МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ

Заходить к Вадику на прощание Женя Семицветова не стала. Приказ о ее увольнении лежал у Аглаи Семеновны со вчерашнего дня, сдавать дела было все равно некому, так что Женька зашла на работу буквально на четверть часа.

Сегодня утром она нечеловеческими усилиями привела себя в относительный порядок: нарисовала глазки, румянец, карандашом отделила линию губ от линии щек и подбородка, напялила затемненные очки и приняла лошадиную дозу антигистаминов.

Сотрудники, встречавшиеся ей по дороге, с любопытством смотрели вслед, но заговаривать никто из них не спешил. Эдик Кононыхин, наоборот, едва не выпрыгнул из лифта — но вовремя взял себя в руки.

— П-привет, Женечка…

— Здравствуй, Эдик.

— Я слышал, ты нас покидаешь?

— Уже покинула.

— Да, собственно, я в курсе… Нехорошо вышло с этим ветеринаром. Надеюсь, он не наговорил тебе лишнего?

— Нет.

— М-да… Слушай, насчет того фильма, на который я тебя приглашал… У меня просто на этой неделе очень много работы, и я…

— Эдик, не парься. Я все понимаю. И фильм этот — полная фигня. Не переживай.

— А… ну да. Ты не обидишься?

— На тебя? Конечно нет!

Эдик встревожился.

— Почему это — на меня конечно нет?

Женька впервые посмотрела ему прямо в глаза, потом наклонилась вперед и заговорщически поманила Эдика пальцем, а когда он осторожно потянулся к ней, сказала громко:

— Потому что на тебя у меня даже аллергии нет!

С этой загадочной фразой Евгения Семицветова навсегда покинула офис редакции журнала для настоящих мужчин «Самый-Самый».

Целую неделю она ничего не делала. Вернее, ни о чем не думала и планов никаких не строила. Занималась генеральной уборкой, передвигала мебель, переклеила в маленькой комнате обои… Лесик и Матильда на всякий случай переселились под диван в гостиной и недоверчиво следили за хаотическими передвижениями хозяйки по квартире.

Об Андрее и расставании с ним Женька старалась не вспоминать. Хуже всего приходилось ночью, когда приходили сны. Яркие, цветные, до ужаса реальные. Тогда Женька просыпалась и шла на кухню варить кофе.

Она похудела, зеленые глаза постоянно блестели каким-то лихорадочным блеском, а возле губ появилась едва заметная жесткая складочка, отчего лицо Женьки приобрело выражение постоянной горькой насмешки над чем-то…

Первые дни она ждала чуда, ждала звонка, потом перестала. Квартира с каждым днем все больше напоминала полигон ядерных испытаний, но Женька не останавливалась. Она выметала свою прошлую жизнь, стремясь вместе со старым хламом изгнать из памяти и Андрея Долгачева, красавца-ветеринара из деревни Караул.

Ольга отбыла в отпуск, у Катерины было полно работы, но Маринка звонила регулярно. Женя выслушивала ее терпеливо, но почти всегда молча. Отвечала на вопросы коротко и неохотно. Правда, в один из вечеров Маринке удалось разговорить подругу.

— Але? Семицветова? Не спишь?

— Не сплю. А ты чего хрипишь? Голос потеряла?

— Нет, я прячусь.

— В прятки, что ли, играете со Стасиком?

— Типа того. Слушай… мне надо с тобой посоветоваться. По личному вопросу.

— Из меня советчик так себе.

— Жень, не гони, а? Я и так всю голову сломала. Не знаю, что делать. Кстати, как твоя Матильда?

— Что значит — кстати? Ты чего, беременная?

— Нет! Но ты знаешь, три дня назад, в ресторане, Стасик меня пытливо расспрашивал о том, как я отношусь к общечеловеческим ценностям типа семьи, брака и детей.

— О, я так и вижу это одухотворенное лицо с мощными надбровными дугами и изящным узким лбом…

— Семицветова, ты стала желчная и злая. Тебе нужно проверить кислотность. Так бывает при гастрите.

— Да ладно тебе! Ты сама говорила, что Стасик не блещет интеллектом.

— Говорила. Но я имею на это право. В конце концов, я с ним живу. Всем остальным я могу и в рожу вцепиться, если они будут гнать на моего пупсика.

— Тихомирова, чего ты от меня хочешь? Чтобы я признала несомненные преимущества Стасика перед остальными представителями мужского пола? Признаю. Это все?

— Нет, не все. Слушай, сначала он спрашивал меня о браке и детях, а сегодня я нашла у него под подушкой каталог знаешь чего?

— Боюсь даже предположить.

— Обручальных колец! Как ты думаешь, это к чему?

Женька неожиданно ощутила, как на глаза наворачиваются слезы. Нет, за Маринку она была рада, но почему-то стало нестерпимо жалко себя…

— К дождю это, Тихомирова, к дождю.

— Жень, я знаю, что тебе неприятно сейчас обсуждать чужое счастье, но мне нужен совет. Понимаешь, в принципе я и сама знаю, что надо соглашаться, но нужен толчок. Чтобы кто-то из моих подруг меня поддержал…

— Марин, зная твой характер, я бы пошла от противного. Сказала бы тебе — ни в коем случае! — и тогда ты из принципа сделала бы наоборот.

— Вот и Стасик говорит, что у меня склочный характер.

— Слушай, а может, он не на тебе жениться хочет?

— Типун тебе на язык! Ох, зачем я позвонила… Ладно, скажи честно — этот каталог дает мне право рассчитывать на предложение руки и сердца?

— Думаю, да. Намек, конечно, тонкий, но зато конкретный.

— Спасибо, Женечка! Ты — ангел. Мы с Катькой к тебе заскочим через пару дней, ты не против?

— Заходите, только у меня полное разорение в квартире.

— Ну, кухня-то цела?

— В принципе…

— Вот и ладненько. Кстати, извини, что напоминаю, но… Ты, часом, не выкинула наш подарочек?

Женька вспыхнула и процедила в трубку:

— Спасибо, что напомнила. Сейчас залезу на антресоли и выкину.

И действительно полезла, и действительно достала, поборола искушение развернуть продолговатый сверток и сложила возле входной двери, намереваясь и в самом деле выкинуть это последнее напоминание о своем самом безумном приключении…

Сразу не собралась, а потом в гости завалились Маринка и Катька.

— Ладно, давайте выпьем этот бокал…

— Это стопка, Тихомирова.

— Давайте выпьем эту стопку… что ж она такая здоровенная у тебя, я уже совсем пьяная… выпьем за то, что я имею вам сказать.

— Ну и будь здорова.

— Не-ет, ты выслушай! Евгения! Екатерина! И отсутствующая здесь Ольга! Вы — мои лучшие подруги и должны знать об этом первыми. Итак. Вчера утром Станислав Петрович Голубчик сделал мне официальное предложение.

— Кстати, а как у Стаса фамилия?

— Семицветова, ты что, не слушаешь? Я же сказала — Станислав Петрович Голубчик.

— То, что он твой голубчик, я поняла. Фамилия у него есть?

— Ох, не могу с этими глупыми бабами… Его фамилия — Голубчик!!! Даю по буквам, специально для Семицветовой: гангрена, отит, лейшманиоз, уретрит, бешенство, чесотка, ишиас, круп ложный…

— Голубчикл? Странная фамилия…

— Все, заглохни. Спиши слова, на досуге сложишь буквы. И я это предложение приняла!

— Ура!

— Ура. А ты фамилию менять будешь?

— Жень, ну ты хоть для виду за меня порадуйся?

Женька решительно отодвинула тарелку и запечалилась по-настоящему.

— Да я радуюсь, Марин, радуюсь. Просто… мне действительно хреново.

Катерина участливо наклонилась к Женьке.

— Все еще не можешь забыть?

— Не-а…

— Влюбилась?

— Да.

Марина сердито тряхнула роскошной гривой черных локонов.

— Предлагаю тост! За дружбу!

Женька слабо улыбнулась, а потом подняла голову и отбросила светлую прядь со лба.

— Так кольцо-то он выбрал?

— Еще какое!

— Тогда у меня встречное предложение. Давайте в пятницу встретимся в «Авокадо Клубе» и обмоем подарок Стаса и всю помолвку вообще? Как раз Ольга вернется.

Девочки немного помолчали, а потом Катерина осторожно спросила:

— Жень, а ты уверена, что тебя там не посетят особо… печальные воспоминания?

Женька рассмеялась.

— ТАМ меня могут посетить только самые приятные воспоминания. Собственно, если бы я остановилась на том, что было у нас с Андреем в ту ночь, я бы сейчас не напоминала раскисшую квашню.

Маринка фыркнула, но тут же испуганно прикрыла рот ладошкой. Женька улыбнулась, глядя на подруг. Они с ней носятся, как курица с яйцом, боятся слово лишнее сказать, вон, даже языкастая Маринка себя сдерживает. Хватит. Потом им надоест ее жалеть, они начнут потихоньку отдаляться, и кончится все тем, что она останется вообще одна.

— Короче, девки, прекращаю страдать, начинаю новую жизнь. Для начала выкиньте мусор, когда пойдете домой. Это во-первых.

— А во-вторых?

— А во-вторых, идите уже домой. Спать хочу. До пятницы.

Маринка и Катерина дотащили рекордное количество пакетов с мусором до помойки и начали по одному переправлять их в контейнер. Самый туго набитый пакет не выдержал и лопнул, продолговатый газетный сверток подозрительно упруго заскакал по асфальту. Маринка коршуном кинулась на добычу, Катерина присоединилась к ней. Через секунду они развернули газету. Еще через секунду напрочь забыли об оставшемся мусоре.

Над тихим двором повисла безмятежная и долгая тишина, а потом ее разорвал восхищенный и немного испуганный шепот Маринки Тихомировой:

— М-да, теперь понятно, почему она так скучает…

Катерина зачарованно произнесла, не сводя глаз с того, что было в руках у Маринки:

— Ты имеешь в виду — «почему» или… «ПО ЧЕМУ»?!

— За Маринку и Стасика! — провозгласила Женя Семицветова, откидываясь на стуле и высоко поднимая бокал с вином.

Катерина присоединилась к ней, добавив:

— И за самый большой бриллиант из тех, которые я видела в своей жизни не на витрине, а на пальце подруги.

Ольга скромно улыбнулась и приподняла свой бокал.

— За любовь!

Маринка чокнулась с подружками и выпила вино залпом, а затем покосилась на свой безымянный палец, точно боясь, что кольцо возьмет да испарится бесследно.

Женька с улыбкой смотрела на свою подругу. Она была очень рада за эту змею, так рада, что даже впервые за эти две недели забыла о собственной тоске и душевных терзаниях.

Несколько раз она порывалась позвонить Андрею, но в последний момент трусила. И дело даже не в том, что он на нее был сердит, — она не сомневалась, что сумеет убедить его в своей невиновности. Просто… слишком много всего сошлось. И то, что Андрей не хочет жить в Москве, и то, что она не умеет жить в деревне, и то, что до Караула без пол-литры не доберешься, и то, что у нее аллергия на мужчин… Может, дурак Вадик прав и некие высшие силы подают ей знак?

В любом случае, сегодняшний вечер посвящен Маринке, и потому Женька Семицветова смеялась и болтала обо всем на свете, обсуждала последние сплетни, расспрашивала интеллектуалку Ольгу о последнем фильме Звягинцева, подначивала Катьку пойти на концерт группы «Аэросмит» и с искренним интересом рассматривала вместе с Маринкой модели свадебных платьев в каталоге.

Когда они уже расплачивались, в толпе танцующих произошло какое-то нервное шевеление, а потом танцующие начали расступаться, как морские волны перед пророком Моисеем. Женька с интересом посмотрела в ту сторону — и остолбенела. В следующий миг музыку, шум и вообще все местные звуки перекрыл звучный и практически трубный глас:

— Евгень Васильна!!! Да пусти ж ты, ирод кривоногий!

Сквозь испуганную толпу метросексуалов и гламурных юношей и девушек, как атомоход «Арктика» сквозь льды, пробивалась великолепная Антонина свет Спиридоновна из деревни Караул. Боясь упустить «Евгень Васильну», она размахивала могучими руками и издавала звучные вопли, от которых закладывало уши и на память приходил незабвенный ТУ-154 в момент отрыва от земли.

Маринка струсила и спряталась за бармена.

— Женя! Это кто?!

— Это? Антонина Спиридоновна. Вероятно, идет меня топить.

— Чего?

— Ничего. Вы идите, девочки, не ждите меня.

— Еще чего! Она ж тебя прихлопнет, как комара!

В этот момент Антонина Спиридоновна добралась до стойки и ухватилась за нее стальными пальцами.

— Фу, успела! А я как увидала вас, так и замлела. Неужто, думаю, уйдет? Ой-ей, Евгень Васильна, как же вы тут живете-то! Страсть одна. И шум, и жарь, и народ очумелый мечется — кого ни спрошу, как в бУтик попасть, все только руками машут и бегут от меня, ровно от холеры. Слышь, молодой-кудрявый, плесни водички, я вся инда взопрела.

Женька почти с нежностью взирала на Антонину Спиридоновну. Потрясающая девица! Джинсовая мини-юбка по-прежнему обтягивала крутые бедра, мощным ногам позавидовал бы любой конькобежец, из выреза цветастой блузки выпирал роскошный бюст, на котором покоилась толстенная пшеничная коса, и сияли искренней детской радостью громадные голубые Тонины глаза.

Женька вдруг отчетливо поняла, что если кто-нибудь из присутствующих недомерков посмеет сейчас засмеяться над этой простой и незатейливой деревенской красавицей, она сама лично от души вмажет тому паразиту по башке…

Впрочем, самоубийц так и не нашлось.

Четверть часа спустя Тоня и Женька сидели на скамейке в ближайшем к «Авокадо Клубу» дворе и Тоня торопливо рассказывала о последних событиях, перемежая рассказ приветами от общих знакомых и сообщениями о природных катаклизмах.

— …О-ой, а боязно-то как было! Мамка ажио кричать начала — ну, плакать, по-нашему-то. Не пущу, говорит, дитя — это меня — в город, ее там — ну, меня — беспременно снасильничают. Гриша тоже опасался, но Андрей Сергеич сказали, что сейчас криминала в Москве всяко меньше…

При этих словах местный криминал, затаившийся в тени домика на детской площадке, осторожно отполз в кусты, стараясь не звенеть стеклотарой. Женька мысленно отогнала от себя душераздирающие сцены возможной попытки изнасилования Антонины Спиридоновны чахлыми московскими хулиганами и робко спросила:

— А как… Андрей Сергеевич?

— А ниче! Оклемался. Как вы уехали, он слег. Дня три лежал, не меньше. Сам весь серый, а ногти на пальцах синие. Серега — ну вы Серегу-то знаете — говорит, сердечный недостаток у него случился. Но потом встал. Оклемался, молочком отпоился. Там у Коростылихи опорос начался, так пришлось подсобить. Андрей Сергеич с ней, правда, не разговаривает. Она ж, кошелка худая, на вас наговорила, быдто вы маненько… тогось!

— Да ну, ерунда.

— А он обиделся. Видать, крепко вы ему по сердцу пришлись. Жаль, телефона не оставили. Он бы вам наверняка позвонил. Я и то, сколько раз видала — он пойдет, пойдет по двору, трубку в руках держит, смотрит на нее, а лицо злое такое, хмурое. Мол, эх, не знаю номера Евгень Васильны, а то бы счас и позвонил… Убивался, в общем.

— Тоня, а как же вы в Москву, одна?

— Зачем одна? Я с Андрей Сергеичем и приехала! Мы уж завтра отбываем, потому в воскресенье наш гурт на прополку должен идти. А мне так захотелось на столицу посмотреть — ажио в грудях печет…

Криминальные кусты мечтательно вздохнули. Женька сидела, боясь пошевелиться. Андрей здесь…

— Тоня… а где же вы остановились?

— А туточки, недалеко. Гостиница «Волга». Я в семьсот четырнадцатом, а Андрей Сергеевич в семьсот шестнадцатом, рядышком. Это чтоб мне не страшно было, ночью-то. Шумно у вас тут, иной раз брякнет чего, я и зайдусь от страха — не теракт ли? А так — я ему в стенку стук, он мне — бряк, и на душе легчает…

Женька проводила Тоню до гостиницы и на прощание взяла с нее слово, что Андрею Сергеевичу та об их встрече рассказывать не будет. Чтобы не волновать.

Потом она поймала такси и поехала домой.

А дома творилось черт те что. Лесик с оскорбленным видом сидел на самом высоком шкафу и зализывал проплешины на боку. Клочья Лесиковой шерсти валялись на ковре, а круглая, как шарик, Матильда со склочным видом сосредоточенно бродила по комнате и занималась непонятным делом: волокла в одну кучу попадающиеся ей на глаза тряпки. Нечто вроде гнезда уже лежало под батареей, и именно туда Матильда и шарахнулась от вошедшей Женьки вместо того, чтобы броситься ей навстречу с приветственным лаем.

Потом она начала скулить и часто-часто дышать, на Женьку рычала и трогать себя не позволяла. С некоторым опозданием до Женьки дошло — Матильда собирается рожать!

Пометавшись по квартире без всякого смысла, Женька замерла посреди кухни и тяжелым взглядом уставилась на телефон. В комнате тихо плакала маленькая белая собачка. Женька недрогнувшей рукой нашла в справочнике гостиницу «Волга», дозвонилась с первого раза и попросила соединить ее с номером семьсот шестнадцатым. Потом накинула платок на трубку и стала ждать…