Книга: Опасный спутник



Андрэ Нортон

Опасный спутник

Глава 1

Несколько дней назад (никогда больше не буду доверять отрезкам времени и с уверенностью заявлять: «Прошел день; это длилось неделю; мы прожили год!») мне показали несколько очень старых лент, переписанных, без сомнения, с лент, которые изначально были записаны на легендарной Земле. И кое-что из информации, которая на них хранилась, настолько напоминает события моей собственной жизни, что мне ничего не остается, как поверить, что те, кто впервые записал их, — тому назад много веков, окутанных плотным туманом времени, так много, что не сосчитать и планетных лет — намного больше, чем число звезд на небе — прошли тем же путем, на который направила меня судьба и собственное упрямство.

Не будь у меня неоспоримых доказательств о том, что произошло со мной и еще несколькими людьми, то, возможно, сочли бы, что я плету пеструю ленту выдумки, чтобы изумить легковерных. Но это во многом правда, и ленты тому доказательство. Я родилась на планете Чалокс в 2405 планетарном году После Посадки. Мне было между шестнадцатью и семнадцатью, планетных лет, когда я покинула Чалокс и перелетела на Дилан. И с тех пор я не постарела даже на год — а, тем не менее, сейчас уже 2483 год!

Время! Иногда, когда я хмуро смотрю на эти даты и думаю о том, как мимо меня пролетели эти годы, ко мне возвращаются такие страхи, что я лихорадочно хватаюсь за какое-нибудь дело, вкладывая в него все свои силы и мысли, пока душащая меня волна паники не ослабеет. Если бы не Джорс, к которому я могу потянуться и прикоснуться, который разделяет мое бремя, то… Но об этом вообще не буду думать — ни сейчас, ни потом, никогда!

Как уже говорила, я родилась на Чалоксе. Моим отцом был Рин Халкроу, разведчик-исследователь. Он был из талгринцев, то есть из потомков Второй Волны распространения землян. Моя мать была форсманкой, из семьи торговцев. Форсманцы тоже были людьми, но Первой Волны переселенцев, и мутировали от существ, которых считали настоящими землянами.

Их брак был чисто планетным, что вполне обычно для служащего, и продлился он три чалоксных года. После церемонии разрыва уз мой отец был переведен в новый исследовательский отряд, осваивающий приграничные планеты. Он оставил мою мать с отличной «пенсией» и свободой, которой она могла воспользоваться, чтобы заключить новые узы, если захочет — или если захочет ее отец, ибо форсманцы очень строго придерживаются семейных правил, а самые важные решения принимает старший мужчина клана.

Моя мать нашла нового мужа — это было делом нескольких месяцев — одного из двоюродных братьев, тем самым сохраняя свое приданое от первого брака в рамках клана, что ее соплеменники сочли очень практичным и справедливым соглашением.

Меня же определили в детский дом для детей служащих, в Латтмахе. Расставание было окончательным. Больше я своих родителей никогда не видела. То, что я девочка, представляло некоторую проблему, так как большинство детей от таких браков — это мальчики, и их с детства готовят к государственной службе.

К несчастью, я унаследовала пол матери, но любопытство и дух отца. Я была бы очень счастлива, если стала разведчиком, исследовала отдаленные места и невиданные виды. Из всех лент мне больше всего нравилось читать отчеты об исследованиях, о торговле на примитивных планетах и тому подобное. Может, я хорошо вписалась бы в свободные торговцы. Но среди них женщины настолько редки, так охраняемы и лелеемы, что, наверное, в любом из их космических портов я была бы как в тюрьме, редко видясь со своим супругом, и ограничена законом о праве на повторное замужество только по прошествии установленного срока с того момента, как корабль моего мужа будет признан пропавшим без вести.

Итак, я, по мере возможности, готовилась к вероятному побегу с Чалокса. Я стала хранительницей записей, знатоком в нескольких технологиях, включая технологию наложения воспоминаний. А мое имя — Килда с'Рин — было внесено во все возможные внепланетные списки сразу же, как только власти разрешили мне пройти регистрацию.

Но возможности не предоставлялось, и это начинало меня беспокоить. Мне оставалось меньше года до того времени, когда уже нельзя будет оставаться в детском доме, и меня в обязательном порядке назначат на любую должность, которую выберут ответственные лица. Они могли даже вернуть меня в клан матери, а это меня совершенно не устраивало. Так что, в отчаянии, я в конце концов обратилась к одному из учителей, который казался мне наиболее благожелательным.

Лазк Вольк был мутантом-гибридом. В его случае смешение рас привело к определенным телесным отличиям, которые нельзя было исправить даже с помощью самой продвинутой пластической хирургии. Но он проявил такой потенциал ума для обучения и преподавания, что его все же оставили в детском доме. А благодаря обширной аудиотеке и личным знакомством с разведчиками и другими путешественниками из дальних мест он приобрел знания, значительно превосходящие любой местный банк памяти, ну разве что кроме правительственного.

Из-за того, что в чем-то мы с ним были схожи — ведь оба томились по тому, что оказалось нам недоступно, — мы с Лазком Вольком стали друзьями. К тому времени как я выразила опасение, что останусь без будущего, или разве что с будущим, навязанным мне кем-то другим, я проработала у него архивариусом и библиотекарем четыре года. Я надеялась, что в ответ он предложит постоянную работу. Хотя это не удовлетворило бы мое желание путешествовать, я бы, по крайней мере, была его непосредственным заместителем в этой сокровищнице знаний.

Привычным жестом он вытянул тонкие двойные руки, изгибая бескостные пальцы над клавиатурой, по командам с которой на экране выводилось все, что бы он ни пожелал — от полной истории планеты Огненный Дракон до церемонии званого обеда. Своей неуклюжей фигурой, закутанной в одеяние из богатой ткани бора , переливавшейся всеми цветами радуги при малейшем движении, он напоминал толстый валик, взъерошенный с одного конца, как ворс. Только четыре руки и коническая голова свидетельствовали о том, что он все же живое существо.

Он снова пробежался по клавиатуре гибкими пальцами. Потом приоткрылась щелка рта.

— Нет.

— Нет? Почему? — Я была настолько удивлена, что не сдержала требовательного тона, на который никогда бы не отважилась при обычных обстоятельствах.

— Нет — ты не нужна у меня на службе. Это слишком просто, Килда. А ты не из тех, кто может идти легкой дорогой. — Он нажал одну из многочисленных клавиш и развернул мой стул так, что теперь я смотрела не на него, а на стену, на которой был экран, похожий на огромное зеркало.

— Что ты видишь? — спросил он.

— Себя.

— Опиши! — У него был такой тон, будто мы находились в одной из тренировочных комнат, где он когда-то начал формировать в моем уме способность удерживать и сохранять знания.

— Я — девушка. Мои волосы… — Я колебалась. Мутанты, жившие в детском доме, настолько отличались друг от друга, что у нас не было стандартов красивой внешности или некрасивого уродства. Я знала, что на определенные лица, цвета, формы мне приятно смотреть. Но у меня не было и тени тщеславия и даже ни малейшего представления о том, считалась ли моя внешность хотя бы приемлемой. — Мои волосы, — снова твердо начала я, — цвета темно-коричневого. У меня два глаза — они темно-зеленые; один нос, рот. Моя кожа тоже коричневая, но более светлого оттенка, чем волосы. В остальном — у меня тело гуманоида, и оно здоровое. Что еще, по-вашему, я должна увидеть — кроме этого?

— У тебя есть молодость. И хотя, Килда, ты характеризуешь себя так бедно, выйдя за эти стены, обнаружишь, что на фоне многих будешь выглядеть выше среднего. И, как ты и сама заметила, у тебя нормальное здоровое тело. Следовательно, незачем тебе губить все это, забившись в тень и повернувшись спиной к миру.

— Лучше, — возразила я, — остаться там, где счастлива, чем вернуться в дом форсманского клана или быть служащей в каком-нибудь правительственном муравейнике, пока не стану такой же глупой, как стены вокруг.

— Может, и так. — Он кивнул. Я была удивлена, что так легко доказала свою правоту. Потом он продолжил. — Но ты привела только два варианта из имеющихся у тебя возможностей. Есть и другие.

— Брак с торговцем? — Я осмелилась высказать третье предположение, которое рассматривала.

— Как средство побега? Не думаю. Торговцы слишком осторожно относятся к женщинам — их ведь у них так мало. Возможно, такой брак окажется еще более отупляющим, чем два первых предложения. А вот…

Должно быть, он нажал еще какую-то кнопку, потому что на экране загорелось, сменяя мое собственное отражение, правительственное объявление. Это было одно из тех предложений эмигрантам, чрезмерно заманчивый и наверняка во многом приукрашенный список всех блестящих возможностей, ожидающих специалистов соответствующей квалификации на приграничной планете.

— Вы забываете, — хотя я не понимала, как он мог такое забыть, — что я не многообещающий мастер, не имею медицинского образования, и…

— Ты очень негативно настроена. — Но в его голосе не было нетерпения. — Это правительственный список. Есть и другие способы получить неплохое место, а именно — помощь по дому с детьми школьного возраста. Ты ведь помогала здесь при проведении занятий. И уж конечно, твой уровень подготовки выше, чем требуется такому помощнику. Разумеется, работа будет временной, но она даст тебе шанс эмигрировать. А в новом мире будут новые возможности. А если только группа эмигрантов не является тесной религиозной группой, то в приграничном мире правила не так строги. И возможно, что там ты получишь должность, которая на внутренних планетах недоступна для тебя из-за твоего пола.

То, что он говорил, звучало очень разумно. Было только одно слабое место.

— Могут решить, что я слишком молода.

— У тебя будут наилучшие рекомендации. — Он сказал это с такой уверенностью, что мне подумалось, не иначе как он уже все обдумал, и теперь требовалась только мое согласие.

— Тогда… тогда… я согласна! — Я всегда воображала себе, что если мне выпадет шанс покинуть Чалокс и устремиться к неизвестности далеких звезд, то я ни минуты не буду колебаться. А вот сейчас, сказав, что поеду, я почувствовала, что у меня как-то неприятно засосало под ложечкой. Как будто, стоя на пороге открытой двери, я ощущала безопасность оставляемой комнаты намного сильнее.

— Вот и отлично! — Он снова развернул мой стул так, что я смотрела ему в лицо. — Но помни, Килда, я обеспечу тебе средство только для первого шага, а уж как ты пойдешь дальше, зависит только от тебя. Вот что я могу для тебя сделать. Я назначу тебя одним из моих внепланетных репортеров. Ты будешь поддерживать свои навыки, записывая и отсылая для меня все, что, по твоему мнению, сможет пополнить эту библиотеку.

Я почувствовала, как напряжение внутри меня ослабевает. Теперь во мне зажглась искорка волнения. Наверняка немного я могла добавить к той огромной сокровищнице материалов из тысяч… из сотен тысяч миров, которую хранил Лазк Вольк. Но даже если всего несколько моих сообщений окажутся достойными для включения в библиотеку, это будет для меня большой честью.

— Так что решено, — оживленно сказал он. — Остальное предоставь мне. А сейчас — мне нужен обзорный доклад о Рухкарве в сравнении с три-ди записями с Икскотала!

Я занялась изучением двух лент с археологическими тайнами для этого обзора. В различных заботах пролетели три дня, заполненные работой. В сущности, я была так занята, выискивая захороненные временем факты — которыми никто не интересовался многие годы, — что на третью ночь, когда я вернулась к себе в комнату и со вздохом скинула с ног тапочки, у меня появилось подозрение, что Лазк Вольк беспрерывно гонял меня из одного конца архива в другой в каких-то своих собственных целях.

На четвертое утро, придя отчитываться о проделанной работе, я обнаружила, что он не обставлен рядами ящиков с лентами, а попивает чашечку кофе и пристально разглядывает проекционный экран, будто на нем сложные формулы. Когда я вошла, он остро взглянул на меня, потом указал правой нижней рукой на коробку на углу стола.

— Возьми это и надень. В десятом часу у тебя собеседование с джентльфем Гаской Зобак. Она остановилась в «Двойной Звезде».

— Надеть что?

— Одежду, соответствующую одежду, девочка! Если пойдешь в город в этом, — он указал на мое детдомовское платье, наряд из одного предмета, предназначенный для работы, а не для выхода, — то станешь центром внимания, хотя оно, предполагаю, будет тебе безразлично.

Я согласилась с этим и унесла коробку в кладовую неподалеку. Но была несколько удивлена, увидев содержимое. У меня был один наряд, который я иногда одевала, когда выполняла поручения, требовавшие выхода в город. Он был таким же простым, как и униформа, и однозначно свидетельствовал, что я училась в детском доме. Но эти изумительные изделия из шелковой ткани разительно от него отличались. Я видела, что такое носят — но только дочери семей, наделенных землей.

Здесь была пара брюк свободного покроя богатого темно-фиолетового оттенка. Сверху одевался пиджак такого же цвета, но из другой ткани: он была плотный и по фактуре походила на мех, с длинными рукавами, доходившими до пальцев; от пояса до горловины был отделан рядом серебряных пряжек. Пояс из такого же металла плотно облегал талию.

Мои волосы были намного короче, чем у любой женщины за пределами детского дома. Но, чтобы прикрыть голову, в коробке была и вуаль из серебристой ткани; у отверстий для глав были блестящие ободки; она закрывала меня до бедер сзади и до талии спереди. В таком наряде я была хорошо замаскирована, и уж конечно никто из моих детдомовских знакомых не узнал бы меня.

Когда я вернулась к Лазку Вольку и краем глаза заметила свое отражение на экране зеркала, то была так изумлена, что даже слегка вскрикнула. Он кивнул, подтолкнув ко мне транспортировочный диск.

— Очень хорошо. — Он одобрил мой маскарадный наряд — а именно такой мне показалась эта одежда. — Джентльфем Зобак приписана к планете Дилан. У нее двое детей, сын и дочь, оба довольно маленькие. Из-за слабого здоровья она подала заявку на получение помощника по домашним делам. Ее муж находится на Дилане лишь временно — где-то на два года по планетному времени, я думаю. Вряд ли Зобаки останутся дольше. Но у них есть связи, чтобы запросить дополнительную прислугу, так что если ты им понравишься, они, может быть, откроют тебе и другие двери. А теперь, тебе лучше поторопиться. Ни в коем случае не стоит заставлять джентльфем ждать.

Наверное, мне ни в коем случае не стоило заставлять моего будущего работодателя ждать, но, когда я добралась до «Двойной Звезды», выяснилось, что здесь ситуация была прямо противоположной. Меня провели в дальнюю приемную, где я обнаружила и других соискательниц. Там сидели две женщины; вид у них был такой, будто они прождали уже слишком долго. Так как мы все следовали традиции закрывать лицо вуалью в присутствии незнакомых, единственное, что я видела, была их одежда, очень похожая на мою, но другого цвета и качества. Скучая, я стала рассматривать соискательниц-конкуренток.

На одной была одежда рыжего цвета. Я заметила две залатанные щели в ее вуали. А видневшиеся руки (ее рукава были намного короче моих) были красными и огрубелыми, как от тяжелой работы. У меня сложилось впечатление изнуренного среднего возраста. Другая, сидевшая напротив меня, была в голубом, но в чрезмерной вычурности покроя пиджака было что-то дешевое (рукава доходили до кончиков пальцев, как бы надменно выставляя напоказ аристократические замашки владелицы, которой не было нужды беспокоиться о работе руками). А отверстия для глаз не только были отделаны блестящей тканью (в то время как у ее соседки они были из простого материала), эта отделка была такой ширины, что ослепляла смотрящего блеском.

Первой пригласили измотанную работой женщину, и больше она не возвращалась; затем мою слишком блестящую конкурентку, которая тоже не вернулась. Я догадалась, что, наверное, они ушли через другую дверь. Наконец, робот-слуга подал резкий приглашающий знак в мою сторону.

Комната, в которую я вошла, была типичной роскошной комнатой большой гостиницы. Но ее нынешняя обитательница внесла свои изменения. Она полулежала в постели, откинувшись назад, — а поверхность перед ней была усыпана разнообразными предметами, предназначенными или для развлечения, или для ухода за ее персоной.

Я по правилам вежливости откинула вуаль и встретилась с ней взглядом. На вид она была очень маленькой и хрупкой. Волосы выбелены по моде и выкрашены в очень яркий зеленый цвет, контрастировавший с белизной кожи. Она представляла собой вершину моды — такое я видела только в телепередачах.



Хотя для удобства посетителей предназначались два кресла, она жестом указала мне на пуфик без спинки рядом с кроватью, и долго пристально смотрела на меня, не произнося ни слова. У нее был капризный рот, а руки почти все время двигались, перебирая вещи, лежавшие, на кровати перед ней, хотя она при этом не смотрела, что брала, и почти сразу же это бросала.

— Ты Килда с'Рин. — Она не столько спрашивала, сколько утверждала; таким тоном можно было назвать какой-нибудь предмет — как будто, если бы я не была Килдой, мне пришлось бы ей стать. Интересно, было ли это сказано для того, чтобы я начала волноваться? — тоном, каким она всегда говорила с потенциальными претендентами.

— Это так, джентльфем. — Я восприняла ее утверждение как вопрос и ответила на него.

— По крайней мере, ты молода. — Она продолжала пристально меня разглядывать. — По твоим данным, ты хорошо подготовлена в области образования. Ты из детского дома. — Теперь в голосе звучала нотка любопытства, будто мои биографические данные вызывали у нее некоторый интерес. — Ты ведь понимаешь, что это только временная работа? Нам придется поехать в этот ужасный приграничный мир на год, может, на два, потому что мой муж здесь служит. Ты хорошо переносишь полеты?

Как я могла ответить на вопрос, если никогда не была ни на одном корабле? Но не думаю, чтобы она действительно интересовалась ответом, потому что она понеслась дальше.

— А я нет, ну просто ужасно. Я немедленно впадаю в перелетный сон, сразу же, как взлетаем. Но Бартаре и Оомарк не могут спать в течение всего перелета — они еще слишком маленькие. Так что во время бодрствования тебе придется позаботиться о них. Не знаю… ты молода… — То, что сперва ее, по-видимому, порадовало, теперь, казалось, вызывало сомнения. — С Бартаре довольно сложно, даже очень сложно. Ею нужно управлять.

Сейчас у нее восьмилетний уровень обучения, и он еще будет расти, как нам сказали. Ты должна будешь обеспечить мотивацию, которая обеспечит этот интеллектуальный рост. Но, впрочем, ты ведь получала подготовку в детском доме, так что должна все об этом знать. А у меня нет времени и сил, чтобы проводить еще собеседования с неинтересными женщинами — или с неподходящими. Тебе придется заняться этим.

Было ясно: ее выбор окончательно сделан. И хотя по ее словоизлияниям угадывалось, что меня ждет полное требовательности и изводящее будущее, я знала, что Лазк Вольк прав. Это была практически единственная дверь, открытая для меня, и только так у меня могло появиться иное будущее.

Она едва ли выслушала мое согласие. Вместо этого сразу приступила к инструктажу насчет того, где я должна с ними встретиться. И тут выяснилось, что у меня всего два дня до отъезда. Это мне не понравилось, но я не успела издать еще и звука протеста, как она изрекла последний приказ.

— Слуга проводит тебя в детскую. Ты должна познакомиться с ними, а они должны увидеть тебя. Туда… И помни — в 11 часов на седьмой день… вечер.

Мне не удалось завершить церемонию прощания — слуга вывел меня из комнаты в коридор. Там он остановился перед другой дверью и отправил предупредительный звонок, хотя и не стал ждать разрешения войти. Казалось, джентльфем обращалась со своими детьми так же, как и со своими подчиненными, без особых церемоний. Меня прислали сюда, чтобы я рассматривала и чтобы рассматривали меня — вот и все.

Действительно, я учила детей в детском доме. Но там всегда царила атмосфера сдержанности и дисциплины. Детей туда отбирали самым тщательным образом. Те, у кого были проблемы с характером, получали профессиональное образование где-нибудь в другом месте. Дети, которых я учила, были хорошими и прилежными учениками, уже введенными в рамки практического обучения. Я воспитывала детей, которые явно имели желание использовать свои мозги. Так что комментарии моей шефини о том, чтобы подстегивать ее дочь к дальнейшим достижениям, имели смысл и не были мне незнакомы. Но интуиция подсказывала мне, когда я еще только входила в комнату, что это вряд ли будет напоминать обычное преподавание в детском доме.

Комната была такой же роскошной, как и та, которую занимала их мать, но это была только гостиная. Всякая всячина, вроде той, что изобиловала на постели их матери, была беспорядочно рассыпана на столе под лампой. Но один предмет, похоже, оказался столь интересным, что ни один ребенок не поднял глаз.

Бартаре была миниатюрной, худой и изящно выглядящей, как и ее мать. Но без вялости. Напротив, в ее маленьком худеньком теле чувствовалась такая концентрация напряжения, как и та, что временами проявлял и Лазк Вольк. Ее волосы были откинуты назад, открывая лицо, заостренное книзу маленьким подбородком, и схвачены серебряными шнурами, блестевшими тем сильнее, что обрамляли иссиня-черные волосы. У нее были очень четко очерченные брови, смыкающиеся над носом и выглядящие на лице сплошной линией. Ресницы очень густые и почти такие же черные, как и волосы; кожа — контрастно бледная, на щеках нет и тени румянца, а губы едва розоватые.

Платье было темно-зеленого цвета — странный цвет для ребенка, — и именно он потом всегда ассоциировался у меня с Бартаре. Полоской материала такого же цвета она как раз пеленала одну из маленьких резных фигурок, какие сельские жители ставят у себя в кухне как оберег от темных сил; только эта, на первый взгляд такая же простая, была чуть более утонченной. К примеру, вокруг головы обкручен металлический провод — в качестве короны.

Оомарк наблюдал, как его сестра облачает фигурку. Хотя он был младше, но, пожалуй, на палец выше, ширококостный и крепкий на вид. Лицо его было еще по-детски круглым, и сейчас на нем застыло странное выражение, примерно такое, будто он одновременно заворожен и обеспокоен тем, что делает его сестра — необычный взгляд, если учесть, что он смотрел, как пеленали куклу.

Он взглянул на меня. Потом наклонился и взял сестру за руку, почти застенчиво; по жесту видно было, что он благоговел перед ней и все же понимал, что надо как-то привлечь ее внимание.

— Посмотри, Бартаре, — он показал на меня пальцем.

Бартаре подняла голову. Ее взгляд был проницательным, оценивающим и как-то очень меня встревожил. Я была потрясена, как если бы под внешностью маленькой девочки-ребенка я встретилась с чем-то старым, авторитарным и слегка злобным. Но это длилось всего мгновение. Бартаре положила куклу, с такой заботой, с которой откладывают важную ручную работу, отошла от стола и исполнила один из тех реверансов, какие дети ее сословия используют как вежливое приветствие.

— Я Бартаре, а это Оомарк. — У нее был чистый и приятный голос. Только когда она стрельнула в меня взглядом из-под полоски бровей, я немного поостыла.

— Я Килда с'Рин, — ответила я. — Ваша мама попросила меня…

— Посмотреть на нас и дать нам посмотреть на тебя. — Она кивнула. — Это значит, что именно ты собираешься поехать с нами на Дилан. Я думаю… — Она остановилась на секунду, и потом выразилась довольно странно. — Думаю, мы, может, и сойдемся. — Но было ли слово «может» под ударением или безударным, был ли это намек на запасные варианты, служило ли это предупреждением?

Многое из того, о чем мы говорили при первой встрече, я сейчас не могу вспомнить. Оомарк вообще так и не заговорил после того, как заметил, что я в комнате. Однако его сестра продемонстрировала не только безупречные манеры, но и тот факт, что она была ребенком исключительного ума и самообладания. Она… да, ничего плохого я о ней сказать не могу. И, тем не менее, все время, что мы были вместе, меня не покидало какое-то беспокойство, как будто мы обе только играли роли.

Как-то среди файлов Лазка Волька я видела ленту, показывающую театральную постановку из другого мира. Актеры и актрисы носили изысканные обрядовые маски, удерживаемые за палку. У каждого их было несколько, прикрепленных изящными цепочками к поясам. Когда наставало время говорить, они выбирали ту или иную маску и держали ее перед собой, декламируя стихи, но не прямо у лица. Именно это пришло мне в голову: мне показалось, что и Бартаре, и я держали маски, и то, что скрывалось за масками, очень отличалось от нашего напыщенного вежливого разговора.

И все же я обеспокоилась не настолько, чтобы отказаться от работы. По сути дела, как только я подавила первоначальное чувство беспокойства, Бартаре заинтриговала меня, и я решила, что, возможно, предстоящий год окажется интересным для нас обеих. Кроме того, я пришла к выводу, что Оомарк находился в тени сестры и, возможно, только выиграет от особого внимания. В любом случае, я вернулась в детский дом вполне довольная сделкой, которую Лазк Вольк подбросил мне, готовая порвать со своей старой жизнью и подняться навстречу новому — прочь с этой планеты.

Глава 2

Прощания со всеми в детском доме не заняли много времени. Кроме Лазка Волька, тесные узы связывали меня в детском доме лишь с немногими. Под его влиянием я осталась на год дольше, чем другие моей возрастной группы, так что, как я уже говорила, приближалась к той опасной черте, когда мне бы пришлось уйти так или иначе. Мне выплатили выходную плату, наполовину одеждой, пригодной для будущего пребывания на Дилане, остальное небольшим количеством кредитов, которые я старалась сохранить всеми силами, понимая, что они моя ограда от бед.

Последние часы я провела с Лазком Вольком, принимая от него записывающее устройство, которое он уполномочен был передать мне как репортеру. Я не была представителем с идентификационной карточкой. Таких полномочий у него не было. Но какие бы данные я ни передала в хранилище Волька, его письменное подтверждение, что они были полезны, повысило бы мой рейтинг, и, возможно, привело бы дальнейшему трудоустройству.

И все же он предупредил меня, чтобы я тратила выделенные мне ресурсы только на самое важное. И я поняла, что мне придется по возможности экономить. Багаж космического путешественника был ограничен очень строго, и не приходилось ожидать поставки дополнительных лент, если я истрачу те, что взяла с собой — разве только в том случае, если я верну одну из них с достаточно ценным содержанием.

Он спросил, что я думаю о своих обязанностях, и я слегка замялась. Бартаре была многообещающей ученицей — в этом я практически не сомневалась. С Оомарком будет меньше хлопот. А вот к его сестре слово «хлопоты» хорошо подходило. Не сомневаюсь, что Лазк Вольк заметил мою сдержанность, хоть и оставил ее без комментариев.

К семье Зобак я присоединилась, только когда мы встретились у входа на корабль. Джентльфем укуталась в толстые складки накидки для поездок, а Бартаре откинула капюшон верхней одежды и внимательно разглядывала звездолет, будто он ей чем-то мешал. Оомарк взволнованно вертел головой из стороны в сторону, целиком поглощенный появлением и шествием членов экипажа.

Когда я подошла, джентльфем Гаска повернулась ко мне, хотя я и не могла разглядеть ее лица под вуалью. Ее голос был еще раздражительнее, чем прошлым разом.

— Ты опоздала. Мы вот-вот сядем на корабль…

— Извините, — ответила я. Я сдержала себя, приняв к сведению еще во время нашей первой встречи, что не следует извиняться или давать объяснения. Она из тех, решила я, кто принимает только один ответ — свой собственный. И бороться с этим было все равно, что пытаться построить крепкую башню из сухого песка. Лучше вообще этого не пробовать.

— Я ожидаю расторопности, — начала она, когда в нескольких шагах от нас открылась грузовая камера, и стюард с корабля, стоявший внутри, жестом пригласил нас пройти.

— Ненавижу это вращение! — Она сжала мою руку так сильно, что я довела ее до кабины; дети шли впереди. Она не ослабляла жесткую хватку и когда мы поднимались, чтобы проскользнуть в люк. Должна признаться, что и мне поездка враскачку не доставила удовольствия.

Как только мы оказались внутри, наши имена проверили по входным записям, и Гаска ушла, на этот раз, правда, опираясь на стюардессу, чтобы впасть в глубокий сон. Детей и меня проводили в небольшую транспортную кабину временного сна.

Я зарабатывала те средства, которые джентльфем Зобак отправляла на мой счет, и во время этого перелета я честно их отработала, потому что в периоды пробуждения только я несла ответственность за детей. Я старалась завязать с ними хорошие отношения, и думала, что с Оомарком мне это удалось. Он был далеко не таким способным, как его сестра, и намного более податливым. Бартаре не ослушивалась меня. По сути дела, она была настроена на вежливое сотрудничество — все, что можно было спрашивать с ребенка. Только вот теперь у меня точно укрепилось впечатление, что она двигалась за маской и играла роль, так что я беспрестанно ждала, что то, что скрывается за словами и действиями, наконец-то откроется. И это чувство меня беспокоило, так что мне приходилось подавлять внутреннее нетерпение и раздражение.

В последний временный сон перед приближением и посадкой на Дилан я погрузилась с неразрешенной проблемой — Бартаре все еще ставила меня в тупик, так же как и раньше. Но теперь я восприняла это как вызов, хотя и знала, что должна продвигаться очень медленно и не стараться подтолкнуть девочку к разоблачению.

Хотя благодаря библиотеке Лазка Волька мои знания о других мирах были довольно обширными, наверняка более глубокими, чем у большинства путешественников, Дилан был первым новым миром, который я посетила. И когда, после небольшой качки, мы сели на взлетную площадку, я была взволнована.

Хорошо знакомые небеса Чалокса были зеленоватого оттенка, и это казалось мне естественным цветом любого неба. Но здесь свод над нами был голубым, украшенным глыбами белых облаков. Вместе с детьми я сосредоточенно разглядывала информационные ленты, предоставленные библиотекой корабля.

Дилан был обнаружен примерно сто лет назад — довольно странно — по автоматическому сигналу бедствия, хотя корабль, который отправил его, затем так и не нашли. Это была планета типа Арт. А некоторые необъяснимые останки свидетельствовали о том, что, возможно, на этой планете были когда-то коренные жители или же она была колонией одной из предшествующих рас. Фактически, мужа Гаски Зобак отправили сюда именно с целью собрать информацию об одной из рас. Он был не археологом, а правительственным чиновником, уполномоченным объявить, что раскопки находятся под защитой государства, если эксперты сочтут это необходимым.

На Дилане было два города: Тамлин, порт, где мы приземлились, и Товард, расположенный по другую сторону планеты и имеющий альтернативную посадочную площадку. Ни один из них не был большим. Дилан был в основном сельскохозяйственным миром. На западном континенте преобладали открытые равнины. А так как местные животные были очень редки, эти равнины служили пастбищами для завезенных стад. Восточный континент, посреди которого располагался Тамлин, был густо засажен вурским виноградом и хазардийскими фруктами — и те, и другие на иных планетах являлись предметами роскоши.

Но насаждения занимали не все пространство, так как для этих растений требовалась особая почва и специальный полив, потому обработанная земля перемежалась с пустошью. Тем не менее, эти расстояния ничего не значили — ведь все плантации и поселения были связаны воздушным транспортом.

Здания Тамлина не напоминали дома давно населенных хорошо обжитых миров. Все они были очень похожи друг на друга: роботы-рабочие строили их блоками по стандартным планам, применявшимся и в других мирах. Единственное, чем они различались, это растениями у стен. Здесь радовали глаз не только местные плоды, но и экзотические инопланетные, завезенные сюда и сейчас цветущие.

Как только мы сошли с дебаркадера, к нам направилось несколько человек, поприветствовать вновь прибывших. Но мужчина, подошедший к джентльфем Гаска, уж никак не походил на три-ди изображения отца ее детей. Он был намного старше и одет в форму портового офицера.

— Где Конрой? — требовательно спросила Гаска. — Неужели служебный долг не позволяет ему быть здесь, чтобы встретить нас?

— Моя дорогая Гаска. — Офицер сжал ее руки. — Ты же знаешь, Конрой был бы здесь, если бы только мог. Просто…

— Он мертв! — Слова Бартаре прозвучали как военная тревога — таким холодом они обдали нас всех на секунду, которая, казалось, тянулась значительно дольше.

Она сделал шаг вперед и посмотрела в лицо офицеру.

— Это правда, — продолжала она. — Почему бы не сказать, что он умер?

Я видела, как на его лице один оттенок изумления сменялся другим, и поняла, что Бартаре говорила правду.

— Но как… — в его голосе слышались протест и смущение.

— Умер! — Гаска пронзительно вскрикнула; за ее криком эхом раздался тихий плач Оомарка. Она рухнула на руки офицера, а я сделала шаг вперед, протянув руку Оомарку, который развернулся и обнял меня, уткнувшись лицом в мой дорожный плащ. Но когда я коснулась плеча Бартаре, она откинула с плеча мою руку и стояла без движения; ее маленькое бледное лицо ничего не выражало.



Вокруг нас царила суета. Гаску, без сознания, офицер отнес на руках в ждущую наземную машину, а нас двое молодых космодромных полицейских проводили к другой. Оомарк продолжал держать меня отчаянной хваткой, но Бартаре была такой равнодушной, будто выступала лишь зрителем, и довольно пренебрежительным. В тот момент я почувствовала к ней отвращение, отчуждение от нее, как если бы встретила неизвестную форму жизни, с которой надо обращаться с чрезмерной осторожностью. Нам выделили жилье в одном из правительственных домов, и мне понадобилось довольно много времени, чтобы убедить Оомарка отпустить меня; я постаралась найти кого-то, кто рассказал бы мне, что случилось. Но когда я вернулась к детям, Оомарк стоял напротив сестры; его заплаканное лицо было перекошено от гнева.

— Ты — ты знала! Тебе все равно! — резко обвинял он ее.

Я замерла за дверью. Может, он получит ответ, который она не даст в моем присутствии.

— Она сказала мне. Его дни были сочтены. И — он нам не нужен. Больше не нужен.

— Она плохая! — Красное лицо Оомарка контрастно отличалось от бледного лица сестры. — А ты слушаешь плохое, которое она тебе говорит! Плохое, плохое!

И тут впервые я увидела, как спокойствие Бартаре прервалось. Она дала брату пощечину; его голову отбросило назад, на щеке остался след ладони.

— Тихо! — Сейчас ее голос не был ровным и контролируемым. — Не знаешь, что говоришь. Ты можешь все еще больше испортить, когда говоришь подобные вещи. Тихо, дурак!

Она отвернулась от него, а он остался стоять там же, где и был, съежившийся и дрожащий; крупные слезы стекали по его лицу, а он даже не двигался, чтобы отереть их. Когда я вошла, он рывком метнулся ко мне, снова уткнувшись в меня лицом, требуя утешения не столько словом, сколько действием. Но Бартаре стояла у окна спиной к нам. И в ее позе было что-то такое, отчего мне подумалось, что она напряженно слушает что-то, чего мне не слышно.

Я решила, что будет лучше на время предоставить ее самой себе. Отрывок разговора, который я подслушала, терзал мне ум. Кто эта загадочная Она, о которой оба они упоминали? Насколько я знала — а я хорошо это знала, — на борту корабля и то недолгое время снаружи, когда мы приземлились и до того, как к нам подошел офицер, дети непрерывно были со мной. Я не передавала таких новостей Бартаре, и уж наверняка ее мама тоже. И потому — как она узнала это и от кого?

И сама формулировка фразы, этот комментарий об ее отце… «Его дни были сочтены. И он нам больше не нужен».

Я испытывала непреодолимую потребность обсудить с кем-нибудь то, что услышала, попросить совета. Я считала себя вполне самостоятельной и хорошо вооруженной после подготовки в детском доме. И все же здесь почувствовала себя беспомощной, как ребенок, поступающий в первый класс. Тем более беспомощной, что у меня не было инструктора, к которому можно было бы обратиться с вопросами.

Нас не оставили одних надолго, ибо тот чиновник, что унес Гаску, вскоре пришел навестить нас. Он пришел с женой, женщиной с приятным лицом, которая первым делом устремилась к детям; он же отвел меня в сторону, чтобы кое-что сообщить.

Я узнала, что Конрой Зобак погиб за день до нашего приезда в аварии, когда его летательный аппарат попал в неожиданный шторм. Его семья не могла немедленно вернуться на Чалокс, хотя именно этого потребовала Гаска, придя в себя, — так как лайнер, привезший их, уже покинул систему, так что они не смогут вернуться в родной мир еще несколько лет. Поэтому мы должны остаться на Дилане, пока не появится возможность организовать другое транспортное средство, а когда это случится, мой осведомитель, комендант Пизков, понятия не имел.

Он предлагал нам жилье в своем собственном доме, но сказал мне, что Гаска настояла на переезде в квартиру, приготовленную ее мужем. Ему не понравилась эта ситуация, но он вынужден был с ней примириться. Он пожелал, чтобы я не терялась, и звонила ему, если мне что понадобится.

Я не понимала, почему Гаска хотела быть одна; мне казалось, она относилась к тому типу людей, которые, случись беда, и физически, и эмоционально тянулись бы к любой поддержке. Но комендант сказал, что он на время послал к ней медсестру. Я испытала облегчение, узнав, что не отвечаю и за нее, как за детей.

Сказав мне это, комендант смерил меня таким взглядом, что я почувствовала себя неловко, хотя знала, что ничем не заслужила такого отношения.

— Это вы сказали девочке о смерти отца? — строго спросил он.

— Да что вы! Я и сама этого не знала. Вы посылали сообщение на корабль до посадки?

Он покачал головой и нахмурился еще сильнее.

— Да, это правда — откуда вам было знать? Мне самому сообщили о случившемся лишь сегодня утром, когда обнаружили летательный аппарат. Очень немногие это знали. Но как она узнала? Она эспер?

Его предположение было логичным, хотя я раньше никогда не слышала, чтобы такой маленький эспер мог скрывать такую силу.

— Мне ничего об этом не говорили, и в ее реестре это не значится.

— Бывают случаи неожиданного пробуждения способностей, — задумчиво сказал он. — Шок может разбудить дремлющий дар. Я поговорю с парапсихологом. Он с вами свяжется.

Я с облегчением кивнула. Кто мог оказать мне лучшую помощь, чем высококвалифицированный парапсихолог? И уж, конечно, комендант попал в точку в том, что касалось причины этого странного знания, даже, наверное, беспокойства, которое Бартаре разбудила во мне. Если она была латентным эспером, то в периоды повышенного напряжения это чувствовалось бы, точно так же как шок мог высвободить ее силы.

Только провожая детей и жену коменданта к наземной машине, я начала ощущать пробелы в этой теории. Во-первых, Бартаре даже не была в этом мире, когда ее отец умер, и не проявляла ни малейшего намека на духовную связь, закончившуюся шоком при его смерти. И что это за она , которую обсуждали дети? Из их беседы я вынесла твердое убеждение, что они говорили о ком-то третьем, кого Бартаре воспринимала как друга, а Оомарк со смешанным чувством страха и благоговения. Кто она была? Я могла поклясться только, что в то утро она не была одним из видимых спутников.

Видимым спутником? Почему мой мозг выбрал именно это самое слово — будто спутник мог быть и невидимым? Я мысленно встряхнулась. Как говаривал Лазк Вольк, я слишком подвержена игре собственного воображения. Надо придерживаться фактов. Только в данном случае факты не поддавались осмыслению.

Дом, который Конрой Зобак приготовил для своей семьи, был расположен на окраине города. Он находился в районе, где жили в основном правительственные офицеры и высокопоставленные временные посетители. И все же дома были построены по одному образцу, один в один, все вокруг открытого внутреннего двора, в который выходили все комнаты.

В центре двора был прудок и, кроме того, ухоженные клумбы цветов или декоративного кустарника; каждая была огорожена низенькой оградкой. Тротуар вымощен цветными камнями и блоками кристаллического материала. Неожиданно, когда мы следовали за слугой, несущем наш багаж, я заметила, что Бартаре двигается по вымощенной дорожке странными прыжками, каждый раз стараясь поставить ногу только на кристаллическую плиту. Узор на дороге поглотил ее до такой степени, что можно было подумать, она была занята действием, от которого зависит очень много.

Потом она вскинула голову и быстро осмотрелась, будто хотела убедиться, что ее не заметили. Наши взгляды встретились и задержались меньше чем на мгновение. Она отвернулась и пошла нормально, не обращая внимания на то, что лежало у нее под ногами. Но я знала: она поняла, что я наблюдала за ней. И снова я почувствовала беспокойство и огромное желание обсудить это с кем-то, кто знает больше, чем я.

Три комнаты, приготовленные для меня и детей, располагались с задней стороны двора. Комнаты для Гаски, которые она займет, когда приедет с медсестрой, находились справа. Четыре комнаты слева от входа включали библиотеку, кабинет Конроя Зобака, столовую с просторной кухней и большую кладовую.

В каждой спальне было маленькое вентиляционное отверстие. Тому, кто привык к планетной роскоши, планировка дома, возможно, показалась бы бедной и довольно безыскусной, но я находила ее приятной. А в открытом внутреннем дворике приятно было посидеть. На мой взгляд, намного лучше, чем переполненные квартиры, к которым я привыкла за свою жизнь.

Вскоре на меня навалилось довольно много дел: я была занята, расселяя детей в новой квартире, а потом помогая медсестре, сопровождавшей Гаску. Ей дали успокоительное, так что она передвигалась как в тумане и вяло выполняла распоряжения медсестры. Та сообщила мне, что когда ей предложили остаться с семьей коменданта, Гаска впала в такую истерику, что доктор решил, будет лучше позволить делать, что ей хочется, и надеяться, что тишина и спокойствие этого дома ей помогут.

Как только мы довели ее до кровати, она сразу же погрузилась в глубокий сон. И поскольку, казалось, ничто ее не тревожило, мы с медсестрой начали распаковывать и раскладывать по местам ее вещи.

Мы позвонили слуге, чтобы он накрывал на стол. Еда нам понравилась. Оомарк налегал изо всех сил, и я заметила, что сегодня и Бартаре, которая обычно ковырялась в тарелке, проявила аппетит почти такой же, как у брата. Мы приземлились в послеобеденное время; сейчас уже темнело, и я предложила детям лечь спать.

И снова я была приятно удивлена, когда ни один из них не стал бунтовать; казалось, они даже хотели этого. И оказалась еще больше изумлена, когда — я как раз подоткнула Оомарку одеяло — он поймал мою руку и крепко сжал ее, глядя мне в лицо, будто искал утешения.

— Ты не уйдешь? Ты будешь здесь?

— В комнате, Оомарк? Ты хочешь, чтобы я осталась в комнате, пока ты не уснешь?

Ни один из детей не проявлял раньше таких чувств. И я с воодушевлением восприняла, что Оомарк так относится ко мне, хотя я и сожалела о причине, вызвавшей это отношение.

На мгновение мне показалось, что он согласится с моим предложением. Но потом он освободил мою руку и покачал головой.

— Просто здесь — в доме. — Он приподнялся на локте. — Бартаре говорит, ты Ей не нравишься.

— Я не нравлюсь Бартаре? — возразила я, хотя у меня было подозрение, что «она» в этой фразе не была его сестрой.

— Ты не понравишься Бартаре, если не понравишься Ей, — сказал он. — Бартаре…

— Ты звал меня, брат?

Бартаре стояла в дверях. Она уже была в ночной рубашке. А ее волосы, освобожденные от дневных шнуров, были распущены и ниспадали на плечи.

— Нет. — Он отвернулся так резко, будто меньше всего на свете хотел сейчас увидеть сестру. — Я хочу спать. Уходи! Я хочу спать.

Я решила, что пытаться сейчас на него надавить — время неподходящее, потому ослабила хватку и пожелала ему спокойной ночи. Когда я подошла к двери, его сестра отступила передо мной. Но оказалось, она ждала меня снаружи.

— Оомарк просто маленький мальчик, знаешь ли, — сказала она так, будто ее от брата отделяла долгая вереница лет. — Испуганный маленький мальчик.

— Ему здесь бояться нечего, — продолжила она после паузы. Простое предложение, но в интонации, с которой она произнесла слово «ему», во взгляде, которым посмотрела на меня из-под полоски бровей, было что-то разоблачающее. Это было предупреждение. И в нем чувствовалось такое безбрежное бесстыдство, что я была просто поражена, потому что на мгновение, может быть, всего на секунду или две, мы, казалось, поменялись ролями. Я была у нее под контролем, а не она на моей ответственности. Думаю, она моментально почувствовала, что допустила ошибку, зашла чуть дальше, чем следовало, ибо то, что обволакивало ее, как покров, исчезло, и она снова оказалась маленькой девочкой.

— Странно… — Бартаре посмотрела в сторону, обвела взглядом двор, будто стараясь навести на мысль, что и она была слезинкой, пролитой об этом чуждом мире. Только смена настроения запоздала и была слишком наигранной — хотя я держала себя в руках и скрыла, что заметила ее ошибку.

— Приятная планета — судя по тому, что мы успели увидеть.

— Она убила моего отца, знаешь ли.

— Авария. — Я не могла понять ее — возможно, просто в ее глазах я была ей не ровня.

— Да, авария, — согласилась она. И снова, хотя, может, я была слишком подозрительна, мне послышалась угроза в ее словах.

— Хочешь пойти спать сейчас? Мне показалось, ты сказала, что устала.

— Да, — согласилась она, и в ее голосе слышалось почти облегчение, как будто она была благодарна за мое предложение.

И когда я укладывала ее спать, как и Оомарка, она снова была маленькой девочкой.

— А ты сейчас тоже ляжешь спать? — спросила она, когда я собиралась уходить.

— Да, скоро…

— Но ведь ты не уйдешь далеко?

— Я буду во дворе. — Но мне как-то не верилось, что ей нужна моя поддержка. Скорее, ей хотелось узнать, где я буду, чтобы достичь какой-то своей цели.

Я села так, чтобы видеть двери обеих детских спален. Прежде чем усесться, включила автоматическую сигнализацию у ворот двора. Ничто не могло войти и выйти, не встревожив робота-охранника и заставив сработать сигнализацию. Не могу на самом деле сказать, почему так поступила, но, когда это было сделано, я почувствовала себя в большей безопасности.

В отсвете очень большой и желтой луны, которая освещала Дилан ночью, кристаллические квадратики в тротуаре флюоресцировали и светились, почти так, как если бы под каждым была лампочка. Мне было видно, что в комнате у Гаски горит ночной свет; я знала, что медсестра собиралась сидеть с ней по крайней мере часть ночи.

Но хотя я пыталась обдумать связно и содержательно все то, что случилось с того момента, как мы приземлились, оказалось, что я все больше и больше засыпаю, пока наконец не поплелась к двери спальни, едва не выпав из стула.

Я вошла в комнату и, слегка повернув голову, краем глаза заметила какое-то мерцающее движение. Но когда, немного приподнявшись, резко повернулась, чтобы взглянуть на это прямо, то не увидела ничего, кроме зеркала. И мне подумалось, что это мое собственное отражение на секунду испугало меня.

Это смятение несколько встряхнуло меня, так что я начала готовиться ко сну проворнее. И только когда я села к зеркалу расчесывать волосы, это произошло.

Моя коричневая кожа, волосы над ней, мои зеленые глаза — в этом зеркале они показались очень большими и более зелеными, чем раньше. Я внимательно изучала то, что видела, вспоминая слова Лазка Волька о своей внешности и размышляя, правду ли он говорил и есть ли у меня действительно надежда, что я привлекательна — мысль, не оставляющая равнодушной ни одну женщину.

Потом мое отражение исчезло, будто резкое движение расчески по густым кудрявым волосам стерло их из существования. И я увидела…

Общие очертания, может, напоминали мои, но то, что злобно и вызывающе выглядывало оттуда, было не мной. От ужаса я онемела и замерла, хотя во мне поднималось желание закричать. Гладкая коричневая кожа, отражавшаяся в зеркале, теперь была увядшей, морщинистой, покрытой темными пятнами. Зубов не было, и мой рот съежился в морщинистую дыру, а нос и подбородок слились вместе. Волосы стали седыми и тонкими и вялыми редкими прядями свисали на изборожденный глубокими морщинами лоб. Вместо глаз были только темные и пустые впадины — и все же я могла видеть!

Я услышала сдавленный крик и увидела, что ужас в зеркале трясется и дрожит, и сама я раскачивалась перед ним вперед-назад. Расческа выпала у меня из рук и со звоном ударилась о туалетный столик. И этот слабый шум разбил иллюзию. Она исчезла, и я дикими глазами уставилась на то, что всегда видела в зеркале; мое сердце от испуга билось быстро и тяжело. Видение, кошмар, что бы это ни было — исчезло. Но, безвольно сидя, дрожа от холода внутри меня, я знала, что это видела. Что я видела? И почему?

Глава 3

Вся дрожа, я доползла до постели и улеглась, стараясь разобраться в этой иллюзии — а я была уверена, что это было не что иное, как иллюзия. Только вот не было такого сочетания света и тени в этой комнате, которым можно было бы объяснить этот кошмар на поверхности зеркала. И уж конечно, я не вдыхала вызывающих наваждения испарений и не принимала никаких галлюциногенных средств. Покрепче укутываясь в одеяло — мне казалось, что никогда снова не согреюсь, — я заглядывала в самые дальние уголки памяти в поисках хоть какого-нибудь ключика к разгадке: что же действительно произошло здесь за эти несколько мгновений.

В библиотеке Волька было множество объяснений всевозможных странных событий из разных миров. Я достаточно начитана, чтобы знать: то, что, возможно, кажется «магическим», совершенно необъяснимым одному виду или расе, может быть само собой разумеющимся для других, живущих от них всего в какой-то там четверти галактики. А эсперы иногда добиваются странных результатов, ставя в тупик даже свою собственную расу.

Эсперы! Прав ли комендант в своих догадках о Бартаре, и было ли произошедшее со мной проекцией ее мыслей обо мне — заставляющих меня увидеть себя такой, какой она хотела бы, чтобы я была?

Мысль об этом была ужасна, но не столь фантастична, как некоторые другие объяснения, которые я уже отбросила. В порыве я снова встала и небрежно накинула халат. Тот обволакивающий полусон, в который я раньше была погружена, теперь рассеялся. Сейчас спать хотелось в той же мере, как утром после пробуждения.

Я засунула ноги в просторные шлепанцы и пошла выглянуть в садик: мне снова показалось, что там кто-то движется. Но в этот раз, когда я столкнусь с этим лицом к лицу, оно не исчезло. Вдоль внутренней стены от тени одного дверного проема до другого скользила фигура — маленькая фигура.

Первое, что мне захотелось сделать, это крикнуть. Но затем я вспомнила о сигнализации, которую установила у входной двери, и мне очень захотелось увидеть как можно больше, прежде чем себя обнаружу. Я двигалась как можно тише тем же путем, стараясь приглушать шуршание шлепанцев по дорожке.

То, за чем я следила, дошло до последней внутренней двери — в библиотеку. И там он или она медлила так долго, что я уж было решила, не это ли цель. Потом, будто убедившись, что за ней не следят, фигура вышла на яркий лунный свет.

Бартаре! Но почему-то я была совсем не удивлена. Она была уже не в ночной рубашке, а в любимом зеленом платье, хотя ее волосы свободно развевались, как в последний раз, когда я ее видела. Она несла что-то, держа обеими руками; казалось, предмет был маленьким и легким, но был так дорог, что обращаться с ним надо очень аккуратно. Держа его перед собой, чуть вытянув вперед руки, она остановилась, внимательно изучая узор на дорожке.

Потом, как будто только что приняла важное решение, поставила то, что несла, на одну их хрустальных плиток; ставила она это очень осторожно, будто была абсолютно уверена в том, что делает.

Пристроив его на свой вкус, она сделала пару шагов назад, и ее ручки задвигались жестами, которые, как мне казалось, выражали некоторое беспокойство. Должно быть, эти жесты что-то значили, но у меня складывалось впечатление, что так ищут важное слово, ускользающее от сознания.

Я слышала неясный шум, слишком далеко и слишком низкий для моего слуха, чтобы различить слова — и все же это была речь. Вот так разговаривая, — может быть, с тем, что она поставила на землю, а может, просто с воздухом, — Бартаре начала танец, который вел ее ногу с одной кристальной плиты на другую; и она очень старалась не наступить ни на что другое.

Узор был большим, а плиты находились довольно далеко друг от друга; ее круг неминуемо вел ее к месту, где в тени двери кабинета ее отца стояла я. Теперь я уже могла различить отдельные слова, все еще бессмысленные. Ясно было, что это песнопение, а слова сплетались вместе в каденции ритуального восхваления или заклинания.

Заклинание! Я ухватилась за это слово. Это многое объясняло, и хотя в этом заключалась опасность для любого ребенка с чрезмерным воображением, все же это не было сверхъестественным. Мне были известны сотни случаев, когда подростки, особенно девочки, вступив в пору юности, создавали себе воображаемые силы и играли с верой в силы, неизвестные другим. А если Бартаре была эспером, сама не зная об этом, то, может быть, именно так ею руководила ее постепенно возрастающая сила.

Она завершила танец недалеко от меня, и, повернувшись, стала прямо напротив того предмета, заливаемого ярким лунным светом. И снова она сделала жест, будто схватив и притянув к себе некое излучение. Собрав таким жестом нечто невидимое, она начала раскатывать его между ладоней, подобно тому, как берут и раскатывают в шарики влажную глину. Потом она бросила то, чего на самом-то деле и не держала, целясь в дверь спальни матери.

И снова она взяла что-то от предмета, скатала и бросила это. В этот раз метание этого ничто было направлено к двери Оомарка. Когда она начала собирать невидимое в третий раз, у меня уже не оставалось сомнений, что это предназначалось для комнаты, в которой меня сейчас не было — так оно и было.

Бросив это в последний раз, она заметно расслабилась. В ее позе читалось ощущение безопасности, такое же, какое было и у меня, когда я закрывала двери во двор, будто теперь она закрыла какие-то двери и получила возможность свободно делать все, что захочет.

Она вернулась к предмету, все еще с осторожностью стараясь наступать только на кристальные плиты, подняла его и плотно прижала к себе. Потом, наступая только на кристалл, пошла к входным воротам дворика.

Но как бы ни велика была ее вера в то, что она сделала, она не одержала победу над автоматическим защитным устройством. С треском и позвякиваниями, защитный экран рассыпался перед ней световыми предупредительными сигналами, и на звуковой сигнал тревоги она ответила тихим криком. Она остановилась, подняв правую руку, и будто бросила что-то в преграду, не позволяющую ей уйти, но на этот раз безрезультатно. Экран сдерживал, сигнализация продолжала издавать звуки, и я решила, что настало самое удобное время показаться.

— Бартаре, — я выступила из тени.

Она резко развернулась; ее нога соскользнула с кристальной плиты, на которой она стояла, глаза блестели, как у загнанного в угол напуганного зверя, а губы прижались к зубам, блеснувшим белизной, готовым укусить. Так, словно она ожидала физического нападения.

Это движение вывело ее от зоны предупреждения. Сигнализация замолчала, и поле защиты погасло. Но не пошла ко мне навстречу, а стояла и ждала, когда я подойду к ней. Ее руки сжимали то, что она держала, будто это следовало защитить превыше всего. И я увидела, что это та самая кукла-идол, которую она одевала в зеленое.

— Бартаре, — я все не могла подобрать слова. И подозревала, что на вопросы, которые я задам, она отвечать не станет. Возможно, я могла бы кое-как наладить с ней отношения, завоевать доверие, если не стану на нее давить. Уж в том, что это и есть ее секрет, я не сомневалась. — Бартаре, пора спать.

Никто лучше меня не знал, насколько неподходящей была эта реплика.

— Вот и спи, — возразила она. — Они ведь спят, — она кивком указала на комнаты матери и брата. — Почему же ты не спишь? — Мне показалось, что уже тот факт, что я тут стою, сбивал ее с толку, означал для нее неудачу.

— Не знаю. Может, потому что это моя первая ночь в чужом мире. Разве кто может сказать, что ничуть не меняется, когда ступает на чужую землю? — я говорила с ней, как говорила бы с Лазком Вольком.

— Все миры чужие — если рассудить.

Думается, она намекала на то, что на этой планете произошло, потому я кивнула.

— Это так, ибо никто не может посмотреть глазами другого и увидеть в точности то, что он видит. То, что я называю цветком — вот этим, — и я нагнулась, чтобы прикоснуться к чашеобразному цветку, росшему на клумбе рядом, — ты, может быть, тоже назовешь цветком, и все же не увидишь его таким, каким вижу я. — Я замерла, ибо растение, до которого я дотронулась, претерпевало странную трансформацию.

Цветок был чуть светлее цвета слоновой кости. Теперь же от того места, где мои пальцы нежно коснулись его, разливалось темное, нездоровое пятно. Цветок увядал, гнил, умирал — и умер, будто мое прикосновение оскверняло и убивало.

Бартаре засмеялась.

— Я вижу мертвый цветок. А что видишь ты, Килда? То же самое? Видишь, как смерть исходит от твоих пальцев?

Может, это была галлюцинация, но как она была вызвана, этого я сказать не могла. Несомненно, это лишало меня силы духа. Теряя последнюю надежду, я, как могла, цеплялась за логику — может, этот цветок действительно был настолько нежным, что любое прикосновение могло повредить его? Бывают же нежные растения, хотя настолько нежного я никогда не видела.

— Ты часто видишь смерть, Килда? Как в зеркалах? — Она приблизилась ко мне, не сводя с меня сверкающих глаз, стараясь заглянуть ко мне в душу, увидеть страх, наполнявший меня, когда я смотрела в зеркало. В тот момент я могла поверить — была просто уверена, — что Бартаре не только знала, что случилось, но и знала, почему и как. И я не могла не спросить.

— Почему, Бартаре, и как?

И снова она засмеялась, пронзительно, немного жестоко, как иногда смеются дети, если бесхитростно добиваются достижения своих собственных целей.

— Почему? Потому что ты смотришь, Килда, и слушаешь, и хочешь знать слишком много. Хочешь, глядя в другие зеркала, Килда, всегда видеть то, чего тебе не хотелось бы? А ведь могут случиться и другие вещи — похуже, чем просто отражение.

Она намеренно немного отвернулась от меня бросить взгляд на залитый лунным светом двор. Потом снова заговорила, но обращалась не ко мне. Она произнесла эти слова пустому воздуху.

— Видишь? — строго спросила она. — Килда не страшнее любого другого. Не нужно думать о ней дважды.

Она замолчала, будто ждала ответа. Потом отступила на шаг или два, и выражение торжества исчезло с ее лица. Мое собственное воображение дорисовало выговор, который я не слышала, но который смирил самолюбие девочки. Если так и было, возможно, именно потому она рискнула сорвать на мне разочарование и гнев, тем более, что я была свидетелем.

Ее замешательство было замешательством ребенка. Она потеряла Силу, потревожив зрелость, маскировавшую ее. Ее черты сморщились в хорошо знакомую маску бессильного гнева, и она пронзительно закричала:

— Ненавижу тебя! Только пошпионь за мной еще раз, и пожалеешь! Пожалеешь! Пожалеешь! Вот увидишь!

Она развернулась и побежала, уже не обращая внимания на плиты, по которым летела, стремясь только добежать до двери комнаты. И через секунду та захлопнулась, плотно закрывшись за девочкой.

Я долго стояла, оглядывая двор, потом наклонилась, чтобы поближе изучить цветок, к которому прикоснулась. Нет сомнений, во дворе никого не было. А цветок был черным, быстро изгнившим клубком. Я почти ожидала, что это окажется иллюзией, но все это было абсолютно реальным — или выглядело реальным. Я сломала стебель цветка и взяла его с собой. Но прежде чем снова вернуться в свою комнату, заглянула к Оомарку.

Он крепко спал. Убедившись в этом, я в каком-то порыве пошла и в комнату Гаски Зобак. В тусклом свете ночи медсестра, свернувшись калачиком, спала в кресле, а Гаска без движения, но дыша, лежала в кровати. Будто они все приняли снотворное.

У меня в руке был мертвый цветок, а в памяти во всех деталях осталось все, что видела во дворе, и, самое главное, сейчас у меня была крайняя необходимость с кем-нибудь все это обсудить. И я решила, что если комендант не пошел дальше слов в своем предложении пригласить парапсихолога, я должна организовать эту встречу сама.

С этой мыслью я легла спать. Мне казалось, что я слишком взвинчена, чтобы уснуть — но ошиблась, ибо последнее, что я помню — я потянулась и подоткнула одеяло.

Даже сейчас я понятия не имею, как объяснить то, что случилось утром. Я проснулась с чувством, что как следует выспалась — и все. Воспоминание о прошедшей ночи и о том, что мне нужна помощь, исчезло. У меня осталось только поддразнивающее смутное воспоминание, беспокоившее меня в течение дня, о том, что мне нужно было что-то сделать, с кем-то встретиться — но что и с кем, вспомнить это я не могла.

Джентльфем Пизков зашла к нам в первой половине дня, и ее присутствие действовало на меня успокаивающе. Видно было, что она любит и понимает детей. И Оомарк и Бартаре, оба вели себя в тот день, как обычные дети. Она взялась показать нам город. Мы прилетели накануне недели национальных торжеств в честь приземления Первого Корабля колонии. И вскоре нас затянуло веселье официальных торжеств.

Я заметила, что Оомарк подружился с двумя мальчиками, почти ровесниками, а вот Бартаре, всегда вежливая и производившая своим воспитанием впечатление если не на сверстников, то на взрослых, такого успеха в обществе не добилась.

Мало-помалу, как, бывает, собирают в единое целое неясные осколки сна, я вспомнила ту сцену во дворе. Но — вот что странно — теперь она уже не смогла встревожить меня, внушить мысль, что это серьезно. Я застала Бартаре за очень образной игрой и позволила ее действиям перейти границы здравого смысла. В дальнейшем я смогла бы лучше контролировать ее, если бы рассматривала такое поведение как детскую игру, и не более.

Вот так можно подпасть под влияние — и не осознать этого.

Стараниями Бартаре, которая не проявляла больше желания гулять при лунном свете или разговаривать с воздухом, это казалось все менее и менее важным. Ее нынешняя некоторая замкнутость в общении с другими детьми меня не особенно тревожила — это очень напоминало меня в ее возрасте. Не думаю, что правильно вынуждать детей вести себя «нормально», так, как это мнится взрослым — это только отдалит и охладит ребенка.

Вместо этого, я все-таки нашла с Бартаре общие интересы. Она видела, как я распаковывала записывающее устройство, которое дал мне Лазк Вольк, и, казалось, ее это заинтересовало. Я рассказала ей о его галактической библиотеке и о том, что я там работала, добавив, что надеюсь добавить к ней что-нибудь — если удастся здесь найти материал настолько необычный, чтобы его сочли ценным. Но я объяснила, что должна очень тщательно отбирать материал, так как могу выслать лишь ограниченное количество записей.

Полагаю, ее интерес, как видимо, она и задумывала, обезоружил меня — уловка, старая как мир — так что когда она внесла свое предложение, я не без удовольствия отметила, что нашла кое-что, чем можно завоевать ее расположение. И действительно, меня заинтересовала ее идея: она предложила посетить руины, которые ее отец осматривал перед роковой аварией.

Но можно ли это делать — вызвало сомнения. Прежде всего, развалины находились в местности без единого поселка, довольно далеко от Тамлина — а это означало ночевку вне дома, — и условия там были очень скудными, лишь для работающего там персонала. Я объяснила это Бартаре, и хотя она, казалось, была разочарована, но вскоре предположила, что, возможно, есть и другие достопримечательности, поближе к городу.

Так хорошо, слишком хорошо для ребенка, скрывала она свои собственные желания: я была абсолютно убеждена, что ей просто хочется посмотреть на меня в качестве записывающего эксперта за работой. И я блуждала в тумане самодовольства.

Гаска Зобак тоже продолжала плыть в тумане. Но этот туман был, или по крайней мере на тот момент казался, намного более серьезным. Она довольствовалась полусном и ложью. Всякая попытка разбудить ее приводила к возобновлению истерики. После двух таких битв медики сообщили, что они в полном замешательстве. Пока ее не выводили из этого полусна (который уже не был вызван лекарствами), она была вменяемой. Попытка «встряхнуть» ее приводила к такому состоянию, что доктора серьезно опасались за ее рассудок.

В конце концов, врач признал, что ее случай выходил за пределы его компетенции, и что ей требуется лечение на другой планете. Предложение, что первый же корабль, который приземлится здесь и сможет взять нас на борт, повезет нас на Чалокс, было безоговорочно одобрено. Беда была в том, что такой корабль в ближайшее время не ожидался, а приземлялись в изобилии грузовые корабли и звездолеты дальнего следования; а дни между тем шли своим чередом.

Оомарк не скучал с друзьями. И еще, теперь он посещал портовую школу, где хорошо освоился. Мне казалось, он стал более беззаботным и радостным, чем когда-либо. Он проводил на улице больше времени, чем в доме, но я считала совершенно естественным, что в компании мальчиков-сверстников он жил более нормальной и безопасной жизнью, чем под подавляющим контролем Бартаре. А кроме того, дом, в котором ради Гаски нужно было поддерживать тишину, мало подходил для маленького активного мальчика.

Бартаре так сильно возражала против портовой школы, что я взяла ее обучение на себя, зная, что Гаска так и планировала. У нее был подвижный и проницательный ум; такой лучше всего развивать не стандартной системой обучения, как требует общеобразовательная школа, а скорее осторожной навигацией и совместными открытиями.

Как человек, она не стала мне нравиться больше. Никогда не исчезало чувство, что она всего лишь сносила — иногда нетерпеливо — людей вокруг. Но я уважала ее способности. А когда она перестала проявлять склонность к играм или действиям, требующим богатого воображения, мне стало с ней намного проще.

Она не оставила желания найти материал для записи в библиотеку Волька и время от времени возвращалась к этой теме, внося разнообразные предложения. Наконец, может, потому что я уже подустала и даже немного стыдилась постоянно отвечать «нет» на ее активно выдвигаемые идеи, я согласилась потратить немного ленты на посещение Луграана.

Странно, но на Дилане практически не было крупных местных животных, а в одном отчете-обозрении было сделано робкое предположение, что в далекие времена планета была намеренно лишена такой формы жизни. Так что осталось немного мест, к которым всегда направлялись гости планеты. И одним из них было излюбленное место детских пикников — Луграанская долина.

Сами луграанцы ставили в тупик изучающих их ученых. Прежде всего, попытка перевезти одного из существ из долины привела к его смерти, причем даже после детальнейшего исследования при вскрытии тела причину смерти так и не установили. Так что теперь приближаться к ним было запрещено, хотя за их жилищами можно было наблюдать с горных выступов.

Конечно, они уже были занесены на ленты, и я не сомневалась, что в коллекции Волька такие ленты есть. Но на этой планете это были единственные коренные жители, представляющие хоть какой-то интерес, и я могла попытать силы на нескольких таких записях, доставив Бартаре удовольствие, и, не скрою, тем самым поддерживая ее интерес.

Казалось, судьба нам улыбнулась, так как школьная группа Оомарка как раз собиралась посетить Луграан. И к этой загородной прогулке могли, по желанию, присоединиться родители и другие члены семьи. Так что у Бартаре была отличная причина настаивать на экспедиции.

Однако для Оомарка это было совсем не так уж приятно. Когда я заговорила об этом, в нем впервые за все эти дни выглянуло его прежнее «я». С его лица мигом исчезло энергичное оживление, он недовольно выпятил нижнюю губу и бросил сердитый взгляд на сестру.

— Это ты хочешь поехать, — он говорил скорее с ней, чем со мной. Его слова звучали как обвинение.

— Конечно, Килда собирается делать записи…

— Это место не для тебя, — он и не скрывал враждебный настрой. — Не дай ей поехать, — повернулся он ко мне. И напряжение, отразившееся на его лице, не соответствовало ситуации, которая его вызвала. Наверное, он с отчаянием наблюдал, как всей дружбе и свободе, которые он завоевал, угрожает сила, на победу над которой он не мог даже надеяться.

Я не могла не уступить этой просьбе. Если для Оомарка это значило так много, я не буду настаивать. Мы и сами могли поехать в Луграанскую долину. Так я и сказала, и на его лице промелькнуло облегчение, которое сразу же исчезло, когда он взглянул на сестру.

Мой взгляд последовал за его. Тень, что я уловила на ее лице, разбудила покалывания давнишней тревоги. Оомарк кое-как взял себя в руки, будто в этот раз с моей помощью собирался одолеть Бартаре.

— Хочешь поехать один, не с нами? — спросила Бартаре. Она произнесла слова раздельно друг от друга, придавая им больше веса, чем требовалось для такого простого вопроса.

Оомарк покраснел, потом побледнел. Но стоял на своем.

— Ддда…

Бартаре улыбнулась.

— Ну, пусть будет по-твоему.

Оомарк открыл рот от удивления, развернулся и выбежал в сад, как если бы он уже опаздывал в школу и должен был быть там — или где-то подальше от нас — как можно скорее. Бартаре посмотрела на меня, все еще улыбаясь.

— Он передумает — вот увидишь. А ты должна сказать джентльхомо Ларгрейсу, что мы поедем.

— Нет, в другой раз. Если Оомарку хочется побыть с другими мальчиками без нас, пусть.

Она покачала головой.

— Мы ему понадобимся — вот увидишь. Только подожди немного.

Было что-то такое в ее уверенности, из-за чего скорлупа уютности, из которой я не выходила последние несколько дней, дала первую трещину. Шевельнулись глубоко запрятанные воспоминания. Зеркало… Что-то я в нем видела…

Бартаре перестала улыбаться; когда ее взгляд встретился с моим, в нем была тревога.

— А впрочем, это неважно, совсем неважно, — поспешно добавила она. — Пожалуйста, мы ведь собирались в Форрайт, посмотреть на ветряные картины.

И она сделала то, что делала нечасто — взяла меня за руку. Бартаре недолюбливала, когда к ней прикасаются; я запомнила это еще в самом начале нашего знакомства и тщательно соблюдала дистанцию. Действительно, она редко когда намеренно стремилась к физическому контакту.

Мы пошли в выставочный зал Форрайт, и, очевидно, Бартаре была поглощена тем, что там видела. Она играла роль маленькой девочки. Но я продолжала пробуждаться и была настороже, как и раньше, той ночью во дворе. Кем бы Бартаре ни была — а я уже начинала сомневаться, смогу ли узнать, кем, — она не была нормальным ребенком. А теперь, вспоминая ее представление во дворе, я испытывала насущную потребность излить все свои сомнения, предположения и подозрения кому-нибудь вроде Лазка Волька, кто много знал о вселенной и был бы непредубежден.

Парапсихолог — как или, скорее, почему я забыла, что хотела его позвать? И почему комендант так и не перешел к делу со своим предложением? Обладала ли Бартаре каким-то новым, доселе неведомым эсперским даром — заглушать мысли у тех, на кого она хотела повлиять?

Для себя я на один вопрос ответила. Но я не знала, как ей это удается. И пока я не смогу это выяснить, будет намного лучше и дальше играть в маскарад, оставаться беззаботным спутником, который ей и нужен был.

И еще, теперь я не сомневалась, что если бы ей позарез хотелось поехать в Луграанскую долину, Оомарк не смог бы ей противостоять. Но я с большим пониманием относилась к его желанию держаться подальше от сестры. Возможно, ранее он никогда не был свободен от ее контроля, пока обстоятельства здесь, на Дилане, не сделали это возможным.

Освободившись от наложенных на меня уз — что бы это ни было, — мое воображение приступило к работе. Мне нужно было научиться управлять им, твердо сказать себе, что нужно оставаться настороже, но не верить, что Бартаре способна на многое — пока не найду конкретные доказательства.

И доказательство появилось, причем так, что пробудило мои самые плохие предчувствия, встревожило все мои предупредительные системы.

Мы вернулись из города, обсуждая увиденное. Но Оомарк оказался дома раньше нас. Его обычно круглое мальчишеское лицо вытянулось, а кожа, слегка загорелая под солнцем Дилана выглядела нездорово бледной.

Я поспешила к нему, стоящему, прислонившись к стене, прижав к животу руки; крупные капли пота стекали со лба к верхней губе. Казалось, он пытается сдержать рвоту.

Не успела я подойти к нему, как он отступил от стены, о которую опирался, и посмотрел прямо в лицо сестре.

— Забери… забери, что Она сделала с Гриффи! — В его пронзительном голосе слышалось приближение истерики — те же дикие нотки, которые я слышала в голосе его матери, дважды, когда врачи пытались привести ее в чувство.

— Я ничего не сделала, — возразила Бартаре.

— А тебе и не надо было — это Она сделала! Останови ее! Гриффи… Гриффи хороший! Он… — глаза Оомарка закрылись, и из них полились слезы. — Ну ладно, ладно! Можешь поехать — можешь ехать — куда хочешь. Я — я заболею!

Он заревел; я подхватила его и, как могла быстро, потащила к окошку. И в тот момент было совершенно не важно, что, возможно, Бартаре скажет или сделает в ответ на этот взрыв.

Глава 4

Я вымыла потное лицо Оомарка. Оба мы были больны — он от потрясения, я — от печали. Теперь он сидел на краю кровати, весь съежившись, и смотрел в пол. Он разрешил мне ухаживать за ним, и всякий раз, как я уходила, чтобы намочить полотенце, хватался за мой верхний пиджак. Я села рядышком, обняла его плечики и прижала его к себе. Он спрятал лицо.

— Расскажешь об этом? — спросила я. Ясно было, что у него шок. И если виновата в этом Бартаре… В тот момент у меня было желание проявить достаточно примитивизма, чтобы наказать ее своими собственными руками.

— Она сказала, я пожалею, — бубнил он. — И правда. Но не Гриффи! Нельзя было делать это с Гриффи! — и снова истеричная нотка.

Я была в замешательстве. Что лучше — подстегнуть его рассказать мне то, что случилось, или постараться, чтобы он забыл это и попросить у медсестры успокоительного?

Он решил за меня, снова показав испещренное слезами лицо.

— Гриффи… он живет с Рандольфом. Он чертенок, настоящий живой чертенок, а не такой… чучело… который… который был у меня, когда я был маленький. Он повсюду ходит с Рандольфом, даже в школу. Только он никогда бы не пришел сюда, потому что он знал — видишь — он знал!

— Знал что? — Чертенок был инородной формой жизни с другой планеты; своим пушистым видом он создавал непреодолимое желание погладить его — идеальный питомец. Но так как они были баснословно дорогими, я была удивлена, что на планете, столь далекой от планеты их происхождения, у ребенка мог быть чертенок.

— Он знал, — не переставал повторять Оомарк. — Он знал о Ней.

— О твоей сестре?

Мальчик покачал головой.

— А, может, он знал и о Бартаре, потому что Она и Бартаре — они всегда вместе. Но Она — плохая! И из-за нее Гриффи было больно! Я знаю, это Она. Ему было очень больно. И может, даже врач ему не поможет. Она хотела, чтобы я пожалел — потому что я не хотел… Не хотел, чтобы Бартаре поехала с нами. Но не нужно было делать больно Гриффи — он никому не сделал ничего плохого, и он самый милый пушистик, которого я знаю! — Он снова затрясся всем своим маленьким тельцем, и меня напугала сила этого срыва. Я освободила одну руку и звонком вызвала слугу. Когда эта машина на колесиках подъехала, я напечатала сообщение для медсестры.

Вместе мы успокоили и уложили его в кровать. Потом я пошла искать Бартаре. Я нашла ее в библиотеке; она слушала читающий аппарат, выказывая должное внимание уроку истории. Но я нажала кнопку стопа и посмотрела ей прямо в лицо.

— Оомарк думает, что ты каким-то образом сделала больно чертенку его друга. — Я пришла с твердым намерением задать резкие вопросы, потребовать разъясняющих ответов.

Она невыразительно посмотрела на меня, будто с искренним удивлением или испугом.

— Как бы я могла, Килда? Я никогда не видела никакого чертенка. И в тот день я была с тобой.

— Оомарк без остановки говорит о некой Ней, действующей через тебя, — настаивала я, решившись на этот раз не отпускать ее просто так.

— Оомарк просто маленький ребенок, — ответила она. — Я, бывало, пугала его, когда он плохо себя вел. Я рассказывала ему, что за ним придет Зеленая Леди и сделает все, что я ей скажу. Теперь он думает, что Зеленая Леди действительно существует…

— И ты все еще играешь на его страхах, чтобы добиться своего?

— Ну, иногда…

Довольно правдоподобные совпадения вполне вероятны. Если б я меньше видела и слышала и была бы не столь подозрительной, то, может быть, и поверила бы ей. Что делать дальше — принять ее объяснения и ждать, пока она не выдаст себя с головой? Или же немедленно вызвать парапсихолога и устроить им встречу?

— Не стоит, знаешь ли. — Говоря это, она смотрела мне прямо в глаза; на губах ее играла тень недовольства.

— Но, видишь ли, Бартаре, я ведь не маленький мальчик, которого тебе удалось запугать своими сказками. Я не верю в Зеленую Леди, и Оомарк тоже не будет верить. Вполне очевидно, что вам обоим нужно больше помощи, чем я могу оказать.

Она улыбнулась шире.

— А ты попробуй! — В ее голосе звучало ликование, далеко не детское. — Только попробуй!

К своему ужасу, я обнаружила, что она права. Попробовать-то я могла, но могла и попасть впросак, это я поняла, когда шла звонить коменданту Пизкову и просить о помощи, которая нам точно была нужна. И, по-настоящему напуганная этой проверкой, я вернулась к Бартаре, которая снова слушала ленту, ни дать, ни взять, школьница, поглощенная домашним заданием.

— Видишь, — взглянула она на меня, когда я вошла, — я же говорила, что Она не позволит тебе это сделать.

Я села на стул напротив этой моей загадочной подопечной.

— А может, ты скажешь, кто такая эта Она? Твоя мать? — Я сделала самое дикое предположение, на какое была способна, надеясь удивлением выдавить ответ. Результаты не оправдали мои ожидания.

Бартаре вылетела из кресла, наклонились надо мной; ее лицо искривила судорога эмоции, которую я не могла разгадать.

— Да как ты… — Потом это чувство прошло. Она слегка отвернулась; было настолько похоже, что она что-то слушает, что я повернулась в том же направлении. Там ничего — никого — не было.

— Кто Она? — снова спросила я.

Бартаре дерзко ответила:

— Это лучше знать мне, а тебе, Килда, лучше не выяснять. Действительно лучше. Ты мне нравишься — немного. Но что посеешь, то пожнешь. Не волнуйся об Оомарке. И можешь сказать ему, что с Гриффи все будет нормально — пока сам он будет делать то, что нужно. К тебе это относится в той же мере. Мы поедем в долину. Это важно.

На этом она оставила меня сидеть в библиотеке.

Моей первой реакцией была вспышка гнева. К счастью, подготовка в детском доме научила меня смотреть фактам в лицо. И моей самоуверенности, и моему самоуважению был нанесен тяжелый удар. Значит, у Бартаре есть силы, безусловно, силы эспера, которые не давали мне обратиться за помощью. Средств для борьбы у меня оставалось немного. И когда я осознала этот факт, то была напугана почти так же, как тем видением в зеркале. Теперь, по крайней мере, у меня не было ни малейших сомнений, что то видение устроила Бартаре — как предупреждение или как угрозу. Знала ли Гаска Зобак о том, что за дочь она произвела на свет?

И не было ли ее затворничество вызвано нежеланием видеться с Бартаре без поддержки мужа? Или и это было спланировано Бартаре? Ведь могла же она мешать мне обращаться за помощью, чтобы с ней справиться.

Мои знания об эсперах и их силах были не глубже, чем у среднего начитанного любителя, и черпались из лент Волька. И тем, у кого нет таких способностей, трудно судить, или даже поверить, насколько безмерны достижения тех, кто этим даром наделен.

Эспер она или нет, а все внутри меня бунтовало против контроля Бартаре, под который я могла попасть, как Оомарк. Возможно, Бартаре в своей детской самоуверенности не верила, что предупрежден — значит вооружен, и что были же меры, которые можно предпринять, чтобы предотвратить захват — я даже испугалась, поняв, как далеко зашла в мыслях. Попасть под контроль к ребенку почти в два раза младше меня! Невозможно! Или возможно? Этот гнетущий вопрос навис у меня над душой грозовой тучей.

У меня не хватало знаний: все, чем я владела — какие-то отрывки и кусочки информации. И из этих кусочков я должна выстроить линию обороны и укреплять ее, пока не смогу сразиться с Бартаре. Как я мечтала о доступе в библиотеку Волька — хотя бы на час.

А пока моим лучшим прикрытием было внешнее спокойствие. Неохотно мне пришлось признать этот горький факт. Были еще упражнения против галлюцинаций, и я приступила и к ним. А между тем — могла ли я предоставить Вольку материал лучше, чем рассказ об этой причудливой паутине, в которую невольно попала? Я прошла долгий путь в поисках чуда, которое можно добавить в его хранилище знаний, и вот нашла, что искала — не на Дилане, но внутри себя.

Я вернулась к себе в комнату и достала записывающее устройство Волька. Да, в нем был маскировщик мыслей. Я когда-то пользовалась им, но недолго, и была не до конца уверена, что моя подготовка позволяет записать такой отчет. Но решила, что сейчас это единственный надежный способ — я ведь понятия не имела, насколько сильны были эсперские способности Бартаре и могла ли она подслушивать слышимые записи.

Закрыв дверь на засов, я легла на кровать и стала в уме составлять самую отчетливую запись, на какую была способна, обо всем, что случилось со мной с тех пор, как я встретила Гаску Зобак и ее детей. Дважды я в уме конспектировала события, редактируя и стараясь, насколько возможно, освободить их от своих эмоций и догадок. Может, добавлю их в конце, но в первую очередь необходимо изложить именно факты, а не мою интерпретацию фактов, хотя, как и в любом отчете, как бы составитель ни старался сделать его беспристрастным, следы автора все равно будут заметны в нем.

Собрав факты в связное и значимое целое как можно лучше, я затянула лобный диск и начала передавать мой дважды отредактированный отчет. Я стала делать это максимально быстро, чтобы на меньшую длину ленты уместилось как можно больше информации. И оказалось, что такой процесс намного утомительнее, чем любые два обычно записанных отчета.

Потом я отмотала ленту назад, чтобы не видно было, что ее использовали. Я понимала, что принимаю меры предосторожности, на случай, если за мной шпионят, но вот недооценить Бартаре — такую ошибку делать не стоит.

Оомарк провел остаток дня в постели. Кроме того, стало ясно, что так же, как он обратился ко мне за помощью раньше, так теперь уклонялся от нее. Насколько я знаю, Бартаре к нему не приходила. Но теперь я ни в чем не могла быть уверена, и ясно было лишь, что он боялся — или меня, или того, что наговорил мне в замешательстве. Он в самом деле получил звонок по визикому от владельца Гриффи; тот заверял, что, похоже, чертенку лечение помогает.

На следующее утро он охотно сел в школьный автобус, хотя — я заметила — несколько раз с опасением посмотрел в сторону двери сестры; она так и не показалась. Через час она все-таки вышла, одетая в плотное прогулочное платье, готовая к экспедиции в долину.

Я переоделась в короткие штаны, походные ботинки и пиджак с подкладкой — этой дальновидности мне еще предстояло обрадоваться. И собрала наплечную сумку с запасами пищи: на тот случай, если мы пойдем в долину с группой, включающей класс Оомарка, то не будем навязываться к ним на обед. Чем дольше я смогу сейчас изолировать Бартаре, тем лучше. К моему облегчению, она, оказалось, приняла мою идею оставаться в сторонке, будто это было самое лучшее, что можно сделать; а может быть, ей просто так же хотелось удержать меня от контактов за пределами нашего частного поля битвы, как мне — обуздать ее.

Мы вовремя добрались до парковки флиттеров, и оказалось, что будем лететь с двумя матерями и одной тетей. Случайные контакты для меня, из-за собственного происхождения, были в лучшем случае трудны. А теперь, при моем внутреннем напряжении, это было еще большим бременем. Но все же, похоже, я достаточно хорошо сохранила внешнюю оболочку, что они приняли мой отчет о Гаске, в ответ на их расспросы и болтовню; наверное, я неплохо справилась со своей ролью.

Бартаре снова правильно играла маленькую девочку, вежливо отвечая на предложение одной из матерей встретиться с ее дочерью. Она несла — настояв на этом — записывающее устройство, старательно не выпуская его из рук.

Путешествие длилась дольше, чем я предполагала: сначала мы пролетали над сельской местностью, разделенной на секции и поля с обильным почти созревшим урожаем, а потом над ненаселенными землями. Именно здесь становилось совершенно очевидно, что Дилан — малозаселенная пограничная планета.

Всю свою жизнь я жила на перенаселенной планете, где единственное, что что-либо росло только в специальных садах, о которых тщательно заботились на протяжении длительного времени. И хотя усердные дизайнеры садов ощутимо преуспели в искусстве визуально увеличивать маленькое до довольно большого, они были просто ничтожными островками растительности по сравнению с тем, что мы сейчас видели.

Здесь была открытая местность, какую я видела ранее только на визио-лентах. И она производила тяжелое впечатление. Было что-то пугающее в этих длинных полосках открытой земли, над которой мы неслись. Земля здесь была не так плодородна, как ближе к Тамлину. Росло мало деревьев, да и те больше напоминали кусты. За равниной начались холмы. Все чаще и чаще скалистые породы вырывались сквозь почву на поверхность. Мы пронеслись над водоемом, из которого поднимался пар от горячих источников, пропитанных минералами. Странное это было место — оно завораживало и приковывало взгляд. Но не думаю, что у меня могло возникнуть желание прогуляться здесь.

Дальше шли зубчатые горные цепи. Солнце ярко освещало кристаллические пласты. Должно быть, когда-то землю перевернуло мощным вулканическим взрывом. И произошло это в самом центре этой очень негостеприимной страны, над которой мы пролетали.

Бартаре смотрела очень внимательно, ее лицо прижималось к пластиковому экрану окна. Складывалось впечатление, что она ищет ориентир, который обязательно должна найти. Но я не доверяла собственным впечатлениям о Бартаре. Но из-за той оборонительной позиции, что я заняла по отношению к ней, мне легко было прочесть в ее действиях больше, чем, возможно, в них действительно было.

Мы приземлились на древнюю посадочную полосу: плато, выровненное как отличный насест. Там смотрители объединяли прибывающих в группы и провожали к верхним выступам, откуда можно было наблюдать за деятельностью луграанцев.

Признаю, там я потеряла бдительность — как потом выяснилось, роковым образом. Бартаре была рядом со мной, а Оомарк маячил вдалеке, стоя между инструктором и своим лучшим другом — хозяином Гриффи. Он явно старался не смотреть в нашу сторону, с того момента, как группы посчитали и направили к этому возвышению. Я очень остро чувствовала, что он нас избегает, хотя, возможно, другие этого и не замечали.

Бартаре и шагу не сделала, чтобы присоединиться к брату. Когда мы подошли к выступу, она протянула мне записывающее устройство. А так как никак нельзя было допустить, чтобы она догадалась, в каких целях я включала его раньше, я начала настраивать визио-линзы прибора на панораму под нами.

Луграанцы не проявляли к нам никакого интереса. Возможно, вообще не видели нас, пока были заняты. Они были негуманоидами, хотя и прямоходящими. На их пухлых тельцах имел место контраст между длинными и тонкими верхними и короткими и толстыми нижними конечностями, и украшал их широкий мясистый хвост, которым они, когда время от времени останавливались друг напротив друга, будто разговаривая, прочно опирались о землю, так что их ноги и хвост образовывали устойчивый треножник.

Они были темно-красного цвета; все тело покрывала поросль жестких, похожих на перья, волос. Голова крепилась на теле шеей, такой гибкой и длинной, что напоминала шею рептилий; на голове красовался ярко-желтый клюв и гребешок более длинных волос на макушке.

Их передние лапы отчасти напоминали человеческие руки, и они ими хорошо пользовались — судя по хижинам, сложенным из камней, настолько хорошо выбранных и подогнанных друг к другу, что стояли очень прочно. Они занимались и сельским хозяйством, представленным выращиванием грибов и разведением каких-то гигантских насекомых, служивших им эквивалентом крупного скота.

Уж конечно, они были достаточно необычны, чтобы приковывать внимание — слишком сильно, как я неожиданно поняла, когда огляделась по сторонам и увидела, что Бартаре исчезла. Среди группы ее тоже нигде не было. И, пытаясь отыскать ее, я выясняла, что и Оомарк тоже пропал.

Я отошла от края выступа; моя первая вялая тревога перерастала в уверенность, что детей надо найти, и быстро. Но когда я захотела поговорить со смотрителем, или с инструктором, или даже с кем-то из других детей, то обнаружила — к растущему страху, — что то сдерживание, мешавшее мне обратиться за помощью и справиться с Бартаре там, в городе, вернулось. Я могла думать о том, что мне надо было сделать; однако сделать это было невозможно. Но, казалось, ничто не мешало мне уйти с выступа. Я вернулась по тропинке. Никто даже не голову не повернул посмотреть мне в след, или что-нибудь спросить, хотя мне очень хотелось, чтобы это случилось.

Должно быть, я обнаружила уход Бартаре и Оомарка несколько раньше, чем этого ожидала девочка, так как я все же заметила их впереди, но не по дороге на парковку флиттеров, а карабкающихся по скалам вверх и вправо. Из-за наложенного на меня сдерживания я не могла привлечь к себе внимание, поэтому все, что мне осталось, это следовать за ними.

Ясно было, что, чтобы взбираться наверх, мне нужны свободными обе руки, так что мне следовало сделать выбор между записывающим устройством и сумкой с провиантом. У последней был крепкий несущий ремень, потому я поставила записывающее устройство на землю у поворота, где собиралась свернуть за детьми. Я надеялась, это будет отметкой пройденного пути.

Еще я боялась, что то, что сдавило мои способности бить тревогу — чтобы это ни было, — не даст мне оставить и этот маленький указатель. Но нет, я смогла оставить его там. Я даже могла без помех идти за детьми.

Они уже исчезли из виду, и если я не хотела потерять их где-то среди этого нагромождения скал, нужно было спешить. Хотя я была в хорошей физической форме — благодаря воспитанию в детском доме, — но, возможно, никогда не взобралась на первый выступ, если б не суровая необходимость, потому что это оказалось намного труднее, чем выглядело снизу. Склон был ненадежным, со скользящими камнями, которые каскадом обваливались, если потерять осторожность. И я полностью сконцентрировалась на том, что было прямо передо мной.

Я добралась до вершины подъема и оглядела путь передо мной, чтобы убедиться, что еще не полностью потеряла детей. Они уже взбирались на следующий уступ. Правда, Оомарк отставал, и время от времени Бартаре останавливалась его подождать. Что она говорила, мне не было слышно, но каждый раз этого хватало, чтобы ненадолго обеспечить ему короткий прилив энергии. Я оставалась на месте, следя, как они добираются до вершины того другого холма, потому что очень сильно подозревала: увидь Бартаре, что я преследую их так близко, она предприняла бы шаги, чтобы остановить меня. Я могла следовать только в некотором отдалении, пока мы не достигли местности, рельеф которой способствовал более легкому путешествию.

Как только они оказались на гребне горы, я продолжила преследование. Затем наконец смогла глянуть вниз на длинную полоску относительно ровной территории. Правда, скалистые породы здесь были так многочисленны, а земля так неровна, — зарубки изборожденных скал, груды обдуваемых ветром обветшалых больших валунов — что ходить здесь нужно было медленно и осторожно, такое это было место.

Оомарк определенно отставал. Даже когда Бартаре разворачивалась и ждала, с похвалой ли или с критикой, он устало тащился медленным шагом. Он опустил голову, и, казалось, больше никогда не оторвет взгляда от земли под ногами. Но он не останавливался, и, наверное, Бартаре приходилось довольствоваться тем, что было.

Они пересекли открытую местность и исчезли. Мне понадобилось больше времени, чтобы повторить их путь. Добравшись до дальней стороны, я обнаружила другой откос, еще длиннее и круче. Почти прямо подо мной стояла Бартаре, опираясь спиной об эту скалистую стену. Ее руки лежали на бедрах, а голова быстро поворачивалась справа — налево, справа — налево.

Оомарк все еще спускался по стене. Потом он судорожно набрал воздуха в грудь и упал. Я обмерла, когда он не поднялся снова, а продолжил лежать у ног Бартаре. Ее нетерпение бросалось в глаза: она резко наклонилась и обеими руками схватилась за ткань его пиджака, там, где та обхватывает плечи, и потащила его, поставив сначала на колени, а потом на ноги. И хотя он снова держался на ногах, она не отпускала его, будто, если бы отпустила, он упал бы.

Обрыв представлял собой стену широкого открытого пространства, которая, может быть, когда-то была рекой, давным-давно высохшей. Хотя то тут то там среди валунов виднелись колючие кустики, здесь не было ни малейших следов лишайника или мха.

Большинство камней — темного серо-коричневого цвета. Но то здесь, то там среди них виднелись камни совершенно другого оттенка, так что они сразу бросались в глаза. Темно-красные шары не совсем правильной формы. Некоторые доходили детям до плеч. Другие можно было поднять и взять в руки. И они были разбросаны повсюду, будто какой-то гигант лениво швырнул вниз пригоршню цветных булыжников, так что они упали и вразброс покатились.

Взглянув на них один раз, начинаешь приглядываться к ним пристальнее. Кое-где они лежали близко друг к другу, а кое-где на расстоянии. Один, среднего размера, где-то не выше пояса Бартаре, располагался недалеко.

Таща за собой Оомарка, девочка подошла к этому камню и подобрала булыжник. Она ударила им по красному шару. В ответ прозвучала музыкальная нота, как звон колокольчика. Бартаре слушала, пока не смолкло и слабое эхо.

Она снова обхватила плечи Оомарка и резко, сильно его встряхнула. Я видела, как ее губы движутся, хотя не могла уловить шепота.

Но что бы она ни говорила, это действовало. Он наклонился взять кусочек камня и облокотился о булыжник, который она уже ударила, в то время как его сестра перешла к большему камню.

Она махнула рукой. Оомарк ударил по своему булыжнику, а она в это же время ударила по тому, который выбрала. Прозвучали две ноты — но они заметно различались.

Бартаре покачала головой и кивнула Оомарку. Они пошли пробовать вторую пару. Но ее не смутило то, что она сочла неудачей. Оказалось, Бартаре готова была проработать всю равнину. Когда они отошли уже довольно далеко, я тоже спустилась с обрыва.

Вся моя надежда была на то, что Бартаре так погружена в это занятие, что не увидит меня, хотя что буду делать, если попадусь — я не имела ни малейшего понятия. Только была уверена, что моей обязанностью было оставаться с детьми.

Я добиралась до дна долины, оглушаемая почти непрерывным звоном музыкальных камней. Иногда они звучали почти в унисон. А как-то раз Бартаре подала Оомарку сигнал, чтобы он попробовал еще раз. Но что бы она ни искала, ей пока не удавалось этого найти.

Они прошли уже половину этой долины, когда я последовала за ними, петляя между камнями. Я поскользнулась и выставила вперед руку, чтобы не упасть. Коснулась ладонью одного из красных шаров — и отдернула руку. Будто моя кожа и плоть на мгновение прикоснулись к горячей печи, может, не настолько горячей, чтобы обжечь, но достаточно теплой, чтобы напугать.

Я осторожно потрогала один из обычных серых булыжников, и выяснила, что он не теплее чем обычный камень, нагретый на солнце, намного меньше чем красные. И я очень старалась к красным больше не прикасаться. Потом взглянула посмотреть, где Бартаре, и увидела, что она пристально смотрит на меня. Она подняла правую руку и сделала жест, будто кидает что-то, и словно бы световая пика ударила мне в лицо и ослепила глаза.

Глава 5

Сколько времени ослеплял меня этот блеск — не могу сказать, ибо воистину это было ослепление. Когда зрение ко мне вернулось, дети были уже далеко, не у противоположной стороны долины, к которой они ранее направлялись, а слева от меня.

Мигая, чтобы избавиться от остатков тумана в глазах, я увидела, что они все еще колотят булыжниками по каменным шарам. Я попыталась идти за ними, но мои ноги словно попали в какую-то предательскую ловушку. Я раскачивалась, но не могла оторвать их от земли.

Я боялась. И все-таки изо всех сил рвалась за теми двумя, уходящими все дальше и дальше. Скалы там были выше и скрывали перемещения детей; вскоре я и вовсе потеряла их из виду.

Как только они исчезли, мои оковы будто сразу спали. Я пошла, пошатываясь, хотя двигалась с таким трудом, что не осмеливалась спешить. Мелкие камешки почти дьявольски скользили и свободно перекатывались у меня под ногами. Мне приходилось ползти там, где хотелось бежать, цепляться за камни, чтобы протащиться вперед.

Кое-как я дотащилась до того места, где скалы были выше, и начала пробираться между ними, пока, наконец, не вовремя покатившийся камень заставил меня потерять равновесие, и я упала, больно подвернув лодыжку. Я осторожно потерла ее, опасаясь, как бы это не оказалось растяжение связок. Но, встав, обнаружила, что еще могу кое-как ковылять.

На этом камешки и гравий словно успокоились и стали попадаться все реже и реже; дорога тоже становилась ровнее. И вот, наконец, я стояла меж двух скал, каждая выше человеческого роста, опираясь рукой на одну из них, и вглядывалась в лежащую передо мной открытую местность, усыпанную красными камнями, намного больше, чем те, что были в первой долине. А вот и дети.

Оомарк тащился, будто бы из последних сил. Я слышала отдаленное бормотание, которое приняла за голос Бартаре, побуждавший или заклинавший его идти дальше. Как-то он отшвырнул камень, который нес, и развернулся, будто собираясь уйти. Но Бартаре метнулась очень быстро — исчезнув с одного места, почти моментально появилась в другом, преградив ему путь. Я видела лицо Оомарка. Щеки его были красными, со следами размазанных слез. Ясно было, что он слушался сестру против воли.

Она указала на другой камень, который он поднял. Его плечи так поникли, что мне захотелось подбежать к нему и стать на его защиту. Он медленно развернулся и побрел к ближайшей из красных сфер так, будто и не видел самого камня, но чувствовал, что он именно там.

Бартаре снова понеслась со скоростью молнии, и мне подумалось: она настолько погружена в то, что делает, что ничего более не замечает.

От камня, который ударила Бартаре, прозвучала низкая нота, и я услышала, что она издала крик торжества. Она не двинулась с места, но махнула Оомарку рукой, чтобы он постучал по другому камню.

Он ударил по нему, а она снова стукнула по своему камню. Ноты были очень близки, но не совпадали. Только когда ее брат подошел к третьему камню, она получила, что хотела. Оба звука слились в одну ноту.

Бартаре слушала, немного склонив голову на бок, не отводя глаз смотря вперед, будто ожидая там что-то увидеть. И когда после долгой паузы ничего не произошло, она сигналом приказала брату ударить еще раз.

И еще раз этот долгий пульсирующий звук сотряс и воздух, и мое тело. Я слышала, что звук может восприниматься вибрацией, но ощущение, что тебя пронизывает певческая нота, устрашало — настолько, что я знала: необходимо остановить то, что делают дети. Осознанно или нет, но Бартаре будила силы, которыми наш мир управлять не способен.

Я сделала шаг вперед; лодыжка болела. Оомарк снова отшвырнул камень, которым стучал, и стоял, подняв правую руку, закрывая ею лицо, словно от удара. И хотя я слышала, как Бартаре ругалась, он больше не шелохнулся, чтобы выполнить ее приказания.

— Стучи! — донеслись до меня крики Бартаре. — Стучи, Оомарк! Хочешь, чтобы я наслала на тебя силы? Стучи же!

На какое-то мгновение мне подумалось, что он настоит на своем. Но то ли ее угрозы, то ли то, что она так долго над ним доминировала, взяли свое. Не глядя, он наклонился за камнем. Изо всех сил зажмурил глаза, будто меньше всего на свете хотел видеть сестру.

— Бей, — пронзительно крикнула она.

И снова вибрацией прозвучала эта двойная нота, что для меня была сродни физическому нападению. И снова ответа — какого бы она ни ожидала — не последовало. Но она так была поглощена всем этим, что я не сомневалась, что смогу подобраться поближе и схватить ее. Нападать нужно было сзади, а то она смогла бы применить тот очень эффективный удар на расстоянии, который уже пробовала.

Но Оомарк выдал меня. Он взглянул в ту сторону, откуда я кралась, и, должно быть, какая-то перемена на его лице насторожила Бартаре. Она слегка развернула голову, так, чтобы видеть меня краем глаза, и снова крикнула.

— Бей!

Этот приказ будто привел в движение и меня: я упала, ударившись об один из красных булыжников. Сумка с припасами, которую я несла, стукнулась об него, и прозвучало три, а не две ноты.

Вибрация, которую я физически ощущала раньше, не шла ни в какое сравнение с силой, поглотившей меня в этот раз. У меня не хватает слов описать, что я чувствовала. Все, что могу сказать, это что я перестала ощущать землю, будто меня на веревке крутили над неизмеримой пропастью, и вот так я висела в пространстве над временем, и все это было окутано кромешной тьмой и небытием.

Но вот я начала приходить в себя, открыла глаза и сразу же закрыла их из-за накатившего ужасного приступа тошноты. То, что я увидела, не походило ни на что известное мне, было настолько чуждо всему, что я знаю, что во мне появились сомнения, в здравом ли я уме.

И хотя я лежала на какой-то гладкой твердой поверхности, но знала и то, что не могу оставаться в этом состоянии навсегда. Необходимо приложить усилие, хотя бы самое слабое. Стараясь не терять контроль и обуздать душивший меня страх, я снова открыла глаза.

Сначала я уставилась прямо перед собой, опасаясь увидеть, что находится справа или слева. Не было солнца, не было луны — только серость, как в ранних летних сумерках. Только она не успокаивала, как успокаивает этот час в нормальном для меня мире.

Медленно, очень медленно я повернула голову вправо. Я не увидела скалы, окружавшие меня раньше. Вокруг были скорее геометрические фигуры, одни неподвижные, другие двигающиеся. Из тех, что двигались, некоторые плавно плыли без видимой цели, другие дергались зигзагами. Их причудливый маршрут и неземные формы привели к возвращению приступа тошноты, так что мне снова пришлось закрыть глаза и изо всех сил попытаться контролировать себя.

Воздух вокруг был серым, но эти формы казались резких цветов, а некоторые и вовсе жгли взгляд, если смотреть на них слишком долго или пытаться рассмотреть их поближе. Потом я повернула голову влево и не открывала глаза, пока не почувствовала, что смогу смотреть на то, что там будет. Только тогда я взглянула.

Много неподвижных треугольников, прямоугольников, немного кругов; плавающих фигур было все одна-две; все они двигались медленно. Я оперлась руками о поверхность, на которой лежала и немного приподнялась.

Хотя от этого перед глазами у меня все закружилось, я упорствовала, пока головокружение не прошло, и рискнула сделать еще одно движение. Казалось, я лежала на поверхности скалы, смягченной, как подушечками, редко разбросанными кучками сияющих пылинок, на ощупь напоминающих очень мелкий песок. Несколько блесток пристало к моей коже, очертив контур ладони и пальцев, когда я подняла руку.

В целом я стала понимать, что вижу. Затем я насторожилась от того, что услышала. Где-то плакал ребенок, не навзрыд, как от гнева или разочарования, а жалостливо хныча, будто потеряв последнюю надежду. И находясь посреди этого странного мира, я не могла определить направление, откуда исходит плач. Но догадывалась, кто из моих подопечных его издавал.

— Оомарк, — позвала я, осознавая, что, возможно, в этом мире и звуки могут таить опасность. Но я должна была ответить на это рыдание.

Когда я произнесла его имя во второй раз, стенания ненадолго прекратились, и он спросил в ответ, будто не мог поверить, что здесь кто-то еще есть:

— Килда? Ведь, правда, ты Килда?

— Да. Где ты? — Мне показалось, он слева. И я надеялась, что мне не придется смотреть на мельтешащие предметы, чтобы найти его.

Кое-как я встала на ноги, и после секунды-другой головокружения обнаружила, что могу волочить ноги, хотя лодыжка болела сильнее, чем раньше.

— Ты где? — повторила я, не получив ответа.

Снова раздался его голос, низкий и напуганный:

— Я… я не знаю.

— А Бартаре с тобой? — В тот момент я надеялась, что нет. Я была не в том состоянии, чтобы меряться с ней силой воли. Мне нужно было время, чтобы взять себя в руки.

— Нет.

— Можешь сказать мне, где ты? Что вокруг тебя? — Я пыталась сориентироваться по фигурам, очевидно, достаточно неподвижным, чтобы служить ориентиром. Один темно-малиновый конус не двигался с того момента, как я впервые посмотрела на него, а немного выше — ярко-зеленый треугольник, а слева от них буро-оранжевый цилиндр. Мне показалось, что голос Оомарка исходит с той стороны, и если он видит те же фигуры, у меня будет ориентир.

— Тут большое дерево… и куст с желтыми ягодами… и какие-то камни… — Он говорил и хныкал в перерыве между словами.

То, о чем он говорил, было невозможно.

— Ты… ты уверен, Оомарк?

— Да! Да! Килда, пожалуйста, забери меня отсюда! Мне тут не нравится! Я хочу домой! Пожалуйста, Килда, ну приди же!

Его голос доносился точно прямо из-за малинового конуса. Но я замерла от страха, когда голубой стержень с двумя шестиугольными ребрами неожиданно пролетел вниз прямо за моей головой и оцарапал поверхность оранжевого цилиндра. Когда он исчез, я упрямо направилась тем же курсом.

— Я тебя вижу, Килда, теперь вижу! — позвал Оомарк. Маленькая фигурка устремилась ко мне. К моему облегчению это был сам Оомарк, в своем собственном человеческом теле, и он схватил и крепко меня обнял. У меня было смутное подозрение, что, наверное, мы оба изменились, как и ландшафт вокруг нас. Но очевидно, и он видел меня в обычном обличье.

Он так прижался ко мне, что я не могла шелохнуться. И должна признаться, что и я вцепилась в него мертвой хваткой. Наконец его рыдания стихли и хватка ослабла. И тогда я осмелилась сказать больше, чем просто слова утешения.

— Оомарк!

Он посмотрел на меня. Его лицо было запачкано грязью и слезами, но он слушал, что я говорила.

— Скажи мне, что это? — я показала на оранжевый цилиндр.

— Куст, с ягодами — их так много, что ветки прогибаются, — сразу ответил он.

— А это? — следующим я выбрала зеленый треугольник.

— Дерево.

— А это? — Теперь настала очередь темно-красного конуса.

— Большая неровная скала. Но, Килда, зачем ты хочешь все это знать? Ты же сама видишь…

Падая на колени, я обняла его и притянула к себе. Следовало осторожно подбирать слова, но придется сказать ему правду.

— Оомарк, послушай внимательно. Я всего этого не вижу…

Я остановилась, не зная, что сказать дальше. Уже одного это признания достаточно, чтобы его страх вырос. Я знала, что он потянулся ко мне как к якорю безопасности, и если окажется, что на меня нельзя опереться, то, возможно, для него все будет потеряно.

— Семена папоротника… — его комментарий меня просто изумил.

Это было так не к месту, что мне подумалось, он не понимает, что говорит. Но он с важным видом кивнул, будто мои слова доказывали что-то.

— Что за семена папоротника? — спросила я с осторожной нежностью.

— Она когда-то дала Бартаре. Если они попадут в глаза или ты их съешь, будешь видеть вещи по-другому. Должно быть, Бартаре дала их мне. А что ты видишь, Килда? — спросил он с искренним интересом.

Семена папоротника… Она… — еще больше частичек загадки. Казалось, я никогда ее не разгадаю.

— Твой куст кажется мне оранжевым цилиндром. Дерево — зеленый треугольник, а скала — темно-красный конус.

Его глаза следовали за указаниями моего пальца.

— Тогда ты не видишь что прямо здесь, да, Килда?

— Не так как ты, Оомарк. А теперь послушай — ты говоришь, что Бартаре ушла, или, по крайней мере, ее здесь нет. Где она? Ты видел, что она уходила?

— Я не видел ее, после того как попал сюда, — сказал он. — Но я чувствую ее — здесь! — Он ослабил объятия и поднял правую руку постучать по центру лба.

— Как ты думаешь, найдешь ее?

Он вздрогнул.

— Не хочу, Килда. Она… она с Ней… с Леди.

— А кто она, эта Леди, Оомарк?

Он отшатнулся от меня, отвернувшись, будто не хотел смотреть мне в глаза.

— Она… Она друг Бартаре. Она мне не нравится.

— А где Бартаре с ней познакомилась?

— Сначала во сне, я думаю. Однажды Бартаре сказала, что мы должны кое-что сделать — спеть странные слова. Она налила лаирового сока на землю, раскрошила сладкое печенье и разорвала красивые мамины перья, и смешала все это вместе. Потом села в траву и велела мне закрыть глаза и считать до девяти, потом открыть их, и я увижу что-то чудесное. Бартаре увидела — а я нет. Леди… она сказала Бартаре, что у меня какие-то неправильные глаза. Но потом Она часто приходила и всему учила Бартаре. После этого я больше не нравился Бартаре, но она заставляла меня помогать ей. Но она не хотела играть с Майрой или Джантой или с кем-то из девочек. Она притворялась, что ходит к ним, а вместо этого пряталась и разговаривала с Леди. И она сказала, что Леди обещала ей, что если она будет делать все правильно, и очень стараться, то сможет когда-нибудь попасть в мир Леди. И… — Он оглянулся, его губы задрожали, а глаза снова начали наполняться слезами. — И я думаю, это и случилось. Только нам тоже пришлось попасть туда. А я не хочу здесь оставаться — Килда, пожалуйста, пойдем домой!

Я и сама ничего другого не хотела, но как этого достичь — не имела ни малейшего представления. Я как раз обдумывала ответ, когда, с искоркой проницательности, Оомарк догадался о том, что я не хотела говорить.

— Думаю, мы не можем вернуться, если только Бартаре и Леди нас не отпустят. Но, Килда, они… они могут оставить нас здесь навсегда?

— Нет. — Может, я была слишком уверена, но, видя, как он трясется, не посмела ответить иначе. — Но если мы сейчас найдем Бартаре и Леди, может быть, попросим их отпустить нас…

— Не хочу — мне не нравится Леди. Мне и Бартаре не нравится, больше не нравится. Но я пойду искать их, если ты думаешь, они отправят нас домой.

Был и еще один вопрос, который следовало задать.

— Оомарк, ты сказал, Бартаре давно знает Леди. Они познакомились на Чалоксе?

— Да.

— Но теперь мы на другой планете, очень далеко от Чалокса. — Был ли этот лабиринт частью Дилана… Я не была в этом уверена. — Леди — она что, прилетела с вами на корабле? И все это время ее дом был здесь? — Я осторожно продвигалась вперед. Конечно же, если только это не была галлюцинация такой силы, какую мог вызвать только очень тренированный специалист, это ни в коем случае не могла быть работа эспера. Но если отбросить это объяснение, то что оставалось, кроме кошмара, не основанного ни на чем, что я знала в своем времени и пространстве?

— Она… — Он нахмурился, будто я указала на проблему, над которой он раньше не задумывался. — Она была там, и была здесь. А это ее мир. Ей наш мир не нравится. Она очень долго убеждала Бартаре прийти к ней, потому что самой так трудно навещать Бартаре. Но я не знаю, где этот мир! — И снова полились слезы.

— Ну ничего. Может, это и неважно, Оомарк, — я быстро обняла его. — Важно найти Бартаре и Леди и сказать им, что мы должны отправиться домой.

— Да, да! — Когда я поднялась на ноги, он схватил меня за руку и потащил.

Для меня в чуждом пейзаже не было дороги. Но казалось, что Оомарк уверен: он знал, куда нам идти. То и дело он указывал на блестящие формы и говорил, что это дерево, куст, или еще какая-то вполне естественная деталь ландшафта. Но для меня в чужой стране ничего не изменилось. Боль в лодыжке все росла, пока, наконец, я могла передвигаться только слегка прихрамывая. Еще я хотела есть и пить, и, в конце концов, уселась под расплывчатым голубым восьмиугольником, который, по словам Оомарка, был кустом; Оомарк сказал, еле сдерживаясь:

— Я страшно хочу есть, Килда. Эти ягоды были вкусными, но я много не съел…

— Ягоды? — я потянула к себе через колено сумку с припасами, чтобы открыть ее. — Какие?

— Те желтые, с большого куста. Я ведь упал в куст, и они размазались у меня по рукам. Я слизал сок, и он оказался вкусным, так что я поел их. Вот, смотри. — Он вскарабкался на ноги, прежде чем я успела сделать предупредительный жест, и устремился к голубому конусу с тремя верхушками неподалеку. Обе его руки до запястья погрузились в него, и он вытащил красный круг, в который впился зубами. Я услышала хрустящий скрип и предостерегла его слишком поздно.

— Нет, Оомарк! Нельзя есть неизвестные фрукты…

Но он проглотил последний кусочек и снова потянулся к конусу, сорвав еще один плод. Этот он предложил мне.

— Ешь, Килда. Вкусно!

— Нет! Оомарк, выброси, пожалуйста. Ты же знаешь космические правила безопасности. То, что растет в других мирах, может быть смертельно опасным. Выброси, пожалуйста! Смотри — у меня есть шоколадные кубики. — Я судорожно копалась в сумке и выбрала то, что, как мне казалось, привлечет его больше всего — сладости.

Он поставил свой круг на землю и направился к кубику, но с видимой неохотой. Оомарк любил сладкое. Не в его духе было так медлить.

Он развернул кубик и поднес его ко рту; при этом его лицо выражало странное отвращение. Он вел себя так, будто сам запах конфеты, которая ему всегда так нравилась, сейчас был отталкивающим. Затем медленно завернул ее и протянул мне.

— Как-то странно пахнет. Может, испортилась или еще что. Я правда не хочу, Килда.

Я взяла, открыла и понюхала ее сама. Никакого запаха, кроме знакомого запаха шоколада, не было, так что я заподозрила, что на него повлияла еда этой планеты. Я решила, что лучше не заставлять его сейчас есть конфету. Когда он действительно проголодается, то захочет съесть припасы, которые у меня с собой. Только вот их было так мало… Я вполне допускала, что мы действительно оказались на другой планете, хотя способ и причины транспортировки объяснить не могла. А первое правило исследователя в такой ситуации — это использовать только нормальные припасы и не жить за счет этой планеты. Однако я не спорила сейчас с Оомарком, утоляя свой голод вафлей-концентратом. И, перед тем как мы собрались в путь, перевязала лодыжку — как могла туго.

Течение времени не замечалось. Сумерки не смеркались в ночь и не рассветали в день. Только моя усталость свидетельствовала, что прошло много минут, а может, и часов, с тех пор как мы с Бартаре приземлились на флиттере там, в Луграанской долине.

— А далеко… далеко до того места, где Бартаре и Леди? — спросила я, когда мы снова остановились отдохнуть, и все вокруг было очень похоже на то место, где мы ели.

— Я не знаю. Это… это забавно, — Оомарк всеми силами старался объяснить. — Вещи иногда словно бы близко. А потом… потом они как бы вытягиваются, и снова далеко. Если… если я думаю о каком-то месте, то, кажется, оно далеко. А если я просто иду и думаю о Бартаре — ну, оно снова ближе. Правда, Килда, — я не знаю, почему это так, — правда не знаю.

Он явно был выбит из равновесия, и я не давила на него, хотя его ответы казались бессмысленными. А все мое тело болело от усилий, которые надо было предпринимать, чтобы двигаться дальше. С другой стороны, то ли из-за нашей остановки, то ли из-за съеденных фруктов — если это были фрукты. — Оомарк был полон сил, будто вышел утром после хорошего ночного отдыха. Когда я остановилась в третий раз, он вернулся ко мне:

— Килда, нога сильно болит?

— Есть немного, — пришлось признать.

— Давай здесь немного побудем. — Он оглянулся вокруг. — Я знаю, ты не можешь видеть, как я, но это милое местечко. Вон там… — Он осторожно повернул меня налево, — там высокая трава, и она выглядит мягкой, на ней хорошо сидеть. Пожалуйста, Килда! Я смогу найти Бартаре в любое время. Она не спрячется от меня. Но если мы доберемся до нее и Леди, когда ты так устала, Килда… Бартаре и Леди вместе — я боюсь их! И тебе тоже следует бояться, правда!

Мое исстрадавшееся тело поддержало этот аргумент. Моя воля изо всех сил боролась с огромным облаком усталости, и она проиграла. Я споткнулась и упала на колени на том самом месте, куда он меня привел. Обнаружив, что подо мной мягкая земля, я уже не могла заставить себя подняться. Вздохнув, я сдалась.

Глава 6

Я заново забинтовала лодыжку. В глазах болело и жгло, будто после взрыва ослепляющего света. Этот мир совершенно не предназначался для нас. И все же Оомарк видел его иначе, нормально. Может, Бартаре его как-то подготовила?

От этого недомогания я зажмурила глаза, но совершенно не спала. Здесь — я чувствовала — бродит опасность.

— Оомарк, Бартаре давно знает Леди?

Когда он не ответил, я открыла глаза шире. Он отвернулся. Все, что я видела — ссутуленные плечи и затылок — излучало желание не отвечать. Потом он сказал хриплым шепотом:

— Я не хочу говорить о ней. Она… Она знает, когда я говорю о ней.

— Бартаре?

— Нет! Леди! Нехорошо говорить о ней — от этого она думает обо мне! — Он был явно встревожен. И как бы ни хотела я узнать больше, и как бы ни было мне это необходимо, я поняла, что не должна слишком сильно давить на него.

— Ты… ты когда-нибудь был здесь раньше, Оомарк? — Был ли и этот вопрос недопустимым, на запретной территории, или он на него ответит?

— Нет. Там дома — на Чалоксе — оттуда нельзя было добраться. Бартаре… Она только недавно выяснила, что сюда можно добраться. Она хотела сбежать — только она и я — но оттуда было слишком далеко. Так что ей пришлось ждать, пока не представился шанс.

— Это поэтому ты не хотел, чтобы она ехала?

Он кивнул.

— Она всегда говорила, что когда-нибудь поедет куда-то. Но… я не хотел ехать, потому что не хочу быть здесь! Не хочу!

— Никто из нас не хочет. — Я пыталась высказать мысль, что вернуться на безопасный Дилан — это лишь вопрос времени.

— Бартаре хочет. Она очень хотела приехать. Она не вернется обратно. Ни за что. Вот увидишь.

Беда была в том, что я, может, и не видела, но чувствовала, что он прав. И понятия не имела, что делать, если вдруг столкнусь с Бартаре. Мне надо было серьезно подумать о нашем противостоянии.

Я потерла глаза — они все еще болели. Это жжение было неисчерпаемым источником боли.

— Оомарк, расскажи мне, как это выглядит. Я хочу сказать, то, что прямо здесь.

— Ну, тут большой куст, большой как дерево, — начал он, и потом замолчал так надолго, что я даже открыла глаза. Мальчик уставился на желто-розовый треугольник справа. Я быстро отвела глаза — так сильно от его мерцающего блеска возросло жжение.

— Что это?

— Мне… мне это не нравится, Килда. Пожалуйста, давай пройдем хоть немножечко. Я не хочу больше здесь оставаться.

— Конечно.

Я встала на ноги, и мы тронулись в путь. На этот раз наше передвижение замедляла не столько моя лодыжка, или общая усталость, сколько мое зрение. Я непрерывно моргала; слезы лились у меня из глаз.

Мы дошли до открытого пространства, где таких неподвижных цветных фигур было немного, а отсутствие сверкающего цвета несколько успокоило глаза.

Оомарк остановился. Перед нами раскинулся широкий зигзаг. На его золотой поверхности заметно было мерцающее движение.

— Река, — Оомарк пристально посмотрел на мерцание. — Кажется, глубокая, Килда. И вода… вода мутная. Дна вообще не видно.

— Нам надо перейти ее?

— Бартаре где-то там. — Он махнул рукой за зигзаг.

— Может, найдем место, где она уже или мельче? — предложила я. — Пойдем вверх или вниз?

— Она скорее там. — Он махнул рукой влево.

— Ну, тогда туда и пойдем.

Однако пока мы тащились вдоль реки, ширина зигзага не менялась. Оомарк время от времени докладывал, что она все такая же неприступная. Вдруг он снова замолчал.

— Теперь мы идем не туда.

Один из поворотов был более крутым, чем обычно. Если бы мы так и шли вдоль реки, то начали бы отдаляться от Бартаре. Но не успела я обдумать эту трудность, Оомарк взглянул мне прямо в лицо:

— Я не хочу идти дальше, не хочу!

Его возбужденность была очевидна. Он мотал головой из стороны в сторону, будто его загнали в угол и он непременно должен найти выход.

— Оомарк, ты что?

— Не хочу! Не пойду! Не заставишь! Не заставишь! — Истерия пронизывала его голос. — Нет — нет!

Мальчик ринулся на меня, и я отступила на шаг или два; он застал меня врасплох, так что я не успела вытянуть руку и схватить его. Он прошмыгнул мимо и исчез, убежав в клубящуюся серость, которая проглотила его, скрыв из поля зрения.

— Оомарк! Оомарк! — Я боялась, что уже потеряла его. Что подтолкнуло его к побегу, я сказать не могла; разве что те, к кому мы шли, были действительно ужасающей целью.

Я слушала. Он не отвечал, и единственное, на что я теперь надеялась — это уловить какие-нибудь звуки в дымке. И я их услышала — и поковыляла туда, откуда они доносились, до боли напрягая лодыжку.

Потом наступила абсолютная тишина, и я позвала:

— Оомарк! Оомарк!

Я услышала хныкание, такое же, как то, что привело меня к нему в первый раз. И попыталась идти на слух. И снова пространство было наполнено ослепляющими фигурами. Вообще-то, их резкий цвет был еще неприятнее — из-за него я все время терла измученные глаза.

Наконец, я натолкнулась на параллелограмм пульсирующего желтого цвета. Но хотя видела я именно его, царапали и рвали меня на части ветки с шипами. Я отшатнулась, вскрикнув; по рукам текли маленькие струйки крови. Упав на колени, я глянула вниз, но увидела только серый бархат. Однако когда я провела рукой по этой поверхности, то почувствовала землю и песок, мягкость мха или очень короткой травы.

То, что осязание и зрение противоречили друг другу, огорчало меня в тот момент не так сильно, как то, что Оомарк исчез — теперь я не слышала даже хныканья. Припав к земле, я звала и слушала.

— Оомарк! Оомарк!

Мой голос разбудил только слабое, несчастное эхо, похожее на стон. Брести ли мне на ощупь и дальше? Но ведь я могла ошибиться в направлении.

— Оомарк?

На этот раз ответ был — приглушенный крик с другой стороны зарослей, в которые я забежала. С другой стороны?.. И далеко ли? Лишь бы только он не замолчал…

— Оомарк!

Ответил — хотя я не могла разобрать слов, только звук. Спотыкаясь, я бросилась вперед, стараясь не столкнуться снова с какой-то фигурой; они сверкали вокруг, пока не слились для меня в прыгающие языки пламени.

— Оомарк!

Я была так уверена, что последний ответ послышался издалека, что даже испугалась, когда он ответил, стоя прямо передо мной.

— Я здесь.

Он сидел на земле, и, казалось, окрасился в какой-то сероватый оттенок, так что я смогла разглядеть его, только когда он шевельнулся. И когда, выбившись из сил, я шлепнулась неподалеку, все моргая и моргая, от боли, от слез, и старалась разглядеть его получше. Потому было в нем что-то такое…

Нет, я не ошиблась — он хорошо сливался с серым. Должно быть, он несколько раз спотыкался и падал, так что весь покрылся землей, потому что он и был серым — с ног до головы. Или это мое зрение? Я в страхе потерла глаза. Нет, я все еще различала оранжевый и желтый, малиновый и ярко-красный. Но Оомарк был серым — и его тусклый цвет бледнел!

— Я не пойду снова! Ты не заставишь меня! Бартаре и Леди — они не хотят, чтобы я приближался! Если я пойду, они что-то сделают, что-то… что-то плохое. Не пойду!

— Хорошо. — Я слишком устала, чтобы как-то убеждать его сейчас. — Тебе и не надо.

— Ты все-таки заставишь меня! Я знаю, заставишь! — Он был агрессивно враждебен, и мне подумалось, что в любой момент он может снова сорваться с места. Случись такое — я сильно подозревала, что больше никогда его не найду.

— Нет. — Я старалась говорить как можно убедительнее. — Не буду. Я слишком устала сейчас, чтобы идти дальше.

— Это все оттого, что ты не хочешь есть фрукты. — В его голосе звучала злобная нотка. — Не хочешь меняться…

— Меняться? — словно по инерции повторила я.

— Да. Знаешь ли, надо измениться. Ты не понравишься этому месту, если не изменишься. А если изменишься, ну, тогда все будет в порядке. Правда, Килда! — Его голос смягчился. Он вытянул серую руку, будто для того, чтобы коснутся моей, но так и не дотронулся до меня кончиками пальцев.

Измениться?.. Может, не в моих глазах было дело, когда я заметила, что Оомарк все больше и больше сливается с цветом земли, на которой сидит…

— А ты изменился, Оомарк?

— Думаю, да. Но, Килда, если ты не изменишься, я не смогу остаться с тобой. А если я не с тобой… Я не хочу быть один! Килда, пожалуйста, не заставляй меня остаться в одиночестве! Пожалуйста! — Он вытянул руки, будто хотел ухватиться за меня. И все же — я заметила — он, казалось, не мог довести движение до конца. Он или не мог, или не хотел прикасаться ко мне.

Когда я вытянула руки в ответ, он отшатнулся. Потом поднялся и медленно попятился, не отрывая от меня глаз, будто подозревал, что я попытаюсь его схватить.

— Ты должна измениться, Килда, должна!

Он развернулся и подбежал к одному из окружающих нас. Я аж вскрикнула, настолько его цвет напоминал горящий факел. Но когда Оомарк отступил от пламенного света, он обеими руками держал какую-то дрожащую лампочку. И протягивал ее мне.

— Съешь это, Килда! Ты должна это съесть!

То, что могло привести к борьбе — а я видела, что он решительно настроен — так и не произошло, потому что из-за двух огненных столбов прозвучал странный звук.

Он был придушенным, хриплым. Может, так бормотали бы слова на незнакомом языке. Оомарк оглянулся через плечо, уронил огненную лампочку и издал дикий крик ужаса.

Потом бросился бежать, и я потеряла его из виду. За ним, касаясь земли то одним, то другим кончиком, гналось нечто темно-фиолетовое, — возможно, это были два треугольника, спаянные посредине. От них исходило кулдыканье, будто они изо всех сил старались выкрикнуть что-то членораздельное.

Как ни неуклюже оно выглядело, но стремительно и целенаправленно следовало за Оомарком. Я не могла угадать, что это, но реакция Оомарка была такой, будто это что-то ужасное.

Оно промчалось мимо меня и исчезло, рванув по следам мальчика. Я попыталась ударить его сумкой с припасами, но то ли попытка моя была слабовата, то ли прикосновения на него не влияли. И никакого интереса ко мне оно не проявляло.

Кое-как я поднялась и направилась по следам охотника и жертвы. Все это случилось так быстро, что поначалу мной двигал, наверное, только инстинкт. Потом меня повлек вперед весь ужас этой погони. Что Оомарк все еще бежал, а фиолетовое нечто гналось за ним, я была уверена по звукам.

Мне не довелось долго быть свидетелем этой погони: неожиданно длинная волнистая малиновая лента вылетела, скрутившись, как раз передо мной. Мне не удалось избежать того, что извивалось у меня в ногах и затем со всей силы швырнуло меня на землю; удар оказался настолько сильным, что я лишилась и чувств и сознания.

Темно… Было очень темно. Зачем-то… по какой-то причине нужно двигаться… Эта потребность беспощадно пронизывала меня с ног до головы. Теперь я ползком волочилась, как черепаха. И все же эта потребность не давала мне передышки.

Вытянутые руки, на которых я подтягивалась вперед, неожиданно провалились во что-то влажное. Жидкость плескалась вокруг ладоней. Вода! Я жаждала этой воды больше, чем чего бы то ни было в жизни. Я волочилась дальше, упала снова, головой в воду. Потом пила и пила, будто никогда не смогу напиться. Она была такой вкусной и сладкой… Должно быть, я все еще пила, когда снова провалилась в темноту.

Я очнулась от сна, столь глубокого, что ни одно воспоминание не шевельнулось во мне, пока я не села и оглянулась вокруг с детским удивлением.

Солнечного света не было. Во мне шевельнулась мысль — а что такое солнце? Над головой должно быть яркое тепло. Я подняла лицо к небу — серебристо-серому небу, сквозь которое кольцами клубилась дымка. Прямого источника света, который я могла бы обнаружить, не было.

От пробуждения памяти я беспокойно заерзала. Мои глаза больше не болели. Да — это был нормальный, естественный мир, в котором не было сверкающих фигур. Я была рядом с прудом, в который впадал миниатюрный водопадик; из него струился маленький ручеек, над которым весели растения с высокими свежими зелеными листьями, по форме напоминающими лезвия древних мечей. В середине каждой грозди этих лезвий — как сокровище, которое они призваны были защищать — стебелек немного темнее, увенчанный большими белыми цветами; каждый лепесток был слегка украшен точкой мерцающего серебра.

Дальше росли кусты, отяжелевшие от цветов, кремово-белых или бледно-серебряных. Нигде — я медленно поворачивала голову, чтобы осмотреть долину, в которой была — нигде не было никакого другого цвета, кроме оттенков белого и кремового — у цветков, серебристо-серого — скал, и зеленого — листвы.

Я зачерпнула воду рукой и снова напилась. И все вспомнила.

— Оомарк?

Но это другой мир — должно быть, я каким-то образом вернулась на Дилан. Тогда — что с детьми? Вернулись ли они тоже? Или же они все еще в ловушке — на ней, в ней — как бы себе это ни представлять. Я должна найти их — или помочь найти.

— Оомарк!

Я встала на ноги; мое тело было на удивление легким, восстановившим силы. Теперь я не чувствовала ни усталости, ни острой боли, ни тупой. И не хотела есть. Я только испытывала нетерпение.

— Оомарк?

Рассматривая потревоженный мох и землю, я видела след, который продавила, когда ползла к бассейну. Может, если пойти назад по следу…

И действительно, я оставила хорошо заметный след, сначала сломав стену цветущих кустов, а потом и между деревьев. От цветов исходил сильный аромат, а среди них нежно порхали существа с прозрачными крылышками, насчет которых я так и не смогла решить — птицы ли это или очень большие насекомые. У деревьев были темно-зеленые листья. Между ними то тут, то там виднелись большие, плоские как тарелки цветы; такие цветы рисуют дети: большая середина, каждый лепесток отдельно от другого. Они тоже были зелеными, но намного светлее и ярче. У некоторых на лепестках была примесь голубого; других расцвечивала светло-серебристая пыль. И все же, и те и другие росли на одном и том же дереве.

Хотя мне нужно было срочно отыскивать детей, я все время оглядывалась по сторонам; казалось, я вижу детали отчетливее, чем когда-либо в жизни.

Следы того, как я ползла, закончились, наконец, в том месте, где начинались следы ног. Когда я их увидела, уверенность, что я освободилась от другого мира, разрушилась: это были следы моих собственных ботинок. Эти следы затем пересекались с маленькими, а также с еще одними большими. И те большие были странно бесформенными, так что нельзя было сказать, что за существо их оставило, кроме того, что, наверное, это были отпечатки преследователя Оомарка.

Итак, я шла по продолжению маленьких следов. Они вели вперед, петляя между стволами деревьев, будто Оомарк летел не разбирая дороги с единственной целью — лишь бы оторваться от преследования, что бы это ни было. Мой страх все возрастал; я побежала что есть духу в ту же сторону.

Деревья стали расти реже. Затем выбежала из рощи на открытую местность, но и здесь поле зрения было ограниченным из-за тумана. Оглянувшись, я увидела, как туман смыкается за моей спиной.

Деревья сменились кустами, многих из них украшали ароматные цветы. Что-то просвистело у меня над головой и скрылось. Должно быть, какая-то птица или другая летающая живность выискивала жертву.

У меня росло подозрение, что за мной наблюдают. Дважды я резко останавливалась и, оборачиваясь, осматривала пройденный путь. И хотя я не видела, что там что-то движется, все же чувство, что что-то только что торопливо спряталось, не ослабевало.

Ведший меня след, который был так отчетливо виден на влажной почве леса, здесь различить было труднее. Я нашла только несколько слабых оттисков, а на пересеченной тропинке остались отпечатки ботинок Оомарка и следы бесформенной ноги охотника. Раз я вообще потеряла их, и мне пришлось кружить вперед-назад, пока не нашла какую-то грязную и примятую траву, которая — подумалось мне на первый взгляд — должно быть, была местом, где Оомарка схватили. И все же, в утешение мне, чуть дальше был след ботинка.

Здесь он резко повернул направо. Интересно, пытался ли он повернуть обратно в лес, уйти с открытого места — ведь здесь не было никакого укрытия, кроме травы, толстой и сочной, хлещущей меня по лодыжкам, когда я пробиралась сквозь нее.

Эта особая туманная атмосфера скрывала деревья, из которых я вышла. Я была окружена маленьким открытым пространством, которое передвигалось вместе со мной, будто я была под каким-то передвижным колпаком, созданным, чтобы навсегда ограничить мне поле зрения. Я с трудом брела сквозь траву и камни, пока не оказалась у каменного возвышения высотой с дерево. Когда я дошла до этого места, то услышала рыдания, самой своей безнадежностью подававшие мне сигнал об опасности.

Настороженная, я стала двигаться бесшумно, как только могла, с осторожностью ставя ногу на гравий и камушки, обильно разбросанные среди камней, пока не добралась до места, откуда можно было взглянуть вниз со склона.

И как раз на границе видимости, у стены тумана, были те, кого я искала. Оомарк был втиснут меж двух камней, будто изо всех сил пытался пролезть в самый узкий кармашек безопасности. Он плакал, но походило это больше на блеяние, звук, исходящий, наверное, от человеческого существа, которого страх довел почти до безумия. И он все еще слабо двигал руками, будто толкал что-то, будто старался так защититься от нападающего.

И все же то нечто, что охотилось на него, было скорее в отдалении, чем вблизи, расхаживая вперед-назад, будто его отгораживала от мальчика какая-то невидимая стена. Он… оно… нечто — у меня перехватило дыхание от изумления, и в то же время я была совершенно уверена, что мои глаза достоверно докладывали о том, что там бродит. Размером с человека, в целом гуманоид; я никогда не видела ни человека, ни инопланетянина, похожего на него. Его плечи были широкими и ссутулившимися, отчего и без того большая голова при движении не держалась прямо, а наклонялась вперед. Руки были длинными. Ноги толстыми, и он был покрыт черными волосами, кучерявыми, как шкура у домашних животных. И все же это не было животным — ибо по всему волосатому телу виднелись остатки одежды, спутанные и связанные вместе, будто оно старалось сохранить их, как, бывает, держатся за амулет, хотя, возможно, существу было бы намного удобнее их отбросить.

Снова и снова оно останавливалось и поворачивалось к Оомарку, и мне было слышно то же нечленораздельное бормотание, которое оно издавало во время погони. Но Оомарк не отвечал и не двигался, если не считать этих толкательных движений.

Интересно, почему существо не подошло и не высвободило мальчика из этого неудачного укрытия? Уж, конечно, его сила была бесконечно больше, чем у маленького ребенка. И все же было очевидно, что по той или иной причине оно не могла достигнуть цели своей охоты, какова бы эта цель ни была.

И эта нерешительность или неспособность давали мне шанс спасти его. Я стряхнула с плеча сумку с припасами. Затем переложила ее содержимое в перед пиджака. Потом начала искать камни подходящего размера и веса.

Глава 7

С потяжелевшей сумкой в руке, я скользила вперед, используя камни как прикрытие. Эта чудовищная фигура снова начала расхаживать. Поступь была столь неуклюжей и неторопливой, что мне подумалось, что, может быть, и реакция у него не слишком быстрая. Но полной уверенности в этом не было. Недооценка противника может привести к катастрофе.

Я следила за этим рысканьем, выбирая удобный момент для нападения. Потом прыгнула, изо всех сил размахнувшись сумкой, метя в голову чудовища. Но мое импровизированное оружие было не слишком удобным, и удар пришелся по касательной ниже, в плечо.

И все же, ударило оно довольно сильно, чтобы зверь закричал. Он пошатнулся и рухнул на колени. Я проскочила мимо и бросилась к камням, где был Оомарк. Уже там я развернулась на случай нападения, которое это нечто могло предпринять.

Оно все еще стояло на коленях, держась лапой за плечо, по которому я ударила, и издавало мяукающий звук, качая головой. Надолго ли оно выедено из строя, я сказать не могла. Я схватила Оомарка, хотя он слабо пытался отбиться от меня, и кое-как выцепила его из расщелины.

Он отбивался; ясно было, что, отстаивая свою свободу, он просто слишком взвинчен, чтобы вникать, кто я такая. Я получала укусы и царапины, но крепко его держала, стараясь между делом утешить его словами ободрения, что он уже не один.

Не знаю, какое из утешений все-таки до него дошло, или он просто устал и не мог сражаться дальше, но, наконец, обмякнув, он просто повис у меня на руках. Одной рукой я потянулась к сумке, а второй старалась опереть его о себя.

Зверь был все еще занят полученной раной. И едва мне поверилось, что мы, может быть, спасемся, эта волосатая голова развернулась и уставилась прямо на нас. Нос был почти незаметен, а глаза оказались парой таких маленьких глубоко сидящих пуговиц, что их вообще не было видно. Рот, как щель, сейчас был открыт, будто существу не хватало воздуха. А видневшиеся клыки выглядели так угрожающе, что моя сумка с камнями воспринималась теперь как соломинка, воюющая с лазером.

— Оомарк! — Я старалась придать голосу приказной тон, пробиться сквозь страх, который сковал его. Несомненно, я не могла одновременно нести его и защищать нас обоих. — Оомарк! Нам надо уходить! Ты понимаешь?

Я чувствовала, как маленькое тело, прижавшись ко мне, болезненно вздрагивает. Он шумно вдохнул, но все-таки ответил: — Килда? — будто вдруг осознал, что между ним и источником его страха теперь стояла я.

— Да, я Килда! — Времени на долгие утешения не было. Надо было убегать, пока это нечто снова не преградило нам путь. Я сдерживала нетерпение, приговаривая: — Я пришла, Оомарк. Но теперь ты должен тоже действовать. Если я возьму тебя за руку, ты пойдешь? Я не смогу тебя нести.

— Килда, оно! — Из-за его хватки я не мог идти. — Оно нас поймает!

— Нет, если уйдем, не поймает. — Я тщательно контролировала голос. — Я ударила его, Оомарк. Оно ранено. Но мы должны уйти, пока оно не остановило нас.

Мальчик повернулся посмотреть на него. Поворачиваясь, он задел макушкой о мою руку. Должно быть, я вскрикнула от удивления, потому что он снова крепко прижался ко мне.

Однако меня напугали не действия зверя. Напугало меня нечто на голове моего подопечного, то, что я увидела, когда взглянула внимательнее. Одинаково расположенные, над каждым виском, маленькие выпуклости. Бугорки были слишком правильной формы, так что это не были шишки, полученные, когда он убегал. Ранками они тоже не казались — он не вздрогнул, когда я слегка их задела.

Я рассмотрела его повнимательнее. И правда, его кожа стала странно серой. И на ногах и руках, там, где пиджак и бриджи были разорваны и сквозь них виднелась кожа, она была покрыта мягким светлым пушком. Он изменился, сильно изменился — стал чем-то совсем иным, а не маленьким человеческим мальчиком.

На секунду я даже забыла о волосатом чудище, нашем общем враге. Но от звука, громче, чем его прежнее мяуканье, я о нем вспомнила. Существо снова стояло на ногах, но шло неровным шагом. И я начала надеяться, что своим ударом что-то ему повредила.

Он проковылял к нам два или три шага. Я туго сжимала в руке ремень сумки — наготове — и замахнулась. Я собиралась нанести удар. Но, должно быть, существо восприняло это как предупреждение. И остановилось.

Я смотрела, как двигаются его губы, а в уголках щелеобразного рта собирается слюна, будто перед участием в какой-либо битве. Затем оно подняло ладонью верх одну лапу, пустую, и протянуло ее, обращаясь ко мне; скорченные губы издали два слова, искаженные, далекие от четкой человеческой речи, но понять их все-таки можно было.

— Нет… друг…

Вытянутая рука вернулась к горлу; она теребила и щипала волосатую кожу, будто существо было так выбито из колеи неспособностью объясниться со мной, что готово было вырвать слова из голосовых связок.

Лишь спустя некоторое время я шевельнулась. Теперь оно давало понять — насколько могло, — что не стоит у нас на пути. Насколько можно было верить этой перемене в отношении, я понятия не имела. Однако правда было и то, что, наверное, оно с легкостью могло бы вытащить Оомарка из камней, а ведь не сделало этого. Возможность нельзя было упускать…

Пока я раздумывала, оно повернулось к нам спиной. Все еще держась рукой за плечо, оно заковыляло прочь. И не повернулось взглянуть еще раз в нашу сторону, а продолжало уходить. Что это — уловка, и оно подкрадется к нам где-нибудь в засаде за камнями?

Но оставаться на месте — тоже не решение. Я подумала, что, несмотря на туман, я, может быть, смогу вернуться обратно в леса, возможно даже к пруду, у которого проснулась. Только вот — что мне это даст? Важно было — я не сомневалась — найти Бартаре и эту таинственную Леди. Дверь должна открываться в обе стороны, и если однажды мы через нее проникли сюда, то должны и выйти обратно. Нужно только найти ее. И самый простой способ это сделать — найти того, у кого ключ.

— Оно ушло. — Я нежно повернула голову Оомарка, чтобы он увидел это сам. — Теперь, когда оно ушло, мы тоже должны идти.

— Теперь… Быстрее, пока оно не вернулось! — Он ухватил меня за ремень и потянул к открытой местности. Но у меня было собственное представление о маршруте. Мы должны иметь какую-то цель, к которой идем.

— Оомарк, ты же хочешь уйти отсюда, с этой планеты, ведь хочешь?

Он не поднял головы посмотреть мне в глаза, а взглянул на меня как-то странно, украдкой. И в то же мгновение меня поразило, что его глаза не были больше теплыми карими глазами, а жесткими, сверкающими золотом — я никогда раньше не видела таких глаз на лице человека.

— Отсюда! — повторил он. — Да, Килда, пожалуйста! Пока оно не вернулось!

— Оомарк, ты еще знаешь, где Бартаре?

И снова взгляд этих золотых глаз.

— Я всегда знаю. Ей все равно — уже все равно.

— Почему?

— Потому… потому… — Его личико искривилось в растерянности. — Думаю, потому что теперь это не имеет значения…

Я хотела знать, почему это не имеет значения. Но как-то не могла заставить себя спросить. Вместо этого спросила:

— Сейчас ты можешь ее найти?

Он глянул прямо на меня долгим, проницательным, не детски пристальным взглядом. И в нем было что-то холодное и чужое, не от того Оомарка, которого я знала.

Потом он кивнул.

— Сейчас могу. Пошли!

Он схватил меня за руку и потянул налево, от скал. По крайней мере, если только существо не вернулось обратно, сделав круг, после того как исчезло из виду, мы направлялись в сторону, противоположную той, где оно пропало в тумане.

— Я хочу есть, — объявил он через секунду или две.

Казалось, уж очень быстро он пришел в себя после полного ужаса и короткого периода безумия. Я немного удивилась этому, раздумывая, естественно ли это или еще одно проявление произошедшей в нем перемены.

— Очень хорошо. У меня есть припасы. — Я пошарила рукой в куче продуктов, которые хранились у меня в передней части пиджака.

Он скорчил рожу.

— Не этот хлам — настоящую еду.

— Ну, она вполне настоящая, — заверила я его, — хотя и немного помятая. Давай найдем место подальше от этих камней и поедим. — Сейчас, когда он упомянул о еде, я поняла, что тоже хочу есть.

Попадающиеся время от времени россыпи камней постепенно перешли в полоски песка и гравия. Но это было самым насыщенным и красочным из всего, что я видела на фоне белого и зеленого — многие камушки были глубоких теплых тонов и напоминали мне сияние, через которое мы прошли раньше.

Оомарк отпустил мою руку и метнулся в сторону, наклонившись, вырыл что-то из земли. Он вернулся с растением, напоминающим по форме веер темно-фиолетового цвета; в его мясистых листьях просвечивали зеленые прожилки.

— Вкусно! — Он размахивал им у меня перед носом; болтавшийся лоскут ткани разорванного рукава открывал его руку, на которой серые волоски стали выглядеть еще длиннее и толще, чем раньше. Он аккуратно разорвал растение пополам и предложил мне одну часть, откусив от другой с нескрываемым удовольствием. Я покачала головой. Я не сомневалась — отобрать у него его часть я не смогу. Но и положить такое себе в рот — тоже.

Он жевал и глотал. — Вкусно! — подстегивал он меня, удивляясь моему отказу.

— Ешь, конечно. Но оставь немного места и для настоящей еды. — И снова моя рука потянулась к пиджаку, чтобы убедиться, что все еще ношу там необходимую еду, хотя сколько времени продержится этот запасик, я не знала. Это ведь только дело времени — а потом и меня обстоятельства вынудят есть то же самое, что Оомарк сейчас поглощает с таким удовольствием.

Мы нашли местечко для отдыха. Оно показалось мне безопасным, потому что место было вполне открытым, и у меня был обзор во всех направлениях. Оомарку здесь тоже понравилось.

Сев на землю, он потянул за подошвы ботинок.

— Ноги болят. Кажется, ботинки жмут. Посмотрю-ка почему…

Его жизнерадостное возвращение к нормальности после такого испуга все еще немного изумляло меня. Не верилось, что его способность приходить в себя после шока так велика, но хоть за это спасибо.

Пока он высвобождал ноги, я вынимала всяческие контейнеры, забивавшие мой пиджак. И хотя я легко могла бы съесть все, что было сейчас передо мной, но открыла только одну упаковку, разломав толстую плитку на две порции. Это был пирог с обогащенными протеином фруктами — высокоэнергетичная пища, и очень вкусно.

И все же, когда я поднесла свой кусок ко рту, мне показалось, что от него пахнет как-то не так. Нужно было заставлять себя жевать и глотать это, и вкус не доставлял мне удовольствия. Я вспомнила, как раньше Оомарку не понравился шоколад. А может, если попробовать еду или воду этого мира, то начинаешь испытывать сильное неприятие к своей естественной еде? Я упрямо ела этот кусок. И чем дольше я старалась, тем менее противным он становился, так что последние кусочка два были вполне нормальными по вкусу.

— Этот твой, — я протянула Оомарку вторую половину.

Он покачал головой.

— Не хочу. Он испорченный, что ли. Я даже отсюда чувствую, что он плохой. Не надо есть такую дрянь, Килда. Еще отравишься.

И он наотрез отказался поесть что-нибудь из моих припасов. Поскольку накормить его силой я не могла, пришлось принять, что он был вполне сыт растениями, которые съел.

Возможно позже, если он больше не найдет таких растений и будет действительно голоден… Я сбросила верхний пиджак и сделала из него поясную сумку. Прежняя сумка должна остаться оружием. Теплый воздух ласкал кожу рук. Хотя на мне была только исподний жакет, короткий, без рукавов и с глубоким вырезом, мне не было холодно.

Казалось, серый свет придавал моей голой коже иной оттенок. Я не стала такой же серой, как Оомарк; скорее моя коричневая от природы кожа стала еще более темной и красновато-коричневой. У нее появился блеск, будто ее намазали жиром. И все же на ощупь она была нормальной. Жаль, не было зеркала; в его отсутствие я провела по голове рукой, стараясь на ощупь определить, как выгляжу.

Результат был не таким мгновенно ужасающим, как когда я взглянула на свое отражение в спальне, но все же сильно напугал меня. Во-первых, мои волосы, всегда такие кучерявые, что с трудом расчесывались, так что мне приходилось стричь их более коротко, чем диктовала мода, ниспадали теперь прямыми прядями. Я вырвала волосок: он не был коричневым, а стал зеленым! Именно зеленым!

На ощупь глаза, нос, рот остались, кажется, такими же, как и всегда. И на том большое спасибо.

— Так-то лучше! — Оомарк стащил с себя ботинки, отбросив их в сторону, будто больше никогда не хотел их видеть, и вытянул вперед ноги.

Его ноги — о нет! Я, наверное, настолько отказывалась верить в то, что видела, что закричала бы, если б не боялась издать хоть звук. Это больше не были человеческие ноги. Пальцы срослись вместе, так что то, на что я смотрела, представляло собой скорее нечто среднее между деформированной ногой и раздвоенным копытом, а шерсть стала намного длиннее и гуще.

— Оомарк. — Я вся съежилась, но заставила себя протянуть руку, коснуться роговой части копыта и провести по шерсти. Я как-то неистово надеялась, что это обман зрения, что я прикоснусь к нормальной ноге.

Но это было не так. Копыта Оомарка, его волосатые ноги — все это можно было пощупать так же, как и увидеть — также как зеленые волосы, которые я выдернула.

— Ну вот, теперь мне намного легче идти, — объявил он. Очевидно, вид копыт его ничуть не смутил. Может, он и ожидал их увидеть, когда снимал ботинки. Затем он размял ноги, как, наверное, делают, освободившись от мучительных уз.

И когда я оглядывала его от копыт до макушки, то увидела кое-что еще. Выпуклости на висках заметно увеличились. Они уже не были круглыми и покрытыми кожей. Наоборот — они были кривыми, заостренными и кремово-белыми — они стали рогами!

Бывает, наступает момент, когда, пережив слишком много потрясений, начинаешь спокойно воспринимать то, чему глаза отказываются верить. И я почти подошла к этой точке. Или же я была настолько потрясена, что уже ничего не могла счесть ненормальным. Да, странно, но это уже нисколько не напугало меня.

Когда мы пошли дальше, у меня снова появилось ощущение, что за нами следят. Но туман опустился такой плотной пеленой, что единственное, в чем я могла убедиться, бросая назад частые взгляды, это что преследователь — кем бы или чем бы он ни был — не подступал близко.

Оомарк не поднял отброшенные ботинки, а оставил их валяться там, где бросил. И еще дважды он по дороге выдергивал из земли и жевал фиолетовые растения, каждый раз предлагая их и мне. Но мне не хотелось. Один раз я взяла кусочек, чтобы рассмотреть его поближе, но его запах был для меня так же неприятен, как, казалось, был для Оомарка запах моих припасов. Даже просто подержав его в руках, я, выбросив его, вытерла их о бриджи.

— Далеко мы от Бартаре? — требовательно спросила я, когда уже казалось, что конца не будет нашему походу. Местность вокруг была сплошными открытыми лугами, с толстой, сочной травой. И ни один кустик не нарушал эту ровную поверхность. Трава росла странными кругами, словно все было аккуратно размечено. По краям эти круги обрамляла более высокая и темная зеленая поросль. Я заметила, что Оомарк старался не наступать на эти более темные ленты, когда переходил через них. И я последовала его примеру, отчасти оттого, что врожденная осмотрительность подсказывала мне, что ни одна предосторожность не повредит.

Мы были в центре одного такого круга, когда я задала этот вопрос. Он шел впереди, и потому оглянулся через плечо; его рога стали еще заметнее. И еще я увидела, что его уши, когда-то такие маленькие, удлинились, и теперь поднимаются выше макушки.

— Не знаю. Она там… — Он уверенно ткнул вперед в туман.

Но где это «там»? Казалось, он понятия не имел, и когда я проявила настойчивость, признался, что не может сказать — что он только ощущал, что она была впереди, и что если мы пройдем достаточно далеко, то найдем ее. Я неуверенно взглянула в туман, и хотя никак не могла измерить, далеко ли он простирался, но была уверена, что в начале этого путешествия поле зрения у меня было намного больше, и что внешняя пелена постепенно сжималась; это было отнюдь не приятно, особенно если учесть, что я была твердо уверена — за нами следят. А что если из-за этого тумана, самого плотного, какой мне когда-либо доводилось видеть, мы уже заблудились? Тогда мы легкая добыча — для кого угодно.

Неплохо было бы найти какое-нибудь убежище или забиться в дыру, пока туман не рассеется полностью или хотя бы не станет таким, каким был, когда я вышла из леса. Но не успела я этого предложить, как Оомарк подошел ближе. Его нос, ставший больше, чем нормальный, с широкими, раздувающимися ноздрями, был повернут влево и, казалось, вынюхивал воздух.

— Давай останемся здесь, в кольце фольков, — сказал он. — Там другие.

Изменилась не только его внешность: его речь стала странной, выбор слов другим. Теперь меня удивляло то, что он делал — опустился на четвереньки и ползал по внутреннему периметру круга, прижавшись головой к земле, просто порывисто впитывая запахи по ходу движения. Завершив этот круг, он снова вскочил на копыта.

— Это хорошее место. — Он похлопал по земле с обеих сторон. — Другие не прорвут круг, знаешь ли. Мы выждем здесь, пока туман снова не рассеется.

Я села, чтобы поближе рассмотреть его изменившееся лицо, надеясь, что, может, выражение лица мне поможет.

— Что там за другие, Оомарк?

— Другие — Темные. Они и фольки никогда не бывают заодно. Но здесь фольк в безопасности, если только не время приносить жертву, и он не печально избранный. — Он вздрогнул, как бывает, когда думаешь о каком-то хорошо знакомом ужасе.

— А кто такие фольки? — осторожно продолжала я. Тот Оомарк, которого я знала, почти исчез, растворился в этом чужом ребенке. Я изо всех сил старалась как-то поймать и удержать тот последний остаточек, но как это сделать, я не знала.

— Фольки? Тебе что, туман в голову ударил, Килда? Это же всем известно, фольки — ты — я…

— Бартаре, и Леди?

— Все, да, все, — кивнул он.

— И все остальные? И тот, кто преследовал тебя?

Мне подумалось, он выглядел несколько удивленным.

— Он… он не из Темных, и не из фольков тоже. Он — Между. — В его фразе слово «между» стало названием вида. — И ты такой станешь, Килда, если не будешь внимательной. — Этой последней фразой он метнул в меня, как угрозой.

Вообще-то, я сразу же глянула на свои собственные руки, чтобы посмотреть, не показалась ли на них грубая серая шерсть и не превращаюсь ли я в монстра, такого же, какого ударила сумкой с камнями. Но моя кожа — правда, темная и блестящая — оставалась гладкой.

— Как я им стану?

— Если ты сама не примешь, то и тебя не примут, — сказал он торжественно. Наверное, провозглашал закон или правило. — Полпути ты прошла. Но еще полпути тебя должно провести путешествие. Сними ботинки, коснись ногами земли, чувствуй!

Я не решалась. Оомарк сбросил свои ступни, как скорлупу, и обнаружил копыта. Если я сброшу мои, увижу ли такую же мутацию? Я попыталась пошевелить пальцами — и была уверена, что чувствовала: они шевелятся. Но все же следует знать! Я стащила ботинки.

Мои ноги! Нет, копыт у меня не было, но они были не такими, как раньше. Пальцы стали длиннее и тоньше. И даже более сложно устроенными — на каждом показался еще один сустав. Я освободила их. Они оказались намного более цепкими, чем положено быть человеческим пальцам. Эти новые, гибкие конечности при прикосновении с землей вцепились в почву.

Все мое тело пронзило потрясение, будто эти пальцы, врывшись в землю, наткнулись там на источник энергии, потоком хлынувший вверх по ногам, ко мне в тело. Я отдернула их и постаралась снова залезть в ботинки.

Но мне это не удавалось. Удлинившиеся пальцы никак там не умещались, или скрючивались так, что я не смогла бы ходить. А когда я старалась собрать их вместе и засунуть как в чехол, они сами по себе извивались в разные стороны, будто жили своей собственной жизнью и решительно пытались вернуться к почве.

Наконец я оторвала у ботинок подкладку и с мстительной тугостью обвязывала ноги этими полосками, будто имела дело не с собственной кровью и плотью, а с восставшими существами, которые боролись против меня.

Как только я закончила такую перевязку, сделав так, что ни один из пальцев не касался земли непосредственно, они затихли. И я почти верила, что под этой обмоткой спрятаны нормальные человеческие ноги. Идти дальше придется без ботинок, но обмотки остались мерой предосторожности, отказаться от которой я не осмеливалась.

— Не очень-то умно, Килда, — прокомментировал Оомарк. — Лучше бы ты шла по тропам фольков, а то затеряешься, ты ведь не из Темных.

— Я — Килда с'Рин, — сказала я вызывающе. — Я не из этого мира. И ты тоже, Оомарк Зобак!

Он засмеялся в ответ, и что-то совсем недетское звучало в его смехе.

— Из этого, Килда, из этого — как и я. И скоро ты не сможешь этого отрицать. Не сможешь.

Глава 8

В тот момент спорить мне не хотелось — в Оомарке сейчас было что-то такое… Хотя он все еще был маленьким мальчиком, он вдруг повзрослел — и стал скрытным. Мне не нравились те взгляды, что он бросал украдкой в мою сторону — злорадствуя ли над моими трудностями или ища во мне перемену?

Я еще раз вынула еду. Но он так и не съел ничего из того, что я предложила. Я ела — намного меньше, чем хотелось. Но надо ограничивать себя. Ведь эти запасы не пополнишь.

Пошел дождь, а может, это туман, становящийся все гуще и гуще, конденсировался на наших телах. Мне было видно не дальше кольца, в котором мы сидели. Довольно странно — но от сырости я не чувствовала себя неуютно.

У меня было какое-то странное ощущение на макушке — подняв руку, я нащупала, что мои волосы не прилипли к голове из-за влаги, а стоят вертикально, и пригнуть их можно только прижав рукой. Из-за влаги на коже и волосах расхотелось пить.

Взглянув на Оомарка, я увидела, что он лижет тыльную сторону ладони (теперь волосы росли и там), и даже руки повыше, прямо как мокрый кот, привередливо выполняющий свой туалет; оказалось, все это его ничуть не смущало.

Потом его голова резко вздернулась, и он уставился куда-то через мое плечо. Я заставила себя посмотреть в ту же сторону. Сначала мне была видна только дымка. Потом я уловила какую-то тень, которая не плыла вместе с туманом, а пробиралась сквозь него. И хотя я ни звука не слышала, она кралась по окружности кольца. Так вот что за нами следило?

Я дотянулась до тяжеловесной сумки. Как я мечтала теперь о станнере, хотя, конечно, бластер был бы еще лучше. Однако это нечто — что бы это ни было — так и осталось темной тенью.

Оомарк поворачивался, не отрывая глаз от движущейся тени. Интересно, видел ли он ее лучше, чем я?

— Что это?

— Это Темный.

Его ноздри раздулись, будто проверяя воздух, и потом он добавил:

— Он не может пройти сквозь кольцо. Так что… — Его голова приподнялась. — Там еще что-то есть.

В тот момент и я унюхала его запах и в отвращении отвернулась — тошнотворный запах. Через наше убежище пронеслось зловоние давнего гниения и грязи. Должно быть, я вскрикнула, потому что Оомарк сказал:

— Темные. Они всегда так пахнут. Но вот другой…

Он встал. Темная тень по кругу проскользнула перед ним. Но Оомарк продолжал вглядываться в туман впереди. Секундой позже он покачал головой.

— Оно там. Думаю, наблюдает, но не знаю, что это может быть — не воняет так, как Темный.

Продолжить ему не дал заглушивший его слова донесшийся издалека высокий звук, от которого у меня мурашки по спине побежали. И на этот трубный зов ответили — и ответ звучал так близко, что мне подумалось, может быть, это та самая тень за стеной кольца. Ответом было низкое сердитое рычание.

И снова зов, точно вызов, требование — так был он похож на приказ. Последовало рычание — протест, мрачная жалоба. Но в ответ на третий рев рычания не последовало, а лишь донеслось глубокое мычание — может, это и был требуемый ответ.

Оомарк снова присел на корточки, — руки рядом с коленями — и свернулся калачиком, будто пытаясь стать как можно меньше, чтобы его не заметили. Я видела, что его плечи подергивались мелкой дрожью. Голова была спрятана на коленях, так что лица мне не было видно.

Хотя я обыскивала взглядом стену тумана, но больше не видела этой темной тени; зловония от нее тоже не осталось. Там, в сером клубении воздуха, снова прозвучал рев. Теперь в нем не было требовательной нотки, скорее злорадство, обещание, что худшее еще впереди. Не успело его эхо замолкнуть, как раздалось тявканье, звук, от которого меня невольно потянуло закрыть руками уши. Мне хотелось увязнуть в земле и покрыться защитным дерном.

— Что это? — полушепотом спросила я Оомарка. Казалось, он столько знает об этом месте, — его страх сейчас стал столь очевиден, — что мне подумалось, он сможет объяснить мне.

— Охота! А-а-а-а! — Его слова перетекали в стон чистого страха. — Он охотится…

— Кто? — я дышала Оомарку в плечо. В ответ он замахнулся на меня, будто в нынешнем состоянии не мог отличить друзей от недругов. — Кто? Скажи мне! — трясла я его.

— Вождь Темных. — Эти странные желтые глаза, которыми Оомарк обозревал теперь чуждый мир, безотрывно смотрели на стену тумана. Язык лизал губы. — Зовет свою стаю на охоту.

Утешительного ничего не было. Все еще не отпуская Оомарка, я с напряжением выслушивала хоть какой-нибудь звук в темной дымке. Но когда рев прогремел снова, звук был уже слабее, дальше, а отвратительное тявканье, отвечающее на него, было едва слышно.

Я почувствовала, что Оомарк немного расслабился. Он снова облизал губы. Нюхал воздух.

— Темная гончая ушла, — сообщил он.

Я знала, что должна вытянуть из Оомарка все, что он знает или подозревает об этом мире. Путешествовать вслепую, не зная, когда и откуда может выпрыгнуть опасность, было слишком большим риском. Знания были моей надеждой.

— Оомарк, ты должен рассказать мне все, что знаешь об этом мире — о таких вещах, как Темные и охотники…

И снова он хитро посмотрел на меня исподлобья.

— Пожалуйста, Оомарк. Если нам надо идти дальше, мне нужно знать, какие здесь таятся опасности.

Он пожал плечами.

— Ты сама выбрала свое непонимание. Ты станешь от того другого места, а не полностью от этого.

Я возмутилась.

— Я вообще не из этого места. Я вернусь в свое собственное место!

— Вот видишь? — Он развел руками. — Ты выбираешь быть Между. И, следовательно, охотник Темных и такие, как он, могут охотиться на тебя. Ты хочешь знать? Вот, средства перед тобой, но ты не хочешь ими пользоваться.

— Оомарк! — Я исчерпывала запас терпения. — Расскажи мне, что можешь.

Мальчик раздумывал. Я подумала: «Если он откажется, то как мне его заставить?»

Потом он медленно сказал:

— Я всего не знаю, разве что когда что-то вроде горна охотника звучит, то здесь, — он коснулся лба, — здесь появляется знание. Я знаю, что можно есть и пить, что мы можем встретить по дороге, и друг это или враг. Но до того как это происходит, я этого не знаю, правда. Только когда вижу или слышу…

Он говорил правду, я не сомневалась. И, не успела я вытянуть из него побольше, как он приподнял голову и указал мне подбородком.

— Тот Между, который был у камней, здесь.

— Чего он хочет? — Казалось, Оомарк был так уверен, будто действительно видит волосатое существо.

— Ищет еду.

У меня в голове мелькнула ужасающая догадка: это мы добыча, которую выслеживает серое чудище? Я покрепче уцепилась за сумку, приготовившись тратить все силы, защищая нас.

Оомарк коснулся моей руки и покачал головой.

— Не мы. Он не то чтобы охотник. Нет, он охотится за тем, что ты носишь — едой из другого места.

— Почему?

— Я не знаю, только она его притягивает. Она ему так нужна, что он просто жить без нее не может. Он ни о чем другом думать не может, только об этом. Потому я могу, в свою очередь, почувствовать его ужасный голод в себе. — Оомарк приложил руки к животу, потирая его.

Но почему? Почему существу из этого мира понадобились мои запасы? Ему не удастся их отобрать, сказала я себе неистово. Этот узел был у меня в руках, да и сумка наготове для любого нападения.

— Да, вот что ему нужно. Он будет идти за нами, пока у него хватит сил. Он ранен, ты же знаешь. Ты ранила его, когда ударила. Сюда. — Оомарк ткнул пальцем в свое плечо, с осторожностью, будто опасаясь надавить на рану.

— И все-таки он очень сильный. — Я слишком хорошо помнила эту огромную тушу, и у меня не было желания иметь дело с его нападением.

— Он устал, и ему больно. Сейчас он нашел другое кольцо и отдыхает в нем. Но когда мы пойдем дальше, он тоже пойдет, — с уверенностью докладывал Оомарк, и я ему верила. Нам нужно избавиться от этого преследователя или обескуражить его.

Странно, хотя я устала, когда мы устраивались в этом кольце, спать не хотелось. Кажется, Оомарку тоже. Хотя потом мы разговаривали немного, проводили время (а сколько времени, я не могла сосчитать), будто ждали какого-то сигнала. И от ожидания мне было как-то не по себе. Это был тихий, медлительный период между двумя вспышками действия.

Больше звуков мы не слышали. Тени в тумане тоже больше не двигались. Наконец я осознала, что занавес поднимается, что я вижу больше. Оомарк поднялся на ноги, вернее, на копыта.

— Время выступать. Пора нам в путь. Я голоден.

Я потянулась открыть сумку. Он покачал головой.

— Я хочу настоящей еды, а не той, которую нюхать противно! Пошли!

С этими словами он пересек границу темно-зеленого ободка кольца; его копытца застучали по полоске скалы за кругом. Я посмотрела на свои ботинки. Ясно было, что надеть их снова не удастся. Защищать ноги придется обмотками. Причины тащить на себе лишний груз не было, потому я оставила их лежать там, а сама пошла за мальчиком.

Туман рассеивался все быстрее. Местность, на которой мы сделали привал, была ровной, ее пересекали множество колец разного размера. Неподалеку одно из таких колец было занято. Сгорбленная фигура, которая как раз неуклюже вставала на ноги, была чудищем, охотившимся за Оомарком. Лохмотья, служившие ему одеждой, развевались по ветру. Оно повернуло голову в нашу сторону. Одна рука висела без движения. Но другая двигалась, и оно вытянуло пустую руку ладонью вверх. Я видела, что его рот шевелится, как и тогда, когда существо старалось заговорить.

И снова это усилие было сильным, судорожным, пока мой страх не смягчился налетом сочувствия. Даже я могла на расстоянии понять, что он не желал нам зла, по крайней мере сейчас, и просил то, что я несла. Почему ему так хочется еды, которую Оомарк отвергал? Щель рта двигалась, в уголках показалась слюна. А рука, дрожа, будто от напряжения, умоляюще протянулась ко мне.

— Пошли! — Оомарк потащился вперед. Он нетерпеливо оглянулся. — Мне нужна еда.

— Едааааааа. — Слово было жалким подражанием слову мальчика, но существо все же произнесло его.

Согнутой рукой я покрепче прижала к себе припасы, а другой рукой замахнулась утяжеленной сумкой. И все же я колебалась. И в тот момент я уже знала, что не смогу сделать все то, что диктовал мне здравый смысл ради нашей же безопасности. Я зажала зубами ремень сумки с камнями, держа ее наготове. Потом просунула руку в припасы, и, не глядя, схватила, что первым попалось под руку. Это был кусок шоколада.

Не глядя — лишь бы не стать более щедрой, чем осмелилась, я бросила это в ту сторону, где было существо, и побежала за Оомарком. Но мальчик остановился, и, когда я нагнала его, сердито посмотрел на меня.

— Зачем ты это сделала?

— Потому что… жалко было…

— Его? — И указав в ту сторону, он засмеялся смехом, который мне не понравился.

Я повернулась посмотреть назад; существо припало к земле, вытянулось, как Оомарк при звуке того ужасного рева. Оно не пыталось идти за нами.

— Что… что случилось?

— Тебе было жалко. — Он усмехнулся надо мной, его губы сложились в неприятную улыбку, напомнившую мне… о Бартаре! — Тебе было жалко. Но сейчас его еще жальче! — Мальчик ткнул пальцем в фигуру.

— Почему?

— Ты дала ему еды — так посмотри же на него! Ему больно, больно, больно. И он заслуживает эту боль! Он ни то, ни се. Может, вскоре он станет вообще ничем.

— Оомарк! — Я старалась схватить его за руку, но он не давался, смеясь с ненавистью. — Эта еда… она отравила его?

— А если нет, он об этом пожалеет. Ты тоже, Килда, ты тоже. Посмотри на себя, только посмотри!

Теперь он схватил меня за руку, и рывком поднес к моим глазам, сжав ее так сильно, что остался синяк.

Коричневый блеск на моей коже стал сильнее. Вокруг моей плоти начинала образовываться какая-то твердая скорлупа. Я отдернула руку, отказываясь смотреть на нее.

— Ты не остановишь это, знаешь ли. — Оомарк стал не таким насмешливым. — Посмотри на меня! — Он танцевал, подпрыгивая то на одном, то на другом копытце, поворачиваясь так, чтобы я могла разглядеть его со всех сторон. Его руки потянули пиджак, расстегивая его. Теперь он сбросил с себя его и исподний китель, так что оказался голым по пояс. Голым? Нет! Его тельце было полностью покрыто мягким серым пушком. На руках и плечах он рос не так плотно — можно было разглядеть кожу — но у пояса длиннее и толще.

— Оденься! — Я попыталась изречь приказ, как могла когда-то раньше.

— Нет! — Он лягнул один из пиджаков. — Нет! — Он широко развел руки и бесился в нелепом танце. — В них жарко. Они царапаются. Они мне больше не нужны — никогда!

Подпрыгивая, он поскакал дальше, будто боялся, что я поймаю и попытаюсь одеть его силой. В отличие от выброшенных ботинок, пиджаки я не оставила, но плотно скрутила их и засунула в сумку с камнями.

— Пошли! — кивал он мне. Но я еще раз оглянулась на волосатое существо.

Был ли Оомарк прав? Оказалась ли еда, о которой так жалостливо молил инопланетянин, ядом? Но если наша еда была для него смертельна, то почему оно — или он — хотел ее так сильно, преследовал нас, умолял? А если наша еда яд для этого существа, то не следует ли из этого, что еда этого мира — яд для нас? Я-то ничего не ела, кроме того, что носила с собой, но Оомарк…

Я выбросила из головы все мысли о раненом существе и побежала за мальчиком, твердо решив, что на этот раз не позволю ему так рисковать.

Но было уже слишком поздно: он стоял у большого куста или маленького дерева, растущего на склоне холмика. Куст прогибался под тяжестью золотистых ягод, и Оомарк был не единственным, кто угощался. С некоторых веток свешивались существа с прозрачными крылышками, каким я уже видела в лесу. А в траве были маленькие животные.

Ни существа с крылышками, ни животные не обращали никакого внимания ни на Оомарка, ни на меня, когда я подошла поближе. Они были слишком заняты едой. Ягоды были большими, наверное, с мой большой палец, и так наполнены соком, что он брызгал во все стороны, когда кожура лопалась. Оомарк запихивал их в рот по три-четыре штуки сразу, так что сок стекал по подбородку, затекая на шерсть на груди.

— Вот. — Он протянул липкую руку, с тремя шариками на ней. Когда я покачала головой (а мне потребовалось много решительности, чтобы не согласиться — при виде их мне еще больше захотелось есть), он усмехнулся. Потом пожал плечами и отправил в рот ягоды, от которых я отказалась.

Я отошла в сторону, понимая, что у меня нет ни единого шанса его остановить, и опасаясь, что сама могу уступить соблазну. Я обратила особое внимание на холм, у которого рос этот куст. Странно было, что аккуратный холм расположен посреди ровного места, и создавалось впечатление, что его сделали здесь специально, непонятно, зачем. И еще, это был лишь один из холмов, расположенных по прямой. Я насчитала девять в границах туманной видимости.

У каждого из этих холмов росли деревья или кусты. Но не все они были одного типа. На трех росли желтые фрукты. Еще с трех свешивались шары побольше — они поместились бы в мою ладонь — и были темно лилово-красные. Пировавших у них не было. Вообще, в них было что-то отпугивающее. Листья деревьев тоже были не одинаковой формы, а неправильной, и такого темного зеленого цвета, что он приближался к черному.

На трех других деревьях листва была намного светлее — лента серебряной кромки окаймляла листья очень бледного зеленого цвета. Их тонкие стволы и ветви были покрыты не грубой, а гладкой корой, тоже серебристого оттенка. Фруктов на них не было, только грозди белых цветов, которые нежно раскачивались, несмотря на то, что, казалось, ветра не было. Время от времени от них доносился такой сладкий аромат, то я еле сдерживалась, чтобы не подбежать к ним и спрятать лицо в одном из таких соцветий. Но, как и лиловые фрукты, они, казалось, запрещали прикасаться к себе, хотя к ним я не испытывала такого отвращения, как к темным фруктам.

Все эти деревья росли как бы по системе: сначала золотистые ягоды, потом лиловые шары, а потом серебряные цветы. Потом все начиналось снова, и повторялось два раза. Так что я была очень даже уверена, что это не случайно. Что представляли из себя эти холмы? Могилы правителей или священников, сейчас давно забытых? Вокруг них царила аура ушедшей эпохи, веяло укоренением в землю, на которое давил вес не лет, а столетий. А может, то были останки зданий, замурованные в землю, может, последние из каких-то древних крепостей?

Похоже, Оомарк насытился: он отошел от куста, стал на колени и начал тереть руки о траву, срывая ее пучками, чтобы отереть сок с лица, хотя его попытки восстановить чистоту не особенно увенчались успехом.

Потом он повернулся взглянуть на холм и поднял обе руки. Держа их ладонями наружу, он заговорил, уж конечно, не со мной, и не с прыгающими и летающими существами, которые все еще ели.

— Моя благодарность, о Повелитель Сна, за изобилие стола и богатство пира.

В словах чувствовался ритуал, пробуждение невидимого. Сказав это, он не медля подошел ко мне, как человек, готовый к активным действиям.

— Кто такой Повелитель Сна?

Оомарк с изумлением посмотрел на меня и оглянулся на холм.

— Не знаю.

— Но ты же сказал…

— Я сказал так, потому что это правильно и уместно. Прекрати все время спрашивать, спрашивать, спрашивать, Килда! Если бы ты ела, ты бы знала — так что не спрашивала бы!

— Я бы знала, если бы ела? Так ты узнаешь, да, Оомарк?

— Думаю, да. В любом случае, я знаю, что надо благодарить Повелителя Сна после того, как поел здесь. Фольки всегда так делают.

Он пошел вдоль холма, пройдя мимо лиловых фруктов и подходя к серебристым цветам.

— А эти? — Я все еще пыталась расширить запас знаний. — Здесь фруктов больше…

— Нет! — Он с отвращением отвел глаза от лиловых шаров. — Съешь их — и умрешь. Не все Повелители Сна хорошо думают о фольках. Не ешь эти, и не трогай те, — он указал на цветы.

— Так они тоже смертельны?

И снова он выглядел изумленным.

— Нет, ну не так. Это… они могли бы сослужить фолькам в случае чего, но такое не в их природе. — Его сердитое изумление возрастало. — Я правда не знаю, Килда. Фрукты плохие, потому что Повелитель Сна там ненавидит нас. Но цветы… они не совсем такие… не такие, чтобы фольки к ним прикасались…

Три типа Повелителей Сна, сделала я вывод — предлагающие фрукты для восстановления сил, опасные и злые, и те, с которыми население, видимо, не контактирует. Или у меня разыгралось воображение и я слишком много извлекаю из того, что видела и что сказал мне Оомарк?

Когда мы проходили мимо холма с серебристым деревом, его соцветия и листья, похожие на знамена, заколыхались, будто их тормошил сильный ветер. А вот деревья у соседних холмов, казалось, ничто не волновало. Наконец, эти порывы оторвали веточку, не выдержавшую под тяжестью соцветия. Она не упала на землю, а все вертелась и вертелась в воздухе, пока ее не бросило, будто кто-то, прицелившись, метнул копье — расщепленным концом вниз — на землю к моим ногам.

Оомарк вскрикнул и попятился. В порыве я нагнулась и схватила веточку ниже раскачивающегося соцветия. Казалось, я схватилась за ледяной жезл, такой холод пробежал вверх по моей руке. И все же я не могла ее отпустить. Вместо этого я отодрала ее от земли.

Сильный ветер, который отломил ее от дерева и принес ко мне, утих, будто его никогда и не было. И — мои пальцы…

Твердая коричневая корка на них исчезала, разлетаясь как пыль. Мое тело, с которого сняли этот панцирь, было по-прежнему коричневым, но кожа была такой, как всегда. И хотя руке все еще было холодно, у меня не возникло желания выбросить веточку. Вместо этого я прикрепила ее к ремню.

Оомарк снова отступил.

— Выброси, туда, откуда она пришла! — Он указал на утихшее дерево. — Она тебе навредит!

Я согнула пальцы и с благоговением и благодарностью посмотрела на нормальное тело.

— На такой вред я пойду с радостью. Видишь, Оомарк, моя рука опять такая же, как и всегда!

Он закричал и убежал от меня, будто от того волосатого существа. Может, я теперь ужас, преследующий его…

Глава 9

Он без труда ускользнул от меня, рванув прочь, не обращая никакого внимания на мои приказы, за которыми последовали просьбы. Скорее даже, он бежал так, будто точно знал, где хочет скрыться. Меня поглотила мысль, что его дезертирство убьет сразу двух зайцев: не только я потеряю ребенка, за которого несу ответственность, но и сама потеряюсь без проводника.

Кое-как мне удалось не терять его из виду — он уже почти миновал последний холм. Дальше тоже попадались холмы, но уже более покатые, менее заметные.

Оомарк не обогнул их, а наоборот, бросился прямо к ним. Поросшие густой растительностью, они возвышались с обеих сторон, скрывая его от моих глаз. На бегу я размышляла — может, я как раз среди руин некогда великого города? Если так, то немного же осталось от его стен и строений.

То тут, то там небольшими рощицами виднелись деревья с фиолетовыми плодами зла — хотя выглядели они как-то сморщенно. Много плодов попадали с веток и гнили в траве, мучая ноздри поднимавшимся зловонием.

Вообще, чем больше виднелось таких деревьев, тем, как выяснилось, все сильнее я задыхалась и кашляла, так что пришлось умерить бег. Теперь я потеряла из виду Оомарка, который исчез за барьером тумана.

Выкрикивая его имя, я снова бросилась бежать со всех ног. Но в ответ доносилось только искаженное эхо моих слов, будто исторгнутое губами, никогда не произносившими человеческой речи. Потом я услышала шлепок, карканье — и посмотрела налево.

Там росло несколько фруктовых деревьев; в них, под ними, расхаживали вразвалочку, сидели на насесте и кормились какие-то пернатые. Вернее, это сначала они показались мне пернатыми, пока я не разглядела их получше. У них были когтистые чешуйчатые лапы, как у домашних птиц. Но на них держались желтые тела, заканчивающиеся длинными мягкими хвостами. Шеи, не столько длинные, сколько гибкие, заканчивались заостренными головами, на которых красовались четыре то ли рога, то ли белый хохолок, отчего у существ был такой вид, будто они носили маленькую корону. Красные глаза, казалось, светились. Резко заостренные крылья были покрыты широкими желтыми крупными перьями. Сами существа явно были раздражительного нрава: хлеща друг друга хвостами, угрожая когтями и клювом, они боролись за гниющие фрукты.

Хотя размера они были небольшого, была в них какая-то враждебность, не обещавшая ничего хорошего тем, кто привлечет к себе их внимание. Я резко замолчала, и поспешно прошла дальше, не сводя с них глаз даже после того, как отошла — меня не оставляло неприятное чувство, что они только притворялись, что так погружены в трапезу, а на самом деле были готовы в любую минуту погнаться за мной.

Должно быть, именно тогда, когда я так сосредоточилась на этих летающих созданиях, я и потеряла последнюю надежду догнать Оомарка. Совсем вскоре я наткнулась на развилку дороги, по которой шла. На этом густом торфе невозможно было найти хоть какие-нибудь следы, подсказывающие, какую из дорожек выбрать.

И туман, и возвышавшиеся курганы и холмы ограничивали мне поле зрения. И, кроме того, две дорожки из трех — та, что шла вперед, и другая ведущая налево, немного изгибались, так что не было видно, куда они ведут. Возможно, именно поэтому я остановила свой выбор на правой тропинке, которая, казалось, шла прямее.

Только вот дальше эти кучи торфяных развалин — или чем бы эти насыпи ни были — становились все выше и выше, пока не стали выше человеческого роста. А дорога все-таки свернула. Я время от времени останавливалась, прислушиваясь, надеясь уловить какой-то звук, подтверждающий, что я сделала правильный выбор. Именно во время одной из таких остановок я заметила оцарапанное местечко, где торф был оторван от камня — свидетельство того, что кто-то — или что-то — этим путем все-таки проходил.

Он попался мне на глаза, потому что камень под ним светился так, что это было заметно даже в полусвете, в сумерке среди холмов. Я подошла поближе, надеясь обнаружить отпечаток ноги, и свечение превратилось в серебристое сияние.

Но это был лишь стертый след, ничего мне не говорящий, разве что недавний; хотелось верить, что оставил его Оомарк.

На первом же повороте я увидела, что мой путь превратился в приводящий в замешательство лабиринт дорожек, петляющих вдоль и поперек возвышающихся холмов, многие из которых покрывала мрачная тень. Я начала опасаться, что найти того, кто захотел здесь затеряться — просто невозможно. Дорога разветвлялась снова, и снова она была корнем, давшим бесчисленные маленькие побеги. Потом и она сузилась и почти исчезла.

Я остановилась. Холмы, стеной окружавшие меня, были почти в два раза выше моего роста, а опускающиеся сумерки были почти такими же мрачными, как и опасный период сгустившегося тумана. Мне не нравилось то, что лежало впереди — уж лучше вернуться назад и пойти какой-нибудь другой дорогой. Возможно, не выйду на след мальчика — на такую удачу я и надеяться не могла, — но, может быть, она выведет меня из этого потустороннего места.

Он действительно было потусторонним — в этом я готова была поклясться. Я была уверена, что что-то порхает сразу же за пределами моего поля зрения или крадучись шпионит за мной. Иногда мне слышался далекий призрачный шорох, как шелест легкого ветерка по сухой листве, отчего казалось, что я слышу шепот инопланетных существ. И еще — хотя нигде больше в этом мире я не чувствовала изменения температуры — здесь было теплее. Только это тепло не приносило уюта. Скорее, от этого казалось, что я иду по тонкому мостику безопасности над всесжигающими кострами.

Я облизала губы и подумала о воде. Ноги шли почти сами по себе, волочась по земле, а длинные тонкие пальцы извивались под повязкой, будто стараясь освободиться и вкопаться в почву, чтобы высасывать энергию, которая так напугала меня, когда я сняла ботинки.

И вот когда я повернулась отыскать путь назад, то в полной мере осознала всю свою недальновидность. Все извивающиеся дорожки были похожи как две капли воды, и я не была точно уверена не только в том, какая именно дорожка привела меня сюда, но даже и в направлении, откуда пришла. Я почувствовала себя в ловушке, а с осознанием этого на меня накатила волна паники, лишив самоконтроля. Я бросилась по ближайшей дорожке, и, когда она раздвоилась, по правой, а когда раздвоилась и она, то по левой; мое сердце бешено стучало, во рту было сухо от страха, голова еле соображала — так что в тот момент я была бы легкой добычей. Что я была в месте, враждебном моей форме жизни, я уже больше не сомневалась, точно так же, как не сомневалась, что за мной наблюдают — с внушающим ужас хихикающим предвкушением, таким, которому я не могла дать имени, для которого не могла вообразить формы.

Не было вещи, которая далась бы мне в жизни тяжелее, чем заставить себя в тот момент остановиться, задыхаясь, и действительно посмотреть вперед, и принудить свой мозг отвергнуть эмоции. И правда, все дороги выглядели одинаково, но я неистово боролась с паникой. И все никак не могла успокоить ноги. Они колотились и копали землю, будто жили своей собственной жизнью, не подчиняясь моим приказам. А желание разорвать повязки, которые я с таким трудом приладила, почувствовать землю, было таким неистово жгучим, что я не знала, выдержу ли.

И тут до меня донесся слабый запах, и я вспомнила о ветке на поясе. Хотя с того момента, как я подняла ее, прошло уже некоторое время, ни цветы, ни листья не увяли, будто ветку только что сорвали с дерева. Я дотронулась до стебля; от этого прикосновения по руке заструилось ощущение чистого холода — по-другому я это чувство описать не могу. Точно как тепло, исходящее из земли подо мной, несло с собой ощущение гниения и давнего увядания, так и этот холод был ножом, прорезающим путь к здравомыслию и логике.

В порыве я взяла с пояса ветку и, наклонившись, провела ею по измученным ногам. Хотя из-за обмотки она не коснулась моего тела непосредственно, пальцы перестали извиваться. Они больше не вкапывались в землю. Так что, идя дальше, я несла ее в руке, а сверток с едой прикрепила к поясу на ее месте. В другой руке я все еще держала, размахивая ею, тяжелую сумку.

То, с чем я столкнулась, когда обогнула следующий холм, было не напугать сумкой с камнями. На какое-то мгновение, очень короткое, мне подумалось, что я нагнала Оомарка. Потом я поняла, что то, что стояло передо мной, не могло быть Оомарком даже после многих трансформаций.

Это было намного больше, немного выше, чем я, и намного массивней. Оно напоминало Оомарка только в общих чертах: таким же образом удерживалось на двух копытах. А поскольку одежды на нем не было, поросль волос свободно свисала по бокам жесткими клочьями, с комками грязи и чего-то липкого. Хоть и с копытами на ногах, оно было двуногим и прямоходящим. Передние конечности несомненно заканчивались руками, которыми оно деловито почесывало волосы по бокам. Голова была длинной и узкой. Возможно, когда-то она было более человекоподобной, но сейчас выглядела как какая-то нелепая маска — слишком широкий нос и почти никакого подбородка под свивающими и непрерывно шевелящимися губами.

Оно немного пускало слюну, так что ниточка жидкости стекла по рту и намочила пучок бороды, торчащий на подбородке. А над большущими глазами вперед и вверх закручивались рога, больше и намного более изогнутые, чем те, что росли у Оомарка. Кожа на лице была желто-коричневой. От тела исходило такое зловоние, что мне стало дурно. Оно смотрело на меня не моргая, и — что гораздо хуже — в его взгляде выражался интеллект и злое намерение.

Я попятилась. А оно продолжало почесываться и пялиться на меня. Потом, ковыляя, пошло на меня, словно ему не было нужды торопиться, будто исход любой схватки был и так уже решен в его пользу. И я знала, что оно наслаждается моим страхом и отвращением.

Я не решалась повернуться к нему спиной и броситься бежать. У меня было такое чувство, что я должна смотреть ему прямо в лицо, и пока меня на это хватит, у меня есть хотя бы маленькое преимущество. Оно намеренно использовало впечатление, которое произвело на меня, чтобы у меня сдали нервы. А я робко пятилась, имея лишь сумку с камнями — жалкое оружие против такого врага.

Оно с презрительным высокомерием смотрело на меня странными глазами. В них не было черного ядра или зрачка — они были полностью красными, как у тех летающих существ, мимо которых я проходила раньше. Пока я отходила назад, а оно, не торопясь, ковыляло вперед, мы зашли под темную тень холма, и эти глаза вдруг сверкнули в темноте огнем, как два факела-близнеца. Своим видом они не производили впечатления слепоты — хотя и выглядели как непроницаемые овалы огня, ясно было, что это тем не менее органы зрения.

Я продолжала пятиться, точно так же как оно непреклонно следовало за мной, хотя и не предпринимало никаких попыток к нападению. И тут я задела плечом за какое-то возвышение и, потеряв равновесие, изо всех сил старалась удержаться на ногах. Уткнувшись одним плечом в холм, я осознала, с крупицей ободрения, что с одного бока защищена.

Существо подняло рогатую кособокую голову и несколько раз зарычало. И к моему содроганию, на его рык ответили справа, будто другие такие же чудища только и ждали, что я окажусь там, чтобы схватить меня. Я остановилась, боясь отвернуться от этих сверкающих глаз и посмотреть в сторону.

И снова мой противник зарычал, но на этот раз ему ответили пронзительным визгом, как кричали те летающие создания, что с жадностью пожирали упавшие на землю фрукты. Оно выбросило вперед руку, и одно из летающих существ уселось на ней как на насесте. Другое парило в воздухе, взлетая и ныряя; его гибкая шея изгибалась, будто в ней не было костей, и оно то вытягивало голову вперед к монстру, то выравнивала ее, выпрямляя шею, будто собираясь броситься на меня.

Но это была еще не вся компания, собиравшаяся загнать меня в ловушку. Глухой звук, тяжелый топот, кто-то бежит — и черная тень присоединилась к рогатой. Она была очень большой, в холке доходила почти до плеча первого, и шла на четырех ногах. Оно помахивало из стороны в сторону хвостом, тонким как кожа, натянутая на кости (очень может быть, что так и было, потому что он был не гладким, а с узелками через равные промежутки), шлепая себя по ляжкам. Его голова была просто черепом, обтянутым кожей, без подкладки из плоти. На месте глаз — большие впадины, и глубоко в них я видела то же мерцание, что и в глазах рогатого. Челюсти, составляющие две трети головы, широко раскрылись, обнажив два ряда фосфоресцирующих клыков. Между ними показался огромный черный язык. На голове были маленькие, очень близко посаженные к черепу уши, а кожа, обтягивающая на некоторых местах, но провисшая отвратительными морщинами на раздутом брюхе, была абсолютно голой.

Ковыляя на четырех ногах, он расположился с боку от рогатого. Я знала, что не могу не то что повернуться спиной к этой компании, даже отвернуться и посмотреть, куда надо отступать дальше, чтобы не упереться спиной в холм. Отступление было невозможно, и у меня не было ни малейшей надежды победить, если они бросятся и собьют меня с ног.

То, что произошло, было полной неожиданностью, так что даже земля снова как бы ушла из-под ног, а я почти потеряла самоконтроль. Я услышала слова, казавшиеся совершенно бессмысленными.

— Шкарк, Шкарк! Шак, Шак!

Четырехлапое существо передо мной подпрыгнуло, закрутилось и поставило передние лапы на холм. Его голова-череп запрокинулась, а открытая пасть испустила такой звук, от которого по коже мурашки побежали.

Рогатое существо тоже повернулось в сторону звука, запрокинув чудовищную голову, чтобы лучше смотреть вверх. Еще оно подбросило летающее существо с руки-насеста, будто подавая ему знак отыскать источник этого крика.

Хриплый голос продолжал:

— Шкарк, Шкарк! Шак, Шак!

Я была так напугана, что мне понадобилось довольно много времени, чтобы понять, что их внимание сейчас направлено на речь, а у меня появился призрачный шанс спастись. Я изменила маршрут и поспешила в направлении, противоположном тому, откуда доносился спасший меня звук. Там открывалась одна дорожка, на которую я и скользнула, а затем понеслась, посматривая назад.

Эти слова не замолкали, они звучали снова и снова; время от времени их заглушали завывания четырехногого врага. Они несколько приободрили меня. Неужели кто-то — что-то — в этом лабиринте ужасов специально вмешался, чтобы спасти меня? Оомарк? Но это был не его голос. Он был более глубоким и хриплым, это был не детский крик.

— Шкарк, Шкарк…

Теперь, будучи уже несколько в отдалении, я не была точно уверена в направлении, разве что это было где-то сзади. Слова эхом разносились над холмами, звуча то так громко, что я боялась, не привел ли меня лабиринт опять к тому же месту, то так слабо, что я едва различала отдельные слова и начинала надеяться, что ушла далеко от опасности, хотя не стала бы на это полагаться.

Если б только я могла уйти от холмов! Я пристально вглядывалась в темноту, очень слабо надеясь, что увижу что-то, что подскажет мне, как выйти на тропинку, которой я пришла. Однако все дороги так походили одна на другую, что выбирать из них было бессмысленно.

Первым моим указателем стало дуновение запаха зла. Я была уверена, что именно так пахло от фруктовых деревьев, и запах доносился от нового ответвления тропы слева. Поскольку другого ориентира у меня не было, я охотно доверилась своему носу.

Зловоние становилось все сильнее, и я вышла, наконец, но не к деревьям, у которых ели крылатые, а, скорее, на открытую местность, где росло намного больше деревьев. Они с двух сторон очерчивали границу коридора или дорожки, ведущей к прудику или озерку треугольной формы, слишком правильной, чтобы быть естественной.

Увидев эту воду, я захотела пить, но здесь это было невозможно. Воду, в которую падали фрукты таких деревьев — а я увидела, что в ней плавают гнилые шары — не стоило пить. Потому я свернула в узкий проход между холмами, окольцовывавшими это место, и рощицей. Вскоре стволы и ветки образовали толстую стену между мной и водой. Слабое эхо слов затихло, побудив меня перейти на усталую трусцу. Если существа избавились от обладателя того голоса — кто бы он ни был — они, возможно, уже вынюхивают мой след.

Именно когда уже тащилась из последних сил, я и вышла на след. Точно, эти щелки от копыт в земле были сделаны ногой, намного меньше, чем у того чудища из кошмара и больше похожи на следы, которые мог бы оставить Оомарк. Воодушевленная верой в это, я пошла по следам. Но я не теряла бдительности, выслушивая охотников. Вдалеке я услышала лай, хотя это был не такой крик, какой издавало четвероногое существо в ответ на зов через холмы. В этом звуке была нотка жуткого торжества, будто это существо уже почти настигло добычу, за которой гналось. Я набрала полные легкие воздуха и попыталась бежать быстрее, стремясь добраться до открытой местности.

Удача — а может, и еще что-нибудь — была на моей стороне: я проковыляла мимо холма и увидела впереди открытую местность, поросшую травой. Но не только это; еще и маленькие следы копыт, отпечатанные на лоскутке голой земли. Я знала, или думала, что знаю, что Оомарк прошел этим путем.

Я бросилась бежать со всех ног, оставив зловещие холмы позади, хотя каждый миг боялась услышать лай слишком близко за спиной. Когда этого не произошло, я задумалась, что же это охотилось там? О причинах же и происхождении столь подходящего вмешательства я могла только гадать.

Что привело там к моему спасению? Неожиданно мне в голову пришла мысль о том косматом создании, преследовавшем нас и молившем о пище. Может, он так неистово хотел наложить лапы на припасы, которые я несла, что мог спасти меня от своих собратьев, чтобы получить весь трофей самому. Этой мысли было достаточно, чтобы я еще ускорила шаг.

Сколько времени заняли блуждания в лабиринте холмов, не могу сказать даже приблизительно. Вообще, насколько я могу судить сейчас, оказалось, время в том чуждом мире не измерялось в том смысле, как мы это понимаем; хотя, может быть, те периоды, когда туман сгущался и рассеивался, аналогичны ночи и дню более нормального существования. Если так, рано или поздно мне пришлось бы иметь дело еще с одним сгущением тумана. А минувший опыт предупреждал меня, что было целесообразно найти одно из колец-убежищ, которые мне показал Оомарк. И хотя на бегу я обыскивала взглядом местность во всех направлениях, характерных кругов более зеленой травы не было.

Меня терзали жажда и голод. Я начала чувствовать такую усталость, какой не знала с тех пор, как мои слишком гибкие пальцы ног впитали энергию из самой земли. Обмотки на ногах изнашивались и ослабевали. Очень скоро мне придется изобретать замену. Я больше не видела следов и понятия не имела, иду ли за Оомарком или уже нет. В целом обстоятельства были вовсе не благоприятные, и идти намного дольше я не смогла бы.

В конце концов, дело разрешила одна из повязок. Она ослабла, запуталась у меня между щиколотками, и из-за этого я шлепнулась. Я лежала, оглушенная падением, потом поднялась посмотреть, нужно ли перевязать ногу, пожертвовав для дела еще частью пиджака.

И еще, оглянувшись вокруг, я поняла, что туман стал гуще, чем когда я оторвалась от холмов. Скоро он сгустится окончательно.

Веточка! Она была у меня в руке, когда я упала. Я быстро ее нашла. Длинный стебелек сломался пополам. Но неувядшие цветы и все еще свежие листья были в порядке. А трава на ощупь была влажной, будто туман был нежным освежающим дождем. Я положила ветку на землю и вынула припасы. Так мало! А ведь только из-за того, что перед отъездом я запаслась излишне щедро, рассчитывая поделиться конфетами с Оомарком и его друзьями, у меня было и то, что есть. Я положила в рот кусочек вафли. Вместо облегчения это доставило страшные мучения: я так захотела съесть все остальное, что пришлось в спешке снова завязать это, только бы соблазн не победил осмотрительность.

Растягивая удовольствие от этого кусочка изо всех сил, я развязала обтрепавшиеся и изношенные обмотки на ногах, стараясь держать ноги на сумке с камнями, так чтобы они не прикасались к земле. Но снова я не могла управлять ими. Не успела я дотянуться до ветки с цветами, они, извиваясь, дотянулись до дерна.

Мне не удавалось их освободить. Пальцы загнулись вниз, врылись в землю, крепко пригвоздив меня к ней. Я неистово сражалась против собственной плоти. Но мое собственное тело преодолело меня, и снова эта энергия растеклась от пальцев вверх. За этим последовало такое ощущение здоровья и благополучия, что я вяло уступила.

Но я прекратила эту битву только на время. Возможно, удастся использовать возродившиеся силы в благих целях. Я подняла ветку, держа ее на уровне груди, склонив к ней голову. Когда я сделала это, мой мозг, казалось, прояснился, и я снова почувствовала решимость не сдаваться. Позволить моему телу командовать собой — подсказывал мне инстинкт — означало бы конец мне, Килды с'Рин — такой, какая я есть на самом деле. А этого я не позволю.

Приободрившись, я смогла прикоснуться цветами к ногам, потом оторвать пальцы от земли и поставить их на сумку с камнями. Но, взглянув на пальцы, я испугалась: отерев их от липкой земли, я увидела, что они потемнели и стали еще длиннее и тоньше, чем были, когда я смотрела на них в прошлый раз. Мне было противно прикоснуться к ним, будто они были не моими, а принадлежали кому-то, подцепившему омерзительную болезнь.

Я разорвала пиджак — сложная задача в отсутствие режущих инструментов. В конце концов, мне удалось получить два сдвоенных кусочка ткани. Между ними я положила гладкие плоские кусочки оберток от продуктов, делая все возможное, чтобы уплотнить импровизированную обувь. Их я завязала с максимальной осторожностью, опасаясь, как бы они не развязались, а я бы не осталась стоять на земле голыми ногами. Завязав последние узелки, я осторожно проверила их, поставив на землю правую ногу. Пальцы остались неподвижными. Похоже, я их успешно изолировала.

Но на все это ушло время, и, хотя я была сильнее, чем когда упала, туман уже практически сгустился. Я как-то не была расположена слепо бродить в этой дымке. Я слушала, но ничего не слышала. Однако тишина не воодушевляла. А мое воображение незамедлительно предоставило тревожные предположения — может, сама я была хорошо видна для нормальных обитателей этой планеты, и, может, как раз в этот момент была конечной точкой преследования.

Я вся съежилась, снова положив ветку на колени, и исходящий от нее аромат успокаивал мне нервы. Сумку с припасами я закрепила на ремне, оружие держала под рукой. Я ждала — хотя чего, кроме катастрофы — не могла сказать.

Глава 10

Я не спала. Вообще-то я понимала, что мне уже довольно долго не хотелось спать — да, усталость тела была, но желания спать — нет. Однако идти дальше, пока не рассеется туман, я не могла, так что единственное, чем я могла заняться, это подумать. Где-то глубоко у меня в душе дремали осколки памяти — может, что-то, что я запомнила в хранилище знаний Лазка Волька.

Лазк Вольк… Сейчас казалось, мое прошлое на Чалоксе осталось так далеко, будто я смотрела на длинный-предлинный коридор, в дальнем конце которого виднелась полуоткрытая дверь. Но кое-как, вспомнив его, я смогла собраться с мыслями. Я старалась вообразить, что сижу перед ним и как раз собираюсь сделать доклад о какой-нибудь учебной ленте, выстраивая слова в порядок, готовясь высказать ценные и весомые соображения.

Какие же факты мне удалось открыть? Отвращение Оомарка к еде, которую я несла, перемены в нем, его страх перед веткой с цветами.

Но — я ведь тоже начала меняться, хотя и не ела того, что он. Как? Почему? Я тщательно перебирала все, что помнила. Я же пила! Проснувшись здесь, я выпила из пруда. Следовательно, я внесла в организм кое-какие природные продукты этого мира. Тогда почему цветущая ветка вернула мою кожу в нормальное состояние? И что с моими волосами? Я выдернула два волоска взглянуть на них.

Они были не такими зелеными, как раньше — это точно. Они снова стали слегка волнистыми. И это сделали цветы. Не поэтому ли Оомарк их боялся? Знал ли он, что они остановят перемены в нем, а может, и сделают его таким, как раньше? Но ведь он должен хотеть этого! Я покачала головой и вспомнила привычное резюме компьютера Волька: «недостаточно данных».

Раздумывать об Оомарке нет смысла. Лучше ограничусь тем, что я думаю, чувствую и знаю о себе самой. Легко можно допустить, что если здесь ешь и пьешь, то в твоем теле происходят изменения. Волосатое создание — если я не ошибалась в своих предположениях, то он — она — оно — может, когда-то было человеком! Этим объяснялось, почему он (почему-то я думала о чужаке как об особи мужского рода) делал неистовые попытки получить еду другого мира, в надежде, что с ее помощью совершит обратную перемену. Но цветы же помогли мне — почему они не помогли ему? Может, перемена в нем достигла такого уровня, что он уже не может ими воспользоваться? Я могла только гадать и гадать, но так и не узнать, додумалась ли до правды.

Я уловила перемену в окружающем и подняла голову, напряжено вслушиваясь. В тумане что-то двигалось. Я следила за этой едва различимой тенью. Уж слишком хорошо я помнила и ту тень, что кружила вокруг кольца, когда мы с Оомарком там укрывались, и тех, кого я встретила среди холмов.

Тень, темная тень, шла прямо на меня! Я приподнялась — с тяжелой сумкой наперевес. Слепо убегать сквозь туман не было смысла. Лучше уж встретиться с опасностью лицом к лицу, хоть и немного было надежды на то, что то, что шло за мной, мне по силам одолеть.

Фигура медленно приближалась, пошатываясь, будто была ранена или искалечена. Потом я смогла разглядеть ее яснее, насколько позволял туман. Волосатое существо! Я замахнулась сумкой, предупреждая, и оно остановилось.

На груди у него была изорванная повязка, которая, возможно, прикрывала рану. Но — он изменился! По крайней мере, мне не запомнилось, чтобы он так напоминал человека. Его голова стала прямее, а плечи не такими сутулыми. И волосяной покров — не таким густым.

— Друг… — Слово прозвучало отчетливо, как если бы его произнесли Оомарк или Бартаре. И снова он показал обе пустые руки, в знак доброжелательности. Доверять ли ему? Если бы я нашла партнера, проводника в этой стране кошмаров, добраться до детей было бы проще, а может, я смогла бы даже вернуться в нормальный мир.

— Кто ты? — строго спросила я.

Он заколебался, не зная, подойти ли поближе, и потом прошаркал еще несколько шагов. Я увидела, что в одном месте на тряпках, которыми он обернул тело, было темное пятно, и почти безотчетно добавила:

— Ты ранен!

Он прикрыл ладонью перевязанную рану.

— У Шарка были клыки, — в его голосе звучала усталость.

— Шак — Шарк, — я эхом повторила крики, которые привлекли внимание чудовищ, позволив мне убежать. — Это ты звал так из-за гребня холма?

— Они должны отзываться на свои настоящие имена. Таков закон, — уклончиво ответил он. — Вот почему они так тщательно таят свои имена, чтобы не повиноваться, когда их называют.

Может, это имело бы смысл, знай я столько же, сколько и он. Но по крайней мере, должно быть, именно это существо спасло меня от тех, кто подкрадывался среди холмов. Так что я не могла поверить, глядя на него, что он желает мне зла.

— Что тебе нужно? — Может, это прозвучало холодно и жестко. Но я все-таки еще не была готова к радушному приему такого странного коллеги-путешественника.

— У тебя есть… еда. — Он облизал губы.

— Теперь уже очень мало, — быстро ответила я. — И зачем она тебе? Здесь ведь ее, кажется, полно.

— Если ты ее ешь, то становишься частью этого мира, — сказал он медленно. — И тогда можешь и не надеяться вернуться назад.

— А дорога назад вообще есть ? — я страстно ухватилась за это. — Где?

— Они знают, великие из фольков. И у них можно выпытать. Но я узнал это слишком поздно. Я оказался здесь в ловушке. Но если ешь настоящую еду, появляется шанс разрушить их чары. — Он указал на ветку цветов. — Ты не смогла бы держать это, будь одна из них. Они боятся заметуса, потому что он нейтрализует их заклинания. — Он пошатнулся, будто больше не мог держаться на ногах, и опустился вниз, протянув ко мне руки, в мольбе получить то, что я несла.

Благоразумие подсказывало мне оставить его в одиночестве. Но в тот момент сочувствие побороло благоразумие. Я опустилась рядом с ним на колени, потянув за его тяжелое плечо, пока не перевернула его на спину. Его глаза закрылись, он часто дышал. Пятно на повязке было высохшим, так что я не стала сдвигать ее, чтобы исследовать рану, опасаясь больше навредить, чем помочь.

В этот раз я находилась достаточно близко, чтобы увидеть, что эти лохмотья были остатками обычной ткани, а на одном кусочке была видна эмблема. Я знала этот знак. Это существо, лишь очень отдаленно напоминавшее человека, носило эмблему исследователя!

Исследователь! Прикоснуться к этому символу, дающему связь с прошлым, было стимулом к действию — и усилило мою решимость противостоять опасностям этого мира. И правда, это была связь со здоровой нормальной жизнью, хотя, оказалось, тому, кто носил ее, удача не слишком-то помогла остаться собой.

Он зашевелился, и его глубоко впавшие глаза открылись. Я даже не была уверена, понимает ли он меня, но я должна была знать.

— Ты исследователь — кто? — Думаю, я бы стала вытрясать из него ответ, если б он сам не проговорил медленно:

— Джорс Косгро, исследователь первого разряда, 25-ое подразделение, Сектор Аргол…

Только одна вещь сейчас имела для меня значение — Сектор Аргол. Если он с этого сектора, то, может быть, бывал на Дилане. Но зачем? Дилан есть на звездных картах уже больше ста лет. А исследователи добирались до неизвестного намного дальше. Если только его не послали сюда по какому-то заданию, и он оказался очень далеко от того места, где ему следовало бы быть.

— Я попала сюда с Дилана. Как ты попал сюда?

Если б он на это ответил, то, может быть, у меня появился бы ключ к возвращению. Его разговоры о ком-то из фольков, у кого, может быть, можно было выпытать, как нам вернуться, не много для меня значили. Мне нужны были только факты.

— Джорс Косгро, исследователь первого разряда, 25-ое подразделение, Сектор Аргол… — повторял он механически из последних сил.

Я наклонилась ближе.

— Джорс Косгро!

Он уставился на меня, и у меня сложилось впечатление, что он вообще меня не видит. Обескураженная, я села на корточки. Может, это последствия ранения, а возможно, он изменился так сильно, что память о прошлом помутилась. Жаль, не было воды: может, если б брызнуть ему в лицо… Но что он там говорил? Ему нужна была еда, которую я несла. Я открыла сумку с припасами. У меня осталось три плитки шоколада и остальное — пачки вафель. И еще — тюбик ежевичного джема, который выдавливают на вафли, и еще мясной экстракт — его тоже выдавливают. Я выбрала мясо как самое питательное.

И все же я не сразу решилась открыть колпачок. Ведь припасов было так мало. Надо быть осторожной, а то я не смогу остаться нормальной или помочь детям. Дети — они мой первоочередной долг. С другой стороны, этот чужак знал местные опасности. Он уже однажды спас меня, и, может, поможет нам выбраться отсюда. Такими доводами убеждала я себя, и среди них был еще и тот, что не могла же я просто отвернуться от того, кто пришел ко мне вот так, от того, кто был со мной одной расы.

Я просунула руку род его косматую голову, немного приподняла его так, чтобы он облокотился о мое плечо, и, приложив конец тюбика к его полуоткрытым губам, выдавила в рот мягкую пасту. Я дала ему лишь немного, помня, что припасы нужно беречь.

Я видела, что он проглотил это, хотя, казалось, процесс этот был трудным и болезненным. Потом он шевельнулся, будто стремясь сесть; я помогла ему. Он так наклонился вперед, что мне подумалось — он упадет лицом на землю, но он держался за живот, а его рот дергался от боли.

— Не… важно… — Он извлекал слова из хриплых вдохов, изо всех сил стараясь сдержать проявление мучений. — Скоро… станет лучше…

Но мне те мгновения, которые он сражался в этой битве, показались очень долгими. Наконец он выпрямился. Волосы на его лице блестели от пота; он поднес руку отереть пот с глаз.

Потом он посмотрел на еду, и я быстро прикрыла ее рукой. Он съел, сколько дали, но не больше.

— Ты права. — Его голос звучал тверже. — Надо экономить. — Потом, с трудом повернув голову, указал на ветку. — Дай мне… заметус. — И снова в его голосе чувствовались сомнения; он смотрел на цветы почти с опаской.

Чего он хотел, я сказать не могла, разве что знала, какую перемену они произвели во мне. Может, он надеялся на такой же результат. Протягивая ему цветы, я наклонилась понюхать их.

А вот он резко отвернулся, будто запах, который для меня был таким бодрящим, казался ему омерзительным зловонием едких испарений.

Я видела, с каким напряжением он заставляет себя медленно повернуть голову, наклониться к ветке и глубоко вдохнуть. Он с шумом сделал вдох, закашлялся и почти сразу же отклонился от ветки. Его руки поднимались медленно, словно у человека, протягивающего пальцы к горящим углям, собравшего всю храбрость для испытания, во имя долга или воли.

И он взял ветку и держал ее, хотя его трясло и крутило, как под пыткой.

— Больше… не… могу… — На его губе, там где, должно быть, зубы врезались в плоть, появилась капля темной крови. Он отбросил ветку и сел, ссутулившись, с таким безутешным видом, что я с волнением спросила:

— На что ты надеялся?

— Я зашел слишком далеко… После того как я потерял свои припасы, мне оставалось или есть их еду, или умереть с голоду, хотя я никогда бы не сдался! — Он сидел, уставившись на свое собственное тело, будто одновременно и презирал, и боялся того, что видел. Потом, наверное, ему удалось посмотреть на факты трезво и победить себя — его голова снова поднялась, он взглянул на меня, готовый принять то, что было здесь и сейчас.

— Нельзя идти вперед, глядя назад. — Может, это была цитата. — И для нас сейчас должно быть важно только движение вперед. Ты из старой расы Терры? — Перемена темы удивила меня.

И тут я рассмеялась, потому что вопрос был таким глупым.

— Да кто же из нас с Терры, когда даже ее месторасположение никто не знает? Мой отец был исследователем. На Чалоксе он вступил в планетный брак, в результате чего я и появилась. Откуда мне знать, сколько сотен поколений связывает меня с Террой?

— Терра неизвестна? Но это невозможно! Ведь у меня на корабле ленты с Терры! Я только в четвертом поколении от Первого Корабля на Нордене.

Пришла моя очередь изумиться. Я никогда не встречала, даже среди тех дальних странников, которые время от времени бывали в жилище Лазка Волька, кого-нибудь, кто действительно вступал в контакты с Террой. Уже многие поколения это была легенда. Рассказывали, что ее уничтожили в какой-то галактической войне. Те, кого я знала, были либо межпланетными гибридами, как я, или могли проследить — и прослеживали, с нескрываемой гордостью — свое родословное древо к Первому Кораблю. Но и этот корабль, в свою очередь, был с одной из перенаселенных внутренних планет, а не с Терры.

— Никогда не встречала никого, кто так или иначе контактировал бы с Террой. — Интересно, он говорит правду или почему-то старается произвести на меня впечатление?

— Неважно. Важно то, что на Терре есть очень древние легенды о месте, таком как это. — Его рука указала на то, что нас окружало. — Но тогда это было частью Терры.

Теперь я точно знала: он потерял рассудок — так измучен пребыванием здесь, что несет всякую чушь. — Это же Дилан! — возразила я. Только вот в этом я не была так уж уверена. Это точно был не тот Дилан, который я знала.

Тот, кто называл себя Джорсом Косгро, покачал головой.

— Ты говоришь, ты попала сюда с Дилана. Я знаю, что попал сюда с неизвестной планеты, на которой приземлился. И у Терры есть легенды. Ленты на моем корабле — на них есть обо всем этом… Они рассказывают о людях с холмов, которые живут под землей и стараются заманить к себе смертных. Если отведать их еды или питья, становишься привязан к ним. Шкарк — и о нем тоже есть легенды. На три-ди я даже видел похожую на него древнюю статую. А Шак — говорят, он скитался ночами по Терре, принося несчастья или смерть любому, кому попадался на глаза. Такие люди обладали странными силами разума, так что делали вещи, которые человечеству казались невозможными. Даже кольца безопасности — их тоже иногда видели на земле Терры. И считалось, что вступить такой круг — это к несчастью, и к несчастью вдвойне — его так или иначе уничтожить.

Его слова звучали убедительно. По крайней мере, очевидно было, что он верил в то, что говорил. Но не может быть, чтобы это была Терра! Не может быть! Я так и сказала.

— Может, и не Терра, может, что-то другое. Может, это существование в другом пространственно-временном измерении, мир, не подчиняющийся законам природы, которые мы знаем; но время от времени он вступает в контакт с какой-нибудь нашей планетой, так что между ними возникает пространственная связь. Все легенды о Терре очень-очень древние. И — действительно — они из того времени, когда планета была очень малонаселенной и человеческий род был невелик. Такие пересечения миров были в далеком прошлом. Так что, может, случилось так, что связь с этим миром разорвалась и он, или Терра, перешел в новое положение. И тогда, когда врата открылись, они открылись в новый мир.

— Но для чего они заманивают, переносят нас сюда? — Кое-что начало проясняться. — Бартаре… Она хотела приехать сюда — ее кто-то направлял. Но зачем она им понадобилась?

— Бартаре — это кто?

Я вкратце рассказала ему, почему и как здесь очутилась, и что должна найти детей.

— Подменыш, — сказал он. — В одном из сказаний о людях с холмов им по какой-то причине время от времени была нужна новая кровь, и приходилось черпать свежие силы у человечества. Они или переманивали взрослых, или обманным путем зазывали их в свои владения, или обменивались детьми с человечеством, когда те были еще очень маленькими, хотя, может, последнее сказание все-таки о чем-то другом. Ясно, что твоя Бартаре отлично знала, за чем охотится, и нашла это здесь. И — если она их крови, а это вполне возможно… — он покачал головой. — Не думаю, что она вернется добровольно.

— Добровольно или нет, она должна вернуться, — сказала я с решительностью; но в глубине души и сама не понимала, как эта решительность еще не угасла.

— Интересно… — начал он; и когда запнулся, я подсказала ему.

— Ты что-то знаешь… Где я могу ее найти?

— Возможно. Ее призывание — работа одного из Великих. Тебе придется пойти в один из их городов, чтобы выяснить это. А так как у них есть охрана, тех, кого ты ищешь, предупредят о твоем приходе. И не недооценивай их, Килда с'Рин, ибо наш род зависит от работы человеческого ума и машин, которые выполняют наши приказы, а то, чем они обладают, абсолютно чуждо нашему образу мышления и нашим силам, но здесь это могущественнее.

— Но ты можешь показать мне… Отвести меня туда? — Я отмахнулась от предупреждения.

— Если пожелаешь. Кажется, у нас выбора особенно нет.

Что он, возможно, сказал бы дальше, узнать не удалось, потому что вдалеке мы услышали тот рев, который напугал меня и Оомарка. Но в этот раз не было способного спасти нас кольца. Мой спутник двинулся со скоростью, большей, чем, я могла от него ожидать. Он вскочил на ноги, глядя прямо в завесу тумана; его широкие плоские ноздри вбирали воздух, будто он по запаху определял, откуда исходит угроза.

Сначала он повернулся в сторону, откуда доносился звук. И в этот раз я не обманулась — он был ближе. Потом посмотрел направо и снова засопел.

— Там находится бегущая вода, — указал он, будто все это видел. — Если мы до нее доберемся, у нас есть шанс…

Почему вода означала безопасность — я не понимала. Но придется доверять тому, кто больше знал об этом мире. Так что я прикрепила сумку с припасами к поясу, а в руки взяла ветку и сумку с камнями.

Он указал на ветку.

— Это может им помешать. Каждый раз как я скажу «Здесь!», поворачивайся и мети ею по земле, где мы только что прошли. Собаки в замешательстве потеряют след.

И мы отправились в путь, прикрываемые туманной завесой. Каждый раз, когда он говорил «Здесь!», я разворачивалась и подметала за нами землю. Время от времени мы слышали, как зовет горн, и как в ответ звучит тявканье. Иногда он звучал ближе; и тогда сердце мое билось чаще, я чувствовала, как во мне поднимается холод страха. Потом, к счастью, звук снова отдалялся, хотя — не знаю, может, это была какая-то особенность тумана. Что я видела, так это то, что моя ветка, пережившая столь долгое использование, после того как ее оторвали от родного дерева, начинала обтрепываться, а цветы увядать. Так что я боялась, она скоро погибнет. Я поделилась своими опасениями с Косгро, но единственное, чем он меня утешил, это надеждой, что нам удастся найти другое серебристое дерево — редкостью они не были.

— Мы уже ближе — слышишь?

Я слышала журчание воды. У наших ног лежала голая серая земля, на которой тускло мерцали белые камни. Косгро стал на одно колено и обеими ладонями зачерпнул с земли несколько таких камней. К моему удивлению, он стал внимательно изучать их, будто как раз сейчас было самое подходящее время поиграть в детскую игру. Отобрав девять из них, он махнул мне рукой. Мы оказались на берегу потока, не только быстрого, но и с мутной водой. Мне вовсе не улыбалось идти вброд.

— Вот. — Один за одним он брал камни, плевал на каждый и бубнил что-то таким низким голосом, что мне не было слышно. После такой обработки он бросал их в воду, первый рядом с берегом, потом каждый чуть дальше, будто так делал мост. Я вот-вот собиралась потребовать объяснений, как вдруг просто потеряла дар речи.

Разве могла я поверить свидетельству моих изумленных глаз? Из струящейся воды, как раз там, куда хлюпнули эти камешки, выросли белые кирпичики, построившись в выложенную из камней дорожку. Должно быть, это оптический обман.

— Вперед! — Он еще держал в руках три камушка, но другой рукой слегка подтолкнул меня, подчеркивая важность приказа. Ясно было, он собирался довериться кирпичикам. Я, может быть, запротестовала бы — но тут снова зазвучал горн — слишком близко.

Так что я шагнула на ближайший ко мне кирпич в твердой уверенности, что у меня под ногами не окажется устойчивой поверхности и я шлепнусь в воду. Только вот под моими перевязанными ногами была твердая опора . Воодушевленная этим, я пробовала дальше и дальше. Сквозь туман мне не было видно другой берег потока, не знала я и насколько хватало мостика.

Я подошла к шестому камню — а вода все струилась передо мной. Косгро дышал мне в спину; он ненадолго задумался, прежде чем бросить седьмой камень, потом сказал:

— Жди здесь, пока я не смогу выяснить, близко ли нам до того берега.

Он прыгнул на седьмой камень и оттуда бросил восьмой. Теперь его закрывала пелена тумана, и я видела его очень расплывчато. Я ждала, вздрогнув от того, что струйка воды, ударившись о кирпичик, на котором я стояла, намочила мне ступни и ноги.

— Вперед. — Его крик звучал приглушенно, но мне подумалось, он зовет меня. Так что я прыгнула на седьмой, на восьмой, и, наконец, на последний камень. Вода все еще расстилалась передо мной, слишком много воды. Но туман уже не скрывал Косгро: он стоял в воде по пояс, держась одной коренастой рукой за упавшее дерево, которое выглядывало из воды. Он жестом приказал мне прыгать, так, чтобы он смог до меня дотянуться.

Убедившись, что сумка с камнями и запасы еды надежно прикреплены к поясу, я выбросила перед собой то, что оставалось от ветки, освободив обе руки, и — наконец — прыгнула.

Течение было столь сильным, что меня бы сбило с ног, закрутило и затянуло под воду, если бы волосатая рука не схватила и не удержала меня. Кое-как мы оба бултыхались в воде и из последних сил выбрались на берег, после чего, еле дыша, стали приходить в себя.

И снова прозвучал горн, так близко, что, должно быть, он как раз был на другом берегу.

— Кирпичики — а они по ним…

— Смотри, — сказал он; что я и сделала.

Кирпичиков не было — а ведь по меньшей мере два из них я должна была увидеть.

— Это волшебство не длится долго, и если я пожелаю, другие не смогут им воспользоваться. Есть кое-что полезное в том, чтобы шпионить за фольками, знаешь ли. Я таился, скрывался и шпионил за ними, как только мог, выслеживая, как они живут за пределами своей крепости — надеясь вызнать достаточно, чтобы устроить себе возвращение или заключить с кем-нибудь из них сделку. Они не особенно обращают на меня внимание — я ведь один из Между: не из Темных и не из их племени — так как я все-таки не подчинился их образу жизни. Единственное, на что я надеялся — это узнать, что удастся. Но по крайней мере хоть что-то из доставшегося мне с таким трудом сослужило нам в этот час хорошую службу.

Хотя мне до сих пор едва верилось, что он перевел нас через реку таким необычным способом, я не могла отрицать, что мы находились на другом берегу.

Горн снова позвучал — на этот раз дикой угрожающей нотой. Я вскочила на ноги, готовая броситься бежать. Но Косгро, казалось, не торопился.

— Бегущая вода, — он указал на поток. — Она остановит Темных, пока они где-нибудь не найдут мост, по которому перейдут сюда. Так что на время они нам не угроза.

Глава 11

— Но мы же не останемся здесь! — Как бы далеко ни был этот мост, мне хотелось оказаться подальше отсюда, хотя и передвигаться в тумане тоже было не безопасно.

— Нет. — Он отряхнулся, подобно тому, как отряхиваются от воды животные. Моя одежда плотно облепила тело. Впервые я затосковала о жаре, о возможности увидеть солнце и согреться в его лучах.

Я охотно предоставила ему возможность выбирать маршрут, у меня ведь ориентиров не было. В такой слепоте я могла просчитаться настолько, что вернулась бы обратно к реке. Он снова понюхал воздух, будто так мог учуять, куда следует идти. Потом сказал:

— Недалеко отсюда есть безопасное местечко фольков.

И быстро зашагал, словно ясно видел дорогу. Я поспешила догнать его и требовательно спросила:

— Откуда ты знаешь?

— А ты не чуешь?

Все что я могла унюхать — это аромат увядших цветов.

— В своих заклинаниях, чтобы заколдовывать и расколдовывать, фольки используют растения. От того места, где они растут, исходит тяжелый запах.

— Такой как этот? — я дотронулась до запачканной ветки.

— Нет, это кое-что другое. Я не знаю, кто их посадил. Но фольки ими не пользуются. Оно из более ранних времен, может, от другой расы…

— Эти холмы, у которых они растут — это когда-то был город или захоронение?

— Да, могло быть и то, и другое. Если кто и знает историю этого мира, то только Великие из фольков. А они ревностно охраняют свое знание. Между ними и Темными вечное соперничество. И еще соперничество между собой. И есть что-то еще… — Он остановился, будто не хотел продолжать.

Но я настаивала — ведь все, что я узнавала, каждый кусочек, мог оказаться важным для возвращения в тот мир, который я знала.

— Что еще?

— Не думаю, что фольки высшие существа, хотя, правда, пока что им удается держать Темных под контролем. Но я достаточно слышал, чтобы понять, что есть что-то, чего и они боятся, и чему время от времени приносят жертвы, причем живыми существами — и это еще одна из причин, по которой им приходится вербовать существ из других миров.

— Дети! — Неужели Бартаре призвали с этой целью? Если так — то тем более мне нужно найти их — и быстро.

— Не знаю, — казалось, его это не слишком заботило.

Меня накрыла волна гнева, пока ее не иссушил здравый смысл. В конце-то концов, с чего бы ему переживать? Для него дети ничего не значили. И возможно, единственное, что привязывало его ко мне — это еда, которую я несла. Только — если это именно так, почему он просто не стукнет меня и не заберет пищу? Я не сомневалась, что он был сильнее меня и дрался лучше, и мог забрать припасы без особых усилий. И все же с самого начала он действовал просьбами, а не силой. Да, ну и загадкой он был — и эта загадка продолжала меня изводить.

— Туман рассеивается.

Я слишком глубоко погрузилась в свои собственные мысли, чтобы заметить это, пока он не обратил внимание. Но теперь и я заметила: и правда, обзор расширился. Очень скоро мы подошли к дороге. Это была не просто тропинка из дерна, вроде тех, что вели к холмам, а настоящая, выложенная хорошо подогнанными друг к другу блоками. И некоторые из этих блоков светились таким же светлым сиянием, как и камни, из которых мой спутник построил столь странный мост. Другие были красными, или желтыми, или даже черными. И хотя, казалось, они были разбросаны наугад тут и там, не составляя различимого узора, все-таки можно было идти, наступая на кирпичи только одного цвета — если не торопиться и смотреть внимательно.

— Подожди, — рука Косгро поднялась передо мной, как преграда. — Это один из их путей переходов.

— Дорога, как я вижу…

— Не просто дорога. Она ведет не в одно место, а во много. Не могу объяснить, потому что сам не знаю, как она работает. Но видел, как ею пользуются. И работает так — кирпичи разного цвета ведут в разные места. Если идти неосторожно, то она или не сработает, или приведет тебя туда, куда идти не хочешь — ведь Темные тоже ею пользуются. Раз ты ищешь определенных людей, выбирай светящиеся кирпичики. Переступай только с одного такого кирпича на другой, и на каждом шагу держи в уме лицо того, кого хочешь увидеть. Сконцентрируйся на этом изо всех сила — и тогда она приведет тебя к нему.

— Но ведь детей двое — Оомарк и Бартаре.

Он пожал плечами.

— Наверное, тебе придется выбрать.

Выбрать? Бартаре была с загадочной Леди, которая привезла сюда ее — и нас. А раз она приехала по доброй воле, возможно, она была ограждена здесь от многих опасностей, как любой, кто здесь живет. Но Оомарк сбежал в неизвестность. И подумав об охоте, и о тех, кого я видела у холмов, я решила, что в конечном счете выбора-то у меня нет — только Оомарк; я так и сказала.

— Как скажешь. Ступай на светящиеся кирпичи и представляй его себе, каким он был, когда ты видела его в последний раз.

Я была удивлена, потому что говорил он так, словно его не интересовало, куда я пойду. Значит ли это, что здесь мы расстаемся? Я спросила об этом, и он издал звук, который, наверное, был резким смехом.

— Оставить тебя? Нет — пока ты носишь то, что для меня жизнь. Но одно место не хуже другого, если мы будем подальше от Темных. Я все еще лелею смутную надежду, что из нашей встречи может получиться кое-что еще. Однако раз в поисках ты, тебе и вести. Только возьми меня за руку, потому что у меня в воображении нет картинки в помощь, так что мне придется полностью положиться на тебя.

На долю секунды я была склонна отказаться, освободиться от Джорса Косгро. Мои старые подозрения пробудились вновь. Но наконец я протянула руку, и он твердо сжал ее.

Если бы кто-нибудь видел, как мы шли по дороге, странную картину он бы узрел. Чтобы ступать только по светящимся кирпичам, я двигалась странным зигзагом, иногда вперед, иногда — если было нужно — назад. Я старалась изгнать из своего мозга все, кроме Оомарка, каким я видела его в последний раз — убегающим от меня из-за того, что я держала ветку.

Моя возвратно-поступательная тропа увела нас от места, где мы впервые вступили на вымощенную дорогу. Теперь, когда туман рассеялся, я видела, что дорога резко обрывалась всего в нескольких метрах от того места, где я остановилась, чтобы изучить оставшиеся кирпичи. Пока что мы ничего не добились, и я уже собиралась отказаться от этой идеи и потребовать, чтобы Косгро поменял маршрут.

— Думай о мальчике! — Вполне возможно, он читал мои мысли и подстегивал меня снова сконцентрироваться.

И снова я послушно вызвала лицо Оомарка в памяти и прошла три последних шага по вымощенной дорожке, таща за собой Косгро как на буксире. Потом, казалось, я побежала, но и земля подо мной тоже двигалась, так что мне пришлось прибавить скорости, чтобы удержаться на ногах. С обеих сторон что-то жужжало и расплывалось, будто от нашей скорости страна, по которой мы перемещались, затуманивалась.

Потом я упала, или, скорее почувствовала, будто меня отшвырнули с движущейся дороги, так что я довольно сильно ударилась о какую-то твердую поверхность и пару секунд лежала, тяжело дыша, пока не смогла сесть и осмотреться. Я услышала стон и оглянулась.

Косгро лежал чуть поодаль; его руки прижимались к ране на груди, будто его скрутило от боли. Потом, напрягшись изо всех сил, он сел, так что мы сидели бок о бок, стараясь разглядеть, куда забросил нас это странный вид путешествия.

От места нашей посадки простиралась широкая полоса зеленого покатого склона. Луг был богат зеленью, но более темных колец на нем не было заметно. Зато были бледные цветы, белые и кремовые, и кусты, отяжеленные теми золотистыми ягодами, которыми так наслаждался Оомарк. И вокруг каждого куста собрались летающие и прыгающие существа.

Неподалеку передвигались существа побольше; они или угощались фруктовым изобилием, или лежали в траве. Оомарк? Может, это Оомарк? Или это? Или это?

С такого расстояния они для меня были почти одинаковыми. Все они ходили на раздвоенных копытах, были волосатыми и с рогами, как и мальчик. Только когда двое двигались рядом, можно было различить очень маленькую разницу в росте. Я не могла отличить одного от другого. Если позвать — придет ли Оомарк?

Трое из них, похоже, играли, перекидывая друг другу предмет округлой формы. Другой ласкал маленькое животное, теребя и приглаживая его шерсть. Ни на одном не было клочков одежды, которые все еще носил Оомарк, когда покинул меня. Но помня, как легко он отбросил ботинки и верхний пиджак, я не могла рассчитывать, что он не выбросил и остальную свою одежду из другого мира.

— Отличишь его? — допытывался Косгро.

— Нет. Могу позвать.

— Нет! — он не скрывал эмоций. — Мудро будет не привлекать больше внимания, чем нужно.

— Они… они ведь не Темные?

— Нет, они из фольков, но очень молодые. Все они страшные проказники и ничем тебе не помогут. Как раз наоборот. Так что лучше постарайся узнать мальчика потише.

— Но они все одинаковые! Разве что, кажется, некоторые чуть повыше других. Это все равно что ожидать, что я выберу одну песчинку из кучи песка. — Я сосчитала. Их было десять, и я не видела различий.

— Это, конечно, представляет собой проблему, — согласился Косгро. — Было ли что-нибудь, к чему он был очень привязан и о чем ты можешь заговорить сейчас, чтобы привлечь его внимание? Если есть, то мы можем подойти поближе. Тогда ты сможешь обронить нужное словцо и ждать реакции. Остальные постараются его спрятать, но, может, из-за твоей речи он как-то выдаст себя.

— Бартаре? Я могла бы заговорить о ней…

Косгро покачал головой.

— Она связана с событиями этого мира и в том, что касается тебя. И может, они о ней знают. И могут симулировать ответную реакцию, чтобы ввести нас в заблуждение.

— Ты, похоже, много о них знаешь…

— Да. Когда я впервые попал сюда, именно они украли мою еду, когда я застрял в болотной трясине. Они отбежали, так что я не мог их догнать, и, разодрав мою сумку, разбросали все, что в ней было. Когда я все-таки выбрался, то шел за ними по следу, пока не узнал, что гнев привлекает Темных. И я открыл, что должен контролировать свои эмоции, чтобы защищаться. Эти существа меняются каждую минуту, и поступки их тоже не бывают последовательными долго. Думаю, все они — дети, которых набирали из других миров и разных веков…

— Веков? Но ведь они не могли прожить так…

Он развернулся и смотрел мне прямо в лицо.

— Кроме убийств Темных, которые все же происходят время от времени, смерти здесь нет.

В галактике есть расы, продолжительность жизни которых неизмеримо больше, чем моего вида — к примеру, закатане. Но даже они знают смерть. Место, где нет естественной смерти, так никогда и не нашли, хотя оно и существует в легендах и мифах многих народов.

— Ты знаешь что-нибудь, что заинтересует Оомарка — ну, имя или что-то в этом роде? — Он вернул меня к более неотложным делам.

Я думала: имя его матери? Или отца? Не уверена. Может, какого-нибудь друга с Дилана? И тут меня осенило — Гриффи, из-за которого он был так потрясен!

— Могу попробовать…

— Времени у тебя будет немного, — прокомментировал он. — Они такую скорость могут показать, что, если убегут, мы не сможем найти их снова.

Можно было обойтись и без предупреждения, от которого я только еще больше занервничала. Теперь они смотрели на нас, и я боялась, что они развернутся и удерут. Поэтому стала действовать быстро, смотря в траву, будто ища в ней что-то; вытянув руку, я позвала:

— Гриффи, пошли! Гриффи! Гриффи!

Я не решалась поднять глаза и посмотреть, произвела ли я впечатление на группу передо мной. Вместо этого я добавила фразу, которая, я надеялась, станет кульминацией моего представления.

— Гриффи? Он должен быть где-то здесь! Помоги найти его — Гриффи!

— Гриффи! — В этот раз звала не я. Голос был моложе, резче. — Гриффи, сюда! Где… где же он?

Одна из этих копытных фигур отделилась от остальных и бросилась ко мне. Двое других рванули, будто чтобы помешать собрату. Но они сразу же свернули в сторону и бросились в стороны, как только Косгро поймал бежавшего ко мне, который немедленно стал вырываться. Потом остальные сорвались с места и побежали. И неслись они с такой удивительной скоростью, что, конечно же, мне их никогда не догнать.

С некоторым напряжением Косгро справился со своим пленником. Тяжело дыша, он стоял, держа Оомарка, а копыта мальчика лягали и вскапывали землю.

Когда я подошла к ним, Оомарк пронзительно закричал:

— Пусти, пусти! Ты наврала! Гриффи здесь нет! Пусти! Я позову Бартаре! А она возьмет с собой Леди, и ты пожалеешь — так пожалеешь! — Он снова был маленьким мальчиком. В своей ярости он потерял ту необычность речи, которая пришла к нему вместе с переменами во внешности.

— Давай, Оомарк, зови Бартаре. Если ты ее позовешь, я только благодарна буду…

Он перестал бороться так резко, что у меня зародились подозрения. Я надеялась, что и у Косгро тоже, и он не ослабит хватку.

— Ты не хочешь ее видеть. Она заставит тебя страшно пожалеть… Она и Леди… Они знают много вещей, от которых людям плохо. Вот увидишь!

— Я хочу увидеть Бартаре. И думаю, ты знаешь, где она. Ты говорил, что знаешь — ты меня к ней вел.

— Там не мое место. А здесь есть свободные фольки — теперь они мой народ. Пусти меня к ним. — Он стоял спокойно, и теперь был готов скорее выпрашивать свободу, чем драться за нее. Только вот в его взгляде, который он не отводил от меня, мерцала хитрость, обещавшая, что нам же будет хуже, если мы ему поверим. Вся его компания, с которой он был, уже исчезла из виду.

— Оомарк, ты не из этого мира, — начала я, и Косгро покачал головой. Я подумала, он имеет в виду, что этим доводом мальчика не убедить. Конечно нет, но может, сработает гнев…

— Мне не верится, что ты действительно знаешь, где Бартаре. Ты только говорил так. Если б знал, ты б это доказал…

Если он откажется сотрудничать, я не знала, что нам делать. Может, мы и могли держать его пленником, но заставить его вести нас — нет. А если он и согласится вести нас добровольно, то откуда нам знать, ведет ли он нас правильно?

— Пожалеешь, пожалеешь!

— Очень хорошо. Пожалею. Но нам надо увидеться с Бартаре.

— Она с Леди. Мне не нравится Леди. Не хочу туда идти…

Возможно, его неприязнь к спутнице Бартаре из ее мечты была настолько сильной, что его невозможно убедить. Я могла только не оставлять попыток.

— Ты хочешь быть свободным и играть со своими друзьями. Отведи нас к Бартаре. Потом, если все еще захочешь, пойдешь к друзьям. А пока будешь с нами.

Наверное, в этом лохматом мальчике существовало еще достаточно того старого Оомарка, чтобы почувствовать вес авторитета взрослого, и по привычке он отозвался на него.

— Хорошо. В любом случае, мне не придется беспокоиться о тебе — или о тебе — после того, как вас увидит Леди.

— Идем, — сказала я.

Оомарк усмехнулся.

— Мне же лучше. Увижу ваш конец. — И в его тоне было больше, чем просто детская угроза. Как раньше с Бартаре, я уловила, что он погрузился в знание, недоступное ни одному ребенку.

И снова эта чуждая его часть господствовала над человеческой.

Он оглядел Косгро — сверху вниз, справа налево.

— Можешь отпустить меня, Между, — сказал он приказным тоном. — Я не убегу от тебя. Желаешь, чтобы я поклялся Листом и Дерном?

Косгро отступил.

— Я принимаю твое обещание.

— Если вы все-таки идете, так пошли. — Начав путь, Оомарк сгорал от нетерпения, оглядываясь на нас обоих.

Мы последовали за ним. Он шел впереди, и нам пришлось разогнаться до его рыси. Когда мы проходили среди кустов, с которых свисали ягоды, послышался резкий шум. Куски мягкой земли, смешанные с раздавленными ягодами, полетели в нас словно ниоткуда, забрызгивая соком — пока Оомарк не поднял руку и не прикрикнул на них. После этого все прекратилось, а его собратья, которые, наверное, планировали засаду, оставили нас в покое. Когда я разок обернулась, то увидела, что они не бросили Оомарка, а сбились в компактную группу и шли следом за нами.

В том, что мы продвигались к одной из величайших опасностей этого мира, я нисколько не сомневалась. И поведение Косгро ни в малейшей мере не смягчало моих дурных предчувствий. Он все время смотрел по сторонам, словно ожидая нападения. Друзья Оомарка так затаились в тылу, что наполовину растворились в тумане.

— Еще далеко? — спросила я, наконец.

Оомарк одарил меня одним из своих хитрых взглядов.

— Далеко ли? Если вы не нужны Бартаре, это может быть в два раза дальше. — Бессмыслица для меня, казалось, оказалась вполне вразумительной для Косгро, потому что он сразу же резко остановился. Оомарк развернулся.

— Чего вы ждете? Вы хотите увидеться с Бартаре. Если хотите с ней увидеться, пошли!

— Только если поведешь нас не через долину, — возразил Косгро.

И снова я ничего не понимала. Но я не возражала: пусть спорит, раз уж заспорил.

Оомарк переминался с копыта на копыто в танце нетерпения.

— Я времени даром тратить не буду. Пошли — или отпускайте меня!

— Только не долиной.

Оомарк ответил на это вспышкой ярости:

— Да что ты знаешь о дорогах? Туда, обратно, долиной, напрямую? Ты один из Между! Ты ничтожнее, чем то, что здесь закопано! — Его копыто ковырнуло ком земли, который, отлетев, попал Косгро по колену. — Между! — Оомарк загикал, превратив это слово оскорблением.

— Только не долиной, — в третий раз сказал Косгро, тихим и невозмутимым тоном. В нем звучал авторитет того, кто привык, что ему повинуются, и ожидает, что его снова беспрекословно послушаются. Голова Оомарка поникла, будто он не в силах был дольше выдерживать пристальный взгляд другого. Он подбросил еще один комок земли, но, если он и задумывал попасть им в Косгро, то промахнулся.

— Хорошо! — закричал он наконец. — Поведу вас окольным путем!

— Так-то лучше. — И снова спокойный ответ Косгро возымел свое действие. Я видела, что эта его победа вернула Оомарка ближе к его человеческой сущности. А с Оомарком-мальчиком нам было легче справиться.

Он подошел и протянул одну руку Косгро, который взялся за нее, а Косгро взял мою руку. Когда мы были связаны таким образом, Оомарк пошел дальше. Но в этот раз он не шел рысью напрямую как в прошлый раз, а скорее вилял туда — сюда в траве, доходившей до щиколотки. Это напомнило мне, как я шла с кирпича на кирпич по дороге, которая, казалось бы, никуда не вела. Здесь не было узора, по которому можно было бы идти.

Так и мы преодолевали этот изнуряющий путь, который, казалось, не вел нас к цели, а был какой-то бессмысленной игрой. И все-таки, раз Оомарк согласился на это только под давлением Косгро, я знала — это было важно.

Я так была занята, наблюдая за извилистыми перемещениями этих двоих, что обращала мало внимания на что-либо еще. Но через некоторое время увидела, что трава становится не такой густой. Появились длинные полоски серебристого песка, усыпанные крапинками огня, хотя крапинки были зелеными, а не красными. Они становились все гуще и гуще, пока песок не стал пылью драгоценных камней.

Когда травы уже больше не было — только этот драгоценный песок — из тумана стали выступать высокие предметы. Сначала мне подумалось, что это были гигантские деревья, потом я разглядела, что это были колонны из ограненного кристалла, молочно-белые или прохладно зеленые. Это были башни, украшенные резьбой. То есть, такими они казались, когда мы были еще прилично далеко от них. Но чем ближе мы подходили, чем меньше они такими выглядели; вместо них показались просто огромные обветшалые колонны. А все-таки вдалеке неизменно маячил облик башен, башен и башен.

Совсем вблизи иллюзия исчезала, и у подножия этих колонн было множество извивающихся дорожек. И, пытаясь пройти по ним, путник терялся, чувствовал себя ничтожным.

Даже здесь Оомарк не шел прямо, а вилял по одной из этих дорожек из стороны в сторону. Дважды он сделал полный круг, будто начиная заново. И все-таки каким-то образом вел нас глубже в лабиринт. Мне становилось все страшнее — я думала, что мы можем наткнуться на нечто подобное тому, что я встретила в холмах. Наверное, холмы тоже когда-то были такими, только колонны разрушились.

Впечатление, что это был город, продолжало нарастать; правда, это был город без единого жителя на улице, без единой головы, высунутой из окна, без единого намека, что кроме нас здесь двигалось еще что-то живое.

Во мне все возрастало желание крикнуть, узнать, одни ли мы здесь. Но царила наводящая ужас тишина. И единственное, что я слышала, это шепот Оомарка: может, он повторял слова монотонного песнопения. Наверное, так он и делал с того самого момента, как начал этот странный метод продвижения вперед. Я просто не заметила этого раньше.

Он остановился, да так резко, что Косгро налетел на него, а я, в свою очередь, на широкое плечо своего спутника. Перед нами был город, по бокам — колонны, и больше ничего. Оомарк снова усмехался, той неприятной, недетской гримасой, которая родилась не от доброй воли.

— Тут стена, — сообщил он.

Ничего такого я не видела. Косгро отпустил меня, хотя продолжал держать Оомарка, и вытянул вперед руку. Очевидно было, что его пальцы ткнулись в невидимую поверхность. Он провел рукой вверх и вниз, исследуя ее.

Оомарк попытался освободиться.

— Тут стена, — повторил он. — Путь туда, путь обратно не может вас провести. Я сделал все, что мог. Отпустите меня!

— Мы не дошли до Бартаре, — заметила я.

Он бросил в мою сторону сердитый взгляд, не скрывая враждебности.

— Не получится. Я не из Великих. Я не могу пройти через это.

— Да, не можешь, — согласился Косгро. Я была в смятении, не только потому, что он согласился, но и потому, что вдруг осознала, что то, что я должна была делать, стало зависеть от него, может даже слишком сильно — почти угрожающе.

— Мы не можем, но, наверное, может она. — Косгро чуть пододвинулся, так чтобы я стала прямо перед невидимой преградой. — Попробуй заметус.

Глава 12

Я посмотрела на ветку. Теперь она увядала быстро, цветы желтели и засыхали, а аромат был уже не таким сильным. Но когда я сняла ее с пояса, Оомарк весь съежился.

— Нет! — Думаю, он попытался бы убежать, только вот Косгро не отпускал его.

— Прикоснись к стене, — приказал мне он, удерживая мальчика.

Я почувствовала, что мои пальцы коснулись гладкой поверхности. Она была теплой; и когда мои пальцы скользили по ней, их покалывало, будто там струился поток энергии.

Потом я протянула вперед ветку. Взрыв света, треск. Как короткое замыкание энергии.

— Да, — кивнул Косгро. — Я так и думал. Вот почему они боятся заметуса — он уничтожает творения их силы. А поскольку они вырабатывают энергию из самих себя, сейчас это может отрикошетить и по ним. Ну, пошли дальше.

Ни того, ни другого Оомарк не хотел. Он перестал брыкаться и вырываться, но свесил голову и отказался отвечать на вопросы, которые задавал Косгро.

— А мы не можем просто пойти прямо? — нетерпеливо спросила я.

— Думаю, нет. Это одно из тех мест, где перекрещивается слишком много их иллюзий. Если только… — Косгро снова посмотрел на ветку. Она вся ссохлась, и, когда я ею пошевелила, стала рассыпаться серыми хлопьями пепла.

— Цветы остались? — спросил он.

Я внимательно ее рассмотрела. В самом центре было шесть цветов — увядших, но целых.

— Дай мне три. Сама возьми остальные, — сказал он. — Потри ими глаза.

Я испытывала сомнения. Зрение очень ценно. У меня не было ни малейшего желания подвергать свое опасности: я слишком хорошо помнила, как блуждала в стране геометрических фигур.

— Если хочешь найти здесь дорогу, — настал его черед проявить нетерпение, — это твой единственный шанс. Говорю тебе, их форма иллюзии слишком хорошо держится. Мы можем запутаться и остаться в ней пленниками.

Он верил в то, что говорил — это я знала. Медленно подняла сморщенные цветы, закрыла глаза и потерла веки помятыми лепестками. Держа их у самого лица, я еще могла учуять их аромат, который, как обычно, навевал ощущение здоровья.

Я открыла глаза.

Колонн-башен вокруг меня не было. Я судорожно вдохнула: казалось, я вернулась туда, к холмам, где подкрадывались чудовища. Меня окружали груды обвалившихся кирпичей, покрытых порослью дерна и ежевики, а дорога, которая прямо вела нас вперед, была только узенькой тропинкой, извивающейся между этими кирпичами.

— Что ты видишь, — резко спросил Косгро.

Я глянула на него и быстро отвернулась — все поплыло перед глазами, голова закружилась. Знакомая мне волосатая фигура колыхалась, выглядела то так, то эдак, и я уже ни в чем не была уверена. Кого я видела: неясную фигуру человека — в дымке, расплывчатую? Или волосатое существо? Или даже — мгновениями — огромный пурпурный треугольник?

— Нет! — В отчаянии я протянула руку, в неистовой надежде, что, может быть, он снова примет устойчивую твердую форму.

— Что ты видишь? — снова спросил он.

— Тебя… ты… весь двигаешься. Кто… кто ты?

— Да не меня! — Голос исходил от этого сбивающего с толку водоворота форм, которые выплывали одна из-за другой. — Что ты видишь вокруг?

— Холмы… руины… — Я принялась осматривать то, что, казалось, было реальным и не двигалось.

— Дорогу?

— Узенькую тропинку…

— Тогда веди нас по ней — и не оглядывайся!

Я рада была повиноваться. Только когда я смотрела только вперед, мне становилось спокойнее, и паника, наполнившая меня, когда я смотрела, что случилось с Косгро, начала отступать.

— Что ты видишь? — спросила я.

— То же, что и раньше. Я ведь не использовал заметус — пока еще…

Наверное, он был прав. Не будь у нас двойного… тройного зрение — мое, его и Оомарка, вместе взятое — это могло бы привести к беде.

— Мальчик с тобой?

— Да. Что впереди?

Я точно не знала, зачем ему эта информация, но предоставила ее, насколько позволяли мои способности, описывая осыпающиеся холмы. Но один так походил на другой, что почти невозможно было выбрать ориентир. Однако тропинка была утоптана, так что, похоже, ею пользовались часто. На ней были следы как от копыт и другие, вполне походившие на отпечаток ноги в ботинке. Я все время описывала Косгро то, что видела, но он не задавал больше вопросов.

Оказалось, этот лабиринт холмов простирается на большое расстояние. Наконец Косгро нарушил молчание.

— Что впереди?

— Кроме холмов — ничего.

— А вот мы видим, что башни возвышаются ближе. Думаю, мы, наверное, приближаемся к сердцу этого места.

Его слова сработали словно ключ, повернутый в замочной скважине — я уловила перемену: тропинка немного изогнулась, а затем перед нами предстало сооружение, которое менее пострадало от течения времени. Его стены не зеленели от дерна. Кирпичи стен были голыми, а тропинка, которой мы шли, вела через массивные открытые ворота в стене. Если бы за воротами было темно, не думаю, что я бы так охотно вошла. Но за ней струился свет, ярче, чем все, что я видела в этом погруженном в туман мире.

Итак, мы вошли в место, которое, должно быть, было сердцем этой страны. Крыши над нами не было. Над стенами через определенные промежутки были кольца из серебряного металла, а на них держались светящиеся шары. Они были не мощнее, чем свет заурядной луны на какой-либо планете, но все вместе давали ощутимое сияние. Мы стояли на мостовой, сродни той дороге, пользоваться которой научил меня Косгро. Она была сделана из кирпичей разных цветов — серебряных, зеленых, кристальных. Но черных или красных — как и на той дороге — не было.

Мостовая представляла собой квадрат перед платформой, поднимавшейся над ней на две ступеньки. Она вся была из кристалла и излучала свой собственный мягкий свет, а также слабый туман, который — у четырех углов — поднимался вверх прядями дыма, будто там жгли костры.

На платформе, у ее центра, дымка собиралась и развеивалась, потом собиралась снова, образовывая смутно расплывчатые фигуры, которые вновь исчезали, появлялись и меняли форму. Можно было безотрывно смотреть на то угасание и поток, и…

— Килда! — меня дернули за руку и повернули; в голосе Косгро я услышала такую настойчивость, что быстро осознала, что он рядом. Предупреждений тоже больше не надо было. Это было место, в котором ни на миг не следовало терять бдительность.

Но если его окрик и вывел меня шоком из зачарованного полусна, он вызвал еще и перемену в покачивающемся тумане. Тот стал уплотняться и принимать конкретные очертания.

— Бартаре! — Я видела ее впервые с того момента, как мы покинули долину звенящих камней. Она тоже изменилась.

Ее волосы стали намного длиннее; они закрывали ее до талии, как плащ, пока она не откинула их назад. Лицо похудело, и от этого глаза казались больше. Она стояла, прижав руку к подбородку, теребя пальцами нижнюю губу, наблюдая за нами с видом человека, который должен принять важное решение. У нее был устрашающе уверенный вид.

Она улыбнулась, будто читала мысли и знала, что моя неуверенность возрастает, ибо она уже не была ребенком, перед которым я могла отстаивать тусклую тень авторитета, который у меня некогда был.

— Все-таки пришла, Килда с'Рин, несмотря на все предупреждения, — сказала она. Ее голос остался высоким и легким, голосом ребенка, но она не была больше человеческим ребенком. — И зачем? Что собираешься сделать, Килда? Вырвать нас обратно в этот маленький, ничтожный мирок, в котором я была никем, ничем? Думаешь, я пойду — или Оомарк — теперь, когда он познал, что значит быть одним из фольков? Не просил ли он свободы? Мы вырвались из оков, которые ваша раса сделала для нас. Да, это тело было из вашего мира… — Она провела рукой от груди к бедру. — Но дух, обитающий в нем, вернулся домой! И теперь тело становится для него подходящим вместилищем. Мы не можем вернуться — и не хотим!

Она отошла от центра платформы и теперь стояла перед нами, глядя вниз, поигрывая длинными кончиками волос. И все-таки в ней что-то осталось от человека, которым она была, точно так же, как это то тут, то там проглядывало на поверхность в Оомарке, и я видела, что она наслаждается своей убежденностью, что полностью держит все под контролем.

— Мы свободны! — повторила она. — И ты не можешь снова отнять у нас свободу, Килда.

Бартаре была в центре нашего плана. И если нам и суждено было вернуться в наш мир, то через нее.

— Свободна ли ты, Бартаре? — я с осторожностью подбирала слова. — Кто же стоит за тобой — вон там? — я указала на плотную колонну клубящегося тумана, все еще занимающего центральное место на платформе.

Ее полуулыбка увяла, и она подошла ближе.

— Не смей называть меня Бартаре. Я не Бартаре. Я та, кем мне суждено было стать. Ты не можешь управлять мной, называя этим именем.

— А если ты не Бартаре, то кто же ты? — я заметила, что она ускользнула от моего вопроса о том, кто еще присутствует на платформе.

И тут она засмеялась.

— Нет, так не поймаешь меня, Килда. Ты не сможешь называть меня по имени. Я свободна от любых уз. Понимаешь, Килда — я свободна!

— Я в это не верю, — равнодушно и смело возразила я.

Она уставилась на меня, затем впервые оглянулась назад, в туман. Когда она снова обратила на меня внимание, то еще раз засмеялась, хотя и не так уверенно. Наверное, использование заметуса усилило мою интуицию, потому что мне удалось учуять ее беспокойство.

— Спроси у нее , — я указала на туман, — свободна ли ты.

Мне казалось, там должна быть эта Леди. И от моих слов в тумане стало что-то меняться. Он поплотнел и потемнел. Наконец он превратился в фигуру, выше, чем любая человеческая, и все же человекоподобную; в женщину — по моим догадкам — величественную, повергающую в трепет. Ее черные волосы волнами ниспадали до земли и, как у Бартаре, были откинуты назад, а голову обрамляла серебряная лента с белыми камнями. Еще больше белых камней и серебра широким ожерельем обрамляли зеленое платье, ниспадая узкой полоской по груди до пояса. Зеленый цвет ее наряда был тем оттенком зеленого, который так нравился Бартаре и в нашем мире; он реял вокруг нее, будто она была одета не в ткань, а в некую живую субстанцию, ласкающую ее тело. Как и у Бартаре, ее черные брови складывались в полоску над глазами, а черты лица составляли пугающую холодную красоту.

Я видела ее такой всего мгновение — достаточно долго, чтобы навсегда запечатлеть ее в памяти. Потом, как было и с Косгро, она замерцала и стала меняться в одно, а потом в другое, и в третье. И перемены эти происходили так быстро, что на меня накатила тошнота, и все же я не могла отвести взгляд.

И снова Косгро спас меня от ловушки иллюзии — если то была иллюзия. Он резко окликнул меня по имени. Я вздрогнула — и вырвалась из оков, которыми ее глаза сковали меня, и снова перевела взгляд на Бартаре.

— Спроси у нее, — сказала я. — Пусть она скажет, что ты свободна.

— Мне не нужно спрашивать. — Голос Бартаре стал весомее от гордости. — Я ее расы, ее духовная дочь! Я подменыш! Знаешь, что это значит, Килда? Когда-то люди вашего вида хорошо это знали. Я из тех, кого внедряют к людям, чтобы изучить их образ жизни и принести с собой в этот мир кое-что от них. Теперь она дала мне право показать истинную себя, себя как фолька — и тем самым доказать тебе, что я не из тех, с кем можно не считаться. Думаешь, я ребенок, Килда, и буду делать то то, то это, как ты говоришь? Я играла в эту игру, пока была вынуждена, чтобы получить возможность добраться до врат. Но ребенок в этом мире, ребенок из фольков, — не из тех, кому ты можешь отдавать приказания.

Потому что ты… потому что ты… — Она испытывала колебания, повторяясь. И снова оглянулась. Но я решительно отвела глаза и не смотрела в том направлении. Чтобы она ни собиралась сказать — она передумала. Вместо этого она махнула рукой.

— Смотри, вон — фольки и те, кто заодно с ними. Они идут посмотреть, как я докажу свое право стоять здесь — с этим!

Неожиданно у нее в руках появилась шпага с узким клинком — не могу сказать, откуда она ее взяла — шпага не из металла, а вырезанная из дерева, срубленного только что, так что оно было еще чисто белым. Используя ее как указку, она водила ей из стороны в сторону, обращая наше внимание на то, что мы уже были не одни возле платформы. Подошли другие и тихо наблюдали.

И действительно, странное это было сборище. Были такие как Оомарк, может, даже из той самой группы, что следила за нами. Были женщины, стройные, с густыми зелеными волосами, развевающимися вперед-назад на голове; их кожа отливала коричневым, а носили они легкую одежду из листьев. Были мужчины и женщины гуманоидного вида, еще более человекоподобные, и все были с черными волосами и носили зеленое. И были и другие, прекрасные и безобразные; то тут, то там проглядывало лицо или голова, такие абсурдные, что, казалось, они были из ночного кошмара. Они собирались вокруг с трех сторон платформы, но только мы трое стояли лицом к Бартаре.

— Ты осталась Между, Килда, как и это фыркающее чудовище, что пришаркало сюда по твоему приказу. А Оомарк… — Ее глаза обратились на брата, скрючившегося у моих ног. Одной рукой он держался за мои бриджи и опустил голову, не отрывая взгляда от земли.

— Да, Оомарк… Я перед ним в долгу, ибо он помог открыть врата, хотя сделал это, потому что я так велела, а не оттого, что хотел оказать мне помощь. Но сейчас он прилип к тебе, Килда…

Я опустила руку на кудряшки, теперь покрывающие голову мальчика.

У меня выскочили слова, которые я не имела намерения произнести.

— Потому что он еще не полностью утратил то, чем когда-то был.

— Да? Что ж, раз он сделал свой выбор, то и пребывать ему в выбранной судьбе. Отныне троих вас подчиню я нашим целям, и на этот раз вы послужите данью Темным. Вы станете засовом на тех вратах, через которые вынесло слишком много истинной крови. Силами, данными мне…

— Килда, — это был Косгро. — Дай руку! Дай, но не смотри на меня. Лучше смотри — туда!

Его слова — как указательный палец — развернули мой взгляд направо. Там на земле валялись те два или три цветочка заметуса, которые я ему отдала. Они были желтыми и увядшими, но хорошо заметными.

Его рука накрыла мою с такой силой, что можно было закричать от боли, если бы я не осознавала слишком хорошо и кое-что другое: в нем была такая сила, ибо то была сила не только физическая, но и духовная. Что-то во мне отвечало на эту мощь и тянулось к ней. Я уже не смогла, даже если бы захотела, оторвать глаз от двух этих цветов. Оомарк сжался рядом со мной, обхватив мои ноги, пряча лицо.

— Положи руку на то, что осталось от ветки. — И снова приказ Косгро каким-то наитием направил меня к этим обломкам палок, цветов и листьев. Оставшиеся кусочки рассыпа лись, но мои ладони и пальцы поймали и старательно удержали их.

Я лишь смутно осознавала монотонное песнопение детского голоса Бартаре. Слова были странными. Я попыталась закрыть уши, понимая, что, слушая, только укрепила бы сети иллюзии, которые она плела.

Итак, я смотрела только на помятые цветы. А в стальных тисках руки Косгро прочла усилие, державшее его в напряжении, усилие, в которое он вкладывал всю свою энергию.

Потом — цветы поплыли у меня перед глазами, так же как чуть раньше Косгро и женщина, которая была не женщиной. Здесь больше не было цветов — были лазеры, очень похожие на те, что я много раз видела в своем собственном мире.

Косгро резко отпустил мою руку. Я видела, как он наклонился взять это оружие другого мира. Один лазер он взял в руку, которая уже не приняла бы никакой другой формы. Второй он дал — прикладом вперед — мне. И я схватилась за него, хотя никогда не держала в руках ничего подобного.

— Остановить ее! — Он сделал — или это показалось? — выстрел в Бартаре. Но мне в голову пришла другая мысль, и я стала перед ним у подножия платформы, а затем швырнула пепел мертвых цветов прямо в лицо девочке. И некоторые попали в цель. Остальные рассыпались в облако мелких частиц, и казалось, их было намного больше, чем та маленькая пригоршенка, которую я бросила.

Она страшно закричала. Шпага-указка выпала у нее из рук, ударилась о край платформы и раскололась на части. Бартаре раскачивалась из стороны в сторону; ее пальцы царапали лицо. Шатаясь, она прошла шаг или два прямо на меня, и наклонилась — одна ее рука все еще защищала глаза — будто на ощупь, за сломавшейся шпагой. Но вместо этого она упала прямо ко мне в руки, я и быстро подхватила ее.

Над ней неистово кружилась эта колонна тумана, и я отвела от нее свой пристальный взгляд. Все еще держа девочку, обмякшую у меня в руках — бремя тяжелее, чем то, которое я смогла бы выносить заметное время — я начала пятиться. Она не сопротивлялась. И за это я была благодарна. Начни она бороться, заставить ее я бы не смогла.

— Назад! — Это был Косгро. Он отгородил меня от других. Теперь его фигура вернула свою неизменность — он опять превратился в волосатого гуманоида, каким всегда был. Но держал лазер наготове.

Толпа продолжала глазеть на нас в полной тишине. Никто не сделал и шага в нашу сторону. Я поверить не могла, что удача улыбается нам так долго. Они что, так и отпустят нас с Бартаре?

С того момента, как я отцепила от себя Оомарка, чтобы напасть на Бартаре, он так и сидел, вжавшись в землю. И тут он пополз на четвереньках, будто ему не хватало сил встать на копыта. Я всей душой хотела помочь ему, но двух детей сразу мне было не дотащить.

В воздухе что-то стало двигаться. Вихрь с платформы метнул на нас длинную летящую полосу зеленого. Я видела, как ее насквозь прорезала яркая вспышка лазера. И отрезанная часть упала на вымощенный участок. Но она не замерла — наоборот, как живое зло, извивалась и тянулась к нам.

Косгро снова выстрелил и расщепил ее надвое. Теперь обе части по-змеиному двигались к нам. И тем не менее никто из собравшихся не шелохнулся. Их лица ничего не выражали. Может, наша ссора с существом на платформе — из-за чего бы она ни была — их не касалась. И за их любопытствующий нейтралитет я была им признательна, но твердо полагаться на его постоянство мы не могли.

Теперь мы были в арке прохода в стене. И, казалось, кроме этих ползающих зеленых лент, ничто нам не мешает просто уйти без боя — если только снаружи нас не ждет другая опасность.

Но за стеной были только холмы… Холмы? Нет! Из-за тающих холмов излучали свой свет кристальные шпили. То ясновидение, которое дал мне заметус, проходило. Я громко вскрикнула.

— Что? — быстро переспросил Косгро.

— Я снова вижу башни.

— Да, было время — нам везло, но, наверное, время это закончилось.

Я поняла, что он имел в виду. Если я не вижу все как есть, то не смогу вывести нас обратно. Но если не могла я… а Оомарк? Он снова был возле и вцепился в меня мертвой хваткой затравленного человеческого ребенка, хотя и с внешностью покрытого шерстью существа. Бартаре все еще была без сознания.

— Я не смогу нести ее долго…

— Хорошо, дай я понесу. — Косгро взял ее с моих ноющих рук и перекинул через свое крепкое плечо, левой рукой поправляя ее для равновесия. В правой руке он все еще держал лазер.

Я поставила Оомарка на ноги. Он шел, не сопротивляясь моей хватке. Оставив тыл на усмотрение Косгро, я развернула мальчика лицом к дороге, которая, казалось, шла прямо между стройными линиями башен.

— Оомарк, ты должен провести нас!

Я посмотрела на ладонь, в которой держала пылинки заметуса. Там от нее оставалось еще немного тонкой пелены. Могло помочь — потому я протерла глаза.

И тут я увидела мельтешащий мир — одно видение сменяло другое. Мне понадобилась вся моя сила воли, вся целеустремленность, чтобы все-таки не закрыть глаза от этой тошнотворной суеты сменяющихся видов. Одной рукой я за плечо направляла Оомарка к дороге, которую видела только время от времени. Он пошел, глядя прямо перед собой, будто у него не было своей воли и он шел только под моим руководством.

Я достаточно замечала, чтобы вовремя использовать свой лазер. Зеленое нечто вилось у нас под ногами, пытаясь опутать их, а второе выскочило из-за холма. И оба раза, что я в них стреляла, они распадались на части, но не погибали, а, извиваясь, устремлялись за нами.

— Идут за нами? — спросила я Косгро.

— Нет.

Какая-то часть моего мозга этому удивилась. Но я полностью переключилась на дорогу.

Мы поворачивали, следуя тропе, а вокруг нас холмы превращались в башни, а башни в холмы. Но как-то башни становились все стабильнее и длились дольше, и я догадалась, что действие пыли заканчивается.

Однако Оомарк все шел и шел, даже когда я видела одни миражи, и нам пришлось возложить на него все наши надежды на спасение. С того момента как мы прошли невидимый барьер входа, он не издал ни звука, и мне казалось, что он двигается в состоянии транса.

Шли ли мы той дорогой, которой пришли, я не знала. Стремление освободиться от этого места было столь велико, что я побежала бы, если б могла. Но нельзя было заставить Оомарка ускорить шаг, да и Косгро не смог бы угнаться за ним, неся на себе Бартаре.

Потом, в какой-то момент, у меня из рук исчез лазер. Я услышала, как Косгро вскрикнул, и догадалась, что и его оружие тоже пропало. Как и другие дары заметуса, оружие нам только на время одолжили. Но, по крайней мере, с их помощью мы смогли начать выбираться отсюда. Теперь я с опаской оглядывалась по сторонам, боясь увидеть в засаде одну из этих зеленых лент.

Казалось, этот переход длится вечно. Я холодела от страха. И все-таки именно чувства — как кнут — гнали меня вперед. А Оомарк вышагивал так решительно, что я держалась за надежду, что он приведет нас к свободе. И, в конце концов, так и случилось — он вывел нас на открытую местность.

Я бросилась на колени и притянула его к себе, от благодарности сжимая его в объятьях. Потом посмотрела на Косгро.

— Нам удалось — мы спасены!

Глава 13

Он покачал лохматой головой.

— До этого еще далеко. Вообще-то, мы сейчас еще в большей опасности.

Тон у него был такой, что я вся похолодела, будто ледяной ветер бичом клубился вокруг меня.

— Но мы же вышли из города, — запротестовала я.

Он поправил Бартаре на плече.

— Разве ты не помнишь, что она сказала о принесении нас в жертву Темным?

— И что это значит?

— Если то, что я думаю — то это серьезно. Фольки здесь не главный народ, хоть и хвастаются, что это так. Две стороны ведут вражду в этом мире. И Темные собирают пошлину. Я слышал — ходят слухи, — что даже Величайшие из фольков платят дань, чтобы сохранить то, чем они правят. И думаю, дань — это мы.

— Если… если нам удастся вернуться…

— Да, наша единственная надежда — это возвращение в наш мир. И эти дети однажды уже открыли врата. Надо лелеять, хоть и слабую, но надежду, что у них нам удастся научиться, как вернуться. Но мы не должны задерживаться здесь.

— Тогда где же?

— Там, где нет ни темных, ни светлых, каких знают эти люди — на дикой земле.

— А такая есть? — Мне казалось, что наши шансы стремительно уменьшаются.

— Есть такие места — на них растет заметус. Они неподвластны ни одному из влияний.

— Где нам такое найти?

— Вот в этом-то и дело. Точно не знаю. Но если идти дальше — это хоть небольшая, но защита. Если мы задержимся в любом другом месте, то можем стать добычей темных либо светлых.

Я еле сдерживалась, чтобы не закричать от гнева и ярости. Он разбил все мои надежды — и немного дал взамен. Вслепую брести по этому потустороннему миру, думалось мне, это план безумца.

Наверное, он прочел мои мысли, потому что в тот момент сказал:

— Я говорю тебе правду; ведь скрывать худшее — это, возможно, значит плести другую сеть ловушек для себя самих. За нами будут охотиться так, как, наверное, здесь еще ни за кем не охотились, и, кроме как на самих себя, нам не на кого положиться. Но чем быстрее мы отсюда уйдем, тем лучше.

Он даже не посмотрел, иду ли я за ним. Поправив Бартаре на плече, он направился в туман. Не видя других вариантов, я взяла Оомарка за руку и пошла вслед. К моему облегчению, мальчик не вырывал руку и не отказывался идти за мной, хотя шел все еще словно в остолбенении.

Мы снова пересекли полосу изумрудного песка и добрались до дерна. Но туман не спадал, и я не могла понять, как Косгро может точно знать, что мы не бродим по кругу, который в конечном счете приведет нас назад к тому самому месту, от которого мы бежали. Он не бежал; напротив, шел таким шагом, что Оомарк и я легко за ним поспевали. Теперь, когда мы избавились от невыносимого гнета страха и стресса, я почувствовала, что хочу есть, и поняла, что нам не протянуть долго без пищи и отдыха.

Ровная поросль дерна стала время от времени прорываться кустами. Наконец, Оомарк вырвался от меня и кинулся к одному кусту, сгибавшемуся под тяжестью золотистых ягод. Когда я побежала было за ним, Косгро остановил меня.

— Пусть. Он все равно съест, попытаешься ты удержать его от этой еды или нет. Мы должны экономить еду другого мира для нас самих.

Это прозвучало так бессердечно, что я развернулось к нему в гневе и изумлении. Без сомнения, он прочел это на моем лице.

— Дети все равно не станут сейчас есть твои припасы. Пытаться заставить их — это все равно, что выбросить эту еду, потому что их организмы не примут сейчас этой пищи. А вот нам нужна сила, которую мы от нее получаем. А если мы сдадимся и станем есть местную еду, то убьем в себе тех, кем всегда были. Ты этого хочешь, Килда?

Возможно, логика в том, что он говорил, была. Но я бунтовала против нее, как, наверное, Оомарк бунтовал бы против пищи, которой я хотела его накормить. Косгро положил Бартаре на траву и присел на корточки рядом с ней. Я раздумывала. Мне хотелось пойти к Оомарку, который быстро срывал ягоды с веток, забрызгивался их соком, запихивая плоды в рот.

Только вот, глядя, как он ест, я поняла, что Косгро прав. Мне не удалось бы сдержать мальчика. И Косгро бы мне явно не помог. Так что я села и наклонилась над Бартаре, в первый раз задумавшись об ее состоянии; лежала она очень тихо.

Я положила на нее руку: ее сердце ровно билось, и со стороны могло показаться, что она спокойно спит.

— Бартаре! — я взялась рукой за ее плечо. Пальцы Косгро сжали мое запястье, оттаскивая его.

— Лучше оставь ее так. Если она проснется, то, может быть, не захочет пойти с нами, а мы не сможем с ней бороться.

— Но… что с ней?

— Она в шоке из-за заметуса. Я видел, такое случалось. Это ненадолго. Но в этой стране все люди и другие существа страшатся отсутствия сознания, потому что тогда то, что они ненавидят, может подкрасться к ним и незаметно напасть.

Мне пришлось принять его слова; хотя мысленно я сердилась на себя за то, что так сильно завишу от этого незнакомца. Однако его логика снова оказалась убедительной, потому что если Бартаре настроена враждебно (а у нас были все основания полагать, что так оно и есть), тогда, действительно, она могла замедлить наше продвижение вперед.

— Нам нужна еда. — Косгро бесцеремонно перебил мой ход мысли.

И снова я немного удивилась его сдержанности. Он уже давно мог силой забрать у меня еду, даже бросив меня здесь на волю случая. Но ведь он этого не сделал — он просил, а не отбирал. Только это и давало мне уверенность в том, что на него можно положиться.

Я открыла сумку и обвела взглядом жалкие остатки припасов. Вафлю пополам? Или разломать на две части плитку шоколада?

Но он продолжал:

— Надо поесть больше, чем раньше…

— Нет! — я обеими руками накрыла свой запас. — Осталось так мало — надолго не хватит!

— Это правда. Но и нас тоже надолго не хватит, если мы не получим силу, которую она дает нам. А сейчас нам нужна вся наша сила.

Я все еще колебалась. И с завистью смотрела на Оомарка. Иметь еду под рукой и отказывать в ней умирающему от голода организму было вдвойне мучительно. Сколько же осталось времени, пока и нам придется есть то, что растет здесь?

— Нам нужна сила, чтобы идти дальше, — повторил Косгро.

Когда я вынимала из упаковки две вафли, протягивая одну из них ему, моя рука дрожала мелкой дрожью. Он съел вафлю; я тоже. И каждый кусочек мы смаковали как можно дольше. И, чтобы больше не соблазняться, я снова скатала сумку и прикрепила ее к поясу.

Вернулся Оомарк, вытирая липкие руки о бока, облизывая языком подбородок там, где тек сок. Он взглянул на Бартаре, потом на меня, и встревожился; та самая хитрость снова заблестела у него в глазах.

— Она нужна Леди. Она придет за ней, — заметил он.

Его убежденность произвела на меня такой эффект, что я обернулась вполоборота, ожидая, что беда у меня за спиной.

— Что будет, то будет. — Косгро встал и наклонился, чтобы взять Бартаре. — Лучше пойдем-ка дальше…

— Куда? — спросил Оомарк. — Мы же станем мясом для охотников на следующее же сгущение тумана.

Косгро посмотрел на мальчика так пристально, будто выискивал в нем ответ на незаданный вопрос. И потом спросил, разговаривая с Оомарком как с равным:

— А где бы ты укрылся от охотников?

Я думала, Оомарк удивится. Но теперь в его личике просвечивало больше человеческого.

— Есть только одно место — если сможем его найти.

Косгро кивнул. Они оба знали что-то особенное, не допуская к этому меня. Для меня это было нестерпимо.

— Если вы знаете — оба знаете, — то где?

— Там, где растет заметус, — обронил Оомарк, все еще глядя на Косгро.

— Но я думала… — я вспомнила, как он удирал от меня, когда я подняла ветку, будто то, что у меня в руках, несет смерть.

— Там безопасно — от Темных и от Леди. — Но я видела, что его всего затрясло, будто такая безопасность дорого обойдется.

— Безопасно, — повторил Косгро таким тоном, что я невольно подумала о даваемом обещании. Поскольку они так вот отгораживались от меня, мое раздражение все росло, и теперь я потребовала уже во весь голос, будто стараясь растрясти их спаянность: — Где нам его найти? Это близко?

— Мы будем искать, — ответил Косгро. — И надеемся, что нам улыбнется удача, как бы мало ни осталось ее для нас в этом мире. Мы можем учуять его…

Он развернулся, будто собрался иди куда-то. Я потянулась за рукой Оомарка — может быть, мы пойдем, как и раньше, — но он выскользнул и выбежал чуть вперед Косгро. Раз уж, оказалось, они верили в то, что только запах может привести нас к безопасности, я тоже начала втягивать полные легкие воздуха в поисках этого аромата.

Хотя мы с трудом брели вперед, я не замечала ничего, что было бы нам в помощь. Нетерпение и горечь все росли. Я была уверена, что это дурацкие поиски — уж слишком сильно они зависели от воли случая, — и все же ничего не могла предложить вместо этого.

Теперь дерн попадался клочьями, а над зеленью возвышалась одинокая скала. Она была серой, и на ней из-за тумана образовались следы ручейков стекающей жидкости, о которых я жадно замечталась, проводя языком по сухим губам и все больше и больше вспоминая прекрасный вкус воды.

Затем, как из-под вуали, перед нами начала вырисовываться скала, не такая как предыдущая: в далеком-далеком прошлом ее сделали руками. Природе бы такое не удалось. Она была как пьедестал, квадратная. И внизу у подножья, вырезанные так глубоко, что читались несмотря на впадинки и полоски, оставленные эрозией, — буквы. Язык был мне незнаком; я не видела ничего подобного даже в собрании галактических мертвых языков Лазка Волька. С левой от нас стороны колонны была вырезана фигура. На ее лице нельзя было разобрать черт — если они вообще когда-либо были. Осталась только округлость головы и протяженность гуманоидного тела, хотя и с расправленными крыльями.

Вырезана она была немного наклоненной вперед, взирающей вниз себе под ноги, или на подножие колонны. Там росла высокая темная трава, такая, как и та, что обрамляла кольца безопасности.

Косгро остановился. Одной рукой он указал на траву.

— Путеводитель, если сработает для нас.

— Путеводитель… но как? — я не закончила, потому что он перебил меня.

— Сорви травы, Килда, и побольше.

Хотя и не понимая, зачем, я подошла к подножию колонны, схватила рукой охапку травы и что есть силы потянула, чтобы вырвать ее из земли. Но она не поддавалась. Наоборот — упрямые листики порезали мне руки; я отпустила ее и вскрикнула от удивления.

— Не так! — подбежал Оомарк. — Ты не бери — ты проси. И если воля благоволит к нам, то все получится.

Он оттолкнул меня плечом в сторону и взглянул в размытую голову-шар.

— Дай руку. — Он не стал дожидаться, пока я подниму руку — он схватил ее сам. Я и слова против не успела сказать, как он провел открытой ладонью, где из порезов сочилась кровь, по вырезанной из камня груди.

— Оплачено кровью, — закричал он. — Оплачено кровью. Теперь отплати добротой, по старой сделке — пусть будет так, как мы просим.

Это произвело на меня такое впечатление, что я почти ждала, что голова — шар откроет рот, заговорит, согласится или откажет. Но ничего такого не произошло. А Оомарк, ослабив хватку, выпустил мою руку и дал ей ускользнуть от скалы, на которой остались темные пятна.

— Теперь тяни, — велел он мне.

Я нянчилась со своей рукой:

— У меня порезы — так что давай ты.

— Не могу. Ты заплатила цену, не я. Если сделка и совершена, то только с тобой.

Он не стал объяснять, только отступил на шаг, предоставив действовать мне. И снова я схватила траву, на этот раз другой рукой.

— Нет! — Оомарк снова остановил меня. — Правой рукой, а то сделка недействительна.

Сжав порезанными пальцами траву, я вздрогнула. На этот раз я не стала резко дергать ее, а постаралась вытягивать медленнее. После долгих усилий она уступила. Корни не были прямыми и ветвистыми; скорее, вся охапка, которую я выдернула, росла из одного сучковатого и толстого клубня, который вышел из земли с пронзительным писком протеста. Я села на корточки, ожидая, что скажет Косгро: что он захочет сделать с этим богатством?

— У него есть свое могущество. Если где-нибудь поблизости растет заметус, он укажет дорогу. Держи его не очень крепко, так чтобы только не выронить из рук. По пути он покажет, куда нам.

Так как все это было частью незнакомого мне мира, я не возражала. Я поднялась на ноги, и, пока мы шли, держала охапку травы с одеревенелым сильно изогнутым корнем подальше от себя.

— Скоро сгустится туман. — Оомарк шел между нами, словно у него были все основания искать защиты. И он был прав. Уже начал наступать тот период, когда путь будет слишком скрыт от нас, чтобы идти по нему.

Но в этот самый момент пучок травы и корень в моей руке повернулись направо. И хотя я боролась против этого, он упрямо поворачивался именно в этом направлении. Я обратила на это внимание своих спутников и услышала в ответ вздох облегчения от Косгро.

— Туман сгущается… — Оомарк дергал его за один из клочков униформы, все еще облеплявших тело Косгро. — Нельзя идти дальше.

— Думаю, выбора нет, — ответил второй.

Я видела, что сейчас он еще сильнее горбится под весом Бартаре и прижимает одну руку к болтающейся на груди повязке, будто его беспокоит рана.

— Заметус может быть не так близко, — возразил Оомарк.

— Стой, где стоишь, — сказал мне Косгро. Потом протянул руку к корню, проверяя его на твердость, быстро отдернул пальцы и потер их о бедро.

— Думаю, ждать не имеет смысла. В любом случае, рискнуть придется. Здесь вообще никакого укрытия нет.

Мы как раз пришли к месту со множеством камней, и оно мне ни в малейшей степени не нравилось. Организовать здесь засаду было бы делом нетрудным, и мое воображение расставляло врага за каждым камнем, мимо которого мы проходили. Может, Оомарк и предпочел бы здесь спрятаться, но в моих глазах это место не сулило безопасности.

Когда я обходила эти булыжники, корень травы у меня в руке раскачивался и менял направление. А идти приходилось медленно, потому что земля была очень ненадежной: камушки, перекатывающиеся под ногами, да места, где легко было споткнуться.

Во время таких переходов повязки, которыми я обвязывала ноги, быстро изнашивались, и я знала, что если не обновлю их скоро, идти придется босиком — а я так боялась этого состояния! Так что время от времени я летела вперед с безрассудной скоростью, пока глухое предупреждение Косгро не замедляло меня.

Туман уже почти полностью сгустился, и от этого мы шли еще медленнее. В этот раз мы не слышали никаких предупреждений горна. И первый намек о близкой угрозе донес до нас воздух своим кисло-зловонным дыханием, достаточно сильным, чтобы я заткнула рот.

А Косгро втянул глубокий вдох миазмов. Он остановился, также как и я, и теперь обеими руками поправлял положение своего живого груза. Я видела лицо Бартаре, ее закрытые глаза, ее медленное ровное дыхание.

К сожалению, корень указывал прямо на источник этого зловония. Я оперлась о камень и взглянула на Косгро. Знал ли он, что там впереди? Что это? Осмелимся ли мы встретиться с этим лицом к лицу?

Наверное, он вычислял перевес сил. Дважды он шумно глубоко вдохнул. Оомарк припал к земле между нами, снова ища защиты, которую мы могли дать этому маленькому существу.

Наконец Косгро пожал плечами.

— Выбора у нас нет. Раньше или позже оно нас обнаружит, даже если мы замрем здесь. Но тогда у нас не останется шансов спастись.

— Что это?

— Один из падучих червей, я думаю. Но это не так уж важно — все Темные так или иначе воняют. Это одно из предостережений, которые есть у фольков; кажется, Темные частенько не знают, что так выдают себя тем, на кого охотятся. Идем же…

Я хотела отказаться, остаться на месте: камень у меня под рукой казался мне сейчас якорем безопасности. Но, как обычно, мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться высшему знанию.

Все еще держа указующий корень, я протиснулась между камней и пошла дальше. Отвратительный запах становился сильнее. И хотя я что было сил напрягала слух, но не слышала, чтобы кто-то двигался. Моя рука протянулась к тяжелой сумке с камнями, которую я все еще несла, взяв на ремень. Смогу ли я ее применить, если вдруг передо мной появится какое-нибудь чудовище? Я высвободила ее, чтобы в любой момент замахнуться.

Крайне неприятная вонь гниения мучила мое обоняние. Хотелось кашлять, но я не посмела. Оомарк обеими руками зажал нос и дышал через рот.

В тумане что-то закружило. Теперь стало ясно, что там что-то движется. Пальцы сжали мое плечо. Меня резко бросили к высокому камню. Потом Бартаре втолкнули мне в руки, и Косгро неровным движением разжал мою хватку вокруг сумки с камнями. Он пошел впереди нас, размахивая ею, будто проверяя вес и силу это убогого оружия. Оомарк плелся за мной.

У движения в темноте была какая-то темная сердцевина. Но туман опустился так плотно, что увидеть, что там ползло, можно было только с очень близкого расстояния. Мне не нужны были предупреждения от других, чтобы замереть в неподвижности; как бы я хотела умерить биение своего сердца, звук своего дыхания. Мне казалось, и то, и другое было сигналами, которые влекут на нас это нечто.

Темное сгущение в тумане становилось все более и более определенным. Оно приблизилось к краю завесы. Потом прорвался узкий темный клин, нацеленный в Косгро как острие копья, и на секунду или две мне подумалось: вот оно.

А затем оно стало хорошо видно: кольцеобразной формы, и передвигалось сокращениями и расширениями между гребнями хряща. Глаз, носа, рта я различить не могла — не видела ничего кроме черной плоти.

Оно неподвижно застыло на мгновение или два, потом метнулось к Косгро. Он обрушил сумку сбоку на его конусообразную голову с такой силой, что снес этот конус к камню слева, размазав его между камнями в сумке и неподатливо твердой поверхностью.

Звука не было; была струя вязкого липкого вещества. Потом дикими рывками на нас обрушилась вся масса этого ужасного тела, извиваясь и, похоже, молотя хлыстом. Косгро наносил удар за ударом, хотя не так удачно, как самый первый. Дважды оно с сокрушительной силой обхватывало его своим гибким телом. И все же, в то время как его разбитая голова висела безжизненно, Косгро снова вырывался на свободу.

Я ничем не могла ему помочь, только боялась за него. Это существо было, наверное, в три раза выше его, а в длину еще больше, и, казалось, переносило его удары, нисколько не пострадав.

В основном Косгро бил в его голову. Раз или два, когда он попадал в тиски захвата, я думала, что это конец. И я видела, что он уже изнемогал. Если первым же ударом он нанес чудовищу смертельный удар — то долго же оно умирало!

Дважды, когда его обвивали кольца, он по-прежнему старался бить в голову. Наконец голова упала на землю и лежала без движения, хотя вся остальная часть твари сворачивалась и разворачивалась кольцом. Он повернулся и посмотрел на меня. И в его взгляде было что-то такое, отчего я бросила Бартаре у стены и стала неистово оглядываться в поисках хоть какого-нибудь оружия.

Только камни! Я засунула корень-проводник в перед пиджака и схватила один, такой тяжелый, что поднять его до колен я смогла только обеими руками. Схватив его, я кое-как доплелась и опустила свой груз на извивающееся тело червя. Он неуклюже шлепнулся, поскольку времени целиться у меня не было. Должно быть, по удачному стечению обстоятельств, камень попал на чувствительное место, потому что кольца, все еще державшие Косгро, конвульсивно дернулись и ослабили хватку, так что он успел высвободиться и отпрыгнуть на безопасное расстояние до того, как они снова сжались.

Поспешив ко мне, он кое-как ухватил и оттащил меня назад как раз вовремя, потому что конвульсии стали бешеными. Червь дико колотил землю и камни, будто кнутом, в преддверии бесславного конца своего бренного существования. Сквозь град этих неистовых ударов я слышала, как Косгро тяжело дышал.

— Нам… надо… подняться… — Он подталкивал меня назад к детям. Потом, весь забрызганный кровью существа, излучая его отвратительную вонь, он остановился, чтобы поднять девочку.

— Наверх! — Его глаза блестели, будто самой силой этого слова он мог поднять нас всех.

Я последовала за Оомарком, который уже карабкался вверх по скале, стараясь найти какую-то опору для пальцев… или копыта, чтобы взобраться дальше. В конце я приподняла мальчика, чтобы ему удалось ухватиться за край верхней площадки. Потом — и сама толком не знаю, как это осилила — я оказалась рядом с ним.

Там наверху было несколько выступов, расположенных гигантской лестницей, и Оомарк уже выискивал путь на следующий. Я развернулась и помогла поднять Бартаре, которую Косгро поддерживал снизу.

Остаток этой дикой альпинистской прогулки остался смутным пятном в моей памяти. То, что она нам удалась, было такой же невероятной удачей, как и первый удар Косгро в битве. Но то сражение полностью лишило его сил. Он попытался, даже с моей помощью, поднять Бартаре на плечо — и не смог. Так что мы кое-как тащили ее вдвоем, пока не добрались до местечка намного выше, чем то, где нам встретился червь.

Внизу — теперь уже в дымке тумана — еще слышны были непрекращающиеся усилия этого существа. Казалось, оно было очень даже живым. И Косгро сказал в перерывах между судорожными вдохами, которые, казалось, причиняли ему боль:

— Надо… идти… дальше… Услышат… придут… охотники…

И мы продолжили взбираться, едва держась на ногах, хватаясь друг за друга и неся с собой Бартаре, которая продолжала спать, словно лежала в своей постели, и во мне пробудилось желание шлепками по лицу разбудить ее, но я сдержала этот приступ озлобления.

Наконец Косгро свалился в изнеможении, полусидя, полулежа, на выступе, достаточно широком, чтобы мы все могли на нем расположиться. Ничего не было видно — ни внизу, ни вверху, ни даже вдаль. Казалось, он, тяжело дыша, был доволен передышкой. А я — в ненамного лучшем состоянии — свернулась калачиком рядом с ним. Оомарк сжался рядом, в пределах видимости, поворачивая голову направо и налево, будто напряженно вслушиваясь.

Глава 14

Конвульсии червя были как удаленный барабанный бой. Но теперь стали слышны и другие звуки. Этот мир, который при сгущении тумана всегда был таким тихим, вдруг стал оживленным, хотя, я не сомневалась, все эти звуки исходили снизу, не угрожая нашей безопасности. Я не могла определить, что их издавало, да и не хотела.

Оомарк пересел ближе.

— Пришел первый, маленький, а теперь побольше. Скоро они закончат червя, и потом могут пойти за нами.

— Действительно, — согласился Косгро. — Нам пора двигаться дальше. — Он взглянул на Бартаре и еще раз осторожно прикоснулся к повязке.

— Твоя рана… ей надо заняться.

— Позже. Сейчас у нас нет времени, — сказал он с серьезным видом. — Но я уже не смогу нести ее долго.

— А еще далеко? — резко спросил Оомарк. — Посмотри на корень, Килда. Далеко?

Я забыла о нашем удивительном проводнике. Теперь я его снова достала.

Оказавшись у меня в руке, он указал в том же направлении, куда уходил далее выступ, на котором мы пристроились. Косгро прикоснулся к нему кончиками пальцев.

— Достаточно твердо. Мы не очень далеко. Пока смогу, понесу ее.

Будто ему придало сил то, что он прочел по корню, он поднялся и позволил мне помочь поднять Бартаре и перекинуть ее через плечо, как раньше. И мы снова пошли, вдоль выступа. Мне не надо было напоминать об осторожности. Я слишком хорошо слышала звуки, доносящиеся снизу. Несложно было догадаться, что будет, случись нам привлечь внимание тех, кто там пировал. Нам чрезвычайно повезло при встрече с падучим червем. Второй раз удача так широко нам не улыбнется.

Выступ становился все уже и уже, и я задумалась, как нам взобраться выше на этот крутой склон или спуститься по нему. Учитывая, что Бартаре была безжизненным грузом, вряд ли мы бы это осилили.

Но удача все же улыбнулась еще раз, потому что, когда выступ все-таки закончился, мы оказались перед рядом уступов, похожих на ступеньки очень крупной лестницы, ведущей вверх, по которым мы могли взбираться.

Это была ужасно тяжелая дорога, и на вершине мы снова рухнули на землю, шумно и тяжело дыша. На этой высоте корень у меня в руке повернулся, указав вниз под углом; это говорило о том, что мы были выше убежища, на которое так надеялись. Таким плотным был туман вокруг, что я боялась, не упадет ли кто-нибудь из нас, или все мы, с какого-нибудь невидимого обрыва, продвигаясь в этой непроглядной дымке.

— Вниз, да? — Косгро пристроил поудобнее Бартаре, глядя на корень. — Но если нам по этой дороге, мы по ней идти не можем — пока что.

Он вздохнул, как человек, приложивший столько усилий ради такой незначительной цели.

— Кроме того, — продолжил он через секунду, за которую я успела осознать, насколько велика была опасность, — есть еще и проблема еды…

Еда! Я крепко сжала узел. Но не могла отрицать, что хотела есть. Едва ли мой сильный голод утолило то подобие еды, которую мы разделили около ягодного куста. Если я едва не теряла сознание при одной мысли о пище, то насколько хуже, должно быть, это было для Косгро, который не только нес Бартаре, но и потратил столько сил, сражаясь с падучим червем.

Я неохотно развернула припасы; и снова похолодела, когда увидела, как мало их осталось. Как только они закончатся, у нас пропадет последняя надежда остаться самими собой.

Я намазала вафли протеиновым маслом и взяла себе порцию поменьше. К большей части, для Косгро, я добавила шоколадный кубик. Он не постеснялся принять бо льшую порцию: такого разделения требовал здравый смысл.

Тщательно прожевывая вафлю, я быстро завернула еду обратно, спрятав ее с глаз долой и подальше от искушения. Потом начала перевязывать ноги. На это нужно было пожертвовать еще частью пиджака.

Взглянув на них, я содрогнулась — такими чуждыми они стали. Пальцы стали ненормально большими — как… как корни! Корнеобразные ступни, кожа, затвердевшая как кора, зеленые волосы — я не вскрикнула, но зажала рот рукой и старалась поскорее обмотать ноги, ни о чем не думая.

Допустим, я повиновалась бы импульсу, который подталкивал меня отбросить в сторону обмотки и вкопаться в почву пальцами — корнями? Стала бы я от этого кустом, деревом, чем-то закрепленным в этом мире на все времена? Нужно следить, чтобы этого не произошло, чтобы я не позволила пальцам дотронуться до земли.

Оомарк ходил туда-сюда. Теперь начал притопывать по камню.

— Нам надо идти! Внизу много Темных, идет еще больше!

Косгро снова вздохнул.

— Он прав. При сгущении тумана они охотятся больше всего. Червя им не хватит.

Я подняла корень, надеясь, что он как-нибудь изменил сигнал. Но он все так же указывал вниз.

— Куда нам идти? Если вслед за этим, то надо возвращаться.

— А этого мы не можем! — Косгро скрестил руки на груди. — Будем двигаться на этом уровне как можно дольше — и надеяться на какой-нибудь маленький подарок судьбы.

И он снова понес Бартаре. Но теперь мы еле ползли и часто останавливались передохнуть. Корень в моей руке неожиданно поменял направление. Я остановилась, чтобы показать своим спутникам его перемещение обратно.

— Мы прошли это место.

Косгро положил девочку. Вместе мы стали на колени и очень медленно и осторожно поползли налево, надеясь наткнуться на кромку обрыва и таким образом выяснить, что внизу. И тут, подобно тому как вонь от падучего червя была предупреждением, так сейчас освежающий аромат заметуса стал обещанием надежды. Косгро воскликнул; щель его рта вытянулась в гротескную пародию человеческой улыбки.

— В этот раз мне не становится от него плохо!

— От чего?

— От запаха заметуса! Я уже выношу его. — Он стукнул большим волосатым кулаком по камню. — Неужели не понимаешь? Еда помогла! Я теперь в меньшей степени часть этого мира. Заметус не отпугивает меня!

Мне понятно было его возбуждение: такое же испытала я, когда моя кожа размягчилась после того как я подобрала ту первую ветку. Мы лежали рядом, плечом к плечу, стараясь разглядеть внизу край скалы. Но туман был таким густым, что мы ничего не могли разглядеть. Деревья, которые мы искали, были, может быть, очень далеко, а может быть, очень близко, но, так или иначе, скрыты от нас.

Как мои пальцы-корни черпали из почвы своеобразную энергию, так сейчас этот аромат давал мне другую. Голод, щемящей болью терзавший мне живот, исчез. Я почувствовала умиротворение; почувствовала, будто для меня нет ничего невозможного, что я распоряжаюсь судьбой, а она подчиняется моей воле.

— Кажется, спускаться не так уж и трудно, — сказала я. Та часть скалы, которую мы видели, была изломана и изрыта, предлагая опору для руки и ноги.

— Там где мы видим, да, — согласился Косгро, но добавил: — Бояться-то надо того, что нам не видно. Если бы у нас была веревка, что-то, что помогало бы спускаться, мы бы могли…

Неужели он собирается сдаться? С изумлением я выпрямилась и села.

— Но ведь мы же должны спуститься!

— Согласен. Но как, по-твоему?

Секунда здравого размышления — и я поняла, что он прав. Трое из нас легко могли это сделать. Но с Бартаре у нас не было шанса — не было для всех нас. И вот я стояла перед единственно возможным решением. Только я могла обращаться с заметусом, не испытывая дискомфорта. То, что даже одна ветка была настоящим подспорьем, было уже проверено. И это подспорье нужно нам, чтобы выжить. Значит, я должна спустится, взять свежую ветку и вернуться с ней.

Я так и сказала и приготовилась услышать возражения от Косгро. Он долго молчал, и потом сказал:

— Полагаю, это единственно возможный план.

— Ты как-то не очень уверен.

— Ничего не могу поделать, это так. Мы не знаем, что там внизу, не знаем даже, можно ли карабкаться по скале вниз там, где мы ее не видим. Спускаться в неизвестное опасно, а ты в наименьшей степени подготовлена к встрече с такими опасностями.

— По запаху можно сказать, что там, должно быть, не одно дерево заметуса в цвету. И сколько опасностей этого мира могут к такому приблизиться? Или я ошибаюсь, думая, что это средство от многих местных недугов?

— Нет. И — ты права, ты одна можешь с ним справиться. Я только могу сказать: будь начеку и береги себя, как только можешь.

После того через что мы прошли, такие предостережения были излишни. Я еще раз проверила обмотки на ногах, чтобы убедиться в их надежности. И прежде чем соскользнуть с края вниз, я сделала еще кое-что. Я вручила ему сумку с продуктами, тем самым выказав ему самое большое доверие, на какое была способна. Он не потянулся к ней; скорее, пронизывающе посмотрел на меня и сказал — слова его были ясными и резкими:

— Если ожидаешь неудачи, лучше не ходи. В самом воздухе будет витать что-то, что притягивает и увеличивает неуверенность, накликивая судьбу, которой можно было бы избежать.

Я делано засмеялась, надеясь скрыть, как его слова меня потрясли.

— Так ты что же, думаешь, я предвижу свою гибель? Ошибаешься. Просто не хочу, чтобы сумка мне мешалась. Теперь я делаю тебе исключительно важное ответное предупреждение — может быть, наши жизни зависят от этого узелка.

Он кивнул.

— Думаешь, я этого еще не понял? Уж поверь, он будет хорошо охраняться.

Опускаясь через край, я не оглянулась назад, а направила все свое внимание на каменную стену со множеством полезных для меня трещин. Хоть и туго перевязанные, мои ноги были более гибкими и лучше выискивали впадины и выступы, чем если бы они были в ботинках. Но я пробиралась очень медленно, тщательно проверяя каждый выступ, прежде чем опереться на него.

Весь мой мир сузился до этой полоски стены, влажной из-за густого тумана. Секрет заключался в том — быстро обнаружила я, — чтобы жить только настоящим моментом. Так что я цеплялась и выискивала опору, цеплялась и выискивала, и каждый раз, меняя положение, отыгрывала еще кусочек пути. Запах заметуса становился все сильнее, подбадривая меня, когда я решалась подумать о нем — поверить, что дерево или деревья не могли быть слишком далеко.

Наконец моя нога коснулась поверхности, и замерла; все еще оставаясь лицом к стене, не решаясь развернуться, я соскользнула одной, а потом другой ногой вниз и провела вперед — назад, чтобы окончательно убедиться, что мне есть на чем стоять. Держась одной рукой за стену, я очень медленно развернулась.

У меня под ногами был твердый камень, ровная поверхность, уходящая в туман. И на краю видимого пространства — зеленый обод дерна. Я в нерешительности задержалась на месте, потому что не была уверена, смогу ли вернуться сюда же без ориентиров. Но заметус не мог быть очень далеко, а нерешительность ничего не решала.

Я начала вслух считать шаги, надеясь, что так у меня будет хоть какой-то ключ к дороге обратно. Так я дошла до дерна, мягкого и пружинящего под ногами. Здесь я наклонилась и вырвала охапку упругой травы, несмотря на ее сопротивление, чтобы оставить ориентир. И так я шла вперед, оставлял за собой отметки каждые пять шагов.

Так я дошла до первых деревьев заметуса. Их было больше чем одно — по сути, маленькая рощица. И я стояла, дыша полной грудью, ликуя от пьянящего чувства благополучия и здоровья.

Цветы висели толстыми гроздьями, но были не чисто белыми, как на той моей ветке. Некоторые были с золотистым обрамлением по краям. А другие отрывались и плавно слетали на землю, где на дерне их уже порядком набралось.

Я осторожно подошла к ближайшему дереву и подняла глаза, решив выбрать самую свежую ветку, потому что, казалось, цветы уже миновали пик цветения и приближались к концу своего жизненного пути.

Сделав выбор, я подняла руки отломить ветку с дерева. Но когда мои пальцы дотронулись до нее, она сама отвелась подальше, будто дерево догадалось, что я собираюсь сделать, и оказывало мне сопротивление. От этого я отпрыгнула назад, — мне в голову пришла странная мысль, что оно может хлестнуть меня в отместку.

Был ли это такой же случай, как с пучком травы? Должна ли я внести в ответ какую-нибудь странную плату? Я оглядела порезы на руке. Они все еще болели, но кровь уже не шла. Я глубоко вдохнула и подошла к стволу дерева, приложив порезанную и грязную руку к сияющей серебристой поверхности.

Я не знаю, почему сделала именно это, но почему-то казалось, что так правильно. Я заговорила с заметусом, будто с равным существом, к которому можно было обратиться за помощью, если бы оно могло понять, как нам эта помощь нужна. Я просила у дерева то, что оно само мне даст, сказав, что не предприму попыток взять то, в чем мне откажут; теперь я вспомнила, что первую ветку отнесло ко мне ветром, и что я не срывала ее.

Надо мной шелестели листья-ленточки и кивали охапки цветов. Это движение не было вызвано ветром, оно передавалось следующему дереву, и следующему, становясь все громче и громче.

Надо мной разразился шквал падающих, уже увядающих цветов, которые отрывались от дерева, будто их бросили. Они попадали мне в волосы, в складки пиджака, липли к рукам и плечам, будто у лепестков было клейкое покрытие.

У меня над головой что-то резко раскололось. Когда я отклонилась назад, чтобы посмотреть что случилось, все еще не отрывая рук от ствола, прямо мне в руки с необъяснимой точностью упала ветка. По форме как буква У, с гроздью цветов на каждой палочке. И, к моему восторгу, они еще не были увядающими, как упавшие цветы, так что можно было ожидать, что они продержатся дольше.

Я снова заговорила, выражая благодарность неведомым силам, ниспославшим мне этот дар, испытывая благоговейный трепет, тронутая ответом на мою просьбу, стыдящаяся своего собственного акта жадности при попытке отломать ветку на свой выбор. Казалось, ствол потел под моими ладонями, во всяком случае там конденсировалась жидкость. Больше всего на свете хотелось мне прикоснуться к стволу губами, слизать в сухой рот тяжелые блестящие капли. Моя жажда была столь велика, что соблазнила меня, и, отбросив всякое благоразумие, я обняла ствол и припала к нему губами.

Жидкость не была водой — она была слишком сладкой. Но от нее исходило тепло и чувство добра и надежды. И хотя я не вполне напилась, как привыкла, она очень меня освежила. Уходя от дерева, я снова вознесла благодарность. И мне это не казалось странным, потому что заметус был не просто деревом — хотя чем он был, я не знала.

Надежно закрепив ветку за поясом, я вернулась к обрыву. Взбираться было не так трудно, как спускаться, потому что легче глядеть вверх на выступы, и к тому же жидкость восстановила мои силы, подготовила меня к новому напряжению.

Упавшие на меня цветы так и висели, приклеившись к моей коже. А мне и не хотелось отряхивать их — их аромат и нежное прикосновение к телу были очень приятны.

А раз подъем был не таким тяжелым, как спуск, то и времени он занял меньше, что меня ободрило. Добравшись к краю и перемахнув через него, я с энтузиазмом старалась придумать, как нам всем спуститься к роще. Для меня она была идеальным прибежищем для отдыха и восстановления сил.

Когда я добралась до вершины, туман начинал рассеиваться. Бартаре лежала все там же, очевидно, в таком же глубоком сне, как и раньше. Неподалеку Оомарк сидел на корточках, будто играл в часового. Косгро сидел рядом с девочкой; плечи его ссутулились, руки свисали между колен — весь его вид выражал полное истощение.

Он поднял голову, глядя, как я триумфально размахиваю веткой в воздухе.

— Нужно как-то спуститься, — сказала я ему. — Там целая роща заметуса. И…

Из-за того, что я размахивала веткой, несколько лепестков, приставших к моей коже, наконец оторвались. Они парили в воздухе, пара из них упали на Бартаре — на лицо и грудь.

Впервые она шелохнулась — не просто шелохнулась, а пришла в себя с проворностью спавшего человека, разбуженного опасностью. Ее руки отряхивали лицо. Мы были так напуганы, что застыли как вкопанные. Ведь она так долго была более или менее неодушевленной частью нашей группы, что мы почти уже начали воспринимать ее именно такой.

Косгро бросился к ней, но слишком поздно. Она ускользнула от него с безрассудной скоростью животного, бегущего от погони. Лепесток с ее лица пристал к пальцам. Она закричала, ударила рукой о тело, будто ей нужно было во что бы то ни стало отряхнуть с себя что-то мучительное.

— Бартаре! — Я сделала шаг вперед; подняв вверх руку останавливающим жестом, будто видя во мне ужасное чудовище, она издала крик, от которого я замерла.

Может, Косгро тогда и схватил бы ее, если бы Оомарк не оказался у него на пути. Мужчина столкнулся с мальчиком, споткнулся и какое-то время старался удержаться на ногах. Бартаре, наконец встав на ноги, бросила на нас последний взгляд ужаса и вызова и бросилась бежать — туда, в туман, подальше от края обрыва, в неизвестность.

Не думая ни о чем, я рванула за ней.

И только когда оказалась окружена туманом, поняла все свое безрассудство, ведь теперь все мы, наверное, будем слепо бродить в тщетной надежде встретиться. Мы можем закричать, и, возможно, так установим контакт — но этот шум несомненно привлечет внимание и тех, с кем мы не хотели или не осмелились бы встретиться.

Как только я осознала всю серьезность своей ошибки, то остановилась и начала слушать. Мне был слышен глухой стук ног о камень — Бартаре. Но стоило шелохнуться — и звук исчез. Так что я не решилась принять его за ориентир. Я взглянула на ветку заметуса. К ней меня привел корень. А теперь, не приведет ли меня заметус к Бартаре? Только-только мне в голову пришла эта мысль, как ветка повернулась в моей руке, и двойным грузом цветов ее развилка указала направление. И я не сомневалась — это не я ее повернула. У меня не было иного выхода, как последовать за проводником.

Я поступила, как мне наказывал Косгро, когда мы искали с помощью дороги Оомарка: сосредоточилась на лице девочки и дала заметусу указать мне путь. И он повел меня, уводя от обрыва.

И еще раз я прошла от камня к песчаному почвенному склону; взлохмаченные низкорослые кусты прорывались из тумана, который затем снова их заглатывал. Я часто останавливалась и слушала. Но если Бартаре все еще бежала, то уже намного обогнала меня. Я не могла разобрать этот слабый топот ног. Нет, его я не слышала. Но были другие звуки, явственно убеждавшие, что я не одна в этом лабиринте. Кто-то сновал вперед-назад по своим собственным делам.

Я похолодела при мысли о том, что Бартаре столкнется лицом к лицу с каким-нибудь местным чудовищем. Сможет ли девочка позвать на помощь свою Леди, я точно не знала. И вполне возможно, мне придется столкнуться с ними обеими, когда я ее найду. Но я не позволяла таким мыслям сейчас меня запугивать.

Потом я почувствовала, что кто-то зовет — но не в полный голос; скорее это была вибрация, пронизывающая воздух. А так как ветка указывала в этом направлении, я решила, что Бартаре зовет на помощь. Земля передо мной неожиданно стала сырой и размякла, а трава и мох, которые прикрывали ее, оказались скользкими, так что я поскользнулась и упала.

Я завершила путешествие, уткнувшись в один из покрытых дерном холмов, с силой врезавшись в него, и, услышав напряженный смех, взглянула наверх. Бартаре опустилась на колени у гребня холма и смотрела на меня с удовлетворением человека, который видит врага в затруднении. Потом подняла руку и подала сигнал кому-то, кого мне не было видно; она отчетливо позвала:

— Подойти и насыться, бегущий в темноте!

Это предупреждение было преднамеренно запоздалым: я еще даже не встала на ноги, хотя была уже на коленях, когда эта тень стала ужасающе отчетливой. Шак или другой монстр-близнец. Пуская слюну, он устремился ко мне ужасно мрачно и тихо; между верхней и нижней челюстью показались клыки.

— Ешь! Ешь! — В пронзительном голосе Бартаре не было уже ничего человеческого. Потом она добавила: — Последняя благодарность тебе, Килда. Хоть раз в жизни от тебя будет польза. Поиграй с Шаком, и он забудет обо мне.

Все еще стоя на коленях, я подняла ветку с цветами и ткнула ею в сторону Шака.

— Шак, — я вложила в голос всю силу, на какую была способна.

Чудовище остановилось так резко, что его аж занесло — когти продавили в земле борозды, пока оно старалось затормозить, не наткнувшись на меня. Тогда я воспользовалась веткой как хлыстом, ударив его. Шак попытался уклониться, но цветы попали ему по голове и плечу.

Он отпрыгнул назад, рыча и сильно кашляя. Монстр припал на живот к земле, стараясь подкрасться ко мне под другим углом. Но и к этому я была готова.

— Шак, — я взяла инициативу в свои руки, сделав шаг вперед к распластавшемуся чудовищу, помахивая веткой над его головой. Он задом полз по земле от меня, пока, наконец, запрокинув голову, не издал такой мощный вой, что в ушах зазвенело от диссонанса. Потом в мгновение ока исчез в тумане.

Я что есть духу взбежала на холм. Бартаре перешла на другую его сторону и стояла у подножия. Очевидно, она была в раздумьях, и только потому не убежала в неизвестное. Не успела она и пальцем шевельнуть, как я сбежала вниз и схватила ее запястье мертвой хваткой.

Она вырывалась, не чтобы убежать, но пытаясь освободиться. Было ясно, что она до смерти боится малейшего прикосновения ветки. И хотя она упиралась на каждом шагу, я тащила ее с собой — холм оставался слева от меня — ожидая любого нападения из тумана. Так мы и пробрались в обход к другой стороне холма, с которой я сюда прибежала.

Бартаре была со мной, и мне подумалось, я смогу держать ее пленницей, хотя бы какое-то время. Но сможем ли мы теперь вообще когда-нибудь найти остальных, я не была уверена. А возможность того, что мы действительно потерялись, была еще одним осложнением. Сопротивление Бартаре не прекращалось, и наконец я яростно прикрикнула на нее.

— Будешь шуметь, я вот что использую! — я помахала веткой у нее перед лицом, и она тут же отступила от нее, насколько могла.

Я была в таком состоянии — между страхом, что вернется Шак, и возможно, с подкреплением, и опасением, что я потеряла Косгро и Оомарка — что действительно выполнила бы угрозу. Должно быть, она прочла решительность на моем лице, потому что ее боевой дух сразу же угас.

Глава 15

— Ты не понимаешь, что делаешь! — Она снова говорила недетским голосом. — Этим ты можешь уничтожить меня!

— Но и ты хотела уничтожить нас, — напомнила я ей. — Разве ты не это хотела сделать в том городе?

Она послала мне один из тех хитрых взглядов исподлобья, которые исходили и от Оомарка, когда он сильнее всего отстранялся от своего человеческого «я» — только еще отчужденнее, — который снова охладил меня.

— Но, — она быстро поняла промах, — ты ведь не хочешь убивать меня. Ты хочешь держать меня пленницей. Следовательно, ты этим не воспользуешься…

Я видела и чувствовала, что она напряглась всем телом, снова готовясь возобновить сопротивление; так что поторопилась с ответом, надеясь, что и в моем голосе, и в выражении лица отразится убежденность.

— Нет, убивать я тебя не хочу, Бартаре. Но могу легонько прикоснуться к тебе, и думаю, это сдержит тебя — или от этого ты станешь беспомощной и потеряешь сознание, как в прошлый раз. — Я протянула к ней ветку, и она отшатнулась. Но это еще не обуздало ее.

— Ты не можешь приказывать мне — делай то, делай это. Я от этого мира, а ты нет. И если ты попытаешься затащить меня обратно в тот мир — бойся, потому что я буду сражаться с тобой до конца. С тобой и с этим сопляком, который называет себя моим братом. Брат… Будто я ему родня! И с этим Между, который ползает и умоляет, и пойдет на все, чтобы ему позволили слизывать крошки с твоей сумки с припасами. Вы трое — даже не думайте, что способны сражаться с фольками!

— Как в тот раз, когда забрали тебя? — напомнила я ей. Но на сердце у меня было тяжело. Я не представляла, как дальше тащить ее с собой, если она так и останется такой непокорной. А насчет возвращения назад… если только… Мне в голову пришла мысль — и начала там прочно обосновываться.

— А ведь ты можешь навсегда избавиться от нас…

— Так и будет, — вспыхнула она, — когда Мелуза разберется с вами. — Она рассмеялась. — Даже не надейся сковать ее чарами, громко выкрикивая это имя. Это не настоящее ее имя, не больше чем Бартаре — мое. Ты не можешь управлять нами.

— Ты можешь безболезненно избавиться от нас, — сказала я ей. — Но если нам придется защищаться, мы не отступим — и мы это уже доказали. Покажи нам выход из этого мира, и мы больше не потревожим тебя.

— Ты — может быть, и Между наверное тоже. Но Оомарк — он теперь уже один из нас. К тому же, у меня нет ключа к вратам мира… Не с этой стороны.

Я почувствовала приступ страха. А что если врата открываются только с той стороны?

— Но у твоей Мелузы есть. Иначе как она нашла тебя там?

Бартаре облизала губы. Она уже больше не вырывалась.

— И если Мелуза это сделает, вы правда уедете и не будете нам докучать?

— Определенно. — Меньше всего на свете я снова хотела увидеть эту планету-кошмар. Но не было у меня и намерения оставлять Бартаре. Честно говоря, не верилось, что в ней течет неземная кровь, как и в то, что ее оставили на Чалоксе с какой-то инопланетной целью. Пожалуй, когда придет время, я приложу все силы, чтобы она последовала с нами. Это был старый-престарый космический закон, действовавший с тех пор, как люди впервые покинули родительскую планету — ту легендарную Терру. Даже если твой спутник — злейший враг тебе, нельзя оставлять его на враждебной планете. Надо рисковать собственной жизнью, лишь бы освободить его и улететь с ним.

Я не испытывала к Бартаре привязанности, но и не оставила бы ее здесь, если бы нам обломился огромный кусок удачи — найти врата. Удастся ли мне взять с собой ее и Оомарка в измененном обличии — я не знала. Но пока что достаточно было заключить с ней соглашение, чтобы она не так сильно отягощала нас.

— Я не совсем тебе верю, — сказала она. — Однако… — Она не сказала того, что собиралась добавить. Вместо этого она изменилась в лице — это было единственным предупреждением, из-за которого я повернулась взглянуть, что там подкрадывалось.

Шаку удалось найти компаньона, так что теперь у него было вместе с кем побороться за добычу. Как человек, имевший доступ к библиотеке Лазка Волька, содержащей описания множества странных чудес, я думала, что меня ничем не поразишь, но это невообразимое чудище было худшим из всего, что я могла представить.

У моей расы врожденное отвращение к рептилиям, хотя после выхода в космос удалось несколько ослабить его в общении с такими расами, как закатане и еще несколько других, чьи предки были покрыты чешуей в те времена, когда наши носили мех. Но во мне укоренилось достаточно этого первобытного страха, чтобы на секунду или две удержать меня от того, что могло оказаться фатальным.

Это существо было тошнотворной смесью гуманоида и рептилии. У него было зеленокожее тело, усыпанное бородавками и опухолями. Вытянутые руки были четырехпалыми, с дискообразной присоской на внутренней стороне каждого пальца. Тело было обрюзгшим, живот свисал, ноги — короткими и согнувшимися, будто под весом этого пуза. Голова большая и круглая; очень большие глаза посажены почти на макушку. Ушей не было видно, но рот раззевался огромной пастью, и оттуда изнутри…

Инстинкт, возможно, усиленный всем тем, что произошло раньше, спас меня. В момент нападения я вытянула ветку, и язык, этот длинный скользкий шнур, хлыстнувший вперед, разбрызгивающий отвратительную желтую слизь, коснулся одного из соцветий.

Он мгновенно защелкнулся обратно в пасть, которая с шумом закрылась. Существо необыкновенно человеческим жестом поднесло к пасти обе руки, шатаясь, подалось назад, раздирая руками губы-полоски более темно-зеленого цвета, размахивая из стороны в сторону пузырчатой головой, очевидно, в агонии.

— Пошли! — Бартаре потянула меня. Я пошла, временами оглядываясь на чудовище, продолжая отступление. Оно упало там, у холма, и все еще разрывало пасть; казалось, оно полностью забыло о нашем существовании.

Мы пробирались вдоль земляной стены как можно скорее. А что если там уже ждал Шак? В последний раз бросив настороженный взгляд на зеленое чудище, я устремила взор вперед. Никакой черной фигуры. Но все-таки мы направлялись в туман; за его пеленой могло скрываться все, что угодно.

А, кроме того, как мне найти Косгро и Оомарка без ориентира? Или… я посмотрела на Бартаре.

— Можешь найти брата? — Если он мог отследить ее в этом мире, то уж она конечно сможет сделать то же самое.

Она ответила не сразу, я за это время задумалась, могу ли вообще как-нибудь заставить ее давать мне информацию? Если я и контролировала ее, то очень слабо.

— У тебя то, что отпугивает Темных, — сказала она наконец. — Но не всех из них можно контролировать. Не думаю — зная, что ты собой представляешь, — что ты пойдешь дальше и оставишь меня с ними. Вы так не поступаете. И потом — может, я и вправду немного изменилась, живя с людьми. Да, я могу найти Оомарка, и если он с Между, то и того тоже. Идем!

У меня не было иного выхода, кроме как поверить ей, хотя мучительно было отбросить иллюзию безопасности, которую придавал мне холм за спиной. Но на самом деле ведь не он спасал от Шака или другого бородавчатого существа. Самое лучшее свое оружие я держала наготове в руке, и должна не терять бдительности, не только по отношению к любому враждебному движению Бартаре, но и к тому, что, может быть, движется в тумане.

Мы подошли к скользкому склону, с которого я свалилась; взбираться было трудно. Обе руки у меня были заняты, и я не держала Бартаре. Если она снова сбежит, я пропала.

Но наконец-то мы взобрались наверх — перед нами был песчаный подъем. Потом, помня о трюке, которому научил меня Косгро, я разворачивалась через каждые несколько шагов и прометала заметусом по нашему следу, надеясь таким образом остановить погоню.

— Туман рассеивается, — заметила Бартаре; так и было, но я уже начала уставать, и единственное, о чем могла думать, это что мы должны найти место, где бы укрыться. Самым надежным, безусловно, была рощица заметуса, если только удастся уговорить Оомарка и Бартаре. А там, может быть, Косгро удалось бы сыграть какой-нибудь трюк с иллюзиями, и это на время решило бы нашу проблему.

И вот, мы вернулись на тот самый участок скалы у гребня. И — все оказалось замечательно! Косгро не ушел искать меня, а сидел с Оомарком, который стал уже почти таким же волосатым, и опирался о него, обняв его рукой.

Когда мы подошли, они встали на ноги. Косгро вопрошающе смотрел на меня. Я уже хорошо знала его грубые черты и научилась распознавать малейшие изменения в выражении лица. Но он ничего не спросил, пока я не развернулась и не промела за нами последний раз.

Потом он сказал:

— Компания?

— Да, и такая, что дышит в спину.

— Ну, тогда неплохо бы пойти куда-то.

— Туда, — я указала на обрыв. Я ожидала, что Оомарк станет возражать, но он ничего не сказал. Он так и держался за мужчину, не отпуская его большую руку.

Но когда Бартаре подошла к краю скалы, она заартачилась. Возможно, запах заметуса был для нее предупреждением.

— Нет! Не пойду! — Теперь ее протест выражал голос упрямого ребенка.

Я не знала, угрожать ли ей веткой; но ей возразил Косгро:

— Пойдешь! — сказал он с уверенностью. — Или останешься здесь — одна.

Раз она уже убегала в туман, я не видела в этом какой-то угрозы, способной подействовать на нее. Но снова оказалось, что все эти трое обладали каким-то знанием, которого я была лишена.

Косгро поднял руку:

— Слушайте!

Мы слушали. Шум с той стороны, где был убит падучий червь, раньше приглушаемый туманом, становился громче. Рычание и рев — чего-то очень грозного.

— Они покончили с тем, что послал им случай, — сказал Косгро Бартаре. — Те, кто пришли под конец, лишь раздразнили аппетит и хотят его утолить. Скоро они отыщут дорогу и пойдут по нашему следу.

Она перебила его:

— Темные охотятся только когда туман сгущается. — Она была как загнанный зверек, бросающий быстрые взгляды направо и налево в поисках спасения. Я стояла между ней и дорогой, которой мы только что пришли.

— Когда они голодны, то охотятся в любое время. А ниже есть лишь одно безопасное место. Туда они не пойдут ни под каким давлением.

— Мы не можем! Я не могу! — выкрикнула она свой протест. Она утратила уверенность, которую демонстрировала передо мной. Возможно, потому что Косгро был в большей мере от этого мира, она видела в нем более серьезного противника.

— Мы можем, и ты можешь, — возразил он. — Или так, или столкнуться с тем, что придет. А оно придет голодным и не отвернет в сторону. А ты хорошо знаешь, Бартаре, что спасаться бегством от таких, когда они голодны, это просто раззадоривать их сильнее. Побежишь — если побежишь, — на свою беду. Здесь нет убежища, кроме того, внизу.

— Но заметус тоже смертелен. — Она ломала руки.

— Не совсем так. Ты ведь отведала заметуса, когда Килда разбила твои чары. Разве он убил тебя?

Она ответила не сразу.

— Но я впала в сновидения. Я не хочу таких снов. Я их не потерплю.

— Заметус прикоснулся к тебе. Но ты можешь укрыться в его тени, не касаясь его. И другие тоже не прикоснутся к тебе.

Не верилось, что ее убедили, но кое-как он уговорил ее. Она сломалась. То, что с ней произошло, не опишешь по-другому: она снова превратилась в маленькую девочку, которой и должна была быть.

Когда он кивнул, она подошла к краю, хотя ясно было, что до смерти боится каждого шага вперед. И я испытала неимоверное облегчение, когда она начала спускаться; за ней последовал Оомарк. Косгро подал мне сигнал. Я покачала головой.

— Я последняя, и я замету этим путь. — Я тряхнула веточкой, думая не только о неведомых угрозах с места гибели червя, но и о бородавчатом существе. Если оно пришло в себя от травмы языка, то, может, следует за нами. А в нем было что-то такое, отчего оно казалось мне еще хуже, чем Шак или Шкарк. Ни за что на свете не хотелось снова с ним встретиться.

— Ладно. — Он неуклюже спускался через край, будто ему трудно было двигаться. Я вспомнила о его ране. Открылась ли она из-за недавнего перенапряжения? Он так и не разрешил мне заняться о ней, а навязывать ему такие услуги против воли я не могла.

Следуя своему обещанию, я останавливалась везде, где только можно было, и мела заметусом. Как и на предыдущей ветке, на этой тоже пока не было следов увядания. Я решила про себя, что когда будем уходить из рощицы, попрошу вторую ветку про запас.

Аромат был сильным. Я набрала полные легкие воздуха, расслабляясь. Развернувшись у подножия скалы лицом к рощице, я увидела, как, немного впереди, Косгро, обхватив рукой каждого ребенка, толкает их дальше, хотя ясно было, что идти под ветками было страшным испытанием для всех них.

Мы шли и шли, пока не вышли на участок открытого пространства, где не было деревьев, а только серебристый туман неба над нами. Там Косгро отпустил детей, и они упали на землю, одеревенелые и безмолвные, будто заключенные в камере страшного зла.

Я подошла к дереву, положила руки на ствол и снова почувствовала ту самую благотворную влагу. Провела влажными ладонями по лицу. И это оживило меня, будто я напилась из ручья. Потом взялась за свой жакет и оторвала от него с края лоскуток. Я приложила его к стволу, пока он не вобрал в себя всю влагу с него. С этим хорошо смоченным кусочком ткани я вернулась к остальным.

Эта жидкость так восстанавливала мои силы, что я не могла не поверить, что она не поможет Косгро. Его голова упала на грудь, так что лица мне не было видно, а обе руки были прижаты к повязке. Я опустилась на колени и как можно нежнее положила руку ему на плечо.

— Ты должен позволить мне заняться твоей раной, — сказала я ему. — Если в нее попадет инфекция, то это катастрофа — не только для тебя, для нас всех.

Он тупо посмотрел на меня, будто не слышал, что я сказала, а если и слышал, то не понял. Я положила влажную ткань поперек ветки, чтобы она не касалась земли, и развела его руки, чтобы развязать его запачканную грязную тряпку. Под ней вдоль его большой выпуклой груди была вздувшаяся красная линия. Я немного знала о ранах и о том, как их лечить, но эта показалась мне серьезной.

Его голова снова поникла, и он не подал никакого знака протеста. Я взяла влажную тряпочку и коснулась ею красного вздутия, стараясь, насколько возможно, не нажимать.

Он вздрогнул и сморщился от боли. Потом его тело напряглось, как у человека, обрекающего себя на необходимую боль. Затем я еще дважды подходила к дереву, чтобы намочить импровизированную губку, возвращаясь и обрабатывая рану. В третий раз я присела на корточки — и была поражена тем, что увидела, и не могла поверить, что мои глаза не обманывают меня. Воспаление заметно уменьшилось. Оказалась, у заметуса много плюсов для тех, кто в состоянии его принять.

В третий раз я намочила ткань, и обмотала ее вокруг него, прикрепив так же, как он сам закрепил предыдущую повязку — булавкой значка, выцветшего, но все еще с различимым изображением, — значка Первого Исследователя. Когда я закончила, он с облегчением вздохнул, его тело расслабилось.

— Это серьезно? — спросил он.

— Серьезно — по крайней мере было. Но роса дерева помогла. Теперь рана не такая воспаленная.

Он осторожно пошевелил мускулами.

— Должно быть, ты права. И болит сейчас намного меньше.

Я пожертвовала еще часть жакета. Это был последний кусочек, который я рискнула от него оторвать. Снова намочила ее у дерева, и направилась к Оомарку.

— Дай-ка я тебя умою. — Он дернулся и увернулся бы. Но Косгро его удержал. И снова я дотронулась очень нежно, зная, как ребенок боится заметуса. Хотя я думала, что он закричит, он молча терпел то, что я с ним делала, дрожа всем телом.

И снова я собрала драгоценную жидкость. Когда я вернулась, Бартаре стояла на ногах, ругаясь с Косгро.

— Не делай этого! — завизжала она, когда я направилась к ней. — Только попробуй, и пожалеешь! Я тогда не смогу найти ваши старые врата — я стану… стану Между, Между! — Ее судорожные крики были столь неистовы, что я остановилась.

— Но тебе ведь нужна вода, Бартаре, а я обнаружила, что эта роса — то же самое, что много воды.

— Только заставь меня это сделать, — кричала она на меня, — и увидишь, что будет. От заметуса фольки забывают. Говорю тебе — я все забуду, а я нужна вам именно потому, что я помню.

Очевидно, она верила в то, что говорит, и я не рискнула проверить, так ли это. Если Бартаре нуждается в воде, ей придется подождать, пока мы снова отправимся в путь и найдем ручей или пруд.

Я сложила намоченную ткань, которую не смогла применить, и засунула ее между поясом и кожей под укоротившимся жакетом.

Косгро отвязал узел от своего ремня — нашу еду. Он протянул узел мне, и я открыла его: намного меньше, чем нам необходимо. Я предложила немного детям. Бартаре отказалась с жестом нескрываемого отвращения. А вот Оомарк, к моему удивлению, согласился на вафлю. Он ел ее маленькими кусочками, которые жевал будто что-то горькое, но все же ел.

Наблюдая за ним, я почувствовала, что во мне зарождаются слабые ростки надежды: может, заметус произвел некоторые перемены. В том, что он сделал шаг назад на правильную дорогу, я не сомневалась.

Порция, которую мы с Косгро поделили между собой, была и вправду очень маленькой. Но почему-то мой организм и не требовал больше. Потом я осмотрела обмотки на ногах. Лоскуты материи стирались и изнашивались очень быстро. Нужно как-то получше защитить ноги. Я в унынии рассматривала, что у меня есть из подручных материалов, когда Косгро спросил:

— Может, попробуешь их? — Он указал на кучу листьев-ленточек, образовавшуюся под ближайшим деревом. Листья были желтыми и увядшими, но когда я подобрала несколько и стала проверять их на прочность, обнаружилось, что они невероятно крепкие. Я сразу же набрала целую охапку.

— Давай я. — Косгро взял кучку листьев, и хотя его пальцы дергались и тряслись, будто ему было больно, стал заплетать и связывать их вместе с мастерством, с которым мои неумелые попытки никогда не сравнялись бы. Я стала подражать ему, и наконец вместе мы изготовили две пары подстилок, всего четыре штуки, толщиной с мой большой палец, и сплели грубые шнуры из волокна листьев.

Сандалии, в которые я в конце концов обула несчастные ноги, не были произведением искусства, но уж точно защищали мои ноги, и наверное, лучше, чем все, что у меня было с тех пор, как я сняла ботинки. И когда я крепко затянула последний шнур, то оглядела их с немалым удовольствием.

Как долго они прослужат, я не знала, но в любом случае, нужно быть готовой к тому, что они износятся. Я уселась связывать листья в охапку, уложив их аккуратно друг на друга и связывая вместе, намереваясь унести с собой.

Мне было жалко, что Косгро пришлось бросить сумку с камнями на месте битвы с червем. Мало того, что это было наше единственное оружие, еще я засунула туда одежду Оомарка, которую тот бросил и которая сейчас могла бы пригодиться. Я задумалась об этом.

— Что теперь планируешь?

Я так испугалась того, что казалось чтением моих мыслей, или, скорее очень расплывчатых намерений, что просто уставилась на Косгро. Навряд ли он согласится попытаться вернуть сумку, но мне этого очень хотелось.

— Мы оставили там сумку…

— Предлагаешь вернуться за ней — за сумкой с камнями? — Он хрипло засмеялся. — Думаешь, это сокровище стоит того, чтобы возвращаться за ним?

Я была уязвлена.

— Она хорошо помогла тебе с червем. Если б не она, ты… мы все были бы мертвы!

— Ты понятия не имеешь, что там сейчас творится.

— У меня есть заметус…

— Ну, не слишком его переоценивай. Есть такая вещь как засада. Ты и понятия не имеешь, кто и как следит за тобой сейчас. Органы чувств, которые служат нам, не предупреждают нас вовремя, чтобы мы защитились от таких скитальцев. — Он сделал непонятный жест руками. — Но если с тобой не поспоришь, если тебе нужно взглянуть в лицо судьбе…

Странно, но именно его отказ, какое-то ощущение в его голосе, которое я не могла определить, и решил все дело. Я всегда полагала, что безрассудство — это не героизм, а иногда намного хуже трусости. То небольшое преимущество, что давала нам сумка, не перевесило бы стычку с монстрами. Я еще не успела забыть, что только удивление в глазах Бартаре спасло меня от бородавчатого существа, подкравшегося сзади.

— Ты прав…

Большой разрез его рта улыбнулся.

— Пусть же судьба засвидетельствует этот исторический момент — женщина признает, что неправа.

Теперь настала моя очередь засмеяться.

— Неправда! Я не сказала, что неправа; я сказала, что ты прав.

— Уже увиливаешь, Килда? Ну, мне даже этого достаточно. Не горюй о сумке с камнями. Может, я подыщу оружие получше, и не такое громоздкое.

Он встал, разминая сильные руки. Ясно было, у него стало больше сил, чем было, когда мы пришли в эту рощицу. Увидев это, я почувствовала себя уверенней.

Потом он начал ходить по краю лужайки, наклоняясь и выискивая что-то среди упавших листьев, в некоторых местах покрытых, как снежной порошей, увядшими цветками.

Глава 16

Обойдя по кругу лужайку, он вернулся с собранными палками, упавшими ветками деревьев. Теперь проверял их. Две сломались, когда он их согнул, три выдержали. Две из них были толщиной с два моих пальца; третья еще толще, и с одного ее конца торчали обломки веток поменьше.

Косгро попробовал размахивать каждой из этих трех и фехтовал ими, как шпагами; я видела такое на три-ди лентах о примитивных мирах.

— Этому конечно далеко до лазера, — прокомментировал он, — но получше твоей сумкой с камнями. — И он сделал в мою сторону жест, который, будь он сделан не такой звероподобной фигурой, можно было принять за формальный мужской галантный поклон.

Но слабыми и маленькими показались эти палки, когда я подумала о том, как сражаться ими против чудовищ. Но они были из заметуса, а это могло прибавить им ценности по сравнению с обычными деревянными прутами.

— Сейчас ты спокойно с ними обращаешься, — заметила я, — а раньше, когда пытался прикоснуться к ветке…

— Да! И правда, заметус больше меня не беспокоит. Еда… это… — он дотронулся до новой повязки, — все действует!

Я не заметила перемен в его внешности, подобных тем, что произошли со мной, когда я впервые взяла заметус. Но я ведь и не была под влиянием этого мира так глубоко и так долго.

— Эта и эта, я думаю, — он отбросил одну из тонких веток, но оставил две другие. — И можем попробовать еще кое-что.

Он снова пошел к деревьям и собрал пригоршни опавших цветков. И опять, выяснилось, что теперь он справлялся с ними без риска для себя. Он принес их назад ко мне.

— Натрем ими палки, — сказал он, садясь по-турецки и собираясь воспользоваться собранным специально для этого; я последовала его примеру с другой веткой.

При растирании цветки в моей руке превратились в маслянистую мягкую массу. Аромат был очень сильным и слишком сладким. Я с энтузиазмом втирала ее, и, казалось, дерево при такой обработке хорошо впитывало. Кроме того, белая кора стала фосфоресцировать, так что когда мы отряхнули с рук последние прилипшие кусочки, у нас было не только примитивное оружие, но и своего рода факелы.

Косгро направил свой факел в воздух, который тот с шумом разрезал; в ответ послышался крик. Сидевшая в мрачном молчании Бартаре, которую я игнорировала, решив, что ее лучше на время оставить в покое, вся съежилась, хотя удар пришелся на расстоянии от нее. Она не встала на ноги, но начала пятиться, не отрывая взгляд от Косгро, будто не смела отвернуться, отползая от него.

— Доказывает их эффективность, — заметил он. — Может, у нас будет нечто, сопоставимое с лазером.

— Нет! — Когда я подошла к ней, взволнованная ее очевидным раболепным ужасом, она вскинула руки, будто я держала наготове хлыст. А мне стало стыдно за то, что я вызываю такой страх. Я отбросила палку, которую держала, и протянула пустые руки.

— Видишь, у меня ее нет, Бартаре. Не бойся.

Она осторожно выглянула из-под рук, за которыми пряталась, и опустила их. Ее зеленые глаза были такими большими на маленьком личике. И именно в тот момент я осознала, что она почти не изменилась внешне.

Ее пристальный взгляд был очень опасливым, и я сказала:

— Мы не навредим тебе, Бартаре. Почему ты боишься?

— Прокляты, — тихо вскрикнула она с жестом, который включал не только заметус вокруг нас, но также Косгро и меня. — Прокляты для фольков!

— Почему? — выпытывала я.

— Еще до фольков, от тех, кто пришел раньше. Фольки вошли сквозь врата, и их было мало. Другие здесь дали им убежище и приняли их с миром. Но те другие — они не использовали сокровища этого мира. Они не хотели взывать к силам и править ими. А фольки поняли, как это делается. Потом наконец те, другие, сказали, что они не должны делать такие вещи, и что врата откроются, и фольки снова должны покинуть этот мир и отправиться на новую планету. Но фольки этого не хотели, потому что если они отправлялись в дорогу на какое-то время, то старели, их силы убывали и они умирали.

Поэтому они начали войну с другими. И победили, ибо их силы были больше. Но у тех других, у них были свои тайны, — она говорила нараспев, будто то было песнопение, какая-то древняя сага полузабытой истории, — и они своим могуществом установили границы. И хотя большинство их ушли через свои врата, некоторые решились остаться.

Косгро опустился перед ней на одно колено и слушал, будто это было очень важно для нас всех.

— А они все еще здесь, Бартаре? Те «другие», которые воевали с фольками?

Она покачала головой.

— Это неизвестно. В некоторых местах они поставили барьеры, которые фольки не могут преодолеть. Но так как за долгие годы ничего не изменилось, фольки полагают, что они или умерли, или уши. Но заметус они оставили, и фольки не могут извести или убить его. А это плохо! — ее лицо перекосило от отвращения. — Он приносит боль и уничтожает, из-за него теряешь силы и забываешь ритуалы. Он такой же враг, как и Темные. А теперь вы берете его в руки — и воспользуетесь им против фольков!

И она заплакала, так горько, как плачут от опустошения духа и глубокой печали, которые не дано пережить ни одному ребенку. Я подошла к ней, обняла ее, прижав к себе ее юное тело, сотрясаемое рыданиями. И заговорила так успокаивающе, как только могла.

— Бартаре, мы не воспользуемся этим оружием против того, кто на нас не нападает. Ведь и сами фольки сражаются с Темными, правда ведь? Вот и мы тоже. Мы не хотим вредить тем, кто из этого мира. Все, чего мы хотим — и я тебе это уже говорила, — это просто вернутся снова на нашу планету и быть в безопасности.

Я не знала, погружена ли она в глубину своего горя настолько, чтобы не слышать и не понимать меня — но ответа не последовало. А потом меня удивил Оомарк. Он подошел к нам и робко взял руку сестры, безжизненно свисавшую на мое колено, и сжал ее своими ручками.

— Бартаре, — сказал он, — мы ведь не нужны тебе, правда? Ты ведь обрадуешься, если мы уйдем. И Леди мы тоже не нужны, по-настоящему…

Она вздохнула, икнула и повернула голову на моем плече так, чтобы видеть его.

— Они хотят забрать тебя… и меня… обратно с собой.

— Больше всего они хотят вернуться сами, — ответил он ей. — А Леди… Она может не дать им нас, если мы ей действительно нужны.

Что-то в этом смутном сомнении подействовало на Бартаре, как прут. Она оттолкнула меня в сторону.

— Я ей нужна! — Бартаре вспыхнула, хотя я заметила, что она не добавила имя Оомарка. — Она не отпустит меня! Хорошо. — Снова овладев собой — слишком уж быстро, — она заговорила больше с Косгро, чем со мной. — Хорошо. Я отведу вас к вратам — если найду их, — и тогда вы сможете пройти. А мы будем радоваться, радоваться, радоваться! — С каждым словом она ударяла кулаком по земле, будто била врага.

— Далеко отсюда? — допытывался Косгро. Она пожала плечами.

— Как я могу сказать здесь? Заметус закрывает все возможности поиска отсюда. Мне нужно выйти из этого места, чтобы это уловить.

Итак, нам придется еще раз положиться на проводника, которому мы не доверяем, и мне это не нравилось. А Бартаре можно доверять еще меньше, чем Оомарку. Можно ли с его помощью как-то ее проверить?

Туман рассеялся, и мы покинули рощу, хотя у меня сердце разрывалось, когда мы уходили из этого святилища. Мы не повернули назад, туда, где скончался падучий червь, а резко взяли в сторону. Так как невозможно было установить стороны света, я никогда не знала, шли ли мы на север, восток, юг или запад. Вообще, я все время боялась, что мы бродим кругами.

Бартаре повела нас через узкое ущелье или каньон. Сначала она пошла быстро. Наверное, ей очень хотелось поскорее уйти подальше от заметуса. Потом, когда даже намек на аромат исчез, она остановилась.

— Уйдите — отойдите от меня! — Она возбужденно замахала на нас руками и взобралась на верх склона. Там она стояла с закрытыми глазами, потом начала медленно поворачиваться. Так она обернулась три раза. Затем подняла руку и так и держала ее, когда начала поворачиваться в четвертый раз.

Ее рука резко дернулась вверх и застыла, указывая в одну точку. Потом она открыла глаза и подала нам знак другой рукой.

— Туда.

Она была абсолютно уверена. Но направляла ли она нас к вратам — или к цитадели фольков, где нас и схватят, мы как раз уверены не были. Я только надеялась, что рассуждение Оомарка убедило ее.

Через некоторое время мы вышли из скал на простор покрытой дерном местности, на которой имелись травяные кольца. И вскоре дошли до одной из рощиц кустов с желтыми ягодами. Бартаре устремилась вперед, обрывая ягоды и жадно проглатывая их. Оомарк бросился за ней, но потом остановился. А когда все-таки решился и присоединился к ней, я заметила, что он пировал уже не с таким наслаждением, как раньше. Он взял только пригоршню ягод и медленно их ел.

Наконец, Бартаре насытилась, и, когда присоединилась к нам, в ее улыбке снова заиграла та самая хитринка. Она быстро приходила в себя после срыва в рощице.

— Очень жаль, что вы не едите еду фольков, — заметила она. — Почему ты хочешь быть Между, Килда? Боишься?

— Я боюсь перестать быть собой — Килдой с'Рин, — сказала я ей.

— Как будто Килда с'Рин — это такая великая вещь!

— Для меня — да. Я такой родилась — и хочу такой остаться.

— А еще думаешь обо мне как о ребенке. А я намного мудрее, чем ты вообще когда-нибудь будешь. Это как если взять яблоко Солнца, съесть только кожуру и выбросить мякоть.

— Есть такая вещь, как слишком много знаний — плохих знаний, — ответила я. Она почему-то пыталась спровоцировать меня. Если в роще она была податливой, но сейчас снова стала собой — трудной, как всегда. И это меня тревожило, потому что она вполне могла завести нас в ловушку.

— Ты! — Теперь она переметнулась к Косгро. — Что, быть Между — это жить славной жизнью? Ты тоже хочешь стать собой? А что ты такое сейчас?

— Может, ты мне скажешь, — возразил он. — Ты говоришь, что ты из фольков, а я Между. Разве это не делает меня вообще недостойным твоего внимания? — Говоря, он помахивал палками заметуса, и от этого ее самоуверенности немного поубавилось.

Она не столько ответила ему, сколько сказала всем нам:

— Ваши врата далее впереди. Пошли, если хотите найти их.

И снова она пошла впереди, мы за ней. Но с каждым шагом мои предчувствия усиливались.

Зеленый дерн ковром раскинулся у нас под ногами. Сандалии из сухих листьев были удобнее, чем обмотки. Казалось, будто я иду на подушечках.

Наконец, мы пришли к месту, где стоял холм, выше, чем все, что я до сих пор видела, покрытый толстым дерном, кроме одной стороны, смотрящей на нас; там зелень была вырезана, обнажая серую землю в форме символа, выше человеческого роста. На зеленом фоне это был ориентир, пропустить который было просто невозможно.

Бартаре остановилась у подножия холма, пристально разглядывая знак. Потом повернулась к нам с торжествующей улыбкой.

— Я обещала привести вас к вратам. И это я выполнила. Но открыть их — совсем другое дело, мне оно не по силам. И как вы теперь справитесь?

Косгро стоял чуть позади нее, тоже изучая символ. Должно быть, для него он что-то значил. Однако Бартаре пыталась внушить нам, что мы беспомощны. Может, мы уже в пределах досягаемости нашего здравого мира — Дилана, — и все-таки все наши усилия никчемны.

— Что… — начала я, когда Косгро подал мне знак замолчать. Что-то в нем было такое, что говорило о скрытом возбуждении. Может, он видел решение дилеммы?

Он поднял заметус и указал его кончиком на символ. Бартаре закричала и бросилась было на него, пытаясь вытянутой рукой поймать руку, державшую прут. Я подалась вперед, выставив перед ней мою веточку потоньше как преграду. Она упала; лицо ее дергалось, пока она бубнила непонятные мне слова.

Косгро стал двигать рукой. Кончиком заметуса он вырисовывал линии символа, начертывая их в воздухе в буквальном смысле слова. Кончик палки оставлял в воздухе светящийся след, создавая миниатюрную копию большого рисунка с холма. Хотя он опустил прут, это сияние так и осталось висеть в воздухе.

Потом, снова подняв палку, Косгро нацелился ею, как целятся, собираясь бросить копье. Он громко выкрикнул два слова и метнул заметус через центр символа в воздухе. Палка взмыла вперед и вверх, попала в центр рисунка на холме и, подрагивая, замерла там.

Слова, которые он выкрикнул, все повторялись и повторялись таким мощным эхом, какого я никогда раньше не слышала, и через некоторое время отдельные звуки слились в громоподобный гул. Из дрожащего прута взрывом вырвалась ввысь яркая струя белого огня.

Шум утих. Бартаре распласталась на земле, защищая голову руками. Оомарк, свернувшись, лежал рядом с ней. Но Косгро стоял прямо, глядя на огонь, который он так странно разжег, и я стояла плечо к плечу рядом с ним.

Мне ужасно хотелось спросить, что он делает. Обладал ли он «силой» или еще чем-то, что нужно, чтобы открыть врата? Однако увидев, как внимательно он смотрит на огонь, я не посмела заговорить.

Врата не открылись. Но с другим громовым раскатом что-то появилось между нами и сверкающим прутом. Не глядя на меня, Косгро протянул руку и схватил второй прут заметуса, слегка наклонив его кончиком вниз, держа его, как мужчины держат оружие.

Вихрь света стал плотным. Снова перед нами оказалась женщина — если то была женщина, — которая была с Бартаре в городе. Она не двигалась, не сделала ни единого жеста, только смотрела на нас; ее прекрасное лицо ничего не выражало.

Она и вправду была прекрасна. И, думаю, она была из тех, кто с наслаждением пользовался красотой как оружием. Но если она планировала сейчас сделать это с Косгро, то наверняка оказалась разочарована.

— Мелуза. — Он поприветствовал ее деловито, как тот, кто пришел заключить сделку и не хотел терять времени.

— Да, это один из моих титулов, — ответила она; ее слова — хоть и произнесенные тихо — были не ласковее, чем горн темного охотника. И страшили так же, как этот звук. Может, она была из фольков, но перед нами предстала лицом Темного.

— Что ты хочешь? — Она подошла к сути вопроса без обиняков, как и он.

— Чтобы открылись врата.

Теперь эти безупречные губы искривила тень улыбки.

— Ах, человечек, ты не знаешь, о чем просишь. Иначе не требовал бы от меня этого.

— Я прошу о возвращении для себя, для тех, кто не от этого мира. Нам нет здесь места — отпусти нас.

— А то что вы сделаете? — Она была взрослым, который забавляется назойливостью ребенка.

— Воспользуемся этим. — Он поднял прут немного выше. — И этим… — Я догадалась, чего он хотел, и потрясла веткой с цветками, которую несла.

— Ты воспользуешься тем, чего не понимаешь, и возможно получишь то, чего сам не хотел бы. Ты несведущ, ты даже не из фольков. То, на что ты случайно набрел, уничтожит тебя самого тем быстрее.

— Пока что оно принесло нам пользу. Думаю, гораздо больше следует боятся тебе. Мы немного у тебя просим — открыть врата, — ибо мы не твоей породы, не твоего вида.

— Кроме одной. — Ее голос стал немного резче. — Ее воспитывали и формировали для нас. Мы не торгуем своими.

— Своими? И все же она не устояла перед нами, когда ты приказала ей показать силы. Ты придавала ей форму, но она провалила экзамен, который ты ей устроила. Посмотри на нее! Твоя ли она в глубине души?

— Мелуза! — Бартаре вскочила на ноги. Она пронеслась мимо нас и начала взбираться на холм, вытянув руки, будто стремясь обнять женщину, которая ждала там. Но Мелуза не сделала приветственного жеста в ответ.

— Итак, — произнесла она через голову Бартаре, обращаясь к Косгро, — у вас все?

— Все. Ведь ты же не пожелаешь, чтобы все распалось у тебя на глазах.

— Мелуза! — Бартаре кричала с болью в голосе. Она пыталась пробиться к женщине из фольков. Теперь она билась обеими руками о то, что казалось невидимой стеной между ними.

— Будь она твоего рода, неужели не прошла бы эту преграду? — продолжал Косгро. — Ты поставила ее как защиту против опасностей, угрожающих тебе. Почему же тогда она удерживает ту, кого ты назвала «дочерью»?

— Мелуза! — Бартаре выкрикивала это имя. Она упала на колени, но продолжала бить по невидимой для нас поверхности, отгораживающей от нее женщину.

— Ты споришь змеиным языком! — вспыхнула женщина. Впервые ее спокойствие дало трещину.

— Я не спорю, я устанавливаю очевидные факты. Бартаре не предала тебя, но, кажется, ты или твои сторонятся ее. Разве ее не пропустила бы твоя преграда, будь она тебе родня?

— Она была одной из избранных; ее долго обучали и ждали. — Мелуза посмотрела на девочку, которая не могла добраться до нее. — С чего бы преграде отвергать ее? — Она указала одной рукой на Бартаре, которая подняла голову; из глаз ее потоком молчаливой мольбой лились слезы.

Наступила долгая тишина, прерываемая только рыданиями Бартаре. Потом Мелуза снова заговорила.

— Не знаю, почему и как. Но, кажется, она не одна из нас. Ну что ж, тогда мне незачем с тобой разговаривать. — Ее окутывала такая зловещая аура, что я еще крепче вцепилась в заметус.

И снова она указала рукой, в этот раз на Косгро. С кончиков ее длинных пальцев хлынул луч зеленого света. Но как бы быстро она ни выстрелила, так же быстро ответил и ее противник, перерезав луч прутом заметуса; прут разрезал его так легко, будто это нож порезал на мелкие кусочки что-то твердое. Отрезанный кусок под углом упал на землю, где с быстро расширяющейся обугливающейся полоски земли поднялся дымок.

Я почти предугадала ее следующий ход, так что держала ветку наготове, ведь на этот раз она указала на меня. Я почувствовала пыл луча, который она на меня направила, так как, хоть я и вытянула ветку насколько могла, она имела меньше силы, чем палка Косгро. Но он, отступив вполоборота, разрезал луч, которого мой ломкий щит не выдержал бы, — снова отразив удар.

— Вот видишь, — его голос был спокойным и уверенным, — нас так просто не возьмешь. Я знаю, что фольки не из тех, кто бесполезно сражается, зная, что перевес не на их стороне. Отпусти нас, ибо если мы останемся, то все время будем источником раздора. А в вашем мире сейчас таких и без того слишком много… Ведь если мы все еще будем здесь, когда ты откроешь врата, чтобы привести сюда людей, кто знает, что может случиться? Подобное тянется к подобному. Мы можем затянуть в свою компанию тех, кого ты заманиваешь. Тогда что станет с твоими планами и нуждами?

Насколько его угрозы реальны, я не знала. Но, может быть, не знала и Мелуза. Однако она устроила нам еще одну проверку. В этот раз она протянула руки к Бартаре и позвала нежным голосом:

— Бартаре, иди ко мне!

И девочка старалась изо всех сил, бросаясь на невидимый барьер, пока не упала, все еще слабо стуча по нему измученными руками. Но пройти ей не удалось. И наконец руки Мелузы опустились, и она обратилась к Косгро.

— Если преграда ее не пропускает, она нам не нужна. Возможно, вы ее как-то испортили. Следовательно, она ваша. Ты просишь врата — хорошо, ты их получишь…

— Нет! — перебил ее Косгро с авторитарной ноткой в голосе. — Я не просил врат вообще. Я просил о наших вратах — о тех, через которые я прошел, и тех, через которые прошли другие. Нам не нужен раскинувшийся перед нами другой странный мир; нам нужны те миры, которые были нашими перед тем, как нас затащило сюда.

Как он мог быть так уверенно требовать? Нас все равно могли обмануть. Интересно, какие меры предосторожности мы могли предпринять против подобного обмана?

— Именно ваши врата? Очень хорошо. — Эта тень улыбки, которая мне так не нравилась, становилась заметнее; от этого ее красота становилась еще более зловещей. — Ты получишь то, о чем просишь, хотя, возможно, это принесет тебе мало радости, и окажется, что даже быть Между — много лучше.

— Поклянись семью именами — Аркеоном, Балафмаром…

Ее лицо исказилось от ужаса, и она подняла руку, будто собираясь наслать на него проклятие.

— Не оскверняй своим языком эти силы. Ты плесень, грязь, ты меньше чем ничто! Таким, как ты, не позволено взывать к ним! Ты осквернил столь великие вещи, а потому заслуживаешь…

Он молча слушал ее мгновение, не более, и поднял прут.

— Я плесень, грязь, и не смею произносить имена твоих сил? И все же я держу это — еще большую силу, и вот не взорван, и не уничтожен за то, что сделал это. Я научился некоторым вашим секретам, Мелуза. И те, что узнал, я приберег до того часа, когда смогу заставить кого-нибудь из вас послужить мне. И я говорю тебе, поклянись этими именами, когда говоришь, что вернешь нас в миры, из которых мы пришли.

Она снова взяла себя в руки. Но в ее глазах горела красная ненависть.

— Я не могу вернуть вас в эти миры. Я могу только открыть врата. Возвратиться должны вы сами.

— Пусть так. Поклянись в этом.

И она поклялась, и хотя мне имена показались неразборчивыми, они вполне удовлетворили Косгро. Когда она закончила, он кивнул.

— Что ж, хорошо. Теперь врата, Мелуза.

Я подошла к Оомарку и протянула ему руку. Он крепко схватился за нее. Потом подошла к Бартаре. Она пыталась увильнуть от меня, но ее силы были настолько растрачены, что она не смогла отдернуть руку. Я твердо решила, что нам троим нужно быть в такой связке, чтобы быть вместе, когда мы вернемся туда, где нам и следует быть.

Потом я посмотрела на Косгро. Сейчас, когда настало время расстаться, я была смущена и расстроена. Я так много хотела сказать — и для этого совсем не было времени. И вдруг я поняла, что не хочу ехать без него. И все же это то, о чем он просил, и я должна принять его выбор.

Он все еще наблюдал за Мелузой.

— Мы готовы, Леди.

— Идите же, и взыщите мир, который сможете, — закричала она. Затем топнула ногой по дерну. От этого с огромной скоростью разверзлась трещина, будто холм разорвался на части, превращаясь в темный свод.

— Пошли! — Я в последний раз слышу, как Косгро что-то говорит… Он смело вошел в темноту; я неохотно последовала за ним, таща детей за собой.

Глава 17

Нас поглотила темнота, которая одновременно казалась и движением. У меня было ощущение, что нас подхватил и закрутил вихрь, и я больше не чувствовала свое тело; я не знала, держу ли детей, превратилась ли в какой-то обрывок, подхваченный ветром… Потом темнота стала абсолютной, и я впала в состояние безмерного покоя.

Но это состояние длилось недолго. На меня накатило недовольство, побуждавшее к действиям. И отделаться от него было невозможно, так что я открыла глаза.

Темноты уже не было. Было солнце, теплое, обжигающее меня, слепящее глаза — естественное, нормальное солнце, которого мне так долго недоставало в том вечном тумане.

Я села и оглянулась удостовериться, что я вернулась в мир, подобный тому, в котором родилась. Полоска песка, на которой я лежала, а там дальше — красные и серые камни. Когда я увидела их, у меня в памяти что-то шевельнулось, кольнула иголочка страха. Красные камни? У меня были все основания их бояться.

Рядом — можно рукой дотянуться — лежало маленькое тело. На нем были только лохмотья бридж, но это было человеческое тело! На лбу не видно никаких рогов, а босые ноги были человеческими ногами, а не копытами! Я с облегчением вздохнула. Оомарк снова стал мальчиком, а не подменышем, которым сделало его пребывание в другом мире.

Оомарк… А где Бартаре? Она что, сбежала от меня во время перемещения, осталась на той серой планете? Я огляделась по сторонам. Нет — раскинув в стороны тонкие бледные ножки и ручки, лежала какая-то зеленая фигура, будто не мягко упала, а была неаккуратно брошена, как игрушка, к которой ребенок-великан не проявлял больше интереса.

Именно к ней я подползла прежде всего, развернула, подняла ее, испугавшись, что она не спит, что она покинула нас навсегда. Ее глаза под черной полоской бровей были плотно закрыты, а лицо стало бледным, будто она долго и тяжело болела. Но дышала она ровно и легко, будто просто спала.

— Бартаре, — я нежно позвала ее по имени, уложив ее голову себе на плечо. — Бартаре!

Она пошевелилась. Ее губы прошептали что-то, но так тихо, что я не расслышала. Потом она открыла глаза и посмотрела мне в лицо. На долю секунды мне показалось, она не узнает меня, а лишь разглядывает с легким замешательством. Потом, должно быть, память вернулась к ней, потому что на лице ее отразилась такая безутешность, какой ни одному ребенку не почувствовать. Она заплакала, не шумно и протестующе, а тихо, от глубокой печали. Слезы собирались и стекали по щекам. Рот двигался, но не издавал ни звука. Это зрелище пробудило во мне сочувствие. Я прижала ее к себе еще сильнее, укачивая ее, напевая что-то в ее взъерошенные волосы, стараясь утешить ее всеми способами, которые она от меня примет.

— Килда. — Оомарк сел и посмотрел на нас. На его лице была тень страха. Он подполз ко мне по песку и гравию, обнял и меня, и сестру, вцепившись в нас изо всех сил. Возможно, мы были единственным якорем безопасности в целом враждебном мире. Я немного отпустила Бартаре, чтобы одной рукой обнять и Оомарка, держа их обоих.

— Все хорошо, — снова и снова повторяла я монотонным речитативом. — Все хорошо, мы вернулись, вернулись домой.

Это было то самое место, откуда началось наше путешествие — полоса русла высохшей реки с музыкальными камнями, открывшими врата между мирами. Долго ли нас не было? Я не могла понять, сколько времени прошло. Догадывалась лишь, что, должно быть, прошло несколько дней, и нас наверняка уже ищут. Может, поисковая команда где-то рядом, и можно найти их… Все мое тело ломило от усталости, такой сильной, какую мне еще не приходилось испытывать. Я посмотрела на ноги в этих примитивных сандалиях… ветка… Впервые я вспомнила о заметусе и посмотрела на пояс, куда спешно прикрепила ее перед тем, как ухватиться за детей у заколдованного холма. Но ветка исчезла. Но мои ноги — они снова были ногами с человеческими пальцами. Так что, должно быть, я снова вернула себе человеческое обличье, как и Оомарк.

— Я хочу есть, мне холодно. Я хочу домой! — плакал Оомарк.

— Скоро, скоро. Бартаре, дорогая, как ты думаешь, ты сможешь немножко пройти? Если мы доберемся до станции парка, то попадем домой быстро.

— Я была дома, ты меня забрала. — Ее голос был слабым, разбитым, печальным. Теперь она отталкивала меня.

— Я хочу домой, быстрее. Пожалуйста, Килда! Хочу домой! — Оомарк встал и потянул меня за руку.

Я поднялась, обозревая долину в надежде завидеть какого-нибудь спасателя, который избавил бы нас от возвращения на станцию пешком, потому что мое тело ныло от каждого движения, будто меня подвергли чрезмерному напряжению.

Но никого не было видно. Мы же в практически необитаемой области. А Косгро… А на какой планете проснулся он? Вернется на свой корабль и поднимется в новый полет первооткрывателя, сочтя испытание в серой стране лишь очередным эпизодом своей жизни, переполненной приключениями? Попытается ли он найти нас или выяснить нашу судьбу через какие-нибудь официальные каналы — а может, я могла бы отследить его? Но сейчас я не стала над этим задумываться. Важнее всего было скорее вернуться на станцию, а потом в Тамлин.

Бартаре не сопротивлялась. Казалось, она покорно приняла мысль, что не вернется в другой мир. Но продолжала тихо горестно плакать. Время от времени она проводила грязными ладонями по щекам, отирая слезы.

Мы поднялись до верха ущелья речного русла, когда мне стало понятно, что возвращение назад будет еще труднее, чем я думала. Измученное тело сопротивлялось каждому движению, которое я от него требовала, а дети начинали отставать. У меня не было сил помогать им. Я прислонилась к камням, еще раз обыскивая взглядом небо и землю в поисках признаков жизни.

— Килда! Вон — кто-то идет! — Оомарк указал не на небо, а поверх нагромождения камней. Только это не был сотрудник парка, ищущий нас. Вперед шла одинокая фигура, шла медленно, часто останавливаясь и опираясь о булыжники, будто ей страшно нужна была опора.

Я замахала обеими руками и закричала:

— Мы здесь! Мы здесь!

На мой крик ответили жестом, говорящим, что нас заметили, и фигура направила свою медленную поступь в нашу сторону. Должно быть, человек был ранен или болен, раз ему так тяжело давалось продвижения к нам.

Когда он подошел ближе, я разглядела, что это был молодой человек, и на нем не униформа сотрудника парка. Истрепанные остатки бриджей прикрывали часть тела, а на груди была повязка. Кожа на руках и лице была очень темной — космический загар звездного странника, но на частях тела, редко подвергаемых воздействию солнца, она была цвета слоновой кости. У него не было бороды — еще одно доказательство, что он был космическим исследователем, потому что волосы на лице навсегда исчезают у них при первом полете. Темно рыжие волосы были очень короткими — буквально щетина на черепе, хотя брови были такими же черными как у меня. Его лицо было сухопарым и вытянутым, кости отчетливо выступали под темной кожей. Ясно было, что он был не в лучшей форме, чем мы.

Мое внимание сосредоточилось на повязке — я замерла тихо, едва дыша. Неужели?.. Но Мелуза поклялась вернуть нас в наши собственные миры. С чего бы Косгро быть здесь? Он приземлился на необитаемой планете, потом случайно прошел через врата. А это — Дилан, мир, известный и заселенный уже более ста лет.

Я прошла шаг или два навстречу и вопросительно произнесла имя:

— Джорс Косгро?

Он остановился, держась левой рукой за камень, приставив правую к глазам, будто не знал, верить ли тому, что видит.

— Так она все-таки нарушила клятву, — сказал он. — Послала вас вместе со мной.

— Нет! Наоборот! — Хотя Мелуза намеренно или ненамеренно предала его, я была рада, хоть и знала, что это для него значит. — Это же Дилан, она послала тебя с нами!

Он уставился на меня.

— Это… — отвечал он очень медленно, растягивая слова; я бы говорила так же, если бы старалась объяснить что-то ребенку, который меня почти не слушает, — планета, на которой я приземлился. Ее нет ни на одной карте — я ее открыл.

— Это же Дилан! — возразила я. — Вот оттуда мы пришли… — Я указала на скрывавшуюся за камнями станцию. — Вот там, за этими гребнями, станция парка. Там наверняка сейчас ищут нас. И мы в коротком перелете на флиттере от Тамлина, города-порта.

Он крепко сжал руку в кулак и с силой ударил по камню.

— Говорю тебе, я приземлился на неизвестной планете. Я еще не посылал о ней отчета — могу отвести тебя к своему кораблю, доказать это…

Он безусловно бредил; причиной бреда наверное была рана. Я осмотрела повязку, которую сделала. На ней не было свежих пятен. Но даже если рана и не открывалась, он, должно быть, очень перенапрягся. Мы оказались в истощении, потому что у нас было очень мало еды. Как только доберемся до станции, о нем смогут хорошо позаботиться.

— Пошли! — Оомарк подбежал и схватил Косгро за руку. — Пожалуйста, я так хочу есть. Станция недалеко, правда недалеко. Нас там покормят.

Косгро посмотрел на лицо мальчика.

— Где это место? — спросил он, будто его ответ был очень важен.

— Ну, я точно не знаю точно где, — начал Оомарк к моему беспокойству. Его неуверенность только усилит заблуждение Косгро. — Мы недалеко от Луграанской долины и парка с флиттерами. Джентльхомо Ларгрейс привез мой класс из школы. А Килда и Бартаре — приехали с другими семьями на пикник. Нам нужно было понаблюдать за луграанцами и написать доклад. И сотрудники парка сказали нам держаться вместе и не разбредаться кто куда. Они точно будут в ярости, когда найдут нас. Килда, а они так разозлятся, что скажут коменданту, и он нас накажет? — Впервые с момента возвращения он выглядел напугано.

— Думаю, когда комендант Пизков все узнает, он поймет, — поспешила я успокоить его.

Косгро молча переводил взгляд с одного на другого. На его темном лице было выражение изумления. Но когда Оомарк снова потянул его, он пошел.

— Я хочу увидеть эту станцию, этот парк флиттеров. Покажите мне! — сказал он.

Мы с трудом пробирались по каменистой местности. Я, мягко говоря, волновалась. Меня беспокоил тот факт, что мы все еще не увидели спасателей. Сотрудники парка, уж конечно, установили бы наблюдение на одной из самых высоких точек, с окулярами дальнего действия — для слежения. И все же, если бы не наличие нескольких летательных аппаратов, эту планету действительно можно было бы счесть такой же безлюдной, какой она была по мнению Косгро.

Подойдя к вершине холма, мы посмотрели вниз на след, ведущий от платформ долины к парку флиттеров. Наличие протоптанной дороги должно было сразу же убедить Косгро.

Но — там ничего не было. Разве что слабое напоминание, что такой путь когда-то существовал. Я не ошиблась — именно здесь сбежали Бартаре и ее брат, а я последовала за ними. Чуть далее отсюда была скала, где я оставила записывающее устройство Лазка Волька. Но теперь не было не только коробки: сама скала — я огляделась по сторонам — тоже исчезла.

— Килда, где дорога? Что случилось с дорогой? — плакал Оомарк.

— Да, так где же дорога? — торжествующе вопрошал Косгро, будто это доказывало его правоту. И все же я видела слишком много ориентиров, оставшихся неизменными, так что я не ошибалась. А если присмотреться повнимательнее, то можно было разобрать остатки дороги.

— Дорога проходила здесь. И вот ее часть еще можно разглядеть! Там! Там! Там! — я тыкала пальцем. Но то, что она изменилась от хорошо заметного пути до такого состояния — мне было очень тяжело понять.

— Я хочу домой, пожалуйста, Килда! — испуганно говорил Оомарка.

— Мы пойдем вниз, к парку флиттеров. — Я взяла его за руку. — Сюда. — Я решительно двинулась по этому вполне удобному пути, который должен был служить нам связью с цивилизацией. Здесь недалеко… всего два поворота…

Ноги болели. Камни, так не похожие на дерн серого мира, царапали кожу сквозь хлипкие сандалии. Но я ковыляла дальше.

Парк флиттеров — да, остатки от него! Ни один флиттер не стоял на потрескавшейся поверхности, края которой торчали грубыми зубцами в тех местах, где из нее выпали большие куски. Им явно очень давно не пользовались, следов ремонта тоже не было заметно. Как такое могло произойти всего за несколько дней ? Все выглядело так, словно прошли годы с того момента, как здесь хоть кто-то был.

От станции сотрудников парка осталась один остов. Крыша провалилась, само строение было заброшено, и, должно быть, уже давно. Наверное, я закричала, не в силах поверить тому, что видела, и все же понимая, что это не сон. Это было так же реально, как и обдувавший меня ветер, как песок, царапающий мне ноги.

Чья-то теплая рука взяла меня под локоть. Я вцепилась в Джорса Косгро, держалась за него, так же как Бартаре и Оомарк вцепились в меня.

— Пожалуйста! — Мой голос тоже был детским и напуганным. — Что, что случилось? Это… это же был парк, это станция… Был, говорю же, был!

— Есть только одно объяснение этому. Я не хотел этому верить. Но ты права. Это когда-то действительно было тем, о чем ты говоришь.

— Тогда что случилось? Отчего все так изменилось? Не может быть, чтобы такое случилось за несколько дней!

Его рука обняла мои плечи, а теплота рядом и его сила успокаивали. Меня всю трясло, и, казалось, я никогда не согреюсь.

— Есть еще и другая часть легенд старой Терры — легенд о подменышах и о мире фольков. Я как-то не задумывался об этом раньше. А теперь, похоже, это действительно так.

— Что… что ты хочешь сказать?

— Что некоторые из тех, кто отправился в серый мир, или кого туда забрали, вернулись обратно через — как им казалось — день, месяц, а, может быть, год. Но когда они снова возвращались в свои родные места, выяснялось, что прошли года или столетия.

— Нет! — Это казалось выше моего понимания. Я закрыла глаза, отказываясь смотреть на опустошение вокруг меня, отказываясь верить, что все это — действительно дело времени, и что нас многие годы считают пропавшими.

Потом он немного отстранился, сильно надавив мне руками на плечи. Он даже немного встряхнул меня, будто стараясь обратить на себя все мое внимание; я через силу открыла глаза и встретила его спокойный проницательный взгляд.

— Килда, когда ты попала в этот серый мир — какая была дата? Не планетного времени, а галактического.

— Это был… 2422 год После Посадки…

— 2422 год, — повторил он. — Но, Килда, когда я здесь приземлился, был 2301 год После Посадки.

— На сто двадцать один год раньше! Не верю! — Мне хотелось отрицать это, я на такое была не согласна! И все же, оглядевшись, увидела, что доказательства очевидны. Я снова со страхом встретила его взгляд. — А… а какой год может быть сейчас? Как долго?..

— Здесь этого уж точно не выяснишь. Надо добраться до какого-нибудь поселения.

— Ближайшее очень далеко отсюда. — Я провела языком по неожиданно высохшим губам. — Без флиттера до Тамлина не доберешься.

— Но не с моим кораблем, — возразил он. — Даже сто двадцать лет не смогут повлиять на судно первооткрывателя. Пошли.

Я охотно приняла его предложение. Чем скорее я покину это место, тем лучше, пока не привыкну к мысли, что время — наш враг. Но я видела, что Косгро был молодым человеком — конечно, усталым и истощенным, но молодым. И дети — они тоже остались такими же, какими были, когда мы прошли сквозь врата. Моя собственная кожа была гладкой — на ней не было следов старения. Я провела кончиками пальцев по лицу. Полной уверенности не было, но на ощупь кожа была такой же гладкой и без глубоких морщин, — как на руках.

— Куда мы идем?

— Обратно… туда…

— Килда, где флиттеры? Почему все разрушено? — вмешался Оомарк. — Я хочу поехать домой.

Бартаре налетела на него:

— Нет никаких флиттеров, а может, и города тоже нет, — пронзительно закричала она. — Все исчезло — все, все! Вы хотели вернуться? Так смотрите, что из этого вышло!

— Прекрати! — В первый раз за долгое время я заговорила с ней резко. — Мы ни в чем не уверены, Бартаре. Оомарк, мы пойдем на корабль Косгро. В нем или в разведческом флиттере он отвезет нас в Тамлин.

И хотя все мы ускорили шаг, ведь всем хотелось побыстрее попасть на корабль, мы его так и не нашли. Вместо этого мы вышли на открытое место, и там Косгро резко остановился, оглядываясь вокруг, очевидно в поисках ориентиров. Когда он повернулся ко мне и заговорил, его голос был мрачным и пустым.

— Исчез.

— Я знаю. Он в парке музея в Тамлине.

Мы оба уставились на Оомарка.

— Что? Откуда ты знаешь? — хором спросили мы.

— Потому что когда джентльхомо Ларгрейс вез нас сюда, он по дороге рассказал о таинственном корабле. Когда поселенцы только прибыли, они нашли здесь брошенное разведывательное судно. Оно тут было уже давно, потому что было такой разновидности, какой они никогда не видели. Но о нем так ничего и не выяснили — оно было заперто. Так что в конце концов его перевезли в город в музей. Он обещал взять нас посмотреть на него во время следующей экскурсии.

— Если это в городе, придется идти туда пешком.

— Как? У нас нет припасов, а это долгий путь по незаселенной местности до ближайшего землевладения — если землевладения еще есть.

— А разве у нас сейчас есть выбор? — спросил он, и я знала, что он прав. Выбора не было — разве что остаться здесь и умереть на месте. А какими бы усталыми мы ни были, конец — это был не наш выбор.

Остаток этого кошмарного путешествия превзошел все, с чем мы сталкивались в сером мире. Не то чтобы нам угрожали чудовища из тумана, но голод не оставлял нас ни на секунду. Косгро применял свою подготовку на выживание, и только благодаря его умениям мы остались живы.

Мы жили мясом животных, которых он ловил в ловушки, убивал метким попаданием камня или ударом палки. Он сражался с животными и птицами за ягоды — почти иссохшие ягоды. Лохмотья нашей прежней одежды превратились в тряпки, которые уже не закрывали наших тел, и мы носили очень непрочные заменители одежды из травы и тростника. Ноги все сильнее и сильнее болели, а потом постепенно становились все более и более огрубелыми; в отношении времени мы только подсчитывали дни с того момента, как нашли развалины станции.

И за все это время мы ни разу не видели флиттеров, вообще никаких свидетельств, что на этой планете все еще обитают люди. Я даже представить не могла, что же произошло. Когда я исчезла с Дилана, на нем был небольшой, но стабильный приток эмигрантов. С каждым годом создавалось все больше и больше плантаций и пастбищ. А сейчас мы несколько раз натыкались на травоядных животных, но быстро научились избегать их. Они совершенно одичали и стали меньше, сильнее и настороженнее, будто научились защищаться, чтобы выжить.

На двадцатый день нашего скитания мы наткнулись на первый признак того, что человек когда-то приручил эту часть земли. Вдоль холма тянулись вьющиеся виноградники, и плоды все еще свешивались с ветвей сухими увядшими гроздьями, опустошенными птицами и насекомыми; очевидно, урожай так и не собрали. Мы срывали и ели сморщенные, морщинистые плоды. Они были горькими и намного меньше, чем те, которые мне помнились, но это была еда, и мы не только наелись досыта, но и сделали сумки из листьев, сколотых шипами, чтобы унести с собой припасы.

Эти виноградники обросли дома и сделали их почти недоступными. Стены их были так оплетены и скрыты, что мы и не пытались проникнуть внутрь. Ясно было, что не осталось ничего, что могло бы нам пригодиться.

Но даже после этого доказательства крушения цивилизации Дилана я не теряла надежды, что город и порт все же сохранились. Если бы мы до него добрались, то нашли бы там людей, если и не тех, кого оставили — давно ли? — то все-таки людей.

Довольно странно, но чем дальше мы продвигались, тем больше Бартаре утрачивала то, что проявлялось в ней от того серого мира, все больше становилась нормальным ребенком. И хотя Оомарк поначалу задавал беспокойные вопросы, он тоже начал принимать эти странные обстоятельства. И я подумала, что и он, и она — еще маленькие, и потому могли лучше адаптироваться, чем я и Косгро. Для меня это был бесконечный кошмар, и я изо всех сил старалась проснуться и сбросить его с себя.

К счастью для моего рассудка, а, возможно, и для душевного равновесия Косгро (хотя он, в силу своей профессии, был лучше подготовлен к встрече с такими странными ударами судьбы) наши дни наполняло само стремление к выживанию, продвижение вперед и присмотр за детьми, их здоровьем и благополучием. Но я почти сломилась, когда мы пробирались через заброшенные и заросшие землевладения и шли к окраинам Тамлина.

Здесь все та же бурная растительность еще не успела посеять столь страшное опустошение. Дома стояли целыми, хотя то здесь, то там недоставало крыши или виднелись другие признаки долгой заброшенности и запущенности. Казалось, Дилан погрузился в пустоту и тишину волей какого-то удара судьбы или катастрофы. Мы подошли к дому, из которого когда-то вышли, чтобы поехать на экскурсию в долину. Я вошла в сад — прямо передо мной были закрытые двери. Я нерешительно позвала. Как и ожидалось, ответа не последовало. И все-таки я подошла и открыла дверь комнаты Гаски. В ней не было даже мебели.

— Килда, все исчезло — моя одежда — моя ракушка — все! Все пропало! — Оомарк выбежал ко мне из комнаты, которая когда-то была его. Бартаре даже не подошла к своей двери — она стояла у высохшего бассейна.

— А ты на что надеялся? — В голосе снова зазвучало ее былое нетерпение. — Все исчезло, давно исчезло! — Может, смысл всего того, что мы видели до сих пор, не так уж поражал Оомарка до этого момента. Он побледнел. Потом подошел к Косгро и спросил дрожащим голосом: — Значит, это правда? Нас не было долго-долго?

Косгро не пытался его утешить. Вместо этого он ответил, как ответил бы мальчику намного старше или мужчине:

— Это правда, Оомарк.

— Жаль… жаль, что моя ракушка не сохранилась, — сказал он. — Папа, она была у него, когда он был маленьким. Он хотел, чтобы я всегда ее хранил. Я хотел бы, чтобы хоть она осталась…

Он медленно пошел к воротам, и, повернувшись, спросил:

— А если здесь никого не осталось, что нам делать?

— Мы еще не были в порту. Если кто-то и остался, то его — или их — следует искать именно там.

Мы не заходили в другие дома. Теперь мы спешили по улицам города. А вокруг нас были только молчаливые руины.

И вот, мы подошли к защитному ограждению посадочной площадки. Кораблей не было. Я и не ожидала, что они будут. Обожженные шрамы, оставленные многими стартами, все еще отмечали поле, но ведь они сохраняются потом многие годы.

— Башня контроля… — Косгро будто разговаривал сам с собой; он заметил башню и направился по полю этой сожженной площадки к зданию, которое было центром жизни порта, где должно было быть полно компьютеров и устройств связи. Может, если нас и бросили здесь — у меня внутри что-то вздрогнуло, — там все еще будет работать какое-нибудь устройство, и мы сможем вызвать помощь со звезд?

Я ускорила шаг, а дети побежали, стараясь угнаться за быстрым шагом Косгро. Мы добежали до центральной двери башни — закрыта. Но управление дверью все еще работало, и она нам открылась.

Косгро позвал — голос его казался раскатом грома:

— Здесь кто-нибудь есть?

Глава 18

В ту же секунду я пожалела о его словах, ибо его голос отдался пустым эхом, вернувшись зловещим стоном. Я не ожидала никакого ответа, и от этого испугалась.

Из пустого воздуха авторитарным требованием прозвучали слова: «Кто там?». На долю секунды мне даже поверилось, что мы вернулись обратно на серую планету, где подобные иллюзии могли быть возможными.

— Космический разведчик Косгро и его спутники, — ответил мой попутчик. Потом он подошел к одному из экранов интеркома и ткнул пальцем в панель управления, чтобы мы появились на каком-нибудь работающем экране в здании.

Я услышала приглушенный возглас, а потом:

— Наблюдательный пункт за полетной палубой. Садитесь на грав и поднимайтесь.

В правой стене плавно отворилась дверь, открыв нам шахту грава. Мы вошли, энергетическое поле охватило нас и понесло наверх. Внутри меня расслабилась лента тугого давления. Что ж, мы все-таки были на Дилане не одни. Что бы ни случилось с того дня, как мы отправились в эту роковую прогулку в долину, это было ужасным, но, по крайней мере, от этого наш вид не прекратил здесь свое существование.

Грав доставил нас на наблюдательный пункт вышки. И как только дверь отворилась, мы увидели ожидающих нас трех человек. Но среди них не было знакомых лиц. И я поняла, что глупой была моя надежда увидеть коменданта Пизкова, который поверил бы нашему рассказу уже просто потому, что мы наконец объявились здесь и сейчас.

Эти трое были немолоды; они были одеты в униформу. Но их пиджаки были залатанными и изношенными. У двоих был знак планетной милиции, третий был смотрителем. У них наготове были лазеры, которые они вложили обратно в кобуры, как только мы сделали шаг вперед.

— Кто вы? — спросил главный.

— Исследователь первого разряда Джорс Косгро, Килда с'Рин, Бартаре и Оомарк Зобак, — ответил Косгро за нас всех.

— Ваш корабль — где разбился? — смотритель проявлял настойчивость. — Вы беженцы?

— Судя по виду, ты попал в точку. — Офицер махнул рукой другому. — Не сомневаюсь, им нужна еда. Садитесь. А ты, Бролстер, принеси припасы.

Вот так неожиданно мы заняли места в креслах тех, кто отслеживал отправляющиеся и прибывающие космические корабли, и ели еду, в существование которой мне уже почти не верилось. Что бы тут не случилось по воле судьбы, у них все еще были саморазогревающиеся контейнеры, содержимое которых следовало смаковать кусочек за кусочком.

Однако когда острый голод был утолен и я оглядела помещение, то увидела, что оно уже не было больше рабочим местом. Многие устройства закрыты тканью и запечатаны защитной пленкой, будто ими долго не пользовались. По сути дела, похоже, в рабочем состоянии была только высокая панель кнопок и рычажков, перед которой сидел человек, представившийся нам как сектор-коммандер Вейджил.

Его товарищами были патрульный Бролстер и смотритель Кьюри; именно Кьюри взирал на нас так, словно затаил какие-то подозрения относительно целей нашего здесь пребывания.

— Вы ведь потерпели крушение, не так ли? — спросил Вейджил, когда мы поели.

Не успел еще Косгро ответить, как Оомарк подошел к нему и положил исцарапанные запачканные ручки на руку сектор-коммандера.

— Пожалуйста, скажите, где все? Они… они все были здесь вчера… — Он обернулся и посмотрел на меня. — Ведь это был вчера, Килда? Долго мы были в этом месте?

— Не знаю. — Довольно долго, чтобы самой испугаться, если начну распространяться об этом.

— Что… — нетерпеливо перебил Кьюри.

И снова Вейджил поднял руку:

— Не сейчас, — приказал он, прежде чем мягко, подбадривающе улыбнуться Оомарку. — Люди умерли, сынок, почти все. А что, у тебя тут был кто-то, кого ты хотел увидеть?

— Маму, она болела. А еще Рандольфа и его чертенка Гриффи, и джентльхомо Ларгрейса, и коменданта Пизкова…

Я видела, как при упоминании последнего имени Вейджил сощурился, и поняла, что это имя ему знакомо.

— И ты думаешь, они все здесь?

— Конечно. Они ведь были здесь — все были здесь, когда мы отправились в долину. А теперь… все по-другому. Все наши вещи исчезли из дома. Даже ракушка, которую мне подарил папа — все!

— Прошло уже сорок лет, как коменданта Пизкова перевели, — тихо сказал патрульный. — Его имя было в записях, которые мы опечатали на прошлой неделе. Сорок лет!

— А какого числа вы пошли в долину? — спросил Вейджил Оомарка.

Оомарк немного нахмурился и взглянул на меня.

— Килда, когда это было?

Мне не хотелось им говорить, но выбора не было.

— Четвертого ади 2422 года После Посадки.

Они изумленно уставились на меня. Я увидела недоверие и подозрительность на двух лицах. Только Вейджил, казалось, остался непоколебимым.

— Сейчас, — сказал он, — двадцать первое нарми 2483 года После Посадки.

— Нет! — Наверное, именно мой крик ужаса убедил их. Рука Кьюри снова потянулась назад к прикладу оружия. Но после моего возгласа его пальцы расслабились. Я подозревала, но не была уверена. Больше шестидесяти лет! А я не чувствовала, что состарилась, и дети выглядели не старше, чем тогда, когда мы попали в серый мир. А потом я вспомнила — ведь для Джорса прошло больше ста восьмидесяти лет!

— Это уловка. — Это был Кьюри. — Они шпионы, их выслали обмануть нас. — Он вытащил лазер и направил его на Косгро, наверное, считая исследователя самым опасным из всех нас.

— Не торопись! — Вейджил пристально разглядывал нас, но говорил с Оомарком: — Ты ходил здесь в школу?

— Конечно! — с нетерпением ответил Оомарк. — Я был в четвертой группе, с Рандольфом и Фюрвеллом и Портусом…

— С кем еще? — подсказал Вейджил, когда тот остановился.

— Ну, с Рандольфом и Фюрвеллом и Портусом — с ними я дружил. Но там еще были девочки — и были Бути Наверс и Клив. А… его звали так же, как вас! Он были Кливом Вейджилом! Он ваш сын? А он никогда не говорил, что у него папа военный…

— А он им и не был, — медленно ответил начальник. — Клив Вейджил был моим старшим братом.

Оомарк покачал головой.

— Не может быть. Он же маленький мальчик, как я, а вы, вы — старый !

— Их внедрили, снабдили этим диким рассказом и внедрили! — снова перебил Кьюри. — Наверное, послали подкинуть какую-нибудь гадость с земли змей. Лучше сжечь их прямо сейчас.

— Тихо! — На этот раз голос Вейджила был резким. — Оомарк Зобак, его сестра Бартаре и Килда с'Рин. — Указательным пальцем он показал на каждого из нас. — Да, я вспомнил! Долгие месяцы искали и так и не нашли никаких ваших следов. Дело оставили только когда началась война. А потом ни у кого уже не было времени…

— Какая война?

И он рассказал нам; его голос звучал так, будто он старел на глазах, излагая факты — как их знали те немногие, что уцелели на Дилане. Произошло неожиданное нападение неприятельских отрядов с целью захватить кольцо внешних миров. Ее разбили в сражении возле Небулы, но это было только начало. Уничтоженная группа была лишь разведывательным отрядом огромной армады. Последовали рейды и снова нападения. Когда враги-инопланетяне были окончательно разбиты, вся эта секция галактики, некогда цивилизованная, оказалась в хаосе, в котором сильные выживали, а слабые быстро уходили из жизни. Между отдельными солнечными системами, даже между мирами, не осталось коммуникации. Неведомые болезни, распространявшиеся сами по себе или по чьей-то злой воле, превратили некоторые миры в склепы.

На третьем году войны весь Дилан, кроме караульной службы, спешно эвакуировали. Какое-то время поле здесь, на Тамлине, служило центром техобслуживания для небольших военных кораблей. А потом корабли перестали прилетать. Пять лет назад маленький гарнизон выслал свой собственный последний исследовательский корабль, чтобы выяснить, что случилось. Он так и не вернулся. К счастью, на складах рядом с портом оставалась огромная масса запасов топливных элементов.

Землевладения и пастбища давно превратились в пустоши. Несколько остававшихся на Дилане семей съехались в один из кварталов порта и были размещены в зданиях, изначально предназначенных для военного командования. Они все еще проводили постоянный мониторинг внепланетных устройств связи, надеясь уловить какие-нибудь новости. Только вот уже долгое время ничего не слышали.

— Итак, — сказал Кюри, когда Вейджил закончил этот безрадостный доклад, — откуда вы прибыли? Вы беженцы? Или шпионы, которых внедрили, чтобы нас захватить?

Бартаре подошла ко мне. Теперь ее рука дотронулась до моей. Чары, которые когда-то управляли ею, отступили. Ей нужна была та слабая поддержка, которую я могла ей оказать.

— Ну же, — настаивал Кьюри. — Откуда вы прибыли? И не рассказывайте мне о шестидесяти годах из прошлого! Если вас послали враги, вам это не поможет. У нас еще работают поля слежения, и мы не дадим вам их испортить!

— Килда? — Косгро обратился ко мне. Наверное, он считал, что мне скорее поверят, хотя чем больше я думала о нашей истории, тем она мне самой казалась невероятней. Однако кроме правды мы ничего не могли им предложить. Ее я и рассказала им, сократив свой рассказ до изложения голых фактов того, что произошло со мной, с Оомарком и с остальными из нашей маленькой компании. И даже в таком виде история, казалось, заняла много времени и звучала очень странно.

Когда я закончила, первым заговорил Вейджил.

— Другой пространственно-временной континуум, время от времени связанный с другими мирами.

— Хочешь сказать, ты им веришь? — резко спросил Кьюри.

— Такая теория известна, — возразил его начальник. — И она подходит к тому, что я знаю об исчезновении этих троих. — Он жестом указал на детей и меня. — А ты? — Он обратился к Косгро. — Когда ты вошел в этот мир и как?

Джорс снова рассказал о приземлении на планету в качестве исследователя — первопроходца, о том, что случайно попал в серый мир, и о годе, в котором это произошло.

— Год 2301! — Кьюри не скрывал, что не верит.

— Да, 2301 год, — повторил Косгро. — Думаю, я смогу предоставить вам доказательства. Оомарк говорит, что здесь был обнаружен и перевезен в музей исследовательский корабль. Вы все знаете особенности этих машин. Они все на персональном коде и открываются только тому, кто его устанавливает. Если корабль все еще здесь — он откроется только для меня, и ни для кого другого.

Я забыла об этой мере предосторожности исследовательских кораблей. Он не только находился на персональном коде после приземления, так что посторонний в него приникнуть не мог, и в случае необходимости корабль мог служить укрытием, но и внутри был разработан так, что его управление реагировало только на одного человека: на того, кто был его пилотом. Для Джорса не было лучшего способа доказать, кто он, чем войти в этот корабль.

— В музее? — переспросил Вейджил, и потом его голос окрасился волнением. — Конечно, он все еще там. Не было оснований его перемещать.

— Тогда отведите нас к нему, скорее, — потребовал Косгро.

— Оставайся у коммуникатора, — приказал Вейджил Бролстеру. Они вели круглосуточное наблюдение, надеясь, что шепот космоса когда-нибудь подскажет им, что о них не забыли.

Мы спустились на граве и вышли на площадку перед терминалом, выжженную ракетным огнем, но не ощущавшую этого горячего дыхания уже долгие годы. Но не отправились пешком в город-призрак. У Вейджила неподалеку была припаркована наземная машина, и хотя она была маленькая, мы все в нее втиснулись. И когда ехали по пустым улицам, гул мотора отдавался слишком уж громким эхом. Мне все меньше и меньше нравился вид этих слепых окон, и пыли, и сухих листьев, и осыпавшихся обломков у некоторых зданий. Так основательно они были построены, что вполне могли бы простоять здесь и не пятьдесят лет, а и сто, и больше: памятник мертвой колонии… Сколько еще таких миров вращалось вокруг других солнц? А ведь на некоторых, возможно, не осталось даже горстки жителей, которые могли бы проехаться по отдающих эхо городам. Наверное, некоторые были полностью сожжены и превратились в мертвые тлеющие угли, на другие нападала чума, оставляя мертвецов непохороненными лежать там, где они падали. Я старалась не думать об этом. Лучше думать о том, что если уж мы и вернулись в опустевший мир, то по крайней мере в тот, который мы знали, а не в тот серый, населенный чудовищами, что держал нас в плену.

Наконец мы притормозили у двухэтажного здания. Из-за него выглядывал, устремившись вверх, нос корабля, готовый обыскивать свою стихию — космос. Он был куда меньше, чем лайнер, доставивший нас на Дилан, даже меньше чем средний свободно-торговый корабль. Но все же это был космический корабль, и его вид вселял надежду, что человечество еще не до конца изгнали со звезд.

Мы прошли через парадный двор музея, и Вейджил прожигал замки лазером, торопясь к тому выходу, за которым находился исследовательский корабль. Когда мы дошли, Косгро быстро вышел вперед и стал у основания одного из стабилизаторов корабля; как бы мал ни был этот межзвездный корабль, на его фоне Косгро выглядел карликом. Он быстро обвел его взглядом. Потом медленно заговорил. Мне этот набор звуков казался бессмысленным, и все же я знала, что это кодовая фраза, какая-то звуковая комбинация, установленная как сигнал.

Сбоку открылся люк, так легко, будто Косгро покинул корабль всего час назад. Из него выдвинулся трап, с глухим звуком бухнувшийся на землю у ног исследователя. Он ухватился за него, готовый взойти на борт, но тут Кьюри кинулся, бросившись под ноги Косгро, отчего тот не свалился на землю, а скорее завалился на трап. Он был так удивлен этим нападением, что не сопротивлялся.

Вейджил выкрикнул:

— Кьюри! Ты что делаешь? Он же доказал, что не соврал. Он именно тот, за кого себя выдает. Иначе бы корабль ему не ответил.

— Не будь идиотом! — закричал Кьюри. — Он же пилот. А может, этот корабль летный? Он может взлететь — и бросить нас! Бросить нас гнить тут! — Его лицо было маской ярости. — Ну нет, он не взлетит и не бросит нас!

Теперь Косгро стал действовать. Что он сделал с человеком, прижавшим его к лестнице, мне не было видно, но тот отлетел назад. Пилот встал лицом к лицу с Кьюри; его руки сложились в формальное приглашение врукопашную. Кьюри бросился к лазеру, но оружие лежало достаточно далеко, и Косгро, подпрыгнув, нанес противнику удар в шею. Смотритель грохнулся к опоре трапа. Косгро, готовый продолжать оборону, резко обернулся к Вейджилу.

— Расслабься. Я не такой, как Кьюри. — Вейджил сохранял спокойствие. — Ты его убил?

Косгро удивился.

— Нет. Зачем?

— А вот он бы тебя убил. — Сектор-коммандер извлек веревку и не без проворства прихватил сдерживающими путами запястья Кьюри.

— Слишком уж сильно Тамлин изменился, — он говорил, не глядя на нас. — Нас мало. Мы слишком долго ждали. Для некоторых из нас убить — это не слишком сложно. Мы давно приспособились. Другие из-за своего характера не могут довольствоваться в жизни тем, что осталось. Кьюри одержим мыслью, что если бы только нам удалось вступить во внепланетный контакт, Дилан бы возродился. Он не может смириться с тем, что ни одна планета не пытается связаться с нами: это означает, что или нам нечего им предложить, или уже не осталось никого, кто бы помнил, что мы здесь.

Вейджил присел на корточки.

— Ну, теперь он безопасен. Отвезу его обратно в наше убежище, дам ему остыть. Кстати — твой корабль в рабочем состоянии?

— Нужно посмотреть. — Косгро взлетел вверх по лестнице и исчез за люком. Нам казалось, прошло очень много времени. Оомарк прижался ко мне с одной стороны, Бартаре с другой.

— Килда, — спросил мальчик, — а где мы теперь будем жить? В нашем доме ведь больше нет мебели. Ничего нет…

Вейджил улыбнулся ему.

— Ну, об этом не волнуйся, сынок. У нас есть дом для всех вас. У меня внук примерно твоего возраста, и в убежище есть еще двое вроде него, и девочки тоже есть, — добавил он для Бартаре. — Наши семьи ведут хозяйство вместе, и не так уж нам плохо. Нас пятьдесят человек, у нас ресурсы целого города, плюс еще около сотни ломящихся от избытка складов с одеждой, едой и всем прочим…

— Бывало, колонии распространялись по всей планете с поселений значительно меньших, — заметила я.

— Именно так. Большинство из нас это понимает. Мы ведем наблюдение в порту. Некоторые из нас, как Кьюри, верят, что это всего лишь временное положение вещей. Остальные… — Он пожал плечами. — Мы не лелеем пустые надежды. У нас много чего есть, намного больше, чем бывало у выживших в космических катастрофах, которые начинали в новом мире. И мы растем: десять из нас — дети, и будет еще больше. Мы выкарабкаемся.

С таким начальником как Вейджил, наверное, выкарабкаются. А как же мы — где осядем мы? Неужели нам так и суждено быть Между, не принадлежа ни одному из миров?

Косгро снова показался на лестнице. Как только он ступил на землю, трап быстро поднялся, и крышка люка захлопнулась.

— Работает, но нужен новый топливный элемент. Этот уже непригоден.

— Что ж, неплохо. А теперь — пойдемте назад в убежище. Бролстер уже связался с остальными, и им не терпится с вами познакомиться.

Кьюри был все еще без сознания, когда его обмякшее тело как багаж загрузили в машину. Снова мы проехали по тихим улицам, направляясь обратно к порту и примыкающим к нему зданиям убежища оставшихся жителей.

Разношерстная группа с нетерпением ждала знакомства с нами. Женщины почти набросились на Оомарка, Бартаре и меня. Я уже и забыла простые радости: вымыться в освежителе, оттереть глубоко въевшуюся за дни скитаний грязь, постоять под струей, излечивающей царапины и синяки. Странно было снова смотреться в зеркало, полностью одеться, пахнуть духами, которые мне предложила дочь Вейджила — все это было прекрасно. Но знать, что меня больше не отягощают гири страха и ответственности, которые висели на мне тяжким грузом — это было лучше всего.

Наш рассказ казался удивительным почти для всех слушателей (ведь сейчас мы рассказывали его в подробностях), как и их история для нас. Под нажимом Вейджила, хотя теперь это уже никогда бы не дошло до библиотеки Лазка Волька (и как там дела на Чалоксе? было ли собрание Волька все еще в целости и сохранности, служа источником знаний для цивилизации — какой бы эта цивилизация ни была?), я начала без сокращений записывать на ленту наш рассказ. Потом свои впечатления добавил Оомарк, но когда я подошла с этим к Бартаре, она поначалу даже не ответила.

Хотя она держалась со своими сверстниками не полностью особняком, как раньше, но и не стала она и полностью родственной Алисе или Вензи из убежища. Когда я спросила ее во второй раз:

— Ты сделаешь это, Бартаре? Ты ведь знаешь о мире фольков намного больше, чем мы…

— С чего бы? — резко спросила она.

— Потому что это знание, а любое знание следует сохранять для будущего. — Я выдала ей кредо Лазка Волька, которое он внушал мне с детства.

— Они думают, это выдумка. — Она жестом обозначила местных жителей. — Многим хочется верить, что этого на самом деле не было. И через некоторое время так и произойдет, это будет всего лишь странная сказка рассказ. Кому вообще нужна твоя запись? Твой Лазк Вольк никогда ее не услышит. Он, наверное, умер уже давно.

— Это не важно. Но я могу тебя только попросить, Бартаре, заставить тебя я не могу.

И тут маска, которую она носила, окончательно раскололась.

— Она больше не придет, — шепотом сказала Бартаре. — Она никогда больше не придет!

— Мелуза? — Но мне и не нужно было подтверждение. Я знала, о ком она говорит.

— Она… Она сказала, что мне не добраться до нее, там, на холме, и я не добралась. Так что я никогда и не была для Нее настоящей дочерью — вообще никогда! — Слова вырывались все быстрее и быстрее. — Раньше у меня всегда была Она — а теперь у меня нет никого!

— У тебя есть я, Бартаре, правда, у тебя есть я. — Я предложила ей все, что могла.

Она покачала головой.

— Ты этого хочешь, Килда, дать мне что-нибудь, потому что тебе меня жалко, потому что ты чувствуешь, что должна обо мне заботиться. Но тебе нечего мне дать. Ты — это ты, а я — это я, и мы слишком разные.

Она выражала в словах то, что я всегда чувствовала.

— Нет. Она не вернется, Килда. Я уже слишком много забыла. Я лежу ночью с открытыми глазами и пытаюсь вспомнить слова заклинания и что я делала, чтобы вызвать то или другое. Но они ускользают от меня. И очень скоро это и для меня станет только выдумкой. Когда это время придет, я надеюсь, мне будет уже все равно. И ведь это самое худшее, Килда, — надеяться, что мне будет все равно.

Она взяла меня за руку.

— Но не проси меня записывать это, Килда, потому что если я это сделаю, то, может быть, потом однажды мне захочется прочитать. И я кое-что вспомню, но никогда не вспомню всего, никогда!

Я понимала ее. Выбор Бартаре сделан, раз уж в сером мире за нее его сделали другие. Если она и отбросит в сторону все, что это для нее значило, то сейчас. Так что я никогда не просила ее сделать запись, хотя, согласись она, архив многим бы обогатился. Я думала о том, какое удовольствие это доставило бы Лазку Вольку… Но, как она правильно заметила, он уже никогда не может это прочитать.

С того дня Бартаре все больше и больше походила на других детей; может, поначалу она намеренно пыталась этого добиться. Но вскоре явное напряжение в этих попытках прошло. Ее былая невидимая спутница давно исчезла.

Нет, не Оомарк и не Бартаре не смогли полностью вписаться в жизнь крошечной колонии Дилана. Не смогла — я. Оказавшись выкинутой из жизни больше чем на пятьдесят лет, я так и не смогла наверстать их, хотя искренне верила, что, как и Бартаре, изо всех сил стараюсь вписаться в общество, членом которого теперь была. Я думала, что когда вернусь из серого мира, все будет в порядке. Но теперь поняла, что ошибалась.

Вейджил привлек меня в качестве специалиста по записям для сохранения в порту официальных данных. Если колония не выживет (а над нами всегда тенью висела угроза, что неожиданная эпидемия, нападение или какое-то стихийное бедствие сметут нас с лица земли), то наши останутся для грядущих поколений. Но эта деятельность не занимала все мое время.

Как за незамужней женщиной, за мной ухаживали и настаивали на браке пятеро холостых мужчин колонии. И я знала, что рано или поздно мне придется повторить судьбу остальных представительниц моего пола на Дилане — муж, дети, узкая тропинка возможного будущего. А с этим я еще не могла смириться. Я всеми силами стремилась оттянуть необходимость принятия окончательного решения.

А Джорс в это время работал на своем корабле. Топливных элементов на складах было хоть отбавляй, но все они предназначались для военных кораблей. Это означало, что понадобится много времени и мастерства, чтобы переделать под них намного меньшее исследовательское судно. Ему предоставляли любую помощь, какой только располагала колония, потому что они видели в нем свой последний шанс установить внепланетный контакт. Как Вейджил и говорил нам, большинство колонии принимало вещи, как они были, оставили надежды на межзвездные контакты и тратили силы, чтобы как можно лучше обустроить то, что их окружает. Но были и другие, не смирившиеся. Кьюри, начавший с попытки подраться с Косгро, стал его самым преданным помощником. Я предполагала, что смотритель рассчитывает оказаться в корабле, когда тот поднимется в воздух.

Теперь я видела своего недавнего спутника очень редко. Он усердно работал и возвращался в убежище только чтобы поесть и поспать. Но кульминации его и мои проблемы достигли в один и тот же день.

Под конец утра Матильда, жена Вейджила, отвела меня в сторонку и заговорила прямо. Я стала яблоком раздора. Между двумя холостыми мужчинами, ни один из которых мне не нравился, случилась драка. Вообще-то, я проявляла максимум осторожности — зная ситуацию — и не выказывала благосклонности ни одному из них, стараясь проводить как можно больше времени среди женщин. Но уже сам тот факт, что я не делала выбора, становился причиной конфликта. На благо всей колонии, такое не должно повториться. Я должна сделать выбор, и немедленно.

То, что она рассуждает здраво, и что это на благо всей группы, я отрицать не могла. Но то, что меня заставляют это сделать… Мое внутреннее возмущение было столь велико, что я бегом покинула убежище и направилась в тихий город. Куда я иду, значения не имело. Я шла сначала под одной улице, потом по другой. Пятеро холостых мужчин, и ни к одному из них меня совершенно не тянуло. Я не чувствовала себя частью колонии. Мне не хотелось связывать с ними свое будущее.

Я остановилась в саду дома, который когда-то был домом коменданта Пизкова. Цветущая растительность давно уже вышла из бортов клумбы, в которую ее посадили. Все слабое изгнано из существования, а плодородное и крепкое процветало. Здесь происходила борьба за жизнь, и у них я получила урок. Здесь было прекрасно и умиротворенно. Жаль, я не могла остаться в этом месте, забыв все, что ждало меня за этими полуоткрытыми воротами.

Меня вернуло к действительности позвякивание металла. Вздрогнув, я подумала, что, может быть, меня выследил один из моих настырных ухажеров. Но здесь стоял Косгро.

На нем была униформа со склада. Позвякивали его космические ботинки с магнитными пластинами. Но костюм не совсем подходил ему по размеру, а руки были красными и с мозолями от того, что он сейчас много работал.

— Я видел, как ты пришла — по визио корабля, — сказал он почти обвинительным тоном. — Корабль готов к полету.

— Они будут в восторге.

— Они об этом не знают. Думают, у меня еще день-два.

— Почему?

Он не ответил. Вместо этого он подошел ко мне. Его натруженные руки легли мне на плечи так крепко, что стало больно, и все же я была этому рада. Он притянул меня к себе, очень близко. Потом посмотрел мне прямо в глаза, и я поняла: нам больше не нужны слова — вот то, чего я так искала, что мне было так нужно.

— Поедешь. — Это не был вопрос, но я все-таки ответила.

— Да! — И потом спросила: — Когда?

— Сейчас. У меня на борту есть припасы. Благодаря Кьюри.

— Он надеется поехать?

Косгро покачал головой.

— Я не давал таких обещаний. Но кое-что я возьму с собой. Я возьму с собой их послание. Это я сделал бы в любом случае. И, Килда, я не знаю, что нас там ждет. Если мы полетим в такой абсолютный хаос, о котором подозревает Вейджил, то это может оказаться намного хуже, чем все, что ты себе способна представить.

— Хуже серого мира ничего быть не может.

— Нельзя забрать с собой детей.

— Да. Но они сами выбрали свой путь. Оомарк здесь счастлив. Думаю, Бартаре тоже будет счастлива. Она освободилась от своей наводящей ужас спутницы, которая толкала ее на другой путь.

— А вот ты нашла спутника — ну может, не совсем ужасного. И я буду принуждать тебя…

Я приложила пальцы к его губам.

— Ты меня ни к чему не принуждаешь. Я тоже сделала свой выбор. Куда пойдешь ты, пойду и я, даже на край звездного неба.

И мы проскользнули через необитаемый город к кораблю. Джорс привел меня в жилище, которое было для него действительно единственным домом, которое вскоре станет домом и для меня тоже. Я с радостью променяла безопасность Дилана на неизвестность, ждущую впереди нас обоих.


на главную | моя полка | | Опасный спутник |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу