Ханна
Зал был набит битком. Мы с Алиссой, Логаном и Джеком сидели в переднем ряду. Когда пастор пригласил на сцену «Рассвет Воскресения», мы поднялись по ступенькам и заняли свои места за микрофонами.
Я опустила взгляд и увидела Аарона. Сегодня он оделся в брюки «чинос» и серый свитер с треугольным вырезом, а волосы зачесал на одну сторону. Он выглядел как обыкновенный и при этом опрятный парень, но ему не хватало бейсболки. Интересно, где он ее оставил? Наверное, в будке звукозаписи.
Будка звукозаписи.
Несколько секунд стояла тишина, а затем Алисса начала отсчет.
– Четыре, три, два, один.
Я не могла поднять на нее глаз. Я целовалась с Ааро-ном. Ее «будущим мужем». Я целовала его, он целовал меня. А теперь он стоял прямо перед сценой и взмахивал руками в такт музыке, а я думала лишь о том, как его пальцы касались моей спины, моей кожи. Я украдкой взглянула на Алиссу: она улыбалась толпе. Меня захлестнуло чувство вины.
Мы четверо начали покачиваться в унисон, дважды вправо, дважды влево и снова вправо, напевая:
– Бом… бом… бом… бом…
Логан пропел первые строки:
Я словно в дурмане, и сердце дрожит.
Правду не сыщешь в тумане из лжи.
Я сразу заметила Люка. Он сидел на предпоследней скамье в дальнем левом углу зала. На нем была рубашка, а прическа выглядела симпатично, как будто он пытался усмирить свои темные кудри с помощью геля для волос или вроде того.
Люк помахал мне. Я улыбнулась и заставила себя сосредоточиться на витражном окне, красных, синих и зеленых стеклышках, чтобы не запутаться в словах песни. Когда подошла моя очередь, я пропела:
Теперь на душе неизвестности тьма,
Я слабость свою все же выдам сама.
Я хотела выбрать кого-нибудь из зрителей, как учил меня папа, того, кто думает о своем и не прислушивается к происходящему на сцене, или того, кому особенно важно уловить посыл лирики, но мой взгляд раз за разом останавливался на Люке. Почему-то мне казалось, что он нуждается в этих словах куда больше, чем остальные собравшиеся.
Когда мы вчетвером громко исполняли последние строки, я уже неотрывно смотрела на Люка.
Пробуди мою душу.
Пробуди мою душу.
Ты живешь ради жизни второй.
Аудитория разразилась аплодисментами, и мы четверо взялись за руки и поклонились. А потом посмотрели в потолок и хором прошептали: «Спасибо тебе, Иисус». Мы всегда так делали, и сейчас я искренне повторила эти слова, вдохновленная музыкой. На несколько мгновений все мои вопросы словно испарились.
Мы вернулись в зал, и я оглянулась через плечо, незаметно высматривая Люка. Он никак не попадался мне на глаза. Нас разделяло слишком много рядов.
– Весь месяц мы обсуждали Евангелие от Иоанна, – сказал пастор. – Как и писал сам Иоанн, призвание сего труда – показать, что Иисус Христос – сын Божий, и те, кто веруют в него, будут награждены вечной жизнью.
На стене за ним появился шестнадцатый стих из третьей главы Евангелия от Иоанна, напечатанный жирным шрифтом.
Я особенно внимательно прислушивалась к проповеди, стараясь угадать, какое впечатление она производит на Люка. Мне сложно было представить, будто я слышу эти слова впервые, поскольку я уже воспринимала их как данность. Других я и не знала. А теперь обнаружила, что у большинства религий, про которые я прочитала, не было Евангелия от Иоанна. Для них Новый Завет не существовал. И речи нашего пастора, которые очерчивали границы нашей веры, были для них пустым звуком.
Всю жизнь я верила в то, что Иисус – сын Бога. Что Он бродил по миру, творя чудеса, исцеляя больных, раздавая пищу страждущим. Что Он вещал о мире, терпении, всепрощении. А после того, как Его распяли, Он восстал из мертвых и открыл нам дорогу на небеса, которая раньше была для нас закрыта. Его существование стало даром для человечества, а смерть – подарком мне и таким, как я.
Мне вспомнился день, когда я решила, что хочу спастись. Мне недавно исполнилось десять. Не помню, как именно пришла эта мысль; просто я ощутила неведомую тягу встать со скамьи в заднем ряду, отойти от своих друзей и пойти вперед по широкому проходу. В церкви играла музыка. Казалось, миллион шагов спустя я наконец подошла к передней части зала.
Там меня ждал наш пастор. Он взял мои руки в свои и спросил:
– Ты понимаешь, что ты грешница?
– Да.
– Ты готова искупить свои грехи?
– Да.
– Принимаешь ли ты Иисуса своим повелителем, согласна ли ты, чтобы Он правил в твоем сердце и направлял твою жизнь?
– Да.
Я отвечала на вопросы, а по щекам у меня текли слезы, потому что я говорила искренне и верила всей душой. Однако теперь я знала, что хоть два миллиарда христиан верят в Иисуса, есть еще три миллиарда глубоко верующих людей, для которых Иисус – всего лишь человек. Важное историческое лицо, пророк, посланец, но не Сын Божий.
Кто прав? Мы? Они?
Одно я знала наверняка: Иисус, которого я впустила в свое сердце в тот день, не одобрил бы то, как мы осуждаем друг друга и как спорим о том, во что верить.
Интересно, о чем думает Люк, слушая проповедь? Находит ли в ней ответы, которые ищет? Дарит ли она ему покой?
Аарон поднялся на сцену, сел на табурет в самом центре и начал наигрывать мелодию на гитаре, а пастор тем временем закончил проповедь. Он попросил нас подняться и исполнить четыреста пятьдесят четвертый гимн: «Иисус – наш самый близкий друг».
Алисса положила подбородок мне на плечо и прошептала:
– Мы с Логаном и Джеком поедем в центр города. Ты с нами?
Я подумала про Люка и задалась вопросом, сидит ли он до сих пор в заднем ряду или уже заводит машину на парковке. Я не знала, удалось ли ему найти ответы на свои вопросы в проповеди, но мне хотелось, чтобы он задержался и поговорил с папой после окончания службы. Люку нужна была уверенность, которой я не могла предоставить. Зато мой папа мог: его всегда переполняла уверенность.
– Встретимся там. Мне надо еще кое-что сделать, – ответила я, умолчав о Люке.
– Ладно, договорились, – сказала Алисса и тут же перешла ко второй строфе, даже не взглянув в свой песенник.
Мы склонили головы и произнесли «Аминь», и мгновение спустя зал наполнился шумом. Все вставали со своих мест, собирали вещи, болтали и стекались к выходу. Вскоре церковь практически опустела, и я подошла к Люку.
У него на коленях лежал раскрытый песенник, и Люк перелистывал страницы, проглядывая тексты гимнов. Я села рядом с ним.
– Ничего себе, – сказал он. – Ты, ну, умеешь петь. У тебя отлично выходит.
– Спасибо. Мы с восьмого класса вместе выступаем. В разных церквях, на фестивалях и все такое. Соревнуемся с другими хорами по всей стране.
– С переделками песен Mumford and Sons?
– Не только. Еще Lumineers, Hardwell, Sia. – Я не стала перечислять остальные группы, хотя их было много. – Это вроде как наша фишка. Мы переписываем популярные песни и поем их для Иисуса.
– Шутишь?
Неожиданно я поняла, насколько убого звучат мои слова.
– Э-э… Нет.
– Просто… Надо же. Ладно. – Он сменил тему. – У вас есть альбом на диске или еще чем?
Я рассмеялась.
– Нет. Зато есть убойный сайт и канал на Ютубе, где у нас больше шести тысяч подписчиков.
Мы одновременно подняли взгляд и увидели, что к нам по проходу между рядами идет мой папа. Из-за джинсов и темно-синего свитера его глаза казались особенно яркими. Он подошел к Люку и протянул ему руку.
– Не представляешь, как я рад с тобой встретиться. И при куда более приятных обстоятельствах!
– Я и сам рад, что я здесь.
Непонятно было, чему именно он рад: тому, что пришел в церковь, или в принципе тому, что он все еще в мире живых. Люк повертел в руках песенник и положил его обратно на деревянную полочку.
Папа сел по другую сторону от Люка. Я не знала, как мне поступить: уйти или остаться. Я взглянула на папу, ища подсказки, но он смотрел только на Люка.
– Надеюсь, тебя не смутит, когда я скажу, что заметил выражение твоего лица, когда ты слушал выступление «Рассвета Воскресения».
Люк выпрямился и впился пальцами в край сиденья, уставившись в пол.
– Похоже, твоя душа отчасти пробудилась, – добавил папа.
Люк кивнул.
– Это хорошо, согласен?
– Правда?
– По-моему, это замечательно. И в то же время по-своему страшно. – Папа повернулся к Люку. – Хочешь об этом поговорить?
Долгое время Люк молчал.
– Я не знаю как, – наконец проговорил он.
Папа посмотрел на меня и кивнул на дверь. Он намекал, что их надо оставить вдвоем. Я тихонько поднялась со скамьи и вышла из зала.
Усевшись на нижнюю ступеньку лестницы, ведущей на балкон, я подперла подбородок ладонями и посмотрела на большое окно, за которым едва виднелись затылки папы и Люка. В церкви было пусто и тихо.
– Ханна? – Аарон стоял на лестнице за мной. – Ты в порядке?
– Да. Просто хотела немного посидеть в тишине.
– Мне уйти?
– Нет, не надо.
Он опустился на одну ступеньку выше меня и сказал:
– Ты сегодня отлично спела.
Его рука коснулась моего плеча, и я резко вздохнула. Мне хотелось обернуться и посмотреть ему в глаза, но я боялась разрушить чары и поэтому медленно откинулась назад и уперлась спиной ему в колено. Аарон правильно понял мое немое послание и не стал останавливаться. Он убрал мои волосы на плечо и пробежался кончиком большого пальца по моей шее. Я тут же покрылась мурашками.
– Что мы делаем? – спросила я.
– Почему ты меня спрашиваешь? Это ты сидишь на лестнице.
Я оглянулась на него и улыбнулась.
– Я не это имела в виду.
– Знаю. – Он все еще ласкал мою кожу. – Но ты не против?
Я попыталась сделать вид, будто не таю под его прикосновениями, хотя мне казалось, будто я уже растекаюсь в лужицу на ступеньках.
– Не-а, не против.
Прикрыв веки, я повернулась к нему и сказала:
– Можно кое-что спросить?
– М-м, – утвердительно промычал он.
– Когда ты понял, что я тебе нравлюсь?
Он рассмеялся, и мой затылок обдало его теплым дыханием.
– В Сиэтле.
Месяц назад мы выступали на конкурсе «Северные Огни» для христианских хоров а капелла в Сиэтле. Тогда Алисса мне уши прожужжала о том, как они с Аароном оказались вдвоем в лифте отеля, и все выходные только о том и говорила, как он посмотрел на нее за ужином, как сказал, что ему нравится ее платье, о том, что между нашим и его номерами всего две комнаты.
Те два дня я постоянно думала об Аароне лишь потому, что Алисса не оставила мне выбора.
Однако, когда Аарон упомянул Сиэтл, мне сразу вспомнилось, как мы летели домой.
Алиссе, Джеку и Логану достались места в одном ряду, а нам с Аароном – в другом. Я из-за этого очень расстроилась – мне хотелось сидеть рядом с Алиссой. Она понимала, что я боюсь летать, и знала, как меня успокоить, когда самолет входит в зону турбулентности.
Первый час или около того все шло нормально, а потом нас начало трясти. Загорелся значок, означавший, что пора пристегнуть ремни безопасности, а пилот сообщил, что все, включая стюардов и стюардесс, должны занять свои места. Когда самолет резко ухнул вниз, я вцепилась в ручки кресла мертвой хваткой, так что у меня побелели костяшки пальцев.
Аарон накрыл мою ладонь своей.
– Ты в порядке?
Я помотала головой, не поднимая на него взгляда.
– Закрой глаза, – попросил он, и я подчинилась. – Дыши. – Я послушалась.
– Хорошо. Теперь представь, будто ты – веточка, плывущая по реке. – Его голос звучал размеренно и мелодично, и меня это успокаивало. – Доверься течению, и камни тебя минуют.
Я открыла глаза. Аарон жестом показал мне, как веточка лавирует между препятствиями в реке. Я снова опустила веки. Все-таки так мне было спокойнее.
– Мы – всего лишь веточки, а воздушные карманы – это камни. И мы проскользнем мимо них. Хорошо?
Я кивнула.
– Самолет прекрасно знает, как это делается, понимаешь? – С этими словами Аарон отцепил мои пальцы от кресла. И не сразу отнял свою руку.
Аарон сжал мои плечи, возвращая меня к настоящему.
– Так почему ты сидишь на ступеньках? – спросил он.
Я кивнула на церковный зал.
– Жду папу.
Аарон заглянул мне за плечо.
– С кем это он? С твоим другом?
Можно ли считать Люка моим другом? В моих глазах он всегда был парнем Эмори. До того как мы с ней поссорились, я часто проводила с ними время. Но тогда все было по-другому. Я до сих пор почти не знала Люка, но уже могла называть его своим другом.
– Помнишь, в пятницу вечером перед моим домом умер парень?
– Да, конечно.
– Это он.