Глава двенадцатая

Я осторожно вынула одну из книжечек и раскрыла на первой странице, где значились две даты: 8 июня 1999 года и 16 сентября 2011 года. Первая была сделана черным маркером, вторая – синей шариковой ручкой. Я перевернула страницу и увидела стройные ряды вытянутых букв – привычный мамин курсив. Верхняя строчка гласила: «Энди исполнился годик. Я ношусь по дому как сумасшедшая, но наслаждаюсь каждой секундой». Мои глаза защипало от слез. Я захлопнула книжечку, чтобы не намочить страницы.

Почему я не знала об этих записках? Руки у меня задрожали, а сердце явно решило устроить побег и вырваться наружу. Мама вела дневник. В основном в абсолютно одинаковых коричневых блокнотах «Молескин». Я попыталась их сосчитать, но мои математические способности внезапно меня подвели. Среди записных книжечек была одна ярко-розовая с узором из маргариток и еще одна в сине-зеленую полоску.

Весь бекон мира не сравнится с одной строчкой маминых воспоминаний. Такое чувство, будто она сидит здесь, рядом со мной. Я уже почти забыла, как звучит ее голос, но теперь он снова запел у меня в ушах, и я задрожала всем телом.

Как мне быть с этими дневниками? Здесь я не успею все прочитать, а брать их с собой было бы нехорошо.

И мне прекрасно это известно.

Я поспешно запихнула блокноты обратно в тряпичную сумку, положила ее рядом с собой на пол и закрыла коробку. Она стала намного легче, и я без труда задвинула ее на верхнюю полку. Оставив приставную лестницу у двери, я прижала ценный груз к груди и тихонько поднялась по ступенькам из подвала. Судя по часам на микроволновке, я провела там намного больше времени, чем мне показалось. Уже половина четвертого утра. Стоило мне запереть дверь в подвал, как с шумом открылась дверь гаража. Я ахнула и как можно скорее побежала к себе в комнату, стараясь не производить шума. Закрылась дверь, выключила свет и прыгнула в кровать, не выпуская блокноты из рук. Я положила их рядом и натянула одеяло до подбородка. Дыхание со свистом вырывалось из груди, а сердце стучало, как дятел по стволу.

Будем надеяться, что папа не заметил свет в моей комнате, когда подъезжал к гаражу.

Он, конечно, заметил. На отсутствие еды в доме папа не обращал внимания, пока ему не позвонил социальный работник, но вот сегодня в половине четвертого утра ему приспичило быть внимательным.

Я подпрыгнула от тихого стука в дверь, хоть и знала, что это папа.

– Энди?

Говорил он тихо, с опаской, словно не хотел, чтобы его услышали.

– Да?

Ручка повернулась, и папа заглянул в комнату:

– Ты в порядке?

– Да.

– Почему не спишь так поздно?

– Мне не спалось, и я села за домашнее задание.

– У тебя точно все хорошо?

На улице было еще темно, но свет от фонаря падал на папино лицо, озаряя его слабым мерцанием. Пьяным он не выглядел.

– Да. Честное слово.

– Хорошо, только ложись спать.

– Ладно, – ответила я, и папа потянул дверь на себя. – Пап?

– Мм?

– А ты в порядке?

Папа резко выдохнул, но обратно в комнату не зашел.

– Я над этим работаю, – тихо сказал он.

Дверь закрылась, и я тут же потянулась за фонариком, лежавшем в ящике моего прикроватного столика. Мне не привыкать читать страшные рассказы под одеялом. Я их открываю, когда не могу уснуть, а потом так пугаюсь, что сон совсем как рукой снимает. Вот только этой ночью меня ждала настоящая история привидения.

«Я недолюбливаю повышенную активность малышей. У Пейдж она мне тоже не нравилась. Само собой, из-за этого я чувствую себя виноватой. Разве мама не обязана наслаждаться всеми стадиями развития своего ребенка? Аплодировать и радоваться каждому новому шагу? Вот только в этот период у меня появляется ощущение, что я потеряла свободу, а заодно с ней еще и разум».

Несмотря на красивые буквы с петельками и звучащий в голове мамин голос, мне трудно поверить, что это писала она. Разве мама могла так относиться к Пейдж? Ко мне?

«Я нигде не могу ее оставить, но никуда не могу с ней пойти. Я все понимаю. В этом возрасте детям хочется двигаться, и они ужасно сердятся, если им этого не позволяют, но я скучаю по тем временам, когда могла оставить ее в кроватке и спокойно пойти в душ, позвонить кому-нибудь, оплатить счета».

Вдруг так пойдет и дальше? И меня ждут сотни страниц, на которых мама причитает о том, как сложно быть матерью? Может, стоит на этом остановиться?

Но я не могу остановиться.

«Когда я жалуюсь, Дэйв – типичный мастер „решать“ вопросы – предлагает вернуться на работу. Ничего он не понимает. Такой вариант даже не рассматривается; да, с ней мне тяжело, но без нее будет в тысячу раз тяжелее. Нет ничего прекраснее, чем быть центром ее вселенной».

А вот и она. Меня накрыла волна облегчения, и я улыбнулась. Вот моя мама!

Глаза у меня то и дело закрывались. Я не хотела откладывать блокнот, но сон одержал надо мной верх. Я убрала дневник в сумку и спрятала ее под кровать – там никто не найдет мое сокровище. А потом меня утянуло в чудесный мир снов со смеющимися младенцами и колыбельными.