Глава 6

Тень инквизиции

Однако кардинал не успокоился на этом и, пробираясь в носилках к себе домой на улицу Катр-Фис, не переставал думать о том, как ему уличить Лесдигьера в измене и отомстить, таким образом, еще одному из убийц своего брата Франциска, а что это было именно так, он ни минуты не сомневался.

Но, не имея возможности побеседовать с Лесдигьером лично, да, впрочем, и не желая того, он решил приступить к исполнению задуманного путем воздействия на его жену и от нее узнать то, чего добивался. А знать он хотел следующее. Существовала ли ее связь с гугенотом еще до событий в Васси? Отсюда следовал вывод: именно она предупредила любовника о том, что Гиз поедет мимо Васси в тот злополучный день, когда протестанты устроили там свое сборище. Зачем Лесдигьеру понадобились деньги вдовы барона? И последнее: не он ли убил мужа Камиллы, чтобы завладеть ее деньгами, а потом передать их гугенотам? Ради этого стоило поменять веру. Вернуться обратно никогда не поздно, так делали многие. Однако, зная, что ответов на эти вопросы ему самому не получить, кардинал решил привлечь к этому делу святую инквизицию, которой ничего не стоило объявить баронессу колдуньей и ведьмой и сжечь на костре. Но для начала к ней применят способы устрашения, именуемые пытками. А еще раньше пригрозят отлучением от церкви, самым страшным наказанием, ибо «отлучение, так же как и анафема, лишает душу верующего спасения и осуждает его на вечное горение в геенне огненной».

На следующий день кардинал позвал к себе во дворец Камиллу, но, как он и предполагал, она ничего ему не сказала. Единственное, что удалось узнать, — Камилла была знакома с Лесдигьером еще до резни в Васси. Здесь баронесса должна была сказать правду, ибо истину установить было проще простого, стоило опросить несколько придворных.

Поняв, что он больше ничего из нее не выжмет, кардинал отпустил мадам де Савуази, и та, счастливая, вернулась домой, довольная тем, что так легко отделалась. Однако радость ее была преждевременной. В этот же день кардинал встретился со святым отцом ордена иезуитов Амоном Барресом, некогда доминиканским монахом, а ныне — тайным агентом инквизиции.

Надо сказать, что именно в то время во Францию были отправлены иезуиты, которые открыли в Тулоне, Тулузе, Лионе и Бордо специальные школы шпионажа для борьбы с инаковерующими. Особо бурную деятельность развил в этом направлении некий проповедник Эдмон Ожье, чье имя за короткое время приобрело во Франции большую популярность среди католиков. Его «Катехизис» в одном только Париже разошелся тиражом в несколько десятков тысяч экземпляров. Были и другие богословы, повсеместно призывающие верующих сплачиваться в отряды и беспощадно уничтожать протестантов, не делая исключения ни для женщин, ни для детей. Именно эти беснующиеся монахи-проповедники и разожгли во Франции третью гражданскую войну.

Одним из таких ораторов, шпионом и доносчиком, и был иезуит Баррес, яркий представитель «Дружины Иисуса», основанной неким испанцем Лойолой для борьбы с протестантизмом и узаконенной в 1540 году буллой Павла III. От него кардинал и узнал, какую роль в этом играли аббат Д'Эпинак и епископ Лангрский. Оказывается, Лесдигьер вырвал свою возлюбленную из приюта Христовых невест! И сделал он это ради того, чтобы монастырю не достались ее деньги; выходит, он враг обители Христовой, а значит, не почитает Бога!

Почуяв, будто охотничья собака свежий звериный след, что теперь Лесдигьеру не вырваться из лап святой инквизиции, кардинал пригласил всю троицу к себе во дворец. Узнав, что они тоже жаждут отомстить гвардейцу Франциска Монморанси, он тут же предложил им выработать план, согласно которому можно будет Лесдигьера, как упорствующего еретика, сжечь на костре, а его жену, пособницу в ереси, но раскаявшуюся, отправить навечно в монастырь. Однако сперва надо ее допросить с пристрастием, а потом схватить Лесдигьера и доставить в монастырь Нотр-Дам, где обосновался Амон Баррес, а для допросов был оборудован специальный подвал, в котором палач истязал свои жертвы.

И Баррес радостно потирал руки, предвкушая удовольствие от допроса женщины, к коему зрелищу имел необыкновенное пристрастие.

Одним погожим днем люди епископа Лангрского ворвались в особняк мадам Савуази, избили прислугу, связали хозяйку и, невзирая на ее крики о помощи, привезли в монастырь Нотр-Дам. Там, в подвале одной из башен, она и увидела своих будущих четырех палачей, лица которых были скрыты серыми капюшонами с прорезями для глаз, и поняла, что оказалась во власти врага более могущественного, чем сам король или даже папа.

На нее холодно глядели немигающие и не знающие жалости глаза святого отца Великой Инквизиции. И первый его вопрос прозвучал так:

— Знаком ли вам был еще до известных событий в Васси некий дворянин по имени Лесдигьер?

— Да, сударь, — ответила Камилла, недоумевая, зачем нужно спрашивать об этом еще раз, и не подозревая, что таким способом иной раз пытаются сбить с толку допрашиваемого.

— Называйте меня святым отцом, ибо вы находитесь перед лицом церкви духовной, а не светской, — бесстрастно прозвучал голос из-под капюшона. — Вы понимаете меня?

— Да, святой отец.

— Когда и при каких обстоятельствах произошло ваше знакомство?

Ей пришлось рассказать, но из осторожности Камилла не упомянула истинной причины бегства Лесдигьера от парижских торговцев, объяснив это простой ссорой, которые часто происходят на рынках.

— Знали ли вы, что он протестант?

— Я узнала об этом гораздо позднее.

— Почему же сразу не прервали с ним отношения?

— Но ведь многие женщины-католички знакомы с протестантами, я — не исключение. Сама королева-мать близко знакома с принцем Конде.

— Обвиняемая, вам был задан вопрос, отвечайте на него.

— Я не рассталась с ним потому, — ответила она, смело глядя иезуиту в глаза, — что Лесдигьера тут же прибрали бы к рукам другие.

— Вы богохульствуете над святой церковью.

— А вы? Чего вы лезете ко мне в душу? — возмутилась баронесса. — По какому праву? Кто вы такой?

— Я член комиссии по преследованию и искоренению ереси, председатель суда над заблудшей овцой из стада Христова. Слышали вы когда-нибудь про Орден иезуитов? Знакомы ли с Игнатием Лойолой? Как католичка и верная дочь церкви вы не можете не знать этого.

Камилла кивнула. Да, она слышала об этом и знала, кто попал в лапы иезуитов, неизбежно оказывался в руках инквизиции. Теперь надо было думать, прежде чем отвечать на вопросы этого палача. Но все же, что ему надо, зачем ее привели сюда?

— Почему вы дали приют этому еретику?

— Он не еретик. Он принял мессу, ведь вам об этом известно, ваша честь.

Она уже догадалась, что все это — дело рук кардинала; возможно, он находится сейчас среди них.

— Но тогда он был еще еретиком.

— Откуда мне было знать?

— Почему вы не спросили у него о его вероисповедании?

— Потому что лавочники избили его и он потерял сознание. Не могла же я разговаривать с человеком, впавшим в беспамятство.

— А потом? Когда он пришел в себя?

— Ах, я всего лишь слабая женщина, святой отец. До того ли мне было тогда, когда он истекал кровью на пороге моего дома?

— Вы поступили весьма неосторожно, вы нарушили священный долг истинной христианки, дав приют инаковерцу, а церковь сурово наказывает за такие проступки.

— Однако я свято соблюла одну из заповедей Христовых, которая гласит: «Возлюби ближнего как самого себя и будешь иметь жизнь вечную».

— Но Христос не имел в виду вероотступников.

— Тогда еще не было такого понятия, ваша честь.

— А язычество?

— Для Иисуса все были равны, ибо под словами «ближнего твоего» он имел в виду любого, нуждающегося в помощи.

— Я вижу, вы добрая католичка, дочь моя, однако долг ваш — отвечать на вопросы, а не рассуждать о помыслах и деяниях Иисуса Христа.

— Я слушаю вас, святой отец.

— Вы подвергаетесь суду священной инквизиции за то, что дали приют еретику, не поставив об этом в известность духовную власть, и не оказали помощь его преследователям. От того, насколько полно и искренне вы будете отвечать на другие вопросы, зависит ваше избавление от мук ада и страха перед лишением вечного спасения.

Баронесса опустила голову. Теперь она ясно представляла, какой тупой фанатик сидит перед ней, и догадывалась, что ей уже больше не на что надеяться и бесполезно ждать снисхождения или милости от этих церковников, называющих себя справедливыми судьями.

— Почему вы не выдали его суду святой инквизиции, когда узнали, что он протестант, а значит, еретик?

— Потому что тогда не было войны с гугенотами. К тому же не я одна, весь двор знал о его протестантском вероисповедании, включая и самого короля. Даже его преосвященству кардиналу Лотарингскому сие было известно. Почему бы вам не спросить об этом у него самого?

— Здесь вопросы задает священный трибунал! — сурово оборвал ее иезуит. — И вам не следует в целях собственной же безопасности нарушать течение судебного процесса.

— Но что это за суд? Я хотела бы знать, на каком основании и в чем меня обвиняют, неужто только в этом? Да ведь это смешно!

— Обвинения святой инквизиции не требуют доказательств, ибо они сами по себе доказывают свою обоснованность. Вы называете судопроизводство нашей комиссии смешным? Хорошо, мы запишем это.

— И епископ Лангрский дал знак монаху, исполняющему обязанности писца отметить это в протоколе.

— Далее последовали вопросы о ее причастности к поездке Лесдигьера в Васси с целью предупредить гугенотов о проезде мимо городка католического войска де Гиза. Камилла отрицала возведенное на нее обвинение, и монах отметил в протоколе: «упорствует в пособничестве еретикам». Потом баронессу спросили, что, по ее мнению, заставило Лесдигьера жениться на ней и лишить, таким образом, церковь возможности принять в свои объятия одну из овечек стада Христова? Она ответила, что вышла замуж по любви, ибо после смерти мужа осталась вдовой.

— Любовь не могла вспыхнуть столь внезапно, — возразили ей, — а значит, связь возникла давно, что свидетельствует о нарушении вами уз супружеской верности.

— Она рассмеялась:

— Да разве все придворные дамы хранят верность своим мужьям? Святой отец, видимо, вы никогда не бывали при дворе, и не знаете его нравов. И потом, откуда у вас такая уверенность? Вы что, держали свечу у нашего ложа любви, когда мой бывший муж был в отлучке?

— Смелые слова, которые не могли не взбесить палача. Камилла поняла это по воцарившемуся молчанию и пожалела, что не сдержалась. Нужно было сослаться на деяния Христа, там есть об этом.

— Вы богохульствуете над святой церковью и ее слугами, — ударил по столу иезуит, — а также отрицаете очевидное перед лицом Господа нашего, что вынуждает меня применить к вам дополнительные меры воздействия!

— И монах снова записал: «Упорствует, отрицает…». И вновь вопрос:

— Для чего господину Лесдигьеру нужны были ваши деньги? А ведь именно ради этого он и женился на вас. По нашим сведениям, вы отдали ему восемьсот тысяч ливров. Для какой цели?

— Он собирался восстановить разрушенное поместье своих родителей.

— Мы навели справки и узнали, что никаких восстановительных работ там произведено не было.

— На это требуется время, святой отец, я думаю, за несколько дней не построить новый замок. Собор Богоматери строился почти целое столетие…

— Ложь! Он отдал эти деньги еретикам, восставшим против богоустановленного порядка и римской церкви!

— Об этом спросите у него самого, мне по этому поводу ничего не известно.

Еще с четверть часа продолжался допрос, но Камилла не сказала больше ни слова.

Тогда ее отвели в одну из камер подвала, где ее взору предстали орудия пыток и палач, разжигающий жаровню и поджидающий свою жертву. Камилла затрепетала и поняла, что сейчас начнется самое страшное.

Кардинал, войдя в камеру пыток и поморщившись, повернулся к иезуиту:

— Надлежит согласовать наши действия с королем.

Боюсь, он будет недоволен этими мерами, принятыми по отношению к одной из его придворных дам. К тому же она католичка.

Карл Лотарингский знал, что говорит. Ему живо припомнилась недавняя размолвка с Екатериной Медичи. Ей может не понравиться его самовольство; вызывать гнев королевы он не хотел.

— Еретики не могут быть истреблены, — сказал Баррес, — если останутся безнаказанными их укрыватели и защитники. Что касается светской власти, то мы действуем согласно булле папы Иннокентия IV, разрешившей применение пытки к заблудшим и упорствующим. И коль скоро баронесса признается во всем, то будет обвинена в ереси как жена еретика. В худшем случае ее ждет костер, в лучшем — заключение в монастырь с конфискацией имущества, которое не может быть оставлено мужу, ибо он еретик.

— Да, но ведь он еще на свободе.

— Успокойтесь, ваше преосвященство, мы доберемся и до него, благо теперь он католик, тем легче будет сделать это, ибо он не подозревает о своей участи. Что касается короля, то вряд ли ему захочется обострять отношения с папой, стоит последнему пригрозить отлучением тому, кто не содействует деятельности святой инквизиции. Наша роль сводится к вынесению приговора, светская же помощь в данном случае состоит в организации казни.

— Но вы оперируете понятиями XIII столетия, когда священный трибунал, опираясь на папские буллы, мог действовать подобным образом.

— С тех пор еретиков стало меньше, — возразил иезуит, — ибо требования к искоренению ереси остались прежними и по сей день, а прав комиссии по расследованию или священного трибунала никто не умалял. Каковыми они были в XIII веке, таковыми останутся и в дальнейшем, хвала Господу нашему.

Кардинал замолчал. Теперь он был спокоен, зная, что в случае недовольства короля его гнев падет на голову инквизитора, а не на его собственную. И поскольку Баррес в данном случае обладал большей полнотой власти, нежели он сам, ибо действовал согласно устава своего Ордена и указаний папы, то кардинал решил больше не вмешиваться, предоставив все «воле божьей».

В тот же день, когда баронессу привезли под конвоем в монастырь Нотр-Дам, какой-то нищий оборванец волею случая оказался у ворот дворца Монморанси как раз напротив ограды, разделяющей расположенный с другой стороны улицы монастырь кармелиток и прилегающий к нему фруктовый сад. Стража заметила нищего и приказала его убраться отсюда подобру-поздорову, ибо здесь не церковь и подаяния не дают. Неожиданно оборванец огорошил стражников просьбой позволить ему увидеть герцога Монморанси и поговорить с ним по важному делу. Его подняли на смех и пригрозили побить палками, если он по-прежнему будет торчать столбом у ворот. Но нищий оказался упрямым, он отошел подальше и принялся ждать, расхаживая вдоль ограды дворца.

Через четверть часа к особняку подъехал всадник и спешился. По его одежде легко было распознать гвардейского офицера, и нищий тотчас же поспешил к нему.

— Чего тебе надо? — спросил офицер бродягу, загородившего проход.

— Ваша милость, умоляю вас, выслушайте меня, — заторопился тот, боясь, как бы офицер не ушел. — Речь идет о важном деле, касающемся одного из ваших капитанов.

— Вот так-так! — произнес Бетизак, отдавая поводья слуге. — И что же это за важное дело?

— Я хотел бы сказать об этом лично герцогу.

— А почему не самому королю? — рассмеялся Бетизак, отодвигая оборванца в сторону рукой в кожаной перчатке.

— Не смейтесь, ваша милость, я не шучу, — не отступал бродяга, — речь идет о его жизни.

— О жизни капитана? — остановился Бетизак. — Кто же это?

— Его зовут Лесдигьер.

Бетизак схватил бродягу за ворот рубахи:

— Тебе что-нибудь о нем известно? Говори!

— Его жене, а значит, и ему самому угрожает большая опасность. Остальное я скажу герцогу лично.

— Маршала нет в Париже, но, если твоя весть столь важна, как ты говоришь, я передам ее принцессе Диане, его супруге.

— Проведите меня к ней, сударь, и, честное слово, вам не придется пожалеть об этом.

Бетизак поглядел на него долгим, изучающим взглядом, решая, стоит ли поступить так, как просит оборванец, потом крепко прихватил его за локоть и со словами: «Берегись же, если герцогиня останется недовольна твоим сообщением!» — потащил во дворец.

Диана писала письмо королеве Английской, когда слуга доложил, что ее желает видеть офицер замковой стражи. Она отложила в сторону письмо.

Вошел Бетизак, ведя с собой нищего.

— В чем дело, Бетизак? — спросила Диана Французская. — И что надо здесь этому человеку?

— Ваше высочество, он хочет сообщить вам нечто важное, но поскольку дворцовая стража его не пропускала, я счел своим долгом самолично привести его сюда.

Принцесса с любопытством оглядела бродягу, а он, растерявшись от неожиданности, от великолепия обстановки, куда он, судя по всему, впервые попал, не мог произнести ни слова и только во все глаза глядел на герцогиню Монморанси, которую никогда не видел, но о красоте, которой много слышал.

— Бетизак, останьтесь, — приказала Диана. — Сообщение этого человека, по-видимому, не столь щекотливого характера, чтобы остаться с ним наедине. Ну, милейший, что же тебя привело ко мне? — обратилась она к бродяге. — Говори, я слушаю тебя.

— Ваша милость, — заговорил тот, собравшись с духом, — я хотел сообщить господину герцогу, что несколько часов тому назад одну придворную даму похитили из ее дома и увезли в монастырь на допрос.

— Придворную даму? В монастырь? — легкая улыбка тронула губы Дианы. — Но при чем же здесь герцог?

— Эта придворная дама — супруга господина Лесдигьера, который служит у вас.

Диана от удивления широко раскрыла глаза и привстала в кресле:

— Камилла де Савуази?!

— Я не знаю ее имени, но я видел ее рядом с господином Лесдигьером в свадебном наряде в церкви Сен-Жак.

— Так ты говоришь, что ее увезли в монастырь?

— Я видел это собственными глазами.

— В какой?

— Нотр-Дам, в Сите.

— Что это были за люди и как ты об этом узнал?

— Мы стояли на площади Абревуа как раз позади собора Богоматери, когда увидели карету епископа Лангрского. Она остановилась у монастыря, всадники, сопровождавшие ее, спешились и открыли дверцу кареты. Дама, которая там находилась, стала кричать и вырываться, потом бросилась бежать, но они догнали несчастную, зажали ей рот рукой и потащили через монастырские ворота. Это была она, я сразу узнал ее.

— А ее похитители?

— Мои приятели утверждают, что это были люди епископа.

— Ты сказал, они повели ее на допрос?

— Судя по всему именно так, ведь она пошла с ними не по доброй воле.

— Кто тебе эта дама, что ты принимаешь в ней такое участие? И почему именно к герцогу решил ты обратиться с этим сообщением?

— Ваша милость, — ответил нищий, — меня взволновала ее судьба только потому, что это — супруга господина Лесдигьера; ради любой другой я и пальцем бы не шевельнул. Зачем мне соваться не в свои дела!

— Так ты знаком с капитаном Лесдигьером?

— Да, хотя, боюсь, вряд ли он помнит меня. Два года назад на площади у церкви Сент-Андре он спас от смерти человека, который дал мне несколько золотых монет. Для такого бродяги, как я, это несметное богатство. И я решил, что должен отблагодарить этого господина или помочь ему, если представится случай. Мне стало известно, что капитан Лесдигьер служит в доме господ Монморанси. Сегодня пришло время уплаты моего долга. Но в настоящее время мсье Лесдигьер отбыл на войну с гугенотами. Что же мне оставалось, как не предупредить самого герцога или вас о том, что я видел? Вот почему я здесь, ваша светлость.

— Ты не врешь мне? — коротко и прямо спросила герцогиня, не сводя взгляда с говорившего.

— Прикажите меня повесить, сударыня, если сказанное окажется неправдой, — смело глядя прямо в глаза Дианы ответил нищий.

— Как тебя зовут?

— Колен, ваша светлость.

— Ты славный малый, Колен, и правильно поступил. А теперь ступай, тебя накормят и дадут тебе денег. Купи себе хорошую одежду. Как только мсье Лесдигьер узнает о тебе, уверена, он тоже отблагодарит тебя и, быть может, щедрее. Где тебя найти в Париже?

Колен виновато улыбнулся, покраснел, переступая с ноги на ногу.

— Ваша светлость, стоит ли искать высокородным господам такого оборванца, как я? Мне достаточно вашего теплого слова да обеда, которым накормят меня на вашей кухне. Я ведь пришел не за подаянием, а только плачу свой долг.

— И все же скажи мне, где тебя искать.

Колен тяжело вздохнул:

— Живем мы с друзьями в заброшенном доме на болотах Тампля, куда не так просто добраться, только по доскам и бревнам, потому ни полиция, ни стража к нам не наведываются. А днем я бываю у церкви Сент-Андре или у собора Богоматери, куда иногда прихожу навестить приятелей. А теперь позвольте мне откланяться, ваша милость, я и так уже отнял у вас столько времени.

Герцогиня позвонила в колокольчик, и в дверях появилась служанка.

— Бертранда! Отведи на кухню этого человека, пусть его там накормят досыта. Потом насыпь ему столько серебра, сколько вместят его ладони, и проводи до ворот.

Услышав это, Колен упал на колени:

— Ваша милость, если бы мне было дозволено поцеловать ваши ноги… Вам стоит лишь приказать, и я останусь вашим верным псом до конца жизни.

— Как только узнаешь что-нибудь еще, Колен, немедленно сообщи мне. Вот тебе перстень, — Диана сняла с пальца кольцо, — но не вздумай его продать или потерять, он послужит для тебя пропуском ко мне, когда тебе будет что сказать.

Нищий протянул руку, и Диана вложила в его ладонь кольцо с изумрудом. Посмотрев на него с видом знатока, Колен поднял глаза на герцогиню:

— Как можно, сударыня, доверять такую дорогую вещь незнакомцу? Видно, у вас доброе сердце. А ведь я могу оказаться обыкновенным проходимцем!

— Что ж, в таком случае пусть этот перстень принесет тебе то, чего ты заслуживаешь, — спокойно ответила Диана.

Колен сжал пальцы в кулак и прижал руку с подарком к своей груди:

— Я буду хранить его так, как если бы это был перстень с руки самого Иоанна Крестителя. А уж о монастыре мы с друзьями позаботимся.

— Я верю тебе, ибо уверена, ты не лжешь.

Лесдигьер рассказывал однажды своим друзьям о случае, произошедшем с ним на улице Сент-Андре, и Бетизак, поймав во время разговора взгляд герцогини, утвердительно кивнул в том месте, когда Колен упомянул о незнакомце, давшем ему несколько золотых монет.

Величавым жестом королевы Диана подала знак, и Бертранда, взяв нищего за руку, увела с собой.

— Что же нужно от нее епископу? — Диана перевела взгляд на офицера. — Как вы думаете, Бетизак?

— Скажу вам одно, ваше высочество, — ответил Бетизак, секунду-другую поразмыслив, — дело тут, по-видимому, не обошлось без вмешательства некоего иезуита Барреса, тайного агента инквизиции, проживающего с недавнего времени в монастыре Нотр-Дам либо близ него. Весь Париж затаился с тех пор, как он появился, теперь не слышно ни откровенных разговоров на площадях, ни публичных выступлений на папертях церквей.

Этот человек — «ухо» Великого Инквизитора. Явившись сюда, он, следуя указанию папы выявлять ересь, обладает самыми широкими полномочиями вплоть до председателя священного трибунала и должности палача. Вы понимаете теперь, отчего в Париже участились костры, на которых сжигают инакомыслящих?

— Но ведь она католичка! Чего ради этот инквизитор заинтересовался ею?

Бетизак пожал плечами:

— Признаюсь, это и для меня загадка. Быть может, они не поверили в искренность Лесдигьера, когда он принял мессу?

Словно озаренная какой-то внезапно промелькнувшей в голове мыслью, Диана встала из-за стола и стремительно подошла к Бетизаку:

— И теперь они хотят узнать у жены истинное положение дел! Быть может даже, прибегнут для этого к пыткам?!

Бетизак только опустил голову.

— Как бы то ни было, я должна немедленно поехать в монастырь Нотр-Дам. Прикажите заложить мою карету!

— Слушаюсь, мадам.

— А вы тем временем отправляйтесь в лагерь де Таванна и передайте Лесдигьеру все, о чем только что слышали. Пусть немедленно скачет сюда! Король и королева-мать благоволят к нему, уверена, они ему помогут. Это на тот случай, если мое собственное вмешательство не принесет никаких результатов. Таванна вы найдете где-то между Этампом и Орлеаном. Если маршал заупрямится, отдайте ему эту записку от меня. — И герцогиня быстро набросала несколько слов на листке бумаги.

— Скачите, Бетизак, ибо я, честно говоря, не уверена, что сумею своей властью вырвать баронессу из лап инквизиции. И помните, речь идет не только о ее, но и о жизни капитана.

Бетизак поклонился и тут же исчез.

Чего Диана боялась, то и случилось. Ее не только не пустили за ворота монастыря, с ней даже не стали разговаривать. Такие указания даны были привратникам, что исключало, конечно, особу самого короля и его матери.

В отчаянии Диана бросилась в Лувр. Король, выслушав сообщение сестры, послал за Карлом Лотарингским. Тот явился и объяснил, что баронесса де Савуази арестована по обвинению в измене ее мужа святой вере. Его подозревают в том, что он помог бежать принцу Конде, а ее — в помощи еретикам, а значит в том, что она разделяет их веру.

— Кто дал разрешение на судопроизводство? — спросил король.

— Епископ Лангрский.

— Кто ведет следствие по делу обвиняемой?

— Святая инквизиция и ее полномочный представитель в Париже преподобный отец Амон Баррес.

При упоминании этого имени король как-то сразу охладел к просьбе своей сестры и пробормотал, что дело это целиком и полностью в руках святой церкви, и коль скоро она объявит свой вердикт по делу укрывательницы и пособницы еретиков, ему останется только утвердить это решение и назначить необходимую меру наказания, что он и исполнит своею волею монарха.

Кардинал, злорадно улыбаясь, слушал короля и победно смотрел на герцогиню. Она метнула на него уничтожающий взгляд и помчалась к королеве. Екатерина позвала к себе своего духовника и кардинала Бурбонского. На вопрос, как вырвать баронессу де Савуази из лап святой инквизиции, ответ был неутешительный:

— Согласно тексту третьего канона IV Лютеранского собора, тех, кто разделяет веру еретиков либо дает им пристанище и помощь, церковь предает отлучению до тех пор, пока они не исправятся. Осужденным предлагается на выбор либо изгнание, либо в виде особой милости пребывание в монастыре. И в том, и в другом случае наследство отлученного изымается в пользу церкви.

— А ее муж? Ведь он теперь католик!

— Что касается мужа баронессы, то, коли священный трибунал, установит причастность его к гугенотам, а также к исчезновению еретиков из поля зрения короля и святой католической церкви, над ним будут учинены дознание и суд.

— Могу ли я своей властью воспрепятствовать этому, памятуя о заслугах и личных качествах того, на кого собирается положить свой глаз святая инквизиция? Доказательств нет, что он способствовал побегу Конде.

— В этом заинтересован кардинал Лотарингский. Одно его слово иезуиту — и вашего Лесдигьера ничто не спасет. Легкая улыбка тронула губы королевы: — Ну, с кардиналом мы как-нибудь договоримся. Но что вы ответите на мой вопрос о моем собственном влиянии?

— Любое подозреваемое лицо, начиная с момента проявления внимания к нему со стороны священной конгрегации римской инквизиции, уже не принадлежит светскому суду, но находится целиком и полностью во власти лица, направленного римской курией для искоренения ереси в данном регионе. Лицо это может отдавать любые приказы и проявлять нужную ему деятельность, ибо послано папой и вершит дела свои от его имени. Любое неповиновение или сопротивление, а также промедление в исполнении приказов инквизиции будет рассмотрено как проявление ереси и может привести на костер.

— Екатерина знала, что бороться с монстром, порожденным папой и называемым инквизицией, бесполезно. Бессмысленно. Но ей не хотелось отдавать Лесдигьера в руки Барреса, и она задала последний вопрос, в котором заключалась единственная надежда:

— Могу я просить папу о снисхождении к Лесдигьеру и заочном прощении, тем паче что со дня принятия мессы он еще не дал повода усомниться в его искреннем стремлении и любви к римско-апостольской вере?

— Кардинал и духовник переглянулись, словно удивляясь, что эти слова исходят из уст королевы-матери, и ответили:

— Можете, если у вас нет с ним вражды. Как исключение, папа может позволить освободить Лесдигьера из-под ока инквизиции, принимая во внимание личную просьбу монарха, однако с тем условием, что этот монарх будет в ответе за своего подопечного, если тот впадет в ересь и попадет под подозрение святой инквизиции.

В этом Екатерина уверена не была.

Больше ей спрашивать было не о чем. И, поскольку баронесса де Савуази не относилась к числу ее собственных фрейлин, она не захотела из-за нее обострять своих отношений с инквизицией, тем более что недвусмысленный ответ был дан в самом начале.

Диане она обо всем правдиво поведала и добавила, что сделать ничего нельзя. Остается уповать на Провидение и волю Божью.

Вся в слезах Диана вышла от королевы и вернулась домой. Смерть лучшей своей подруги теперь казалась ей неизбежной, и последним лучом надежды для нее остался Лесдигьер. Хотя, что он мог сделать, если им самим заинтересовался священный трибунал? Однако о нем она сейчас думала, не зная еще, что он предпримет, но отводя теперь ему одному роль Провидения.