Глава 22

Вести из Перу

Зимой 1533–1534 годов положение Испанской империи поначалу казалось неважным. Карл, император и король, в декабре отправился в Монсон, где собирались арагонские кортесы, – они всегда проводились в этой отдаленной долине. Встреча длилась так долго, что до последнего дня года ни король, ни его двор не смогли добраться до местной столицы, Сарагосы.

Совет Индий сообщил императору, что на Эспаньоле вновь набравшийся сил фрай Бартоломе де Лас Касас, который был теперь активным доминиканским проповедником. Вернувшись после нескольких лет уединения в своем монастыре, он отказывается давать энкомендерос отпущение грехов, заявляя, что они еретики. Карла также проинформировали, что Лас Касас убедил одного из колонистов на его смертном одре оставить все свое достояние индейцам в качестве возмещения за причиненные в прошлом несправедливости.

На Кубе произошло восстание черных рабов в районе Баямо. В Новой Испании всем распоряжался верховный суд, поскольку вице-король до сих пор не был назначен. Новое государство пребывало в гораздо лучшем состоянии, чем под властью Гусмана, численность испанского населения была велика, однако будущее этой земли было трудно представить.

По-прежнему снаряжались отдельные воинственные экспедиции. Так, например, в октябре 1533 года Херонимо Дорталь, ветеран похода Ордаса на Ориноко, который с тех пор нес ответственность за небольшой отрезок венесуэльского побережья, посадил на три корабля набранных в Испании людей, прибавив купленных на Канарах лошадей и оружие, и пустился в путь с целью пройти через залив Пария и, поднявшись по Ориноко, добраться до реки Мета – которая, как он был уверен, представляла собой ключ к миру золота – он называл его «Эльдорадо»^{750}. Затем распространилось известие, что в конце 1533 года судья Суасо, Хуан де Вадильо и Родриго де Инфанте послали новую армаду с Эспаньолы на терра-фирма для поиска рабов. Все это были ответственные поселенцы – в особенности первый из названных, который жил в Индиях с 1517 года, занимая то одну, то другую должность. Вадильо также был лисенсиадо и судьей^{751}; Родриго де Инфанте был конверсо, к этому времени он уже служил судьей на Эспаньоле, а вскоре ему предстояло занять должность временного губернатора Санта-Марты.

В Испании в это время поднялась новая волна энтузиазма относительно Индий благодаря неожиданному прибытию в Севилью нао «Мария-дель-Кампо», принадлежащего Сото и Эрнану Понсе де Леону, с Эрнандо Писарро на борту. Девятого января 1534 года хроникер Сьеса, в то время еще мальчик, был в Аренале, за пределами города, и видел, как с этого корабля разгружали множество золотых и серебряных слитков. Кобос распорядился, чтобы Каса-де-ла-Контратасьон реквизировала все золото и серебро. Говорят, что Эрнандо привез 153 тысячи песо золота и 5048 марок серебра только для короля. Солдаты тоже прислали домой общим счетом 310 тысяч песо. Фактически с конца 1533 года до середины 1534 года прибывшие в Севилью корабли привезли более 700 тысяч песо золотом и почти 50 тысяч марок серебра, принадлежащих короне или частным лицам^{752}.

Эрнандо отправился в Толедо, взяв с собой образцы золотых и серебряных украшений, несколько экзотических животных, таких как ламы, и даже золотые самородки. Впервые он повстречался с императором Карлом и его двором в Калатаюде. Король и Кобос приказали, чтобы все украшения были переплавлены. Эрнандо воспротивился. Тогда Карл согласился на то, чтобы сокровища были выставлены на несколько недель, но не дольше^{753}.

Начиная с этих пор, волшебный блеск перуанских сокровищ постоянно озарял воображение короля, придворных и простого народа. Также с этих пор стало принято верить всему, что рассказывалось о Новом Свете. Один из историков писал, что если бы в Ларедо прибыли семьдесят кораблей с десятью тысячами амазонок на борту, которые принялись бы искать отцов для своих детей, которым пообещали бы дать по 50 дукатов, с тем чтобы девочек отправить обратно в Новый Свет, а мальчиков оставить в Испании, никто бы не усомнился в правдивости такой истории.

Тем временем за сокровищами братьев Писарро присматривали двое их верных друзей – Мартин Алонсо и Хуан Кортес. В 1534 году в Кастилии были опубликованы два новых рыцарских романа, «Лидамор де Эскосия» Хуана де Кордобы и «Тристан эль Ховен» Марии Лусдивина Куэста Торре. То, что сообщал Эрнандо Писарро, было нелегко отличить от того, о чем повествовалось в этих книгах, – его рассказы были, пожалуй, более невероятными. Эрнандо просил у короля для своего брата о многом: например (отголосок того, что было даровано Кортесу) двадцать тысяч индейцев в услужение ему и его потомкам на вечные времена, а также титул маркиза – без указания конкретного места, маркизом которого он будет являться^{754}.

Император Карл в Барселоне готовился к завоеванию Туниса – экспедиции, которая была бы невозможна, если бы он не получил столько золота из Перу. Так, например, 29 апреля в Барселону прибыли из Севильи двадцать две повозки, груженные золотом, а 22 мая – двадцать тяжело нагруженных мулов. Генуэзским банкирам, дававшим деньги в кредит, долг также выплачивался американским золотом. В результате экспедиция в Африку оказалась самым впечатляющим предприятием, какое когда-либо организовывалось христианскими силами в Западном Средиземноморье.

Брат императора Фердинанд, правитель Австрии, всегда интересовавшийся делами Индий, в том же году получил от Кобоса серебряный слиток стоимостью в 212 кастельяно^{755}. Вечно безденежный придворный Энрикес де Гусман, который отправился в Индии из Санлукара в сентябре 1533 года, внезапно был сочтен впервые в жизни принявшим мудрое решение^{756}.

Кроме того, это были те самые годы, когда Меркатор и Гаспар ван дер Нейвель занимались разработкой своей идеи нового печатного глобуса земли – их намерением было «опубликовать глобус, или сферу, всего мира, на котором были бы показаны недавно открытые острова и земли…»^{757} Космографы могли не бояться подражателей: выполняя предъявленные ему требования, Меркатор должен был создать нечто, подобного чему при дворе еще не видели – шар необычайного изящества и красоты, где бы теснились новейшие географические данные: недавно открытые побережья, сотни новых названий, даже звезды.

Вновь появившаяся мода на перуанские приключения не ограничилась одной лишь метрополией – Карибы также были потрясены. Антонио Лопес писал, что Юкатан пустеет вследствие известий из Перу. Чиновники в Пуэрто-Рико сообщали, что новости оказались настолько необычайными, что даже пятидесятилетние поселенцы, давно осевшие на своих скромных энкомьендах, как если бы вершиной их стремлений действительно было выращивание бергамота, внезапно начали выказывать беспокойство. Губернатор Санта-Марты Гарсия де Лерма писал: «Перуанская алчность снедает всех и каждого». Ту же алчность можно было видеть и в Испании. Так, королевские чиновники позволили Эрнандо Писарро взять некоторые из предметов, которые он привез показать Карлу V, однако последний вновь подтвердил свой приказ переплавить почти все из привезенного^{758}.

Совет Индий объявил, что никто не имеет права отправляться в Перу, за исключением состоятельных купцов и семейных людей, готовых взять с собой жену. Однако этот закон ни к чему не привел: ему никто не подчинялся.

В числе наиболее беспокойных был Педро де Альварадо, главный помощник Кортеса в Новой Испании, а теперь губернатор Гватемалы. Его друг Гарсия Ольгуин, уроженец Касереса, игравший существенную роль на заключительных этапах завоевания Теночтитлана, рассказал ему, что возможности обогащения в Перу безграничны. Альварадо тотчас же начал действовать, и к 23 января 1534 года уже собрал экспедицию, которая, как он надеялся, сможет принять участие в благах великого перуанского предприятия. Он выступил из «Ла-Посесьон», своего финка (имения) в Гватемале, с двенадцатью кораблями, на которых собирался перевезти 500 испанцев из своей провинции, включая 119 всадников и 100 арбалетчиков, чтобы проплыть вдоль западного побережья Центральной Америки к Перу. Говорили, что он также взял с собой несколько тысяч гватемальских индейцев.

Главным штурманом у него был Хуан Фернандес – типичный моряк тех дней, совмещавший в себе низкое происхождение, неграмотность и сообразительность. До этого он был «старшим капитаном» у братьев Писарро на их галеоне «Сан-Кристобаль»^{759}. В качестве главного капеллана Альварадо взял фрая Маркоса де Ниса, ученого францисканца родом из Ниццы, который к тому времени уже интересовался изучением нескольких туземных языков. Перед тем как присоединиться к Альварадо в Гватемале, он успел побывать в Санто-Доминго и Никарагуа.

Экспедиция высадилась в Эквадоре в конце января 1534 года. К этому времени состояние древнего перуанского государства фундаментально изменилось. Прежде всего, жители Кахамарки стали свидетелями коронации нового Инки – Тупака Уальпы, младшего брата Уаскара и Атауальпы, состоявшейся на той же главной городской площади, на которой умер последний. Вожди провинций, украсив себя белыми перьями, собрались здесь под надзором Франсиско Писарро и его братьев. За коронацией последовал роскошный пир, сопровождавшийся песнями, танцами и поглощением невероятного количества чичи. Франсиско Писарро был облачен в белую шелковую рубашку; подняли знамя Испанского королевства, а фрай Вальверде прочитал вслух текст «Требования».

Затем 11 августа Писарро повел основные силы своих конкистадоров из Кахамарки в Куско. Альмагро шел вместе с ними; численность отряда составляла около 350 человек^{760}, включая большую часть людей Альмагро. С ними был также, в роли пленника, инкский военачальник Чалькучима. Нескольких испанцев оставили в Кахамарке, чтобы обозначить там присутствие королевской власти. Среди них были нотариус Санчо де Куэльяр, Франсиско Чавес, уроженец Трухильо – его семейство состояло в родстве с семейством Писарро, – а также Эрнандо де Аро; двое последних, насколько известно, возражали против казни Атауальпы^{761}.

Путь Писарро лежал через Кахабамбу, Уамачуко и долину Уайлас, которую участники экспедиции пересекли 31 августа, воспользовавшись одним из лучших инкских подвесных мостов, перекинутым через ущелье. Педро Санчес де Ос, нотариус, которого Писарро назначил своим секретарем, описывал, как дрожал и качался мост, как были перепуганы лошади, а также, откровенно говоря, и некоторые из конкистадоров. У этого моста им пришлось задержаться чуть больше недели, пока были переправлены все люди и снаряжение. После этого отряд двинулся к Рекуаю у подножия горы Уаскаран и дальше, через Хауху и Бомбон, что на озере Чинанкоча.

Здесь Писарро разделил свою армию. Сам он решил двигаться вперед, на Куско, взяв с собой семьдесят пять или сто всадников и тридцать пехотинцев; с этим отрядом отправились Альмагро, Хуан и Гонсало Писарро, Сото и Кандия, а также тщательно охраняемый Чалькучима. Артиллерию с пехотой, палатки и все сокровища, которые они успели собрать за время путешествия, Писарро решил оставить. Командование этим резервным отрядом он поручил королевскому казначею Рикельме.

Писарро был неважным наездником – но тем не менее держался в этой новой экспедиции довольно хорошо. Педро Писарро сообщал, что один из местных индейских вождей убил нескольких своих соперников, заставив их положить себе на голову камни, после чего по ним ударили сверху другим камнем, отчего их головы расплющились, «словно тортильи»^{762}. Произошла схватка с индейцами, в течение которой превосходство испанцев в вооружении (мечи, копья со стальными наконечниками, доспехи, лошади) еще раз показало себя в сравнении с численным превосходством перуанцев и их знанием местности, подкрепленных пращами и камнями, дротиками, дубинками и каменными палицами. Поблизости от поселения, известного под названием Бомбон, Рикельме основал город Хауха с изначальным населением в восемьдесят человек, взятых из людей его отряда. С ним был новый Инка, Тупак Уальпа, но он умер – по мнению друзей правителя, отравленный Чалькучимой. Жители нового города занялись охотой на последователей Атауальпы^{763}.

Путешествие Писарро оказалось непростым. Он избрал тот же маршрут, которым перед ним в этом же году шел в Куско его брат Эрнандо; часть людей, бывших с Эрнандо, теперь сопровождали Франсиско. Они пересекли величественные незаселенные земли и добрались до нескольких великолепных мостов. Педро Санчо де Ос вспоминал остановку в Паркосе на вершине горного склона. Здесь Писарро вновь разделил свои силы, послав лучших всадников вперед под командованием находчивого Сото. В эту группу входили Педро Писарро, будущие хронисты Диего де Трухильо и Хуан Руис де Арке, а также Родриго Оргоньес, Хуан Писарро де Орельяна и Хуан де Панкорво.

Если говорить об этих людях, то Диего де Трухильо был родом из одноименного города и был многим обязан семейству Писарро – именно там Франсиско призвал его в свой отряд в 1529 году; Панкорво, вероятнее всего, прибыл в Перу вместе с Альмагро; Писарро де Орельяна был еще одним дальним родственником семьи Писарро, идальго и, подобно Диего де Трухильо, уроженцем Трухильо, где Франсиско Писарро завербовал его в 1529 году. Он был вместе с Эрнандо Писарро в Пачакамаке и позже вспоминал, как склон тамошней горы сверкал от золота. Франсиско Писарро остался с новым арьергардом вместе с Альмагро, Педро Санчо де Осом и Мигелем де Эстете. Теперь небольшой отряд испанцев растянулся более чем на 200 миль, разбитый на четыре группы, что едва ли можно было назвать мудрым решением.

Сото был полон решимости стать первым испанцем из новой экспедиции, вошедшим в Куско, – Педро Писарро говорил, что им двигала «дурная целеустремленность»^{764}. Однако для того чтобы исполнить свое желание, ему необходимо было пересечь каньон Апуримак, где, возле Вилькаконги, он был атакован и едва не уничтожен армией индейцев под командованием Кискиса. Индейский военачальник к этому времени уже многое узнал об испанской тактике; испанцы сразу же потеряли пятерых человек^{765}. У них могли бы возникнуть серьезные трудности, если бы не прибытие подкрепления под началом Альмагро. Трубач Педро де Алькончель радостно приветствовал их звуками горна, звучавшего над высокогорными долинами подобно рогу Роланда. Это было самое серьезное сражение, которое пришлось выдержать испанцам со времени смерти Атауальпы. (Алькончель был одним из эстремадурских наемников Писарро, хотя родом он был из Ла-Гарганты-де-Бехар в Сьерра-де-Гредос.)

Находка в Андауайласе нескольких пластин серебра воодушевила Писарро. «Блуждая в поисках маиса, – писал в своем дневнике Педро Писарро, – я случайно наткнулся на хижину, где обнаружил эти серебряные пластины… числом десять, длиной по 20 футов каждая, шириной в фут и толщиной в три пальца. Из них должны были строить жилище для идола по имени Чино»^{766}. Затем Писарро встретился с Альмагро и Сото, и воссоединившийся испанский отряд числом в 350 человек двинулся дальше к Хакихауане (ныне Анта), милях в двадцати от Куско. Здесь, на реке Апуримак, братьев Писарро приветствовал Манко Капак^[96], младший брат Уаскара и Атауальпы^{767}, который подарил Франсиско Писарро золотую кольчугу. Этот правитель также рассказал в ярких, но, разумеется, недостоверных подробностях о жестокостях, которые творил Атауальпа. Завязавшиеся дружеские отношения позволили Писарро вступить в город Куско, имея Манко Капака на своей стороне. Находчивый завоеватель заверил Манко, что он прибыл в Перу с единственной целью «освободить вас от рабства у народа Кито».

Военачальник Атауальпы Кискис продолжал представлять собой угрозу. Увидев поднимающийся в отдалении дым, Писарро выслал в ту сторону всадников, чтобы предотвратить возможные разрушения, пока он не добрался до столицы. Между Кискисом и Писарро произошла короткая схватка. Два войска провели ночь на двух соседних холмах, однако индейцам не хватило присутствия духа – на рассвете армия Кискиса исчезла^{768}. Таким образом, 15 ноября 1533 года испанцы вошли в Куско, не встретив никакого сопротивления, и были радушно приняты теми представителями власти, которые там еще оставались^{769}.

Город Куско, как описывал молодой спутник конкистадоров Педро Писарро, лежал в ложбине между двумя ущельями, по которым текли два ручья, хотя в одном из них, протекавшем через центральную площадь, было очень мало воды. Над городом

«…возвышалась мощная крепость с террасами и площадками на вершине холма, имеющая две высокие круглые башни и окруженная каменными стенами, которые были столь велики, что казалось невероятным, что человеческие руки могли воздвигнуть их… Камни были пригнаны друг к другу настолько плотно, что в щели между ними невозможно было бы просунуть острие иглы».

В этом укреплении, называвшемся Саксауаман, могли разместиться десять тысяч индейцев; здесь было множество оружия – копий, стрел, дротиков и палиц, а также шлемов и щитов. Секретарь Писарро, Санчо де Ос, писал о Куско, что этот город «настолько великолепен и прекрасен, что он был бы достоин располагаться и в Испании, ибо в нем имеется множество княжеских дворцов. Бедняки не живут здесь… большинство домов сделаны из камня. Все дома выстроены с величайшей симметрией»^{770}. Сьеса де Леон отмечал: «…во всей Испании не видел я ничего, что могло бы сравниться с этими стенами и их каменной кладкой»^{771}. Здесь располагались огромные лабиринты, в которых даже Педро Писарро, проведший в городе много месяцев, так и не смог разобраться до конца^{772}.

Путешествие испанцев, как замечал Муруа, не было особенно интересным^{773}. Тем не менее, теперь они размещались в древних инкских дворцах с просторными залами, внутренними дворами и внушительными каменными стенами. К примеру, сам Франсиско Писарро поселился во дворце, прежде носившем название Касана и принадлежавшем Инке Уайна Капаку^[97] – по словам Гарсиласо де ла Вега, здесь могли разместиться три тысячи человек. Сото занял дворец Амаруканча – здание из красного, белого и цветного мрамора с двумя башнями и прекрасным большим залом, крытым тростником. Молодой Гонсало Писарро избрал для себя жилище Инки Юпанки, в то время как Альмагро предпочел более новый дворец Уаскара. Вальверде, экспедиционный капеллан, поселился во дворце Сунтур-Уаси, на месте которого испанцы впоследствии выстроили кафедральный собор. Каждый из этих предводителей собрал в своем жилище огромные сокровища – на этот раз серебра там было больше, чем золота^{774}. Они захватывали женщин и детей. Мансио Сьерра де Легисамон сбежал, прихватив с собой золотое изображение солнца из храма, посвященного этому светилу; однако немного времени спустя он проиграл его за одну ночь. Большинство испанских солдат, впрочем, стояли лагерем на Аукапата – центральной площади города – или жили в бараке неподалеку. Грабежи и разрушения достигали огромных масштабов^{775}.

Храм Солнца в Кориканче^[98] впоследствии стал монастырем доминиканцев, однако дворцы Хатун-Канча, Хатун-Румийок и Пукамара^[99] были превращены в казармы для испанской кавалерии.

Писарро объявил Куско испанским городом – однако признал Манко Инку правителем империи и убедил того собрать армию, чтобы разгромить Кискиса. Несколько недель спустя у него, по словам очевидцев, уже было пять тысяч человек, которые под командованием Эрнандо де Сото, этого вечного устранителя неполадок, выступили на поиски индейского военачальника. На какое-то время Кискису удалось задержать испанское войско в дикой местности Кондесуйо на Апуримаке, однако третья неудачная попытка разгромить испанцев, по-видимому, окончательно подавила его дух, и вскорости он отступил по направлению к Кито, оставив Куско и его окрестности в руках Писарро^{776}.

Следующим проявлением власти испанцев стало обвинение, предъявленное Писарро Чалькучиме, которого испанский предводитель считал ответственным за непрекращающиеся беспорядки среди индейцев. Манко Капак поддерживал эту теорию; он утверждал, что именно Чалькучима раскрыл Кискису подробности испанских военных планов. Несомненно, это он сообщил Кискису, что испанцы смертны, что им приходится спешиваться в тесных горных проходах и даже отдавать свои копья слугам, чтобы те их несли, и что их лошади в горах быстро утомляются. Поэтому, сказал он, на них необходимо нападать именно в таких местах. Манко Капак выдал Писарро троих гонцов, которые, по его утверждению, отнесли эту новость Кискису.

Писарро открыто обвинил Чалькучиму, но тот отрицал существование подобных контактов. Тем не менее Писарро решил – возможно, справедливо, – что тот лжет, и вследствие этого индейский военачальник был сожжен на главной площади Куско. Вальверде не удалось убедить его принять перед казнью христианство, чтобы иметь возможность умереть, не страдая^{777}.

В конце декабря 1533 года на площади в Куско состоялся преждевременный праздник по случаю коронации Манко Капака. Был проведен обычный обряд – парад мумий, после чего начался пир; песни и танцы длились более тридцати дней, и по ночам по всему городу слышался бой барабанов. Испанцы были поражены количеством спиртного, поглощаемого как мужчинами, так и женщинами, – две большие канавы были круглосуточно переполнены мочой на протяжении недели^{778}.

Это празднество было более традиционным и более тщательно подготовленным, нежели коронация в Кахамарке недолго прожившего Инки Тупака Уальпы, и длилось гораздо дольше. Писарро, воспользовавшись случаем, распорядился, чтобы Педро Санчо де Ос еще раз огласил текст «Требования». Манко Капак заверил его, что он все понял. Инка выпил вместе с Писарро из золотого кубка; также он вынес на носилках тела всех своих предков. Испанцы еще раз воздвигли свое прославленное теперь знамя и приветствовали его звуками труб. Перуанцы исполнили песни, в которых, помимо прочего, выражали свою благодарность испанцам за изгнание их врагов – сторонников Атауальпы. Манко Капак, хотя и попросил вернуть ему его империю, но сказал, что с радостью позволит испанским священникам проповедовать христианство. Писарро благосклонно выслушал его речь и обратился к Инке с просьбой, чтобы тот во время церемонии включил в свой убор традиционную алую бахрому инкских правителей^{779}.

Подобное празднество было типичным для жизни перуанской знати (орехонес). Порой праздники включали в себя пост, что означало воздержание от соли, чеснока и чичи, не говоря уже о пеших походах к богу Гуанакауре – каменному идолу, расположенному в полутора милях от города. Носильщиков во время таких походов оставляли на главных дорогах у стен Куско, чтобы предотвратить кражи золота и серебра. Педро Писарро описывал огромные склады для приношений, расположенные над городом: «…все это в столь огромных количествах, что трудно даже вообразить, как туземцам удается выплачивать подобную дань и приносить в дар так много различных предметов»^{780}.

Диего де Трухильо, один из наиболее преданных спутников Писарро, рассказывал, как он и другие испанцы подверглись осуждению со стороны жрецов в храме Кориканча. «Как смеете вы входить сюда?» – восклицали те. Трухильо объяснял: «Любой входящий в этот храм должен был перед этим поститься в течение года, входить следовало босиком и нести некий груз; однако мы, испанцы, не стали обращать внимания на то, что нам говорили, и вошли просто так»^{781}.

Затем Писарро приступил к разделу богатств, добытых в городе Куско. Он хотел сделать это установленным порядком, как обычно оставив пятую часть добычи испанской короне. Сокровища были собраны в сарае, пристроенном ко дворцу, который Писарро захватил и отдал Диего Нарваэсу.

Переплавка сокровищ, порученная Херонимо де Алияге, началась 15 декабря 1533 года. Казначей экспедиции Рикельме все еще был в Хаухе; в противном случае он, несомненно, руководил бы операцией. Писарро санкционировал выплавку новых золотых и серебряных марок. Ценность богатств, захваченных в Куско, в совокупности была даже больше, чем все сокровища, собранные для выкупа Атауальпы в Кахамарке. Храм Солнца лишился большого количества золота, пошедшего на выкуп Атауальпы, однако оставалось его по-прежнему немало. Конкистадоры Писарро с изумлением взирали на другие обширные хранилища, где за многие поколения были собраны плащи, оружие, перья, сандалии, ножи, бобы, щиты и одежда. Увы, само золотое изображение Солнца, пребывавшее в этом здании, было потеряно навсегда^{782}. Тем не менее, здесь оставалось еще немало золота: было найдено множество хранилищ с тканями тонкими и более грубыми, склады с зерном, кокой, подсолнухами, смотревшимися как чистое золото, чрезвычайно нежными перьями, растущими на грудках маленьких птичек («едва ли длиннее сигары», по отзыву Педро Писарро), мантиями, усыпанными перламутровыми блестками, сандалиями, медными слитками, золотыми туфлями, отлитыми из золота изображениями омаров и пауков, а также кувшинами, как глиняными, так и золотыми.

Коронация Манко Капака была сигналом к учреждению крупных энкомьенд для конкистадоров, находившихся в Куско или как-либо с ним связанных. Конкистадоры Кахамарки – «первые завоеватели», как их называли, – заняли все муниципальные должности; временами на их долю приходились огромные прибыли. В Куско, где уже через несколько лет существовало более восьмидесяти энкомьенд, никому не досталось меньше 5000 вассалов, а один владелец получил 40000^{783}.

Эти нововведения распространялись не только на Куско, но и на Хауху. Однако последняя была под угрозой со стороны Кискиса и его чересчур мобильной армии. Поэтому Сото и Альмагро вернулись туда, чтобы выручить этот важный перевалочный пункт, а также спасти жизни казначея Рикельме и его восьмидесяти с чем-то человек. Спасательный отряд продвигался медленно, поскольку Кискис перерезал множество ключевых мостов – однако еще до того, как Сото и Альмагро прибыли на место, Хауха была спасена благодаря поддержке, оказанной Рикельме двумя тысячами индейцев-уанка, которые были враждебны Атауальпе и людям из Кито. Тем не менее, один из испанцев был убит, а почти все остальные ранены, включая самого Рикельме.

Еще одним неожиданным помощником стал Габриэль де Рохас, бывалый конкистадор, служивший при Педрариасе в Никарагуа. Он был выходцем из известной семьи Куэльяров, чей особняк стоял рядом с особняком Веласкесов. Оказал помощь также Алонсо де Меса, молодой конкистадор родом из Толедо (где его скорее всего завербовал сам Писарро), присоединившийся к экспедиции в 1529 году, когда ему едва исполнилось пятнадцать лет^{784}. Эти люди с небольшой кучкой своих последователей вершили чудеса.

Рохас также принес в экспедицию Писарро новости, одновременно тревожные и вдохновляющие о том, что Педро де Альварадо со своей огромной армией высадился на берег в Пуэрто-Вьехо (в нынешнем Эквадоре) и движется по направлению к Кито^{785}.

Больше всего из людей Писарро этими новостями был встревожен Беналькасар, находившийся в Сан-Мигеле, поскольку среди командиров он был ближе всего к Альварадо. Кроме того, у него имелись собственные планы на завоевание Кито, который (без особых на то оснований) считался очень богатым городом.

Приняв собственное решение, Беналькасар выдвинулся из Сан-Мигеля к Кито, взяв с собой 200 закаленных походами пехотинцев и 62 человека верховых. Индейцы, однако, были далеко не спокойны, и Руминьяви, военачальник Атауальпы, выступил против Беналькасара с сильной армией^{786}. И вновь, уже не впервые в истории завоевания Перу (и в истории конкисты в целом), испанцам помогли индейские союзники – на этот раз это было племя каньяри, весьма способствовавшее победе испанцев. Искусной тактикой Беналькасар вынудил Руминьяви к битве при Теокахасе, состоявшейся 3 мая 1534 года на открытой местности, где его хорошо обученная кавалерия могла действовать практически как ей заблагорассудится. Руминьяви подорвал дух немногих оставшихся представителей инкской аристократии, опаивая их наркотиками и убивая их детей. По его приказу нескольких женщин в Кито сожгли заживо за то, что они смеялись, когда он описывал гульфики испанцев^{787}. По свидетельству Овьедо, в битве приняли участие 50 тысяч индейцев, предпринимавших множество попыток обманом совладать с испанскими лошадьми, например при помощи ловчих ям.

Несмотря на все эти нападения, 22 июня испанцы во главе с Беналькасаром достигли Кито. Он был разочарован, узнав, что Руминьяви уже успел завладеть теми немногочисленными сокровищами, которые там были. Индейский военачальник захватил оставшихся в живых членов семьи Атауальпы и, как говорили, несколько тысяч других женщин. Покидая Кито, он собирался сжечь город.

Беналькасар повел себя со своей обычной жестокостью: он перебил всех женщин в селении Кинче, где мужчины, способные держать оружие, сражались на стороне Руминьяви. Здесь к нему присоединился Альмагро, который хотя и порицал Беналькасара за то, что тот оставил Сан-Мигель, тем не менее был рад, что он завоевал Кито и сделал это от его, Альмагро, имени, равно как и от имени Писарро.

Вскорости вслед за этим к Беналькасару присоединилась еще одна, третья армия конкистадоров – а именно отряд Альварадо, пробравшийся сквозь джунгли и переваливший через горы с большим трудом, ввиду скудного провианта и холодов, царивших в высокогорьях Анд. Индейцы прибрежных племен, набранные Альварадо, умирали в огромных количествах. Его жестокость по отношению к встречавшимся на пути индейцам была легендарной: солдаты Альварадо «постоянно пытали индейцев, чтобы выведать у них дальнейший маршрут»^{788}.

В конце концов Альварадо предстал перед Альмагро. Некоторое время был риск, что между двумя армиями разыграется сражение под Риобамбой. Однако длительные переговоры убедили Альварадо, что он не сможет выйти победителем, а тем более занять позицию главнокомандующего – в Перу, настолько более знакомом для Альмагро, братьев Писарро и Беналькасара. К немалому удивлению своих испанских сподвижников, Альварадо согласился продать Писарро свои корабли и артиллерию за 100 тысяч кастельяно. Ему предстояло вернуться в Гватемалу – но его люди должны были остаться в Перу под командованием Альмагро и Писарро. Соглашение на этот счет было достигнуто 26 августа 1534 года. После этого двое упомянутых военачальников отправились в Кито, где вместе с Беналькасаром основали новый испанский город.

Альмагро и Альварадо выступили, чтобы встретиться с Писарро. По пути они натолкнулись на Кискиса, чья армия совсем пала духом, услышав о том, что Кито в руках испанцев. Произошел бунт, и Кискис был убит одним из своих собственных командиров. Беналькасар вынудил Руминьяви, бывшего соперника и начальника Кискиса, занять укрепленную позицию возле Пильяро. Здесь индейцы вскорости рассеялись – после того как их запас боеприпасов истощился. Руминьяви был выдан Беналькасару, чьи командиры Алонсо дель Валье и Мигель де ла Чика взяли его в плен. Третий перуанский военачальник, Сопе Сопауа, был захвачен в горах и казнен на главной площади Кито вместе с Руминьяви^{789}.

Альварадо встретился с Писарро в Пачакамаке. После дружеских объятий Писарро выдал Альварадо обещанные 100 тысяч кастельяно за его корабли и пушки и предложил его людям место в своей армии. Несколько родственников Альварадо остались с Писарро, включая его брата Гомеса де Альварадо, а также Гарсию и Алонсо, его племянников. Алонсо впоследствии оказал большое влияние на политическое и военное положение в Перу. После описанных событий Альварадо вернулся в Гватемалу, признав за собой поражение. «Сын Солнца» был совершенно непривычен к такому. «Какой позор для семьи Альварадо!» – заметил его кузен Диего, командовавший одним из его полков.

Тем временем в Перу продолжалось распределение захваченного золота и серебра; множество бедных конкистадоров за один день стали нуворишами. Так, в Куско в марте 1534 года Писарро с помощью Вальверде раздал своим солдатам количество серебра, которое, по оценкам, в четыре раза превышало розданное в Кахамарке, – в зависимости от своей оценки заслуг каждого солдата. Тем, кого он счел достойными, выдавались дополнительные доли. В раздел были включены и те, кто остался в Хаухе и вернулся в Сан-Мигель вместе с Беналькасаром. В целом конкистадоры сочли эти решения честными; Франсиско Писарро даже приобрел среди испанцев репутацию справедливого человека.

В марте 1534 года Писарро устроил церемонию, переосновав Куско в качестве испанского города. Он разделил его между восемьюдесятью восемью своими солдатами, назначив двух алькальдов и восьмерых советников. Каждому из солдат достался щедрый куш – участок городской улицы с домами длиной в 200 футов. В документах об основании города указывалось, что к индейцам следует относиться как к «братьям», поскольку они произошли от «наших общих прародителей».

Манко Капак был признан индейским вождем. Писарро отдал распоряжения о постройке городских стен и собора из готового материала, взятого из стен пустующих дворцов и торговых складов. В то же время он приказал, чтобы испанцы прекратили расспрашивать о золоте и серебре, полагая, что если они будут наталкиваться на постоянные отказы, то могут почувствовать искушение взбунтоваться.

Писарро с Манко Капаком выступили обратно в Хауху, которая лежала по дороге в Кахамарку – у Писарро была идея заложить там еще один испанский город. В качестве действующего губернатора Куско он оставил вместо себя своего брата, 24-летнего Хуана Писарро. Вождем индейцев в отсутствие Манко Капака должен был стать Паулью Инка; это был член королевской семьи, сразу же решивший, что сотрудничество с завоевателями не только желательно, но и необходимо.

Франсиско Писарро действительно сделал Хауху испанским городом: это произошло 25 апреля 1534 года. Он распределил все имущество между пятьюдесятью тремя испанцами, которым довелось провести в городе год ввиду того, что сам Писарро оставил их там по пути к Куско.

В августе 1534 года Писарро побывал в древнем городе Пачакамак в поисках индейских сокровищ, которые, как говорили, были там спрятаны. На обратном пути он увидел индейских носильщиков, изнемогающих под грузом европейских припасов, которые они переправляли конкистадорам в Куско. Именно там и тогда у него родилась мысль перенести столицу на побережье. Это было гениальное решение. Он обсудил эту идею с товарищами в Хаухе и наметил место в устье реки Римак, которое впоследствии получило название Лима. Вначале город был назван Сьюдад-де-лос-Рейес, «Город королей», поскольку он был заложен вскорости после Богоявления, 17 января 1535 года^{790}.

Одновременно с этим губернатор выдал испанцам разрешение покидать Перу, и около шестидесяти конкистадоров действительно воспользовались возможностью вернуться на родину. Они сделали это, будучи богатыми людьми – некоторые привезли с собой по 40 тысяч песо, и никто не привез меньше 20 тысяч^{791}. Для некоторых из них путь домой превратился в триумфальное шествие, поскольку многие сперва останавливались на перешейке или на том или ином из Карибских островов. Там они ослепляли всех встречных и поперечных блеском привезенной золотой утвари и статуэток, а драгоценные камни, которые они демонстрировали, заронили в сердца многих «[жажду] славы и богатства»^{792}. Впрочем, Каса-де-ла-Контратасьон в Севилье, как правило, на какое-то время удерживала добычу конкистадоров, а вернувшемуся миллионеру начислялась рента (хуро), обеспечивавшая ему доход.

Эти дела порой вынуждали вернувшегося искателя приключений задержаться на несколько месяцев в Севилье. Иногда он мог получить собственный герб. После этого он возвращался в свое родовое гнездо, где обычно вел вполне обеспеченную жизнь. Возьмем пример Хуана Руиса де Арке из Альбукерке. Он держал при себе пажей, лакеев, чернокожих слуг и лошадей. Двенадцать оруженосцев прислуживали ему за столом, уставленным великолепной посудой. Выезжая на охоту, он брал с собой множество верховых, каждому из которых выдавал собак, соколов и ястребов^{793}. А вот как Руис де Арке описывал свою встречу с императрицей:

«Она приняла нас весьма благосклонно, поблагодарила за сослуженную службу и предложила нам награду; и столь велика была ее доброта к нам, что любое наше желание было тотчас исполнено, и не осталось среди нас ни одного, кто был бы недоволен… Нас в Мадриде было двенадцать конкистадоров, и мы потратили огромные деньги…»^{794}

Это было нечто совсем новое. До этих пор лишь немногие возвращались из Новой Испании богачами. Фактически почти все спутники Кортеса остались в завоеванной ими стране.

Теперь Писарро считал свое завоевание империи инков завершенным. Он сумел завязать необычайно тесную дружбу с Манко Капаком. Оставшиеся в живых представители индейской знати совместно с теми из конкистадоров, кто решил остаться в Перу, устроили в честь Писарро грандиозную охоту: десять тысяч индейцев исполняли роль загонщиков и распорядителей охоты; было убито одиннадцать тысяч животных – викуний, гуанако, косуль, лис и пум^{795}.

Испанцы, принявшие участие в этом необычайном завоевании, сами пребывали в изумлении от того, что сделали. Они не могли осознать, почему до сих пор живы и каким образом им удалось преодолеть все трудности, лежавшие на их пути. Как они смогли выжить после всех этих долгих голодовок?^{796}

Инкский мир так и не удалось интегрировать в европейскую политическую схему. Правитель-Инка несомненно являлся монархом – однако практически никто из теоретиков и правительственных чиновников Старого Света не признавал его за такового. Единственным человеком, рассматривавшим Инку в парадигме империи, по-видимому, был Карл V, который действительно проводил сравнение между монархами Старого Света и правителями Нового. Тем не менее, в европейских теоретических рассуждениях о монархии мы не встречаем никаких отсылок к императорам Мексики или правителям империи Инков.