Книга: Людовик возлюбленный



Людовик возлюбленный

Виктория Холт

Людовик возлюбленный

Глава 1

СТАРЫЙ КОРОЛЬ

Чтобы скрыть свою дрожь и беспокойство от ребенка, женщина смотрела в окно на улицу: там было настоящее столпотворение.

Но мальчик потянул ее за юбку:

– Матушка Вантадур, вы смотрите туда, а не на меня.

Когда, отвернувшись от окна, она обернулась к ребенку, выражение ее лица сразу смягчилось. Так происходило всегда, когда она видела этого херувимчика.

– Смотрите, – скомандовал мальчик. Герцогиня де Вантадур кивнула, всем своим видом показывая, что ее внимание приковано к нему. Мальчик встал на руки. Его перевернутое красное от напряжения личико улыбалось, требуя похвалы.

– Очень хорошо, мой дорогой, – сказала она. – Но ты уже показал мне, насколько ловок, и этого вполне достаточно.

Ребенок вскочил на ноги и склонил головку к плечу. Волна золотисто-каштановых волос упала на его живое лицо.

– Я могу еще раз проделать это, матушка, – сказал он.

– Хватит, мой золотой.

– Ну еще разок, матушка.

– Хорошо, но только один раз, – согласилась она.

Герцогиня смотрела, как он кувыркается, и спрашивала себя: «Кто может причинить ему вред? Кого не тронет его ангельское очарование?»

Довольный собой, мальчик обнял ее за колени и прижался кудрявой головкой к груди.

Чтобы скрыть тревогу, растущую в ее глазах, женщина крепко обхватила ребенка, прижала к себе.

– Мне больно, матушка, – сказал он, но она не слышала. Герцогиня вспоминала, как три года назад спасла ему жизнь. Ведь тогда доктор Фа-гон мог «вылечить» этого мальчика, как «вылечил» его отца, мать и брата, но она вошла в ту комнату и помешала ему.

– Я выхожу этого ребенка, – твердо заявила мадам де Вантадур. – Я, и никто иной.

Никто не возразил. И это было странно, так как мадам де Ментенон считала Фагона лучшим доктором Франции. Но возможно, три смерти в течение одного года подорвали ее веру. А возможно, в герцогине де Вантадур была та истинно материнская страсть, поэтому мудрее было предоставить мальчика ей, чем дать «лечить» его доктору Фагону.

Мадам де Вантадур взяла завернутого в простыни ребенка двух лет от роду, день и ночь ухаживала за ним и сумела поставить на ноги… Никому с тех пор она не позволяла заботиться о нем, стала его гувернанткой и спутником, заменив ему мать, умершую за шесть дней до смерти его отца.

Выбравшись из ее объятий, мальчик положил свои покрытые царапинами ручонки ей на колени и пристально посмотрел на нее взрослыми глазами.

– Прадедушка скоро уйдет, – сообщил он. Она открыла было рот, но ничего не сказала.

– Он больше не будет королем, – продолжал ребенок. – Но кто-то должен быть королем Франции. Вы не знаете кто, матушка?

Она положила ладонь на грудь: мальчик был слишком наблюдательным и мог заметить, с какой силой колотится под корсажем ее сердце.

Он отпрыгнул и снова встал на руки.

– Я скажу, матушка, – вскочив, заявил он. – Когда мой прадедушка уйдет, королем Франции стану я.


Людовик, лежа в огромной королевской спальне, готовился умереть с тем же достоинством, с которым жил. На дворе стоял конец августа, и золотые с серебром занавеси еще не успели поменять на алые.

Всю свою жизнь король строго следовал правилам версальского этикета и продолжал соблюдать его даже в преддверии смерти. Самым спокойным среди собравшихся в опочивальне был он сам.

Король-солнце исповедался в присутствии всех тех, кто пришел во дворец посмотреть, как он будет умирать. Раньше они приходили посмотреть, как он танцует на балах или прогуливается в великолепных парках, окружавших дворец. Он принял всех как прежде, как всегда. Он был их королем и требовал от них полного подчинения, поэтому сам не собирался уклоняться от того, что считал долгом по отношению к подданным.

Он отослал мадам де Ментенон, гувернантку его детей, на которой тайно женился тридцать лет назад. Она рыдала, и он не смог вынести ее слез.

– Ты убиваешься, потому что мне осталось совсем недолго, – сказал он ей. – Не стоит, я ведь уже старик и пожил достаточно. Ты что, думала, что я бессмертен? Я уже исповедался, и моя судьба теперь в руках Господа. Сейчас, на смертном одре, я хотел бы надеяться, что прожил праведную жизнь.

Она кивнула. Всегда любившая перечислять все его прегрешения, сегодня она смолчала. Но когда она ушла, ему стало проще забыть о них.

Время от времени боль в ноге становилась настолько невыносимой, что он не мог думать ни о чем другом. Ни травяные ванны, ни ослиное молоко не помогали. Не было смысла скрывать, что у него гангрена. Он сам захотел, чтобы ногу ампутировали, но было уже слишком поздно: жить оставалось лишь несколько часов.

Все кончено: пришел конец его долгого правления. Он был королем Франции семьдесят два года, прошел путь от презираемого до обожаемого, но за всю свою жизнь так и не смог забыть то унижение, которому подвергалась его семья во время войны с Фрондой. Тогда он был совсем еще ребенком. Да, именно тогда в нем появилась исключительная гордость и непоколебимое желание стать единственным главой своего государства. Его знаменитые слова «Государство – это я» помнят до сих пор.

Когда жизнь подходит к концу, начинаешь вспоминать события, которые тогда казались незначительными, но спустя годы оказались решающими. Как-то он был на приеме у Конде в Шантильи, и там к обеду не подали обещанную рыбу. Для повара это стало настоящей трагедией: ведь за столом сидел помазанник Божий, а он не смог сделать все по высшему разряду! Повар так и не смог пережить этого и покончил с собой.

В то время для Людовика это событие не казалось таким уж из ряда вон выходящим.

Теперь он видел себя в прошлом, королевской походкой шествующим по жизни. Придворные церемонии, в которых ему отводилась центральная роль, представляли его святым. Он и впрямь стал считать себя таковым. Будучи единовластным правителем государства, в отличие от прежних королей Франции, он не позволял вмешиваться в вопросы правления своим любовницам. Он сам был государством – он, и только он один.

Сейчас, прикованный к постели, которую ему никогда уже не покинуть, король имел много времени, чтобы оглянуться на прожитые годы и в какой-то мере оценить свои свершения. Вокруг всегда было много людей, твердивших ему, что он бог. У него не было никакого желания им возражать, но боги не валяются в постели с гангреной, сжигающей их жизнь. Он смертен, полон человеческих слабостей, и, поскольку никто и никогда не указывал ему на них, он и никогда не пытался подавить их в себе.

Король знал, что каждый день люди во Франции умирали от голода, а он, именно он, тратил богатства страны на войны. Но разве все эти войны велись не во славу Франции и не в интересах французского народа? Нет, все это было во славу и обогащение Людовика! Война захватывала его. Он мечтал о французской колониальной империи, самой могучей в мире. По всей стране он оставил свидетельства мощи Франции.

Во-первых, Версаль, его дворец, он задумал как самый величественный в мире. Колонны Ле-Во символизировали число месяцев в году, а маски в сводах над окнами нижнего этажа – этапы человеческой жизни, ведь Версаль должен был стать центральной звездой Солнечной системы, вращающейся вокруг великого короля-солнца.

Из-за его страсти к строительству огромных дворцов и любви к войнам страдало огромное количество его подданных.

«Если бы я мог начать все заново, – думал умирающий король, – я бы поступил иначе. Я бы в первую очередь думал о людях, и они любили бы меня так же, как раньше, когда объявили королем в четыре года.

Четыре года! – думал он. – Я был слишком мал, чтобы стать королем Франции».

А сейчас вот в соседней комнате сидит другой маленький мальчик, который через день-два… наденет корону Франции.

Будущее наследника престола, Людовика XV, казалось настолько тревожным, что Людовик XIV перестал ворошить прошлое.

Он поднял руку, и тут же к постели подошел мужчина лет сорока.

– Чего изволите, ваше величество? – спросил он.

Людовик изучающе посмотрел в лицо своего племянника Филиппа, герцога Орлеанского. «Как же он похож на брата – чопорного, завистливого, вечно недовольного судьбой и тем, что пришел в этот мир на два года позже меня», – подумал Людовик.

О герцоге шла дурная слава. Всем было известно, что у него куча любовниц, а также о его чрезвычайном честолюбии и презрении к религии. Он был даже не прочь почитать во время мессы томик Рабле. Говорили, что герцог интересовался черной магией, хорошо разбирался в ядах (его подозревали в отравлении родителей маленького дофина, герцога и герцогини Бургундских). К тому же он часто напивался. Но Людовик знал, что герцог был вовсе не таким уж страшным, как его расписывали. Королю даже нравилась его дурная слава, и он всячески ее подхлестывал. Зачем-то герцогу Орлеанскому было нужно, чтобы окружающие его боялись.

У герцога была нежная душа, он был привязан к своей матери. Кроме того, этот холодный ум хорошо представлял себе, что будет со страной, потерявшей правителя. Герцог был добр и ласков с дофином. Людовик знал, что слухи о том, что герцог отравил родителей мальчика, были клеветой недоброжелателей. Герцог Орлеанский был сильной личностью, а стране в эпоху регентства понадобятся сильные люди.

– Племянник, прикажите привести мне ребенка, – повелел король. – Я хочу поговорить с ним, прежде чем умру.

Герцог Орлеанский поклонился. Он подозвал одного из своих слуг, стоявших у дверей:

– Его величество хочет видеть дофина. Немедленно приведите его сюда.


Маленький Людовик, держа мадам де Вантадур за руку, позволил ввести себя в опочивальню короля. Он осознал важность торжественного момента, так как все его визиты к прадедушке были исполнены значения. Но будущий король оставался ребенком и с большим удовольствием кувыркался бы или играл в классы с одним из пажей.

Тишина в зале насторожила ребенка: он знал, что все внимание сейчас было приковано к нему. Он увидел скорбных мужчин и женщин и своего дедушку, приподнявшегося на огромной кровати. В паре метров от ложи молился священник. Больше всего ребенка поразил тошнотворный запах, вызывающий отвращение.

Мадам де Вантадур подвела его к постели, упала на колени, не переставая крепко держать мальчика за руку. Маленький Людовик смотрел, как дрожащая рука его прадедушки вытянулась и дотронулась до плеча гувернантки.

– Благодарю вас, мадам, – сказал король. – Усадите дофина в кресло, чтобы я мог рассмотреть его.

Она исполнила приказание. Маленький Людовик оторвал взгляд от кровати и посмотрел на глубокое кресло, которое, казалось, могло поглотить его. Он сидел в кресле, полностью вытянув ноги, и не знал, куда их деть. Тут он сильнее чувствовал отвратительный запах, и понял, что этот его визит отличается от всех предыдущих.

Прадедушка заговорил, обращаясь к нему, и все в зале слушали, с важным видом посматривая на мальчика.

– Мой милый мальчик, – начал прадедушка, и Людовик одарил его своей обезоруживающей улыбкой, той, которую мадам де Вантадур считала самой прелестной на свете. – Скоро ты станешь королем.

Дофин продолжал улыбаться. «Я буду носить корону, а смогу ли в ней кувыркаться? Надо будет попробовать».

– Величайшим королем в мире, – продолжал дедушка. – И ты не должен забывать о своих обязанностях перед Господом. Надеюсь, что ты не будешь поступать так, как поступал я. Избегай войн, мой мальчик. Будь в мире со своими соседями. В мире и согласии. Служи народу. Делай все возможное, чтобы облегчить его страдания. Прислушивайся к хорошим советникам…

Маленький Людовик смотрел своему дедушке в рот, продолжая улыбаться. Внезапно его внимание привлекли картины, изображавшие играющего на арфе Давида и Иоанна Крестителя. Он знал, кто они такие, потому что ему рассказывала мадам де Вантадур. Умел ли он играть на арфе? Он должен стать королем… величайшим государем мира, поэтому он мог бы играть на арфе, если захотел бы. Интересно, а Иоанн Креститель умел стоять на руках?

– Хочу поблагодарить вас, мадам, – говорил король, – за вашу заботу о ребенке. Умоляю, продолжайте и дальше заботиться о нем.

Мадам де Вантадур ответила срывающимся от волнения голосом, что для нее будет высочайшей радостью следовать приказанию короля.

– Мой мальчик, – обратился король к Людовику. – Ты должен любить мадам де Вантадур. Никогда не забывай, что она сделала для тебя.

Эти слова привлекли внимание мальчика. Это он мог понять. Он начал слезать со стула, собираясь взять мадам де Вантадур за руку и увести ее отсюда. Он устал от запаха этой комнаты, и ни Давид, ни Иоанн не могли удержать его.

– Мадам, – сказал король, – подведите ребенка. Глаза мои слабеют, и я плохо вижу его.

Когда мадам де Вантадур взяла его на руки, Людовик прошептал «нет», но мадам де Вантадур посадила его на кровать, не обратив на это никакого внимания. Он был так близко к старику, что мог видеть глубокие морщины и пот на его лице. Людовик представил, как он бежит прочь, прочь из Версаля, прочь от постели умирающего деда.

Старик обнял ребенка, и мальчику показалась, что он попал в объятия самой смерти. Ему стало душно от заполонившего все запаха, испугало это старое лицо, он хотел было закричать, чтобы его выпустили, но испугался. Он затаил дыхание. Мадам де Вантадур говорила, что все плохое быстро проходит. Все равно что принимать лекарства: выпей, и тебе дадут что-нибудь сладкое, чтобы перебить вкус.

– Господи, – сказал король. – Я предаю Тебе это дитя. Я молю Тебя быть к нему благосклонным. Пусть он прославит Тебя, став настоящим христианским королем и защитой Франции.

– Я не могу дышать, – прошептал дофин. – Ты мне не нравишься, прадедушка, ты слишком горяч, и твои руки обжигают меня.

Но тут началось самое худшее. Губы старика прижались к губам ребенка. Это и было самое плохое…

Дофин зарыдал:

– Матушка… Матушка…

Мадам де Вантадур стояла у ложа умирающего монарха, в чьей власти находилась ее жизнь, и была готова на все, лишь бы не причинили горе ее любимому ребенку.

Она схватила его на руки, и мальчик, обхватив ее за шею, зарылся лицом в волосы… Любимая, хорошо пахнущая матушка, единственный островок безопасности в этом страшном мире.

Герцогиня бросила на короля умоляющий взгляд.

– Мадам, – проговорил с трудом умирающий король. – Отведите дофина в его комнату.


Король медленно сел в постели. Весь двор восхищался тем, как он готовился к смерти.

Раскаиваясь в ошибках прошлого, великий монарх хотел, уходя в мир иной, оставить государство в полном порядке. Он понимал, что, хотя и прославил страну, приведя Францию к золотому веку, теперь страна погрязла в долгах, а население сократилось и обнищало. Это результат войн. Он слишком поздно понял, что даже победные войны приносят больше зла, чем славы. Старые налоги росли, были введены новые, например подушная подать. Когда он ездил по стране и восхищался выстроенными по его приказу чудесными зданиями, то видел в них не только великолепие своего архитектурного вкуса, но и расточительство, которое не должен был позволять, делая невыносимой долю страдающего долгие годы народа.

Он слишком поздно осознал свои ошибки и теперь изо всех сил старался исправить их. Франции нужен был правитель столь же сильный, как он во время расцвета правления. А что было у Франции? Мальчишка пяти лет.

Какая беда выпала на долю страны! Его сын умер от оспы. Сын великого дофина, герцог Бургундский, умер, как говорили, от разрыва сердца шестью днями позднее своей жены, скончавшейся от кори, – о сильной привязанности герцога к ней было известно каждому во Франции. Их старший сын, пятилетний герцог Бретани, умер в тот же год, оставив своего младшего брата дофином Франции. Словно какое-то страшное проклятие уничтожало правителей Франции!

Мальчишка пяти лет станет королем Франции! Но времени на сожаления нет, нужно действовать, и действовать быстро. Что же он мог? Дать совет своим министрам. Когда он был здоров, его слово было законом, но где гарантия, что таким оно останется и после его смерти?

Король отложил шкатулку с документами и призвал к себе самых важных людей Франции.

Он молча смерил их взглядом, думая о тех двух, кому собирался доверить самые важные дела в государстве: о герцоге Орлеанском и герцоге Майенском. Герцог Орлеанский рассудителен. До совершеннолетия Людовика он станет его регентом. Герцога Майенского, сына короля и мадам де Монтеспан, необходимо объявить законнорожденным. Он человек достойный уважения, религиозный и хороший семьянин – ему предстоит отвечать за воспитание молодого короля.

Глаза старого короля тускнели, но он, приподнявшись, обратился к собравшимся:

– Друзья мои, помню все услуги, оказанные вами, и сожалею, что не отблагодарил вас по заслугам. Прошу вас, служите дофину так, как вы служили мне. Помните, ему всего пять лет. Я хорошо помню все те трудности, которые возникли передо мной, когда я унаследовал трон в столь же раннем возрасте. Пусть между вами будет согласие, и тогда я могу быть спокоен за страну. Я молюсь, чтобы он стал хорошим правителем, а вы служили ему и иногда вспоминали обо мне.



Многие из тех, кто стоял вокруг постели, плакали.

– Мне осталось жить лишь несколько часов, – продолжал Людовик. – Я чувствую, что смерть близка. Племянник, назначаю тебя регентом. А тебя, сын мой, прошу обеспечить ребенку хорошее образование. Напоминаю вам, что он еще такой маленький. Настаиваю, чтобы до достижения семи лет он продолжал жить со своей гувернанткой, к которой, как мы все видели, он столь сильно привязан. Потом ребенка надлежит отобрать у мадам де Вантадур и обучать его, как короля. Господа, я прощаюсь с вами. Ваш король на пороге могилы, а наследник трона только что покинул колыбель. Исполните свой долг перед страной. Да здравствует Франция!

Большего король сделать не мог. Наступала ночь, и никто не был уверен, что он увидит следующий день. Послали за священниками, и те всю ночь простояли у королевского ложа.

Король молился и готовился умереть.

– О Господи, – шептал он, – помоги же мне скорее.

Когда лучи утреннего солнца первого дня сентября осветили богатые, украшенные золотом покои, придворные, собравшиеся вокруг постели умирающего короля, услышали слабый хрип, вырвавшийся из его горла. Они многозначительно переглянулись, и в их взглядах читалось: «Час… может, два…»

В четверть девятого утра Людовик XIV покинул роскошный Версаль, который он воздвиг и оставил для своих наследников.

Главного казначея призвали в королевскую опочивальню. Он знал зачем.

Вскоре казначей быстрым шагом вышел на балкон, и собравшиеся внизу охнули, заметив черное перо в его шляпе.

– Король умер! – воскликнул он.

Затем он скрылся и после этого уже не спеша вновь вышел на балкон, на этот раз уже с белым пером в шляпе.

– Да здравствует король!


Мадам де Вантадур привела маленького Людовика в Зал зеркал. Отражения полностью захватили его. Пространство казалось ему огромным миром. Он рассматривал украшавшие потолок аллегорические фигуры, представляя среди них себя. Ребенка завораживало собственное отражение на фоне серебряных ваз и огромных канделябров. Прямо как в сказке.

Мальчик был рад оказаться здесь, так как из окон своей комнаты видел слишком много людей. Они толпились у дворца и выглядели ужасно уродливыми. Здесь, в Зале зеркал, был лишь он и мадам де Вантадур. Людовику захотелось пробежаться из одного конца зала в другой, и он уже собирался сделать это, как почувствовал руку матушки на своем плече и заметил, что к ним приближаются.

Первым шел дядя Людовика, герцог Орлеанский, мальчик любил его. Тот часто шутил. Кроме того, скандальная слава «плохого» завораживала, делая дядю таинственным. Вместе с герцогом Орлеанским пришли граф Тулузский, герцог Майенский, Бурбон и Виллеруа. Значит, случилось что-то серьезное.

Как обычно, Людовик посмотрел на матушку, чтобы видеть, как она отреагирует на это вторжение. Та стояла почти по стойке «смирно», прямо как солдат, и по ее глазам он понял, что она желает, чтобы ее Людовик вел себя достойно, так, чтобы можно было гордиться им. Людовик любил ее и всегда старался угодить, к тому же сейчас от него ничего особенного и не требовалось, и мальчик тоже застыл в ожидании.

Дядя подошел к ним первым и вместо того, чтобы, по обыкновению, поднять его и посадить на плечи, опустился перед Людовиком на колени, взял руку ребенка и поцеловал ее.

– Будучи вашим подданным, ваше величество, – сказал герцог, – я первым пришел присягнуть вам.

Людовик все понял. Его прадедушка ушел, как и шептали все вокруг, и теперь он стал королем. Поток его мыслей прекратился, он не пытался схватить шпагу своего дяди и трогать золотые кисточки мундира, Людовика поглотила лишь одна мысль: «Я теперь король. Теперь все будут обращаться ко мне «ваше величество», все будут кланяться, и когда-нибудь я тоже буду спать в этой огромной королевской кровати».

Остальные по очереди преклоняли перед ним колени и клялись в верности. Людовик стоял прямо, глаза его блестели. И те, кто видел его, удивлялись: «Разве может маленький мальчик понимать так много?» Мадам де Вантадур была рядом, гордясь своим любимым ребенком.


Через пару дней маленький Людовик обнаружил, что быть королем не так уж и здорово. Хотелось закричать, как в игре: «Хватит. Я больше не король». Но это была не игра, и ему теперь всю жизнь придется оставаться королем.

Его присутствие необходимо на всех торжественных событиях. Там надо долго сидеть неподвижно и говорить только то, что подсказывают. Ребенка это утомляло.

Мадам де Вантадур одевала его в одежду, которая ему совсем не нравилась. Она была вся фиолетовая и черная.

– Мне не нравится эта одежда, матушка, – возмущался Людовик.

– Ты наденешь это всего лишь раз.

– Но только один раз, больше я не хочу это носить.

– Дорогой, пожалуйста, будь послушным.

– Разве я не король, матушка? Разве короли носят некрасивую одежду? Прадедушка же не носил.

– Носил бы, если бы от него этого ждал народ. Короли должны делать то, что от них ждет народ.

– Тогда что хорошего в том, чтобы быть королем? – спрашивал Людовик.

– Ты узнаешь это позже, – отвечала таинственно мадам де Вантадур.

И он замолкал, надеясь узнать это как можно скорее.

Но ожидание было таким долгим и утомительным. Ему нужно было ехать в Париж и предстать перед парламентом, где герцога Орлеанского официально объявят регентом.

Людовику очень понравилось в палатах парламента. Там было полно людей, и, когда он вошел, все встали, сорвав головные уборы. Он посмотрел на них застенчиво, но с любопытством. Кто-то выкрикнул: «Да здравствует король!» Это про него! Если бы не рука мадам де Вантадур на плече, он подбежал бы к кричащему. Людовик заявил, что никуда без нее ходить не будет, и хотя матушка и покачала головой, говоря, что ему придется быстро взрослеть и учиться обходиться без нее, но он знал, она была довольна его словами. Поэтому можно было требовать, топать ногами, если надо, и кричать… всем им кричать, что он никуда не пойдет без своей любимой матушки. Его подняли на руки. Он знал, что это герцог де Трем, главный казначей.

В одном конце палаты был трон, а на троне – бархатная подушка. Герцог де Трем посадил Людовика на подушку, и мадам Вантадур сказала громким звучным голосом:

– Месье, король созвал вас здесь, чтобы объявить о своих желаниях. Вам их огласит главный казначей его величества.

Людовик пристально посмотрел на матушку. Желания? Что еще за желания? Это сюрприз? Он говорил ей, что хочет то-то и то-то… как на именины?

Но он не мог понять, о чем они говорили, и ему было так неудобно сидеть на этой бархатной подушке… Он поймал взгляд гувернантки. «Пойдем уже», – хотел было прошептать он, но мадам быстро отвернулась, а Людовик не решился крикнуть.

Он рассматривал голубой бархат с нашитыми на него золотыми лилиями. Затем обратил внимание на замечательную красную шапочку на голове архиепископа Парижского. Он никогда раньше не видел таких шапок. Теперь он знал, чего хочет. Он хочет вот такую шапку, потому что ненавидит черную шапку из крепа. Он был королем, и он должен иметь то, что он хочет, иначе зачем тогда быть королем?

Архиепископ преклонился перед ним, и шапка была очень близко. Людовик протянул свои ручонки и уже было схватил ее, однако неусыпный взор мадам де Вантадур вовремя остановил его.

– Я хочу красную шапку, – нетерпеливо прошептал он.

– Тихо, мой дорогой.

Месье де Виллеруа наклонился к нему и прошептал:

– Ваше величество, вам нужно слушать то, что вам говорят.

– Я хочу красную шапку, – прошептал Людовик.

Месье де Виллеруа выглядел беспомощным, и среди стоявших рядом с троном прокатился смешок.

– Вы не можете получить ее… сейчас, – чуть слышно сказала матушка де Вантадур.

Людовик улыбнулся.

– Я – король, – так же тихо сказал он.

– Вы должны слушаться, – прошипел месье де Виллеруа; он был явно раздражен.

Людовик бросил на него сердитый взгляд.

– Да ну тебя, – прошептал он. Людовик тут же почувствовал, как он устал и раздражен, но все же не сводил глаз с шапки архиепископа.

У него спросили, утверждает ли он герцога Орлеанского регентом короля. Людовик посмотрел на герцога де Виллеруа пустыми глазами.

– Отвечайте «да», – приказал ему тот. Людовик сжал губы и продолжал пристально смотреть на месье де Виллеруа, а тот беспомощно взирал на мадам де Вантадур.

– Скажите «да», – требовала она. – Скажите громко, крикните… чтобы все услышали.

«Не скажу, – подумал Людовик. – Они не дали мне красную шапку, а я не скажу «да». Мадам де Вантадур с герцогом де Виллеруа продолжали убеждать его, а он смотрел на них своими красивыми темно-голубыми глазами, хлопал длинными ресницами и плотно сжимал губы. Людовик не собирался ничего говорить.

– Тогда снимайте вашу шапку, – сказала мадам де Вантадур.

Людовик улыбнулся. Он с удовольствием снял эту черную дрянь из крепа, впиваясь глазами в головной убор архиепископа.

– Король дал нам знак своего согласия, – сказал де Виллеруа, и собрание окончилось.

На улице толпился народ. Все хотели увидеть маленького короля.

На ступенях Сен Шапель главный казначей поднял Людовика на руки, и люди выкрикивали его имя.

Большинство из них казались уродливыми, совсем не нравились ему: слишком громко кричали, глазели на него и тянули руки…

– Ребенок устал, – сказала мадам де Вантадур. – Поехали.

Вскоре он уже сидел в карете вместе с мадам де Вантадур.

Людовик услышал пушечные выстрелы.

– Стреляют в Бастилии, так как вы король и народ любит вас, – объяснила мадам де Вантадур.

Людовик увидел птиц, выпущенных с четырех концов Парижа.

– Это означает возрождение свобод, – пояснила мадам де Вантадур.

– А что такое возрождение, матушка? А свобода? – спросил Людовик.

– Это значит, что они рады, что вы их король.

– Куда мы едем? – спросил Людовик.

– В Венсенн, – ответила мадам де Вантадур. – Там мы снова станем самими собою.

– Хотя я и король?

– Хотя вы и король, вы пока все еще маленький мальчик. В Венсенне мы будем играть в наши любимые игры и вместе делать уроки. Какое-то время можете забыть о шапочках из крепа и бархатных подушках.

– Здорово, – облегченно сказал Людовик. Потом он засмеялся. Оказалось, что быть королем совсем не так плохо, как он думал раньше.

Глава 2

МОЛОДОЙ КОРОЛЬ

Был поздний сентябрьский вечер. Со времени кончины Людовика XIV прошло уже более года. Мать Филиппа Орлеанского, пожилая придворная дама, прибыла в королевский дворец встретиться с сыном.

Герцог Орлеанский не мог пожаловаться на жизнь. Он часто навещал своего маленького племянника и уверял, что в данный момент мадам де Вантадур для него – лучшее из возможного. Но он старался, чтобы Людовик не терял своей любви и к дяде. Кроме того, быть королем – очень приятная обязанность.

Мать крепко обняла сына, и Филипп отпустил сопровождающих, чтобы они могли остаться наедине. Тогда он с любовью посмотрел на нее и сказал:

– Вы хотите пожаловаться на своего несносного ребенка, мадам, не так ли?

– Мой дорогой Филипп, – засмеялась она, – ваша репутация с каждым днем становится все хуже и хуже.

– Я знаю, – охотно подтвердил он.

– Мой дорогой, это сходило вам с рук, пока вы были просто герцогом Орлеанским. Но сейчас, когда вы имеете честь быть регентом короля Франции, не считаете ли вы, что стоит изменить привычки?

– Слишком поздно, матушка. Я слишком закостнел в пороках.

– Так ли необходимо давать званый обед в королевском дворце каждый вечер, а костюмированный бал – раз в неделю?

– Это необходимо для моего удовольствия и удовольствия моих друзей.

– Вас считают бандой распутников.

– Так оно и есть.

Мадам покачала головой. Неодобрение в ее взгляде не могло скрыть огромной любви, которую она питала к сыну. Бессмысленно было делать недовольный вид. Мадам знала, что на самом деле ее сын вовсе не такой испорченный, каким пытается казаться. Герцог был нежным сыном, и их ежедневные встречи для него были необходимы. Любая мать гордилась бы таким сыном, а любая женщина восхищалась бы им. Весельчак и острослов – он смешил ее так, как никто. Его действительно заботила судьба страны, и он делал все возможное, чтобы улучшить ее положение. Филиппа воспитали дебоширом, отец выбрал сыну в наставники Дюбуа, Дюбуа стал настоящим злым гением ее сына. Еще ребенком он познакомил Филиппа со всеми прелестями разврата и привил ему вкус к такой жизни. Она знала это, но у ее сына было любящее сердце.

– Тем не менее, мой дорогой, – сказала мадам, – пора бы и меру знать.

– Но, матушка… мера и я – понятия несовместимые, особенно в том, что вы называете моралью.

– У тебя слишком много любовниц. Герцог щелкнул пальцами:

– А какое кому дело, пока я соблюдаю свой главный принцип: не позволяю им вмешиваться в политику.

– Что ж, хорошо, – ответила она. – Но как же твоя дочь?

Филипп посмотрел на нее чуть ли не в бешенстве.

– А что моя дочь? – воскликнул он.

– Посмотри правде в глаза, – сказала мадам. – Говорят, что ты регулярно посещаешь герцогиню Беррийскую и что твоя любовь к ней далеко не отцовская.

– Мой бог! – проворчал Филипп. – Неужели мне могут запретить любить свою дочь?

– Не такому человеку, как ты, не такую дочь и любить, но не так!

Филипп на минуту замер, затем совладал со своим гневом и, обняв ее за плечи, проникновенно сказал:

– А вам никогда не приходило в голову, матушка, что все эти браки, которые устраивают родители для нас, искупают все те грехи, что мы совершаем потом? Я сам должен был жениться по приказу, поскольку мой дядя-король хотел найти мужа для своей дочери, кстати от любовницы. А моя маленькая дочка с четырнадцати лет замужем за своим кузеном, герцогом Беррийским, потому что он внук короля. Между супругами нет любви, даже дружбы, но брак должен существовать во что бы то ни стало, потому что того требует король и государство. Но мы хотим компенсации.

– Мне это все хорошо известно, сын мой, – сказала мадам. – Я пришла не упрекать тебя, а всего лишь дать добрый совет.

– Моя бедная маленькая девочка! – продолжал герцог. – Вышла замуж в четырнадцать, овдовела в восемнадцать! Оказалась богатой и свободной. Знаю, знаю, слава о ней идет столь же дурная, сколь и об ее отце. Каждую ночь у нее новый любовник… она напивается до беспамятства. Плюет на общественное мнение, называет своих друзей «распутниками». Она унаследовала все грехи своего отца, все до единого. Она дает пищу для сплетен всему двору, да что там – всему Парижу. Должно быть что-то еще хлеще, чем все это. И тут двор говорит, что у нее кровосмесительная связь с отцом! Матушка, разве вам не известно, что у меня есть враги?

– Было бы странно, если бы у человека с твоим положением их не было.

– Некоторые из них, – добавил он, – очень близкие мне люди.

Мать неожиданно схватила сына за руку: в ее лице читался страх за него.

– Будь осторожней, мой Филипп. Он легко поцеловал ее в щеку:

– Не забивайте себе голову тревогами за меня. Я испорченный человек, которому суждено гореть в аду, но от врагов я смогу защититься.

Обыкновенно приподнятое настроение матушки улетучилось.

– Вспомни похороны герцога Бургундского… – начала она.

– Да возможно ли когда-либо забыть такое? Толпа выкрикивала мне вслед обвинения. Придворные смотрели холодно, с подозрением. Все они верили, что я убил кровного родственника, чтобы освободить себе дорогу к трону.

– Если с Людовиком что-нибудь случится, во всем обвинят тебя.

– С Людовиком ничего не случится. Король Франции! Великий титул. Матушка, подозревайте меня в любой форме разврата, какую только можно себе вообразить, называйте меня пьяницей, картежником, можете обвинять меня в кровосмешении… Но никогда… никогда не позволяйте себе даже в мыслях считать меня убийцей.

Мадам повернулась к нему, глаза ее горели.

– Нет нужды просить об этом меня. Я опасаюсь клеветников.

Герцог притянул мать к себе.

– Дорогая матушка, – сказал он. – К чему эти опасения? Людовик в Венсенне и хорошо охраняется. Тигрица так не охраняет своего детеныша, как старая Вантадур своего маленького короля. Пока матушка Вантадур с ним, с Людовиком ничего не может случиться, он в полной безопасности… Я буду управлять государственными делами, пока мой маленький племянник не достигнет совершеннолетия. Не бойтесь, матушка. Все в порядке.

Она засмеялась:

– Конечно же ты прав. Но пойми, я так за тебя переживаю.

– Я знаю, матушка. Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Мать наклонила голову и внимательно посмотрела на сына.

– Бесполезно просить тебя сократить количество любовниц, но не мог бы ты быть хотя бы поразборчивей? Среди них лишь одна-две настоящие красавицы. Чтобы стать твоей любовницей, вполне достаточно иметь покладистый характер и желание ублажать тебя.

– Я открою вам один секрет, матушка, – игриво признался он. – Ночью все кошки серы.

Когда она покинула его, Филиппу стало намного спокойнее, он будет настороже. А в это время один из врагов пожаловал к нему с визитом. Это был герцог де Виллеруа.



Филипп принял маршала с гораздо меньшим удовольствием, чем мать.

Герцог знал, чего тот добивался. Виллеруа был уже пожилым человеком и опасался, что умрет прежде, чем успеет выполнить свою миссию. Пусть подождет, думал Филипп. Пусть Людовик еще немного побудет ребенком. Чем дольше Людовик будет оставаться ребенком, тем лучше.

– А, месье де Виллеруа, рад вас видеть, – лицемерил Филипп.

Он смотрел на пожилого аристократа с циничной ухмылкой. Де Виллеруа был консерватором, и именно поэтому Людовик XIV велел ему стать наставником молодого короля, как только тот перестанет прятаться за юбкой Вантадур. У Виллеруа было много достоинств, которые старый Людовик хотел бы видеть и в своем правнуке, и старый маршал жаждал скорее привить их мальчику.

– Вы чем-то обеспокоены? – спросил регент.

– Обеспокоен? Да, должен признаться, я обеспокоен. Складывается впечатление, что сразу после смерти короля во Франции началась очередная эпоха распутства. Современная молодежь, похоже, понятия не имеет о морали.

Филипп высокомерно улыбнулся. Старик намекал на то, что это он подал молодежи пример, которому она тут же последовала.

– В последние дни своей жизни король стал праведником, – вяло пробормотал регент. – «Больной дьявол становится монахом», впрочем, вряд ли вы слышали это изречение. – Филипп провел ладонью по золотой вышивке на его камзоле: – То же может случиться и с каждым из нас. Пусть молодежь наслаждается жизнью. Молодость столь коротка.

Виллеруа уставился в потолок:

– Как вам известно, месье герцог, я и сам вел далеко не праведный образ жизни, но эти оргии, о которых повсюду толкуют!..

– Я знаю, что вы совершили множество подвигов, – перебил его Филипп. – Помню, как вы рассказывали нам о своих похождениях. Да, похвастаться есть чем, это точно. Для некоторых подвиги на любовном фронте значат гораздо больше, чем подвиги на фронте военном, и вы как раз из таких людей.

Виллеруа отступил перед столь коварным напоминанием о его склонности хвастаться успешными любовными похождениями и бесславной военной карьере.

– Я полагаю, что короля Франции не должна воспитывать женщина, – быстро сменил он тему.

– Полностью согласен с вами, – ответил Филипп. – Но даже короли рождаются детьми. И пока его величество все еще слишком мал, чтобы отказаться от опеки гувернантки.

– Я все же настаиваю на том, что ему пора перейти под опеку гувернера.

– Давайте спросим у его величества, с кем он предпочитает жить – с госпожой Вантадур или же с господином Виллеруа, – улыбнулся Филипп.

– Он еще слишком мал, чтобы принять подобное решение.

– Сомневаюсь, что он вообще когда-либо сможет его принять. У него есть своя воля.

– Но он быстро привыкнет к перемене. Король должен стать мужчиной, а не оставаться любимчиком женщин.

– А почему он не может быть и тем и другим одновременно? – удивился Филипп. – Ведь многие из нас как раз к этому и стремятся.

– Боюсь, месье герцог, вы меня неправильно поняли.

– Смысл ваших слов мне ясен вполне. Короля нужно забрать из рук гувернантки и передать в ваши. Еще очень-очень рано, месье, еще рано. Ему всего лишь шесть лет. Подождем, пока ему не исполнится семь.

– Еще целый год!

– Он пройдет быстро. Потерпите. Ваше время настанет.

Виллеруа закусил губу от злости. Его рука невольно тянулась к шпаге, чтобы пронзить сердце нагло ухмыляющегося регента. Картежник, пьяница, развратник, способный на все! Де Виллеруа верил россказням о герцоге Орлеанском и его дочери. Более того, он верил, что три смерти за год – отца, матери и старшего брата маленького короля – лежат именно на совести герцога.

«А если так, – думал Виллеруа, – и герцог Орлеанский помог уйти в могилу тем трем, то каковы шансы маленького Людовика, которого некому защитить, кроме глупой, пусть и безумно любящей ребенка женщины?»

Но сейчас он бессилен, придется ждать еще год, прежде чем он сможет посвятить всю свою жизнь защите короля.


Людовик наслаждался жизнью. Он очень обрадовался, когда они с мадам де Вантадур переехали из Венсенна в Париж. Теперь он жил в Тюильри, и, хотя там было не так интересно, как в Версале, ему очень нравилось кататься по улицам большого города в карете вместе с мадам де Вантадур.

Наблюдая толпы людей, маленький король ничего не мог поделать с растущей в нем тревогой. Он так и не смог привыкнуть к их пристальным взглядам. Везде, где появлялся Людовик, мгновенно собирались зеваки, пялились на него, кричали. Даже когда он играл в садах Тюильри, они старались подойти как можно ближе к ограде и, тыча в него пальцами, вопили: «Смотрите, вот он».

Их присутствие отравляло любое удовольствие. Они были на Елисейских Полях, когда он проезжал там, собирались вокруг ограды, когда Людовик навещал дядю в королевском дворце.

Его то и дело поднимал на руки какой-нибудь придворный, чтобы Людовик помахал народу рукой, или же маленького короля тащили на какой-нибудь балкон, и серая кричащая масса внизу казалась ему многоруким и многоголовым чудовищем.

– Тьфу! – возмущался Людовик. – Не нравится мне народ.

– Никогда не говорите такого, – сказала ему матушка Вантадур. – Вы принадлежите народу, а народ принадлежит вам. Никогда не забывайте, что вы – король Франции.

И все же бывали дни, когда он забывал об этом. Играя с кем-нибудь из пажей, Людовик запускал воздушных змеев, кувыркался, надевал маскарадные костюмы, дрался, вопил во всю мочь и на короткое время забывал, что был королем. Это были моменты счастья.

Юный король никогда не мог представить себе, что его жизнь изменится и матушка Вантадур хоть на мгновение перестанет заботиться о нем. Но когда мальчику исполнилось семь лет, он заметил, что мадам стала печальна и грустна.

Людовик тут же почувствовал тревогу. Он был глубоко привязан к матушке, и когда видел, что она действительно опечалена, а не притворяется огорченной его плохим поведением, то им овладевало беспокойство.

– Матушка, что случилось? – спросил он.

– Мой дорогой, – отвечала она, – скоро наступит время, когда нам придется расстаться.

Мальчик помрачнел и заявил:

– Не настанет.

– Но это должно случиться. Я всего лишь преданная вам женщина, а ваш прадедушка предусмотрительно отдал распоряжение о получении наследником должного воспитания и образования.

– Но он умер, матушка, и теперь король я, – высокомерно сказал Людовик.

Мадам де Вантадур решила не продолжать этот разговор. Она не хотела заранее его расстраивать. Даже если им осталось пробыть вместе всего пару дней, они проживут эти дни как прежде.

Но герцогиня не могла обратить время вспять, и день разлуки настал. Испуганного ребенка раздели и повели в огромный зал, где собрались все официальные лица двора и лучшие доктора Франции.

Пораженный страхом Людовик стоял и глядел на них во все глаза, но дядя решительно взял его за руку и ввел в зал.

– Это старая традиция, – успокаивающе шептал Филипп. – Эта формальность необходима для того, чтобы доказать всем, что вы здоровы.

– Но я не хочу стоять здесь без одежды, – протестовал красный от стыда ребенок.

– Ничего страшного, – усмехнулся дядя. – Там одни мужчины.

Людовик подвергся тщательному осмотру. Мальчик мог гордиться своим соразмерным телосложением. И все же, почувствовав себя униженным, разозлился, хотя уже начинал понимать – это всего лишь очередное бремя и многое из того, что приходится нести королю, еще впереди. Один из мужчин, осматривавших его, наконец провозгласил:

– Все ли согласны, что наш король Людовик XV полностью здоров и хорошо вскормлен?

– Согласны, – хором ответили остальные. Мадам де Вантадур взяла Людовика за руку и повела одеваться.

Мальчик быстро позабыл о неприятности: он даже не представлял, что это было всего лишь подготовкой к гораздо более важному событию.

Двумя неделями позже мадам де Вантадур попросила аудиенции у Филиппа Орлеанского и, как того требовал обряд, спросила у него:

– Желаете ли вы, монсеньор, чтобы я передала короля вам?

Регент ответил:

– Да, мадам.

– Тогда прошу вас последовать за мной. Когда Людовик увидел своего дядю, он чуть не прыгнул к нему на руки, но Филипп жестом остановил его. Значит, предстоит опять какая-то церемония.

Мадам де Вантадур сказала упавшим голосом:

– Монсеньор, по велению короля Людовика XIV я, как могла, заботилась о наследнике престола и теперь передаю его вам в добром здравии.

Филипп упал на колени, а Людовик удивленно смотрел то на дядю, то на любимую матушку Вантадур.

– Ваше величество, – обратился к нему Филипп. – Надеюсь, вы никогда не забудете эту женщину и все, что она для вас сделала. Когда вы были еще совсем маленьким, она спасла вам жизнь и с тех пор заботилась о вас так же преданно, как мать.

Людовик кивнул. Он хотел спросить, что все это значит, но не мог подобрать слов. У ребенка засосало в животе: он был сильно напуган.

В комнату вошли еще трое: герцог Майенский, которого Людовик называл дядей и очень любил; Андре де Флери и герцог де Виллеруа.

– Ваше величество, – сказал Филипп, – вы уже не ребенок и должны посвятить себя серьезному делу: вы должны подготовиться выполнять свое великое предназначение. Помогать в подготовке вам будут герцог Майенский, который будет руководить вашим воспитанием, Андре де Флери, который станет вашим наставником, и герцог де Виллеруа, который станет вашим гувернером.

Людовик тупо посмотрел на них.

– А кем станет матушка Вантадур? – спросил он.

– Ваше величество, она навсегда останется вашим другом, но вам придется перестать с ней жить; вы будете жить один.

Людовик топнул ножкой.

– Я хочу жить с матушкой Вантадур, – закричал он.

Мадам де Вантадур упала перед мальчиком на колени и обняла его. Людовик тоже крепко обнял ее.

– Послушайте, мой дорогой, – заговорила она, – вы будете жить один, но я буду навещать вас.

– Но я не хочу видеть никого из них, – прошептал он. – Я хочу быть с вами, матушка.

На них старались не смотреть. Король молчал, и Филипп продолжил:

– Месье, отныне заботиться о короле – ваша священная и первостепенная обязанность. Надеюсь, вы дадите ему всю заботу и любовь, на которую вы только способны.

– Клянемся, – хором сказали герцог Майенский, де Флери и де Виллеруа.

В этот момент король на секунду отвернулся от мадам де Вантадур и хмуро взглянул на мужчин.

Мадам де Вантадур поднялась с колен. Она взяла Людовика за руку и подвела его к ним. Виллеруа попытался было взять короля за руку, но король лишь крепче вцепился в юбку мадам де Вантадур и затравленно озирался вокруг.

– Я должна идти. Оставляю вас с вашими новыми опекунами.

Мадам де Вантадур осторожно потянула край своей юбки из рук Людовика, но он громко заревел и обхватил ее колени.

– Не уходите, матушка! – захлебывался слезами мальчик. – Не позволяйте им забирать меня у вас.

Герцогиня умоляюще посмотрела на опекунов Людовика.

– Он все поймет. Со временем, – с достоинством произнесла женщина.

Мужчины кивнули и вышли, оставив ее наедине с рыдающим ребенком.

Людовик потерял аппетит. То и дело его маленькое тело сотрясали рыдания. Матушка Вантадур пыталась успокоить его, но она не могла его утешить, так как он требовал одного – оставаться с ним навсегда, а это было невозможно. В конце концов малыш заснул в полном изнеможении, а когда он проснулся, то у кровати вместо мадам де Вантадур сидел герцог де Виллеруа, его новый гувернер. Людовик в испуге отпрянул от него, но герцог сказал:

– Не бойтесь, ваше величество. Вскоре вы полюбите своего гувернера так же сильно, как любили свою гувернантку.

– Уходите, – сказал Людовик.

– Ваше величество, это воля народа…

– Я король, – сказал Людовик. – У меня тоже есть своя воля.

– Мы удовлетворим ее, но…

– Я хочу мою матушку, – сказал Людовик. – Приведите ее.

– Вам предстоит многому научиться, ваше величество, – сказал Виллеруа. – Это очень интересно. Вы научитесь фехтовать, танцевать, петь. Вы будете охотиться. Вот увидите, жить среди мужчин намного интереснее.

– Я хочу жить с матушкой Вантадур, – тупо повторял Людовик.

– Вы будете видеть ее время от времени.

– Я хочу видеть ее сейчас! Приведите ее! – приказал Людовик.

– Сначала вы поедите.

Людовик задумался. Он был голоден, но страх перед будущим был сильнее голода.

– Сначала приведите матушку Вантадур, – сказал он.

Людовик продолжал настаивать, и де Виллеруа понял, что мадам де Вантадур нужно вернуть.

Она утешила его и объяснила Людовику, что он король и что ему придется поступать не так, как он хочет, а так, как следует, и тогда он станет очень счастливым человеком.

Ребенок прижался к ней и плакал до полного изнеможения. Неожиданно Людовик осознал, что обстоятельства диктуют ему жить по правилам.

Набравшись храбрости, он поцеловал мадам де Вантадур и позволил повести себя в новую жизнь, главным человеком в которой будет его новый гувернер, герцог де Виллеруа.

Все оказалось вовсе не так плохо, как казалось. Людовику среди мужчин было действительно гораздо интереснее, чем с мадам де Вантадур. Кроме того, к их обоюдному удовольствию, они с ней часто виделись. Людовик понял, что у него теперь есть не только мадам де Вантадур, но и новая, интересная жизнь.

Герцог де Виллеруа старался всячески угодить юному королю. Он льстил Людовику и не упускал возможности обратить всеобщее внимание на чрезвычайную красоту и выдающийся ум мальчика. Людовику было приятно. Он часто видел и своего смешного дядю Филиппа. Тот всегда веселил мальчика, отчего настроение месье де Виллеруа мгновенно портилось. Дядя Филипп откровенно потешался над чопорным Виллеруа, и Людовик смеялся вместе с ним.

Наибольшее влияние на Людовика имел его наставник, де Флери. Он не льстил королю и, возможно, именно поэтому завоевал его уважение. Де Флери держался независимо и редко пользовался правом приказывать мальчику, поэтому тот с радостью слушался его.

Стараясь дать мальчику совершенное образование, де Флери обзавелся помощниками. Историю преподавал Алари, и его знания вместе с мудростью де Флери помогли мальчику в совершенстве овладеть важнейшей наукой для короля. Математике его учил Шевалье, географии – Делиль.

Расписание занятий Флери организовал так, что между утренними и вечерними уроками у мальчика оставалось время на игры и развлечения. Такими важными дисциплинами, как письмо, латынь, история, Людовик занимался каждый день, остальными – несколько раз в неделю. Флери планировал заказать печатный пресс, чтобы Людовик смог изучать типографское дело. Не было забыто и военное искусство, и, так как Флери считал, что им овладевают на практике, воспитатель собирался организовать учения мушкетеров и Королевского полка, в которых смог бы принять участие и сам Людовик.

Так что учиться Людовику было весьма интересно, и король достиг определенных успехов.

Впрочем, у юного монарха были и другие интересы. Он подружился с одним из своих пажей, маркизом Кальвье, и парочка проводила немало времени за играми. Людовик интересовался также кулинарным искусством, готовил сладости, которые с удовольствием дарил мадам де Вантадур, дяде Филиппу, Виллеруа, Флери и всем тем, кем был особенно доволен.

Скучать было некогда. Однако вскоре он узнал о интриге в стенах дворца.

Месье де Виллеруа кого-то боялся и ненавидел. Людовик не мог понять кого.

Однажды, когда де Виллеруа спал после обеда, а Людовик и Кальвье готовили сладости, король спросил пажа, не заметил ли он чего-либо странного.

– Смотри, – сказал король. – Это вот пасхальное яйцо. Кому мы его подарим? Моему наставнику? Дяде Филиппу? Матушке? Месье де Флери?

– Это вам решать, – ответил Кальвье.

– Месье де Виллеруа прячет от меня бутерброды с маслом, – сказал юный король.

Паж кивнул.

– И мои носовые платки, – продолжал Людовик. – Он держит их в коробке под тройным замком.

– Он боится, – сказал Кальвье.

– Чего?

– Он боится, что вас отравят.

– Отравят меня? – вскричал король. – Но кто?

Кальвье пожал плечами.

– Яйцо плохо получилось, – сказал он.

– Да, действительно, форма плохая, – согласился Людовик.

– И я про то же.

– Да, плохая.

Людовик взял деревянную ложку и собрался ударить ею пажа по голове, но тот опередил его и ударил ложкой по лицу. Через мгновение мальчишки уже боролись на полу.

Они прекратили драться так же быстро, как и начали, и вернулись к скамье, на которой сидели.

– Я буду делать помадку, – предложил Кальвье.

– Я подарю это яйцо дяде Филиппу. Сегодня я люблю его больше всех.

– Я даже знаю почему, – засмеялся Кальвье. – Потому что месье де Виллеруа заставил вас танцевать перед послами.

Людовик замер, вспоминая. Это было правдой. «Правда, король Франции очень красив? – говорил он послам. – Посмотрите на его идеальную фигуру и великолепные волосы». Потом он попросил короля пробежаться по комнате, чтобы все видели, какой он быстрый и ловкий мальчик, и, наконец, станцевать для послов, чтобы они оценили грацию маленького короля. «Видите! Говорят, что никто не танцевал так же грациозно, как Людовик XIV. И это потому, что они не видели, как танцует Людовик XV».

– Готовить сладости мне нравится гораздо больше, чем танцевать, – сказал Людовик. – Дядя Филипп не просит меня танцевать. Он смеется над старым Виллеруа. Да, я подарю яйцо дяде Филиппу.

Они продолжили готовить сладости, и паж спросил:

– Интересно, а кто, по мнению Виллеруа, пытается вас отравить?

Они начали перечислять всех придворных, пока им не надоело это занятие. Когда яйцо было уже готово и они перевязывали его голубой ленточкой, в зал вошел дядя Филипп. Людовик прыгнул к нему на руки, тот посадил его на плечи и стал катать, а Людовик закричал пажу:

– Да, я хочу подарить яйцо дяде Филиппу. Он сегодня мой самый любимый человек.

Дядя Филипп тоже принес Людовику пасхальные яйца, и тот немедленно поделился одним из них с Кальвье. Герцог Орлеанский с интересом слушал, как мальчики сравнивали свои сладости с чужими.

Позже, когда дядя Филипп уже ушел, Людовик показал принесенные герцогом яйца Виллеруа, и тот тут же схватил подарок и сказал, что их нужно проверить.

– Мы одно уже съели, – сообщил ему Людовик. Лицо Виллеруа побелело от страха.

Тогда Людовик не придал этому никакого значения. Но позже, когда он выполнял задание по латыни, то никак не мог сосредоточиться на скучных мыслях, которые выводил своим пером. «Король, – писал мальчик, – и его народ тесно связаны обязательствами друг перед другом. Народ оказывает королю поддержку, уважение, подчиняется и служит ему, а король обеспечивает своим подданным защиту, постоянную заботу о мире, справедливости и поддержании уровня жизни граждан».

Вдруг Людовик захихикал. «Виллеруа думает, что меня хочет отравить дядя Филипп!» – догадался он.

Это казалось просто смешным. И очень похоже на одну из их с Кальвье любимых диких шалостей. Какая это будет забавная игра! Интересно, а дядя Филипп знает?


Невозможно было не заметить, какой страх он, десятилетний мальчик, мог вызвать у своих подчиненных. Среди советников при регенте не было ни одного человека, который не пытался бы умилостивить короля. Людовик втайне смеялся над ними, но ему хватало ума не переоценивать свои возможности. Он знал, что по мелким вопросам у него может быть свое мнение, но в больших делах последнее слово остается за его наставниками.

Людовику вместе с Кальвье нравилось наблюдать за враждой между дядей Филиппом и гувернером Виллеруа. Мальчики включились в игру. Как только Людовик собирался что-нибудь съесть, Кальвье подбегал к нему, выхватывал еду из королевских рук, откусывал кусочек и либо падал «замертво», либо сообщал: «Все в порядке. На этот раз мы обвели отравителей вокруг пальца, ваше величество».

Иногда Людовик также подшучивал над пажом. Это придавало игре разнообразие.

Герцог Орлеанский заметил взгляды, которыми обменивались мальчики, и понял, что объектом насмешек стал Виллеруа и он сам.

Герцог гадал, о чем таком Виллеруа наплел мальчику. Видимо, ничего страшного, так как Людовик по-прежнему любил герцога. Но Виллеруа все-таки что-то скрывал, и Филипп старался сделать так, чтобы наставник как можно меньше времени проводил с мальчиком. Виллеруа, в свою очередь, заметил, что герцог ведет себя с ним гораздо осторожнее, чем раньше, и стал бдительнее.

Виллеруа намеревался воспитать еще одного великого монарха. Часто вместо милого ребенка он видел величественного короля. Он мечтал направить молодого Людовика по стопам его прадеда.

Мальчик должен был танцевать в балете, потому что Людовик XIV обожал это. Все утверждали, будто Людовик XIV возродился в своем внуке. Это приводило Виллеруа в восторг.

Юный король обязан был как можно чаще встречаться с народом. При криках «Vive notre petit Roi»,[1] по заявлению Виллеруа, мальчик должен был чувствовать себя абсолютно счастливым. Он настаивал, чтобы его маленький подопечный как можно чаще ездил вместе с ним по городу и чаще выходил на балконы.

Часто в снах толпы людей и их крики преследовали Людовика, становились его кошмаром.

Он не хотел так часто показываться перед своими подданными. «Но вы должны любить людей так же сильно, как они любят вас», – настаивал Виллеруа. Некоторых людей Людовик и вправду любил – матушку Вантадур, например, дядю Филиппа, даже самого Виллеруа и других. Но ведь они не разглядывали его и не вопили противными голосами.

– Дядюшка Виллеруа, переедем в Версаль, – просил Людовик. – Я не люблю Париж. Здесь слишком много людей.

– Обязательно… обязательно… чуть позже, – обещал ему Виллеруа.

Людовик тосковал по Версалю, сказочному замку с тысячами радостей, где не могло быть этих безобразных толп.

Филипп, стараясь освободить короля из-под чрезмерной опеки Виллеруа, взял его на заседание совета при регенте. Людовик уставал от длинных речей и бесконечных обсуждений, но ему нравилось сидеть среди этих людей и чувствовать, что он их король.

Мальчик заявил, что будет присутствовать на всех заседаниях совета.

Виллеруа просиял радостью.

– Вот видите, – сказал он герцогу Орлеанскому, – я же говорил, что его величество очень умен. А ведь ему только десять.

– Ай, – отмахнулся герцог, – он быстро взрослеет и телом, и духом. Он ждет не дождется, когда же сможет, наконец, освободиться от узды гувернера.

В этих словах читалась угроза. «Скоро, совсем скоро Людовик перестанет нуждаться в ваших услугах».

«Когда придет это время, – думал Виллеруа, – я разоблачу все ваши коварные планы, герцог, и это случится прежде, чем вы успеете сделать с ребенком то, что сделали с его родителями».

Виллеруа считал, что король остается жив лишь благодаря его неустанной заботе и неусыпному вниманию. Людовик должен научиться заботиться о себе сам.

«Похоже, мозги старого дурака размягчаются», – думал герцог Орлеанский.

Однажды во время заседания совета, когда Людовик боролся со сном, сидя на троне не доставая ногами до пола, он услышал, что о ножку стула кто-то скребется. Ребенок посмотрел вниз, и в этот момент к нему на колени прыгнул черный с белым котенок.

Людовик взял маленький пушистый комочек на руки. Котенок оглядел его зелеными глазами и мяукнул. Все в совете замолчали и посмотрели на короля с котенком.

Герцог Ноай, который не мог находиться в одной комнате с животными, вскочил.

– Ваше величество, я прикажу, чтобы его немедленно убрали отсюда, – сказал он.

Дядя Филипп хотел было забрать котенка, но король прижал его к себе. Людовик успел полюбить ласковое существо, а тот почувствовал это и начал тихо мурлыкать.

Мальчик решил показать свою власть и доказать всем, что он король.

Он гладил котенка и, не глядя на месье Ноая и дядю Филиппа, заявил:

– Котенок останется.

После короткой паузы герцог Орлеанский улыбнулся и промолвил:

– Вы слышали волю короля.

Ужас на лицах позабавил Людовика. В тот день мальчик был счастлив. У него появился новый друг, и он понял, что в некоторых вопросах он может настаивать на своем.

Людовик и Кальвье стали играть вместе с котенком, и король внимательно следил, чтобы с животным ничего не случилось. Если кто-то плохо обращался с котенком, это приводило ребенка в ярость, и вскоре все стали относиться к «черному с белым» с почтением.

Король везде появлялся с котенком, а когда забывал его, котенок приходил сам.

Королевский двор объявил, что в совете при регенте появился новый член: котенок его величества.


Воздух в церкви был спертый, так как слишком много народа пришло на праздник в Сен Жермен, и Людовик мечтал о том, чтобы месса поскорее кончилась.

Мальчик перестал видеть стоящего рядом герцога Орлеанского, перед глазами колыхалась горячая пелена.

Герцог положил королю руку на плечо и прошептал:

– Вы себя плохо чувствуете?

Людовик посмотрел на герцога стеклянным взглядом и повалился бы на пол, если бы герцог Орлеанский ловко не подхватил его.

По Парижу поползли слухи: «Король заболел».

Многие утверждали, что это оспа, но кое-кто повторял уже совсем другое слово: отравлен.


Виллеруа ходил взад-вперед по зале, в горе поднимая руки.

– Как такое могло случиться, – обращался он ко всем собравшимся, – после всех предпринятых мер предосторожности! Это жестоко. Это слишком безнравственно! Те, кто сделали это, заслуживают самой жестокой смерти. Невинный ребенок! Святой ребенок! Вчера еще был совсем здоров, а сегодня погублен…

Флери изо всех сил старался успокоить старика.

– Месье, вы торопите события, – успокаивал его Флери. – Вы не можете никого ни в чем обвинять, у вас нет доказательств. Утверждают, что король заболел оспой. На то была воля Божья.

– Оспой! – сокрушался старик. – Отравители – порождение дьявола. Их жертвы болеют известными заболеваниями, но умирают они от яда. Что нам говорили, помните? Герцогиня Бургундская умерла от кори. Кори! Кори, вызванной смертельной дозой яда. Пятилетний герцог Бретани умер той же смертью. И вправду, той же! Его погубили те же демоны, что и его мать… и отца. И отца! Он умер от разрыва сердца, сказали нам, но это они уничтожают каждого, кто стоит на их пути. Они могут вызывать корь или разрыв сердца. Это демоны… демоны, говорю я вам. И теперь они играют свои злые шутки с моим любимым мальчиком.

– Успокойтесь, – умолял де Флери. – Ваши слова могут понять превратно.

– Понять превратно! – снова закричал старик. – И пусть понимают! Пусть. Если хоть один волос упадет с головы моего любимого короля…

Флери пытался успокоить его, но Виллеруа так откровенно намекал на причастность герцога Орлеанского, что Флери вовсе не был этим неудовлетворен. Он человек честолюбивый, и без гувернера мог бы стать ближе к королю. Любовь ученика завоевана, и, если мальчик поправится, кто знает, какие блага ждут учителя? Что касается Виллеруа, то старик оказался дураком. Пора бы ему понять, что с врагами лучше дружить, и не важно, как ты к ним относишься на самом деле. Герцога Орлеанского может забавлять вражда с этим стариком, но в такие вот моменты враждовать с регентом очень опасно.

Через три дня Виллеруа перестал обвинять всех и вся, потому что мальчик выздоравливал.

– Да здравствует король! – весь день кричали на улицах.

Людовик вздрагивал при этих криках и очень хотел залезть вместе с котенком в шкаф. Но его обязательно стали бы искать, нашли бы и долго мучили объяснениями, что народ кричит от большой любви к своему королю. Празднество продолжалось. В Сен Шапель пели особую благодарственную молитву, по улицам ходили процессии, и в Лувр приезжали делегации.

Одна женщина с рынка в Ле-Аль под триумфальный бой барабанов представила вниманию короля образцы товаров. Среди них был трехметровый осетр, бык, овца и корзины с овощами и фруктами.

– Господи, благослови короля. Да здравствует наш любимый Людовик! – кричали люди.

На улицах танцевали, а центром шумного веселья был дворец Тюильри, дом короля.

Виллеруа обнимал всех, кроме герцога Орлеанского и его приверженцев, говоря, что он с радостью отдал бы всю оставшуюся жизнь за то, что видел выздоровление короля.

Жители Парижа веселились, пользуясь таким хорошим предлогом. Веселье уже невозможно было остановить. К барабанам присоединились скрипки, и танцы стали еще жарче. В «Комеди Франсез» и в опере давали бесплатные представления, на реке устраивались фейерверки, среди лодок запускали огромных воздушных змеев. Париж любил такие праздники, и в толпе вряд ли нашелся бы хоть один человек, не считавший, что лучшее удовольствие для них – это смотреть на их маленького короля. Укутанный в бархат Людовик смотрел на все это и принимал аплодисменты в свою честь с таким очаровательным самообладанием и достойной Бурбонов гордостью, что напоминал всем Людовика XIV в годы расцвета его славы. Вот молодой король, который приведет Францию к процветанию. Народ будет любить его так, как никого со времен великого Генриха IV.

Кульминацией праздника стал день, когда король покинул Тюильри и приехал на благодарственный молебен в собор Парижской Богоматери. В своем камзоле из голубого бархата и шапочке с белым пером он был само очарование. Золотисто-каштановые волосы спадали на плечи; темно-голубые глаза спокойно смотрели на всех. Но в глубине души Людовик ненавидел подобные мероприятия. Он не любил толпы людей, даже когда они приветствовали его и молились за своего короля.

Мальчик бесстрастно наблюдал за танцующими на улицах парами. Женщины посылали ему воздушные поцелуи и вытирали платком глаза, они плакали от радости, что их король жив и здоров.

– Видите, – кричал Виллеруа, который всюду следовал за королем и требовал, чтобы тот всем улыбался, – народ любит своего короля.

Глаза Виллеруа горели гордостью, но стоявший рядом Людовик лишь мрачно кивал толпе и хотел только одного – убежать.

Людовик поднял шапочку и поклонился своему народу, но при первой же возможности ушел с балкона в глубь комнаты.

Он стоял закутавшись в штору и надеялся, что его не найдут. А ведь его будут искать и опять выставят на балкон, потому что народ без устали выкрикивал его имя.

Виллеруа раздвинул шторы:

– Идемте, ваше величество, народ не может на вас наглядеться.

Людовик просунул голову между складками тяжелой парчи.

– Зато я на них насмотрелся, – заявил ребенок.

– Вы шутите, мой господин.

– Не шучу, – ответил король. – Я пойду искать «черного с белым». Его пора кормить, и я никому не могу доверить это дело.

– Ваше величество, вы будете играть с котенком, когда народ хочет видеть вас?

– Да, – ответил Людовик. – Буду. Я люблю моего котенка.

– А ваш народ?

Король гневно топнул ножкой. Виллеруа притворился, что это очень смешная шутка.

– Все эти люди – ваши, ваше величество, ваши… все ваши. – Он опустился перед мальчиком на колени, и тот увидел блеск в глазах старика. – Вы только подумайте: Франция и весь ее народ ждут ваших повелений.

«Моих повелений, – думал Людовик. – То есть, если я скажу «пошли вон», они должны пойти вон. Как бы не так! Приказания будут позже, когда я вырасту. А пока я всего лишь ребенок. Но наступит день, когда никто не посмеет ослушаться. И тогда все будет по-моему».

Он подчинится, надо ждать, но детство не вечно.

– Ваше величество, выйдите еще раз на балкон! Вы слышите! Они требуют вас!

Но Людовик покачал головой. Виллеруа увидел, что мальчик сжал губы так, как делал, когда упрямился. Тогда Виллеруа временно отступил, но ненадолго.

– Тогда, – выпалил Виллеруа, – умоляю вас, походите вместе со мной перед окнами. Я раздвину шторы, и народ увидит вас. Боюсь, они не разойдутся по домам, они так вас любят.

Людовик обдумал это предложение. Он медленно кивнул, и Виллеруа раздвинул шторы.

Люди увидели своего короля, и тысячи глоток проскандировали: «Да здравствует король! Да здравствует Людовик!»

Виллеруа утирал слезы, не в силах совладать с чувствами. «Когда-нибудь я буду делать что хочу, – думал Людовик. – И тогда они могут хоть лопнуть от натуги, я не услышу».


Строились все новые и новые планы на будущее короля. Его болезнь заставила многих придворных задуматься. По улицам Парижа бродит смерть, и ни великолепие Версаля, ни искусство лучших докторов Франции не могут ей противостоять.

Герцог де Бурбон, внук Людовика XIV, настаивал, что мальчику необходимо подобрать невесту – ведь, если король умрет, не оставив наследников, корона перейдет к герцогу Орлеанскому, чего не может позволить род Бурбонов.

– Короля нужно женить, – объявил он в совете.

– Он еще слишком юн! – закричал герцог Орлеанский.

– Саму свадьбу можно и отложить на какое-то время, но приготовления уже нужно начинать. Через три года его величеству исполнится четырнадцать, вполне подходящий возраст для женитьбы. Долг короля дать Франции наследника короны, и здесь возраст не помеха.

– Но ему всего лишь одиннадцать! – возмутился Виллеруа.

Бурбон и Филипп вопросительно посмотрели на старика. Они легко прочитали его мысли. Женить его любимца! Может статься, что жена будет иметь больше влияния на короля, чем старый гувернер.

Герцоги, как настоящие соперники, старались не смотреть друг другу в глаза. Виллеруа не в счет.

Герцог Орлеанский позволял ему быть в совете лишь по той причине, что мог в любой момент уволить. С Бурбонами все обстояло не так просто.

Хитрый Филипп знал, как обернуть ситуацию в свою пользу.

Филипп V, первый король Испании из рода Бурбонов, захватил корону двадцать один год назад, сразу после смерти Филиппа IV. Он был внуком Людовика XIV и поэтому имел тесные связи с королевским родом Франции, его маленькой дочери, Марии-Анне, всего пять лет, и она на шесть лет младше короля. Если устроить ее помолвку с Людовиком и привезти Марию-Анну во Францию, то это удовлетворит тех, кто настаивает на женитьбе короля. Тем более сама свадьба и брачная ночь откладываются на несколько лет.

Кроме того, сына Филиппа V Людовика, принца Австрийского, можно женить на мадемуазель де Монпансье, дочери регента.

«Можно отлично все устроить, – думал герцог Орлеанский, – и если король умрет, не оставив наследников, то мои тесные связи с Испанией помогут мне взойти на престол».

Он улыбнулся совету обезоруживающей улыбкой.

– Месье, – начал он, – все присутствующие здесь согласны, что его величеству пора подумать о женитьбе. Это будет счастьем для народа. Какое очаровательное зрелище: красавец мальчик на улицах столицы рука об руку с милой маленькой девочкой! Друзья, есть страна, с которой Франция связана гораздо теснее, чем со всеми остальными. На троне Испании сидит кровный родственник нашего короля. У него есть дочь. Давайте перевезем Марию-Анну, инфанту испанскую, в Париж. Ее будут воспитывать вместе с королем, и когда оба ребенка достигнут совершеннолетия, то мы сыграем свадьбу.

В конце концов герцогу Орлеанскому удалось завоевать поддержку совета, поскольку все его члены осознавали преимущества укрепления отношений с Испанией. Герцог Орлеанский остался очень доволен тем, как он решил все устроить. Обратившись к Виллеруа, герцог спросил:

– Вы объявите его величеству решение совета?

Виллеруа угрюмо кивнул:

– Объявить-то я объявлю. Но вот еще неизвестно, согласится ли с ним его величество.

Герцог улыбнулся своей высокомерной улыбкой:

– Как гувернер его величества, вы наверняка объясните королю, что благо народа выше его собственных желаний.

Виллеруа пожал плечами.

– Я постараюсь, – обещал он.


Людовик тупо выслушал решение совета. Жену? Он не хочет никакой жены. Он вообще женщин не особо любит, ну, за исключением конечно же его любимой мадам де Вантадур, гораздо больше ему нравилось общество мужчин и юношей, с которыми он мог охотиться и играть в карты. К этим двум развлечениям у короля развилась настоящая страсть.

– Я не позволю привезти эту девчонку в мою страну, – заявил он.

– Ваше величество, совет настаивает на том, чтобы она приехала.

– Король я.

– Это воля народа.

– Разве воля короля никогда не бывает выше воли народа?

– Король не должен забывать о своем народе.

– Но вы всегда говорили, что я король и что люди ждут моих повелений. Виллеруа, я не позволяю везти эту девчонку во Францию.

Виллеруа вернулся к регенту в приподнятом настроении.

– Его величество не хочет жениться, – сообщил кардинал.

– Его величество придется заставить, – ответил герцог Орлеанский.

Виллеруа наклонил голову и улыбнулся своей все знающей улыбкой:

– Я знаю его величество лучше всех вас. Характер у него твердый и упрямый.

«Старый дурак, – думал герцог Орлеанский. – Пора тебе уйти со сцены».

Он отпустил Виллеруа и послал за Флери, он-то стоил четырех таких герцогов.

– Короля нужно заставить дать согласие жениться на Марии-Анне, – сказал герцог Орлеанский.

Флери кивнул. Герцог Орлеанский был прав. Именно Флери сможет внятно объяснить королю, что глупо было бы оскорбить короля Испании, не приняв эту маленькую девочку, которая еще несколько лет никак не будет влиять на жизнь его величества.

На заседание король пришел без котенка, глаза мальчика были красными и заплаканными. Когда его спросили, согласен ли он сочетаться законным браком с дочерью короля Испании, Людовик тихо ответил «да».

Котенок ушел из его жизни так же неожиданно, как и вошел в нее, и после этой потери необходимость принять жену не имела для него особого значения.

Милая пятилетняя инфанта вмиг околдовала Париж и парижан. От одного лишь взгляда на эту парочку – Людовика с волнами золотисто-каштановых волос и бело-розовую инфанту – смягчалось даже самое жесткое сердце, и народ с нетерпением ждал появления будущих молодоженов на улицах.

«От короля ждут слишком многого, – думал Людовик. – Мне надо всегда и везде таскаться с этой маленькой глупой девчонкой, держаться с ней за руки, пока народ аплодирует нам».

Людовик всячески давал Марии-Анне понять, что его заставляют быть с нею дружелюбным. С момента приезда девочки он ни разу с ней не заговорил.

Но оскорбить инфанту оказалось непросто. Ей сказали, что у нее будет великолепная свадьба с самым великолепным в мире монархом. Она считала, что Людовик блистателен и все, что ей о нем рассказывали, – правда. Поэтому Мария-Анна не видела ничего странного в том, что богоподобный ребенок не соизволил заговорить с ней.

Ей безумно нравилось все французское. Она радостно скакала и прыгала по дворцовому паркету и всем, от первых вельмож до последнего лакея, сообщала, что скоро выйдет замуж за Людовика, станет королевой Франции, и в этом причина ее радости.

Приезд инфанты был ознаменован целым рядом торжеств, в центре которых должны были быть Людовик и пятилетняя Мария-Анна.

Она смотрела на него с обожанием, а он боролся с желанием сообщить, что это по ее милости он не может больше охотиться или играть в карты с пажом. Вместо этого ему приходится каждый день сидеть и участвовать в так называемом «веселье».

Мария-Анна кротко ждала его благосклонности. В том, что это неизбежно, девочка не сомневалась. Она ведь станет королевой Франции и женой Людовика. Все мужья любят своих жен, так что и Людовик когда-нибудь ее полюбит.

А пока она наслаждалась лаской придворных: невозможно было не баловать дитя. Девочка такая милая, а кроме того, вскоре взойдет на престол.

Мария-Анна и Людовик были вместе на приеме в честь посла Испании и вместе любовались фейерверком. Девочка визжала и прыгала на своем сиденье от удовольствия. На какое-то мгновение она напомнила Людовику потерянного котенка.

– Людовик! – кричала она. – Смотри! Фейерверк! Как красиво! Тебе нравится?

Она уже привыкла, что он не отвечает, но тут Людовик вдруг посмотрел на нее, улыбнулся и ответил: «Да». Девочка была поражена.

Мария-Анна обернулась к королю. Глаза ее искрились от возбуждения, а на лице витала улыбка высшего блаженства. Она вскочила, подбежала к ближайшему вельможе и затеребила его за рукав.

– Вы слышали? – повторяла она. – Людовик заговорил со мной! Он наконец-то улыбнулся мне и заговорил со мной!


Вскоре после приезда инфанты исполнилось одно из самых больших желаний Людовика. Он переехал из Парижа в Версаль, юный король наконец-то мог хоть как-то отдохнуть от людей. Версаль был достаточно далеко от столицы, и здесь никогда не собирались толпы зевак. Возможно, это было одной из причин, почему Людовик так сильно любил Версаль. Но лишь одной из причин. Красота Версаля заворожила Людовика с самого первого взгляда. От Людовика XIV он унаследовал любовь и интерес к архитектуре. Поэтому самый величественный из всех дворцов, с его фасадами из камня восхитительного медового цвета, с играющими на солнце брызгами фонтанов, изящными статуями, прекрасными аллеями, чарующими садами, восхищал Людовика.

Король расположился в королевской опочивальне дедушки. К опочивальне примыкала зала, где заседали его советники. Ему не очень-то нравилась эта зала, так как она была слишком большой и в ней постоянно гуляли сквозняки. Кроме того, он никак не мог забыть, как мадам де Вантадур привела его сюда и он в последний раз видел короля. Но в принципе жить можно, если научиться относиться ко всему философски. Позже он выберет себе комнаты по собственному усмотрению. Но это произойдет лишь тогда, когда кончится его полное запретов детство.

В Версаль переехал и весь королевский двор, и, так как король был слишком юн, двором пришлось управлять регенту. Филипп старел, и его уже не тянуло на приключения. Продолжали выдумывать истории про его лихие похождения, но он не имел ничего против этого. Герцог Орлеанский дорожил своей репутацией одного из первых распутников Франции. Однако придворная молодежь приняла эти мифы за образец и продолжала вести беспутную, полную опасных забав жизнь.

Апофеозом ее стала оргия в одном из парков Версаля, о которой разнеслась дурная слава.

На этой оргии молодые люди известнейших родов Франции переоделись женщинами, а женщины мужчинами, все перемешалось, и пары катались по траве, занимаясь любовью в тени деревьев, многих не укрывала даже тень. На следующий после этого события день к регенту приехала мать.

– Они зашли слишком далеко, – сказала она ему. – В Париже только об этом и говорят. Сын мой, ты регент, и ты ответственен за случившееся. Многие верят, что Людовик в дурных руках. Будь осторожен.

Герцогу Орлеанскому было все ясно. Сам он стал слишком стар для подобных оргий, а молодые действительно попрали все границы.

Виллеруа словно в горячке носился по дворцу. Он не мог допустить подвергнуть подобной опасности нравственность юного короля. Он хотел выведать у совета, что они думают о регенте, который поощряет подобное.

Герцог Орлеанский к великому своему удовольствию узнал, что в оргии принимали участия два правнука Виллеруа.

– Какой позор! – кричал коварный регент. – Правнуки гувернера самого короля! Это позор, Виллеруа, позор.

– Если они поступили опрометчиво, их нужно наказать, – с дрожью в голосе говорил герцог. – Впрочем, это почти дети, и не они были зачинщиками.

– В подобном деле, – отвечал регент, – мы не должны давать никому поблажек. Верно, Виллеруа?

– Нужно наказать зачинщиков, – пытался спасти положение Виллеруа.

– Мы запрем их в Бастилии. Всех, – герцог Орлеанский выдержал паузу и улыбнулся старику в лицо, – всех, кто принимал участие в этом позорном действе, нужно сослать.

Защищать правнуков было бесполезно, и старик знал это. Для них лучше было бы переждать, пока все тихо-мирно забудется. Но Виллеруа не обладал тактом. Он продолжал по-прежнему носиться по дворцу, приговаривая:

– Нет, этих молодых людей конечно же есть за что винить. Ну а пример-то кто подает, скажите мне на милость? А, кто?


– Я хочу поговорить с королем, – сказал регент гувернеру, когда, как обычно, он привел к нему Людовика. – И говорить буду с ним наедине.

– Но, месье герцог! – запротестовал Виллеруа, натужно улыбаясь. – Быть со своим подопечным всегда и везде – это долг гувернера его величества!

– Его величество больше не ребенок.

– Ему всего лишь двенадцать!

– Вполне взрослый, чтобы выслушивать советы своих министров без помощи… няньки.

Виллеруа покраснел от ярости.

– Я не позволю! – кричал он.

Людовик смотрел на них и понимал, что он ошибался. Вражда между герцогом Орлеанским и Виллеруа не была игрой.


Но позже Виллеруа почувствовал себя неуютно. Герцог Орлеанский был первым после короля в государстве, и глупо было так открыто протестовать против его решений.

Виллеруа понимал, что герцог Орлеанский будет мстить за неуважение к нему, и, после долгих мучений, решил, что лучше всего будет переступить через себя и извиниться перед регентом. Гувернер решил не откладывать и тут же пошел к регенту.

Его путь в апартаменты регента преградил капитан мушкетеров, маршал д'Артаньян. Виллеруа надменно посмотрел на него.

– Проведите меня к герцогу Орлеанскому, сейчас же, – скомандовал старик.

– Месье, он сейчас занят.

Виллеруа не понравилась дерзость этого человека, и он попытался обойти его.

– Месье, – сказал д'Артаньян, – вы арестованы. Я вынужден попросить вас отдать вашу шпагу.

– Вы забываете, с кем разговариваете.

– Я полностью отдаю себе отчет, с кем я разговариваю, и мне приказано забрать у вас оружие.

– У вас ничего не выйдет, – проскрежетал Виллеруа.

Но д'Артаньян поднял руку, и появившиеся мушкетеры окружили старика и схватили его. Через мгновение Виллеруа выставили из дворца.

На улице ждала карета, и д'Артаньян затолкал туда гувернера.

– Гоните, – закричал д'Артаньян.

– Это ужасно! – зашипел Виллеруа. – У меня есть дела во дворце. Куда вы меня везете?

– В ваши владения в Бри, – отвечал ему д'Артаньян, – где вы и останетесь, по приказу герцога Орлеанского.

– Но я… я… я гувернер короля!

– Вы больше не занимаете этот пост, месье.

– Я не потерплю этого.

– У вас есть выбор.

– Какой?

– Бастилия, – ответил мушкетер.

Виллеруа откинулся на сиденье. Он вдруг понял, что он старик и дурак, а старикам нельзя быть дураками. Долгое противостояние между регентом и гувернером короля закончилось.

– А где дядюшка Виллеруа? – спрашивал Людовик. – Я весь день его не видел.

Никто не знал. Видели, как он собирался к регенту, но с тех пор о нем больше ничего не слышали.

Людовик послал за герцогом Орлеанским.

– Виллеруа пропал, – сказал король. – Я беспокоюсь за него.

Регент понимающе улыбнулся:

– Ваше величество, нет причин для беспокойства. Дядюшка Виллеруа – пожилой человек. Он жаждет умиротворения в деревне, где ему и место.

– Он решил устроить себе выходной! Но он не отпросился у меня.

– Он устроил себе долгий, очень долгий выходной, ваше величество. И я подумал, что вам лучше не расстраиваться из-за долгих прощаний.

Людовик заглянул в глаза дяди и все понял.

По лицу короля катились слезы; все-таки он привязался к старику, так искренне восхищавшемуся им.

Герцог Орлеанский обнял мальчика.

– Мой король, – сказал Филипп, – вы уже слишком взрослый для подобных отношений. Вот увидите, вас ждет жизнь, полная новых интересов и удовольствий.

Людовик отвернулся. Он проревел всю ночь, оплакивая потерю бедного Виллеруа. Но он понимал, что бесполезно требовать его возвращения. Он должен ждать великий день, когда сам сможет отдавать приказы.


Жизнь резко поменялась, печалиться стало некогда. У Людовика появился новый гувернер, герцог Шаро, маленького короля таскали с одной церемонии на другую. Осенью Людовика короновали в Реймсе, и сразу после коронации его ждало еще одно суровое испытание. Посмотреть на коронацию пришло много народу. Среди них было немало калек и юродивых. Они разбили лагерь в полях неподалеку от Реймсского аббатства и ждали приезда короля. В расшитой золотом мантии Людовик выглядел сверхъестественно прекрасным: огромные темно-голубые глаза на нежном личике, локоны спадающих на плечи вьющихся золотисто-каштановых волос… И ему пришлось ходить среди этих больных людей! Он был обязан остановиться около каждого, и, даже если кожа его была покрыта язвами, Людовик должен был дотронуться до его щеки и промолвить: «Король дотронулся до тебя, так, может, и Бог исцелит!»

Они смотрели на Людовика, и их сердца наполнялись надеждой и радостью. «Этот пышущий здоровьем и состраданием мальчик, – думали они, – выбран самим Провидением. Он обязательно сделает Францию великой».

Людовик ужасно хотел поскорее вернуться в Версаль, но прежде его ждало еще одно развлечение, организованное в Виллер-Коттре герцогом Орлеанским. А поскольку род Бурбонов пытался переплюнуть род герцога Орлеанского, подобное же пышное развлечение ждало его и в Шантильи.

В следующем феврале королю исполнялось четырнадцать, и он считался совершеннолетним. По этому поводу состоялся целый ряд праздничных церемоний, а в парламенте, в атмосфере всеобщей торжественности регент вручил мрачному Людовику большую государственную печать.

Герцог Орлеанский оставался премьер-министром и главным человеком во Франции. Все помнили, что если король умрет, не оставив наследников, то престол перейдет к герцогу Орлеанскому. Главным соперником Филиппа был герцог де Бурбон, которой очень хотел занять его место. Но Бурбон не отличался выдающимся умом. Ему шел тридцать первый год, а матерью его была незаконнорожденная дочь Людовика XIV, поэтому он вполне мог претендовать на право именовать себя внуком короля, о чем никогда не забывал сам и не позволял забывать другим. Состояние герцога было огромно, а Шантильи считался одним из самых богатых домов во Франции. Большую часть времени он посвящал гастрономическим и плотским утехам, но все остальное время спрашивал себя, почему бы ему не свергнуть герцога Орлеанского и самому не занять его пост. Герцог де Бурбон опасался, что король умрет, не оставив наследников, и тогда власть перейдет в руки герцога Орлеанского, что сорвет его собственные планы.

Не отличался он и красотой, женщин в Бурбоне привлекали разве что деньги и титулы. Он был очень высок и худощав, из-за высокого роста Бурбон стал сутулиться. В довершение же всего он был одноглазым – в молодости во время верховой прогулки герцог повредил себе глаз. Честолюбие в герцоге поддерживалось благодаря его любовнице, мадам де Пре.

Именно мадам де Пре, одна из самых прекрасных придворных дам, стала его любовницей, и именно она хотела, чтобы герцог де Бурбон пришел к власти, чтобы править за его спиной.

Людовика она в расчет не брала. Он же всего лишь ребенок! Мадам де Пре решила, что ее любовник должен занять место герцога Орлеанского и стать премьер-министром Франции. Пока королю не исполнилось четырнадцать, герцог де Бурбон будет фактическим правителем страны.

Недавно овдовевший Бурбон позволил мадам де Пре доминировать над ним. Эта женщина, дочь очень богатого финансиста и жена маркиза де Пре, была прирожденной интриганкой. И хотя Бурбону больше нравилось пировать и заниматься с ней любовью, он все же выслушивал планы ее интриг и соглашался с ними.

Герцогу Орлеанскому было хорошо известно об этих планах, и он хотел помешать им столь же решительно, сколь мадам де Пре хотела претворить их в жизнь. Возможность смерти короля особо его не волновала, так как если король умрет, то на престол взойдет он сам, а если умрет и он – то его сын, герцог де Шатре.

Герцога де Шатре в действительности больше интересовала религия, нежели политика. Но что это меняло? Герцог Орлеанский просто не представлял себе, что его род может уступить трон роду Бурбонов.

Однажды вечером он не без удовольствия обдумывал сложившуюся ситуацию, сидя в своих апартаментах на первом этаже дворца. Когда-то здесь жили дофины, а потом комнаты занял регент. Очень скоро он пойдет к королю и предложит ему подписать кое-какие бумаги. Но пока время еще не пришло. У него была легкая депрессия. В этой половине дворца было очень тихо, и герцог вспоминал прошлое. Он думал о своей дочери, герцогине Беррийской, которая не так давно умерла. Герцог страстно любил свою дочь, и ее смерть переполнила его сердце печалью. Тут в дверях появился паж и сообщил, что к герцогу пришла герцогиня де Фалари.

Герцогиня была одной из любовниц герцога Орлеанского и жила вместе с ним во дворце. После оргии в парке жизнь во дворце стала степенной и уравновешенной.

Герцог попросил, чтобы ее провели к нему. Герцогиня отличалась живостью характера, и в таком состоянии духа Филипп нуждался в обществе человека веселого и легкого нрава.

– Подойдите ко мне, дорогая, – попросил герцог. – Посидите со мной. Я тут хандрю немного и надеюсь, что вы меня взбодрите.

– Хандрите? – воскликнула герцогиня. – Но почему? Что может огорчать вас, месье герцог… ведь говорят, что вы – второй человек в государстве после короля?

– Бросьте, – ответил герцог Орлеанский. – Подобное сравнение доставило бы мне большое удовольствие пару лет назад. Увы, возможно, я старею… сегодня я мыслями выше земных дел.

Герцогиня посмотрела на него с тревогой в глазах, и Филипп продолжил:

– Верите ли вы в жизнь после смерти? Даму сильно удивил такой вопрос, ведь этот человек брал с собой в церковь томики Рабле и читал во время мессы!

– Вам нездоровится, – забеспокоилась она.

– Я задал вопрос.

– Верю ли я в жизнь после смерти? – задумчиво переспросила герцогиня. – Да, верю.

– Но вы ведете неправедную жизнь?

– Я раскаюсь перед смертью, – пояснила она. – Так живет весь мир. Я не могу раскаяться сейчас, потому что тогда придется изменить всю свою жизнь. Мрачная перспектива, вы не находите?

Герцог не ответил.

– Вы не находите? – повторила герцогиня.

Герцог медленно сполз по стулу, раскинув руки.

Герцогиня испугалась. Она склонилась над ним и все поняла. Она выбежала из залы, призывая на помощь, но, когда помощь пришла, было уже поздно. Герцог Орлеанский умер.


Людовик заливался слезами. Его веселый дядя Филипп… умер! Жизнь слишком жестока. Его вырвали из рук мадам де Вантадур, у него забрали дядюшку Виллеруа, а теперь умер дядя Филипп.

Оставался только один человек, к которому он мог обратиться: Флери. Теперь самым любимым человеком Людовика стал Флери, и тот всегда был готов успокоить и дать совет.

Епископ Фрежюсский решил занять пост премьер-министра Франции, но его проницательность подсказывала ему, что его время еще не пришло. Он подождет, пока возникнет возможность подчинить своей воле короля, и тогда его поддержка обеспечит епископу достижение своей цели. Если он начнет действовать сейчас, то сразу же появится слишком много противников. Епископ догадывался, что герцог де Бурбон сразу же начнет лезть из кожи вон, чтобы занять освободившееся после смерти герцога Орлеанского место. Он знал герцога де Бурбона, и решил, что тот не особо страшный соперник.

Пусть Бурбон займет столь желанное для него место, пусть попридержит его… пока не придет время ему, Флери, епископу Фрежюсскому, взять власть и править за спиной монарха.

Бурбон не терял времени зря и быстро продвигался к своей цели, подталкиваемый своей неутомимой и честолюбивой любовницей. Двадцатилетнего де Шатре, принявшего ныне титул герцога Орлеанского, больше интересовала теология. По утверждению Бурбона, он абсолютно не подходил для должности премьер-министра, и поэтому герцог де Бурбон, будучи принцем королевской крови, состоявший, как он назойливо всем напоминал, в родстве с великим Генрихом IV, собирался занять этот пост самолично.

Но примет ли его король?

Скорбевший о потере любимого дяди Филиппа король, по подсказке Флери, дал требуемый ответ.


Самой важной придворной дамой теперь стала мадам де Пре. Она радостно отдалась делу управления Францией, но прекрасно понимала, что ее нынешнее положение напрямую зависело от любовника, и приняла решение не позволять ему жениться на даме, столь же сильно желающей власти, как и она сама. Таким образом, первостепенной задачей мадам де Пре было найти герцогу де Бурбону подходящую жену: самую скромную и невыразительную женщину в мире.

Мадам де Пре рассказала герцогу о своих планах. Тот был настолько очарован своей любовницей, что готов был соглашаться со всеми ее предложениями.

– Женитесь ли вы на даме, если я попрошу вас об этом? – спросила мадам де Пре герцога.

– Если вы прикажете – то да, – ответил он.

– Тогда готовьтесь к свадьбе.

– Умоляю, скажите мне хотя бы ее имя.

– Мария Лещинская, дочь Станислава.

– Что? Дочь изгнанного короля Польши? – удивился Бурбон.

– Именно. Да и отчего бы вам не жениться на дочери короля? А раз он в изгнании, то согласится отдать руку своей дочери любому. Она невзрачна, но ведь я вам все компенсирую.

– Вашей красоты хватит, чтобы дать счастье любому мужчине, – ухмыльнулся Бурбон.

– Домашняя, скромная, незаметная… она будет рада выйти замуж за Бурбона, герцога королевских кровей. Это как раз та девушка, которую я и искала вам в жены. Она никогда не помешает нам. Разве не этого мы оба хотим?

– Именно этого.

– Предоставьте все мне, – сказала мадам де Пре. – Я позабочусь, чтобы ваш брак состоялся.


Пока длился скандал, окончившийся отставкой герцога де Ла Тремуй, Бурбон совсем позабыл о своей женитьбе на дочери короля Польши. Герцог де Ла Тремуй был лидером небольшой группы молодых людей, среди которых были герцог д'Эпернон, сын графини Тулузской, молодой герцог де Жевре и еще мальчишка, которому было всего лишь пятнадцать, но он уже занимал пост государственного секретаря. Этот последний, Морен, был намного сообразительнее всех остальных, но, поскольку был не столь благородных кровей, среди них не выделялся.

Флери, ревностно следя, чтобы Людовика не начали интересовать женщины, сам подружил короля с этими молодыми людьми и поначалу не отдавал себе отчета в том, что их апатия, любовь к неге, пристрастие к вышиванию и обсуждению сплетен, сопровождающиеся поеданием огромного количества сладостей, таят в себе опасность.

Королевский двор пришел в ужас. Что же, Людовик станет новым Генрихом III, и им так же будут править миньоны? Людовику исполнилось четырнадцать, он стал сильным и здоровым парнем и, несмотря на сезонные приступы лихорадки, которыми он время от времени страдал, уже был способен иметь детей. О чем думали герцог де Бурбон и Флери, когда подвергали короля подобной опасности?

Бурбон среагировал мгновенно. Он приказал опекуну де Ла Тремуй женить Морена и убрать его со двора. Кружок распался.

Людовик никак не комментировал их уход. Он привык терять друзей.

Вскоре после отставки де Ла Тремуй Людовика сразила лихорадка, и по Парижу вновь прокатилась волна слухов.

Когда об этом узнала мадам де Пре, она тотчас же примчалась к своему любовнику.

– Что будет, если король умрет? – спросила она. Бурбон недоуменно посмотрел на нее.

– Сейчас я вам объясню: трон перейдет к молодому герцогу Орлеанскому. И тогда, месье герцог, вас выставят из кабинета, – проницательно заметила женщина.

Бурбон кивнул.

– Король не должен умереть, – заявил он.

– Конечно же не должен! И больше не должно быть причин для подобных волнений.

– Как же излечить его от приступов лихорадки?

– Никак. Поэтому он должен оставить наследника престола. И тогда, если он даже и умрет, вы останетесь премьер-министром.

– Но инфанта все еще ребенок, и у короля еще несколько лет никак не сможет появиться наследник.

– Не сможет, если он будет ждать инфанту.

– Но ведь он должен ждать инфанту. Как еще он может дать стране наследника?

– Взяв в жены другую, как же еще.

– Он обручен с инфантой.

– Обручен с ребенком восьми лет! Это же смешно! Мальчик уже стал мужчиной, говорю я вам. Что случится, если он останется холостым? У него вскоре появится любовница. Вы только подумайте, любовница! Вы представляете, сколько среди придворных дам честолюбивых женщин, готовых запрыгнуть к нему в постель? И что тогда будет с нами? Или что будет, если у него появится друг… миньон… вроде этого де Ла Тремуй? Ситуация будет точно такой же. Сейчас мы, дорогой мой, на вершине власти. Мы ведь не настолько глупы, чтобы позволить сместить нас?

– Но наследник! Это невозможно…

– Нет ничего невозможного, если посмотреть на проблему со всех сторон. Королю нужна жена, а этого маленького глупого ребенка нужно отослать на родину, где ему и место.

– Но тогда войны с Испанией не миновать!

– Ба! А пойдет ли Испания войной на Францию? Разве и Франция, и Испания не управляются королями одной династии, династии Бурбонов? Никакой войны не будет. Небольшое похолодание в отношениях – может быть. Но что с того? Об этом скоро позабудут, а мы сделаем из нашего маленького короля мужа и получим наследника престола, который нам так нужен.

– Но… как мы собираемся это сделать? – спросил, заикаясь, Бурбон.

Мадам де Пре улыбнулась и, положив руки ему на плечи, притянула к себе и поцеловала.

– Сначала, – сказала она, – заставим заговорить жителей. Так всегда и нужно приступать к решению деликатных вопросов. О, жители Парижа! Как же они любят своего маленького короля! Вот увидите, вскоре они заговорят о том, что наш Людовик уже мужчина и если бы он был женат на ровеснице, то у Франции был бы дофин. Подождите, мой дорогой. Предоставьте все мне.

– Вы не только самая желанная женщина во Франции, – прошептал герцог. – Вы еще и гений.


По пухлым розовым щечкам Марии-Анны ручьем текли слезы, когда ее карета катилась на юг. Людовик даже не попрощался с ней. Она поначалу и не поняла, что ее отсылают. Мария-Анна думала, что она едет в гости.

Только что ей сказали:

– Вы едете домой. Разве это не прекрасно? Увидите свою любимую семью. Насколько же вам будет приятнее жить в родной стране!

– А Людовик приедет? – спросила девочка.

– Нет. Людовик должен оставаться в своей стране. Он король, вы же знаете.

– Но я тоже должна стать королевой!

– Может быть, вы и станете королевой. Только какой-нибудь другой страны, моя дорогая.

Мария-Анна все поняла. Она не могла больше вымолвить ни слова, только всхлипывала. С того самого дня, когда они вместе смотрели фейерверк и Людовик заговорил с ней, Мария-Анна верила, что однажды он полюбит ее. Он еще несколько раз говорил с ней, хотя и не так часто. Но когда она сказала ему «Какой прекрасный день» и он согласился, она готова была расцеловать Людовика.

Но теперь все кончилось. Она больше не обручена с красивым королем Франции.

Маленькая инфанта глядела на сельские пейзажи Франции и не могла думать ни о чем, кроме своего горя.


Мадам де Пре рассмеялась, когда услышала о том, как отреагировал Филипп V.

– Он в бешенстве, – провозгласил Бурбон, – и готов идти на Францию войной. Он заявляет, что не позволит обижать свою дочь.

– Давайте не будем о нем беспокоиться.

– Он отсылает обратно дочь регента, вдову Людовика.

Мадам де Пре щелкнула пальцами:

– Это даже на пользу дочери регента. Пусть возвращается. Мы примем ее в обмен на их глупую маленькую инфанту. Нам нужно срочно найти жену для Людовика.

Мадам де Пре, со всем свойственным ей упорством, уже составила список из девяноста девяти имен, среди которых были две дочери принца Уэльского – пятнадцатилетняя Анна и тринадцатилетняя Амелия-София-Элеонор.

Бурбон нерешительно возразил:

– Но они протестантки! Французы никогда не примут королеву-протестантку.

Даже мадам де Пре готова была признать, что Бурбон прав.

– Есть еще молодая Елизавета из России… – начала было она и запнулась.

Она должна очень аккуратно подойти к выбору невесты для короля. Если жена короля будет над ним довлеть, то все старания мадам де Пре пойдут насмарку. Кто знает, какое влияние может оказать жена на короля – человека молодого и впечатлительного.

Мадам де Пре посмотрела на своего любовника горящими глазами.

– Когда я искала невесту вам, – медленно заговорила она, – я выбрала самую скромную женщину, которую только смогла найти.

– Марию Лещинскую, – закончил Бурбон.

– Друг мой, – закричала мадам де Пре. – Я хочу попросить вас оставить вашу невесту. Она станет женой короля.

– Невозможно! – пробурчал Бурбон, но его глаза уже светились радостью.

– Разве я не говорила вам, что нет ничего невозможного.

– Народ никогда ее не примет.

Мадам де Пре бросилась в объятия герцога. Она так безумно смеялась, что он было уже решил, что с ней вот-вот случится истерика.

– Все, я приняла решение, – сказала она. – Клянусь, очень скоро Мария Лещинская станет королевой Франции.

Глава 3

МАРИЯ ЛЕЩИНСКАЯ – КОРОЛЕВА ФРАНЦИИ

В комнате для рукоделия дома Виссембургов было тихо. Мать и дочь старательно вышивали: и та и другая работали над нарядом для дочери. Обе ухмылялись, потому что платье в нынешнем его виде больше подходило на мешок из лоскутков или одеяние прислуги.

«Как же я устала, – думала бывшая королева Польши, – жить в нищете!»

Девушка по этому поводу не убивалась, потому что она помнила только изгнание и нищету. Большую часть жизни она чинила и донашивала старую одежду.

– Быть может, когда-нибудь удача вновь повернется к нам лицом, – вздохнула королева.

– Думаешь, отца призовут вернуться в Польшу?

– Не вижу причины, почему они должны призвать его вернуться, – горько засмеялась королева Екатерина.

– С чего тогда удача вернется к нам? – спросила Мария Лещинская.

– Твой отец надеется, что ты удачно выйдешь замуж.

– Я? – засмеялась Мария. Она посмотрела на платье в своих руках, и ее лицо залила краска. – Какие шансы выйти замуж у принцессы, у которой за душой нет ни гроша? Да еще и дочери изгнанного короля? Непривлекательной и некрасивой бесприданницы?

– Мария, не говори так.

Мария знала, что если мать называется ее Марией, значит, действительно очень рассердилась. В кругу семьи она любовно звала ее Марысей.

– А что, разве не нужно всегда говорить правду? – тихо спросила Мария.

– Многие девушки, которые намного некрасивее тебя, вполне удачно вышли замуж.

– Зачем обманывать самих себя? – спросила Мария. – Я еще помню, что сказала Анна Баварская, когда услышала, что на мне хочет жениться герцог де Бурбон.

– Ох уж мне эти Бурбоны! – закричала королева Екатерина. – Они слишком высокого о себе мнения. Анна Баварская, принцесса Палатинская, не забыла, что она – вдова Конде, и поэтому считает, что ее внучок слишком хорош для тебя. Но она забыла, что ныне Конде совсем не такие, какими они были во Франции во время единственного великого Конде.

– Полноте, мама, давайте поговорим не о величии и о моем замужестве, которое может случиться разве что только в нашем воображении. Мы в этом доме и вместе. Мы любим друг друга, и отчего нам не продолжать быть маленькой семьей обыкновенных людей?

– Потому что трон Польши принадлежит твоему отцу, а не Августу Саксонскому, и он никогда с этим не смирится. Отец будет продолжать надеяться вернуть престол. Марыся, каждую ночь он молится о том, чтобы исполнилось это его желание. Короли никогда не смогут жить в нищете и зависеть от помощи друзей. Это слишком унизительно, и невозможно вынести.

– А для меня, – Мария, взяв в руки иголку, продолжала штопать поношенное платье, – еще унизительнее то, что меня сначала хотели взять в Европу как будущую жену, а потом отказались.

– Это случалось с принцессами и поудачливее тебя.

– И все же я бы предпочла, чтобы этого со мной не случалось. Я уж лучше останусь здесь, продолжая жить так, как мы живем, и давать платьям новую жизнь. Надеюсь, что меня больше никому не предложат в жены. Я сгорала от стыда, когда отец так старался выдать меня замуж за Людовика-Георга Баденского. Тот и видеть меня не захотел, а теперь, как видите, посчитали не слишком достойной женой для герцога де Бурбона.

Екатерина незаметно улыбнулась.

– Отец и Бурбон состоят в переписке. Мадам де Пре также регулярно шлет письма.

– Мадам де Пре?

– Да. Она представляет интересы герцога де Бурбона и имеет некоторое влияние при королевском дворе Франции.

Мария ничего не ответила: она была уверена, что приготовления к свадьбе с Бурбоном окончатся так же, как и все предыдущие. Девушка думала, что лучше всего было бы выйти замуж за Ла Телье де Кутенво, который был всего лишь командующим кавалерийским полком в Виссембурге. Он просил ее руки, но отец Марии с негодованием отказал ему. Чтобы его дочь стала женой человека не из высших слоев французского общества! Однако Мария считала, что отцу пора забыть о своих амбициях. Он должен смириться со своим положением и принять его.

Мария думала, что не выйдет замуж вообще и останется в этом доме, если, конечно, им позволят.

Мать прочитала мысли дочери:

– Да, твой отец никогда не согласится на брак, который он считает ниже твоего достоинства.

– Тогда, мама, давайте перестанем думать о моем замужестве.

– Если бы ты вышла замуж за герцога де Бурбона, – задумчиво проговорила Екатерина, – мы хотя бы поднялись из этой чертовой нищеты. Как же страдает твой отец! Лишиться короны и государства, жить на подачки! Это слишком для его гордости. Он не может это больше выдерживать.

– Он уже давно выдерживает, и волей-неволей ему придется продолжать выдерживать.

– Ну почему ты уже смирилась, Марыся? Как мы можем жить здесь? В доме, выпрошенном у канцлера, на деньги герцога Орлеанского, который присылает их не очень регулярно… и на деньги друзей из Лотарингии, Швейцарии и Испании. Когда я вспоминаю былые дни, слезы сами бегут из глаз.

– Слезами нашему горю не поможешь. Послушайте, мама, я не думаю, что это платье протянет больше месяца, даже если его залатать. Стоит ли мучиться?

Королева нетерпеливо замотала головой:

– Я очень надеюсь на мадам де Пре.

– Если я покину Эльзас, то только вместе с вами.

Королева улыбнулась. «После изгнания семья сплотилась», – подумала она. Ее муж, Станислав, любил свою дочь слепо и считал ее – неприметную бесприданницу – одной из самых желанных невест в Европе.

– Мне будет грустно покидать Эльзас, – прошептала Мария. – У нас здесь есть друзья.

Королева горько улыбнулась. Бедная Марыся! Она никогда не знала, что значит быть дочерью короля. Ее дочь считала просто восхитительной поездку в Саверн, где находился дом кардинала де Рогана, или в дом графа де Бурга в Страсбурге. Это говорило о том, насколько низко они пали, раз дочь короля потрясена их гостеприимством.

Она должна выйти замуж за Бурбона. Екатерина и Станислав очень надеялись на это, герцог был связан с французской королевской семьей, и, наконец, этот брак будет означать конец нищете.

– Слышишь? – сказала королева. – Кто-то едет к дому.

Она бросила вязанье и, подойдя к окну, тотчас же обернулась с улыбкой.

– Это оно! – закричала Екатерина. – Письмо от герцога де Бурбона или мадам де Пре. Я узнала ливрею гонца.

– Мама, не радуйтесь преждевременно. Возможно, из этого письма мы узнаем причины, почему я не являюсь подходящей невестой герцогу.


Екатерина вернулась к столу:

– Ох, Марыся, ты слишком легко сдаешься. Удача обязана вновь повернуться к нам лицом.

– Давай закончим платье, мама. Мы уже потратили на него столько сил.

Они прилежно шили, когда в комнату ворвался Станислав.

Мария никогда еще не видела отца в столь сильном волнении. Странно, что он так бесцеремонно врывается к ним. Ведь он король, хоть и в изгнании и живет на подачки друзей, но всегда старается сохранить атмосферу придворной почтительности в собственном доме. Королевский двор состоял из двух людей, которые последовали за своим королем, и у них не было величественных титулов казначея, секретаря или маршала. Это были два польских священника, которые проводили время в посещении церковных служб и чтении. Однако Марию учили танцевать, петь и играть на клавесине.

– Жена! Дочь! – вскричал Станислав. – У меня для вас новости. Но сначала станем на колени и возблагодарим Господа Бога за ту величайшую удачу, которую Он ниспослал нам.

Мария подчинилась отцу. Екатерина вопросительно на него посмотрела, но ничего не сказала, пока они не закончили молитву.

Во время благодарственной молитвы Мария подумала: «Как же странно благодарить, не зная за что. Это Бурбон? Нет. Должно быть, это нечто большее. Отец сказал: «за величайшую удачу». Это может быть только одно».

Когда они закончили молиться, она посмотрела на отца с любовью и надеждой в глазах.

– Итак, папа, – сказала Мария, – вас призвали вернуться на трон?

– Нет, моя новость еще лучше. Даже лучше этой.

– Но что может быть лучше? – спросила королева.

– Мадам, – сказал Станислав, переводя взгляд то на дочь, то на жену. – Посмотрите на нашу маленькую Марысю. А теперь возблагодарите Небо за нашу великую удачу. Наша дочь станет королевой Франции.


Молодой король не расстроился, когда услышал о намечающейся свадьбе. Ему было уже пятнадцать, и он очень хотел жениться. Он долго не проявлял интереса к женщинам, благодаря влиянию Флери, который хотел, чтобы над мальчиком доминировал только он.

Как по мнению Флери, так и по мнению герцога де Бурбона, а также мадам де Пре, будущая королева была идеальным вариантом. Кто подойдет для этой роли лучше, чем скромно воспитанная, простая и кроткая девушка? Флери выступал в пользу брака короля и Марии не менее активно, чем герцог с любовницей.

Девушке шел двадцать первый год: она была всего на пять лет старше короля. Оставалось лишь дождаться, когда семья разгневанного испанского короля наконец-то получит назад свою инфанту, и можно объявлять о свадьбе.

В один из воскресных дней мая Людовик сам заявил в совете:

– Господа, я собираюсь жениться на польской принцессе. Она родилась 23 июня 1703 года. Король и королева Екатерина приедут во Францию вместе со своей дочерью, и я хочу поселить их во дворце Сен-Жермен-ан-Ле. Ожидается прибытие матери короля Станислава.

Вскоре новость распространилась по Парижу. Король женится на дочери изгнанника! Невероятно! Любая принцесса самой влиятельной страны Европы с удовольствием выйдет за Людовика, и не только потому, что он – правитель величайшей страны в Европе, но и потому, что он молод и красив как бог. А он женится на этой женщине, о которой многие в Париже и слыхом не слыхивали, дочери изгнанника, без гроша за душой, да еще и на пять лет старше его самого!

По Парижу пошли слухи. То говорили, что будущая королева не просто дурнушка; утверждали, что она калека, пальцы у нее на ногах сросшиеся, а этот брак устроился благодаря интриге мадам де Пре, так как она хотела оставаться у власти.

Париж недовольно ворчал. Слагали дерзкие куплеты, в которых появление Марии описывали омерзительными словами, склоняли ее трудную для парижан фамилию и презрительно именовали «полячкой».

Все изменилось. На лицах бывших соратников Станислава появилось выражение скрытого презрения. Когда кардинал де Роган и маршал де Бург посетили семью короля, то их отношение, особенно к Марии, стало совсем другим.

Королева Екатерина перестала вспоминать о прошлом и даже забыла о трауре по поводу недавней кончины одной из своих дочерей. У нее оставалась Мария, и она вскоре обещала изменить жизнь родителей.

Станислав был общителен сверх меры, Марии очень нравилось видеть отца таким. Они были нежно привязаны друг к другу. Во всем очень похожие, они могли принять удачу с удовольствием, а беду – со смирением, в отличие от королевы, которая никак не могла спрятать свое горе в тяжелые годы изгнания.

– Мой дорогой, – беспечно улыбаясь, заявила Екатерина, – пришло время выкупать драгоценности.

– Франкфуртские евреи не расстанутся с ними, пока не выплатим все сполна, – заметила Мария.

– Ха, еще как выплатим, – смеялся Станислав. – Я не собираюсь терять время, копя необходимые суммы!

– А как же быть?

Приготовления к свадьбе шли полным ходом. Все лихорадочно готовились, и лишь одна мысль тревожила их постоянно. А что, если король Франции вдруг передумает? Наконец, прошел слух, что мадам де Пре прибыла в Страсбург и собирается с визитом к Лещинским.

Мадам де Пре! Как они могли отблагодарить женщину, которой были всем обязаны? Станислав был в курсе придворных интриг французского двора и пришел к выводу, что мадам де Пре самое влиятельное лицо в государстве.

Необходимо устроить прием в ее честь! Но сколько гостей поместится в таком маленьком доме?

Грациозная и обворожительная мадам де Пре ни на секунду не забывала о важности своей персоны и держалась надменно. Мадам де Пре вряд ли удалось бы найти для своих интриг кого-нибудь более подходящего. Она внимательно изучила каждую черточку во внешнем облике Марии. «Да, действительно, – с удовольствием отметила мадам про себя, – совсем не элегантна, словом, не та женщина, которая способна управлять, обольщая. Девочка потрясена большой удачей, выпавшей на ее долю, и понимает, что обязана этой удачей мне».

Она покровительственно обняла Марию, в этом не было уважения, которое полагалось выказывать будущей королеве Франции, а скорее благосклонность, с какой обычно относятся к своим протеже.

– Я привезла подарки от герцога Бурбона вам и вашим родителям, – сказала она Марии. – Не смогла удержаться и кое-что добавила от себя. Надеюсь, мне удастся угодить вам. Сейчас я все покажу.

В комнату внесли чемоданы, и мадам распорядилась их открыть. Когда она вынула прозрачное нижнее белье и шелковые чулки необыкновенно тонкой работы, Мария рот раскрыла от удивления.

– Благодарю вас от всего сердца! – вскрикнула Мария. – Я никогда раньше не видела такого красивого белья!

Мадам де Пре удовлетворенно улыбалась. Она думала о своей будущей роли – королева Франции всегда будет помнить, кому она обязана своим положением, и всю жизнь будет благодарна всемогущей мадам де Пре.


Станислав не меньше мадам де Пре, герцога де Бурбона и Флери не хотел никаких промедлений, так как это могло быть очень опасным, учитывая отношение парижан к «юной леди». Жители французской столицы не считали Марию достойной их прекрасного короля.

Свадьба состоялась 15 августа в Страсбурге. Молодых обвенчал кардинал де Роган, а шафером Людовика стал молодой герцог Орлеанский, как первый принц крови.

К радости Станислава примешивалась горечь. Для него было не так-то просто собрать по этому случаю соответствующую придворную публику, хотя в ходе приготовлений у него и появились новые друзья. На помощь опять пришла энергичная мадам де Пре. Она решила, что свадьба пройдет без сучка без задоринки, она именно так и прошла. На помощь пришла вся знать Эльзаса: кто-то приносил специально написанные песенки, кто-то просто делал то, что было необходимо. Герцог де Антин почтил своим присутствием королевский двор в изгнании и появился в качестве главного посла и посла премьер-министра Франции. Станислав даровал аналогичные титулы человеку из своего окружения, таким образом сохранив все необходимые дипломатические отношения и соблюдая приличия.

Мария была одета так, как никогда прежде. На ней было платье из зеленой парчи, красиво расшитое и украшенное серебряным кружевом. Платье ей очень шло, и конечно же она совсем не казалась калекой из неприличных куплетов парижан. Потом Мария долго не могла поверить в то, что церемония бракосочетания окончилась, уже отслужили благодарственные молебны и прогремели пушки. Невозможно было представить, что теперь она – королева Франции. Ее повели на публичный обед, приготовленный для подданных короля. Народ на улицах танцевал, всем бесплатно раздавали вино и хлеб.

Мария была смущена и напугана, хотя вся знать и народ Страсбурга уже приняли ее, назвав своей королевой. Впереди ее ждала встреча с мужем и парижанами.

Спустя два дня после церемонии в Страсбурге Мария отправилась в Фонтенбло. Как только процессия тронулась, начался дождь. Невеста короля ехала в его карете и смотрела в окно на поля. Дождь губил драгоценное зерно. Герцог Орлеанский вместе со свитой ехал впереди, чтобы успеть принять Марию в городах, которые они проезжали. Герцог Ноай в сопровождении пажей ехал верхом впереди, а верховые охранники – по бокам кортежа. Вместе с телегами с прислугой процессия растянулась на три километра.

Сельские жители выходили к дороге приветствовать проезжающую королеву. Они кидали к карсте цветы. Мария заметила, что даже в самых захудалых деревеньках были вывешены флаги. Несмотря на отвратительную погоду, толпы людей встречали будущую королеву. Ей казалось, что люди рады ее видеть, но нищета, которую Мария видела в деревнях, ужаснула. Она заметила, насколько у людей изношена одежда, и была счастлива, что может раздавать щедрую милостыню. Король пожертвовал ей для этого огромную сумму в пятнадцать тысяч ливров.

Из-за погоды они двигались медленно, королевская карета часто вязла в грязи. Во время вынужденных остановок Мария то и дело узнавала волнующие известия. Из-за нехватки хлеба народ бунтовал не только в Париже, поднялась волна недовольства и в провинциях. Люди громили булочные и хлебные склады в поисках продовольствия.

Несколько раз упоминалось имя герцога де Бурбона и его любовницы, мадам де Пре. Говорили, что они воспользовались ситуацией и спекуляцией хлебом в ущерб народу нажили огромные богатства. Мария хотя и сочувствовала людям, но могла только раздать «щедрые дары», к концу путешествия ее кошелек опустел. Но теперь она думала о грядущей встрече с королем. Процессия уже приближалась к Море, где они должны были встретиться с Людовиком.


Король от волнения не находил себе места. Он хотел жениться, но, возможно, слишком быстро дал согласие взять в жены эту девушку. Его не обошли некоторые куплеты, которые парижане распевали на улицах, и эти словечки постоянно звучали в голове.

Непрекращающийся дождь привел короля в уныние. Он знал, что горожане бунтуют. Они не винили Людовика в своей нищете, они ни в чем его не винили, и, когда молодой король проезжал по улицам, парижане приветствовали его. Но они винили герцога де Бурбона и мадам де Пре, особенно мадам де Пре, которую они объявили злым гением премьер-министра.

Людовик не хотел думать о бедняках, он вообще не хотел думать о народе. С тех пор как Виллеруа заставлял его столь часто показываться на публике, он старался ее избегать. Сейчас он думал о своей жене. Если она ему не понравится, он будет ее игнорировать, как де Ла Тремуй. По слухам, он полностью игнорировал свою жену. Он даст ей понять, что он король, и если он не доволен ею, то будет вести себя так, будто никакого брака и нет. Горбатая! Со сросшимися пальцами! Страшно и подумать. Но деваться было некуда. Людовик должен поехать в Море и встретить невесту.


Она опаздывала. Людовика известили, что карета Марии застряла в грязи и ее вытаскивали упряжкой из тридцати лошадей. На грязь, где должна была остановиться карета, укладывали дорогие ковры. Людовик ждал появления супруги. Появилась карета, а вот и Мария. Он с жадностью рассматривал каждую деталь ее внешности, пока девушка выходила из кареты.

Мария была в том же платье, в каком она шла к алтарю. Ей шел зеленый цвет и серебро. Поверх платья она надела плащ красного бархата, а ее широкую шляпу украшали павлиньи перья.

Дождь кончился, и даже ветер перестал дуть. Играли трубы, гремели фанфары и барабаны. Все, кто пришел посмотреть на историческую встречу, широко улыбались, и Людовик, глядя на свою жену, почувствовал волнение. Мария конечно же не была калекой и не была уродлива. На ее лицо спадали павлиньи перья, и Людовик решил, что она прекрасна. Юноша, которого до этого момента женщины не интересовали, почувствовал, как им овладевает возбуждение и великая радость. Он был королем, и он будет мужем.

Мария собиралась стать на колени, но Людовик не позволил ей. Он подхватил ее и обвил руками.

В то мгновение, когда они стояли и улыбались друг другу, в Людовике проснулась мужественность, он думал, что Мария – самая прекрасная женщина, которая когда-либо встречалась ему.

Мария же могла с уверенностью сказать, что никогда раньше не видела такого прекрасного молодого человека. И когда он, величайший правитель в мире, ласково улыбался ей, как сейчас, приветствуя в своей стране, довольный тем, что будет разделять трон с ней, унижаемой нищенкой, Мария была на седьмом небе от счастья, о котором не смела мечтать.


Повторная церемония бракосочетания состоялась на следующий день в часовне при дворце Фонтенбло и была намного торжественней, чем первая. Великолепные вельможи и прекрасные дамы, чьи наряды мерцали драгоценными камнями, пышно украшенная часовня, и всюду блистание золотых лилий.

Процессию возглавлял Людовик.

Его красота вызывала всеобщее восхищение у всех, кто видел юного короля. Его грациозность: манеры, напоминающие о великом прадеде, были так величественны – трудно было поверить в то, что мальчику всего пятнадцать с половиной лет.

За королем следовала королева. Герцог де Бурбон шел по одну сторону от нее, герцог Орлеанский по другую, а принцесса де Конти, вдова графа де Бурбона и мадемуазель де Шароле несли шлейф красного бархата, отороченного мехом горностая.

Принцесс оскорбляла эта обязанность. Нести шлейф дочери польского короля, нищей изгнанницы, лишь волею случая оказавшейся любимицей фортуны.

Их предупредили, что Мария Лещинская уже не просто дочь Станислава, теперь она – королева Франции. Понимание тяжело давалось принцессам крови, и это было заметно по их кислым физиономиям.

Службу в Фонтенбло, как и в Страсбурге, вел кардинал де Роган. Он призвал почтить величие любимого короля Франции и его предков. Он заявил, что для него великая честь даровать его величеству целомудренную и благоразумную девушку.

В часовне начался благодарственный молебен, и Людовик, застенчиво взяв руку своей невесты, повел ее в королевские покои. Там уже были накрыты столы, короля и королеву посадили вместе. Герцог Мортемар встал перед ними на одно колено и вручил Марии шкатулку, отделанную бархатом и золотым шитьем. Внутри были драгоценности – свадебный подарок королеве для членов ее семьи.

Мария посмотрела на них с восторгом. Ее лицо залила краска, она повернулась к мужу и, плача от радости, прошептала: «Никогда раньше мне не дарили таких чудесных подарков». Людовика глубоко тронули эти слова, и он крепко сжал ее руку.

В этот момент она была очень хорошенькой, и король признался себе, что не променяет Марию Лещинскую ни на одну женщину в мире.

Для короля и королевы актеры представили пьесу Мольера. Понравилось всем, за исключением Вольтера, которого привела мадам де Пре. У него для развлечения молодых было кое-что собственного сочинения, и философ был разочарован тем, что предпочтение отдано грубому фарсу, в то время как в зале присутствовал тот, кто заслуживал внимания, признания и славы.


Все при дворе заметили перемену в молодом короле. Тот был просто пьян от радости и счастья. Придворные ласково улыбались ему и понимающе переглядывались. Брак обещал быть успешным. На следующий день Людовик призвал придворного цирюльника.

– Отрежьте мне кудри, – приказал он. – Я больше не ребенок.

Золотисто-каштановые локоны остригли без сожаления. Людовик надел парик. Теперь ему можно было дать лет восемнадцать—девятнадцать, почти столько, сколько было его жене.


Последующие несколько дней праздновали свадьбу. Фейерверки, иллюминации, танцы, на улицах щедро раздавали вино, и люди могли хоть на какое-то время забыть о своих несчастьях.

– Наш маленький Людовик стал мужем, – говорили они друг другу. – Скоро он избавится от своих министров и будет править один. Благослови его Господь! Вот тогда начнутся для Франции счастливые деньки!

Людовик был их героем, а негодяями – премьер-министр и его любовница, с этим чудовищем, Пари-Дюверне, которого они назначили министром финансов.

Даже Вольтер был счастлив, мадам де Пре представила его королеве, и при дворе была поставлена одна из его пьес. Кроме того, ему назначили пенсию, так что вся его ирония иссякла, и ему ничего не оставалось, как писать панегирики и оды.

Множество представительств от торговцев сменяли друг друга. Как обычно, по традиции пришли торговки с Ле-Аль в лучшей одежде. Они принесли в подарок корзину с трюфелями. «Ешьте их как можно больше, ваше величество, – сказала одна из женщин, – и заставьте его величество съесть их тоже, и как можно больше, ибо они помогут вам иметь детей».

Изящно приняв трюфели, Мария заверила женщину, что выполнит свой долг, а также поведала, что молится о том, чтобы в ближайшем будущем они с королем могли бы дать им дофина.

Людовик, встав на путь супружества, с каждым днем сильнее привязывался к Марии. Это был его первый любовный опыт. Юноша обнаружил в себе чувственность, о которой даже и не подозревал. В отличие от многих молодых придворных стараниями Флери он остался невинным и практически ничего не знал о плотской любви. Теперь Людовик ликовал. Он обнаружил средство получения большего наслаждения, нежели ему могла дать охота или игра в карты, и чувствовал глубокую благодарность королеве – партнеру в этом блаженстве. Их взаимный экстаз делал их одним существом, и это поражало Людовика. На фоне Марии другие женщины казались ему скучными и далекими от совершенства.

Если кто-то говорил Людовику о красоте какой-либо женщины, он резко возражал: «Она хороша собой, но по сравнению с королевой вовсе не так привлекательна».

Флери радовался такому положению дел. Он мог поздравить себя с тем, что был мудр и не позволял королю вступать в любовные отношения до брака. Дело де Ла Тремуй представляло огромную опасность, признавал он, но его удалось благополучно миновать, и теперь Людовик страстно влюблен в свою королеву, а это лучшая гарантия плодовитого брака.

Флери можно было не слушать своих шпионов, докладывавших, сколько ночей король проводит с королевой, так как супруги были неразлучны.

Виллеруа воспитал в мальчике уважение к этикету, и тот не забывал про него даже в горячке первой страсти. Церемония отхождения ко сну короля и королевы проводилась так же тщательно, как и во времена Людовика XIV. Сначала королеву готовили ко сну в ее спальне, а короля – в его. И после того, как приближенные вельможи и дамы удалялись, король шел через Зал зеркал в спальню королевы в сопровождении камердинера.

Его шпагу клали рядом с кроватью королевы, а ее фрейлина задергивала занавеси вокруг ложа, отгораживая их от внешнего мира, после чего уходила.

Утром король должен был, покинув королеву, вернуться в свою спальню для церемонии пробуждения. Существовала конкуренция за право передать одежду короля лично ему в руки.

Это было чудное время. Супруги были постоянно вместе. Королева выезжала вместе с Людовиком на охоту, сидела рядом с ним во время летних пикников. Идиллия продолжалась и зимой, когда они вместо пикников катались на санях. Народ собирался, чтобы посмотреть, как король и королева скользили по льду, обнявшись в санях в форме большой ракушки, украшенной изображениями купидонов. Это зрелище не могло не радовать глаз сентиментальных французов.

– Грядут хорошие дни, – говорили они друг другу. – Дайте ему немного времени, пусть побудет молодым и влюбленным, пусть еще немного продлит свой медовый месяц. А потом он сбросит своих корыстных министров и будет править нами сам. Он хороший и добрый, он поймет наши страдания. Да здравствует наш маленький Людовик!

А Людовик, полностью поглощенный очарованием своей Марии и прелестями любви, не думал о народе. Мария почувствовала себя абсолютно счастливой, когда в Фонтенбло приехал ее отец, который внешне хотя и казался веселым, внутренне был очень напряжен. Она всегда знала о тех тучах, которые нависали над его головой. Станислав продолжал добиваться трона, который потерял. Но сейчас, заверил ее отец, ничто на земле не способно дать ему большую радость, чем видеть свою дочь любимой женой короля Франции.

Мать и отец Марии остались вместе с ней в Фонтенбло на три дня. Даже вечно недовольная Екатерина была довольна. Больше не нужно было бороться с унылой нищетой. Великолепие французского королевского двора покорило их, и то, что центральной фигурой этого двора стала их дочь Мария – не просто жена короля, но любимая жена короля, – было почти сном…

Людовик с родителями жены был очень мил. Он простодушно благодарил их за то, что они подарили ему такую прекрасную дочь, как его королева. Вместе они отправились из дворца Сен-Жермен во дворец Шамбор. Он приказал поменять там мебель и подготовить все для их приезда. Временно он предложил им остановиться во дворце Буррон.

Перед тем как Станислав и Екатерина отправились в Буррон, они горячо обняли свою дочь.

– Не забывай, – шепнул ей Станислав, – что сейчас Францией правит герцог де Бурбон. Не стоит гневить его. Помни также, что ты всем обязана мадам де Пре.

– Я никогда этого не забуду, – прошептала Мария ему в ответ.

– Они твои друзья, король любит тебя. До полного удовлетворения мне не хватает лишь одного. Дофина Франции.

Мария ничуть не сомневалась, что может отплатить Франции добром и дать ей долгожданного наследника.

Глава 4

МАДАМ ДЕ ПРЕ И ГЕРЦОГ ДЕ БУРБОН

Зимой Людовик впервые привез Марию в Марли, великолепный дворец, построенный по приказу Людовика XIV между Версалем и Сен-Жермен.

Марии очень понравилось в Марли, потому что там было потрясающе красиво – дворец стоял среди лесов, а из окон открывался живописный вид на реку.

В лесах было много дичи, и каждый день король с женой ездили на охоту. Вечером они играли в карты и развлекались.

Рядом с ними всегда были герцог де Бурбон и мадам де Пре. Последняя управляла фрейлинами Марии, и отныне посетить короля или королеву можно было лишь с разрешения мадам де Пре.

Если бы Людовик и Мария не были так поглощены друг другом, то они бы заметили, что королевой двора была не Мария, а мадам де Пре, которая, хотя и требовала соблюдения этикета, сама никогда ему не следовала.

Она свободно входила в покои королевы и советовала ей не только что нужно делать, но и как одеваться. Мария, помня наказ отца и собственную благодарность, с готовностью выполняла все, что предлагала мадам де Пре.

По подстрекательству короля все те несколько недель, что они были в Марли, Мария азартно играла в карты. Общий карточный долг двести тысяч ливров казался ему шуткой.

– Двести тысяч ливров! – вскричала Мария. – Это же целое состояние. Когда моя семья была в Виссембурге, мы могли бы прекрасно жить на эти деньги долгое время.

Людовик пришел в восторг. Он сказал жене, что теперь ей нет никакой нужды переживать о потере двухсот тысяч ливров. И чтобы доказать это, они будут столь же азартно играть и завтра вечером.

Мария как-то наткнулась на трех из своих фрейлин – герцогинь д'Эпернон, де Бетьен и де Таллард. Фрейлины сплетничали и, когда заметили ее, тут же замолчали. Мария очень захотела как можно больше узнать о придворной жизни и решила, что эти женщины могут ей в этом помочь.

– Не замолкайте при каждом моем появлении, – сказала она им. – Я хочу присоединиться к вашему веселью.

Фрейлины пытались выглядеть невинно, но им это не удалось. Когда Мария настояла на том, чтобы они сказали ей, о чем говорили, фрейлины признались, что обсуждали дела герцога де Ришелье, который считался самым большим повесой всех времен и народов. Ведь он был такой красивый. Мария, которую в Виссембурге воспитывали в строгости, не сразу поняла природу тех приключений, которыми прославился герцог де | Ришелье.

– Мы говорим о дуэли между маркизой де Нельс и мадам де Полиньяк, – в конце концов объяснила мадам де Таллард.

– Дуэли между женщинами!

– Да. На пистолетах. Понимаете, они обе были безумно влюблены в герцога де Ришелье и решили стреляться.

– Как… бесстыдно! – сказала королева.

– Но, ваше величество, такое случается, – пробормотала герцогиня д'Эпернон.

– Надеюсь, что при нашем королевском дворе никогда не будет происходить ничего столь же непристойного. Я хочу, чтобы мои придворные дамы жили целомудренно и показывали всем пример. Скажите мне на милость, а подобные постыдные вещи все еще происходят сегодня… здесь? – Мария поджала губы и выглядела очень недовольной. – Надо поговорить об этом с мадам де Пре.

Герцогиня де Бетьен пыталась скрыть улыбку, но ей это не удалось, и в душу Марии закрались шокирующие подозрения. Мадам де Пре и герцог де Бурбон очень дружны между собой. Их то и дело видели в компании друг друга, и, похоже, они были без ума друг от друга.

– Какие отношения между герцогом де Бурбоном и мадам де Пре? – В голосе Марии чувствовалось напряжение.

– Ну, всем известно, что мадам его любовница.

– Но… у мадам де Пре есть муж…

Фрейлины непонимающе посмотрели на свою королеву.

Мария поняла, что при замечательном королевском дворе происходит много такого, о чем она не имеет ни малейшего представления.

Она была глубоко шокирована. Ее первым порывом было послать за мадам де Пре и сказать ей, что эту постыдную связь необходимо прекратить. Но ведь дело касалось герцога де Бурбона, премьер-министра Франции, и мадам де Пре, чья власть сделала Марию тем, кем она является.

Мария поняла, что придется поступиться собственными принципами. Отношения между этими двумя влиятельными людьми ей придется принять, даже если в душе она их не одобряла и осуждала.


Это были судьбоносные дни для Людовика и Марии. Перед ними были их жизни, и судьба предлагала им на выбор два пути. Им давалась возможность изменить судьбу Франции, но оба были слишком молоды, слишком неопытны – Людовик слишком ленив, а Мария слишком прозаична, – чтобы выбрать тот путь, который привел бы Францию к славе. Красота юного короля завоевала сердца его подданных, а совершенство манер заворожило их. Народ Франции ждал, что Людовик принесет стране процветание, и, поскольку он был молод, они не просили от него невозможного, люди готовы были терпеливо ждать. Они просили лишь о том, чтобы он правил справедливо, принял во внимание их страдания и использовал свой несомненный талант на пользу государства и его граждан.

Людовик же всегда был готов к удовольствиям, которые давали охота, игра в карты и супружеское ложе. Во всем остальном король полагался на своих гувернеров и наставников, он не желал ничего знать о своем народе и хотел только одного – наслаждаться жизнью. Народ мог простить ему все, пока он был молод, но уже приближался возраст, когда придется нести ответственность за свои поступки.

Что касается Марии, Людовик продолжал страстно желать ее и готов был во всем угождать. Пока Мария была в состоянии удовлетворять его потребности, она могла быть его доверенным лицом и советником. Но юноша становился все ненасытнее. Было ясно, что вскоре он перестанет довольствоваться одной женщиной. Более опытная женщина давным-давно укрепила бы свои позиции, пока еще была возможность.

Но Мария доверяла коварному и хитрому герцогу де Бурбону и всячески потакала амбициям его любовницы. Она полностью игнорировала человека, которого больше всего любил и уважал Людовик. Король, в отличие от королевы, понимал, что гораздо лучше в государственных делах разбирался Флери, епископ Фрежюсский. К тому же он был бескорыстен.

Мария знала, что герцог де Бурбон и его правая рука, Пари-Дюверне, вместе с мадам де Пре искали возможность свергнуть Флери с занимаемой должности, так как было ясно, что он может оказывать на короля все более усиливающееся влияние. Например, с Людовиком невозможно было говорить о государственных делах, если при этом не присутствовал Флери.

Мадам де Пре сказала:

– Это войдет в привычку его величества. Месье де Флери принадлежит ко временам детства короля, и по доброте душевной он привык доверять ему.

– В душе король добрый и преданный, – простодушно замечала Мария, так как эти качества короля особенно ей нравились. Когда она осталась наедине с королем, то обсудила с ним его министров и вдруг спросила:

– Людовик, а как ты относишься к месье де Флери?

– Очень люблю, – ответил король.

– А к герцогу де Бурбону?

– О… – Людовик пожал плечами. – Тоже.

Король сказал об этом таким тоном, что Марии стоило бы понять, как необходимо укрепить дружеские отношения с наставником короля, несмотря на раздражение герцога де Бурбона и его любовницы. Но в доме отца-изгнанника Марию не обучили дипломатии, и она мало что понимала в искусстве нашептывания и скрытых намеков, коим французские придворные владели в совершенстве.


У мадам де Пре был план, результатом которого должно было стать изгнание Флери.

– Он же вставляет палки тебе в колеса, – твердила она своему любовнику, – и понятно, чего добивается этот хитрец, собирается занять твое место. Я не успокоюсь, пока он не получит письмо с печатью.

– И как вы собираетесь его убрать? Не забывайте, король доверяет ему.

– Посредством королевы.

Бурбон улыбнулся. Его любовница умела удивить его.

– У вас есть письмо от кардинала де Полиньяка, – продолжала мадам де Пре, – которое представляет прямую угрозу для Флери. Оно выставляет его в очень нелестном свете, не правда ли? И оно правдиво. Флери добивается двух вещей: шапки кардинала и возможности управлять Францией. Он хочет стать очередным кардиналом Ришелье или Мазарини. Письмо нужно показать королю, когда рядом нет Флери, чтобы тот не мог защищаться. А затем вы обсудите планы Флери вместе с Людовиком и разъясните мальчику, чего добивается его наставник.

– Но как переговорить с Людовиком в отсутствие Флери – вот в чем задача.

– Думаю, – сказала мадам де Пре, – наша дорогая королева может нам в этом помочь. В конце концов, она всем обязана нам.

– Что вы предлагаете?

– Чтобы королева пригласила Людовика в свои покои, и, когда он придет, вы передадите ему письмо.

– А что, если об этом пронюхает Флери и попытается присоединиться к нам? Вы же знаете, он ходит за Людовиком по пятам.

– Его просто не пустят в покои королевы. Мария его недолюбливает и с удовольствием согласится помочь нам. Разве она не в долгу перед нами?

– Вы гений, моя дорогая.

– Действительно нужно быть гением, чтобы занять высокий пост при дворе и сохранить его, мой дорогой.


Когда Людовик по просьбе королевы пришел в ее покои, он сильно удивился, застав там герцога де Бурбона. Когда герцог вытащил из кармана какую-то бумагу и сказал, что король должен это прочесть, к его удивлению примешалось еще и недовольство.

Людовик прочел обвинения в адрес Флери. Они вызвали в нем гнев, так как он был уверен, что все это гнусная клевета. Король был раздражен тем, что его заставили принять и прочесть этот документ хитростью. Если герцог де Бурбон хотел показать ему письмо, то это должно было происходить в совете, где присутствовал бы сам Флери и мог ответить на все обвинения в свой адрес.

Людовик редко гневался, он сдержался и сейчас, просто сложил бумагу и вернул ее герцогу де Бурбону.

– Ваше величество, могу я поинтересоваться вашим мнением о том, что изложено в письме? – спросил герцог.

– Нет, – коротко ответил король.

– Но, ваше величество… если эти обвинения справедливы, разве вы не соизволите отдать некоторые приказы?

Если бы при этом присутствовала мадам де Пре, она бы взглядом предупредила своего любовника. Герцог заикнулся о том, что Людовик не принимает собственных решений и во всем слушается советов министров, как было до его совершеннолетия.

– Я приказываю, чтобы все оставалось как есть, – проговорил король.

Бурбон не смог скрыть своей заинтересованности. Сердце Марии забилось от страха, что король заподозрил и ее.

– Ваше величество… недовольны… мной? – пробормотал Бурбон, не в силах удержаться.

– Да, – резко ответил король.

– Ваше… ваше величество продолжаете полностью доверять месье де Флери?

– Да, именно так.

Теперь испугался герцог.

– Ваше величество, – начал он. – Я отдам за вас свою жизнь. Если я сделал что-то не так, я молю вас о прощении.

Людовик ненавидел сцены. Они портили ему настроение, редко делая кому-то выговор, он все-таки предпочитал, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Ему не нравилось, что королева поставила его в такое положение. Но вместо того, чтобы показать свое недовольство Марией и герцогом, он быстро зашагал к двери. Мария задрожала от страха. Людовик притворился, что не заметил этого.


У Флери были друзья среди придворных. Среди них были люди, которые видели, какое уважение и любовь заслужил он у своего ученика. Они верили, что герцог де Бурбон и его напыщенная любовница не могут править вечно. Их правление будет продолжаться, лишь пока король еще слишком молод, слишком неопытен, чтобы понять: они оба ничего не стоят.

Поэтому, когда Бурбон пришел к королеве и королева попросила Людовика присоединиться к ним, об этом немедленно сообщили Флери. Тот знал о существовании написанного Полиньяком письма, и, разгадав план Бурбона, Флери поспешил в покои королевы, потребовав, чтобы его провели к ней.

– Месье де Флери, сейчас у королевы король, – ответили стражники, – и месье герцог с ними. Нам дали приказ не пускать никого, даже вас.

Это было оскорблением, которое он не мог стерпеть. Если такой приказ дал король, значит, Флери не добиться того, к чему он стремится: ему никогда не стать премьер-министром Франции. С другой стороны, этот приказ мог быть результатом интриг его противника.

Флери проявил дальновидность, в отличие от Бурбона, он пришел к выводу, что если победит соперник, то тогда его, Флери, вынудят покинуть королевский двор. В том случае он ничего не потеряет и сохранит свою честь, если уйдет сам. С другой стороны, Людовик может не поверить клевете Бурбона, он еще больше разозлится на герцога, если Флери уйдет.

Флери бегом помчался в свои покои и быстро написал письмо королю. В нем говорилось, что так как его не пустили к его величеству, то, видимо, Людовик больше не нуждается в его услугах. Поэтому он решил покинуть королевский двор и присоединиться к мирной жизни монахов. Он покидает дворец немедленно, так как его сердце не сможет пережить боль прощания.

Письмо привело Людовика в замешательство. Флери уехал! Но как он будет вести дела без Флери? В решении всех важных вопросов король всегда полагался на своего наставника.

Юноша был напуган. Он закрылся в своих покоях и горько плакал. Он злился на герцога и его любовницу-интриганку, злился на жену, чей глупый поступок привел к такому плачевному исходу. Людовик впервые критиковал Марию. Он гневился и во всем обвинял ее. Если бы не ее глупый поступок и нарушение придворного этикета, то им не удалось бы перехитрить его и король не оказался бы в положении, из которого он не видел выхода. Людовику было всего шестнадцать, у него не хватало опыта, который как раз требовался в такой ситуации, и он боялся, что Мария могла бы позволить Бурбону использовать его в своих интригах.

– Глупая женщина! – бормотал король, он удивлялся, как могла так поступить она, Мария, которая еще совсем недавно казалась ему совершенством.

Людовик не мог долго оставаться в своих покоях. Он должен был решить, что будет делать, и, поскольку не знал, что делать, король послал за человеком, которому он в последнее время стал доверять: за месье де Мортемаром, начальником королевской опочивальни. Людовик приказал месье де Мортемару закрыть дверь и отпустить стражу, так как хотел поговорить с ним о личном деле. Юноша рассказал о затруднительном положении, в которое попал.

– Здесь замешана королева, – сказал он. – Месье герцог – премьер-министр, а месье де Флери – всего лишь мой наставник.

– Но, ваше величество, – закричал Мортемар, – какая разница, что месье герцог – премьер-министр, а месье де Флери – всего лишь ваш наставник. Вы-то ведь король.

Мортемар был одним из тех дальновидных придворных, которые понимали значение Флери, и поэтому всегда был готов защитить наставника от премьер-министра.

– Если бы вы были на моем месте, что бы вы сделали? – спросил Людовик.

– Я бы приказал месье де Флери немедленно вернуться. Я бы… Думаю, на месте вашего величества, если позволено будет так выразиться, приказал был месье герцогу написать Флери письмо с просьбой вернуться.

На лице Людовика появилась улыбка. – Думаю, я приму ваше предложение, – ответил он.


Мария была напугана. Флери вернулся ко двору, и король всячески выражал свою привязанность к старику, а с герцогом и его любовницей был подчеркнуто холоден.

Но это еще не все. Поменялось отношение короля и к Марии. Она часто замечала, как он критически смотрит на нее, будто находит то, чего раньше не замечал.

Мария понимала, что она не красавица. Она всегда знала, что непривлекательна, пока Людовик не убедил ее в обратном. Он все еще проводил с ней ночи, приходя к ней в спальню сразу после церемонии. Его камердинер нес шпагу короля, клал ее возле постели королевы, а затем помогал Людовику снять рубашку и ночные туфли. Но что-то изменилось в их любви. Юношу еще радовали утехи страсти, но он сделал для себя еще одно открытие. Его интересовал сам процесс, и наслаждение мало зависело от женщины, с которой он его разделял. Его молодость, неопытность и слишком раннее взросление вовлекли его в заблуждение, любовь начала остывать. Это ужаснуло королеву.


Флери не мог успокоиться, пока не избавился от всех своих врагов при дворе. Он не включал в этот список королеву, так как конечно же от нее он избавиться не мог. Флери считал ее глупой женщиной, слепо цепляющейся за герцога де Бурбона, не видевшей, что власти герцога приходит конец. Герцог и его любовница вовсе не любили Марию. Они просто использовали ее с самого начала, а она, глупышка, не замечала этого.

Флери полагал, что нет нужды искать расположения королевы. Когда-то он считал, что она сможет достичь влияния среди придворных, но теперь стало ясно, что ей никогда этого не добиться. Людовик отвернулся от Лещинской. Вскоре у него появится любовница, и Флери надеялся, что не одна. По мнению Флери, любовницы – это конечно же зло, но меньшее, чем одна любовница.

Он изо всех сил старался вытеснить Бурбона со двора. Настал черед самому встать у руля, тем более что король доказал свою приверженность к нему. Чем быстрее Бурбон, Пари-Дюверне и мадам де Пре канут в небытие, тем лучше.

Мария попросила совета у старого маршала Виллара, кому, по ее мнению, можно было доверять.

– Король любил меня когда-то, – сказала она срывающимся на рыдания голосом. – Боюсь, что он больше меня не любит.

Старый маршал грустно посмотрел на Марию.

– Понятно, мадам, – начал он, – что чувство короля по отношению к вам изменилось. Не стоит печалиться из-за этого, но не забывайте о том, что при дворе много женщин, готовых использовать подобную ситуацию.

Напуганная королева ничего не могла поделать и обратилась к самому Флери.

– Мадам, вы так явно поддерживаете тех, кто не мил королю, – упрекнул он ее.

– Вы говорите о месье герцоге и мадам де Пре?

– И еще о месье Пари-Дюверне.

– Но что они такого сделали? Почему я вдруг должна перестать любить своих друзей? – всхлипывала Мария.

– Из-за Пари-Дюверне в стране началась инфляция. Изданные им законы повергли мануфактуры в хаос. Герцог и его любовница заботятся лишь о собственных интересах, но отнюдь не о процветании Франции.

– Как я могу пойти против них, если они мои друзья?

Флери изнуренно улыбнулся.

– Возможно, они когда-то и были вашими друзьями, – ответил он, – но больше они ими не будут.

Это действительно так, думала Мария. Ее волшебный брак был всего лишь результатом намерения двух честолюбцев прийти к власти.

Мария умоляюще взяла Флери за руку.

– Я вижу… я вижу, что король охладел ко мне, – сказала она.

Флери взглянул на нее, и в глазах его было легкое сожаление.

– Этого, мадам, я не в силах изменить, – сказал он.

Помощи ждать было неоткуда. Мария не могла рассказать родителям, что происходит с ее браком. Они считали, что волшебство все еще продолжается, они верили в «счастливый конец».


Королевский двор ждал. Все понимали, что ждать осталось недолго, так как Флери становился все нетерпеливее, а Людовик все больше и больше полагался на советы своего наставника.

В народе назревало недовольство правлением герцога и его любовницы. Каждый день в Париже проходили демонстрации с требованиями снизить высокие налоги и цены на хлеб. По каждому удобному случаю народ винил во всем герцога де Бурбона, его любовницу или министра финансов.

Вдруг король будто бы забыл о своей вражде с герцогом де Бурбоном; он начал часто и дружественно его принимать. Однажды летом Людовик решил поехать в Рамбуйе и поохотиться там в течение нескольких дней. Когда карета, которая должна была доставить его туда, подъехала и Людовик уже собирался в нее сесть, он увидел среди придворных герцога де Бурбона.

– Вы присоединитесь ко мне в Рамбуйе, – сказал он Бурбону, приветливо улыбаясь. – Не опаздывайте. Будем ждать вас к ужину.

Бурбон покраснел от удовольствия; его глаза вспыхивали, когда он встречался взглядами с Флери или другими своими врагами. «Видите, – будто бы говорил он, – вы думали, что мне уже конец. Но вы забываете, что я принц крови. От меня будет не так-то просто избавиться».

Бурбон уже садился в карету, когда к нему подошел герцог де Шаро.

– Месье герцог, – сказал он. – Я получил приказ его величества передать вам вот это.

Бурбон уставился на бумагу в руке де Шаро. Он взял письмо, и душа его замерла от страшного подозрения. На мгновение кровь отлила от лица герцога. Прочитав, он понял, что его подозрения подтвердились.


«Приказываю вам немедленно, если опасаетесь наказания за непослушание, переехать в Шантильи и ждать там моих дальнейших распоряжений. Людовик».

Так герцог узнал о своей отставке, это стало первым примером демонстрации методов молодого короля. Людовик любыми средствами стремился избегать неприятностей. Все, кто видел, как Людовик дружелюбно улыбался Бурбону, перед тем как сесть в карету, были поражены его поступком. Премьер-министру был нанесен самый страшный удар, какой только можно было нанести честолюбию царедворца.


Королева пребывала в унынии. Отставка ее друзей! Она сочла бы себя предательницей, если бы не попыталась защитить их. Король спокойно слушал ее.

– Мадам, вы напрасно тратите время, – сказал он.

– Но, Людовик… они мои друзья!

– Ты глупо поступила, сдружившись с такими людьми.

– Но… они так хорошо ко мне относились. Когда я впервые появилась при дворе…

– Когда ты впервые появилась при дворе, ты уже была королевой. Если бы ты вела себя с достоинством, подобающим твоему статусу, то не позволила бы этим людям управлять тобой. Ты должна понять, что герцог де Бурбон больше не премьер-министр. Думаю, что и мадам де Пре долго при дворе не продержится. А ты, Мария, будешь выполнять мою волю, которую будет тебе сообщать епископ Фрежюсский.

– Людовик, разве ты не будешь повелевать мною?

Король улыбнулся ей почти с нежностью, но не потому, что почувствовал к ней нежность, а потому, что увидел, что Мария на грани истерики.

– Все хорошо. – Людовик похлопал ее по руке. – Мы избавили королевский двор от тех, кто вредит государству. Народ будет рад, что мы поступили жестко.

Мария, совладав с собой, согласно кивнула.

Неужели уже никогда не вернется их медовый месяц?


Пока Флери не был официально назначен премьер-министром, но фактически власть уже перешла к нему. Первым делом он посадил Пари-Дюверне в Бастилию, а мадам де Пре выслал в ее замок в Нормандии. Отправляясь туда, мадам проклинала Флери и свою судьбу.

Народ ликовал. Уже первый закон отменял пятикратный налог, непосильным бременем лежавший на их плечах. Простые люди верили в то, что освобождение от Бурбона и его любовницы вернет Франции процветание. День, когда герцог удалился в Шантильи, отмечала вся столица.


Пытаясь смириться с тем, что муж разлюбил ее, Мария стала находить утешение в еде. Ее аппетит удивлял всех. Она поглощала неимоверное количество еды, никому и ничему не позволяя отвлекать себя от долгих трапез. Однажды, съев сто восемьдесят устриц, королева выпила такое количество пива, что слегла с острым несварением желудка. Многие решили, что она подхватила лихорадку. Людовик в это время был на охоте. Вернувшись во дворец уставшим и голодным, он съел огромное количество инжира, грецких орехов и запил эту еду большим количеством холодного молока. Ему тоже стало нехорошо.

По Парижу пополз слух: «Король и королева заболели лихорадкой. Оба! Уж не отравили ли их?» Король, однако, вскоре выздоровел, а Мария провалялась в постели несколько дней. Во время болезни Людовик навестил ее. Его сочувствие казалось ей возрождением их былой любви. Мария воспрянула духом. Она надеялась, что теперь, когда герцог де Бурбон и мадам де Пре благополучно изгнаны, а кардинал Флери заботится о процветании Франции, король, может быть, забудет о своем разочаровании. Людовик был рядом, и в будущее счастье верилось легко.

Чуть позже по стране разнеслось радостное известие: королева беременна.


Перед Флери стояли центральные задачи: поддерживать мир и снизить расходы страны. Хотя он и вступил в должность уже в возрасте семидесяти двух лет, новый премьер-министр отличался поразительной энергичностью и собирался проработать на своем посту не меньше двадцати лет. Придворные прозвали его за глаза «ваше бессмертие».

Распустив сторонников герцога де Бурбона, Флери с большой осторожностью набирал собственных министров. Особо полагался он на Шавелье, которого назначил хранителем печатей и государственным секретарем по внешней политике, и на Орри, ставшего генеральным инспектором финансов. Эти двое полностью поддерживали Флери, и вместе они образовали грозное трио: коварный и осторожный Флери, Шавелье с его великолепным чувством юмора и острым языком, и Орри, амбициозный человек, суровый взгляд которого могли выдержать лишь самые храбрые.

Епископ Фрежюсский понимал, что ему не найти никого, кто служил бы ему лучше, чем Морепа и Сент-Флорентин, поэтому он оставил их на их высоких постах.

Были у Флери и враги, которые проводили некие параллели, цинично сравнивая его с двумя другими великими кардиналами Франции: Ришелье и Мазарини. Они вспоминали о великолепии, окружавшем этих кардиналов прошлого. Как же жил Флери? Флери входил в свой кабинет, где собирались все те, кто хотел получить расположение самого влиятельного человека Франции. Он сам снимал одежду, затем складывал ее так, будто его простое платье заслуживало самого тщательного хранения, надевал старую длинную сорочку и медленно расчесывал свои редкие седые волосы, все это время беседуя с посетителями.

Флери устраивал званые обеды, как того требовало его положение, но к столу всегда подавали одни и те же блюда. Когда ему намекнули на это обстоятельство, Флери ответил: «Серебро и золото не падают с деревьев, как листья по осени».

Он изо всех сил старался восстановить прежние доброжелательные отношения между Францией и Испанией, которые, естественно, испортились после того, как инфанту столь оскорбительным образом отослали на родину, а ее место заняла Мария Лещинская. Флери успел мгновенно довести до сведения испанцев, что он в этом позорном мероприятии участия не принимал.

Людовик наблюдал действия человека, который пусть и не носил титул премьер-министра Франции, но все же исполнял его обязанности, и радовался, что управление делами в надежных руках. Король мог с чистой совестью посвящать все свободное время, которого у него благодаря Флери было много, охоте и азартным играм.


Простой народ под жарким августовским солнцем ждал снаружи известий из королевской спальни. Мысль о том, что скоро он станет отцом, заставляла Людовика ликовать, но новизна ощущений вызывала смятение.

Он забыл свою досаду на королеву. Бедная Мария, ее сбила с пути интриганка де Пре. Ему не стоит винить жену: ведь она приехала ко двору наивной, ничего не подозревающей о существовании таких женщин. Дорогая Мария! Скоро она даст ему и Франции наследника.

Мария лежала на кровати, и, хотя ее мучили родовые боли, она была безумно счастлива. Вот-вот она докажет, что способна исполнить свой долг перед королем и Францией. Людовик стал относиться к ней по-другому. Он с большим удовольствием говорил о ребенке, который вот-вот должен появиться.

Король называл ребенка «он».

«Пусть мой ребенок будет дофином», – молила Мария.

Она знала, что ее отец, и мать, и все, кто любит ее, сейчас думают о ней. Мария верила, что если она родит дофина, то к ней вернется та радость, которую она испытала, приехав во Францию.

– Дофина, – шептала она, пока женщины утирали пот с ее лба. – Дай мне дофина.

Весь Париж праздновал. В воздух взлетали фейерверки; в храмах возносили благодарственные молитвы. Из церквей люди устремлялись в «Комеди Франсез» и в оперу, так как по такому случаю актеры давали традиционные бесплатные представления.

Парижане готовы были веселиться по любому поводу; но если бы ребенок был дофином, то их веселье вообще было бы беспредельным.

– Ну ладно, – говорили философски настроенные жители, – они еще очень молоды. У них впереди куча времени. По крайней мере, королева доказала, что она не бесплодна.

Народ толпился вокруг королевского дворца и звал своего короля. Когда Людовик вышел на балкон, у него на руках было два младенца, и толпа заревела.

Две девочки! Это почти так же хорошо, как и один дофин. Ничего, со временем появится и дофин.

– Да здравствует король! – кричала толпа. – Да здравствуют близняшки!

Крик подхватил весь Париж. Людовик, прохаживаясь по залу с двумя младенцами на руках, улыбнулся своей жене.

– Думаю, – сказал он ей, – что народ доволен появлением мадам Луизы-Елизаветы и мадам Анны-Генриетты. Ты слышишь рев толпы, Мария? Они хотят еще раз взглянуть на мадам Первую и мадам Вторую.

– Ты… доволен? – тревожно спросила Мария.

Людовик осторожно положил одну девочку на руки Марии, а вторую нежно потрепал за щечку.

– Эти маленькие создания, – сказал он, – я не променяю ни на кого… даже на дофина.

Кроме того, – король любовно посмотрел на жену и улыбнулся, – следующий будет дофином.

Мария в изнеможении закрыла глаза и уснула, спокойная и счастливая. Ей снилось, что она рядом с любящим мужем, в окружении детей.


Герцог де Бурбон всячески старался вернуть расположение двора. Его наказали очень жестоко. Жить в провинции без мадам де Пре было невыносимо. Но на этом пытки не кончались. Ему запретили охотиться, а герцог не представлял себе жизни без охоты.

Оставленный всеми Бурбон готов был на унижения, лишь бы вернуть себе хоть часть королевских милостей. Флери и Людовик именно этого и добивались: им было приятно видеть падение некогда высокомерного герцога.

Бурбон умолял придворных использовать свое влияние, чтобы король отменил запрет на охоту. А наедине с самим собой в Шантильи он проклинал судьбу и строил планы, как вернуть прошлое благоденствие.

В конце концов он добился своего через женитьбу на Шарлотте Гессе-Рейнфелс. Этот брак был нужен королю и Флери. Герцога де Бурбона призвали вернуться ко двору.

У мадам де Пре оказалось больше достоинства, чем у ее любовника.

В своем дворце в Нормандии она собрала остряков, писателей и тех придворных, которых она смогла перетянуть из Версаля. Мадам де Пре создавала салон, чтобы ее уважали и даже побаивались при дворе.

Презирая слабость своего любовника и понимая, что он ее предал, мадам завела себе нового любовника – молодого и чрезвычайно обаятельного господина из провинции. Мадам де Пре выглядела веселой и бодрой духом, однако все ее мысли крутились вокруг королевского двора. Она очень хотела бы снова стать первой дамой при дворе. Она не уставала организовывать приемы и писала письма своему другу, повесе герцогу де Ришелье, который в это время находился в посольстве в Вене.

Стараясь привлечь к себе внимание, мадам де Пре строила из себя прорицательницу и предсказывала собственную смерть. Но ей никто не поверил, потому что мадам была необычайно красива, полна жизни и ей было всего-навсего двадцать семь лет.

– Тем не менее, конец мой близок, – заявляла она. – Я чувствую это, я знаю.

Мадам де Пре продолжала свою веселую жизнь, писала стихи и письма и давала прием за приемом, один шикарнее другого. Любовник был от нее без ума.

Незадолго до предсказанного дня собственной смерти мадам де Пре стала замечать скептические взгляды своих друзей и решила дать самый грандиозный прием из всех, что она когда-либо давала. Она читала гостям свои самые последние стихи и говорила, что этот банкет прощальный.

Ее любовник умолял ее не шутить с такими серьезными вещами, но в ответ она сняла с пальца кольцо с бриллиантом и отдала ему.

– Оно стоит целое состояние, – сказала мадам де Пре. – Это тебе в память обо мне. У меня есть для тебя и другие подарки, друг мой. Драгоценности, картины, статуи. Они не понадобятся мне там, куда я отправляюсь.

Гости шутили над ней.

– Хватит уже говорить о смерти, – говорили они. – Вы еще дадите немало таких грандиозных приемов.

Ее любовник попытался вернуть ей кольцо, но мадам де Пре не приняла его. Двумя днями позже она передала ему еще целую коллекцию редких вещиц.

– Теперь, – сказала она, – я хочу, чтобы ты ушел. Хочу побыть одна.

Он всегда слушался ее, послушался и в этот раз. Она улыбнулась ему, и он попрощался:

– До свидания, моя дорогая!

А мадам де Пре сказала:

– Прощайте.

На следующий день, который она объявила своим последним днем на земле, мадам закрылась в комнате и пустилась в воспоминания. Она думала о той славе, которая была у нее когда-то. Теперь ее уже никогда не вернуть.

Она налила себе в бокал вина и добавила в него яд.

Когда слуги вошли в комнату, мадам де Пре была мертва.


Станислав с женой приехали в Версаль из Шамбора.

Бывший король Польши обнял свою дочь, и из глаз его потекли слезы. Королева Екатерина молча смотрела на них. Она никогда не теряла самообладания и не показывала своей любви, как эти двое. Екатерина считала себя настоящей реалисткой, в противовес этим двум мечтателям – ее дочери и мужу.

Станислав подвел дочь к окну. Все еще обнимаясь, они сели.

– И как к тебе теперь относится король, моя дорогая?

– Он так меня любит, отец. Прямо как второй медовый месяц!

На лице Станислава читалось облегчение.

– Как я рад! Я ведь беспокоился. Особенно когда герцога де Бурбона отстранили от дел…

– Я знаю, отец, – сказала Мария. – Людовик тогда был в гневе.

– Весь двор думал, что у него появится любовница. Но у него нет любовницы.

– Я этого не потерплю, – резко сказала Мария.

Отец наклонился к ней и сказал:

– И все же, дочь моя, если это случится, ты должна принять это достойно.

На лбу Станислава появились мелкие морщинки. Рядом была его жена, и он не хотел напоминать ей, что сам так и не смог научиться обходиться без женщин. Его жена была женщиной чопорной, и он боялся, что Мария – его любимая дочь – окажется такой же.

– Людовик молод и мужественен, – прошептал Станислав. – Вряд ли удастся избежать подобного.

Мария засмеялась:

– Я должна тебе кое-что сказать, отец. Станислав взял обе ее ладони и поцеловал их.

– Опять? – спросил он.

– Да, отец. Я опять беременна.

– Отличная новость. Будем молиться, чтобы на этот раз это был дофин.

– Людовик в восторге!

– Помогай ему таким и оставаться. И помни, чем больше детей дала королева, тем сильнее ее позиция. Детей должно быть много, потому что дети – слишком легкая добыча для болезни. Один сын… два… три… Слишком много не бывает.

Мария кивнула.

– Все так и будет, – сказала она. – Мы оба этого хотим.

Принесли младенцев. Мадам Первая и мадам Вторая дрыгали толстыми маленькими ножками, гукали и кричали к восторгу тех, кто их держал.

К ним присоединился король. По нему было видно, что он гордился дочерьми.

Станислав, наблюдая за Людовиком и Марией, молил Бога, чтобы Мария выбрала верный путь, когда у Людовика появятся любовницы. Он не сомневался, что они появятся.

Вот он, король Франции. Красавец! Черты его прекрасного лица настолько совершенны, что даже немного женственны. Кроме того, на нем было выражение капризной чувственности. Как же он грациозен, как великолепны его поза и манеры! Даже Станислав видел, что на таком фоне Мария выглядела какой-то блеклой. Ей не хватало изящества, она больше походила на дочь купца, чем на дочь короля.

«Однако у моей девочки есть все то, что необходимо королеве. Она уже дала двух близняшек и скоро родит еще одного ребенка. Пусть найдет счастье и утешение в детях, – думал Станислав. – Пусть они дадут ей силы принять все, что бы ни встретилось ей на пути. Только так Мария Лещинская может прочно обосноваться на троне Франции».

Глава 5

МАДАМ ДЕ МАЙИ

По всей Франции шло веселье: в сентябре 1729 года королева родила дофина.

Этого ребенка особенно ждали, так как в следующий год после появления на свет близнецов Мария опять родила девочку – Марию-Луизу, мадам Третью.

Королева прошла суровое испытание с триумфом. Она доказала народу, что может иметь детей. В 1927 году Мария родила близняшек, в 1728-м – мадам Третью и теперь, в 1729 году, дофина. Разве можно требовать от Марии чего-то большего?

В Париже звонили колокола. Народ собирался отпраздновать рождение наследника престола еще веселее, чем рождение девочек. Фейерверки были еще ослепительнее, иллюминация ярче. С наступлением темноты по реке поплыли лодки с огнями, люди пели и танцевали на улицах.

Когда король отправился в собор Парижской Богоматери на благодарственный молебен, народ приветствовал его бурно, как никогда. Люди были удовлетворены своим красивым и изящным королем: он ведь вновь доказал собственную мужественность. Они были против, когда их богоподобное существо сочеталось со столь простой девушкой, однако брак оказался удачным. Четыре ребенка за три года! Будто само провидение послало близняшек в доказательство плодовитости королевы.

Людовик настоял, чтобы гувернанткой мальчика стала женщина, которую он считал наиболее подходящим человеком для выполнения этой роли, женщина, которую он любил всю свою жизнь: мадам де Вантадур.

Когда она взяла ребенка на руки сразу после того, как кардинал де Роган окрестил его, посмотрела на маленькое тельце, повязанное ленточкой, из ее глаз потекли слезы. «Как будто мой любимый мальчик снова стал младенцем», – сказала она.


Последующие несколько лет король с королевой прожили вполне счастливо, но счастье королевы несколько омрачала атмосфера двора и в кругу его друзей.

Она все реже и реже бывала в обществе короля. При дворе было слишком много такого, что шокировало Марию. Пока король был верным мужем, хотя и чересчур требовательным. Но, несмотря на это, нравственный облик придворных, по мнению королевы, был просто-таки ужасным.

Особо выделялся Людовик Арман дю Плесси, герцог де Ришелье, известный своими любовными похождениями и тем, что украсил стены своего жилища изображениями женской обнаженной натуры. Женщины были запечатлены во фривольных позах, которые сам герцог считал забавными. Королева помнила, что еще до того, как она познакомилась с этим человеком лично (он тогда был по государственным делам в Вене), она слышала, что две женщины стрелялись на дуэли за его расположение. Говорили, что он начал свою карьеру распутника еще при дворе Людовика XIV, и первой его любовницей стала герцогиня Бургундская, мать короля.

Ему в пару была и мадемуазель де Шароле, которая придерживалась правила заводить каждый год нового любовника. Мадемуазель считала, что любовные дела должны приносить плоды, и каждый год рожала ребенка.

У графа де Клермона было огромное количество любовниц, и он никак не старался это скрывать.

Такие люди часто сопровождали короля на охоте, и вполне понятно, почему к ним не присоединялась королева. Марии казалась, что все эти годы она либо рожала детей, либо вот-вот должна была родить. В 1730 году сразу после дофина родился маленький герцог де Анью. В 1731 году у Марии детей не было, но в 1732 году родилась Аделаида, и Мария вновь забеременела. Король посещал королеву практически каждую ночь. Мария поняла, что устала от ночей с Людовиком и от бесконечной беременности, и искала повода спать одной.

– Я считаю, что потакать желаниям плоти в некоторые дни грешно, – говорила она Людовику.

Он относился к этому терпимо, пока дни поста не повторялись слишком часто, Людовик не протестовал. Придворные смотрели на подобные отношения между королем и королевой с улыбкой и тайно делали ставки, через какое время у короля появится любовница.

Ришелье и повеса граф де Клермон могли бы многое рассказать королю об удовольствиях, которых он лишается, оставаясь верным своей далеко не привлекательной супруге. Но они не забывали и о Флери, который с осторожностью следил за Людовиком.

Год 1733-й был очень важным для Марии. Именно в этот год произошло чрезвычайно важное для нее событие: умер король Август II, отобравший трон у ее отца.

Королева дрожала от волнения, когда слушала эти новости, и подумала про себя, что теперь, когда Станислав стал тестем Людовика, он сможет с помощью французской армии вернуть престол.

Главным соперником Станислава в борьбе за власть был сын Августа, получивший благосклонность Австрии и России. Но за Станиславом стояла Франция, и Мария считала, что у ее отца есть все шансы вернуть себе власть.

Флери не очень-то желал поддерживать Станислава. Свои кандидаты были и у Португалии, и у Пруссии. Австрия и Россия поддерживают сына Августа. Флери опасался войны. Он также не знал, как повлияет возвращение Станислава к власти на Марию. Она конечно же станет более влиятельной, а ведь они с министром никогда не ладили.

Многие во Франции готовы были поехать в Польшу и выступить на стороне Станислава. Флери знал, что за всем будет внимательно следить Англия. Флери хотел закрепить хорошие отношения с Англией и лично подружился с премьер-министром страны, Робертом Уолполом, графом Оксфордом.

Уолпол посоветовал Флери подкупить польских выборщиков, чтобы те выбрали Станислава. Бывший король должен будет лично отправиться в Польшу для проведения кампании. Флери решил последовать этому совету, и королеве пришлось нежно распрощаться с отцом. Станислав горячо обнял свою дочь, сказав ей, что именно благодаря ей в их судьбе произошли столь большие изменения.

Станислав покинул Францию в облачении купца. Вместе с ним в Польшу поехал только один человек, выдававший себя за помощника купца. В это же время французский аристократ, граф де Тиан, немного походивший чертами лица на Станислава, покинул Брест на корабле со всей присущей королю помпой. Говорили, что в принципе это ненужное и курьезное мероприятие было задумано в Англии, – Флери принял предложение Уолпола.

Станислав давал хорошие взятки, и его кампания увенчалась успехом: он снова стал королем Польши.

Людовик узнал эту новость первым. Прочитав депешу, он поспешил в спальню королевы, чтобы рассказать ей, что произошло.

Они обнялись, и Мария расплакалась. Король был очень тронут; ночью они были очень нежны друг к другу, будто бы снова наступил их медовый месяц.


Но год выдался неудачным.

Маленький герцог де Анью, который от рождения не был таким крепким, как его брат дофин, становился все слабее и слабее и к концу года умер.

Горе Людовика и королевы было велико. У них остался всего лишь один сын, и они были обеспокоены здоровьем остальных детей. Слава богу, за исключением Луизы-Марии, все были здоровы, но смерть приходит неожиданно – появились опасения за королевскую семью.

И причины для опасений были. Вскоре после смерти герцога де Анью заболела мадам Третья, и никто из докторов не смог спасти ее.

После столь неожиданной потери двух детей подряд за такой короткий срок Марию обуял безумный страх.

– Будто сам Господь Бог хочет наказать нас за что-то, – говорила она фрейлинам.

Она подумала о необузданной чувственности короля, которую ей приходилось удовлетворять, и содрогнулась.

Из Польши поступали плохие известия. Россия и Австрия не были готовы к тому, что Станислав вытеснит их кандидата на трон.

Они угрожали вторжением, и Станислав, которого бросили друзья, приехавшие в Польшу вместе с ним, понимал, что ему ничего не остается, как отречься от престола.

Август III, сын Августа II, был выбран королем Польши.

Станислав обратился за помощью к Франции, понимая выгодное стратегическое положение страны.


– Несчастье! – плакала королева. – Нам всем грозит несчастье!

Потом она вспоминала о своих усопших сыне и дочери и снова начинала рыдать.

– Словно все, кого я люблю, обречены, – рыдала она. – Что теперь станет с моим любимым отцом?

Когда той ночью Людовик пришел к ней в спальню, она заявила ему, что сегодня день святого и что она и так уже беременна, так что для них нет никакой причины вступать в половую связь для удовлетворения похоти.

Королю это не понравилось.

– Мы женаты, – напомнил он ей. – Если бы я был таким, как некоторые придворные, у тебя, может быть, и был бы повод жаловаться.

– Сегодня день святого… – начала Мария.

– День очень незначительного святого, – ворчал Людовик.

– Людовик, – горячо сказала она, – я много думала о нашей трагедии и решила, что нам стоит воздерживаться в дни почитания святых.

Людовик с ужасом посмотрел на нее.

– Ты забыла, сколько дней святых в году? – резко спросил он.

– Нет, не забыла, – ответила она. – И в будущем мы не должны о них забывать.

Людовик не любил сцены, поэтому он не стал настаивать на том, чтобы разделить с ней ложе.

Он покинул Марию. По пути к своей спальне Людовик встретил неисправимого Ришелье, который, увидев возвращавшегося из спальни королевы короля, поспешно пытался скрыть улыбку. Но Людовик заметил циничное выражение лица герцога и по его взгляду определил, что Ришелье пытался вспомнить, какого же святого чтут сегодня.

Людовик почувствовал злость: королева поставила его в дурацкое положение. Он вспомнил о бесконечных любовных приключениях Ришелье и некоторых подвигах графа де Клермона. Казалось, что среди всех членов королевского двора один лишь король ведет себя подобающе порядочному семьянину, а королева безрассудно отвергает его внимание.

С другой стороны, она очень тяжело переживала потерю детей и тревожилась за своего отца. Людовик был человеком спокойным, и вызвать в нем гнев было не так-то просто.

«Надо дать ей время, – думал он. – Она оправится от горя». Но как только Людовик вспомнил, сколько дней святых в году, он забеспокоился.

Вечер следующего дня Людовик провел в компании друзей за скромным ужином. По правую руку от короля сидел Ришелье и, как обычно, хвастался своими отношениями с женщинами. Король выпил больше обычного и после торжественной церемонии отхода ко сну в королевской спальне направился в спальню королевы.

Когда камердинер помог королю снять платье и ночные туфли, королева с ужасом посмотрела на раскрасневшееся лицо короля.

– Людовик, – закричала она, – ты же нетрезв!

Он знаком приказал зашторить кровать, и приказание было тотчас исполнено. Мария горестно сжала губы. К разврату добавился еще один грех: пьянство.

– Нет, – запротестовала она. – Ты должен немедленно покинуть меня.

– Не будь глупой, – сказал Людовик. Подогретый спиртным, он потерял свое обычное самообладание.

– Глупо ненавидеть… пьянство? – закричала Мария и прикрыла руками грудь.

Людовик посмотрел на нее и неожиданно понял, что она ему не нравится. Он вспомнил, что когда она выходила за него замуж, то была всего лишь дочерью изгнанника без ломаного гроша в кармане.

– Мадам, – в голосе короля появилось пренебрежение, – вы забываете, с кем разговариваете.

– Я полностью контролирую свои чувства, я-то не пьяна, – ответила она.

– Ты пожалеешь о том, что сделала этой ночью, – пригрозил Людовик.

– Пожалею? Если я смогу отослать тебя в спальню, то я ни о чем не буду жалеть.

– Повторяю, – сказал Людовик, – вы пожалеете об этом, мадам.

Людовик покинул Марию и вернулся в королевскую спальню.

Камердинер с удивлением посмотрел на короля: мало того что тот вернулся, так еще и в состоянии необычной ярости.

Посмотрев на слугу, Людовик понял, что, если даже никто и не услышал, как они с женой ссорились в ее спальне, об этом все равно догадаются и пойдут слухи.

– Пошел вон, – сказал он слуге. – И приведи мне женщину… Найди красивую женщину и приведи ее ко мне… сейчас же.

Камердинер выбежал из покоев короля. Это все же случилось. Теперь начнется веселье. Это только начало. Завтра весь королевский двор будет обсасывать новость.

«Но кого? – думал слуга. – Это важно».

Ему нужен был совет – кардинала Флери или месье де Ришелье. Но на это не было времени. Король изменился: никогда он еще не был таким злым, как сегодня. Поэтому слуге нужно было действовать быстро.

Первой попавшейся ему на пути подходящей женщиной была фрейлина принцессы де Роган.

Он остановил ее и спросил:

– Вы проведете ночь с королем?

Она удивленно уставилась на него.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила она.

– Вполне, и нельзя терять ни минуты. Король не на шутку рассердился на королеву. Он хочет, чтобы вы заняли ее место…

– Только на эту ночь? – спросила она. Ее глаза засияли. Король хорош собой, и кроме того, перед ней открываются великолепные возможности.

– Это зависит от вас, – ответил слуга. Она запрокинула голову и вдруг засмеялась.

– Ведите меня к нему.

Камердинер гадал, какая картина предстанет его взору, когда он вернется в покои короля. Людовик протрезвеет? Придется ли ему и девушке выпутываться из щекотливого положения?

Но ему не стоило беспокоиться. Король с нетерпением ждал возвращения слуги. Странный новый король, полный огня и страсти, король, уставший играть в мужа, верного женщине, слишком озабоченной соблюдением дней святых.


На следующий день весь королевский двор пришел в волнение. Старая эра окончилась, начинается новая. Возможно, Ришелье, Клермон и мадемуазель де Шароле считали это забавным, но министры короля во главе с Флери сочли такой поворот событий очень тревожным. Времени на то, чтобы оставаться в стороне и терпеливо ждать, когда все пойдет своим чередом, не было. Молодая особа из ночного приключения короля не представляет никакой опасности. Она не так уж красива и умна, да и то обстоятельство, благодаря которому она появилась в спальне короля, вряд ли поможет ей закрутить с Людовиком серьезный роман.

О ней беспокоиться не стоит. Но очевидно, что вскоре появится женщина, которая будет иметь огромное влияние на короля.

При дворе были две враждующие между собой партии. Штаб первой был в Шантильи, в имении Бурбонов, мадемуазель де Бурбон, дочь герцога де Бурбона, была его идейным вдохновителем. Лидерами второй, в Рамбуйе, были граф и графиня Тулузские.

Партия в Рамбуйе пользовалась большим уважением, именно в этих кругах Флери и предпочел искать новую любовницу для короля.

Граф Тулузский был незаконнорожденным сыном Людовика XIV и мадам де Монтеспан и, таким образом, являлся родственником короля; и именно с его женой Флери решил обсудить столь деликатную проблему. Для этого он попросил графиню посетить его, она незамедлительно явилась к нему, прекрасно осведомленная о предмете их будущего разговора.

Флери склонился над рукой графини и попросил ее сесть. Потом он сразу же перешел к делу.

– Известно ли вам, мадам, о ссоре между их величествами? – спросил он.

– Да, месье кардинал. Кому же об этом не известно?

– Это было неминуемо. У королевы много хороших качеств, но ей недостает некоторых, которые важны для такого человека, как король.

– Вы правы, – сказала графиня. – Во-первых, она старше его. Для других женщин, может быть, эта разница – пустяк, но она постоянно закутана в шаль… у нее вообще нет потребности выглядеть элегантно… – Графиня пожала плечами: – Бедная женщина! Она постоянно беременна, и, боюсь, это плохо сказывается на элегантности.

– Она сделала достаточно много хорошего, – подхватил Флери. – У нее целомудренные друзья.

– Но такие скучные, – пробормотала графиня.

Она улыбнулась, вспомнив потуги королевы: как она пела, играла на клавесине, рисовала. Но бедняжка была абсолютно бездарна.

– Это естественно, – добавил Флери.

– Странно, что этого не произошло раньше.

– Боюсь, что в скором времени король предпочтет другую женщину своей жене, – сказал Флери. – И когда это произойдет, для нас всех будет лучше, если она окажется достойной его внимания.

– Вы говорите истину, – согласилась графиня.

– Я бы хотел, – продолжал кардинал, – чтобы она была скромной. Неприятно, если она будет требовать привилегий себе и своему роду. Поэтому я бы не хотел, что она была особой слишком уж знатного происхождения.

Графиня удивленно подняла брови:

– Ваше преосвященство, уж не хотите ли вы, чтобы в постели короля оказалась простолюдинка?

– Нет, нет, об этом и речи быть не может. Нам нужна женщина очаровательная, высокородная, но не слишком влиятельного рода, вы меня понимаете. Она должна быть учтивой, готовой услужить королю в определенном смысле и не требовать многого взамен.

– Буду с вами откровенной, – сказала графиня. – Я предполагала наш с вами разговор и много думала об этом деле.

– У вас есть какие-то предложения?

– Да, есть. Я думаю о старшей дочери Нель, Луиз-Жюли. Она замужем за графом де Майи. Он очень беден, и его, несомненно, можно вынудить не вмешиваться. Луиз-Жюли очень милое создание. Я бы не назвала ее красавицей, но она очаровательна.

– Род Нель, – прервал ее кардинал. Его глаза блестели. – Вижу, что вы все поняли правильно, мадам. Но разве мадам де Майи – не одна из фрейлин королевы?

– Это так, но разве это важно? Короли и раньше выбирали себе любовниц из подруг своих жен. В любом случае, если бы она не была фрейлиной короля, то очень скоро захотела бы ею стать.

Кардинал кивнул:

– Посмотрим, что произойдет с мадам де Майи. Но сначала нужно настроить короля на нужный лад, чтобы он принял ее. Не думаю, что здесь будут какие-то сложности. Ему надоели отказы королевы, она задела его гордость. Думаю, на этом этапе нам лучше прибегнуть к помощи одного из лучших друзей короля. Уверен, герцог де Ришелье с удовольствием согласится нам помочь. Мне известно, что он уже давно расписывает королю прелести измен. Я сейчас же пошлю за герцогом, и мы расскажем ему о нашем плане.

Когда герцог де Ришелье выслушал план кардинала и графини, он нашел его очень занимательным.

– Я одобряю ваш план, – сказал он. – Одобряю всем сердцем. Если мы ничего не сделаем для нашего возлюбленного Людовика, он станет таким же скучным, как его королева. Он у нас будет ходить по двору закутанный в шаль и умиляться успехам своих младенцев. – Герцог удостоил слушателей саркастической улыбкой: – Мадам де Майи? Гм… Очаровательна. У нее такие восхитительные ножки. Природа даровала ей нечто большее, чем просто красоту. Мадам де Майи идеальна… для начала.

– Тогда прошу вас, – вкрадчиво заметил кардинал, – приготовьте его величество к встрече с дамой. Вы сможете объяснить все лучше многих…

– Радости любви! – вскричал Ришелье. – Разве не естественно, что я, грешник, понимаю в них больше, нежели человек церкви.

Кардинал и не подумал обидеться на его дерзость. Мадам де Майи будет идеальной любовницей. Флери понимал, что она не только не станет претендовать на кусок государственного пирога, но и короля отвлечет от управления Францией.

Ришелье похотливо подмигнул кардиналу.

– Предоставьте его величество мне, – сказал он. – Я начну уводить его с пути целомудренного супружества без промедлений.

* * *

Три главных камердинера короля, Башелье, Ле Бель и Барьяк, считали, что их жизнь немного скучна. Не было ничего особенного в том, чтобы каждую ночь сопровождать короля в спальню королевы, класть его шпагу рядом с кроватью, забирать рубашку и ночные туфли, возвращаться в спальню короля и ждать утра, чтобы сопроводить короля в его спальню для церемонии пробуждения.

Теперь их ждали веселые времена, и если королю начнут нравиться другие женщины, то выполнять обязанности камердинера станет не только интереснее, но и прибыльнее.

Встреча с графиней Тулузской взволновала мадам де Майи.

Она не любила своего мужа – собственного кузена, скупого графа де Майи, постоянно горевавшего о собственной бедности, – и, как все, восхищалась красотой короля. Они с Людовиком были ровесниками – им было по двадцать три года.

Им организовали встречу, и Башелье проводил мадам де Майи в покои короля. Как только Людовик и мадам де Майи остались наедине, ими овладела застенчивость.

Людовик никогда не чувствовал себя свободно с женщинами. К такому результату привели усилия по сохранению его невинности сначала Виллеруа, а потом и Флери. Хотя он был крайне чувственным мужчиной, найти выход в такой ситуации для него было чрезвычайно сложно.

Мадам де Майи, безусловно, была очень влюблена в короля, и поэтому смутилась. То, что их встреча проходила ночью в покоях короля, добавило им обоюдного смущения.

В обществе мадам де Майи знали как очаровательную женщину, отмечали живость ее характера, остроумие, но сейчас она словно лишилась дара речи. Король во власти эротических картин, навязанных ему этим повесой Ришелье, полностью потерял дар речи.

Они вели себя друг с другом вежливо и сдержанно. Встреча окончилась провалом.

Мадам де Майи покинула короля в полной уверенности, что тот больше никогда за ней не пошлет.

Людовик тоже не горел желанием провести с ней еще одно ночное собеседование, и Флери опасался, что вскоре король станет жертвой авантюристки, поставившей себе целью управлять Францией через него.

Покровители мадам де Майи сделали ей выговор. Несомненно, она вела себя как молодая девственница. Неужели она не понимает, что король бунтует против чопорности королевы?

Она должна приветствовать Людовика сладострастными взглядами, а не приседать в реверансах. Пусть принимает соблазнительные позы на ложе короля, ведь самой привлекательной частью ее тела были ножки. Так пусть она максимально использует свое очарование и попробует еще раз. Мадам де Майи очень хотела попробовать еще раз. Оставалось только уговорить Людовика еще раз встретиться с ней. Это оказалось непросто, но ему сказали, что если он добрый молодой человек, то обязан встретиться с ней из милосердия, не то сердце бедняжки де Майи разорвется от горя.

Людовик просто остолбенел, когда, войдя в собственные покои, увидел лежащую на кровати полуголую молодую женщину, соблазнительно улыбавшуюся ему.

В это мгновение он был готов развернуться и убежать. Но рядом был Башелье, и Людовик не хотел, чтобы слуга заметил его смущение.

– Ваше величество, мадам ждет вас, – объявил Башелье. Момент был настолько решающий, что толкнул короля к немедленным действиям.

Мадам де Майи раскрыла руки и приняла в них Людовика, а Башелье бесшумно запер двери.


Таким образом, короля удалось соблазнить со второй попытки. Флери вздохнул с облегчением. Теперь он мог спокойно заняться государственными делами.

Но сначала он пожаловал графу де Майи 20 тысяч ливров – в качестве поощрения за уступчивость. Флери также желал, чтобы это дело не получило широкой огласки. Версаль, конечно, уже гудит о том, что у Людовика появилась любовница, но народу Франции лучше не знать о моральном падении их короля.

Народ обожал своего короля. И хотя коренастая и располневшая королева не вызывала у людей такого же благоговения, они признавали, что она хорошо выполняла свой долг перед государством. Людям нравилось считать, что их Людовик – спокойный молодой человек, образцовый семьянин и к тому же красавец, божественно прекрасный в великолепном королевском одеянии.

Флери считал, что лучшую любовницу для короля просто не сыскать. Мадам де Майи была доброй женщиной и довольствовалась одной лишь любовью короля.


После неловкого начала Луиз-Жюли стала занимать Людовика все больше и больше. Королева никогда не умела разделять с ним наслаждения так, как эта женщина. Он словно брал уроки, и каждый следующий давал все больше и больше.

Людовик стал считать свою любовницу самой красивой женщиной при дворе, как он считал самой красивой королеву в первые дни их брака. Мадам де Майи была высокой и очень стройной, отличаясь чудесными карими глазами и бесподобными ножками, благодаря которым стала знаменитой. У нее был болезненно-бледный цвет лица и очаровательно неправильные черты, но благодаря особенной мягкости характера ей удавалось быть прелестной.

Мадам де Майи не искала почестей, очень скоро она нежно привязалась к королю и заявила, что это для нее самая большая награда.

Король находился наверху блаженства, эта женщина в любой момент была готова отправиться с ним в такие глубины чувственности, о существовании которых он раньше и не догадывался.

Любовница никак не выделялась среди придворных и всегда с большим уважением относилась к королеве. Связь Людовика и Луиз-Жюли де Майи была идеальной, и они надеялись, что она будет длиться всю жизнь. В тот год Мария родила еще одну дочку, которую назвали Викторией.

Король не обходил вниманием свою жену, не оставляя без работы королевских нянек. Практически сразу после рождения Виктории Мария вновь забеременела. Королева становилась все более и более мрачной и раздраженно заявляла, что она всю жизнь проводит в постели.

Тем временем король и мадам де Майи наслаждались обществом друг друга. Она присутствовала на охоте и сопровождала короля во всех дружеских попойках.

Казалось, что любовник из короля получился такой же верный, как когда-то был муж.

Глава 6

МАДАМ ДЕ ВИНТИМИЛЬ

За четыре года королева смирилась со страстной любовью короля и мадам де Майи. Она понимала, что коль скоро у ее мужа есть любовница, то пусть лучше это будет мадам де Майи.

У Марии оставались ее дети. В 1734 году родилась София, в 1736-м – Тереза-Фелиция, и совсем недавно на свет появилась Луиза-Мария.

Десять детей за десять лет; никто бы и не осмелился требовать от королевы большего. Возможно, больше детей у нее не будет. Хотя Людовик и хотел еще одного наследника (из восьми выживших детей семь были девочками), он редко проводил с ней ночи. Многие обвиняли в этом Марию. Но она устала от бесконечных родов. Доктора предупреждали, что ей нужно передохнуть. Когда Людовик приходил к ней, она молилась возле ложа в надежде, что, пока закончит молитву, он уснет, что нередко и происходило. Помогало и воздержание в дни святых; кроме того, Людовик посещал Марию все реже и реже, так как мадам де Майи всегда ждала его с нетерпением.

Теперь королева вела свою собственную жизнь; у нее был свой маленький королевский двор. Дни там проходили спокойно и неторопливо. По утрам она ходила на молебен, читала богословские книги, после чего шла к королю с официальным визитом; затем она занималась рисованием и одаривала своими картинами друзей. После мессы она обедала, а послеобеденное время проводила со своими фрейлинами, чьи вкусы во многом совпадали со вкусами королевы. Затем сидела в своих покоях, где вышивала или играла на клавесине. Она читала, ожидая, пока придворные не соберутся для игры в карты. Иногда она навещала своих друзей, но всем скоро стало ясно, что в ее присутствии не стоит обсуждать скандальные новости. Марию воспитывали строго. Она стала религиозной и много времени тратила на благотворительность. Королева не интересовалась модой и очень любила поесть, из-за чего расплылась, но не старалась улучшить свою фигуру. Придворные пытались уклониться от ее приглашений. На этих приемах они опасались зевнуть или, чего доброго, заснуть.

Приемы у короля – это совсем другое дело! Быть приглашенным к королю считалось большой честью. Тем более, что Людовик всегда предпочитал жить уединенно и общался лишь с несколькими близкими друзьями. Он даже приказал построить под крышей дворца, вокруг внутреннего дворика, «маленькие кабинеты». Они представляли собой систему комнаток, соединенных между собой винтовыми лестницами и галереями.

Маленькие комнатки строились с большой любовью, так как Людовик обнаружил у себя страсть к архитектуре, унаследованную от своего прадеда.

Людовик получил большое удовольствие от планировки этих комнат, они вышли очень уютными, изящные резные панели делали стены похожими на фарфоровые, их украшал орнамент из цветочных гирлянд.

«Кабинеты» напоминали дворец во дворце. Здесь у Людовика была спальня, библиотеки и столовая – самая главная комната, где он и развлекал своих друзей. Короля так увлекли маленькие комнатки, что он добавил еще несколько. Теперь у него была мастерская, где он занимался резьбой по слоновой кости, и была пекарня – Людовик вновь заинтересовался кулинарией.

Часто во время ужина с близкими друзьями король готовил и даже сам подавал кофе. Именно во время таких неформальных приемов он был само очарование. Придворные церемонии, так радовавшие его прадедушку, утомляли Людовика. Поэтому верхом удовольствия он считал встречи с мадам де Майи. Во время таких вечеров не было ни церемонных поклонов, ни реверансов. Кто-то из гостей сидел на полу, вместе с королем. Царило всеобщее веселье, и всем было жаль, когда вечер заканчивался и король говорил обычное: «Время церемонии отхода ко сну».

Людовик с грустью покидал веселую компанию и шел в королевскую спальню, где проходила помпезная и утомительная церемония отхода ко сну. Ему никогда не нравилась огромная королевская спальня Людовика XIV, и он часто покидал ее, отправляясь вместе с мадам де Майи в более уютную комнатку.

Людовик задался вопросом: а почему у него нет собственной спальни? Вскоре она у него появилась. Комната располагалась на втором этаже северной части дворца. В спальню перенесли кровать с балдахином. Королевские покои вскоре стали центром светской жизни дворца.

Марию редко приглашали на эти собрания, куда стремились попасть самые видные придворные, и она хотела было заняться воспитанием собственных детей, но ей это было строго запрещено. У девочек появились гувернантки, назначенные королем. Они виделись со своей матерью всего раз в день, и то в присутствии посторонних. Девочки были просто очаровательны и на церемониях всегда стояли рядом со своей матерью. Дофина Мария видела чаще, так как его комнаты были на первом этаже дворца, прямо под покоями матери; но, как и в случае с дочерьми, матери не позволяли воспитывать его.

Людовик часто бывал в комнате мальчика, так как очень гордился своим девятилетним сыном и повторял его высказывания своим друзьям, которые принимали их с подобающим восторгом и восхищением. Однажды, когда, как обычно, девочек привели к королеве, она заметила, что их что-то беспокоит. Старших – близняшек, Луизы-Елизаветы и Анны-Генриетты – с ними не было, возглавляла группу шестилетняя Аделаида.

Все находили забавным, насколько высокомерно держится девочка и как она умеет приводить в трепет окружающих. Особенно это впечатляло Викторию и Софию. Двухлетняя Тереза-Фелиция и крошка Луиза-Мария были еще слишком маленькими, чтобы попасть под влияние Аделаиды.

Девочки подошли к маме и сделали глубокий реверанс. Мария заметила ярость в глазах Аделаиды.

– Все ли в порядке, дочь моя? – спросила королева.

– Нет, матушка.

Виктория затаила дыхание. Взгляд Софии метался с Виктории на Аделаиду, и она тоже на всякий случай перестала дышать.

– Расскажите мне, в чем дело, – потребовала королева.

– Матушка, мы слышали, нас хотят увезти, – выпалила Аделаида.

Виктория кивнула, глядя на сестру; София повторила ее движение.

– Мы не хотим никуда уезжать, матушка, – продолжала Аделаида. – Нас хотят отправить в монастырь. Мы не поедем туда.

– Послушай, дочь моя, – сказала королева, – в жизни каждого из нас наступает момент, когда нам приходится делать то, чего мы не хотим.

Аделаида умоляюще смотрела на мать:

– Матушка, разве вы не можете запретить им? Королева загрустила. Разве она что-нибудь могла решить в судьбах своих детей? Все было решено заранее и без ее ведома. Девочек отправят в аббатство Фонтевро, где их будут учить монахини. Бедненькие, им придется познать, насколько простая до аскетизма жизнь монастыря отличается от великолепия и пышности Версаля. Марии было жаль своих детей, но она ничего не могла для них сделать, не могла сказать детям, что с ней не советовались, если бы она и высказала свое мнение, к нему бы никто не прислушался. Сказать об этом было ниже ее королевского достоинства, и Мария старалась избегать взгляда пяти пар умоляющих глаз. Она попыталась придать своему лицу самое суровое и неумолимое выражение.

– Как успехи в вышивании? – спросила она у девочек.

Виктория, как обычно, надеялась, что Аделаида ответит на вопрос матери, но вместо этого та резко выпалила: «Матушка, не позволяйте им отсылать нас». Марии вдруг захотелось обнять их всех, сказать им, что она убьет всех, кто попытается отнять у нее ее маленьких девочек. Но делать этого нельзя. Вокруг слишком много посторонних, и нужно соблюдать этикет дворца, даже если девочки и посчитают ее суровой и жестокой. Было просто немыслимо обнимать их в этот утренний час. Это могло послужить для них дурным примером!

Мария с каменным лицом провозгласила: «Дети, первое, чему нужно научиться принцессе, – это послушание».

Старшая готова была вот-вот расплакаться. Мария искренне надеялась, что девочка сдержится, поскольку это послужит сигналом и разревутся все остальные. Аделаида вовремя вспомнила, где находится и все, чему ее учили все шесть лет, проглотила слезы и высоко подняла голову. Мать разрешила ей идти, и девочка сделала безупречный реверанс. Остальные последовали примеру Аделаиды и тоже повели себя согласно этикету.

Когда дети ушли, Мария спросила себя: почему она позволяет забирать у нее дочерей? Они пробудут в Фонтевро долгие годы. С какой стати ее разделяют с собственными детьми? Она была уверена: во всем виноват Флери. Хотя кардиналу уже за восемьдесят, он оставался все таким же энергичным и продолжал самостоятельно принимать все важнейшие решения.

Придется вызвать кардинала и посмотреть, что она сможет сделать для своих девочек, несмотря на то что Флери никогда не придавал значения мнению Марии.

Именно из-за него ее отец вновь потерял польский престол. Флери опасался, что из-за Станислава Франция окажется втянутой в войну. Но война все равно началась. Кардинал конечно же предпочел бы избежать ее, но во Франции существовала сильная группировка, старавшаяся любой ценой развязать войну с Австрийской империей. Представители этой группировки взяли вверх над Флери, и Франция, объединив войска с Испанией и Сардинией, пошла в атаку.

Но Станиславу, который после избрания Фредерика-Августа сбежал в Данциг, чтобы ждать там помощи, это мало помогло.

Некоторые во Франции поддерживали изгнанного короля, но, к сожалению, Флери к ним не относился. Но благородный человек – граф де Плейо, посол в Копенгагене, старался поддержать Станислава.

Когда командующий небольшой флотилией, посланной Флери, увидел, с каким количеством русских ему придется сражаться, то решил, не вступая в бой, повернуть прочь от Данцига. После чего посол, де Плейо, в одиночку повел против русских небольшой отряд. Это был доблестный поступок, но Плейо был убит, а Станиславу пришлось в облачении крестьянина покинуть Данциг.

Война продолжалась в Рейнланде и Италии, хотя целью Флери, чьей навязчивой идеей было не втягивать Францию в войну, стало перемирие любой ценой. В 1735 году начались переговоры. Фредерика-Августа признали королем Польши Августом III. Австрия оставила себе Парму и Пьяченцу, а Испания получила Неаполь и Сицилию. Что же получил Станислав? Было решено отдать ему Лотарингию, так как Франц, герцог Лотарингский, собирался жениться на Марии-Терезии, дочери Карла VI и его наследнице. Франция никогда не позволила бы, чтобы Лотарингия оказалась в руках Австрии, поэтому пришлось дать герцогу Францу Тосканию, а Лотарингию передали Станиславу. Однако после его смерти земля должна была принадлежать Франции.

Итак, вместо Польши Станислав получил Лотарингию. Слабое утешение для короля, горько подумала Мария. Она во всем винила Флери, который не оказал ее отцу помощи, когда тот в ней действительно нуждался.

Она была уверена, что он откажет в помощи и ее маленьким девочкам.

Когда Флери явился по ее приглашению, Мария, предложив ему сесть, строго произнесла:

– Ко мне приходили мои дочери, месье кардинал. Они очень опечалены.

Флери удивленно посмотрел на королеву. Почему он должен решать эти вопросы?

– Покидать дом всегда грустно, – продолжала Мария.

– Мадам, дети должны получить воспитание.

– Они могут получить гораздо лучшее образование здесь, во дворце.

– Мадам, вы хотя бы понимаете, во сколько это обойдется казне?

Мария раздраженно посмотрела на кардинала. Его беспокоит экономия! Не так давно он приказал разобрать прекрасный мраморный фонтан в Марли и сделать там лужайку. «Это, – сказал он тогда, – сэкономит казне тысячу крон».

Мария очень разозлилась, когда услышала об этом. Как раз тогда Станиславу даровали Лотарингию. Флери заявил Марии, что трон Лотарингии гораздо лучше для ее отца, чем трон Польши, и Мария ответила с горечью: «О да, месье кардинал, ровно настолько, насколько лужайка лучше великолепного фонтана!»

Умолять такого человека было бесполезно. Флери верил, что знает, как излечить недуги его страны, и его абсолютно не беспокоило то, что у него нет расположения королевы. Главное, что ему полностью доверял король.

– Это разобьет им сердце, – продолжала Мария. – Как вы не понимаете? Здесь, в Версале, они счастливы. Вы хотите отослать маленьких детей в мрачное аббатство!

– Мадам, воспитание принцесс дорого обходится казне. В аббатстве Фонтевро они не только получат образование, но и станут дисциплинированнее. Я уверен, что отослать их в аббатство разумно и правильно.

Он был непоколебим. Он не понимал, что детям очень тяжело покидать свой дом. Он знал, только как сэкономить казне средства.

Мария вздохнула. Она поступила глупо: не стоило приглашать его к себе.

Аделаида ускользнула от Виктории и Софии. Это было непросто, так как девочки всюду ходили за ней. Их привязанность к старшей сестре воспринималась ею как должное, но иногда создавала определенные трудности.

Девочка разгладила свое бархатное платье, оно было темно-голубое, и придворные называли этот цвет «королевским», потому что он совпадал с цветом глаз Людовика. Аделаида попросила разрешения надеть сегодня это платье, и ей не отказали. Няни переживали за ребенка, которому скоро суждено было покинуть дворец, и старались выполнить все ее малейшие желания.

– Аделаида, что ты собираешься делать? – спросила ее Виктория.

София молчала и, как обычно, переводила взгляд с одной сестры на вторую.

– Секрет, – ответила Аделаида. – Возможно, я расскажу вам позже.

Виктория и София переглянулись. Им пришлось удовольствоваться этим ответом.

Аделаида решительно покинула их и направилась на второй этаж к новым покоям короля. Она абсолютно не боялась своего отца, считала его самым добрым человеком в мире, потому что он всегда любил играть с ней. Девочка знала, что папе нравится, когда она говорит что-нибудь умное, а когда она плакала, отец был готов обещать все, что угодно. Не то чтобы он всегда выполнял свои обещания, но просто не выносил слез своей маленькой дочки. Кроме того, Аделаида слышала, как ее гувернантка, маркиза де Ла Ланде, часто повторяла другим нянькам: «Мадам Аделаида самая красивая из дочерей короля».

Если ты красивая, нужно быть смелой и попробовать использовать расположение к себе влиятельных особ. От безысходности Аделаида была готова рискнуть.

Ей встретился один из пажей. Когда они поравнялись, он поклонился ей, и девочка властно потребовала:

– Мне необходимо говорить с его величеством.

Паж, изо всех сил стараясь не рассмеяться от «взрослых» манер ребенка, почтительно ответил:

– Мадам, насколько мне известно, его величество сейчас на мессе.

Аделаида благосклонно кивнула и проследовала к покоям короля.


Возвращаясь с мессы, Людовик, как обычно, чувствовал себя неуютно, ему хотелось вести праведную жизнь, но очень нравилось общество мадам де Майи, хоть сознание того, что это грех, и отравляло его счастье.

Людовик не мог долго печалиться. Мысль о том, что вскоре он отправится в Куси, замечательный дворец среди лесов рядом с Сеной, подняла его настроение. Дворец был прибежищем для него и мадам де Майи. Сразу же после покупки не мог отказать себе в удовольствии перестроить и украсить его. Дворец перекрасили в голубой цвет, отделали золотом, а в комнатах сделали зеркальные стены. Теперь Куси стал по-настоящему прекрасен.

Людовик очень хотел погрузиться в умиротворяющую атмосферу Куси, куда он отправится вместе с любовницей и несколькими самыми преданными друзьями. Он очень надеялся, что там не будет чувствовать угрызений совести. Конечно же его можно понять и простить. Мария, его королева, не могла предложить ему физического удовлетворения, а ведь Людовик здоровый мужчина двадцати девяти лет.

– Лет через сорок будет достаточно времени для раскаяния, – говорил герцог де Ришелье.

Но совесть время от времени грызла Людовика, и он думал обо всем этом, пока шел в свою спальню. Войдя в переднюю, Людовик с удивлением заметил бегущую к нему маленькую фигурку.

Маленькие ручки обхватили его колени, и, прерываемый рыданиями, раздался голосок: «Папа! Папа! С тобой говорит твоя мадам Аделаида!»

Он поднял ребенка на руки. Щеки девочки были мокрыми. Как только ее лицо поравнялось с его, она обняла его за шею и прижалась к отцу.

– Что беспокоит тебя, моя радость? – нежным голосом спросил Людовик.

– Они хотят забрать Аделаиду у папы и отослать ее.

– И кто же собирается сделать эту ужасную вещь? – спросил он.

– Они говорят, что ты и собираешься.

– Я? Разве я могу отослать мою любимую мадам Аделаиду?

– Нет… нет… папа, не можешь. Поэтому ты и должен остановить их, они хотят отослать нас к монахиням… на годы… годы… годы.

– Это потому, что вам нужно учиться, моя дорогая.

– Здесь я выучусь… быстрее.

– Ну… Все уже хорошо обдумано, и было решено, что лучшими учителями для тебя и твоих сестер будут именно монахини. Очень скоро вы вновь окажетесь дома.

– Через годы и годы, – закричала она и заревела в голос.

– Тише, малышка, – успокаивал ее Людовик, тщетно ища кого-нибудь, чтобы передать ему плачущего ребенка. Но Аделаида не собиралась позволить ему так просто отделаться от нее. Еще крепче вцепившись в отца, она обрушила на него целый водопад слез. – Тише, тише, тише! – кричал Людовик.

– Но они заберут меня у моего папы… останови их, пожалуйста. Пожалуйста… пожалуйста… ну, пожалуйста!

– Но, моя дорогая…

– Ты король. Ты можешь!

– Аделаида…

Девочка начала неистово лупить его кулачками.

– Можешь? Можешь? – верещала она.

– Понимаешь, Аделаида…

– Если ты отправишь меня туда, я там умру, – выла она. – Обязательно умру, потому что не могу жить без моего папы…

Девочка не притворялась. Аделаида понимала, что если она уедет из Версаля в Фонтевро, то действительно пройдут долгие, долгие годы, пока она вернется сюда.

К ним подошел герцог де Ришелье и поинтересовался:

– Послать за гувернанткой мадам, ваше величество?

– Нет… не надо! – кричала Аделаида. – Я не позволю моему папе покинуть меня.

– Что я могу поделать? – беспомощно спросил король.

– Ваше величество, поскольку дама утверждает, что она вас не отпустит, вы можете либо отправиться вместе с ней в Фонтевро, или оставить ее вместе с собой в Версале.

– Или, – сказал король, – настоять, чтобы она поехала без меня.

– Не думаю, ваше величество, что в ваших правилах отказывать очаровательной молодой даме в ее просьбе.

Аделаида вся напряглась, но продолжала всхлипывать и прижиматься к отцу.

– Ну, – сказал король, – думаю, один лишний житель Версаля вряд ли так уж опустошит казну.

Людовик поцеловал дочь в горячую щечку.

– Ну, моя девочка, хватит плакать. Ты остаешься в Версале вместе с папой.

В ответ Аделаида так крепко обняла отца, что тот чуть не задохнулся.

– Мое новое платье такого же цвета, как глаза вашего величества, – сказала она. – Поэтому я так люблю его.

– Как очаровательно ведут себя дамы… когда выполняешь их просьбы, – тихо сказал Ришелье.

Король засмеялся. Он поднял Аделаиду так высоко над головой, что она чуть не задела резьбу на потолке.

– Мадам Аделаида, – закричал он, – я рад, что вы остаетесь с нами, не меньше, чем вы сами.

На следующий день Аделаида наблюдала, как четырех ее младших сестер увезли в Фонтевро. Вместе с ними поехала мадам де Ла Ланде. Аделаида немного поплакала из-за того, что их увозят, но все же она была довольна, поскольку оставалась в Версале. Девочка узнала, что если она захочет чего-то, то это можно получить, если просить определенным образом и в определенное время.


Прошел год, и Аделаида порой забывала о самом факте существования маленьких принцесс. Когда же она думала о них, то искренне сочувствовала им, отправившимся в мрачное старое аббатство. Гораздо веселее было жить в Версале, вместе с отцом. Иногда Людовик сам приходил в детскую проведать ее; иногда она вместе с ним ходила к дофину, хотя ей это и не очень нравилось: брат умел завоевать внимание отца и отвлечь его от Аделаиды.

Девочка всячески демонстрировала свою любовь к отцу. Ведь ее отец – самый важный человек при дворе, и, пока он любил ее, Аделаида тоже была важной. Она чувствовала разлад между королем и королевой и предпочитала красивого, очаровательного и всесильного отца, а не толстую и слишком уж набожную мать.

По мере того как дети взрослели, Людовик все больше и больше интересовался ими. И в Аделаиде, и в дофине чувствовался твердый моральный дух, и королю это очень нравилось.

Аделаида была милой маленькой забавной девочкой, но наследником трона являлся Людовик.

Королю сообщили, что дофин стал слишком упрямым и кто-то должен был воздействовать на мальчика. Авторитетом для дофина был только король, поэтому сделать это мог только он. Дофин заявил своим наставникам, что однажды он станет королем, и поэтому это он будет приказывать им, а не наоборот.

Когда Людовик пришел в покои дофина на первом этаже дворца, десятилетний мальчик, увидев отца, низко поклонился.

Король улыбнулся. Обычно дофин, приветствуя отца, прыгал к нему на руки и просил покатать на плечах. Очевидно, что у дофина начало вырабатываться чувство собственного достоинства, он взрослел.

Людовик попытался вспомнить себя десятилетним мальчиком. Как он себя вел? Был ли он таким же своевольным, как и дофин? Вряд ли, но даже если и был, у Людовика было оправдание, ведь в десять лет он уже был королем.

– Сын мой, – обратился Людовик, – мне доложили о вашем поведении.

Дофин повернулся к стоящему рядом наставнику и приказал: «Оставьте нас».

Наставник посмотрел на короля, и Людовик кивком подтвердил приказание мальчика. Дофин знал, что сейчас ему сделают выговор, и не хотел, чтобы это произошло на глазах у наставника. Когда тот ушел, король сел и, привлекая мальчика к себе, сказал:

– Это ты его ударил по щекам?

– Да, папа. Он заслужил это!

– Это ты так решил или он сам?

Мальчик выглядел удивленным.

– Этот человек не прислушивается к голосу разума, – высокомерно заявил он.

– Голосу твоего разума конечно же, – сказал король, скрывая улыбку.

– Именно разума, – твердо ответил дофин. Людовик засмеялся.

– Сын мой, – сказал он, – однажды этим королевством будешь править ты. Мудрый король всегда прислушивается к рекомендациям своих советников.

– Я готов слушать, папа.

– Важно не просто слушать, – сказал король. – Нужно еще обдумать совет и, пока ты еще слишком юн, стоит ему последовать. Когда я был в твоем возрасте…

Выражение лица мальчика изменилось. Он прижался ближе к своему отцу.

– Расскажи мне, папа, о своем детстве. Расскажи мне, как в парламенте ты потребовал митру архиепископа или как черный с белым котенок пришел на собрание совета.

Людовик рассказал о своем детстве. Он надеялся, что так мальчик, которому судьба уготовила роль короля Франции, получит представление об обязанностях короля.

Лицо мальчика просияло, взгляд смягчился.

Когда Людовик закончил, дофин сказал:

– Папа, если бы моим наставником был ты, а не аббат де Сен-Кюр…

– Знаю, мой мальчик, ты бы не ударил меня по лицу. Так?

– Конечно нет, – хмуро буркнул ребенок.

– Даже если бы я не прислушался к голосу твоего разума?

– Я бы так любил своего наставника, что разум не имел бы значения, – сказал мальчик.

Людовику льстила сообразительность сына. Он часто повторял его высказывания, и придворные улыбались, услышав их в очередной раз. Король был любящим отцом и очень гордился своим сыном. Некоторые коварные люди просили замолвить за них словечко перед отцом, и маленький дофин, наслаждаясь чувством собственной важности, изо всех сил старался выполнить их просьбы. Людовик хотел, чтобы двор знал, какое уважение он питает к сыну, и, если эти просьбы были приемлемы, соглашался с мальчиком и выполнял их.


Людовику очень нравилось, что при дворе у него есть семья, и часто жалел о том, что четырех его дочек увезли в Фонтевро. Он очень любил близняшек и с грустью думал о том, что скоро девочки достигнут того возраста, когда их нужно будет выдавать замуж.

Луизе-Елизавете и Анне-Генриетте было по двенадцати лет. Дон Филипп, сын короля Филиппа V и его второй жены Елизаветы, искал себе невесту.

Когда у тебя семь дочерей, к поискам мужей для них нужно приступать заранее. Одной из близняшек придется поехать в Испанию. Известие привело девочек в трепет.

Они любили гулять вместе в садах дворца, говорить о будущем, а теперь приходит время расставания…

В этот день 1739 года они по обыкновению прогуливались, когда Луиза-Елизавета сказала:

– В последние дни отец много времени проводит с послом Испании.

Анна-Генриетта кивнула. Она посмотрела на пруд, выложенный мраморными изразцами с нарисованными птицами. Птицы выглядели так естественно, что вполне могли сойти за настоящих. Она не стала говорить, что утром заходила к отцу и что тот с самого утра заперся с послом, кардиналом и другими важными людьми. Она боялась, что так как Луиза-Елизавета считалась старшей, то в невесты выберут сестру, а не ее.

– Интересно, а на что похожа Испания, – спросила Анна-Генриетта.

Когда Луиза-Елизавета ответила, в ее голосе прозвучали истерические нотки:

– Говорят, что там очень мрачно.

– Так было в прошлом. Король наш родственник. Я слышала, что испанский королевский двор стал больше походить на французский с тех самых пор, как на престоле Бурбоны.

– По-моему, это вполне естественно. – Луиза-Елизавета обернулась на дворец медового цвета, ее родной дом, в котором она так все любила.

– Возможно, – продолжала ее сестра, – испанский королевский двор не так уж сильно отличается от Версаля.

– Но там не будет тебя… не будет нашего брата и нашей мамы. И папы… Там будет другой король… не папа! Ты можешь себе это представить? Я вот не могу. Король, который не наш папа.

– Тем не менее, он может быть очень добрым.

– Он не может быть таким же, как наш отец. – В горле Луизы-Елизаветы застрял комок.

– Можно привыкнуть. И возможно, ты со временем станешь королевой Испании.

– Нет, – ответила Луиза-Елизавета, – у дона Филиппа слишком много старших братьев.

Но ее глаза заблестели. Сестра заметила, что она довольна. Нежная Анна-Генриетта будет страдать больше, если из дома увезут ее. У нее не было желания властвовать, а у Луизы-Елизаветы его было в избытке. Старшая всегда была лидером. Анна-Генриетта была вполне довольна тем, что ее ведут те, кого она любит.

Теперь Анна-Генриетта пришла к выводу, что если кому-то из них и придется уехать, то пусть это будет Луиза-Елизавета. Она конечно же какое-то время будет несчастна, но вскоре начнет привыкать к новой стране. А если же покинуть Версаль заставят ее, Анну-Генриетту, то у нее будет разбито сердце. Анне-Генриетте будет достаточно грустно расстаться с Луизой-Елизаветой, но, по крайней мере, остальные члены семьи остаются с ней. У нее остается ее великолепный и любимый дом, где она сможет постепенно позабыть свою печаль.

Она молилась, что если уж ей суждено выйти замуж, то пусть это будет кто-нибудь, кто жил здесь. Возможно, это не так уж и невероятно. Луиза-Елизавета продолжала говорить об Испании. Она много читала о стране и знала, что королева Елизавета строила большие планы для своих сыновей и управляла королем.

«Ну вот, она уже все распланировала», – подумала Анна-Генриетта.

Тут она улыбнулась, потому что к ним кто-то приближался, и, прежде чем она увидела кто, она уже знала, что это был герцог де Шатре, правнук покойного регента герцога Орлеанского.

Он был очень красив; более того, Анна-Генриетта считала его самым красивым среди всех придворных. Он мог посоревноваться в красоте даже с ее отцом. Герцог поклонился принцессам.

– Мадам Первая, мадам Вторая! – пробормотал он.

– Доброе утро.

Ему улыбнулись обе принцессы, но он смотрел на Анну-Генриетту.

– Надеюсь, я не помешал? – спросил герцог. – Могу я погулять с вами?

Анна-Генриетта посмотрела на сестру.

– Ну конечно же можно, – быстро ответила Луиза-Елизавета. Было ясно, что все ее мысли сейчас о собрании, что идет сейчас во дворце, а вовсе не о таких пустяках.

– Сегодня во дворце очень оживленно, месье де Шатре, – сказала Анна-Генриетта.

– Это так, мадам.

В его глазах появилась тревога. Герцог продолжал смотреть на Анну-Генриетту, будто совсем забыл о существовании мадам Луизы-Елизаветы.

Когда к девочкам присоединился герцог де Шатре, их гувернантки, наблюдавшие за своими подопечными с небольшого расстояния, пошли к девочкам. Но прежде чем они подошли, к сестрам подбежал запыхавшийся паж.

Принцессы и герцог де Шатре затаили дыхание. Они ждали, что скажет паж, и были уверены, что он многое им расскажет.

– Что вам угодно? – крикнула Луиза-Елизавета еще до того, как паж приблизился к ним.

– Мадам… – Он прервался, и троице казалось, что пауза длится вечно; но только казалось.

– Мадам Луиза-Елизавета, – продолжал паж. – Его величество хочет немедленно с вами поговорить.

Напряжение спало. Луиза-Елизавета кивнула. Она последовала за пажом по траве ко дворцу. Ее путь в Испанию начался, и кто знает, к какой чести и славе он приведет?

Анна-Генриетта смотрела ей вслед. Она не заметила, как к ним подошли гувернантки. Она видела только великолепную красоту Версаля и неподдельную радость в глазах молодого герцога де Шатре.

В аббатстве Порт-Рояль сидела молодая женщина и ожесточенно вышивала. Иголка прыгала в ее руках, и стежки выходили неровными.

Она приказала одной из молодых дам, которая также была в монастыре и находилась примерно в том же положении, что и она сама, прийти к ней и поговорить. Паулина Фелиция де Нель всегда командовала, и, как ни странно, ей подчинялись. Разговоры с избранными ею собеседниками обычно сводились к монологу Паулины Фелиции, прерываемому лишь восклицаниями восхищения, удивления или односложными ответами. Большего она не позволяла.

Вот сейчас она говорила:

– Ты понимаешь, что мне двадцать четыре? Двадцать четыре! А я сижу здесь взаперти. Я, Паулина Фелиция де Нель, должна провести всю оставшуюся жизнь здесь! Разве это не возмутительно?

Она сделала паузу, давая своей собеседнице возможность кивнуть, что та незамедлительно и сделала.

– Я здесь… а моя сестра – в королевском дворце! И она не просто скромная фрейлина. Она могла бы править Францией, если бы захотела. А не правит лишь потому, что моя сестра дура. Луиз-Жюли – любовница короля. Ты только представь! Сравни то, как она проводит время и как его провожу я. Смириться с таким может только дура. А я не дура. По-твоему, я дура?

– О нет, мадемуазель де Нель.

– Тогда должна ли я оставаться здесь, вышивать подобную вот дрянь? Молиться? Смотреть, как увядает моя молодость? Любовницы королей должны помогать своим семьям. Это их долг.

Если бы я была на месте Луиз-Жюли… но я не на ее месте. А знаешь почему? Из-за недостатка возможностей. Она вышла замуж за нашего кузена, графа де Майи, и он привел ее ко двору. Если бы я была старшей сестрой, то за графа де Майи вышла бы я, и это меня бы он взял ко двору. Уверяю, тогда самой важной придворной дамой была бы Паулина Фелиция, а не Луиз-Жюли, как сейчас. Ты согласна?

– О да, мадемуазель.

– И если бы я была любовницей короля, я бы не осталась в тени. Я бы правила Францией. Я бы заставила уйти этого старого дурака Флери, ведь это он управляет королем, а не моя сестра. А все должно быть по-другому. Все знают, что королем должна управлять его любовница, а не какой-то глупый старый министр, которому давно уже пора быть в могиле. О, если бы я была на месте своей сестры, все при дворе было бы по-другому. Веришь?

– О да, мадемуазель, – ответила собеседница и, взглянув на мадемуазель, про себя сказала: «О нет, мадемуазель». Паулина Фелиция не видела себя со стороны, а другие видели. Она вовсе не была красавицей. Она была слишком высокой и в принципе уродливой, хотя ее уродливость и привлекала внимание. Невозможно было находиться с Паулиной Фелицией в одной комнате и не заметить ее, независимо от того, сколько еще в комнате людей. Однако она была умна. Она много знала о государственных делах, гораздо больше, чем другие монахини. Мадемуазель де Нель подходила к изучению этих вопросов с какой-то упрямой методичностью, будто это было частью какого-то плана. Все, даже мать-настоятельница, боялись ее, потому что мадемуазель была остра на язык и очень хитра, никто не мог противостоять ей.

Именно поэтому нужно было продолжать говорить «о да», или «о нет, мадемуазель де Нель», в зависимости от того, какого ответа требовала вспыльчивая Паулина Фелиция.

– Я расскажу тебе, что я собираюсь сделать, – сказала мадемуазель де Нель. – Я собираюсь написать своей сестре письмо и напомнить ей о ее долге. Я хочу потребовать, чтобы она немедленно организовала мой приезд ко двору. Думаешь, ничего не получится?

– О нет, мадемуазель.

– Рада слышать, значит, ты не глупа. Если бы ты была глупой, то выглядела бы полной дурой, когда ко мне придет приглашение. Я решила не терять больше времени даром. Я сейчас же напишу своей сестре. На вот… закончи вышивку за меня.

Паулина Фелиция бросила свое вышивание на колени собеседницы и гордо вышла из комнаты.


Среди близких к королю придворных воцарилось беспокойство.

Людовик все еще время от времени навещал королеву по ночам, а она продолжала всячески избегать его. На ужинах в тесном кругу поверенных друзей Людовик часто перебирал, и тогда самообладание покидало его.

Мария еще раз забеременела, но из-за переутомленности у нее случился выкидыш. Доктора считали, что это из-за того, что она родила слишком много детей за слишком короткий срок. Мария разделяла это мнение и в конце концов устроила мужу скандал. Сцена произошла рано утром, и никто из придворных не стал ее свидетелем. Все, что увидели камердинеры короля, когда тот выходил из спальни королевы, так это выражение решительности на его лице.

Они оказались правы. Людовик принял решение, что отныне все супружеские отношения между ним и королевой должны прекратиться, и таким образом малышка Луиза-Мария станет мадам Последней.

С этих пор связь Людовика с мадам де Майи уже никак не пытались скрывать. Народ поймет, что, раз королева не может больше иметь детей, король имеет полное право завести любовницу. Народ Франции снисходительно относился к подобным вещам.

Однако, хотя Луиз-Жюли и признали любовницей короля, она все равно чувствовала себя неуютно. Король стал доверять ей меньше, чем прежде, и, поскольку он был не таким добрым по отношению к ней, как раньше, у него могла появиться еще одна любовница. Луиз-Жюли страстно любила Людовика и была бы рада жить с ним в относительной уединенности Куси, а не в центре внимания в Версале.

Она знала, что вокруг нее люди зорко выслеживают тот момент, когда чувства короля к любовнице начнут ослабевать. Мужчины с нетерпением ждали, когда они смогут выдвинуть нужную им женщину, а женщины ждали своего шанса занять место Луиз-Жюли.

Но Людовик оставался все таким же простодушным. Его страх перед неприятностями с годами не только не уменьшился, а даже увеличился. Другой женщине пришлось бы очень долго очаровывать его, прежде чем он расстался бы со своей прежней любовницей.

Как ни странно, Луиз-Жюли больше всего опасалась недавно овдовевшей графини Тулузской. Хотя та была полновата и немолода, она сохранила поразительную красоту. Графиня коварно подбиралась к Людовику: она вовсе не хотела стать его любовницей, она относилась к королю как к сыну. Людовик часто и подолгу бывал в Рамбуйе, поскольку после смерти мужа графиня упросила короля присмотреть за ней и ее сыном.

Графиня была хитрой женщиной и знала, что Конде собираются отнять у ее сына его нынешнее положение. Ее муж был незаконнорожденным сыном Людовика XIV, но отец признал его. Конде считали, что теперь, когда граф умер, нет причин его сыну считаться родственником короля. Графиня собиралась изо всех сил бороться за права сына, герцога де Пентьевра, и если материнская любовь, которую она собиралась дать Людовику, перерастет в нечто большее, то тем лучше для ее семьи.

Графине везло. Молодого графа назвали принцем крови. Графиня выделила в Рамбуйе специальные покои для короля. Она называла их убежищем, где король может отдохнуть, если он устал от государственных дел и нуждался в материнской ласке. Людовик очень грустил, поскольку его дочь Луиза-Елизавета как раз отправилась в Испанию, чтобы выйти замуж за дона Филиппа.

Он меньше переживал по поводу отъезда младших дочерей: они были еще слишком малы и не успели полностью завоевать его симпатии. Людовик переживал отъезд двенадцатилетней принцессы совсем по-другому, особенно потому, что видел горе Анны-Генриетты и маленькой Аделаиды, которых он начинал любить все сильнее и сильнее.

Людовик чувствовал себя разбитым и очень переживал. Им овладевала тоска. Жизнь казалось совершенно монотонной, и даже охота, игра в карты, материнская любовь графини Тулузской и страсть Луиз-Жюли не могли вывести его из этой апатии с примесью меланхолии.

Луиз-Жюли как-то сказала ему:

– Людовик, я получила много писем от моей младшей сестры. Она жаждет приехать в Версаль.

Людовик апатично кивнул.

– Она пишет очень забавно. Паулина Фелиция никогда не была застенчивой. Смотри, видишь ее жирный почерк. «Я… Я… Я…» И так по всей странице.

Людовик взял письмо и прочитал; его губ коснулась легкая улыбка.

– Она очень хочет, – сказал он.

– Могу я пригласить ее ко двору?

– Было бы невежливым отказать ей в том, чего так жаждет ее сердце и чего она так активно добивается.

– Я завтра же ей напишу, – сказала Луиз-Жюли. – Ты найдешь ее очень необычной… совсем не похожей на кого-либо еще.

Людовик зевнул.

– Хоть какая-то перемена, – пробормотал он.


Паулина Фелиция вихрем пронеслась по королевскому двору. Придворные говорили, что они еще не видели столь уродливой женщины со столь высоким самомнением. Но им приходилось соглашаться, что ее уродство нельзя было не заметить. Уродство Паулины Фелиции было неотразимым, и, где бы она ни появлялась, она тут же притягивала всеобщее внимание.

Несомненно, она была остроумна, и уже через неделю придворные начали цитировать ее высказывания. Паулина Фелиция не видела чинов и званий и иногда даже отпускала шуточки в адрес короля.

– Его величество всю свою жизнь прожил в узде, – заявляла она. – И не важно, кто держит узду. Им управляют пожилые, зрелые и молодежь. Его держат древние руки кардинала, материнские герцогини Тулузской и любящие моей сестры. Вот будет потеха, если его величество выпутается из-под их опеки и дрожащей походкой пойдет по жизни сам!

Эти замечания дошли до ушей короля, и в следующий раз, когда Паулина Фелиция была на званом ужине у короля, он приказал ей сесть рядом с ним.

– Вы откровенная молодая женщина, – сказал он ей.

– Я говорю правду, – ответила она. – Правда побуждает к действию сильнее, чем ложь, которая бывает однообразна и скучна. Должно быть, вашему величеству это хорошо известно, потому что вас постоянно потчуют именно ложью.

Людовик улыбнулся.

– Думаю, что иногда в моем рационе все же появлялась доля правды, – сказал он.

– Пикантная приправа, которой слишком часто не хватало блюду, – ответила она.

– Она делает блюдо более аппетитным, – пробормотал Людовик.

– Да… и едок, зная лишь вкус лести и лжи, пресытился.

– Откуда вы столько про меня знаете?

– Хотя у вас и есть корона, ваше величество, вы остаетесь человеком. Поэтому, когда я использую мое знание людей, я многое узнаю о вашем величестве.

– Многие здесь присутствующие считают вас дерзкой, мадемуазель де Нель.

– Но в то же время они считают меня интересной, ваше величество. Вы только посмотрите, как они изо всех сил стараются услышать, что я говорю.

– Может, они хотят услышать, что говорю я?

– Нет, ваше величество, им вполне достаточно видеть, что вы обращаетесь ко мне. Чтобы понять это, не нужно прилагать никаких усилий. Но вот что вам говорю я – вот что действительно интересно.

– Так вас научили говорить правду в монастыре?

– Не в монастыре! Они учили меня этикету, манерам и как вышивать цветы на канве. Все это невыносимо скучно.

– И вы захотели приехать ко двору?

Она посмотрела ему в глаза.

– Я хотела увидеть ваше величество, – без колебаний ответила она.

Король был взволнован. Паулина Фелиция достаточно похожа на свою сестру, чтобы привлечь его, и то, что она далеко не красавица, добавляло привлекательную пикантность. Среди придворных было так много красавиц, готовых в любой момент прыгнуть к нему на шею, что он снова начинал чувствовать себя маленьким мальчиком и хотел спрятаться от людей. Но вот прятаться от мадемуазель де Нель он не хотел. Она забавляла его, и Людовик с удивлением обнаружил, что, когда он был в ее компании, ему больше не бывало скучно.

Ему хотелось видеться с ней каждый день. Флери начал тревожиться, герцогиня Тулузская пришла в ярость, а у мадам де Майи разбилось сердце. Но неизбежное случилось. Король больше не любил свою любовницу; предметом его симпатий стала ее сестра.


Паулина Фелиция стала частым гостем в «маленьких комнатках», а на ужинах в кругу близких друзей сидела рядом с королем.

Ее власти над Людовиком поражались все. Казалось невероятным, что король, успевший за свою жизнь привыкнуть к лести, так увлечется женщиной, основными качествами которой были дерзость и остроумие.

Когда было заявлено, что Паулине Фелиции необходимо выйти замуж, все сразу поняли, что под этим подразумевается. Она станет любовницей короля, а любовницы короля всегда женщины замужние, и поэтому, если он влюбится в незамужнюю, нужно постараться как можно скорее выдать ее замуж.

Честь стать мужем фаворитки короля выпала Феликсу де Винтимилю, сыну графа де Люка. Церемонию вел архиепископ Парижа, приходящийся жениху дядей, все были очень довольны, поскольку семья явно ничего не потеряет, сделав королю такое одолжение.

Людовик присутствовал на венчании и принял активное участие в шумной церемонии укладывания новобрачных в постель. В церемонии было больше фарса, чем обычно, так как место жениха занял король, а граф де Винтимиль уехал в королевской карете.

Паулина Фелиция понимала, какие цели стоят перед ней. Первой она уже достигла, почти сразу после того, как появилась при дворе.

Но ее планы на этом не заканчивались. Теперь она была мадам де Винтимиль, причем муж существовал лишь номинально. Ее любил король, и она собиралась избавить его от влияния этого старика кардинала и заставить Людовика проявить интерес к государственным делам, в которых он конечно же будет следовать ее советам.


Мадам де Винтимиль с огромным интересом следила за международными делами.

Император Австрии Карл VI умер; он был последним наследником великого императора Карла V и не оставил сына, так что престол занять было некому. Однако у него была дочь, Мария-Терезия, которая недавно вышла замуж за герцога Лотарингского Франца.

Марии-Терезии исполнилось двадцать три года. Она знала, что когда-нибудь унаследует трон, и готовилась к этому, намереваясь сделать свою страну великой. Мария-Терезия полностью отдавала себе отчет в трудностях, которые ждали ее. Война за польский престол чрезвычайно ослабила ее страну: армия сократилась и казна опустела.

Огромная империя была разрозненной. Она состояла из Австрии, Венгрии и Богемии, земель в Италии и Нидерландах. Мария-Терезия понимала, что столь разрозненные владения создают большие трудности их владельцу.

Кроме того, многие хотели прибрать к рукам власть в Австрийской империи. Они заявляли, что власть нельзя отдавать в женские руки. Август III основывал свои претензии на империю на том, что его жена приходилась императору Карлу VI племянницей, Карл-Альберт также претендовал на трон.

Узнав об этих претендентах, появились и другие. Среди них были правитель Сардинии Карл-Эммануил, король Филипп V и король Пруссии Фридрих II.

Неудивительно, что Марии-Терезии казалось, что она никогда не справится с неприятностями. Умная девушка понимала, что самым страшным врагом был король Пруссии Фридрих II.

Фридрих начал действовать, предъявив претензии на Силезию, и предложил Марии-Терезии деньги и союз с ним в обмен на эти земли. Но молодая идеалистка ответила ему категорическим отказом, заявив, что ее долг защищать свои владения, а не продавать их.

Фридрих только этого и ждал. Он отдал приказ своим армиям вступить на территорию Силезии. Франция в конфликт не ввязывалась, и Флери, которому было уже под девяносто, надеялся, что все останется по-прежнему. Но во Франции были люди, кто думал по-другому, молодые люди, отчаянно желавшие восстановить славу своей страны. Они чувствовали, что могут добиться своего, и сильная группировка под руководством графа де Бель-Иля и Августа Фоке встала в оппозицию к кардиналу и решила сделать Карла-Альберта Баварского императором Австрии.

Под влиянием мадам де Винтимиль король встал на сторону молодых людей, желавших войны.

Флери кусал локти, но поделать ничего не мог. Многие французы готовы были выступить против ненавистных австрийцев, и народ приветствовал это решение.

В результате Пруссия, Бавария и Франция заключили соглашение, и французская армия вступила в войну с Австрией.

Король, заметно изменившийся под влиянием мадам де Винтимиль, с большим энтузиазмом следил за ходом войны. Подчинившись воле любовницы, король обнаружил, что военные действия чрезвычайно занимают его и скука совершенно проходит.

Мадам де Винтимиль пыталась выдворить Флери из Версаля, но, как она ни старалась, король был твердо намерен оставить старика на его должности.

– Нет, мадам, – говорил Людовик, – он пожилой человек, и, если его заставят уйти в отставку, это разобьет ему сердце.

– Франция должна страдать лишь для того, чтобы сердце старика не разбилось!

– У Флери нет старческого слабоумия.

– О нет, – усмехнулась она. – Он храбр и энергичен, каким только может быть человек в девяносто лет.

– Ему еще нет девяноста, – улыбнулся Людовик. – Хватит, давайте поговорим о чем-нибудь другом.

– Так что, Флери останется? – с вызовом спросила она.

– Останется, – с таким же вызовом ответил ей Людовик.

Мадам де Винтимиль пришла в ярость. Она не переносила, когда ей перечили. Кроме того, после смерти герцога де Бурбона, которого Флери когда-то изгнал, позиции старика лишь укрепились. Но он не мог чувствовать себя в полной безопасности.

Мадам де Винтимиль была уверена в одном: спустя несколько месяцев кардинал получит письмо с печатью.

А пока ее занимала беременность.

Она с радостью сообщила об этом королю.

– Наш ребенок, – сказала она, – будет мальчиком.

Людовик рассмеялся.

– Ты, должно быть, права, – сказал он. – Провидение не пойдет против твоей воли в таких делах.


В последующие месяцы мадам де Винтимиль была постоянно рядом с королем. Ее заносчивость и дерзость завоевали его. Он восхищался ее тонким умом и ценил прямоту.

Она, несомненно, была способна вершить государственные дела. Людовик обнаружил, что, когда мадам рядом, быть королем становилось гораздо интереснее, хотя и страшно по-прежнему.

Хотя они часто ссорились, мадам де Винтимиль значила для Людовика гораздо больше любой предшественницы. Король с нетерпением ждал рождения их ребенка.

– Вы угрюмая и злая, – как-то в пылу ссоры сказал ей Людовик. – Из вас нужно выпустить всю кровь и перелить вам кровь овцы.

– Что за чушь вы несете! – резко ответила ему мадам де Винтимиль. – Если вам нужна женщина во всем с вами соглашающаяся, только скажите, и я тут же вернусь в аббатство Порт-Рояль.

Людовик засмеялся:

– Вы скорее умрете. О, теперь я знаю, как вам можно отомстить: отправить обратно в монастырь.

– Очень хорошо, я вернусь в монастырь, а к вам вернется тоска.

Ответ был хорошим, и Людовику он понравился.

– Я никогда и никуда вас не отправлю, – сказал он. – Вы останетесь со мной навсегда.

Ребенок шевельнулся в чреве, и она улыбнулась, мечтая о почестях, которые получит их сын.


В августе 1741 года мадам де Винтимиль сделала все необходимые приготовления к родам. Она хотела, чтобы к рождению этого ребенка относились так же, как и к рождению дофина. Этому упрямому мальчишке в королевской детской было уже двенадцать. Он горделиво вышагивал по дворцу, исполненный величественного достоинства.

За несколько дней до планируемых родов, когда мадам де Винтимиль была в Куси, она вдруг почувствовала себя такой изможденной, что немедленно легла на кровать. Служанки обратили внимание на то, как плохо она выглядит, и встревожились не на шутку.

– Мадам, у вас начались схватки?

– Нет, не начались, – ответила мадам де Винтимиль. – Я просто утомилась, посплю, и утром со мной будет все в порядке.

Служанки вскоре заметили, что она вся горит.

– У мадам лихорадка, – сказала одна из них.

– Нет… не сейчас… будем надеяться.

– О, она выздоровеет, если эта женщина решила родить здорового ребенка – разве может быть иначе?

Но ночью слуги пришли в смятение; у мадам де Винтимиль начался бред. Пришедший к ней утром король ужаснулся. Она его не узнавала.

– Ей нельзя здесь оставаться, – сказал он. – Нужно перевезти ее в Версаль. Там ей окажут надлежащую помощь.

На импровизированных носилках мадам де Винтимиль перенесли в карету, после чего повезли из Куси в Версаль. Когда они приехали во дворец, кардинал де Роган незамедлительно отдал свои покои в ее распоряжение. Были созваны лучшие доктора. Она провела в постели неделю в лихорадке и, не приходя в сознание, родила мальчика.

– Конечно же, – говорили придворные. – А разве могло быть иначе, раз мадам решила, что у нее будет сын? Теперь она поправится.

Но мадам оставалась в полузабытьи, и за ребенком, на которого она возлагала столько надежд, ухаживали другие. Если бы мать была в сознании, ей бы не понравилось такое отношение к мальчику. Граф де Винтимиль протестовал против того, чтобы ребенка крестили под его именем. Однако Людовик приказал, и месье де Винтимиль подчинился. На крещении присутствовали верные друзья короля, кардинал де Ноай и маркиз де Люк, но вид их был мрачен.

Мадам де Винтимиль так и не поправилась. Менее чем через неделю после рождения сына ее лихорадка усилилась и все было кончено.


Это потрясло Людовика. Он никого не хотел видеть. Король хотел быть наедине со своим горем. Он горько плакал, вспоминая сцены из их совместной жизни. Мессу отслужили в спальне короля. Несколько дней он не показывался никому на глаза.

В его покои пришла королева и осторожно выразила свое сочувствие.

– Я знаю, как ты относился к мадам де Винтимиль, – сказала она.

Король окинул ее свинцовым взглядом.

– Людовик, – продолжала королева, – ты не должен так переживать. У тебя есть обязанности.

Теперь в его взгляде мелькнула ярость.

– Она была молода… в ней было больше жизни, чем в любом из нас. Почему… почему?..

– Человек предполагает, Бог располагает… – важно сказала королева.

Людовик с ужасом посмотрел на нее.

– Благодарю, что пришла. Но одному мне было лучше.

Мария покинула его, но заставила задуматься. Это месть Господа, наказание за грех, который совершили они с мадам де Винтимиль? Ведь тогда под влиянием любовницы он позабыл о страхе Божьем, и у него не оставалось времени для покаяния. Теперь им невозможно покаяться. У него еще будет время, но у нее… что же будет с ней?

Людовик почувствовал угрызения совести. Не стоило делать ее своей любовницей, думал он, забывая о том, что инициатива исходила не от него.

«Если бы я этого не сделал, то она вернулась бы в свой монастырь невинной, какой и приехала оттуда». Эта мысль стала причиной его мучений.

К нему пришла еще одна посетительница, графиня Тулузская. Она обняла его с наполовину материнской, наполовину чувственной любовью, которую не забывала демонстрировать по каждому случаю.

– Мой возлюбленный король, – с придыханием шептала она, – что мне сказать вам? Как утешить?

Людовик нашел утешение, исходя слезами в материнских объятиях герцогини Тулузской.

К нему пришла и оставленная им мадам де Майи. Она наблюдала за Людовиком на некотором расстоянии, и он внезапно понял, что из всех сочувствовавших ему она не изображает чувства, а действительно разделяет их.

– Итак, – стыдливо сказал он, – ты вернулась.

– Да, Людовик, – ответила она. – Я всегда знала, что могу быть тебе полезной.

– Принимаю тебя, – сказал он.

Герцогине Тулузской не очень-то понравилось, что мадам де Майи вернулась, но она была достаточно мудра, чтобы этого не показывать.

– Мы обе будем стараться, чтобы вы вновь почувствовали себя счастливым, – сказала она.

– Я не могу больше находиться здесь… у ее смертного одра, – через силу сказал Людовик.

– Тогда мы уедем, немедленно, – поспешила герцогиня Тулузская и добавила: – Поедем в Сен-Леже, там ты сможешь успокоиться.

– Спасибо, – растроганно промолвил король.

В Сен-Леже Людовик продолжал печалиться.

Он часами раздумывал о своей короткой любви, об этой замечательной, яркой женщине. Он говорил себе, что с ней никто не сравнится. И хотя материнская забота герцогини Тулузской вместе с самоотверженной любовью мадам де Майи давали Людовику утешение, они не могли полностью избавить его от меланхолии.

Он с ужасом узнал, что, когда тело его возлюбленной вынесли из дворца, толпа людей на улице захватила и изуродовала его.

Народ не забыл о своих страданиях. Они не винили своего красивого короля, который в их глазах был святым и не мог сделать ничего плохого, в том, что им не хватало хлеба и нечем было кормить свои большие семьи. Народ верил в то, что сумасбродство любовниц – причина их страданий. Поэтому кто-то должен был ответить за это.

Горе Людовика перешло в спокойную меланхолию. Мадам де Майи могла бы его утешить, она хорошо знала как, но король отказывал себе в этом.

Он решил, что с этого дня будет вести праведную жизнь. Смерть мадам де Винтимиль открыла ему глаза. Она всегда влияла на его поступки при жизни. Это продолжалось и после ее смерти.

– Я рад, моя дорогая, – сказал он мадам де Майи, – дружбе с тобой, но наши отношения останутся дружескими. С сегодняшнего дня я откажусь от всех плотских удовольствий в надежде, что так смогу искупить ее грехи… да и свои.

Так прошло несколько недель в Сен-Леже.

Глава 7

ГЕРЦОГИНЯ ДЕ ШАТОРУ

По мнению герцога де Ришелье; если король раскаивается, то придворные ведут скучную, серую жизнь. Кроме того, такие честолюбивые люди, как герцог, в свободное от распутства время мечтали о том, как бы помочь своей протеже очаровать короля, добиться его расположения, а затем через нее влиять на дела государства.

Людовик не мог долго воздерживаться. Если король верил в это, значит, он просто не знал самого себя. Но чтобы повзрослеть, Людовику требовалось много времени. Его естественная невинность имела такие глубокие корни, что разрушить ее могла только очень долгая порочная жизнь.

Людовик обратил внимание на дочерей маркиза де Неля. Их было пятеро, а семья этого старинного дворянского рода обнищала. Казалось странным, что чувственное обаяние этих женщин привлекало короля. Ни мадам де Майи, ни мадам де Винтимиль не были красавицами; однако вот уже несколько лет первая неизменно является любовницей короля, лишь ненадолго уступив место своей сестре, которая и вовсе считалась дурнушкой.

«В дочерях маркиза есть что-то, что видит лишь Людовик», – решил Ришелье. Он перебрал в уме остальных сестер. Из трех одна, Диана Аделаида, была настоящей уродиной, с которой не сравнить мадам де Винтимиль, но Диане Аделаиде не хватало той невероятной живости, что была у мадам де Винтимиль. Диана Аделаида была самой младшей сестрой. У другой сестры, мадам де Флавако, красоты было чуть-чуть больше, но море обаяния. Внимание герцога де Ришелье остановилось на недавно овдовевшей мадам де ла Турнель, так как та была настоящей красавицей – единственной безупречно красивой женщиной среди всех сестер Нель. У нее был восхитительно чистый цвет лица, большие темно-голубые глаза, совершенные черты. И помимо этого грацией и элегантностью она затмевала даже самых привлекательных придворных дам.

Ришелье рассмотрел кандидатуру мадам де ла Турнель. Она приходилась ему кузиной, и он знал, что у нее есть любовник, герцог де Огилон. Эти двое безумно любили друг друга. Герцог настолько любил мадам де ла Турнель, что собирался на ней жениться.

Ришелье думал, что Мари-Анн де ла Турнель честолюбивая и хитрая женщина. В данный момент любовь к красивому, но слабому герцогу де Огилону затмила ее рассудок, но Ришелье был уверен, что если она получит расположение короля, то тот с удовольствием отвернется от праведной жизни и при дворе снова станет весело.

Почему бы ему не заинтересоваться молодой вдовой? Она красива, и у нее в достатке того, что притягивает короля в сестрах Нель.

Прогуливаясь вместе с королем в Сен-Леже, Ришелье завел разговор о Мари-Анн.

– Мой племянник причиняет мне массу беспокойства, ваше величество, – сказал он. – Он надеется взять в жены мадам де ла Турнель.

– Вы не одобряете его выбор? – спросил Людовик.

Ришелье на мгновение задумался.

– Выбор достаточно хорош.

В глазах короля появились слезы.

– А она, случайно, не родственница?..

– Да, она сестра нашей бедной мадам де Винтимиль. Я удивлен, почему мадам де Винтимиль не представила вам свою сестру. Но возможно, у нее были на то свои причины. Мадам де Винтимиль славилась своим острым умом.

– Так какие у нее могли быть причины?

– Ах, ваше величество, один лишь взгляд на это нежное создание даст вам ответ. Королевский двор давно уже не видел такой прекрасной дамы, как мадам де ла Турнель.

– Мадам де Винтимиль прекрасно понимала, что нет причин не представить мне ее сестру, – холодно сказал Людовик.

– Причин действительно нет. Но влюбленные ревнуют, даже когда для ревности нет причин. Вы со мной согласны? А мадам де ла Турнель… весьма очаровательна.

– Почему вы против ее брака с герцогом де Огилоном?

– Мальчик приходится мне племянником, и такой повеса, как я, вряд ли устоит перед соблазном совратить жену собственного племянника!

– Я удивлен, – сказал Людовик, – что это является препятствием для вас.

– У каждого есть предел дозволенного, ваше величество. Но эта дама… ах, она очаровательна.

Людовик раздумывал. Он уже довольно долго воздерживался и стал придумывать образ той, которая могла бы восполнить его потерю. У нее должна быть привязанность мадам де Майи, энергия мадам де Винтимиль… А если вдобавок будет еще и красота, то это станет огромной удачей для Людовика. Но где же ему искать свой идеал?


Ришелье отправился к мадам де ла Турнель. Та повела себя осторожно, подозревая, что герцог собрался расстроить ее роман со своим племянником.

– Приветствую самую прелестную даму при дворе, – воскликнул Ришелье.

Мари-Анн де ла Турнель сдержанно кивнула в ответ на комплимент.

– Ах, мой племянник – самый счастливый человек во Франции. Я понимаю его привязанность, но, откровенно говоря, мадам, если вы простите мою дерзость, ваш выбор мне кажется немного странным.

– Мне будет сложно простить вашу дерзость, – холодно сказала она.

– Тем не менее, вам придется. Огилон – хороший парень, простак в глубине души… Но следовало бы ожидать, что такая изящная и красивая женщина, как вы, могла бы выбрать кого-то другого.

Мари-Анн насторожилась. Она наблюдала, как ее сестры одна за другой становились в Версале любовницами короля. Она считала Луиз-Жюли дурой, но восхищалась Паулиной Фелицией. Если бы Мари-Анн оказалась на их месте, она скорей последовала примеру последней, чем Луиз-Жюли.

– Мои сестры надеялись на многое, – сказала она, – и что они получили? Я не единственная, кто сочувствует мадам де Майи, а мадам де Винтимиль уже не посочувствуешь и не позавидуешь.

– Мадам де Винтимиль оказалась невезучей. Мадам де Майи просто глупа. Если вы займете их место, то не будете ни невезучей, ни глупой.

– До свидания, – ответила ему мадам де ла Турнель. – Я смотрю, вы собрались разлучить меня с герцогом де Огилоном. Этого вам делать не стоит.


Слова Ришелье не выходили у Людовика из головы. Не может же он всю жизнь пробыть монахом. Мысли короля то и дело возвращались к мадам де ла Турнель. Ну конечно же если кто-то и может помочь ему позабыть о своем горе, так это сестра его умершей любовницы.

Когда он вернулся во дворец, одичавший от долгого воздержания и отсутствия женского общества, был поражен обликом мадам де ла Турнель, мысль овладеть ею уже не покидала его…

Мари-Анн оказалась в затруднительном положении. Ее честолюбие подсказывало, что нет предела почестям, которые она сможет получить, если станет любовницей короля. С другой стороны, перед нею стоял пример унижения ее старшей сестры, и самый веский довод предъявило ее сердце – мадам де ла Турнель все еще любила герцога де Огилона.

Теперь Людовик искал общества Мари-Анн. Он начинал беседу разговором о том, как сильно любил мадам де Винтимиль. Мари-Анн выслушивала и всем видом показывала, что не принимает ухаживания короля. Она все время говорила о том, как сожалеет по поводу утраты сестры, тем самым давая понять, что не собирается занимать ее место.

Людовик был в сильном замешательстве. Практически все придворные дамы ясно дали ему понять, что они с удовольствием утешат его.

Выглядело очень странным то, что Мари-Анн пытается искать расположения королевы, строго соблюдая этикет, находя любую возможность для посещения Марии. Когда же ее приглашали на ужин в «маленькие комнатки», она всегда находила предлог, чтобы отказаться.

Чем больше Мари-Анн избегала Людовика, тем сильнее разгоралась его страсть.

– Боюсь, – сказал он Ришелье, – что мадам де ла Турнель намерена хранить верность герцогу де Огилону.

– Разве это не говорит о том, насколько чисты ее намерения? Она предпочла общество моего бедного племянника дружбе с вашим величеством? Тогда ее любовь стоит завоевать.

– Она напоминает мне мадам де Винтимиль, – задумчиво сказал Людовик.

– Ах, огонь этой замечательной женщины живет и в ее сестре.

– Но где же выход? – спросил Людовик.

– Ее невозможно соблазнить, ваше величество. Но возможно – показать ей ничтожество Огилона. Как отвратительно с его стороны, что он очень достойный молодой человек.

Ришелье лукаво посмотрел на короля. Интересно, как долго тот готов ждать мадам де ла Турнель?


Ришелье решил взять дело в свои руки. Де Огилон, может быть, и очень достойный молодой человек, но он все же человек. И если достаточно долго искушать его, несомненно, он не устоит.

Ришелье решил действовать и послал за очень красивой женщиной, своей бывшей любовницей. Он знал, что эта женщина всегда стремилась получить выгоду для себя и своего рода, которую могло дать влияние Ришелье при дворе.

Она тотчас же явилась и спросила, что ему угодно. Ришелье ответил прямо:

– Я хочу, чтобы вы заставили моего племянника написать вам нескромное письмо.

– Но как? – спросила дама.

– Он молод, податлив, а вы красивы. Если вы напишете ему несколько раз о своей безумной любви, то он обязательно ответит.

– И что мне делать, когда он ответит?

– Я бы хотел, чтобы вы получили от него письмо с согласием посетить вас. Конечно же там не должно быть ничего недосказанного.

– Понятно, – сказала бывшая любовница герцога. – Я постараюсь.

– Я уверен, дорогая моя, что вам все удастся. Молодой человек не такой уж невежа. Он конечно же найдет вас… неотразимой, какой нашел вас я и какой будут находить в будущем.

– А какую награду получу я, кроме любви со стороны месье герцога де Огилона? – спросила дама.

– Вы предстанете при дворе, представит вас герцог де Ришелье. Разве это не достаточная награда, моя милая? Если вы достаточно умны, то при дворе вы найдете то, что ищете, в этом недостатка не будет. Выбирайте любовь или богатство, но сначала доставьте то, что нужно мне.


Ришелье не разочаровался в ней. Всего через несколько недель после разговора с ловкой дамой он смог представить письмо королю.

– Ваше величество, – обратился к нему Ришелье, – я хочу поговорить с вами наедине.

Людовик удовлетворил желание герцога, и Ришелье показал ему письмо.

– Оно от герцога де Огилона… кому?

– Его нынешней любовнице.

– Мадам де ла Турнель знает о письме?

– Еще нет. Вашему величеству должно доставить удовольствие передать его ей лично.

Король прочитал письмо. Там не было ничего недосказанного. Герцог сожалел о том, что не отвечал на предыдущие письма герцогини, и умолял ее не впадать в отчаяние. Он собирается посетить ее, и тогда, он надеялся, он сможет облегчить ее страдания и осушить поцелуями ее слезы.

– Ваших рук дело? – осуждающе спросил Людовик.

Ришелье открыто улыбнулся, пряча в глазах насмешку.

– Ваше величество, я больше не мог смотреть на то, как вы убиваетесь. Это разбивало мое сердце так же, как и выбор мадам де ла Турнель. Привести ее?

Людовик подумал.

– Да, – ответил он. – Пришлите ее ко мне.

Мадам де ла Турнель явилась по приказу короля. В платье цвета сирени она выглядела совсем юной. От одного лишь взгляда на нее Людовику стало радостно на душе.

Когда она припала к его ногам, он бережно поднял ее.

– Мадам де ла Турнель, – сказал он. – Я долго искал вашей дружбы… вашей любви… и вы отказывали мне.

– Ваше величество, я всего лишь глупая женщина, которая не может управлять собственными чувствами, – ответила она.

– И это меня в вас восхищает, мадам.

– А я благодарю ваше величество за ту терпимость, которую вы проявили по отношению ко мне.

Людовик склонил голову.

– Боюсь, мадам, что тот, кому вы больше всего доверяли, предал вас.

– Простите, ваше величество?

– Вот, прочтите.

Мадам де ла Турнель пробежала письмо глазами, и ее щеки залила краска, что сделало ее еще прекраснее, в голубых глазах вспыхнула ярость.

– Видите, кем написано письмо?

– Герцогом де Огилоном.

– И адресовано оно не вам, мадам, хотя вы и были абсолютно уверены, что подобное письмо герцог может написать лишь вам.

Мадам де ла Турнель скомкала письмо.

– Я ошибалась, ваше величество. Людовик хотел было обнять ее, но Мари-Анн уклонилась. Он увидел, как ее всю трясет. От ярости или унижения, король не понимал.

– Ваше величество, могу я удалиться? – спросила она.

Людовик ласково улыбнулся.

– Я всегда буду позволять вам делать то, что вы хотите, – сказал он ей.


Мари-Анн де ла Турнель металась по комнате. Она злилась на герцога де Огилона, но ее мысли не были всецело поглощены любовником. Мадам долго сопротивлялась искушению стать любовницей короля и часто укоряла себя за то, что отказывается от этого. Теперь, похоже, все решилось. Ее роман с герцогом де Огилоном кончен. Любимый предал ее; теперь мадам могла свободно предаться своим честолюбивым замыслам.

Мари-Анн села за свой туалетный столик и посмотрела на собственное отражение в зеркале. Ее можно назвать одной из самых красивых придворных дам, и, кроме того, лицо, смотревшее на нее из зеркала, вовсе не было лицом дуры.

Думая о будущем, она забывала о де Огилоне. Мадам видела себя обладающей огромной властью. Франция вела войну, в стране было слишком много горя. Что, если она будет управлять Францией через короля? Она мечтала о том, как спустя многие годы ее будут называть женщиной, сделавшей Францию великой державой. Король великий полководец, ведущий своих солдат к победе, избавляющий страну от престарелого кардинала, отстраняющий графа де Морепа. Положение государства – это не повод для шуток, а он был всего лишь отличным шутом. Граф слишком легкомыслен и не достоин заниматься политикой. Его сатирические произведения и эпиграммы достаточно забавны, но подобный талант для министра вовсе не обязателен.

Чем больше Мари-Анн думала обо всем, тем больше восхищалась своим новым положением. В глубине души она даже радовалась измене де Огилона, так как теперь могла идти по уготованному ей пути. И посвятить себя собственному честолюбию и Франции.

В этот момент к ней подошла фрейлина и сообщила, что герцог де Ришелье просит принять его.

– Задержите герцога, – попросила она. – Я сама выйду к нему.

Спустя несколько минут мадам де ла Турнель прошла в комнату, где ее ждал герцог. Ришелье стоял у окна и разглядывал сад. Как только она вошла, он повернулся и поклонился почтительно, но с иронией, как ей показалось.

– Итак, мадам, предательство моего племянника очевидно для вас, – сказал он.

– Давайте не будем обсуждать это, – ответила Мари-Анн. – Все уже в прошлом.

– Я всегда знал, что, кроме чувства к этому молодому человеку, в вас – бездна рассудка. Стоит лишь развеяться туману страсти… и вот он перед нами.

– Вы хотите мне дать совет? – недоверчиво поинтересовалась мадам де ла Турнель.

– А вы последуете ему? Как мудро с вашей стороны! Вы, такая молодая и красивая, принимаете совет человека, который уже не так красив и вовсе не молод.

– Не знаю, умно или нет просить у вас совета в том, что я не понимаю? – улыбнулась Мари-Анн.

Герцог кивнул.

– Да, его величеству пришлось постараться, чтобы завоевать вас, – проговорил Ришелье. – Впрочем, преследование заняло чуть больше времени, чем обычно, оно стало более захватывающим и, к счастью, благодаря моему безнравственному племяннику не слишком утомительно. Стоит запомнить, что именно таким и должно быть преследование. Оно должно быть в меру захватывающим и в меру долгим. Но никогда, никогда охотник не должен отчаиваться. В таком случае он прекратит преследование. Перед нами два примера. Мадам де Майи оказалась слишком глупа: преследования не было вовсе. Зачем охотиться на прирученного оленя? Мадам де Винтимиль… О, она умерла слишком рано. Кто знает… Возможно, его величеству начали бы докучать вспышки ее раздражения… через некоторое время.

Мадам де ла Турнель кивнула в знак согласия:

– Ни та, ни другая не обладали физической красотой.

– Пресытиться можно даже красотой. Я бы хотел подчеркнуть лишь то, что вы должны настаивать на признании. Не позволяйте, чтобы ваша связь была тайной. Это ниже вашего достоинства. Настаивайте на том, чтобы вас объявили официальной любовницей. Ваш статус не должен равняться статусу проститутки.

– Я думала об этом. Ришелье кивнул:

– Вижу, мадам, что вы попросили моего совета вовсе не потому, что он был вам необходим. Это было проявление доброты по отношению к тому, кто восхищается вами и желает всяческих успехов.

– Об этом я тоже думала, – ответила она. – Если у нас появятся дети, то они должны стать законнорожденными. Что касается моего финансового положения…

– Забота о деньгах также ниже вашего достоинства. В вашем распоряжении их будет столько, сколько потребуется вам. Они – воздух, которым вы дышите.

– Мне понадобится титул…

– Герцогиня, не меньше.

– Среди придворных есть несколько вельмож. Я не желаю, чтобы они оставались при дворе.

– Кардинал очень стар. Не подобает девяностолетнему старику оставаться главой государства.

Мари-Анн де ла Турнель философски улыбнулась.

– Вижу, месье герцог, что ваше мнение совпадает с моим, – сказала она.

– Тогда мы друзья, мадам, – сказал Ришелье. – Есть лишь одна форма отношений между нами, которая может доставить мне большее удовольствие.

В ее холодном взгляде читался упрек. Ришелье улыбался про себя. «Она уже мнит себя первой дамой в государстве», – думал он. С мадам де ла Турнель нужно быть очень осторожным, но она не забудет друга, который сделал все для ее возвышения.


Мари-Анн де ла Турнель стала признанной фавориткой. Король пребывал в полном восторге. Она сделала для него то, чего он не смог сделать сам: помогла выкинуть из головы воспоминания о мадам де Винтимиль.

Те, кто помнил времена Людовика XIV, говорили, что при дворе появилась вторая мадам де Монтеспан. Ришелье был в восторге от интриг Мари-Анн. Он бесконечно давал советы своему кузену, который теперь называл его дядей, потому что, как она говорила, Ришелье был как раз в том возрасте, когда пора становиться дядей, и ей нравилось видеть его в этой роли.

Они работали сообща, и их первоочередными задачами было сместить Флери и ограничить власть Морепа. Однако и Флери и Морепа знали о планах герцога и любовницы короля и были готовы бороться.

Мадам де ла Турнель постепенно получала все большую власть над королем. Она презирала свою сестру, мадам де Майи, и считала ее дурой, но не могла не видеть, как в глубине сердца король хранит частичку любви к бывшей фаворитке.

Кроткий характер и добрая душа Луиз-Жюли не могли не трогать Людовика. Ему было очень трудно поступить с нею жестоко. Но Мари-Анн решила, что Луиз-Жюли должна уйти, потому она не собирается делить внимание короля пусть даже и с отставной, но любовницей.

У мадам де ла Турнель созрел план: необходимо было заставить короля заинтересоваться государственными делами и постараться сделать из него воина. Франция в состоянии войны – что может быть лучше, чем появление короля во главе его армии?

Но прежде надо одержать победу в домашних битвах.

Прежде чем сдаться, король обещал выполнить все требования Мари-Анн. Королевский двор признал ее официальной фавориткой Людовика XV. Она стала богата; ей льстили на каждом углу; вельможи и торговцы посещали ее уборную с таким почтением, какого не всегда удостаивались особы королевской крови. Мари-Анн принимала почести с надменной важностью, но ей до сих пор не удалось стать герцогиней лишь потому, что хитрый Морепа всячески мешал исполнению всех необходимых формальностей. Он заплатит за это.

Флери же всячески старался уговорить короля расстаться с этой женщиной, в которой открылась бездна тщеславия. Дни Флери при дворе были сочтены.

Новая фаворитка знала, что нужно уметь ждать, и была готова к этому.

Король условным стуком предупредил ее о своем приходе. Он пришел без сопровождения, и после плотских утех Мари-Анн решила, что пришло ее время, время ее желаний.

– Людовик, – сказала она. – Я нахожу унизительным то, что моя сестра все еще остается при дворе.

Ее слова застали короля врасплох.

– Но… она не делает ничего предосудительного.

– Но мое положение… Как можно спокойно смотреть на ту, которую вы когда-то любили?

– Нет причин для ревности. Сейчас я даже думать о ней не могу!

– Тогда, – сказала Мари-Анн, – для вас не составит труда выполнить мою просьбу. Вышлите ее.

Людовик мысленно представил неприятную сцену и ужаснулся. Это была одна из тех сцен, которых он всегда пытался избегать.

– Для вас не имеет значения, останется она или уедет, – продолжала Мари-Анн. – Вы позволяете ей оставаться лишь потому, что вы слишком добры. Одна из нас должна покинуть королевский двор. Непереносимо быть «одной из девочек Нель».

– Но вы не девочка Нель. Вы станете герцогиней де Шатору.

– Да, действительно, но лишь тогда, когда позволит месье де Морепа. Людовик, вы король, но иногда в это сложно поверить. Морепа, Флери… вот кого считают реальными правителями Франции.

– Они хорошие министры. Они делают то, что считают своим долгом.

– То есть настраивают вас против меня!

– Они же не только этим занимаются. В любом случае, это им никогда не удастся, – поспешно добавил Людовик.

Они уйдут, поняла мадам де ла Турнель. Но пока она не будет настаивать на их отставке.

– Вы должны сами решить, – кротко заметила мадам, – кто покинет королевский двор: я или моя сестра.


Людовик с грустью посмотрел на Луиз-Жюли де Майи. Он не мог не помнить, как счастливы они были в первые годы. Он знал, что Луиз-Жюли все еще любила его и продолжала бы любить его с той же искренностью, даже если бы он потерял корону и остался без гроша. Ее любовь всегда была неизменной. Людовик понимал, что король редко находит такое чувство в приближенных. Окруженный льстецами, подхалимами, надеющимися получить место под солнцем, он должен был бы молиться на эту женщину и всегда держать ее рядом.

Но властная мадам де ла Турнель, неотразимая сестра Луиз-Жюли, поставила свои условия, и он не может их не выполнить.

– В Версале не нуждаются в вашем присутствии, – сказал Людовик Луиз-Жюли.

Она смотрела на него, словно громом пораженная, и королю стало стыдно.

Положив руку ей на плечо, он продолжал уже гораздо мягче:

– Мне очень жаль, моя дорогая. Луиз-Жюли понимала, кто это сделал, но злиться на свою великолепную сестру у нее не было сил. Она уже не удивлялась, что член ее семьи может отобрать у нее последнюю радость в жизни. Она смирилась с бесконечными утратами.

Людовик помнил все. Как после смерти мадам де Винтимиль Луиз-Жюли, забыв об унижении, пришла утешить его. Он помнил, как она приняла ребенка мадам де Винтимиль и заботилась о нем. Сейчас он поступал очень жестоко, и ему было тяжело.

Он беспомощно смотрел на Луиз-Жюли, желая, чтобы та сама поняла, что его заставили прибегнуть к подобным мерам.

Луиз-Жюли заметила замешательство короля. Она прекрасно знала, что Людовик ненавидел подобные сцены. Как обычно, она просто скромно опустила голову, чтобы больше не расстраивать его выражением глубокого страдания на своем лице.

– Я сейчас же уеду, ваше величество, – безропотно ответила она.

– Спасибо, – сказал Людовик с неподдельной благодарностью.

Луиз-Жюли развернулась и пошла прочь. Она не знала, как жить дальше. Изгнание означало то, что она больше не является придворной дамой, и впереди ее ждала не только неизвестность, но и нищета.

Но такова воля мадам де ла Турнель, и Луиз-Жюли, как и Людовик, должна была подчиниться ей.


Мари-Анн праздновала победу. Наконец-то она стала герцогиней де Шатору, и титул приносил ей в год доход в 85 тысяч ливров. Следующей задачей было заставить короля действовать. Мари-Анн верила, что, если Людовик станет королем в прямом смысле слова и встанет во главе государства, его министры, низвержения которых она добивалась, лишатся своего влияния.

Мари-Анн с подобающей страстью отдавалась любви с Людовиком, но потом, когда удовлетворенный король лежал подле нее, она заставляла его обсуждать деятельность его министров.

– Моя дорогая, – сказал король, – вы слишком уж сильно обеспокоены государственными делами. Почему бы нам всецело не отдаться удовольствию? Существуют люди, которые вполне могут заниматься государственными делами.

– Я не понимаю, мой дорогой, – ответила герцогиня де Шатору, – почему мы не можем получать удовольствие и от нашего с вами общения, и от управления королевством.

– Вы меня убьете! – в притворном ужасе вскричал Людовик.

Мадам де Шатору сжала кулачки и гневно возразила:

– Это даже к лучшему. Я убью того короля, которым ты был, и воскрешу нового. Вы возродитесь настоящим героем.

– Вы это серьезно? – спросил Людовик.

– Вполне.

Мари-Анн привстала, оперевшись на локоть, и в упор посмотрела на него. Ее красивые волосы спадали на плечи, большие голубые глаза пылали решимостью.

– Людовик, вы еще молоды, вы красивы. Народ любит вас. Но если вы не посвятите себя управлению государством, вас перестанут любить.

– Они и сейчас недовольны, – напомнил ей король. – Но скорее вами – вы узурпировали место королевы.

– Королевы! Она недостойна вас, Людовик.

– Только вы достойны разделить со мной трон! Но народ так не считает.

Людовик взял руку Мари-Анн и собирался поцеловать ее. Он хотел привлечь женщину к себе и тем самым положить конец этому разговору, но она не позволила.

– Я мечтаю увидеть вас величайшим королем Франции, – вскричала герцогиня де Шатору. – Я хочу, чтобы вы вели вашу армию к победе. Представляю, как вы с победой возвращаетесь в Париж. Народ будет обожать вас!

– Но они по-прежнему будут ненавидеть мою любовницу.

– Почему? Они узнают, что это я приложила руку к перемене в короле.

– Да, они будут знать, что это вы убили меня, – вяло бормотал Людовик. – Но воскресну ли я?..

В этот раз Мари-Анн не сопротивлялась. Она хорошо помнила, о чем ее предупреждал дядя Ришелье: преследование не должно продолжаться слишком долго.

Но она будет поступать по-своему, как поступала и раньше.


Интерлюдия произошла в восхитительном дворце Куси. Через несколько дней из Изи прибыл посланник. Король сразу же принял его, так как знал, что в Изи отдыхает Флери.

– Кардинал очень болен, ваше величество, – сообщил посланник. – Он требует вас.

– Передайте ему следующее, – сказал Людовик. – Я выезжаю немедленно. Может быть, успею достигнуть Изи даже раньше вас.

К Людовику подошла Мари-Анн:

– Разве подобает королю торопиться к кому-то лишь потому, что его об этом просят?

– Флери мой друг, в моем детстве был моим наставником, – жестко возразил Людовик. – Кроме того, он старый и больной человек. Ничто… ничто в мире сейчас не оторвет меня от его постели.

Мари-Анн быстро поняла свою ошибку. Людовик вовсе не такой уж и податливый; он часто уступает лишь для того, чтобы избежать сцен.

– Я не знала, что он настолько болен, – сказала она.

Людовик покинул дворец и приехал в Изи практически сразу после того, как посланник сообщил кардиналу, что король едет.

Людовик обнял своего старого наставника, и из глаз ученика рекой потекли слезы.

– Не плачьте из-за того, что я ухожу, дорогой мой король, – сказал кардинал. – Я прожил долгую жизнь, и я рад, что большую ее часть верно служил вам.

– Мне будет так не хватать вас.

– Будут и другие. – Кардинал нахмурился. Однако сейчас было не время настраивать короля против мадам де Шатору. Кардинал хорошо знал своего короля: если герцогиня исчезнет со двора, ее место займут другие.

– Я ухожу, – сказал кардинал, – оставляя Францию в болезни. Страна втянута в войну, а я никогда не любил войн. Войны не приносят процветания. Много конфликтов на религиозной почве… проблемы в парламенте…

– Пусть они не беспокоят вас, мой дорогой друг, – сказал Людовик. – Вы сделали все, что могли.

– У меня была хорошая жизнь, – сказал кардинал.

Людовик взял руку старика и поцеловал ее.

– Вы сделали для меня много доброго.

– Я бы хотел попрощаться с дофином, – попросил старик.

– Это расстроит его, – возразил Людовик. – Он всего лишь ребенок.

– Но ему придется привыкнуть навсегда прощаться со старыми друзьями, ваше величество.

– Пусть будет так. Я прикажу гувернеру дофина доставить мальчика сюда.

Людовик больше ничего не говорил и просто сидел возле кровати Флери.

– О чем вы думаете, ваше величество?

– О былых деньках. О нашей первой встрече. О ваших попытках учить меня быть королем.

– Я горячо вас любил, – сказал кардинал.

– Я тоже вас любил, – ответил король.

– Когда вокруг были одни лишь враги… вы встали на мою защиту, – сказал старик. – Благословляю вас, ваше величество. Да здравствует король! Пусть Франция процветает!

Воцарилась тишина. На их лицах блестели слезы.


Флери умер. Весть о кончине кардинала пронеслась по Франции.

Кардинал так долго был у власти, что люди обрадовались его уходу.

Страна страдала от войны и ее братьев-близнецов – налогов. Старое правление отмирало, а новое не могло быть хуже, потому что хуже, казалось, уже некуда.

Король был в самом расцвете сил, ему исполнилось тридцать три года. Говорили, что ему еще ни разу не позволили управлять страной самостоятельно. Кардинал надежно держал бразды правления в своих руках. Но теперь кардинал был мертв.

На улицах Парижа и возле Версаля люди выкрикивали новый лозунг, который приводил герцогиню де Шатору в экстаз. Судьба решила одну из задач за нее.

– Le Cardinal est mort, – кричал народ. – Vive le Roi![2]

Все были поражены внезапно появившейся у короля энергией. Как только кардинал скончался, Людовик тут же принял управление страной в свои руки и сделался действительным главой государства. Он был настолько очарователен, что вернул не только уважение, но и всеобщую любовь. Люди перестали ворчать; они говорили себе, что теперь, когда вместо кардинала правит король, беды Франции кончатся.

Людовик отдыхал от государственных дел, удовлетворяя свою страсть к охоте, и у него вошло в привычку охотиться неподалеку от столицы, в лесу Сенар.

Однажды во время охоты он заметил, что за ним следует молодая женщина. Она была изящна и очень мила. Людовик решил узнать, кто она. Он предполагал, что она была либо придворной дамой – иначе она не смогла бы присоединиться к охоте, – либо владела землями неподалеку от леса. Дело в том, что тем, кто жил рядом с королевскими охотничьими угодьями, позволялось присоединяться к охоте, если она шла на их землях.

Впрочем, к концу дня король позабыл о даме. Но во время следующей охоты она снова следовала за Людовиком. Она была изысканно одета и на этот раз ехала не верхом, а в карете.

Король обратился к своему конюху, который также заведовал гончими, и спросил:

– Кто это прекрасное создание?

– Ваше величество, – отвечал конюх, – эта дама носит имя мадам де Этоль. Она живет во дворце де Этоль, но я слышал, что она также владеет чем-то в Париже.

– Вы многое о ней знаете, Лендсмат.

– Просто она, ваше величество, необыкновенно очаровательна. Я бы даже сказал, во Франции вряд ли найдутся женщины красивее ее.

– Пожалуй, я с вами согласен, – сказал Людовик. – Должно быть, ей нравится охота. Несколько раз она присоединялась к нам.

– Она жаждет посмотреть на вас, ваше величество. Я бы так сказал.

– Корона – это как магнит, Лендсмат.

– Вы правы, ваше величество. Особенно когда она на голове красавца.

– Интересно, завтра она тоже присоединится к нам?

Ришелье вплотную подъехал к королю.

– Ваше величество, – сказал он, – когда вы на охоте, нельзя терять время.

В разгар охоты король забыл о милашке мадам де Этоль. Но Ришелье, подслушавший, как Людовик расспрашивал конюха, о ней помнил и, как только выдалась возможность, приблизился к герцогине де Шатору.

Она посмотрела на него через плечо, и герцог знаком попросил ее отстать от короля.

– В чем дело? – встревожилась Мари-Анн.

– Просто хочу предупредить, – сказал Ришелье. – Короля преследует очень красивая женщина.

Мадам де Шатору вздрогнула.

– Вы считаете, что я не в состоянии удержать внимание короля?

– Это может стать весьма трудной задачей, когда у вас появилась столь очаровательная соперница.

– Кто она?

– Мадам де Этоль из дворца де Этоль. Она каждый день появляется на королевской охоте… в весьма откровенной одежде. Хотя она и не смотрит в сторону короля, совершенно очевидно, что весь этот парад для него.

– Что вы знаете о ней?

– Не многое, за исключением того, что она очень хороша собой, изящна и носит такую одежду, которая сама по себе может привлечь внимание. Будьте осторожны, мадам. Эта дама может стать грозным врагом.

– Чушь, – резко парировала герцогиня. – Его величество полностью захвачен мною. Можете больше не беспокоиться по этому поводу.

– Я вас предупредил, – пожал плечами Ришелье и поскакал прочь.


Мария Лещинская полностью потеряла Людовика и знала, что уже никогда не сможет вернуть его любовь.

Ей приходилось жить в одиночестве, посвятив жизнь делам милосердия, утешаясь едой и потакая собственному тщеславию. В глубине души она верила, что она хороший музыкант и отличный художник.

Мария представляла себе все совсем иначе, мечтала о счастливой и дружной семье. Наивные мечты, развеявшиеся в прах. Разве с королем можно создать счастливую семью? Тем не менее, Мария была благодарна судьбе. У нее были дети. Был дофин, которого она часто навещала. Сын перерос свое упрямство и теперь прислушивается к советам матери. Он полюбил учиться. Мария была уверена, что когда-нибудь из ее сына получится хороший король.

Мария желала собрать под свое крыло всех детей, но девочки все еще оставались в Фонтевро. Аделаида стала папенькиной дочкой. Она хорошеет день ото дня, а какая живая и веселая! Бедная Анна-Генриетта! В последнее время на ней лица не было. Мария боялась, что дочь серьезно заболеет. Неужели она так любит герцога де Шатре? Жаль, что они не могут пожениться. Тогда Анна-Генриетта всегда была бы с Марией, здесь, во Франции. «Ну ничего, переживет, – думала королева. – Она еще так молода и живет мечтами о счастье. Увы, дочерям короля опасно мечтать о счастье!»

Брак Луизы-Елизаветы тоже складывался не особенно счастливо. Дону Филиппу не хватало энергичности. Его честолюбивая мать с помощью не менее честолюбивой жены с трудом могли разбудить в нем лишь слабый огонек жизни.

Наступило время, когда дочери посещали Марию. Матери так хотелось легко и свободно чувствовать себя с ними, так же как отец, весело перескакивать с одного предмета разговора на другой. Как же убедить этих юных красавиц в том, что, несмотря на угрюмый и суровый вид, она любит их всем сердцем.

Они очаровательны, думала королева, глядя на грустную семнадцатилетнюю Анну-Генриетту в бледно-лиловом платье и на сияющую Аделаиду в туалете из атласа.

Дочери присели в реверансе. Потом Аделаида попросила разрешения взглянуть на последнюю картину матери.

Королева была в восторге, она и не догадывалась, что у Аделаиды нет никакого желания смотреть на картину и что девочки заранее распланировали, кто, что и когда скажет.

– Я попрошу посмотреть картины, – сказала Аделаида.

– Тогда мне остается музыка, – добавила Анна-Генриетта. – Но я попрошу сыграть лишь в самом конце, иначе нам придется целый час слушать, как она мучает несчастный клавесин.

– Разве это хуже, чем разговаривать о ее картинах? – спросила Аделаида.

Анна-Генриетта пожала плечами:

– Но может быть, не так уж тяжело просто слушать ее игру. В это время можно просто сидеть и думать о чем-нибудь другом.

– Только не говори, что ты все еще думаешь о месье де Шатре! – воскликнула Аделаида.

Анна-Генриетта закрылась руками, будто ее ударили по лицу. Аделаида взяла сестру за руку, сжала и добавила:

– Прости, я не должна была напоминать тебе.

– Не говори больше ничего, пожалуйста, – прошептала Анна-Генриетта.

Сейчас они стояли перед матерью, и Аделаида просила: «Пожалуйста, матушка, можно нам посмотреть твою последнюю картину?»

Королева показала девочкам полотно с изображением садов Версаля, и те притворно заявили, что на картине сады даже красивее. Затем Анна-Генриетта попросила мать сыграть, и сестры сидели, притворяясь, что слушают ее жалкие потуги извлечь гармонию из сопротивляющегося инструмента. Аделаида мечтала о том, как отец, собираясь на войну, берет ее с собой. Перед глазами вставала чудесная картина: облаченные в красные, расшитые золотом одеяния, они с отцом на белых скакунах едут перед войском и все приветствуют их. Аделаида мечтала совершить героический подвиг, который поможет выиграть войну. Вот она едет рядом с отцом по улицам Парижа с победой, а народ кидает ей цветы и кричит, что эта красивая принцесса – спасительница Франции.

Анна-Генриетта думала о всех тех надеждах, которые у нее когда-то были, а теперь умерли. Почему их заставляли верить, что они могут пожениться? Все дело было в политике. Одна группа министров настаивала на одном, вторая – на совершенно другом, и от решения этих людей зависела судьба двух любящих сердец.

До Анны-Генриетты дошли слухи, что против их брака выступал кардинал Флери, из-за вражды с родом герцога Орлеанского. Кардинал не сомневался, что женитьба герцога де Шатре на принцессе даст семье герцога даже больше власти, чем та, которая у них уже была. Как будто герцог мог заботиться о чем-то, кроме Анны-Генриетты!

Она помнила тот день, когда ее поклонник вернулся с охоты. До этого момента они были полны надежды. Герцог сказал Анне-Генриетте: «Когда твой отец на охоте, он доволен жизнью. Я буду просить его во время охоты, если представится такая возможность». Анна-Генриетта уже не замечала ссутулившейся и неуклюжей фигуры матери, с самодовольной улыбкой склонившейся над клавесином. Девочка видела, как герцог де Шатре возвращается с охоты с выражением крайнего отчаяния на лице. «Ты спросил его?» – чуть не вскрикнула Анна-Генриетта. И герцог ответил: «Да. Он ничего не ответил; он просто посмотрел на меня грустными-грустными глазами, взял меня за руку и покачал головой. Как они могут так с нами поступать! Как он может… он… у которого есть семья и друзья!» Но Анна-Генриетта не хотела ничего дурного слышать о своем отце, даже когда страдала. «Он бы нам не запретил. Все в чужих руках. Это воля кардинала».

О, как они ненавидели кардинала. Теперь ненавидеть стало некого, но и замуж выходить было тоже не за кого: герцог де Шатре женился на дочери принцессы де Конти. Анна-Генриетта осталась со своим горем наедине.

Тут королеве доставили известие из аббатства Фонтевро. Девочки смотрели, как мать читает письмо. Потом Аделаида подошла к королеве и спросила:

– Матушка, плохие новости из Фонтевро?

Королева кивнула:

– Ваша младшая сестра, Тереза-Фелиция, серьезно больна.

Аделаида и Анна-Генриетта попытались вспомнить все, что они знали о Терезе-Фелиция. Но они видели ее в последний раз шесть лет назад – ей было всего два года, когда она покинула Версаль. Было просто невозможно горевать из-за болезни сестры, которую они не помнили.

А вот Мария помнила. Она сидела неподвижно и вспоминала. Шесть лет назад у нее забрали ее маленьких дочерей лишь потому, что кардинал Флери хотел уменьшить расходы.

У Марии отобрали и старшую дочь. Луиза-Елизавета была в Испании, и Марии казалось, что она потеряла и ее. Маленького герцога де Анью и мадам Третью забрала смерть. Теперь похоже на то, что королева потеряет еще одного ребенка. Мария вспомнила, что Тереза-Фелиция, мадам Шестая, была больше всех похожа на своего дедушку, Станислава.

Мария не плакала. Было бы недостойно проливать слезы перед дочерьми. Мария сидела прямо, губы были сжаты; она ничем не выдавала своего отчаяния.


Известие о болезни Терезы-Фелиции расстроило короля. Людовик хотел бы узнать ребенка ближе, как Анну-Генриетту и Аделаиду. Остальные вскоре возвратятся ко двору. Но Франция вступит в войну, а их отец возглавит войска. Поэтому будет лучше, если дети побудут в Фонтевро подольше. Но в любом случае Терезу-Фелицию сейчас же нужно перевезти в Версаль.

Мадам де Шатору, пытаясь поднять Людовику настроение, решила дать в его честь прием в Куси. Король был тронут и пригласил приехать во дворец нескольких своих самых близких друзей.

Ришелье, ставший первым камердинером короля, сопровождал Людовика везде. Он также был приглашен на прием. Ришелье был обеспокоен. Он много думал о молодой прекрасной даме, которая появилась во время охоты в лесу Сенар. Мадам де Шатору была протеже герцога, и он собирался сделать все, чтобы она оставалась любовницей короля.

Ришелье навел справки о мадам де Этоль, и ответ ошеломил его. Она была дочерью того самого Франсуа Пуассона, человека, сделавшего состояние во время голода, но вынужденного покинуть Париж, так как его подозревали в спекуляции зерном. Его сын и дочь получили великолепное образование, и девушка, Жанна Антуанетта, вышла замуж за весьма состоятельного человека, месье Шарля Гийома Ленормана де Этоля. Парочка вовсю развлекалась в Париже, и Жанна Антуанетта, обладая солидной долей честолюбия, держала небольшой литературный салон. Говорили, что частым гостем салона был Вольтер, состоявший в свите поклонников мадам де Этоль.

Все это было довольно интересно, но герцога волновала еще одна вещь, которую он собирался довести до сведения герцогини де Шатору.

Он предпочел поговорить с ней наедине.

– Что за срочность? – надменно спросила герцогиня.

«Она уже забывает, кому обязана своим положением», – подумал Ришелье.

– Вам стоит об этом узнать, мадам, – зловещим шепотом повторил он.

Мадам де Шатору быстро поняла, что она оскорбила герцога, и тут же примиряюще сказала:

– Мой дорогой дядя, я обеспокоена. Короля нужно вывести из тоски из-за болезни его дочки. Я хочу, чтобы вы сегодня были само остроумие.

– Всему свое время, – ответил Ришелье, – но я все же настаиваю, чтобы до вас дошла вся важность дела с мадам де Этоль.

– Де Этоль! Эта деревенская дама?

– Нет, она истинная парижанка.

– Похоже, эта дама захватила ваше воображение.

– Будем надеяться, что только мое. Мне стали известны кое-какие детали. Когда девочке было девять лет, цыганка нагадала ей, что она станет любовницей короля и самой влиятельной дамой во Франции. Ее семья верит в это не меньше, чем она сама. Ее готовили к этой роли.

Герцогиня громко рассмеялась.

– Гадалки! – закричала она. – Прекратите, мой милый дядя. Неужели вы верите в цыганские сказки?

– Я – нет. А вот мадам де Этоль верит. Об этом я и хотел вас предупредить.

– Одной лишь веры недостаточно, чтобы занять мое место.

Ришелье взял герцогиню за руку.

– Вера делает невозможное возможным, и в ней достаточно здравого смысла, чтобы воплотить это в жизнь. Такая настойчивость может принести результат. Она красива и уже добилась того, что король ее заметил. Подумайте же об этом!

– Дорогой дядя, – сказала герцогиня, взяв Ришелье за руку и прижав ее к груди, – вы мой поводырь и лучший советник. Я никогда не забуду этого. Но король любит меня… так же, как любил мою сестру, Винтимиль. Разве вы не понимаете, что в сестрах Нель есть что-то, что привлекает короля?

– Одна сестра Нель ему уже наскучила.

– Эта дурочка? Бедная мадам де Майи!

– И правда, бедная, – вздохнул Ришелье. – Я буквально вчера слышал, что она бедна, живет в нищете, носит дырявую одежду и не знает, где взять деньги, чтобы расплатиться со слугами.

– Безмозглая идиотка! – вскричала герцогиня. – Она могла бы разбогатеть, пока была фавориткой Людовика. Но, герцог, впереди нас ждет веселый вечер. Не думайте ни о чем грустном.

– Я прошу вас лишь об одном: не забывайте, что мадам де Майи одна из сестер Нель, и Людовик нашел ей замену.

– Среди ее сестер! У меня осталось еще две сестры, которые еще не пользовались расположением короля. Но Диана Аделаида ужасно уродлива, и она, как вам известно, недавно вышла замуж. Что касается второй, ее муж настолько ревнив, что заявил: если Людовик положит глаз на его жену, то герцог не побоится пролить королевскую кровь. Людовик, может, и засматривается на нее, но вы же знаете, как он ненавидит сцены. Нет, Людовик останется верен мне, потому что мои сестры защищены от посягательств с его стороны – одна ревнивым мужем, вторая собственным уродством.

– Но он может положить глаз на кого-нибудь не из семьи Нель. Например, на эту молодую даму.

– Успокойтесь, мой дорогой дядя.

И все же, когда Ришелье покинул ее, герцогиня почувствовала беспокойство. Она вспомнила эту женщину, в светло-голубом платье, с огромным павлиньим пером на шляпе. Так одеваются, чтобы привлечь внимание. Да и ехала она в карете, то и дело преграждая путь королю.


Король решил поохотиться в лесу Сенар. Герцогиня де Шатору, не особенно разделявшая опасения Ришелье, позабыла о женщине, которая жила неподалеку от леса и так настойчиво искала внимания короля.

Охотники выехали в лес, и тут в разгар охоты начался дождь. Никто не имел ничего против мелкого дождика, но на этот раз пошел настоящий ливень, и кто-то, возможно с тайным умыслом, предложил укрыться в ближайшем дворце, где их наверняка радушно примут.

Король согласился, и даже обрадовался. Герцогиня де Шатору разделяла его радость, и охотники весело поскакали ко дворцу.

Когда герцогиня увидела хозяйку дворца, она с трудом справилась с приступом гнева.

– Ваше величество, – вскричало милое создание, делая такой реверанс, что даже придворные дамы Версаля умерли бы от стыда. – Я потрясена такой великой честью.

У Людовика засверкали глаза, ее очарование действовало на него опьяняюще.

– Я боялся, что своим неожиданным приездом мы доставим вам неудобство, – церемонно ответил король.

– Ваше величество, вы можете быть уверены, что наши двери для вас открыты всегда. Мы сожалеем лишь о том, что у нас не было возможности лучше подготовиться к вашему приезду.

Герцогиня окинула мадам де Этоль холодным, оценивающим взглядом.

– Мы тоже не были готовы к такой непогоде, – сказала она.

Королю слова герцогини де Шатору показались вызывающе бестактными, сглаживая ситуацию, он пробормотал, что радуется сильному дождю.

Мадам де Этоль, сохраняя достоинство, приказала слугам принести охотникам еды; и, пока они подкреплялись, хозяйка стремилась быть поближе к королю. Но герцогиня не позволяла заносчивой девчонке говорить слишком уж много. Она властно старалась переключить внимание Людовика и привлечь его к собственной особе.

– Как только прекратится дождь, – заявила герцогиня де Шатору, – мы немедленно продолжим прерванную охоту.

Поскольку король не хотел обидеть герцогиню, он согласился.

– Этот день, – сказала мадам де Этоль, прекрасные глаза которой выражали безграничную преданность королю, – самый важный день в моей жизни. Я никогда не забуду, как в мой скромный дворец приезжал сам король.

– Я тоже никогда не забуду, – галантно ответил Людовик.

Мадам де Шатору потащила его из дома к лошадям. Она решила, что не допустит никогда подобных непредвиденных затруднений.

В тот вечер король пребывал в весьма приподнятом настроении и был готов к развлечениям. Он был особенно любезен с герцогиней, будто эта прекрасная молодая женщина из их дневного приключения его вовсе не интересовала.

Началась игра в карты, и во время паузы между играми мадам де Шевро, присутствовавшая на охоте, воскликнула:

– Насколько мила была та женщина, что приютила нас сегодня!

Над столом повисла тишина. Король улыбался, пытаясь вспомнить.

– Мадам де Этоль, – продолжала мадам де Шевро, – была так элегантно одета, можно было подумать, что она придворная дама!

Герцогиня вдруг поняла, что король скрывает, как сильно его интересует женщина, то и дело появлявшаяся на его пути. Герцогиня была в гневе на мадам де Этоль. Мало того что она без разрешения присоединилась к королевской охоте и заманила Людовика в свой дворец, так ей еще и удалось пробиться на прием.

Проходя мимо мадам де Шевро, герцогиня с намерением задела ее. Ей было известно, что у мадам де Шевро на правой ступне огромная мозоль, и мадам де Шатору с силой наступила на ногу несчастной даме.

Та, вскричав от страшной боли, упала на кресло без чувств.

– Ой, видимо, я задела ее мозоль, – равнодушно заявила герцогиня. – Позовите ее слуг, они отнесут ее в спальню. Пусть лежит и выздоравливает.

Мадам де Шевро отнесли в ее комнату. Все присутствующие заметили, что со стороны герцогини это означало объявление войны.

Имя мадам де Этоль не должно было больше произноситься в присутствии короля.

Чуть позже мадам де Этоль попросили больше не появляться в лесу, когда там охотится король. Ее предупредили, что если она все же появится там, то вызовет этим сильное недовольство со стороны герцогини де Шатору, а это чревато для нее крупными неприятностями.

Глава 8

КОРОЛЬ В МЕЦЕ

Людовик вместе со своей армией принял активное участие в войне за австрийский престол. После смерти Флери его наставником стал маршал герцог де Ноай. Дело в том, что, хотя Людовик и собирался править самостоятельно, ему было нелегко избавиться от недостатков своего воспитания. Короля Франции с пяти лет всегда окружали люди старше него, приучившие его полагаться на их мудрость. Людовику было необходимо найти замену кардиналу.

Герцог де Ноай, который пользовался доверием Людовика XIV, советовал Людовику вести политику аналогичной той, которая велась его предшественниками. Маршал напомнил королю, что его прадедушка и Генрих IV никогда не позволяли управлять собою фаворитам.

Народ был рад видеть во главе государства короля. Они удивлялись, как такой умный человек так долго позволял управлять собой кардиналу. В то время никто еще не подозревал о его врожденной лености и не видел, что у короля развивается чувство обреченности. Людовик и сам не подозревал об этих качествах своей натуры. Сейчас, когда он только начинал осознавать радость и великую честь быть истинным королем, он не догадывался, что если постоянно не держать себя под контролем, то его лень и чувство обреченности могут погубить либо его самого, либо Францию.

Англия вступила в войну на стороне врага Франции, и Ноай выстраивал бой с участием пехоты короля Георга II.

В то время на поле брани была задействована почти вся французская армия. Франция воевала на трех фронтах: в Эльзасе, на реке Рейн и в Восточной Фландрии. Ноай командовал армией во Фландрии, и именно туда решил отправиться король.

Решение короля широко обсуждалось в Версале. Королева хотела последовать за своим мужем. Она вовсе не считала это странной просьбой. Королевы и раньше отправлялись на битву вместе со своими мужьями. На фронте для нее и ее фрейлин обязательно нашлась бы работа.

Королева хотела было попросить Людовика взять ее с собой, но из-за мадам де Шатору отношения между королем и королевой быстро ухудшились. Мария активно протестовала против занимаемого герцогиней положения официальной любовницы, которое поставило герцогиню выше королевы. Людовик отвечал, что Мария должна принять мадам де Шатору.

Королева ревновала сильнее, чем когда бы то ни было. Что касается короля, то он был глубоко оскорблен тем, что жена так долго отвергала его любовь. Он подчеркивал, что она не имела права мешать другим принимать то, от чего отказалась сама.

Ссора привела к тому, что король и королева разговаривали только на публике. Но теперь, когда Людовик собрался на войну, Мария опасалась за его безопасность. Кроме того, ее пугали плохие новости из Фонтевро о малышке Терезе-Фелиции, и Мария решила во что бы то ни стало последовать за Людовиком. Она переступила через свою гордость и написала ему записку, в которой просила его взять ее с собой в каком угодно качестве. Она умоляла Людовика ответить на ее записку.

Король ответил, что ее место при дворе и что она ничем не могла помочь ему на фронте. Кроме того, казна не выдержит затрат на поездку королевы на фронт.


Король покинул Версаль в мае. Его отъезд был одной из придворных «тайн», о которой все знали. Третьего числа после ужина в половине первого ночи король отходил ко сну со всеми обычными церемониями. Когда все присутствующие разойдутся, Людовик должен был встать с постели и начать приготовления к отъезду.

Церемония подходила к концу; на него надели ночную рубашку, парик на голове был убран, его сменил ночной колпак, на бархатной подушке передали носовой платок и задернули полог вокруг королевского ложа.

Несколько минут король лежал неподвижно и ждал; затем он раздвинул полог и встал с кровати. Его охватило возбуждение. Он спрашивал себя, почему раньше не принимал участия в государственных делах, ведь именно этим и должен жить король.

Несколько человек во главе с Ришелье, помогавшие королю одеться, передали ему его платье, даже сейчас не забывая о том, что королевское одеяние должно пройти несколько пар рук, прежде чем дойдет до короля.

Пока король одевался, они молчали, и поэтому все услышали, как кто-то скребется в дверь. Все посмотрели на короля. Тот в нерешительности кивнул:

– Посмотрите, кто там.

Дверь открыли, и в спальню вошел дофин в ночной рубашке и тапочках.

Он подбежал к отцу и бросился к нему на грудь.

– Сын мой, – вскричал король, – что все это значит?

– Я хочу поехать с тобой. Я хочу быть солдатом, – ответил мальчик.

– Как ты узнал, что я уезжаю на фронт? – спросил король.

– Мой долг знать это, – с гордостью сказал мальчик.

Король обнял дофина.

– Ох, мой дорогой сын, – вздохнул Людовик, – я бы с большим удовольствием взял тебя…

– Мне уже пятнадцать, – сказал дофин Людовик. – Я вполне взрослый, отец.

– Не вполне, – возразил король. – Более того, ты дофин и мой единственный сын. Ты должен понимать, как важно, чтобы один из нас остался при дворе.

– Делами может заняться мать. Король улыбнулся:

– Нет, сын мой. Желание отправиться на войну делает тебе честь, но, как бы мне ни хотелось взять тебя с собой, мы не должны забывать о нашем долге перед Францией. Тебе нельзя подвергаться опасности, по крайней мере до тех пор, пока у тебя не появится жена и сын. Тогда ты оставишь Франции наследника.

Мальчик мрачно кивнул.

– Отец, – сказал он. – Я должен как можно скорее жениться и родить наследника. Тогда я буду готов воевать с врагами Франции.

– Хорошо сказано, – заключил король. – А теперь… возвращайся в постель… иди быстрее, чтобы никто тебя не заметил. Ты пришел ко мне без соблюдения этикета, а подобное поведение недостойно дофина Франции.

Мальчик грустно посмотрел на отца и, неожиданно поняв, что король уезжает в далекие края, где может подвергнуться опасности, крепко обнял отца и долго не хотел отпускать его. Людовику пришлось самому отстраниться от мальчика. Тогда дофин упал на колени, поцеловал руку отца и, не говоря ни слова, поднялся и пулей вылетел из спальни, чтобы никто не мог увидеть его слез.

Людовик грустно улыбнулся, потом сказал с живостью: «Поторапливайтесь. Мы должны многое успеть, если хотим выехать в три часа ночи».

Потом он попросил, чтобы его оставили, так как ему нужно написать несколько писем. Людовик написал королеве, двум принцессам и мадам де Вантадур. Затем он исповедался и свежим майским утром покинул Версаль, направляясь на фронт.


Приезд Людовика в Лиль произвел глубокое впечатление на армию.

Ничто так не вдохновляет солдат, как король, стоящий во главе войска, сражающийся вместе с ними, ведущий их в бой.

Многие солдаты из провинциальных городов и деревень, а также из парижских низов никогда раньше не видели Людовика. Когда этот красивый, величественный мужчина, в лице которого была нежность и доброта, появился среди солдат, он вызвал ликование в их душах. А когда он проявил еще и храбрость, то и вовсе покорил их.

Людовик старался избегать неприятных ситуаций и вел себя чрезвычайно любезно. Благодаря хорошим манерам он никогда не терял достоинства и не выглядел смешным. Так что своим появлением король поднял боевой дух армии.

Людовик с энтузиазмом отдался своему делу. Он планировал кампанию вместе с Ноэлем. В результате к ногам Франции пал Менин, а вскоре удалось захватить и Ипр.

В Париже веселились. Люди оказались правы: стоило их королю освободиться от влияния своих министров, как он тут же повел народ к победе и процветанию.

– Да здравствует Людовик! – кричали парижане.


Герцогиня де Шатору переехала в загородную усадьбу вместе со своей дурнушкой сестрой, ставшей женой герцога де Лорагэ. Весть о победе дошла до герцогини.

– Ну, – заявила она, – Лиль теперь в такой же безопасности, как и Париж. Ах, как тяжело сейчас Людовику в компании неотесанных солдат!

Герцогиня де Лорагэ удивленно посмотрела на сестру:

– Вы собираетесь поехать к нему на фронт?

– А почему бы и нет? Уверена, Людовик будет рад меня видеть.

– Но король отказал ехать вместе с армией самой королеве!

– Королеве! Конечно же он отказал королеве.

– Итак… вы решили ехать?

– Да, и я возьму с собой вас. Немедленно собирайтесь.

Глаза герцогини де Шатору засверкали так, как обычно, когда она предвкушала воплощение в жизнь какого-нибудь из своих планов.

– Мы можем выехать без промедлений, – сказала она. – Не вижу причин здесь задерживаться.

– Мари-Анн, вам никогда не приходило в голову, что, хотя солдаты и любят своего короля, они могут не любить вас?

– Солдаты! Кого волнуют солдаты?

– Возможно, Людовика.

– Глупая моя девочка! Я волную его гораздо, гораздо больше, чем все солдаты его армии, вместе взятые.

– Вы слишком самоуверенны.

– Я знаю Людовика, а ты нет. Ну конечно же мы будем очень полезны. Станем для начала маркитантками.

Мадам де Лорагэ презрительно посмотрела на сестру, но по собственному опыту знала, что уговаривать ее отказаться от намеченного плана бесполезно.

Герцогиня де Шатору приступила к делу со всем присущим ей энтузиазмом. Прежде всего ей нужно было получить позволение короля. Получить его было несложно. Затем им нужно было попросить разрешение королевы. Не то чтобы Мари-Анн особо волновало мнение королевы, но Людовик предпочел бы, чтобы все прошло с соблюдением этикета и по возможности без скандалов.

Как ни странно, королева не стала возражать против поездки. Она лишь пожала плечами. Однако Мария вновь села за свое неизменное вышивание и рисование, ей было очень тяжело пережить это унижение. Герцогиня с сестрой и несколькими приближенными выехали немедленно.

Мари-Анн не понимала, почему ее красота произвела плохое впечатление на солдат.

Неуместные драгоценности и великолепные наряды лишь раздражали их. «Что, во Фландрии мало женщин?» – спрашивали они друг друга. Если королю нужны такие, то найти их можно без проблем. О герцогине складывали похабные песни.

– Да пусть поют! – говорила она Людовику. – Моя радость от ваших военных успехов затмевает все на свете. Мой король, я всегда хотела, чтобы вы освободились от влияния дряхлых стариков, чтобы вы сами стали королем, вернули славу Франции. Я самая счастливая женщина на свете!


Людовик приехал в Мец в начале августа. Здесь должны были состояться сражения. Правитель Пруссии Фридрих с большим интересом следил за успехами Франции в Нидерландах, понимал, что, пока войска Марии-Терезии сосредоточены в других местах, у него есть отличная возможность атаковать силы императрицы на богемском фронте. Фридрих чувствовал, что пришло время союза с Людовиком, и начал переговоры.

Когда мадам де Шатору и ее сестра прибыли в Мец, то прохожие на улицах глумились над ними. Но ни Людовика, ни его любовницу мнение народа никогда не интересовало. Мадам де Шатору неприлично было поселиться вместе с Людовиком, и король приказал построить закрытую галерею от своих покоев до покоев сестер в аббатстве Сен Арнольд.

Было объявлено, что по этой галерее король будет ходить на мессу. Но люди прекрасно знали, куда и к кому он будет ходить, и недовольство фавориткой возросло. Однако народ продолжал оправдывать Людовика. Их любимый король, он так молод и так добр, что интриганка может легко крутить им.

В Мец приехал посланник короля Пруссии Фридриха. В его честь был устроен прием. Герцогиня полностью одобряла предполагаемый союз с Пруссией. Она сидела по правую сторону от короля (Фридрих прекрасно рассчитал, какое влияние имеет Мари-Анн, и поэтому писал ей льстивые письма). Прием удался на славу.

Может быть, из-за того, что сказались волнения и усталость последних месяцев, на следующее утро после пиршества у Людовика поднялась температура, кожа стала влажной. У короля начался бред. Во французском лагере царило смятение. Говорили, что король при смерти.

Герцогиня де Шатору быстро прибыла в спальню короля и, обосновавшись там вместе со своей сестрой, решала, кого подпускать к королю, а кого нет. Мари-Анн решила во что бы то ни стало выходить короля, так как понимала, что если он умрет, то вместе с ним уйдут в могилу все ее мечты и надежды.

Мадам де Шатору была вынуждена пустить к Людовику принцессу королевской крови, молодого герцога де Шатре и графа де Клермона. Они настояли на присутствии епископа Суассонского, капеллана короля. Священник заявил, что, учитывая состояние короля, необходимо послать за исповедником Людовика Пьером Перуссо.

– Если вы притащите сюда исповедника, король решит, что умирает, – протестовала герцогиня.

– Мадам, король действительно умирает, – возразил епископ Суассонский.

– Нет! – вскричала герцогиня. Она не верила в то, что король умрет. Мари-Анн закрыла лицо руками: на ее глазах рушилась империя, которую она так долго создавала!


Пьер Перуссо приехал в Мец. Когда священник увидел короля, он не поверил своим глазам: Людовик выглядел ужасно. С другой стороны, король всегда был подвержен лихорадкам, кризисы случались с ним и раньше.

Пьер не знал, как поступить. Обещание искупления грехов в присутствии любовницы было невозможно. Если он собирается отпустить грехи Людовика, тогда нужно выслать мадам де Шатору из Меца. Если же король действительно умрет, то ее присутствие будет недопустимым. Дофин не станет винить священника, да и всем придворным будет приятно узнать, что мадам де Шатору унижена.

С другой стороны, король может и выздороветь. И что тогда будет с Пьером? Герцогиня никогда так просто не прощала своих врагов.

А пока она горячо беседовала со своим советником, «дядей» Ришелье, который, как главный камердинер, конечно же был рядом с умирающим.

– Что со мной будет? – напрямую спросила она герцога.

– Этого вам никто не скажет, – ответил Ришелье. – Если он действительно умирает, тогда вам придется уехать. Вопрос в том, сможете ли вы сделать это тайно? Толпа настроена к вам не особенно дружелюбно, учитывая, что король больше не сможет защитить вас.

Герцогиня была напугана, и Ришелье, которого часто раздражала ее заносчивость, не мог не порадоваться своей маленькой победе, хотя он и был ее союзником.

Они разговаривали в небольшой передней, которая вела в спальню короля.

– Приведите священника, – приказала герцогиня.

Ришелье привел испуганного Пьера Перуссо, который выглядел так, будто он предстал перед лицом самого Князя Тьмы.

– Король должен исповедаться? – спросила она.

– Я не могу ответить вам, мадам. Это зависит от воли короля.

– Если он согласен, я должна буду уехать?

– Мне сложно ответить на ваш вопрос, мадам.

– А вы ответьте! – вскричала герцогиня. – Я не хочу, чтобы меня отослали публично. Если мне придется уехать, то я поеду тайно.

– Может быть… возможно, сам король не захочет исповедаться, – пробормотал священник.

– Мне кажется, что его величеству придется захотеть, – мрачно заметил Ришелье.

– Нам нужно избежать скандала, – заявила герцогиня. – Признаю, что грешила с королем. Но… разве для королей нет особых заповедей?

Пьер Перуссо был настолько потрясен, что не нашелся с ответом. Ришелье взял его за руку.

– Я всегда был вам хорошим другом, иезуит, – начал герцог. – А вам нужны хорошие друзья при дворе, и вы это прекрасно знаете. А теперь я прошу вас принять решение: должна ли герцогиня остаться здесь или ей лучше незаметно уехать. Если она должна уехать, то ей нужно сделать это без особой шумихи.

– Я не могу помочь вам, – почти в слезах кричал священник. – Я не знаю, каково будет решение короля.

Герцогиня и Ришелье обменялись усталыми взглядами. Продолжать изводить несчастного было бесполезно. Им оставалось только ждать и надеяться.


Состояние Людовика ухудшилось, и епископ подготовил короля к тому, что ему пришло время очистить душу перед лицом Господа.

– Вы не сможете это сделать, ваше величество, – говорил епископ, – пока ваша любовница здесь. Вам остается лишь одно. Вы должны приказать ей уехать. Только тогда вы сможете вовремя начать покаяние.

Король дал согласие, и вскоре о решении Людовика узнали все придворные. Галерею, соединяющую покои короля и покои его любовницы, разрушили. Теперь и народ знал о том, что любовницу короля отсылают. Герцогиня и ее сестра должны были как можно быстрее и по возможности незаметно покинуть Мец.

Но у них было слишком много врагов. «Король умирает, – говорили принцы, которых герцогиня не хотела подпускать к постели короля. – Теперь больше нет нужды терпеть произвол фаворитки».

На улицах и в тавернах города люди решали ее участь. Они обещали научить не задирать нос и грозились выкинуть ее из города.

Герцогиня, в свою очередь, была в ярости и очень напугана. Она боялась попасть в руки толпы – именно такой судьбы желали ей ее враги.

Морепа был рад такому повороту событий и даже не пытался скрыть свое ликование. Герцог Шатильон, наставник дофина, заявлял, что изгнание фаворитки – это лучшее из того, что когда-либо случалось с королевским родом Франции.

Ришелье обнаружил, что все его сторонники отвернулись от него и даже планируют изгнать его. Герцогиня понимала, что часы ее пребывания в Меце сочтены. А в пути через всю Францию ей не раз придется столкнуться лицом к лицу с враждебно настроенной толпой.

Пока они готовились к отъезду, к ним пришел маршал де Бель-Иль. Он выразил свои соболезнования и заявил, что его волнует то затруднительное положение, в котором оказались сейчас дамы.

– Вы должны знать, мадам, – сказал маршал, – что взбешенная толпа ждет, когда ваша карета будет проезжать по улицам Меца.

– Я знаю, месье де Бель-Иль, – ответила герцогиня, тщетно пытаясь сохранить достоинство.

– Тогда, я надеюсь, вы позволите мне передать мою карету в ваше полное распоряжение, – сказал маршал. – Она большая, и если задернуть занавески, то никто и не поймет, кто в ней едет.

– Как мне благодарить вас? – вскричала герцогиня.

– Не думайте об этом, – почтительно ответил маршал. – Я не мог не помочь дамам. Занавески в карете задернуты. Когда люди узнают, что вы исчезли, карета будет уже далеко от города.

Вот так герцогине де Шатору и удалось покинуть Мец.

Король был очень слаб и совершенно беспомощен, поэтому епископ Суассонский и Пьер Перуссон все управление взяли на себя. Задача священников состояла в том, чтобы по всем правилам сопроводить короля в рай, а Людовику оставалось верить, что он очень скоро покинет этот мир.

Раскаивается ли он в своих грехах? Да, раскаивается всем сердцем. Очень хорошо, но лишь полное раскаяние спасет его душу.

Он должен раскаяться публично; он должен признаться во всех своих многочисленных грехах; он должен согласиться вышвырнуть герцогиню де Шатору из дворца.

Король впадал в беспамятство; он был слишком слаб, чтобы что-либо понимать, но его душу спасали знатоки своего дела. Враги Ришелье и герцогини праздновали победу, а придворные уже начинали оказывать знаки уважения дофину. Епископ объявил, что королева обязана немедленно явиться к одру короля, чтобы вся Франция знала – наложница изгнана, а муж и жена вновь воссоединились в своей любви. Людовик соглашался со всем, абсолютно не понимая, что говорит.

И тут произошло чудо. Однажды утром Людовик проснулся здоровым.


Когда герцогиня покидала Мец, в город въехала королева. Мария была очень несчастна, она только что узнала, что умерла малышка Тереза-Фелиция. Кроме того, королева полагала, что раз уж король отослал любовницу и послал за женой, то он на краю смерти.

Людовик был все еще очень слаб. Мария встала на колени перед королем; и в глазах Марии стояли слезы.

– Я прошу у тебя прощения, – сказал он, – за все то унижение, которое я тебе причинил.

Мария кивнула и улыбнулась, глотая слезы.

– Я прощаю тебя, – ответила она. – Теперь тебе осталось попросить прощения у Господа.

Людовика задело это ханжеское, типичное для его жены замечание, но он действительно жалел, что причинил ей так много боли, и хотел помириться с Марией.


Париж безумствовал. Людовик выздоровел, он изгнал любовницу. Король и королева опять вместе. Он бесстрашно сражался вместе со своими солдатами, будет править своим народом благородно и справедливо, и для Франции вновь настанет золотой век.

О Людовике отзывались с большой любовью. Он обязательно станет самым великим королем Франции. На этот раз люди не просто называли Людовика своим королем. Они звали его Людовик Возлюбленный.


Как только Людовик поправился, он вернулся к армии. Пока король болел, маршалу Ноаю не удалось достичь особенных успехов, и Людовик начал понимать, что ошибался, считая его великим полководцем.

Этот глупец позволил войскам правителя Лотарингии Чарльза в полной безопасности пересечь Рейн и отправиться на помощь Богемии, отбивающейся от армии Фридриха, короля Пруссии. То, что Ноай позволил Чарльзу сбежать, было возмутительно. Народ был недоволен маршалом, и когда тот приехал в Мец посовещаться с королем, то обнаружил, что потерял его доверие.

Людовик присоединился к своей армии во Фрейбурге, который сразу сдался в руки Франции к приезду короля. Однако наступала зима, и продолжать войну стало невозможно.

Людовик вернулся в Париж. Горожане встретили его так, как очень редко встречают своих королей. Несмотря на лютый холод, люди высыпали на улицы, чтобы показать, как сильно они любят Людовика.

Божественно прекрасный король сидел в своей золотой карете, а люди кричали до хрипоты, прославляя показанную им в бою доблесть.

В толпе стояла женщина, закутанная в шаль. Она пристально смотрела на золотую карету и пассажира.

Людовик не видел ее, но по неосторожности она сбросила шаль, и ее лицо открылось.

Стоящий рядом мужчина заметил ее и громко засмеялся.

– Шатору, – закричал он, и толпа окружила даму.

Она отчаянно пыталась выбраться из толпы.

– Вы обознались… Вы обознались, – твердила она.

Но люди знали, что они не обознались. Они плевали в герцогиню, они бросали в нее камни и валявшийся на улице мусор, они оскорбляли ее.

Растрепанная, плача от ярости и унижения, герцогиня бежала так быстро, как только могла. Забежав в узкий переулок, женщина, тяжело дыша, прислонилась к стене.

Она слышала, как вдалеке стучат барабаны и толпа кричит:

– Да здравствует Людовик! Король вернулся. Да здравствует Людовик, возлюбленный своим народом.


Герцог Ришелье вновь посещал короля в Версальском дворце. Многие гадали, что будет дальше, и коленки у них уже начинали дрожать.

Герцог и герцогиня де Шатильон были в ужасе. Они поступили глупо. Когда Людовик заболел, он настаивал, чтобы дофина не приводили к его постели, но мальчик умолял взять его в Мец, и герцог ослушался короля и выполнил волю своего ученика. Тогда де Шатильон был уверен, что король умирает и он выполняет желание мальчика, который вскоре станет королем.

Герцог, как и многие другие, совершил ошибку и был уверен, что ему придется поплатиться. Людовик никак не выразил своего недовольства. Наоборот, он был, как всегда, добр к герцогу и герцогине, но теперь-то они многое знали о методах короля.

Морепа гадал, что будет с ним.

Они были не единственными, кто задумывался о своей дальнейшей судьбе. Все сомневающиеся собирались в доме на рю де Бак, где расположились герцогиня де Шатору и ее сестра, так как ходили слухи, что герцогиня получает послания от короля.

Это известие ошеломило парижан. Народ ведь уже решил, что раз король помирился с королевой, то теперь у них вновь пойдут детишки, что королевская чета заживет счастливой семейной жизнью, король позабудет про свою любовницу и всецело отдастся делу управления Францией.

Герцогине сообщили, что к ней приехали с визитом. Она тут же приняла посетителя, надеясь, что он привез сообщение от короля. Но когда незнакомец сбросил плащ, она закричала от радости: это был сам Людовик!

Герцогиня бросилась в объятия короля и заплакала от счастья.

– Людовик… мой Людовик… Я знала, что вы появитесь сами или пошлете за мной.

– Вы вернетесь в Версаль.

– Меня так унизили… так жестоко унизили.

– Я знаю.

Мари-Анн взяла его руки и поцеловала их, сначала нежно, а потом страстно. Она знала, как пробудить в нем желание, желание, затмевающее разум.

– Я должна вернуться, – плакала она. – Расставание невыносимо.

– Вы вернетесь.

– Меня никогда не будут уважать, пока вас окружают мои враги. Людовик, разве они должны оставаться? Морепа… самый главный враг. После того как я вернулась из Меца, я время от времени чувствую недомогание. Людовик, думаю, Морепа пытался отравить меня!

– О нет, он не стал бы этого делать.

– Почему бы и нет? Он ненавидит меня, потому что знает, что я ненавижу его. Еще один враг Шатильон. Должно быть, он со своей женой настроили дофина против меня.

– Он и его жена будут изгнаны со двора. Герцогиня радостно закивала.

– Епископ Суассонский и этот дурак исповедник…

– Мы изгоним их всех… если вы чувствуете, что не можете вернуться во дворец, пока они там.

Герцогиня прижала Людовика к себе. Ее глаза были неестественно яркими, будто ее лихорадило. Мари-Анн чувствовала, что это полная победа, самый счастливый момент в жизни.

Людовик провел ночь вместе с герцогиней на рю де Бак. Перед тем как уйти, он сказал:

– Вы должны немедленно вернуться в Версаль. Так мы слишком далеко друг от друга.

– Я вернусь, как только граф де Морепа принесет мне приказание от вас о возвращении.

Людовик засмеялся.

– Будь по-вашему, – сказал он.

Герцогиня прищурилась:

– Я хочу, чтобы месье де Морепа знал, что, каким бы умным он себя ни считал, он поступил очень глупо, объявив себя моим врагом.

Когда Людовик ушел, мадам де Шатору позвала к себе сестру.

– Победа! – кричала герцогиня. – Собирайтесь. Скоро мы вернемся в Версаль. Унижения в Меце будут позабыты.

– Хорошие новости, – ответила сестра. – Когда мы выезжаем?

Она вдруг остановилась и удивленно посмотрела на сестру.

– Вы хорошо себя чувствуете? Вы выглядите очень странно.

– Странно? Я?

– У вас блестят глаза… почти как стеклянные… и щеки горят!

Герцогиня повернулась к сестре:

– Я ведь многое пережила, разве нет? Мец! Я никогда не смогу забыть этого! Но теперь мои враги будут страдать так же, как заставляли страдать меня.

– Был ли его величество очень нежен… очень требователен?

– Он всегда такой.

– Сестра, я бы на вашем месте прилегла. Вы слишком возбуждены. Я принесу вам освежающий и успокаивающий напиток.

– Большое спасибо.

Мадам де Лорагэ попыталась заставить сестру принять питье, но, похоже, та ничего не понимала. Мадам де Лорагэ стала возле постели на колени.

– Мне страшно… – бормотала мадам де Шатору. – Они забросают меня камнями. Задвиньте занавески…

– Вы слишком перевозбудились, – прошептала мадам де Лорагэ. – Завтра вам станет лучше.

Но на следующий день герцогине лучше не стало. У нее поднялась температура, и было ясно, что она тяжело больна.


Две недели Мари-Анн была при смерти. Жители Парижа собирались на рыночных площадях и говорили о ней. Все были убеждены, что, если герцогиня никогда не выздоровеет, Франции станет легче. Многие утверждали, что ее отравил Морепа.

Между рю де Бак и королевским дворцом то и дело шныряли посланники. Говорили, что король очень переживает из-за своей фаворитки.

Мадам де Майи вернулась из изгнания, чтобы навестить свою сестру и сказать ей, что не держит на нее зла за жестокое отношение с ее стороны. Увидев сестру, герцогиня вздохнула с облегчением: она была рада получить ее прощение лично.

– Я скоро умру, – говорила Мари-Анн. – Я сделала много такого, чего не стоило бы делать.

В начале декабря герцогиня исповедалась, получила причастие и соборование. Восьмого числа она умерла.

Похороны прошли очень тихо. По приказу короля герцогиню похоронили в часовне Святого Мишеля в Сен-Сюльпис рано-рано утром. Людовик помнил, как обошлись с телом мадам де Винтимиль, и не хотел такого же унижения для своей любимой.

Сердце Людовика было разбито, и ничто не могло вырвать его из меланхолии.

Даже королева сочувствовала ему. Парижане, собиравшиеся организовать шествие, чтобы выразить радость по поводу смерти женщины, которую они так ненавидели, решили не делать этого.

– Она была самоуверенна и оказывала на короля дурное влияние, – говорили они, – но все же он любил ее. Если выскажем свое отношение сейчас, то это уже ничего не изменит, а королю станет еще больней.

Доставить боль Людовику! Да разве они могут? Разве он не их прекрасный король, Людовик Возлюбленный?

Глава 9

МАДЕМУАЗЕЛЬ ПУАССОН

Во Франции была женщина, воспринявшая известие о смерти мадам де Шатору со спокойствием фаталиста. «Должно было произойти что-то, – говорила она себе, – что разорвет отношения между королем и герцогиней». И хотя она и не предполагала, что короля и герцогиню разлучит смерть, сама причина разрыва была не так уж и важна. Главное, что король теперь был свободен.

Как только новость о смерти герцогини дошла до дворца де Этоль, она начала строить планы. Похоже, сбудется мечта всей ее жизни. Она была абсолютно уверена, что все получится, но ей придется приложить для этого все силы.

Мадам де Этоль в девичестве звалась Жанна Антуанетта Пуассон. Не очень красивое имя. Но ее род славился умом, а не звучными именами.

Ее отец, Франсуа Пуассон, был человеком с воображением и полон решимости разбогатеть. В Париже можно было разбогатеть различными путями, если ты конечно же не будешь особо разборчив в средствах. Франсуа разборчивым не был.

Он был мясником, преуспевающим мясником, и обладал даром заключать выгодные контракты. Так, он заключил контракт на поставки мяса в госпиталь инвалидов, но Франсуа не стал довольствоваться временным процветанием. Во времена неурожаев не хватало зерна, и такой человек, как он, нашел способ нажиться и на этом.

Франсуа поймали на спекуляции зерном. Никто так не бесил голодающих парижан, как люди, наживавшиеся на беде горожан. Когда Франсуа признали виновным, то, спасаясь, он незамедлительно покинул столицу.

Мадам Пуассон пришлось самой защищать себя и двух детей, Жанну Антуанетту и Абеля. Мадам вполне справлялась и без мужа. Она была очень красивой женщиной и стояла на социальной лестнице чуть выше него. После свадьбы ей удалось сохранить дружбу и связи с людьми своего круга, а также с друзьями-мужчинами, среди которых были очень влиятельные господа.

Одним из них был богатый генеральный откупщик Ленорман де Турнегейм. Очарованный красотой мадам Пуассон, он несколько лет был ее любовником. Поговаривали, что де Турне-гейм был отцом Жанны Антуанетты. Однако о том, кто отец, могла знать лишь мадам Пуассон, но даже она, похоже, была не совсем уверена. С другой стороны, она рассудила мудро и позволила богатому финансисту верить, что прелестное маленькое создание – его дочь. Особенно кстати эта вера пришлась в то время, когда пришлось самим заботиться о себе. Месье де Турнегейм стал по-настоящему достойным покровителем, и он был богат и имел связи в высших кругах.

Мадам Пуассон заявляла, что ее дочь вырастет красавицей и ей нужно дать по возможности лучшее образование. Что касается Абеля, ему предстояло быть братом знаменитой красавицы, и поэтому он не должен был позорить ее своей необразованностью.

– Какое будущее ты планируешь для девочки? – спросил как-то месье де Турнегейм.

– Лучшее, и основанием послужат ее ум и красота, – тут же ответила мадам Пуассон.

Вскоре семья переехала в большой дом, принадлежавший генеральному откупщику. Жанну Антуанетту послали в монастырь Пуасси, а Абеля – в дворянскую школу.

Семья жила очень дружно, так как мадам Пуассон была не только привлекательной, но и веселой, жизнерадостной женщиной. Имея все, она полностью отдалась размышлениям о будущем дочери.

Однажды, когда семейство посетило ярмарку, мадам Пуассон гордо вышагивала по площади, держа за руку красавца сына, восхитительная очаровашка дочь шествовала сама. Мадам была очень счастлива в тот день. Прохожие заглядывались на Жанну Антуанетту и делали матери комплименты по поводу внешности дочери.

Жанна Антуанетта попросила мать зайти к предсказательнице. А поскольку и сама мадам Пуассон была не прочь узнать, какое великое будущее ждет ее дочь, ее не пришлось долго упрашивать.

У старой цыганки перехватило дыхание, когда она увидела это милое создание. У девочки был нежный цвет лица, белая, чуть ли не прозрачная кожа, большие глаза светились умом и жизненной энергией. Она была очень женственна и уже в девять лет с таким достоинством и изяществом вышагивала в своем платье, будто была при дворе, а не на ярмарочной площади.

– Садись, моя красавица, – сказала старуха и добавила: – Не часто мне выпадает честь заглянуть в такое прекрасное будущее.

Цыганка изучила крохотную ладошку, тонкие и длинные пальцы девочки.

Почему в этот момент она подумала о короле? Может, потому, что недавно видела, как он проехал по Парижу? Ах, он так красив и молод. Людовик направлялся в собор Парижской Богоматери, чтобы благодарить Господа за появление дофина.

Говорили, что королева недостойна его, что она больше похожа на простолюдинку, чем на королеву. Народ утверждал, что с такой королевой у короля обязательно появится любовница, как и у его предшественников.

– Тебя ждет большая удача, моя милая, – заговорила цыганка. Лицо старухи почти касалось чертовски милого личика девочки. – Я вижу тебя рука об руку с королем… великим королем… величайшим из королей. Он красив. Он любит тебя, моя дорогая, и любит очень сильно… и ставит тебя выше всех.

Мадам Пуассон заплатила гадалке в два раза больше. Мадам не могла дождаться, когда же она, наконец, вернется в дом и перескажет предсказание цыганки своему любовнику.

– Теперь девочка обязательно должна получить самое лучшее образование, – заявила мадам Пуассон. – Только тогда она сможет предстать при королевском дворе. Нужно научить ее танцевать и петь… и всему тому, что должна уметь придворная дама. Она должна быть не только очень красивой, но еще и самой умной. Иначе как она сохранит свое положение среди всех этих завистливых господ и дам?

Охватившее мадам Пуассон волнение передалось и месье де Турнегейму. Жанна Антуанетта должна получить достойное образование, и он готов платить за это.

Мадам Пуассон в восторге, с обожанием смотрела на свою дочь.

– Да, – говорила она, – в ней есть что-то истинно королевское!

* * *

Теперь при обращении с Жанной Антуанеттой никто ни на секунду не забывал о той судьбе, которую ей уготовили мать и месье де Турнегейм.

С девяти лет девочка полностью посвятила себя подготовке к той роли, которую ей предстояло сыграть. Она училась петь и танцевать, увлеклась театром, у нее обнаружился замечательный голос.

– Из нее получится хорошая актриса, – заявляла мадам Пуассон. – Но судьба даст ей нечто большее.

Жанна Антуанетта талантливо рисовала и хорошо играла на нескольких музыкальных инструментах. Господин Турнегейм, поглядывая на расцветающее красотой и талантами дитя, укреплялся в вере по поводу ее великого предназначения.

А Жанна Антуанетта не упускала ни единой возможности поглядеть на короля. Возможностей было не так много, так как король старался не появляться на публике, но, когда девочке все-таки удавалось увидеть красавца в великолепных одеждах, король казался ей божественно прекрасным, и она полюбила его.

Жанна Антуанетта приблизилась к тому возрасту, когда мадам Пуассон решила, что дочери пора выйти замуж. Но кто станет подходящим мужем для женщины, которую выбрала судьба? Граф? Герцог? Но ни то, ни другое было невозможно. Ни одному графу или герцогу не позволят жениться на девушке, отец которой всего лишь торговец. Мадам Пуассон была обеспокоена. Жанна Антуанетта не сможет стать любовницей короля, пока не выйдет замуж, поэтому нужно найти ей мужа. Ах, как было бы замечательно, если герцог Орлеанский или Конде так сильно влюбится в Жанну Антуанетту, что женится на ней, несмотря на сопротивление семьи! Мадам обратилась за помощью к благодетелю Ленорману де Турнегейму.

Благодаря своему влиянию Ленорману удалось снять все обвинения с господина Пуассона, и он вернулся в Париж.

Вскоре у месье де Турнегейма появилась надежда на достойную партию для Жанны Антуанетты. Состояние откупщика должен был унаследовать его племянник, Шарль Гийом Ленорман де Этоль. Этот молодой человек и стал мужем Жанны Антуанетты. Когда Шарль Гийом услышал, что он должен стать мужем дочери Франсуа Пуассона, героя скандала, связанного со спекуляцией зерном, он пришел в негодование.

– Я отказываюсь, – заявил он дяде.

– Мой мальчик, – сказал месье де Турнегейм, – если ты откажешься, то не получишь наследства.

Это заявление шокировало молодого человека и после некоторых колебаний Шарль Гийом сдался. Шарль Гийом и Жанна Антуанетта поженились в 1741 году. Девушке исполнилось двадцать лет, она была очень красива и с каждой минутой становилась все лучше и лучше. После брачной ночи Шарль Гийом понял, что по уши влюблен в свою жену, но Жанна Антуанетта воспринимала замужество как первый шаг на пути к своей судьбе и была порядком удивлена страстью Шарля Гийома, однако не отказалась принять ее.

– Клянись, – как-то попросил ее муж, – что ты всегда будешь мне верна.

– Я никогда не изменю тебе, – мрачно ответила она. – Разве только с королем.

Такой ответ удивил Шарля Гийома. Но он решил, что это шутка, и больше не думал об этом.

Жанна Антуанетта обнаружила, что быть женой богатого молодого человека гораздо приятнее, чем быть дочерью любовницы богатого человека. Шарль Гийом был в состоянии дать ей все, что она хотела, и у нее наконец-то появился шанс показать все, чему она так долго и упорно училась. В доме мадам де Этоль был салон, где принимали интеллектуальную элиту Парижа. На ее приемах собиралось огромное количество писателей и музыкантов. Центральной фигурой собраний была очаровывавшая гостей внешностью и речами конечно же она, изысканная Жанна Антуанетта.

У нее родилось двое детей, девочка и мальчик, и, хотя она преданно любила их, мадам де Этоль ни на секунду не забывала о своем предназначении. Вольтер, частый гость собраний в их доме, весьма увлекся Жанной Антуанеттой. Приглашая Вольтера к себе, мадам де Этоль воодушевляла писателя и говорила, что он придает собраниям величие, которое исходит от гения.

Как-то мадам сказала Вольтеру:

– Если вы когда-нибудь окажетесь в беде и я смогу помочь вам, можете рассчитывать на мою помощь.

Вольтер поцеловал ей руку. Мадам знала, что он не совсем понял ее, поэтому добавила:

– Я предчувствую, что скоро – уже очень скоро – в меня влюбится король.

– Для этого ему нужно всего лишь один раз взглянуть на вас. Этого вполне достаточно, – ответил Вольтер.

Женщина улыбнулась.

– Его окружают красивые, совершенные женщины, женщины, рожденные для придворной жизни, чувствующие себя в Версале как рыба в воде. Но я знаю. Что-то во мне говорит, что это произойдет. Что касается меня, то я влюбилась в него с первого взгляда. Иногда мне кажется, что я любила его всегда, даже до того, как увидела впервые.

Жанна Антуанетта почувствовала, что философ не воспринимает разговор всерьез, и это ее позабавило. «Когда-нибудь он еще вспомнит об этом разговоре», – подумала она про себя.


Мадам де Этоль чувствовала определенное беспокойство. Время шло, и если она собиралась покорить короля, то с этим уже нельзя было тянуть. Ей далеко за двадцать, и двое детей. Когда Жанна Антуанетта узнала, что Людовик время от времени охотился в лесу Сенар, то кстати вспомнила, что Турнегеймы владеют ветхим старинным домом недалеко от леса.

– Почему бы нам не обосноваться за городом? – спросила она. – Поехали посмотрим этот старый дом.

Итак, Шарль Гийом и Жанна Антуанетта отправились осмотреть его. Его можно было превратить в очень даже симпатичный загородный дворец, Жанна Антуанетта с супругом с рвением претворили свои планы в жизнь. Очень скоро у мадам де Этоль появился свой загородный дворец, она подобрала себе изысканный гардероб и заказала две-три кареты. Кареты должны были быть особенные, легкие и изящные, предназначенные лишь для коротких поездок недалеко от дворца, их выкрасили в цвета, которые шли мадам де Этоль, – нежные оттенки розового и голубого. Так Жанна Антуанетта и предстала перед королем, когда тот охотился в лесу. Она верила, что встреча могла бы получиться гораздо более величественной, если бы король в тот момент не находился под влиянием этой излишне энергичной мадам де Шатору.

Казалось, появление короля и его свиты в тот дождливый день было даром судьбы. Но на этот раз мадам де Шатору была рядом с Людовиком и помешала выполнению давно намеченного плана.

Но что еще хуже – герцогиня увидела в милой даме из лесного дворца соперницу и сделала все возможное, чтобы Жанна Антуанетта более не появлялась на пути короля.

Положение было просто удручающим. И вот теперь мадам де Шатору мертва.


В конце 1744 года было решено, что, поскольку дофину уже исполнилось пятнадцать, в его возрасте король уже стал мужем, пришло время подыскать жену и для дофина.

Теперь он вовсе не был похож на того живого мальчика, который очаровывал короля своими умными высказываниями. Он не разделял любви Бурбонов к охоте, растолстел и стал интересоваться религией, возможно из-за того, что во время своего первого занятия стрельбой случайно застрелил человека. Дофин никогда так и не смог забыть о случившемся. Через некоторое время его заставили вернуться к этому занятию, и он случайно ранил женщину. После этого дофин заявил, что больше никогда не прикоснется к оружию.

Мальчик и его отец все сильнее и сильнее отдалялись друг от друга. Людовик больше интересовался своими дочерьми. Веселая Аделаида забавляла его, но особенно нежно король относился к Генриетте. Казалось, своей любовью он хотел загладить старую вину. Ведь это король не разрешил ей выйти замуж за герцога де Шатре.

Перспектива женитьбы привела дофина в восторг, и, когда инфанта Мария-Тереза-Рафаэлла приехала в Париж, мальчик твердо решил в нее влюбиться.

Девушка была сестрой той маленькой инфанты, которую много лет назад прислали во Францию, чтобы она стала женой Людовика, и которую в силу ее нежного возраста поспешно отослали домой.

Мария-Тереза-Рафаэлла была на четыре года старше дофина. У нее были пышные рыжие волосы, но при этом слишком бледная кожа и некрасивое лицо. Она приехала во Францию с опаской. Мария-Тереза-Рафаэлла хорошо помнила, как французы обошлись с ее сестрой. Девушка привыкла к торжественности и церемонности, присущей испанскому двору, столь разительно отличавшемуся от беззаботного и в то же время величественного великолепия и изящества Версаля.

Инфанта радовала одного лишь дофина, и, когда он оказывал ей знаки внимания, сердце Марии-Терезы-Рафаэллы начало потихоньку открываться для него.

Король с умилением смотрел на молодую пару и вспоминал дни, когда во Францию приехала Мария Лещинская. Он ведь считал ее самой прекрасной дамой королевского двора! «Слепец, – говорил он себе. – Каким же я был слепцом! Но как иногда приятно быть слепцом. Будем надеяться, что дофин чувствует то же самое».


Свадьба дофина должна была сопровождаться целым рядом праздничных приемов, а завершал торжество бал-маскарад в Версальском дворце.

Все во дворце пребывали в радостном волнении, и не только из-за бала, на котором придворные, спрятавшись под масками, могли хотя бы на один вечер позабыть об этикете и расслабиться, но и потому, что после связанных с женитьбой дофина празднеств король перестал скорбеть по мадам де Шатору. Людовик был из тех мужчин, которые не могут долго оставаться без женского общества, и рано или поздно кто-то должен был занять освободившееся место любовницы короля.

Поэтому многие дамы, готовясь к балу, надеялись, что эта ночь может стать первым шагом на пути к власти, а друзья красавиц советовали им, как лучше повести атаку.

Праздник был просто великолепным. В распоряжение гостей отдали салон Геркулеса и Зал зеркал, а также шесть расположенных между ними приемных, но все равно мест оказалось мало. Гости собрались под резным позолоченным сводом салона Геркулеса, сидели под великолепными серебряными канделябрами в Зале зеркал. В свете семнадцати хрустальных люстр и маленьких светильников их драгоценности переливались всеми цветами радуги. Это был один из самых роскошных балов, которые когда-либо давались в Версальском дворце.

И ко всему этому великолепию, блеску и роскоши добавлялось возбуждение, вызванное вопросом, волнующим всех: «Выберет ли сегодня король любовницу?»


Одна лишь Анна-Генриетта пришла на бал без особого удовольствия. Всякий раз на подобных мероприятиях она видела восторг окружающих и чувствовала грусть. Ей было всего восемнадцать лет, но она уже решила, что в ее жизни никогда уже не будет счастья.

Она думала, что герцог де Шатре сдался. У него теперь была жена; иногда он смотрел на нее с досадой, но, может быть, из-за того, что его заставили жениться на менее перспективной женщине, чем он надеялся? Когда герцог был ранен во время кампании, которой командовал король, говорили, что герцогиня де Шатре собиралась отправиться на фронт, чтобы быть рядом с мужем.

«Это должна была быть я», – думала Анна-Генриетта.

Теперь все кончено. И что еще остается делать молодой принцессе, кроме как вышивать, соблюдать все условности этикета да скорбеть об утрате любимого?

Анна-Генриетта поправила маску и встала ближе к занавесям из бело-золотой парчи, украшавшим зал. Это был один из тех редких случаев, когда принцесса могла смешаться с толпой и общаться с людьми на равных. Она слышала, что на балу присутствует не только придворная знать.

– Вы раньше когда-нибудь видели такое огромное количество народу в зале? – спросил странный голос, отличавшийся от тех, которые Анна-Генриетта обычно слышала. Только вот она никак не могла понять, в чем же отличие.

– Я… я не думаю, чтобы в зале вообще когда-либо собиралось сразу столько народу.

– Вам не кажется, что это немного… немного слишком?

– О да. Я предпочла бы, чтобы народу было поменьше.

– Присутствующие здесь никогда раньше не видели ничего более великолепного, чем ваш Зал зеркал.

Ваш? Похоже, он не из Франции. Ну конечно же! Вот в чем странность – это акцент!

– Вам интересно узнать, кто я, – продолжал незнакомец. – Потанцуем?

– С удовольствием, – ответила Анна-Генриетта.

Он повел ее между кружащимися парами.

– Так много шума, – сказал он, – что музыки почти не слышно. Нам нелегко будет услышать друг друга.

– А о чем мы будем разговаривать?

– Ну, может быть, позже, мне многое хочется сказать вам.

Анна-Генриетта обнаружила, что ее перестал интересовать вопрос, встретит она сегодня герцога де Шатре или нет.

Принцесса уже давно так не танцевала. Ей стало очень хорошо; меланхолия отступила, и она вдруг почувствовала, что в будущем может быть счастлива, а от прошлого надо иногда убегать.

В танце он провел ее через весь зал и несколько приемных. Анна-Генриетта не знала, как долго они танцевали, и в конце концов она оказалась с ним наедине в небольшой передней. Они остановились, тяжело дыша и глядя друг другу в глаза.

– Вы утомлены? – заботливо спросил он.

– Нет… нет, – быстро ответила Анна-Генриетта, сама удивляясь тому, что она не устала. В последнее время она быстро слабела и легко утомлялась.

– Должен признаться, – начал он, – я знаю, кто вы. А вы догадываетесь, кто я?

– Я знаю лишь то, что вы не француз, – ответила она.

– Это половина правды. Остальное угадать совсем просто. Или мне снять маску?

– Нет… умоляю, не надо. Я хочу угадать сама.

– Я вам подскажу. Я принц крови, как и вы. Если бы я им не был, то никогда бы не подошел к вам. Кроме того, я изгнанник, я прибыл во Францию просить у вашего отца помощи, в которой, надеюсь, он мне не откажет.

– Я знаю, – вскричала она. – Вы юный кавалер ордена Святого Георга.

Он взял и поцеловал ей руку.

– Чарльз-Эдвард Стюарт, к вашим услугам.

– Я рада, что у меня есть возможность пожелать вам удачи в вашем рискованном деле.

– Благослови вас Господь. Я достигну цели, конечно же достигну! Когда мой отец снова станет королем и Стюарты возвратят себе то, что им принадлежит по праву… тогда…

– И что? – спросила Анна-Генриетта. – Что тогда?

– Тогда, – ответил он, – я приеду во Францию, но не буду просить деньги… солдат… и корабли.

Принц вдруг засмеялся, и его глаза под маской засверкали.

– Но, – добавил он, – я никогда не забуду вечер февраля 1745 года, года я танцевал с принцессой на бале-маскараде. И возможно, так как я не смогу забыть этот вечер, я приеду во Францию еще раз и вновь попрошу короля Франции.

– Какая красивая речь! – воскликнула Анна-Генриетта. – Может, еще потанцуем?

– Вы точно не устали?

– Нет, я не устала. Я хочу быть среди людей в танцевальном зале. Я хочу танцевать. Кажется, я смогла бы танцевать всю ночь.

– Это из-за того, что с вашего сердца свалился груз?

– Вы говорите странные вещи.

– Пойдемте, – сказал принц. – Вы правы. Нам лучше присоединиться к остальным гостям. Мне предстоит многое сделать. Летом я вернусь в Англию… затем в Шотландию… Вы будете думать обо мне?

– Я буду думать о вас постоянно и молиться за то, чтобы вам улыбнулась удача.

– Молитесь, моя принцесса, молитесь от всего сердца. Потому что то, что случится со мной этим летом, может оказаться очень важным для нас обоих.

Они вернулись к танцующим, и под украшенными величественными аллегорическими резными украшениями сводами принцесса Анна-Генриетта вновь почувствовала себя счастливой. Кавалер ордена Святого Георга заставил ее забыть грустное прошлое. Теперь она могла мечтать о будущем, в котором у нее появилась одна слабая, но все же надежда.


Королева наблюдала за танцующими. Людовика она узнала, несмотря на странный костюм. Хотя еще несколько друзей короля пришли в похожих костюмах, она узнала среди них своего мужа. Они нарядились тисовыми деревьями причудливых форм. Выглядело это очень эффектно и вызвало бурю восторга и аплодисментов. Значит, многие знали о том, что одним из «деревьев» был король.

Мария предалась воспоминаниям. Подобные торжества напоминали ей о праздновании ее собственной свадьбы. Тогда они были вместе, она и Людовик. Он был еще совсем мальчик: королю было столько же лет, сколько и сегодняшнему жениху. А вспомнил ли Людовик, глядя на их невестку и сына, о прежних счастливых днях?

«Их свадьба так похожа на нашу, – думала Мария. – Бедная Мария-Тереза-Рафаэлла! Надеюсь, что она будет счастливее меня».

Людовик танцевал с дамой в свободном платье, изображающей охотницу. На ее плече висел лук и колчан со стрелами. «Это создание – само изящество», – думала королева. Она полностью отдавала себе отчет, что ее собственная фигура далека от совершенства.

Королева вздохнула, позволив герцогу де Ришелье сесть рядом с ней и развлекать ее своими колкими замечаниями о присутствующих.

Мария решила уйти пораньше.

– Подобные развлечения не для меня, – сказала она. – Я предпочитаю тишину моих покоев.

Ей легко удалось это потому, что это был бал-маскарад, и она могла уйти незаметно. Когда Мария уходила, она заметила, что король оживленно беседует с охотницей в маске.


– Ваше величество, уж от меня-то вам не скрыться, – говорила охотница королю. – Должна признаться, что узнала, кто вы, как только вы со мной заговорили.

– Но вы вроде бы не обращались ко мне как к королю.

– Но это же бал-маскарад, ваше величество.

– Ну теперь, когда я раскрыт, вы должны сказать мне, где я раньше с вами встречался.

– Ваше величество не может вспомнить?

Людовик отчаянно искал ответ. Эта женщина была обворожительна. Он не сомневался в том, что она красива. Ее гибкое тело благоухало и манило, и маска не могла скрыть обаяния. Людовик никак не мог вспомнить, где виделись. Король перебирал в уме всех придворных дам.

– Хорошо, я напомню вам, ваше величество. Вы помните тот дождливый день в лесу Сенар?

– А! – вскричал Людовик. – Теперь вспомнил. Вы та очаровательная хозяйка, что так радушно принимала нас.

Людовику на мгновение стало грустно: он вспомнил, что тогда с ним была мадам де Шатору. Но как же она досаждала ему, а Людовику тогда хотелось больше узнать о хозяйке того дворца неподалеку от леса. Он попытался вспомнить ее имя.

– Было так мило с вашей стороны пустить нас укрыться, – сказал Людовик.

– Ваше величество, это был самый счастливый день моей жизни.

Она конечно же льстила ему, но как трогательно и невинно! Она приводила короля в восторг, и теперь, когда он вспомнил, он не боялся, что если она снимет маску, то в ее лице вдруг обнаружится какой-нибудь изъян. Эта молодая дама была одной из самых прелестных из всех, каких он когда-либо видел.

– Меня так восхищали ваши кареты, – сказал ей король.

– Так ваше величество обратили на них внимание!

– А разве на них можно не обратить внимание?

– Если бы я только знала…

– Это был бы самый счастливый день вашей жизни, – беззаботно передразнил ее король. Кожа на ее шее чуть покраснела, и он добавил: – Простите меня. Я… пошутил.

– Ваше величество просит прощения у меня! Она, без сомнения, была очаровательна. И как она отличалась от дорогих его сердцу мадам де Шатору и мадам де Винтимиль! Больше похожа на мадам де Майи, но в тысячу раз милее!

– Расскажите, как вы сюда попали? – спросил король.

– Мне достал приглашение господин де Турнегейм.

– Я очень доволен месье Ленорманом де Турнегеймом.

– О… – Она не договорила, и весь облик ее выразил печаль.

– В чем дело? – спросил Людовик.

– Я вспомнила, что ваше величество – самый любезный человек во Франции. С моей стороны было бы глупо считать, что все те милые слова, что вы сказали мне, были адресованы мне… только мне.

Людовик осторожно коснулся ее руки.

– Если вы посчитали, что они только для вас… скажите, это был бы?..

Незнакомка засмеялась. Это был восторженный непринужденный смех. Она улыбалась, и были видны ее великолепные белые зубы.

Она запрокинула голову, и Людовику предстала ее красивая шея, белая как молоко, сильная, но изящная.

– Да, это был бы самый счастливый день в моей жизни, – дерзко ответила она.

Многие услышали смех, и Людовик заметил, что на них смотрят. Пока ему придется остановиться. Он знает, кто она. Приключение сегодня не может продолжиться, так как королю нужно присутствовать на балу до самого конца, то есть до утра.

– Пришло время снять маску и отправиться к гостям, – сказал он.

Людовик покинул охотницу. Он снял маску. Гости на мгновение замолчали, потом начали кланяться и делать реверансы.

– Приказываю всем снять маски, – сказал Людовик.

Все подчинились, и танцевавшие, посмотрев на своих партнеров, удивленно закричали, одни притворно, другие искренне.

– Прошу вас продолжать веселье, – улыбнулся король и взмахнул рукой. Он повернулся к прекрасной молодой даме, которой и сделал изящный комплимент по поводу костюма.

Потом он бродил по залу, то и дело останавливаясь с кем-нибудь поговорить. В основном это были женщины, очаровательные и красивые.

Жанна Антуанетта увидела, что король приближается к ней, и у нее от волнения перехватило дыхание. Когда он был в маске, говорить с ним было гораздо проще. Сейчас ей было страшно. Она боялась сделать один неверный шаг, который разобьет ее мечту.

Людовик улыбнулся ей так, словно во всей толпе видел только ее одну. Но она поняла, что этот взгляд – секретное оружие очарования короля. И совсем не важно, смотрит ли он так на самого скромного солдата во время боя или на самую честолюбивую женщину Версаля.

– Мадам… – обратился к ней он.

И она сразу задрожала, чтобы скрыть это, она сделала глубокий реверанс. Тут же ее одолели сомнения, не присела ли она слишком глубоко? Версаль таил в себе много ловушек для тех, кто не был знаком с тонкостями этикета. Нужно было всегда быть настороже.

– Вы опасная охотница, – весело заметил Людовик. – Уверен, ваши стрелы не ранят… поражают насмерть.

Стоящие вокруг засмеялись, и Жанна Антуанетта, случайно или же нарочно, уронила свой маленький кружевной платочек к ногам короля. Людовик посмотрел на платочек и поднял его. Улыбнулся и отдал его ей, а сам пошел дальше. Стоявшие рядом придворные обменялись взглядами. Это был знак? Что же это могло значить? Король поднял ее платок… и отдал его обратно! Она сделала ему приглашение… и он принял его.

Неужели сегодня король действительно выбрал себе новую любовницу?


Жанна Антуанетта с трудом дождалась, пока ее наконец довезут до дома. Мадам Пуассон не легла спать. Разве она смогла бы заснуть! Мать с нетерпением ждала рассказа дочери о том, что случилось на балу.

Они обнялись.

– О, ты выглядишь великолепно… великолепно! Готова поклясться, что ни у одной дамы на балу не было и половины твоей красоты. – Мать посмотрела в горящие глаза дочери: – Ну, любовь моя?

– Он танцевал со мной. Он говорил со мной. Похоже, что я ему нравлюсь.

– И он предложил тебе отправиться в королевский дворец?

Жанна Антуанетта печально покачала головой.

– Вот что мы сделаем, – сказала мадам Пуассон. – Он часто ужинает с друзьями в одной из своих маленьких комнат, приглашены обычно двое или трое. Затем после ужина он делает знак и его оставляют одного. Ты уверена, что он ничего не говорил об ужине?

– Уверена, матушка.

Мадам Пуассон пожала плечами:

– Ну что ж, крепость не возьмешь за один день.

– За один день! Мы готовились захватить эту крепость пятнадцать лет!

– Но ведь ты ему понравилась, не так ли?

– Готова поклясться, что да.

– Пойдем, я причешу тебя. Ты вскоре снова с ним встретишься. Он из тех мужчин, которые, однажды увидев понравившуюся женщину, хотят увидеть ее снова.

Мадам Пуассон уложила дочь в постель. Глаза молодой женщины сверкали, ее великолепные волосы разметались по подушке.

«Если бы он только мог увидеть ее сейчас, – думала мадам Пуассон. – Да, в ней есть что-то королевское! Это точно».

К их дому на следующий день подъехала карета, и из нее вышел мужчина.

Он спросил мадам де Этоль, и, когда Жанна Антуанетта вместе с матерью приняли его, он представился как Ла Бель, один из главных камердинеров короля.

– Король приглашает вас, мадам, на ужин, – сообщил гость, – который его величество даст после бала в ратуше. Это будет небольшой частный прием.

– Это большая честь для меня, – ответила Жанна Антуанетта.

Когда посланник короля удалился, Жанна Антуанетта и мадам Пуассон молча переглянулись, а потом крепко обнялись. Их мечта наконец сбывалась.

Жанна Антуанетта смогла сдержать свою радость, в которой было что-то от исступления. Она совсем забыла про Шарля Гийома, а ведь тот любил ее страстной любовью, которую его дядя сравнивал с безумием.

Но она всегда предупреждала его, что будет верна до тех пор, пока ее не потребует король. От судьбы не уйдешь.


Бал в ратуше сильно отличался от того, что дали в Версале. Парижане решили принять более активное участие в празднестве. Простолюдины хлынули в ратушу и танцевали среди знати.

Жанна Антуанетта приехала в компании Ленормана и своей матери. Дофин и его жена были здесь, но они решили уехать как можно раньше. В разгаре веселья никто не заметил, как исчезли новобрачные.

По дороге в Версаль карета новобрачных встретилась с каретой короля. Дофин попросил остановиться, вышел из своей кареты и подошел к карете короля.

– Ваше величество, – сказал он. – Я не советую вам ехать на бал в ратушу. В здание ворвались простолюдины, там все напоминает сумасшедший дом.

Король улыбнулся:

– Где твоя жена?

– В карете.

– Тогда отвези ее в Версаль. А я поеду в ратушу. У тебя, сын мой, дела в Версале, а мои дела ждут меня сегодня в Париже.

Король, оставшись неузнанным, пробивался сквозь толпу в компании герцога Ришелье. В конце концов он обнаружил ее, сидящую рядом с матерью и Ленорманом. Он послал к ним герцога.

Ришелье подошел к их столику и поклонился.

– Мадам, – сказал герцог. – Я знаю, вы ждете друга.

– Да, это так, – начала Жанна Антуанетта. Ришелье окинул взглядом роскошные формы мадам Пуассон.

– Его величество ждет вас с нетерпением. Умоляю, не заставляйте его ждать, пойдемте скорее.

– Иди, – сказала мадам Пуассон. – Мы поедем домой. Да сопутствует тебе удача.

– Удача даму уже ждет, – пробормотал Ришелье.

Когда она подошла, Людовик схватил ее за руку.

– Давайте немедленно уйдем отсюда. Мы ужинаем здесь неподалеку.

Ришелье проводил их до кабинки, и Людовик сказал:

– Ваше присутствие, друг мой, больше не требуется.

Вот так и начало сбываться предсказание цыганки.

На рассвете Жанну Антуанетту посадили в королевскую карету и отвезли домой. После нежного прощания король покинул ее и вернулся в Версаль.

Пока все хорошо, но что будет дальше?


Ей не стоило волноваться. В тот же день приехал месье Ла Бель с приглашением для мадам де Этоль поужинать в маленьких комнатках Версальского дворца.

Мадам Пуассон ликовала.

– Вы должны задержать Шарля Гийома в провинции на некоторое время, – сказала она Ленорману. – Он очень ревнивый муж. Кто знает, каких глупостей он может натворить, если узнает о том, что происходит!

Таким образом Ленорман и мадам Пуассон попытались сохранить в тайне будущий роман короля и Жанны Антуанетты.

Каждый раз, когда Людовик видел Жанну Антуанетту, он все сильнее влюблялся в нее. И никто со времен мадам де Майи не отвечал Людовику с такой страстью.

Жанна Антуанетта понимала, что друзья короля, в особенности герцог де Ришелье, не относятся к ней с тем уважением, которого она, по собственному мнению, заслуживала. Она не была придворной дамой. Она не появлялась на важных приемах и церемониях. Его друзья считали ее одной из проституток короля, пробравшейся в его спальню через черный ход.

Если это будет продолжаться, то вскоре и сам король начнет относиться к ней точно так же, а это не имело ничего общего с той судьбой, о которой она мечтала.

Она должна стать придворной дамой, и ее должны принять как любовницу короля. Только тогда сбудется ее мечта.

Однажды Жанна Антуанетта сообщила Людовику:

– Сир, скоро вернется мой муж. Он ужасный ревнивец. Когда он вернется, я не смогу больше ужинать с вами.

Людовик был потрясен. Он знал, что мужья редко запрещают своим женам удовлетворять королей. Но эта маленькая буржуа удивляла его все больше и больше. Она была изысканна, остроумна и очень отличалась от других.

– Предоставьте вашего мужа мне, – сказал он. Теперь король узнал о том, что у его любовницы есть чувство собственного достоинства.

– Но, ваше величество, неужели я должна бросить свой дом, забыть о репутации из-за… из-за нескольких встреч с вами?

Король был удивлен. Он не верил собственным ушам. Она ведь так смиренно любила его, так искренне обожала его. Но тут Людовик понял. У буржуа были свои нормы, как и у придворных Версаля. У нее будут все основания покинуть своего мужа, только если она станет придворной дамой, если ее примут как любовницу короля и если к ней перестанут относиться как к женщине, которую можно провести через черный ход.

В каждом слое общества есть свой этикет, и он, принявший этикет Версаля, должен уважать общественные нормы.

Он посмотрел на нее. Она действительно очень красива. Он надеялся, что она очень любит его, не только потому, что он король. Людовик, в свою очередь, восхищался Жанной Антуанеттой. Она получила хорошее образование. Король думал об Аделаиде и Анне-Генриетте и о тех дочерях, которые все еще были в Фонтевро. Эта милая маленькая буржуа получила гораздо лучшее образование, чем любая из его дочерей. Она намного умнее них. Единственное, чего ей не хватало, – так это знания придворного этикета, которому можно обучиться за неделю-две. А потом… какой обворожительной дамой она может стать! Она сможет бросить вызов любой!

Почему бы не заняться ее образованием? Он и сам мог бы активно в этом поучаствовать. Представить ко двору! Хороший титул! И тогда эта восхитительная женщина сможет быть с ним всегда и везде.

Людовик принял решение.

– Моя дорогая, – сказал он, – вы не должны возвращаться к своему мужу. Мы сделаем вас придворной дамой.

– И тогда… я смогу быть с вами… всегда? Он поцеловал ее руку.

Жанна Антуанетта знала, что это значит. Ее представят ко двору, ее ждут большие почести. Она станет признанной любовницей короля.

Ее глаза сияли от радости, губы дрожали.

– Я скажу это за вас, – предложил Людовик. – Это самая счастливая ночь в нашей жизни!


Шарль Гийом вернулся в приподнятом настроении. Он долго был в отъезде и очень скучал по своей жене и двум детям, но больше все же по Жанне Антуанетте.

Когда он вошел в дом, дядя его поприветствовал и наградил печальным взглядом.

– Что-нибудь случилось? – спросил Шарль Гийом.

– Проходи, – сказал месье де Турнегейм. – Мы должны кое-что тебе сказать.

– С Жанной Антуанеттой все в порядке?

Дядя кивнул.

– А с детьми?

– С ними тоже все в порядке.

Дядя провел племянника в небольшую комнатку, где его ждали госпожа и господин Пуассон.

Заговорила мадам Пуассон.

– Жанна Антуанетта уехала, – сказала она.

– Уехала? Но куда?

– В Версаль.

– В Версаль!

– С королем.

– Но я не понимаю.

– Она же вам ведь все объясняла сотни раз! – вскричала мадам Пуассон в ярости. – Это не ее вина. Это ее судьба. Она должна быть в Версале с королем.

– Но это невероятно. Этого не может быть.

– Это правда, – сказал Франсуа. – Наша Жанна стала королевской шлюхой!

Жена резко повернулась к мужу:

– Не говори так. Ее скоро признают фавориткой короля.

– Я простой человек, и я просто выражаю свои мысли, – ответил Франсуа.

– Она обязана вернуться! – кричал Шарль Гийом. – Немедленно! Как же я? Как же дети?

– Это должно было случиться, – сказала мадам Пуассон. – Она всегда говорила тебе.

– Но это была шутка!

– Ты ничего не можешь поделать, – сказал Франсуа. Он показал пальцем на свою жену и Ленормана. – Это они все устроили. Они давно уже собирались.

Мадам Пуассон сложила руки на груди.

– Что должно случиться, то обязательно случится, – сказала она. – Этого нельзя отрицать.

– Моя Жанна Антуанетта… – страдальчески пробормотал Шарль Гийом.

Потом он закрылся в спальне.

Шарль Гийом написал ей записку: «Жанна Антуанетта, вернись. Твой дом здесь. Я твой муж. Здесь твои дети… Вернись к нам».

Он терпеливо ждал ответа. Она добра, он знал, она не сможет проигнорировать его страдальческий призыв.

И жена ответила: она писала, что проведет с королем остаток своей жизни. Никто из них не мог предотвратить то, что с ними случилось. Это было предопределено. Она знала, что это случится, уже в девять лет. Она никогда, никогда не покинет короля.


В начале весны Людовик должен был возвратиться к своей армии, и он пожелал, чтобы в его отсутствие Жанна Антуанетта изучила тонкости придворного этикета. Тогда она сможет быть при дворе вместе с ним. Ее представят, и с этого момента Жанну Антуанетту будут знать во всей Франции как женщину, которую выбрал король.

Мадам Пуассон и месье де Турнегейм сделали все необходимые приготовления, а убитый горем Шарль Гийом был отправлен по делам на юг Франции.

Им самим лучше было покинуть Париж, потому что народ узнал о существовании мадам де Этоль. Парижане не очень-то по-доброму относились к любовницам короля. Поэтому Жанна Антуанетта отправилась во дворец де Этоль.

Но теперь дни ее резко отличались от тех, когда она пыталась привлечь внимание короля.

Во дворец де Этоль косяком потянулись придворные, чтобы укрепить дружбу с женщиной, которая, очевидно, вскоре получит власть в стране.

По приказу короля приехал аббат де Берни. Он должен был преподавать Жанне Антуанетте историю самых благородных придворных фамилий. Маркиз де Гонта обучал ее придворным манерам.

Кому-то нужно было кланяться, а кому-то лишь кивать, и это очень важно, так как, если поклониться тому, кто заслуживает лишь кивка, в Версале может разразиться скандал. В речи придворные использовали определенные слова, которые за пределами Версаля могли понять неправильно или не понять вообще. Для любовницы короля знание этикета превыше всего, верно говорят, что этикет правит королевским двором даже жестче, чем король.

Жанна Антуанетта старалась изо всех сил и страстно хотела достигнуть успеха. Она вышагивала по лужайкам дворца де Этоль так, будто они были садами Версаля.

Каждый раз, когда мадам Пуассон смотрела на дочь, она чуть не плакала от радости. «Не многим дано увидеть осуществление своей мечты, – говорила она, – то, на что мы надеялись, чего так ждали и для чего так усердно работали, сбылось».

То, чего они усердно добивались, сбылось. Король писал Жанне Антуанетте, что она может не сомневаться в его преданности. Людовик так же, как и она, с нетерпением ждал момента, когда они смогут быть в Версале вместе – открыто. Вскоре во дворце де Этоль появился очередной знак уважения короля. Это были документы, подтверждающие, что Жанна Антуанетта переставала быть мадам де Этоль; теперь она стала маркизой де Помпадур.

Глава 10

МАРКИЗА ДЕ ПОМПАДУР

Война за австрийский престол приняла новый оборот. Правитель Баварии Карл, которого поддерживала Франция, умер и оставил сына, еще слишком юного, чтобы управлять Баварией, не говоря о том, чтобы нести корону империи.

Появился предлог для прекращения войны, но король Пруссии Фридрих не желал мира и хотел, чтобы его союзники заставили Австрию обороняться на одном фронте, в то время как его войска нападают на втором. Мария-Терезия была готова заключить мир при условии, что ее муж Франц, великий герцог Тосканский, будет провозглашен императором Австрии. Франция, изнемогающая от высоких налогов, могла бы уцепиться за эту возможность, однако министр иностранных дел маркиз д'Аржансон был недальновиден и не понимал, сколько несчастья и потерь принесет Франции война. Доверяя королю Пруссии, министр решил, что войну нужно продолжать.

Новый регент Баварии заключил с Марией-Терезией мир на очень выгодных для нее условиях. Он обязался не претендовать на трон, поддержать мужа Марии-Терезии, великого герцога, помочь ему взойти на престол империи и разорвать союз с Пруссией и Францией.

Аржансон решил ужесточить военные действия против Австрии. Всю зиму французская армия готовилась начать войну на фландрском фронте. Наступление было запланировано на начало весны.

Ответственным за операции французской армии был граф Саксонский, и его величали одним из самых великих воинов в Европе.

Граф Саксонский был выдающимся мужчиной поразительной энергии, известным своей храбростью. Он утверждал, что является внебрачным сыном короля Польши и Саксонии Августа II, о котором говорили, что у него триста – четыреста незаконнорожденных детей. Матерью графа была шведская графиня Кенигсмарк.

Утверждали, что Морис Саксонский надеялся вытеснить короля Пруссии Фридриха, и именно он проявлял чудеса храбрости, служа Франции.

Людовик отправился во Фландрию в компании дофина, который должен был впервые почувствовать вкус войны. Когда они приехали в Турне, Людовик обнаружил, что против него выставлено огромное войско, а операцией командовал Георг II Английский, герцог Кемберленд. Граф Саксонский страдал от ужасной водянки, для него было пыткой ехать верхом. Однако он не стал отказываться от командования, и для него был изготовлен особый стул на колесах, чтобы он мог относительно комфортно сидеть и командовать своими людьми.

Когда Людовик увидел графа, его охватила тревога.

– Вы рискуете своей жизнью, – сказал он, – идя на битву в таком состоянии.

– Ваше величество, – зло ответил граф, – что значит моя смерть по сравнению с победой в этом сражении? Англичане бахвалятся, что победа достанется им легко. Кемберленд говорит, что если он через недельку не дойдет до Парижа, то съест свои сапоги. А поскольку, ваше величество, он должен съесть свои сапоги, я хочу приготовить к ним хороший соус.

Армии встретились, и битва началась с жестов высочайшей вежливости с обеих сторон. Командующий английской гвардией приблизился к командующему французскими гренадерами.

– Месье, – сказал он, поклонившись своему противнику, – умоляю, пусть ваши солдаты стреляют первыми.

– Они не будут стрелять первыми, – ответил француз. – Передаю эту честь вам.

Затем началась битва, и, несмотря на речи двух командующих, сражение стало одним из самых жестоких за всю историю Фландрии. Страдая от острой боли и ругаясь, Морис Саксонский выкрикивал приказы. Дофин рвался в бой, и его пришлось удерживать; присутствие короля добавляло солдатам решимости биться за Францию насмерть.

Сражение бушевало несколько часов. Количество убитых было огромным, и казалось, Франция долго не продержится.

Королю сказали, что ему следует покинуть поле битвы, пока еще не поздно, иначе он попадет в руки наступающего врага; но Людовик отказался уходить. Он заявил, что его место среди солдат, он не собирается отворачиваться и убегать при поражении.

К счастью, рядом всегда был Морис Саксонский. Граф ревел, что битва еще не проиграна, и разрази гром того, кто говорит иначе. Но несомненно, он был встревожен, так как боеприпасы кончались, и он боялся наступления конницы Кемберленда.

Французы несли значительные потери, но и противнику было нелегко. Австрийцы и датчане терпели поражение и беспорядочно отступали, и лишь ганноверцы и англичане стояли насмерть. Они уже почти добились успеха, но, в то время как французами командовал Морис Саксонский – прирожденный воин и мудрый стратег, у англичан был только Кемберленд, ставший командующим потому, что был сыном короля.

Исход боя был в его руках. Он должен был вывести вперед кавалерию и отрезать французов с флангов, но он не мог предвидеть такой возможности и пренебрег кавалерией. Кроме того, пехотинцы не могли закрепить успех кавалерии, так как они сражались уже несколько часов. Измотанная вконец пехота полегла на поле брани.

Полководец понимал, что это его шанс. Сидя в плетеном кресле, он гнал солдат в бой, проклиная собственную боль, граф-острослов подавал пример своим воинам. И они не осмеливались жаловаться. Морис Саксонский приказал артиллеристам разгромить конницу Кемберленда. За несколько мгновений его военный гений превратил поражение в победу.


Людовик скорбно обходил поле битвы, рядом с ним шел дофин. Верные солдаты громко приветствовали своего короля.

Но король молчал. Он смотрел на горы мертвых тел и, обратившись к дофину, сказал:

– Никогда не забывай эту картину, и пусть она послужит тебе уроком. Вот какова цена победы. Когда ты станешь королем Франции, сын мой, вспомни этот день и хорошо подумай, прежде чем отправлять своих подданных под пули.

К Людовику поднесли графа Саксонского в кресле, и король обнял доблестного старого командующего.

– Этой победой, – сказал Людовик, – мы обязаны вам, вам… больному человеку. Чудо, что вам удалось выжить.

– Ваше величество, – ответил Морис Саксонский, – я счастлив, что дожил до того дня, когда увидел моего короля победителем. Теперь смерть мне не страшна.

Эти слова тронули короля, а генерал продолжал:

– Мы должны позаботиться о раненых. Мы отсылаем их в Лиль, где сестры с радостью помогут им. Но среди раненых много англичан. Что нам с ними делать?

– Отошлите их вместе с нашими, – ответил король. – Они нам больше не враги. Им нужна всего лишь помощь.

И Людовик отвернулся. Он не мог больше смотреть на результаты кровавого побоища, он был в ужасе, его тошнило от одной мысли, что для победы нужно было устраивать такую резню.


Когда король после победы вернулся в Париж, люди обезумели от восторга. Они были уверены, что дома он и его правительство проявят себя так же, как король и граф Саксонский проявили себя на поле брани.

Однако Людовик подошел к важному поворотному моменту в своей жизни, не понимая этого. Его воспитывали в непоколебимой вере в старый режим. Королю и в голову не приходило, что современные идеи наступают на устаревшую феодальную систему и что катящаяся по Франции волна, меняющая общественный строй, должна либо взять его с собой, либо уничтожить и короля, и саму монархию.

Но пока эта волна была такой маленькой, что по возвращении из Фландрии Людовик ничего и не заметил. Когда народ аплодировал ему и явно выражал свою веру в него, Людовику и в голову не приходило, что философы и мыслители уже посеяли сомнение в самом сердце нации.

Людовик мог бы почувствовать это точно так же, как и все остальные, но он не хотел видеть и понимать. Он хотел наслаждаться.

Король не слышал приглушенный ропот в толпе. Он не хотел замечать возмущения в народе знатью, занимающей высокое положение в обществе, владеющей землей, деньгами, да еще и освобожденной от уплаты налогов. Существовавший в Версале строгий и до смешного условный этикет был ярким признаком нездоровья когда-то могучего государства. Во Франции было слишком много слоев, и их представители смертельно завидовали друг другу. Продовольствие облагали такими налогами, что многие голодали. Росло недовольство тем, что налоги платят неимущие. Срочно были нужны реформы. Людовик вполне понимал, что ни один из его министров не в состоянии ничего изменить. Народ требовал нового режима. Мудрые реформы могли бы помочь совершить бескровную революцию. Народ был полностью на стороне короля, но король им не верил.

Всю свою жизнь Людовик старался брать на себя как можно меньше ответственности. Вот и сейчас он оставил решение проблем страны своим министрам, а сам занялся приятным делом – возвышением маркизы де Помпадур.


Маркиза ходила взад-вперед по королевской передней. В платье нежных оттенков, сверкая бриллиантами, она выглядела изящной фарфоровой куколкой.

Людовик принял ее в Зале зеркал. Никто еще из его женщин, думал он, не был так полон жизни, как эта маленькая буржуа. Безупречный реверанс, ни малейшего признака беспокойства. Будто она всю жизнь прожила при дворе.

Маркиза сделала реверанс, и, когда Людовик наклонил голову, чтобы поговорить с ней, она заулыбалась. Она знала, что он думает. «Это еще один самый счастливый день».

Представление королеве – это суровое испытание. Жанна Антуанетта знала: те, кто собрался посмотреть на знакомство, замечают и обсуждают каждое ее движение, каждое слово.

Им было интересно, как поступит королева с этим юным ничтожеством.

Королева, сверкая бриллиантами, являла собой поразительный контраст с этой ослепительной молодой особой. Она холодно изучала Жанну Антуанетту, а та робко смотрела на нее.

«Что ж, она скромная, – думала Мария. – Уже одним этим лучше Шатору и Винтимиль. У нее миленькое личико, и она не задирает нос. В любом случае, если уж у короля должна быть любовница, то чем плоха эта женщина?»

Жанна Антуанетта была не готова к благосклонности со стороны королевы.

– Ваше… ваше величество, вы очень милостивы ко мне, – пролепетала она.

– Приветствую вас при дворе, – сказала королева. – Я слышала, что вы очень талантливы. Вы играете и поете, а кроме того, вы еще и актриса. Это очень интересно. Когда-нибудь вы сыграете и для меня.

Наблюдающие были потрясены. Не только король, но и королева приняла эту девчонку низкого происхождения.

– Для меня будет большой честью сыграть… сыграть… сыграть для вашего величества, – ответила Жанна Антуанетта. Хотя другие и хихикали над запинающейся речью девушки, королеве она понравилась. Это говорило о том, что Жанна Антуанетта не осознавала собственную важность… пока не осознавала.

Королева кивнула и отвернулась.

Жанна Антуанетта поняла намек; она знала, что от нее требуется. Она опустилась на колени и, слегка подняв край платья королевы, поцеловала его.

Представление закончилось. Жанна Антуанетта, маркиза де Помпадур, стала придворной дамой.


Карета остановилась, и Жанна Антуанетта выскочила из нее и поспешила в дом.

– Матушка, – звала она. – Матушка, где вы? Мадам Пуассон поспешно поднялась с постели.

– Приведите маркизу ко мне, – приказала она слугам.

Маркизу! Теперь так она всегда обращалась к дочери.

«Теперь, когда она там, – мадам Пуассон говорила себе по нескольку раз на дню, – беспокоиться больше не о чем. Я могу спокойно уйти».

Когда Жанна Антуанетта вбежала в комнату, ее мать подумала: «Самое прелестное существо из всех, что я когда-либо видела! И она моя… моя малышка. Моя собственная маленькая маркиза».

– Ну, любовь моя? – вскричала мадам, обнимая дочь. – Рассказывай.

– Вы отдыхали, матушка?

– О, я всего лишь вздремнула. Я уже не так молода, как мадам маркиза!

Жанна Антуанетта засмеялась.

– Сначала все было просто, – сказала она. – Но нужно было идти очень осторожно. Один неверный шаг – и скандал.

– Покажи мне, как ты прошла, любовь моя, – попросила мадам Пуассон.

Жанна прошлась по комнате. Мать обняла ее. Она не могла сказать ей сейчас… ее дорогой любимой маленькой маркизе… Это разобьет ей сердце.

– Что случилось, матушка?

– Ничего… Я смотрю на тебя. И вот так ты шла, да? И что сказал его величество?

– О, он был добр со мной. Но королева…

Мадам Пуассон изо всех сил пыталась изобразить внимание, но мешала боль, усиливавшаяся за последние несколько недель.

«Когда-нибудь мне придется сказать, – думала она. – Но не сейчас. Не в такой день».


В последующие несколько месяцев Жанна Антуанетта полностью отдалась той жизни, в которой, как она верила, ей нужно преуспеть. Но это не значило, что она не прилагала никаких усилий – для достижения совершенства маркиза делала все. Она полюбила короля еще до того, как увидела его, а когда ее любовь осуществилась, то чувства стали крепче. Перед очарованием Людовика устоять было невозможно. Его трогательная учтивость завораживала Жанну Антуанетту, однако его не угасающая даже спустя несколько недель чувственность начала тревожить маркизу. Она никогда и никому – даже себе самой – не призналась бы, что находила такой темп изнурительным и что из-за этого она чувствовала себя неловко.

Жанна Антуанетта решила, что между ней и королем всегда должна быть полная гармония. Она никогда не будет говорить резкости, как мадам де Винтимиль, никогда не будет доминировать, как мадам де Шатору, и никогда не будет докучать ему, как докучала мадам де Майи.

Маркиза де Помпадур смотрела глубже и сумела обнаружить под оболочкой учтивости и очарования фатализм, присущий характеру короля. Он верил, что все то, что должно было случиться, обязательно случится и он ничего не сможет с этим поделать. Она обнаружила также, что, несмотря на атмосферу чуть ли не святости королевской власти, Людовик почти не верил в себя как в правителя. Ему катастрофически не хватало уверенности в себе, поэтому он и не старался заставить себя действовать и избегал трудностей. Вот почему король всегда полагался на своих министров. Такие черты вовсе не помогали Людовику стать великим.

Но мадам де Помпадур и не пыталась изменить характер короля, как это пытались делать ее предшественницы. Она полностью отдалась трудной задаче развлечения короля и постоянно занимала его, чтобы для меланхолии и скуки просто не было времени. Она верила, что только так она сможет удержаться на своем месте. Она использовала любую возможность, чтобы стать королю другом, компаньоном, всегда готовым дать совет, но только тогда, когда об этом просят. Маркиза пыталась сочетать в себе качества всех женщин, которых когда-либо любил король. Она по обстоятельствам становилась любовницей, женой, матерью и другом, была то серьезной, то легкомысленной, словом, становилась такой, какой требовал момент.

Жанна Антуанетта чувствовала, что рождена для этой роли. Она ни секунды не сомневалась, что, если приложить усилия, у нее обязательно все получится. Как это ни странно, она боялась одного: что не сможет должным образом выполнять роль любовницы.

Людовик был на пике своей мужской силы. Жанна Антуанетта удивлялась, как после умопомрачительного буйства страсти у Людовика находились силы с энтузиазмом планировать дальнейшие развлечения, в то время как ее единственным желанием было спать до полудня.

Маркизу тревожила мысль, что Людовика не может удовлетворить одна женщина. И что будет потом? Но она предпочла подождать, пока проблема появится, и лишь потом решать ее. А пока ей нужно было усилить свои позиции в Версале, нужно было стать единым целым с королем.

Сейчас приемы в маленьких комнатках организовывала она. Вместо того чтобы приглашать «Комеди Франсез» в Версаль, она сама готовила театральные представления, в которых принимали участие придворные, тем самым доставляя больше удовольствия не только занятым в спектакле, но и зрителям. Сама Жанна Антуанетта всегда играла героинь и блистала перед королем своим многогранным талантом.

Не было никаких сомнений, что Людовик все сильнее и сильнее влюбляется в маркизу де Помпадур.

Однажды, когда после спектакля, где Жанна Антуанетта играла главную роль, ее вызвали на бис, Людовик взошел на сцену и прямо там, перед всеми присутствующими нежно ее расцеловал.

Придворные начали поговаривать о том, что маркиза прочно обосновалась на своих позициях и что король уже не может обойтись без мадам де Помпадур.

Жанна Антуанетта не забывала о своей семье и решила, что и им должно что-то перепасть от ее удачи.

Она хотела бы что-нибудь сделать для Шарля Гийома, но понимала, что он желает только ее возвращения, а об этом не могло быть и речи.

– Мы встретились лишь благодаря месье де Турнегейму, – как-то сказала она королю. – Я, скорей всего, умерла бы с голоду, если бы он не помог моей матери, когда она нуждалась в помощи.

– Никогда, слышите, никогда не говорите о таком горе! – пробормотал король.

– Я бы хотела выразить ему свою благодарность.

– Вырази ему нашу благодарность, – был ответ.

– Он как-то сказал, что его мечта – занять должность управляющего муниципальным хозяйством. Я думаю…

– С этого момента он – управляющий муниципальным хозяйством.

– Я не знаю, как благодарить вас за все то, что для меня сделали.

– Это я должен благодарить вас, милая моя. Все было так просто.

– У моего отца должно быть имение за городом.

– Он его получит.

– А мой брат… если бы он был представлен ко двору, перед ним открылось бы больше возможностей.

Все было организовано. Франсуа Пуассон получил имение за городом, месье де Турнегейм стал управляющим муниципальным хозяйством, а Абель получил место при королевском дворе.

В свое время частичка славы мадам де Помпадур достанется и ее двум детям. А пока о них прекрасно заботится мадам Пуассон. Возможно, стоит отдать их в руки кого-нибудь, кто бы научил их дворянским манерам, которые в ближайшем будущем будут им необходимы. Но пока еще рано, думала Жанна Антуанетта. Пока нельзя забирать их у бабушки, хотя конечно же мадам Пуассон, как и ее дочь, прекрасно понимает, что однажды это должно случиться.

А что дать мадам Пуассон, которая так долго разделяла мечты дочери и, как никто другой, радовалась ее победе?

Маркиза ласково улыбнулась. Мать уже получила свою награду, так как любая победа дочери была и ее победой. Мадам Пуассон просила лишь о том, чтобы дочь крепко держалась за свое положение, которого она столько лет добивалась.


Жанну Антуанетту вызвали к матери. Встреча обещала стать одной из самых радостных за последние месяцы.

Но когда маркиза приехала в родной дом, ее никто не встретил. Мадам де Помпадур очень удивилась, и ее тут же охватила тревога.

– Сообщи мадам Пуассон, что я здесь, – приказала она слуге.

Жанна Антуанетта заметила, что слуга, которого ее появление обычно приводило в замешательство, так как теперь она была чужой, не членом семьи, словно позабыл о важности маркизы. Появился Франсуа Пуассон. Он испуганно посмотрел на дочь и хрипло сказал:

– Мы сегодня тебя не ждали.

– Что случилось? Что вы пытаетесь от меня скрыть?

– Это была ее воля. «Не говорите маркизе», – сказала она. – Он безрадостно засмеялся: – Она то и дело твердила: маркиза то да маркиза сё. Я сказал ей: «Она всего лишь наша Жанна Антуанетта, и она должна знать правду – когда-нибудь нам придется ей все рассказать».

– Какую правду?

– Ах, она хорошо играет, когда ты приезжаешь, да? Потом ей приходится расплачиваться. Я не понимаю, как ей удавалось скрывать от тебя. Боль… стала невыносимой.

Жанна Антуанетта не могла больше слушать. Она бросилась в спальню матери мимо Франсуа.

Мадам Пуассон лежала на постели. Ее лицо было желтовато-серого цвета, волосы потускнели.

– Матушка… мама… – плакала Жанна Антуанетта. – Что это? Что с тобой?

– Будет, будет, – бормотала мадам Пуассон, гладя дочь по волосам. – Не печалься, моя милая. Это должно было случиться. Ты должна была предупредить меня, что приедешь. Я бы поднялась встретить тебя.

Жанна Антуанетта подняла голову, и мать увидела, как по ее щекам текут слезы.

– Не надо… не надо… моя маленькая красавица. Не порти свое милое личико слезами по твоей старой матери. Грустить не о чем. Я вот не грущу, дорогая. Я счастлива… и очень горжусь тобой. Дорогая маленькая маркиза… – Мадам де Пуассон тихо засмеялась: – Мы сделали это, разве нет! Ты там… мы всегда говорили, что ты справишься.

– Матушка… Я приехала с такими хорошими новостями для всех вас. А теперь… А теперь…

– Ничего страшного. Я не должна была позволять тебе видеть меня такой. Если бы я знала…

– Не говорите так. Вы должны были мне рассказать… можно было бы попробовать как-то помочь…

Мадам Пуассон покачала головой:

– Нет, дорогая маркиза, даже вся власть и все богатства короля не могут спасти старую мадам Пуассон. Ей конец. Он должен был настать, пойми. Но не печалься, милая маркиза. У меня была такая счастливая жизнь. И в конце она дала мне все, что я просила. Многие ли еще могут сказать такое, моя дорогая?

Мадам Пуассон сжала руку маркизы, словно пытаясь взять у своей милой дочери немного жизненных сил.

– Не о чем печалиться… не о чем. Моя дорогая дочь – возлюбленная короля… первая женщина Франции! Много ли женщин умирали так, как умираю я? Я – избранница судьбы, моя дорогая. Я счастливо жила и счастливо умираю. Помни это и исполни последнюю мою просьбу.

– О дорогая матушка… я сделаю все… лишь бы вы выздоровели.

– Ба! Когда-нибудь нам всем настанет конец. Тому, кто умирает счастливым, незачем просить еще большего счастья. Но вот моя просьба. Ты обещала, помнишь?

Жанна Антуанетта кивнула.

– Больше не плачь обо мне. Вот и все, о чем я прошу. Когда будешь вспоминать обо мне, говори вот что: «Жизнь дала ей то, о чем она просила, и она умерла счастливой».

Перемену, произошедшую с Анной-Генриеттой за последний год, заметили все. Они знали, что виной тому кавалер ордена Святого Георга. Королевский двор благоволил к ней, но в то же время было прискорбно сознавать, что бедный ребенок так и не научился скрывать свои чувства. Такое поведение не соответствовало свято чтимому этикету Версаля.

Анна-Генриетта такая нежная, добрая, она ничем не походила на надменную принцессу королевской крови, в семье любили ее, не могли не любить, и очень радовались, что после знакомства с Чарльзом-Эдвардом Стюартом девушка начала проявлять больше интереса к жизни.

Брак принцессы Франции и принца Стюарта? А почему бы и нет? Если дело Стюартов увенчается успехом, то Чарльз-Эдвард унаследует престол и станет королем Британии. Сама Анна-Генриетта очень на это надеялась. Ее отец заявил, что брак с наследником английского престола очень приветствуется. Союзников слишком много не бывает, и такие браки лучший способ укрепления дружбы двух стран. Но прежде чем просить руки принцессы Франции, Чарльз-Эдвард должен вернуть себе корону.

Поэтому Анна-Генриетта пристально следила за успехами принца. Она была уверена, что очень скоро Чарльз победит, и тогда он вернется за ней, а вместе с ним к ней вернется счастье. А ведь когда-то принцесса считала, что оно обошло ее стороной, ушло навсегда.

«Милый мой папочка!» – думала Анна-Генриетта. Людовик желал успеха Эдварду только из-за дочери. Он дал ему корабли и сделал бы даже больше, но, как он объяснил ей, с точки зрения политики нехорошо идти против законного короля Британии.

Чарльз-Эдвард высадился в Шотландии. Анна-Генриетта слышала, что Шотландия поддерживала принца, и в Англии он взял Карлайл и Дерби и уже находился в ста пятидесяти километрах от самого Лондона, но народ стал равнодушен и не желал брать в руки оружия ни для того, чтобы защищать короля, ни для того, чтобы поддержать Стюарта.

«Он вернет себе корону, – твердила сама себе Анна-Генриетта, – и когда он это сделает, то вернется во Францию». Она помнила слова, сказанные ей Чарльзом: «Не для того, чтобы просить убежища, просить оружия или денег. Но все же просить, просить у вашего отца…»

Скорее же, молила принцесса. И в мечтах она видела его с короной на голове, а рядом с ним была его королева – Анна-Генриетта, королева Британии.


Версаль пришел в волнение. Рождение младенца королевских кровей – всегда волнующее событие. Этот же младенец был очень важен. Рожала жена дофина.

Дофин был вне себя от радости. «Это, – говорил он себе, – все, что мне нужно для полного счастья. Нам с Марией-Терезой-Рафаэллой нужен ребенок. Если это мальчик, то это будет просто великолепно, но мы будем рады и девочке».

У него был лишь один страх: страх за свою любимую жену. Он страдал не меньше ее. Так всегда происходит, когда любишь.

Придворные, может, и не одобряют его жену. Но какое им двоим дело до остальных, им, избранным друг для друга, судьбой и Богом.

За два года они полюбили друг друга, и эта любовь была такой сильной, что их абсолютно не волновало ничье мнение. Пусть они смеются над его серьезностью, пусть они твердят, что он всего лишь ребенок. Пусть говорят, что она некрасива, скучна, что ей не хватает изящества, чтобы покорить Версаль. Для него ее красота и изящество безупречны. Пусть развратники и повесы смеются над любовью молодых. Им остается лишь позавидовать любви дофина и его жены, так как они либо не любили никогда, либо уже позабыли, что это такое.

А теперь у них будет еще и ребенок! Но сначала ей придется страдать, а ее страдание – это и его страдание!

Но осталось уже недолго.

Дофин ходил взад-вперед по своей спальне. Пусть они смеются над беспокойством молодого мужа, им никогда этого не понять.

Такая любовь – страдание. Такая боль – это цена за слишком большое счастье.

– Это в последний раз, – сказал он себе. – Никогда она больше не будет так страдать, никогда я больше не буду так страдать. Что нам наследники? Что нам Франция? Когда любишь так, как мы, заботишься только друг о друге.

После он скажет ей: «Больше никогда, никогда, никогда».

Он услышал плач младенца, и дофина охватила радость. Он услышал слова: «Девочка. Дочь дофина».

Ну и что, что она не родила сына? Все кончено, и никогда, и никогда у них больше детей не будет, раз это требует таких страданий, поклялся дофин.

Он оказался прав. Мария-Тереза-Рафаэлла больше не принесла ему детей, так как через несколько дней она умерла.

Убитый горем дофин бродил по Версалю, проклиная судьбу. Он потерял ту, которая значила для него все. Он спрашивал себя: как жизнь может быть такой жестокой? Она умерла, дав ему дочь, и было ясно, что дочь не намного переживет свою мать.


Его утешала Анна-Генриетта, его милая сестра, которая и сама многое пережила. С ней, и только с ней дофин мог говорить о том, как много значила для него Мария-Тереза-Рафаэлла. Только Анна-Генриетта понимала его.

А вскоре уже ему пришлось утешать сестру, потому что ее любимый потерпел жестокое поражение от герцога Кемберлендского на Куллоденских болотах. Хотя красавчик Чарли и бежал, он стал изгнанником, и никто не мог сказать точно, где он находится. Но в одном, казалось, были уверены все.

Даже если он и жив, даже если он однажды и возвратится во Францию, ему уже никогда не вернуть трон, на котором когда-то горделиво восседали его предки.


Маркиза де Помпадур порхала по королевскому двору и была всегда в центре внимания. Все, кто хотел получить расположение короля, выражали свое почтение маркизе. Она никак не выдавала ту тревогу, которая начала овладевать ею.

В конце дня она всегда валилась с ног от усталости. Жанна Антуанетта не могла понять причин этой утомляемости. Она очень хотела дать королю детей, так как он любил детей. Маркиза верила, что дети еще крепче свяжут ее с королем.

У нее случился выкидыш – большое несчастье для нее и радость для ее врагов. Времени валяться в постели и восстанавливать силы не было, так как она знала, что ее окружают враги. Граф Филипп де Морепа после ссоры с мадам де Шатору был в опале, но ему удалось опять вернуться ко двору, и именно он был самым страшным врагом Жанны Антуанетты. Она была уверена, что большинство пасквилей и звучавших по всему Парижу песен о ней были его рук делом. Его нужно гнать со двора, но он был силен – его поддерживали, ему сочувствовали. На Жанну Антуанетту с неодобрением смотрел Ришелье, давний друг короля. Он поставлял королю любовниц – женщин, которые использовали свое влияние на пользу герцога.

Прежде чем пытаться прогнать своих врагов с королевского двора, она пыталась подружиться с ними. Король все еще сильно любил ее. Более того, он демонстрировал ей свою верную дружбу. Это качество их отношений особенно нравилось Жанне Антуанетте. У Людовика никогда еще не было женщины, которая чувствовала каждый момент, что именно ему нужно. Ему еще ни разу не было скучно в компании маркизы. Но что касалось дел любовных, как Жанна Антуанетта ни пыталась, она не могла полностью удовлетворить страсть короля. «Ну почему вы так холодны», – сказал ей тогда Людовик.

Это замечание испугало Жанну Антуанетту. Она понимала, что в будущем у короля непременно появится другая женщина. И даже не одна. Это единственный возможный выход. Но интрижки короля никогда не должны длиться дольше нескольких дней. И если эти женщины будут простолюдинки, им никогда не удастся вытеснить маркизу с занимаемого ею места.

Подобные мысли лучше не допускать.

А пока она молода, она заставляла себя поддерживать тот ритм, которого от нее требовал Людовик.

Жанна Антуанетта проконсультировалась у знающих людей, и они посоветовали ей есть огромное количество трюфелей. Маркиза была готова мириться с любыми неудобствами, лишь бы быть с состоянии разделить удовольствие короля.

Она представила ко двору Вольтера, который был ее большим поклонником. Жанна Антуанетта надеялась, что его пьесы позабавят короля и ей удастся улучшить положение писателя. Однако Вольтер не признавал строгого этикета королевского двора, и это уничтожало его шансы на признание.

Маркиза хорошо помнила тот вечер. Давали «Храм славы», и она решила, что спектакль должен быть поставлен для избранной аудитории. В этот избранный круг пригласили Вольтера, что являлось большой честью.

Маркиза объяснила писателю, что уверена – пьеса Людовику понравится, ведь герой Траян – олицетворение короля.

Сама Жанна Антуанетта играла верховную богиню. Хотя маркиза была утомлена, она твердо решила, что не позволит другой женщине демонстрировать королю свой талант.

Волнение придало Жанне Антуанетте очарование, она позабыла об усталости, и очевидный сценический талант любовницы привел Людовика в восторг. Он был поражен многогранностью дарований Жанны Антуанетты и не преминул высказать свое восхищение.

К несчастью, Вольтер, глубоко тронутый успехом своей пьесы и царящей на таких приемах демократией, подошел к королю и, взяв его за руку, спросил: «Вы узнали среди героев себя, Траян?»

Повисла тишина. Маркиза почувствовала, как от страха у нее подкашиваются ноги. Может быть, тут и дозволялись некие вольности, но это вовсе не означает, что позволено настолько забываться. Писатель-выскочка сделал роковую ошибку, которую ему никогда никто не простит. Людовик был ошеломлен. Он мягко высвободил руку и ничего не сказал в ответ.

Вечер был обречен.

Позже, когда Жанна Антуанетта осталась с королем наедине, он заявил:

– Мы никогда больше не позволим этому человеку появляться при дворе.

Жанну Антуанетту переполняла досада. Она верила в талант Вольтера и надеялась, что сможет помочь своему старому другу.

– Он забыл о манерах, – сказала она. – Но я надеюсь, Людовик, что ты не затаил за это на него зла. Он умеет писать, так, может быть, мы простим ему то, что он не умеет себя вести?

– Его выходка меня просто ошеломила, – пробормотал король. Потом улыбнулся Жанне Антуанетте и продолжил: – Мадам маркиза, у вас самое доброе сердце в Ире. Скажем так: в течение какого-то времени при дворе будут лишь пьесы, а самого Вольтера не будет. – Увидев, что маркиза все еще расстроена, Людовик добавил: – В течение очень короткого времени.

– Вы так добры ко мне, ваше величество, – прошептала она в ответ.

Людовик покинул ее рано утром. Жанна Антуанетта лежала в своей постели и чувствовала себя слишком уставшей, чтобы заснуть, но тем не менее наслаждалась возможностью расслабиться душой и телом.

Тут у нее начался кашель. Приступы кашля случались и раньше, но при короле она их подавляла.

Маркиза приложила к губам свой тонкий платок, а когда убрала, то ужаснулась: платочек был весь в пятнах крови.


Меланхолия дофина начала раздражать придворных. Кроме того, ему необходимо было иметь наследника. Людовик послал за своим сыном и, когда тот пришел, напомнил ему об этом.

Дофин покачал головой:

– Я не хочу другой жены.

– Это глупо, – ответил король. – Ты говоришь как пастор. Конечно же у тебя должна быть жена, и я ее тебе уже выбрал.

Дофин не выразил любопытства. Король продолжил:

– Ее зовут Мария-Жозефа, она дочь Фридриха-Августа Саксонского. Королева не очень довольна, потому что, как ты знаешь, отец этой девочки забрал польскую корону у твоего деда, Станислава. Ну покажи же хоть чуть-чуть заинтересованности!

– Отец, я не могу показывать то, чего не чувствую.

Король раздраженно пожал плечами.

– Герцог де Ришелье уже уехал в Дрезден, – заявил он. – Он сделает все приготовления для вашей свадьбы, которую мы не собираемся откладывать надолго.

Тут неотразимо очаровательный Людовик перестал быть королем и стал просто отцом. Он положил руку дофину на плечо.

– Не печалься, сын мой, – сказал он. – И помни: печаль, какой бы сильной она ни была, пройдет.

Дофин лишь взглянул на него. В его грустных глазах отразилось сомнение.

Несколькими месяцами спустя дофина женили на испуганной маленькой девочке пятнадцати лет. Попрощаться с домом и переехать в новую страну было суровым испытанием для нее, особенно когда королева этой страны не могла быть дружелюбно настроена к дочери того, кто отобрал трон у ее отца.

Но маленькая Мария-Жозефа серьезно решила стать хорошей женой. Она знала, что далеко не красавица, но и бывшая жена дофина не была красавицей, однако ее предшественница завоевала любовь дофина, это собиралась сделать и Мария-Жозефа.

Королева отнеслась к ней подчеркнуто холодно, но это компенсировалось теплым приемом короля. Казалось, что он полностью понимает, каково для маленькой девочки покинуть дом и семью. Людовик подчеркнул, что станет ей отцом и что он очень рад, что она будет жить с ними.

Когда Мария-Жозефа впервые встретилась с королевской семьей, она обратила внимание на девушку лет девятнадцати с печальными глазами. Она обняла Марию-Жозефу с нежностью и сочувствием; так ее редко обнимали. Это была принцесса Анна-Генриетта, сестра дофина. Она подошла к Марии-Жозефе в день свадьбы и рассказала, что дофин сильно любил свою прежнюю жену и все еще оплакивает ее смерть.

– Не обижайтесь на него, – сказала принцесса, – если он не проявит к вам интереса. Если бы он проявлял к вам интерес, это свидетельствовало бы о его непостоянном характере. Будьте терпеливы, и я уверена, когда-нибудь он полюбит вас так же, как любил ее.

– Вы так добры ко мне, – ответила испуганная невеста. – Я даже не могу описать, как важна для меня ваша дружба и дружба с королем.

– Всем нам приходится пережить расставание с теми, кто нам дорог, – пробормотала Анна-Генриетта. – Это тяжкий груз, не правда ли? – И тут она подумала, что, если бы ей приказали покинуть дом и отправиться в Англию, где она станет женой Чарльза-Эдварда, она была бы абсолютно счастлива. Где он сейчас? Беглец… прячущийся от ганноверских войск. Однажды он сгонит узурпатора с трона, и в Англии вновь начнут править благородные Стюарты. И когда это случится, он не забудет французскую принцессу, которую пообещал сделать королевой.

Невеста дофина смотрела на принцессу.

– Извини, – сказала Анна-Генриетта. – Я думала о своем.

Молодая жена взяла свою золовку за руки и улыбнулась ей.

«Странно, – подумала Анна-Генриетта, – мы обе боимся своего будущего, и именно поэтому мы можем подбодрить друг друга».

Церемония подготовки к первой брачной ночи закончилась. Мария-Жозефа дрожала, так как до этого дофин почти и не говорил с ней.

«Он ненавидит меня», – думала она. Марии-Жозефе захотелось вернуться обратно ко двору отца.

Дофин лежал с одной стороны кровати, она с другой. Казалось, будто он пытается отдалиться от нее на максимально возможное расстояние.

Они молчали, и в конце концов она не выдержала и сказал:

– Извините. Я хотела этой свадьбы не больше, чем вы. Я не хотела ехать во Францию. Но я ничего с этим поделать не могу. Это было не мое желание.

Он ничего не ответил. Потом Мария-Жозефа заметила, что по его щекам медленно текут слезы.

Когда она увидела, что дофин плачет, он показался ей гораздо младше ее. Маленькая принцесса поняла, как он нуждается в сострадании, и позабыла все свои страхи.

Мария-Жозефа протянула ладонь и коснулась его руки.

– Мне очень жаль, – сказала она. – Я знаю, что ты чувствуешь.

Он повернулся к ней:

– Откуда ты можешь это знать?

– Возможно, потому что я люблю мою семью, – ответила она. – Я знаю, каково это: любить и потерять.

– Ты не можешь знать, каково было потерять Марию-Терезу.

– Знаю. Ты нежно любил ее, а она умерла. Ты чувствуешь, что никогда больше не станешь счастливым.

Дофин кивнул и вдруг уткнулся в подушку и зарыдал.

– Никто не понимает меня… никто… никто…

– Я понимаю, – сказала она и убрала волосы с его лба. – Бедный маленький дофин, я тебя понимаю.

Людовик не отверг ее ласку, и Мария-Жозефа продолжала гладить его по голове.

– Ты… ты будешь презирать меня, – сказал он.

– Нет, – ответила она, – не буду. Я уважаю тебя за то, что ты так сильно ее любил. Это говорит о том, что ты очень хороший человек… И если… если я буду тебе хорошей женой, то мне нечего бояться. Возможно, со временем ты полюбишь меня так же сильно. Это меня радует, потому что, когда она пришла к тебе, ты поначалу любил ее не больше, чем сейчас меня.

Дофин отвернулся от нее и не смог сдержать рыдание.

Мария-Жозефа склонилась над ним:

– Прошу тебя… не надо подавлять свое горе. Не бойся показать его мне. Я пойму. Я очень рада, что ты так сильно любил ее.

Дофин не ответил. Но он взял ладонь жены и прижал к горячей мокрой щеке.

В ту ночь дофин, оплакивая смерть первой жены, заснул на руках у второй.


Без маркизы де Помпадур король уже настолько не мог обходиться, что вскоре она стала богатой, уважаемой и решала государственные дела не хуже премьер-министра Франции. У нее были собственные покои в каждом дворце, и она уже получила в собственность дворцы Сель и Креси, потратив огромные средства на их обустройство.

Окружающие стали замечать ее экстравагантность и желание владеть красивыми вещами. В прошлом Жанна Антуанетта часто мечтала о том, что она сделает, когда достигнет своего нынешнего положения. Абель был представлен ко двору; ему даровали титул маркиза де Вандьера, но юноша чувствовал себя неловко.

– Я нахожу странным, что ко мне относятся как к очень важному человеку вовсе не потому, что я это заслужил, а потому, что я твой родственник.

– Ты действительно важен, – весело отвечала она. – Если кто-нибудь отнесется к тебе неуважительно, я очень разозлюсь.

– Я об этом и говорю, – грустно сказал он. – Я знаю, что они меня презирают, хотя и не показывают этого.

Бедный Абель! Ему не хватало честолюбия сестры и матери.

– Я буду рад занять должность начальника муниципальной службы, когда Ленорман уйдет в отставку. Этого мне вполне достаточно.

– Я злюсь на свою семью, – сообщила сестра брату. – Я так хочу им помочь, а они мне не позволяют.

Жанна Антуанетта погрустнела, вспомнив о смерти матери и о потере своего маленького сына, который умер не так давно. Ей следовало настоять на том, чтобы они разделили с ней ее удачу. Оставалась еще маленькая дочь Александрина, для которой нужно было подобрать хорошего мужа.

Что касается Франсуа Пуассона, то ему можно было дать титул, какой он пожелает.

Когда Жанна Антуанетта сказала об этом отцу, он рассмеялся и ответил, что вполне счастливо живет в своем загородном имении и ни о чем больше не просит.

– Маркиз того… граф этого! Это не для меня. Я останусь просто Пуассоном. Не беспокойся о старом Франсуа. Оставайся придворной шлюхой. Я не стану мешать тебе, но останусь просто Пуассоном.

«Конечно же, – думала Жанна Антуанетта, у женщины моего положения еще никогда не было такой нетребовательной семьи!»

Маркиза продолжала управлять королевским двором. Как же она была счастлива, когда им с королем удавалось ускользнуть от изнурительного придворного этикета Версаля! Какое же удовольствие ужинать в маленьких комнатах без этих пяти слуг, которые пробовали каждое блюдо перед тем, как передать его королю, и пяти других, которые пробовали вино.

У бедной королевы не было возможности забыть об этикете. Но возможно, она была более терпеливой и спокойнее относилась к этикету. Она уже несколько месяцев не была в Триньяне, так как ее гувернантка и поставщица фруктов все еще ругались по поводу того, кто должен снабжать дом свечами. Это был вопрос этикета: свечи должен был поставлять определенный человек, и, пока вопрос не разрешится, свечей в Триньяне не будет.

Весь королевский двор слышал историю о ковре над кроватью в спальне королевы, и никто не находил в этом ничего странного. Дело в том, что королева обнаружила, что ковер очень пыльный, и сообщила об этом одной из своих служанок. Та передала жалобы чистильщику обивки, который заявил, что эту пыль он убирать не обязан, так как ковер – это не обивка, а мебель, и поэтому чистить его должны мебельщики. Тогда конфликт перерос в ссору между мебельщиками, которые пытались выяснить, кто из них должен чистить ковер. Проблема заключалась в том, что если один слуга выполнял работу другого, то это считалось серьезным нарушением этикета. Низший слой жителей Версаля тщательно пытался копировать образ жизни верхнего.

Подобные нелепые ситуации повторялись снова и снова; но этикет священен, и никто не собирался отменять такие вот глупые правила. После одного эпизода маркиза начала опасаться, что они с королем окажутся в очень затруднительном положении и их обвинят в одном из самых серьезных нарушений этикета, которое только можно было себе вообразить.

Они ужинали в маленьких комнатах. Король ел с большим аппетитом. Это был один из тех замечательных моментов, когда можно было не соблюдать этикет.

Маркиза была радостна и вела себя очень оживленно, и король пожелал пораньше отправиться спать, чтобы остаться с ней наедине. Церемония отхождения ко сну в королевской спальне окончилась, и король присоединился к мадам де Помпадур.

– Ах, – воскликнул он, растягиваясь на ее кровати. – Какое же счастье сбежать оттуда! Моя дорогая маркиза, меня все больше и больше утомляет формализм Версаля. Я очень люблю свой дворец, но рядом со мной везде и всегда присутствует незримый наставник: этикет.

– Вашему величеству можно и не соблюдать его.

– Что я и делаю при каждом удобном случае.

– Может, не соблюдать его всегда?

– Народ никогда этого не поймет. Они считают нас… куклами, облаченными в парчу и бархат. – Людовик зевнул. – Вино сегодня было отменным.

– Да, ваше величество, вы доказали свое одобрение.

– Я что, опьянел?

Жанна Антуанетта преклонила перед ним колени и смотрела на него тем полным обожания взглядом, который приводил короля в восторг.

– Ваши манеры безупречны, как всегда. Они и не могут быть другими.

– Моя дорогая, – сказал Людовик, – как ты прекрасно выглядишь! Почему ты стоишь на коленях? Я хотел бы, чтобы ты была ближе.

Маркиза улыбнулась и поднялась. Снимая платье, она сказала:

– Однажды я покажу вам мою маленькую Александрину.

– Ты так нежно любишь свою дочь, – сказал король. – Она так же прекрасна, как и ты? Нет, это невозможно.

– Александрина некрасива. И я ничуть об этом не сожалею. Я не хочу, чтобы она стала великой красавицей.

– Странные слова для любящей матери.

– Вовсе нет, – ответила маркиза, закрывая глаза. – У красавиц много врагов. Я хочу, чтобы Александрина прожила тихую и мирную жизнь. У моей матери были планы на мой счет, и я их унаследовала. Мои же планы для моей дочери совсем другие. Надеюсь, что мне удастся воплотить в жизнь.

– Полагаю, – сказал король, – ты хочешь ей мужа из знатного рода.

– Я бы хотела подойти к выбору жениха с большой осторожностью, – ответила она. – Он должен быть достоин моей дочери.

– Богатый, знатный… властный, – пробормотал король.

– И добрый, – добавила Жанна Антуанетта. – Я бы хотела, чтобы муж моей дочери был так же добр к ней, как мой король ко мне.

Глаза короля засияли, когда он окинул взглядом ее великолепную фигуру и рассыпавшиеся по плечам роскошные волосы.

Король протянул руки, и Жанна-Антуанетта пошла к нему.

Через час она поняла, что с Людовиком не все в порядке. Он судорожно дышал; маркиза быстро зажгла свечу и увидела, что лицо короля пурпурного цвета.

– Людовик! Людовик! Что с тобой? – закричала она.

– Быстрее… пошли за доктором, – сдавленным голосом ответил он, но, вспомнив об этикете, добавил: – Скажите, что это вам нездоровится.

Жанна Антуанетта понимающе кивнула и позвала служанку.

– Быстро приведи доктора Кюснея, – приказала маркиза. – И не говори, что король болен. Скажи, что больна я.

Когда доктор пришел, он очень удивился, что его встретила маркиза.

– Мадам, разве вы больны? – запинаясь спросил он.

– Тише, прошу вас. Болен его величество.

Кюсней подошел к постели и осмотрел короля. Он дал Людовику порошки и потребовал холодной воды, чтобы омыть ему лицо.

Маркиза, дрожа, стояла рядом.

– Месье! – закричала она. – Умоляю, скажите… ему очень плохо?

Доктор выглядел опечаленным.

– За удовольствия надо платить. Людовик потакает всем своим желаниям. – Доктор пожал плечами. – Он все еще очень молод, и только это его спасает. Если бы ему было шестьдесят, то сейчас в вашей постели был бы покойник, мадам.

Людовик позвал доктора.

– Помогите мне встать, – потребовал король. – Я должен вернуться в свою спальню. Если я собираюсь болеть, то только не здесь.

После того как Людовик выпил несколько чашек лекарственного отвара, который по приказу доктора приготовила одна из служанок маркизы, Кюсней отвел Людовика в королевскую спальню. Маркиза, беспокоясь о здоровье короля, дрожала при мысли о том, какой бы был скандал, если бы король умер в постели своей любовницы. Этикет позволял королю Франции умирать лишь в своей собственной постели. Кюсней провел с Людовиком всю ночь, и утром маркиза получила от своего заботливого любовника записку.

«Моя дорогая, – писал Людовик, – как же мы оба перепугались! Я посылаю тебе эту записку с доктором, чтобы он мог заверить тебя, что все в порядке…»

Было странно, что в такой критический для них момент важным оказалось соблюдение этикета.

В любой ситуации он был самой важной частью придворной жизни. Никто не удивился бы, узнав, что маркиза и король провели ночь вместе; наоборот, Версаль долго бы обсасывал новость о том, что они провели ее порознь. Но все же одной из самых скандальных новостей было бы известие о том, что король умер в постели своей любовницы.

Отказаться от столь неразумных условностей? Проще выбить фундамент из-под величественных золотисто-желтых стен самого дворца.

Глава 11

ПРИНЦ ЧАРЛЬЗ-ЭДВАРД СТЮАРТ

Наконец-то появились известия о кавалере ордена Святого Георга. Он прибыл на французскую землю, и королевский двор готовился принять его. Так как в тот момент Британия была врагом Франции, молодому человеку, которого король боялся как огня, нужно было устроить блестящий прием.

В душе Анны-Генриетты смешались радость и страх. С тех пор как они встретились, прошло так много времени, и она представляла его возвращение совсем иначе. Принцесса мечтала, что Чарльз приедет во Францию просить у короля руки дочери как наследник престола.

В действительности все оказалось совсем по-другому, и Анна-Генриетта не знала, как теперь отец отнесется к молодому принцу. Прием Чарльзу организовали великолепный, спору нет, но потому ли, что Людовику нравился Чарльз-Эдвард? Или просто для того, чтобы показать свое пренебрежение к врагу на Альбионе?

С политической точки зрения было выгодно приютить претендента на английскую корону. Интересно, отец приказал устроить грандиозный прием молодому принцу по этой причине?

Анна-Генриетта не осмеливалась говорить с отцом о своем возможном браке. Людовику не нравилось обдумывать замужество своих дочерей. Если этот вопрос все же поднимался, он отвечал, нахмурив брови: «Они еще слишком молоды». Король часто вспоминал о Луизе-Елизавете, жене принца Испании. «Что хорошего этот брак принес ей? – спрашивал отец. – Следовало оставить ее здесь, вместе с нами. Мне нравится, когда мои дочери рядом со мной».

К Анне-Генриетте пришла Аделаида. Она хотела посекретничать с сестрой и поэтому величественным жестом приказала слугам удалиться.

Аделаида была очень хороша. Люди были правы, говоря, что она самая миловидная из принцесс. Но иногда взгляд сестры становился таким яростным, что кроткая Анна-Генриетта пугалась.

Аделаида оставалась такой же капризной, как и в детстве; после того как ей разрешили остаться в Версале, в то время как ее младших сестер отправили в Фонтевро, ее отец баловал. Придворные пытались получить расположение короля через его дочь.

Анна-Генриетта часто видела, как сестра падает на пол, колотя руками и ногами, если что-то не делается так, как желает ее высочество. Такое ее поведение ставило слуг в затруднительное положение, потому что они боялись ее. Когда Анна-Генриетта сказала сестре об этом, Аделаида выглядела очень удивленной. «А как же еще получить то, что я хочу?» – спросила она.

Никто не мог быть уверен в том, что Аделаида сделает в следующую секунду. Она никогда не задумывалась над своими безумными идеями и тут же претворяла их в жизнь.

Анна-Генриетта с ужасом вспоминала, как несколько лет назад Аделаида всерьез собиралась убежать из Версаля и присоединиться к армии.

Только Аделаида могла быть одновременно храброй, невинной, с безгранично буйной фантазией. В то же время ее грубость серьезно беспокоила Анну-Генриетту, и она переживала о будущем сестры.

Аделаида слышала, что в Версале много говорят об англичанах, старинных врагах Франции, хотя самой опасной для них была Австрия.

– Я ненавижу англичан, – заявила она своей гувернантке. – Я ненавижу их больше всего на свете, потому что они доставляют беспокойство моему папочке.

Девочка жадно слушала, как ее гувернантка читает ей притчу о Юдифи, очаровавшей Олоферна и затем убившей его во сне.

После этого рассказа она несколько дней ходила о чем-то задумавшись, и все спрашивали: «Что случилось с мадам Аделаидой?»

Но девушка никому не рассказывала о том, что происходит в ее буйной голове. Несколько дней спустя Аделаида пропала.

Королевский двор пришел в оцепенение. Выдвигались самые разнообразные версии случившегося. Кто-то утверждал, что Аделаиду похитили. Дочь короля выкрали из Версаля под носом у придворных!

Но вскоре… Аделаиду нашли на дороге недалеко от Версаля. Ее привели обратно во дворец, к радости королевской семьи и всей Франции, но к огорчению самой девушки. Она пыталась выскользнуть из рук поймавших ее, приказывая им оставить ее, заявляя, что у нее есть дела, и требуя, чтобы они ей не мешали. Но в такой ситуации даже властолюбивой Аделаиде не позволили поступить по-своему, и девочку препроводили во дворец.

Аделаида повисла у короля на шее, потому что Людовик был единственным человеком, которому она не оказывала сопротивления. В глазах дочери отец был самим совершенством, и она не скрывала свою любовь к нему.

– Но зачем ты вызвала всю эту суматоху? – удивился Людовик. – Как ты могла? Моя девочка, ты хоть понимаешь, как мы испугались?

– Я хотела сохранить все в секрете, пока не выполню то, что собиралась сделать, – ответила Аделаида. – Я хотела привести тебе короля Англии… закованного в цепи, папочка.

– Но, моя дорогая, как бы ты, маленькая девочка, смогла это сделать?

– Я хотела поступить так же, как Юдифь. У нее получилось. Почему не должно получиться у меня? Она поступила так с одним лишь Олоферном, я же собиралась поступить так со всеми английскими лордами, кроме самого короля, а когда он оставался бы один и никто уже не смог бы прийти ему на помощь, я заковала бы его в цепи и привела к вашему величеству. Ты бы не разозлился на меня, папочка? – Она бросила сердитый взгляд на слуг, вернувших ее во дворец. – Но эти люди вернули меня. Их нужно посадить в подземелье, папочка.

Король покачал головой, дочь позабавила, но вместе с тем и рассердила Людовика.

– И как ты собиралась завоевать англичан? – спросил он.

– Это просто. Я бы пригласила всех лордов со мной в постель… но не всех вместе, конечно, это глупо.

– Я… я надеюсь, что не всех вместе, – тихо проговорил Людовик.

– По одному, – заверила его дочь, – а потом… когда они заснут, я бы просто отрезала им головы.

Придворные захихикали.

– Моя милая девочка, – сказал король, – проще было бы вызвать каждого из них на дуэль.

Аделаида обдумала это предложение, улыбаясь в глубине души и представляя, что в ее руке меч и она отрубает англичанам головы одну за одной.

– Нет, папочка, – в конце концов ответила она. – Ты же сам запретил дуэли, поэтому не стоит драться с ними на дуэлях.

Король беспомощно посмотрел на свою дочь. Он пожелал тогда узнать, действительно ли ее образованием занимаются лучшие умы. Возможно, было глупо позволить ей остаться в Версале, в то время как за ее сестрами присматривали монахини, и вообще слишком часто потакать ее желаниям.

Когда Аделаида собиралась заманить англичан по одному в свою палатку и отрезать им головы, ей было двенадцать лет. Это случилось несколько лет назад, а сейчас Аделаида думала над тем, что значит для Анны-Генриетты приезд Чарльза-Эдварда.

Аделаида стояла перед сестрой в розовом платье, расшитом золотыми звездами.

– Что произойдет, когда он приедет в Версаль? – спросила Аделаида.

– Я не знаю, – ответила Анна-Генриетта.

– Интересно, а тебе позволят выйти за него?

– Я не знаю.

– Не думаю, что позволят, – пробормотала Аделаида.

Старшая принцесса покачала головой:

– Я пришла к выводу, что в любви мне не везет.

– Сначала Шатре, а теперь вот принц Чарльз-Эдвард. Да, сестра, тебе действительно не везет. Знаешь, что сделала бы я на твоем месте? Продала все мои драгоценности, да и чужие тоже, и ночью убежала вместе с ним из дворца и отправилась в Англию.

– И пригласила бы в свою постель всех великих полководцев, чтобы отрубить им головы? – с улыбкой спросила Анна-Генриетта.

– Ну, это лучше, чем остаться здесь и горевать, – защищалась Аделаида. – Вот что я тебе скажу, сестра. Даже если бы принц вернулся сюда наследником престола, папочка не разрешил бы тебе выйти за него.

– О… тогда все было бы совсем иначе. Кончились бы все неприятности.

Аделаида нахмурилась:

– Нет, Анна-Генриетта. Даже в этом случае папа не дал бы согласия на твой брак.

– Какую ерунду ты говоришь. Нам всем когда-нибудь придется выйти замуж. Луиза-Елизавета же вышла.

– И папочка до сих пор жалеет об этом.

– Это потому, что она не получила еще всех почестей, которые он для нее желал.

Аделаида покачала головой и с пониманием посмотрела на сестру.

– Нет, не в этом дело, – вдруг засмеялась она, – говорят, наша сестра очень красивая. И знаешь, папе очень нравится, когда все говорят о ее красоте. И он был в ярости, когда услышал о том скандале, в который была вовлечена наша сестра.

– Аделаида… Аделаида… что происходит у тебя в голове?

– Не надо на меня так смотреть. Я больше знаю о делах, чем ты. Я больше знаю о папочке. Я знаю о нем больше, чем кто-либо другой в мире. И я скажу тебе почему. Потому что я люблю его. Никто не любит его так, как я. Он самый красивый мужчина в мире. И я хочу выйти замуж только за него.

– Ты говоришь как ребенок, Аделаида.

– А ты… а ты, – закричала Аделаида, – ты думаешь так, как тебя учили думать. Почему бы родителям не любить своих детей больше всего на свете? Они принадлежат друг другу. Я люблю короля. Я никого не смогу полюбить так, как его. А он любит меня… и тебя, и Луизу-Елизавету. Вот почему он был так зол, когда услышал о ее романе с послом, месье де Вориалом.

– Конечно же он был зол. Отец очень переживал.

– Но гнев отца отличается от гнева матери. Ты разве не замечала?

– Аделаида, что за чушь в твоей голове? Аделаида вдруг стала высокомерной, полной достоинства, какой она могла становиться моментально и без предупреждения.

– Если ты не хочешь выслушать до конца, тогда не поступай так, как я тебе говорила. Я просто хочу сказать, что папочка никогда не даст согласие на твой брак с Чарльзом-Эдвардом… или кем бы то ни было. Не даст согласия и на мой брак.

С этими словами Аделаида кивнула и вышла из комнаты, преисполненная чувства собственного достоинства.


Они – Анна-Генриетта и Чарльз-Эдвард Стюарт – танцевали на балу, данном в Версале в его честь.

Он немного постарел, но был по-прежнему привлекательным. В темно-красном бархате и золотой парче, сверкая драгоценностями, принц больше походил на прибывшего с визитом властелина большой державы, чем на изгнанника.

На балу присутствовали несколько дворян из Шотландии, которые вели себя так, словно они были маленьким королевским двором Чарльза. Слуги принца были одеты в британскую королевскую ливрею, а на принце был орден Святого Георга.

Когда в танце их ладони соприкоснулись, Анна-Генриетта страдальчески посмотрела на принца. Он изменился, она знала это. Перед ней был уже не тот романтичный юноша, которого она полюбила в начале 1745 года. Он даже смотрел на нее по-другому.

– Я слышала, что мой отец предоставил в ваше распоряжение дом в Париже.

– Да, в пригороде, – подтвердил он. – Его величество очень щедр. Помимо дома он обеспечил мне еще и жалованье. Так что, мадам Анна-Генриетта, у меня будет время строить дальнейшие планы на будущее.

– А вы их строите? – тревожно спросила она.

– Любой человек занят этим.

– В вашем положении… да.

– Мне очень жаль, что я вернулся изгнанником.

– Я так сильно надеялась. Вы были так близко от своей цели.

Чарльз грустно покачал головой, и Анна-Генриетта вспомнила о романтических историях, которые рассказывали в свете. О его приключениях на острове Скай.

– К нам время от времени поступали известия, – сказала она принцу. – Ваша подруга Флора Макдональд… она… она была очень добра к вам.

– Я обязан ей жизнью, – ответил он, и в какое-то мгновение Анне-Генриетте показалось, что на месте этого разочарованного человека – молодой принц, которого она знала когда-то.

Чарльз вспомнил о Флоре, о ее храбрости, находчивости и изобретательности. Потом он вспомнил, как он, почти задыхаясь в платье служанки – толстушки Бетти Бурк, горничной Флоры Макдональд, – преодолел вместе с Флорой все опасности.

Когда он вспоминал о тех днях, эта молодая принцесса его юности казалась ему ребенком. Никто не смог бы жить так, как жил он, страдать так, как страдал он, остаться романтиком и верить в вечную любовь, как верила эта девочка.

Очарование романтики осталось на Куллоденских болотах, вместе с павшими там храбрыми воинами, жертвами этого мясника герцога Кемберлендского.

Чарльз теперь мог только смотреть на эту молодую девушку и думать: «Если ее отец даст согласие на брак, то тогда он точно сделает все, что в его силах, чтобы помочь мне вернуть трон».

На его лице появилась маска светской учтивости.

– Какое счастье вернуться в Версаль, – сказал он. – Не знаю, существует ли еще большая радость. Трон… трон, принадлежащий мне по праву… если бы он сейчас был моим, то вряд ли принес бы больше радости, чем та, которую я испытываю сейчас – держа вас за руку.

Восторг только мелькнул в ее глазах, и, хотя она улыбалась, лицо принцессы оставалось грустным.

Король принял гостя со своим обыкновенным очарованием.

– Я надеюсь, – сказал он, – что вам понравился дом в пригороде.

– Очень, ваше величество.

– Рад это слышать.

– Я стольким обязан вашему величеству. Вкусив вашей щедрости, я хочу обратиться к вам с еще одной просьбой.

Людовик был поражен. Он догадывался, о чем попросит его принц, и будет невежливо отказать ему. Король подумал и об Анне-Генриетте, своей любимой дочери, которая расцвела после встречи с этим молодым человеком и прекратила горевать по герцогу де Шатре.

– Моя просьба касается принцессы, ваше величество, – продолжал Чарльз-Эдвард.

Людовик не сводил глаз с принца.

– Скоро моя старшая дочь должна приехать навестить меня, и я с нетерпением жду ее приезда, – сказал король. – Это будет для меня большим удовольствием. Я часто жалею о том, что дал свое согласие на этот брак. Брак оказался не таким уж удачным, и я пообещал себе, что впредь не расстанусь ни с одной из своих дочерей, за исключением, конечно, того случая, когда обстоятельства вынудят меня сделать это. Я расстанусь с моими дочерьми только ради блага Франции.

– Вы говорите о союзе, который сделает вашу дочь королевой…

– Не меньше, не меньше, – ответил Людовик. – Я король, но я еще и отец. Мне нравится, когда рядом со мной моя семья. А вы… я слышал, вы вызываете трепет в сердцах некоторых наших придворных дам. – Людовик засмеялся. – Вот вам совет. Наслаждайтесь жизнью, пока у вас есть шанс. Вы молоды, а она проходит… и знаете, она проходит так быстро.

Взгляд короля был дружелюбен, но в нем читалось и предостережение: «Вы у меня здесь на содержании, – говорили глаза Людовика. – Вам не удалось получить трон в сорок пятом, как не удалось вашему отцу в пятнадцатом. В таких обстоятельствах вы не являетесь подходящим мужем для моей дочери, и в любом случае я не позволю».

Принц знал, что король боялся всех, кто был близок его дочерям. Сам он мог завести любовницу; его забавляли повесы типа Ришелье и Клермона. Но дочери для короля были священны. Будь проклят любой, кто попытается соблазнить их. Изгнаннику нельзя забывать об этом.

Вдруг король улыбнулся:

– Я слышал, что принцесса де Тальмон заявила, что считает вас самым очаровательным придворным. Я слышал, что она не очень молода, но, думаю, это очень интересная женщина… очень интересная.

– Спасибо, ваше величество, – ответил принц. Когда Чарльз покинул короля, он знал, что между ним и Анной-Генриеттой все кончено, если, конечно, каким-то чудом король Георг не отречется от трона и народ не восстановит на престоле династию Стюартов, как он сделал это в тот славный 1660 год, почти сто лет назад.


Людовик жалел Анну-Генриетту. Бедняжку вновь охватила меланхолия. Король уже дважды отказал ей в браке с мужчиной, которого она любила. Король теперь часто приглашал дочь в свои покои, где они пили кофе, который он готовил сам, водил ее по своей мастерской и показывал свои поделки из слоновой кости, а потом в столовую, где она могла попробовать его стряпню.

– Ты быстро взрослеешь, – сказал он ей. – Скоро у тебя появится семья.

Людовик использовал все свое знаменитое очарование, и Анна-Генриетта быстро поддалась ему. Отец и дочь стали много времени проводить вместе, так что стали даже поговаривать, будто Людовика больше заботит собственная дочь, чем мадам де Помпадур.

Долгие годы во Франции шло противостояние между янсенистами и иезуитами. Янсенисты получили свое название от имени основателя течения, Корнелиуса Янсения, голландского богослова, яростно выступавшего против любви к комфорту, столь свойственной высокопоставленным лицам католической церкви. Последователи Янсения были суровыми людьми, пытавшимися вернуть религии аскетизм. Но под прикрытием янсенизма многие во Франции пытались нанести удар церкви. Эти люди не проявляли интереса к теориям Августина; они просто страстно желали сделать Францию независимой от Рима. Это был очередной этап борьбы за господство между государством и папством. Таким образом, одной из противоборствующих сторон были иезуиты и Рим, а другой – парламент и те, кто хотел, чтобы государство одержало вверх над папством.

В 1713 году Климент XI в своей булле обвинил янсенизм; во Франции была партия, которая пыталась привести иезуитов к власти. Дофин поддерживал эту партию. Он стал очень набожным, и жена поддерживала его. Королева также поддерживала иезуитов.

Король не был особо доволен духовенством. Не так давно епископ Суассонский решил упрекнуть его в порочной связи с мадам де Помпадур.

Епископ осмелился написать Людовику письмо, в котором говорил, что находит просто ужасающим то, что страна так спокойно восприняла его супружескую неверность. «Если, – писал епископ, – ваше величество были бы частным лицом в моей епархии, я бы счел своим долгом публично порицать вас. Сейчас я прошу ваше величество вспомнить, как вы раскаивались, лежа при смерти в Меце. Тогда вы поклялись изменить вашу жизнь. Но Господь вернул вам жизнь, и что произошло? Вы взяли в любовницы жену одного из ваших подданных».

Людовик, которому не раз приходилось быть при смерти, вспомнив об этом, может быть, и задумался над этим, но епископ все испортил следующими словами.

«Сейчас мы видим, что при королевском дворе выше всех стоит женщина без рода и племени, которой удалось подняться, следуя путями разврата». Тут король разозлился на епископа. Что касается мадам де Помпадур, ее церковь приводила просто в ужас. Эти священники были угрозой для любовниц короля. Раскаяние означало возвращение к праведной жизни, а это могло послужить концом придворной жизни для таких, как она.

Поэтому иезуиты могли и не надеяться на поддержку. Так как влияние Жанны Антуанетты на короля становилось все более и более очевидным, вокруг дофина начали собираться люди, целью которых было укрепить духовенство и иезуитов и заодно прогнать любовницу с королевского двора.

А так как Анна-Генриетта была в фаворе у короля, ее пригласили в покои дофина, где его друзья оказывали ей знаки внимания и уважения.

Принцесса была немного смущена; но это внимание отвлекло ее от скандального поведения Чарльза-Эдварда, крутившего бурный роман с сорокалетней принцессой де Тальмон.


Мадам де Помпадур была постоянно настороже. Жизнь очень утомляла ее, но давала ни с чем не сравнимое удовольствие. Людовик пришел в восторг, когда узнал, что Жанна Антуанетта разделяет его интерес к архитектуре. Они провели много счастливых часов, обсуждая планы по украшению и изменению существующих зданий и постройке новых. По мнению короля, маркиза сделала из Креси очаровательный дворец, и он пообещал построить дом специально для нее.

Как-то, когда они проезжали по городским улицам, король обнаружил между Мейдоном и Севре идеальное место для строительства.

– Вот здесь! – закричал Людовик. – Какой прекрасный вид на Сену будет открываться из твоего окна!

– Ваше величество дали имя моему дому: Бельвю.[3]

– Пусть будет Бельвю.

Как же было здорово уединиться и обсуждать план будущего дома! Это так их сближало.

– Архитектором будет Лассуранс, – сказал Людовик. – Лучшего просто не сыскать.

– Я хочу еще Вербекта.

– Его работы совершенны.

– Думаю, потолки должен украшать Буше.

– Великий художник.

А как же стоимость? Никому из них не приходила мысль о цене. Людовик привык говорить, что то-то и то-то должно быть сделано, а казна выделяла под это средства. Что касается маркизы, она хотя и вела счета с большой аккуратностью, но всегда была уверена, что богатства королей безграничны. Когда началось строительство, король и маркиза выезжали в Бельвю понаблюдать, как идет строительство. Жанна Антуанетта много думала о дружбе короля с Анной-Генриеттой. Со слов друзей маркиза знала, что принцессу пытаются вовлечь в политику ее брат и партия иезуитов.

Мадам де Помпадур всегда придерживалась правила убеждать Людовика, а не вводить в заблуждение или угрожать, как это делали мадам де Винтимиль и мадам де Шатору. Она всегда старалась успокоить короля, стать человеком, к которому он всегда приходил бы за добрым советом. Она считала, и правильно считала, что единственный способ для нее удержаться на своем месте – это никогда не ставить Людовика в щекотливое положение. Жанна Антуанетта никогда не упрекала Людовика за то, что он предпочитает проводить больше времени с Анной-Генриеттой. Маркиза никогда не привлекала внимание короля к собраниям в покоях дофина и его жены.

Однако мадам де Помпадур понимала, что если одна из дочерей короля вернется в Версаль, то это, возможно, отвлечет его внимание от Анны-Генриетты.

Маркиза навела справки о характере и внешности Виктории, которой сейчас было около пятнадцати или шестнадцати лет. Та была мила, но вряд ли могла бы очаровать короля.

Поэтому маркиза сказала королю:

– Людовик, вы, наверно, уже давно не видели своих маленьких дочерей.

– Очень давно.

– Вы хотите оставить их в монастыре навсегда?

– До тех пор, пока они не закончат свое образование.

– Но мадам Виктория всего на год младше мадам Аделаиды. Я знаю, сколько радости приносят дочери. Если вы помните, у меня у самой есть дочь, малышка Александрина.

– Ах, это милое дитя, – вспомнил Людовик. – Когда-нибудь нам придется подобрать ей хорошего жениха. Но что ты говорила о Виктории?

– Я интересовалась, не хотите ли вы, чтобы она вернулась к своим сестрам в Версаль.

Людовик на секунду задумался. Было очень приятно, если при дворе появится еще одна любящая дочь.


Итак, Виктория вернулась в Версаль.

Для нее приготовили великолепные покои, и Людовик не мог нарадоваться на свою дочь.

Однако Виктория по своей натуре не была слишком жизнерадостной. Как только она приехала в Версаль, Аделаида решила, что будет за ней присматривать. Она пошла в покои сестры, и когда увидела их великолепие, то зависть стала одолевать ее. Некоторое время она изучала свою сестру и быстро обнаружила, что та апатична и не в настроении.

– Мы пойдем прогуляться по саду, – заявила Аделаида.

– Мне и здесь нравится, – ответила Виктория.

– А мне нравится в саду! Пойдем, ты же не собираешься просидеть весь день в Версале?

– А почему нет? Здесь очень приятно.

Аделаида улыбнулась своей сестре. Ей действительно не стоит завидовать. Король интересуется ею лишь потому, что она приехала совсем недавно. Аделаида развеселилась при мысли, что ее сестра десять лет провела в Фонтевро, где она, не будь такой находчивой, и сама могла бы оказаться. Аделаида получала ни с чем не сравнимое удовольствие от общения с Викторией, потому что то и дело напоминала себе о том, чего избежала.

– Пойдем, – приказала Аделаида. Она уже обладала над ленивой Викторией такой властью, что младшая девочка невольно подчинилась.

Пока они гуляли вместе, Аделаида приказала Виктории рассказать ей о монастыре. На что похожи монашки? Что они носят? Было ли там невыносимо скучно и была ли она вне себя от радости оттого, что вернулась в Версаль?

Виктория все объяснила и со всем соглашалась.

– За тобой нужно присматривать. В Версале повсюду ловушки. Если ты нарушишь этикет, разразится скандал.

– И что тогда случится? – безучастно спросила Виктория.

– Тебя непременно отошлют обратно в Фонтевро. Но не бойся. Я всегда приду к тебе на помощь. А как там София и Луиза-Мария?

– София старается говорить как можно меньше. Она всегда боится.

– Чего боится?

– Видимо, жизни.

– Когда вернется София, я буду присматривать и за ней.

– Но ты собиралась присматривать за мной.

– Я буду присматривать за вами обеими. Вот что я тебе скажу. Я самая важная персона в Версале.

– Ты… а как же наш отец? А королева? А как же маркиза?

– Королева ничего не стоит. Маркиза постоянно боится потерять свое место. Что касается нашего отца, он так сильно меня любит, что делает все, о чем я прошу. Раз уж ты приехала, я посвящу тебя в свой план.

– Какой еще план?

– Прогнать маркизу с королевского двора.

– Но король никогда этого не позволит. Аделаида засмеялась.

– Вот увидишь, – со знанием дела произнесла она. – В Версале много заговорщиков, но я – самая хитрая. Анна-Генриетта, дофин и его жена поддерживают их, но мой план лучше.

– И в чем он заключается?

Аделаида приложила палец к губам:

– Когда ты покажешь себя достойной, я, может быть, посвящу тебя в свою тайну. Если София такая глупая, так, может, мне не стоит умолять вернуть ее?

Виктория кивнул в знак согласия.

– А что насчет нашей младшей сестры?

– Она не глупая. Она много говорит и всегда настаивает на своем. Она говорит, что раз у нее на спине горб, то она заслуживает некоторой компенсации. Она собирается жить так, как она хочет.

– Ох, – вздохнула Аделаида. Она не сказала, что хочет возвращения Луизы-Марии еще меньше, чем Софии, и не собирается никого умолять. Она взяла Викторию за руку и посмотрела ей в глаза. – Ничего не бойся. Я всегда рядом с тобой.

Виктория кивнула. Она мечтала о том, как пойдет к себе в покои, ляжет на кровать и уснет. После обеда, конечно. Она ужасно хотела есть.

– Мы с тобой союзники, – сообщила Аделаида. – Ты понимаешь?

Виктория понимала. Она бродила по дворцу за Аделаидой и хранила почтительное молчание. Придворных позабавила ленивая, покорная Виктория, шествующая за Аделаидой, как верный оруженосец.

Что касается короля, то он разочаровался в только что вернувшейся дочери. Похоже, в Фонтевро забыли о необходимости соответствующего ее положению образования.

Людовика беспокоили попытки дофина баловаться политикой, и, чтобы избежать неприятностей, король избегал своего сына. Королю было гораздо интереснее проводить время с энергичной и интеллигентной маркизой, чем с членами его семьи. Кроме того, этот их общий интерес к архитектуре все больше и больше увлекал короля и его любовницу. В планах на строительство и реконструкцию значилось восемь зданий. Великолепное времяпрепровождение. Парижане смотрели на все эти расточительные забавы с недоумением. Время от времени они видели маркизу, одетую на многие тысячи ливров.

Казалось невероятным, что их возлюбленный Людовик, зная бедственное положение народа, страдающего от непомерных налогов, позволял этой женщине тратить такое количество государственных денег. Как обычно, многие обвиняли во всем женщину и выгораживали Людовика. Но были и те, кто говорил, что король больше не ребенок и он должен понимать, в каких условиях сейчас живут многие французские семьи. Но что ему страдания людей, если он потакает расточительству Помпадур?

Ход войны снова поменялся. Фредерик заключил мир с Австрией, и Силезия признала его права. Король Испании Филипп V умер, и его сын, Фердинанд VI, не желал больше продолжать агрессивную политику. Франция оказалась одна, участвуя в войне, где у нее не осталось никаких интересов. В конце концов мир был заключен на тех же самых условиях, что и два года назад. Потери Франции в войне были огромны. Оглядываясь назад, французы начали задаваться вопросом, а почему они вообще были вовлечены в эту войну. Они действительно поддерживали Чарльза-Альберта в его стремлении получить корону империи, но он умер, а его сын не хотел сражаться. Франции не было резона продолжать войну, ей следовало бы выйти из игры, но министр иностранных дел маркиз д'Аржансон не понимал этого. Теперь на императорский престол был избран муж Марии-Терезии правитель Лотарингии Франц. У Фридриха были свои интересы в Силезии, а Людовик, как он сам заявил, не хотел выступать в роли торговца и отдал все, что завоевал во Фландрии. Впрочем, он приберег Парму и Плацентию для своей дочери, Луизы-Елизаветы. Луисберг и мыс Бретон в Америке перешли в руки Франции.

Таков был результат Ахенского мира.

Англичане, которых совсем уж нельзя было назвать победителями, умудрились выбить лучшие условия для себя. Они всегда бдительно следили за расширением торговли и сохранили за собой право на импорт рабов и торговлю с испанскими колониями. Министры короля Георга потребовали, чтобы Франция перестала предоставлять убежище членам рода Стюартов. Парижане отнеслись к мирному соглашению с явным недоумением. «К чему было все это? – спрашивали они, вспоминая лишения последних лет. – Бесконечные налоги, чтобы оплатить… что оплатить?» Король не захотел выступить в роли торговца! Женщины с рынка, обладавшие большим влиянием на формирование общественного мнения, заявили, что хорошие манеры Людовика зашли слишком далеко! Как жаль, что он, старавшийся быть рыцарем по отношению к своим врагам, даже не пытался побыть хорошим отцом для своих подданных!


У народа менялся объект преданности. Чарльз-Эдвард всегда обладал редким обаянием и, так как понимал, что в любой момент его могут выслать из Франции, решил сделать все возможное, чтобы удержаться в стране. Он любил Париж, где получил утешение за все свои неудачи. Великолепные балы, опера, остроумный народ, утонченность высшего общества – от всего этого принц получал огромное удовольствие. С его необыкновенным очарованием и любовью к лести он мог без особых сожалений провести остаток жизни в столь приятном окружении. А теперь настал мир, и король потребовал, чтобы Чарльза изгнали из Франции. Людовик оказался в одной из тех ситуаций, которых он всю свою жизнь старался избегать. Ему придется попросить гостя уехать. Это очень неприятно, и поэтому Людовик откладывал разговор до последнего момента.

А Чарльз-Эдвард все чаще и чаще бывал на людях и тем снискал расположение народа. Он регулярно появлялся в оперном театре, и там к нему относились как к принцу крови. Когда он появлялся в ложе, все присутствующие вставали, и принц улыбался им в ответ. Он стал популярен.

Чарльз быстро почувствовал перемену в отношении к нему короля. На празднествах по случаю заключения мира он грустно улыбался.

– Я не могу не тосковать, – сказал он своим друзьям. – Я люблю Францию. Я отношусь к французам так, как относился бы к своему собственному народу. И я думаю о той крови, которую они пролили в войне. Они обманывают себя, считая победителями. Мир! Что он принес Франции? Скажите мне на милость. Безделушку для дочери короля? Какая уж такая слава в том, что старшая дочь короля стала герцогиней Пармы? Какие-то жалкие владения в Америке! И конечно же вы избавитесь от непрошеного гостя, если, конечно, вы собираетесь позволить коварному Георгу диктовать вам свои условия.

Друзья принца повторяли его слова. Их слышали лакеи, в тавернах и парикмахерских, на улицах и на площадях, горожане подхватили клич: «Разве мы должны слушать приказы Георга?» Принцесса де Тальмон, влюбившись в своего молодого принца до безумия, решила во что бы то ни стало оставить его в Париже. И к этому протесту присоединился и ее довольно весомый голос.

А Людовик все мешкал. Наконец и он встретился с принцем.

– Я бы посоветовал вам, принимая во внимание условия мира, готовиться покинуть Францию.

– Ваше величество, я уже представлял себе эту катастрофу, – ответил Чарльз-Эдвард.

– Увы, она должна случиться, – пробормотал Людовик. – Все в руках министров. Нужно сохранить мир, а условия мира…

Тут Людовик поменял тему беседы. Он попросил принца подумать об отъезде, а пока лучше оставить все как есть. Кто знает, может, дело и забудется. Георг может и позабыть о том, что принц в Париже. Да, так было бы намного лучше. У Людовика были другие заботы. Строительство Бельвю подходило к концу. Какой великолепный дворец! Маркиза действительно восхитительная женщина. Ему очень повезло… действительно очень повезло, что он ее нашел.

Но Георг II не собирался позволять молодому принцу, главной угрозе собственной безопасности, продолжать оставаться при королевском дворе Франции, где, несомненно, он вскоре начнет вынашивать очередной план, как возвратить трон Стюартам. Король отдал послу Британии во Франции приказ тонко намекнуть Людовику о том, что Альбион очень удивлен и расстроен тем, как, несмотря на условия мирного договора, Стюарта принимают при дворе.

Принц де Тальмон с нетерпением ждал изгнания Чарльза-Эдварда. Ему не нравился скандал вокруг принцессы де Тальмон; и, хотя Людовик и медлил с изгнанием Чарльза-Эдварда из Франции, принц де Тальмон был готов поставить в этом деле точку.

Принц запретил Чарльзу-Эдварду появляться в своем доме, но молодой Стюарт был уверен, что парижане на его стороне, и продолжил наносить визиты принцессе.

Когда он в очередной раз появился в доме своей любовницы, ему сообщили, что ее нет.

– Это ложь, – закричал Чарльз-Эдвард, решивший, что раз он ослушался воли короля Франции, то уж воле принца де Тальмона он точно не подчинится.

Дверь захлопнули, и Чарльз-Эдвард, охваченный яростью, начал бешено барабанить в дверь, чувствуя, что за поражением на этом фронте может последовать гораздо более крупное.

Посмотреть на взбешенного принца собралась целая толпа людей. Один из его шотландских друзей предупредил его, что глупо причинять себе и другим столько беспокойства, поскольку это может дать королю лишний повод настаивать на его отъезде.

Чарльз-Эдвард все понял и ушел. Уходя, он пожимал плечами и дружелюбно улыбался толпе.

– Видите, – сказал он, – мне не позволяют приходить к своим друзьям. А знаете почему? Такова воля Георга. Мой любимый народ, мои дорогие друзья, долго вы еще будете позволять узурпатору британской короны править вашей страной?

Он галантно улыбался женщинам, мужчинам – по-товарищески, и это произвело на толпу должный эффект.

– Он прав, – шептал народ. – Войну выиграли британцы, а нам достались объедки.

В тот день на рынке подрались две женщины. Вокруг них собралась огромная толпа зевак, отпускавших язвительные замечания, подстрекая их драться еще жестче.

Торговка овощами схватила продавщицу кофе за волосы, и оловянный кофейник у той за спиной упал и с дребезгом покатился по булыжнику. Обе женщины валялись в кофейной луже.

– Идиотка! – кричала торговка овощами. – Свинья! Вот что я тебе скажу: ты такая же глупая, как этот… мир!

Толпа одобрительно заревела. Родилась новая поговорка: «Глупый, как мир».

Король призвал графа Филиппа де Морепа. Людовику нравился Морепа. Он был таким забавным; никогда не забивал себе голову государственными делами и относился ко всему с юмором. Граф был великий шутник и остроумец. Враги Филиппа говорили, что Морепа больше заботит написание очередной остроумной сатиры или эпиграммы, чем государственные дела.

Министр потерял благосклонность короля по настоянию мадам де Шатору. Теперь Людовик опасался, что Морепа и не попытается угождать мадам де Помпадур. Этот проказливый человек готов был щелкнуть любовницу короля по лбу. Такое поведение конечно же недопустимо, но Людовику Морепа тем не менее нравился.

– Медлить больше нельзя, – сказал Людовик графу. – Если принц останется во Франции, нам грозят неприятности с Британией. Это часть мирного соглашения, и нам нужно выполнить свои обязательства.

– Ваше величество, это очень деликатный вопрос. Принц заявляет, что у него есть письма, где вы обещаете предоставлять ему убежище во Франции до тех пор, пока принц сам не изъявит желания покинуть страну.

Людовик пожал плечами:

– Никто не может заглянуть в будущее. Я дал это обещание несколько лет назад, когда казалось, у принца еще есть шансы получить свое королевство.

– Ваше величество, – продолжал Морепа, – общественное мнение за принца. Чарльз-Эдвард популярен, и он вовсю этим пользуется. Народ говорит, что принцу было предоставлено убежище, а Франция должна чтить свои обещания.

Король в раздражении отвернулся.

– Вот именно потому, что мы должны чтить свои обещания, принцу и нужно уехать.

– Чтить обещания, данные сильной стране, гораздо важнее, чем данные изгнаннику.

– Это верно, – ответил король.

– А как же наш народ, который требует щелкнуть Георга по носу, а милого принца, очаровывающего публику в театрах и соблазняющего наших дам, оставить у себя?

– Это вопрос дипломатии.

– Парижане могут и ворчать вместо того, чтобы приветствовать вас, ваше величество. Они могут отдать свои симпатии милому принцу, а не их красавцу королю.

– Ох уж этот народ! – с презрением воскликнул король.

– Они скажут, что их король обещал по-дружески посодействовать этому романтичному молодому человеку.

– Король не может оставаться другом во всех ситуациях.

– Но это как раз такая ситуация, ваше величество.

Людовик удивлялся, почему он так долго позволял Морепа водить его за нос. Ответ он знал: просто этот человек его забавлял. Он или слишком легкомысленно относился к собственному будущему, или, возможно, был слишком в нем уверен, но всегда говорил то, что думал. Несомненно, именно поэтому король предпочитал общество графа обществу большинства своих придворных.

– Если принц не согласится уехать по собственному желанию, его нужно арестовать и выслать из страны, – резко возразил Людовик.

– Будет скандал, ваше величество. Народ может попытаться предотвратить арест.

Людовик содрогнулся. Он представил себе, как из проблемы, которая в общем-то и гроша ломаного не стоит, может разгореться очень неприятный инцидент. Чарльз-Эдвард, странствующий изгнанник, не является важной персоной. Казалось абсурдным, что принц создает такие неприятности королю и угрожает миру.

– Поэтому я и хочу, чтобы этим вопросом занялись вы. Отправляйтесь к принцу. Предупредите его, что он должен немедленно покинуть Париж. Скажите ему, что если он не подчинится, то сегодня же ночью его арестуют. Подчеркните, что уже слишком долго ждем и не собираемся ждать и дальше. Он должен уехать до наступления темноты.

Морепа поклонился.


Морепа в компании герцога де Гевре отправился к Чарльзу-Эдварду в дом, который тот снимал в Париже. Чарльз-Эдвард принял гостей с тем дружелюбием, которое принц демонстрировал всем.

– Как приятно, – заявил он. – Добро пожаловать в дом изгнанника.

– Сэр, – обратился Морепа, – прежде чем ваше высочество окажет нам ваше искреннее гостеприимство, прошу выслушать то, с чем мы пришли, поскольку после того, как вы узнаете то, что мы должны вам сказать, вы, возможно, умерите свое гостеприимство или вообще его нам не окажете.

– Звучит зловеще, – ответил Чарльз-Эдвард.

– Нам очень жаль, что эту новость должны доставить именно мы, – пробормотал де Гевре.

– Ближе к делу, – продолжил Морепа. – Мы пришли по велению его величества. Он просит вас покинуть Париж до наступления темноты. Если вы подчинитесь, то его величество будет продолжать платить вам жалованье.

Чарльз-Эдвард посмотрел на посланников с презрением.

– Так король Франции чтит свои обещания? – спросил он.

– Так он чтит обещания, данные им королю Англии, – ответил Морепа.

– Я не готов обсуждать мое будущее с министрами короля, – возразил Чарльз-Эдвард. – Если король хочет отказаться от данного мне обещания, то скажет мне об этом лично.

– Его величество хочет, чтобы ваш отъезд был максимально приятным.

– И поэтому он просит своих слуг приказать мне убраться, да? – закричал Чарльз-Эдвард. Его лицо заливала краска.

– Сэр, будет разумно с вашей стороны уехать до темноты.

– Невозможно, – надменно вскричал Чарльз-Эдвард. – Я собираюсь пойти в оперу.


Последующий вечер в опере стал торжественным государственным событием. Прибыл красавец Чарльз Эдвард, одетый в плащ красного бархата и камзол из золотой парчи. На нем был не только орден Святого Андрея, но и орден Святого Георга, и, когда принц грациозно вошел в театр, излучая очарование, присутствующие встали, чтобы поприветствовать его. Чарльз ликовал. Сейчас он пользовался большей популярностью, чем до его поражения на Куллоденских болотах. Недовольство народа миром и королем лишь усилило популярность Чарльза, и это молодому принцу было лишь на руку.

Вдруг по оперному театру прокатился взрыв приветственных возгласов. Это было даже больше, чем ожидал принц. Это значило, что если король и его круг выступают против его присутствия в Париже, то народ был явно за то, чтобы он остался.

Какое удовольствие было видеть в одной из лож посла Георга со свитой! Они выглядели глупо, недоуменно пожирая глазами Чарльза-Эдварда.

Принц занял свое место, и представление началось.

Чарльз был в таком восторге от того, как его приветствовали, что не почувствовал, какая напряженная атмосфера царила вокруг. Люди шептались друг с другом, так как в оперный театр просочилось известие о том, что здание окружено сотней солдат и их отряды стоят возле всех дверей и что покинуть театр без разрешения невозможно.

Чарльз-Эдвард, не зная о том, что происходит, вышел из театра и уже подходил к своей карете, когда путь ему преградил начальник охраны.

– Вы хотите поговорить со мной? – высокомерно спросил принц.

– У меня ордер от его величества на ваш арест, – был ответ.

Принц беспомощно огляделся, и тут же к начальнику присоединились и другие солдаты.

– Прошу ваше высочество отдать мне вашу шпагу.

Лицо принца озарилось гневом, но он поймал предостерегающие взгляды шотландцев, с которыми он ходил в театр. Мгновение Чарльз раздумывал, но тут же понял, что толпа вряд ли спасет его.

Он отстегнул свою шпагу и вручил ее начальнику охраны.

– Это ужасно, – возмутился принц. – Мне во Франции было предоставлено убежище. Если бы у меня был хотя бы клочок земли, я бы без раздумий разделил его со своими друзьями. Франция еще устыдится этого своего поступка.

– Прошу ваше высочество сесть в карету. Руки и ноги принца связали шелковым шнуром, и карета помчалась.

Люди, стоявшие на улице, обсуждали увиденное.

– Какой милый принц, – говорили они. – Нам будет недоставать его в Париже. Как жаль. Почему его выгоняют? О, ответ прост. Потому что Георг говорит, что мы не должны развлекать принца в Париже. Георг? А вы не знали? Этой страной правит не Людовик. Он уступил место королю Георгу. И все потому, что мы выиграли войну. Это записано в мирном соглашении.


Людовик послал за Анной-Генриеттой и, когда она пришла, нежно ее обнял.

– Думаю, моя дорогая, – сказал он, – тебе будет интересно посмотреть вот на это. – Людовик дал дочери письмо от Чарльза-Эдварда.


«Месье, брат и кузен.

Я чувствовал себя очень неуютно из-за того, что не мог общаться с вами напрямую и что у меня не было возможности выразить мое искреннее сожаление вашим министрам. Надеюсь, что вы никогда не усомнитесь в моей любви к вам, и, если вы желаете, чтобы я покинул Францию, я готов уехать немедленно…»


Анна-Генриетта не подняла глаз на отца. Она продолжала смотреть на письмо.

Это был конец всем ее надеждам. Она пришла к тому же самому горестному выводу, что однажды уже сделала.

Ее охватила невыносимая тоска, и она пообещала себе, что больше никогда и никого не полюбит. Ей было уже двадцать два года, и девушка считала, что ее жизнь кончена.

– Он уже уехал, – ласково сказал Людовик. – Он едет папский город Авиньон. Очевидно, что он останется там, пока не придумает, что делать дальше.

Анна-Генриетта не ответила, и Людовик, обняв дочь, повел ее к окну. Они долго смотрели на авеню де Пари.

– Моя маленькая дочка, – сказал король, – я понимаю твое горе. Но нам не дано выбирать наших мужей или жен. Мы должны принимать то, что нам дают. И потом извлекать лучшее из того, что мы имеем.

Анна-Генриетта подумала, насколько проще получать от жизни лучшее королю. Он живет очень даже счастливой жизнью. Он охотится, играет в карты, увлекается архитектурой, а когда он влюбляется, то выбранная им женщина с удовольствием принимает его любовь.

Для королей один закон, а для его дочерей – совсем другой.

Но Анна-Генриетта не сказала отцу об этом, позволив ему думать, что она утешилась.

Глава 12

ПУТЬ РЕВОЛЮЦИИ

Придворных интересовало, сколько еще продлится правление маркизы. Она умна, это признавали все, но сколько она еще сможет удерживать короля?

Придворные не сомневались в ее мудрости. Она полностью отдала себя делу развлечения короля. Маркиза делала все, что он требовал, и делала превосходно. Все, что интересовало короля, интересовало и ее; если он хотел охотиться, охотиться хотела и она. Игра в карты? За столом сидит и маркиза, восторженная, осторожная или веселая, в зависимости от того, в каком настроении ее хотел видеть король. Людовиком овладела меланхолия? Маркиза тут же вспоминала какой-нибудь пикантный скандал и заставляла короля рассмеяться. Она хотела лишь угождать ему. Человеку темперамента Людовика сложно было критиковать маркизу за это. Но все же у маркизы был один порок, который не позволял ей стать идеальной любовницей.

Людовик казался ненасытным любовником. Придворные открыто обсуждали это. Они и сами имели большой опыт в этой области и хорошо понимали Людовика. В нем еще не пробудилась сексуальная зрелость, что казалось странным. Глубокая чувственность сочеталась в его характере с сентиментальностью. Возможно, король был обязан этим своему воспитанию. Под зорким наблюдением Виллеруа и Флери Людовик долго оставался невинным. Он долго оставался верным мужем среди весьма и весьма аморальных придворных, и лишь недостаток ответных чувств со стороны королевы заставил его пойти к мадам де Майи. Людовик долго оставался верен и мадам де Майи, как оставался верен и ее сестрам, смерть каждой из которых он долго и искренне оплакивал, полностью воздерживаясь от секса.

Сейчас Людовик был верным любовником мадам де Помпадур. Конечно же вокруг короля было много соблазнов. Все помнили, как во время недавнего бала король оказывал знаки внимания красивой молодой женщине. Но шпионы Помпадур быстро предупредили ее о том, что происходит, и она с присущим ей изяществом прогнала молодую даму с королевского двора. Людовик не проявлял к этой даме особого интереса и не стал мешать происходящему.

Но как долго сможет мадам де Помпадур удержать своей любовью?

Правда заключалась в том, что мадам де Помпадур была не совсем здоровой женщиной, и тот изматывающий образ жизни, что она вела, начинал действовать, накладывая неизгладимую печать на внешность фаворитки. Говорили, что она использовала огромное количество косметики, без которой не могла скрыть усталость и нездоровье. У нее был кашель, который она старалась сдерживать на важных мероприятиях огромным усилием воли. Могла ли уставшая женщина удовлетворять постоянным требованиям короля? Маркиза должна была планировать его развлечения, охотиться, играть в карты, играть на сцене, петь и танцевать ночи напролет. И все это она делала с изяществом, которому можно было лишь позавидовать.

Но справлялась ли она в самом конце этих длинных ночей, когда от нее требовалось доставить удовольствие королю? Королевский двор был встревожен.

Как долго Людовик будет продолжать хранить верность? По собственному желанию он никогда не прогонит маркизу; он слишком легкомыслен и изо всех сил старается избегать неприятных ситуаций.

Но новая любовница может сделать то, чего Людовик избегает. Придворные помнили, что случилось с мадам де Майи.

Сколько еще мадам де Помпадур сможет удерживать свою позицию?


Особенно ждали изгнания маркизы Ришелье и Морепа.

Ришелье, будучи главным камердинером короля, считал себя советником короля в выборе любовниц, а мадам де Помпадур выбирал не он. С самого первого момента, когда Жанна Антуанетта увидела короля в лесу Сенар, она действовала абсолютно самостоятельно. Герцог хотел заменить ее на любовницу, выбранную им самим.

Морепа вовсе не пытался сыскать расположение маркизы. Он продолжал веселить придворных своими сатирами и эпиграммами о самых щекотливых темах из жизни королевского двора, среди которых конечно же была и любовница короля. Когда Морепа раскопал правду о происхождении Жанны Антуанетты, он пришел в неописуемый восторг и высмеял ее. Хотя его работы и были анонимны, гневные песни и стишки, звучащие на улицах Парижа, были в его стиле, а некоторые не оставляли никаких сомнений в авторстве Морепа.

Морепа долго обыгрывал фамилию Пуассон, и в конце концов в Париже маркизу знали как Рыбу или госпожу Рыбку.

Песни и стишки стали называть «пуассонадами», и парижане с нетерпением ждали появления новых «пуассонад». Песни можно было услышать в тавернах и на рыночных площадях; более того, они послужили инструментом разжигания общественной ненависти к любовнице, так как народ даже сейчас не пытался обвинять в своих неудачах короля, а фаворитка стала великолепным козлом отпущения.

Через стишки Морепа народ в точности знал, сколько было потрачено на строительство. Говорилось, что Бельвю уже обошелся казне в шесть миллионов ливров, хотя строительство было еще далеко от завершения, и что на развлечения за несколько дней тратились целые состояния. На деньги, потраченные на пошив одного лишь платья, которое Помпадур надела лишь один раз, французская семья могла жить в роскоши целый год.

Маркиза понимала, что Морепа причиняет ей огромный вред и что ей следует каким-то образом подстроить отставку министра. Она и не собиралась просить об этом Людовика, так как знала, что король относится к своему министру, пробывшему при дворе так долго и обладающему способностью заставить короля рассмеяться, с определенной симпатией. Людовик всегда ценил тех, кто мог заставить его рассмеяться. Поэтому маркиза не могла попросить его прогнать Морепа, и в Париже продолжали звучать «пуассонады».


Ришелье планировал убить двух желанных зайцев одним выстрелом.

Он хотел, чтобы Морепа прогнали со двора, так как этот министр обладал слишком уж большим влиянием на короля. Герцог надеялся, что если он посеет достаточную тревогу в душе маркизы, то она попросит Людовика об отставке министра, в результате чего ей, возможно, и самой придется покинуть королевский двор.

План пришелся коварному Ришелье по душе, и он начал просить маркизу о приватной аудиенции.

Маркиза дала на это разрешение. Она всегда была любезна с министрами, согласно убеждению, что не следует создавать себе лишних врагов.

Ришелье низко поклонился и поцеловал маркизе руку.

– Мадам маркиза, – начал он, – как великодушно с вашей стороны дать мне приватную аудиенцию! Я не стану говорить о том, что вы самая прекрасная женщина во Франции, так как это вы и так знаете. Я не стану тратить время на то, чтобы объяснять вам, что вами восторгаются и вам завидуют…

– Не надо, – улыбаясь, прервала его маркиза, – прошу вас, не утруждайте себя. Переходите лучше к делу.

– Мадам. – Ришелье сделал шаг к маркизе и заглянул ей в глаза. – Мне очень странно видеть, что вы совсем не пышете здоровьем, как мне того бы хотелось.

Выражение лица маркизы стало жестче. Он прав. Он заметил страх в ее взгляде? Жанна Антуанетта немедленно взяла себя в руки. Ришелье восхищался ею. В Версале не было женщины, у которой было бы больше грации и самообладания, чем у маркизы де Помпадур.

– Я прекрасно себя чувствую, – ответила она.

– Какое облегчение! Но все же я пришел сюда просить вас заботиться о себе.

– Я и так забочусь о своем здоровье, месье герцог. Но так мило с вашей стороны проявить такое внимание к моей особе.

Герцог сделал еще один шаг к маркизе.

– Мадам маркиза, у вас есть враги среди придворных. Их просто не может не быть. Вы… вы так очаровательны, так любезны, так любимы… так могущественны.

– Думаю, месье герцог, я вполне могу сама позаботиться и о своих врагах, и о собственном здоровье.

– Но все же я выскажу свои подозрения. Мадам, а вам не приходило в голову, что ваше здоровье могли ослабить ваши враги?

– Не понимаю.

– Вы слишком доверчивы, мадам. Что, если ваши враги хотят не только отравить общественное мнение, но и вас саму?

Вдруг маркиза схватилась за горло, забыв о достоинстве.

– Отравить… меня! Думаю, вы ошибаетесь, – тут же взяла себя в руки госпожа де Помпадур.

– Хотел бы я верить, что ошибаюсь, – сказал герцог. – Ой как хотел бы.

Когда Ришелье ушел, он точно знал, что напугал маркизу. Герцог был уверен, что Жанна Антуанетта попытается убрать Морепа, а королю Морепа нравился.

Это будет своеобразная проверка. Можно будет узнать, насколько глубоки чувства короля к этой женщине. Если он готов отправить Морепа в отставку ради нее, то тогда становится ясно, что он собирается продолжать хранить верность маркизе, как хранил с самого первого дня. Ришелье с нетерпением ждал результатов своего маленького маневра.


Морепа отравил ее!

Безумное предположение. Она-то знала, что виною внезапно овладевшей ею усталости был вовсе не яд. Ришелье дурак, если считает, что она не понимает его интриг. Герцог хотел, чтобы она рассказала эту сумасбродную сказку королю. Как раз такие истории вызывают у Людовика раздражение. После рассмотрения подобного обвинения случится неприятная сцена. Морепа докажет свою невиновность, и порицать начнут Жанну Антуанетту.

Она не будет такой дурой, какой хотел бы видеть ее Ришелье.

Но герцог был прав в том, что этот одиозный человек настраивает народ против нее. За каждым ее шагом следили, потом раздували из ее действий скандал и рассказывали обо всем людям. Как же она хотела отставки Морепа!

Однажды ночью, когда Людовик пришел в спальню к маркизе, она подняла вопрос о злых пасквилях в ее адрес.

– Они становятся все более и более непристойными, – сказала она.

Король кивнул.

– Нет никаких сомнений, что автором большинства пасквилей является Морепа. У него есть подражатели, но его почерк не узнать невозможно.

– Все, что написал не он, – лишь неудачные попытки подражать Морепа, – добавил король.

– В любом случае, эти песенки не поднимают нас в глазах народа, – попробовала предположить маркиза.

– О, такие стишки были всегда, – беззаботно ответил король. – Они касаются и меня, потому что все, что говорится в них о тебе, касается и меня.

Людовику не терпелось завершить разговор, и маркиза, всегда следившая за тем, чтобы король ни в коем случае не утомлялся, замолчала.


Ришелье поделился с Морепа своим предположением о том, что маркиза собирается выгнать того с королевского двора, если он не прекратит распространять по Парижу свои пошлые стишки. Реакция была в точности такой, какой и добивался Ришелье.

В тот же вечер в маленьких покоях король давал ужин для избранных. По правую руку от короля сидела маркиза; присутствовали и Ришелье и Морепа.

Когда маркиза заняла свое место, она заметила, что из-под салфетки торчит бумажка. Она быстро пробежала записку глазами. Это была очередная эпиграмма, злая и очень обидная. Сохранив спокойствие, Жанна Антуанетта спрятала бумажку так, что король ничего не заметил. Она понимала, что Морепа был разочарован. Он надеялся, что она прочитает эпиграмму и тут же обвинит его в авторстве. Тогда он, используя свое остроумие, разозлит ее еще больше, а король конечно же будет сильно раздражен неминуемой сценой. Морепа собирался приложить все свое остроумие и гениальность, чтобы король возложил вину на маркизу.

Однако она ничего такого не сделала.

Коварный Ришелье переводил взгляд с самого остроумного министра Франции на маркизу, которая вполне могла называться самой хитрой женщиной Франции.

Герцог был уверен, что одному из этих двоих вскоре придется уйти.

Он с большим удовольствием следил за этой дуэлью, поскольку был бы рад поражению любого из противников, если уж он не мог надеяться на гибель обоих сразу.


Мадам де Помпадур пока ничего не говорила королю о том стишке, что она обнаружила на столе, не хотела привлекать его внимания к своему плохому самочувствию и не хотела устраивать сцен. Но она понимала, что не может проигнорировать такое оскорбление. Позволить подкинуть ей на стол подобный стишок и никак на это не реагировать означало признать собственную неуверенность.

Впрочем, прежде чем обратиться с этим к королю, мадам де Помпадур решила попробовать помириться с Морепа. Если он прекратит распространять стишки о ней, то она готова забыть все, что было, и заключить с ним перемирие.

На следующий день она пошла к Морепа.

Морепа с трудом скрывал радость от ее прихода. Потом он преувеличит все, что было сказано, и расскажет забавную историю своим дружкам.

– Мадам маркиза, – закричал он; даже в его поклоне была ирония. – Я так тронут этой честью.

– Я хочу поговорить с вами по чрезвычайно важному вопросу, – сказала она.

– А почему вы тогда не послали за мной?

– Я не посылаю за министрами, – резко ответила мадам де Помпадур. – Это было бы нахально с моей стороны. Если мне есть что им сказать, я прихожу сама.

– Вы сама любезность, мадам.

– Думаю, вам известно, месье Морепа, что по Парижу распространяют неприятные стишки про меня.

– Какая жалость.

– Вам не удалось поймать негодника, месье, поскольку вы, насколько я знаю, глава администрации Парижа.

– Мадам, я не могу больше выносить ваши упреки. Мы удвоим наши усилия, и, когда негодяй будет обнаружен, я обещаю вам, этот мерзавец будет отвечать перед самим королем.

Маркиза сосредоточенно посмотрела на министра.

– Насколько я знаю, месье, вы и мадам де Шатору не были большими друзьями, – промолвила она.

Морепа одновременно пожал плечами и повел бровями, пытаясь изобразить сожаление.

– Вижу, месье, что вы не особо дружелюбно относитесь к любовницам короля.

– Ну что вы, мадам, я глубоко их уважаю… – он изучил ее циничным взглядом, – и не важно, откуда они родом.

– Рада это слышать, – сухо ответила маркиза. – Я была уверена, что вы достаточно мудры, чтобы не наживать себе среди них врагов умышленно.

– Это у вас есть мудрость, мадам, – ответил Морепа. – Мудрость, которая удивительным образом сочетается с вашей молодостью и красотой.

У маркизы не осталось никаких сомнений, что он имел в виду под этим лживым комплиментом.

Она знала, что он собирается продолжать писать на нее эпиграммы, и тот особенно неприятный стишок, что она получила вчера вечером, являл собой хороший пример того, на что они будут похожи в будущем.

Маркиза поняла, что нужно незамедлительно показать эпиграмму королю, хотя это было и нежелательно.


Он хотел заняться любовью. Как всегда. Ей ни в коем случае нельзя выглядеть уставшей или тем более изнуренной. Они катались вместе, но Людовик мог провести в седле целый день и совершенно не утомиться. А маркиза вечером играла в небольшой пьесе, которую поставила сама для развлечения короля.

– Мадам, – сказал король в конце того вечера, – вы самая замечательная женщина во Франции. В ваших великолепных формах покоятся лучшие женские качества.

Очень хорошо, но у них еще ночь впереди, и, несмотря на все свои таланты, она безумно боялась этих ночей.

Но она собиралась разобраться с этими стишками. Маркиза знала, что и Ришелье, и Морепа ждут ее ответных действий, поэтому действовать нужно было без промедления.

– Людовик, – сказала она, – извините, что докучаю вам этим вопросом, но я очень сильно пострадала из-за этих жестоких стишков Морепа. Вчера вечером у себя на столе я обнаружила вот это. Я думаю, этот стишок слишком глубокое оскорбление, чтобы проглотить его, и я прошу вас прогнать Морепа с королевского двора.

Людовик вздрогнул и взял бумажку. Он прочитал стишки и покраснел.

Затем он сжег записку в пламени свечи.

Король взял маркизу за руку и повторил слова, которыми он распускал гостей в конце ужина:

– Время церемонии отхода ко сну.

Был час пробуждения короля, на котором присутствовал и Морепа.

Граф заметил изменение отношения короля к нему. Он понимал, что единственной возможностью для маркизы восстановить свою честь было показать Людовику стишок. Он почувствовал угрозу в том, как она вела себя, когда нанесла ему визит. «Более слабый человек, чем я, – говорил себе Морепа, – испугался бы, поклялся бы, что найдет негодяя и положит конец этим скандальным листкам!»

Но не таков Морепа! Испугаться любовницы короля? Он не боялся Шатору, так с чего вдруг ему бояться Помпадур? Шатору сделала его на какое-то время изгнанником, но что произошло потом? Она умерла, и он вернулся. Хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Любовницы должны знать, что их слава весьма коротка, в то время как министры остаются в должности до тех пор, пока им хватает на это мозгов.

В то утро король был в необычайно приподнятом настроении.

– Ну, граф, – сказал он, изучая Морепа взглядом, – вы сегодня странно выглядите.

– Ваше величество, я собираюсь пойти на свадьбу.

– Ух ты! Правда, ему идет ходить на свадьбы? Вы когда-нибудь видели человека, столь довольного собой?

– Ваше величество, я так доволен, потому что иду на чужую свадьбу, а не на свою собственную.

Король и все присутствующие засмеялись, и Морепа почувствовал удовлетворение.

– Постарайтесь получить максимум удовольствия, – сказал король. – Буду ждать вас в Марли.

– Благодарю вас, ваше величество, – ответил Морепа, и его настроение стало еще лучше.

Морепа торжествовал. «Она показала ему, – думал он, – и вот ответ. Мадам маркиза, нет никаких сомнений в том, что ваши дни в Версале сочтены. Глупая женщина, вам стоило принять мои оскорбления. Вам стоило понять, что я тот человек, которому не смеет не подчиниться ни одна любовница. Я приношу любовницам короля неудачи».

Морепа не ослушался короля и вовсю развлекался на свадьбе, и, когда он вернулся в свои покои, его встретил один из слуг короля.

– Месье де Морпепа, – обратился он, – у меня для вас письмо от его величества.

Морепа попытался не выдать своего волнения, пока читал письмо.


«Месье.

Я говорил вам, что, когда я перестану нуждаться в ваших услугах, я сообщу вам об этом. Этот момент настал. Я приказываю вам представить просьбу о вашей отставке. Вы поедете в Бурже. Понтчертен слишком близко…»


Морепа попытался не выказать своего гнева и отчаяния. Он считал, что победил, а оказалось – проиграл. Известие распространилось по королевскому двору.

– Морепа получил письмо с печатью. Он уезжает в Бурже.

Ришелье не мог скрыть своего удовольствия. Королева, которая поддерживала Морепа, была опечалена.

Но весь королевский двор теперь знал, насколько глубоки были чувства короля к маркизе де Помпадур.


Мадам де Помпадур взяла за правило использовать в разговоре с министрами и послами многозначительное «мы». Она всегда была на стороне Людовика, а он с удовольствием осыпал ее подарками. Маркиза восхищалась прекрасным фарфором и проявляла большой интерес к работам в Винсенте, и, когда король даровал ей деревню Севре, Жанна Антуанетта стала вынашивать планы, как бы перевести производство фарфора к себе, чтобы за ним присматривать.

Но любой ее интерес был интересом короля; и лишь иногда, как в случае с Морепа, когда другого выхода больше не было, она старалась навязать ему свою волю.

Стало ясно, что даже мадам де Винтимиль и мадам де Шатору не имели над королем такой власти.

Все придворные старались выразить почтение мадам де Помпадур, но народ продолжал ее ненавидеть. «Пуассонады» достигли своей цели. А тот факт, что любовница была не из знати, заставлял их ненавидеть ее еще больше. «Кто она такая? – спрашивали они друг друга. – На ее месте мог бы быть любой из нас!» Подобные выводы лишь усиливали зависть.

Парижане все еще высмеивали мир. Люди горько жаловались на новый налог, который был введен еще в 1741 году. Тогда их заверили, что налог временный и они будут выплачивать его очень недолго, но они продолжали выплачивать его и по сей день. Многие отказывались платить, и в результате столкновения налогоплательщиков и сборщиков погибло несколько человек.

Люди в деревнях были раздражены не меньше горожан. Народ роптал против того, что из Парижа приехали сборщики налогов и оценили урожай. Чем больше урожай, тем выше налог. Не было никакого стимула для работы.

В религиозных спорах появилась еще одна, третья сила. Если раньше вся религиозная вражда сводилась к противостоянию иезуитов и янсенистов, то теперь у религии появились новые враги – скептики.

Маркиза любила искусство и старалась помогать писателям, философам, а также художникам и музыкантам и помогла открыть новую интеллектуальную сферу.

Туссен написал свою книгу «Нравы», которую посчитали ересью и публично сожгли. Закончил свое «Письмо о слепоте для тех, кто видит» Дидро. Вольтер, опасаясь гонений, покинул королевский двор и уехал в Берлин.

Хотя писатели и философы и подвергались гонениям, хотя и жгли их книги, но определенные их идеи все-таки выбрались на свободу, и народ начал их обдумывать.

В тавернах люди сидели и обсуждали происходящее либо слушали какого-нибудь оратора, высказывающего идею об уничтожении старого образа жизни. Знамя старого режима еще не порвалось, но уже порядком поизносилось. Его требовалось аккуратно заштопать, но король и его министры не замечали этого. Старый режим существовал так долго, что им даже в голову не приходило, насколько все ненадежно. Продолжались увеселения и бесконечные развлечения. Король и его любовница посещали дворцы, которые им так нравились; давали приемы и ужины для избранного круга лиц, ставили пьесы и развлекались.

Строительство Бельвю уже практически подошло к концу, и мадам де Помпадур уже собиралась давать роскошный банкет и бал – первый прием в новом величественном дворце.

Проблема Бельвю заключалась в том, что он был расположен близко к столице, многие парижане приходили и наблюдали за ходом строительства. Излишние траты на строительство Бельвю стали одной из главных тем уличных и затрапезных разговоров.

– Вы давно ходили на него смотреть? Говорят, что на Бельвю уже потрачено шесть миллионов ливров!

Шесть миллионов ливров! В то время как многие парижане не могли позволить себе купить хлеба за два су.


Маркиза была в Бельвю и наблюдала за ходом работ по наружной и внутренней отделке. Она была на вершине счастья. С того самого момента, когда Морепа подал в отставку, мадам де Помпадур почувствовала уверенность. Она нежно любила короля и знала, что его чувства к ней были очень глубоки, настолько глубоки, что она не могла представить, что он когда-нибудь бросит ее.

Когда она не сможет удовлетворить его, она не станет винить в этом короля. Она целиком отдастся исполнению его желаний. У маркизы уже был план. Она найдет других женщин, которые будут давать Людовику то, что не могла дать она, – глупых, но симпатичных девочек, лучше всего молоденьких, с идеальными фигурами и пустыми головами.

Это был план на будущее, и она не собиралась приводить его в действие, пока в этом не было нужды. Но она будет бдительной и встретит этот момент подготовленной.

Она будет лучшим другом и компаньоном короля, его доверенным лицом, человеком при дворе, которому он сможет полностью доверять. Она никогда не будет жаловаться, никогда не будет ничего требовать, будет всегда милой, готовой пожертвовать собой ради его удовольствия.

Таким образом ей удастся сохранить свое положение. И даже если бы мадам де Помпадур не считали первой дамой Франции, какое бы это имело значение, раз ее власть все равно безгранична?

Время заняться подготовкой к приему.

Как она гордилась этим прелестным дворцом, и как ему здесь будет интересно. Они будут сидеть рядом за этим столом, украшенным цветами и золотыми и серебряными подсвечниками. И между ними снова возникнет та близость, которой так завидовали и которой так восхищались.

Пока маркиза инспектировала стол, к ней подошла одна из ее служанок. Она выглядела взволнованной.

– Что случилось? – спросила маркиза и улыбнулась, потому что она действительно была мила даже с самыми простыми людьми.

– Мадам, – сказала служанка, стуча зубами, – народ высыпал на улицы Парижа. Они говорят о Бельвю и о тех деньгах, которые были на него потрачены, и сравнивают эту сумму со стоимостью хлеба. Говорят, что они затевают что-то нехорошее.

– Нехорошее? Нет, только не сегодня. Здесь будет король. Ты знаешь, как они любят короля. Тот факт, что он здесь, успокоит их.

– Мадам, говорят, что толпа настроена очень враждебно.

– Ох уж эти парижане! Так легковозбудимы! Мадам де Помпадур потянулась вперед, чтобы переставить вазу с цветами.


– Ваше величество, говорят, что народ Парижа сегодня очень обеспокоен, – сообщил Ришелье.

– Почему? – без интереса спросил Людовик.

– Их гнев рос по мере завершения строительства Бельвю.

– А какое им дело до Бельвю?

– Они считают, что строительство дворца имеет какое-то отношение к повышению цены на хлеб. Именно так говорят в тавернах.

– Мы не станем обращать на них внимания.

– Но, ваше величество, похоже, сегодня они собираются обратить внимание на нас. Они подтягиваются к площадям. Я только что узнал, что их лидеры хотят пойти маршем до Бельвю. – Ришелье с трудом скрывал злобную радость в голосе. – Ваше величество, не будет ли лучше, если вы останетесь сегодня в Версале? Пусть маркиза развлекается без вас.

– Но маркиза ждет меня, – удивился Людовик.

– Ваше величество, народ вас любит, но они не любят… Бельвю. Вам не кажется, что в подобных обстоятельствах вам лучше остаться в Версале? В толпе люди могут обезуметь.

– Похоже, вы забываете, – ответил Людовик, – что я дал маркизе обещание.


Когда королевская карета приехала в Бельвю, издалека уже доносились крики людей. Они звучали угрожающе и зловеще. Это оказалось правдой. К дворцу Бельвю шла толпа людей.

Маркиза вдруг испугалась, и вовсе не за собственную безопасность, хотя она и знала, что люди ненавидели ее больше, чем кого бы то ни было в королевстве, а потому, что их взбесило строительство. А раз Бельвю был ее творением, то, если что-нибудь случится, во всем обвинят ее.

Ничего не должно случиться.

Людовик приехал, так как он обещал. Но в их отношениях не должно быть и капли разочарования. Он должен принимать все, что готова дать ему маркиза. А она никогда не должна ввязывать его в неприятности. Неприятности! Толпа может быть очень опасной. И кто знает, ведь в пылу атаки Бельвю они могут и забыть, что Людовик – их возлюбленный король.

– Я боюсь за вашу безопасность, – сказала маркиза королю, – поэтому я собираюсь отменить все, что я подготовила. Умоляю вас не удерживать меня. Если вы пострадаете из-за недовольства этих диких парижан, то я никогда не смогу себе этого простить.

Людовик сжал ее руку. Ему было тяжело видеть, как она расстроена. Кроме того, он очень хотел избежать неприятной сцены.

– Поступай так, как считаешь нужным, моя дорогая, – ответил король.

Маркиза отдала приказ.

– Мы покидаем дворец, – сказала она гостям. – Мы поужинаем в домике недалеко от садов. Во дворце будет погашен свет, чтобы толпа поняла, что там никого нет. Пойдемте, нам нельзя терять времени.

Таким образом, торжественный прием в Бельвю был отменен. Не было ни пьес, ни фейерверков, ни бала.

Гости набились в маленький дом, где вместо пышного банкета состоялся пикник. Они сидели на полу и толпились в комнатах.

Король был очень мил, как и всегда во время таких вот более интимных ужинов, и, казалось, совсем не переживал по поводу того, что торжественный прием во дворце пришлось отменить.

«И вот опять, – говорили придворные, – он проявил глубину своих чувств к маркизе. В скромном домике король и его любовница были так же счастливы вместе, как и в покоях Версаля».

Обозленная толпа подошла ко дворцу и обнаружила, что там не горит свет.

«Нас провели», – ворчал народ. Сегодня нет никакого приема. И теперь нет никакого смысла вломиться во дворец и пробовать угощение, приготовленное для знатных гостей.

Многие сожалели, что они прошли весь этот путь из Парижа. Они еще не были готовы ненавидеть короля. На мгновение они вновь увидели его молодым человеком, которого водят за нос фаворитки. Он привык к расточительству, потому что никто и никогда не учил его иному. Легенда о возлюбленном короле не хотела умирать.

И пока в маленьком доме шел ужин, люди поплелись обратно в Париж, ненавидя тех, кто организовал марш к Бельвю, не меньше, чем хозяйку дворца.


Волна недовольства прокатилась в столице, и летом начались уже серьезные бунты.

Сын работающей женщины пошел на улицу купить своей матери хлеба, да так и не вернулся. Обезумевшая мать носилась по улицам в поисках сына, и, когда стало понятно, что она его уже не найдет, она продолжала бегать по улицам, крича о своем несчастье. Она рвала на себе волосы и одежду и кричала, что у нее похитили ребенка.

Вокруг женщины собирались люди. Что еще за история с пропавшим мальчиком? Сначала налоги, потом голод. А теперь вот у них еще и детей отнимают!

Граф д'Аржансон внедрил план по очистке города от огромного количества попрошаек и бродяг, наводнивших столицу. Эти одинокие люди были бездомными, и, поскольку империи требовались колонисты, было решено посадить этих несчастных на корабли и отправить либо в Луизиану, либо в Канаду, где они работали бы на французских фабриках по производству шелка.

Попрошайки заворчали. Они утверждали, что во Франции больше нет свободы. Но так как жители были рады тому, что город избавится от бродяг, никто особо не протестовал против решения графа. Однако когда у порядочной женщины крадут ребенка – это совсем другое дело.

Люди собирались вокруг убитой горем матери, пытались ее утешить, а некоторые уверяли, что уже слышали истории о пропавших детях. Родители отправляли маленьких мальчиков и девочек за покупками, и те не возвращались.

По Парижу поползли слухи; рассказывали просто-таки невероятные истории.

– Детей похищают полицейские, а потом требует за них выкуп. Одной женщине пришлось работать несколько месяцев, чтобы выплатить выкуп, который потребовали за ее чадо!

– Они ловят детей и отправляют их в колонии.

– Они крадут у народа не только еду, но и детей!

Истории становились все более и более безумными, и одна из них быстро распространилась по Парижу.

– Отправляют в колонии? Нет. Есть один человек… не будем называть его имени. Очень высокопоставленный человек. Он – или, лучше скажем, она – страдает от страшного недуга, и единственный способ для нее сохранить жизнь – это купаться в крови детей.

– Так вот что происходит с нашими детьми! Их забивают, чтобы какая-то важная особа могла каждый день купаться в их крови!

– Пропала уже сотня детей, – говорили в тавернах.

– Украли уже тысячу детей! – кричали на рынках.

– Жители Парижа, охраняйте своих детей, – советовали агитаторы на углах улиц. – Эти эгоистичные чудовища, которые заломили такую цену за наше зерно, что мы не можем позволить себе купить хлеб, чудовища, которые требуют уплаты непомерных налогов, теперь хотят получить кровь ваших детей.

Толпа устроила марш протеста.

Народ забил палками до смерти нескольких жандармов на улице, так как кто-то сказал, что видели, как жандармы забирают детей. Один полицейский укрылся в чьем-то доме, и вскоре этот дом был разрушен. Толпа уничтожила ресторан, так как его владелец дружил с полицейскими и те часто выпивали у него.

Для восстановления порядка власти были вынуждены призвать стражу и мушкетеров. На улицах зачитывались прокламации. Никто и никогда не отдавал приказов арестовывать детей. Если полицейские действительно виноваты, то каждый случай похищения детей будет рассмотрен в суде, если родители обратятся с обвинением. Все пострадавшие получали компенсацию.

Лидеры мятежа были арестованы, осуждены, объявлены изменниками и приговорены к публичному повешению на площади.


В столицу приехал Людовик. Народ сердито смотрел на своего короля. На площади гнили тела тех, кто возглавил мятеж. Но они были не единственными виновными. В Париже были тысячи людей, которые маршировали по улицам, уничтожали дома, убивали и изливали проклятия в адрес короля и его любовницы.

Они теперь относились к нему по-другому. Он больше не был их невинным Людовиком. Он виноват во всем. Он тратил деньги на красивые здания и свою любовницу, в то время как они голодали.

Никто больше не кричал «Да здравствует Людовик, Людовик Возлюбленный!».

Народ принял короля в тишине, которая была прервана лишь единственным возгласом: «Ирод!»

Кричащего поддержали. Толпа готова была поверить в самое плохое о нем. История о том, что он и его любовница приказывали воровать детей для того, чтобы купаться в их крови, была безумна. Но таково было настроение толпы, и они готовы были поверить в эту историю.

Людовик ничем не выдал то, как его задело безразличие людей, достоинство короля осталось незапятнанным, монарх не должен смотреть по сторонам.

В первый раз люди не приветствовали короля, проезжавшего по улицам города. Если бы он попытался объяснить, то они бы его послушали. Они еще готовы были сказать, что он все еще молод, пусть прогонит свою любовницу, займется управлением страной и людьми. Наконец, вместо того чтобы пускать на ветер время и деньги, возводя шикарные дворцы, найдет способы прекратить их страдания. Народ еще готов был изменить свое мнение, даже после ссоры с любимым королем, стоило ему лишь взмахнуть рукой, они с готовностью бы приняли его в свои сердца, поверили и признали его власть, продолжая верно служить монархии.

Слово оставалось за королем. Перед ним открывалось два пути. Если он выберет тот, о котором его просил народ, то очень скоро на улицах вновь раздались бы возгласы: «Да здравствует Людовик, Людовик Возлюбленный!»

Но король вернулся в Версаль, он не смог простить того, что они называли его Иродом, а какие гневные взгляды и мрачные лица заметил он в толпе…

Людовика задело то, как его народ принял его. Они называли его Иродом и сердито смотрели на него!

Он рассказал об этом маркизе.

– Я никогда больше не покажусь на глаза парижанам, никогда больше не поеду в Париж ради удовольствия. Я буду в городе лишь тогда, когда этого потребуют официальные церемонии.

– Вскоре нам придется проезжать Париж по пути в Компьен, – напомнила Жанна Антуанетта.

– Должна быть дорога из Версаля в Компьен, которая минует Париж, – сказал Людовик. Потом добавил: – Такая дорога должна быть во что бы то ни стало.

Король и маркиза улыбнулись друг другу. Их всегда привлекала перспектива строительства.

– Дорога в Компьен, – вскричал Людовик. – Она должна быть построена немедленно.

И когда новая дорога была построена, парижане стали называть ее «Путь революции».

Людовик сделал свой выбор. Никогда больше улицы Парижа не огласят крики: «Да здравствует Людовик, Людовик Возлюбленный!»

Примечания

1

Да здравствует наш святой маленький король (фр.).

2

Кардинал умер. Да здравствует король! (фр.)

3

Прекрасный вид (фр.).


на главную | моя полка | | Людовик возлюбленный |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 3.6 из 5



Оцените эту книгу