на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



ГЛАВА 38

Главное управление внутренней разведки. 18.42. Прошло всего двадцать три часа с того момента, как Ракоци схватили, а он уже был сломан и выдавал информацию третьего уровня – правду. Первые два уровня были легендами, состоявшими из полуправд, которые заучивались и повторялись всеми профессиональными агентами бессчетное число раз, пока не откладывались глубоко в подсознании в надежде на то, что эти полуправды смогут отвлечь допрашивающих от мысли, что надо копать глубже, или заставят их поверить, что они уже вытянули из допрашиваемого всю правду. К сожалению для Ракоци, люди, которые его допрашивали, были специалистами и все время стремились копнуть еще глубже. Их задача заключалась в том, чтобы пытки не убили его раньше времени. Его задача заключалась в том, чтобы умереть быстро.

Когда его схватили вчера вечером, он тут же попытался ухватить зубами край воротника, где была зашита ампула с ядом, – отработанная реакция, ставшая инстинктивной. Но те, кто его схватил, опередили его, держа его голову откинутой назад, пока его усыпляли хлороформом. Потом его аккуратно раздели догола, осмотрели рот, ища пломбу с ядом, проверили, нет ли капсулы в заднем проходе.

Он ожидал побоев и психотомиметических препаратов: «Если они применят их к вам, капитан Мзитрюк, вам конец, – говорили ему его учителя. – Делать почти нечего, кроме как постараться умереть прежде, чем вы раскроете им все секреты. Лучше умереть до того, как они вас сломают. Не забывайте, что мы отомстим за вас. Мы можем достать людей и через пятьдесят лет, и мы найдем тех, кто вас предал».

Но он не ожидал такого уровня боли, на который они подняли его так быстро, не ожидал тех невыразимых вещей, которые они с ним проделывали: электроды внутрь, в нос, рот, желудок, прямую кишку, на мошонку и глазные яблоки – вкалывая ему наркотики, чтобы он уснул, наркотики, чтобы проснулся, минутами разделяя сон, пробуждение, сон, пробуждение, дезориентируя его, ставя сознание с ног на голову, выворачивая его наизнанку.

– Ради всех святых, Хашеми, – сказал Роберт Армстронг, морщась от дурноты, еще давным-давно, в самом начале, – почему вы просто не вколите ему сыворотку правды, она же у вас есть, к чему все это дерьмо.

Полковник Хашеми Фазир пожал плечами.

– Немного жестокости полезно для души. Клянусь Аллахом, ты же видел файлы, ты видел, что КГБ сделал с некоторыми из наших граждан, которые и шпионами-то не были.

– Это не оправдание.

– Нам нужна его информация быстро, клянусь Богом. Нам необходимо выйти на третий уровень, о котором ты постоянно распеваешь. У меня нет времени на твою запутанную этику, Роберт. Если не хочешь оставаться, можешь уйти.

Армстронг остался. Он закрыл уши звукопоглощающими накладками, чтобы не слышать воплей, всей душой восставая против этих зверств. Это не нужно, теперь – уже нет, говорил он себе, зная, что сам бы уже давно умер на таком допросе.

Он наблюдал через одностороннее зеркало, как два иранца снова занялись Ракоци в маленькой, хорошо оборудованной камере, по-своему жалея его – в конце концов, Ракоци был профессионалом, как и он сам, мужественным человеком, который невероятно долго держался против них.

Внезапно крики стихли, и Ракоци снова замер неподвижно. Хашеми резко спросил в микрофон, соединенный с наушниками на человеке в камере:

– Он мертв? Я же говорил вам, тупые дети собаки, чтобы вы были осторожнее!

Один из двоих в камере был врачом. Наушники у него на голове заглушали все звуки, кроме указаний допрашивающих. Он раздраженно приподнял веки Ракоци и осмотрел глаза, потом проверил пульс.

– Он жив, полковник. Он… запас у него еще большой.

– Дайте ему пять минут, потом будите. И не прикончите его, пока я не прикажу. – Хашеми сердито щелкнул микрофоном и обругал врача. – Мне не нужно, чтобы он сдох, когда мы так близки к тому, чтобы выдоить его полностью. – Он бросил взгляд на Армстронга, его глаза искрились. – Он – лучшее, что нам когда-либо попадалось вообще, а? Клянусь Богом, Роберт, это настоящая золотая жила.

Ракоци уже давно рассказал две своих легенды и потом назвал свое настоящее имя, личный номер в КГБ, где получил образование, родился, женился, жил, назвал своих известных ему начальников в Тбилиси, рассказал об их работе в Иране, с Туде, моджахедами, как и где они поддерживали курдское движение за независимость, назвал имена своих агентов и связных.

– Кто главное лицо КГБ в Азербайджане?

– Я… не надо больше… прошу, остановитеееееесь… это Абдолла-хан из Тебриза… он, только он из значительных лиц и он… он был… он д… д… д… должен стать первым Президентом, когда Азер… Азербайджан с… станет независимым… но сейчас он слишком влиятелен и не… не… независим поэтому… поэтому теперь он Секция 16/а…

– Ты не говоришь нам всей правды. Ну-ка проучите его!

– Но я говорюяговорюяговааааааа…

Потом его опять привели в чувство и бормотание возобновилось, про Ибрагима Кияби, отца Ибрагима, муллу Ковисси, имена студенческих лидеров Туде, про свою жену, про отца и где он жил в Тбилиси и про деда, который работал в царской охранке до того, как стал одним из создателей чека, потом ОГПУ, НКВД и, наконец, КГБ, созданного Хрущевым в 54-м после расстрела Берии как шпиона западных держав.

– Ты полагаешь, Берия шпионил для нас, Мзитрюк?

– Да… да… да шпионил, у КГБ есть доказательства… о да… прошу, не наааааадо… пожалуйста… прошууууу… я все вам расскажу…

– Как у них могут быть доказательства такой лжи?

– Да… это была ложь… но мы должны были верить ей… мы должны… нам при… при… приходилось… ааааа не надо уууу… умоляюууууу…

– Перестаньте его мучить, дьяволы, – возник в динамиках голос Армстронга в нужный момент. – Не надо его пытать, если он сотрудничает… Сколько раз мне вам это повторять? Пока он говорит правду, не трогайте его. Дайте ему стакан воды. Так, Мзитрюк, что вам известно о Григории Суслеве?

– Он… я думаю, он шпион.

– Он не говорит нам правды, – взревел по поданному знаку голос Хашеми. – Преподайте-ка ему урок!

– Нет… нет… нетненадоненааадаааабожененадооуууу он… его зовут Петр Олегович Мзитрюк… он мой отец… мой отец он… Суслев было… было его прикрытие на Дальнем Востоке… он работал из Вла… Владивостока и другой псевдоним Броднин… и он живет в Тбилиси… он комиссар и главный со… советник по Ирану и он кон… контролирующий Абдоллы… Абдоллы-хана…

– Ты снова врешь. Откуда ты можешь знать такую секретную информацию? Ну-ка пока…

– Пожалуйста… не надо… я клянусь… я не лгу… я… читал его секретное личное дело и я знаю… что это правда… Броднин был последний псевдоним… а потом он… Аллах помогииимнеееее… – Он опять потерял сознание. Его снова привели в чувство.

– Как Абдолла-хан выходит на контакт со своим контролирующим?

– Он… мой… они встречаются… когда… всегда когда… и… иногда на… на даче… иногда в Тебризе…

– Где в Тебризе?

– Во… во дворце хана…

– Как они договариваются о встрече?

– По коду… кодированный телекс из Тегерана… из штаба…

– Назови код?

– Г… G16… G16…

– Какое у Абдоллы-хана кодовое имя?

– Иваныч.

– А у его контролирующего? – Армстронг позаботился о том, чтобы не волновать беспомощного человека, напоминая ему, что он предает своего отца.

– Али… Али Хой…

– Кто были связные Броднина?

– Я… я не… я не пом… не помню…

– Помогите ему вспомнить!

– Ненадопрошуууу… о Боже… о Божееее… погодите… дайте мне подумать… я не могу вспомнить… это был… это был… погодите… он говорил мне… там были… там было трое… что-то как бы словно… как бы один из них был цветом… был… погодите… да… Грэй, да, именно так… и другой был… другой был Брод или как-то так… Брод как-то еще… думаю… там «у», это был Джулиан Брод, как-то так…

– Кто еще? – спросил Армстронг, скрыв свой шок. – Кто третий?

– Я… я не пом… неееет погодитеее дайте мнееее… был был еще другой… говорил мне там было мне про… про четверых… один… один… был… Тэд… Эвер… Эвер как-то… Эверли и другой был… если… я… пожалуйста… если я подумаю… дайте мне подумать… это был… это был Питер… нет, Перси… Перси Смедли… да, Смедли Тайллер или Смидли…

Кровь отхлынула от лица Армстронга.

– … это было… это было… это все… что он говорил мне…

– Расскажите нам, что вам известно о Роджере Кроссе!

Ответа не последовало.

Через прозрачное с их стороны зеркало они видели человека, корчившегося на операционном столе, выгибаясь под проводами, которые накачивали его болью, и, пополам со стонами, снова потекли слова:

– Он он… хватииитненадоооуууу… он был руко… руководителем… нет, помощником руководителя MI6 и почти нашим главным английским тайным агентом два… двадцать лет или больше для нас и… Броднин Юрод… мой отец узнал… узнал… что он был двойным… тройным агентом и приказал его по секции 16/а… Кросс обманывал нас годами… обманывал нас…

– Кто выдал Броднину Кросса?

– Янезнаю… клянусьнезнаю… я не могу знать все… всего… только что было в его личном деле и что он мне сам рассказывал…

– Кто был контролирующим Роджера Кросса?

– Я не знаю, не знаю, откуда я мог бы знать, я только знаю, что прочел тайком в личном деле моего отца в его лич… вы должны мне верить… мнееееааааааа.

– Расскажи мне все, что было в досье, – сказал Хашеми, теперь так же живо заинтересованный, как и Армстронг.

Они слушали, отсеивая слова от воплей. Иногда это была почти бессмысленная смесь русского и фарси, а Ракоци продолжал выдавать имена, явки, псевдонимы, звания, отвечая на их вопросы, его память подстегивалась новыми ярусами боли, пока он не излился весь, не начал повторяться, сам путаясь в своих словах и мыслях и потеряв всякую ценность.

– … Пах… муд… Пах… муди…

– Что про Пахмуди? – встрепенулся Хашеми.

– Я… он… помогитееее мнееее.

– Что про Пахмуди? Он советский агент?

В ответ только бессвязные обрывки речи, стоны и путаница.

– Лучше дать ему отдохнуть, Хашеми. У него слишком хорошая память, чтобы мы спекли ее за раз. Мы можем выяснить, что там с Пахмуди, завтра и пройтись по всем материалам. – Армстронг чувствовал себя таким же выжатым, втайне поражаясь той информации, которую предоставил Ракоци. – Я рекомендую период отдыха, дайте ему поспать пять часов, потом мы можем начать снова.

Два иранца в камере ждали указаний. Доктор бросил взгляд на часы. Он занимался этим шесть часов без перерыва, у него ныла спина и болела голова. Но он был специалистом САВАК с большим стажем и был очень доволен собой, доведя Ракоци до уровня правды без наркотиков. Безбожный сын горящего в аду отца! – с отвращением подумал он.

– Дайте ему поспать пять часов, потом начнем снова, – раздалось в динамике.

– Да, полковник. Очень хорошо. – Он осмотрел глаза Ракоци, приподняв веки, потом сказал своему помощнику, который был глухонемым, но умел читать по губам: – Оставь его как есть, это сэкономит нам время, когда мы вернемся. Ему понадобится укол, чтобы проснуться. – Помощник кивнул и, когда снаружи отрыли дверь, они оба вышли.

В комнате за зеркальным стеклом было накурено.

– Что насчет Пахмуди?

– Он должен быть как-то связан с Мзитрюком, Петром Олеговичем. – Армстронг просматривал информацию Ракоци и поражался.

Хашеми оторвал взгляд от человека, лежавшего на столе, и выключил кассетный магнитофон, потом нажал клавишу перемотки. В приоткрытом ящике стола лежали еще семь кассет.

– Могу я получить копии? – спросил Армстронг.

– Почему бы нет? – Глаза Хашеми были красными, и щетина густой бороды отсвечивала синевой, хотя он побрился всего несколько часов назад. – Что такого важного было в этом Броднине и остальных именах: Грей, Джулиан Брод-как-то-там-еще, Тэд Эвер-как-то-там-еще и Перси Смедли или Смидли Тайллер?

Армстронг поднялся, чтобы размять ноющие плечи и чтобы дать себе немного времени подумать.

– Броднин был советским бизнесменом, из КГБ, но двойным агентом для нас. Не было ни малейших подозрений, что он водит нас за нос. Джулиан Брод-как-то-там-еще, должно быть, означает Джулиана Бродхерста. У нас никогда на него ничего не было, ни шепотка, ничего совершенно. Он – светоч «Фабианского общества», многоуважаемый член лейбористской партии, в кабинет министров входит и выходит по собственной прихоти, советник и доверенное лицо премьер-министров. – Он добавил с отвращением: – Патриот.

– Что ж, теперь он у вас в руках. Предатель. Так подержите его на столе несколько часов, выжмите досуха, потом утопите в Темзе. Грэй?

– Лорд Грэй, вдохновитель левого движения, бывший профсоюзник, одержимый вожак антикитайского и антигонконгского лобби, вежливый антикоммунист, несколько лет назад вошел в палату лордов, чтобы разжечь там новые скандалы. Мы его тщательно проверили несколько лет назад, в итоге он вышел чистым как стеклышко – ничего предосудительного, кроме политических убеждений. – Бог мой, думал Армстронг, если они оба шпионы и предатели – и нам удалось бы это доказать, – это разорвало бы лейбористов на части, не говоря уже о том взрыве, который Перси вызвал бы в партии тори. Но как доказать это и остаться в живых? – У нас на него никогда ничего не было.

– Что ж, теперь есть. Предатель. Вылущите его и пристрелите. Тэд Эвер-как-то-там-еще?

– Эверли, золотой ребенок Британского конгресса тред-юнионов, которого готовят к большим должностям. Безупречная центристская политика. Ни даже намека на розоватость, не говоря уже о коммунистических пристрастиях.

– Теперь он ваш. На дыбу его. Смедли или Смидли Тайллер?

Роберт Армстронг протянул ему сигареты. Перси Смедли-Тэйлор: аристократ-землевладелец, богат, окончил Тринити-колледж – чуждый политике извращенец, которому удается делать так, что его отклонения не появляются на страницах прессы, когда он попадается; известный балетный критик, издатель журналов для эрудитов с безукоризненными, неприкосновенными связями в самых высоких и деликатных кругах британской власти. Боже всемогущий, если он советский шпион… Это невозможно! Не будь чертовым идиотом, ты на этой работе слишком много лет, знаешь слишком много секретов, чтобы удивляться по поводу кого бы то ни было.

– Здесь ничего в голову не приходит, белиберда какая-то, но я проверю, Хашеми, – сказал он, не желая делиться этой информацией, не продумав тщательно, как ему следует поступить.

Перемотка закончилась, и магнитофон громко щелкнул, выбросив крышку с кассетой. Хашеми достал ее, положил рядом с другими в нижний ящик стола и тщательно запер его на ключ.

– Тогда разберись с ними по-старинке: пошли к ним человека, Роберт, к ним и к их вшивым друзьям наверху. Они быстро дадут тебе хороший пешкеш, который компенсирует тебе потерянную пенсию. – Хашеми невесело рассмеялся, вставляя в крышку магнитофона новую кассету. – Только сам не ходи или закончишь в темном переулке с ножом между лопаток или с ядом в бокале пива – эти высокопоставленные ублюдки везде одинаковы. – Он очень устал, но тот подъем, который в нем вызывала вся эта волшебная информация, полученная от Ракоци, прогонял потребность во сне. Мы уже выжали из него достаточно, чтобы взорвать Туде ко всем чертям, поставить под контроль курдов, прекратить бунтарские выступления в Азербайджане, обезопасить Тегеран, обезопасить Ковисс – и накрепко утвердить Хомейни у власти, сказал он себе.

– Ты этого хочешь? Что насчет Абрима Пахмуди?

Лицо Хашеми помрачнело.

– Аллах, дай мне возможность разобраться с ним как следует! Ракоци дал мне золотой ключик, может быть, даже к нему. – Он взглянул на Армстронга. – Золотой и для тебя тоже, а? Этот Суслев – Петр Олегович, – который убил великого Роджера Кросса? А?

– Да. Для тебя тоже. Теперь ты знаешь, кто твой враг номер один.

– А что тебе до Мзитрюка, этого Суслева?

– Была у меня с ним стычка много лет назад в Гонконге. – Армстронг отхлебнул холодного кофе, цепляя наживку на крючок. – Он мог бы принести тебе – и мне – больше золота, чем его сын. Он мог бы ткнуть пальцем в Абрима Пахмуди, а если в него, то один Бог знает, в кого еще… может быть, в Революционный комитет? Дорого бы я дал, чтобы побеседовать с Суслевым. Как бы нам это устроить?

Хашеми оторвался мыслями от Пахмуди и снова сосредоточился на опасности, которая грозила лично ему и его семье.

– В обмен ты добудешь мне британский паспорт, безопасный выезд из страны и приличную пенсию – если она мне понадобится?

Армстронг протянул руку.

– Договорились, – сказал он.

Они пожали друг другу руки, хотя ни тот ни другой не верил, что этот жест имеет какую-либо ценность, кроме простой вежливости, оба знали, что выполнят свою сторону сделки, если смогут, но только если на тот момент это будет полезно им самим.

– Если мы его заполучим, Роберт, я контролирую допрос и первым спрашиваю то, что мне нужно.

– Разумеется, ты начальник. – Глаза Армстронга прятали охватившее его возбуждение. – А ты смог бы его заполучить?

– Возможно, мне удастся уговорить Абдоллу-хана назначить ему встречу по эту сторону границы. Ракоци дал нам достаточно, чтобы заставить юлить даже его, хотя мне придется быть очень осторожным… он ведь и один из наших лучших агентов!

– Предложи в обмен информацию о секции 16/а: готов поспорить, он не знает, что они его предали.

Хашеми кивнул.

– Если мы выманим Петра Олеговича через границу, сюда его привозить будет не нужно. Мы сможем выдоить его в нашем месте в Тебризе.

– Я и не знал, что у вас есть место в Тебризе.

– Ты многого не знаешь про Иран, Роберт. – Хашеми затушил окурок сигареты. Сколько времени у меня осталось? – нервно спросил он себя, совершенно не привыкший чувствовать себя дичью, а не охотником. – Знаешь что, пожалуй, дай мне паспорт завтра.

– Как скоро ты сможешь «уговорить» Абдоллу-хана?

– Нам все равно придется действовать осторожно. В Азербайджане тот ублюдок всесилен. – Они повернулись и посмотрели на Ракоци, который шевельнулся и застонал, потом снова провалился в свой кошмар. – Нужно быть очень осторожным.

– Когда?

– Завтра. Как только мы закончим с Ракоци, нанесем визит Абдолле. Ты обеспечишь самолет… или вертолет. Ты ведь теперь большой друг ИВК, не так ли?

Армстронг улыбнулся.

– Все тебе известно, а?

– Только то, что касается Тегерана, ислама, Ирана. – Интересно, подумал Хошеми, что бы сказали Мак-Айвер и остальные иностранцы, обслуживающие добычу нефти, если бы узнали, что заместитель министра Али Киа, недавно введенный в совет Управления гражданской авиации, рекомендовал несколько дней назад провести немедленную национализацию всех обслуживающих добычу нефти иностранных компаний, всех самолетов и вертолетов с иранскими регистрационными номерами, всех авиационных компаний и выдворение из страны всех иностранных пилотов и работников этих компаний.

– Как вы собираетесь обслуживать нефтяные месторождения, ваше превосходительство министр? – спросил он, когда узнал об этом.

– Нам не нужны иностранцы. Наши собственные пилоты будут обслуживать наши собственные месторождения. Разве у нас нет сотен и сотен пилотов, которым необходимо доказать свою преданность? Я полагаю, у вас есть секретные досье на всех иностранных пилотов, менеджеров, директоров и так далее. Мы… э-э… комитету необходимы эти документы.

– Я не думаю, что у нас есть что-нибудь, ваше превосходительство. Эти досье были заведены САВАК, – гладко проговорил Хашеми. – Полагаю, вам известно, что у этих ужасных людей имелось обширное досье на ваше превосходительство?

– Какое досье? На меня? У САВАК? Вы, должно быть, ошибаетесь.

– Может быть. Сам я его не читал, ваше превосходительство, но мне говорили о его существовании. Сказали, что оно было начато более двадцати лет назад. Вероятно, в нем нет ничего, кроме лживых измышлений…

Он оставил замминистра Киа глубоко потрясенным, пообещав, что постарается тайно раздобыть это досье и передать ему, и хохотал все дорогу до Главного управления внутренней разведки. Досье на Али Киа – его досье – действительно охватывало двадцать лет и содержало неопровержимые доказательства сомнительных сделок, ростовщичества, голосования в пользу шахского режима и доносительства вместе с крайне изобретательными – и запечатленными на снимках – приемами половых соитий, при виде которых консервативные фундаменталисты потеряли бы дар речи.

– В чем шутка? – спросил Армстронг.

– Жизнь, Роберт, большая шутка. Пару недель назад у меня в распоряжении были все военно-воздушные силы, если понадобится, теперь я должен просить тебя устроить мне чартерный рейс. Ты договорись о чартере, я получу разрешение. – Он улыбнулся. – Ты передашь мне британский паспорт, очень сильно действительный, как сказал бы Талбот, перед взлетом. Договорились?

– Договорились. – Армстронг подавил зевок. – Пока мы ждем, могу я прослушать последнюю кассету?

Хашеми потянулся за ключом, замер, услышав стук в дверь. Устало подошел к ней и открыл. Его усталость как рукой сняло. Снаружи стояли четыре человека. Один из его собственных людей с побелевшим лицом и трое «зеленых повязок». Вооруженных. Он знал самого старшего из них.

– Салам, генерал, – вежливо поздоровался он. Его сердце готово было остановиться. – Мир вам.

– Салам, полковник. Мир вам. – Лицо генерала Джанана было словно высечено из камня, рот сложился в тонкую линию. САВАК. Он холодно посмотрел на Армстронга, потом достал лист бумаги, протянул его Хашеми. – Вы должны немедленно передать мне задержанного Язернова.

Хашеми взял бумагу, благодаря Бога, что рискнул всем, чтобы захватить Ракоци и быстро протащить его до третьего уровня. «Полковнику Хашеми Фазиру, внутренняя разведка. Срочно. Постановлением Революционного комитета Управление внутренней разведки распускается и весь его личный состав немедленно передается в настоящую организацию под командование генерала Джанана. Вы отстраняетесь от работы до дальнейших указаний. Вам предписывается без промедления передать генералу Джанану задержанного Язернова и все записи проведенных допросов. Абрим Пахмуди, директор САВАМА».

– Этот шпион все еще на втором уровне, и вам придется подождать. Сейчас трогать его опасно и…

– Это уже не ваша забота. – Генерал сделал знак одному из своих людей, который вышел, махнул рукой остальным в коридоре, потом спустился по ступеням в камеру внизу; врач с белым как мел лицом уже был с ними. Когда «зеленые повязки» увидели голого человека на столе, инструменты и то, куда были подсоединены провода, их глаза заблестели. Врач начал снимать провода.

В комнате для допросов наверху Хашеми обернулся к генералу.

– Я официально заявляю вам, что перевозить его опасно. Под вашу ответственность.

– Иншаллах. Просто передайте мне кассеты.

Хашеми пожал плечами, отпер верхний ящик и протянул ему дюжину почти бесполезных кассет с информацией первого и второго уровня.

– И остальные! Быстро!

– Больше никаких нет.

– Откройте второй ящик!

Хашеми снова пожал плечами, выбрал ключ и аккуратно им воспользовался. Если повернуть ключ как следовало, то включалось размагничивающее устройство, которое стирало с кассет всю информацию. Только он и Армстронг знали об этом секрете и о тайной установке второго комплекта записывающих кассетных магнитофонов. «Никогда не знаешь, Хашеми, когда и кто может тебя предать, – сказал ему Армстронг много лет назад, когда они вместе устанавливали эти магнитофоны. – Тебе может понадобиться размагнитить пленки, а потом воспользоваться секретными кассетами, чтобы выторговать себе свободу. В этой игре осторожность никогда не бывает чрезмерной».

Хашеми выдвинул ящик, молясь про себя, чтобы оба устройства работали исправно. Иншаллах, подумал он и протянул генералу восемь кассет. – Они пустые, говорю вам.

– Если так, я приношу свои извинения, если нет… Иншаллах! – Генерал перевел на Армстронга тяжелый взгляд. – Вам лучше поскорее покинуть Иран. Даю вам день и ночь за прошлые заслуги.


Дом Бакравана рядом с базаром. 20.57. Шахразада лежала на животе на кровати, ей делали массаж, и она постанывала от удовольствия, когда старая женщина ласкающими движениями втирала масло в ее синяки и в кожу.

– Ох, осторожнее, Джари…

– Да-да, моя принцесса, – ворковала Джари, ее руки действовали мягко и сильно, убирая боль. Она была няней и служанкой Шахразады с ее рождения, выкармливала ее, когда ее собственный ребенок, родившийся на неделю позже, умер. Два года она кормила Шахразаду грудью, а потом, поскольку Джари была спокойной и мягкой женщиной, теперь вдовой, девочку полностью поручили ее заботам. Когда Шахразада вышла замуж за Эмира Пакнури, Джари перешла с ней в его дом, а когда брак распался, они с радостью вернулись назад. Глупо было отдавать такой цветок человеку, который предпочитает мальчиков, сколько бы денег у него ни было, всегда думала Джари, но никогда не говорила этого вслух. Никогда. Опасно идти против главы дома – любого главы семьи, а уж против такого алчного скареда, как Джаред Бакраван, и подавно, думала она, ничуть не жалея, что его не стало.

Когда Шахразада вышла замуж во второй раз, Джари не переехала к ним в квартиру. Но это не имело значения, потому что Шахразада проводила дни здесь, когда неверный был в отлучке. Все домашние так его звали и терпели его только из-за ее счастья с ним, понятного одним лишь женщинам.

– Ииии, какие же дьяволы эти мужчины, – сказала она и спрятала улыбку, очень хорошо все понимая. Вчера ночью они все слышали ее вопли и плач, и хотя они знали, что муж имеет право бить свою жену и что Аллах позволил ударам неверного встряхнуть их госпожу и прекратить ее ужасное состояние, сама Джари слышала и другие крики сегодня утром, перед рассветом – крики ее и его, пребывавших в саду Аллаха.

Сама она там ни разу не побывала. Другие рассказывали ей о том, как их уносит, и Шахразада тоже, но те несколько раз, что ее собственный муж ложился с ней, доставляли удовольствие ему, а не ей. На ее долю выпало шесть родов, прежде чем ей исполнилось двадцать, и четыре ребенка, умерших во младенчестве. Потом он умер, избавив ее от смерти родами, которая, как она знала, была для нее в противном случае неизбежна. На все воля Аллаха! О да, довольно говорила она себе, Бог спас меня и сделал так, что он умер, и теперь, конечно, он горит в аду, ибо он был грязным богохульником, который молился едва один раз в день. И Бог также дал мне Шахразаду!

Она взглянула на прекрасное тело и длинные темные-темные волосы. Ииии, сказала она себе, какое это благословение – быть молодой, такой влажной, такой упругой, такой готовой – наконец-то – исполнить угодный Богу труд.

– Перевернись, принцесса, и…

– Нет, Джари, это так больно.

– Да, но я должна промять твои мышцы живота и подтянуть их, – хмыкнула Джари. – Скоро они тебе понадобятся очень сильными.

Шахразада тут же перевернулась и посмотрела на нее, забыв про боль.

– О, Джари, ты уверена?

– Уверен бывает только Аллах, принцесса. Но разве у тебя когда-нибудь раньше бывала такая задержка? Разве твоему периоду не давно пора было бы начаться, а тебе – родить сына?

Обе женщины рассмеялись, потом Шахразада откинулась на спину и предоставила себя умелым и заботливым рукам, и будущему, и тому счастливому моменту, который настанет у нее, когда она скажет ему: Томми, для меня честь сообщить… нет, это не годится. Томми, Аллах благословил нас… нет, это тоже не годится, хотя это правда. Если бы он только был мусульманином и иранцем, все было бы настолько легче. О Аллах и Пророк Аллаха, сделайте Томми мусульманином и спасите его от адского пламени, сделайте моего сына сильным, и пусть он вырастет, и у него будут свои сыновья и дочери, и у них – сыновья… о, как же мы благословенны Аллахом…

Она позволила себе расслабиться и уплыть. Ночь была спокойной, падал легкий снег, и стрельбы было мало. Скоро у них будет вечернее застолье, а потом она будет играть в нарды с двоюродным братом Каремом или с Зарой, женой ее брата Мешанга, потом уснет довольная: день прошел хорошо.

Утром, когда Джари разбудила ее, солнце уже встало, и, хотя она немного поплакала от боли, масло и массаж скоро прогнали большую ее часть. Потом ритуальное омовение и первая молитва дня, на коленях перед небольшой домашней мечетью, устроенной в углу спальни, с ее саджада, маленьким квадратным, прекрасно сотканным ковриком для молитвы, с ее чашей с чистым песком и, за ней, четки и ее книга Корана с прекрасными узорами. Быстрый завтрак, состоявший из чая, свежего хлеба, еще горячего, из печи, масла, меда и молока, вареного яйца, как всегда – даже в самые тяжелые дни яйца редко оказывались дефицитом, – потом быстро на базар, в чадре, чтобы повидаться с Мешангом, ее обожаемым братом.

– О, Мешанг, мой дорогой, ты выглядишь таким усталым. Ты слышал про нашу квартиру?

– Да-да, слышал, – ответил он грустным голосом; под глазами у него лежали темные тени. Четыре дня, прошедшие с тех пор, как его отец вошел в ворота тюрьмы «Эвин», состарили его. – Сыновья собаки, все они! Они не иранцы. Я слышал, они из ООП и действуют по указанию этого Революционного комитета. – По его телу пробежала дрожь. – На все воля Аллаха.

– На все воля Аллаха, да. Но мой муж сказал, что человек по имени Теймур, их начальник, сказал ему, что до времени дневной молитвы сегодня мы можем забрать наши вещи.

– Да, я знаю. Твой муж оставил мне записку, перед тем как улететь сегодня утром в Загрос. Я послал Али и Хасана и несколько других слуг с ними, сказал им, чтобы они притворились грузчиками и вывезли оттуда все, что смогут.

– О, спасибо тебе, Мешанг, ты такой умный. – Она испытала большое облегчение. Было бы немыслимо идти туда ей самой. Ее глаза наполнились слезами. – Я знаю, это была воля Аллаха, но я ощущаю такую пустоту без отца.

– Да-да, и со мной то же самое… Иншаллах. – Больше он ничего не мог предпринять. Он все сделал правильно, проследил за омовением тела, которое потом завернули в лучший муслин, затем распоряжался на похоронах. Теперь первая часть траура окончилась. На четвертый день будет еще одна церемония на кладбище, когда они снова будут рыдать и рвать на себе одежды, и все будут безутешны. Но потом, как сейчас, каждый снова взвалит на себя груз бренной жизни: нужно было читать шахаду пять раз в день, соблюдать пять столпов ислама, чтобы обеспечить своей душе дорогу в рай, а не в ад – единственная причина земного существования.

Они молча сидели в маленькой комнате над лавкой, которая еще так недавно была личными покоями Джареда Бакравана. Неужели всего четыре дня прошло с тех пор, как отец вел с Али Киа переговоры о новом займе – который нам каким-то образом нужно будет предоставить, – и Пакнури ворвался сюда, и начались все наши беды. Сын собаки! Это все его вина. Это он привел сюда «зеленых повязок». Да, и он много лет был сущим проклятием. Если бы он не был так слаб, у Шахразады уже было бы пять или шесть детей, и у нас на плечах не сидел бы этот неверный, который делает нас объектом тысячи базарных насмешек.

Он увидел темный синяк у нее под глазом и не стал ничего говорить. Сегодня утром он возблагодарил Бога и согласился со своей женой, что эти побои вывели ее из страшного ступора. «Нет беды в том, чтобы время от времени получать хорошую трепку, Зара», – сказал он с наслаждением и подумал, что всем женщинам время от времени нужна хорошая трепка, с их постоянным нытьем, и сплетнями, и плачем, и дрязгами, и ревностью, и стремлением всюду влезть, и всеми этими безбожными разговорами о праве голоса, маршах и протестах. Против чего? Против законов Бога?

Я никогда не пойму женщин. С другой стороны, даже Пророк, да славится Его имя, самый совершенный из когда-либо живших людей, даже у него были проблемы с женщинами и несколько жен после Хадиджи, его первой, которая умерла, подарив ему шестерых детей, – как жаль, что ни один сын не пережил его, только дочь, Фатима. И даже после всего этого опыта с женщинами записано, что даже Пророк, даже он должен был время от времени уединяться, уходить в сторону, чтобы обрести покой.

Почему женщины не могут довольствоваться жизнью дома, быть послушными, вести себя тихо и не лезть не в свои дела?

Столько дел. Столько нитей нужно подобрать и разыскать, секретов открыть, счетов, расписок и долгов обнаружить – и так мало времени. Все наше имущество украдено, деревни, поместье на Каспии, дома, квартиры и здания по всему Тегерану – все, о которых известно этим дьяволам! Дьяволам! Этот Революционный комитет, и муллы, и «зеленые повязки» – дьяволы на земле. Как мне с ними со всеми справиться? Но я должен, так или иначе. Должен, потом, в следующем году, я совершу паломничество в Мекку.

– На все воля Бога, – сказал он вслух и почувствовал себя лучше. И так было угодно Богу, что я стал старшим в семье гораздо раньше, чем ожидал, хотя я уже давно готов, готов не хуже любого другого сына, которому предстоит вступить во владение империей отца, даже такой, как империя Бакравана.

И на то была воля Бога, что мне уже известно, где сокрыто большинство секретов, отец шепотом рассказывал мне о них эти последние несколько лет, когда обнаружил, что мне можно доверять и я умней, чем он предполагал. Разве не я подсказал ему почти семь лет назад про номерные счета в швейцарских банках и объяснил про американские казначейские векселя, про инвестиции в недвижимость в США и главное – про «Семь сестер»? Мы заработали миллионы, и все они в безопасности, этим сынам собаки до них не добраться, хвала Аллаху! В целости и сохранности в Швейцарии, в золоте, землях, надежных ценных бумагах, долларах, немецких марках, иенах и швейцарских франках.

Он увидел, что Шахразада смотрит на него и ждет.

– Слуги управятся со всем до заката, Шахразада, не волнуйся, – сказал он, любя ее, хотя и желая, чтобы она ушла, и он мог продолжать работать. Но пришло время подобрать в горсть и другие нити. – Этот твой муж, он ведь согласился стать мусульманином, не так ли?

– Как любезно с твоей стороны, что ты помнишь об этом, дорогой Мешанг. Мой муж согласился подумать об этом, – сказала она обиженно. – Я учу его всякий раз, когда выпадает возможность.

– Хорошо. Когда он вернется, пожалуйста, передай ему, чтобы он зашел ко мне.

– Да, конечно, – тут же сказала она. Мешанг был теперь главой семьи, и его указаниям полагалось подчиняться беспрекословно.

– Год и один день давным-давно прошли, разве нет?

Шахразада просияла.

– Для меня честь сообщить тебе, дорогой Мешанг, что Аллах, возможно, благословил нас, у меня задержка на день или два.

– Хвала Аллаху. Это стоит отпраздновать! Отец был бы так доволен. – Он похлопал ее по руке. – Хорошо. Теперь, как быть с ним, с твоим мужем? Сейчас был бы самый подходящий момент для развода, не правда ли?

– Нет! О, как ты можешь говорить такие вещи? – вырвалось у нее прежде, чем она успела остановиться. – О, ни в коем случае, о нет, это было бы ужасно, я скорее умру, это было бы кош…

– Замолчи, Шахразада! Подумай! – Мешанг был поражен ее дурным поведением. – Он не иранец, не мусульманин, у него нет денег, нет будущего, он едва ли достоин быть частью рода Бакраванов, разве ты не согласна?

– Да-да, конечно, я… я согласна со всем, что ты говоришь, но, если мне будет позволено добавить… – торопливо заговорила она, опустив глаза, чтобы скрыть свой шок, проклиная себя за то, что не сумела разглядеть, насколько Мешанг был против ее Томми, что он стал врагом, с которым надо вести себя осмотрительно. Как я могла быть такой наивной и глупой? – Я согласна, что тут могут быть проблемы, мой дорогой, согласна со всем, что ты говоришь… – услышала она свой голос, говоривший ему это самым медоточивым тоном, пока ее мозг работал со скоростью света, анализируя, отбрасывая, пытаясь составить план – на сейчас и на будущее, – потому что без благоволения Мешанга жизнь стала бы очень трудной. – Ты самый мудрый из всех, кого я знаю… но, может быть, мне будет позволено сказать, что это Аллах поставил его на моем пути, отец согласился на мой брак, поэтому, пока Аллах не уберет его с моего пути и пока Он направ…

– Но теперь я глава семьи, и все изменилось. Аятолла все изменил, – резко выговорил он. Локарт ему никогда не нравился, он был противен ему как один из неверных – главной причины всех их бед, прошлых и настоящих, он презирал его как человека, вторгшегося туда, где ему не место, как ненужную статью расходов, но, поскольку у него не было власти вмешаться и из-за молчаливого согласия отца, он держал эти чувства при себе. – Тебе не нужно забивать свою милую головку такими вещами, но революция изменила все. Мы живем сейчас в другом мире, и в свете этого я должен думать о твоем будущем и о будущем твоего сына.

– Ты совершенно прав, Мешанг, и я благословляю тебя за заботу обо мне и моем ребенке, какой ты чудесный, и как нам повезло, что ты печешься обо всех нас, – сказала она, вернув себе самообладание. Она продолжала льстить, уговаривать, извиняться за дурное поведение, используя всю свою хитрость, не давая ему вставить ни слова и переводя разговор на другие темы. Потом, в нужный момент, она сказала: – Я знаю, что ты, должно быть, очень занят. – Она встала с улыбкой. – Вы с Зарой будете дома к ужину? Кузен Карим придет, если его отпустят с базы, это будет так весело, правда? Я не видела его с… – она вовремя спохватилась, – с неделю, а то и больше, но самое главное, Мешанг, повар готовит твой любимый хореш, как раз такой, какой ты любишь больше всего.

– О? В самом деле? О, ну да, да, мы придем… только скажи ему, чтобы не клал слишком много чеснока… теперь по поводу твоего му…

– О, чуть не забыла, Мешанг, дорогой, – выпалила Шахразада, выкладывая последнюю – на данный момент – карту. – Я слышала, ты дал Заре разрешение принять участие в Марше женщин послезавтра, ты такой внимательный и понимающий.

Она увидела, как он вспыхнул, и рассмеялась про себя, зная, что Зара была настроена пойти так же решительно, как он против этого возражал. Гнев вскипел в нем и прорвался наружу. Шахразада терпеливо его слушала, взирая на него чистыми, бесхитростными глазами, послушно кивая во всякий подходящий момент.

– Мой муж согласен с тобой полностью, дорогой Мешанг, – сказала она с должной долей убежденности. – Да, совершенно согласен, дражайший брат, и я обязательно напомню Заре, если она меня спросит, о том, что ты чувствуешь… Не то чтобы это что-то изменило для нее, или для меня, потому что в этом марше протеста мы примем участие. – Она легко чмокнула его в щеку. – До свидания, мой дорогой, постарайся не работать слишком много. Я обязательно передам повару про хореш.

Потом она тут же пошла к Заре и предупредила ее, что Мешанг все еще в бешенстве из-за предстоящей демонстрации.

– Это смешно! Все наши подруги там будут, Шахразада. Он что, хочет нас опозорить перед нашими подругами?

Вместе они составили план. К этому времени было уже далеко за полдень, и Шахразада поспешила домой, чтобы распорядиться насчет хореша:

– В точности так, как господин любит, и если ты переложишь чеснока и хореш не будет идеальным, я… я скажу Ашабагеху-прорицателю, чтобы он навел на тебя дурной глаз! Отправляйся на рынок и купи дыню, он их обожает!

– Но, госпожа, дынь на рынке не было уже с…

– Найди! – прикрикнула она и топнула ножкой. – Не может быть, чтобы ее нельзя было найти!

Потом она следила за тем, как Джари аккуратно складывает всю ее одежду и одежду Томми, проливая время от времени слезинку, не из-за потери квартиры, которую Томми так хотел и которой радовался больше, чем она, а просто от счастья, что она снова дома. Короткий отдых, последняя молитва дня, потом ванна и сейчас – массаж.

– Ну вот, принцесса, – сказала Джари, ее руки устали. – Теперь тебе надо одеться к ужину. Что бы ты хотела надеть?

Наряд, который доставит Мешангу больше всего удовольствия: многоцветная шерстяная юбка и рубашка, которые ему так нравились. Потом она еще раз проверила хореш и праздничное блюдо поло – приготовленный по-ирански рис с золотистой корочкой, от которого слюнки текли, – и другое любимое лакомство Мешанга, дыню, сладкопахнущую, сочную, совершенной формы.

Потом она ждала, когда придет ее двоюродный брат Карим, которого она так любила, вспоминая то чудесное время, когда они вместе росли, их семьи всегда тесно общались, лето в их поместьях на Каспии, с купанием и катанием на яхтах, зимой – катание на горных лыжах под Тегераном; нескончаемые вечеринки, танцы, смех, Карим – такой же высокий, как и его отец, полковник, начальник базы в Ковиссе, и такой же безупречной внешности. Карим у нее всегда ассоциировался с тем первым сентябрьским вечером, когда она увидела этого странного высокого чужеземца с серо-голубыми глазами, глазами, которые засветились тем небесным огнем, о котором пишут поэты, едва он увидел ее…

– Ваше высочество, его превосходительство капитан Карим Пешади просит позволения увидеть вас.

Шахразада весело выбежала, чтобы приветствовать его. Он стоял и смотрел в окно в малой приемной их дома, где стены были все из маленьких зеркал и окон, складывавшихся в художественный персидский узор, а единственная мебель – непрерывная тахта вдоль стен, на ладонь возвышавшаяся над ковром с коротко стриженным ворсом, мягкая, обтянутая прекраснейшей персидской тканью, как и спинка, также раскинувшаяся вдоль всех стен.

– Милый Карим, как чу… – Шахразада осеклась. Сегодня она видела его в первый раз с того дня, когда, неделю назад, они вместе участвовали в выступлениях в Дошан-Таппехе, и она видела перед собой незнакомца – натянутая кожа на высоких скулах, мертвенная бледность, темные круги вокруг глаз, щетина на небритых щеках, мятая одежда – раньше он всегда был безукоризненно одет, выбрит и причесан. – О, Карим, что случилось?

Его рот шевельнулся, но никаких звуков не последовало. Он попробовал еще раз.

– Отец мертв, расстрелян за преступления против ислама, я под подозрением и отстранен от работы, меня могут арестовать в любой момент, – с горечью выговорил он. – Большинство наших друзей под подозрением, полковник Джабани исчез, его обвиняют в измене… Ты помнишь его, тот самый, который повел людей против «бессмертных», ему тогда еще большую часть руки оторвало…

Онемев, она слушала, глядя на него.

– …но это еще не самое плохое, дорогая Шахразада. Дядя… Дядя Валик, и Аннуш, и маленький Джалал, и Сетарем – все мертвы, их убили, когда они пытались бежать в Ирак на гражданском 212-м…

Ее сердце словно остановилось, и мир начал рушиться.

– … истребители-перехватчики сбили их возле иракской границы. Сегодня я был в штабе, ждал там, чтобы ответить на вопросы нашего комитета, когда с нашей базы в Абадане пришел телекс – эти комитетские сыновья собаки все неграмотные, поэтому они попросили меня прочитать им текст вслух, не зная, что я как-то связан с Валиком, что мы все родственники. Телекс был помечен грифом «секретно», и в нем говорилось, что предатели генерал Валик и генерал Селади были опознаны на месте падения 212-го по своим удостоверениям вместе с остальными и… и женщина и два ребенка… а нас просили заняться вертолетом, предположительно он из компании Тома, и его угнали, ЕР-НВС…

Она потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, Джари промакивала ей лоб холодным влажным полотенцем, остальные слуги встревоженно толпились вокруг, Карим стоял позади них с извиняющимся выражением на бледном лице. Она тупо посмотрела на него. Потом все, что он говорил, хлынуло назад в ее сознание, в этом потоке она вспомнила, что говорил Эрикки, и странное поведение Тома. И как только эти три стороны соединились, новая волна ужаса начала накрывать ее с головой.

– Его… его превосходительство Мешанг уже приехал? – спросила она слабым голосом.

– Нет, принцесса, нет еще. Позвольте проводить вас в кровать, вам станет лучше, ес…

– Я… нет, спасибо, Джари, я… я в порядке. Пожалуйста, оставьте нас.

– Но, прин…

– Оставьте нас!

Они подчинились. Карим был полон душевной муки.

– Пожалуйста, извини меня, дорогая Шахразада, не надо мне было волновать тебя всеми этими проблемами, но я… я узнал про… про отца только сегодня утром, прости меня, Шахразада, не женское это дело, тревожиться по поводу… э…

– Карим, послушай меня, умоляю, – оборвала она его с растущим отчаянием. – Что бы ты ни делал, не упоминай про дядю Валика, не говори Мешангу ни про него, ни про… остальных, пока не надо, прошу тебя, не надо пока! Не говори про Валика!

– Но почему?

– Потому что… потому что… – О Аллах, о Аллах, что же мне делать? – думала она. Ей хотелось кричать. Я уверена, что НВС пилотировал Томми. О Аллах, сделай так, чтобы я ошибалась, но я уверена, что Эрикки сказал именно это, когда я спросила его, как долго Томми не будет. Разве он не говорил: «Не волнуйся, у Томми рейс до Бендер-Делама, НВС с запчастями, это не должно занять больше дня-двух»? Разве Бендер-Делам не рядом с Абаданом, а это рядом с границей? Разве дядя Валик не приходил к Томми поздно вечером, слишком поздно, если это не было делом особой срочности, а потом, когда он ушел, разве Томми не изменился, не смотрел с несчастным лицом на огонь в камине? «Родственники должны заботиться о родственниках», – разве не это он тогда пробормотал? О Аллах, помоги мне…

– Что такое, Шахразада, в чем дело?

– Я не осмелюсь рассказать тебе, Карим, хотя тебе я доверила бы свою жизнь, я должна защитить Томми… если Мешанг узнает про Томми, это будет для нас концом, концом всего! Без Томми я… я умру, я знаю, что умру, я… что там Томми говорил о том, что нужно перегнать вертолет? Перегнать в Эль-Шаргаз? Туда или в Нигерию? Я не смею сказать тебе, Карим, не смею…

Но когда ее глаза вобрали в себя всю огромность его озабоченности и тревоги, ее рот открылся, и она выпалила ему все, что боялась произнести.

– Но это невозможно, – запинаясь, пробормотал он, – невозможно, в телексе говорилось, что в вертолете не выжил никто, невозможно, чтобы он был там пилотом.

– Да, но он был, он был, я уверена, я уверена в этом. О, Карим, что мне делать? Пожалуйста, помоги мне, пожалуйста, умоляю, помоги мнеееее! – По ее щекам струились слезы, и он обнял ее, стараясь успокоить. – Пожалуйста, не говори Мешангу, прошу, помоги мне, если мой Томми… я умру.

– Но Мешанг все равно об этом услышит! Он должен знать.

– Пожалуйста, помоги мне. Не может быть, чтобы ты ничего не мог сделать, не мо…

Дверь распахнулась, и в комнату торопливо вошел Мешанг, он был с Зарой.

– Шахразада, моя дорогая, Джари сказала, что у тебя был обморок, что случилось, ты в порядке? Карим, здравствуй, как поживаешь? – Мешанг замолчал, пораженный переменой во внешности Карима и его бледностью. – Что, ради всего святого, произошло?

В молчании Шахразада поднесла руку к губам, холодея от страха, что она опять все сейчас расскажет. Она видела, что Карим колеблется. Молчание сгущалось, потом она услышала, как он торопливо заговорил:

– У меня ужасные новости. Во-первых… во-первых про моего… моего отца. Его расстреляли, расстреляли за… преступления против ислама…

– Это невозможно! – вырвалось у Мешанга. – Героя Дхофара? Это, должно быть, ошибка!

– Про его превосходительство Джареда Бакравана тоже говорили «невозможно», но он мертв, и отец убит, как и он, и есть еще новости, такие же плохие…

Шахразада беспомощно расплакалась, Зара обняла ее, и сердце Карима потянулось к ней, и он похоронил Валика, его жену и детей, предоставив другим принести эту весть.

– Иншаллах, – сказал он, ненавидя это оправдание, которое уже не мог принимать для тех святотатственных преступлений, которые люди совершали именем Бога, Бога, которого этим людям никогда не дано узнать. Аятолла – истинный дар Аллаха. Нам нужно лишь следовать за ним, чтобы очистить ислам от этих гнусных богохульников, думал он. Аллах накажет их после смерти, а мы, живые, должны покарать их смертью.

– Мои новости все плохие, я под подозрением, как и большинство моих друзей, все военно-воздушные силы под судом. Я по глупости рассказал Шахразаде… я хотел, чтобы ты знал, Мешанг, но я сделал глупость и рассказал ей, вот почему она… она упала в обморок. Пожалуйста, извините меня, мне жаль, но я не могу остаться, не могу, мне нужно… нужно возвращаться. Я просто хотел сказать вам про… мне нужно было сказать кому-то…


Кабинет Мак-Айвера. 22.20. Мак-Айвер был один в офисе на верхнем этаже, он сидел в скрипучем кресле, удобно забросив ноги на стол, и читал. Освещение было хорошим, и в кабинете тепло благодаря их собственному генератору. Телекс он включил, высокочастотную рацию тоже. Время стояло позднее, но смысла торопиться домой, где холодно, сыро, и где нет Дженни, он пока не видел. Он поднял глаза. На лестнице снаружи послышались торопливые шаги. Стук в дверь прозвучал нервно.

– Кто там?

– Капитан Мак-Айвер? Это я, капитан Пешади, Карим Пешади.

Пораженный, Мак-Айвер отпер дверь. Он хорошо знал этого молодого человека, и как студента вертолетной школы, и как любимого двоюродного брата Шахразады. Он протянул ему руку, пряча еще больше удивление, которое в нем вызвал вид молодого офицера.

– Входите, Карим, чем я могу быть вам полезен? Я был ужасно расстроен, узнав об аресте вашего отца.

– Его расстреляли два дня назад.

– О Господи!

– Да. Извините, я не могу сообщить вам ничего приятного. – Карим торопливо закрыл дверь и понизил голос. – Простите, но мне нужно спешить, я уже на несколько часов опаздываю из увольнительной, но я только что был у Шахразады… Я зашел к вам на квартиру, но капитан Петтикин сказал, что вы здесь. Сегодня я прочел секретный телекс с нашей базы в Абадане. – Он передал Мак-Айверу его содержание.

Мак-Айвер пришел в ужас, который постарался скрыть.

– Вы говорили об этом капитану Петтикину?

– Нет-нет, я подумал, что мне следует сказать это только вам.

– Насколько нам известно, НВС был угнан. Ни один из наших пилотов не…

– Я здесь не в официальном качестве, я просто пришел к вам, потому что Тома здесь нет. Я не знал, что мне еще делать. Сегодня вечером я видел Шахразаду и узнал, совершенно случайно, про Тома. – Он повторил то, что ему сказала Шахразада. – Как Том может быть жив, когда все они погибли?

Мак-Айвер почувствовал, как в груди опять поднимается боль.

– Она ошибается.

– Именем Бога, скажите мне правду! Вы не можете не знать! Том должен был вам рассказать, вы можете доверять мне, – взорвался молодой иранец, вне себя от тревоги. – Возможно, я смогу помочь. Том в ужасной опасности, как и Шахразада и все наши семьи! Вы должны мне верить! Как Тому удалось выбраться?

Мак-Айвер почувствовал, как узел все туже затягивается вокруг них – Локарта, Петтикина, его самого. Не теряй головы, приказал он себе, будь осторожен. Тебе нельзя ни в чем сознаваться. Не признавайся ни в чем.

– Насколько я знаю, Тома даже близко не было от НВС.

– Вы лжете! – в ярости воскликнул Карим, и сказал ему все, до чего додумался по дороге сюда, пока шагал пешком, толкался в автобусе, снова шел пешком, а вокруг падал снег, и он чувствовал внутри холод и отчаяние – ему еще предстояло предстать перед комитетом. – Вы должны были подписать разрешение на полет, вы или Петтикин, и в нем должно стоять имя Тома. Я слишком хорошо вас всех знаю, я помню, как вы постоянно вколачивали нам в голову, что летать нужно с соблюдением всех формальностей, с подписанием бланков, что всегда надо ставить подпись на бланке. Говорили ведь, разве нет? Разве нет?! – уже прокричал он.

– Думаю, вам лучше уйти, капитан, – сухо произнес Мак-Айвер.

– Вы замешаны в этом так же, как и Том, неужели вы не видите? У вас такие же проблемы, как и…

– Думаю, вам лучше оставить этот разговор. Я понимаю, что вы измучены, и то, что случилось с вашим отцом, ужасно, – мягко проговорил он. – Мне действительно ужасно жаль.

В наступившей тишине было слышно лишь тихое гудение рации и генератора, расположенного над ними на крыше. Мак-Айвер ждал. Потом молодой человек слегка кивнул.

– Вы правы, – расстроенно произнес он, – с чего вам мне доверять? Мы утратили доверие, оно покинуло нас. Наш мир стал адом на земле, и все из-за шаха. Мы доверились ему, а он подвел нас, дал нам фальшивых союзников, надел намордники на наших генералов, сбежал и оставил нас в этой яме, опозоренных, оставил нас ложным муллам. Я клянусь Богом, что вы можете мне доверять, но какая от этого разница вам или всем остальным? Доверие ушло из нас. – Его лицо передернулось. – Может быть, Бог ушел из нас. – Коротковолновая рация в соседней комнате издала едва уловимое потрескивание, помехи от грозы, бушевавшей где-то. – Вы можете связаться с Загросом? Шахразада сказала, что Том вернулся туда сегодня утром.

– Я уже пытался, но связаться с ними не получилось, – искренне ответил Мак-Айвер. – В это время года связь с ними установить почти невозможно, но я слышал, что они долетели нормально. Наша база в Ковиссе передала сюда их сообщение сразу после полудня.

– Вам… вам лучше передать Тому то, что я вам рассказал. Передайте ему, чтобы выбирался из страны. – Голос Карима звучал бесцветно и глухо. – Вы все счастливчики, вы все можете отправиться домой. – Тут его отчаяние прорвалось, и слезы побежали по щекам.

– Эх, парень… – Мак-Айвер сочувственно обнял его за плечи, успокаивая юношу одних лет с его сыном, который мирно жил в Англии, был в безопасности на земле, работал врачом, не имел с полетами ничего общего… Боже милосердный, да кто, черт возьми, когда бывает в безопасности?

Через некоторое время он почувствовал, что грудь молодого иранца вздымается и вздрагивает уже не так сильно. Чтобы сохранить Кариму лицо, он отошел, повернулся и посмотрел в сторону их кухоньки.

– Я как раз собирался выпить чаю, вы не составите мне компанию?

– Я… я просто выпью воды, а потом пойду, спасибо.

Мак-Айвер тут же принес ему стакан. Бедняга, думал он, какая ужасная новость про его отца, такого замечательного человека, жесткого, бескомпромиссного, но честного и преданного, и никогда не пытавшегося заработать на стороне. Ужасно. Боже ты мой, если они расстреляли его, они расстреляют кого угодно. Нам всем скоро крышка, хоть так, хоть этак.

– Держите, – холодея, произнес он, подавая Кариму воду.

Молодой человек взял стакан, стыдясь, что потерял самообладание перед чужеземцем.

– Спасибо. Доброй ночи. – Он увидел, что Мак-Айвер странно смотрит на него. – Что?

– Просто мысль вдруг в голову пришла, Карим. Вы могли бы попасть на диспетчерскую вышку в Дошан-Таппехе?

– Не знаю. А зачем?

– Если бы смогли, – так, чтобы никто не знал, что вам нужно, – может быть, вы смогли бы отыскать разрешение на полет НВС, оно должно быть в журнале вылетов, если они в тот день пользовались журналом. Тогда мы могли бы посмотреть, кто его пилотировал, не так ли? А?

– Да. Но что от этого толку? – Карим вглядывался в светлые глаза на изрезанном морщинами лице. – У них были бы включены магнитофоны автоматической записи.

– Может быть. А может быть, и нет. Там тогда шли бои, может быть, они работали не столь эффективно. Насколько нам известно, человек, пилотировавший НВС, не передавал и не получал устного разрешения на взлет с диспетчерской вышки. Он просто взлетел. Может быть, во всей этой кутерьме они даже не записали никакого разрешения. – В Мак-Айвере затеплилась надежда, когда он стал развивать эту мысль. – Только в журнале это будет видно, в журнале разрешений на вылет. Нет?

Карим старался сообразить, к чему Мак-Айвер клонит.

– А что, если в разрешении стоит Том Локарт?

– Я не понимаю, как там могло оказаться это имя, потому что тогда там будет стоять и моя подпись, и тогда это… э-э… это будет подделка. – Мак-Айверу были крайне неприятны все эти увертки и ухищрения, его наскоро состряпанная история с каждой минутой выглядела все менее убедительно. – Единственное разрешение, которое я подписал, касалось Ноггера Лейна, который должен был доставить запчасти в Бендер-Делам, но я отменил полет и снял его до того, как он мог успеть вылететь. С запчастями срочности не было, ну а потом пошло одно, другое, третье, а когда разобрались, НВС уже угнали.

– Это разрешение является единственной уликой?

– Только Богу это известно наверняка. Если в разрешении стоит Том Локарт и оно подписано мной, значит, оно подделано. Такой поддельный документ может наделать много бед. Как таковой он вообще не должен существовать. А?

Карим медленно покачал головой, мысленно уже поднимаясь на вышку, мимо охранников – там будет охрана? – открывая журнал, отыскивая нужную страницу и видя… видя одного из «зеленых повязок» на пороге, но убивая его, забирая журнал и торопясь прочь, так же бесшумно и незаметно, как и пришел, направляясь прямиком к аятолле, рассказывая ему о чудовищном преступлении, совершенном против его отца, мудрый аятолла слушает его внимательно, а не как эти псы, которые перевирают слово Аллаха, и тут же приказывает отомстить именем Бога Единого. Потом он идет к Мешангу и говорит ему, что его семье ничего не грозит, но, что еще важнее, он знает, что Шахразада, которую он любил и желал до умопомрачения, но которой никак не мог обладать в этой жизни, будучи ее двоюродным братом, что Шахразада тоже спасена.

– Это разрешение не должно существовать, – сказал он, почувствовав себя очень усталым. Он поднялся. – Я постараюсь. Да. Я постараюсь. Что случилось с Томом?

Позади Мак-Айвер услышал стрекотание телекса. Оба вздрогнули. Мак-Айвер снова сосредоточил свое внимание на Кариме.

– Когда увидите его, спросите у него, это будет правильно. Не так ли? Спросите у Тома.

– Салам.

Они пожали руки, и он ушел, а Мак-Айвер запер за ним дверь. Телекс был от Дженни из Эль-Шаргаза. «Привет, ребенок номер один. Долго беседовала с Китайцем, который прилетает завтра вечером, в понедельник, и будет на борту 125-го на рейсе в Тегеран во вторник. Он говорит, чтобы ты совершенно обязательно встретил его для разговора в аэропорту. Здесь все готово для ремонта 212-х и их быстрого возвращения. Подтверди получение. Говорила с детьми в Англии, у них все хорошо. Я здесь чудесно провожу время, совершаю налеты на город, рада, что тебя здесь нет, почему тебя здесь нет? Мак-Аллистер».

Мак-Аллистер была ее девичья фамилия, и она пользовалась ею, только когда была сильно зла на него.

– Добрая старушка Джен, – произнес он вслух; мысль о ней подняла ему настроение. Он был рад, что она в безопасности, далеко от здешней неразберихи. Был рад, что она звонила детям: для нее это всегда радость. Добрая старушка Джен. Он перечел телекс. Что, черт возьми, такого совершенно обязательного может быть у Энди? Ладно, скоро узнаю. По крайней мере, мы можем общаться через Эль-Шаргаз. Он уселся в кресло и начал набивать подтверждение.

Когда стемнело, он получил телекс из штаб-квартиры в Абердине, но текст прошел смазанным, разобрать удалось только подпись: Гаваллан. Он тут же запросил повтор и с тех пор все ждал. Радиосвязь сегодня тоже была плохая. Ходили слухи о снежных бурях в горах, и Всемирная служба Би-би-си, затухая быстрее и надольше, чем обычно, рассказала о сильных бурях над всей Европой и восточным побережьем Америки, ужасных наводнениях в Бразилии. Новости в целом были поганые: в Британии продолжаются забастовки, во Вьетнаме идут тяжелые сражения между вьетнамской и китайской армиями, родезийский лайнер сбит партизанами при заходе на посадку, Картер, как ожидается, введет талоны на бензин, Советы провели испытание крылатой ракеты с радиусом действия более двух тысяч километров, а в Иране «председатель Ясир Арафат встретился с аятоллой Хомейни и был очень тепло принят, оба лидера публично обнялись, и ООП заняла здание израильской миссии в Тегеране. По сообщениям, были расстреляны еще четыре генерала. В Азербайджане продолжаются тяжелые бои между сторонниками и противниками Хомейни, премьер-министр Базарган приказал США закрыть два пункта радиолокационного наблюдения на советско-иранской границе и организовал встречу между советским послом и аятоллой Хомейни в течение последующих нескольких дней для обсуждения имеющихся между странами разногласий…»

Расстроенный, Мак-Айвер выключил приемник, от постоянного напряжения, с которым ему приходилось отделять новости от помех, у него разболелась голова. Голова у него, собственно, болела весь день. Все началось после его встречи сегодня утром с министром Али Киа. Киа принял векселя, выданные на швейцарский банк, «лицензионный сбор», за вывоз трех 212-х, а также за шесть взлетов и посадок 125-го, и пообещал выяснить насчет изгнания из Загроса: «Передайте пока загросскому комитету, что их решение отменяется нашим министерством до расследования ситуации».

Много от этого будет толку, когда ты смотришь в зрачок автоматного дула! – подумал Мак-Айвер. Интересно, как там дела у Эрикки и Ноггера. Сегодня днем прошел телекс, переданный службой управления воздушным движением Тебриза от «Иран Ойл»: «Капитаны Иокконен и Лейн требуются здесь для проведения экстренных работ в течение трех дней. Обычные условия для чартерных рейсов. Спасибо». Текст, как обычно, был подписан местным менеджером компании и выглядел как стандартная просьба. Пусть Ноггер лучше летает, чем протирает тут задницу, подумал Мак-Айвер. Интересно, зачем Азадэ понадобилась своему отцу?

Ровно в семь тридцать Ковисс вышел на связь, но качество связи было едва два на пять, слова были еле различимы и постоянно затухали. Фредди Эйр доложил, что Старк вернулся невредимым.

– Слава богу!

– Повто… ышу вас… дин на пять, капи… ем.

– Повторяю, – произнес он медленно и отчетливо. – Передайте Старку, я очень рад, что он вернулся. Он в порядке?

– …тан Старк…тил на воп… тета…тельно.

– Повторите еще раз, Ковисс.

– Повторяю, капита… рк отве… росы комите… удовл…

– Вы проходите всего один на пять. Попробуйте еще раз вечером в девять; еще лучше, я буду здесь допоздна и попробую связаться около одиннадцати.

– Понял ва… юсь позже… коло… иннадцати сегодня?

– Да. Около одиннадцати сегодня вечером?

– Капи… харт и Жан-Люк при… Загрос… получно.

Остальное разобрать было невозможно. Потом он сел и стал ждать. Немного подремал, немного почитал и сейчас, сидя за телексом, снова взглянул на часы: десять тридцать девять.

– Как только закончу с этим, буду вызывать Ковисс, – сказал он вслух. Он аккуратно набирал послание жене и добавил для Мануэлы, что в Ковиссе все в порядке, – в порядке и есть, подумал он, раз Старк вернулся живой-здоровый, и с ребятами все нормально.

Он вставил перфорированную ленту в отправляющее устройство с зубчатыми колесиками, набрал номер Эль-Шаргаза, бесконечно долго ждал, пока установится соединение, потом нажал на клавишу передачи. Лента с клацаньем потянулась через колесики. Еще одно длительное ожидание, но в итоге на аппарате появился код приема послания Эль-Шаргазом.

– Хорошо. – Он встал и потянулся. В ящике письменного стола лежали его таблетки, и он достал вторую за сегодня. – Чертово давление, – пробормотал он. При последнем медицинском осмотре давление у него было сто шестьдесят на сто пятнадцать. Таблетки снизили его до позволявших чувствовать себя нормально сто тридцать пять на восемьдесят пять.

– Но послушай, Мак, это не означает, что ты можешь хлестать виски, вино, есть яйца и сливки. Твой уровень холестерина слишком вы…

– Какие еще, к черту, виски и сливки, док? Это Иран…

Он вспомнил, каким был раздражительным в тот день, и когда Дженни спросила: «Ну, как там дела?» – он ответил: «Отлично. Лучше, чем в прошлый раз, так что не нужно зудеть!»

А, к черту все это! Я не могу сделать ничего, кроме того, что и так делаю, но вот уж что бы мне точно не помешало, так это большой бокал виски с содовой и со льдом, а потом – еще один. Обычно в сейфе у него стояла бутылка, а в маленьком холодильнике были лед и содовая. Теперь уже нет. Запасы на нуле. Он сделал себе чашку чая. Как быть с Каримом и НВС? Об этом позже. Двадцать три часа.

– Ковисс, говорит Тегеран, как слышите? – Он терпеливо повторял эту фразу раз за разом, потом прекратил. Через четверть часа попробовал снова. Связи не было. – Наверное, буря, – сказал он, исчерпав терпение. – К черту все это, попробую еще раз из дома.

Он надел толстое пальто и поднялся по винтовой лестнице на крышу проверить уровень топлива в генераторе. Ночь была очень темная и тихая, стрельбы почти не было, а ту, что была, приглушал падающий снег. Нигде он не увидел ни одного фонаря или светящегося окна. Снег по-прежнему падал, легко кружась, с утра его слой поднялся сантиметров на десять. Он смахнул снежинки с лица и посветил фонариком на датчик. Уровень топлива был нормальным, но им каким-то образом придется обновить свои запасы горючего в течение нескольких следующих дней. Как некстати, черт подери! Что же делать с НВС? Если бы Карим смог достать журнал, и журнал можно было бы уничтожить, то улик не останется, так? Так, но как быть с Исфаханом, дозаправкой в Исфахане?

Погруженный в мысли, он спустился вниз, запер двери, и, освещая фонарем дорогу, начал спускаться по лестнице на первый этаж. Он не услышал, как телекс вновь ожил за его спиной.

В гараже он подошел к машине и отпер ее. Сердце скакнуло в горло, когда он увидел высокую фигуру, направлявшуюся к нему. Слова «САВАК» и «НВС» запрыгали в мозгу, и он едва не выронил фонарь, но человек оказался Армстронгом, в темном плаще и шляпе.

– Извините, капитан Мак-Айвер, я не хотел напугать вас.

– Черт, а напугали! – гневно бросил он, ощущая гулкие удары сердца. – Какого черта вы не сказали, что это вы, а то вообще поднялись бы в офис, чем прятаться по темным углам, как злодею?

– У вас могли появиться и другие посетители. Я видел, как один выходил от вас, поэтому подумал, что лучше подожду вас здесь. Извините. Пожалуйста, опустите фонарь.

Мак-Айвер сердито опустил фонарь. С тех пор как Гаваллан вспомнил, где он встречал Армстронга, Мак-Айвер копался в собственной памяти, но так и не припомнил, пересекались ли они. Специальная служба и Управление уголовного розыска не способствовали смягчению его неприязни к этому человеку.

– Где вы были, черт побери? Мы ждали вас в аэропорту, но вы так и не появились.

– Да, извините, что так получилось. Когда 125-й возвращается в Тегеран?

– Во вторник, если на то будет воля Аллаха. А что?

– Когда примерно?

– В полдень, а что?

– Отлично. Это было бы то, что надо. Мне нужно в Тебриз, могли бы мы с другом его зафрахтовать?

– Никоим образом. Мне в жизни не получить разрешения, а кто ваш друг?

– Получение разрешения я гарантирую. Извините, капитан, но это крайне важно.

– Я слышал, в Тебризе идут ожесточенные бои, сегодня в новостях передавали. Извините, никак не могу дать разрешения, это был бы неоправданный риск для экипажа.

– Мистер Талбот будет рад добавить свой голос к этой просьбе, – произнес Армстронг все тем же ровным, терпеливым голосом.

– Нет. Извините. – Мак-Айвер повернулся, но его остановила внезапно появившаяся в голосе Армстронга желчь.

– Прежде чем вы уйдете, могу я поинтересоваться насчет НВС и Локарта и вашего партнера Валика, его жены, детей?

Мак-Айвер застыл на месте. Он видел перед собой каменное лицо, твердо сжатый рот, глаза, поблескивавшие в отраженном свете его фонаря.

– Я… я не понимаю, о чем вы.

Армстронг опустил руку в карман, достал оттуда лист бумаги, развернул его и поднес к лицу Мак-Айвера. Мак-Айвер направил на бумагу кружок яркого света. Лист представлял собой ксерокопию записи в журнале разрешений на вылет. Почерк был четким. «ЕР-НВС разрешен вылет в 06.20 для осуществления чартерного рейса ИВК в Бендер-Делам, доставка запчастей; пилот – капитан Т. Локарт, разрешение на полет выдано капитаном Мак-Айвером». В нижней части листа была фотокопия самого разрешения, подписанного им, где имя капитана Н. Лейна было зачеркнуто с пометкой «болен» и вместо него вписано имя капитана Т. Локарта.

– Подарок вам, с моими поздравлениями.

– Где вы это раздобыли?

– Когда 125-й войдет в воздушное пространство Тегерана, радируйте капитану Хоггу, что у него немедленный чартерный рейс в Тебриз. Разрешение вы получите заранее.

– Нет. Я не стану по…

– Если вы не организуете все по-хорошему, никого в это особо не посвящая, то есть сохранив все строго между нами, – произнес Армстронг с такой непреложностью, что Мак-Айвер не на шутку испугался, – оригиналы этих документов отправятся в САВАК, переименованный теперь в САВАМА.

– Это шантаж!

– Это бартер. – Армстронг сунул лист ему в руки и повернулся, чтобы уйти.

– Погодите! Где… где оригиналы сейчас?

– Не в их руках… пока что.

– Если… если я сделаю, как вы говорите, я получу их назад, хорошо?

– Вы, наверное, шутите? Назад вы не получите ничего.

– Это нечестно… так нечестно, черт подери!

Армстронг вернулся и встал перед ним; его лицо было похоже на маску.

– Конечно нечестно. Получив их назад, вы выскользнете из тисков, не так ли? Все вы. Пока эти документы существуют, вы будете делать то, что от вас требуется, не правда ли?

– Ты чертов сукин сын!

– А ты дурак, которому нужно следить за своим давлением.

Мак-Айвер разинул рот.

– Откуда вы знаете?

– Вы поразитесь тому, сколько я знаю всего про вас, Гиневру Мак-Аллистер, Эндрю Гаваллана, Благородный дом и еще кучу всего, чем я еще не начал пользоваться. – Голос Армстронга стал грубее, усталость и тревога мешали ему владеть собой. – Вы что, черт подери, не понимаете, насколько велика вероятность, что советские танки и самолеты придут и навсегда останутся по эту сторону Ормуза, а Иран превратится в чертову советскую провинцию? Я устал играть в веселых полудурков с вами, страусами. Просто сделайте, что я прошу, без всяких споров, а если не сделаете, я сдам вас всех к чертям.


ГЛАВА 37 | Шамал. В 2 томах. Т.1. Книга 1 и 2 | ГЛАВА 39