на главную | войти | регистрация | DMCA | контакты | справка | donate |      

A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
А Б В Г Д Е Ж З И Й К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я


моя полка | жанры | рекомендуем | рейтинг книг | рейтинг авторов | впечатления | новое | форум | сборники | читалки | авторам | добавить



Глава пятая


На рассвете красная полоса пробежала по облачному небу, петухи закричали, приветствуя первые нерешительные солнечные лучи, собаки залаяли, чтобы успокоить петухов, а корабли на причале приготовились к отплытию. Здесь, в большом доке судно «Счастливый Случай» принимало на борт последний груз, экипаж проверял обеспечение безопасности пассажиров и количество припасов, а рядом сгруппировались небольшие баркасы, готовые ловить попутный ветер.

Кораблем командовал активно дымящий трубкой шотландец Мак-Клендон, компанию которому составлял маленький пятнистый терьер — собака, издающая, пожалуй, самый громкий лай, который Хадсон Грейтхауз когда-либо слышал. Старший партнер агентства «Герральд» стоял на палубе, отойдя с пути носильщиков, а Мак-Клендон отдавал приказы своему экипажу, делая это так громко, что запросто заглушал петухов и собак по всему острову, а также, наверное, до самых зеленых холмов Нью-Джерси. Грейтхауз поднялся на борт за час до того, как потускнел свет звезд, а маленькие радужные рыбки выпрыгнули из рыболовных сетей. Он поднял свой багаж по трапу и занес его в каюту, на фоне которой молочная за домом печатника, в которой жил Мэтью, показалась королевскими хоромами, при этом отдать за эту каюту пришлось приличную сумму — все равно что башмаки с золотыми каблуками купить — однако Хадсон желал, чтобы во время этого плавания у него был свой личный уголок. Мадам Герральд любезно утолила эту его прихоть. Она и Минкс Каттер вчера ужинали с ним и Эбби Донован у Салли Алмонд. И Хотя Эбби всячески демонстрировала искреннюю любовь к Хадсону и утверждала, что будет с тревогой ждать его возвращения, он сомневался, что такое жизнелюбивое создание, полное похотливых и игривых желаний в действительности проведет так много времени, наблюдая, как сгорает свеча в подсвечнике. Что ж, будь что будет. Он не любил, когда кто-то держит его самого на коротком поводке — так не стоит в таком случае удерживать на коротком поводке и кого-то другого.

Молва об этой поездке быстро распространялась. Казалось, их стол за ужином прошлым вечером стал настоящим памятником того, как Мэтью повлиял на жителей этого города — настолько много людей пришло к Салли Алмонд, чтобы пожелать Хадсону удачи в поисках и выразить искренние надежды, что мистер Корбетт в скором времени вернется целым и невредимым. Сама Салли в первую очередь пообещала, что будет молиться за успех этого мероприятия, и, чтобы доказать свою искренность, сказала, что весь ужин этим вечером будет списан на счет заведения. Затем явился торговец сахаром Соломон Талли, очень хорошо обеспеченные владельцы гончарной мастерской Хирам и Пейшиенс Стокли, главный прокурор Джеймс Байнс, доктор Артемис Вандерброкен, прачка и королева сплетен вдова Шервин, Роберт Деверик, Гиллиам Винсент — довольно чопорный хозяин «Док-Хауз-Инн» и последней, но не менее важной персоной среди посетителей выступила пышногрудая блондинка Полли Блоссом, чье положение хозяйки самого известного публичного дома Нью-Йорка нисколько не умаляло ее финансовой состоятельности и высокой манеры держаться. Эта женщина считала, что занимается честным и тяжелым трудом, работает, как землеройка и вполне может вышагивать с гордо поднятой головой.

В последнее время Хадсон начал лучше ладить с Минкс Каттер, хотя до сих пор не мог сказать, что до конца доверяет ей, потому что не знал ее мотивов. Тем не менее, она, похоже, отлично показала себя в бостонском деле по поиску похищенной броши скорпиона в июне. По крайней мере, она не украла украшение и не сбежала с ним к Профессору Фэллу. Но… забавная вещь… принцесса клинков заметно изменилась после поездки в Бостон. Что-то в ней стало… другим… более темным, возможно. Так или иначе, подробностями этого приключения она предпочла не делиться ни с Грейтхаузом, ни с Кэтрин Герральд. На нескончаемый поток вопросов она отвечала очень просто: работа сделана. Впрочем, учитывая щедрое вознаграждение, выплаченное новому агенту семейством Саттон после возвращения скорпиона, никаких вопросов более задавать и не требовалось.

В некотором смысле Хадсон был рад присутствию Минкс Каттер. Он понимал, что у Мадам Герральд есть планы отправлять ее на задания, где требуются особые навыки этой девушки, способной перерезать кому-нибудь глотку с той же легкостью, с какой Грейтхауз отрезал себе кусок персика. Что ж, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Мадам Герральд самолично была заинтересована в том, чтобы применить к решению проблем и свои собственные таланты, поэтому горе ожидало всех злодеев, шарлатанов, мошенников, воров, убийц и других личностей, которые дерзнут разгуливать по колонии в отсутствие Хадсона. Он не прочь был почитать о подвигах своих коллег, пока сам будет находиться далеко за океаном… и, разумеется, он надеялся, что леди Каттер и Кэтрин справятся с тем, чтобы их собственные шеи и сердца остались целыми и невредимыми, и избежали злых клинков, владельцы которых только и ждут момента, чтобы перехитрить назойливых решателей проблем.

Посадка быстро заканчивалась.

Как только рассвет окреп, прибыли остальные пассажиры — их было около двадцати человек, в числе которых находилось несколько семей и несколько одиночек, а также чернокожие рабы и белые слуги, несущие сумки и другие предметы багажа своих хозяев. Волынщики, жонглеры, скрипачи, нищие и танцоры прибыли на причал в условленный час, надеясь выжать звонкую монету из толпы доброжелателей, родственников, провожающих и других лиц, которые всегда любили наблюдать за отбытием корабля. Среди прибывших Хадсон увидел Берри Григсби в ярко-желтом платье и желтой шляпке, из-под которой виднелись ее рыжие локоны. Позади нее с внушительным багажом шествовал Мармадьюк Григсби — шел печатник нарочито медленно, словно таким образом хотел задержать свою внучку. Хадсон, сколько ни пытался, так и не сумел отговорить девушку от ее безумной затеи отправиться вместе с ним: она оплатила свой билет и готова была довольствоваться тем, чтобы в течение всего путешествия жить в трюме с большинством других пассажиров, где в качестве призрачной границы личного пространства будут лишь развешенные полотенца, которые в скором времени поразит плесень. Однако Грейтхауз не мог не восхититься смелостью Берри, и сейчас он невольно задумывался над тем, как Мэтью повезло иметь рядом кого-то, кто бы заботился о нем столь самозабвенно, что готов был пуститься на его поиски через Атлантику и терпеть все неудобства путешествия в трюме корабля.

Хадсон решил, что, как джентльмен, обязан помочь ей. Он протиснулся вниз по трапу против потока пассажиров, экипажа и слуг и почти достиг Берри, когда рослый молодой человек со светлыми вьющимися волосами и ангельским лицом вмешался и грациозно поднял весь багаж девушки на свое мускулистое плечо. Берри поблагодарила друга Мэтью Джона Файва, который работал кузнецом. Ему не составило никакого труда помочь девушке, в то время как Мармадьюк, чьи попытки задержать отбытие внучки не увенчались успехом, остановился на причале, утер платком свой огромный лоб, затем поднял платок и горько высморкался, издав при этом свист ветра, который, пожалуй, мог бы привести «Счастливый Случай» в движение.

Хадсон вдруг понял, что в этой толпе собрались все, кто когда-либо имел дело с Мэтью Корбеттом. Пришел Ефрем Оуэлс со своей невестой Опал Дилайлой Блэкерби и со своим отцом Бенджамином, Феликс Садбери, владелица пекарни мадам Кеннеди, ювелир Израиль Брандьер, необъятная Мамаша Мунтханк и двое ее незадачливых сыновей Дарвин и Дэви, констебль Джайлс Винтергартер, хазяйка своего собственного пансиона Мэри Беловэр, держатель магазина париков Джейкоб Вингейт, владелец конюшни Тобиас Вайнкуп, поднявшаяся в этот ранний час Салли Алмонд, все завсегдатаи «С рыси на галоп» и нескольких других таверн, преподобный Церкви Троицы Уильям Уэйд, его дочь Констанс, сочетавшаяся браком с Джоном Файвом, а также одна из куколок Полли Блоссом, которую Мэтью знал под именем Мисси Джонс. И это были лишь те лица, которые Хадсон сумел разглядеть в этой толпе — многих других он попросту сразу не опознал. Казалось, что Нью-Йорк закашлялся и выбросил всех этих горожан на причал в столь ранний час: никогда раньше корабль, наверное, не провожало такое количество народу.

В этом водовороте зевак кто-то дернул Грейтхауза за рукав. Он повернулся и увидел обветренное лицо Хупера Гиллеспи, чьи дикие белые волосы стояли торчком и напоминали огромные ватные клоки, которые слишком давно не видели гребня.

За последнее время старый Хупер потерял еще несколько своих и без того немногочисленных зубов, что сделало его речь еще более загадочной и почти не поддающейся расшифровке. Однако сегодня он произнес три слова, которые, похоже, долго репетировал и доводил до того состояния, чтобы все могли легко разобрать его речь. Хупер взглянул на Грейтхауза проникновенно и многозначительно, а нужные слова произнес с красноречием оксфордского лингвиста:

— Верните мальчика домой.

А затем он исчез, скрылся в толпе.

Другие подались вперед, чтобы пожать Хадсону руку или похлопать его по плечу и передать примерно такое же сообщение. От тяжелого хлопка Мамаши Мунтханк у Хадсона едва глаза не выскочили из глазниц. Берри, ее дед, Констанс и Джон Файв, несущий на плече багаж, прошли мимо него по трапу.

— Поскорее там! На нас идет отличная волна, которую можно поймать! — заорал Мак-Клендон, зажимая в зубах трубку и держа на руках своего тигрового терьера. — Дайте им разместиться!

— Я желаю вам удачи, — сказал Хадсону преподобный Уэйд. — Я буду молиться за ваш успех и о том же попрошу моих прихожан.

— Спасибо, сэр. У меня такое ощущение, что любая помощь нам не помешает.

Толпа внезапно расступилась, как воды Красного моря, давая дорогу высокому полному человеку в бледно-голубом костюме и рубашке с оборками на манжетах. Он носил такую же светло-голубую треуголку и черную тонкую трость. Его лицо, обмазанное белой пудрой, возможно, пришлось бы по вкусу лошадям в конюшне Вайнкупа — они могли бы счесть его неким лошадиным чудом, разгуливающим на двух ногах. Этот человек прошел через толпу, не глядя ни вправо, ни влево, и держался он так, будто владеет в этом городе каждой семьей, каждым домом и каждым кирпичиком. Таким сегодня предстал перед всеми достопочтенный Лорд Корнбери, Эдуард Хайд, губернатор Нью-Йорка и Нью Джерси, двоюродный брат самой Королевы Анны. Его редко можно было увидеть без его обыкновенного женского наряда и макияжа, но сегодня он, как ни странно решил сыграть мужчину.

Лорд, которого в большинстве случаев легче было именовать Леди, поднялся и остановился так близко к Хадсону, что их разделяло расстояние, не превышающее волос из носа.

— Я так понимаю, — заговорил Лорд Корнбери, выбрав самый мрачных тон из всех, когда-либо используемых. — Что мистер Корбетт попал в некие… трудности, и вы обязались, скажем… спасти его?

— Я планирую отыскать его, да.

— Хм, — протянул Корнбери, кивнув. Он не проявлял никакого интереса к толпе, его внимание сосредотачивалось исключительно на Хадсоне. — Этот молодой человек частенько попадает в беду, не так ли?

— Как правило, это беды не его собственного изготовления.

— Справедливо. Хотя, похоже, господину Корбетту доставляет определенное удовольствие баламутить илистое дно темных вод. Главный констебль Лиллехорн много раз говорил мне, что гордыня этого молодого человека приведет его к катастрофе, — Корнбери сделал паузу, ожидая, что Хадсон ответит, однако ответа не последовало.

— Корабль должен отправиться с минуты на минуту, — сказал Грейтхауз. — Поэтому прошу меня простить, вынужден откланяться.

— Да, конечно. Отправляйтесь по своим делам. И позвольте сказать: что бы из себя ни представлял мистер Корбетт, он — один из нас… поэтому я надеюсь, вы найдете его и вернете назад. Хотя у меня есть предчувствие, что вам самому может потребоваться спасатель, прежде чем вы его отыщите.

— Я буду иметь это в виду, сэр. И, могу я спросить — просто из любопытства — почему вы не…

— Одет по своему обычному великолепию? Ох… вопрос. Я скажу вам, — здесь он понизил свой голос так, чтобы никто, кроме Хадсона, его не услышал. — Те письма, что я послал своей кузине год назад, так и не удостоились ответа, так почему я должен представлять Ее Величество так, будто она присутствует на этих улицах? — его верхняя губа дернулась вверх, на лицо наползла уродливая гримаса. — С этого момента, мистер Грейтхауз — по крайней мере, пока я не услышу личного одобрения от этой персоны — я намереваюсь ходить по городу в собственных туфлях.

Хадсон опустил взгляд и наткнулся на то, что источало неприятный запах от Корнбери с самого начала этого разговора.

— Боюсь, вы уже наступили ими во что-то, — сказал он.

— Ох, проклятье! О, будь оно неладно! Что за беспорядок! — последовала реакция Корнбери и, возможно, так он нашел ответ на вопрос, почему толпа столь спешно расступилась, чтобы дать ему дорогу. С прежней чинностью этот человек, не сумевший и дня прошагать без происшествий в собственных ботинках, повернулся и прошествовал назад по причалу, оставляя за собой неприглядные следы.

Колокол прозвонил несколько раз.

— Всем сойти на берег, кто не хочет провести семьдесят шесть дней на «Счастливом Случае»! — прогремел с юта капитан Мак-Клендон. В предыдущем разговоре с Хадсоном Мак-Клендон признался, что его последнее путешествие составило семьдесят восемь дней, но на этот раз он был полон решимости проделать тот же путь на сорок восемь часов быстрее. Надеясь на удачу, настрой и умения капитана, Хадсон взмолился, что они не слишком отстанут от «Странницы» и сумеют расспросить в Плимуте экипаж этого судна, который, должно быть, задержится там на несколько дней и не будет вылезать из таверн.

Время покажет.

Прошло еще некоторое время, прежде чем организовался соответствующий порядок. Мармадьюк Григсби остановился, чтобы попросить Хадсона приглядывать за его своевольной внучкой, которая — он искренне надеялся — доживет до двадцати одного года. Хадсон пообещал сделать все возможное, после чего Марми ушел. Несколько друзей Мэтью и других пассажиров остались в доках, когда баркасы приступили к тому, чтобы вывести «Счастливый Случай» из гавани. Грейтхауз остался на палубе, полагая, что он должен привыкнуть к тому, что его личное помещение ближайшие семьдесят шесть дней будет таким маленьким. Гамак, раскинутый в каюте занимал почти все расстояние от стены до стены и даже не раскачивался.

Он смотрел, как город уменьшается в размерах, пока баркасы тянули корабль прочь, и у него возникло странное чувство, что это Нью-Йорк уходит от него, а не наоборот. Грайтхаузу казалось, что городок становился все меньше и меньше, как будто должен был освободить место для большего и более цивилизованного — и во много крат более опасного — мира за Атлантикой. За океаном скрывался целый мир, в котором люди долгое время строили свои массивные каменные империи уродства, насилия и жестокости. Хадсон понадеялся, что найти Мэтью — это реальная возможность, а не поручение для шута. Впрочем, он готов был бы стать шутом, если бы это дало хоть какую-то надежду на успех.

Вскоре «Счастливый случай» выбрался в открытое море. Магазины, таверны и дома на зеленых холмах Манхэттена теперь казались игрушгками, с которыми играла рука Господа. Парусные корабли с их высокими мачтами стали миниатюрными. И все люди в городе… сотни людей, как муравьи в своем муравейнике, который никогда не засыпал, нынче были и вовсе невидимыми.

Берри присоединилась к нему, подойдя с левой стороны. Она сняла шляпку, и освежающий ветер игриво раскинул ее локоны. Она не заговорила, но приподняла свою руку к глазам, заслоняясь от солнца, и всмотрелась в серый утренний туман над городом, который все еще виднелся в золотых бликах на воде.

— Вы не сможете увидеть его отсюда, — сказал Хадсон.

— Простите? — она опустила руку и вопросительно посмотрела на него.

— Я уверен, что он приходил проводить корабль. Возможно, он стоит там до сих пор, но отсюда вы не сможете его увидеть, — разумеется, Хадсон знал, что Эштон Мак-Кеггерс выбрался из своего чердачного мира над Сити-Холлом, чтобы проследить, как судно — и Берри — отчалит из Нью-Йорка, так же как знал он и то, что Кэтрин Герральд и Минкс Каттер смотрели на это со своего балкона.

— Да, — ответила девушка тихо. — Он, наверное, приходил. Просто я… хотела посмотреть.

— Послушайте, — сказал Грейтхауз и его суровый взгляд опустился на нее тяжело, как дубинка. — Я сказал Мармадьюку, что присмотрю за вами, так что…

— Вы совершенно не обязаны это…

— Нет, обязан, — сказал он с нажимом. И этого было достаточно, чтобы заставить ее замолчать. — Если вы настояли на поездке, несмотря на мои предостережения и увещевания Марми, вы, по крайней мере, должны слушаться меня, — он сделал паузу на несколько секунд, чтобы позволить ей все осознать, и, похоже, она осознала, потому что глаза ее стали огромными, и девушка вся обратилась в слух.

— Когда мы достигнем Плимута, — продолжил он. — Вы не отойдете от меня ни на шаг. Первое, что мы сделаем, это проверим доки и найдем, куда прибыла «Странница». Будем надеяться, что все же прибыла, — он не стал говорить ей все то, что услышал в Чарльз-Тауне об этом судне и о том, что только чудо все еще держит вместе его шаткие доски.

— А до тех пор, — он не знал, что еще сказать, потому что она должна была провести все это время внизу с другими пассажирами, которые могли позволить себе только такое сырое и мрачное пристанище на эти семьдесят шесть дней. И хотя пока что команда работала исправно, подчинялась каждому приказу капитана, и все на корабле было ладно, через несколько недель в открытом море ситуация могла сильно измениться. Хадсон был жителем большой земли, но он прошел не одно морское путешествие, чтобы знать наверняка: команда может позволять себе всякое… если не укротить ее вовремя железной рукой, потому что в противном случае остерегаться стоит даже козами коровам.

— Да? — подтолкнула Берри.

Хадсон увидел, как город сжался до размеров гравировки на карманных часах.

— Черт, — буркнул он, потому что у него был только один способ исполнить просьбу Марми, как следует.

— Это комментарий или пункт назначения? — спросила девушка.

Грейтхауз испустил тяжелый вздох, прежде чем снова посмотреть на нее.

— Я хочу, чтобы вы заняли мою каюту. Там тесно, но, по крайней мере, воздух там свежее, а дверь запирается изнутри.

— Абсолютно исключено. Я заплатила за то, что получу.

— И вы можете заплатить немного больше, когда окажетесь с мужчинами в долгом морском путешествии. Мне не хочется, чтобы вы были так близко к экипажу или… В общем, довольно скоро внизу будет не…

— Я прекрасно добралась из Англии в Нью-Йорк, — отозвалась она, явно забыв тот эпизод, как она уронила мыло на борту «Сары Эмбри», и то, к чему это привело. Хадсон применил всю свою суровость и уставился на девушку так, будто объявлял ей войну. Когда он заговорил, его голос, казалось, звучал из глубокой пещеры, из самых его кишок.

— Это не просьба, мисс. Вы забираете мою каюту. Так вы будете в большей безопасности, и я смогу спать спокойно. Там, в трюме. Вы меня поняли?

Нет, хотела ответить она, но как можно было отказать надвигающейся буре? На самом деле, ему удалось остудить ее пыл и даже порядком напугать ее. Огоньки гнева до сих пор плясали в его глазах, и лишь теперь начали понемногу рассеиваться.

— Хорошо, — сказала она. — Но у меня есть возражения…

— Они учтены и отклонены. Я принесу ваш багаж.

Баркасы сбросили канаты. Паруса опустились и судно пошло дальше, подгоняемое ветром. Перед тем, как спуститься, Хадсон и Берри снова оглянулись через серые воды на Нью-Йорк, и каждый пытался увидеть что-то свое. Ни один из них не поделился своими мыслями, но у обоих было ощущение, что в их жизни начинается совершенно новая глава, и кто мог знать, как долго она продлится, прежде чем им снова удастся ступить на землю Нью-Йорка. И какие изменения произойдут в городе к моменту из возвращения? Если, конечно, им удастся вернуться…

Сверху, на юте Мак-Клендон объявил рулевому курс, и голос его звучал оглушительно громко, хотя рулевой стоял в нескольких футах от него. Открытое море протягивалось вперед, дельфины поднимались из глубин и радостно сопровождали «Счастливый Случай».


Время шло, и история продолжалась.

Продолжалась она для «Странницы», ведущей свое странствие под бледным светом звезд и черствым солнцем. У капитана Пеппертри было все, но он бросил свою команду в пользу теплоты и ромового забытья — сей напиток он считал себя обязанным защитить от обозленного экипажа даже под пистолетным прицелом.

В конце концов, в его каюту ворвались, ром отобрали, и капитан Пеппертри для своего судна стал не более чем записью в судовом журнале. За поведение во время шторма его следовало повесить на рее, но преподобный Феннинг рассудил, что за такое преступление этого человека должен судить Господь. Так Пеппертри присоединился к Мэтью Корбетту, связанному по рукам и ногам веревками и заточенному в недрах самого низкого и сырого трюма корабля, где свободно перемещались, пищали и кусались крысы, увидеть которых можно было лишь тогда, когда их выхватывал свет единственной тусклой керосиновой лампы, раскачивающейся взад и вперед по тысяче раз на дню. Мэтью представлял, какой день сегодня — с момента своего заключения он продолжал считать, хотя судить, что пришел новый день, можно было лишь по тому, как в трюм спускался угрюмый матрос с первыми лучами солнца и выдавал узнику скудный паек из хлеба и воды. Что ж, думал молодой человек, по крайней мере, веревки позволяют отгонять крыс от бесценных краюх черствого хлеба.

Вскоре после своего заточения в эту импровизированную темницу Мэтью услышал наверху стук молота и шуршание пилы и рассудил, что плотник судна и экипаж, похоже, решились хотя бы частично отремонтировать сломанную мачту, чтобы хоть как-то приладить паруса и суметь поймать попутный ветер. Кто бы ни взял сейчас на себя роль капитана, ему придется постараться выяснить, сколько припасов и чистой воды уцелело во время бури, а также подсчитать оставшееся время в пути и постараться сделать все, чтобы добраться до пункта назначения живыми. «Странница» качалась на волнах, и Мэтью представлял себе, что ужас поражает в самое сердце каждого, кто находится наверху, при виде любого, даже самого маленького темного облачка на горизонте.

В целом это испытание действительно можно было счесть печальным прохождением через Преисподнюю, которое запросто могло превратить цивилизованное человеческое существо в опасное животное. Решив более не падать в ту пропасть, из которой он сумел выбраться, Мэтью продолжал тренировать свой мозг, разыгрывая мысленные партии в шахматы. Он вспоминал, как играл в «Галопе» с Ефремом Оуэлсом, а попутно пытался придумать, как бы выбраться из этой передряги и вернуться обратно в Нью-Йорк. Пеппертри, к сожалению, в этом вопросе собеседником или слушателем послужить не мог — через несколько дней после своего заточения он мог лишь невнятно бубнить что-то, а через две недели и вовсе замолчал и выглядел едва живым. Жизненные силы его просыпались, лишь когда приносили ежедневный паек, и бывший капитан с безумным остервенением бросался на него, пытаясь отвоевать свои жалкие крохи у крыс.

Настало утро, когда люк открылся, и преподобный Феннинг в компании Курта Рэндольфа спустился по лестнице с масляными лампами и дневным пайком для узников.

Пусть Мэтью заметно ослаб и отощал, он сохранял присутствие духа и понимал, что нельзя сразу съедать и выпивать все, что ему приносят в эти отчаянные минуты. Он делил хлеб на несколько приемов и съедал его маленькими порциями в течение всего дня. Так же поступал и с водой. Увидев посетителей, молодой человек заметил, что у обоих весьма изможденный и грязный вид, а одежда их, свисающая, как лохмотья с пугал, покрылась зеленой плесенью. Скулы обоих были очерчены ярче, глаза пожелтели и на фоне исхудавших лиц казались заметно больше, как если бы планировали побег из глазниц. Мэтью счел, что даже пассажиры, которые обитали наверху, вынуждены были сидеть на голодном пайке, и теперь вода и пища, должно быть, совершенно подходила к концу.

Когда Феннинг достиг последней ступеньки лестницы, его вдруг стошнило, и он вынужден был отвернуться.

Мэтью уже хотел сказать «прошу простить за наш вид», но, к его удивлению, не сумел произнести ни звука. Голос не слушался. На краткий миг им овладел ужас, пришла мысль, что, возможно, его память вернулась к нему, забрав взамен способность говорить. Он попробовал еще раз, и на этот раз ему удалось выдавить из себя квакающее «Простите». Оставшаяся фраза отняла бы слишком много сил, и молодой человек отказался от этой затеи.

— Капитан Спрагг говорит, что нам осталось четыре дня, — сказал Рэндольф, и даже его суровая речь звучала ослабленно.

Пеппертри издал какой-то неясный бормочущий звук и произнес что-то, что Мэтью сумел расшифровать как «УблюдокСпраггукралкорабльпустьегоповесят», на последнем этапе этого бормотания голос безумца набрал силу настолько, что это было уже почти криком, полным жажды мщения.

— Мы израсходовали почти все запасы еды, которые у нас были, и в последние дни ее едва будет хватать, — продолжил Рэндольф. — Я с сожалением сообщаю, что, согласно приказу капитана, вы не получите больше хлеба. Но ваш рацион воды останется таким же, как прежде.

— Мило с его стороны, — произнес Мэтью. Он хотел сказать, что его уже и так тошнит от хлеба, но вдруг понял, что на лишние слова силы лучше не тратить.

— Вы должны знать, что у нас всех были трудные времена. Жена Янса умерла в прошлом месяце, а мистер Монтгомери скончался меньше недели назад. Большинство пассажиров очень больны.

Мэтью сумел лишь кивнуть, глядя на лампу, которую держал Рэндольф.

— Дела плохи во всем, — закончил кузнец.

Феннинг сумел восстановить самообладание и не позволить своему желудку снова вывернуться наизнанку. Он пошатнулся в сторону Мэтью и едва сумел удержать себя на ногах в условиях сильной качки.

— Мы решили, что с вами делать, — сказал он ослабленным голосом, в котором все еще звучала твердая, непоколебимая вера. — Мы посовещались и все пришли к выводу, что твой хозяин был неприятным человеком и, возможно, между вами была некая кровная вражда, но убить его… когда он был всего в шаге от спасения, это чудовищный поступок, который ты хладнокровно совершил.

— Я говорил вам, когда мы спустились сюда после шторма, — сказал бородатый и оголодавший решатель проблем из Нью-Йорка, который сейчас мог бы стать перед любым жителем этого города, которого когда-либо знал, и не быть узнанным, потому что напоминал портового нищего. Он был бы чужаком на родной земле. — Дальгрен не был моим хозяином. Я говорил… он обманом увез меня в Англию.

— Да, ты говорил нам, — согласился Рэндольф. — Но это кажется бессмыслицей. Обманом? Он не приставлял пистолета к твоей голове или ножа к твоей спине, когда вы вместе поднимались на борт. Ты явно поднимался вместе с ним по собственной воле, а не был приволочен сюда силой.

УблюдокСпраггукралкорабль, прохныкал Пеппертри, свернувшийся в клубок на полу и напоминавший ныне маленький шарик страданий.

— Я очень устал, — вздохнул Мэтью. — Я не могу объяснить вам всего. Просто позвольте сказать… Дальгрен не позволил бы мне добраться до Плимута живым.

— Вы не можете называть это самозащитой, — сказал священник, цепляющийся за все, чтобы удержать свое ослабевшее тело на ногах в условиях качки. Ему казалось, что корабль вот-вот снова попадет в новый шторм, хотя он знал, что снаружи светило солнце, и нежный попутный ветер подгонял «Странницу» к Плимуту. — Я… все мы — не в состоянии понять, почему твой хозяин набросился на тебя с топором и почему вы боролись с ним так яростно, но… убийство есть убийство, и ты его совершил. Я видел это своими собственными глазами и ввиду моей клятвы перед Господом Богом, я не могу оставить это так.

— И я не могу, — добавил Рэндольф. — Мы решили — то есть, все пришли к единодушному решению, включая капитана Спрагга — что как только мы достигнем порта, тебя передадут в руки закона. Пусть граф и был чужестранцем, а убийство было совершено в открытом море, за поступок предстоит ответить. И учесть все обстоятельства.

На это Мэтью ничего не ответил, да и что он мог сказать? У него будет шанс объяснить свою ситуацию представителям закона в Плимуте, в этом состояло его благословение. А еще — оно состояло в том, что, несмотря на ужасающее состояние тела и духа, ему удалось пережить это плавание, а ведь многим другим этого сделать не посчастливилось. Когда он сойдет на берег и сможет поговорить с представителем закона, который его выслушает, все беды, наконец, отступят. К тому же, подумал молодой человек, если бы он оказался в положении Феннинга или Рэндольфа — не знал всей картины и видел лишь жестокую схватку на палубе — ему бы тоже пришло в голову передать «убийцу» в руки закона. И он подчинится этой воле. Поэтому он ничего не сказал, даже тогда, когда священник начал свое шаткое шествие к лестнице и принялся взбираться наверх к люку.

— Уверен, мы все будем рады ступить на твердую землю, — сказал Рэндольф. Он поднял свою лампу немного выше, чтобы отчетливее разглядеть лицо Мэтью. — Послушай, я думаю, я могу дать вам обоим по глотку рома, если хотите.

Пеппертри издал звук, похожий на тот, что издает собака, пуская слюну и обгладывая кость.

— Спасибо, — ответил Мэтью. — Буду очень признателен.

Рэндольф кивнул и затем тоже поспешил убраться из этой вонючей камеры.

Мэтью остался наедине со своими мыслями и с мягким, трагичным нытьем Пеппертри. Разумеется, представители закона в Плимуте должны были слышать о Профессоре Фэлле, подумал молодой человек. Как только он назовет это имя и обрисует некоторые подробности дела, никто не станет его задерживать за смерть прусского убийцы. Поэтому осталась лишь одна проблема: как вернуться в Нью-Йорк и, возможно, связаться с членами агентства «Герральд» в Лондоне, которые смогли бы помочь ему. Название этого агентства тоже должно было быть известно лондонским законникам.

Обстоятельства принимали положительный оборот. Мэтью будет пить свой жалкий глоток рома, празднуя победу. Вскоре веревки будут сняты, он сможет отмыться, сбрить бороду — а, возможно, даже отдохнет несколько дней и порадует свой желудок хорошей едой — а потом вернется к тому, что Великий сможет назвать «боевой формой».

А затем… каким-то образом… нужно добраться до Нью-Йорка. И после всего, что ему пришлось пережить, он готов будет ползти к входной двери Берри Григсби и просить у нее прощения. Он объяснит ей, что все это время хотел быть рядом с ней, но думал, что грубо оттолкнуть ее — это единственный способ защитить ее от Процессора Фэлла. Профессор ничего не забывал и имел множество злых рук, как и его символ — осьминог. Мэтью не желал, чтобы хоть одна из этих рук коснулась этой прекрасной девушки.

Что ему было делать? Куда они могли отправиться вместе, чтобы быть в безопасности?

Впрочем, всему свое время. Решать проблемы следует по порядку. Сейчас Мэтью удалось пробудиться от одного испытания — от потери памяти — и теперь он закален и подготовлен к тому, чтобы справиться с тяготами, ждущими впереди. Поэтому… всему свое время. Сначала — проблемы.

В этот момент принесли ром.



предыдущая глава | Свобода Маски | Часть вторая. Веселый город и его черные грехи