Весенняя ночь

В тонких и изящных пальцах дона Алонсо изумруд в свете факела излучал сияние. Он не уставал играть камнем, и иногда голубовато-зеленые искры, которые отбрасывал камень, вызывали в доне Алонсо восторженные возгласы. Он разговаривал с этим камнем, словно с женщиной. Он говорил ему слова любви, которые Катрин слушала с удивлением.

– Величие морских глубин, чудо дальних земель, там в глазах божества сияет твой чудесный блеск! Какой камень краше тебя, привлекательнее, таинственнее и опаснее, несравненный изумруд! Ибо про тебя говорят, что ты порочен и пагубен…

Вдруг архиепископ остановил свою любовную молитву и, обернувшись к Катрин, силой вложил ей в руку кольцо.

– Возьмите его и спрячьте! Не искушайте меня камнем такой красоты.

– Надеюсь, – прошептала молодая женщина, – что ваше преосвященство примет его в знак благодарности за лечение и уход за моим слугой и за гостеприимство, оказанное мне самой!

– Я был недостоин носить свое имя, дорогая моя, если бы поступил иначе. И я не хочу, чтобы мне платили, ибо честь моя от этого пострадает. И, кроме всего прочего, подобная плата была бы королевской – такой камень, да еще с изображением герба королевы…

Катрин медленно надела кольцо себе на палец, а за нею страстно следили глаза дона Алонсо. Она решилась подарить свое кольцо хозяину дома в надежде, что тот пригласит ее наконец осмотреть коллекцию, хранителем которой был Фра Иньясио. Вот уже десять дней она жила в Кока, а ей ни разу не довелось вновь увидеть человека, которого она и желала, и боялась как следует рассмотреть. Фра Иньясио исчез, словно стены красного замка поглотили его. И Катрин чувствовала, как в ней все настойчивее растет любопытство. Но как заговорить с доном Алонсо, не придумав удачного предлога?

Но вот ей пришла в голову мысль, и довольно лицемерная. Она, однако, нисколько не сомневалась и поспешила немедленно ею воспользоваться. Ей нужно было проникнуть в комнаты, тайные апартаменты, где жил алхимик. С задумчивым видом поворачивая кольцо вокруг пальца, она прошептала, глядя на камень:

– Видно, камень недостоин находиться среди драгоценностей вашей коллекции… о которой говорят, что она не имеет равных!

Чувство гордости окрасило пурпуром лицо архиепископа. Он с явным добродушием улыбнулся молодой женщине и покачал головой.

– Коллекция у меня прекрасная, и ее стоит посмотреть. Если я отказываюсь взять изумруд, то только по причинам, о которых сказал, других причин нет. И вот тому доказательство: если хотите продать вашу драгоценность, я соглашусь на это с превеликой радостью!

– Этот камень мне подарили, – вздохнула Катрин, чувствуя, что ее надежда тает, – и я не могу его продавать…

– Это понятно. А что касается моей коллекции, я был бы счастлив вам ее показать… чтобы вы могли убедиться, что ваш перстень ее бы украсил.

Катрин едва смогла сдержать радостную дрожь. Она выиграла и теперь с поспешностью проследовала за хозяином дома через лабиринт коридоров и залов замка. На сей раз, вместо того чтобы повести гостью наверх, хозяин дома направился к подвалам. Узкая дверь, скрывавшаяся среди голубых керамических плиток парадного зала для приемов, открыла доступ к винтовой лестнице, которая уходила в недра земли. Лестница хорошо освещалась множеством факелов. Пышность и торжественность зала, которым заканчивалась лестница, ошеломляли.

В конце комнаты виднелась дверка, и за ней Катрин заметила помещение гораздо более сурового вида. Это, несомненно, была лаборатория алхимика. Вдруг ее сердце замерло, губы пересохли. Она обнаружила у одной из мраморных колонн фигуру Фра Иньясио. Стоя перед одним из открытых ларцов, он изучал исключительной величины топаз. Алхимик так был поглощен своим занятием, что даже не повернул головы, когда дон Алонсо и Катрин ступили в комнату, где хранились сокровища. Он обернулся, когда его хозяин положил ему руку на плечо.

Катрин оцепенела, вновь увидев на ярком свету лицо своего первого мужа. Она почувствовала, как на лбу проступил пот, кровь прилила к сердцу. Не замечая, какая буря всколыхнула сердце его гостьи, дон Алонсо сказал несколько быстрых слов Фра Иньясио, который в знак согласия кивнул головой. Потом дон Алонсо повернулся к молодой женщине:

– Вот Фра Иньясио, мадам Катрин. Это мужественный человек и вместе с тем поистине святая душа, но его изыскания в алхимии, направленные на изготовление драгоценных камней, заставляют других монахов смотреть на него как на колдуна. Не знаю более знающего эксперта, чем он, в том, что касается драгоценных камней. Покажите же ему ваше кольцо…

Молодая женщина, державшаяся в тени одной из колонн, прошла несколько шагов до освещенного места и подняла голову, чтобы посмотреть на монаха, прямо ему в лицо. Она пожирала глазами это лицо, вышедшее из небытия, с дикой жадностью, ожидая, что тот вздрогнет, окаменеет от неожиданности, может быть, забеспокоится… Но нет! Фра Иньясио сдержанно кивнул головой, приветствуя женщину, одетую в лиловый бархат. Ничто не выдало в его лице, что этот человек ее узнал.

– Ну что же, – нетерпеливо сказал дон Алонсо, – покажите ему изумруд…

Она подняла изящную руку и показала перстень, поворачивая его на свету. Но взгляд ее не упускал из виду монаха. Так же бесстрастно монах взял протянутую руку, чтобы рассмотреть камень. При соприкосновении с его сухими горячими пальцами Катрин задрожала. Фра Иньясио вопросительно посмотрел на нее и принялся изучать камень. Он с восхищением кивнул головой. Нервы Катрин не выдержали такого поведения. Что, этот человек немой? Она хотела услышать его голос.

– Ваш изумруд очень понравился Фра Иньясио! – улыбаясь, произнес архиепископ.

– Разве этот монах нем? – спросила Катрин.

– Нисколько! Но он не разговаривает на вашем языке. Я сейчас покажу вам мои изумруды! – сказал архиепископ.

Он отошел, чтобы открыть нужный ларец. Катрин, оставшись один на один с Фра Иньясио, задала вопрос, который жег ей губы.

– Гарен, – прошептала она, – это же вы! Признайтесь!

Монах повернул к ней удивленный взгляд. Едва заметная печальная улыбка слегка растянула тонкие губы. Он медленно покачал головой…

– No comprendo!.. – прошептал он, возвращаясь к своему топазу.

Катрин подошла ближе, словно тоже хотела полюбоваться на огромный камень. Бархат ее платья коснулся монашеского облачения. Она могла поклясться, что этот человек – Гарен… и, однако, у него была некая медлительность жестов, нечто вроде хрипоты в голосе, которые ее сбивали.

– Посмотрите на меня! Не делайте вида, что не узнаете! Я не изменилась до такой степени! Вы же хорошо знаете, что я Катрин!

Но опять загадочный монах молча качал головой. За спиной Катрин услышала голос дона Алонсо. Он звал ее полюбоваться на только что вынутые им камни. Она чуть замешкалась, бросила быстрый взгляд на Фра Иньясио: тот спокойно укладывал огромный топаз в ларец. Казалось, он уже забыл о молодой женщине.

Он ограничился коротеньким кивком, когда Катрин и дон Алонсо выходили из комнаты. Они молча поднялись к жилым комнатам.

– Я провожу вас! – любезно сказал архиепископ.

– Нет… пожалуйста! Благодарю, ваше преосвященство, но я хотела бы, перед тем как пойти к себе, узнать о здоровье моего слуги.

Она все же решилась:

– Этот Фра Иньясио кажется мне невероятным человеком. Он уже давно занимается своим делом?

– Семь или восемь лет, – ответил дон Алонсо. – Мои люди нашли его однажды, он умирал от голода на большой дороге. Его выгнали его братья по Наваррскому монастырю, где он занимался своими странными делами. Он шел в Толедо, где хотел изучить Каббалу. Но для вас в этом мало интереса. Покидаю вас, мадам Катрин, и иду отдохнуть. По правде говоря, я чувствую себя крайне усталым.

Катрин провела дрожащей рукой по влажному лбу… Семь или восемь лет! Прошло уже десять лет после казни Гарена. Что же произошло, каким чудом он добрался до Наваррского монастыря, откуда его изгнали за колдовство? Впрочем, обвинение в колдовстве ее смущало. Гарен обожал драгоценные камни и в этом сходился с таинственным монахом. Между тем никогда Катрин не видела его за занятием алхимией. Или же к нему пришло это увлечение, после того как рухнула карьера и пропало его состояние?

Катрин оторвалась от своих размышлений и направилась к башне, делая вид, что не заметила Томаса, внезапно появившегося во дворе. Со времени ее появления в замке она постоянно встречала темную фигуру пажа. Катрин, которую раздражал этот юнец, взяла себе за правило никогда не замечать его. Она и теперь поступила так же и поднялась к Готье.

Нормандец быстро выздоравливал после операции, которую ему сделал Хамза. Его могучий организм и умелое лечение, а также прекрасный уход делали свое дело. К несчастью, гигант, видимо, совершенно потерял память.

Само собой разумеется, он пришел в полное сознание. Но, что с ним было до той минуты, когда он впервые открыл глаза после операции, Готье не помнил. Забыл даже свое собственное имя. Когда Катрин наклонилась над кроватью, ей пришлось пережить разочарование. Гигант смотрел на нее полными восхищения глазами, словно она явилась ему в мечтах, но явно не узнавал. Тогда она заговорила с ним, назвала себя, повторяя, что она – Катрин, что он не мог не узнать ее… Но Готье покачал головой.

– Простите меня, мадам, – прошептал он. – Вы прекрасны как свет, но я не знаю, кто вы, я даже не знаю, кто я сам, – печально добавил он.

– Тебя зовут Готье Нормандец. Ты мне слуга и друг… Ты что, так и позабыл обо всех наших горестях, о Монсальви, о Мишеле? О Саре? О мессире Арно?

Рыдание надорвало ей голос при имени супруга, но в тусклом взгляде гиганта не загорелось ни малейшего света воспоминаний. Опять он потряс головой:

– Нет… Я ничего не помню!

Тогда она опять обернулась к Хамзе, а тот, молчаливо скрестив руки под своим белым облачением, наблюдал за сценой из угла комнаты.

– Разве… ничего нельзя сделать?

– Нет, – тихо сказал Хамза. – Я ничего больше не могу сделать. Только у природы есть сила и власть возвратить ему память о прошлом.

– Но каким путем?

– Может быть, ему нужен толчок! Я, признаюсь, надеялся, когда ты перед ним появилась, но был разочарован.

– А ведь он был ко мне очень привязан… Могу даже сказать, что он меня любил, никогда не осмеливаясь в этом признаться.

– Тогда попытайся оживить его любовь. Возможно, чудо и произойдет.

Катрин повторяла про себя эти слова по дороге в комнату Готье. Он, сидя у окна, смотрел на ночь. Готье повернул голову, когда Катрин вошла, и свет упал на его измученное лицо. Болезнь облагородила грубые черты, лицо стало мягче, моложавее.

Он захотел встать, когда молодая женщина подошла, но она помешала ему в этом, живо положив руку на костлявое плечо.

– Нет… не двигайся! Ты еще не лег?

– Мне не спится. Я задыхаюсь в этой комнате. Она такая маленькая!

– Ты в ней надолго не останешься. Когда наберешься сил, чтобы сесть на лошадь, мы уедем…

– Мы? Вы разве возьмете меня с собой?

– Ты всегда ездил со мной, – печально произнесла Катрин. – Ты больше этого не хочешь?

Готье молчал, и сердце Катрин болезненно сжалось. А если он откажется? Неужели она нашла его и вырвала из рук гнуснейшей на свете смерти только для того, чтобы еще безнадежнее потерять? Она почувствовала, как слезы наворачиваются ей на глаза.

– Ты не отвечаешь? – прошептала она едва слышно.

– Я не знаю, что сказать… Вы такая прекрасная, что мне хочется пойти за вами… как за звездой. Но если я хочу вспомнить о своем прошлом, может быть, лучше мне идти одному. Мне что-то говорит, что я должен быть один, что я всегда был один…

– Нет, это неправда! В течение трех лет мы были почти неразлучны. Мы вместе переносили страдания, вместе боролись, вместе защищали свои жизни, ты столько раз спасал меня! Как же мне быть, если ты меня оставишь?

Она опустилась на край кровати и, спрятав лицо в дрожавшие руки, прошептала с болью в голосе:

– Умоляю тебя, Готье, не оставляй меня! Без тебя я же пропаду… пропаду!

Горькие слезы покатились из-под ее пальцев. Она почувствовала себя одинокой, покинутой всеми. Да еще этот монах, этот ходячий кошмар, призраком бродивший по замку! И надрывавшая душу ностальгия, страшная тоска по родному краю, по сыну, яростная ревность, которая грызла Катрин и переворачивала все нутро каждый раз, как она вспоминала своего супруга. Теперь и Готье от нее отворачивался, он все забыл. Это было уже сверх всяких сил. Она услышала, как Готье бормотал:

– Не плачьте, мадам, раз вы так расстраиваетесь, я поеду с вами…

Она подняла заплаканное лицо:

– Это похоже на жалость! Но ты же когда-то любил меня! Ты же жил только для меня, только мной… Если память тебе изменила, хоть сердце твое, по крайней мере, должно было меня узнать!

Он наклонился к ней, заглядывая в нежное лицо:

– Я так хотел бы вспомнить! – произнес он печально. – Вас полюбить нетрудно. Вы так прекрасны!

Робкой рукой он взял молодую женщину за подбородок, поднял его, чтобы лучше рассмотреть бархатные зрачки, которые от слез сияли еще ярче. Смятенное лицо нормандца оказалось теперь совсем близко от лица Катрин, и она более не смогла с собою совладать, совладать со своим желанием. Будто в ней звучал голос Хамзы, нашептывая ей: «Попробуйте разбудить в нем любовь…» Тогда она попросила Готье:

– Поцелуй меня!

И увидела, как он замялся. Тогда, потянувшись к нему, она сама нашла губы Готье, прильнула к ним и обняла обеими руками массивную шею. Сжатые губы не сразу ответили на ее ласку, словно нерешительно выжидали у самого края удовольствия. И потом Катрин почувствовала, что губы Готье ожили, внезапно став пылкими, а руки нормандца сжали ее. Сплетясь, они упали на кровать.

От его губ, которые теперь сильно и жадно завладели ее собственными, Катрин почувствовала вспыхнувшее в ней желание. Она всегда чувствовала к Готье глубокую нежность, и когда Катрин целовала его, она думала только о том, как создать тот самый шок, способный возвратить ему память. Но теперь пробудилось ее собственное желание, которое вторило желанию Готье. Яркой искрой ее пронзила мысль о супруге, но она с гневом отбросила ее. Из чувства мести близкое удовольствие удесятерило в ней желание. Она заметила, что руки Готье не справляются с тесемками сложной шнуровки на платье. Катрин мягко оттолкнула его:

– Подожди! Не спеши!..

Гибким движением она выпрямилась, встала. Слабый свет свечи показался ей недостаточным. Она не пожелала отдаться ему тайно, исподтишка, в темноте. Ей захотелось, чтобы было много света, чтобы как следует осветились ее лицо, ее тело, когда Готье овладеет им… Схватив свечу, она зажгла оба канделябра, стоявшие на ларце у стены. Сидя в ногах кровати, он смотрел на нее, не понимая, что она делает.

– Зачем все это? Иди ко мне… – умолял он, протягивая к ней нетерпеливые руки.

Но она удержала его взглядом.

Заметив нож, лежавший на столе, Катрин одним ударом разрезала тесемки и поспешно освободилась от одежды. Жаждущий взгляд следил за каждым ее движением, скользя по телу. Когда с нее пала последняя одежда, она потянулась в золотистом свете свечей, потом, скользнув в кровать, легла и наконец протянула руки:

– Теперь иди ко мне!