Глава 8
Воспоминания облечены в свою форму, она не всегда совпадает с тем, что произошло на самом деле. Когда я думаю о том дне, мне начинает казаться, что предзнаменования были повсюду, только я их не замечала и не понимала. Однако теперь это слабое утешение. В архемире предсказатели гадали на чайной гуще, но ведь это просто размокшие чайные листья, просто темные остатки навсегда застывшего прошлого. Память же, наоборот, скользкая и расплывчатая, и ее линиям нельзя доверять.
Я помню, как стою в комнате. Капельки сбегают с мокрых волос по груди и по спине между лопаток. Моя одежда чайного мастера лежит на кровати, в нее я буду облачаться для церемоний, пока она не износится. Одежда похожа на ни разу не надеванную или уже сброшенную кожу, она ждет, чтобы ее наполнили движением, дыханием и смыслом или же опустили в могилу. Самое острое воспоминание — это свет за окном: полыхающие пожаром небеса и раскаленный добела день, но и тот вскоре погрузится в холод ночи, и мой мир станет другим. Может, такое и невозможно, ведь я видела слепящее солнце и раньше, и после, но тот день моей жизни все равно теперь просто воспоминание, и только так я могу его наблюдать. Его неизменность более недостижима для меня.
Помню, как оделась. Одежда показалась мне немного жесткой.
Помню, как убрала назад тяжелые мокрые волосы и закрепила их.
Не помню, как шла до чайного домика, но я должна была это проделать, ведь идти я могла только туда.
Отца что-то тревожило. Я почувствовала это сразу, как только он вполз в домик через вход для гостей и начал осматриваться. Возможно, что-то было не так, может, я по неведению совершила ошибку, но церемония уже началась, и ее невозможно прервать. В домике на подушках у задней стены сидел приглашенный из Куусамо мастер Нийрамо. Мне полагалось подождать, пока отец не усядется рядом с ним, и затем продолжить церемонию. На церемонии посвящения следовало присутствовать двум старшим мастерам — учителю посвящаемого и еще одному стороннему мастеру. Мастер Нийрамо проводил чайные церемонии в Куусамо, а еще он был в хороших отношениях с местной военной администрацией. Хотя отец и не слишком ценил его мастерство, но в праздник лунного года найти незанятого мастера всегда сложно — они предпочитают в это время оставаться в городах, а Нийрамо согласился приехать по просьбе майора Болина.
Из окна в крыше над очагом падал косой свет, отбрасывая резкую тень на лицо отца. В домике витал легкий аромат чая, воды и дерева. На полу рядом с потемневшими и отполированными временем сосновыми досками виднелись совсем свежие, на поверхности которых время еще не успело начертить своих посланий. Оба старших мастера смотрели на меня: они здесь не как гости, но как судьи; они должны принять меня в круг посвященных. Мастер Нийрамо никогда меня раньше не видел, поэтому выглядел несколько удивленным, в его глазах читалось плохо скрытое неодобрение.
Словно тяжелые камни повисли у меня на руках, когда я начала приготавливать первый чай.
Я смотрела на отобранную мною для этой церемонии утварь. Это были простые чашки и тарелочки — совсем без украшений и немного потрескавшиеся, — самая старая посуда в нашем чайном домике, та редкость, что досталась нам от мастеров эпохи архемира. Думаю, ею пользовались еще до того, когда море начало поглощать острова и берега. Они были цвета лежалых мокрых листьев, который успокаивал меня, обволакивал сетью древней всесильной традиции. Я стояла на дорожке, проложенной сквозь столетия и сохранившейся в неизменном виде, как дыхание или удары сердца, но при этом готовой принять все новое, что давала ей жизнь.
Эхо чайных мастеров прошлого отдавалось во мне, когда я считала пузырьки на дне котелка и разливала воду по чайникам и чашкам. Я думала о следе, оставленном ими в памяти мира, — потоки их движений, отраженные моими движениями, слова, повторяемые мною, вода, что текла в глубинах земли и в воздухе, когда они шли по камням и траве, — все та же вода, что все так же выталкивает песок из моря на берег и падает дождем с неба. Эхо волной прошло сквозь времена и воспоминания, разошлось кольцами по воде, повторяя одни и те же извечные формы. Какое странное чувство: оно несет и сковывает меня одновременно!
Взяв поднос, я поднесла его к Нийрамо и опустилась перед ним на колени. Когда он протянул руку, то мне в нос ударил запах благовоний — мастер хорошо ухаживал за собой. Он одевался в простую одежду, но из дорогой ткани, с металлическими пуговицами, какие не часто встретишь. Он был далеко не худощав. Я поклонилась и предложила следующую чашку отцу.
Мой взгляд скользнул по пустому углу, где могла сидеть мама, если бы не оставила нас. Утром от нее пришло голосовое сообщение: мама желала мне счастья, одновременно наблюдая за тем, как ее поезд движется мимо Аральского залива. Мне даже на мгновение показалось, что я вижу проносящийся пейзаж за окном, вдыхаю пыльный запах обивки сидений вагона, слышу крики бегающих по узкому проходу детей и перестук колес и ощущаю движение пола под ногами. А когда я посмотрела из окна, то увидела только неопределенного цвета землю и далекий, непостижимый горизонт. Пустота в комнате заняла ее место, словно неотступная тень.
Церемония посвящения всегда длится дольше обычной, порой несколько часов. Кроме чая и сладостей частью ритуала является небольшое угощение. Беседа почти не ведется. Я вошла в чуждый, медленный ритм — такой, наверное, обретают утопленники, когда море начинает нести их тела.
Я представила себе, как вода заполняет комнату, смягчая движения и звуки, омывая меня снаружи и изнутри, медленно разрушая всё и вся.
Лицо отца — намокшее дерево, Нийрамо — медленно превращающийся в песок камень, мое тело — тонкие, качающиеся в волнах водоросли — это движение волн не остановить и не задержать, поэтому лучше отдаться ему полностью.
Медленно, подобно тому как подступает и отступает вода, мои мышцы расслабились, напряжение отпустило и дыхание выровнялось. Еще небольшое волнение, но вот и оно уже прошло. Теперь ничто не сковывает меня.
Жар от очага и поднимающийся пар заполнили комнату. Воздух был недвижим, от этого ткань намокла под мышками и прилипла к ногам. Лоб Нийрамо покрылся крупными каплями пота, отец тоже сидел с красным от духоты лицом. Еще до начала церемонии я оставила маленькое окошко над входом открытым, но было ощущение, что воздух с улицы никак не мог протиснуться вовнутрь. Я встала со своей подушки и открыла окно побольше на противоположной двери стене, и, хотя стоял безветренный день, в домике сразу стало легче дышать.
Нийрамо опустил чашку и посмотрел на меня:
— Вы уверены, что оба окошка следует держать открытыми?
Краем глаза я увидела, как напрягся отец.
— Полагаю, что от небольшого сквозняка будет приятнее, — ответила я.
— Если мастер Нийрамо желает, чтобы окно было закрыто, следует послушаться, — вмешался в разговор отец. Тень на его лице сместилась в сторону и теперь падала отцу на шею.
Нийрамо все смотрел на меня, и я не понимала, как толковать выражение его лица — как улыбку или как насмешку.
— Тот, кто скоро станет мастером, вправе поступать так, как считает нужным, — сказал он.
Я оставила окно открытым, поклонилась и вернулась обратно на свое место у очага. Нийрамо не произнес больше ни слова, но я не сомневалась, что он улыбался — так улыбается богатый торговец, поймавший своего мальчика на побегушках на воровстве. В течение всей церемонии отец хранил полное молчание, а мне казалось, что он тайком посматривает на мастера Нийрамо.
Надо было подождать, пока они закончат трапезу, затем убрать утварь, отнести ее в заднюю комнату, снять льняное полотенце с блюда со сладостями, торжественно внести его в церемониальную комнату и подать к чаю.
Вода закончилась. Настало время оценить мое мастерство.
— Нориа Кайтио, — произнес Нийрамо и поклонился, — пожалуйста, подождите в соседней комнате.
Поклонившись в ответ, я удалилась. Комната была без окон, ее использовали для хранения воды, подносов, котелков и прочей чайной утвари. Куда бы я ни протягивала руку, везде натыкалась на стену или принадлежности для чайной церемонии. Из-под двери пробивались тонкие полоски света. На потолке висел фонарь, в котором огневки лениво бились о стекло, от чего тени беспорядочно двигались, открывая и запахивая свои покровы, приближаясь и отдаляясь. Отец и Нийрамо о чем-то тихо разговаривали.
Опять вспомнилась мама. Ее поездка могла стать и моей: другая жизнь, где я похоронила бы одеяние чайного мастера, а не сделала бы его своей второй кожей. Я увидела себя словно в зеркале, идущей по незнакомым улицам, — их запахи и повороты между городскими домами я бы учила, как учат чужой язык. Там я нашла бы себе место, сделала бы его своим домом.
Со стороны чайной комнаты послышалось шуршание, затем шаги на крыльце, а потом звук задвинутой входной двери. Наверное, отец и Нийрамо принесли что-нибудь с крыльца. Город и весь тот воображаемый и незнакомый мне мир рассыпались в прах: на дне зеркала осталась только темнота, и у меня не было иной жизни, кроме этой.
Раздался удар гонга — это значило, что решение принято. Я откинула волосы с лица и отодвинула дверь. Я не ошиблась: кто-то из них действительно входил на крыльцо. Нийрамо держал в руках сверток, а отец — толстую книгу в кожаном переплете.
— Нориа Кайтио! — торжественно начал Нийрамо.
Я поклонилась.
— Как принимающий в ранг чайного мастера, я обязан указать на ошибки, которые вы совершили в ходе церемонии, — сказал он и замолчал. Я ждала. В комнате остались только пересохшая каменистая пустыня и обжигающий воздух. — Вы сумели доказать, что владеете этикетом чайной церемонии, — продолжил он, — однако, по непонятным мне причинам, позволяете себе менять его, как вам заблагорассудится и, что хуже всего, в тех местах, где никакие изменения непозволительны.
Он посмотрел на отца и самодовольно улыбнулся, как улыбаются богатые торговцы.
— Полагаю, что вы знаете правило, согласно которому во время церемонии не может быть открыто более одного окна?
— Да, мастер Нийрамо, это правило мне знакомо.
— Не соизволите ли напомнить нам, в связи с чем такое правило существует?
Мне пришлось процитировать слово в слово все то, чему я училась несколько лет:
— Коль скоро гости должны получать удовольствие от аромата чая и ощущения влажного воздуха, то сквозняк в чайном домике вредит удовольствию.
— В таком случае я бы хотел знать, на каком основании вы решились нарушить данное правило.
Я вновь поклонилась, хотя меня взбесил его глупый вопрос.
— Из практических соображений, уважаемый мастер. В чайном домике было душно и жарко. Как хозяйка, я думала прежде всего о комфорте моих гостей.
Нийрамо внимательно посмотрел на меня:
— Как бы то ни было, вы позволили себе отклониться от правила, что является ошибкой. Вторая ошибка — и в этом мы с вашим отцом сошлись во мнении — это выбор церемониальной утвари.
Я промолчала и подумала о чашках и тарелках, об их испещренной временем поверхности, об их безукоризненной форме, соединяющей меня с эпохой архемира.
— Почему вы считаете мой выбор ошибкой?
Улыбка мастера Нийрамо дрогнула, колыхнув его пухлые, гладкие щеки. Почему-то он напомнил мне червя, вгрызающегося в гнилой плод.
— Вы, надеюсь, понимаете, что для подобной церемонии следует выбрать самую ценную утварь, какая только имеется в распоряжении чайного мастера, этим он оказывает уважение гостям и демонстрирует привилегированное положение чайного мастера. Мне доподлинно известно, что вашему отцу покровительствует сам майор Болин, собственно, ваш дом и сад свидетельствуют о солидном для провинции достатке. Уверен, что здесь имеется не только более ценная посуда, но и что вы имели возможность заказать новый набор для посвящения в мастера. Это было бы самым правильным.
— Но мастер Нийрамо…
Он прямо-таки вскинул брови на потном лице — ведь я перебила его. На лице отца появилось смятение. Я замолчала и поклонилась, как и полагалось в иерархии мастера и ученика, когда последний просит слова. Улыбнувшись, Нийрамо кивнул.
— Мастер Нийрамо, чайная церемония — это не демонстрация зажиточности, а внимание к переменам и признание бренности мира. Этому я и хотела оказать уважение.
Капелька пота сбежала по его полной щеке.
— Ты, девчонка, будешь рассказывать мне, что такое чайная церемония! — возмутился он.
Обида подступила комом к моему горлу.
— Вы должны и без меня знать это! — выпалила я, не успев прикусить язык.
— Нориа! — воскликнул отец.
И тут мастера Нийрамо разобрал безудержный смех. Он трясся, а капли пота одна за другой слетали с его гладких щек на искусно расшитый ворот.
— Вы меня изрядно повеселили, девушка, — наконец сказал он. — Что же, вам еще многое предстоит усвоить касательно церемонии и всего остального, но я, пожалуй, предоставлю времени и жизненному опыту возможность позаботиться об этом. Запомните одну истину: когда через тридцать лет вы будете посвящать в мастера какого-нибудь юношу и он скажет вам, что церемония — это не демонстрация зажиточности, то не забудьте рассмеяться в ответ.
Никогда я такого не сделаю. Ни в этой жизни, ни в десяти тысячах других жизней.
Мастер Нийрамо понемногу успокоился, а затем произнес:
— К сожалению, меня несколько смутил пол посвящаемого. Ваш отец забыл предупредить меня об этом заранее. Кстати, хотел бы знать, с чего вы взяли, что женщина вообще способна служить мастером чайной церемонии?
Тут я поняла, почему Нийрамо так удивился, впервые увидев меня. Возможно, майор Болин, приглашая Нийрамо на церемонию посвящения, специально не упомянул о том, что я не мужчина?! Я посмотрела на отца, но он не мог мне помочь, так что мне самой нужно было справляться с ситуацией.
— Позвольте, на основании чего вы судите, будто женщина не может служить чайным мастером? — поинтересовалась я.
— Так написано в древних текстах, — ответил он. — Мастер Ли Сонг пишет: «Пускай женщина не ступает на путь чайного мастера, если она не готова отказаться от самой своей сути».
На мой взгляд, цитата не исключала права женщины стать чайным мастером, но я не стала спорить и сказала:
— Верю, что можно поменять оболочку вещей, оставив содержание неизменным, равно как возможно оставить поверхность нетронутой, изъяв сердцевину.
Нийрамо молчал. Я вдруг засомневалась в своих словах, но тут снаружи колокольчик звякнул один, другой, третий раз, и он заговорил:
— Желаю, чтобы вы уяснили для себя следующее. Если бы вы проходили посвящение в городе, то я потребовал бы пройти весь обряд заново. Но в отдаленной деревне нельзя требовать уровня, как в городе, да и от женщины нельзя ожидать слишком многого. Далее: вы находились на обучении только у своего отца и не обладали возможностью познакомиться с традициями и обрядами других мастеров. Так или иначе, я не вижу препятствий к тому, чтобы посвятить вас в мастера чайной церемонии, хотя в иной ситуации, окажись на моем месте менее благосклонный человек, вам ни за что не пройти обряда. Советую в будущем быть более точной в соблюдении этикета, особенно если гостями у вас будут представители администрации или военные.
Я хотела что-то сказать, но увидела лицо отца, выражавшее, скорее, безнадежность, чем раздражение, потому решила промолчать.
— Вы готовы? — спросил мастер Нийрамо.
Я поклонилась в ответ.
— «Нориа Кайтио, — начал он читать свиток, — сегодня, в пятнадцатый день восьмого месяца года сазана по календарю Нового Киана, вам присваивается звание полноправного мастера чайной церемонии».
Нийрамо передал мне свиток. Под зачитанным только что текстом стояли подписи его и отца. Настала очередь моего отца. Он протянул мне книгу в кожаном переплете, я приняла ее и прочитала выученную наизусть клятву:
— «Я — хранитель воды. Я — служитель чая. Я чту перемены. Я позволяю расти тому, что растет, и не привязываюсь к тому, что обречено на разрушение. Путь чая — это мой путь».
Я сделала глубокий поклон, отец склонил голову. Когда я подняла взгляд, то увидела в его глазах слезы. Отец открыл рот, желая что-то сказать, но не сделал этого.
— Да, чуть было не забыл, — нарушил тишину Нийрамо. — Командор Таро посылает вам свои самые теплые поздравления. Он был прав: ваша вода исключительно вкусная.
— Как же так, я должен был заранее предупредить тебя насчет утвари, — сказал мне отец на кухне, когда мы заворачивали, как того требовала традиция, использованную в чайной церемонии чашку в чистую ткань для подарка мастеру Нийрамо. — Можно было предположить, что он начнет из-за этого возмущаться. Мне не понравилось, как он тебе выговаривал, но, к счастью, нам никогда больше не придется видеться с ним.
Мне показалось, что отец хочет отчитать меня, но он молчал.
— Ты собираешься на праздник лунного года? — спросила я.
Отец помотал головой:
— Я достаточно много бывал там, да и в моем возрасте сон куда больше приятен.
Прежде чем уйти, я отнесла свиток и пока пустой дневник чайного мастера к себе и положила его на кровать. Затем посмотрела в зеркало: лицо было все еще красным после церемонии, под мышками расплылись большие темные пятна. Я переоделась и расправила церемониальную одежду на кровати, положив рядом то, чему предназначено стать моим дневником. Повернувшись к столу, я вдруг увидела большой белый конверт. Надписанный маминой рукой, он был сразу заметен на темной столешнице. Наверное, отец принес его сюда перед церемонией.
Большой конверт был не из какой-нибудь морской травы, а из самой настоящей бумаги. Внутри лежал платок из тончайшей шерсти. Мама не могла такого найти в деревне, даже во всей Скандинавской унии — в наших краях не продавалось ничего, кроме грубой шерстяной ткани. Должно быть, она заказала его в каком-нибудь далеком городе. Внутри нашлась и записка: «Новоиспеченному чайному мастеру! Будь счастлива, Нориа! Горжусь тобой. Твоя мама». Я поднесла платок к лицу, попыталась ощутить ее аромат — мыла и ароматического масла, но нет, платок пахнул чистой шерстью, немного бумагой и больше ничем.
Я накинула платок на плечи.
Вешая церемониальную одежду в шкаф, я случайно взглянула в окно и увидела на лужайке мастера Нийрамо. Он стоял с закрытыми глазами, вытирая пот со лба, и казался бесконечно уставшим, словно скрытая тяжесть легла ему на плечи.
Я сунула в сумку бутылочку с водой, взяла со стола фонарь, коробочку с выпечкой и пошла.
Санья уже ждала меня на крыльце, когда я подошла к ее дому. Полусонная Минья сидела у нее на руках, посасывая завернутые в кусочек ткани какие-то семена. Увидев меня, Санья так и подскочила в видавшем виды кресле-качалке. Минья захныкала.
— Ну, как все прошло?
— Для тебя двери на мои чайные церемонии всегда открыты.
— Поздравляю! — закричала она, тут же состроив гримасу. — Думаю, что обойдусь. Я ведь никогда на них не была и не умею вести себя правильно. Погоди, я сейчас.
Санья обняла меня одной рукой и потащила сестру в дом к матери. Когда она вышла обратно, то принесла корзинку, прикрытую тканью.
— Это тебе, — произнесла она торжественно.
Внутри корзинки была восхитительная шкатулка ее собственного изготовления. Да, я умела цитировать наизусть тексты, подражать движениям, изящно кланяться гостям, но не умела, как она, разбирать вещи на части и собирать их по-новому, перестраивать и переиначивать, придавать новые формы, добиваться какого-то фантастически иного результата. Сейчас из кусочков металла, пластмассы и дерева она смастерила шкатулку прямоугольной формы, на поверхности которой переплетались и разбегались в разные стороны замысловатые узоры, возникая из ниоткуда и исчезая в никуда.
— Нравится? — спросила она и вдруг смущенно покраснела, что было странно. — Это тебе для чая.
— Чудесно! Спасибо тебе!
Я обняла ее, сунула шкатулку в сумку и отдала корзинку:
— Идем?
Санья кивнула. Мы пошли к центральной деревенской площади. На прозрачном небе блистало несколько звезд и висела полная луна — бледная, с острыми краями, она прорезала себе путь все выше и выше в плотной черноте неба.
— Гляди! — Санья показала на небо.
Сначала не было понятно, куда же нужно глядеть, но потом я это увидела: отдельно от металлического свечения луны белые отблески небесного сияния плескались над черными контурами гор. Они двигались медленно, словно полоски ткани в воде.
— Все только начинается, — прошептала Санья.
Мы шли через деревню, а вокруг кружились звуки начинающегося праздника. Во дворах висело множество разноцветных фонарей, петарды с треском взрывали воздух, разбрызгивая искры в разные стороны. Отовсюду доносились ароматы жарившейся рыбы, овощей и праздничных пирогов. Люди расставляли на столах еду и напитки, собираясь праздновать день окончания сбора урожая, где-то уже начали веселиться.
Издалека мы увидели выходящую на площадь праздничную процессию. Над ней плыл сооруженный из пластикового лома, камыша и деревяшек морской дракон, который колыхался в руках танцоров. Бухали барабаны, и раздавалось ритмичное пение. Кругом стайкой кружилась ребятня, изображавшая рыб и прочую морскую живность, они следовали за драконом, поблескивавшим пластиковой чешуей в лунном свете. Я подумала, что давешнее небесное сияние на самом деле было отблеском их костюмов, ну как это бывает в историях, где чешуя рыб, плывущих за морскими драконами, отсвечивает в небо. Посреди площади на помосте возвышалась огромная, вырезанная из дерева и выкрашенная белой краской полная луна — это был центр предстоящего действа. Подойдя поближе, мы увидели, что глаза дракона светятся желтым. Потом мы поняли, что внутри головы был светильник — бледный, действительно очень бледный силуэт дракона в темноте казался похожим на безмолвный призрак, тихо витающий над площадью.
Мне понемногу начало нравиться. Тут Санья потянула меня сквозь толпу к киоскам, торговавшим всякой всячиной. Мы купили жареного миндаля и сушеных хлопьев из морской травы. Когда я платила, то увидела, как Санья переминается с ноги на ногу — понятно, куда она хочет пойти дальше.
— Пойдем, поглядим, что там такое, — сказала она, показывая на киоск в самом начале улочки, отходящей от площади. Мы начали протискиваться сквозь толпу, когда вдруг послышались встревоженные голоса.
— Это все чепуха, — сказал один из мужчин, державший в руках транслятор, — в новостях не было ничего такого.
— Да знаем мы эти новости! — возмутился другой. — Меня вообще не удивит, если все это затеяли унионисты. Мой сват утверждает, что среди его знакомых есть несколько таких…
— У меня кум видел, не может ведь он врать, — возразил мужчина с транслятором. — Он сам был в том месте и говорит, что там царит полный хаос.
— Ерунда, ни за что не поверю, — ответил третий.
Этот странный разговор мне вспомнился много позже, но сейчас моя голова была занята другим.
Санья знала, куда шла: над киоском красовалась нарисованная синим фигура нимфы. Все знали, что тут продают, и, хотя ничего противозаконного в этом не было, многие уважающие себя лавочники отказывались от такого занятия.
— Нам, пожалуйста, четыре кекса из голубого лотоса, — попросила Санья.
Торговка была пожилая женщина с большими коричневыми родинками на лице.
— А вы не слишком молоды для этого? — поинтересовалась та, но Санья молча протянула ей деньги, женщина не стала задавать больше вопросов и отдала нам кексы. Я посмотрела на небо, где разгоралось небесное сияние, раскидывая тонкое полотно во все стороны сквозь сгущающуюся тьму.
— Пойдем на Нокку, оттуда лучше видно, — предложила Санья.
Ноккой называли скалу неподалеку от свалки, выступавшую из сопки и похожую на гигантский клюв птицы. С окраины деревни к ней вела узкая лестница, и там обычно собирались любители понаблюдать за небесным сиянием, если только не хотели вернуться домой и пойти в тундру.
Оказывается, не мы одни знали про это место. На Нокке уже сидели — парами или небольшими компаниями — люди, сбежавшие с праздника. Среди них было несколько знакомых. Поздоровавшись, Санья шепнула:
— Давай заберемся повыше, там уж точно найдется место поспокойней!
Скоро мы нашли подходящее место, где можно было улечься и разглядывать звезды. Мы разложили на гладкой поверхности скалы старый плед, поставили пакетики с кексами и орехами. Небесное сияние полыхало над нами, извиваясь, потом вдруг пускаясь в пляс и внезапно останавливаясь, вздымаясь и падая, колыхаясь точно море.
Мы молчали, но эта тишина не разделяла нас своей пустотой, наоборот: она объединяла и успокаивала, погружая в вечность. Санья в задумчивости трогала кайму рукавов — очень знакомую. И тут я вспомнила, что она от их праздничной скатерти, которую мать Саньи сшила по случаю окончания школы. Сейчас ленточка прикрывала края ее сильно потрепанной одежды.
Я ела кекс и ждала, когда наступит привычное ощущение легкости.
— Если морские драконы отправляются в путь, это означает, что мир начинает меняться.
— Это все выдумки, Нориа, — ответила Санья, грызя орехи. — Небесное сияние — это такие частицы, они трутся друг о друга вблизи полюса, получается всего лишь электромагнитное явление — ничем не интересней явления электрической лампочки или огневки. Нет никаких живущих в море драконов, ни плывущих за ними стай рыб, ни отблеска их чешуи на небе. — Она взяла кекс и откусила немного. — Эти получше, чем в том году.
— Конечно, я знаю, что такое небесное сияние, — ответила я, — но мне все же хочется думать, что оно вспыхивает из-за драконов. Неужели ты их не видишь?
Санья долго смотрела на небо, а я смотрела на нее. В колыхающихся отблесках небесного сияния ее лицо было цвета кости или, скорей, раковины, когда ту облепили водоросли, а руки казались похожими на две морские звезды в вечернем свете. Вдруг я представила себе, как они пытаются спрятаться под камень на дне моря, куда не достает свет солнца — туда, где прозрачные, продолговатые существа не издают ни звука и не мечтают о другом мире.
— Вижу, — произнесла она после долгого молчания. — Я вижу их.
Санья положила руку мне на плечо; через тонкую ткань одежды я ощутила ее тепло, почувствовала каждый изгиб ее пальцев, словно это солнце нарисовало их на моей коже. И мне стало хорошо: в фонаре поблескивали огневки, по небу продолжали плыть морские драконы, и мир медленно и неуклонно вращался вокруг себя.
Тихим утром я шла домой, завернувшись в платок. Дорога из деревни к домику чайного мастера не была такой уж длинной, а тени от деревьев не казались высокими. Во рту был вкус вчерашней еды и ночи, и мне хотелось пожевать листики мяты. Пройдя через ворота, я легонько задела колокольчик в знак приветствия и, вместо того чтобы пойти к дому, повернула к саду камней. Помню, как стебельки щекотали мне лодыжки и кожа наслаждалась прохладой утренней росы.
Сейчас моя память покрыта снегами, ей нельзя доверять, как и тонкому льду, но я все помню.
Увидев ее, я остановилась.
Темная худая фигура стояла на краю сада около чайных кустов и ждала.
У меня сжалось сердце, я не могла сделать и шага.
Фигура повернулась и пошла прочь, пока не исчезла за чайными кустами. Какое-то мгновение ветви деревьев качались там, куда она ушла, но потом успокоились.
Преодолев навалившуюся тяжесть, я бросилась к дому.
В прихожей висел потухший фонарь, и глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. Отец лежал на полу с искаженным болью лицом, а рядом с ним валялась разбитая бутылка. Вода растеклась по полу, намочив его одежду.
— Отец, что произошло? — в ужасе спросила я, помогая ему подняться.
— Ничего, — ответил он, с трудом удерживаясь на ногах. — Просто немного устал.
— Надо пойти за доктором, — сказала я.
Я отвела его в родительскую спальню, уложила на кровать и накрыла одеялом. Через какое-то время он опять забеспокоился:
— Хочется пить. Во рту все пересохло.
— Я принесу воды, — сказала я, но он пожелал сам подняться, пойти на кухню и налить себе воды. Это был последний раз, когда я видела, как он встает с постели.