Если в сочинении Клаузевица Vom Kriegeсодержатся современные тринитарные идеи по поводу того, кто ведет войны, то уж тем более в этой книге есть ответ и на другой вопрос — что такое война. Этому посвящена первая глава первой книги Vom Kriege,уже заголовок которой гласит, что война есть «акт насилия в его крайней степени». Современный читатель, знающий о жестокости двух мировых войн, наверняка сочтет вопрос очевидным и даже тривиальным. И в чем-то он будет прав.

Теории Клаузевица следует рассматривать неотрывно от исторического контекста, в котором они были созданы. Как и другие представители его поколения, он пытался понять секрет успеха Наполеона. Известные военные комментаторы того времени, такие, как Дитрих фон Бюлов и Антуан Жомини, полагали, что нашли ответ в сфере стратегии, вокруг которой они и строили свои замысловатые интеллектуальные системы. Клаузевиц был с ними не согласен. Несмотря на то, что он называл Наполеона «богом войны», Великая армия не обязана своими победами какой-то тайной мудрости, ведомой только самому императору. Скорее стихийное неистовство, высвобожденное Французской революцией, было вобрано в себя наполеоновской армией и направлено на достижение военных целей. На такую силу можно было ответить только силой. «Поскольку применение силы в крайней степени ни в коем случае не исключает применение ума», в поединке двух сильных сторон побеждает та, у которой существует меньше ограничений. Этот вопрос не был исключительно теоретическим. Пруссия, все еще цеплявшаяся за фридриховские порядки, потерпела одно из самых сокрушительных поражений в истории государств. Монархии предстояло или позабыть «ограниченные методы войны», свойственные XVIII в., или мириться с перспективой безрадостного будущего.

Клаузевиц, не склонный к завуалированным выражениям, прямо и открыто подчеркивал опасность введения элемента «ограниченности» в состав «принципов» ведения войны. Военная сила представлялась ему не подчиняющейся никаким правилам, кроме свойственных ее собственной природе и соответствующих политическим целям, ради которых она вступает в действие. Его раздражали «филантропические» представления о том, что война может (или должна) быть ограниченной и вестись с минимумом насилия: «В таких опасных вещах, как война, худшие ошибки делаются из милосердия». Он также писал: «Довольно уже нам слушать пустые байки о генералах, побеждающих без кровопролития». Однако вызывает сомнение, способен ли был сам Клаузевиц, «философ в военной форме», следовать на практике тому, что он проповедовал. Его характер остается для нас загадкой; ему, вероятно, не была присуща та жилка безжалостности, которая существенна, наверно, для любого великого полководца.

Не так-то легко понять, почему эта «жесткая» линия рассуждения произвела такое огромное впечатление на многих последователей Клаузевица и на всю современную теорию стратегии. Популярность Vom Kriegeедва ли можно объяснить красотой стиля, который хотя иногда и сверкает изящными и броскими метафорами, зачастую слишком напыщен и уж точно не годится для легкого чтения перед сном. На ум приходят два возможных объяснения. Одной из причин того, что книга Клаузевица была встречена благосклонно, можно считать распространение национализма как популярного политического учения. Не только сам он был страстным патриотом Пруссии; как раз во времена его писательской деятельности, агитатор и «отец гимнастики» Ян говорил своим немцам-соотечественникам, что всякий, кто обучает свою дочь французскому, делает из нее проститутку. Позднее, в XIX в., усиливающиеся национальные чувства, намеренно разжигаемые и поддерживаемые государством, обернулись шовинизмом. Существовавшие ранее ограничения, созданные религией или естественным правом, были отброшены за ненадобностью. Каждая крупная европейская нация провозглашала теперь себя венцом творения, хранительницей уникальной бесценной цивилизации, требующей защиты любой ценой. Недолго оставалось до того времени, когда, прибегая ради победы над противником ко всем доступным средствам и доходя в этом до последней крайности, каждая из них беззастенчиво провозглашала это своим правом и даже надлежащей обязанностью.

Второй и, вероятно, еще более важной причиной было то, что идеи Клаузевица казались созвучными рационалистическим, научным и техническим взглядам, порожденным промышленной революцией. Современный европеец, вера которого в Бога была разрушена еще Просвещением, относился к миру, как к «золотой жиле». Живые существа и ресурсы этого мира рассматривались им как данные ему для эксплуатации и поглощения, — эти эксплуатация и поглощение и были для тогдашнего европейца тем, что называется прогрессом. Последний шаг в этом направлении был сделан, когда Чарлз Дарвин показал, что человечество — неотъемлемая часть природы. Сам Дарвин, по натуре мягкий человек, стеснялся делать очевидные выводы из своих взглядов. Однако его щепетильность не разделяли его последователи, сторонники социал-дарвинизма. Герберт Спенсер, Фридрих Геккель и легион менее блистательных личностей по обе стороны Атлантики не теряли времени даром и провозгласили человека всего лишь биологическим организмом, ничем не отличавшимся от остальных, над которым не властны никакие правила, кроме закона джунглей. Поскольку, по этим представлениям и теориям, война считалась излюбленным средством Бога (или природы) для отбора видов и рас, сложно было понять, почему люди не должны относиться к своим собратьям так же, как животные относятся друг к другу в ходе «борьбы за существование», т. е. с крайней безжалостностью и не обременяя себя какими-либо соображениями, кроме стремления к собственной выгоде.

Как бы то ни было, по словам британского военного писателя Бэзила Лидделла Гарта, одного из тех, кто сопротивлялся чарам этой работы, Vom Kriegeстала «Прусской «Марсельезой», будоражащей тело и опьяняющей рассудок». Сам Клаузевиц, кажется, смотрел на варварства войны с тихим смирением. Впоследствии писатели трактовали его слова как громкий призыв к действию, горячо соглашаясь с ними, и называл то, о чем он говорил, несомненным благом. Список тех, кто, объявляя себя учеником Клаузевица, с радостью громоздили жестокость на жестокость, весьма длинен и изобилует хорошо известными фамилиями, начиная с Кольмара фор дер Гольца и заканчивая некоторыми наиболее безумными фигурами из числа современных ядерных стратегов. И это влияние не ограничивалось теорией. В XIX веке, несмотря на присущую ему националистическую напыщенность и социал-дарвинистскую риторику, все же удалось удержать войну между европейскими странами в определенных рамках и смягчить ее ужасы. Но следующий век увидел две «тотальные» мировые войны, которые велись с почти полным игнорированием каких бы то ни было ограничений. Стороны применяли все имеющееся у них оружие, старались уничтожить всех и вся, до чего только могли дотянуться, а закончилось дело применением ядерного оружия, ужас перед которым только теперь начинает отступать.

Согласно Клаузевицу, закон войны основан на «незаметных, едва достойных упоминания ограничениях, которые насилие само на себя налагает». Если во времена, предшествовавшие Освенциму, цивилизованные нации давно перестали истреблять друг друга под корень подобно дикарям, то произошло это не благодаря каким-либо изменениям в природе войны, а потому, что они нашли более эффективные способы борьбы. В Vom KriegeКлаузевиц одной непочтительной фразой расправился со всем огромным корпусом международного права и обычая. Тем самым он создал прецедент, которому с тех пор следует литература по «стратегии», вплоть до того, что книги о законах и обычаях войны обычно хранятся в отдельных, находящихся несколько в стороне библиотечных полках. Однако война без законов не просто чудовищна — она невозможна. Для того чтобы это показать, мы совершим путешествие в историю, рассмотрим настоящее и попытаемся заглянуть в будущее.