ВВЕДЕНИЕ

«День лжецаря» продолжает историю Симеркета, чиновника египетского ведомства секретных расследований. Время действия — приблизительно 1150 год до н. э. Заговорщики, замышлявшие свержение фараона Рамсеса III, судимы и казнены. Но старый фараон скончался от ран, нанесенных ему его женой царицей Таей, и теперь Египтом правит его первенец и преемник Рамсес IV.

События разворачиваются в основном в Вавилоне (древний Ирак). Расположенный в самом сердце Старого Света, там, где Восток встречается с Западом, Вавилон лежал на пересечении путей армий завоевателей и предприимчивых купцов и потому был своего рода призом, на который притязали наследники династий. Каждый из сменяющих друг друга правителей — будь то жестокий тиран, мистик или ясновидящий — спешил объявить трон Вавилона своим. Но они не были, как это считалось в Египте, избранными богом царями, как ни в одном из вавилонских языков не было даже слова «царь». Правителя называли «сильным человеком», «большим человеком» — аналогично тому, как и теперь о правителе судят в основном по его военной мощи. Странно, хотя, возможно, и закономерно, но права индивидуума здесь сначала были приведены в систему, а потом письменно изложены в качестве законов.

Приблизительно в то время, когда происходят события, описанные в романе, Ближний Восток подвергается — как и сейчас — мучительной и длительной переделке. Старые режимы пали, что создало возможность для быстрого формирования новых наций в Финикии, Израиле и Палестине; четвертый из этих народов, ассирийский, в будущем возобладает над остальными.

Особенно острые катаклизмы обрушились в этой части света на Месопотамию. Старая династия касситов — завоевателей с севера — была свергнута. Эламцы (впоследствии персы) развязали широкомасштабную войну с целью захвата власти. А племена Месопотамии ждали этого момента — это был их единственный шанс изгнать иноземцев и восстановить собственную династию.

Эти мутные воды и захлестнули героев повествования — жена Симеркета, Найя, и Рэми, сын могильщика, были высланы в Вавилон в качестве слуг, в наказание за их участие в дворцовом заговоре против Рамсеса III.

Как и в первом романе, большая часть событий, описанных в «Дне лжецаря», реальны, многие персонажи существовали в действительности. Так, эламцы пленили короля Кутира, а Мардук и в самом деле претендовал на трон Месопотамии. Праздник под названием «День лжецаря», когда самый большой глупец в Вавилоне избирался царем, — исторический факт; весь мир в этот день переворачивался с ног на голову, рабы становились господами, господа утрачивали свои полномочия… Симеркет, втянутый в эти события, имеет перед собой две цели: послужить своему фараону и отыскать женщину, которую он отчаянно любит (Брэд Гигли).

КНИГА ПЕРВАЯ

ПОСЛАНИЕ ИЗ ВАВИЛОНА

Он проснулся от своего крика. Сердце стучало так, словно готово было разорвать ему грудную клетку. Придя в себя, он понял, что лежит в постели в доме своего брата. Опять этот сон! Опять убивали Найю, его любимую жену! Он сел на кровати, потирая лоб. Этот сон всегда вызывал у него настоящую физическую боль — начинала ныть старая рана.

Накинув в темноте мантию, он выскользнул из ворот внутреннего двора и пошел бродить по ночным улицам Фив — он всегда так делал, когда ему не спалось, то есть большую часть ночей. Свернув с площади Хнум, где сверкал огнями Большой храм Амона, он проскользнул в темную извилистую аллею позади речного грузового склада. Шагая между куч гниющего мусора и отбросов, он незаметно добрался до таверны. Вывеска над дверью изображала гиппопотама, которого одолевали охотники.

Была поздняя ночь, кое-кто из посетителей уже мирно храпел над недопитой кружкой. Не одну сотню лет «Раненый Гиппопотам» собирал под своей крышей любителей промочить горло. Кирпичные стены заведения год от года постепенно ветшали и потихоньку разваливались, однако подобная приверженность нынешнего хозяина к старине никак не распространялась на вино, которое здесь подавали.

Он молча прошел к своему обычному месту, в самом углу, и подал хозяину знак:

— Вина! Красного.

У каменной плиты над очагом трактирщик привычно плеснул в керамическую кружку вина и передал ее служанке.

— Видишь вон того человека? — приглушив грубый голос, спросил он.

Молоденькую прислужницу на работу взяли недавно, она еще не успела изучить вкусы постоянных посетителей.

Искоса взглянув на пришедшего, она прошептала таким же приглушенным голосом:

— Господин! — И выпрямилась. Ее крепкие груди всколыхнулись над тугим льном корсажа. — Но что ему у нас надо?

Трактирщик проигнорировал сомнительное замечание, содержащееся в простодушном вопросе служанки.

— Каждую ночь приходит. И заказывает одно и то же.

— А что выбирать-то? — рассмеялась молодушка, демонстрируя новые зубы из слоновой кости, скрепленные при помощи медных ободков. — Ну, то есть… вино ведь или белое — или красное?

— Дело не в том. — Голос трактирщика опустился до шепота. — Он никогда не пьет его!

Служанка ухмыльнулась. Чтобы человек пришел в таверну и не пил? Странно. Почти непристойно!

— Вы шутите? — недоверчиво посмотрела она на хозяина.

— Пусть завтра придет мой День Боли, если шучу. Сидит и смотрит в свою кружку, и хоть бы раз отхлебнул!

Служанка перевела взгляд на странного посетителя.

— А он не привидение? Говорят, привидения не едят и не пьют, но им ужасно хочется. — Она поежилась. — И я должна ему прислуживать?

— Он вполне живой — хотя Египет был бы богаче, если бы он был мертв. Он последователь Сета, вот кто он такой! Это он обвинил всех в заговоре в прошлом году.

— Так это Симеркет?

Трактирщик кивнул. Служанка молча уставились на господина в дальнем углу.

Внезапно помещение огласил его резкий голос:

— Я должен ждать, пока созреет виноград?

Хозяин таверны взглянул на кружку, которую подавальщица все еще держала в руке.

— Неси-ка, и побыстрей. Пока он не занес мое имя в какой-нибудь свой черный список.

Девушка мотнула головой, отбрасывая назад многочисленные косички, и, покачивая широкими бедрами, двинулась к столу Симеркета. Подойдя, она кротко поставила перед ним кружку.

— Ваше вино, господин.

При звуке незнакомого голоса Симеркет вскинул голову. Ее поразило смятение, отразившееся на его худом лице. Глаза его, недобро сверкнувшие в свете тусклых светильников, показались ей необычайно черными, она таких никогда не видела. Он был не красив. Но и не безобразен. Под его властным взглядом девушка опустила глаза. По ее телу прокатилась теплая волна.

— Ты новенькая, — проговорил Симеркет, протягивая ей медную монету. Это был не вопрос. Он это утверждал.

Она кивнула, и восковые бусинки, вплетенные в кончики ее косичек, тихо звякнули.

Симеркет отвернулся. Его глаза стали непроницаемыми. Служанка еще помедлила, собирая расставленные по всему столу пустые кружки. Он будто не замечал ее.

— Господин, — прошептала она.

Он вскинул голову. По его лицу скользнула тень удивления. Она все еще здесь?

— Что тебе?

— Мой хозяин… вон он стоит… он сказал, что вы каждый вечер заказываете вино, но…

— Я никогда его не пью. — В глубине глаз Симеркета мелькнуло раздражение. Он бросил короткий взгляд в направлении трактирщика. — Я и не знал, что ему есть до этого дело.

Несмотря на угрюмость его тона, служанка продолжила:

— Я было подумала, что вы дух или даже, может быть, привидение, но сейчас, вблизи, вижу, что вы красивый, сильный мужчина. Самый настоящий, живой. Но почему тогда вы не пьете? — Она подкупающе улыбнулась.

— Моя жена не хочет, чтобы я пил, — произнес он с неохотой. — И я обещал ей… кое-что…

— Простите, но вам, наверное, нужна… более снисходительная женщина?

Он схватил ее за руку, и ее последние слова потонули в коротком вскрике. Она охнула — так сильно он сжал ей запястье, заставив ее опустить голову, так что ее глаза оказались на одном уровне с его. При свете очага лицо его казалось осунувшимся и было исполнено невыносимой мукой.

— Мне нужно это вино! Если я не смогу больше все это терпеть, то один лишь глоток — и боги даруют мне милосердное освобождение. Понимаешь? Вино — это выход.

Она кивнула, моргнув широко открытыми глазами и приоткрыв рот с поблескивающими между влажных губ зубами из слоновой кости.

— Да, господин. Да. Для тела это полезно, дать ему отдых. Я понимаю. Правда, понимаю…

Странные огоньки в глазах Симеркета внезапно погасли, он отпустил руку прислужницы. Ничего она не поняла! Что она может понять?…

Потирая запястье, служанка вернулась к очагу, решив больше не подходить к странному угрюмцу. Но Симеркет этого не заметил. Уставившись в одну точку, он завороженно вглядывался в тени, словно искал в них что-то. Он знал, что нечто, поджидавшее его, уже совсем близко, и чувствовал себя кроликом, к которому подползает кобра.

Целый год он чувствовал ее приближение. А в последнее время это чувство сгустилось. Редко он мог проспать всю ночь без того, чтобы не увидеть во сне свою изгнанную из дома жену — Найю, пронзенную ударом копья. Сны служили предупреждением, считал он, каким-то интуитивным знаком, который он получал от нее. Возможно, она сейчас в Вавилоне, в опасности; возможно, она нуждается в нем. А может быть, она…

Он сжал веки и растер лоб, отказываясь от созерцания поразившей сознание непристойной сцены.

Наконец сквозь дверной проем он увидел, что ночь превратилась из черной в серую. Он поднялся: вот и минул еще один вечер. Из камышовых зарослей на берегу Нила доносились пронзительные птичьи трели, из храма Тота слышались далекие крики священных бабуинов. Он стоял у кромки воды и, закрыв глаза, дышал, стараясь вдохнуть поглубже.

Воздух на реке был чистым. Нил только недавно отступил от берега, оставив на нем свое ежегодное подношение. В ноздри бил крепкий запах илистого чернозема. Колосья цветущей пшеницы и льна окаймляли дальние поля нежным, серовато-зеленым в предрассветных сумерках, цветом. Урожай в этом году будет хороший, подумал он, если боги не поразят посевы саранчой или улитками.

Вскоре из темных предместий появились торговцы и принялись расставлять на площади свои палатки. Когда запах жареного лука и приправленной специями рыбы начал заполнять окрестности, он повернулся и побрел назад. Его брат, Ненри, правитель Восточных Фив, занимал поместье возле храма Маата, но к зрелищу, ожидавшему его у ворот на этот раз, Симеркет не был готов.

В аллее стояла когорта шерданской стражи из личной гвардии фараона, состоявшей из бывших врагов Египта, «народов моря». При них были носилки — нарядные, с четырьмя парами носильщиков, в одежде которых он опознал цвета фараона.

Симеркет увидел у ворот и Кийю, жену Ненри. По тревожному выражению их лиц он понял, что они взволнованы. Кийя прижимала к груди Хьюни — ребенка, которого Найя оставила Симеркету на воспитание. Темные глаза малыша были полны страха.

— Вот наконец и мой брат! — воскликнул Ненри, лицо его нервно подергивалось.

Старшин охранник обернулся к подошедшему Симеркету:

— Господин Симеркет?

Симеркет молча кивнул.

— Фараон требует вашего присутствия в храме Джамет.

Симеркет проглотил слюну, пытаясь обрести дар речи.

— Могу ли… могу ли я узнать зачем?

— Мне сказано, что для вас есть послание из Вавилона. Фараон ждет вас немедленно.

Он бы упал, если бы охранник, подскочив, не удержал его. Когда его сажали на носилки, он бросил горестный взгляд на Ненри и Кийю и, когда носильщики подняли носилки, почувствовал, как рука Ненри сжала его плечо.

Протягивая ему для поцелуя Хьюни, Кийя едва слышно прошептала:

— Да пребудут с тобой боги, Симеркет!

Он знал, что для богов было уже слишком поздно; то, чего он боялся, свершилось. Он обратил свой взор на храм Джамет.

Спустя некоторое время Симеркет стоял у зарешеченного окна в личных покоях фараона, разбирая расплывшиеся от влаги слова, начертанные на куске ломкой коры пальмы. Первое, что удалось разобрать, сжало ему сердце:

…атакованные исинами.

Кто такие исины — и кто написал это письмо? Следующие несколько слов ничуть не помогли:

…дом Менефа… принц Элама… Найя…

У него перехватило дыхание. Единственное слово, которое легко читалось, было самым страшным из всех — убийство.

И наконец он сумел разобрать подпись, вымазанную грязью и едва видимую — Рэми.

Он поднял голову. Окруженный писцами и слугами, Рамсес IV сидел на троноподобном стуле в дальнем углу залы. Возле него стоял какой-то мужчина, по виду чужеземец. Была зима, температура с каждым днем поднималась все выше, но царь Египта был закутан в тяжелую вышитую накидку из красной шерсти, и повсюду излучали тепло угольные жаровни.

— Вашему величеству известно содержание письма? — хрипло спросил Симеркет.

Фараон кивнул и сделал жест чужеземцу сесть в кресло.

— Мой двоюродный брат Илайбер привез мне его вчера вечером. Мы вместе читали, насколько это возможно.

Симеркет вглядывался в лицо чужака. Действительно, фараон и иноземец имели физическое сходство, поначалу не бросающееся в глаза — тот же длинный, тонкий нос; водянистый взгляд, бледная кожа. И хотя заметно отросшие волосы и борода незнакомца поседели, было видно, что они того же красновато-коричневого оттенка, что и у всех Рамсессидов. Симеркет подумал, что человек этот скорее всего из ханаанской родни фараона.

Рамсес сделал глубокий вдох, чтобы заговорить, но вместо этого закашлялся. На лбу его выступили капли пота, он поднес к губам платок. Симеркет заметил тревогу, мелькнувшую в глазах Илайбера. Находившийся тут же камергер жестом велел слуге заменить фараону платок. В комнате царил полумрак, однако Симеркету показалось, что на платке осталось бледновато-розовое пятно. Раб поспешно выполнил приказание. Илайбер наполнил вином кубок и поднес к губам фараона.

Сделав глоток, фараон откинулся на позолоченном троне и вытер свежим платком бровь.

— Теперь, — голос фараона окреп, — ты, конечно же, захочешь спросить моего брата о письме, которое держишь в руках.

Симеркет кивнул.

— Каким образом оно попало к вам, господин? И когда?

Илайбер ответил — медленно, словно взвешивая каждое слово:

— Две недели назад в Ханаан вошел из Вавилона караван. Ваш Рэми передал это письмо хозяину каравана и попросил отвезти его в Египет или передать другому купцу, который бы это сделал.

По-египетски Илайбер говорил. Вот только голос его был таким низким и так странно звучал, что Симеркету пришлось следить за его губами, чтобы понять, что он говорит.

— Люди у нас знают, что я двоюродный брат фараона. Должен сказать, это не всегда мне помогает — но письмо было передано мне, и ваше имя мне знакомо: матушка фараона мне тетка, и я от нее знаю, что вы спасли моего брата от заговорщиков. Вот я и поспешил сюда, зная о расположении к вам его величества.

Симеркет не мог скрыть разочарования.

— Значит, вы не видели мальчика?

Илайбер отрицательно покачал головой.

— Но он жив? Этот человек его видел?…

— Он сказал только, что он очень болен — ранен в голову.

— Он не сказал, где можно найти Рэми?

— Здесь я могу быть вам более полезен. Человек этот сказал мне, что встретил мальчика на окраине Вавилона, в оазисе возле разрушенного поместья, и палкой нарисовал в пыли очертания Этеменанки, Вавилонской башни…

Симеркет наклонил голову, не будучи уверенным в том, что расслышал правильно:

— Этеменанки, господин?

Илайбер сделал паузу.

— Да, дьявол Бел-Мардук жил в зиккурате в самом центре Вавилона. Человек взял палку и…

Слово «дьявол» удивило Симеркета, и прежде чем успел проконтролировать себя, он переспросил:

— Дьявол?

Бел-Мардук — так вавилоняне называли бога, которого египтяне именовали Амун-Ра. Но никогда прежде Симеркет не слышал, чтобы отца вселенной называли дьяволом! В святотатстве Илайбера ему почудилось почти сверхъестественное оскорбление. Он быстро сделал в воздухе священный знак.

И тут вступил фараон:

— Илайбер так поклоняется безымянному богу пустыни, что ревнует ко всем другим богам и считает их или демонами, или дьяволами, или мошенниками. Не обращай внимания, его религия — это еще одна семейная болезнь, которую я должен терпеть.

Илайбер снисходительно улыбнулся; было ясно, что это их давний спор, который оба вели добродушно. Ханаанец продолжил:

— Как я сказал, человек нарисовал на песке очертания зиккурата и провел вокруг него круг — я предположил, что это городские стены. Две волнистые линии по обеим сторонам были, конечно, Тигром и Евфратом. Затем человек взял палку и указал на верхний левый край Этеменанки, за пределами круга, но между двумя реками. Я думаю, он имел в виду, что ваш Рэми может быть обнаружен к северу от Вавилона, в долине реки.

— Хозяин каравана не сказал вам… была ли с ним женщина?

— Он сказал, что было много женщин и много мужчин — но все они погибли, их убили…

Симеркет внезапно почувствовал головокружение, и ноги его словно отделились от тела. В глазах потемнело.

— Дайте ему стул! — приказал фараон, и слуги бросились выполнять его приказание.

— Не надо! — слабо запротестовал Симеркет. С трудом он заставил себя удержаться на ногах и выровнять дыхание. После короткого мгновения он снова обернулся к Илайберу:

— А эти исины, — спросил он, — кто это?

Ответил не Илайбер, а фараон:

— Племя в Месопотамии. У Египта с ними хорошие отношения, мой отец считал, что у них есть все к тому, чтобы встать у трона. Конечно, это было до вторжения эламцев.

Симеркет продолжил:

— А Менеф — кто он такой? Это ведь египетское имя?

Фараон утвердительно кивнул:

— Это наш посол, его перед смертью назначил мой отец. — Он бросил на Симеркета странный взгляд. — Я уже послал ему специальную депешу, в которой распорядился, чтобы он помог тебе найти друзей по прибытии.

Потребовалось несколько мгновений, чтобы слова Рамсеса проникли в затуманенный и растревоженный мозг Симеркета. Он удивленно поднял голову.

Рамсес кивнул, подтверждая свои слова.

— Я назначил тебя моим особым посланником к их новому эламскому царю и подготовил также документы на вольную твоим друзьям. Твои жена и друг могут вернуться в Египет, когда пожелают.

К своему удивлению, Симеркет увидел, что на лице фараона появилось виноватое выражение — довольно странный знак для правителя.

— Я должен был освободить их сразу после смерти отца, — вздохнул Рамсес. — Это было единственное, о чем ты просил. Но судебный процесс… похороны… Я думал, дело может потерпеть. Я ошибся. Единственное, на что я надеюсь, это что они еще живы и смогут воспользоваться своей свободой.

Видя замешательство Симеркета, Рамсес добавил:

— Когда Илайбер вернется в Ханаан, ты поедешь с ним на север под моей защитой. От того места, где живет его семья, до Вавилона расстояние невелико.

— Могу я спросить? — Симеркет снова нервно сглотнул, прежде чем смог продолжить. — Могу я спросить, когда уезжает господин Илайбер?

— Через день, — ответил Илайбер, — на рассвете. Королевская галера отвезет нас в Пи-Рамсес, а оттуда мы поплывем на одном из моих кораблей по Большому Зеленому морю к Тиру.

Больше сказать было нечего. Безвольно опустив руки, Симеркет собрался уходить. До отъезда нужно было сделать тысячу дел. Но фараон поднял руку, задерживая его.

— Я должен поговорить с Симеркетом лично, — коротко объявил он.

Илайбер молча поднес пальцы к губам и сделал жест, будто целует землю.

— До ста лет, — произнес он традиционное благословение фараону, пятясь из комнаты.

Когда и остальные слуги растворились в прилегающих покоях, Рамсес поднялся со своего места.

— Следуй за мной, — приказал он Симеркету.

Прихватив керосиновую лампу, Рамсес освещал ею извилистые залы без окон, по которым они шли. Вскоре они оказались у какой-то двери, которую им отворили стражники. В комнате на подставке стоял огромный макет города. Он занимал почти всю комнату.

— Посмотри на него, Симеркет. — Фараон окинул макет нежным взглядом. — Новая столица Египта. Мои инженеры говорят, что это будет самое великое сооружение со времен пирамид — наследие Рамсеса IV.

Симеркет опустился на колени, разглядывая макет. Миниатюрные храмы, мощеные дороги, дворцы, мастерские — все было воспроизведено в мельчайших деталях. Он мог разглядеть даже круглые печи в пекарнях храмов. Архитекторы продумали все, вплоть до последней аллеи и площади новой столицы.

— Чтобы построить это, потребуется несколько поколений, — заметил Симеркет, быстро подсчитав в уме.

Рамсес взглянул на него — так пристально, что Симеркет почувствовал, как заливается краской. Внезапно фараон подошел к двери и, выглянув в коридор, отпустил стражников, ожидавших за дверью. Удовлетворенный тем, что рядом никого нет, он сделал Симеркету знак приблизиться.

Склонившись к уху Симеркета, он прошептал:

— Мои врачи говорят, что я проживу лет сто или даже больше, но это значит, что они просто не знают, сколько я проживу. Священники изучали мой гороскоп, но он такой неясный, что может означать что угодно. Я принес жертвы всем богам и богиням на свете — я подарил им одежды из редчайшего шелка, а их священникам предметы из золота и слоновой кости. Но боги все равно ко мне не благоволят. — Он огляделся, словно выискивая соглядатаев. — И это еще одна причина, по которой ты должен ехать в Вавилон, Симеркет, тайная причина. Ты должен сделать кое-что для меня, для Египта. — Фараон опять осмотрел помещение, вглядываясь в тени, сгустившиеся по углам.

Симеркет ждал, не спуская с Рамсеса глаз.

— В Вавилоне ты отправишься к их новому эламскому царю Кутиру. Ты передашь ему мои приветствия и выскажешь официальное признание Египтом его власти. Скажешь ему, что я готов помогать ему оружием и золотом, чтобы укрепить его правление.

Черные глаза Симеркета заблестели.

— А какова цена за поддержку Египта?

Взгляд фараона принял мечтательное выражение.

— Бог Вавилона Бел-Мардук должен нанести официальный визит в Египет. Когда он прибудет, я возьму его золотую руку в свою и взгляну в его глаза: говорят, это прогонит моих демонов и мою боль.

Внезапно Рамсес закашлялся, и его взгляд наполнился ужасом.

— Время не ждет, Симеркет, — выговорил он, когда смог перевести дух. — Привези мне статую бога, чтобы я мог увидеть, как поднимается в Дельте этот новый город, самый большой в мире. Во мне живет смерть, Симеркет. Я чувствую, как она грызет мои внутренности, как крыса зерно.

Зрачки Симеркета расширились. Руки фараона сжали его плечо.

— Моему сыну только шесть лет. Если я умру, священники Амона назначат регентов править вместо него. А кто они будут?

Симеркет быстро прикинул. Его учителя? Мать ребенка? В прошлом по традиции выбирали именно их. Но какая от них защита в смутные времена? Священники наверняка предпочтут назначить более сильных и властных из царской семьи…

— Сыновья Тайи, — незамедлительно предположил Симеркет.

Фараон мрачно кивнул:

— Именно так. Мои сводные братья, сыновья той гадины, что убила моего отца. Сколько, ты думаешь, в таком случае проживет мой сын? Что стоит устроить ему какую-нибудь смертельную болезнь? Как и в случае с моим отцом они скажут, что он умер от того же заболевания. — Пальцы Рамсеса так глубоко впились в кожу Симеркета, что на ней остались следы ногтей. — А после моего сына — на кого они обратят свой взор?

Симеркет знал ответ и на этот вопрос — они будут искать того, кто раскрыл заговор, подготовленный их матерью и братом, того, кто навлек на их часть царской семьи позор…

— …на меня! — выдохнул Симеркет.

— Начнут с тебя! А после того как ты умрешь, никто из твоей семьи не останется в безопасности. Теперь ты понимаешь, почему я избрал тебя для выполнения этой миссии? Тебе есть что терять, не меньше, чем мне.

Симеркет потупился. Он ясно чувствовал, что не только фараону нужно было то, что могла дать фигурка идола: он нуждался в этом и сам — по крайней мере пока сын фараона не станет взрослым мужчиной. Хотя Симеркет мало верил в целительные силы иноземных богов, у него не было выбора, кроме как верить вместе с фараоном в божественную статую Бел-Мардука; в ней было их единственное спасение.

— Хорошо, — твердо сказал Симеркет. — Я привезу вам этого бога!

В Джамет он приехал рано, когда храм еще полностью не пробудился. Но проходя через дверь, соединявшую дворец с собственно храмом, он увидел, что залы и святилища уже заполнены священниками, певцами, знатью и стражниками. Он молча выругался, догадавшись, что его ждет. И в самом деле, едва он вошел, пространство вокруг него наполнилось шелестом: «Симеркет!.. Симеркет!..» — повторяли все его имя, шепотом передавая его из уст в уста. Словно волна прилива отхлынула, потревожив прибрежную гальку… Возможно, все эти люди были уверены, что он совещался с фараоном о планах свержения оставшихся в живых заговорщиков, многие из которых все еще бродили в этих залах.

Симеркет вдруг ощутил, как сердце его ухнуло вниз, — в группе теснившихся в дверях он заметил Майатама. Младший сын царицы Тайи, сводный брат фараона, Майатам мог стать одним из регентов сына Рамсеса, если случится ужасное. Хотя на Майатаме было облачение священника, будучи прелатом, правящим городом Он, этот высокомерный муж держался с достоинством, внушенным ему собственным чувством превосходства, но при этом источал елей, что было свойственно всем отпрыскам Тайи.

Симеркет решил было проскользнуть за его спиной и, прижимаясь к стенам, выйти из храма к Большим Пилонам. Что они могли сказать друг другу приятного? Симеркет руководил казнью старшего брата Майатама, Пентвира. Фактически именно он, Симеркет, накинул белую шелковую веревку на шею Пентвира, с помощью которой тот потом и повесился. Что касается этой ведьмы — матери принцев, царицы Тайи, чей дьявольский заговор привел к трагедии, она исчезла из дворца, испарилась с чьей-то помощью в неизвестном направлении. Поговаривали, что она стала жертвой последнего акта мщения Рамсеса III. Что бы с ней ни случилось, ее заговор оказался вероломным, и Симеркет не имел желания встречаться с оставшимся в живых сыном и бередить старые раны. Но бдительный слуга обратил на него внимание Майатама, и тот обернулся как раз в тот момент, когда Симеркет вознамерился прошмыгнуть незамеченным, и окликнул его.

— Да это Симеркет! — воскликнул он так радушно, будто дождался наконец дорогого гостя. — Как поживает великий герой Египта, человек, который спас моего отца?… Почти спас…

Несмотря на то что слова звучали проникновенно, Симеркет почувствовал скрытое в них оскорбление. Опустив голову, он уперся взглядом в черные базальтовые плитки.

— Я здоров, высокочтимый господин, — ответил он, сдерживаясь.

— Я знаю, что ты встречался с моим братом.

— Да, высокочтимый господин.

— И как его здоровье? — Майатам говорил громко и нарочито обеспокоенно. — Меньше ли он кашляет? Не харкает ли больше кровью?

Симеркет понизил голос и ответил уклончиво:

— Здоровье фараона, несомненно, поправится, когда придет время встретиться с вашим высочеством.

Метелкой от мух Майатам смахнул воображаемую муху.

— Как тебе известно, я встречался с нашими союзниками на Востоке. Ты знаешь, что поездка совершалась втайне и мало кто посвящен в это. Теперь я иду к фараону с докладом.

Симеркет почувствовал, как язык присох у него к гортани. Чего ожидал от него Майатам? Он, Симеркет, всегда был для него никем, человеком, не заслуживающим внимания.

— Я… я уверен, что святейшему государю не терпится услышать то, что вы хотите ему сообщить, — пробормотал он.

— Хо, хо! — улыбнулся Майатам. — Так ты гонишь меня? О, ты всегда был прямолинейным, Симеркет, и очень честным! Некоторым это не нравилось. Но только не мне…

Он махнул своей метелкой, отпуская Симеркета, и повернулся к нему спиной, всем своим видом демонстрируя благодушное безразличие.

Симеркет поспешно покинул храм и почти бегом бросился к тому месту, где паромщики собирались на доках. Все время после суда он избегал встречи с оставшимися в живых сыновьями Тайи, опасаясь их мести. Но Майатам, возможно, решил, что будет лучше на время оставить старую вражду и посмотреть, как поведет себя новый правитель? Как знать…

Снова пересекая Нил, на этот раз по направлению к Восточным Фивам, Симеркет стоял на носу лодки. В воде отражались тысячи шпилей с хрустальными наконечниками. Издалека, от Большого храма Амона, до его ушей доносились голоса певчих, звуки псалмов возносились к бледным утренним небесам.

Каждая клеточка его тела была заряжена ожиданием. Да, новости, полученные из Вавилона, были тревожными, но еще хуже обстояло дело со слабеющим здоровьем фараона. И то, чего он так долго страшился, наконец открылось ему. Теперь он знал худшее, его размеры и формы, сдерживающий покров неизвестности был сорван. Он мог уже что-то предпринять.

В глубине сердца он чувствовал: Найя жива. Он был твердо уверен в том, что она ждет его за восточным горизонтом. Ничто не могло помешать ему привезти обратно в Египет жену и Рэми. Симеркет ощутил на лице дуновение. Восточный ветер… Он пахнет землей Вавилона…

Команда корабля снялась с якоря при первых розоватых лучах восходящего солнца. Пошатываясь, Симеркет доплелся до борта и перевесился через него. Желудок сводило спазмами. Все, что он видел со всех сторон, был огромный волнующийся океан, моряки называли его «Большой Зеленый». И ни земли, ни птиц. Одни бесконечные волны.

Симеркет выпрямился, раскачиваясь в такт движению корабля. Он заметил, что матросы разворачивают огромный парус, весь в ярких красных и желтых квадратах. Стоило парусу с оглушительным треском взметнуться вверх, корабль рванулся вперед — и так быстро, что Симеркет, и без того с трудом удерживавший равновесие, упал, ударившись головой о палубу.

— По крайней мере корабль идет быстро, — горько усмехнулся он, поднимаясь, но снова упал.

Накануне команде не разрешалось браться за весла, поскольку был шаббат,^[1] и единый, странный бог Илайбера запрещал ему в этот день выполнять какую бы то ни было работу. Даже есть. Хотя Симеркет в любом случае не мог бы есть. Почти все три дня путешествия его так тошнило, что он подумал — умирает. Как ни странно, он был единственным на корабле, кто страдал от морской болезни. Он поклялся себе, что если останется в живых, никогда больше не ступит на корабль, сколько бы времени это ему ни экономило.

Корабль начал безжалостно подниматься и падать, скользя вниз по вспененным волнам, подгоняемый десятью парами гребцов. Симеркет почувствовал, как его внутренности снова скрутило в болезненные узлы. Капитан наверняка увидел его искаженное страданиями лицо, ибо подошел к корме и склонился к нему с сочувствием.

— Ну, ну, — ободрял капитан, — все не так страшно! Мы идем сейчас очень быстро и к ночи причалим в Тире.

Симеркет молча кивнул, не в силах говорить, и снова попытался подняться на ноги. На этот раз ему это удалось. Он взглянул в направлении носа корабля и увидел, что Илайбер и четверо его сыновей уже собрались вокруг бронзовой жаровни.

Илайбер заметил, что он встал, и бодро окликнул его:

— Ты сможешь сегодня что-нибудь съесть, Симеркет? — Он говорил по-египетски. — Мы закололи барашка, пост окончен!

Симеркет слабо покачал головой. В ответ он услышал сдавленный смех — гоготали сыновья Илайбера; они присоединились к ним в северной столице Египта, где навещали свою тетку Из, матушку фараона. Хотя у самого младшего из них еще не было бороды, они были сильные, статные и с виду суровые. Их золотисто-карие глаза смотрели умно и проницательно, кожа после недель, проведенных на пастбищах, где они пасли огромные стада отцовских овец, смугло золотилась. Они не преминули сообщить Симеркету, что, хотя их предки осели в Ханаане, они считают себя членами еврейского племени (или племен? Симеркет так понял, что племен было несколько). Их страна была молодой и называлась Израилем или, возможно, Иудеей; они так быстро говорили по-египетски и с таким странным акцентом, что Симеркет не все разобрал из сказанного. Как бы она ни называлась, эта страна, цари ее, а скорее судьи, правили с согласия их сурового бога пустыни.

Видя, что он немного пришел в себя, молодые люди собрались вокруг Симеркета, чтобы забросать его вопросами.

— Правда ли, что ты едешь в Вавилон, чтобы привезти обратно идол дьявола для твоего брата Рамсеса? — спросил самый младший из братьев.

— Я еду туда, чтобы найти мою жену, — ответил Симеркет, превозмогая спазмы в желудке. Он был поражен тем, что молодой человек знал о его поисках идола Бел-Мардука. Рамсес, должно быть, выдал секрет Илайберу!..

— Египетские женщины — шлюхи, — заметил самый старший юноша.

— Моя жена не шлюха, — гневно возразил Симеркет, едва владея собой.

— Однако наш отец рассказывал, что она вовсе не была твоей женой, — заметил тот, что был выше всех. — Он говорил, что она развелась с тобой, чтобы выйти замуж за другого мужчину, за предателя, поднявшего руку на нашего покойного дядю Рамсеса. Это правда?

Желудок Симеркета опять свело.

— Она хотела ребенка, — с трудом выговорил он. — Я не мог дать его ей. Она не знала, что он предатель, когда выходила за него замуж.

— Вы, египтяне, позволяете вашим женщинам свободно ложиться в постель со всеми, кого они выберут? Они что, должны повсюду искать того мужчину, который может дать им сыновей?

— Мы не поэтому предоставляем женщинам свободу…

— Посмотри, что случилось с дядей Рамсесом — его убили собственные жены. Какой стыд! В нашей стране ты никогда не услышишь о таком позоре. Женщины должны сидеть дома, воспитывая детей и прядя шерсть.

Симеркет был не в состоянии вести подобный диспут, но попытался дать разумный ответ.

— Мужчины и женщины в Египте берут пример с семейного союза Исиды^[2] и Осириса, — объяснил он. — Осирис не мог бы стать владыкой загробного мира без помощи своей жены.

При этих словах сыновья Илайбера презрительно захохотали.

— Но они не настоящие боги! — воскликнул старший из юношей. — Их нет! Как ты можешь даже упоминать их в нашем присутствии?!

Это замечание заставило молодых людей перейти на родной язык, и все трое, повернувшись к Симеркету спиной, принялись кричать и жестикулировать. Он воспользовался этой возможностью, чтобы незаметно выскользнуть и присоединиться к Илайберу, все еще стоявшему на носу корабля.

Внезапно корабль сильно качнуло, и Симеркет с удивлением обнаружил, что у него не возникло позыва на рвоту. А запах тушеной баранины в раскачивающемся над огнем котле показался ему почти соблазнительным. Возможно, он наконец обрел свои — как капитан назвал их? — «морские ноги».

Стоя под навесом, двоюродный брат фараона Илайбер молился, обмотав голову покрывалом. Симеркет ждал, пока тот, раскачиваясь, бормотал слова молитвы.

— Твои сыновья очень страстные, — произнес Симеркет, когда Илайбер открыл глаза.

Илайбер приподнял голову, чтобы увидеть четверых молодых людей.

— Это хорошо, когда мужчины со страстью защищают свои убеждения, — произнес он с обычной своей осмотрительностью. — Иногда только глубокое убеждение дает нам преимущество перед врагами!

— Я думал, что преимущество вам дает ваш бог?

Илайбер пожал плечами, показывая, что понимает, о чем говорит Симеркет.

— Но они, несомненно, презирают египтян, — заметил Симеркет, оглядываясь на юношей.

— Возможно, ты не знаешь, что иудеи были когда-то в рабстве у египтян, — ответил Илайбер, — по крайней мере так говорится в наших преданиях. Но мы молились нашему богу, и он послал нам героя, чтобы спасти нас. Его имя Моисей.

Симеркет, никогда прежде не слышавший этой истории, с сомнением покачал головой:

— Но Моисей египетское имя. По крайней мере отчасти.

— Моисей был иудеем, которого младенцем нашли на берегу Нила и воспитали как принца в Золотом дворце фараона. Так что ты действительно можешь сказать, что он был наполовину египтянином.

— Почему я никогда не слышал о вашем герое?

— Возможно, потому, что он жил триста лет назад.

— Илайбер, — снисходительно улыбнулся Симеркет, — в Египте это все равно что вчера!

Илайбер скептически посмотрел на него, тоже слегка улыбнувшись, но ничего не сказал.

— Ты веришь в это предание? — спросил Симеркет.

В этот момент водная поверхность по борту внезапно вскипела — косяк рыбы бешено работал плавниками, нагоняя корабль. Серебристые спинки блестели в лучах солнца. Симеркет увидел, как несколько матросов схватились за сети — в надежде пополнить запас продовольствия.

Илайбер ответил Симеркету так тихо, что ветер не мог донести его слова до сыновей:

— Я расскажу тебе, во что верит мой брат Рамсес, если ты захочешь выслушать. Он говорит, что читал запрещенные свитки.

Симеркет неловко переступил с ноги на ногу, чувствуя некоторое замешательство. Знание правды зачастую чревато последующим наказанием. Но тем не менее он кивнул, дав понять Илайберу, что тот может говорить.

Илайбер наклонился к его уху:

— Рамсес говорит, что евреи впервые вторглись в Египет вместе с гиксосами. Один из них, Иосиф, даже стал верховным визирем при царе гиксосов. Ему было поручено уничтожить коренных египтян в Дельте, а оставшихся в живых прогнать в Фивы. Рамсес утверждает, что еврейская легенда ставит все с ног на голову — ведь именно египтяне были под властью завоевателей.

Симеркет пожал плечами. Нет египтянина, который не знал бы о гиксосах! Их вторжение — шрам на совести нации! А их изгнание — величайшая победа Египта.

— Когда наконец южные цари одержали верх, — продолжил Илайбер, — они пленили тех евреев, что остались в Египте, и убили всех младенцев мужского пола.

— Обычное в Египте наказание для завоевателей! — резонно заметил Симеркет. — Это касалось и ливийцев, и шерданов, и данитов, народов моря, — всех племен, которые вторгались в Египет.

— Но только у евреев появился Освободитель.

— Ну да, — с иронией заметил Симеркет, — царь рабов, выросший во дворце.

Илайбер терпеливо спросил:

— Будешь слушать дальше?

— Продолжай.

— Рамсес полагает, что Моисей — это кто-то из его собственных предков, Тат-Моисей, племянник королевы Хатшепсут. Мой брат говорит, что Тат-Моисей объединился с евреями, желая использовать их в качестве воинов в попытке захватить трон. Но переворот провалился. Только вмешательство Хатшепсут позволило ему сбежать из Египта вместе с горсткой иудеев. Именно тогда он и начал поклоняться единому богу пустыни, по которой бродил много лет, подобно безумному колдуну.

Симеркет помолчал.

— К чему ты мне это рассказываешь? — наконец спросил он.

— Возможно, для того чтобы показать, что история не более чем точка зрения — все на нее смотрят по-разному.

— И это ты говоришь мне, чиновнику ведомства секретных расследований? — спросил Симеркет с коротким смешком.

— Я считаю, что, возможно, это предупреждение, Симеркет, чтобы оно направляло тебя там, куда ты идешь… Запомни, что Месопотамия совсем не похожа на Египет — это другой мир. Там царят беспорядок и хаос. Часто человек не видит того, что находится у него перед глазами, а видит то, чего на самом деле нет.

Внезапно в группе гребцов раздался радостный вопль. Большая жирная рыбина запуталась в сетях. Матросы засуетились, пытаясь втащить добычу на борт.

— Вот так и с тобой будет, Симеркет, — кивнул Илайбер на бьющуюся в сети жертву. — Ты так же будешь вырван из того мира, который знаешь, в другой, в тот, который даже не можешь себе и вообразить! Даже воздух там будет иным!

— Не такой уж я безнадежный, каким ты меня считаешь, — пробормотал Симеркет. — Я и раньше бывал в Месопотамии, хотя и не добирался до столицы. И я умею читать на их языке, хотя и медленно.

— Возможно, этого будет достаточно, — с сомнением покачал головой Илайбер.

Они замолчали, глядя, как огромная неуклюжая рыбина тяжко бьется на палубе, судорожно глотая воздух и тщетно пытаясь соскользнуть обратно в воду. В конце концов матросы с гоготом навались на нее и забили насмерть веслами.

Симеркет почувствовал, как в душу его закрался страх. Ему хотелось поразмышлять над словами Илайбера, подержать их в своем уме и уловить их тайный смысл — но внезапно из наблюдательного пункта над парусом послышался крик:

— Земля!

Это было побережье Азии. Симеркет быстро пробормотал молитву благодарности; по крайней мере теперь, если корабль пойдет ко дну, у них будет шанс добраться до берега.

К полудню корабль встал в длинную очередь других судов, в ожидании сгрудившихся в недавно построенной гавани Тира. Пока гребцы готовились спустить якорь, Симеркет вернулся к своим вещам. В его дорожном мешке среди прочих необходимых в странствии предметов была спрятана блестящая эмблема царской власти, которую вручил ему фараон, назначая специальным посланником Египта. Это была увесистая вещица внушительной красоты — сокол, чьи расправленные крылья, если надеть знак отличия, закрывали большую часть груди. Симеркет еще не надевал его; первые страны, через которые будет лежать его путь, когда-то были колониями Египта, и их жители все еще испытывали недоброжелательность к своим бывшим хозяевам. Иногда они, дабы свести старые счеты, могли убить случайного египетского путника. «Мать у зла — египтянка» — говорили в этих азиатских землях.

Еще в этом кожаном мешке рядом с письмами, отпускавшими на волю Рэми и Найю, лежало пять глиняных табличек, которые тоже дал ему фараон. Начертанные на них странные клинообразные вавилонские знаки давали ему право изымать деньги из храмов по всей Месопотамии. Каждая из табличек была снабжена отпечатком большого пальца Симеркета: вавилоняне верили, что рисунок большого пальца неповторим. Служители храмов уверенно утверждали, что могут наверняка определить, действительно ли обладатель сего является человеком, имеющим право на эти деньги. Симеркет посчитал идею абсурдной, однако ежели все, что ему надо сделать, дабы получить свободный доступ к слиткам золота фараона, — это оставить отпечаток большого пальца, то кто он такой, чтобы осуждать традицию?

Помимо глиняных табличек, в мешке было еще кое-что. Кусок пальмовой коры с письмом Рэми. И еще одно письмо — единственное послание Найи из Вавилона, написанное на листе папируса, который она стащила из мусорной корзины посла. Наверное, в сотый уж раз Симеркет развернул хрупкий лист и прочел:

Сердце Симеркета отчаянно забилось, едва он услышал всплеск якорного камня: лишь несколько сот лиг отделяет его сейчас от любимой.

— Я здесь, Найя, — прошептал он. — Ты чувствуешь это? Посмотри наверх, и ты увидишь меня!

Шауль, старший сын Илайбера, вместе с несколькими более дородными пастухами сопровождал Симеркета до границы с Вавилоном. Хотя земля эта нисколько не отличалась от холмов, среди которых они путешествовали по крайней мере в течение недели, Симеркет понял, что это Месопотамия, по высокому красивому камню, обозначившему границу. Он сошел с четырехколесной пастушеской колесницы и, как было принято, встал на колени и поцеловал землю, благодаря богов за благополучное прибытие.

Пограничный камень, серый и гладкий, возвышался на пересечении двух дорог. На нем были вырезаны имена и изображения вавилонских богов, насылавших проклятия на каждого, кто злоупотребит гостеприимством народа, живущего за этой линией. Свирепые каменные грифы с мощными клювами, способные в мгновение ока растерзать любого, стояли, как в карауле, по обеим сторонам камня, обещая наказание тому, кто пренебрежет предупреждением.

Симеркет наблюдал за тем, как Шауль и его товарищи повернули свои колесницы, возвращаясь на запад. Подождав, пока они исчезнут из виду, и поборов накатившее на него почти паническое чувство одиночества, он начал спускаться по дороге, ведущей к югу.

Вторая половина дня ушла у него на то, чтобы достичь соседнего города. Все это время дорога, по которой он шел, была пустынна. К его облегчению, как только солнце начало заходить за западные холмы, он увидел древние стены Мари. Над городом поднимался черный дым, более плотный, чем обычная сажа костров. Подойдя ближе, он разглядел на стенах следы осады. В коричневых камнях зияли дыры, через крепостные валы шли ломаные трещины, везде темнели пятна копоти и дыма.

Во всех других городах, через которые они шли, их громко приветствовал шум движения повозок и людей. В Мари он услышал лишь крик стервятников. Они всегда кружат над падалью! Подойдя ближе к городским стенам, он увидел беспорядочно сваленные по обеим сторонам дороги тела. По мере того как он продвигался на юг, жара становилась сильнее, и сейчас раздувшиеся трупы плавились на заходящем солнце подобно огромным кускам жира. В ноздри ему ударила вонь, исходящая от гниющих трупов, смешанная с резким запахом человеческих экскрементов.

У подножия разрушенной городской стены внезапно послышались мужские голоса, возбужденные крики. Из сломанных городских ворот вырвалась группа эламских солдат, они гоняли кожаный мяч, пиная его от одного к другому.

Увидев стоявшего на дороге Симеркета, солдаты резко остановились. Мяч подкатил к ногам Симеркета, и он наклонился, чтобы поймать его. Но наклонившись, он увидел, что это вовсе не мяч. Голова! Самая настоящая человеческая голова. Симеркет отпрянул в ужасе, и голова покатилась в гору трупов, потерявшись в длинных предзакатных тенях…

— Ты кто? — спросил один из игроков на плохом вавилонском.

— Я Симеркет из Египта, — запинаясь, представился Симеркет. — Я приехал, чтобы встретиться с вашим царем Кутиром и передать ему благословение фараона. — Теперь, когда он покинул бывшие колонии Египта, он считал безопасным назваться своим собственным именем.

Лейтенант перевел его слова остальным. Эламцы заулыбались, закивали:

— Добро пожаловать в Вавилонское царство, египтянин, или в то, что от него осталось, — хохотнул солдат с причудливым акцентом.

Взгляд Симеркета скользнул по руинам.

— Что произошло с этим городом, лейтенант?

— Его жители предоставили — как вы это говорите? Убежище? Защиту?…

— Кров?

— Да, именно. Они дали кров исинским предателям. Наш отряд был послан сюда, чтобы… — лейтенант сделал паузу, подыскивая нужное слово, — …потребовать от Мари передать нам исинов — иначе они будут уничтожены.

Симеркет огляделся. Очевидно, граждане Мари не выполнили приказания.

— Значит, все погибли?

— Ага. — Лейтенант философски пожал плечами. — Большинство утонуло в болотах. Мы были очень разочарованы. Мари — бедный город. Ни золота, ни трофеев.

Переступив через разбитые кирпичи и обуглившийся мусор, Симеркет обернулся к лейтенанту:

— Я полагаю, здесь нет и гостиницы, где я бы мог получить комнату? Я шел пешком почти целый день и был бы рад постели.

— Священники Бел-Мардука держали общежитие для путников — но они тоже скрылись в болотах.

— А как насчет еды?

Лейтенант отрицательно покачал головой, но затем его глаза зажглись радостью.

— Поешь с нами! С офицерами! Мы поделимся с тобой всем, что у нас есть. А ты расскажешь нам, что делается в Египте. Пошли!

Когда погасли последние лучи солнца, они достигли штаба. Из полусгоревшего здания на дальнем конце дороги Симеркет услышал какофонию голосов, проникавших во двор, — говорили на эламском наречии.

— Сюда! — сказал лейтенант, указывая дорогу. — Мы едим прямо в сарае, где готовят еду.

Когда Симеркет оказался в руинах — или, как лейтенант назвал их — в сарае, — солдаты, что там собрались, повернулись к нему. Симеркет быстро сосчитал — их было двенадцать. Старые инстинкты заставили его отметить все двери и выходы. Убедившись в том, что все запомнил, он снова обратил взор к солдатам. Они сидели на старом ковре на полу вокруг большого дымящегося котла.

Лейтенант что-то быстро сказал на эламском. Симеркет понял только одно слово: «пер-ах» — «фараон».

Командующий был низеньким, толстым, с жилистыми руками, украшенными многочисленными шрамами. Не вставая, он поприветствовал Симеркета.

— Египтянин! — позвал он требовательным тоном на еще более неразборчивом, чем у лейтенанта, вавилонском. — Пойди сюда! — Он указал на почетное место возле себя.

Симеркет осторожно обошел сидящих мужчин и занял место рядом с командующим. Раб, стоявший у очага, человек в возрасте Симеркета, сделал несколько нетвердых шагов вперед, сжимая в руках таз и кувшин. Симеркет заметил, что ноги его были скованы цепью.

Раб поставил таз Симеркету на колени и на неожиданно безупречном египетском пояснил:

— Я помою вам руки, господин.

Симеркет вскинул голову. Вероятно, на его лице отразилось крайнее изумление, ибо офицеры протестующе загомонили, повскакали с мест и, схватившись за мечи, бросились к рабу, словно хотели растерзать его на месте.

— Остановитесь! — крикнул Симеркет. — Остановитесь! Я просто был удивлен, услышав, что он говорит по-египетски. Он всего лишь сказал, что помоет мне руки!

Будто сомневаясь в том, что Симеркет говорит правду, командующий поколебался, затем кивнул. Офицеры снова уселись, однако руки оставили на рукоятях своих мечей. Лица их также еще некоторое время сохраняли угрожающее выражение.

— Раб — ничто, — произнес командующий. — Всего лишь Темная Голова, мы захватили его в бою. Но убьем его позже. — Он провел пальцем по горлу и засмеялся.

Раб поспешил вытереть полотенцем руки Симеркета. Стоя спиной к эламцам, он прошептал по-египетски так, что его мог слышать только Симеркет:

— Помогите мне, господин! Я умру, если вы мне не поможете.

Симеркет не дрогнул ни единым мускулом. Стоявший рядом с ним солдат передал ему корзинку с хлебом. Симеркет взял кусок и обмакнул его в котел с остатками жаркого. Мясо было на редкость вкусным, хотя он не понял, из какого животного оно было приготовлено. Он надеялся, что это не было мясом какого-нибудь раба, вроде Темной Головы.

— Итак, египтянин, — проговорил командующий, проглотив кусок жаркого, — значит, ты посланник и друг Великого Пер-аха. Ты богат.

— Я его слуга, а не друг. — Симеркет положил на хлеб еще немного тушеного мяса. Глаза солдат были устремлены на него.

— До Вавилона длинный путь, — с улыбкой заметил командующий. — Много исинских предателей прячется за скалами. Я пошлю завтра с тобой людей для твоей защиты. В Вавилоне ты должен пойти к моему другу, генералу Кайдину. Он глава всех эламских сил. Он тебе очень поможет!

— Кайдин, — пробормотал Симеркет, отмечая про себя имя.

Командующий, ухмыляясь, что-то сказал солдатам. Те загоготали и повернулись к Симеркету с загадочным выражением на лицах. Раб обошел солдат, вытирая их руки тряпкой. Дойдя до Симеркета, он прошептал:

— Берегитесь, господин. Он сказал своим людям, что вам не суждено достичь Вавилона.

Симеркет почувствовал, как его захлестнула волна парализующего страха. Эти варвары планировали убить его ради золота, которое, как они воображали, у него было. Несомненно, для того чтобы компенсировать отсутствие добычи в Мари! Он стал лихорадочно составлять в уме план спасения. Он не знал страны и не имел даже карты города. Глаза Симеркета инстинктивно нашли раба Темная Голова в дальнем конце сарая; когда их глаза встретились, в них было взаимное понимание.

Симеркет вытянул ноги, усевшись поудобнее. Торжественно поблагодарив солдат за то, что те разделили с ним свою пищу, он зевнул, притворяясь крайне усталым, и заявил, что найдет себе жилье в Бел-Мардуке, даже если он всеми покинут. Сможет ли эскорт, обещанный командующим, быть готовым отправиться рано утром?

Эламцы с энтузиазмом подтвердили готовность. Да, они совершенно уверены в том, что смогут отправиться в путь. Симеркет заметил взгляды, которыми они тайком обменялись.

Он встал, склонив голову в знак благодарности. Идя к двери, он обернулся, словно осененный внезапной мыслью.

— Знаете что, — воскликнул он, — я подумал, что мне может понадобиться переводчик! Мой вавилонский, как вы можете видеть, очень плохой. Не продадите ли вы мне своего раба? — и он указал на закованного в цепи прислужника. — Я дам вам за него три — нет, пять кусков египетского золота. — Он имел в виду, что это золото дороже золота более низкого качества, найденного ими в Вавилоне после вторжения. Симеркет вынул из своего кушака пять блестящих колец, отметив про себя появившийся в глазах солдат голодный блеск. — Сделайте это, и я превознесу вас перед вашим царем Кутиром.

Командующий снова обратился на эламском к своим людям, те охотно согласились расстаться с рабом. Он был им больше не нужен, и в любом случае они хотели примкнуть к своей армии при отступлении…

— Я хочу сказать, при воссоединении, — быстро поправился командующий.

Симеркет великодушно кивнул.

Они вывели раба вперед и разрубили на его ногах цепи. Симеркет радостно простился с эламскими солдатами, обещая встретиться с ними снова при первых лучах солнца, и они с рабом покинули сарай. Через минуту они уже были на темных улицах Мари.

Когда их никто не мог слышать, Симеркет пробормотал по-египетски:

— Ты знаешь город? Сможешь вывести нас отсюда незамеченными?

Раб кивнул.

— Восточные стены разрушены. Оттуда мы пойдем к реке. Они не догадаются искать нас в том направлении. Когда они заметят наше отсутствие, то кинутся на юг.

Это был хороший план, и Симеркет охотно с ним согласился.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Мардук.

— Как бога?

Раб кивнул.

Симеркет счел это хорошим предзнаменованием.

Спустя много часов, когда небо окрасилось первыми лучами солнца, Симеркет и Мардук достигли маленького городка с хижинами, покрытыми тростником, расположенного в дельте Евфрата. Жители горячо приветствовали Мардука, и он вышел вперед, чтобы побеседовать с ними на незнакомом Симеркету диалекте. После весьма оживленного разговора Мардук вернулся к тому месту, где его ждал Симеркет.

— Дай мне слиток золота, — потребовал он.

— Зачем? — удивленно спросил Симеркет.

— Я купил для нас лодку. Так будет безопаснее и быстрее.

Симеркет послушно протянул ему слиток золота, снова признав про себя, что план Мардука хорош.

— Мы встретились в удачный день, — произнес он вслух. — Когда я думаю о том, что с нами могло случиться, если бы ты не понимал по-эламски… — Он содрогнулся.

Бровь Мардука удивленно поднялась.

— О чем ты говоришь? Я не понимаю по-эламски.

Симеркет непонимающе уставился на него.

— Но вчера ночью, в сарае… как ты узнал, что солдаты собирались меня сегодня убить?

— Я этого не говорил.

— Говорил!

— Нет, господин. Я только передал, что командующий сказал, что тебе не суждено достичь Вавилона. Однако, подумав, я решил, что он мог сказать что-то совсем другое.

Симеркет начал было возмущаться, но Мардук повелительно поднял руку, прерывая его протесты.

— Я сказал только то, что должен был сказать, — решительно заявил он, — остальное ты досказал сам. Но давай забудем это недоразумение и благословим Золотого бога, чье имя я ношу, поскольку теперь у меня есть новый хозяин и все хорошо.

Симеркет, прищурившись, смотрел на Мардука.

— У меня мог быть вооруженный эскорт на всю дорогу до Вавилона!..

— Но теперь у тебя есть я. Более того, я намного умнее их. Ты не пожалеешь, господин. Вот увидишь! Я доставлю тебя до места в большей безопасности, чем любой эламец.

Когда Мардук пошел еще раз поговорить с горожанами, Симеркет сказал себе, что в Месопотамии живут ловкие обманщики. Никогда больше он не станет доверять никому в земле Вавилона — особенно тем рабам, которые делают из своих хозяев дураков.

КНИГА ВТОРАЯ

ВРАТА БОГА

На самом деле Мардук не покупал лодку; он просто взял ее напрокат. Симеркет узнал об обмане на следующее утро, когда Мардук представил его купцу на берегу реки. Этот человек, торговец вином, согласился сопровождать их всю дорогу до Вавилона, сказал Мардук.

— А вот и наш транспорт, — объявил он, широким жестом указывая на лодку, покачивающуюся в нескольких метрах от берега в застойной болотной жиже.

Глаза Симеркета расширились.

Этот предмет — его едва ли можно было назвать лодкой — был сделан из кож, натянутых на древесные ветви. Совершенно круглая, без кормы или носа, посудина напоминала гигантский плавучий диск. Внутри она была устлана соломой и заставлена глиняными сосудами с вином. И в ней сидел пассажир — осел, деликатно пощипывающий солому.

— Не хочешь ли ты сказать, что вот за эту посудину я заплатил хорошим золотом? — возмутился Симеркет.

Мардук смерил его взглядом.

— А что тебе в ней не нравится?

— Прежде всего в ней осел!

— Господин, — прошептал Мардук, отводя его в сторону, — когда ты находишься в чужой стране, ты не должен насмехаться над местными обычаями. Это грубо.

— Ты считаешь мой отказ плыть вместе с ослом грубостью? — В утренней тишине голос Симеркета прозвучал особенно громко.

— Я хочу сказать, господин, что на Евфрате движение одностороннее — только с севера на юг — по течению. Когда этот человек и его сын достигнут Вавилона, они разберут лодку и продадут кожи. Как, по-твоему, они вернутся в город, если у них не будет осла?

Симеркет сделал глубокий вздох, прежде чем ответить.

— Я не насмехаюсь над обычаями, — проговорил он осторожно. — Я только думаю, что нам следует купить собственную лодку — такую, в которой не будут перевозить скот.

Мардук отмахнулся.

— Ерунда, — убежденно заявил он. — К тому же я ничего не знаю о речном судоходстве. А ты?

Симеркет сделал еще один глубокий вдох.

— Я тоже, — признался он.

Тяжело вздохнув, он осторожно вскарабкался на посудину и уселся на единственное свободное место — подле осла. Тот, кажется, счел его приятным соседом: ослиные губы растянулись в улыбку почти явной радости, и он начал тыкаться головой в бедро Симеркета.

Симеркет отстранился, но осел продолжал подталкивать и пощипывать его, пока наконец он не был вынужден почесать животное между ушами. Удовлетворенно обдавая Симеркета вонючим дыханием от переваривания забродившего сена, осел повернулся к нему, подняв вверх копыта, чтобы Симеркет имел возможность погладить остальные части его тела.

— Конюх при осле, — грустно пробормотал Симеркет. На берегу вокруг Мардука собралась толпа. Все громко благословляли его, пока он шел к круглой лодке. Некоторые матери протягивали ему своих детей для поцелуя.

«В чем дело?» — недоумевал Симеркет.

Когда Мардук уселся в лодку, торговец и его сын поспешно расстелили ковер, чтобы устроить для Мардука мягкое сиденье. Симеркет раздраженно попытался потребовать этот уголок для себя; в конце концов, это он был хозяином, и это на его золото была взята лодка. Но ничто не могло сдвинуть с места ластившегося к нему парнокопытного, и незадачливый путешественник остался лежать под его брюхом.

Только подняв голову и взглянув на реку, Симеркет увидел, что их странная лодка уже достигла середины болота, а он даже не почувствовал, как они отчалили от берега. Он удивился тому, насколько прочным оказалось это плавучее средство; пришлось признать, что на воде оно держалось отлично.

Гребли виноторговец и его сын — один отталкивался веслом, другой помогал, и они легко проплыли через заросшее тростником устье реки к главному руслу Евфрата. Горячее солнце привело Симеркета в состояние сонливости. Всю прошлую ночь он не спал и вскоре уже вовсю клевал носом.

Однако проснулся он быстро и тут же вскочил на ноги, выругавшись с перепугу, — осел начал кричать. Животное пыталось подняться; Симеркет слишком поздно сообразил, чего оно хочет. И увернулся как раз вовремя, чтобы избежать потока навоза — чем вызвал громкий смех вавилонян. Но когда Симеркет попытался оттолкнуть ослиный зад в сторону, чтобы не дать ему испачкать лодку, их смех перешел в протест.

— Нет, нет, господин! — дружелюбно остановил его Мардук со своего почетного места. — Навоз надо собрать и высушить на солнце. Тогда через несколько дней мы получим топливо для костра, оно понадобится нам, когда мы высадимся на берег. Даже кустарник здесь слишком ценен, чтобы жечь его.

Товарищи решили, что поскольку осел завязал с Симеркетом столь трогательные отношения, то во время путешествия это будет его обязанностью — собирать и складывать навоз в брикеты. Сын купца любезно показал Симеркету, как это делается.

Позднее, когда его настроение достаточно улучшилось, Симеркет начал вежливо расспрашивать своего нового раба.

— Интересно, — обратился он к Мардуку, — где ты так хорошо освоил египетский?

Мардук на минуту задумался, прежде чем ответить.

— Я жил там некоторое время, — сказал он осторожно. — В юности.

— По твоему акценту я заключаю, что ты жил в Нижнем Египте?

— Да, в Пи-Рамсесе.

— А! И кто был твоим господином? Может быть, я его знаю?

— Сомневаюсь.

— Он, должно быть, был добрым человеком, если позаботился о том, чтобы ты был так хорошо образован.

Мардук отвернулся от Симеркета и стал смотреть на реку. Взгляд его оставался загадочным.

— Твой господин жив? — продолжил расспрашивать Симеркет.

— Нет.

— Ты сбежал от него?

Мардук отрицательно покачал головой, все еще отвернувшись от Симеркета и глядя на бледно-лиловые холмы, тянувшиеся на востоке до самого горизонта.

— Когда мой господин услышал, что царь касситов не мог долго продержаться на вавилонском троне и что Элам планирует вторжение в Вавилон, он освободил меня. Он сказал, что страна нуждается во мне больше, чем он.

— Но затем эламцы захватили тебя в плен.

— Да.

— Так что ты опять стал рабом.

Мардук повернулся к Симеркету и посмотрел ему в глаза. Симеркет впервые заметил, какие у раба правильные черты лица. Умные карие глаза Мардука, приятно контрастировавшие с бледностью кожи, были широко расставлены и казались глубокими под ровными высокими бровями. Нос его был большим, но не крючковатым, губы под усами — полными. Как и большинство вавилонян, он носил длинные волосы, и хотя сейчас они были неухоженными, Симеркет разглядел его прямую спину и решительный разворот плеч.

Темная Голова, как называли коренных вавилонян, не был ничьим рабом и никогда им не был! То, что Мардук, как само собой разумеющееся, взял на себя руководство их экспедицией и так повелительно командовал Симеркетом, свидетельствовало о его давней привычке отдавать приказания. Зачем же, размышлял Симеркет, Мардук притворялся рабом? Некоторые факты, могущие пролить на это свет, оставались невысказанными.

— Я не верю, что ты раб или когда-либо был им, — сказал в конце концов Симеркет.

Мардук ухмыльнулся:

— Но тем не менее ты дал за меня пять золотых кусков.

Симеркет печально покачал головой:

— Лучше бы я выбросил их в реку в качестве приношения речному богу, поскольку ты наверняка уже спланировал, где и когда сбежишь.

Мардук невольно громко рассмеялся. Он не стал ни подтверждать, ни отрицать предположение Симеркета.

— Однако я попрошу тебя об одном одолжении, — настаивал Симеркет. — Останься со мной, после того как мы достигнем Вавилона! Всего лишь на несколько дней. Мне нужен кто-то, кто хорошо знает город. Я ищу одного человека — точнее, двоих. Один из них — моя жена.

Мардук отвел взор от дальних холмов и повернулся к Симеркету. В глазах его застыло недоверие.

— Почему она оказалась в Вавилоне?

Возможно, из-за того, что Мардук был иностранцем, или оттого, что он с сочувствием слушал его, как потом подумал Симеркет, но он выложил ему все. Рассказал об изгнании Найи и причинах, стоявших за этим. Мардук перебил его только раз — когда Симеркет дошел до странного послания от Рэми и до фразы атакована исинами, кончавшейся словом убийство.

— Исинами? — резко переспросил Мардук. — Ты уверен, что именно так говорилось в послании?

— А что? Ты знаешь, кто они такие?

Мардук пожал плечами, снова устремив взгляд в сторону берега.

— Это племя, которое правило в Месопотамии, до того как с севера вторглись касситы. Теперь они сражаются с эламцами. Их с трудом можно назвать убийцами, Симеркет, на самом деле мы, коренные вавилоняне, считаем их патриотами.

Симеркет насмешливо хмыкнул.

— Пусть боги избавят меня от патриотов, хоть их преступления столь благородны!

Остальную часть послеполуденного путешествия они провели в молчании. Симеркет расширенными глазами взирал на бескрайние долины, раскинувшиеся по берегу реки, на бесконечное море вспаханной земли, изрезанной каналами и усеянной водяными колесами. Поля незаметно поднимались, переходя в холмы, те, в свою очередь, резко переходили в высокие скалы и каньоны, через которые извивался Евфрат.

Течение здесь было заметно стремительнее, но маленькая круглая лодчонка оказалась такой же устойчивой, как и в почти неподвижных водах. Речные выдры прыгали среди камышей, а один раз Симеркет увидел гепарда, осторожно пьющего у кромки воды. При их приближении он повернулся и устремился обратно в ущелье. Вскоре каньоны снова уступили место заросшим камышом топям. Вначале низкие, камыши через некоторое время сделались высокими, как деревья, так что покрытый ими Евфрат казался зеленым тоннелем, сквозь который едва просачивался свет.

— Как божественные поля лару! — пробормотал Симеркет.

Время от времени он поглядывал на черные вязкие заводи какой-то булькающей тины, формирующейся возле берега. Он заметил, что за их лодкой ползло черное пятно, и на его грязной поверхности играли все цвета радуги. Египтянин указал на него и спросил Мардука, что это такое.

— Битум, — ответил Мардук, — проклятие местных землевладельцев. Он выщелачивается из земли, наподобие какой-то чумы, насылаемой из ада, губящей посевы и отравляющей землю.

— Битум? Я видел статуи и мебель, вырезанную из него. Я думал, что это вид камня.

— Когда он высыхает, то да, он поразительно твердый. Сейчас ты видишь его в естественном состоянии, он густой и жирный. Единственное его достоинство в том, что он часами может гореть.

Симеркет опустил в реку палец. Когда он его вынул, палец оказался покрытым какой-то липкой черной пленкой, слегка пахнувшей серой. Трудно было вообразить, что эта мокрая, клейкая субстанция может гореть.

— Значит, он хороший источник тепла и света?

Мардук пожал плечами.

— Он выделяет такое вонючее облако копоти, что мы пользуемся им только в тех случаях, когда нет сухого навоза. Если ты спросишь мое мнение, я скажу, что это то, что богиня земли изрыгает из своего чрева. Но я знаю, что некоторые женщины гагу взяли разрешение на использование того битума, который смогут найти.

— Гагу?

— Женский монастырь, чья религия — торговля. По мере того как мы будем приближаться к Вавилону, ты, возможно, увидишь их фургоны. Ты их узнаешь, там все водители и охранники — женщины.

— И женщины нашли применение этому битуму?

Мардук снова пожал плечами и замолчал.

Река начала лениво изгибаться на восток. Когда они огибали мыс, вдали Симеркет увидел стены города. Подобно Мари, они несли на себе шрамы недавней войны, но он заметил, что они не были разрушены. Как и во всех вавилонских городах, в которых побывал Симеркет, он разглядел позолоченный зиккурат, возвышающийся над уцелевшими зданиями. Когда они подплыли ближе, до них стали доноситься звуки, свидетельствующие о том, что жизнь в городе не умерла. Вскоре они достигли отлогого берега, прижавшегося к городским стенам, где уже расположились многочисленные торговцы.

— Где мы находимся? — спросил Симеркет.

— В том месте, где проведем ночь, — ответил Мардук. — В городе Ис.

Симеркет поднял голову.

— Ис? Мы у исинов?

Мардук кивнул.

— Это их родовое гнездо, — пояснил он.

Хотя в предыдущем году эламцы подвергли город Ис осаде, его защитники разбили своих врагов. Это сделало Ис магнитом для всех повстанцев и несогласных, ненавидящих эламцев, и город стал неофициальной столицей вавилонского сопротивления. Банды наемников и всякого сброда устремились в него с востока и юга. Любой из их числа мог оказаться сыщиком эламцев или вавилонским перебежчиком. Поэтому в Исе, как Мардук предупредил Симеркета, они не будут пользоваться полным доверием.

Вскоре после того как они встали лагерем на берегу и развели из навоза огонь, Симеркет заявил, что хочет войти в городские ворота.

— Я хочу найти исинов, — объяснил он Мардуку, — кого-нибудь, кто знает о недавнем нападении на…

Он замолчал. Нападении на кого? Единственное, что он знал наверняка, — это то, что Найя и Рэми служили в доме египетского посла. Несомненно, что если бы на посла было совершено нападение, ему было бы это уже известно. Как бы там ни было, он мог начать только с этого.

— Я иду в город, — решительно заявил он.

Мардук запротестовал:

— Если ты пойдешь туда неуверенной походкой, задавая вопросы о сопротивлении, то продержишься не более десяти минут, прежде чем кто-нибудь не вонзит тебе нож между лопаток.

Симеркет упрямо вздернул подбородок, но ничего не ответил.

И тогда Мардук решил, что пойдет в город сам.

— Может статься, я увижу там кого-то из знакомых. Возможно, отыщу кого-нибудь, кто сможет поговорить с тобой — того, кто знает о налетах исинов. — Он поднялся на ноги и скинул тунику. — Не ходи туда один. Не то найдешь там свою смерть.

Хотя Симеркет не любил заранее подстроенные встречи, всегда подозревая, что подстроено еще многое другое, но понимал, что Мардук дает ему хороший совет, и решил ему последовать. А пока он ждал, прислонившись к городской стене. Глаза его щипало от нависшего над землей коричневого зловонного облака, поднимавшегося от навозных костров. Ему стало трудно дышать, и он отправился к реке, где воздух был чище. Однако у застойной воды носились тучи свирепых москитов, которые прямо-таки набросились на него. Симеркет так громко бил их и ругался, что сын виноторговца пожалел его и принес страшноватого вида черный бальзам. Жестом он показал, что бальзам следует намазать на тело. Египтянин понюхал снадобье, и резкий запах битума ударил ему в ноздри. Но очевидно, снадобье все же обладало эффективным действием, ибо после того, как он намазал его на лицо и конечности, москиты потеряли интерес к жертве.

Внезапно он увидел, что с берега на него смотрят водяные скорпионы и отвратительные волосатые длинноногие пауки. Скорпионы цокали передними клешнями, крадучись подползая к нему. Он заметил, что насекомые в Месопотамии были огромными — самые большие из всех, что он когда-либо видел. Он огляделся и обомлел: его окружал легион каких-то пауков, жуков, богомолов и другой ползающей мерзости. Издав короткий крик ужаса, Симеркет вскочил на ноги. От его движения насекомые несколько отползли, но как только он замер, снова начали агрессивно двигаться в его направлении.

Подавив гадливое чувство, он вернулся к навозным кострам, где спали торговцы; насекомые не последовали за ним туда, где дрожало пламя. Тем не менее ему было не по себе видеть их немигающие темные глаза, наблюдавшие за ним из травы. В течение всей ночи Симеркет время от времени воинственно шевелился и махал руками, хотя бы для того, чтобы дать понять этим тварям, что он еще жив и может постоять за себя.

Луна висела низко над горизонтом, когда появился Мардук. Он похлопал Симеркета по плечу и кивнул в сторону ворот. Симеркет встал и молча последовал за ним в город.

Рядом с главной площадью Мардук открыл дверь, ведущую в маленькую таверну. Ее арочный потолок дочерна закоптился от столетиями горевших здесь лишенных вентиляции печей; настенные фрески были скрыты слоями жира. Мардук повел Симеркета в дальний угол, там его ждали двое мужчин. Их лица были скрыты черными покрывалами — отличительный признак исинских повстанцев. Симеркет сел на скамью, Мардук занял место у стенки.

Симеркет выразил благодарность за то, что мужчины согласились встретиться с ним, и знаком приказал хозяину принести пива. Поданное в большой чаше, оно не было отфильтровано, и на его пенной поверхности плавала закваска. Хозяин принес им длинные гибкие тростинки, чтобы они могли высасывать со дна более светлую жидкость.

— Я — Симеркет, — представился он, после того как они выпили.

— Мы знаем, кто ты, — кратко ответил тот, что был повыше.

— А могу я узнать ваши имена? — спросил Симеркет.

— Зачем? Чтобы ты мог сообщить эламскому узурпатору, кто мы такие? — усмехнулся говоривший.

— Простите, я просто хотел…

Низенький оборвал его:

— Что тебе надо?

— Я ищу женщину и мальчика, египтян. Я слышал, что на них напали исины — и что мальчик был ранен. О состоянии женщины я ничего не знаю. Не могли бы вы мне сказать, не проводили ли вы в последнее время какие-нибудь облавы?

— Не так часто, как эламцы могли заставить тебя подумать, — осторожно ответил более высокий из собеседников.

— И не столько раз, сколько бы нам хотелось, — добавил его товарищ.

Симеркет быстро прикинул в уме.

— Эта облава могла произойти примерно десять или двенадцать недель назад.

— Где?

— К северо-западу от Вавилона.

Мужчины переглянулись.

— Нет! — воскликнули оба одновременно.

— Почему вы в этом уверены?

— Потому что эламцы отступили туда, чтобы защитить столицу. Слишком опасно проводить облавы, когда их так много, — не стоит рисковать.

Голос Симеркета внезапно стал жестким.

— Вы когда-нибудь убивали женщин во время налетов?

— Возможно, — неопределенно отозвался высокий.

— Эламских женщин, — уточнил второй.

— А египетскую женщину?

— Мы что, должны были знать, кто она? Она что, красивей, опрятней? — со смешком спросил высокий.

— Кроме того, мы не ссорились с египтянами — пока не встретили тебя.

Симеркет нервно моргнул.

— Почему? Что я такого совершил?

На губах мужчин закипели горячие слова.

— Мы слышали, что ты привез приветствия фараону Кутиру. Вы будете говорить о договорах…

— И дружбе между народами…

— Фараон пришлет ему золота…

Симеркет нетерпеливо прервал этот поток недовольства:

— Союз между Вавилоном и Египтом держится уже много столетий. И кто бы ни правил, от него нет ничего, кроме добра.

— Ваш фараон не должен вести переговоры с захватчиками! — заявил высокий, стукнув кулаком по столу.

— А с кем ему вести переговоры?

Вопрос привел исинов в замешательство, они переглянулись.

— С наследником Исина, — решительно заявил коротышка. — Он здесь, в Вавилоне, он настоящий царь!

— Хорошо, — благоразумно ответил Симеркет. — Отведите меня к нему. Покажите мне его столицу, чтобы я мог поклониться его трону. Выведите передо мной его армии, чтобы я мог увидеть его мощь своими глазами.

Исины собрались было разразиться бранью, но краешком глаза Симеркет увидел, как Мардук едва заметно покачал головой, и они с трудом, но подавили свой гнев.

— Придет время, — прошептал один сквозь стиснутые зубы, — когда именно так и будет!

— А тем временем, — подхватил Симеркет, — последним сильным лицом в Вавилоне остается Кутир. На вашем языке это означает «царь, сильный», верно? Но мы, египтяне, практичные. Когда наследник сядет на Грифонский трон, я гарантирую, что фараон будет вести переговоры с ним. Однако до тех пор…

Мужчины угрюмо молчали.

Поняв, что больше он от них ничего не услышит, Симеркет поднялся и, выйдя, стал ждать у двери, пока Мардук разговаривал с теми, кого он привел. В его голосе звучали успокаивающие нотки. Поймав на себе мрачные взгляды исинов, Симеркет вышел на улицу. Когда через несколько минут Мардук возник перед ним в темноте, они молча двинулись восвояси…

Когда они, продолжив путь, были еще на расстоянии добрых пятнадцати лиг от Вавилона, река, незаметно как, наполнилась маленькими круглыми суденышками, все они плыли в столицу. Симеркет не мог сдержаться и вслух поразился их числу. Мардук усмехнулся — по его словам, Евфрат пуст!

— После вторжения торговля еще не восстановилась, — веско пояснил он. — Купцы все еще подозрительно относятся к эламцам, и большинство из них в этом году остались дома.

Симеркет скептически воспринял его слова: их окружали сотни круглых, обтянутых кожей лодок, груженных различными товарами. В одной были навалены груды мехов, в другой — засиженные мухами, ободранные туши недавно забитых овец. В некоторых лодках перевозились специи, источавшие сладкий запах, или срезанные цветы, или целые насыпи различных семян. В Вавилоне и его окрестностях в общей сложности жило более миллиона человек, и всем требовалась еда, одежда, домашняя утварь и продукты для ведения хозяйства.

— Неудивительно, что эламцы захватили эту землю, — заметил Симеркет, — если то, что я вижу, можно назвать неудачным для торговли годом!

В этот момент одно из речных судов поравнялось с их лодкой. В нем перевозился мед — дюжина огромных глиняных кувшинов были в темных разводах, мед стекал по толстым краям, оставляя блестящий след. Его запах смутно напомнил Симеркету аромат полевых цветов. Запах был столь силен, что казался едким, и Симеркет уловил терпкую сладость даже в воздухе. Боковым зрением он увидел, как Мардук и торговец судна раскланялись и каждый сделал руками какой-то священный знак. Кормчие на судне были по виду священники, во всяком случае, такое было на них облачение.

— Это одежда пчеловодов? — наивно поинтересовался Симеркет.

— Что ты сказал? — хохотнул Мардук.

— Вон там, на лодке с медом!

— Это бальзамировщики, Симеркет! — с коротким смешком пояснил Мардук. — В каждом из кувшинов по трупу — возможно, на пути в семейный склеп…

Да, Симеркет слышал, что мед сохраняет мертвую плоть почти так же, как египетская сода. Но он ничего не знал об этих странных обычаях захоронения! По его телу побежали мурашки, и он невольно содрогнулся. Несмотря на свою решимость никогда не позволять себе воображать подобные вещи — поскольку, думая о них, можно их материализовать, — он не сумел сейчас остановить поток внезапно нахлынувших на него образов, вырвавшихся из тайников мозга.

Что, если он найдет тело Найи или Рэми в таком же вот кувшине? Он представил себе, как опускает руку в темную вязкую жидкость, как прохладный мед липнет к пальцам, к руке, как он ищет в тягучей жидкости комок спутанных волос с мертвой головы… вот он сжимает его в кулаке, вытаскивая тело… мед стекает по мертвому лицу…

Симеркет вскрикнул.

Все находившиеся в лодке озабоченно взглянули на него, но он не видел их, потрясенный своим видением. Огромным усилием воли он приказал себе выкинуть эти картины из головы. Найя жива. Если бы она была мертва, он бы это почувствовал. Он не найдет ее в одном из этих ужасных кувшинов. Боль резко ударила ему в лоб, распространившись на все внутренности. Из глубины горла поднялась желчь. Мардук придержал ему голову, когда он перегнулся через борт лодки в пароксизме изнурительной рвоты.

Это речная лихорадка, успокоил Мардук. Обычная болезнь, поражающая иностранцев, прибывших в Вавилон. Но Симеркет знал: это не лихорадка. Это страшное видение, которое он был не в силах удержать в себе. Приняв дозу эликсира, очищающего желудок, который виноторговец достал ему из своего мешка, он начал молча молиться о том, чтобы это не было предзнаменованием будущего…

На следующий день показались крепостные валы Вавилона. В течение нескольких часов до этого они видели на горизонте плотное облако дыма, скрывавшее от них город. Симеркет решил было, что облако это — признак военного столкновения и что Вавилон лежит в руинах, и с ужасом указал на него пальцем. Но Мардук заверил его, что дым идет из сотен тысяч печей и алтарей.

— Вавилон никогда не будет разрушен, — обиженно произнес Мардук. — Он устоит, как и всегда.

Симеркет взглянул на него, с удивлением услышав в его обычно спокойном тоне горечь. Но Мардук не заметил его взгляда и продолжал говорить все тем же тихим, обиженным голосом.

— Вавилон — как увядшая проститутка: задирает юбку перед каждым чванливым завоевателем! На этот раз эламцы думают, что завоевали его. Но они закончат тем же, чем и касситы. Хочешь знать настоящую причину, почему стены Вавилона не разрушены, Симеркет? Он отдается всем, у кого есть армия, но в конце концов он-то и торжествует!

— Ты говоришь как отвергнутый любовник, — усмехнулся Симеркет.

— Правда?

— В чем дело, Мардук? В твоем голосе звучит горечь, потому что у вас нет собственной армии? Расскажи мне то, чего я не знаю!

Голос Мардука опустился до шепота:

— Когда-нибудь, в лунную ночь у костра, быть может.

По мере того как они приближались к Вавилону, облако дыма постепенно рассеивалось, и Симеркет обнаружил, что Евфрат течет через центр города. На правой стороне реки возвышается башня — зиккурат под названием Этеменанки, заметный на равнинном ландшафте со всех сторон. Трепет отразился на лице Симеркета, и к Мардуку отчасти вернулось чувство юмора. Он объяснил, что название Этеменанки означает «краеугольный камень небес». На самом деле башня была не храмом, сказал он, а обсерваторией, посвященной всем шестидесяти тысячам богов вавилонского пантеона.

— Я думал, что зиккурат принадлежит Бел-Мардуку, — заметил Симеркет.

— Храм Бога стоит на другом берегу реки. Посмотри туда — видишь здание, покрытое позолоченными плитками? Там ему поклоняются. Но Золотой Бог каждую ночь проводит в ложе на самом верху Этеменанки.

Симеркет поднял голову, чтобы посмотреть туда, куда указал Мардук. Самый высокий ярус разноцветной башни, окрашенный мерцающей лазурью, представлялся невообразимо далеким, сливался с небом. Неудивительно, что Всевышний избрал это место для сна, ибо в самом деле земля здесь встречалась с небом.

— Там он каждую ночь совокупляется с новой девственницей, посланницей какого-то из богов, — как бы между прочим добавил Мардук.

Симеркет оторвался от созерцания зиккурата и, ошарашенный, воззрился на Мардука. Невидимые египетские боги достигали высоты во много локтей^[3] — причина, по которой египтяне строили свои храмы такими огромными.

— И девственницы оставались живы после такого испытания? — с дрожью в голосе спросил Симеркет.

Мардук бросил на него насмешливый взгляд.

— Конечно! Считается, что им очень повезло, и они ценятся как завидные невесты. Но кроме того, все они очень красивы — только лучших выбирают для Золотого Бога.

— А кто-нибудь из них когда-нибудь описывал… гм… свою ночь в этой башне?

На этот раз был ошарашен Мардук.

— Это было бы не только святотатством, Симеркет, но и бестактностью! Я тебе удивляюсь. Какими человеческими словами можно описать такие впечатления?

— Действительно, какими словами? — с иронией пробормотал Симеркет. Дружное молчание девственниц, несомненно, весьма удобная традиция. И тут, содрогнувшись, он внезапно подумал: а не потребует ли Бел-Мардук с него девственниц по возвращении в Египет? Конечно, он надеялся, что не потребует, очень уж ему не хотелось делаться сводником, даже для божества. А если Всевышний все же пожелает себе подруг, — где он сможет найти их на пыльных дорогах Месопотамии? Вздохнув, он решил подумать над этой проблемой, когда она возникнет.

К этому моменту речные суда окружили их со всех сторон, и движение по Евфрату остановилось. Симеркет почувствовал раздражение, обнаружив, что они застряли на середине реки. Поднявшись, он стал смотреть вперед, чтобы понять, чем вызван затор, но увидел только еще один сюрприз — массивный каменный мост через Евфрат. Он изумленно взирал на бесконечный поток повозок и пешеходов, двигавшихся по нему от одного берега к другому. Мост был настоящим чудом инженерного искусства — почти 200 метров в длину! На двух гигантских каменных башнях лежали широкие деревянные сходни. Поток речного транспорта устремлялся через один сравнительно небольшой проход между башнями — отсюда и задержка в движении.

Во время вынужденного безделья Симеркет принялся разглядывать городские строения по берегам. Мардук это заметил.

— Разве не прекрасны эти стены, Симеркет? — гордо спросил он. — Смотри, они такие широкие, что по ним может в один ряд проехать четверка лошадей!

Симеркет чуть было не совершил бестактность, приготовившись заявить, что при таких толстых стенах Вавилон не должен был так легко сдаться эламцам — он все еще надеялся заставить Мардука открыть ему причину своей печали. Но отдаленное позвякивание колокольчиков задержало его слова, прежде чем он успел произнести их. Он повернулся в сторону, откуда раздался звук.

В северном направлении из города выходила процессия — ослы, нагруженные корзинами с чем-то черным, похожим на обломки блестящих черных камней, погоняемые фигурами в черном. Женщины гагу, о которых упоминал Мардук? В том, что это женщины, сомнений быть не могло. С головы до ног облаченные в напоминающие саван шерстяные плащи, из-под которых виднелись лишь глаза, они никак не напоминали мужчин. Охраняли процессию тоже женщины, но эти были одеты в практичные кожаные доспехи.

— Эти женщины гагу, хорошо они зарабатывают? — спросил Симеркет.

— Они много веков отдавали свое состояние всем царям и принцам в Азии. Если бы эти женщины завтра потеряли свои накопления, то и все здесь пришло бы в упадок — настолько они могущественны.

— А богатство им принесла торговля битумом?

— Вряд ли. Битум — только один из их интересов. Нет, они разбогатели, потому что они ученые, Симеркет, они предсказывают по звездам.

И Мардук рассказал, что предсказания гагу так точны, что к ним прислушиваются цари и военачальники со всего света. Никто, как женщины гагу, не сведущ в таких пророчествах и предсказаниях по части ведения дел, займов, вложения средств и покупок. Все это рассматривается женщинами сквозь призму послания с небес, что и лежит в основании их богатства.

Пока Мардук говорил, Симеркет следил глазами за караваном. Ему показалось, что он увидел там что-то знакомое. Он резко выпрямился и еще раз вгляделся в одну из фигур.

Вот!..

Эта женщина шла рядом с большой двухколесной повозкой, груженной кусками сухого битума. Хотя она была в такой же саванообразной хламиде, что и другие, что-то в ней показалось ему странно знакомым — как она двигалась, как держала голову, изгиб ее ноги, мелькнувшей в складках одежды. Она была выше остальных и намного худее (он начал замечать некоторую полноту, присущую вавилонянам обоих полов), и обладала отчетливо выраженной статью. Египетской статью!

Он долго смотрел ей вслед. Во рту у него пересохло. Сердце бешено колотилось. Губы его внезапно раздвинулись, и он чуть было не выкрикнул: «Найя!»

Его горло перехватил спазм — такого усилия стоило ему подавить ее имя. Он отвернулся, яростно твердя себе, что последнее, чего ему не хватало, — это воображать Найю в каждой похожей на нее проходящей мимо женщине. Если он продолжит эту порочную практику, то рискует не узнать ее, если она действительно появится!

— На что ты так уставился? — поинтересовался Мардук.

— Э… корзины! Они полны битума, ведь так? И должно быть, очень тяжелые…

— Напротив, они очень легкие. Вот почему они так подходят женщинам гагу — любая может легко управиться с грузом.

Симеркет подозрительно посмотрел на Мардука. Разве тот не заметил, как обвисли корзины, перекинутые через спины ослов? Выносливые животные почти шатались под их весом!

— Однако… — начал было Симеркет, но замолчал. Скорее всего эти гагу занимаются контрабандой! А какая торговая гильдия этим не занимается? Но это не его дело, и такие размышления только загружают мозг не относящимися к делу подробностями. И все — игра его воображения! Он почти наяву услышал тихий голос Илайбера, предупреждающий об опасностях Месопотамии. Он увидит то, чего нет, и не заметит того, что есть…

К вечеру их маленькая круглая лодка наконец проскочила под мостом и причалила на дальнем берегу. Только ослик, казалось, расстроился, увидев, что он уходит, и вытянул голову, чтобы грустно прижаться к его руке. А виноторговец и его сын, видя, как уходит Мардук, запричитали, низко кланяясь ему и целуя ему руки, пылко прося благословения. Наконец Мардук вырвался из их объятий и повел Симеркета в город.

В Вавилоне было восемь ворот, каждые носили имя одного из главных городских богов. Само название Вавилон означало «врата града». Симеркет и Мардук вошли через ворота Иштар, самые большие из всех. Они были выложены дорогими эмалированными плитками и окрашены в священный ярко-синий цвет. Стараясь не выглядеть совсем уж профаном на своем первом вступлении в Вавилон, Симеркет послушно прошел за таможенную черту, запретив себе озираться по сторонам.

— Ты должен говорить за нас обоих, — зашептал он Мардуку. — Не называй им моего имени — я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я посланник фараона! Скажи им, что я торговец, приехал за специями, ну или чем там еще, что я не говорю по-вавилонски… Мне нужно обследовать город, прежде чем кто-либо из официальных лиц узнает, что я здесь!

Он решил не объявлять о своем приезде новому царю Вавилона, пока не завершит свою миссию. Только тогда он начнет переговоры о статуе божества Бел-Мардука, которую он должен привезти в Египет. А до тех пор он хотел действовать подальше от внимания властей, поскольку начал подозревать, что если коренные вавилоняне узнают о его близости к Кутиру, то большая часть дверей окажется перед ним закрытыми.

Мардук не ответил. Неожиданно он отвернулся и начал неуклюже пятиться назад — съежившись, как бы от страха, как простачок. Симеркет про себя улыбнулся, поражаясь его способности бесконечно меняться. Он мог принимать любое обличье, мог смешаться с любой толпой, сыграть любую роль!

Однако когда они подошли к эламским таможенным чиновникам и сборщикам налогов, Мардук продолжал молчать, обводя всех бессмысленным взором. Он опустил голову и притворился смущенным и напуганным.

— Что с тобой? — спросил Симеркет по-египетски. — Ответь же им! Не молчи!

Но Мардук только тупо смотрел на всех. Изо рта у него потекла слюна. Таможенники с отвращением отвернулись и обратили свои вопросы к Симеркету, махнув на Мардука рукой.

В конце концов Симеркету пришлось представиться — чиновники обшарили его мешок и нашли в нем таблички с его именем. Тогда они склонились перед ним в низком поклоне, демонстрируя ему список ожидаемых важных гостей. Его имя значилось в нем среди самых почетных. Тут же явился дворцовый представитель и повел Симеркета и Мардука в отдельную комнату, расположенную внутри ворот.

— Добро пожаловать, великий господин! — воскликнул дворцовый чиновник по-вавилонски. — Мы пошлем курьера во дворец, чтобы известить о том, что ты наконец прибыл.

Симеркет пришел в ужас.

— Я не желаю этого! — вырвалось у него, прежде чем он успел подумать.

Эламец уставился на него в замешательстве.

— Но… но что я скажу царю, когда он спросит, почему ты не представил свои верительные грамоты?

Симеркет поспешно сымпровизировал:

— Ты, конечно, можешь доложить царю о моем прибытии. Но скажи ему… скажи, что прежде чем я предстану перед двором, я должен очиститься молитвой, дабы возблагодарить египетских богов за мое благополучное путешествие.

Симеркет знал, что месопотамцы считали египтян фанатично религиозными, и надеялся, что эламцы примут это объяснение, сколь бы подозрительным оно ни было. Дворцовый чиновник с сомнением покачал головой.

— В таком случае не стоит ли мне вернуться в Египет? — насмешливо надавил Симеркет.

— О нет, господин! — Вавилонянин воздел руки в молитвенном жесте. — Царь Кутир был бы очень разочарован — и рассержен — если бы ты уехал сейчас из Вавилона. Его войска все равно найдут тебя, поскольку он хочет услышать приветствие фараона из твоих уст.

Симеркет быстро прикинул в уме. Либо Кутир должен обладать огромной сетью шпионов, либо инструкции фараона послу Менефу были необычайно точными. Так или иначе, ему надо найти возможность выиграть для себя какое-то время.

— Прежде чем я склоню колени перед троном, — продолжил он, — я должен поклониться своим богам.

Дворцовый чиновник начал сдаваться.

— Когда ты сможешь появиться во дворце? — спросил он слабым голосом.

— Я предупрежу о своем приходе, — уклончиво ответил Симеркет. — Тем временем я и мой раб подыщем себе жилье в египетском квартале. — Симеркет решительно взвалил на плечи мешок.

— Но тебя ждут покои в гостинице замка Бел-Мардука, великий господин! Я сочту за честь проводить тебя туда!

— Покои необязательны.

Лицо дворцового представителя не могло более сохранять маску спокойствия и выразило овладевший служителем малодушный страх. Он признался, что его ждет мучительная смерть в Скорпионовой камере, если Симеркет пропадет в городе. Он умолял Симеркета дать себя убедить и спасти его от такого ужасного конца!

Проклиная свою злую судьбу, негодуя на Мардука и его предательское молчание, Симеркет смирился. Да, он последует за чиновником в гостиницу! И, как было ему известно, священники сразу начнут там за ним шпионить, сообщая во дворец о каждом его телодвижении — все сложится как нельзя хуже. То, чего он надеялся избежать, ждет его.

Чиновник облегченно опустил брови.

— Если ты пожелаешь, священники могут предоставить тебе подходящего слугу.

— У меня уже есть слуга. — Симеркет выразительно указал на Мардука, который с глупой улыбкой махал рукой, пытаясь поймать жужжавшую возле его лица муху.

— Прости меня, великий господин, но… но у него все в порядке с головой?

— Он у меня недавно, — ответил Симеркет, поджав губы от подавляемого гнева, — недавно куплен. Я еще не разобрался в нем.

Чиновник кивнул.

— У нас, эламцев, есть поговорка — прежде чем рабы сделаются хорошими слугами, нужно выкорчевать из них рабов.

— Мудрый совет, — глубокомысленно произнес Симеркет, сощурив глаза на Мардука. — И я, несомненно, воспользуюсь им!

От ворот Иштар втроем они прошли по широкому Пути процессий, мощенному камнем. Здесь обычно проходили пышные городские манифестации. Симеркет попытался незаметно поговорить с Мардуком — шепотом, по-египетски. Он хотел узнать, что с ним происходит, но тот продолжал изображать идиота. Симеркет все больше разочаровывался в нем; планы вырвать из плена Найю и Рэми потерпели крах из-за упрямства этого человека. Он демонстративно повернулся к Мардуку спиной, слушая, как эламец расписывает городские достопримечательности — с гордостью, расцветшей в связи с недавно одержанной победой.

— А стены такие широкие, что по ним может проехать четверка лошадей!

Симеркет пробормотал что-то с наигранным восхищением.

Гостиница представляла собой массивное шестиэтажное здание, расположенное вдоль Пути процессий. Симеркету отвели комнаты на пятом этаже. Они были такими же роскошными, как и те, что он видел во дворце фараона. Плиточные полы застелены кожами, широкая дверь ведет на террасу с видом на город. Глядя вниз на людей, мельтешащих внизу, Симеркет почувствовал головокружение. Никогда раньше не стоял он так высоко и был поражен такой своей неожиданно острой реакцией. Он поспешно вернулся в комнаты, стараясь держаться от террасы подальше. И в этот момент он услышал крик эламского провожатого, который желал показать ему последнее и самое поразительное достижение этого шикарного номера — трубы, подводящие горячую и холодную воду в уборную. Симеркет пересек комнату, чтобы открыть серебряные краны, сначала робко, а затем с восторгом, позволив воде весело ударить в бронзовые тазы.

— Пойди сюда, посмотри, Мардук! — позвал Симеркет, забыв о своем раздражении. — Расскажи, как это возможно!

Ответа не последовало. Симеркет вновь обозлился, устав терпеть нахальное притворство. С недовольной гримасой он обернулся — Мардука в комнате не было.

Быстрый осмотр помещения восполнил историю. Мардук их покинул, пока Симеркет с эламцем восхищались льющейся из кранов водой. Даже слуги-священники, ожидавшие в коридорах, не заметили, как он выскользнул и исчез.

Симеркет горько улыбнулся. Этого следовало ожидать; Мардук ни разу не обещал, что останется.

Впервые после Мари Симеркет оказался один. Глядя на погружающийся в темноту город, старательно избегая края террасы, он увидел, как небо начало освещаться мириадами костров — на кострах готовили пищу. Только тогда он по-настоящему оценил огромность Вавилона. Он сверкал перед ним подобно полотнищу, украшенному рубинами, и ему не было видно конца.

Милосердный Осирис, ну как в таком месте отыскать ему Найю и Рэми?

Рассвет застал Симеркета на пути к египетскому кварталу Вавилона. Он заметил, что за ним следовал человек довольно подозрительного вида, с жидкой бородкой и большим животом. Симеркет обернулся и пристально посмотрел на него. Человек остановился, делая вид, что ему срочно понадобилось изучить содержимое ближайшего овощного ларька. Симеркет чуть не рассмеялся. Неужели его преследователь думал, что египтянин ничего не понял?

Он решил заговорить с ним.

— Поскольку мы как будто следуем одной дорогой, — обратился он к незнакомцу, — возможно, ты скажешь мне, правильно ли я иду в египетский квартал?

Человек сначала притворился, будто не понимает акцента Симеркета, и огляделся. Когда же тот повторил вопрос, он попросту развернулся и бросился наутек. Однако, торопясь скрыться, он сделал ошибку: украдкой посмотрел вверх, на крышу.

Симеркет проследил за его взглядом, зная наверняка, что он там найдет. Еще одного соглядатая, следящего за ним из-за балюстрады. Видя, что замечен, тот быстро спрятался за выступ стены.

Симеркет вздохнул и поспешил по боковой улочке, покачивая головой и сокрушаясь над простодушием слежки. Он шел на восток, так сказал ему священник в гостинице. В египетском квартале он намеревался смешаться с соотечественниками и порасспросить, не слышал ли кто-нибудь о Найе или Рэми или о каких-нибудь недавних нападениях исинов на египтян. Он собирался также попытаться найти место, где находилась резиденция посла Менефа, ибо из письма Найи знал, что она и Рэми жили там в последнее время.

Вплетаясь в толпы снующих по улицам вавилонян, которые поднялись рано, чтобы открыть свои бесчисленные лавки, он услышал, как преследовавший его человек шумно перепрыгивал с крыши на крышу над его головой. Улицы были настолько узкими, что это было нетрудно. Однако даже такая незначительная ловкость оказалась не по силам незадачливому агенту. Симеркет услышал короткий крик и звук падения. Он взглянул вверх: мужчина отчаянно цеплялся за парапет. Симеркет подумал было, не спасти ли ему своего преследователя, но толстый его напарник, появившийся невесть откуда, втащил его обратно на крышу. Несколько разбитых кирпичей с жутким грохотом упали на узкую улицу. Симеркет отскочил в сторону, но осколки кирпича ударили по старухе, продававшей цветы. Она упала без сознания на дорогу, и стебли горных тюльпанов, выпавших из ее рук, образовали трогательный венок.

— Послушай! — окликнул шпика Симеркет. — Если ты хочешь знать, куда я иду, то я скажу тебе. Я иду в замок Амона в египетском квартале.

Шпики ничего не ответили и трусливо укрылись за выступом крыши, притворившись невидимками.

— Идиоты, — мрачно пробормотал Симеркет. Если они лучшие из эламских шпионов, то оккупации Месопотамии суждено быть недолгой.

Кружа по улицам, Симеркет обнаружил, что они в Вавилоне расходятся от следующих одна за другой площадей, наподобие спиц колесницы, никогда не приводя туда, куда он рассчитывал прийти. Очень скоро он оказался в том районе города, где торговали сырыми кирпичами, слепленными из песка и ила, горшками, кувшинами и керамическими статуэтками. Он остановился, чтобы разузнать дорогу у торговца фигурками божков.

— Что ты ищешь? — уточнил тот.

— Египетский квартал. Священники Бел-Мардука сказали мне, что это где-то к востоку от реки.

— На твоем месте я бы им поверил.

— Дело не в этом. Я заблудился.

— К востоку от реки, говоришь?

— Да.

Человек покачал головой и крикнул гончару, стоявшему на другой стороне торгового двора:

— Ты когда-нибудь слышал о египетском квартале?

— О чем?

Симеркет почувствовал, как у него сжались все внутренности. Не хватало ему только вконец заблудиться! По тому, как эти двое спорили, было ясно, что они знают свой город не лучше его самого. В другое время он спросил бы дорогу у одного из вездесущих эламских пехотинцев, патрулировавших улицы небольшими группами. Но у него не было желания приближаться к ним, и он свернул в сторону. Это было непросто, поскольку в столице была расквартирована большая часть эламских солдат — почти на каждом углу можно было нос к носу столкнуться с их угрожающим присутствием.

Уже наступил полдень, когда Симеркет понял, что вывески и объявления на кирпичных стенах изменились: теперь они были написаны не клинописью, а иероглифами. Наконец-то он на месте! Однако, к его разочарованию, совсем неподалеку прорисовывались верхние этажи его гостиницы: он сделал почти полный круг, вернувшись туда, откуда начал свой путь.

Он громко выругался — словами, которые употреблял нечасто.

Хотя безликие кирпичные фасады, которые он видел в это утро, напоминали один другой, его глаз случайно наткнулся на подобие египетских украшений. Накренившуюся крышу подпирала единственная колонна в форме лотоса, а в одном из дворов валялась всеми забытая статуя какого-то древнего фараона, вся в птичьем помете. В лучшем случае этот квартал — приют египетских бездомных, решил Симеркет. И он их увидел.

Они слонялись по площади, топтались у разных дверей и конюшен. Взгляды у всех были пустые, угрюмые. У женщины, устроившей в тени пальмы, Симеркет спросил, как пройти к храму. Она равнодушно махнула рукой, указав на аллею.

— В конце улицы, — прошамкала она, отгоняя мух, облепивших ее платье, заляпанное каким-то жиром.

Шпики ждали его у стен храма, спрятавшись при его приближении. Он рад был их видеть — при случае они могли бы честно доложить царю Кутиру, что Симеркет сделал то, что и сказал: молился своим богам. Эти двое никогда не догадаются, в чем состоит истинная цель его похода.

Однако в храме Симеркет оказался в весьма затруднительном положении. Здесь не было ни зала, ни колон, ни священного озера, ни алтарей — и вообще это место казалось непохожим на все египетские храмы, которые он когда-либо видел. Он робко вошел в неубранный двор, единственным украшением которого служила пара иссушенных солнцем фиговых деревьев.

По пути к темному святилищу его взору предстало жалкое скопление часовен и рак, однако в них не было ни одной статуи бога. Плохо выкрашенные стены, слабый запах полувыдохшегося фимиама — было ясно, что никаких ритуалов здесь в последнее время не происходило. Он огляделся, ища священника или его помощника.

Пожав плечами, он прошел дальше, к тому месту, где, как он полагал, должна была быть задняя стена. Но едва он преодолел несколько метров, как услышал шаги: кто-то шел к нему по одному из мрачных коридоров.

— Господин! — проскрипел из темноты неуверенный голос. Говорили по-египетски.

Сгорбленная фигура неопределенного возраста медленно приближалась к Симеркету, поправляя на голове неопрятный, изношенный парик священника. За священником брела какая-то пожилая женщина; ее губы нервно поддергивались.

— Ты не должен входить сюда, господин, — скрипуче проговорил священник. — Сюда может войти только посвященный.

— Я священник второго уровня, — заявил Симеркет, не совсем солгав. Всем, кто научился изображать 770 священных символов Египта в Доме Жизни, присваивался такой сан. Но Симеркет до 770 по-настоящему не дошел.

— Тем не менее ты здесь чужой и не совершил омовения… — Прерывистый голос престарелого служителя храма приобрел нотки неуверенности. — Ведь ты чужой, я прав? Мы никогда не встречались?

— Нет.

Священник, казалось, почувствовал облегчение оттого, что его мозг еще функционировал, и выпрямился.

— В таком случае я должен попросить тебя уйти тем же путем, каким ты пришел.

— Но я хотел вознести благодарственную молитву Амону за то, что он позволил мне благополучно добраться сюда, — нашелся Симеркет.

Старик внимательно посмотрел на него:

— Молитву? Ты сделаешь пожертвование?

Это не входило в намерения Симеркета, но он пожал плечами:

— Да. Хорошо. Почему нет?

— Ты купишь лук и хлеб для алтаря? — заулыбался священник. И повернулся к стоявшей позади него женщине: — Матушка, сегодня у нас хороший день!

Симеркет с жалостью увидел, что по щекам старухи потекли слезы. Она судорожно схватила его руку и поцеловала ее.

— Неужели это так странно, — удивился Симеркет, — что путник приносит благодарение богам?

— Здесь это странно, — призналась женщина. — Большинство египтян, что живут тут, пришли в Вавилон не по своей воле. Им не за что особенно благодарить богов, и они винят их за свои несчастья. В наше время почти никто не делает пожертвований!

Симеркет знал, что египетские священники — мужчины и женщины — жили в основном на пожертвования хлеба, овощей, растительного масла и других продуктов, приносимых прихожанами богам. Видя, как зажглись глаза стариков на их худых лицах, Симеркет озабоченно спросил:

— Когда вы ели в последний раз?

— Это не важно. Мы с радостью служим богам.

— Когда? — повторил вопрос Симеркета, и его голос прозвучал, возможно, жестче, чем он того хотел.

— Два дня назад, — быстро ответила женщина.

— А разве посол Менеф не посылает продукты и рабочих вам в помощь? Разве не его долг поддерживать этот храм?

Женщина прищурилась:

— У него в поместье своя часовня и свои священники. Он больше не приходит на наши службы. Он сказал…

— Матушка! — одернул ее супруг.

Старушка замолчала, стыдливо уставясь в пол. Симеркет заметил, что ее туника, хоть и очень чистая, была вся штопана-перештопана и в ней осталось больше вавилонской шерсти, чем доброго египетского льна. Симеркет заглянул в ее усталые глаза.

— Говори же!

Несмотря на испуганный взгляд мужа, она прошептала:

— Он сказал, что мой муж и я сделали слишком мало, чтобы завлекать сюда людей, — именно так он и сказал: «завлекать», как будто здесь представление и…

— Матушка! — снова заволновался священник.

Но слова старушки продолжали выплескиваться из нее со все возраставшей обидой:

— Нам даже пришлось продать статуи богов из их рак, чтобы хоть как-то поддерживать храм… Последнюю мы продали месяц назад, и то только по стоимости ее бронзы. Что ждет нас впереди? Мой муж запрещает мне просить подаяние, говорит, что это нас унижает, хотя боли в желудке иногда такие сильные, что я… что я… — Остальные слова потонули в нахлынувших на нее рыданиях.

Старый священник встал между Симеркетом и женой.

— Я уверен, что у посла много причин для того, чтобы не посылать нам пищу, — твердо сказал он. — Война с Эламом многих обрекла на лишения. Мы не единственные в Вавилоне, кто голодает, и ты это знаешь!

Резко повернувшись, Симеркет прошагал через мрачный храм к воротам. Старики заковыляли следом — в тревоге, что он покидает их навсегда.

— Эй, вы! — закричал Симеркет, высунувшись из ворот.

— Это ты нас? — Из-за выступа стены выглянули его преследователи.

— Мне нужно, чтобы вы принесли кое-что! Сходите на рынок за углом. Купите хлеба, луку, меду, растительного масла. И гуся, если сможете найти. — Он повернулся к пожилой чете, смотревшей на происходящее широко открытыми глазами. — Как вы думаете, боги не были бы против пива?

Старик казался до предела ошеломленным и молчал, однако жена его охотно вступила в разговор:

— О да, пожалуйста! У Августейших очень давно не было пива!

Соглядатаи заупрямились.

— Кто ты такой, чтобы нам приказывать?! — заорал худой.

— Я — Симеркет, посланник фараона Рамсеса IV, прибывший, чтобы вести переговоры с вашим царем Кутиром, — да вы и сами все знаете. Вы все утро идете за мной!

— Ложь!

— Мы никогда!..

Вулканический огонь, запылавший в глазах Симеркета, заставил обоих мгновенно прекратить протесты.

— А не доложить ли мне царю, каких глупых агентов он посылает следить за мной?

Соглядатаев охватила паника. Тот, что был толще, проглотил слюну и робко спросил:

— Скажи еще раз, чего ты хочешь, господин. Хотя мы и не признаем твоих обвинений, мы будем рады помочь тебе.

Симеркет еще раз перечислил продукты и дал им кольцо золота. И прибавил, что даст еще одно, если они поторопятся. Эламцы, ворча, отправились выполнять поручение.

— И фимиам купите! — крикнул им вслед Симеркет. — Побольше!

— Боюсь, что вы их больше не увидите, достопочтеннейший, — вздохнул священник. — Мы никогда не могли доверять местным.

— Они вернутся, — заверил его Симеркет, глядя вслед гонцам.

Несмотря на нетерпение начать поиски Найи и Рэми, Симеркет помог пожилой паре приготовить алтарь к приему пожертвования. Они соскребли личинки насекомых, размножившихся на камне, и выбросили из ваз увядшие цветы. Старый священник рассказал ему, что когда восточная египетская империя находилась в расцвете, вавилонский храм Амона был намного больше. Настоящий храм когда-то стоял у соседней двери, указывая на стену, добавил он, но был уничтожен в результате одной неудачной сделки с неким вавилонским обманщиком и негодяем, который снес его, чтобы построить торговый склад. От первоначального храма только и осталось, что вот это собрание причудливых комнат, бывших когда-то складом.

— Неудивительно, что боги повернулись к нам спиной, — сокрушенно покачал головой старик. — Боюсь, что мы с женой были плохими управляющими в их святилище. — Он вздохнул, вытирая пыль. — Хотя сомневаюсь, чтобы кто-нибудь любил их больше, чем мы.

Вопреки мрачным предсказаниям агенты вернулись с продуктами, и Симеркет помог им внести еду в храм. Они водрузили принесенное на алтарь и поставили в вазы свежие цветы. Несмотря на урчание в желудках, супружеская чета настояла на том, чтобы провести все положенные церемонии, прежде чем они приступят к трапезе.

Они зажгли фимиам и преклонили колена пред алтарем, призвав Симеркета совершить ритуал вместе с ними. Старики многословно возблагодарили добрых богов за прибытие их гостя, искренне молясь за его благополучие и заклиная Августейших защитить его во всех его предприятиях.

Симеркет всегда не любил ритуалы и церемонии. Он предпочитал общаться с богами по-своему, молча и в одиночку. И теперь, в свой первый день в Вавилоне, он произносил литании и псалмы, которые учил в детстве. А после того как священник и его жена закончили молитвы, Симеркет — любивший думать о себе как о жестком, лишенном сантиментов человеке — попросил стариков добавить одну-две молитвы за благополучие его жены и юного друга, которых он надеялся отыскать.

— Найя посвящена богам. Я уверен, что она сделала здесь пожертвование, когда прибыла в Вавилон. Почему вы ее не помните?

Сенмут, священник, и Симеркет сидели при мягком вечернем свете, спиной к теплому гранитному алтарю. Жена Сенмута Виа убрала остатки ужина и отнесла их соглядатаям, они все еще ждали за воротами храма.

— Ах да, — улыбнулся священник. — Как бы я не узнал такой образец совершенства, как ты описываешь? — Он сделал паузу и продолжил: — Здесь никого, кто б с ней сравнился! Милее всех, умней и краше…

— Ты хорошо помнишь поэзию.

— Я был молод, когда выучил эту песнь. Когда ты будешь в моем возрасте, то поймешь, что лучше помнишь стихи из своей юности, чем то, что делал вчера вечером.

— Я уверен, что если бы ты постарался…

— Симеркет, — с упреком возразил Сенмут, — ты описываешь богиню, а я должен вспомнить женщину. А их столько на свете!

Симеркет постарался спрятать разочарование, заставив свой голос звучать почти весело:

— Значит, если сюда явится самая красивая женщина Вавилона, с пепельной кожей, с глазами цвета речной воды, ты сообщишь мне?

— Конечно. Но возможно, я сумею помочь тебе каким-либо другим способом… — Священник почесал бровь, силясь что-то вспомнить. — Матушка! — позвал он Виа, вернувшуюся во двор. — Матушка, как имя той певицы?

— Нидаба, — ответила Виа, сразу поняв, о ком говорит ее муж.

— Кто она? — спросил Симеркет.

— Нидаба. Исполнительница баллад и стихов. Ты должен пойти к ней. Именно в ее доме люди ищут то, что им нужно. В Вавилоне все это знают.

Симеркет был заинтригован.

— Например?

Виа, казавшаяся более практичным членом семьи, лукаво взглянула на него.

— То, чего не найдешь в обычных ларьках или на базарах, если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Черный рынок? Виа кивнула:

— Да, конечно, но люди в основном ходят туда за сведениями, слухами. Если кто-нибудь в городе видел твою жену и друга, у Нидабы ты найдешь его.

— Где ее дом?

— Мы никогда там не были, Симеркет, — сказал Сенмут. — Это неподходящее место для духовного лица, чтобы его там видели. Но я думаю, что она живет в старой части города.

— Откуда вы о ней узнали?

— Когда нам пришлось продавать статуи богов, мы стали наводить справки. Из дома Нидабы пришел какой-то человек и забрал их. Очевидно, она знала того, кто интересовался египетскими предметами.

На город упала тьма. Симеркет поднялся, собираясь уйти, поскольку эламцы установили ночью комендантский час, позволив ходить по улицам только лицам со специальным пропуском. Симеркет поспешно попрощался с хозяевами: одни боги знали, сколько времени ему понадобится для того, чтобы добраться до гостиницы. Когда Виа приподнялась на цыпочки, чтобы обнять его, он опустил несколько колец золота в карман ее ветхой туники.

— Ты вернешься, Симеркет?

— Конечно. Мне доставляет удовольствие снова говорить по-египетски. Я даже не представлял, как я устал от того, что приходится говорить только по-вавилонски.

— Мы расспросим людей о твоей красавице, — искренне пообещал Сенмут. — И о мальчике тоже.

В ту же ночь Симеркет обнаружил, что в его отсутствие кто-то рылся в его вещах. Печати на письмах фараона об освобождении Найи и Рэми были сломаны. Хотя незваный гость пытался их восстановить, Симеркет заметил тонкую — не толще волоса — линию слома, что, хоть и едва заметно, но нарушало цельность восковой печати. Со все возрастающим чувством тревоги он переворошил мешок в поисках глиняных табличек. Они были на месте: какое облегчение! Скоро ему идти в замок за золотом, и они будут ему нужны. Тот факт, что таблички по-прежнему лежали в его мешке, доказывал, что человек, который рылся в нем, более интересовался информацией, нежели золотом.

Египтянин обругал себя за то, что оставил вещи в комнате. Теперь эламцы знали, что он ищет двоих египтян и кто они такие. Он не сообщил о своем намерении таможеннику у ворот Иштар, и эламцы захотели узнать о нем побольше. Что ж… У него не было желания впутываться ни в какие междоусобные интриги, а времени у него оставалось все меньше. Через несколько дней Кутир, несомненно, потребует его к себе. Он должен работать быстро — и безо всяких соглядатаев, которые докладывают о каждом его шаге во дворец.

Покинув на следующее утро гостиницу, Симеркет двинулся медленно, кругами, уверенный в том, что двое его незадачливых прилипал последуют за ним. Как он и думал, вскоре он услышал, как более высокий из двоих вышел на дорогу, кашляя и тяжело дыша.

— Доброе утро, — поздоровался он, подойдя к Симеркету. Хотя накануне эти люди вели себя дружелюбно, теперь они сделались настороженными. Они нервно озирались по сторонам, обшаривая глазами запруженные толпой улицы, подозрительно поглядывая на знать и чиновников, собиравшихся в различные казенные здания и храмы. Знаками они пригласили Симеркета зайти в темный портал. И там, переминаясь и переглядываясь, сообщили ему, что их работа состоит в том, чтобы держать его в поле зрения, а не выполнять его поручения.

— Пожалуйста, господин, — прошептал один из агентов, — мы даже не должны приближаться к вам! Что, если кто-нибудь из важных людей увидит нас вместе? Что они подумают?

— Мы потеряем работу! — добавил другой, чей голос звучал подобно натянутой струне лютни. — Сейчас и так почти невозможно честно заработать. Вы, господин, просто идите себе, как шли раньше. Мы не будем вам досаждать, если вы не будете нас беспокоить. Вы сами по себе — а мы сами по себе.

— А как бы вы отнеслись к предложению оказывать мне услуги? Я буду ваш господин.

На мгновение оба собеседника замолчали. Затем тот, что похудее, разразился протестующими возгласами, забыв, что его могут услышать. Да их в лучшем случае ждет темница, если они изменят своим хозяевам! Из бесконечных обращений этого человека к шестидесяти тысячам богам Вавилона Симеркет понял, что эламцы в таких делах не отличались попустительством.

— Ну, скажем по-другому, — сказал он. — Что, если я заплачу вам за то, чтобы вы не следовали за мной? В таком случае вы по меньшей мере будете одновременно получать два жалованья.

Худой опять начал оплакивать свою судьбу, но лицо его напарника под складками жира приняло хитроватое выражение.

— Давай выслушаем этого господина! — предложил он. — Хоть он и египтянин, а в том, что он говорит, есть смысл.

Симеркет быстро изложил свое предложение: в течение следующей недели они смогут получать по кольцу золота в день, если позволят ему одному ходить по своим делам. Это составит их почти годовое жалованье, добавил он, поскольку он будет платить им египетским золотом. Более того, в конце недели, пообещал Симеркет, он представит их царю Кутиру, и им это будет весьма полезно.

— А что мы скажем эламскому капитану, который нам платит? — деловито осведомился толстяк. — Он в конце каждого дня требует подробного отчета о ваших передвижениях!

— Утром вы пойдете за мной к египетскому храму, — стал объяснять свой план Симеркет. — И каждый вечер я буду выходить одним и тем же путем. Вы сможете сообщить, что я весь день молился, и это будет выглядеть чистой правдой. Все считают египтян помешанными на молитвах, так что вам будет легко убедить вашего капитана.

Один из двоих задумчиво почесал жидкую бороденку. Даже когда он пребывал в покое, дыхание, вырывавшееся из его легких, походило на шум проколотых кузнечных мехов.

— Признаюсь, это намного больше мне по душе, чем кружить за вами по городу. Я, как видите, грузноват и больше привык к удобным скамьям в винном погребке. Мысль о том, чтобы получать сразу два жалованья, очень заманчива — очень…

— Но нас раскусят, — взволнованно зашептал второй. — Они нас выследят! Эламцы сдерут с нас кожу и бросят в Скорпионову камеру!

— Как же они узнают? — возразил Симеркет. — Они что, посылают шпионов шпионить за шпионами?

— Они все могут! — мрачно заметил худой. — Вы не знаете их так, как мы. — Он скорчил гримасу, демонстрируя, что уже видит те наказания, которым может подвергнуться.

Однако в конце концов две Темные Головы согласились на план Симеркета, хотя и предупредили его, что если он не выйдет из храма на заходе солнца, как обещал, они немедленно отправятся к эламскому капитану и доложат ему, что он исчез. Симеркет согласился на это единственное условие. Уговор есть уговор. К тому же немного меди убедило их показать ему кратчайший путь к египетскому кварталу. Под их руководством он сумел добраться до него намного быстрее, чем накануне.

В египетском храме Симеркет объявил Сенмуту и Виа, что ему надо с какой-то высокой точки обозреть Вавилон, но так, чтобы никто не знал, что он это делает. Однако Сенмут вместо этого показал ему длинный подземный тоннель, соединявший храм с дальней улицей. Тоннель был мокр от вод Евфрата, и в нем стояли запахи нечистот. Но что это по сравнению с тем, что он начал свой поиск?

Виа дала ему старинный ключ, открывающий бронзовые ворота, и Симеркет наконец очутился в Вавилоне один.

— Вина, — потребовал он. — Красного.

Впервые оказываясь в чужом городе, Симеркет обычно шел в трактир. Владельцы таких заведений, как правило, были пробным камнем в деле постижения всевозможных сплетен и интриг, которыми бурлила округа. Почти всегда трактирщики были болтливы и охотно делились всем, что знали, особенно за дополнительную плату.

В египетском квартале Вавилона недостатка в таких местах не ощущалось, так что он сидел теперь в винном трактирчике на углу небольшой площади. Однако название «трактир» для единственного полуоборванного навеса, едва прикрывавшего от солнца спину Симеркета, было бы неправильным. Любой прохожий мог заглянуть сюда и увидеть, кто здесь сидит. Даже в этот сравнительно ранний час посетителей было достаточно, многие устроились прямо на земле, склонившись над чашами с вином, наподобие грифов, клюющих смердящие трупы.

Хозяин заведения собственноручно принес вино к тому месту, где уселся Симеркет, и получил от него медную монету.

— Мало, — коротко сказал трактирщик.

— Тогда ты должен доставлять свое вино прямо из райских кущ, приятель, — произнес Симеркет, сопровождая свои слова улыбкой, чтобы дать понять, что он шутит.

Трактирщик смерил его холодным взглядом.

— Шутишь? Это хорошо. Теперь можно начинать новый день. Три медных монеты, приятель.

— Три?! — Симеркет никогда раньше не платил так много за вино, даже в лучших заведениях Фив.

— Здесь была война, если ты не знаешь. Когда торговля падает, цена поднимается. Три медяка — или убирайся отсюда!

С раздражением, не меньшим, чем у хозяина трактира, Симеркет достал из мешка еще две медные монеты и добавил их к первой. Хозяин собрался было отойти, но он остановил его, силясь изобразить на лице подобие расположения.

— Подожди! — сказал он. — За эту медь я хотел бы получить у тебя совет.

— Совет?

— Ну, помощь. Я недавно в Вавилоне.

Трактирщик скривил губы:

— Иди в какой-нибудь храм, если тебе нужна забота. Мы этим не занимаемся.

— Мне нужны сведения.

Человек минуту смотрел на него с подозрением.

— И ты решил, что торговец вином расскажет тебе о том, что происходит в нашем мирке, а? Несколько кружек вина, несколько медяков — и я выложу тебе все, что ты хочешь знать, так, да?

— Что-то в этом роде…

— Тогда вот тебе мой совет: убирайся отсюда подобру-поздорову. Это Вавилон, приятель, а не Египет.

— Я знаю.

— В таком случае ты должен также знать, что когда какой-нибудь чужестранец из Египта ловит здесь слухи, это обычно означает, что кого-то убивают, или арестовывают, или отправляют в синайские рудники. Засунь свой нос в какое-нибудь другое место! Мы обычно начинаем нервничать, когда кто-нибудь пристает к нам с расспросами!

— Я только хочу найти друзей, — возразил Симеркет твердым голосом. — Это ведь не…

Трактирщик склонился к Симеркету, приблизив к нему свое грубое лицо.

— Все, что меня интересует в твоих желаниях, — произнес он, четко выговаривая слова, — это хочешь ли ты еще вина или нет. — Он сделал паузу. — Так хочешь?

— Нет.

— Когда захочешь, позови меня. Я буду вон там. — Человек указал на каменную скамью, где были расставлены кувшины с вином, и отошел от него.

Симеркет оглядел сидящих. Большинство из них слышали его разговор с хозяином и теперь избегали его взгляда. Только один человек казался дружелюбным — пожилой мужчина, чьи отвислые щеки заколыхались, когда Симеркет посмотрел в его сторону. Человек выждал на улице, под лучами солнца, пока трактирщик ушел в дальний угол, после чего принялся энергично жестикулировать, чтобы египтянин позвал его сесть рядом.

Симеркет склонил голову, показывая, что старик может подойти к нему. Однако когда тот сел, он мгновенно пожалел об этом. Его подбородок зарос жесткой щетиной, грязная одежда была сплошь заляпана вином.

Старик сложил дрожавшие руки, приветствуя Симеркета по египетскому обычаю.

— Спасибо, достойный, спасибо, — пробормотал он, садясь. — Это великодушно с твоей стороны. — Миазмы забродившего вина и чеснока окутали Симеркета подобно сырому речному туману перед наступлением ночи.

Рядом с ними появился владелец трактира.

— Будь ты проклят, Кем-весет! — прошипел он. — Это вредит моему заведению, когда такие, как ты, приходят сюда клянчить милостыню!

— Ты неправильно понял, Хейпи, дорогой друг, — быстро перебил его старик, пригнув голову, будто в ожидании удара. — Этот молодой человек… — Он ткнул Симеркета в ребро, вопросительно взглянув на него.

— Симеркет.

— Мой друг Симеркет пригласил меня. Он хочет поговорить с величайшим врачом Вавилона. — Кем-весет окинул Симеркета мутным взором и слабо улыбнулся: — Правда, сынок? Я вижу, ты недавно перенес речную лихорадку. Я прав?

Симеркет мог бы легко прогнать старика, но, секунду поколебавшись, посмотрел на трактирщика с некоторым вызовом.

— Еще кружку вина для лучшего врача Вавилона!

Старик облизал пересохшие губы.

— Я думаю, лучше кувшин, — заметил он. — Сегодня жарко.

Симеркет кивнул.

— Сначала медь покажи мне, — потребовал трактирщик.

Симеркет достал из кушака несколько монет, после чего Хейпи принес кувшин, изображая гостеприимство. Симеркет налил старику вина, тот поднес кружку к губам и пожелал Симеркету здоровья. Однако, торопясь выпить или из-за того, что его руки тряслись, часть вина он расплескал. Не колеблясь, он снял свой кушак, всосал в него пролитое вино, а затем отжал несколько капель обратно в кружку.

— Пролить доброе вино большой грех! — пояснил он. — Так говорят вавилоняне, и я им верю.

На этот раз он сам схватил кувшин и налил себе, выпивая вторую кружку уже без спешки и суеты.

— Ах, — воскликнул он, — как это успокаивает! Как раз то, что нужно в такую проклятую жару!

Умиротворенно вздохнув, он закрыл глаза. Симеркет заметил, что его руки стали меньше дрожать и краска постепенно возвращалась на его бледное усталое лицо.

— Ты и вправду врач? — спросил Симеркет.

— Самый лучший в Вавилоне, хотя это мало о чем говорит. — Кем-весет глотнул еще вина. — Здесь не ценят медицинского искусства. Когда кто-нибудь заболевает, разве они будут слушать опытного врача? Нет. Разве они вызывают мудрецов для правильного изгнания духов? Нет и нет. Они просто изгоняют их из своих домов, кроватей и так далее на Площадь больных…

— Куда?

— На Площадь больных. Туда, где Вавилон смеется надо мной, над Кем-весетом, египетским эскулапом!

— Но что такое Площадь больных?

— Это площадь, куда приводят городских больных и умирающих. Несчастных заставляют взывать к толпе — заметь, к совершенно чужим людям — в надежде, что кто-нибудь знает средство от их недуга.

— Что за глупость!

— Мягко говоря. Но вавилоняне испытывают ужас перед ланцетом и зондом. А нельзя по-настоящему знать медицину, подлинную медицину, если ты брезглив. Тело состоит из мышц и кишок, сухожилий и органов, и всех жизненно важных жидкостей — слизи, желчи, крови, мочи, пота, семени, дерьма…

Голос Кем-весета сделался громким от спиртного и негодования. Симеркет заметил, что Хейпи внимательно следит за ними из своего угла.

— Хочешь еще кувшин? — поспешно спросил Симеркет, надеясь отвлечь старика от мрачных мыслей.

— Отличная мысль.

Симеркет подал знак трактирщику. У Кем-весета явно кружилась голова.

— Должен сказать, мой мальчик, ты невероятно щедр. Что я могу для тебя сделать?

— Я приехал в Вавилон, чтобы найти друзей и отвезти их назад в Египет…

— Назад в Египет?! — перебил старик, и в его голосе прозвучали нотки исступленной тоски, словно «Египет» означало «рай». — Как бы я хотел снова лежать в тени пирамид и пить из вод Нила. Увы…

— А что тебя здесь держит? Ты что, совершил какое-нибудь преступление, из-за которого не можешь вернуться?

— Нет, нет, ничего похожего. Я прибыл сюда по собственной воле, думая, что им здесь может понадобиться настоящий врач. — Старик снова вздохнул. — Меня здесь держит моя любовница.

Симеркет моргнул. Он попытался представить себе любовницу этого вонючего оборванца, но не сумел.

— Любовница?

— Ох да. Та, чье сердце гранит, но чьих объятий мне всегда хочется еще и еще. Она здесь, в кружке подле тебя.

— О, — понял Симеркет. — Вино.

Кем-весет грустно кивнул.

— У меня нет денег вернуться в Египет, Симеркет. Я отдал их людям вроде Хейпи. Я врач без пациентов в стране без докторов, живущий от кружки к кружке. Надежда когда-либо вернуться в Египет покинула меня.

Симеркет вспомнил, как сам сидел в городе, пьяный, неделю за неделей, месяц за месяцем, после того как Найя расторгла их брак. Он мог стать таким же, как этот несчастный старик, но боги смилостивились над ним, дав ему честную работу. А Кем-весету как будто не помогало даже его ремесло, чтобы спасти его от отчаяния.

— Но наверняка египтянам нужно твое искусство?

— Время от времени сломанная кость, несколько швов — вот и все, на что я могу сгодиться. Я до сих пор живу на остатки суммы, которую получил несколько недель назад за то, что залатал нескольких местных забияк. В прошлом году я было подумал, что мне удалось найти что-то стоящее, но из этого ничего не вышло. Как обычно. — Кем-весет вытер глаза своим винным кушаком и, спрятав большой нос в его складки, трубно высморкался.

Симеркет налил ему еще кружку. Кем-весет поднял голову.

— Давай больше не будем о грустном, — предложил он. — Вино отличное, а это уже счастье! Ты как будто сказал, что приехал сюда, чтобы найти друзей?

Симеркет кивнул:

— Но город велик. Я не знаю, с чего начать. Даже египетский квартал намного больше того, что я ожидал.

— В одном этом городе нас около двадцати тысяч, как кто-то потрудился подсчитать, и это не включая остальной части Месопотамии.

— Двадцать тысяч!.. — выдохнул Симеркет. — Как они помещаются в этом квартале?

— Мы разбросаны по всему городу, Симеркет, не только в этом маленьком месте. — Кем-весет энергично помахал рукой, указывая на несметное количество невидимых людей. — Египтяне очень ценятся как слуги из-за наших хороших манер.

Симеркет задумался над тем, что сказал Кем-весет.

— Найя писала, что стала служанкой в резиденции египетского посла…

— Менефа? — резко спросил Кем-весет.

Симеркет кивнул.

Лицо старика просветлело.

— Но я его знаю! Я сказал тебе, что в прошлом году подумал, что нашел наконец хорошую работу — это у него. Когда Менеф приехал в Вавилон, я хотел стать его придворным врачом. Но он привез своего, и удача снова отвернулась от меня.

— Ты знаешь, где он живет?

— Конечно.

— И можешь отвести меня туда?

— Я могу сделать больше этого. Я представлю тебя ему. Я уверен, что он меня вспомнит. — Кем-весет приосанился, но потом печально вздохнул. — Но прежде чем мы пойдем…

— Что такое?

— Я заметил, что ты не дотронулся до вина…

Симеркет пододвинул ему свою кружку.

Несмотря на нетерпение Симеркета отправиться в путь, Кем-весет настоял на том, чтобы они зашли в его каморку неподалеку — он должен был переодеться и надеть воротник эскулапа. Прошел целый томительный час, пока старый пьяница появился снова. Теперь он был одет в полотняную тунику и шаль, которую даже Симеркет, мало интересовавшийся модой, почел за весьма старинную.

Несмотря на свое явно тяжелое положение, выглядел Кем-весет достаточно беспечно.

— Вперед, Симеркет! — закричал он, твердо уперевшись в землю палкой. Невзирая на утреннее обильное возлияние, он резво двинулся по улицам и переулкам Вавилона, ни разу не споткнувшись при этом — верный признак законченного алкоголика, подумал Симеркет.

На границе египетского квартала они остановились. Кем-весет задумался.

— Я давно здесь не был, — пробормотал он. — Что это за улица? Почему бы вавилонянам не проложить прямую дорогу?

Они оказались в огороженном стеной анклаве в квартале посольств и дипломатических миссий других государств. Определить, в каком из строений поселился египетский посол, было нетрудно: скрещенные копья вздымали малиновый и лазурный вымпелы, обозначавшие форпост египетского царства. Это был внушительного вида особняк, приличествующий посольству величайшей из наций, однако яркость свежей побелки и сверкающие краски украшений заставили Симеркета почувствовать крайнее смущение. Безвкусная аляповатость особняка выглядела почти оскорбительной в окружении соседних зданий из сырого кирпича. Симеркет тут же вспомнил, в каком запустении был египетский храм и какое почти нищенское существование ведут там двое его пожилых прислужников.

Сердце его ожесточилось против Менефа. Как же он мог превратить свой дом в настоящий дворец? А боги Египта?

Он забыл про них? Хоть Симеркет и предостерег себя от поспешных выводов, на его губах застыла горькая усмешка.

Когда они подошли ближе, до его ушей долетел нестройный хор невнятных голосов. Завернув за угол, он остолбенел. Около двух сотен истцов ожидали в тени посольства, переговариваясь. Это были египтяне, и у всех на лицах застыло одинаковое выражение человека, знающего, что его дело безнадежно, но все равно надеющегося на чудо. Пока они с Кем-весетом прокладывали себе путь сквозь толпу, пробираясь к будке охранников, Симеркет невольно ловил обрывки разговоров.

— …ошибка, нас не должны были посылать сюда!

— Горбатый судья достался мне…

— Если бы он только разобрался в фактах…

— Что я такого сделал? Кому от меня был вред? Симеркет глубоко вздохнул. Будет ли его собственный рассказ убедительным или прозвучит столь же безнадежно? Правда, в его распоряжении две таблички с дарованием свободы от самого египетского фараона! Симеркет напомнил самому себе, что ему нужна от посла лишь информация относительно местопребывания Найи и Рэми, но не его официальное заступничество от их имени. Он с тревогой обернулся к Кем-весету:

— Ты можешь попросить этих людей пропустить нас вперед? Если Менеф узнает, кто ты…

На лице врача мелькнуло сомнение. Вся его бравада мгновенно испарилась.

— Может быть, да… я поговорю с охранником. Если он меня вспомнит… не забудь, прошло столько месяцев…

Кем-весет робко приблизился к маленькой караульной будке возле ворот и помахал рукой. Стражник продолжал что-то писать на глиняной табличке, не обращая на него никакого внимания. Кем-весет громко прокашлялся.

— Уважаемый господин, минуточку!

Прыщавый охранник, едва взглянув на Кем-весета, состроил гримасу и кивнул на него напарнику. Тот бодро вышел из будки и, не церемонясь, осадил неугодного посетителя:

— А ну, отойди за черту, старый пьяница!

Да, грустно подумал Симеркет, Кем-весета здесь и вправду знают!

Старый врач запротестовал, оскорбившись, начал было перечислять свои заслуги, но молодой стражник, размахнувшись, ударил его по горлу древком копья. Кем-весет схватился за шею и, как жертвенный агнец, упал в дорожную пыль.

Издав крик, Симеркет бросился к старику. Глаза Кем-весета вылезли из орбит, по лицу его текли слезы. Симеркет быстро прощупал ему шею и убедился, что трахея не повреждена. Наконец Кем-весет задышал ровнее. Симеркет поднял голову и пристально посмотрел в лицо молодому охраннику.

То, что охранник увидел в его черных глазах, заставило его неопределенно моргнуть и проглотить слюну.

— Ты тоже, — сказал он, пытаясь говорить грубо и угрожающе, — иди в конец очереди и жди, как все.

Симеркет продолжал смотреть на него. Парень внезапно направил на него копье, ожидая, что тот отскочит в сторону. Но Симеркет быстрым движением выхватил копье из его рук и, переломив его пополам о колено, выбросил половинки в канал. Из толпы просителей раздались одобрительные выкрики. Молодой солдат, не ожидавший такого развития событий, поспешил в будку. Оба охранника с тревогой уставились на Симеркета. Вид у того был воинственный.

Однако прежде чем ему представилась возможность столкнуться с ними лицом к лицу, ворота посольства неожиданно распахнулись. Толпа ринулась вперед, и Симеркет с трудом прикрыл собой распростертого на земле Кем-весета, чтобы его не затоптали.

Из ворот появился глашатай в богатой униформе и встал на камень.

— Прием закончен, — громко объявил он, — посол больше никого сегодня не примет. Посол отбывает по вызову во дворец.

Из глоток собравшихся вырвался стон разочарования и гнева, будто пробудилось раненое животное.

При этом звуке из ворот появилась когорта стражей и начала расталкивать толпу, расчищая дорогу древками своих копий. Симеркет завертел головой, пытаясь заглянуть за их спинами во двор. Это ему удалось. У центральной двери главного здания посольства он заметил большой паланкин.

Из дверей появился толстый крепыш, лоснящийся в солнечном свете и избалованный, как храмовый кот, и ступил в паланкин. Судя по богатству его одеяния и отблеску настоящего золота в искусно заплетенном в косичку парике, человек этот мог быть только самим Менефом. Вместе с жезлом в форме сокола, который посол крепко сжимал в руках, он был высоко поднят на плечи носильщиков в ливреях.

Симеркет насмешливо покачал головой: Менефа несло не менее четырех десятков обслуги. Он едва не рассмеялся — столько не было даже у великого Рамсеса III! Тщеславие Менефа поистине невероятно! Внезапно Симеркет пожалел, что не принес свою собственную эмблему, которой наградил его фараон: такое украшение могло бы произвести на Менефа изрядное впечатление.

Носилки двинулись вперед. И в этот момент в воротах показался худой жилистый мужчина. При виде толпы его губы растянулись в широкую ухмылку, взгляд его узких глаз был жестким и злым. Тихим голосом он приказал страже разогнать толпу плетками, дабы расчистить дорогу носилкам. Стражники принялись выполнять приказание, опуская плетки из кожи гиппопотама на лица, плечи, головы собравшихся. Раздались крики, но упрямая толпа не расходилась. Симеркет почувствовал, как плетка просвистела возле самой его щеки, едва не задев; он ощутил короткое дуновение воздуха. В нем закипел гнев.

Глашатай тем временем выкрикивал приказания.

— Лицом вниз! — кричал он. — Пасть ниц перед Любимым другом фараона!

Симеркет удивленно моргнул. «Любимый друг» — титул, который обычно дают только кровным родственникам фараона!

Невзирая на этикет, толпа продолжала игнорировать глашатая, плетки не помогли. Тогда поступило приказание задействовать копья. По всей видимости, лишь это своевременное решение помешало толпе наброситься на посла.

Когда носилки с Менефом проносили мимо Симеркета, он выкрикнул:

— Где слуги Найя и Рэми?

Менеф живо обернулся в сторону Симеркета. Его маленькие глазки посмотрели вниз во внезапной тревоге. Он приказал носильщикам остановиться.

— Кто ты? Что тебе нужно? — почти взвизгнул он тонким, рассерженным голосом.

— Фараон хочет, чтобы ты отослал их обратно, Менеф! Он ожидает твоего повиновения.

— Кто ты такой? Я не слежу за слугами! Возвращайся позднее или завтра, если это так важно, и жди в очереди, как все остальные. — И Менеф, отвернувшись, надменно устремил взгляд вперед и жестом приказал продолжать путь.

Симеркет пошел бы рядом с носилками, докучая послу, если бы главный носильщик внезапно не появился перед ним, ухмыляясь своей ужасной ухмылкой. Симеркет заметил в уголке его глаза крошечную татуировку — миниатюрную змейку, похожую на мутную слезу.

Симеркет хотел было проскользнуть мимо, но Змей стоял как скала. Он грубо оттолкнул Симеркета, и тот чуть не упал в пыль. Змей все еще ухмылялся, всем своим видом вынуждая дерзкого просителя предпринять еще одну попытку приблизиться к Менефу.

Но к этому времени посла, сопровождаемого толпой отчаявшихся, уже пронесли. Змею ничего не осталось, кроме как повернуться и броситься догонять хозяина.

На опустевшей площади остались лишь Симеркет и Кем-весет. Симеркет наклонился, чтобы помочь несчастному подняться на ноги, но старик прикрылся рукой, словно ожидая, что сейчас получит затрещину.

— Не бойся, — успокоил его Симеркет, тихо, как ребенка, — я только хотел помочь тебе встать. Давай опирайся. Ты готов идти?

Старик слегка кивнул, не в состоянии говорить. Симеркет подтолкнул его вперед. Кем-весет, слегка покачиваясь, встал. Придерживая за худое плечо, Симеркет повел его обратно.

Он старался придумать какие-нибудь слова утешения, но в голову ничего не приходило. Они почти дошли до границы египетского квартала, когда резная боль от шрама на лбу стала причиной внезапного вдохновения Симеркета.

— Кем-весет, — спросил он, потирая бровь, — не посмотришь ли ты мою старую рану?

Врач не ответил, даже вида не подал, что слышал. А продолжил брести по улице, низко опустив голову, словно она была слишком тяжелой для его шеи.

— У меня на лбу старая рана, — повторил Симеркет, быстро встав перед стариком и заставив его остановиться. Он приблизил к нему свое лицо, так что Кем-весет волей-неволей уперся взглядом в отметину. — Она иногда так жжет! А в голове будто стучит храмовый барабан. Ничего не помогает, кроме сна. Ты не мог бы помочь?

Старик продолжал молчать, и Симеркет не на шутку встревожился, не повредило ли ему ударом мозги. Но дрожащий голос Кем-весета наконец донесся до него из длинных теней, отбрасываемых садящимся за канал послеполуденным солнцем.

— Ты хочешь посоветоваться со мной?

— А разве не ты самый лучший врач в Вавилоне? Кем-весет еще помолчал. Затем приблизил лицо к лицу Симеркета и взглянул на шрам особым — профессиональным взглядом. Плечи его распрямились, и он произнес ритуальные слова.

— Я вылечу тебя, — сказал он. — Приходи, когда снова почувствуешь боль!

Зиккурат Этеменанки пламенел в опаляющем красном свете заходящего солнца. Он словно манил к себе. Видя перед собой его четкие очертания, Симеркет шел по извивающимся вавилонским улочкам и совсем скоро оказался на другом берегу Евфрата, там, где возвышался зиккурат. Кем-весет говорил, что Площадь больных где-то поблизости. Симеркет торопился достичь ее до начала комендантского часа.

Он стремился туда не просто как путешествующий зевака, жаждущий увидеть что-то новое и экзотическое. У него была иная причина, для того чтобы быть там. Если Рэми действительно ранен, возможно, он сейчас среди больных и увечных. В худшем случае — не исключено, что кто-то из страждущих может знать что-нибудь о судьбе египетского подростка.

Прежде чем Симеркет дошел до площади, он почувствовал ее запах — специфический сладковатый запах разложения человеческой плоти, смешанный с запахом экскрементов, сопровождающий болезнь и смерть. Этот запах в конце концов вывел его на площадь.

Она была огромной — даже по египетским меркам. Тысячи больных и раненых лежали здесь бок о бок под открытым небом — масса копошащейся еще живой плоти заполняла площадь от края до края. Кто-то лежал на голой земле, кто-то, из тех, что знатнее и богаче — полулежал в резных деревянных кроватях. Стоны и вздохи сливались в единый тягучий вопль отчаяния, когда семьи собирались, дабы оплакать своих умерших.

Не поднимая головы, Симеркет принялся исподволь оглядывать площадь, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. При внезапном появлении священника в странной одежде цвета меди, кроем напоминавшей очертания огромной рыбы, он вздрогнул, смутно припоминая, что вавилоняне молились какому-то водяному богу, который сражался с демонами, навлекавшими на них болезни.

Симеркет заметил здесь и недавних «пчеловодов» — бальзамировщиков. Они выискивали мертвых в груде больных, укладывали их на носилки и уносили под дальний навес, где уже наготове стояли чаны, наполненные медом. Кто-то разносил кувшины с водой, бинты и мази.

Постепенно Симеркет начал понимать: городские больные не были бездумно брошены на произвол судьбы, как описывал Кем-весет. О них заботились — эти вот священники в рыбоподобных одеждах и их многочисленные помощники. Потолкавшись в толпе, Симеркет заметил также и то, что священники группировали больных в зависимости от их недугов. Это была хитроумная система, позволявшая и вавилонянам, и тем, кто пришел сюда в поисках родных и близких, сразу обратиться туда, где они могли найти своих или предложить посильную помощь.

Симеркет набрался храбрости и подошел к одному из священников.

— Мне… я хотел… люди с травмами головы? — невнятно спросил он.

Священник в рыбоподобной одежде, отливающей красным в последних закатных лучах, указал ему в дальний угол площади. Симеркет устремился туда. Картины страданий, открывавшиеся при каждом шаге, заставляли его отводить глаза. Ослепший и оглохший, он добрался, куда ему было указано, и только здесь принялся озираться в поисках Рэми. Судя по ранам лежащих перед ним людей, все они участвовали в битве. Он почувствовал на себе взгляд. Какой-то мужчина смотрел на него одним глазом. Второй глаз был скрыт повязкой. Здоровый глаз смотрел внимательно, и Симеркет приблизился к мужчине.

— Я могу спросить?… — начал он.

Мужчина остался неподвижным, но его глаз продолжал упорно смотреть на Симеркета.

— Я ищу египетского мальчика. Его имя Рэми. Он был ранен в голову. Ты такого не знаешь?

Одноглазый молчал, все так же не шелохнувшись.

— Это случилось примерно двенадцать недель назад, — настаивал Симеркет. Но тут же умолк. По щеке Одноглазого поползла слеза.

— Он тебе ничего не скажет, — услышал он сзади. Симеркет обернулся. Возле него стоял мальчик с ведром воды. Встав на колени, он зачерпнул в ковш воды и поднес ко рту Одноглазого. Большая часть жидкости стекла по подбородку ему на колени, но сколько-то попало в рот.

— Он не может говорить, — объяснил мальчик, поднося еще один черпак ко рту раненого. — Боги повредили ему мозг, и теперь он не может даже пальцем пошевелить. О чем ты его спрашивал?

Симеркет повторил вопрос.

— Египетский мальчик? — услышал он полный сомнения вздох. — Не было здесь египтян! Насколько я знаю, они не жалуют нашу медицину.

Симеркет опустился на колени, чтобы заглянуть в лицо Одноглазого.

— В Египте мы бы вскрыли ему череп…

Мальчик содрогнулся.

— Я слышал, после этого долго не живут!

Симеркет пожал плечами:

— По крайней мере это не обрекает на долгое умирание. Разве это жизнь?

— Как сказать… — философски заметил мальчик, помогая несчастному. — Я каждый день кормлю его и ухаживаю за ним, как если бы он был каким-то благородным. Если подумать, то ему, может быть, никогда не было так хорошо!..

Симеркет молча встал, сокрушенно покачав головой. Когда придет его собственный День Боли, пусть боги будут милосердны и убьют его сразу, подумал он и обвел взглядом площадь. Но в наступающих сумерках лица больных были неотличимы одно от другого.

— А вы не можете предложить какое-нибудь другое средство, чтобы не вскрывать череп? — спросил мальчик.

— Нет, — ответил Симеркет, отчаянно вглядываясь в лица больных, — это единственное средство, которое я знаю…

Он запнулся, слова замерли у него на устах: знакомая фигура!

— Мардук? — воскликнул он, пораженный. И закричал:

— Мардук!

В полусотне метров от него его бывший раб склонился над кем-то из больных. Услышав свое имя, Мардук резко вскинул голову. Даже в сумерках Симеркету показалось, что его глаза расширились от удивления. Не мешкая ни секунды, Мардук сорвался с места.

Симеркет бросился вдогонку. Но с учетом множества лежащих на земле людей это было непросто. Симеркет изворачивался, как угорь среди тростника. Он перепрыгивал через головы, не обращая внимания на несущиеся вслед ему крики и проклятия больных и тех, кто за ними ухаживал.

До дороги Симеркет добежал через несколько секунд после того, как Мардук бесследно исчез. Тяжело дыша, он остановился в том месте, где дорога раздваивалась. Но и тут никого — ни Мардука, ни тех, кто мог бы его заметить.

— Мардук! — снова позвал он. Тишина. — Мардук!

Убедившись в том, что он совершенно один, Симеркет удрученно огляделся по сторонам. Может ли он верить собственным глазам? Хотя если бы этот человек не был Мардуком, зачем бы ему надо было удирать? Он присел на какую-то цистерну — и тут же вскочил: уж не тут ли он спрятался? Но цистерну прикрывала бронзовая решетка, и ее прутья были слишком узкие, для того чтобы сквозь них мог протиснуться взрослый человек. Тем не менее он попытался ее сдвинуть: как он и ожидал, она была заперта.

Симеркет вернулся на площадь. Игнорируя раздраженное неудовольствие и сердитые взгляды, он принялся искать того, с кем разговаривал Мардук. Он нашел его в той же группе страдающих кожными заболеваниями. Симеркет невольно сморщился, опознав это лицо в шрамах и гноящихся ранах.

— Ты знаешь его? — резко спросил Симеркет, отводя взгляд от струпьев на щеках и подбородке больного.

— Простите, господин? — откликнулся тот, вздрогнув от неожиданности.

— Того человека, с которым ты вот только что разговаривал, — он бросился бежать, когда я его окликнул. Его зовут Мардук.

— Нет… нет. Простите.

— О чем вы говорили?

— Я… я спросил его, не знает ли он лекарства от моей болезни.

Симеркет не поверил. Приблизив лицо к изуродованной физиономии, чтобы заглянуть в глаза этого человека и понять, лжет тот или нет, он почувствовал запах меда. И улыбнулся. Медовый запах подтверждал его подозрения.

Однако прежде чем он успел что-нибудь сказать, со стороны реки донесся неожиданно громкий удар колокола. При этих гулких, траурных звуках все находившиеся на площади еще более засуетились, зашевелились, начали вставать, собирать нехитрые пожитки и прощаться со своими недужными родственниками и близкими.

— Что это? — спросил Симеркет.

— Это с моста. Через десять минут опустят сходни, чтобы ночью никто не проник сюда со злобной целью.

Симеркет должен был непременно успеть перейти реку! Если он не появится у ворот храма вовремя, соглядатаи его хватятся и сообщат о его исчезновении эламским властям. Он выругался. Надо расспросить этого человека поподробнее; сомнений нет — этот недужный скрывает правду о Мардуке!

— Скажи ему, — торопливо бросил он через плечо, уходя, — скажи ему, что я хочу его видеть!

— Поверьте, господин, я не знаю этого человека!

— Скажи ему!

Дойдя до улицы, ведущей к мосту, Симеркет внезапно обернулся и крикнул:

— Я могу помочь тебе…

Мужчина не ответил, но много голов повернулось в темноте, чтобы услышать, что скажет Симеркет дальше.

— Промой раны чистой водой! — крикнул Симеркет, и эхо разнесло его голос по всей площади.

— Мы очень волновались, господин, — с упреком произнес худой соглядатай, когда они шли по улице прочь от египетского храма.

— Простите.

— Мы чуть было не пошли к нашему капитану.

— Завтра я постараюсь вернуться пораньше.

— Мы подумали, что-то случилось.

Симеркет промолчал, быстро и пружинисто шагая к месту ночлега.

Была ночь, и шпики не боялись, что их увидят вместе. Толстяк все время пыхтел и кашлял.

— Куда вы ходили сегодня? — дружелюбно спросил он.

— Вы же знаете, — отозвался Симеркет.

— Откуда? Мы ждали весь день возле храма!..

Симеркет улыбнулся:

— Я молился.

— Дайте большой палец, господин.

Священник слегка нажал большим пальцем Симеркета на кусок мягкой глины и чуть пошевелил им. Потом поднес слепок к свету, струившемуся из отверстия в крыше, сравнивая отпечаток с тем, который Симеркет оставил на табличке фараона много недель назад.

Был рассвет. Симеркет пребывал в храме Мардука. Вавилоняне называли его Исагила. Хотя замок Амона в Фивах был намного больше, богатством внутреннего убранства святилище Мардука ему не уступало. Алебастровые колонны поднимались к потолкам из чеканного золота, пурпурные шторы свисали с серебряных колец, ниспадая широкими складками на мозаичные полы, выложенные из малахита, бирюзы и жемчуга. Исагила пребывала в состоянии постоянного и священного мрака, освещаемая лишь маленькими огоньками на крыше. Все в ней, включая золотые и серебряные нити, вплетенные в одежды священников, мерцало и блестело в свете ламп и фонарей.

— Все в порядке, господин.

Священник жестом пригласил Симеркета следовать за ним в заднюю часть здания. Вскоре они оказались в прохладных подвалах, где священники прятали свои сокровища.

— Поставь свою подпись, — тихо произнес он, — клинописью, пожалуйста, вот здесь, на этой табличке, где я указал… — Он пододвинул к Симеркету свежий кусок глины. Несколько кожаных мешков, каждый из которых был набит золотом, уже ожидали его на желтом деревянном столе с инкрустациями.

Симеркет удивленно моргнул.

— Я не смогу унести все это!

— Но это, господин, точное количество, указанное на твоей табличке. Если хочешь пересчитать…

— Я не смогу унести все это! — повторил Симеркет.

— Возможно, твои слуги…

— У меня нет слуг.

В глазах священника появилась некоторая подозрительность. Кто этот человек без слуг, как будто читал его мысли Симеркет, который претендует на золото фараона? Помявшись, священник вздохнул и предложил Симеркету взять золота столько, сколько он сможет унести. Остальное будет возвращено в подвал и будет там лежать до тех пор, пока он не придет за ним. Священник стер цифры, которые раньше начертал на глиняной табличке, и быстро вписал туда новые.

— Твое золото будет цело у нас, господин, — добавил он.

Симеркет снова оставил отпечаток пальца — и вышел из помещения. Пояс его был увешан кольцами золота. Никогда еще он не носил на себе такого богатства! И подумать только, в его мешке осталось еще четыре таблички фараона!

При мысли о фараоне в нем внезапно проснулось чувство вины. Со времени прибытия в Вавилон мысль о Найе и Рэми настолько поглотила его, что он даже не вспомнил о второй миссии, о том, чтобы доставить своему царю статую Бел-Мардука. Он мог хотя бы посмотреть на этого идола, пока был в Исагиле, и оценить усилия, которые нужно затратить для выполнения поручения.

Он ступил на Путь процессий и пошел по его длинному, покатому склону до подземной часовни. Прошло больше часа, прежде чем стража храма позволила ему увидеть самое священное божество Вавилона.

Тихое пение наполняло залы, и его окутало облако дыма с сильным запахом мирра. Симеркет вытянул шею, дабы разглядеть то место, где стоял идол, но толпа верующих мешала ему видеть. Он не знал, чего ожидать, но когда наконец увидел статую, стоявшую под золотым балдахином, первым его чувством было разочарование. Статуя была не выше его самого и сделана довольно плохо; он заметил деревянную арматуру, торчащую сквозь разбитую ступню.

Сработанный в грубом, архаичном стиле, бородатый бог носил высокую корону, и с его пояса свисал кушак из розеток в форме звезд. Застывшая на лице бессмысленная улыбка производила впечатление божественного слабоумия. Левой рукой божество прижимало к груди скипетр, правая была вытянута вперед для приветствия.

Фараон поведал ему, что при восхождении на трон каждый новый царь Вавилона сжимал эту вытянутую руку, чтобы получить согласие бога на свое правление. Теперь рука почти лишилась пальцев, они были стерты едва ли не до основания. Сколько же царей в течение стольких столетий брали эту руку, чтобы она приобрела такой вид, подумал Симеркет.

Постепенно ему стало казаться, что божество вибрирует и излучает тепло, накопленное за все века поклонения. Возможно, это была самая старая статуя идола в мире, и по этой причине самая почитаемая. Симеркет вспомнил слова фараона, которые тот прошептал ему: «Я возьму его руку в свою и излечусь от всех болезней». Видя златую длань, даровавшую власть стольким поколениям царей, Симеркет впервые подумал о том, что магия, живущая в этом идоле, и впрямь может помочь фараону поправить здоровье.

Симеркет продолжал смотреть на статую, пока наблюдающий за порядком стражник не прошептал ему, что он должен покинуть часовню, дабы другие верующие могли приблизиться к божеству. Когда он снова оказался в зале, к нему подошел молодой священник.

— Господин Симеркет? — осведомился неизвестный.

Симеркет удивленно кивнул.

— Досточтимый Служитель Высшей Магии Адад просит вас для небольшой беседы.

— Меня? — осторожно переспросил Симеркет.

Молодой священник наклонил голову, указывая на маленькую дверь в конце зала, совершенно скрытую от посторонних глаз. Они пошли туда. За дверью оказалась узкая лестница, ведущая на второй уровень храма.

В высоких покоях было темно и тихо, как в святилище бога. Молодой священник поднес к губам палец и кивнул в сторону дальнего конца комнаты. Симеркет уставился в темноту и увидел склоненного над каменным алтарем мужчину. Уходя, молодой священник тихо закрыл за собой дверь, и Симеркет остался один на один с Ададом. В этот момент в ноздри ему проник солоноватый железистый запах свежепролитой крови, вызвав в его душе тревогу…

Присмотревшись, Симеркет разглядел в сумраке труп жертвенного ягненка, и в этот момент Адад обернулся. Руки его были зелеными от желчи. Опустив их в таз с водой, Адад совершил омовение, затем обратился к Симеркету:

— Я разочарован, — осторожно произнес он, вытирая руки о полотенце. — Печень ягненка сегодня была непрозрачной, что сказало мне сначала одно, потом другое. Я узнал о тебе меньше, чем хотел.

— Если Досточтимый Служитель Высшей Магии хочет узнать что-либо обо мне, ему надо лишь спросить меня…

Адад посмотрел на него оценивающим взглядом. Это был крупный, крепко сбитый мужчина с длинной, как у идола, бородой.

— Слова придуманы для того, чтобы скрывать правду, Симеркет, — сказал он. — Только печень никогда не лжет. Но несмотря на всю ее замутненность, я разглядел нечто интересное.

Симеркет придал лицу выражение вежливого любопытства.

— Печень сказала мне, что ты прибыл сюда в поисках кого-то. Двоих.

Симеркет не дрогнул ни единым мускулом.

— Она сказала, что ты и твой фараон имеют здесь, в Вавилоне, какую-то тайную цель.

Симеркет продолжал молча смотреть перед собой.

— Она говорит мне также, что от этой цели зависит богатство Египта. — Раздраженный молчанием Симеркета, Адад сделался нетерпеливым. — Эй, что ты молчишь? Что ты можешь мне ответить?

Симеркет пожал плечами.

— Я скажу, что печень не говорит тебе ничего, кроме того, что ты мог прочесть в моем мешке вчера ночью.

Симеркет услышал, как Адад судорожно вздохнул.

— Ты сомневаешься в моей способности читать по печени?

— Начинаю сомневаться.

Прежде чем ответить, Адад несколько раз крепко сжал челюсти. Мало кто смел разговаривать с ним столь дерзко! Великий маг начал расхаживать по комнате, не глядя на Симеркета, потом бросился в кресло и забарабанил пальцами по подлокотнику из слоновой кости.

— С тех пор как Всемогущий дал нам дар пророчества и прорицания, маги Бел-Мардука не имеют надобности в обычном подглядывании, — уверенно заявил он. — Но если ты такой честный, почему не признаешься в том, что пришел сюда, чтобы увезти нашего идола в Египет?

— Ты это тоже узнал по печени?

— Я не стану тебя обманывать, Симеркет. Когда посланник Рамсеса прибыл в Вавилон, посол Менеф рассказал мне о том, что фараон им интересуется.

Симеркет опять не ответил. Он думал о том, какой мотив мог быть у Менефа для сообщения Ададу о конфиденциальных словах фараона. Некоторые могли счесть это актом измены. Хотел ли посол помешать Симеркету, намереваясь послать статую в Египет самому и тем снискать благосклонность и одобрение фараона? Как бы там ни было, Симеркета мало заботило, кто успешно организует государственный визит идола в Египет. Если Менеф уже задумал это, тем лучше — Симеркет будет свободен продолжать свои поиски Найи и Рэми, не обременяя себя другими заботами.

Однако если это было правдой, с какой целью этот высокий священник Адад пригласил его сюда? Если относительно визита божества в Египет все уже договорено, какая необходимость в данной дискуссии?

— И что, послу Менефу повезло? — спросил Симеркет. — Ты дал свое разрешение на посещение идолом Египта?

— Не мне давать разрешение. Решение принимает один царь Кутир.

Симеркет вслух высказал свои сомнения:

— В таком случае почему Менеф пошел к тебе, а не к нему?

Адад опустил глаза. Он смотрел на свои руки, нервно срывая золотые кисточки со своих нагрудных украшений.

— Потому что с магом надо непременно посоветоваться. — Он поднял голову и снова уставился на Симеркета. — Потому что только мы одни можем угадать намерения богов в таких делах.

— Я надеюсь, тебе это удается лучше, чем с предсказаниями по печени, — заметил Симеркет с легкой усмешкой. Решив, что больше ничего получить от этой беседы не сможет, он начал пятиться к двери, вытянув руки вдоль тела. Когда он уже был у двери, Адад резко его окликнул:

— Минутку, Симеркет!

Симеркет посмотрел на мага.

— Однажды, давным-давно, другой царь эламцев вошел в Вавилон. Он возложил свои греховные руки на идола и увез его в цепях в Сузы. — Адад выждал паузу, ожидая эффекта. — И тогда урожай эламцев погиб, разразилась эпидемия холеры, армии эламцев терпели поражения, их цари умирали один за другим. Наконец они своей волей возвратили идола, заплатив нам золотом за то, чтобы снять божественное проклятие с их земли.

Симеркет понял, что маг предупреждает его. Тем не менее все же спросил:

— Что явилось причиной, что ты говоришь мне это, о Досточтимый Служитель Высшей Магии?

— Потому что именно это происходит, когда Всемогущего увозят из Вавилона вопреки его воле.

— Разве я привел с собой армии? — отозвался Симеркет. — Или оружие? У меня нет с собой даже ножа!

Адад поднялся.

— Но от тебя исходит дух насилия и агрессии. Я слышал, в Египте тебя называют человеком, исповедующим Сета, — ты можешь разрушить государство, просто пройдя через него.

Симеркет пожал плечами.

— Я не враг вам, господин. Это правда, что я ищу статую божества для моего царя, но ты должен решить, уедет ли она со мной или останется. Как я понимаю, моя задача заключатся просто в том, чтобы убедить тебя — и Кутира — в тех преимуществах, которые такой визит может принести обоим государствам.

— А если я скажу, что статуя Бел-Мардука должна остаться в Вавилоне — даже если царь даст согласие…

Вот она — причина, по которой Симеркет был вызван к Ададу! Симеркет наконец понял: статуя оказалась в центре какого-то противоборства между завоевателем Кутиром и вавилонскими священниками. Было ясно — священники боятся, что эламские завоеватели могут увезти идола против их воли, а с ним уйдет и их власть. Адад предупреждал Симеркета: окончательное согласие должно исходить от мага.

— Я бы никогда не подверг Египет тем бедствиям, которые ты здесь описываешь, — смиренно произнес Симеркет.

Адад поджал губы. Взгляд его сам собой обратился на печень ягненка, влажно блестевшую на сумеречном столе. Властным взмахом руки он указал Симеркету на дверь.

Единственная деятельность в расположении иностранных дипломатических миссий в этот час заключалась в энергичных маневрах молодого охранника, тренирующегося в тени высоких стен египетского посольства. Накануне он ударил Кем-весета древком копья. Но был оскорблен. И жаждал мести.

С криками и рычанием он свирепо колол пустой воздух. В своем воображении он разрывал на части человека, который унизил его, схватив его копье и сломав его пополам. Он все еще слышал раскаты смеха тех, кто видел, с какой легкостью Симеркет разоружил его. Хуже того, ему сказали, что он должен заплатить за новое копье из своих собственных денег — а это было месячное жалованье!

Сгорая от стыда, он поклялся никогда больше не дать застать себя врасплох. Он усовершенствуется в фехтовании, так чтобы в следующий раз, когда встретится с этим грубым черноглазым негодником, быть во всеоружии. С каждым новым выпадом, с каждым разящим ударом он воображал гнусного египтянина, пронзенного копьем и лежащего на земле, истекающего кровью. Вскоре вся туника охранника была мокрой от пота, ручьями стекавшего по его спине.

Ненависть его была жарче полуденного солнца, опалявшего землю и все живое. Поглощенный жаждой мести, он не заметил незнакомца, наблюдавшего за ним с соседней улицы. Пока юноша крутился и разил воображаемого врага, его наблюдатель передвинулся из тени и встал возле ворот посольства. Караульный, однако, заметил его и лихорадочно просигналил бойцу об опасности.

— Что такое? — спросил охранник, озадаченный гримасами караульного. Облокотившись на меч, он отер со лба пот.

— Оглянись!

Тон, каким это было произнесено, заставил его резко оглянуться. Тот, с кем он яростно сражался в своем воображении, стоял перед ним и, хуже того, держал в руках длинное, дьявольское копье. К своему стыду, парень почувствовал, как его штаны намокли.

— Ты… — начал он, но его голос сорвался. — Ты пришел, чтобы убить меня?

— Что?! — опешил Симеркет. — Конечно же, нет!

— Тогда… зачем ты пришел? — Голос охранника изобличал его недоверие. — Да еще с этим? — Он указал на копье.

— Я хочу отдать его тебе. — Симеркет протянул ему копье, но парень отскочил в сторону. — Я не должен был вчера ломать твое. Извини.

Совершенно ошеломленный, охранник сделал неуверенный шаг вперед и взял копье. В момент, когда он почувствовал его вес и тяжесть, он понял: это оружие высшего качества и намного лучше того, которое когда-либо давали ему в посольской миссии.

— Но, — продолжил Симеркет, — ты не должен был калечить моего друга! Он слишком стар для такого обращения. Ты мог убить его!

Лицо парня залила краска стыда.

— Мне приказали. Нельзя беспокоить посла… — пробормотал он.

— Ну, знаешь ли, есть разные способы выполнять приказ. Одно дело — охотиться на гиппопотама, другое — преследовать зайца, согласен?

Охранник озадаченно смотрел на спокойно рассуждающего Симеркета.

— Кем-весет все равно что старый заяц. Ткни его слегка в бок, он и убежит. А ты пошел на него как на гиппопотама. Понимаешь, о чем я толкую?

— Вроде бы понимаю, — промямлил парень. И поднял копье, проверяя вес и балансировку. — Но принести мне это копье… Зачем ты это сделал?

— Я в молодости сам был охранником. И помню, как нас заставляли платить за все, что случалось с нашим оружием.

— Ты был охранником?

Симеркет кивнул:

— При караване.

На лице юноши отразились смешанные чувства. Ненависть к этому египтянину полностью испарилась, уступив место интересу.

— Ну что ж, — произнес он неуверенно, — спасибо. Симеркет взглянул на караульного, все еще глядевшего на него из своей будки широко раскрытыми глазами.

— Скажи своему приятелю, что я здесь не для того, чтобы убивать тебя. Я пришел, чтобы задать несколько вопросов.

В глазах охранника мелькнуло подозрение.

— Так ты для этого подарил мне копье?

— В любом случае копье твое.

— Менефа здесь нет. Вчера ночью он оставался во дворце.

— Я хочу поговорить с тобой, если ты не возражаешь, и с твоим другом в будке.

Юноша помолчал, словно обдумывая ответ.

— Это зависит…

— От чего?

— От того, что ты хочешь спросить.

— Да, да… — подал голос из караульной будки Нес-Амон. — Она такая красивая, как ты говоришь, — слишком красивая для служанки. Но это не значит, что она столь же услужлива, сколь красива. К тому же мне нравятся женщины помоложе.

Симеркет подавил импульс столкнуть караульного с табуретки. Но этот прыщавый нахал должен помнить кого-то из слуг, что прибыли из Египта вместе с Менефом. Так что Симеркету пришлось терпеть его возмутительные речи.

— Да, она была здесь — и мальчик тоже, — я могу сказать тебе это, хотя обязан помнить только тех, кто работает здесь сейчас.

— А ты можешь вспомнить, что с ними случилось?

Нес-Амон отрицательно покачал головой.

— У нас очень много слуг. Они приезжают с каждым караваном, их тысячи. Сейчас здесь, должно быть, уже пол-Египта — особенно после заговора.

— Их всех посылали к Менефу?

Нес-Амон кивнул.

— Его право поступать с ними так, как он считает нужным.

— Куда он их посылает?

— О, некоторых он отдает своим друзьям, если слуги умные или красивые. Но большинство из них ждет Эшнунна.

— Кто это?

Нес-Амон невесело захихикал.

— Не кто, а где. Эшнунна — это город, там вавилонский рынок рабов. Примерно в шести лигах к северу отсюда. Его все знают.

— Он продает людей торговцам рабами? — Симеркет почувствовал, как кровь отлила от его лица.

— И имеет с этого неплохую выгоду! — Нес-Амон блудливо заулыбался. О, Симеркет знал в Египте многих таких, как этот Нес-Амон. Они пользовались любой возможностью, чтобы завистливо поглумиться над своими хозяевами за их спиной. — Он получает за каждого по крайней мере от 30 до 40 дебенов.^[4] Так что домой, в Египет, он вернется намного более богатым, чем когда приехал в Вавилон, счастливчик! Если Найя и Рэми действительно были проданы, то они могли быть где-нибудь в Месопотамии — или даже за ее пределами. Но как он найдет их? Город велик; неужели ему придется обыскать всех жителей? Разве такое возможно? Он вспомнил слова Илайбера о том, что Рэми был ранен здесь, на северных окраинах Вавилона, между двумя реками. Его сердце немного успокоилось.

— Рэми был на плантации, — сказал он, — где-то на северо-западе, за стенами Вавилона. Как ты думаешь, Менеф знает кого-нибудь в этом районе?

— Менеф знает многих.

— А ты полагаешь, что их скорее всего отправили на невольничий рынок?

Нес-Амон пожал плечами, поковыривая прыщ на подбородке.

— Откуда мне знать? Надобно спросить самого Менефа.

— Я спрошу.

Нес-Амон попытался подавить сардонический смешок.

— Если только он тебя примет. В чем я очень сомневаюсь; он не принимает кого попало. Уж я-то знаю! Я объявляю всех, кто входит и выходит через эти ворота. — Он с важностью приосанился.

Симеркет не сказал Нес-Амону, что он специальный посланник фараона к царю Кутиру — то есть рангом повыше посла. Пусть эти парни продолжают думать о нем как о простом египетском обывателе, пытающемся найти свою пропавшую жену. Внезапно он почувствовал страшную усталость. Ответы Нес-Амона показали ему истинный масштаб предстоящих ему поисков.

Он кивнул молодому охраннику, сидевшему в углу навеса и оттачивавшему новое копье.

— Пользуйся! — сказал он ему на прощание. — Но сначала уясни разницу между зайцем и гиппопотамом!

Тот улыбнулся и кивнул.

Вернувшись в свое временное пристанище, Симеркет спросил у хозяев, могут ли они дать ему быстрых носильщиков до Эшнунны. Едва эти слова сорвались с его губ, глаза хозяина загорелись.

— Египетский господин желает рабыню, чтобы ночью согреть постель? — спросил он с плотоядной улыбкой.

— Нет, спасибо.

— Тогда, может быть, мальчика? Что за баранина без косточки, а?

Симеркет поднял руку, прерывая хозяина-священника.

— Мне не нужен и мальчик. Только носилки и быстрые ноги. Конечно, лучше бы колесница, если у вас есть. Я заплачу за прокат.

Так случилось, что была и колесница с возницей, и хозяева сочли за честь предоставить ему экипаж на весь день.

— Вы ручаетесь за его скорость?

— О да, господин. Лошади очень быстры, колесница, можно сказать, невесомая — из речного тростника!

Стоя под палящим солнцем, Симеркет ждал, пока конюхи выведут из конюшни лошадей. Две гнедые лошадки, высоко поднимая ноги, появились из-под навеса. Возница, кивнув Симеркету, не отпускал вожжи, и это все, что он мог сделать, чтобы удержать лошадей, покуда Симеркет заберется на сиденье.

Он встал подле возницы, и тот пустил лошадей по Пути процессий. Улица, как обычно, была запружена идущими и передвигавшимися на носилках и в повозках. Это очень затрудняло движение. Наконец спустя изрядное количество времени они подъехали к Дамкиновским воротам, названным так по имени богини — матери Бел-Мардука, расположенным на северо-восточном стыке городской стены. Симеркет сообщил эламским охранникам о цели своего путешествия — невольничий рынок в Эшнунне. Те проверили его имя по официальному списку допущенных к передвижению лиц, не переставая при этом сыпать язвительными вопросами относительно того, зачем он собрался в Эшнунну. В конце концов им было дозволено проехать, и колесница выскочила на дорогу, ведущую на северо-восток. Перед ними простиралась приречная равнина, изнывающая от жары под безоблачным голубым небом. Движение здесь было небольшое, лишь несколько эламских эскадронов патрулировали берег. Большинство жителей благоразумно сидели дома, дабы скрыться от полуденного пекла.

— Держитесь, господин, — пробормотал возница и…

Симеркет едва успел ухватиться за камышовый борт и упереться ногами в плетеный пол. Возница сказал что-то своим лошадям, но так тихо, что Симеркет не расслышал. Лошади коснулись друг друга носами, словно сговариваясь, и заржали. И в этот момент Симеркет почувствовал, как колесница отделяется от земли…

Он услышал свой собственный крик, не зная наверное, касаются ли еще его ноги тростниковых переплетений. Кони понеслись прямо через равнину, не обращая внимания на камни и валуны, и Симеркету показалось, что колесница вот-вот разлетится на части. Как ни колотил он кулаками по спине возницы, осмелившись оторвать руку от борта, — тот отказывался реагировать на эти удары. Все, что Симеркет мог сделать, — это крепко держаться и молиться всем египетским богам, чтобы они сохранили ему жизнь.

Вскоре показались низкие стены Эшнунны, словно выступающие из равнины, и через несколько минут они уже въезжали в ворота. Симеркет спрыгнул на землю, изрыгая проклятия, и первые несколько шагов прошел походкой пьяного матроса, не в силах сохранять равновесие. Пока он с трудом приходил в себя, возница повел взмыленных лошадей в ближайшую конюшню, наказав Симеркету, чтобы, когда тот захочет вернуться в Вавилон, искал его там.

Способность ходить не замедлила вернуться, и Симеркет быстро осмотрел городок. Он состоял в основном из унылых бараков. В них ютились вновь и вновь прибывающие сюда рабы. Эламское вторжение еще более увеличило их количество, и вооруженная охрана то и дело проверяла огромные подворья, где они скапливались. Симеркет удивился, не обнаружив на их лицах ни отчаянья, ни скорби — наоборот, невольники, казалось, довольны своей судьбой и им нет дела до контроля за ними охраны. Он заметил и подмостки, на которых посредники выставляли товары будущим покупателям. Раскрашенные плакаты, прикрепленные к стволам пальм, извещали о предстоящих аукционах. Один предлагал «молодых здоровых мужчин», другой «красивых девушек не старше 15 лет».

На аукционы отводилось лишь два дня в неделю, и сегодняшний был не занят. Узкие улицы были пусты. Редкий прохожий попадался Симеркету на глаза. Освоившись, он отправился туда, где жили перекупщики.

Торговцы, как обнаружил Симеркет, составляли профессиональную общину, каждый ее член знал во всех деталях, чем занимаются конкуренты. Достаточно было только спросить у одного из них, кто здесь торгует египетскими рабами. Его имя было Лугал. Он еще пребывал в состоянии послеполуденной дремы, а Симеркет уже стоял у его дверей. Несмотря на то что египтянин нарушил его сон, Лугал был рад подняться с подушек и заняться делом. Как и у большинства вавилонян определенного возраста, у него были широкие плечи и круглый выпирающий живот. Бороды он не носил. Рабы, прибывающие сюда из варварских стран, часто бывают завшивевшими, объяснил он. Так что лучше оставаться лысым и безволосым, когда осматриваешь каждого вновь прибывшего. Симеркет едва подавил в себе мгновенный импульс почесаться.

А Лугал громко потребовал пива. Слуга принес большую чашу с двумя гибкими тростинками, и они с Симеркетом уселись возле нее. Однако приветливая улыбка торговца немного погасла, когда египтянин сказал ему, что у него нет желания покупать красивую девушку или мальчика — он просто хочет задать ему несколько вопросов относительно уже проданного товара.

— Конечно, я буду рад заплатить тебе за твое время, — добавил Симеркет, — ибо ты занятой человек, и я не ожидаю, что ты будешь делать что-нибудь для меня даром.

— Ну что ж, в таком случае, — произнес Лугал с медоточивой улыбкой, поглаживая толстый живот, словно это была домашняя собачонка, — ты господин, командующий моим вниманием. Чем я могу тебе помочь?

Симеркет объяснил, что ищет жену и друга. Он рассказал также о том, что Найя была до него замужем за одним из заговорщиков против Рамсеса III, а Рэми был замешан в грабеже царских могил. Лугал слушал его затаив дыхание, с широко раскрытыми глазами — так слушают уличных ораторов или бродячих артистов. В конце повествования он даже зааплодировал.

— Незнакомец, — воскликнул он, оживляясь, — убери свое золото! Такой рассказ для меня — достаточная плата! Нет ничего лучше хорошей истории, а если она еще и правдивая…

— Значит, ты поможешь мне найти их?

— Если смогу. Но нам не всегда удается сделать то, что мы хотим. Дело в том, что рабы иногда поступают к нам с новыми именами, присвоенными им прежними владельцами. Но не расстраивайся, — заверил он, увидев выражение лица Симеркета, — если твоя Найя так красива, как ты описываешь, я наверняка бы ее запомнил — если б увидел.

— Менеф обычно переименовывает своих рабов?

— К счастью, он не обременяет себя этим — еще одно обнадеживающее обстоятельство. Пошли!

И Лугал повел Симеркета в низенькое строение на другом конце двора. На бесконечных полках здесь выстроились корзины, доверху наполненные глиняными табличками. Сюда, объяснил Лугал, он заносит имена своих рабов по дате продажи (того требует уплата налогов), и у него есть подробное описание каждой проданной женщины и каждого проданного мужчины.

Симеркет назвал примерную дату, когда Найя могла покинуть поместье Менефа, и Лугал провел его к полкам, где они могли найти соответствующие сведения. Опережая один другого, они начали рыться в корзинах.

Торговец записывал не только имя раба, но и возраст, национальность или название племени. Если торговля производилась от имени другого лица, где Лугал выступал лишь посредником, это отмечалось особо.

Симеркет был поражен — какое дотошное ведение документации!

— Я должен так делать, друг, — объяснил Лугал. — Знаешь, по закону рабы имеют свои права, и если они достаточно умны, то легко могут вернуть себе свободу. Некоторые из них связаны с нами договором, поскольку не могут найти работу или должны прятаться от кредиторов. В Месопотамии быть рабом не позорно. По большей части это просто временное состояние — короткий период невезения, который надо пережить…

Симеркет был безмерно рад тому, что данные были такими подробными. Дело шло споро. Симеркет обнаружил, что большинство египтян, отправляемых в Вавилон, мужчины — что вполне объяснимо: мужчины чаще оказываются замешанными в разные преступления, избежать наказания за которые можно только изгнанием. И всего лишь несколько глиняных табличек содержали сведения о египетских рабынях. Но эти данные не соответствовали возрасту и внешности Найи. Это одновременно и расстроило его, и принесло ему некоторое облегчение. На многих табличках значились сведения о египетских юношах — но никого с именем Рэми ему не попалось. Лугал между делом сообщил ему, что никто из египтян не был продан им ни на какую плантацию к северо-западу от Вавилона.

Дальше они искали молча. И вдруг Симеркет услышал победный крик.

— Ага! — воскликнул Лугал, потрясая табличкой, которую только что достал из корзины. — Вот, смотри-ка!

Симеркет поспешил к нему. Лугал вслух прочитал: «Египтянка, 23 года. Стройная, миловидная. Откликается на имя Анеку. Прибыла из Египта на борту корабля Менефа».

На лбу Симеркета выступил пот. Очень мало кто знал, что отец Найи звал ее Анеку, когда она жила в его доме. По-египетски это значит «Она принадлежит мне». От волнения и страха его даже затошнило.

— Это может быть она! — выдохнул он. — В детстве ее звали Анеку. Кому ее продали?

Лугал взглянул на табличку. Лицо его помрачнело.

— К сожалению, я тебя не обрадую — но могло быть и хуже, я полагаю…

Симеркету не понравилось, какое озабоченное стало у Лугала лицо.

— Кто, кто ее купил? — быстро спросил он еще раз. Лугал откашлялся, делая вид, что разбирает невнятную запись.

— Ну же! — поторопил его Симеркет.

— Боюсь, что это попечители храма Иштар…

Симеркет с облегчением вздохнул.

— Как ты меня напугал! — рассмеялся он. — Я ожидал худшего…

— Ну, в таком случае, — улыбнулся Лугал, — если ты доволен, то и я тоже. Откровенно говоря, я думал, ты будешь вне себя, за то что я продал ее иштарским евнухам, и уже готов был принять твою месть.

К Симеркету вернулось тревожное чувство.

— Почему ты так говоришь?

На лице Лугала снова проступило мрачное выражение.

— Разве ты не знаешь? — хрипло спросил он.

— Что я должен знать? Я полагаю, что Найя — если это действительно она — помогает служению богини.

— Это так, — еще более мрачнея, отозвался Лугал. — Но ты знаешь, каким образом?

Симеркет покачал головой, не в силах вымолвить ни слова — такой его охватил страх.

— Иштар — первая и главная богиня плодородия…

— И что из того?

— Анеку была продана в храмовые проститутки…

Словно в полусне, Симеркет вышел из картотеки на воздух. Улица тонула в лучах красного предзакатного солнца. Он прошел вдоль фургона, набитого рабами, недавно прибывшими с северных гор. Зловоние от немытой человеческой плоти напомнило ему, где он, вернув его к жизни острее, чем это мог сделать даже запах можжевельника. Он пробился сквозь сбившихся в кучу рабов и прошел к конюшням, где ждала колесница.

— Я хочу вернуться в Вавилон, — объявил он вознице.

— Но, господин, уже темнеет. К тому времени как мы доедем до города, начнется комендантский час. — Он ободряюще улыбнулся, надеясь, что Симеркет проявит благоразумие. — Не лучше ли остаться здесь, в Эшнунне, на ночь и отправиться рано утром? Ночь в пустыне полна демонов…

— Нет, мы едем сейчас! — прорычал Симеркет, срывая с крюка хлыст и угрожающе взмахивая им.

Луна стояла над пустыней, полная и желтая; валуны и кустарники отбрасывали причудливые, переплетенные тени на простиравшиеся перед ними золотые пески. Возница пустил лошадей быстрой рысью. Первую пару лиг Симеркет ехал молча. Усталыми глазами он всматривался в багровые огни на юго-западе, это был Вавилон.

Возница украдкой посматривал на седока. Лунный свет освещал его унылый профиль. Что такого мог узнать египтянин на рабовладельческом рынке, что так сильно его расстроило, задавался вопросом возница. Когда Симеркет снова заговорил, его слова были совсем не теми, что ожидал услышать возница.

— Что ты можешь рассказать мне о храме Иштар? — тихо спросил Симеркет.

Ах вот в чем дело! — отметил про себя возница. Этот человек, должно быть, настроен сейчас на любовный лад и нуждается в облегчении напряжения. Все иностранцы в конце концов отправляются в храм богини, чтобы самолично проверить то, о чем он им рассказывает. Не зря он получает щедрые чаевые от иштарских охранников, расхваливая соблазны храма постояльцам гостиницы.

И он пустился в подробное описание наслаждений, которые могли ожидать Симеркета.

— Ах, господин, это чудо света…

— Это бордель? — резко оборвал его Симеркет.

— Это рай на земле! Город, посвященный любви! С садами столь причудливых…

— А как насчет его женщин?

— Иштариту, господин? — Возница заморгал, стараясь сохранить порядок своей отрепетированной речи. После неудачного начала было необходимо восстановить нить повествования. — Господин, их там больше двух тысяч. Каждый корабль привозит новых красавиц со всего света для службы в храме, и каждая становится живым воплощением самой богини. Там женщины разных рас и национальностей, кожа их как отполированное красное дерево, глаза миндалевидные…

— Есть ли в их компании египтянки?

— Полагаю, что есть, господин. — Он поспешил перейти к следующему козырю своей триумфальной речи. — А если вы устанете от женского общества — кто из нас не устает? — то среди иштариту нет недостатка в мальчиках, которые…

— Какова цена всей этой красоты?

— Ах, господин, акт любви — единственный дар, который требует богиня. — Возница осторожно кашлянул. — Конечно, священники не отвергнут подарка, равного удовольствию, которое доставляет иштариту, но на это должно быть твое желание.

— Конечно.

Оба умолкли. Возница опять стал смотреть в сторону. Египтянин, кажется, не настроен вкусить радостей храма Иштар… Он даже, кажется, помрачнел…

Но когда они подъехали к окраинам Вавилона, Симеркет, прокашлявшись, задал последний вопрос:

— Где это? В какой части города?

— Храм Иштар, господин? Да возле ворот Иштар — где ж еще?

К тому времени как они достигли городских стен, луна утратила свое серебряное свечение и висела на небе плоским блеклым диском. Вопреки предсказаниям возницы эламские стражники разрешили им въехать — Симеркет заблаговременно похлопотал о пропуске, позволявшем ему находиться на улицах после комендантского часа.

Возница остановил колесницу у главного входа на постоялый двор. Симеркет встал у дверей, дожидаясь в неверном фонарном свете, пока он отведет лошадей на конюшню. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он снова выскользнул на улицу и быстро пошел по Пути процессий в направлении ворот Иштар. Было бы злобной шуткой судьбы найти Найю здесь, на расстоянии одной восьмой мили от того места, где он остановился…

Превозмогая стон, Симеркет сдержал подступившие к горлу рыдания.

Несмотря на комендантский час, возле храма Иштар было шумно. Большинство собравшихся у высоких ворот были эламские солдаты в увольнении. Они горланили пьяные песни, смеялись. Были тут и неэламцы — пропусками, тоже пьяные и горластые. Подойдя ближе к воротам, Симеркет достал кусок серебра, чтобы заплатить стражникам. Несмотря на заверения возницы, он не поверил, что иштарские священники требовали в своем храме только приношений любви. Если бы это было так, то одного этого было бы достаточно, чтобы назвать храм чудом света.

Куска серебра хватило на то, чтобы его пропустили. Пройдя через тоннель, он наконец вошел в сады. В свете тысяч фонарей сад сиял как днем. Территория храма охватывала серию низких террас, засаженных цветами и деревьями, которые поднимались вверх, образуя холм. На его вершине стоял храм, очень похожий на описание возницы: ни дать ни взять рай на земле. Ноздрями Симеркет уловил запах жасмина и меда, принесенный ночными бризами.

Сады кишели мужчинами — они медленно передвигались, перелезая через террасы. Симеркет пересек двор, чтобы присоединиться к ним, поскольку это казалось единственной возможностью попасть в храм. Он решил, что священные проститутки там.

Однако сделав несколько шагов, он понял, что женщины прятались в нишах внутри террас. Внимательно следя за мужчинами, он увидел, что каждый из них выбирал женщину, бросая кусок серебра ей на колени. Тогда иштариту вводила поклонника в храм, где, как предполагал Симеркет, стояли кровати.

У него не было выбора, кроме как, проходя, вглядываться в лицо каждой женщины в поисках Найи. Их были буквально сотни, одетых в причудливые одежды. Возница сказал правду: женщины были разных рас и национальностей, со всего света.

Тут были темнокожие девушки с Ганга, которые отращивали себе мягкие пушистые усики над верхней губой; африканки с кудрявыми волосами, постриженными под углом, с полными грудями, покрытыми тяжелыми бронзовыми цепями; желтокожие красавицы из Китая, волосы которых были чернее, чем у египтянок. Он шел все дальше и дальше, мимо желто- и рыжеволосых женщин с кожей белей, чем пески Ливии, но не увидел ни одной египтянки.

Вскоре он оказался у входа, и единственное место, которое ему осталось обследовать, было в той части садов, где посетителей ожидали мужчины-иштариту с горящими глазами. Судя по тому, что он видел, они были столь же разнообразны, как и женщины. Некоторые были мускулистыми, агрессивными самцами, чувствующими себя как дома на скамье подсудимых, в то время как другие были неотличимы от своих сестер иштариту: одетые в женские платья, с лицами, разрисованными опытной рукой, как у любой куртизанки, только еще сильнее.

Симеркет, не имевший женщин с тех пор, как Найя ушла от него, почувствовал слабость. Его пульс участился, лоб сжало тисками — первое предупреждение о том, что скоро вернется головная боль.

Дело было не в его якобы стыдливости, просто он безошибочно уловил в воздухе вожделение и внезапно почувствовал, что способен на насилие. Женщины, которые с таким бесстыдством выставляли себя напоказ, пробуждали в нем давно дремавшую похоть. Еще несколько минут в храме — и он пропал. Стоя в дверях, он, глубоко дыша, собрал все свое мужество, чтобы войти внутрь.

Наконец он ступил в темные, задымленные недра храма. В первом зале он заколебался, подумав, что евнухи могут остановить его, поскольку его не сопровождает ни одна иштариту. Но евнухам было безразлично, что он делал и куда шел. Они о чем-то оживленно болтали в своих нишах — шипящие звуки вырывались из их ртов как злые гадюки, никто даже не взглянул на него. Ему было больно дышать: в воздухе стоял одуряющий аромат фимиама. Симеркет закрыл лицо накидкой и сделал еще несколько шагов в темноту.

Храм состоял из сотен ячеек без дверей, ячейки одна от другой отделялись камышовыми шторками. В каждой ячейке страстно совокуплялись пары — во всех позициях, какие только мог и даже не мог вообразить себе Симеркет. Время от времени они останавливались, дабы полюбоваться более гибкими или красивыми и изобретательными парами и даже ободрить их. Некоторые при этом бесстыдно ласкали себя, возбужденные чувственным зрелищем, происходящим на их глазах.

Симеркет почувствовал подступившую к горлу желчь. Что, если он найдет в такой же ячейке Найю? Как он сможет уйти, не убив того, кто посмел дотронуться до нее — или хотя бы увидел ее наготу? Его дыхание участилось, горло горело от фимиама.

Он в бешенстве оглянулся — почему евнухи жгут такое количество ароматных свечек? Ответ пришел к нему быстро: если бы не они, запах блуда заглушил бы все остальные. Он взглянул на плитки на полу и внезапно почувствовал радость оттого, что на нем прочные пеньковые сандалии; будь он босиком, непременно поскользнулся бы…

В отчаянии он приблизился к одному из священников. Увидев, что Симеркет ловит ртом воздух, как попавшая на крючок рыба, тот поспешно сделал знак слуге принести вина.

— Нет, — резко запротестовал Симеркет. — Никакого вина!

Но евнух уже плеснул в бокал красной жидкости с пряностями — священники не случайно держали под рукой вино: многие мужчины умирали в храме от физического истощения. Между собой евнухи считали, что богиня презирает мужчин — и это была та причина, по которой они подвергали себя кастрации.

— Дайте мне воды! — попросил Симеркет.

Евнух с сомнением посмотрел на него, но подал ему воды в ковше. Симеркет с благодарностью выпил.

— Спасибо! — Он прислонился к стене, на мгновение закрыв глаза. Вся его туника была пропитана потом. Евнух отвернулся, собираясь уйти, но Симеркет остановил его:

— Пожалуйста, мне нужна ваша помощь.

Евнух скривился и заломил руки. Они испытывали ужас перед болезнями, а Симеркет выглядел нездоровым.

— Мне кажется, господин, если вы позволите мне сказать это, вы испытали сегодня здесь слишком много эмоций: вам надо уйти…

— Мне нужно найти в храме одного человека — она иштариту. Это очень важно.

— Богиня запрещает видеть одну и ту же иштариту более одного раза, господин. Приходите в другой раз — например завтра, и выберите из других.

— Это особый случай…

Закатив глаза, евнух вздохнул:

— Это закон!

— Она моя жена!

Симеркет произнес это так громко, что несколько человек оглянулись.

— Ваша жена?! — вырвалось у евнуха.

Симеркет сбивчиво рассказал ему, что он пришел сюда в поисках египтянки Анеку. Ее настоящее имя Найя. Это его жена, но по ошибке она была продана в храм. У него есть специальные подтверждения от египетского фараона, гарантирующие ей свободу. Говоря, Симеркет принялся без счета отрывать от пояса кольца золота и совать их в толстые руки евнуха.

— Возьми их все! Возьми! На вот! Только отведи меня к ней — к Найе — к Анеку — отведи меня к ней! Умоляю!

Евнух был вавилонянином, он знал цену египетскому золоту! И не будучи дураком, он быстро понял: скандала не миновать. Правило, которому подчинялся храм, заключалось в том, что все иштариту находились здесь по собственной воле и по-своему воплощали богиню. Как это будет выглядеть, если жена египетского посланника будет найдена среди жриц, незаконно проданных в проститутки?

— Иди сюда, — пробормотал евнух, потянув Симеркета за влажную тунику к нишам, откуда на них смотрели другие евнухи. На стене позади них были нарисованные мелом квадратики, и к каждому прибит колышек. С некоторых колышков на тонких веревочках свешивались глиняные таблички с именами иштариту. Эта хитроумная система позволяла евнухам отмечать, какая из ячеек занята в данный момент и кем, догадался Симеркет.

Евнух-священник начал быстро просматривать таблички, держа их в свете тусклого фонаря.

— Анеку, Анеку, Анеку, — бормотал он. Затем что-то буркнул и кивнул головой. — Номер 96. — Схватив Симеркета за рукав, он потащил его по темному залу. Симеркет, не отрываясь, смотрел вперед, страшась заглянуть в какую-то из ячеек. Однако как он ни старался, он не мог заставить свои уши не слышать стонов и прерывистого дыхания, доносившихся до него со всех сторон. Его ноги сделались ватными и плыли под ним, словно более не касались земли.

У дальнего конца храма евнух остановился и заглянул в одну из ячеек. Подняв руку, он сделал Симеркету знак не приближаться. Даже на расстоянии Симеркет услышал звуки страстной возни, долетавшие до него из-за шторки. И сморщился, зажимая руками уши.

Он ждал в полутьме, потеряв счет времени. Наконец он увидел, как из ячейки вышел мужчина, поправляя на себе одежду — высокий, худой, с длинными темными волосами. Симеркет впился в него глазами. Тот пришел в замешательство и со страхом оглядел незнакомца. Сделав в воздухе священный знак, прогоняющий сглаз, он поспешил прочь. Идя по проходу, он продолжал бросать через плечо быстрые взгляды, желая удостовериться, что странный господин его не преследует.

Кивком головы евнух пригласил Симеркета подойти ближе. Опустив голову, египтянин вошел в ячейку. Он видел только стройные, длинные женские ноги и старался не замечать, что женщина вытирает тело куском ткани. Даже эти ее интимные жесты были полны грации. Он осторожно поднял глаза и увидел ее бедра с украшенным бисером кожаным поясом и маленькие груди с твердыми коричневыми сосками.

Однако он по-прежнему не мог взглянуть ей в лицо. Его плечи тряслись.

— Найя… Найя… моя любовь, — простонал он по-египетски, — что они заставили тебя делать?

Голос Найи прозвучал в ответ тоньше, более по-детски, чем он его помнил…

— Кто ты такой? — спросила она.

Симеркет рванулся вперед и почувствовал: пол поднимается ему навстречу…

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на спине, головой на коленях у женщины. Она вытирала его лицо влажным платком, и, прежде чем открыть глаза, Симеркет услышал ее высокий, тонкий голос, обращенный к евнухам.

— Разве вы не можете оставить меня наедине с мужем? — Она говорила по-вавилонски, обиженно. — Даже вы, толстые дурни, должны понять, какое потрясение он только что пережил.

Евнухи оставили их одних. Симеркет, шевельнувшись, пробормотал по-египетски:

— Но я же не твой муж!

— Это знаем только мы с тобой, — прошептала Анеку, — но эти дураки не знают.

— К чему притворяться?

— К тому, что ты для меня единственная возможность выбраться из этой проклятой ямы…

Симеркет устало сел; в голове у него стучало.

— Почему я должен помогать тебе? Я тебя даже не знаю!

— Они сказали, что ты ищешь Найю. Так случилось, что мы жили вместе в доме Менефа, прежде чем он отправил меня на невольничий рынок — пусть Сет и все его дьяволы ослепят и кастрируют его! — и, если тебе это важно, я знаю, где она.

— Где? — вскричал Симеркет, вскакивая. — Скажи мне.

Она покачала головой.

— Не спеши. Сначала ты должен вызволить меня отсюда.

Как Симеркет уже понял, все в Вавилоне имело свою цену.

Ощутимое пожертвование золота в нужные руки ускорило освобождение Анеку. Евнухи выдали ему документ, отметив на глиняной табличке, что он отныне — ее законный владелец, и закутали полуголую девушку в одеяло. Анеку и Симеркет покинули храм через подземный ход, откуда попали прямо на Путь процессий. Считанные минуты спустя они уже были у Симеркета, на постоялом дворе Бел-Мардука.

При виде большого корыта Анеку вскрикнула от восторга. Бесстыдно сбросив с себя одеяло, она ступила в горячую воду. Комнату наполнили ее громкие крики наслаждения, так что в голове Симеркета застучало еще сильнее. Он жалобно попросил ее замолчать.

Пока она натирала себя благовонным свиным салом и золой, он сидел и наблюдал за ней.

— Теперь скажи мне, как обещала, — взмолился он наконец. — Где Найя?

Она быстро взглянула на него.

— Значит, ты действительно Симеркет? После всего, что Найя рассказывала мне о тебе, я чувствую, что мы знаем друг друга.

— Она рассказывала обо мне?

Анеку зачерпнула из корыта немного мыла.

— Какой приятный запах, — простонала она вместо ответа, поднося руки в пене к лицу и вдыхая аромат. — Я уже забыла, что такое мытье! Вавилоняне грязные как свиньи, несмотря на все их красивые одежды.

— Ты в самом деле знала ее? Или ты сказала так лишь для того, чтобы я спас тебя?

Анеку забила по воде руками и с обидой вздернула острый подбородок.

— Я же сказала, что знала ее! Это правда. Нас прислали сюда вместе, на одном корабле с этой свиньей Менефом. Потом мы работали служанками в его поместье. Но в конце концов он послал нас сюда.

— Где она, Анеку?

Она сидела в корыте, не глядя на него.

— Ответь мне, — тихо попросил он. — Пожалуйста.

Она проглотила слюну.

— Прости. Просто Найя была моей первой подругой. Ты ведь знаешь, она была справедливой. Чуть ли не единственная женщина, которая не говорила обо мне гадости за моей спиной…

— Анеку…

Теперь девушка посмотрела на него, и в ее миндалевидных зеленых глазах появились слезы.

— О Симеркет, Менеф был знаком с принцем и принцессой из Элама. Они были, кажется, зятем и невесткой нового царя — я забыла. Как бы там ни было, им требовались слуги, когда они прибыли в Вавилон. Менеф послал Найю на их плантацию, вместе с тем мальчиком, который приехал с нами…

— Рэми?

Анеку кивнула.

— К тому времени Менеф отдал меня одному человеку, у которого было много серебра. Ты и представить себе не можешь, что мне приходилось делать. Когда я не захотела больше служить его друзьям, он отправил меня на невольничий рынок с указанием продать в качестве опытной проститутки. Сначала я проклинала Найю и Рэми за то, что им повезло.

Симеркет только слегка кивнул.

— Но оказалось, что повезло мне — поверишь ли?

— Почему? Что произошло?

Она судорожно глотнула и брызнула на лицо водой.

— Всего лишь через несколько дней после того, как ее и Рэми послали на плантацию — это было в конце войны с Эламом, — плантация была ограблена. — Она замолчала, уставясь на Симеркета словно в ожидании удара.

— Продолжай, — приказал он.

— О Симеркет, — почти прошептала она. — Их всех убили. Всех до одного. Плантацию сожгли. Она мертва, Симеркет, Найя мертва.

В ту ночь на него снова напала речная лихорадка. Он лежал на кровати и сжимал тяжелые одеяла, трясясь всем телом от внезапного жуткого озноба. Анеку скользнула к его кровати и вползла между одеялами, тесно прижавшись к нему, чтобы влить в него свое тепло. Он бы освободился от ее объятий, но она, не обращая внимания на его протесты, крепко держала его, словно он был ребенком. По правде говоря, он так изголодался по близости женского тела, что не смог бы отстраниться от нее, даже если бы и хотел.

При свете лампы, мерцающей в нише, он повернулся на бок, чтобы лучше видеть женщину, лежащую рядом. Она тоже смотрела на него — своими миндалевидными зелеными глазами, совсем не похожими на глаза Найи. Анеку увидела огоньки, вспыхивающие в тяжелом взгляде Симеркета, и ее рука медленно двинулась вниз, под одеяла.

— Не надо, — прошептал он, вздрогнув от прикосновения.

— Почему? Ты думаешь, я не понимаю это выражение в глазах мужчины?

— Я не для этого увел тебя из храма. Больше никто не будет тебя принуждать.

— А если я сама захочу?…

Он сел, скинув ее руку и повернувшись к ней спиной.

— Выбери кого-нибудь другого.

Она протянула руку, чтобы погладить его плечо, но впилась ногтями в его стройную, мускулистую спину.

— В чем дело, Симеркет? — спросила она. — Почему ты отворачиваешься? Из-за того, что мне приходилось делать в храме?

Он ничего не ответил, язык прилип у него к нёбу. Она прижалась губами к его груди.

— Это из-за Найи?

Он кивнул.

Анеку обвила его ногами.

— Ее больше нет среди живых, Симеркет. Мы не оскорбим память о ней…

— Я сказал «нет».

Анеку с досадой откинулась на подушку.

— Я… я могу понять. Тебе нужно время, чтобы свыкнуться с этой мыслью. После того как ты прошел весь путь из Египта, тебе, должно быть, очень тяжело узнать, что она…

Он резко прервал ее, повернувшись к ней лицом.

— Ты видела, как это случилось?

— Что?

— Ты видела, как убили Найю?

— Как я могла видеть? Я сказала тебе, что была в Эшнунне, когда обо всем услышала.

— Да. Ты рассказала, что на плантацию напали, что там всех поубивали, даже принца и принцессу из Элама. — Его голос окреп. — Но каким образом я мог получить сообщение от Рэми с просьбой о помощи, если бы он тоже погиб там?

Анеку села в темноте на кровати.

— Рэми жив?

Он вздохнул.

— А иначе почему бы я сюда приехал?

Симеркет встал и, прижимая к себе одеяло, прислонился к стене. Серебряный свет уже залил восточный горизонт. Он почувствовал легкий бриз, прорывающийся сквозь жару и ласкающий его плечи.

— Пока я не увижу ее труп, я буду верить, что она жива, что ей удалось убежать вместе с Рэми.

Через мгновение он услышал горький смешок Анеку.

— Чему ты смеешься? — спросил он.

— Как все нелепо на свете. После всех мужчин, кто брал меня в храме, единственный мужчина, кому я с радостью бы отдалась, не хочет меня. — Она вздохнула. — И что теперь со мной будет?

— Что ты имеешь в виду?

— Я принадлежу тебе. Ты выкупил меня у иштарских евнухов. У тебя есть документ, где говорится, что я твоя.

Он покачал головой.

— Ты принадлежишь самой себе. Сегодня я схожу к верховным священникам и объявлю тебя свободной женщиной. После этого ты сможешь делать все, что захочешь.

Вместо выражения благодарности Анеку заплакала.

— Но куда я пойду? Что я буду делать? — В ее голосе звучало отчаяние. — Ты ведь не бросишь меня здесь, правда? Лучше бы ты оставил меня в храме! По крайней мере там я была нужна…

— У тебя что, нет ни друзей, ни родственников?

— Конечно же, есть! — Она усмехнулась. — В Египте!

— И вернуться туда ты не можешь…

— Не могу…

Он не стал принуждать ее рассказывать о преступлении, что привело ее к изгнанию, а вместо этого быстро перебрал в уме варианты. Дать ей золота и прогнать ее от себя он всегда успеет. Но только это дурной выход — эта девушка заслуживает лучшего. Несколько минут он обдумывал ее положение, после чего довольно хмыкнул.

— Что? — подозрительно спросила Анеку.

— Поскольку ты имеешь изрядный опыт в должности храмовой служанки, как ты смотришь на то, чтобы продолжить заниматься этой профессией?

Когда Симеркет представлял Анеку Сенмуту, он заметил, как просветлело лицо старика при взгляде на девушку. Виа же скептически прищурилась.

Анеку была одета в скромную полотняную одежду, которую Симеркет купил ей в ближайшей лавке, а темно-синий шарф покрывал ее окрашенные хной волосы. Он купил ей три таких комплекта вместе с соответствующей косметикой и сандалиями, бельем и несколькими скромными украшениями — все, что ей могло потребоваться для начала жизни в качестве свободной женщины.

Симеркет объяснил супружеской чете, что Анеку была подругой Найи и пережила тяжелое время. Он только что выкупил ее у жестокого хозяина, сказал он, и освободил. Он показал им глиняную табличку, врученную ей в присутствии священников Бел-Мардука, которая давала ей вольную. Виа внимательно изучила ее.

Анеку некуда идти, продолжил Симеркет, и поскольку она служила в храме (он благоразумно не упомянул его названия), не захотят ли они взять Анеку на работу? Он сам будет платить ей, пообещал Симеркет.

— Вам нужна помощница, а Анеку нужно где-то жить… — закончил он.

И искоса взглянул на девушку. Анеку с ужасом таращилась на засохшие фиговые деревья и общее запустение храмового двора.

— Умеешь ли ты готовить, девушка? — услышал он ехидный голос Виа.

— Я никогда этому не училась, — честно призналась Анеку, застенчиво покачав головой.

— А петь литании и песнопения, которые мы исполняем, ты сумеешь?

Снова легкое покачивание головой.

— Так. А тебя учили, как правильно делать приношения богам?

— Пожалуй, нет…

— Но одежду по крайней мере ты чинить умеешь? И можно ли тебе поручить стирку?

Анеку пожала плечами.

— Клянусь Сетом и всеми его дьяволами, — Виа покачала головой, пораженная ее ответами, — какие же обязанности ты выполняла в этом твоем храме?

Прежде чем она ответила, Симеркет поспешно заверил их, что Анеку очень способная ученица. Он сунул в руку Сенмута несколько кусочков золота, шепнув, что тот должен использовать их на пропитание и содержание девушки, и столько же дал Анеку.

Оставив всех троих стоять с открытыми ртами, он быстро ушел. Но не мог заглушить проснувшегося в нем чувства вины. На то, чтобы с такой настойчивостью поместить Анеку в этот маленький храм, сказал он себе, была своя причина. В конце концов, любовь Найи к богам своей родины должна была вызвать у нее желание сделать жертвоприношение в храме. И если… когда она придет, Анеку будет единственным человеком, который ее узнает!

Теперь, когда ему стало известно, что разграбление плантации затронуло и царскую семью эламцев, он не стал далее откладывать беседу с высокими чиновниками. Необходимо было выяснить, что знали эламцы. Симеркет помнил, что в Мари командир эламцев предложил ему поискать своего друга, генерала Кайдина, командовавшего вавилонским гарнизоном; генерал Кайдин знал все, что происходило в городе, похвастался командующий, и мог ему помочь.

Симеркет отправился в военный лагерь эламцев. Он представлял собой палаточный городок. Палатки стояли длинными, ровными рядами, но Симеркет сразу пошел по направлению к маленькому, приземистому кирпичному строению, служившему штабом. Может ли он занять несколько минут времени у генерала Кайдина, поинтересовался он у дежурного.

— Боюсь, что нет, — лаконично ответил сержант.

— Это очень срочное дело!

Сержант наклонился к нему и прошептал:

— Его казнили. На прошлой неделе. Из-за невыполнения царского поручения.

Симеркет выругался про себя. Всюду, куда бы он ни обращался в этом проклятом городе, он попадал в глухой тупик!

— Какого такого поручения?

— Не сумел найти убийцу царского шурина.

Симеркет удивился, услыхав упоминание только о принце.

— Но я слышал, что его сестра тоже была убита. Разве не так?

— Никто не знает. Она исчезла, испарилась, подобно духу. Ни трупа, ни следов. Царь вне себя от горя, как ты можешь себе представить, а расплачиваемся за это мы. Так что когда Кайдин вернулся ни с чем… — и сержант ребром ладони сделал выразительный жест у горла.

Симеркет же почувствовал, как сердце его радостно затрепетало. Ведь если принцессу не смогли найти, ее наверняка похитили и держат под замком ради выкупа! А если это правда, то возможно, что и Найя в плену вместе с ней. В таком случае выкупить ее свободу — задача довольно простая.

— Может быть, принцессу взяли в плен? — спросил он с надеждой.

Дежурный пожал плечами.

— Никто не предъявлял никаких требований, хотя все думают, что это сделали исины — а они обычно не стесняются просить выкуп.

— Кто сменил генерала?

— Этой чести удостоился полковник Шепак.

— Я встречусь с ним.

Дружелюбия сержанта как не бывало.

— У Шепака нет времени встречаться с иноземцами! Иди в свою миссию, если тебе нужна помощь. У нас и так хватает работы в Вавилоне.

Симеркет наклонился к сержанту и прошептал:

— Мое имя Симеркет. Почему бы тебе не проверить ваши официальные списки из дворца?

Сержант, ворча, поднялся и послушно удалился в задние комнаты, дабы проконсультироваться с начальником. Через мгновение он вернулся, униженно извиняясь.

— Сюда, пожалуйста, — сказал он с низким поклоном. — К полковнику Шепаку — туда!

Симеркет последовал за ним во двор с противоположной стороны главного здания, в тени королевского дворца. Случайно взглянув на высокие валы, окружавшие эти сооружения, Симеркет с удивлением обнаружил, что они патрулировались эламскими солдатами, каждый из которых был вооружен: мечи, копья, луки, колчаны со стрелами… По его спине пробежал холодок. Кажется, эламцы ожидают нападения, и весьма скорого. Но прежде чем он успел задать вопрос сержанту, его провели в ближайшую палатку.

За деревянным столом сидел человек с печальными глазами, опустив подбородок на руки. Он был молод, но его лицо выражало скорбь. Она так не сочеталась с его возрастом, хотя в бороде его уже поблескивала седина.

— Что еще? — спросил он сержанта тихо и почти обреченно.

— Важное лицо, — ответил сержант. — Господин Симеркет, посланный из Египта фараоном Рамсесом. Он хочет встретиться с вами.

Шепак, на которого это известие не произвело ровным счетом никакого впечатления, с безразличным видом указал Симеркету на стул перед собой. Другим жестом он отпустил сержанта.

— Поздравляю с вашим недавним повышением по службе, — начал Симеркет разговор.

Шепак уставился на него красными глазами.

— Мне грозит Скорпионова камера, а вы…

Симеркет открыл было рот, чтобы объясниться, но осекся. Уже в который раз слышит он упоминание о какой-то «скорпионовой камере»! Наверняка это не просто вавилонская идиома…

— Извините, — осторожно спросил он, — о какой камере вы говорите? От кого-то я уже слышал о ней раньше.

— Просто пост, к которому я буду приписан на следующей неделе, — ответил Шепак. И махнул рукой, не желая продолжать тему. — Чем я могу помочь моему уважаемому египетскому гостю?

Симеркет перешел к сути дела:

— Я собираю сведения о нападении на плантацию принца и принцессы — о том, что произошло около двенадцати недель назад к северо-западу от этих мест.

Полковник устремил на него изучающий взгляд.

— С чего это египтянин интересуется тем, что является внутренним делом Элама?

Симеркет рассказал ему, как египетский посол отправил на плантацию Найю и Рэми. Он упомянул также о том, что египетский фараон весьма заинтересован в том, чтобы их найти, благоразумно умолчав об обещании солидного вознаграждения.

Но Шепак лишь покачал головой:

— Напрасно вы сюда приехали. Все погибли. Резня была жестокой, даже по исинским меркам.

Как странно слышать это от человека, украсившего свой шлем несколькими пальцами и фаллосами, отрезанными у врагов, подумал Симеркет.

— И все же одного они оставили в живых! — возразил он.

— Вы имеете в виду принцессу?

— Нет, не ее…

— Вы ошибаетесь!

— У меня есть доказательство.

Симеркет запустил руку в кожаный мешок и, достав письмо Рэми, положил этот кусок пальмовой коры на стол перед полковником.

— Это письмо пришло фараону от мальчика, о котором я вам говорил — Рэми, — с просьбой спасти его. — Он указал на знаки. — Здесь говорится, что на него напали исины. Мы узнали, что он получил ранение в голову на плантации к северо-западу от Вавилона — как оказалось, в том же месте, где напали на принца и принцессу. Возможно, парень уже мертв — но он был жив, когда писал это.

— Клянусь шестьюдесятью тысячами вавилонских богов! — воскликнул Шепак, охваченный сильным волнением. — Мы бы очень хотели встретиться с этим Рэми. Если бы он мог рассказать нам, что случилось с принцессой…

— Я надеялся, что вы, эламцы, нашли его.

Шепак поднялся и начал ходить по палатке.

— Постарайтесь сами найти что-нибудь в этой сумасшедшей стране. Как только тебе кажется, что ты что-то нашел, так оказывается, что этого там нет.

— Я тоже это заметил.

— Что еще вы можете мне сказать?

— Разве что только это: я сам разговаривал с исинами…

Шепак перебил его, грубо выругавшись.

— Вы действительно с ними встречались?

— Пока я плыл по реке, мне попадалась парочка… — Интуиция подсказала ему — не стоит упоминать о том, что встречу организовал Мардук. — Они сказали, что не причастны к тем событиям.

— Египтянин, — вскричал Шепак, — ты меня поражаешь: кто же сам признается в подобном? И кто, как не они, мог это сделать? Я предложил награду каждому, кто может поймать исина и привести его ко мне живым, но она лежит целехонька, хотя исинов в Вавилоне все больше…

— Что вы имеете в виду?

— Мы получили сообщения о том, что несколько дней назад в город ухитрился проникнуть Наследник исинов — вместе с большим числом своих людей.

Это объясняло дополнительные отряды эламцев на крепостных валах.

— Мы ожидаем нападения в любой момент, — продолжал Шепак. — Они захотят помешать Кутиру взять руку Бел-Мардука на празднике на следующей неделе, потому что, если он возьмет ее, это будет означать, что небеса благоприятствуют его притязаниям на власть. Эти темноголовые очень отсталые, знаете ли, очень суеверные. — Шепак сел, наклонившись вперед, и уставился на Симеркета. — И вы поверили исинам, когда они сказали вам, что не имеют никакого отношения к разбою?

— Моя профессия не позволяет мне всем верить, — уклончиво ответил Симеркет.

— Но если бы вам пришлось решать…

Симеркет пожал плечами:

— Не знаю. Если они это сделали, то почему не хвастают этим? И если принцесса у них, то, я думаю, вы уже услышали бы их требования…

Шепак откинул полу палатки и выглянул во двор, залитый палящим солнцем.

— Зачем ты пришел ко мне, египтянин? Чего ты хочешь?

— Я хочу поехать на эту плантацию. Хочу сам увидеть, что там произошло.

Шепак с сомнением покачал головой:

— Ты ничего не найдешь. Мы все там обыскали.

— Я не обыскивал.

С минуту Шепак молча смотрел на него. Затем резко встал и сорвал с деревянной жерди свой наводящий ужас, изукрашенный трофеями шлем.

— Ладно. Я сам отвезу вас туда. Возможно, вы найдете что-нибудь, что проглядели мои люди!

Симеркет взглянул на Шепака в изумлении: тот надевал пурпурную мантию командующего.

— Но ведь… — начал Симеркет и оборвал себя.

— В чем дело? — обернулся к нему Шепак.

— Зачем надевать красный плащ? Это же такая соблазнительная мишень!

— На это я и надеюсь, — печально пробормотал полковник.

Шепак повел Симеркета к конюшням и приказал оседлать двух лошадей. Симеркет оценил их красоту, силу, грацию — но при этом старался держаться как можно дальше от морд и копыт. Вообще-то, признался он Шепаку, он предпочел бы, где возможно, ехать на спокойном маленьком ослике. Ему говорили, что контакт у него с ослами — поистине поразительный…

Шепак снисходительно посмотрел на него.

— Осел? До того места, куда мы едем, почти двадцать лиг. Мы не можем терять время.

Тогда Симеркет предложил: раз так, не лучше ли им будет ехать вдвоем на одной лошади? Но эламский полковник отверг и эту идею.

— Слишком опасно, — твердо заявил он. — Если кто-то за мной поскачет, то убьют и тебя.

Симеркет с неохотой позволил конюху помочь ему вскарабкаться на пыльную черную лошадь, которая, как заверили его эламские конюхи, была смирнее домашнего кролика. И хотя животное тащилось по вавилонской земле вполне благодушно, Симеркету делалось не по себе, когда она косила глазом назад, дабы взглянуть на болвана, что ею правил. Но кобыла была заслуженным ветераном многих войн, повидала всяких наездников и делала все возможное, чтобы не дать Симеркету свалиться наземь. Хотя и сохраняя осторожность, скоро он смог выпрямиться и дышать ровно.

Всю дорогу до ворот Иштар Шепак ехал примерно на пятьдесят шагов впереди Симеркета, так, чтобы ни один из исинских убийц не заподозрил, что они вместе. И только когда они достигли пустынной местности вдали от города, Шепак придержал свою лошадь, позволяя Симеркету догнать его.

— Давай прибавим ходу, — предложил он и, щелкнув языком, пустил лошадь в неспешный галоп.

Где-то после полудня они достигли области с длинной полосой вспаханных полей. На пересечении с другой дорогой им открылась деревня. Причудливые дома и амбары под круглыми крышами из сухого тростника, зацементированными битумом, навеяли Симеркету сравнение их с грибами.

Дети при виде их прекратили свои игры и смотрели на чужестранцев, прижавишсь к матерям. Симеркет решил, что надо потом вернуться и расспросить здешних жителей без полковника.

По мере приближения к плантации Симеркету делалось все более не по себе. Во рту у него пересохло. Все казалось ему странно знакомым — ровная коричневая земля; поблескивающий вдали, мерцающий Евфрат; высокие уцелевшие стены приближающегося к ним поместья. Затем, вздрогнув от ужаса, он понял, что этот зловещий пейзаж был точь-в-точь таким, какой снился ему в ночных кошмарах — в тех, в которых он видел Найю, гибнущую у него на глазах.

Затем они спустились по тропинке, которую, как Симеркет был уверен, он тоже уже видел прежде. В послеполуденной тишине он повернул голову и наконец увидел руины.

От разграбленной плантации исходило зловоние; Симеркет был уверен, что никогда не сможет забыть его! Несколько строений когда-то образовывали единый комплекс — конюшни, рабочие мастерские, силосные ямы, помещения для слуг. Теперь от всего этого почти ничего не осталось.

Он направился в главное здание, вернее, в то, что раньше им было. Когда-то оно было большим — трех- или четырехэтажным — и великолепным. Сейчас полы его провалились, явив небу зияющие дыры. Переходя из комнаты в комнату, Симеркет видел валявшиеся под камнями осколки керамической посуды, обломки обугленной мебели.

И не было никакой логики в том, почему что-то здесь уцелело; веник из пальмовых листьев остался едва опаленным, в то время как каменная статуя, стоявшая рядом, была разбита вдребезги. Он задумался: что здесь делала Найя? Подметала комнаты пальмовым веником? Или носила кувшин с водой в буфетную, лежащую теперь в руинах? Возможно, она полировала и эту вот маленькую фигурку эламского божка — он все еще стоял в нише, но только без головы…

Через черный ход он вышел на улицу. Дверь висела на кожаных крючках, краска на ней вздулась и местами обуглилась. Еще несколько шагов — и он оказался в кухне. Рядом он обнаружил колодец и привычным движением наклонился и заглянул в его глубину. От воды исходил свежий и слегка цитрусовый аромат. Этот запах напомнил ему о Найе — обычно она душилась благовониями, приготовленными из цветков лимона.

Он вернулся и еще раз прошел через кухню. Он нашел там только медные горшки, глиняные блюда и разбитые чашки. Но вдруг среди камней блеснуло золото. Наклонившись, он поднял поднос; стряхнув покрывавшие его пыль и пепел, он разглядел на его поверхности рисунок.

— Царский крест Элама! — прошептал Шепак, молча наблюдавший за Симеркетом. — Принц и принцесса, должно быть, привезли его из Суз…

— Это многое говорит нам! — обрадовался Симеркет.

— Что именно?

— Налетчики явились сюда не для того, чтобы грабить. — Он бросил поднос на уголья и твердым шагом направился к ближайшей роще из финиковых пальм.

Бродя в тени, отбрасываемой деревьями, Симеркет придирчиво осматривал высокие кирпичные стены, окружавшие поместье. И тут он увидел сигнальные знаки — на самой вершине стен.

— Вот где они перелезли! — сказал он Шепаку, указывая на находку. — Видишь, как через каждые несколько шагов с крючков свисают обозначения? Они видны днем — но ночью это далеко…

Шепак взглянул на него:

— Как ты полагаешь, сколько их было?

Симеркет пожал плечами:

— Не думаю, что много. На их стороне были внезапность и темнота. Налетчикам нужно было только несколько человек, чтобы влезть на стену и открыть ворота остальным. При достаточном опыте хватит и десятка человек, чтобы справиться с работой от начала до конца…

Симеркет замолчал; мимо них, надсадно гудя, пронеслась туча мух. Пронаблюдав за их полетом, он увидел, как они исчезли за стеной на дальнем дворе. Он быстро пошел в том направлении. Жужжание становилось все громче, все неистовее…

Подойдя к углу стены, он увидел то, что привлекло насекомых, — огромное пятно почерневшей крови на керамических плитках в боковом ответвлении внутреннего двора.

— Вот там они их убили, — сказал он Шепаку.

— Ты прав, — лаконично подтвердил тот. — Мы нашли тела здесь, их руки были связаны. Их было тридцать три. Вся вода из колодца не могла смыть эту кровь…

— Значит, они были мертвы по крайней мере уже два дня до того, как их нашли.

Шепак с удивлением взглянул на него.

— Как ты узнал?

— Я знаю кровь. Ее можно смыть не позднее чем через одни сутки с половиной. После этого как бы вы ни скребли, до конца смыть не получится.

Шепак судорожно сглотнул. Несмотря на то что он был закаленным воином, он испытывал ту же брезгливость по отношению к смерти, что и остальные народы Месопотамии.

— В вас, египтянах, несомненно, есть что-то потустороннее, раз вы знаете такие детали, — заметил он с ухмылкой.

Симеркет не ответил, обходя пятно по периметру. Хотя кровь давно высохла, плитки были густо усеяны мухами, и в солнечном свете пятно, казалось, переливалось всеми цветами радуги.

— Где они похоронены? — спросил он.

— Кто?

— Те, кто был здесь убит.

— Кутир отвез их тела обратно во дворец в Вавилон, чтобы похоронить вместе с принцем. Он поместил их в кувшины и забальзамировал медом.

— Всех?

Шепак кивнул.

Симеркет отвернулся, чтобы эламец не мог увидеть довольного выражения его лица. Мед сохранит черты жертв.

— А где эти кувшины?

— В царских склепах, под дворцом.

Симеркет загадочно посмотрел на Шепака. Он вспоминал видение, которое явилось ему на реке, когда он искал кувшины. Он должен увидеть эти тела! Вдруг среди них Найя? Он не намеревался оставлять ее в Вавилоне, живую или мертвую. Однако ему надо было найти возможность убедить эламца отвести его к царским склепам.

— Я должен видеть их лица, прежде чем они подвергнутся дальнейшему разложению.

Шепак посмотрел на него с удивлением.

— Они не будут разлагаться. Но это против всех наших законов — вмешиваться в дела мертвых!

— Но как я в таком случае узнаю правду?

— Тебе придется узнать ее другим путем, только и всего…

— Если не поможешь мне увидеть эти тела, — коротко сказал Симеркет, — и узнать, что случилось с вашей принцессой, каким образом я смогу спасти тебя от Скорпионовой камеры?

Эламский полковник резко поднял голову и впился в него глазами.

Они сидели в тени, возле разбитых ворот, у стены. У Шепака в мешке был круг сыра и хлеб, но ни один из них не был голоден.

— У меня осталась только неделя на то, чтобы найти Пиникир, — озабоченно проговорил Шепак, отхлебывая из кожаной фляги вино. — В День лжецаря, если я не найду принцессу, меня ждет судьба Кайдина. Кутир обещал убивать офицеров до тех пор, пока либо принцесса Пиникир не воскреснет, либо мы все не погибнем.

— И казнь будет в Скорпионовой камере?

Шепак молчал. Потом кивнул:

— Да.

— Но что это значит? Я хочу сказать, что это за казнь?…

Полковник глубоко вздохнул, прежде чем ответить:

— Мы нашли ее в дворцовом подземелье и сначала подумали, что это просто еще одна тюремная камера — пока не посадили туда одного из наших людей. Он напился на дежурстве, и его следовало немного попугать, думали мы. Мы даже не закрыли двери, пока не начались крики. Мы обнаружили, что когда дверь закрывается, то опускается какой-то рычаг, срабатывает механизм, позволяющий потом одна за другой открываться дверям-ловушкам внутри камеры.

Он снова прополоскал рот вином.

— Сначала выползают ядовитые тарантулы и богомолы, скорпионы и сороконожки. Потом появляются летающие насекомые. Они раздирают плоть, ползая между губами, кусая язык, заползая в уши, в глаза и нос. Когда они съедят слизистую, открывается новая дверь-ловушка. На этот раз это пожиратели сырой плоти — черви и гусеницы, которые уничтожают мягкие ткани, органы и сосуды. Вы слышите, как лязгают их челюсти, тысячи челюстей! Черви скапливаются в желудке жертвы, пиршествуют в ее черепе. Когда они закончат, открывается третья, последняя дверь, и вползают маленькие паразиты — муравьи и клещи. Они за несколько минут обгладывают кости до белизны. Говорят, что касситы изобрели эту камеру для того, чтобы тайно освобождаться от своих наиболее ненавистных врагов, так, чтобы от них ничего не оставалось и их нельзя было бы опознать.

Шепак умолк. Симеркет смотрел на эламца с открытым ртом.

— Я не могу в это поверить! — прошептал он.

— Поверь. Кутир заставил офицеров наблюдать за Кайдином, когда его туда бросили. Но я еще не рассказал тебе самого страшного!

— Что может быть страшнее? — отозвался Симеркет слабым голосом.

— Ты ведь видел насекомых в этой проклятой стране? Насколько они чудовищны! Это настоящие хищники!

Симеркет кивнул. Он вспомнил ту ночь за воротами Иса, когда поджидал из города Мардука.

— Вообрази их — но в два, в три раза больше! Вот что с ними происходит, когда у них есть изрядный запас мяса. — Он осушил свою флягу. — И приходи на следующей неделе. Будет моя очередь.

Между ними повисло тягостное молчание. Затем Симеркет решительно поднялся на ноги.

— В таком случае, — сказал он как можно увереннее, — нам ничего не остается, кроме как найти принцессу.

Шепак горько усмехнулся:

— Ты думаешь, тебе это удастся?

— Почему бы и нет? Она исчезла одновременно с моей женой и в том же месте. — Симеркет оглянулся, обозревая руины поместья. — Если я могу найти одну женщину, то наверняка смогу найти и вторую.

Прежде чем они ушли, Симеркет в последний раз исследовал все вокруг. Действительно, эламцы очистили место от всех вещественных доказательств. Когда он поделился своим наблюдением с Шепаком, полковник ответил, что вообще здесь мало что можно было обнаружить; налетчики уничтожили все следы нападения, постаравшись не оставить ничего, что могло бы указать на них. Это само по себе было странно.

Однако Симеркет кое-что все же заметил — в стволе упавшего кедра. Он не увидел этого раньше, в первый осмотр, ибо ствол кедра был тогда в тени. Теперь же, когда появилось солнце, в его лучах он смог обнаружить стрелу, слегка обуглившуюся, но в целом неповрежденную. Она глубоко вонзилась в ствол дерева. Симеркет потянул ее, чтобы вытащить, но она не поддалась.

— Шепак, сюда! — позвал он.

Эламец поспешил к нему. Симеркет указал на стрелу. Шепак подцепил ее мечом, а Симеркет поймал — стрела упала ему в руки.

— Странная штука, — пожал плечами Шепак. — Не помню, чтобы раньше видел такие!

— А я видел, — заявил Симеркет. — Смотри, она не из дерева! Из тростника. Точнее, из папируса — высушенного и смазанного смолой. Взгляни сюда — это синайская медь. А перья — серые, с белыми кончиками, — держу пари, это перья фиванского гуся!

Он с грустью посмотрел на Шепака:

— Стрела сделана в Египте.

Солнце уже стояло в зените, когда Симеркет и Шепак пустились в обратный путь. Шепак говорил с Симеркетом холодно и односложно. Стрела! Дело рук египтян. Случайное ли это совпадение, что египтянин принялся расследовать убийство эламского принца и принцессы? Что ему надо? Обнаружить свидетельство участия в убийстве египтян? Это попахивало соучастием. Следует пересмотреть союз с Симеркетом, думал Шепак.

Они ехали быстро и молча. Оба стремились добраться до места до темноты. Даже Шепак почувствовал облегчение, когда они достигли ворот Иштар.

У дверей гостиницы Бел-Мардука Симеркет отдал вожжи Шепаку. Они односложно договорились встретиться на следующее утро, чтобы определить дальнейший ход действий. Симеркет оставил стрелу для сохранности у полковника, попросив его спрятать ее и никому не говорить о ее существовании; он не хотел, чтобы их единственная находка таинственным образом исчезла в гостинице из его мешка.

Однако едва он собрался войти в дверь, как увидел своих соглядатаев — они сигнализировали ему с другой стороны улицы. Ему не терпелось погрузить натруженный зад в холодную ванну, но он заставил себя сделать несколько шагов и подошел к ним.

Соглядатаи смотрели на него с затаенной печалью.

— Добрый вечер, господин, — сказал толстяк грустным голосом, слегка кивнув.

— Что ты такой мрачный? — спросил Симеркет. — И выглядишь так, будто только что похоронил мать.

— Наша мать здорова, слава богам, — вступил худой, и Симеркет впервые осознал, что они, оказывается, братья. — Мы разочарованы, поскольку теперь, когда ты нашел свою жену, ты скоро покинешь Вавилон.

Симеркет был сражен.

— Что вы хотите сказать, говоря, что я нашел свою жену?

— Мы знаем о красивой госпоже, которую ты прячешь в египетском храме, господин!

— Она не моя жена.

Соглядатаи переглянулись.

— Мы слышали это от нее самой!

— Но она не… — забормотал Симеркет и прикусил язык. Возможно, Анеку все же считала, что если будет раскрыта правда, ее заставят вернуться в храм Иштар, который она покинула обманом. Ну что ж, подумал Симеркет, если ей поможет это притворство, вреда от этого никакого.

— Могу заверить вас в том, что у меня еще есть дела в Вавилоне.

— Но если это так, почему эламцы больше не требуют от нас следить за тобой? Надо тебе сказать, нас уволили со службы.

Значит, эламцы перестали за ним шпионить. Почему? Скорее всего потому, что он поехал в эламский гарнизон, чтобы проконсультироваться с полковником Шепаком, о чем быстро сообщили во дворец.

— Если ничего не изменилось, господин, — продолжал толстый, — то, поскольку ты собираешься остаться здесь, мы бы очень хотели продолжить быть у тебя на службе.

Симеркет хмыкнул.

— Почему я должен платить вам за то, чтобы вы не шпионили за мной, когда за мной больше не следят?

— Ты нуждаешься в нашей помощи, господин.

— Вовсе нет!

— В Вавилоне сейчас неспокойно…

Симеркет пожал плечами:

— Возможно. Но вы больше не получите от меня золота.

Обе Темные Головы понурились. Соглядатаи молчали.

Все еще посмеиваясь про себя, Симеркет вошел в гостиничный двор. Возле конюшен толпились эламские стражники в блестящих доспехах. Как странно — по сигналу священников Бел-Мардука один из них поприветствовал его, когда он стал спускаться по наружной лестнице в свою комнату.

— Господин Симеркет? — окликнул его стражник. Симеркет в растерянности кивнул.

— Царь Кутир просит вас посетить его во дворце.

— Кутир? Сейчас?

Стражник скрестил на груди руки и величественно кивнул.

— Но я… я не одет для дворца, как видишь. И не принял ванну.

— Все, что нужно, вам будет предоставлено по прибытии, господин!

Симеркет понял, что не может больше откладывать встречу с последним правителем Вавилона. Тем не менее он настоял на том, чтобы зайти за эмблемой фараона. В первый раз за все время он надел ее на шею. На пыльной дорожной одежде ее сверкающее великолепие выглядело особенно нарядно. Сокол с распростертыми крыльями из чеканного золота свисал с ожерелья в форме слезинок. На лбу сокола сиял глаз Хора, самый мощный из египетских амулетов от сглаза.

На Пути процессий его ожидали носилки с дюжиной носильщиков. Пока его несли наверх, все глазели на него. Симеркету стало не по себе. По крайней мере вот-вот стемнеет, подумал он.

— Господин Симеркет! — донесся до него голос из темного торгового ларька.

Какой-то человек робко помахал ему оттуда рукой. Приглядевшись, Симеркет с удивлением обнаружил, что это тот самый человек, что разговаривал с Мардуком на площади больных.

— Остановитесь! — закричал Симеркет эламским охранникам. Они проигнорировали его. Путаясь в вавилонских выражениях, он закричал: — Остановитесь! Опустите меня на землю! Я должен поговорить с этим человеком!

Эламский охранник запротестовал:

— Господин, я напоминаю вам, что царя…

— …нельзя заставлять ждать! Я согласен, — перебил его Симеркет. — Только один момент, капитан, чтобы поговорить с моим другом. — При виде агрессивного выражения лица солдата Симеркет сделал свой голос ледяным. — Или я должен буду пожаловаться царю на неуважение, проявляемое к Египту?

Эламец неохотно сделал жест носильщикам, и те опустили носилки. Симеркет соскочил на землю и стремительно подошел к месту, где его ждал человек.

— Я вижу, вид твоей кожи намного улучшился! — воскликнул Симеркет, приблизившись. И в самом деле, лицо у мужчины было гладким, словно он никогда не страдал кожным недугом.

— Я пользовался чистой водой, как сказал, господин. Ее действие и впрямь чудесное!

— Откуда ты знал, что я проеду этой дорогой?

— Мне сказали, чтобы я встретил тебя здесь и передал тебе сообщение.

— От кого?

— Этого я не могу сказать, господин.

Симеркет всмотрелся в его лицо, стараясь понять, не скрывает ли он чего-нибудь за подобострастной манерой. Но выражение лица мужчины оставалось вежливым и вполне невинным.

— Так о чем же сообщение?

Человек набрал в легкие воздуха и произнес:

— Замечено, что ты ходишь в гарнизон эламцев, господин. Тебя настоятельно просят в будущем избегать этого места.

— Почему?

— В послании больше ничего не говорится, господин. — Человек переступил с ноги на ногу. — Но кое-что мне хотелось бы узнать самому…

Симеркет кивнул.

— Откуда ты знал, что сама по себе вода способна излечить мою кожу?

Симеркет рассмеялся.

— Ты думаешь, что я не могу отличить старый трюк нищего, когда вижу его перед собой? Чтобы выглядеть страшнее прокаженного, достаточно приклеить к физиономии с помощью меда заплесневевший хлеб.

Медленная улыбка расплылась по лицу вавилонянина.

— Ты первый, кто обнаружил это, господин.

Симеркет подмигнул ему, и он исчез в глубине ларька. Симеркет вернулся к своим носилкам, и носильщики подхватили носилки на плечи. Весь короткий путь до дворца он размышлял об услышанном. Почему он должен избегать эламского гарнизона? Его предупреждали или ему угрожали? И кто передал сообщение? И еще: почему явно здоровый человек проводит время среди больных?

Если это Мардук прислал ему предупреждение (логичная мысль, поскольку Симеркет видел его в компании с мужчиной или по крайней мере считал, что видел), то он лучше всех знает, что египтянин будет чувствовать себя слишком связанным долгом, чтобы действовать вопреки инструкции. Но Мардук не более чем простой перебежчик. Нет, предупреждение пришло от кого-то другого. Но от кого? Он был все еще погружен в эти мысли, когда заметил, что носилки и эскорт вошли в пределы царской цитадели.

Ее выстилали блестящие плитки с изображениями стилизованных голубых, зеленых и золотых деревьев, поднимавших к небу мозаичные ветви. Впереди при их приближении отворилась огромная дверь. Он почувствовал, как приятно опустилась температура — кирпичные стены дворца толщиной были локтя в четыре, не меньше.

Придворные встречали его поклонами. Из бокового зала неожиданно появился высокий худой камергер — евнух неопределенного возраста. Его ноздри подергивались, улавливая крепкий запах пота и лошадей, исходивший от Симеркета. Евнух решительно стащил его с носилок и повел подлинному коридору в боковую комнату, где Симеркета ждало корыто с горячей водой. Внезапно откуда-то появились служанки и начали раздевать Симеркета. Он смутился, когда они, смеясь, стали показывать на него пальцами, восклицая, что никогда раньше не видели обрезанного мужчины. Несколько женщин бросали на него откровенные взгляды, но он притворился безразличным.

После того как его помыли и ополоснули чистой водой, евнух втолкнул его в комнату, где слуга предложил ему большой выбор одежды. Выбрав самую простую, он позволил надеть на свои ноги тонкие позолоченные сандалии из телячьей кожи. Слуга хотел было обвить его шею золотыми нитями, но Симеркет настоял на том, чтобы единственным украшением был символ его ведомства — сокол. Удовлетворившись видом Симеркета, но все еще переживая из-за отсутствия украшений, тощий камергер повел его по узкой спиралеобразной лестнице со множеством ступеней, исчезающих в сиреневых сумерках.

Крыши многих вавилонских зданий увенчивались садами, но тот, что он увидел сейчас, заставил его остолбенеть. Расположенный несимметричными террасами, он напоминал холм, и его розовые мраморные ступени казались зелеными от растительности. В окаймлении цветущих деревьев, спиной к Симеркету, стоял царь Кутир, словно любуясь восходящей луной. Рядом с ним стояла женщина, опустив руку на плечо молодого царя. Они представляли собой такое гармоничное зрелище, что Симеркет не сомневался: царь отрепетировал эту сцену специально для него.

Герольд объявил о нем высоким звенящим голосом, и царь обернулся, словно бы удивленный. Симеркет низко поклонился — в египетской манере, протянув вперед руки, и с его шеи свесился кулон.

— Симеркет, наконец-то ты здесь! — воскликнул царь. — Сожалею, что оторвал тебя от молитв, ибо наслышан о том, как ты набожен. — При этих словах губы Кутира изогнулись в усмешке.

Симеркет за словом в карман не полез.

— Но мои молитвы были услышаны, ваше величество — наконец-то я встретился с вами посреди этого великолепия.

Царь захохотал. Однако женщина, стоявшая рядом с ним, повернулась к нему спиной — нарочитое выражение небрежения, оборвавшее царский смех. Кутир смутился и с силой повернул ее снова лицом к Симеркету. Пальцы царя оставили на ее коже белые следы.

— Позволь представить тебе царицу, мою жену Нарунте, которая, как и я, рада встрече с тобой.

Это была столь откровенная ложь, что все, что мог сделать Симеркет, — это снова кивнуть, пряча улыбку. Царица вырвала свою руку и опустилась в кресло из резного красного дерева. Знаком она приказала рабу принести ей чашу с пивом и села, глядя на гостя и посасывая пиво через тростинку.

Царица Нарунте казалась намного старше своего молодого мужа — ее лицо было изможденным, шея морщинистой. Она пронизывала египтянина демоническим взглядом серебристо-серых холодных глаз, а крошечные зрачки в них были как змеиные жала, источавшие ненависть. Если бы ее супруг не представили ее как царицу, ее можно было бы принять за обычную проститутку.

Кутир же, напротив, казался принцем из сказки — мужественным, с кудрявой бородой, с длинными волосами, собранными на затылке в пучок. Его единственным недостатком были маленькие, близко посаженные глаза, крошечные морщинки у век выдавали тревогу.

Симеркет внезапно поймал себя на том, что изучает царскую чету так, как изучал бы подозреваемых в совершении преступления, и поспешно отвернулся. Вдруг он увидел, что посол Менеф тоже здесь, позади кресла царицы. Там же стоял и телохранитель Менефа, Эсп,^[5] человек с мрачной улыбкой, благоразумно державшийся в стороне от посла. В тот момент, когда Симеркет их увидел, они неловко преклонили колена.

Кутир вышел вперед и обнял Симеркета за плечи.

— Раз уж ты здесь, пойдем поговорим как мужчина с мужчиной, подальше от остальных, — сказал он.

И повел Симеркета вверх по лестнице к рощице благоухающих сосен, растущих на верхних террасах садов. Кутир собирался занять место на мраморной скамье, но там уже уселся вальяжный павлин. Хозяин прогнал его, и птица взлетела на сосновую ветку над ними, хлопая крыльями и оглашая воздух пронзительным криком. Царь знаком пригласил египтянина сесть рядом с ним. Симеркет осторожно сел, стараясь не запачкаться свежим пометом.

— Итак, — начал Кутир, — каково предложение?

— Ваше величество?

— Что даст мне Рамсес за статую Мардука?

Симеркет с удивлением предположил, что Менеф рассказал Кутиру о просьбе фараона так же, как он информировал Верховного священника Адада. Он снова почувствовал тревогу по поводу намерений посла; любой разумный эмиссар держал бы в секрете факт, что фараон слаб здоровьем. Зная, что Рамсес болен или умирает, правители всех народов Азии повременят заключать долгосрочные договоры с Египтом, предпочтя иметь дело с его преемником.

Симеркет глубоко вздохнул и начал осторожно перечислять уступки, которые ему разрешил сделать Рамсес.

— Фараон предлагает помощь в улаживании различных местных распрей.

Кутир усмехнулся:

— Хмм. Это по крайней мере перемена в политике по сравнению с действиями его отца.

— Ваше величество?

— Исинский наследник воспитывался в Египте — откуда он и был послан в прошлом году, чтобы вредить нам. Но ты, конечно, все это знаешь…

Ничего подобного Симеркет не знал. Хотя в Египте было принято приглашать к себе иноземных принцев для воспитания и просвещения, Симеркет ни разу не слышал ни одного упоминания об исинском наследнике — ни от теперешнего фараона, ни от его отца. Но Кутир не стал развивать эту тему.

— А что еще? — спросил он. Симеркет стал припоминать.

— Он даст золото.

— А еще?

— Оружие. Зерно. Доспехи. Провиант.

— А еще?

— Простите, но я не уполномочен предлагать большего.

Кутир вздохнул с преувеличенным разочарованием.

— Всего этого недостаточно.

Он поднялся с мраморной скамьи и устремил взор вдаль, на лежавший под ними город. В пурпурных тенях простирался Вавилон. В опускавшихся сумерках начали загораться костры, на которых готовили пищу. Царь снова повернулся к Симеркету:

— Сегодня Рамсес является фараоном благодаря тебе. Если бы ты не обнаружил заговор, созревший в гареме его отца, то сегодня на троне Сокола сидел бы предатель. Это все знают.

Симеркет запротестовал:

— Ваше величество, я наткнулся на этот заговор случайно…

— Да, мне говорили, что ты скромен…

Голос Симеркета возвысился:

— Отец фараона умер из-за меня. Если бы я не был так слеп, так глуп… — Он замолчал, не желая вспоминать эти времена. — Как бы там ни было, я не такой, каким вы меня себе представляете. Но какое это имеет отношение к вашим требованиям, ваше величество?

Кутир набрал в легкие побольше воздуха.

— У меня только одно требование, а именно, чтобы ты пошел ко мне на службу. Я хочу, чтобы именно ты нашел мою сестру — или то, что от нее осталось.

Царь заговорил быстро, в его голосе зазвучало волнение:

— Из всех детей Пиникир была отцовской любимицей. Если я не смогу отыскать ее — или хотя бы ее тело, — отец примет меры. — Его голос дрожал все сильнее и наконец сорвался; он начал хватать ртом воздух…

Симеркет попытался как-то его успокоить:

— Если это так, быть может, он пришлет вам войска, чтобы уничтожить бунтовщиков…

Кутир с грустью посмотрел на него.

— Нет, ты не понимаешь. Он примет меры против меня. Я для него не больше чем принц-вассал — тот, кто недостаточно хорошо выполняет свои обязанности.

Симеркет уставился на Кутира. Он знал о его отце, царе Шутруке, правителе эламцев. Подобно всем остальным, он зачарованно слушал, как путем завоеваний Шутрук превратил Элам в мировую державу. Месопотамия была просто первой победой его сына на западе, помимо нее были новые и соблазнительные нации Леванта^[6] — Ассирия, Израиль, Ханаан. Даже Египет, как предположил Симеркет, когда-нибудь будет находиться в списке амбиций столь прожорливого правителя.

— Но вы его старший сын, — напомнил Симеркет. — Чего вам бояться?

Глаза Кутира странно блеснули.

— В Эламе у нас есть поговорка о неудачнике: «Если он берет в руки золото, оно превращается в грязь». Так вот, Вавилон в моих руках превратился в грязь, Симеркет. Исчезновение моей сестры было только началом всего — неудач, поворота в войне, поражения моих армий, — а теперь ты должен помочь мне найти ее и привезти обратно. Возможно, тогда удача вернется ко мне и мое прикосновение снова станет золотым.

— Ваше величество… — терпеливо продолжил Симеркет. Но Кутир оборвал его возражения, прежде чем он успел высказать их.

— Если ты этого не сделаешь, статуя идола навсегда останется здесь. Никогда она не посетит Египет! Никогда не восстановит здоровье фараона. — Голос Кутира сделался умоляющим. — Чем ты рискуешь? Если тебе удалось найти жену в этом проклятом городе, то я уверен, что ты сможешь найти и мою сестру!

Снова эта проклятая ложь! Кажется, все в Вавилоне уверены, что он спас Найю!

— Разве наша сделка несправедлива? — продолжал убеждать царь. — Моя сестра за божка.

— Почему вы думаете, что я смогу добиться успеха там, где его не сумела добиться ваша тайная полиция?

— Потому что ты — Симеркет, — прищурившись, веско произнес Кутир.

Симеркет был напуган таким доверием. Однако, приняв на себя эту задачу — которую, в конце концов, он уже и без того выполнял, — он сможет беспрепятственно продолжать свои поиски Найи и Рэми, располагая всеми ресурсами вавилонского владыки. Кроме того, в случае выполнения задуманного статуя божества сможет пожаловать в Египет… И он быстро принял решение.

— Вы позволите мне свободно передвигаться по городу и его окрестностям?

— Разве я уже не позволил?

— И отзовете своих шпионов?

— Разве они еще не ушли?

— Мне понадобится пропуск на комендантский час.

— Ты его получишь.

— Мне сказали, что тела жертв захоронены здесь, под дворцом.

— Все, кроме моей сестры.

— Мне надо будет осмотреть тела.

Кутир вздрогнул, и его лицо исказила гримаса отвращения, которая, впрочем, тут же исчезла.

— Это невозможно.

— Ваше величество, мне очень важно осмотреть их раны, увидеть, как они были убиты. Так же, как каждый народ имеет свой собственный образ жизни, у каждого народа свой способ убийства. Осмотр тел может помочь мне определить, кто их убил.

— Но мы знаем, что это сделали исины!

— Нет, ваше величество, не знаем. — Он думал о стреле, найденной днем, и о том, как сами исины категорически отрицали преступление.

— Симеркет, ты египтянин и не знаешь наших обычаев. Когда мертвых помещают в склеп, мы верим, что они попадают в подземный мир. Двери в склеп — это ворота в загробную жизнь. Никто не может открыть их до следующего захоронения, и то после того, как священники прогонят демонов, охраняющих вход. Ты не можешь войти туда — так не делается. И не должно делаться.

Симеркет начал протестовать, но Кутир с гримасой отвернулся и поднял руку.

— Я сказал «нет». Это невозможно.

Симеркет смиренно склонил голову.

— В таком случае мне понадобится помощь одного из ваших людей — того, кто знает город.

— Назови его.

— Полковник Шепак.

Кутир заколебался.

— Шепак? Может быть, кто-то другой, более сноровистый?

— Он достойный человек и предан вашему величеству.

Кутир кивнул, все еще продолжая колебаться.

— Я сейчас же освобожу его от текущих обязанностей, если это то, чего ты хочешь.

Симеркет сделал глубокий вздох. Хотя он еще не полностью отвел от Шепака беду, он по крайней мере продлил ему жизнь после Дня лжецаря. Теперь, когда они достигли взаимопонимания, лицо Кутира больше не казалось таким напряженным. Но при внезапном резком крике павлина над их головами царь вскочил на ноги.

— Я сверну шею этой проклятой птице! — проворчал Кутир, тяжело дыша. И со злостью взглянул на дерево.

Симеркету оставалось сказать только одно:

— Ваше величество, вы должны знать, что я делаю это лишь для фараона. В конце, если добьюсь успеха, я ожидаю получить согласие на вывоз идола из Вавилона не только от вас, но и от священников.

Кутир уверенно кивнул:

— Они дадут его.

— Но дадут ли добровольно? Я не могу рисковать применением черной магии против Египта.

— Я гарантирую, что дадут. Потому что если они не согласятся, то другая бесценная реликвия вавилонской истории никогда не вернется в город.

— Какая реликвия?

— Камень царя Хаммурапи с начертанными на нем всеми законами Месопотамии. Ему пятьсот лет, и он почти так же священен, как и статуя Бел-Мардука. Сейчас он в Сузах — это был подарок моему отцу, после того как я взял город. Я предложу священникам обмен — пусть статуя божества пробудет в Египте в течение года, и тогда камень вернется в Вавилон.

Симеркет подумал, что ему было бы полезно взглянуть на этот камень, чтобы понять, каким образом составлялись законы.^[7] В Египте законы были традициями, передаваемыми из уст в уста в течение многих поколений, и не было необходимости их записывать.

— А маги согласятся? — спросил он.

— Как написано на камне, Симеркет, «Око за око, зуб за зуб».

— И статуя за камень?…

— Именно так.

Когда Симеркет покидал дворец, намереваясь рассказать Шепаку о перемене в его судьбе, ему загородила дорогу какая-то женщина.

— Господин… — окликнула она, положив руку на его плечо. На женщине была та же одежда с высоким воротником, что и на царице Нарунте, серовато-синяя с бахромой и яркими украшениями. — Царица хочет поговорить с вами, господин.

Симеркет воспринял ее слова без трепета. После враждебного приема, который оказала ему царица в верхних садах, он не видел смысла в такой беседе. Но отказаться от встречи он не мог. Что ж, он будет рад побеседовать с госпожой, ответил он.

Женщина повела его через лабиринт внутренних двориков. Они вошли в низкое здание, которое, как предположил Симеркет, являлось гаремом Кутира — он увидел евнухов, охраняющих каждую дверь. Но женщин нигде не было, и Симеркет с разочарованием решил, что они были заперты в своих комнатах из опасения, что его похотливый мужской взгляд может осквернить их.

Они вошли в зал с алебастровыми колоннами. Нарунте полулежала на диване, сжимая в руке чашу с пивом. Симеркет с удивлением увидел, что возле нее сидит посол Менеф и что его телохранитель Эсп прислонился к колонне в дальнем конце комнаты. Менеф моментально встал, когда он приблизился, и предложил ему стул.

— Итак, — сказала царица голосом грубым, как трущиеся друг о друга жернова, — мой муж попросил тебя найти его сестру? — Она поднесла чашу к губам и выпила неотфильтрованное пиво залпом, не потрудившись сосать его через соломинку. Она пьяна, догадался Симеркет.

— Да, я обещал его величеству, что найду ее.

Царица разразилась резким смехом и кивнула Менефу:

— Ну, что я тебе говорила? — Через мгновение ее демонические серебристые глаза снова впились в Симеркета.

— С тех пор как мой муж услышал, что ты должен прийти, он все время повторял: «Симеркет найдет ее, Симеркет спасет нас». Я должна была сама посмотреть, действительно ли ты живой человек из плоти и крови, а не какой-нибудь бог! — Она смотрела на него так, словно оценивала тело раба. — Теперь, когда я вижу тебя вблизи, ты не кажешься мне ни тем, ни другим.

Симеркет услышал, как телохранитель Менефа начал издавать звуки, словно заглатывал добычу, и, посмотрев на посла, увидел, что у него дрожат плечи от сдерживаемого смеха, а на губах играет усмешка.

Симеркет продолжал молчать. Нарунте властным жестом приказала своим служанкам принести серебряные кувшины.

— Пива, — спросила она, — или вина?

— Спасибо, госпожа, не надо.

— Я полагаю, что ты не пьешь ни того ни другого.

— Наоборот, я пью очень много. Вино сделалось для меня ядом.

Царица наморщила лоб, словно стараясь вернуть в свою память какую-то стершуюся информацию.

— Да, да… припоминаю. Ты пил, потому что с тобой развелась жена. И все же ты спас ее, будучи до конца преданным ей. Это почти как легенда, не так ли?

Образ Анеку словно вошел в комнату и встал между ними, но Симеркет не стал ничего опровергать.

— Ваше величество все знает, — произнес он уклончиво. Под действием крепкого пива Нарунте обратила свои серебристые глаза вдаль.

— Как же Пиникир с ее узким лицом и бледной кожей ненавидела меня! — со злобой проговорила Нарунте. — Она считала, что я недостаточно хороша для ее брата, потому что я была грубой, не умела читать и предпочитала пиво тонким винам.

Царица усмехнулась, обнажив острые белые зубы.

— Как она ненавидела меня! Она делала все возможное для того, чтобы оттолкнуть меня в сторону — соблазняя моего мужа моими горничными, стараясь отвлечь его от моей постели!

Ее резкий, дикий хохот сотряс комнату, напомнив меркету о криках фазанов в верхних садах.

— Но он с презрением отвергал других жен, этих женщин с высокими скулами, которые были очень похожи на нее, потому что я рассказала ему правду о его семье и о ней. И она терпеть меня не могла, ибо он ко мне прислушивался. — Ее лицо превратилось в маску ненависти. — Я знаю подлинную причину, по которой его отец прислал их сюда из Суз — ее и ее слабака-мужа…

— Госпожа! — резко перебил ее Менеф.

Нарунте вздрогнула и мутным взором посмотрела ему в лицо. Посол оторвал ее от воспоминаний и оборвал поток злых слов. Она не сразу его узнала, а когда узнала, то улыбнулась — какой-то застывшей, механической улыбкой, которой, видимо, ее научил некий специалист по дворцовому протоколу.

Посол осторожно взял ее за руку.

— Перестаньте, госпожа, вы заболеете от таких воспоминаний. Я уверен, что после случившегося на плантации все желают только благополучного возвращения принцессы Пиникир. Господин Симеркет сделает все, что в его силах, чтобы привезти ее обратно — вот увидите.

Менеф взял ее руку в свою, поднимая с кушетки и подводя к горничным. Внезапно она закачалась, но служанки вовремя подхватили ее. Глиняная чаша выпала из ее рук и разбилась. Она в последний раз обратила к Симеркету свои светлые глаза.

— Знаешь ли, я не сильно плакала, когда это произошло… Я плачу только при мысли, что она может оказаться жива — как твоя жена.

После того как горничные отвели царицу в ее покои, Симеркет, Менеф и Эсп встали молча друг против друга. Менеф приложил палец к губам и жестом показал, что они должны перейти во двор. Там они уселись на скамью в дрожащем свете фонаря.

— Я сожалею, что тебе пришлось все это слушать, — проговорил Менеф высоким елейным голосом.

— Наоборот, я только жалею, что не услышал больше, — возразил ему Симеркет. — Но вы постарались, чтобы я не услышал. И я нахожу это странным для человека, который обычно очень старается распространять новости по всему свету.

Менеф не понял, что имел в виду Симеркет.

— Господин…

Симеркет смерил его взглядом.

— Всюду, где бы я ни оказался в Вавилоне, от храма Бел-Мардука до самого дворца, я вижу, что личные желания фараона сделались известны всем — ведь это вы о них сообщаете?

Кругленький, маленький посол не был готов к такой прямой атаке. Тем не менее он наклонил голову, сразу уловив суть дела.

— Господин новый человек в Вавилоне и незнаком со здешними нравами. Многое тут изменилось с вторжением эламцев, — сказал он. — Если я и ошибался, ставя в известность определенные высокие чины о просьбе фараона в отношении статуи идола, то это было сделано исключительно ради того, чтобы помочь вам. Если я могу пролить свет на обстоятельства…

В глазах Симеркета вспыхнули черные огоньки.

— Не вы. Это я должен раскрыть вам глаза, господин посол. Менеф, не привыкший, чтобы с ним обращались как с подчиненным, резко вскинул голову.

— Ваша первая и единственная забота — это защита интересов Египта и доброго имени фараона…

— Так всегда и было, господин, — пробормотал Менеф. Я удивлен тому, что вы можете думать иначе.

— Однако из-за вас здоровье фараона, возможно, обсуждается в этот самый момент во всех высоких дворах, от Месопотамии до Индии.

На верхней губе Менефа выступили капельки пота.

— Клянусь, господин, наивно думать, что такое можно долго держать в секрете.

— Конечно. Особенно если фараону служат такие словоохотливые министры, как вы.

На лице Менефа появилось выражение тревоги, в то время как рука Эспа схватилась за меч.

Не обращая внимания на телохранителя, Симеркет продолжил свою речь:

— Скажу откровенно, Менеф: доложу ли я о вашем предательстве фараону или нет, зависит от степени нашего сотрудничества.

Менеф сжал плечи, чем напомнил Симеркету черепаху, ищущую защиты от львиных клыков.

— Чем я могу доказать вам свою преданность, господин? — робко спросил он.

— Сначала решите, кому вы служите: фараону или эламцу?

Менеф был близок к тому, чтобы пасть ниц.

— Господин, простите, если я чем-то вас обидел, но что я мог сделать? Сам царь приказал мне следить за царицей Нарунте! Вы видите, какая она, когда… — Он сделал жест рукой, не договорив очевидного.

Симеркет закончил фразу:

— Она пьяна?

Менеф деликатно моргнул и, прежде чем кивнуть, взглянул в темную часть двора.

— Господин, — промолвил он, — можно многое еще сказать, но это, возможно, не лучшее место…

— Я скажу еще только одно, Менеф. — Голос Симеркета был холоднее ветра в зимнюю ночь. — А именно, что я никогда не прощу тебе того, что ты послал мою жену на эту плантацию. Никогда!

Симеркет заметил быстрый взгляд, которым обменялись Менеф и Эсп.

— Но, господин, что я мог сделать? Принц и принцесса только что прибыли и нуждались в слугах. Царица попросила меня прислать им несколько моих…

— Царица? — усомнился Симеркет. — Мне не показалось, что она расположена помогать своей невестке. Вряд ли бы она и пальцем шевельнула…

— Ну, значит, царь меня попросил. Разве это важно? Это было много недель назад, мне трудно сейчас вспомнить… — При этих словах на лице посла появилось хитрое выражение. — Однако о чем теперь спорить, ведь ваша жена нашлась!..

Будь проклята эта Анеку и ее лживый язык! Симеркет скрипнул зубами. Но, все еще сохраняя к ней милосердие, Симеркет примолк.

Почувствовав его нерешительность, Менеф медоточиво заструил свою речь:

— Я чувствую, мы начали плохо, о господин. Сначала за воротами посольства — вам следовало мне представиться! — и теперь во дворце. Если позволите, я постараюсь задобрить вас приглашением. Не откажите быть моим гостем нынче вечером…

— Я не особенно склонен…

— Но это будет необыкновенный прием! Мы ждем певицу Нидабу. Возможно, вы о ней слышали?

— Нидаба? — Симеркет навострил уши.

— Да, господин, это необычайная женщина, несравненная певица! Говорят, у нее лучший голос в мире. Так вы придете? Позвольте мне продемонстрировать гостеприимство моему самому почетному гостю.

Симеркет колебался. Ему хотелось обследовать дом певицы с тех самых пор, как Сенмут и Виа упомянули о ней.

— Да, — решительно сказал он, — я приду.

— И конечно, вы должны разделить со мной место в паланкине.

Симеркет вспомнил шикарный паланкин, в котором путешествовал посол с сорока ливрейными носильщиками, и пожал плечами.

— Ну, если должен… — произнес он, подавляя вздох.

Нидаба жила в доме у старой площади, древнего центра Вавилона. Ее привратник — сириец в ярких одеждах — распахнул ворота и поспешил к причудливому паланкину с сорока носильщиками. Привратник и Менеф крепко обнялись. Когда они выпустили друг друга из тесных объятий, взгляд сирийца остановился на Симеркете.

Менеф представил гостя.

— Особый посланник фараона? — переспросил сириец, дотрагиваясь пальцем до сокола на груди Симеркета. — Подождите, пока она это увидит. — Он осмотрел двор, ища подходящие места. — Ну, вам лучше спрятать его подальше. Иначе эта подвеска к утру окажется в ее шкатулке с драгоценностями.

Привратник, которому Менеф дал щедрые чаевые, повел их к кушеткам на краю двора. Эсп незаметно удалился, дабы следить за ними из тени. Не успели Симеркет и Менеф удобно расположиться, как к их дивану прокрался худой сгорбленный человек, закутанный в необъятных размеров плащ.

— Простите меня, достопочтенные господа, — проговорил он, слегка распахивая одеяние. Внутренние карманы плаща были набиты разнообразными глиняными табличками и свернутыми папирусами. — Не заинтересуются ли господа письмом, адресованным Ниневех и подписанным самим визирем?

— Я что, похож на предателя?

— Тогда, может быть, древние папирусы?

— Убирайся, мошенник!

— Возможно, у вас есть что продать? Я плачу золотом! — И он со значением позвенел своим кожаным кошельком.

Внезапное появление Эспа прервало его приставание. Одного взгляда на обнажившиеся желтые зубы телохранителя оказалось достаточно, чтобы торговца как ветром сдуло. Симеркет заметил, что в комнате толкалось немало подобных личностей. Он вспомнил, как старая Виа говорила ему: в доме Нидабы можно купить то, чего не сыскать на обычном базаре.

Симеркет резко повернулся к Менефу:

— Удивляюсь, как Нидабе удается так процветать! Возможно, она состоит в секте гагу, о которой я столько наслышан?

Менеф пристально посмотрел на него.

— Точнее будет сказать, она не принадлежит к тому сорту женщин, которых бы гагу взяли под свое покровительство. Но давайте оставим эту тему…

Симеркет ничего не оставлял, не прояснив до конца, и открыл было рот, чтобы потребовать объяснений. Однако в этот момент с верхних галерей раздался звучный и мелодичный голос: «Здравствуйте, мои драгоценные!»

Нидаба стояла за балюстрадой, широко раскинув руки в приветствии. Мужчины оставили азартные игры и сгрудились во дворе. Те, кто сидел на диванах, повскакивали на ноги, громко приветствуя хозяйку, повторяя ее имя с обожанием, словно она была не земной женщиной, а по меньшей мере богиней.

Нидаба медленно спускалась по лестнице, выглядывая в толпе любимцев и даря их нежными речами.

— Как идет твоя жизнь, моя милая? О, ты прекрасна!.. Вот и ты, душа моя, наконец благополучно вернулся домой! Я пребывала в тревоге!

Симеркет не мог не признать, что голос ее был необычайно красив: низкое, вибрирующее сопрано. Когда Нидаба остановилась на последней ступеньке, одна из сопровождавших ее помощниц протянула ей поводок: ошейник был надет на ручного гепарда. Теперь Нидаба готова была предстать перед гостями.

Симеркет откинулся на диване, позволив служанке наполнить его чашу пивом. Он забавлялся, осматривая виллу, заглядывая в дальние комнаты. Он видел, как приносили и изучали какие-то документы, как золото и серебро переходило из рук в руки, как сделки скреплялись поцелуями…

Он повернулся, чтобы снова посмотреть во двор, и понял, что смотрит прямо в глаза гепарда. Издав сдавленный вскрик, Симеркет снова откинулся на подушки. Огромная пятнистая кошка сделала несколько неуверенных шагов назад, спрятавшись за юбками госпожи.

Взяв себя в руки, Симеркет поднял голову. Его глаза оказались на одном уровне с глазами Нидабы.

— Не бойся Инанны, — произнесла она тихим, вкрадчивым голосом. — Она очень смирная.

— Я… я был застигнут врасплох, — пробормотал Симеркет, вставая.

Он заметил, что Нидаба совсем не похожа на сладострастную одалиску, которой казалась издалека. Выглядела она почти непорочно. Она была слишком высокой для женщины, и одежды из легкого шелка не скрывали ее угловатых форм. Симеркет заметил, что она изукрасила лицо, дабы создать выражение, которого, возможно, у нее не было в реальной жизни, — тонкий шедевр нежных оттенков охры и кошенили, усиленных присыпанной пудрой рыбьей чешуей.

— Такие черные глаза! — почти пропела Нидаба, глядя на него. — Я никогда не видела чернее. Они соответствуют твоему сердцу?

Вопрос требовал остроумного отклика, но он никогда не мог быстро найтись.

— Я… собственно… вряд ли… — с трудом вымолвил он, запинаясь.

Как и ее привратник, она пальцем потрогала сокола, свисавшего с его шеи. Ее глаза загорелись.

— Ты даже не представляешь, как бы мне хотелось заполучить его! — томно произнесла она. В голосе звучала жажда обладания. — Ведь ты подаришь его мне, чтобы скрепить нашу дружбу, правда?

— Нет.

Нидаба с сожалением рассмеялась. Она убрала руку с эмблемы, и она тяжело упала ему на грудь. К его большому облегчению, хозяйка начала отходить от него, однако остановилась и бросила ему через голое плечо:

— Ты все равно встретишь радушный прием в моем доме, Симеркет, хотя ты и был ко мне жестокосерден. Но многие люди хорошо о тебе отзывались, а я умею прощать!..

Симеркет не успел спросить, кто о нем хорошо отзывался. Из садов внезапно послышались громкие голоса. Сквозь толпу, окружавшую Нидабу, протиснулся привратник и что-то зашептал ей на ухо. Он расслышал одно лишь слово — «эламцы!». Нидаба обвела двор тревожным взглядом.

Темноголовые в задних комнатах и во дворе моментально обратились в бегство, иные даже полезли через стены на улицу позади дома. Все это подтвердило подозрения Симеркета: в доме Нидабы зреет сопротивление.

В этот момент во двор ввалилась группа пьяных эламцев; громко смеясь, они остановились у ворот. Держа на поводке гепарда и обворожительно улыбаясь, Нидаба медленно двинулась к ним. Симеркет с удовлетворением заметил, как отпрянула пара эламских офицеров, когда к ним стала приближаться большая кошка.

— Капитан Кутран! — воскликнула Нидаба, обращаясь к их предводителю, одетому в блестящие доспехи из металлических дисков. — Какой неожиданный подарок!

— Надеюсь, п-приятный! — промямлил тот заплетающимся языком, наваливаясь на своих приятелей, настолько пьяный, что едва мог стоять на ногах.

— Вы кажетесь сегодня отдохнувшими! — промурлыкала Нидаба офицерам. — Вы что-то празднуете?

— Кутран получил повышение, — доложил один из явившихся, — и не от кого-нибудь, а от самого царя! Теперь он полковник гарнизона.

Симеркет удовлетворенно хмыкнул. Значит, Кутир уже сменил Шепака. Интересно, сообщили ли его другу причину неожиданного переназначения и понял ли Шепак, что оно несло с собой обещание жизни?

— К черту атаки исинов! — вскричал Кутран. — К черту вавилонян! Давайте слушать любовные песни, мы в сладострастном настроении! — И он попробовал притянуть к себе Нидабу. Та, увернувшись от его пьяных ласк, сделала шаг в сторону. Из горла гепарда послышалось грозное предупредительное рычание.

— У меня есть песня, — воскликнула Нидаба, — чтобы отметить новое назначение господина Кутрана!

Возникший тут же привратник провел эламцев на их места. Грохоча доспехами, солдаты неуклюже расселись. Наступила тишина. Слуги пошли по дому, гася лампы и давая тем, кто спрятался в задних комнатах, еще один шанс незаметно скрыться. Фонарь освещал лишь помост посреди двора, отбрасывая лучи на сиденье, обтянутое яркой пурпурной обивкой.

Собравшихся охватило волнение: служанка вынесла лиру. Дождавшись, пока зрители угомонятся, Нидаба села, и ее тонкие пальцы легли на струны. Она взяла пронзительно громкую ноту, и голос ее зазвенел в ночном воздухе — с такой силой и мощью, что Симеркет с трудом мог поверить, что он исходит от человеческого существа.

Симеркет услышал, как Менеф охнул.

— Да это «Плач»?! Какое безрассудство!..

Симеркет не понял, что имел в виду посол, но по мере того как он слушал, ему становилось ясно, сколь дерзким был выбор исполнительницы, особенно с учетом того, что она бросала свой вызов эламским порядкам прямо в лицо эламским офицерам.

Голос Нидабы дрожал.

Симеркет услышал приглушенные рыдания и посмотрел в направлении эламцев: какова их реакция? Они тоже начали морщить лица и вытирать глаза. И вскоре уже вели себя так же, как и все остальные. Воздействие этого исполнения было таково, что даже Симеркет почувствовал, как его глаза наполнились слезами.

После того как Нидаба кончила декламацию, голос ее возвысился еще больше, разрывая ночь грустью:

Нидаба заглушила струны, и ее голос затих вместе с ними. Она уронила голову, словно у нее больше не было сил поднять ее. Затем встала и удалилась в заднюю комнату.

Несколько мгновений никто не двигался. Слуги снова зажгли лампы и принесли вино. Гости стояли, переглядываясь, во власти охвативших их чувств. Затем постепенно разбились на группы. Он слышал голос Менефа:

— Представьте себе: «Плач»! Выдумаете, они что-нибудь заподозрили?

Симеркет воспользовался возможностью, чтобы ускользнуть со двора и скрыться в садах. До него доносились звуки ночи; стрекотали сверчки, сова кричала на высокой пальме, у его ног спряталась в плюще полевка. Неожиданно до него донесся совершенно другой звук. Дальние ворота открылись, и раздалось тихое журчание женских голосов. Один из них принадлежат Нидабе: после сегодняшнего представления он был в этом уверен.

Нащупывая в темноте путь, стараясь не споткнуться о стелющуюся по тропе виноградную лозу, он пошел на голоса. Только что прибыл небольшой караван ослов, с которых заблаговременно сняли колокольчики. Он заметил, что и копыта их были укутаны в толстые шерстяные тряпки, чтобы приглушить топот.

Под руководством Нидабы женщины принялись снимать с ослов поклажу — он подумал, что это члены секты гагу. Приглушенным голосом Нидабу приказала убрать поклажу в кухонный погреб. Одна из женщин, самая маленькая, зашаталась под тяжестью мешка и, когда он упал, вскрикнула. Из мешка вывалились блестящие куски черного битума, тяжело ударившись о плитки, устилавшие двор. Женщина стала извиняться отчаянным шепотом, со страхом глядя на Нидабу и на высокую пожилую женщину, возникшую из тени деревьев. Прежде Симеркет ее не заметил и теперь был почти потрясен ее внезапным появлением. На ее темной одежде были вышиты мистические символы, голову украшала корона сложной работы, увеличивавшая и без того высокий рост.

Нидаба наклонилась, чтобы подобрать битум. Почти безо всяких усилий она вскинула мешок себе на плечи и исчезла в погребе. Появившись еще раз в слабом свете фонаря, она повела пожилую женщину к колодцу, переговариваясь с ней тихим голосом. Симеркет напряг слух, чтобы расслышать. Они говорили так быстро, что он смог понять только часть сказанного. Но одно слово он разобрал отчетливо — свое имя.

Голоса возвысились до громкого шепота, потом стихли. Он подался вперед, надеясь расслышать еще что-нибудь, но женщины удалились. Через мгновение Симеркет вылез из своего убежища. Если Нидаба и была удивлена, увидев его, то не показала виду.

— Вы что, шпионили за мной? — только спросила она.

Сначала он не ответил. Его намеренное молчание словно пробило маску ее безразличия, и на какую-то долю секунды ее лицо выдало смятение.

— Вы расскажете эламцам? — спросила она, прерывисто дыша.

— Расскажу им что? Что вы получаете битум от гагу? Я уверен, что у них есть более важные проблемы.

Лицо Нидабы явно расслабилось, но при его следующих словах снова напряглось.

— Мне надо поговорить с наследником Исина, — объявил Симеркет без обиняков.

Она замерла.

— Почему вы думаете, что я его знаю?

Он посмотрел на нее с иронией.

— Вы думаете, я не догадываюсь о том, что здесь происходит? Что это место и вы сами являетесь частью сопротивления эламцам?

Она покачала головой, опустив глаза.

— Вы ошибаетесь, я не могу помочь вам.

— Я не ошибаюсь. Почему вы не можете помочь мне? Вам что, запретила эта женщина?

Ее глаза вспыхнули в темноте.

— Значит, вы все-таки шпионили за мной!

— Я услышал, как она произнесла мое имя, и отнюдь не в дружеской манере.

Нидаба сделала слабый жест рукой.

— Вы должны покинуть мой дом, Симеркет. Извините.

Он молчал. Ее поджатые губы сказали ему, что он больше ничего от нее не добьется. Он склонил голову и поцеловал кончики своих пальцев.

— Благодарю вас за сегодняшнее гостеприимство, — произнес он. — Всю свою жизнь я смогу хвастать тем, что слышал пение великой Нидабы.

Менефа он нашел во дворе и сообщил ему, что уходит. Посол разыграл ужасное сожаление, но, как ни странно, не предложил ему своих носилок и не отправил никого из своих людей сопровождать его. Телохранителя Эспа нигде не было видно. Симеркет был вынужден один выйти на темные улицы, уповая на то, что сможет вспомнить обратную дорогу.

В свете огня, горевшего наверху крепостного вала Этеменанки, он прошел на запад к реке, откуда ожидал выйти на Путь процессий. А уж там — прямиком к постоялому двору. Но извилистые улицы Вавилона и почти полная темнота совершенно запутали его. Несмотря на внезапно сделавшийся прохладным воздух, он взмок. Вскоре ему пришлось признаться себе в том, что он заблудился. Он старался унять бешеный стук сердца. Что могло случиться самого плохого? Ему придется подождать рассвета на какой-нибудь городской площади и затем найти дорогу обратно. Только и всего. Но эта тьма…

Он с трудом различил впереди колодец, едва видимый в свете звезд. Внезапно почувствовав сильную жажду, он снял ведро и опустил его на веревке в воду. Всплеск воды прозвучал на опустевшей площади так громко, что Симеркет вздрогнул. Достав ведро, он зачерпнул пригоршней воды. Сокол, висевший у него на шее, слабо звякнул о край ведра.

Сердце его стучало так, что он не слышал ничего, кроме биения крови в ушах. Он всматривался в темноту, стараясь что-нибудь разглядеть.

Внезапно в темноте узкой улочки появились две тени, движущиеся в его сторону.

— Кто там? — нарочито громко спросил он. — Что вам надо?

Тени остановились. Если бы они продолжали двигаться или если бы кто-то ему отозвался, он бы остался стоять у колодца. Но когда они молча замерли, зловещие намерения неизвестных сделались очевидны.

Симеркет швырнул ведро им под ноги и побежал. Сзади он слышал топот. Преследователи приближались к нему. Симеркет несся вниз по улочке, стараясь не споткнуться о какие-нибудь препятствия и угодить в таившиеся в темноте ловушки. За спиной он слышал шумное дыхание. Как они могли преследовать его в такой тьме? Затем до него дошло, что его льняная одежда должна светиться сейчас, как сигнальный огонь. Он не мог даже спрятаться в каком-нибудь дверном проеме! Его единственным спасением были ноги, но они были обуты в легкие сандалии из телячьей кожи, подаренные ему камергером во дворце, которые были хороши, возможно, для прогулки в царских садах, но совершенно не подходили для того, чтобы спасаться бегством. Дважды он больно ударился плечом о выступы стены, один раз поддел ногой глиняный горшок. Боль от удара отдалась вверх…

Симеркет не представлял себе, куда бежал: страх вытеснил из его сознания все. Он перепрыгивал через канавы, наполненные вонючими отходами, и на ощупь преодолевал скользкие лабиринты. Забежав в какой-то тупик, он прислушался. Кажется, ему удалось оторваться. И вдруг чьи-то сильные руки обхватили его. Он попытался вырваться, но тщетно: это была мертвая хватка!

— Вот он! — вскричал напавший по-вавилонски, но со странным акцентом.

— Режь ему горло, и все дела! Ну! — раздался второй крик.

Симеркет дернулся — да не тут-то было. Кто-то грубо шарил по его поясу в поисках ножа. Затем в темноте что-то блеснуло — нож!

За мгновение до того, как лезвие коснулось его шеи, он спел беззвучно вознести молитву всем богам Египта. И сразу же почувствовал укол холодного лезвия. Кровь горячо брызнула ему на грудь, и одновременно он услышал скрежет железа по металлу эмблемы с соколиными крыльями — смертельной схватке украшение, задетое рукой нападавшего, послужило ему надежной защитой.

Симеркет уловил момент, когда хватка напавшего ослабла, и выскользнул из железных объятий. Выкатившись на улицу, он попытался убежать, но ноги его были словно налиты свинцом. В любой момент преследователь мог настигнуть его, чтобы закончить дело.

Во мраке эхо донесло до него чьи-то стремительно принижающиеся шаги. Это конец, пронеслось у него в голове. Симеркет представил себе второй поцелуй холодного лезвия на своем горле. И закрыл глаза.

Но звук шагов пролетел в стороне от него, в том направлении, где остались убийцы. Симеркет услышал чье-то тяжелое дыхание, словно воздух выходит из проколотых кузнечных мехов. Кто-то дрался. Совсем рядом с ним. Из темноты донесся короткий вскрик, затем булькающий хрип — и все стихло.

Все еще лежа на земле, Симеркет почувствовал, как рядом упало чье-то тело. Его даже обдало слабой воздушной волной, и на лицо брызнули какие-то горячие капли. Он был не в себе, чтобы понять, что это. Но заботливые руки подняли его на ноги, и странно знакомый голос произнес:

— Ну что, теперь видите, господин, почему вы нуждаетесь в нашей помощи? Разве не мы говорили вам, что в Вавилоне сейчас неспокойно?

— Он дышит? — спросил Симеркет спасителей, прикладывая руку к шее, чтобы остановить кровотечение.

Один из темноголовых подошел к распростертому телу нападавшего и, приложив ухо к его груди, прислушался.

— Дышит, — доложил он, напрягая свистящие легкие. — Но еле-еле.

— Я заколол его, господин, — раздался голос второго брата. — Я воткнул ему в спину кинжал.

Симеркет смутно разглядел очертания лежащей на земле фигуры и склоненного над ней человека.

— Что нам с ним делать, господин? — спросил худой темноголовый. — Сбросить в канал?

Симеркет попытался сообразить, но связные мысли еще не вернулись к нему.

— Где мы находимся? — спросил он. — В какой части города?

— На дороге, ведущей от египетского квартала, господин. Рядом с центральной площадью.

Это было весьма кстати. Они могли пойти в дом Кем-весета, где врач помог бы им обоим. Он приказал темноголовым поставить раненого на ноги.

— Он потерял много крови, — с сомнением произнес один из братьев. — Не думаю, что он сможет встать.

— Кем-весет будет знать, что делать.

Через некоторое время они нашли нужный дом. Симеркету потребовались все его силы, чтобы преодолеть три лестничных марша. К его удивлению, дверь им открыла молодая женщина, закутанная в тонкое одеяло. В руках у нее был светильник. Ее темные глаза невообразимо расширились, и пронзительный вопль чуть не разорвал им уши.

— Кеми! — кричала она по-египетски. — Кеми! Быстрее сюда!

При свете мигающего огонька лампы Симеркет взглянул на свою одежду и понял причину ее ужаса: вся его туника была в крови. При виде крови ему внезапно сделалось дурно — оттолкнув женщину, он вошел и ухватился за спинку шаткого стула.

Врач в своей спальне уже надевал халат. Казалось, его нисколько не смущает присутствие молодой женщины. Напрасно Симеркет боялся, что старик будет пьян: увидев на его шее кровь, Кем-весет вполне трезво и профессионально оценил рану.

— А я думал, что ты считаешь, будто ко мне можно приходить только с головной болью, — сказал он с легкой улыбкой. И обернулся к женщине: — Принеси, пожалуйста, мою сумку!

Со страхом взглянув на Симеркета, женщина выскользнула из комнаты. Кем-весет усадил Симеркета в кресло и принялся осматривать его горло.

— Человек, напавший на меня, сейчас там, внизу. Я думаю, у него проколото легкое.

— Так ты занимаешься и диагностикой? — Кем-весет взял Симеркета за подбородок и начал медленно поворачивать его голову из стороны в сторону. Симеркет закрыл глаза, ожидая боли, но ее не было.

Из соседней комнаты появилась женщина с деревянным ящичком. Кем-весет отпер его и всмотрелся в стоявшие в нем пузырьки и коробочки. Достав маленький глиняный кувшинчик, он откупорил его. В ноздри Симеркету ударил резкий запах можжевеловой настойки.

— Дай, пожалуйста, тряпку, дитя мое!

Женщина достала из ящичка кусок сложенной вчетверо материи.

— Капни на нее несколько капель, — распорядился Кем-весет, протягивая ей кувшинчик.

И он начал быстро чистить рану. Работая, он представил Симеркета подруге:

— Ситамун, познакомься, это Симеркет, посланник нашего дорогого фараона. И по-моему, у этого человека есть враги.

Ситамун робко наклонила голову.

— Это твоя помощница? — пробормотал Симеркет.

Кем-весет кашлянул и пояснил:

— Несколько недель назад я удалил ей на спине несколько уродливых родимых пятен. Ситамун платит мне по-своему.

— Кем-весет — самый лучший врач во всем Вавилоне! — убежденно произнесла женщина, с почтением взирая на старого эскулапа.

— Чашу вина, пожалуйста, Ситамун, — попросил Кем-весет. Пока она наливала, Кем-весет быстро писал красными чернилами молитву на листе папируса. Поставив чашу с вином на пол перед собой, он опустил в нее папирус. Когда буквы стали медленно растворяться в жидкости, он добавил в нее несколько капель какого-то дурно пахнущего эликсира и протянул Симеркету.

— Ты знаешь, что я не пью вина.

— Это выпей.

Симеркет залпом осушил чашу, надеясь, что вкус напитка не останется долго на языке и не будет его мучить. Когда вино достигло желудка, он почувствовал, как по всему его телу растекается знакомое тепло. Было очень приятное ощущение… слишком приятное!

— Твоя рана, — произнес Кем-весет, — всего лишь поверхностная царапина, не более.

— Поверхностная? — переспросил Симеркет. — Этот человек хотел перерезать мне горло!

— Мне жаль тебя разочаровывать, но она была нанесена даже не ножом.

Симеркет был ошеломлен.

— Чем же в таком случае?

— Вот этим! — Кем-весет ткнул в эмблему на груди Симеркета. — Кончик крыла каким-то образом врезался тебе в шею и, возможно, задел сосуд. Видишь, как согнулось крыло? И на нем запеклась кровь.

Симеркет снял украшение и поднес его к светильнику. Там, где лезвие ножа задело соколиное крыло, на металле образовалась зазубрина.

Симеркет судорожно сглотнул.

— Боги защитили меня сегодня, — выдохнул он.

Кем-весет приготовил припарку из меда и трав и приложил ее к ране. Затем перевязал шею Симеркета бинтом. Закончив, он с удовлетворением откинулся в кресле.

— Теперь о твоем обидчике. Ты сказал, он на улице?

— На лестнице, с… — Симеркет заколебался. Он не успел узнать имен своих подручных. — С моими друзьями.

Пока Кем-весет отсутствовал, Симеркет попросил Ситамун принести ему воды и губку. Получив желаемое, он снял с себя некогда красивую праздничную одежду и принялся мыться.

К тому времени как Кем-весет снова открыл дверь, Симеркет выглядел уже вполне прилично. Темноголовые возникли в тусклом свете, полунеся, полутаща несостоявшегося убийцу. По команде Кем-весета они положили его на пол рядом с ящичком с медикаментами. Глаза раненого были закрыты, и старый врач прощупал его пульс. Не найдя его, он нажал ему большим пальцем на правый глаз. Никакой реакции.

— Боюсь, что он мертв, Симеркет, — констатировал Кем-весет.

Симеркет выругался.

Кем-весет поднес светильник к лицу мужчины. Борода исключала любую возможность того, что он мог быть египтянином. Но он не казался и вавилонянином, поскольку был стройного телосложения и его длинные волосы были заплетены в косички, завязанные на концах янтарными бусинками.

— Эламец? — спросил Симеркет.

— Нет, он с гор, что к северо-востоку от Элама, — объяснил кто-то из братьев. — Это они носят такую прическу.

Повинуясь необъяснимому порыву, Симеркет наклонился и приподнял веко мертвеца. Глаз его был бледно-серебристого цвета, как у царицы Нарунте. Симеркет почувствовал, как по его телу прошла дрожь. Неужели она подослала к нему наемного убийцу? Но он прогнал эту мысль, как невероятную. Одурманенная пивом, царица не могла бы организовать ничего сложного, не говоря уж об убийстве иноземного сановника, только-только нанятого ее мужем.

— Я знаю этого человека! — внезапно воскликнул Кем-весет. — Я почти в этом уверен! — Он отдал лампу Ситамун и, вооружившись ланцетом, разрезал рукав мертвеца, разорвав ткань выше локтя. По руке человека тянулся длинный красный шрам, пересеченный швами.

Кем-весет кивнул:

— Это моя работа! Он и шестеро его дружков пришли ко мне однажды ночью, все в синяках и крови. Они сказали, что подрались в таверне. Но я сразу понял, что они лгут.

— Почему? — спросил Симеркет.

— Потому что от них пахло копотью и огнем. А в Вавилоне в ту ночь не было ни пожара, ни драки.

Симеркет моргнул.

— Когда это случилось?

— Несколько недель назад. Ранней зимой. Как раз тогда, когда, по твоим словам, пропала твоя жена… — Голос Кем-весета сорвался. Он бросил быстрый взгляд на Симеркета.

— А были ли среди тех, кого ты лечил, другие мужчины с гор?

— Нет, они были из темноголовых. По крайней мере были одеты, как те, — неуверенно произнес врач.

— Ты в этом сомневаешься? Кем-весет нерешительно кивнул.

— Почему?

— Потому что они прекрасно говорили по-египетски.

Незадолго до рассвета Симеркет с темноголовыми сбросили тело в ближайший канал. Симеркет, одетый в старую тунику, одолженную у Кем-весета, наблюдал за тем, как братья бесшумно скатили труп в воду.

Он был почти уверен, что этот человек тоже был на эламской плантации в ночь, когда произошел налет, и глубоко сожалел о том, что не смог добиться от него признания. Кроме того, его приятели «прекрасно говорили по-египетски», как сказал Кем-весет. «Были ли они также вооружены египетскими стрелами?» — задал себе вопрос Симеркет.

Он испытал острый приступ ярости. Этот наемный убийца, погружающийся теперь на дно канала, мог оказаться тем призраком из его ночных кошмаров, что стоял, ликующий, над распростертым телом Найи…

— Если бы только ты мог умереть дважды! — пробормотал он трупу.

В темноте он почувствовал порыв восточного ветра, предвестника утра. В серебристом свете луны он посмотрел на двух своих спутников, чьи имена ему наконец стали известны — братьев звали Галзу и Кури.

— Скажите, — прошептал он, — как вы узнали, что я в беде? Почему вы появились как раз тогда, когда были мне очень нужны?

— Это очень просто, господин, — бодро ответил Кури, худой. — Мы знали, что рано или поздно вам понадобимся, так что никогда и не теряли вас из поля зрения. Мы хотели доказать вам нашу необходимость!

Подобное объяснение, при всей его простоте, было разумным. Эти темноголовые в самом деле спасли ему жизнь — а дар богов не следует подвергать столь дотошному изучению.

— Хорошо, — произнес Симеркет с некоторым сомнением, — я продолжу платить вам.

— Мудрое решение, господин. — Галзу радостно потер свои пухлые длани. — Вы не пожалеете!

Глаза Симеркета смотрели холодно.

— Но вы еще не знаете, чего я захочу от вас!

— Да нет же, знаем, господин. — Голос Галзу прозвучал вполне уверенно. — Вы захотите, чтобы мы продолжали делать то, что все время делали: следить за вами.

— Если они попытались убить меня один раз, то сделают это и во второй. Отчасти это хорошо: это означает, что я знаю то, чего им не хочется, чтобы я знал. Все, что мне надо, — это выяснить, кто это будет. Так что в следующий раз я хочу получить врага живым. Понятно?

Темноголовые торжественно поклялись, что сделают так, как он просит. Для закрепления обещания Симеркет вложил в их руки по кусочку фараонского золота. Радостно бормоча благодарности, братья оставили его возле канала, а сами отправились на свои позиции, в тень.

До ноздрей Симеркета долетел легкий запах дыма от подожженного навоза. В Вавилоне начинался новый день, и сизое небо медленно делалось темно-красным. Симеркет решительно обмотал вокруг шеи накидку, спрятав бинт, и шагнул на ближайшую узкую улицу.

— Ты должна перестать говорить всем, что ты моя жена! — потребовал Симеркет у Анеку.

Они сидели в маленьком храмовом дворике. Услышав его слова, Анеку обняла руками колени и издала долгий, печальный вздох.

— Неужели я кажусь тебе такой безобразной, что ты не можешь притвориться, что женат на мне?

Симеркет знал, что если ответит на этот вопрос, то кончит тем, что начнет перечислять все достоинства Анеку — только чтобы заверить ее в том, что она не безобразная, не отталкивающая, — то есть в том, что она и сама хорошо знает. Почему женщинам нужно постоянно слышать комплименты, спрашивал он себя с нарастающим раздражением. Чтобы отвлечь ее, он жестом указал на внутренний двор.

— Я никогда раньше не видел, чтобы здесь было так чисто. Виа должна быть благодарна, что ты здесь.

— Она меня терпеть не может!

— Неправда, — произнес Симеркет без большой, впрочем, уверенности.

Губы Анеку изогнулись в кривой усмешке, в глазах проскочила лукавая искорка.

— Это не важно. Мне нравится то, как она меня ругает: это напоминает мне мою маму. «Ты просто дикая девчонка, из тебя не выйдет ничего путного», — говорила она. — Мимолетное хорошее настроение покинуло ее, и миндалевидные глаза сделались грустными. — И она была права.

— Ты так считаешь? — осторожно спросил Симеркет. — Значит, это твоя дикость привела тебя сюда?

— Может быть, ты наконец спросишь, почему меня прогнали из Египта?

— Только если ты сама захочешь мне рассказать.

— Меня прогнали, потому что я осмелилась полюбить человека, стоявшего выше меня.

Симеркет, не ожидавший такого ответа, посмотрел на нее с откровенным любопытством.

— Он принадлежал к знати, — объяснила Анеку. — А я была всего лишь служанкой в таверне. Он приходил каждый вечер, чтобы меня увидеть. Мы полюбили друг друга. Он обещал, что, как только сможет развестись со своей женой, мы вместе разобьем кувшин. Я в то время не знала, что его шурином был сам Менеф.

— Менеф? — воскликнул Симеркет. — Посол?

— Да, Менеф, который отправил меня под суд на основании обвинения в распутстве, так чтобы репутация его сестры осталась незапятнанной. С помощью подкупа меня назвали шлюхой и вышвырнули из Египта.

— Но если твой любовник занимал столь высокое положение, разве он не мог защитить тебя?

— Менеф угрожал ему разоблачением, и он не осмелился.

Симеркет с сомнением покачал головой:

— Разоблачением — в чем? Супружеская измена не редкий грех в высших кругах.

— Было еще кое-что. Я не знаю, что именно. Но Менеф знал об этом, и после того как начался суд надо мной, я его ни разу не видела. — Она отвернулась и сорвала с нижней ветки дерева над своей головой увядший лист. — Найя знала этого человека. Он был другом ее мужа.

Черные глаза Симеркета расширились.

— Нахт был другом твоего любовника? Нахт? Ну, в таком случае я могу точно сказать тебе, в чем участвовал твой любовник и какого разоблачения он опасался. Речь идет о заговоре против фараона Рамсеса. Неудивительно, что он боялся Менефа.

— Нет, — решительно возразила Анеку. — Ты ошибаешься. Он бы не участвовал ни в чем подобном. Он был хороший человек.

Симеркет махнул рукой, понимая, что бесполезно убеждать ее в том, что ее любовник участвовал в заговоре.

— Тебе повезло, что ты не вышла за него замуж. Иначе ваш брак был бы проклят. Египет стоял на краю пропасти из-за таких вот «хороших людей» вроде него.

Ее удлиненные глаза превратились в холодные изумруды.

— Египет? Не говори мне о Египте — Египет может идти ко всем чертям! Что он сделал для меня, кроме как разрушил все, что было мне дорого, а затем бросил на невольничий рынок? Я сыта египетским лицемерием — и больше всего тобой, Симеркет! Ты такой красивый, такой правильный, специальный посланник фараона, охотящийся за мертвой женщиной…

Ее рот некрасиво скривился, и слова ее эхом отозвались в его голове: «Мертвая женщина, мертвая женщина!» Симеркет быстро повернулся к ней. С его языка готовы были сорваться проклятия, но прежде чем он успел их произнести, во дворе раздался голос Виа:

— Анеку! Симеркет!

Оба тут же примолкли, как пара сцепившихся в ссоре подростков. Старая служительница стояла в дверях, укоризненно глядя на них. Она кивнула Анеку.

— Сенмут нуждается в твоей помощи с утренними жертвоприношениями, девушка.

Удаляясь с гордо поднятой головой, Анеку бросила на Симеркета последний, исполненный ненависти взгляд. Симеркет смотрел ей вслед, тяжело дыша.

— Ты слышала? — спросил он Виа.

— Я слышала достаточно.

Симеркет с мрачным видом отвернулся.

— Я не жалею о том, что сказал!

Виа издала долгий, печальный вздох.

— О Симеркет, тебе следовало бы пожалеть. Что тебе до того, что ее любовник был негодяем? Он давно исчез из ее жизни, и у нее не осталось от него ничего, кроме памяти.

Он упрямо выпятил губу.

— Она не может жить и дальше во сне.

Слова Виа заставили его почувствовать стыд. Единственное, что поддерживало его в течение этих нескольких лет, было воспоминание о любви Найи. Несмотря на все, что между ними стояло — его неспособность стать отцом, ее брак с другим мужчиной, — он всегда знал, что она не переставала его любить. Бедная Анеку не имела даже этого утешения!

Он взглянул на дверь храма, куда вошла Анеку.

— Я пойду к ней и попрошу прощения.

— Оставь ее в покое! — возразила Виа. — Вы сейчас только и способны, что ссориться. Приходи завтра, и вы сможете все уладить. — Она ободряюще похлопала его по плечу. — А я тем временем поговорю с ней сама.

Симеркет кивнул. Бормоча прощальные слова, он выскользнул из ворот. На углу улицы он обернулся. Виа все еще стояла на том месте, где они расстались. Увидев, что он обернулся, она помахала ему рукой.

Пока он шел, чувство вины сменилось в нем тревожными размышлениями. Если Анеку говорила правду и Менеф действительно угрожал ее любовнику разоблачением какого-то преступления — и если преступление было тем, которое подозревал Симеркет, — тогда Менеф должен был заранее знать о заговоре против Рамсеса. Это означало, что он должен был быть по крайней мере одним из его участников или в лучшем случае ничего не предпринимать, чтобы предотвратить его.

Даже в опаляющем воздухе Симеркет почувствовал, как его тело внезапно покрылось мурашками. Возможно ли, что нити заговора — здесь, в Вавилоне? Может быть, именно поэтому боги послали его в этот город — чтобы он еще раз одержал победу над демонами, которых, как думалось, он истребил?

И почему, куда бы он ни ткнулся, посол Менеф оказывался у истоков очередного зла? Ему в голову пришла неожиданная мысль — а не мог ли этот маленький толстый сановник организовать и нападение на Найю и Рэми?

Он потряс головой, чтобы освободиться от рваных мыслей, ибо знал: он в той точке расследования — а оно такое запутанное и противоречивое, — что все и вся кажутся ему замешанными в преступлении. Ни к чему ему мучить себя, воображая более того, что было на самом деле; со временем все разъяснится.

Прибавив шагу, он не подумал о том, что забыл предупредить Анеку, чтобы та остерегалась чужих людей.

Идя утром на встречу с Шепаком, Симеркет уловил легкий, будоражащий запах огня. Далеко впереди, со стороны Пути процессий на него надвигалась стена дыма, скрывая царский квартал. Он бросился бежать.

У гарнизонных ворот пелена дыма была не такой густой, что позволило ему разглядеть за ней движение. Десятки эламских солдат лежали мертвыми или стонали в агонии. Другие хрипло кричали что-то, пытаясь организовать из уцелевших людей бригады, чтобы лить воду на пламя, которое быстро поглощало когда-то стройные ряды палаток. От большинства из них остались лишь тлеющие лохмотья, но быстрый взгляд сказал Симеркету, что самая большая палатка еще среди не затронутых пламенем.

В этой суматохе никто не окликнул его, когда он быстро пробирался по гарнизонному двору. У палатки Шепака дым был таким густым, что ему пришлось прижать к лицу накидку, чтобы дышать. Искоса глядя на обломки, он увидел яркую груду блестящих доспехов. Чья-то рука протянулась к нему из лужи чернеющей крови. Копна спутанных, пропитанных кровью волос скрывала лицо человека.

— Шепак? — прошептал Симеркет.

Он мог бы необдуманно погрузиться в эту лужу рядом с ним, если бы внезапно не вспомнил, где видел эти золотые доспехи — в тот единственный вечер у Нидабы. Они принадлежали вновь назначенному командующему гарнизоном Кутрану, человеку, который пьяным голосом требовал, чтобы Нидаба спела любовные песни.

Несмотря на страшную жару, Симеркет сделал несколько нетвердых шагов к груде доспехов и увидел, что голову этого человека размозжила булава с металлическими шипами. К этому времени верх палатки уже загорелся, и Симеркет отступил во двор. Задыхаясь от дыма, со слезящимися глазами, он не заметил, как к нему сзади приблизился какой-то человек. Симеркет наклонился в его сторону и поднял голову.

— Шепак! — удивленно прокашлял он. — Слава богам, ты жив! Я так и подумал, что ты был там.

— Разве ты не слышал, как я звал тебя?

Симеркет мог только отрицательно покачать головой — его душил кашель. Шепак поволок его в дальний угол сада, где египтянин мог промыть опаленное дымом горло колодезной водой.

— Что здесь произошло? — спросил он между приступами удушья.

— Исины напали на нас сразу после рассвета, — мрачно ответил Шепак. — Погибло двести солдат гарнизона и двадцать лошадей.

— А сколько погибло исинов?

— Ни одного, — ответил Шепак, избегая взгляда Симеркета. — Они явились неизвестно откуда, как джинны пустыни. Прежде чем кто-либо понял, в чем дело, они убрали стражников у верхних стен и заняли их места. У нас не было времени даже на то, чтобы объявить тревогу. Они пустили пылающие стрелы на сеновалы в конюшнях, а затем в палатки. Их лучники перестреляли нас как овец в загоне. Затем они сломали ворота и ринулись на еще живых офицеров.

— А тебя здесь не было?

— Нет. — Шепак передернул плечами. — Я был во дворце, где получал новые приказания. Когда я пришел сюда, все уже было кончено. У исинов это заняло не больше нескольких минут, а потом они исчезли так же внезапно, как и появились.

Симеркет почесал бровь.

— Сколько их было?

— Мне сказали, шестьдесят или семьдесят.

— Но я был сегодня утром на улице, — удивился Симеркет, — и нигде не видел большого отряда — как бы он мог исчезнуть? Они, должно быть, разбили свои ряды и каким-то образом растворились в близлежащих кварталах…

— Возможно. Но темноголовые говорят, что исины пользуются магией, чтобы сделаться невидимыми — так что наши стрелы бессильны против них.

— Ты в это веришь?

Шепак задумчиво покачал головой:

— Не знаю…

Симеркет посмотрел на руины гарнизонных строений. «Меня предупреждали, чтобы я сюда не ходил сегодня», — подумал он.

И перевел взгляд на мрачное лицо Шепака. Следует ли сказать ему о послании, которое он получил на Площади больных? Нет, предостережение касалось его одного. В городе, где его хотели убить, где он был обязан хранить верность только тем, кто помогал его поискам, было бы неразумно сердить тех, кто мог следить за ним.

Симеркет сделал еще один глоток и повернулся к Шепаку:

— Давай оставим разговор обо всех этих смертях и чудесах. Пошли, нам надо искать принцессу и мою жену.

— Но я не могу уйти просто так! Здесь мои люди! Я здесь нужен. — Шепак оглядел гарнизонный двор, где среди дыма и руин лежали мертвые тела.

— Они больше не твои люди: тебя приписали ко мне. Посмотри на это с другой стороны: лучшее, что ты можешь сделать для них, — это найти принцессу, прежде чем Кутир в гневе бросит тех, кто выжил, в Скорпионову камеру.

Шепак увидел смысл в словах Симеркета и кивнул, хотя и с неохотой.

— Ну так куда мы пойдем?

— Выяснить, что могут рассказать об этой ночи живущие возле плантации.

Губа Шепака скривились в усмешке.

— Эти крестьяне? Но мы их уже опрашивали. Это было все равно что разговаривать со скотом.

Симеркет смерил его взглядом.

— Когда ты их опрашивал, ты, случайно, не был в форме и шлеме?

— Но я был по официальному делу, разве не так?

Симеркет молчал.

— В чем дело? — спросил Шепак.

— Ни в чем. Просто это напомнило мне одно из высказываний Нидабы, которое любит цитировать мой друг Квар: «Когда проходит Великий Господин, мудрый крестьянин кланяется и молча пукает».

Симеркет притворился, что не заметил краску, залившую шею Шепака, и предложил ему спрятать оружие и переодеться в обычную одежду. Последнее, чего ему хотелось, — это видеть рядом с собой эламского воина, когда он будет расспрашивать деревенских жителей.

— Но тебе лучше иметь с собой меч, — добавил он, поднося руку к повязке на своем горле.

Они обошли три деревни, прежде чем смогли что-то узнать. В первых двух, когда Симеркет упомянул, что они ищут эламскую принцессу, крестьяне притворились, что не понимают, и отступили в свои задымленные грибообразные хижины. Их поведение подтвердило давешнее наблюдение Шепака: думали они медленно, не быстрее, чем плелся усталый бык на пашне.

Но в третьей деревне Симеркет применил иную тактику. Он не стал упоминать об эламской принцессе, сказав только, что он египтянин и ищет свою жену и юного друга, которые могли оказаться жертвами побоища на плантации. Крестьяне, тронутые тем, что он прошел такое расстояние, чтобы найти своих любимых, позволили Симеркету и Шепаку войти в их жилища.

Их привели в круглое кирпичное здание. Симеркет и Шепак вынуждены были согнуться и вползти в мрачное помещение. Когда глаза привыкли к темноте, Симеркет увидел, что здесь собралось довольно много народу. Одна из женщин достала из жаровни тлеющие угли и засветила фонарь, что придало помещению внезапный уют.

Не переставая удивляться размерам комнаты, Симеркет разглядел, что стены ее были толстыми, с глубоко въевшейся в них сажей от многолетнего использования битумных светильников. Взглянув вверх, на высокую коническую тростниковую крышу, он услышал тихий шорох. Это копошились крысы и птицы.

Женщина жестом приказала Симеркету и Шепаку откинуться на подушки, что она принесла им. Подушки были грязноваты, но они приняли удобное положение, и вперед выступил беззубый старик, заняв позицию под мягким светом фонаря.

— Это что, старейшина? — тихо спросил Симеркет. Однако прежде чем ему ответили, старик громко запел:

— Она пришла к нам той ночью, кольца были на ее пальцах, драгоценные бусы свисали с шеи. Золотой обруч…

По мере того как старик пел, Симеркету становилось все более не по себе. Он не ожидал, что гостеприимство деревенских жителей будет простираться до утомительной декламации, прежде чем они перейдут к обсуждению интересующего его вопроса. Он громко прокашлялся, прерывая оратора.

— Простите, — сказал он как можно вежливее, — но у нас нет времени на развлечения, какими бы превосходными они ни были! Мы пришли для того, чтобы расспросить вас о нападении на плантацию.

Старик посмотрел на него с некоторым раздражением и облизал ярко-красные губы.

— Да, да! — сердито отрезал он. — Я знаю!

И снова запел, на сей раз еще громче:

— Она пришла к нам той ночью! Кольца из ляпис-лазури были на ее пальцах, драгоценные бусы свешивались с ее шеи. Золотой обруч охватывал ее лоб. Она вошла в этот дом, распространяя запах смерти, неистребимый запах, который жил в реке. Она пришла к нам в ту ночь, в этот самый дом и попросила о помощи. Демоны пустыни поднялись, чтобы окружить ее, сказала она; из ночи поднялись они…

— Что все это значит? — На этот раз не выдержал Шепак. — Вы хотите сказать, что какая-то женщина выжила в этом нападении и пришла сюда?

Жители деревни возроптали. Никто не должен прерывать старейшин! Симеркет слышал, как они выражали друг другу недовольство.

— Молчи, — пробормотал он Шепаку. — Когда его перебивают, он начинает сначала!

— Но что это значит?

— Она пришла к нам в ту ночь. — Старик выразительно взглянул на Шепака, понуждая его замолчать. Шепак повиновался.

Симеркет вдруг сообразил: эти крестьяне не только знают о набеге; они начали отмечать это событие песнопением с повторяющимися образами. Но строфы песни содержали также тревожные, бессмысленные фигуры. Симеркет наблюдал за сосредоточенными лицами жителей, когда те внимали старику; ни одно из них не выражало насмешку или скепсис, когда песня делалась еще более причудливой. Они явно верили в то, что в ту ночь их коснулось сверхъестественное существо, пришедшее к ним из реки.

— И хотя она говорила только на языке духов, а не на языке обычных людей, — старик подошел наконец к концу песни, — мы поняли ее и дали ей приют.

Старик умолк. Жители деревни тяжело дышали от волнения, но потом закричали и зааплодировали. Симеркет подождал, пока они успокоятся, и тогда заговорил:

— То, что ты рассказал, действительно произошло в ту ночь? Так, как ты нам поведал?

В ответ раздался хор голосов: все клялись своими детьми, что история была правдивой и проверенной.

— А женщина, которая приходила к вам, — откуда вы знаете, что она была речным духом?

Сельские жители разразились громкими восклицаниями: «Ну как же — она была совершенно мокрая, как будто только что выпрыгнула из реки!», «Вся в шелках и драгоценностях!», «Кем еще она могла быть, как не речной нимфой?»

Симеркет в недоумении уставился на Шепака.

В ответ Шепак бросил на Симеркета нетерпеливый, недовольный взгляд, явно подразумевая, что они зря тратят время, опрашивая это дремучее население. Но Симеркет упрямо продолжал верить, что из стихов можно выудить важные сведения.

— Через какое время после налета она приходила к вам? Несколько человек стали громко подсчитывать время, через какое эта странная женщина появилась у них. Наконец они сошлись на том, что она появилась через шесть или семь водяных часов после того, как демоны пустыни напали на плантацию. Или сразу перед рассветом.

— Был ли с ней мальчик по имени Рэми? У него должна была быть рана на голове…

Но все решительно отрицали, что с богиней путешествовал какой-то мальчик.

Шепак, до тех пор молчавший, наклонился вперед и спросил:

— Эти демоны пустыни — вы действительно их видели? Деревенские жители покачали головами. Их предупредили — не выходить в ту ночь из дома, сказали они.

— Предупредили? — Симеркет резко поднял голову. — Кто предупредил?

Крестьяне заколебались, словно решая, сколько они должны им рассказать. Напряженное молчание нарушила жена старейшины:

— В тот вечер к нам пришла Мать Милитта. Она рассказала нам, что собирается идти на плантацию предупредить эламцев и что мы должны спрятаться…

— Она сказала, что на небе была кровь! — перебил жену старейшина. — Она сказала нам, что выходить из дома слишком опасно. Сидите дома, на небе кровь, предупредила она!

— Кто эта Мать Милитта? — спросил Симеркет, оглядывая комнату. — Еще одна речная богиня?

К его удивлению, ему ответил Шепак:

— Милитта такой же человек, как ты или я, Симеркет; это предводительница вавилонских гагу.

Глаза Симеркета расширились.

— Гагу?

Снова в мистике, окутывавшей исчезновение Найи, эти таинственные женщины из странного женского монастыря! С первого дня его появления в городе эти женщины вертелись возле его расследований! Он видел их на берегу реки, когда он и Мардук первый раз приехали в город, затем в доме Нидабы, минувшим вечером. Теперь оказалось, что они имеют какую-то связь с самим нападением — хотя, возможно, и играя положительную роль, если эта Мать Милитта предупредила эламцев. Но возникал неизбежный вопрос: откуда Мать Милитта узнала о том, что готовится нападение?

Симеркет снова повернулся к крестьянам.

— Как долго эта женщина — этот «речной дух» оставался с вами?

— Один-единственный день. В конце дня она попросила нас отвезти ее к Матери Милитте. Поэтому мы спрятали ее в телеге с сеном и повезли в Вавилон мимо эламских охранников.

Сердце Симеркета бешено забилось: женщина, кем бы она ни была, смертной или богиней, общалась с гагу! Симеркет кивнул в знак благодарности и направился к двери. Шепак последовал за ним, и они вместе пошли к каналу, где были привязаны их лошади.

— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил Шепак.

— Они сказали нам правду, — просто ответил Симеркет.

— Значит, ты веришь, что в ту ночь из воды появилась нимфа? — презрительно скривил губы Шепак. — И что на нее напали демоны пустыни? — Когда Симеркет утвердительно кивнул, он пренебрежительно хмыкнул: — Вы, египтяне, такие доверчивые!

Симеркет искоса взглянул на него:

— Если ты веришь, что армии исинов могут испариться в воздухе, почему я не могу поверить в речных нимф? — Он обошел Шепака и встал перед ним. — Разве ты не видишь? Они на свой манер рассказали нам о том, что принцесса осталась жива и что ее можно найти у гагу.

— Ты что, опять заболел речной лихорадкой?

— О чем жители деревни пели в первую очередь? О том, как богата была одета эта женщина — о кольцах на ее пальцах, о ее ожерельях. А что было у нее на голове?

— Золотой обруч, — усмехнулся Шепак. — И что из того?

— Разве это не напоминает тебе о царской диадеме?

Сомнение начало постепенно исчезать с лица Шепака. А Симеркет продолжил:

— Для этих людей царственная женщина, выступающая из темноты, — разве не кажется она богиней или духом?

— Но эта женщина была вся мокрая, сказали они. Как ты это можешь объяснить?

Симеркет пожал плечами:

— Возможно, она пряталась в канале или в реке. — Внезапно он улыбнулся. — Но ведь именно так она могла убежать от них!

— Ты действительно думаешь, что это была Пиникир? Может быть, это была твоя жена?

Симеркет вздохнул, сразу погрустнев, и уткнулся глазами в землю.

— Нет. Найя была всего лишь служанкой. Она не была бы в шелках и драгоценностях. — Он снова поднял голову. — Это должна быть принцесса. Подумай, о чем говорилось в их песне. Демоны наверняка налетчики. Женщина, которая пришла к ним, говорила только на языке духов. Я могу поспорить, что Пиникир не говорила по-вавилонски и пыталась общаться с ними на эламском языке. И если я прав, она сейчас прячется у гагу.

— Но послушай!.. — почти закричал Шепак. — Зачем ей прятаться? Это не имеет смысла.

— Возможно, потому, что был заговор и Пиникир узнала о нем. Очевидно, Мать Милитта знала о нем, иначе зачем бы она побежала на плантацию в тот вечер?

— Но Пиникир наверняка сообщила бы Кутиру, что она у гагу, — ведь он ее брат.

Симеркет с рассудительным видом посмотрел на друга.

— Она бы не сказала ему, если бы подозревала, что он сам стоит за этим нападением, — тихо произнес он. — В конце концов, я знаю, что царица Нарунте ненавидела ее.

Шепак вздрогнул. Однако прежде чем он заговорил, позади них раздался женский шепот:

— Египтянин!

Они обернулись. Им подавала знак жена старейшины; красные блики вечернего солнца отражались в ее черных глазах.

— Мальчик, которого ты ищешь… — начала она.

— Что с ним? — Голос Симеркета внезапно сделался громким, и женщина испуганно отпрянула. Она замолчала, и он повторил свой вопрос почти шепотом: — Что с ним?

Она подавила страх.

— В ночь нападения в оазисе был караван…

— В каком оазисе? Где?

Ответил Шепак:

— На расстоянии нескольких лиг к северу отсюда по руслу реки. Я знаю его.

Они оба снова обернулись к женщине. Она нервно дергала пряди волос, выбившиеся из-под платка.

— Некоторые торговцы из каравана пошли на плантацию, после того как демоны обратились в бегство. Они видели, что там произошло.

— Откуда ты знаешь?

— Они иногда торгуют с нами, когда приходят сюда. Женщины любят поболтать, как ты знаешь.

Симеркет кивнул.

— Они сказали, что все мужчины погибли. Их связали вместе и сразу всех убили.

Симеркет вспомнил залитый кровью двор. Он кивнул, приглашая ее продолжить рассказ, поскольку эта подробность убедила его в том, что она говорила правду.

— Но когда они оглянулись вокруг, один из людей застонал. Он оказался живым — это был тот, кого ты ищешь, египетский мальчик! Он позвал их из-под трупов.

— Продолжай.

— Торговцы перевязали его раны и отнесли в свой лагерь.

— Что с ним случилось? Где он теперь?

Женщина пожала плечами, вытянув вперед ладони. Симеркет снял золотое кольцо со своего пояса и отдал женщине. Она ахнула от радости и, схватив его руки, стала их целовать. Затем, оглядевшись, чтобы убедиться, что никто из деревенских не видел обмена, быстро сунула золото в складки своего платка и убежала.

Симеркет и Шепак решили разделиться.

— Ты иди к оазису, — распорядился Симеркет, — поскольку знаешь, где он находится. Расспроси там всех. Узнай, что случилось с Рэми и, если он еще жив, где он может быть. Но помни, что ты больше не командующий эламцами. Если ты их напугаешь, они тебе ничего не скажут.

На пересечении северной и южной дорог они расстались, дав обещание встретиться позднее в гостинице Бел-Мардук. Симеркет повернул своего коня на юг, поскакав в Вавилон. Он прибыл вовремя, чтобы увидеть движение эламских полков по городу. Они были последними из армий, отступающих из северной части страны. Хотя патруль остановил его, как останавливал любого всадника, они признали его пропуск, данный ему Кутиром, и позволили ехать дальше.

Когда он возвращал лошадь, конюх сказал ему, где находились гагу — в зиккурате Этеменанки.

— Но ты не сможешь проехать туда сегодня вечером, если собрался, — предупредил он.

— У меня есть пропуск, — возразил Симеркет, удивленно подняв брови.

Конюх посмотрел на него так, словно он сошел с ума.

— Так ты не знаешь, что сегодня произошло в Вавилоне?

Симеркет признался, что не знает.

Конюх сказал ему, что эламцы — гори они все в вечном пламени! — отомстили городу за предрассветное нападение исинов. Подозревая, что жители Вавилона прятали налетчиков в своих домах, эламцы обыскали каждый дом. Но они не обнаружили ни одного исина ни в штатской одежде, ни в военной форме. Многие вавилоняне были убиты в этой резне.

— Но этого было недостаточно для проклятых убийц, — причитал конюх. — Они даже закрыли городские зернохранилища. Пойди в город в любое место — и услышишь плач наших голодных детей. Одни боги знают, как еще удается выжить моей жене!

Симеркет не знал, стоит ли ему пытаться выйти в эту ночь на улицу. Но ему необходимо было узнать, находится ли принцесса Пиникир у гагу, и он один отправился в город. Только чудом ему удалось избежать эламских патрулей.

Он обнаружил, что гагу обитали в большом сооружении позади башни Этеменанки, скрытого за высокой стеной и рвом с водой. В центре зиккурата возвышалась высокая цилиндрическая башня, сложенная из сырых кирпичей, вокруг которой вилась винтовая лестница. Он часто видел эту башню издалека во время странствий по городу, но никогда не знал, что это такое и какой цели служит.

Ворота были крепко-накрепко заперты, и мост был поднят над рвом, чтобы ни один человек не мог туда войти. За стенами, однако, Симеркет разглядел свет фонарей и услышал гул многочисленных женских голосов. Чем ближе он подходил, тем сильнее делался серный запах горящего битума. Над стенами он увидел густой черный дым, изрыгаемый в ночное небо какой-то невидимой плавильной печью. Симеркет, не видавший такого дыма днем, сразу заподозрил неладное. Что делали эти женщины с битумом, чего нельзя было обнаружить днем?

Он подошел к краю рва.

— Привет! — громко закричал он в темноту. Не услышав ответа, он закричал снова: — Меня зовут Симеркет! Я египтянин! Я хочу поговорить с Матерью Милиттой! Скажите ей!..

Ему ответил хриплый, но отчетливый женский голос:

— Уходи, египтянин! Мать Милитта сама решает, с кем ей говорить. Только так и не иначе!

Симеркет стоял, решительно упершись руками в бока.

— Скажите ей, что это касается принцессы Пиникир. Скажите ей, что я знаю, что она была на плантации в ту ночь, — и если она не встретится со мной, я расскажу об этом Кутиру!

Из сторожевой башни высунулись женские головы в шлемах. Симеркет решил, что гагу пошли сообщить Матери Милитте, что он стоит у ворот. Он спокойно уселся у рва, скрестив ноги, и стал ждать.

Ответ Матери Милитты не заставил себя долго ждать. С ужасающим скрипом цепей ему опустили мост, и он вошел во двор. Пока его глаза привыкали к яркому свету фонарей, ворота за ним быстро закрылись, и мост снова подняли надо рвом, заперев его изнутри. Он всматривался в тени в поисках какого-нибудь выхода, но его не было. Он только увидел, что несколько ослов были связаны вместе, нагруженные своим обычным грузом — черным битумом. Ожидая сопровождения, он подошел к одному из животных, чтобы поближе рассмотреть поклажу.

Он вытащил из мешка блестящий черный камень и подбросил его в воздух. Тот оказался на удивление тяжелым для такого маленького кусочка и очень необычной формы — правильный прямоугольник, будто его специально изготовили таким ровным. Когда на камень упал свет, он ярко заблестел. Симеркет сжал его в руке и обернулся к охранницам.

Ему в грудь, почти касаясь тела, были нацелены два копья.

— Положи обратно, — ровным голосом произнесла одна из женщин.

Симеркет осторожно положил камень в мешок.

— Отойди от осла, — последовало второе приказание.

— Мне очень жаль, если я нарушил ваши обычаи, — покорно пробормотал Симеркет, приняв смиренный вид. Но на самом деле он нисколько не жалел о том, что сделал, потому что, когда на камень упал луч света, он наконец понял, что делали гагу с этим минералом.

Стражницы подвели его к цилиндрической башне из сырцовых кирпичей, которую он видел издалека, и остановились. Башня была очень широкой в основании — почти тридцать локтей, и когда он посмотрел вверх, то увидел, что она суживалась кверху, устремляясь в небо.

— Сюда, — приказала сопровождавшая его женщина, кивнув на башню. Она указала копьем на наружную лестницу. — Мать Милитта в своей обсерватории.

— Наверх? — выдохнул он.

— Ты сказал, что хочешь встретиться с ней, ведь так?

О боги! Как он сможет забраться на такую верхотуру? Он посмотрел на лестницу: она была без перил и без парапета. Симеркет почувствовал, как у него подкосились ноги.

— Не могла ли бы она встретиться со мной внизу? — спросил он слабым голосом, стараясь, однако, чтобы его вопрос не прозвучал как мольба.

— Нет, не может. Скоро новый год, и она читает небеса в поисках предзнаменований.

Ему ничего не оставалось, как осторожно поставить ногу в сандалии на первую ступеньку. Сделав это, он почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он твердо приказал себе проявить хоть немного силы духа. Сделав глубокий вдох, Симеркет шагнул на вторую ступеньку, потом, почувствовав себя достаточно храбрым, ступил на третью.

Винтовая лестница была поразительно крутой — фактически он взбирался по отвесной скале. Симеркет старался смотреть только вперед, концентрируясь на очередной ступеньке. Женщины там, внизу, тихими голосами насмехались над его неспешным подъемом, но он не слышал ничего, кроме своего страха.

Наконец, спустя много минут, показавшихся ему вечностью, Симеркет взобрался на верхнюю площадку башни. Она была уставлена бронзовыми и медными приборами, предназначавшимися для астрономических расчетов. Симеркет обрадовался, увидев окружавшую площадку стену, доходившую ему до пояса.

Высокая женщина смотрела в длинную бронзовую трубу, стоявшую на треножнике. Когда он ступил на площадку, она повернулась и уставилась на него. Симеркет был поражен, увидев, кто она такая.

— Вы! — выдохнул он.

Мать Милитта подозрительно разглядывала его.

— Разве мы знакомы?

Симеркет покачал головой:

— Нет. Но я видел вас в доме певицы Нидабы вчера вечером.

Мать Милитта была старшей женщиной, которая сопровождала обоз с ослами к заднему входу во двор Нидабы — той, что так мстительно произнесла в темноте его имя. Если она и удивилась тому, что он ее знал, то не показала виду: ее холодные темные глаза выражали только презрение. Она наклонилась, чтобы написать еще что-то на глиняной табличке. Пока она это делала, Симеркет наконец набрался мужества и взглянул вниз. Под тянувшимся по небу дымом костров, на которых готовилась пища, пустынные сельские равнины казались серебряными и особенно яркими в ясном, освещенном звездами воздухе. Симеркет сделал шаг вперед, глядя на широкие стены, окружавшие город. Он был почти разочарован, не увидев галопирующих по ним четверок лошадей.

Не поднимая головы от своих записей, женщина заговорила:

— Мне сказали, что ты стоишь в нашем дворе и посылаешь мне оскорбления.

Он решил прямо перейти к сути дела:

— Я — Симеркет, посланник фараона…

— Я знаю, кто ты такой.

Он замолчал, чувствуя раздражение. Затем сделал вдох и начал снова:

— Благодаря дружбе между нашими народами царь Кутир попросил меня…

— Найти его сестру, — снова перебила его Мать Милитта. — Продолжай.

Симеркет заскрежетал зубами. «Ладно, — подумал он, — я могу изложить все так, как ты хочешь».

— Я знаю, что принцесса Пиникир осталась в живых после нападения эламцев. И знаю, что она приезжала сюда.

Мать Милитта оторвалась наконец от своих записей. Она поджала тонкие, сморщенные губы, положила перо и устремила на него взгляд черных глаз.

— В ту ночь вовсе не принцесса искала у нас убежища.

— А кто же?

— Женщина, нуждавшаяся в нашей помощи.

— Кто она была такая? Как ее имя?

Выражение лица Матери Милитты не изменилось, и она промолчала. Он вздохнул:

— Вы мне не скажете?

Милитта надменно покачала головой:

— Я не могу. Наши законы запрещают нам разглашать имена. Даже муж женщины не может требовать этого, если его жена вступила в секту гагу.

— А если я доложу царю, что подозреваю, что его сестра находится в этих стенах?…

На лице Милитты появилась снисходительная улыбка.

— Сделай это, Симеркет, и посмотри, что случится. В Месопотамии нет принца, включая Кутира, который бы не был обязан своим троном золоту, которое они получают от нас.

— В таком случае, если вы не собираетесь отвечать ни на один из моих вопросов, почему вы позволили мне войти? Вы могли прогнать меня или просто не обратить на меня внимания.

Она не сразу ему ответила, но продолжала смотреть на него с тем же жестким, суровым выражением. Затем, словно придя к какому-то решению, внезапно обернулась и посмотрела в бронзовую трубу. Трубу она направила почти на уровень линии горизонта, внимательно разглядывая небо. После чего подняла голову и знаком приказала ему подойти.

— Я пригласила тебя сюда по одной-единственной причине: показать тебе вот это. Взгляни!

Стараясь не слишком приближаться к краю башни, он сделал шаг вперед и приложил глаз к трубе, не зная, что там увидит. Оказалось, что труба была просто полым куском отлитого металла, который позволял следить за движением одной-единственной звезды среди всех других звезд.

— И что? — спросил он.

— Это звезда Египта — Сешатская звезда, как вы ее называете.

Симеркет снова посмотрел в трубу. Сешатская звезда казалась очень похожей на остальные безымянные звезды небе, хотя, возможно, была немного краснее. Тогда он вспомнил, что ему говорили жители деревни.

— Кровь в небе, — пробормотал он.

— Да, — сказала Мать Милитта, не удивившись его словам. — Вот причина, по которой я не могу тебе помочь.

Она указала шишковатым пальцем на Сешатскую звезду.

— Никогда раньше египетская звезда не была в нашей части неба, и никогда она не была окрашена таким зловещим цветом. Хуже того, мы обнаружили, что она вращается по своей орбите в обратную сторону. Это явное предзнаменование. Большое зло исходит из Египта, угрожая нам. Сами боги повелевают нам не оказывать помощь Египту.

— Но я не являюсь этим злом.

— Пока мы не получим более ясного послания, мы подозреваем всех египтян. Даже тебя, Симеркет. Или мне следует сказать — особенно тебя?

Он собирался поспорить с этой женщиной, но прежде чек у него появился шанс сказать что-то еще, Мать Милитта сделала знак двум стражницам. Они подошли к нему и схватили его под руки, выдворяя из обсерватории. Единственным полезным результатом этого вечера было то, что Мать Милитта настолько озадачила его своими разговорами о зловещих звездах, что он спускался в состоянии, близком к трансу и не очень обращал внимания на головокружительную высоту башни. Однако это было слабым утешением за то, что он снова потерял след принцессы.

Симеркет направил свои стопы к гостинице. На улицах никого не было, и ему стало не по себе от абсолютной тишины; она напоминала ему о предыдущей ночи, когда убийцы выскочили на него из темноты. Он подумал о том, наблюдают ли за ним его темноголовые, Галзу и Кури, как обещали. Симеркет не был в этом уверен, потому что патруль эламцев вряд ли позволил бы им появляться на улицах. Он немного воспрянул духом при мысли, что если эламцы затрудняли появление на улицах его телохранителям, то они затрудняли это и убийцам. С этой мыслью он остановился, чтобы рискнуть напиться из ближайшего колодца.

— Господин Симеркет! — прошептал странно знакомый голос.

Он вздрогнул, уронив в колодец бутыль из тыквы, и его сердце бешено забилось. Но это был только человек с Площади больных.

— Простите, что напугал вас, — сказал он. — Но у меня есть сообщение…

— Еще одно?

— Вас предупреждают, чтобы вы избегали сегодня вечером подходить к гавани, господин. Особенно к тому месту, где пришвартован эламский флот.

Значит, теперь исины планировали нападение на флот Кутира. Даже Симеркет, не будучи военным стратегом, понял, что исины собирались отрезать эламцев от единственного средства спасения. Войне за власть над Вавилоном суждено было продолжаться до победного конца.

— Кто посылает мне это предупреждение? — спросил Симеркет, заранее зная ответ.

— Увы, господин, я и сам не знаю.

Симеркет добрался до гостиницы одновременно с Шепаком. Наверху, в комнате Симеркета, они долго совещались. Симеркет признался, что не сумел получить какую-либо ценную информацию от Матери Милитты, отрицавшей, что принцесса у гагу.

— Ты ей веришь? — спросил Шепак. Симеркет угрюмо кивнул:

— Верю, хотя думаю, что она бы без колебаний солгала мне, если бы ей было нужно.

Он не сообщил Шепаку, что Мать Милитта рассказала ему о большом зле, будто бы надвигающемся из Египта. Не рассказал он и о планировавшейся атаке исинов в гавани. Он говорил себе, что внутренние раздоры в Вавилоне не его дело, и предупреждение было предназначено ему одному. Конечно, он сделает все, что в его силах, чтобы помешать Шепаку пойти в направлении гавани сегодня вечером.

Шепаку, с другой стороны, больше повезло в его расследованиях.

— Мальчик жив! — решительно заявил он.

— Слава богам! — воскликнул Симеркет. — Расскажи мне!

— Я пошел к оазису и обнаружил, что мальчика оставили тамошнему крестьянину, который живет в нескольких лигах от дороги. Я добрался до этого места перед темнотой. Очевидно, Рэми был так серьезно ранен, что караван торговцев не захотел брать его с собой, боясь, что его смерть накликает им беду. Именно тогда Рэми и написал тебе это послание, отдав его хозяевам каравана.

Симеркет немедленно накинул на плечи плащ.

— Отвези меня к нему! У нас будут трудности с выездом из города, но, возможно, пропуска Кутира будет достаточно…

— Подожди, — перебил его Шепак. — Рэми там больше нет. С неделю назад отряд исинов совершил налет на эту ферму и взял его в заложники. Последнее, что видел фермер, — это то, что мальчика бросили на седло и повезли на север.

Это было чересчур для Симеркета. Он разразился потоком такой брани, что она произвела впечатление даже на Шепака.

Наконец Симеркет взял себя в руки. Некоторое время все, на что он был способен, — это в отчаянии прислониться к стене и тяжело дышать.

— Что же, черт побери, нам теперь делать? — спросил он, повернувшись к Шепаку.

Тот взял с кровати подушку и бросил ее на пол.

— Спать!

В ту ночь исины напали на эламский флот, сжигая корабли, стоявшие на реке. Когда эламские полки приблизились к гавани, исины снова исчезли, словно по мановению волшебной палочки, и появились возле городских зернохранилищ. Пока эламцы сражались за спасение своих кораблей, исины опустошили их закрома. В результате у эламцев наступил голод.

Последнее, что мародеры атаковали в ту ночь, было маленькое строение в стороне от дороги, неподалеку от места, где спали Симеркет и Шепак. Налетчики растворили ворота египетского храма, вломившись в его святыни с головешками и фонарями, отчего жирная сажа свечей и фимиам мгновенно воспламенились. Трос обитателей храма — пожилая супружеская чета и молодая женщина с продолговатыми зелеными глазами — были разрублены на куски, когда они взывали к богам о спасении.

КНИГА ТРЕТЬЯ

СПУСК В ПОДЗЕМНЫЙ МИР

Симеркет бродил, совершенно обезумевший и онемевший, по развалинам египетского храма. Его крыша обрушилась в жару и пламени, и он должен был переползать через завалы кирпичей и алебастра. Его внимание привлекли раскиданные по полу мозаичные фрагменты стены, — улыбка богини, зеленая рука Осириса, сжимающая карающий бич, волнистые голубые линии, изображающие Нил…

Стражники Вавилона и их помощники, в обязанности которых входило убирать пепел и кровь, обращались к нему, когда он проходил мимо них. Их слова казались ему странным пением неведомых птиц. Симеркет в тот момент не мог понять ни единого вавилонского слова. При вопросах стражей он отводил глаза и продолжал шагать по руинам, глухой ко всему, кроме крика, звучавшего в его голове.

К счастью, с ним был Шепак. Рабочие относились к нему с уважением, поскольку знали, что Шепак был одним из высших эламских офицеров. Он задавал вопросы свидетелям, расспрашивая их о том, о чем Симеркет не мог спросить сам, будучи до предела изможденным и потрясенным случившимся.

Оставив Шепака беседовать с ними, Симеркет подошел наконец к маленькому гранитному алтарю. В его вазах все еще стояли полевые цветы, его поверхность была пропитана кровью принесенных на нем жертв. Но этими жертвами были на сей раз не овца и не голубь. Три неподвижные фигуры, закутанные в саван, лежали у гранитного основания: Сенмут, Виа и Анеку.

Кто из них умер первым?

Налетевший внезапно ветер слегка приподнял саван. Луч света упал на худую, высохшую руку — руку Сенмута, старого священника, слишком гордого для того, чтобы собирать пожертвования на улице. Глубокие разрезы, которые шли по его ладони, сказали Симеркету, что старик пытался отвести нож убийцы.

Он снова накрыл руку тканью, случайно коснувшись тела священника. Оно было ледяным: даже жаркое вавилонское солнце не могло согреть его.

Когда ветер снова приподнял саван, Симеркет отвернулся. Он не хотел видеть этих израненных тел, не хотел помнить своих друзей в крови. Он выругал себя за то, что забыл предупредить Анеку о возможном нападении. Хотя такое предупреждение мало чем могло бы помочь его друзьям, он все равно обвинял себя.

Симеркет стоял возле алтаря, когда его нашел Шепак.

— Я опросил всех, кто что-то видел или слышал, — сообщил он. — Это сделали исины: их было примерно десять сильных мужчин.

Симеркет удивленно поднял брови:

— Снова исины? И они снова явились ниоткуда, чтобы разорить этот маленький египетский храм, и потом снова так же быстро исчезли?

Шепак проигнорировал его горькую иронию.

— Они пришли пешие, примерно в полночь, крича и ругаясь. Перебудили целый квартал. Их видели многие — не только египтяне, живущие по соседству, но и темноголовые.

— Или думали, что видели, — пробормотал Симеркет. Он встал, повернувшись к Шепаку: — Можешь сделать мне одолжение?

— Конечно. Все, что угодно.

Симеркет снял несколько золотых и серебряных колец с пояса и отдал их Шепаку.

— Присмотри, чтобы тела моих друзей отнесли в Дом очищения. Местные жители знают, где он. Отдай священникам эти кольца и скажи, что ты просишь, чтобы они получили наилучшее бальзамирование.

Шепак поморщился, но кивнул, зная, как важны эти действия для египтян.

— Пока ты там будешь, я попрошу тебя сделать кое-что еще, — с трудом выговорил Симеркет, опустив глаза.

Бывший полковник напрягся в ожидании приказания.

— Что именно?

— Попроси их проверить записи за прошлую зиму. Узнай, не бальзамировали ли они женщину по имени Найя.

Шепак в ужасе запротестовал.

— Тебе не кажется, что это надо сделать тебе самому? — спросил он. — Ты сможешь описать ее им. Я не смогу.

— Скажи, что она была очень красивой и ей было только двадцать три года. Ее кожа была цвета пепла, а глаза как Нил в сезон разлива…

Симеркет отвернулся, не в силах продолжать, и направился к лестнице, ведущей к тайному тоннелю под храмом.

— Куда ты идешь? — окликнул его Шепак.

Ответа не последовало. Симеркет уже скрылся.

— Я должен ее увидеть, — решительно заявил Симеркет, намереваясь пройти в ворота.

Привратник оттолкнул его.

— Господин, будьте благоразумны. Я сказал вам, что Нидаба еще не проснулась…

Симеркет изо всей силы толкнул створку ворот. Они распахнулись, громко ударившись о стену. Он уверенно прошел через главный вход в сад. Стражник взлетел по наружной лестнице на второй этаж, бросая через плечо испуганные взгляды, как будто Симеркет был каким-то варваром, вознамерившимся похитить его хозяйку.

Из садов Симеркет перешел во двор и стал ждать на веранде. От палящего солнца цветущая виноградная лоза почти засохла. Шелковые подушки на диванах казались полинявшими. Без приглушенного, мягкого света светильников магия этого дома исчезла, и он напоминал сейчас дворец мертвого волшебника из какой-то старинной народной легенды.

Вскоре Симеркет услышал шум у себя над головой. На балюстраде стоял молодой человек, потягивающийся и протирающий глаза от яркого света. Стражник протянул ему развевающуюся тунику, которую тот надел, спускаясь по лестнице.

— Симеркет! — обратился он к сидящему. — Что ты здесь делаешь?

Симеркет встал навстречу юноше. Тот был очень бледен, его подбородок зарос голубовато-черной утренней щетиной.

— Я пришел, чтобы повидать Нидабу, — твердо сказал Симеркет. — Это важно. Отведи меня к ней.

На мгновение молодой человек потерял самообладание. Бросив тревожный взгляд на служителя, он закрыл лицо руками, пряча улыбку.

— О Боже, — произнес он, — какими же наивными могут быть египтяне!

Тут Симеркет насторожился и стал разглядывать юношу. Его ногти были покрыты золотой пылью, в крошечных морщинках возле глаз еще сохранились следы сурьмы. Внезапно Симеркета осенило.

— Ты… Нидаба? — еле слышно прошептал он.

Юноша кивнул, тихо рассмеявшись. Этот низкий и чувственный смех убедил Симеркета в том, что он не ошибся. Неудивительно, что голос Нидабы был таким звучным — силу ему придавали мужские легкие.

— Ты наверняка знаешь, — объяснил Нидаба с некоторым вызовом, — что Иштар одновременно мужчина и женщина — бог войны и богиня любви в одном лице. Нидаба посвятила свою жизнь служению обоим божественным ликам.

Будучи человеком вежливым, Симеркет кивнул, про себя же подумал: Великий Осирис, есть ли что-нибудь в Вавилоне такое, что оказывается тем, чем кажется?

— Итак, — продолжал юноша, — поскольку теперь ты все знаешь, скажи, зачем ты пришел ко мне?

— Вчера ночью были убиты несколько моих друзей.

— Они были в гавани?

Симеркет смотрел подозрительно.

— Откуда ты знаешь о гавани?

— Мой служитель рассказал мне.

— Мои друзья были убиты в египетском храме, — сказал Симеркет. — Говорят, что это исины…

Глаза юноши заблестели.

— Мне очень жаль, но что я могу сделать?

— Я уже раньше просил тебя о том же: отведи меня к Наследнику Исина. Я хочу сам расспросить его о нападении.

— Это невозможно. Я его даже не знаю.

— А я думаю, знаешь. — Симеркет не сказал более ничего, сверля глазами юные черные глаза.

— Разве ты забыл, Симеркет? Мне запретили помогать египтянам.

— Нет, не забыл. И я знаю, что запретила это Мать Милитта. Я знаю также, что она была здесь вчера вечером — так же, как знаю о том, что было в тех мешках на ослах.

Куда девались изящные манеры и томные улыбки Нидабы?

— Скажи мне, — произнес Симеркет ровным голосом, наклонившись вперед, чтобы говорить тихо, — что случится, если Кутир узнает, что женщины гагу посылают исинским повстанцам свое золото, покрытое расплавленным битумом?

— Как ты узнал? — Дивный тенор дышал тревогой.

— Я сам видел золото. Что до того, кому оно посылается, то это было лишь догадкой — теперь же я в этом уверен.

В ответ он получил гневный взгляд.

— Звезды говорили правду. — Тенор звучал торжественно. — Ты действительно зло!

— Каким образом мы минуем эламские патрули? — прошептала Нидаба.

— Просто поморгай им своими ресницами; это нам поможет.

— Я говорю серьезно.

Симеркет объяснил, что имеет пропуск от царя, который должен помочь им беспрепятственно пройти через все контрольные пункты.

— До чего же мы везучие, — саркастически улыбнулась Нидаба, не скрывая более своей ненависти к эламцам.

Они прошли по узкой кривой улочке в старую часть города. Нидаба, в красивой одежде и в украшениях, двигалась со своей обычной грацией — возможно, благодаря башмакам, изукрашенным драгоценностями, которые она непременно захотела надеть. Свежевыбритая и раскрашенная, она объяснила Симеркету, который пожаловался на то, что ее туалет отнимает у них слишком много времени, что, если ее убьют, она не собирается умереть нищенкой.

Улочка, где они шли, внезапно кончилась закрытой решеткой входа в огромную вертикальную шахту. Симеркет вопросительно посмотрел на Нидабу. Та подошла к решетке и осмотрела крыши и дверные проемы. Симеркет понял: она проверяет, не наблюдает ли кто-то за ними. Удовлетворенная тем, что никакие глаза не были устремлены в их сторону, Нидаба решительно просунула руку сквозь решетку. Симеркет услышал звук открываемой щеколды.

— Быстрее! — прошептала Нидаба и приподняла решетку: обыкновенная женщина не смогла бы это проделать так легко. — Входи.

Симеркет, не задавая вопросов, пролез под решеткой и подпер ее спиной, чтобы Нидаба последовала за ним. Когда они оба очутились в шахте, Нидаба повела его в темноту. Они прошли около двадцати шагов, прежде чем нашли извилистую лестницу, ведущую на нижний уровень.

Нидаба сняла со стены фонарь, точно зная, где его искать. Потом достала кремень из своего позолоченного кушака и быстро зажгла фонарь. Яркий свет залил лестницу, позволив им благополучно спуститься. Когда они достигли нижнего уровня, то увидели неясно вырисовывающийся перед ними туннель, рядом с которым тихо журчала вода.

— Что это за место? — с удивлением спросил Симеркет. — Сточная канава? — Но вода явно не пахла канализационными стоками, и воздух, хотя и был сырым, не был зловонным.

Нидаба повела его вперед.

— Это подземный тракт, — прошептала она. — Вавилон опоясан ими. Царица построила эти туннели сотни лет назад. Она хотела иметь возможность посылать свои войска в любое место города в случае бунта.

— Поразительно! — воскликнул Симеркет, охваченный благоговением перед инженерным искусством, которое потребовалось для такого строительства. Дорогие глазурованные кирпичи покрывали стены и пол туннеля. Однако за столетия сверху сюда проросли корни деревьев. Это делало передвижение сложным, ибо корни, похожие на пауков, цеплялись за ноги, мешая идти.

— Почему эламцы не пользуются туннелями?

— Мало кто знает об их существовании.

— Но исины знают, — проговорил Симеркет, поняв, каким образом их воины смогли так быстро появляться и исчезать. Да, это было волшебством, но не тем в него верили эламцы.

Он и Нидаба достигли источника света, падавшего из шахты, ведущей на улицу. Они услышали, как эламский капитан вдалеке отдавал приказы своим солдатам. Нидаба приложила палец к губам, и они продолжали путь молча.

Симеркет подумал, насколько легче было бы эламцам контролировать Вавилон, если бы они знали о существовании этих туннелей. Но они входили в город с той самонадеянностью и высокомерием, которые обычно присущи завоевателям, обладающим превосходящей силой. Они не сомневались в том, что смогут легко покорить такой развращенный и падкий на подкуп народ, как вавилоняне. Если бы только эламцы потратили немного времени на рекогносцировку, подумал Симеркет, — или по крайней мере на короткий экскурс в историю города, — они бы теперь не сражались за свою жизнь.

Какие странные люди эти вавилоняне. А женщина-мужчина, идущая рядом с ним, оказалась самым странным из них. В этот момент Нидаба взглянула на него.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

— Я никогда не считал тебя борцом за свободу.

— Ничего удивительного. Нас считают только забавными, но никогда ни храбрыми, ни отважными, ни даже патриотичными. — В ее красивом голосе звучала горечь.

Они достигли еще одного входа в подземный туннель, и Нидаба снова дала знак Симеркету хранить молчание. Проходили минуты, темнота все сгущалась, и он начал чувствовать себя почти похороненным заживо. Он вспомнил то время, когда был заперт в могиле фараона в Великом Месте. Капли пота начали стекать по его спине, по мере того как его охватывала долго подавляемая паника. Но прежде чем она полностью охватила его, Нидаба резко остановилась.

— Пришли, — сказала она.

Перед ними была еще одна металлическая решетка, запертая и скрепленная цепями. Дальше они идти не могли.

— Где мы? — прошептал Симеркет.

— Под царским кварталом.

Симеркет едва не улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что Наследника Исина можно найти всего в нескольких локтях от самого Кутира? — Он восхитился иронией и дерзостью этого возможного обстоятельства.

— Именно так.

Нидаба нагнулась и что-то поискала у основания стены. Через мгновение у нее в руках оказался медный гвоздь. Она простучала по решетке код. Из глубины темного туннеля Симеркет услышал ответный стук. Затем вдалеке показался свет — к ним приближался высокий бородатый человек с фонарем в руках.

Симеркет с трудом подавил желание обратиться в бегство: человек этот очень напоминал демонов ада. А ну как он уведет его с собой? Он смутно расслышал, как Нидаба представила его:

— Друг фараона Рамсеса.

— Нет нужды говорить мне, кто он такой, — хохотнул бородач. — Мы уже встречались!

Симеркет остолбенел. В этом заросшем волосами муже он опознал одного из исинов, с кем виделся в Мари — именно он первым сказал ему, что исины не нападали на эламскую плантацию. Тогда он был не особенно-то любезен. Теперь же, широко улыбнувшись, он обнял Симеркета за плечи, словно старого друга.

— Так ты хочешь видеть Наследника? Да, прошло уже несколько дней, с тех пор как у вас была возможность поговорить, верно? Да, вам многое надо обсудить…

— Я не понимаю… — недоуменно произнес Симеркет. Кажется, его спутали с кем-то другим.

Но исин с Нидабой уже шли вперед по туннелю, и Симеркету оставалось лишь поспешить за ними. Они пришли к странному месту: четыре цистерны, в которые собиралась вода, одновременно опорожнялись в огромную сводчатую пещеру. Эхо от шума падающей воды разносилось на несколько уровней вниз. Симеркет разглядел, что там стояли лагерем сотни исинских солдат. Заметив, что на них смотрят, они недовольно забеспокоились.

Еще один поворот туннеля — и его ввели в каморку, освещенную множеством светильников. После темноты яркий свет на время ослепил его. Он успел разглядеть только силуэты нескольких человеческих фигур.

Затем он услышал хриплый голос своего проводника:

— Вот ваш египетский друг, господин!

Какой-то человек приблизился к Симеркету, протянув из темноты руки, и он почувствовал, как его обнимают.

— Ты все-таки нашел меня, Симеркет! — воскликнул незнакомец по-египетски, но с легким северным выговором.

И тут Симеркет понял, что встречал его раньше: это был князек при дворе Рамсеса III. Глаза его наконец привыкли к яркому свету.

Перед ним стоял его бывший раб Мардук.

Первой реакцией Симеркета был гнев, главным образом на себя — за то, что бывший слуга снова обманул его.

— Ты бросил меня, — упрекнул он Мардука.

Тот перестал улыбаться.

— А чего ты ждал? — огрызнулся он. — Что я поведу тебя по городу, показывая достопримечательности? Мне надо было встретиться с моими людьми, болван ты этакий!

— Откуда мне было знать? Ты ни разу не говорил мне, кто ты и что здесь делаешь…

— Я не мог сказать тебе! Если бы ты знал, что я Наследник, твоя жизнь была бы в опасности.

— Все, чего я хотел, это немного помощи в поисках моей жены и друга. А ведь я спас тебе жизнь!

— Разве я не оберегал тебя? Разве не посылал тебе предупреждений держаться подальше от гарнизона и от гавани?

— Но я не знал, от кого они.

— Я думал, что если кто-нибудь и сможет обнаружить меня, то это будет великий следователь из Египта. Но это оказалось выше твоих возможностей.

— Что меня обижает более всего, так это то, что ты мне недостаточно доверял, чтобы признаться, кто ты на самом деле.

— Я доверял тебе.

— О да, — насмешливо скривил губы Симеркет, — когда тебе надо было проникнуть в город под видом слабоумного…

— Мне надо было пройти эламский пост, Симеркет. Даже ты должен это понять! Их предупредили, что я могу сделать попытку войти в Вавилон. И ты должен признать: мало кому придет охота связываться со слабоумным.

Симеркет с раздражением посмотрел на Мардука.

— Полагаю, тот старый господин в Египте, о котором ты говорил, — Рамсес III?

Мардук кивнул:

— Он принял меня в свой круг, чтобы вытащить из порока, в качестве милости моему отцу. Когда касситская династия должна была пасть, он послал меня обратно, чтобы предъявить мои права на трон. К сожалению, в это время в страну вторглись эламцы.

Мгновение они молча смотрели друг на друга. Теперь, изложив все свои обиды, Симеркет не знал, что сказать.

— Как бы там ни было, — смущенно признался он, — я рад тебя видеть, Мардук. По правде говоря, я скучал по тебе.

Напряженность в подземном закутке спала. Солдаты Мардука, отошедшие в глубину, чтобы оттуда наблюдать за ссорой, толпой повалили в каморку, смеясь и балагуря.

— Ах, Симеркет, Симеркет, — покачал головой Мардук, усаживаясь на каменную скамью. — Расскажи-ка мне лучше, как продвигается твое расследование?

Симеркет судорожно моргнул, услышав вопрос. Ему нужно было выяснить еще много, много безрадостного! Он сел возле Мардука, приготовившись поведать свою историю. Ему и в голову не пришло, что, поскольку Мардук мог стать следующим царем Вавилона, в его присутствии лучше стоять. Для Симеркета Мардук все еще оставался пленником, которого он спас от эламцев и который по воле случая на короткое время становился его рабом. Мардук не был в претензии и внимательно слушал все, что рассказывал Симеркет.

А Симеркет поведал о том, как он узнал, что Найя и Рэми были на той злосчастной плантации в момент нападения, про эламского принца и принцессу. Мардук ничего этого не знал и только кивал. Затем он поинтересовался, как такое случилось, что Кутир обратился к нему за помощью в поисках своей пропавшей сестры.

В этом месте Симеркет перешел на египетский и сообщил приятелю о настоятельной просьбе Рамсеса привезти ему статую Бел-Мардукского идола. Мардук не знал о болезни фараона и был потрясен. К Рамсесу он относился как к своему старшему брату, сокрушенно добавил он.

Симеркет рассказал ему и о том, какую ненависть королева Нарунте питает к своей невестке, принцессе Пиникир, и о том, что на него нападал кто-то, кто, по его мнению, может иметь с ней какую-то связь. Это тоже не удивило Мардука; казалось, Наследник Исина имел множество соглядатаев по всему Вавилону, сообщавших ему обо всем, что случалось в его окрестностях, особенно, если это касалось египетского «господина».

Симеркет замолчал и прикусил губу. Его подспудная тревога сделалась очевидной и не могла укрыться от глаз Мардука. Он положил руку на плечо Симеркета, заставив того взглянуть ему в лицо.

— О чем ты должен спросить меня, Симеркет?

Симеркет не умел притворяться и потому решил задать самый страшный вопрос.

— Мардук, это ты приказал устроить резню в египетском храме? Если так, то ты несешь ответственность за смерть троих, кого я считал своими друзьями.

Мардук вздрогнул. Люди в каморке недовольно задвигались.

— Исины не нападают на простолюдинов, Симеркет, — произнес Мардук ледяным тоном, — особенно в богоугодных домах.

— Может быть, это был разный сброд, к тому же во хмелю?

— Исключено!

Симеркет прикинул — у Мардука нет повода ему лгать, и кивнул:

— Я тебе верю. Но если твои исины этого не делали, то ты должен знать: кто-то старается заставить всех думать, что это ваших рук дело. Более того: кому-то надо, чтобы все поверили, будто это вы напали на плантацию!

Прежде чем Мардук успел что-то ответить, высокий исин из Мари выступил вперед, приблизив физиономию к лицу Симеркета.

— Я сказал тебе еще в Мари, что мы не нападали на эту проклятую ферму! Что творится с египтянами? Был и еще один, который пытался обвинить нас в том же!

Возможно, из-за шума льющейся воды, но Симеркет не расслышал сказанного, ибо прошла минута, прежде чем он понял, что услышал.

— Какой это… еще один?

Мардук повернулся и кивнул солдату, топтавшемуся в дверях. Тот быстро пошел по наружному ходу, и эхо его сапог постепенно затихло.

— А сейчас, — сказал Мардук, когда снова послышались шаги, — ты увидишь, как я пекусь о тебе, Симеркет! Когда ты рассказал мне о том, как исины напали на плантацию, я отправил своих людей в Мари. Мы смогли обнаружить несколько деталей, одна из которых должна особенно заинтересовать тебя…

Мардука прервал шум у двери. Солдат вернулся, и исинские воины стали неуклюже отодвигаться, уступая ему дорогу. Симеркет заметил, что за солдатом следовал кто-то еще. Он медленно поднялся и уставился на вошедшего.

Он уже не мальчик, машинально подумал Симеркет. И утратил юношескую угловатость. Плечи стали шире…

— Рэми? — спросил он так тихо, что сам едва расслышал свой голос.

Юноша пристально посмотрел на него — без всякого выражения. Ну конечно, это же он, Симеркет был ответственен за высылку мальчишки из Египта, после того как узнал об участии его отца с матерью в разграблении могил у Великого Места! И хотя он тем самым спас парня от казни, у того есть все основания винить его в том, что он нарушил его привычную жизнь. А какого еще Симеркет ждал приема?

Да, Рэми возмужал. Но остался ребенком. Лицо его неожиданно сморщилось, и он бросился Симеркету в объятия.

— Я знал, знал, что ты придешь! — воскликнул он по-египетски. — Найя говорила мне, говорила!

При звуке ее имени сердце в груди Симеркета начало бешено колотиться. Один Рэми знал правду о том, что случилось в ту ночь! Но он был слишком взволнован, чтобы отвечать на вопросы, и, возможно, впервые в жизни Симеркет не хотел знать ответы…

— Конечно же, я пришел! Ведь это я навлек на тебя все напасти! — Он высвободился из судорожных объятий и посмотрел на Рэми с расстояния вытянутой руки. Парень был истощен, бледен, с темными кругами под глазами. Симеркет заметил, что он пошатывался; было ясно — он нездоров. — Рэми, я знаю египетского врача здесь, в Вавилоне, — сказал Симеркет. — Я приведу его сюда и…

Прежде чем он успел закончить, Рэми побледнел еще больше и приложил руку к голове.

— Ох… когда я долго стою…

Глаза его закатились, и, не произнеся больше ни слова, он повалился наземь.

— Я должен вскрыть череп, — объявил Рэми Кем-весет.

По просьбе Симеркета Мардук послал за врачом. Прибывший Кем-весет не выказал никакого удивления, обнаружив Симеркета в окружении исинских повстанцев. Он давно понял, что Симеркет — из поклонников Сета, а с его именем связаны опасности, хаос и разного рода волнения. Тем временем Рэми пришел в себя и стал сопротивляться попыткам Кем-весета осмотреть его. Он здоров! Все, что ему нужно, это поспать, настаивал он и отпихивал от себя руки лекаря. Но тот продолжал легонько давить на его череп — и Рэми, неожиданно резко вскрикнув, обмяк.

Кем-весет вынул из своей медицинской сумки бритву и аккуратно подбрил волосы над левым ухом юноши. Даже Симеркет увидел, что хотя кожа там и зажила, череп в этой области был не круглым, а с вмятиной. Нужна операция, сообщил Кем-весет.

— Нет! — тут же запротестовал Рэми, придя в себя. Врач принялся убеждать пациента:

— Иначе ты не поправишься. Приступы будут повторяться все чаще, пока наконец ты от них не умрешь.

— Я умру от операции!

— Вполне возможно, — согласился Кем-весет. — Ноу тебя есть один шанс из трех. Но если я ничего не сделаю, ты точно умрешь.

— Мне будет больно!

— У меня есть лекарства, чтобы успокоить боль. Ты ее почти не почувствуешь!

И Рэми сдался. Тогда Кем-весет побрил ему голову и приложил к оперируемому участку мазь для онемения.

— Вина! — попросил он после этих приготовлений.

— Разумно ли это? — спросил обеспокоенный Симеркет. — Твои руки будут дрожать!

— Это для Рэми, идиот! — коротко буркнул Кем-весет. — Я примешаю в него маковую пасту.

Принесли вино, и Кем-весет опустил в него ложку густой, тягучей коричневой массы, которую он размешивал до тех пор, пока она полностью не растворилась. Следуя древней традиции, Кем-весет так же, как и для Симеркета, написал молитву на куске папируса и опустил его в жидкость. Буквы растворились, чернила исчезли, и Кем-весет поднес чашу к губам Рэми.

— Выпей все! — приказал он.

Подозвав в угол комнаты Симеркета, он тихо сказал ему:

— Если ты хочешь о чем-нибудь спросить его, лучше спроси сейчас.

Симеркет покачал головой.

— Если это должны быть его последние минуты, я не хочу мучить его вопросами. Есть более важные проблемы!

Но о себе же подумал: трус!

Кем-весет грубовато похлопал его по плечу и, подойдя к ящичку с инструментами, попросил одного из исинов принести открытый огонь, чтобы обжечь их. Еще он попросил у Симеркета кусок серебра, хотя не сказал зачем. Симеркет и не спрашивал. Мардук тоже принял участие в приготовлениях: предложил свой матрац и помог Симеркету отнести Рэми в маленькую каморку, где эскулап займется больным. Все светильники подземелья были собраны здесь, так что в крошечном закутке было светло как днем.

Рэми лежал спокойно, пока лекарство не начало действовать, но вскоре стало очевидно, что оно оказывало на него противоположный эффект.

— Симеркет, — пробормотал он, морщась и трепеща, — Симеркет, пришел мой день боли, да?

— Конечно же, нет! — автоматически ответил тот.

— Я слышал, что сказал старик! Тебе лучше спросить о Найе теперь, пока я еще живой…

— В этот нет необходимости. Это может подождать, — быстро ответил Симеркет, слишком быстро. — Возможно, завтра, когда ты будешь чувствовать себя лучше. — «Когда я смогу выдержать ответ!» — подумал он.

Но юноша ничего не слушал. Из уст его полился поток признаний и раскаяния.

— Я знаю, что сегодня умру, — произнес он дрожащим голосом. — Слава богам, я дожил до того, чтобы попросить у тебя прощения… потому что знаю — ты ее очень любил!

Симеркет замер. Страх начал сковывать холодом его душу. Он не хотел, чтобы Рэми умер в такой муке, и постарался, чтобы в его голосе не прозвучало тоски. И спросил:

— В чем дело, Рэми? Что ты должен сказать мне?

Глаза Рэми расширились.

— Симеркет, Найя умерла из-за меня! По моей вине!

Симеркет молчал. Вот оно! Подтверждение того, что Найя умерла! Странно, но он ничего не почувствовал. Хотя, по правде говоря, некоторое облегчение он все же ощутил, услышав наконец слова очевидца. Надежды больше нет. Все кончено. Удивительно, но это внезапное ощущение полной, абсолютной пустоты было почти приятным.

— Я уверен, что это не твоя вина, — произнес он ровным голосом.

— Нет! Я должен был спасти ее! — вскричал Рэми. — Я мог бы ее спасти, если бы понимал, о чем они говорили! Но это такой трудный язык — даже для Найи! Когда мы жили у посла, это не имело значения. Там все говорили по-египетски. Но Найя сказала, что мы должны учить вавилонский — Вавилон был теперь нашим домом, — но я был слишком глуп…

Лекарство делало больного все более беспокойным. Симеркет повернулся посмотреть, нет ли поблизости Кем-весета, но старик толок что-то в коридоре. Влажной тряпкой Симеркет вытер со лба Рэми пот.

— Это не имеет значения, — сказал он.

— Мы были счастливы, пока работали у Менефа, — продолжал Рэми, не обращая внимания на его слова. И снова заговорил быстро, словно боялся, что не успеет досказать. — Но когда приехал принц Майатам, все изменилось. Почему? Мы не сделали ничего плохого! Почему Менеф отослал нас прочь?

Симеркет медленно поднял голову.

— Кто приехал к Менефу?

Юноша изогнулся в приступе боли и выдохнул:

— Принц Майатам!

Симеркет отшатнулся, пораженный. И оперся на стену, чтобы не упасть. Принц Майатам — в Вавилоне? Но зачем ему надо было проделывать этот путь? Только чтобы увидеть Менефа? Зачем? Союз между Египтом и Вавилоном существовал сотни лет, и не было никакой необходимости посылать сюда представителя царской власти. Он вспомнил слова Майатама в храме Джамет в тот день, что казался ему теперь столь далеким. Принц сказал: он только что из поездки, где встречался с азиатскими союзниками Египта. В то время ему нетрудно было совершить эту тайную поездку! Симеркет покачал головой, подавляя в себе подозрение.

— Ты не знаешь, почему он приехал, Рэми?

Когда приступ боли прошел, Рэми слегка покачал головой:

— Нет… нет. Но меня и Найю выбрали обслуживать его в тот вечер на пиру. Из всех слуг Менеф выбрал нас.

Снова Менеф! Всегда Менеф! В основании каждой гнусности — в этом ужасном городе!

— Весь прием принц так и смотрел на Найю! И говорил только о том, каким героем ты был для Египта. Но то, как он говорил это, звучало оскорблением. Она так разнервничалась, что опрокинула на него поднос. — Говорить юноше становилось все труднее: лекарство высушивало ему рот. Симеркет смочил тряпку в кувшине с водой и отжал несколько капель ему на губы.

— И что дальше?

— На следующий день нас отослали на эламскую плантацию. Но Найя все же пошла к Менефу и сказала ему, что мы не хотим уезжать. Менеф ударил ее по лицу. У нас нет выбора, и он может делать с нами все, что захочет, сказал он…

Симеркет застыл.

— Он ударил ее?

Рэми проигнорировал вопрос.

— Мне не нравилось на плантации, — бормотал он, — я никого там не понимал. Но Найя ладила с принцессой. Найя узнала причину, почему та приехала в Вавилон… тайную причину… то, о чем никто не знал…

— Что же такое она сказала, Рэми?

Рэми помотал головой. Веки его слипались.

— Рэми! — Голос Симеркета прозвучал как удар хлыста. — Расскажи мне, что случилось в ту ночь!

Рэми сделал гримасу, будто его и впрямь ударили. Он сморщил лоб, стараясь все вспомнить.

— После захода солнца туда пришла старая женщина. И сообщила нам, что… на небе… что-то… кровь, кажется… Это предупреждение, сказала она…

Мать Милитта. Симеркет словно видел перед собой ее высокую фигуру. Вот она колотит в ворота изгороди, окружавшей плантацию, с требованием, чтобы ее впустили. Он закрыл глаза, и по мере того как Рэми продолжал говорить, его мысли покидали подземный мир, поднимаясь вверх, далеко, за ворота Иштар. Вскоре они парили над вершинами гор, над пшеничными полями, летя к северу, скользя за речными пределами…

Мыслями Симеркет был сейчас в той страшной ночи. Стража закрывала на ночь ворота, и Найя была там — вносила в дом корзину с выстиранным бельем. Как и всегда в своих кошмарах, он попытался позвать ее, но голос его словно застрял у него в горле.

Он сжал плечо Рэми.

— Мать Милитта только что пришла, — прошептал он Рэми в самое ухо, — она вошла в ворота… Где ты, Рэми?

— На кухне, с поваром…

Веки Симеркета задрожали. Он попробовал отогнать кошмар, но видение не меркло.

— Где ты был, когда пришла эта женщина?

— На кухне, помогал повару готовить еду. Потом он послал меня наверх, в сад, помочь Найе накрывать на стол. Старуха уже была там. Она размахивала руками, указывая на звезду в небе. Я подумал, что она сошла с ума, но Найя сказала мне, что это колдунья и что она увидела большое зло, надвигавшееся на нас из Египта.

До сих пор рассказ Рэми совпадал с тем, что говорила ему Милитта.

— Продолжай, Рэми. Что было потом?

— Все обернулись к Найе и ко мне, поскольку мы были единственными египтянами. Но женщина стала задавать нам вопросы…

— Какие вопросы?

— Когда мы родились — число, время рождения, где…

— Продолжай!..

— Она сказала, что зло исходит не от нас и что мы все должны отправиться с ней в Вавилон. Она сказала, что может защитить нас там!

Однако если верить Рэми, принц не доверял Милитте, считая, что она замышляла заманить его и его жену в ловушку темноголовых. На плантации достаточно охранников, чтобы защитить их, сказал он ей, и он не позволит ни своей жене, ни своим слугам пойти с ней. Поняв, что она напрасно приходила на плантацию, Мать Милитта удалилась.

— У нас всю ночь горели костры, — продолжал Рэми слабым голосом. — Но все было спокойно. Принц сказал нам, что старуха безумна и что нам надо посмеяться над ней. Но мы испугались, все слуги испугались!

— А где была Найя в это время?

— Она была наверху, с принцессой Пиникир. Принцесса тоже была напугана, так что Найя пошла на кухню готовить снотворный напиток. Я помню, она сказала мне, что принцесса расстроена.

Поскольку проходили часы и ничего не случалось, нервы людей на плантации стали успокаиваться. Повар согрел вино для охранников, и мальчик отнес его к сторожевой башне. Он взобрался на лестницу, чтобы раздать глиняные чашки солдатам, и, улучив момент, выглянул в темноту за стенами. Рэми показалось, что он заметил в лунном свете какое-то движение по поверхности полноводного Евфрата. Но внезапно он понял, что река протекает за пределами поместья, на западе. Подумав, что это движение в темноте ему только почудилось, Рэми спустился во двор.

Оказавшись на земле, он взглянул на сторожевую башню.

— Но что-то было не так! Охранники внезапно начали падать — их сражали стрелы!

Потом все происходило невероятно медленно. Только когда один из солдат на башне упал на набатный колокол и Рэми услышал его предсмертные стоны, он забил тревогу.

— Помогите! — закричал он. — Убивают! Помогите!

Принц Нагэш был во дворе и услышал крик. К этому времени нападавшие перебросили через стену абордажные крюки. Нагэш обернулся — и увидел силуэты людей над рвами. Их головы были закутаны в черные ткани, сказал Рэми, так что все поняли, что это исины.

— Принц Нагэш бросился на них с боевым топориком, но стрелки сразили его. А для верности закололи пикой… Я стоял и боялся пошевельнуться!

Исины собрали всех слуг и связали их вместе, во дворе. Рэми притаился во тьме, все еще с подносом в руках. Его никто не заметил. Когда все было кончено, мародеры бросили в постройки фонарь — они моментально воспламенились и горели как сухое дерево.

— Только тогда я вспомнил о Найе. Я звал ее! — всхлипывал Рэми. — Мне надо было поискать ее! Я мог бы ее спасти, если бы не был так глуп!

— Ты видел ее выходившей из дома, — пробормотал Симеркет, закрыв глаза и вспоминая видение из своих кошмаров. — Она вышла во двор.

Рэми кивнул.

— Я видел ее в дверном проеме, а позади нее полыхал огонь. Я знал, что это была Найя, потому что на ней была шаль, которую ты ей подарил — голубая со звездами.

— И что дальше? Она стояла в дверном проеме и…

— Они окружили ее и отделили от других. — Рэми теперь открыто рыдал и метался на матраце, так что Симеркету пришлось сжать его руку, чтобы успокоить.

— Они были верхом, — продолжал Рэми. — Один из них, я думаю, предводитель, подъехал к ней. Огонь полыхал, и стоял такой треск, как в топке, но я расслышал, как он сказал ей: «Ты египтянка, верно? Ты Найя?»

— Он так и сказал, Рэми? Ты хорошо помнишь?

— Я слышал, как он это сказал! Найя не ответила. Я не мог видеть ее лица, но могу сказать, что она посмотрела на него. Затем я увидел, как она кивнула головой. И тогда он взял пику и пронзил ее! Я видел это своими глазами! Он убил ее!

Рыдая, Рэми поднес руки к лицу и закрыл залитые слезами щеки.

— Я помню, как бросил поднос и побежал к всаднику, выкрикивая проклятия. Лошадь встала на дыбы, и человек упал на землю. Я накинулся на него — я душил его, бил по лицу!.. Я старался сдернуть с его головы черную повязку, но даже если бы они убили меня, я бы продолжал бить его. Вдруг повязка оказалась в моих руках. И я увидел… я никогда не забуду…

— Что, Рэми? Что ты не забудешь?

— Лицо как череп скелета, с ужасными желтыми зубами и меткой в глазу.

— Это был Эсп… — выдохнул Симеркет… — с такой маленькой меткой, что она казалась слезой?

Рэми кивнул, глядя на него широко открытыми глазами.

— И тогда они ранили тебя.

— Я не помню, как это произошло. Помню только, что моя голова словно лопнула, как воздушный шар. Я упал на этого человека. «Уберите его! — кричал он. — Уберите его!» И странно, что…

Голос Рэми был теперь едва слышен, слова слились в невнятное бормотание. Симеркет приложил ухо к его губам.

— …Я мог понимать все, что они говорили… неужели я заговорил вдруг по-вавилонски?…

— Нет, Рэми, — с горькой усмешкой произнес Симеркет. — Ты понимал их, потому что они говорили по-египетски!

Рэми уже достаточно долго находился под воздействием снадобий, чтобы Кем-весет мог начать операцию. Но старый врач приказал Симеркету и Мардуку держать пациента за руки.

Хотя Симеркет был нерасположен к такому заданию, он по крайней мере обучался в Доме очищения и более или менее привык к разрезам и наложению швов. Мардук же сразу побледнел и велел одному из своих людей подойти к Рэми. Но его люди упали на колени и задрожали от страха. Вскрывать тело ножом считалось святотатством, противоречащим воле богов, — и это у воинов, которые, возможно, выпотрошили сотни людей на поле боя!

Мардук уже собирался прогнать их, когда снаружи донесся тихий голос.

— Я это сделаю, — произнесла Нидаба, проталкиваясь сквозь воинов и приближаясь к ложу больного. Симеркет встал с той стороны, где должен был делаться разрез, чтобы она не видела раны. Нидаба опустилась на пол и положила голову Рэми себе на колени. Ее пальцы с позолоченными кончиками крепко сжали его череп.

Потом Кем-весет спросил у исинов, кто среди них заклинатель крови? Исины недоуменно переглянулись. Они даже не слышали о таком! Бормоча про себя что-то о невежестве, Кем-весет взял скальпель и надрезал себе бедро. По ноге потекла кровь.

— Пусть твои люди входят сюда один за другим, — приказал Кем-весет Мардуку. — Быстрее, пока кровь не свернулась!..

По крайней мере два десятка солдат прошли через ком-нату, прежде чем Кем-весет нашел заклинателя крови — им оказался молодой исин, раньше он был обычным фермером. Когда тот приблизился к эскулапу, рана на бедре Кем-весета перестала кровоточить.

— Вот он! — объявил Кем-весет. — Он-то мне и нужен! Исины засуетились и уставились на фермера, словно тот оказался демоном. Кем-весет внятно всем объяснил, что египтяне, как более цивилизованная нация, давно знали о заклинателях крови — и что примерно один человек из десяти обладает способностью останавливать кровотечение одним лишь своим присутствием.

— Конечно, люди редко знают о том, что обладают этим даром, — добавил он, сажая заклинателя возле головы пациента.

Все было готово к началу операции. Кем-весет быстро сделал надрез вокруг вмятины над ухом Рэми. Больной застонал, но не очнулся. Кем-весет осторожно срезал кожу, обнажив кость. Из раны брызнула кровь, выплеснувшись на колени Нидабы. Она не издала ни звука, и выражение ее лица оставалось спокойным.

— Где заклинатель? — резко спросил Кем-весет.

Оказалось, что он спрятался в углу каморки. Мардук насильно посадил его возле Рэми — кровотечение остановилось.

— Сиди там! — свирепо прорычал на дезертира Мардук.

Кем-весет взял долото и деревянный молоток и начал стучать по черепу Рэми. Затем ввел в рану сверло. Несколько ударов молотка, поворот — и он извлек аккуратный обломок кости, обнажив находившийся под ней розовато-серый мозг. Мозг пульсировал в свете ламп, и даже Симеркет заметил черную кровь и фрагмент кости, который давил на него.

— Теперь, — сказал Кем-весет, — я должен удалить этот обломок — вот так! — и остатки старой крови. Да… есть! — Он ловко вставил плоский диск из полированного серебра, который сформировал из куска, вытребованного у Симеркета, и укрепил его с помощью смолы мастикового дерева.

— Говорят, что мозг никчемный орган, — вещал Кем-весет, накладывая швы иглой с продетым сквозь нее сухожилием ягненка. — Но смотрите, что этот крошечный кусок кости смог сделать бедному мальчику! — Он поднес обломок к свету, где все могли увидеть, как заблестела на нем кровь. С восклицаниями и ругательствами исинские воины заерзали на своих местах. Но Кем-весет продолжил лекцию: — Это говорит о том, что мозг должен быть годен на что-то. Вы согласны?

Никто ему не ответил. Кем-весет пожал плечами и начал подшивать кусочек кожи. Затем приготовил массу из меда и трав, намазал ее на кусок ткани и прижал к ране. Закончив, он обмотал голову Рэми тряпкой.

Только тогда он встал на ноги, возвещая:

— Еще вина! Мне! — По комнате прокатился общий вздох облегчения.

Симеркет почувствовал, что он весь в поту и что головная боль, подступавшая целый день, окончательно сдавила ему виски. Он не сказал о ней Кем-весету, опасаясь, как бы тот в порыве исцеления не бросился кромсать его череп…

— Когда ты будешь знать, выживет ли мальчик? — спросил его Симеркет.

— Следующие десять мер водяных часов все покажут, — ответил врач. — Если у него разовьется лихорадка, он умрет.

Десять часов! Он не мог ждать десять часов. Он сойдет с ума в этой могиле! Ему необходимо пройтись пешком, побродить по улицам, подышать свежим воздухом. И тут он понял, в чем нуждался больше всего в этот момент; им овладел демон гнева — он нуждался в вине.

— Я должен уйти, — скороговоркой произнес он. — Вернусь позднее. У меня есть дело в городе.

Кем-весет заверил его, что побудет с больным, пока они не узнают его судьбу — какой бы она ни была.

Не говоря ни слова ни Мардуку, ни Нидабе, Симеркет бросился бежать. Мардук крикнул ему вслед, что если он подождет, то найдется человек, кто выведет его наверх. Но Симеркет не стал ждать. Даже когда Нидаба окликнула его, предлагая помощь, он и тогда не остановился.

Без фонаря, без провожатого — он понятия не имел, куда бежит. Он просто бежал вперед, перепрыгивая через корни, через разбитые керамические плитки, бежал, падая и спотыкаясь. Когда вдалеке забрезжил слабый свет, просачивающийся сквозь решетку шахты, Симеркет бросился к ней. Он нашел винтовую лестницу и полез вверх. Ему потребовалось несколько минут на то, чтобы найти щеколду, но в конце концов, задыхаясь, он сумел выйти на вавилонский сумеречный свет.

И прислонился к стене. Улица была ему незнакома. Как всегда, он попробовал сориентироваться по Этеменанки, но угол зданий в этом районе загораживал вид на башню. В конце улицы, однако, он разглядел фронтон храма Иштар. Симеркет понял: совсем рядом — египетский квартал. Из глубины шахты он услышал слабый голос Нидабы, звавшей его. Но он не мог разглядеть ни ее, ни тех, кто, возможно, был рядом с ней. Собравшись с силами, он снова бросился бежать.

— Вина! — приказал он. — Красного.

— На этот раз вы будете его пить? — спросил виноторговец с обычным своим пренебрежением.

— Тебе-то что за дело, буду я пить или нет? — В глазах Симеркета угрожающе вспыхнули черные искры.

Хозяин заведения проглотил дерзкую реплику; в тот вечер в Симеркете было что-то, что напоминало свернувшуюся змею. И лучше было ее не дразнить.

Симеркет сел в дальнем углу таверны, вдали от фонарного света. Хотя эламцы патрулировали город, хватая нарушителей комендантского часа, где только могли, египетский квартал они не трогали. Симеркет был уверен: в этой таверне, где он впервые встретил Кем-весета, будут продолжать подавать вино, невзирая на бунты, перевороты и войны.

— Долго собираетесь здесь пробыть? — спросил хозяин.

— Тебе-то что?

— Так… для разговора…

— Принеси лучше вина! Зачем мне твои разговоры?

Трактирщик пожал плечами, отошел и через минуту вернулся с кувшином вина. Симеркет наблюдал за ним. Пока тот наливал вино, то успел прошептать что-то на ухо нескладному юноше, слуге, кивнув в сторону Симеркета.

«Велит взять с меня двойную плату», — подумал Симеркет. И закрыл глаза: ему было все равно; тело его дрожало от усталости и горя, но он все же заметил, что молодой слуга исчез. Достав золотой, египтянин подбросил его в воздух.

— За то, чтобы у тебя не кончалось вино! — пожелал он, поднося к губам кружку. Красная жидкость потекла ему в горло. Целый год он не знал вкуса вина, не считая той чаши, смешанной с лекарствами, которую его заставил выпить Кем-весет. На пристани в Фивах, когда Найя навсегда уплывала из Египта, он торжественно обещал ей, что никогда больше не будет дурманить сознание вином. Она передала ему на руки своего сына — со словами, что если он нарушит клятву, это будет во вред ребенку, а она будет горевать о двоих…

И целый год он держал свое обещание.

Но теперь Найи нет среди живых. Она ушла от него навсегда. И это освобождало его от обета.

Его душа не вмещала боли, и от нее ныло все тело. Вино плескалось в желудке, холодное и кислое, не принося забвения. Он заказал еще. Потом еще. Все впустую. Что за помои здесь подают! Его охватила ярость. Он отшвырнул кружку.

— Это не вино! — заорал он. — Оно даже не пьянит!

— Почему бы мне не принести вам кувшин моего лучшего вина? — отозвался хозяин из-за стойки.

Лучшее вино ничуть не отличалось от того, что он сейчас пил. Однако к концу кувшина напиток наконец подействовал, даровав Симеркету желанное затмение ума. Теперь он мог, набравшись пьяной храбрости, принять ужасные откровения Рэми.

Он уставился в пространство, вызвав в своем хмельном воображении призрак принца Майатама. Мысль, которую он гнал от себя, явилась ему во всей обнаженности: принц посещал Вавилон не с дипломатической миссией и не для развлечения.

Принц приезжал для того, чтобы организовать убийство Найи и Рэми.

Это казалось почти невероятным! Симеркет терялся в догадках: почему принц пошел так далеко, чтобы нанести ему удар? Ведь в его глазах он ничем не заслуживал столь высокого внимания. Майатам и его братья — принцы крови, ведущие род от великого бога Амона, в то время как ближайшие предки Симеркета — крестьяне.

Строгий к себе, в чем-то почти наивный, Симеркет всегда считал себя едва заслуживающим внимания даже и обычных людей. И когда Найя выбрала его из многих других, кто ее добивался, он безоглядно отдал ей свое сердце.

Но тут он вспомнил еще кое-что. Это вмиг высушило его слезы.

Менеф ударил ее!

Холодная ненависть пронзила его, вспыхнув в голове мыслью — он убьет его! Сегодня же. До наступления рассвета он вышибет из злодея жизнь…

На телохранителя посла, Эспа, заколовшего Найю, гнева не было — Эсп не был человеческим существом; он был получающим удовольствие от боли и страданий жертвы негодяем — Симеркет понял это в тот самый момент, как увидел его улыбку-оскал и желтые зубы. Менеф сказал: «Взять ее!», «Убей ее!», и подлец исполнил приказание — с охотой и наслаждением.

Теперь Симеркет был уверен: Менеф — член грязного заговора против царицы Тайи. И визит принца Майатама в Вавилон доказывал это. Симеркет понял, что кто-то из участников гнусного сановного сговора еще жив, и их зловещие руки простерлись в Месопотамию, чтобы отомстить ему. Он расстроил их планы и стал причиной их дальнейшего унижения, свидетельствуя на суде против них. Как же он был глуп, полагая, что заговор разоблачен и предан забвению! Хотя царица таинственным образом исчезла, будучи, по слухам, жертвой тайной мести ее мужа, до тех пор, пока ее сыновья оставались в живых, разве это могло закончиться? Убив Найю, они искали наиболее жестокий способ убить и его, Симеркета.

Но он пока еще свободен, его легкие дышат, его сердце кипит жаждой мести.

Сегодня ночью он придет к Кутиру и предъявит ему обвинения. Они устроили резню на плантации, чтобы списать убийство Найи и Рэми на исинов. Но здесь он покачал головой: что-то тут было не так. Не странно ли, что такое множество людей должны были умереть из-за какой-то распри в далеком Египте, что было совершено убийство более чем тридцати месопотамцев — для того лишь, чтобы отнять жизнь у двух простых египтян?

Он взглянул на пустой кувшин. Возможно, еще одна такая же порция вина прольет ему свет на эти странности? Симеркет поднял голову, чтобы подозвать хозяина, но тут заметил, что вокруг него молча стоят двое.

Чьи-то грубые руки резко дернули его вверх.

— Вот ты где, достойнейший! — раздался у него над ухом громкий хриплый голос. — Ты как будто немного перепил сегодня и, возможно, начнешь сейчас буянить! И можешь попасть не в те руки!

На него злобно смотрел Эсп. Симеркет обернулся и увидел второго — тот держал его за плечо; лицо его показалось Симеркету знакомым. Он напряг память… Стражник у ворот посольства! Он подарил ему копье!..

— Что ты здесь делаешь? — пробормотал Симеркет. — Я думал, что мы друзья…

Тот затравленно взглянул на Эспа и еще сильнее сжал плечо Симеркета.

— Идите спокойно, господин, — проговорил он, отводя глаза.

Но этого-то как раз Симеркет делать не собирался. Он дрался, ругался, звал на подмогу, но никто в таверне не пошевельнулся, чтобы прийти ему на помощь. Для всех он был очередным буйным пьяницей, которому к тому же повезло, что нашлись люди, готовые оттащить его восвояси, пока он не испустил дух. Когда его тащили от стола на темную улицу, Симеркет увидел, как Эсп бросил хозяину таверны и его слуге пару золотых. Так вот куда исчезал мальчишка — его послали за желтозубым вампиром!

На пустых улицах крики Симеркета отскакивали от кирпичных стен, окна в домах были наглухо закрыты ставнями. Кое-где мелькали лица любопытных, но быстро прятались в тень. Когда идет война, никто не хочет рисковать лишний раз.

Несмотря на свое состояние, Симеркет понял, что его ведут по Пути процессий и совершенно очевидно, что в царский квартал. Наверняка на площадях должны стоять эламские солдаты, подумал он и повернул голову, чтобы убедиться в этом. Но темнота была уже такой густой, что он не мог разглядеть ничего.

— Мне известно, кто поработал на плантации! Это ваших рук дело! — прошипел он в сторону Эспа.

— Мы тоже это подозревали, — раздался саркастический ответ.

— Кутир все знает, — солгал Симеркет. — От меня.

— Как бы не так!

— Его люди сейчас как раз ищут вас!

— Брехня…

— А где, ты думаешь, я пропадал весь день? Во дворце! Я все рассказал Кутиру — как ты, переодевшись исином, убил его шурина! Я и египетскую стрелу ему показал!

— Неужели? Тогда мне странно то, что сказал посол Менеф. Он тоже был весь день во дворце. У вас была возможность поговорить.

Симеркет, выругавшись про себя за промашку, продолжал бросать обвинения:

— Я рассказал ему, что и в египетском храме ты орудовал, думая, что там моя жена…

— Мы прекрасно знали, что твоей жены там нет!

Процессия остановилась. Мерзкая желтая усмешка мгновенно погасла в темноте, когда образина приблизил свой оскал к лицу Симеркета.

— Видишь ли, мы знали, что твоя жена мертва. Это я прикончил ее. Жаль только, у меня не было времени с нею побаловаться, упустил такой лакомый кусочек! — Его жуткий смех наполнил улицу.

Симеркет, повиснув на руках, набрал в рот побольше слюны и плюнул Эспу в физиономию. Тот продолжал скалиться, но глаза его сделались холодными, как у мертвеца.

— Дай-ка мне это копье, — спокойно сказал он посольскому стражнику. — Отлично! — произнес он, взвесив оружие в руке. И повторил: — Отлично!

Стражник молча сглотнул слюну.

Симеркет знал, что сейчас будет. Его заколют, как закололи Найю. Он закрыл глаза, приготовившись к удару. Но вместо удара в живот он ощутил удар по голове — вспышка золотых искр ослепила его. Эсп ударил его рукояткой копья-и его поглотила тьма. Последнее, что услышал Симеркет, были слова Эспа:

— Вот так. Теперь он немного помолчит…

Когда Симеркет очнулся, его все еще тащили. Услышав громкое эхо шагов, он решил было, что они в подземелье. Но звука падающей воды не было; и сквозь прищуренные веки он не увидел корней деревьев, ползущих по проходам и стенам. Наоборот, через равные промежутки времени им попадались фонари; а это говорило о том, что здесь живут люди.

Болела голова, во рту ощущался вкус крови, но Симеркет уже не был пьян. То ли от удара, то ли от страха, но он протрезвел. Он мгновенно составил план: надо продолжить безвольно висеть, и пусть его волокут и дальше, однако в конце концов его должны будут опустить на землю, вот в этот момент он вскочит на ноги и обратится в бегство.

Спустя еще некоторое время они остановились у какого-то дверного проема. Симеркет напрягся. Вот где ему следует осуществить задуманное! Но он услышал, как отодвинули тяжелый засов и, скрипнув, распахнулась дверь.

Египтянин понял, что его внесли в какое-то помещение. Он почувствовал одновременно облегчение и страх; это означало, что его не собирались сразу же убивать, однако попытка побега исключалась. Его бросили на каменный пол. По движению света, проникавшему сквозь закрытые веки, Симеркет понял, что это фонарь.

Когда грубые руки начали срывать с него одежду, он перестал притворяться и громко закричал, отбиваясь.

— Очнулся! — раздался чей-то голос.

— Вот и хорошо! — раздался второй. Это был голос Эспа. — Так ему будет еще интересней!

Протест Симеркета закончился тем, что с него содрали всю одежду и даже разули. Совершенно голого, его толкнули к стене и оставили одного. Отходили, на всякий случай держа наготове мечи, дабы арестованный не выскочил вон, хотя бы и обнаженный.

Последним выходил молодой стражник, которому он подарил копье. Парень ничего не сказал, но внимательно посмотрел на него, указывая глазами на стену. Симеркет повернул голову и увидел, что стражник оставил на стене фонарь.

Зачем он это сделал, озадачился Симеркет. Что из того, если он будет иметь возможность созерцать камеру своего заключения? Что это ему даст?

Дверь захлопнулась. В бессильной злобе он бросился на нее, колотя кулаками, но услышал только, как задвинули засов. Вслед за этим открылось маленькое зарешеченное окошко в верхней части дверной панели, и на него уставилась пара темных глаз — Эсп!

— Выпусти меня отсюда! — взмолился Симеркет. — У меня есть золото! Я сделаю тебя богатым…

— У меня достаточно золота, — усмехнулся экзекутор. Сколько людей предлагали ему это ради спасения своих жизней! Это бесполезно, подумал Симеркет с тоской. Эспу нужно не золото.

Он услышал звук приближающихся шагов. До него долетел голос Менефа, похожий на радостное ржание:

— Он здесь?

— Здесь, — усмехнулся Эсп.

— Покажи-ка!

Посол был столь ничтожного роста, что ему пришлось подняться на цыпочки, чтобы приложить глаза к решетке.

— Ты ответишь за это фараону, Менеф! И тебе повезет, если тебя не сожгут за это живьем! Я знаю, что ты принимал участие в заговоре!

— Какое это теперь имеет значение? — усмехнулся Менеф. Симеркет в ярости заколотил в дверь.

— Когда я отсюда выйду, Менеф, я скажу Кутиру, что это ты приказал напасть на плантацию, что это сделали твои люди…

Посол бесстрастно перебил его.

— Я этого не приказывал, Симеркет.

Симеркет умолк. Даже в такой момент его мозг пытался разгадать загадку. Кто-то внезапно оттолкнул посла от окошка. Вместо его глаз там показалась пара знакомых серебристых очей…

— Это я приказала! — раздался голос с сильным акцентом. Однако на этот раз речь царицы не была невнятной от выпитого. — Ты наверняка уже догадался!

Симеркет медленно покачал головой.

Смех Нарунте напоминал вульгарное хихиканье.

— А мой муж еще считал тебя выдающимся следователем! — Стоявший позади нее Менеф подобострастно загоготал.

— Но зачем? — машинально спросил Симеркет и ужаснулся тому, как беспомощно прозвучал его слабый голос.

Нарунте вздохнула, закатив свои демонические глаза, и снисходительно объяснила:

— Потому что Нагэш и Пиникир были посланы, чтобы уничтожить моего мужа. Их подослал Шутрук, их собственный отец. Он боялся, что сын затмит его. Его не остановил даже голос крови. Я ни за что на свете не могла этого допустить!

Значит, вот что имел в виду Рэми, когда сказал, что Найя знала тайную причину, по которой Пиникир прибыла в Вавилон.

— Менеф и я все обдумали, — продолжала царица, — и пришли к превосходному решению сразу двух наших проблем. Мы могли уничтожить двух наших врагов и заставить всех подумать, что это сделали исины. — Ее голос сделался торжествующим. — Это был превосходный план — превосходный! Пока здесь не появился ты. Ты даже сумел одолеть убийцу, которого мы к тебе подослали. Ты его убил?

— Да.

Он увидел, как потемнели серебристые очи.

— Он был моим родственником. Эсп сказал, что видел, как это сделали сопровождавшие тебя люди.

— Я был там в ту ночь, — вмешался Эсп.

Так это он был вторым человеком!

Голос Менефа за дверью сделался льстивым:

— Нет необходимости волноваться, госпожа! Через несколько мгновений он умрет, и царь никогда не узнает обо всем этом. Ваш родственник будет отмщен. Вам больше ни о чем не придется тревожиться.

Симеркет снова заколотил в дверь.

— Фараон обыщет все страну, разыскивая меня, Менеф!

— Увы, Симеркет, ты исчезнешь, навсегда! От тебя не останется даже ногтя, по которому тебя можно было бы обнаружить.

Последнее, что увидел Симеркет, прежде чем они закрыли зарешеченное оконце, был Эсп, заглядывавший в него; его лицо с застывшей на нем зловещей усмешкой напоминало маску смерти.

— Прощай, Симеркет! — услышал он слабый голос Менефа из-за толстой двери. — Мы бы остались здесь и понаблюдали, но царь будет искать нас. А его величество нельзя заставлять ждать. — Пауза. — Опустите рычаг, — приказал он. И Симеркет услышал эхо быстро удалявшихся шагов.

С потолка до него долетел громкий скрежет работающего механизма. Крутились колеса, задвигались запоры, распахивались потайные дверцы. Позади себя он услышал другой звук и повернулся посмотреть, что это. Маленькая дверца в дальней стене открылась. Раньше он не замечал ее — она была у самого пола, в тени. Возле нее были две другие дверцы, но они оставались закрыты.

Его внимание привлекло легкое движение в черном углублении дверцы. Что-то полезло на свет. Крыса, подумал Симеркет. Однако существо было не серым, как полагалось крысе, а переливалось всеми цветами радуги, словно было сделано из металла. Он присмотрелся. Существо ползло вперед. Его плоские, блестящие глазки сверкали в мерцающем свете фонаря, а в голове двигались челюсти. Затем его длинная спина раздвоилась, и за ней словно выросли крылья. Существо оторвалось от пола, и огромный черный шмель полетел прямо на него.

С воплем ужаса Симеркет понял, где он. В Скорпионовой камере!

Несчастный стал биться в дверь, царапая дерево ногтями, зовя на помощь. Он почувствовал, как шмель ударил его в голую спину. Боль пронзила все тело. Насекомое впилось в его плоть и прицепилось там, жаля. Рот Симеркета наполнился желчью.

Он отчаянно пытался освободиться от насекомого. Шмель издал шипение, но челюстей не разомкнул. Симеркет не мог достать его руками, но быстро повернулся и с силой прижался к кирпичной стене. Раздался благословенный хруст, и крылатый хищник, извиваясь, упал на землю, не переставая судорожно двигать челюстями.

Из открытой дверцы начали появляться другие такие же шмелеподобные монстры. Симеркет увидел, как они начали дергаться и извиваться, расправляя свои щитки и крылья. Подавляя гадливость, он отшвырнул ногой издыхающее насекомое к остальным, копошащимся в углу. Те жадно набросились на собрата. Даже с противоположного конца камеры он слышал треск и хрумканье челюстей.

Симеркет снова забарабанил в дверь с криком:

— Помогите! Кто-нибудь! Откройте дверь! Умоляю!

Он приложил ухо к дереву, чтобы проверить, не идет ли кто-нибудь на его зов, но все, что он услышал, был еще один лязгающий звук потайного механизма. Он обернулся, задыхаясь, и увидел, как открылась еще одна дверца — напротив него.

Из нее появился скорпион. Медленно выползая на свет, он держался возле стены. Симеркет наблюдал за тем, как он озирается в поисках жертвы, потрескивая клешнями величиной с детский кулак. Даже в состоянии смертельного ужаса Симеркет не мог не поразиться этому существу.

Он вспомнил скорпионов, что видел у реки в Мари, и чуть не расхохотался: тогда он посчитал их большими. Тварь, которую он видел перед собой, сейчас была размером с его ступню, а его смертельное жало закручивалось наподобие миниатюрной кривой сабли.

Симеркет вспомнил: кочевники в пустыне рассказывали ему, что огромные скорпионы обладали наименее токсичным ядом; наибольшее число смертей и самые мучительные агонии вызывало жало маленьких пауков. Но Шепак говорил ему, что насекомые в камере достигли чудовищного размера, питаясь человеческой плотью; так что этот экземпляр как раз мог оказаться одним их маленьких.

Он слышал, как бесчисленные сородичи этого «малыша» старались протиснуться в дверцу. Но разъевшийся скорпион не шевелился, и другие, толпящиеся за ним, не могли заползти в камеру. Скорпион, казалось, примеривался, перед тем как напасть. К счастью, он почувствовал, что поблизости есть куда более легкая добыча, и устремился к шмелиному трупу. Пировавшие насекомые отлетели, оставив пустое место для трапезы в одиночку. Стало ясно, кто сейчас в камере старший — во всяком случае, пока. Симеркет наблюдал, испытывая тошноту, как скорпионьи клешни обдирали кусочки мертвого шмеля, его челюсти двигались не переставая.

Из потайных логовищ поползли еще скорпионы, за ними жуки. Симеркет опять забарабанил в дверь. Насекомые, почуяв поживу, начали приближаться к нему…

Милосердная Исида, что делать?

И тут, словно эта мысль была подана свыше, он внезапно вспомнил о знаках, которые подавал ему молодой стражник.

Фонарь!

Теперь он знал, почему юноша так требовательно смотрел на него, прежде чем запереть в камере, — и Симеркет призвал благословение богов на своего спасителя. Добрый мальчик, умный мальчик, милый, чудный мальчик…

Одним прыжком Симеркет пересек камеру и схватил фонарь.

К его облегчению, насекомых отпугнул прямой свет, они стали беспорядочно налезать друг на друга; иные в панике пытались заползти обратно. Симеркет с остервенением и злой радостью наблюдал, как они метались и подыхали, опаленные жаром фонаря. Даже зловоние, исходящее от их лопающихся тел, было для него божественным ароматом.

Но он опять услышал вверху звук приведенного в действие механизма, и на этот раз из третьей, последней, двери поползли черви и гусеницы — толстые, извивающиеся, слизистые, размером с большой палец. Им должны были быть уготованы оставшиеся кусочки плоти с его скелета… Он жег их и жег, и звук, с которым лопалась их влажная кожа, ласкал его слух…

Спасен, ликовал Симеркет. Спасен!

Но забрезжившая было надежда почти сразу же умерла: фонарь начал гаснуть.

О милосердная Исида, нет! Нельзя, чтобы все так закончилось — не сейчас! Пожалуйста, пожалуйста, молил он. Но свет фонаря немилосердно угасал, становясь все более тусклым…

Симеркет снова принялся кричать и колотить в дверь. Фонарь в его руке ярко вспыхнул и погас, погрузив камеру в полную тьму. К своему ужасу, он услышал, что насекомые поползли к нему снова. Он слышал шуршание клешней и панцирей, шелест крыльев и усов.

Симеркет опустился на пол, спиной к двери и в отчаянии зарыдал. Он много раз смотрел смерти в лицо, но всегда она исходила от людей — а что сейчас? Гадкие, мерзкие твари… Слизни… И самое страшное — их пиршество изничтожит его тело. Его душа будет осуждена навеки покинуть землю и странствовать в поисках оболочки, не находя упокоения в вечности. Менеф украл у него даже вечную жизнь…

Его рыдания эхом отдавались в камере. Фонарь вдруг вспыхнул — и тут же потух, на этот раз окончательно. «Теперь уж недолго!» — мелькнуло у него в голове. Он начал бормотать ритуальную молитву. «Осирис, сотворивший меня, подними снова мои руки, наполни мои легкие твоим дыханием. Дай мне встать рядом с тобой…»

В противоположном углу камеры он слышал скрежет и царапание. Все ближе… ближе…

Он сделал судорожный вдох, спеша закончить молитву.

— В полях лару… — Но от ужаса он забыл слова. — В полях лару… — продолжал он бормотать, — лару…

Несчастный закрыл глаза и зажал руками уши, не в силах слышать голодное шевеление тварей. Он обхватил себя руками, приготовившись к нападению…

И провалился в пустоту.

Он не слышал, как отодвинули дверной засов. Не понял, что произошло, когда чьи-то руки быстро вытащили его из камеры. Он смутно сознавал, что дверь захлопнулась — и увидел склонившееся над ним лицо Шепака!

— Симеркет! — прошептал Шепак. — Слава богам! Ты жив! Симеркет не мог ни говорить, ни шевелиться. «Я умер и прошел сквозь врата тьмы», — думал он…

Встать с пола у него не было сил. Он мог только лежать на кирпичах и смотреть вверх.

— Как ты узнал, что я здесь?

— Меня нашли твои слуги.

Слуги? Симеркет изогнул шею. Братья Кури и Галзу, его темноголовые! Вот они! Склонили головы в приветствии. Он был поражен, увидев и Нидабу, стоявшую в стороне от остальных.

— Не смотри на меня так, — произнесла она томно, — я тебе не слуга.

— Но как вы нашли меня? Откуда вы узнали?

— Мы следили за вами почти весь день, господин, — ответил Галзу. — Разве мы не обещали вам, что будем охранять вас? Хотя, должен признаться, на некоторое время мы потеряли вас из виду. Вы внезапно исчезли в конце улицы. К счастью, перед закатом мы проверили винный погребок — просто так, в безнадежности — и увидели вас там.

— Я шла за тобой от… — Нидаба обернулась к Шепаку, своему эламскому врагу, и прикусила губу; она не должна была упоминать о шахте! — Я следовала за тобой до египетского квартала. Мне потребовалось немало времени, чтобы выяснить, куда ты пошел, но потом я услышала твои крики, увидела тебя и все поняла.

— Мы тоже поняли, что вы в беде, — подхватил Кури. — Эта госпожа присоединилась к нам, когда увидела, что мы заодно. Она все хотела, чтобы мы отбили вас! Но мы убедили ее в том, что такая задача вряд ли по силам женщине. Госпожа пряталась здесь в коридорах, пока мы бегали в гарнизон за полковником Шепаком.

Симеркет моргнул, прерывая их слабым голосом:

— Но где это «здесь»? Где я? — спросил он.

— В подземной тюрьме дворца, Симеркет, — ответила Нидаба.

В подземной тюрьме? Ну конечно: вот почему здесь оказалась царица Нарунте. А если они в дворцовой тюрьме, то… Шепак прервал его лихорадочные мысли.

— Когда я пришел сюда, эта госпожа пыталась сорвать дверь с петель. И должен сказать, ей бы это удалось. — Он бросил восхищенный взгляд на Нидабу. — Я никогда не видел женщины такой храброй… и такой сильной.

Несмотря на то что Шепак был ненавистным захватчиком, Нидаба была польщена и улыбнулась, отчего на щеках у нее заиграли ямочки.

Под ее пристальным взглядом Шепак чуть сбился, но продолжил:

— Должен тебе сказать, Симеркет, мы не знали, что здесь найдем!

— Еще несколько секунд, и вы бы не нашли ничего, — грустно улыбнулся Симеркет. И сел, покачиваясь. И тут только заметил свою полную наготу. Он поспешно прикрылся руками, искоса глядя на Нидабу, но та смотрела только на Шепака, а Шепак — на нее.

— Они, случайно, не бросили тут мою одежду? — жалобно спросил Симеркет.

Шепак и Нидаба присоединились к темноголовым, которые осматривали полутемный коридор. Его одежду они нашли на свалке с отбросами. Еще бы — похитители не сомневались, что она уже никому не понадобится. Шепак и Нидаба помогли ему одеться, а он рассказал все, что узнал.

— Мы пойдем в гарнизон и приставим к тебе охрану, — решил Шепак. — А потом попросим аудиенции у царя. Ты расскажешь ему все, что знаешь.

— Нет, — мгновенно возразил Симеркет. — Не сейчас. Сначала я должен справиться с одной — последней — задачей.

— Какой? — недовольно спросил Шепак. — Ты разгадал загадку — и этого достаточно: Кутир узнает, кем оказались преступники. Что еще надо?

— Если мы действительно в подземной тюрьме, то здесь должны быть погребальные склепы…

Нидаба и темноголовые вопросительно посмотрели на него, но Шепаку потребовалась лишь доля секунды, чтобы понять, что он имеет в виду. Симеркет увидел, как эламец нахмурился.

— Нет, — твердо сказал он.

— Я должен.

— Я уже говорил тебе — это святотатство!

— Шепак, послушай меня. Тело Найи — в одном из тех кувшинов. Теперь я в этом уверен! Последнее, что я могу для нее сделать, это увезти его с собой в Египет. Моим единственным утешением будет знать, что мы сможем лежать вместе, в одной могиле.

Шепак не уступал.

— Как бы тебе понравилось, если бы мы отправились в Египет и стали рыскать среди ваших мертвых? Прежде чем спуститься в склеп, надо, чтобы священник прочел молитвы и заклинания. Для нас это не просто могила — это подземный мир. Там обитают духи и демоны!

Прежде чем Симеркет успел ответить, Нидаба осторожно кашлянула и тихо объявила:

— Я священник. — Она бросила на Шепака тревожный взгляд. — Э… священница. Я служу Иштар.

Симеркет взглянул на Шепака, молча умоляя его о согласии.

Сдержанно выругавшись, Шепак сорвал фонарь с ближайшего к нему канделябра.

К дворцовому подвалу вело несколько этажей. Многие поколения вавилонских царей были вынуждены рыть все глубже и глубже в мягкой речной почве, создавая камеры, в которых хранили ставшие ненужными дары и предметы. Изваяния из дальних стран диковинных форм и расцветок возникали из темноты, на мгновение попадая в круг света фонаря, который держал Шепак. Казалось, они и есть те самые демоны, которых он так боялся.

Вскоре подошли к огромным, обитым медью дверям, встроенным в ярко-красную стену. Нидаба своим мелодичным голосом начала читать нараспев молитву, в то время как Галзу выступил вперед и ножом выскоблил расплавленный свинец, который был влит в щель между дверями. Только когда Нидаба прекратила пение и подала знак, Шепак растворил их.

Первое, что почувствовал Симеркет, был дурманящий запах меда вперемешку со сладковатым запахом тлена. Он робко шагнул в склеп. Молитвы Нидабы, должно быть, возымели действие: на битву с ними не поднялся ни один демон, ни один дух… Кивнув остальным, Симеркет протянул руку к фонарю.

— Нет, я иду с тобой, — заявил Шепак.

— Тебе незачем.

— Кому-то надо будет держать фонарь!

Симеркет благодарно кивнул.

— Я тоже иду, — твердо сказала Нидаба. — Я должна буду читать Молитву За Мертвых над каждым кувшином…

Шепак покачал головой, дивясь мужеству этой женщины. Оставив Кури и Галзу охранять вход, все трое молча двинулись вперед. Это место напомнило Симеркету огромные речные пакгаузы в Фивах — с тысячами глиняных кувшинов, наполненных зерном и оливками. Но содержимое этих кувшинов было другим — в них покоились забальзамированные тела вавилонских царей и знати, их жен, родственников, слуг…

Симеркет был в смятении: каким образом он сможет найти в них Найю? Но Шепак сказал, что в дальнем углу склепа — самые поздние захоронения. Симеркет заметил, что на каждом кувшине стоит имя, скрепленное глиняной печатью царя или царицы, которым принадлежали слуги. Симеркета удивил тот факт, что царь и его прислужники были захоронены в совершенно одинаковых емкостях. Впрочем, в Месопотамии цари не считались божествами, как в Египте; после смерти все становились равны пред бесстрастным жестоким небом…

Когда они добрались до самых дальних закоулков склепа, то увидели, что кувшины здесь выглядят совсем иначе; они не покрыты пылью, и мед в них другой — его запах более свежий. Кувшины были как новые, с яркой коричневой глазурью и с еще не высохшими медовыми протеками по бокам.

— Мы на месте! — прошептал Шепак.

И указал на печать на ближайшем к нему кувшине. Это была печать Кутира. Имя под ней означало, что в сосуде — тело Нагэша, мужа принцессы Пиникир. К разочарованию Симеркета, на многих других кувшинах было начертано просто «слуга Нагэша» или «слуга Пиникир» без имени. Поскольку в живых не осталось никого, кто бы опознал слуг, объяснил Шепак, то сделали такие надписи. Симеркет не смог сдержать стона. Ему надо осмотреть каждый кувшин с надписью «слуга Пиникир»?! Он сосчитал их — их по крайней мере шесть, таких «безымянных» сосудов, и, возможно, были еще и другие.

Он подошел к первому. Нидаба, с побелевшими губами, вышла вперед, дабы произнести молитву, умоляя богов о прощении… Покончив с ритуалом, она кивнула Симеркету. Руки его дрожали, пока он срывал печать. Едва он справился с ней и открыл кувшин, по склепу распространился удушающий запах гниения.

Шепак поднес фонарь ближе, чтобы Симеркет мог заглянуть внутрь. Это оказалось немного труднее, чем он думал — на поверхности пузырилась пена. Вавилоняне не удаляли внутренние органы, как египтяне; поэтому, высвобождаясь, газы и жидкости, образовавшиеся в результате разложения, скапливались наверху.

Симеркет почувствовал в желудке спазмы, из глубины его горла опять поднялась горькая желчь. Усилием воли он подавил тошноту. Задержав дыхание, он решительно погрузил руку в вязкую массу. Зажмурившись, он опускал ее глубже и глубже, пока не нащупал нос, затем ухо, лоб…

Он охнул, сделал еще один судорожный вдох и снова задержал дыхание. Медленно погружая руку в медовую густоту, он ухватился за плавающие в ней волосы и потянул их кверху. Тело оказалось значительно тяжелее, чем он ожидал, мед не отпускал его. Он потянул еще… И в его руке оказался скальп. Он в ужасе отшатнулся.

Сжимая пальцами клок волос, с которых медленно капал мед, Симеркет застыл посреди склепа. Лицо Шепака превратилось в маску ужаса, Нидаба издала странный звук и отвернулась. Симеркет с отвращением взглянул на липкую массу: волосы были седые.

В этом кувшине не Найя.

Они перешли к следующему сосуду. Снова была молитва, снова крошилась печать. И снова тошнотворный, кисло-сладкий запах ударил Симеркету в нос. Он опять запустил руку в вязкую жижу; однако на этот раз он проник глубже, чем до головы трупа, надеясь нащупать плечо. С удивлением Симеркет нащупал ткань: он посчитал, что мертвых хоронили обнаженными. Но это открытие несколько облегчило ему работу: материю ухватить легче, чем скользкую плоть.

Опершись о край кувшина, он потянул за ткань. Медленно и как бы неохотно тело начало постепенно всплывать; и вот показалась голова. Цвет волос, облепивших череп, был черным, и он продолжил попытки.

— Поднеси фонарь поближе, — проговорил он, задыхаясь.

Шепак направил фонарь на лицо трупа. Несмотря на то что его черты сильно стерлись, Симеркет не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел картину такого чудовищного разрушения. У женщины были обширные ожоги, одна сторона лица отсутствовала, а сохранившаяся была страшно искажена, разорванный рот застыл в гримасе ужаса.

Но женщина не была Найей.

Симеркет опустил тело в темную массу, и оно медленно осело ко дну… Мед капал с его пальцев, когда он переходил к следующему кувшину. Он не знал, сколько еще сможет выдержать! Отвращение и ужас душили его. Но когда он сломал следующую печать, то понял: поиск его окончен.

На поверхности, в пятнах гниения, плавала накидка Найи. Та самая, которую он подарил ей в Фивах, когда она отправлялась в Месопотамию, — цвета египетского неба, с вышитыми на ней золотом пятиконечными звездами…

Слезы потекли по его лицу, когда он погрузил руку в кувшин. Рыдания сотрясали тело. Шепак отвернулся. Нидаба опустила голову. Симеркет чувствовал, как пальцы его скользят по любимому лицу… Вот губы, которые он так любил целовать, нос, глаза, окаймленные черными ресницами… Собрав в кулак всю свою волю, он ухватился за край ее грубого платья и потянул за него.

Женская голова появилась над краем кувшина. Мед изменил смуглый цвет изумительного лица, его кожа была белоснежной…

Симеркет вгляделся в любимые черты…

— Это не Найя, — прошептал он.

Шепак и Нидаба резко вскинулись и тоже воззрились на мертвую.

— Конечно же, нет! — пробормотал Шепак через мгновение срывающимся голосом. — Это принцесса Пиникир…

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ДЕНЬ ЛЖЕЦАРЯ

Первые ростки пшеницы начали появляться на полях Месопотамии. За ночь остистые колосья покрыли утрамбованную, изрезанную колеями землю, оставленную отступающими эламскими армиями. Жрецы Бел-Мардука после многократного гадания на овечьей печенке вошли в города и объявили, что начался новый год. После того как были совершены положенные ритуалы и наблюдения, после того как с помощью жертвоприношений и молитв были умилостивлены шестьдесят тысяч богов, жрецы провозгласили, что День лжецаря наступил.

Серые города в речной долине за одну ночь преобразились в шумные ярмарочные площади, украшенные длинными лентами, развевающимися с каждого здания. Самым шумным и нарядным из всех был, конечно же, Вавилон. Позолоченные баржи образовывали роскошные речные флотилии и проплывали по водам Евфрата во всем своем великолепии вокруг его стен. Эти флотилии давала знать тысячам зевак, собравшихся на берегу, о том, что боги вернулись из заоблачных гор, куда они удалялись, и готовы ниспослать народу благословение.

День лжецаря, кроме того, был днем-перевертышем, когда все роли в стране менялись на противоположные, а все законы отменялись. Хозяева обслуживали слуг, торговцы с добродушным видом открывали лавки грабителям. Но самой важной частью праздника была коронация лжецаря. Ежегодно жрецы Мардука начинали в городе поиски самого большого глупца в стране, дабы объявить его царем Вавилона — на один только день.

В это утро жрецы прошли по городу, вламываясь в дома богатых и бедняков, традиционно вопрошая: «Где же царь? Приведите его сюда! Он должен быть обряжен в царские одежды и получить жезл и корону, чтобы отправлять правосудие! Покажите нам, где он, мы обыскались его!» И люди начинали суетиться, бегать, притворяясь испуганными, крича в тревоге:

— Где наш царь? Он пропал! Найдите его немедленно!

Конечно, все знали, что настоящий царь сидел цел и невредим в своем дворце и что он уже выбрал самого большого дурака в царстве, чтобы тот правил сегодня. В этом году празднество обещало быть одним из самых запоминающихся во всей долгой истории Вавилона, ибо нашли не одного, а сразу двух лжецарей, и они сидели вместе на троне в огромном дворе Этеменанки. Один из них был коротеньким, толстеньким человечком, жалобно оплакивавшим и проклинавшим свою судьбу, хотя его сановная стража тыкала в него копьями, требуя придать лицу более радостное выражение — для развлечения зрителей. Другой, жутковатого вида здоровяк, со зловещей ухмылкой и отметиной в уголке глаза, пугал вавилонян злым взглядом и вызывающей позой. Хотя публика была недовольна отсутствием у этой пары веселого нрава, толпа была уверена, что новые цари выбраны справедливо.

Новый царь Месопотамии был столь любим народом, что что бы он ни делал, толпа не могла его осуждать. Подданные хвастались, что царь красив и умен, соревновались друг с другом за то, кто более пышно его восславит, и даже предсказывали, что благодаря ему Вавилон не иначе как вступит в свой золотой век.

Где доказательства тому?

Ну как же, новый царь освободил страну от презренных захватчиков, не нанеся ни единого удара! Такой герой еще не ходил по улицам Вавилона — с тех пор, как сам Гильгамеш^[8] был ребенком!

Толпы вавилонян гоготали и пьянствовали на улицах города. И никто даже не замечал подлинного вершителя их счастливой судьбы — худого долговязого египтянина с черными глазами, сидевшего в сторонке от всех. Некоторые из наиболее отчаянных темноголовых пытались вытащить его на улицы и уговаривали присоединиться к их разнузданным танцам, но он ускользал из их объятий, улыбаясь, но преисполненный решимости заниматься своим делом. Его благоразумие никого не обижало — скоро все находили себе новые развлечения.

Войдя в передний двор Этеменанки, Симеркет медленно проложил себе путь сквозь пеструю толпу туда, где на возвышении сидели вместе, как на троне, два лжецаря. Менеф лил обильные слезы. Это было поводом для некоторого разочарования его «подданных», ожидавших, что их новый царь будет глупым и забавным, но не печальным. В него бросали объедки, плевали, требуя, чтобы он смеялся и болтал, как подобает истинному лжецарю. Менеф изо всех сил старался задобрить подданных старыми байками, но толпа по-прежнему забрасывала его отходами.

Вызывающий вид Эспа был толпе больше по нраву, ибо он по крайней мере более соответствовал тому, как должен вести себя царь: кричал на них, топал ногами, злился. Цепи приковывали лжецарей к трону, но свирепого выражения лица Эспа было достаточно, чтобы удержать людей от насмешек над ним, как они это делали с Менефом. Но когда из толпы возник Симеркет и встал у подножия трона, молча разглядывая обоих, поведение коронованных особ резко изменилось.

Глаза Менефа вылезли из орбит, и он в ужасе закричал. И хладнокровный Эсп тоже впал в ступор, призывая богов Египта защитить его от возмездия духов. Увидев такое поведение избранников, толпа в восторге загоготала.

Но это был еще не конец.

Симеркет наблюдал за царями, и на его губах играла презрительная улыбка: несомненно, эти двое были уверены, что он вернулся на землю из Царства Тьмы, дабы увести их в ад… Внезапно Симеркет сделал выпад в сторону трона, и толпа разразилась хохотом: двое сидящих на нем отпрянули, натянув цепи, и их глотки исторгли крик.

Устав от игры, Симеркет удалился. Когда Эсп и Менеф осмелились поднять головы, его и след простыл, что подтверждало их убеждение: им являлся мстительный дух…

Симеркет не остановился, чтобы посмотреть на борцов и жонглеров, которые развлекали народ. Он был озабочен совсем другим, да и не любил он ярмарки — шум толпы его раздражал, — но Мать Милитта попросила его подождать возле разводного моста гагу, и ничто — ни бунт, ни война, ни даже праздник — не могло помешать ему.

Симеркет не известил о своем прибытии женскую стражу. Мать Милитта предупредила его, что гагу заняты своими ритуалами и он не должен их беспокоить. Поэтому Симеркет присоединился к тем, кто отдыхал возле рва гагу, и сделал так, как ему было велено: стал спокойно ждать.

Вавилонское солнце было, как и всегда, чудовищно горячим, и Симеркет пожалел, что не обзавелся широкополой соломенной шляпой — плетельщики циновок продавали такие на улицах. Сняв сандалии, он опустил ноги в прохладную воду, наполнявшую ров. Убаюканный многоречивым веселым гомоном, он почти тотчас погрузился в состояние полудремы и смог наконец обдумать все, что случилось с ним последние дни. Другое дело, мог ли он найти во всем этом смысл.

Еще в склепе он и Шепак решили, что будет слишком опасно появиться сразу же во дворце. Они пришли к выводу, что раз царица Нарунте и Менеф его видели, то могли организовать отчаянную попытку покушения на него. Поэтому Шепак отправился за Кутиром, чтобы тайно привести его в склеп. Позднее он рассказал Симеркету, что нашел царя сидевшим в одиночестве в своих покоях, бледного и встревоженного. Он читал последние депеши от отца из столицы Фив.

— Ваше величество, — обратился к нему Шепак, — мы нашли вашу сестру.

Кутир вздрогнул и медленно поднялся на ноги.

— Она жива?

Шепак опустил глаза, уставясь в пол, и царь понял его ответ.

— Значит, исины убили ее…

— Нет, ваше величество. — Кутир резко поднял голову. — Симеркет сейчас в склепе. Он сможет объяснить…

— В склепе?… — в ужасе вскричал Кутир.

— Вы должны туда спуститься, ваше величество!..

Кутир, не привыкший к тому, чтобы ему перечили, пристально посмотрел на него.

— Хорошо, и мои телохранители схватят его — за святотатство. Никому не позволено осквернять наших мертвых!

— Я думаю, ваше величество, вам лучше сначала послушать его рассказ в отсутствие телохранителей. После этого вы сможете сами решить, что делать.

Кутир сразу понял, о чем говорит Шепак.

— Значит, это заговор?

И снова Шепак ничего не ответил. Кутир повесил сбоку меч и вложил кинжал в висевшие на поясе ножны. Хотя он доверял и Симеркету, и Шепаку, но не хотел в ловушку, как это уже случалось с иными эламскими царями, которым была уготована судьба пасть от рук их подданных.

В дворцовых подвалах они подошли к красной стене, отделявшей этот свет — от того. Нидаба и темноголовые ушли, отпущенные Симеркетом. Их присутствие могло бы лишь взвинтить эламского властителя.

Шепак и Кутир нашли Симеркета, заляпанного пятнами меда и разложения, в дальнем углу склепа. Кутир увидел, что пол там был усыпан кусками глиняных печатей. Глаза его вспыхнули гневом.

— Ваше величество, — произнес Симеркет, прежде чем царь обрушился на него, — не сомневайтесь в том, что до того как я начал поиски, священник произнес положенную молитву над каждым мертвым.

Кутир молчал, и Симеркет осторожно продолжил:

— Мы полагаем, что тело вашей сестры было ошибочно опознано как тело служанки и помещено в кувшин. Хотите убедиться?

Царь выдохнул и кивнул.

Симеркет снова погрузил руку в кувшин и осторожно и медленно вытащил наружу голову принцессы. С ее носа и лба липкими ручьями стекал мед; колеблющийся луч фонаря осветил ее лицо.

— Это ваша сестра, господин? — спросил Симеркет. Царь быстро отвернулся, кивнув.

— Кто это сделал? — мрачно пробормотал он.

— Мне стыдно сказать, ваше величество, что это преступление совершили египтяне. Менеф подослал налетчиков в дом вашей сестры. Его телохранитель Эсп совершил убийства.

И Симеркет рассказал, как он обнаружил, что Менеф принял участие в заговоре, унесшем жизнь Рамсеса III, и что он поддерживал связи с остающимися в Египте заговорщиками, главным образом с принцем Майатамом, повелевшим Менефу лишить жизни Найю и Рэми.

— Ты говоришь, что моя сестра и ее муж были убиты, потому что этот египетский принц хотел отомстить тебе?

— Нет, ваше величество. Вашу сестру приказал убить не он, а ваша жена. Все убийства на плантации были совершены для того только, чтобы казалось, будто это дело рук исинов. Сама царица призналась мне в этом!

Кутир, который знал о ненависти своей жены к его сестре, приложил руку ко лбу и упал бы, если бы Симеркет не усадил его на скамью. Тяжело прислонившись к стене, царь с изумлением слушал Симеркета. Тот вел рассказ, как Нарунте и хитроумный Менеф заперли его в Скорпионовой камере.

Кутир недоверчиво покачал головой:

— В Скорпионовой камере? Но это невозможно. Там никто не выживает…

— Шепак подоспел в последний момент! Если нет веры моим словам, я покажу вам отметины. — Не дожидаясь согласия, Симеркет повернулся и спустил с плеч тунику. То место на спине, куда вонзилось жало шмеля, распухло и обесцветилось.

Вид все еще кровоточившей раны окончательно убедил эламского властителя в том, что рассказ Симеркета — правда.

— Но зачем? — спросил он слабым голосом. — Зачем она это сделала?

— Царица Нарунте узнала, что ваша сестра и ее муж прибыли сюда с секретным приказом от вашего отца. Ваши победы в Месопотамии угрожали ему. Им было дано указание помешать вашим успехам — любым способом.

— Успехам? — с горечью повторил Кутир. Он вознес руки к глазам, и плечи его затряслись. Однако он быстро овладел собой и уставился в темноту. — Нарунте всего лишь дочь вождя горцев, неистовая в своей любви ко мне. Да, иногда она бывает грубой…

Симеркет понял: Кутир никогда не осудит царицу за содеянное. Ему ничего не оставалось, как пожать плечами:

— Тогда давайте возложим всю вину на Менефа и тех, кто ему помогал, ваше величество. Они принадлежат к цивилизованной нации и должны осознавать то, что совершают.

Кутир бросил на него благодарный взгляд.

— Ты оправдываешь общее мнение о себе, Симеркет. Ты нашел мою сестру, как я и надеялся, и нашел в себе мужество рассказать мне об участии в ее убийстве твоих соплеменников. Многие другие мужи не набрались бы храбрости сказать мне правду. Я прикажу арестовать египетского посла и его людей. А наказать их я предоставлю тебе. — В его глазах мелькнуло что-то похожее на стыд. — Что до моего участия, то я сожалею о том, что мое теперешнее положение не дает мне возможности разрешить статуе Бел-Мардука покинуть Вавилон. Боюсь, что маги этого бога посмеялись бы мне в лицо, если бы я позволил этому свершиться. Они рассчитывают на то, что скоро в Вавилоне будет распоряжаться другой царь. Я желаю тебе с ним удачи.

— Я понимаю, ваше величество. — Он почувствовал, что не стоит говорить Кутиру, что он уже в сговоре с его вероятным преемником. К чему понапрасну тревожить беднягу?

Уже рассвело, когда они вышли из дворцовых подвалов. Симеркету, который провел большую часть предыдущего дня в тоннелях под Вавилоном и тягостные ночные часы в дворцовом склепе, казалось, что он давно уже принадлежит вечной тьме… Снова увидеть солнечные лучи было почти что сказкой!

Кутир попросил их подождать в гарнизоне. Он обещал послать за ними, после того как арестует Менефа и Эспа и Симеркету не будет грозить опасность. Но тянулись часы, а за ними никто не шел. Обеспокоенные, Симеркет и Шепак прокрались к боковому дворцовому входу — им пользовались слуги и лавочники. Они надеялись подстеречь какого-нибудь дворецкого или служанку и спросить их, не знают ли они, почему отсутствует царь. Но слуги тоже ничего не знали.

Симеркету сделалось не по себе. Он чувствовал: во дворце происходит что-то странное. Чувство тревога усилилось с прибытием курьеров с юга. Они прискакали на взмыленных лошадях и галопом въехали в дворцовый двор, соскочив с лошадей на полном скаку. Курьеры бросились во дворец, сжимая в руках кожаные сумки, даже не стерев пыль и грязь с лиц.

— Они от царя Шутрука! — пояснил Шепак, опознав ливреи. Он попытался остановить одного из курьеров, обратившись к нему по-эламски, но тот молча проследовал во дворец, даже не взглянув на него.

Симеркет, которому незачем было присутствовать при аресте Менефа и Эспа, уже собрался предложить Шепаку встретиться с Кутиром самому. Шепак, как бывший командующий гарнизоном, имел, несомненно, большой опыт по части пленения преступников. Однако в этот момент к ним приблизился управляющий и сказал, что Кутир готов их принять.

Они вошли в тронный зал. Его массивные квадратные колонны были украшены резными головами быков. Сам трон с грифами стоял на постаменте из панелей, искусно выточенных из слоновой кости. Кутира на троне не было. Он стоял в углу и разговаривал с царицей Нарунте. Оба подняли головы и пристально на него посмотрели.

Симеркет испытал страх, особенно когда управляющий задержал Шепака при входе в зал. Он всматривался в тусклый свет, пытаясь прочитать выражение лица Нарунте, ожидая увидеть на нем гнев, раскаяние, даже потрясение — от того, что он вышел из Скорпионовой камеры живым. Но ее реакцией на его появление было полное безразличие, словно он был каким-то незнакомцем, которого она видела впервые.

Курьеры расступились, когда Симеркет шел к царю и царице, и его шаги по малахитовым плиткам разносили гулкое эхо. Что это, засада? Неужели его снова бросят в Скопионову камеру из-за того, что он обнаружил?

Он преклонил колени перед царствующими супругами.

— Симеркет, — спокойно сказал Кутир. — Как представителю египетского Соколиного трона я должен тебе сказать, что эламский царь Шутрук, мой отец, взошел на свою золотую колесницу.

Симеркет посмотрел на него, не понимая.

— Что?

— Он мертв, Симеркет. Эту новость сегодня принесли курьеры. После того как он съел пирог с голубиным мясом и фиги, его кишки превратились в кровавую массу, и он онемел. Он умер несколько часов назад, не произнеся ни слова. — Голос Кутира сорвался, и он зарыдал, хотя Симеркет был уверен, что его слезы были только для вида. — Мне донесли, что его отравили. Можешь ли ты в это поверить? Кто мог совершить такое ужасное преступление против величайшего царя элама?

Симеркет перевел взгляд на царицу Нарунте. Она не опустила своих серебристых глаз, но Симеркет ничего не мог прочитать в их бледных глубинах, даже удовлетворения. Тем не менее он знал, что ответ на вопрос Кутира стоял рядом с ним. Какая карьера ожидает Нарунте, — с невольным восхищением подумал он, — при условии, что она будет избегать крепкого пива, которое развязывает ей язык?

— Я убит горем, — с нарочитой скорбью произнес Симеркет. — Как, я уверен, и фараон, когда услышит это прискорбное известие. — Симеркет надеялся, что его слова соответствуют ситуации. Но сам он не мог не отметить, что весь мир теперь — и в особенности сын покойного — вздохнут свободнее. — Что вы будете предпринимать, ваше величество?

— Я должен вернуться в Сузы — до того, как мой брат поднимет армию и предъявит свои права на трон. Но…

Царь замолчал, беспомощно глядя на Симеркета.

Да, конечно — но! С исинами, затаившимися в городе, с оскудевшими запасами продовольствия и разрушенным эламским флотом Кутир имел ничтожные шансы на то, чтобы достичь границы, не растеряв армию. Конечно, он мог легко сбежать из Вавилона, переодевшись, но какой ему смысл входить в Элам без армии? Если он решится на такие опрометчивые действия, то жить ему останется — минуты.

Ну что ж, подумал Симеркет, таковы опасности, подстерегающие завоевателей во враждебной стране. Это не его дело и не дело Египта. Хотя Кутир оказался не таким жестоким деспотом, как Симеркет того ожидал, он не был к нему особенно расположен. Кроме того, если быть честным с самим собой, он бы предпочел, чтобы в Месопотамии правил Мардук. Но Египет соблюдает нейтралитет, подумал Симеркет.

И в этот момент ему в голову пришла мысль. Он вежливо кашлянул и заговорил.

— Ты хочешь сказать, что он уедет — просто так? — недоверчиво спросил Мардук.

— Вот именно.

Симеркет снова спустился в тоннели под городом. Он сидел в маленькой темной каморке недалеко от люка, которую Мардук и его генералы называли своим штабом.

Высокий исин из Мари сделал сердитый жест:

— Не верьте ему, господин. Эламский царь подослал этого египтянина, чтобы заманить вас в ловушку!

Симеркет закатил глаза.

— Каким образом это может быть ловушка, ты, идиот, если это я сам придумал?

Исин, который пытался с ним спорить, пробормотал:

— Потому что все знают: египтянам нельзя доверять.

— Симеркету можно, — твердо сказал Мардук. — Но я должен признать — мне трудно поверить, что Кутир говорит правду. Я хочу сказать, после всех утрат — людей, продовольствия и сокровищ — поверить, что он просто так остановит эту беззаконную войну…

— Он знает, что его поймали в ловушку в Царском квартале, Мардук. Единственная для него возможность уйти живым — это твое согласие на перемирие. Если ты не согласишься, то тебя ждет осада, которая может продлиться много месяцев, даже лет. Брат Кутира захватит эламский трон, и у Кутира не будет другого царства, за исключением того, что ему удастся удержать здесь. Не лучше ли тебе позволить ему уйти сейчас, когда у него есть другое царство в Эламе, вместо того чтобы наживать себе врага, который знает, что терять ему нечего?

Исины начали громко и сердито спорить — они должны, должны наказать Кутира за его вторжение в Месопотамию!

— У нас есть возможность уничтожить его, — сказал высокий исин, ударяя кулаком по своей ладони. — И тогда мы сможем войти в Элам! Когда Кутир и его армии будут уничтожены, Элам просто упадет в наши руки, как спелый инжир!

— Итак, все начинается сначала… — мрачно пробормотал Симеркет.

— Симеркет нрав, — заключил Мардук. — Впервые почти за три столетия на Грифоновом троне будет сидеть Темная Голова, рожденная в этой стране. Мы достигли всего, чего хотели; давайте не рисковать гневом богов и не просить большего. Мы позволим эламскому захватчику и его армиям мирно покинуть страну. Кроме того, — продолжал он, хитро улыбнувшись, — эти эламцы скоро будут вовлечены в долгую и кровавую гражданскую войну. В конце ее они будут слабыми и подавленными. Это будет лучшее время для того, чтобы вмешаться и сорвать этот спелый плод. Надо лишь выждать — а мы можем позволить себе один раз быть великодушными…

Месопотамия не меняется, с раздражением подумал Симеркет. Так было и так будет — вереница «сильных», отнимающих власть друг у друга. Он воспользовался моментом, чтобы проскользнуть в маленькую комнатку, где его ждали Кем-весет и Рэми. Глаза юноши были открыты и при виде Симеркета заблестели.

— Лихорадки нет? — спросил Симеркет Кем-весета.

— С моим-то уходом? — гордо произнес врач. Но потом добавил, уже более скромно: — Боги были добры к нему.

— Ко всем нам, — согласился Симеркете необычным воодушевлением. И перевел черные глаза на Рэми. — Как ты себя чувствуешь, мальчик?

— Голова болит.

— Голова или не голова, ты вряд ли скоро предстанешь перед Осирисом. В конце концов, тебе не пришлось просить у меня прощения. Этого просто не понадобилось.

Потрепав на прощание руку Рэми, Симеркет удалился в наружный коридор. Вскоре к нему присоединился Мардук.

— Ты выглядишь очень угрюмым, — сказал Симеркет. — Я бы мог подумать, что ты будешь веселым. — Он громко рассмеялся. — Будь осторожным, Мардук. Люди могут начать ошибочно принимать тебя за меня.

Мардук вздохнул.

— Всю мою жизнь я занимался одним делом — борьбой за мой наследственный трон. Я был готов умереть за это, как мой отец. Но благодаря тебе, Симеркет, моя борьба окончена.

— И из-за этого ты такой печальный?

— По правде говоря, жизнь подготовила меня только к борьбе, но не к победе. — Он покачал головой. — Я говорю глупости. Ты не можешь понять, о чем я говорю.

Симеркет улыбнулся.

— Возможно, я единственный человек в мире, который может тебя понять.

Позднее в тот день, после многих поездок Симеркета по важным сановникам, было объявлено о перемирии между двумя соперниками за право управлять Вавилоном. Глашатаи вошли в города, провозглашая указ царя Мардука, первого царя второй исинской династии, что он позволит эламцам покинуть Месопотамию, не подвергаясь преследованиям. Мардук собственноручно отправил исинские войска сопровождать отступающие армии эламцев до границы, не только для того, чтобы защищать их от насилия со стороны людей, которые так от них пострадали, но также для того, чтобы убедиться в том, что они действительно покинули страну.

Пока эламцы готовились к отступлению, Симеркет нашел Шепака в гарнизоне.

— Ты спас мне жизнь, — просто сказал Шепак.

— А ты мне.

Какую-то долю минуты оба неловко смотрели в землю, затем заговорили — одновременно и взволнованно:

— Если тебе случится быть в Эламе…

— Если тебе случится быть в Египте…

Они рассмеялись и обнялись.

— Попрощайся со своей богиней, — сказал Шепак. — Скажи ей, что в другое время я взял бы ее с собой в Элам.

Симеркет, прикусив язык, обещал, что передаст его слова Нидабе. Шепак взобрался на лошадь и натянул шлем (он был уже очищен от наводящих ужас украшений, дабы горькие напоминания не стали поводом для финальных актов возмездия со стороны темноголовых). Последнее, что увидел Симеркет, был Шепак, скачущий рядом с Кутиром через ворота Иштар.

Только тогда, наконец, он смог обратиться к предпоследнему этапу своего путешествия. Ему больше не надо было улаживать распри между народами, обыскивать склепы и спасаться от гнусных тварей. Шаг Симеркета был легким и уверенным, когда он во второй раз отправился к женщинам гагу.

Хотя Симеркет и был полон решимости, не все шло у него гладко. Слух о том, что эламцы покидают страну, распространился мгновенно, а на улицах Вавилона в ту ночь то и дело вспыхивали празднества. Впервые за два последних дня люди покидали свои дома, чтобы собраться в храмах и возле дворцов, желая принести жертвы богам и, возможно, хоть мельком узреть красивого, нового царя Мардука.

К тому времени как Симеркет наконец прибыл к гагу, было уже совсем темно. Разводной мост был опущен, и Симеркет прошел по нему во двор, не спрашивая на то дозволения. Никто из женщин не нагружал караван ослов, не видел он также и дыма горящего битума, поднимающегося в ночное небо.

Однако, как и раньше, женщины снова окружили его, направив на него копья. Даже во время празднеств гагу не утрачивают бдительности, усмехнулся про себя Симеркет.

— Что тебе надо, Симеркет? — спросила стражница. Он удивленно приподнял бровь; подумать только, они знают его имя.

— Я хочу увидеть Мать Милитту.

На этот раз они не возражали и не чинили препятствий, а повели его прямо к основанию парящей обсерватории своей предводительницы.

— А она когда-нибудь спускается на землю? — спросил Симеркет слабым голосом, неохотно ставя ногу на ступеньку.

Медленно, держась за стены, задрав лицо, чтобы не смотреть вниз, он пополз наверх. На вершине башни, как и тогда, восседала Мать Милитта, вглядываясь через бронзовые трубы в звезды и делая пометки на глиняных табличках. Она даже не взглянула на Симеркета, когда он поднялся в ее отсек.

— Мне есть, что сказать хорошего, — объявила она своим низким, почти мужским голосом. — Сешатская звезда снова повернулась на своей орбите и скоро возвратится на свое место над Египтом. Вероятно, ты не был тем злом, которое она предсказывала, Симеркет. В действительности я начинаю думать, что ты принес Вавилону удачу!

— Если бы ты потрудилась прочитать мой гороскоп, то, возможно, знала бы это раньше!

— Болван, — ответила она грубо. — Неужели ты думаешь, что я не читала?

Он посмотрел на нее, и его черные глаза внезапно вспыхнули.

— Тогда почему ты не сказала мне, кто была эта женщина? — злобно прошипел он, не в силах сдержать эмоции.

— Я так понимаю, ты имеешь в виду женщину, которая приходила сюда после убийства на плантации?

— Ты знаешь, о ком я. О той, что была одета принцессой.

— Ты должен понять, Симеркет: гагу живут не ради торговли, как думает большинство, а для защиты женщин, страдающих от мужского насилия. Почему, ты думаешь, я пошла той ночью на плантацию? После того, что сказали мне звезды, не имело значения, была ли принцесса эламкой, темноголовой — или даже египтянкой! Женщина в опасности всегда найдет у нас убежище, пока мы живы.

— Но было жестоко позволить мне уйти, оставив меня в неведении… Если ты прочла мою карту, как ты не увидела мою любовь к ней?

— Я увидела ее. Не думаю, что когда-нибудь видела на небе нечто подобное раньше. Она почти так же сильна, как твоя любовь к истине, как твое желание ясно видеть все вещи. Эти желания в тебе равносильны и проходят через всю твою жизнь.

— В таком случае, почему ты отпустила меня? Я едва остался жив! Я мог никогда ее больше не увидеть!

Его голос был хриплым, без выражения.

— Именно оттого, что я увидела в твоей карте, я не могла сказать тебе, кто она такая.

Симеркет почувствовал, как у него стало покалывать в голове; он не учел такой возможности.

— Что еще ты увидела на своем небе, Мать Милитта? — тихо спросил он.

— То и увидела! Увидела, как ты губишь тех, кто тебя любит. Я видела, как смерть преследует тебя на каждом шагу. Ты несешь погибель тем, кто привязывается к тебе, ибо причиняешь им такую боль, что способен мгновенно разрушить всю радость их жизни.

Симеркет опустил глаза, не в состоянии выдержать ее прямой взгляд. Все, что она сказала, было правдой.

— Теперь ты знаешь, почему я не могла позволить тебе пойти к ней или даже сказать тебе, что она здесь — пока сама не покажу ей, что тебе звезды предсказывают.

— И ты показала?

— Сегодня. Теперь она сама решит, какое будущее выбрать. Знай, что ей предложили остаться здесь. Это право мы даем всем женщинам, что прибиваются к нам. Ни один мужчина не сможет увести ее отсюда без ее согласия.

Он сглотнул.

— Когда я узнаю о ее решении?

— Подожди за воротами до завтрашнего утра. Тогда и получишь ответ. Но предупреждаю: не кричи у ворот. В День лжецаря мы должны отдаться нашим собственным ритуалам…

Итак, он сидел на горячем солнце, свесив ноги в ров. Надежда грела его душу, но отчаяние леденило ее. Что решит Найя? Жить с ним означает иметь в качестве постоянного спутника смерть. Пойдет ли она на это? Но Мать Милитта только подтвердила то, что все в Египте уже доподлинно знали — Симеркет последователь Сета, и ему сопутствуют опасности и хаос…

Из ближайшего двора раздались крики. Он быстро повернул голову. Сердце его остановилось — но тут же забилось ровно: толпа следила за трюками гимнастов, они двигались по натянутому канату; один вдруг притворился, что падает, но в последний момент успел схватиться за канат… Вот так и он живет!

Симеркет сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

Воздух в тот день был насыщен мириадами запахов — речная рыба шипела на сковородках торговцев съестным, свежевыпеченный хлеб, намазанный медом, бесплатно раздавался детям (его затошнило, ибо после склепа он сомневался, что когда-нибудь снова захочет ощутить вкус меда); речные птицы жарились на вертелах; их кожа потрескивала в жарком пламени, жир заливал угли.

Однако он сразу узнал этот знакомый запах — запах цитрусового масла, который долетел до него, подавив все прочие ароматы.

Он обернулся.

— Любовь моя, — сказала она.

И упала в его объятия.

В последующие годы Симеркет часто вспоминал эти короткие недели, последовавшие за Днем лжецаря, как самые счастливые в своей жизни. Он и Найя были почетными гостями в святилище Бел-Мардука, где его бывший раб был коронован на трон царя Месопотамии. Они перемигнулись, когда Высший Маг Адад звонко хлестнул Мардука по физиономии, прежде чем водрузил ему на голову корону. Адад кратко напомнил Мардуку и толпе собравшихся, что цари в Месопотамии смертны и что царствование на троне — тяжкое бремя, безрадостная обязанность. Церемония оказалась долгой и замысловатой, так что он и Найя терзались скукой. Однако оба замерли в восхищении, когда Мардук протянул руку, чтобы схватить простертую длань Бел-Мардукского божка. Симеркет почти ожидал, что ударит гром или что закипит святая вода в фонтанах, но ничего подобного не произошло. Однако когда он позднее вспоминал этот миг, то понял — действительно случилось что-то божественное, необычайное: чудо обретения народом своей родины после трехсот лет порабощения ее иноземными завоевателями. И возможно, самым чудесным во всем этом было то, что и он, Симеркет, сыграл в этом роль.

На тех ночных празднествах пела Нидаба. Одну песню она спела в честь Симеркета. Сидя с Найей на царском постаменте, он был более смущен, чем польщен. Найя тихо прыснула со смеху, закрывшись ладошкой, когда увидела, как он залился краской, силясь принять достойный вид — Нидаба поэтически выразила ему благодарность всего народа. Хотя ее голос, как и всегда, был таким же мелодичным, в древнем тексте, который она распевала, речь шла о легендах, с которыми он и Найя не были знакомы. И они сбежали с праздника — едва лишь им позволили приличия.

Дороже почестей и даров, которыми осыпал их Мардук, для них было время, которые они проводили одни, в постели, шепчась всю ночь напролет — время, которое Симеркет вспоминал как самое счастливое. И там, в его объятиях, Найя раскрыла ему остатки тайны.

— Когда ты узнал о том, что я жива? — спросила она, поглаживая шрам на его лбу.

— В тот самый момент, как увидел в этом ужасном кувшине принцессу Пиникир в твоей накидке… Я сразу понял, что ты сделала, глупышка…

— Как ты меня назвал?

— Ты поменялась с ней одеждой, да? Чтобы спасти ей жизнь.

— Ну и что? — спросила она с вызовом.

— Это было глупо.

— Но, Симеркет, я не думала, что они придут за служанкой. У нее же ребенок…

— А у тебя?

— Но я не надеялась когда-нибудь вернуться к нему! — На глаза Найи навернулись слезы. — Бедная женщина… Я думала, что сохраню ее ребенку мать… Откуда мне было знать, что моя бедная одежда сделала ее мишенью?

— Так же, как сделала бы тебя.

— Ах, но к этому времени дом уже был объят пламенем, и никто не видел, как я выскочила через заднюю дверь.

Он крепко прижал ее к себе.

— А затем ты спряталась в реке.

— В реке? — удивилась она. — Нет.

— Но ты была вся мокрая, когда пришла в деревню, бормоча, как безумная, по-египетски! Ты знаешь, что тебя приняли за речную нимфу, говорившую на языке бессмертных?

— В самом деле? — пролепетала она, очарованная этим образом. — Нет, когда подожгли плантацию, я убежала от огня. Мантия принцессы загорелась, и я прыгнула в колодец. Река была слишком далеко, и меня бы увидели. А потом я всю ночь карабкалась вверх по веревке…

— Умница…

— Ах, теперь уже умница?

— Да. И признаю это. И еще красавица.

Они начали целоваться — и целовались долго, долго…

— Значит, после того как ты спряталась в деревне, ты пошла к гагу?…

— Это было единственное место, куда я могла пойти. Мать Милитта предложила нам в тот вечер убежище. Рэми был мертв — по крайней мере я так думала, а тебя наверняка поблизости не было, чтобы спасти меня. Я не знала, что еще делать, кроме как пойти к ним…

Внезапно его осенила ужасная мысль.

— Когда ты была у гагу, — спросил он, — каковы были твои обязанности?

— Меня иногда посылали с караваном ослов помочь доставить золото, которое они прикрывали битумом. А почему ты спрашиваешь?

Симеркет перенесся мыслями в Вавилон, когда впервые увидел женщин-гагу. Он чуть было не окликнул одну из них — так она напомнила ему Найю.

О боги, подумал он, что, если та женщина и в самом деле была его женой?

Найя увидела, как он нахмурился.

— В чем дело?

— Ничего, — быстро сказал он. И отбросил от себя рвущие душу воспоминания. В конце концов, все закончилось хорошо, так что не стоит упрекать себя за то, чего не случилось…

— Тебе хорошо было у гагу? — спросил он.

— Наверное.

— Почему же ты ушла от них?

— Что ты имеешь в виду? Я никогда не собиралась у них оставаться. Я не такая, чтобы провести свою жизнь среди женщин. Ты должен меня достаточно хорошо знать, чтобы понять это. — Она теснее прижалась к нему.

— Даже после того как Мать Милитта рассказала тебе о моем гороскопе? О том, как это будет опасно?

— Даже тогда.

— Что убедило тебя в том, что я стою такого безумства?

— О, да разве же она сказала мне что-то такое, чего бы я не знала? Эти звездочеты всегда предсказывают очевидные вещи, а потом ждут, что все будут трепетать в благоговении! Я всегда знала, что ты подвергаешь себя опасности. И всегда знала, что ты стоишь любых безумств! Что до всего остального — до опасностей и печалей… — то если они действительно ждут нас, мы встретим их вместе. Хорошо?

— Поцелуй меня, — сказал он.

— Я только что поцеловала…

— Еще!..

Праздник закончился тем, что стража сопроводила двух лжецарей в близлежащий храм. Маги и шаманы прочли там молитвы, стуча в барабаны, дуя в свистелки и трубки.

— Чем заняты эти дураки? — пробормотал Эсп.

— Кто их разберет?! — огрызнулся Менеф. Он был весь в синяках, и от него дурно пахло отбросами. Ни тот, ни другой еще не подозревали, что им предстоит совершить на этом веселом празднике главное. Жрецы принялись тем временем читать заклинания, из коих следовало, что все грехи, совершенные царем Мардуком в предыдущем году, магическим образом передались лжецарям — последним же было невдомек, что праздник завершается тем, что лжецаря убивают, дабы он унес с собой в подземный мир грехи царя настоящего. В древности, когда страна была бедна, для этой церемонии использовали козла отпущения. Но по мере того как Вавилон становился все более процветающим и утонченным, этой почести стали удостаиваться самые для того подходящие…

Решать, проявить или нет милосердие в отношении царя-однодневки должен был правящий повелитель. Сейчас было решено, что поскольку Менеф был важной фигурой, а Эсп солдатом, Мардук (после консультации с Симеркетом) предварительно решил напоить их вином с наркотиком. Выпив по чарке, они скоро впали в беспамятство…

Однако это был не глубокий сон — наркотик не был сильным. Проснувшись почти одновременно, они обнаружили, что сидят в полутьме, в каком-то каменном погребе. Но не это было странным. Странным было то, что они лежали на полу голые… Что за праздничная причуда? И где людской шум?

Внезапно маленькое оконце в двери захлопнулось.

Они услышали приглушенный голос-приказ, отданный кем-то по ту сторону двери. Лишь когда Менеф услышал над собой лязг опускающегося рычага, он наконец понял, где они… И закричал — страшно, с надрывом, как раньше кричал Симеркет…

Эсп не терял сил на крики. Он просто толкнул того, с кем делил только что этот трон, туда, где кишели, шипя, насекомые. Они тут же набросились на него, и его тело почти мгновенно превратилось в бесформенную шевелящуюся массу. Вскоре посол был мертв.

Однако если Эсп думал, что нашел выход, то он ошибался. Оставив от первого тела лишь груду блестящих костей, твари, пощелкивая челюстями, накинулись на вторую добычу…

И тут Эсп закричал. Но кричал он недолго…

Спустя несколько недель, в день, что маги объявили благоприятным, жрецы перенесли статую Бел-Мардука в раку из резного с позолотой дерева, чтобы поместить в фургон, который тащила сотня волов. На фургоне было двенадцать деревянных колес, инкрустированных слоновой костью, и он был увенчан двумя резными крылатыми драконами. Фургон сиял свежей краской, и драгоценные камни, вкрапленные тут и там, сверкали на ярком солнце. Серебряные колокольчики мелодично позвякивали в утреннем воздухе, отпугивая злых демонов, что могли появиться по пути следования. Погонщики выкатили фургон на дорогу, ведущую на северо-запад; глядя на его медленное движение, можно было подумать, что это колесница, катящаяся по небесным тропам. Так везли статую Бел-Мардука.

И был второй фургон. Рядом с Великим Магом Ададом там сидел Симеркет. Он был облачен в простую белую льняную тунику с эмблемой ведомства, подаренной ему фараоном. Несмотря на вмятину, отныне он всегда будет носить ее: сокол спас ему жизнь, и теперь он относился к нему с суеверным трепетом.

Когда второй фургон двинулся вслед за первым, Великий Маг наклонился к Симеркету и прошептал ему на ухо:

— Я все время знал, что мы поедем в Египет вместе. Это сказала мне овечья печенка!

Симеркет улыбнулся, ничего не ответив, и повернулся к следовавшей позади свите.

Свиту составляли многочисленные повозки, колесницы, телеги. В них ехали менее значительные маги Бел-Мардука и его певцы, и еще — стайка прекрасных девственниц, дабы согревать его ночи. Позади маршировал длинный ряд исинских солдат — защита их путешествия в Египет.

В арьергарде процессии следовала маленькая повозка с тремя гробами, вырезанными в египетском стиле. В них покоились мумии Сенмута, Виа и Анеку. Симеркет приказал, чтобы в Городе Мертвых в Фивах для них была сооружена могила. Это было лучшее, что он мог для них сделать.

Позади этой повозки ехала другая — с носилками, на которых лежал Рэми. Хотя юноша утверждал, что чувствует себя вполне хорошо, чтобы сидеть рядом с Симеркетом, и Найя, и преданный врач Кем-весет запретили ему это. Несмотря на свою суровость, старый лекарь все утро улыбался: он с радостью принял приглашение Симеркета заботиться об их здоровье на протяжении утомительного и опасного переезда. Таким образом, Вавилон терял своего лучшего врача, а его винные погребки — самого преданного посетителя. Найя и Кем-весет ехали рядом с носилками Рэми на белых осликах, неотрывно наблюдая за юношей, как пара орлов, охраняющая своего птенца.

Толпы темноголовых выстроились вдоль дороги, чтобы пожелать своему божеству безопасного путешествия. Среди них были братья Галзу и Кури, бывшие соглядатаи Симеркета. Накануне вечером Симеркет дал им мешок золота (разве они не спасли ему дважды жизнь?), и теперь они считались одними из самых богатых людей в Вавилоне. Одетые в красивое облачение, в тюрбанах с перьями, братья церемонно поклонились, когда Симеркет проезжал мимо. Он кивнул им и приветствовал их на египетский лад.

На пересечении дорог их ждал на своем жеребце Мардук.

— Симеркет! — окликнул он его по-египетски. — Я понял, что не могу жить, не видя твоего строгого лица, твоих черных печальных глаз! Ты вернешься к нам?

Разве мог Симеркет сказать царю Вавилона, что надеется, что его нога никогда больше не ступит в это проклятое царство? Он просто покачал головой.

— Как скажет моя жена, о равный богам! — ответил он. — Теперь она — властительница всех моих странствий…

Подъехав ближе, Мардук наклонился в седле и схватил Симеркета за руку. Однако почувствовав, что говорить не в силах, он бросил ему кожаный мешок и повернул лошадь. Не оглядываясь, он быстро поскакал к воротам Иштар — входу в свою столицу. Только через несколько часов Симеркет заглянул в мешок. Оттуда на него блеснули пять кусков золота. Симеркет громко расхохотался — вавилонский царь вернул ему деньги, что Симеркет заплатил за него эламцам в качестве выкупа.

Симеркет поднял голову. Судя по всему, он возвращается в Египет с триумфом. Он нашел женщину, которая значила для него все, и мальчика, которому понадобилась его помощь. Он сдержал клятву и вез своему царю священного истукана. И все-таки в душе Симеркета жила тревога. Он знал, что в Египте есть люди, все еще желающие его смерти, и что ужасная царица Тайя проникала даже за Врата Тьмы, чтобы постараться заключить тех, кого он любил, в свои мстительные объятия. И так же хорошо, как то, что он был жив, ом знал: ее мятущийся дух не оставит своих попыток. Но если рядом с ним его Найя, ему не страшно будущее. И пусть звезды предсказывают ему ужасные времена — он встретит их мужественно.

Разве у него есть выбор?

К полудню над речными равнинами подули ветры с запада. Симеркет улыбнулся и набрал в легкие побольше воздуха — в этих ветрах он уловил запах Египта, запах родной земли.

ЭПИЛОГ

Дворецкий принца Майатама негромко кашлянул у двери его спальни, держа в руке керамический фонарь. Храп не уменьшился. Он вышел и прошептал лежавшей рядом с принцем служанке:

— Разбуди его. В главном зале стражники его брата!

Глаза девушки широко открылись. Никогда, если принц требовал ее на всю ночь, она не будила его, даже для того, чтобы выйти облегчиться… За несколько недель, проведенных ею в его доме, она поняла: если она его нечаянно разбудит, он ответит ей тяжелой пощечиной — или, хуже того, грубо изнасилует. Уже начали темнеть на ее шее синяки от его рук, когда он сжимал ее в конвульсиях удовольствия.

Она с мольбой взглянула на дворецкого и покачала головой — так слабо, что это можно было принять за дрожь.

— Нет! — произнесла она беззвучно, одними губами. — Ты сам!

Проклиная судьбу, дворецкий осторожно приблизился к ложу.

— Ваше высочество, — прошептал он, наклонившись к царскому уху. — Ваше высочество, проснитесь…

Принц пошевелился. Потребовалось несколько мгновений, прежде чем он понял, кто его окликает. Майатам протянул руку и ущипнул дворецкого за мясистое плечо.

— Я сказал тебе — не будить меня до полудня!

Подавив крик, тот заговорил как можно более льстиво:

— Я бы никогда не осмелился побеспокоить ваш сон, о принц, если бы не то, что фараон послал к вам своих глашатаев…

Майатам сел, свесив ноги на пол. Была середина ночи.

— Что они делают здесь в этот час? — раздраженно спросил он.

— Они не объяснили, о царское высочество — сказали лишь, что вы должны немедленно ехать в Джамет.

Пока шло препирательство, девушка бесшумно выскользнула из кровати и пробежала мимо прислуги, ожидавшей в страхе за дверью, чтобы одеть и побрить хозяина. Дворецкий быстро положил перед Майатамом одежду.

Тот голым прошел в облицованную плитками ванную комнату и, зевая, сел на скамью. Его мало встревожило это известие; он был убежден, что до сих пор успешно играл роль преданного брата и патриота. Когда слуга поливал его плечи ароматной водой, он размышлял о причинах, по которым Рамсес вызывал его в такое неподходящее время.

Его губы невольно растянулись в улыбке. Возможно, его сводный брат наконец-то умирает! Рамсес IV был весьма плох, когда Майатам видел его в последний раз. Теперь, когда Симеркет мертв, убитый преданным Менефом в далекой Месопотамии, он не получит иноземного идола для своего излечения. Майатам нахмурился, вспомнив, что в течение шести месяцев не получал от Менефа никаких известий, никакого подтверждения того, что убийство Симеркета действительно состоялось. Но он вспомнил, что в Вавилоне снова начались родовые муки установления новой династии, и это, несомненно, объясняло медлительность почты.

Затем принцу пришла счастливая мысль. Возможно, его вызвали для того, чтобы назвать официальным опекуном младшего сына Рамсеса, его племянника. Улыбка Майатама сделалась еще шире, когда он с нежностью подумал о своем юном подопечном, которому, как ни печально, скоро придется лежать в могиле рядом со своим отцом — как еще одному из забытых мальчиков-царей, которых с такой быстротой производит Египет.

Но внезапно по красивому лицу Майатама пробежала тень. Привыкший к его переменчивым настроениям, цирюльник поспешно отступил назад, избегая щипка цепких пальцев принца. Но Майатам вспомнил о своей матери Тайе.

Ей следовало бы быть здесь, подумал он с горечью. Это ей надо было идти в замок Джамет. Какое удовольствие получила бы она от триумфа над ханаанской шлюхой своего мужа, матерью Рамсеса IV. При этой мысли улыбка Майатама сделалась еще более злобной. Он даже коротко рассмеялся, когда слуга накидывал на его плечи шкуру леопарда, указывающую на его высокий сан священника Он, а затем водрузил на его голову парик.

В сопровождении свиты Майатам прошествовал к барже, ожидавшей его у пристани. Он жил в нескольких лигах к северу от города, в огромном поместье, расположенном далеко от вони и суеты Фив. Не для него эта теснота в Джамете. Пусть ее домогается знать из ближнего окружения фараона. А ему нравится его тайное времяпрепровождение — и он предпочитает держать его подальше от любопытных глаз. Он вспомнил о маленькой служанке, делившей с ним сегодня ночью постель. Надо не забыть спросить, есть ли у нее родные, которые могут начать искать ее…

Когда позолоченная баржа обогнула излучину реки и из-за поворота показался замок, его сердце забилось чаще. Однако его приятное ощущение быстро улетучилось, сменившись тревогой. Вместо траурных песнопений и плача, каковые он ожидал здесь услышать, замок Джамет был освещен праздничными огнями, и отовсюду неслась музыка — свирели, лютни и барабаны. Доки были полны судами знатных сановников.

Матросы бросились привязывать его баржу к сваям, а Майатам разочарованно взирал на площадь перед храмом, освещенную кострами, в дыму густых облаков фимиама, поднимающихся от огромных каменных кадильниц. Затем он увидел причину всей этой суеты: перед воротами Великих Пилонов остановился причудливый и роскошный фургон. К нему было привязано не меньше сотни волов, а сам он, со стенками, инкрустированными драгоценными камнями и позолоченными рисунками, которые сверкали в свете костров, был раскрашен яркими, отнюдь не траурными цветами. На дне фургона находилась своего рода гробница, ее дверцы были распахнуты навстречу ночи, но она была пуста.

Ступив на пристань, Майатам увидел целый поезд подвод и повозок, они протянулись по всей площади, до самого Нила. Шум и скопление народа вокруг храма были чудовищны, и ему пришлось ждать, пока его слуги хлестали по лицам, плечам и спинам, чтобы люди расступились и дали пройти в ворота царствующему принцу Майатаму.

Проходя через пилоны, он почувствовал, как дрожит под его ногами земля от барабанной дроби. Он стал проталкиваться вместе со всеми в заднюю часть святилища. Пурпурные шторы, свисавшие с серебряных колец, что-то скрывали. Но фонари и светильники горели ярко.

Отборная шарданская стража встретила Майатама у входа. Он получил указание пройти в шатер — личную резиденцию фараона, как сказали ему. Там он нашел своего двоюродного брата в окружении его любимых придворных. Принц заметил, что Рамсес был облачен в одежды из гофрированного льна — самые торжественные, а его голова клонилась под красными и белыми коронами, тонкая шея гнулась под весом воротников с драгоценностями, тяжелых нагрудных украшений и золотых цепей. Майатам заметил также и то, что глаза фараона ярко блестели (хотя это могло быть от лихорадки) и что его обычно бледные щеки были синевато-багровыми от волнения (хотя, возможно, от краски). Рамсес посмотрел в его сторону, и принц склонился пред ним в поклоне.

— Брат! — воскликнул фараон. — Наконец-то ты здесь. Теперь можно начинать. — Он кивнул слуге. Рамсес сделал движение, чтобы поднять Майатама на ноги. — Я очень хотел, чтобы ты приехал сегодня и увидел все своими глазами!

— Но… что я должен увидеть, ваше величество?

— Что-то, о чем ты должен обязательно рассказать другим нашим братьям в Пи-Рамсесе. Я очень хотел, чтобы они тоже были здесь, но не мог более ждать ни минуты. Так что ты должен описать им в точности все, что здесь увидишь!

— Безусловно, я сделаю все, чего желает фараон.

Барабаны убыстрили свой бешеный темп, и слуга вернулся, прошептав что-то на ухо фараону. Фараон быстро прошел, откинув полу шатра, в отгороженную часть святилища. Майатам смотрел ему вслед, и душу его терзали дурные предчувствия. Его глубоко беспокоила странная, улыбчивая манера брата.

Оставшиеся придворные расселись, и принц остался один, замешкались только двое. Майатам не сразу их заметил. Но, оглядываясь в поисках своих слуг, он случайно обратил внимание на то, что эти двое — юноша и красивая женщина — пристально смотрели на него, вопиющим образом нарушая тем самым придворный протокол.

Глаза Майатама угрожающе вспыхнули — на принца царских кровей не полагается так смотреть, — и резкие слова уже готовы были сорваться с его губ. Но он проглотил их, когда внимательнее присмотрелся к женщине. Что-то знакомое было в ее взгляде, в ее пепельной коже, в ее глазах цвета Нила в пору разлива…

— Ты не узнаешь меня, великий принц? — проговорила женщина, словно прочитав его мысли.

— А разве я должен тебя узнать? — лаконично спросил Майатам, раздраженный тем, как смело она к нему обратилась. По правилам ей следовало ждать, когда он сам заговорит с ней. Ему не нравилось то, каким распущенным сделался двор его брата! Каждый придворный чувствовал себя вправе без приглашения болтать все, что ему вздумается, члену королевской семьи. Когда придет его очередь быть на троне, подумал он…

— Я думала, что ты вспомнишь тот случай… — продолжала трещать женщина, прерывая его мысли. Она обернулась к стоявшему подле нее юноше. — Мой друг был тогда со мной. Возможно, его ты вспомнишь? — Выражение лица юноши было до странности злобным, и принцу он даже не поклонился.

— Неужели я могу помнить каждого, с кем мимолетно встречался? — холодно заметил Майатам. — Моя жизнь и Египте полна…

— Мы встречались не в Египте, великий принц, — перебила его женщина. — Это было во время твоего недавнего пребывания в Вавилоне…

Майатам побледнел. Никто не должен был знать о его тайной поездке в Месопотамию, где он приказал Менефу убить жену и друга ненавистного Симеркета.

— Но я никогда не был в Вавилоне… — забормотал он.

Женщина снова решительно перебила его.

— Я еще уронила тебе на колени поднос с леденцами. Теперь вспоминаешь?

Принц почувствовал, как на его верхней губе выступили капельки пота. Теперь он знал, кто они такие! Боги египетские, они что, духи? Духи явились, чтобы терзать его? Он начал медленно пятиться и трясущимися руками сжал льняные занавески, висевшие позади него. Они должны были быть мертвы!

Женщина рассмеялась, видя его смятение.

— Теперь я могу признаться, что сделала это не случайно, — сказала она. — Надеюсь, что ты простишь меня, но ты говорил в тот вечер такие мерзости о моем муже!

Майатам, который был уже у выхода, быстро повернулся, столкнувшись с худым долговязым мужчиной. Тот сверкнул на него черными как агат глазами.

— Симеркет! — выдохнул принц.

— Ваше высочество…

Майатам поразился тому, как в одно-единственное слово, произнесенное ровным, бесстрастным голосом, можно было вложить такую ненависть. Симеркет, даже не поклонившись, бросил взгляд через его плечо на женщину и юнца.

— Пора, — сказал он.

И Майатам остался совсем один. Он взмок от пота, его руки дрожали. Он лихорадочно соображал. Почему Симеркет вернулся в Египет? Если его жена и друг действительно живы, значит, фараон узнает о его тайной поездке в Вавилон и о том, как он договорился с Менефом убить одного из самых доверенных посланцев фараона. В его мозгу внезапно замаячил образ его мертвого брата Пентвира. Он вдруг почувствовал, как шелковый шнурок скользнул через его голову — точно так же, как тогда через голову Пентвира — и как он затянулся под его подбородком, когда его перебросили через деревянный брус и там закрепили. Затем он представил, как встает с табуретки и делает шаг вперед, в пространство — и услышал резкий треск шейных позвонков…

Майатам вскрикнул. Он сбежал бы сейчас, если бы шарданская стража не ожидала его тут. Когда он появился, трясущийся и обливающийся потом, стражники повели его к зрелищу.

То, что он увидел, подтвердило его самые мрачные опасения. Маги Бел-Мардука кружились как безумные вокруг золотого идола, убыстряя движения под резкие звуки свирелей жрецов и первобытный бой барабанов. У магов в руках были острые ножи, и они в экстазе полосовали себя, а кровь стекала с их рук и ног и брызгала на лица и одежду близстоящих придворных. Майатам увидел, что фараон, стоявший всех ближе, был уже красным от крови. Экстаз танцующих все усиливался, музыка убыстрялась, и Майатам ощутил, что даже сердце его начало биться сильнее. Затем, при заключительных раскатах барабанов, маги прекратили свое мельтешение, музыка смолкла.

Высокий маг выступил вперед; с его рук стекала зеленая желчь из печени, которую он вырвал из чрева овцы. Он прочитал короткую молитву по-вавилонски и преклонил колени. Жестом он приказал фараону приблизиться к божеству. На глазах всей семьи, придворных и важных лиц, являвшихся свидетелями, Рамсес повернулся к идолу и схватил его руку своей.

И Майатам воочию увидел, как пальцы фараона налились внезапной силой, как его плечи перестали казаться сгорбленными, как его шея выпрямилась под тяжким убранством, увидел, что ноги его более прочно уперлись в землю. А затем принц увидел, как в глазах фараона внезапно вспыхнул триумфальный огонь.

Он выскочил из святилища. На этот раз никто из шарданской стражи не попытался остановить его. Он бежал, задыхаясь, по храму между пилонами к докам. Его слуги были настолько захвачены представлением, что не заметили, как он исчез. Майатаму пришлось искать паромщика, чтобы переплыть реку. Когда они пересекали Нил, Майатам оглянулся, чтобы посмотреть, не следует ли кто за ним. Но никого не было.

Оставшись в Фивах в одиночестве, он побрел на улицу, ведущую к кварталу, где жили иноземцы. Лишь тонкий серебряный серп луны освещал извилистые аллеи. Хотя он был принц и на нем было много золота, делавшего его приманкой для грабителей, никто из жителей, заполнявших в ту ночь темные подворотни, не осмелился напасть на него. Майатама в этих местах знали и почитали.

Вскоре он стоял перед полуразрушенными воротами Гиксосского храма, бывшего одно время жилищем Царя Нищих. Теперь им правила царица, но он оставался таким же грязным и зловонным, как прежде. Майатам истерически заколотил в ворота, крича:

— Царица! Я должен тебя увидеть! Открой!

Черная дверь медленно отворилась. Появилась старуха. При виде его она радостно захихикала: когда-то, давным-давно, она была его нянькой. Впустив Майатама, она быстро задвинула за ним засов. Продолжая посмеиваться, она потянула его за рукав к болоту, заросшему тростником и травой — когда-то оно было священным храмовым озером.

Несколько светильников освещали извилистые коридоры храма, и идти надо было осторожно. На полу вповалку спали нищие, сотни нищих — как пчелы в улье, охраняющие свою матку, подумал Майатам — он старался не задевать их своими позолоченными сандалиями.

Бывшая нянька повела его в комнаты в верхней части замка. Их окна были обращены к Нилу.

— Ваше величество, — прошептала старуха в темноту, — вас пришел навестить Майатам!

Из темного углубления послышалось шуршанье. Мрачная сгорбленная фигура вползла в круг тусклого света, отбрасываемого огарком свечи. Даже теперь, после стольких месяцев, Майатама поразил вид царицы. Напряжение его спало, и слезы отчаяния обожгли глаза: выглядела старуха ужасно, и раны, покрывавшие ее тело, делали ее бездвижной. Ее кожа казалась расплавленной, словно горела на буйном костре. Лоскуты кожи покрывали ее глаза, так что ей пришлось вытянуть шею из сгорбленной спины, чтобы увидеть пришедшего.

Ее голос был отвратительным хрипом, и в нем с трудом можно было различить отдельные звуки.

— Ты пришел сказать мне, что слухи верны, — выдавила она, медленно подтянув к нему свое тело. — Что Симеркет вернулся в Фивы.

— Да, это правда. И привез с собой идола!

— Рамсес дотронулся до его руки?

— Я видел это собственными глазами! Он заставил меня, чтобы я смотрел…

Женщина издала безумный, пронзительный вопль — он очень напоминал скрежет разбитых камней по гравию. Майатам зажал уши. По морщинистым старушечьим щекам текли слезы ярости. Даже теперь, спустя почти два года, после того как она здесь очутилась, Царица Нищих продолжала красить лицо — сейчас оно было в цветных разводах.

— Он не должен был этого делать! — кричала она, царапая себе грудь. — Это недостойно царя Египта! Просить защиты у иноземного идола!

Майатам, онемевший, молчал.

— А… — бессильно провыла женщина, — чего можно ожидать от северянина, чьей матерью была ханаанская шлюха?… Дрянь…

Принц снова начал дрожать и с трудом выдавил из себя:

— Но это еще не все! Симеркет привез свою жену и друга обратно в Египет. Они живы. Менеф нас обманул. И теперь фараон узнает о моей поездке в Месопотамию и о том, что заговор еще в силе… Меня будут судить как предателя и дадут белый шнурок, чтобы я на нем удавился — как было с моим братом Пентвиром!

Он зарыдал. Зарыдал отчаянно, безнадежно, всхлипывая и закрывая лицо руками. Царица-калека, превозмогая немощь, подползла к нему. Напрягшись, она заключила его в объятия и прижала его голову к своей груди.

— Не бойся, — проскрипела она. — Помни о том, что ты принц и что в твоих жилах течет кровь самого Амун-Ра! Симеркет — это пыль под твоими ногами! И помни еще, что я и все нищие, что мне служат, защитят тебя.

— Но как?… Разве это возможно?

— Ты останешься здесь, со мной. Никто и не подумает искать тебя у меня, даже Симеркет. Прошло полгода с тех пор, как он покинул Фивы. И не знает о том, что происходит в городе.

— А его брат? Ведь он может ему рассказать…

— Градоначальник? Этот полоумный?

— Он должен знать о том, что ты теперь Царица Нищих!

— Вряд ли он слышал, что женщина управляет этим царством. Но если и знает, то только это, и никогда не узнает большего…

— Но что мы можем сделать против них?

— Мы подождем. Симеркет убоится опять потерять жену. А мы затаимся. Посмотрим, как он станет играть! Я придумаю против него заклинания. — Она сжала голову принца, глядя на него из-под складок полусожженной кожи. — Ты мне доверяешь? Ты знаешь, что я люблю тебя больше всего на свете?

Майатам кивнул. Как всегда, ее присутствие ободрило его. Еще когда он был маленьким, она всегда умела убедить его в том, что нет ничего невозможного. Что все будет хорошо. Теперь он был в этом уверен.

— Да, мама, — прерывисто вздохнул он, прижимаясь щекой к медленно вздымающейся груди Тайи.

1

Суббота у иудеев. — Здесь и далее примеч. пер.

2

Главная богиня Египта.

3

Локоть — приблизительно 45 см.

4

1 дебен — 9 г золота.

5

Аспид, гадюка.

6

Страны восточного побережья Средиземного моря.

7

Знаменитые Законы Хаммурапи.

8

Герой шумерского эпоса.