Книга: Отшельник бонус

БОНУС. ОТШЕЛЬНИК

Я обладал тобой, как в сновиденьи, 

И был царем — до мига пробужденья.

(с) Уильям Шекспир

Я отпустил ее? Нееет. Отпускать – это не то слово. Я ее оторвал от себя с кусками своего мяса, сухожилий, обрывками оголенных нервов. И стоял там у окна, истекая кровью, потому что выковыривал ее из своей грудной клетки голыми руками, разодрал плоть, обхватил пальцами дико пульсирующее сердце, наполненное ею, и вышвырнул в распахнутое окно. Думаете, это было просто? Вам когда-нибудь приходили в голову мысли о суициде? Неважно какие? Пусть даже просто мимолетные? Что они вызывают… вот эти жуткие мысли о собственной смерти от своих же рук? Панику? Ужас? Боль?

Считаете, самоубийца решается на этот шаг спонтанно? Нееет! Этому предшествуют месяцы боли, взвешивание всех плюсов и минусов, попытки себя уговорить, прислушаться к уговорам других, справиться с дикой агонией, найти причины остаться в живых, смысл этой самой жизни. Пресловутый и воспетый всеми психиатрами, считающими, что его можно отыскать во всем, стоит лишь захотеть. Грязная ложь, призванная обчистить ваши карманы и накормить вас пилюлями. За которые фармацевтические компании будут класть себе монетки в карманы чистеньких пиджаков и отутюженных рубашек. Иногда он исчезает этот смысл и нет его, сука, больше ни в чем. Весь мир изменяет цвет на черно-серый, даже солнце кажется тусклым, как с негатива. Вот тогда смерть представляется каким-то сказочным избавлением от панической тоски по тому, чего никогда не случится.

Но это все не то… я не покончил жизнь самоубийством, отпустив ее. Потому что самоубийство – это слишком просто и трусливо. А я любил ощутить всю меру боли, монстра надо наказать за то, что посмел мечтать о слишком многом и тянуть свои лапы к свету. Все было намного хуже, я перебил себе хребет, вывернул себя наизнанку раздробленными костями и остался жить вот в этом несовместимом с жизнью состоянии. Без кожного покрова, с оголенными проводами нервов под обугленным от ожогов мясом. Больно? Да, мне больно, но, оказывается, в этом и был весь смысл – болеть ею.

Понять, что я ничтожный червь, недостойный ползать и извиваться у ее ног обычным куском дерьма.

Я сделал этот первый шаг в самое пекло - приехал к ней домой. Словно вошел в иной мир и увидел его ее глазами. Чистыми, не замутненными грязью, ложью и лицемерием. Глазами, умеющими смотреть на мир с состраданием и любовью. Это как чудовищное откровение – вдруг увидеть то, чего у тебя никогда не было, и понять, что значит истинное и абсолютное обожание матери своего ребенка, что значит фанатично ценить свою семью, даже если она тебе не дала ничего кроме куска хлеба, стакана воды и ЛЮБВИ. Именно так. Заглавными буквами. Все блага мира меркли перед этим несметным богатством – быть кому-то нужным и, да, быть чьим-то смыслом жизни. Тем самым, который я с кровью и мясом отдал этой худенькой, поседевшей и осунувшейся женщине, похоронившей сына.

Я, как самая грязная тварь, выползшая на свет, начала щуриться и верить, что не так уж она и отвратительна, если солнце и ее греет. А потом вдруг понял, что я и Надя – это два разных мира, и я не имею никакого права тащить ее за собой в мою липкую и вонючую реальность. Смотрел ее фотографии, где она такая юная, чистая… где она, в жизни до меня, искренне смеется, радуется просто тому, что живет, а перед глазами стоит ее заплаканное лицо с неизгладимой грустью в огромных глазах. И я вдруг понял… понял, что готов сдохнуть, лишь бы она улыбалась и была счастливой… даже не со мной. Хочу знать, что солнечная девочка больше никогда не заплачет. А я… я без нее сколько смогу, столько и проживу, просуществую, проползаю в своей тьме наощупь. Ведь у меня света больше не будет.

Самое сложное было не отпустить ее, а заставить поверить, что я ее использовал, заставить поверить, что я и есть то самое чудовище из ее кошмаров, которое обглодало ее душу. Слышать ее рыдания, мольбы и проклятия и не ответить на них. Молчать и проклинать себя. Но я верил, что душа Нади исцелится. Она еще не успела испачкаться и испортиться из-за меня. К ней не пристало ни одно пятно от моих лап, которыми я осквернял ее чистоту и марал ее сердце. Она сможет. Моя девочка очень сильная, и я, скорее всего, ей и на хрен не нужен.

Когда она кричала и звала меня, я делал то же, что когда-то делал после очередного ухода отца из дома – я срезал кожу на запястье. Ровными полосками сдирал ее, и эта боль все равно не могла заглушить ту, что причинял ее уход. Оказывается, остаться одному в своей замогильной клетке было до дикости страшно… ведь я успел поверить, что и у монстров есть шанс стать человеком.

Там у окна, когда она посмотрела мне в глаза своим дождливым небом, затекающим каплями слез, я пригвоздил ножом к подоконнику ту руку, что хотела дернуть ручку и распахнуть его настежь, чтобы я, жалкий и ничтожный слабак, не заорал ее имя и не позвал обратно, чтобы не упасть перед ней на колени, не вцепиться в ее ноги и не рычать, как безумный: «не пущу… будь оно все проклято – не пущу!». Но ведь тогда все мои чувства к ней не более, чем мой личный эгоизм… а я боготворил солнечную девочку так, как люди не боготворят святых. Я мечтал для нее, о ней. Представлял ее свободной, загибался от боли, но не смел даже подумать о том, чтобы лишить свободы снова.

Уехала к озеру, где мы так часто гуляли верхом. Бросила машину и, скинув туфли, пошла к воде. Это был один из тех дней, когда меня накрывало воспоминаниями, когда уносило в наше прошлое, и я не могла контролировать этот водоворот сумасшедшего желания вернуться туда. Пусть ненадолго. Пусть на какие-то мгновения, минуты, часы. И тогда мне хотелось остаться одной, точнее, хотелось остаться наедине с НИМ в моем прошлом. Там, где все было так просто, привычно, так невероятно болезненно прекрасно. Когда мои мысли читаются им на подсознательном уровне, а я угадываю, о чем он думает, лишь по оттенку его глаз. Я все еще их сравнивала. Иногда так беспощадно, что мне хотелось орать от разочарования.

Ветер треплет мне волосы, играясь ими, подбрасывая, словно впивается в них пальцами, и я, закрыв глаза, вспоминала, как много лет назад он привез меня сюда…привез, когда я очнулась от комы и не помнила нашего прошлого, как и он сейчас. Наверное, только в сравнении можно понять боль кого-то другого. В сравнении с собственной болью. Как же часто я вспоминала именно эти дни, когда он смотрел на меня с таким же разочарованием и отчаянием, как я на него.

«- Нет, я не боюсь тебя, Николас. Я просто хочу уехать. У меня болит голова. 

Он усмехнулся. 

- Раньше ты никогда не лгала. 

- Я не знаю, кем я была раньше. 

- Я помогу вспомнить. 

- Не нужно, я сама. 

Он сделал еще один шаг в мою сторону, и я бросилась к коню, вскочила в седло и пришпорила Люцифера. Он догнал меня через несколько секунд. Поравнялся со мной. 

- От кого ты бежишь, Марианна? От меня или от себя? 

Я резко повернулась к нему. 

- Я не помню, кто ты. Я не помню, что между нами было. Ты сказал, что мы были врагами, почему я должна тебе доверять? 

Он взял поводья Люцифера и заставил его идти медленнее. 

- Мы не были врагами… 

Господи… пожалуйста… не нужно продолжать. 

- Люцифера тебе подарил я. Мы были… 

- Я не хочу этого знать!»

Словно вчера. Словно вживую вижу его глаза, подернутые дымкой ярости и бессилия. Я часто думала о том, сколько боли он причинил мне, но еще чаще я думала о том, сколько боли ему причинила я. Да, я. Иногда не намеренно, а иногда специально, потому что я всегда знала, куда бить. Единственная, кто знал все болевые точки и знал, куда следует колоть так, чтоб насмерть, чтоб истекал кровью. Потому что Ник доверял мне настолько, что позволил видеть свои слабые места, видеть, где болит сильнее всего, знать, где прячется его смерть. Нет. Я не жалела его никогда. Как и он меня. Мы причинили друг другу страдания в равной степени. И нельзя сказать, кто больше, а кто меньше. Иногда он выдерживал от меня то, что я, наверное, не смогла бы…Необязательно бить физически, чтобы твой противник вытирал тыльной стороной ладони кровь с лица или держался руками за развороченную грудную клетку.

Сейчас у меня было много времени, чтобы вспоминать. Когда ждешь, то пытаешься заполнить минуты ожидания. Перебирать собственную жизнь, как страницы книги, которую вроде бы знаешь наизусть и в тот же момент, перечитывая некоторые главы, вдруг начинаешь их видеть совсем по-другому. Слова, жесты, поступки обретают какой-то совершенно противоположный смысл, и хочется швырнуть книгу и закричать, зажимая уши руками потому что все, что говорила сама, звучит в голове болезненными ударами и выкручивает нервы…Ты вдруг осознала, что все это время читала именно этот кусок на каком-то другом языке. Я ЕГО читала как-то иначе. В те моменты своих сравнений…когда убивала нас обоих неприятием и поисками истины среди лжи самой себе. Как и тот день на берегу озера недалеко от ипподрома. День, который сплелся с теми счастливыми днями, когда мой муж дрался насмерть с самим собой за право обладать мною. ДА! Сейчас я понимаю, какими счастливыми были те дни. Какими счастливыми были мы с ним. Я – С НИМ. Не важно, с каким. Прошлым. Настоящим. Просто с ним. Истинную ценность мгновениям понимаешь лишь тогда, когда они ушли безвозвратно. И я снова там…на берегу озера всматриваюсь в две синевы: воды и неба. Но они проигрывают другой синеве, которая, как самая непредсказуемая стихия, меняет свои оттенки для меня одной.

«- Где ты? – вспышкой в голове, заставляя на секунду забыть, зачем приехала сюда. Заставляя отвлечься на требовательное, нетерпеливое вторжение. Словно почувствовал, что я думаю о нем, – Почему телефон отключен?

- Захотела побыть одна.

- Я не спросил, чего ты хотела, я спросил где ты?

- Дышу свежим воздухом.

- Покажи мне, где ты, и дыши дальше».

Вздохнула и устремила взгляд на воду, на песок, в котором утопают босые ноги, а сердце почему-то забилось намного быстрее только от осознания, что он искал меня, что вот так бесцеремонно взрывает мои мысли на расстоянии. Наверное, я показала намного больше, чем просто блестящую на солнце воду или качающиеся от ветра деревья. Наверное, я показала и собственные желания, свои воспоминания картинками, свою тоску по нему и мое лживое «захотела побыть одна»… в него не поверили. Потому что не прошло и десяти минут, как я услышала топот копыт. Обернулась, прикрывая глаза от солнца, и гул собственного сердцебиения заглушил шум ветра.

Черный, лоснящийся Люцифер, скачущий во весь опор, управляемый самим дьяволом. Красиво настолько, что я невольно прижимаю руку к груди, продолжая вглядываться в быстро приближающегося всадника. С ума сойти. Он же был за сотни километров отсюда, с немцами или с французами. Как? Так быстро? Впрочем, странно задавать подобные вопросы, когда твой муж – нейтрал, что и является синонимом того самого дьявола. Я даже не могу сказать, кого нужно бояться больше.

Но мысли таят, исчезают, испаряются, ведь всадник осаждает коня и замедляет ход. Черная рубашка трепещет на ветру, как и его растрепанные волосы, а у меня дух захватывает от этого зрелища и от того, что приехал. Просто взял, все бросил и приехал средь бела дня, бросив свои дела, партнеров, только потому что захотел меня увидеть? Разве это возможно? С этим Ником?

Ближе и ближе ко мне, осаждая нетерпеливого Люцифера, который торопится меня поприветствовать, а я смотрю в синие глаза моего мужа и чувствую, как начинает еще сильнее биться сердце. Сделала пару шагов навстречу, невольно потрепав коня между ушей, когда тот склонил ко мне голову и ткнулся мордой в щеку.

***

Иногда мне начинало её не хватать настолько сильно, что в груди начинало колоть острой болью, а в горле перехватывало от невозможности сделать очередной вздох. Нет, я всегда ощущал её отсутствие так явно, будто со всей силы врезался в стену из…пустоты. И пролетал сквозь неё куда-то вниз, расщепляясь на атомы. Без Марианны. Просто набор бесполезных атомов, хаотично беснующихся в пространстве. С ней же? С ней я был живым. Всегда. Живым настолько, что иногда эта зависимость пугала нас самом деле.

Вот и сейчас, придя домой и не найдя её, перестав ощущать её поблизости, первым делом захотел разнести к чертям всё вокруг себя. Открытие, которое сделал относительно недавно: меня раздражает абсолютно любой предмет, если Марианны нет рядом. Всё кажется ненужным, лишним…или недостойным жизни. Здания, деревья, автомобили…люди. При нашей первой встрече она сказала мне, что я называл её своим личным наркотиком. А я был настолько самоуверен, что лишь посмеялся над этими словами. Что ж…острие иглы или красный порошок не вызывали и четверти той агонии, в которой ломало меня без Марианны.

Когда поймал отголоски её воспоминаний, остолбенел от собственных фантазий, взорвавшихся в голове. По телу дрожь возбуждения прошла, я и сам не понял, как очутился в конюшне возле коня, которого увидел в её сознании.

Нёсся вдоль кромки воды, не отрывая взгляда от хрупкой фигурки, остановившейся на берегу и обдаваемой порывами ветра. Впиваться пальцами в поводья, прислушиваясь к грохоту её сердца, стук которого заглушает топот копыт. Раскрывшись настолько, чтобы впитывать в себя её эмоции…и с трудом сдержать рык удовлетворения от понимания, что соскучился не я один, что удивлена…но всё же ждала меня.

Она осторожно подошла к коню, и я позволил себе несколько секунд смотреть на то, как треплет животное за ухо, как зарывается длинными тонкими пальчиками в иссиня-чёрную гриву. Несколько секунд на то, чтобы заставить себя медленно выдохнуть от её красоты, которая не переставала восхищать даже по истечении всего времени, что я был с ней. Подняла на меня взгляд, а меня передернуло от желания губы её на вкус попробовать. Когда прикусывает так греховно нижнюю, зная, что это сводит меня с ума.

Притянул Марианну к себе, впиваясь в её рот и подавляя стон наслаждения. Дорвавшийся до неё после нескольких часов голода. Изголодавшийся настолько, что, кажется, пальцы начали трястись. Вот здесь. В непосредственной близости от аромата моего безумия.

Силой воли принудить себя оторваться от неё и, приподняв за талию, посадить на Люцифера, придвинув вплотную к себе. И, мать вашу, попробуйте мне доказать, что может быть что-то лучше, чем ощущать её настолько близко. Кожа к коже. Ощущать, как её сердце в моей груди птицей бьется.

- Ну, что, поехали?

Шёпотом, пройдясь губами по мочке уха. И, не дожидаясь ответа, пришпорить коня.

***

Коснулся губами моих губ, склоняясь вниз и удерживая сильными пальцами одной руки поводья, а другой обхватывая мою шею и привлекая к себе. По телу прошла волна электрического тока. От легких покалываний по контуру рта, скулам, подбородку, вниз за прикосновениями к шее и ключицам, отдавая тянущей болью в низ живота. Потому что меня обдало жаром, взрывной волной от его тела, разгоряченного скачкой галопом, и таким сумасшедшим запахом его кожи и пота. Я вдруг поняла, что дико соскучилась…что вот эта попытка сбежать от самой себя опять обернулась моим проигрышем и его победой. Абсолютной. Безоговорочной.

Захотелось впиться пальцами ему в волосы и жадно целовать, кусая чувственные губы, царапая кожу на груди. Там, в распахнутом вороте шелковой рубашки, срывая пуговицы и касаясь жадными ладонями его идеального тела. Но Ник оторвался от моих губ и рывком подсадил в седло, впереди себя. Так быстро, что дух захватило, когда оказалась верхом на Люцифере.

Откинулась назад, чувствуя спиной его торс и закрывая глаза от наслаждения быть снова в его объятиях, ощущая, как сжал меня под ребрами сильной ладонью. Пришпорил коня, а мне не хотелось спрашивать, куда мы едем. Если честно, то мне было все равно. Куда угодно, если он со мной.

Мне болело… но я воспринял это как должное. Для меня она умерла много лет назад, когда я держал ее за ноги и обмочился от ужаса.

А потом в одну из бессонных ночей вдруг понял, что одиночество сводит меня с ума. Не помню, как оказался у приюта и забрал того пса. Самое смешное - я не мог его найти среди всех лающих существ, а он… он меня узнал. Хромоногий Лавруша и обгоревший Огинский составили прекрасную пару. По вечерам я выжирал коньяк, а он грыз свою кость рядом и иногда отбирал у меня бокал. Мы ругались, и я уступал ему, отдавал бокал и засыпал на диване, иногда прямо в туфлях. Во сне чувствовал, как мой пес стягивает их с меня. Иногда смотрел на него и вспоминал, как Надя гладила эту страшную морду и трепала за ушами. Я тогда ужасался ее поступку. Мне казалось, что после этого нужно непременно отмываться в хлорке и сжечь всю одежду.

Бывало, я все же не выдерживал и требовал сообщить мне - что она сейчас делает. Как и раньше. За ней постоянно следовали мои люди. Не потому что я следил за ней, а я боялся, что ей могут навредить.

У меня хватало врагов. Один Неверов чего стоил. Но ему мы с Марком приготовили западню, и он вот-вот должен был в нее попасться… Только вместо Неверова в западню попалась моя солнечная девочка.

Я сам себе не поверил, когда мне доложили, что она приехала к сгоревшему Багровому закату. Боль захлестнула с новой силой. Боль и злость какая-то неуправляемая. Я не хотел, чтоб она меня нашла. Запретил всем говорить - где я.

Но… я не знаю, какие дьявольские силы помогли ей меня найти. Даже Марик не сразу смог. Первые дни я валялся тут в одиночестве и не хотел видеть даже его. А ведь я ее почувствовал. Знаете, как собака чует хозяйку, сначала вскидывает голову, шевелит ушами, ведет носом, а потом вскакивает на все четыре лапы и несется как ошалелая. Так и я вскочил с дивана и бросился к окну при звуке подъезжающей машины.

Конь галопом понёсся по мокрому берегу, совсем рядом с линией воды, врезаясь коптами в мягкий песок. Ветер трепал волосы, чёрные локоны Марианны хлестали по моему лицу, обдавая ароматом ванили. С некоторых пор – самый мощный афродизиак. Запах, от которого у меня вставал мгновенно. Особенно когда она прижималась ко мне так тесно.

Снова склонился к её уху и медленно провёл по мочке языком, сильнее сдавливая руками её талию, сильнее впечатывая её в себя. В голове туманным маревом мысли-картинки…одна грязнее другой. И все только о ней. Только с ней.

Перекинул поводья в одну руку, а вторую положил на грудь, бурно вздымавшуюся под ладонью, мог бы – схватил бы сердце, стук которого в ушах гулом отдается, и стиснул бы в пальцах так, чтобы по мне одному только стучать могло.

- Я соскучился, малыш! - сжал грудь, прикусывая ухо, - Соскучился так, что разорвать хочу. Прямо здесь.

И это правда. Очередная инъекция наркотика попала в кровь с её поцелуем и будет выкорчевывать внутренности до тех пор, пока не утолит эту адскую жажду по её телу.

***

Чувствую его дыхание на затылке, и глаза закатываются от одной мысли, что он прикоснется ко мне, возьмет жадно, с голодом, яростно. Чувствую, как дрожит все тело в нетерпении и предвкушении.

Провел кончиком языка по мочке уха, и я закусила губу, ощущая неумолимую пульсацию там, внизу, где все горит еще до того, как он вообще прикоснулся ко мне. Прогнулась, запрокидывая голову, потираясь о его скользящий по раковине уха язык, начиная задыхаться от разбегающихся по наэлектризованной коже мурашек. Сжал мою грудь с мгновенно затвердевшими сосками, и с губ сорвался тихий стон, накрыла его ладонь своей ладонью, прижимая сильнее.

- И я соскучилась...до сумасшествия, - собственный голос показался чужим от нахлынувшего возбуждения. Потому что знаю, зачем приехал, чувствую его голод каждой порой своего тела, каждым вздохом. Он показывал его мне демонстративно, ни разу не скрывая и не маскируя, заставляя ощутить на себе в полной мере ядерным взрывом без подготовки и каких-то лишних нежностей. Предъявляя свои права снова и снова. Словно инстинктивно чувствуя, что именно в эти моменты я принадлежу ему целиком и полностью. Здесь и сейчас.

***

Зарычал, когда ноздрей коснулся терпкий аромат её возбуждения.

- Моя отзывчивая девочка!

Меня это никогда не перестанет сводить с ума. Эта её чувственность. К ней нельзя привыкнуть. Ею нельзя насытиться. Только желать всё дальше и глубже проверять грани этой самой чувственности. Открывать их для неё самой. И для себя. Дааа, мать её, я, охренеть как любил, ловить кончиками пальцев эхо её возбуждения.

Нашёл пальцами уже затвердевший сосок и сжал его. Она выгнулась, прижимаясь к моей ладони. Склонился к приоткрытому рту, демонстративно вбирая в себя её дыхание, и провёл по нему языком, дразня, чтобы тут же ворваться в тепло её рта, втягивая её губы и язык, покусывая их.

Рукой лихорадочно по её животу, спускаясь вниз. Прижать ладонь к её плоти через мягкую ткань платья, краем глаза следя за дорогой.

В ушах загудело от острого желания сорвать с неё эту тряпку и ворваться прямо на ходу, насадив её на себя. Прикусить язык, возвращаясь в реальность, туда, где меня ведёт от оного запаха её волос так, что кажется, сдохну, если не окажусь в ней в ближайшее время.

Вложил поводья в её руку и отстранился от припухших от моих укусов губ.

- Марианна, я хочу, чтобы ты следила за дорогой. Не отрывайся от неё! Ни на что. Понятно, малыш?

***

От звука его голоса кожа продолжает нагреваться, раскаляясь в напряженном ожидании ласки. Сжал пальцами сосок, и меня прострелило болезненно острым возбуждением, захотелось закричать от резкого наслаждения и требовательного желания получить больше. Пусть даст мне больше. Сейчас. От яростного поцелуя поплыло перед глазами, от вкуса его губ сводило скулы, словно я, как наркоман, безуспешно пытавшийся соскочить и продержавшийся рекордное количество дней в ломке, вдруг дорвалась до дико желанной дозы самого смертельного наркотика. Я знаю, что умру от передоза, и мне плевать, потому что сил терпеть больше нет. Сил ему сопротивляться и бороться с болезненной ломкой по нему. Ник жадно гладил мое тело, спускаясь к низу живота, касаясь ноющей, воспаленной, саднящей плоти через ткань платья. Спускался туда, где влажные кружева скользят по седлу, накрывая ладонью и сжимая. Невольно захотелось тереться о его пальцы, умоляя о ласке. Впала в прострацию от лихорадки нетерпения во всем теле. Почувствовала руками поводья и кивнула, даже не расслышав, что он говорит. От порочного желания отдаться ему здесь, немедленно, помутился рассудок.

***

Сдёрнул вниз корсаж платья, и втянул в себя воздух, когда взгляду открылась полуобнажённая соблазнительная грудь, и яркий контраст белоснежной плоти и чёрного кружева, нагло обтягивающего её. Провел пальцами по краю лифа, намеренно задевая твёрдую вершинку. Сильнее стискивая пальцами её ногу, когда Марианна заёрзала в моих руках. Резко зашипеть от неожиданности, когда маленькая чертовка коснулась ягодицами стоявшего колом члена.

- Твою мать, Марианна!

Тихими проклятьями про себя, пытаясь выровнять дыхание и вернуть ясность мыслям. Ни хрена. Только инстинкты. Только потребность взять своё и как можно скорее. Слышать, как кричит моё имя, сжимаясь вокруг моих пальцев…вокруг члена. Бл**ь!

Губами по открытому плечу, продолжая яростно терзать сосок. Марианна стонет, вскинув голову кверху и закрыв глаза, и намеренно больно впиваюсь клыками в бархатную кожу, отрезвляя болью не только её, но и себя.

- Не закрывай глаз, малыш! Сосредоточься на дороге

- Ромааа, - а меня прострелило острейшим оргазмом, и я принялся жадно вылизывать ее под собственные судороги, пока она не потекла мне на язык вслед за мной, заставляя рычать от удовольствия, судорожно сжимаясь в сладких спазмах наслаждения. Да, я рычал от ее оргазма громче, чем от своего собственного. Меня от него выкручивало и колотило крупной дрожью.

А под утро, обессиленная моими ласками, она обхватила мое лицо ладонями и прошептала:

- Я хочу быть твоей, Рома. Всегда. Всю жизнь хочу быть только твоей. Всегда, слышишь?

Я кивал и не мог сказать ни слова, зарываясь лицом в ее волосы и привлекая к себе на грудь. Ты и так моя, солнечная девочка. Оказывается, ты больше моя, чем я сам мог подумать. Ты – это я. Моя самая лучшая часть.

Просто я не знал, что ты есть… и что ты отыщешь меня среди моего мрака.

КОНЕЦ ЖИРНЕНЬКОГО БОНУСА