ГЛАВА 27

Тюрьма «Эвин». 06.29. Тюрьма «Эвин» выглядела как любая другая современная тюрьма – в хороший ли день, в пасмурный ли – серая, навевающая мрачные мысли, огороженная высокими стенами и уродливая.

Сегодня предрассветная полоска на востоке смотрелась необычно, свет солнца, еще не поднявшегося над горизонтом, был удивительного красного оттенка. Небо очистилось от плотных туч и облаков – впервые за последние несколько недель, – и хотя воздух оставался по-прежнему холодным, день обещал быть на редкость ясным. Никакого смога. Воздух хрустящий от мороза и прозрачный, какого не было уже много дней. Легкий ветерок разгонял дым от догоравших автомобилей и баррикад, напоминавших о вчерашних столкновениях между теперь законными «зелеными повязками» и поставленными вне закона сторонниками шаха и левыми, а также полицией и вооруженными силами, вечно находящимися у властей под подозрением, и еще дым от бесчисленных очагов, на которых готовили еду и у которых грелись миллионы тегеранцев.

Редкие пешеходы, проходившие мимо стен тюрьмы и ее огромных ворот, искореженных и сбитых с петель, мимо «зеленых повязок», лениво стоявших или сидевших развалившись у временных рогаток, перекрывавших вход, прятали глаза и ускоряли шаг. Машин на улице было мало. Очередной грузовик, набитый «стражами» и арестованными, скрежеща коробкой передач, остановился у главных ворот для короткого осмотра. Рогатку отодвинули, пропуская его, и тут же вернули на место. Внутри за стенами неожиданно громыхнул винтовочный залп. Снаружи «зеленые повязки» зевали и потягивались.

С восходом солнца с верхушек минаретов зазвучали голоса муэдзинов – в большинстве случаев эти голоса, записанные на кассету, транслировались громкоговорителями. И везде, где был слышен их призыв, правоверные бросали свои дела, поворачивались лицом к Мекке и опускались на колени для молитвы.

Джаред Бакраван остановил машину, немного не доехав до тюрьмы. Сейчас он вместе с шофером и остальными стоял на коленях и молился. Всю ночь он провел, пытаясь связаться со своими наиболее влиятельными друзьями и союзниками. Новость о незаконном аресте Пакнури и о его собственном незаконном вызове в суд разлетелась по всему базару. Все тут же пришли в негодование, но ни один не вызвался собрать тысячи базаари, чтобы провести акцию протеста, забастовку или закрыть базар. Советов ему надавали предостаточно: выразить протест лично Хомейни, выразить протест лично премьер-министру Базаргану, не ходить в суд, пойти в суд, но отказаться отвечать на вопросы, пойти и ответить на некоторые вопросы, пойти и ответить на все вопросы. «На все воля Аллаха», но никто не предложил отправиться в суд вместе с ним, даже его большой друг и один из наиболее известных адвокатов Тегерана, который поклялся, что будет гораздо больше пользы, если он от имени Бакравана встретится с судьями Верховного суда. Идти с ним не вызвался никто, кроме жены, сына и трех дочерей, молившихся сейчас позади него на своих ковриках для молитвы.

Он завершил молитву и поднялся на нетвердые нога. Шофер тут же начал сворачивать коврики. Джаред зябко поежился. Сегодня утром он оделся с большой тщательностью, на нем было толстое пальто, костюм и каракулевая шапка, но никаких колец или иных украшений.

– Я… отсюда я пройду пешком, – сказал он.

– Нет, Джаред, – начала его заплаканная жена, едва обращая внимание на звуки стрельбы вдалеке. – Тебе, конечно же, лучше прибыть туда так, как подобает лицу значительному. Разве ты не самый влиятельный базаари во всем Тегеране? Не пристало человеку твоего положения ходить пешком.

– Да-да, ты права. – Он сел на заднее сиденье машины, большого голубого «мерседеса», нового и содержавшегося в образцовом порядке. Его жена, дородная матрона, чью шикарную прическу скрывала чадра, которая покрывала и ее длинную шубу из бурой норки, села рядом с ним и взяла его под руку; ее косметика размазалась от постоянного плача. Его сын Мешанг тоже не мог сдержать слез. И его дочери, Шахразада среди них, все были в чадрах. – Да… да, ты права. Да проклянет Аллах этих революционеров!

– Не тревожься, отец, – сказала Шахразада. – Аллах защитит тебя, ведь «стражи революции» только выполняют приказы имама, и имам следует только повелениям Аллаха. – Ее голос был таким уверенным, но выглядела она настолько расстроенной, что Бакраван забыл сказать ей, чтобы она не называла Хомейни «имамом».

– Да, – подтвердил он, – разумеется, все это лишь ошибка.

– Али Киа поклялся на Коране, что премьер-министр Базарган положит конец всей этой нелепости, – сказала жена. – Он поклялся, что постарается встретиться с ним еще вечером. Распоряжения премьер-министра, наверное, уже в… уже там.

Вчера вечером Бакраван сказал Киа, что без Пакнури ни о какой ссуде не может идти и речи, а если потревожат и его самого, весь базар взбунтуется, и всякое финансирование правительства, Хомейни, мечетей и лично Али Киа будет прекращено.

– Али не подведет, – хмуро проговорил Бакраван. – Он не посмеет. Я слишком много знаю о них всех.

Автомобиль остановился у главных ворот тюрьмы. «Зеленые повязки» уставились на него безо всякого интереса. Джаред Бакраван собрал все свое мужество.

– Я недолго.

– Да охранит тебя Аллах. Мы подождем тебя… мы подождем здесь. – Жена поцеловала его, потом остальные, пролились новые слезы, и в следующее мгновение он стоял перед «зелеными повязками».

– Салам, – произнес он. – Я… я являюсь свидетелем на суде муллы Увари.

Начальник «стражей» взял его повестку, бросил на бумагу мимолетный взгляд, держа ее вверх ногами, и сунул одному из своих людей, который умел читать.

– Он с базара, – сообщил ему молодой человек. – Джаред Бакраван.

Начальник пожал плечами.

– Покажи ему, куда идти.

Молодой «страж» пошел вперед через разбитые ворота. Бакраван двинулся за ним следом, и когда рогатка закрылась за его спиной, большая часть его мужества оставила его. В тесном немощеном пространстве между стенами и основным зданием тюрьмы было темно и сыро. В воздухе стояла вонь. В восточной части охранники собрали вместе сотни мужчин, они сидели или лежали, сбившись в жалкие кучки и прижимаясь друг к другу от холода. Многие были в мундирах – офицеры. В западной части пространство оставалось свободным. Впереди оказались высокие ворота из железного прута, которые распахнулись, пропуская его. В комнате для ожидания он увидел десятки других людей, усталых и напуганных, сидевших на рядах скамеек, стоявших или просто расположившихся на полу; среди них были офицеры в мундирах, и Бакраван заметил одного полковника. Некоторых людей в комнате он знал в лицо: влиятельные бизнесмены, любимцы двора, администраторы, депутаты, но ни с кем из них не был знаком близко. Кто-то узнал его. Наступила внезапная тишина.

– Поживее, – раздраженно бросил молодой «страж». Лицо юноши было все изрыто оспинами. Он протолкался к письменному столу, за которым сидел измученный клерк. – Тут у нас еще один к его превосходительству мулле Увари.

Клерк взял его повестку и махнул Бакравану:

– Садитесь. Вас вызовут, когда понадобитесь.

– Салам, ваше превосходительство, – поздоровался Бакраван, шокированный его грубостью. – Когда это произойдет? Я должен был прийти сюда сразу после пе…

– На все воля Аллаха. Вас вызовут, когда вы понадобитесь, – повторил человек, жестом отсылая его прочь.

– Но я Джаред Бакраван с ба…

– Я умею читать, ага! – оборвал его человек еще более грубо. – Когда вы понадобитесь, вас позовут! Иран теперь исламское государство, где действует один закон для всех, а не один – для богатых, другой – для бедных.

Бакравана отпихнули другие люди, которых охранники подталкивали к столу. Слабея от ярости, он пробрался к стене. С одной стороны от него человек пользовался уже переполненным нужником, моча переливалась через край на пол. Несколько пар глаз внимательно рассматривали Бакравана. Несколько человек пробормотали: «Мир вам». Запах в комнате стоял отвратительный. Сердце гулко стучало в груди. Кто-то подвинулся на скамье, освобождая ему место, и он благодарно опустился на нее.

– Благословения Аллаха да пребудут с вами, ваши превосходительства.

– И с тобой, ага, – ответил один из людей на скамье. – Вы обвиняемый?

– Нет-нет, меня вызвали как свидетеля, – ответил он потрясенно.

– Ваше превосходительство выступает как свидетель перед муллой Увари?

– Да-да, именно так, ваше превосходительство. Кто он?

– Судья, революционный судья, – пробормотал его собеседник. Это был невысокий человек на середине шестого десятка, его лицо было более морщинистым, чем у Бакравана, волосы свалялись. Он нервно подергивался. – Похоже, никто здесь не знает, что происходит, или почему их вызвали, или кто такой Увари, только то, что его назначил аятолла и он правит суд от его имени.

Бакраван заглянул человеку в глаза, прочел в них ужас и ощутил еще больший страх.

– Ваше превосходительство тоже свидетель?

– Да-да, свидетель, хотя зачем они вызвали меня, простого управляющего из почтового отделения, я не знаю.

– Почта – дело очень важное. Возможно, им нужен ваш совет. Как вы думаете, нас здесь долго продержат?

– Иншаллах. Меня вызвали вчера после четвертой молитвы, и я сижу здесь с тех самых пор. Меня продержали всю ночь. Мы должны ждать, когда нас вызовут. Это единственный туалет, – добавил старик, показывая рукой на нужник. – Самая жуткая ночь в моей жизни, кошмарная. Ночью они… было много стрельбы. Говорят, расстреляли трех генералов и с десяток сотрудников САВАК.

– Пятьдесят или шестьдесят человек, – поправил старика его сосед с другой стороны, выходя из оцепенения. – Должно быть, ближе к шестидесяти. Все тюрьма забита людьми, как деревенский матрас – клопами. Все камеры заполнены. Два дня назад «зеленые повязки» разбили ворота, смяли охрану и затолкали их всех в подземелье, выпустили большинство узников на свободу, а потом начали заполнять камеры местными, – он еще больше понизил голос, – все камеры набиты битком, заключенных теперь больше, чем во времена шаха, да проклянет его Аллах за то, что он не… Каждый час «зеленые повязки» доставляют новых узников, федаин, моджахедин, Туде вперемешку с нами, невинными людьми, правоверными… – он заговорил еще тише, закатывая глаза и сверкая белками, – и добрыми людьми, которых вовсе не следовало бы трогать и… когда толпа ворвалась в тюрьму, они нашли здесь электрические щупы и кнуты… и столы для пыток, и… – В уголках его рта стала скапливаться пена. – … говорят, но… новые тюремщики их используют и… и, если вы сюда попали, ваше превосходительство, они вас уже не выпустят. – В маленьких глазках на опухшем лице появились слезы. – Еда ужасная, тюрьма ужасная, а… а у меня язвы в желудке, а этот клерк, сын собаки, он… он не хочет понять, что мне необходимо особое питание…

В дальнем конце комнаты с треском распахнулась дверь, и поднялся большой шум. В комнате появилось с полдюжины «зеленых повязок», которые начали прикладами расчищать проход. Позади них другие охранники окружали офицера ВВС, который гордо шел, высоко подняв голову; его руки были связаны у него за спиной, мундир растерзан, погоны сорваны. Бакраван ахнул. Это был полковник Пешади, командующий базой ВВС в Ковиссе – еще один его родственник.

Другие люди тоже узнали полковника, ибо много в свое время говорили о победоносной иранской экспедиции, посланной несколько лет назад в Дайое Дхофар в Южном Омане, успешном разгроме почти смертоносного нападения марксистов из Южного Йемена на Оман, а также о личной храбрости Пешади, который командовал иранскими танками в решающем сражении.

– Это же герой Дхофара? – произнес кто-то, не веря своим глазам.

– Да, это он…

– Храни нас Аллах! Если уж его арестовали…

Один из «стражей» нетерпеливо толкнул Пешади в спину, пытаясь заставить его идти быстрее. Полковник тут же бросился на него, хотя наручники сильно стесняли его движения.

– Сын собаки, – прокричал он, дав волю ярости. – Я и так иду так быстро, как могу. Чтоб твоему отцу гореть в аду! – «Страж» обрушил на него ответный поток проклятий, потом ударил прикладом винтовки в живот. Полковник потерял равновесие и упал, оказавшись полностью во власти обидчика. Но он не замолчал, все так же проклиная своих тюремщиков. И продолжал проклинать их, когда они подняли его на ноги, по двое с каждой стороны, и, держа за руки, вывели на улицу, в западную часть пространства между стенами. И там он проклинал их, и Хомейни, и лже-мулл всеми именами Бога, потом воскликнул: – Да здравствует шах, нет Бога, кроме А… – Пули оборвали его на полуслове.

В комнате ожидания повисло жуткое молчание. Кто-то всхлипнул. Какого-то старика вырвало. Другие начали перешептываться, многие молиться, а Бакраван был уверен, что все это – кошмар, его усталый мозг отвергал реальность происходящего. Зловонный воздух вокруг был холодным, но ему вдруг показалось, что он задыхается в огненной печи. Я умираю? – беспомощно спросил он себя и рванул ворот рубашки. Потом почувствовал чье-то прикосновение и открыл глаза. Несколько мгновений он не мог сфокусировать взгляд или сообразить, где находится. Он лежал на полу, невысокий сосед по лавке встревожено склонился над ним.

– Вы в порядке?

– Да-да, кажется, в порядке, – слабым голосом ответил он.

– Вы упали в обморок, ваше превосходительство. Вы уверены, что вам лучше?

Со всех сторон протянулись руки и помогли ему снова сесть на лавку. Он тупо поблагодарил их. Его тело казалось ему очень тяжелым, все чувства притупились, веки налились свинцом.

– Послушайте, – шептал человек с язвой желудка, – все это как Французская революция, гильотина, террор, но как это может происходить, когда у власти стоит аятолла Хомейни, вот что мне не понятно.

– Он не знает, – произнес невысокий иранец тем же испуганным шепотом. – Не может быть, чтобы он знал, он же человек Бога, набожный и самый ученый аятолла среди всех них…

Усталость навалилась на Бакравана, и он прислонился к стене, безвольно закрыв глаза и погрузившись в сон.

Через какое-то время его встряхнула грубая рука:

– Бакраван, тебя вызывают. Пошли!

– Да-да, – промямлил он и, пошатываясь, поднялся на ноги. Слова застряли у него в горле, когда он узнал Юсуфа, начальника «зеленых повязок», которые приходили вчера вечером на базар. Спотыкаясь, он двинулся следом за ним, проталкиваясь сквозь остальных, вышел из комнаты в какой-то коридор, поднялся по лестнице и зашагал по еще одному холодному коридору с камерами по обеим сторонам, в каждой двери – глазок, мимо охранников и других людей, которые бросали на него странные взгляды; где-то рядом раздавался чей-то плач. – Куда… куда вы меня ведете?

– Побереги силы, они тебе понадобятся.

Юсуф остановился у двери, открыл ее и втолкнул его в комнату. Комната была тесной, вызывала клаустрофобию и была битком набита людьми. В середине стоял деревянный стол, за которым сидели мулла и четыре молодых человека по обе стороны от него; на столе лежали какие-то бумаги и Коран; зарешеченное оконце высоко в стене голубело ясным небом и роняло в комнату косой столб солнечного света. У стен, прислонившись к ним, стояли «зеленые повязки».

– Джаред Бакраван, базаари, заимодавец, – сказал Юсуф.

Мулла поднял глаза от листа бумаги, который изучал.

– А, Бакраван, салам.

– Салам, ваше превосходительство, – дрожащим голосом ответил Бакраван. Мулле было лет сорок с небольшим: черные глаза и черная борода, белая чалма и потертый черный халат. Людям рядом с ним не было и тридцати, они сидели небритые или с бородами, бедно одетые; их оружие стояло у стены позади них. – Чем… чем я… могу вам помочь? – спросил он, стараясь сохранять спокойствие.

– Я Увари, назначенный Революционным комитетом в качестве судьи, и эти люди тоже судьи. В этом суде правят слово Аллаха и Священная Книга. – Голос муллы был суровым, выговор выдавал в нем казвинца. – Ты знаешь Пакнури, прозванного Скрягой?

– Да, но позвольте сказать, ваше превосходительство, согласно нашей Конституции и древнему закону база…

– Просто отвечай на вопрос, – оборвал его один из молодых людей, – у нас нет времени выслушивать всякие речи. Ты знаешь его или не знаешь?

– Да, знаю, разу…

– Ваше превосходительство Увари, – прервал его Юсуф с порога. – Прошу вас, кого привести следующим?

– Пакнури, потом… – Мулла прищурился на список имен перед собой. – Потом сержанта полиции Джафруди.

Один из сидевших за столом сказал:

– Этого пса вчера ночью судил наш другой революционный суд, и сегодня утром его расстреляли.

– На все воля Аллаха. – Мулла длинной чертой вымарал имя из списка. Все имена, стоявшие в списке выше него, были зачеркнуты. – Тогда приведите Хассена Турлака, он в камере пятьсот семьдесят три.

Бакраван едва не вскрикнул. Турлак был журналистом и писателем, пользовавшимся огромным уважением; наполовину иранец, наполовину афганец, он был мужественным и страстным критиком шахского режима и даже провел несколько лет в тюрьме за свои убеждения.

Небритый молодой человек рядом с муллой раздраженно поскреб ногтями воспаленное красное пятно на лице.

– Кто этот Турлак, ваше превосходительство?

Мулла заглянул в список.

– Газетный репортер.

– Чего на него время тратить? Конечно, он виновен, – сказал третий. – Разве это не он заявлял, что слово можно менять, что слова Пророка не подходят для сегодняшнего дня? Он виновен, конечно же, виновен.

– На все воля Аллаха. – Мулла перевел внимание на Бакравана. – Пакнури. Он когда-нибудь занимался ростовщичеством?

Бакраван с усилием оторвался мыслями от Турлака.

– Нет, никогда, и он не…

– Он давал деньги взаймы под проценты?

Желудок Бакравана болезненно сжался. Он видел эти холодные черные глаза и изо всех сил пытался заставит мозг работать.

– Да, но в современном обществе про…

– Разве не ясно записано в Священном Коране, что одалживание денег под проценты является ростовщичеством и противно законам Аллаха?

– Да, ростовщичество противно законам Бога, но в современном обще…

– Священный Коран безупречен. Слово является ясным и вечным. Ростовщичество есть ростовщичество. Закон есть закон. – Глаза муллы сделались пустыми. – Вы поддерживаете закон?

– Да-да, ваше превосходительство, конечно, разумеется, поддерживаю.

– Блюдешь ли ты пять столпов ислама? – Они были обязательными для всех мусульман: произнесение шахады; совершение ритуальной молитвы пять раз в день; добровольная уплата закята, налога в размере одной десятой части годового дохода; соблюдение поста с рассвета до заката во время священного месяца рамадан и последнее – совершение хаджа, паломничества в Мекку один раз в жизни.

– Да-да, соблюдаю, кроме… кроме последнего. Я… я еще не совершил паломничества в Мекку… пока что.

– Почему же нет? – спросил молодой человек с пятнами на лице. – Денег у тебя больше, чем мух на навозной куче. С такими деньгами ты мог бы перенестись туда в любой машине, летающей по воздуху, в любой! Так почему нет?

– Я… это мое здоровье, – сказал Бакраван, боясь поднять глаза и молясь про себя, чтобы ложь прозвучала убедительно. – Мне… у меня слабое сердце.

– Когда ты в последний раз был в мечети? – спросил мулла.

– В пятницу, в прошлую пятницу, в базарной мечети, – ответил он. Это была правда, он действительно ходил туда, но не молиться, а на деловую встречу.

– Этот Пакнури, он блюдет пять столпов, как приличествует истинному правоверному? – спросил один из юношей.

– Я… я так думаю.

– Всем известно, что не блюдет, хорошо известно, что он был сторонником шаха. А?

– Он был патриотом, патриотом, который финансово поддерживал революцию и поддерживал аятоллу Хомейни, да пребудут с ним благословения Аллаха, многие годы оказывал финансовую поддержку муллам и…

– Но он говорил по-американски и работал на американцев и шаха, помогая им эксплуатировать и грабить богатства нашей земли, разве нет?

– Он… он был патриотом, который работал с иностранцами на благо Ирана.

– Когда сатана-шах незаконно создал свою партию, Пакнури вступил в нее, служил шаху в меджлисе, разве нет? – спросил мулла.

– Он был депутатом, да, – ответил Бакраван. – Но он работал для револю…

– И он голосовал за шахскую так называемую «Белую революцию», которая отняла земли у мечетей, объявила равенство женщин, насадила в стране гражданские суды и государственное образование вопреки повелениям Священного Корана…

Конечно, он голосовал за нее, хотелось закричать Бакравану; пот ручейками стекал по его лицу и спине. Конечно, мы все за нее голосовали! Разве подавляющее большинство народа не проголосовало за нее и даже многие аятоллы и муллы? Разве шах не контролировал правительство, полицию, секретные службы, САВАК, вооруженные силы и не владел большей частью страны? Шаху принадлежала верховная власть! Будь он проклят, этот шах, думал он, вне себя от ярости, будь проклят он и его «Белая революция» 1963 года, которая положила начало всей этой гнили, взбесила мулл и до сих пор продолжает преследовать нас, как чума, все эти его «современные реформы», которые являются прямой причиной подъема тогда еще мало кому известного аятоллы Хомейни к вершинам власти. Разве мы, базаари, не предупреждали шахских советников тысячу раз! Как будто хоть одна из этих реформ имела какое-то значение. Как будто хоть одна из этих реформ мо…

– Да или нет?

Вздрогнув, он очнулся от своих мыслей и обругал себя. Сосредоточься! – в панике думал он. Этот шелудивый сын прокаженной собаки пытается поймать тебя в ловушку? О чем он спрашивал? Будь осторожен… ради собственной жизни, будь осторожен! Ах, да, «Белая революция»! – Эмир Пак…

– Во имя Аллаха, да или нет? – сурово оборвал его мулла.

– Он… да… да, он голосовал за «Белую… Белую революцию», когда был депутатом меджлиса. Да-да, голосовал.

Мулла протяжно выдохнул, и юноши шевельнулись в своих креслах. Один из них зевнул и почесал себе промежность, рассеянно поигрывая со своим членом.

– Ты депутат?

– Нет… нет, я подал в отставку, когда аятолла Хомейни отдал такой приказ. В…

– Ты хочешь сказать, когда имам Хомейни, имам приказал это?

– Да-да, – выпалил Бакраван, плохо соображая, – я подал в отставку… э-э… сразу же, когда имам приказал это, я… я тут же подал в отставку, – сказал он и не добавил: «Мы все подали в отставку» – это была идея Пакнури, – когда это стало безопасно и когда стало ясно, что шах решил уйти и передать власть умеренному и рассудительному премьер-министру Бахтияру, но не для того, чтобы власть узурпировал Хомейни, хотелось проорать ему, этого никто не планировал! Будь прокляты американцы, которые нас продали, генералы, которые нас продали, шах, который виноват во всем! – Все знают… знают, как я поддерживал имама, да живет он вечно.

– Да, пусть пребудут с ним благословения Аллаха, – эхом отозвался мулла вместе с остальными. – Но ты, Джаред Бакраван, базаари. Ты когда-нибудь занимался ростовщичеством?

– Никогда, – тут же произнес Бакраван, искренне веря в это, хотя страх и терзал его. Все свою жизнь я давал деньги в долг, но процент всегда был справедливым и разумным, ни в коем случае не ростовщическим, думал он, никогда в жизни. И все это время я был советником различных лиц и министров, договариваясь о ссудах, частных и государственных, зарабатывая деньги, очень много денег, это был хороший бизнес и совершенно законный. – Я противодействовал… противодействовал «Белой революции» и шаху везде, где мог… все знают, что я был про…

– Шах совершил преступления против Бога, против ислама, против Священного Корана, против имама, да охранит его Аллах, против шиитской веры. Все, кто помогал ему, виновны в равной степени. – Взгляд муллы был непреклонным. – Какие преступления ты совершил против Аллаха и слова Аллаха?

– Никаких, – вскричал Бакраван, доведенный почти до предела. – Именем Аллаха клянусь, никаких!

Дверь распахнулась. В комнату вошел Юсуф, он привел Пакнури. Бакраван едва опять не упал в обморок. Руки Пакнури были скованы наручниками у него за спиной. Брюки покрывали пятна мочи и кала, перед пальто был испачкан блевотиной. Голова бесконтрольно подергивалась, волосы свалялись и перепачкались, разум оставил его. Когда Пакнури увидел Бакравана, лицо его исказила гримаса.

– Ах, Джаред, Джаред, мой старый друг и коллега, ваше превосходительство, ты тоже оказался в аду вместе со всеми нами? – На мгновение он захлебнулся истерическим хохотом. – Он не такой, каким я его представлял, дьяволы еще не явились, нет пока ни кипящего масла, ни пламени, но вместо воздуха одна только вонь, и ты прижат к другим, нельзя ни сесть, ни лечь, можно только стоять, а потом снова начинаются вопли и выстрелы, и ты все время стоишь на икринке, набитый в банку, как черная икринка, только… только… только… – Его бессвязное бормотание смолкло, едва он увидел муллу. Ужас поглотил его целиком. – Ты… ты Бог?

– Пакнури, – мягко произнес мулла, – ты обвиняешься в преступлениях против Бога. Этот человек, свидетельствующий против тебя, говорит, что ты…

– Да-да, я совершал преступления против Бога, – пронзительно закричал Пакнури. – За что же еще я попал в ад? – Он упал на колени, обливаясь слезами, и бессвязно затараторил: – Нет Бога, кроме Бога, и нет Бога, нет Бога, и Мухаммад посланник Его, не от Бога и… – Внезапно он замолчал. Его лицо исказилось еще больше, когда он поднял его от пола. – Я Бог, ты – Сатана!

Один из юношей нарушил потрясенное молчание:

– Он богохульствует. Он одержим Сатаной. Он признал себя виновным. На все воля Аллаха.

Все остальные согласно кивнули. Мулла произнес:

– На все воля Аллаха. – Он сделал знак одному из «зеленых повязок», который рывком поднял Пакнури на ноги и вывел его из комнаты, потом перевел взгляд на Бакравана, который стоял, уставившись вслед своему другу, ужасаясь тому, как быстро – всего за одну ночь – его уничтожили. – Так, Бакраван, ты до…

– Я привел этого Турлака, он ждет снаружи, – прервал его Юсуф.

– Хорошо, – кивнул мулла.

Он вперил свой взгляд в Бакравана, и Бакраван понял, что погиб так же, как погиб его друг Пакнури, и что приговор будет таким же. Кровь застучала у него в ушах. Он увидел, как задвигались губы муллы, потом они перестали двигаться, и все уставились на него.

– Простите? – оцепенело проговорил он. – Я… простите, я не расслышал, что вы… что вы сказали.

– Вы можете идти. Пока что. Исполняйте труд Божий. – Мулла бросил нетерпеливый взгляд на одного из «зеленых повязок», высокого человека с уродливым лицом. – Ахмед, выведи его! – Потом Юсуфу: – После Турлака – капитана полиции Мохаммеда Дези, камера девятьсот семнадцать…

Бакраван почувствовал, как его дергают за руку, повернулся и вышел. В коридоре он едва не упал, но Ахмед подхватил его и с неожиданной добротой прислонил к стене.

– Отдышитесь, ваше превосходительство, – сказал он.

– Я… я свободен и могу идти?

– Я уж точно удивлен не меньше вашего, ага, – сказал охранник. – Клянусь Аллахом и Пророком, вы – первый, кого сегодня отпустили, без разницы, свидетеля или обвиняемого.

– Я… есть тут… есть тут где-нибудь вода?

– Здесь нет. Зато ее полно снаружи. Вам лучше всего покинуть это место. – Ахмед понизил голос: – Лучше уйти, а? Обопритесь о мою руку.

Бакраван благодарно уцепился за него, едва дыша. Медленно они вернулись тем же путем, каким он сюда пришел. Он едва замечал других охранников, заключенных, свидетелей. В коридоре, который вел в комнату ожидания, Ахмед толкнул плечом боковую дверь, которая вела на западную площадку. Расстрельная команда стояла в готовности, три человека были привязаны к столбам перед ними. Один столб пустовал. Мочевой пузырь и кишечник Бакравана опорожнились сами по себе.

– Шевелись, Ахмед! – раздраженно бросил начальник.

– На все воля Бога, – произнес Ахмед. С радостным лицом он полуволоком подтащил Бакравана к пустому столбу рядом с Пакнури, который все так же бессвязно бормотал, заблудившись в своем собственном аду. – Стало быть, убежать у тебя все-таки не получилось. Вот и правильно, мы все слышали твои лживые слова, которые ты произносил перед лицом Бога. Мы все тебя знаем, знаем твои повадки, знаем твое безбожие, даже то, как ты пытался купить себе путь на небеса своими подарками имаму, да хранит его Аллах. Откуда у тебя взялись все эти деньги, как не через ростовщичество и воровство?

Залп получился неточным. Начальник лениво воспользовался револьвером, чтобы добить одного из приговоренных, потом – Бакравана.

– Я бы ни за что не узнал его, – коротко бросил он. – Лишний раз показывает всю мерзость этих газет, и как они врут.

– Это не Хассен Турлак, – сказал Ахмед, – он будет следующим.

Начальник тупо уставился на него.

– Тогда кто же этот?

– Базаари, – ответил Ахмед. – Базаари все ростовщики и безбожники. Я знаю. Много лет я проработал там на Фаразана, собирая по утрам ночные нечистоты, как мой отец до меня, пока не стал каменщиком вместе с Юсуфом. Но этот вот… – Он рыгнул. – Этот был самым богатым ростовщиком. Я про него много не помню, только то, какой он был богатый, но я помню все про его женщин, он никогда не держал своих женщин в узде и не учил их, и они никогда не носили чадру, выставляя себя напоказ. Я все помню про его дочь-дьяволицу, которая иногда приходила на улицу заимодавцев, сама полуголая, кожа, как свежие сливки, волосы развеваются, груди качаются, ягодицы манят – та, которую звали Шахразада, которая должна быть похожа на тех гурий, которых нам обещают в раю. Я все помню про нее, и как я проклял ее за то, что она поселила зло в моей голове, сводя меня с ума, как мы все ее прокляли за то, что она искушала нас. – Он почесался в паху, чувствуя, как твердеет его член. Пусть Аллах проклянет ее и всех женщин, которые нарушают закон Бога и вызывают в нас злые мысли вопреки слову Аллаха. О Аллах, дай мне войти в нее или сделай меня мучеником и впусти прямо в рай, чтобы я мог сделать это там. – Он был виновен в каждом преступлении, – сказал он, повернулся и пошел.

– Но… но был ли он приговорен? – крикнул начальник расстрельной команды ему в спину.

– Аллах приговорил его, разумеется. Он и приговорил. Столб ждал, и ты велел мне поторопиться. Это была воля Бога. Бог велик, Бог велик. Сейчас я приведу Турлака, богохульника. – Ахмед пожал плечами. – Это была воля Бога.