Книга: Изменяю по средам



Изменяю по средам

Алена Левински

Изменяю по средам

Глава 1

Побег из Гольхема

Из окна были видны Альпы. Настоящие. В зимней полутьме их очертания казались размытыми, а немецкие домики, словно сдобная выпечка, украшенная праздничным цветным сахаром, просились на стол к чаю.

«Сказка, – подумалось мне. – Наверняка в той избухе, где вокруг двери мигают гирлянды, до сих пор живут братья Гримм. Или, что более вероятно, их призраки. По ночам, особенно ближе к Новому году, они начинают шалить. Например, открывают дверцы старого посудного шкафа, где хранится выпивка. А если учесть, что старший брат Гримм, Якоб, родился 4 января, то сейчас, в канун новогодних празднеств, он должен быть особенно активным. Представляю, как трясутся нынешние хозяева, когда тень брата Якоба наливает себе пятьдесят грамм водки…»

Крупные снежные хлопья без лишней суеты кружились за окном, как опытные балерины на юбилейном спектакле. В доме моей подруги Кати, к которой мы приехали на Новый год из Москвы, было тихо и темно. Катерина, сраженная беременностью, спала в дальней комнате. Ее муж Дима, безмолвный труженик и эталон семьянина, уехал в соседнюю деревушку за продуктами. Местный супермаркет не устраивал Катерину скупостью ассортимента, к праздничному столу она хотела свежей спаржи и настоящей русской сметаны. Мой муж Антон и пятилетний сын Гриша дрыхли без задних ног в гостевой.

С Антоном Гришка всегда спал долго и сладко, что не удивительно, ибо мой муж обладал великим талантом усыплять все живое вокруг. Когда он возвращался с работы, свекровь начинала зевать, а ребенок капризничать – ко сну. Мы приходили в гости – и через полчаса я замечала, что хозяева не так разговорчивы и веселы, как в начале нашего визита, а все больше трут глаза и норовят устроиться поудобней в кресле. Растения в комнате, где долго находился Антон, закрывали сочные бутоны и уютно складывали листочки вне зависимости от времени суток. Кошки рядом с ним млели, томно щурили глаза и, свернувшись клубочком на коленях моего супруга, принимались громко утробно мурлыкать. Я давно предлагала Антону начать извлекать выгоду из своего таланта. Например, можно было бы организовать специальную службу по усыплению младенцев. Стоило моему мужу просто войти в дом, сесть на диван – и через пять минут самый непоседливый сорванец уже клевал бы носом.

Поежившись перед открытой форточкой, я вытянула рукава Катькиной вязаной кофты так, что руки полностью спрятались. Есть такие чудесные вязаные кофты, которые живут вечно, растягиваются на три-четыре размера и всегда рады обнять и согреть, как толстые пожилые тетушки.

Я взяла стоящую на кухонной мойке недопитую бутылку мартини, спрятала ее в серых пушистых недрах кофты и, прихватив детскую чашку со слоником, на цыпочках вернулась в большую комнату.

Стараясь не шуметь, растащила по углам тяжелые синие московские шторы, подвинула к окну кресло-качалку и забралась в него с ногами. «Не пей, не пей», – заскрипело кресло, пока я устраивалась в нем, как в гнезде. «Иди в пень, деревянное корыто», – шепотом ответила я.

Откуда во мне это отвратительное желание казаться окружающим хорошей девочкой, даже если эти окружающие – неодушевленные предметы? Всю жизнь борюсь, лицемерю и мучаюсь. И спорю с окружающими только про себя или, в крайнем случае, шепотом.

Мартини был теплым и сладким как компот и пах перезрелыми елками.

А пряничные домики у альпийского предгорья подмигивали желтыми окнами, помахивали кирпичными трубами и позвякивали колокольчиками у дверей. Колокольчиков, впрочем, не было слышно из-за Катькиных стеклопакетов, но я-то знала, что они есть. Я видела их на немецкой поздравительной открытке, которую Катя прислала в прошлом году. «Дорогая Маша! – писала подруга. – Поздравляю тебя с Новым годом. Такой дом мы решили купить в кредит через два года. Будь счастлива, твоя Катька».

На табуретке я нашла Катькины рейтузы. Настоящие русские рейтузы с начесом! Раритетная вещь, наверное, ей мама из Мурманска прислала, чтобы Катерина не отморозила свою драгоценную задницу в европейских вьюгах. Рейтузы оказались великоваты, зато чудовищно шли к серой растянутой кофте. Отлично. Последний, завершающий штрих к образу.

Снег на улице прекратился, и стало совсем тихо. Интересно, почему в этой немецкой деревеньке стоит такая глухая тишина? Окна светятся, мигают огоньки гирлянд, но ни души на дворе, ни звука в пространстве. Собака не залает, ворона не каркнет. Странно все это, очень странно. Ведь должна же быть радостная суета, белесые розовощекие фрау с упитанными киндерами, нордические германцы с полиэтиленовыми пакетами, из которых торчат толстые индейки и французские багеты. И все в теплых красных куртках с кнопками, в полосатых шарфах и нежно-голубых джинсах. По крайней мере, именно так я представляю себе богатую немецкую деревушку перед большим семейным праздником. И где это все?


Жижа под ногами была абсолютно такая же, как в Москве, – серая и чавкающая. Замшевые ботинки радостно квакнули.

Толстой неуклюжей змеей дорога поднималась в горку. За несколькими рядами однотипных домиков виднелся заснеженный пригорок. Дальше – полоска темного колючего леса и, наконец, Альпы.

Такое впечатление, что во всей Германии – ни души. Тускло светят фонари и поблескивают крупицы снега. Интересно, люди, которые живут в этих домах, догадываются, что сегодня Новый год? Может, им не сказали…

«Направо пойду – кошелек с еврами найду, – подумала я, – налево пойду – нового мужа найду, а прямо пойду… в темный лес попаду. Там, наверное, партизаны. Будут пытать, чтоб открыла страшную военную тайну. А сказать-то мне им и нечего».

Налево шла мощенная крупными камнями дорога, расчищенная от снега. С обеих сторон – ряды низких тусклых фонарей на железных ногах с завитками.

Где-то, судя по звуку, на параллельной улице, проехала машина. Может быть, там есть жизнь? А на этой улице, несмотря на ее чистоту и аккуратность, похоже, жизни нет вовсе. Даже окна не горят, только тусклый свет фонарей выстелился в тонкую зыбкую дорожку.

Лучше прогуляться в глубь деревеньки, тем более, что там больше празднично украшенных домов.

Интересно, у них тут есть публичные туалеты? Не возвращаться же… Кстати, а если и возвращаться, то куда для этого нужно свернуть?

Кажется, я заблудилась. Нет, нет, нет…. Если я дойду до следующего угла и поверну налево, то окажусь на главной дороге, откуда сошла в самом начале.

Радостное чувство заграничной свободы, которое я ощутила, сбежав из сонного Катькиного царства, сменилось тревогой. Может, постучать в этот милый домик, напоминающий новогодний леденец в сахарной пудре, и попроситься позвонить? Но тут я сообразила, что не помню Катькиного телефона.

И вдруг я увидела гнома. Он был большой, толстый и деревянный. Краска на колпаке поблекла и местами стерлась, на круглой мультяшной щеке отчетливо виднелась трещина. Пухлыми пальчиками гном держал деревянную кружку с пивом, в которой клубилась деревянная пена, припорошенная свежим снегом.

Широкая улыбка гнома больше походила на хищный оскал. Чудовище стояло у входа в маленькую аккуратную пивнуху, куда вела протоптанная тропинка. Окна пивнухи призывно горели.

Пытаясь унять стук зубов, я радостно поспешила к людям.

– Джингл белл, джингл белл! – истошно заорал музыкальный колокольчик на массивной двери, и три пары глаз повернулись ко мне.

Во внезапно воцарившейся тишине стало отчетливо слышно тиканье скрипучих ходиков. Пожилой немец, седой и крепкий, точно такой, как рисуют на рекламных плакатах пива, стилизованных под середину прошлого века, громко сглотнул. Два его товарища помоложе, кажется близнецы, один из которых – в круглых очках ботаника, замерли с поднятыми кружками.

Из-за высокой стойки поднялся пузатый бармен, или как это у них тут называется.

– Монинг… – сказала я и улыбнулась так, как нас учила улыбаться преподавательница на курсах по-английскому.

Мне никто не ответил.

«Сейчас вызовут полицию», – почему-то подумала я.

Пузатый бармен опасливо сделал несколько шагов навстречу и залопотал что-то. Я не поняла ни слова и виновато развела руками, опять улыбнувшись для установления пущего контакта.

– Битте, – удалось разобрать из очередной порции непонятных слов.

А чего битте-то? Может, он просит меня убраться по-хорошему?

– Does anybody speak English? – попыталась я говорить бодро и непринужденно.

Посетители переглянулись, и один из близнецов, тот, который в очках, квакнул что-то невнятное.

– Lady’s room? – с надеждой спросила я.

Бармен вдруг переполошился, застрекотал что-то посетителям и убежал. В это время я заметила справа большое зеркало, украшенное мертвыми елочными ветками, и увидела в нем свое отражение… Самой замечательной деталью в моем облике были даже не мурманские рейтузы с начесом, которые я надела навыворот, и не хвост мохеровой кофты, свисающий сзади длинным драным приветствием, а вязаная шапочка Катькиного мужа с веселой вышивкой «Fuck me!», не заметить которую было невозможно.

В мозгу пронеслись самые запоминающиеся кадры из немецкой порнухи. Я быстро сдернула шапочку и спрятала ее в карман.

Наконец посетители бара пришли в себя, один из близнецов вскочил, направился ко мне и, изобразив некое подобие улыбки, жестами стал приглашать к столу. По крайней мере, так я истолковала его намерения. Потоптавшись еще немного, поглядывая в зеркало и перебирая в голове все известные мне английские слова, я несмело шагнула навстречу немцам.

Когда бармен вернулся, я уже знала, что его зовут Хорст, пожилого немца с круглым пивным животиком – Отто, а близнецов – Нойберт и Ганс. Хотя я ни черта не понимала из того, что собеседники пытались поведать мне на разных языках, которыми, как им казалось, владели, но беседа подошла к своему логическому финалу – мне предложили пива.

Хорст же пришел не с пустыми руками. Он прижимал к животу большой полосатый пакет ношеных вещей, кои и предложил мне взять с очень серьезным выражением лица. Видимо, он решил, что в паб заглянула побирушка. А собственно, как иначе можно было истолковать мой экзотический наряд? Даже снять куртку я не решилась, ибо в этом обнаружилось бы, что рейтузы большие, а потому подвернуты на талии двойным слоем. Если их отвернуть – будут спадать, а если оставить как есть, то немцы могут решить, что я беременна и неудобно будет пить пиво. Для разъяснения же ситуации мне не хватало иностранных слов.

Я попыталась отказаться от подарков, но Хорст настаивал. Опять же из-за отсутствия лингвистических знаний пришлось покивать.

– Данке, данке… – улыбалась я, мучительно пытаясь сообразить, что делать дальше.

Весь ужас заключался в том, что телефона Катюхи я не знала.

Немцы притихли, пили пиво и рассматривали меня. Опять повисла неловкая пауза.

– Цурюк на хаус… – попыталась я разрядить обстановку.

Розовощекие близнецы Нойберт и Ганс переглянулись. Надо как-то донести до них, что моя подруга с мужем-программистом живет где-то рядом и я просто заблудилась.

– Рашэн. Программист. Арбайтен в Штутгардт. Гастарбайтер. Катя и Дмитрий.

Собеседники оживились, я разобрала даже слова «фрау» и «Кэт», но дальнейшие пятнадцать минут разговора больше ничего не прояснили. Потом хозяину, вероятно, надоело строить из себя самого гостеприимного бармена в мире, и он произнес довольно эмоциональную речь, несколько раз настойчиво указав мне на дверь. Такой поворот событий показался неожиданным, ведь еще минуту назад мы были лучшими друзьями.

Голос изнутри испуганно зашептал мне, что пора убираться. Когда я поднялась со стула, Хорст и товарищи сразу же вскочили со своих мест, стали жать мне руки, возбужденно кивать – только что не зарыдали от радости. Бить вроде не собирались.

В общей суматохе я попыталась забыть мешок с обносками. Не тут-то было. Когда дверной колокольчик завопил прощальное «Джингл белл», Хорст узрел свой полосатый тюк с благотворительными портками, страшно переполошился и, схватив пожертвованное, в два широких прыжка догнал меня.

– Спасибо, – мрачно сказала я, принимая в объятья пакет побирушки. – Лучше б бутерброд дали с ветчиной.

На улице подвывал ветер. Мокрый снег норовил прилепиться к ресницам, круглая сливочная луна скрылась за тучей.

Справа на дороге показались две нахохлившиеся фигуры. Двое рослых мужиков в куртках-дутышах, спрятав лица в капюшоны, шли сквозь серую мглу. В тусклом свете низких фонарей они казались весьма зловещими.

Я быстро пошла налево, прижимая к груди подарки Хорста. Мужики что-то закричали, замахали руками и ускорили шаг. Я бросилась бежать, они – следом. Сердце запрыгало в груди, забилось о ребра. Я неслась не разбирая дороги, то увязая в глубоком снегу, то вновь вырываясь на тропинку, не в силах перевести дух, чтобы огласить сонную немецкую деревеньку страшным криком преследуемой жертвы. Полосатый баул мешал бежать, я отшвырнула его прочь, и он, распахнув брюхо, усеял снег ношеными штанами хозяина пивнушки и веселыми летними кофточками его фрау.

И тут я услышала голос своего мужа:

– Стой, дурында! Совсем с ума рехнулась?



Глава 2

С новым счастьем!

Шлепая босыми лапками, в комнату прибежал мой пятилетний сын Гришка. Остановился прямо передо мной и серьезно произнес:

– Мама, ну давай с тобой жениться. Папа же уже старый.

– Маш, вот и ты дождалась, – засмеялась Катька, подвигая ближе к елке большую квадратную коробку из-под телевизора, – рано или поздно все сыновья делают мамам предложение.

– В таком случае, пусть лучше рано. Если бы он сказал такое в восемнадцать…

Да уж… О новом браке стоит задуматься. После моего неудачного побега из Гольхема прошли сутки. Антон все еще со мной не разговаривал.

– Хорошо, Гришаня, я подумаю, – честно сказала я. – Пойди, пожалуйста, надень колготки. Дядя Дима обещал нас завтра повезти в Германию гулять, а если ты простудишься, то мы никуда не поедем.

– Почему?

– Потому что ты всех немцев соплями распугаешь.

– Мама, а рыцари будут?

– Обязательно. Их тут полно, как собак нерезаных.

Гришка на секунду задумался, вероятно, представив, как завтра выйдут ему навстречу в полном облачении древние воины, развернув знамена и сомкнув неприступной стеной блестящие щиты, потом встрепенулся и ускакал в гостевую. Скоро мы услышали, как он ворочает тяжелые дорожные чемоданы, – ищет колготки.

Катюха медленно и осторожно, чтобы не потревожить малыша в животе, опустилась на пол на коленки. Блаженно улыбаясь, распахнула складные уши большой картонной коробки. Сверху лежал слой старой желтой ваты, с прожилками разноцветного елочного дождика, с маленькими пятнышками круглых конфетти и узлами колючего новогоднего снежка.

– Это настоящие игрушки. Из детства, – шепотом сообщила Катька. – Не то что нынешние. Представляешь, они здесь делают шары, которые даже не бьются. Ф у, гадость какая! Ты его фигак об пол в сердцах, а ему хоть бы хны. Ты его опять об пол, а он скачет, как мячик. Так можно и в психиатрическую лечебницу угодить.

Катюха отложила в сторону слежавшийся блин желтой ваты и аккуратно начала выкладывать из ящика свои богатства – старые елочные игрушки, которые ей в Гольхем передала с оказией мама.

Первым появился стеклянный космонавт в розовом скафандре с облупившейся на космической попе краской, затем поблекшая шишка с ободранным боком. За ней скрученная, как сверло электродрели, сосулька – таких давно нет в продаже. Теперь сосульки гладкие и мутные, словно обледеневшие в полете пренебрежительные плевки.

Рядом с ними Катька положила удалого Деда Мороза, скорее похожего на Мизгиря в период загула, чем на скромного старца, посвятившего себя благотворительности и детям.

– Класс! – с придыханием сказала Катя. – Я их помню столько же, сколько себя. Без них не может быть праздника.

Я снисходительно улыбнулась: Катька при всей ее напускной грубости всегда была чересчур сентиментальна.

И вдруг… Катерина вытащила зайчика. Стеклянный заяц на железной лапке с желтыми поролоновыми ушами и розовым поролоновым шарфиком накрест вокруг несуществующей шеи. Именно такой заяц, вернее его гибель, обусловил много лет назад мой выбор профессии. Это душещипательная история.

Дело было зимой. Меня водили в первый класс, старшая сестра Ольга училась в десятом. После школьного новогоднего вечера она принесла домой елочную игрушку – стеклянного зайца, больше похожего на снеговика. Я назвала зверюшку Зикой, полюбила и обустроила игрушечную кровать в коробочке из-под дидактического материала для счета – разноцветных палочек и геометрических фигурок. Однажды вечером, уложив Зику спать, я поставила ее кровать на выступающую полочку книжного шкафа, плотно заселенного папиной медицинской литературой. И только Зика уснула, моя мама, а она была женщиной крупной, проходя, задела кровать…

Коробочка упала, постель разметалась по старым дорожкам, стекляшки от зайца рассыпались по полу…

– Остались от Зики уши и шарфик, – весело подытожила сестра.

Я горько плакала. Мама меня утешала, говорила, что попробует склеить зайчика. Однако было ясно, что реанимировать Зику не удастся. Я взяла тонкую тетрадку в клеточку и написала про Зику сказку. Начиналась она так: «Прошла зима. Наступило утро». Жизнеописание Зики велось потом лет восемь. Часть этого триллера сохранилась в школьных тетрадках с рисунками головастых зайцев в платьях.

Так стеклянный заяц определил мою судьбу – я начала писать. Сначала сериал про Зику, потом рассказы и повести, позже – романы. Обнародовать нетленное долго не решалась. Жуткая стеснительность и безумный клубок из комплексов и страхов держали сознание почти в полном параличе.

В возрасте пятнадцати лет – решилась. Проштудировав телефонный справочник, я сверилась с картой и выяснила, где находятся редакции газет. Аккуратным каллиграфическим почерком переписала в тетрадь рассказ и два стиха. Один стих был очень актуальным – посвящен какому-то мировому сборищу молодежи, уж не помню, что там было в восемьдесят шестом году, но и сейчас могу процитировать строчку из того поэтического шедевра: «Сей форум молодых сынов свободы…»

Несколько раз я отправлялась в путь и сходила с половины дистанции. Но однажды я все же сделала это. Вахтерша, взглянув на мои тощие до неприличия коленки, сказала:

– Печататься? Это тебе на седьмой этаж надо.

На седьмом располагалась «Вечерка», первая дверь налево – отдел литературы. За козырным столом, что у окна – завотделом, поэт. Тяжела судьба поэта из глубинки, что там говорить. Про свою судьбу, он, судя по глазам, уже все понял. К отрокам нежным, обуреваемым смутными желаньями, был настроен скептически. Взял в руки мою тонкую тетрадку, вздохнул глубоко и тяжко, вынул из ящика стола стандартный лист А4.

– Вот, – сказал. – Когда будешь ходить по редакциям, всегда пиши только на такой бумаге. Обязательно – с одной стороны.

И углубился в чтение. Я решила умереть сразу, на месте. А чтобы было не страшно, закрыла глаза. Так и сидела, крепко скрестив ножки под стулом, сжав тонкие пальчики в кулачки и закрыв глаза.

– Ладно, пусть полежит. Я посмотрю. – И он отправил мою тетрадку в большую вечную стопку бумаг. Такие стопки есть на столе у каждого, кто имеет дело со словоблудным производством. Они растут, жиреют, покрываются толстым слоем пыли. Оттуда пахнет мертвечиной. Это никогда не печатают.

Но у моего убогого рассказика оказалась добрая судьба. Он был опубликован в газете «Добрый вечер». Счастлива я была несказанно, до слез. Мои чувства поймет только тот, кто знает, что это значит – видеть свое слово напечатанным впервые. Я смотрела в газетный лист, который дрожал у меня в руках, и не верила своим глазам. В рубрике «Проба пера» украшенный витиеватым изображением оного (жалкая подделка под пушкинские рисунки!) был напечатан мой рассказ. Заголовка не помню, текст прошел практически без правки, объем – около 800 знаков. Счастья – полные штаны. Равноценного ощущения в жизни с тех пор не было.

А много лет спустя, волоча Гришку по талому московскому снегу, я заметила россыпь дидактического материла – разноцветные геометрические фигурки. Кто-то растерял мелкие символы детства.

И тот же день в ящике со старыми елочными игрушками (в каждом доме есть такой ящик, можете проверить, обычно он стоит в дальнем углу большой антресоли) был обнаружен стеклянный заяц на железной лапке. С поролоновыми ушами и шарфиком… Точно такой, как вытащила сейчас Катерина.


Из воспоминаний меня вернул веселый смех мужа, донесшийся из кухни. Если муж, с которым ты не разговариваешь со вчерашнего дня, вдруг начинает громко смеяться, это не предвещает ничего хорошего.

– Кать, а кто там, на кухне? – поинтересовалась я.

– Кажется, Алина, – Катюха нахмурилась. – Ей поручено смотреть за индейкой, а не за твоим мужем. Антон, похоже, распустил перед ней хвост.

– Какой хвост, Кать, я тебя умоляю! Там уже пара жалких облезлых перьев, смешных и куцых.

– Ну, это тебе так кажется. А для Али он – непознанные душа и тело. Сколько прошло лет с того счастливого момента, как тетка в ЗАГСе объявила вас мужем и женой?

– Семь…

– Это ж самый критический возраст для брака!

Нда… Время идет. Нет, не идет, оно бежит. Оно летит и несется как ненормальное, и никто не в силах догнать это жестокое беспощадное чудовище – время. Семь лет назад 31 мая в 10 утра невыспавшаяся и слегка обалдевшая от неожиданного счастья, я стояла в Вернадском ЗАГСе. В руках – букет бордовых роз, на голове – крупные неестественные кудри, по левую руку чисто выбритый мужчина, который мне предлагался теперь навсегда. Торжественность моменту добавляли моя Катерина в черной длинной юбке и молчаливый юноша со взором горящим, которого она в то время пасла. Молодого человека звали Дима, был он тих, скромен и еще носил вместо линз очки. Катерина с Димкой были свидетелями нашего брака и единственными гостями на свадьбе.

От этого торжественного дня я хотела три вещи: обручальное кольцо, вальс Мендельсона и новую фамилию. Кольцо – чтоб все знали, даже пассажиры метро, в котором я буду ездить, что меня взяли замуж. Вальс – чтоб все «как у людей», я же слышу, что он весь день надрывается, этот несчастный Мендельсон. А фамилию – чтоб была причина поменять паспорт с неудачной фотографией.

– А кто такая Алина? – поинтересовалась я на всякий случай.

– А пес ее знает. Московская подруга наших франкфуртских друзей.

– Замужем?

– Конечно, у нее же сын.

– Кать, думаешь к деторождению причастны канцелярские крысы из ЗАГСа, штампующие паспорта?

– А разве нет? – засмеялась Катюха, вдевая нитку в железную петельку над белой стеклянной луковицей.


Старый год проводили украинской водкой, салатиком оливье и малосольными огурчиками. Не дожили до боя курантов и бутерброды с красной икрой, соте мурманского приготовления – кулинарный шедевр Катиной мамы и немецкие хлебцы с отрубями. Грузная индейка еще млела в духовке и источала запахи, будоражившие воображение гостей.

Русский новый год обещал прийти в Гольхем через сорок пять минут. Напротив меня сидела московская Алина в блестящем изумрудном платье с хвостом, с открытыми плечами и картонной розой на пышной груди. Носик картошечкой, жидкие волосики гладенько зализаны назад и собраны в щуплую фигушку. Улыбается. Зубки мелкие. Очень напоминает ящерку с широким торсом.

Гришка с Костиком, сыном Алины, баловались: щипали друг друга и корчили рожи. Костику шесть лет, он очень похож на маму. Папа в Германию не поехал – очень занят. Чем интересно, если в России с 25 декабря по 14 января мертвый для бизнеса сезон?

Алина здесь только потому, что ее некуда деть. Она приехала с франкфуртскими друзьями Димки – Мишей и Аллочкой. Они настоящие университетские мыши, поглощенные своими научными изысканиями. Глаза горят вечным детством, влюблены в мир, в каждого первого, равно как и второго встречного, даже если он последняя сволочь.

Миша поет под гитару костровые песни, поддерживая инструмент возрастным брюшком. Есть такие люди, обычно очень милые и приятные в общении, которые из года в год поют под гитару одни и те же песни, вспоминают одни и те же события, рассказывают все время пару-тройку беспроигрышно веселых историй. Вокруг происходят мировые катаклизмы, случаются всплески солнечной активности, меняются общественно-политические формации и космические корабли с улитками достигают огненной планеты Марс, а эти милые люди все поют под гитару, не важно, в какой стране и по какому случаю. Одно непонятно: почему они меня так раздражают.

Естественно, Миша и Аллочка были в одинаковых джинсах, не один раз пересекавших границы, и в майках с университетской символикой. Я как водится пожалела денег на приличное платье, поэтому втиснулась в старую кофту с блесками и черные брюки, в которых ходила на работу. Конкурентов ящеричному платью Алины не было.

– Дед Мороз! – завопили подвыпившие взрослые и захлопали в ладоши.

Дети захихикали, видимо, уже понимая, что из спальни если кто и появится, то это будет точно не холодный старец с мешком халявных подарков.

– Я иду, детки. Я уже иду, – послышался голос моего мужа.

– Ура! Дед Мороз сказал, что он уже идет! – закричала Алина так, словно хотела сказать: «Господин назначил меня любимой женой».

Мы с Катей, сидевшей во главе стола, переглянулись.

Из спальни появился Антон в красном Катькином халате, отороченном старой сбитой ватой из коробки с игрушками, и в красном колпаке. На подбородке Антона резинкой была зафиксирована борода из той же ваты, а в руках он держал большой черный мешок для мусора.

– Ура! Здравствуй, дедушка Мороз, – завизжали дети и Алина.

– Здравствуйте, детишки. Я принес много подарков.

– А почему в мусорном мешке? Они вообще хорошие, твои подарки? – прошипела я, но никто не обратил на это внимания.

– А сначала я хочу узнать, хорошо ли вы себя вели, слушались ли родителей.

– Да! – немедленно соврали в один голос Гришка и Костик.

Халат, переделанный Катериной в шубу для Деда Мороза, был шелковый, поэтому пояс все время соскальзывал, и старец вынужден был придерживать полы рукой.

– А кто прочитает дедушке стишок? – продолжал занудствовать он.

Меня всегда возмущало такое отношение к детям. А если ребенок забыл стишок или стесняется выступать при чужих людях, то ему и шоколадку с копеечной машинкой не дадут?

– Я! Я прочитаю стишок про елочку! – запрыгал на табуретке Костик.

И прочитал. Громко, скороговоркой прочитал песню «В лесу родилась елочка».

– Молодец, хороший мальчик, – сказал Дед Мороз и полез в мусорный мешок за подарком.

Разумеется, в этот момент полы распахнулись, и взорам гостей предстало исподнее «дедушки» – широкие хлопчатобумажные трусы с трахающимися крокодильчиками. Дети не обратили внимания на сей конфуз, зато взрослые радостно захлопали, а Алина прыснула в кулачок, вжав голову в голые бледные плечи.

– Ой, – сказал Антон, стыдливо прикрывая беснующихся крокодильчиков. – Айн момент.

Он попытался завязать пояс, но уронил мешок, и из него вывалилась часть подарков: танк в маскировочной окраске, скатерть с голубыми снеговиками и ароматическая хвойная свеча, формой и размером с добротный дилдо.

Алина вскочила и, хихикая, как школьница возле раздевалки старшеклассников, подбежала к Антону. Вместо того чтобы собрать подарки обратно в мусор, она стала помогать ему завязывать пояс, для чего пришлось обнять моего мужа и прижаться рыхлым декольте к его волосатой груди. Мы с Катюхой опять переглянулись.

– Я тоже знаю стишок, дедушка, – заявила я, взбираясь на табуретку.

Алина ретировалась на свое место и притихла, что явилось косвенным доказательством ее темных мыслей.

– Ну давай… – мрачно разрешил Антон, – рассказывай, девочка…

– Ля-ля-ля, жу-жу-жу

мы поймали в попе вшу,

грязную, вонючую,

счас ее замучаем.

Дети радостно засмеялись, Аллочка и Миша покраснели, Алина сидела как нашкодившая крыса. Обстановку разрядила Катя:

– Гости дорогие, Новый год-то через минуту! Дим, шампанское не налито!

Димка засуетился с бутылками. Дед Мороз угрюмо посмотрел на меня. Я скроила невинное выражение лица.

– Ребята, шевелитесь, а то мы не успеем загадать желания! – торопила всех Катя.

На экране телевизора появились куранты, услужливо предоставленные спутниковым телевидением.

– Берите бокалы, все берите бокалы! – нервничал Димка, понимая, что если в нужный момент все не будут организованно чокаться, Катерина обвинит его в срыве праздника.

Секундная стрелка неумолимо приближалась к двенадцати.

Черт возьми, ускользает драгоценное время, когда можно загадать желание на год. Тысячу и один раз я говорила себе, что к следующему Новому году обязательно подготовлю желание заранее. И главное – грамотно сформулирую его, чтобы все, о чем грезится, уложилось в одну фразу, точную и емкую. И опять не подготовилась!

Бум-бум…

В моем распоряжении пять секунд! Я встретилась глазами с Алиной. Да, такие успевают всегда и везде. Судя по выражению лица, она уже все загадала. Надо проговорить хотя бы какую-нибудь глупость, ведь не упускать же счастливый случай.

И под звуки российского гимна я прошептала: «Пусть… Пусть… Пусть ни одна сволочь не сможет испортить мне настроение в новом году!»

Глава 3

На развалинах вечности

Я опять стояла у огромного окна и рассматривала настоящие Альпы и похожие на сдобную выпечку домики вдалеке. Гришка и Катя спали, Антон с Димой играли в шахматы, окружив деревянную доску с фигурами приятными вещами, вроде зеленых бутылок немецкого пива, тонких лепестков дырчатого маасдама на керамической тарелке и острых язычков бастурмы.

Время от времени из их угла доносилось:

– Ай, маладца!

– Ну что ж ты… Ну нельзя же так сразу…

На кухне у мойки стояла недопитая бутылка мартини, и если бы не эти шахматные возгласы, у меня бы было стойкое ощущение дежа вю.

– Может, я пойду погуляю?.. – тихонько сказала я.

За гроссмейстерским столом мгновенно воцарилась тишина.

– Нет, – отрезал Антон. – Не надо. Завтра мы поедем гулять все вместе. Сегодня в этом нет смысла – вся Германия закрыта на новогодние праздники. Ну, кроме местного пивного бара, разумеется. Но там ты уже была.



Понятно, он еще сердится. Мой муж – редкостный зануда.


Все несутся по автобану как ненормальные. Пейзаж за окном серый и унылый. Грязный снег на холмах, костлявые замерзшие деревья. Мерседесов на дороге мало, что удивительно – все-таки немецкая машина. Наверное, все распродали в Москву, особенно последние модели.

Гришка толчется ботинками мне по ногам. Впереди муж ведет с Димой беседу на тему, как обустроить Россию. Дима охотно соглашается с предложениями Антона. Отсюда, из Штутгарта, обустройство идет легко и непринужденно, в нужном направлении.

– Мама, смотри Дед Мороз на мотоцикле! – радостно закричал Гришка, тыча пальчиком в сторону дороги.

Справа нашу машину обогнала группа толстых престарелых рокеров с пивными пузами, в кожаных куртках с заклепками, в черных шлемах-касках. Длинная, с благородной проседью борода предводителя развевалась на ветру. Поравнявшись с нами и заметив беснующегося ребенка в окне, предводитель улыбнулся, сделал приветственный жест и унесся вперед, увлекая за собой товарищей.

– Мама, мама, он помахал мне рукой! – Гришка совершенно счастлив и теперь вовсе не может усидеть на месте. – Мама, это он подарил мне лего «Гарри Поттер»?

– Да, дорогой. Он приходил к нам ночью, когда ты спал и положил под елку коробку с лего. – Я поцеловала сына во влажный, как у щеночка, нос. – И ценник от коробки оторвал.

– Он приходил, когда ты сбежала?

– Видишь, чего ты добилась своим безумием? – мрачно спросил Антон с первого сиденья. – Теперь ребенок думает, что ты хотела его бросить.


Машина стала подниматься в гору, петляя по широкой дороге-змее. За окном разворачивались чудесные виды. Бывает в природе зимняя красота, когда пушистый снег искрится, когда тонкие ветви деревьев переплетаются в белые кружева, когда высоко стоит солнце и все вокруг кажется сказочным и чудесным от этой идеальной белизны.

На высоком холме показался замок. Настоящий замок из средневековой баллады, как будто вырезанный из дерева тонким ножиком игрушечного мастера.

– Ма-а-а-а… – замер на мгновение Гришка. – Там живут рыцари?

– Да, малыш, – отозвался Димка, – но сегодня скорее всего мы не попадем к ним в гости. Я думаю, что музей закрыт на зимние каникулы. Но мы сможем погулять вокруг и посмотреть замок поближе.


Когда мне было лет десять, я начала глотать книги. В смысле читать. Я их поглощала без разбора, полками, шкафами. Помню, на увесистого «Виконта де Бражелона» потратила два дня. Вернее, двое суток. Постепенно вырисовался вкус – особое удовольствие мне доставляла литература, повествующая о приключениях во времена позднего средневековья в Европе. Мне нравилась готика на картинках «Истории искусств», я млела от авантюрных французских сюжетов и зачитала до дыр главу «Париж с птичьего полета» в «Соборе Парижской Богоматери» Виктора Гюго. Закончилось тем, что я взяла лист ватмана и нарисовала план средневекового Парижа по описанию Гюго. Дальше – больше. Возникло страстное желание узнать, что же было в то время на самом деле, и я принялась за историю Франции. Труды историков шли тяжело, зато мемуары очевидцев легче и приятней, несмотря на витиеватый стиль. Я конспектировала записки Филиппа де Комина о его службе при дворе мрачного короля Людовика и мемуары Ларошфуко, непосредственного участника интриг при дворе Мазарини, проигнорировав знаменитый труд философа – «Максимы».

Потом случился выход на экраны индийского фильма «Зита и Гита» и это окончательно сгубило мою неокрепшую психику. Я начала писать исторический роман. Огромное полотно под рабочим названием «Сестры». Действие его разворачивалось во времена войны трех Генрихов во Франции, а центральными героинями были две сестры, разлученные в младенчестве.

Роман этот пылится сейчас где-то в старых бумагах, а страсть к замкам, готике и средневековью осталась, я думаю, навсегда, и когда мы решили ехать к Катьке на Новый год, в моей нежной душе всколыхнулись воспоминания. Конечно, Германия – это не Франция, где я уверена, что знаю каждый сантиметр парижской мостовой, но все же это первая возможность увидеть настоящий готический замок.


Мы оставили машину на стоянке, где был последний островок цивилизации – с ресторанчиком и общественным туалетом. Дальше дорогу преграждал шлагбаум и идти разрешалось только пешком – начинались готические дебри. Заснеженный лес наверняка кишел вооруженными рыцарями, которые отстали от крестового похода, заблудились в Альпах и скитались до наших дней в поржавевших латах среди снега и гор. Я представила, как время от времени какой-нибудь рыцарь выходил на дорогу, озирался испуганно, опускался на колени, трогал руками асфальт и убегал в ужасе обратно, в лесные чащи.

За поворотом нам открылась удивительной красоты долина, а сквозь белые ветки деревьев были отчетливо видны зубчатые башни и тяжелые ворота с массивной решеткой. По стилю замок был, пожалуй, ближе к романской архитектуре. Башни как шахматные ладьи, низкая защитная стена с бойницами, напоминающая Новодевичий монастырь, а дальше и вовсе странной формы здание со ступенчатой крышей, как будто его достраивали по частям, по случаю внезапных финансовых поступлений.

– Это новодел! – гордо сказал Димка, как будто сам участвовал в строительстве. – В Германии во время Второй мировой войны были разрушены практически все замки, пришлось восстанавливать из пепла.

– Все-все? – разочарованно спросила я.

– А те, что не новодел, те просто развалины, – ответил Димка, доставая фотоаппарат. – Здесь недалеко есть такие руины. Обнимитесь с Антоном, я вас запечатлею для истории.

– Лучше на фоне развалин, – подал голос муж. – Они больше подойдут для нашей семьи в качестве фона.

Ну почему, почему он такой брюзга и зануда! Три дня прошло с того момента как я, обойдя деревеньку Гольхем по кругу, попала в теплые объятия немецкого паба – целых три дня! – а он все мотает мне нервы. Как будто если бы я не выпила перед прогулкой стаканчик мартини, я легко нашла бы обратный путь. Ведь Антон прекрасно знает, что я страдаю топографическим кретинизмом и это не зависит от принятого спиртного. И все равно муж упорно делает вид, что главная проблема в семье не его занудство, а мой алкоголизм. Как он это называет.

– Мама, когда я вырасту, то стану рыцарем. Обязательно! – завопил Гришка и побежал вверх по горке, смешно косолапя и увязая в снегу.

Он был в синем комбинезоне, в капюшоне и в ботинках с высокой шнуровкой, словно маленький космонавт, потерявшийся на заснеженной луне. Добежав до мостика, перекинутого через узкий ров, Гришка остановился и помахал нам рукой. Потом весело протопал по мостику, сбивая снег носками ботинок, и начал ломиться в замок.

– Рыцари, это я! – кричал Гришка и колотил кулачками в варежках в тяжелую кованую дверь. – Мама, почему они не открывают? Они что, уснули там все?

Горечь детского разочарования была столь сильна, что я тут же пожалела о том, что мы отправились на эту прогулку, а главное, что я, глупая, наобещала ребенку свидания с историческими воинами, одетыми в железо. Наверное, я разговариваю с маленьким сыном слишком серьезно, забывая, что он принимает за чистую монету любой бред, не чувствуя иронии, не видя подвоха. Он ведь даже еще верит в Деда Мороза!

– Не расстраивайся, малыш, это не настоящий замок, – ласково сказала я, подходя к Гришке и обнимая его за плечики.

– Почему не настоящий? – удивленно вскинул брови Гришка.

– Ну, понимаешь, настоящий замок был разрушен много лет назад. А этот построили, чтобы сделать в нем музей. И сегодня в музее выходной день. – Я подумала и добавила: – Гриш, я думаю тебе пора уже знать. Видишь ли, рыцари… давно умерли.

Сердце екнуло. А не рано ли ему окунаться в серую правду жизни? Ведь живет человек, верит в свою сказку и ждет встречи с ней. А потом приходит кто-то и говорит ему менторским тоном, что все, во что он верил раньше, глупость, что ничего сказочного не будет, что в жизни вообще ничего не происходит вдруг, кроме горя и бед. Впереди его ждет только рутина и скука, а из бойниц зубчатой башни никогда не появится лучник, потому что все лучники давно умерли.

В этот момент из бойницы башни выглянул человек в блестящем металлическом шлеме и что-то прокричал нам по-немецки. От неожиданности я ойкнула, схватила Гришку в охапку и бросилась бегом по мостику через ров.

– Там… Там кто-то есть! – закричала я Димке с Антоном, прогуливающимся вдоль защитного рва.

Мужчины остановились. Гришка стал вырываться из моих рук, возбужденно комментируя события:

– Папа, там все-таки есть рыцарь. Он живой, и у него шлем – такой же, как шапка тети Юли. Папа, почему тетя Юля ходит в шлеме? Она боится, что на нее нападут, да?

Димка что-то прокричал рыцарю в бойнице, тот ему ответил. Димка сказал «Данке» и повернулся к нам:

– Охранник музея говорит, что они откроются через два дня, а вход в музей стоит четыре евро.

– Мама, пусти! – потребовал Гришка, болтая ногами.

Я поставила ребенка на землю и перевела дух. На меня мрачно смотрел Антон:

– Что с тобой? Знаешь, ты меня очень беспокоишь в последнее время. – Повернулся и пошел вдоль рва, в сторону развалин.

А правда – что со мной?


Когда я встречаю знакомых, с которыми не виделась много лет и они спрашивают, как у меня дела и как сложилась жизнь, я отвечаю совершенно искренне, что все прекрасно. Это половина правды. Вторая половина – все ужасно. И это утверждение парадоксально только на первый взгляд. Я молода, здорова и не мечтаю похудеть, выгодно отличаясь последним от многих подруг. У меня высшее образование, приличная работа, муж и ребенок, есть крыша над головой, и мы не бедствуем.

Но… Во-первых, в тридцать с лишним лет делить крышу, которая над головой, со свекровью – это, я вам скажу, испытание для стойких. Во-вторых, пока я сидела дома с маленьким Гришкой, мне казалось, что жизнь, интересная, яркая и шумная, проносится мимо в сверкающем скором поезде только потому, что я выключена из общественно-полезной деятельности. Но к моему огромному удивлению, когда я вышла на работу, положение не изменилось. Настоящая жизнь продолжала нестись в экспрессе, украшенном блестящими лентами и шарами, а я погрязла в мелкой однообразной суете, где все по кругу, где нет взлетов и падений, где все – рутина. Есть набор стандартных действий, которые ты совершаешь ежедневно из года в год, и, что самое противное, большинство из них нельзя исключить.

И в результате каждый день выглядит примерно так. Писк будильника, зубы, мокрая липкая занавеска в душе… держать кофемолку плотно, пока гудит – успеть проснуться… бледная сосиска в микроволновке… опять заканчивается маскирующий тональный крем, прыщ у виска… ребенок не хочет вставать, муж включил новости… не забыть мобильник, не забыть отдать деньги няне, в детском саду сегодня малышей фотографируют… печенье к чаю в офис, компьютер, кофе… текст, заголовок, текст… все переписать заново… это фото уже проходило… позвонить в типографию… подморозило к вечеру… няня сказала, что ребенок чихал, капли в нос, парить ноги, обогреватель в спальню… помыть ботинки, думать про текст, поставить будильник… ушли спать и не собрали игрушки… не забыть позвонить автору, не забыть мобильник, опять не позвонила сестре… тишина, хорошо… пять минут полежать с пультом в обнимку, постараться не думать ни о чем… зубы, смыть глаза, зевнуть. Спать? А завтра… Завтра все сначала.

* * *

Время пригладило развалины древнего замка, и они превратились в низкие округлые глыбы. Я ушла вперед, оставив своих спутников читать табличку с исторической справкой. Их голоса еле слышны. Кажется, Гришка смеется.

Сквозь желто-серые камни пробился маленький живой листочек, похожий на папоротник. Я дотронулась рукой до стены. Гладкие холодные камни загудели глубоко, утробно и затихли. Это она! Это вечность… Мурашки пробежали по спине и затерялись где-то в районе копчика. Повинуясь ветру, папоротничек задрожал, наклонился и поцеловал мне руку.

Или я схожу с ума, или чувствую что-то такое, чего не объяснить словами. Что-то там, в этой стене, во всех этих развалинах, есть. Может, это память веков? Ведь эти глыбы были свидетелями таких событий, о которых и подумать страшно.

«…Третий удар разрушил стену, и в дыру через копоть, дым и град стрел ворвались осаждавшие… Никого не щадили, ибо никогда не было в дерзких сердцах вечных воинов жалости и сострадания. Крики победителей слились со стонами и предсмертными хрипами жертв. У самой бреши пала, сраженная острой стрелой, юная девушка, и ее светлые нежные локоны разметались по первому снегу, а темная кровь тонкой змейкой вытекла из раны и проложила своим теплом, бывшим совсем недавно теплом жизни, талую дорогу к холодной земле…»

– Hаllo, – услышала я над самым ухом и от неожиданности чуть не подпрыгнула.

Прямо передо мной между останками замка двенадцатого века, весь из себя на фоне вечности, стоял мой недавний собутыльник – великовозрастный розовощекий карапуз Ганс. На голове у него была дурацкая темно-зеленая шапочка с ушками, вокруг шеи – клетчатый шахматный шарф со спутанными кисточками. Сам Ганс улыбался застенчивой улыбкой голубого воришки из романа Иьфа и Петрова «Двенадцать стульев».

– Хай, – помахала я ему и от смущения, кажется, пошла розовыми пятнами.

Приветствие прозвучало почти как «хайль». Я засмущалась, заулыбалась и, кажется, пошла розовыми пятнами.

– Найс, – сказал Ганс, показав рукой в пропасть, которая начиналась аккурат за развалинами. – Вери попьюла.

– Ага, – закивала я. – Очень красиво, мне очень нравится.

– Ганс рассказал нам, что это озеро было очень популярно у местной знати, – послышался жизнерадостный голос Димы. – Здесь топили неверных жен.

Вслед за Димкой появился Антон с Гришкой на плечах.

– Мама! – Гришка молотил ботинками Антону в грудь и тыкал пальцем в Ганса. – Мама, этот дядя не умеет разговаривать! Давай поведем его к моему логопеду!

– Ганс очень обрадовался, когда узнал, что вы из Москвы, – продолжал Димка. – Дело в том, что совсем скоро он тоже будет жить и работать в Москве. Ганс – менеджер в издательской фирме, твой коллега.

«Блин, этого еще не хватало, – подумала я. – Увидел меня в кепке „Fuck me“ и теперь будет преследовать всю жизнь?»

Глава 4

Преступление в Тюбингене

Улочки были узкие, кривые и безлюдные. Дома жались друг к другу тонкими многоэтажными телами и нависали над мощеной дорогой, меланхолично взирая на нас. Антон, почесав голову под вязаной шапкой, включил камеру:

– Мы находимся в городке Тюбингене, известном своим университетом. Здесь жили Гегель и Шиллер и бывали почти все известные немецкие литераторы и гуманисты, – комментировал съемку Антон. – А это моя семья…

О, кажется, лед тронулся! Он сказал семья, значит, еще мысленно не развелся со мной.

– Это мой сын Григорий, – продолжал Антон неспешно, снимая прыгающего вокруг дерева Гришку. – А это… – Муж перевел камеру на меня: – Это… нда… это моя жена Маша.

Я скромно улыбнулась в черный глаз видеокамеры. Гришка выглянул из-за дерева и скорчил рожицу.

– Дим, ну скоро ратушная площадь? – тяжело дыша, спросила Катюха, сложив руки под животом. – Силы покидают меня….

Подъем, даже минимальный, уже давался ей с трудом.

– Скоро, Катенька, – отозвался Димка, направляясь к ближайшему дому. – У ратуши замечательный ресторанчик, там и пообедаем.

Огромное дерево с раскидистыми ветвями и толстым стволом, который отчего-то шелушился, как сухая кожа под носом после насморка, даже не сбросило листву. В доме напротив в открытом настежь окне под самым потолком трепещут на веревке серые исподние штаны. Вдалеке над ребристыми крышами виднеется готический шпиль.

– А здесь, между прочим… гуманировал великий… Меланхотон, – перевел Димка надпись на табличке у маленькой темной двери. – Меланхолик был, видимо.

– А портки тоже его? – поинтересовалась я, показывая на окно.

Не спеша кружился пушистый легкий снежок. Между домами втиснулись кривые ступеньки, дальше крутая лестница с железными углами, узкая настолько, что пройти может лишь один человек, почти вплотную к стенам. Антону приходится идти боком. Катюха мрачно замечает:

– Хорошее место, красивое… Поднимусь по лестнице и рожу на верхней ступеньке.

Слева дом туго обвит коричневой лозой. Кажется, что это и не лоза вовсе, а фантастическая злобная тварь вылезла из-под земли, пробравшись между камнями, и задушила в смертельных объятьях человеческое жилище.

– Кать, это что? Хмель? – спрашиваю я, заворожено рассматривая диковинное плетение.

– Это… погибель моя… – громко дышит Катька, поднимаясь впереди. – Лучше бы я осталась дома…

– Нет, это виноград! – радостно кричит Димка уже откуда-то сверху. Ему так приятно наблюдать за восхищенными лицами гостей, что он даже забывает утешить Катерину.

Справа дворик-колодец, обрывом уходящий вниз так, что смотреть боязно – дыхание перехватывает. На узком балкончике с внешней стороны прибито бордовое колесо от телеги – для красоты. А рядом в серой напольной вазе в форме раскрывшегося бутона нежно-розовые венчики неизвестного цветка, приветливо повернувшегося к нам… И ведь цветет же под снегом!

Бросить бы все… Все-все! И поселиться в такой квартирке, под небом Тюбингена на месяц-другой. Никуда не торопиться, ничего не быть обязанной сделать, не волноваться и не мечтать. Вставала бы я рано, ложилась тоже, телевизор бы не заводила, зато приобрела бы старенький радиоприемник и плетеное кресло на балкон. Каждое утро ходила бы в булочную за углом за свежими булками с тертым орехом и, взяв чашку кофе, молча смотрела бы на прохожих за стеклянной стеной. Может быть, даже начала бы пить молоко, которое на дух не выношу.

– Маш, ты что застыла? – услышала я голос Катьки.

Друзья-товарищи стояли на верхней площадке, как группа туристов на экскурсии, и выжидающе смотрели на меня.

Звонко и весело забили часы на ратуше. Закачалась елка с разноцветными шарами, достающая верхушкой до часов. В окнах соседнего дома – кружевные занавески в ряд, внизу – плотный строй велосипедов, припаркованных на специально отведенном для этого пятачке. Напротив – ресторанная вывеска с витиеватой надписью и сосиской лапками кверху.

Сфокусировавшись на черных ангелочках спящего зимой фонтана, Гришка побежал к ним.

– Мама, смотри, у него писютка! – радостно и громко сообщил он, показывая пальцем на скульптурного карапуза.

– Гриша, не тычь пальцем, это некрасиво, – менторски заметила я.

– Как же долго я к тебе шла сегодня… – застонала Катюха и из последних сил устремилась к ресторанчику.

Важный официант в салатового цвета рейтузах и белой рубахе на шнуровке приглашает нас пройти на второй этаж. Там есть очень удобные места, заверил он нас по-немецки. Помог Катьке снять пальто, ласково улыбнулся на ее живот и сказал что-то милое притихшему Гришке.

На втором этаже полумрак, со стен смотрят бутафорские головы лосей и вепрей, в углу висит огромный охотничий рог с цепочкой.

– Надо выбирать колбаски, их здесь десять видов, – посоветовала Катерина, разложив по столу полиэтиленовую гармошку меню.

Официант ждал, не торопя нас, но и не уходя прочь.

– Я хочу колбаску, – сказала я на своем ужасном английском. – Большую колбаску. Настоящую немецкую колбаску.

Лицо официанта приобрело озабоченное выражение, он наморщил лоб и судя по всему пытался разобрать хотя бы одно слово из моей речи.

– Ну вот, – мрачно констатировала я. – А меня уверяли, что в Германии все понимают по-английски.

– Почти все, – гаденько улыбнулся муж. – Но только в том случае, если с ними говорят по-английски.

– Настоящую, понимаете? – обратилась я опять к официанту, проигнорировав выпад Антона. – Немецкую. Колбаску. Большую!

Димка перевел официанту мой заказ, тот удовлетворенно кивнул, – и записав все наши пожелания, удалился.

Со второго этажа было хорошо видно манящую мишуру из сувенирного магазинчика, расположенного при входе.

– Я схожу посмотрю подарки в Москву, пока готовят еду, – дружелюбно сказала я Антону.

– Хорошо, – кивнул муж. – Только не сбеги, пожалуйста.

Катька с Димкой усмехнулись. Конечно, разве ж он мог смолчать!


В магазине высокие полки, заставленные крайне нужными мне вещицами. При входе целая коллекция тирольских шляп. Подсвечники на тонких, как лебединые шеи, ножках. Подсвечники-домики, с уютно мерцающими окнами, ароматические свечи…

А дальше – целая полка со страстно любимыми мною колокольчиками, самых безумных видов, форм и размеров. Строгий стальной, без изысков, с длинным языком, на котором выгравировано что-то по-немецки. Гипсовый с пышнотелыми фрау по кругу. Колокольчик-молочник, с ведрами по бокам, с бородой и усами. Колокольчик-корова, белый, в рыжих пятнах, с грустными глазами, совсем как на рынке в Сокольниках. Бумажный колокольчик с индийскими узорами. Интересно, как он звенит?

И вдруг я увидела то, что мне необходимо до зарезу. Колокольчик-сова с круглыми лупатыми глазами, с натуральными перьями и ощетинившимся птичьим хвостом смотрел на меня и ждал. Я подошла поближе. Потрогала жесткий крючковатый клюв. Сова улыбнулась мне, замурлыкала, как кошка, и мечтательно закрыла глаза. Внутри, на язычке, болтался ценник со штрихкодом. 23 евро. Совсем опупели!

Я положила колокольчик на полку и повернулась к выходу. Сова всхлипнула и курлыкнула грустно мне в спину. Я посмотрела открытки с видами Тюбингена, керамические тарелки на стену и выставку штопоров, стилизированных «под старину». Задержалась у стенда со щипчиками для барбекю, потом внимательно изучила щеточки для камина.

Продавец говорил по телефону и вдруг наклонился за стойку и стал там что-то искать, не прерывая разговора. Это был момент истины. Я быстро шмыгнула в угол колокольчиков, схватила сову и спрятала ее под свитер. Нащупав на язычке бумажку-штрихкод, отчаянно заскребла ее ногтем. На пол посыпалась мелкая бумажная стружка.

Продавец вынырнул из-за стойки, встретился со мной взглядом, улыбнулся, продолжая беседу по телефону. Я попыталась изобразить ответную улыбку. Видимо, получился страшный оскал, потому что юноша опять нырнул под прилавок. Я пулей бросилась вон из магазинчика, зацепилась о резиновый коврик у двери, неловко подпрыгнув при этом, чтобы не упасть и не выронить свое богатство.

Чуть не сбив потенциального покупателя, входившего в этот момент в магазин, я побежала в ресторан и, только взлетая по лестнице на второй этаж, обернулась, выпучив в ужасе глаза. Посетителем оказался все тот же Ганс, мой коллега и собутыльник. Он приветливо помахал мне рукой и скрылся в магазине.


Еду уже принесли. На огромной, совершенно плоской тарелке меня ждала пара тощих, как глисты, бледных колбасок, коротких и несчастных, в окружении жидкого болота тушеной кислой капусты.

– Это и есть настоящая немецкая колбаска? – недоверчиво спросила я.

– Видимо, да, – ответила Катерина. – Мы по привычке заказываем мюнхенские, они потолще, а цена та же.

– А это что? О, нет… – простонала я, садясь на тяжелый деревянный стул с вырезанными на спинке сердечками. – Только не кислая капуста! Этот деликатес мы едим всю зиму. Свекровь морит капусту на балконе и потом готовит из нее, мертвой и желтой от тоски, дурно пахнущие гарниры.

Димка неприлично заржал, Антон зыркнул на меня враждебно.

– Ой, смотрите, Ганс! – обрадовалась Катя, показывая на лестницу.

Я обернулась. Застенчиво улыбаясь и моргая безресничными глазками, к нам шел душка Ганс в своей дурацкой зеленой шапочке.

Он остановился у нашего столика, чуть поклонился учтиво, пожал Антону руку и подмигнул Гришке, увлеченно гоняющему по тарелке свою колбаску. Потом они с Димкой заговорили по-немецки.

У меня в кармане задрожал телефон, оповещая, что принял сообщение. Я достала его и прочитала на дисплее: «Машка, крандец! Нашу богадельню разогнали к чертовой бабушке. Аня». Это было сообщение от приятельницы, с которой мы вместе работали в журнале «Лучшие банки Москвы». Анечка была художником, а я координировала процесс производства журнала. Есть такая должность, медленно, но верно отмирающая в издательском процессе, – ответственный секретарь. Она не имеет никакого отношения к приему телефонных звонков, делопроизводству и подаче начальникам кофе. Ответственный секретарь в редакции – это человек, который согласовывает работу отделов и внештатных сотрудников, следит за соблюдением технологической цепочки и получает на орехи от всех, кто в дурном расположении духа. Должность не для слабонервных, надо сказать.

Наш замечательный журнал был карманным изданием мелкой финансовой структуры, руководитель которой захотел трибуны для публичных выступлений. Его фамилия и большая цветная фотография красовались на первой полосе, назвался он председателем наблюдательно совета и, похоже, чувствовал себя медиа-магнатом, со всеми вытекающими неприятностями для коллектива.

Каждый раз, когда он звонил в редакцию и я брала трубку, у нас происходил примерно такой диалог:

– Але? Это кто?

– Редакция журнала «Лучшие банки Москвы», Маша – ответственный секретарь.

– Маша-секретарь? Что вы мне голову морочите, секретаршу в журнале зовут Ира.

– Ира на обеде. А я – ответственный секретарь, это другое…

– А Ира что – не ответственная? Раздули, понимаешь, штат… Где главный редактор?

В последнее время мы стали подозревать, что дни нашего чудесного журнала сочтены. Однажды председатель наблюдательного совета вызвал главного редактора на свой большой волосатый ковер, и вернулся редактор оттуда с грустной вестью – грядет пересмотр зарплат, причем, как мы все сразу догадались, в сторону уменьшения. И вот теперь это сообщение от Ани. Ну что ж, может, оно и к лучшему, по приезде серьезно займусь поиском работы. Вообще-то это нужно было делать давно. Но зарплату мы получали исправно, в одинаковых серых конвертиках, а природная лень и разгильдяйство мешали мне начать исследование рынка труда.

– Мама, у меня сосисочка убежала, – захныкал Гришка, глядя под стол.

– Я так и знал, что этим закончится, – мрачно сообщил Антон, перекладывая колбаски со своей тарелки на тарелку малыша.

– А ты можешь съесть мои, – сказала я мужу. – Когда я смотрю на их мертвые тела, то забываю, что голодна… – Да, кстати, – добавила я. – У меня новости. Кажется, я осталась без работы. Так что теперь кормить меня нет смысла, я не приношу в семью денег.

– Дура, – спокойно сказал муж. – Я тебя не за то кормлю.

– А за что? – поинтересовалась я, заискивающе глядя на супруга.

Антон хотел было ответить, но помешала Катерина. Она наклонилась ко мне и прошептала прямо в ухо:

– Машка, я чего-то не понимаю. Ганс говорит, что тебе не о чем беспокоиться. Он заплатил за колокольчик. Какой колокольчик?

В эту секунду я поняла, что это такое – хотеть провалиться под землю. И еще, что означает – краска ударила в лицо. Правда, я не имела возможности видеть свою физиономию и поэтому не могла точно сказать, какого она цвета, но ощущение было такое, как будто неожиданно дыхнул в лицо змей Горыныч, обдав кожу красным горячим паром. Катька все еще смотрела на меня и, похоже, ждала ответа.

Самое ужасное, что я совершенно не знала, что говорить. Язык не поворачивался отрицать то, что было сделано пятнадцать минут назад, а как объяснить свой, мягко говоря, странный поступок, я не представляла… Ситуацию спас тактичный Димка:

– Я сказал ему, что ты первый раз за границей и подумала, что попала в уголок бесплатных подарков для посетителей ресторана.

– А что случилось? – поинтересовался Антон.

– Ничего особенного, – невинно захлопала глазками Катька. – Маша хотела купить открыточку со средневековым замком, но запуталась в купюрах.

– В каких купюрах? – не понял Антон.

– В тех, которых у меня нет, – выпалила я, с перепугу набивая рот кислой капустой.

– Господи, ну сказала бы мне, что хочешь открытку!

– Но ты же со мной не разговариваешь, – обиженно пробубнила я сквозь вязкую кислую жижу.

– Перестань дурачиться. Я что – не купил бы открытку с несчастным замком? Я похож на деспота?

– Нет, ты похож на чудовище, которое терроризирует меня уже третьи сутки. Я же принесла свои извинения! То был просто несчастный случай…

– Алкоголизм – тяжелая болезнь, а не несчастный случай.

– Давайте забудем об этом, – предложила Катерина. – Прямо сейчас и – навсегда.

– Мама, от меня опять убежала сосисочка! – заныл Гришка в углу.

– Надо было сразу откусить ей ноги и только потом уже есть, – посоветовала я. – Забери у папы мои колбаски, но сначала дай слово, что не будешь играть с ними в догонялки.

– Ганс прощается с нами, – перебил меня Димка. – Он говорит, что ему было приятно познакомиться, и желает всем удачи. Послезавтра он улетает в Москву.

– Счастливо поработать в России, – напутственно произнес Антон.

Немец заулыбался, прочувственно потряс протянутую руку, сказал всем «Бай» и… заговорщески подмигнул мне.

Глава 5

Назад в будущее

Чистенький скоростной поезд мчал нас в аэропорт Франкфурта. Германский пейзаж, бегущий за окнами, до боли напоминал Подмосковье с деревянными домиками, тонкими кривыми березками и серыми лаптями не растаявшего снега. Гришка носился по вагону, весело падал всякий раз, когда поезд притормаживал на станции, и ужасно радовался каждому новому пассажиру. Немцы снисходительно улыбались.

Катерина и Димка поехали нас провожать. Катька всхлипывала по-беременному, по-бабски, обнимала меня и время от времени приговаривала:

– Как хорошо, что вы приехали… Как хорошо… Мы здесь совсем одни, совсем одни…

Она всегда была нежная и сентиментальная, наша Катерина. Еще в студенческие времена, когда денег хватало только на предметы первой необходимости – черные колготки, плетенные мелкой авоськой, и вонючие сигареты «Аллегерос», Катерина купила белую жабу в стеклянной банке. Лупоглазое земноводное продавала в длинном переходе старуха с накладным шиньоном и сжатыми куриной жопкой губами. Если бы жабу продавала простая старая алкоголичка, то можно было бы договориться за сумму, равную стоимости бутылке дешевой водки, но у нищей старухи было амплуа опустившейся, но гордой библиотекарши, и она запросила за склизкую тварь немыслимые деньги. В тот момент, когда, услышав сумму, Катюха готова была развернуться и уйти, жаба высунула свою противную морду и грустно квакнула.

Этот «квак» и определил ее дальнейшую судьбу. Катька потом рассказывала, что в нем была и вся боль мира, и все страдания невинно замученных животных, и последняя надежда, робкая и невесомая, как пузырек воздуха, испуганно булькнувший на воде.

Катька отсчитала деньги. Был март, такой, какой может быть в Москве – с морозом ниже десяти градусов по старику Цельсию, с завыванием вьюги и с заносами, когда из городского транспорта курсирует только метро. Катька везла банку с холодной жабой через пол-Москвы, спрятав ее под куцее болоньевое пальто, в котором ходила с девятого класса. Пальцы окоченели без перчаток, пока она полчаса прыгала на автобусной остановке в нелепой надежде, что появится автобус. Потом они с жабой брели сквозь плотную пелену снега по Загородному шоссе – жаба в банке под пальто и Катька, зарывшаяся носом в холодные кольца шарфа…

Жаба зажила в нашей комнате счастливо и спокойно. По ночам она мешала спать, утром жрала хлебный мякиш, днем дремала, надувшись белым круглым пузырем на дне банки, а когда в общежитии случился пожар, первой, еще до общей тревоги, разбудила нас громким противным кваканьем. Когда Катя познакомилась с Димкой, жаба пригорюнилась, перестала есть мякиш и умерла, не выдержав конкуренции.

Не знаю, почему я вспомнила сейчас о судьбе несчастного земноводного, может потому, что Катерина, перекрасившись в сизую блондинку и округлившись большим животом, стала похожа на свою почившую любимицу.

– Машка, если со мной что-нибудь случится… ну, ты понимаешь, роды и все такое… – горячо зашептала подруга мне в ухо. – Забери ребенка себе.

Ага, начинается. Перед родами у женщин что-то происходит с головой, и они принимаются нести полную чушь.

– Да что с тобой случится? Совсем с дубу рухнула? – воскликнула я, внимательно глядя на подругу. – Летальных исходов при родах – ничтожный процент.

– Вот видишь, они есть. И не спорь со мной! – рассердилась Катя. – Я не придерживалась диеты, я пила пиво! Вчера целый стакан…

– Ну и что? Не слишком ли серьезно ты относишься к лекциям в школе будущих мам? Признайся, ты туда ходишь и все записываешь в тетрадку в клеточку.

– Конечно! И знаешь, что нам сказали? «Вы можете не волноваться о ребенке. Если плоду будет не хватать кальция, он возьмет его из ваших костей, ваших зубов, волос, ногтей…» Кошмар какой, он же просто сожрет меня изнутри, как в фильме «Чужие».

– Ты толстая стала, Катька, а рожать совсем скоро, он не успеет тебя сожрать. Да… Тлетворное влияние излишней информированности. Когда я была беременна Гришкой, тоже посещала эти жуткие сходки по подготовке к родам. Представляешь, сидит десяток пузатых молодых баб и сосредоточенно обсуждает, кто что съел, сколько пописал и каков был характер стула. Особо усердствовала одна, с визгливым голосом. Спрашивает: «Я пью каждое утро свежевыжатый яблочный, морковный и апельсиновый соки. Не вредно ли выжимать яблоки вместе с кожурой?» На обсуждение вопроса уходило пятнадцать минут оплаченного каждой беременной времени.

– Ага, у нас тоже самое, хоть и Германия…

– А потом врач меня спрашивает: «А вот вы, Маша, что ели вчера на обед?» – «Пиво, – честно говорю, – и ребра…» Она офигела. «Какие, – говорит, – ребра?» – «Ну, такие, жирненькие, к пиву хорошо… Муж любит….» – «И много вы их скушали?» – «Ну, как… Меньше, чем муж». Тут она совсем тихо спрашивает: «А пива?» – «Пива, конечно, гораздо меньше….» С тех пор вопросов мне больше не задавали, а Гришку я родила легко и весело.

Про «весело» я, конечно, соврала. Но не пугать же, в самом деле, беременную подругу. Она сама себя пугает достаточно.

Поезд загудел и остановился у перрона. Солнечный Франкфурт сиял радостными металлическими терминалами.


Чем всегда радовал «Аэрофлот», так это полетным питанием. Высокая фигуристая стюардесса в белой блузке без верхней пуговицы и в алом форменном жилете наклонилась интимно и, дыхнув «Помарином», вкрадчиво спросила:

– Мясо или рыба?

– Мясо, – мечтательно сказал муж, глядя в ее глубокий вырез.

– Рыбу, – сдуру выбрала я.

– А мне кока-колу, – решительно выдал Гришка, искоса поглядывая на Антона.

Стюардесса поставила на откидные столики три теплых коричневых подноса. Рыба оказалась квадратной расплющенной котлетой, окутанной парным горошком и тоскливой сырой брокколи.

Гришке дали мясо и пластиковый стаканчик с колой, которую он тут же пролил себе на штаны, отчего расстроился до слез. Утешить ребенка удалось только сладким до тошноты кексом в герметичной упаковке.

Мы пересекли воздушную границу Германии и взяли курс на Москву.

Антон задремал, и вслед за ним сладко засопел Гришка, свернувшись калачиком на кресле. Почему-то стало грустно.


Жизнь в столице подорожала. Я нынче человек безработный и соответственно безденежный. Нищий, можно сказать. Мечтаю приобрести жидкое мыло вместо размякшего, кислотного цвета брикета с антипаразитным запахом, живущего в ванной. Брикет с гордостью достала из тайных закромов свекровь и торжественно водрузила в железную мыльницу, пережившую, я полагаю, Великий потоп.

– Завтра еще дустовое мыло куплю, – сказала она. – В доме обязательно должно быть дустовое мыло.

– Зачем? – недобро спросил Антон. – Брюшной тиф победили во времена нэпа.

– Ты, Антоша, ничего не понимаешь, – пожурила его свекровь. – Все болезни от микробов, а дустовое мыло убивает их без разбору.

Мне сразу представились волосатые микробы-многоножки, сгрудившиеся в плотный батальон за теплой трубой в ванной, со злорадными мордами, с клыками и усиками. Они выжидали, готовые наброситься на каждого, кто войдет в ванную, и растерзать в считанные секунды, оставив на полу белую груду отполированных реберных костей.

Спорить с моей свекровью было бесполезно по двум причинам. Во-первых, она была безгранично упряма, а во-вторых, глуховата. Проработав сорок лет учительницей начальных классов, Мария Петровна (к слову, моя полная тезка) ко всем, включая собственных сверстников, относилась как к первоклашкам, криво пишущим палочки. Она была консервативна согласно возрасту: носила вязаные мохеровые береты, ругала демократов, когда смотрела по телевизору новости, и промывала вермишель холодной водой. В течение дня я переживала по отношению к свекрови диаметрально противоположные чувства – от слепой ненависти и желания приложить по башке крышкой от утятницы до жалости, щемящей в грудине похуже миозита.

Вспоминая дела давно минувших лет и бабушку Антона, свою свекровь, Мария Петровна замечательно правдиво описала одной фразой суть взаимоотношений свекровь – невестка: «Бывало, она только ключ в замочную скважину вставит, а у меня уже настроение испортилось…»


Наше возвращение в Москву совпало с глобальным потеплением, послепраздничным затишьем на рынке труда и приемом чернокожего доктора Бентона из сериала «Скорая помощь» в аспирантуру. Рыжий наглый кот Кеша, любимец свекрови и Гришки, по случаю нулевой температуры на улице дезориентировался и вел себя совершенно по-весеннему. Теперь как только свекровь уходила, Кеша тут же проникал в ее комнату, запрыгивал на кровать и сворачивал из края пушистого покрывала трубу. Ни за что не догадаетесь зачем. За использование свернутого покрывала в сексуальных целях свекровь ежедневно била кота полуметровой линейкой для кройки и обзывала словами, граничащими с литературными. Безрезультатно. Он все понимал и никогда не совершал свой псевдополовой акт в ее присутствии, всегда дожидаясь ее ухода.

На мужа московское потепление тоже подействовало странно: он купил роликовые коньки за сумму, равную половине зарплаты, которую я получала у себя в журнале. Теперь каждый вечер он катался по дому, сшибая головой люстры. Тыкал в меня этими коньками, акцентировал внимание на металлических частях. Если у меня в организме не будет хватать железа (весенний авитаминоз все-таки надвигается), я сожру эти коньки.

Упадок сил, в котором виновато глобальное потепление, закрытие журнала «Лучшие банки Москвы» и кот-паразит, привел к прогрессирующей лени. На мои резюме, методично рассылаемые по Интернету, никто не отвечал, жизнь стала невообразимо скучной и чрезвычайно бедной событиями. Утром я соскребалась с кровати, грела Гришке молоко, сыпала в чашку шуршащие хлопья и ругалась, чтоб ребенок ел. Потом натаскивала на пижаму с полоумными улыбающимися кротиками джинсы, надевала куртку и волокла упирающегося ребенка в сад, благо учреждение находилось за углом. Когда я возвращалась домой, муж, бодрый и румяный, завтракал под очередную сводку дорожных происшествий, и я клятвенно обещала ему заняться самообразованием и самосовершенствованием немедленно, как только он уедет на работу. Лишь только за Антоном закрывалась дверь, я ложилась спать. Дело в том, что я сова и мои бдения у компьютера и чтения любовных романов ночи напролет приводили к тому, что по утрам я непреодолимо хотела спать.

У моей университетской подруги Вари была приятельница, мучившая ее жалобами на свою несчастную долю и рассказами и собственной скуке. Однажды Варя, устав от роли жилетки, вывалила на нее ворох собственных проблем, добавив для убедительности темных красок, – надеялась таким образом подкорректировать роли. Приятельница ничуть не смутилась: «Ну, вот видишь! У тебя хоть что-то происходит!» Разговор продолжился по старому варианту.

Теперь я чувствовала себя той Вариной знакомой, и мне хотелось поймать первого попавшегося прохожего и спросить, заглядывая в глаза: «Ну как она, жизнь? Что интересного в мире творится?»

Но однажды вечером я случайно выяснила, что в моей собственной судьбе происходят весьма неожиданные изменения. Просто я еще не догадываюсь об этом.

Глава 6

Лошадь и русалка

Хотя Гришка, бесспорно, мой сын, в некоторых вопросах наши взгляды диаметрально противоположны. Например, малыш совершенно не любит экзотические фрукты, которые я просто обожаю.

Утром купила волосатые киви в прозрачной корзинке с сетчатым верхом и спрятала их на шкаф. Надеюсь, враги, окопавшиеся в квартире (муж, свекровь и рыжий наглый кот) не догадаются, где дозревают мохнатые зеленые ежики. Нужен глаз да глаз за этой компанией. Особенно за мужем и котом. Оба пытаются проникнуть в спальню. Первый – с целью завладеть компьютером именно в тот момент, когда я собираюсь посидеть в Интернете, а второй – с твердым намерением нагадить. Несколько раз проверяла киви на спелость. Зреют медленно, что раздражает.

Вечером читала Гришке сказку «Тута Карлсон и Людвиг Четырнадцатый». Малыш ее не любит, но терпел – лишь бы не спать. Через полчаса все-таки не выдержал.

– Мама, больше – хватит. Дальше я дочитаю сам, когда научусь.

Когда муж и сын засыпают, а свекровь уединяется в своей комнате с газетой, наступает самое приятное время. В квартире тишина, только еле слышно работает телевизор да время от времени шуршит газетой свекровь за стеной. Я сижу в голубом мерцании монитора и читаю форум, где скандалят две дамы на предмет того, что есть женская красота, каковы критерии и есть ли перспективы. Насчет перспектив у меня мрачные прогнозы, все-таки тридцатилетие отзвенело, хоть и не так давно, и надо трезво смотреть на жизнь.

Над Москвой плотным киселем повисла глубокая ночная тьма. Время приближалось к трем часам. Холодное мясо прилипло к сковородке и придавило собой вялый кружок лука. Я попыталась отковырнуть мясо ногтями, но с первой попытки не получилось. На кухню прибежал кот с перпендикулярным полу хвостом и распахнул рыжую наглую варежку, чтобы заорать. Быстро сообразив, что на кухне копошусь я, а не свекровь, а следовательно, ему ничего не обломится, ретировался в туалет за унитаз. Я отскребла кусочки холодной говядины кривозубой вилкой и сложила на блюдце. Ночное меню – холодное мясо и соленый огурец.

Люди делятся на тех, кто вытаскивает огурцы из банки руками, и тех, кто это делает ложкой. Первые, в свою очередь, делятся на тех, кто сует пальцы в рассол открыто, и тех, кто скрывает эту привычку. Я отношусь к последним. Я считаю, что нет ничего зазорного в том, чтобы облапить соленый огурец, но лучше, если никто этого не увидит. Визуальная информация может негативно сказаться на особо впечатлительных сотрапезниках. Могут возникнуть лишние вопросы. Например, как часто я мою руки или не вылавливаю ли таким же образом макароны из супа. Руки я, в принципе, могу тут же помыть, а что до последнего, то придется поверить на слово – не вылавливаю.

Теперь можно продолжить свои ночные бдения. И надо проверить почту, сегодня я еще этого не делала.

Кот крадучись проник на запретную территорию – в большую комнату, смежную с нашей спальней. Он точно знает, что получит по шее, если будет замечен, но ошибочно полагает, что я ушла спать вместе с мясом и огурцом, поэтому утратил бдительность. Я медленно, стараясь не спугнуть наглую сволочь, наклоняюсь, снимаю с ноги тапок и, прицелившись, запускаю в кота. Мягкая домашняя обувь свистит в воздухе, выделывая кульбит с поворотом. Кот подпрыгивает, тормозит когтями по паркету – уши в разные стороны, на морде ужас. Тапок попадет в рыжую задницу, сопровождая свое приземление характерным шлепком. Кот исчез, тапок валяется в комнате, за стеной кашлянула свекровь – дает понять, что ее тревожат.

Ага, есть три новых послания. Два из них… Я не могу поверить – приглашения на собеседование. Месяц активной рассылки резюме все-таки дал результаты! Первый вариант – большой издательский дом, толстый гламурный журнал для томных красавиц «Вероника». Второй – книжное издательство с многообещающим названием «Свет в конце тоннеля».

Третье сообщение подозрительно долго не открывалось. Когда же, перезапустив программу, я все-таки смогла его прочесть, то была озадачена.

«Спасибо за все, что ты для меня сделал. Целую. А.»

Надо сказать, что у меня, как у всякой интеллигентной дамы, есть личный электронный почтовый ящик на бесплатном сервисе, но я часто пользуюсь нашим общим с мужем так называемым домашним почтовым ящиком. На него, собственно, и пришли все три письма. И что бы означало последнее? А может быть, оно вообще адресовано не мне? Ведь, положа руку на сердце, нужно признать, что вряд ли меня захочет целовать некто, скрывающийся под таинственной буквой А. Внутренний голос сказал, что это существо женского полу. Значит, письмо адресовано мужу. Моему доброму, домашнему, погрузневшему от сытных семейных ужинов мужу, который почти всегда пребывает в состоянии легкой дремы и просыпается преимущественно для того, чтобы поесть или принять бодрящий утренний душ. Остальные дела, как-то: просмотр телевизора, исполнение непосредственных служебных обязанностей и вождение машины – он делает, как правило, в сонном состоянии, которое многие принимают за благодушие.

Ну не любовное же это послание, в самом деле! Надо будет спросить…


Утром Антон не уследил за кофе. Коричневая пена, вздувшись пузырями, вылезла из турки, толстыми языками спустилась по металлическим бокам и облизала белоснежную плиту.

– Маша, – немедленно возмутился муж, – почему я варю кофе?

– Потому что ты хочешь его пить, наверное.

– Нет. Потому что его не варишь ты.

– Бедный… Тяжело тебе…

– Я собирался с тобой серьезно поговорить, – строгим голосом сказал муж. – Пока ты не работаешь, я бы хотел, чтобы ты выполняла основную часть обязанностей хозяйки.

Вроде ничего крамольного не произнес, вроде все по делу, но почему так хочется ругаться?

– Антон, у меня к тебе тоже серьезный разговор. У тебя есть любовница?

Муж застыл с грязной туркой в руке:

– Мань, что с тобой? С чего ты взяла?

– Ты спросил, с чего я взяла, или ты ответил, что у тебя нет любовницы?

Антон поставил турку на стол, посмотрел на меня внимательно, потом улыбнулся и поцеловал в лоб.

– Глупая ты, Машка. Я ж тебя люблю.

Можно ли теперь считать инцидент исчерпанным?

В этот момент в дверном проеме сонной мумийкой замаячил Гришка. Глаза закрыты, волосы всклокочены, пижама задралась на пупе. Пересчитал лбом косяки до туалета, споткнулся о резиновый коврик, но глаза так и не открыл.

– Маш, – сообщил муж, глядя в окно на автомобильную стоянку, – я решил покупать новую машину.

Конечно, машина нужна. Наша старенькая девятка, которая иногда позволяет себе двигаться, на самом деле тихо скончалась. Ее тело покоится перед домом. Иногда муж к ней ходит. Этот ритуал напоминает уход за могилкой доброго товарища: счистит снег, уберет мусор, постоит рядом, опустив голову.

– Конечно, по весне девятка заведется, – продолжал Антон, – но появляться на людях на ней уже стыдно.

«Интересно, кого он имеет ввиду? Юных прелестниц, падких до суперменов на сверкающих иномарках?» – спросил мой гаденький внутренний голос. Уточнить у мужа я не успела – из ванной послышались радостные крики наконец-то проснувшегося Гришки:

– Мама, я выдавил всю зубную пасту из тюбика! У меня получилось!


«Метро – транспорт повышенной опасности!» – бодро сообщила тетка в громкоговоритель. Замечательно, а почему же в таком случае сюда пускают людей, причем с несовершеннолетними детьми, а случается, что и с грудными младенцами?

Впереди на эскалаторе красавец-джигит с орлиным взором и большой спортивной сумкой, по виду – тяжелой. «Уважаемые пассажиры, обращайте внимание на подозрительных лиц…» Да здесь проще сказать, кто не подозрительный.

Вы замечали, что часть пассажиров на эскалаторе в метро не стоят тихонько справа, а бегут как безумные слева. Я обычно среди них. Но сегодня я спокойна и уверена в себе. Я спокойна, я спокойна… Я совершенно и безоговорочно уверена в себе. Я вышла заранее, на собеседование опаздывать нехорошо. Чтобы отвлечься от нервных мыслей глазела по сторонам. Заметила хамский взгляд с эскалатора напротив и показала в ответ язык.

По дороге от метро к офису гламурного журнала «Вероника» обратила внимание на служителя культа, побирающегося на нужды церкви. Молодой такой, статный, жизнелюбивого телосложения, розовощекий, смотрит задорно и весело:

– Подайте, раба Божья, на восстановление церкви всех безвременно возрадовавшихся.

– На обратном пути подам, ежели мои мысли окажутся созвучны безвременно возрадовавшимся, – мрачно процедила я сквозь зубы.

Несмотря на оптимистические прогнозы синоптиков, погода стояла морозная. Начали отчаянно мерзнуть уши: шапку я, естественно, не взяла. Представила, как буду хороша на собеседовании с алыми ушами. Пришлось замотать голову шарфом, отчего я стала похожа на пленного немца под Москвой.

В блестящем редакционном лифте сняла шарф и обнаружила, что прическа, вернее то, что я пыталась изобразить на голове, безнадежно испорчена. Может, грамотней было пожертвовать ушами… Присмотрелась к своему отражению. Так и есть: несмотря на жертвы, уши оказались помидорного цвета.


Менеджер отдела кадров, кудрявая блондинка в кремовой блузке, наморщила маленький лобик и углубилась в чтение моего резюме. Изучает. Что там можно так долго изучать? Всего-то десять строк, три места работы и две не к месту поставленных запятых.

– Э-э-э-э… – начала девушка.

– Да? – Я взглянула на нее заинтересованно и даже ласково.

– Тут написано, что вы редактор.

– Да, – подтвердила я.

– Вы работали в журнале «Комнатные фикусы», где вели рубрику «Правильная подливка».

– Поливка…

– Что, простите? – напряглась менеджер.

– Я говорю, рубрика называлась «Правильная поливка». Честно говоря, это была внештатная работа, потому что журнал мог себе позволить только одного штатного редактора.

– И это были не вы?

– Нет, это был главный редактор.

– А вы любите фикусы?

– А вы? – Я поняла, что терять мне нечего, вряд ли есть смысл надеяться на успех. – Я вообще настороженно отношусь к комнатным растениям, как и они ко мне.

– А что вас настораживает? – оживилась собеседница.

– Размножение и рост в неволе. Видите ли, я считаю, что стоящий цветок должен расти под солнцем, а все эти нездоровые заросли на окнах, особенно те, что вьются и клубятся… Это похоже на зоопарк, где под видом жеребенка лошади Пржевальского пытаются показать пони-переростка.

Менеджер грустно вздохнула, почесала голову в кудряшках и вдруг стала жаловаться:

– Вы знаете, как трудно найти сейчас специалиста? А особенно такого, который бы понравился нашему главному редактору? Вы ее видели? – Глазки девицы мстительно сверкнули из-под светлой челки: – Хотите посмотреть?

За большим овальным столом, где были разбросаны журналы и верстка нового номера, сидела неприлично худая женщина с длинными болезненно тонкими волосами.

«Русалка, выброшенная на берег жестокой волной», – подумала я.

– Вы Мария? – Женщина медленно подняла руку ко лбу, чтобы потрогать его, как делают люди, желающие убедиться, что у них высокая температура.

– Да.

– Вы знаете, куда вы попали?

Странный вопрос. Может, я произвожу впечатление совершенно неадекватной особы, и она сейчас начнет спрашивать, какой сегодня день недели и какой на дворе год.

– Сколько вам лет, Мария?

Так и есть!

– Тридцать… – почти шепотом ответила я, убавив два года.

– А вы знаете, – вдруг возбудилась русалка, – что у нас здесь не курорт? Что мы работаем ночами? Что приходится забыть об отдыхе, о здоровье, о личной жизни? Мы здесь не просто коллеги, мы – почти семья!

– В журнале «Лучшие банки Москвы» мне приходилось много работать…

– Вы читали журнал «Вероника»? – Русалка гордо выпрямилась в кресле.

– Конечно! – с готовностью выпрямилась я в ответ и добавила подобострастно: – Он мне очень понравился.

– Как вы думаете, какова читательница «Вероники»? Какова наша целевая аудитория?

Судя по беглому просмотру яркой глянцевой макулатуры под названием «Вероника», ее потенциальная читательница была молода, глупа, богата и здорова, как юная борзая. Кроме того, перед ней стояли всего три проблемы: как потратить деньги, как женить на себе олигарха и как уменьшить габариты задницы.

Пока я подыскивала слова, чтобы как можно мягче ответить на поставленный вопрос, последовал новый:

– А вы, Мария, ассоциируете ли вы себя с нашей читательницей?

– Как вам сказать… Я скорее ассоциирую себя с рабочей лошадью… – вдруг брякнула я.

Со мной такое бывает. Подумаю, подберу выражения, а потом открою рот и… выдам совсем не то, что собиралась.

Редакторица прищурила глаза, как будто хотела уколоть меня ими в нос.

– «Вероника» – это не просто работа. Это стиль жизни и образ мысли. Мне нужны люди, которые болеют…

Похоже на то. Здоровый здесь долго не протянет.

– Мне нужны муки! Мне нужна боль! Мне нужна страсть!

Может она того-с… лесбиянка? Тогда и к лучшему, что не складывается. А я уж губу раскатала. Придется подать черноряснику на церковь безвременно возрадовавшихся.


Автобус, маршрут которого проходит от метро к моему дому, окончательно вжился в зимний режим – ходит раз в полдня. Люди, обесформившиеся от шуб и теплых пальто, набиваются в грязную каракатицу с гиканьем победителей. Я подхожу к остановке в разгар битвы, но у меня нет желания принимать в ней участие.

Я заматываюсь в теплый шарф, как мумия в погребальные бинты, и иду домой пешком. День сегодня не самый удачный.

Глава 7

Здравствуй, «Галя»!

Поход на интервью без шапки не замедлил дать результаты: у меня заболела голова и заныли все члены. Внутри, за грудной клеткой, сидит огромная жаба и давит. Муж уставился в телевизор, где идет мрачный фильм о гибели Пушкина. На кухне беснуется радио: «Эпидемия гриппа в Москве достигла апогея. За пределами столицы она только набирает силу. Прогнозы самые неутешительные. Умерли уже четыре человека, которые не были привиты. А ведь есть много хорошей отечественной вакцины».

Боже! Я тоже не привита!

– Милый… – простонала я, – умираю.

– Ага. – Глаз от экрана не оторвал.

– Милый, ты скоро станешь молодым красивым и свободным. В смысле, вдовцом. Это очень романтично.

– Ага.

Он меня не слушает.

– Сейчас агакну телефонной трубкой по черепу.

– Чего взбесилась? – повернулся ко мне Антон. – Ты стала такая скандальная в последнее время.

Я стала скандальная! Это он скандальных не видел. Представляю, что бы устроила, например, Катерина Димке за то письмо с поцелуем от таинственной А.

– Антон, скажи, пожалуйста, у тебя есть знакомая женщина с именем на букву А?

– Полно, – спокойно ответил Антон.

Сказать ему о ласковом послании или нет?

– Я вчера почту проверяла. Тебе пришло письмо. Она тебя целует.

– Кто? – уточнил муж, по-прежнему не отрываясь от экрана.

– Не знаю. А.

Наконец повернулся и посмотрел открыто, честно, с неподдельным интересом и улыбкой. Нет, так неверные мужья не смотрят.

– Почитай, там в почтовой программе письмо…

– Ладно, потом, – сразу потерял интерес к разговору муж.

В дверном проеме появилась свекровь в байковом халате и с обиженным выражением лица. За ее мощным телом суетился Гришка, пытаясь прорваться в комнату первым.

– Маша, нужно принимать меры, – строго начала Мария Петровна. – Гриша говорит грубые слова.

– Что он сказал? – поинтересовался Антон.

– Он опять называл меня дураком, – поджала губы Мария Петровна.

– Гриша, ты огребешь по попе! – крикнула я сыну, который все еще метался за бабушкой.

– Мама, ты же учитель, – спокойно заметил Антон. – Объясни, пожалуйста, своему внуку, что слово «дурак» – мужского рода.

– Твои шутки, Антон, плохо кончатся, – заявила Мария Петровна, повернулась и гордо подняв голову, ушла к себе.

Гришка запрыгнул на диван, потом прижался крепко ко мне, зарылся мордочкой в плед.

– Гришаня, маме и так плохо, – погладила я беленькую пушистую головку, – а ты еще обижаешь бабушку.

– Но тебя же я не обижаю…

– Все равно. Я болею, когда ты кого-нибудь обижаешь.

– Не взращивай у ребенка комплекс вины, – строго сказал Антон, – Лучше просто дай ему по попе, чтобы больше не говорил глупостей.

– Я не могу.

– Из чадолюбивых соображений?

– Бог с тобой, из соображений собственного бессилия. Я болею, Антон. Мне плохо. У меня на груди сидит толстая жаба и давит… Изнутри…

– Так, так… – Муж деловито посмотрел на меня, как будто пытаясь разглядеть жабу. – Тебе нужно поставить горчичники. А ты знаешь, кто самый лучший ставильщик горчичников в мире? Правильно, это я.

– Ура! – запрыгал Гришка, хлопая в ладоши. – Будем ставить маме горчичники.

– Лучше добейте сразу… – простонала я.

– Зачем же сразу… – уклончиво сказал муж, выдвигая ящик с лекарствами.

Был период в жизни маленького Антоши, когда он хотел стать врачом. Эту тайну поведала мне свекровь, когда я только появилась в их доме, тихая и покорная, и еще слушала весь бред, который она мне воодушевленно несла.

Время от времени в Антоне пробуждается несостоявшийся доктор, и тогда возникает реальная угроза здоровью и спокойствию окружающих. Вот и сейчас, закатав мне, отчаянно кашляющей и, похоже, температурящей, майку на шею, муж стал внимательно изучать горчичники.

– Какие-то они странные, – сообщил Антон.

– Нормальные, – прошептала я больным горлом, – это новомодные, с них горчица не сыплется.

– А они подействуют?

– Дорогой, мне холодно.

– Их запаковали с обеих сторон в бумагу…

– Антон, у меня спина гусиной кожей пошла!

– Извини. – И ушел наливать воду. Оказывается, мисочка с теплой водой еще не была подготовлена. Вернулся минут через пять, за это время Гришка успел поиграть в хирурга, чертя мне на спине геометрические фигуры игрушечным пластмассовым ножом.

– Ну и какой стороной их ставить? – спросил муж, усевшись рядом.

– Ставь какой-нибудь побыстрее. Я тут дуба дам!

Мокрый горчичник холодной блямбой впился мне под лопатку. Я ойкнула.

– Холодно? А я попробовал воду пальцем, вроде нормальная… – удивился муж.

– Уйди со своими пальцами! Поставь чайник!

– Уйди пальцами! – немедленно повторил Гришка.

– Ну что вы сегодня все такие нервные, – обиделся Антон и удалился на кухню греть воду.

Я лежала с голой спиной, чувствуя, как мокрый горчичник, словно упырь, присасывается все сильнее и сильнее, а тяжелая холодная капля устремляется вниз, оставляя за собой ледяную дорожку на моем несчастном теле. Как хорошо, что Антон не стал врачом. Сколько жизней он спас, сколько здоровья человеческого сохранил!

Наконец муж вернулся с банкой теплой воды и с энтузиазмом приступил к процедуре. Нашлепал мне мокрых горчичников, укутал в плед и согнал с дивана Гришку, который намеревался разыграть жестокую битву с воображаемым противником непосредственно на моей спине.

Дожидаясь чудодейственного выздоровления, я вспоминала, как после школы провалила вступительные экзамены в университет на факультет журналистики и тетка пристроила меня работать в архиве стационара скорой помощи в Подмосковье. Цель была проста – чтоб ребенок не болтался на улице, а год усердно готовился к новому рывку за знаниями. С тех пор я умею разбирать почерки врачей, а это дело очень непростое.

Ко мне в архив бегал ординатор первого хирургического отделения. Коротко стриженный юноша с широкими скулами, по фамилии Гайдамаченко. Я тогда была глубокой девушкой, а он, поганец, отпускал врачебные шутки и норовил щипнуть меня за задницу. Сижу, бывало, склонившись над очередной разваливающейся историей чьего-то холецистита, стараясь угадать, что ж там сделали в конце концов – резекцию или инъекцию, и вдруг… между пыльных стеллажей с историями человеческих страданий возникает статный Гайдамаченко. Появлялся он бесшумно, в операционных бахилах, клал мне узловатые пальцы со стрижеными ногтями на плечи. Я вздрагивала, аж подпрыгивала русая коса, натурально до пояса, а Гайдамаченко нагло ухмылялся и прилаживался целоваться.

Мою честь, как правило, спасал заведующий реанимацией доктор Лившиц, искавший сестру-хозяйку, которая не давала ему обещанного спирту, и зычным басом отпускавший двусмысленные шутки в наш адрес. Гайдамаченко был еще мальчишкой, поэтому краснел и убегал в первую хирургию на обход.

А потом Гайдамаченко отбила грудастая медсестричка из оперблока. Эх, не судьба!

Раздался телефонный звонок. Антон, поздоровавшись, передал трубку мне. Звонила Надюха, моя бывшая коллега по журналу «Фикусы».

– Машка, ты работу ищешь? Срочно кидай мне на почту резюме. Срочно! У нас в журнале «Галя» вакантно место редактора.

– Что за «Галя»?

– Да какая разница! Ты, главное, не тяни. Я уже про тебя сказала, так что завтра с утра дуй в редакцию. И веди себя поприличней, не говори лишнего.

– Антон, – сказала я мужу, положив трубку, – внутренний голос говорит мне, что я нашла работу.

– Внутренний? – переспросил муж, вновь углубившийся в телевизор. – Это он звонил?

Редакция дамского еженедельника «Галя» квартировала в большом офисном здании практически в центре Москвы. Охранник долго и придирчиво изучал мой паспорт.

– Вы к кому? – хмуро осведомился он.

– Я на собеседование, к Сусанне Ивановне.

– А, в «Галю»? – сочувственно покачал головой охранник. – Если курите – не признавайтесь.

На третьем этаже лифт застрял. В кабинке кроме меня оказались замурованы толстая тетка с полосатой сумкой на колесиках – такие обычно покупают журналы оптом в редакциях, а потом продают их у метро – и высокий бритый юноша, с почти голым черепом.

Тетка сразу стала возмущаться, давить серым пальцем аварийную кнопку с колокольчиком и стучать в металлическую обшивку лифта.

– Суки какие… Вот суки какие… – ругалась она. – Деньги какие берут, а лифта починить не могут!

– Не шумите, барышня, – спокойно сказал юноша, – больше получаса в этом лифте никто не сидел.

Серые глаза, точеный профиль, легкая небри-тость. Лет двадцать пять, не больше. Скорее всего даже меньше.

– Девушка, а вам на какой? – обратился ко мне юноша. – Вы не к нам случайно?

– Я? Я Галя. Ой, вернее, мне в «Галю», – неожиданно зарделась я на кокетливое «девушка».

– «Галя» на втором, зря вы в лифт зашли. А то заходите к нам, на четвертый. У нас кофе хороший.

– Не стучите! И не кричите! – неожиданно проорали базарным голосом из желтой кнопки с колокольчиком. – Сейчас лифт будет запущен.

– Запущен! – фыркнула тетка с сумкой. – Вот именно. У вас тут все запущено, дальше некуда.

Лифт дернулся, тоненько взвизгнул и медленно поскребся вверх. На четвертом этаже дверь открылась, и тетка с молодым человеком вышли. Я последовала за ними, решив спуститься пешком. От греха подальше.

– Заходите, если что, – пригласил на прощанье юноша, исчезая за дверью. – Меня Лешей зовут.


Прокашляв больное горло, я поправила руками прическу и постучала в дверь с табличкой «Галя. Главный редактор».

В глубине кабинета за маленьким столом сидела дама бальзаковского возраста в сером брючном костюме. Волосы гладко зализаны назад, в небольшой кукиш, на носу огромные очки, отчего дама похожа на черепаху – подругу львенка из мультика. Голос тоненький и плаксивый, как у заводной куклы.

– Мария? Прелестно. Покажите мне, что вы умеете.

Я достала приготовленную пачку журналов «Фикус», «Лучшие банки Москвы» и районный листок нашего округа под тревожным названием «На посту!», где за скромное вознаграждение печатались мои рассказики про любовь.

– Ага, ага… – закивала редакторица и, пролистав «Банки», задержалась на интервью с председателем большой финансовой корпорации. – И что здесь ваше?

– Если по теме «Гали», то лучше смотреть… вот… – Я аккуратненько выдернула у нее из-под локтя газетку и показала последнюю страницу со своим рассказом «Любовь победит все».

– Ага, победит, как же! Сами придумали?

– Написала сама, а сюжет украла у Ремарка, – призналась я, тут же вспомнив, что Надька просила меня не болтать глупостей.

– Любите Ремарка?

– Не знаю. Я читала только «Три товарища».

Лицо Сусанны Ивановны приобрело хищное выражение.

– У вас есть дети?

– Да, у меня сын пяти лет, – честно ответила я и, спохватившись, добавила: – Но мы живем с бабушкой, и у Гришки есть няня. Молодая и здоровая.

– Не бойтесь, здесь не ведется отстрел работающих матерей, – ласково сказала Сусанна Ивановна и посмотрела на меня так, что стало понятно: именно это здесь и происходит. – А если вам достанется медицинская рубрика, вы не испугаетесь?

– Нет, у меня тетя врач. Я сама работала в больничном архиве и вообще я сейчас болею…

– Подвержены мигреням, – еще ласковей спросила Сусанна Ивановна, – или просто слабый иммунитет?

– Сопли, – шмыгнула я носом в ответ, – и горло. Вчера муж горчичники ставил, так чуть дуба не дала.

– Вы замужем? – посочувствовала редактор.

– Да, а вы? – вырвалось у меня.

– Нет. Давно развелась, – вздохнула она. – Вернее, он меня бросил и ушел к другой. К дуре.

– К молодой? – посочувствовала я в свою очередь.

– Нет, к старой дуре, что обидно вдвойне.

Женщина встала из-за стола, выпрямилась и прошлась по кабинету, как немолодая модель по подиуму. Остановилась у окна, посмотрела в него задумчиво, поправила очки. Я сидела тихо. Она повернулась, оценила меня, наклонив голову вправо. Вздохнула тяжело, из самых глубин души:

– Когда вы сможете приступить к работе?


У двери меня ждала Надька. За то время, что мы не виделись, она похудела, покрасила волосы в блондинистые перья и, похоже, выросла сантиметров на пять.

– Ну что? – задышала она на меня, возбужденно тараща глаза.

– С завтрашнего дня приступаю.

– Класс! Ты сейчас домой?

– Да, в квартире бардак страшный, надо прибраться, пока свекровь не пришла…


– Она ничего баба, умная, – говорила мне Надюха, пока мы шли мимо стройки к метро «Маяковская». – Ну, конечно, не без тараканов в голове. Но они же у всех есть!

Надюха была на восемь лет младше меня, можно сказать, еще совсем дитя, но при этом девушка бойкая и талантливая. Писала резво и красиво, за что ею дорожили как автором. Надька долго была вольным художником, писала «для души», но в день, когда ее настигло совершеннолетие, а именно, в двадцать один год, решила, что пора становиться серьезной женщиной. Она пошла на работу в журнал «Галя», который тогда только организовывался, и теперь, по прошествии двух лет, гордилась тем, что научилась опаздывать на работу не больше, чем на час.

– Сейчас я тебе покажу дохлую ворону, – сказала Надюха. – Она там лежит и портит мне настроение. И тебе испортит, вот увидишь.

Действительно, под бетонным забором, отделяющим стройку от пешеходной дороги, лежала крупная особь. Лапами кверху, хвост веером. Одно слово – дохлая.

Я почувствовала легкий приступ немотивированного раздражения. Кажется, ворона начала действовать.


В аптеке фармацевтша с именной бирочкой на груди не дала скидки на лекарство, хотя свекровь вручила мне карточку постоянного покупателя. В результате я набрала полосканий для горла, микстур от кашля и чудодейственных таблеток от температуры больше чем на восемьсот рублей.

В метро меня постигло очередное разочарование.

– Поезд следует до станции «Краснопресненская», – раздалось получленораздельное сообщение машиниста.

Черт! Ну всего одна остановка до «Киевской» осталась… Пришлось выходить, внедряться в плотную негодующую толпу на перроне, а потом участвовать в давке желающих ехать на следующем поезде…

Маршрутка от метро почти укомплектована. Свободно всего одно место. Стоим. Ждем таинственного незнакомца. Рядом со мной – тетка с жирно подведенными глазами, зажала в потной трудовой мозоли вялый червонец. Сидит и, чувствую, сердится.

Водитель в неравной борьбе с собственным южным акцентом выдает:

– Вай, кто не передал денег? Не поедем никуда!

– Поехали! Считать лучше надо! – загалдели пассажиры.

– Кому не нравится – может идти ждать автобус. Я никого не держу, вай! – распалился водитель.

– Поехали, блин! А то на хрен ментам сдадим, пусть регистрацию проверят хорошенько!

Тут меня осенила догадка. Я поворачиваюсь к тетке с жухлым червонцем и говорю ей громко, чтобы все слышали:

– А ВЫ – заплатили за проезд?!!

– А вдруг он не поедет? – встрепенулась тетка. – Я лучше передам деньги, когда он заведется.

Господа пассажиры обрадовались:

– Ага! Это ты не заплатила?! Из-за тебя все стоят! Дура крашеная!

«Сейчас растерзают в клочья», – подумала я, потирая ручонки. Призрак дохлой вороны весело закружил над маршруткой, опустился на уровень окна и постучал костяным клювом в стекло.

Водитель чертыхнулся, потом произнес короткое емкое ругательство и повернул ключ зажигания.

По случаю неожиданного устройства на работу я решила хорошенько убраться в доме, в частности провести акцию «Отречемся от старого мира». Суть акции – расчистить шкаф. Я всегда знала, что человек обрастает в течение жизни всевозможным барахлом, которое он называет «может пригодиться», «это память о…» и «жалко выбрасывать». Но чтоб этого добра было столько в одном шкафу я не предполагала!

Итак, альбомы с фотографиями в одну сторону, негативы – в другую. Сумочки… Черненькая, рыженькая, еще черненькая и еще рыженькая. Эту подарил муж, когда еще ухаживал за мной. Вероятно, ему стало стыдно показываться со мной на людях, когда я была с этой черненькой сумкой, и он подарил вон ту рыженькую. Разумно. Через некоторое время я ее постирала, и вещь превратилась в тряпку. Обычная история.

Пузатая велюровая косметичка мрачной расцветки. Я ее помню в молодости, она принадлежала еще моей старшей сестре Ольге. Косметичка полна богатств. Бусы и цепи, напоминающие сокровища Алладина, но значительно дешевле. Сережки под гжель, если их можно так назвать. Кольцо с янтарем вида «Мне пятьдесят восемь, и я горжусь». Брошь. Никогда не любила броши, откуда она могла взяться?.. Если это надеть – то сразу к психиатру. Пропустят без очереди. Нет, это все к Алладину обратно.

Что тут еще? Градуснички в количестве трех штук для измерения температуры воздуха. Расплодились они, что ли? Я точно знаю, где лежат еще три. Надо сложить до кучи, пусть размножаются дальше. Однажды свекровь вытащит дюжину.

Фотоаппарат поляроид. Просится в мусоропровод. Но жалко, вещь же. И два плеера, оба почившие в бозе. Выброшу тихо, чтоб Антон не видел. А то еще напугает, что починит. Муж еще больший мешочник, чем я.

Старые фотографии. Старые и желтые, некоторые порваны. А вот это надо не только сохранять, а и реанимировать по мере возможности.

Ой, есть еще и беленькая сумочка! Блин, а зелененькой в сизый горошек нет? Какое упущение!

Гм… Книга «The art of fucking for hours». Однако! Вероятно, принадлежит ветреному прошлому моего мужа. Это вместо систематизированного справочника по грамматике, что ли?

Термобигуди. Я буду изумительна в перманенте. Надо оставить. Когда я решу-таки разойтись с мужем, то сделаю кудри на ночь.

Дневники… Однажды меня угораздило пару лет вести записи, что-то вроде дневников. Неблагодарное занятие, как все мероприятия, требующие систематичности. Имена… имена… и все больше мужские… Срочно в печку, пока муж не вернулся с работы.

Накладная на приобретение какого-то кабеля в Краснодаре. Можно было обменять в течение двух недель, но в 1994 году. Очередная пачка выписанных на карточки английских слов. Сколько ж я их выписала за свой век? В печку карточки.

Микрокалькулятор, украденный мною из магазина во время работы. В студенческие времена я подрабатывала в магазине видеотехники. Там приобрела полезный навык – умение пользоваться дистанционными пультами. До сих пор применяю ежедневно. Микрокалькулятор, впрочем, можно подарить свекрови.

Помада цвета губ мертвого вампира. Изумительная по своей редкости вещь, выдержанная, как доброе французское вино, хранящая запахи времени и старого платяного шкафа. Завещаю, чтоб мне накрасили ею губы в гроб, куда я заберу с собой весь этот вековой хлам, потому что выбросить практически ничего не удалось!

В двери заворочался ключ. Пришла свекровь. Заглянула в нашу комнату, где на полу ровным слоем лежало содержимое шкафа, громко тяжело вздохнула и не поздоровавшись ушла к себе.


Вечером Антон вернулся не в духе. Поужинал плохо, что меня и насторожило: плохой аппетит супруга, который обычно съедает двойную порцию, – повод для беспокойства. Потом открыл старый облупленный сервант, пошарил в его недрах и капризно произнес:

– Где мой зефир?

– А я откуда знаю?! – рассердилась я.

– Мама, а ты не видела тут зефир? – мерзким голосом спросил муж. – Его много было…

– Мы его с Гришаней съели, – прокричала свекровь из своей комнаты.

– Весь?! – злобно уточнил муж.

Свекровь притихла. Через пять минут вышла, полная чувства собственного достоинства:

– Мне что, надо было тебе позвонить, спросить можно ли две зефиринки съесть?!

Назойливо затрещал телефон, томный женский голос попросил позвать Антона. Я передала трубку мужу и он, сказав «здрасьте», вдруг ускакал, как молодой олень, в кухню. Прямо с телефонной трубкой.

Призрак мертвой вороны радостно потирал лапы, кружась вокруг пыльной люстры. Выбросить бы ее в окно, чтоб она со звоном разбила стекло, пролетела с диким свистом над головой спившегося бомжа и рухнула в центр ржавого гаража-ракушки, перепугав пухленькую жену соседа.

Гм… Но кто бы это мог быть? В телефоне-то?

Глава 8

Сверчки-убийцы

Из зеркала на меня смотрит заспанная тетка неопределенного возраста и отчаянно зевает. Добрый день! Между прочим, первый для меня рабочий день в этом году.

Кофейные зерна шевелятся в пачке, перебирают лапками – не хотят падать в железное нутро кофемолки. Самое главное с утра – чашка крепкого кофе, она помогает проснуться. Завтрак вовсе не обязателен, главное – бодрость духа. Я готова к новым свершениям! Я готова и бодра! Вот только выпью чашку кофе, проснусь – и бодра.

Старая кофемолка злобно жужжит, подергивая белым шнуром, как хвостом кошка. Турка и вовсе антиквариат, скоро за нее будут давать большие деньги на аукционе. Она у меня еще со студенческих времен.

Из спальни послышалось жалостливое:

– Мама! Неси меня….

Это означает, что ребенок проснулся, надо подойти к кровати, он схватится маленькими цепкими ручками за мою шею, а ногами – за талию, я поволоку его в большую комнату и включу мультик, который идет в это время на развлекательном канале. У маленького барина свои рецепты пробуждения.

Антон по утрам бодр. Впрочем, это всего на пару часов. Потом он впадает в свое обычное состояние блаженной полудремы и пребывает в нем до самого вечера.

– Маша, я сегодня задержусь, – как бы невзначай бросил муж, – договорись с Кристиной, чтобы забрала Гришку из сада.

Кристина – это Гришкина няня. Воздушное томное созданье двадцати лет, студентка педагогического университета. Она часто занимается с Гришкой по вечерам, испытывая на нем полученные днем знания. Иногда Гришкой занимается бабушка, но она у нас человек занятой, несмотря на возраст – общественный деятель. В районной ячейке добровольного общества пенсионеров-педагогов моя свекровь сублимирует нерастраченную энергию в страстные выступления на собраниях бывших учителей и сутяжничество с районной управой.

– Что-то на работе? – поинтересовалась я, а в груди зашевелились недобрые мысли на букву А.

– Нет, договорились встретиться с Саней. Посидеть, поболтать. Давно не виделись, – ответил муж.

И ни один мускул не дрогнул на его лице.


Неожиданно началась весна. В один день застучали крупными каплями по нижним балконам толстые сосульки, осел виновато, почернев от грусти, снег. Солнце бешено забило лучами в лицо. Если бы не проклятый насморк и не Антоново «задержусь после работы», то настроение было бы хорошим.

У метро «Маяковская» дивный запах свежей выпечки. К дороге выкатили будку с пирожными, пиццей и пирожками. Пышная улыбающаяся тетка в белом накрахмаленном чепце торгует слойками.

– Берите с мясом! Они вкусны-е-е-е-е… – подмигивает мне свысока, из маленького окошка.

Я придирчиво изучаю ассортимент. Слойка с печенью, слойка с малиной. С ананасом и с изюмом. С домашним творогом. Нет, пожалуй, к парочке киви, которые дозрели на шкафу и теперь едут со мной на работу, больше всего подойдет…

– Дайте слойку с лимоном.

Тетка радуется, берет полными пальцами в золотых кольцах длинную, как язык лошади, слойку, по бокам которой блестит лимонный джем, и торжественно вручает мне:

– Приятного аппетита!

И вам, и вам… Поди целый день эти слойки лопает, судя по формам.


Моя непосредственная начальница в «Гале», выпускающий редактор, – рыжеволосая дама лет сорока, с востреньким носиком и тревожными зелеными глазами, пьет большими глотками холодную воду на редакционной кухне:

– Маша, вас в детстве часто ругали?

– Нет, почти никогда.

– Тогда вам будет здесь нелегко. – Поставила пустой стакан в мойку и вздохнула: – Сусанна Ивановна определила вам восемь полос. Это много, Маша, очень много. Приступайте немедленно.

Мне достались рубрики «Путешествие», «Гороскопы», «Народная медицина» и слезливый рассказ о психологических проблемах с комментариями.

В небольшой комнате, где размещалась редакция еженедельника «Галя», сидели пять редакторов, верстальщик-дизайнер и два корректора. Каждому работнику положен стол, компьютер, лоток для бумаг и канцелярский набор в черном стакане на крутящейся ножке. «Галя» – часть большого издательского дома, которым руководят немцы. Хорошая репутация, хорошая зарплата, сносный социальный пакет. Порядок и чистота: влажная уборка два раза в день. На стол можно поставить одну фотографию и на компьютер посадить одну игрушку – не больше! Об ограничениях в тематике фотографий и игрушек на бумаге, которую мне дали подписать, ничего не сказано. Значит ли это, что я могу поместить в рамочку откровенное «ню», а на монитор водрузить небольшой дилдо?

Редакторицы приветливые, улыбаются, глаз меж тем от мониторов не отрывают, стучат по клавиатуре беспрерывно, как заведенные, выдают на-гора тексты. Останавливаться нельзя: завалишь сроки. Откуда же у них столько мыслей? Или они совсем не думают, когда пишут? Смогу ли я так же, как они?

Воображение нарисовало живую картинку позорного изгнания с работы за профнепригодность. Сусанна Ивановна в картинке кричала нецензурно, выпускающая Марина скорбно качала головой, Надюха пугливо пряталась под столом…

Я принялась за текст неизвестного автора, куцый и корявый, с массой смысловых и словесных повторов, без логики и чувств, но главное – абсолютно неинтересный. Страстно захотелось курить, впервые за пять лет, что я рассталась с этой пагубной привычкой.


– Фигня, – сказала Надюха, выслушав мои стенания и смачно затягиваясь сигаретой, – привыкнешь. Просто перепиши текст и все. От начала до конца, от первой буквы до последней.

– Я не успею! Восемь же полос…

– Успеешь, куда денешься, – возразила Надька. – У тебя другого выхода нет.

Надюха курирует полосы про моду и красоту, она на них собаку съела. Пишет все за полчаса, а потом сидит и с озабоченным видом читает эротические сайты. Сегодня пришла в полосатых зебрячих гетрах. Милитари-джинсовая юбка, короткие сапожки на тонком каблуке и эти гетры до колен в черную и белую полоску. Красота… Целый день все: мужчины и женщины, вне зависимости от возраста и ориентации – смотрели на Надькины ноги. Несчастные охранники перестали охранять – ждали, когда Надька пойдет курить, чтоб еще раз хоть одним глазком взглянуть на ее гетры.

– Не волнуйтесь так, Машенька, – прошептала мне на ухо Лидочка, редактор больших рассказов и маленьких страстей. – На вас же лица нет…

Лидочка сидит слева, печатает вслепую, время от времени грустно поглядывает на часы, отпивает глоток минеральной воды из пузатой кружки с коровами и возвращается к тексту.

– Лида, а вы давно здесь работаете? – тихонько спрашиваю я.

– Ох… Давно… И все на рассказах про любовь… И до этого, в другом журнале, тоже – про любовь. Я могу писать по три рассказа в день. И все про страсть, про нежность, измену и чудесное воскрешение чувств.

Лидочка строго смотрит на фотографию, которая стоит у нее на столе. Оттуда ей улыбается мужчина лет пятидесяти с благородной прибалтийской сединой, две молодые женщины в одинаковых блузках и трое лопоухих мальчишек. Это Лидочкина семья – счастливая и скучная На подоконник со стороны улицы приземлился воробей и страстно зачирикал. Повертел маленькой серой башкой, клюнул стекло, выругался и улетел. Весна наступает. Все хорошо, если бы не этот ужасный текст.

Следующие три часа я провела в полном бреду, переписывая авторский оригинал.


– Нда…. – мрачно сказала Марина, дочитывая мой шедевр. – Это совсем не то, Маша, совсем не то.

Холод подступил к больному горлу. Заплакали в сумке забытые киви.

– Какая у вас задача, Маша?

– Написать о путешествии в Гренландию.

– А вы что сделали?

– Написала…

– Я вижу, что вы забили бумагу буквами. Это не главное. Вы должны поднять настроение нашей читательнице. Чтобы она прочитала ваш текст и возрадовалась.

– Но я не была в Гренландии…

– Это не имеет значения, я тоже не делала подтяжки на бедрах. У читательницы, Маша, должно возникнуть ощущение, что она побывала в Гренландии, понюхала вечную мерзлоту, купила гренландских сувениров и отобедала в недорогом (подчеркиваю – недорогом!) местном ресторане. Наша «Галя» небогата, но ей тоже хочется путешествовать и получать от этого удовольствие. А вы что пишете? Смотреть нечего, погода ужасная, без знания языка чувствуешь себя идиотом, а цены зашкаливают. Все переписать, Маша, все переписать… – Марина поправила очки и посмотрела на меня как на незнакомого покойника – с легким сожалением, но без жалости. – И еще. Знаете, что самое главное в нашем деле? Заголовок. Что у вас? «Холодное обаяние ледяного острова». Сусанна Ивановна это зарежет сразу, без объяснения причин. Садитесь, Маша, и конспектируйте.

Я послушно взяла ручку и листок бумаги.

– В заголовке должно быть не менее было четырех слов, одно из которых – обязательно глагол. Слова должны быть эмоционально окрашены. В заголовке нельзя использовать слова из названия рубрики, подзаголовков и выносов. Ни в коем случае не должно быть негативного оттенка. Холодный, ледяной – это не пойдет. Никаких пошлостей или затертых метафор. Никаких заумных слов вроде «инфантилизм», «тандем», «завуалированный»… Так, что еще… Нельзя слишком сложно. Но нельзя и слишком просто. И никаких «добрых советов», «простых шагов» и тому подобных клише. Понятно? Вопросы?

– А что же остается?

– Думайте, Маша, думайте. Может, чего и придумаете, – голосом, полным безнадежной усталости, закончила обучение Марина. – На хороший заголовок уходит половина времени, которое вы тратите на работу с текстом.


– Фигня, – сказала Надюха, затягиваясь сигаретой. – Это только кажется, что кошмар. Это еще не кошмар, поверь мне.

– Может, мне самой уйти, пока не опозорилась окончательно?

– Ни в коем случае! Нас… это… а мы – крепчаем, – воинственно подняла Надька палец вверх.

Охранник оглянулся на нелитературное выражение, заметил, что источник в сексуальных гетрах, и улыбнулся.

– Ишь… Смотрит… – высокомерно кивнула в его сторону Надюха. – И так целый день! Весна в ребро вступила.

Мурлыча, подошла сильно беременная кошка. Томно сощурила глазки, потерлась о Надькины гетры. Хвост трубой, коготками перебирает, вся такая нежная и податливая. Видно, еще молодая и глупая. Воплощение женского идеала. О такой жене, я думаю, мечтает каждый мужчина, хотя не все признаются.


В коридоре возле принтера стоит кофейный автомат. За десять рублей можно приобрести пластиковый стаканчик кофе, чуть лучше растворимого, но значительно хуже того, что я варю по утрам в турке.

Автомат сопровождает свои действия немецкими надписями. Я хоть немецкого языка и не знаю, но чувствую: машина врет нещадно. Во-первых, недоливает ровно полстакана, во-вторых, пишет без стесненья: «мит зукер». Ежу понятно, что обещает добавить сахару. Я заглядывала во чрево, чуть нос в дыр у, откуда льется напиток, не совала – фиг! Не сыпет она сахар! Есть и кнопка «Экстра зукер», что, я уверена, означает «еще сахару», но, ясен пень, что это тоже полный обман.

За борьбой с кофейным автоматом меня застал Дениска, верстальщик «Гали». Дениска большой, домашний и молодой. Усами и глазами похож на кота, торсом – на штангиста. К женскому коллективу снисходителен, хотя половина дам ему в матери годится.

– Вы его пристукните, пристукните… – улыбаясь в усы, посоветовал он мне.

– А если он плюнет на меня недолитым в стакан кофе? – спросила я, недоверчиво глядя на вражескую машину.

– А вы его легонько, – вот так. – И шарахнул в железный бок агрегата.

Автомат затрясся, задрожал, обиженно квакнул и выдал тонкую жидкую струйку кофе на добавку.

– Спасибо, Денис, – говорю, – а чтоб сахар добавил, что с ним сделать нужно? По верху треснуть или погладить шнур?

– Ну, вы скажете тоже, – карие глазки Дениски маслянятся ласково, – шнур погладить… Он сахар сразу дает, он его смешивает еще там, внутри…

В этот момент послышался странный дребезжащий звук. Еще секунда – легкий треск… и, пролетев в миллиметре от моего носа, на принтер упала толстая кузнечикообразная тварь, точь-в-точь как в фильме «Звездный десант». Я взвизгнула и скакнула вбок, расплескав горячий кофе на пол.

Дениска радостно засмеялся.

– Что это? – прошептала я, глядя в мутные глаза чудовища.

– Маша, не бойтесь, это сверчок.

– Кто?

– Ну, который жил у папы Карло…

– А почему он оттуда съехал? Жил бы себе у рисованого очага.

Какой к чертям папа Карло, эта жирная тварь – из фильма ужасов, а не из детской сказки.

Я припомнила, что, когда утром зашла вместе с Мариной на редакционную кухню, обратила внимание на мелодичное, почти сказочное, стрекотание. И я представила себе милейшее существо, маленькую незаметную букашку, которая поет от переполняющей ее душу нежности. И каково же разочарование! Вместо скромной певучей мушки – лоснящееся чудище со светло-зелеными кишками, которые просвечивают по бокам, и вывернутые кверху коленками мерзкие лапы-щупальца.

– Маш, их тут много, – предупредил Денис, – вы должны быть готовы к появлению сверчка в самый неожиданный момент.

– Спасибо, что предупредили. Но не знаю, смогу ли я быть готова. Особенно в самый неожиданный…


Следующие четыре часа я провела в полной прострации, пытаясь переписать текст о Гренландии.

Интернет выдавал весьма противоречивую информацию о ценах и погоде, сведений о северных странах было позорно мало, попытка создать эффект присутствия заканчивалась ужасающими фразами вроде «куда ни кинь глаз…» и «на всю жизнь запомню гостеприимство местных жителей». Гренландцы в моем сознании превратились в злобных троллей с зелеными мордами и крючковатыми носами, все как один – в эскимосских шубках и каждый – в обнимку с жирной нерпой. Голову крепко обнял тугой обруч головной боли.

– Фигня, – сказала Надюха, перекинув сумку через плечо, чтобы было удобнее прикуривать сигарет у, – не мучься, сделаешь все. Завтра. Сегодня рабочий день закончен. Пока!

Она помахала охраннику сигаретой, нарисовала в воздухе дымное сердечко и ушла, величественно вышагивая в своих зебрячих гетрах.

Все, хватит! Завтра скажу, что не могу, не умею, не получилось. Я вздохнула, погладила беременную кошку, которая пришла мурлыкать и тереться о ноги, и пошла в редакцию за вещами, завернув предварительно в туалет.

Общая входная дверь, мальчики налево, девочки направо. В мужском кто-то копошится. В женском свободно.

Легкое журчание воды настроило на благодушный лад. Я задумалась о вечном, о смысле жизни, о том, надо ли вообще женщине работать. И в эту секунду на меня откуда-то, извините, снизу, прыгнуло это! Чудовище из «Звездного десанта», жирная большеротая гадина с выпученными глазами и мясистыми ляжками. Эффект неожиданности был столь силен, что я заорала благим матом, вскочила и пулей вылетела из кабинки. Хлопнула дверь, запели железные петли.

Возле умывальников я перевела дыхание. Сердце отчаянно колотилось, руки тряслись, колготки перекрутились, юбка сбилась набок, поджавшись с испугу левым краем под пояс.

– Хай! – послышалось радостное и до боли знакомое.

Я ошалело повернулась на голос. У мужской половины стоял улыбающийся Ганс. Ганс из Гольхема. Сначала я его даже не узнала. Мой немецкий друг был в костюме и галстуке, начищенные туфли блестели, улыбка обнажала совершенно одинаковые белые зубы.

Белая горячка!

Глава 9

Три совета для читательницы

Сказать, что мир тесен, значит ничего не сказать. Мир ничтожно мал – всего сотня-полторы знакомых и знакомых знакомых, и больше во вселенной никого нет. Неожиданная встреча с Гансом у редакционного туалета окончательно убедила меня в этом. Надо же было, чтобы щупленький немец, с которым меня угораздило выпить пива на отшибе германской деревеньки, оказался одним из управляющих среднего звена именно в той компании, куда я пришла работать.

Стоит отдать должное Гансу, он страшно обрадовался встрече, начал трясти мне руку, сообщил на скверном английском, что серьезно занимается русским и ему очень нравится Москва. Правда, жить в большом городе непривычно, и он уже несколько раз заблудился, но столичная милиция очень добра к немцам, всего за несколько марок ему объяснили, как добраться домой.

Ганс заверил меня в своей дружбе и сказал, что я могу обращаться к нему за помощью, если таковая потребуется.

Да, мне нужна помощь. Мне очень нужна помощь, потому что я профнепригодна. Может, попросить бывшего собутыльника, чтобы назначил меня главным редактором? Тогда не придется переписывать идиотские тексты, я буду сидеть в отдельном кабинете и руководить: это не подходит, это тоже не подходит, а этого редактора и вовсе гнать в шею.

Я стала лелеять эту мечту и даже думать, как лучше переставить стол в кабинете, который сейчас занимает Сусанна Ивановна, однако скоро выяснилось, что Ганс хоть и курирует женские журналы в нашем издательском доме, но решения по кадровым вопросам принимает другой менеджер, с которым я еще не пила. Говорили, что он вообще не пьет, то есть совершенно, и в общении предпочитает мужчин.

К весне засопливился Гришка, а у Антона прибавилось работы, и он стал часто приходить ближе к полуночи. Свекровь подалась в санаторий ветеранов педагогического труда, и мне пришлось звонить Кристине и просить ее посидеть с малышом. Кристина сказала, что сможет приходить только через день: грядет большая курсовая. Нужно было срочно искать няню на подмену. Я обзвонила всех знакомых, повысила ставки, но безрезультатно. Брать больничный сейчас, когда не прошло и месяца, как я приступила к работе, не хотелось. Неожиданно няню нашел Антон. Он сказал, что когда оплачивал счет в сберкассе, разговорился с очень милой девушкой, тоже студенткой, как и наша Кристина. Может быть, стоит ей позвонить, вдруг она сможет? Антон позвонил, долго кокетничал с новой знакомой по телефону, хихикал, отпускал пошловатые шуточки, и девушка смогла. Кто бы сомневался! Только, интересно, откуда у моего мужа телефон молодой девицы из сберкассы?

В жизни каждого человека была няня. Стоит только хорошенько напрячь память – и вспомнится: няня была. Свою – Надежду Андреевну – я помню только по отражению в зеркале. Длинное худое очень морщинистое лицо, коричневый платок и длинные темные одежды. Она ставила меня, четырехлетнюю, на высокий тяжелый комод у зеркала и говорила:

– Не надо плакать… Посмотри, когда ты плачешь, у тебя краснеют и припухают глазки. Разве это красиво? А девочка должна быть красивой.

Я помню свою мелкую скривленную мордочку, размазанные сопли по бледным щекам и жидкие светленькие волосики-пушок тонким нимбом. Маленькая, костлявая, чрезвычайно упрямая девочка в зеркале. Зеркало было большое, в деревянных завитушках по овалу, а снизу – темное пятно с паутинкой трещинок.

Моя няня была очень старой, в юности она закончила Институт благородных девиц, знала несколько языков, и родители рассказывали, что она предлагала обучить меня французскому. Родители подумали и отказались, мотивировав тем, что «не надо лишать ребенка детства». На первом курсе университета, завалив экзамен по французскому, я им это припомнила.

У Антона тоже была няня. Он ее не помнит, но свекровь охотно рассказывает, что когда Антоша был совсем маленький, свекровь оставляла его на попечение соседки. Та попивала, если не сказать крепче. И не раз молодая мать, прибежав с работы, заставала сцену: няня в полном забытьи у коляски, где кричит маленький, всего несколько месяцев от роду, ребеночек, рассупонив ножками мокрые грязные пеленки, с холодными пальчиками, с красным от крика личиком… С тех пор он не любит пьяных женщин.

Сменная няня для Гришки звалась Ангелиной. Она оказалась высокой, почти вровень с Антоном, с пухлыми губами Наоми Кемпбел, пшеничными кудрями Николь Кидман и размером груди Деми Мур. При этом ей было чуть больше двадцати. Студентка Института нефти и газа. А я и не знала, что там открыли факультет для взращивания жен нефтяных магнатов. Но можно ли ей доверять ключи от квартиры, где деньги лежат, не то что Гришку…

Сын сидел на высоком табурете, болтая ногами в вязаных полосатых носочках, и с интересом смотрел на гостью.

– Это Ангелина, твоя новая няня, – познакомила я ее с малышом. – Сегодня ты можешь с ней играть, но не думаю, что она задержится у нас надолго.

– Гриша, слушайся няню, – строго сказал Антон, – я буду звонить, и если ты начнешь баловаться, то попрошу ее поставить тебя в угол.

Девица улыбнулась, сверкнув крупными лошадиными зубами. Очень хорошо! На этих зубах я и буду акцентировать внимание Антона, если он попытается обсудить со мной, как же хороша наша новая няня.

– Вы умеете ухаживать за больными детьми? – спросила я голосом мудрой многодетной матери.

– А он очень болен? – насторожилась Ангелина, видимо испугавшись возможной оспы или проказы.

– Да, – скорбно ответила я, – у него сопли. Ему нужно регулярно чистить нос. Гришенька, иди сюда! Давай покажем Асе, как ты умеешь сморкаться.

– Ну, ма-а-а… – закапризничал Гришка.

– Ты же знаешь, у тебя в носике живут козявки и соплюхи. Они селятся, делают себе там дом, а потом цепляются к носику изнутри и кусают тебя, кусают! И грызут носик!

– Маша, перестань, – вмешался муж. – Ангелина, давайте я покажу вам, что у нас где находится.

И муж засуетился, стал бегать по квартире, раскрывать губастой няне все наши маленькие семейные тайны. Почему-то долго показывал, что у нас интересного в ванной и где можно взять печенье и конфеты к чаю. Надо с ним вечером поскандалить. Сейчас нельзя: сейчас я буду просить у него денег на карманные расходы.

Акклиматизация на новом месте шла непросто, и я уж и правда начала подумывать о том, чтобы уволиться, не получив первую зарплату, однако именно мысли о деньгах удержали меня на этой творческой должности. Денег не было. Самое отвратительное – просить на карманные расходы у Антона. Не то чтобы муж был скуп, но он был прижимист и не понимал, куда, собственно, я могу тратить деньги, если не на покупку продуктов или вещей.

На вкрадчивую просьбу о карманных деньгах, муж дал пятьдесят рублей. Кто-нибудь знает, как жить с такими суммами? Есть оригинальные идеи? Увидев их, я поняла, что ничего хорошего сегодня не произойдет. И точно.

В маршрутке мне не хватило места. Такого свинства не случалось очень давно, обычно я всегда втискиваюсь в маршрутное такси, как бы заполнено оно ни было. Я еду стоя, подпирая головой холодную железную крышу, уцепившись за выгнутый поручень у ступенек. Увы, сегодня мне не было даже стоячего места.

Следующее транспортное средство пришло только через двадцать минут и ехало почти полчаса вместо обычных десяти. В результате я опоздала на работу.


Коллеги уже были в трудах, раздавалась привычная барабанная дробь по клавиатурам.

Выпускающий редактор была мрачна:

– Посмотрела ваш медицинский текст про женские болезни. В первом абзаце вы пишите: «Начнем с конца, вернее – с ног». Маша, конец – это не ноги. Конец – это вообще не у женщин. Дальше… Вот тут… «Расшифруй сама свой мазок». Гм… Сомнительной ценности заголовок. Однако насчет расшифровки. Маша, вы уверены в том, что пишете? Откуда вы взяли информацию?

– Ну, как все… Из Интернета, – призналась я.

– Интернет – это зона тотальной безответственности. Там пишут такие же Маши, как вы. Обратитесь к академическим первоисточникам, если в этом есть необходимость.

И Марина вернула мой гениальный текст.

Где ж я ей в такое время академические источники возьму… Надо позвонить своей соседке, посоветоваться. Она работает санитаркой в первой градской больнице – чем не первоисточник. Интернета в глаза не видела.

Надюха сегодня пришла в розовой кофточке, которая расстегивается при каждом вздохе на одну пуговицу. Когда пуговицы заканчиваются, кофточка приветливо распахивается. Надька смущается, хихикает и застегивается. Наш единственный мужчина – верстальщик Дениска уже не краснеет, привык. При нем и колготки подтягивали, и бретельки лифчика поправляли, только что трусы не переодевали.

Обменялись с Надькой многозначительными взглядами. Просигнализировали: «Пошли по кофейку». Встретились у кофейного автомата, подозрительно булькающего утробой.

– Может, он загнулся? – предположила Надька, разглядывая зеленое светящееся окошко на железном агрегате.

– Нет, он просто греется, – сказала я, скармливая чудовищу червонец.

Внутри заклокотало, задребезжало, булькнуло, как в желудке с голодухи, и железный друг затих. Мы постояли. Подождали.

– Надо позвать Дениску, – предложила я, – он знает, где надо стукнуть.

– Не надо Дениску, – нахмурилась Надька, – он меня разглядывает.

– Ты бы еще голая пришла, так и я б тебя разглядывала.

– Глупости, – фыркнула Надюха, – я же не нарочно. Совсем недавно моя грудь легко умещалась в этой кофте, а сегодня надела – она рвется наружу и все тут!

Меж тем железный гад кофе не лил и десятку возвращать не собирался. Притих, сволочь.

– Я буду жаловаться, – на всякий случай пригрозила я громко.

Из соседней комнаты выглянул системный администратор.

– На кофейный автомат, – уточнила я. – Он слопал деньги и не мычит, не телится.

В эту минуту автомат ожил, заскрипел, затрясся и смачно плюнул жижей из растворимого нескафе мне на ботинки. Надька заблаговременно отскочила, ее кофточка, возликовав, прыснула парой пуговиц, я громко сказала матерное слово. Системный администратор немедленно скрылся за дверью. Я огляделась. Кроме притихшего за своей стойкой охранника, надеюсь, больше ни у кого не оказалось возможности оценить богатство моего лексикона.

Пришлось идти в туалет отмывать обувку. Пока я терла салфетками шкуру драной лошади, когда-то, много лет назад, пущенную мне на ботинки, из крайней кабинки послышались всхлипы. Я замерла, прислушалась, потом наклонилась и присмотрелась. В узком просвете между стенкой кабинки и кафельным полом рядом с монументальной белой ногой унитаза стояли чьи-то полные ноги в сменных клеенчатых туфлях с оранжевыми розочками на красном фоне.

Я кашлянула. Прислушалась. В кабинке кто-то безуспешно боролся с рыданиями.

– Я могу вам помочь? – спросила я.

– Как? Убить эту суку? – послышалось в ответ.

– Какую? – не поняла я.

Из кабинки – рыдания на полную громкость.

– Кто сука? – попыталась выяснить я, еще надеясь, что речь идет о животном.

– Мой муж… Старый дикобраз… – В кабинке высморкались. – Он ушел из дома. У нас трое детей, два внука, дача в Малаховке. Мы уже разводились. Много лет назад. Но тогда он просто ушел от меня в никуда. Потом вернулся, упал на колени, и после этого у нас родился младший сын. И вот опять… Но в этот раз он ушел к молодой.

– Вы уверены?

– Конечно! Сначала он стал приходить за полночь, хотя раньше за ним такой привычки не водилось. Потом она принялась ему названивать. И таким мерзким голоском сюсюкать: «Позовите, пожалуйста, Колю»… Тьфу! А потом начали приходить письма. Я редко дома пользуюсь Интернетом, но обратила внимание. Короткие записки, вроде «До встречи. Жду. Твоя А.»

Что-то нехорошее, недоброе зашевелилось у меня в душе, поскребло коготками по сердцу и затаилось мрачно.

– Ну и что? Может, это были послания коллеги с работы. Мужчины. Андрея, например.

– Ага! – гаркнули из кабинки, и полная нога в красной туфле с рыжими розочками топнула гневно. – Как же! Андрей! Анюта оказалась!

И опять всхлипывания.

– А как вы узнали правду? – сухо поинтересовалась я.

– Как все. Следила. У нее оказались рыжие кудри на всю голову, она когда ими трясет, волосы в суп летят. А ему хоть бы что!

– А вы бы тоже кудрей навертели и хной их покрасили. Может, его хна возбуждает?

– Девушка, не говорите глупостей! – рассердилась дама в кабинке. – Его возбуждают молодые сиськи, а не хна. Доживете до моих лет, поймете.

– Причем здесь годы? Уходят и от молодых, причем к старым. Я точно знаю. Мне на собеседовании главный редактор сказала. Тут дело не в сиськах, глубже копайте.

– Куда уж глубже! Да я его знаю, как свою язву. Мы вместе двадцать пять лет прожили.

В кабинке послышалась возня, потом дверь открылась, и вышла Лидочка, большая и зареванная.

Я застыла.

– Да ладно тебе… – махнула рукой Лидочка и пошла к раковине умываться. – Я сразу поняла, что это ты.

– Лида… извините… – попыталась я поправить ситуацию, – я, честное слово, не знала, что речь идет о вашем муже…

– Ну, теперь ты понимаешь, что дело не в кудрях. – Она поправила свою пышную, красного дерева шевелюру. – Он взбрыкнул. Козел.

– Козел, – с готовностью закивала я, – какой козел! Чего ему не хватало!

– Сексу, – меланхолично сказала Лидочка, – я точно знаю.

Вытерла руки о бумажное полотенце и ушла с гордо поднятой головой.


В рубрику «Психологические проблемы» прислали рассказ. Банальная ситуация – героиню бросил кавалер, она оказалась беременной и решила родить ребенка, предполагая, что после появления младенца на свет кавалер раскается и попросится жениться. Психолог, от лица которого я пишу комментарий, порекомендовал героине оставить глупые надежды и сконцентрировать свои силы на воспитании ребенка, ибо заставить мужчину жениться не может никто, тем более беспокойное дитя, с точки зрения незадачливого папаши неизвестно зачем и откуда взявшееся. Поэтому если дама решает воспитывать малыша одна, то должна четко понимать, что делает. Хотя бы для того, чтобы потом, когда папенька все-таки откажется от настойчиво предлагаемой семейной идиллии, не обвинять в своей несчастной судьбе невинного младенца. Дескать, недостаточно оказался хорош, отец не вернулся в лоно.

Рассказ вернулся от главного редактора с перечеркнутым комментарием психолога. Это означало – переписать полностью. Поинтересовалась у Марины, что собственно не понравилось Сусанне Ивановне и как переписывать.

– Маша, вы нарушили логику, – подумав, сказала Марина. – Героиня, с которой ассоциируется наша читательница, чего хочет? Вернуть мужика. И спрашивает у вас, психолога, как это сделать.

А вы что? Отвечаете ли вы на ее вопрос? Нет, Маша, вы ей говорите, что она дура.

– Я об этом не говорю, – немедленно возразила я.

Предполагать, что потенциальная читательница, а значит и предполагаемая покупательница нашего журнала, дура – самый тяжкий грех. Она может обидеться и не купить журнал. А если она его не купит, то Гансу нечем будет платить нам зарплаты.

– Конечно, вы не пишете прямо, что она дура, но вы так считаете. И это ясно из вашего комментария. Она дура, потому что не понимала: мужик не вернется. А она родила, чтоб он вернулся. И что теперь делать? Ребеночек-то уже вот он.

– А что же делать, правда?

– Маша, отвечайте четко на поставленный вопрос, не нарушайте логики повествования. Вас спрашивают, как вернуть мужчину. Дайте три совета. Три – хорошее число, его наша читательница любит. Два мало. Четыре – плохо, цифре четыре вообще мало кто верит. А пять советов не влезут по объему в этот текстовой блок.

– Марин, – грустно сказала я, – но он же не вернется… Что же тут посоветуешь?

– Думайте, Маша, думайте. Может, чего и придумаете. Ну, напишите, пусть гуляет с колясочкой возле дома папаши.

– Идиотизм.

– Может быть. Все равно, пусть папаша регулярно созерцает свое брошеное дитя. Может быть, в нем что-то проснется.

– Обязательно. И это будет раздражение.

– Скорее всего. Но еще два совета вам придется придумать самой.

Кошмар! Где взять еще два идиотских совета? Я решила попить чаю с любимой слойкой с лимоном и подумать, поэтому Надьку с собой на чаепитие не позвала.

Редакционная кухня была пуста, но, похоже, кто-то уже собрался здесь почаевничать. Полупрозрачный чайник добродушно урчал полным пузом, бомбардируя крупными пузырями поверхность воды. Что-то смутно вспомнилось из уроков физики в средней школе. Поверхность воды… натяжение…

Физику в моей школе много лет преподавал Арнольд Борисович Верковский, седой, благообразный, несколько косноязычный человек, всегда в одном настроении, всегда – в полосатом костюме и темно-синем галстуке с какими-то улитками с загнутыми в разные стороны длинными хвостами. Арнольд Борисович вызывал меня к доске и молча, с безнадежной грустью слушал мои жалкие попытки пересказать главу из учебника. Но учебник физики не поддавался моему понимаю, было ясно, что его надо только зубрить наизусть. Арнольд Борисович вздыхал, морщился и говорил всегда: «Мария, тройку в четверти тоже надо заслужить». Улитки виляли хвостами и уползали за пиджак.

Возможно, если бы Арнольд Борисович был увлечен своим предметом рьяно, любил детей неистово и на каждом уроке, возгораясь страстно, взбирался на учительский стол и произносил пламенные речи о том, почему корабль плывет, а самолет летит, а не наоборот, то я бы и смогла понять суть окружающего меня мира. Однако Арнольд Борисович был никакой, как столовская подливка, пересказывал учебник сидя, ораторство искусством не считал и так ни разу и не пришел в класс с шеей, свободной от улиточной удавки.

Чайник щелкнул серой кнопкой и громко, с чувством глубокого удовлетворения выдохнул – закипел. Я придирчиво осмотрела тонкий пакет, в который была завернута слойка с лимоном, купленная пару дней назад. Полиэтилен прилип к сладким лимонным ушкам, тонкая спинка зашелушилась поджаренными хлопьями. Я аккуратно отлепила пакет, понюхала несчастную. Слойка состарилась, но не умерла. Налицо признаки легкой гипоксии, однако следов полной асфиксии нет. Поддается реанимации. Лучше всего – в микроволновой печке. И неплохо было бы запомнить, как она включается. Ну кто так делает микроволновки? Только злобные империалисты. Они рисуют на панели управления черточки, пишут циферки и ставят крестики. Что это означает – непонятно. Другое дело печка у меня дома – там все предельно ясно. Нарисована общипанная курица лапками-костями вверх, снежинка величиной с курицу же, идеально круглый торт и тарелка, и сразу все понятно, никаких вопросов.

– Может быть, я могу помочь? – послышался за спиной молодой мужской голос.

На пороге редакционной кухни стоял юноша лет двадцати пяти в потертых джинсах и байковой клетчатой рубашке. Я давно пытаюсь заставить мужа купить такую рубашку, она выглядит так уютно, что даже на расстоянии чувствуется тепло. Где-то я этого паренька уже видела…

– Меня Лешей зовут, мы с вами в лифте застряли, – опередил он мой вопрос и улыбнулся, широко, открыто, по-детски.

– Ой, ну конечно! – Я чуть не треснула себя по лбу. – Конечно, помню! У тебя еще волосы были так коротко подстрижены, как будто их и не было вовсе.

– Да, мама меня тоже ругала.

Какой приятный мальчик. И улыбается так наивно, прямо как мой Гришка.

– Леш, – вспомнила я о своей беде, – мне бы булку погреть, а я с этим керогазом вражеским не разберусь никак!

– А вас как зовут? – спросил Леша, склоняясь к микроволновке.

– Маша.

– Как мою маму. А булочку погреть просто. Поворачиваете ручку на единичку – все. Ждите. Одной минуты вполне достаточно.

Хорошие глаза у него, чистые, светлые. Редко встретишь человека, у которого такой чистый цвет глаз настоящего, эталонного голубого цвета. Гм… Может, педик? Тьфу, глупость какая! Разве цвет глаз определяет сексуальную ориентацию?

– Так твою маму Машей зовут? И мою свекровь тоже. Она вообще мне полная тезка.

– Вы замужем?

– Да. У меня и сын есть. Лешенька, в моем возрасте женщина должна быть замужем, иначе она будет считаться безнадежной.

Звякнула кокетливо микроволновка, слойка с лимоном, как куртизанка, распаренная в бане, развернула чресла с ароматным лимонным джемом.

В кухню заглянула Надюха.

– Маш, тебя там Марина ищет. Насчет комментария психолога.

– Блин! Я так и не придумала еще два совета, следуя которым мать-одиночка сможет вернуть взбрыкнувшего кавалера, невзначай ставшего отцом…

– Пошли покурим со мной, я что-нибудь придумаю, – предложила Надюха.

– Можно посоветовать, чтобы она познакомилась с его родителями, – осторожно сказал Леша. – Пусть они сначала полюбят внука, может быть, потом смогут повлиять на сына…

Мы с Надькой переглянулись.

– Гениально! – похвалила Надюха.


На широком крыльце издательского дома у курительных урн многолюдно по случаю первого по-настоящему теплого солнышка.

Надюха подставила гладенькую мордочку солнцу, промурлыкала:

– Лепота…

– Ты мне третий совет изобретай, не отлынивай, – сделала я страдальческое лицо.

– Фигня! Пять секунд – и сообразим что-нибудь. Или догоним твоего ухажера, он придумает.

– Хороший мальчик. Чем-то на Гришку похож.

Надька пошевелила левой бровью:

– На кого?

– На малыша моего.

– Очень похож? Может, он того-с… родственничек?

– Надя, что за пошлые шуточки? Я ему в матери гожусь…

– Ага, сын такой, я представляю. Он на тебя дышит, не чувствуешь?

– Что значит, дышит? Он ко мне как к матери, он сам сказал.

– Для таких сыновей в Интернете целые сайты есть, геронтофилы называются, – хихикнула Надька.

Вот балда. Все у нее про секс, все про секс. Как будто других отношений между людьми быть не может.

– Маша, вы забыли вашу булочку, она опять остыла… – услышала я над ухом горячий шепот.

Леша тоже вышел покурить. В левой руке он держал пачку сигарет «Парламент», а правой аккуратно, почти невесомо обнял меня за то место, где лет десять назад у меня была талия.

Глава 10

Принц из «Золушки»

Внезапно наступила весна. Такое впечатление, что она терпеливо стояла за дверью, пока завывали снежные вьюги, и сегодня, пнув демисезонным ботинком в дерматиновую обшивку, гордо вошла. Расправила плечи, дохнула свежим теплом и осмотрела свои владенья.

В связи с этим моментально нарисовались две проблемы: у Гришки нет куртки, а у меня – туфель. С курткой проще – можно пока поносить девчачью, которую отдала мне подруга Варя. Ее дочка, хоть и младше Гришки, но выше и толще, потому курточка ей стала мала. А вот туфель мне Варька не отдала. А жаль, обувь у нее хорошая.

Утром Гришка сосредоточенно смотрел на пакетик из-под шоколадного коктейля «Несквик». Бока у пакета впалые, из отверстия торчит обгрызенная полосатая трубочка – малыш коктейль выпил.

– Мама, а корова дает какао?

– Нет, конечно. С чего ты взял, что она дает какао?

– А почему на пакете с какао нарисована корова?

– Корова, заметь, очень маленькая. На этом пакете явно самый главный – заяц.

– Значит, какао дают зайцы?

– Выходит, что да. Их ловят специально обученные зайцеловы и доят из теплых животов шоколадный коктейль!

– Маша, ну что за бред несешь! – поморщился Антон, забегая в кухню. – Ты не видела мой мобильник? Он где-то звенит, я его слышу…

– Он звенит у тебя из куртки, а она висит в коридоре, – сказала я.

Конечно, я говорю глупости. Про зайцеловов-то. Но порой ребенку так сложно объяснить реалии этого мира, что проще придумать забавную ложь, безобидную и веселую.

Вот, например, про рекламу. Мой почти пятилетний сын – настоящая жертва рекламы. Дело в том, что у Гришки есть мечта. Нормальная мечта современного ребенка – он хочет превратиться в человека-паука. А что удивительного? Я в принципе не против, я человек довольно терпимый к чужим причудам, не то что наш папа. Представляю: просыпаемся мы с утра, а там где лежал наш милый мальчик, с длинными ножками, с пушистыми, как у девочки, ресницами, с нежной бархатной кожицей, раскидало красные лапы безглазое тело, изрисованное черными ромбами паутины. Мужа хватит удар, а я, думаю, переживу. Главное – чтобы ребенок был счастлив.

Так вот, в телевизоре которую неделю настойчиво твердят, что если выпить газированный напиток «Миринда» с человеком-пауком на пластиковой банке, то поимеешь шанс выиграть рюкзак. И при этом показывают, как подросток, напившись этой оранжевой химической гадости, начинает ходить по стенам, как человек-паук в нашумевшем фильме.

В результате каждый день у нас происходит диалог:

– Мама, как мне превратиться в человека-паука?

– Не знаю, Гришенька.

– Надо пить «Миринду». Мама, купишь «Миринду»?

– Гриша, ты жертва рекламы…

– Не, я превращусь в человека-паука. Купи мне завтра «Миринду».

Сегодня пообещала купить банку паукового напитка. Узнаю, кто копирайтер, кому в голову бросился этот, с позволения сказать, креатив, – голову эту оторву.

В кухню, щурясь от весеннего солнца, вошел кот. Хвост трубой, глазки – щелочки, мурлычет – прикидывается приличным. Но я-то знаю, что стоит отвернуться, и рыжая сволочь прыгнет на стол и будет совать морду в соусник, нюхать сахарницу и облизывать печенье в вазочке.

Идея прибить рыжего паршивца витает в воздухе давно. Последний раз ее озвучила свекровь, догоняя Кешу кухонным, некогда белым полотенцем.

– Его надо усыпить.

Но я склонна к менее кардинальным решениям. Рыжего надо отправить в ссылку на дачу. Я уже несколько раз сообщала ему, что пора собирать чемоданы. Как только наступит май, наглая морда укатит под сиденьем нашего скромного автомобиля за тридцать седьмой километр и, я надеюсь, найдет себе новое постоянное место жительства.

– Кыш, паразит, – прикрикнула я на кота. – Готовься в ссылку.

Кеша злобно мяукнул, нервно дернул хвостом и скрылся в коридоре, откуда донесся голос Антона:

– Да, конечно. Нет проблем. Не волнуйся, Аля, я все сделаю.

Я замерла и прислушалась, но разговор уже прекратился, и Антон замолчал. Надо было сориентироваться раньше, когда он искал телефон, и подслушать беседу с самого начала. Во всем виноват кот, это он меня отвлек.

– Маша, я сегодня задержусь… – донеслось из ванной. Зашипел водяным ежом утренний душ.

Призрак дохлой вороны сидел на холодильнике, сложив когтистые лапки иксиком. Потом вытянул шею, раскрыл клюв и издал длинное протяжное «Ка-а-а-а-а-р-р-р».


Несусь на работу, опять опаздываю. Свитер радостно прилип к спине. Солнце слепит глаза, а солнцезащитных очков тоже нет. Рука не поднимается приобрести то, что продают в метро на стоячих лотках. У Гришки две отвратительные привычки: он грызет наушники и ломает очки. Его можно ругать, можно дать подзатыльник, можно ставить в угол и вообще измываться как угодно, но если он увидит наушники – он их сгрызет. А увидит очки – попытается их расправить так, чтобы, раскинув лапы, они оказались идеально ровные. Это настоящая страсть, нездоровая, как любая страсть. Поэтому очки мне нужны крепкие, прочные и, разумеется, как все в моей жизни, дешевые.

На эскалаторе стоит девушка с роскошной задницей. Про таких, наверное, говорят крутобедрая. В трикотажной юбке в обтяжку, с голыми коленками в прозрачном нейлоне и в тонких черных сапожках на каблуках. Вся такая сексуальная со своими формами. В руках книга, том… нет, даже фолиант. Ой, думаю, не иначе «Камасутра». Присмотрелась… Эх, бестолковая молодежь пошла! Мы в их возрасте читали замызганную брошюрку «Каникулы в Калифорнии», откуда нам стало доподлинно известно, что бывает групповой секс. А эта… Какое-то там право… «Деточка, у тебя прекрасный возраст, и твое главное право – страстно сексоваться», – захотелось прошептать в голое ухо крутобедрой, но я сдержалась. Да и эскалатор кончился, сглотнув последнюю ребристую ступеньку.

В вагоне напротив сидит дама с сизыми волосами и читает журнал – прямой конкурент «Гали». Сосредоточенно так читает, даже межбровье сморщила. Даме лет пятьдесят. Интересно, увижу ли я свою читательницу? Хорошо бы она оказалась молодой, красивой и умной. Как я. Была когда-то.


Надька, подперев голову руками, углубилась в третью полосу, где всегда слезливо-сопливая история с хорошим концом. Надюха оголяется с каждым днем. Сегодня она в черной майке-авоське с дырками, на плечах светлые бюстгальтерные лямки – говорит, что так задумано, что в этом самый креатив. И я согласна: с моей точки зрения, чем больше голого молодого тела, тем прикольнее.

Проходя мимо, я заглянула Надюхе через плечо. Заголовок «Мы сохраним нашу тайну, сынок…» Теперь не могу отделаться от назойливых ассоциаций с педофилическими мотивами. Полдня думала про этот заголовок и корила себя за фривольность мыслей. Заметила, что Лидочка, глядя на заголовок, тоже улыбается.

С тех пор, как я стала свидетельницей ее рыданий в туалете, она говорит со мной сухо и сурово. Развитием событий в семейной драме не делится, но из достоверного источника стало известно, что муж все еще живет у рыжей стервы, а Лидочка грозит ему разводом, причем настроена весьма решительно.

Думаю, что он проводит свой рабочий день за чтением моей корпоративной почты и изучает сообщения в моей аське, а может, и подслушивает мои телефонные разговоры.

Наш Дениска-верстальщик – враг и диверсант. Принес сегодня с утра пирожные с вареной сгущенкой. Я слопала два. Потом обнаружила, что на некоторых оставшихся в коробке колосится молодой здоровый пенициллин. Бегала плеваться в туалет, заглядывала себе в рот. Никаких следов, ничего подозрительного. Хотела сказаться смертельно отравленной, прислушивалась к тихому урчанию собственного живота, ждала мучительных болей и страшных резей пенициллина изнутри.

Надька тоже слопала пирожное с пенициллином, поэтому сидела с полными ужаса глазами и, видимо, тоже опасалась худшего.

Мы сказали Дениске, что если помрем, то люди узнают, кто виноват, потому что мы написали посмертные записки. Я адресовала свою Антону, а Надюха – Джорджу Клуни.

Дениска нервничал, остатки пирожных выбросил в ведро и виновато сверстал все мои материалы вне очереди.

Резей по-прежнему не было. Стала болеть голова с затылка – ну, думаю, началось. Сейчас скрутит. Ни фига. К четырем часам голова прошла сама собой, пришлось работать дальше.

А работать, надо признаться, зверски не хотелось, мысли возвращались к телефонному разговору Антона с таинственной Алей. Кто бы это мог быть? Чтобы отвлечься, решила разобраться в тумбочке. Под пластами канцелярских папок обнаружила мертвую булку. Папок я зачем-то набрала от жадности, когда раздавали канцтовары. Хоть в них и не было необходимости, не смогла удержаться. И вот в Небесной Канцелярии выписали легкое предупреждение за жадность – умертвили такую аппетитную при жизни булку.

Еще отрыла ссохшуюся половинку райского наслаждения «Баунти». И откуда только взялась? Может, отравленная, подложил тайный враг? Дениска или Ганс. Что у последнего в голове – непонятно. Сидит в своем «аквариуме» этажом выше, улыбается. Когда встречаемся случайно в редакционных коридорах, обязательно что-нибудь скажет по-русски. Какую-нибудь фразу или поговорку. Недавно закричал с другого конца коридора: «На посошок!» Все, кто был рядом, оглянулись. Ганс ничуть не смутился, помахал мне приветственно рукой и добавил: «Кто утром встает, тому Бог дает».

В обед у двери издательского дома дурным голосом начала орать моя знакомая кошка. Когда дверь открылась, она попыталась прорваться внутрь. Охранники не пустили: все ж присутственное место. Когда же после кисочки стали оставаться мокрые пятна, стало ясно, что тяжелая доля настигла животное неотвратимо: кошка начала рожать.

Набежали все редакции, которые гнездятся в высотке. Приволокли коробок, тряпок, колбасы, молока и даже жареную рыбину. Уборщица гладила зверушку по животу, все дружно уговаривали ее залезть в теплый коробочный домик, тужиться и правильно дышать.

Скоро киса родила. Четверых, но первенец не выжил. Для первых родов – это большой успех. Все умилялись, заглядывали в коробку, поздравляли новоявленную мамашу и предлагали имена котятам. Саму кошку, естественно, назвали Машкой. Кто бы сомневался! Но за тезку все равно радостно.


А в столовке сегодня настоящая весна – две живые мухи летали. Одна кружила над столиком в углу, сонная, но сытая и счастливая. Улыбалась.

А вторая пыталась пристроиться ближе к нам, но я ее прогнала вилкой, и она пересела за соседний столик.


Зеленые пирожные сделали свое дело. Пенициллин – это, насколько я понимаю, антибиотик. Кажется, он уничтожил микробов: и тех, которые жили в носу, в соплях, и тех, что в затылке делали мне головную боль. К вечеру я почувствовала себя отлично и даже смогла отредактировать текст в медицинскую рубрику.

Марина, читая мой шедевр, морщила лоб и хмурила брови. Наконец не выдержала:

– Маша, тема статьи – «Как меняются биоритмы человека в зависимости от времени года». Что пишете вы? «Зимой опадают листья с деревьев…» Интересное наблюдение… «Звери прячутся в норы…» Маша, у нас журнал для женщин, а не «Советы начинающим охотникам». Дальше большой кусок про то, что надо тепло одеваться, особенно дамам, утеплять низ – область непосредственно детородных органов. Справедливо, поддерживаю мысль. Но заголовок… «Мохнатая шубка»! Извините, Маша, совершенно неприличные ассоциативные ряды пошли…

– Вы думаете, это намек на… гм… собственно детородный орган?

– Думаю, да, – печально кивнула выпускающий редактор. – Меховушку из подзаголовка надо убрать.


Дни идут, но чувствую, ни один из них не приблизил меня ни на йоту к розовой мечте – белоснежному дому на тихоокеанском побережье, утопающему в акациях, где волнуются чайки перед приливом и влажный песок холодит босые старческие ступни. Напротив, грядущая дряхлость шамкает вставной челюстью в виде окончательно убитой квартиры свекрови. Они-то нажили, сохранили и нерадивым детям передали. Ну, не мне лично, а своим детям, которые мой муж Антон. А мы-то что передадим, кроме невроза?

Все, решила. Я порву свои шнурки. Не расшнуровывая ботинок, буду с остервенением драть коричневые хвосты, буду вырывать кусками, по сантиметру, по два – как получится. Не успокоюсь, пока на полу не окажется кучка драных ниток. На куски, на куски, в лапшу, в лохмотья!

А чего они развязываются?! Ведь из-за них я однажды растянусь на дороге, руки раскидав, как синяя чайка – крылья. Ой, растянусь… Ведь они развязываются в самый неподходящий момент, совершенно неожиданно. Только хлясь – и взмах тонким коричневым хвостом поперек соседней ноги… Хлясь! Ведь могла сейчас наступить. А в метро?! Мне ж сверху не видно, что там, в низах, происходит.

Мне это надоело, поэтому я после работы поеду в обувной магазин за туфлями. Надька настоятельно рекомендовала сеть магазинов «Золушка». Дряни, говорит, там много, но если хорошенько порыться в завалах, то можно отыскать что-нибудь приличное и недорогое. Надеюсь, размеры там не Золушкины. Если я не ошибаюсь, хрустальный башмачок этой сказочной трудоголички не налез ни на одну нормальную ногу. Мой размер обуви скорее подойдет мачехиным дочкам.


– В магазин? Сегодня? – переспросил муж по телефону. – А ты помнишь, что я сегодня задержусь на работе? Кто же заберет Гришку?

– Кристина. Ой, нет… Кристина не сможет, у нее большая курсовая. Может, позвонить Ангелине?

– Гм… – Тишина в трубке. – Ангелина, если я не ошибаюсь, сегодня тоже занята.

– Ну, в конце концов, пусть заберет бабушка!

– Действительно, – обрадовался Антон. – Мы как-то сразу сбрасываем ее со счетов, а зря. Не волнуйся, я ей позвоню.

Вот и славно. Значит, я могу ехать в магазин и потратить часть своих, честно заработанных денег на себя. Первая зарплата внушила мне некоторую уверенность в себе, деньги жгли ляжку и требовали свободы.

– А куда ты поедешь? – спросил Антон.

– В «Золушку». Там недорого.

– Думаешь, это самое главное для обуви, чтоб недорого? Ты точно как моя мама.

Только не это! Все, что угодно, но только не сравнение со свекровью.

– Моей маме, – продолжал муж, – вообще нельзя давать деньги в руки. По ее просьбе, отец привозил из кругосветных плаваний какой-то жуткий мохер и неимоверное количество зонтов. Она вязала мохеровые береты, пыталась их продавать, разумеется, безрезультатно, а потом раздаривала… Совершенно идиотские береты были.

Почему же «были»? В одном из этих беретов Мария Петровна гордо ходит и сейчас. А другой, красный, как кровь безумного попугая, пыталась подарить мне на Восьмое марта. Я отказалась под тем предлогом, что в чудесном берете этого замечательного фасона мне не видно, куда идти – обзор дороги полностью закрыт большим мохнатым блином. Мария Петровна не поверила, но промолчала и спрятала красный берет в недра массивного шкафа, где складировала нажитое добро.

В магазине стеллажи с обувью до потолка. Куча мала вышитой на все бока клеенки, все модели с острыми носами и тонкими высокими каблучками. Такие каблучки плотно и быстро входят между ребрышек на ступеньках эскалатора в метро. А вот вытащить их обратно – фиг собачий, проверено. Потенциальные покупательницы от пятнадцати до сорока пяти лет все меряют каблуки. Интересно, они действительно в них собираются ходить? Девушки, женщины, это же неудобно! Это ж практически то же самое, что японские деревянные босоножки, те, что принудительно останавливали рост ноги девочки.

Хожу, смотрю… Померила острые носы. Клеенка обхватила ногу пыточной колодкой и сжала в смертельных объятьях. Я попыталась ее снять – клеенка вцепилась мертвой хваткой. Я начала сдирать ее с ноги, стараясь сохранить собственную кожу. Кое-как мне это удалось, мерзкая туфля захихикала и ускакала под прилавок.

Я вышла на воздух. Пересекла проспект и заглянула в модный дорогой магазин «Шик». Народу мало, цены – все под сто долларов, однако не видно ни одного наглого острого носа из клеенки, что, безусловно, не может не радовать. Но сто долларов!.. Наши женщины лучше купят себе за тысячу рублей туфли в магазине «Золушка», а на оставшиеся деньги яблок детям и курицу-гриль мужу. Я, вне всякого сомненья, – наша женщина. Поставила на место шиковские туфельки и пошла обратно через дорогу, в «Золушку».

Одно время меня преследовал ночной кошмар: я оказываюсь на центральной площади некоего загадочного города и испытываю чувство страшной неловкости. И не потому что голая, как можно было предположить, а потому что босая. И куда теперь идти с грязными ногами – непонятно. Вот такой кошмар.

Интересно, а откуда Антон знал, что Ангелина не сможет сегодня забрать Гришку? Эта мысль дернулась в голове, упала в сердце и съехала к ногам. Я остановилась в задумчивости перед очередным стеллажом. Ангелина… Аля… А. Я не понимаю, мой муж что, спит со сменной няней?

Прямо мне в глаза смотрели три туфли для блондинок. Первый шедевр – радостно-розовый, со шпильками и большими пушистыми бутонами на носках. Второй – высокая танкетка, с люрексом, переходящим в яркую салатовую блямбу. Третий – все цвета радуги, золотая нить и мохнатая блямба-застежка на боку.

Я взяла последний. Села на низенькую жаркую табуретку, усилием воли затолкала ногу в красоту. Разноцветная клеенка пошла неподатливыми волнами, скуксилась на пятке и куснула грубым швом за большой палец.

– Принести вам второй? – услышала сверху услужливый голос.

Возле меня стояла труженица обувного зала в беленькой кофточке, с бирочкой, на которой для удобства покупателей было написано имя – Аля.

– Да, – сказала я, недобро глядя на продавщицу. – Пожалуй, принесите.

Сколько ж их развелось, этих Аль! Маше вздохнуть негде, только сядешь на табуретку – новая Аля материализуется.

Через минуту девушка вернулась с серой коробкой в руках. Вторая туфля была ничем не лучше первой. Я встала, качнулась, взмахнула руками, восстанавливая равновесие. Попыталась сделать шаг.

– Они вам очень идут, – дежурно улыбнулась Аля.

– Вы считаете? – недоверчиво посмотрела я на нее.

– Это видно невооруженным глазом.

Я обратила внимание, что она в очках. Маленьких тонких очках. Вооружена, значит. Против меня.

– Да, пожалуй… – задумчиво разглядела я на радужное уродство. – Только, знаете… Мне кажется, что левая, которую вы принесли, немного отличается по цвету. Так бывает, когда туфли из разных пар. Вы взяли не ту коробку.

– Нет, нет, – уверила меня Аля. – Вот, смотрите, на каждой коробке уникальный номер, он же на ценнике с туфлей, которую вы взяли мерить в зале. Видите, они совпадают.

– Значит, кто-то перепутал на складе и положил в коробку от другой пары, – тоном, не предвещающем добра, сказала я. – Ясно видно, что фиолетовая полосочка на левой светлее, чем на правой. А оранжевая – чуть-чуть темнее. Посмотрите внимательно, Аля.

Она наклонилась поближе к туфлям.

– Очень хочу их купить, – твердо заявила я, – но, принесите, пожалуйста, настоящую пару.

Во взгляде Али я прочла ругательство.

– Хорошо. Я посмотрю на складе.

– Да уж, пожалуйста…

Почему я к ней пристала? Это же не та Аля. Эта не сидит с Гришкой и не встречается с моим мужем в сберкассе. Но отступать поздно, тем более что внутри клокочет мелкая гаденькая злость.

Через пять минут продавщица вернулась все с той же коробкой.

– Я все проверила, это и есть пара, – сообщила скорбно.

– Девушка, – противным голосом сказала я. – Мне очень хочется купить эти туфли, но я вижу, что это не пара.

– Тогда я приглашу менеджера.

Блин, только этого не хватало. Честно говоря, совсем не люблю ругаться в магазинах и прочих публичных местах. Что за петух меня клюнул… Может сбежать, пока они не пришли?

– Здравствуйте, меня зовут Андрей.

Передо мной стоял невысокий молодой человек с непокорной челкой, смешливыми серыми глазами и с родинкой на левой ягодице. Последнее я точно знала, потому что это был мой старый знакомый, с которым лет десять назад у меня был краткий, ни к чему не обязывающий роман. Да и не роман вовсе, а так – отношения. Было это в те времена, когда я недолго, около года, жила в студенческом общежитии, чтобы не ездить в университет на электричке из дома.

Андрей тоже был студентом и учился вовсе не в обувном техникуме, как можно было сейчас предположить, а в институте стран Азии и Африки, и жил в соседнем общежитском корпусе.

– Ты? – спросила я.

– Ты? – ответил он.

– Как ты?

– Хорошо, а ты?

– Тоже…

– Замужем?

– Да. Сын.

– А у меня двое. Близнецы.

Мы помолчали. Аля напряженно смотрела на нас, стоя рядом с серой коробкой в руках. Затем сказала тихо:

– Андрей Викторович, покупательница недовольна…

– Да? – встрепенулся Андрюша. – А что случилось?

– Ничего, ничего, – почему-то засуетилась я, – просто мне показалось, что эти туфли от разных пар. Здесь полосочка странная… Нет?

Андрей уткнулся в туфли, наморщив лоб.

– У нас маскарад будет, – торопливо соврала я. – Мне надо что-то такое… Необычное…

– Маскарад? – переспросил он. – Прекрасный выбор. Хочешь, я принесу другую пару?

– Да нет. Знаешь, я подумала, что даже лучше, если они будут чуть-чуть разными. Это придаст некую пикантность.

Мне вдруг стало мучительно стыдно за склочность, за придирчивость и за то, что третировала несчастную, ни в чем не повинную Алю.

– Я пойду… – улыбнулась я. – В кассу.

– А ты где сейчас живешь? – поинтересовался Андрей, как будто пытаясь удержать меня еще немного.

– Недалеко отсюда, на Киевской. А ты?

– Я в Ясеневе. Возьми визитку. – Он протянул мне белый картонный прямоугольник с серо-золотыми буквами. – Звони, посидим где-нибудь. И добавил, снимая двусмысленный намек: – Поговорим.

На визитке было написано: «Сеть магазинов ”Золушка”, Гроховицкий Андрей, старший менеджер». И телефон. Я мысленно добавила: «Женат, двое детей».

– Хорошо. – Я спрятала картонку в карман. – Позвоню. А ты солидный стал, только челка такая же, бешеная.

Он улыбнулся, мило, по-доброму. И посмотрел мне прямо в глаза. Я не отвела взгляд. Вы замечали, что бывшие любовники, особенно если в прошлом у них приятный роман, встретившись случайно, смотрят прямо в глаза друг другу?

Глава 11

Будни редактора

После утреннего душа на плечах у Антона крупные капли воды. Сам свеженький, радостный, расчесывает волосы и напевает. Он у меня еще вполне ничего, в самом расцвете, можно сказать. И, думаю, может заинтересовать еще не одну клиентку сберкассы.

– Антон, смотри, Гришка научился хорошо рисовать, – говорю я, чтобы как-то завязать разговор.

На языке вертится простой вопрос: «Кто та лахудра, с которой ты из семьи гуляешь?» – но на эту животрепещущую тему я пока молчу.

На большой белой доске, которая стоит на треноге в детском углу, нарисовано раскидистое зеленое дерево с крупными листьями. Ствол – красного тревожного цвета. Гришка изобразил. Очень реалистично, между прочим.

– Мальчик, а мальчик, иди сюда. Расскажи папе, что это у тебя на картинке, – позвала я сына.

Ребенок подбегает и начинает увлеченно рассказывать:

– Это рыба! А это у нее глаза, глаза, глаза… Пять глаз!

– Пять?

– Пять. Это чтоб летать лучше.

– Умный мальчик, – засмеялся Антон, – весь в маму. Вы собирайтесь быстрее, нам еще в поликлинику ехать, а мне уже на работу пора.

Торопится на работу, как будто там медом помазано, в офисе-то…

У нас сегодня ответственный день – посещение детской поликлиники, где высокая комиссия должна определить Гришку в логопедическую группу детского сада. Кроме того, что это объективно нужно – малыш плохо выговаривает многие звуки, которые по возрасту уже надо бы произносить четко, – так еще и логопедическая группа считается лучшей в детском саду. Там с малышами больше занимаются.

По случаю поездки в поликлинику даже реанимирована наша старенькая машина. Вопрос о покупке новой стоит с угрожающей остротой. Грядет лето, а значит, вылазки за город. Но пока новая машина только в планах. Пока Антон усилием воли, гаечным ключом и нехорошими словами заставляет двигаться старенький дряхлый жигуль.

В комнату, прижимаясь к стене и опустив хвост, проник рыжий Кеша. Не иначе как ищет место нагадить.

– Уйди, животное, хуже будет, – предупредила я кота.

Почему до сих пор не выведена специальная порода для городских квартир, которая не гадит и не дерет когтями диван? Ведь это же очевидно, что необходимость в ней существует. Рыжие наглые морды хороши для дач и частных домов, но совершенно непригодны в условиях жесткой урбанизации.

Несколько лет назад, когда у нас еще не было Кеши, одна знакомая дама поинтересовалась, имеется ли у нас домашнее животное. Я ответила, что нет.

– У нас ребенку недавно год исполнился, он еще сам живет на полу, – объяснила я любительнице зверушек. – Пока не время.

– Обязательно заведите, – назидательным тоном сказала дама. – Животные – это витамины для души.

Я покивала из вежливости. Однако странная любовь получается, потребительская такая… Ты, любимый, будешь мне витамином. Ну да ладно.

Потом мы обсуждали эту тему с Антоном. Муж вспоминал, что, когда он был маленьким, у них в доме жил кот. Антон говорил, что очень любил его. И не иначе как от любви брал животину за шкиряк, отходил подальше от ковра, что висел на стене в большой комнате, примерялся котом… Потом отступал еще дальше, в коридор. Примерялся снова… и – раз! – бросок! Пролетев через комнату, кот прилипал когтями к ковру. Прижимал уши и оглядывался на мучителя. Медленно сползал, по дороге поглядывая, куда бы шмыгнуть, чтоб хозяин не достал. Но Антоша был начеку! Все кошачьи уловки давно знал. Хватал кота, еще не успевшего коснуться задней лапой пола, – и на исходную позицию… Ну и так далее. А ведь утверждал, что любил…

У меня в детстве тоже была кошка. Звалась она Ката, а проще – Катя. Мелкая трехцветная кошка безбожно таскала еду со стола, плодовита была отчаянно, приносила котят по три раза в год. Однажды отказалась их кормить. Всех! Не знаю, что с ней тогда случилось, почему она так поступила. Невесомые трупики слепых высохших зверьков я обнаружила на жарком чердаке, где пыль стояла весь год и торчали железные реи из крыши, на которые предполагалось приладить балкон. Вид тех мертвых котят стал одним из самых серьезных потрясений моего детства.

Кату свою я тоже любила. Однако не по злобе, а для профилактики непослушания, бывало, брала кошку и садилась с ней на пол посреди большой комнаты. Кату за хвост – и ну таскать вкруговую по паласу! Она притормаживала когтями, шипела, уши прижимала к голове – пыталась меня пугать. А я не боялась, знала, что Ката меня любит и я ее, замечу, тоже.

В психиатрии есть такое понятие «детская жестокость». Как это вяжется с витаминами для души, честно говоря, не знаю.

– Кеша, если нагадишь в углу, побью сильно, – предупредила я кота, стряхнув воспоминания.

Кеша недобро мяукнул и уселся на запретной линии. Все-таки передумал заходить в комнату. Но я знаю, что стоит мне закрыть за собой дверь, он туда проникнет, принюхается, замурчит победно и начнет гарцевать на диване. Запустит когти в цветную обивку, а потом ошкерится и – одним прыжком в угол, за тумбочку с телевизором, где клубятся провода. И блаженно и мстительно сделает свое черное дело.


В поликлинике на удивление малолюдно. Мы заняли стулья перед кабинетом психоневролога, который должен проверить общее развитие нашего мальчика, ждем. Антон ударился в рассуждения:

– Какой-то он у нас… Стихов не знает. Гриша, расскажи папе стишок.

Ребенок сразу начал беситься – ложиться животом на стулья, корчить рожицы: явно стих рассказывать не желает.

– Гриша, давай вместе, – сказал Антон. – «Оторвали мишке лапу…»

– Мишке оторвали лапу!

– Оторвали мишке лапу… – строго поправил Антон. – Потом… это… Вдруг упала шишка, прямо…

Замечательно! Я буду молчать, не надо мешать Антону исполнять родительский долг. Однако вопрос «почему у нашего сына не очень хорошая память» у меня лично никогда не возникал.

После пяти минут отчаянных попыток Антона вспомнить стихотворение про мишку, я все-таки выдала ориентиры:

– Там еще «досточка кончается», и мишка навернулся.

Антон немедленно уничтожил меня взглядом. Понял все-таки, что издеваюсь. Может, стоит сейчас спросить его насчет лахудры?


Женщина-психоневролог сначала заполняла форму. Много вопросов о моей беременности, о родах, о развитии Гришки и о нас, родителях, разумеется, тоже.

– Отец, вы здоровы?

– Гм… Как вам сказать… – задумался Антон.

Доктор покивала головой.

– Ясно… – Пишет что-то. – Мать, вы здоровы?

Хороший вопрос от специалиста, который занимается психическим здоровьем. Это уж как посмотреть. С точки зрения многих, я… э… не совсем обыкновенная. К тому же я по непонятным мне самой причинам украла в немецком магазине сову-колокольчик.

– Мама, вы здоровы? – повторила доктор.

– Что вы имеете в виду?

– Понятно, – наморщила лоб психоневролог.

Наконец она отложила бумаги и обратилась к Гришке:

– Малыш, скажи мне, пожалуйста, кто старше: ты или мама?

– Папа, – подумав, ответил Гришка.

– Тоже верно, – кивает дама головой.

Показав ребенку картинки из старого альбома и выяснив у него, что там за зверюшки, доктор переходит к больной теме, к стихам.

– Гриша, а ты стишки знаешь?

– Да.

– А про мишку, которому оторвали лапу?

– Да.

– Расскажи мне…

– Там был еще мишка, и такая лапа, и ее оторвали, потому что он хороший!

Слава Богу, Антона не попросили про медведя-инвалида прочитать, вот уж где опозорились бы.

– Н у, что я могу сказать, интеллект у ребенка в норме, – подвела итог доктор. – Пройдите теперь к логопеду, номер кабинета вам скажут в регистратуре. – И дала Гришке на прощанье круглый леденец в прозрачной обертке.

Выяснив у пожилой дамы в регистрационном дупле, в каком кабинете принимает логопед, я вернулась к круглому журнальному столику с рекламками лекарств, где оставила Антона с Гришкой, и увидела идиллическую картину. Возле столика на корточках сидит красивая брюнетка с длинными, почти до пояса, волосами. Она обнимает своего ребенка, ровесника Гришки. Ее малыш крепко сжимает в кулачке конфету, которую только что дала нашему чаду докторица. Брюнетка улыбается, мой муж – весь в распушенных павлиньих перьях, мой сын обиженно поджал губы. Я, не без внутреннего злорадства, нарушаю идиллию:

– Пойдемте, нам пора. К логопеду опоздаем…

– Нам пора, – игриво говорит брюнетке Антон. – К логопеду опоздаем.

Только мы отошли от столика, Гришка обиженно спросил:

– Мама, зачем мы отдали конфету мальчику?

– Гриша, мальчик был очень грустный… Если бы мы не дали ему конфету, он бы заплакал, – встрял муж.

Гришка не удовлетворился:

– Мама, почему мы отдали конфету мальчику?

Антон опять не дал мне ответить:

– Потому что ты не жадный, надо делиться!

Гришка не успокоился. Видимо, желание быть хорошим мальчиком у него меньше, чем любовь к липким леденцам в прозрачных бумажках.

– Мама, почему мы отдали мальчику конфету?

– Потому что у него красивая мама! – раздраженно буркнул Антон.

Ага!!! И как после таких слов мне не слушать свой внутренний голос, уже много недель зудевший о том, что мой муж, мой Антон, с которым я прожила полжизни и на которого потратила лучшие годы, не имеет крамольных мыслей?

– А вот теперь папа говорит правду, сыночек, – гаденьким тихим голосом сказала я. – Потому что этот мальчик, может быть, еще станет твоим сводным братиком.

Удивительно, но после подобного аргумента Гришка замолчал, вероятно, согласившись, что это чистая правда. А Антон, что было предсказуемо, посмотрел на меня как солдат на вошь и повертел пальцем у виска.


Кто сказал, что час пик в метро в девять часов утра? На самом деле он с восьми утра до восьми вечера, с перерывом на обед. Бездельники, которым надо показаться на работе и сделать вид, что они страшно заняты важными делами, поэтому должны уйти через полчаса, толкаются в метро постоянно.

Вагон качнулся на повороте, и я влипла в холодное стекло в двери. В стеклянном овале, как в зеркале, увидела свое отражение. «Пора стричься», – завопила голова. Да, действительно пора, волосы так и лезут в глаза, чтобы на них наконец обратили внимание.

На следующей остановке ряды трудоголиков заметно поредели, и я огляделась вокруг. Утешал тот факт, что нестриженых теток гораздо больше, чем тех, кто путешествует в подземке с аккуратной прической. Вот, едет одна… Воронье гнездо в эпоху перестройки. Как начали перестраивать, так и забыли напрочь.

Или вон – сама скромность, на голове сладкий кукиш Надежды Константиновны. Так и хочется сказать: «Деточка, тебе же семнадцать лет, это же самое время сделать ярко-красный гребень. С таким узлом на загривке тебе первого мужчины и к пенсии не дождаться».

А вот еще одно юное дарование с надутыми губами. Пучится на весь мир. Цыпки на руках планомерно переходят в цыпки на голове, образуя стиль «щипаная крыска». Может, и мне сделать такую же прическу?

Нет, лучше как у юноши, что стоит в конце вагона. У него практически лысый череп, а на затылке татуировка – непонятные завитушки. Подошла поближе, стараясь не привлечь внимания молодого человека. На бледном черепе, не тронутом лучами солнца – толстая длинная улитка. Ползет в правое ухо, оставляя за собой липкий сопливый след. Класс! Это то, что мне сейчас надо. Муж гуляет, сын не выговаривает половину алфавита, на работе – завал, на голове – бардак. Улитка разрулит ситуацию.


Надька сегодня пришла на работу с голыми плечами и разрезом на юбке «Всем лежать!»

– Пойдем покурим, – предложила я.

– Ты же не куришь, – вытаращила глаза Надька. – Это вредно.

– Не учи жизни старую тетку. Я в студенческие времена, когда ты под стол пешком гуляла, курила по пачке в день.

На улице свежо и сыро. Надькины плечи сразу покрываются гусиной кожей. Она угощает меня сигаретой «Парламент» с белым полупустым фильтром. Вкус у сигареты кислый.

– Надюх, как ты думаешь, наша потенциальная читательница, наша Галя, она – кто?

– Трудно сказать, – почесала затылок Надька. – Но я думаю, что она дура.

– А мы тогда кто?

– Мы – рабочие пчелы. Производим мед, которого Гале недостает в обыденной жизни. Мы ее вскармливаем сладким, это полезно для мозга.

– Считаешь, ей это поможет?

– Нет, конечно. Но мы же пчелы, а не врачи.

– Мне кажется, я трутень, Надюх.

Из редакции вышел Леша. Увидев нас, расплылся в улыбке, помахал рукой и, сказав: «Как жаль, что я тороплюсь», – зашагал к метро.

– А он думает, что ты королева пчел, – показала сигаретой на удаляющегося Лешу Надька.

– Надя, этот мальчик моложе меня лет на десять.

– На восемь, – поправила меня Надюха. – Я его в лоб спросила: «Ты на Машу дышишь?» Он честно во всем сознался. А я ему говорю: «А сколько ей лет, знаешь?» – «Знаю, – говорит, – она на восемь лет старше меня».

– Постой, как сознался?

– Ответил мне вопросом на вопрос. Это верный признак. Я его спросила: «Ты на Машу дышишь?» А он ответил: «А что?»

Я погасила кислую сигарету о серое тельце урны.


Обычно в редакцию несколько раз в день звонят и интересуются: «А вы окна делаете?» Некая фирма, специализирующаяся на установке стеклопакетов, ошиблась, когда давала телефон в рекламном объявлении. И теперь я расплачиваюсь за невнимательность их работника. Вчера, впрочем, для разнообразия кто-то полюбопытствовал, делаю ли я ставни. Хорошо, что ошиблась не фирма интим-услуг.

Сегодня опять звонок. Я подняла трубку, и услышала низкий мужской голос:

– Добрый день. А кто со мной может поговорить об Испании?

Хороший голос, с легкой хрипотцой, спокойный, чувствуется, что его обладатель – мужчина интересный во всех отношениях.

– О чем? – переспросила я, хотя мне уже ясно, что опять перепутали номер.

– Простите за беспокойство. Об Испании кто может поговорить со мной?

Испания… Далекая страна. Там загорелые красавцы танцуют фламенко, ударив сомбреро о землю. Крутят усы, сверкают зубами, а вокруг песок и море, песок и море… И мрачная крепость с острыми шпилями, где жгли непокорных страстных колдуний. И фрукты, фрукты, фрукты… И можно сжать рукой волосатую киви, и потечет между пальцев густой влажный сок.

Как же хочется бросить все и поехать с этим мужиком, с его низким бархатным голосом в Испанию!

– Алло?

– Да-да.

– Девушка, как начет Испании?

– Да! А в каком смысле?

– Я в туристическое агентство звоню.

– Вы попали в редакцию женского журнала «Галя».

Работы было на этой неделе море. Нет, скорее океан работы. К моей патологической безграмотности прибавились «говорящие» опечатки. Написала «Щастье» и «муЩина».

Марина, читая мой текст, чуть не подавилась бубликом:

– Маша, что с вами? Может быть, вы владеете несколькими языками, и они у вас путаются? Такое бывает.

– Вряд ли. У меня бабушка с Украины, но по-украински я говорила только в детстве, когда проводила у нее каникулы.

– В этом все и дело! – обрадовалась Марина. – Зря вы думаете, что это не имеет значения. У вас путаются два языка на подсознательном уровне. Вот как пишется по-украински слово «счастье»?

– Гм… – задумалась я. – Кажется, «щастя».

– Вот! Я же говорила! А «мужчина»?

– Я сильно извиняюсь, но «чоловiк».

– Да? Тогда даже не знаю, что с вами, Маша…


Из алчных побуждений сочинила рассказ в Лидочкину рубрику «Про любовь». Обязательное условие – эротическая сцена. Но сцена целомудренная! Ведь наша читательница очень добропорядочна. Пришлось помучиться с этой добропорядочностью. В таких случаях народ говорит «и рыбку съесть, и…», ну сами понимаете. Написала, сдала. Лидочка почитала, подумала и, вероятно припомнив, что я видела ее рыдающей в туалете, сказала, что в рассказ надо ввести еще один персонаж. Он-то и должен стать героем-любовником, в этом будет интрига. Н у, ничего, сейчас быстренько переделаю, ломать – не строить.

За час переписала. Выпускающий редактор Марина решила тоже прочитать мой шедевр о любви. А закончив сняла очки, потом опять надела и очень серьезно произнесла:

– Маша, у вас там случилось страшное…

– Что?!

– Она легла спать с Олегом, а проснулась с Игорем. Она у вас падшая женщина, эта героиня.

– Тоже мне, трагедия! Делов-то… Моральное падение – побочный результат рерайта, сейчас исправлю.

– Маша, такие ошибки дорого стоят, – глубокомысленно заметила Марина. – И добавила шепотом: – А если б это прошло в печать?

Действительно, какой ужас! Читательницу мог бы хватить удар от такого открытия. Интересно, наша потенциальная Галя девственница или строгая молодая мать? И если она замужем, то занимается ли сексом с мужем? И как? В смысле, снимает ситцевую ночную рубаху с длинными рукавами или для пущей сохранности нравственности укрывается с головой плотной простыней, выставив тощие бледные ноги и костлявые бедра для исполнения супружеского долга?

Глава 12

Вещественное доказательство

В первый раз я приехала из родного Павловского Посада в Москву после окончания средней школы. Рыжая болоньевая сумка-бочонок с интригующей надписью «Спорт», русая коса до пояса, жуткие синие тени у глаз – макияж как мертвенные пятна, испуганный взгляд. У таких хочется спросить: «Деточка, куда ж ты прешься?» Деточка хотела быть актрисой, но постеснялась. Поэтому решила, раз не удалась красивой, то надо писать романы, потом делать из них сценарии и снимать кино. Однако в Литературный институт тоже постеснялась – испугало пафосное слово «литературный». А вот журналистика, решила я, самое то.

Направления в общежитие для абитуриентов выписывал рабфаковский юноша, не так давно отдавший свой гражданский долг Родине. Его разбушевавшиеся гормоны были видны невооруженным глазом. А тут такой подарок судьбы – расселять абитуриенточек. Новое мясо! Свежак! Только что из деревни, это ж как теплое молоко с утренней дойки. Несут полное ведро, а оно покачивается чуть-чуть, в такт шагам, только ручка – железная дужка – вжик-вжик по стальным ведерным ушкам… Так моя украинская бабушка носила парное молоко.

Тот юноша был очень даже привлекателен, звался Илюшей. Раскосые глаза, вьющиеся кудри, широкие плечи. Подозреваю, что бедный Илюша имел стойкую эрекцию в течение всего дня, иначе чем объяснить его неудержимое кокетство и сальные шуточки. Нежные провинциальные барышни краснели, потупив глазки, и страстно фантазировали себе этого Илюшу.

Я тоже задышала на смазливого расселяющего, но была еще столь невинна, что тут же запретила себе даже мечтать. Дрожащей ручечкой взяла у красавца бумажку с адресом общежития и номером комнаты, в которую он меня определил. Нет, нет… И не думай… С таким длинным носом, с такими тощими коленками, с такими… с никакими… Я была убеждена, что с подобной внешностью я никогда не выйду замуж и никогда ни один мужчина не обратит на меня внимания.

В одной комнате со мной жили девушки постарше, одна из них даже была замужем. Звали ее красиво – Варей, и она готовилась поступать на биологический факультет.

Однажды я вернулась в общежитие раньше, чем предполагала, и попыталась открыть дверь. Тщетно. Ключ не желал входить в скважину: похоже, его двойник торчал с другой стороны. Провозившись довольно долго, я устало опустилась на пол. Закурила какую-то дешевую дрянь – как раз начала пробовать это взрослое развлечение.

Дверь тихонько открылась. Из комнаты выглянул Илюша. Голый торс, голые же крепкие мускулистые ноги, бедра стыдливо прикрыты куцым общежитским полотенцем, которое для лица. Вероятно, они с Варей решили, что я удалилась, и Илья выглянул проверить обстановку.

– Здрассьте… – только и промямлил он и скрылся обратно.

Это был полный крах тайных фантазий о стройном принце. Это было откровение – ведь соседка замужняя женщина! Это было удивление – на дворе белый день, а они… Это было практически тоже самое, как если бы читательнице журнала «Галя» попался рассказ о том, что у героини два любовника.

Варя тогда поступила на свой биофак, хотя, как я потом узнала, вовсе и не любила биологию. Зато она была честолюбивым художником. По мнению Вари, честолюбие начинается там, где рождается настоящий интерес к делу, и только тогда приходит успех. Ее, Варина судьба, тому подтверждение. Изучала Варя в течение четырех лет физиологию растений. Сажала себе пшеницу в поддоны, поливала и рассматривала в микроскоп. И было ей это все до истерики скучно. Несколько раз ее пытались исключить, два раза – успешно. Когда это случилось впервые, Варя выпила водки, пострадала и уехала домой в Барнаул. Через год вернулась, со свидетельством о разводе и строгим наказом мамы учиться хорошо. Опять поливала подросшую пшеницу, совала ее под увеличительное стекло микроскопа, разглядывала с ненавистью те же осточертевшие пшеницыны клетки и… не вынесла душа поэта, вернее, художника. Варю опять отчислили. За столь нелицеприятную вещь, как академическая неуспеваемость. А как ей было успевать, если она вечера проводила вольнослушателем в Суриковском институте.

История повторилась. Варя отправилась обратно в Барнаул, ее отругала мама, и Варя восстановилась через год, ибо надо приличной девушке из приличной семьи получить приличное образование. Опять пшеница, опять ненавистный микроскоп, опять, разумеется, отчисление. Потом Варька рассказывала, что не могла понять жалости одногруппников. Учащийся на биологическом факультете народ, в отличие от Вари, любил науку и искренне жалел тех, кто не успевал в учебе.

А Варя хотела рисовать.

Сейчас пять ее работ на выставке в Берлине. Сама она не поехала: готовится к своей первой персональной выставке в Москве. У Вари большая квартира в Митино, маленькая дочь и целый арсенал советов, как надо жить.

Варя – моя подруга.

Мы сидим с ней в маленькой кафешке, недалеко от метро «Полянка» и едим греческий салат.

– Маша, ты слишком добрая, – поучала меня Варя. – Ты всегда была доброй и не умела отказывать. От этого все твои беды.

– Варь, при чем тут доброта, – чуть не рассердилась я. – Он гуляет. Ты можешь себе это представить?

– А это потому, – настаивала Варя, – что ты его по доброте своей разбаловала напрочь. Он сел тебе на шею и ноги свесил. И сейчас хочет ими поболтать.

– Не ногами он хочет поболтать…

– Мань, – Варька проникновенно посмотрела мне в глаза, – ну согласись, что он с жиру бесится.

– С жиру, – охотно согласилась я.

– Поругайся с ним.

– Не могу, я пыталась. Понимаешь, я знаю, что он будет все отрицать, а у меня нет прямых и неопровержимых доказательств. Таких, чтобы в лоб – и ни слова не мог возразить!

– Тебе нужны доказательства? Добудь их!

– Как? Мне что, за ним следить?

– Гм… Интересная мысль, – задумалась Варвара. – А что тебе мешает? Морально-этические принципы?

– Нет, – пожала я плечами. – Опыта нет, да и неудобно как-то.

– Неудобно спать на потолке, потому что одеяло падает, – сказала Варька, доставая мобильник. – Надо няне позвонить, спросить забрала она Каринку из сада или нет.

Варя воспитывала дочь одна, это был сознательный выбор. Кроме самой Вари, никто не знал – если, конечно, она знала, – кто Каринкин отец. Даже для нас, лучших подружек, меня и Катьки, эта тема в присутствии Варвары была запретной и не подлежала обсуждению.

– Как у тебя на работе дела? – поинтересовалась Варька, прижав телефон к уху.

– Нормально. Кошка вот недавно родила возле редакции.

– Да? Кстати, а как там Катерина? Ты ей давно звонила?

– Давно. Она тоже родить уж должна…

– Але? – закричала Варя в трубку. – Наталья Ивановна, что к трубке так долго не подходите? Как Карина?


Дома – покой и вечерняя нега. Свекровь накормила Антона и Гришку жареной картошкой с котлетами. Теперь мальчики лежат на диване и смотрят художественный фильм «Три толстяка». Надо сказать, что я как правнучка кулаков все эти сказочки про революционэров не люблю. А эти двое смотрят внимательно и с удовольствием. Свекровь мирно отдыхает в своей комнате, призрак мертвой вороны сидит на старом серванте, тоже довольный и сытый моим раздражением.

– Тебе действительно это интересно? – спросила я Антона, кивнув на телевизор.

– Конечно! – возбужденно ответил муж. – Разве ты не понимаешь? Это одна из самых сексуальных сказок, это круче «Лолиты» Набокова!

– Бредишь? – ласково полюбопытствовала я.

– Олеша написал это, когда влюбился в десятиклассницу. Ты что, не знаешь биографии наших писателей, темнота? Посмотри, здесь же полно аллегорий… Кукла…. Девочка-кукла… Юная девственница, которая – кукла. Она ничего не может сделать, а ты с ней – все, что захочешь, потому что она фарфоровая… Потом она оживает – на ее место приходит маленькая циркачка. А потом этот доктор Гаспар… Ну, ты, я надеюсь, понимаешь, что в этом герое Олеша изобразил себя. Доктор Гаспар чинит куклу, копается в ее теле. А потом… Потом кукла появляется опять, смятая, грязная, растерзанная…

Глаза мужа горят, волосы всклокочены, сам – с голой волосатой грудью и в добрых семейных трусах с цветочками.

– Антон, тебе нужно показаться специалисту…

Муж обиделся и замолчал.

Мы знакомы семь лет, почти столько же – в браке. У нас все было хорошо, все шло по плану: знакомство, страсть, любовь, брак, ребенок. Причем не по заранее намеченному плану, а сама судьба сделала все так, как надо. И что теперь? Что вообще бывает в таких случаях? Впрочем, какая разница… Кто учится на чужих ошибках? Я таких не видела ни разу. Так что кукла наследника Тутти станет раз за разом ломать свою пружину, и глупо, нарочито механически будет поднимать тонкие ручки Суок. Все дуры, все до одной. И куклы, и девочки, и Олеша тоже… Такого понаписать!

Призрак дохлой вороны раздулся, пузо стало огромное, лапы – как пальцы больного застарелой водянкой, глазок мертвых не видно.

Пойду-ка я лучше креветок сварю, а то так и поругаться недолго.

В коридоре висит зеленая куртка Антона, вся в карманах, в застежках, в молниях. А на табурете возле обувных полок стоит квадратная сумка из жесткой кожи на длинной широкой ручке. Застегнута на два замка – скрывает, поди, что-то. Вещественные доказательства, например.

Я тихонько притворила дверь в большую комнату, откуда доносились крики революционеров, штурмующих замок правителей с избыточным весом. Прислушалась: что там в комнате свекрови? Все было спокойно – тихое посапывание учительницы, утомленной криминальной сводкой «Московского комсомольца». Я подкралась к Антоновой куртке и запустила руку в левый карман. Нащупала связки ключей: от квартиры, от машины… Рабочий пропуск, закатанный в ламинант, скомканная бумажка. Вытащила, развернула: чек из супермаркета – сосиски, сок, кефир… Сердце стучало как безумное.

– Папа, я тоже хочу торт с шариками, – послышался Гришкин голос из комнаты.

Я быстро повернула куртку и проникла в правый карман. Липкий леденец в разорванной бумажке. Старый, наверное.

Ну и где вещественные? Есть еще внутренний карман, слева на груди. Что это? Плотная квадратная бумажка, скользкая, странная на ощупь. Ба, да это же презерватив! Когда мы ими в последний раз пользовались? Го д назад, еще до того, как я поставила спираль.

В голове помутилось. Я зажала улику в кулак и решительно направилась в комнату.

На экране освобожденный наследник влюбленными глазами пожирал худосочную циркачку, толпа рабочих и крестьян ликовала. Доктор Гаспар одухотворенно смотрел в будущее.

Гришка свернулся калачиком у папы на руках и дремал. Антон одним глазом смотрел в телевизор, у его ног громко мурлыкала рыжая сволочь, несанкционированно пробравшаяся в комнату.

Я уже приготовилась сказать какую-нибудь гадость, только слова искала побольнее, пожестче, как зазвонил телефон.

– Маша! – раздался истерический крик в трубке. – Маша! Катя! Катя!

– Але, кто это?

– Маша!!! Катя!!! Сегодня!!! Мальчик!

И в трубке заплакал мужчина. Это был Димка, Катюхин муж, из самого города Гольхема, что в три избы, близ милого каждому истинному немцу Штутгарта. Я села на пол. Перехватило дыхание.

– Что случилось? – Антон испуганно уставился на меня.

– Катька… – прошептала я сквозь слезы.

– Что?! – Антон вскочил.

– Родила…

– Тьфу ты! Нельзя ж так пугать. Ну и слава Бог у, что родила.

А потом Димка, сбиваясь и рыдая от счастья, рассказал, что сегодня в половине десятого утра, не успев порадоваться, как это оно – с эпидуральной анестезией, Катя родила мальчика. Мальчик здоровый – 3,400 кг и 50 см. Красивый, со щеками. Катька чувствует себя хорошо. А он сам зеленый весь и руки трясутся.

Ничего, оклемается, перенервничал просто. Рожать с женой – это не шутки, это для сильных мужчин.

Время для человека, который не рожает, летит быстро, и день его наполнен всякой ерундой: противным писком будильника, запахом сбежавшего кофе, ароматом слойки с лимоном, ощущением того, что ничего не успеваешь, дурными мыслями и подозрениями, диалогом с призраком дохлой вороны.

А в это время, пока часы для тебя бегут друг за другом, как одинаковые полосатые зебры, кто-то рожает, орет благим матом, упирается пятками в кушетку, проклинает все на свете, ненавидит мир, себя, детей, мужчин, женщин, животных и птиц и хочет одного – чтоб это кончилось. И плевать, как выглядишь, и глубоко по барабану впечатление, которое производишь, и нет места любви в этой колючей боли… Так вот, время для того, кто рожает, идет медленно… Безумно медленно, отвратительно медленно…

Мы сегодня встали в семь, когда у Катьки начались схватки. Завтракали, поднимали Гришку, бежали в сад. В половине десятого я уже была в редакции. Время пролетело незаметно. А именно тогда человек рожал. Человека.

Я молча сидела на полу, не вытирая слез.

Гришка соскочил с дивана и обнял меня:

– Мама, а почему ты плачешь?

– Не знаю, малыш…

Толстого вороньего призрака на серванте не было.


На часах половина первого. Завтра рано вставать, а сон не идет. В кухне темно и тихо, только идеально круглая луна, желтая, как сливочный сыр, светит в окно, да рыжий поганец-Кеша урчит, прилепившись к ноге. От кота пахнет селедкой: не иначе, свекровь опять скормила ему селедочный хвост. Я отщипнула маковой булки и задумалась: «Что делать? Что делать с презервативом, найденным у Антона в потайном кармане?» Димкин звонок отвлек меня от собственных проблем, а сейчас, когда домашние уснули, дурные мысли вернулись.

– Булки дать? – спросила я кота.

– Мур-р-р-р, – ответил он, сощурившись.

– Ведь не будешь же есть, паршивец, – недоверчиво сказала я.

– Му-р-р-р, – обижено отозвался кот.

Типа обижаешь, чего это не буду?

– Ну ладно, посмотрим.

Я села на узорчатый линолеум, опершись на теплую ребристую батарею, и покрошила на пол мягкую внутренность булки. Кот понюхал, облизнулся, сел копилкой напротив меня и, зажмурившись, заурчал.

– Ешь, паразит, – грозно зашептала я.

– Мур-р-р, – отказался кот, перебирая коготками.

– Сволочь ты рыжая, – вздохнула я. – Бесполезная животина. Может, ты знаешь, что делать, а?

– Пойди пни Антона в бок и спроси, что за фигня, – ответил тихо Кеша, не открывая зеленых глаз.

– Дельный совет. Главное – мудрый. А если он встанет, молча соберет вещи и уйдет в ночь?

– В ночь – не уйдет, ты же знаешь Антона.

– Нет, я его совсем не знаю. Я думала, что знаю, а оказалось – нет.

– Все равно пни, – настаивал кот.

– А если он будет молчать, как он это умеет? А утром уедет на работу и позвонит, чтобы сказать, что подает на развод и уходит к молодой красивой А.

– Ну и фиг с ним, туда ему и дорога. К его сладкой А. Пусть попробует.

– А если попробует и ему понравится?

– Ну и фиг с ним, – повторил кот. – Не велика потеря.

– Ничего себе, не велика! Он мой муж.

– Гулящий.

– Он Гришкин отец.

– От Гришки он никуда не денется, можешь не сомневаться.

– А если эта родит ему тройню? Еще как денется…

– Ну и фиг с ним.

– Вот заладил… Как это фиг с ним? Это у Гришки надо спросить – фиг или не фиг.

– Я свое мнение высказал, – сверкнул на меня глазом кот и показал шершавый розовый язык. – Если не интересно, зачем спрашиваешь?

– А кого мне еще спросить?

– Маша? С кем ты разговариваешь? – послышался испуганный голос свекрови.

Мария Петровна стояла в дверях, вся в белом – в длинной рубашке с рюшами и в махровом банном халате. На лице озабоченность. Я резво вскочила с полу, Кеша юркнул под стол.

– Я ни с кем не разговариваю… Я просто размышляю вслух о новой статье.

– А почему в темноте? – подозрительно спросила свекровь.

– Из экономии, – не моргнув глазом, соврала я. – Электричество подорожало, вы говорили…

– Еще и как! – тут же переключилась Мария Петровна. – В позапрошлом месяце заплатили двести рублей, а в этом уже двести пятьдесят! А я вам всегда говорила: вы много света жжете. Я предупреждала, а вы все равно жжете.

И, продолжая ворчать, свекровь скрылась в туалете. Вскоре оттуда под размеренное журчание донеслось:

– Мы всегда экономили. Никогда зря лампочку не включали. И утюг зря не включали, только холодильник работал. А когда родился Антоша…

Что произошло после этого знаменательного события, я так и не узнала. Речь свекрови заглушил сливной бачок.

Я потрогала в кармане жесткую упаковку презерватива. Кот спрятался, поделиться больше было не с кем. Внутренний голос посоветовал положить чужое на место.

Глава 13

Судьбоносная бомба

В метро рядом уселась сумасшедшая и поет – отвлекает меня от скорбных мыслей. Я сделала вид, что читаю книгу, хотя застряла на двадцатой странице с того момента, как вошла в вагон. Уже который день пытаюсь читать нашумевший роман «Рублевские супруги» Лилианны Вольской. Предположительно это детектив, но действие разворачивается вяло, героиня сочувствия не вызывает, как не вызывает и интереса к своим поступкам и рассуждениям. Язык откровенно беден, очень удручает отсутствие в тексте прилагательных.

Мои мысли занимает презерватив, найденный в куртке Антона. Сейчас он едет со мной на работу, тихо лежит в сумке, в тайном кармане, где я храню одинокие сигареты, на тот случай, если опять захочется курить.

Сумасшедшая перестала петь и заглянула мне в книжку. Я молчу, уткнувшись в двадцатую страницу.

– Проворовались, – весело и громко сказала сумасшедшая, – и сидят, книжки читают.

Выйти, что ли, на следующей остановке?

Безумная соседка осторожно закрыла серым пальцем первые строчки в моей книжке и удовлетворенно захихикала. Я немного отстранилась, не глядя на нее.

– Замутили головы, – неожиданно рассердилась она, – вот что надо читать. – И ловким жестом фокусника достала из-за пазухи старый номер журнала «Галя».

От бумаги пахнуло тепло-кислым запахом бомжатины, я невольно вздрогнула и подняла глаза на нашу читательницу. Ей было лет пятьдесят, зубы почти полностью отсутствовали, на голове – потрепанная соломенная шляпа с бумажной розой, на шее – ядовито-оранжевый, как будни украинской революции, платок. Так вот она какая, моя читательница! Нет, это уже слишком.

Я вскочила и выбежала из вагона под гнусавое «Осторожно, двери закрываются». В страшных снах мне теперь будет сниться ее беззубый оскал, и как же после этого работать?


Несмотря на незапланированную встречу с читательницей, я пришла на работу как положено хорошей девочке, к половине десятого. Марина была уже на месте – мрачна и сосредоточенна.

– Маша, тема следующего психологического комментария «Что делать, если подозреваешь мужа в измене».

– А что делать? – спросила я вовсе не из праздного интереса, расстегивая куртку.

– Подумайте, Маша, подумайте. Представьте себе нашу читательницу и подумайте, что бы она сделала, если бы заподозрила мужа в измене.

– Она бы его укусила, – заметила я угрюмо.

– Это слишком, наша читательница – интеллигентная малообеспеченная женщина.

– Вы в этом уверены?

– Конечно. Были проведены маркетинговые исследования, круглые столы и фокус-группы. Образ потенциальной читательницы очень четко очерчен.

– Нет, Марина, – тихо проговорила я, склонившись к выпускающей, – она не интеллигентная. Она сумасшедшая бомжиха… Я ее видела сегодня в метро.

– Маша, не надо ездить в метро, учитесь водить машину, и тогда ваш мир станет более обустроенным, – уверенно сказала Марина и ушла на кухню варить себе утренний кофе.

Я переложила свежую слойку с лимоном из маленького полиэтиленового пакета на салфетку и спрятала в нижний ящик тумбы – постоянное убежище слоек. Включила компьютер, проверила в потайном кармане презерватив – вещественное доказательство было на месте. Последний вопрос, который оставалось решить до начала интенсивного рабочего дня: какой кофе брать в автомате – капуччино или черный. Я не такой тонкий ценитель кофе, как Марина, каждое утро готовившая себе бодрящий напиток в специальной турке с диковинным узором на пузе и железной соломинкой вроде мундштука, однако утренняя порция кофеина мне необходима.

Появились Надька и Лидочка, помахали руками в знак приветствия. Первая сегодня в чешуйчатой, как русалочий хвост, майке и белой юбке на бедрах. Несмотря на то, что еще довольно прохладно, с голым пупком, в котором задиристо поблескивает металлическое колечко. Лидочка вся в черном. Слухи о ее скором разводе подтверждаются.

Не успела я завершить внутренний диалог с собой о том, какой кофе стоит приобрести в автомате, как в дверях показалась Марина со своей пузатой туркой, сама бледная, губы синие, и сказала еле слышно:

– Возьмите ценные вещи. Спокойно, без паники уходим из здания.

Пока мы переспрашивали, зевали и чесали репы, влетела Сусанна Ивановна и грозно выкрикнула волшебное слово:

– БЫСТРО!

Никто не стал спорить. И даже не особенно интересовались, что случилось. Стройными рядами, без давки и стенаний, миновав лифты, безошибочно – к лестницам, работники большого издательского дома вышли во двор.

От здания отъезжали машины. Бибикая, подкатила пожарка, с визгом затормозили милицейские «форды» в количестве трех штук.

– За территорию идите, подальше, в скверик… – махали руками охранники.

Что же стряслось, черт побери? Самое ценное… Кофе, к сожалению, я так и не купила. Книгу «Глазами психиатра» взяла… Что еще? Жвачку «Орбит» темно-синюю в подушечках. Черную резинку, чтоб вязать хвост из отросших волос… Вещественное доказательство… Черт! Оно осталось в сумке. И булка! Булку забыла в последнем ящике тумбы! И джинсовый лапсердак бросила висеть на спинке кресла!

Рублей двести стоит, поди! Ну что ж теперь – возвращаться? Правда, в сумке еще остались документы и ключи, но вход в здание уже оцеплен странными людьми в черном.

На пороге появилось иностранное руководство в лице Ганса. Нас поблагодарили за сознательность, за то, что не передавили друг друга в дверях и еще за скорость. Сбежали с работы труженики молниеносно. Ганс сказал, что не может рисковать нашими жизнями. Короче говоря, бомба.

Какая-то сволочь позвонила и сообщила, что в здании взрывное устройство и оно активизируется через полчаса. Может, кто-то неудачно пошутил? Если да, то даже и не знаю, что надо отрывать за такой юмор. Учения идут? Ничего подобного! Ганс заверил, что вызваны соответствующие службы, которые прогнозируют потратить на поиск бомбы не меньше трех часов. По домам велено не расходиться, гулять здесь, в пределах пешей досягаемости, чтобы после отбоя быстро вернуться на рабочие места.

– Девочки, я знаю недалеко финский магазин. Могу показать! – предложила Марина. – Кто не пойдет, встречаемся на этом же месте через три часа.

А если у меня ну никак не предусмотрены траты на финские шмотки, да и вообще ни на что в этом сезоне? Куда мне идти? До дома ехать час как минимум. К тому же в метро, знаете ли, сейчас ходить – на любителя. Не ровен час бомбу из редакции перенесут в вагон.

Я позвонила Антону на работу. Вежливый женский голос ответил, что Антона Брониславовича нет на месте. Набрала номер мобильника.

– Антон, – сказала, – а у нас в редакции бомба.

– Маша, я занят, мне не до твоих приколов, – рассердился муж, почему-то шепотом.

– Какие приколы? Всех выгнали на улицу и велели гулять три часа.

– Ну и гуляй, я тут при чем, – огрызнулся муж. Похоже, не поверил.

– Антон, а ты где?

– У меня деловая встреча.

– А что за музычка на заднем плане?

– Музычка как музычка. Это ресторан. Напротив офиса. Все, извини, дома поговорим. – И отключил мобильник.

– Я тут недалеко пивняк видела, – подошла Надька, – пойдемте, посидим.

– От пива толстеют, – мрачно заметила Лидочка.

– А мы возьмем белого вина и кальмаров, – предложила Надюха альтернативный вариант для тех, кто всегда худеет.

– Вина? – задумалась Лидочка. – Давно я не пила вина. Все пиво да пиво.

– Знаете, девчонки, – сказала я, – пожалуй, я не пойду в пивняк. У меня есть дело. Семейное. Как раз на три часа.

– Ладно, – пожала плечами Надька, – звони, если что.


Я всегда считала, что в наших отношениях с Антоном многое, в том числе и любовь, держится на дружбе и чувстве юмора.

Если мой муж порывисто обнимет меня за плечи и, горячо дыша в затылок, зашепчет: «Любимая… Я так ждал этого мгновенья… Я жизнь отдам за счастье прикоснуться к тебе…», – я свалюсь со стула и поперхнусь вечерним чаем. И вообще, если на меня дышат вплотную, мне становится тесно. Ничто так не обескураживает, как нелепая фраза «Я тебя люблю». Ибо сказанная – она превращается в воздух и теряет смысл.

Но сейчас я думаю, что была неправа. Может быть, любовь держится исключительно на самой любви, на проявлении нежности, возможно, нелепой и смешной на первый взгляд. Я ведь далеко не подарок. Могу выдать такое, от чего приличный молодой человек… э… как это… «потеряет веру в себя». Но говорю не по злобе, а по глупости и врожденной болтливости.

Помню, много лет назад встречались мы с будущим мужем в метро. Пришла я на станцию «Киевская» и вижу – он ждет меня с букетиком роз. Милые такие, нежные, розовые.

– Что, – спросила ядовито, – она не пришла?

– Глупая ты, – по-простому ответил Антон. – Это я тебе принес.

– А, точно! Как же я не догадалась. Конечно, такой дохлый букетик мог быть только для меня, – резюмировала я с идиотской улыбкой.

– Я тебе больше никогда не буду цветы дарить, – грустно сказал будущий муж.

Я, конечно, тогда извинилась, стала хвалить цветы и восторгаться его вкусом – но слово не воробей. Улетело.

И это не единственный пример из нашей совместной жизни, просто его я помню, а на другие, может, и внимания не обратила. А меж тем могла, не заметив, обидеть Антона.

Все время, пока я ехала к нему на работу, мучилась думами. Как, когда, почему могло случиться так, что у моего любимого мужа появилась другая женщина? Почему он меня разлюбил? Да и можно ли разлюбить?

Раньше я не представляла, что чувствует человек, когда на месте нежности к нему в душе любимого человека селится равнодушие и даже неприятие.


В переходе у стеклянных дверей стая голубей. Мало того, что все загадили, так еще и сгрудились – не пройти. Наглые птицы, не люблю я их. Давно мечтала наступить голубю на хвост. И всегда символ мира уходил у меня буквально из-под ног… Но здесь им бежать некуда! Фиг взлетишь, когда над головой каменная крыша.

Я огляделась, вроде народу мало, и быстренько – в центр стаи… Птицы-дуры врассыпную, кто красными лапами заковылял к ступенькам, кто заметался, пытаясь пробить башкой синий таксофон, а кто закурлыкал испуганно. И опять – ни одного голубиного хвоста под ботинком. Но люди стали оборачиваться…

При выходе из метро поток россыпью люрексовых кофт, все с вышивками, с висюльками, с жемчугами да с розами. Ассортимент, что называется, приковывает взгляд. Все блестит, переливается самоцветами, и, что примечательно, народ радуется.

Десяток дам разного возраста увлеченно копаются в свитерках, одна другой кричит:

– Посмотри! Какая прелесть… И всего сто пятьдесят рублей!

Купить, что ли…. Может, буду я тогда в полном согласии с окружающей средой и станет мне легко и спокойно на душе.


От лотков хорошо виден офис компании, в которой работает Антон. На третьем этаже окна комнаты, где его рабочее место. Окна наполовину прикрыты жалюзи, на подоконнике рядком стоят три одинаковых розовых цветка в горшках. Прямо как условный знак – явка провалена.

Напротив, через дорогу, антикварный магазин, аптека, кафе «Шоколадница» и небольшой ресторанчик «Премудрый пескарь». Рядом с «Пескарем» тумба с кадушкой, в которой пушится большой искусственный куст, у порога – шершавая чистка для обуви в форме ежа. Все культурно.

Мысленно подсчитав наличность, вынесенную в карманах из заминированной редакции, я решительно направилась в ресторан. Честно говоря, денег было не так много, поэтому, прежде чем обедать, стоило внимательно изучить меню. В верхнем ящике стола у меня остался большой конверт с деньгами, собранными на подарок корректору. Надо было их тоже взять, все равно взлетят на воздух вместе со слойкой.

В ресторане ненавязчиво играла музыка, какая-то джазовая композиция. Судя по антуражу, – заведение средней руки. При входе дежурно улыбчивая круглолицая девушка в белой блузке. Девушка, как водится, подписана – «Валентина».

– Добрый день, мы рады, что вы посетили наш ресторан во время бизнес-ланча.

Отлично, бизнес-ланч – это дешевле, чем фирменный фазан под соусом манго.

– Вы одна или ожидаете друзей? – поинтересовалась Валентина.

– Совсем одна, – тихо ответила я, оглядывая небольшой зал.

Антона я заметила почти сразу. Он сидел в глубине, и, похоже, был увлечен беседой, даже жестикулировал, что с ним бывает нечасто. Я быстро спряталась за угол и на вопросительный взгляд Валентины прошептала:

– Я буду есть ланч тайно. За колонной. Можно подвинуть туда столик?

– Да, наверное… – неуверенно сказала девушка, – сейчас я уточню у менеджера.

Она скрылась за дверью с надписью «Stuff Only». То ли пошла разговаривать с менеджером, то ли звонить в психиатрическую лечебницу. Я осторожно выглянула из укромного угла. Антон сидел лицом к входной двери, что существенно осложняло мою благородную задачу. Однако он действительно был поглощен разговором, поэтому не заметил моего появления. Напротив моего мужа сидела молодая женщина, я хорошо могла рассмотреть из укрытия ее розовую кофточку с геометрическим рисунком. У собеседницы Антона была длинная тощая шея и светлые волосы, собранные в небрежный узел. Где-то я эту шею уже видела… Однако кофточка и растрепанный узел никого не напоминали. Донесся смех Антона и мерзкое хихиканье его патлатой визави. Я метнулась обратно в угол.

Появилась Валентина с лысоватым молодым человеком в пиджаке. Его глаза были холодны и излучали неприступность.

– К сожалению, правила нашего ресторана, установленные дирекцией, не позволяют произвольно переставлять мебель, – сообщил он, разглядывая меня с нескрываемой неприязнью.

– Хорошо, хорошо, – торопливо зашептала я. – Тогда я сяду вон в том углу, за пальмой.

– Столик за фикусом заказан, – сухо доложил лысый.

– Но там нет таблички! – возмутилась я.

– Ну и что. За этим столиком обедает наш постоянный клиент, он скоро придет, – стоял на своем менеджер.

– Не кажется ли вам, что вы неприветливы с посетителями? – сердито зашептала я.

– А не кажется ли вам, что вы странно себя ведете? – не растерялся лысый. – В мои обязанности входит обеспечение спокойствия и психологического комфорта наших посетителей, и я не уверен, что ваше присутствие не скажется плачевно на душевном равновесии кого-то из них.

Антон с растрепанной теткой громко засмеялись. Я даже услышала, как он сказал: «Ты просто кокетка!»

Валентина и лысый молча ждали, когда я уберусь, грозно заслонив собой вход в зал.

– Ну, хорошо, – сдалась я. – В принципе, все, что мне нужно, я уже знаю.

И, уничтожив злобных работников общепита взглядом, я быстренько выскользнула на улицу.


В половине четвертого тружеников пера и клавиатуры начали впускать обратно в помещение редакции. Все проверили, бомбу не нашли. Ганс разослал по корпоративной почте сообщения, что обнаружили муляж на первом этаже возле комнаты, где хранятся краски и инструмент для грядущего ремонта. «Многие верят», как сказала бабушка героя из фильма «Формула любви», когда дурила головы соседям, что статуя материализовалась в Марью Ивановну. Да это и не имеет большого значения – был ли муляж злоносной бомбы или то лежали в полиэтиленовом пакете сменные портки рабочего-таджика с соседней стройки. Важно, что надоели эти радости «одного из самых безопасных городов мира». Так с гордостью однажды отрекомендовал Москву Антон, описывая столицу знакомому американцу.

– Маша, вы придумали, что будете советовать читательнице, которая подозревает мужа в измене? – поинтересовалась Марина, просматривая план следующего номера журнала.

– Конечно. Я посоветую ей развестись.

– Вы хотите разрушить семью? – строго посмотрела на меня выпускающая.

– Семья разрушилась, когда муж стиснул любовницу в жарких объятьях, – сказала я. – А развод – это формальность, необходимая для того, чтобы юридические бумаги отражали истинное положение вещей.

– Маша, если бы вы внимательно читали основной текст, то обратили бы внимание на то, что женщина вовсе не хочет разрушать семью и лишать детей отца.

– Если отец – лживая сволочь, то будет лучше, чтобы его модель поведения не стала примером для детей.

– Он не лживая сволочь, а оступившийся. Он достоин жалости и мягкого порицания. Нужна косметическая операция, а вы предлагаете ампутацию.

– Лучше ампутацию, – отозвалась со своего места Лидочка, – и желательно ампутацию члена.

– Глас народа, – заметила я.

При слове «член» хихикнула из-за своего монитора Надюха.

– Лидочка не глас народа, – возразила Марина. – Лидочка – сторона пострадавшая в брачных битвах, поэтому она необъективна. Маша, я дам вам контакты с психологом из службы семьи и брака, проконсультируйтесь с ней. Возможно, она предложит оригинальную идею.

Почтовая программа сигнализировала, что пришло новое письмо. Это было письмо от Катьки из Германии. Она с новорожденным вернулась из госпиталя, оба здоровы и счастливы, о чем Катерина и рада была сообщить.

«Пересматривала наши фотографии с Нового года, – писала дальше Катька. – Какие же большие у вас дети! Неужели и мой кроха будет таким? Да, ты слышала новость? Помнишь Алину, которая была у нас вместе с франкфуртскими друзьями? Она разводится с мужем – встретила принца своей мечты. Что делается в мире, что же делается…»

И я вспомнила тонкую длинную шею из ресторана «Премудрый пескарь». Точно такая же шея, только вид спереди, маячила напротив меня за праздничным столом в Новый год. Это была шея Алины, мелкозубой ящерки со светловолосой фигой на затылке. Просто сегодня эта фига приняла более ветреные формы, распушившись тонкими волосенками вокруг головы. Принца своей мечты, говорите, встретила?..

Глава 14

Жизнь требует перемен!

У Варьки на картинах все толстые – и люди, и звери, и предметы, и цветы. Больше всего мне нравились толстые Варькины кошки, особенно полосатые и рыжие с картины «Завтрак на траве». Этими кошками потом иллюстрировали детскую книжку в одном известном издательстве. А недавно Варька начала рисовать толстых пеликанов, совершенно очаровательных, огромных, как летающие саквояжи, с гигантскими клювами-мешками, откуда выглядывают толстые лоснящиеся рыбы.

Теперь Варька три раза в неделю работает в зоопарке – пишет целую серию картин про пеликанов. В кафешке рядом с пеликаньим павильоном у нее столик, который служащие просят посетителей не занимать. Говорят, каждый час художница здесь курит и кофе пьет – отдыхает.

Мы с Гришкой пошли в зоопарк. Формально – в гости к тете Варе, по-настоящему – я пошла советоваться. Мне всегда недоставало Варькиной уверенности в себе, ее убежденности в собственной правоте, а теперь, когда мои мысли заняты семейной катастрофой, мне просто необходим совет решительного умного человека.

Самое прекрасное в московском зоопарке – это, пожалуй, цена входного билета. Хотя зверухи тоже ничего. Вот у кенгуру из сумки выглянул детеныш.

– Малыш, – обратила я Гришкино внимание на детеныша, – помнишь, мы читали, что кенгуренок сидит в сумке у мамы?

– А почему он не вылезет? – спросил Гришка, пытаясь удержаться на цыпочках, чтобы получше видеть.

– Он еще беспомощный.

– Мама, а я когда был маленький, я сидел у тебя в животике?

– Да.

– Ты меня съела? – подозрительно посмотрел на меня сын.

– Нет, ты просто там зародился.

– А игрушечки ты мне тоже ела? Солдатиков, рыцарей и кораблик. Мне же там было скучно, в животике.

Прямо сюжет для триллера, честное слово. Беременная женщина поедает солдат, потому что думает, ее будущий сыночек хочет играть в войнушку. В результате женщина сходит с ума и убивает своего мужа. Похоже, возвращаемся к старому сюжету…

– Нет, Гриша. Я не ела солдатиков. Ребенок, который сидит в животике, еще очень плохо видит. Даже если бы я съела для тебя пластмассового рыцаря, ты бы его вряд ли разглядел.

– Мама, а это птица киви?

– Нет, малыш, это птица эму. Птица киви волосатая, как экзотический фрукт.

– Волосатая? А нам в садике говорили, что у птиц растут перья, а не волосы.

Я вдруг вспоминаю, что еще зимой спрятала на шкафу сеточку с мохнатыми киви, надеясь сохранить их от посягательств мужа, свекрови и кота. Черт! Они покоятся на шкафу уже месяца три, в каком же они сейчас виде?! Однако надо заметить, что запаха в спальне нет, не считая пряного аромата, который, по моим предположениям, распространяется от Антоновых носков, валяющихся где-то за кроватью. Надо обязательно проверить, что творится на шкафу. Может, я еще что-то там сховала да и забыла. Например, жареную котлету или стакан водки.

На пригорке грелись на солнышке волки – лежали, лениво щурясь на посетителей. Кажется, сытые. Вокруг церетелиевых богатырей и кота на дубе ездит карусельный поезд из трех вагончиков, уныло подвывает на поворотах, отчего тетка, которая запускает его в путь, морщится. Надоело ей, похоже, все. А особенно это подвывание, эти дети, эта каменная русалка слева и вообще – этот вечный ужас под названием «прибытие поезда».

Клетки с кошачьими почти пусты. Только жирная рысь сидит задницей к посетителям – игнорирует. Презирает. В экспозиции «Ночные животные» беснуются два тушканчика с параличными ножками, и колония летучих мышей лопает виноград. Между прочим, на дворе апрель, и килограмм винограда стоит 100 рублей, а эти вампирята обглодали уже целую гроздь. Романтичных розовых фламинго согнали в тесный вольер, чтоб не замерзли, и теперь они нещадно гадят на небольшой территории. И сильно воняют. Есть розовые особи, есть красные, есть практически белые – видать, мамаши грешили с цаплем. Или с аистом, который приносит детей тем, кто не предохраняется.

От фламинго до пеликанов уже рукой подать. По дороге нам встретились два импозантных, дорого одетых мужчины.

Один разговаривал по мобильному: «Да, мы здесь. Идите сюда. На нас жираф пошел… Да, пошел на нас… Его сейчас очень хорошо видно». Далее последовал деловой репортаж о движении жирафа.

Куда-то подевалась выдра, устраивавшая настоящее представление для зевак – она становилась на задние лапки, а передними лупила по стеклу, как по барабану. От пустого выдриного вольера я увидела Варькин мольберт и саму Варьку в шуршащем комбинезоне и с кистями в руках. Именно так и должен выглядеть художник, я уверена. На фоне озера с пеликанами Варька весьма недурно выглядит.

– Мама, смотри, тетя Варя нарисовала вертолет, – обрадовался Гришка, тыча пальчиком в карандашный эскиз на мольберте.

– Дитя, – печально констатировала Варвара. – Это не вертолет, это птичка.

На эскизе сладкая парочка толстых чудовищ, стыдливо жмущихся друг к другу, на фоне райских кущей и диковинных цветов. Вдалеке – неясные очертания готического замка, прямо над влюбленными – жирный соплеменник, принятый Гришкой за вертолет, кружит, хищно раскрыв клюв-мешок.

На озере же, с которого Варька пишет картину, колония серых взъерошенных пеликанов толпилась на маленьком островке, все раздраженно галдели, один пинал соседа, другой на него шипел, время от времени слабая особь, не удержавшись, съезжала по мокрой земле в воду, оставляя за собой скользкую дорожку. Все озеро в перьях, берега удручающе загажены. Вдалеке вместо таинственного готического замка виднелись ржавые запасные ворота с дорожным знаком «Уступи дорогу».

– Варя, – сказала я удивленно, – с каких это пор ты приукрашиваешь жизнь? Или это первая часть серии «Найди десять отличий»?

– Машка, не зли меня, – нахмурилась подруга. – Пеликанов хорошо берут. Ты не поверишь, мою картину «Хроника пикирующего пеликана» в Берлине купил какой-то безумец за страшные деньги, галерея была очень довольна. Теперь все хотят от меня только пеликанов. Не могу втюхать даже лубочных полосатых котов на завалинке.

– Да, но где ты видишь эти пошлые цветочки и средневековый замок?

– Маша, таких пеликанов, – Варька махнула рукой в сторону озера, – никто не купит. Они засрали все вокруг, неужели ты думаешь, что кто-то захочет повесить такое у себя в доме? Люди желают видеть в своей гостиной царственных птиц и трогательный актуальный сюжет, а не общипанных неврастеников на фоне ржавых ворот.

– Мама, а кто такие неврастеники? – спросил Гришка, подозрительно глядя на нас с Варькой.

– Гриша, не вмешивайся в разговор старших, – строго сказала я. – Варь, а что за актуальный сюжет с пеликанами у тебя предполагается?

– У этих двоих страсть, – Варька показала на толстых чучел на переднем плане, – а эта, которая летит, покинутая возлюбленная. Она их засекла и сейчас камнем бросится вниз. Видишь, зенки вылупила и клюв раскрыла. Вот только не знаю, она их убьет или сама убьется. Ты как думаешь?

– Хороший вопрос… – мрачно проговорила я.

– Мань, а ты что хотела-то? – вспомнила Варька. – Ты когда звонила, сказала, что дело есть. Что за дело-то? Что случилось?

– Гм… Да ты, Варь, похоже, все и так знаешь…

Варька вопросительно смотрела на меня, машинально вертя кисточку в руках.

– Пеликаний сюжет. «Запретная любовь». Только непонятно, их убивать или самоубиваться.

– «Запретная любовь»? Неплохое название для картины с облезлыми пеликанами… Маш, ты про Антона, что ли?

– Гриша, иди посмотри птичек, – предложила я малышу, замершему было с неподдельным интересом в глазах.

Гришка еще слишком мал, чтобы распознать подвох, и слишком послушен, чтобы игнорировать мамины слова, поэтому сразу ускакал к пеликаньему забору.

– Ну и? – спросила Варька сурово. – Прямо так и застукала?

– Не то чтобы «так», но я уверена.

– То есть?

– Я выследила их в ресторане. Она костлявая и ребристая, волосы жиденькие, зубки меленькие – крыска. Мы с ней знакомы, ее Алиной зовут.

Варька жалостливо покосилась на меня.

– Хочу его выгнать, – поразмыслив, сказала я, хотя, если откровенно, столь кардинального решения я еще не приняла.

Однако ж почему-то перед Варварой хотелось выглядеть решительной и сильной.

– Да, выгнать, – повторила я для убедительности. – Выкинуть на фиг вместе с постылыми портками.

– Куда? – мрачно поинтересовалась Варька, складывая кисточки на подставку.

– А куда хочет. Пусть идет к своей лахудре костлявой.

– А свекровь?

– Что свекровь?

– Твою свекровь, вечную училку, тоже выгнать к лахудре? Маш, это ты живешь в их квартире, а не наоборот. И потом, а как же Гришка? Кто говорил, что Антон хороший отец?

– Ничего, найдем нового, еще лучше, – ответила я, наблюдая, как растрепанный пеликан пытается пристроиться к щуплой самке с проплешиной на боку.

– Маша, приди в себя, – вздохнула Варя. – Чужие дети никому не нужны, даже такие очаровательные, как твой Гришка. Да и самое главное – куда ты пойдешь? Антон имеет полное право привести свою ребристую лахудру в дом. В своей дом, заметь. Правда, ему придется предварительно с тобой развестись, но если желание гуцыкать на костях новой пассии будет слишком велико, такая безделица, как развод, может его не остановить. И что тогда?

– Варя, и это говоришь мне ты, женщина, к которой я пришла за поддержкой и в ком я находила решительность и бескомпромиссность, которых мне самой всегда не хватало? Мир перевернулся, Варя, мир сходит с ума.

– Это ты сходишь с ума, – огрызнулась Варька. – Мало ли что я говорила в минуты раздражения! Воспитывать ребенка одной нелегко, уж поверь мне. Каринкин отец был козлом, это я тебе как художник-анималист говорю. Но если бы я смогла начать все сначала, то обязательно попробовала бы сохранить семью. Вернее, создать ее.

– С козлом?

– Да, с козлом! Это все равно лучше, чем тащить все на себе. А ведь он хотел, козел-то, стремился. Цветы в больницу таскал, когда я беременная на сохранении лежала. А я ему цветами по морде – ляпс-ляпс! Приятно ужасно, но недолго.

– Триумф – это всегда мгновенье.

– Знаешь, Мань, – Варька задумчиво посмотрела на свою картину, – я тут дорисую еще одного пеликана. Композиция практически не изменится, однако возникнет позитивный настрой. Значит так, эти двое жмутся на острове. У них – запретная любовь. Но по новой концепции это название приобретет совершенно иное звучание! – Варька деловито почесала за ухом и продолжила: – Итак, в воздухе покинутая возлюбленная, она их застукала. Но сзади за ней пристроился самец. Совсем новый персонаж, он – тайный воздыхатель, следует за нашей героиней по пятам.

– А она что?

– А она примет его ухаживания. И знаешь, чем закончится?

– Чем?

– Все будут жить долго и счастливо.

– И подохнут вместе, в один день. Только неясно, кто с кем будет жить.

– Эта, которая летит, будет жить со своим козлом – тьфу! – с пеликаном.

– А его новая пассия?

– Сама отвалится.

– А тайный воздыхатель?

– Тоже отвалится, но потом.

– А зачем тогда все?

– Как зачем? Я рассчитываю неплохо выручить за эту картину.

– Пеликанам-то какой резон? Несчастной покинутой зачем твоя мазня?

– Я бы попросила! – строго сказала Варька. – У меня не мазня, а искусство. А покинутой есть резон. Она удовлетворит свое раненое самолюбие и при этом сохранит семью. Маня, знаешь, что такое ревность? Уязвленное самолюбие, и не более того. Если ты заведешь себе любовника, твои мысли будут о том, как бы скрыть этот факт от мужа, а не о том, как бы самого мужа уличить в измене.

– Любовника? Занятный совет для сохранения семьи.

– Очень хороший совет, чтоб ты знала. Попробуй, потом скажешь, что права была умная Варя. Кстати, хочешь я тебя с Гией познакомлю?

– С кем? – возмутилась я.

– С Гией. – Варька посмотрела на меня как на дуру. – Это мой новый галерист, а не то, что ты подумала. Презентабельно обрусевший грузин. Знаешь, где он организует выставку? В Пушкинском – ни больше ни меньше. Для тех, кто навсегда в танке, сообщаю: это очень круто.

– Ладно, я подумаю, – сдалась я. – Если вдруг захочу Гию, я тебе позвоню, держи клиента тепленьким.

– Только знаешь что, – Варька окинула меня придирчивым взглядом, – ты подстригись. А то мне стыдно будет перед галеристом, мне еще с ним работать, я надеюсь.

Отлично! Моя лучшая подруга только что довела до моего сведения, что я не могу возбудить даже горячего кавказского парня.


В нашем районе недавно открылась дешевая парикмахерская, которую устроители именовали гордо – «Салон красоты Любляна». Меня всегда смущали такие названия. Не иначе как Любляной прикидывалась любовница хозяина, а звали ее на самом деле как меня – Маша.

В салоне стояли тишь да благодать – мастерицы чистили друг другу ногти. Только одно кресло было занято, в нем съежилась древняя старушенция с тремя волосинами и виновато улыбалась. Вероятно, стеснялась, что сидит с непокрытой головой, платок ведь пришлось снять.

Я выкопала Гришку из куртки, сама сняла плащ. Напротив вешалки – большое зеркало, чтоб отражать красоту в полный рост. Ну-ка, где там мол красота? Н-да… Надо было хоть остатки ресничек подкрасить тушью, все ж поприятней бы получилось. Может быть.

Посадила Гришку к кореяночке, которая его уже как-то стригла. Все чудесно, только челку отрезала так, что мой светловолосый ребенок немедленно стал похож на сказочного Иванушку-дурачка, подстриженного под горшок.

– Челку не очень коротко, – попросила я.

Кореяночка улыбнулась, отчего ее узкие глазки исчезли вовсе, и закивала.

Сама я села к полной рыхлой мастерице лет сорока, с самой неаккуратной прической из всех парикмахерш. Будем надеяться, что она трудоголик и на свою голову у нее просто не хватает времени.

– Что будем делать?

– То же, что и было. Но покороче и покрасивее.

Краем левого уха я услышала, что в это же время старуха сказала своей мастерице:

– Ничего не надо, внучка, ты меня просто покороче подстриги…

Моя уточнила:

– Каре, значит?

– Да, – кивнула я и тут же услышала за спиной бабулькин голос:

– Мне б по-простому… Это… Каре.

Мастерица меж тем потрогала мои волосы, потерла прядь между пальцев:

– Волосы за уши делаете?

– Да, мне так удобней…

– А чтоб не мешало, я их за ушки, за ушки… – вторила старушенция.

Я скосила глаза. Бабкина затылочная проплешина четко просматривалась у меня в зеркале. На секунду мне показалось, что я увидела свое будущее. Лет через… тридцать. Или даже больше. Сижу я, плешивая беззубая старуха, виновато улыбаюсь и шамкаю: «Покороче меня, деточка, но ничего кардинального. Чтоб все как было, но ничего не мешало и не злило». А юная полногрудая парикмахерша, стараясь не повредить сизый лак на свежевыкрашенных ногтях, недовольно отвечает: «Тебе, бабка, уже в крематорий пора, а ты все в салоны красоты шастаешь. Сиди тихо, если не хочешь, чтоб я тебе ухо отчикала».

– Нет, – решительно сказала я толстой неопрятной мастерице красоты, которая уже занесла над моей головой хищные ножницы, – давайте по-другому. Давайте коротко, под мальчика. И покрасить то, что останется, в ярко-рыжий.

– Можно еще зеленые перья по бокам дать, – неуверенно предложила та.

– Зеленые? Заманчиво… Нет, зеленые оставим на следующий раз. – И когда парикмахерша начала резать мои дивные русые волосы, спросила: – А как у вас молодые обычно стригутся?

– Молодые? Это которым по двадцать? – уточнила мастерица.

– Ну да. Или по восемнадцать.

– Такие к нам не ходят, к нам все больше пенсионеры или дамы в годах.

Гришка слез с кресла и подбежал ко мне. Кореяночка сияла восточной улыбкой сзади. Ребенок подстрижен как в армию, челки нет вовсе.

– Мама, я красивый?

– Очень, – подтвердила я, чтоб не расстраивать ребенка.

Главное – это самооценка. Мужчина должен быть уверен, что неотразим, даже если ему нет еще и пяти лет.

– Мама, – голос Гришки задрожал, – а где твои волосики?

– Спокойно, малыш, – ответила я, пытаясь сохранить самообладание, – кое-где еще остались.

– Где остались, мама?

– Кое-где, – уклончиво сказала я, глядя в зеркало, как мой череп чудесным образом покрывается коротким жестким ежом. – К голове это не имеет отношения.

– Мама, а череп – это что? – вдруг спрашивает Гришка, внимательно глядя на мою прическу.

– Череп – это кости, их не стригут, – залилась зычным гортанным смехом мастерица.


Я долго сидела с полиэтиленом на голове, пока вонючая въедливая краска терзала остатки моих волос. Гришка носился вокруг кресла и время от времени спрашивал: «Мама, а ты теперь мальчик или девочка? А теперь?»

Потом краску смыли, и мастерица тонким вафельным полотенцем растерла мне голову. Из зеркала смотрел нервный подросток с огненно рыжей щетиной на голове и с тонкими мимическими морщинками вокруг глаз.

– Пятьсот рублей, – констатировала мастерица, удовлетворенно осмотрев результат своих трудов.

Однако… Надо было просто у соседки взять машинку, которой она регулярно стрижет своих сыновей.

– Это с покраской, – многозначительно добавила парикмахерша. – Краска дорогая.

У моей свекрови под раковиной хранится луковая шелуха. В ней Мария Петровна собирается на пасху красить яйца. Будь я посообразительней, стырила бы шелухи и залепила бы горяченькой свой череп после машинной стрижки. Эффект был бы тот же, а денег – ноль. В следующий раз буду поумней, а сейчас придется расставаться с кровно заработанными.

Когда я вынимала кошелек из кармана сумки, на пол упала маленькая белая визитка. «Сеть обувных магазинов ”Золушка”, менеджер…»

На улице я отправила Гришку кататься на горке, а сама вытащила мобильник.

– Але? – послышался знакомый голос.

– Андрей? Это Маша. Иванова. Вернее, ты меня помнишь как Ремизову.

– Да, конечно! Привет, я рад, что ты позвонила.

– Слушай, у тебя какие планы на завтра? – спросила я как можно непринужденней, отчего голос стал писклявым и гадким.

– Обычные, – неуверенно сказал Андрей. – Завтра рабочий день…

– Я буду в районе «Золушки» после шести, – сообщила я и поспешно добавила: По делу. Можем встретиться, кофе где-нибудь попьем…

Блин! Зачем я это делаю! Сейчас пошлет меня и прав будет. Чем может закончиться такая встреча? Ничем или неприятностями, третьего не дано.

– Отлично! Я знаю милый ресторанчик. «Премудрый пескарь» называется.

– «Премудрый пескарь»? Он же в центре.

– Есть и в центре, а рядом с «Золушкой» его брат-близнец. Это же сеть ресторанов.

– Да? Ну тогда до завтра…

Глава 15

Раковые страсти

Увидев мою новую прическу, Антон впал в глубокую кому. Он сидел на диване и смотрел на меня молча, ни один мускул не дрогнул на его лице. Гришка бесновался рядом и кричал:

– Мама стала лысой! Мама стала рыжей и лысой! Ура!!!

Свекровь заглянула в комнату, всплеснула руками и, трагически покачав головой, произнесла загробным голосом:

– Я знала, что этим кончится… Все к тому шло… Я знала… – И исчезла, тихо закрыв дверь.

Зато на работе моя прическа произвела настоящий фурор. Сначала меня не хотел впускать охранник, мотивируя тем, что фотография на пропуске и мой нынешний облик диаметрально противоположны. На кокетливый вопрос: «И где лучше?» – ушел от ответа.

Потом меня увидела корректор Инна Владиславовна, милая интеллигентная женщина, двадцать лет проработавшая в издательстве «Просвещение». Она ойкнула, выпустила из рук чашку, и кипяток расплескался по полу, сплюнув пакетик чая на клавиатуру.

– Совсем плохо? – все-таки надеясь, что не совсем, поинтересовалась я.

– Нет, Машенька, ну что вы! – испугалась Инна Владиславовна. – Просто немного необычно, людям надо привыкнуть…

Денис прошел и не поздоровался. Выяснилось, что не узнал. Впрочем, и не испугался, что обнадеживало.

Марина улыбнулась – и только. Эту железную леди, похоже, уже вряд ли можно чем-то удивить.

Лидочка осуждающе покачала головой. Видимо, цвет моего ежа на голове напомнил ей о рыжей любовнице блудного мужа. Хорошо, что я не сделала химическую завивку кудрями, ибо тогда сходство оказалось бы раздражающим.

Зато Надюха пришла в полный восторг. Она нежно трогала мою голову и повторяла:

– Маша, это даже не гламурно… Это по-настоящему готично!

Сама Надька сегодня в черном кожаном платье, коротком и узком. На шее – тонкая кожаная полоска, ошейник ошейником. Я любуюсь. Может, я латентная лесбиянка?


Перед тем как покинуть трудовой пост в пятницу, я проинспектировала ящики тумбы – вдруг оставляю что-то такое, чего мне будет страшно не хватать в выходные. Нет, все было в порядке, только пыльные журналы, старые распечатки и прочие ненужные бумаги.

Я точно помню, что в пятницу выбрасывала мертвую слойку с лимоном. Это был сдавленный, уничтоженный жизнью слоеный блин. Я даже не стала разворачивать упаковку, зачем тревожить прах? Просто бросила вместе с прозрачным пакетом в корзину. Это было именно так, я же не сошла с ума!

А сегодня, в понедельник, пришла, открыла последний ящик все той же тумбы и… все похолодело внутри… Побежали ядовитые когтистые мурашки по спине и дрогнула рука… За плоским прозрачным судочком типа «контейнер для холодных блюд», между маленьким полотенчиком, скрученным в рулет, и немытой чашкой, притаилась она…

Булка смотрела на меня большими лимонными глазами.

«Иногда они возвращаются!» Старина Стивен Кинг кое-что знал об этом, когда писал приключения восставших мертвецов.

Выходит, что ночью, когда в нашем огромном офисе выключили свет и воцарилась гнетущая тишина, в черной корзине для бумаг зашевелился труп. Долго пробиралась испустившая дух слойка сквозь гору одноразовых кофейных стаканчиков, порезалась о край бумаги формата А4, еле отлепилась от старой жвачки… Высунула треугольный нос из корзины. Чихнула два раза. Со стола свесилась на хвосте компьютерная мышь, увидела покойницу, заорала истошно, заметалась по столу, сбросив коврик и опрокинув стакан с карандашами. Шнур-хвост крепко держал на привязи, не давал убежать от страшного наваждения. Слойка меж тем выбралась из корзины и тяжело, как Франкенштейн после операции, поползла в сторону дома – нижнего ящика тумбочки.

Мышь еще раз свесилась вниз, вероятно надеясь, что труп – всего лишь галлюцинация. Однако увидев свой кошмар опять, поняла, что это правда, еще раз в ужасе закричала и умерла от разрыва аорты…

– Маша, вы связались с практикующим психологом? – донесся до меня строгий голос Марины.

Хорошо хоть услышала, а то у меня бывает – нагрянут образы да страсти страшные, и я перестаю сознавать, что происходит вокруг.

– Пока нет…

– Поторопитесь. Материал о неверном муже нужно сдавать на этой неделе, а у вас, я так понимаю, еще нет комментариев и советов по существу.

– У меня есть некоторые соображения…

– Соображения? Занятно…

– Я хочу посоветовать женщине, которая уличила мужа в измене, самой найти любовника.

Марина внимательно посмотрела на меня.

– Понимаете, – заторопилась я мотивировать свою точку зрения, – она не хочет разрушать семью, но ее самолюбие уязвлено. С этим нельзя не считаться. Она хочет моральной сатисфакции, но при этом желает сохранить брак.

– Маша, подумайте головой, – вздохнула Марина, глядя мне на макушку, – что вы советуете нашей читательнице… По сути дела, вы предлагаете ей вступать в неразборчивые связи.

– Почему же в неразборчивые… Надо сначала разобраться, с кем вступать, а с кем не надо…

Марина еще раз вздохнула и поправила бумаги на своем столе:

– В принципе, Маша, я с вами согласна. В некотором смысле. Но надо помнить о том, что пресса играет не только информирующую, но и воспитательную роль. Поэтому свяжитесь, пожалуйста, с практикующим психологом.


На редакционной кухне аншлаг. Молодая редакция мужского журнала «Алекс» практически в полном составе пила чай с сушками. Дети, право слово. Смеются, хрустят, рассказывают анекдоты про Чебурашку и крокодила Гену. К чайнику, соответственно, не подступиться. А Надюха дала мне пакетик диковинного чаю. Говорит, что из самого города Китая. Привез этот чай ее двоюродный дядя – настоящий китаист и почитатель восточной медицины. Чай не простой, а лечебно-успокаивающий, что мне сейчас необходимо просто позарез, ибо мысли мои мечутся меж двух тем – советов практикующего психолога и сегодняшней встречей с Андреем. Протягивая мне пакетик, Надька особенно настаивала на его успокоительном действии.

Вот ведь, ничего не скроешь, все написано на лице. Такова моя натура, от чего и страдаю постоянно.

Я попыталась протиснуться в кухню возле холодильника, но молоденькая секретарша «Алекса» именно в этот момент попятилась, чтобы пропустить другую девушку, и наступила мне тонким каблучком на ногу. Симпатичный такой каблучок, судя по всему, подбитый железом. Я пискнула и виновато улыбнулась. Секретарша обернулась ко мне, собираясь, видимо, извиниться, но увидела шедевр на моей голове и застыла с раскрытым ртом. На ее юном личике, тщательно заштукатуренном пахучим тональным кремом, изобразился тихий ужас.

– Ничего, ничего. Я просто кипяточку хотела, – пролепетала я. – Но могу и потом прийти.

– Маша! – послышался зычный голос Леши из глубины юных тел. – Я вас даже не узнал!

– Охотно верю, – отозвалась я, – меня сегодня мало кто узнает. – И попыталась незаметно улизнуть.

– Подождите, я хочу вам сказать, – голос Леши гремел на весь этаж, – что… ты сногсшибательно выглядишь!

Я просто физически почувствовала, что все посмотрели на меня. Все сто девяносто пар глаз, а их было никак не меньше, все они в один миг устремили свои взгляды на мой бедный крашеный череп.

Думаю, именно так ощущает себя совершенно голый человек на арене цирка, когда на него направляют круглые слепящие прожектора.

– Спасибо, Лешенька… – выдавила из себя я, отступая назад.

– Тебе спасибо, – расплылся в улыбке Леша.

– Мне-то за что?

– За «Лешеньку».

Девицы захихикали, а две, в узких бриджах, зашептались.

Этого еще не хватало! Бежать. Немедленно. Я решительно повернулась спиной, но в следующую секунду могучая рука Леши поймала меня за плечо.

– Маша, а может, с нами чаю попьешь? – с надеждой спросил юноша.

Нет, ну чистый ребенок, такой наивный и милый. Не могу же я при всей этой мелюзге заваривать себе лечебный китайский чай. Он наверняка воняет валерьянкой, как предсмертные капли одинокой старухи.

– Нет, нет, Леш, у меня полно работы… Спасибо, ребята.

Я сделала акцент на слове «ребята», давая понять, что обращаюсь ко всем, а не беседую интимно с парнишкой, который моложе меня лет на восемь.

– Анька, подай чайник! – крикнул Леша в толпу.

Девки опять захихикали, и, передаваемый из рук в руки, к нам приплыл пузатый офисный чайник с кипятком.

– Куда плеснуть? – игриво поинтересовался Леша.

Я подставила свою зеленую чашку с голенькими целующимися черепашками, которую мне подарила по случаю первого рабочего дня в компании Надька. Черепашки были мультяшные и действительно совершенно голенькие, без панцирей, зато с четко прорисованными гениталиями.

Леша аккуратно лил кипяток и смотрел на гениталии черепашек:

– Классная чашка.

– Да, моему сыну она бы тоже понравилась, – сказала почему-то я.

– А я люблю детей, – Леша улыбнулся широко и смачно, как чеширский кот Алисе.


Я вернулась на рабочее место, поставила дышащую горячим паром чашку возле клавиатуры и разрезала чайный пакет.

При вскрытии выяснилось, что чай состоит из: какой-то травы, крупного пушистого белого цветка (прямо так, целиком), двух странных ягод, отдаленно напоминающих плоды облепихи, и толстенькой субстанции, похожей на сухого шиповничного ежика. Я высыпала это все в кипяток с голыми черепашками. Через пять минут обнаружила, что предполагаемый шиповник разбух и из него выглядывает странного вида мочалка, темная и страстно волосатая.

– Ты ничего не понимаешь, это водоросль, – сказала Надька из-за монитора.

Конечно, очень романтично, что это водоросль, но какое действие она может оказать на мой возбужденный организм – вот вопрос.

Еще через десять минут мочалка приняла угрожающие размеры, а еще через пять – разрослась до объема чашки, потом вылезла на стол и уселась на клавиатуру. Мокрая и слизкая, как взбухший желатин, она покоилась на черных клавишах и распухала на глазах. Я потрогала ее пальцем, не удержалась. На ощупь это оказалось столь же мерзостным, как и на вид. Я подвинула липкую водоросль на клавишу табуляции и мучительно попыталась сообразить, что теперь с ней делать. Пакость впитала в себя всю воду и теперь, после того как она покинула чашку, дивного успокаивающего чая у меня по-прежнему не было.

– Что ты делаешь? – ужаснулась Надька, глядя, как я тихонько глажу теплые мокрые бока чудовища.

– Думаю, как мне добыть из нее чай.

– Но зачем ты ее вытащила?!

– Я испугалась, что она разбухнет настолько, что разорвет чашку.

– Маша, спокойно… – заговорила Надька голосом психотерапевта, – сними ее с клавиатуры и положи обратно в чашку. Потом возьми ложку и выдави из водоросли чай… Маша, это очень хороший чай… Он тебе поможет…

В этот момент жирная раздутая мочалка пукнула и свернулась на клавиатуре клубочком.

– Надь, я ее боюсь…

– Машка, не дрейфь, – зашипела Надюха, – ты должна сделать это сама. Ты сможешь, ты сделаешь это! Маша, я с тобой!

Чудовище не поддавалось, ущипнуть его за бок было очень трудно, пальцы скользили по набухшему теплому тельцу. Наконец мне удалось поддеть его ложкой и вернуть в чашку.

– Я сделала это! – воскликнула я.

– Вы имеете ввиду, связались с психологом? – повернулась ко мне Марина.

А я молча придавила водоросль ложкой ко дну, она завопила, забилась и запузырилась вонючим успокаивающим чаем, выплеснув его темную жижу и наполнив чашку до половины.


На улице начал накрапывать дождик. Полосатая кошка привела к дверям редакции, под навес, своих котят. Все милые до невозможности, с глазками-бусинками, с тонкими усиками, все пушистые и игривые. Хватают за ноги каждого, кто пытается проникнуть в здание или выйти из него, цепляются коготками за брючины и колготки. Люди визжат, ругаются, но котят не обижают.

Я, естественно, не взяла зонтик, поэтому стояла в размышлениях, идти или переждать. Вышел Дениска. Подставил лицо под дождевые капли. Нюхнул по-кошачьи:

– Грибной…

Котята радостно устремились к Денискиным брюкам, самый резвый запрыгнул с разбегу и повис. Подумал секунду и куснул для убедительности Денискину ногу.

– Мелкота, – снисходительно улыбнулся Денис. – Дети неразумные. – И снял аккуратно детеныша со штанины.

Из-за сонных туч выглянуло солнышко. Попрощавшись с Дениской, я побежала на редакционную маршрутку.


Если бы я знала, что мы с Андреем будем сидеть не внутри ресторана «Премудрый пескарь», а рядом, в открытом ветрам и циклонам заведении с экзотическим названием «Чайхана у пескаря», то обязательно надела бы под брюки колготки. Московская весна коварна и изменчива. Вроде, кажется, пригрело солнышко, только разомлеешь от ласкового тепла, как через полчаса – туча и ветер. Причем вчера я тоже замерзла, могла бы сделать выводы. Не учит жизнь, ой не учит…

Чайхана была обустроена модерново. Низкие широкие столы, вокруг – лежанки с полосатыми узбекскими матрасами. Можно заказать благовония или кальян в железной лампе Аладдина. Обслуживали, однако, славянские юноши в тюбетейках. Скромно улыбались, тужась выговорить восточные названия блюд. Глядя в голубые глаза официанта, я подумала о русских невольниках на востоке. Тяжко им жилось, сердешным… Поди, гаремные девки глумились почем зря…

Почему чайхана? При чем тут русский пескарь? При чем тут Салтыков-Щедрин? Ничего я не пониманию в названиях брендов.

Напротив меня лежит на пестром матрасе мой бывший, еще университетский любовник Андрей. Лежит и смотрит, улыбается.

Андрей почти не изменился, такой же студент Института стран Азии и Африки. Мальчишка мальчишкой. Симпатичный, невысокий, неплохо сложенный. Крепенький и ладненький, как спортивный ребеночек в старшей группе детского сада. Глазки умненькие, в них когда-то отражалось востоковедение, а сейчас – уровень продаж тапок и калош.

С Андреем мы не виделись лет восемь, со времен моего обитания в общежитии и наших с ним интимных отношений.

Ко мне в бокал упала фисташка в кожурке с треснувшим боком. Испустила соленый вздох и стала тонуть. Разговаривать на самом деле не о чем, но надо. К тому же у меня на Андрюшу планы.

– Давно женился? – спросила я, пытаясь зацепить фисташку зубочисткой.

– Три года назад. На той девочке, за которой начал ухаживать, когда ты поставила на книжную полку фотографию какого-то мужика. Назло, вообще-то, стал ухаживать, да так и женился.

– Какого мужика? – Я действительно не помню, чья фотография стояла у меня на книжной полке, да и вообще были ли там фотографии.

– Я не знаю, как его звали. Ты не захотела говорить, когда я спрашивал.

– Да? Очень интересно. А как хоть выглядел?

– Ну, такой, ничего особенного. В сером свитере. Кажется, с усами.

– А! Ну, все понятно! Фотография черно-белая?

– Нет, цветная.

– Точно?

Какая неприятность… Напрочь не помню. Зато я очень хорошо помню, на кого я променяла Андрея Гроховицкого. Не бросить его я не могла, ибо на меня неожиданно напало большое чувство – любовь. Причем, я полагаю, что доподлинное значение слова «любовь» не знает никто, разные люди в разные промежутки своей жизни вкладывают в это слово разное значение. Восемь лет назад, когда случилась неожиданная любовь, это было всепоглощающее чувство, лишившее меня того скромного разума, который имелся, и полностью парализовавшее волю. Предмет страсти на самом деле был жалкой ничтожной личностью и забыл меня через пару месяцев, но к Андрею я уже не вернулась.

– Послушай, а ты любил меня тогда? – спросила я, подцепив наконец фисташку остреньким кончиком зубочистки.

– Да, конечно, – спокойно и сдержанно ответил Андрей. – Как ты думаешь, я зря заказал здесь лобстера? Вообще-то какой к едрене фене в чайхане лобстер? Надо было плов заказывать. С копчеными ребрышками.

– Да ладно, не нервничай. Это ж чайхана у пескаря, а не у кого-нибудь.

– Кошмар, – вздохнул Андрей. – Кто им делал рекламу? Какой к лешему пескарь в чайхане? Ты знаешь, у нас была похожая история. Когда должен был открыться первый магазин «Золушка», мы обратились в одно рекламное агентство. По рекомендации, между прочим. И что, ты думаешь, нам предложили? Они хотели назвать сеть обувных магазинов «Буратино». Я говорю, вы считаете, мы будем продавать деревянные колодки? А они мне: «Зато добрые ассоциации из детства». Потом додумались до «Калошницы». Я говорю, вы совсем с ума сошли? У нас обувь для красивых женщин. А они мне: «Зато весело, с юмором».

Я для приличия посмеялась.

Бледный юноша в шароварах принес оранжевого рака на большом блюде. У хвоста членистоногого громоздилась гора рыхлой цветной капусты, у клешней – сморщенные стручки недоразвитой фасоли.

– Это точно лобстер? – осведомился Андрей, недоверчиво глядя на оранжевого.

– Конечно, – культурно ответил юноша.

– А почему он один?

– Второй будет минуты через две, – потупил глазки официант.

Почему-то его вид провоцировал появление мыслей о сексуальных меньшинствах. Причем пассивной когорты.

– Мне холодно, – пожаловалась я. – Говорят, у вас можно попросить узбекский халат и укутаться в него.

– Вам под цвет глаз или под цвет головы? – уточнил юноша.

Сволочь какая… Почему головы? Волос тогда уж.

– Нет, мне нужен голубой халат в мелкий белый цветочек, – отыгралась я. – Дело в том, что я все тридцать лет ношу узбекские халаты в тон нижнего белья.

– Увы, боюсь, что у нас нет синего в белый цветочек.

– Тогда не надо никакого, несите рака. Под цвет головы.

Юноша исчез, мелькнув шароварами.

Андрей задумчиво посмотрел на меня:

– Тридцать лет… Машка, неужели тебе уже тридцать?

Прекрасное начало романа. Просто потрясающее! Разумеется, после честного ответа на такой вопрос мы сольемся в экстазе.

– Нет, мне тридцать два. Более того, скоро будет тридцать три.

– Да? – Андрюша наморщил лоб. – А разве ты старше меня?

– Не знаю. Твои данные меня тогда мало интересовали, – сухо заметила я, поглядывая на холодеющую цветную капусту.

– А я был влюблен… – мечтательно проговорил Андрей, придвигая блюдо с раком к себе. – Эх, сколько воды утекло…

Он вздохнул, взял нож и, придерживая вилкой оранжевый хитин, отрезал раку хвост.

Я сглотнула набежавшую слюну, как юная девушка – непрошенную слезу, и сказала:

– Андрюш, а может, еще пива заказать?

Появился пассивный, сложил ручки и застыл у наших лежанок.

– Молодой человек, – капризно обратился к нему Андрей, – вы забыли принести мне щипчики для лобстера. В результате я был вынужден расчленять его ножом. Это очень неудобно!

Юноша замялся, виновато перебирая ножками в тапочках а-ля Маленький Мук, и смущенно зашептал:

– Извините, у нас нет щипчиков. Но я вас очень прошу, не ругайтесь… Я работаю всего второй день…

– Ладно, – смягчился Андрей, – Бог с ними, со щипчиками. Только принесите побыстрей порцию омара для дамы.

Юноша прочувствованно замигал глазками и испарился. Над столом повисла мутная пауза.

– Расскажи, как ты живешь, – попросила я, изобразив на лице добрую дружескую улыбку.

– Нормально, – пожал плечами Андрей, выковыривая вилкой содержимое хитинового хвоста. – Дети растут. Старший, он старше на семь минут, уже разговаривает вовсю. Младший еще ленится.

– Как жена?

– Отлично, занимается детьми. Она у меня детский психолог по образованию.

– Красивая?

– В смысле? – насторожился Андрей, прекратив жевать.

– Ну, жена… Красивая она?

– Жена как жена. Хорошая жена.

– Работящая? – почему-то начала злиться я.

– Не ленивая. Даже когда «Рабыню Изауру» смотрит, пельмени лепит.

– Ценное качество. А как ты оказался в обувном бизнесе? Я думала, ты будешь каким-нибудь атташе на Ближнем Востоке.

– Упаси Бог! – рассмеялся Андрей. – Там же стреляют. А бизнес принадлежит отцу моей жены. Смотрел он, смотрел, как мы маемся, и взял меня к себе. За что я ему очень благодарен.

– Разумно, – вздохнула я. – А любовница есть?

– Не понял? – Андрей опять перестал жевать.

Кажется, я ему таки испорчу пищеварение.

– Ну, я спрашиваю, верен ли ты супруге или по девкам балуешься?

– Ну ты, Машка, какая была, такая и осталась, – рассмеялся мой бывший. – Какие девки? У меня семья, работа… Я, для того чтобы сегодня с тобой поужинать, две встречи отменил. Важные, между прочим.

– А зачем отменил? – я мрачно взболтала остатки пива в бокале.

Нежный юноша наконец-то появился у наших лежанок со вторым блюдом, на котором покоилось оранжевое тело еще одного мертвого членистоногого.

– Я спросил насчет халата, – заискивающе прошептал он, ставя блюдо передо мной, – обещали проверить, вдруг завалялся где синий.

– Не стоит, я уже согрелась пивом, – сказала я, хищно глядя на еду. – Принесите лучше еще алкоголя.

– Потребляешь? – грустно покачал головой Андрей.

– Ага, – я перевернула рака на спину, – особенно по вечерам. На работе нам нельзя. А то дадим неверные моральные ориентиры потенциальной читательнице.

Твердый хитин не поддавался. Я взялась руками за колючие чешуйки и, не обращая внимания на мелкие травмы, с силой разорвала оранжевый хвост. Вареный рак всхлипнул, дернулся и захрустел. За плотным белым мясом потянулась бледно-зеленая кишка из панциря.

Хвост оказался жестким и безвкусным. Как они этих лобстеров готовят? Наверняка просто бросают в воду, к тому же уже давно мертвых и замороженных. А это в корне неправильно! Это меняет всю идеологию поедания рака, уж я-то знаю.

У Антона есть друг, который регулярно, два раза в год устраивает раковые вечеринки. И это не банальные пьянки, а пафосные вечера, где рак – культ и фетиш. Сначала темно-зеленые драконы, клацая клешнями, расползаются по кухонной раковине. Потом их бросают в таз с молоком, они его пьют, полощут хвостами и вращают выпуклыми зенками в белой жиже. Обожравшись молока, ясное дело, самозабвенно гадят. В том, собственно, и фишка – очистить организм рака изнутри.

Далее по плану очищенных членистоногих кидают в кипяток, где уже плавают полпачки сливочного масла, венчики деревенского укропа и ровная похабная морковка. Кастрюлю накрывают блестящей крышкой, и только тогда членистоногим наступает крандец.

Друг Антона говорит, что раков надо запивать водкой. И есть правильно: сначала ломать статичную часть клешни, потом громко пить оттуда бульон, потом вынимать тельце рака из хитиновой скорлупы, опять пить бульон и, наконец, раздирать хвост.

Те раки были божественны, честное слово, совершенно божественны. Не то оранжевые трупы в «Чайхане у пескаря».

Вечерело. Посетители напились и тихонько бузили. На нашем столе вонял скупыми специями растерзанный хитин. Пассивный принес тусклый фонарь для интиму. Андрей рассказывал мне о секретах успеха сети магазинов «Золушка».

Я вспомнила, как много лет назад мы занимались любовью на полу в общежитии. В самый ответственный момент в дверь настойчиво постучали. Раздался визгливый голос администратора этажа, толстой сварливой тетки постбальзаковского возраста: «Открывайте, проверка пожарной сигнализации!» Андрей натянул мои трусы на голову и пошел открывать. Голый.

Кто этот человек, что самозабвенно вещает мне о том, как важно в обувной торговле правильно позиционировать магазин? Интересно, если бы тогда меня не настигла любовь и мы с Андреем поженились, удалось бы мне превратить его в менеджера? Или для этого нужен особый талант? Безусловно, жены и мужья оказывают колоссальное влияние на свои законные половины. Что бы из него сделала я? Вечного мальчика с трусами на голове или разочарованного, все время дремлющего зануду? И кто я сейчас? На себя же со стороны не посмотришь…

Провожая меня на автобус, Андрей улыбнулся:

– Хорошо посидели. Ты звони, Маш.

Я подошла к нему и тихонько поцеловала в щеку. Ну… Последняя попытка. Он расплылся еще шире, вместо верхнего зуба-пятерки мелькнула темная дыра. Перед глазами встал эпизод из замечательного фильма по одноименной пьесе Сомерсета Моэма «Театр». Джулия Ламберт простирает руки к старому любовнику и вопит: «Возьми меня!» Любовник тупо смотрит ей в лицо. «Боже мой, он ничего не понял…» – мелькает в голове у героини.

Ну и хорошо, что не понял. Потому что это уже не он.


Юная, как апрельская ночь, конопатая продавщица овощной палатки, что возле нашего дома, высунула голову в окошко. На макушке – высокий жидковатый хвост.

– Девушка, взвесьте, пожалуйста, килограмм молодой картошки и… помидоров, которые по 75 рублей… – прошу я.

– Тимур! – закричала вдруг громко и томно фея палатки, устремив взор вдаль, на противоположную сторону дороги, туда, где грязно-розовое двухэтажное здание сберкассы. – Ти-и-и-мур!

На зов лениво обернулся кудрявый сын предгорий в блестящем спортивном костюме.

Заметив, что он смотрит в ее сторону, конопатая юность нежно поцеловала свою широкую крепкую ладонь и легким дуновением отправила этот поцелуй прямо к Тимуру. И улыбнулась – широко, сильно, показав крупные передние зубы.

Поцелуй, однако, не долетел. Шмякнулся в серую лужу у дороги, отвергнутый холодным колючим взором кудрявого героя. Хвостатая опечалилась на глазах, про мои помидоры с картошкой, разумеется, забыла.

Эх, молодость! И мы когда-то, кроме как про секс, больше ни о чем думать не могли. Какая уж тут, к лешему, картошка! Гормоны так и перли, так и перли из ушей. Я читала, что в сорок пять лет опять все будем ягодками. Кто знает, может быть, может быть…

Глава 16

Пять голов зловредной гидры

Практикующий психолог решительно отказалась консультировать меня по телефону или по электронной почте.

– Мне нужно видеть ваши глаза, – пропела она сквозь треск в телефонной трубке. – Это архиважно…

Нельзя сказать, что мысль тащиться с утра в кабинет к психиатру – пардон, к психологу – казалась мне удачной. Однако, с другой стороны, предупредив, что еду на встречу с консультантом, я могла чуть подольше поспать. Хорошо еще, что офис доктора располагался в самом центре, во дворах за книжным магазином, а ведь вполне мог и в глубоком Тушине оказаться, и тащись туда на перекладных и обратно на вестовых.

В Москве я живу уже больше десяти лет. До этого жила в Павловском Посаде и в столицу, будучи дитятей, выбиралась редко. Может быть, провинциальное происхождение стало виной тяжелому топографическому кретинизму, а может быть, мой мозг устроен так, что полностью теряет ориентацию на местности как только я выхожу из метро. Так или иначе, истории о том, как я заблудилась, стали уже анекдотами, которые Антон всегда радостно рассказывает своим друзьям.

Отправляясь на встречу с практикующим психологом, я была уверена в двух вещах: книжный магазин, что служит ориентиром, находится рядом с метро «Тверская», и возле него установлен памятник Долгорукому – основателю столицы.

Так вот, вышла на Тверской, оглядываюсь… Долгорукого нет, зато с противоположной стороны дороги на меня смотрит искоса Александр Сергеевич. Щурится подслеповато, наклонив голову.

Делать нечего, позвонила мужу:

– Антон, обещай, что не будешь смеяться…

– Не буду. Давай быстрей, я очень занят.

– Я на Тверской заблудилась… Короче, мне надо в книжный магазин.

– В какой?

– Я забыла название. Рядом должен быть мужик в латах и на коне. Я вышла из метро, а тут Пушкин…

– Может, у тебя свидание? Возле Пушкина обычно свидания назначают.

– Мне не до шуток. Куда идти? Где мужик в латах?

– Идти нужно в сторону Кремля.

– Гм… Если б я знала, где тут Кремль, я бы уже туда пошла.

– Милиционер есть поблизости? Подойди к нему и спроси: «Дяденька, а где тут Кремль? Мне на Красную площадь нужно, в мавзолей сходить».

– Дошутишься, блин. Без ужина останешься!

– Ладно. Если встать к Пушкину лицом, то тебе надо идти направо. Но книжный будет на противоположной стороне…

– Направо? Это туда, в какой руке у меня сейчас телефон?

В трубке послышались всхлипывания.

– Маша, а что ты там вообще делаешь?

– Я иду на встречу с консультантом. По работе.

– У тебя есть точный адрес?

– Нет, она просто рассказала, как ее найти.

– А ты можешь ей перезвонить?

– Могу, но не хочу. Неудобно. Она подумает, что я совсем дурочка.

– Маша, а меня ты уже совсем не стесняешься? – грустно спросил Антон и добавил: – Я сегодня поздно буду, вы меня к ужину не ждите…

– Опять? – Внутри заклокотала серая злость. – Антон, ты очень часто стал задерживаться.

– Намек? Увы, я встречаюсь не с женщиной, а с толстым дядькой и говорить мы будем о деньгах, а не о любви.

– А ты попробуй поговорить с толстым дядькой о любви. Все ж приятней, чем о деньгах.

Я отключила мобильник и решительно направилась вправо, к переходу.


Практикующий психолог оказалась немолодой и очень полной женщиной с рыхлым подбородком и толстыми пальцами в разноцветных перстнях.

– Вы извините, что я не стала консультировать вас по телефону. Видите ли, это один из главных принципов моей работы – общаться с людьми только вживую, – сказала она, томно растягивая слова и внимательно глядя через глаза мне внутрь.

– Ничего, ничего… – Мне стало не по себе под ее пристальным взглядом. Казалось, что она рассматривает сейчас содержимое моего желудка.

– Меня зовут Аделаида Львовна. Итак… – она вопросительно уставилась в печенку, – что у нас?

– У нас читательница, – я сделала акцент на последнем слове, чтобы не возникло ненужных предположений, – которая подозревает мужа в измене. Доказательств нет, но тем не менее мы должны дать ей совет, как поступить в такой ситуации.

– О-о-о-о, вы затронули очень серьезную тему… – Аделаида Львовна подалась вперед, расплющив шикарную грудь о стол, разделяющий нас. – Ваш журнал, как всегда, в авангарде животрепещущего. Я читаю каждый номер «Гали» и почти всегда нахожу идеи, созвучные моим мыслям.

«Еще одна, – промелькнуло у меня в голове. – И, похоже, тоже не в себе».

– Подозрения гложут человека всю жизнь… те или иные, – монотонно затянула она. – Порой они заменяют реальность, и мы начинаем жить в придуманном мире, где все: от белого носового платка до яркого, на грани безумия, чувства – наши вымыслы и страхи. Подозрение – суть страх, Машенька. Для того чтобы убить гидру, нужно распознать каждую из ее пяти голов…

– Почему пяти голов? – не поняла я.

– О-о-о-о-о, Машенька… Наши страхи – это гидра о пяти головах. И важно понимать, что отрубить одним ударом меча все головы гидры невозможно.

Обезглавить чудовище можно только постепенно… Голова за головой… Голова за головой…

Кабинет практикующего психолога очень напоминал логово гадалки-экстрасенса. Черные шторы от потолка до пола, глухо закрывающие окна, в комнате только круглый маленький стол в мелких звездах по столешнице и две табуретки на железных ногах. На столе – подсвечник о трех свечах, с потолка – тощий шнур от лампы двоится змеиным языком.

– Первая голова – это низкая самооценка. Каждая женщина должна начинать свой день с внутреннего монолога: «Я – звезда. Я – неповторимая яркая звезда. Мои члены подобны прелестным цветкам, мой внутренний мир – сверкающий оазис совершенства». Многие женщины прибегают к искусственным раздражителям, например, делают броский макияж или красят волосы в мертвые цвета, и это только питает уродливую голову низкой самооценки…

Я мысленно потрогала свой оранжевый еж на черепе.

– Вторая голова – это бытовое откровение. Муж никогда не должен видеть вас в неприглядном свете! Никаких пижам, домашних тапочек или, упаси Бог, болезней. Недуг и неряшливость могут зародить в душе мужчины подозрение, что его жена – не идеальная женщина. А она должна быть богиней!

– А как же насморк? – удивилась я. – Все болеют насморком…

– Насморк нужно скрывать, как и рваные колготки. Дыры в одежде женщины порождают дыры в сознании мужчины. И тогда может случиться непоправимое…

У меня закралась мысль, что я в психиатрической лечебнице. Причем я – доктор.

– Третья голова намертво приросла ко второй, – продолжала Аделаида Львовна, – и имя ей – эмоциональное откровение. Безудержный смех, безутешное горе, сильный гнев – все это разрушает отношения мужчины и женщины. Если жена позволяет себе казаться мужу смешной, то, поверьте моему опыту, их брак недолговечен…

Удивительная манера психолога растягивать все гласные звуки в словах действовала гипнотизирующе. Перстни на толстых пальцах блестели в тусклом свете, как алчные глаза змей.

– Четвертая голова – это сомненья. Женщина никогда не должна сомневаться в правильности своих суждений. По крайней мере, муж не должен заподозрить, что она терзается поисками ответов, ибо она для него – сама мудрость. Пятая голова есть секс.

– Тоже рубить?

– Рубить, – подтвердила Аделаида Львовна. – Секс не должен быть чем-то будничным и скучным. Секс – это подарок мужу, который он должен заслужить. В противном случае он привыкнет к доступности тела супруги и перестанет ценить то, что подарила ему судьба.

Мне стало холодно. Я почувствовала, как кожа на голове покрывается гусиными пупырышками.

– Аделаида Львовна, а что вы посоветуете нашей читательнице?

– Машенька, я же вам сказала – рубить головы… – нахмурилась психолог.

– Да, да… Простите. Конечно.

Говорят, психбольных нельзя злить – они ж могут и за ножичек схватиться, если что не так. Или подсвечником по башке дать.

– Спасибо вам огромное, вы очень помогли нашему изданию, – как можно ласковей улыбнулась я.

В соседней комнате истошно заорала железная кукушка и забили часы.

– Мне пора, – Аделаида Львовна поднялась из-за стола.

Стоя она была похожа на монумент матери-героини, вскормившей десятерых. Я торопливо вскочила, пытаясь нащупать на полу свою сумку, попятилась, зацепилась ногой за ее ручки, разметавшиеся по черному ковролину, и чуть не упала.

– И побольше грации, – заговорщически прошептала Аделаида Львовна, – побольше плавных движений. Представьте, что вы лебедь в пруду и сотни глаз следят за тем, как вы вальсируете на гладкой воде.

«Ужас… Я же не умею плавать…» – подумалось мне.

У двери Аделаида Львовна вдруг схватила мою руку и так крепко прижала ее к своей груди, что я почувствовала жесткие костяшки бюстгальтера:

– Машенька, запомните! Рубить надо начинать с пятой!

– Хорошо, – проговорила я сипло. – С нее…

Когда я наконец очутилась на улице, у меня было ощущение, что я вырвалась из плена. Вероятно, так же чувствовал себя мой дед, выйдя из окружения под венгерским городком Ктошем во время Второй мировой войны. Если так работают психологи, что же тогда творится в салонах гадалок таро и целительниц от народа, снимающих сглаз по фотографиям? Какой идиот дал Марине телефон этой безумной?

Рубить секс… О да, этот совет, безусловно, бесценен. Рубить проклятую сексуальную голову похотливо сверкающей зенками гидры.

С Антоном я познакомилась в студенческом общежитии, куда он пришел в гости к другу-аспиранту. Был дивный майский вечер и пять бутылок дешевого молдавского вина «Черные глаза». Или крымского. Это уже не важно. Друг-аспирант отзывался на имя Алик, был знатным ловеласом и в то время имел близкие отношения с молодой Варварой, еще не освободившейся от цепей биологического факультета. Надвигалась сессия, и когда Алик возник на пороге нашей комнаты, выразив готовность «разбавить женскую компанию», мы с Варькой не нашли в себе сил отказаться. Разбавляли часа три, потом пошли на крышу орать песни. Пою я, надо признаться, очень плохо и делаю это только в нетрезвом состоянии. Антон же, человек с хорошим музыкальным слухом, испытывая мучения от моих ужасных стенаний, не придумал ничего лучшего, как прекратить их страстным поцелуем. Пока он меня целовал, я молчала, как только прекращал – начинала петь. В результате мы процеловались часа два, и Алик, наблюдая эту внезапно возникшую идиллию, предложил выпить еще. За «Черными глазами» они сходят с Варькой, решил Алик, а мы их подождем на крыше. Заодно покараулим его дорогостоящую гитару. На этой гитаре и произошла наша первая ночь любви. Позу пришлось принять довольно неудобную, однако ж юность – величайший подарок судьбы, помогающий видеть главное и не обращать внимания на детали.

Короче говоря, гитару мы сломали, трусы мне порвали и в довершение погнули телевизионную антенну, некстати попавшуюся на дороге страсти. Хуже всего оказалось с гитарой, ее стоимость пришлось возмещать, да и Алик, по-моему, загнул какую-то фантастическую цену.

Так вот, к чему это я. Простой анализ тех событий показывает, что если бы в ту звездную ночь я не ответила живо на сексуальные притязания Антона и позывы своей сладострастной гидры, а напротив, занялась бы рубкой голов, то мы бы не поженились. И Гришка бы не родился. Антон признался, что если бы я «не дала ему в первый же день», то у него не возникло бы желания увидеться со мной еще раз.


Мобильник мужа равнодушно сообщил, что «абонемент не отвечает или временно недоступен». Позвонила на работу – курлыкающий женский голос сказал, что «Антон вышел часа на два».

– Когда? – спрашиваю.

– Два часа назад.

Достойный ответ. Я бы ввела обязательный экзамен по вранью в школах секретарш и безжалостно срезала бы не умеющих лукавить. Не можешь нормально отбрехаться – «незачет»! Подставила начальника или просто коллегу – на второй год оставить без права пересдачи. Понабирают дилетанток, а потом удивляются, почему семьи рушатся.

Я побрела в редакцию.

– Маша, ну как вам психолог? – поинтересовалась Марина, как только я появилась на месте.

– Ужас! Она посоветовала рубить гидру поголовно.

– У нее двадцать пять лет опыта работы с нашими читательницами, она – профессионал, – подняла Марина указательный палец строго вверх, – а ваш юношеский максимализм, Маша, доведет вас до дурного конца.

– Пришел мой конец, – послышался в коридоре трогательный акцент, и на пороге возник Ганс.

По нелепой манере одеваться ему не было равных во всем издательском доме. Сегодня он был в облегающей фосфоресцирующей салатовым водолазке и в белоснежных байковых брюках.

Немец направился к Марине строевым шагом, но, увидев меня, сделал крутой поворот и притормозил, интимно дыша мне в лицо мятным ополаскивателем:

– Я на вас возложил надежду. Очень большую и толстую.

Надька захихикала, наклонив голову к клавиатуре. Лидочка смерила Ганса недобрым взглядом.

За куратором следовала Сусанна Ивановна, и ее мрачный вид не предвещал ничего хорошего.

– Мой конец такой, что все будут петь и танцевать, – громко обратился Ганс ко всему коллективу.

Все тревожно зашушукались.

– Кто не может танцевать, будет плясать и смеяться, – продолжал немец, сжав пальчики «замочком».

Лидочка потрогала грудь, под которой предположительно хранилось сердце.

– Кто знает русскую народную песню? – вопросил меж тем куратор.

– Какую? – неуверенно подала голос Надюха.

– Оставьте, Ганс, – вздохнула Сусанна Ивановна, – лучше я объясню.

– Мой русский восхитителен, – почти без акцента сказал он.

– Конечно, конечно, – по-матерински улыбнулась Сусанна Ивановна. – Ганс имел в виду, что приближается традиционная корпоративная вечеринка. В программе – танцы, фуршет и художественная самодеятельность.

При слове «танцы» главный редактор посмотрела на Надьку, «фуршет» – на Лидочку, а упомянув художественную самодеятельность, к моему ужасу, уставилась на меня.

– Калинка и малинка, – закивал улыбчивый Га н с .

– В прошлом году уже был такой шабаш, – зашептала Лидочка, – меня заставили танцевать канкан.

Я живо представила толстую Лидочку, которая машет перед жующей публикой полными целлюлитными ногами.

– Я не пою… – пропищала я.

– Научим, – строго сказала Сусанна Ивановна.

– И не танцую, – добавила я шепотом.

– Заставим, – припечатало начальство.

– Может, вы еще и не едите, Маша? – злорадно осведомилась Лидочка.

Воспоминания о прошлогоднем позоре с канканом, видимо, всколыхнули в ней недобрые чувства.

– Петь и танцевать будут все. – Сусанна Ивановна обвела властным взглядом притихших сотрудников. – Корпоративная солидарность!

Ганс радостно захлопал в ладоши.

Глава 17

В засаде «У подружки»

Гришка встретил меня в коридоре радостный и сопливый. Задрал на голову байковую рубаху с головастым зайчиком:

– Мама, мама, смотри! Я – человек-паук! Я на животике паутинку нарисовал!

Действительно, на бледном пузе, вокруг пупка, неровные круги с линиями-лучиками. – Эскиз отдаленно напоминает контуры паутины.

– Красота какая, мыться еще неделю не будем… – восхитилась я, снимая ботинки.

Малыш попытался было повторить паутинный орнамент на щеке, но в это время появилась в двери свекровь:

– Что ж ты делаешь?

– Я буду человек-паук! – сообщил Гришка, продолжая чертить кривые линии на щечках.

– Маша, ты-то куда смотришь? Нельзя! – рассердилась свекровь. – Больно будет, прыщи появятся.

– Перестаньте говорить чушь и пугать ребенка, – возмутилась я.

– Это же химия! – взвилась свекровь. – Будет потом как у этого… Как его… у того политика, у которого все лицо больное.

«А может, она права?» – подумала я, убирая шнурки во чрево ботинок. – Может, тот политик рисовал себе шариковой ручкой паутину на лице, кто знает? Кто свечку держал? И вот результат. А теперь медицинские светила разных стран теряются в догадках. Им бы к моей свекрови за советом, она бы всех научила, как жить и что делать».

Между тем Гришка продолжал хвастаться достижениями прошедшего дня:

– Мама, а я говорил грубые слова…

– Фу, как нехорошо! И что же это были за слова?

– Грязная жопа… Это Дима в садике так говорит.

– Да, – опять встряла свекровь, – действительно, Гриша употреблял плохие слова. Но мы с ним все обсудили. Я ему сказала, что если будет так выражаться, то с ним никто не станет дружить и игрушки все заберут. И в темной комнате запрут. Или в клетку посадят.

Гм… И это за невинную «грязную жопу»? Что же тогда будет с теми, кто использует в речи мат? Нет, я все-таки ничего не понимаю в воспитании, мне кажется, что за «грязную жопу» сажать в клетку непедагогично. Хотя, с другой стороны, свекрови видней. У нее большой опыт работы учителем, она заслуженный педагог Москвы.

– Маша, – строго продолжала свекровь, переполненная чувством собственной значимости (еще бы, она сегодня целый вечер сидела с ребенком, потому что наши няни опять пересдают свои двойки). – Гриша ничего не ест, пьет только «Буратино»!

– Как «Буратино»?! Отобрали бы и спрятали!

– Я не смогла отобрать, он не отдал.

Понятно. Она в свои шестьдесят не смогла отнять у четырехлетнего ребенка пластиковую бутылку лимонада.

– И еще, Маша, он не хочет убирать свою постель.

– Дайте ему по жопе!

– Он говорит, пусть будет как мамина и папина.

Так, в мой огород покатился большой тяжелый булыжник. Я постель по утрам застилаю с одной целью – чтоб пылищу, что поселилась под кроватью, днем никто не беспокоил. А то как ошкерятся пыльные клубочки и превратятся в лупоглазых зубастиков из одноименного фильма ужасов, как выскочат на волю и начнут громить квартиру – вот и застилаю. А сегодня забыла.

Зазвонил телефон.

– Маша? – Антон говорил быстро и сбивчиво. – Я сегодня задержусь.

– Опять? Как вчера?

– Нет, сегодня больше.

– Ты взял на себя работу всего отдела?

– Нет. Понимаешь, у коллеги день рождения. Мы тут зашли в ресторанчик…

– И когда ты будешь?

– Я пока не знаю, но, похоже, очень поздно.

– Вы опять в «Пескаре»?

– Не совсем. Рядом с ним… Ну, ладно, пока.

Короткие гадкие гудки.

Гришка подбежал к дивану, наклонился к подлокотнику, прижался к нему носом и – вжик! – вытер сопли об аляповатую обивку.

– Гриша!!!!

– Мама, ну у меня же насморк!

И все объяснение. Весь в отца. Где были мои глаза?


Началась вторая серия художественного фильма «Унесенные ветром». В телевизоре зарыдала Скарлетт, Эшли произнес монолог о своих страданиях.

Гришка смотрел и слушал внимательно:

– Мама, а что он говорит?

– Он говорит, что не знает, что делать.

– Почему?

– Скарлетт хочет, чтобы он на ней женился. Но у него уже есть жена. И он не представляет, что делать с двумя женщинами.

Ребенок ответил не задумываясь:

– Одну бросить, вторую полюбить!

– Да? Не все так просто, малыш…

– Не, мама. Это просто. Очень просто!

Действительно, как я раньше не поняла. Ведь все очень просто – одну бросить, другую полюбить. Или наоборот. Другую полюбить и тогда первую бросить. Так думает сын Антона, моего мужа.

Закапала Гришке в нос масло туи, забрызгала туда же «Антинасморк», запихала в рот шарики аскорбинки и залила все это горячим молоком с маслом и медом. Гришка возмущался как мог, но я была неумолима. Сын за отца ответит!

На ночь повесила к малышачьей лампе пластмассовую капсулу от киндер-сюрприза с дырками, заполненную резаным чесноком. Пару недель назад я изучила сайт про фитотерапию, и такое нехитрое средство настоятельно рекомендовалось от насморка и кашля. Через пять минут спальня наполнилась ядовитым чесночным запахом. Если и жил в платяном шкафу какой-нибудь безобидный вампир, то в эту ночь точно помер.

– Мама, что-то нюхается… – пропищал Гришка, завернутый куколкой в одеяло.

– Это хорошо, что «нюхается», значит, нос все-таки пробило.

– Мама, у меня и кашель…

– Да, я слышу… Очень плохо…

– Это меня папа заразил? Он вчера кашлял, я слышал.

– Может быть, и папа. В любом случае, кашель – это очень плохо.

– А тебя папа заразил?

– Нет, слава Богу.

– Это потому что он ко мне пристает. Целоваться лезет… А к тебе не пристает.

Устами младенца… Интересное наблюдение.

Гришка, пропотев, быстро уснул. Времени – одиннадцать. Антон не возвращался…


Свекровь мирно похрапывала за стеной, Гришка легко дышал свободным от козявок носом в густом чесночном воздухе спальни. Я тихонько оделась, пересчитала деньги в кошельке, освободила от зарядки мобильник и, свернув на всякий случай отвлекающую кишку из одеяла на своей кровати, вышла в коридор.

В полумраке кривошеей лампы из зеркала на меня взглянула безумными глазами тетка средних лет. Время летит непростительно быстро. Где мои чудные длинные волосы, где мои веселые беззаботные глаза, где тощие коленки и длинные ярко-красные ногти? Волосы, впрочем, я сама отрезала. Во всем сама виновата. Хотя если прислушиваться к мнению практикующих психологов, то дело не во мне, ибо я – непогрешимая звезда. Надо, ой как надо рубить пятиголовую гидру. Вот сейчас доеду до ресторана и оттаскаю гидру за патлы. И прямо по полу, прямо по полу мерзкую сволочь. Дайте мне только за волосенки ее подержаться…

Я не стала ждать автобуса. На мою несмело поднятую руку немедленно остановился обглоданный жизнью жигуленок, и из его темного нутра послышался голос с характерным акцентом:

– Дэвушка, тэбэ куда?

– В центр, ресторан «Премудрый пескарь», я покажу дорогу, – решительно сказала я и села на переднее пассажирское сидение.

– С вэтерком или как? – поинтересовался немолодой водитель в блестящих трениках и офисной рубашке в тонкую полоску.

– Лучше без ветерка. – Я попыталась нащупать железный язык ремня безопасности.

– Ай, дэвушка, – обиделся водитель, – зачем сэрдишься? Не надо привязываться, поедем как скажешь.

– Привычка, – миролюбиво объяснила я. – У меня муж очень быстро водит, я с ним всегда пристегиваюсь.

– Я не муж, – ласково взглянул водитель.

Я предпочла промолчать, и какое-то время мы ехали в тишине. Когда свернули на Садовое, он вежливо осведомился:

– На работу?

– Поздно уже для работы, – тоном учительницы младших классов ответила я. – Мне… э… по делам надо. Вернее, на встречу. С подругой.

– Подруга молодой? Красивый как пэрсик? – развеселился водила.

– Почти, – уклончиво сказала я. – Она серьезная дама, директор ресторана. К ней на работу я и еду.

– Ресторан – хорошо. Шашлык-машлык, вино, песни… Ресторан – очень хорошо. У меня был ресторан.

– Был? А куда делся? Прогорели?

– Да, прогорели. Конкурент сжег, сабака.

– Ужас какой. Никто не пострадал?

– Пастрадал… Сабака и пастрадал. Я его сильно бил потом.

У меня в кармане похотливо завибрировал телефон.

– Маша? – Антон пытался перекричать гремевшую рядом с ним музыку. – Я, наверное, не приеду.

– Не поняла?

– Я встретил однокурсника. Представляешь, такое совпадение, у него тоже сегодня день рождения. Я его сто лет не видел. Мы выпили, за руль уже не сяду.

– Вызови такси, – прошипела я.

– Маш, ну не злись. Он живет тут рядом, мы скоро к нему пойдем. Посидим. Стариной тряхнем…

– Чем ты тряхнешь?

– Маш, перестань. Помнишь, как ты напилась у Варьки и не пришла ночевать? Я же не устраивал истерик.

– Антон, это было два года назад и один-единственный раз в нашей семейной жизни.

– Так и я не каждый день у друзей ночую. Ладно, не удобно кричать на весь ресторан. А то еще подумают, что у меня с женой плохие отношения.

– Действительно, какой ужас!

Антон отключился. Черноволосый водитель сочувственно посмотрел на меня:

– Гуляит? Ничего, пусть гуляит, пока молодой. Мужчина должен быть джигитом!

– Да какой он джигит, он офисная крыса, – разозлилась я.

– Нельзя, дэвушка, так про джигита говорить. Какой же он крыса, если он ночью в ресторане шашлык кушает?

Машина завернула в переулок и остановилась перед темными окнами «Премудрого пескаря».

– Тут подруга живет? – кивнул водитель на печально мерцающую вывеску.

– Подруга-то? – мрачно переспросила я. – Подруга тут, но мне надо в другой ресторан. Он должен быть где-то рядом…

Мы медленно проехали еще один квартал. На углу призывно засверкал искусственными огнями бар-ресторан «У подружки», донеслись возбуждающие звуки ламбады, и пьяный женский голос завизжал с открытой веранды:

– Антоша!!!

– Кажется, мне сюда. – Притормозите-ка…

Горец бесшумно остановил своего железного коня и взял меня за локоть:

– Дэвушка, хочешь с тобой пойду?

– Зачем? – удивилась я.

– Ты молодой, горячий… Можешь дров наломать.

– Нет, спасибо. Я сама, – расчувствовалась я из-за такого рыцарского поведения незнакомого человека в трениках. – Вы меня лучше здесь подождите. Я только дров наломаю – и обратно. Я вам простой оплачу.

– Деньги – пыль! – отрезал горец. – Если помощь надо – кричи. Вахтанг, кричи, Вахтанг. Поняла?

– Ага, – кивнула я и сжала его шершавую ладонь, – буду кричать.

Бар «У подружки», похоже, был довольно дешевым заведением, несмотря на то, что к нему и прилепили гордое «ресторан». Сквозь кусты распускающейся сирени был виден угол веранды, где веселились полуночные посетители. Ближе всего к моему наблюдательному пункту располагалась компания молодежи. Судя по крикам «сессию – в жопу!», студенты дневного отделения. Чуть дальше спал под столом человек в алом революционном свитере. И, наконец, за третьим столиком, который был виден только наполовину, сидела тощая девка в люрексовой кофте и орала пьяным голосом:

– Антоша! Антош-а-а-а-а-а-а!

Я пригляделась. На столе грязная посуда с рваными листьями зеленого салата, которым устилают тарелки для красоты. Полная щедрых окурков пепельница. Волосы девки собраны в пучок и зафиксированы модной заколкой-раковиной, сейчас такие рекламируют по телевизору. Шея тощая, бугристая от позвонков. Гидра… Она…

Интересно, а куда Антон делся? Я вытащила из кармана мобильник и набрала номер мужа. В трубке похабно затрещало, включился автоответчик.

«Я все знаю, ты сволочь» – тихо сказала я в телефон и дала отбой.

Студенты подняли тост за настоящую мужскую дружбу и «чтоб сопромат сдох». Гидра за дальним столиком смачно почесала задницу и снова заголосила:

– Антоша!!!!

Я еще раз набрала номер мужа. На столе у девки зазвонил телефон. Она потянулась к нему тощей лапкой, посмотрела на табло и вдруг, привстав, размахнулась и швырнула мобильник ко мне в кусты сирени. Я встрепенулась и, ломая ветки, бросилась туда, где, утонул в траве дорогостоящий аппарат моего супруга.

– Ребя, там кто-то есть! – начали вскакивать с мест студенты.

Гидра заверещала и метнулась за угол, сверкнув на свету пошлой люрексовой кофтой.

– Держи гомиков! – вдруг закричал один из двоечников по сопромату и сиганул через низкую плетеную ограду веранды. За ним с радостными воплями устремились товарищи. Я ойкнула и, круто сменив направление, побежала к дороге.

Завидев меня, несущуюся, как антилопа, по тротуару, джигит взревел мотором своего скакуна.

Я, с трудом вписавшись в распахнутую дверцу машины, завалилась на заднее сиденье, и автомобиль, сорвавшись с места как в кино, понесся по переулку к Садовому кольцу.

Нам вслед полетели вилки и пара пивных бокалов. Студенты отстали.

– Маладца! Ай, маладца! – восхищенно сказал джигит. – Такие дэвушки у нас в армии служат. Уважаю! Ай, уважаю!


Дома было темно и душно. Свекровь звонко храпела, тихо тикали ходики на кухне. Через открытую форточку в спальне доносились яростные соловьиные трели. Гришка разметался по кровати, свалив на пол одеяло в гномиках.

Я потрогала его лоб. Температуры, кажется, не было.

– Мама, я тебя люблю, – сказал ребенок во сне.

Я села на пол возле детской кроватки и заплакала.

Глава 18

Безумие стихии

Будильник-пищалка настойчиво взывал к совести, но горячая мягкая подушка с наволочкой в лебедях не отпускала. Помнится, Варька возмущалась, что после ссоры мужчины быстро и легко засыпают, а женщины мучаются бессонницей, снова и снова прокручивая в голове обидные слова, которые не успели сказать любимому. На поверку оказалось, что я после детективных приключений с погонями и выяснением деталей мужниной измены засыпаю моментально и сплю безмятежно и крепко.

– Мам, ну мам… – ныл Гришка, – мне твой будильник спать мешает…

Рыжий кот, утеряв всякий стыд, запрыгнул на кровать и потерся головой о мою голую пятку, выглядывающую из-под одеяла.

Послышались полушаркающие шаги свекрови:

– Мария, ты не заболела?

– Нет, конечно, – пробубнила я, силясь выкопаться из одеяла, – не имею такого права.

Мария Петровна шумно понюхала воздух в спальне:

– Маша, а где Антон?

– Он уже уехал, – моментально, не задумываясь, соврала я. – А вчера очень поздно вернулся.

– Бедный мальчик, – покачала головой свекровь, – все работает, работает. Не высыпается совсем. Вставай уже, Маша. – И свекровь, скроив недовольное лицо, удалилась.

Антон позвонил, когда я засыпала мясистые зерна «Арабики» в кофемолку.

– Маша, я сейчас все объясню…

Кто бы сомневался! Классическая фраза.

– Хочешь, я сама все придумаю, – сказала я, пнув очень кстати подвернувшегося кота.

Тот прижал уши и ретировался в коридор.

– Только не начинай! – предупредил Антон.

– Не начинать чего?

– Истерик, – деловито ответил Антон. – Они совершенно беспочвенны.

– Это подозрения бывают беспочвенны, истерики обычно необоснованны.

– Не буду спорить, ты же у нас художник слова.

– Итак, – я крепко прижала крышку кофемолки к ее краснобокому телу, – ты потерял мобильник…

– Откуда ты знаешь? – опешил Антон.

– У меня третий глаз, – сообщила я, на всякий случай бросив взгляд в маленькое зеркальце, которое висело в кухне возле похабного календаря с котятами. – А еще ты познакомился с удивительным человеком.

– Не с женщиной, – тут же уточнил Антон.

– Ну, какая же она женщина. Женщина – это ординарно, она – фея и принцесса. Она – само совершенство.

– Маша, я просил не начинать! – В голосе Антона послышались нотки неподдельного раздражения.

– Или не так… Ты спасал товарища, который попал в беду. Например, выбросился в Москву-реку с десятого этажа, предварительно выпив крысиного яду.

– Не яду, а водки, что, впрочем, почти одно и тоже, – поправил Антон. – И не выбросился, а упал случайно. И не в реку, а в клумбу напротив мэрии. И это бы еще ничего, но он нагрубил милиционеру, попытавшемуся поднять его с этой клумбы. Короче говоря, вспомнили студенческую юность – попали в милицию. – И муж засмеялся весело и радостно, как двоечник-первоклассник, которого старшие курящие товарищи признали за своего.

На кухне возникла Мария Петровна, вся в бигудях и в волнующем жабо.

– Вы куда-то собираетесь? – насторожилась я, забыв про Антона.

– Сегодня конференция по обмену опытом с молодыми преподавателями истории и литературы, – сообщила свекровь с таким видом, как будто помнить эту чушь – моя прямая обязанность.

– Мария Петровна, а как же Гришка? Он кашляет…

– Машенька, – входя в роль матроны, передающей бесценный педагогический опыт, медленно произнесла свекровь, – я вырастила Антона без бабушек и тетушек. И вообще я никогда ни на кого не надеялась.

В такие минуты мне отчаянно хочется ее задушить. И мне кажется, что технически сделать это несложно. Несмотря на бодрый вид и все еще активный возраст, Мария Петровна представляется мне простым объектом для удушения. Впрочем, если начать немедленно здесь же, на кухне, то, возможно, придется преодолеть некоторое сопротивление, а вот если подождать, пока она уснет, то при помощи обычной подушки можно сотворить настоящие чудеса.

– Я надеюсь, ты понимаешь, Маша, – продолжала между тем свекровь, поправляя печенинки на блюде, чтоб лежали симметрично, – что обижаться на меня не следует.

– Ну что, вы, – процедила сквозь зубы я, – давно уже перестала на вас обижаться.

– Вот и хорошо, – медово улыбнулась Мария Петровна и уплыла в ванную.

За окном сгущались серые тяжелые тучи, как пить дать – к сильному дождю. На плите зашипел, завонял и выплюнул порцию коричневой жижи на блестящий бочок турки мой утренний бодрящий кофе. Я взяла турку за черный хвост и с чувством опрокинула содержимое в раковину.


Мобильный телефон няни Кристины не отвечал. Пришлось звонить полногрудой Ангелине и петь сладкую песню о ее незаменимости. Ангелина была сдержанна в ответах:

– Да… Нет… Даже и не знаю… Мне так неудобно добираться вечером домой… У вас там парк…

– Антон вас проводит, – решилась я на крайние меры, здраво рассудив, что вполне могу пожертвовать гулящим мужем. Какая теперь разница.

Я надеюсь, сегодня наш герой-любовник соизволит добраться после работы домой без заходов в милицию или по бабам. Почему бы ему не пожамкать няню в парковых кустах, от этого хоть польза семье будет.

– Ну ладно, – согласилась та. – Скоро буду…

– Не опаздывайте, пожалуйста, моя свекровь через полчаса уходит, – попросила я.


Осталась одна радость в жизни – физкультура по утрам. Несешься словно лошадь по движущимся ступенькам эскалатора и чувствуешь, как целлюлит из задницы плавно перемещается в мозоли на пятках.

Из-за переговоров с Ангелиной я опаздывала на работу, поэтому мчалась не разбирая дороги, не глядя на людей. Сейчас уйдет редакционная маршрутка от станции метро, только пукнет на прощанье колечком выхлопного газа – и уйдет. А следующую ждать полчаса, не меньше. Или идти пешком до редакции, что приятно в хорошую погоду, а сейчас, наверное, дождь: навстречу идут мокрые люди с капающими полузакрытыми зонтами.

Подземный переход длинный, с низким потолком, темный и сырой, как катакомба в Великую Отечественную. В таких прятались враги народа и государства – попеременно. Народу много, всем жарко, все потные и воняют. Все бегут, как будто вместе собрались догнать мою маршрутку. Вдруг авангардные ряды где-то там далеко впереди притормозили – оказывается, прямо по курсу глубокая лужа с Каспийское море. Пока я тряслась в метро на улице прошел сильный ливень.

– Я не умею плавать, – сердито говорит дама в платье в горох, мокрая юбка которого нежно облепила ее кривые ноги.

Шутки шутками, а воды выше щиколоток. И не обойти никак: затопило, похоже, весь переход. Мне в моих тряпичных шлепанцах-полосках в лужу ну совсем нельзя. Вдруг заметила, что сбоку, прямо из чрева стены хлещет серая звонкая вода, рядом с источником болтается на толстом проводе самодельная розетка… Много лет назад учитель физики пытался мне что-то объяснить насчет электропроводимости, не припомню точно что. Но чувствую, надо делать отсюда мокрые ноги, и побыстрее. Путь один – в обход, в составе группы идущих на железнодорожную платформу. Однако и тут дорогу преградили мутные лужи. Делать нечего. Закатала штаны, сказала тихо неприличное слово и ступила в холодную тяжелую воду…

– Девушка, а это дорога куда? – Веселый румяный мужик с полосатой сумкой попытался меня обогнать, заглянуть в лицо и прочитать в нем участие.

– Это? Это дорога в мир!

И ведь даже не выругалась, вот что значит – книжек в детстве начиталась: то про д’Артаньяна, то про доктора Паскаля, да еще про этого… Мастера с его Иешуа.

– Девушка, а можно с вами? – не унимался мужик, бодренько семеня рядом.

– Куда со мной? – рассердилась все-таки я.

– В мир… – Лицо спутника принимает жалостливое выражение, бровки собираются к переносице, сжимая кожу в розовую упитанную гармошку. – Понимаете, я не местный… Если я опоздаю, у меня вся жизнь разрушится.

– Думаете, я вам помогу? В моей жизни уже все разрушилось напрочь!

– Что вы говорите?! – Мужик на бегу взялся за сердце.

– Да! У меня муж дома не ночует! У ребенка сопли, а у свекрови дележка опыта. А у няни – четвертый размер груди!

– Не может быть! – восхищенно воскликнул мой спутник.

– Ну, третий. С половиной.

Я резко повернула влево, мужик отстал и остановился, беспомощно разводя толстенькими ручками.

Новое препятствие – земляная лестница, идущая вверх. Скользкая от дождя, усеянная старым и молодым мусором, с ржавой трубой слева – держаться. Народ пыхтит, сопит – устремляется. Полезла и я… Взглянула на ноги и ужаснулась. Пальцы грязные, ногти черные, прямо как в детстве на огороде.

Синяя редакционная маршрутка была переполнена, корректор сидела на руках у курьера, откуда-то сзади доносился сдавленный голос Лидочки:

– Девушка, не жмите мне на сердце, не жмите мне на сердце…

Я втиснулась четвертой на переднюю лавку рядом с водителем, рассчитанную на двух пассажиров. Маршрутка тронулась в дождевой пруд, и в ту же секунду полило. Заплясали крупные жирные капли на переднем стекле, застучали в ржавеющую синюю крышу. Сверкнула в сером небе молния, и крякнул гром, откашлявшись раскатом.

Стихия настолько органично вписалась в мое настроение, что я улыбнулась. Вспомнился безногий капитан, друг Форреста Гампа из одноименного фильма, что с безумием радовался шторму.

– Нравится? – спросил водитель.

– Разумеется, – ответила я.

Хорошее слово – «разумеется». Редкий собеседник будет продолжать болтать, когда ему скажут «разумеется» вместо человеческого «да». Проверено.


В редакции все мокрые и возбужденные. Особенно странно вела себя наша почтенная Инна Владиславовна.

– Это было ужасно, ужасно, – непрерывно моргая, рассказывала корректорша, – мы еле проникли в маршрутку. Вы же знаете, я всегда хожу пешком от метро, но когда все это гремит и неистовствует… Это так пугает, пугает…

Марина энергично кивала, подтверждая – да, так пугает, так пугает.

– И вы представляете, Мариночка, я была вынуждена, у меня просто не было другого выхода… Я не хотела, мне пришлось… Вы знаете, я просто навалилась на этого несчастного молодого человека. И так провела весь путь до редакции.

Потрепанный курьер, двоечник-заочник Института печати, нервно теребил в углу листочек с заданиями, время от времени поглядывая на Инну Владиславовну.

– Да, да, я вас понимаю… – Марина участливо смотрела на корректора. – Не волнуйтесь, только не волнуйтесь…

Лидочка разложила веером на столе мокрые бумаги.

– Так… И это намокло… И справка из ЖЭКа… И доверенность в суд… О боже! И заявление на раздел имущества…

Появилась Надюха с пустым чайником в руках:

– Маш, ты представляешь, на нашем этаже нет воды.

– Как нет?! – возмутилась я, уставившись на свои черные пальцы. – Только на нашем или во всем здании?

– Говорят, что в мужских журналах есть.

Замечательно, помоемся там. Однако выяснилось, что в «Алексе» в женском туалете воды тоже нет. Я повертела яростно синюю и красную ручки у всех кранов по очереди – результата ноль. В сердцах пнула корзину для использованных салфеток и вышла в коридор. Из комнаты для джентльменов послышалось благостное урчание унитаза, и на пороге появился неизвестный по имени сотрудник дружественного издания.

– Извините, – обратилась я к нему, по-птичьи поджимая грязные пальцы на ногах, – а у вас там, в заведении, вода есть?

– Да, – приветливо улыбнулся молодой человек, – милости просим.

– Да мне бы только.. это… ополоснуться.

– Заходите, заходите, – распахнул дверь, ведущую на запретную территорию, коллега, – там все равно никого нет.

– Думаете, это удобно?

– Конечно. Я уже ухожу.

Когда попадаешь в мужской туалет по жестокой необходимости, то даже прекрасно понимая, что никто тебя тут ловить и насиловать не будет, все равно воровато озираешься, как будто совершаешь нечто непристойное. Нет, надо быть свободной от предрассудков. Я же не на вокзале, в конце концов, а в родной редакции. Здесь нет врагов и маньяков, максимум – появится коллега, который все поймет правильно.

Перламутровый лак поблескивал на ногтях сквозь слой вязкой грязи. Попытка привести себя в порядок салфетками не принесла ожидаемых результатов. Я закатала немнущиеся штаны до колен, задрала ногу в раковину и аккуратно вымыла ее. Промокнула интеллигентно салфеточками и придирчиво осмотрела. Получилось неплохо.

Только я водрузила в раковину вторую ногу, скрипнула дверь, и на пороге появился Леша.

Я так и знала.

– Маша, – расплылся он в идиотской улыбке, – а что вы тут делаете?

– Черт, Леш, простите меня, пожалуйста, – я попыталась элегантно вынуть ногу из раковины, – в женском туалете нет воды…

– Давайте я вам помогу! – Леша метнулся ко мне.

– Нет, нет, спасибо, – заволновалась я, пытаясь отстранить помощника, – все равно эта нога еще не готова. Будет совсем странно, если я появлюсь в таком виде…

– Я понял, – моментально сориентировался юноша.

Он вдруг наклонился, сделал воду посильнее и… начал мыть мне ногу, перебирая грязные пальцы с перламутровыми ногтями. Я взвизгнула и от удивления замерла. Это была ошибка, потому что в следующую секунду Леша, не прекращая своего развратного действа, повернул ко мне лицо, посмотрел масляно в глаза и, шумно вдохнув побольше воздуху, припал страстным поцелуем к моим губам…

Если я ничего не путаю, нежные девы обязаны закрывать глаза, когда их целуют. Я же, напротив, вылупилась на Лешину мелкую щетину, которая агрессивно зашевелилась в непосредственной близости от моих ресниц. Мысли вертелись исключительно вокруг того, что мне ужасно неудобно стоять, еще секунда – и я упаду на холодный кафельный пол мужского туалета, увлекая за собой крепкое тело переполненного страстью коллеги.

Леша выпрямился, широко и радостно улыбнулся и сказал:

– Маша, я вас люблю.

Это было уже слишком. Левая нога, мытая и красивая, скользнула мокрым шлепанцем по кафелю, я взмахнула руками, как пикирующие пеликаны на Варькиных картинах крыльями, и шлепнулась задницей на пол.


– Маша, что у вас с материалом об измене? – роясь в своих бумагах, спросила Марина.

– У меня с этим все отлично.

– В каком смысле?

– В прямом, все доказано.

– Что доказано? – Марина подозрительно посмотрела на меня. – Маша, иногда вы говорите так, что я вас совершенно не понимаю.

– Измена доказана, – уточнила я.

– А советы героине готовы?

– Да, почти. Я проконсультировалась с практикующим психологом, через полчаса положу вам на стол.

– Хорошо. Не тяните, Маша, не тяните… – Марина снова уткнулась в свои бумаги.

– Вы представляете, я практически не могла дышать… – слышался шепот Инны Владиславовны, – у меня в груди как будто комок застыл, и я чувствовала, что коленки несчастного мальчика дрожат…


Я попыталась сконцентрироваться на работе. Удавалось с трудом. Картина страстного поцелуя в мужском туалете стояла перед глазами и мешала думать. Однако я с удовлетворением отметила, что видение того, как я пала, занимает меня больше, чем сцены развратных приключений Антона. Может быть, в совете Варьки насчет встречной измены есть здравый смысл? Но только не Леша! Он же еще ребенок! Он моложе меня на восемь лет, меня посадят.

Нет, надо попытаться сосредоточиться, иначе я ничего не сделаю сегодня…

На корпоративную почту пришло письмо от Катерины. Подруга писала о радостях материнства, слала фотографии розового младенчика в рюшах и вскользь упоминала о том, что Аля, с которой мы встречали Новый год и которая, по слухам, обрела принца своей мечты, всерьез рассчитывает на то, что принц разведется с женой. И женится, как нетрудно догадаться, на Але. То есть они надеются отделаться от меня легко и непринужденно, можно сказать, незаметно. Ну, это мы еще посмотрим…


Вечером, вернувшись домой, я поняла, что это все-таки случилось. Пыльные шарики-зубастики выбрались из-под кровати. И запрыгали по креслам, сбрасывая подушки, по стульям – опрокидывая их на спинки. Перевернули сахарницу на столе, размазали печеное яблоко по клеенке, а рядом вывалили горку разбухших коричневых хлопьев, что, как бородавчатые жабы, пучатся на входящих. А еще раскидали широким веером книжки про репку, уронили слоника и львенка с черепахой, а из деревянных кубиков соорудили замок – прямо на дороге, чтоб не пройти уже никуда вовсе. И засыпали пол солдатиками без рук и ног, красномордыми индейцами и блестящими рыцарями, ковбоями с китайскими лицами и набором животных «Лесные жители», у половины из которых обгрызаны хвосты… А еще они обнаружили в серванте любовно припрятанную мужем пастилу и слопали всю пачку. Еще они смотрели кино про «Возвращение короля» и играли в игру «В поисках Немо. Морские забавы».

Другими словами, дома меня встретила полная разруха, посреди которой мой все еще муж Антон травил детские анекдоты няне Ангелине. Та сдержанно смеялась, поглядывая на рассказчика многообещающе томно. Антон все распалялся, начинал жестикулировать и запинаться.

На диване скромно сидел белобрысенький худенький Гришка с длинными девчачьими ресницами. Вязаные носки бабушка зафиксировала на щиколотках резинками от дореволюционных трусов, чтоб не сползали. Как же я не люблю эту кусочную эстетику!

– Мама, ты мне че купила?

– Мундук … тьфу, фундук и миндаль в шоколаде. Да, кстати, а ты хорошо себя вел?

– Да, очень хорошо.

– А что это за бардак в таком случае?

– Вы мне не говорили, что я должна еще и убирать, – всколыхнулась грудью няня.

– Конечно, не должна, – засуетился Антон, – вы только смотрите за ребенком, только за ребенком.

«Если бы она за ним действительно смотрела, он бы не разрушил квартиру», – подумала я, но промолчала. Не будем нагнетать…

– Спасибо, Ангелина, – деловым тоном сказала я, – надеюсь, Антон уже заплатил вам?

– Ты мне ничего не говорила об этом, – помрачнел муж.

– А с тобой… – процедила я сквозь зубы, – я вообще разговаривать прекращаю. Надолго.

Глава 19

Корпорация наступает

Марина сняла очки и потерла между бровями так, как будто хотела разгладить наметившуюся морщинку.

– Маша, я прочитала ваш комментарий к «Измене»… Не знаю, что и сказать…

– Скажите, как есть, Марина Львовна, я не обижусь.

– Ладно, слушайте… Больше всего это похоже на бред. Гремучая смесь из мифов Древней Греции и белой горячки. Новый взгляд на Горгону Медузу.

– Марин, я не хотела вас расстраивать, но комментарий написан по горячим следам устных советов практикующего психолога. С сохранением лексики и терминологии специалиста.

Марина Львовна недоверчиво посмотрела на меня:

– Быть такого не может. Я же вас не к гадалке отправила.

– Сама удивилась.

– Гм… А какие еще есть идеи по теме?

– Пока только встречная измена.

– Этот дельный совет, блистающий своей уникальностью, точно зарубит Сусанна Ивановна, – вздохнула выпускающая. – Давайте попробуем по-простому. Следить за собой, надеть эротическое белье и устроить ужин при свечах.

Мы, простые редакторы, люди сговорчивые. Нам что скажут, то мы и напишем. Запустила я текстовый редактор на компьютере и приступила к изобретению новой порции советов.

Почему-то большинство людей ассоциирует слово «редактор» со словом «журналист», а последнее, в свою очередь, со словом «репортер». И таким образом граждане, далекие от процесса создания периодических изданий, считают, что редакторы носятся целыми днями в поисках сенсаций и прочей поражающей своей новизной информации. Это не так. Люди, которые создают одноразовое чтиво, обычно сидят перед компьютерами целыми днями, мучаются болями в спине и со скоростью машинисток-профессионалов печатают буквознаки. Мысли и идеи берут из головы, пальцев и прочих частей тела. Из каких – как правило, ясно при прочтении.

Вот, например, Лидочка сидит мрачно уставившись в монитор. Она всегда так работает – упорно, тщательно и с угрюмым выражением лица. Вдруг подняла указательный палец и в полной тишине громко произнесла:

– А ведь вырубают леса!

– Что? – вздрогнула я от неожиданности.

– Вырубают леса, – повторяет Лидочка. – Производят бумагу. И печатают потом на ней тонны этой фигни, что мы сейчас придумываем. Тонны!

Доходят слухи, что у Лидочки на носу очередное имущественное заседание суда. Под угрозой оказался автомобиль, приобретенный в браке. Лидочка машину водить не умеет, но подрастает сын, и он наверняка захочет скоро катать с ветерком прыщавых девчонок в тонких летних платьицах. Лидочка очень переживает насчет сына и автомобиля, а еще больше нервничает потому, что не желает, чтобы мужу-супостату досталась материальная ценность.

Надька сигналит глазами: «Пойдем пить чай». Советы для потенциальных жертв мужской измены практически готовы, можно и перекусить.

Я вынула из пакета очередную слойку с лимоном, подмигнула Надьке, мол, догоняй, и пошла ставить чайник. Воровато озираясь, я заглянула на кухню.

В последнее время я очень боялась встретить Лешу. Совершенно не представляю, как теперь с ним себя вести, что говорить. В кухне, Слава Богу, было пусто.

Заклокотал чайник, кашляя горячим паром. Я положила слойку на зеленую тарелку, закрыла в микроволновке, включив на полминуты, и ушла торопить заковырявшуюся Надьку.

Это была ошибка.

Микроволновка загудела, вращая пыточным кругом, засветилась смертельным внутренним светом. Старая слойка встрепенулась и застыла с безмолвным криком на зачерствевшем лице. Микроволновка крякнула, распуская убивающие лучи пучками, и заколдобилась… Несчастная пленница бросилась на дверцу, застучала что есть силы лимонными лепестками, теряя сухие старческие крошки. Предсмертный вопль утонул в гудении адской машины, и слойка осела безвольно на зеленом блюдце.

Когда я вернулась с Надькой, в чреве микроволновки было темно и тихо. Внутри меня ждал высохший прозрачный трупик с кипящим лимонным джемом по бокам.

Надька раскладывала на салфетке аккуратные кусочки зеленого яблока и липкие кружочки банана.

– Маш, а тебя на день рождения пригласили?

– На чей? – спросила я, печально глядя на то, что должно было стать моим обедом.

– У твоего хахаля завтра день рождения, – хихикнула Надька, облизывая после банана пальцы.

– Какого хахаля?

– А у тебя их уже много? У Леши, у стриженого. Вы, кстати, теперь очень похожи. Только у тебя голова красная.

– Он не хахаль, – ровным строгим голосом сказала я. – Он – юный коллега, к которому я отношусь по-матерински. Он для меня младенец. Я же мать, ты что, забыла?

– Ага, младенец. Грудь не просит?

Я собралась было ответить встречной гадостью, но тут дверь открылась, и вошел Леша. Увидев нас, покраснел, заулыбался во все зубы и заговорил скороговоркой:

– Дорогая Маша, мне очень приятно, что я вас встретил. Завтра у нас в редакции будет небольшая вечеринка по случаю моего дня рождения. Ничего особенного, просто маленькие посиделки. Маша, я вас приглашаю. Я очень хочу, чтобы вы зашли. Я понимаю, у вас мало времени, но хотя бы ненадолго.

Надька давилась яблоком, чтоб не заржать. Я нервно крошила горелую слойку на зеленое блюдце.

– Катя, вас я тоже приглашаю, – спохватился Леша.

– Мы обязательно будем, правда, Мария Петровна? – многозначительно повела ресницами Надюха. – А вообще меня Надей зовут…

– Ну, не знаю… – прокашлялась я.

– Только не надо подарков! Просто посидим…

– А тебе сколько лет-то исполняется? – спросила Надюха, даже проигнорировав тот факт, что юноша не извинился за то, что перепутал имя.

– Надеюсь, уже восемнадцать? – подхватила я.

– Шутите, Маша? Мне завтра исполняется двадцать три! – сказал он и обвел кухню победным взором.

Наихудшие подозрения подтвердились. Леша оказался младше меня не на восемь, а на десять лет. Когда я была взрослой девицей и уже задумывалась над разницей в анатомическом строении мужчин и женщин, Леша только родился и, писаясь в пеленочки, кричал синим ротиком беззубое «уа-уа!». Какой ужас…


По корпоративной почте разослали письмо, из которого следовало, что в пять вечера всю редакцию многострадальной «Гали» снимают с работы на час, дабы отрепетировать выступление для затеянной Гансом вечеринки.

Самое время. На носу сдача очередного номера в печать, а мы будем стишки разучивать. Но ничего не поделаешь – корпоративное братство хуже брачных цепей. Кстати, о последних… Набрала рабочий телефон Антона.

– Надеюсь, ты сегодня не пьешь водку в ресторане? – спросила я вместо «здрасьте».

– Вам кого? – послышался в ответ испуганный голос секретарши.

– Извините, я ошиблась номером, – соврала я и положила трубку.

Верстальщик Дениска принес распечатку рубрики «Путешествия». Улыбнулся загадочно, как будто речь пойдет о фривольных картинках, и разложил передо мной бумажную простыню с видами Парижа.

– Маша, вы идете завтра на день рождения к Леше? – наклонился Денис так близко, что защекотал усами мочку моего уха.

– Не знаю, – неуверенно сказала я, прикидывая, чем моей репутации грозит такая таинственность. – Все будет зависеть от того, сколько работы я успею сделать сегодня.

– Я ваши материалы сверстаю в первую очередь, – подмигнул Дениска и растворился за дверью.

Что бы это значило?


Долго мучилась над заголовком к Парижу. В прошлый раз также потела над «Пушкинскими горами». Бесспорно гениальные варианты, которые я предлагала, перечеркивались если не Мариной, то Сусанной Ивановной. От вида усадьбы гения тошнило, памятник Пушкину пробуждал в душе варварские желания. Страстно хотелось написать: «В Пушкинские горы? Никогда!»

Теперь тоже самое повторилось с Парижем. Ступор мысли. Лидочка говорит, что это синдром хронической усталости, она с ним давно дружит. Эйфелева башня щетинилась железным скелетом, глумливо взирал собор Парижской Богоматери. Я набрала: «Парижские прогулки запомнятся на всю жизнь».

Распечатка вернулась от Марины с пометкой: «Только не надо угрожать».

* * *

Позвонила Варька и пригласила в выходные к себе на дачу. Будем, обещала, пить винище, жарить мясо на дорогостоящем покупном угле и говорить об искусстве. Варька взялась обеспечить интеллектуальную часть вечера – пустопорожние беседы и транспортную – доставить нас с Гришкой на машине. Мясо купит ее друг. От меня требуется только собрать Гришку и приехать в субботу утром к Дому художника на Крымском валу, откуда нас и повезет на своем иностранном автомобиле Варя. Антона решено не брать. Пусть сидит в городе и страдает.

Я немного подумала и согласилась.

К пяти часам неожиданно устали глаза и разболелась соображалка. В голове есть участок мозга, отвечающий за процесс мыслительный. К сожалению, это не самое сильное место в моем организме, и когда восемь часов сидишь и выдаешь сотни заголовков и тринадцатый вариант текста, который ненавидишь уже страстно и пылко, то начинает болеть именно этот участок. Характерная такая боль – ноет и головокружит.

– Маша, я знаю, с каким номером придется выступать на корпоративном мероприятии… – зашептала Лидочка через стол.

– Главное – не петь, – умоляюще посмотрела я на коллегу.

– Все гораздо хуже, – в беззвучном плаче содрогнулась Лидочка. – Это будет инсценировка «Трех поросят». Вы себе это представляете?

– Почему «Трех поросят»? – обалдело уставилась я на Лидочку. – Что за бред? При чем тут «Галя»?

– Ни при чем. Ганс считает, что это будет весело.

– Это идея Ганса? Кто ему прочитал «Трех поросят»?

– Доброжелатели всегда найдутся, – гневно сверкнула глазами Лидочка. – И добавила громко: – Это же гадюшник, а не редакция!

– Фи, – немедленно послышалось из корректорского угла, – как это неинтеллигентно, Лида. Виварий, а не гадюшник…


Честно говоря, когда Лидочка сказала про «Трех поросят», я подумала, что у нее на почве бракоразводного процесса окончательно поехала крыша. Разведка донесла, что престарелому ловеласу удалось-таки отсудить часть подержанного автомобиля, и теперь он точит когти на заброшенный дачный участок где-то под Тулой. Нежелание делиться машиной Лидочка настойчиво мотивировала любовью к сыну – вырастет мальчик и захочет водить драный жигуль. С поросшими лопухами шестью с половиной сотками было сложнее: на участок никто не ездил много лет, к тому же имелась задолженность по налогу на землепользование. В последнее время Лидочка повадилась рассказывать о милой девушке, с которой дружит ее сын. Не иначе решила прикрыть шесть соток заботой о будущих внуках. Интересно, сама-то она понимает, что главный двигатель ее поступков – алчность и стремление отомстить бывшему мужу?

Однако несмотря на все жизненные катаклизмы, Лидочка оказалась совершенно права. Я поняла это, когда увидела в руках нашего немецкого куратора тоненькую детскую книжицу – Михалкова. На обложке плясали толстопопые поросята в голубых матросках.

– Будет вечеринка! – сообщил Ганс несчастным сотрудникам «Гали», измученным битвой с русским языком. – Будет весело. – И подмигнув мне, добавил: – Будет много пива.

Видимо, он никак не мог забыть моего внезапного появления на морозном крыльце немецкой пивнухи. Возможно, я даже стала для него частью далекой любимой родины. С этим придется смириться.

– Будем делать свиней! – продолжил Гансик, сияя от счастья. – Все будут петь и танцевать, а я и герр Финшер – смеяться.

– Звери, – прошептала Лидочка где-то у меня за спиной.

Сусанна Ивановна бросила на нас грозный взгляд. Я изобразила ей глазами: «Это не я! Я ничего такого не думаю!»

Ганс меж тем упивался властью:

– Свиней надо через неделю, время – капут. Сусанна Ивановна помогла мне написать слова для всех. Для каждой свиньи, для волка и для стрекозы. Сейчас она раздаст вам слова. Я желаю приятно провести время. Встретимся на вечеринке!

Он радостно сжал свои веснушчатые ручки в кулачки, широко улыбнулся и покинул наше собрание. После его ухода воцарилась тишина. Только тяжело дышала Лидочка и мерно капала в чашку валерьянка корректора.

Наконец Сусанна Ивановна откашлялась и, пересчитав бумаги из тоненькой розовой папки, сказала:

– Корпоративная вечеринка – это не добровольное мероприятие. Это такая же работа, как подготовка очередного номера журнала. Прошу отнестись со всей серьезностью. Ганс был столь добр, что сам распределил роли… Сейчас я вам раздам слова…

Помнится, во втором классе подмосковной школы, где я постигала грамоту, широко практиковалась такая форма обучения, как чтение детских пьес по ролям. Обычно действующих героев было немного, а читать нужно было всем, по очереди. Распределения ролей ждали как Голгофы. Если кому-то доставалось озвучить реплики Бабы-Яги, то пропала перемена – засмеют. Подозреваю, что Ольга Прохоровна – наша учительница – знала об этом и нарочно назначала лешими и кикиморами самых несимпатичных ей учеников.

– Итак… – приступила Сусанна Ивановна, перелистывая бумаги, – старший поросенок, который построил домик из соломы…

Мы замерли.

– …Марина, это ваша роль.

Выпускающий редактор поперхнулась чаем.

– Второй поросенок, который построил домик из хвороста… Так… Это у нас Надежда.

Надька скроила недовольную рожицу:

– Почему я поросенок? Я уже три дня как на диете…

– Младший поросенок, самый умный и трудолюбивый, – продолжала главный редактор, не обращая внимания на реакцию коллектива, – Лидия… Да, Лида, это ваша роль.

Лидочка побагровела и задышала, как астматик.

– Волком у нас будет, как вы, наверное, все догадались, Денис.

У меня отлегло от сердца, молодой усатый верстальщик хищно оскалился.

– Еще у нас есть две стрекозы. Это, судя по записям Ганса, Маша и Инна Владиславовна.

– Кто? – пискнула корректор.

– Я понимаю, что вы хотите спросить, – голосом классной дамы сказала Сусанна Ивановна. – Вы хотите спросить, откуда в сказке о трех поросятах взялись стрекозы. Объясняю: Ганс был столь добр, что переписал Михалкова, чтобы никому не было обидно. Количество действующих героев, вы сами понимаете, должно равняться количеству сотрудников журнала «Галя».

Инна Владиславовна всхлипнула.

– Единственное, что я могу для вас сделать, – продолжила Сусанна Ивановна, – дать вам роль стрекозы, которой не нужно петь.

– Минуточку, – встрепенулась я, – выходит, что роль второй стрекозы, которая с какого-то ляду поет, достанется мне?

– Маша, у вас совсем недавно прошел испытательный срок. На вашем месте я бы не спорила, – сухо бросила начальница. – Инна Владиславовна, вернемся к вашей стрекозе… Здесь буквально несколько невинных реплик. Крылья и пачку вам выдадут. А вот поросятам придется делать себе пятачки из папье-маше самостоятельно.

Лидочка закашлялась.

– Да, из папье-маше, – строго повторила Сусанна Ивановна. – И желательно, чтобы все пятачки были в одном стиле.

– Я не выйду на сцену в свинячьем пятачке, – взбунтовалась Надька.

– Еще как выйдете. Это лучше, чем в балетной пачке и с крыльями на проволоке.

– Я согласна выйти голой, только не петь, – взмолилась я.

– Можете обговорить свое дивное предложение с Гансом, – язвительно предложила Лидочка. – Мне кажется, вам легко удастся его убедить.

– Что вы хотите этим сказать? – возмутилась я.

– Ничего такого, что не было бы ясно и без моих слов, – невинно ответила Лидочка.

– Лида, перестаньте, – вмешалась Марина, – не затягивайте это удовольствие. Всем пора домой, у всех семьи.

– Как вам не стыдно бить по ране? – Лидочка вскочила и, истерически заломив руки, выбежала из комнаты.

– Марина, вы действительно зря так, зря… – укорила Сусанна Ивановна. – Вы же понимаете, что Лида сейчас все разговоры о семье воспринимает как намек на свой развод.

– Девушки, я есть хочу, – подал голос Дениска, – не пора ли нам пора?

– Вы можете быть свободны, только возьмите свои слова. Я имею в виду, слова волка. Там тоже что-то про еду, вам это будет близко. – Сусанна Ивановна передала Денису распечатку.

Я тоже молча протянула руку и получила розовенькую бумажку вместо стандартной белой. Внизу стояло бредовое четверостишье, которое мне предлагалось петь со сцены.

Я милая стрекозка,

в густом лесу живу,

веселых поросяток

я до смерти люблю.

К метро мы шли с Надькой. Мало того, что она сегодня в той кофточке, которая расстегивалась до пупа (бедный Дениска!), так к вечеру Надюха еще сломала молнию на брюках. Штаны падали, через каждые пять метров Надька отбегала за придорожные палатки и, хихикая, подтягивала их, пыталась зафиксировать. Все зря. Осознание того, что она может в любую минуту оказаться без порток посреди улицы, похоже, страшно ее возбуждало, и она веселилась неудержимо, говорила фривольности и бежала резвым галопом. Я подумала о том, какие чувства появились бы у меня, если бы сломалась моя молния. Думаю, сначала я бы выругалась про себя, потом два раза вслух, а через пятнадцать минут просто взяла такси и поехала бы домой на машине, злая и противная.


Гришка встретил меня традиционным вопросом:

– Мама, а ты мне че купила?

– Ниче. А как же любовь? Просто так, без подарков?

– Мама, мне надо купить самокат. И самурая. И еще пистолет. И такого робота синего. И короля. И Фродо еще надо купить. И эльфа…

– Ага. А Лив Тайлер папе не купить? С сиськами и с ушками. Не купить, нет? Пойди, папу спроси…

Антон смирно сидел на диване, в руках держал детскую книгу – видать, только что читал Гришке. Посуда вымыта, в вазе – не поверите! – букетик жухлых подмосковных розочек. Образцовый семьянин, пример для подражания. С чего бы это?

Однако не все предусмотрел. Например, забыл надеть Гришке трусы. В результате сопливый ребенок ходит по квартире в хлопчатобумажных колготках на босу попу. Колготки висят сзади трогательным мешочком.

– Мама, как называется это? – Гришка нарисовал на листочке круг, разделил пополам. Получилась натурально попа.

Что ему сказать, чтоб не погрешить против истины и при этом не обидеть его творческие искания?

– Спроси папу, – говорю.

Антон благодушно улыбнулся. Ни дать ни взять – мечта приличной женщины. Я не стала вступать в контакт ответной улыбкой, сделала лицо неприступной леди и ушла на кухню ставить чайник. Гришка побежал за мной.

– Мама, мама, я убил моль!

Мой сын легко переходит от одной темы разговора к другой. Для него главное – выплеснуть как можно больше эмоций на того, кто пришел, и кого он, искренний маленький человек, ждал. Присмотрелась – и правда: на ладошке распростертый шерстеед в бежевой пыльце.

– Фу, пойди в ванную вымой руки.

– Нет, я ее утоплю.

Ребенок сосредоточенно попытался отлепить трупик моли от бледно-розовой ладошки, чтобы она ровно упала в лужицу воды, образовавшуюся на кухонном столе после мытья посуды.

– Гриша, не балуйся! Вымой руки, сейчас чай будем пить…

Электрический чайник начал мелко трястись – закипает.

Сын оставил идею утопить труп моли в посудной луже.

– Мама, мама, я буду ее теперь варить! – И попытался подержать несчастную над паром, что повалил из носика чайника.

– Гриша! Ну что ж за дети-садисты пошли! Ты же обожжешься!

Моль отклеилась от ручки и упала на пол. Уничтоженная и растерзанная, она лежала, распростерши крылья…

Тихо, практически бесшумно, в кухне появились двое – Антон и кот. Первый присел на краешек табуретки, сложил руки на коленках, как двоечник в учительской. Второй заурчал, прищурился и подобострастно пошевелил усами в мою сторону.

– Мама, а я почти не кашляю, – сообщил Гришка, залезая на свободный табурет.

– Это хорошо, – разговариваю я с сыном, не обращая внимания на мужа и кота, – потому что в субботу мы едем на дачу к тете Варе. Ты должен выздороветь за два дня, иначе не поедешь.

– Машенька, а я в субботу не смогу… – тихо сказал Антон, виновато глядя исподлобья, у меня честное-честное слово работа…

– А тебя никто и не приглашает, – холодно сказала я, – мы едем с Гришей вдвоем.

И ушла на балкон за тазом, гордо подняв голову. Антон униженно промолчал. Все-таки чует кошка, что слопала чужое мясо.


Я стала завлекать Гришку парить ноги личным примером: запихала левую ногу в высокий таз с горячей водой. Теперь одна нога красная и чистая, а другая – так себе. Что делать? Прежний вид левой не вернуть, правую мыть – лучше пристрелите сразу.

Гришка визжал, щипался и ноги в горячую воду совать не хотел. Шантажировала его поездкой на Варькину дачу, пугала незнакомым словом «отит». Гришка ныл и упирался. Сошлись на том, что я куплю ему набор белых викингов. Все-таки самый действенный способ – прямой подкуп, я всегда это знала.

Глава 20

Лучший подарок юному коллеге

Возле передвижной палатки с выпечкой стоял унылый бомж. Весь в благородных язвах, на голове – фетровая женская шляпа, в руках – апрельский номер журнала «Галя» с неудачной морщинистой блондинкой на обложке. Помнится, за эту блондинку огреб по полной верстальщик Дениска. Морщины надо было убрать посредством хитрой компьютерной программы, а Дениска схалтурил – оставил блондинке ее биологический возраст.

– Купите газетку, купите газетку… – канючил бомж у всех, кто подходит к палатке.

– Это не газетка, – сказала я сухо, отсчитывая мелочь для роскошной слойки, что смотрела на меня игриво сквозь немытое стекло, – это журнал. Причем старый.

– Зато очень интересный, – оживился бомж, – я его весь прочитал. Рекомендую. – И подмигнул мне хитро.

Рядом, в газетном киоске, разложили веером свежую прессу с зазывными фразами на обложках: «Победи целлюлит одним ударом по бедру», «Как поймать начальника в любовные сети», «В городе N в оливье добавляют мясо бродячих собак!», «Секс с инопланетянином? Это возможно!» А вот очень актуально – «Измену искупит только смерть».

Сверху над прессой – фейерверк разноцветных шариков. Традиционные круглые, длинные и тонкие, как французские багеты, и веселенькие – в форме беременного зайца. Глядя на зайцеобразные шары, я вспомнила о сегодняшнем дне рождения юного Леши. Надо бы как-то поздравить, даже если не пойду на посиделки.

Леша вдруг представился в позе несчастного ослика Иа из мультфильма про Винни-Пуха. Мутное озеро посреди редакции мужского журнала, с одной стороны шумит камыш, с другой – трещат полногубые девки-секретарши. А юный Леша сидит, понуро опустив голову, на берегу. Душераздирающая картина.

Редакционная маршрутка, угрожая скрыться, поддала газку, и я, не раздумывая, купила беременного зеленого зайца. Мелочь, а мальчику будет приятно.


Марина страшно возбуждена. Сегодня в первый раз ходила на занятия по вождению, вернулась в экстазе. Говорит, что произвела неизгладимое впечатление на некоего водителя Фольксвагена, который чуть не вывалился из окна, когда увидел, как она поворачивает.

Ждите, люди! Наступило лето, и на дороги выйдет когорта новых, свеженьких водителей легкового автотранспорта. Не побоюсь этого слова – автолюбителей. Практически автофилов.

Надька сидела в чате знакомств, это понятно по ее физиономии.

У меня на столе распечатка многострадального текста об измене. Через все бумажное полотно – жгучая надпись алым фломастером: «Переписать или новый!» Это Сусанна Ивановна вчера резвилась.

– Маша, у вас нет изжоги после завтрака? – подошла ко мне Марина.

– А?

– А у вас вообще изжога бывает?

– Ну, честно говоря… наверное, нет. Я точно сказать не могу.

– Молоденькая… Вам сколько лет? Тридцать два? Тридцать три? У меня это было самое прекрасное время…

Значит, вот оно какое, самое прекрасное. Гм… Что ж за фигня в таком случае начнется потом, уже совсем скоро?

– Сочувствую, – добавила Марина, кивнув на распечатку. – Идея с романтическим ужином при свечах оказалась не самой лучшей.

– И что теперь делать? Может, переписать, что он не изменял?

– Не знаю… Но если никто не изменял, тогда теряется смысл всего материала. Подумайте, Маша, подумайте.

Юная, пышущая здоровьем и красотой слойка с лимоном улыбалась искристо из картонного конверта, как будто смеялась над моими производственными проблемами. Я положила ей на голову толстую папку с рекламными буклетами. Слойка тихо застонала и сплющилась.

Из пакета с зонтиком и книжкой «на дорогу» выглянул зеленый ушастый заяц.

– Надюха, ты умеешь надувать шарики? – спросила я.

– Какие шарики? Презервативы, что ль?

– Вот дурында! Тебе что ни шарик – то презерватив. Обыкновенные поздравительные шарики.

– Хахалю купила? – хихикнула Надька.

– Ты по делу отвечай: умеешь или нет?

– Не, я только презервативы надевать… тьфу, надувать умею.

В дверном проеме замаячила ленивая фигура сисадмина. Может, его попросить? Все равно без толку шаландается, пусть хоть какая-то будет от него польза. Но он сделал вид, что занят починкой принтера. В соседней комнате сидели кроссвордисты. Хорошие люди, но я их не настолько хорошо знаю, чтобы подойти с вопросом: «А не надуете ли резинку, мальчики?» Ладно, потом…


Опять пришло письмо от Катьки. К ней приехала мама, чтобы помогать с малышом, и теперь они каждый день жутко ругались. Мама пеленает Ваньку куколкой, все время носит его и требует, чтобы Катерина стирала пеленки руками. Но самое ужасное в том, что мама привезла книгу Бенджамина Спока про уход за ребенком, и теперь при каждом удобном случае зачитывает выдержки вслух. Она воспитывала Катьку одна и утверждает, что господин Спок заменил в семье отца. «Представляешь, какой кошмар! Оказывается, я дочь Спока», – писала Катерина. Еще Катька сообщала, что Алин роман набирает обороты. Принц сделал ей официальное предложение. И она его приняла. Действительно, чего теряться? А то, что он не разведен, – досадное недоразумение и пустая формальность. Может, написать Катьке честно, что этот таинственный принц – мой муж? Пусть передаст этой костистой корове, что я в курсе и не собираюсь потворствовать их неземному счастью. «Измену искупит только смерть».

Мобильник Антона опять не отвечал. Я позвонила на городской номер, морально подготовившись говорить с секретаршей ласково.

Однако трубку взял сам Антон, и я тут же перестроилась:

– Если ты думаешь, что я ничего не знаю о твоих шашнях, то глубоко ошибаешься!

После секундного замешательства раздался спокойный голос мужа:

– Машенька, поговорим дома…

– Почему ты не отвечаешь по мобильнику?

– Маша, я же говорил. Я его потерял…

Черт, в самом деле.

– Ты его не потерял, его выбросила в кусты твоя проститутка.

Еще секунда молчания.

– Маша, я случайно включил спикер… Не надо так кричать.

На заднем плане послышались смешки. Я положила трубку. В конце концов, сам виноват. Нечего без надобности включать громкую связь.


К четырем часам дня Надька не заварила чаю, чего раньше себе никогда не позволяла.

– Все равно сейчас пойдем на день рождения, там попьем, – объяснила она.

– Может, я и не пойду, – заметила я, уныло разглядывая остатки вчерашнего чая в пузатеньком чайничке.

– Почему? – удивилась Надька. – Неудобно, нас же приглашали. Да и мальчика надо поздравить, он так хорошо к тебе относится…

– Блин, у меня заяц не надутый! – всполошилась я.

– Ой, ну что ты такая беспомощная! – рассердилась Надька. – Ладно, давай я попробую.

Только я увидела, как она разминает хлипкого резинового зайца, сразу заподозрила неладное. Сердце екнуло. Когда она начала дуть в его нежное тельце, сердце забилось быстрее. Сначала округлился сытый животик, потом выдавилась с натугой зеленая голова. Рисованые усики и зубки преобразились в хищный оскал, глазки вытянулись удивленно и… Бах! Уши, как два старых презерватива, не выдержав напора юной страсти, хлопнули и отвалились.

Я ойкнула, Надька с неподдельным ужасом посмотрела на меня.

– Машенька… Я не хотела…

Образ несчастного Леши окончательно слился с образом ослика Иа. Я молча взяла горшочек с маленьким засохшим кактусом, давно превратившимся в мумию, и вывалила сыпучую землю вместе с почившим растением в корзину для бумаг. Потрясла горшком, постучала его по бочкам, освобождая внутренность от земляных крошек, и положила на дно лопнувший шарик. Надька взяла праздничную открытку с многообещающей надписью «От тебя все без ума» и рядком яйцеголовых даунов.

Редакции мужских и женских журналов не похожи друг на друга. В первых, как правило, висят портреты Натали Портман и работники открыто пьют коньяк. В женских редакциях коньяк пьется тайно, под столом, дабы не нарушать собственный настрой и не написать спьяну что-то вроде «Как заполучить в постель своего шефа». В женских журналах особенно в тех, что позиционируются как пресса для добропорядочных домохозяек, как правило, много фикусов в кадках, а трудятся там разведенные тетки, у которых дома бардак из-за того, что они много работают.

«Алекс» – типично мужское издание, с Натали Портман и коньяком в сейфе. Серая железная дверца сейфа приоткрыта и в ней призывно торчит ключ. Приглашает.

Завидев нас, Леша засуетился, забегал, прикатил еще мягких стульев на колесиках и услужливо предложил:

– Садитесь, Маша…

Надька плюхнулась первой. Мне осталось место рядом с именинником. За соседним столом щебетали секретарша и стилист, молодые, глупенькие и милые, – резали колбасу и сыр тонкими лепестками. Главный редактор «Алекса» – громкоголосый Вениамин Ильич, большой демократ и тайный поэт, принес огромное блюдо с мокрыми листьями салата и крупной красной редиской.

– У нас гости? Леша, я всегда знал, что ты пользуешься успехом у красивых женщин! – протрубил он.

Надька приосанилась. Секретарша и стилист замолчали и недобро покосились в нашу сторону.

– Давайте же поздравим Лешу с его совершеннолетием! – поднял пузатенькую рюмку Вениамин Ильич.

– Господи… – вырвалось у меня, – ему что, восемнадцать?

– Ну что вы! – засмеялся главный редактор. – Уже двадцать один. Можно смело в винный магазин заходить.

Я злобно посмотрела на Лешу. Он захлопал ресничками, наивно улыбнулся и пожал плечами.

Народ сгрудился возле стола. Сидячих мест не хватало, востроносенькая секретарша уселась на колени к молчаливому фотохудожнику. Редактор новостей и редактор по спорту и юмору прилепились на одну табуретку.

– За Лешеньку! – с пафосом воскликнула секретарша и сломала длинный розовый ноготь.

– Помню, когда он только пришел к нам в коллектив, – продолжал Вениамин Ильич, шумно закусывая рваным листом салата, – я сразу понял, что у этого парня большое будущее. Я ему так и сказал: «У тебя впереди – слава, богатство и женщины». И он не растерялся.

Вениамин Ильич хищно взглянул на Надьку. Секретарша нервно заерзала на коленях у фотографа. Леша лучисто улыбнулся и шкодливо положил мне руку на плечо. Я еле удержалась, чтоб не передернуть плечами.

– От редакции журнала «Галя», – встала во весь рост подле Вениамина Ильича высокая статная Надька, – мы с Машей хотим пожелать Леше большой человеческой любви.

– И здоровья, – добавила я. – Поверьте, Леша, мне как старшему… – я сделала особое ударение на слове «старшему», – как старшему товарищу, здоровье в любви – не последнее дело.

Надька протянула имениннику открытку, а я поставила перед ним горшок из-под кактуса. Алексей удивленно посмотрел на подарок, потом понюхал горшок, и наконец двумя пальцами извлек из него останки надувного зайца.

– Я хотела подарить вам шарик, Леша, – созналась я, – но он лопнул. А больше у меня ничего нет. Пусть же это будет самая большая потеря в вашей долгой и счастливой жизни.

Все зааплодировали, Леша поцеловал меня в шею.

– Леха, я хочу сказать тост! – поднялся редактор спорта и юмора, молодой парень с пушистым девчачьим хвостом на затылке. – Я тебя знаю давно. Ты еще под стол пешком ходил, а я уже из рогатки стрелял. И чему всегда завидовал, так это твоей способности делать правильный выбор.

Я задумалась, что он имеет в виду. Не мою ли скромную персону случайно? Однако редактор юмора и спорта не стал уточнять, поднял рюмку и провозгласил:

– За Лешу – ура! Ура!

Все покричали «Ура!» и выпили коньяку. Алкоголь обволок душу благостным теплом. Шершавая колбаса в кожуре из разноцветного болгарского перца обнималась в тарелке с дырчатым желтым маасдамом, крепкая редиска приветливо шевелила необрезанными хвостами. Игриво поблескивало масло на шпротных бочках. Веселая маленькая оливка запрыгала по тарелке и убежала под стол. Леша наклонился, чтобы ее поднять, и как бы невзначай положил мне голову на колени. Пошарил рукой по ковролину, нащупал вместо оливки мои босоножки и погладил мне пятку. Стало щекотно и смешно, я захихикала.

Редактор новостей увлеченно спорил с соседом по табуретке о том, что значит «быть в струе». Вениамин Ильич шепотом читал Надьке свои стихи, секретарша, капая шпротным бутербродом на штаны сумрачному фотографу, мрачно грызла сломанный ноготь.

– Маша, хотите, я вам покажу редакцию? – тихо спросил Леша. – У нас есть кое-что интересное…

– Да что вы? – почему-то игриво отозвалась я.

Коньяк-предатель уже внедрился в кровь и ударил в не обедавший мозг. Леша взял меня за руку и вывел из комнаты. Кажется, никто не обратил внимания на этот факт, потому что голоса за столом не стихли. Вениамин Ильич распалился не на шутку, и теперь на полупустом этаже громко звучала его эротическая лирика:

«Я взял ее за грудь:

ну сделай что-нибудь!

Она не отвечала,

Лишь на диван упала!»

Надька смеялась, редактор спорта и юмора почтительно аплодировал.

– Здесь у нас работают верстальщики, – дрожащим шепотом сказал Леша, быстро волоча меня по коридору, – а здесь – кабинет главного редактора.

А это… – Леша толкнул белую дверь, и мы оказались в полутемной комнате, – место Федора, нашего фотографа…

На столе в диком беспорядке валялись бумаги и фотографии, пепельница изнемогала от окурков, большой пустой шкаф распахнул двери, как голодный кашалот пасть. Леша задышал, заморгал в полутьме глазами и нежно, еле касаясь кожи, провел по моей щеке.

– Лешенька… – начала я, пытаясь побороть неловкость, – Лешенька, вы еще такой молодой…

– Маша, – тихо сказал юноша, наклоняясь ко мне, – помолчите чуть-чуть…

У него были теплые мягкие руки, как у женщины, а двигались они плавно и боязливо… Я разомлела и присела на край стола, придавив распечатки материала с залихватским заголовком «Лучший отдых для настоящего мачо – дача!». Ойкнула и отвалилась верхняя пуговица моей блузки, сверкнув на прощанье перламутровым глазом. От мальчика пахло недурным одеколоном…

За дверью послышалась возня, и злобно задергалась алюминиевая ручка. Я вскочила, коньяк заметался в мозгу, побежал по организму и ухнул куда-то в район солнечного сплетения. Шкаф! В его холодном темном чреве я вмиг протрезвела и притихла, отчаянно вцепившись в дверцу изнутри.

– Засранец! – послышался громкий голос секретарши.

– Ир, ты чего? – удивленно и невинно, как всякий мужчина в таких ситуациях, отозвался Леша.

– Геронтофил! – выстрелила секретарша и, кажется, треснула его чем-то тяжелым по голове.

– Ир, ну ты чего? – Похоже, ничего более вразумительного юноша ответить не мог. Опыта нет.

– Я твоей маме расскажу, – последовала угроза.

– Тогда я расскажу твоей, что ты куришь! – выпалил Леша.

– Где она?

– Кто?

– Эта!

– Ушла давно!

– А ты чего тут сидишь?

Они еще какое-то время перегавкивались, а потом все стихло. Видимо, Ира увела своего незадачливого изменника обратно к праздничному столу.

Я тихонько выбралась из шкафа. Попыталась найти пуговицу, но, увы, безуспешно. Тогда я просочилась в коридор и под разносившиеся по этажу из редакторской поэтические страдания Вениамина Ильича на цыпочках прокралась прочь.


Дома меня опять ждала чудная картина: Антон и Гришка, обнявшись, смотрели телевизор. Оба сегодня подстриглись, оба в трусах, выражение лиц совершенно одинаковое: застывший взгляд на экран, где бегал коротконогий чешский крот и поливал из игрушечной лейки пухлые тюльпаны.

– Кротик обманул трактор… – довел до моего сведения Антон.

– Да-а-а…. – не отрываясь от экрана, подтвердил Гришка.

– Ну как здоровье ребенка? – спросила я, припоминая, что вообще-то я – мать.

– Нормально, – ответил муж, вставая с дивана и потягиваясь, – практически не кашлял, нос чистый.

Игнорируя Антона, я обратилась к сыну:

– Гришенька, ты кушал?

– Да.

– А что ты кушал?

– Какао и рыбку.

– Какую рыбку? Вроде не жарила я рыбку… А папа что кушал?

– Пиво и рыбку.

«Рыбка», судя по ошметкам на столе, – копченый лещ. Незаменимая пища для детей дошкольного возраста.

– Антон, я прошу тебя серьезней относиться к ребенку, – строго сказала я, – ты мог бы сварить ему кашу. У тебя высшее образование, ты бы справился.

– Маша, у тебя пуговица оторвалась, – перебил Антон, – и лифчик видно.

Глава 21

Нежное обаяние олигарха в дачных условиях

В парке скульптур, что у Дома художника, интеллигентно и мило. Много странно одетых девушек – в вязаных крючком шапочках и аляповатых юбках. Слышна иностранная речь, все больше американская, но бывает и немецкая, и неопознанно-голландская или еще не пойми какая. Сидячему Буратино циклопных размеров пририсовали круглые небесно-голубые глаза. Исчезла детская песочница, а тощие деревянные скульптуры-страдальцы недалеко от бронзового Дзержинского начали трескаться вдоль сухих тел.

Тут сравнительно недорого жарят лосося на гриле. Крылья кур тоже жарят и при этом не сушат, что приятно. Греческий салат не поливают ничем связующим, что неверно с моей точки зрения, и кладут всего два жирных куба кисловатого сыру. Пиво «Миллер» в бутылках не разбавляют – некогда.

Мы с Варькой сидели в ресторанной беседке и ждали розового лосося с гриля. Гришке и Каринке я заказала полуфабрикатную пиццу, чему дети были счастливы неимоверно. Дети, они все в душе итальянцы – любят макароны и пиццу.

Я была в дивных синих шортах, Варька – в полупрозрачной юбке-разлетайке. Под лавкой тихо сидела толстая, как бочонок, спортивная сумка с дачным тряпьем, которую я тащила в метро, отказавшись от помощи Антона.

– Может, мне с ним развестись? – спросила я подругу.

– Ну и что изменится? – мрачно парировала Варька. – Куда ты с Гришкой денешься? Квартира у вас маленькая да и та – свекровина. Зарплата у тебя небольшая. Ну поставят тебе в паспорт штамп «Разведена», сменишь фамилию, а дальше-то что?

– Выйду замуж за олигарха, – сказала я, пытаясь поймать вилкой черную оливку в греческом салате.

– Ты сначала найди его, этого свободного олигарха, а потом разводись, – резюмировала Варя. – Карина, не облизывай пальцы!.. Вот сейчас приедет один… Почти олигарх. Я его полгода пасу, думаешь легко? И ведь не знаю до сих пор, надо оно мне или нет.

– А зачем пасешь, если не знаешь?

– Он меня очень любит, – потупила глазки Варя, – жалко его…

– Так значит, он тебя пасет, а не ты его.

– Сути отношений не меняет, – заявила Варька. – Карина, прекрати плеваться!

Кудрявое черноглазое сокровище скорчило рожицу и еще раз плюнуло на дощатый пол беседки.

– Карина, получишь по попе! – возмутилась Варька. – Сейчас дядя Вольдемар приедет, я ему все расскажу.

– Дядя Вольдемар хороший, он разрешает плеваться, – сказала Карина и вытащила из носа длинную вязкую соплю.

– Это еще что такое?! – Варька схватила салфетку и наклонилась к дочери через стол.

Каринка засмеялась, вскочила и ускакала в другой конец беседки.

– Карина! – строго позвала Варя.

Та показала маме язык и повесила соплю на угол свободного стола. Гришка восхищенно следил за подругой.

– Она неуправляема, – безнадежно махнула рукой Варя, – вся в отца.

– Он тоже развешивал сопли по столам?

– Лучше бы он развешивал сопли…

Появилась заспанная девушка с подносом. На больших белых тарелках шипел бледно-оранжевый лосось в грудах распаренной брокколи. В длинноносых соусниках поблескивало укропом нечто белое, тонкие хлебцы жались в плетеной корзинке.

– Варвара Семеновна, вам в долг или по счету? – поинтересовалась девушка, выставляя тарелки симметрично на стол.

– Пока – в долг, – сдвинула брови Варя.

– Зачем? – удивилась я. – У меня есть деньги, могу заплатить за завтрак.

– Не надо. Сейчас приедет Вольдемар. Не лишай его главной радости – оплачивать мои счета. Я же говорю тебе, он от меня без ума.

Везет все-таки Варьке, хоть мне ее иногда и жалко. Одинокая мать, работает как вол, рисует своих пеликанов, при этом ненавидит животных и птиц страстно, всей душой. Все сама: квартиру купила сама, Каринку воспитывает сама, дачу отстроила – тоже сама. Теперь перевезла туда старичков – бабушку и дедушку, обоим уже за девяносто. Скажите, чему завидовать? А вот этому «сама» и завидую. Варька свободна, не в пример мне. Свободна в мыслях и поступках и весьма в них напориста. Может быть, она не всегда права, но другие люди вынуждены подстраиваться под ее привычки, под ее режим жизни и ее суждения, а я всю свою сознательную и несознательную жизнь подстраиваюсь под других. И эти другие в результате пьют мою кровь, едят вилками мои нервы и рассуждают о том, насколько я правильно поступаю.

Иногда я представляю себя на Варькином месте. Прихожу с работы заполночь, в доме тишина. Гришка с круглосуточной няней спят в дальней детской. На столе отчет о прошедшем дне: «Гриша выучил стихотворение про зайчика, лучше всех играл на пианино и три раза сказал, что любит мамочку». Я разогреваю в микроволновке полуфабрикат лазаньи и наливаю стакан натурального клюквенного сока. Сок холодный, и зубы откликаются пульсирующим нытьем. Потом я иду в свой кабинет и за вечерней сигаретой читаю электронную почту. В ночной полутьме светится монитор. «Приглашаем вас на презентацию…», «Будем рады видеть вас среди участников…», «Поздравляем с победой на конкурсе…», «Ваш отлет в Швецию планируется на…». А потом можно и погрустить о том, что нет мужа, что никто не разбросал по квартире потные носки, что никто ни разу не сказал, что я плохая хозяйка или что я дурно воспитываю ребенка.

– А вот и он… – Варька прищурилась на фигуру в белом, приближающуюся к беседке.

Я приосанилась и попыталась надеть милое выражение на лицо.

Олигарх был невысок, округл и разморен внезапно наступившей жарой. Мягкие черты лица, как будто вылепленные по безуглому лекалу, нос разваренной картошкой, маленькие глазки, сверкающие жаркими угольками над полными младенческими щечками. Одет в белый хлопчатобумажный костюм с вышитым гладью дракончиком на нагрудном кармане. Из кармана интригующе выглядывает коричневый кожаный кошелек.

– Варенька, – олигарх поцеловал Варьке руку.

– Маша. – Я протянула ему свою треугольную ладошку, невольно отметив, что пальцы у меня слишком длинные, а суставы на них – слишком выдаются.

– Машенька, – олигарх прикоснулся влажными розовыми губами к моей руке.

– Вольдемар, мы готовы, – официальным тоном сообщила Варя. – Маш, зови детей, пока они не разрушили фонтан.

Гришка и Карина с визгами первобытных людей носились вокруг аккуратненького фонтанчика, предназначенного для услады глаз посетителей ресторана. Сонная девушка записывала что-то в маленький блокнот. Вероятно, готовилась выставить счет за порчу журчащего имущества.

– Форель сегодня немного суховата, – многозначительно заметила Варя.

– Варенька, это лосось… – поправил ее Вольдемар.

– Ах да, лосось, – закивала Варя, – он, кажется, дешевле…

Олигарх лучезарно улыбнулся и вытащил коричневый кошелек. Дракончик на кармане бессильно поник, не поддерживаемый тугим кожаным другом.


Все-таки он был не совсем олигарх. Во-первых, по моему глубокому убеждению, олигархи ездят с шофером в мерседесе и их сопровождает джип с квадратными охранниками в солнцезащитных очках. Во-вторых, бизнесом настоящих олигархов является алюминиевый завод или нефтяная вышка. Вольдемар же вел машину сам и занимался выставками, на одной из которых, собственно, и познакомился с Варей. Он был вальяжен и относился к людям как воспитательница в детском саду к своим подопечным. Окружающий мир воспринимал снисходительно: щекотал детей, называл встречающихся тружеников ГИБДД «гаишничками», а меня пожурил за то, что не взяла «панамочку». На заправке он сделал Гришке «козу» и пропел «идет коза рогатая», чем немало удивил моего почти пятилетнего ребенка. Карина его открыто игнорировала, Варька держалась нарочито высокомерно.

Солнце припекало по-взрослому. Я закатала дивные синие шорты и вытянула ноги на заднем сиденье авто. Все-таки минивэн – это вещь. Согласно количеству посадочных мест, сзади могло свободно уместиться пять человек. Таким образом, два места занимали дети, а на заднем диване полулежали я и мои ноги. Варька, разумеется, ехала на почетном месте впереди, рядом с Вольдемаром.

Под детскую возню я задремала. Мне пригрезился Леша, почему-то его бритый затылок. «Маша, я вас люблю…» – сказало видение. Какой ужас, я ведь чуть не изменила Антону с этим мальчиком. Хотя, впрочем, почему ужас? В теплой дреме эта мысль не казалась столь уж кошмарной, как тогда, наяву, когда задергалась блестящая ручка на двери фотокомнаты. Все-таки хорошо, что не изменила. Мне еще там работать. Забавно, что я подумала об этом, а не о том, что измена как таковая губительна для брака и отвратительна для добропорядочной матери и жены.

В седьмом классе за мной ухаживал мальчик. Вернее, это я теперь понимаю, что он ухаживал, а тогда я думала, что он просто из вредности бомбардирует меня снежками. Мальчика звали Вовой, и он жил недалеко от нашего дома. Всю зиму он поджидал меня после школы, и стоило мне, закутавшись в белый пушистый шарф, свернуть в парк, начинал метать тугие мокрые снежки. Как-то попал точно в глаз, я расплакалась и, бросив портфель, понеслась домой. Вова подобрал имущество и побежал следом. Догнал возле дома и, тяжело дыша, молча протянул портфель. Я сказала ему: «Козел», вырвала портфель и заскочила в подъезд. Потом мама звонила родителям Вовы и ругалась. Его вызвали к завучу и долго пытали о мотивах столь отвратительного поступка. Вова молчал как партизан, его пожурили, классная руководительница обещала моей маме, что «такого больше не повторится». На следующий день после экзекуции Вова расстрелял снежками Лену Ярославцеву, нашу классную красавицу. Мне стало ужасно обидно.

Сейчас Вова живет в Питере и заседает в горсовете. У него трое детей, иногда его показывают по телевизору. Каждый раз, когда у него берут интервью в антикварном интерьере собственной квартиры, я думаю о том, что моя жизнь могла бы сложиться по-другому. Впрочем, могла ли? Что правит нашей судьбой – фатум или случай?

Почему я об этом вспомнила? Наверное, потому, что нынешний Вова страшно похож на Варькиного Вольдемара. Все они, полуолигархи, такие, – толстенькие, вальяжные и в белых хлопчатобумажных костюмах. Когда разведусь с Антоном, надо будет обращать пристальное внимание на этот типаж.


Варина дача – это большой загородный дом с двумя входами, с открытой верандой, и, что самое главное, с высокими смолистыми соснами на участке. Возле калитки – раскидистый куст калины, которая цветет большими белыми шарами и нестерпимо благоухает. Воздух – сказка, умри – дыши. Поле под картошку – бежать наперегонки на здоровой дыхалке. Вокруг тишина и красота такая, что от переполняющих чувств задурманилась голова.

Дети совершенно обалдели, повыскакивали из машины и унеслись куда-то в глубь двора, где, по Варькиным утверждениям, должны находиться песочница и качели.

Стуча палочкой по мощенной камнем дорожке, вышла бабушка. Улыбнулась беззубо, по глубоким морщинка запрыгала маленькая блестящая слезинка.

– Ба, ну ты чего? – обняла ее Варька. – Как вы тут?

– Хорошо, – шепеляво отозвалась бабуля, – дед только чудит.

– А что такое?

– Пойду, говорит, на охоту. Лису, говорит, чую…

– Ну и пусть идет, – махнула рукой Варька – ты же знаешь, что дальше калитки дойти у него сил не хватит.

– Пусть, – согласилась бабушка, – но он же ружье требует. Где, говорит, старая корова, мое ружье спрятала?

Дедушка и бабушка Варьки – старенькие, как мир. Их совокупный возраст – сто восемьдесят три с половиной года. Дедушка рисует, он член Союза художников, так что Варькины таланты от него, не иначе. В одной из дачных комнат, где железный рукомойник, стоит крепкий мольберт. На нем и вокруг него – пейзажи, пейзажи…

В художественных музеях я всегда боролась с желанием потрогать картины. Если исходить из новомодных теорий, то я кинестетик, что значит человек, познающий мир кожей. По-научному – осязанием. Особенно притягивают мои шаловливые пальчики шедевры импрессионистов. Однако трогать картины в Третьяковке нельзя. А вот пейзажи Варькиного дедушки… Они, кстати, в том же стиле. Пока Гришка делал вид, что моет руки, я потрогала… Забавно… Оказывается, краски, они – рельефные. Каждый мазок можно ощупать, пройтись по жирным полоскам пальцами, ощутив мельчайшие бугорки. Торопиться в этом деле нельзя – не поймешь ничего, не замлеешь. Надо идти по картине медленно, и желательно, чтоб никто этого не видел…

За стеной, в половине стариков, послышались голоса:

– Ну давай я твою кепку повешу… – прошамкала бабушка.

– Нет, я сам… – недовольно ответил ей дед.

– Давай, я!

– Нет, я сам…

– Ну я же говорю, давай я сама повешу!!!

Они прожили вместе 65 лет, вырастили троих детей, помогали растить пятерых внуков. В количестве правнуков дед уже начал путаться, бабушка еще распознает всех, многих помнит по именам, например Каринку. Вероятно, ей помогает то, что Варя дала своей дочери не совсем обычное имя.

За окном трудился не покладая рук сын старичков, Варькин дядя Петр Потапович – он из когорты «трясунов-пятидесятников», как сказал однажды Антон. Им все равно, что делать, им не важен результат, надо все время пребывать в движении – в этом их цель. Наблюдая за неутомимым тружеником сквозь не по-деревенски чистые стекла, я подумала: «Интересно, как можно назвать нашу когорту, если мы ничего не делаем… В свое оправдание мы часто говорим, что нет цели, что все бессмысленно. Может быть, мы просто классические лентяи?»

– Маш, захвати на кухне нож! – прокричала с улицы Варька.

– Мам, а можно я тоже дерево потрогаю? – спросил Гришка, глядя на дедушкин пейзаж.

– Нельзя, конечно, – строго ответила я.

– Но ты же трогала! – обиделся сын.

– Ну хорошо, только никому не говори, – зашипела я, – особенно про меня.

Гришка радостно заелозил мокрым пальцем по картине, нарушая границу между деревом и небом.

– Хватит! – испугалась я. – Смотри, что ты наделал!

– Это не я, – сориентировался ребенок, – это ты.

– Ладно, ладно, только молчи!

На кухне у Варьки все чисто и аккуратно, как будто и здесь незримо присутствует домработница. Желтенькие накрахмаленные салфетки нежно укрывают старенький холодильник, полочку для посуды и доисторический радиоприемник. На стене – фотография бабушки в кокошнике, на подоконнике колосится помидорная рассада-переросток. Томатный запах парит в воздухе.

– Моим детством, – говорю Гришке, – пахнет.

– Ты ела много помидоров, когда была маленькая? – интересуется сын.

– Как я вас, Машенька, понимаю, – послышался елейный голос Вольдемара.

Недоолигарх бесшумно вошел в кухню, встал у двери и наблюдал за мной масляными глазками.

– Вам-то как может пахнуть помидорная рассада детством? – отозвалась я, осматривая кухню в поисках ножа. – Вы же, наверное, москвич, у вас и дома на земле отродясь не было.

– Да, вы правы, – улыбнулся олигарх, – я москвич из хорошей семьи, но на каникулах ездил с отцом в Одесскую область. Там помидоры были большие и солнечные.

– А-а-а, понятно. Отдыхающий, значит. А я вот помню, как меня заставляли высаживать рассаду в грунт. Сначала делать лунки, потом идти вдоль грядок с ведром, по кружке воды в каждую лунку. Затем еще раз пройти – рассаду раскидать, и только потом – каждый саженец обнять мокрой землей, прижать, но не сильно, чтоб мог дышать. А за ночь рассаду медведка подъест. И лежат к утру завядшие растеньица, а запах стоит такой же, как сейчас. Помидорный…

– Труженица, – прицокивая языком, покачал головой Вольдемар. – А я вот все больше бездельничал в детстве… Помню, когда были в Одесской области, залез к соседке во двор. Спер помидорчиков с грядок и сожрал, а она меня поймала. Я, конечно, не признался, а соседка на мои штаны показывает, уличает. Я когда помидоры лопал, все штаны соком с семечками забрызгал. Ну, попало, конечно. – Он весело, по-ребячьи, засмеялся.

Мне вдруг стало неловко, как будто этой помидорной тайной он создал между нами нечто интимное, известное только нам двоим.

– А вы тоже за ножом? – спросила я, меняя тему.

– Нет, я за шашлыками. – И Вольдемар извлек из холодильника большую пузатую кастрюлю с одной ручкой.

В ней томилось побледневшее мясо и мягкий податливый лук.


Дети баловались. Гришка раскачивал Карину на качельках, та вопила и махала ногами. Догорали угли, превращаясь в горячую черную золу. Варька в голубых резиновых перчатках, чтоб не травмировать уксусом руки, нанизывала мясо на шампуры. Пришли старики. Бабушка палочкой разгребла муравейник:

– Вот лешие! Опять отстроились. – Ведь поливала их неделю назад мыльной водой, думала подохнут…

Дедушка, в широкополой дырчатой шляпе, в розовых Варькиных штанах и в плотных вязаных носках, мял в руках старую беломорину. Неодобрительно зыркал на жену:

– Пошто животину тиранишь, карга?

– Дык пожрут все, истинно пожрут! – недовольно бубнила бабушка.

– Че они пожрут? – не унимался дед. – Редиску твою мелкую пожрут? Туда ей и дорога…

– Дедуль, перестань, – улыбнулась Варька, раскладывая шампуры на мангал.

Жирная саранча пролетела как грузовой вертолет. Маленькие зеленые кузнечики, резвые и глупые, заскакали возле полуразрушенного муравейника. Один запрыгнул ко мне на колени и замер. Я потрогала кузнеца за спину – ноль эмоций.

– Если ему оторвать заднюю ногу, у него из морды полезет темно-зеленая жижа, – сказала в никуда.

Дедушка встрепенулся:

– Как это – ногу оторвать? Он же помрет?

– Нет, – ответила я, – не помрет. Проверено.

– Это защитная реакция, – объяснил Вольдемар, любовно глядя на Варьку на фоне шашлычного мангала. – И не обязательно отрывать ему конечность, можно просто напугать – эффект будет тот же.

– Да? А я считала, что кузнечик блюет зеленым, расстроившись из-за ноги… Откуда вы только все знаете, Вольдемар?

– А вы думаете, Маша, я в детстве кузнечикам ноги не отрывал? – серьезно спросил олигарх. – Но я пошел дальше. Я его напугал и понял, что дело не в ногах.

Дед заругался и ушел, потеряв клетчатый тапок. За его вязаным носком волочился какой-то засохший стебель. Бабушка удовлетворенно улыбнулась.

Скоро выяснилось, что кроме кузнечиков и саранчи на даче полно толстых пучеглазых комаров. Ближе к вечеру они собирались в голодные стаи, нападали на людей и, кажется, способны были сожрать тело до скелета. Комары-убийцы пронзительно пищали, своим писком передавая, друг другу весть о том, что найдена новая жертва.

– Варь, я читала, что комары рядом с соснами не живут. Не могут, мрут от запаха хвои.

– Я тоже это читала, – кивнула Варька, переворачивая шашлык. – Если бы комары умели читать, может быть, они и умерли бы.

Свежее жареное мясо аппетитно запахло дымком. Позвали детей, отложили отдельную тарелку обидевшемуся деду.

– Ну его, – поджала бабушка губы, – одичал совсем. Всю жизнь я с ним мучаюсь.

Бабуля не спеша порезала шашлык в тонкую лапшу – чтоб не жевать, ибо нечем.

– Он ведь, девочки, – сказала вдруг, перестав есть, – гулял всю жизнь… Ой как гулял…

– Правда, что ли? – удивленно вскинула брови Варька.

– А то! – гордо ответила бабушка. – Всю жизнь, всю жизнь… И заставала я его, и письма мне писали…

Мы с Варькой переглянулись. Вольдемар хихикнул в шампур.

– Однако ж прожили всю жизнь счастливо, чего и вам желаю, – заключила бабуля, отправляя горстку мясной лапши в беззубый рот.

– Спасибо, у нас все есть, – мрачно сказала я, протягивая руку к мангалу за новой порцией.

– Машенька, а что у вас с руками? – спросил олигарх, внимательно глядя на мои пальцы.

Варька, бабушка и дети тоже с любопытством обернулись. Я присмотрелась и вижу: мои руки, ладони – синего мертвенного цвета. Вроде я еще здесь, а одной рукой, особенно правой, уже там… Пронзила ужасная догадка. Гришка тоже сориентировался:

– Мама, это у тебя на руках небо! Помнишь, мы в доме дедушкины картины трогали!

– Гриша, – прикрикнула я на ребенка, делая «выразительное» лицо, – что ты такое говоришь…

– Если вы испортили его дурные пейзажи, он не переживет, – весело сообщила бабушка.

– Нет, нет, – заверила я Варьку, – с картинами все в порядке, это Гришка балуется. Шутит он так…

– Маш, а у тебя и ноги синие… – Подруга подозрительно косилась на мои голые коленки.

Теперь все понятно. Моя жадность меня погубит. Все дело в дивных шортах. Купила я их намедни за 50 рублей. Настоящие женщины умеют покупать задорого хорошие вещи, умные женщины умеют покупать занедорого хорошие вещи, такие как я – покупают дрянь за копейки. Распродажа «Все по 10 рублей» – самая приятная торговая точка. Так вот, купила я шорты и была очень довольна. Надела на мытое теплое тело, ходила все утро, пока собиралась на дачу. И вот результат – новое приобретение окрасило меня в небесно-голубой цвет. Пришлось сознаться, дабы не провоцировать дальнейшие разговоры о дедушкиных картинах. Насчет цены приврала, сказала, что стоили 100 рублей. Все весело смеялись, включая бабушку и олигарха.


Вечером я остервенело терла шершавой мочалкой синие ноги в дощатом деревенском душе. Сквозь ядовитую синеву проступала покрасневшая кожа. Я шепотом ругалась, поливала себя теплой водой из ковша и терла с новым энтузиазмом.

В дверь душевой кто-то несмело поскребся.

– Варька, иди на фиг, – огрызнулась я, представляя, как подруга будет хихикать.

– Машенька, я вам полотенчико принес, – послышался вкрадчивый голос Вольдемара.

– Оставьте на лавке, – холодно сказала я, плеснув новую порцию воды на ляжку.

– Как успехи? – не унимался олигарх.

– Замечательно, я становлюсь еще тоньше, когда чистая, – съехидничала я.

Теплая вода между тем закончилась. Я откинула железный крючок, приоткрыла дверь и высунула руку:

– Давайте ваше полотенчико.

Олигарх стоял возле душевой, улыбаясь и облизывая полные розовые губы. Длинное махровое полотенце скрыло мое синее тело, я устало опустилась на колючую лавку.

– Как дети? Уснули?

– Варенька с ними воюет, – пропел Вольдемар и сел рядом.

Мы помолчали, глядя на яркие загородные звезды. В кустах смородины заорали коты.

– Самочку поймал, – мечтательно произнес олигарх, кивнув в сторону кошачьего вертепа.

– Откуда вы знаете?

– Я же зоолог по образованию, – объяснил олигарх, – специалист по кошачьим. – И вдруг придвинулся ко мне, прижался и навис тяжелым белым облаком мятого хлопчатобумажного костюма: – Маша, не поймите превратно, – заговорил быстро и сбивчиво, – может быть, нам стоит встретиться в Москве. Тет-а-тет… Ну, вы меня понимаете… Я не знаю, как это объяснить… Слова ничего не значат…

– Ну почему же, – залепетала я, придерживая полотенце и отодвигаясь на противоположный край лавки, – слова значат очень много, это я вам как редактор говорю…

– Маша, я очарован… – Он грузно подался вперед и впился слюнявыми губами мне в шею.

«Вампир… – мелькнуло в голове, – сейчас прокусит сонную артерию…»

– Да что с вами, Вольдемар? – Я попыталась отклеить его от себя, уперлась руками в мягкую теплую грудь. – Вы не забыли, что Варя моя подруга?

– Варя? – Олигарх поднял на меня грустные глаза. – Варя хорошая девушка, но… как бы вам объяснить… эмоционально незрелая. Ей все время нужно подтверждение того, что ее обожают. Это так утомляет, вы не представляете… А вы – совсем другое дело. Вы не любите фальши, я же вижу.

– Вольдемар, но я замужем, черт побери!

– И замечательно! – воскликнул он. – Неужели вам никогда не хотелось подразнить мужа? Дать ему некоторый повод для ревности? Или, напротив, отомстить за невнимание? За вечную занятость на работе…

– Откуда вы знаете? – вскочила я с лавки.

– Я ничего не знаю о вас, но я знаю эту жизнь, деточка, – сказал Вольдемар, скромно сложив руки на коленях. – Сколько лет вы замужем?

– Пять… Ой, нет… уже шесть или даже больше…

– Чувства притупились? Любовь переросла в ощущение кровного родства? Занятие сексом стало обыденностью?

– Идите к черту, – рассердилась я, – я не собираюсь обсуждать с вами свои эмоциональные и семейные проблемы.

– И не надо, – кивнул Вольдемар, – но визи-точку я вам оставлю… На всякий случай. – Потом он опять посмотрел на звезды и добавил грустно: – Мы так одиноки во вселенной…

Глава 22

Семейные битвы

– Не хочу ничего слушать, – кричал Антон, бегая по квартире, – ничего!

– На себя посмотри! – крикнула я из ванной.

– Это ты на себя посмотри, – он возник в дверном проеме и ткнул пальцем мне в шею, – вот сюда посмотри.

Слева, там, где прощупывается черепная кость, где уже близко мочка уха, четко виднелся маленький аккуратный засос от олигарха.

– Я тебе уже все объяснила, – мрачно сказала я, уворачиваясь от рук мужа, – я ударилась. О деревянный выступ.

– Маша, не смеши меня, – гадливо скривился Антон, – я уже большой мальчик. У тебя что ни слово, то ложь или бред. Ты больной человек, Маша.

– Я больной человек? А ты здоровый? Ты мне лучше расскажи, где ты ночевал тогда, после якобы дня рождения?

– В доме университетского друга!!! Хочешь, я ему позвоню, и он все подтвердит?

– Очень остроумно! Хочешь, я подтвержу, что моя подруга Катя, которая живет в Германии, вчера ночевала у меня? Звони ее мужу, я готова подтвердить!

Антон стукнул кулаком в стену и умчался в большую комнату. Из кухни опасливо выглянула свекровь:

– Ребенка бы постыдились… – прогундосила она.

– Мама, а вы будете драться? – поинтересовался Гришка.

– Ты посмотри, на что похож наш дом, – влетел Антон обратно, – у нас же тотальная разруха! Ты занимаешься ребенком? Посмотри, у него же грязные уши.

Свекровь скрылась в кухне, я демонстративно захлопнула дверь в ванную.

– Мама, тебе принести меч? – прокричал Гришка в щель между полом и дверью.

– Папе принеси, – ответила я, – он у нас воинственно настроен.

Итак, это все-таки случилось. Разразился скандал. Честно говоря, я не ожидала от своего вечно полуспящего мужа таких сильных эмоций. Ну, ладно, я согласна, что формальный повод для его стенаний есть. Но не могу же я признаться, что синее пятно на шее – это последствия сексуальных притязаний Вариного олигарха. Я об этом вообще не могу никому сказать – ни Варьке, ни Катюхе, ни, тем более собственному мужу. Это злая судьба, несчастный случай и подлый фатум. Что делать – не представляю, но стоять буду насмерть: ударилась и все.

А каков Антон! Интересно, что было бы, если бы он узнал о невинном флирте с мальчиком Лешей. И как он смеет называть меня плохой хозяйкой? Я здесь что – рабыня Изаура? Я и так на редакционных плантациях пашу, почему же тянуть дом остается исключительно моей обязанностью?

А эта «Галя»! Черт бы ее побрал совсем! Сейчас приеду, и Марина опять спросит голосом моей первой учительницы: «Маша, что у вас с материалом по измене?» И что я отвечу?

А ведь я женщина, мне бы надо еще выглядеть более-менее презентабельно. Стою вот, крашу ногти. Лак ложится криво, ручка трясется – работать не хочет, ножка дергается – в редакцию ехать не желает. Меж тем на полке лежат зубы и тощий кошелек с впалым дермантиновым пузом. И кто здесь знает, что моя мечта – быть домохозяйкой?

Ребенок отказывается идти в сад. Я провела с ним беседу, произнесла гневную речь на тему «Надо! Я же иду на работу – и ничего!» Смурно сдвигала брови, вещала дурным голосом. Скудные фразы, постные мысли – уши шевелились от собственной лживости.

Тьфу! Надо, надо… Что такое «надо»? Кому надо? Зачем? Все в топку, в пень, к лешему. Вот надену цветастую юбку, перевяжу стриженую голову вышитой ленточкой и уйду в хиппи. Поеду в Копенгаген, буду там по набережным гулять и петь «Роспрягайте, хлопци, коней», и плеваться в широкий канал семечками от тыквы. А волны канала будут вздыматься волшебными завитками и подобострастно подлизываться мне под туфли…

– Что ты там бубнишь? – Антон опять возник в дверном проеме ванной комнаты, метая гневные искры.

Надо же, какой холерик, сколько лет с ним живу – никогда бы не подумала.

– Я насчет бардака в доме, – сердито повернулась я к супругу, – мусор из ведра уже выползает. И кричит дурным голосом, просит, чтоб его вынесли.

– Мусор у нее кричит… Я же говорю, ты больная женщина, Маша…

Однако ж пошел за ведром, хочет казаться хорошим мужем, выглядеть жертвой дурной жены. И ведь тысячу и один раз просила закрывать за собой дверь, когда ходит выбрасывать помойку. Нет! Обе двери нараспашку!

Можно ли объяснить с логической точки зрения, почему он упорно не закрывает дверь, когда выносит ведро? Может, существует нечто такое в генетической памяти? Может, однажды, в каменном веке, произошел несчастный случай? Например, кудрявый охотник, вняв верещанию своей немытой женщины, решил-таки избавиться от старых шкур, которые пожрал доисторический паразит-долгоносик. Он перекинул тлетворную рухлядь через плечо и вышел из пещеры на воздух. Так как руки были заняты, копье охотник с собой не взял. А каменную дверь в пещеру аккуратно закрыл. Тут-то на него и напал саблезубый мамонт. Охотник швырнул к едрене матери гнилые шкуры, метнулся к пещере за копьем – ан дверь-то заперта! Пока возился – саблезубая тварь укусила его за задницу. Шрам остался на всю жизнь, а генетическая память – в поколениях. Думаю, как раз это и произошло, не иначе. Другого объяснения нет.

– Вот! – Антон потряс у меня перед носом пластмассовым ведром со скукоженной картофельной кожурой, прилипшей внутри. – Теперь ты довольна? Пока ты ногти мажешь…

Он не договорил, чертыхнулся и унес вещественное доказательство того, что он хороший муж, в кухню.

– Маша, ты же знаешь, что я не выношу запаха ацетона, – проплыла мимо открытой двери ванной свекровь, – это не прихоть, это аллергия. А ты как будто нарочно…

Тучи сгущаются… Я так и знала, что старая карга будет подкрякивать при первом удобном случае. Надо как-то спасать ситуацию, сгладить конфликт… Сказать что-то примиряющее. Я открыла рот и вдруг прокричала:

– Разводу хочешь? Ты его получишь!

В квартире стало ужасающе тихо.


– Маша, как у вас дела с … – начала Марина, как только я появилась в редакции любимой «Гали».

– Прекрасно, – заверила я выпускающую, – они разведутся.

– Кто?

– Наши герои. Они разведутся, по моему совету.

– Вы о чем? – внимательно посмотрела на меня Марина. – Я хотела поговорить с вами о материале по раздельному питанию, который пойдет в рубрику «Медицина».

– Да? Извините, а я все про измену.

– Измена отложена до лучших времен. Но не забыта, и не надейтесь.

Марина разложила перед собой распечатки с тощей теткой, распахнувшей жадный рот навстречу куску бисквита.

– Итак, раздельное питание… Читаем: «В шестую группу входят сладости и алкоголь. Эти продукты очень калорийны, поэтому их следует употреблять помалу и нечасто: в день не более 100 г водки (коньяка), 250 г cухого вина, 600 г пива. При этом время от времени необходимо полностью отказываться от этих продуктов – хотя бы раз в неделю». Читала я это, и так выпить захотелось. И потом 100 г водки – это полстакана, не многовато ли для ежедневного приема?

– Вы думаете, Галя не пьет? – мрачно осведомилась я.

– Галя, может, и пьет, но мы не должны потакать этой пагубной привычке потенциальной читательницы. Далее: «Объем одной порции – 85-90 г мяса в готовом виде (размером с карточную колоду)». Маша, у вас есть другие мерила размеров, например, сигаретная пачка или упаковка презервативов? Мне кажется, что в последнее время вы очень устали.

Иногда мне становится дурно от воздушного образа потенциальной читательницы «Гали». Маркетинговая служба убедила Ганса и компанию в том, что она скромная, даже ханжески настроенная молодая женщина. Ей максимум двадцать пять лет, она имеет среднее специальное образование, не курит, не пьет, не вступает в порочащие ее моральный облик добрачные связи, получает маленькую зарплату, любит тупые слезливые рассказки, верит в идиотские позитивные гороскопы, ежедневно борется с целлюлитом и полнотой (но не напрягаясь!). Кроме того, она истово ищет в журналах за 15 рублей ответ на вопрос «как правильно общаться с мужчинами», рукодельничает крестиком и штопает носки. Еще она не имеет детей, не делает карьеру, не читает книг, выходящих за рамки школьной программы. Кроме этих не подлежащих сомнению слагаемых счастья, наша читательница не подозревает о том, что в мире люди стареют, сходят с ума, кончают жизнь самоубийством и страдают от бессмысленности бытия. Ей неведомы слова «опухоль», «смерть» и «горе». Я думаю, что маркетинговый отдел считает, что потенциальная читательница «Гали» – юная полногрудая продавщица, убеленная гидроперитом. Ее девственность на выданье, а сама она, я думаю, бессмертна.

Но меня-то не проведешь… Я не Ганс. Я видела людей, читающих наш журнал и могу с полной ответственностью за свои слова сказать, что нашей читательнице за сорок, она бедна как церковная крыса, неряшливо одета, судя по лицу – злоупотребляет алкоголем, но что самое главное – у нее нелады с головой, чаще всего подкрепленные медицинским диагнозом.

– Маша, почему вы молчите? – легонько потрогала меня за плечо Марина. – У вас все в порядке?

– Не совсем. Я, кажется, развожусь…

– Почему? – опешила выпускающий редактор. – Я видела вашего мужа, он такой милый…

– Он подозревает меня в измене, а я подозреваю его. Но, прошу заметить, у меня есть на то веские основания, в отличие от…

– Маш, вы действительно устали, – покачала головой Марина. – Можно дать совет? Пройдет эта ужасная вечеринка, и проситесь в отпуск. Я ничего не хочу сказать, но Ганс к вам хорошо относится, он подпишет заявление.

Хорошо, когда есть рядом вменяемые люди. Все-таки мне повезло с непосредственным начальством. Может, и правда взять отпуск и махнуть с Гришкой на море? Отдохнуть, подумать… Да и Антон успокоится, поразмыслит, что ему дороже – семья или тощая лахудра с острыми лопатками… Все-таки Марина – мудрая женщина.

В этот момент она наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

– Слышите шум в коридоре? Это идет священник. По просьбе руководства он будет освящать редакции. Постарайтесь встать так, чтобы святая вода попала на вас…

Я недоуменно посмотрела Марине в глаза. Мне показалось, что ее темные зрачки сузились, а потом резко растеклись в большие круглые пятна на зеленоватой радужной оболочке.

– Поверьте мне, – еще тише сказала Марина, – это дельный совет…

Дверь распахнулась, и на пороге появились Ганс в бежевой плюшевой футболке с надписью «I am looser» и пузатый священник в черном длинном платье.

Мы с Мариной переглянулись, она едва заметно кивнула. Не желая расстраивать начальницу, я кивнула в ответ.

Я думала, что освящение будет скучным мероприятием. Но в любом деле самое главное – человеческий фактор, а приглашенный батюшка оказался выше всяких похвал. Он был страшно похож на русского богатыря из рекламы, который жадничает продать немцу пиво. Веселый, розовощекий, улыбающийся – гимн гедонизму, а не батюшка. После песнопений он разошелся не на шутку – пронесся по всем этажам, радостно и щедро разбрасывая святые капли. От души ливанул на юного мусульманина-курьера, тот аж взвизгнул. Смачно полил Ганса, предположительно католика, для верности заполировав его наметившуюся лысину кропильным веничком. У Лидочки после освящения завис компьютер: вероятно, супостат таки сидел в нем и после был изгнан.

Возле меня священнослужитель притормозил, лукаво подмигнул и, прыснув смешливо в рыжую кудрявую бороду, обдал холодной, как из-под крана, святой водой.


Дачные комары все-таки смогли внести свою лепту в общую канву неприятностей. Весь день я чесалась, как при дурной болезни. Скребла ногтями руки, ноги, шею… Снимала незаметно под столом шлепанцы и терла пятку о колесико офисного кресла. Вспомнила, что Вольдемар сказал, будто комары нас кусают совсем не для того, чтобы поесть, как многие полагают. Этот процесс у них связан с размножением. Замечательно, я рада, что хоть у кого-то наладилась личная жизнь.

После обеда ко мне подсела Лидочка. Взяла за руку, доверительно заглянула в глаза:

– Маша, мне Марина все рассказала. Мужайтесь.

Я молча смотрела в экран, на почтовую программу, развернутую на мониторе.

– Я знаю, – продолжила Лидочка, – вы на меня обижаетесь за то, что я сказала про Ганса. Я была на взводе. Эти семейные проблемы… Теперь вы меня поймете.

– Лида, – тихо сказала я, – идите вы… на фиг…

– Ничего, ничего. Я не обижаюсь. – Лидочка закивала, как толстый китайский болванчик с головой на пружине. – Мне близко ваше состояние. Главное – блюдите материальные ценности, нажитые в браке. Блюдите и разделяйте.

– Блюдить, говорите? – переспросила я.


В коридоре за мной увязался Леша:

– Маша, я хочу пригласить вас в кино. Отличный фильм про вампира…

Мальчик светился наивной лучезарной улыбкой, нежно потрогал тонкую бретельку майки-топа на моем голом плече.

– Лешенька, – вздохнула я, глядя на его ровные зубы, – про вампиров у меня сын любит. Хотите, я его с собой возьму?

Кавалер несколько сник, потом собрался с духом и бесстрашно заявил:

– Маша, ваш ребенок не будет препятствием…

– А если я разведусь, вы на мне женитесь?

Юные глазки забегали, нижняя губа дрогнула, Леша спрятал руки за спину.

– И жить мы с Гришкой приедем к вам, потому что больше некуда. Квартиру отсудить у меня не получится, ибо жилплощадь принадлежит свекрови.

– Мы еще плохо знаем друг друга, – сбивчиво заговорил мальчик, – я не могу ни исключить, ни подтвердить такой вариант развития событий.

– Молодец, – похвалила я, – не рванул сразу прочь, что уже приятно. Ладно, если что – я тебе сообщу.


Когда я вернулась домой, все были в сборе. Свекровь закатывала фарш в бледную ошпаренную капусту, Гришка складывал паззл, но самое удивительное – дома был Антон. Он уныло рылся в корзине с грязным бельем.

– Собираешь вещи? – поинтересовалась я, заглянув в ванную.

– Дура, – грубо отозвался муж, – хочу постирать свои рубашки. От тебя не дождешься.

– А ты помнишь, что наша стиральная машина на ладан дышит? – оживилась я. – И, кстати, я неоднократно тебе об этом говорила. Судя по запаху, там что-то горит.

– Это наша жизнь горит, – огрызнулся Антон, – а с машиной все в порядке. Это я тебе как инженер говорю.

Он сгреб в охапку свои грязные рубашки и понес на кухню.

– Антоша, оставь, я руками постираю, – несчастным голосом сказала свекровь, бросив на меня косой взгляд.

– Не надо! – твердо отказался Антон. – Я сам.

Он запихнул рубашки в темное чрево машины, закрыл дверцу и установил программу стирки с пристрастием.

– И вообще, – выпрямился грозный муж, – загрузили белье, включили машину – и чтоб полчаса ноги ничьей в кухне не было. Не мешай ей стирать! Что бы там кому-то ни показалось!

– Антошенька, я не могу уйти, у меня тут голубцы, – засуетилась свекровь, складывая толстенькие цилиндрики в кастрюлю.

– Можешь. Я сказал!

Для убедительности Антон погрозил голубцам пальцем и вышел, не глядя на меня. Свекровь залила в кастрюлю томату и отставила ее на угол стола.

– Все из-за тебя, Маша, – прошипела злобно, – Антон места себе не находит!

– Найдет, под какой-нибудь юбкой, – съязвила я, – еще вспомните меня, еще пожалеете…

Мария Петровна презрительно хмыкнула, что, вероятно, должно было означать «любая шалава будет лучше, чем ты», и ушла к себе.

Через минуту потянуло гарью. Я не шевельнулась, удобно устроившись перед телевизором. Потянуло сильнее – я ноль внимания. Раздался легкий хлопок, Антон, терзавший в это время компьютер, вскочил и рванул в кухню. Я продолжала сидеть, мне ж сказали полчаса к машине не приближаться, что бы там ни было. Я не физик, я женщина.

С кухни повалил дым. Любопытство взяло верх над послушанием, и я решила заглянуть. Стиральная машина горела, муж резво заливал ее водой. Сразу видать: физик по образованию. Свекровь, держась за сердце, охала и причитала что-то об инфаркте.

Завидев меня, Антон швырнул ковш в кухонную раковину и рявкнул:

– И пусть! Пусть все горит синим пламенем, как эта рухлядь! Хочешь развода? Я не буду возражать! Только Гришку я тебе не отдам!

– Даже и не думай, что я позволю какой-то лахудре приблизиться к моему ребенку! – завопила я, теряя самообладание.

Антон пнул газовую плиту, я с размаху швырнула чашку на пол. Свекровь чихнула по-мышиному и мгновенно исчезла в своей комнате. Антон хватил об пол второй чашкой, я замахнулась третьей. Небьющаяся посуда заскакала горохом по старому линолеуму.

Глава 23

Драма «Три поросенка»

Ганс недовольно морщил лоб и теребил в руках новенький паркер. Лидочка стояла перед ним как королева Антуанетта перед гильотиной, – обреченно, но гордо.

– Вам надо бежать от волка быстро, – объяснял Ганс, – он страшный.

Верстальщик Дениска плотоядно оскалился.

– Бежите еще раз! – И немец взмахнул паркером, как дирижер – палочкой.

Лидочка шумно вздохнула и мелкими приставными шагами заскакала в угол комнаты, силясь изобразить на лице соответствующее действию настроение. Дениска пошевелил усами, сказал «Р-р-р-р» и, скрючив пальцы, ринулся за ней.

Второй час шла репетиция выступления «Гали» на корпоративной вечеринке. Марина нервно поглядывала на часы, Надька пыталась привязать к чудовищному поросячьему носу из папье-маше тоненькую резинку. У меня на коленях лежали идиотские крылья из поролона, какие на католическое Рождество привязывают на плечи маленьким девочкам, изображающим ангелочков. Алюминиевый каркас на левом крыле был выгнут, на правом в поролоне имелась дырка. Стрекоза походила на инвалидку.

В комнату заглянула Сусанна Ивановна, сдержанно улыбнулась Гансу и кивнула мне, приглашая выйти. Я отложила поролоновые крылья и тихонько, дабы не смущать Лидочку в ее мучительных актерские потугах, вышла из комнаты.

– Маша, я по поводу вашего заявления на отпуск, – сказала Сусанна Ивановна. – Оно подписано и уже в бухгалтении. У меня еще одна хорошая новость. Вам как редактору рубрики «Путешествия» рекламный отдел может предложить тур со скидкой. Если не ошибаюсь, у них есть информация о горящей путевке в Турцию. Вы едете одна или с семьей?

– С сыном, муж очень занят на работе.

– Тогда поднимитесь в рекламный отдел сейчас, уточните даты и условия.

«Вот и славно, – подумалось мне, – значит, это судьба».

Горящая путевка пылала предложением отдохнуть в течение десяти дней в четырехзвездном отеле под Аланьей. Питание, в том числе турецкие алкогольные напитки, включено. Дивный пейзаж, ознакомительная экскурсия по городу и массовик-затейник для детей. Вылет – через три дня. Я, не раздумывая, согласилась.

Поедем с Гришкой на курорт, он будет плескаться в море, а я – думать о жизни. Антон за это время разберется со своей лахудрой. Заявление на уничтожение брака подадим потом, когда мы с сыном вернемся. Если Антон будет настаивать.

Гришка носился по детской площадке, нарочно поднимая пыльные тучи. Я поискала глазами няню, но встретилась взглядом с собственным мужем, зловеще восседавшим на облезлой лавке у песочницы. Рядом сидела глухая старушка из нашего дома и худенькая мрачная девочка лет шести.

– Заколдобилось-то, ой заколдобилось, – приветливо сообщила старушка.

– Дождь будет, может и с грозой, – поддержала я разговор, присаживаясь между бабкой и Антоном.

– Козой? Не, козу немцы забрали, в сорок первом, – грустно сказала старушка, глядя на небо. – Как сейчас помню, пришел офицер, рыжий-рыжий, как пес. Пощупал козу, пощупал меня, сплюнул – и увел животину…

– Немцев же вроде в Москве не было, – прокричал Антон.

– Так капицкая я, – вздохнула бабушка.

Я тихонько дотронулась до ноги Антона. Тот встрепенулся, как от осиного укуса, и прошипел:

– Что еще?

– Мы с Гришкой уезжаем. В Турцию. На десять дней.

– Предсвадебное путешествие?

– С Гришкой?

– Вот именно! Я своего отцовского согласия не даю.

– Какое к лешему согласие? – рассердилась я. – Я везу ребенка на море, в волнах плескаться. Я даю тебе десять дней, чтобы хорошо подумать, нужен ли тебе развод.

– Мне? – возмутился Антон и больно пнул меня в ногу под лавкой.

– А кому же еще? – Я пнула его в ответ.

– Это ты кричишь о разводе. – Новый пинок.

– А что мне остается делать?

– Что делать? По кустам сосаться!

– Ах ты ж… – Я вскочила. – Да я все знаю! Я видела тебя в ресторане той ночью, когда ты не пришел ночевать!

– Я был у однокурсника! – заорал Антон, тоже вскакивая.

Дети в песочнице прекратили возню, двухлетний малыш в клетчатой панаме скривился в готовности разреветься.

– Я тебя видела, – понижая голос, твердо сказала я.

– Ты больная женщина, Маша. У тебя галлюцинации.

– Ну, хорошо, буду честна до конца. Мне пришлось спешно уйти, поэтому я лишилась возможности вцепиться тебе в холку. Но я видела ее.

– Кого? – обезумел Антон. – Свою говорящую слойку с лимоном, о которой ты мне регулярно рассказываешь?

Малыш в песочнице заплакал, и на его штанишках проступило мокрое пятно. Молодая мама в сарафане-разлетайке, опасливо поглядывая на Антона, побежала к своему ребенку.

– А когда русские пришли, – продолжала бабуля, не обращая внимания на нас, – коза вернулась. Худая была. Грустная… А потом козлят родила. Мы их съели.

– Вот, – показал Антон пальцем на старушку, – твое будущее.

– Дурак, – огрызнулась я и позвала Гришку.


Свекровь лежала в своей комнате с мокрым полотенцем на лбу.

– Маша, зайди… – голосом умирающей позвала она.

– Чем могу помочь, Мария Петровна?

– Машенька, – простонала свекровь, – ты знаешь, как тяжело мы получали эту квартиру… Мы столько здоровья в нее вложили… Я так любила папу Антона…

– Вы же с ним развелись через год после получения этой квартиры!

– Ну и что? – зыркнула на меня свекровь. – Я все равно продолжала его любить.

– Ближе к делу, Мария Петровна, – сухо перебила ее я.

– Ах, Маша, я так страдаю, когда вы с Антоном ругаетесь, – застонала опять свекровь, – у меня от этого и давление и изжога.

– Изжога у вас от вчерашних голубцов, у меня от них тоже в желудке неспокойно.

– Антон такой доверчивый, я так за него переживаю… Ты должна меня понять, Маша. Ты ведь тоже мать…

– А вы еще и бабушка, – на всякий случай напомнила я.

– А что? – встрепенулась педагог с полувековым стажем. – Я очень люблю Гришу. Ты даже не представляешь, как я его люблю!

– Что у вас здесь? – подозрительно спросил Антон, заглянув в комнату.

– Мария Петровна очень страдает, – печально сообщила я.

– Что случилось? Давление?

– И давление, и изжога, и квартира, – вздохнула я. – И вчерашние голубцы поперек горла.

– Маша, голубцы очень вкусные, – нахмурилась свекровь, – ты, поди, и не ела их. Ты ничего не ешь, что я готовлю.

– Мама, – строго сказал Антон, – не начинай.

Мария Петровна поджала губы и надвинула полотенце на глаза.


Археологические раскопки в шкафу на предмет того, что взять с собой на курорт, дали печальные результаты. Выяснилось, что надеть мне нечего.

Обнаружила белую майку с интригующей надписью «I love porno». Откуда взялась, совершенно не помню. Предположительно много лет назад ее подарила Катька, увлекшаяся просмотром порносайтов с рисоваными мультяшными героями. Прикинула – майка впору. Взять, что ли… Беленькая, с розочкой. Интеллигентненько так, если не читать, конечно. На всякий случай положила в пустое нутро дорожного чемодана. Чай, не в англоговорящую страну еду.

Вот еще чудесная блузка с дивным узором, с огромной пуговицей под мощную жемчужину и чуть присборенным рукавом. Сколько помню себя, столько помню эту потрясающую вещь. Надевала ли хоть раз – точно сказать не могу. Блузки, которые требуют глажки, я перестала носить много лет назад, но выбросить эту рука не поднималась, вещь была дорогая. В Москве, впрочем, на этот жемчужный шедевр люди оборачиваться будут, а вот для турецкой стороны, думаю, в самый раз.

Антон мрачно наблюдал за моими действиями, Гришка радостно носился по квартире, время от времени задавая вопросы:

– Мама, а можно я возьму велосипед и ролики? Буду на велосипеде по морю кататься!

В телевизоре началась программа «Путешествие в рай». Виляя бедрами, закружились голопупые черноглазые красавицы, замелькала светящаяся мозаика разгульных фонарей, голос за кадром сообщил: «Секс-туризм набирает обороты. Все больше граждан России едут за плотскими утехами в зарубежные страны».

Антон выразительно покосился на меня.

– Это про Таиланд, – смерила я мужа презрительным взглядом.

«В число стран, привлекающих заманчивыми перспективами любителей сексуальной экзотики, все увереннее входят те, что совсем недавно были лидерами семейного отдыха. Например, Турция».

– Кх-кх, – закашлялся Антон.

– Ну что ты беснуешься? – мрачно спросила я. – Эти радости – для сильного пола. Для тех, кто хочет изменить жене.

«И что показательно, секс-туризм перестал быть прерогативой мужчин, – весело сообщил Антону загорелый ведущий, появившись в кадре. – Милые дамы теперь едут в Турцию не только за морем и солнцем, но и за крепкими объятьями пылких брюнетов».

– А также за их большими и толстыми… – процедил сквозь зубы мой муж, нервно сжимая в руках пульт от телевизора.

– Не забывай, что я еду с Гришкой, – рассердилась я, бросая в чемодан старый выгоревший купальник.

«Здесь, в мужском стрип-баре в Аланье, я встретил Ирину, мать троих детей из Москвы, – продолжал ведущий, игриво глядя на Антона с экрана. – Ира совершенно не скрывает тот факт, что пришла сюда не случайно».

– Может, она вдова, – с надеждой сказала я, опасливо глядя на напряженное лицо мужа, – или в разводе…

«Ира, расскажите, как относится муж к истинной цели вашей поездки?» – радостно поинтересовался ведущий, тыча микрофон грудастой тетке с короткими рыжими волосами, точно такими, как у меня.

Антон посмотрел с ненавистью на тетку, потом на мой чемодан.

– Мама, смотри, у тети тоже мало волосиков! – крикнул Гришка, пробегая мимо телевизора с мечом и луком.

«А разве обязательно его посвящать? – кокетливо заморгала тетка. – Он так занят на работе, что вряд ли смотрит эту передачу».

Антон вскочил, сгреб в охапку мой чемодан и побежал с ним на балкон. Предчувствуя недоброе, я кинулась следом. Чтобы срезать угол, прыгнула на кровать, с нее – на пол перед балконной дверью и заслонила ее собой. Антон тяжело дышал, прижимая к себе мой жиденький скарб.

– Что ты собираешься делать? – грозно спросила я.

– Вышвырнуть чемодан с балкона, – честно ответил Антон.

– Не смей, – вцепилась я в серый дерматиновый угол, – мне и так нечего надеть!

– Ничего, – Антон остервенело тянул чемодан на себя, – будешь бегать по Турции голой.

Я собралась с силами и резко дернула чемодан к себе, Антон чуть не упал, но мои вещи не выпустил. Еще какое-то время мы пыхтели у балконной двери, пока Антон не рванул с такой силой, что я потеряла равновесие и полетела носом в жесткий ковролин. В следующую секунду чемодан клацнул в полете крышкой и исчез за перилами балкона. Я завизжала, подскочила к перилам и увидела, как медленно и печально падает он вниз, на свежую клумбу. Белая майка с надписью «I love porno» плавно опустилась на верхушку скрюченной, как пальцы старого полиартритника, яблони, дивная блузка с перламутром, увлекаемая легким порывом ветра, полетела вправо…

– Ну ты и дурак, – повернулась я к Антону.

– Что, получила? – с безумным блеском в глазах закричал муж.

– Ура! – завопил Гришка, выбрасывая с балкона свои носки, шорты и бабушкин шерстяной платок.

– Вот чего ты добился! – показала я пальцем на Гришку. – Сейчас он выкинет все, что попадется ему под руку. И я не могу ручаться, что это не будет твой ноутбук.

– Ну и пусть! – истерично взвизгнул Антон. – Пусть все летит к черту!

– А презерватив? – метнула я свой главный козырь. – Откуда у тебя в кармане презерватив?

– Что? Какой презерватив? Тот, что я покупал маме?

– Маме? – заорала я от такой наглой лжи. – Не хочешь ли ты сказать, что Мария Петровна завела мужчину?

– При чем тут мужчина? – выпучил глаза Антон. – Она надевает презервативы на палец, когда стирает. У нее же палец всегда ранен, она ведь шьет!

– Кто из нас бредит?

– Пойди спроси, ей обычный аптекарский напальчник неудобен, а презерватив – самое то. Вы все, бабы, со странностями!

– Придумай что-нибудь пооригинальней, – рявкнула я и выбежала из квартиры.

Пока, к нескрываемой радости наших соседей, я металась по клумбе, искала блузку и собирала свои трусы, Гришка вывалил половину игрушек – что, впрочем, с моей точки зрения, было не такой плохой идеей, – а Антон успел одеться и скрыться в неизвестном направлении.

Черные думы окутали мое сердце. Поехал к лахудре…

Но как ловко выкрутился с презервативом! Ведь действительно Мария Петровна стирает свои ужасные кухонные полотенца руками и у нее на указательном пальце правой руки обычно надето нечто резиновое. Сговорились…

– Девочки, девочки, надо поспешить. Корпоративная вечеринка – это когда все сметают за пять минут и есть нечего, – торопливо складывала бумаги в стопочку Марина.

Веселье было назначено на пять и должно было проходить в милом огороженном парке за издательским домом. Там располагалось не менее милое кафе, куда мы неоднократно порывались сходить на обед, но, к сожалению, каждый раз не хватало времени.

«Галя» представляла триллер про поросят в середине празднества, поэтому слишком суетиться не было смысла.

Надька выглядела сногсшибательно – длинное блестящее платье, как кожа ящерки-альбиноса, голые руки, голые плечи и главное – голая спина. Я представила, как она будет в этом платье и с поросячьим носом прыгать по сцене, изображая бегство от волка, и непроизвольно улыбнулась.

– Что, я толстая? – тревожно спросила Надька.

– Нет, Надюха, ты красивая, – успокоила я ее. – Ты самая красивая женщина, какую я только видела в своей жизни.

Лидочка была в черном брючном костюме, удачно скрывающем недостатки ее немолодой фигуры. На пышной груди в такт нервному дыханию шевелилась полудрагоценная брошь-жук.

Я приперлась в джинсах и мнущейся розовой кофточке – единственной вещи, которая могла претендовать на звание нарядной. К пяти вечера кофточка пошла гармошкой на спине и на рукавах и теперь выглядела как пошлая жеваная тряпка.

– Девочки, девочки, шевелимся… – не унималась Марина, на ходу подкрашивая губы. – Поверьте мне, съедят все за пять минут. И потом не говорите, что вас не предупреждали.

Однако торопились мы зря, потому что еще не закончилась сервировка фуршетных столов. Была сцена, где мы должны были выступать, были ряды желтых деревянных столов, за которыми мы должны были есть, были желто-зеленые зонты, под которыми мы должны были сидеть. Строительный мусор, некстати появившийся возле кафе после ремонта центральной беседки, украсили веселыми гроздьями шариков. Все культурно, но страшно холодно. Было совершенно ясно, что выживет тот, кто либо сбежит до июньского вечернего морозца, либо напьется в стельку.

Алкоголь – наш друг, товарищ и брат. Он примиряет с действительностью, пусть на несколько часов, благодаря ему, мы чувствуем себя еще о-го-го! И главное – он греет, не только душу, но и тело. Не дай себе замерзнуть!

Пока мы пили бесплатное вино, щедро наливаемое улыбчивыми юношами в белых рубашках с именами-бейджиками, столики застелили зелеными одноразовыми скатертями. На столе для начальников пузырилось и негодовало шампанское, тесно сгрудились коньячные бокалы на подносах. Разноцветные рыбки-нарезки, мяски-кусочки, толстые оливки с дырками вместо косточек, затейливые канапе и главный индикатор праздника – салат оливье! Чья-то печальная тушка доходила на вертеле – весьма душевно. Соленые печенюшки, крекеры, три вида конфет – мини-шоколадка, вишня в желе и слива в йогурте – тоже в пузатых коньячных бокалах. Я посмотрела на вишню. Она выглядывала блестящими оберточными хвостами из бокала и подмигивала мне.

Почему Антон говорит, что я схожу с ума? Разве я виновата, что вижу и слышу то, что не дано видеть и слышать ему, как, впрочем, похоже, и большинству людей. Нет, я конечно, понимаю, что конфета не смотрит на меня живыми глазами, не чихает и не шепчет призывно: «Съешь меня», – но если бы она могла, то обязательно бы чихнула. Именно сейчас, когда на нее села маленькая дрожащая мушка, дезориентировавшаяся в неожиданной людской толпе.

Появилось начальство. Труженики слова оживились. Разлили шампанские пузырики по бокалам. Самый главный босс – импозантный мужчина с охранником за спиной – заговорил о маркетинге, потом о политике и еще о положении дел в отрасли и на рынке. Переводчица ответственно переводила, внимательно взвешивая каждое слово, стараясь донести. Пузырики в бокалах задорно лопались, шампанское грелось.

Наконец нас поздравили с вечеринкой, поблагодарили за работу. Мы чокнулись, нерусский босс прошелся по рядам и самолично бумснул по бокалу каждого. Охранник тенью следовал за ним, жадно глядя в напиток начальника.

Выпили, босс спросил, есть ли вопросы. Я хотела спросить, можно ли взять конфету, но замешкалась, и на сладкое без спросу набросились коллеги. Пришлось поработать локтями. Ну, ничего, урвала две вишни в шоколаде и ни с кем не поделилась, о чем не пожалела ни минуты, ибо вишня, как зрелая дама, знающая толк в любви, таки оправдала ожидания.

Выступила «Галя» с блеском. Постановка Ганса «Три поросенка» сорвала шквал аплодисментов, два тоста «За искусство» и три коллективных приступа хохота. В первый раз, когда появилась Лидочка, еще ничего не сделала – просто вышла на сцену с поросячьим носом. Во второй – когда Марина, убегая от волка-Дениски, зацепилась за картонный домик и, чуть не упав посреди сцены, громко произнесла короткое русское ругательство. И в третий раз – когда я запела. Нельзя сказать, что дружный гогот коллег стал для меня неожиданностью. Но к столь бурному выражению эмоций я оказалась не готова. Нервно захихикала, кокетливо подергивая стрекозьими крыльями, и, глухо прокашлявшись, начала сначала.

После моего соло по сюжету следовала сцена борьбы двух ленивых поросят и волка. Лидочка с брошкой на груди и Надюха в узком ящеричном платье с визгами, имитирующими поросячьи, скрылись в утлом картонном домике. Дениска, рыча и шевеля усами под душной велюровой маской, стал рваться в закрытую дверь. Домик на сцене располагался так, что зрителям были хорошо видны как жертвы, так и преследователь. Несмотря на численное превосходство поросят и мощную конституцию Лидочки, волк оказазлся сильнее: дверь держалась на последнем издыхании. Надька, раскрасневшаяся, как дорогая роза в цветочной лавке, разыгралась не на шутку – вцепилась в дверь и визжала очень натурально. Лидочка, вероятно, поддавшись настроению молодой коллеги, тоже возбудилась и в пылу борьбы вдруг выкрикнула в зал: «Помогите! Помогите!» В ту же секунду из последнего ряда на сцену устремился высокий седой человек в полосатом костюме и бабочке. Он взобрался на дощатый помост и решительно, в два прыжка, настиг волка, пыхтящего у податливой двери картонного домика. Еще пара секунд – и крепкий кулак неожиданного участника постановки врезался в велюровую челюсть несчастного Дениски. Тот был нокаутирован – мотнул головой и упал на сцену, раскинув руки в велюровых же перчатках с пластмассовыми когтями. Зрители страстно зааплодировали, послышались крики «Ура!» и «За Родину!» Ганс вскочил со своего места, нервно перебирая листы со сценарием, Сусанна Ивановна рванула к сцене.

– Козел! – выкрикнула Лидочка из домика. – Пошел вон, животное!

– Козел? – переспросил Ганс, роняя листы с распечаткой сказки. – Я не делал козел…

Надюха опасливо приоткрыла дверь, увидела неподвижное тело волка, вскрикнула и тут же захлопнула ее обратно.

Мужик всплеснув руками, опустился на колени перед несчастным Дениской, приподнял маску и потрепал поверженного по щекам.

– Денисушка, простите… – промямлил он.

Лидочка решительно вышла из домика.

– Что ты себе позволяешь? Что ты тут устраиваешь? – заклокотала она справедливым негодованием. – Что ты мне жизнь портишь? Развелись так развелись!

По рядам зрителей прокатился гул неодобрения.

– Лида, прекратите это! – донесся грозный шепот Сусанны Ивановны, спрятавшейся в углу сцены.

– Пошел вон! – царственно сказала Лидочка седому.

Дениска сел, снял маску и обалдело оглядел зрителей.

– Что это было? – спросил он слабым голосом.

– Это мой бывший муж, – ответила Лидочка, помогая ему встать. – Козел!

– Лида, – взмолился седой в костюме, – вернись… давай попробуем еще раз…

– Никогда! – отрезала Лидочка, надевая Дениске маску.

– Прекратите! Немедленно прекратите! – шипела из угла Сусанна Ивановна.

– Я не уйду! – по-детски обиженно выкрикнул седой.

Зрители зааплодировали. «Три поросенка» из сказки для малышей превращались в семейную драму.

– Я сказала – вон! – крикнула Лидочка.

– Я люблю тебя! – решился седой на последний аргумент.

Ганс, отбросив бумаги, захлопал в ладоши, а за ним и весь зал.

Лидочка мрачно обвела взглядом собравшихся, поправила пятачок и грозно обратилась к зрителям:

– Смерти моей хотите? Бесчестья?

Зал взорвался, Сусанна Ивановна топнула ногой:

– Лидия Валерьевна, вы будете виноваты в срыве корпоративного мероприятия!

– Лида! – седой упал на колени, чем вызвал бурю восторженных возгласов. – Я умоляю тебя! У нас же дети…

– И внуки, – добавила я из-за ширмы, где скрывались актеры, не задействованные в этой душераздирающей сцене.

– Надо пробовать еще раз! – кричал, хлопая Ганс. – Эх, раз, еще раз!

– Попробуй еще раз! – скандировал зал стоя.

Седой пополз на коленях к Лидочке, собирая в дорогие брюки деревянные занозы.

Лида растерянно оглядела буйствующую аудиторию, посмотрела на мужа, потом в угол – на Сусанну Ивановну.

– Ну… – начала тихо.

Все замерли.

– Ладно, – произнесла гордо, с высоко поднятой головой.

Седой вскочил и запрыгал по сцене. Потом попытался обнять Лидочку, но охранники увели его под бурные аплодисменты благодарных зрителей.

Несмотря на всеобщее возбуждение, нам удалось доиграть триллер про трех поросят. Успех был ошеломляющим, публика начинала вскакивать с мест, как только появлялась Лидочка.

Ганс был совершенно счастлив. Он выскочил на сцену, когда мы закончили, и кланялся зрителям, словно неваляшка. Это был его звездный миг, его успех, воплощение его детских грез. Наверняка этот скромный немецкий юноша всю жизнь мечтал стать великим артистом или, на худой конец, модным режиссером. Глядя на его лучистые глаза и ликующую улыбку, я с тревогой подумала, что «Поросята» – это только начало. Вероятно, нам придется еще не раз воплощать детские фантазии Ганса и реализовывать его тайные мечты.

Потом мы пили коньяк, ели щедрые сочные ломти мяса и веселились. Я даже танцевала. И впридачу разодрала локоть, то ли когда от ветра рухнул большой зонт и я пыталась спасти часть еды в легких одноразовых тарелках, то ли когда завалился мой партнер по танцу и увлек меня за собой на сырую затоптанную траву. Так или иначе, я решила считать праздник вполне удавшимся. Тем более, что Лидочка с мужем весь остаток вечера просидели за столиком вдвоем – разговаривали. Потом я краем глаза видела, что она всплакнула, а он обнимал ее нежно и вытирал слезы клетчатой салфеткой.

Когда время близилось к десяти и зажглись мутные пузатые фонари с завитушками, мы с Надькой, расчувствовавшись, пошли обнимать Ганса и благодарить его за все. Тот, не ожидая такого счастья, сначала засмущался и зарделся алым румянцем, однако быстро сориентировался и ущипнул Надьку за попу.

Она возмущенно вскрикнула, а немец игриво подмигнул и сказал:

– Платье – я, я, дас ист фантастиш.

«Вот, оказывается, какая он сволочь! – подумала я. – А ведь Лидочка говорила, что он ко мне неровно дышит… Все мужчины одинаковы. Мы им верим, а они…»

Надька нервно хихикнула и убежала в темные кусты.

– И ты тоже – яя, – повернулся ко мне Ганс, сверкая хмельными глазками. – Я помню, – продолжал он, – Германия, колокольчик. Ты его любишь?

– Кого? – опешила я.

– Я все понял, ты воровал колокольчик… – заговорщески зашептал Ганс, потирая влажные ручки. – А я платил, платил…

– Я могу вернуть, – быстро сказала я, в ужасе вспоминая дикую сцену в сувенирном магазине.

Черт меня тогда дернул вцепиться в эту сову. Сейчас валяется дома, никому не нужная.

Где-то рядом бибикнула машина. Мы повернулись. В темноте загорелись фары, и я увидела наш старенький жигуль. Антон ждал меня на узкой дорожке перед калиткой в парк. И, кажется, все слышал.

Глава 24

Плененные в супермаркете

Когда я прохожу таможню, меня посещает странное чувство. Возникает иллюзия, что с моих костлявых плеч сбрасывается пара-тройка лет или даже целых пять, и становится легче дышать и передвигаться в пространстве. Не кардинально, но чуть-чуть – и то уже хлеб.

А главное, вдруг начинает казаться, что впереди не все ясно. Не столь очевидны повороты судьбы, ее ординарность и изматывающая круговерть. И стоя у карты-схемы своей жизни, где разноцветными стрелками холодных тонов расписаны все ходы, вдруг теряешь четкость изображения, и уже ни в чем не уверен, ничего не можешь предугадать и внутренне готовишься к сюрпризам судьбы. Хорошо это или плохо – неизвестно, как и неизвестно, можно ли применить к судьбоносным переменам категории оценки «хорошо» и «плохо».

Антон был тих и печален. Привез нас в Шереметьево, долго обнимал Гришку, как будто прощаясь на год. На меня почти не смотрел, бросил пару осторожных взглядов исподлобья. Потом снял наши чемоданы с тележки, поставил на черную ползучую ленту и вздохнул:

– Хорошо вам отдохнуть. Звоните.

– Ладно, – тихо сказала я. – Ты тоже звони. Мобильный всегда со мной.

– Только не потащи его в воду, – не удержался муж, и его лицо стало привычным и родным.

– Ясен пень – не потащу, – огрызнулась я. – Пойдем, Гриша, а то самолет улетит в Турцию без нас.


Гришка был страшно возбужден. Ему нравилось все – от гидроперитной таможенницы до отвратительного дорогущего лимонада в ресторации у терминала. Малыш болтал без умолку, приставал к людям с вопросами: «А вы тоже едете в Турцию? Нет? А почему?»

Когда самолет начал взлетать и заложило уши, он развеселился еще больше и стал тыкать пальцем в иллюминатор:

– Мама, смотри, земля упала!

Гришка был счастлив, я – пребывала в задумчивости.

Трудовые редакционные будни все еще не хотели отпускать, в голове крутились как назойливые мухи варианты заголовка к материалу об измене. Пока я буду загорать, с моими рубриками станут мучиться Надька и Лидочка. Блок по психологии достался Лидочке, и мне ужасно интересно, что она теперь посоветует жене неверного мужа.

Перед посадкой в аэропорту Антальи Гришка уснул. Дети вообще имеют обыкновение засыпать в самый неподходящий момент, например, когда у тебя два разбухших тяжелых чемодана и полная дезориентация в пространстве.

Так, со спящим Гришкой на одном плече, с тяжелой сумкой – на другом и волоча за хвост высокий чемодан, который подпрыгивал на каждом «шве» на полу, я и ступила на турецкую землю.


Полтора часа Гришка спал в трансферном автобусе, время от времени безуспешно пытаясь вытянуть ножки и вспотев, как мышонок. А потом мы попали в рай. Кстати, я поняла, что это такое. Рай – это когда тепло, но не душно. Когда из окна отчетливо видно море, в котором по ночам блестит белая круглая луна, и слышен мягкий ненавязчивый шум волн. Когда кормят четыре раза в день и наливают без ограничения пахучий напиток а-ля «Зуко» и легкое белое вино. Когда не надо думать о том, что приготовить и не надо мыть посуду, а в меню всегда баклажаны и цветная капуста в кляре. И самое главное – ничего не нужно делать. Совсем! Поесть, на море, поесть, поспать, на море, поесть, поспать… Лениво посмотреть капустник аниматоров и запить его белым. Или скукситься, что не хватило пирожного с вишенкой по центру.

Основной контингент отеля – пожилые немецкие пары и восточноевропейские семьи с большим количеством детей, говорящие на не поддающихся идентификации языках. Примерно часов с пяти утра немки загорают в одних трусах вокруг бассейна. Он прекрасно виден с балкона нашего номера, и мое утро начинается с вида на скопление морщинистых немецких грудей. Немецкие мужчины все больше худы и жилисты, носят очки и смеются, отпустив нижнюю челюсть. Восточноевропейские мамаши на удивление нетерпеливы, лупят детей по попам и галдят.

На пляже разносится запах турецких лепешек, что печет женщина в платке рядом с пляжным бесплатным кафе. Женщине принято давать доллар на чай. За эти деньги можно посмотреть, как она ловко раскатывает из белого пресного теста блин, раскладывает на нем соленый творог скупой ложкой, а потом сворачивает блин в колбасу, быстро жарит на горячей черной поверхности и бросает небрежно в тарелку очередному страждущему. Ее движения точны и бесстрастны, она никогда не смотрит на клиентов и даже на пластиковую коробочку с чаевыми – работает машинально.

Вдоль моря по мелкой гладкой гальке потный абориген таскает на веревке туда-сюда верблюда в женском платке и осла в красном стеганом покрывале. Надеется, что кто-то из туристов захочет сняться с животными.

– Мама, давай сфотографируемся с верблюдиком, – заканючил Гришка, щурясь на солнце.

– Еще чего не хватало! Не стоит изображение этого унылого верблюда целых пяти долларов. В твоем возрасте уже нужно начинать ориентироваться в соотношении цены и качества.

Гришка обиделся, но не надолго, и начал сосредоточенно копать в крупном сером песке глубокий канал. Потом бегал к морю и носил из пенистых волн красным ведерком соленую воду – заполнял траншею.

Мужчины-отдыхающие предаются всевозможным экстремальным удовольствиям. Никогда не понимала этой страсти заплатить кровно заработанные деньги и потом орать благим матом из-под квадратного парашюта, который тащит над морской пучиной хлипкий турецкий катер. Дамы носятся под парашютом значительно реже, все больше предпочитают кататься на желтом надувном банане. На этот банан предприимчивые турки сажают по пять разомлевших на солнце теток в спасательных жилетах и волокут по морю при помощи все того же катера, вывалив в конце потерявших бдительность туристок с желтого банана в воду. То есть опять же за собственные деньги – в пучину.

Нет, мне этого никогда не понять. Я лежала на прибрежной гальке, и ласковые волны боязливо подлизывались мне под… гм… А ронять меня в море – пусть только кто-нибудь попробует.

Два раза звонил Антон. Говорил в основном с Гришкой, расспрашивал, научился ли он плавать и что делает мама. Пришло смс-сообщение от Надьки: «Ганс сделал мне предложение. Я выхожу замуж. Что делать?» Я ответила: «Занимайся сексом. Поздравляю Ганса».


Через три дня такой жизни захотелось перемен. Я внимательно изучила путевки и обнаружила, что нам положена бесплатная ознакомительная экскурсия в Аланью. Выяснила, что каждое утро приезжает автобус с экскурсоводом и все желающие заранее записавшись могут ознакомиться с красотами города, а заодно и с ювелирными красотами, которые в обязательном порядке предлагаются после экскурсии.

На следующий день мне удалось поднять Гришку в восемь обещаниями настоящей пиратской крепости и кока-колы. Стремящихся приобщиться к турецкой культуре оказалось немного: мы с Гришкой, молчаливая молодая мама с грудным младенцем и суетливой бабушкой, две шумные загорелые тетки, отчаянно кокетничавшие с турками, и лысоватый мужик лет сорока в джинсовых шортах, которого провожала мать.

– Не садись у окна, – настойчиво повторяла она громким шепотом, поправляя великовозрастному дитяти воротничок рубашки с пальмами, – и возле кондиционера не садись. Иначе у тебя опять будет насморк. И гланды…

Мужик морщился, но молчал. Видно было, что он держится из последних сил, чтобы не ответить гадостью.

Высокий белый автобус величаво подкатил к отелю, испустил серое облако и замер, медленно открыв двери. Женщина-экскурсовод, появившаяся из недр автобуса, была полненькая и низенькая, с крупными кудрями. На толстеньких ухоженных пальчиках блестели золотые перстни и отполированные розовые ногти. Она пересчитала нас длинным карандашом, нацарапала в блокноте вязкие каракули и представилась. Ее имя не поддавалось звуковому воспроизведению, но было очень похоже на слово Мурзя. Так я ее и запомнила.

Салон оказался уже заполненным примерно на треть русскими туристами из других отелей. Мамашу с младенцем и бабушкой посадили впереди, нас с Гришкой за ними, лысый мужик направился прямиком к свободному месту у открытого окна, где аккурат над головой мерно гудел кондиционер. Громкие тетки скрылись в хвосте.

– Турция имеет большую историю, и вы это увидите, – начала Мурзя, как только автобус тронулся. – Мы посетим пиратскую крепость и будем любоваться на залив. Потом поедем в супермаркет и вы все купите золотые украшения, которыми славится моя великая родина.

Сзади раздалось неодобрительное квохтанье.

– Вас не предупредили? – тонкие щипаные брови пухлогубой экскурсоводши плавно поползли вверх. – Очень жаль. Но поехать в супермаркет все-таки придется. Это бесплатная экскурсия, и вы не имеете права отказаться от нашей бесплатной услуги. Кстати, жизнь в Турции очень дорогая, очень… Особенно в курортной зоне. И если вы все захотите оставить на чай нашему замечательному водителю, который несет ответственность за ваши жизни и жизни ваших детей здесь, на этих опасных горных дорогах, то он будет еще более внимателен и осторожен.

У Мурзи был весьма приличный русский, она даже практически не путалась в падежах. Выдавали только интонации – южный распев, характерный для черноглазых продавщиц персиков на московских рынках.

За окном мелькали турецкие деревни, кудрявые голопопые дети гоняли пыльных кур. Навстречу, поднимая темные тучи мусора, мчались туристические автобусы и катились неуклюжие скрипучие велосипеды. Все отчаянно гудели друг другу. Видимо, здоровались. Мальчик младшего школьного возраста старательно вымывал струей из шланга грязищу, собравшуюся под старенькими столиками летней ресторации.

– Турция очень богатая страна, – монотонно пела Мурзя, пристроившись на откидном стульчике рядом с водителем. – Вы, наверное, думаете, что здесь все нищие и необразованные, но это не так. Земля очень дорого стоит в этих местах, здесь имеют виллы шейхи и мафиози. Для того чтобы содержать два дома, мне приходится трудиться с утра до вечера. И только летом, в туристический сезон, у нас есть работа, но зато мы можем обеспечить себе за это время жизнь на год вперед.

Интересно, она скажет хоть слово о пиратах или так и будет рассказывать о ценах на электричество и нормы чаевых?

Автобус полез вверх, очередной поворот на краю бездны привел Гришку в восторг, он запрыгал и захлопал в ладоши:

– Мама, смотри, мы скоро будем падать! Ура!

– Сиди тихо, – вжалась я в кресло, – не раскачивай автобус…

Крепость, которую мы так ждали, оказалась бесформенными развалинами на безжизненной скале. Солнце палило страшно, каменная труха под ногами поднималась тяжелой пылью при каждом шаге. Вид на залив, однако, открывался со скалы сказочный. Передать это нельзя было ни словами, ни фотоаппаратом. До горизонта – величавая водная гладь. Осознавая свою красоту замерли большие теплоходы. Разноцветные паруса на воде и у пристани. Ряды высоких роскошных домов спускались к берегу стена к стене. Людей не видно, но все дышит жизнью, неспешной и беззаботной, яркой и теплой. Ближе к берегу – круглая башня с бойницами и площадкой для часовых-лучников. Это было пристанище пиратов. Ну наконец-то.

– Отсюда вы можете посмотреть на Аланью, на ее самую фешенебельную часть. Здесь живут только очень богатые люди, – доносились Мурзины распевки, – а гектар земли стоит баснословные деньги. Но каждый год, каждый день приезжают новые гости и скупают дома…

– Мама, а где же пираты? – разочарованно спросил Гришка.

Видимо, он ожидал увидеть флибустьеров в полном обмундировании, с черными повязками на глазах и с длинными кремневыми пистолетами.

– Они ассимилировались, – улыбнулся мужик без мамы. – Вот эта тетя, которая рассказывает нам сказку, внучка старого пирата.

Гришка недоверчиво посмотрел на Мурзю, потом на мужика в джинсовых шортах:

– Она же без оружия…

– А ты уверен? – спросил мужик, хитро улыбаясь Гришке. – Мне кажется, что у нее в кармане пистолет.

– Скорее всего, он у нее за пазухой, – заметила я, – судя по тому, как эта пазуха топорщится.

Мужик засмеялся тихо, как закудахтал.

– Меня зовут Гриша, – сказал мой сын и протянул мужику ручку.

– А меня – Лев, – ответил тот и серьезно, по-мужски пожал детскую ладошку.

– Мама, правда, смешно дядю зовут? – хихикнул Гришка.

Мне стало неловко:

– Гриша, прекрати. Не вижу ничего смешного. Меня, например, Маша зовут. Знаешь, тоже многие смеются.

– Очень приятно, – наклонил голову мужик и снял солнцезащитные очки. – Хотите я вас сфотографирую? С мальчиком.

– Меня Гриша зовут, – на всякий случай напомнил малыш.

У Льва были маленькие подвижные глаза, умный и цепкий взгляд.

– Хотите я вас сфотографирую? – повторил он.

– Давайте, – согласилась я, передавая ему фотоаппарат. – На фоне залива.

Мы с Гришкой пристроились на колючей глыбе так, чтобы чудная панорама города облагородила снимок. Лев повертел фотоаппарат в руках, потом долго пытался взять ракурс поудачней и наконец нажал на кнопку.

– Надеюсь, что эта дивная надпись все же не попала в кадр, – сказал он, кивая на граффити – короткое матерное слово.

– Мама, тут пахнет как у нас в лифте, – сморщился Гришка.

– Ну, не всегда же у нас так пахнет, – сказала я.

Было неудобно, что попутчик подумает, что мы живем бог знает каком доме и вообще наш ребенок растет в зловонных миазмах.

– Нет, не всегда, – согласился Гришка. – Только когда там кто-то писает.

Лев опять закудахтал и спросил, возвращая мне фотоаппарат:

– А вы из Москвы?

– А что, еще где-то писают в лифтах? – поинтересовалась я.

– Да, – кивнул Лев, – в Стокгольме.

– Не может быть! – искренне удивилась я.

– Сам бы не поверил, если бы не бывал в Стокгольме.

На обратном пути Мурзя поведала нам о турецких налогах, о тяжелой жизни жителей отдаленных деревень, которые вынуждены вахтовым методом трудиться за гроши в туристических оазисах, и о средней стоимости съемного жилья в Аланье.

Мы сделали небольшую остановку у памятника Великому Президенту Турции, который ввел светский закон и разрешил женщинам работать наравне с мужчинами, не пряча при этом лицо. У ног строгого каменного мужчины журчал ряд низеньких фонтанчиков. Гришка, естественно, залез в воду и промочил сандалии, отчего те раскисли и стали квакать и скользить. Гришка тут же разулся и хотел идти босиком, но завизжал, что «дорожка жжется». Я попыталась было взвалить ребенка на плечи, но подоспел Лев и предложил свои услуги. Так мы и гуляли в маленьком парке вокруг светского президента: я – помахивая детскими сандалиями, чтоб быстрее высохли, а Гришка – на широких покатых плечах у лысеющего Льва.

Последним пунктом нашей развлекательной программы было посещение супермаркета. Сначала автобус петлял по неприступным горам с крутыми обрывами и бездонными пропастями. Тетки в хвосте верещали, бабушка грудного младенца с первого сиденья приняла лошадиную дозу снотворного и захрапела как прапорщик. Юная пара молодоженов из соседнего отеля слилась в чавкающем поцелуе.

Лев рассказывал о своих загранкомандировках. Он побывал не только в Стокгольме, но и в экзотическом Вьетнаме и в Южно-Африканской Республике. Впрочем, допускаю, что он врал, но так или иначе его басни отвлекали меня от созерцания бездн.

Наконец автобус остановился у высокого круглого строения, нового и чистого, однако закрытого и с темными окнами. Мурзя вылезла и велела всем покинуть автобус, ибо это и есть конечная цель нашего пути – супермаркет!

Притихшие туристы вышли, озираясь на окружающие скалы. Бабку решено было оставить, потому как разбудить не представлялось возможным. Только ее храп разрезал окружающую тишину грозными раскатами.

– Дама не будет покупать золото? – хмуро поинтересовалась Мурзя у молодой мамаши.

– У дамы все равно нет денег, – сурово ответила та.

Мурзя вздохнула и нажала черную пимпу звонка в магазин. Раздались ласковые переливы, из недр строения что-то быстро ответили по-турецки, и в следующий миг случилось волшебство. Заиграла, запела радостная мелодия, распахнулись тяжелые двери, в одно мгновение загорелся во всем здании свет, и оно замигало окнами, завеселилось, приветливо раскрывая богатые щедрые объятья навстречу потенциальным покупателям, окончательно обалдевшим от такого чуда. Выбежал суетливый грузный турок, начал кланяться, простирать руки навстречу и приговаривать:

– Прошу вас, прошу вас…

Увидел младенчика на руках у грозной мамаши, умилился и попытался пощекотать ему живот. Младенчик выпучил глаза, скукожился, как печеное яблоко, и пронзительно заверещал.

– Вах! – резво отпрыгнул турок. – Не буду, не буду…

Тут он обратил внимание на Гришку.

– Какой мальчик! – немедленно расцвел в темной морщинистой улыбке. – На втором этаже детские курточки, хорошие кожаные курточки. Лучшие кожаные курточки в городе!

Я на всякий случай взяла Гришку за руку и поискала глазами Льва. Тот недовольно теребил барсетку чуть поодаль.

– Не отставайте, – помахала ему Мурзя, – заходим организованно, идем все вместе. Сначала золото, потом кожа и дубленки.

– Я не хочу дубленку, – взмолилась юная жена, прижимаясь к тонкому, не менее юному мужу.

– И золото не хочешь? – грозно сказала Мурзя.

– Это не музей, это магазин, проходите господа, – меж тем старался турок, пропуская туристов внутрь.

Тяжелые двери за нами закрылись.

Я в первый раз видела супермаркет, где за группой покупателей тщательно запирались замки. Похоже, больше клиентов здесь не ждали, что и понятно, ибо только безумец будет целый час взбираться по высоким горам в лавку, чтобы приобрести турецкую кожаную куртку или пару золотых серег с сомнительной пробой.

Сначала нас взяли в оборот служащие ювелирного. Но при мне только высокий мужик в шляпе и мнущихся парусиновых брюках купил позолоченные часы без цифр. Худого безусого молодожена юная супруга увела за руку от знойной девушки за прилавком с цепочками.

Когда стало ясно, что финансовые возможности туристов в этом отделе исчерпаны, нас повели на второй этаж. Гришка боязливо притих, глядя на усатых продавцов с мохнатыми руками. Мне и самой они напомнили иллюстрацию к поэме про Бармалея Чуковского, где кровожадный разбойник разводит под пальмой костер, собираясь жарить непослушных детишек, а что уж там говорить о пятилетнем ребенке. Лев надел солнцезащитные очки, чтобы не видно было его глаз и некуда было подобострастно заглядывать приставучим продавцам.

Но отбиться от их атак было не так-то легко. Через три минуты я обнаружила своего ребенка одетым в девчачью дубленку с вышивкой ласково-персикового цвета.

– Мама, мне нравится эта шубка, – сказал Гришка, пытаясь вытащить ладошку из длинных не по росту рукавов.

– Гриша, это для девочек, – прошипела я.

– Ну и что, мне нравится, – упрямо сказал малыш. – Я буду девочкой.

– Что? – я стащила с ребенка персиковый ужас. – Немедленно уезжаем! Прочь отсюда, турецкие метаморфозы меня пугают.

– Эта юбочка очень подойдет вашей жене, – вцепился в Льва брюнет с золотым зубом.

– Я не женат, у меня мама… – начал было Лев.

– Смотрите, как хорошо будет вашей маме в нашей юбочке, – брюнет прилепил мне на попу нечто короткое с широким стеганым ремнем и массивной пряжкой.

– Я не его мама, – возмутилась я, брезгливо отстраняясь от навязчивого продавца, – я мама вон того маленького мальчика в девчачьей дубленке.

В углу громкие тетки воодушевленно мерили мешковатые кожаные куртки, молчаливая мама пыталась отцепить ручки своего ребенка от каракулевой шубы: «Брось каку!»

Через полчаса нас выпустили на волю. В закрытом автобусе металась проснувшаяся бабушка.

Мурзя обвела неторопливым взглядом туристическую группу. Половине из заключенных супермаркета все-таки удалось всучить товар.

– Сейчас наш внимательный водитель отвезет вас в отели, – ласково сказала Мурзя. – Можете спокойно отдыхать дальше, только не забудьте оставить чаевые в железной тарелочке возле руля.

Глава 25

Ворона возвращается

Самое большое развлечение в семейных отелях – вечерние игрища аниматоров. Отдыхающие – благодарные зрители, они готовы смеяться над самыми незатейливыми шутками и самыми ординарными ситуациями. В нашем отеле представление для взрослых начинается в десять, когда стемнеет, а до этого на сцене развлекают детей – устраивают танцы и конкурсы, в которых маленькие туристы, рассказав нескладный стишок, могут запросто получить в подарок плюшевого миху или надувную жирафу.

– Когда я была маленькая, у меня была такая жирафа, – вздохнула я, глядя на приз, ожидающий победителя конкурса в углу сцены.

– У меня тоже, – улыбнулся Лев, поправляя очки.

– Ее привез из командировки папа, – добавила Лина Моисеевна, мама Льва. – Левушкин папа ездил в заграничные командировки, – пояснила она мне доверительно.

– Кто правильно ответит на три вопроса про Турцию, получит веселого жирафика! – радостно возгласила разрисованная под пирата болгарская девушка-аниматор, которая здесь исполняет роль русскоговорящего конферансье.

Детки загалдели, потянули ручки вперед, а некоторые даже вскочили с дощатых лавок и побежали на сцену.

– Гриша, ну выйди… – ущипнула я легонько сына за бочок.

– Ну, мама… – нахмурился Гришка.

– А я так хочу жирафика… – попыталась я пробудить в Гришке совесть.

– А можно с папой? – прокричал с первого ряда толстенький мальчик лет семи в полосатой майке и белой малышачьей панаме.

– Конечно! Вопросы будут непростые, поэтому, дорогие мамы и папы, если вы хотите помочь своим детям, – милости просим на сцену!

Возникла суета, грузные, разомлевшие за день отдыхающие полезли через ряды скамеек, неуклюже поднимая обгоревшие на солнце ноги и глупо, по-детски улыбаясь.

– Пойдем, – шепнул Лев Гришке, – я тебе помогу. Я знаю про Турцию все.

Гришка недоверчиво посмотрел на нового знакомого, потом перевел взгляд на сцену, где уже толпились вожделеющие жирафа. Было ясно, что ему очень хочется туда, где будут разыгрывать приз, где он будет в центре внимания, куда все будут смотреть и хлопать победителю, но боязно.

– Пойдем, – тянул Лев, – мы выиграем, вот увидишь!

Гришка нерешительно поднялся, Лев крепко взял его за ручку, и они направились к сцене.

– Левушка так любит детей, – проворковала мне на ухо Лина Моисеевна, щекоча щеку старческими буклями, – я так ждала внуков…

– А ваш сын женат? – осторожно, дабы мой вопрос не был истолкован неверно, поинтересовалась я.

– Был, – вздохнула она, – на продавщице. Я была против. Но он же такой самостоятельный… А потом она нас покинула.

– Развелись?

– Нет, она разбилась на мотоцикле. Она была такая… невыдержанная.

Она сказала это так просто, без эмоций, что мне стало страшно. Вот так живешь, загораешь, рассматриваешь пиратские развалины, злишься на мужа и ругаешься на детей, а в это время совсем рядом настоящее горе и потери. Я представила себе жену Льва, длинноволосую разбитную девицу, которая ходит в кожаных штанах, пьет пиво из банки и изводит ворчливую Лину Моисеевну своими представлениями о добре и зле. А потом погибает, врезавшись на полном ходу в «Икарус» или перевернувшись на крутом повороте, и мотоцикл по инерции летит по шершавому асфальту уже на боку. И ее рыжие волосы, слипшиеся от крови, и остановившиеся глаза, и сломанные почерневшие ногти потом преследовали ужасным видением несчастного Льва.

– Как она погибла? – почему-то спросила я.

– Врезалась в автобус, – вздохнула Лина Моисеевна. – Это показывали по телевизору. Она была красивая. Рыжеволосая, как принцесса Савская…

– Как называется столица Турции? – послышался со сцены первый вопрос.

– Стамбул! Анкара! Анталья! – закричали дети, прыгая и поднимая руки.

– Правильный ответ – Анкара! – захлопала в ладоши ведущая и вывела в центр толстого мальчика в панаме. – Ты ответил первым, как тебя зовут?

– Максимка… – потупил глазки мальчик.

– Ура Максимке! – провозгласила ведущая, заиграла труба, и все захлопали.

Гришка со Львом скромно стояли в последних рядах конкурсантов. Кажется, Гришка был готов расплакаться.

– А как называется главный праздник Турции? – хитро спросила девушка.

– День независимости, – сразу ответил папа толстого мальчика и приветливо помахал толстой маме, которая «болела» за своих на лавке.

Новый шквал аплодисментов и поздравительная труба семейству толстых.

– А теперь самый сложный вопрос! Кто такой Сулейман Завоеватель?

Дети притихли, по рядам зрителей пробежал рокот неодобрения. Исторические познания о турецкой земле не входят в обязательную программу европейских школ.

– Сулейман Завоеватель родился в понедельник 27 апреля 1495 года по христианскому календарю, или в 925 – по мусульманскому, – послышался тихий голос Льва. – В Трабзоне. Его матерью была гаремная наложница Хафса, отцом – блестящий полководец и султан Селим I, который вошел в историю под именем Селим Мрачный. Западные историки знают Сулеймана в основном как завоевателя, хотя на родине его почитают как просветителя и энциклопедически образованного человека. В Европе он покорил Родос, большую часть Греции, Венгрию и часть Австрийской империи. Поход против Австрии привел Сулеймана к Вене. Всего в период правления Сулейман предпринял тринадцать военных походов. Во время последнего и умер в возрасте семидесяти двух лет от остановки сердца.

Сначала воцарилась полная тишина. Потом раздались одинокие хлопки с мест, и через минуту уже аплодировали все, включая детей и охранника, который из любопытства подошел к забору, отделяющему пляж от летнего театра.

– Я знала, что так будет, – с нескрываемой гордостью сообщила Лина Моисеевна, яростно хлопая в ладоши. – Лев – профессор, историк. Он вам разве не говорил? – И, понизив голос, добавила: – Его даже пригласили читать лекции в Бостон со следующего семестра.


Когда Гришке вручали жирафа, он весь дрожал от возбуждения. Жираф был огромный, ростом с самого Гришку, а шея была такая толстая, что ребячьи ручки еле сходились в объятьях. У меня на глаза навернулись слезы.

Детская память – странная штука, порой она выхватывает из прошлого неожиданные картинки и прячет в закрома, чтобы потом, через много лет показать и определить взрослые поступки. Может быть, Гришка запомнит этот момент как свою первую настоящую победу и потом, будучи уже взрослым, красивым и умным (а каким же еще будет мой сын?) не побоится быть первым.


К концу капустника для взрослых Гришка уснул, положив мне голову на колени. Толстый оранжевый жираф свадебным генералом сидел слева от меня и бесстрастно взирал на сцену. Справа шептала историю своей жизни Лина Моисеевна, рядом скучал Лев. Надо сказать, что рассказ о буднях жены дипломата немало утомил меня. И постепенно я перестала кивать в ответ, а потом и вовсе – слушать. Снова я включилась в ее монолог на фразе «Левушка ужасно боялся тараканов и однажды описался от страха».

Представление закончилось, аниматоры кланялись, взявшись за руки. Лев предложил помощь – отнести Гришку в номер. Так как мне предстояло волочь еще и жирафа, то я согласилась.

Лев положил Гришку на кровать, я аккуратно сняла малышу сандалии и укрыла его большим пляжным полотенцем. Жираф стоял на тумбочке и многозначительно щурился.

– Прогуляемся? – спросил Лев. – Или ты устала?

Спать не хотелось. За стеклянной балконной дверью дышала негой теплая южная ночь, и полная луна, похожая на круг свежего дырчатого «Эдама», навевала мысли о еде.

– Кажется, кафе еще работает? – предположила я.

– До двенадцати должно работать, – подтвердил Лев.

– Тогда я, пожалуй, чего-нибудь бы съела.

Почти все столики у бассейна были заняты немецкими пенсионерами. Облачившись в белые футболки и кремовые шорты, они собирались за столиками человек по восемь, курили, пили полупрозрачное местное пиво и громко разговаривали.

– Интересно, о чем они говорят? – сказала я, поглаживая бокал с холодным белым. – Например, вон та дама в кепке. Почему она так ржет?

– Она рассказывает, как ее любимая такса укусила за задницу второго мужа ее дочери, – усмехнулся Лев, луща фисташку.

– А ты откуда знаешь?

– Я говорю по-немецки, – ответил он, предлагая мне горсть орешков.

– А это правда, что ты профессор? – спросила я, выбирая у него на ладони орешки побольше.

– Правда, – улыбнулся он. – Это тебе мама рассказала?

– Да, Лина Моисеевна тебя очень любит.

– Я ее тоже очень люблю. А вот отец не вынес груза такой большой любви – сбежал.

– Твои родители развелись?

– Да, когда мне было двадцать пять лет. Отец сказал, что они берегли мою психику и не хотели оформлять развод раньше, хотя и могли. А я с десяти лет знал, что у отца есть любовница. Мы с ней дружили, она жила этажом ниже. Красивая женщина, даже сейчас. Отец перенес вещи на этаж ниже и стал счастливым.

– А у тебя есть любовница? – вдруг спросила я.

– Ну, не любовница, а … как бы это сказать… подруга. Я не женат.

– Она красивая?

– Да, она высокая. – Лев посмотрел мне прямо в глаза, спокойно и ровно, без улыбки и какой бы то ни было неловкости. – Она немка. Работает в московском посольстве.

– Ах, вот почему ты знаешь немецкий, – разочарованно сказала я.

– Немецкий я знаю потому, что закончил языковую школу. Мама считала, что хороший еврейский мальчик должен играть на скрипке, говорить на иностранных языках и хорошо кушать. Я играю на скрипке, фортепиано и гитаре, говорю на трех языках и я толстый. Таков результат маминых стараний.

– Ну, положим, ты не толстый.

– Толстый, толстый, я знаю… – махнул рукой Лев. – Тебе принести еще вина или пива?

– Лучше орешков. Или даже пиццы, если там еще что-то осталось.


Вдалеке качался на тихих волнах кораблик со спущенным парусом. Пляжный охранник скрылся в сторожевой будке и выключил там свет. Песок был прохладный и ласкал теплую кожу. Из соседнего отеля, позиционировавшего себя как молодежный, доносились призывные мелодии «Турецкой ночи».

Мы со Львом лежали на песке и молча смотрели на небо. Мягкий свет луны окутывал мои мысли легким саваном истомы. Позабытое ощущение, что может случиться нечто странное, неожиданное, не вписывающееся в планы, защекотало душу, заволновало и приятным теплом растеклось по телу.

Было что-то загадочное в красоте юной ночи, в прохладном песке, и даже в самом Льве, который был так непохож на меня, на моих друзей и на моего мужа Антона. Было что-то романтическое в том, что он – профессор, что понимает немецкую речь, что совсем скоро будет читать лекции в далеком Бостоне и что знает историю кровожадного турецкого паши как свою собственную жизнь. Не обладая откровенной сексуальной привлекательностью, Лев подкупал добротой и умом, спокойствием и внутренней надежностью. «Интересно, – пришло мне в голову, – какой он любовник?»

Лев приподнялся на локте, посмотрел мне в глаза сквозь сумрак ночи и медленно и нежно провел рукой по моей щеке…


В голове было пусто и приятно.

Я и ни о чем не думала. Совсем. Не было сожалений, не было обид, не было страха и разочарования. Я давно уже знаю, что лучше всего заниматься любовью с умным человеком. Не с красивым, не с сексуальным, и не важно, с юным или не очень, главное – с умным. Единственное, чем может испортить умный интеллигентный человек любовное приключение, так это вопросом: «Можно, я тебя поцелую?»

Вспомнился Антон. Однако не появилось стыда или угрызений совести, а мысль о похождениях мужа по-прежнему была неприятной. Забавно устроен человек: собственная измена не кажется таким же нехорошим поступком, как измена партнера.

Потом почему-то вспомнилось детство, бабушка и дачные гладиолусы у крыльца.

– Когда я была маленькой, бабушка пугала меня луной, – сказала я. – Грозила, что если не буду слушаться, то луна спустится ночью и заберет меня к себе. И там никого не будет и ничего – только желтый холодный шар, по которому я буду ходить и смотреть на землю, где все радуются, слушаются родителей и смотрят передачу «Спокойной ночи, малыши!».

– А может быть, там кто-то сейчас ходит, – засмеялся кудахтающим смехом Лев, – по шару, вкруговую. И смотрит на землю, где все радуются и занимаются любовью.

– Все?

– Все-все. Сейчас все занимаются любовью…

В темноте были видны очертания его головы, всклокоченные волосы и широкие покатые плечи.


На завтрак был омлет с длинными подвернувшимися языками жареной колбасы. Гришка потребовал взять жирафа с собой и теперь сидел счастливый, водрузив пятнистого надувного монстра на стул рядом с собой.

– Мама, он хочет есть, – констатировал Гришка.

– Пусть ест баклажаны из моей тарелки, – предложила я, размазывая соус по баклажанным ломтикам.

– Баклажаны – гадость, – скривился Гришка, – жирафы не едят баклажанов.

– Еще как едят! – сказала я.

– Маша! – послышался визгливый женский голос.

Я подняла голову. К нашему столику, улыбаясь, как чеширский кот, и задевая костлявыми бедрами стулья, пробивала дорогу худая облезлая от загара тетка в белом топе и шифоновой юбке.

Ее физиономия показалась мне смутно знакомой.

– Маша! – Тетка остановилась возле нашего стола. – Ты меня не узнаешь?

– Зрасьте, тетя Аля, – поздоровался Гришка.

И меня осенило – лахудра! Аля из Германии. Московская подруга Катькиных друзей, которые поют под гитару. Драная кошка, испортившая мне жизнь.

– А я еще вчера вас заметила, – захлебывалась от неуемной радости она. – Кирюша, поди сюда! Это точно Маша!

Пока я соображала, как мне себя вести, за спиной у лахудры возник низенький коренастый мужик с кавалеристскими усами и серым носом.

– Машенька, я так часто тебя вспоминала. Ты мне так понравилась там, в Германии. Даже хотела найти твой телефон и позвонить. Я узнала, что ты работаешь в журнале. Я хотела попросить совета… Ну, что теперь об этом… Маша, познакомься, это Кирюша.

Кирюша протянул мозолистую руку и оскалился.

– Маша, – холодно представилась я.

– Мы с Кирюшей поженимся в сентябре, – понизив голос, сообщила лахудра. – У меня такие перемены в жизни, такие перемены… Кирюша, неси сюда наши приборы. Мы присоединимся, ты не против?

И тут я все поняла. Кавалерист с усами – ее новый принц, о котором писала Катька. Значит, Антон… Дальше думать я побоялась, просто улыбнулась мило, насколько могла сыграть, и сделала широкий жест:

– Конечно, Аленька, присоединяйтесь. Я буду рада.

На столе, подпрыгнув на бумажной салфетке, задрожал в ритм «Калинки» мой мобильный телефон.

– Это папа, – уверенно сказал Гришка.

Призрак дохлой вороны расправил крылья, отряхнулся и каркнул, щелкнув темным клювом.

– Минутку, это Антон, – извинилась я и нажала зеленую кнопочку.

– Маша? – донеслось через километры. – Маша, это я.

Я молчала. Аля с Кирюшей носили тарелки на наш стол, занимая его все больше и больше, внедряясь в наш мир, откусывая от него пространство.

– Мама, я тебя люблю, – проговорил Гришка, внимательно глядя на меня глубокими карими глазами.

– Я знаю, – беззвучно кивнула я.

– Нет, ты не знаешь, – покачал головой сын. – Я тебя очень-очень сильно люблю.

– Маша! – кричал обеспокоено Антон. – Я тебя не слышу! Машенька, я тебя совсем не слышу…

– Да-да… – прокашлялась я в трубку под пытливым Гришкиным взглядом. – Я здесь, я тебя слышу…

– Маша, я хочу сказать, что я тебя люблю!

Призрак дохлой вороны переглянулся с пятнистым жирафом, и оба замерли выжидающе: что теперь-то? Как теперь?

– Я… мы… – промямлила я. И добавила, чтобы хоть что-то сказать: – Мы возвращаемся в понедельник, рано утром…


на главную | моя полка | | Изменяю по средам |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 13
Средний рейтинг 5.0 из 5



Оцените эту книгу