1

Сессия начиналась вечером. Днем было свободное время: с утра Апейка пошел с Анисьей в краеведческий музей; рад был вдвойне — и потому, что видел, какими глазами смотрела Анисья на прошлое, знакомое, на макеты новых, невиданных деревень, и потому, что и самому, хоть видел не впервые, было все интересно. До обеда походил Апейка по магазинам; доглдываясь, что свободного времени может потом не быть, купил, что нашлось нужного жене и детям.

В клуб пришли за час до начала сессии. Уже в раздевалке попали в озабоченную толпу, теснились, переговаривались в очереди свиток, пальто, кожухов. Полоцкий председатель, прилипший к женщинам еще в ресторане, во время обеда, теперь изображал бывалого человека, помогал женщинам снимать пальто, передавал гардеробщице, давал им жестяные номера. Потом они присоединились к группе других таких же, что причесывались, приводили себя в порядок перед большим, на полстены зеркалом; правда, и Анисья и ее попутчица чувствовали себя перед зеркалом не совсем уверенно, стеснительно. Было похоже, смотрелись больше потому, что не хотели, чтоб про них подумали, будто они не знают, как надо вести себя среди культурных людей…

Потом в очередях стояли у столиков, где регистрировали делегатов и гостей; округа были разные, и разные были столики. Исполнив эту важную обязанность, наконец влились в поток, который медленно, с гулом-гомоном двигался двумя широкими встречными течениями, цепляясь за группки около стен, обтекая тех, кто стоял посредине.

У Апейки было такое ощущение, будто он все глубже входил в воду: какая-то собранность и вместе радостная легкость, приподнятость; один взмах руки, другой — и вот плывет среди простора, ширины речной. Шел-плыл среди гомона, среди бесконечного разнообразия голосов, разнообразия лиц, порой знакомых, больше — незнакомых. Шли чисто выбритые, шли обросшие бородами, в помятых кортовых пиджачках, в строгих суконных френчах, в военных гимнастерках, женщины с городскими прическами и в деревенских платках; шли крестьяне, колхозники, председатели колхозов и исполкомов, партийные работники — дети всей свободной белорусской земли, — говорили, смеялись здесь, в праздничном вестибюле клуба имени Карла Маркса, в котором собирались самые важные собрания того времени. В одной большой группе Апейка увидел тесно окруженного толпой Червякова, — люди, большей частью деревенские, о чем-то спрашивали у председателя ЦИКа, вслушивались, пересказывали один другому…

Аггейка с радостью здоровался с товарищами, знакомил со своей притихшей, остро внимательной землячкой. Была в нем даже гордость за себя: вот сколько знакомых, близких и далеких, по всей, можно сказать, белорусской земле; радостно было чувствовать, что — не одиночка, не досужий наблюдатель, а работник в своей семье, в которой столько товарищей, друзей, что и знают, и уважают, и ценят его. В это утро, среди бодрого, оживленного говора и шума, не было и следа вчерашнего настроения, тревожных мыслей; было, чувствовал он, немного неловко за ночную расслабленность; думалось, что тревоги — от одиночества, от нервного возбуждения — преувеличены, верилось, что все в конце концов будет хорошо, только хорошо. Чем больше проходило мимо него радостных, взволнованных лиц, чем больше нарастал праздничный гомон, тем легче отступали неспокойные мысли, становилось шире, крепчало радостное настроение, чувство чудесной, способной преодолеть все на своем пути силы. Было как на утренней Припяти, среди могучего течения, где так хорошо было чувствовать силу своих рук, где широкая радость в душе была соразмерна ширине речного простора. Словно тучка набежала на лицо Апейки, когда увидел подтянутого и тоже веселовозбужденного Башлыкова, что двигался навстречу, посматривая уверенно по сторонам, разговаривая с худощавым, обветренным, тоже в гимнастерке человеком. Поздоровались, обменялись несколькими незначительными, сдержанными словами; Апейка узнал, что Башлыков приехал еще вчера утром и живет там же, в «Европе». Тучка набежала, скрылась, и снова Апейка плыл среди чистого широкого течения, радостный и крепкий.

В конце вестибюля он немного потолкался у книжного киоска, невольно, с надеждой, поискал глазами белую, скромную книжечку со знакомым портретом. Не нашел. Не веря, спросил ее и услышал: такой нет. И в душе и вслух пожалел об этом. Этот случай снова встревожил Апейку, напомнил все недоброе и неясное, что еще запутаннее сплелось в нем после вчерашней встречи с Алесем.

Зазвенел звонок, и все направились к дверям, у которых собрались очереди людей, весело и озабоченно достававших из карманов удостоверения. Женщина с красной повязкой на рукаве, стоявшая у дверей, указала, где места Мозырьского округа. Апейка и Анисья пошли по залу, шуршавшему обувью, скрипевшему креслами, наполненному гулом, сквозь который здесь и там прорывались оклики. Снова Апейке пришлось сойтись с Башлыковым, даже сесть рядом.

По мере того как утихало шуршанье шагов, скрип кресел, стихал и гул. Затихающий зал все больше пронизывало ожидание, не будничное, скучное, а торжественное, что бывает перед началом важного, выдающегося события. Ощущение важности момента, особенно волнующее потому, что многие из сидевших в зале были нечастыми гостями в столице, попали сюда из деревень, из курных хат, невольно передавалось и Апейке. Тишина ожидания сменилась оживленным шумом, как только из-за кулис показались члены президиума. Первым на сцене появился Червяков, медленно, неуклюже протиснулся меж креслами и столом, стал, обернулся, поглядел, как заходят, садятся другие. Черные, прищуренные от света настольной лампы глаза внимательно, хозяйски пробежали по залу: спеша входили припоздавшие делегаты, гости.

Червяков переждал, пока сели все, пока опять установилась тишина. Наклонив голову так, что только тускло-желто поблескивала лысина, он заглянул в бумагу перед собой; то и дело подымая довольные, подсвеченные снизу лампой глаза, заговорил хрипловато, но выразительно и торжественно:

— Уже двенадцать лет идет беспощадная борьба двух начал: социалистического и капиталистического… [IX созыв. 20–26 ноября 1929 г. Стенографический отчет". Минск, издание ЦИК БССР, 1930. Автор предвидит возможность упреков в фрагментарности, скупости изложения, упреки эти почти неизбежны при изложении столь огромной стенограммы. Все же автор решается представить главу в таком виде, думается, читателю будет небезынтересно услышать живые голоса, отдаленные временем; они, может быть, помогут ощутить мысли и настроения той поры, понять сложность обстановки, понять, вместе с истоками наших побед, истоки ошибок, получивших позже определение "головокружение от успехов" и подвергнутых критике в известном постановлении ЦК ВКП(б). ] Год за годом в борьбе за победу социализма Советская Белоруссия достигает все новых и новых успехов… — Он, видимо, почувствовал, что говорит тихо, покашлял, стараясь избавиться от хриплости, заговорил отчетливее. — Последний год, сказал он, — особенный: это первый год пятилетки… — В голосе Червякова слышалась гордость, когда он сообщал, что большие задания этого года удалось значительно перевыполнить. — В результате этих успехов в Белоруссии, — звучал в зале медленный, торжественный басок, — значительно выросло количество пролетариата, и республика превратилась из страны аграрной в страну аграрно-промышленную и идет дальше по пути преобразования в промышленно-аграрную. Этот год выдающийся и тем, — с гордостью продолжал председатель ЦИКа Белоруссии, — что дал необычайный расцвет коллективизации, большой рост культуры народа.

Все эти достижения мы имеем, — басок стал строже, — несмотря на то, что нам приходится проводить все наши мероприятия в условиях непрерывной борьбы против социалистического строительства со стороны капиталистических элементов города и деревни. Чем более решительно разворачивается социалистическое строительство, тем с большей беспощадностью ведут борьбу за свое сохранение, за свое укрепление капиталистические элементы города и деревни. Эта борьба происходит путем непосредственного выступления кулацких и нэпмановских контрреволюционных элементов против мероприятий советской власти и Компартии. Эта борьба происходит в форме проникновения в наши аппараты, разложения их и подчинения своим влияниям… В Советской Белоруссии борьба капиталистических элементов против социалистического строительства обретает особую форму в качестве национализма и особенно в качестве проявления белорусского национал-демократизма… Очень часто случается так, что коммунисты подпадают под влияния национал-демократических элементов и превращаются в рупор, с помощью которого национал-демократические элементы… проводят свои влияния…

Апейке последние слова невольно напомнили, что на одном из собраний Червякова самого кто-то обвинял в потакании нацдемам, таким, как Гартный, будто бы в нацдемовскЪм толковании некоторых явлений прошлого; Иван Анисимович в твердом тоне Червякова почувствовал обещание, что никаких колебаний в отношении к этой погани он не допустит.

В приземистой, почти неподвижной фигуре, в строгом выражении лица, в тоне чувствовались стойкость, непреклонность.

— То, что вчера еще казалось нам недосягаемым планом, — прорывалось к Апейке сквозь тревожные мысли об Алесе, — сегодня становится реальностью. Этот темп непрерывного движения вперед требует того, чтобы каждый из нас умел переключиться, чтобы прспевать за этими темпами. — Слова Червякова будто прямо были обращены к Апейке. Иван Анисимович отвлекся от мыслей об Алесе, стал снова озабоченно, остро вслушиваться в то, что говорил Червяков. — Неумение переключиться на новые темпы социалистического строительства является причиной того, что жизнь отбрасывает тех, которые не могут идти нога в ногу… Которые не имеют в себе сил и способностей для того… чтобы стоять во главе этих мощных темпов… Однако на смену тем, кто теряет силы в процессе строительства… кто боится этих новых темпов…

трудящиеся массы города и деревни выдвигают все новые пласты строителей… все новые и новые пласты руководителей… — Апейке показалось, что Башлыков довольно, поучающе посмотрел на него. Но Апейка не оглянулся в его сторону, будто не заметил ничего…

Окончив вступительное слово, Червяков вытер платочком лицо, лысину, еще взволнованный речью, поискал глазами бумажку на столе, тихим, почти будничным голосом объявил, что надо наметить порядок сессии. Программа была большая:

одиннадцать вопросов — десять докладов и один содоклад.

Апейка сразу выделил среди них два: доклад председателя Совета народных комиссаров Голодеда и доклад наркома земледелия Рачицкого — о коллективизации…

Червяков предоставил первое слово председателю Совнаркома. Худощавый, с резкими, волевыми чертами, Голодед сидел у края стола, близко к трибуне; он энергично встал, под рукоплескания из зала шагнул к трибуне легким и упругим шагом военного. У него и выправка была строгая, военная, и в том, как стоял он на трибуне, чувствовалось достоинство, уверенность в себе, в том, что ему предназначалось сделать.

Он начал с того, с чего начинал и Червяков, — с характеристики минувшего года.

— Тысяча девятьсот двадцать восьмой — тысяча девятьсот двадцать девятый год явился, — отрывисто, энергично говорил он, — переломным годом в развитии народного хозяйства как СССР, так и Белорусской Советской Республики Этот год знаменателен тем, что мы впервые смогли так глубоко охватить и поднять широчайшие слои рабочего класса и бедняцкосередняцкого крестьянства и поставить эти массы развернутым фронтом на осуществление пятилетнего плана развития народного хозяйства и культуры. Мы с большим успехом выполнили первый год пятилетки, причем вся наша эта успешная работа в тысяча девятьсот двадцать восьмом — тысяча девятьсот двадцать девятом году проходила в условиях обострения жестокой классовой борьбы, особенно в деревне.

Уверенным, деловым голосом Голодед рассказывал залу, который смотрел на него, внимательночслушал в притихших рядах партера и балкона, каких успехов добились за первый год пятилетки промышленность и сельское хозяйство Белоруссии, называл цифры, проценты. Как особое достижение выделил он усиление зерновой базы; это достижение особенно важно тем, разъяснял он, что решение зерновой проблемы идет по линии развертывания обобществленного сектора сельского хозяйства. Это дало возможность запроектировать более повышенный хлебозаготовительный план и выполнить к этому времени более чем на 90 процентов. Кроме того это дало возможность пристулить к организации хлебного резервного фонда.

— Характерным и важнейшим фактором, — объяснял Голодед, — является то, что мы имели рост колхозов-гигантов и что мы этот рост имели не на бывших имениях и государственных землях, а мы имели рост на крестьянских землях, это значит, имели разрушение меж, и на этих массивах выросли и вырастают колхозы-гиганты в десятки тысяч гектаров. _ Наиболее серьезным фактором в развитии сельского хозяйства всего Союза ССР является то, что в следующем году мы будем иметь возможность получить не менее пятидесяти процентов товарного хлеба от обобществленного сектора сельского хозяйства.

В докладе на Минском горсовете о двенадцатой годовщине Октября, вспомнил Голодед, — я осмелился выдвинуть следующий лозунг: на тринадцатом году пролетарской диктатуры мы в Белоруссии должны удесятерить количество колхозов. — Когда Голодед стал объяснять, как эта задача будет выглядеть в цифрах колхозов и посевных площадей, кто-то из зала крикнул: "Еще мало!" Голодед будто не слышал, продолжал свою мысль: — Мне могут сказать, что это — фантастика.

Фантастикой это назвать, конечно, нельзя, но, товарищи, это очень огромная и очень смелая задача. О ней надо думать, и думать можно реально только при одном условии, если мы сможем как можно лучше подтянуть нашу организационную работу… ибо мы в ряде случаев отстаем от колхозного движения, оно в ряде районов перерастает наши соответствующие органы, а мы всегда должны быть во главе этого движения… не ждать, что только тогда будем коллективизироваться, когда нам дадут трактор и государственный кредит…

Это совсем не означает того, — как бы предчувствуя, что ему могут возразить, рассудительно заговорил Голодед, — что мы не должны заботиться о тракторах и государственных кредитах для коллективизации… ибо трактор, как это уже всем известно, является основным рычагом коллективизации.

Но дело обстоит так, чтo в первые годы пятилетки у нас тракторов не хватит для полного удовлетворения наших нужд, а коллективизацию мы не должны ни в коем случае ослаблять. Наоборот, надо всемерно ее разворачивать. Я должен сказать следующее: Северный Кавказ и Украина ставят перед собой такую задачу: Украина, например, намерена коллективизировать степную полосу в два года на сто процентов, Северный Кавказ также думает коллективизироваться полностью на протяжении двух лет. Можем ли мы такую приблизительно — ну, не в два, так в три года — задачу ставить перед собою? По-моему, не только можем, а и должны…

Опыт минувшего года нам показал, что мы перевыполнили все наши планы по коллективизации, и перевыполнили их на триста процентов. И мне думается, что если мы сможем организационно охватить это движение и если мы сможем и дальше его развивать, то можем «дерз-нуть» на такой шаг, чтоб в наикратчайший срок коллективизировать сельское хозяйство БССР все — на сто процентов. Основания для этого есть: масса бедноты сегодня уже живет стремлением идти в коллектив… Вот, например, такой случай. — Голодед оторвался от написанного, стал рассказывать: — Когда мы начали говорить об организации крупного агрокомбината — гиганта в сотни тысяч гектаров, который должен будет включать в себя не только дело полеводства, но и организацию индустриальных мероприятий, так мне председатель Рогачевского РИКа прислал телеграмму, что в их районе записалось уже в колхоз шестьдесят процентов крестьянства… Услышав, что у нас в Белоруссии будет организовываться такой гигант-агрокомбинат с промышленными предприятиями электростанцией и так далее, крестьянство уже само, подчас и через голову многих наших организаций, начало неслыханной волной вливаться в коллективизацию вокруг таких крупных социалистических единиц…

Основное, что с политической стороны должно руководить нами во всей работе по осуществлению хозяйственных планов, — говорил он с особым значением, как бы подводя итог, — это дальнейшее, решительное, безостановочное наступление на капиталистические элементы-… Вторым руководящим лозунгом должна быть самая беспощадная борьба с право-бухаринской оппортунистической оппозицией. Бить по паникерам, мелкобуржуазным идеологам — это одна из важнейших задач, обусловливающих движение вперед… — Голодед разъяснил делегатам задачи на ближайшее время работников сельского хозяйства, научно-исследовательских учреждений, задачи разных отраслей промышленности. — То, что мы перерастаем наши планы, ставит во весь свой рост перед нами задачу подготовки кадров, расширения этих кадров, — заговорил он после паузы. — Особенно это будет понятно тогда, когда мы напомним и о том, что у нас за прошедшее время среди части старых специалистов имело место явное вредительство в их работе, как во всем Союзе, так и в БССР.

Кроме того, что у нас имеется тонкая прослойка кадров специалистов, мы имеем еще такие случаи, когда некоторые из них работают не на пользу советской власти, а на пользу капитализма… Если по Союзу ССР раскрыт целый ряд явно вредительских организаций, то в Белоруссии мы без этого, к сожалению, не обошлись. У нас есть основания думать о том, что в некоторых областях нашей работы, особенно в промышленности, и у нас кое-чем некоторые «спецы» занимались, это значит — занимались вредительством, подрывом социалистической реконструкции, а не ее осуществлением. Это вредительство на культурном фронте проводилось в виде воспитания детей, и молодежи в национально-демократическом направлении. Я имею в виду некоторые учебники и «научные»

работы отдельных ярых противников советской власти, которые прикрываются вуалью «лояльности»…

Руководствуясь стремлениями о быстрейших темпах нашего строительства, с одной стороны, и фактическим положением выполнения нашего плана в первом году пятилетки, с другой стороны, — Голодед говорил торжественно и значительно, выделяя это как самое главное в докладе, — Совет народных комиссаров БССР в августе месяце, утверждая контрольные цифры, принял постановление — пересмотреть пятилетку в сторону ее увеличения по важнейшим отраслям народного хозяйства и культуры. Я буду просить, чтобы сессия ЦИКа утвердила это постановление и дала директиву, чтоб наши хозяйственные органы действительно это сделали…

Материалы говорят об осуществимости такого лозунга — выполнить пятилетку в БССР в три-четыре года. Этот лозунг является боевым лозунгом сегодняшнего дня!.. На этом разрешите закончить мой доклад.

Он закрыл папку с бумагами и той же четкой, уверенной походкой пошел от трибуны к столу. Зал звучно, дружно зааплодировал. Горячо, громко аплодировал Башлыков, смотря на Голодеда с юношеским восхищением. Когда рукошшскания утихли, Червяков встал и объявил, что на этом вечернее заседание заканчивается и что прения начнутся завтра с десяти часов утра…

В тот вечер Апейка ужинал с Башлыковым; за ужином Башлыков долго с восторгом хвалил доклад Голодеда. Апейка только сказал согласно: доклад богатый, — не было особого желания говорить. Но после ужина, в комнате, наедине, снова начал вспоминать услышанное в зале. Многое увлекало, захватывало, особенно то, какая широкая картина встала из доклада, будто вся страна была перед глазами. Поражали масштабы планов, смелость проектов, захватывало дух, когда думал об агрокомбинатах-гигантах на месте соломенных деревушек. Нельзя было думать спокойно о том, какими могут стать знакомые Мокути, Курени через какой-то десяток лет.

Рисовалось что-то сказочное. Но вместе с тем в голову непрошенно приходило и другое. "Тракторов не хватает, а коллективизацию надо всемерно разворачивать!..", "Колхозное движение перерастает наши соответствующие органы…", "Крестьяне часто через голову наших организаций неслыханной волной вливаются в колхозы…" Стоило узнать об агрокомбинате, как крестьяне сами начали валить в колхозы!.. Если бы Апейке не было известно, что Голодед сам из деревни, можно было бы подумать, что он не знает крестьянина. Чем больше перебирал в мыслях слышанное, тем определеннее чувствовал неудовлетворенность: не много было деловитости в докладе. И глубины, серьезности при анализе положения не мешало бы побольше. И сложность положения, сложность задачи можно было бы основательнее показать… Особенно там, где речь шла о коллективизации… И может, не стоило бы таким легким изображать повышенный хлебозаготовительный план. Для колхозов, которые еще только становятся на ноги и силу которых так легко подорвать… Зачем было изображать в таком бодро-поверхностном, фактически — неправдивом свете?..

"Ничего. Тоже — не волнуйся загодя. Все еще впереди… " — успокоил он себя, стараясь заснуть. Не додумал, что оно — это «все»: жизнь ли вообще, сессия ли, которая только начиналась…