Глава 131

— Тебе нельзя здесь находиться, Альфред, — сказала женщина.

Фред положил на стол пневматический молоток и запер за собой дверь кухни. Потом полистал альбомы и, найдя то, что нужно, показал матери снимки: Лили в детской коляске, Лили с мамочкой, Лили в купальничке.

Не спуская глаз с матери, он взял выполненный акварелью портрет Лили, разбил о стол стекло.

— Нет! — вскрикнула Елена Бринкли. — Не надо!

— Да, мама. Надо. Это грязные картинки. Мерзкие картинки.

Он открыл посудомоечную машину, поставил альбомы на нижнюю полку, акварель на верхнюю. Захлопнул дверцу за всем полным собранием фотографий своей святой сестры. И установил таймер на пять минут.

Часики затикали.

— Альфред, — сказала мать, поднимаясь со стула, — это не смешно.

Фред толкнул ее на место.

— Вода пойдет через пять минут. Все, что мне нужно, это твое полное внимание в течение четырех минут, а потом я верну тебе твои драгоценные альбомы.

Он пододвинул себе второй стул и сел напротив матери. Она посмотрела на него так, словно хотела сказать, что ее тошнит от одного его вида. Фред хорошо знал этот презрительный взгляд, за который ненавидел ее всю свою жизнь.

— Я начал говорить тебе это в тот день, в суде, но так и не закончил.

— Ты имеешь в виду тот день, когда солгал? — Она посмотрела на тикающую посудомоечную машину и оглянулась на запертую дверь.

Фред достал из кармана «беретту», которую забрал у охранника. Снял с предохранителя.

— Я хочу поговорить с тобой, мама.

— Он не заряжен.

Фред улыбнулся и выстрелил в пол. Миссис Бринкли побледнела.

— Положи руки на стол, мама. Положи. Ты же хочешь получить назад те фотографии?

Преодолев слабое сопротивление, он положил на стол ее правую руку, приставил к рукаву пневматический молоток и спустил курок.

Чвяк!

С другой стороны.

Чвяк! Чвяк!

— Видишь? А ты что подумала? Что я сделаю тебе больно, мама? Я же не сумасшедший, ты знаешь.

Пришпилив к столу правый рукав, он проделал то же самое с левым. Каждый раз, когда сын нажимал на кнопку, мать вздрагивала и мигала.

Диск на панели посудомоечной машины сдвинулся на одно деление — прошла минута.

Тик-тик-тик.

— Верни мне фотографии, Фред. Это все, что у меня осталось…

Он наклонился к ее уху и зашептал громко, как артист в микрофон:

— Да, мама, я сказал неправду на суде. Потому что хотел сделать тебе больно. Хотел, чтобы ты поняла, как больно было мне.

— У меня нет времени выслушивать тебя, — сказала Елена Бринкли, пытаясь освободить руки. Ткань натянулась, но выдержала.

— У тебя есть время. Сегодня у тебя есть время на меня. Видишь? — Еще два гвоздя впились в стол.

Чвяк! Чвяк!

— А правда в том, что я хотел сделать ей гадость. И виновата в этом ты, мама. Ты превратила Лили в маленькую грязную куколку. Ты поощряла ее носить короткие юбочки и туфельки на шпильках и красить ногти. В двенадцать лет! О чем ты только думала? Что сделаешь из нее куколку-шлюшку и никто не захочет ее трахнуть?

Зазвенел телефон. Елена Бринкли с тоской посмотрела на него. Фред поднялся со стула и вырвал шнур из розетки. Потом взял с полки стойку с ножами и поставил на стол.

— Забудь про телефон. Тебе сегодня никто не нужен. Сегодня я — самый важный для тебя человек.

— Что ты собираешься делать, Альфред?

— А как ты думаешь? — Он взял самый длинный нож. — Думаешь, отрежу тебе язык? За кого ты меня принимаешь, мама? Я же не псих.

Он рассмеялся ей в лицо, увидев ужас в вытаращенных глазах.

— Дело в том, мама, что я видел Лили с тем парнем, Питером Баллантайном. Тем, что работал на пристани.

— Ничего такого она не делала.

Бринкли провел лезвием по точильному камню и удовлетворенно кивнул — звук получился острый. Вжик.

— Тебе нужно уходить. Полиция уже ищет…

— Я еще не закончил. И ты дослушаешь меня до конца. Впервые за всю свою мерзкую, презренную…

В голове у него заговорил он:

«Убей ее. Убей ее».

Фред отложил нож. Вытер пот со лба рукавом рубашки доктора Картера. Вытер ладони о брюки доктора Картера. Снова взял нож.

— Как я уже говорил, мама, Лили дразнила меня. Разгуливала полуголая. А потом отсосала у этого Баллантайна. Забудь про фотографии и слушай меня! В тот день мы с Лили отошли от берега и стали на якорь, чтобы никто нас не видел. И она сняла топ.

Лгун. Трус. Сваливаешь вину на нее.

— И я потянулся к ней. Дотронулся до ее сисек, а она посмотрела на меня так, как смотришь сейчас ты. Как будто я — дерьмо собачье.

— Я не хочу это слышать.

— Придется послушать. — Бринкли осторожно провел наточенным лезвием по дряблой шее. — Она стояла передо мной в одних трусиках и говорила, что я псих, урод. А потом сказала: «Я все расскажу мамочке».

Это были ее последние слова. «Я все расскажу мамочке».

Когда она отвернулась, я толкнул ее в спину и…

Закончить ему не дал звон разбитого стекла, за которым последовал оглушающий взрыв и яркая, слепящая вспышка.

Фреду Бринкли показалось, что мир разлетелся на кусочки.