Глава одиннадцатая, в которой содержится история болезни, а так же иные медицинские и физиологические подробности
— Коля?!
— Да не беспокойся, ничего заразного.
— Рассказывай.
Отец утверждал, что причина была в том, что Ник из-за своей патологической чистоплотности просто смыл с себя весь иммунитет. Или наложился тяжелый грипп, выкосивший к черту остатки все того же иммунитета. И еще новое средство для обработки рук перед операцией. Или еще что-то… Ник терпел несколько недель. Сначала думал, что ему кажется. Потом надеялся, что пройдет само. Потом терпеть стало уже невозможно — дождался того, что коросты расползлись по всему телу — вплоть до головы. И пришлось все же сознаться отцу. Тот заставил его раздеться догола, оглядел внимательно и выдал мрачно: «Кретин». После чего схватился за телефон, позвонил какой-то Анне Самуиловне, и в тот же день Ник загремел в «кожвен». К сифилитикам и чесоточникам. «Так тебе и надо», — отрезал отец. К слову сказать, на тот момент Нику уже было все по барабану. Сильнейшая интоксикация, неделя под капельницей. Голову обрили налысо, кожа с него слезала струпьями неделями, строгая диета, похудел на десять килограмм за месяц. Страшен был тогда — исхудавший, с темными кругами вокруг глаз, лысый, в лохмотьях отмирающей кожи.
— Вот тогда Варвар меня Ящером и окрестила. Сказала, что я — вылитая рептилия.
Люба… нет, она даже не потрясена. Она просто в шоке.
— Господи… Варька — изверг!
— Да прямо, — он показно беззаботно пожал плечами. — Как ты думаешь, кто ко мне все это время каждый день в больницу мотался? Кормила, развлекала. Не только меня развлекала — очаровала всех местных жертв бледной трепонемы и гонококка.
— Коленька… Слушай, я даже не знала… Даже не предполагала…
— Я просил родителей… не афишировать. Значит, и правда никому не рассказывали, если ты не знаешь. Было б чем гордиться — месяц провалялся в «кожвене», пусть и с дерматитом. А потом еще полгода ходил исключительно в рубашках с длинными рукавами, в том числе и летом. Но я быстро оклемался, Анна Самуиловна сказала, что легко отделался.
Люба отстраняется и внимательно оглядывает его. Гладкая кожа, никаких не то что шрамов — даже прыщиков или каких-то других следов… Даже не верится.
— На звероящерах все заживает как на собаке, — он правильно истолковывает ее взгляд. — Я, правда, быстро поправился. Вовремя спохватились. Но с тех пор я Звероящер.
— Я больше никогда так тебя не назову!
— Да все нормально, я привык. Как напоминание о собственной глупости. Но с той истории мне многое осталось на долгую память. Не только прозвище. Овсянку люто ненавидел первое время, а мне прописали строгую диету. Потом привык. Теперь всегда на завтрак ем, — он усмехнулся. — Но вся косметика… бытовая химия… с этим мне контактировать теперь нельзя. Сразу пятнами и зверски чесаться начинаю. Единственное, чем могу мыться — детское мыло. Ну и тальк — вместо дезодоранта. А я же… Люб…
— Что?
— Я здоровый молодой мужик, — он вздохнул. — Двигаюсь, потею. Люб, если от меня пахнет неприятно, ты скажи, я не обижусь, правда.
— Дурак, — она всхлипнула и снова уткнулась носом ему в шею. — Ты пахнешь ОБАЛДЕННО!
— Угу. Детским мылом.
— Знаешь, я, наверное, извращенка…
— Любопытное заявление.
— Мне ужасно нравится это сочетание — молодого здорового мужика, детского мыла и талька. Очень, — провела носом по шее, поцеловала за ухом. — Самое лучшее сочетание.
Он промолчал, лишь руки сильнее сжал вокруг нее.
— Ник…
— Да?
— А… на женскую косметику у тебя аллергии нет?
— Не знаю, не пробовал.
— Рассказывай мне тут, ага. Что, и губную помаду ни разу не пробовал на вкус?
— Ладно, спалила, — он усмехнулся. — Было пару раз. Я как-то одно время… ну, просил… убрать косметику… с губ, по крайней мере. А потом… исчезли острые реакции, так что… На духи только чихаю — капец. Мама все духи на работу унесла, Варька в сумочке таскает — дома не пользуются. Хотя у меня не на все духи такая реакция.
— А на мои?
— Нет. Мне очень нравится, как от тебя пахнет.
Она прижалась плотнее. Вот сейчас собственная нагота вообще не беспокоила. После того, что она о Нике узнала, поняла вдруг, что стесняться его уже не будет никогда. Переплела свои пальцы с его.
— Ник, пожалуйста, если у тебя на что-то из моей косметики проявится какая-то реакция… Пообещай мне, что скажешь!
— И что ты сделаешь?
— Перестану пользоваться тем, на что у тебя аллергия.
Он зарылся лицом в ее волосы и сказал что-то — неразборчиво.
— Что?
— У меня на тебя целиком… нездоровая реакция.
— Аллергическая?
— Наркотическая.
Что на это сказать — Люба не знает. И поэтому просто:
— Спасибо, что рассказал.
— Да дело прошлое. Просто некоторые последствия остались со мной на всю жизнь, наверное. Знаешь, мне очень повезло.
— С чем?
— У меня повылезала аллергия до фига на что. Но на латекс не проявилась. Иначе был бы мне полный капец.
Она сначала не может сообразить, к чему он упомянул латекс. Потом дошло.
— А, ну да. Презервативы же из латекса.
— Люба!
— Что? Не из латекса?
— Ты кем меня считаешь? Сексуально озабоченным маньяком? Вот, знаешь, это меня не слишком волновало тогда!
— А при чем тогда латекс?
— Перчатки хирургические, вообще-то, из латекса делают! И если бы у меня вылезла аллергия на латекс, я бы повесился.
Это всего лишь аллегория, но именно в этот момент она понимает, как важна Нику его работа.
— Ладно, — Ник легко шлепает ее по попе. — Беги в душ, а я пока пиццу закажу.
— Пиццу?
— Конечно. Пицца, пиво и футбол — то, что нужно мужчине после секса. Ай! Нет, ты меня сегодня покалечишь, точно!
— Пиво?! Футбол?!
— Пошутил я. Не увлекаюсь. Футболом, по крайней мере. Но про пиццу серьезно. Надо же чем-то поужинать.
— Заботливый…
— Марш в душ! Пока я не передумал тебя кормить. И не надумал еще раз тебя…
— Бегу-бегу!
Это был какой-то странный вечер. Действительно, с пивом и пиццей, но вместо футбола была серия «Гарри Поттера» по телевизору. Люба вспоминала их поход в кино. Примерно тоже самое, только помноженное на десять. Уютно, комфортно, весело. У Кольки, оказывается, потрясающее чувство юмора. Которое проявляется особенно ярко, если при этом сидеть у него на коленях, уткнувшись в шею. И больше даже не кино смотреть, а на него. Запах вдыхать, голос слушать. Наркотическая реакция? Да, именно такая.
А потом они убрали следы своего кинопросмотра на кухню, Ник встал к раковине. Ее это, собственно, не удивило, это было нормально. И только спустя пару минут она ужаснулась собственному эгоизму.
— Коля, у тебя на жидкость для мытья посуды тоже аллергия?
— Да. Там же всякой активной химии до фига.
— А ну, брысь от раковины!
— Люб, убрать надо за собой.
— Я сама посуду помою.
Кто бы ее сейчас слышал…
Грядущая совместная ночь волновала. Честно говоря, сама не понимала — почему. И еще не знала — хочется ли ей еще продолжения или уже хватит. Откровенно говоря, тело было полно усталости и приятной истомы, и спать хотелось больше, чем НЕ спать. Кроме того, она вообще не представляла, как это — спать с мужчиной? И ко всему ее беспокоил дурацкий вопрос: в чем это делать? Она захватила с собой пижаму — короткие бирюзовые шортики и белую маечку с бирюзовой же отделкой, на тонких лямочках. И теперь ей самой эта одежда казалась чуть ли не соблазняющей — шорты едва попу прикрывают, вырез на майке глубокий, кружевные вставки. Стукнула дверь ванной, в комнату зашел Ник. Абсолютно голый. У Любы банально отвисла челюсть.
Она ни разу не видела вот так вот… Вот так вот рядом, открыто. Она уставилась именно туда! И лишь спустя несколько секунд подняла взгляд — вверх по полоске темно-рыжих волос, через широченную грудь, к демонстративно серьезному лицу. Лишь уголок рта подозрительно подрагивал. Рыжая бровь взметнулась вверх.
— Я тебя смутил?
— Нет. Но ты забыл сказать.
— Что именно? Что сплю голый?
— Нет. Ты забыл сказать «Авада Кедавра».
— Чего?!
— Прежде чем сразить меня своей волшебной палочкой.
Ник запрокинул голову и расхохотался. А потом хлопнулся на кровать рядом с ней, потянул лямку с плеча.
— Что это за безобразие?
— Это пижама! Из самого Парижу! Соня на Новый год подарила!
— Вот Соня пусть ее и носит, — стаскивая с Любы сначала верхнюю часть пижамы, а потом толкая на спину, чтобы стащить нижнюю. — А со мной ты будешь спать голая.
— Ты… ты…
— Что за манера постоянно спорить по пустякам, — Ник приподнялся, щелкнул выключателем. А потом привлек ее к себе, обнял. Обморочное чувство — даже не возбуждение, а вот так вот, просто голым телом — к чистому голому ему. Вроде бы без явного сексуального подтекста, и даже эрекции его она не чувствует. Но что-то буквально вибрирует внутри — как задетая умелыми пальцами струна.
— Спокойной ночи, Любава.
Значит, все-таки спать. Нельзя сказать, что она расстроена.
— Спокойной ночи, Ник.
Он заснул первый, быстро. Впрочем, она вскоре тоже последовала за ним.
Они в детстве часто спали вместе с сестрами. Она и сама помнит, и родители рассказывали. Но уже давно Люба привыкла спать одна. А вот сейчас…
Наверное, именно поэтому с непривычки она проснулась посреди ночи. Сначала даже не смогла сообразить — где она. Потом вспомнила. Повернула голову. Как-то подсознательно она ожидала, что такой большой парень должен спать как-то… шумно, например. Храпеть, может быть. Ник спал тихо, даже не ворочался. Только занимал две трети далеко не маленькой кровати.
Она легла на бок, оперлась на локоть. И поняла вдруг, что сна ни в одном глазу. И что хочет. Его.
Пальцем по щеке. Уже немного колючий. А вечером еще был гладкий. Целовать начала с шеи, под подбородком. Потом по груди, вот там по-прежнему гладко. Сосок — тронула языком. Ей самой безумно нравится, когда он вот так вот языком с ней. Может быть, и ему понравится? Втянула в рот, прихватила легко зубами. Дыхание Ника изменилось. Проснулся? Но молчит. Долго будет молчать, интересно?
Он подал голос, когда ее губы гуляли где-то в районе его паха. Честно говоря, что-то вроде неуверенности, даже опасения, все-таки шевелилось внутри.
— Люба…
— Да? — щеки вдруг коснулось что-то твердое и гладкое. Она же не маленькая девочка, она знает — что.
— Ты что делаешь?
— А то ты не знаешь, как это называется.
— Знаю, — выдохнул — хрипло, шумно. — Спички детям не игрушка.
— Спокойно, — она повернула голову и рискнула. Коснуться губами теплой кожи. Еще один шумный выдох. — Дети умеют обращаться со спичками.
— Ты делала это раньше? — вопрос прозвучал тихо. Напряженно. И она вдруг четко поняла, что так явно звучит в нем. Ревность. Ну, надо же…
— Люба! — он схватил ее за плечо, притянул к себе, наверх. — Ты делала это раньше?
— Странный вопрос. Ты-то должен знать…
— Это не одно и то же! Можно же и так только… без…
Она промолчала.
— Люба! Скажи мне — ты делала это раньше?!
Теперь совершенно точно — ревность. Требовательная ревность. Глаза его поблескивают в темноте.
— Люба! — он уже рычит.
— Нет, — наконец-то смилостивилась она. — Не делала. Но хочу… попробовать. С тобой.
— Черт… — он притянул ее голову к плечу. — Ты зараза…
— Почему это? Ты что — боишься? Что я сделаю что-то не так? Откушу что-то… ценное?
— Любава…
— Можешь выдать мне краткие инструкции.
— Я сам тебя укушу! Потом. А сейчас…
— Да?
— Делай все, что хочешь. Не стесняйся. Не бойся. Я вообще люблю… погрубее…
Вот как?! Ему делали погрубее? Твою мать! Сейчас она ему покажет!
Люба выдохнула и двинулась вниз.
Не страшно. Не противно. Любопытно. Все любопытнее и любопытнее. Она решилась и взяла его в рот. Наградой — стон Ника. Наказанием, спустя несколько секунд ее неуверенных движений — рука его на затылок, давление вниз, она едва не задохнулась и дернулась назад.
— Прекрати!
— Прости! — она не узнает голос, будто не его, задушенный какой-то.
— Так! — она снова подтягивается к нему наверх. — Что это за новости? Чего руки распускаешь?!
— Ну, простиии… Я голову потерял…
— Вот чтобы не терять — держи ее! Руки за голову!
Он, не споря, выполняет ее приказ.
— Так и лежи, понял? Где только привычек этих пошлых набрался?
— Прости, я больше не буду! — он упоительно послушен. Приподнимает с подушки голову, тянется к ней губами. — Пожалуйста, Любава…
— Пожалуйста — что? Вот так? — рука ее двигается вниз, пальцы сжимаются на твердом и подрагивающем.
— Дааа…
— Хорошо, — начиная медленно двигать рукой вверх и вниз. — Обещай, что будешь хорошим мальчиком.
— Обещаю! Только…
— Только — что?
Он молчит какое-то время, тяжело дыша в такт движениям ее ладони. А потом сдается. Тихо, со стоном:
— Поцелуй его. Пожалуйста…
Ну, невозможно же отказать…
Чувство власти просто выносит мозг. Тем, как Ник реагирует на ее движения, прикосновения. Тем, как иногда не может сдержаться и стонет. Тем, как подается бедрами вверх, стоит ей ненадолго отстраниться. И даже тем, как он послушно не убирает рук со своего затылка. Но особенно — каким он становится под ее губами. Меняется, твердеет, хотя куда уж дальше…
Он вывернулся из ее рук и губ стремительно. Опрокинулся на живот, с шипением, как мокрый чайник на горячей плите, плечи дрожат.
— Ник…
— Сейчас… — с низким стоном. И лишь спустя несколько секунд. — Уффф… успел…
— Что успел?!
— Сейчас узнаешь!
Она оказался мгновенно на спине, под ним. И вот он уже в ней. Господи, даже не верится, что раньше он внутри причинял ей боль. Сейчас — лишь острое, почти болезненное наслаждение. Наслаждение быть наполненной им.
— Обними меня!
Она покорно сцепляет руки на его шее.
— Ногами тоже!
Перекрещивает икры на его пояснице.
— Вот так. Вот тааак… Черт… такая сладкая… узкая… горячая…
Болтун хренов, убивает ее этими хриплыми отрывистыми словами! Этими резкими движениями. Все быстрее и быстрее. Навстречу ему разворачивается собственное наслаждение, побуждая двигаться в ответ. Так же быстро. Но он явно быстрее.
— Ник…
— Что?… — голос звучит так, что ясно: он не понимает толком, что говорит — уже там, почти за гранью.
— Ты торопишься…
— Да?
— Да, — шепотом ему на ухо. — Я не успеваю. А я хочу с тобой, малыш…
— Ооох… — его лицо так близко, что ей даже в этой полутьме, рассеиваемой лишь светом фонаря над подъездом, видно — как блестит капля пота на виске, как ходит желвак под скулой. — Хорошо… я сейчас… я попробую…
Так. Выполняем разрез брюшной стенки в правой верхне-подвздошной области… В разрез выводим слепую кишку и аппендикс… Перевязываем брыжейку. Отсекаем отросток. Обработать культю антисептиком. Кисетный шов. При затяжке шва культю погрузить в просвет слепой кишки. Уффф… Кажется, отпустило немного.
— Ник?…
— Сейчас, моя хорошая, — начиная неспешно двигаться. — Сейчас, моя сладкая. Медленно и печально. Я буду нетороплив, как улитка. Чтобы мы успели оба.
Улитка, как же. Вместо этого он рвет темп. То сильно и часто. То медленно и почти лениво. То глубоко, то почти не входя, лишь дразня. Сдерживает себя, зажмуривается до огненных всполохов под веками. Наградой ему сначала ее жалобные всхлипы, неразборчивые слова, ногти в плечи. А потом она затихает под ним. И это офигенный признак. Перед оргазмом она всегда становится тихой. Лишь дышит — все чаще и чаще, и вот, наконец-то…
И без того тугая, сжимается так, что он дергается. И еще, еще, ритмично, сладко. Все, теперь его очередь. Догоняет ее в пару движений, падает сверху, совершенно без сил. В пустой голове одна мысль: кончать в кончающую девушку — нереальный, запредельный кайф.