«АХ, НА МЕРКУРИИ ВЫ НЕ БЫЛИ?»

Молодежь нетерпелива. Она торопится и смотрит только вперед. «Потерять год? — говорит семнадцатилетний. — Что вы! Нужно столько сделать, изобрести, создать… Стать писателем, ученым, артистом, строителем, и на все, на всю жизнь, отводится еще какой-нибудь десяток лет, старость-то начинается с тридцати!»

Так думал и Коля, сидя за тяжелым лабораторным столом в ожидании экзаменатора рядом со своим новым приятелем, Сергеем Кайгородским.

Люди в походе сживаются. Каждый должен помогать товарищу по походу, иначе всем не дойти до цели, а цель — общая. Чем меньше людей, тем труднее идти. Казалось бы, что на конкурсном экзамене совсем другое. Казалось бы, чем больше в группе «двоек», тем лучше, тем ты, Коля, или ты, Сергей, ближе к лабораториям института, ближе к великим открытиям. И тем не менее конкурсные экзамены не разделили, а спаяли группу. Особенно сдружился Коля с Сергеем. После экзаменов они бродили по улицам и делились планами на будущее.

С Виталием Коля не виделся — тот «откололся» сразу же на сочинении. Виталий получил «двойку» и больше на экзамены не пришел.

— Зайду в институт тридцатого августа, заберу документы… На списки студентов посмотрю; Николай Ростиков будет в списках… может быть. — Виталий, сощурившись, проглотил комок в горле.

— Ничего, Виталька, — ответил ему Коля. — Поступишь через год, а я тебе все буду рассказывать, буду помогать. Да еще неизвестно, сдам ли я…

Но подошел экзамен по химии, и Коля получил «пять», прибавив балл к своей вечной «четверке». За химией — немецкий язык, по которому Коля получил «три». Еще одна «пятерка», и он в институте! У Сергея было точно такое же положение: его «пятерка» по немецкому оказалась таким же неожиданным подарком, как и Колина «пятерка» по химии.

И вот последний экзамен — физика. (Это было как раз в то утро, когда Михантьев повел Человека в лабораторию Аркадия Владимировича.) Основательно пощипанная и уставшая группа расселась в аудитории. За окнами высились учебные корпуса института, похожие на поставленные на ребро серые кирпичи, к которым прикрепили десятки высоких труб. Ясное солнце глядело в аудиторию, освещая неизвестно как попавший в институт совсем домашний граненый графин, изготовленный, видимо, из очень хорошего стекла.

Было известно, что экзаменатор, молодой аспирант, любит ставить в тупик мудреными вопросами о самых простых вещах и в предыдущей группе озадачил всех, спросив, какая папироса больше весит, зажженная или целая. Коля, разглядывая графин, отметил про себя, что радужные блики на потолке и стенах аудитории могут пригодиться как пример дисперсии света на стекле графина.

Экзаменатор очинил карандаш и вызвал Колю, Сергея и еще двух ребят. Они получили билеты и уселись за соседними столиками. Через несколько минут они с головой погрузились в вопросы…

Что билет? Билет — это просто. Сейчас нужно было найти именно те детали, указав на которые, можно надеяться на «пятерку».

Однако, чем глубже Коля вдумывался в содержание первого вопроса, тем больше его захватывало ощущение какой-то пустоты. Вопрос, показавшийся вначале простым, касался устройства плоского конденсатора, однако он не вызвал никаких воспоминаний, не вызвал ничего, о чем стоило бы говорить. Коля, закусив карандаш, мучительно старался вспомнить формулу, по которой определялась емкость плоского конденсатора. «Емкость, емкость, емкость, — взывал мысленно Коля. — В числителе площадь пластин, а внизу? Внизу — расстояние между ними, потом почему-то четыре „пи“ и еще что-то…» Но что — он не помнил. А Сергей уже был у доски и, разделив ее на две части, стал готовиться к ответу.

Дверь заскрипела. Коля поднял голову и увидел человека небольшого роста в синем беретике. Коля не поверил своим глазам. Этого еще не хватало! С достоинством оглядываясь, к столу экзаменатора подходил Евгений Леонович.

Экзаменатор, увидев Евгения Леоновича, вскочил и вышел ему навстречу.

— Здравствуйте, Евгений Леонович, — сказал он. — Вы что же, экзаменоваться?

Евгений Леонович рассмеялся блеющим смешком.

— Прошло, прошло, знаете ли, мое время! Я с удовольствием проэкзаменовался бы, с удовольствием… Разрешите послушать, о чем вам сегодня будут рассказывать? Я очень интересуюсь нашей сменой, очень.

Он присел к столу и стал перемешивать билеты; он складывал из них домики, тасовал их, и те, кто еще не получил билета, не могли оторваться от его толстеньких ручек и удивительно изогнутого большого пальца. Палец был толстым, с широким ногтем, и Евгений Леонович его изгибал так, как будто палец был сделан из ваты.

«Да ведь в числителе стоит эпсилон! — чуть не закричал Коля. — Не в знаменателе, а в числителе, диэлектрическая постоянная среды, помещенной между обкладками конденсатора!» Как ни странно, но вспомнить ему помог палец Евгения Леоновича, имевший отдаленное сходство с завитком буквы «эпсилон». «Ну, а теперь ему бы уйти, ну зачем он здесь?»

— У кого вы сейчас? — говорил между тем Евгений Леонович аспиранту.

Они перешли на шепот, но Коля, повернувшись вполоборота (чтобы Евгений Леонович его не узнал), помимо воли, услышал обрывок разговора.

— Так вас потянула структура металлов, не захотели заниматься спектрами? — говорил между тем Евгении Леонович. — Но в связи с экзаменами вы, вероятно, забросили исследовательскую работу?

— Да… здесь очень трудно, — сказал аспирант. — Ребята устали, у каждого за плечами по четыре сложных экзамена… Очень напряженная атмосфера. Она и мне передается, и я вместе с ними переживаю.

— Но мне кажется, что эти разговоры о том, что сейчас трудно поступить в вуз, делают свое дело. Подают заявления более разбитные, а не более знающие.

— Нет, сдают хорошо, готовятся серьезно и отвечают отлично. Я уже четвертую группу пропускаю по физике, и, знаете ли, очень трудно иногда выбирать.

— Ну, это уж не так сложно. Я могу вам помочь.

— Но ведь вы не за этим пришли, — сказал аспирант.

— Я?… Да… Нет, не только, я просто… Меня интересует… Ну, словом, смена смене идет, не так ли? Вот что я вам посоветую. Переведите экзамен в несколько другую плоскость. Выведите опрос за пределы билета, из плоскости формальных знаний… Смотрите на учащихся с точки зрения более полного комплекса данных, данных будущего исследователя. Наблюдательность, осторожность в выводах, находчивость, смелость в отношении обобщений и тому подобное. Это даст в ваши руки более обширные возможности в отношении отбора. Не то, в конце концов, важно, что пишет экзаменуемый, а как он пишет, как он думает, как морщит лоб… Вот, например, мальчик… — Евгений Леонович указал глазами на Сергея. — Он совершенно не подходит, я нисколько не сомневаюсь, что не подходит. Обратите внимание, он решает задачу, но лоб его чист, никакая мысль его не волнует… Я вас понимаю, вы еще молодой экзаменатор, но вот такие детали говорят о многом, очень о многом.

— Кайгородский, — сказал экзаменатор, — вы готовы?

— Да, — ответил Сергей, — готов.

Евгений Леонович налил из графина стакан воды и отпил несколько глотков. Коле страшно захотелось пить. Может быть, если бы не было Евгения Леоновича, он подошел бы к столу и попросил разрешения напиться. Но сейчас это было невозможно. Евгений Леонович его, вероятно, сразу же узнал бы. Коля перешел к задаче о разрывающейся в воздухе гранате и, быстро получив ответ, удивился и испугался. Он стал еще и еще раз перечитывать задачу, опасаясь подвоха.

— Ну, Кайгородский, отвечайте.

Сергей рассказал о законах электролиза, об опыте, который доказывал существование в металле свободных электронов, начертил схему телескопа, показал решение своей задачи.

— Как видите, — вполголоса сказал аспирант Евгению Леоновичу, — все в порядке. У меня нет никаких замечаний. Конечно, я могу его спрашивать еще и еще, но только о таких вещах, которые он знать не обязан, о которых он узнает только со временем.

— Позвольте, я применю свой метод, — предложил Евгений Леонович.

— Хорошо, — немного растерянно сказал аспирант. Сергей насторожился, мелкие юношеские морщинки разбежались по его лицу, кожа на лбу сжалась гармошкой. Аспирант ободряюще ему улыбнулся.

— Напишите… Ну что бы вам дать попроще… — сказал Евгений Леонович. — Не знаю, не знаю… Ну, хотя бы формулу для определения емкости группы конденсаторов, соединенных последовательно.

Сергей, повернувшись к доске, стал писать, а Евгений Леонович, не отрывая от него взгляда, протянул руку и нащупал графин. Он повернул графин на сто восемьдесят градусов, подставив солнечному свету другой его бок. Цветные блики, разбросанные стеклянными гранями, скользнули по Колиному лицу. Коля подумал; «Что это он затеял с графином и почему он не уходит?»

— Благодарю вас, — сказал Евгений Леонович Сергею, а тот уже вывел формулу, привел ее к общему знаменателю и сейчас переворачивал полученную им нескладную дробь. — Благодарю вас… Но еще не совсем, не совсем… Прошу вас, подойдите к столу. Вот посмотрите, пожалуйста, на графин… Мы можем считать его симметричным, хотя на его поверхности есть грани. Так не объясните ли мне одно физическое явление… Вот, кстати, все лучи, пройдя сквозь графин, собрались в одной точке. Не совсем, конечно, в одной, но с должной степенью приближения… Так вот, почему собрались?

— Так графин-то цилиндрический, в него налита вода, он как увеличительное стекло, как линза…

— Да?… Превосходно, превосходно. Но это простои вопрос, не так ли? А вот вам другая задача… Предупреждаю, предупреждаю. — Евгений Леонович, забывшись, говорил теперь громко, он был увлечен. — Предупреждаю, она потребует от вас мобилизации всех ваших знаний — молекулярная физика, процессы лучепоглощения, все, все… Так вот, с точки зрения физики, какая сторона графина, вот этого, должна быть больше нагрета: та, которая обращена к солнцу, или противоположная?

— Конечно, — ответил Сергей, не задумываясь. — Конечно, та, что обращена к солнцу.

— Да?

— Мне кажется… Ну конечно, та, что к солнцу…

— Да?…

— Ну как же иначе? Стекло очень сильно поглощает лучи, вода также…

— Проще всего проверить…

Сергей прикоснулся к освещенной стороне графина, а второй рукой к противоположной стороне.

— Та, что противоположна солнцу, теплее… — растерянно прошептал он, и графин, вздрагивая в его руках, зазвенел непритертой пробкой.

— Так как же? Эксперимент опровергает ваши теоретические выводы. Горячей оказалась другая сторона, про-ти-во-по-лож-ная!

— Я не ожидал… Но тогда дело все в том, — неуверенно начал Сергей, — что лучи собираются на противоположной стороне, концентрируются там и…

— О нет, нет…

Коля зажмурился. Он был готов вскочить и броситься на Евгения Леоновича с кулаками.

— Вот так, — обратился Евгений Леонович к аспиранту. — Все гладко, но нет твердости, уверенности, той твердости, которая создавала мучеников науки: Галилея и так далее… А нужно было бы сказать: «Не может быть, чтобы сторона, обращенная к солнцу, была холоднее, и все!» И все было бы на месте. Увереннее, увереннее…

— Но как же могло случиться? — недоумевал Сергей. — Я до сих пор не понимаю…

— А как по-вашему?

— Достаточно, Кайгородский, идите, — сказал аспирант. — Ну, а вы, Ростиков, идите отвечать. Вам нужна доска?

Коля подошел к столу, мягко взял в руки графин, повернул его. Сергей все понял и вскрикнул.

— Зачем вы так? — сказал Коля.

— Вышли отвечать? — спросил аспирант. — Так отвечайте.

— А мне отвечать не хочется…

— Так кладите билет.

— Как вы не понимаете? Мы приходим сюда, как… Мне даже не с чем сравнить. Мы верим, понимаете? Верим, что нужно знать, хорошо знать… А вы? Устроили такой подвох, да, подвох, я говорю о графине. Зачем вы его повернули? Какое право вы имеете так спрашивать нас?!

— Не понимаю, — развел руками Евгений Леонович. — Не понимаю, что творится… Вы понимаете, молодой человек, что я профессор, доктор наук, вы это понимаете? Я пришел на экзамен, на экзамен к вам пришел, чтобы… мм… ну, чтобы посмотреть на свою смену, да, смену! Мы все идем в небытие, и хочется знать, что ждет впереди… Хочется знать, в чьи руки попадет то знание, которое мы добыли с таким трудом, с огромным трудом, смею вас уверить! Позвольте, кстати… Я вас где-то видел?

— Нет, так не спрашивают, — упрямо говорил Коля. — Я, да и никто из поступающих не ждет, что вы можете такое устроить. Мы готовы к самым сложным вопросам, но не к обману…

— Ростиков, — оборвал Колю аспирант, — идите отвечать, черт вас возьми! В конце концов, не вас же спрашивали?!

— Э, нет, нет, — воскликнул Евгений Леонович. — Я задет, да, задет! Я позволю себе спросить уважаемого абитуриента — так в мое время называли поступающих в высшее заведение, — я хочу спросить у вас, товарищ…

— Ростиков, — подсказал аспирант.

— Ростиков?… Не знаю, не знаю, не помню… Да, так как вы считаете возможным проводить экзамены? Просто вот так: брать вопросы программы и по ним спрашивать? Но вы сами понимаете, что это чепуха.

— Почему? А как же иначе?

— Потому что учебник — ответы на все вопросы программы — может выучить всякий. Всякий! Выучить на память может и совершенно ненормальный человек, совершенно! Достаточно обладать хорошей памятью!

— И задачу сможет решить? — усмехнулся Коля.

— Возможно, возможно, все возможно… Вы просто еще очень молоды, молоды, в этом все дело.

— Нет, не в том дело, что я молод. Просто, когда вы повернули графин, а потом стали спрашивать, хотелось закричать. Ну разве мог вам Кайгородский ответить, разве мог он отнестись к вам с недоверием? Ведь здесь институт! Сергей, конечно, не знал, что вы профессор…

— А вы? Вы знали? — насторожился Евгений Леонович.

— Я знал…

— Да? — Евгений Леонович посмотрел на Колю долгим взглядом и пожевал губами. — Ну ладно, спросим вас так, без подвохов, посмотрим, что вы за птица. Вы позволите? — обратился он к аспиранту.

Тот кивнул, но во взгляде его, как показалось Коле, была теплота.

— Интересно, интересно, чем вы дышите. Я не буду навязывать вам простых вопросов, задач, вы выше экзамена такого рода-Евгений Леонович говорил серьезно, но Коля чувствовал издевку и решил ни в коем случае не сдаваться.

— Итак, — сказал Евгений Леонович, — вопрос должен быть простым, простым, как апельсин, как шар, как…, как Солнце. Солнце — это понятно всем. Светит и греет. Вот вы, как будущий физик, и расскажите нам, что оно собой представляет. Никакого давления на вас не будет оказываться, план рассказа ваш… Потом… несколько дополнительных вопросов, и все. Как у него задача? — спросил Евгений Леонович у аспиранта.

— Решена, — кивнул аспирант, просматривая Колины записи. — Да и другие вопросы у него в порядке; написано, во всяком случае, правильно.

— Солнце, — начал Коля, — большой газовый шар. Очень большой и очень горячий… В нем происходят термоядерные реакции, идущие при очень высокой температуре… Сама поверхность Солнца имеет температуру в шесть тысяч градусов.

— А что за реакции идут на Солнце? — спросил Евгений Леонович. — Простите, вас пока не раздражают мои вопросы?

— Нет, не раздражают, — серьезно и резко ответил Коля. — А реакции там примерно те же, что и в водородной бомбе. Четыре протона соединяются в ядро гелия, два из них, конечно, теряют заряды и превращаются в нейтроны. Эта реакция идет с выделением огромных количеств энергии…

— Так прямо и соединяются протоны в ядра гелия?

— Нет, не прямо. На Солнце идут реакции, в которых принимают участие и ядра углерода, и азота, и других элементов. Реакция идет как бы по замкнутому кругу.

— Позвольте еще один вопрос… По-вашему выходит, что достаточно нагреть атомы элементов до температуры в несколько миллионов градусов, и пойдет реакция?… Следовательно, Солнце светит и греет потому, что в его глубинах идут термоядерные реакции, а реакции идут потому, что Солнце светит и греет. И получается замкнутый круг. Вы его видите?

— Вижу, получается. Но эти термоядерные реакции не всегда шли на Солнце… Было время, когда и Солнца не было…

— И как же оно «зажглось»?

— Собрались вместе миллиарды миллиардов атомов, и оно не смогло не зажечься.

— Это любопытно, любопытно… По-вашему выходит, что все дело в массе?

— Конечно, в массе. В атомной бомбе взрыв происходит тогда, когда соединяются две половинки заряда из уранового горючего, когда они вместе составляют критический объем…

— Странно… То вы возражаете против внепрограммных вопросов, а когда вам предоставляется свобода выбора, забираетесь в дебри, такие дебри, что даже я… Интересно только, откуда у вас эта мысль о том, что вот собрались атомы, а когда собрались, тогда и зажглись?

— А как же? Количество переходит в качество, там, где масса велика, происходят более частые столкновения ядер» чем больше масса, тем больше будет давление в центре звезды и быстрые частицы не будут успевать рассеиваться… Для меня это ясно.

— Для меня не очень, не очень. Я, конечно, только профессор, только…

— Да, только, — сказал Коля. В его груди родилась ненависть к этому сладкому с виду и такому скользкому человеку. Он сказал: — Вот если бы вы были на Юпитере, то убедились бы сами…

— А вы были на Юпитере?

— Да, был. Там океаны замерзшего аммиака и метана, веществ, состоящих из водорода, азота и углерода, тех самых элементов, которые находятся в атмосфере Солнца. Но Юпитер живет, он и сейчас может выбрасывать спутников. Он вырвался сам из недр Солнца, но даже у него, гиганта, термоядерные реакции постепенно замедляются; он охладился, покрылся сжиженными газами, вязкими, темными, а когда светит Солнце, в них непрерывно струятся и сверкают испаряющиеся газы. Кажется, что вы погружены в кипящий красный сок. А Солнце там видно совсем маленьким, как горошина… Не больше горошины…

— Минуточку, — сказал аспирант, — не увлекайтесь, Ростиков!

— Нет, нет, не перебивайте, — сказал Евгений Леонович. — Не перебивайте, это интересно! Я узнал вас! Вы тот самый, — тогда, в клинике, проводили эксперименты с газоструйным генератором! Я знаю вас… Но почему другие планеты окружены другими газами?

— Они образовались в другое время, при других условиях, но и в атмосфере нашей Земли больше трех четвертей азота.

— Вы сказали, что остальные планеты возникли при других условиях. При каких же?

— Планеты вырываются каждый раз тогда, когда на Солнце происходит взрыв, когда изменяется тип ядерной реакции…

— Противоречие! Вы сами только что говорили, что термоядерная реакция соединения ядер водорода в ядро гелия идет по замкнутому циклу, вы выразились — «по кругу». Откуда же взрыв?

— Это все справедливо только для внешних слоев Солнца. В глубине Солнца условия другие…

— Итак, по-вашему выходит, что из Солнца вырвались все планеты. Вначале, по-видимому, Плутон, потом Нептун, Уран, Сатурн, Юпитер, Марс, Земля, Венера, Меркурий?

— Нет, не Меркурий…

— Почему?

— Не Меркурий!… Меркурий — не планета. Меркурий только потом стал планетой.

— Ну знаете ли… «Меркурий — не планета»! Меркурий, к вашему сведению, обращается вокруг Солнца, период его обращения равен… ммм…

— Восьмидесяти восьми суткам, я помню, — сказал Коля. — Меркурии был спутником Венеры, таким же, как сейчас Луна у Земли.

— Вот как?

— Да, Меркурий был выброшен Венерой, но вблизи было Солнце, и оно, обладая в сотни тысяч раз большей массой, чем Венера, отобрало у нее Меркурий,.и Меркурий стал планетой.

— Вы базируетесь на том, что Меркурии так же отражает солнечный свет, как и наша Луна? — задумчиво произнес Евгений Леонович. — Интересно, как в отношении плотностей? Вы не помните? — обратился он к аспиранту.

— У Меркурия 3,8, у Луны 3,3… В общем, близко. У Венеры и Земли плотности намного больше…

— Но он-то это откуда взял?! Нет, здесь не просто фантазия! Видимо, мой приятель Дмитрий Дмитриевич Михантьев напичкал его своими бреднями. Вы, вероятно, знаете Михантьева? Того самого, что сейчас работает по изотопическому составу метеоритов. Оригинал, единственный метеоритчик, который настроен против общепринятых гипотез. — Да, знаю, — сказал аспирант.

— Вот, можете полюбоваться на его работу. — Евгений Леонович указал на Колю. — Все, что мы здесь слышали, — это бредни Михантьева. Совсем недавно мне звонил один очень, очень уважаемый человек, бывший… гм… э-э… руководитель крупного института, и жаловался, что группа авторов, которыми верховодит Михантьев, донимает его проектом бессмертия человека. Вы только подумайте — бессмертия! Просто этак: пара ядерных реакций — и можно закрывать похоронные бюро. Вот его очередная жертва, этот бедный мальчик… Так вы утверждаете, что Меркурий имеет такое же происхождение, как и Луна? И на нем, вероятно, также есть кратеры?

— Возможно…

— Ах, на Меркурии вы не были? Представьте, и я, и я тоже не был. Кстати, в отношении кратеров на поверхности Луны у вас, вероятно, тоже своя точка зрения?

Коля задумался на мгновение, потом махнул рукой:

— А, все равно… Видели ли вы, как кипит манная каша, когда она загустевает? Вот так и Луна кипела, точно такие же кольца, как лунные цирки, образуются, и с выступом посередине.

Евгений Леонович улыбнулся, а аспирант оживился и сказал:

— Совершенно верно, и мне приходила эта мысль в голову. Образуются кольца, и потом каша…

— А потом ваша каша начинает плеваться! — взорвался Евгений Леонович. — Все ясно, все ясно! Это известная теория Менье — был такой французский ученый, анекдотическая теория! Он, конечно, не обладал, мягко выражаясь, эрудицией нашего абитуриента и нигде, нигде не писал, что речь идет о манной каше. Он просто говорил о том, что, по его мнению. Луна обладала тестообразной оболочкой и кипела, то есть то же, что мы сейчас прослушали. Давно-давно забытые бредни!!!

— Но почему? — спросил аспирант. — Почему вы так решительно отвергаете? Уж очень похоже на модель.

— Ну знаете ли, батенька, и вы туда же! Да как же можно проводить аналогию между кастрюлей с манной кашей и Луной? Масштабы, не те масштабы!

— А почему, — сказал Коля, — Солнце сравнивают с водородной бомбой длительного действия? А? То же соотношение в массах, что и у кастрюли с кашей и Луной.

— «Каша, каша»! Каша у вас в голове, каша! Ступайте! — крикнул Евгений Леонович неожиданно высоким голосом.

Коля вышел из аудитории и, сдерживая слезы, кляня свою невыдержанность, говорил самому себе: «Конечно, не „пять“, не больше „тройки“, а ведь нужно было „пять“, только „пять“…