстола был назван «главным планировщиком, электриком и специалистом по проблемным коридорам». Тууликки Пиетиля была «ремесленником, создателем париков и бутафории, а также ваятелем форм для фигурок друзей, окружающих семейство муми-троллей, и прочих хомс». Сама Туве довольствовалась титулом «разнорабочий, маляр, уборщица и гример», а Пер Улоф стал «фотографом и осветителем». Вдобавок было указано, что конструкцию всего строения рассчитал профессор архитектуры Рейма Пиетиля и что многочисленные друзья передали в дар постельное белье, драгоценные камни, фарфор и все, что только может пригодиться в настоящем доме.

Для кукольного дома Муми-дом получился невероятно большим: высотой чуть ли не три метра и со множеством комнат, соединенных лестницами и коридорами. Крыша дома состояла из 6800 кусочков черепицы, изготовленных вручную. Дом представлял собой смешение разных стилей: югенда, национального романтизма, ампира, здесь же прослеживались элементы русской архитектуры и много чего еще. В итоге он довольно сильно отличался от описанного в книге круглого голубого Муми-дома. Туве признавалась, что в те далекие времена, когда она рисовала первый Муми-дом, она еще не представляла себе, какой он на самом деле. Кукольный Муми-дом долго путешествовал по миру, с одной выставки на другую. В 1979 году его увидели жители Братиславы, в 1980-м — Стокгольма и Хельсинки. В речи, произнесенной на открытии одной из выставок, Туве сказала, что для детей игра — обычное состояние, но мало кто готов признаться, что взрослые тоже иногда хотят поиграть и что, если они не могут играть с детьми, у них все равно должна быть такая возможность. Просто эта игра называется «хобби». Для Туве, Тууликки и Пентти Эйстолы кукольный Муми-дом стал таким хобби. Более всего история с игрушечным домом увлекла Тууликки, которая позже изготовила множество других инсталляций по мотивам приключений муми-семейства. Тууликки любила в свободное время вырезать различные поделки из дерева и делала это с большим мастерством.

Туве и Тууликки на острове Кловхару работают над инсталляцией о приключениях муми-троллей

Работа над игрушечным Муми-домом легла в основу рассказа «Кукольный дом», а также косвенным образом стала завязкой сюжета уже действительно последней книги о муми-троллях под названием «Мошенник в Муми-доме», которая была опубликована в 1980 году. Можно без преувеличения сказать, что главным героем книги стал Муми-дом. Лаконичные тексты Туве и фотографии Пера Улофа создают атмосферу захватывающей и богатой на события ночи, которая случилась в семействе муми-троллей. Ночь темна, в небе висит полная луна, которая своим таинственным светом освещает окрестности. Муми-тролли не спят, потому что в доме происходит что-то странное. В доме незваный гость — Вонючка, маленькое существо, но большой пройдоха, к тому же дурно пахнущий. Загадочности добавляют фотографии Пера Улофа, изображающие кукольный Муми-дом и передвигающихся внутри него героев. В истории участвуют все главные персонажи муми-мира.

Инсталляция, демонстрирующая отрывок из книги «Папа и море», на фото корабль «Морской оркестр» и персонажи книги, 1984–1985 годы

Поначалу создание Муми-дома было игрой, и таковой оно, разумеется, и осталось. Однако хобби становилось все масштабнее, и Туве с Тууликки начали сооружать другие инсталляции, которые в скором времени заняли все жилое пространство вокруг и отнимали все свободное время. Тууликки в прошлом мечтала стать скульптором, и теперь создание инсталляций давало ей отличную возможность практики в трехмерном моделировании. Для Туве работа с пространством была знакома еще по театру, и теперь декорации разве что необходимо было уменьшить до минимального размера. В итоге на свет появилась сорок одна инсталляция по мотивам приключений муми-троллей. Это уменьшенные модели, изображающие сценки из книг, словно застывший театр. Предметы и материалы для создания инсталляций подруги искали во время путешествий за границу, а иногда и на местных блошиных рынках.

Муми-дом знаком читателям в разных своих видах. Самый известный из них — это круглый синий дом, отдаленно напоминающий кафельную печь. Он стал прообразом для домов в муми-фильмах, а также для игрушечных пластмассовых домиков, продукции муми-индустрии. По словам одного из исследователей творчества Туве, с такими домиками «играют тысячи финских детей, проецируя на героев надежды, идеи и страхи собственного подсознания». Как и настоящий дом для людей, Муми-дом — это гораздо больше, чем просто жилье.

Романы и новеллы

Постройка Муми-дома подарила Туве сюжет для новеллы «Кукольный дом», которая вошла в одноименный сборник, опубликованный в 1978 году. Сборник вышел с посвящением Пентти, то есть Пентти Эйстоле. Новелла, написанная в духе сюрреализма, рассказывает о трех мужчинах, которые вместе строят кукольный дом. Главные персонажи — Александр, вышедший на пенсию обойщик, и живущий с ним на протяжении двадцати лет Эрик. Скучающий Александр разгоняет тоску тянущихся дней, делая кукольную мебель, а потом и игрушечный дом, который очень напоминает настоящий Муми-дом. В этом ему помогает Эрик. Он лепит яблоки из глины и достает стеклянные баночки из-под лекарств, которые потом превращаются в банки с вареньем. Однако дому требуется освещение, и в качестве электрика в проект вовлекается молодой мужчина по прозвищу Бой. Он прекрасно справляется с задачей и на радостях называет кукольный дом «нашим домом», словно заявляя свои права на общее дело Александра и Эрика. Это переполняет чашу терпения Эрика. Он больше не может таить в себе жгучую ревность и впадает в бешенство. Моральное обладание прекрасным сияющим всеми огнями кукольным домом на поверку оказывается совсем не такой уж безделицей, и посягательство на этот дом приводит к кровопролитию, пускай и незначительному.

Среди других новелл сборника — рассказ об отце и ручной обезьянке в одном из ресторанов Хельсинки, об иллюстраторе комиксов и о многих других событиях, происходивших в жизни Туве в последние десятилетия. Реальность в них, конечно, изменялась под воздействием свободного авторского воображения. Новелла «Великое путешествие» рассказывает о дружбе и любви двух женщин и о попытках одной из них освободиться от влияния матери. Это похоже на вполне реалистичное описание совместной жизни Туве и Тууликки и обоюдной ревности, которая связывала их троих.

«— В молодости мама могла сидеть на своих волосах. И это по-прежнему самое красивое, что я видела.

А Елена отвечала:

— Я знаю. У нее всё — самое красивое, что ты когда-либо видела. Великолепно! Всё, что у нее есть и что она делает и говорит, — великолепно!

А Роза ответила:

— Ты ревнива! Ты несправедлива! Она делает абсолютно всё, чтобы я чувствовала себя свободной.

— Странно, — протяжно повторяла Елена, — пожалуй, странно, что ты себя свободной не чувствуешь. И это очень огорчительно для нас»^[51].

За свою жизнь Туве Янссон написала три взрослые повести: первая из них, «Честный обман», вышла в 1982 году, два года спустя была опубликована вторая — «Каменное поле». В 1984-м увидела свет последняя повесть Туве — «Путешествие налегке», которую иногда публиковали вместе с довольно коротким «Каменным полем». Сборник рассказов «Честная игра» издан в 1989 году. Сборник состоял из самостоятельных глав, связанных сквозными персонажами.

«Честная игра» давалась Туве нелегко, работа над повестью заняла много времени. После окончания книги Туве писала Ларсу Бакстрёму: «Над этой книгой я раздумывала куда больше, чем над любой другой, и работа отняла у меня три года (Туути заявляет, что больше). Я переписывала ее раз за разом, иногда откладывала в сторону и меняла все, что было уже написано… Не передать, как я была рада, что тебе она понравилась, — ты даже сравнил ее с „Летней книгой“, с единственной книгой, о которой я точно уверена, что она хороша».

Временами Туве чувствовала, что работа над книгой заходит в тупик, но даже тогда она продолжала писать, хоть и не без усилий над собой. «Честный обман» рассказывает о двух подругах и о связывающих их серьезных и напряженных отношениях. Одна из подруг, Анна — художница, рисующая зайцев и цветы для детских изданий. Вторая подруга, Катри — пунктуальный организатор, отвечающий за планирование и решение конкретных бытовых вопросов. Туве говорила, что эти подруги представляют две стороны ее собственной натуры. Она также добавляла, что прототипами послужили Каин и Авель из Ветхого Завета. Сначала кажется, что Анна — это Авель, но затем роли меняются.

Сходство между Катри и Туве очевидно, в особенности если вспомнить, с каким старанием и тщательностью Туве организовывала деловые переговоры, вела свои дела и что выполняла это все с большим профессионализмом. В ней не было ни капли беспомощности. Туве так и не обзавелась секретарем, который мог бы помочь ей прорваться сквозь разросшиеся джунгли разнообразных международных договоров и финансовых контрактов. Хорошо, что в случае необходимости можно было найти поддержку и помощь у брата Ларса. Рисующая для детей художница Анна, возможно, еще в большей степени напоминает Туве, являясь в определенном смысле удручающей карикатурой на нее саму. Именно в таком виде, скорее всего, многие представляют себе сказочниц. Анна, правда, не писала детские книги, а только рисовала для них сказочных зайцев. Катри же в свою очередь выясняла стоимость авторских прав на зайчиков, за которые компании должны были платить художнице. Туве частенько приходилось заниматься подобной работой, которая, как правило, вызывала у нее лишь отвращение.

Создательницу муми-троллей и художницу, изображающую зайцев, объединяли еще и детские письма, которые они получали. Писем было много, и отвечать на них казалось важным делом, но за этим неизбежно следовала усталость. Что можно, а чего нельзя говорить детям? Нужно ли быть честным, неизбежно нарушая душевный покой ребенка, или же стоит приукрасить свой ответ ложью? В каком возрасте нужно начинать говорить детям правду? Об этом спорят герои книги. Туве приходилось искать ответы на эти же вопросы, и наверняка она задумывалась о них, работая над текстами для детей.

«Каменное поле» — повесть более короткая и сжатая, чем «Честная игра», и писать ее Туве было значительно легче. В ней рассказывается о Юнасе, только-только вышедшем на пенсию журналисте, и о двух его дочерях. Главный герой размышляет над своим отношением к словам, которые он использовал, будучи газетчиком: «… на этой работе я испортил слишком много слов, все мои слова износились, переутомились, они устали, если ты понимаешь, что я имею в виду. Ими нельзя больше пользоваться. Их бы надо постирать и начать сначала… Я написал для твоей газеты миллионы слов, понимаешь, что это значит — написать миллионы слов и никогда не быть уверенным в том, что ты выбрал нужные»^[52].

Отчаяние, которое чувствует Юнас, и его беспомощность и сомнения по поводу языковых средств выражения наверняка знакомы практически всем пишущим людям. Эти же эмоции не прошли мимо Туве: на нее сильно повлияли скромные продажи «Города солнца» и «Кукольного дома» и ощущавшаяся тоска читателей по прежней «Муми-маме».

Прототипом Юнаса в какой-то мере можно считать Атоса Виртанена с его маниакальным отношением к труду. В повести начальник Юнаса упоминает его любимое выражение и псевдоним: «И так далее, и тому подобное». Это же самое выражение постоянно использовал и Атос. Юнас получил задание написать биографию газетного магната — мистера Игрека, как автор называет человека, сколотившего состояние на бульварных изданиях. Юнас пишет свою книгу, сидя в маленькой пристройке к сауне. Работа движется со скрипом — над Юнасом довлеет приближающийся срок сдачи материала, а написанный им текст кажется безжизненным. Юнас в отчаянии, он пытается выкрутиться из положения не самым лучшим образом: «Сейчас он латал, вышивал узоры, выдумывал, все время сознавая, что у него ничего не выходит…»^[53] Биография Игрека так никогда и не будет написана: сожженные обрывки текста автор разбрасывает на усеянном камнями поле.

«Путешествие налегке» опубликовано в 1987 году, когда Туве исполнилось семьдесят четыре года. В книге рассказывается о том, как приятно путешествовать, даже если все идет совсем не так, как изначально планировалось. Пьянит ощущение предстоящего пути и отрыва от будней. Самым важным оказывается не то, куда ты направляешься, а то, что оставляешь позади.

«Не могу описать, какое облегчение я ощутил, когда наконец убрали трап! Только тогда, нет, пожалуй, позднее, когда теплоход отошел от пристани на такое расстояние, что с берега перестали кричать… спрашивать мой адрес, вопить, будто случилось нечто ужасное… я почувствовал себя уверенно. Вам просто не понять охватившего меня головокружительного ощущения свободы»^[54].

«Честная игра» издана в 1989 году. Книга рассказывает о жизни Туве и Тууликки, по крайней мере, повествование максимально приближено к событиям реальной жизни. За псевдонимом Мари скрывается сама Туве, Юнна — это Тууликки Пиетиля, Ларс фигурирует под именем Том, а псевдоним Атоса Виртанена — Йоханнес. Как отца Туве, так и отца Тууликки звали Виктором, в их честь они назвали свою лодку «Викторией». В книге лодка Юнны и Мари тоже зовется «Викторией». Пейзаж, на фоне которого разворачивается действие, — это, конечно же, летний Кловхару, а зимой события продолжают развиваться в двух мастерских, которые соединяет, совсем как в реальной жизни, чердачный коридор.

Книга рассказывает об отношениях, о ревности, о потребности в личном времени и пространстве. Эта книга о том, как сложно порой жить вместе, и о том, как два творческих человека все же могут существовать бок о бок, не ограничивая творческую свободу друг друга.

Новелла «Путешествие с „Коникой“» посвящена хобби двух подруг. Здесь речь явно идет об увлечении Тууликки видеосъемками. С героями новелл происходят все те события, которые обычно случаются с людьми и возлюбленными, живущими вместе не один год. Они наверняка происходили и с Туве и Тууликки. В отдельных самостоятельных главах, больше похожих на рассказы, на передний план повествования выведены черты характера, свойственные обеим женщинам. Так, подчеркивается расторопность Юнны и ее талант палить из пистолета при необходимости — и в особенности без таковой. На острове у Тууликки Пиетиля тоже всегда было при себе оружие, отчасти по причинам безопасности и защиты от нежданных пришельцев, но и для того, чтобы при необходимости добивать раненых зверьков и птиц. Стреляла она, впрочем, и для развлечения — по банкам и не только. Герои новеллы размышляют над отношениями, существующими между ними. Юнна вспоминает мать Мари, которая в свои без малого девяносто лет, нимало не стесняясь, жульничала во время игры в карты. Она также брала без спросу инструменты Юнны, резцы и долото, и приводила их в негодность. Как Тууликки, так и Хам увлекались резьбой по дереву, и их отношения иногда не ладились. К тому же очевидным было соперничество в том, чьи работы получались более красивыми.

Сборник рассказов «Салонные игры» был опубликован в 1991 году. В основе сюжета тоже лежат реальные события, большая часть которых, правда, произошла за несколько десятилетий до написания книги. И все равно они кажутся совсем недавними и только что пережитыми. Атмосфера реальности создается за счет того, что большая часть рассказов основывается на записях в дневниках и записных книжках и на письмах Туве, в которых сохранились описания ее переживаний и чувств. Теперь она облекла эти события в вымышленную форму и перенесла их на страницы книги, разве что слегка изменив.

Самый веселый рассказ в книге — «Письма Клары». Клара пишет забавные в своей откровенности и удивительно рассудительные письма, оказываясь в роли то крестной матери, то более молодой подруги, а то и соседки. Новелла «Поездка на Ривьеру» — история о том, как мать и дочь вместе едут в Барселону, а оттуда в Хуан-ле-Пин. Вымышленная поездка довольно похожа на ту, в которую отправились Туве и Хам после того, как последняя вышла на пенсию. В новелле Туве рисует картину доверительных отношений между матерью и дочерью. Несмотря на то что на момент выхода новеллы со смерти Хам прошло уже более двадцати лет, эта временная дистанция не сказалась на силе и выразительности текста. Это же путешествие стало сюжетной основой истории «Муми-тролль на Ривьере», в которой семейство муми-троллей путешествует по Лазурному берегу. Они с трудом пробираются сквозь джунгли отелей, где сотрудники, один любезнее другого, с распростертыми объятиями зазывают гостей. К сожалению, в мире нет ничего бесплатного, даже гостеприимства.

На виду и в тени

Большинство исследователей пытались отыскать в творчестве Туве намеки на ее гомосексуальность. Сама Туве не распространялась публично на эту тему, однако и не пыталась скрывать свою ориентацию. Между тем об ее отношениях с Тууликки Пиетиля было известно всем. Их видели вместе на многочисленных официальных и публичных мероприятиях. Туве и Тууликки стали первой однополой парой, официально принявшей участие в приеме у президента в честь Дня Независимости Финляндии. Их связь была настолько открытой и очевидной, что никакой новостной ценности информация об этом не имела. Даже газетчикам, которые всегда готовы с удовольствием вцепиться в подобный сюжет, было трудно раздуть скандал из того, что и так всем известно.

Различным психологическим обзорам посвящены целые главы в научных исследованиях творчества Туве. В некоторых из них представлены довольно необычные взгляды. Шведка Барбро К. Густаффсон защитила в 1992 году докторскую диссертацию по книгам Туве «Кукольный дом», «Город солнца», «Великое путешествие» и «Честная игра». Отчасти, хоть и в меньше мере, Густаффсон включила в свое исследование и книги о муми-троллях.

Ко всеобщему удивлению, Туве согласилась дать интервью аспирантке, таким образом, приняв прямое участие в исследовании. Она также присутствовала на защите диссертации Густаффсон. Открытость поведения Туве можно отчасти объяснить тем, что Густаффсон была подругой любимой двоюродной сестры Туве Черстин, которая примерно в то же время осознала свою гомосексуальность. Туве была для нее надежной опорой, тем более что семья Черстин была весьма религиозной и отличалась узостью взглядов. Туве и ее друзья помогли Черстин во многих социальных вопросах, связанных с ее ориентацией.

«Волки зимней ночи», 1930-е годы, тушь, акварель

В процессе защиты диссертации Туве не желала давать интервью или публично распространяться на тему своей гомосексуальности и личной жизни вообще. После защиты и сопутствующих этому торжественных мероприятий она вернулась в Финляндию, написав, однако, пресс-релиз для журналистов. В нем она поблагодарила автора диссертации за ясность изложения и великолепное знание предмета и заметила, что в своем исследовании Густаффсон углубилась в ранее редко упоминаемую зону подсознательного. Однако она также подчеркнула, что хотя о литераторах традиционно пишут довольно много, тем не менее, это все же сто́ит делать после смерти писателя, если вообще сто́ит. Чтобы смягчить это высказывание, Туве подчеркнула, что отношения между ней и исследовательницей отличались доверительностью, которое только возросло после личных бесед. Она также отметила, что ей было интересно наблюдать за исследовательской работой, она даже сравнила это с приключением, которое пробудило в ней самой желание попробовать себя в качестве первопроходца.

Свое исследование Густаффсон начинает с анализа странного пугающего сна, который Туве увидела в 1930-х годах. Туве приснилось, как на фоне садящегося в море солнца на берегу появляются похожие на волков крупные черные собаки. Психолог разъяснил ей значение сна, сказав, что это проявление подавленного либидо и запретной чувственности.

Густаффсон подчас чересчур часто видит признаки гомосексуальности даже в обыденных вещах, относящихся к морю и островной жизни. Она также намекает на часто используемый в текстах Туве мотив «дикого зверя», который проскальзывает как в книгах о муми-троллях, так и в ее книгах, написанных для взрослых. В этом отношении интерес представляет образ пса Юнка из книги «Волшебная зима», который тосковал по волкам и учился у них выть на луну. История Юнка рассказывает о стремлении отделиться от собственного рода, что в итоге оказывается невозможным. В «Честном обмане» роль собаки-полукровки является главной в борьбе за власть между двумя женщинами. Многие исследователи видели намек на гомосексуальность в комиксе о маленькой собачке, которая влюбилась в кошку. Эта любовь кажется собачке неправильной, и она начинает тосковать. В итоге кошка оказывается собакой в кошачьей шкуре. Проблема, таким образом, находит простое решение — на этот раз.

В книгах Туве герои часто электризуются и испускают искры, причем это свойственно как людям, так и обитателям Муми-дола. Этот образ играет важную роль в текстах Туве. Хатифнатты со своими странствиями напоминают бродячую стаю пенисов или презервативов, они вбирают в себя электричество во время грозы и тогда могут обжечь ненароком оказавшихся рядом случайных существ. Электризация, таким образом, выступает в качестве аллегории эротического возбуждения. Способностью электризоваться обладала и Мюмла. Она, со своими бесчисленными детьми, является самым чувственным созданием из всех, населяющих Муми-мир. В повести «В конце ноября» рассказывается об умении Хомса Тофта обращаться с громами и молниями. Он выпускает из шкафа зверька нумулита, и от него остается лишь запах электричества. Сбежавший зверек растет во время грозы, когда воздух вокруг электризуется от бьющих в землю молний. Грозы способствуют тому, что нумулит становится большим и злым, и ему самому было тяжело привыкнуть к своему нраву и размерам. В новелле «Кукольный дом» электрификация и электричество в прямом смысле становятся причиной развернувшейся между тремя мужчинами драмы на почве ревности и насилия. Электричество «зажигает» ревность и в новелле «Великое путешествие». В ней мать чувствует, как подруга дочери словно испускает искры, и говорит об этом вслух, после чего дочь немедленно начинает ревновать.

Иллюстрация к книге «Волшебная зима» Пес Юнк, тоскующий по волкам.

«Честная игра» — это книга о союзе и повседневной жизни двух уже остепенившихся женщин в возрасте за семьдесят. Для Густаффсон эта книга стала материалом исследования этих отношений. Она пытается распределить роли в их союзе с помощью привычных клише «буч» и «фэм». Таким образом, связь двух женщина рассматривается как копия обычных гетеросексуальных отношений. Юнна и ее прототип Тууликки частично соответствуют стереотипному образу «буча». Туве, которая вывела подругу в качестве Туу-тикки, также придала ей немало мужественных черт, описав героиню как крепко сбитую и хорошо владеющую ножом.

Густаффсон цитирует Оскара Уайльда, говоря о том, что гомосексуальная любовь — это любовь, не смеющая назвать себя. Несмотря на то что Туве жила в совсем иную эпоху, нежели Уайльд, в обществе по-прежнему царило немало предрассудков и существовало напряжение вокруг гомосексуальных отношений. Разумеется, это не могло не влиять на тексты Туве. На протяжении столетий от женщин-писательниц не ожидалось, что они будут откровенно прописывать эротические сцены. Они привыкли использовать язык метафор и сравнений, и это вошло в их «творческую» кровь. И конечно же, им еще сильнее приходилось ограничивать себя, если речь шла о любви запретной.

В книгах Туве также отсутствуют эротические сцены или описания сексуального характера. В этом отношении она является типичной представительницей женской литературы. Порой кажется, будто герои ее произведений почти лишены половой принадлежности. В ее книгах отношения между персонажами основываются скорее на взаимопонимании и дружбе, нежели на страсти, и лишь ревность порой бурно проявляет себя. Многое скрывается за завесой метафор. В книгах, написанных Туве для взрослых, однополые пары изображаются довольно часто, но автор не заостряет на этом внимание и никак не подчеркивает подобное. В большинстве историй Туве, как и в ее собственной жизни, гомосексуальность была настолько естественна, что вокруг нее не стоило поднимать никакого шума. Ее не требовалось замалчивать, однако не было и нужды привлекать к ней внимание. Тем не менее, Туве, по всей видимости, старалась избегать открытого анализа своей сексуальности и запретила своему биографу углубляться в любовные перипетии ее взрослой жизни. Биография была предназначена для детей, поэтому подобная предварительная цензура была вполне оправданна. В одной из новелл, вошедших в книгу «Честная игра», персонажи все те же: две женщины (Роза и Елена) и мать Розы. Они живут все вместе, разделяя горе и радости и занимаясь творчеством. Однако телесная любовь по-прежнему является табу, о котором особо не распространяются. Елена спрашивает у Розы: «Что она вообще знает? Ничего. Она ничего не знает о подобных вещах». Женщины не могут выражать свои чувства, находясь вблизи матери. Они планируют совместное путешествие, но Роза меняет решение и уезжает в поездку вместе с матерью. Она вспоминает обещания, которые дала еще девочкой в стенах своей детской: «Я возьму тебя с собой, украду у папы, мы поедем в джунгли или на Средиземное море… Я построю тебе замок, где ты станешь королевой»^[55].

Финские и скандинавские объединения, борющиеся за сексуальное равноправие, высоко оценили Туве за тот вклад, который она как первопроходец внесла в дело общественного равноправия сексуальных меньшинств. Как писатель она стала примером и важным ориентиром в гомосексуальном мире. У Туве Янссон был поразительный дар оставаться одновременно и на виду, и в тени. Ярким свидетельством этого стала история с диссертацией Густафссон. Туве передала исследовательнице всю нужную информацию и приняла участие в защите работы, однако не стала проявлять свою уязвимость перед СМИ и не согласилась раскрывать любопытным журналистам, готовым обрушиться на нее с лавиной вопросов, подробности своей личной жизни. В отношении своей ориентации она «вышла из шкафа» и одновременно осталась в нем.

Гомосексуальность Туве «вдохновляла» многих исследователей ее творчества, да и читателей тоже, на самые разнообразные трактовки написанных ею текстов. Слегка отдающее насмешкой отношение Туве к этому повышенному интересу отлично выражено в песенке «Психомания», которую Туве написала вместе с композитором Эрной Тауро для ревю «Краш». Песня напоминает невнятную пародию, в которой термины, позаимствованные из психоанализа, образуют свое отдельное дикое какофоническое целое. Выглядит все так, словно автор подшучивает над людьми, которые в страстном поиске чего-то необычного начинают видеть намеки на него, где надо и где не надо, в том числе и там, где речь идет совсем о другом. Люди не замечают ничего вокруг, поскольку ослеплены своей психоманией. Песенка получилась довольно длинной, и трактовать ее можно по-разному. Но в любом случае она стала отличным доказательством, что сама Туве отлично владела необходимой психологической терминологией. Туве на самом деле всегда интересовалась тем, что имело отношение к толкованию человеческого сознания, то есть терминология и вправду была ей хорошо знакома, так хорошо, что она с легкостью жонглировала научными словечками.

Туве и море

Часть двенадцатая

Время прощания

Наконец-то Туве встречала жизнь в полной готовности. Все развивалось наилучшим образом. У нее была мастерская на улице Улланлинна и остров Хару, были деньги, путешествия, шли съемки многочисленных фильмов. Туве и Тууликки стали остепенившейся зрелой парой, и далеко в прошлом остались детство, юность и даже середина жизни. Впереди маячил постепенный отказ от многих любимых и таких привычных вещей. У Туве было много занятий, очень сильной оставалась и жажда жизни. Теперь Туве была международной знаменитостью. Продвижение карьеры требовало от нее постоянного труда и занимало практически все время. Приходилось, например, разбирать, принимать или отвергать разнообразные запросы, касающиеся авторских прав на муми-троллей. Также нужно было давать интервью, представлять свои интересы и принимать различные знаки внимания. Приходилось создавать новые обложки к переводам и переизданиям своих книг, вычитывать и вносить корректуру в тексты, а также принимать решения о выпуске той или иной продукции, относящейся к разросшейся индустрии муми-товаров. Туве все еще была на службе, которую, казалось, уже завершила. На что-то новое времени у нее просто не было.

Основную часть ее рабочего дня уже давно занимала переписка с детьми. Туве считала, что обязана ответить каждому ребенку, приславшему ей письмо. Но это доставляло ей и истинное наслаждение, так что она не жалела сил, чтобы поддерживать связь с маленькими читателями. Чем больше выходило переводов книг о муми-троллях и чем известнее они становились, тем больше писем она получала. И тем больше времени отнимала у нее переписка. Оставлять письма без ответа Туве не могла, в противном случае она бы мучилась угрызениями совести. А страдание от осознания своей вины было для нее самым страшным в жизни. В новелле «Переписка», которая вошла в ее последнюю книгу, Туве использовала частично вымышленные детские письма. Насколько могущественным представляют дети писателя, как много надежд они вкладывали в свои обращения — невозможно было удержаться от ответа на эти отчаянные крики о помощи! «Что мне делать с родителями, если они становятся совсем невыносимыми? Напишите!» или: «Моя кошка сдохла! Ответь немедленно!». В старости, рассуждая о своей жизни, Туве говорила, что на ее долю выпало безграничное количество любви, имея в виду письма, полученные от детей.

Но ответы на письма крали время у работы над литературными произведениями. Уже в 1974 году в газете «Дагенс Нюхетер» было опубликовано интервью Туве под заголовком «Спасите Туве от детей». В интервью Туве жаловалась на немыслимую по своим объемам корреспонденцию, которую она получала от поклонников ее книг, и что ее решение лично отвечать на каждое письмо отнимает у нее массу времени. В 1980-х годах Туве подсчитала, что получает в год около двух тысяч писем. И она — сама, лично — отвечала на каждое письмо и довольно подробно. Нелегко было найти покой и время для творчества. Поэтому Туве придумала принять особенный закон, охраняющий писателей. Этот закон должен бы был охранять покой пишущих людей таким же образом, как закон, запрещающий тревожить птиц в период их гнездования. Во время такого периода писатели могли бы сосредоточиться на своих текстах и спокойно работать, поскольку для этого им необходимы время и одиночество. Ведь стать настоящим писателем очень и очень нелегко.

Острова Пеллинки всегда были для Туве источником вдохновения и самым любимым местом на планете. Неотъемлемой частью лета были Хам, Фаффан и Нита, жена Лассе. Теперь никого из них не осталось в живых. Туве и Тууликки прочно обосновались на острове Кловхару, где жизнь текла мирно и спокойно. Время от времени на Хару появлялись их друзья и братья со своими семьями.

Поиски рая являются одной из важных сюжетных линий как в творчестве, так и в личной жизни Туве. В картинах, созданных ею в тридцатые годы, эта повторяющаяся тема прослеживается особенно четко: не только как визуальное заимствование из Библии, а как продукт свободного воображения, как некая счастливая страна в окружении лазурных волн, где на лоне природы плавают и танцуют беззаботные люди. В последующие десятилетия эта тема не раз повторяется в больших монументальных работах Туве. Туве сознательно хотела подарить людям, которые будут проводить время в расписанных ею помещениях, кусочек рая, как, например, это было в случае с заводом Стрёмберга. В итоге, правда, для того чтобы удовлетворить желание руководства завода, ей пришлось вдобавок к райским пейзажам изобразить процесс электропередачи, но это уже детали.

Из созданных талантом Туве райских уголков самым известным является, конечно же, Муми-дол. Туве искала свой собственный рай, странствуя по разным странам и материкам и планируя найти лучшую долю вместе с близкими по духу людьми, создав, например, артистическую коммуну. Личный рай отыскался в итоге на островах архипелага Пеллинки, из которых особое значение получил остров Хару. Вивика Бандлер так вспоминала о летних месяцах, проведенных в Пеллинки: «… Там все становилось значимым; каждое погружение пальцев в воду, каждый разговор. Когда ты находился там, рождалось ощущение, будто ты смог заглянуть на небеса».

Чем старше становилась Туве, тем сложнее было ей жить на острове. На Хару не было колодца, питьевую воду приходилось привозить на лодке с собой. Электричества тоже не было, а сам остров находился вдали от остального мира. Были трудности с доставкой продуктов питания и почты, и женщины нуждались в помощи близких. Друзья, конечно, заботились о них. Но что, если бы внезапно что-то случилось? Если бы кто-то поранился, поскользнувшись на камнях, или с кем-либо из них случился сердечный приступ? Телефонная связь работала плохо, и в плохую погоду к острову невозможно было причалить.

«Рай», 1940, масло

Постоянные жители архипелага всегда были необходимой опорой для семейства Янссон. Так, Альберт Густаффсон, или Аббе, оставался одним из ближайших друзей Туве с самого детства. Аббе прекрасно чувствовал себя, находясь посреди дикой природы. Он был для Туве товарищем по играм, они вместе исследовали море и острова вокруг, и он же научил ее множеству важных вещей островной жизни. В книге «Дочь скульптора» одна из новелл так и называется — «Альберт». В ней Туве рассказывает, как однажды на рыбалке ее друг избавил от мучений сильно изувеченную чайку, перерезав ей горло. Поступок показался ей жестоким, но на самом деле мальчик помог птице избежать еще больших мучений. Новелла заканчивается признанием в безграничном доверии: «Альберт всегда все устраивал. Что бы ни случилось и как бы ты себя ни вел, Альберт все устроит и уладит». Реальный Альберт Густаффсон был в точности таким, как Альберт из новеллы, и таким же незаменимым.

Во взрослом возрасте Альберт по-прежнему был близким другом и опорой для Туве, а также незаменимым помощником в бытовых вопросах: у него можно было раздобыть бензин для моторной лодки, если он вдруг неожиданно заканчивался, или же кусочки ценного дерева, чтобы Тууликки и Хам было из чего вырезать фигурки. В 1962 году Аббе построил для Туве и Тууликки четырехметровую лодку из красного дерева, которую назвали «Викторией». Особенно дорожила этой лодкой Тууликки. Жена Аббе Грета тоже подружилась с Туве. Ранняя смерть, унесшая Аббе в 1981 году, породила огромную пустоту в душе Туве. Архипелаг теперь просто не мог быть прежним.

Той же зимой, когда умер Аббе, в домик на острове вломились грабители. Несмотря на то что ключ висел прямо рядом с входной дверью, они выбили стекла, а находившееся внутри имущество сломали и частично украли. Через пару лет все повторилось. Вандализм словно опорочил дом. Туве и Тууликки были очень расстроены этими событиями, ощущая все усиливающуюся собственную беспомощность.

Старость, медленное дряхление, которое рано или поздно настигает каждого из живущих, становились для них проклятием, мешавшим жить на острове. Руки и ноги теряют свою ловкость, все труднее удержать равновесие, силы медленно тают. Ходить по мокрым камням становится нелегко, как и рыбачить или заботиться о лодке, чтобы ее не смыло штормами. И вот, в конце концов, все это становится просто невозможным. В какой-то момент собственная старость настолько очевидна, что от этого факта больше нельзя просто отмахнуться. Жизнь становится ограниченной. Туве так описывала процесс старения:

«Наступило лето, когда внезапно стало тяжело поднимать из воды сети. Земля вдруг начала предательски сопротивляться под ногами. Это не напугало, скорее, удивило нас, наверное, мы еще не были достаточно старыми, но на всякий случай я выложила камнями пару дополнительных ступенек, а Туути там и сям соорудила систему из вспомогательных поручней и веревок, и мы продолжили жить по-старому, только ели меньше рыбы… А в последнее лето произошло непростительное: я начала бояться моря. Большие волны больше не сулили приключения, только страх и беспокойство за лодку и тех людей, которые ходят по волнам в дурную погоду… Это казалось предательством — личным предательством».

Они решили покинуть остров с гордо поднятой головой, пока еще могли поступить именно так. И все же это казалось маленькой смертью. Может, им удалось бы пробыть на острове еще несколько лет. Казалось, что лучше уйти тогда, когда все еще было относительно хорошо. В 1992 году они передали остров в дар краеведческому обществу Пеллинки. Остров, на котором Туве и Тууликки провели столько лет, начиная с 1965 года, теперь принадлежал другим. Для них он стал лишь воспоминанием. Но этих золотых воспоминаний было много, и из них родилась чудесная книга «Хару, один остров», опубликованная в 1996 году. Фото, на которых изображены островные пейзажи, были сняты Тууликки Пиетиля, а текст написала Туве. Ее записные книжки и альманахи были наполнены записями об истории Хару. В свое время информация о каждом мешке с цементом и обо всех взрывных работах была тщательно внесена в записные книжки, испещренные бисерным почерком Туве. Эти записи рассказывают о том, как создавался дом на острове, каким он стал и почему владельцы так сильно его любили. О том, каково им было жить наедине с природой и наблюдать за ледоходом ранней весной. Разлука с островом стала горьким прощанием.

«Это значило — никогда больше не рыбачить. Не выплескивать в море грязную воду и не следить, сколько осталось дождевой, не бояться за „Викторию“, и никому, в свою очередь, не было теперь нужды бояться за меня! Хорошо. Потом я задумалась, почему какой-то холм не может себе спокойно зарастать травой, почему красивые камни не могут катиться, как им вздумается, без того, чтобы ими восхищались, и так далее. И понемногу я разозлилась и решила, что жестокие птицы могут дальше воевать свои войны, и с моей стороны любая чертова чайка может воображать сколько угодно, что ей принадлежит весь дом!»

В жизни Туве всегда на первом месте было ее творчество. Она создала, нарисовала, написала кистью и буквами столько, что этого хватило бы на несколько полноценных карьер. Сила ее таланта распространялась сразу на грандиозное количество сфер, начиная с живописи, сказок, новелл, повестей, театральных сценариев, стихов, песен, декораций, монументальных полотен и фресок, иллюстраций и рекламы до политических рисунков и карикатур. Навсегда останется без ответа вопрос, откуда она черпала силы и где находила время на все это и почему работа так много значила в ее жизни. По крайней мере, ее стремление творить и создавать было поистине огромным. Это желание, творческий зуд сопровождал ее на протяжении десятилетий и был, наверное, одной из главенствующих черт ее характера. Способность творить Туве не утратила до последнего дня жизни. Последний сборник ее новелл «Послания. 1977–1997» был издан в 1998 году. Помимо уже знакомых текстов, туда вошли и несколько новых рассказов. Двумя годами ранее Туве совместно с Тууликки опубликовала книгу «Хару, один остров», а в 1999 году они закончили работу над фильмом «Хару — остров одиноких».

Возраст угнетает людей, отнимает у них силы и возможность к созиданию. В текстах Туве, в которых она анализировала старость, прообразами героев становились Хам и, возможно, ее отец, Фаффан. Онкельскрут из книги «В конце ноября» помнит только то, что он хочет, и называет себя каждый раз по-новому. Его старость можно назвать весьма творческой, несмотря на то что в его жизни присутствуют болезни и неурядицы, связанные со старением. То, насколько хрупка человеческая жизнь, сильно заметно при взгляде на старую женщину — героиню «Летней книги», которая доживает свое последнее лето или одно из последних. И все же это не мрачная книга, а совсем наоборот. Противоположность героине «Летней книги» — тетушка Герда с ее странным хобби составлять карту человеческих отношений. Люди менялись, менялись связи между ними, и никакого времени, не говоря уже о бумаге, не хватало на то, чтобы описать эти хитросплетения человеческих судеб. Много стариков в повести «Город солнца», и каждый из них проживает этот период по-своему. Туве с сюрреалистичной насыщенностью описывает пожилых дам из города смерти. В книге «Хару, один остров» она рассуждает о собственном старении и о том, каково отказываться от любимейшего из мест на земле. Рассказ «Однажды в парке» написан в 1995 году, однако опубликовали его уже после смерти автора. Рассказ кажется глубоко личным и повествует о чувствах человека, который больше не может писать и рисовать; который понимает, что цвета теряют свое значение, а слова больше ему не подчиняются. Рассказ «Переписка» представляет собой диалог в письмах между Туве и вымышленной героиней Тамико Атсуми. Устами своей героини Туве говорит:

На острове Кловхару. Туве и Тууликки спускают на воду лодку «Виктория»

Будучи намного старше, уже за восемьдесят, Туве вновь возвращается к этой же мысли, только теперь в форме стихотворения Эдгара Ли Мастера из «Антологии Спун-Ривер». В этом стихотворении старик тоже впервые увидел горы лишь на закате своей жизни, но уже не может к ним долететь. Работоспособность Туве исчезла, хотя стремление к творчеству все еще оставалось сильным. Это противоречие — одно из самых тяжелых в жизни художника.

Когда в молодости Туве огорчалась или очень уставала, то работа у нее не шла. Она в беспомощности простаивала перед мольбертом, ощущая, будто весь мир повернулся к ней спиной. Но со временем Туве научилась в любой ситуации обретать соприкосновение с творчеством. С годами найти этот контакт не всегда получалось. Привычным кошмаром звучит рассказ о художнике, «… который просыпается однажды утром, пристально вглядывается в палитру — там они все со своими прекрасными названиями, пускай будет ну хотя бы красный кадмий и веронская земля, или кость жженая совсем на краю палитры, и художник не знает, как ему рисовать и почему он вообще должен это делать — или почему бы не представить писателя, который в один прекрасный день сверлит взглядом алфавит, ничего не понимая?!».

Новеллу «Однажды в парке» Туве написала во время их последнего путешествия с Тууликки Пиетиля. Туве описывает моменты поездки в 1993 году в Париж, в город, который так много для нее значил. Герой-рассказчик сидит на скамейке в маленьком парке позади Сен-Сюльпис и размышляет, о чем бы ему написать и с чего начать рассказ. Начинать всегда трудно. «Я ведь пытаюсь, но чем больше пытаешься, тем сложнее, и кажется все более безнадежным и невозможным написать хоть что-нибудь».

Дети в письмах, адресованных Туве, часто спрашивали у нее, как стать писателем и с чего начинать. Туве советовала им писать о том, что им хорошо знакомо, о чем они что-то знают. Сама она именно так всегда и поступала, но теперь ситуация изменилась: «Я источила до последней крошки средний возраст, а когда стала старой, то и это использовала до конца, но потом я попыталась писать о совсем молодых еще людях, и это получилось плохо». Ей казалось, что она написала уже все, что умела, и что настало время вовсе отказаться от попыток писать. «Я взял свою палку и дошел до их мусорного бака и вышвырнул свою тетрадь в навощенной обложке, этот абсолютно бессмысленный предмет, который не соответствовал моему возрасту».

Последней книгой Туве стал сборник «Послания. 1977–1997». На момент его публикации ей было восемьдесят четыре года. Ее творческая карьера продолжалась уже семьдесят лет. В процессе работы над сборником Туве прошлась по всем своим текстам и отобрала рассказы и новеллы разных лет. Она будто бы систематизировала события жизни и по-новому осмыслила все свои рукописи. Словно очерчивая границы прожитого и созданного, она занималась последней генеральной уборкой, которую писатели часто предпринимают перед смертью. Выбираемые писателями тексты для составляемых ими лично сборников часто напоминают автобиографию. Новеллы, вошедшие в последний сборник, — это те тексты, которые Туве считала лучшими или которые казались ей наиболее близкими из написанного за последние двадцать лет. Большинство из них посвящены важным периодам ее собственной жизни, жизни ее родственников, дядей и кузины Карин, путешествиям с Хам и Тууликки и ее любимому фотоаппарату «Коника».

Туве кормит чайку

В сборник также вошли ранее не публиковавшиеся новеллы. В своих мельчайших подробностях они основаны на записных книжках и письмах Туве. Разумеется, она доработала тексты и внесла в них изменения, вычеркнула слишком интимные моменты, фигурировавшие в переписке и дневниках. И все же тексты новелл и личных записок во многом остались схожими. Часть новелл даже сохранила форму писем, и они дышат атмосферой подлинности и непосредственности. Свежесть не покинула их, как это часто бывает с мемуарами, основанными только на воспоминаниях.

Вероятно, Туве знала, что эта книга будет ее последней, что это последняя возможность создать что-то новое. Осознание этого далось ей нелегко, как она и писала в рассказе «Однажды в парке». В этом сборнике Туве еще раз возвращается мыслями в свою юность, к важным годам своей долгой жизни. Молодая женщина на страницах рассказов вновь танцует венский вальс с Тапсой в день окончания художественной школы Атенеум, изучает искусство вместе с Самом Ванни, живя своей жизнью в застывшей в ожидании войны стране, и провожает лучшую подругу Еву Коникову на последний поезд в Петсамо, на котором та бежит прочь от войны.

У стариков часто спрашивают, какой представляется им прожитая жизнь и как бы они ее прожили, будь у них шанс начать все заново. Этот же вопрос задали и Туве в день ее восьмидесятилетия. Туве ответила, что ей выпал шанс прожить яркую и захватывающую, пусть и трудную жизнь. Она счастлива, что все сложилось именно так. Туве подтвердила, что самым важным для нее в жизни была работа, а на втором месте всегда была любовь. Однако затем она внезапно заявила, что, если бы у нее была возможность прожить жизнь заново, она бы все сделала совсем по-другому. Но как именно по-другому, Туве рассказать не пожелала.

Вскоре у Туве, которая всю жизнь была курильщицей, диагностировали рак. Она выглядела довольно спокойной, во всяком случае, внешне, хотя ей и пришлось перенести несколько операций. Туве так комментировала свое состояние в письме к другу: «И раз уж ты спросил — да, опухоли появились опять, пару раз и совсем в новых местах, но меня очень даже аккуратно заштопали».

Туве сочла за лучшее рассказать близким друзьям о своей тяжелой болезни. Рассказывать о приближающейся смерти — наверняка одно из самых тяжелых испытаний, которое может выпасть на долю человека. Одна из подруг Туве позже вспоминала, как Туве позвонила ей и сообщила о своей скорой смерти. В конце разговора Туве заявила: «Золото мое, я ожидала, что этот разговор будет очень тяжелым, но на самом деле это совсем не сложно… Смерть — это же так естественно».

Религия не играла сколько-нибудь значительной роли в жизни внучки придворного проповедника, хотя порой и отчасти библейские легенды становились основой для сюжетных поворотов в ее книгах, а старые иллюстрации к Библии, в особенности гравюры Доре, оказали определенное влияние на пейзажи того же Муми-дола. Тем не менее, духовные вопросы начинают интересовать людей на исходе их дней, и люди часто ищут возможности поговорить с представителями церкви о том, что ожидает их там, после смерти. Так или иначе, Туве встретилась с пастором, который, зная о ее серьезной болезни, поинтересовался: «Задумывались ли вы о вечном?» На это Туве ответила очень характерной для нее фразой: «Да. Я с любопытством жду этого — и надеюсь, что это будет веселый сюрприз».