на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



На пути к Олимпу

Твои слова, деянья судят люди,

Намеренья единый видит Бог.

А. С. Пушкин


18 мая 1989 года в Пекине стояла жара. Но, вероятно, не она, а события, разыгравшиеся на площади Тяньаньминь в связи со студенческими беспорядками, скомкали ритуал проводов советской официальной делегации во главе с М. Горбачевым. Какая-то неловкость царила среди провожавших и отъезжавших. Чувствовалось нетерпение китайцев, которые мечтали только об одном - чтобы поскорее исчезли эти русские и можно было бы навести порядок в собственном доме.

Перед моими глазами стояла незабываемая встреча двух коммунистических реформаторов: советского - М. Горбачева и китайского - Дэн-Сяопина. Сравнение было не в пользу отца советской «перестройки». Дэн-Сяопин предстал мудрым политиком, тонким дипломатом и в то же время человеком большой силы воли. Когда Горбачев пытался высказаться в защиту студентов и демократии, он резко отреагировал, приведя народную пословицу: «На улице иногда появляется мусор, но налетает ветер и все очищает. Так будет и у нас». Да, прав был Софокл: «Много говорить и много сказать - не одно и то же». Я не сомневался, что на следующий же день после нашего отъезда налетит этот ветер на площадь Тяньаньминь и закончится китайская попытка идти по новому, советскому пути.

Шагая к самолету, я думал о непредсказуемых поворотах истории. Что в ближайшем будущем ждет всех нас — страну, правительство, в состав которого я входил, партию, Горбачева? Что принесет еще одно нововведение, навеянное ему А. Яковлевым, - открывающийся через неделю съезд народных депутатов? Вспоминая популистские выступления многих депутатов (и тех, кто составлял серое безответственное большинство, и тех, кто называл себя демократами и для которых съезд представлялся трамплином для завоевания власти и утоления политического тщеславия), я не сомневался в том, что страна стоит перед тяжелыми испытаниями. Что могли сделать те немногие, кто шел на съезд с искренним желанием помочь стране, помочь народу найти правильный путь в будущее? Угнетенное настроение было, несомненно, навеяно и самой атмосферой визита.

Мне нередко приходилось бывать за рубежом с Л. И. Брежневым. Можно многое говорить о нем как о политике и руководителе страны: больше хорошего — в первые годы его работы в качестве Генерального секретаря, больше плохого — в последние годы, хотя это целиком и не зависело от него. Однако надо отдать ему должное: его сугубо деловые визиты за границу, которые, кстати, его тяготили, не шли ни в какое сравнение с амбициозными и грандиозными политическими шоу, которые устраивали P.M. и М.С. Горбачевы.

Помню, как помощники Брежнева А. Александров и А. Блатов убеждали его в необходимости включить по деловым соображениям в список сопровождающих ту или иную персону и как, несмотря на их уговоры, он «кромсал» список делегации.

Когда я попал в Пекин вместе с Горбачевым, меня по разило даже не количество охраны, а число сопровождающих лиц. Кого здесь только не было — писатели и артисты, ученые и общественные деятели, не говоря уж о дипломатах и советниках всех рангов! Чья была идея создания этих «групп поддержки», сказать трудно, возможно, эта выдумка тешила тщеславие Р. Горбачевой (уверен, что не самого М. Горбачева), но не шла на пользу делу.

Видные писатели, артисты, ученые вынуждены были играть роль марионеток, создавая соответствующий фон для главного действующего лица. Конечно, некоторые воспринимали это как честь, признание своих заслуг, как утверждение своего положения и всеми способами пытались попасть в окружение генсека во время его зарубежных вояжей. Но у многих это вызывало раздражение.

Так, во время пекинской встречи как-то ко мне в резиденцию, где остановилась советская делегация, зашли Кирилл Лавров и Леонид Филатов. Их, как и меня, мягко говоря, тяготила та обстановка, которая царила во время визита. Разговор наш был откровенным, в этот вечер было сказано немало нелицеприятных слов...

Перед отъездом из Пекина Горбачевы собрали всю делегацию в своем особняке на прощальный ужин. Полились заздравные речи, вызывавшие порой чувство неловкости. Стыдно стало, когда известный писатель С. Залыгин, которого я всегда считал честным и откровенным человеком, начал льстиво восхвалять заслуги не столько М. Горбачева, сколько его верного товарища, друга и жены Раисы Максимовны. Возможно, эти слова были бы уместны в узком кругу на семейном празднике, но не здесь - в большом, а главное, пестром по составу обществе. Но больше всего меня поразила реакция Горбачевых на подобные выступления. Они воспринимали их как должное, без тени смущения, не чувствуя лицемерия многих из окружающих, Невольно вспомнились те скромные, немного провинциальные Раиса Максимовна и Михаил Сергеевич, которых «коробило» московское высшее общество, в котором они оказались в 1978 году. Господи! Почему большинство людей не выдерживают «испытание властью»?

Минут через двадцать после того, как самолет поднялся в воздух, Горбачев пригласил меня в свой салон пообедать. За столом, кроме него и Раисы Максимовны, сидели А. Яковлев и Э. Шеварднадзе. То ли из-за усталости, то ли из-за пережитых трудных переговоров, но обед быстро закончился. Я уже хотел откланяться, как Горбачев обратился к двум своим самым близким в то время соратникам: «Вы извините, но мне хотелось бы обсудить с Евгением Ивановичем некоторые медицинские проблемы». Мы остались втроем. Меня мучил вопрос: что случилось, о чем хочет поговорить со мной в семейной доверительной обстановке Михаил Сергеевич? Не было сомнений в том, что предмет разговора — не здоровье Горбачевых, которые чувствовали себя прекрасно, и не мои министерские проблемы здравоохранения, которые в последнее время перестали интересовать руководство страны. Так о чем же пойдет речь, тем более что само включение в состав официальной делегации было для меня загадкой: дань ли это старой дружбе, благодарность за советы и поддержку в прошлом или какие-то далеко идущие планы?

Горбачев начал издалека, с воспоминаний о прошлом, поинтересовался, как дела в созданном мной Кардиологическом центре, куда перешла работать его дочь. Раиса Максимовна в восторженных тонах поделилась своими впечатлениями от визита в Китай, подчеркнув, как всегда, заслуги своего мужа. Постепенно разговор перешел в плоскость политических проблем.

Я во все времена — при Брежневе и Андропове, Черненко и Горбачеве — давал себе зарок: оставаться на позициях профессионализма и не лезть в котел политических страстей и борьбы за власть, зная, какие грязь, лицемерие и предательство часто скрываются за красивыми словами и «ореолом» политических лидеров. Но, к сожалению, жизнь иногда непроизвольно бросала меня в сети такой борьбы, причем, откровенно говоря, в некоторых случаях я искренне верил, что все это делается во благо моей Родины, моего народа, и только потом, осознав истину, разочарованный и опустошенный, в очередной раз убеждался в правильности своего зарока.

Я хотел уйти от обсуждения этих вопросов, к тому же Горбачев последние два года из наших почти двадцати лет дружеских отношений при встречах никогда не касался политических проблем или путей перестройки. Не знаю, что меня подтолкнуло — самоуверенность Горбачева в его рассуждениях, оторванных от жизни, отсутствие в его политике предвидения и силы, а может, просто желание высказать все, о чем думаешь и что переживаешь, но в конце концов я не сдержался и включился в жаркую полемику.

Это был очень откровенный и острый разговор. Трудно сейчас вспомнить все его детали. Помню, Михаила Сергеевича особенно задели мои слова, что у руководства нет четко продуманной политики и оно тащится в хвосте событий — жизнь опережает его решения. Нельзя жить на компромиссах, в том числе и со своими врагами. «Если Вы стараетесь нравиться всем, — говорил я, — то кончите тем, что не будете нравиться никому». Конечно, можно вспомнить мнение К. Маркса и В. Ленина о компромиссах, но тот же Маркс сказал, что ради известной цели можно заключить союз даже с самим чертом, только нужно быть уверенным, что ты проведешь черта, а не он тебя. А сегодня все — и в стране, и за рубежом — проводят нас. И еще, власть — это не абстрактное понятие, ее определяют люди.

У Л. Брежнева, который сам не блистал талантами политика и дипломата, были Ю. Андропов, А. Косыгин, А. Громыко, да и советники были достаточно толковые. А что сейчас? Большинство из окружения Генерального секретаря — хорошие, честные люди, и их можно за это уважать, но ведь этого мало для тех, кто определяет политику, экономику и дипломатию такой сверхдержавы, как СССР. А сколько людей на всех уровнях используют «перестройку» в своих целях?!

Зная, что в семействе Горбачевых многие государственные и кадровые вопросы решаются с подачи Раисы Максимовны, я был крайне удивлен, что, включившись в разговор, она меня поддержала, особенно когда речь Шла об окружении Михаила Сергеевича. Я никогда не видел Горбачева таким раздраженным. Он покраснел, вскочил и начал ходить по салону, перебивая нас. Его слова окончательно разрушили тот образ передового, мудрого, сильного генсека правящей партии, который я создал себе много лет назад. Передо мной был обычный партийный секретарь, борющийся за уходящую от него власть и пытающийся всеми средствами утвердить свою политическую неординарность. «Вы ничего не понимаете ни в политике, ни в руководстве страной, — говорил он. — Мне надо быть избранным Председателем Президиума Верховного Совета. А для этого я должен заручиться поддержкой как консерваторов, так и демократов. А что о людях вокруг меня — главное, чтобы они были преданы нашему делу, преданы мне».

Личная преданность окружения всегда была главной заботой руководителей нашей страны. Из этого принципа в высших эшелонах власти рождались землячество, клановость. Сколько днепропетровцев переехало в Москву при Брежневе, сколько свердловчан пришло в Кремль, правительство и Думу с помощью Ельцина... Но это была и их ахиллесова пята, поскольку нередко за личной преданностью скрывались серость, глупость, карьеризм, притом с высокой степенью лести и подобострастия. А многое ли изменилось сейчас? Не успел А. Чубайс возглавить аппарат президента, как назначил своими заместителями бывших земляков и друзей. Да и Б. Немцов после своего назначения в правительство перетащил в Москву немало нижегородцев. Забываются заповеди древних греческих мудрецов. Еще Солон предупреждал: «Будучи поставлен во власть, не употребляй на должности при себе лукавых людей, ибо в чем они погрешат, за то обвинят тебя как начальника». Так и получилось. Не многим удавалось, как Л. Брежневу, создавать окружение, до конца ему преданное и деловое. И что бы ни говорил М. Горбачев о своей принципиальности в подборе кадров, ему не удавалось сохранить объективность. Можно привести массу примеров.

На заре своей деятельности на посту Генерального секретаря Михаил Сергеевич, создавая новую, молодую команду руководителей, но не желая обострять отношения со «старой гвардией», обратился ко мне с просьбой уговорить Н. Тихонова, которому уже исполнилось 80 лет, оставить пост Председателя Совета Министров. Выполнить эту просьбу не составило большого труда - нужно сказать, что Николай Александрович давно страдал тяжелым атеросклерозом мозговых сосудов и не мог работать в полную силу, а потому легко согласился уйти на пенсию (благодаря чему и смог прожить до 93 лет).

Однако, обсуждая проблему замены, Горбачев проговорился: «У меня есть очень хорошая кандидатура — В. Воротников, толковый человек, опытный руководитель, из нашей среды партийных секретарей». Каково же было мое удивление, когда вскоре, сообщив ему о согласии Н. Тихонова уйти на пенсию, я услышал, что он на это место нашел подходящего человека — Н.И. Рыжкова. К тому времени я уже знал Николая Ивановича и считал, что по деловым качествам он на голову выше В. Воротникова, но меня удивило столь быстрое изменение решения Горбачева. «Знаешь, — заявил Горбачев, — мне сказали, что он претендовал на то место, которое я занял». Кстати, именно эта внушаемость — свойство, непозволительное для любого руководителя, сыграло роковую роль в судьбе М. Горбачева.

Тогда, в самолете, я понял, что мой голос — глас вопиющего, не достигающий цели, понял, что ничего хорошего нас не ждет, впереди тяжелые потрясения и первое, что необходимо делать, — уйти из политической жизни и сосредоточиться на своей профессиональной деятельности. Медицина, врачевание, наука — вот что вечно и непогрешимо. Вот что может принести успокоение и счастье.

Покидая самолет, я покидал Горбачева. Мне было жаль себя, связывавшего с ним надежды на будущее страны и сделавшего многое для его восхождения на пьедестал главы страны, но обманувшегося в этих надеждах. Мне было страшно за непредсказуемое будущее моего народа. Что же случилось? Почему злой рок преследует нас? Самое страшное, что мы не знаем и даже не можем предполагать, чем обернутся в будущем те или иные события, активными участниками которых мы были, как повлияют они на наши судьбы, на судьбу страны. Извечный гамлетовский вопрос «быть или не быть?» звучит для нас так: правилен или неправилен был наш выбор?

Почему, встретив в далеком январе 1971 года М. Горбачева, малоизвестного в то время партийного функционеpa, я поверил в него? Тогда мне удалось вырваться на короткий семидневный отдых в Кисловодск. Таких подарков судьбы в те годы у меня бывало немного. В первый же день пребывания в Кисловодске ко мне подошел руководитель нашего управления на Северном Кавказе А. Перекрестов и, несколько смущаясь, сказал: «Евгений Иванович, у нас сейчас отдыхает новый первый секретарь Ставропольского крайкома Михаил Сергеевич Горбачев. Он много слышал о Вас и хотел бы с Вами познакомиться». К этому времени я уже разбирался в азах партийной иерархии и знал, что первые секретари крайкомов и обкомов — это своеобразные генерал-губернаторы, от которых во многом зависит жизнь на местах. Если же учесть, что мы, заново создавая систему охраны здоровья руководящих, научных и творческих кадров, развернули в то время большое строительство реабилитационных центров в Пятигорске, Железноводске и Ессентуках, станет понятным мое встречное желание познакомиться с первым человеком в крае. Понимал я и Горбачева, человека нового в периферийной партийной элите, ему было интересно познакомиться с молодым академиком, близким к высшему партийному руководству.

М. Горбачев тоже приехал на короткий отдых, кажется, после краевой партийной конференции. С той первой встречи у нас возникла взаимная симпатия. М.С. Горбачев мне понравился. Было приятно на фоне закостеневших партийных функционеров с их догматическими воззрениями или просто партийных карьеристов встретить человека с неординарным и смелым мышлением, лишенного так называемого «коммунистического чванства» и чиновничьих амбиций. Держался он естественно и непринужденно, во всем его облике была какая-то простота, которая поначалу казалась мне провинциальной. Разговорившись, мы пришли к заключению, что у нас много общего.

Те давние, почти тридцать лет назад, прогулки по зимним дорожкам Кисловодска на «Большое седло», легкий мороз, солнце, чудесный воздух, какая-то непередаваемая словами обстановка покоя и умиротворения, приятный собеседник настраивали на откровенный разговор. Вначале мы, как и все в тот период при встрече с незнакомыми, были осторожны в высказываниях и больше вспоминали прошлое, чем обсуждали настоящее, однако чем больше узнавали друг друга, тем все чаще переходили на обсуждение современных, в том числе и политических, проблем.

Думается, пальма первенства в этом принадлежала мне. Молодой секретарь Ставропольского крайкома был далек от «политической кухни», царившей в Москве, от той борьбы за власть, которая разъедала верхушку КПСС. По крайней мере многое, что я рассказал Горбачеву о борьбе между группами А.Н. Шелепина и Л.И. Брежнева, о взаимоотношениях Л. Брежнева и А. Косыгина, причинах замены на посту Председателя Совета Министров РСФСР Г.И. Воронова М.С. Соломенцевым, о Ю.В. Андропове и других из окружения Л. Брежнева, было для него откровением.

Сложно вспомнить все, что мы тогда обсуждали, но, покидая Кисловодск, я увозил не только теплые чувства к молодому секретарю крайкома КПСС, но и определенный оптимизм, связанный с появлением нового поколения партийных руководителей, отличавшихся честностью и оригинальным мышлением. Конечно, как и многие бывшие комсомольские работники, он был в некоторых вопросах ортодоксален и, главное, не до конца представлял себе весь комплекс сложных личностных и групповых интересов, которые царили в высшем руководстве и оказывали большое влияние на политику и жизнь в стране.

С этой декабрьской встречи в Кисловодске зародилась, как это не раз говорил Горбачев, наша дружба, которая продолжалась почти двадцать лет. Тогда я не мог даже представить, что придет время разочарований и наши пути разойдутся. Счастлив только в одном, что это случилось в конце 1989-го, когда еще «светилась звезда» Горбачева и когда он достиг того, о чем мечтал, - стал президентом великой сверхдержавы; еще до того, как деяния и позиция Горбачева, его противостояние с Ельциным поставили страну на грань катастрофы, привели ее к распаду. Мне было бы постоянным укором, если б наше отчуждение произошло в тот трагический для М. Горбачева момент, когда Б. Ельцин изгнал его из президентской резиденции в Раздорах и из Кремля, а те, кто еще недавно, как, например, А. Яковлев, пели ему панегирики, переметнулись в лагерь врагов.

Разрыв с М. Горбачевым дался мне нелегко. В одном прав В. Лигостаев в своей статье об истории прихода Горбачева к власти — в том, что я был одним из тех, кто помогал ему на жизненном пути, помогал честно, бескорыстно, в полной уверенности, что это делается не просто по дружбе, но на пользу моей стране. Могу ли я укорять себя за это? Могу ли простить себе безграничную веру в М. Горбачева как благо для будущего моей многострадальной Родины? Сегодня находится немало тех, кто обвиняет нас в создании в 1985 году «культа» Горбачева. Им бы вспомнить слова Иисуса, сказанные (в защиту блудницы) фарисеям: «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Один из этих камней должен был бы полететь даже в Б. Ельцина, активно способствовавшего избранию М. Горбачева Генеральным секретарем. Вспомним, с каким вздохом облегчения, с какой надеждой на будущее встретили партия и страна появление на политической арене молодого энергичного Генерального секретаря.

Недавно мы встретились с одним из ближайших друзей Горбачева в период его становления как партийного руководителя. Это бывший председатель Ставропольского КГБ Э.Б. Нордман. Я хорошо знал среду КГБ, в которой было немало честных, порядочных людей, но даже среди них Нордман, бывший белорусский партизан, выделялся своей прямотой, простотой и честностью. Он был далек от интриг, которые любили «закручивать» некоторые деятели КГБ, чтобы утвердить свое положение, про явить активность перед начальством, снабдить его необходимой информацией, которую оно в свою очередь могло использовать в своих целях. Так что М. Горбачеву по везло с начальником управления КГБ, да он этого и не скрывал. В определенной степени именно Э. Нордману Горбачев был обязан первыми шагами в своей карьере, в частности избранием первым секретарем Ставропольского крайкома.

Как рассказывал Нордман, незадолго до пленума крайкома КПСС, на котором должен был решаться вопрос о. первом секретаре, его пригласил к себе первый заместитель председателя КГБ С. Цвигун. Надо сказать, что в тот период КГБ становился организацией, которая во многом определяла не только жизнь страны, но и жизнь партии. Все кадровые назначения, в том числе и партийные, согласовывались с руководством КГБ. Если учесть, что во главе этой организации стояли люди, близкие Л. Брежневу, - Андропов, Цвигун, Цинев, то понятно, почему так много значило мнение КГБ в подобных решениях. Цвигуна интересовало, насколько связан Горбачев как бывший руководящий комсомольский функционер с группой А. Шелепина-В. Семичастного, которые были руководителями комсомола страны в бытность М. Горбачева на посту секретаря обкома комсомола. Считалось, что именно они составляют основную оппозицию Л. Брежневу. Э. Нордман убедил С. Цвигуна, что Горбачев далек от Шелепина и от Семичастного и ничего общего с этой группой не имеет. Это один из штрихов существовавшей тогда сложной системы подбора руководящих кадров, но в конце концов именно такие штрихи определяли вхождение тех или иных личностей в круг власти.

Жизнь Э. Нордмана сложилась непросто. Ю.В. Андропов, который познакомился с ним во время отдыха в Кисловодске, оценив его честность и, считая преданным себе человеком, предложил ему возглавить республиканское управление КГБ Узбекистана. Тот, к сожалению, согласился. К сожалению потому, что Э. Нордман, лишенный способности к интригам, открытый и честный, не мог спокойно относиться к ситуации в республике и остро ставил нелицеприятные вопросы перед Ш. Рашидовым. Тот, понимая, что обо всем, что творится в республике, Э. Нордман информирует Москву, Ю. Андропова, не потерпел рядом с собой такого человека. Что произошло, почему Ю. Андропов не мог защитить Э. Нордмана, я не знаю, помню только, что в течение буквально нескольких дней он переехал из Ташкента в ГДР. Я так и не понял, спасали его или, наоборот, хотели упрятать подальше. По крайней мере, приезжая из ГДР и встречаясь со мной, он говорил, что многие относятся к нему, как к ссыльному.

Ничего не сделал для него и бывший друг М. Горбачев. Свою принципиальность Э. Нордман сохранил до конца. Его откровенные высказывания еще в первые годы прихода М. Горбачева к власти тому не понравились, как, впрочем, и Р. Горбачевой, а мнение жены всегда было для него решающим. Были забыты, как это уже стало обычным для Горбачева, и старая дружба, и поддержка в тяжелые моменты жизни. О дружбе с семьей Э. Нордмана в мемуарах P.M. Горбачевой даже не упоминается. В этом характерная черта четы Горбачевых — забывать людей и друзей, которые становятся ненужными и вспоминать о них, когда появляется нужда. Я хорошо ощутил это на себе.

Вновь и вновь вспоминаю свои взаимоотношения с М. Горбачевым, оцениваю свой возможный вклад в его восхождение на пьедестал власти. Конечно, это был не тот путь, о котором писал в своей иезуитской и мерзкой статье в газете «Правда» (10 марта 1995 г.) В. Легостаев, бывший сотрудник аппарата ЦК КПСС, утверждавший, что все высшее руководство партии и страны было уничтожено только для того, чтобы власть в стране захватил М. Горбачев. От статьи так и веяло духом известного дела врачей 1953 года, чуть было не кончившегося трагедией для выдающихся деятелей медицины. Хотелось мне ответить резко на эту статью, да вспомнился А.С. Пушкин:


Фу! Надоел Курилка журналист.

Как загасить вонючую лучинку?

Как уморить Курилку моего?

Дай мне совет. — Да... плюнуть на него.


Что я и сделал. Но Академия медицинских наук возмутилась, так как в лечении руководителей страны принимали участие многие из ее членов, и газета «Правда» не посмела не напечатать возмущенное письмо членов академии, принятое на ее сессии.

Естественно, что в дружбе с М. Горбачевым я надеялся на его искренность, но, вспоминая хотя бы историю с моим переводом, вопреки моим возражениям, из 4-го Управления в Министерство здравоохранения, начинаю сомневаться, была ли она.

Все это грустно. Поэтому, встретившись с Э. Нордманом и вспоминая наше знакомство, состоявшееся в Архызе благодаря М. Горбачеву, мы с болью говорили о том, как два очень близких ему человека не могли представить ни того, что он приведет к гибели великую державу, ни того, что, достигнув вершин власти, и сам изменится до неузнаваемости. А может быть, просто было два разных Горбачева - как было и два Л. Брежнева, и два Б. Ельцина?

Я хорошо знал первого Горбачева — секретаря крайкома и члена ЦК КПСС, затем секретаря ЦК КПСС при Брежневе, Андропове и Черненко. Передового партийного функционера, полного планов совершенствования жизни в руководимом им Ставропольском крае, а потом и совершенствования сельского хозяйства в СССР; далекого от политических интриг, общительного и доброго человека, который привлекал к себе простотой и интеллигентностью, который легко вписывался в любое общество, в любую компанию. Это несомненно, одаренный человек, широких взглядов, любящий театр, литературу, искусство. Тогда мне казалось, что он представляет тот круг партийных руководителей, которые не на словах, а на деле преданы социалистической и коммунистической идее и работают ради нее, а не ради карьеры. Может быть, я ошибался, но тогда, значит, ошибался и Ю. Андропов, поверивший Горбачеву.

В этой связи мне памятна встреча в Архызе летом 1971 года. После обеда в туристическом пансионате мы вышли с Горбачевым погулять. Была прекрасная погода, невдалеке высились отроги Кавказского хребта, рядом шумела бурная река Зеленчук. Все вокруг, казалось, дышало покоем и вечностью, как это бывает в горах. На землю меня вернул Горбачев, который начал расспрашивать о событиях, происходящих в Москве, о здоровье Л. Брежнева, Ю. Андропова, А. Косыгина, о невидимой даже верхнему эшелону партийной власти на местах борьбе в Политбюро и правительстве. Как всегда, я был откровенен с ним и рассказал о проблемах, которые начинают появляться у Л.И. Брежнева, о роли Ю.В. Андропова в его окружении, положении Д.Ф. Кулакова, которого Горбачев хорошо знал.

Согласившись с тем, что Ю. Андропов - личность в Политбюро неординарная, что это, вероятно, самый талантливый и умный руководитель, честнейший человек. М. Горбачев сказал, что хотел бы более близко познакомиться с ним. Судьба, судьба! Как она бывает непредсказуема! Не выезжай Ю. Андропов в связи с болезнью в Кисловодск на протяжении двенадцати лет, М. Горбачев не встретил бы своего покровителя, который во многом обеспечил его карьеру. И что бы ни говорил, ни писал Михаил Сергеевич, но встреча с Ю. Андроповым на Северном Кавказе во многом определила его судьбу. И надо сказать, что, в отличие от сегодняшнего дня, тогда он это понимал и не раз говорил мне об этом. «Может быть, тебе удастся уговорить и Леонида Ильича приехать к нам на отдых, тем более что он когда-то бывал в Кисловодске, — сказал он. -Проблема одна: негде на хорошем уровне принять его да и других руководителей. Может быть, ты поговоришь с Андроповым о строительстве госдач в Кисловодске, Архызе, Домбае?» Я обещал сделать это, пошутив, что утром мы можем забить колышки на месте будущей дачи в Архызе. И действительно, утром мы вместе со всеми совершили такой обряд, а через два года отмечали открытие на этом месте новой туристической базы. Впоследствии здесь отдыхали не только многие руководители нашей страны, но и главы ряда других государств.

Сегодня архызская дача вошла в печальную историю нашей страны, так как именно там во время встречи М. Горбачева и Г. Коля были приняты решения о будущем Германии. Наверное, на стене дачи можно было бы установить мемориальную доску, на которой начертать, что именно здесь М. Горбачев и Э. Шеварднадзе капитулировали перед «великой Германией», перед Г. Колем и X. Геншером. Как рассказывал нам бывший посол в США А. Бессмертных, даже американцы были удивлены позицией М. Горбачева и Э. Шеварднадзе. Они, в принципе, были готовы подписать соглашение, в котором указывались бы гарантии нераспространения НАТО на Восток и предусматривалось размещение ограниченного контингента советских войск на территории Восточной Германии. Конечно, действующие лица этих событий приведут массу оправданий своим решениям и ссылок на обстоятельства. Михаил Сергеевич любит философию и, наверное, помнит высказывание Платона: «В своих бедствиях люди склонны винить судьбу, богов и все что угодно, только не самих себя». Но зачем обращаться к столь далекому прошлому, когда поучиться защищать свои интересы можно бы у Р. Рейгана, Д. Буша, да и у самой Германии.

Когда я узнал о сути подписанного соглашения, невольно вспомнил слова Г.К. Жукова, произнесенные в разговоре со мной, но обращенные ко всему моему поколению: «Столько жизней отдано за Победу, что, если вы не сохраните ее результатов, потомки вас проклянут». Последние годы жизни Жукова я был тесно связан с ним, да и умирал он на моих руках. Как бы он воспринял эти соглашения?

Судьба этого великого человека неповторима, полна взлетов и падений, но, несмотря ни на что, он сохранил необыкновенную силу воли, порядочность, честность и великую любовь к своему народу и своей Родине. Таких людей я мало встречал на своем большом жизненном пути. Мы познакомились с ним в 1967 году, когда он перенес инфаркт миокарда. В этот период официальные круги относились к нему, мягко говоря, прохладно. Мое высочайшее к нему уважение и постоянная забота способствовали возникновению между нами добрых, дружеских отношений. Понимал он и то, что остался жив только благодаря предложенной мной методике тромболитической терапии.

А было это так. Вскоре после нашего знакомства Г. Жуков попал в больницу с нарастающим тромбозом мозговых сосудов в стволовой части мозга, где расположены жизненно важные центры. Состояние его было безысходным, оставались считанные часы. Помню, как к нему, несмотря на наши возражения, приехал от имени всех военачальников маршал А. Гречко, в то время министр обороны, и испуганный, растерянный оказался около умирающего, ни на что уже не реагирующего Г. Жукова. Для чего нужно было это показное внимание? Видимо, кто-то «наверху», как тогда говорили, хотел, чтобы не было кривотолков вокруг последнего периода жизни героя Великой Отечественной войны.

Приговор расширенного консилиума был единогласным — через несколько часов наступит смерть. Тогда я был моложе на 30 лет, полон оптимизма и научного энтузиазма, мог рисковать. Многое, что мы делаем в годы творческой молодости, не укладывается в рамки сложившихся представлений; сегодня сердце сжимается только при воспоминаниях о подобных случаях. Судьба меня хранила — мне везло, и у нас не было срывов. Так было и в случае с Георгием Константиновичем, когда, получив молчаливое согласие консилиума во главе с нашим ведущим невропатологом, прекрасным врачом и человеком Е.В. Шмидтом, мы рискнули ввести новый препарат, разрушающий тромб. Это был величайший риск, ибо в 70% случаев его введение могло вызвать кровотечение из поврежденной артерии и ускорить гибель. Но, наверное, судьба хранила Г. Жукова — нам повезло: буквально на наших глазах восстановились дыхание, глотание, речь, исчезли признаки сердечной недостаточности.

Вместе с нами была безумно счастлива жена Георгия Константиновича Галина Александровна. Она была его ангелом-хранителем. Немного видел я жен, с такой силой воли и с такой любовью боровшихся за жизнь и благополучие своего мужа (может быть, по характеру и по ведению близка к ней была жена К. Симонова).

Потом, когда Г. Жуков написал свои известные мемуары, он, вручая их мне на память, сказал: «А ведь без Вас их могло и не быть».

Рок преследовал Г. Жукова до последних дней жизни. У его жены, которая была гораздо моложе его, обнаружился рак с быстрым прогрессированием процесса, она «сгорела» буквально на глазах. Г. Жуков, не раз смотревший смерти в глаза, не перенес гибели жены и буквально через месяц попал в больницу с повторным нарушением мозгового кровообращения. Несколько месяцев — с февраля по июнь 1974 года — он лежал в больнице на улице Грановского, забытый не только официальными кругами, но и своими бывшими товарищами. Мало кто навещал его, помню лишь приезд А. Косыгина, который, думаю, еще раз этим подтвердил свою высокую честность и порядочность. Я часто бывал в этот период у Г. Жукова, и мне всегда было грустно смотреть на его одиночество. Почему жизнь бывает так несправедлива?

Вспоминая суровую жизнь Г. Жукова, одного из тех, кто спас Россию, я смотрю на многих процветающих сегодня, но ограниченных, серых военачальников — как же такая вот серость и «перевертыши» пытаются стереть память о нем, сбросить с того пьедестала, на который его поднял русский народ?!

Георгий Константинович Жуков... Сколько человеческого горя принес ему И. Сталин — ссылка, изоляция, арест и гибель близких друзей. Казалось, ничего, кроме ненависти, не должно было остаться у этого человека по отношению к генералиссимусу. Но когда речь заходила о войне, он нередко вспоминал Сталина. «Глупости говорил Н. Хрущев, что И. Сталин руководил войной по глобусу. Он не хуже нас разбирался в военной обстановке», — не раз слышал я от него. Может быть, и хорошо, что Жуков не дожил до позорного ухода наших войск из Германии и не увидел танцующего под аккомпанемент немецкого оркестра главу нашей страны Б. Ельцина.

Но вернемся в Архыз, в 1971 год. Там я впервые познакомился с P.M. Горбачевой, сыгравшей большую роль в событиях, которые привели к трагическим последствиям — распаду страны и возникшему вслед за этим кризису. Вы спросите, может быть, она была одной из тех, кто стал «роком» для Советского Союза? В истории немало таких роковых женщин, менявших сложившийся государственный и политический строй, способствовавших вознесению или падению лидеров государств. Несомненно одно: ее мнение для Михаила Сергеевича было решающим не только в домашних делах. Тогда, на Северном Кавказе, она не произвела на меня большого впечатления. Ничем не выделявшаяся жена руководителя соответствующего масштаба, типичная не только своей манерой одеваться, но и манерой держаться — то ли жеманностью, то ли стремлением к наставлениям. Узнав, что она преподает в институте философию, я даже подумал, что назидательный стиль своего поведения и разговора со студентами она перенесла в обыденную жизнь. При наших встречах она никогда не обсуждала политические вопросы или темы, связанные с жизнью «в верхах». Разговоры носили больше житейский характер или касались проблем медицины, тем более что ее дочь поступила в медицинский институт. При всех дружеских отношениях Раиса Максимовна казалась мне суховатой дамой, создающей себе имидж мыслящей женщины с определенным философским подходом к жизни, окружающему миру. Может быть, я в чем-то ошибаюсь, но такой ее образ сложился у меня в 70-е годы.

Что привлекало, так это ее отношение к мужу. В тоне и характере ее обращения к нему «Михаил Сергеевич» даже в очень узком кругу сквозило ощущение уважения, любви и в то же время какого-то товарищества. Мне казалось, что именно Раиса Максимовна, а не Михаил Сергеевич являлась тем стержнем, который объединяет семью определяет ее жизненное кредо и стиль поведения. Да и он сам невольно своим поведением, высказываниями, а часто и сознательно подчеркивал не только свою любовь, уважение к ней, но и значимость ее мнения при принятии им тех или иных решений. Не скрою, в те годы меня порой удивляло, как Михаил Сергеевич если не обожествлял, то по крайней мере превозносил в общем-то обычную женщину. То же самое как-то, уже будучи Генеральным секретарем, сказал мне и Ю. Андропов: «Всем хорош Михаил Сергеевич, но уж слишком часто по всем вопросам советуется с женой».

У нас сложились в целом дружеские отношения с Раисой Максимовной, к которой я всегда относился как к жене доброго товарища. Я чувствовал, что в ответ и она относится ко мне по-доброму. По крайней мере в сложный момент жизни, когда P.M. Горбачева, еще находясь в Ставрополе, заболела и решался вопрос, продолжать ей педагогическую деятельность или оставить работу, она обратилась ко мне, ценя, как она сказала, мои человеческие и профессиональные качества. Когда я увидел эту издерганную, представлявшую собой «комок нервов» женщину, у которой на этой почве начали появляться изменения со стороны сердца, я порекомендовал ей немедленно оставить работу и посвятить себя семье. Так она и сделала и, думаю, спасла не только себя, но и помогла М.С. Горбачеву в его нелегкой жизни.

Вспоминаю, как одинока она была сразу после переезда в Москву, как скромно и незаметно держалась в «кремлевском обществе», среди кремлевских жен. И вдруг -такая метаморфоза, причем очень быстрая, которая произошла, когда она стала «первой леди» страны; эту роль она блестяще играла на всем протяжении «царствования» Михаила Сергеевича. Тем не менее ее манера поведения, безапелляционные высказывания многих раздражали и создавали врагов не только для нее, но и для Михаила Сергеевича. Мне кажется, что свои семейные принципы — а в семье, по словам Горбачева, именно она была «секретарем парткома» (мы еще помним, что значил этот пост) — она пыталась перенести на весь Советский Союз. Лавры политического деятеля, пусть даже теневого, не давали ей покоя. Причем это стремление иногда принимало гротескные формы.

Как-то ей пришла мысль создать своеобразный клуб жен членов Политбюро и секретарей ЦК. И вот в моем кабинете министра здравоохранения раздается звонок - Раиса Максимовна приглашает меня сделать сообщение о проблемах охраны здоровья народа на встрече с «высокопоставленными» женами. В доме приемов на Ленинских горах собрались пожилые и средних лет женщины, самые разные по внешнему виду и интересам. Глядя на лица многих из них во время изложения проблем нашего здравоохранения, я почему-то вспомнил обязательные лекции, которые мы как члены партии или члены профсоюза должны были периодически прослушивать. У каждой из пришедших на встречу были свои домашние заботы, дети и внуки, свои проблемы, и я чувствовал, что они как повинность отбывают эти обязательные часы. Но попробуй откажись, когда приглашает жена генсека! Лишь Р. Горбачева искренне верила в значимость подобных заседаний. После того как я изложил плачевное состояние системы здравоохранения, она сказала: «Мы Ваши единомышленники, и мы Вам поможем». Но, как часто бывало при Михаиле Сергеевиче, «суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано»; так ничем все и закончилось.

Вспоминая судьбу Наполеона, Н. Соколов написал еще в середине прошлого века:


Судьба играет человеком,

Она изменчива всегда

To вознесет его высоко,

То бросит в бездну без стыда.


Лучше не скажешь и об истории взлета и падения семьи Горбачевых. Но самое страшное, что это не только судьба одной, пусть даже неординарной семьи, — за ней распад великой державы, политический и экономический кризис, войны, искалеченные судьбы миллионов. Почему рок преследует Россию в лице наших руководителей? Я многократно обращался к прошлому, оценивая путь Горбачева к власти, который он прошел на моих глазах. Тысячу раз задавал себе вопрос: ну ладно, другие — они не были так близки к Горбачеву, но почему я так искренне верил в него, в его талант политического предвидения, в его особую миссию?

В те далекие 70-е годы я все же четко осознавал, что М. Горбачеву далеко до политической мудрости и организаторских способностей тех же А.Н. Косыгина и Ю.В.Андропова, в которых я видел эталон возможного руководителя страны. К сожалению, оба не смогли в силу различных обстоятельств раскрыть свои возможности. На их фоне М. Горбачев выглядел хорошим партийным руководителем, с новыми идеями и мыслями, но не лидером великой державы. Да он и сам не представлял себе, что его ждет такое будущее. С другой стороны, если не М. Горбачев, то кто из более молодого поколения мог бы потенциально претендовать на эту роль: В. Долгих, В. Воротников, К. Катушев, Г. Романов, Я. Рябов, С. Манякин — можно было бы вспомнить еще десяток фамилий. Но все они (может быть, хорошие организаторы) не смогли бы, как мне представляется, вырваться из рамок сложившейся партийной догмы, предложить новые пути в развитии нашей страны.

И еще раз надо сказать, что, несомненно, решающую роль в судьбе М. Горбачева, в его становлении как политического деятеля, вхождении в элиту руководителей страны - в Политбюро - сыграл Ю. Андропов. С Андроповым нас соединяли не только близость, возникающая между тяжелобольным пациентом и лечащим врачом, не только общие проблемы, связанные со здоровьем руководителей нашей страны и друзей за рубежом, но и чувство уважения друг к другу, какое трудно передать словами. Даже в личном плане у нас сложились доверительные отношения. Моя память и сегодня хранит многое, что характеризует высокие человеческие качества Ю. Андропова, которому ничто не было чуждо - ни любовь, ни искусство, ни романтика. Но это уйдет со мной, потому что я даже представить не хочу, что все это может стать предметом досужих обсуждений журналистов и писателей.

Сейчас, когда М. Горбачев сошел со сцены как ведущий политический лидер, чего только не говорят и не пишут о нем! В телевизионной передаче о Ю. Андропове профессор Н. Яковлев договорился до того, будто Михаил Сергеевич выпрашивал у Ю. Андропова пост секретаря ЦК. Эту глупость и комментировать не хочется.

После первых встреч с Горбачевым однажды я завел разговор с Ю. Андроповым об оригинальных взглядах, интересных планах и нестандартном мышлении молодого секретаря Ставропольского крайкома КПСС. Андропов, всегда немногословный в оценке людей, сказал: «Я встречаюсь с ним, когда отдыхаю в Кисловодске, и он производит впечатление неординарного партийного руководителя, да и человек он приятный».

Умный и расчетливый политик, опиравшийся в те времена в основном на поддержку Л. Брежнева и такую всемогущественную организацию, как КГБ, Ю. Андропов понимал, что один из его главных недостатков — отрыв от широких кругов партийных руководителей, где он не мог, в отличие от А. Кириленко или К. Черненко, иметь достаточную опору. Одновременно он хорошо осознавал, какой властью обладает этот круг людей. Понимая, что его время еще не пришло, Ю. Андропов делал все возможное для сохранения на посту Генерального секретаря дряхлого, с прогрессирующим склерозом Леонида Ильича. Как часто я слышал от него, когда заходила речь о здоровье Л.Брежнева: «Да, Вы и я знаем тяжелую ситуацию, да, многие догадываются об истине. Но мы должны сохранять Леонида Ильича, ибо он гарант стабильности в партии и стране».

Я искренне любил и уважал Леонида Ильича. На моих глазах произошло трагическое превращение активного, полного жизненных сил и оптимизма человека в инвалида, требующего ухода за собой. Он прожил непростую жизнь, прошел войну, пережил тяжелые годы послевоенной разрухи, в его политической карьере были взлеты и падения, в 50-е годы он перенес тяжелый инфаркт миокарда, усугубил тяжесть своего состояния злоупотреблением снотворными, и к середине 70-х, что бы ни утверждали мемуаристы типа В. Медведева, это был дряхлый старик. Его превращение из хитрого и умного политика, умелого организатора, мастера политической и дипломатической интриги, знатока «человеческой души» в своеобразного робота, высказывающего чужие мысли и зачитывающего чужие речи, — это не только его личная трагедия, это трагедия его партии и такой великой страны, как СССР. Может быть, именно тогда закладывались корни гибели великой державы. Сегодня я прекрасно осознаю, что, если бы Л. Брежнев, торжественно отметив в Георгиевском зале свое 70-летие, ушел на заслуженный почетный отдых, история нашей Родины сложилась бы по-иному. Но опять злую шутку сыграли с нами борьба за власть, пресловутый принцип стабильности, в который поверил и я.

Ю.В. Андропов, думая о будущем, как дальновидный политик пытался найти в среде партийных работников и привлечь на свою сторону прогрессивных, умных людей, избегая карьеристов, пропитанных догматизмом и чванством. На Северном Кавказе не только во время официальных встреч и проводов, но главным образом в ходе неофициальных бесед и дискуссий за шашлыком на природе, где все располагало к откровенности, состоялось знакомство и с каждым годом крепли товарищеские отношения между Ю. Андроповым и М. Горбачевым.

Андропов не афишировал своих планов в отношении Горбачева. Я узнал о них в определенной степени случай но. Однажды, когда мы встретились с М. Горбачевым в Архызе, у меня возникла неординарная ситуация, каких, по правде сказать, было немало в моей жизни. Только мы сели вокруг приготовленного нами шашлыка, как из поселка приехал вестовой и передал просьбу срочно позвонить Андропову. Архыз еще не был обустроен, и связь работала только в поселке. Горбачев начал волноваться — что-то случилось в Москве, если вот так внезапно, вече ром в горах ищут начальника 4-го Управления. Я более спокойно воспринимал такие звонки и внезапные вызовы, понимая, что для Ю. Андропова состояние здоровья Л. Брежнева было залогом благополучия и поэтому он бурно реагировал на малейшие его изменения. Связь с Москвой работала плохо, но все же минут через десять я разговаривал с Андроповым. Связь была открытой, поэтому разговор шел намеками. Я понял, что у Брежнева, который отдыхал в Крыму, возникли проблемы со здоровьем и что я должен срочно вылететь в Крым. «Дмитрий Федорович обеспечит Вам переезд, — сказал Андропов. — Передайте привет Михаилу Сергеевичу и извините, что пришлось прервать вашу встречу». И тут я еще раз уяснил, что каждый шаг, каждое знакомство мое (да, вероятно, и Горбачева) находятся под пристальным вниманием такой могущественной организации, как КГБ. Затем в трубке послышался голос Дмитрия Федоровича Устинова, не только моего пациента, но и «доброго товарища», как он сам представлялся мне и которого я очень уважал и высоко ценил: «Евгений, сейчас темно, вертолет в горы, да еще в ущелье, прилететь не может, Но как только начнется рассвет, он будет у тебя, доставит на военный аэродром в Гудауту, а оттуда ты вылетишь в Крым. Так что будь к рассвету готов».

Возвращаясь, я увидел, как плотный туман начинает окутывать долину. «Куда в такой туман лететь? — искренне волновался Михаил Сергеевич. — Разобьется вертолет. Да я думаю, он и не прилетит. Давайте садиться за стол, а то шашлык остынет». Вечер прошел весело, шумно, как бывает всегда, когда встречаются хорошие знакомые.

Утром действительно стоял плотный туман, и я уже думал, что прав окажется Михаил Сергеевич, как вдруг услышал нарастающий шум, и вскоре над нами завис военный вертолет. Поскольку приземлиться он не мог, летчики спустили для меня веревочную лестницу. Через 30 минут мы уже были в Гудауте, а через полтора часа я садился в автомашину в Симферополе.

Л. Брежнев удивился, увидев меня утром у своей постели. «Ты же, говорят, где-то в горах Кавказа с Горбачевым, как ты тут оказался?» Конечно, я не стал все ему рассказывать, но вызов на сей раз оказался действительно своевременным — у Брежнева начиналось воспаление легких. Из Крыма я вернулся в Москву и, как всегда после таких поездок, встретился с Ю. Андроповым. Подробно обсудив все вопросы, связанные со здоровьем Брежнева, Андропов вдруг неожиданно завел разговор о Горбачеве. «Ну как там Горбачев? Успели вы шашлык съесть? Я люблю бывать в Архызе. Место Вы с Горбачевым выбрали чудесное. Я знаю, что Вы очень разборчивы в знакомствах и живете замкнуто. Это в наше время правильно. Сколько проходимцев, сплетников, карьеристов, льстецов вокруг, иногда и разобраться трудно. Но на Михаила Сергеевича можно положиться. Это другой человек, и я думаю, что Вы не ошибаетесь в нем. С ним можно дружить. Конечно, было бы хорошо, если бы он был в Москве. Но на сегодня я не знаю, как это сделать».

Летом 1978 года в Москве состоялись Пленум ЦК КПСС и сессия Верховного Совета СССР. М.С. Горбачев приехал на заседание вместе с женой. Мы встретились, как старые друзья. Незадолго до этого мне было присвоено звание Героя Социалистического Труда, и я предложил вместе отметить это событие.

Мы были втроем, поэтому разговор, как бывает среди старых знакомых, сразу принял непринужденный и откровенный характер. Даже Раису Максимовну покинула некая чопорность, которая бывала при других наших встречах, тогда это была простая милая женщина, «без комплексов», как сейчас принято говорить. Мы обсуждали все: театр, который любили Горбачевы, литературу, философию, 4-е Управление и Северный Кавказ. Незаметно разговор перешел на ситуацию в партии, стране, положение в руководящей верхушке. Я рассказал о разговоре с Ю. Андроповым, о его желании видеть Михаила Сергеевича среди руководства в Москве. Горбачев ответил, что некоторые предложения были, но они его не устраивают и пока он перспектив для себя в центре не видит. Мы расстались с надеждой на лучшее будущее для М.С. Горбачева, которого он заслуживал, но пока, к сожалению, без реальной перспективы.

И опять, как не раз я наблюдал в жизни, вмешалась судьба. Я не отвергаю ни значимости политической ситуации, ни влияния определенных общественных сил, ни состояния экономики, ни, как еще недавно было принято говорить, роли «народных масс» и их влияния на ход исторических событий, на борьбу за власть. Не отвергаю я и личностных качеств лидеров. Но сколько раз рок, другого слова не подберешь, на моих глазах возносил человека на пьедестал и свергал его оттуда. В истории восхождения к власти многих политических деятелей — Брежнева и Андропова, Черненко и Горбачева, Ельцина — были такие непредсказуемые повороты судьбы, и не будь их, неизвестно, как сложилась бы их жизнь. Для Горбачева одна из таких ситуаций возникла в июле 1978 года.

Расставаясь с ним в первых числах июля, я, да и, уверен, он сам не предполагали, что развитие событий примет такой оборот. 17 июля 1978 года я, как всегда, в 8 утра уже был в своем кабинете. Не успел я ознакомиться с рапортами дежурных, как раздался звонок правительственной связи, и я услышал срывающийся на рыдания голос жены Ф. Кулакова. Она просила меня срочно приехать на дачу — ей кажется, что с мужем что-то случилось. Я очень хорошо знал Федора Давыдовича. В 1969 году мы случайно обнаружили у него рак желудка; к счастью, процесс находился в ранней стадии и операция, выполненная главным хирургом 4-го Управления профессором B.C. Маятом, привела к полному излечению, по крайней мере при тщательном ежегодном обследовании мы не обнаруживали рецидивов болезни. Естественно, у нас сложились добрые отношения пациента и врача. На них накладывало отпечаток и то, что Ф. Кулаков входил в группу доверенных лиц Брежнева. По крайней мере во встречах самых приближенных лиц, которые устраивал Леонид Ильич, когда находился в больнице, постоянно участвовал и Кулаков.

Это был человек, искренне преданный Брежневу. На его глазах произошло разительное изменение личности генсека, он тяжело переживал складывающуюся обстановку, связанную с утратой Леонидом Ильичом Брежневым активности, конкретного мышления, а отсюда — способности к руководству. Трудно сказать, что именно повлияло: понимание политической обстановки, которая не сулила впереди ничего хорошего, диагноз рака, который хотя и не проявлялся, но мог в любой момент рецидивировать, непростые семейные обстоятельства, но врачи и близкое окружение стали замечать, что Федор Давыдович начал злоупотреблять алкоголем. Мы предупреждали его, что организм ослаблен болезнью, что появились признаки коронарной недостаточности, поэтому употребление алкоголя может вызвать тяжелые осложнения.

Он как будто соглашался с нами, какое-то время держался, а потом опять происходили срывы. Я вынужден был рассказать Л. Брежневу и Ю. Андропову о проблемах, которые у нас возникли с Ф. Кулаковым. Брежнев никак не отреагировал на сообщение, а Андропов обещал мне по-товарищески поговорить с Кулаковым, с которым он был в хороших отношениях. Не знаю, состоялся ли такой разговор, но в поведении Кулакова ничего не изменилось.

Дача Ф. Кулакова находилась на Рублевском шоссе в районе станции Усово. Потребовалось минут тридцать, чтобы добраться, и все же я был первым, кто вошел в спальню, где находился Федор Давыдович. Для меня стало ясно, что у него наступила внезапная остановка сердца в связи с болезнью. Я искренне переживал смерть этого доброго, простого, по-своему несчастного человека, который хоть и не блистал талантами, но ответственно относился к своему делу.

Буквально за две недели до его смерти Л. Брежнев выступил на пленуме ЦК КПСС с изложением аграрной программы, которая была подготовлена Ф. Кулаковым. Пройдет всего четыре года, и Брежнев на майском пленуме ЦК КПСС в 1982 году будет вновь выступать с программой аграрных преобразований, на сей раз подготовленной уже М. Горбачевым. Сколько таких программ было принято, только от этого сельское хозяйство в нашей стране лучше не стало...

Л. Брежнев, Ю. Андропов, да и другие члены Политбюро без больших эмоций восприняли сообщение о смерти Ф. Кулакова. Брежнев сказал: «Жалко Федю, хороший был человек и специалист отменный. Кто его теперь заменит?» — и попросил Черненко и Андропова сделать все возможное, чтобы не было ненужных разговоров вокруг этой трагедии. Ю. Андропов попросил меня подъехать к нему, и, после того как я изложил ему причины смерти Кулакова, он, как мне показалось, искренне посетовав на смерть одного из своих товарищей, близких Брежневу, сказал: «На это место надо выдвигать Горбачева. Это не только умный и толковый руководитель, но и наш человек». Возвращаясь от него, я думал о логике жизни: уходит человек, но его уход определяет судьбу другого, который приходит ему на смену.

Я понял, что Андропов начал действовать. Мне стало известно, что он и Д. Устинов встречались с Брежневым и речь шла о назначении Горбачева на место скончавшегося Кулакова. Не знаю, что ответил им Брежнев, но в первых числах августа мы опять разговаривали с Андроповым. Человек осторожный, не раскрывавшийся до конца даже с самыми близкими людьми, он, хотя и знал о наших дружеских отношениях с М. Горбачевым, лишь в общих чертах обрисовал складывающуюся ситуацию: «Леонид Ильич хорошо отзывается о Горбачеве, вроде, и поддерживает, но что-то мнется с решением. Нет ли тут влияния Черненко? Возможно, у него есть своя кандидатура. Правда, нам об этом ничего не известно. Да и не знает Черненко о наших дружеских отношениях с Горбачевым. Я знаю, что Вы в ближайшие дни будете у Леонида Ильича (он отдыхал в Крыму), хорошо, если бы Вы нашли способ выяснить его мнение о Михаиле Сергеевиче. Вероятно, будете и у Черненко (тот после отставки Н. Подгорного отдыхал в Крыму, рядом с дачей Л.И. Брежнева). Может быть, удастся узнать и его позицию в отношении Горбачева».

В это время, учитывая состояние Л. Брежнева, я очень часто бывал у него в Крыму. Почему-то мне запомнилось число: 6 августа 1978 года - день, когда я впервые после разговора с Андроповым встретился с Брежневым. Стояла жаркая даже для Крыма погода, но в спальне, где мы вместе с лечащим врачом М. Косаревым проводили консультации, было прохладно. Л. Брежнев, который из-за действия снотворных средств просыпался поздно и очень долго приходил в себя, был в таком состоянии, что начинать с ним разговор, о котором говорил Ю. Андропов, было бессмысленно. Выручил сам Брежнев: «Знаешь, Евгений, ты подожди. Я сейчас соберусь, и мы пойдем на пирс. Посмотришь, как я плаваю».

Действительно, минут через тридцать он появился, и мы пошли к морю. По мере того как Л. Брежнев дряхлел и у него усугублялся склероз, все более четко обозначались две его навязчивые идеи — несмотря ни на что он должен плавать в море и охотиться. Видимо, этим он хотел доказать окружающим, а возможно, прежде всего самому себе, что еще сохранил свою активность и форму, которой всегда гордился.

Как это похоже на Б. Ельцина, который, перенеся инфаркт миокарда, пытался играть в теннис и охотиться в том же Завидово, которое было любимым местом Л. Брежнева. До чего же желанна, сладка и в то же время коварна власть, если ради нее мучаются, страдают больные и дряхлые политические лидеры, создавая видимость здоровья, бодрости и работоспособности, — и вот кто-то плавает в бассейне или в море, кто-то охотится, кто-то играет в теннис, не сознавая, что эта показная активность вызывает у врагов злорадство, а у обычного обывателя — раздражение, смешанное с иронией.

До пирса было всего метров двести, но мы дошли до него минут за пятнадцать. Я не знал, как начать разговор, но Л. Брежнев сам его завел. Пошла речь о Москве, о событиях в политике и жизни, о недавней смерти Ф. Кулакова. Брежнев стал перебирать по памяти возможные кандидатуры на освободившееся место секретаря ЦК и первым назвал Горбачева. «Правда, есть и возражения, - добавил он, — хотя большинство говорят, что он стоящий партийный руководитель. Вернусь в Москву — все взвесим». Конечно, я сказал в адрес Горбачева все добрые слова, которые были возможны в этой обстановке.

Выразив свое удовольствие по поводу того, что Брежнев плавает, стремится вести активный образ жизни, я откланялся и по дорожке вдоль моря отправился на соседнюю дачу, к Черненко. Он был в домике около моря и весьма радушно принял меня. За чаем шел разговор в общем и ни о чем. Обсуждали проблемы его здоровья, наконец, перешли на тему, которая его весьма волновала, — состояние здоровья Брежнева. Он часто, даже на отдыхе, встречался с ним и реально представлял, как быстро идет процесс разрушения личности. «В этой ситуации, — заметил он, — важно, чтобы вокруг него были настоящие друзья, преданные люди». Перечисляя окружение, он с сожалением сказал, что ушел из жизни близкий Брежневу ф. Кулаков. «На его место, — продолжал он, — есть целый ряд кандидатур. Леонид Ильич хочет выдвинуть Горбачева. Отзывы о нем неплохие. Но я его мало знаю с позиций человеческих качеств, с позиций отношения к Брежневу. Вы, случайно, его не знаете?» К этому времени я уже выучил азбуку поведения в политической борьбе или интриге - называйте это как угодно. Нельзя раскрывать свои карты, надо больше молчать, больше спрашивать и узнавать, делая вид, что и ты многое знаешь. Да и верить в искренность слов надо с определенной натяжкой. Вот почему я не стал раскрывать К. Черненко наших дружеских отношений с М. Горбачевым, а, будто между прочим, сказал, что, часто бывая на Северном Кавказе, слышал о нем много хорошего. Из этого разговора я понял, что Черненко не знает о том, что выдвижения Горбачева добивается Андропов. Кстати, о наших дружеских отношениях с Горбачевым Черненко не знал и позднее, когда стал Генеральным секретарем.

Вернувшись в Москву, я рассказал Ю. Андропову о наших встречах с Брежневым и Черненко. Он не скрывал своего удовлетворения тем, что Брежнев думает выдвинуть на пост секретаря ЦК М. Горбачева. «Для нас очень хорошо, что Горбачев будет в Москве», — заявил он в заключение. Кого он подразумевал, говоря «нас», я тогда так и не понял; было бы правильнее сказать не «нас», а «меня».

И вот 27 ноября 1978 года Пленум ЦК КПСС избирает М.С. Горбачева секретарем ЦК КПСС по проблемам сельского хозяйства. Знаменательно, что на этом же пленуме К.У. Черненко переводится из кандидатов в члены Политбюро, а Н.А. Тихонов и Э.А. Шеварднадзе избираются кандидатами в члены Политбюро.

В судьбе Горбачева это было решающее событие: он переезжает в Москву, входит в состав высшего руководства, и перед ним открывается дорога к вершинам власти. Неизвестно, как бы сложилась его жизнь да и судьба страны, если бы он остался в Ставрополе, если бы не было ноября 1978 года. Зная все перипетии, предшествовавшие этому назначению (изложение, как видите, заняло несколько страниц), я никак не могу согласиться с Р. Горбачевой — она явно лукавила, заявляя в своих мемуарах, что переезд в Москву был неожиданным для их семьи.


От автора | Рок | Начало конца