Книга: Под тенью Феникса



Под тенью Феникса

Андрей Годар

Под тенью Феникса

Lost Paradise –

Под тенью Феникса

Название: Под тенью Феникса

Автор: Андрей Годар

Издательство: LitRes

Жанр: Боевая фантастика, космическая фантастика

Год: 2012

Страниц: 689

Аннотация

Истребление 2012 года уничтожило земную цивилизацию. Мир, каким мы его знали, перестал существовать. Случившаяся катастрофа не только опустошила города и превратила в ничто человеческое общество – она изуродовала людские души. Внезапно появились тысячи поводов убивать за еду, медикаменты, горючее, амуницию, технику… Немногие выжившие поспешили встать на путь братоубийственной войны. Но среди них нашлись те, кто понял, что заслужить право на будущее можно лишь объединившись и восстановив честь Человека.

Небольшие отряды вступают в союз с целью построить новое общество и накопить силы, достаточные для борьбы с высадившимися на земле инопланетными войсками.

Андрей Годар

Под тенью Феникса

Глава 1

Краснинский, 2028 г.

Снова и снова нога уходит в мокрую рыхлую массу. Идти по глубокому подтаявшему снегу первым в цепочке всегда неприятно – как старательно не одевайся, не шнуруйся, влага моментально просачивается через швы и превращает штаны в мокрую тряпку. Идущий за мной Серёжа аккуратно ступает в глубокие следы, и, наверняка, чувствует себя более комфортно. Правда, уже начиная с середины цепочки, бойцы наступают в протоптанные лужицы и от этой мысли становится попроще, ощущается некоторое, мать его, единство.

Вот так, отсыревая на ходу и время от времени проваливаясь в снег по самые плечи, идём по тревожному сигналу, происхождение которого с каждым шагом настораживает меня сильней. Особый сигнал, которым изредка обмениваются атаманы разных отрядов. Изредка – потому что обязательность его выполнения основывается исключительно на доверии, самом редком и экзотичном ресурсе в наше зверское время. Еда, шмотки, горючее, патроны конечно в большой цене, но всем этим можно при желании разжиться, а при большой нужде ещё и сделать это относительно быстро. А где можно за неделю, скажем, найти человека, на которого можно положиться? Или хотя бы того, кто при встрече посмотрит тебе в глаза, а не на оружие в руках или почти совсем новые ботинки?

Прошлой осенью нас хорошенько прижали шакалы – из тех, что живут исключительно грабежами. Отребье, которое не нашло себе места в обществе, сбивающееся в стаи и опустошающее селения. Сейчас их уже значительно меньше, чем в первые годы, но теперь они лучше организованы и как будто ещё более осатаневшие. Положили тогда чуть не половину наших, пришлось отступать, стреляя из всего, что было… если бы Пеструха со своими ребятами рядом не оказался, да не ударил шакалам в тыл, минут за десять нас бы уже всех перебили.

Поэтому, когда по рации три раза подряд прозвучало кодовое слово, а затем сообщение о том, что «шайба просит помощь», я быстро поднял на ноги отряд и выдвинулся к старому доту, чуть ли не сотню лет назад построенному в лесочке недалеко от селения. Это место все здешние хорошо знают – делать там обычно нечего, так как ДОТ торчит просто посреди полянки, а о задаче, требовавшей его нахождения там, не вспомнит никто даже из старожилов.

Сигнал был очень слабый, и к тому же оборвался, прежде чем я успел задать хоть какие-то вопросы. К тому же голос… Голос был точно не Пеструхин. Да и расстояние в десять километров к доту через лес обычная рация не покроет никогда. Это чертовски нервировало, но вариант не среагировать на призыв о помощи, так или иначе исходивший от этого человека, даже не рассматривался. Ребята тоже сразу поняли, не пришлось тратить лишних секунд на донесение до их сознания приказа выдвигаться, а также напоминания, что приказы не обсуждаются. Это не регулярная армия, и никакой дисбат или трибунал бойцам не светит. Как поставил себя главным, так и держись, и поводов сомневаться в себе не допускай. Ни единого. Иди первым в колонне и рявкай время от времени по делу и не совсем. Похоже, хлюпать скоро будут не только штаны с ботинками, так как под курткой здорово вспотела спина, и, отвлекаясь на мысли об этом, можно слегка поводить за нос свою нервозность относительно цели нашего похода.

Когда покрыли километров восемь, стали пробираться уже с полной осторожностью, держа автоматы наизготовку. Та же непроницаемая тишина вокруг, кроме своего дыхания и пыхтения идущего сзади, не слышно ни звука. Вдруг где-то впереди громко хрустнула ветка, слишком отчётливо для очередного ломающегося под снегом сучка.

Через несколько мгновений из-за холмика метрах в ста пятидесяти впереди появилась фигура человека в белом. Рация на лямке ожила, и оттуда еле слышным бульканьем прозвучало кодовое слово – я в ответ сообщил, что Феликс прибыл. Фигура махнула рукой, и, широко шагая, побежала нам навстречу. Спиной чувствовалось, что ребята стволы опустили, но пальцы со спуска убирать не спешили. Поймал себя на том же.

– Симон, отряд атамана Томми, – необычно формально представился подбежавший человек, на вид лет тридцати с небольшим, одетый в зимний маскхалат. Автомат был едва ли не до оскорбительного доверчиво заброшен за спину, но более всего бросалось в глаза его гладковыбритое лицо. Рядом с нашими бородочами он был похож на какую-то декоративную куколку.

– Феликс. Мы получили сигнал.

– Так точно, его передал я. Точнее, ретранслировал по просьбе вашего друга Пеструхи…

– А что сам Пеструха?

– Его отряд погиб в стычке с серомордыми. Мы не успели помочь, но зажали гадов в доте. Прошу, идёмте со мной, я расскажу остальное по дороге.

Вот это новость! Серомордые, или просто серы (с издевательски выделявшимся в произношении звуком «е»), были частыми гостями в городах, это понятно. Но в наших местах их никогда не встречали, несмотря на неохраняемый телепорт в соседней дубраве. Чёрт, да никто из местных мужиков этих тварей даже в глаза никогда раньше не видел! Ну, пошла жара. Ещё и эта необходимость доверяться какой-то розовощёкой Снегурочке…

– Пойдём, пойдём. Только ты будешь идти рядом со мной. Вот, слева, в двух метрах. Понял?

Симон кивнул и занял позицию слева. Его исполнительность и спокойствие почему-то здорово действовали на нервы. По пути он негромкой скороговоркой рассказал о том, как их отряд, патрулируя лес, услышал стрельбу и взрывы и, подходя к месту боя, засёк отчаянный сигнал – очевидно, о помощи. Выйдя на поляну, они столкнулись с серомордыми, тут же вступили в бой и заставили чертей отступить в дот, буквально вдавили их туда. Из отряда Пеструхи не уцелел никто, серы по своему обыкновению, даже отступая, аккуратно прострелили головы всем валявшимся на снегу землянам.

Я украдкой оглядывался на своих бойцов, которые из всех сил старались держаться поближе и ловили каждое слово, произнесённое о небывалом противнике, из-за чего колонна быстро превратилась в нестройную шеренгу. Когда лес начал редеть, мы сильно отклонились вправо, обходя ещё не появившуюся в поле зрения поляну. Где-то спереди изредка раздавались одиночные выстрелы, им вторили ещё более редкие выстрелы значительно меньшей громкости. Кажется, засевшие на своих позициях бойцы стреляли не столько на поражение, сколько просто «чтобы не высовывались», и такая ситуация может тянуться часами, если у каждой стороны есть достаточно патронов и свободного времени. Или если просто нет иного выбора.

Вот среди деревьев показалась струйка дыма, а вскоре и его источник – небольшой костёр, вокруг которого сидели на корточках трое человек в таких же маскхалатах, как у Симона. Костёр потрескивал сыроватыми брёвнами в центре небольшой низинки – этот участок леса был сплошь холмистым и прямо-таки изобиловал возвышенностями и углублениями различных размеров. Даже на расстоянии был заметен румянец на выбритых лицах сидящих. Один из них тут же поднялся и направился в нашу сторону.

Человек огромного роста, никак не меньше двух метров, приближаясь, становился будто ещё больше. Его никак нельзя было назвать богатырём – достаточно узкие и покатые для такого роста плечи переходили в длинную шею, которая увенчивалась большой головой. На вид ему было не больше двадцати пяти лет. Каждое движение, от широких и слегка угловатых шагов до манеры ведения поджатых плеч навевали ассоциации с кроватью-раскладушкой, которая внезапно ожила и решила притвориться человеком. Однако эта раскладушка явно пожаловала из офицерской палатки.

– Томми, – чуть улыбнувшись, произнёс он.

– Феликс, – ответил я, коротко встряхивая протянутую руку.

Томми сжал свои длиннющие пальцы совсем несильно, очевидно, чтобы случайно не передавить кисть неизвестного человека. Кажется, в его глазах мелькнула и тут же угасла какая-то невысказанная мысль касательно моего позывного.

– Прошу к костру, – сказал он, разворачиваясь и делая приглашающий жест рукой, – сейчас, кому нужно, сообразим перекусон. Вы, главное, ведите себя потише и к поляне не выходите, чтобы не засветиться.

Дистанция в общении сразу сократилась на добрый километр. За несколько секунд стало понятно, что этот длинный хлопец и есть ни кто иной, как тот самый человек, который принял решение, перехватив чужой сигнал, вызвать на помощь неизвестный отряд. Как на это реагировать, пока было не ясно. Мои ребята с готовностью начали сбрасывать на снег снаряжение и, потирая руки, подходить к костру. Лишь двое удосужились бросить на меня вопросительный взгляд и получить разрешающий кивок… Недалеко за деревьями так же слышались выстрелы, но никто даже не смотрел в ту сторону, все взгляды были обращены на парня, который извлёк из рюкзака эдакий колобок грязно-коричневого оттенка и начал откалывать от него ножом куски, которые выкладывал на расстеленный тут же лоскут пёстрого полиэтилена. Куски мелко крошились и в целом выглядели крайне неаппетитно.

– Пеммикан, – прозвучал слева от меня голос Томми, – питательная смесь из хлебных сухарей, сала, соли и сушёных овощей. Может очень долго храниться, мы всегда с собой парочку таких колобков таскаем.

Я медленно кивнул – чтобы это было похоже как на благодарность за комментарий, так и на жест: «Спасибо, сам знаю». У нас исчерпание запасов раздобытой по случаю тушёнки, как правило, означало сворачивание всех планировавшихся марш-бросков – если только они не подразумевали верной наживы, разумеется.

– Нет охоты попробовать?

– Нет, спасибо, ещё не голоден. Откуда вы, Томми?

– Ага, вот так сразу? Ну это и правильно. Мы из Верхнеуральска.

– Да ну? Он же под налётчиками полностью.

– Был. Той весной выбили всех.

С возросшим вниманием я начал всматриваться в лицо этого странного молодого атамана. Широкие, правильно очерченные скулы и прямой, рубленый подбородок человека, который любит говорить и действовать решительно быстро. Прямой взгляд живых серо-карих глаз, которые в наших местах почему-то назывались бл. дскими, и выбивающийся из-под капюшона маскхалата, совершенно мальчишеский, вихор пепельных волос. И, наконец, низкий ровный голос, похожий на мерный рокот работающего на холостых оборотах мощного двигателя. С такими людьми иметь дело легко и приятно, даже если они тебя обманывают. Особенно, если обманывают…

– Во дела! И как вам это удалось, расскажешь?

– С удовольствием, но попозже. Вы когда-нибудь раньше сталкивались с пришельцами?

– Давно, несколько раз… не воевали, так, издалека видел.

– Понял, – Томми сел на бревно и, в задумчивости, два раза провёл ладонями по коленям, – ну что я могу сказать, это самый сложный и опасный противник из всех, с кем только можно повстречаться. Очень умные, отлично подготовленные профессиональные воины. К тому же хорошо бронированы. У вас там в рожках что набито?

– Обычные. Но бронебойные, кажется, у кого-то были, я распоряжусь.

– Кажется? – в голосе Томми лязгнуло презрение, подавить которое он, скорее всего, просто не успел.

С неприятным удивлением я отметил в своей речи готовые выскочить на поверхность извиняющиеся интонации. Каким-то образом этот бритолицый щенок, уступавший мне в возрасте не менее десятилетия, прямо здесь и сейчас становился главным.

– Да, точно были. Сколько их там, в доте засело?

– Девять. Из них двое или трое ранены. Вооружены так, средне – автоматы, гранаты, один пулемёт.

– Ясно. А взглянуть на ситуацию можно?

– Даже нужно. Вот, надень халат, рано ещё вам перед ними светиться.

Мы молча проследовали мимо расположившихся у костра группы бойцов. Семеро моих парней уже успели разговориться с сидевшими у костра халатниками и вовсю обсуждали походный быт. Как раз, когда мы проходили мимо, поднялась тема лыж. Видимо, Томми похлопотал, чтобы обеспечить свой отряд в полной мере этим средством передвижения, мои же ребята лишь завистливо бормотали, что нам такого славного трофея ранее не попадалось, а озаботиться следовало бы.

Взобравшись по склону, мы направились к видневшемуся впереди просвету между деревьями, откуда не так давно звучали выстрелы. Деревья не редели, просто в одном месте лес обрывался, уступая обширной поляне с такими неплодородными песчаными почвами, что там не могла прорасти даже самая чахлая ёлочка. К кромке леса мы подползали уже по-пластунски. Если бы не чернеющие подошвы обуви, то я в два счёта мог бы наткнуться на одного из залегших здесь автоматчиков, которых, оказалось, общим числом семь человек. В целом они выглядели достаточно расслабленными, если не сказать праздными, но стволы и лица каждого из них были обращены к центру поляны.

– Ну что тут у вас? Шевелятся, родимые? – спросил Томми ближайшего автоматчика, доставая из-под халата бинокль.

– Да, ничего такого. Минут двадцать назад опять начали высовываться непонятно зачем, загнали их назад. В обратку почти не стреляли.

– Ах, неужели! Поди патроны заканчиваются. Ну-ну, господа серомордые, и что вы думаете предпринимать дальше? – прильнув к биноклю, в порыве мальчишеского веселья Томми широко улыбнулся и прищёлкнул языком, затем протянул прибор мне. – Полюбуйся.

Я прильнул к окулярам. Эта поляна была хорошо известна всем живущим в окрестности, и являлась одним из основных ориентиров. Она имела вытянутую каплевидную форму, слегка сужаясь с одной из сторон, имея примерно три с половиной – четыре сотни метров протяжённости и около ста пятидесяти метров в поперечнике в самой широкой части. Росший по краям лес местами даже нависал над поляной склоненными соснами, не смея преступить незримую грань. В этой самой широкой части поляны, аккурат по центру, был достаточно высокий пригорок с бетонным дотом на вершине – местные называли его бункером, совершенно не беспокоясь о номенклатурных нюансах. Ну да им простительно, военных училищ не оканчивали. Я, правда, тоже его так и не окончил, но тому виной 23 декабря.

Сам дот представлял собой совершенно типовое оборонительное сооружение времён Второй Мировой – колпак с покатой крышей и тремя широкими двухместными амбразурами. Заслонки амбразур и укреплённые двери покинули это строение много десятилетий назад, но крепкие бетонные стены всё ещё могли справиться с хорошей артиллерийской взбучкой. От самого дота когда-то вела укреплённая траншея, через которую бойцы могли покидать огневую точку, пребывая в относительной безопасности, но за ней давным-давно не ухаживали, и сейчас от траншеи осталась лишь совсем незаметная под снегом канавка. Хорошо знакомую картинку искажало лишь то, что значительная часть поляны перед дотом была истоптана до грязного месива, в котором были хорошо видны человеческие тела. Я насчитал шестерых – остальные пеструхины бойцы, вместе, быть может, со своим атаманом, стыли где-то неподалеку среди деревьев. Временами через амбразуры можно было разглядеть какое-то движение в доте, слишком скоротечное, чтобы мог сработать снайпер, как с нашей стороны, так и с противоположной.

– Да уж, картинка маслом, – произнес я, возвращая бинокль, – и что, никого из серомордых ещё не подстрелили?

– Зацепили как минимум двоих, – ответил мне приятный женский голос.

С удивлением оглянувшись, я заметил, что один из лежащих рядом на своих ковриках бойцов имеет чертовски соблазнительные формы, различимые даже под мешковато-сидящем и перехваченным на поясе ремнём, маскхалатом. Красивая девушка смотрела на поляну, подпирая щеку сложенными на лежащем автомате ладонями. Её лицо было расслабленным, едва ли не сонным, но прищуренные глаза неотрывно следили за бункером, что придавало ей сходство с кошкой, дремлющей возле мышиной норы.

– Это Мира, наш самый перспективный боец, – заметил Томми, пряча в уголках рта призрачную улыбку.

– Привет! – ничуть не изменившись в лице, Мира помахала в воздухе пальцами.

– Феликс, – представился я, и на это не отреагировал.

Томми приглашающе мотнул головой и начал медленно отползать назад, я последовал его примеру. Преодолев, таким образом, около десяти метров, мы поднялись на ноги и, пригнувшись, проследовали обратно к костру. Здесь уже шла вполне тёплая беседа. Сидящий на чурбане Симон о чём-то увлеченно рассказывал, а обступившие его хлопцы, время от времени поддакивая или негромко переспрашивая, лишь согласно кивали. Его товарищ чуть поодаль ковырялся в рюкзаке, желая продемонстрировать что-то из своего снаряжения стоявшим рядом и заглядывавшим ему через плечо Филину и Серёже. Это было удивительно, так как Серёжа – молчаливый широкоплечий амбал – в нашем отряде слыл самым нелюдимым и старался без особой надобности ни с кем лишним словом не обмениваться.



Подойдя, Томми распорядился поставить палатку на холмике, и два его бойца засуетились, возводя ярко-оранжевый купол. Про себя я отметил, что оттуда палатку наверняка будет видно в доте, хотя, надёжно поразить её, шансов нет – любой, задержавшийся в амбразуре более чем на две секунды, тут же будет досыта накормлен свинцом… Мира постарается. В уже поставленную палатку втащили рюкзаки, пару брёвен для сидения и ручное зарядное устройство для раций, смонтированное из динамки на частично выдолбленном чурбане. Томми всё это время разгуливал вокруг, заложив руки за спину и выбрасывая вперёд негнущиеся ноги, явно о чём-то размышляя. Когда бойцы закончили свою работу, мы вдвоём вошли внутрь.

– Чаю хочешь? – Спросил Томми, доставая из вещмешка щедро пахнущий травами свёрток.

– Хорошо бы, – согласился я, – спиртным на марше не балуетесь?

– Не только на марше, но и в остальной жизни сводим к минимуму. Столько сил уходит на то, чтобы не давать людям скатываться до состояния зверей…, а водка в один момент может всё повернуть вспять.

Под тенью Феникса

– Ну, водка штука по-своему полезная в общении. Делает сложные вопросы простыми.

– Делать-то она делает, да не всегда в нужную сторону. Считай, каждый раз, открывая бутылку, рискуешь выпустить оттуда джинна. А тебе ведь не хочется, чтобы джин разгулялся в компании вооруженных людей?

Говоря это, Томми достал небольшой солдатский котелок, протёр его снегом и, не дожидаясь ответа, вышел из палатки. Его бесцеремонность и уверенность в общении со старшим человеком могли взбесить, но вместо этого заставляли задуматься. С одной стороны – распитие фляжечки-другой-третьей было давней традицией, хранившей в себе множество добрых воспоминаний, с другой – действительно периодически случались жуткие вещи, в которых закономерно винили не водку, а неумеющих пить её людей. И ведь действительно, стоит ли играть в кости с Дьяволом, каждый раз давая шанс человеческой глупости? Вот так склоняться перед чужой точкой зрения, конечно, негоже, но как-нибудь на досуге поразмыслить, конечно, стоит.

– Палатку-то, небось, из дота видно? – спросил я праздным тоном, лишь только Томми откинул полог и сделал шаг внутрь.

– Конечно видно, для этого мы её тут и поставили. Пускай видят, что мы никуда не торопимся, и готовы с комфортом ждать, пока они там промерзают и гадят под себя.

– А мы готовы? – спросил я, заранее зная ответ.

– Разумеется. Но не будем, – ответил Томми, верно поняв мой посыл и задорно сверкнув глазами. – Читал Сунь Цзы?

– Когда в суворовке учился. Всего одну книжку, правда, – ответил я, подавив смешок.

Томми любезно хохотнул в ответ и продолжил:

– Так вот… В разных переводах может быть по разному, но суть такая – если ты что-то имеешь, нужно показывать противнику, будто не имеешь. И наоборот, время водить его за нос, даже в случаях, когда сам чёткого плана ещё не имеешь. В любом случае, исходя из неверной информации, противник обречён ошибаться.

– Очевидно. И какой ошибки ты ждёшь в данный момент? Думаешь, попробуют прорваться?

– Надеюсь, что захотят сдаться. Ни разу не слышал о том, чтобы их кто-то живьём брал, но почему бы не попытаться. Если не надумают сдаваться, будем атаковать. Хрен их знает, что они тут делали, и не ожидают ли часом подкрепления.

Снаружи в ветвях засвистел ветер.

– Понимаю. Значит, как раз для этой рискованной операции я тебе и нужен, так?

– Так, – без обиняков ответил Томми. Затем посмотрел на меня долгим взглядом и спокойно добавил: – Феликс, я понимаю, что это самая дурацкая затея на свете… Но что-то привело их сюда. И это должно быть чем-то очень важным.

– Ты хочешь, чтобы я бросил своих парней на амбразуры?

– Не совсем. Я планирую, как стемнеет, завязать плотный бой у входа, с тем, чтобы вы могли незамеченными подтянуться с флангов и подойти к амбразурам вплотную. Конечно, риск огромный, но серы, скорее всего, не знают о вашем появлении и ничего подобного не ожидают.

Ну что ж, по крайней мере, это было честно. Когда собеседник тебе прямо сообщает, что собираются использовать твой отряд в качестве затычки для медвежьей задницы, это располагает к доверию. Какую уж тут ещё подлянку можно устроить… Тем более, что сам он собирается лезть к тому же медведю прямо в пасть. К тому же, мне самому уже до чёртиков захотелось развинтить парочку серомордых и посмотреть, как они там тикают, не говоря уже об инопланетных трофеях. Но изрядная авантюрность затеи провоцировала и изрядный мандраж.

Давая мне время на обдумывание услышанного, Томми вышел за котелком и отсутствовал добрых пять минут. Когда он вернулся, палатка враз наполнилась густым запахом чая, в котором особенно выдавались ароматы каких-то полевых трав, из которых я твёрдо узнал только мяту. Разлив чай по жестяным кружкам, края которых были заботливо подклеены изолентой, мы начали прихлёбывать душистый отвар.

– У них есть приборы ночного видения, или что-то такое? – нарушил я молчание.

– Неизвестно. У них есть эти наворочанные шлемы. Понятия не имею, какая аппаратура там встроена. Будем слепить фонарями, – с готовностью продолжил беседу Томми.

– Фонарями, говоришь? Это какими?

– Да вот такими.

Он запустил руку в карман рюкзака и передал мне небольшой фонарик в металлическом корпусе с пазами для крепления на оружие. Приятная тяжесть и аккуратная мелкая насечка сразу производили впечатление надёжности. Щелчок – и на снегу под ногами образовалось ярчайшее белое пятно, осветив и без того отнюдь не тёмное пространство палатки. Выключив и пару раз подбросив фонарик на ладони, я вернул его хозяину:

– Хорошая вещица. Американский?

– Обижаешь, Китай! У нас таких пять штук есть.

– Хм, я слышал, американские «Шурики» это лучшее, что можно нарыть.

– Не совсем. В конце 2011 китайцы очень хорошо подсуетились и наладили производство вот этой прелести. Такой и по глазу шарашит – дай Боже, а ПНВ засветит, сам представляешь как. А сколько от одной батарейки фурычит – знаешь?

– Да тебе ж в 2011 было лет пять, наверное, откуда ты это можешь знать? – начал заводиться я. Уверенность и всезнание молодого атамана заставляли меня балансировать на грани между симпатией и ненавистью. Странное чувство, давненько такого не было.

– Мне было четыре года, – простодушно ответил Томми, – я просто очень люблю читать, буквально, что подворачивается. И очень стараюсь привить эту любовь своим людям.

– Про фонарики читать? – съехидничал я, не сдержавшись.

– И про них тоже. Всё, что интересно, – голос Томми стал ещё спокойнее, а губы начали растягиваться в самой невинной на свете детской улыбке.

Я взял паузу, уделив своё внимание обдуванию и прихлёбыванию чая. Как бы ни хотелось наплевать и свалить, ситуация всячески давала понять, что как раз этого делать не следует. Успокоиться. План выглядел рискованным, но ведь действительно в первую очередь подставлялись не мы. Если сможем грамотно затихариться, то должно получиться гладко, о нас ведь действительно никто в доте не знает. Весь вопрос в доверии. Так что же ты выберешь, атаман? Как я ненавижу такие варианты…

– Не знаю, с чего ты решил, что ночью будет темно. На небе ни облачка, и позавчера была полная луна.

– Нет, сегодня вечером будут облака. А ближе к середине ночи может и дождик сбрызнуть, – ответил Томми, состроив такую серьезную физиономию, что сразу стало ясно: метеорологическим наблюдениям он посвятил немало времени и в их результатах уверен не менее чем в том, что мы сейчас торчим посреди зимнего леса с вооруженными инопланетянами под боком.

– Я правильно понимаю, что трофеи пополам?

Молодой атаман даже не попытался сдержать огромную радостную улыбку, чуть вкривь разрезавшую его лицо. В радостном порыве он схватил меня за плечо и сильно встряхнул:

– Само собой, пополам!

* * *

За время нашего разговора невдалеке были возведены ещё две палатки, одна такого же вырвиглазного оранжевого цвета, и ещё одна серо-зелёная. Как только мы покинули свой купол, туда сразу же зашли два бойца, каждый из которых нёс в руках несколько раций. Через некоторое время изнутри раздалось мерное шуршание динамо.

Общим счётом у нас получалось восемнадцать бойцов, десять из отряда Томми и восемь моих парней. Если считать вместе с атаманами, то выходит аккурат два десятка человек – совсем неплохо для внезапного удара по девятерым серым мордам. Оставив на огневой позиции троих человек, мы собрались возле костра и приступили к обсуждению штурма.

Решили, что отряд Томми будет выдвигаться со своей текущей позиции у северной части поляны с тем, чтобы в разгар перестрелки добраться до амбразур и забросить внутрь гранаты. Гранат у нас, естественно, не было, но не в пример лучше экипированные союзники выдали парочку. Конечно, запасных маскхалатов на весь наш отряд также не хватило, и было решено, что четверо облачённых в белое «счастливчиков», в число коих входил и я сам, возглавят продвижение к доту, а остальные будут идти в десяти метрах сзади. Такой план все сочли справедливым и на том успокоились. Бронебойных патронов вышло по два рожка каждому, остальные кармашки на разгрузках заполнили обычными.

Остаток дня провели у костра, досушивая промокшую одежду и обувь, а также напиваясь разведённым из припасённых нами брикетов киселем. Очень удобный в холодную погоду напиток, из-за своей высокой теплоёмкости. Выпил пару чашек – и такое ощущение, что горячий кирпич проглотил, часа пол изнутри греет. Приятно было произвести впечатление на подкованных в походном деле союзников.

Когда стемнело, выдвинулись на позиции ждать предсказанной облачности. Луна светила так, что можно было бы вполне комфортно читать крупный шрифт. Вся поляна была видна как на ладони, и с возвышения в её центре на нас пялился тёмными провалами своих амбразур дот. Я залёг рядом с Томми под предлогом того, чтобы ещё раз рассмотреть дот в его бинокль, Томми охотно согласился.

– Слушай, а ты где книжки-то берёшь читать? – поинтересовался я, в очередной раз припадая к биноклю и пытаясь разглядеть хоть какое-то движение в доте.

– У меня электронная читалка уже много лет. И очень большая подборка текстов в электронном виде. Жаль, только там узкоспециализированных мало, гребу всё, до чего могу добраться.

– Надо же. И где гребёшь?

– Да как-то давно повезло один магазин в городе выпотрошить. И читалок много взяли – всем хватило, ещё и запас получился. Больно уж у них экраны хрупкие.

– Твои ребята все читают? Где набирал – в бункере под областной библиотекой?

– Набирал там же, где и ты, в народе. А чтение вводил поначалу принудительно.

– И как, исключительно на дисциплине?

– На ней. Иначе никак, озвереют в момент. Впрочем, было не трудно – у меня в отряде костяк из молодых людей. Симону двадцать восемь лет, Куберту и Вуйко по тридцать. Тем, кому хорошо за сорок, уже ничего в голову не вобьешь. А кому в районе тридцати пяти…, – Томми внезапно осёкся.

– Знаю, знаю. Самые дурные люди. Поколение рождённых в девяностых, – кажется, мой голос прозвучал не так непринужденно, как это было задумано.

– Точно.

– А ещё большинство шакалов такого же возраста. Не задумывался, почему?

– Задумывался, конечно. Так ни к чему и не пришёл, – теперь наступила очередь Томми разыгрывать непринужденность.

– А я думал. Сам бы никогда не допетрил, если бы один дед умную мысль не сказал.

– Ну и?

Я помедлил, восстанавливая в памяти красиво построенную фразу, услышанную больше двадцати лет назад ещё в училище от полковника Хоменко – невероятно интеллигентного и при этом волевого человека, которого уважали даже самые неуправляемые «блатные» кадеты. Всё, что он говорил с характерной своей расстановкой, врубалось глубоко в сознание, а потом незаметно становилось твоими собственными мыслями. О, сколько раз я впоследствии жалел о том, что не записывал его отступления и замечания на полях конспектов!

– Девяностые и нулёвые – это время, когда Россия, вслед за Европой и Западом, утратила все сверхидеи, царствовавшие в умах. Ни коммунизма, ни демократии, ни национализма или даже религиозных идей в чистом виде больше не осталось, превратилось в обёртки для финансовых схем. Быть идейным вдруг стало немодно, а человек без идей кого из себя представляет? Инфантильное животное, которое не способно мыслить дальше жажды выгоды и наживы. И, что самое интересное, ему невозможно доказать или как-то показать, насколько его мир узок. Он твою идейность в карман не положит, на хлеб не намажет и на хер не натянет. А значит, какой в ней практический смысл?

Я понял, что упускаю даже те крохи изящества мысли, что удалось восстановить в памяти, и многозначительно замолчал. Томми тоже молчал, но по его напряжённому лицу и буравящему пустоту взгляду было видно напряжённое движение мысли.

– Да, где-то так и есть, – выдохнул он, задумчиво спустя добрых полторы минуты, – а в чём состоит твоя сверхидея, Феликс?

– Выжить. И остаться при этом человеком. А там посмотрим.

Кажется, мой ответ не вполне оправдал ожидания молодого атамана. Но, тем не менее, он удовлетворенно кивнул.

* * *

Наконец, на юге показались облака. Плотные, кучевые облака приближались сплошным фронтом к одиноко висевшей на небосводе ущербной луне, с явным намерением поглотить её. Признаюсь, я никогда всерьез не интересовался метеорологией и совершенно не разбирался в том, что сулит то или иное явление, но тут и дураку было понятно, что надвигается буря – с поганым холодным ветром и мокрым снегом. Но прежде всего она укроет небо непроницаемым для лунного света слоем облаков, что в нашей ситуации было просто даром свыше. Любопытное ощущение: можно было ощутить, как заканчиваются последние мгновения времени перед атакой. Как секундная стрелка с каждым своим движением поедает новый участок циферблата, так и приближающаяся тёмная масса облаков поглощала ясное небо, принося с собой тьму. И эта тьма была нашим союзником, нашим одеянием.

Обычно всё происходит либо совершенно внезапно, либо по команде, которую ты сам даёшь, выждав удобный момент и за долю секунды собравшись с духом. Здесь же можно было насладиться величественной и неотвратимой предопределённостью. Вал кучевых облаков коснулся диска луны, и за несколько секунд скрыл её вовсе. По коже лица протянули пока ещё мягкие порывы свежего ветра.

– Возвращайся на позицию, – шепнул Томми, заправляя в ухо гарнитуру от рации, – через десять минут начинаем.

Черпая выбившимися из ботинок штанинами снежную грязь, я отполз назад, встал на ноги и за три или четыре минуты дошёл к своим ребятам. И вот мы лежим за своим бугорком у края поляны. Всё оружие проверено и снято с предохранителей, у каждого примкнут рожок с бронебойными патронами. Ремни затянуты, одежды заправлены, рты закрыты. Нервы как струны – но не перетянутые и звенящие, а в самый раз напряжённые и выдающие красивый ровный низкий звук, от которого ещё чуть-чуть, и земля начала бы вибрировать. Ждём.

Минута.

Вторая.

Третья пошла.

Да что там у них такое, хотелось бы знать. Плохо, когда момент затягивается, человек успевает чуток ослабнуть. Совсем чуть-чуть, но важен сам факт того, что нервное напряжение уже пошло на убыль, можно слегка потерять фокус. И от этого не попасть, не заметить и схватить пулю.

Четвёртая минута. Изо всех сил таращу глаза в сумрак. Да, наконец, вижу. Едва заметные бледные тени медленно скользят от леса в сторону дота. Все движения очень плавные и медленные, выполняются в едином ритме. Эдак их можно заметить, только если смотреть в одну точку остановившимся взглядом, не иначе. Сколько их уже видно… Пятеро. Нет, семь. Нет, всё-таки шесть. Ага, вот ещё две появились. Начавшие было подмерзать, кончики пальцев потеплели. Совсем скоро наш выход.

Ярчайшая вспышка на долю секунды осветила пространство прямо перед дотом, и громкий хлопок разнесся по поляне, отразившись от деревьев и вернувшись назад. Это был очень странный взрыв, будто растянутый во времени – лишь спустя две-три секунды шока я понял, что взрыва было два или три, они прозвучали почти одновременно. И осознал, что слышу автоматные очереди, треск от которых проступил в сознании не сразу, а постепенно, будто из тумана.

Стреляли сразу с обеих сторон, много людей, и все очередями, из-за чего звуки выстрелов сливались в рваный гул. Кто-то что-то кричал… Наушник. Томми кричит по рации… О чём он кричит?

«Феликс, они идут на тебя! Валите их! Да стреляйте же!»

Белая пелена в глазах слегка поредела, и я увидел силуэты, которые, сгорбившись, бежали мелкими шагами и через каждые несколько шагов стреляли по диспозиции Томми. Это были высокие и, как показалось, атлетичные фигуры с большими шлемами на головах. Из шлемов назад и в стороны торчали какие-то несуразные пластины. В остальном серы были похожи на обычных людей – выглядели и двигались так же, никаких щупалец или крыльев с рогами. Их было всего четверо.

– Не стрелять! Ждать команды! – громко прошипел я бойцам. Ситуация благоволит нам – есть возможность подпустить серомордых поближе и лупануть почти в упор. Тут уже никакая броня инопланетная их не спасёт, они же не рельсами обвешаны.



Правее тьму рассекли лучи фонарей, ребята Томми наконец пришли в себя и пошли в уверенную атаку, больше стреляя одиночными и короткими очередями. Бегущие на нас пришельцы перестали стрелять вовсе и перемещались уже широкими шагами а подчас и скачками, стремясь как можно быстрее достичь леса. Вот уже до них осталось не больше двадцати метров…

– Огонь! – крикнул я во весь голос.

Девять автоматов, уже давно наведенных на цель и жаждавших боя, ожили одновременно, по ушам ударил их радостный рёв. Первый пришелец на мгновение будто замер в воздухе, в то время как его ноги еще продолжали бежать вперед. Его тут же, закрутило через плечо, отбросило голову назад и в сторону, потом кувыркнуло назад и швырнуло на землю. Было явно заметно, как от него отлетели какие-то части, и в целом выглядело так, будто он решил бежать одновременно во все стороны и частично в этом преуспел. Второй, бежавший позади и чуть правее от первого, резко дёрнулся левой половиной тела, развернулся едва ли не спиной вперёд и рухнул навзничь, так, что только ноги в воздухе мелькнули.

Третий и четвёртый просто упали в снег и тут же открыли ответный огонь – видимо, тела товарищей задержали летевшие в них пули. Не успев нас рассмотреть, стреляли наугад, оббивая снег с ветвей над головами. Мы в ответ непрерывно обстреливали участок поляны с залёгшими серами. Они достаточно быстро сориентировались и начали лупить уже прямо по нам, то и дело, поднимая в воздух фонтанчики мокрого снега и грязи прямо перед носом, заставляя нас припадать мордой к земле и нырять за стволы деревьев. Их же самих нам было почти не видно – приходилось поливать свинцом контуры ямок в снегу за телами павших. В отличие от нас, то и дело кланявшихся каждой удачной очереди противника, они не прекращали огонь ни на мгновение.

У меня уже третий магазин пошёл, а серомордые и не думали дохнуть. Может им достаточно одного живого пальца, чтобы стрелять, без головы и всего остального? Почему-то плотность огня с нашей стороны значительно снизилась – я развернул голову, чтобы осмотреться и тут же страшный удар отбросил мою голову далеко назад, так, что только шея хрустнула. Тянущая боль облепила все лицо, рот наполнился кровью и какими-то осколками. Плевать, потом! Сплюнув, приложился к автомату и выдал длинную очередь до последнего патрона. Хлопнул рукой по разгрузке, достал четвёртый рожок – последний. Выдернул из автомата опустевший, заменил его полным, взвёл затвор, и… понял, что в ответ больше не стреляют, лишь за холмом ещё тарахтели выстрелы. Неужели наши броненосцы таки досыта наелись свинца?

– Прекратить огонь! – скомандовал я, и подивился своему необычному произношению, будто у мертвецки пьяного человека.

Лежавший по правую руку Серёжа уставился на меня расширенными глазами и приоткрыв рот. Его рука поднялась и прикоснулась кончиками пальцев к щеке. Непроизвольно я повторил его движение и нащупал какой-то мясной лоскут, прилипший к лицу. Почему-то прикосновение к лоскуту ощутилось. Пуля. Да, это была она – прошла сбоку навылет, выбив добрую половину зубов, продырявив левую щеку и совершенно разворотив правую. Зачерпнув ладонью снег и приложив его к ране, наконец, оглядываюсь. Трое бойцов лежат без движения в лужах крови. Филин, Вялый и Анзор. Филин ещё сучит ногами, у Анзора на спине комки плоти. Ах, вот они откуда – в затылке Вялого зияет пролом таких размеров, что кулак можно вставить, и внутри почти пусто.

Не остается никаких эмоций. Есть только медленные, холодные и редкие мысли. Переползаю к окровавленным телам, ощупываю их. Двое мертвы. Филин подёргивается и затихает у меня на руках. Я опускаю ему веки и думаю о том, почему они так часто остаются открытыми в подобные моменты. Осматриваю остальных пятерых. Остановившиеся холодные глаза, невыразительные лица. Чувствую, что мы на одной волне. Говорю, что нужно сходить добить серов, вместо ответа все молча поднимаются на ноги.

Идём с оружием наперевес, впереди в снегу видим лежащие без движения тела. Первое измочалено так, что тратить на него патрон нет никакой нужды. Второй пришелец лежит лицом вниз, я подхожу, вставляю ствол автомата в щель между кромкой шлема и воротником и стреляю ему в затылок – голова немного дёргается, тело никак не реагирует. Ступаем дальше.

Третий мелко дрожит, часто и сипло дышит. Одну руку прижимает к груди, второй пытается поднять автомат, но лишь проволакивает его по земле. Нажимает на спуск – ничего не происходит. Неспешно прицеливаюсь, несколько раз стреляю ему в шею, чуть виднеющуюся в зазоре между массивным шлемом и нагрудником. Он затихает, напряжённые руки и ноги медленно обмякают.

Четвёртый лежит в странной позе, выпятив задницу, будто он стоял на коленях а потом сложился пополам вперед. Поднимаю автомат, прицеливаюсь ему в темя, и тут он поднимает голову и, как освободившаяся пружина, резко бросается вперед, выставив руки и держа что-то блестящее в одной из них. Я стреляю ему куда-то в район груди, одновременно открывает огонь ещё кто-то сзади. Летевшая к моему лицу рука пришельца отходит куда-то в сторону, и он бьет меня плечом в грудь, сбивая с ног и наваливаясь сверху. Слышу его прерывистое дыхание, зачем-то пытаюсь разглядеть глаза, скрытые забралом. Удар – его голова отлетает в сторону и возвращается, ударяя меня в скулу. Еще два удара, и тяжелая туша сваливается с меня набок.

Вижу Серёжу, держащего автомат наперевес, прикладом вперёд. Он несколько секунд напряжённо смотрит на меня, потом расслабляет лицо и отходит. Перевожу взгляд в небо, закрываю глаза. Дышу. Автоматные очереди стихли. Слышен ветер, свистящий в кронах деревьев и негромкий разговор рядом: «Всё с ним нормально, не трогай, пусть отлежится». Маленькие мокрые снежинки ударяют в лицо и прилипают к ресницам. Щека больше не болит, а легко гудит онемением. В голове становится тихо и спокойно. Кажется, небо у горизонта проясняется и облака отходят. Значит, скоро будет видно Луну – это хорошо, Луна красивая и на неё приятно было бы взглянуть сейчас. А пока её не видно, можно закрыть глаза и немного полежать в темноте. Спокойно и тихо. Слышны шаги, кто-то приближается неспешной походкой.

– Живой? – звучит голос Томми.

«Живой», – отвечают ему. Я хочу несмешно пошутить о том, что мёртвый, но молчу, не хочется шевелиться даже для того, чтобы что-то произнести.

– Так поднимайте, блин, пока не замёрз нахрен.

– Не надо, я сам, – слышу свой голос и начинаю подниматься, привставая на локтях. В голове по-прежнему чисто и ясно, но созерцательность куда-то уходит, оставляя после себя усталость.

Сидевшие на корточках возле тела пришельца ребята – Муха, Гомель и Серёжа – отвлеклись от изучения своей добычи и смотрели на то, как я медленно, но твёрдо встаю на ноги. Остальные копошились над телами погибших товарищей у деревьев. Я посмотрел на Томми – он стоял, расслабив одну ногу и держа за шейку приклада в правой руке автомат. Ни пятнышка крови на белом халате, всё то же твёрдое и чуть ироничное выражение лица.

– Всех вынесли? – спрашиваю я и ощущаю в рваной ране на щеке осколки зубов, начинаю выковыривать их пальцем.

– Видимо, да, – отвечает Томми, со спокойным интересом наблюдая за моими действиями. – Четверо у нас, четверо у вас. Ещё один остался лежать в доте.

– На прорыв не пошёл? Умер от ран, что ли?

– А хрен его знает. Может какой-то прощальный сюрприз. Наши сейчас пытаются разобраться. Вот, бросил ребят пошёл посмотреть как у вас дела. Потери есть?

– Есть, трое убитыми, – шамкаю в ответ, снова зачёрпывая снег и прикладывая к ране.

– Хреново. У нас одно серьёзное ранение. Да куда ты его… грязный же! – раздражённо заметил Томми, перехватив мою руку и отшвырнув её вниз. – Сейчас к аптечке сходим, подожди.

Из дота что-то прокричали и Томми, коротко бросив мне: «Идём», зашагал к вершине холма. Я, подняв свой автомат и парой ударов по цевью оббив с него снег, припустил следом. Серёжа без приглашения последовал за нами. Судя по тому, как расслабленно вели себя бойцы возле дота, опасаться было нечего. Однако, они оживлённо махали руками, призывая нас поторопиться.

– Вот, полюбуйтесь! – стоявший возле входа парень направил луч фонарика в тёмное пространство дота, осветив распростёртую на полу фигуру.

Тело было заметно меньше, чем тот пришелец, который бросился на меня, да и чем остальные тоже. Оно лежало ничком, так что был хорошо заметен пролегавший через всю спину вдоль хребта длинный раскрытый разрез. Узкие плечи, крутые бедра – вне всякого сомнения, перед нами находилась женщина. Осторожно подойдя и посветив поближе, Томми чертыхнулся и пнул ногой шлем, который отлетел в сторону и глухо ударил в стену. Затем, словно не веря своим глазам, он ухватил руками за края разреза, бронированный торс и развёл их в стороны, так что стало видно отделанную чем-то мягким внутреннюю поверхность костюма. Перед нами лежала пустая броня, без инопланетянки внутри.

– Каково, а? А главное, как это понимать? – гаркнул молодой атаман, обращаясь скорее к себе, и начал светить фонарём по сторонам, будто надеясь прочитать на стенах ответы на свои вопросы.

В этот момент мое сознание пронзила догадка. Точнее, она лишь начала формироваться, а ноги уже развернули тело и несли его наружу из дота, а затем, вдоль стены, к противоположной по отношению ко входу амбразуре. Глупая, но такая чёткая и ясная мысль. Вот оно, широкое отверстие, которое проходя через толщь стены, сужается до совсем небольшого окошка. На бетоне хорошо видны тёмные пятна – я уже знаю, что это такое. И Томми, который смотрит на меня изнутри с перекошенным от внезапной догадки лицом, тоже это знает. Остаётся лишь обернуться и увидеть продавленную ползущим телом канаву в снегу, через пару десятков метров переходящую в цепочку следов.

– Ах ты ж сука! – мой крик разнёсся над поляной и, отразившись от деревьев, возвратился невнятным эхом.

– Симон, Беря! Куберт! Быстро в погоню! – раздалось из дота.

Я всё ещё стоял и бездумно таращился на уходящие вдаль следы, когда вышедшая из-за туч луна осветила шустро продвигавшуюся в сторону леса троицу людей на широких таежных лыжах. Чёрт, это ж надо было так лопухнуться! Но какова храбрость, каково стремление! Вернувшись в дот, я увидел Томми, задумчиво поглаживающего края амбразуры.

– Сбросила броню, чтобы протиснуться в окошко, – заметил он отравленным досадой спокойным тоном. Затем повернулся и, чуть сузив глаза, добавил: – Представляешь, как было важно то, что она унесла с собой?

– Не вполне. А чем, по-твоему, это могло быть?

– Да понятия не имею! Но это наверняка было то, ради чего этих чертей сюда занесло! Что угодно – предмет, информация, какая-нибудь техника хитрожопая… не знаю! Но ради того, чтобы спасти это от нас, восемь инопланетян вот так взяли и выпрыгнули под огонь, понимаешь?

– Да они совершенно не планировали умирать! Просто хотели прорваться наружу и всё. И напоролись на вашу атаку и нашу засаду.

– Ага, а эта дура, по твоему, просто решила их развлечь перед боем своими титьками, а потом героически продраться через амбразуру, чтобы по приколу замёрзнуть в лесу? Вместо того, чтобы дать своему отряду ещё одну пару рук с автоматом? Да бред полный. Они все ломанулись, чтобы отвлечь нас, и по возможности кого-то завалить, чтобы она смогла уйти! Вон, подойди к Вуйко, пусть он тебя залатает, а то смотреть невыносимо.

Спорить не о чем. Такая версия выходила более правдоподобной, опираясь на одно принципиальное допущение – сама беглянка, либо что-то, чем она владела, имело исключительную ценность. Выходя, я посторонился, пропуская внутрь ребят, которые пришли забрать костюм беглянки в общую кучу трофеев. Кажется, поднимая нагрудник, Сережа украдкой понюхал его внутреннюю поверхность.

* * *

Пока Вуйко подготавливал иглу и нитку, я успел задать впрок множество вопросов, а затем слушал его размеренные и неторопливые ответы. Выяснилось, что странники, выходя из дота, разделились на две группы по четверо. Подползавшие к доту знали, что группа, которая рванула на восток, идёт прямиком под наш огонь, а потому полностью сосредоточились на второй четверке. Даже, несмотря на ослепление светошумовыми гранатами, непонятно откуда взявшимися в выкладке для боя в лесу, автоматчикам удалось открыть более-менее прицельный огонь на подавление. Потери – один человек с контузией.

Надо признать, что это был хороший результат, с учётом того, как досталось нам, находившимся в засаде. Впрочем, если бы серомордые как раз в этот момент не пошли в атаку, потери могли быть куда серьёзнее. Или нет? Анестезия слегка дурманила сознание и этот эффект можно было бы счесть даже приятным, никакой боли не ощущалось, лишь слегка чувствовалось как подёргивается от затягиваемых стежков кожа.

Полог откинулся и прицепленный к стойке палатки фонарик осветил двоих бойцов, с большой осторожностью заносивших внутрь тело. Мира выглядела спокойной и отрешённой, смотрела куда-то вверх, далеко за пределы палаточного ската. Затем она чуть приподняла голову, пытаясь осмотреться, и стало хорошо заметно, насколько беспомощным и потерянным оказался её пришедший в движение взгляд. Прекрасное лицо храброй и уверенной в себе женщины с глазами заблудившегося в незнакомом селении ребёнка. Увиденное вызвало во мне странные чувства, разобраться в которых я так и не успел, потому что шаманивший над щекой Вуйко встал прямо передо мной, и я больше не видел ничего, кроме покачивающихся камуфляжных пятен его костюма. Закончив свою работу, он заклеил мне правую щеку сбрызнутым спиртом бинтом и пластырем, левую же просто протёр кусочком ваты.

– Аккуратнее жуй, – сказал он, – недели две будет болеть.

А то я сам не знал, а то не получал никогда в морду так, что щёки разбивались о зубы в лохмотья. Молча кивнул и вышел из палатки.

Тела всех убитых, включая Пеструху с его хлопцами, а также пришельцев, стащили на одну полянку. Со всех сняли наиболее ценное снаряжение, подобный поступок уже давно не являлся чем-то из ряда вон выходящим. Разумеется, до обуви и одежды дело не дошло, но амуниция была аккуратно собрана и разложена на ковриках, с тем, чтобы в дальнейшем быть посчитанной, учтённой и распределённой по вещмешкам.

От идеи хоронить погибших традиционным способом пришлось отказаться. Даже самые отъявленные моралисты не выразили желания копать тремя имеющимися в наличии саперными лопатками в промерзшем грунте братскую могилу, так что идея сожжения была принята единогласно, пускай и с тем, что согласие некоторых бойцов было молчаливым.

Серомордых изначально хотели оставить гнить просто так, но Томми настаивал на том, чтобы их тоже сожгли. Больших трудов стоило уговорить его отказаться от этой затеи, ибо сожжение полутора десятка тел уже требовало чертовой уймы дров, на память о добыче которых при помощи нескольких струнных пил многие получат мозоли и крепатуру. Так что пришельцев просто оттащили подальше и присыпали снегом. Окрестный лес наполнился звуками ломаемого сухостоя и едва слышным жужжанием пил.

К тому времени вернулись отправившиеся в погоню бойцы. По их рассказу, продвигались вперёд они достаточно быстро, и, когда следы зашли в труднопроходимую для лыжников молодую рощицу, Симон догадался отделиться и напрямую рвануть к телепорту. К сожалению, эта замечательная идея посетила его слишком поздно. Срывающимся от досады голосом он рассказал, как ещё издали заметил между деревьями впереди свечение и налёг на палки изо всех сил, но только и успел, что поклониться цепочке следов, упиравшуюся в ставший вновь безжизненным корпус телепорта.

Преследователи так искренне переживали свою неудачу, что сам этот факт, по-видимому, избавил их от хорошей выволочки за недостаточную скорость, сообразительность и удачливость в целом. Печально, но что поделаешь. Оставалось довольствоваться тем, что удалось захватить.

Экипировка пришельцев к некоторому нашему удивлению состояла из земных автоматов и боевых ножей натовского образца. Вещмешки оказались почти пусты – спальные мешки и мелочёвка из походного снаряжения. Не было даже никакой еды или воды. Пожалуй, так может выглядеть подхваченный впопыхах рюкзак, на сборы которого не имелось ни одной секунды. Что хранилось внутри, там и осталось, не более. Все вещи имели китайское клеймо страны-изготовителя, не давая абсолютно никакой зацепки для предположения, откуда именно могли пожаловать наши осваивающиеся на Земле серомордые товарищи.

Конечно, гвоздём программы смотра захваченных трофеев оказались инопланетные бронекостюмы. Они состояли из трёх частей – шлема, «торса» и «ног», и полностью защищали всё тело, не оставляя ни одного открытого участка. Костюм очень плотно прилегал к телу хозяина, повторяя даже мельчайшие его изгибы, явно тяготея к атлетическим формам. Каким образом их так тщательно подгоняли и решали проблему изменения форм самого хозяина, было совершенно неясно. Мысль о том, что какой-то умирающий от безделья техник с микрометром в руках исследует всю поверхность тела бойца и создаст для него «вторую кожу» была нелепой. Потом этот боец возьмёт и потолстеет или похудеет на тройку килограмм – что тогда делать? Разберёмся, обязательно разберёмся.

Материал, из которого были изготовлены костюмы, напомнил мне шахтную резину, из которой раньше изготовляли транспортерные ленты: он был в меру плотным, в меру вязким и гибким. Видимо, костюм был изготовлен из многих пластин этого материала, уложенных внахлёст. Местами он был чуть не в три раза толще, чем в области суставов и сгибов. Когда на костюм под определённым углом падало освещение, он начинал играть едва заметными глазу отблесками золотисто-зелёного цвета, выдававшими текстильную структуру бронематериала. Там, где пули ударяли в пластину под углом, оставались лишь вмятины, без видимого повреждения материала. Прямые попадания били в броне аккуратные дырочки. Ощупывая пулевые пробоины, я чуть не проколол палец о лохматые края дырки, состоящие из множества мельчайших щетинок. Возникало сильнейшее ощущение того, что эта броня была создана для того, чтобы противостоять каким-то иным, неведомым видам вооружений, однако, она была способна вполне эффективно противостоять и нашим пулям.

Внутренние поверхности костюмов были покрыты слоем мягкого материала, который, если ткнуть в него чем-то, не восстанавливал свою форму. Для амортизирующего слоя, коим данный материал, безусловно, являлся, это выглядело несуразно – судя по всему, в данный момент он был некоторым образом «выключен». Никаких электронных элементов или чего-то подобного мне обнаружить не удалось, единственным интегрированным в броню прибором оказался тёмный экран, охватывавший внешнюю сторону предплечья правой руки. Интуитивно становилось ясным, что это и есть мозговой центр костюма… а также рация, интерактивная карта и чёрт знает что ещё. Всё, что нужно из технического оснащения солдату. Повертев «руку» бронекостюма так и сяк, я смог отделить экран, но так и не понял каким образом его можно включить.

Не меньший интерес представляли и шлемы инопланетян. Это были не каски, а именно полноразмерные шлемы, плотно закрывавшие голову и шею хозяина. Лицевая часть шлема, выполненная зацело с прикрывающим глаза полупрозрачным стеклом, могла откидываться вверх, открывая лицо солдата свежему воздуху. Они не были похожи ни на что, созданное на Земле…разве что, могли сойти за авторский мотоциклетный шлем какого-нибудь пижона. Покатая головная часть со слегка выдающимся «намордником» и общая зализанность форм по направлению к затылочной части наводили на мысли о быстром движении вперёд. Создавался этот эффект за счёт будто отшелушивающихся от сферы шлема направленных назад длинных пластинок, число и сложность которых отличались, очевидно, подчеркивая разницу в статусе разных бойцов. Сильнее всего уколол тот факт, что шлем беглянки был из самых простых – это закручивало гайки интриги до самого предела.

На фоне экзотичных трофеев земные автоматы выглядели одновременно и диковато и очень уместно. Наверное, такое бы ощущение возникало от средневекового меча, находящегося в каком-нибудь музее рядом с кевларовым бронежилетом и, например, РПГ-7. Однако это были предметы войны, и данное обстоятельство их объединяло сильнее, чем технические мелочи – разобщали чуждостью происхождения.

Глядя на американские «Эмки», разложенные возле наших автоматов, мне подумалось о прихоти судьбы, благодаря которой эти стволы оказывались вновь обращенными друг против друга, спустя многие годы после исчезновения создавших их великих империй. Сам я в руках американский автомат держал впервые, но слышал, что они, превосходя АК по дальности и кучности боя, здорово уступают ему в надёжности, особенно если речь идёт о стрельбе в полевых условиях. Не из-за того ли один из пришельцев отдал предпочтение ножу? Клина словил, или просто кончились патроны? Выбрав три самых грязных автомата, я поковырялся в них, и в одном обнаружил разрыв детальки, похожей на газовую трубку.

Похоже, что серомордые в массовом порядке вооружаются земным оружием! По всему видать, остались без своих чудо-стрелялок. И, судя по всему, осели где-то… в Америке? Или в Европе? Или где там ещё могли сохраниться эмки в таких количествах после начавшегося перевооружения НАТО? В Америке, наверняка. Своей догадкой я поспешил поделиться с подошедшим Томми.

– Нет, совершенно точно не там, – ответил он.

– Откуда такая уверенность?

– Я сам оттуда. Американец, – сказал Томми, и, присев на корточки, принялся без особого интереса вертеть в руках один из инопланетных шлемов. – Видал, как Миру глушануло?

– Видел её уже после того. Граната рядом взорвалась?

– Ага. Сильная контузия. Может ещё сотрясение или что-то вроде того, не знаю.

– Погано.

– Погано… Вы ведь из Краснинского, верно?

– Ну да.

– Послушай. Можно ли у вас остановиться на два-три дня, пока она оклемается? Надеюсь, что повреждений мозга нет, но не хочу рисковать. У вас… есть возможность разместить одиннадцать человек?

– Возможность есть, – ответил я, умышленно подвесив в воздухе интонацию недосказанности. Давай, раскрывайся, дружок. Помогай мне поверить в тебя.

– Не доверяешь? – Томми отложил шлем и, не глядя на меня, выпрямился. Сунул руки в карманы, постоял так молча с несколько секунд, и повернулся ко мне лицом. – Спрашивай что интересует. Отвечу как есть.

– Зачем вы пришли сюда?

– Телепорт. Он мне нужен.

– Зачем? Ты не в курсе, что он не фурычит? Никто из местных никогда не видел, чтобы он подавал какие-то признаки жизни.

– С ним нормально, просто нужно уметь включать. Как ещё, по-твоему, сюда попали пришельцы? Эти штуки разбрасывались по всей Земле с орбиты, и, можешь быть уверен, что их запас прочности рассчитан на подобные передряги. А может, и на куда более серьезные тоже.

– А ты умеешь что ли?

– Примерно представляю, как с ним управляться. Много лет назад я прошёл через него. И вышел как раз из этого. Будь уверен, что работает.

– Погоди, каким образом? Ты про Америку всерьёз сказал?

– Ну да.

– Так как же… ладно, потом. И зачем тебе телепорт?

– Хотел погрузить его в машину и забрать в город. У нас уже приготовлено специальное помещение в бетонном боксе, – Томми глубоко вдохнул, его остановившийся взгляд упёрся куда-то в землю, и продолжил. – Я абсолютно уверен в том, что эти телепорты являются ключом к выживанию человечества. Разобщённые люди в лучшем случае замыкаются в своих селениях, в худшем дичают. Какой вообще может быть разговор о том, чтобы противостоять пришельцам без строительства общества? И какое может быть общество без единения? Я уже не говорю о том, что нам необходима транспортная система, которая позволила бы преодолевать большие расстояния за малое количество времени ради ресурсов, оснащения, и всего прочего. Урал даёт нам замечательные возможности для того, чтобы встать на ноги, но мы не сможем добиться всего, чего хотим, если собираемся окопаться здесь и сидеть сторожить свои огороды, понимаешь? Нам необходимо брать всё, до чего мы сможем дотянуться, лезть всюду, куда сможем втиснуться. Наш враг серомордые, наш враг дикость, наш враг глупость. И, в конечном итоге, победить их всех мы сможем, лишь наращивая максимальные силы в минимально короткий срок. Нам придётся, именно придётся стать сильными, и собрать всех, кого сможем, воедино. Ты помнишь эту старую притчу про веник, состоящий из отдельных прутьев? Так вот сейчас именно такая ситуация, один в один…

Сначала я слушал романтические фантазии молодого атамана, уже готовя наперёд язвительные замечания о несерьёзности и наивности. Но, в какой-то момент понял, что забыл все свои заготовки и ловлю каждое слово, произносимое Томми. Никто из тех, с кем я общался, даже не пытался мыслить так масштабно и дальновидно. Были насущные проблемы, дальше которых ничего не существовало. Где уж тут взяться времени для фантазий о возрождении общества, если в октябре нежданно-негаданно закончился уголь, пьяный Кеся опять чуть не поднял бунт, и весь Краснинский слёг из-за эпидемии гриппа. Однако, у Томми, судя по тому, как он организовал и обеспечил своих бойцов, быт оказался налажен более чётко. Да, такой хлопец действительно на жопе сидеть не захочет, как бы тепло и уютно ему не было. Другая сторона вопроса состоит в том, что он без сомнений…

– … или покорить, если не получится убедить. Единство должно быть достигнуто любыми средствами.

– Но всё-таки, что ты планируешь делать с телепортом, когда захватишь его?

– Изучить, Феликс. Поверь, там нет ничего сверхсложного. Как он включается, я примерно знаю, вся загвоздка состоит в том, чтобы понять, каким образом там задаются координаты, по какой системе.

– То есть? Можно настроить, чтобы куда угодно зашвырнул?

– Нет. То есть не совсем так. Все телепорты, разбросанные по Земле, соединены в сеть. То есть каждый из них имеет связь с любым другим. Таким образом, ты можешь сам запрограммировать нужный пункт назначения из великого множества возможных вариантов. Я понятия не имею, сколько всего телепортов существует, но уверен, что счёт может идти на тысячи. Управление каждой конкретной прыжковой точкой достаточно простое, но, сам понимаешь, оно опирается на совершенно неведомую систему координат, и это я ещё не говорю о том, что написано там не по-нашему.

– Погоди, где написано? Я что-то не секу…

– Смотри, у каждой прыжковой точки есть раскладная консоль, – Томми руками изобразил, как часть воображаемой стены перед ним раздвигается, выпуская наружу что-то, к чему он демонстративно прикоснулся кончиками пальцев.

– Что за точка?

– Ну телепорт. Только словом телепорт называется вообще это явление, а сам модуль, в который можно войти и выйти – прыжковая точка. Так вот. Они специально сконструированы для того, чтобы падать с орбиты прямо на землю. Наверное, какие-то тормозные устройства ещё были, иначе нам бы пришлось их выкапывать. Но, в любом случае, прохождение через плотные слои атмосферы, а потом сильный удар оземь неминуемы. А потому в неактивном, «походном» положении точка и представляет из себя тот непонятный монолит, что вы все привыкли видеть. Как вы вообще догадались, что это такое?

– В других местах люди видели работающие и рассказали.

– А, понял. Так вот – точка, конечно, большая и тяжёлая, но с лебёдкой в кузов грузовика запереть её вполне реально.

Мне, конечно, было искренне интересно, почему он, имея в распоряжении грузовик неподалеку, всё же начал напрашиваться в гости. Но гораздо более того меня интересовал другой вопрос.

– Точка. Вы ведь от неё следовали за пришельцами, ведь так?

– Так, – лицо молодого атамана чуть напряглось, наверно он понял, к чему я клоню.

– Хотели проследить и узнать, что им нужно?

– Да. Они, кажется, очень спешили и потому, наверное, не заметили нас, – ответил он, смотря куда-то в сторону. А затем, пожевав губу, добавил: – Очень быстро шли, мы за ними еле поспевали. Приходилось же скрываться.

– И вы видели, как они столкнулись с Пеструхой.

– Да… Издалека ещё. Нужно было время, чтобы подойти незаметно, на расстояние…

– И вы дали им вступить в этот бой, вот так просто дали им погибнуть? – я с трудом удерживался от повышения голоса, из-за чего слова звучали сдавленно.

Томми выжидающе молчал, определяя, насколько далеко эмоции могут меня увлечь. Затем спокойно продолжил:

– Да, нам пришлось. Мы совершенно не ориентировались в ситуации, и нужно было наблюдать. К тому же, мы понятия не имели, что это были за люди в лесу.

– И как это всё произошло? Расскажи, я хочу знать.

– Мы… Не могли всё рассмотреть в точности. Как раз пришлось заложить крюк через лощину, иначе выдали бы себя. Когда появилась возможность осмотреться, пришельцы уже готовились к бою. Видимо, они заметили людей раньше, чем те их. Ну и потом понеслось… Феликс, ей-богу, когда появилась возможность уверенно ударить им в тыл, мы это сразу сделали! Успеть спасти положение в любом случае не получалось, понимаешь? Видимо, ваши друзья очень уж неудачно подставились, слишком уж быстро их покрошили. Ну и когда отходили, стреляли всех раненых.

– И вы никого из них не уложили? Ни единого?

– Никого. Живучие, гады. И патроны бронебойные сразу не сообразили в ход пустить. Но всё же не бессмертные – отступили ведь, мы их с боем вдавили в дот и обложили. А дальше ты уже знаешь, вызвали вас по перехваченному сигналу.

– Погоди, ты же сказал, что их сразу перестреляли! Как они могли вызывать подкрепление, если не надеялись его дождаться?

– Я не знаю, Феликс! Единственным вариантом для них самих было отступить в дот, но я не знаю, пытались ли они это сделать, с нашей позиции не было видно!

– Сколько времени продолжалась их перестрелка до того, как вмешались вы?

– Около пятнадцати минут. Пришельцы сразу резко ударили, затем чуть успокоились, и потом ломанули с новой силой.

Я сказал, что пойду помогать пилить дрова, на что Томми понимающе кивнул и совершил неопределённый жест рукой. Весь сухостой в районе стоянки уже был собран, так что по пути к тому месту, где мы собирали тела пеструхиных ребят, не довелось выломать ни одной ветки. Вот этот пятачок, вытоптанный в жидкую грязь. Укрыться особо негде, разве что за деревьями. Кора на некоторых из них была отбита пулями, и можно было хорошо представить, с какой стороны атаковали серомордые. У пришельцев позиция была заметно лучше – вот продолговатый холмик, за которым они лежали. И где же были их преследователи? Походив вокруг, я обнаружил углубление, которое Томми назвал лощиной, небольшой овражек метрах в пятидесяти от места боя. Были отчётливо видны подходящие к нему следы лыж. Ложбина располагалась таким образом, что из неё действительно было неплохо видно позицию странников, однако обстрел из неё вряд ли был хорошей идеей из-за большого количества деревьев на линии огня. Позицию Пеструхи отсюда не было видно совершенно. Вроде бы сходилось с рассказом Томми. Как бы мне ни хотелось обвинить его в гибели ребят, претензия оставалась только одна: долго ждали, прежде чем ввязаться в бой. И это было, чёрт побери, логично. Прогулявшись ещё около десяти минут вдоль лыжни, я выломал два небольших сухих дерева и вернулся к стоянке.

Смотреть на то, как огонь пожирает тела боевых товарищей, было неожиданно просто. Думалось, что должна навернуться слеза или появиться щемящее чувство в груди, но этого не было. Сбор снаряжения, заготовка дров, укладывание штабелей – это придало происходящему какой-то бытовой, хозяйственный характер. На душе было спокойно, так как мы сделали правильно и достойно. Правда, было еще неприятное сколькое ощущение из-за того, что тела точно не прогорят полностью. Останутся обугленные человеческие останки, в которых при желании можно будет угадать тех, кого знал при жизни, и трудно сказать, какая перспектива для покойника является более заманчивой – кормить червей и прочую гадость или скалиться черной улыбкой. Но, нам нужно было что-то сделать в качестве последней услуги для погибших, причем сделать это по возможности быстро и просто. Как было начертано у нас в училище над мемориальной доской: «Это нужно не мёртвым, это нужно живым». Очень хорошая, правильная фраза, такие следует помнить.

Я сказал Томми самым спокойным и формальным тоном, что он может побыть у нас в Краснинском. Он коротко поблагодарил – едва заметно более тепло, чем позволял официальный тон. Адреналин уже давно схлынул, и вместо него пришло адское желание поспать. И, так как в таком потенциально опасном месте, да к тому же не имея в достаточном количестве палаток, спальников или даже ковриков, спать нам совершенно не хотелось, то решили выдвигаться в путь немедля, не дожидаясь рассвета.

Ребята Томми, включая самого атамана, решили, что пробираться на лыжах по мокрому снегу через холмистый лес в темноте неразумно, и приняли решение идти пешком, приторочив лыжи к рюкзакам. Даже полудурок мог бы понять, что они просто хотят уравняться с нами в пешем строю, но никто не позволил себе сказать что-либо по этому поводу. Солидарность это всегда хорошо. Обвешавшись оружием и вещмешками, мы отправились в путь.

Возвращались мы той же дорогой, что шли сюда. Уже можно было не тихариться и обходить заполненные мокрым снегом низины стороной. Мира уже могла более-менее самостоятельно передвигаться, но была слишком сильно дезориентирована, так что нам пришлось изготовить для неё носилки-волокуши. Вырезав несколько жердей молодого клена и оставив некоторую часть кроны, мы скрепили их вместе, пристроили поперечные перекладины и для мягкости постелили две куртки на меху. Задняя ветвистая часть носилок волоклась по земле и очень хорошо пружинила, что, наверняка, превращало для девушки эту поездку в чистое удовольствие под звёздным небом. К сожалению, это не касалось тех двоих, кто тащил конструкцию вперёд, так что приходилось чуть ли не каждый километр меняться. «Торсы» и «ноги» бронекостюмов странников нанизали на жерди и несли подвое, шлемы разошлись по вещмешкам – примерить их на голову никто даже не пытался.

Мы шагали рядом с Томми, вместе же с ним волокли носилки с Мирой, и разговор наш струился сам собой. Так я выяснил, что грузовик … на «болотных» колёсах, который Томми какими-то шаманскими манипуляциями таки прогнал через лес, не доехал до прыжковой точки всего пару сотен метров. Подготовка машины и планирование всей затеи в целом заняло у него много времени, и застрять в деревьях у самой цели было особенно обидно. В связи с этим он поинтересовался, есть ли у нас в Краснинском бензопила, и пришёл в неописуемый восторг, услышав положительный ответ.

Я уже начал привыкать к постоянному чувству удивления: таким открытым и контактным был этот молодой атаман. Он с охотой отвечал на самые разные вопросы, явно получая удовольствие от разговора и от собеседника, что льстило. У меня даже возникло фантастическое ощущение того, что такой человек просто не сможет соврать, глядя в глаза. Это было абсолютно невероятно, особенно в свете истории детства, которую Томми поведал мне в ответ на осторожные вопросы относительно его американского происхождения. История была настолько необычной, насыщенной, что, услышь я её от другого человека или прочти на бумаге, первый бы похвалил фантазию автора, что завела его в такие сказочные дебри. Но её рассказывал Томми – гладко и уверенно. Так же уверенно он давал исчерпывающие ответы на вопросы, что я задавал ему по ходу. Всё решительно располагало к доверию… Кроме самого рассказа, подобный которому никто из тех людей, кого я знал, не смог бы даже выдумать.

Рассвет наступил, когда мы уже подходили к селению.

Глава 2

Рассказ Томми

Мне тогда семь лет было. Знаешь в Техасе город Абилин? Ну, он небольшой совсем, ничего, что не знаешь. Мы жили в большом доме возле ферм, то есть как бы в пригороде, но на самом деле совсем недалеко от центра города, на машине минут пятнадцать получалось.

Наверное, наш город был слишком незначительной целью для этих жутких лучей…или волн, не знаю, как это назвать… которыми пришельцы обрабатывали нас с орбиты. Но так они поступали только с населёнными пунктами: заводы, аэродромы и военные базы уничтожали авиацией. Да я знаю, что ты в курсе, просто я к чему веду – у нас возле города была одна крупная фабрика. С высокими стенами и круглосуточной охраной, никто толком не знал, чем они там занимаются. Конечно, многие на ней работали, но о том, что именно там производится, не распространялись. Так, по мелочи можно было услышать, что Мик опять напился посреди недели и его на два дня отстранили от работ и оштрафовали, чуть ли не на треть зарплаты. Или что Джозеф пронёс через КПП какие-то радиодетали, а потом купил новый мотоцикл безо всяких рассрочек и кредитов. Соседский пацан, как-то ночью, залез с друзьями на стену и заглянул на территорию – оказалось, ничего интересного, несколько закрытых цехов, гаражи и погрузчик. Мой отец работал там же. Ну, я маленький был, не интересовался подробностями. Но зарабатывал, видимо, нормально: мама не работала, большую часть времени проводила со мной и сестрой. И жили мы в большом двухэтажном доме.

Конечно, было еще много других фабрик и заводов. И авиабаза Дайс, расположенная впритык с городской чертой. Словом, сплошные стратегические объекты – было что уничтожать.

В то утро мама с сестрой пошли в церковь. У нас вообще была глубоко верующая семья, ни одной воскресной службы не пропускали. Но я как раз накануне простудился, и меня оставили дома, чтобы во время проповеди не чихал на людей. Отца же ещё затемно вызвали на работу, так что и он в церковь не попал. А меня одного оставили дома смотреть мультики. Ну да, был воспитанным мальчиком, поэтому окна и двери не запечатывали. Помню, от телевизора начала болеть голова и я развлекался тем, что просто таращился в окно. Как раз оставалось два дня до Рождества и все студенты, которых у нас в городе было просто невероятное количество, разъехались. А так как все порядочные горожане пошли в церковь, улицы почти полностью опустели.

Я выключил телевизор, а радио мы в доме вообще редко включали. Наверняка там что-то передавали, но откуда мне было знать. Я сидел на подоконнике и смотрел, как соседский пёс также маялся от скуки – то вылизывался, то почёсывался, то ещё чего. Вот знаешь, бывает такое ощущение, что сейчас вообще нигде в мире ничего не происходит, и это навсегда. Именно такое ощущение накатило, и тут на авиабазе завыла сирена. Это точно была сирена воздушной тревоги, как раз в этом году у нас в школе проводилась учебная эвакуация. Да, их как раз начали вводить на регулярной основе после того кризиса в августе, помнишь, когда Россия и ЮЭсЭй опять начали друг другу ядерной елдой грозить? Ну вот.

Сука, такой долгий тоскливый вой. Я-то, понятное дело, не знал, что на этот раз всё по настоящему, но уже от одного звука становилось жутко. Расти – ну, соседский пёс – даже ухом не повёл, когда она включилась, но через секунд, наверное… двадцать, подскочил и начал так визгливо лаять, как собаки визжат только от боли или если им до усирачки страшно. А потом сразу залез в будку, гавкнул ещё пару раз и заткнулся. И тут появился звук, вроде как если по краю бокала мокрым пальцем возить, только прерывистый, и куда более тонкий. Я ещё ничего не успел понять, а на небе уже появились и быстро, невероятно быстро, увеличились в размерах какие-то летательные аппараты, пять штук. Да нет, небо было прозрачным, не смотря на декабрь, у нас в Техасе зимой вообще холоднее нуля градусов редко бывает. Так вот, эти штуки летели из-за горизонта, а потом резко взяли влево, и мне их стало не видно. А через какие-то мгновения всё начало взрываться. Ну, ты представляешь, как если бы мощные взрывы звучали один за другим, по пять штук в секунду? Ужас! Вот этот гул очень быстро приближался, прямо как чёртов апокалипсис, и, прежде чем я понял, что взрываются уже соседние дома, бахнуло совсем рядом, точнее, моя комната, весь наш дом. Помню, как легко меня в один момент выдавило наружу, вместе с окном. А потом я пришёл в себя от холода и от того, что захлебываюсь.

Хотя, пришёл в себя – громко сказано, это скорее как если из непроглядной тьмы попасть в какое-то мутное месиво. Вокруг всё гремело, и в голове тоже был жуткий гул. Я вынырнул из воды, из последних сил еле-еле откашлялся, нащупал какой-то каменный уступ, перевалил себя через него и снова отключился.

Когда я снова открыл глаза, было уже темно. Меня подташнивало, и я совершенно не понимал, кто я такой, где нахожусь, и что происходит. Чувствовать это впервые очень забавно – когда раньше видел такое только в кино и думал: как это может быть, чтобы человек всё забыл и ни во что не врубался. А потом переживаешь это сам, и не боишься только потому, что как бояться ты тоже напрочь забыл. И постепенно реальность начинает проступать в голове.

Я понял, что сижу возле бассейна мистера Троллопа, дом которого находился напротив нашего, через улицу. Вспомнил, как через окно слышал, как жена кричала на него, что уже наступила зима и воду нужно спустить пока трубы не поразрывало, а он посылал её к черту и говорил, что сын приедет и разберётся. Бассейн и тогда уже набрал порядочно мусора из опавшей листвы, а теперь вода в нём была совершенно мутной из-за грязи и пыли. Вокруг не было ничего знакомого, были только руины, некоторые из которых дымились. Было совершенно ясно, что это не может быть по-настоящему, что это какой-то другой мир… И эта ясность ушла, когда в остатках стен стали угадываться опрятные домики, которые совсем недавно стояли здесь. Я посмотрел в сторону центра города, туда, где возвышались высотные здания, и ничего там не увидел. Не было никакого света в уличных фонарях или в окнах, потому что самих окон и фонарей почти не осталось, только кое-где в развалинах тлел огонь. С третьей или четвёртой попытки поднялся и пошёл домой.

Было очень трудно поверить в то, что дома больше нет. Я стоял перед руинами, смотрел и не понимал, как такое может быть. Где дверь, где стены, где гараж. И где родители и сестра, которые ночью должны быть дома. Их надо было найти, обязательно надо было найти, ведь не бывает так, чтобы мамы с папой не было, и сестры тоже – они ведь были всегда! И они, конечно, есть и сейчас, только не здесь. Наверняка мама с Дженни до сих пор в церкви, прячутся и боятся выйти наружу. А отец на фабрике – там очень хорошие крепкие высокие стены и никого из работников наружу не выпускают, чтобы с ними ничего не случилось. Ох, если бы я знал, где эта фабрика расположена… Но я знал, где церковь! Нужно пойти отыскать маму и рассказать, что с домом случилась беда, и со всеми соседями тоже, и что в городе пропал свет. Нужно их найти, это же так просто!

И вот тут я понял, что замёрз, причём замёрз настолько, что еле-еле могу шевелиться. Если раньше меня просто било мелкой дрожью и это как-то можно было терпеть, то сейчас дрожь закончилась, и окоченевшее тело просто начало ныть от тупой боли, потому что оно больше не могло сопротивляться. Да, я почувствовал, что вот так люди начинают умирать от холода. Переваливаясь, как деревянный солдатик, я пошёл к ближайшему огоньку и, расставив ноги, встал над ним. Огонёк сильно коптил чем-то вонючим, мне выедало глаза и драло глотку, но всё-таки он был теплый, так что я просто зажмурился, запрокинул голову и стоял, согреваясь, сколько мог.

Через некоторое время стало теплее, и я отпрыгнул в сторону прокашляться и продрать глаза. Когда мне это удалось, я заметил тлеющие остатки деревянных балок, и ещё некоторое время погрелся возле этих углей. Помню, всё время поворачивался к ним – то лицом, то спиной, пока не догадался залезть по куче мусора вверх (наверх) и сесть между углей. Это помогло довольно серьёзно согреться, хотя таким образом я случайно сжёг свои кеды: кругом было столько паленой вони, что запах горящей резины я сразу и не почуял, смекнул только когда уже пятки жечь начало.

Я понял, что необходимо каким-то образом найти свою куртку. Поверь, бегать от огня к огню было едва ли не разумнее, чем вот этими маленькими ручками ковырять завалы, но мысль о куртке заполнила всё сознание. Я твёрдо знал, что нужно найти её, надеть, и отправляться искать папу, маму и сестру. Кругом был навален битый кирпич, мелкими кусочками, крупными, и целыми кусками стен, всё было засыпано. Снова и снова я лазал по этим кучам, тянул каждую торчащую тряпку, иногда вытягивая штору или какую-нибудь скатерть. И всё это время я плакал, не переставая. То ревел во всё горло, то просто скулил, когда слёзы заканчивались. Вот… не знаю, как лучше описать это чувство – стремление обратить необратимое, сделать всё как нужно, не имея на то ни малейшей надежды. Что-то в тот момент во мне изменилось… Наверное, лучше будет просто сказать, что я навсегда остался тем мальчиком, который лазает по руинам и, оря во всё горло, мечтает спасти своих родителей.

Знаешь, и куртка нашлась. Это, конечно, просто чудо какое-то, ну сам понимаешь, какая там была вероятность… Она в нескольких местах прорвалась о кирпичи, но в целом была в хорошем состоянии, и даже в кармане лежало два доллара – парой дней ранее мы с отцом покупали продукты, и он отдал мне сдачу. О, какая это была удача! Я был уверен, абсолютно уверен, что это Бог оказал мне помощь, потому что считал, что я всё правильно делаю. Я ещё погрелся возле углей, которые уже не светились, но всё ещё давали жар, оделся, и побежал вперёд по улице.

Обычно мы ездили в церковь на машине, и я хорошо помнил эту дорогу. Ехать до неё надо было минут пятнадцать или около того, а пешком получалось, конечно, намного больше. Я шёл по нашей улице и видел со всех сторон развалины, одни развалины. Деревянные дома размело на мелкие клочья, и не раз приходилось перелезать через завалы досок и балок прямо посреди улицы. От кирпичных домов иногда оставались части боковых стен. И был ещё один дом, очень старый, из камня. Он был действительно крепким, от него осталось больше всего, и можно было заметить, что та его часть, которая была уничтожена взрывом, оставила после себя такой сферический провал… Будто брикет мороженого с угла ковырнули круглой ложкой.

Местами остались деревья, ограды, детские качели во дворе, но от этого было ещё более страшно. Было очень трудно ориентироваться, угадывая в дымящихся кучах знакомые дома, но главное – нигде не было видно людей, никого совершенно. Даже собаки, которые часто лаяли, когда я катался здесь на велосипеде, куда-то пропали. Была только жуткая тишина и темнота, и чем дальше я шёл вперёд, тем тише и темнее становилось. Я помнил, что нужно идти до старой водонапорной башни, а затем повернуть на большую улицу, название которой никак не хотело держаться в памяти, и по ней двигаться вперёд до полицейского участка, а он находился уже в соседнем от церкви квартале, там уже начинались многоквартирные дома. Я шёл вперед по улице, и это было как будто путешествие из страшных мультиков, когда герой едет вперёд по дороге через лес, а над ним нависают голые крючковатые ветви, и волки воют, и конь фырчит… И в такие моменты всегда думалось о том, зачем он туда едет, так ли ему это нужно. А тут я с каждым шагом взрослел, понимая, что бывает, когда очень нужно. Даже не то, что нужно, а просто иначе никак.

В какой-то момент я услышал звук, и очень испугался. Это был вроде как человеческий голос, но я никогда не слышал, чтобы люди вытворяли с ним такие вещи. Вой, высокий вой звучал впереди по дороге, куда мне нужно было идти. Среди всей тишины и темноты звучал только он, будто какой-то жуткий призрак поселился в этом мёртвом городе вместо всех людей, что когда-то тут жили, и разговаривали друг с другом, и гуляли с детьми, и жарили мясо во дворе. Живых людей не стало, теперь был только этот воющий призрак. Я так перепугался, что на корточки присел – натурально ноги подкосились, а потом попятился к забору и сел под ним в тени. Звук временами угасал, а потом раздавался с новой силой, и уже можно было различить в нём всхлипывания и какие-то слова. Становилось понятно, что это всё-таки человек. Я привстал и, полусогнувшись, пошёл вперёд, прижимаясь к забору.

Пока я прокрадывался через тень, голос начал понемногу срываться на хрип, но не смолкал. Постепенно из темноты проступила тёмная масса, сидевшая как раз на той же обочине, на которой был я. И, честное слово, далеко не сразу стало понятно, что это на самом деле очень толстая женщина, которая закрыла лицо руками и согнулась чуть не до самой земли. Она покачивалась вперёд и назад и выла снова и снова, прерываясь только для того, чтобы сделать вдох. Никогда не видел её раньше на нашей улице.

Я не знал, что делать… Это был первый живой человек, что попался мне этой ночью, но при этом я никогда не видел, чтобы люди себя так вели! Ну что делать, на полусогнутых ногах я пошёл дальше. Когда я поравнялся с ней, она как раз выдохнула очередной жуткий звук и вдруг замолчала, меня от этого как к месту пригвоздило. Она медленно опустила ладони и подняла своё огромное, распухшее лицо, мы встретились глазами. Было темно, но эти чертовы глаза на фоне всей её тёмной громады были хорошо видны, как две дырочки на чёрной пуговице. Может, мне и показалось, но знаешь, это такие глаза были, как две стекляшки, абсолютно ничего не выражающие. Она смотрела на меня, а я, замерший как истукан, стоял на полусогнутых и пялился на неё. Так продолжалось около десяти секунд, хотя я до сих пор могу поклясться, что прошло никак не меньше сотни лет. А потом это её бесформенное лицо расплылось в улыбке и она протянула вперед руки, будто хотело прямо сейчас меня обнять и раздавить и сожрать. Я всё ещё стоял без движения: ужас, который вселяла в меня эта бабища, полностью парализовал всё тело и даже мысли совершенно замерли. Её физиономия попыталась стать милой, приподняв брови. Рот открылся и сказал страшным сиплым голосом: «Мальчик, иди сюда». И тут она сама, не опуская рук с растопыренными пальцами, начала подниматься, отчего всё оцепенение с меня мигом слетело, будто холодной водой окатили или током ударило. Боже, как я бежал! Просто пулей летел вперед по улице, только под собой ногами перебирая, чтобы не упасть. Бежал, пока были силы, потом бежал уже безо всяких сил, потом просто шёл вперед. Она вряд ли меня преследовала, но не хотелось терять ни одной секунды, с которой я мог оказаться ещё дальше от этой жуткой женщины. Только когда уже совсем выдохся, и на каждом шагу начал спотыкаться, я остановился посреди улицы отдохнуть. Было очень страшно, что она обошла меня, и спряталась где-то поблизости, а сейчас вот-вот выпрыгнет из темноты и схватит сзади за плечи, так что я всё время вертелся, чтобы смотреть себе за спину. Не избавившись до конца от этого поганого ощущения, пошёл дальше.

Несколько раз я видел лежащие в развалинах или просто на земле человеческие тела и тогда мне думалось, что они все устали и спят, или не думалось вообще ничего: мысль о смерти тогда была диковинной и далёкой. Я и мертвых-то раньше никогда не видел, даже по телевизору. А тут вот лежали, и на них не было видно никакой крови, но было много светлой пыли, которая ровным слоем засыпала всё кругом. Проходя мимо одного из тел, выброшенного на дорогу, я даже на всякий случай поздоровался, но не остановился, чтобы не ждать ответа. Это был курчавый мужчина в клетчатой рубахе, и он лежал в позе очень уставшего человека, на боку и вытянув вперёд одну руку.

До последнего я был уверен, что среди всего этого крошева церковь будет стоять нетронутой, как обычно, стремясь колокольней к небесам. Простое беленькое здание с вытянутыми окнами, маленьким крыльцом и крестом высоко на шпиле – всегда видел его исключительно при свете дня, но очень хорошо представлял, как оно будет выглядеть ночью, разгоняя светом из своих окон тьму вокруг. Так хорошо представлял, что уже предвкушал, почти видел его уцелевшим среди ужаса и тьмы. Ведь Бог всесилен, так? И разве существует место на Земле, где человеку будет безопаснее, чем в церкви? Вот уже показался полицейский участок, совершенно целый! Я побежал к нему, чтобы скорее повернуть за угол и увидеть невредимую церковь, но лишь вблизи увидел сквозь окна участка ночное небо. Приземистое одноэтажное здание сохранило свои стены, но лишилось крыши, а заодно и всего, что было внутри. Церкви же не оказалось вовсе – всё, что от неё осталось, это обломки валявшихся то тут, то там белых досок, хорошо заметных в ночи. Даже фундамента не осталось, который, видимо, тоже был деревянным. Взрыв просто разметал это здание, оставив только ровное место и мусор, разбросанный по всей округе. Машины, которые находились на стоянке, сбились все в кучу у одной стены. Было очень похоже на то, что это не взрыв их так отшвырнул, но машинки сами жались друг к другу от безумного страха. Те же, которые лежали на крыше колёсами вверх, были похожи на жуков, которые притворяются мёртвыми, чтобы их не убивали. Среди них была и наша машина – она, как и остальные, была помята и абсолютно безжизненна.

Я просто не мог поверить своим глазам, это было невозможное, нереальное зрелище. Я ведь знал, что с церковью всё должно быть в порядке, я так ярко себе её представлял, я так верил! И вот – ничего. Абсолютно ничего. Все надежды таяли, исчезали, их место заполняла эта жуткая тишина, которая была вокруг. Всё еще не веря своим глазам, я пошёл к прямоугольнику на асфальте, еще недавно бывшему фундаментом. Под ноги всё время попадались доски и всякий мелкий мусор, но я не обращал на него никакого внимания, пока не наступил на что-то мягкое. Сразу подумалось, что это кусок термоизоляции, которой у нас было так много в гараже. Мягкие толстые трубы – надев их на руки и на ноги, я играл в космических роботов.

Я опустил глаза и от увиденного так дёрнулся назад, что споткнулся и упал, передо мной лежала человеческая рука. Самая настоящая рука, на которой еще был обрывок рукава клетчатой рубашки. От того, что я наступил на неё, она развернулась таким образом, что теперь прямо на меня смотрела жуткая рана в том месте, где плечо должно было переходить в тело. Это зрелище, ощущение от него, будто током пронзило меня, в ушах раздался тонкий писк, и всё тело мелко задрожало. Ужас прибил меня к земле, не было сил подняться, и, прямо как сидел, я пополз спиной вперёд по обломкам. Прополз так, наверное, несколько метров, и тут моя рука опустилась на что-то круглое. Человеческая голова без волос, на куске туловища, лежала лицом вниз, и я держался за опаленную кожу на её затылке.

Бежал я оттуда, не разбирая дороги. Спотыкался, падал, поднимался, и снова бежал, крича на ходу. Ревел, что было сил, и слёзы заливали лицо, из-за чего я снова и снова падал, сбивая колени в кровь, но всё равно продолжал бежать. Кругом, кругом было это разрушение, эти обломки, и, куда бы я ни бежал, везде видел только их, они давили со всех сторон. И в каждом обломке я теперь видел изувеченных и обгоревших людей, повсюду! Я начал метаться из стороны в сторону, пытаясь убежать от этого зрелища, пока не увидел густые кусты за парковкой. Спасительные кусты, которые не были частью ужаса, что царил повсюду, оставались совершенно такими же, как обычно… невозмутимыми. Я с разбега нырнул в них, едва успев закрыть глаза и протянув руки вперед, навстречу царапающим веткам. Рыдать стало немного легче, потекли слезы, а потом меня вырвало. Совсем немного – эти спазмы отняли остаток сил, и я снова отрубился.

Что случилось с мамой и сестрой, я, конечно, понимал, хотя и не верил в это совершенно. Ну, точнее, тогда я так не думал, но, если бы не понимал, то наверняка начал бы ходить и искать их тела. Но я этого не сделал. Даже не представляешь, сколько раз потом винил себя за это, как часто они приходили ко мне во снах и чего-то хотели, требовали… Но тогда я просто настолько испугался, что был готов слепо надеяться на то, что это всё одно большое недоразумение, которое вот-вот уладится само собой. Что мама и Дженни уцелели и ушли отсюда, и где-то в другом месте сейчас им хорошо и спокойно, и они скучают по мне и скоро заберут меня к себе. Конечно, именно так и будет, ведь они не могут, просто не способны превратиться в обгоревшие куски мяса. Так не бывает, этого не может быть! С ними со всеми, и с папой тоже, сейчас наверняка всё хорошо, они нашли другую машину и вернулись домой, и сейчас ждут меня там и волнуются. Нет, всё-таки я в это ни на грош не верил, но надеялся всей душой, и надежда эта была простой и понятной. Я вылез из кустов, вытер листьями брызги рвоты с рук и коленей и пошёл назад.

Возвращался я куда медленнее и спокойнее, чем шёл к церкви, но спокойствие это было в порядке прострации, полного опустошения. Теперь я уже понимал, что эти люди, которые то тут, то там лежали на дороге и возле неё, совсем не спали. Я старался на них не смотреть. Вот знаешь такие детские страхи, когда смотришь какой-то дурацкий фильм или читаешь книгу про покойников, то всё время ждёшь того, что они начнут оживать и гоняться за тобой? Так вот этого совершенно не было. После такого количества тел они были страшны уже не тем, что могут ожить, но тем, что сами по себе были мертвее мёртвого. Тем, что улыбающиеся люди превратились в мясо, в головешки, в ошмётки, которые уже никогда не шевельнутся – даже для того, чтобы напугать тебя до потери пульса. Думая об этом, безумно хотелось плакать навзрыд, но делать это уже давно было нечем, слёзы закончились, и пересыхающие глаза слегка покалывало, так что приходилось тереть их пальцами.

Место, где сидела страшная женщина, мне почти не запомнилось, поэтому, чтобы наверняка не встретиться с ней, добрую треть пути я прошёл по соседней улице. Слава Богу, планировка у нас была очень простая, и заблудиться в этом районе было сложно даже семилетнему пацану. На соседней улице было так же страшно, как и на нашей, как и везде. Однако именно на ней мне впервые этой ночью повезло: я увидел валяющийся у обочины детский велосипед. Ярко-розового цвета, с ослепительно белыми покрышками, он будто изо всех сил старался попасться мне на глаза в поисках нового хозяина. Подняв его, я понял, что велосипед как раз приходится мне впору, разве что седло было поставлено высоковато. Теперь, даже с учётом того, что приходилось постоянно объезжать завалы, я двигался к дому гораздо быстрее. Конечно же, возле дома, точнее, того что от него осталось, меня никто не ждал. За всё то время, что меня не было, здесь абсолютно ничего не изменилось, и не изменится больше, наверное, уже никогда.

Безумно хотелось есть – настолько, что желудок, казалось, втягивался сам в себя и грозил вывернуться наизнанку. Это ощущение стало невыносимым и чувство голода очень кстати заставило все остальные мысли отступить на второй план, иначе я, наверное, там бы и сошёл с ума. А где я всю жизнь до этого брал еду? Исключительно в холодильнике. Значит, нужно было искать холодильник.

Удивительно, что эта мысль не пришла мне в голову раньше, видимо для неё просто не было места. Кухня нашего дома оказалась погребена под упавшей стеной, и в поисках доступного холодильника я проехал вдоль нескольких соседних домов. Найти его было нетрудно, впереди из кучи кирпича торчал один такой белый красавец, раза в полтора больше нашего. Его стенки были измяты и в двух местах даже пробиты, но всё равно он возвышался и манил к себе как прекрасный монумент.

Дверь где-то на треть своей высоты была присыпана мусором, который я разбрасывал руками и ногами, чтобы скорее добраться до содержимого. Когда я открыл дверь, изнутри под ноги посыпались бутылочки с соусами и всякая пластиковая мелочь. В темноте было не разобрать, что именно лежит на полках, так что я запустил руку и к своей великой радости нащупал несколько пузатых пакетов с холодными бургерами. Я сразу же вынул один, не без труда разорвал его зубами и откусил большой кусок холодной булки с котлетой. Боже, какой он был вкусный! Застывший соус и вязкий жир прилипали к зубам, но это было самое замечательное кушанье на свете. Я буквально пожирал этот бургер, и так жадно, что уже на третьем куске подавился, дальше ел спокойнее. Окончательно успокоился только когда слопал две штуки, аж в животе резануло. Ну просто чтобы ты представлял – это были такие здоровые бутерброды грамм по триста или четыреста, одной штуки взрослому человеку хватает. После этого так спать захотелось, что уже больше ни о чём не думал. Вытянул из завала плед, что заприметил еще раньше, нашёл место потеплее, завернулся и уснул.

Помню, спал до упора, сколько мог. Было неимоверно холодно. Чуть не так шевельнёшься, и на пледе уже образуются складочки, куда начинает задувать холодный воздух, и ты снова и снова кутаешься, как можешь, плотнее. Когда сон уже совсем прошёл, начал думать о том, что случилось вчера, и разревелся. Плакал уже почти всухую, только сначала слёзы были, а потом уже так, просто голосом и всё. Потом лежал и жалел себя, пока эта жалость не закончилась, как и слёзы. Дальше лежал уже просто так: без мыслей, без чувств, вообще без всего, как бревно. Знаешь, мне очень хорошо запомнилось это состояние, когда ничего в голове не происходит, вроде как чистое поле получается, где можно вырастить или построить вообще всё, что угодно. Часто к нему обращаюсь и по сей день.

Так вот лежу я, значит, некоторое время, и в какой-то момент медленно начинают приходить мысли, одна за другой. Город уничтожен, родителей нет, никого из знакомых тоже нет. Значит, нужно ехать к бабушке в Остин. Мне у неё всегда нравилось, и ещё она к нашему приезду всегда пекла целую кучу вкусного печенья. Папа почему-то бабушку не любил, и называл её «old hag», за что мама на него очень обижалась. Но бабушка очень любила меня, и, наверняка, будет очень рада, если я приеду к ней в гости.

Как долго нужно ехать до Остина я понятия не имел, помнил только, что когда мы ехали машиной, то после заправки начинались скучные однообразные поля и я совершенно терял чувство времени и расстояния, а ещё часто засыпал, и будили меня уже когда машина стояла у дома. Я понимал, что до Остина ехать очень далеко и, возможно, на это придётся потратить полдня или даже день, но это нисколько не пугало, а даже в какой-то мере подзадоривало. Ну, ты не знаешь, а на самом деле от Абилина туда ехать больше трёхсот пятидесяти километров – это я уже когда вырос по карте посмотрел.

Мне захотелось сразу же сесть на велосипед и немедля отправиться в путь, чтобы не терять времени и приехать до наступления сумерек. Я просто до чёртиков боялся темноты и содрогался от ужаса, представляя себе пустынный ночной хайвэй, о мелочах вроде отсутствия фары на велосипеде и ночного холода тогда даже не думал. И знаешь, наверняка так бы и поехал, если бы не мультик, который посмотрел буквально за пару дней до того. Там один паренёк – неприятный такой был, рыжий, и со всеми ругался – решил убежать из дома и добраться до канадских лесов, чтобы посмотреть на какого-то дурацкого волшебного лося. И в мультике достаточно подробно были показаны его приготовления, прямо как инструкция для малолетних беглецов, я бы такое детям вообще показывать запретил. Честное слово, если бы не этот рыжий, который укладывал в рюкзак еду, воду, фонарик, спички и что-то там ещё, мне бы в голову такая мысль даже не пришла! Ох, как я ему сейчас благодарен, ты не представляешь.

Конечно, ни спичек, ни фонаря найти мне не удалось, но зато был холодильник, в котором ещё оставались четыре огромных бургера. Также я в нём обнаружил большую бутылку колы. На полках оставалась еще куча всякой мелочи, но я на неё даже не смотрел, отчасти из-за того что она не вполне подходила для путешествия, но больше потому что бургеры и кола для меня тогда были просто пищей богов, чего ж ещё желать. Бутылку и два бургера я засунул в корзинку на руле велосипеда, оставшиеся две штуки засунул в карманы, отчего они едва не треснули. Подготовившись таким образом к путешествию, я сел на велосипед и отправился в путь.

Конечно, дорогу я помнил только в пределах города, то есть до того места, где она вливалась в хайвэй. Но на обочинах в достатке были установлены путевые щиты, и на них я всецело надеялся. Даже, помнится, думал какая простая работа у водителей грузовиков – просто ехать вперёд и следить за указателями. Что интересно, когда я говорил об этом с отцом, он даже не пытался меня переубедить, очевидно, в глубине души соглашаясь со мной. Мне всё детство окружающие только и говорили о том, какой я умный мальчик расту, и, слыша об этом так часто, я натурально считал себя умным, во всяком случае, не глупее взрослого мужика который крутит руль, смотря на таблички. Словом, заблудиться в дороге я совершенно не боялся.

Не скажу, что картины разрушения и смерти меня уже совсем не волновали, но мне уже вполне удавалось заставлять себя не смотреть по сторонам, чтобы лишний раз не волноваться. Вот так вперил взгляд в дорогу и крутил педали что есть мочи. Дорога местами была присыпана обломками, между которыми приходилось вилять, а утяжелённый полной корзинкой руль всё норовил вывернуться сильнее, чем нужно, так что скучать и глазеть по сторонам верхом на велосипеде мне совершенно не приходилось. Временами, конечно, прямо по курсу попадалось что-то вроде человеческой ноги, похожей на обгоревшее бревно… или бревна, смахивающего на ногу – но я больше не плакал и не блевал, только сжимал зубы и шпарил себе вперёд.

Доехав до конца нашей улицы, я, совершенно не обратив внимания на куски асфальта и комья грязи, на перекрестке повернул направо и на полной скорости чуть не ухнул в глубокую воронку, еле успел затормозить и спрыгнуть с седла. Содержимое корзины посыпалось вперед, в яму, так что пришлось спускаться на дно, чтобы всё подобрать. Выбраться назад у меня не получилось, так как склоны всё время сыпались, я падал мордой вперёд и выпускал из рук бургеры и бутылку, которые тут же скатывались назад, на самое дно. В итоге я их просто забросил наверх, через край воронки, и лишь после этого, царапая и без того разбитые колени, с чёрти какой попытки вылез сам, поставив ногу на торчащий из осыпи кусок деревянной балки и ухватившись руками за оплавленный край асфальтового покрытия.

Взрывом разворотило всю улицу, так что воронка расположилась аккурат между домов, точнее, тех мест, где они когда-то стояли. Было понятно, что бомбящий город аппарат летел над домами вдоль нашей улицы, а затем, не прекращая своего дела, чесанул дальше поперёк следующего квартала. Сразу можно было представить ровные ряды бомбардировщиков, аккуратно превращавших городскую территорию в пылающий ад – вроде как газонокосилка работает, полосу за полосой срезая траву на квадратной лужайке. Сама воронка имела форму правильного круга и вглубь уходила не ровными склонами, а вроде как с небольшим заходом у края. То есть сразу она в разрезе выглядела как полукруг. Если бы много лет назад при постройке района кто-то не прикопал здесь строительный мусор, то шансов выбраться у меня, скорее всего, не было бы. Слава Богу, понял это лишь когда выбрался и огляделся. В яме точно бы запаниковал, а так просто чуток поскулил от ужаса. Обходить яму пришлось маленькими шажочками по самому краю, прижимаясь к оградам, и осторожно катя велосипед – это дело заняло, наверное, минут десять.

Интересно, что после встречи с безумной женщиной мне так и не попадались больше живые люди. Намного позже я об этом думал и не находил объяснения, ведь наверняка многие должны были уцелеть. Те, кто был в отъезде, находился во дворе, или просто везунчики вроде меня. Но их не было. То ли все действительно были настолько честными католиками, что все как один в то страшное воскресенье отправились в церковь, то ли мне просто не посчастливилось их встретить. Загадка.

Когда я выехал на хайвэй, солнце уже поднялось высоко и ощутимо пригревало, в куртке мне стало почти жарко. Помню, как стоял и смотрел на щит с указателем «Austin – 220 miles». Это был зелёный щит с ровными белыми буквами на фоне ослепительно голубого неба, а ещё, аккурат посерёдке, его пересекала длинная клякса птичьего помёта. Я плохо представлял себе, какова длинна мили, но понимал, что двести двадцать – это очень много. Но пустынная ровная трасса, под совсем не по-декабрьски тёплым солнцем, будто манила в дорогу, обещая, что дальше всё будет хорошо и просто. То есть правая полоса, левая полоса, посредине разметка, и ровный путь впер1д до самого горизонта и дальше. Я решил перед дорогой наесться поплотнее и съел половину бургера, запив его колой. Просто удивительно, как вчера мне удалось за раз съесть в четыре раза больше, ибо в этот момент я мог поклясться, что уже ни крошки более в меня влезть не может.

Со всех сторон город был окружен полями, которые тянулись, насколько хватало глаз и, наверняка, намного более того. Техас вообще является… являлся лидером сельского хозяйства США и был сплошь покрыт полями и фермами. Эх, видел бы ты, какое там изобилие летом – о проблеме питания можно было бы вообще забыть! Но и в декабре на голых полях то и дело попадались парники. Дорога шла ровно, без ощутимых подъёмов и спусков, и через некоторое время я подобрал удобный ритм езды, так что продвигался вперёд достаточно быстро, но особо не выдыхаясь. Скорость получалась довольно приличная для детского велосипедика, километров 7-10 в час. Правда, очень мешала куртка, набитые карманы которой каждую секунду ударяли меня по бёдрам. Я ехал и ехал вперёд, представляя, как достигну Остина, как найду там бабушкин дом, что скажу ей при встрече. Думал я об этом долго и обстоятельно, во всех подробностях, вплоть до интонаций разговора и разных вариантов ответов на вопросы. Даже пофантазировал, как бабушка поведёт меня в кино, хотя раньше она никогда этого и не делала. Лишь в последнюю очередь мне подумалось о том, как придётся рассказать бабушке о страшных событиях в Абилине, но воображаемая бабушка в ответ очень коротко и негромко всплакнула, а затем начала меня жалеть и лелеять, что было в своём роде приятно. Впрочем, и эти размышления со временем выдохлись, начали повторяться, и в итоге настолько мне наскучили, что я предпочёл глазеть на окружающие унылые просторы.

Под тенью Феникса

Пейзаж со всех сторон был совершенно однообразным – коричневый квадратик, зелёный квадратик, снова коричневый квадратик с полиэтиленовыми домиками, и так до бесконечности. Это угнетало, так как начинало казаться, что такая дорога будет продолжаться до бесконечности, увлекая меня в никуда. Знаю, это звучит забавно, будто плохая проза, но у меня, у этого мальчика на пустынном хайвэе было именно такое ощущение, и оно прямо ощутимо давило, пригибая к земле и отнимая все силы. Дети вообще легковерны, осознание тщетности всех усилий и неминуемой погибели принимается ими так же легко, как и вера в Санта Клауса. Нужны были какие-то вехи, ориентиры. Сначала я успокаивал себя тем, что отмечал изменяющееся расположение квадратов полей вокруг и парников на них. Это помогало несколько приглушить отчаяние, но по-настоящему я воспрял духом, когда увидел далеко впереди столб с табличкой. Я так обрадовался, что припустил к нему что было мочи, но вскоре выбился из сил, так что оставшиеся сотни метров проехал гораздо медленнее.

Всё ближе и ближе, щит приближался, и то, как он постепенно увеличивался, приятнейшим образом отмеряло дорогу. Я больше не болтался в страшном однообразном пространстве, я ощущал, что еду вперёд по дороге, и цель, что ожидает меня где-то далёко впереди, все же становится всё ближе и ближе. Скоро стал виден и перекресток, ради которого и был размещён указатель, и белые буквы на зелёном щите. Внизу было указано что до какого-то городка направо осталось четыре мили, а вверху… Вверху было написано: «Austin – 218 m». Двести восемнадцать миль впереди, против уже покрытого мной расстояния в две мили. Я в жизни и чисел-то таких себе не представлял ранее. Самым большим всегда казалось число 100 – «Бабушка подарила Реджи сто долларов», «Тэксес Рейнджерс в сто раз круче Нью Йорк Янкиз», «Томми, я тебе уже сто раз говорила – выключай свет в коридоре». А тут сразу в два раза больше, плюс немного сверх того.

Но, с другой стороны, я проехал целых две мили. Я прошёл пускай небольшую, но всё же существенную часть пути, мои усилия уже нельзя было назвать напрасными! Вот эта последняя мысль казалась более свежей и сильной, от неё ужас перед немыслимо длинной дорогой становился уже не таким бескрайним. И где-то впереди должна ещё быть та самая заправка, после которой я обычно засыпал.

Дальше я ехал уже более целеустремленно, что ли. Правда, начали сильнее доставать разные мелочи вроде набитых карманов и обуви. На мне были кеды, ещё не очень старые, но с заломленными внутрь задниками – я часто ленился завязывать и развязывать шнурки и потому натягивал любую обувь просто, как тапки. Мало того, что подошвы были оплавлены, так ещё и задники начинали сильно натирать ноги, причём заметил я это, только когда они содрали с моих ног уже по приличному лоскуту кожи. Чуть не каждые двести метров приходилось останавливаться и отгибать их назад, было очень больно. Мучения продолжались до тех пор, пока я не заметил на обочине пустой стаканчик с трубочкой, из которого я вырвал два куска жёсткой бумаги и вставил в кеды за пятку, отчего боль сразу заметно уменьшилась. А ещё я постоянно пил колу – она совершенно не утоляла жажду, просто наполняя живот. Вот так едешь, внутри полон уже под самое горлышко, булькаешь, а пить хочется и всё тут. Наверняка её специально такой делали, чтобы можно было хлебать до бесконечности, просто ради удовольствия. Уже полбутылки в себя влил, а легче не становилось, просто вёз дальше эту гадость не на руле в бутылке, а в себе, ещё и отрыгивал постоянно.

Когда я остановился и отошёл облегчиться, на горизонте появилась машина. Когда она приблизилась, я рассмотрел, что это был микроавтобус, точнее кэмпер – большая машина, внутри которой была кровать, кухня и туалет. У отца Микки с соседней улицы был такой фургончик и, когда он был не заперт, мы часто там играли. Помню, ещё постоянно восхищался тем, какая это замечательная машина и какие люди дураки, что все поголовно её себе не покупают, а ездят на маленьких машинках и постоянно останавливаются, чтобы сходить в туалет, перекусить и переночевать.

Это был старый угловатый кэмпер бежевого цвета, водитель начал тормозить заранее, увидев мой розовый велосипед издалека. Я с радостью подбежал к велосипеду, поднял его и начал махать рукой, пока машина не остановилась рядом. За рулём сидел невысокий лысеющий дядька в больших очках, которые увеличивали его и без того немаленькие глаза. Это были глаза… ну не то чтобы рыбьи, но какие-то холодные, пустые. Даже не помню, видел ли я подобные раньше. Он смотрел на меня этим мёртвым взглядом достаточно долго, и ничуть не изменился в лице, когда я неуверенно опустил руку, которой до этого так радостно махал. Он пялился, будто что-то прикидывая, но при этом смотря не в глаза другому живому человеку, а будто на что-то неодушевлённое, незначительное. У меня явственно внутри начало холодеть от этого ожидания, и тут он расплылся в улыбке, приоткрыл дверь, и сказал: «Эй, малыш. Иди к дяде».

Я как в землю врос, не мог пошевелиться, да и не знал, стоит ли это делать. Я не видел перед собой взрослого человека, каким привык его видеть. Скорее это ощущалось, как будто из кабины меня зовёт холодное тупое насекомое, выглядящее как человек. Это сложно объяснить, но ни в его лице, ни во взгляде, ни в голосе не было ничего того, что бывает у взрослых, когда они говорят с детьми, а дети такое очень остро чувствуют. Невольно вспомнилась безумная женщина, и с каждой секундой этот мужик всё более походил на неё.

Он позвал меня ещё раз, шире открыв дверь и поманив рукой, а я всё так и стоял как столбик. Тогда его улыбка стала более острой, превратившись в азартную ухмылку, а сам он спустил на асфальт ногу и вышел из машины, держась чуть боле расслабленно, чем это могло бы выглядеть естественным. Я непроизвольно начал пятиться, подтаскивая за собой велосипед и не сводя глаз с ухмыляющегося лица водителя, а он медленно шёл вперёд, чуть расставив в стороны руки с раскрытыми ладонями, будто показывая, что мне нечего бояться. Кажется, я мотал головой и бормотал что-то вроде того, что: «не надо» и «мне страшно», но он продолжал так же приближаться – уже молча, только скалиться не прекратил. И вот тут я отшвырнул велосипед ему под ноги и припустил, что было мочи, вперёд через поле. Я слышал, как звякнул сигнальный звоночек, когда на велосипед обрушился удар ноги, слышал сдавленную ругань и приглушенный рыхлой землёй топот у себя за спиной. Поначалу шаги звучали совсем близко, так что, казалось, обернись – и этого уже хватит, чтобы тебя схватить. Но потом топот начал становиться всё тише, пока не прекратился вовсе, а я всё бежал, покуда несли ноги.

Когда я всё-таки остановился и обернулся, то увидел, что дорога осталась совсем далеко. Её едва ли можно было заметить отсюда, если бы не стоявший у обочины фургон. Всматриваясь в том направлении, я рассмотрел и маленькую фигурку человека, который шёл к фургону. Видимо, он отстал едва ли не сразу, как только понял, что схватить меня сразу не получится. Кажется, он даже не оборачивался, но за это я поручиться не могу, слишком велико было расстояние, чтобы чётко видеть. Подойдя уже почти к самому фургону, фигурка присела на корточки, просидела так несколько мгновений, затем села в машину и уехала. Я дождался, пока фургон скроется из виду, потом для верности подождал ещё немного, и пошёл назад.

Велосипед лежал на земле, с вывернутым относительно колеса рулём, и корзинка была пуста. Мой скромный запас провизии исчез без следа. Я осмотрел окрестности, но на земле вокруг не было ничего похожего на мои пакетики и бутылку. Мерзавец попытался поймать ребенка, а когда ему этого не удалось, забрал у него еду и скрылся. Черт, да что же случилось с этим миром? Как так получилось, что бомбёжка города превратила людей в чудовищ? Значит ли это, что все остальные стали теперь такими же? От обиды я опять разревелся, и ревел долго и слёзно. Совершенно не хотелось верить в то, что взрослые люди так просто сходят с ума. Но почему странный мужик ехал мне навстречу? Может быть, там тоже было что-то взорвано?

Скорее, необходимо как можно скорее добраться до Остина или до любого города по дороге, если он будет, и рассказать обо всём происшедшем полисмену! Слава Богу, у меня ещё оставалось два бургера, а значит, и сил на то, чтобы одолеть многие мили пути.

Я поднял велосипед и выпрямил руль – это достаточно просто сделать, если зажать коленями переднее колесо, схватиться за рукоятки и нажать на них, одну от себя а другую наоборот к себе. Затем переложил из карманов оставшиеся два бургера в корзинку, взобрался на седло, и… не поехал. Колёса еле крутились, как сильно я не жал на педали. Поражённый ужасной догадкой я посмотрел вниз и, что называется, обмер: оба колеса были спущены. Так вот зачем он останавливался возле машины – чтобы отомстить мне за бегство!

Никогда в жизни я не сталкивался ни с чем подобным. Взрослый мстит ребёнку, будто мы равны. И что он делает – лишает ребёнка шансов добраться до людей, которые помогут, обрекает его на смерть просто так, чтобы сорвать свою злость! Знаешь, я много раз думал о том, что он хотел сделать со мной, когда поймает, и приходил к самым ужасным выводам, но вот этот поступок с колёсами… просто не умещался в голове. Вспоминая о нём снова и снова, я многое понял о людях. Какими я представлял злодеев до этого, наблюдая их в фильмах и мультиках: это были либо полные психи, либо те, кто делали зло, потому что неким образом считали это правильным. И вдруг я понимаю, что главное зло в этом мире происходит от малодушия, что его творят люди мелкие и ничтожные. Те, кто способны поставить себя на один уровень c маленьким и слабым человеком, чтобы на равных отомстить. Те, кто слишком слабы, чтобы позволить себе быть добрыми. Это осознание просто как молния осветило всё, что я знал о людях, и увиденная картина осталась со мной навсегда.

Не знаю, читал ли ты Ницше… Читал? Да, раньше он был очень популярен у молодежи. Так вот, он на полном серьёзе считал, что плохим, то есть злым может быть только сильный человек. Не знаю, как он ухитрился прийти к такому выводу, но если мы вспомним, что Ницше всю жизнь находился под каблуком у сестры и завершил свой путь в сумасшедшем доме, то многое проясняется. Чёртов философ-артиллерист не был титаном духа, но почему-то полагал себя образцом совершенного человека, и таким образом включал все свои слабости в образ белокурой бестии, понимаешь? И опять-таки, он не говорит «злые люди», он говорит «плохие». А что такое плохие люди? Это как вещь, к примеру, ботинок. Если он «плохой», значит, он некачественный – либо сделан погано и начинает расползаться уже после первого дня носки, либо просто раздолбанный до такой степени, что толку от него ноль, одни проблемы. Значит, плохой человек это бракованная личность, третий сорт, незрелый либо сломленный характер. Это я всё обдумал и понял, конечно, намного позже. А тогда я просто сидел на обочине дороги и ненавидел весь мир, так резко и внезапно показавший мне свою звериную морду. Мир, который за пределами детской комнаты и площадки для игр оказался таким глупым и жестоким.

Идти вперёд пешком было тоже глупо, но ничего другого мне попросту не оставалось. Просто переть без конца вперёд по этой трассе, покуда остается еда и передвигаются ноги, до горизонта и дальше. Может быть, я увижу человека, который не окажется «плохим» и поможет мне. Или смогу найти что-то, что сможет сделать мой план добраться до Остина хоть немного более реальным. Может быть, может быть. Голая, пустая надежда – это много или мало? По меньшей мере, уже кое-что.

Вначале я хотел продолжать свой путь налегке, без ставшей ненужной кучи металла со спущенными колесами. Надуть их ртом, как воздушный шарик, нечего было и пытаться: я как-то видел, как нечто подобное пытался сделать соседский мальчик Джереми, но всё закончилось тем, что он отколол себе кусок зуба о вот ту металлическую трубку с резьбой, к которой присоединяется насос, и убежал в слезах домой.

Я даже прошёл вперед по дороге метров пятьдесят или сто, но потом вспомнил свою ближайшую точку назначения, автозаправку. А ещё вспомнил, что однажды, пока отец заправлял бак, я видел, как к компрессору подкатил велосипедист в пёстрой футболке и в этом нелепом велошлеме и начал подкачивать себе колеса, причём управился с этим делом он в несколько секунд, а затем поехал дальше, ничего никому не заплатив. Значит, и я могу поступить так же! Сколько оставалось идти до заправки, я всё так же не имел никакого понятия, но это был самый ближний объект, который я тогда мог себе представить, и потому казалось, что путь до неё предстоит действительно не самый дальний.

Так я решил вернуться за велосипедом и дальше катить его в руках. Делать это оказалось гораздо труднее, чем казалось поначалу. Я шёл заметно медленнее, чем мог бы это делать налегке, плюс к тому же намного сильнее уставал, из-за чего приходилось периодически останавливаться и отдыхать. Есть не хотелось, но я всё же слопал половину бургера скорее для самоутешения и развлечения, о чём тут же пожалел, ибо идти стало ещё сложнее. Появилась идея опустить на велосипеде седло и дальше ехать как на самокате, отталкиваясь ногами от земли, однако и она нисколько не облегчила мою задачу – спущенные шины, касаясь асфальта под нагрузкой, начинали зажёвывать сами себя. Так что я вцепился в рукоятки и катил проклятое железо вперёд, привнося разнообразие в свой тупой труд тем, что время от времени переходил с правой стороны от руля на левую и наоборот. Хайвэй был всё таким же пустынным, и никаких звуков кроме слабого шелеста ветра, слышно не было, сколько я не вертел головой в надежде засечь рокот мотора.

Не могу даже предположить, как долго это продолжалось. Естественно, мне казалось что прошла целая Вечность, или даже три Вечности… Пока на горизонте не показались очертания строения. Красивый фигурный логотип на высоком столбе можно было рассмотреть даже с такого большого расстояния. Да, это была та самая заправка, которой я грезил с самого утра. Нет, я не побежал вперед и даже не прибавил шаг. Я шёл так же спокойно и размеренно, наслаждаясь тем, как неотвратимо приближается моя цель. Никуда ты, милая, не денешься. Ближе и ближе. Медленно и верно. С каждой минутой здание заправки приближалось, увеличивалось и обрастало деталями – как выяснилось, не самого приятного характера. Можно было различить, что угол здания обвален, а сквозь окна знакомым манером проглядывало небо. Потом под ногами стал попадаться мелкий мусор в виде кусочков камней и металла, многие из которых были закопчены. Я поднял одно стёклышко и повертел его в руках, от чего вся чернь перешла на пальцы. Любому дураку, а уж тем более и семилетнему ребенку, стало бы ясно, что заправка взлетела на воздух по всем традициям боевиков, с грохотом и в облаке пламени.

Открывшаяся картина была уже мне знакома. Здание оказалось развороченным, хотя три стены ещё условно присутствовали. Сначала я собирался залезть внутрь и, возможно, найти что-то полезное, но потом прикинул, что, скорее всего, найду там только мусор и обгорелые тела, и передумал. На месте бензоколонок зияла такая воронка, что при попытке представить взрыв, который проделал её меньше суток назад, становилось жутко. От навеса остались только трубы-колонны, всякая мелочёвка, вроде автомата с напитками и табло с ценами на бензин, перестала существовать вовсе.

Я без труда нашёл столбик компрессора, который, хоть и был расколот и оплавлен, но всё же уцелел в этом пекле. Но, сколько я ни нажимал на нём всё, что нажималась и не крутил всё, что крутилось, чёртов аппарат так и не ожил. Помню, пробовал даже молиться – без толку, конечно. Ага, нет электричества так хоть от духа святого. А ещё недалеко от компрессора был щит, его взрывом чуть ли не пополам сложило вокруг того столба, на котором он был приделан. И как ты думаешь, что там было написано? Правильно – до Остина двести семнадцать миль. Без велосипеда. Без маленьких островков надежды. Без всего.

Все планы рассыпались в пыль. Сила воли, которую я с таким трудом собирал в кулак, утекала сквозь пальцы и таяла в воздухе. Показалось, что безнадёжность похожа на тот же самый воздух, который нас окружает, только более плотный, непригодный для дыхания и дрожащий мелкой рябью, как бывает от слёз в глазах. Тогда я увидел просто кубические километры этой безнадёжности, которые наползали на меня со всех сторон и сдавливали всё сильнее и сильнее. Не было ни желания, ни стремления что-то делать, куда-то ехать и жить вообще. Я уже вроде как начинал привыкать даже к отчаянию, а потому просто сел на бордюр и стал ждать чего-то, чего обычно ждут, когда ждать нечего. Наверное, смерти. Только я не догадывался об этом, потому что был маленький и свою смерть умел представлять только в виде красивых похорон, когда в процессии идут все знакомые и горько плачут, а ты лежишь себе в гробу и довольно улыбаешься. Так что просто сидел и ждал.

Солнце уже клонилось к закату и начало заметно холодать, но я не делал ничего, чтобы согреться и, кажется, даже не дрожал. Просто принимал в себя прохладу, вроде как постепенно умирая. Сознание затуманилось и расползлось, вроде как в бреду или перед сном, так что я далеко не сразу услышал звук мощного двигателя. И, даже услышав, долго не мог понять, присутствует он на самом деле или всего лишь грезится мне. Но рокот нарастал, и словно по всем законам самых светлых историй к нему добавился короткий гудок. На грузовиках такой особенный гудок стоит, зычный, его ни с чем не спутаешь.

Трак без прицепа (большая кабина, торчащая над ходовой частью), замедляя ход, подрулил к обочине и остановился. Я не видел места водителя, слышал только, как хлопнула дверца, и тут же из-за кабины ко мне подбежал высокий чернокожий человек. Он не был похож на типичного водителя грузовика – толстого увальня в стёганой жилетке поверх клетчатой рубашки и выбивающимися из-под кепки грязными волосами. Это был опрятный негр в джинсах и свитере, походивший скорее на студента среднего достатка. Впрочем, кепка с логотипом грузоперевозочной компании тоже присутствовала – он держал её в руке. Он не пялился на меня, не тянул фальшивую улыбку и не звал, но сразу подбежал, встряхнул меня за плечи, заглянул в глаза и спросил:

– Дружище, ты как, живой?

Я не знал, как лучше ему ответить, к тому же ещё не вышел из своего транса, так что просто молча сидел и таращил глаза. Он ещё пару раз повторил свой вопрос, и, не дождавшись ответа, подхватил меня на руки и понёс к машине. Я совершенно не сопротивлялся. Куда и зачем он меня нёс, уже не имело значения, в душе было только абсолютное безразличие. Кажется, наконец-то мне встретился не плохой человек, но я изо всех сил старался в это не верить, чтобы не искушать судьбу. Не верил, когда он, держа меня одной рукой, исхитрился взобраться на подножку и открыть дверцу пассажирского места. Продолжал не верить, когда он осторожно опустил меня на сиденье и накинул мне на спину какую-то тёплую одежду. И, наконец, поверил, когда мне в руки опустилась крышка от термоса, наполненная горячим чаем.

В кабине было хорошо натоплено, и, только начав отогреваться, я понял, как сильно замёрз до того. Очень сильно чувствовалось, что внутри моё тело гораздо холоднее, чем снаружи, и, чтобы согреться, я начал пить чай такими большими глотками, на какие только был способен. Вдобавок меня начало неслабо трясти, но я так крепко вцепился в крышку, что не пролил ни капли. Негр украдкой наблюдал за мной, пряча счастливую улыбку за расслабленными пальцами руки, которой подпирал голову. Когда я допил, он принял у меня пустую крышку и просто протянул вперед раскрытую ладонь:

– Элвин. Как бурундучок.

– Томми, – ответил я и пожал его пальцы. Мне очень нравились «Элвин и бурундуки», и я невольно улыбнулся, несмотря на то, что собирался хотя бы некоторое время сидеть хмурым и не разговаривать. Мы завелись и поехали. Я оглянулся и проводил взглядом свой розовый велик, лежавший на пепелище у расколотого компрессора, пока он не скрылся из виду.

Разговор с Элвином начался очень гладко, не смотря на то, что он был меня старше лет на двадцать. Знаешь, бывают такие люди, которые сами по себе немного детские – открытые, простые. Они всегда с детьми общий язык легко находят. К тому же он явно старался избегать темы нашей встречи на руинах, расслабляя и успокаивая меня разговорами о мультиках. Рассказал, как в детстве стеснялся своего сравнения с бурундучком, а потом привык и даже купил себе футболку с большой буквой «Эй», и как ему после этого стало намного проще и веселее жить. Спрашивал, не сравнивали ли меня с котом Томом или автоматом Томми, незатейливо шутил. Всё, словно и не было страшной бомбежки. Только по тому, как он обходил все вопросы, связанные с близкими людьми, можно было догадаться, что ужас, разрушивший прошлую жизнь, отнюдь не был сном. Но в данный момент он задвигался на задний план, выводился за скобки. Мы так болтали некоторое время, а потом я сам спросил у Элвина откуда он, и не случилось ли там того же, что в Абилине.

Элвин совсем чуть-чуть погрустнел и сказал, что он из Далласа, но в настоящий момент возвращается домой из Эль Пасо и там произошло то же самое, только немного по-другому, и что, судя по всему, то же случилось и со всеми остальными городами. Я тут же спросил у него, уцелел ли Остин, и Элвин ответил, почти искренне, что не знает. Но на всякий случай нужно быть готовым ко всему.

По дороге он не видел ещё ни одной целой заправки, и, чтобы бензина хватило до Далласа, оставил гружёный прицеп на дороге около сотни миль назад. Других машин и людей ему на хайвэе пока увидеть не довелось, и он с жадностью расспрашивал меня о встречах с выжившими. История о безумной женщине заставила его нахмуриться, а когда я рассказал о странном водителе кэмпера он вовсе начал терять самообладание – кусал губы, постукивал кулаком по рулю и всё такое. Я попытался расспросить, не знает ли он, что было нужно тому странному человеку, но Элвин лишь ответил, что мне очень повезло убежать, и что он бы дорого отдал за возможность «перетереть с этим ублюдком по-своему». А потом сказал, что скоро у меня будет любой велосипед, какой бы я ни захотел, а может даже и самая настоящая машина.

– Похоже, теперь нам принадлежит весь мир, только от этого едва ли радостнее, – сказал он и в очередной раз включил радио.

Элвин очень часто, может, каждые десять минут, протягивал руку к магнитоле и пытался поймать хоть какую-нибудь радиостанцию, но каждый раз в динамиках раздавалось ровное шипение. Тогда он с досадой щёлкал пальцем по экранчику или просто махал рукой – мол, безнадёжно, нечего и пытаться. Однако вскоре снова и снова повторял всё то же самое. Я честно думал, что ему просто невесело без музыки и предложил поставить какой-нибудь диск, на что Элвин грустно усмехнулся, взъерошил волосы у меня на макушке и сказал, что лучше поболтает со своим новым другом. Мне безумно льстило то, что такой замечательный взрослый парень называет меня своим другом, и я продолжал рассказывать про Абилин, деланно спокойным и небрежным тоном, каким водопроводчик месяц назад говорил о том, что нужно продувать трубы, пока их не поразрывало, но это обойдётся в лишние несколько сотен баксов, а если вам это покажется слишком накладным, то присасывайтесь к сливу и продувайте сами. Элвин, конечно, замечал мою наигранность, и тогда его улыбка становилась не такой грустной.

Я всё пытался выспросить, что именно произошло в Эль Пасо, искренне не понимая, как ещё может быть уничтожен город кроме бомбардировки. Элвин отказывался об этом говорить, но было видно, что и молчать ему сложно, поэтому я продолжал засыпать его вопросами и в итоге преуспел. Оказалось, там все люди и животные окаменели. Ты, наверное, и сам видел, какими становились люди после этого облучения с орбиты. Жуть невероятная, все эти скрюченные позы, гримасы… иногда целые скульптурные группы. Мать, которая пыталась своим телом закрыть колясочку с дитём, да так в итоге сама на неё и рухнула, когда скрутило и парализовало. Или какая-нибудь старуха в инвалидном кресле, раскорячившаяся как морская звезда. А тогда, в машине, я слушал и представлял что-то вроде парка скульптур, где все такие из белого камня сделаны и в манерных позах стоят.

Элвин сказал, что уцелел благодаря тому что, когда всё началось, загружался на небольшом складе за городом. У них над Эль Пасо никаких стреляющих штук не летало, был только этот широченный луч с неба, который очень быстро скользнул по городу и исчез. И сразу же после этого начались взрывы и аварии, причём громыхало порой так, что было слышно за многие километры, и дым густой валил. Сам понимаешь, как это происходит, когда все люди моментально умирают, а многие из них при этом сидят за рулём полного бензовоза или самолёт на посадку заводят или там вовсе на АЭС за какие-нибудь сверхважные рычажки держатся. Изначально Элвин вообще не верил, что кто-то из находящихся в городах людей мог выжить, и отправился в путь просто потому, что ему нужно было так или иначе вернуться домой, каким бы дом этот ни был. Но моя история вселила в него надежду, так как бомбёжка, по сравнению с облучением, оставляла людям хоть какие-то шансы на выживание.

Потом Элвин спохватился и смазал тему, спросив, какие сладости я люблю. Пока я перечислял всё, что мог вспомнить, он, улыбнувшись, отдёрнул занавеску, и я увидел, что шоферская спаленка позади сидений была буквально завалена всевозможной едой. Причём, из всей кучи разноцветных пакетов и свёртков, минимум треть была шоколадками, вафельками и прочей сладкой радостью. Ты себе не представляешь, какое это было ощущение! Вот было такое, что ходишь по магазину с мамой, а она тебе ничего не покупает, потому что денег нет или жопа слипнется или ещё что. И ты мечтаешь, что когда–нибудь у тебя будет свой магазин, и ты с головой зароешься в сладости, и будешь хавать их целую вечность. Я робко спросил, можно ли мне взять парочку, и он произнёс самым непринуждённым на свете тоном: «Би май гэст!».

В свете фар я видел дорожные указатели, на которых чётко значилось, что к Далласу ехать намного ближе, чем к Остину. Значит ли это, что Элвин оставит меня? Не должен, в любом случае не должен, ведь он такой приятный парень… или всё-таки это возможно?

Вокруг мелькали всё те же поля с теплицами, пару раз из-за холмов показывались строения каких-то заводиков, а один раз мы видели поднимавшийся над горизонтом столб чёрного дыма. К тому времени уже почти совсем стемнело, но дым был такой густой, что выделялся на фоне ночного неба, будто гигантская колонна, или, скорее, дерево с ветвистой кроной. Мой чернокожий товарищ сразу предположил, что это может быть сигнал, поданный выжившими, и предложил поехать посмотреть. Конечно, я не возражал, хотя, наученный горьким опытом, заранее опасался таких встреч.

Я спросил у Элвина, есть ли у него оружие. В ответ он запустил руку под сиденье и вытащил оттуда огромный револьвер. Видно было, что он балдеет от этой штучки, даже дал мне её подержать в руках, предварительно откинув барабан и высыпав из него патроны. «Кольт Пайтон», – пояснил он, широко улыбнувшись краем рта и сверкнув белым клыком. Это, знаешь, ли, было очень по-техасски – любовь к большим пушкам.

Я чуть-чуть поигрался с револьвером, причём взвести курок и спустить его у меня получилось только один раз, и то далеко не сразу. Элвин предложил мне самостоятельно рассовать патроны по гнёздам и захлопнуть откидной барабан, объяснив это тем, что мужчина не обязан любить оружие, но уметь обращаться с ним должен прямо-таки непременно. Правильно сказал, чего уж.

Мы легко нашли поворот, который вёл к столбу дыма. Пролегавшая через поле дорога была ровной, и мы ехали достаточно быстро, но потом по её краям начали появляться деревья и скорость пришлось снизить. Они были старыми и большими, и в некоторых местах сплетались кронами, в свете фар напоминая коридор, ведущий прямиком в страшную сказку. Мы ехали ночью под всеми этими голыми ветвистыми деревьями по направлению к столбу чёрного дыма – и тут было чего испугаться. Прямо как в начале фильмов ужасов, где ты не можешь сказать героям: «Идиоты, поворачивайте назад!». Здесь я мог это сделать, но мы ведь уже всё решили: нам нужно было помочь людям, которые оказались в беде. Так что я сидел и молчал, ощущая себя взрослым, который на всякую чепуху не обращает внимания.

Элвин заметил моё волнение и попытался успокоить меня, сказав, что мы как супергерои спешим на помощь тем, кто в этом нуждается. А если вдруг мы встретимся с плохими людьми, то легко надерём им задницу вот этим самым револьвером. Судя по тому, с какой необычной интонацией Элвин произносил эти слова, он цитировал какого-то крутого персонажа, которого я не узнал. Меньше бояться я не стал, но старался, как мог, этого не показывать. Далеко впереди, в свете фар что-то белело.

Мы выехали к группе зданий – точнее, того, что от них осталось. Многие деревья вокруг были поломаны, они белели в темноте острыми кольями. Кое-где на развалинах можно было различить огромные полукруглые выбоины, и мне это сразу говорило о многом. Элвин, похоже, видел их впервые, но он тоже понимал, чьих это рук дело. Чёрный дым, который уже начал иссякать, валил откуда-то справа, из-за строения, в котором ещё можно было угадать форму ровного купола.

Пока мы объезжали развалины, Элвин всё время едва слышно бормотал под нос: «факин щит, факин щит». И я начал повторять за ним. Знаешь, от этого делалось менее страшно. Типа, дети, когда боятся, начинают плакать или кричать или убегать, а взрослые только матерятся и решают проблемы. И вот еду я в машине, говорю слова, за которые родители заставили бы меня вымыть рот с мылом, украдкой поглаживаю заткнутый сбоку от сиденья револьвер и представляю, как сейчас начнёт происходить что-то плохое, а мы, не прекращая материться, убиваем всех бандитов и закуриваем. Прямо кайфовал от этой мысли, и чуть ли не ожидал того, чтобы сейчас началась заварушка.

Дым валил из большой горящей чёрной кучи непонятно чего. Элвин остановился, строго велел мне оставаться в машине, а сам взял револьвер и вышел наружу. Я ещё видел, как он попытался засунуть этот ствол за ремень, но после нескольких неудачных попыток прекратил и пошёл вперёд, просто держа его в руке. Он походил вокруг кучи, пооглядывался, потом зашёл за кучу и исчез. Его не было, может, минут десять, но за это время я успел такого себе нафантазировать, что чуть до истерики не дошло – несколько раз казалось, что слышу крики и выстрелы, жуть. А потом Элвин появился снова и, продолжая оглядываться, вернулся к машине и залез в кабину. Он сказал, что вот эта хрень впереди на самом деле куча автомобильных покрышек, только людей, которые её сложили и подожгли, он так и не нашел. Для чего ещё можно было это всё затевать, кроме как в качестве сигнала? Но где все эти люди, куда они ушли?

Мы сделали большой круг, осмотрев всю территорию, но не увидели никаких людей. Тогда мы остановились и некоторое время мучали гудок, пока он хрипеть не начал, а потом долго ждали, но всё также никто не появился.

– Наверное, им уже кто-то помог, – сказал Элвин, когда ждать и кататься стало уже просто скучно, – поехали отсюда?

Я, конечно, не возражал. Непонятные события и отсутствие людей опять возвращали меня в атмосферу страшных сказок, и матюги уже больше не помогали. Элвин вывернул руль и начал сдавать задом в кусты, чтобы развернуться. Кусты затрещали, и из этого звука вырвался другой – резкий и громкий, сразу вслед за которым раздался глухой удар. Широко раскрыв глаза, Элвин вытаращился в зеркало заднего вида, за тем на меня, как будто я знал, что произошло. Открыв дверь, он выпрыгнул наружу и через пару секунд ночная тишина буквально сотряслась от потока жуткой ругани.

– Приехали, Томми! Всё, докатались! Спасли людей, супергерои долбаные. Вот, выйди полюбуйся! – выкрикнул он, чуть успокоившись, а потом что-то затрещало.

Я выглянул и увидел, как Элвин вытаскивает из бензобака пробившую его толстенную ветку. Потом уже разобрались, что искривлённый, разветвлённый надвое ствол поваленного дерева лежал среди кустов незамеченным, и когда колесо наехало на него, ствол резко сменил положение, так что его ответвление, похожее на специально заостренный кол, рванулось вперёд, прямо в бак. Ветка прошла глубоко и вторым концом пружинила о лежащий ствол, так что поддавалась она туго. Элвин вытащил её на несколько сантиметров, чуть ослабил хватку, но проклятое дерево снова падает вперёд. После нескольких безуспешных попыток он смекнул, что нужно действовать иначе и пошёл в сторону вывернутых из земли корней, чтобы оттащить сразу всё дерево.

Вот он поплотнее ухватился за корневище, принял удобный упор, и резко рванул на себя. Дерево с хрустом поддалось и вышло, оставив после себя огромныую дырку, из которой сразу же начал хлестать бензин. Сам Элвин завалился на спину и заорал, а его правая нога непонятным образом чуть не по колено ушла в землю. Я еще подумал – чего так орать, подумаешь упал, а он уже резкими движениями отползал в сторону, делая руками такие движения, будто плыл брассом.

– Аптечку! Томми, аптечку быстро! Там сзади висит, с красным плюсом!

Я сразу понял, что дело дрянь, когда услышал про красный плюс – надо изрядно испугаться, чтобы так мысли путались. Я метался по кабине в поисках «там сзади», а Элвин всё орал и орал, чтобы я, засранец мелкий, торопился, ну и всё в таком духе. От всего этого я и сам начал паниковать, и, когда наконец обнаружил металлическую коробку с красным крестом на задней стенке кабины над спаленкой, то, вместо того чтобы открыть её, начал отдирать её от стены и таки отодрал, точнее, сорвал с двух вшивых винтов на которых она там держалась. Не спрашивай, как мне это удалось, до сих пор сам не верю, как вспомню.

Выпрыгиваю я из кабины с этой коробкой в руках, спешу к Элвину, который уже никуда не полз, а просто лежал, приподнявшись на локтях. Он вырвал коробку у меня из рук, и, ковыряясь в ней спросил:

– У тебя ранки во рту есть? Большие, маленькие, неважно. Есть? Ну?

Я сказал что нет, что недавно выпали два зуба, но вместо них уже выросли новые, и была щека прокушена, но уже успела зажить. Слушая, Элвин сорвал с себя рубаху и перетянул жгутом ногу повыше колена и быстро закатил штанину, а затем посмотрел мне в глаза и быстрым напряжённым голосом проговорил:

– Послушай, это странно, у тебя раньше такого не было, но сделать это совершенно необходимо. Видишь ранки? Высасывай оттуда кровь и сплёвывай, высасывай и сплёвывай, пока можешь, только не глотай, понял? Ни за что не глотай! Давай, вперёд, быстро!

На его икре было четыре кровоточащих дырки, расположенные парами – одна побольше, другая поменьше. Я бы никогда в жизни ничего такого не стал бы делать, наверное, но он так эффективно на меня наорал, что я моментально подчинился, делая всё, как было сказано. Ощущение от чужой крови во рту было таким неприятным, что меня то и дело начинало выворачивать, и приходилось останавливаться, чтобы переждать спазм. Тогда Элвин опять начинал орать на меня, и я снова присасывался к его ранам. Сам он в это время открыл коробку, распотрошил находящуюся в ней аптечку, вынул оттуда два маленьких шприца и просто вогнал себе в ногу, прямо напротив моего лица. Представляешь, каково мне было? Но вытерпел, ничего.

– Змея. Гремучка. Только что после линьки, – сказал он, отбросив шприцы и затягивая второй рукав рубахи дополнительным жгутом. Кажется, проговаривание случившегося его успокаивало, – потому и четыре дырки от четырёх зубов, что старые ещё не выпали, а новые уже растут. Не уверен, значит ли это, что яда было тоже больше… Ох, но от двойной сыворотки меня точно проколбасит. Я, наверное, провалился в нору, змеи часто устраивают себе норы под корнями. И сразу на неё наступил – вот она так резко и укусила. Обычно сразу начинает греметь, вставать в стойку, и только потом бросается. А тут спала себе спокойно. Они ж обычно спят, когда холодно. Чёрт, ну вот ведь угораздило…

Не зная, что делать, я сидел и слушал всю эту болтовню и, знаешь, узнал много интересного о змеях. Но самым интересным было то, что судьба Элвина решится примерно до рассвета. Без противоядия укус гремучей змеи убивает человека примерно за три часа, а здесь было и противоядие и отсасывание яда, но, поди, знай как оно сложится. Минут через пятнадцать у Элвина сильно подскочила температура, и он прикинул, что, неплохо бы залезть в кабину, пока тело ещё хоть на что-то способно. Он перевернулся на живот, встал на четвереньки и с третьей или четвертой попытки поднялся на ноги. Его очень сильно качало, и я, в меру своих семилетних силёнок, помогал ему не упасть на пути к машине. Элвин был горячий, как будто углями внутри набитый, и мне думалось, что ещё немного, и он загорится огнём.

Залезали в кабину мы ещё труднее, чем шли до неё, два раза Элвин срывался со ступеньки и падал на спину, а потом долго лежал на спине, приходя в себя. Он говорил сначала о дебильных сенаторах, которые запретили к использованию револьверные патроны с мелкой дробью, которыми так удобно отстреливать змей, сочтя их опасными для общества, а потом сбился на бейсбол и на то, как проиграл двести баксов, поставив на «Тексес Рейнджерс» в чертовски верняковой игре, а они её бездарно слили. Когда он начал уже откровенно бредить, рассказывая о том, как фигово бывает, когда в попкорне попадаются нераскрывшиеся зёрна и они хрустят на зубах, мы, к счастью, смогли взлезть в кабину. Элвин, обмякнув на сиденье, почти сразу отрубился, но это не мешало ему ещё битый час бубнеть о всякой чепухе. А я сидел рядом и трясся, натурально трясся, будто от дикого холода, хотя из-за сидящей рядом чернокожей печки в кабине было очень тепло, почти жарко. Помню, чтобы немного успокоиться, я съел штук пять шоколадных вафель и прямо там и заснул, на куче всех этих пакетов с едой.

Утром Элвину лучше нифига не стало. Он покрылся крупными каплями испарины, но даже не пытался их вытирать, только поматывал головой и что-то мычал. Его лицо заметно отекло, из носа струилась кровь, а нога и вовсе распухла так, что было страшно смотреть. Особенно она распухла ниже перевязи из рубахи – мы вчера забыли её снять. Мне хватило ума сделать это утром. Порывшись в бардачке, я нашёл грязную тряпку, и, найдя на ней самый чистый уголок, вытер лицо Элвина, как мог.

Вылезать из машины было страшно. Змей нигде вокруг видно не было, но мне всё представлялось, как я спускаю ноги на землю и проваливаюсь куда-то в низ, в огромную нору, кишащую змеями, и как они меня все кусают, и я тоже раздуваюсь до жутких размеров. Но человек вообще от всего может уставать, от страха в том числе. А у детей такие вещи происходят проще и быстрее. Вдоволь насидевшись в кабине с бредящим Элвином, я взял его револьвер и вышел наружу. Подходить к тому месту, где он провалился в змеиную нору, я, понятное дело, не стал – обследовал дыру издалека. Такая здоровенная дырень была, кулак, наверное, туда можно было просунуть. Аккурат посередине бака. Что, наверное, к лучшему, так как у нас оставалась ещё примерно половина запаса топлива.

Я даже набрался храбрости прогуляться в сторону разваленных зданий, потеряв из виду машину. Ничего интересного я там не обнаружил – просто месиво и всякие предметы и механизмы, которые мне были совершенно незнакомы. Иногда попадались и понятные предметы – папка, телефон, что-то из одежды. Но главное, я чувствовал себя хозяином, обходившим свои владения. Из других людей был только мой бредящий друг, о котором нужно было заботиться. И я готов был это делать столько, сколько необходимо, пускай даже револьвер был так тяжёл, что приходилось постоянно менять руку, в которой я его несу.

Когда я вернулся, Элвину былу уже немного лучше, он больше не покрывался испариной и дышал не так тяжело. Я позавтракал и принялся деловито прочёсывать эфир, перебирая разные частоты, но везде был слышен только мерный шум помех. Проснувшись, Элвин долгое время просто смотрел прямо перед собой, а потом попросил воды. Воды у нас осталось полторы упаковки, чего, в общем, должно было хватить надолго. Я помог ему напиться, от еды он отказался. Затем Элвин заговорил. Было видно, что это давалось ему нелегко, но, по крайней мере, он больше не бредил, и снова походил на того славного малого, каким и был раньше, пускай и выглядел жутковато.

– Послуйшай… Томми, – сказал он мне, – нам нужно будет заделать эту дыру в баке. Иначе ехать нельзя, взлетим на воздух. Ты должен найти что-то… вроде липкой ленты. Или плёнки и клея… а, чёрт. Постарайся, малыш. Нам обязательно нужно доехать… Я обязательно выкарабкаюсь, но пару дней… ещё пару дней нужно полежать…

Я всё понимал. Упустил только одну деталь, совсем немаловажную, и был крайне неприятно шокирован, когда Элвин сказал, что ему нужно в туалет, но ходить он не может совершенно. Ох, рассказывать о подробностях не хочется, да и незачем. Но я потом ещё долго содрогался при одном виде смятой пластиковой бутылки.

Так и начались мои регулярные рейды по развалинам в поисках «чего-то вроде липкой ленты». Элвин сказал, что мы сейчас, скорее всего, находимся на территории заводика по переработке кукурузы, а значит, как и на любом заводе, здесь должно быть целое море вещей для починки механизмов, нужно только поискать. В идеале я должен был найти чемоданчик с ремонтным набором, вроде тех, что находятся в каждом гараже.

Большую часть каждого дня я проводил, ковыряясь в мусоре, прерываясь лишь для того, чтобы перекусить или вынести бутылку Элвина. Каждый раз, отдавая мне её, он буквально не знал, куда деваться от стыда своей беспомощности и общей нелицеприятности происходящего, но чего уж, природа, мать её. Всё, что могло так или иначе пригодиться в починке бака, я стаскивал к машине – это были всевозможные куски резины, какие-то веревки, обрывки гардин, обломки жалюзи. Я понятия не имел, как весь этот мусор можно применить, но это было лучше, чем ничего. Ну и была надежда, что применить как-то всё же получится. Хотя без липкой ленты действительно всё это не имело смысла.

Устав постоянно натыкаться на одни и те же кучи, я сам придумал поделить пространство на квадраты – воображаемые, шнура для разметки не нашлось, и дело пошло гораздо интереснее. Попадались и совершенно неожиданные вещи, вроде рыцарского шлема или пластмассового хера невероятных размеров. Ну, где живут люди, там всегда бывают неожиданности, как обычно. Кстати, жмуров не видел ни одного, слава Богу. Удар пришёлся на воскресенье, вот никого на заводе и не было. Точнее, наверняка где-то были охранники, но мне повезло их не найти – может, они и были теми людьми, которые зажгли покрышки, а затем ушли. Один раз чуть не обгадился, когда разбирал кирпичи и увидел клок волос, но оказалось, что это всего лишь женский парик.

Всё это было на самом деле не страшно, и даже забавно, пока я ночью не увидел койота. Точнее, я тогда не знал что этой койот, потому что никогда раньше их не видел, иначе ни за что на свете из машины бы не вылез потом, обгадь её Элвин хоть по самую крышу. Просто большая и худая собака с большими ушами и острой мордой бегала, вынюхивая среди обломков, а потом долго тащила что-то зубами. Но револьвер я с собой таскал, как и раньше, больше за ствол, как молоток. Мой чернокожий друг, кажется, немного нервничал по этому поводу: то ли из-за того, что случайно стрельну себе, куда не следует, то ли просто боялся, что потеряю. Но не запрещал.

На второе утро Элвин ещё больше поправился, и выглядел почти как нормальный человек, только невероятно уставший и с раздутой ногой. Что там у него было под штаниной он не показывал, делал перевязку пока меня в кабине не было, но после этих манипуляций его настроение из плохого становилось просто ужаснейшим, а на земле возле водительской дверцы валялись перепачканные гноем бинты. Но при этом он часто разминал ногу, пытался шевелить ступнёй, и время от времени ему это почти удавалось. В основном он старался имитировать движения выжимания педалей, понятное дело.

Много разговаривали, а что ещё делать. Правда, общение из-за такой принуждённости выходило натужным, в основном я рассказывал про школу, а он про колледж, из которого вылетел из-за глупой истории с чужими шпаргалками на экзамене, да травил свои водительские байки, мне не особо понятные.

Ленту мне найти-таки удалось на третий день. Не в мотке, конечно, это вообще была бы песня. Просто нашёл кусок пластиковой трубы, отремонтированной на коленке – густо перемотанной толстым скотчем и вдобавок замазанной герметиком. Довольный как стадо слонов, притащил её Элвину, тот растрогался едва ли не до слез, всё трепал меня по макушке и говорил какой я молодец. Тут уже сама ситуация не давала ему больше права отсиживаться в кабине, нужно было выходить заниматься ремонтом.

К этому выходу готовились как к запуску космического корабля, ей-богу. Элвин битый час разминал затёкшую здоровую ногу, причём попытки шевелить распухшей вызывали на его лице такие жуткие гримасы всепобеждающего героизма, что становилось ясно: в деле это бревно ему не сгодится ещё очень долго. В это время я сбегал за примеченным ранее мешком, внутри которого было что-то сыпучее, но точно не цемент – его я не сдвинул бы с места вовсе, а этот удалось волоком доставить к кабине. Конечно, по мягкости он едва ли превосходил землю, но было ощущение, что так лучше. Сверху до кучи накидал ещё всякого найденного тряпья. В качестве страховки мы приспособили ремень безопасности, Элвин вытравил его, насколько было возможно, отстегнул один конец и намотал на руку. Последней мерой безопасности оказался я сам – должен был стоять снаружи и подпирать задницу Элвина руками, тем самым вроде помогая ему не опрокинуться навзничь. Почему-то мы не подумали о том, что таким образом я сам рискую превратиться в инвалида, но, к счастью, обошлось.

Со скрипами и стонами, вдвоячка обливаясь потом и матерясь, мы таки совершили этот вынос тела. Пока Элвин стоял на одной ноге и переводил дух, я сбегал за валявшейся среди прочего заготовленного хлама металлической раковиной и установил её в качестве места для сидения возле пробитого бака. Змей уже не боялся: притёрся к ситуации, да и много суеты здесь было в последние дни, а они этого не любят.

Бак мы починили достаточно быстро, тем более, так показалось после почти трёх суток бездействия. Элвин вырезал из куска толстой резины пробку подходящих размеров, вставил её в пробоину, и сверху положил много-много слоев скотча, в разных направлениях, так что на баке у нас вместо дырки теперь красовалось грязное солнышко.

Выдвигаться в путь решили немедля, здесь нам торчать больше не было никакого резона. Элвин всё ещё не мог нормально шевелить левой ногой, но он сказал что нормально сможет управиться и без неё. Главное, что он теперь не проваливался в забытье, не подкатывал глаза и в целом вёл себя адекватно, перспектива улететь в кювет вроде как не светила. Понятно, что в кабину его поднимать пришлось со всеми прежними фокусами, но дело было уже привычное, можно сказать. Хорошо, на дорожку хоть все дела свои мокрые и не только сделал, можно было надеяться, что до самого Далласа дотянем без всех этих приключений. Выезжали на трассу аккуратно и медленно, пару раз останавливались, и я выбегал посмотреть на бак, держит ли заплата. Держала вполне надёжно. Элвин очень настаивал, чтобы я её не только смотрел на предмет потеков, но и обнюхивал, объясняя это тем, что бензин сам по себе не горюч, а горят и взрываются его пары, так что нюхай, Томми, получше, если не хочешь чтобы мы взлетели на воздух.

Даллас был уже совсем близко, миль восемьдесят, но мы совершенно не обсуждали то, как приедем, куда направимся, что делать будем. Оба понимали, что ничего хорошего ждать не приходится. А надежда, которая гнала вперёд, была совсем хлипкая и расходовалась вся на эту дорогу почти без остатка. Всё такие же безлюдные просторы кругом, уничтоженные здания заправок и прочей придорожной фигни. Когда проезжали автобазу, обратили внимание на то, что машин там почти не было. Стало быть, растащили. А значит, было кому тащить, были люди, которые выжили и хотели жить дальше. Вот только какой путь они изберут для этого… Тогда я, понятно, не такими формулировками думал, но ясно ощущал тревогу, при мысли о том, что с людьми делает катастрофа.

О, это уже Краснинский? Слушай, красиво у вас тут. Ну, я потом тогда дорасскажу. У вас баня ж есть? Класс!

Глава 3

Трудное расставание с Краснинским

Баня была прогрета – будь здоров. Висевший на стене градусник показывал сто десять градусов и того гляди норовил треснуть вдоль рассохшихся волокон. Мы парились последними, пропустив вперёд всех своих бойцов, чтобы иметь возможность спокойно посидеть вдвоём. Лёжа на лавке, Томми смотрел в потолок и продолжал рассказывать о своём детстве, а я слушал и пытался отследить в его голосе, манере разговора или озвучиваемых фактах хоть какие-то зацепки для сомнений. Не получалось. Томми нравилось говорить, к тому же было видно, что эту историю он рассказывал уже много раз.

Затем мы сидели в предбаннике и пили чай в виде отвара полевых трав. Томми явно что-то сосредоточенно обдумывал, а затем спросил:

– Слушай, а вообще какие у тебя планы на ближайшее будущее?

– Ты меня на рыбалку пригласить собираешься, что ли?

– Нет, не совсем, – усмехнувшись, ответил Томми и, уже в который раз за последние два часа, почесал волосатое плечо. Только сейчас я обратил внимание на ещё не полностью заживший круглый шрам под буйным волосяным покровом, – эта весна, потом лето… Что планируешь?

– Да ничего особенного. Поля под паром засевать планируем. Конюшни расширять. Но этим всем больше Пахом заведует, я в хозяйственные дела особо не лезу.

– Ты его завхозом назначил?

– Да нет, само так устаканилось. Кто во что горазд, тот тем и занимается. Я был единственный, кто прошёл армейку, вот и стал атаманом.

– Вот как. То есть, ты просто водишь патрульный отряд по окрестностям? Не руководишь посёлком?

Этот вопрос меня слегка уколол. Был, признаться, в глубине души слой ила, который лучше было не тревожить, но иногда это случалось. Вообще атаман повсеместно являлся лидером общины, царьком, только у нас получилась несколько иная история.

– Я отвечаю за оборону посёлка и всё, что с этим связано. За плугом не хожу и дрова не рублю. Не командую теми, кто этим занимается, и делать этого не собираюсь.

– Прости, и в мыслях не было тебя поддеть, – Томми чуть дёрнулся было, чтобы похлопать меня по плечу, но вовремя остановился, – просто это выглядит так…необычно. Сложно организовать группу людей, когда есть два равнозначных лидера.

Он выделил интонацией слово «равнозначных», совсем чуть-чуть, но вполне заметно. Я уловил этот, не самый тонкий, намёк. Последовавшее молчание, нарушавшееся только шумным прихлёбыванием чая, уже было частью ответа. Томми это хорошо понимал и потому тоже молчал, пил чай и всем своим видом изображал расслабление и безмятежность. Помолчав секунд двадцать, я с чашкой в руке склонился над самоваром и ответил:

– Пахом здесь главный. Он меня пригласил, поставил атаманом.

– Что, просто так, сразу поставил?

– Не просто. Там из-за какой-то ерунды перестрелка с мужиками с соседнего хутора началась. Наши вели себя глупо, набились в узкое помещение всем скопом, так что ни отстреливаться нормально не могли, ни укрыться. Привыкли только кулаками да топорами махать, детский сад просто, ей-богу. Семеро человек просто так враз полегло. И положили бы всех, если бы я не начал командовать. До того как-то стеснялся, самый молодой был, а вокруг все здоровые мужики. Думал, понимают что-то, да хрен там. Ну а когда такая мясорубка пошла, уже само собой образовалось. К слову, того хутора уже лет десять как нет, нашими усилиями.

– Ну ясно. А дальше как? Сразу в чин возвели?

– Нет, конечно. Началось: "А что умеешь, а что знаешь". Потом поставили тренировать, азам тактики обучать. А потом Пахом понял…

– Что от тебя подлости можно не ждать?

– …Да. И что самому ему, в случае какой заварушки, навстречу пулям бежать совсем не хочется. Вот так и получилось.

Томми с интересом слушал, подавшись вперёд и оперевшись переплетёнными в замок руками о колени. Внимательное выражение его физиономии искажалось лёгкой усмешкой.

– Не веришь?

– Не то чтобы…

– А чего так напрягся-то?

– Да как-то ты легко откровенничаешь на такие темы, что иные бы упирались до последнего.

– Ты тоже не из молчунов, знаешь ли.

– Знаю. Но хорошо слежу за тем, с кем и о чём говорю.

– Как и я, Томми. Как и я.

Пару секунд мы смотрели друг на друга. Я понял, что расплываюсь в невольной улыбке, и с лицом моего собеседника происходило то же самое, пока мы хором не рассмеялись. Наклонившись вперёд, Томми ткнул меня кулаком в плечо, и я ответил ему тем же. Чуть успокоившись, он продолжил:

– Так вот, о чём это я… Каким ты видишь будущее Краснинского и его жителей? К чему оно идёт?

– Честно говоря, ничего особенного. Нельзя сказать, что мы ещё выживаем – скорее уже просто живём, и довольно таки неплохо. Но это и всё, лестницу в небо здесь строить пока никто не планирует.

– И как лично ты на это смотришь? Устраивает?

– Не знаю, что ты ожидаешь услышать в ответ. Колись давай, меня эти поддавки напрягают.

Томми устремил взгляд в потолок и подпёр подбородок сложенными ладонями, явно старательно подбирая слова, а затем быстро заговорил:

– Видишь ли… то, что сейчас происходит между людьми – это путь в никуда. В лучшем случае топтание на месте, но, скорее всего, верная деградация. Ты же видишь, что происходит: все только и делают, что находят поводы вышибать друг другу мозги да цепляются за свой кусочек земли. Ну, шакалов в расчёт не берём, они не люди и вряд ли могут ими стать. Никто не строит долгосрочных планов. Никто не думает о том, что будет через год, через два. У вас вон серомордые под боком объявились, и я не думаю, что это событие обернётся чем-то большим, чем очередная тема для разговоров на полторы недели.

– Ну, это ты загнул, мы…

– Ладно, может быть на две недели. Но я не верю в то, что здесь кто-то серьёзным образом настроен на перемены. А меняться придётся, вместе со всем окружающим миром, иначе только кости хрустнут!

– Послушай, если ты считаешь, что серомордые решили покорить наши леса…

– Да нет же! В смысле, я не только об этом говорю. Главная проблема состоит в том, что люди привыкли выживать, и теперь, когда у них появилась возможность к чему-то стремиться и чего-то достигать, по привычке живут на тихой волне. Понимаешь, к чему это может привести?

– Может быть. И к чему же?

– К смерти. Отсутствие прогресса это регресс. И пока другие строят планы и наращивают силы, остальные рискуют оказаться в стороне, чтобы затем исчезнуть, уступив дорогу тем, кто сильнее.

– Это кому?

– Вот смотри. Представь, что на каком-нибудь острове есть две стаи обезьян. Первая стая живёт на хреновой земле, еды мало, но каждая из них готова взять в руки дубину и пойти отвоёвать себе лучшую судьбу. Вторая стая живёт на хороших землях, обезьян там в десять раз больше, но все они только и заняты тем, что грызутся между собой и стараются подгрести под задницу как можно больше бананов. Как ты думаешь, кто в итоге будет лакомиться сладеньким и размножаться, а кто лежать в кустах с пробитым черепом?

– Понятно, что первое племя. Только я не пойму кого ты в него записываешь – пришельцев?

– Их. Или других людей, которые будут достаточно разумны и смелы. Словом, тех, кто будет объединяться и верно идти к чётко поставленным целям.

Кажется, Томми и сам услышал, как по-юношески романтично прозвучали эти слова – он выдохнул, прищурил до того широко распахнутые глаза, и продолжил спокойным деловым тоном:

– Я не знаю, о чём ты мечтаешь и к чему стремишься. Но есть у меня такое чувство, что тебе совершенно не хочется и дальше бороздить окрестные леса в качестве верного солдата Пахома, ожидая прихода противника, который, в конечном итоге, окажется вам не по зубам.

– Ты меня c цепным псом не путай. Я защищаю простых людей, которые хотят спокойно жить и растить своих детей.

– Но в остальном я оказался прав, не так ли? Ты видишь тупиковость этого положения вещей, хочешь его изменить, но пока не знаешь, как именно это сделать, верно?

– Допустим… допустим, изредка я о чём-то таком и задумывался. И что ты в связи с этим хочешь мне предложить?

– Свободу. Перспективы. И целый новый мир, – Томми широко улыбнулся, но в этой его улыбке не было ничего издевательского, – мы объединим наши силы и наведём порядок в районе. А потом будем объединять людей под своей эгидой и, кто знает, может быть, начнём строить государство. С двумя атаманами у меня крепкая договоренность уже есть, стало быть, с тобой нас будет уже четверо.

В свете рассуждений о том, как объединение будет сокрушать разрозненные силы, последняя фраза Томми здорово походила на шантаж. Хотя вряд ли он был настолько глуп, чтобы шантажировать меня здесь, в Краснинском. Скорее всего, это предложение следовало воспринимать именно в той форме, в которой оно было сделано, хотя в нём и содержалась возможность отсроченной угрозы, подключить которую можно было в любой момент.

С другой стороны, молодой атаман мог блефовать, но для чего? Ради намёка на возможное запугивание в дальнейшем, что ли? Неожиданно поймал себя на мысли о том, что ищу подвох в основном потому, что предложение Томми было мне прямо-таки безмерно интересно и приятно, как глоток свежего воздуха в затхлом подвале. И вот эта скорость и лёгкость развития событий обескураживала, порождала страх совершить непоправимую ошибку. Сказав, что пока не готов продолжать этот разговор, я вывернул на себя ведро холодной воды, быстро обтёрся полотенцем и вышел из бани. Томми не стал меня останавливать – он также безмятежно пил чай, развалившись на лавке, и почёсывал свой шрам.

Гостивших в Краснинском чужаков, по распоряжению Пахома, расселили в разных домах, и вопрос питания каждый из хозяев решал по-своему. Абсолютное большинство согласилось кормить верхнеуральцев в обмен на трофеи, захваченные у серомордых, причём многие явно прогадали, с радостью приняв автоматы М4, использовавшие натовский патрон который в наших краях днём с огнем не сыскать.

Меня несколько удивило радушие Пахома, легко разрешившего Томми и его ребятам остаться на три дня в Краснинском. Но после не самых продолжительных раздумий понял, что это был самый правильный поступок в сложившейся ситуации, а также что мне, возможно, предстоит весьма непростой разговор с ним в ближайшее время.

Так оно и случилось: во второй половине дня, когда я отоспался и перекусил, меня нашёл Митя, бывший у Пахома конюхом, и сообщил, что тот хочет со мной поговорить.

Пахом жил в большом доме недалеко от клуба ещё с прошлых времен, когда он был председателем посёлка. Так что после катастрофы, можно сказать, ничего не изменилось – человеком он был опытным и волевым, так что вопрос передачи власти даже не поднимался. Одно время некоторые пытались называть его «Батя», но, слава Богу, не прижилось, благо имя было уже достаточно необычным, и необходимость в каких-то уважительных кличках отпадала сама собой.

Когда я вошёл на веранду, Пахом как раз завершал свой обед чаепитием. По его постоянному румянцу на полных щеках и вечно красному носу можно было бы предположить, что трапезу он традиционно сопроводил кружечкой грушевки. Вообще вопрос с алкоголем был едва ли не единственным конфликтом между нами. Он считал, что человеку запрещать пить нельзя ни в коем случае, ибо от этого он может взбеситься на фоне постоянного стресса. Я, по большому счёту, был с ним согласен, но настаивал, что состоящим в боевой группе мужикам пить ни в коем случае нельзя. А, так как в боевую группу могло входить мужское население посёлка, споры на этот счёт у нас раньше случались самые жаркие. В итоге утряслось таким образом, что в постоянном составе боевой группы я оставил наименее жадных до алкоголя бойцов и строго запретил прикасаться к спиртному во время походов. Мне удалось выбить для них освобождение от большинства хозяйственных работ, так что обиженных не осталось. Для остальных жителей алкоголь, как и раньше, был универсальным заменителем денег и трудового регламента. Стоит ли отдельно упоминать, что Пахом подмял под себя самогоноварение Краснинского? Разумный мужик, чего уж.

Жестом он пригласил меня присесть рядом за стол:

– Садись, Феликс. Как спалось?

– Спасибо, Пахом Иванович, хорошо. Вы хотели послушать о том, что произошло ночью в лесу?

– Об этом я уже вчера послушал, хотелось бы поговорить. Разницу ощущаешь?

– Вполне.

– Ты хороший атаман. Храбрый, умелый и верный. Спасибо тебе за это, Краснинский в большом долгу. Только вот в последнее время у тебя дисциплина хромать начала, – говорил Пахом спокойно, без нажима, будто делая выговор за самый незначительный пустяк на свете, – что ж ты так расслабился-то, Феликс? Ничего никому не сказал, на ночь глядя в лес пошёл, троих ребят потерял, чужую банду сюда притащил… Ну куда это годится, а?

Я слушал его, молча и не перебивая, чтобы понять, за что именно меня будут распекать. Оказалось, за всё сразу. Значит, и защищаться следовало одновременно по всем фронтам. Отвечать я старался ровно и уверенно, но не слишком в уставной манере.

– Я, как атаман, не имею возможности согласовывать с Вами каждый свой шаг. Мы на войне, а значит, некоторые решения неизбежно будут приниматься одним командующим без дополнительного согласования, иначе есть риск упустить драгоценное время. Ребята погибли, и это очень печально, но вряд ли можно сказать, что смерть бойца является чем-то из ряда вон выходящим. С их женами я вчера уже поговорил, и сегодня найду в себе достаточно мужества, чтобы поговорить во второй раз. А что касается чужаков, то они в бою показали себя надёжными и честными людьми, и я лично головой ручаюсь за каждого из них. Пахом Иванович, проблем не будет.

Тот в комичном умилении чуть руками не всплеснул:

– Ты смотри, какую складную речь подготовить успел! Стало быть, понимал, где проштрафился, да? Проблем я, конечно, не жду, потому и разговариваю с тобой как с человеком, а не раком ставлю. Только с твоим самовольством вопрос остаётся открытым. Рация у тебя была? Сообщить мог?

– Рация к доту не достаёт, решения принимать в любом случае приходилось на месте.

– А когда только в лес вышли – что же, нельзя было сообщить?

– Да чем это наш выход от обычного патруля отличался?! Примерно в то же время, только в конкретном направлении и с конкретной целью.

Пахом, было, вдохнул воздуха и расширил глаза, чтобы заявить что-то уничтожительное, но потом спохватился, восстановил на лице выражение расслабленной доброжелательности и спокойно ответил:

– Хорошо, понимаю. Только в следующий раз любой целенаправленный выход и любая внештатная ситуация в обязательном порядке согласуются со мной, лады?

– Конечно, Пахом Иванович. Обязательно.

Затем он угостил меня чаем с печеньем, и мы ещё какое-то время вполне спокойно и на равных обсуждали хозяйственные вопросы размещения верхнеуральцев в Краснинском. Конечно, вопрос пропитания не стоял и вчетверть так остро, как он был заявлен. Все понимали: вооруженные организованные чужаки здорово нервируют сельчан и такая ситуация грозит обернуться чем-то нехорошим. Я пообещал чаще мелькать на улицах в компании Томми или кого-то из его ребят, это должно было помочь разрядить обстановку. Однако, обещание покинуть посёлок в заявленный срок, должно было выполниться в любом случае. В наше время люди очень болезненно реагируют на невыполненные обещания, могут и топором сгоряча махнуть.

Мира уже чувствовала себя немного лучше, так что можно было ожидать, что послезавтра она полностью оклемается, так что трёхдневный срок пребывания Томми у нас в гостях выдерживался. Таким образом, разговор вырулил на вполне оптимистичное направление, и, завершив его, мы с Пахомом попрощались рукопожатием. Это можно было считать наилучшим знаком, ибо пахомское рукопожатие было явлением редким и в решении серьезных вопросов считалось гарантом спокойствия и выполнения всего оговоренного на высшем уровне и в кратчайшие сроки.

Только выйдя на улицу, и пошарив языком по зубам в поисках застрявших там сладких крошек, я избавился от наваждения благостности и вернулся к реальным мыслям. Конечно, Пахом нервничал. Даже если не обращать внимания на то, как он пытался разыгрывать непринуждённость и потерпел в этом деле фиаско. Самое главное – имея одну серьезную претензию ко мне, он предъявил её в комплекте с двумя другими, совершенно несостоятельными. Казалось бы, зачем, если и так можно было устроить мне разнос по первое число и выдавить пачку клятвенных обещаний сделать что угодно для того, чтобы загладить свое упущение.

Но нет. Он так нервничал, что не сообразил должным образом и прижал меня совершенно по-детски, попытавшись пристыдить сразу за всё и вызвать у меня ощущение тотальной неправоты. Однако, делал это мягко, по-отечески, стараясь не взвинчивать меня. Вот это было в высшей степени странно, так как раньше такой обходительности я от него никогда не видел, зато разносов с рычанием и брызганьем слюны – сколько угодно, пальцев не хватит пересчитать. Вот эта разница ощущалась очень остро. Так быстро и круто люди могут изменять своё поведение, только ощущая страх.

Ведь действительно, наши с ним гладкие отношения держались исключительно на том, что я никогда не качал права, занимаясь только военным делом и только в пределах обеспечения безопасности поселка. Никогда не спорил – благо, и Пахом в наши боевые дела старался вмешиваться по минимуму. То есть, я состоял у него в верных подчинённых, причём таких, которым это нравится и потому ожидать от них неприятностей не приходится. Сказать, что мне нравилось, значило бы чудовищно преувеличить, но к вопросам власти и организации у меня с детства было стойкое отвращение, не нравилась сама идея обращения с группой людей как с единой однородной массой, из которой нужно было лепить то, что нужно по состоянию на данный момент. В армейских вопросах – совсем другое дело. Когда ты единственный прошёл подготовку, то и на командование смотришь иначе: забиваешь куда-то поглубже весь свой мандраж и с холодной головой претворяешь в жизнь то, что знаешь о ведении боевых действий. Конечно, психологически очень тяжело, когда кто-то из твоих бойцов погибает. Даже не знаю, можно ли к этому вообще привыкнуть, вчера ночью вообще не знаю, что бы со мной было, если бы сам не под шоком находился.

Так я и сторонился происходящего в посёлке, полагая, что настоящая жизнь – это с автоматом в руках и по лесам да полям, что может быть более достойным. Мол, пускай они там все живут, как живётся, а наше дело зверьё гонять. А вот о том, как именно они распоряжаются добываемым в боях относительным спокойствием, я старался не думать. Как и о том, почему до сих пор нет жены, при том, что у нас на троих мужиков по пять женщин приходится. Отдалился от всего, спрятался под камуфляжем, стало быть. А жизнь меж тем идёт, и далеко не всегда в лесах под Краснинским. Как и в нём самом… Томми, Томми – что ж в тебе такого особенного, что самые простые слова прям до сердца доносишь, а? Ведь верно говорил, здесь лишь безысходность и ожидание непонятно чего, с наибольшей вероятностью грозящего явиться полным кирдыком – быстрым либо же медленным, в зависимости от обстоятельств.

Неужели я это раньше не видел? Видел. И понимал. Но где-то там, на задворках сознания, куда сам все эти мысли и задвинул с глаз долой, в ожидании чего-то. Понятия не имею, чего именно я ждал. Но, кажется, наконец, дождался.

Погружённый в размышления, я шагал вперёд просто для того, чтобы задавать шагами такт мыслям, но нисколько не удивился, поняв, куда меня принесли ноги. Я стоял аккурат перед баней, где вчера состоялся короткий, но такой важный разговор. С самым праздным видом возле стены на лавочке, улыбаясь заходящему мартовскому солнышку, сидел Томми. Он очень убедительно таращил глаза в свою электронную книжку, любезно делая вид, что находится здесь случайно и не замечает меня, пока я не подошёл вплотную и не заслонил ему солнце. Тогда Томми поднял голову и улыбнулся:

– Добрый день! Тоже пришёл на солнышке погреться?

– Привет. Вроде того. А ты чего здесь, лавочка особенно понравилась?

– Ой, в той избе, где вы меня вписали, такая сырость стоит, жуть просто. Подумал, что если ты меня захочешь найти, то мимо этого места не пройдёшь. Угадал?

– Угадал, – ответил я и сел рядом, – я подумал о том, что ты говорил вчера.

– Хорошо. И что ты думаешь на этот счёт?

– Хочу знать, в чём состоит твой план на ближайшее время.

– Планы можно раскрывать только союзникам, Феликс. Ты же понимаешь…

– Конечно, понимаю. Так что рассказывай, давай, как ты там новый мир строить предлагаешь, мне тоже интересно.

Томми улыбнулся ещё шире и протянул вперёд свою раскрытую ладонь, сопроводив это действие вопросительным изгибом брови. Я тут же схватил её и крепкое рукопожатие качнулось в золотистых лучах заходящего солнца.

Как Томми говорил и раньше, в данный момент его план предполагал полное вытеснение любых недружественных сил с территории, на которой он в данный момент укрепился – пятака около сотни километров диаметром с центром в Верхнеуральске. По большому счёту, этот этап уже был близок к завершению, и дальше план вступал во вторую стадию – расширению сферы влияния и уверенному захвату подъездов к Челябинску, в котором даже после стольких лет разграбления ещё можно было найти много всего полезного. Организовав хороший прямой коридор, можно было наладить регулярный методичный вывоз из города всего необходимого, начиная от пищевых концентратов и заканчивая тяжёлой строительной техникой для укрепления основного лагеря в Верхнеуральске. Идея укрепиться в самом Челябинске не приходила в голову даже последнему психу: в одно мгновение лишившийся своих жителей, город превратился в гиблое место, где глоток воды или случайный порез легко мог обернуться, например, заражением какой-нибудь из болячек, разносимых повсюду крысами. Серия аварий на крупных промышленных объектах, застой в водопроводных и канализационных трубах, постепенный выход из строя всех систем, поддерживавших инфраструктуру. Из места комфортной жизни город превратился в опасную зону для недолгих рейдов.

Затем в планах значилась отстройка города, пригодного для жизни и постепенного его расширения с учётом растущего населения. Будет ли город возведён на базе Верхнеуральска или построен с нуля на ровном месте, Томми ещё окончательно не решил, но больше склонялся ко второму варианту, как более соответствующему его масштабным планам. В итоге на просторах Урала должен был вырасти один самодостаточный город-крепость.

Томми несколько раз сделал акцент на том, что нам несказанно повезло с регионом, который даст будущему городу и обширные сельскохозяйственные угодья, и все необходимые полезные ископаемые, и производственные мощности заводов, большую часть оборудования которых можно было сравнительно несложно вернуть в строй. Я попытался было предположить, что там уже разворовано, в ответ на что молодой атаман лишь рассмеялся, пояснив затем, что заводские станки – это последнее, что будут утаскивать в свои логова наши конкуренты по части мародёрства. «Мыслят узко, говорю же тебе», – подытожил он, назидательно постучав себя кончиком указательного пальца по лбу.

Широта же мысли Томми просто ошеломляла. Прямо передо мной, зрелым мужчиной, посвятившим годы своей жизни охране городка огородников, сидел молодой парень и увлечённо рассказывал о возведении в чистом поле города-мечты, который сможет объединить всех людей, защитить их, прокормить, и в итоге сплотить в один большой и сильный народ, который станет хозяином всего континента, и это только для начала. Просто фонтан романтического бреда, разоблачить который не было никакой возможности. На любой мой вопрос Томми давал исчерпывающий ответ:

– Где ты достанешь такое количество стройматериалов?

– Да вот хотя бы в Коркино – там есть большой цементный завод. Уже имеющихся на нём запасов нам хватит надолго, а ведь можно ещё и восстановить производство! Считай, цементом, бетоном и железобетоном мы уже обеспечены!

– Так, а строить-то чем, откуда техника?

– Я тебя умоляю! Ты хоть представляешь, сколько всего находится на автобазах лишь только в пригороде Челяба? Даже с учётом того, что было уничтожено бомбардировкой и сгнило под открытым небом, в ангарах ещё сохранилось достаточно бульдозеров, автокранов и самосвалов для того, чтобы начать пять штук таких строек, как у нас.

– Но ведь техника топливо жрёт, и немало.

– Конечно. Но, во-первых, у нас ещё далеко не все заправки и хранилища ГСМ опустошены. Во-вторых, до сих пор ещё можно разжиться полным бензовозом, если знать, где искать. В-третьих, в области есть несколько НПЗ, но то, опять же, для отдалённых перспектив. Ну и в-четвёртых, всегда можно залить в бак спирт или растительное масло, на худой конец.

– Так, а знания-то откуда? Мы же не пещеры в земле рыть собираемся.

– О, ты уже говоришь: «Мы», – это хорошо. Да прямо сейчас у меня есть несколько инженеров – немолодые правда, многое подзабыли, но ещё вполне себе ничего. Плюс огромное количество информации и учебных пособий по предмету, в электронном виде конечно. Плюс перспективные ученики. Да, а как же без этого! Слежу за тем, чтобы каждый из моих людей осваивал какую-нибудь важную специальность: строители, врачи, механики. А кто ленив или неспособен – пожалуйста, поля и скотофермы ждут своих героев труда. Интересно, что естественным образом у нас и выходит примерно достаточное число сельхозрабочих на вроде как нормальное количество специалистов. Природа по уму устраивает, ей только мешать не надо.

– Гм. А как же люди? Что, если многие не захотят вливаться в метрополию?

– Наверняка такие будут. На первых порах много, потом – единицы. Ты бы променял жизнь в развитом, сильном, защищённом городе на открытые всем невзгодам гектары земли где-нибудь в отдалении? Скорее, нам придётся поморочить себе голову насчёт интеграции слишком больших количеств людей. Вот увидишь – тысячами попрут.

И далее в том же духе. Слово за слово, я убеждался, что в этом плане гораздо больше разумности и перспективности, чем в пахомовских самогонных манипуляциях. Да, кстати, ведь действительно, остаётся ещё Пахом… и Краснинский.

– Томми, а как же я своих брошу? Их же тут передавят.

– Зачем бросать? Ты полностью выполняешь свои задачи по защите посёлка, только в составе нашей маленькой армии. Даже если мы будем на какой-нибудь крупной операции, как минимум один отряд быстрого реагирования будет нести службу под Верхнеуральском. Стабильное радиосообщение мы наладим первым делом, это я тебе гарантирую. А вообще, поверь мне, уже через пару лет вся наша область будет самым спокойным местом Евразии!

– Это хорошо. Но с Пахомом переговорить придётся в любом случае, без его согласия ничего не выйдет.

– Точно? – спросил Томми, прищурившись.

– Да точно. Я уверен, что кое-кто из ребят не пойдёт против его воли.

– Ясно. Ну, тогда действительно придётся. Сам справишься, или тебя подстраховать?

Это любезное предложение задело меня сильнее, чем самые изощрённые и ядовитые обвинения.

– Нет, спасибо, не нужно. Я сам решу.

С разговором я решил подождать до позднего вечера, как раз было время собраться с мыслями и с духом. Про момент истины принято много и важно говорить, но как часто он случается в нашей жизни? Живёшь и вроде не скучаешь особо – выживаешь, убиваешь, умираешь иногда. А потом ррраз – и понимаешь, что раньше это была не жизнь, а так, существование. Отбывание номера на тихой волне. И даже крупные решения, значительные поступки тоже были частью этого номера, чтобы самому актёру казалось, будто сюжет на самом деле вот как лихо закручен и непредсказуем. Но кому это нужно? Актёру? Ох, вряд ли. Зрителю? А кто зритель? Да и вообще, есть ли он? Никому это не нужно, просто живёшь, как живётся, и не задумываешься о том, что можно и как-то по-другому. Пассивность, вот. Пассивность и серость.

А потом, если повезёт, наступает Момент Истины. Такой очень конкретный, требующий от тебя совершить выбор – или-или. И от этого становится не по себе – страшно менять существование на жизнь. Как если сидеть всю ночь в прокуренной комнате, а потом выйти на улицу и удивиться странному запаху свежего воздуха.

Строго говоря, я свой выбор уже совершил, осталось подкрепить его поступком. Все эти годы я искренне считал, что мы с Пахомом на равных, просто я считал вмешательство в хозяйственные дела будто бы ниже своего достоинства, даже когда был категорически не согласен с происходящим. А вот сейчас ещё раз посмотрел вглубь себя и понял, что Пахома я просто боялся. По-детски так, на ровном месте и в обход всех мыслей. Тридцать четыре года знаю себя, и вот такое открытие. Вот удивительно: на волка в одиночку ходил, на медведя, бандюков в ближнем бою вот этими самыми руками кончал – и ничего, от стресса только более сосредоточенным делался. А тут какой-то штатский царёк и вдруг такая власть. Есть такие люди, которые от природы умеют психически давить – сначала запутает на эмоциях, на переключении тем, чтобы ты сам себя дураком начал ощущать, а потом гнёт твоё мнение как ему нужно. А ты киваешь и думаешь только о том, как бы побыстрее из этого дурдома свинтиться. И, раз за разом, случается так, как нужно Ему, а ты чаще говоришь себе: «Ну и ладно», «Да хрен с ним», «Что, мне больше всех надо?», и прочие малодушные слова, которые, по-хорошему, произносить вообще не следует.

Я понимал, что без Томми вряд ли получил бы этот Момент Истины. Он меня подтолкнул, и он был психологически ничуть не слабее Пахома. Значило ли это, что меня просто перетянули из одной песочницы в другую? Безусловно, так оно и было. Только ставить между ними знак равенства было совершенно неуместно, ибо я осознанно менял существование на жизнь, и мечтал сделать это как можно скорее и решительнее.

Понимание верности своей позиции отсекает любые сомнения, волнение остаётся лишь в виде поверхностного мандража, возникающего по привычке, но от него можно просто отмахнуться. И вот я подхожу к дому Пахома, шагая широко и непринужденно. Мои плечи расслабленны, голова совершенно естественно склонена чуть вбок, в душе – безграничное спокойствие и абсолютная решимость.

Пахом стоял возле ворот и, пыхтя своей трубкой с какой-то вонючей смесью, не отрываясь, смотрел на меня. Он ждал. Он знал, что будет непростой разговор и тоже был к нему готов. Мы оба были готовы. Короткое приветствие, его приглашение войти внутрь, посидеть на лавочке. Моё согласие.

Он начал издалека, спросив, как заживает моя щека, и как расположились гости. Потом повосхищался совсем не по-мартовски тёплой погодой и предложил мне угоститься куревом из его кисета. Я отказался и сразу перешел к делу, сказав: «Пахом, я хочу уйти. Вместе со своим отрядом». Пока его лицо вытягивалось, я успел скороговоркой рассказать о том, что Краснинскому это пойдёт только на пользу, что отныне селение и все прилегающие области будет защищать организованный и сильный альянс из нескольких отрядов, число которых со временем будет лишь увеличиваться. Он слушал, краснея от возмущения и будто беспомощно вращая глазами, а когда я закончил, по-бабьи закатил мне настоящую истерику. Он вспомнил все свои заслуги и мои проколы, нажимая на самые болезненные точки и обзывая меня неблагодарным и высокомерным уродом. Затем, понемногу начиная брызгать слюной, называл меня предателем родного селения, которое я сейчас хочу оставить без атамана и без самых умелых бойцов. На все мои замечания касательно того, что селение только выиграет, так как получит серьёзную армию, которую даже кормить на первых порах не нужно будет, Пахом не реагировал никак. Он сейчас воевал на своем привычном поле – поле психологического давления и эмоций, и переходить на поле здравого смысла просто так не собирался. Я выдерживал его давление, что давалось мне далеко не просто, но не в пример легче обычного. Я больше не видел в нём всемогущего и всемудрого Пахома, я смотрел на царька, который не собирался мириться с мыслью о том, что кто-то пошёл против его воли и теперь, безо всякого согласования, просто ставит его перед фактом. Разумеется, ничего такого он не говорил, но вёл себя как отец, распекающий сына за то, что тот без спросу ушёл погулять в лес. Снова и снова он обрушивал на меня тонны обвинений, но я уже начал привыкать к этому, делаясь всё более собранным и невозмутимым.

Увидев, что давление на психику не приводит ни к какому желательному результату, Пахом достаточно гладко переключился на другую волну, начав рассуждать о том, что, как только мы покинем Краснинский, сюда сразу же заявятся налётчики. Он не смог, да и не пытался, ответить на вопрос о том, как бандюки узнают об отходе краснинского отряда. Но когда я напомнил ему о том, что в наших краях уже больше полугода не было видно ни одного из них, Пахом всплеснул руками:

– А про комплекс на трассе ты забыл? Возле Арсинского? А? Чего молчишь, Феликс ты мой железный?

Действительно ведь забыл. Точнее, не принял во внимание. Дорога, которая вела от нас к трассе, упиралась на перекрёстке в уничтоженный около пяти лет назад посёлок Арсинский, возле которого ещё до Удара была развёрнута стройка непонятного комплекса. Какое-то время там скрывались выжившие из Арсинского, но потом они исчезли. Заметный объект на трассе – не лучшее место для тех, кто не уверен в своих силах, даже с учётом того, что спустя все эти годы трассы стали куда менее пригодны для езды, чем грунтовки. Несколько лет частично приспособленный для жизни комплекс находился в запустении, но летом прошлого года там обосновались какие-то залётные ребята. Согласен, игнорировать их присутствие неразумно. Чёрт, что же делать…

– С чего ты решил, что их стоит бояться? Живут тихо, никого ещё не обижали…

– Ты действительно тупишь, или так, для виду только? – спокойно спросил Пахом. – Всё, что мы о них знаем, это то, что они живут исключительно захватом автомобилей. Предлагаешь и дальше их под боком держать, пока все машины в округе не закончатся? А что потом?

– Да все потрошат фуры! И мы тоже этим занимались! И будем заниматься, потому что иначе нельзя!

– Верно, Феликс, верно. Только мы ещё и скотинку растим, и на полях горбатимся. Имеем представление о честном труде и самодостаточной жизни, так сказать. В отличие от них. Люди, не имеющие земли, которую они могли бы назвать своей, и не умеющие делать ничего, кроме как стрелять и крутить баранку – бандиты по призванию. А сидят они тихо лишь потому, что пока ещё имеют лёгкую добычу. Но что будет дальше? Может, подскажешь, а? Давай, помогай мне рассуждать!

Возразить было нечего. Ёлкин дрын, и как я сам об этом не подумал! Пахому больше не нужно было играть, он был всецело прав и неуязвим. Я снова начинал чувствовать себя провинившимся ребёнком перед суровым, но мудрым отцом; это мерзкое чувство, будто какой мелкий бес, взобралось на шею и начало пригибать мою голову вниз.

– Я понял, Пахом Иванович. Действительно, ситуация поганая. Но… послушайте, а если мы зачистим комплекс, это решит вопрос?

– Экий ты шустрый! Только что сам говорил, что мирных людей можно не бояться, и тут же предлагаешь их по-быстренькому всех перестрелять, верно? Зачем тогда было из себя праведника строить? Ах, ну да, тебе ведь так хочется побыстрее свалить отсюда со своими новыми дружками, а старых оставить на растерзание шакалью!

– Праведникам тоже приходится делать неправедные вещи, – отвечаю я с немалой долей пафоса и тут же понимаю, насколько глупо это выглядело, – вы на правильную мысль меня подтолкнули. Действительно, это давно было нужно сделать. Не волнуйтесь, Краснинский в опасности мы не бросим.

Конечно же, в первую очередь я подразумевал, что, как только Краснинский будет в безопасности, мы тут же его покинем. Пахом понял меня верно, однако продолжать спор не стал. Для виду недоверчиво похмурив бровь и поухмылявшись, он спросил:

– И когда вы собираетесь это спланировать и провернуть? Времени-то один денёк остался, хватит вам?

– Не волнуйся, хватит. Долго ли умеючи.

– Вот так незаметно переходишь на «ты»? Ну, может оно и к лучшему. Сразу видно – командир будешь знатный! – ответил Пахом и потрепал меня по плечу.

Ирония? Искреннее пожелание успехов? Выходя через ворота и шагая по улице, я думал об этом, и не мог понять. В конце концов, я просто расслабился – это больше не имеет значения. Ничто не имеет значения, кроме операции следующей ночи, которую нужно провести гладко и эффективно.

Разумеется, я всецело рассчитывал на помощь Томми, без него у нас едва ли были значительные шансы на успех в уничтожении укрепившегося и превосходящего числом противника. Сколько именно этих чертей засело в комплексе, в точности не знал никто. Но, учитывая разные обстоятельства их действий и обрывочные свидетельства очевидцев, можно было предположить, что никак не менее двух-трех десятков. Вооружение обычное – вездесущие «калаши» и пистолеты, о чём-то более тяжёлом никаких сведений не было.

Когда я рассказал молодому атаману о сложившейся ситуации, он выслушал всё внимательно, не перебивая, лишь время от времени кивал, смотря куда-то в сторону и вниз. Когда рассказ был окончен, он, даже не уделяя времени на выражение своего согласия участвовать в ночном штурме, перешёл к обсуждению деталей операции при участии двух отрядов, отчего на душе у меня сразу сделалось спокойно и легко.

Перво-наперво, нам нужна была машина, которая сможет забросить боевую группу на объект, а затем эвакуировать её и забрать хотя бы часть наиболее ценных трофеев. Увы и ах, но больших исправных машин в Краснинском не было. В первые годы после Удара жители посёлка присоединились к всеобщему пиршеству мародёров и на наших улицах порой мелькали даже Мерседесы и Хаммеры, однако со временем бензин для них доставать стало сложнее, а чинить, применяя вместо ультрадефицитных запчастей свою недюжинную смекалку – ленивее. Естественным образом начало развиваться коневодство, достаточно быстро вытеснившее из быта оседлых земледельцев почти всю технику на двигателях внутреннего сгорания. Так и случилось, что спустя шестнадцать лет во всём посёлке осталась лишь пара едва живых легковых автомобилей и несколько тракторов, и, во многом благодаря именно этому упущению, нам давным-давно пришлось отказаться от практики проведения регулярных рейдов в крупные города.

Ближайшей подходящей машиной был застрявший в лесах «Урал», на котором Томми собирался вывезти прыжковую точку телепорта в свою ставку. Проходимый и вместительный грузовик подходил для наших целей как нельзя лучше, но его нужно было извлечь из древесного плена. Как я понял, машина подмяла под себя сразу два немаленьких дерева, из-за чего два из трёх её ведущих мостов приподняло в воздух, и слезть с этой эстакады своими силами ей уже не удалось. Колёса, перестав испытывать давление собственного веса машины, лишь бесполезно месили землю.

Нельзя сказать, что ситуация была такой уж типичной, но решение по вызволению «Урала» пришло почти сразу – к нему отправятся двое бойцов с бензопилой, которые аккуратно спилят подпружинившие грузовик стволы и, при необходимости, на месте сообразят крепкие брусья, которые можно будет подложить под буксующие колеса. В этом плане самым слабым моментом была доставка грузовика по трассе в Краснинский: на это у нас имелся всего один день, в течение которого всем участвующим в штурме бойцам, то есть вообще всем бойцам обоих отрядов, необходимо было хорошо выспаться. Помимо того, на трассе грузовик влёгкую мог найти на свой задний бампер приключений в лице всевозможных мародёров, начиная, в первую очередь, с наших архаровцев из комплекса близ Арсинского.

– Я сам поеду с кем-нибудь из своих ребят, кто поздоровее, – проговорил Томми, поскрёбывая начинавший зарастать щетиной подбородок, – нормально, не переутомимся. Ты, главное, бензопилу выхлопочи, а то подумают ещё, что мы с ней смоемся, и не дадут…

На том и порешили. Оставшееся до полуночи время обсуждали детали, едва не дырявя тычками пальцев расстеленную на столе карту района: как именно перегонять грузовик, как затем подъезжать к объекту, с какой стороны подходить к нему и что делать дальше. О современном положении дел в комплексе информацией мы по понятным причинам не распологали, потому большинство пунктов планирования носили общий характер либо предусматривали разные варианты действий в зависимости от данных разведки.

Особенно тонким моментом стала подготовка моих собственных бойцов к предстоящей операции. Некоторые из них особенно близко приняли к сердцу смерть боевых товарищей, да и остальные вряд ли горели желанием так быстро надевать ещё толком не просохший от пота камуфляж, набивать магазины патронами и отправляться на далеко не простой штурм. С учётом молодых бойцов, которыми я покрою нехватку постоянного состава, в отряде набиралось десять человек, из которых опыт ближнего боя был всего у троих, включая меня.

Рассказывать бойцам об истинной подоплеке операции я не стал. Думать о чём-то отдалённом и масштабном сейчас им было совсем не полезно – все мысли и силы необходимо было сосредоточить в конкретном месте и в конкретное, не такое уж и отдалённое, время. Объяснение, гласившее, что жители комплекса являются последней существенной угрозой в нашем районе, и прижать их необходимо строго в данный момент, пока наши силы равны, оказалось вполне достаточным.

Итак, исключая ещё не восстановившуюся после контузии Миру, у нас было ровно двадцать человек – по десять в каждом отряде, включая атаманов. В таком ровном счёте невольно ощущалось что-то знаковое, устойчивое и правильное.

* * *

Ночь встретила нас тёплой погодой. Грузовик ехал достаточно медленно, что на ровной грунтовой дороге ощущалось едва ли не как мягкий полёт в ночной тишине. Заходящая луна зловещим красным пятном зависла над самым горизонтом. Сверху и снизу луну обтекали два длинных облака таким образом, что вся эта композиция здорово напоминала демонический глаз, взирающий на нас из-под зловеще изогнутой брови. Кто знает, на чью смерть он так жаждал посмотреть сегодня ночью? Я не озвучивал своих поэтических размышлений, чтобы понапрасну не беспокоить своих бойцов – народ тёмный, суеверный, на чепуху падкий. Впрочем, вскоре они сами начали говорить что-то о злых глазах и тыкать пальцами в небо, и эти разговоры я решительно пресёк, заявив, что к тому времени, как мы доберёмся до места, луна уже десять раз успеет сесть. Так и случилось, битва со зловредными силами провидения была выиграна.

Оставив машину на повороте, мы двинулись растянутой колонной вдоль разросшейся за долгие годы самобытного существования до чудовищных размеров лесополосы, а затем, пройдя около километра, повернули вслед за ответвлением полосы направо. Заброшенные поля заросли мелким кустарником до такой степени, что в них без особых проблем можно было бы спрятать хоть целый полк, но мы держались более легкопроходимой полосы деревьев. Вскоре буйство природы вокруг стало заметно угасать, и, свернув в сторону от деревьев, мы подошли к площадке, засыпанной мелким гравием. Снег на открытом месте почти весь уже стаял, но в своей толще гравийная подушка была еще смёрзшейся, а значит, шороху при ходьбе будет создавать намного меньше. В центре этой площадки размером в добрых три гектара и находилась наша цель.

Это было достаточно высокое сооружение ангарного типа, находившееся в центре комплекса непонятного назначения. Очевидно, стройка едва успела начаться, прежде чем продолжать её стало незачем и некому. Всё, что успели возвести шестнадцать лет назад – ангар и несколько небольших боксов – было обнесено бетонным забором трёхметровой высоты с двух сторон. На оставшихся двух участках новые хозяева комплекса возвели забор уже значительно позже из того, что подвернулось под руку: южная стена представляла собой кладку из шлакоблока, восточная – вовсе была тремя длинными фурами с полуприцепами-фургонами, причём все зазоры под и между машинами были заложены кирпичом и шлакоблоком. За пределами забора в большом количестве находились разные автомобили, в основном небольшие грузовики, транспортные фургоны и легковые машины. Возникало забавное ощущение, что все они съехались сюда к какому-то главному автомобильному начальнику, расположившемуся в ангаре, и, в ожидании аудиенции, свободно расположились на примыкающих территориях.

Сразу становилось ясно, что укрывшиеся в комплексе бандюки, в своё время срочным образом от кого-то защищались, и позже то ли не нашли в достаточном количестве стройматериалов, то ли просто решили не морочить себе голову, и оставили свой фурозабор в исходном виде.

Симон и Вуйко ушли в разведку, а мы остались ждать у межи гравийной площадки. Некоторое время, в порядке развлечения, мы пытались догадаться, кто и с какой целью строил этот непонятный комплекс, но потом сошлись на том, что в былые времена в России было вообще много непонятных строек, и тема заглохла сама собой. Трое бойцов Томми закурили, и я невзначай поинтересовался у него, не имеет ли табакокурение в отряде какого-то практического смысла, коль скоро молодой атаман так тщательно продумывал и регламентировал все мелочи походной жизни. На что Томми спросил, читал ли я записки Че Гевара о партизанской войне. Я не читал. «Напрасно. Тогда бы ты узнал, что курево для партизана – одна из важнейших вещей. В первую очередь благодаря тому, что помогает забивать голод, отгонять гнус и в целом снимать стресс», – заявил Томми тоном опытного вояки и, не сдержавшись, тихо заржал, когда моё лицо скрутилось в гримасу глубокой задумчивости.

– Да ладно, что ты такой серьёзный, в самом-то деле. Просто бомбанули большой груз сигарет, вот и раскурились. Немного роскоши бывает в тему.

Курение табака в наше время действительно было роскошью, от которой многим пришлось отказаться. Я до сих пор считал большим достижением то, что добился безникотиновой судьбы для своего отряда в то время, когда многие жители Краснинского вынужденно перешли на курение всякой сомнительной дряни вроде сухих малиновых листьев.

– Роскошь на то и роскошь, что она необязательна. Готовьтесь, ребята, как груз закончится – буду давать вам уроки по распрямлению сворачивающихся в трубочку ушей.

После этого моего язвительного замечания все трое курильщиков, как по команде, затянулись особенно глубоко и смачно. Некурящий Томми лишь улыбнулся и покачал головой.

Если отходили наши разведчики с величайшими мерами предосторожности, короткими перебежками, от машины к машине, до самой стены, то возвращались они уже весьма расслабленно – всего лишь пригнувшись и быстро шагая.

Выяснилось, что часовых на территории не больше трёх человек, стена на трёх внутренних углах имеет обзорные лесенки, но на них за время разведки поднимался всего один боец с целью порадовать своё нетрезвое сознание мочеиспусканием с трёхметровой высоты, в честь чего он громко цитировал общеизвестный детский стишок. Судя по крикам, доносившимся из ангара, заседавшие в нём шакалы пили повально и безмерно, однако рассчитывать на то, что они пьяны все без исключения было бы крайне неосмотрительно. Стена была вполне доступна для преодоления в районе северо-западного угла ввиду плохо подогнанных плит, также имелось удобное место на южной её части, сложенной из кирпича. В том месте, где кирпичная кладка упиралась в западную секцию, бетон выдавался далеко вперёд таким образом, что получался угол, который можно было форсировать хоть с разбегу. К тому же Симон заметил, что раствор, на котором держалась кладка, был совсем жиденьким, и при необходимости в нём можно было легко проковырять ножом щели-ступеньки. Заходить со стороны восточной секции из фур он не советовал – по ту сторону за ними было единственное более-менее достаточно освещенное двумя фонарями место. Ангар имел две входные двери на фасаде, по бокам от широких ворот, и симметричные им двери с противоположной стороны.

На внутренней территории, помимо хорошо заметных строений, удалось заметить у южной стены штабель бетонных блоков и кучу щебня метров семи в основании. Возле ангара стоял небольшой автобус, а между ангаром и северной стеной была загнана большая автоцистерна с бензином, сразу за ней находились затянутые брезентом контейнеры, а дальше, у самой лесенки в северо-западном углу, были припаркованы две легковые машины. Ещё одна машина стояла в юго-западном углу таким образом, что своими фарами они могли осветить добрую треть территории, и на это необходимо обратить особое внимание. Рассказывая об увиденном, Симон чертил простенький, но вполне подходящий для наших целей план комплекса, что здорово помогало разобраться в описании.

Выкладка у нас была самая, что ни на есть, полная. Наши бронежилеты с керамическими пластинами, которые мы бомбанули ещё несколько лет назад в Челябе, вмещали в свои кармашки всё необходимое. Отходили мы из Челяба с боем, так что больше туда не совались. У верхнеуральцев были свои броники – не хуже, но тяжелее.

На каждого бойца пришлось по автомату с пятью полными магазинами и по три гранаты – одна оборонительная и две наступательных. Гранаты были свежие, только накануне извлечённые из фабричного ящика, и едва уловимо пахли смазкой. Также всем досталось по пистолету и штык-ножу.

Раций с гарнитурами оказалось всего три, так что нам пришлось разделиться на соответствующее количество боевых групп, что не вызвало никаких вопросов. Казалось бы, в скрытой операции это самый очевидный момент, но нет-нет, да и услышишь историю о каком-нибудь мудаке, которого обнаружили и тут же накрыли огнём после предательского писка невыключенной рации.

С гарнитурой, конечно, таких проблем быть не могло. Слышал ещё о навороченных наушниках, которые передают звук вибрацией на кость черепа, тем самым обеспечивая абсолютную тишину, но представить себе бойца, реально нуждавшегося в таком оснащении, было невозможно.

Неспешно и тщательно распределяя снарягу на жилете, часто входишь в очень особенное состояние, когда мысли и чувства приглушаются, вытесняемые из головы отстранённой решимостью. Распихиваешь по карманам рожки, и думаешь: «Ух, многим хватит на орехи».

Закрепляешь гранаты: «Да, может прийтись туго. Прорвёмся».

Примыкаешь к стволу штык: «И для тебя работа найдётся. Не хотелось бы, но поди знай…».

Проверяешь пистолет, кобуру – уже не думаешь.

Подтягиваешь ослабшие шнурки: «Ну, понеслась».

После недолгого обсуждения, на штурм решили заходить с предложенных позиций: группа Томми на юго-западном, группы Феликса и Вуйко на северо-западном углах ограждения. Глушителей у нас не было, и все заботы по устранению часовых брали на себя Симон и Вуйко. Затем Вуйко занимал позицию у задней части здания, сразу за контейнерами, и держал под прицелом удобно простреливавшийся зазор между ангаром и бензовозом. Серёжа высказал опасение относительно стрельбы возле цистерны с бензином, на что все наши привычно отреагировали, сделав вид, что не слышали. Но Томми спокойным поучительным тоном объяснил, что обычные пули, даже пробив цистерну, не воспламенят пары бензина, а, так как зажигательных и трассирующих патронов сегодня никто не брал, то и опасаться нечего. Далее: Симон крыл пространство у передней части здания, дожидаясь своей группы, а Феликс со своими ребятами вдоль задней стены заходит к освещённой площадке и проверяет два бокса, имея установку на ближний бой.

А дальше начиналось самое интересное, потому что чёткого плана не было, так как не было данных о происходящем внутри ангара. Любопытный момент: при том, что из-за приоткрывавшейся двери можно было увидеть свет, узкие окна под самой крышей ангара были темны. Значит ли это, что бандюки достроили второй этаж, учитывая, что они даже нормальный забор поставить были не в состоянии? Поэтому нам не оставалось ничего лучшего, чем удерживать выходы под контролем, проводить поверхностную разведку и осваиваться по ситуации. Очень неуютное было ощущение. Любой конкретный план, даже самый идиотский и рисковый, воспринимается лучше, чем вот такая поганая ситуация, но что поделаешь.

Поделившись на группы, мы покинули заросли и двинулись вперёд, стараясь как можно меньше шуршать гравием. Получалось вполне сносно. Группу Томми вёл Симон, как самый опытный разведчик. Две другие пока возглавлял Вуйко – наблюдая за движениями его небольшой приземистой фигуры, семенившей метрах в десяти впереди, можно было, ни о чём не размышляя, получать прямые указания к действию. Он замедлил шаг и пригнулся чуть ниже – мы последовали его примеру. Замер с высоко поднятой головой – ничего не делаем. Уверенно чесанул вперёд – и мы, выдохнув напряжение, двигали вслед за ним.

Слева можно было видеть мелькающие между машин силуэты бойцов из первой группы, но вскоре они стали отдаляться, пока не пропали из поля зрения вовсе. Ни звука вокруг, кроме приглушённого пыхтения и шороха камешков под ногами, слышно не было. Мы приближались к забору тихо и уверенно, как утренний туман спускается к оврагу, чтобы заполнить его, поглотить своей белёсой властью. И растаять без следа, когда придёт время.

Вуйко остановился, подняв вверх руку, что означало: «Внимание!». А затем быстро и без суеты повернулся боком, сложился пополам и спиной вперёд отступил за очередной гниющий кузов. Мы не видели, что именно его насторожило, но так же стремительно и спокойно скрылись, юркнув за машины или просто прижавшись к земле. Тишина, безмятежная тишина в течение долгих секунд. Нет никакой нервозности, есть только неотвратимое бесшумное движение вперёд и решимость совершить то, что потребуется вне зависимости от побочных обстоятельств.

Когда мы подошли к обложенным кирпичом фурам, Вуйко дал нам знак остановиться, а сам юркнул за угол, вдоль северной стены, шепнув мне следить за ним. Компактной тенью, более походившей на большую крысу, чем на маленького человека, он скользил вдоль бетонных плит, временами замирая или припадая к земле. Вдоль стены гравия оказалось совсем немного, и он был хорошо укатан часто перегонявшимися здесь машинами, что не могло не радовать. Пару раз Вуйко прикладывался лицом к стене, а затем повернулся и указал рукой на место стыка горизонтально укреплённых плит, очевидно, предупреждая о просматриваемых зазорах между ними. Дождавшись моего утвердительного кивка, который из-за большого расстояния пришлось изображать более похожим на почтительный поклон, он заскользил дальше. Преодолев около трети пути и почти растворившись в темноте, он высоко поднял руку, а затем несколько раз указал ею на землю у себя под ногами, сопроводив это приказом в эфир достичь указанного места и остаться на нём. Было любопытным то, как он дублировал радиосообщения жестами. Пригибаясь перед каждой широкой щелью в заборе, мы, мелко шагая, побежали вперед.

Таким же образом мы преодолели ещё один отрезок пути, и становились уже метрах в тридцати от угла стены. Вуйко снова подал нам знак стоять на месте, причём, двумя руками: «Вуйко Феликсу. Стойте здесь, ждите сигнала. Приём». А сам, зацепившись и подтянувшись, взобрался на плиту. Секунд сорок он всматривался через край, а затем, обменявшись запросами с Симоном, скользнул верх и вперёд, исчезнув из поля зрения.

Достигнув угла, он подтянулся на руках, взобрался на стену и пропал. Нам оставалось только ждать, не теряя при этом фокуса. Минута, три минуты, пять минут… Напряжение от такого ожидания возрастает с каждым мгновением, вроде как держишь перед собой табуретку на вытянутых руках. Лишь поначалу кажется, что пустяковая задача, а потом замечаешь, что уже начал дрожать мелкой дрожью. Подмывало спросить в эфире как дела, но делать этого не стоило. За стеной тихо – значит хорошо, об этом и стараюсь думать. Оглядываюсь на бойцов и пересекаюсь взглядом с ними со всеми сразу, напряжённо и преданно смотрящими на меня. Ободряюще ухмыляюсь и отворачиваюсь. Ну что же там происходит?

Наконец, эфир оживает голосами Вуйко и Симона, сообщающими о том, что часовые сняты и можно действовать дальше. Один за другим взбираемся на стену и попадаем сразу на крошечную дозорную площадку, обустроенную из листа рифлёного настила, который вставили в щель между горизонтально составленными плитами. Таким образом, находящийся на ней часовой был на три четверти своего роста прикрыт бетоном, а частично раздолбленный угол стены представлял собой хорошую амбразуру, а равно и очень удобное место для проникновения на территорию.

По приставленной к площадке лесенке, один за другим, спускаемся вниз, накапливаемся возле контейнеров. Вуйко советует внимательно следить за стоящей рядом машиной, так как его нервируют затемнённые стёкла и удачное расположение для обзора территории. Он-де потратил некоторое время, скрывшись под машиной и постукивая по дверце, но то, что внутри ничего не шевельнулось, не означает, что в салоне никого нет. Может, просто спит крепко.

Слушаем в эфире сообщения двух других групп о том, что позиции успешно заняты, и начинаем движение по узкому зазору между бензовозом и стеной. Несмотря на установку вести ближний бой, передвигались, спрессовавшись в две сжатые, ощетинившиеся стволами подгруппы – таким образом, чтобы в случае необходимости стрелять могли все одновременно. Замыкающих не ставили: в этом не было смысла, так как нас крыли две другие группы.

Мелким частым шагом прошли вдоль цистерны и достигли кабины. Далее открывалось пространство примерно тридцать на шестьдесят метров. Справа к ангару прижались два одинаковых бетонных бокса, на крышах которых и были оборудованы фонари, освещавшие всю площадку. Света было откровенно мало, но вполне достаточно для того, чтобы засечь нас чуть ли не от самой южной стены. Помимо боксов, из крупных объектов был только отмеченный на карте штабель бетонных блоков. В остальном – ящики на поддонах, уложенные стопками автомобильные покрышки и прочая мелочёвка.

Перебежав к стене бокса, вжимаюсь в неё, жду, пока то же сделают остальные. Прилипнув к ней, иду вперёд, отведя правую руку, держащую автомат за шейку приклада немного вниз и назад, так, чтобы при внезапном контакте можно было, как ткнуть противника штыком в верхнюю часть тела, так и отоварить его прикладом на выбор: в пах, под дых, в челюсть. Заходим за угол, и, обтирая правым рукавом стену, подходим к металлической двери первого бокса. Дверная ручка неповоротная, дужкой. Осторожно нажимаю на дверь пальцами – заперто. Прикладываюсь к ней ухом – тишина. Наверняка внутри никого нет, иду дальше.

Дверь следующего бокса оказалась деревянной, да к тому же с поролоновой окантовочкой для защиты от шума и, в первую очередь, ветра. Прислушиваюсь и снова ничего не могу услышать. Тогда я толкаю дверь пальцами и она поддаётся. Свет внутри не горит, но врывающегося через дверной проем уличного освещения оказывается достаточно, чтобы вырвать из темноты лежащего прямо напротив, на ящиках, человека. Тот был одет в тяжёлый тулуп и сапоги, что позволяло ему спать самым безмятежным образом в этом далеко не тёплом помещении. Голова спящего была наклонена вперёд, отчего его щеки сплющились о плотно затянутый ворот и придали его лицу исключительное добродушно-комичное выражение. Сохранять связь с реальностью помогал стоявший рядом карабин Сайга, причём именно та модель, которую путём достаточно несложных манипуляций можно было превратить в полноавтоматическую, что часто и делали все счастливые обладатели рук, выросших из правильного места.

Мужика нужно прикончить по-тихому, во сне. В обычной жизни такой поступок на совесть любого уважающего себя мужчины лёг бы тёмным несмываемым пятном, но в боевых условиях ценности меняются. Ты больше не человек, ты – боец. И противник твой не человек, но цель. Или убиваешь, или умираешь, третьего не дано, так просто и очевидно, но не для всех. Сразу за мной стоит Халзан, поставленный под ружьё только в прошлом году. Хороший парень, исполнительный и выносливый, только до сих пор тушуется при близком контакте с врагом. Накрыть огнём бандюков на расстоянии, лёжа плечом к плечу со своими, ему не страшно – в такой ситуации никогда не знаешь, чья именно пуля сразила вражину, нет ощущения того, что ты только что прервал чью-то жизнь. А вот если противник встречается с ним взглядом, Халзан моментально начинает тормозить или выдаёт очередь в воздух, лишь бы пригнуть того к земле, но не сразить. От такого человеколюбия бойцов нужно лечить, причём делать это жёстко и решительно Я делаю шаг в сторону, жестом приглашаю Халзана подойти и указываю штыком на спящего, ясно намекая, что нужно сделать. Халзан смотрит то на меня, то на спящего, и начинает мотать головой из стороны в сторону. Я корчу страшную рожу, в ответ на что молодой боец энергичнее мотает головой, в глазах его слёзная мольба. Начинаю серьёзно злиться, но понимаю: изменить Халзана сейчас у меня не получится, а вот морально сломать – как нефиг делать. Однако этого совершать как раз не стоит ни в коем случае, лучше уж гранату без кольца в зубах носить, чем таскать в боевой группе всхлипывающую истеричку.

Я выпускаю из рук свой автомат, соскальзывающий на ремне под правую руку, и выхватываю из рук Халзана его оружие. Боец, не вполне врубаясь в происходящее, неохотно разжимает пальцы. Я разворачиваюсь и, почти не примериваясь, с размаху тычком вгоняю штык в горло спящему, отчего тот вздрагивает, немного булькает, и в конвульсиях затихает. Ткнул я в сердцах особенно сильно, так что штык без труда прошёл шею насквозь, чиркнул по хребту и стукнулся во что-то твердое из содержимого ящика. Выдёргиваю штык, отчего кровь из пронзенного горла начинает хлестать ручьем, осматриваю острие – слава Богу, в порядке. Мысленно браня себя за такую неосмотрительность, возвращаю оружие Халзану. Пускай понюхает крови на своём оружии, хотя бы так. Авось привыкнет.

Выходим из-за боксов, докладываюсь в эфире, получаю добро. Вуйко сообщает, что задние двери ангара заперты и давно не открывались, но на всякий случай их дополнительно заблокируют. Мы останавливаемся на углу ангара, видим вдалеке входную дверь, подсвеченную тусклой лампочкой. Оставляю группу крыть территорию, сам беру Серёжу и отправляюсь проверить штабель бетона. Блоки аккуратно сложены в кубик, никаких зазоров и пустот, которые могли бы скрыть некий неприятный сюрприз, не видно. Мы огибаем штабель и подходим к южной стене. Из зазора сильно воняет мочой, ничего опасного до сих пор не видно. Разворачиваюсь и даю команду возвращаться, как вдруг слышу долгий прерывистый автомобильный сигнал.

Припадаю на колено, выглядываю из-за штабеля: машина, которую мне не видно из-за кучи щебня, включила фары и начала гудеть так, что, казалось, ещё чуть-чуть и мёртвые проснутся, не говоря уж о тех, кто был в ангаре. В потоке яркого света можно было заметить людей отряда Томми, которые, пригнув головы, моментально начали исчезать за углом, и в течение полутора секунд справились с этой задачей полностью. Только одна фигура метнулась в противоположном направлении, к машине. Сначала затих сигнал, затем вперемешку раздались несколько выстрелов – как мне показалось, несколько автоматных, и среди них два-три пистолетных, а затем свет погас. Томми выругался в эфире, Вуйко предельно спокойно заметил, что предупреждал о такой опасности и сейчас проверит вторую машину, у северной стены. Томми пару мгновений молчал, а затем сообщил:

– Феликс, готовься. Сейчас они попрут.

Высокий парапет, окаймлявший весь ангар, являлся замечательным укрытием для тех, кто хотел держать под прицелом всю переднюю часть строения, и, к счастью, таковыми в данной ситуации оказались мы.

Как бы нам того ни хотелось, пьяные налётчики вовсе не собирались вываливать наружу неорганизованной толпой и радостно подставляться под наши пули. Та дверь, что находилась дальше от нас и ближе к позиции Томми, открылась внутрь, очертив перед собой тусклый прямоугольник света. Добрых две минуты не происходило ровным счётом ничего, затем в прямоугольнике появилась тень, и мы все напряглись. Тень немного постояла, после чего из двери показалась и тут же исчезла голова. С той стороны кто-то выстрелил но, разумеется, не попал. Спустя несколько мгновений, голова мелькнула ещё раз, смотря в другую сторону, и снова раздался выстрел безо всякого эффекта. Тень исчезла, дверь закрылась.

– Бывалый, – сообщил в эфире Томми, – и крутой. Эдак не каждый сунется осмотреться.

– Наверх, смотрите наверх! – быстро проговорил Вуйко.

Узкие окошки под самым скатом крыши с одной стены едва заметно осветились. Моментально стала ясна ситуация: помещение действительно было поделено минимум на два этажа и прямо сейчас люди снизу устремились наверх, к окнам. «Могут полететь гранаты. Все за угол, там нет окон!», – скомандовал я, транслируя те же слова в эфир. В то время как все скрылись, я оставался на углу и, оперевшись цевьём на край парапета, продолжал следить за дверью и за окнами. С другой стороны кто-то делал то же самое.

– Томми, это ты там светишься?

– Точняк. Хрен они нас здесь из окон заметят, если не высунутся.

– Ну, значит, будь готов к тому, что высынутся. Смотри, одно открывается!

Тихо-тихо, мало-помалу створка одного окна начала отходить от рамы и откидываться вниз. Тот, кто это делал, наверняка был уверен в своей незаметности, но две пары глаз уже смотрели в его сторону с таким напряжённым вниманием, что, казалось, могли прожечь насквозь всю стену. А затем в окне появился человек – недостаточно проворно, прямо скажем. Стараясь действовать как можно быстрее и четче, сначала он вынес за окно автомат, потом просунул плечо и голову. Даже изготовиться для стрельбы парень не успел, мы с Томми открыли огонь одновременно. Дёрнувшись, он обмяк и провалился внутрь помещения, выпавший же из ослабевших рук автомат полетел вниз. Он с такой силой ударился прикладом о парапет, что затвор сорвался с боевых упоров и автомат, подпрыгнув на месте и завалившись набок, выдал веером очередь, в мою сторону. Калаш не калаш, а когда взведённое оружие падает с высоты в несколько метров, ожидать нужно всякого. Поэтому, к моменту, когда пули чиркали по цементу и выбивали куски стены у меня над головой, сам я уже секунды три как сидел под прикрытием парапета.

В тот момент, когда мы накрыли горе-снайпера, рядом с ним в окне мелькнул и второй человек, но ему очень повезло опоздать на несколько мгновений. Повторять подвиг никто не стремился, и открытое окно одиноко темнело среди своих запылённых и оттого светлых соседей. Вдруг в окне появились сразу три руки с маленькими автоматами и начали бессистемно и хаотично стрелять во все стороны. В очередной раз, ныряя за парапет, я успел увидеть, что в окне, под прикрытием этих троих пулеплюев, появляется ещё одна фигура с автоматом, вскинутым к плечу.

– Ты понял, да? – радостно выкрикнул в эфир Томми. – Нет у них гранат!

Я понял. Сказать, что это облегчало наше положение, значило не сказать ничего. Это в корне меняло всю ситуацию. Нужно только прижать автоматчиков в окне, а потом всего то и забот останется, что решить – набить осколками всех засевших внутри или позволить нескольким бандюкам сдаться в плен в качестве языков. Их проблема состояла в том, что на этот раз языки нам нужны не были.

Атаковать решили с двух сторон одновременно. На восточной и западной стенах не было никаких окон, и это обеспечивало нам две замечательные «мёртвые зоны» от огня противника, буквально в двух шагах от боевых позиций. В окнах на северной стороне тоже начали мелькать люди, но ребята из группы Вуйко своим огнём быстро заставили их пригнуть головы и сидеть тихо. Обстреливать автоматчиков в окнах нам из нашего положения было не трудно – это им для ведения более-менее прицельного огня приходилось высовываться чуть ли не по пояс; мы же, изготовившись для стрельбы, не спеша выходили из-за угла шеренгами, держа под прицелом все окна.

Стреляли одиночными, не очень часто, но постоянно. Это позволяло экономить патроны, притом отбивая у оборонявшихся всякое желание высовываться. Заодно мы одно за другим расстреливали закрытые окна – слой пыли на стекле и темнота внутри обеспечивали идеальное укрытие для автоматчиков, и позволить им использовать его значило пожертвовать нескольких своих бойцов. Почему бандиты сразу не открыли огонь изо всех окон? Скорее всего, уровень пола относительно оконных проёмов был слишком низок, и на огневую позицию можно было попасть, используя нечто вроде лесенки. Упущение…одно из многих упущений в обороне этой странной крепости.

Окна бить следовало и для того, чтобы получить возможность забрасывать внутрь гранаты. Нет-нет, да и случается такое, что кто-то молодой бросает лимонку в стекло, не разбивая его, тупо смотрит на отскочившую прямо под ноги гранату, а потом бежит дальше, чем видит. Иногда убегает, но чаще не успевает.

Расстреливая окна, выходим все на удобные позиции за парапетом. Получаем сигнал от Вуйко, который также подготовился к гранатной атаке. Томми замечает, что нужно быть готовыми к попытке прорыва, мы подтверждаем, что готовы. С нашей стороны на парапет запрыгивают двое бойцов, вырывают кольца у гранат и, не спеша, примериваются. В наушнике звучит команда: «Начали!» – все одновременно забрасывают гранаты в окна и спрыгивают назад, под защиту бетона. Подряд раздаются три приглушённых хлопка, слышны чьи-то крики, один вопль. Кто-то начинает звать на помощь, звучат ещё два хлопка, и криков становится намного меньше. Я едва успеваю ещё раз крикнуть своим ребятам, чтобы они приготовились, как открываются двери, обе двери по бокам от ворот.

В этот раз никаких выглядываний. Под крики: «Идиоты, назад!» – из дверей начинают выбегать наружу люди, которые тут же открывают бессистемный огонь на подавление. Я не вижу, что происходит у дальней двери, из нашей сразу выбегают двое и тут же падают, изрешечённые. За ними вслед появляются ещё двое, один из которых гигантским прыжком перемахивает ещё оседающие тела, а заодно и весь парапет, вслед за ним появляется ещё один, который, в отличие от остальных, в панике стрелявших от бедра, вскинул автомат к плечу и успевает послать несколько пуль аккурат в нашу сторону. Я, как стоящий ближе всех к краю парапета, выглядываю за угол и за долю секунды успеваю заметить находящегося в каком-то шаге бандита. Моментально реагирую и встречаю его очередью, которая приходится в грудь, но две последних пули вонзаются в лицо. Парень резко останавливается, при том, что ноги его продолжают бежать, от чего он отрывается от земли, и я ещё успеваю заметить его перекошенное лицо с двумя тёмными точками возле носа и чуть выше под глазом, а также мелькнувшее за головой тёмное облако. Тело падает, но зажатый в руке автомат ещё стреляет и успевает выплюнуть несколько пуль в мою сторону, ощущаю сильный удар в грудь и валюсь на спину. Извиваюсь, в попытке перевернуться на живот и восстановить сбитое дыхание, радуюсь тому, что в лёгких ничего не хлюпает. Вижу ноги бойцов и кого-то лежащего рядом… Серёжа держится за плечо и, кривясь от боли, неуклюже пытается подняться. Двери в ангар захлопываются с таким грохотом, что дрожат стены, слышен лязг засовов.

Мне, наконец, удаётся отдышаться, но глубокие вдохи даются непросто, с резкой болью. Ощупываю себя, нашариваю пальцами дырку на кармашке жилета, и под ней – промятый полный магазин. Пуля не смогла пробить полный рожок и бронепластину за ним; патроны, вопреки давнему поверью, не сдетонировали. Повезло. Будем жить. Суета боя прошла так же внезапно, как и началась, мне помогают подняться. Стоя, наклоняюсь, чтобы ещё подышать, но тут же грудь пронзает боль. Сломано ребро, как пить дать. Ладно, чёрт с ним, самый пустяковый из всех возможных переломов.

Оглядываюсь на лежащего рядом бандюка – из его рта и носа густым ручьём хлещет кровь, получившая свободу от давления кровеносной системы. В его руке сжат небольшой пистолет-пулемёт. Слава Богу, окажись это что-то под 5,45, и у меня сейчас были бы совсем другие проблемы.

За дверью слышится грохот возводимых баррикад. В эфире Томми запрашивает ситуацию, сообщаю о двух ранениях: одном лёгком и одном средней степени. В остальных группах обошлось без потерь. Передаю это своей группе, Серёжа очень болезненно реагирует на то, что его определили в потери, и достаточно ловко, свесив автомат с плеча, перезаряжает его одной рукой, а потом взводит затвор, схватившись за ремень и встряхнув оружие что было силы. Не спеша, к нашей позиции подошёл Томми.

– Ну что, прижали мы их, ой как прижали! Как думаешь, сколько их там внутри ещё осталось?

– А скольких вы на своей двери положили? – спрашиваю негромким голосом, так чтобы и слышно было, и не очень больно.

– Троих! А вы?

– И мы четверых. Вот, считай, вместе с теми, что были у окон, человек десять или чуть более того ушло в расход.

– Неплохо, неплохо! Ты сам как, в строю?

– Нормально, если без акробатики обойтись.

– А он? – Томми кивнул в сторону Серёжи, усиленно превращавшего гримасу боли на своём лице в героический оскал рвущегося в бой ветерана.

– Сам спроси.

Подойдя к Серёже, Томми спросил о его самочувствии и, получив шедеврально неубедительный ответ что, мол, хорошо, тоном, не предполагающем возражения, попросил дать осмотреть рану. Серёжа героически терпел, пока чужие пальцы аккуратно раздвигали кровавые лохмотья на его плече, но от надавливаний уже начал глухо рычать.

– Кажется, кость повреждена, – деловито заметил Томми, обтирая пальцы о стену, – это, знаете ли, только в кино и книгах бывает, что любое ранение – «пуля прошла навылет, кость не задета». Так что этот боец, увы, уходит в резерв.

Серёжа начал было суетиться, не желая оставаться в стороне от происходящего, но его успокоили тем, что пообещали в случае штурма оставить на текущей позиции и крыть выходы дальше. Это было в его положении худо-бедно возможно, если опереть автомат цевьём на парапет, и удерживать его здоровой правой рукой. Так мы плавно перешли к вопросу планирования дальнейших действий. Оставив ребят следить за окнами, мы укрылись за глухой стеной, вызвав на совет и Вуйко.

Все отметили тот факт, что после взрывов гранат в окнах стало заметно светлее, то есть половое перекрытие, отделявшее первый этаж от импровизированного второго, было совсем слабым, и можно было попробовать повторить гранатную атаку, скорее с целью деморализовать противника. Вариант был сочтён хорошим, учитывая то, что гранат ещё осталось довольно много.

Дельных планов проникновения внутрь ни у кого не было: все четыре двери оказались наглухо заперты, а никакого толкового инструмента для их вскрытия у нас при себе не было. Похоже, что это обстоятельство так всех смутило, что мысль о самом простом варианте пришла далеко не сразу, но зато ко всем одновременно. Сначала я засмотрелся на автоцистерну. Затем Вуйко перехватил мой взгляд и понимающе улыбнулся. И, в довершение этой краткой сцены, Томми, в задумчивости пялившийся куда-то себе под ноги, произнёс: «А как вы думаете, эти ворота очень крепкие?» Подняв лицо, он упёрся своим вопросительным взглядом в наши улыбающиеся лица и тоже расплылся в комичном оскале. Наверное, всякому мужчине нравится, время от времени, решать непростые вопросы простыми силовыми методами.

Вот так просто и эффективно – грузовик плюс ворота. Конечно же, пускать на таран далеко не пустой бензовоз было форменной глупостью, но вокруг комплекса в числе прочих машин стояло и ещё несколько грузовиков. Быстрая разведка принесла данные о том, что все они, кроме одного, имеют немного топлива в баках, и легко могут рассматриваться в качестве ударной силы. Для наших целей лучше всего подходила бетономешалка на базе старого КамАЗа, с намертво засохшим внутри грузом объемом кубометров в пять. Лучшего тарана в округе было не найти.

Когда мы открыли ворота ограждения, одна створка, явно перекошенная, освободившись от удержания запора, сама собой раскрылась и с силой ударила о забор. В ответ на раздавшийся грохот в одном из окон тут же мелькнула чья-то голова, но дружный автоматный огонь заставил её исчезнуть, а брошенная до кучи граната надежно успокоила всех желающих высовываться из укрытия. Больше ни одной любопытной морды мы не видели.

Фырча и поскрипывая всеми деталями, к воротам подъехал КамАЗ, который бойцы приветствовали свистом и радостными возгласами. Огромная зловещая машина остановилась в полусотне метров от ангара, готовая отъехать назад для разгона и нанести удар, подобный которому не выдержат никакие запоры. Наверное, так же чувствовал себя Ганнибал, выставляя впереди армии карфагенян своих боевых слонов и наслаждаясь паникой в рядах врага. Наш враг, в отличие от ганнибальского, не имел никакой возможности бежать.

Предполагалось, что противник правильно поймёт ситуацию и тут же сдастся. Хороший план, только в нём был упущен один тонкий момент. Не знаю, подумал ли о нём кто-нибудь ещё, но, так как больше никто не уделил ему внимания, в переполненное радостью предвкушение вмешался я:

– Томми. А что мы будем делать с пленниками? Куда мы денем два десятка человек, которые только и будут ждать момента, чтобы поквитаться с нами за всё?

На секунду в воздухе повисла неловкая пауза. Она так сгустилась, что можно было ощутить, как она приклеивает язык к нёбу, затрудняя попытки сказать что-либо.

– Это если мы исходим из того, что мирно жить они не захотят…

– Исходим, Вуйко, исходим, – Томми с досадой легко постукивал кулаком в стену, – волчару травку кушать не заставишь, как ни бей. А в лес его выпускать вообще глупость, равно вернётся овец резать. Ну, я, собственно, вижу только один вариант.

Томми посмотрел на меня, ожидая увидеть согласие. Признаюсь, долю мгновения и мне этот вариант казался самым верным и логичным, но это наваждение быстро исчезло.

– Нет. Это абсолютно неприемлемо.

– Почему? – в голосе молодого атамана сквозила неуверенность. По его кривому прищуру, по прикушенной губе было видно, что ему самому не нравился подобный сценарий развития событий, но он ещё не успел для себя объяснить это с рациональной точки зрения.

– Ты хочешь приказать своим людям расстреливать безоружных пленников?

– Не хочу совершенно. Только других вариантов пока не вижу.

– Ты бы хотел, чтобы твои ребята знали, каково это – стрелять в лоб человеку с поднятыми руками? Считали это чем-то нормальным и допустимым?

– Да нет же! Десять раз нет, Феликс! Но что ты можешь предложить вместо этого?

Я оглянулся на Вуйко, ища его поддержки. Похоже, он находился в таком же глубоком смятении, постоянно переводя взгляд с меня на Томми и обратно. И действительно, что можно ещё сделать… Чем унять волчару? Например, вырвать ему клыки, тогда волей-неволей будет питаться только тем, что сам ему в блюдечко нальёшь.

– Например… например можно поотрубать им большие пальцы на руках.

– Этто ещё зачем? – скривился Томми. Вуйко только отвернулся и прошипел: «Писец».

– Да нормальная практика. В Европе одно время практиковали. Четырёхпалой рукой ты худо-бедно лопату или молоток удержишь. А вот с оружием уже намного сложнее будет. Таким образом, бандюк очень просто обезвреживается и превращается в крестьянина.

– Блин, я бы за такое нашёл способ поквитаться, зубами бы кадыки вырывал, ей-богу, – с омерзением выдавил из себя Томми.

– Почему, а мне кажется нормальный вариант, – поддержал меня Вуйко, – обрезать их всех и вывезти куда подальше на заброшенный хутор. Серьёзным они там едва ли разживутся, а топорами, удерживаемыми в обрубках, много не навоюешь. Вполне разумно.

Томми поднял палец, желая что-то сказать, но передумал. Затем развел руки в стороны, обессилено хлопнул себя по бедрам и ответил:

– Ну, может быть, вы и правы. Тогда попробуем так. Но! Пальцы рубить будете сами, я этим заниматься не буду!

– Лады, – ответили мы, переглянувшись.

– Тогда отрабатываем этот сценарий. Я пошёл, – Томми развернулся и уверенно зашагал в сторону двери.

Звук от навершия ножа, тяжело ударяющего в металлическую дверь, разнёсся по округе. Убедившись, что гул затих, достигнув самых отдаленных уголков ангара, Томми провозгласил зычным голосом:

– Эй, вы там! У нас есть ящик гранат, куча свободного времени и настроение веселиться. У вас – закрытые пути к отступлению, и мокрые штаны. В связи с этим, пока ещё по хорошему, предлагаю вам сда…

Прогремевший изнутри ружейный выстрел прервал ещё толком не успевшие начаться переговоры. Металл двери, аккурат на уровне лица, взбугрился неровным прыщом и Томми отпрыгнул в сторону, схватившись за глаза, в которые попали осколки краски. Отойдя на несколько шагов, он наклонился, кончиками пальцев пытаясь прочистить уголки глаз, затем вытянулся в полный рост, поморгал, снова наклонился, закрыв лицо ладонями, а затем отбежал, махнув рукой бойцам. Те, доставая гранаты, засуетились на парапете.

Интересно, что наш парламентёр не сказал про КамАЗ. Этот аргумент был гораздо более весомым, чем гранаты. Может, он подумал, что засевшие внутри сами поняли, заслышав рёв мотора? Нет, причина была отнюдь не в этом. Всё-таки, затея с пальцами пленников ему не нравилась с самого начала…

Ещё один взмах руки – и в окна полетели гранаты. Каждый из находившихся на позиции бойцов – а было их шестеро только с нашей стороны здания – метнул по две штуки, и вскоре пространство за выбитыми окнами отозвалось прерывистым гулом взрывов. Света на верхнем этаже добавилось.

– Разве что запугать, – услышал я в эфире голос Вуйко, – они уже давно нашли, где прятаться.

Томми, никак не отреагировав на это замечание, подбежал к двери во второй раз и, встав на этот раз сбоку, прокричал:

– Ну что, намёк вам ясен, господа бандиты? Предлагаю открыть двери и медленно выходить по одному, с пустыми руками! На счёт три начинаем разбирать баррикады! Раз! Два! Три!

Внутри послышались приближающиеся шаги, раздался неразборчивый окрик, другие шаги, затем непонятная возня с руганью и, наконец, грубый и безыскусный мат в нашу сторону, свидетельствовавший о том, что сдаваться в плен здесь никто не собирается. Я внимательно следил за выражением лица Томми и очень хорошо заметил эту его расслабленную улыбку с недобрым прищуром, которую я увижу ещё не раз, когда молодой атаман будет получать от ситуации моральное право поступить так, как ему хочется. Он действительно хотел посмотреть, как машина протаранит ворота ангара. И мы, в самой глубине своих мужских душ, тоже этого хотели.

Сложно было решить, кому доверить запуск тарана – каждый боец был нужен в составе штурмовой группы. Раненный Сережа всё рвался выполнить почетную миссию водителя, но на него нельзя было положиться из-за потери крови и общей слабости, оставили прикрывать штурм у парапета. На роль камикадзе Томми определил первого попавшегося своего бойца, задача была несложной, но ответственной: забраться в кабину, завести мотор, выжать сцепление, включить передачу, а затем придавить газ кирпичом и спрыгнуть с подножки. После этого ему полагалось по возможности присоединиться к группе.

Отряд Томми занял позицию слева от ворот, мой – справа. Отряд Вуйко был разделён надвое и причислен к нашим боевым группам. Решили так: сразу после тарана забрасываем внутрь гранаты, а затем входим одновременно. Феликс кроет левую сторону, а Томми – правую, что позволяет получить более широкий сектор обстрела.

Все выстроились в две сжатые колонны – как пружины, которые в нужный момент высвободятся и неудержимо рванут вперед. Свежие магазины примкнуты, пальцы подглаживают спусковые скобы, стоящие по двое в каждой группе гренадёры крепко держаться за кольца. Даём отмашку водителю – тот машет в ответ, запрыгивает на ступеньку, по пояс исчезает в недрах кабины и заводит мотор. Раздаётся характерное рычание раздолбанной коробки передач и КамАЗ рвёт с места так резко, что боец едва не падает на спину, но, выждав секунду, аккуратно спрыгивает и, кувыркнувшись, бежит к группе Томми.

Взревев, машина взлетает на спуск парапета с такой прытью, что передние колёса поднимаются в воздух. Кабина с силой ударяет в ворота, и какие-то доли секунды ещё можно наблюдать, как они деформируются, пытаясь удержать натиск, а затем вламываются внутрь. КамАЗ ещё продолжает своё движение по направлению к стене, а с нашей стороны внутрь ангара уже летят гранаты, четыре штуки одновременно. С жутким грохотом бетономешалка врезается в стену так, что весь ангар, включая массивный фундамент, содрогается, будто в предсмертной агонии. Частично выбив наружу одну из плит стены, машина глохнет, и тут раздаются хлопки наших гранат, подряд – один, два, три, четыре. Вперёд!

Пружины наших групп высвобождаются и устремляются вглубь помещения. Стреляем не думая, реагируем на любое движение в клубах пыли. На вспышки ответных выстрелов отвечаем таким огнём, что, даже не видя толком цель, накрываем её в половину секунды. Вот впереди за каким-то барьером появился силуэт человека, изготовившегося для стрельбы – и тут же исчез, обмякнув и выпустив очередь в потолок. Вот далеко слева мелькнула в направлении частично проломанной стены тень, и тут же, вскинув руки, шмякнулась на пол, издав сиплый стон. Вот ещё кто-то стреляет наугад из клубов пыли, но его тут же накрывают шквальным огнём, гарантированно поражая каждый квадратный сантиметр примерного расположения цели, и стрельба прекращается. Силуэты встают и падают, выпрыгивают и падают, мечутся и падают, пытаются спрятаться в дальних углах и снова падают. На этом празднике войны свинца хватает всем в изобилии.

Под тенью Феникса

Ворвавшись внутрь, мы растягиваемся в две шеренги вдоль стен, и продолжаем свое движение – будто две змеи, которые обползают помещение, чтобы убедиться, что никто не спрятался ни в одном углу. Пыль чуть оседает и становится видно, что вдоль длинной задней стены тянется пластиковая перегородка, когда-то, видимо, предназначавшаяся для обустройства за ней крошечных офисов или касс. Аккурат посередине перегородки торчит наш бетономешающий таран, в уцелевших секциях слышно какое-то движение. За перегородки летят гранаты и после взрывов к ним бросается… Халзан? Вскинув автомат, он пробегает вдоль ощетинившихся стеклянными осколками стоек, затем на секунду замирает, делает два выстрела и, обернувшись в мою сторону, показывает большой палец. Я думаю о том, что нужно не забыть его вздрючить за такую самодеятельность и отдаю приказ рассредоточиться по помещению, то же делает и Томми. Со всех сторон один за другим разные голоса произносят: «Чисто». Я вижу, как бойцы вокруг опускают оружие и принимают расслабленные позы и понимаю, что можно последовать их примеру. Кончено.

Проведённая перекличка устанавливает, что потерь с нашей стороны нет. Обошлось даже без ранений, что странно. Кто-то поднимает автомат вверх, издавая радостный клич, и к нему без промедления присоединяются все остальные. Теперь можно осмотреться и восстановить ход событий.

Второй этаж в ангаре действительно был в виде лёгких листов фанеры, смонтированных на опоясывающих стены и пересекающих помещение рельсах – надо полагать, для тельфера. Вес человека эти перекрытия могли выдержать только возле самой стены, а основным их назначением было, судя по всему, уменьшение объема помещения для того, чтобы его было проще прогреть в зимнюю пору. Во многих местах фанера была разворочена взрывами гранат. В центре помещения находилась большая топка – грубо, но достаточно толково сработанная металлическая конструкция с выведенной через фальшпотолок в окно массивной трубой. Судя по всему, она служила и для отопления, и для приготовления пищи, и для сушки одежды, так как обилие приваренных к ней металлических решёток и скоб позволяло эффективно проделывать все эти операции, причём одновременно. Правая дверь у дальней стены была намертво завалена кучей угля, левая оказалась просто закрытой на засов.

Вдоль стен стояли сетчатые кровати, а вокруг топки расположились достаточно аккуратно выложенные в круг матрацы. Если принять во внимание большое количество бутылок из-под водки, выстроенных в батарею тут же рядом, можно было предположить, что сегодня жители комплекса отмечали какой-то крупный праздник. Впрочем, таковым вполне мог оказаться и сам по себе захват большого груза водки.

Всего на территории мы насчитали тридцать четыре тела, семь из них были женскими. На тела я старался не смотреть, вполне хватало того что другие уже сделали это и, кому было нужно, выписали добавочную пулю в лоб. Грязные и окровавленные, жмуры после таких перестрелок всегда выглядят одинаково неприятно. Но на одно тело я всё же взглянул: в присыпанной пылью куче без труда угадывались изгибы красивого женского стана, и блеск рыжеватых волос всё ещё просматривался. Обойдя с другой стороны, я уткнулся взглядом в то, что когда-то наверняка было прекрасным лицом, а сейчас напоминало разорванную в лохмотья резиновую игрушку. Наверное, затылком пулю поймала, бывает и так. Входное отверстие всегда маленькое, можно и не заметить. А вот выходное и отверстием-то назвать сложно – просто место, где когда-то была часть черепной коробки со всем содержимым.

Рядом находился Халзан, видимо, тоже привлечённый женскими формами. Он ходил взад-вперёд и глубоко дышал, явно борясь с позывами рвоты, и сравнительно быстро ему удалось взять себя в руки. Это хорошо, что справился, может и выйдет из него боец.

В качестве трофеев мы нашли великое множество полезного для себя груза, но важнейшим из них была, конечно, автоцистерна, которая оказалась на добрых две трети заполнена соляркой. «Хорошая, сепарированная», – заявил кто-то, шумно втянув носом воздух. Водки таки действительно оказалось очень много. Поначалу хотели её уничтожить от греха подальше, но потом сообща пришли к мысли, что за неё можно будет выменять много чего полезного в том же Краснинском. Краснинском, который больше не был нашей судьбой. Когда мы уже начали сортировать вытащенные из боксов ящики консервов, наслаждаясь этим приятнейшим трудом, кто-то похлопал меня сзади по плечу.

– Ну что, теперь ты свободен? – спросил Томми с мягкой улыбкой. Ему не нужен был ответ сам по себе, он явно хотел просто насладиться чувствами, что переполняли меня в тот момент.

– Так точно, свободен, – сказал я, – надеюсь, что это судьба.

– В этом будь уверен, – ответил он. И было в его голосе некое обещание, благодаря которому, а знал я это наверняка, можно будет верить в несбыточное и совершать невозможное.

Глава 4

Рассказ Томми (продолжение)

Даллас было видно издалека – торчали высотные здания, ничего не дымилось, и мелкие постройки пригорода тоже были в полном порядке. Элвин совсем помрачнел, и сказал что это хреново. Потому что в бомбёжке люди всё-таки выживают, а после этой обработки с небес вообще ничего живого не остаётся. Город стоял во всей своей безжизненной красе: не было видно ни единого движения, не было слышно ни единого звука. Ну, не то, чтобы раньше, подъезжая к городу, я сразу начинал замечать что-то помимо заходящих на посадку самолётов… но уже явно ощущалась какая-то мелкая суета живого города. Понимаешь, что она была, только в прошедшем времени. На фоне мощного, невероятного ощущения города, в котором закончилась жизнь. Хочется сказать, что оно было жутким, но это правда лишь отчасти: больше оно было именно невероятным, с оттенками всех эмоций одновременно.

Людей, стоявших у дороги, мы увидели ещё издалека. Смотря на приближавшуюся машину, они оживились, но это не было оживлением радости или страха. Они деловито перегруппировались и приосанились, будто полицейские, которые засекли радаром твоё превышение допустимой скорости и, чувствуя себя хозяевами ситуации, собираются жестом приказать тебе остановиться, при этом сохраняя готовность действовать жёстко, если ты вздумаешь выкинуть какой-нибудь фокус.

Я ещё успел заметить рейнджерский джип, вэн-пикап и ружья в руках двоих человек, прежде чем Элвин схватил меня за плечо и повалил на сиденье, прошипев, чтобы я так и лежал дальше и не высовывался, что бы ни произошло. У меня никаких вопросов по этому поводу не возникло. Было ясно, что происходит что-то нехорошее, что именно – непонятно, но лучше не высовываться. Дальше мне оставалось только смотреть на лицо Элвина и слушать, слушать во все уши.

Затормозили мы достаточно резко, на меня посыпались пакетики с заднего сиденья, но даже для того чтоб убрать их, шевельнуться я не посмел. Элвин смотрел в окно, ожидая пока к дверце подойдут, и лицо у него было очень спокойное и серьёзное, я такого не видел, даже когда он бредил отравленный. Всегда была мимика, эмоции, всегда можно было сказать – веселится он, придуривается, грустит или сосредоточенно соображает. А тут в одно мгновение появилась маска самого обычного, спокойного и скучного взрослого человека. Вот в тот момент я окончательно понял, что дело наше дрянь.

Снаружи низкий глухой голос приказал Элвину выйти из машины. Голос говорил с северным акцентом – точнее, без расхожего у нас южного говора. Рейнджером его хозяин быть не мог, совершенно точно.

Элвин ответил, что не может из-за больной ноги, но человек снаружи перебил его, рявкнув, что была команда на выход. Мой чернокожий друг поднял голос и сказал, что он уже сказал, что не может выйти, и раз его собеседник так хреново слышит, то сейчас он ему покажет, почему именно – и открывает дверцу. Ох, зря он это сделал… или не зря, учитывая ружье, которое наверняка было нацелено ему в морду. В общем, как только Элвин приоткрыл дверь, как снизу взметнулась рука, которая сгребла его за рубаху на пузе и выдернула из кабины. Я едва успел соскользнуть с сиденья на пол, под бардачок. Здоровый мужик, стоявший у дверцы, даже скользнул по мне взглядом, но не заметил – видимо, в своей повидавшей за трое суток виды куртке я был похож на кучу тряпья.

Вывалившись наружу, Элвин вскрикнул, совсем негромко. Так бывает, когда тянет заорать в десять раз сильнее, чем ты вообще способен и потому голос моментально трескается и переходит в сипение. Он сипел долго, может, несколько секунд, а потом начал медленно и тяжело дышать. Даже если бы и пытался что-то сказать, то наверняка не смог бы, странно было, что он вообще не потерял сознание. Стоявшие рядом мужики – мне было видно макушки двоих – просто смотрели на него и ничего не делали. Может, действительно жалели калеку, а может, им было просто интересно.

– Что, змея укусила? – спросил кто-то безо всякого сочувствия. Этот говорил уже с нашим привычным акцентом. Наверное, Элвин кивнул, потому что вопросы насчёт ноги прекратились. Макушка с редким ёжиком волос, которую мне было видно из кабины, исчезла – её хозяин присел на корточки. Я снова услышал его глухой голос, звучавший, будто через шерстяное одеяло:

– Ты где фуру потерял, чёрная задница? – спросил он. И тут же, не дожидаясь ответа: – Понимаешь, как нехорошо поступил с нами, да? Стоим мы тут, значит, ждём гостей. Тут едешь ты. А гостинцев-то и нету! Где фуру потерял, тебя спрашиваю?

– Отцепил. Чтобы топлива хватило, – наконец последовал сдавленный ответ.

– И куда же ты так спешил, родной? В Даллас? Погреть лапки в беззащитном городе? С грузовичка на порш пересесть? А, гуталин безногий?

Элвин какое-то время терпел эти бредовые претензии, а потом раздались звуки ударов, и он закричал, что не такой, и что едет к своей семье. Северный акцент тут же пошутил о том, что сейчас может устроить ему свинцовый экспресс на встречу со всей роднёй сразу, но глухой голос его перебил, ехидно поинтересовавшись какой – не такой? Выходило, что в городе не осталось ни одного жителя, и ехать туда можно было только с одной целью: мародёрствовать. Но хуже всего было то, что эти мужики цеплялись к каждой фразе, каждому ответу Элвина, выворачивая их наизнанку самым невыгодным для него образом:

– А какие мы? А? Какие, скажи? Пытаемся не загнуться – да. Или что ты имел ввиду? Мне правда интересно! Отвечай! Отвечай, мать твою!

Это было настолько дико, что не умещалось в голове. Очень походило на школьные разборки, когда серия из нескольких вопросов в любом случае приводит к тому, что одного человека избивают. Какой в этом был смысл? Да никакого. Все просто нутром чуют, чем ситуация закончится, но не переходят сразу к главному, им нужно взять разгон. Возможно, для кого-то это срабатывает как таблетка от совести, сколько бы там её ни осталось.

Они спрашивали, Элвин отвечал, и его били. Он спрашивал и вместо ответа его снова били. Я лежал на полу, трясся от страха и жалости к своему другу, и гонял в голове одну мысль по кругу: «Я ничего не могу сделать, я ничего не могу сделать». Были мысли и о том, что так поступать нельзя, что меня ожидает та же участь, что любой поступок в данном случае лучше, чем бездействие, но они все суетились где-то там, далеко. На первом плане пульсировала только одна мысль, страшнее и безнадёжнее которой я ничего в этой жизни ещё не встречал, да и не встречу многие годы спустя. Эдакая гарантия погибели, стопроцентное подчинение своей беспомощности и добровольное ожидание наихудшего. Конечно, я видел заткнутый с правой стороны сиденья револьвер, я, чёрт побери, только на него и пялился, не отводя глаз! Но: «Я ничего не могу сделать», – просто дрожал и слушал, как избивают моего друга, единственного друга в этом диком новом мире. Веришь, до сих пор не могу себе простить этого поступка. В такие моменты человек перестаёт быть человеком, разжалует себя в животное. А потом сбивается с ног, пытаясь вернуть утраченное – ну, если он ещё способен на это, конечно.

– Ладно, хватит с него пока. Джереми, сбегай за водичкой. Фил, проверь кабину. По любому должно быть что-то полезное, – звучит глухой голос, и я весь внутри холодею, будто мешок со льдом проглотил.

Раздаются шаги человека, подходящего к открытой водительской дверце. Как ты думаешь, что произошло? Да, мысль: «Я ничего не могу», сменилась паническим страхом за свою мелкую семилетнюю задницу, и руки сами потянулись к револьверу и вытащили его из-за сидения. Ствол очень удобно опёрся о подушку сидения, осталось только взвести курок… и эта задача оказалась мне не по силам. И в обычном состоянии сделать это было непросто, а тут я так перенервничал, что мои руки вслед за моим характером превратились в мягкую и влажную, ни на что не годную хрень. Пока звучали шаги – идти там было совсем чуть-чуть, всё происходило прямо возле нашего трака – так вот за эти считанные секунды я, наверное, раз пять попытался взвести курок, и ничего не смог сделать. Мои потные пальцы просто соскальзывали со спицы, не отводя курок даже на миллиметр, полностью безрезультатно.

Вот я вижу мелькнувшую впереди руку, которая схватилась за стойку и напряглась, поднимая вверх остальное тело. Я понимаю, что иных вариантов нет, и двумя руками вцепляюсь в рукоятку, проталкивая внутрь скобы пальцы – так много, как только получится. Пальцы потные и тонкие, пролазят все. Я начинаю давить на спуск, и кое-что удаётся, курок начинает своё движение назад! Но, отклонившись немного, замирает: моих силёнок больше не хватает, чтобы отжимать спуск дальше. Вслед за рукой снизу появляется голова и грудь. Толстая морда с седой щетиной и небольшим ёжиком.

Первые пару секунд он смотрит на меня совершенно непонимающим взглядом, непросто привыкая к зрелищу маленького пацана с огромным револьвером в руке там, где быть ему совсем не следовало. За это мгновение я давлю на спусковой крючок изо всех сил, от напряжения запрокидывая назад голову и чуть прикрываю глаза. Курок приходит в движение и отходит назад, ему остаётся совсем немного до того, чтобы сорваться и ударить по капсюлю. Мужик, наконец, понимает, что сейчас произойдёт и меняется в лице: его брови взлетают вверх, глаза округляются, рот чуть открывается и губы вытягиваются трубочкой, он отталкивается рукой от стойки и начинает падать спиной вперёд. И в этот момент раздаётся выстрел.

Хотя, по правде говоря, сам выстрел я не помню, потому что в ту же секунду перестало существовать – и мир вокруг, и я сам. Целая вечность небытия… или только одна секунда, невозможно сказать. Сам знаешь, как бывает от неслабого сотрясения мозга. А потом мир вокруг начинает проступать, а мир внутри от него нефигово так отстаёт. Сначала слышу человеческие голоса, но пока только как звук, не понимая, кто и о чём говорит. Потом открываю глаза и вижу небо, легко вспоминая, как оно называется. Потом начинаю думать о том, кто такой тот, кто на это небо смотрит, то есть я. Вспоминаю своё имя. Ощущаю спиной металлическую рифленую поверхность и вижу вокруг неё бортик с выпуклостями для колес внизу, не сразу прихожу к выводу, что это вэн, в кузове которого я лежу, и что кузов открытый, потому что мне видно небо. Пробую встать, но тело меня почему-то не слушается, ограничиваюсь тем, что чуть приподнимаюсь. В голову тут же ударяет кровь, и её напор отдаётся тупой болью в подбородке и губах. Облизываю губы – они большие и почти ничего не чувствуют, имеют вкус крови. Ага, вот и вертикальная рана, из которой идет кровь.

Через борт мне видно только головы людей – это четыре мужчины, которые курят, разговаривают и смеются. Смеются так с открытой душой: запрокидывая голову, широко открывая рот и поднимая брови, мне это в них сразу нравится. Ещё думаю, как хорошо, что рядом есть такие приятные душевные люди. Ещё раз пытаюсь подняться, но не выходит: руки как будто прилипли к туловищу, и ногами тоже не особо пошевелишь. Осматриваю себя и вижу, что лежу «солдатиком» и связан тонкой веревкой, будто колбаска. Начинаю соображать, почему это так, подозреваю, что меня связали вот эти приятные на вид мужики. От этой мысли становится грустно, потому что зачем хорошим людям связывать меня, хорошего мальчика? Звуки их голосов начинают пробуждать в памяти что-то, и в этом же направлении работает логика: раз меня связали, значит или я не хороший, или они? А если они? Почему? Что-то вспоминается.

Мало-помалу, в голове восстанавливаются недавние события, причём в обратном порядке. Вот морда за открытой дверцей, вот дрожащий в моих влажных руках револьвер, вот очень хорошо запомнившееся ощущение пальцев, сжавшихся в пучок внутри спусковой скобы. Вот морды уже нет, а есть только напряжённая рука, вот я безуспешно пытаюсь взвести курок, тянусь за револьвером, холодею от ужаса, умираю от страха за себя и за…

Элвин! Чуть не вскрикиваю, когда вспоминаю его. Образ весёлого чернокожего паренька одним рывком поднимает в памяти события последних трёх дней и становится жутко. А потом всплывают и воспоминания о бомбёжке, о развалинах и кусках человеческих тел, о родителях и сестре, которых больше нет, и становится совсем хреново. Так хреново, что дыхание прерывается и в горле появляется поганый горький вкус полного отчаяния. Когда за несколько секунд вспоминаешь, что все твои любимые люди погибли, а мир теперь больше похож на свалку, по которой рыскают крысы, сознание говорит: «Нахрен это», и пытается убежать, но безуспешно – самый его хвост защемило что-то в груди. Может быть, сердце, которое тоже очень хотело бы остановиться, сжавшись в комок.

Я лежу, связанный по рукам и ногам в кузове, среди головорезов, в одного из которых я к тому же стрелял. Убил? Не знаю, вне зависимости от этого дело швах. Причём я уверен, что быстрой и легкой смерти, которой я сейчас был бы так рад, мне не подарят. Очень скоро они будут делать со мной такие ужасные вещи, которые сейчас я и представить себе не могу, это несомненно. Потому что они «плохие» люди, которые думают и чувствуют совсем по-другому. В русском языке, которого я тогда ещё не знал, есть очень правильное слово для таких инвалидов души – «нелюдь». Я его как первый раз услышал, так сразу понял, о ком идёт речь…

Я лежал и плакал. Плакал навзрыд, но делал это совершенно бесшумно, чтобы оттянуть тот момент, когда они обратят на меня внимание и займутся мной всерьёз.

Слушаю, о чём говорят мужики. Они много матерятся, перебивают друг друга и бурчат с диковинными акцентами, не вынимая сигарет изо рта, но многое мне всё же удаётся разобрать. Становится ясно, что они в числе прочих бежали из Хэммонд Барс, недавно построенной тюрьмы сверхстрогого режима. Я понимал, о чём идет речь, потому что открытие этой тюрьмы стало очень громким событием – жители Далласа протестовали, так как в городе уже было три тюрьмы, и в одной из них как раз накануне случился крупный бунт, который еле-еле удалось подавить усилиями национальной гвардии. Граждане, понятное дело, считали, что их спокойствие лишний раз подвергается опасности, в то время как сенатор уверял, что новая тюрьма наоборот разгрузит обстановку, так как построена с использованием всех новейших секьюрити системс, и сбежать из неё невозможно. К тому же Хэммонд Барс была расположена за городской чертой, и вроде как это обстоятельство делало её ещё более безопасной. Видимо, потому заключённые этой тюрьмы и смогли избежать смертельной обработки с небес.

Также я узнал, что сбежавшие, и в тюрьме не сильно дружившие друг с другом, за её стенами моментально разделились на враждующие группы. Многих уничтожили сразу. Остановившие нашу машину были бывшими копами и рейнджерами из разных уголков страны, которые были разжалованы и заключены после того, как грубо превысили свои полномочия. Сверхстрогий режим за неправильный переход улицы не дают, они наверняка были убийцами и, вполне возможно, психопатами. Самой многочисленной и сильной из всех группировок беглых арестантов оказались чернокожие из разных штатов, которые быстро снюхались. Судя по всему, они перебили большинство других беглецов, причём вселили в сердца выживших такой ужас, что остановившие нас бывшие копы пока только осторожно мечтали о том, как войдут в город через пару дней, когда всё поуляжется. Не знаю – то ли чернокожие их каким-то образом отслеживали, то ли совсем рядом укрепились… Как несколько тысяч человек могут контролировать мегаполис? До сих пор интересно, чёрт возьми. Но, совершенно точно, Элвин попал под горячую руку именно из-за всех этих событий.

А потом они начали обсуждать меня. А именно, они решали, что сделать со мной, когда очнусь: видимо, убивать связанного и оглушённого ребёнка не хотелось даже таким нелюдям, как они. Блин, я лежал и слушал это и непременно бы обоссался – если бы было чем. Они даже не рассматривали вариант оставить меня в живых, но просто придумывали, как повеселее убить меня! Обсуждали разные способы, которые имели свои названия вроде «сделать свинью» и всякое другое, от чего у меня волосы дыбом стояли даже там, где их не было, тело гусиной кожей покрывалось. С наслаждением так обсуждали, предвкушая. Но не все.

Один голос, высокий такой и с картавинкой, пытался возражать и говорить, что «пацан ни в чём не виноват» и что «давайте убьём его просто так», что остальным сильно не нравилось. Они говорили, что пацан такой же кусок мяса, как и все остальные, и что, раз уж ему всё равно придётся умереть, то почему бы не сделать это красиво и интересно. И постоянно подкалывали картавого, издавая дурацкие кудахчущие звуки и что-то шутя насчёт женских стрингов. Тот не срывался, спокойно возражал, но его давили массой. Потом они ещё много спорили, и неожиданно картавый предложил дать мне сыграть в русскую рулетку с тем самым револьвером, из которого я стрелял в Фила. Притом, револьвер должен был оставаться в том же состоянии, в котором был сейчас, то есть с пятью патронами и всего одним пустым гнездом.

Идея всем очень понравилась. Я ещё не понимал что такое «Русская рулетка», но очень скоро мне предстояло узнать об этой забаве всё. Действительно, задумка была, чёрт побери, изящной, к тому же картавый выторговал мне быструю и безболезненную смерть.

Бах, бах, бах! Три невероятно громких удара в борт отдаются в моей гудящей голове.

– Просыпайся, стрелок!

Над бортом появляется широко ухмыляющаяся морда Фила, живого и здорового. Он встречается со мной взглядом и лыбится ещё шире:

– Что, не ожидал увидеться вновь? Подъём! Игру для тебя придумали!

Борт откидывается, он подтаскивает меня за ноги поближе, переворачивает на живот и развязывает узлы, а затем грубо срывает веревки. Я пытаюсь подняться, и это удается далеко не сразу, тело будто ватное. Видимо, лежал я не долго, иначе бы вообще не смог пошевелиться. Местность вокруг уже другая, трассы не видно. Есть небольшая асфальтовая дорога и здание какого-то магазина с размалёванными витринами. Я могу рассмотреть своих палачей.

Фил – невысокий коренастый мужик, типичный рабочий из промзоны, с короткими толстыми пальцами и грязью под обломанными ногтями. Одет он в арестанский оранжевый комбинезон, поверх которого наброшена клетчатая рубаха Элвина. За ним стоят ещё двое, долговязый худой тип в форменной голубой рубахе и джинсах и ещё один, пониже, в длинном потёртом пальто. Все они, каждый на свой манер, но одинаково жутко скалятся. Немного в стороне стоит ещё один тип небольшого роста в полицейской форме, которая ему явно великовата. У него смуглый цвет кожи, чёрные волосы и тонкий нос. Он не улыбается, а просто пялится, не отрываясь, своими чернющими глазами. У каждого из них одинаковый ёжик волос и щетина.

Я сразу спрашиваю, где Элвин, в ответ на что они дружно ржут, а потом длинный своим глухим голосом радостно сообщает что если я интересуюсь своим чёрным дружком, то он мёртв. «И убил его именно ты, малыш». После этих слов смех становится ещё громче и неприятнее. Я понимаю, что это чушь, что я не мог даже случайно попасть в Элвина, потому что не видел его, и он лежал гораздо ниже того места, куда я целился. Я говорю, что это невозможно, и они опять ржут, повторяя: «Ты убил его, тыыыы!». Я начинаю спрашивать, как вообще это могло произойти, но Фил одним ударом по спине выбивает меня из кузова, и я падаю на землю, едва успевая выставить вперёд руки и коленки.

– Вставай, парень. Сейчас будешь играть в рулетку. Со смертью! – говорит длинный комично торжественным тоном, и мне опять хочется обмочиться. Кажется, даже чуть-чуть подтекло, но они не заметили.

Я дрожащим голосом прошу пощады, просто бормочу глупые слова о том, что очень хочу жить, и не убивайте меня, пожалуйста.

– Зачем ты нам нужен? Кормить тебя по приколу? Так это не прикольно! – отвечает длинный, и вся компания снова ржёт.

– Я… я буду вам полезен! Я буду помогать! – лепечу в ответ и сам поражаюсь тому, как жалко это звучит. Только жалось, похоже, здесь не сработает.

– Помогать? Чем же?

– Да всем! Всем! Буду делать то же, что и вы! Не убивайте!

– Да ну? А может, шмальнёшь при первой возможности, а? Как Фила? – длинный сгибается, наклоняясь ко мне и щуря глаза, Фил хохочет уже совсем нечеловеческим гундосым голосом.

– Нет, я больше не буду! Честно!

– Конечно, не будешь. Никогда.

Длинный вытаскивает из-за ремня большой револьвер Элвина и, держа за ствол, помахивает им в воздухе:

– Как пользоваться этой штучкой ты уже знаешь, правда? Вот это своё умение ты сейчас нам и покажешь. Здесь осталось незаряженным одно гнездо – именно то, из которого вылетела пуля в Фила. Но не попала, ему повезло. Есть один шанс из шести, что тебе повезёт так же, как ему, с тем же самым гнездом. Разворачивайся!

Я пока не понимаю, чего от меня хотят, и длинный сам разворачивает меня на месте так, что все остаются у меня за спиной. В руки мне тыкается холодная сталь револьвера:

– Держи! Вставляй ствол в пасть, крути барабан и нажимай на спуск. И даже не думай, чтобы развернуться и шмальнуть в нашу сторону, понял?

Чтобы мне было понятнее, в затылок упирается ствол ружья. Я начинаю всхлипывать и дёргаться, еле удерживая револьвер в руках. Меня больно тыкают стволом в затылок и повторяют что нужно делать, слышу лязг взводимого затвора. Так страшно и грустно и обидно, что тупо подчиняюсь всем приказам. Послушно просовываю ствол между зубов и кручу барабан. Нажимаю на спуск. Не выжимаю. Нажимаю снова и снова – не получается.

– Ну, чего ты тянешь? Давай! Чик – и всё, мать твою! – орёт Фил.

– Да погоди, он кажется не может… Дай сюда!

У меня вырывают револьвер, взводят курок и снова суют в руки:

– Всё, теперь легко получится. Раз-два-три, давай!

После выкрика: «Давай!», судорожно давлю на спуск. Он громко щёлкает, и ничего не происходит. Воцаряется полная тишина. Опускаю револьвер, разжимаю пальцы и роняю его на землю. Плакать больше не хочется. Сейчас меня застрелят просто так.

– Ннихрена себе везунчик! – выдыхает Фил.

– Не везунчик. Судьба у него такая, – заявляет картавый. Фил отвечает ему, грубо рифмуя слово судьба с матерным словом. Ствол, давивший мне в затылок, опускается, револьвер отбрасывается ударом ноги.

– Прикольно. Драма та ещё. Но вальнуть его надо, вы как считаете? – раздаётся глухой голос длинного. В ответ звучат одобрительные поддакивания, из которых выбивается картавый голос, звучащий очень сильно и уверенно, вовремя повторяющий про судьбу. Я медленно поворачиваюсь, никто на это не реагирует.

Смуглый доказывает всем остальным, что это слишком уж невозможное совпадение, Фил и мужик в пальто неловко клоунничают, передразнивая его слова. Длинный, повернувшись через плечо, смотрит на меня сверху вниз и жует губу, а затем произносит:

– Судьба у него простая, и нехер вообще об этом говорить. И раз уж ты больше всех про это трындишь, Мигель, то и кончать малого будешь тоже ты. Складно получается, правда?

Раздается хихиканье. Мигель некоторое время смотрит на длинного, не меняясь в лице, затем кивает, подбирает револьвер, подходит ко мне и хватает за воротник сзади:

– Хорошо. Но не здесь. Я отъеду с ним.

Хихиканье перерастает в гогот. Длинный оглядывается на подельников и тоже начинает хохотать, сначала запрокидывая голову, а потом складываясь чуть ли не пополам. Затем машет в нашу сторону ружьем: «Давай, давай, судьбоносец херов!». Все ржут так, что едва не катаются по земле. Никак не реагируя на это, Мигель открывает дверцу, забрасывает меня на сиденье, а затем обходит машину, садится за руль и сразу рвёт с места в направлении города. Я пытаюсь привстать, чтобы посмотреть в зеркало заднего вида, но машину так трясет, что я тут же падаю назад на сиденье.

Мы едем молча, Мигель правит в сторону города и нарочно не встречается со мной глазами, когда я пялюсь ему в морду, молчаливо спрашивая, что происходит. Вскоре он сбрасывает скорость и начинает отрывисто говорить, также не отрывая глаз от дороги:

– Знаешь, почему Сэм сказал мне сделать это? Потому что он знает – не сделаю. И остальные тоже знают. И поручили просто, чтобы потом был повод меня подоставать, понасмехаться. На тебя им наплевать, и ты сам это знаешь. Мне тоже наплевать. Но я верю в судьбу. И в то, что некоторые люди нужны для чего-то особенного. Не знаю, кому именно – Деве Марии, Христу, Мохаммеду, ещё какой силе. Но такие люди так просто не умирают, и я считаю, что не вправе обрывать их жизни. Хотя бы потому, что сам потом за это буду в ответе перед Тем, что повелело тебе жить. Ты выжил после того, что случилось три дня назад – это раз. Потом тебе повезло в рулетке, при шансах один против пяти. Это два. И, в-третьих, ты встретил Мигеля, который понял, что происходит. Не вздумай меня благодарить или ещё что, в другой ситуации я бы замочил тебя и через секунду забыл об этом. Но я уверен, что твоя судьба – выжить, во всяком случае, сегодня. Дальше не моё дело. Всё, я сказал, не вздумай задавать вопросы.

Я и не думал. Я переваривал услышанное. На тот момент мало что понял, но усёк одно – сегодня мне умереть не судьба. И сидящий рядом со мной головорез не хочет меня убивать, хотя, может даже, и очень хочет это сделать. Дальше я ехал молча, смирно держа руки на коленях, чтобы Мигель, ни дай Бог, вдруг не передумал.

Подъехав к зданию закусочной, с которого достаточно условно начинался город, он остановил машину и кивком приказал мне вылезать из салона. Я повиновался. Тогда он тоже вышел и подошёл ко мне, держа в протянутой руке револьвер:

– Держи. Думаю, он должен быть у тебя. Судьбоносный.

Я медленно потянул руку к хромированному Кольту, но тут Мигель передумал и заткнул его за пояс:

– Нет, нифига. Понтовая вещица, лучше оставлю себе. Да и один хрен ты не можешь с ним управляться, малой ещё. На вот, держи, – сказал он и достал из кармана чёрный пистолет небольших, по сравнению с Кольтом, размеров.

Затем вытащил из него магазин, закинул его в кусты у входа в закусочную:

– Хочу быть уверен, что не выстрелишь мне в спину. Вот смотри – сюда вставляешь магазин, а вот так взводишь. Понял, нет? А, похер, не мое дело.

Сунув пистолет мне в руки, он повернулся, открыл дверцу и нырнул в машину. Я едва успел выкрикнуть один-единственный вопрос, ради которого готов был пожертвовать своим шатким положением оставленного в живых:

– А как же Элвин? Что с ним случилось?

– Ничего. Не думай об этом, – ответил Мигель и, резко развернувшись, в несколько мгновений скрылся из виду.

* * *

Я стоял и смотрел на пустынный хайвэй. На душе было… никак. Снова исчезли все люди, снова непонятный и пустынный мир заявил о себе, снова нужно было начинать сначала. Кажется, я начал привыкать к этому.

Местность здесь выглядела ещё более мрачно. И без того скучная декабрьская трава пожухла и почернела, я попробовал потрогать её пальцем – она хрустела и ломалась. Деревья и кусты, высаженные для красоты, тоже выглядели совершенно безжизненными, хотя и относились к тем видам, что остаются зелёными на протяжении всей зимы. С них осыпались листья и хвоинки, и становилось ясно, что вскоре останутся только мёртвые стволы с торчащими сучьями. Не было слышно щебета птиц, не было видно никаких живых существ, даже кошек и собак, что обычно толкутся возле таких забегаловок в надежде получить брошенный кем-то из посетителей кусок. Я обошёл здание и заглянул на свалку, обычно кишащую разной живностью от енотов до огромных тараканов, но и там не было ни единого движения. Не было даже зловония гниющих отходов, что странно, учитывая то, что мусор не вывозился минимум трое суток. Кругом было пропитано упадком и неминуемой смертью. Накатывало полное ощущение того, что смерть затронула эти земли и теперь осваивалась в своих безраздельных владениях, которые покидали теперь даже самые мелкие намёки на жизнь и движение. В фильмах часто можно было увидеть что-то похожее, если речь шла о городах-призраках. В Штатах такие города были не то чтобы обычным явлением, но попадались – заброшенные шахтёрские поселения, например, которые вымирали, как только заканчивались ресурсы шахты. И они всегда изображались одинаково, с запылёнными и заколоченными окнами, прорастающими через трещины асфальта и зданий растениями и непременным перекати-поле на улицах. А здесь не было ни зелёных веточек, ни перекати-поля, да и фасад закусочной был абсолютно целым. То, что окружало меня, не походило даже на город призрак, это было гораздо страшнее и мертвее.

Насмотревшись на это, я ощутил себя чужим, случайным существом среди окружавшего безмолвия. Конечно, очень скоро смерть заявит свои права и на меня, одним из многих неведомых мне способов. Содрогнувшись, я вспомнил о пистолете, что сжимал в руке – увесистый кусок металла, который напомнил мне о том, что говорил Мигель. Я не должен был умереть, и вот эта штука была символом борьбы, которую нужно будет вести. А также правом на будущее, вроде билета на поезд, покидающий проклятые земли. Единственное, что может пистолет – это ранить и убивать, защищая своего хозяина. Я смотрел на него, вертя в руках и так и сяк, и своими очертаниями, своим цветом, своей тяжестью он твердил мне одно: «Борись». Во всём видимом мире были только я, Смерть и вот это «Борись». Трудно и страшно. Но больше ничего не остаётся. Борись.

Я полез в кусты и после недолгих поисков нашарил в кучке сухого мусора магазин с патронами. Вставить его в рукоять правильным образом оказалось несложно. Что дальше? Дальше в кино всегда взводили затвор. Я попробовал, но мне удалось только немного оттянуть его. Попробовал снова, и получилось ещё хуже. Снова и снова – он едва сдвигался. Что же теперь – не судьба? Шанс утрачен ввиду невозможности его реализовать?

Борись. Вижу дерево с торчащим небольшим сучком. Подхожу, вешаю пистолет на сучок за спусковую скобу, обеими руками вцепляюсь в кожух и резко откидываюсь назад, чуть не повисая в воздухе. Щелчок! Пружина взведена. Пистолет будто прибавляет в весе из-за переполняющей его готовности в любой момент выпустить огонь и гром и разящий на своём пути кусочек металла. Из-за боязни случайно выстрелить, я беру его за ствол, точнее за прикрывающий его кожух, вроде как молоток, и разглядываю. Вроде понятно, вот спусковой крючок, вот кнопка выброса магазина, с которой я некоторое время играюсь. Вот флажковый переключатель непонятного назначения, может указывать на отметки в виде одной или двух белых точек. Щёлкаю его туда-сюда, ничего не происходит. На рукоятке в эдакой загогулине красуется надпись «Лок», то есть «замок» по-английски. Что и для чего здесь запирается, мне было непонятно совершенно, ну и Бог с ним.

Входить в здание закусочной не хотелось. Так, совершенно по-детски, было страшно. Но рано или поздно сделать это было нужно – хотя бы потому, что желудок уже скручивало от голода. Потянул время, походил вокруг да около, чуть позаглядывал внутрь, привставая на цыпочках. Не увидел ничего, кроме низкого потолка с лампами и труб вентиляции. Тогда я открыл дверь, вошёл внутрь и, что называется, обмер. Постепенно так обмер, секунды за три, пока до сознания доходило окружающее.

Внутри были люди. Немало, около десятка, может. Трое сидело за столиками, остальные лежали в проходах. Они были в обычных, нормально выглядящих одеждах, с обычными же волосами, и, если бы один из них не лежал на полу прямо в двух метрах от входа, лицом в мою сторону, я бы далеко не сразу увидел, что…

Их кожа была грязно-серого цвета, сухой и сплошь покрытой широкими трещинами. Тело, которое лежало прямо возле входа и будто смотрело на меня, скалило зубы в самой жуткой на свете улыбке – да и не улыбка это была, а просто щёки до предела разъехались в стороны, а губы вверх и вниз, и оставался только огромный оскал с одним металлическим зубом посередине. Брови уехали чёрти куда вверх, до самых волос, собрав всю кожу лба в мелкую гармошку, а глаза… Ох, глаза были вытаращены, как будто изнутри черепа их пальцем выталкивали. Правый глаз ещё и закатился кверху, а левый вовсе лопнул посередине, была только дырка вроде как на гнилом яблоке. И это было, наверное, к лучшему: не знаю, что было бы с моим сердцем, если бы вдруг этот тип смотрел прямо на меня. Его ноги были согнуты в коленях и поджаты назад, а руки выставлены вперёд и скрючены так, что казалось, правой он прижимал к груди какой-то невидимый предмет, а левой, с чуть отогнутым указательным пальцем, тянулся ко рту, как будто говоря: «Посмотрите на лицо! Кажется, с ним что-то не в порядке!».

Пальцы были скрючены, все мышцы, где их обычно видно под кожей, проступали, будто тело набито изнутри округлыми булыжниками. Всё, что только могло напрячься в человеческом теле, было напряжено и перенапряжено, и зафиксировано так навеки. Мемориал невероятной боли, испытать подобную которой другим способом вовсе невозможно.

Так я в первый раз увидел человека, поджаренного этим излучением с орбиты. Я даже не то чтобы отпрыгнул назад – меня как невидимым локомотивом снесло, зацепился пятками за порог и вылетел наружу. Но в полёте успел мельком разглядеть и остальных людей: каждый из них был скрючен и вывернут на свой манер. Кто-то вытянул руки прямо перед собой, открыл рот и выпростал язык; кто-то поджал колени к груди и обхватил плечо и голову руками, так что стал похож на гигантское яйцо; кого-то растопырило так, будто каждая часть его тела пыталась убежать прочь, все в разные стороны. А за столиком возле окна, кажется, я заметил совсем небольшой комок, в красном платьице и с русыми кудрями.

Невозможно даже отдалённо представить муки, в которых умирали эти люди. И я, честное слово, до сих пор не представляю, что происходило в головах существ, которые придумали такой способ уничтожения. Насколько нужно ненавидеть жизнь как таковую, и наслаждаться чужим страданием! Ведь в городах были не только мужчины, женщины, дети и старики. Были животные, птицы, рыбы, насекомые…Чёрт побери, даже бактерии! Миллиарды миллиардов живых существ умирали, превратившись в тугие клубки боли! Ох, не могу просто так спокойно об этом думать, в голове не укладывается.

И вот я лежу на асфальте, зажмурив глаза так, что больно стало, и боюсь пошевелиться. Мне кажется, что все эти люди сейчас только и думают о том, что вот он я живой и совсем рядом, в то время как они – мёртвые. И они не просто раскрывают рты и скалятся, а зовут меня к себе. И руки тянут вперёд, чтобы забрать меня туда, где они теперь будут находиться вечно, в царство ужаса и боли. Ещё чуть-чуть и раздастся шёрох: это они подползают ко мне. Но вот я жду минуту, вторую, а ничего не шуршит. Я приоткрываю глаз и ожидаю увидеть, как эти несчастные обступили меня со всех сторон, испепеляют полным укоризны взглядом, но ничего такого не наблюдаю – только серое небо и полосатый навес. Приподнимаю голову и вижу внутри помещения те же тела, только из-за ракурса не видно лиц. Есть время, не паникуя, привыкнуть к этому зрелищу, а также к тому, что никто из лежащих не собирается шевелиться, а тем более ползать или хватать меня. Я встал, поднял пистолет, и медленно пошёл вдоль здания, в сторону чёрного хода. Держать пистолет вскинутым, конечно, не получалось – так и таскал его дальше, держа за ствол.

Чёрный ход находился возле помойки. Я дёрнул за ручку и дверь поддалась, пропуская меня сразу на кухню. Конечно, первым делом я заметил лежащего на полу худого мужика в замызганном фартуке, надетом просто поверх майки и штанов. А дальше… дальше была видна плита, на которой стояли сковороды с чёрными огарками, и за ней, в углу, находился огромный холодильник. То есть вот, в трёх метрах от меня была целая куча еды, но чтобы добраться до неё, нужно было преодолеть растянувшееся посреди помещения окаменевшее и потрескавшееся тело, которое, к тому же, ещё и лежало лицом вниз. Естественно, мое воображение тут же нарисовало десять тысяч сценариев того, как мёртвая голова сейчас поднимется, и я увижу самую страшную на свете гримасу, а потом он схватит валяющийся рядом нож, и… и так далее.

Я опять замер на месте, понимая, что войти необходимо, но никакой смелости на это не хватало. Долго стоял, пялился на это тело и представлял себе всякие ужасы. Потом понял, что сюжеты закончились и я повторяюсь. Мне это наскучило, а голод усилился. Устал бояться. И я просто так вошёл внутрь, перешагнул тело и открыл холодильник.

Солнце уже клонилось к закату, и этим зрелищем я любовался, сидя на ступеньке у чёрного хода и уплетая за обе щеки бутерброды с арахисовой пастой. Раньше никогда не удавалось наесться его досыта, мама считала, что это вредная пища. Теперь у меня была целая огромная банка этой пасты и куча запаянных в полиэтилен булочек, так что можно было питаться такими бутербродами хоть целые сутки напролёт. Помимо этого, в моём распоряжении теперь имелось около трёх десятков полуфабрикатных котлет, несколько больших пакетов крекеров, сухие концентраты кофе и молока, а также полтора десятка больших банок с консервированными овощами. Были ещё яйца и много фруктов и овощей, но они слегка потемнели и местами потрескались. Я даже не думал о том, чтобы попробовать что-то из преображённых продуктов на вкус.

Из питья нашлось несколько пакетов молока, две большие упаковки колы (наученный горьким опытом, в её сторону я даже не посмотрел), очень много пачек апельсинового сока и наполовину полная двадцатилитровая бутыль очищенной воды. Ну и, конечно, была целая гора сладостей, которые я начал подъедать сразу же, как нашёл. И даже находившиеся рядом тела не портили мне аппетит – просто старался не смотреть в их сторону, и было нормально.

Сразу после еды, а наелся я, конечно, по самое «не могу», начало клонить в сон. Просто валило с ног. Мозги работали ровно настолько, чтобы побыстрее найти подходящее место и отключиться. Ночевать в одном помещении с окаменевшими жмурами мне тогда ещё было страшно, и я просто нашёл на стоянке машину с открытой дверью, залез на заднее сиденье и там вырубился. Проспал всю ночь, безо всяких кошмаров, только голова болела и подташнивало, из-за сотрясения, наверное. И, когда проснулся следующим утром, былые страхи уступили место спокойствию и деловитости. В сложных условиях дети взрослеют не ровно, а такими вот рывками. За одну ночь, будто пару лет прибавил.

На следующий день, как позавтракал хлебом с пастой, уже спокойно ходил среди тел в помещении – они не ожили, чтобы сожрать меня минувшей ночью, в самый подходящий момент, а значит, и бояться их было уже некстати. После я решил проверить машины, чтобы найти что-нибудь полезное. Не представлял тогда, чем же это самое полезное может оказаться, просто понимал что сделать это будет разумно – ну и интересно было, конечно, тоже. Слава Богу, хватило мозгов не трогать машины с маячками сирен. К такой полезешь и всё, придётся делать ноги, пока на сирену не заглянул кто-то из вчерашних беглых заключённых. Какого сорта были эти люди, и чего от них можно было ожидать, я усёк совершенно чётко.

Машин без сигнализации было всего две – одна, в которой я спал, небольшая такая, трёхдверная, и старый угловатый универсал. Уж не помню, чего я там нашарил, всякие мелочи вроде зажигалок, отвёрток и небольших ножей, но главными находками оказались бинокль и большой картонный ящик в кузове универсала. Внутри оказалось множество книг, может с пол кубометра. Книги были пропыленные, местами с пятнами плесени, связанные шнурками в стопочки, но все они были в неплохом состоянии. Судя по всему, они лежали на чердаке или в чулане без дела многие годы, а потом отправились в последний путь и не доехали. Может, на свалку их везли, может в приют какой сиротский, но в итоге достались они мне. И вот этот ящик был большой удачей, одной из самых больших удач в моей жизни. Что бы я делал в перерывах между едой и сном, среди безжизненной пустоши в компании мёртвых тел? Наверняка бы дичал и сходил с ума, или глупости какие начал вытворять. Человек без культурного досуга опускается моментально, в считанные недели, и с ребёнком это произошло бы куда быстрее. Но я начал читать.

Читать я научился рано, года в три или четыре, наверное. Только не особенно любил это дело, ленился. Больше просил кого-то из родителей почитать вслух или просто смотрел мультики. Однако – умел, и делал это достаточно бегло. Книг было очень много, а картинок в них мало, так что выбирал я себе чтиво поначалу из того, что было попроще. Детских книг там вообще не оказалось, но зато была Библия, с которой я усилиями религиозной мамы был знаком, и этот текст не отпугивал своей сложностью. Не знаю, читал ли ты Библию. В прошлые времена у этой книги была весьма неоднозначная слава из-за людей, которые её навязывали другим, и те, кто от природы склонен упираться, идейно её не читали, или пролистывали просто так, не вчитываясь и не вдумываясь.

Я не скажу, что сам понял оттуда так уж много, а главное правильно, но у меня складывалось своё видение прочитанного, и бывало даже, что оно шло вразрез с тем, что рассказывала мне мама. Там есть, где покопаться и над чем подумать. Хотя вот видишь – я уже начинаю тебе навязывать. После Библии я дошёл и до Сэллинджера, до Фолкнера, Стейнбека, Хэмингуэя и Воннегута. С первого раза понимал единицы книг, чаще со второго или, бывало, с третьего. Многие не понимал совсем, но были среди них и такие, что нравились мне, несмотря на эту непонятность. Забавное ощущение.

Читая все эти истории, повести, романы и притчи, я вроде как жил полноценной жизнью среди людей, я дышал их поступками, я думал их словами, я видел их всех как живых. Книги дали мне то, что обычно люди получают, общаясь с другими людьми разных взглядов. Причём это был настолько качественный и достаточный опыт, что впоследствии я никоим образом не чувствовал себя ущербным или неадекватным в обществе тех людей, которые взрослели обычным образом. Во многом даже наоборот, что интересно.

Я многократно переживал сложные ситуации во взаимоотношениях, я понимал, как могут существовать несколько противоположных точек зрения таким образом, что каждая из них по-своему верна. И, когда начал уже понемногу дуреть от этого, понял, что все точки зрения всё равно не учтёшь и уж тем более не примешь, так что единственным вариантом остаётся делать только то, что сам считаешь нужным. Просто, да? А для ребёнка это целый прорыв, просто взрыв под черепушкой…

Конечно, питаться всё время только хлебом и арахисовой пастой я не мог, на третий день такой диеты бутерброды уже в глотку не лезли. Тогда я начал подъедать крекеры и сухое молоко, ел его просто ложкой. Потом захотелось мяса, и я пробовал есть котлеты сырыми. Пару дней было даже ничего, пока не начались рези в животе, тогда понял, что готовить их всё-таки нужно. Условно сухой древесины вокруг было предостаточно, все растения вместе с остальным городом умерли несколько дней назад. В попытках её разжечь я извёл, чуть ли не половину газа в зажигалке, сильно опалил себе пальцы, но успеха так и не достиг. Потом я пробовал использовать для растопки мёртвую траву, но она сгорала очень быстро и пламя давала свершено несерьёзное. Думаю, что и дерево само по себе было не особо горючим, хотя и не уверен в этом – ведь древесина, даже такая, должна была сохранить свою энергетическую ценность? Эх, жаль, тогда я такими вопросами не задавался, знаний не хватало. Не горит и не горит, чёрт с ним, будем искать что-то другое.

Хреновая манера, с таким подходом были загублены многие хорошие планы. Но мне повезло – возле чёрного хода нашлась маленькая жаровня для барбекю. Такие были в каждом доме, очень популярная штука в Штатах, и я, конечно, много раз видел, как ею пользуются взрослые. Меня конечно близко не подпускали, чтобы не подпалил себе ничего и не схватился за решётку, но издалека я видел весь процесс. Ничего сложного: насыпать углей, полить горючей жидкостью, поджечь и дать прокалиться, потом накрыть решёткой с мясом. Это получилось у меня с первого раза, если не считать сожженных бровей и ресниц: конечно же, я перелил горючего. Угля в мешке оказалось совсем немного, и я решил пожарить сразу мясо, впрок.

То, что продукты не портились обычным образом, то есть не гнили и не плесневели, я уже подметил, хотя и не нашел этому объяснения. А значит, можно было обходиться без холодильника, храня уже приготовленную пищу просто так.

Гораздо сложнее приходилось с гигиеной. Первое время даже радовался, что никто не ругает за грязную шею и немытые руки перед едой, а потом пошла сыпь и зуд. Помыться, сам понимаешь, без работающего водопровода никак – первое время перебивался влажными салфетками из машины, а когда они закончились, тратил воду на то, чтобы увлажнить тряпку, и вытирался ею. Один раз утром выпала роса, удалось какое-то её количество собрать на тряпку и обтереться, но такое счастье больше не обламывалось. Сдуру попробовал мыться колой и потом пришлось извести два стакана воды чтобы отмыться от этой липкой гадости. В итоге постепенно привык большую часть времени ходить грязным.

Такая жизнь продолжалась около двух недель, я не вёл учёт времени и пропустил Новый Год. Даже хорошо, что пропустил: встречать его в моем положении было бы невероятно тоскливо. Я пропустил только праздник, но пришествие нового года как такового ощущалось во всём. Небо постепенно затянуло серыми тучами, которые более не расходились несколько лет подряд. И ты, конечно, понимаешь, что происходило дальше – с того самого момента начало постепенно, день за днем, холодать, и в Техасе настала такая же суровая зима, как в Висконсине или даже где-нибудь в Канаде. Только снега было намного меньше – собственно, его вообще почти не было. Так, пару раз несколько снежинок в воздухе поболтало, и всё. Наверное, это связано с тем, какие именно регионы накрыло похолоданием и с зимней розой ветров. Такая вот странная зима случилась в Техасе в 2013 году.

В город начала возвращаться жизнь. Когда я первый раз увидел скачущую по мёртвой траве мышку, то чуть было не помчался за ней вслед, чтобы поймать, посадить в банку и назначить своим лучшим и единственным другом. На следующий день два раза видел высоко в небе птиц. А потом всякие мелкие животные стали попадаться чаще и чаще – они стремились в сторону города, хотя иногда норовили поковыряться в помойке, которая к тому времени уже начинала попахивать. Заодно начали пропадать и мои оставшиеся котлеты. Да, жизнь возвращалась во всех формах, и бактерии с плесенью не были исключением. Скоро, очень скоро все отключенные холодильники и морозильные камеры, а вслед за ними и продукты долгого хранения на полках магазинов, превратятся в зловонные рассадники крыс, насекомых, и болезней. Необходимо было менять место своего проживания, и делать это как можно быстрее.

Признаться, разведке окрестностей я не посвятил ни минуты своего времени, предпочитая часами напролёт читать книги и уплетать за обе щеки съестные припасы, количество которых казалось мне едва ли не бесконечным. Но пару раз я вылезал по пожарной лесенке на крышу закусочной и долго пялился в бинокль, просто из любопытства. Ничего, что могло бы оказаться интересным, поблизости не было – сплошь поля, да рассекавшая их трасса. В отдалении были видны два фургончика с раскрытыми дверями и электростойка. Никакого движения, ни единого звука кроме едва слышного посвистывания ветра. Трасса тянулась от горизонта до горизонта, и более-менее значительные постройки вдоль неё начинались примерно в полумиле, то есть километре в сторону города. Одна из них явно была заправкой, с торчащим высоким столбом, на котором висел щит, наверняка с ценами на бензин и фигурным логотипом на верхушке. Вторая – уродливое двухэтажное серое здание с маленькими окнами, могла быть вообще чем угодно. Дальше уже начинались более крупные строения, рассмотреть которые более подробно я не смог, но, кажется, это были красивые загородные коттеджи с двускатными крышами.

В такой ситуации с направлением поисков особых вариантов не было. Только я стоял на крыше с биноклем за несколько дней до того, как серые облака затянули небо. Теперь же стало действительно холодно, я постоянно ходил замёрзший и даже в машине мог находиться, только завернувшись в найденный в закусочной плед. Вылезать из-под него приходилось каждый раз через силу, будто на подвиг отправлялся. О том, чтобы выдвигаться в путь в домашних шортах и лёгких кедах, не приходилось даже думать. Можно было проделать в пледе дырку и сделать пончо, но мне-то нужно было утепляться снизу, сверху вполне надёжно спасала куртка.

Под тенью Феникса

Ох, решение у меня вызрело ещё немного раньше, но я всячески старался избегать его. Да, совсем рядом была тёплая одежда, подходящая мне по размеру. И она была, скажем так, не свободна. Толстые шерстяные штаны и мягкие сапоги были надеты на девочку, лежавшую в дальнем углу в зале закусочной, рядом со своей мамой. Два застывших трупа – маленький детский и побольше, взрослой женщины, мёртвой хваткой вцепившейся в руку своей дочери. Наверное, когда всё началось, она хотела спасти малышку, вытащить её из этого места, да так и прицепилась к ней навечно, когда все мышцы начали каменеть от боли. Теперь она сидела, сгорбившись и скрючившись в страшный колобок, двумя руками вцепившийся в плечо девочки.

Девочка выглядела совсем иначе – выгнувшись спиной над лавкой, она вытянулась, как по стойке смирно, только одно плечо уходило вперёд и вниз, а другое назад-вверх. Её лицо было похоже на другие, те же вытаращенные глаза, растянутый рот с оскаленными зубами, трещины на лбу и щеках. Но это было детское лицо, и оттого оно выглядело намного страшнее. А еще её глаза не закатились наверх, и смотрели прямо перед собой.

Сам не свой я подошёл к этим соединившимся навсегда телам и долго смотрел в лицо девочки, привыкая к этому зрелищу. Она была, наверное, на пару лет старше меня, это можно было предположить по её росту. Я смотрел на нее, а она, конечно, же, на меня, пока я сидел на корточках прямо напротив. Несколько раз, чтобы избавиться от наваждения, мне приходилось вставать и делать шаг в сторону – тогда становилось видно, что смотрит она вовсе не на меня, а просто вперёд, и до стоящего рядом семилетнего мародера ей никакого дела нет. Нужно было убедиться, что ей всё равно, что она потом не погонится за мной, и не будет приходить ночью, чтобы вернуть свои вещи.

Первым делом я взялся за мягкие сапоги и поспешил рвануть их на себя. Слишком резко получилось, сапоги так и не соскочили, зато сама девочка пришла в движение – её пятки заскользили вперёд по полу, а затылок вниз по стене, и сама она двигалась вперёд-вниз, пока не опёрлась спиной о лавку. Мама, увлечённая тем же движением, завалилась на бок и упёрлась в стену, её рука слегка захрустела. Обе фигуры, найдя новые точки опоры, замерли. Я бы, наверное, умер со страху, если бы они двигались как живые люди – но они просто осели, как два мешка с углем или как высохшие коряги. Просто два безжизненных предмета, ничего общего с людьми, даже мёртвыми.

Понемногу, медленно-медленно, я стянул сапоги, и стало понятно, почему они так трудно поддавались: было видно, как под носками пальцы ног девочки напряглись и растопырились веером во все стороны. Я их тут же примерил, пришлись впору, даже были свободны, позволяя дополнительно утеплиться. Впрочем, от идеи стянуть также и носки я отказался, смотреть на выкрученные агонией пальцы было уже чересчур. Такая смешная мысль в сравнении с тем, что мне ещё предстояло совершить.

Честно, я не помню, тряслись ли у меня руки, когда я взялся за штаны. Уверен, что так оно и было. Помню только, какой была шерстяная ткань на ощупь, и какой твердой оказалась плоть под ней. Сжав в кулаках ткань, медленно тащил её вниз, и, что было сил, сопротивлялся с искушением поднять голову и встретиться с остановившимся взглядом умершей в жутких муках девочки, с которой я сейчас снимал штаны. По непонятной причине очень хотелось это сделать, будто приказ какой-то в голове звучал: «Подними голову, маленький паршивец! Посмотри мне в глаза! Сделай это!». Нет, не поддался. Снял успешно.

Даже, невзирая на неприятный сюрприз – под штанами не оказалось колгот, и мне пришлось смотреть на посеревшую слоящуюся кожу её ног. Эти чёртовы хлопья остались на внутренней поверхности ткани, так что потом пришлось выворачивать штаны наизнанку и долго их вытряхивать. Закончив с этой задачей, я сорвал с одного из столов скатерть, поганую синтетическую тряпку жуткой расцветки и, не глядя в сторону девочки с её матерью, накрыл их с головой. Лишь после этого повернулся и подоткнул скатерть так, чтобы она уже точно не сползла. Взгляд этой девочки был теперь надёжно скрыт, и, если не произойдет ничего экстраординарного, я больше никогда его не увижу. Носить украденные сапоги и штаны было не страшно и не противно, они воспринимались как добытый с великими сложностями трофей и потому ощущались как нечто родное, приятное, заслуженное. И, конечно, в них я чувствовал себя намного теплее, что не могло не радовать.

В качестве походной сумки я взял рюкзачок, лежавший на одном из стульев у стойки. На моей спине он был как настоящий полноразмерный рюкзак на взрослом человеке. Наученный неприятным психологическим опытом, я даже не пытался предположить, кому из посетителей он принадлежал, и что именно очередной окоченевший труп будет обо мне думать. Поэтому я просто вывернул на пол его содержимое – пачку каких-то документов и бельё, – забросил его на спину и уверенно вышел наружу. Не оборачиваясь, не дрожа и ни о чём не сожалея.

В сапоги, чтобы не хлябали на ногах, я набил обрывки газет, получилось очень даже удобно и тепло. Штаны вовсе налезли как родные и грели превосходно, даже не пришлось поддевать под них затёртые грязнючие шорты. Пистолет я так и не придумал куда заткнуть, чтобы удобно было доставать, и, как раньше, нёс его просто в руке. Еды и воды я решил не брать, так как рассчитывал вернуться до наступления темноты, то есть часам к четырём. Слава Богу, у меня всегда были на руке мои электронные часы, так что не пришлось лишний раз ничего воровать у жмуров. Я их сохранил и много лет спустя ещё носил потом в кармане как талисман.

Идти было совершенно не холодно, ощущалась только лёгкая прохлада, которая только ускоряла шаг. Это важный момент, потому что впоследствии я старался по любой погоде одеваться именно таким образом, чтобы было чуть прохладно. Пару раз потом чуть насмерть не замёрз, но то уже было намного позже.

Всю дорогу вокруг не происходило ничего, даже птиц не видел. Абсолютно спокойная картина, даже до скучного прям. Шёл я такой весь подготовленный с пистолетом в руке, и едва ли не ждал всяких неприятностей, чтобы с блеском их отразить и превозмочь. Дурное состояние, словом.

Уже подходил к заправке, когда услышал сзади быстро приближающийся рёв мотора. Всю браваду как рукой сняло, за полторы секунды и следа от неё не осталось. Что делать? Вокруг ни деревца, ни куста, не говоря уже о каких-то стенах, до заправки добежать никак не успевал вообще. Стою, ноги дрожат а сзади этот звук нарастает. Не скажу, что решение я принял осознанно, это, скорее, биологический инстинкт сработал. В общем, я просто упал на обочину, скатился с асфальта на землю, так и замер, вроде как мёртвым притворился. В любой другой ситуации такой поступок был бы самым дурацким из всех возможных, жучиный манёвр просто какой-то: плюхнуться на спину и типа ты умер… Но, знаешь, на мёртвой земле он оказался действительно разумным: даже не притормозив, машина пронеслась мимо так быстро, что аж ветром рвануло за куртку. Может, на меня вовсе не обратили внимания? Или они таких валяющихся на обочине мёртвых мальчиков видели уже много раз? А может, просто спешили? Подумав о том, что пассажиры проехавшей мимо машины могли просто от кого-то бежать, я решил на всякий случай поваляться ещё немного. Лежал, пока не начал серьёзно замерзать, и, так и не дождавшись никаких преследователей, встал, попрыгал, чтобы согреться и продолжил путь. Я не сожалел о том, что почём зря валялся на холодной земле. Я знал, что поступил разумно.

Заправка оказалась уже разорённой. Видимо тот, кто хозяйничал на стеллажах маленького магазинчика, куда-то жутко спешил – по всему помещению валялось множество бутылок с колой, пивом и всякими автомобильными смазками. Но из еды не осталось ровным счётом ничего, за исключением чипсов, пакеты с которыми тоже были разбросаны по полу. Я сразу взял себе несколько пачек, но потом посмотрел на колу, подумал, и вытряс их из рюкзака на пол. Тот, кто здесь побывал, явно соображал в том, что следует есть и пить в наших условиях, а от чего стоит воздержаться. И его примеру стоило последовать. На самом деле потом я понял, что чипсы не так уж страшны, просто от них пить хочется, питательная ценность сомнительная, и пропоносить может – опять-таки, ненужные потери влаги.

А вот пить мне тогда хотелось уже достаточно серьёзно, но ни одной бутылки воды или сока не было, только поганая кола. Она так манила своим изобилием, своей пёстрой этикеткой, что я оттуда убегал, чуть не падая. Чувствовал: ещё пару секунд посмотрю, и всё, сдамся. Стану пить эту гадость, пока не лопну к чертям. Но, слава Богу, успел сбежать.

Угловатое здание с узкими окнами, которое было расположено после заправки, обмануло все ожидания: стёкла были изнутри хорошенько так залеплены пылью, а двери были крепко заперты. То есть воды и еды внутри, судя по всему, не было, и, чтобы убедиться в этом самостоятельно, искать способы залезть внутрь мне совершенно не хотелось. Что оставалось делать? Поворачивать назад ни с чем? Чтобы через пару дней, когда закончится последняя еда и вода, опять тащиться сюда? Вот уж хрена. И, несмотря на то, что до таунхаусов оставалось идти ещё едва ли не дальше, чем назад к закусочной, я решил идти вперёд.

Дошёл и перешёл, чего уж там. Я шёл по трассе, справа и слева от меня были дома, и дверь каждого из них была выломана. Иногда, если это была лёгкая стеклянная дверь, то она была разбита лишь частично, чтобы можно было засунуть внутрь руку и отпереть замок. Иногда двери были такими крепкими, что взломщики предпочитали протаранить ворота гаража на цокольном этаже и бросить искорёженную машину прямо в проломе – видимо, найти себе новые «колеса» они могли без проблем в любом соседнем доме. Вокруг были только опустошённые жилища, и выломанные двери и ворота походили на открытые от удивления рты. То ли дома действительно так проектировали, чтобы они были похожи на лица, то ли детская фантазия так изменяет… Я шёл и пялился на них, потихоньку предаваясь отчаянию, пока не заметил впереди справа что-то большое и чёрное.

При ближайшем рассмотрении объект оказался лёгким грузовиком-двухтонкой с жёстким кузовом и обгоревшими дочерна боками. Двери были открыты, из водительской свешивался на ремне безопасности обуглившийся труп, пассажиру повезло больше – прежде чем упасть и догореть, он смог отбежать от машины метров на двадцать. Я подходил к остову медленно, по спирали, и у меня была куча времени, чтобы заметить и следы торможения на асфальте, и валяющиеся стреляные гильзы, а после и множество дырок на бортах грузовика. К остову вела кривая линия из длинного тёмного пятна, метавшегося по дороге от левой обочины к правой и снова к левой, можно было очень легко представить, как машина с простреленным и горящим бензобаком начинает вилять из стороны в сторону в тщетных попытках сбить огонь, и в итоге проигрывает эту битву.

Интересно, что машина не взорвалась. Область бака была изрешечена сплошь, впрочем, как и весь остальной кузов, видимо, бензин так и хлестал наружу, и давление в малом объёме, необходимое для мощного взрыва, просто не достигалось. Во всяком случае, к такому выводу я пришёл, потратив немало времени на раздумья и перечитав много всякой литературы на эту тему. А что, в фильмах машины всегда взрывались, даже если их аккуратно перевернут или ещё что подобное сделают. Интересно было потом разобраться, как оно на самом деле происходит. Почувствовав себя настоящим следопытом, я попытался определить, как давно произошла перестрелка и, конечно, у меня ничего не получилось, только почём зря испачкал руки сажей. Да я и понятия не имел, как такие вещи можно определять, просто показалось, что сейчас подойду, порастираю гарь между пальцев и сразу пойму. Зато кое-что заметил.

Следы покрышек и горелого бензина тянулись со стороны города, и задний борт кузова был изрешечён сильнее всего. И дураку было бы понятно, что машину преследовали новые хозяева Далласа, которые чувствовали себя настолько уверенно, что не экономили патронов, отгоняя чужаков от своих владений. А также они не стремились захватить машину или её груз – задняя дверь почерневшего от копоти грузовика была плотно прикрыта, не в пример дверям кабины. Скорее из интереса я подошёл, повернул ручку, и, к моему великому удивлению дырявая искореженная дверь легко открылась наружу.

Вот бывают в жизни такие моменты, когда ты готов хоть на колени падать в приступе благодарности… сам не знаешь к чему. Когда на ровном месте тебе просто так тупо везёт, самая паршивая ситуация превращается в праздник, устроенный для тебя Случаем. Или Судьбой. Её величеством Халявой, короче. Кузов грузовика оказался доверху заполнен жестяными банками с разной консервацией. Здесь были и большие трёхлитровые банки с разными овощами, и низкие жестянки-диски с цельной рыбой, и маленькие аккуратные баночки с филе тунца, и угловатые банки с дешёвыми мясными консервами, и целая куча всего другого. Из открытой двери вся эта радость вывалилась на меня таким потоком, что сбила с ног и перепачкала пестрой и невообразимо вкусно пахнущей жижей. Конечно, во время обстрела грузовика многие банки были тоже продырявлены прошедшими через борта навылет пулями, так что внутри кузова царил такой хаос, что просто описать невозможно.

Я хватал грязными руками размазанные по металлу помидоры и заталкивал их в рот, тут же лез пальцами в развороченную банку с селёдкой, хватал целую рыбину и вгрызался ей в спину, а в это время тянулся за прилипшими к двери изнутри комочками розового паштета, при этом, не спуская глаз со стоящих там же в кузове упаковок воды. Это было счастье, полное и окончательное. Прощайте, подгоревшие котлеты и солёные крекеры! Прощай, тёплая вода с привкусом пластика по два глотка в час! Тогда я был уверен, что это Бог послал мне такой роскошный подарок, оттого, что очень хотел, чтобы я, во что бы то ни стало, выжил. В общем-то, и сейчас продолжаю думать так же, хотя и не могу назвать себя верующим.

Запихнув в себя все вышеупомянутое и многое сверх того, я сделал несколько глотков воды из бутылки, и меня тут же вырвало. Блевалось очень легко, потому что было чем. Между спазмами я открывал глаза, смотрел на цветастую лужу у своих ног и улыбался от радости. Я был невероятно богатым человеком, у меня было столько еды, что можно было позволить себе поступать с ней таким образом. И всё равно её хватило бы на столько дней, что я не смог бы их даже сосчитать, просто потому, что не знал таких больших чисел. Я чувствовал себя самым богатым транжирой мёртвого мира – ел, блевал, и снова ел, потому что мог себе это позволить. Сразу скажу, что спустя пару часов меня ещё и пропоносило с такой силой, что думал: ещё чуть-чуть и задница треснет. Хороший такой урок о вреде жадности, убедительный.

Немного очухавшись от этой эйфории, я снова обрёл способность мыслить и прикинул, что ценную находку необходимо как можно быстрее и как можно лучше спрятать. Но куда? Первой идеей было найти самый крепкий и наименее пострадавший дом и оборудовать в нём свою маленькую крепость, но в памяти опять всплыли вытянувшиеся в беззвучном вое рты-проломы. Нет, это была явно плохая идея. Те люди, которые уже вскрыли столько домов, с лёгкостью проломят любую стену, если узнают, что за ней находится еда, тем более консервированная. А держать оборону, пускай даже и с пистолетом, я долго не смогу, это совершенно точно. Значит, нужно выбрать себе для укрытия такое место, в которое никто не сунется. Самый неинтересный и скучный дом во всей округе.

Мне снова повезло, во второй раз подряд. Даже задумался, на сколько же лет вперёд я растратил свою удачу за последние полчаса: один из соседних домов выглядел самым жалким из всех, что я видел сегодня. Дверь была выломана, но при этом для чего-то роллета, закрывавшая вход в гараж была криво приподнята и изломана с одного конца домкратом, так что под ней образовалась кривая щель, в которую без особых усилий мог протиснуться взрослый человек. От двух выбитых окон на первом этаже вверх по кирпичному фасаду вытянулись чёрные прокопчённые полосы. Вдобавок, добрая половина ограды была снесена найденным мной грузовиком счастья. Всем своим видом этот дом вызывал ощущение полного отчаяния, его рот-провал будто стонал: «Вы у меня забрали ВСЁ, оставьте меня с моим горем в покое!». Лучшего убежища нельзя было найти на всей трассе.

Сортировка банок и перетаскивание уцелевших в дом заняли у меня почти всю ночь. Дело очень тормозилось тем, что я старался не оставлять следов, ведущих аккурат к моему новому убежищу, и мне это удавалось. Простреленные и взорвавшиеся банки я просто вываливал на асфальт – все равно на нём было уже слишком сильно напачкано, чтобы эти пятна можно было замыть или как-то прикрыть.

Свою добычу я складывал в ближайшей комнате. Позже я собирался перепрятать в чулан или подвал или ещё куда-нибудь подальше. Расстояние от машины до выломанной двери было небольшим, метров может около тридцати, но за ту ночь я прошёл в общей сумме, наверное, никак не меньше десяти километров. Я понимал, что нельзя терять ни единой минуты времени; а после того, как два раза споткнулся и упал грудью прямо на выпирающие края банок, понял ещё, что и спешить тоже не следует. Работал аккуратно и упорно, как муравей. Не скуля и не ноя, даже в мыслях. Мне дали богатую добычу и дали время, чтобы прибрать её в убежище. Ходка за ходкой, банка за банкой. Постепенно устаканился ритм шага, количество переносимых за раз банок и способ их укладки в маленькую пирамиду. Вниз, как правило, шла большая плоская банка селёдки, а сверху на неё ставилась одна банка овощей или три баночки мясного паштета или две банки рыбных консервов. Бутылки воды я выковыривал из упаковок и носил по две штуки за раз. Когда я выбился из сил, то уменьшил количество переносимых за раз вещей и начал делать частые перерывы. Усталость была просто невероятной, абсолютной, но она вся ушла в мозги, тело работало почти на полном автоматизме. Я помнил, сколько надо сделать шагов от машины до двери, знал, сколько вдохов-выдохов на это потрачу, ощущал, через сколько ходок придётся сесть на ступеньку передохнуть. В таком режиме безмозглого робота я работал и работал долгое время, даже не смотря на экранчик своих наручных часов, чтобы, не дай Бог, не выбиться из ритма. Настал момент, когда, взглянув в кузов, я пришёл к выводу, что там осталась лишь куча мусора, и организм сразу же намекнул: «Еще 15 секунд и я отключаюсь, а ты как знаешь». Едва успел в дом зайти, рухнуть на кровать и во что-то тёплое завернуться.

Проспал я весь день, и проснулся уже затемно. Лежал, смотрел в потолок и думал о своём новом положении. Теперь у меня есть целый дом и куча провианта, но стоящая под окнами сожженная машина не оставляла возможности расслабиться и успокоиться. Кто эти люди, стреляющие друг в друга вместо того, чтобы сообща искать способы выжить? Я не знал и даже не догадывался. Видимо, та часть мира, которая не погибла в атаке с небес, попросту сошла с ума. Наверное, такая судьба для всех людей теперь была – свихнуться или умереть. Вот Элвин был хорошим, и где он сейчас. А я? Почему я до сих пор жив? Потому что тоже свихнулся? Или скоро умру? А может, Мигель был прав, и у меня вообще другая судьба? Кстати, где пистолет, который он дал мне…

А пистолета не было. Я помнил, как держал его в последний раз в руке, а затем уже как я начал есть разметанные по кузову комки вкусной жижи обеими руками. Что произошло между этими двумя событиями, я не помнил совершенно. Сразу из-под одеяла пулей вылетел во двор, благо накануне я заснул не раздевшись и даже не снимая обувь. Пистолет лежал на самом, мать его, видном месте посреди улицы на большой жестяной банке возле заднего правого колеса грузовика. Вчера я курсировал к дому и назад мимо левого борта, и, потеряв из виду проклятую пушку, просто забыл о ней. Вся эта композиция – развороченный грузовик и лежащий рядом на кокетливой подставочке пистолет – выглядела так нелепо, будто составивший её человек просто мечтал быть замеченным. Дескать: «Вот, для вашего удобства я перетаскал всю еду в один из домов поблизости и оставил рядом пистолет, чтобы вы могли без лишних затруднений пристрелить меня прямо во сне. И спасибо, что без сдачи!». А может наоборот, кто-то нашёл пистолет где-нибудь на земле и положил его на самое видное место, чтобы подманить меня, а затем… ох, ладно.

Конечно, это было глупо – возиться с маленьким беззащитным ребёнком вместо того, чтобы просто убить его или просто отпустить. Но глупо было и забивать насмерть искалеченного Элвина, и заставлять меня стрелять себе в рот из револьвера с одним патроном, и затем отпускать тоже было неразумно. Словом, от этих выживших психов можно было ожидать чего угодно. Простояв так чёртову уйму времени в дверях, я медленно двинулся вперёд и, подойдя достаточно близко, рванулся вперёд изо всех сил, схватил пистолет и припустил назад. Влетев в двери, споткнулся, растянулся на полу, но тут же обернулся и вытянул руки со стволом в сторону дверного проёма. Никто за мной не бежал. Обошлось. В этот раз пронесло.

Я потом ещё раз сходил к грузовику, нашёл достаточно много пропущенных раньше целых банок и отнёс их на общую кучу. В доме всю свою богатую добычу я решил разложить по разным местам, было ощущение, что так надёжнее. Получилось пять разных схронов – в подвале, в платяном шкафу и за кухонным диваном на первом этаже, в кладовке на втором этаже и на чердаке. Старался распределять запасы таким образом, чтобы в каждом отдельном месте был примерно одинаковый набор продуктов. Схрон за диваном на кухне был самым ненадёжным, и уничтожать провиант я решил начать именно с него. Нормально устроился, достаточно грамотно.

Физический голод был утолен, а вот интеллектуальный разыгрался с невероятной силой. В моём доме жили, видимо, совсем узколобые люди: из чтива мне удалось обнаружить лишь дурацкие журналы с машинами и с голыми бабами. Смотреть, конечно, было интересно, но хотелось ведь читать! Так и вышло, что регулярные рейды по окружающим территориям я начал совершать из жажды знаний. Достаточно быстро удалось набрать серьёзную библиотеку и, в общем-то, решить проблему. Единственное, что было жаль одну недочитанную книгу, которую я оставил в закусочной, но возвращаться туда было страшно из-за девочки, у которой мне пришлось украсть одежду и обувь.

В окрестных домах тоже попадались окоченевшие тела, и многие из них были повреждены мародерами. Причём, я даже не упоминаю о таких мелочах, как открученные ради обручальных колец пальцы, и сорванные уши. Бывали и приколы вроде насаженного задницей на столбик забора мужчины, скрутившегося в позу эмбриона, или тел, вставленных головой в унитаз. Уверен: будь у мародеров больше времени, они бы гораздо изощрённее скульптурных групп наворотили.

Мимо частенько проезжали машины, раза по два-четыре в день. Причём легковые часто менялись, а вот грузовики наоборот, оставались теми же. Если утром едет в город – то вечером обязательно проедет назад, бывает что уже без сопровождения, обстрелянный. Возле домов ни разу никто не притормаживал, все стремились строго в город, либо назад. Всегда спешка, всегда на больших скоростях – один раз торчащий под окнами обгоревший грузовик протаранили так, что его снесло под соседний дом, кверху колесами. Поначалу пугался очень, а потом ничего, смотрел на это как на цирк. Кресло, в котором я обычно читал, стояло в комнате на втором этаже, напротив окна, так что света на книгу падало достаточно, а меня снаружи можно было увидеть только если, зная, специально высматривать. В этом я абсолютно уверен, специально проверял, вешая на кресло свою куртку и разгуливая по противоположной стороне улицы в разное время суток. И так часто получалось, что сижу читаю, слышу рёв моторов, опускаю книгу и несколько секунд смотрю остросюжетное кино за окном, а потом дальше читаю. Роскошно!

Отхожее место я себе присмотрел с умом, за бэкъярдом, то есть садиком на заднем дворе. Там была обязательная для американских таунхаусов лужайка. Мёртвая, конечно, как и вся остальная растительность этой многолетней зимой, а за ней рядок деревьев, забор и небольшой пустырь, за которым уже в свою очередь начинались вездесущие поля. Вариант гадить прямо во дворе даже не рассматривался, я лазил через забор и там, с видом на горизонт, расслаблялся, так сказать. Потом обязательно закапывал, в целях маскировки убежища. И вот что интересно – прямо посреди поля был непонятный объект в виде возвышения с небольшой площадочкой. От забора его было очень плохо видно, даже в бинокль, да и само это возвышение было невзрачным. Может, я бы никогда им и не заинтересовался, но, сам понимаешь, когда каждый день по несколько минут пялишься на одну и ту же непонятную штуку, то интерес к ней постепенно растёт, и однажды тебе приходится встать и сходить посмотреть, что за хрень такая глаза мозолит. У меня это переполнение чаши терпения произошло неделе, наверное, на третьей.

Подходя поближе, я увидел полупрозрачные обрывки непонятно чего, разбросанные по полю. Небольшие такие клочки, но их было очень много. На ощупь что-то вроде парашютной ткани, только сделанной вроде как из хрустящего целлофана.

То, что они имеют отношение к объекту, было несомненно: тёмная площадка находилась в самом центре облака этих лоскутов, которые раньше, видимо, были частью упаковки объекта. Я понимаю, что ты уже давно догадался, что это был за объект, но послушай – он выглядел иначе, чем тот, который вы видели в лесу. Думаю, что тот, который увидел я, был ещё в походном, неактивном состоянии. Так вот, он выглядел как большая металлическая плита, размером примерно два с лишним на один метр, причём более длинные стороны этой плиты были скошены книзу, а между ними, аккурат посередине плиты, едва заметной щелью был очерчен очень вытянутый прямоугольник, во всю длину плиты.

Я провёл кончиками пальцев по плите – её поверхность производила впечатление металла, только почему-то не была холодной. Погладь я так обычный кусок железа – и рисковал бы примёрзнуть к нему, наверное. Плита явно уходила вглубь, в землю, насколько глубоко – я не знал, до края пальцем в мёрзлой земле не докопался.

Походив ещё вокруг плиты и по ней самой, ковырнув ногтем щели, постучав пяткой по поверхности и не услышав гулкого звука металла в ответ, я заскучал и вернулся к дому. Но впредь я начал ходить к этой плите регулярно. Меня не покидало ощущение того, что этот объект прилетел с неба – то есть, оттуда же, откуда на Землю обрушилось истребление – и был так или иначе связан со всеми этими событиями. Более того, он валялся здесь далеко не просто так, а наверняка был для чего-то нужен и просто ждал своего часа. Значит, его можно было как-то расшевелить, включить. И почему бы мне не разобраться в том, как это можно сделать?

Ежедневные визиты к плите стали для меня регулярным занятием и развлечением, наряду с чтением. Я подкопал плиту и выяснил, что она имеет в толщине никак не меньше полуметра, а на её нижней стороне есть входящие в грунт штыри. Я пробовал надпилить плиту ножовкой, но лишь испортил три полотна, не оставив на странном объекте ни царапины. Пробовал повредить молотком – безуспешно, только ушиб себе кисть сотрясающейся от ударов рукояткой. Пробовал просунуть листок бумаги в щель на поверхности, но он почти сразу остановился. Все эти нехитрые эксперименты, как и многие другие, подобные им, не привели ни к чему. Отчаявшись, я хотел даже выстрелить в плиту с близкого расстояния, но хорошо, что пожадничал тратить патрон, а то мог и рикошет в лобешник поймать.

Тогда я подошёл к вопросу более тонко, в духе того способа, который мне раньше уже позволил отыскать на руинах липкую ленту для починки бензобака. Мысленно поделив всю поверхность плиты на зоны я принялся обшаривать каждый её квадратный сантиметр, последовательно воздействуя на него всеми мыслимыми способами: нажимая, поглаживая, простукивая. Это снова привело меня к успеху, хотя и окольным путём: на скошенном торце плиты я заметил совсем уж тонкую щелку, описывающую правильный квадрат, а над ней еще одну – обычную длинную щель. Квадрат легко подался внутрь, как только я нажал на него, но это действие не произвело никакого эффекта. Я нажал ещё раз, а затем, быстро, сразу два раза, вроде как даблклик, также никаких результатов. Нажимал снова и снова, зажимал его и удерживал в таком положении, словом, делал всё, что обычно можно делать с важными кнопками в бытовой технике. Абсолютно никаких результатов, плита с неба наотрез отказывалась вести себя так же просто и предсказуемо как стиральная машинка или плейер.

С тупым упорством я продолжал снова и снова давить на этот квадрат, и вдруг обратил внимание, что в своем крайнем утопленном положении он слегка проворачивается по часовой стрелке. Вжал, начал вращать – легко пошёл. Провернул на четверть – и расположенная чуть выше длинная щель выпустила наружу тонкий прямоугольник, который тут же выгнулся наверх, засветился, и я понял, что смотрю на сенсорный экран. Весь сплошь в непонятных письменах и мелких картинках, а в одном углу – чистый незаполненный ничем круг. Ну, понятно же, что консоль управления, только чем именно, и с каким эффектом? Смотрю на всю эту страшную тарабарщину на экране и не знаю как реагировать и чего делать, а рука сама собой поднялась и рраз – пальцем ткнула в пустой круг. Тут же из плиты раздалось тонкое жужжание, какие-то моторы пришли в движение. Но я не дожидался их полного срабатывания – тут же отдёрнул руку, будто от горячего, и все звуки прекратились.

Впечатлений на тот момент мне было уже через край, Так что я взял ноги в руки и на третьей скорости рванул к дому. Там сидел в кресле ещё часа два, наверное, трясся весь, не мог успокоиться. Будоражило ощущение вот этого прикосновения к могучей и зловещей штуке из чужого мира. Когда я начинал думать о том, что же она может сделать, то трясти начинало ещё сильнее, едва из кресла не выбрасывало. Поэтому оставалось думать просто так, раз за разом, прокручивая в голове произошедшее, от этого трясло в обычном режиме, не слишком сильно. Думаешь, я туда больше не ходил? А вот как бы ни так.

Каждый день я приходил туда снова и снова, раскрывал экран и осторожно тыкал пальцем в разные его части. Как правило, малейшего нового эффекта мне хватало, чтобы насмерть перепугаться и вернуться назад в дом, но уже на следующий день я смелел немного больше и пробовал что-то ещё, сверх уже достигнутого. Так, мало-помалу, я выяснил, что массив текста на основном экране это не что иное как отдельные слова, нажатие на каждое из которых ведёт в отдельный раздел с ещё одним массивом слов, и так на три уровня вниз, иногда даже на четыре. Три слова в самом низу экрана вели к разделам, не похожим на все остальные, при этом на экране появлялась клавиатура – видимо, это был функционал для углубленной отладки аппарата, или вовсе его программирования. Нажатия по всем остальным словам только меняли картинку, не задействуя никакие страшно жужжащие механизмы, так что я постепенно перекликал их все. Один раз мне удалось даже наклацать что-то похожее на схематическое изображение земного шара, сплошь усеянного надписями и покрытого какой-то совершенно непривычной разметкой. Но, к сожалению, повторить мне это больше не удалось, хотя я много сотен раз воспроизводил ту же последовательность нажатий.

Конечно, в конце концов я набрался храбрости и для того, чтобы снова нажать на пустой круг в нижнем углу экрана. Со всей ответственностью собрал волю в пучок и ткнул пальцем в самый центр этой кнопки. Механизм срабатывал до тех пор, пока я держал палец на экране – стоило его убрать, как звук моторов изменял тон и становилось понятно, что изменения, которые начали происходить, откатываются к исходному состоянию. Поигравшись с такими тычками пару раз, я почувствовал себя очень грамотным в деле освоения техники из иного мира человеком и не отпускал палец от круга до самого конца.

А произошло вот что:

Длинная полоса материала в центре площадки утопилась в конструкцию и отъехала в сторону, из образовавшейся широкой щели наверх выдвинулся эдакий прямоугольный порог. Затем центр порога вздыбился и стало понятно, что это два уложенных параллельно бруса, закреплённых на внешних краях. Их внешние края сдвигались навстречу друг другу, к центру, а противоположные концы поднимались в воздух, образуя сразу фигуру, похожую на приземистую букву «Х», которая затем вытянулась и в итоге превратилась в единый столб. Знакомая уже картинка, да?

Жужжание прекратилось, движение остановилось, но я, зачарованный увиденным, всё не отнимал палец от экрана. И тогда, спустя несколько мгновений, снова раздался звук сервопривода, но к нему примешался другой… его и звуком-то назвать, наверное, нельзя было. Скорее, чувство возмущения в атмосфере, которое сопровождалось чем-то вроде подвывания с присвистом, опять-таки, воспринимаемого больше всем телом, чем только ушами.

Торчащий посреди площадки столбик разделился на два вертикально стоящих бруса, которые начали разъезжаться в разные стороны. Сразу кроме этого их движения видно ничего не было, но потом, аккурат между ними, я увидел, как пространство поплыло. Это было похоже на марево над асфальтом в жаркую погоду, только там потоки струятся снизу вверх, а здесь искажения были похожи на ромб, который на глазах растягивался вширь и колебался. Затем ромб дрогнул и превратился в прямоугольник, грани которого, не прекращая колебаться, растягивались вслед за удаляющимся к противоположным концам площадки столбам. Теперь плывущее марево осталось только по контуру, в центре прямоугольника было что-то светлое и находящееся в постоянном движении. Не смогу описать, на что это похоже – помесь ряби на стоячей воде и кишащего опарышами куска мяса. Бурлящая невнятность, скажем так и успокоимся, ага?

Столбы достигли крайнего положения у самой кромки площадки и остановились. Прямоугольник между ними, продолжая издавать свою потустороннюю вибрацию, тоже замер, и, подрагивая, ждал от меня каких-то действий. Я отнял руку от экрана и ничего не изменилось. Встал в полный рост, подошёл к бурлящей невнятности, всмотрелся в неё и ничего не разглядел. Ощущалось напряжение в воздухе, и более ничего – никаких перепадов температуры, дуновения ветра или еще чего. Просто напряжение. Я подумал, не швырнуть ли туда, вперёд, ком грязи, но как раз в этот момент раздался звук, от которого меня чуть в воздух не подбросило. Со стороны экрана ритмичными взвизгиваниями рвала тишину в клочья сирена. У меня не было времени соображать, что это может значить, а равно и желания дожидаться того, что случится после этих тревожных звуков. Я вполне привычно развернулся и во весь опор побежал к дому. Сзади раздался громкий щелчок, будто от хлыста, и мне по спине ударила волна воздуха. Скорее от неожиданности, а не от удара, я споткнулся, рухнул на землю и, свернувшись калачиком, закрыл голову руками.

Пролежав некоторое время и, так и не дождавшись ничего плохого, я поднялся и посмотрел на плиту. Она так же безмятежно лежала на прежнем месте, прямоугольник исчез, а вертикальные столбики медленно и беззвучно возвращались на исходную позицию – друг навстречу другу в центре площадки. Сомкнувшись, они замерли. Экрана у бокового торца видно не было, судя по всему, он тоже автоматически сложился на прежнее место.

Итак, передо мной был самый настоящий телепорт, подобные которому я так часто видел по телевизору и в компьютерных играх. То, что это был именно он, я знал наверняка: слишком очевидно сработало раздвигание пространства над скошенной для удобного заезда плитой, да и мелькнувшая на экране консоли планета с надписями намекала на великие возможности для путешествий. А звуки сирены просто предупреждали о том, что до закрытия прохода остаётся совсем немного времени. Судя по этому беспокойству и по щелчку, прогулявшемуся звуковой волной у меня по спине, промедление в близости от активированного портала смертельно опасно. Может и надвое рассечёт схлопывающимся пространством, дело нешуточное.

Вот только куда именно влёк меня открывшийся проход? Земля ли была на экране консоли? А надписи на ней – населённые пункты или, скажем, точки в открытом море? Ничего не зная о существах, построивших эту штуку и сбросивших её к нам, нечего было и пытаться предположить, куда ведёт телепорт. А если, например, забросить туда видеокамеру на верёвочке, и тут же выдернуть её назад? Или, ещё лучше, поймать птицу, привязать ей к лапке шнурок, и выпустить вперёд, в бурлящую невнятность? Вряд ли там окажется что-то вроде открытого океана, ведь вода тогда проливалась бы через портал сюда, к нам… Тысячи, миллионы таких мыслей толкались у меня в голове. И я знал, что обязательно выберу парочку самых лучших.

Эксперименты с телепортом стали моим регулярным занятием, наряду с чтением книг, едой, сном и всем прочим. Ощущение великих возможностей не отпускало меня буквально ни на секунду. Я жил с будоражащим ощущением того, что являюсь хранителем и единственным исследователем этого чуда техники. Каждый день я подходил к плите, активировал телепорт и начинал с ним играть, насколько хватало моей небогатой фантазии.

Первым делом я заметил, что устройство невозможно запускать два или более раз подряд, так как оно, судя по всему, должно было перезаряжаться после каждого использования. На сенсорной панели консоли рядом с кругом запуска телепорта постоянно находился ряд неизменяемых символов, и перебирая их, я научился регулировать время работы открытого портала. Кстати, от его продолжительности очень зависело время перезарядки. Разобраться в письменности инопланетян даже приблизительно я не смог, просто запомнил несколько закорючек и два-три варианта их порядка.

Конечно, швырял туда, в портал, камни и комья грязи – эффекта вообще никакого. Ни звука там, ни вспышки, просто будто растворялись в этой ряби, и всех делов. Потом я нашёл швабру подлиннее и, держа за самый кончик рукояти, тыкал ею в портал. Ожидал, что вот сейчас я её вытащу, а она будет обледеневшей или мокрой, или там лианами увитой. Но ничего такого со шваброй не происходило, ничего к ней не прилипало и температура её не менялась. Я много раз пытался найти какое-нибудь небольшое живое существо вроде мыши или таракана, чтобы привязать к нему ниточку и устроить запуск первого земного телепортонавта. Несколько раз я видел издали бегающих вдоль стен крыс, но ловить их было слишком трудно и, в конце концов страшно. Очень жалею, что не догадался тогда найти видеокамеру и привязать её к швабре: вот это были бы интересные кадры! Ну, ничего, скоро мы этим займёмся.

Зато можно было получше рассмотреть, как искажается пространство между столбами, когда в него попадает посторонний предмет. Как только швабра касалась плоскости портала, рябь становилась не такой однородной, в ней возникали едва заметные волнообразные искажения, плавно обтекавшие дерево ручки вокруг точки прикосновения. Если я останавливался и движение прекращалось, то искажения тоже исчезали. В такие моменты я старался разглядеть грань реальности, то место на ручке, где её начинала поглощать рябь портала. Несмотря на то, что постоянное движение и копошение в этой ряби было в больше степени иллюзией – если зайти сбоку, она выглядела идеально плоской – обнаружить это место мне так и не удалось. Уходившая вперёд тонкая металлическая труба на конечном участке своей длины где-то в сантиметр-два, просто становилась нечёткой, растворялась.

Вдоволь наигравшись со шваброй, я набрался смелости проверить, что произойдёт, если не убирать её из портала до самого момента закрытия. Щелчков от схлопывания я на тот момент наслушался уже достаточно, чтобы относиться к происходящему спокойно и не падать мордой в землю. Стою, держу в руках поперечину, слушаю сирену. Тут вдруг швабру из рук влево кааак дёрнет! Вся рябь за полсекунды схлопнулась к центру – как двери лифта, только намного быстрее. А рукоять швабры упиралась не в центр плоскости, вот её и рвануло. Столбы медленно вернулись к исходному положению в центре платформы.

Наконец, можно было посмотреть линию среза. Результат оказался предсказуем, но оттого не менее интересен: трубка рукояти швабры будто была отпилена ножовкой, ровно и так, что осталась острая грань. С той лишь разницей, что на металле не было следов, обычно оставляемых зубцами полотна, будто после ножовки ещё дополнительно зашлифовали. Вот и всё, как говорится, никаких чудес.

Плотно экспериментировать с консолью я боялся. Нашёл две области, с которыми более-менее разобрался, прокрутка функций и настройка таймера с запуском, а остальное не трогал, страшно было попасть на что-то вроде самоуничтожения или сбить важные настройки, так что потом вообще хрен запустишь. Включал шарик планеты с обозначенными точками, и вращал его в разные стороны – это был высший пилотаж. Но как-то разбираться нужно было, я же был не кто попало, а Хранитель Телепорта! Завёл себе блокнот, в который переписывал по очереди все символы с консоли. Я понятия не имел, что с ними дальше делать, просто казалось, что это важное занятие. И была наивная вера в том, что однажды, когда я чуть подрасту и стану умнее, посмотрю в эти записи и с первого взгляда сразу так всё пойму, все закономерности вычислю.

Думаю, не нужно говорить, что всё это время у меня была одна большая мечта: шагнуть в портал и увидеть что-то такое, чего я раньше никогда не видел. Может быть, там меня ждут чужие земли, которых не коснулось Истребление, где живут добрые и счастливые люди. Или там будут джунгли, в которых моментально освоюсь, сделаю себе одежды из шкур и стану повелителем зверей. А может вообще какие-то сказочные страны, где живут волшебники и колдуны… до сих пор не знаю, какая между ними разница. Больше всего на свете я мечтал об этом, и сильнее всего боялся – совершить шаг в рябь между столбов телепорта. Это должно было произойти рано или поздно, иначе бы я сошёл с ума, наверное.

Не знаю, сколько времени я бы ещё находился в этом пограничном состоянии: перерисовывал инопланетные значки, швырял каменюки… Но однажды меня заметили. Или выследили, не знаю. Это было рано утром, я проснулся и пошёл облегчиться к забору. А когда я открыл заднюю дверь, то через коридор, через всю толщь дома, увидел на улице фургон, из которого вылезали чёрные ребята с автоматами. Сразу вспомнилось о сбежавших зеках, сразу тело развернулось на 180 градусов, а ноги понесли его вперед с такой скоростью, что сам себе удивился, отстраненно так – мол, во дела… Как я одним махом перелетел через забор, даже не помню, помню только ощущение торца доски на ладони и оклики, раздавшиеся с улицы в этот момент.

Кажется, в меня стреляли. Не буду врать, пули у виска не свистели, но бахнуло сзади несколько раз точно. Бежал кстати глупо, по прямой, даже странно, что не попали. Но мне хотелось как можно скорее попасть к своей заветной двери в другой мир, чтобы скрыться за ней. Страх перед неизвестностью полностью заместился страхом перед расправой, так что никакие «но» и «а если» не мешали. Подбежал к плите, упал на бок и проехал на нём с метр. Выжал фиксатор панели и, пока она раскладывалась, осмотрелся. Так и есть, чёрные с автоматами, бегут за мной, расстояние метров пятьдесят. Я сжимаю зубы, чтобы не заорать от страха, и тыкаю пальцами в экран, столбы начинают расходиться.

За несколько секунд до появления портала мои преследователи подбегают и начинают тыкать в меня автоматами с той стороны плиты, что-то приказывая сделать. Из-за того, что они кричат все наперебой, я могу расслышать только слова ругани. Держу руку на панели, между столбами появляется и расширяется ромб портала – мои преследователи с криками: «Воу!» «Воу!» чуть отпрыгивают назад и обалдело смотрят на происходящее, а потом начинают ещё более агрессивно тыкать в мою сторону автоматами и орать. Чувствую – ещё несколько секунд и изрешетят, точно. Медленно встаю с поднятыми руками, делаю пару шагов и бросаюсь в портал, головой вперёд… Он ещё не успел полностью открыться, иначе ноги бы наверняка отрезало.

А потом мне стало никак. Точнее, показалось, что я чувствую себя никак, потому что определённым образом я себя чувствовал, но таким образом – впервые в жизни. Вот та невнятность, которая открывалась глазу снаружи, здесь была повсюду, окружала меня, была моими ощущениями и моими мыслями. Вроде онемения в груди, что бывает, когда летишь на качелях вниз, только здесь это ощущение тебя полностью заполняет и подчиняет. И тут меня, также головой вперед, выплюнуло в снег.

Под тенью Феникса

Холод сразу помог прийти в себя и меня вывернуло. Тошнило очень долго и мучительно, и, когда закончились спазмы, я едва был способен подняться на ноги и устоять. Портал схлопнулся уже давно, и я в своих блевательных заботах даже не обратил внимания на его звук. Я находился возле плиты со столбиками на самом дне балки. Вокруг было много деревьев и кустов – все они тянули свои голые ветви-щупальца к ночному зимнему небу. Я попробовал закричать, но выдавил из себя лишь слабый стон. Затем я чуть отдохнул, собрался с силами и всё-таки крикнул. Никакого результата.

Здешние холода были намного сильнее техасских, я начал замерзать почти моментально. Помню, ещё пытался вылезти из балки и всё время соскальзывал вниз из-за того, что руки и ноги отказались мне служить, превратившись в твёрдые и бесчувственные коряги. Уже ноги по колено не ощущаю, а руки по плечо – но всё равно пытаюсь ползти вперёд, только полируя обнажившуюся под снегом промёрзшую землю. Потом – забытье. Собачий лай. Ощущение горячего языка на лице. Призрачное видение смотрящего на меня бородатого мужика в шапке с опущенными «ушами». Невероятный, космический уют у него за пазухой под тулупом и густой запах табака от шерстяного свитера. Я как будто снова оказался в утробе, чтобы вскоре родиться в новом мире.

Глава 5

Верхнеуральск

Как бы получше описать это состояние… ощущение того, что то время, сколько ты себя помнишь, текло размеренно и плавно, но вдруг рвануло вперёд с безумной скоростью. Вроде как переусердствовать, заводя механические часы ключом – в определенный момент пружина срывается и отдаёт всю свою энергию стрелкам, которые, как сумасшедшие, отматывают часы за считанные секунды.

Два года прошло с того момента, как мы покинули Краснинский. Слова, истёртые до кровавых мозолей: это случилось будто в прошлой жизни, давным-давно. Всё, что было ранее, теперь напоминало тяжёлый похмельный сон с однообразными безрадостными сновидениями – тягучий и болезненный. Вчера было похоже на сегодня, и от завтрашнего дня ничего нового ждать не приходилось. Момент истины, момент настоящей жизни заключался в тех нечастых стычках, где на кону стояла жизнь, твоя и тех, кто находились рядом. Но и в этой редкой череде боёв глобального смысла тоже не было. Наверное, я просто психологически не принадлежал к числу тех, кто по привычке пытается выжить в то время, когда уже можно начинать жить. Конечно, ничьей вины здесь нет и быть не может. Здесь не было вообще ничего хорошего или плохого, правильного или неправильного, было только однообразие желания цепляться за жизнь как таковую, без понимания её законов. А основной её закон состоит в том, что право на будущее есть только у тех, кто ищет большего. Топчущиеся на месте обречены подчиниться либо сгинуть, как к этому не относись.

Не знаю, кого мне благодарить за то, что случай свёл меня с Томми, с этим сильным и удивительно трезвомыслящим парнем с шилом в заднице. Такие люди как осенний ветер – приходят в движение сами и увлекают за собой листья, веточки и прочий мусор, до того безмятежно валявшийся на тропинке. Именно такие люди заставляют мир вращаться, высвобождают скрытую энергию, заключённую в нас и во всем окружающем пространстве. Не каждому дано таким быть, но каждый может держать нос по ветру и понимать, за кем стоит идти в этой жизни. И я благодарю судьбу за тот шанс воспрять, что она мне дала. А благодарить судьбу я умею только одним способом: отдавать все свои силы и способности делу, возможность заниматься которым я получил. Делу Объединения и Восстановления.

* * *

Сидеть без дела не приходится ни единого дня. Есть огромный список работ, каждая из которых терпит лишь условно, так как все они являются частью одного глобального плана. Если вкратце, то можно сказать, что план достаточно прост и ясен: накапливать ресурсы, отыскивать независимые поселения и вести с ними переговоры, а также присматривать место для строительства города. Но при ближайшем рассмотрении каждая из этих глобальных задач дробилась на десятки и десятки более мелких – распланированных и тщательно систематизированных.

Целью номер один для любого рейда в заброшенные населенные пункты было определёно топливо для машин и генераторов, сопутствующими целями – прочий ГСМ и запчасти. Учитывая дальнейшие планы продвижения вглубь соседних регионов, нам нужно было топливо, до которого только возможно дотянуться, напрягая все силы и мобилизуя все возможности. Случалось так, что отправившаяся в рейд на полуторке группа возвращалась спустя чертову уйму времени, бережно ведя по асфальтовым кочкам почти полный бензовоз, и тогда в лагере случался такой себе небольшой праздник с комичным чествованием удачливых путешественников. Иногда группа срывала такой жирный куш, что приходилось высылать к лагерю гонца за дополнительными рабочими руками. Но чаще бывало так, что выехавшие за предполагаемым изобилием бойцы запускали шланги в недра гниющих автомобильных остовов в надежде откачать хоть немного топлива, чтобы выезд не получался убыточным.

Комплектовался наш автопарк аккуратно и системно. Ближе всего к выезду стояли три больших автобуса, сплошь покрытых необычным камуфляжным рисунком – как мне объяснили, он был разработан еще в двухтысячных с таким расчётом, чтобы приемлемо подходить к разным типам местности. Мне это показалось не совсем верным решением, учитывая примерное однообразие наших просторов. Борта автобусов от пола до окон и моторный отсек изнутри были укреплены стальными листами, и, судя по обилию пулевых отверстий на внешней обшивке, утяжеление конструкции того стоило. Как ни странно, эти приземистые пятнистые крокодилы были основным транспортом разведки, вести которую в наших условиях приходилось преимущественно боем. Слишком уж велика вероятность получить из-за ближайшей стены «предупредительный выстрел в голову», от чужаков ничего хорошего нынче не ждут.

Грузовики у нас имелись, наверное, почти всех видов – от полуторатонных малюток до огромных фур, так что всегда можно было взять подходящую машину с оптимальным расходом топлива. Легковых машин было немного, в основном внедорожники. Имелось и несколько квадроциклов, но ими пользовались нечасто. Были и лошади, пятнадцать грузовых и два десятка ездовых, для патрулей.

От асфальтированных дорог остались лишь каменистые островки, езда по которым могла привести только к срыву всех сроков и раздалбыванию ходовой части, поэтому они служили больше для обозначения направления движения по грунтовой обочине. Зачастую случалось и так, что и асфальтовые бугорки полностью скрывались под травами – тогда двигались исключительно по карте.

Помимо ГСМ в список приоритетных целей входило продовольствие, медикаменты и амуниция. В действительности разжиться всем вышеперечисленным получалось нечасто. Если вдруг подворачивался значительный склад, содержимое которого не умещалось в багажный отсек разведывательного автобуса, спешным образом вызывалась подмога, и склад в предельно сжатые сроки вычищался до последнего ящика. Разумеется, под продовольствием понимались консервы и концентраты – это великое счастье для всех выживающих на развалинах цивилизации людей.

Свежие овощи, крупы и временами даже мясо лагерь получал от подопечных поселений, для чего приходилось вести жёсткую административную работу, попутно приучая людей к мысли о необходимости труда. Ситуация в Краснинском, например, была ещё оптимистичной: там было чёткое управление, зачатки экономической системы и рабочие нормы. В других выживших селениях чаще всего люди выращивали исключительно столько, сколько им самим было нужно для пропитания, и, несмотря на то, что львиную долю времени они бездельничали или занимались от скуки всякими бессмысленными делами, работать больше не хотел никто.

У меня создалось такое впечатление, что главная их проблема состояла в сломленном духе и укоротившейся мысли, если можно так сказать. Человек естественным образом психологически адаптировался к обстановке, в которой он мог не увидеть следующего рассвета, и превращался в апатичного параноика. И самое неприятное, что эти личностные катастрофы происходили совершенно естественным образом – тут волей-неволей и сравнишь в мыслях таких людей с потерявшимся в лесах овечьим стадом.

Строить с такими людьми союзные отношения оказалось не так просто: те, кто много лет подряд только и делал, что сидел задницей на мешке картошки и трясся от страха перед завтрашним днем если и пообещают поддержку, то лишь из страха. Вашим же заверениям о защите тоже поверят лишь на те короткие мгновения, пока рядом находятся вооруженные чужаки.

Очень показательная ситуация сложилась с посёлком Сураманово. Там из мужского населения остались только старики, полудурки и представители инертной серости – как нам объяснили, большинство мужиков уничтожили грабители, нагрянувшие несколько лет назад. Видимо, защитники сражались храбро, до последнего, так как победившие грабители не поленились аккуратно расстрелять всех, кто казался им опасным. Разумеется, первым убили старосту, место которого с молчаливого согласия остальных заняла его вдова, необъятных размеров истеричная и непоследовательная женщина. Грабители обещали регулярно возвращаться, но больше их никто не видел – скорее всего, где-то полегли.

Когда мы въехали в поселок, то жители даже не пытались остановить машину чтобы задать вопросы, не говоря уже о том, чтобы блокировать дорогу или открыть огонь. Каждый прятал взгляд, увлечённо занимался своим делом – даже те, кто сидел на лавочке у забора и смотрел на качающиеся от ветра деревья. К дому старосты нас проводили как экскурсантов – вот, мол, сейчас покажем, как лучше пройти – никаких мер безопасности либо попыток их предпринять. Разговор с начальством свёлся почти исключительно к тому, что я говорил, а эта их главная баба, Наталья, кажется, только кивала и поддакивала. Без выяснения деталей и торга согласилась со всеми нашими условиями, уточнила только, как часто будем за продуктами приезжать. Дала расписку, решили. Только когда через три месяца приехала машина за продуктами, её загрузили едва ли на четверть… Люди оказались как бы не готовы – отдали, кто что смог, и все дела. Привыкли к грабежам, привыкли к пассивности, напрочь отучились планировать дела на будущее. Для ситуации, в которой они существовали до того, такой подход может и был верным, но ситуация изменилось, а её понимание осталось прежним.

Пришлось отправлять к ним людей для налаживания нормального хозяйства, снабжать инструментами и мелкой техникой, оказывать техпомощь, налаживать медицину. На устаканивание ушло ещё несколько месяцев. Зато был получен удовлетворительный результат – посёлок заработал так, как было нужно. Более того, люди ощутили важность и нужность ответственного сотрудничества, в котором нет места ни лени ни, упаси Господи, бунту. Так, или примерно так, мы действовали и во многих других трудных случаях, коих было большинство: налаживали обветшалое хозяйство, завязывали быт на постоянной помощи из лагеря и на выходе получали относительную стабильность.

Конечно, мысли о том, чтобы обращаться с людьми так, как они к тому привыкли, то есть просто отнимать что нужно, у нас возникали регулярно. Но чёткая линия сотрудничества и солидарности, заложенная Томми во все его планы, не позволяла таким мыслям разрастаться. Грабежи – это путь в никуда, говорил он, а затем выдавал обстоятельную речь о том, что на паразитизме никакого развития не построишь и что нечего поступать подобно тем, с кем мы боремся ради нового мира. Слова он подбирал убедительные, однако с некоторым трудом: было видно, что грабеж ему омерзителен сам по себе, но убеждать людей голыми эмоциями и давлением авторитета он избегал, всегда старался первым делом сеять рациональное зерно. Стоит ли говорить, что вокруг себя он собирал людей, которые способны были таким доводам внимать?

* * *

Условное деление всех выживших работало хорошо, было просто думать что есть «мы» а есть «они», создающие и разрушающие, люди и… вроде как нелюди. Существовала очень чёткая грань между теми, кто вёл хозяйство и между грабителями, которые психологически утратили способность рассчитывать на что-либо, кроме своей агрессии. Слишком уж обособленно они держались, слишком давно отрезали себя от нормального, цивилизованного общества. На допросах никто их об этом не спрашивал, но я уверен в том, что внутри банд существовало что-то вроде кодекса, который строго осуждал тех, кто захотел завязать с разбойным прошлым. В результате, члены таких банд разительно отличались от остальных людей даже внешне – почти всегда одеты в армейские камуфляжные костюмы, на армейский же манер вооружены автоматами и гранатами, часто имеют заметные ранения в виде шрамов, оторванных ушей, выбитых глаз или хромоты после пулевого ранения. Если бы они не спешили скрыться, увидев ещё издали наших ребят, и попытались, например, выдать себя за отряд какого-нибудь местного атамана, это вполне могло получиться. Но всех атаманов округи мы знали и поддерживали с ними отношения разной степени теплоты, так что обман в любом случае был бы моментально раскрыт. Так что образ врага у нас был совершенно чёткий.

К сожалению, жизнь не всегда позволяет делить всё, с чем мы сталкиваемся на черное и белое. Иногда глаз мозолит досадный серый цвет, и тебе приходится делать непростой выбор, ибо просто так принять внезапно появившийся третий вариант нет возможности. Еще хуже, когда к одному решению тебя склоняет рассудок, а к другому – противоположному – чувства. Кажется, именно такие ситуации называются словом «дилемма». Прошлой осенью именно перед такой дилеммой встал один наш отряд, а позже и весь лагерь.

В октябре 2029-го один наш отряд под командованием атамана Ерша выехал с разведкой далеко в западном направлении и вернулся через два дня с пустыми рожками и богатой добычей. Сразу по возвращению Ерш отправился докладываться Томми. Я как раз дежурил на въезде, и сразу отметил свежие пробоины на автобусе и странную нервозность атамана. Стоит заметить, что особой наблюдательностью в общении с людьми я ранее не отличался, но отстранённость Ерша, его взгляд поверх головы и отрывистые фразы отметил сразу. Прошло что-то около часа, когда Симон вызвал меня по рации и сказал, что нужно явиться в штабной барак. Бараки у нас, к слову, были совсем простые, переделанные из гаражей и одноэтажных корпусов недостроенного непонятно чего на отшибе города. Временное решение недолгих перспектив.

Томми сидел за своим столом, вопреки обыкновению не прямо, а вполоборота, вытянув ноги в проход, и сосредоточенно лущил пальцами семечки. Его ничего не выражающий взгляд буравил стену напротив – её участок слева от большой карты региона, на котором не было ничего, кроме ноздреватой бетонной поверхности. Услышав, что я вошёл, он указал на один из стоящих рядом стульвев:

– Здравь будь, боярин. Присядь. Интересно услышать твоё мнение.

– Здравствуй. Что-то случилось? – я пододвинул стул и тоже сел вполоборота, опёршись локтем на стол. Только сейчас я обратил внимание, что на нём стояла маленькая видеокамера, которую мы обычно используем на допросах.

– Ну как сказать случилось… Скажем – нештатная ситуация. Ничего такого, но разобраться с итогами нужно. Семечки будешь?

– Давай.

Я взял из стоявшей на столе миски полную горсть семечек и подтянул поближе блюдце для скорлупок, Томми включил видеокамеру, разложил экранчик и развернул его ко мне. На дисплее появилось бородатое лицо Ерша, – куда более спокойное, чем на КПП. Голос за кадром произнёс: «Так, давай ещё раз: обстоятельнее и на камеру».

Ерш кивнул и заговорил: «Значит, свернули мы от трассы, едем по грунтовке, она там не совсем запущенная. Через два километра посёлок, людей ни души. Мы высаживаемся на разведку – подчищено, окна побиты, двери повыломаны… Ну видно, кто-то прошёлся здесь задолго до нас, и прошёлся плотно. Причём не то, что технику и уголь забрали, а вообще почти всё: в домах все шкафы, все сундуки раскрыты, тряпьё кругом валяется: ну натурально, полноценный обыск устраивали. Только домов там было, наверное, штук под восемьдесят-сто… обычно, когда рядом дорога, то дома подчищают постепенно, и это заметно. И остаётся много мелких предметов вроде вилок-ложек, инструмента, лопат всяких – ну, того, что шакалью обычно без надобности. А тут вообще ничего такого не осталось, только совсем рухлядь и мусор.

Ходим мы, значит, смотрим на это всё, и уже где дома заканчиваются, натыкаемся на гору трупов. Даже не гора, а вал такой невысокий и длинный – видно было, как люди стояли такой толпой вдоль поля, а потом их постреляли. Там на костях уже ничего не осталось, только лохмотья от одежды, много месяцев пролежали. Ну я даже не знаю, на что это похоже, просто как… будто нашествие какое средневековое, когда не оставляли никого в живых и вывозили всё, что можно вывезти. Никогда такого раньше не видел.

Ну чего делать, залезли обратно в автобус, поехали дальше. Проехали, кажется, километра четыре – на карте точно отмечено – видим ещё один поселок. Дымок из труб поднимается, козы-коровы на привязи пасутся: жилой, в общем. По инструкции, останавливаемся перед въездом, включаем мегафон и зачитываем приветствие… Да, по полной форме №1, со всеми предупреждениями.

Вычитав текст, начинаем сначала, помалу продвигаясь вперёд. Поравнялись с первым домом, по нам саданули картечью два раза, с одной точки из чердачного окна. Даём предупредительную очередь в воздух, зачитываем приветствие по форме №3. Отъехали немного назад, на открытое место, затребовали переговорщика.. Стояли около двадцати минут, пока не вышел мужичок с белой тряпкой. Подходит, объясняем ещё раз, что у нас предложение о дружбе и сотрудничестве и нужно переговорить с главным, если такой имеется. Если нет, то нужно общее собрание… ну и так далее, как обычно. Тот говорит, что главный есть, только он сегодня вроде как не в духе с утра был. Ну а нам что же – не ждать ведь, в самом деле. Требуем ещё одного проводника и долго пытаемся объяснить, зачем он нам нужен. Говорить о том, что одного заложника нам недостаточно, естественно, не вариант.

Выторговываем ещё одного мужика, берём в автобус, едем через весь посёлок к дому их большака. А обстановочка вокруг та ещё: машины понатыканы в каждом дворе, в каждом заезде. Некоторые полуразобраны, некоторые завалены хламом. Попадались и достаточно ухоженные. Но их было много, гораздо больше, чем бывает обычно в таких местах. Тем более, если учесть удалённость от трассы и ситуацию по соседству. Ещё было очень много всяких хозяйственных вещей вроде тачек, автопокрышек, генераторов каких-то… Ну такой чепухи, которая обычно хранится в сараях или гаражах, а тут под открытым небом везде, почти в каждом дворе понаставлено.

На улице – много вооруженных мужиков, но не организованно, а порознь, каждый у своего дома, некоторые на дороге. Вооружены все больше двуствольными ружьями, всего несколько раз что-то похожее на АК заметил, но это легко могло быть и Сайгой или чем-то подобным. Женщин, детей, стариков видно не было. В целом, обычный люд, обычно себя ведёт, только это хламье вокруг выглядело странным.

Подъехали к дому – обычный дом, безо всякой охраны на первый взгляд. Местный, что был с нами, предупреждает, чтобы держались чуть сзади и в стороне, а то может и выстрелить сгоряча. Делаем, как он говорит. Мужик стучит – нет ответа. Кричит: «Свои, открывай!». За дверью долгое время тихо, потом шорох, мычание, щёлканье. Появляется нечёсаный бородатый парень с автоматом. Оружие держит не наперевес, просто в руке. Но, видя нас, поднимает ствол. Проводник начинает ему быстро объяснять, что: «Эти люди только хотят поговорить, они предлагают мир, предлагают нам помогать». Он слушает, долго смотрит на нас своими стеклянными глазами, потом опускает автомат и говорит: «Лютый». Не сразу понимаю, что он представился, делаю шаг вперёд, называю себя. Стоим молча ещё какое-то время, Лютый то ли изучает нас, то ли думает, что дальше делать, то ли вообще залип нафиг. Ну, я тоже смотрю на него, замечаю капли крови на рубашке спереди, нездоровый цвет лица. Потом он оживает, говорит: «Идём», и шагает в дом, мы за ним, группой из пяти человек. Проводники хотели остаться снаружи, но мы их выталкиваем вперёд, они не особенно сопротивляются.

Внутри дома не очень чисто, но предметов совсем немного, ничего похожего на россыпи, которые мы видели по всему поселку. Проходим в большую комнату с печью, там сразу бросаются в глаза пассатижи на столе, капли крови вокруг, и стена, сплошь увешанная детскими мягкими игрушками. Внизу у стены – всякие детские машинки, их поменьше. Лютый обернулся, увидел наших проводников и начал, заметно заводясь, спрашивать чего они сюда припёрлись, мы их выгородили. Сказали, ничего такого сверхсекретного говорить не будем, наоборот стремимся к дружбе и взаимопониманию во всем.

Потом пошёл обычный разговор – представил нас, рассказал, кто такие и к чему идём, расслабил этого Лютого, насколько мог, трёпом, дал почитать союзный устав. Он попросил зачитать вслух: видимо, сам читать не умел. Пока слушал, кривился, на середине текста прервал, спросил, есть ли у кого водка. У нас, естественно не было. Потом кто-то обратил внимание на то, что Лютый пару раз поглаживал щеку, предложил ему обезболивающего, чтобы зуб успокоить. Тот сразу наотрез отказался, но вскоре передумал – сам вытряхнул таблетку из банки и выпил. Ну, мы ему эту банку тут же и подарили в знак добрых намерений. Он сразу повеселел, раздобрел, много благодарил. Оказывается, пассатижами он сам себе зуб вырвал, ибо болело страшно. Когда спросили, почему других не попросил помочь – только махнул рукой, сказал: «Самому надёжнее».

Дочитали устав, Лютый пообещал подумать. Я вижу, что у него настроение улучшилось, начинаю издалека вопросы задавать – а как дела в регионе, что происходит, может, о соседях чего слышали. А он прямо так сходу и заявляет, что два соседних посёлка они же и вырезали недавно. Мол, были старые контры уже много лет как, кто-то когда-то сказал что у него корову украли… Или что-то подобное, точно и сам Лютый не знал, зато все знали, что соседи – враги. И вот, говорит он, настало время поквитаться за всё, показать, кто здесь сила. «И к тому же, – добавил, – они делиться не хотели. Вырастили намного больше нас и отказались помочь».

Ну, у всех нас, конечно, лёгкий шок, но виду не подаём. Слушаем все эти бравые истории про уничтожение охамевших и зарвавшихся соседей, про захват всего, что у них было, чтобы даже мёртвые знали, что делиться нужно, особенно с теми, кто сильнее. Про то, как хорошо, что мы приехали, потому, что с припасами плохо, а поблизости больше никого не осталось. Что вместе мы сможем больших дел натворить; протрясти всех, кто драться не умеет и не любит, а любит утаивать и копить. А игрушки, что на стене висели, у него вроде коллекции были. Говорит: «Люблю это дело, у самого в детстве не было, так хоть сейчас вот насмотрюсь». «Красиво», – говорит. А я слушаю это и стараюсь не думать, что произошло с детьми, которые с этими мишками-зайчиками играли ещё недавно. Спросил, перепало ли что-нибудь местным детям. Лютый ответил, что детей у них очень мало, женщины плохо рожают и чаще всего малыши умирают. А ещё сказал, что нужны новые женщины и медикаменты, и потому необходимо как можно скорее устраивать новые рейды.

На вопрос о том, как здесь решают проблему с кочующими налётчиками, он ответил, что раньше их соседи гоняли, но теперь, ничего не поделаешь, придётся самим заниматься. Я даже не стал уточнять, каким образом они взяли поселок, охраняемый опытным отрядом. Понятное дело, что какой-нибудь подлостью.

В общем, стали мы собираться назад: ни на какие подарки в знак будущего сотрудничества не намекаем, а Лютый и не предлагает, только талдычит, как хорошо, что мы познакомились, какие большие дела нас ждут, как ему хочется посетить наш Лагерь, только ехать не на чем, но если мы подвезём… В общем, кое-как любезно отвечая, залезаем в автобус, отъезжаем, спины обжигают настороженные взгляды селян с ружьями.

Отъехали совсем недалеко, может с километр… И я приказал остановиться. Просто зубами скрипеть хотелось от всего, что я сегодня увидел и услышал. Смотрю на пацанов – они тоже сами не свои, таращатся на меня вопросительно, а я и что им сказать не знаю толком. По совести вроде понятно, что в такой ситуации нужно делать, по уму – не очень. По инструкциям так и вовсе непонятно… То ли селяне, то ли налётчики – хрен просечёшь.

В общем, я, как командир, принял решение разворачивать автобус и готовиться к бою. Нельзя, чтобы такая погань на нашей земле творилась. И по инструкции такой поступок более правилен – если нужно, на трибунале сам себя защищать буду, я…»

– Какое решение было принято? Что вы сделали? – прозвучал бесстрастный голос за кадром.

– Я приказал атаковать посёлок… Используя элемент неожиданности, что покрывало незнание местности и отсутствие чёткого плана операции, – Ерш говорил почти так же спокойно, как и вопрошающий.

– Как отряд воспринял ваш приказ?

– Отряд беспрекословно выполнил этот приказ. Я уверен, что бойцы сделали это с радостью и облегчением. Да, абсолютно уверен.

– Каковы результаты операции?

– Результаты операции превосходны. Вооружённые силы противника полностью уничтожены. Командование в лице старшака уничтожено лично мной. Потерь среди небоеспособного населения нет. Всё найденное оружие конфисковано.

Под тенью Феникса

– К боеспособному населению вы отнесли…

– Тех, кто нас атаковал. И прочих, кто мог управляться с оружием.

Ерш выражался подчёркнуто формально, что, в общем-то, было необычно. Таким образом, он отстранялся от общечеловеческой оценки всего произошедшего. Кажется, он нашёл полное утешение и оправдание в том, что считал свой приказ абсолютно верным с точки зрения Инструкции. И пришёл он к этому выводу совсем недавно.

– И какой ты видишь жизнь посёлка после уничтожения всех мужчин?

– Я не знаю. Откровенно говоря, думать об этом – не моя задача. Я воин, и я сделал то, что должен был сделать в этой ситуации. Я ни в чём не сомневаюсь и ни о чём не сожалею. Как я уже сказал, готов отвечать за это лично.

Я смотрел в его спокойное честное лицо, и не видел на нём никакого воодушевления, никаких эмоций. Этот человек не наслаждался тем, что расстрелял всех мужчин посёлка, что обрёк их отцов, жён и детей на крайне туманное будущее. Он сделал то, что считал нужным, несмотря на сомнения и, может быть, угрызения совести. Им можно было залюбоваться – само воплощение исполнительности, решительности и уверенности. Томми выключил камеру и зачерпнул полную горсть семечек:

– Ну? И что ты думаешь по этому поводу?

– Думаю, что Ерш поступил правильно. Действительно, эти люди, являлись налётчиками и нашим противником. Врагами всего нашего дела. Вот только…

– Ага, «вот только». Не так просто оказалось. Незадачка вышла с людьми.

– Лес рубят – щепки летят, Томми, – говорю я, и задней мыслью осуждаю безграничный цинизм этих слов. Но есть стойкое ощущение того, что один из нас сейчас, в этой комнате, должен говорить подобные вещи.

– Даже если закрыть глаза на то, что среди расстрелянных легко могли оказаться и вполне миролюбивые люди. Да наверняка, они там и были. Но есть ещё остальные, которые теперь… вообще непонятно что с ними будет. Мы для них – палачи. Даже если мы возьмём под свою опеку выживших, они будут спать и видеть, как бы намотать наши кишки на вилы, и кто их за это осудит?

– Женщины и старики против опытных бойцов. Это не может быть угрозой.

– Они воспитывают детей. Они общаются с другими людьми… точнее, будут иметь возможность делать это. И ты забываешь о том, что они сами – часть того, что случилось. Может быть, не убивали, но совершенно спокойно пользовались плодами истреблений. Не возмущаясь, не сомневаясь и не отвергая. Было бы большой ошибкой видеть в них страдальцев, ставших жертвами обстоятельств.

– Подожди, я не улавливаю, к чему именно ты клонишь…

– Да не клоню я ни к чему! Пока что. Просто рассуждаю вслух, а ты мне в этом помогаешь, понял.

– Понял, продолжай.

– Так вот. Как ни верти, эти люди уже являются частью той системы, системы грабежей и паразитизма, с которой мы боремся. Они видели, как легко отнимать. Они знают, как можно вероломно нападать на соседей. Они настолько привыкли к относительно лёгкой жизни грабителей, что разучились вести самодостаточное хозяйство – ты же сам слышал! Вот это очень характерная черта, прямо готовый индикатор.

– Думаешь, те, кто начали грабить, уже не могут вернуться к нормальной жизни?

– Ну, чисто теоретически могут, я думаю. Однако никогда этого не делают. Вспомни сам: ты когда-нибудь видел шакалов, которые остепенились, возделали поле, построили конюшню с курятником, наклепали детей и тихонько себе живут? Если человек один раз попробовал взять чужое, и у него это получилось… честно работать он не пойдёт никогда. А зачем, спрашивается? Теперь для него просто: кто сильнее тот и прав. Помнишь того субчика, которого мы допрашивали в декабре? Рассказывал нам, что те, кто не могут защититься – «терпилы», и в том, чтобы гнуть их, ничего плохого нет. Сами себе таблетки от совести прописали, паскуды!

Разгорячившись, Томми вскочил со стула и начал ходить вперёд-назад по комнате. Обычно педантичный и аккуратный, он не заметил приставшие к штанам скорлупки семечек, которые теперь при каждом его шаге осыпались на пол. Я пока решил ограничить своё участие в обсуждении простыми вопросами, которые просто направляли бы его мысль:

– То есть ты считаешь, что такие люди для нас и для общества потеряны?

– Преимущественно, да. Посуди сам – они уже отошли от законов жизни в обществе. Они уже почувствовали себя силой, которая может ломать, которая может не уважать и идти вопреки. Сам способ мышления изменился, деградировал. Это ведь не дети, которые накапливают опыт и меняются по внешним обстоятельствам. Это взрослые люди, которые совершили свой выбор сознательно… или не вполне сознательно, что уже не важно. Они никогда не смогут стать прежними.

– Не смогут отложить оружие и взять за плуг?

– Думаю, что не смогут. Разве что на некоторое время, под давлением. Но будет ли у нас время и возможности содержать их под конвоем? Они уже стали хищниками, и без ошейника спокойно вести себя не смогут.

– А если набирать их в отряды? Восстанут?

– Может восстанут, а может и нет. Но проблемы будут создавать постоянно. Начиная с нарушений дисциплины, и заканчивая дезертирством. Снова тебе говорю – они иначе мыслят, не смогут быть чем-то большим, чем цепные псы! У нас на всех ошейников и будок не хватит…образно выражаясь, конечно.

– А если периодически бросать им куски кровавого мяса?

Томми остановился и посмотрел на меня растерянно и настороженно:

– Ты это что имеешь ввиду?

– Ну, например, как было в армии у Чингисхана. От покорённых народов, из самого отребья, набирались особые отряды для первых шеренг в построении. Не слышал?

– Нет. И что?

– Так вот эти самые передовые отряды первыми врубались в ряды противника, потери у них были самые страшные, но зато они обладали исключительным правом первыми приступать к грабежам и мародёрству. И вообще, им были позволены бесчинства, которые в рядах регулярной армии жёстко пресекались. А оформиться в обособленную силу они просто не успевали, потому что эти бесстыжие вояки дохли как мухи, состав постоянно обновлялся. Но ты можешь себе представить, как эти черти, живущие сегодняшним днём, сражались!

Молодой атаман задумался, но всего лишь на секунду. Исчезнувшее с его лица выражение недоумевающего воодушевления тут же вернулось:

– Ты меня совсем не слушал, что ли? Какие грабежи? Чингисхан был завоевателем и тираном, а у нас основная работа – мирное присоединение людей к обществу, которое стремится стать цивилизованным! Будет цивилизованным, и никак иначе!

– Ну, может, мы сможем предложить им что-то другое? Какие-то исключительные права, которые бы не очерняли наше дело?

– Вот когда придумаешь, что именно нужно предложить, тогда и будет разговор. Абстрактные предложения это прекрасно, но не в тот момент, когда нам нужны конкретные действия!

Томми плюхнулся на стул, вытянул вперёд ноги и принялся растирать ладонью лицо. Он, конечно, был чертовски умен, эрудирован и даже мудр, но горячность молодости никуда не девается – её можно только перерасти и обуздать. Иногда нужно подождать, пока он просто выкипит. Он и сам это прекрасно понимал, а потому никогда не принимал глобальных решений под влиянием эмоций. Мы оба это понимали. Минутного молчания мне показалось достаточно.

– Итак, у нас первый раз всплыла такая ситуация. По-своему удивительно, но, в конце концов, раньше нам могло просто везти на вменяемых адекватных людей. Согласен?

– И? – Томми отнял руку от лица и поднял на меня выжидающий взгляд своих красных глаз.

– Так вот, это прецедент, и нам необходимо сделать его, во-первых, еще одним символом всего, к чему мы стремимся, а во-вторых, положить в начало эксперимента. Понимаешь, нам наверняка придётся сталкиваться с подобным в будущем, и больше это не должно быть чем-то из ряда вон выходящим. Ещё одно направление большой работы.

– Скажи мне что-нибудь, чего я до сих пор не понимаю. Ну так, для разнообразия, а?

– Хорошо, вот тебе конкретика. Эти потерянные люди… мы хотим ввести их в общество, но не имеем возможности и желания содержать их под конвоем. Значит, нужно сделать так, чтобы их сдерживала сама окружающая среда. Плюс сделать так, чтобы их дети воспитывались в правильном направлении. Звучит непросто? Но самый простой вариант – это расстрел. Он же самый худший и он же постоянно доступный, поэтому есть смысл попытаться совершить ход конём.

Выдержав паузу, я поднялся и принялся расхаживать и рассуждать вслух, как это совсем недавно делал Томми. Собеседник лучше проникается, когда ты размышляешь прямо перед ним и вместе с ним, а не сразу вываливаешь готовый план.

– С вдовами и стариками мы поступим, как и с прочими ущербными посёлками – направим туда наших людей поднимать хозяйство. Конечно, с изменёнными планами, которые надо будет дополнительно проработать, и с охраной. На первое время. НО! Этот случай мы предадим самой широкой огласке. Мы будем кричать на каждом углу о том, как мы уважаем Человека, и как готовы давать ему шансы вернуться к нормальной жизни. Погоди, не кривись… Нужно показать, что новые подопечные просто запутались и пошли неправильной дорогой в нашей непростой жизни, другие люди должны научиться видеть в них заблудших братьев. Братьев! И помогать вернуться к обществу, не теряя при этом бдительности. Если продолжать твоё сравнение их с одичалыми собаками, можно сказать, что, лишенные клыков и приведённые к людям, они просто не будут иметь других вариантов, кроме как вести себя спокойно. В свою очередь, это поможет и другим людям почувствовать себя более причастными к нашему большому делу объединения.

– А что дети? – Томми слушал с выражением недоверчивой заинтересованности, ещё не сообразив, расценивать услышанное как романтический бред или как дельный план действий. Этого вопроса я ждал с особой готовностью.

– А детей мы заберём в лагерь и займёмся их воспитанием в правильном и нужном ключе. Они будут рады отвлечься от полевых работ. Их сознание – это мягкая глина, из которой при желании и старании можно изваять натуру храброго и преданного воина.

– Изваять натуру, говоришь? – Томми ухмыльнулся. – Да ты у нас ещё и поэт, Феликс Звездоносный. Хоть представляешь, насколько это будет нелегко? Систему образования вот так на пустыре построить? Воспитывать из волчат матёрых волкодавов?

Эта беззлобная колкость заставила меня машинально поднять руку и почесать действительно похожий на звезду шрам на щеке. Ну что ж, раз поэт, то и говорить буду поэтично:

– А когда нам приходилось легко, Томми? Только и делаем ведь, что, сбивая ноги в кровь, бежим навстречу светлому будущему. Ну и потом, заняться подготовкой молодых бойцов нам в любом случае придётся, причём в самом скором времени.

– Да, я и сам об этом в последнее время много думаю. Заниматься этим нужно, нужно… Только где же взять инструкторов, учебные программы, – он пожевал губу и, хитро прищурившись, посмотрел мне в глаза, – ты же в военной академии поучиться успел какое-то время, да?

Я улыбнулся. Пытался, чтобы получилось скромно, но в итоге получилась такая широченная самодовольная ухмылка, аж до самого уха:

– Это было давно…

– Вот и отлично. Значит, имеешь какое-то представление о том, как учебный процесс выстраивается. И какая литература лучше подходит. И какой распорядок в учебке. Так ведь?

– Да, кое-что помню ещё. Нужно читать, восстанавливать былые знания.

– …Тем более что ты сам, считай, напросился. Инициатива у нас наказуема, но и поощряема. Ну как, интересно этим заняться?

– Уверен, что попробовать стоит!

– Отлично, с этой минуты можешь считать себя главным по учебно-воспитательной работе. Комиссаром молодёжи, вот! Жду от тебя первых мыслей о том, как нам лучше заварить эту кашу через…, скажем, неделю. Управишься?

– Управлюсь, коли нужно. Что ж, пора опять садиться за учебники.

– Пора, брат, пора. Сегодня зайди к Шепарду, он тебе запишет что нужно. Недавно такую шикарную подборку военно-учебной литературы достали – закачаешься.

* * *

Шепард заведовал в лагере библиотекой. Изначально она представляла собой набор электронных текстов объёмом в несколько десятков гигабайт, куда вошли многие учебники по разным научным дисциплинам, справочная литература, словари и самые значительные сочинения русских классиков. Библиотека была обработана и снабжена грамотной поисковой системой, позволявшей достаточно быстро найти любую необходимую информацию, и вместе с этим пришло осознание того, как мало этой самой информации у нас имеется.

Захвату носителей информации мы всегда уделяли особое внимание, но теперь начался настоящий бум – особым указом были учреждены премии за любые тексты, добываемые в рейдах. В специальном табеле было учтено всё: от уникальных чертежей и технической документации до художественных текстов крайне сомнительной ценности, которые оценивались ниже всего. Ради этого потрошились все подворачивающиеся под руку компьютеры и электронные книги, проверялись флэшки, съёмные жёсткие диски, ДВД. В первую очередь были найдены архивы самых популярных Интернет библиотек, и на несчастного Шепарда несколько месяцев кряду валились одни и те же подборки текстов, которые он обязан был перепроверять, чтобы не упустить чего-нибудь нового и, возможно, важного. Постепенно поток однообразных данных ослабел, и чаще стали проскакивать редкие и малоизвестные тексты, определить ценность которых сходу просто не представлялось возможным.

Шепард долго выпрашивал себе помощников, и в итоге на библиотечную работу под его началом были отправлены ещё два медика – решили, что их род занятий предусматривает большое количество свободного времени и значительную эрудицию. Вместе они титаническими усилиями наладили систему обработки всех имеющихся и поступающих книг на предмет их достоверности. Дело в том, что наше положение не позволяет пренебрегать какой-либо информацией, будь это инструкция пользования электропечью или трактат по разведению опят в условиях тайги. Мы просто не имеем права упускать тот или иной текст, если имеем возможность сохранить его, – рано или поздно, он может оказаться полезным.

Проблема состоит в том, что среди научной, и, особенно, научно-популярной литературы, существует большое количество текстов, ценность которых весьма сомнительна. Изложенное в них прямо и нагло противоречит основным научным трудам, и разобраться в том, насколько это резонно, подчас бывает невозможно. Наверное, среди таких книг есть и полезные, умные. Но большинство – просто художественный бред, который писался для развлечения публики. Особенно много таких книг начало появляться в девяностых годах и позже.

Конечно, наши библиотекари-энтузиасты никогда не смогут стать достаточно образованными, чтобы рассортировать по справедливости даже сотую долю процента этих книг. Но прочитать основную критику и восстановить взгляды, преобладавшие в научном мире в 2012 году – это вполне возможно. Невероятно, неописуемо тяжело, но всё-таки возможно. Так, ценой тяжелого ежедневного труда, мало-помалу они восстанавливали наследие научной мысли погибшей цивилизации.

Прошедшие проверку научные и околонаучные тексты каталогизировались и привязывались к нужным тематическим разделам. Остальные тексты оставались рассортированными на: «Категория Б» – сомнительные и маловероятные данные, «Категория В» – полная чушь, читать настоятельно не рекомендуется. Дополнительная сортировка художественных текстов не проводилась, их брали в базу с сохранением всей структуры исходной библиотеки.

Вся накапливаемая информация хранилась на диске главного библиотечного компьютера с дополнительным резервированием на двух других компьютерах и внешних носителях. Сколько их было, тех внешних носителей, и вовсе неизвестно – подозреваю, что хранились они в нескольких комплектах в разных, удалённых друг от друга местах. Отношение к вопросу было предельно серьёзным. Эти меры безопасности касались не только литературы: видеоматериалы и музыка также тщательно хранились в нескольких резервах, хотя и не так параноидально.

Всё необходимое бойцы скачивали с библиотечного терминала – сначала приходя к бараку и неизбежно устраивая столпотворение, а затем цивильно пользуясь Wi-Fi. Электроэнергию для своей техники они производили, как могли: ручными динамками, простенькими ветряками, а однажды построили работающий на дровах парогенератор. Генератор, сделанный из того, что под рукой, проработал удивительно долго для механизма такой конструкции. Построившего его умельца отыскали и зачислили в инженеры, загрузив изучением обязательной программы. А газогенераторы у нас потом в хозяйстве ой как прижились, правда, фабричного производства, специально за ними ездили.

Надо сказать, до налаживания серьёзной системы образования и аттестации, таланты у нас выявлялись прямо в быту, подчас в ситуациях самого что ни на есть анекдотичного характера. Так, например, ребята, построившие газогенератор, наладили у себя в бараке музыку: выперли на крышу колонки помощнее и крутили через них что нравится. И если между собой во вкусах они сошлись, то соседям эта музыка нравилась далеко не всем. Однако, правила это не нарушало, жалоб в штаб не поступало – и то ладно.

Но был в соседнем бараке один хлопец, совсем ещё молодой, шестнадцати лет, которого этот концерт ну никак не устраивал. Выбрав ночку поспокойнее, он забрался на крышу, и обрезал колонкам шнуры. Причём что интересно – не просто обрезал, а вырезал длинный кусок на несколько метров, насколько это позволяло его положение, смотал провода и закопал подальше от лагеря. Чисто интуитивно сработал как заправский диверсант: обрежь он провода просто так, даже под самые помидоры, скрутить можно было бы за минуту. А так – всё, нет больше музыки, дефицитных проводов на складе меломаны так и не допросились.

История получилась неожиданно громкая, с такими сыскными мероприятиями и выяснением отношений, что дошла до штаба. Мы этого саботажника быстро выловили старым проверенным способом, построив всех обитателей соседствующего с музыкальными террористами барака и пригрозив одним групповым залетом всем сразу, если до вечера не выдадут проказника. Ещё не стемнело, когда в штаб пришёл невысокий веснушчатый боец, представившийся как Валдис, и сознался в том, что выведение из строя музыкальной системы – дело его рук, которое он осуществил, разумеется, безо всякой помощи со стороны кого-либо из сослуживцев. В парне усмотрели талант, посадили за учебники. Спустя несколько лет он станет ведущим инструктором по линии разведчиков-диверсантов.

* * *

Строительство полноценного города было нашей глобальной целью на ближайшие годы. Эта цель постоянно уточнялась и обрастала деталями, разбиваясь на частные задачи, но при этом она превращалась в некую глобальную идею, которая плотно сидела в наших головах 24 часа в сутки семь дней в неделю. Штабные совещания, целиком посвящённые постройке города, проходили каждую неделю по субботам, а иногда и чаще, если поступала свежая информация, которая могла повлиять на планы, разработанные ранее.

Каждый раз, собираясь, мы должны были озвучить свои идеи касательно вопросов, поднятых на прошлом совещании, затем раскритиковать чужие предложения, и в итоге договориться, приняв решение, которое устраивало бы всех в равной мере. Если хотя бы один человек из девяти присутствовавших был против, совещание продолжалось. Мнение каждого из присутствующих было абсолютно равновесно с остальными. Томми единолично мог склонить обсуждение в нужную ему сторону – как апеллируя к положению, так и просто воздействуя личным обаянием и авторитетом – однако, практически никогда этого не делал, позволяя здравой идее, самой произрасти и укрепиться в умах присутствующих атаманов. А состав у нас подобрался, надо заметить, разношерстный:

Из всей компании первым делом бросался в глаза Велес – огромный мужик лет тридцати, ростом с Томми, но не в пример крепче телосложением и шире в плечах, атаман из Форштадта. Насколько я знаю, он стал первым сторонником нашего обератамана, и этот прирост в боевой мощи положил начало объединению отрядов региона. В своё время он плотно, до фанатизма, увлекался древнерусским язычеством, но потом несколько ослабил свой духовный пыл, сохранив от прошлого кличку и пачку симпатичных амулетов. Очень любил поспорить, громыхая своим низким голосом, но имел полезную привычку отступать перед спокойной и ясной аргументацией оппонента. Ещё, как мне показалось, Велес испытывал уважение к научным словам, чем многие из штабных атаманов часто пользовались.

Возле него сидел Муха из посёлка Спасский. Уникальный человек, общению с которым поначалу приходилось учиться отдельно. Это был человек среднего роста, с впалыми щеками, угловатыми скулами, извечной жидкой щетиной и колючим взглядом чёрных глаз. В обсуждениях Муха больше молчал, ведя себя неприметно и храня свои аргументы до последнего момента. Такое его поведение по привычке можно было принять за слабость и бесхарактерность, но при первых же признаках спора Муха демонстрировал своё истинное лицо жёсткого и непримиримого бойца. Пререкания, пренебрежение сказанным и прочие попытки неосознанного психологического давления приводили к тому, что он в своих речах прямо на глазах будто сжимался, становясь твёрже и жёстче в своей манере общаться. В таких случаях его аргументы более походили на контрвыпады человека, вооруженного коротким ножом – краткие, точные и болезненные. Муха относился к людям, возраст которых на глаз можно определить лишь примерно, в диапазоне от тридцати пяти до пятидесяти лет. Ходили слухи, что в своё время он успел посидеть в колонии для малолетних, а затем в тюрьме общего режима, откуда, якобы, и вынес свою психологическую несгибаемость, а также хитрые приёмы рукопашного боя. Я так и не набрался бестактности расспросить его об этом периоде лично.

Рядом с ним, как правило, садился Влодек, статный молодой поляк с породистыми чертами лица. Экзотичность его имени лишала всякого смысла выдумывание дополнительных кличек, чем Влодек молчаливо гордился. Удивительным образом этот человек пронёс через хаос первоначального выживания такие качества, как обходительность и честность. За уральские горы его, ещё совсем юного пацана, занесло вместе с семьёй, решившей вложиться в какое-то перспективное и авантюрное строительство в Магнитогорске, откуда он бежал вместе с компанией товарищей после истребления в Приморский. Лидерскими качествами Влодек не блистал, но зато показал себя талантливым технарём, в связи с чем был поставлен главой инженерных работ.

Ещё был у нас Палыч – уже совсем немолодой дядька лет шестидесяти с лишним. По образованию Палыч был фельдшером, и видит Бог, в былые времена мог бы стать именитым светилом медицины: настолько значительными были его эрудиция и любовь к своему делу. У себя в Подгорном, в пятнадцатом или шестнадцатом году, он совершил маленький военный переворот. Палыча у нас уважали за мудрость и трезвомыслие. Поговаривали даже, что он имеет странное свойство предвидеть развитие многих событий, то есть фраза: «Палыч считает», у нас была далеко не последним аргументом. Внешне Палыч со своей седой бородой здорово походил на немолодого партизана с иллюстраций в книгах про Великую Отечественную. Как-то в карты он проиграл фант подкрутить усы, так чтобы сфотографироваться с ним – очередь выстроилась.

Помимо вышеупомянутых, были ещё я, Томми и… Мира. Никаких особенных функций в нашей небольшой армии она не выполняла, кроме того, что могла вести за собой штурмовой отряд. Однако её мнение ценилось, и, надо заметить, заслуженно. Эта молодая женщина держалась на равных с опытными вояками так, что никто и никогда – ни прямым словом, ни туманным намёком – не мог упрекнуть её в том, что она «баба». Особого к себе отношения она не ожидала, потому что совершенно в нём не нуждалась. Выдавала разумные уместные суждения, при необходимости могла несколькими не самыми грубыми словами осадить любого, кто начинал пороть горячку. Первое время работы штаба настоящим составом у Миры возникали прямо-таки оглушительные конфликты с Мухой, наблюдать за которыми было очень интересно, но позже им удалось прийти к некоему компромиссу и перевести свой конфликт в невыраженную, вялотекущую форму.

По правде говоря, Мира настолько уверенно держалась среди атаманов, что женщину в ней просто не замечали. Все вместе и каждый в отдельности… кроме меня. Я же, встречаясь с ней взглядом, будто проваливался в серо-зелёную бездну её глаз, теряя способность думать, говорить и дышать. Удивительное ощущение, с которым я сталкивался последний раз лет двадцать назад. Позже, конечно, у меня были женщины, но происходило как-то чересчур деловито, прагматично. Думал, что все подобные переживания остались в юности, и вот на тебе. Не знаю, было ли заметно замешательство со стороны: скрывал я его, кажется, довольно эффективно. Надо что-то с этим делать, ох надо.

Одним из самых важных вопросов, решение по которому было неожиданно принято в рекордно короткий срок, стал выбор площадки для постройки города. Томми поставил задачу поразмыслить над этим вопросом ещё давно, и на одном из совещаний предложил всем присутствующим поделиться своими соображениями. Выдвигались разные предложения: Велес и Муха настаивали на том, что разумнее всего было бы продолжать обустройство лагеря на том месте, где он находился, Влодек с Палычем считали, что нужно переехать на место одного из опустевших посёлков неподалеку. Я, незадолго до того, получил корректировки к плану организации учебки для молодых бойцов в виде далеко отстоящих друг от друга баз и потому догадывался, что замысел нашего убератамана куда более обширен, чем просто обживаться на текущем месте, но всё же поддержал линию Влодека-Палыча. Мира, похоже, знала куда больше, чем все мы, так как в обсуждении она не участвовала, просто слушая все разговоры и делая скупые заметки в блокноте. Томми тоже молчал, давая каждому возможность высказаться. Предмет спора не выглядел таким уж важным, и дискуссия развивалась вяло. В итоге решили, что у каждого варианта есть свои плюсы и минусы, но, по большому счёту, вопрос так уж остро не стоит. Тогда Томми поднялся из-за стола, окинул нас всех взглядом и спросил:

– Господа, а вы не забыли об электроэнергии, которой нам скоро понадобится в десятки раз больше? – и ответом ему было выжидающее молчание. Томми продолжил: – А как же ресурсы? Стройматериалы, энергоносители и прочая… притом держим в уме вопросы обеспечения продуктами питания из поселений и всем необходимым, что пока ещё дают нам заброшенные города. Конечно же, это потребует хорошей транспортной системы, не завязанной на бензине и солярке. Вы почему-то не поднимаете эти вопросы – может быть, потому что давно решили их? В таком случае расскажите скорее, я весь в нетерпении!

Слово взял Палыч – коротко откашлявшись, он заговорил своим низким негромким голосом:

– Пока что у нас получалось совсем недурно. Да, мы во многом стеснены и постоянно испытываем нехватку многого из того, что нам нужно для развития. Но для жизни на текущем уровне у нас есть необходимое. То, что мы делаем, в наших условиях работает, и работает хорошо. Мы полностью контролируем регион, постепенно наращиваем свои силы и естественным образом разрастаемся. С электроэнергией решаем вопрос вполне успешно, с едой и прочим – тоже. Дороги, конечно, говно, но, опять-таки, пока что для наших целей их вполне хватает.

– Ты, прошу прощения, до конца жизни предлагаешь перекручивать бензин на электричество, лазить по мачтам и чинить ветряки, гнать газ из навоза с тухлыми яблоками? – Томми покачивался на каблуках, заложив руки за спину, явно имея, что добавить сверх сказанного.

– Я этого не говорил. Я хочу лишь сказать, что мы отвоевали себе хорошее, стабильное положение и разумнее всего было бы постепенно его упрочнять, не лезть в авантюры. Риск мы себе можем позволить, но он нам сейчас просто не нужен.

– Ты правильно говоришь. Почти. Были бы мы безмятежными бессмертными – так и поступили бы. Но мы – обычные люди, к тому же с большими амбициями. Спокойное и медленное развитие нас не устраивает никак, и, не в последнюю очередь потому, что наши многочисленные враги времени зря не теряют. Вот ты знаешь, что сейчас происходит километров на пятьсот южнее? Или восточнее? Я, например, понятия не имею. Не говоря уже о том, что где-то рядом рыщут наши серожопые друзья… рядом, Палыч! Вот чего-чего, а тормозить нам никак нельзя! Нам необходимо обеспечить себе избыток всего необходимого – в первую очередь электроэнергии – для города на годы вперёд. Сделать так, чтобы скорость строительства упиралась только в количество рабочих рук, которое мы будем наращивать всеми возможными способами!

Палыч хотел что-то ответить, но лишь нахмурился и, отведя взгляд, принялся поглаживать бороду.

– Можно я продолжу? – поднял руку Влодек.

– Подожди, я пока сам, – ответил Томми и отвернулся к своему столу.

– Ты чего раньше молчал, подлец? – прошептал я, воспользовавшись паузой.

– Решили дать вам возможность самим додуматься. Подумаешь, не получилось, – пожал плечами Влодек.

Когда Томми развернулся к карте, у него в руках была пластиковая коробочка с булавками-флажками. Взяв один из них и подняв его над головой, Томми произнёс: «Гидроэлектростанция!» – и воткнул флажок в карту далеко севернее наведённой красным фломастером точки Верхнеуральска. Разом скрипнули стулья подавшихся вперёд атаманов. Кто-то присвистнул. Дав присутствующим пару секунд на то, чтобы поднять на него вопрошающие взгляды, Томми продолжил формально-торжественным тоном:

– Верхотурская ГЭС. Номинальная мощность семь мегаватт, среднегодовая выработка – более тридцати миллионов киловатт-часов. Восстановив станцию, мы обеспечим себя энергией на пару лет активной деятельности. Затем мы, скорее всего, найдём возможность нарастить мощность станции, тем самым, выиграв ещё около пяти лет. Все эти годы мы будем прикладывать значительные усилия к реализации уже существующих наработок по альтернативной энергетике. Эта станция является одной из мощнейших малых станций всего Урала, и мы с Влодеком считаем, что она идеально подходит для того, чтобы стать основой нашего города.

– Это с какой точки зрения вы так считаете? – громко спросил Муха, то ли с дерзостью, то ли без неё.

– Охотно объясню, – ответил Томми и вновь развернулся к карте, сопровождая каждую свою фразу движениями руки вокруг торчащего в карте флажка, – во-первых, поблизости нет крупных городов, являющихся, как нам хорошо известно, рассадниками эпидемий, преступности и загрязнений почвы и воды. Во-вторых, верхотурские земли предоставляют неплохие условия для сельского хозяйства. В-третьих, учтите такое замечательное преимущество, как близость судоходной реки. В-четвёртых, к самому Верхотурью идёт железнодорожная ветка. То есть, в идеале, мы сможем доехать до Межозёрного на машинах, там погрузиться на поезд и с комфортом доехать до самого Верхотурья.

– А в действительности? Какие проблемы придётся решать, и насколько мы к этому готовы? Признаться, мне пока это кажется какой-то фантастикой, – вновь подал голос Палыч.

– Проблем у нас нет, и не будет. Решать мы будем сложности, которые, конечно же, имеются. Об этом вам расскажет Влодек.

Томми отошёл в сторону и присел на крышку стола, его место у карты занял улыбающийся поляк. Было видно, что он готов к дискуссии.

– Сложности, которые у нас возникнут в связи с использованием железной дороги, можно разделить на две категории: технические и дипломатические, – начал Влодек уверенным голосом отвечающего на экзамене отличника, – к техническим, в первую очередь, относятся возможные повреждения железнодорожных путей и мостов, а также брошенные на рельсах составы. Вряд ли их будет много, но к этому необходимо быть готовыми. Я пришёл к выводу, что наилучшим выходом для нас будет использование моторизованных дрезин, каждая из которых могла бы перемещать до десяти бойцов и несколько центнеров полезного груза. Ничего подходящего ни в одном депо я не видел, поэтому сам разработал простую конструкцию, которую можно было бы смонтировать из широкодоступных частей.

Влодек взял в руки прислонённый к его стулу свёрнутый в трубку чертёж и с элегантной небрежностью развернул его. На нём в трёх проекциях было изображено нечто, напоминающее плод порочной связи железнодорожной платформы с Эйфелевой башней, при участии пляжного багги. Лаконичная конструкция, состоящая из нескольких соединённых между собой ажурных ферм и предельно облегчённой ходовой части, увенчивалась двумя некрупными моторами. Судя по сноске, также предусматривалась установка на дрезину бортиков – надо полагать, бронированных. Рассказывать о конструкции подробно Влодек и не планировал. Подождав, пока мы насмотримся на чертёж, он продолжил:

– Главная особенность дрезины состоит в том, что она легко разбирается на части, каждую из которых может унести два взрослых человека – так что если дорогу преградит, например, воронка, то отряд сможет разобрать свою дрезину, по частям перенести её вперёд, на неповрежденный участок полотна, смонтировать, и продолжить путь. По проекту, вся эта операция в среднем должна занять не более полутора часов, включая затраты времени на перенос полезного груза и топлива в канистрах. Если же на пути попадётся разрушенный мост, то тут уже ничего не поделаешь – экспедиции придётся вернуться к развилке и отправиться к другому мосту. Подразумевается, что экспедиционные отряды составят подробную карту железной дороги на интересующем нас участке, а затем, после их возвращения, в путь отправятся ремонтные бригады на тепловозе. Этот же тепловоз сможет отбуксировать застрявшие на маршруте составы. Так вот, возвращаясь к нашим дрезинам. Топливный бак каждого из моторов обладает небольшой ёмкостью в десять литров, так что за уровнем горючего необходимо постоянно следить. Бронированный борт предоставляет надёжную защиту от пуль – правда, чтобы укрыться за ним, бойцам придётся лечь на пол. Делать борт выше не имеет смысла – сильно добавляет веса.

– А если мину на рельсы подсунут? – впервые заговорил Велес. До этого он только слушал и хмурился, не успевая сформулировать даже для себя самого, почему ему не нравится вся эта затея.

– А вот нужно сделать так, чтобы не подсунули! – перебил Томми уже открывшего рот Влодека. – Если грамотно заложат сильный заряд, то никакой бронепоезд уже не спасёт. Значит, действовать нужно другими методами… И вот так мы переходим к следующей теме нашего разговора – дипломатии. Кто-нибудь хочет мне помочь рассуждать вслух?

Велес, чувствовавший на себе ответственность за столь резкую смену темы разговора, поднял руку:

– Думаю, что нам нужно выходить на контакт с жителями всех попутных селений согласно тому порядку, который у нас уже сложился. То есть действуем по Инструкции, но с учётом новых обстоятельств.

– По старой инструкции в новых обстоятельствах вряд ли получится. Но ты продолжай, пока вроде правильно говоришь, – заметил Томми.

– Ага. Значит, так… Мммм… Я считаю, что, прежде всего, нашим разведчикам нужно будет всеми силами избегать вооруженных столкновений. Как минимум для того, чтобы на обратном пути рельсы были в порядке, безо всяких диверсий и без мин. Таким образом, Инструкцию нам действительно придётся опустить. Придётся идти на диалог со всеми, кого встретим, включая распоследних сволочей и грабителей. Ну, или уничтожать их всех подчистую.

– Браво! Ты понял основную мысль. Да, именно так. Играть мышцами у нас здесь возможности нет, нужно будет договариваться. И обязательно везти с собой подарки. В каждом посёлке, как обычно, выходить на контакт с главными, рассказывать о преимуществах союза с нами, дарить в качестве залога успешного сотрудничества редкие и ценные вещи. Обязательно проявлять живой интерес к нуждам посёлка, вникать в них, понимать, что людям нужно – и обещать, обещать, обещать. А вот корчить доброе человеческое лицо нам тоже может быть не на руку. Если придётся – подкупать, переманивать на свою сторону. В крайнем случае – воевать, и воевать так, чтобы никого не осталось… Но я искренне верю, что без этого можно будет обойтись. Да, это тот случай, когда нам придётся умиротворять агрессоров. По крайней мере, до тех пор, как мы не получим полностью подготовленную к переброске железную дорогу и заправленные локомотивы. А когда у нас это будет… Ну тогда и посмотрим. Пока что это лишь общие соображения, и нам нужно будет переработать их в чёткую систему правил: начиная от общих рекомендаций и заканчивая экспедиционным уставом с двумя уровнями подпунктов. А заодно и составить список вещей, которые мы будем предлагать в дар нашим союзникам – будущим и временным. Ну как, Феликс, управишься?

Неожиданный вопрос выдернул меня из прострации благодарного слушателя. Ощутив себя в центре внимания, я просто не мог поступить иначе, кроме как изобразить на лице спокойную готовность и бодро ответить:

– Конечно. Такая у нас работа – управляться.

– Ну, раз уж мы так лихо решили… – развел руками Палыч.

– Мы принимаем план, который будет наилучшим образом отвечать всем нашим целям. Да, у меня к этому обсуждению были готовы реальные наработки, и обратите внимание, что я их озвучил после того, как все вы получили возможность высказаться. Если есть замечания и предложения, сейчас для них самое удачное время, – сказав это, Томми встал во весь рост и сомкнул руки за спиной, демонстрируя готовность встретить любую критику.

Палыч опустил взгляд и пригладил бороду. Затем вздрогнул бровями и ответил:

– Признаться, твоя решительность до сих пор временами ставит меня в тупик. Иногда её можно принять за горячность и безрассудство, но… – затем поднял глаза и усмехнулся, – но пока что она работала, и работала хорошо. Нужно немного времени обмозговать, но на данный момент я голосую «За».

– Многовато «Но», даже для Палыча, – хохотнул Велес, – я тоже поддерживаю план.

– Надеюсь, вы понимаете, во что мы ввязываемся. Я пока понимаю это плохо и потому тоже голосую «За», – сказал Муха безо всякой улыбки, но с огоньком азарта в глазах.

– И я не против! – вставила Мира, подняв в воздух руку и поиграв пальцами. Мы с Влодеком переглянулись, в один голос хихикнули, и, скорчив серьёзные гримасы, тоже высказались в поддержку идеи.

– Отлично! – Томми хлопнул в ладоши. – Тогда на сегодня собрание закончено. Отдыхайте, вам будет о чём призадуматься на досуге. Через неделю обсуждаем детали.

Я немного повременил с тем, чтобы покинуть помещение. Мне хотелось перекинуться парой слов с Мирой, но без повода я просто не мог заставить себя это сделать. Она выходила последней, в помещении с Томми оставался рассматривавший карту Муха. Выходя, я ещё успел услышать его комментарий: «Твою ж мать, семьсот километров!». Внутренне содрогнувшись от услышанного, я, тем не менее, припустил за скрывавшейся в темноте за дверью девушкой. Её рыжие волосы были собраны в короткий хвост, покачивавшийся над зелёным воротником бушлата. Ей-богу, самое прекрасное цветосочетание на Земле.

Я чуть-чуть не успел. С Мирой уже успел заговорить Велес, который ждал её во дворе. Ничего такого: он просто спрашивал её, давно ли она была в курсе готовящегося плана, на что девушка со смехом отвечала, что давно, с самого момента знакомства с Томми. Я вклинился в разговор, спросив какую роль она в нём играет – уж не серого ли кардинала, который из тени командует всем парадом. Грубая бессодержательная лесть, зашейте мне при случае рот.

– Ты бы о своей роли подумал, – ответила она мне с неожиданно серьёзным выражением лица, – скоро будешь на дрезине ехать навстречу геройской судьбе.

Сказала и отвернулась, будто кнутом в воздухе щёлкнула. Так я и шёл дальше рядом с ними до самого своего барака, молчаливым бесплотным духом, переваривая только что услышанное. Мне не было страшно, нет. Мне было не понятно, почему такое известие я получаю от Миры, а не от Томми. Полночи потом ворочался, не мог уснуть. Наутро первым делом рванул к Томми за объяснениями. Он только отмахнулся: «Побольше баб слушай. Поедут Влодек и Муха, в качестве инженера с дипломатом. Ну и атаманов, конечно. А ты со своим отрядом и мыслями нужен будешь мне здесь».

Вот такая петрушка. Продумать систему полюбовных взаимоотношений с северными шакалами – это посильно. А понять женщину… поди ж ты.

Не знаю, было ли это частью некой глобальной задумки, но очень скоро Томми поручил мне, как заведующему подготовкой молодых бойцов, также заняться проработкой темы включения в отряды женщин… А в помощники мне была определена Мира. Вообще плести интриги было совершенно не в его стиле, наш убератаман своими замашками более походил на профессионального бильярдиста: недолгая примерка, затем резкий удар, хаос шариков на столе, и, – вуаля! – победа.

Впрочем, этот шаг он объяснил многословно и убедительно:

– Видишь ли, я её с собой по лесам неспроста эти три года таскал. Она, конечно, блестящий штурмовик, хороший лидер и соображалка у девочки на месте. Но главное – она всё-таки женщина. Можно сказать, что Мира – это первая фаза большого эксперимента по мобилизации женщин. Ну, это мне тебе так можно сказать, формулировочка-то оскорбительная и неофициальная. В общем, суть в том, что она достаточно успешно влилась в солдатскую компанию. И я, по большому счёту, понятия не имею относительно того, как именно ей это удалось… если во всех нюансах. Она, конечно, выдающаяся личность, но в таком вопросе как раз на нюансах, мелочах и держится. Мира за эти годы накопила уникальный опыт, который станет для тебя бесценным подспорьем в новом деле. Лезть к ней в душу тебе не придётся – она в курсе дела, и будет излагать, как есть, без обиняков. Твоей же задачей будет мотать на ус услышанное, и думать, каким образом это ввинтить в программу подготовки бойцов. На данный момент с живой силой у нас проблем нет. Но ты сам понимаешь, насколько этот самый момент скоротечен. Серомордые успешно освоились на нашей планете и уже суют свои носы в телепорты, которые мы ещё даже не освоили. В ближайшие годы мы столкнёмся с опаснейшим врагом, о силах которого нам неизвестно ничего. И мы должны быть уверены, что каждый автомат с наших складов найдёт для себя пару умелых рук, пускай даже и женских. Наверное, нужно будет добавить всякие психологические тренинги. Наверное, придётся ускорить момент реформирования всей нашей армии. Пока я могу лишь предполагать, но в ближайшее время, максимум к концу года я хочу знать это наверняка. К осени… ладно, пускай к зиме, мне нужны первые опытные женские отряды. А к следующему лету – красивые оптимистичные результаты.

Так моя задача подготовки свежих пополнений для армии разрослась до поистине глобальных масштабов.

* * *

Экспедиционные дрезины отправляли на задание уже летом 34 года, со станции в Межозёрном – ближайшем посёлке, до которого доходила железнодорожная ветка. Рельсы оттуда были обследованы до самого Челябинска, и найдены вполне надёжными. Только в одном месте насыпь слегка просела, решили проблему тем, что подгребли гравия да залили бетоном.

Нельзя сказать, что обстановка была торжественной. Но осознание важности того большого дела, к которому мы сейчас приступаем, казалось, звенело в каждой мелочи. Ожидавшие завершения погрузки бойцы были серьёзны и сосредоточены. Немногословно прощаясь со своими товарищами и жёнами, они самым романтическим образом напоминали мне отправляющихся в далёкое плавание древних викингов. Даже трепетавшая на ветру ленточка, привязанная на самый кончик антенны радиостанции, навевала ассоциации с флагами на мачтах драккаров. Наши воины собираются в долгий опасный путь, чтобы открыть новые земли для своего народа. Может быть, их путешествие обернётся лёгкой прогулкой, и через какую-нибудь неделю мы услышим рассказ о превосходно сохранившейся железной дороге, ведущей к целой и невредимой электростанции возле заброшенного городка в безлюдной местности. А может быть, ни одного из этих смелых парней мы больше никогда не увидим. Свой геройский поступок они уже совершают прямо сейчас – забрасывая на дрезины ящики с грузом, в последний раз проверяя моторы, произнося скупые слова прощания.

Чувствовал ли кто-нибудь из присутствующих то же, что и я? Не знаю. Вполне возможно, что они вообще ничего особенного по этому поводу не ощущали. Ну, так я возьму и прочувствую тогда за всех сразу, мне не жаль.

Вот все погрузились, и получилось двадцать шесть человек на трёх дрезинах. Большинство из них были обычными вояками, не владевшими никакими особыми профессиями. Специалистов было, как и распорядился Томми, всего двое – Влодек и Муха. Плюс кто-то из солдат наверняка прошёл подготовку санитара. Причина, по которой в экспедицию не отправили всех инженеров сразу, была проста и понятна, так что никто даже и не пытался задавать вопросов по этому поводу.

Фаза подготовки перетекла в фазу отправления плавно и незаметно. Последний боец занял своё место на одном из ящиков, моторы взревели и Томми подбежал к дрезинам пожать руки атаманам. Затем звук моторов стал более мерным, одна за другой, дрезины пришли в движение и начали медленно набирать ход. Сидящие на них люди махали руками, мы махали им в ответ. Я втихаря наслаждался последними, самыми звучными, аккордами игравшей в моём воображении фантазии о викингах. Так и завершилось это знаменательное событие сегодняшнего дня.

Глава 6

На берегах Туры, 2035 г.

Вагон шёл мягко, время от времени выдавая колёсами такой милый сердцу перестук. Мы ехали уже пятнадцатый час, но я никак не мог насытиться этим восхитительным звуком. В нём была дивная стабильность и гармония, ощущение неизбежности прибытия к пункту назначения, переживание успешности всех начинаний. Давным-давно я не переживал ничего подобного, и вот сижу, как ни в чём не бывало, за столиком в плацкартном вагоне, и любуюсь на мелькающие за окном весенние пейзажи. Будто и не было тех двадцати с лишним лет, что отделяли меня от последней такой поездки. Тук-тук, тук-тук, мы мчимся вперёд. И пускай рядом вместо разношёрстного народа в потёртых дорожных одеждах сидят одетые в камуфляж бойцы, добрая половина из которых до этого никогда в поезде не ездила – они также задумчиво смотрят за окно, читают и занимаются своими мелкими делами.

Ездить в тёмное время суток у нас всё ещё считалось небезопасным, потому на пути к Верхотурью поезд останавливался переждать ночь под Екатеринбургом. Это лишало удовольствия насладиться сном в покачивающемся вагоне, что с лихвой возмещалось зрелищем залитых солнцем равнин и лесов, проплывающих мимо на следующий день.

Поезд шёл медленно – в километре перед ним ехала дрезина разведчиков, которые постоянно сообщали машинисту по рации состояние путей. К тому же тихий ход позволял экономить солярку и не так сильно раздалбливать старые шпалы. Вообще, пути сохранились на удивление хорошо, Влодек обещал до конца года провести подробную проверку каждого метра полотна. В челябинском депо ребята отыскали старющий паровоз – если проверка Влодека даст добро, то его можно будет вернуть в строй и гонять на полной скорости. Паровоз машина неприхотливая, хоть на дровах ездить может. А до тех пор будем наслаждаться видом окрестностей на скорости в пятьдесят километров в час.

Вагон слегка накренило вправо, и поезд притормозил километров, наверное, до двадцати. Колёса зазвучали более звонко: мы выехали на мост. За окном раскинулась красивейшая картина устья слияния двух рек с чистой водой, окружённого с трёх сторон заросшими буйным лесом берегами. Здесь Большой Актай впадал в Туру. Из окна напротив было видно, как Тура, темнея своими водами, устремляется к излучине, за которой где-то совсем близко уже ведутся восстановительные работы на ГЭС.

Солнышко висело уже в самом зените, и свет его отражался на мелкой водной ряби миллионами и миллионами маленьких сполохов. Лучшей картины для первого визита к нашей будущей цитадели нельзя было себе и представить. Поезд медленно катился вперёд, навстречу приближающемуся берегу, также заросшему деревьями, как и все земли вокруг. Только здесь над густыми кронами можно было разглядеть движущиеся туда-сюда металлические мачты с роликами на кончиках. Грузоподъёмные краны, которых я насчитал три штуки, беспрерывно шевелили своими стрелами, будто хвастаясь тем, в какой бурной и значительной стройке они принимают участие. Ещё одна удивительная сцена, подобной которой я не видел без малого четверть столетия. Интересно: когда подобные зрелища перестанут меня так волновать? Надеюсь, что этот момент настанет нескоро.

Как только вагон остановился, я как сопровождающий офицер вышел на платформу первым, чтобы доложиться главному по складу. От пристроенного совсем недавно к платформе пологого пандуса, через расчищенную площадку размером с футбольное поле, к мелькающим за редкой лесополосой новым постройкам вела хорошо утрамбованная грунтовка. По ней к нам двигалась группа людей в рабочих комбинезонах и жёлтых монтажных касках – одно фантастическое видение прямиком из давно минувшего прошлого. Один из подошедших носил каску белого цвета, он сразу направился ко мне и произнёс формальное приветствие, присовокупив к нему искреннюю широкую улыбку. Я узнал в нём парня из отряда Велеса, имя которого не смог бы вспомнить самостоятельно, не представься он первым.

Получив из моих рук накладную, он бегло изучил её и, довольно покивав головой, отчеканил:

– Спасибо, в полном порядке. Я, старший по складу Викинг, груз принял и приступаю к разгрузке. – А затем, уже спокойнее добавил: – Атаман Томми очень ждёт вас в командном пункте.

– Это где именно его искать?

Викинг повернулся и указал вытянутой рукой на продолговатую тень за деревьями:

– Прямо по дороге, и, как деревья закончатся, сразу налево. Вооон, видите фуру? Это и есть наш командный пункт. Мобильный.

– Ага, вижу. Здорово устроились, молодцы! А где у вас здесь искупаться можно с дороги?

– Вот, по этой тропинке спускаетесь к реке, и там будет удобный пляжик. Водопровод, к сожалению, ещё не наладили, но к запуску ГЭС аккурат успеваем.

– На когда запуск планируете?

– Томми настаивает, чтобы до первого мая управились. Ну что я хочу сказать… На данный момент аккурат укладываемся в срок, без жертв.

Я всё ещё думал об услышанном, пока спускался к реке, раздевался и доставал умывальные принадлежности из сумки. Любопытно, сдача ГЭС к первому мая – это красивый символичный жест в честь забытого праздника, или часть плана постройки? Разумнее было бы не спешить с запуском такого важного объекта, и посвятить всё доступное время его отладке и проверке. Меньше месяца ведь осталось, а там же ещё вся эта энергетическая инфраструктура – линии, трансформаторы, подстанции. Впрочем, если Влодек руководит работами, то мне со своими дилетантскими мыслишками там явно не место. И ладно.

Холодная вода Туры помогла избавиться от ненужных мыслей. В этом сезоне вода не бодрит, как в марте, и не ласкает, как в июле, она просто холодная. В самый раз, чтобы отмыться после дороги и не плескаться почём зря. Помню, в былые времена много говорили, что в Туре купаться нельзя, можно схлопотать кожных болезней и проблем с потрохами. Но сегодня это была чистейшая река. Природа сама очищается, если ей не мешать.

Командный пункт я нашёл без проблем, длинная фура метров двадцати в длину стояла на самом краю стройплощадки. В глаза сразу бросились три момента: чёрные панели на крыше, аккуратно нарисованный на борту жёлтой краской логотип в виде вписанной в круг птицы и приставленная с откинутому борту лесенка из арматурных прутьев. Сварочным аппаратом здесь воспользоваться никак не могли, лесенку явно по случаю стащили из посёлка. Заходить внутрь я не спешил, дал себе две минуты полюбоваться зрелищем стройки.

Раскинувшаяся перед глазами картина радовала, как может радовать ребёнка свежераспечатанная коробка с конструктором. Не самое точное выражение, но запас удачных сравнений я исчерпал ещё в пути. Площадка была никак не меньше пяти-шести гектаров в размере, причём, судя по едва различимому среди рёва моторов звуку бензопил, её активно расширяли. Хорошо было видно, как два автокрана на разных флангах одной стороны площадки таскают бетонные плиты и аккуратно составляют их в узкую траншею, умещая каждую между забитыми в землю столбами. Возводимый вдоль береговой линии участок стены уходил вдаль, за деревья. Кто знает, какую территорию уже сейчас отмерили для будущего города… Планов постройки я не просматривал уже месяца три, а они с тех пор минимум два раза корректировались. Да и как их было увидеть в Верхнеуральске – разве что просить кого-нибудь из сопровождающих поезд привезти копию. Нужно будет обязательно прогуляться вдоль стены, посмотреть.

Что делал третий кран, мне разглядеть не удалось. Зато хорошо было видно три экскаватора, прокапывавших расширявшуюся от центра площадки систему траншей. Для водопровода и канализации, надо полагать. На противоположной стороне площадки стояли, дожидаясь окончания работы лесорубов, два бульдозера. В противоположной от реки стороне, на самом дальнем фланге, стояло ещё несколько машин, но что это была за техника, я уже не рассмотрел. По всей площадке сновали небольшие группы людей в оранжевых касках, больше всего их было у кранов. В комбинезонах была примерно треть работающих, остальные донашивали старые полевые костюмы.

Я смотрел на людей и не мог понять странное ощущение, поднимавшееся в душе. Что-то здесь было не так… Но что? Снова и снова я всматривался в суетящиеся фигурки, пока наконец не понял: каждый из рабочих занят делом. На ком не останови взгляд, увидишь как он, шустро орудуя лопатой, подравнивает канаву, или ковыряется отвёрткой в какой-то металлической хреновине; или, тыча пальцем в развёрнутый план, обсуждает что-то с напарником. Каждый из них делал что-то полезное. Исключение составляла группка мужиков в сторонке, они, приспустив лямки комбинезонов, сидели в тени и явно наслаждались регламентным отдыхом. Никакого отлынивания, никакой имитации бурной деятельности. Ничего подобного я никогда раньше не видел. Ни в старые времена в городе, ни позже в Краснинском. Сколько я ни таращил глаза в ожидании привычной картины – один человек машет лопатой, а пятеро других со скучающим видом наблюдают за его потугами – ничего подобного я не увидел. На душе вдруг стало так легко и радостно, что хоть на месте прыгай. Вместо этого я развернулся и мелким шагом взбежал по лесенке в фуру.

Под тенью Феникса

Интерьер командного пункта напоминал обстановку штабного барака в Верхнеуральском. За тем лишь исключением, что был намного более пронзительным и, в целом, армейским.

Стулья стояли в два ряда вдоль бортов, будто часовые перед приёмной большого командира… или, с другой стороны, в них могли угадываться курсанты, решившие устроить впавшему в немилость сослуживцу «коридор страсти». На стенах, то есть внутренних поверхностях бортов висела хорошо знакомая карта Урала, утыканная флажками гораздо плотнее, чем когда-либо, а также подробная карта свердловской области и несколько экземпляров плана строительства. Рядом же находилась и большая белая доска для черчения фломастерами.

Стол здесь был только один – старомодный письменный исполин на двух ногах-тумбах. Никакой лакировки или резьбы, только грубые формы и покрывшийся от времени пятнами шпон. На столе был раскрыт ноутбук самого франтовского вида, в корпусе из полированного металла, рядом стояла стопка старющих книг с нечитабельными названиями на корешках. А за столом сидел мой друг Томми. Медленно расплываясь в улыбке, он ждал, пока я прошёл к столу, встал по стойке смирно и произнёс:

– Здравия желаю! Атаман Феликс прибыл с докладом о положении дел касательно учебной подготовки молодых бойцов, формирования женских отрядов, а также продвижения в изучении интерфейса захваченной прыжковой точки. Разрешите начать?

– Не разрешаю. Иди сюда.

Томми поднялся и протянул мне ладонь. Пожав друг другу руки, мы коротко крепко обнялись и тут же отстранились, рассматривая друг друга.

– Симпатичная гимнастёрка у тебя, атаман. Кого-то ты мне в ней напоминаешь. Бороду отращивать не собрался?

– Спасибо за лестную шутку, надо будет об этом задуматься. Ну, как доехал, с удовольствием? Почуял ветер перемен?

– Ох, да не то слово. До сих пор сам не свой. Знаешь, вот только сейчас начинаю верить в то, что у нас получится. Раньше я это знал, а теперь ещё и верю. Тяжело пояснить разницу, это на уровне ощущений…

– Ну говори, говори! Давай, не стесняйся восторга!

– Главное, еду я в поезде, смотрю на стройку с кранами и бульдозерами, со строителями самыми настоящими… Ну что тут скажешь: фантастика, да и только! Кстати, откуда столько техники, откуда горючее? шуршит, работает, никаких следов экономии.

– Ооо… брат, да ты ничего не знаешь, – Томми вздёрнул подбородок и посмотрел из-под расслабленных век покровительственным взглядом всезнающего и всемогущего человека, – под Серовым взяли состав, двенадцать цистерн солярки. Чуть не два дня ковырялись с поездами, чтобы вытянуть его на нужный путь, зато теперь… Мы на коне.

– Двенадцать? Это, получается, сколько литров…

– Почти полторы тысячи тонн, Феликс. В литры можешь сам пересчитать, Да-да, это очень много. Кстати, смешно глаза таращишь, только перед женщинами так делать не надо.

– Слушай, так этого же хватит на…чертову уйму времени!

– Да, количество изрядное. Но всё же гораздо меньше, чем нам необходимо на всё. Лет на пять должно хватить, ежели строительство будет идти намеченными темпами. Впрочем, я искренне надеюсь, что с появлением новых рабочих рук и по завершении инженерной подготовки ряда наших талантов дело пойдёт быстрее и нам придётся пересматривать планы. Как бы нам не везло с захватом готового топлива и дальше, придётся вскоре восстанавливать НПЗ – тут в области есть один, совсем новый, один год только поработать успел.

– Где же вы храните всё это топливо?

– Ага, понимаешь! Тут непростой момент, который мы, признаться, упустили при планировке. Пока негде. Состав стоит прямо на путях, чуть севернее, под круглосуточной охраной. Из-за этого нам необходим больший гарнизон, и мы, считай, потеряли железнодорожную ветку. Чтобы перецепить локомотив, приходится толкать состав чёрт-те куда на юг. Пока что вариант решения только один – спешным образом достроить… не знаю, как это называется, запасной путь, что ли. По эту сторону заграждения, разумеется.

– Томми, это же опасно. Считай, в обнимку с бомбой спать. Первая же серьёзная атака…

– Да я понимаю, – махнул рукой Томми, – но выбора у нас сейчас особого нет. Подземный резервуар строить? Извольте, в наши планы это сейчас никак не вписывается. Поиздержимся, знаете ли, и на материалах и на трудозатратах. Потом – обязательно. А пока обойдёмся запасными путями и навесиком над ними. Да и такого противника, чтобы артиллерию смог подогнать, я лично пока ещё не встречал.

Странная, манерная речь Томми с каждым его словом занимала меня больше, так что было сложнее следить за деталями самого разговора. Старомодные словечки и фразы необычных конструкций сплетались достаточно гладко, но я не мог не заметить этой небольшой перемены. Не прекращая разговора, я прогуливался вдоль стен, рассматривая обстановку и касаясь кончиками пальцев бумаги схем и карт, и торчащих в них булавок, пока не подошёл к столу вплотную. Взгляд мой упёрся в затёртые корешки книг.

– Кстати, что читаешь сейчас? Уж не серебряный ли век? Больно уж слог у тебя необычный проклюнулся, дружище.

– Заметно, да? – на лице Томми заиграло детское выражение, сочетавшее в себе смущение и торжество. – Наверное, Достоевский. Я сейчас очень плотно всю русскую литературу девятнадцатого века читаю. На каком именно авторе слог вывернул, даже не скажу сейчас.

– Да заметно – не то слово! Прямо живой укор всем нечитающим.

– И хорошо, что укор, – нахмурился Томми, – учебники читать мы уже всех приучили, и во многом благодаря тебе. А вот художественное – увы! Человеку ж не только тело и мозги питать надо… Душа, знаете ли, тоже должна что-то впитывать извне. Ну и потом, положа руку на сердце, давайте вспомним, был ли в русской литературе другой, столь же плодотворный и ценный период, как девятнадцатый век? Понимаешь, это будто все самые великие умы и сердца от литературы, которые были суждены провидением русской культуре, просто взяли и появились в одном столетии! Кто, кто ещё так глубоко вдавался в суть человеческого внутреннего мира? Вся русская душа… Вот она – очищена от шелухи и лежит перед тобой, трепещет!

Давненько я не слышал таких разговоров. Меня от них коробило, ибо мысль об исключительности русской души, якобы требовавшей определённого подхода, почти всегда упиралась в рассуждения о нашей неполноценности. Кажется, я начал изображать безучастие, чтобы не поддерживать неприятную тему разговора. Томми понял – когда он ничем не взволнован, более чуткого и участливого собеседника просто не сыскать.

– Ну что? Может, прогуляемся? Посмотришь наше хозяйство, о своих делах расскажешь.

– С удовольствием. А перекусить тут у вас где можно?

– Не перекусить, а полноценно отобедать! Как раз через полчаса будет готово.

Мы шли вдоль городской черты. О ней можно было говорить конкретно, потому что на каждом своём участке эта самая черта была обозначена совершенно точно. Иногда мы проходили мимо стремящихся к небесам законченных участков стены, другой раз шли вдоль подготовленной к укладке плит узкой траншеи с вбитыми направляющими столбиками. Столбики при ближайшем рассмотрении оказались соединёнными попарно крупными стальными швеллерами – не лучшее конструкторское решение в общем, но просто блестящая находка в нашем положении. Местами не было даже траншеи – только намеченная вешками линия среди дожидающихся выкорчевки пней.

Немало сил было положено на то, чтобы первым делом зачистить лес по периметру планируемого города, чтобы лишить предполагаемого противника возможности атаковать внезапно, из чащи деревьев. Стена леса, которую я наблюдал от командного пункта, представляла собой внутренний лесной массив, зачистка которого могла подождать своей очереди несколько месяцев. Своевременный вывоз негодной для строительства древесины также представлялся проблемой, решать которую приходилось по мере возможности – сложенные штабелями, свежеспиленные стволы сохли на солнышке в разных местах площадки, грозя всему вокруг небывалым пожаром.

Городская черта, по состоянию на данный момент, представляла собой более-менее правильный прямоугольник размерами полтора на три километра. Погрешность присутствовала на прибрежной части площадки, где необходимо было учитывать капризное поведение подтопляемых почв, в то же время как можно теснее прижимаясь к восстанавливаемой Верхотурской ГЭС.

Рассматривая ограждение, я не мог не обратить внимание на косой сетчатый рисунок поверхности плит и торчащие из них металлические проушины. Так что, когда Томми сказал, что забор строится из разбираемой неподалёку «бетонки», мне оставалось лишь понимающе покивать головой. Бетонное покрытие дорог было одним из самых дешёвых, поэтому его широко применяли в таких отдалённых районах. Наковырять плит на девять километров протяжённости забора оказалось совсем несложно, но вот доставка их на площадку оказалась делом крайне хлопотным и затратным. Хотя в целом, такое развитие событий было очень благоприятным, так как позволяло быстро развернуть полномасштабное строительство в соответствии со всеми планами.

Томми много и с упоением говорил о том, что территория в четыре с половиной квадратных километра – не более чем минимальная площадка для строительства самых необходимых объектов.

«В будущем границы города будут постоянно раздвигаться. Уже через пару лет мы поглотим Верхотурье, так что к этой осени там нужно будет разворачивать обеззараживание и травлю паразитов. Городские экспедиции уже получили задание на захват всей нужной химии», – добавил он. А затем помолчал и продолжил серьёзным голосом:

«Сначала мы думали, что Верхотурье, как и многие маленькие города без канализационной системы, пал жертвой эпидемий. Здесь действительно был обычный, средних размеров рассадник дряни, куда без ОЗК лучше не соваться. Но город вымер не от заразы и не из-за проблем с продовольствием. Я сам ходил туда несколько раз и могу сказать, что люди погибли, во-первых, одномоментно, а во-вторых, быстро. В домах была еда и всё, что нужно для жизни, а человеческие останки больше лежали на кроватях или на диванах. То есть, они успели почувствовать себя плохо, и этот момент продлился совсем недолго, понимаешь? Очень много тел было в больничном коридоре. Да, я специально нашёл больницу, и все догадки подтвердились. Хочешь знать, какие? Ты никогда не задумывался, почему нам так гладенько удалось завладеть железной дорогой? Почему на отрезке пути в пятьсот километров, от самого Челяба, мы ни разу не встретили сопротивления? Куда подевались все люди? Больше десятка крупных посёлков, и все они мертвы… Везде та же картинка, что и в Верхотурье, то есть ни эпидемией, ни войнами ни природными катаклизмами объяснить случившееся не получается. Как будто сама Смерть вот так взяла и прогулялась на север от Челябинска, до самой Туры, а может и дальше.

И тогда мне стало интересно, я начал копать информацию, в архивах открытых источников. Сам ведь знаешь – Урал ещё со времен Союза просто битком набит стратегическими силами. Начиная от частей РВСН и заканчивая хранилищами химического оружия. В общем, одно такое хранилище, позже перепрофилированное или, скорее, замаскированное под завод по уничтожению этого самого химического оружия нашлось аккурат под Челябинском. В полусотне километров к востоку… И какое хранилище! Больше пяти тысяч тонн зарина и VR, тринадцать процентов всего потенциала СССР! Даже если завод не филонил и реально уничтожил большую часть запаса, оставшегося уверенно хватало для того, чтобы зачистить сотни и сотни квадратных километров.

Объект этот достаточно крупный, хорошо выделяющийся на фоне всего окружения. Я уверен, что при выжигании Челябинска завод тоже могли уничтожить – считай, за компанию. А ещё я абсолютно уверен, что в тот день… двадцать третьего декабря две тысячи двенадцатого года над всем Уралом дул сильный южный ветер.

Военные отравляющие газы быстро распадаются, в этом их суть. Уже через пару месяцев от них тут и следа не осталось. Года через три восстановился животный мир. Растения вообще не заметили эту напасть, их нервно-паралитические субстанции не берут. А вот люди исчезли быстро и полностью. Так что здесь у нас ни врагов, ни союзников – никого нет. Остаётся лишь одно – колонизировать эти земли практически с нуля. Как снять людей с насиженных старых мест? Да как это всегда и делалось: налоговое послабление, увеличение помощи, содействие при переезде. Ну и близость к нашей твердыне, знаешь ли, дорогого стоит. Уверен, что вскоре от желающих отбоя не будет. Особенно когда электричество появится».

Обед оказался чудо как хорош для временного лагеря на краю стройплощадки: крупный жареный судачок, пшеничная каша, рагу из весенних овощей и кофе из цикория. Рыба – единственный пока еще непривозной продукт – водилась здесь в изобилии и подавалась к столу три раза в день. Как мне рассказали, перегородив сетью Актай в самом узком месте, где он впадает в Туру, можно было за ночь поймать столько рыбы, что её хватало на несколько дней пропитания. Больше проблем было с тем, чтобы её вытащить, почистить и приготовить. Немалая часть улова погибала, не дождавшись свидания с солдатской тарелкой.

Посуда вообще вся была одинаковой, из одной партии. Лёгкие миски и кружки, штампованные из тоненького металлического листа были очень неустойчивыми, обжигали руки и начинали ржаветь в местах скола покрытия. Но при этом, они чудесно составлялись в стопки, почти ничего не весили, и, что мне особенно понравилось, создавали особую атмосферу единства. Когда командующий питается такими же нехитрыми блюдами из покрывшейся пятнышками ржавчины плошки, что и солдат, это сближает. Создаёт правильный моральный климат. Так поступали едва ли не все великие военачальники, кто не спешил возвыситься за счёт мелкого комфорта, но сосредоточивался на важных делах. Приятно становиться в один ряд с такими личностями, как: Александр Македонский, Суворов, Наполеон, Фидель Кастро… Других имён сразу и не назову, но помню, что их ещё очень и очень много.

Впрочем, обедали мы в отдельной офицерской палатке. Да, именно так она и называлась, хотя никакого табеля о рангах ещё не существовало, но деление на рядовой состав, офицеров и генералов уже наметилось вполне чётко. Наши вооруженные силы росли, крепли и более своим устройством напоминали нормальную полноценную армию. Деление на автономные отряды под предводительством своенравных атаманов закладывало в рядах единой армии вроде как трещинки, которые со временем могли раздаться вширь, да и просто отдавало некой старинной неполноценностью. Ликвидировать такую структуру сразу и решительно было глупо, слишком уж многие бойцы разных рангов могли воспринять идею в штыки и поднять ропот, а потому мы позволили этой реформе проходить тихо и спокойно, естественным образом. Конечно же, мягко направляя ход этого процесса в нужном направлении. Любые конфликты старательно локализовались и подавлялись в зародыше, не преступая границ обычной бытовой ссоры между равными людьми. Вытравить из человеческого сознания деление людей на «своих» и «не своих» полностью невозможно – так уж мы устроены, но пока все атаманы полностью лояльны к Томми, серьёзных проблем ждать не приходилось.

На первый взгляд всё выглядело вполне спокойно и оптимистично. На второй взгляд – тоже… Но у меня росло нехорошее предчувствие, которым я никогда ни с кем не делился, потому что не мог описать его суть даже самому себе. Но, услышав о том, что в ближайшее время мы можем не опасаться никакой внешней угрозы, я, наконец, понял одну вещь.

– Значит, крупных баталий в обозримом будущем не планируется?

– Я думаю, бои скоро вообще прекратятся, – заметил Томми, отделяя от жареной рыбины спинку и отправляя её в рот, – если ты имеешь ввиду людей, конечно.

– Ну да, я о них. А чего серожопых-то бояться, мы со своей стороны калитку притворили наглухо.

– Да ну? Я когда уезжал, точка была заперта в бетонном боксе с бойницами и круглосуточным оцеплением.

– Именно так и было. Но! – я не отказал себе в удовольствии выдержать паузу и назидательно поднять в воздух длинную рыбью кость, – я, как твой заместитель, нашёл менее накладное, и не в пример более надёжное решение.

– Интересно, и какое же? – Томми подался вперёд.

– Мы заблокировали раздвижную рамку телепорта. Просто скрутили её тросом и повесили замок.

Томми прекратил жевать и посмотрел мне в глаза:

– Вы уверены, что это не повредит…

– Да, абсолютно. Мы для проверки попробовали запустить, так там нагрузка с механизма сбрасывается, чтобы привод не полетел. Затея дельная, охрану сократили до двух человек. И нет риска, что нам с того конца пришлют, скажем, бомбу.

– Ааа. Ну, смотри, с тебя же потом спрошу за каждый винтик, – Томми вернулся к содержимому своей миски, – как вообще исследование продвигается? Давненько от Шепа новостей не было.

– Там хорошо, много интересного. Но сначала я хотел с тобой поделиться одной мыслью.

– Ну, говори, что там.

Я придвинулся чуть поближе и слегка склонил голову. Любые разговоры о мятеже ведутся исключительно полушёпотом, будто из суеверного страха ненароком пробудить это страшнейшее событие:

– Как ты думаешь, чем будут заниматься бойцы, не видевшие врага месяцами и годами?

– Известно чем. Работать на стройках, тренироваться в поте лица, учиться. В спасательных операциях участвовать обязательно. Ты к чему клонишь?

– Ещё раз. Боец не видит врага. Он воспитывает свой характер, укрепляет тело, совершенствует навыки. Но ему не на кого направлять свою… природную непереносимость, скажем так. И, как, по-твоему, что будет происходить дальше?

Томми хмыкнул, дёрнул плечом, а потом поднял взгляд. Я продолжил:

– Ладно ветераны – они спаяны в боях и по мелочёвке ссориться не будут. Но молодые! Им же только повод дай. И этих поводов будет со временем больше и больше. Сначала это будут обычные разборки в коллективе – кто старший, кто сильный, кто решает. На уровне дедовщины. Потом пойдут бытовые моменты. Пойдёт своячество по отрядам, по баракам. Вспомни случай с обрезанной музыкой! Идея единой крепкой армии у нас кое-как работала, пока армия была меньше, и состояла из бывалых вояк. Но молодёжь в больших коллективах просто не сможет не делиться на группы. Поначалу эти группы будут соперничать между собой, потом дело может перерасти в серьёзные столкновения. Ты же изучал военную историю, знаешь, как оно бывает. Связисты против танкистов, десантники против инженеров… И здесь дело не в родах войск, которых у нас, конечно, не так много. Дело в людях, которые находятся рядом друг с другом, и по какой-либо причине думают о своих соседях, как о «других».

Формулируя мысли на лету, я по обыкновению смотрел вниз перед собой, в поверхность стола. Посмотрев в лицо Томми, я увидел непонятный прищур человека, которому есть что добавить к сказанному. Но он молчал, и я говорил дальше:

– Так вот, человеку для того, чтобы проникнуться враждебностью к своему ближнему… Ох слово-то какое манерное, не важно… Ему для этого нужно на самом деле совсем немного. Ты не знаешь, но, допустим, в многоквартирных домах самые сложные отношения всегда между соседями. Чем люди ближе друг другу исходно, тем сильнее они начинают вздорить, когда появляется малейший повод. Вот, вздорить – очень меткое слово! Спорить по каким-то вздорным вопросам, по мелочам!

– Я понял, – кивнул Томми, – подведи итог. К чему ты ведёшь и что предлагаешь?

– Хорошо. Я считаю, что рано или поздно проблемы в обществе у нас начнутся. Причём, не в посёлках, где люди достаточно широко расселены, а в армии, где бараки стоят рядом, где много молодых горячих голов и где каждый вооружен. Что по этому поводу делать – я пока не знаю. Но, мне кажется, что остановить этот процесс невозможно, что всё, что мы можем – это как-то урегулировать его, направить в нужное нам русло, например. Постоянные состязания в сдаче нормативов, в успешных выполнениях боевых заданий. Главное – не врать себе о том, что люди достаточно разумны и самодисциплинированны, чтобы быть единой силой. Я верю в наши идеи больше, чем во что-либо, я мечтаю о том, чтобы они сплотили всех живущих. Но я учил историю, и знаю, что это возможно только в самые трудные времена перед лицом внешнего врага.

Я старался говорить негромко, но под конец немного разошёлся и, видимо, повысил голос. Томми поднял палец, предлагая мне помолчать и, не меняя позы, дождался, пока из палатки не вышли последние люди с грязной посудой в руках. Когда их голоса снаружи стихли, он подался вперёд и заговорил негромким спокойным голосом:

– Ты говоришь любопытные вещи. Да, опасность разлада и бунта существует всегда. Я был бы трижды идиотом, если бы не задумался об этом и не предпринял какие-то конкретные меры, верно? Так вот. Раз уж об этом зашёл разговор, скажу я тебе одну вещь. В настоящий момент мы уже активно работаем над созданием внутренней разведки. Тщательно разбавляем новые и не очень отряды людьми, которым мы можем доверять. Пока отряды малочисленны, а молодых бойцов, в чьей верности мы можем быть уверены на все сто процентов вовсе нет, процесс идёт очень непросто. Но он движется. Эта программа – целиком в ведении Мухи, и это обстоятельство меня, честно говоря, успокаивает, здесь ему можно довериться. Осведомителей приходится воспитывать и проверять прямо по ходу действия, давая ложные поводы для беспокойства, контролируя и проверяя через других агентов. Это очень непросто, пока больше похоже на какую-то мышиную акробатику, ей Богу. Но сейчас, в относительно спокойной ситуации, мы уже нарабатываем свои методы и готовим кадры.

– Предлагаешь начинать с тотальной слежки? Устроить шпионское государство?

– Нет, десять тысяч раз нет! Но пока наша армия не имеет нормальных форм, пока мы плохо представляем, с какими сложностями можем столкнуться в дальнейшем, нужно работать и в этом направлении тоже. И не говори больше о шпионах, это разведка. Что за манера спешить с выводами! В данный момент нам нужно быть готовыми ко всему, действовать на упреждение, обеспечить себе возможность пресечь любую смуту в зародыше… И наладить работу спецслужб, что всегда пригодится. Один хороший разведчик сам по себе стоит целой армии! Ты ведь читал Сунь Цзы, должен понимать.

– Я прекрасно всё это понимаю. Но… Устоим ли мы перед соблазном приставить шпика к каждому офицеру? Не просрём ли ценности свободы? Такие вещи могут происходить незаметно.

– Знаешь, за прошедшее время слово «свобода» брало в рот столько подонков, что оно до конца времён пропиталось их ядовитой слюной. Так что давай будем обращаться с ним поаккуратнее. Тем более, что свобода в любом, а тем более в нашем обществе, всегда относительна. Многие за таковую почитают анархию, и вот как раз им нельзя оставлять ни единого шанса. Но ты тоже говоришь дело, и мы будем сочетать разумное управление с чётким контролем. Великое множество раз я думал над тем, насколько проще было бы построить жёсткий деспотизм, но это не наш путь. Я хочу видеть свободный рынок, свободу совести и свободу творчества. Но свобода как безвластие и вседозволенность, какой её понимает большинство тех, кто работает на полях в своих посёлках, это полный крах всего. Такую свободу нужно травить без малейшей передышки, постоянно. И в этом наш самый важный бой.

Мне было нечего возразить. На фоне таких уверенных и хлёстких аргументов любые замечания касательно опасности тоталитаризма звучали бы как детский лепет. В знак того, что тема исчерпана, я кивнул и начал медленно прихлёбывать кофе. За несколько мгновений до того, как пауза в разговоре стала неловкой, Томми смягчился в лице:

– И всё же, как там Шепард? Где полные энтузиазма отчёты?

– Ты знаешь, он сейчас в таком состоянии, что лишний раз лучше не дёргать. Взлохмаченный весь ходит, бреется раз в неделю, мало с кем общается. Отчётов не пишет, говорит, что скоро будет такой отчёт, что все обалдеют, а пока, мол, не приставайте. В последнем сообщении значилось, что интерфейсная часть полностью разгадана и частично расшифрован язык пришельцев. Таки действительно, он настолько похож на язык индейцев майя, что можно брать учебники, каталоги иероглифов, и прямо вот так напропалую читать! Одна беда: майянский язык достаточно плохо известен, и всё, что у нас есть, это правила писания и несколько сотен слов. К счастью, на данный момент нам достаточно и этого. Я изучил схему работ и могу сказать, что главная задача сейчас упирается в расшифровку системы координат, используемой пришельцами, и разработку способов их интерпретации в наши координаты – широту и долготу. Если они используют ту же двадцатиричную систему счисления что и майя, то ждать нам осталось не так уж и долго.

– Отлично. Просто замечательно! Нужно перевозить точку сюда, я хочу следить за всеми работами. Что планируется дальше, кстати?

– Собственно, что я и сказал. Будет подобрана модель интерпретации, а там останется только её правильно приложить к системам координат. Делать это придётся понятно как – ставить эксперименты, отправлять в неизведанные дали экспедиции. А потом пытаться понять, где это они только что погуляли.

– Слушай, а может еще всё-таки попытаться сунуть туда видеокамеру на длинной ручке? Ну как я хотел, ещё когда пацаном был, да не успел?

– Мы уже попробовали один раз. Ничего не получилось. Точнее, мы не смогли увидеть то, что находилось по ту сторону портала, но зато кое-что поняли о принципах работы самой точки. Камера не записала вообще ничего, после кадров с приближающимся порталом сразу же следовали кадры, отснятые уже возвращаемой камерой. Пять секунд пребывания ТАМ будто не существовали вовсе.

– Ха. И о чём это нам говорит? И как быть с тем, что я всё-таки запомнил во время единственного своего прыжка?

– Говорит это о том, что телепортация происходит через какое-то хитрое пространство или измерение, которое характеризуется как раз отсутствием пространства как такового. А заодно, и времени. Объяснение, конечно, ни к чёрту, но это всё, что мы можем сказать на данный момент. Твои же воспоминания о некотором пребывании ТАМ были, судя по всему, просто растянувшимся впечатлением от входа и выхода. Хотя, опять-таки, точно сказать не берусь. Нужны эксперименты, много экспериментов.

Томми подпёр подбородок рукой и с мечтательной улыбкой устремил взгляд куда-то за откинутый вход палатки, в блиставший полднем весенний день.

– Отрадно слышать такие вещи. Стало быть, продвигаются дела, а то я уж огорчаться начал. Отчёты с Шепарда сбивай исправно, а то устроили тут вольницу. Я понимаю: научная работа, творческий поиск, ранимая натура… Но важность работы невероятная, так что проконтролируй, чтобы к отчётам прикладывались все теоретические наработки, полнейшая документация. А то ишь, раскапризничался, деловая колбаса. Ладно, давай дальше рассказывай. Как движется подготовка молодняка? И что там у тебя с девушками происходит?

От последнего вопроса я чуть не вздрогнул. Вовремя понял, что меня спрашивают о подготовке женских отрядов, а не о тонкостях личной жизни, ситуация в которой была стабильной, компромиссной и безрадостной, как тысяча сухпайков в голодный год. В районе Верхнеуральска женщин было не так много, как в посёлках, и в основном это были жёны или подруги наших бойцов. Некоторое время я регулярно катался к старым знакомицам в Краснинский. Потом одну из них, Светку, уговорил переехать в лагерь – остальные не согласились. Дом, который она там оставила, был не в пример лучше того, в который мы въехали вместе. Сознательно пошла на жертву, чтобы всегда мужик рядом был. Стараюсь не думать о том, что это может быть любовь, напоминаю себе, что мужиков нынче мало и в любом случае Светке очень повезло, как бы я к ней ни относился. Да и как можно относиться к подруге, если каждый день общаешься с Той, от которой дыхание сбивается и мозги клинит? Хреново – становишься мелочным, раздражительным, требовательным. А потом и бесчувственным, чтобы нервы хоть как-то беречь.

Нельзя сказать, что с Мирой у меня не было никаких шансов с самого начала, и от этого на душе делается только гаже. Когда мы только начинали разрабатывать систему организации женских отрядов, она очень трогательно, с терпеливой доброжелательностью указывала на важные моменты, которые я упускал. Объясняла, для чего нужно изменять некоторые нормы дисциплины, и почему командирами обязательно должны быть мужчины. Настаивала на том, что курсантки не должны иметь права на личную жизнь, пока дисциплина не окрепла. Вносила дополнительные пункты в накладные снабжения учебных лагерей. Словом, позволяла мне быть ведущим направления, при этом вкалывая ничуть не меньше, но на позиции ассистента. Все эти долгие вечера, которые мы проводили вместе, склонившись над схемой или сидя плечом к плечу у компьютера… Я, будто даже через одежду, чувствовал, как её локон щекочет мое плечо. Я млел, я цепенел и обмирал, наслаждаясь этим ощущением, подобного которому не чувствовал наверное с самой юности. У меня было много женщин, в том числе и любимых, но чувство, которое пробудил во мне этот рыжевласый ангел, было несравненно боле сильным и полноценным. Настолько мощным, что я просто не знал, как с ним управляться. И в результате сделал наихудшим образом.

Я слишком долго собирался с духом, неизвестно почему полагая, что результат предрешён. Ну, в самом деле – такой неожиданный поворот, соединившей нас в работе судьбы, такое буйство чувств, разве может быть иное развитие ситуации?

Затем я слишком прямо и грубо действовал, когда решился объясниться. Нет, конечно, не в смысле применения силы. Просто вывернул на неподготовленного человека все свои чувства сразу. Не углядел, что она к этому времени уже успела изрядно остыть. И, в конце концов, я не осознал своих ошибок вовремя, не изменил поведения, продолжая упрямо ломиться в закрывающиеся плотнее двери души этой девушки. Что может быть отвратительнее, чем седеющий мужик, натворивший самых, что ни на есть, детских ошибок? Наше общение превратилось в неприятную необходимость для неё и сущую муку для меня. Стоит ли говорить, что разработка программы была завершена в рекордные сроки? Причём, настолько качественно, что ни одного повода встретиться и согласовать дополнительные моменты не возникло.

С женскими отрядами сложилось не в пример проще и благополучнее, чем с одной девушкой-офицером. Всё ещё давя впечатление от неприятных воспоминаний, я отчеканил официальным тоном:

– Могу с уверенностью сказать, что эксперимент удался. Учебная программа показала хорошие результаты, можно её развивать и внедрять. От мужской программы принципиально не отличается. Уделяется большее внимание предварительной проверке курсанток, учебные планы немного скорректированы и есть свои нюансы в снабжении тренировочного лагеря. Главной реальной проблемой программы в будущем станет разработка планов по объединению женских отрядов с мужскими. Нужно учесть и грамотно обработать целый ряд вопросов как психологического, так и бытового характера, и процесс этот будет небыстрым. Прежде всего, мужчины и женщины должны привыкнуть к мысли о том, что в боевом строю они на равных. Ещё сложнее будет как-то обуздать естественное природное влечение, которое может создать проблемы с дисциплиной, внимательностью и надлежащим выполнением воинского долга в целом. Пройдёт очень много времени, может быть, годы, пока мы опытным путём найдём нужные нам решения. Это обязательно случится, но быстрых результатов ждать не следует. Я считаю, что разумнее всего будет оформлять солдатские пары через комиссариат.

Томми внимательно слушал, изредка кивая. Несколько раз он вовремя прятал улыбку, но к концу моего доклада успокоился и тихо ответил:

– Хорошо. Вижу, в проблематике межполовых отношений ты становишься экспертом. Если честно, я думал, что это произойдёт несколько иначе… Ну, идём на станцию сходим, похвастаюсь тебе нашими успехами. Представляешь, там, на складе, были совсем новые машины, ещё в фабричной упаковке, нам только и осталось что установить их! Вся возня – с инфраструктурой…

* * *

Меня разбудил телефонный звонок недавно установленного аппарата. К празднику нового, 2037 года в Городе запустили АТС, так что теперь на каждого генерала приходилось по одной телефонной линии. Остальные бойцы пока довольствовались одним аппаратом на барак, но к празднованию дня основания города, четвёртого августа, планировалось обеспечить личными телефонами и всех офицеров. Томми вообще очень любил всякие регулярные праздники, круглые даты и прочие годовщины – каждое значимое событие у нас либо приурочивалось к какому-нибудь празднеству, либо само по себе создавало ещё один красный день календаря. Пару раз на заседаниях эта тема поднималась, и тогда наш куратор произносил небольшую проникновенную речь о том, как важно ощущать ход новой истории, отмечая главнейшие события в бытовой традиции. Правда, никаких выходных и отгулов в честь знаменательных дат не полагалось, эти дни отмечались только поздравлениями. Также по праздникам было принято раздавать поощрения и награды отличившимся на боевых и трудовых фронтах.

Внеочередное собрание боевых генералов, посреди ночи. Проскрипев в трубку сонным голосом, что буду через десять минут, я оделся, наскоро умылся и вышел из дома. Вяло шевелившиеся мысли быстро набрали разгон и начали наперебой предлагать самые пессимистичные варианты случившегося: вторжение противника, саботаж на объекте, восстание поселения, мятеж в армии, убийство офицера, предательство генерала, тревожные новости от Шепарда… остальное могло подождать, как минимум, до утра.

На улице было тихо и пустынно, попадавшиеся по дороге часовые привычно выпрямляли спины и отдавали честь. В ночное время им позволялось стоять по стойке «вольно». Никаких тревожных сирен, никакой суеты – Город спал спокойно. Уже отрада…

В приземистом двухэтажном штабном здании свет горел только в коридоре и на верхнем этаже, в зале собраний. На шторах двигались тени людей, неспешно рассаживавшихся в кресла. Взлетев по лестнице, я пригладил волосы и вошёл в зал. За большим овальным столом под массивной люстрой уже сидело пять человек, все заспанные и молчаливые. Симон сразу подскочил со своего места у дальней стены возле проектора и подошёл ко мне:

– Здравия желаю. У нас важное донесение от разведки. Сейчас дождёмся остальных и начинаем.

– Понял. А что вообще случилось, в общих чертах?

– Сам не знаю. Полчаса назад разбудили, приказали всех срочно собрать.

– А кто разбудил-то?

– Томми, с ним ещё Муха и какой-то солдатик из взвода 2М4.

– 2М4? Это по старой системе какой?

– Группа Монгола, четвёртый отряд. Экспедиционный корпус.

Обойдя стол, обменявшись со всеми рукопожатиями и недоумёнными гримасами, я сел в своё кресло справа от места нашего Командора. Звание у Томми было такое же, как и у остальных заседающий в штабе, то есть генерал, а кличка Командор приклеилась к нему недавно и неожиданно крепко, с подачи кого-то из офицеров. Иначе его в третьем лице уже и не называли. Томми никогда не стремился выделить своё положение номинально, даже наоборот, подчёркивал равенство всех генералов, хотя по факту и обладал всей полнотой власти. Лидерство его никем не оспаривалось, и просвечивающие, время от времени, диктаторские замашки принимались как нечто само собой разумеющееся. Почему-то ему нравилась эта игра в равенство, хотя и верил в неё, похоже, только он один. Как бы там ни было, кличку Командор он воспринимал подчёркнуто нейтрально, и лично у меня не было сомнений в том, что до момента её укоренения на верхней строчке табели о рангах осталось не так уж много времени.

Когда все собравшиеся полным составом допивали уже по второй чашке чая, дверь кабинета, наконец, открылась, и в зал вошли Муха, Томми, и молодой чернявый парень, удивительно незапоминающейся внешности, с нашивками рядового. Увидев такое количество высших чинов, он устремил взгляд в пол и позволил Мухе увлечь себя к одиноко стоящему креслу возле проекционного экрана. Томми коротко поприветствовал собравшихся, плюхнулся в своё кресло, затем откашлялся и произнёс официальным тоном:

– Любезные судари… в нашей армии сложилась неожиданная ситуация, требующая глубокого осмысления её истоков и решительных мер пресечения. Я говорю о мятеже. Благодаря усилиям рядового Гаврана, – он кивнул в сторону также смотревшего в пол паренька, – являющегося по совместительству агентом нашей внутренней разведки, мы смогли вовремя узнать о назревающем заговоре. Предлагаю сейчас заслушать его доклад, после чего мы все вместе разберёмся в происходящем и примем взвешенное мудрое решение. Прошу!

После слова «мятеж» Томми не сделал никакой паузы, и пробежавшее по генеральским лицам выражение крайнего смятения моментально уступило место сосредоточенному прищуру. Услышав приглашение к докладу, Гавран мелко кивнул, поднял неожиданно спокойный взгляд своих чёрных глаз и заговорил:

– Гавран, агент первого выпуска школы разведки. В четвёртый отряд меня внедрили во время последнего переформирования, шесть с половиной месяцев назад, с заданием отслеживать настроения в коллективе, фиксировать возможное появление альтернативной иерархии среди военнослужащих и вести наблюдение за бойцами, попадающими в категории подозрительных и неблагонадёжных личностей.

Начиная с самых первых отчётов, я обращал внимание на рядового Ацтека, как на физически очень сильного человека с крутым характером и склонностью командовать другими. Учебный лагерь он закончил в семнадцатилетнем возрасте с идеальным личным делом, никак свою индивидуальность не проявив. Высочайшие показатели по всем физкультурным нормативам, теория и матчасть – «хорошо», стрелковая подготовка – «удовлетворительно»… В составе отряда он первые дни держался особняком, а затем уверенно начал преобладать над окружающими в психологическом плане. Влезал в чужие конфликты, разнимая спорщиков, позже сам задирал сослуживцев. Давил авторитетом, угрозами физической расправы, постепенно выдвинулся вперёд, как неформальный лидер, и необходимость давить отпала, все и так слушались. С командиром отряда и генералом группы держался абсолютно спокойно и невыразительно, в отсутствие командования опять превращался в неформального лидера. В других отрядах группы были свои лидеры, но Ацтека они почитали за старшего.

Параллельно с укреплением авторитета Ацтека, накалялась ситуация в отношениях с расквартированными по соседству отрядами других войск, большей частью гарнизонными. Началось всё с того, что у гарнизонных пропал компьютер, и по их жалобе наш офицер не вполне правомочно устроил досмотр личных вещей. Ацтек с несколькими наиболее приближенными бойцами пошли на разборки и там произошёл какой-то конфликт… О его сути они не распространялись, но с тех пор соседи были обозначены нашими верными и прямыми врагами. Теперь взаимное воровство и диверсии происходили постоянно, и офицерам, по понятным причинам, никто не доносил. Рукоприкладства избегали всеми силами, хотя планы строили постоянно. Гарнизонные Ацтека с его сворой откровенно побаивались, но не верили, что он осмелится нарушить устав. Однако, в конце концов, это случилось – возникла перебранка, соседи перегнули палку с провокациями, и дело обернулось серьёзной дракой с двумя сломанными носами, одним переломом руки, отбитыми почками и помятыми рёбрами. На разбирательстве все гарнизонные указали на Ацтека как зачинщика драки, и посторонние свидетели их слова подтвердили. Все участники потасовки со стороны экспедиторов получили гауптвахту и наряды. Ацтека лишили поощрений за спортивные достижения и вычеркнули из всех списков на повышение в звании, что он принял особенно близко к сердцу.

После того случая, группа участвовавших в драке стала ещё плотнее, даже по отношению к другим, абсолютно преданным Ацтеку бойцам. Это никого не настораживало и не удивляло, в том числе и офицера Мороза, что теперь можно смело засчитать ему в проступок… Мы как раз были в долгой экспедиции дальше Серова, никакого другого общения, кроме как со своими, не было. Мне кажется, это во многом ускорило развитие событий.

Штрафники всякий раз, как появлялась возможность, уединялись и много говорили – мне не удавалось подобраться поближе, чтобы выяснить, о чём именно. Затем в их компанию начали вливаться другие бойцы, и здесь я получил шанс разговорить их. Выяснилось, что Ацтек всерьёз планирует подстроить аварию в бараках гарнизонных бойцов и, помимо того, собирается организовать покушение на Мороза, причём таким образом, чтобы было похоже на несчастный случай. Сам Ацтек планирует каким-то образом на всём произошедшем поправить свою репутацию и быстро получить офицерский чин. Он не слишком сообразителен, но далеко не туп, и, скорее всего, у него действительно есть хороший рабочий план. Здесь меня почти раскрыли. Были очень сложные разговоры, еле-еле получилось отбрыкаться, но… моя миссия здесь завершена. Последнее что, удалось выяснить – в четверг вечером у заговорщиков будет очень важная сходка. Уверен, что можно будет взять с поличным. Информация эта поступила ещё вчера, но за мной сейчас внимательно наблюдают, поэтому пришлось потратить время, чтобы симулировать язву, и улизнуть через медсанчасть. Сообщить офицеру я не мог, это привело бы к… нежелательным последствиям, как для него, так и для меня самого.

– Вот такая ситуация, – прервал воцарившееся молчание Томми, – о серьёзной угрозе говорить не приходится, но прецедент нехороший. Что делать будем? Как считаешь, Монгол?

Монгол разжал пальцы и на стол со стуком выпали две половинки сломанного карандаша. Его лицо кривилось, будто от сильнейшей изжоги. Поборов волнение, он встал, походил взад-вперёд по зале, потом развернулся лицом к собранию и сказал:

– Ну а какие тут могут быть варианты? Я своей вины в этом бардаке не отрицаю, хотя мы все понимаем, что эта каша могла завариться в любом корпусе. Моё мнение как генерала такое, что нужно брать их, а затем казнить, публично. В уставе у нас это чётко прописано.

– Поддерживаю, – поспешил вставить Ерш.

– Кого именно казнить? Весь отряд или только зачинщиков? А что делать с остальными? И сколько их, этих остальных?

Все взгляды устремились к Палычу, вывалившему сразу столько вопросов. Опершись на трость, он тоже встал, но выходить к центру залы не стал, продолжив с места:

– Вы понимаете, к каким последствиям это может привести? Устраивая массовые репрессии, мы, во-первых, открыто признаём, что в нашей армии могут случаться серьёзные мятежи. Во-вторых, показываем, что серьёзно боимся их. И, в-третьих, даём будущим смутьянам идола, погибшего борца против системы Ацтека. Бред? Для всех нас, собравшихся сегодня здесь за этим столом – безусловно. Но для рядовых бойцов, многие из которых ещё прошлым летом за коровой кизяки убирали, это может стать красивой романтической идеей. Сами ж были молодыми, вспомните, сколько дурного энтузиазма вызывали всякие разговоры о сопротивлении, о бунте как таковом. Я готов спорить, что половина из вас превратилась, в своё время, в атаманов, очень вовремя сбросив с насиженного места своего поселкового князька. И сделали вы это вместе со своими сторонниками, которых сначала было тоже совсем немного. Сейчас кучка беспредельщиков не может представлять для нас опасности, но она может подать пример другим горячим головам, в которые пока ещё слишком часто ударяет подростковая моча. Уничтожим один очаг, но сколько их может появиться в дальнейшем? Пацаны поймут, что под них копает разведка, и оттого станут более осторожными. Чтобы опережать их, нам придётся всё больше и больше сил тратить на внутреннюю безопасность, но кто знает, как долго мы сможем заниматься этим? Нам нужно бороться с самим явлением бунта, предвидеть и отсекать все его метастазы, понимаете? Нельзя принимать вот эту дурную игру, нужно перевернуть стол и швырнуть карты в морду сдающему! Я закончил.

– Дело говоришь, Палыч, – заметил Томми. Его глаза снова начали сужаться в сверкающие хитростью щелочки, – на корню проблему решать надо. Любезные судари, вы согласны?

Собрание одобрительно загудело. Монгол нахмурился, и взгляд его заметался по лицам присутствующих. Палыч, по своему обыкновению, смотрел прямо в стол и поглаживал бороду, которая стала уже совсем белой, с отдельными прядями мышиного цвета. Томми схватил чью-то чашку, опрокинул в себя остатки плескавшейся в ней жидкости и громко хлопнул ею о блюдце:

– Что ж, отлично! В кои-то веки по первому же замечанию у нас образуется полное единодушие взглядов. Я так понимаю, что вас уже распирает от замечательных идей. Давайте, кто первый оккупирует наше внимание?

Удивительным образом каждый из присутствующих нашёл с кем переглянуться.

– Ты же к чему-то ведешь, да? – пробасил с другого конца стола Велес.

– Веду, конечно. У нас есть замечательная абстрактная мысль, а конкретики не хватает. И кажется мне, что ранее никто обо всём этом не задумывался, верно? На одном благоразумии Палыча далеко не уедем.

– Так ведь и задумываться раньше не с чего было…

– Конечно не с чего. И вот смотрите какая ситуация получилась – меньше двух дней в запасе, а мы, оказывается не готовы!

– Томми, при всём уважении, ты перегибаешь палку, – снова подал голос Ерш, – мы, конечно, понимаем твою нервозность. Но, чёрт побери, мы обычные люди, а не какие-нибудь ясновидящие. И ничего странного в том, что никто ничего не придумал по вот этой, только что всплывшей, теме, нет! Может, хватит срывать злость?

– Знаешь, я недавно вычитал одну мысль, – Томми снова взялся за чашку с чаем, на этот раз за мою, – не ахти какая свежая, но точная. Так вот: «Любое обобщение является ложью, и всякий, кто произносит слова "все, всегда, никто, никогда" и так далее, лжёт вам в глаза». И хрен с ним, что это утверждение противоречит само себе… Так вот, судари, если вы расписались в своей беспомощности, то послушайте, что скажут те, кто думал раньше и видел дальше вашего. Феликс!

Я поднялся со своего места, испытывая жуткое неудобство. Со стороны Томми было очень грубо вот так противопоставить меня всему коллективу, он явно распалился. Быстрее и неожиданнее, чем раньше. Ну да – ночь, стресс. Надо будет потом с ним об этом поговорить. Ни с кем другим командор свои психологические сложности не обсуждает…

Наш разговор почти двухлетней данности не остался всего лишь пустыми словами. Мы достаточно часто возвращались к этой теме, говорили долго и с увлечением. На фоне достаточно спокойной ситуации в армии, это стало чем-то вроде нашего хобби: со всей серьезностью прорабатывать сценарии предотвращения катастроф, которые могут никогда не произойти. Мы не относились к этому чересчур серьёзно, и, вероятно, оттого мыслили более раскованно и смело. Мы цитировали классиков, со снобистским наслаждением анализировали вслух исторические события, потрясавшие крупные и не очень империи, и так постепенно пришли к единой точке зрения.

По всему выходило, что сдерживание сепаратистских процессов тупым применением силы нам не подходило. Этот подход был слишком недальновидным, ему не хватало гибкости, разумности и внутреннего баланса. Он был похож на борьбу с пожаром при помощи старых одеял: вполне эффективно, но есть риск, что загорится само одеяло. Нашей целью было как-то упорядочить естественные на данном этапе деструктивные процессы и сделать так, чтобы их сдерживание не приводило к дополнительным тратам сил и ресурсов. Томми привёл меткую аналогию, суть которой до меня дошла не сразу: расползание трещины на твёрдом материале можно остановить, если взять дрель и на самом кончике этой трещины просверлить небольшое отверстие. Увидев моё замешательство, он пояснил: «Нам нужно усугубить происходящее таким образом, чтобы его самопроизвольное развитие прекратилось. Сечёшь?».

У меня самого в голове прыгала старая мудрость: «Не можешь остановить – возглавь», но как применить её конкретно к нашей ситуации – я совершенно не понимал. Ещё несколько минут мозгового штурма – и в наши головы практически одновременно шибанула одна мысль: нужно узаконить неформальные солдатские объединения, предоставить их участникам больше степеней свободы в уставном порядке и разработать особую систему взаимоотношений с лидерами. В разговоре сразу всплыло слово «клан», и за него мы решили дальше и держаться. Такое решение позволяло вытащить кулуарные события на поверхность, сделать их заметными и прозрачными. Любая смута в первую очередь отразилась бы на жизни самого клана, и в ней же себя исчерпала бы. Также мы избавляли себя от многих организационных хлопот на низких уровнях, ограничиваясь тесным общением с клановым лидером.

Помимо того, постоянная конкуренция кланов приведёт к тому, что они будут сами друг друга контролировать, своевременно вынося весь сор из чужой избы. Нам оставалось только следить за тем, чтобы конкурентная борьба проходила в рамках правил по уставному порядку… и обрабатывать доносы. Во избежание конфликтов между двумя моделями власти – клановая иерархия плотно привязывалась к табели о рангах. Поначалу это наверняка будет вызывать некоторое возмущение, но потом очень прочно войдёт в быт. Нашивки достаточно объективно отражают влиятельность и опыт того, кто их носит, а сопливым курсантам на руководящих позициях в любом случае не место.

Конечно, мы понимали опасность чрезмерного усиления одного из кланов, или их объединения. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы поднять списки личного состава, взять калькулятор и увидеть критическую черту, преступая которую клан становился армией. Самое время подумать о том, чтобы возглавить неудержимое. Напрямую манипулируя админресурсом, а также ослабляя другие кланы при помощи внедрённых агентов, мы будем иметь возможность постоянно поддерживать на вершине самые лояльные объединения. Если же, несмотря ни на что, ситуация начнёт выходить из-под контроля, мы всегда будем знать её ключевых деятелей, на которых в частном порядке можно будет воздействовать одним из многих способов, которые предлагает история политической борьбы тем, кто её любит и учит.

Смелость этого эксперимента позволяла назвать его чистой авантюрой. Но десятки часов обсуждения развеяли всю нашу опасливость, мы точно представляли на что идём. Видели схему ситуации во всей её полноте, со всеми вероятными ответвлениями и поправками. Адекватный страх выкипел, оставив в сухом остатке чистые кристаллы твёрдой уверенности. Особенно в нашей задумке Томми нравилось то, что люди начнут постигать полноценную политическую жизнь, но при том, что все жизненно важные решения по-прежнему будут приниматься в зале совещаний с овальным столом… Во главе которого непоколебимо стоит его кресло. Томми также верит в свободу и знает, что на данный момент его жёсткое руководство – это единственный гарант движения к ней. И никаких парадоксов, что лишний раз подтверждает наша идея с организацией солдатских кланов.

Всё это я детально изложил в своём докладе. В ответ прозвучали все предсказуемые опасения и возражения, которые были тут же крыты давно продуманными и сформулированными аргументами. После этого продолжали звучать неконструктивные эмоциональные возражения, отвечать на которые было утомительно и бестолково. Вмешавшийся Томми предложил отложить обсуждение на неделю с тем, чтобы все успели поразмыслить над услышанным, а также для того чтобы мы, черт побери, приняли план действий на послезавтра.

* * *

В колонках раздался мягкий щелчок, и на экране появилось изображение удаляющейся ладони. Затем стало видно её хозяина, улыбающегося бойца в городском камуфляже и лёгком шлеме чёрного цвета.

– Ну что, фурычит?

– Та вроде да, тут лампочки нет.

– Работает нормально, можете начинать, – произнёс я в микрофон.

– Так точно, генерал!

Изображение болтануло вверх-вниз: боец, нёсший на своём шлеме камеру, машинально кивнул. В кадре замелькали собирающиеся в тесную группу солдаты, командир ещё раз повторил в краткой форме брифинг операции:

– Противник в количестве от двадцати четырех до тридцати человек сосредоточился в центре спортивной площадки пятого сектора. Наша задача разделиться на четыре группы по количеству подходов к площадке, взять её в оцепление, по сигналу сойтись и произвести арест. Уйти не должен никто. В случае сопротивления аресту – по моему сигналу используем слезоточивый газ в гранатах и аэрозолях. Каждый из вас вооружен дробовиком с травматическим боеприпасом, им вы можете пользоваться без сигнала на своё усмотрение, прицельная стрельба в голову запрещена. При контакте с часовыми использовать тазеры.

Быстро раздав ряд мелких указаний, командир дал сигнал к началу операции, изображение начало подрагивать в такт мелких шагов. Всего в операции принимало участие двадцать пять бойцов, четверо из которых, по одному на каждую группу, несли на своих шлемах камеры. Благодаря этому, сидящие в зале генералы могли наблюдать ход операции на большом экране, куда Симон выборочно выводил изображение с разных камер. Канал связи был выведен в эфир, так что мы могли слышать все команды и разговоры. Тактического смысла в этом не было, мы скорее обкатывали новую технологию.

Камера шла вторым номером, сразу за командиром. Две стены одноэтажных бараков образовывали хорошо просматриваемый коридор. Группа Альфа продвигалась вперёд по пустынному проходу. Часы показывали 20:14 – традиционные ежедневные полтора часа сводного времени для рядового состава уже начались. Для упрощения операции офицеры всех бараков пятого сектора, кроме интересующего нас барака 2М4, заняли своих подопечных внеочередными учениями, так что улицы были свободны от посторонних.

Впереди засияли фонари спортплощадки, до выхода к ней оставалось около пятидесяти метров. Уже можно было разглядеть стоящих в центре площадки плотной группой заговорщиков. Всё было обставлено так, будто они собрались поиграть в баскетбол и выясняют игровые моменты. Освещение улиц было намного слабее, так что собравшиеся на площадке не должны были заметить штурмовиков вплоть до самого последнего момента. Прозвучала команда надеть респираторы и приготовить гранаты, в полной тишине защёлкали пряжки ремешков.

И тут я вздрогнул от громкого свиста. Изображение чуть смазалось от резкого движения камеры вверх, в кадре появился человеческий силуэт, стремительно убегавший по крыше. Эфир тут же взорвался сообщениями:

– Альфа контакт! Мы упустили его!

– Гамма контакт!

– Бета Контакт!

– Дельта – часовой обезврежен!

– Бета – движение прямо по курсу!

Масса людей на площадке пришла в движение, заговорщики начали метаться, но после нескольких команд, выкрикнутых зычным твёрдым голосом, разделились на две группы, устремившиеся к выходам с площадки.

– Гранаты к бою! Готовность к огневому контакту!

Впереди замелькали тени. Выскочившие в проход заговорщики застыли на месте, увидев штурмовую команду, и попытались развернуться и убежать в противоположном направлении, но столкнулись с напиравшими товарищами. Получилась куча-мала, несколько человек упало, как раз в этот момент вперёд полетели гранаты, оставляя за собой в воздухе едва заметные ленты белесого дыма. Толкотня впереди стала более ожесточённой. Кто-то попробовал залезть по водосточной трубе на крышу барака, но тут же упал на землю и закрыл лицо руками. Несколько человек, утыкаясь носами в сгиб локтя, отчаянно рванулись вперёд по спинам лежащих товарищей. Двое из них тут же потеряли ориентацию, начали врезаться в стены и падать, тех же, кто успел подбежать, штурмовики встретили ружейным огнём. Несколько мгновений – и впереди была лишь куча едва шевелящихся, захлёбывающихся кашлем тел, кто-то громко стонал.

Экран мигнул несколько раз, и мы увидели похожие картины, полученные с других камер. Проход, блокированный группой Дельта, был чист, пытающиеся прорваться заговорщики, по случайности, побежали в других направлениях. В свете зажигаемых подствольных фонарей было видно подрагивавшее на земле тело часового, из плеча которого торчали два металлических цилиндра с тонкими проводками.

– Дельта, у нас чисто!

– Вас понял! Альфа, Бета, Гамма – приступить к аресту! Дельта зачистить площадку!

– Выполняю!

В нижней части кадра появился ствол вскинутого к плечу дробовика. Не меняя порядка, группа быстро двинулась вперёд, в мутное газовое облако у выхода к площадке. Там, за сеточным заграждением, ползали на четвереньках в попытках отыскать выход те, кому повезло вдохнуть совсем немного газа. Лидер группы, услышав что-то, поднял руку в жесте «Остановиться!» и осторожно заглянул за угол.

Метнувшаяся вперёд огромная тень отшвырнула его прочь, так что лидер потерял равновесие и, в попытке не упасть, с силой ударился о стену. Высокий боец, левой рукой прижимавший к лицу тряпку, одним прыжком подскочил к оператору, коротко размахнулся правой, и на секунду изображение смазалось от резкого движения. Потом мы увидели кусок стены, землю, снова стену и, наконец, ночное небо. Бах! Бах! Прогремело несколько выстрелов. Ругань, снова выстрелы. Изображение пришло в движение. Стена, земля, отталкивающиеся от неё руки, кровавый плевок. Выстрелы не прекращались. Оператор встал на ноги и выпрямился – мы увидели конвульсивно извивающееся на земле тело, по которому практически в упор стреляли из дробовиков сразу несколько бойцов. Выстрелы прекратились только после того, как лежащий свернулся калачиком, выставил вперёд руку и взвизгнул что-то вроде: «Не надо». Его перевернули на живот и упаковали в наручники, отчитались в эфир.

Все команды сообщили о совершённых арестах и успешной зачистке территории. Командир операции, находившийся в группе Альфа, доложил о том, что единственный бежавший через крыши заговорщик был задержан в четвёртом секторе часовыми. Время 20:21, операция завершена успешно.

Решения своей судьбы заговорщики, в своей совершенно не уютной общей камере, под которую был переоборудован недостроенный гараж, дожидались недолго. Ровно одного заседания хватило на то, чтобы поразмыслившие на досуге о сложившейся ситуации генералы сообща приняли разумные решения. Врать горожанам о сути происшествия нам не пришлось: несколько дней, прошедших до вынесения вердикта, официальная точка зрения заявляла о том, что в одном из бараков возникло хулиганское объединение, члены которого готовили ряд преступлений, направленных против спокойствия Города. Скрывать имена заговорщиков не было никакого смысла, поэтому они первейшим делом были преданы огласке.

Попытку поднятия мятежа решили инкриминировать только зачинщику – Ацтеку. Остальные участники после допросов, показавших их полную несамостоятельность в революционных делах, были объявлены рядовыми хулиганами. В качестве меры пресечения было решено разослать их по отдалённым гарнизонам, командующие которых были предупреждены о непростом прошлом пополнения. Это было великодушно по отношению к проштрафившимся, что обязательно оценят остальные бойцы.

При этом отрицать существование заговора мы не собирались. Объявляя тридцать человек хулиганами и одного мятежником, мы ясно давали понять всем и вся: формально мятеж действительно был, однако фактически он являлся лишь хулиганской выходкой и не более того.

Ацтек должен быть казнён в строгом соответствии с Уставом, это обсуждению не подлежало. Но то, что именно должно было с ним случиться, мы обсуждали достаточно долго. Поймавший правильное направление мысли Палыч, тогда сказал: «Для нас гораздо важнее не казнить его как человека, но уничтожить как лидера и как символ. Его имя должно вызывать воспоминания исключительно о том, как своевольный и гордый человечек совершил самую большую ошибку в своей жизни. Его поступок должен быть достоин исключительно жалости и отвращения. Память об этом человеке должна остаться наихудшая».

Эти слова были исключительно верны, но от них веяло просто дьявольской бесчеловечностью, будто перед нами стоит задача уничтожить саму человеческую душу Ацтека. Я снова и снова всматривался в лица окружающих, но не видел в них ничего похожего на это ощущение. Они лишь кивали головами, и мне не оставалось ничего иного, кроме как присоединиться к ним. В конце концов, Палыч, как всегда, говорил дело. Иногда поступить по необходимости – значит пойти против совести, главное не почувствовать вкуса к этому ощущению вседозволенности. Оставалось только разработать достойное воплощение замысла.

Казнь решили провести на площадке, приготовленной для возведения нового складского бокса, за восьмым сектором у самой стены. Места было достаточно много, чтобы вместить всех незанятых на дежурстве офицеров, а также с пару сотен рядовых. Такое количество зрителей сочли вполне приемлемым. Поначалу в расстрельную группу набрали пятерых человек, но затем рассудили, что одного палача для выстрела в затылок с близкого расстояния будет более чем достаточно. Расстрельная команда – это привилегия известных революционеров и прочих значительных людей.

Мы наблюдали за всем происходящим на штабном экране, нельзя было придавать статусности мероприятию личным присутствием высших чинов. Вот Ацтека выводят из комендатуры, он держит спину прямо и без особых эмоций осматривается по сторонам. Картинно поднимает скованные наручниками руки и вытирает нос. Получает несильный тычок прикладом в спину, кривится и начинает шагать вперёд.

– Клюнул, сто процентов клюнул, – сказал Муха, – смотри, какой спокойный. Он только внешне лидер, а на деле перед реальной угрозой тушуется. Значит, верит, что спасение близко.

Процессия из осуждённого и пятерых конвоиров неспешным, будничным шагом приближалась к месту казни. Два с половиной сектора, пять сотен метров по прямой, как стрела, улице. Ничего не происходило… Квартал за кварталом, ближе и ближе. Показалась площадка и обступившие её зрители. Стоящий у дороги сортир. Какого чёрта ничего не происходит? Ацтек остановился, что-то сказал конвоиру справа, который держал его за шиворот. Последовал ещё один тычок в спину, но конвоир обернулся и заговорил с офицером, который шёл сзади. Тот кивнул и положил руку на висящую в кармане разгрузки рацию.

– Старший лейтенант Лис. Осуждённый говорит, что ему нужно в туалет. Я намерен разрешить – обгадится ещё.

– Разрешаю, лейтенант. Пускай идёт, – ответил по рации Муха. Голос его был невозмутим и уверен, а вот лицо растянулось в страшной улыбке ребёнка-садиста, вытаскивающего из силков запутавшуюся белку.

– Вас понял, конец связи.

Под тенью Феникса

Ацтек пригнулся и вошёл в помещение сортира – убогую деревянную постройку, возведённую прямо над канализационными стоками. Просто четырёхсторонняя ширма вокруг двух «рабочих» мест над дерьмовой ямой. Подключать воду и обустраивать унитазы, дескать, смысла нет – через пару месяцев здесь будет полноценное шлакоблочное здание. Трогательная забота о работающих на объекте… Конвоиры остались снаружи, у входа.

Вот прошла минута времени. Вот прошла вторая. Один из конвоиров стучит в дверь, окликает оправляющегося осужденного. Не услышав ответа, стучит ещё раз, сильнее. Затем ударом ноги выламывает дверь, с полторы секунды всматривается внутрь и, отпрянув, кричит: «Побег! Осуждённый сбежал!»

– Есть! – Муха торжествующе вскинул сжатый кулак с такой силой, что вслед за ним сам подскочил в кресле. И тут же выбежал в коридор, отдать несколько самых важных распоряжений.

На экране было видно, как некоторые зрители-бойцы пытаются броситься вдогонку, но офицеры их усмиряют, восстанавливая построение. Завыла сирена, пробежало несколько солдат. Постепенно беспокойство улеглось, только протяжный вой напоминал о том, что случилось несколько минут назад. Всё замерло в ожидании, в том числе и буравящие взглядами экран генералы в штабе. Наконец, дверь открылась, и вошёл улыбающийся Муха:

– Поймали голубчика, в лучшем виде. Смотрите же! Самое интересное!

По улице четверо конвоиров тащили отчаянно извивавшегося Ацтека. Выглядел он ужасно – с ног до головы весь в нечистотах, через порвавшуюся гимнастёрку была видна сплошь покрытая синяками спина. С трудом вытащив брыкавшегося богатыря на центр площадки, его поставили на ноги, чтобы зачитать приговор. Трудно представить, что мог чувствовать человек в его положении – Ацтек упёрся подбородком в грудь, избегая встречаться взглядом с кем-либо, и затих. В воцарившейся тишине каждое слово приговора был замечательно слышно без всякого мегафона.

Когда очередь дошла до объявления подписавших приговор лиц, Ацтек, не поднимая головы, резко подался вперёд, встряхнув руками – и они легко выскочили из хватки удерживавших конвоиров. «Как по маслу», – подумалось мне, и от этой мысли чуть не стошнило. Осуждённому удалось пробежать около десяти метров – замечательный результат для двух секунд, что понадобились для того, чтобы вскинуть автомат и прицелиться. Огонь открыли сразу несколько человек с разных позиций, Ацтек вскинул руки, запутался в собственных ногах и повалился на землю.

Я лишь мельком взглянул на картинку, переданную с камеры подбежавшего к телу бойца. В протоколе зафиксируют: «Застрелен при попытке к бегству», а я запомню лежащего в луже крови и дерьма совсем ещё молодого парня, из которого наверняка ещё можно было слепить сознательного и честного воина. Но тут ничего не попишешь. Великому делу, которым мы все занимаемся, нужны как орденоносные герои, так и враги, униженные и втоптанные в грязь. A la guerre comme a la guerre.

* * *

После давнего разговора с Томми насчёт исследования прыжковой точки я нахлобучивал Шепарда нещадно и регулярно. Его глубоко оскорбляло происходящее, он подолгу мог красноречиво и убедительно рассказывать о том, что жёсткая отчётность и контроль мешают научной работе, что работа в таких условиях просто не может продвигаться продуктивно. Однако, при этом всячески отвергал помощь лаборантов, выдавая им только самые рутинные задания, не подпуская никого к святая святых своего исследования. Во многом из-за этого мне приходилось выжимать из него подробнейшие недельные отчеты с пояснительными записками, сопроводительной документацией и схемами. Затем все полученные данные передавались лаборантам, которые вникали в новую информацию и даже, случалось, находили в этих выкладках серьёзные ошибки. Это могли быть выверенные формулы пересчёта систем счисления с одним неверным коэффициентом, пропущенная таблица или что-то подобное – мелочь, искажавшая суть, превращавшая многостраничный отчёт в бесполезную графоманию.

Указания на такие ошибки всегда вызывали у него одну и ту же реакцию: Шеп хмурился, поджимал губы, кивал, и говорил, что впредь будет работать аккуратнее. Иногда даже благодарил за помощь. В таких случаях сетовать на помехи в работе было бы просто глупо, и, со временем, ошибки, а равно и причитания насчёт системы нормоконтроля, с его стороны прекратились. Однако наш главный исследователь совершенно замкнулся в себе и практически перестал контактировать с окружающими по не связанным с работой вопросам.

До того, как это случилось, мы с ним часто общались. Шепард охотно шёл на разговор, часто сводя его к языку майя и вообще всей их культуре, в которой он разбирался теперь, пожалуй, лучше, чем любой другой из всех нынеживущих. Впрочем, говорил он больше сам с собой, не обращая особого внимания на то, что собеседник уже явно путается и кивает скорее из вежливости, чем в знак согласия. Его речь изобиловала именами богов и всякими названиями, в произношении более напоминавшими птичий клёкот, запомнить которые не было никакой возможности. Шеп рассказал о том, что наши инопланетные интервенты именуют себя странниками – именно так он расшифровал отсутствующий в майянских каталогах сложный иероглиф, образованный из знаков «человек» и «движение». Настаивал на том, что именно так и следует их называть, отходя от грубого солдафонского слова «серожопые». Много сетовал на то, что многие знаки, опираясь лишь на скудные данные о письменности майя, расшифровать пока невозможно, и надеялся, что учёным следующих поколений это всё-таки удастся. Справедливости ради стоит заметить, что своими исследованиями алфавита и языка пришельцев он делился особенно охотно, даже оформлял их в удобные красивые документы… Чего не скажешь о таблицах, касающихся функционирования прыжковой точки и представляющих собой свалку, в которой сам чёрт обе ноги сломит.

С особенным запалом Шеп любил пересказывать легенды индейцев майя, согласно которым Странники являлись то ли богами, то ли их детьми или посланниками, имевшими непосредственное отношение к появлению разумной жизни на Земле. Зачем инопланетянам это понадобилось, набожные индейцы не упомянули, зато подробно и в красках расписали несколько холокостов, устраиваемых человечеству с завидной регулярностью. Дескать, не оправдали надежды администрации, повинны смерти.

Это выглядело смешным и притянутым за уши, но тот факт, что истребление 23 декабря 2012 года идеально укладывалось в зашифрованный в майянском календаре график посещений Земли Странниками, заставлял крепко задуматься. Шепард с неумелым энтузиазмом обрушивал на меня новые и новые сведения в пользу своей точки зрения. Он открыто уже заявлял о том, что люди, своим неразумным поведением, очевидно, сами подписали себе смертный приговор. Что человечество упустило важнейший шанс на достижение чего-то настолько значительного, что альтернативой могла стать лишь хладнокровная расправа над миллиардами живых, мыслящих существ.

Спрашивать о том, чем же наши собратья провинились перед небесными прокураторами, было бесполезно. В ответ Шепард пускался в долгие рассуждения о падении нравов, о неправильном отношении к жизни и к миру вокруг, о хищнической растрате ресурсов планеты. Говорил от души, но слишком уж неуверенно, выдернутые откуда-то изящные мысли соединялись в общую речь его собственными неказистыми умозаключениями аналогичного содержания. Вместе это создавало ощущение человека, попавшего в полную зависимость от сторонних убеждений. Обычно так выглядят люди, которые чересчур доверяют некоему авторитету, ловят каждое его слово и с радостью меняют свои собственные мысли на только что услышанные. Чтобы человек сам себя так загнал – это я видел впервые.

Вот уже полтора месяца, как по всем отчётам вырисовывалась следующая картина: «интерфейс полностью изучен, система интерпретации координат почти завершена, осталось лишь доделать самую малость». Лаборанты в один голос твердили, что запускать точку можно хоть прямо сейчас, не хватает только некоторых простейших расчётов, которые Шепард сделал ещё давным-давно.

Мы сначала на такое положение вещей не реагировали, давая исследователю время подтянуть все упущения. Однако в итоге моё терпение лопнуло и, с одобрения Штаба, я назначил предварительные испытания на ближайшую субботу. На врученный приказ Шепард смотрел как на фотографию мамы, которую отвинтили с надгробия и похабно разрисовали. Я, было, настроился выслушивать забавные отговорки, но он только кивнул и тихо ответил: «Так точно».

В ночь с четверга на пятницу он вошёл в «мавзолей» – укреплённое здание, внутри которого располагался бокс со стенами метровой толщины, хранящий в себе прыжковую точку. При себе он имел объёмный рюкзак «с оборудованием», как было пояснено караульному. Поверхностный досмотр выявил кучу осциллографов, мультиметров и прочих изерительных приборов, некоторые из которых были в нескольких экземплярах. Тщательным досмотром пренебрегли – как я узнал позже, Шепард завёл себе мерзкую привычку поднимать шум и скандалить каждый раз, как его вещи раскручивались чуть не до винтиков, чем и отбил у караульных желание выполнять свой долг в полной мере.

Пока он находился внутри, караульный наблюдал за действиями исследователя через бойницу. Он смотрел, как приборы закреплялись в разных местах Точки, соединялись между собой, подключались к одному маленькому приборчику, и внезапно понял, что увиденное совершенно не напоминает обычные ритуалы с измерительной аппаратурой. Зато очень похоже на минирование объекта для разового подрыва с гарантированным разрушением.

Караульный окликнул Шепарда, приказав ему остановиться, в ответ на что учёный начал пререкаться и запускать Точку, утверждая, что ему нужно произвести последние замеры перед демонстрацией. Тогда караульный взял его на прицел и приказал прекратить работу, убрав руки от аппаратуры. Шепард медленно повиновался, пока рамки точки расходились, растягивая вширь Врата. А затем сделал шаг и исчез навсегда.

Проверка корпусов измерительных приборов выявила более двадцати килограмм тротила.

Глава 7

Феникс расправил крылья

Восьмой этаж. Девятый. Десятый. Вот и вершина Башни Феникса. Двадцать лестничных пролётов и никакой отдышки – я так часто поднимаюсь на крышу, что эта нагрузка уже давно стала незаметной. Вид, который открывается отсюда, стоит восхождения. А та радость, которую он доставляет сердцу и вовсе бесценна, но это часть платы за все наши труды на протяжении последних двух с небольшим десятилетий. Дышать вольным ветром, наблюдать, как с каждым месяцем город растёт, крепнет и хорошеет, ощущать, как прямо на глазах увеличиваются наши силы… Не знаю, что может сравниться с этим удовольствием.

На крыше всегда людно. Кто-то назначает здесь встречи, кто-то приходит в свободное время посидеть с книжкой или, как я, безо всякого повода приходит просто насладиться зрелищем. На севере и на востоке из-за городской стены торчат жёлтые стрелы кранов, они то и дело шевелятся, перемещаются, выдвигаются и втягиваются, выполняя свою работу. Пространства внутри нашей девятикилометровой стены уже не хватает и вскоре её придётся переносить и удлинять – благо, сделать это не так уж и трудно.

На другом берегу реки уже заканчивали расчистку новой строительной площадки и начинали свозить тяжёлую технику. Совсем скоро там у нас появится своя небольшая промзона, а потом и она, наверняка, увеличится до размеров огромного комплекса, накачивающего стальные мышцы восстающего из праха Человечества. Это сравнение вовсе не было таким уж глупым. Протянувшиеся во все стороны провода восстановленной телефонной связи, соединявшие нас с каждым посёлком, были нервами одного большого организма. Раскинувшиеся уже на пределе видимости возделанные поля – это наша крепкая плоть. Стоящие ровными рядами солдатские бараки и офицерские корпуса – наши крепкие руки. Административный квартал с научно-исследовательским центром и великолепной Башней Феникса стал мозговым центром. Так, день ото дня, взрослел и мужал наш прекрасный Солис.

Долгое время Город в названии не нуждался, путать его было не с чем. Имена собственные носили наши многочисленные кормушки, разбросанные по всему Уралу. А вот слово Город всегда произносилось эдак со значением: сразу становилось понятно, что он не чета всем другим поселениям, живым и мёртвым. Но чем больше наше общество, начинавшееся с объединения нескольких отрядов численностью в сотню человек, развивалось, тем сильнее нам не хватало всего полагающегося полноценному государству: названия и герба.

Когда на одном из юбилейных заседаний, посвящённом подписанию указа об учреждении клановой системы поднялся вопрос о том, чтобы дать Городу название, выяснилось, что едва ли не каждый из генералов уже много раз думал об этом и даже имеет свои готовые варианты. Все предложения тут же были составлены в единый список, поверхностно обсуждены и выведены на голосование. И так случилось небольшое историческое событие. Столь затяжного, изобилующего спорами и выкриками обсуждения у нас не было ранее никогда.

Основной список был достаточно быстро пройден, и ни одно из предложенных названий не было признано подходящим. Зато мы определились с основными требованиями:

Во-первых, имя города не должно было совпадать ни с одним названием населённого пункта прошлых времен, так как оно должно было подчеркнуть начало и расцвет новой жизни нового мира по новым правилам.

Во-вторых, оно обязательно должно подчёркивать «перерождение и неотвратимое восхождение человечества», как заявил ударившийся в прозу Влодек. От его пафосной формулировки все покривились, но против самой мысли никто возражать не стал.

В-третьих, это название должно звучать абсолютно одинаково на всех языках, ни в одном из них не имея дурных значений. Таким образом, подчёркивалось, что представители всех народов изо всех уголков земного шара, в исследовании которого мы всецело полагались на систему телепортации, могут рассчитывать на достойное отношение с нашей стороны.

Абсурд? Может быть. Но многодневный мозговой штурм способен творить чудеса с человеческими умами. Выжатое, как мочалка, сознание начинает мыслить на совершенно другом уровне, и ты весь превращаешься в один сплошной холодный мозг, не имеющий ни симпатий, ни отвращения. На решения, принятые в таком состоянии, можно полагаться.

В итоге, круг поисков понемногу сомкнулся на латыни, торжественное звучание которой приходилось по вкусу абсолютно всем. Кто-то вспомнил популярный вариант из первого списка «Надежда», и тут же закипела работа по удачному переводу его на язык древних римлян. Получалось плохо: в латыни это слово имело два перевода – неблагозвучное «спесь» и невразумительное «фидуция». Мы продолжали экспериментировать с подбором синонимов, когда Томми, до того момента сидевший молча, негромко хлопнул рукой по столу и произнёс короткую речь: «Любезные судари. Я хочу, чтобы вы раз и навсегда забыли о надежде. Нигде и никогда, ни в одном названии это слово встречаться не должно. Надежда делает человека слабым и безответственным. Нам же следует, прежде всего, держаться за веру и знание. Мы должны хорошо знать свои возможности и хранить непоколебимую веру в свои силы. Это приведёт нас к победе. А надежда нужна лишь тому, кто не знает или не верит, полагаясь на чудо, которое произойдёт само по себе… Таким не место в армии, а тем более в штабе».

Так мы отошли от предложенного варианта и начали искать в другом направлении. Никто не стал унижаться до того, чтобы тут же начать искать в латинском словаре Веру и Знание. Мы решили найти понятие, каким-либо образом объединявшее смысл этих слов и после не такого уж долгого обсуждения сошлись на слове Солис, обозначавшем восход Солнца, и одновременно его сияние, и жар его лучей. Заключённая в нём идея неизбежности наступления света, тепла и счастья пришлась по нраву почти всем. Возражали только Ерш и Велес из-за, якобы, дурацкого для русского уха, звучания. Большинством голосов наш прекрасный город получил своё имя.

С гербом история вышла гораздо более интересная, отчасти даже детективная. По самой сути никаких споров не было: все сразу же единогласно сошлись на том, что мифическая птица феникс как нельзя лучше отражает все наши усилия. Сгорает в пожарище собственного гнезда, а затем возрождается из пепла – ну прямо в десяточку попадание, лучшего символа нельзя и желать. Весь вопрос в художественном воплощении. Из штабных рисовать никто толком не умел, некоторые даже чертили с грехом пополам, потому объявили общевойсковой конкурс на разработку эскиза. За основу взяли рисунок, который долгое время красовался на передвижном командном пункте Томми.

Бойцы живо откликнулись на призыв и так расстарались, что разбирать их вдохновенные художества нам пришлось около двух недель. В основной своей массе эскизы были совсем никудышными, на уровне детских каракуль, хотя и обрисовывались с большим старанием и аккуратностью. Попадались и очень интересные варианты, мне больше всего глянулся рисунок одного сержанта из связистов. На нём вычурно угловатый феникс раскинул свои крылья не вверх, как это принято изображать, а в стороны – далеко за пределы пятиугольного щита, в который был вписан. Да и у каждого из генералов был свой любимый эскиз, а то и два или три.

Придти к согласию никак не удавалось – исходным образцом у нас был рисунок Томми, и, в таком ключе, все остальные варианты представлялись более или менее успешными попытками его творческой переработки. А рисунок Томми сам по себе был очень красивым, профессиональным и гармоничным, то есть улучшать там было просто нечего. Интересно, что сам Томми никогда художественными талантами не отличался, а на вопросы о происхождении красиво вписанного в кружок феникса всегда отвечал уклончиво. Мол, перерисовал откуда-то.

Само собой, после всех дебатов мы неизбежно пришли к тому, что исходный вариант лучше всех. Непонятно вообще для чего было устраивать весь этот фарс. Можно было с самого начала утвердить значок его и не морочить голову. Такие вот игры в демократию. Зато мы, наконец, обрели всё недостающее для полного осознания себя единой глобальной силой. Мы были уже не просто «Мы». Теперь нас можно было называть «Солис» или «Фениксы», солдатское сердце этому очень радовалось.

Эти новшества очень кстати подоспели к важнейшему событию, открывшему для нас новую эпоху невиданных доселе возможностей. Сбежавший в неизвестном направлении Шепард, благодаря бдительности караульного, не успел напоследок уничтожить нашу прыжковую точку. Также ему не удалось зашифровать или исковеркать результаты своей исследовательской работы, за что следует сказать отдельное «спасибо» курировавшим его дотошным и ответственным лаборантам. Единственное, чем он мог затормозить наше проникновение в тайну телепортации – это фальсификацией коэффициентов в интерпретационных формулах и чисел в готовых таблицах. Что он, разумеется, и сделал, притом очень тонко.

Все выкладки, формулы, схемы и уравнения выглядели абсолютно корректно. Они идеально согласовывались со всеми материалами отчётов и не имели никаких внутренних противоречий с математической точки зрения. Но, при этом, работали они совершенно некорректно. Слава Богу, определить это удалось без человеческих жертв. По оставленным Шепардом таблицам, больше половины работающих прыжковых точек располагались на дне океана. С тактической точки зрения это было бессмысленно, а с технической невозможно. Поэтому предположение о фальсификации схем приняли как факт.

С другой стороны, учёные получили простой и эффективный метод для проверки своих гипотез. Они снимали с интерфейса точки изображение карты расположения всех остальных работоспособных точек и накладывали её на реальную карту земной поверхности. Любая несуразица вроде точки в океане означала ошибку. Точки, расположенные в непроходимых лесах или где-нибудь в горах решено было не считать маркерами погрешности. Мало ли что ещё могло понадобиться инопланетянам на нашей планете…

Герб Солиса, изображающий восстающего феникса. Выполнен по эскизу Томми.

Сотни точек на карте позволяли углядеть знакомые очертания континентов даже на прозрачной подложке. То есть, можно было выполнять позиционирование сходу, с погрешностью примерно в двести километров. Такая точность нас абсолютно не устраивала, плюс имелся азарт расшифровать совершенно непробиваемую систему координат Странников. Метод наложения оказался очень кстати, но даже с ним на работу ушли годы. Пока однажды не наступил долгожданный момент триумфа.

17 июня 2042 года наши ученые завершили работу по устранению ошибок в документах Шепарда, получив полный доступ к функционалу прыжковой точки. Неделю спустя, 24 июня, в 13 часов 25 минут был произведён первый пробный запуск точки.

Лидер научной группы Милош, в сопровождении отделения тяжёлой пехоты, прошёл через врата и вернулся спустя полчаса. Наши «прыгуны» выглядели очень измотанными, хотя на лице каждого из них играла счастливая детская улыбка. Противогазы, в которых они отправлялись в путь, сейчас были засунуты под ремни РПС, от некоторых разило блевотиной.

Первым делом, Милош показал только что сделанные фотографии. На них пехотинцы, изо всех сил старавшиеся удерживать на лице суровые мины, стояли на заросшем травой берегу какого-то очень крупного водоёма. Далеко за их спинами, на другом берегу, из гущи необъятного леса, торчали плотно-плотно поставленные светлые башни огромной высоты. Чтобы смекнуть, что на самом деле эти башни – не что иное, как многоэтажные дома, мне понадобилось никак не менее пяти секунд. Это действительно были самые настоящие небоскребы… Невероятное зрелище, от которого что-то сладко заныло в груди.

Затем Милош ещё раз показал нам план путешествия, в котором чётко значилась точка назначения: Буэнос Айрес. И на закуску последовали фотографии Буэнос Айреса, сделанные в старые времена, причём примерно с той же точки, где фотографировались наши путешественники. За исключением несколько поредевшей застройки, всё сходилось. Прыгуны действительно попали аккурат туда, куда и намеревались. И пока другие учёные потрошили рюкзак с принесёнными образцами почвы и растений, а Милош пытался объяснить, что выведенные таблицы ещё требуют обкатки, все присутствовавшие в мавзолее солдаты, не исключая меня, Томми, и остальных генералов, уже издавали торжествующий рёв. Просто так ревели, безо всяких слов. Долго, в два-три дыхания. Несколько минут назад мы, наконец, получили в своё распоряжение огромные возможности, детальные планы реализации которых, уже давно покрывались архивной пылью.

Прыжковые точки расположились на земной поверхности вполне логично с точки зрения военного ремесла. В основном они находились возле крупных городов, значительных стратегических объектов вроде морских портов или военных баз, шахтных комплексов. Едва ли не пятая часть от всех точек находилась в совершенно непримечательных местах, где в лучшем случае могла быть какая-нибудь старющая железнодорожная ветка. Скорее всего, там было что-то важное, не отмеченное ни на одной из наших карт. Что, в общем, странно – у нас были очень детальные карты российских территорий со многими объектами высокого уровня секретности. Видимо, инопланетяне с орбиты усмотрели куда больше, чем наши спутники. Может, и в лесах под Краснинским было что-то эдакое? Или просто ошибка позиционирования при сбросе капсул с прыжковыми точками?

Мы получили информацию о планируемых странниками пехотных операциях. Здесь была логика, но не просматривалось никакой системы. Выбранные объекты были важны и разнообразны, но почему именно они были выбраны для телепортационной связи? Если бы преследовалась цель равномерно покрыть наиболее развитые регионы планеты, это можно было сделать гораздо эффективнее. Даже тупой курсант с линейкой в руках справился бы с этой задачей не в пример лучше. Разберёмся, обязательно разберёмся.

Сразу после успешных испытаний точки в действие вступила учебная программа подготовки бойцов специально для выполнения разведывательных заданий через телепортационную сеть. В экспедиционном корпусе формировался отдельный «прыжковый» полк, состоящий из десяти отрядов, по двадцать человек в каждом, включая командующего сержанта. Такое количество бойцов в каждом отряде было сочтено оптимальным, и вот почему.

Точка срабатывает очень шумно, к тому же местоположение каждой из них наверняка прекрасно известно нашему противнику. Следовательно, о скрытных операциях на неприятельских территориях, которой предположительно являлись любые земли за пределами Урала, приходилось забыть. Любая разведывательная операция планировалась с расчётом на то, что разведку придётся вести боем, а, следовательно, отряды приходилось формировать из тяжёлой пехоты. Размер отряда ограничивался только тем временем, что прыжковая точка была способна удерживать врата открытыми. Опытным путём, с поправкой на возможную транспортировку раненных и среднегабаритных грузов, мы пришли к тому, что двадцать человек – это предельный размер отряда.

При использовании грузовой машины количество бойцов могло изменяться. Для наших целей подходили только малышки-ГАЗели, многим из которых приходилось срезать увеличенную для большей вместимости верхнюю часть. Также особое внимание уделялось приведению в идеальное состояние и форсированию двигателя. Слишком многое зависело от того, насколько удачно гружённая машинка сможет одним рывком взлететь на пандус и вписаться в раскрытую рамку врат.

Переброска через врата пехоты и, в особенности, автомобиля, требовала высочайшей собранности и отработанных до автоматизма точных, верных действий. Именно на этом этапе можно было не только провалить операцию и потерять людей, машину и груз, но также повредить саму прыжковую точку, допускать чего нельзя ни в коем случае. Для сведения риска к минимуму была разработана особая тренировочная программа для «прыгунов». На каждой тренировочной базе были возведены макеты прыжковой точки, где бойцы по нескольку часов в день отрабатывали прохождение через рамку. Здесь были учтены все мыслимые ситуации:

«Прыгуны» бегали по макету полным составом в двадцать человек, расположившись строгой колонной и в шахматном порядке. Они на плечах таскали раненных и условные грузы в виде гружённых камнями цинков от патронов. Они постоянно гоняли взад и вперёд машину – пустую, гружённую людьми или ящиками. Они пыхтели здесь днём и ночью: в жару, под дождём, по колено в снегу и грязи. Они имитировали на подходе к макету неровности рельефа в виде каменистых почв, густого кустарника и завалов из битого кирпича, учились оперативно расчищать их или просто преодолевать на полной скорости.

Скорость в деле телепортационной разведки решала всё. Так как у нас была всего одна точка, которая после каждого срабатывания должна была перезаряжаться около получаса, количество прыжков на единицу времени естественным образом строго ограничивалось. В связи с этим каждый день составлялся и корректировался график движения отрядов через точку Солиса на перспективу ближайших трёх суток. Возможности поддерживать связь между отрядами, действующими в разных уголках земного шара, не было никакой, а потому безукоризненное следование графику являлось залогом успешной работы всего экспедиционного корпуса.

Каждый отряд, выходя на задание, имел назначенное время возвращения и, в зависимости от загрузки точки, несколько «запасных» возможностей совершить прыжок. Как правило, их количество не превышало двух-трёх. Кроме того, на каждые сутки выделялось два «аварийных» прыжка, жёстко назначенных на полдень и полночь. Таким образом, не сумевший вернуться вовремя отряд имел ещё, как минимум, по две возможности совершить прыжок каждые сутки. Если отряд не возвращался через трое суток, то он зачислялся в пропавшие без вести, и на его поиски направлялась поисковая группа с пеленгатором, позволявшим засечь сигнал сержантского радиомаяка. В том случае, если потерявшемуся отряду пришлось совершить прыжок в любом ином направлении кроме Солиса, к оставленному в тайнике возле точки радиомаяку полагалось приложить записку с обстоятельствами и координатами отступления.

Пока ещё у нас была возможность спасать потерявшихся прыгунов, но когда нагрузка на точку возрастёт ещё сильнее… тут уже все надежды возлагаются на учёных, денно и нощно пытающихся проникнуть в тайну устройства чуда враждебной техники. Для качественного рывка им необходимо демонтировать и разобрать хотя бы одну точку, ближайшая из которых располагается под Оренбургом. Железнодорожные пути в этом направлении сильно пострадали из-за масштабного проседания насыпей, и доставить свежий материал для исследований раньше, чем году к сорок четвертому у нас не получится. Даже по самым оптимистичным оценкам при высочайшей приоритетности задания.

Неудивительно, что вскоре бойцы прыжкового полка стали армейской элитой. Даже после того, как тренировки на «рамке» стали обязательными для всех без исключения подразделений, «прыгуны» сохраняли свой престижный статус.

Разведывательная работа с новой точкой, к которой устремлялись из Солиса наши доблестные прыгуны, проходила в три этапа.

Первым делом прыжок совершали бронированные и тяжело вооруженные бойцы в общевойсковом защитном комплекте, надетом поверх бронежилета. Их главной задачей был сбор самых поверхностных сведений о положении дел в районе: замер уровня радиации; взятие проб воздуха, грунта и флоры; поиск следов разумной деятельности Человека либо Странника. Рассчитаны такие миссии были на минимально возможный срок в полчаса.

Перед выходом на задание бойцы в обязательном порядке принимали по две таблетки препарата, подавлявшего рвотный рефлекс. Не самая полезная для нервной системы процедура, но перспектива наблевать в противогаз посреди зараженной всякой дрянью пустоши не оставляла иных вариантов. Стоит заметить, что некоторые бойцы со временем привыкали к шоку телепортации и никакой дурноты не испытывали. Однако большинство прыгунов блевали снова и снова, будто в первый раз. Свои страдания они облегчали тем, что перед прыжком пили какой-нибудь освежающий напиток, для облегчения грядущего процесса.

В случае, если первая экспедиция приносила обнадёживающие данные – внешняя среда опасности не представляет, присутствие противника не зафиксировано, местные жители не обнаружены либо неагрессивны – в путь отправляется вторая экспедиция, которая должна уточнить и пополнить уже имеющиеся данные. Операции второго захода могут длиться от двух до восьми часов. Считается, что именно «вторячки» рискуют больше всех. Статистика эти поверья подтверждает, хотя и не особо явно. На самом деле операций второго захода может быть сколь угодно много, пока штаб не получит всю необходимую информацию.

Когда информация собрана и результаты её обработки признаны удовлетворительными, к работе приступают отряды третьего захода. В зависимости от интересов Солиса, в данном районе среди них могут оказаться и учёные-исследователи, и т. н. идеологи – специалисты по работе с населением, и самые обычные вояки. Но в отряде гарантированно будут присутствовать инженеры, в чьи задачи входит обустройство аванпоста.

Интересы у нас по ту сторону врат могут быть самые разные, и абсолютное большинство из них можно разделить на три направления.

Прежде всего, производится сбор трофеев, как мы называем абсолютно всё захваченное – от мелкой электроники и носителей до пролезающей в рамку точки колёсной техники. Потребности Солиса растут вместе с самим городом, то есть не по дням, а по часам. Накладные для «трофейных» заданий становятся с каждым разом всё объёмнее и конкретнее, с учётом специфики района, конечно. Написано: «Патроны 7,62х39, шесть ящиков», – извольте раздобыть. Можно больше, будут премии и поощрения. Коли разведка написала, что план реальный, то его невыполнение останется исключительно на совести сержанта сборщиков.

Изначально отряды часто ротировались, менялись ролями, из-за этого начались междоусобицы и склоки. Например, четвёртый отряд не выполнял план, расписанный девятым отрядом, и в следующий раз, отправляясь в разведку, намеренно завышал планируемые показатели. Чтобы выровнять статистику и, если повезёт, поквитаться с девяткой. При такой системе бойцы старались не столько выполнять предположительно нереальные планы, сколько гадить в ответ сослуживцам из других отрядов. Результат оказался вполне закономерным: показатели равномерно поползли вниз, по отчётности ситуация и вовсе выглядела катастрофической. Пришлось жёстко зафиксировать за разными отрядами исполняемые обязанности, а также полностью переформировывать сами отряды, избавляясь от уже спаянных жаждой мести групп. Так разведчики и сборщики стали представителями разных профессий.

Если сборщики обеспечивали сегодняшний день Солиса, то на благо его ближайшего будущего трудились инженерные войска, преимущественно занимавшиеся восстановлением шахтных комплексов. Ресурса верхотурской ГЭС катастрофически не хватало. Даже самые масштабные и остроумные способы повышения выработки, в числе которых была коррекция речного русла, позволяли лишь ненадолго отсрочить энергетический кризис. В связи с этим уже велись работы по восстановлению и расширению ТЭЦ в Новой Ляле, городке в двадцати километрах к северу от Солиса. Верхотурская ТЭЦ уже была введена в эксплуатацию и кое-как работала на древесине. Получив же доступ к достаточному количеству каменного угля, об электроэнергии мы сможем не беспокоиться ещё много лет.

Именно уголь на данном этапе являлся для нас стратегически важным ресурсом номер один. Причём, если чёрные и цветные металлы, полимеры, нефтепродукты и саму нефть ещё можно собирать в доступных нам регионах на протяжении многих десятилетий, то дармовой уголь заканчивается очень быстро. Те залежи, до которых мы сможем добраться на данный момент, обеспечат наши потребности на пару-тройку лет, не больше. Вот за это время нам совершенно необходимо наладить собственную добычу, иначе дело швах. Очень много надежд возлагалось на то, что из отдалённых шахт уголь можно будет передавать напрямую через врата, подведя к ним с двух сторон конвейерные транспортёры.

В тонкости работы инженеров я не вдавался, но Влодек после запуска «шахтной» программы исхудал и стал заметно более дёрганным. Иногда, правда, ходит по нескольку дней кряду с улыбкой до ушей, но с прежней нервозностью. Работа у технарей кипит вовсю. Именно уголь, а позже и другие ископаемые станут основой нашей финансовой системы и всей экономики вообще.

Как бы сложно ни приходилось инженерам и сборщикам с разведчиками, самой интересной и непредсказуемой была жизнь общественников. Всё чаще, подхватив чью-то язвительную дефиницию, их называли идеологами. В обязанности специалистов этого профиля входило налаживание контактов с населением новых земель и выход на доверительный уровень общения с ними. Любой сержант-идеолог обязан был приложить все усилия для того, чтобы любыми приемлемыми средствами расположить к себе аборигенов, а затем склонить их присоединиться к народу Солиса. Особого тактического смысла в интегрировании в наше общество одичалых иноязычных людей не было, в наших уральских владениях ситуация с рождаемостью и расширением личного состава армии и без того с каждым годом выглядела всё лучше. Здесь речь шла, скорее, о претворении в жизнь наших высоких идей по объединению всех выживших землян под знаком феникса. Это направление было первейшим и крупнейшим столпом всей нашей идеологии: люди должны быть едины. Те же, кто упорно сопротивлялся нашим дружеским порывам, сами выводили себя за пределы категории «людей». В улучшенном и расширенном экспедиционном уставе чётко прописано, кто имеет право называться людьми и претендовать на соответствующее отношение, а кто является дикарём, на обращение с которым не влияют уже ни законы, ни этические нормы.

Если дело касалось грабителей, каннибалов или давно забывших человеческую речь деградантов, то с ними расправлялись быстро и решительно, безо всяких церемоний. В случаях же с людьми, сохранившими какую-то форму и видимость цивилизованного общества, приходилось действовать изобретательно и тонко, запасаясь терпением на долгие месяцы работы. Небольшие «стихийные» поселения сдавались сравнительно легко, в пределах полугодия. Крупные, сильные, организованные поселения приходилось обхаживать, пуская в ход все методы – от соблазнения подарками до выдвижения прямых ультиматумов.

Устав предусматривал попытки сопротивления со стороны одичалых и регламентировал их в количестве прецедентов и общей продолжительности. Если идеологи не успевали достигнуть значительного продвижения в своей работе, их личные дела получали запись о провале миссии, и в дело вступала пехота.

Не пожелавших присоединиться одичалых никто не записывал в «нелюди», их просто оставляли в покое… до поры до времени. Если район их обитания представлял интерес для Солиса, и наше присутствие в нём усиливалось, то рано или поздно аборигены вставали перед вопросом – присоединиться или дать бой. Таким образом, мы никогда не начинали войну первыми, и даже самый последний солдат ни секунды не сомневался в том, что Солис выступает против агрессии. К счастью, организация, выучка и оснащение нашей армии позволяли нам в большинстве случаев пропустить первый удар безо всяких потерь.

Мы никогда не забывали о том, что любой прыжок может столкнуть нас нос к носу с инопланетянами. В целях безопасности мавзолей с прыжковой точкой был углублен и укреплен таким образом, что теперь он мог выдержать взрыв сколь угодно мощной бомбы без ядерной начинки. Оставалось верить, что до создания ядерного оружия им ещё так же далеко, как и нам… И упорно работать над созданием шлюзового доступа к точке Солиса.

Смысл был в том, чтобы запрограммировать её на доступ только с одной другой точки, оборудовав «перевалочный пункт» или «шлюз» в каком-нибудь отдалённом регионе. Таким образом, возвращающиеся с задания бойцы телепортируются на сверхзащищённую территорию шлюза, проходят там контроль и лишь после этого получают доступ к точке, ведущей прямиком в Солис. Это позволит нам добиться высшей степени безопасности для города и, в случае прямой атаки, уберечь нашу городскую точку. Для этого учёные должны были глубже разобраться в интерфейсе точки. Вопрос времени и только…

Первое столкновение со странниками у нас получилось опосредованным. Не получилось открыть врата на одну точку под Берлином, которая была уже открыта из другого места, или ещё не успела перезарядиться. К тому, что это рано или поздно произойдёт, все были давно готовы, но сам факт первого контакта взбудоражил генералитет настолько, что по этому случаю даже провели внеочередное заседание штаба. Ничего нового, правда, там не постановили – придерживаться проработанного плана, применить вторую редакцию «Правил ведения боя», подразумевающую почти полную отмену этих самых правил. Сержант – царь и бог, Устав – священное писание.

Прежде чем послать бойцов на разведку боем, «проблемную» точку отслеживали около недели в пассивном режиме. То есть проверяли её доступность без проведения демаскирующего открытия. За всё это время точка использовалась только два раза в течение одного дня – надо полагать, на вход и на выход. Не было похоже на то, что противник стягивает крупные силы на территорию Германии. Скорее это напоминало наши вылазки к какому-нибудь щедрому на трофеи месту.

В этот раз мы впервые применили разведку двойного прыжка. Выбрали бойца наиболее стойкого к прыжковым потрясениям, и он за время одного сеанса работы точки совершил путешествие в оба конца, то есть выскочил с той стороны, по-быстрому огляделся и тут же вернулся назад. Авантюра была двойная: он рисковал, во-первых, принять героическую смерть от вражеского огня, а, во-вторых, сжечь свою нервную систему. Как ни странно, кандидата на роль героя мы нашли быстро, им оказался боец со странным позывным Касатик, из девятого прыжкового отряда, входившего в клан «Аллигаторы».

Отправляли в разведку Касатика с помпой – у бойниц внутреннего помещения мавзолея дежурили два взвода, вооруженные автоматами и гранатометами. Мало ли насколько быстро и болезненно может среагировать противник… Касатик, одетый только в ОЗК поверх гимнастёрки, принял от фельдшера укол аминазина. Затем он отсчитал время до начала действия препарата и нырнул в открытые на десять секунд врата. За две с половиной секунды до закрытия он вернулся – сделал шаг и тут же упал без сознания.

В чувство приводили его около получаса, чертовски долго, если учесть, что как раз к этому моменту врата могли открыть с противоположной стороны. Недавние испытания показали, что жёсткое запирание рамки механическим способом крайне опасно для конструкции, поэтому от него пришлось отказаться. К счастью, обошлось без приключений. Никто с той стороны не пожаловал посмотреть на хулиганов.

Пришедший в себя Касатик сильно заикался, но смог внятно рассказать о том, что увидел: ангары военной базы и стоящие прямо возле точки армейские грузовики, в количестве трёх штук. Никого живого в округе он не увидел. Двойной прыжок он перенёс, в общем и целом, без последствий, заикания прекратились через две недели. А у Солиса появился ещё один герой и нравственный пример для каждого солдата.

Отправившаяся по горячим следам новоиспечённого героя разведгруппа провела на задании около двух часов. Результаты были интересными: база в двадцать пять ангаров оказалась выпотрошенной подчистую, но на ней остались нетронутыми боеприпасы для лёгкой артиллерии. Либо серы ещё не добрались в своём военном развитии до крупных калибров, либо они были уже обеспечены снарядами в изобилии. Хотя, что такое изобилие в наших условиях – бери, что можешь и тащи к себе на склад.

Все вскрытые контейнеры уже успели покрыться слоем давней пыли, а на протекторах грузовиков налипла достаточно свежая грязь. Значит, эту точку странники давно и активно использовали для регулярных рейдов по району. Как знать, осталось ли здесь ещё что-нибудь и для нас. А может, за ближайшей лесополосой уже торчит аванпост серомордых? Отходя, наш отряд заминировал все подходы к точке фугасами на растяжках.

Наши учёные отслеживали эту точку в течение нескольких дней, и вскоре засекли ещё один цикл использования, вход-выход. Отправившийся по горячим следам отряд обнаружил аккуратно обезвреженные фугасы, сожжённые грузовики и вдобавок чуть не подорвался на двух установленных неподалёку минах направленного действия, НАТОвского образца. Разведчикам неимоверно повезло в том, что среди бойцов отряда оказался опытный взрывник, сразу сообразивший, что появившиеся невесть откуда два холмика из пожухлой травы ничего хорошего не предвещают.

Спешно издали распоряжение, по которому каждый отряд комплектуется взрывником с миноискателем, несколько старших офицеров потеряли звёздочки с погон. Генералы отделались выговором за неосмотрительность в планировании состава боевых подразделений.

Исследователи поспешили заявить о том, что противник успешно освоил как земную взрывотехнику так и средства обнаружения, из чего следует, что странники совершенно точно проникли в земные языки и успешно изучают нашу документацию. На открытие Америки доклад, конечно, не тянет. Но лишний повод затянуть ремни и смотреть в оба всегда к месту.

Кроме того, мы завладели важной информацией, считав данные с точки. Сохранились координаты направления прыжка, с которым ушли серомордые – отправились они на точку, расположенную у западного побережья Австралии. Стоит заметить: ничего похожего на их аванпосты или предприятия мы не встречали ни на территории Евразии, ни в Южной или Северной Америках. Африка и вовсе была гиблым местом, где даже в ОЗК появляться было крайне нежелательно, да и незачем.

С высокой долей вероятности можно было предположить, что где-то в Австралии серомордые теперь и гнездятся. Косвенным образом на это же указывало их пристрастие к вооружениям и оснащению НАТОвского образца – Австралия хоть в альянсе и не состояла, но на вооружении имела те же «Эмки» под тот же патрон, 5,56х45 мм. Соваться туда на разведку методом Касатика пока не было никакого смысла. Даже если они до шлюза не додумались.

С другой стороны, глупо и наивно было бы думать, что серомордые не отслеживают наши перемещения так же, как мы «пасём» их. Значит, имеют какое-то представление о наших владениях, и наверняка знают точное местоположение Солиса. Однако с крупными военными операциями пока не лезут, значит, не уверены в своих силах. Эта игра в кошки-мышки со случайными столкновениями не может продолжаться долго. Как только мы изучим друг друга достаточно хорошо, начнутся регулярные атаки, которые перерастут в полноразмерную войну. Тут, как говорится, и к гадалке не ходи. А значит, нам нужно сосредоточить усилия и за ближайшие месяцы обеспечить себе все мыслимые преимущества.

* * *

Встречи наших отрядов со странниками случались всё чаще, но никогда не были запланированными. Имея в распоряжении всего три постоянно использующиеся точки, одна из которых была полностью загружена обслуживанием шахтного конвейера, эффективно отслеживать «эфир» было затруднительно. Поначалу в большинстве случаев расходились без плотного боя, обстреливая друг друга больше для подавления, не стараясь уничтожить противника. Причина банальна – инопланетян опасались, не хотели без необходимости рисковать почём зря. Томми со свойственной ему нежностью к литературной классике по этому поводу цитировал Сунь Цзы, оправдывая то, что я, иначе как малодушием, назвать не мог: «Кто знает себя и противника, с лёгкостью победит и в сотне сражений. Зная себя, но не зная противника, будешь побеждать лишь время от времени. Не зная ни себя, ни противника, будешь бит всякий раз».

Удачнейшим образом признание того, что мы знаем противника достаточно хорошо, совпало с квартальным отчётом научно-исследовательского центра. Вкратце он сводился к одному тезису: «У нас наклёвывается прорыв, нужно как можно больше трофейных бронекостюмов». До этого все исследования инопланетных технологий проводились на захваченных нами ещё в двадцать восьмом году костюмах, да на нескольких фрагментах брони, которую наши идеологи выменяли у воинственных селян из дальних регионов. Измочаленные нагрудники и пробитые шлемы давным-давно были распилены на мелкие кусочки, которые рассматривались под микроскопом, просвечивались всеми видами доступных нам лучей, травились кислотой, проверялись всеми способами физических деформаций… И сейчас наши ученые вплотную подошли к тому, чтобы разгадать состав и происхождение пластичного вещества, из которого изготавливались основные бронирующие элементы костюмов странников. С изучением батарей, питавших внутренние системы костюма, дело продвигалось гораздо хуже. Эти миниатюрные элементы питания обладали поистине выдающимися характеристиками, так что проникновение в технологии их изготовления открывало перед нами самые радужные перспективы в создании новой боевой техники.

Приказ по армии был подготовлен в считанные часы. Он призывал разведчиков при всякой возможности вступать в бой с противником и захватывать всё возможное снаряжение. К приказу прилагался список с полным перечнем возможных трофеев и положенных за них наград. В помощь воякам Ерш с Монголом после консультации с исследователями разработали список тактических предписаний для повышения эффективности захвата.

Так, можно сказать, плавно и поступательно, мы вошли в полноценную войну. Если раньше нашими противниками были одичалые, почти всегда подготовленные и вооруженные на уровне селян-ополченцев, то сейчас дело иметь приходилось с вышколенными, тренированными и отважными странниками. Одно радует – они практически не превосходили нас в бронировании, хотя имели возможность двигаться не в пример быстрее. Мы нивелировали это преимущество, устраивая многодневные засады возле точек. Некоторое время странники действовали однообразно, снова и снова подставляясь под огонь засевших в «секретах» ребят просто потому что при удачной атаке засады не оставалось выживших, которые смогли бы доложить о произошедшем в свой серомордый штаб. Они выходили из врат и двигались плотной группой, первым в которой всегда шёл сапер. Всех забот оставалось, что прицелиться и по команде накрыть их плотным залповым огнём, аккурат прежде чем они начнут размыкаться в цепь или колонну. Что любопытно, возвращались они к точке таким же манером, накопившись в группу. Одни и те же ошибки раз за разом – просто мечта снайпера.

Под тенью Феникса

Но никакое счастье не может длиться вечно. Даже без донесений от выживших, странники смекнули, что тактику нужно изменить и стали рассеиваться сразу же после того, как дожидались окончания работы сапера и покидали площадку прыжковой точки. Атаковать врага, имея на линии огня прыжковую точку, экспедиционный устав запрещал строжайшим образом. Таковой была горькая правда нашей войны – сохранность механизма точки ценилась выше, чем жизни бойцов и судьба операции. Телепортационная сеть стала основой всех наших надежд и краеугольным камнем военной стратегии. Если мы начнём терять прыжковые возможности… воскрешение человеческой расы под знаменами Солиса останется лишь яркой мечтой.

Впрочем, надолго засиживаться на точке было неразумно. Стоило снайперам пристреляться, как платформа у рамки превращалась в братскую могилу. К тому же странники не поленились взяться за топоры и пилы и с великой тщательностью расчистить прилегающие к используемым ими точкам территории от зеленых насаждений. Нам оставалось только предпринять аналогичные меры, и паритет в боевых действиях восстановился.

Наши потери заметно возросли, но и достижения были впечатляющими. Прежде всего, странники здорово сократили свою экспедиционную деятельность – наши учёные зафиксировали, что с момента начала телепортной войны противник стал пользоваться прыжковыми точками гораздо реже, минимум на шестьдесят процентов. Помимо этого, мы получили примерное представление о силах противника, его стратегических интересах и дислокации основной базы. И, наконец, наши ученые получили достаточно материалов, чтобы продолжить свои исследования.

Материал, составлявший основу инопланетного бронекостюма, вполне поддавался изучению, но воспроизвести его с использованием доступных нам производственных мощностей и материалов никак не получалось. Композитный полимер, получивший рабочее название эластолитоид, то есть, «нечто, подобное гибкому камню», был произведён с использованием веществ и технологических процессов, которые наши ученые могли определять, называть и наблюдать. Но, к сожалению, не применять. Оставалось только искать аналогичные возможности.

Опытных образцов, не получивших на испытаниях удовлетворительную оценку, в нашем научно-исследовательском центре накопилось много десятков – продырявленными, обугленными и раздробленными пластинами разной формы, толщины и цвета была увешана целая стена длиной в тридцать метров. Каждый из них лишь приближался к прототипу по одному-двум показателям, при этом безнадёжно отставая по всем остальным. Наши варианты эластолитоида были либо слишком тяжёлыми, либо чересчур хрупкими и нестойкими на разрыв, либо могли существовать лишь в лабораторной камере с криогенным охлаждением. Даже учитывая то, что нам не было нужно воспроизводить способности материала отражать лучи неведомого оружия странников, работа продвигалась очень тяжело.

В конце концов, методом проб и ошибок – «пробок и бутылок», как пошутил один из лаборантов, тем самым спровоцировав антиалкогольную проверку в НИЦ – учёным, наконец, удалось получить материал, который по уровню пулестойкости ничуть не уступал оригинальному эластолитоиду. Правда, наш аналог получился чуть ни в два раза тяжелее, но при этом изготовленные из него бронепластины были намного легче традиционных титановых и керамических. Новый материал обладал некоторым запасом пластичности и чудесно поддавался штамповке. Чтобы не проигрывать в весе и подвижности, решили изготавливать из него только самые важные элементы костюма.

Проект нового бронекостюма на тот момент был уже почти готов. Инженеры ожидали только новый бронеэлемент и, получив его, смогли завершить конструирование костюма. Так в 2048 году наша армия приняла на снабжение ЛБ48М. Этот костюм, получивший помимо заводского индекса ещё и собственное имя «Орлан», предоставлял великолепный уровень защиты и свободы движений, практически ни в чём не уступая обмундированию странников. За исключением состоящего из двух рельефных пластин панциря и накладок на плечи, предплечья, бедро, голень и пах, «Орлан» представлял собой обычный тактический костюм из мембранной ткани. Это обстоятельство позволяло быстро производить ЛБ48М на базе имевшихся у нас костюмов.

Одним из самых дорогих элементов оказалась система связи и навигации, состоящая из встраиваемого в шлем устройства связи и укреплённого на предплечье тактического компьютера. Этот самый тактический компьютер представлял собой модифицированный коммуникатор, произведённый одной азиатской компанией ещё в прошлые времена. Он отличался добротной конструкцией и очень удобной для наших целей операционной системой. Под неё можно было легко разрабатывать новые приложения и внедрять их без серьёзных глюков. Программисты облегчённо вздохнули, когда узнали, с чем им придётся иметь дело.

Модификация «железной» части была минимальной. Батарея компьютера заменялась на аккумулятор нового поколения, а само устройство упаковывалось в новый сверхпрочный корпус, изготовленный из того же эластолита с металлическими вставками для увеличения жёсткости. Первый опытный образец успешно прошёл испытания спустя всего лишь неделю с того момента, как его изготовление стало возможным. Ещё за три недели были подготовлены производственные мощности для массового выпуска, и ЛБ48М сразу пошёл в серию. Замечательная манера – прорабатывать любой проект в рамках имеющихся возможностей, а затем добавлять недостававший ранее элемент и получать в считанные дни технологический прорыв. Статистика потерь личного состава стала заметно оптимистичней.

Даже на фоне блестящих показателей пехотных операций, мы всё сильнее ощущали нехватку бронетехники. У нас были танки и корабельные артиллерийские установки, но их уделом оставалась защита Солиса и нескольких крупнейших аванпостов. Переправить их через рамку прыжковой точки не было никакой возможности. Оснащённые же тяжёлым вооружением пикапы в рамку проходили, но при этом «съедали» большую часть времени работы врат и были слишком уязвимы. Появившись в зоне боевых действий в качестве средства поддержки, они сами нуждались в поддержке и частенько уничтожались, застряв на ближайшем пне.

Мы нуждались в технике, которая была бы достаточно защищена от поражения пулями и взрывами малой и средней мощности, но при этом обладала проходимостью и скоростью передвижения, позволявшими передвигаться на уровне бойца в пешем строю. Такая техника позволяла бы решить основные проблемы пехотных операций: выступать в качестве минного тральщика при стремительной атаке на вражеские позиции; обеспечивать подавляющий огонь в поддержку атакующей пехоты, и, наконец, решать проблему снайперов. Хорошо засевший снайпер способен создать серьёзные проблемы целому пехотному взводу. Раньше такие ситуации решались просто – подъезжал танк и одним выстрелом уничтожал стрелка вместе с куском стены, за которой он прятался. А сейчас весь взвод мог запросто погибнуть, так и не сумев подобраться к защищённой огневой точке.

Рассматривая эти запросы со всех сторон, исследователям доводилось постоянно утыкаться носом в одно универсальное решение: Тяжело вооружённый пехотинец, облачённый в броню с повышенной пулестойкостью, который перемещается со скоростью обычного солдата и при этом не выдыхается быстрее него. Замечательное решение в теории и абсолютно недоступное на практике. Пока что недоступное – когда мы сможем разработать новые виды сервоприводов и достаточно мощные элементы питания… Совершение невозможного это вопрос времени и целеустремленности.

* * *

Мониторинг прыжковой сети превратился в отдельную отрасль научных наблюдений со своими специалистами и специализированным оборудованием. Подключаться к интерфейсу прыжковых точек напрямую у наших исследователей пока не получалось и все показания приходилось снимать вручную. Зато планировать наблюдение и обрабатывать полученные данные, используя вычислительную технику, получалось уже намного лучше.

Кое в чём нам удалось даже превзойти серов – один из учёных натаскался сбивать противнику переброску войск, если она происходила в несколько этапов. Приём был прост, как детская игра на скорость: нужно было точно отсчитать время от последнего обращения к удаленной точке и, как только она перезарядится, тут же открыть врата со своей точки. Таким образом, следующий отряд противника, готовившийся к переброске, оставался не у дел. Вместо него из врат могли появиться наши бойцы. Или неприятный сюрприз вроде баллона с отравляющим газом. Впрочем, подобная тактика имела и свои минусы – прежде всего, противник всегда мог контратаковать. Так что применять её постоянно мы избегали, но имели ввиду при разработке масштабных планов.

Постоянный контроль всех перемещений противника давал нам уверенную информацию о потребностях инопланетян, а также позволял судить об уровне их технического развития, комплектации вооруженных сил и боеспособности в целом. Что бы ни понадобилось им за пределами австралийского континента – мы узнавали об этом первыми, несколько секунд спустя после того, как группа серомордых совершила прыжок. Если односторонних прыжков было несколько, то их количество мы умножали на двадцать бойцов и получали представление о численности личного состава неприятеля на объекте. Такими простыми методами мы получали ценнейшую стратегическую информацию, перерабатываемую затем в специальном аналитическом центре.

В абсолютном большинстве случаев странники совершали заурядные вылазки, подобные нашим собирательным миссиям. Никто не питал иллюзий относительно того, что эта рутина – всего лишь затишье перед бурей. Мы пока были слишком неуверенны в своих силах, чтобы обострять ситуацию, а потому работали и наблюдали. Наблюдали и работали.

Глава 8

Когда речь идет о том, что нужно мягко направлять по жесткому курсу разношерстную массу людей, неожиданности будут лезть просто отовсюду. Все живые люди, все со своими тараканами в голове. И в ситуации, когда стресс превращается если не в постоянного спутника то в частого гостя, эти тараканы жирнеют и отращивают себе большие жвала, как у хищных жуков. И бегают где ни попадя, кусая и пожирая что попало.

Человеческое сознание постоянно ищет повод, чтобы определить другого человека противником. Возьми десять ребят, посади их в комнату и проведи на полу черту мелом – вскоре они сами начнут воспринимать эту границу как что-то конкретное, вещественное, имеющее силу разделять. И будут смотреть на жильцов второй половины как на «иных», пытаться их подавить или еще каким способом самоутвердиться. Такие границы всегда надуманы, но они возникают сами собой, черпая энергию из самой человеческой природы. Можно ли стереть их раз и навсегда, хотя бы в одном конкретном обществе? Я не знаю. Подозреваю, что это невозможно. С самой глубокой древности – многие пытались, но эффект этих попыток был недолгим.

Прецедент с барачными бандами мы едва не прощелкали. Хватись мы чуть прежде, и одним групповым арестом и показательной казнью было бы уже не отделаться. Утверждение воинских кланов позволило стравить нараставшее давление, сделать его скачки более заметными и управляемыми. Появились интересные планы по воспитанию профессиональных управленцев низшего уровня, как раз для вот этих гражданских формирований. Планы были признаны перспективными и отданы в разработку. Казалось, тут бы и сказочке конец…

Инженерные войска были неотъемлемой частью нашей армии еще со времен первой редакции Устава, подписанной в Верхнеуральске. Тогда это направление было не просто перспективным – оно претворяло в жизни самые важные элементы нашего глобального плана. Инженеры играли первую скрипку в большинстве всех операций. Их усилиями проводилась разведка, подготовка и восстановление ключевых объектов. На них висело обустройство и поддержание инфраструктуры.

Любое расширение наших территорий приводило к тому, что инженеры затягивали пояса и работали в дополнительные смены, возводя укрепления, налаживая снабжение по спланированным ранее схемам, подбивая в смету все эти тысячи необходимых как воздух мелочей. Они были костью и плотью Верхнеуральска, а с моментом начала работ над возведением Солиса их значимость взлетела до небес.

Координация работы инженерных войск представляла собой постоянный поиск баланса между максимальной эффективностью и чрезмерной загрузкой. Ситуация часто менялась, масштабы росли беспрерывно, и удерживать ребят на тонкой грани полной выработки было непросто. Специалисты, которые получали свою квалификацию прямо на постройке важных объектов, всегда были в жутком дефиците, а путь их развития был усеян поломанной техникой и потраченными впустую материалами. Не то чтобы потерь было много, но сам факт постоянной практики метода проб и ошибок здорово давил на нервы. Так и получилось, что с инженерными войсками выходило больше всего возни, на всех уровнях сразу. Особые условия, особый подход, особое отношение.

Момент, когда между инженерами и вояками в лице бойцов экспедиционных отрядов пробежала первая трещинка, до сих пор остается тайной. Просто появилась и начала разрастаться неприязнь. Поначалу она была совершенно незаметной, однако склоки набирали силу и за несколько лет – кто знает, сколько их было на самом деле – превратились в самую настоящую вражду.

Думаю, эта каша заварилась вскоре после подписания Устава. На инженерные войска, тогда еще большей частью представлявшие собой сборище умеющих кое-как строить, варить и паять лентяев, навесили невероятное количество работы. Вот так сразу, без всяких курсов матчасти, квалификаций, раскачиваний и прочих предварительных ласк. Предполагалось, что в жестких условиях гражданской войны, да под чутким управлением немногих наших действительно компетентных специалистов вчерашние троглодиты быстренько превратятся в полноценных инженеров.

Так оно и случилось. Мы в рекордные сроки получали новые кадры умелых и дисциплинированных технарей с огневой подготовкой. Однако, учитывая постоянно расширяющееся поле деятельности и растущий с каждым полугодием призыв, «болезни роста» инженерных войск вошли в хроническую стадию. Отрубленных пальцев и застрявших грузовиков стало заметно меньше, но до гладко работающей армии профессиональных инженеров было еще далеко. Обеспечивавшие безопасность всех строек бывалые вояки смотрели на происходящее без особого энтузиазма. Тем более можно было понять чувства бойцов, отправлявшихся в очередной рейд за хитрым подшипником для бурильной установки, из-за того что старый техники запороли, банально забыв своевременно его смазать. Постепенно накапливался парк техники и проблема с запчастями решалась, но червоточина высокомерия вояк по отношению к инженерам уже начала разрастаться.

Никто не сомневался в крайней важности новых строек, никто не позволял себе говорить что-то неуважительное вслух. Разделение на «нас хороших» и «этих вот чудозвонов» проходило намного глубже, в самих солдатских умах. Казалось бы, велика проблема – обычные армейские будни. Но именно такие мелочи и становятся причиной настоящей вражды. Еще при Советском Союзе появилось такое явление как дедовщина – ущемление молодых бойцов старослужащими. Порой дело доходило до серьезных разборок с неуставными отношениями и членовредительством. А всё из-за чего? В давние времена срок срочной службы по призыву несколько раз сокращался, и старослужащие, не имя иной возможности выместить свою обиду, начинали давить молодых, которым на стаптывание кирзы отводилось куда меньше лет молодой жизни. Время шло, призывы в сроках службы уравнивались, а обида в неосознанном виде оставалась. Никто уже и не помнил о давних событиях, оставалась традиция как таковая: «Служба в армии прекрасна, спору нет. Но тогда, когда ты дед», «Кто летает быстрей мухи? – Наши доблестные духи». Эти поговорки были популярны даже у нас в училище, где с реальной армейской жизнью народ был знаком больше понаслышке.

Дедовщина естественным образом стала частью армейской жизни и подспорьем грамотному командованию. Бороться с ней репрессивными мерами пытались и не раз, но толку в этом не было никакого. Думаю, что-то подобное произошло и в наших рядах, только не между молодыми и «старыми» а у инженеров с вояками. Вражда между разными родами войск существовала и раньше, хотя и носила скорее шутливый характер: «Два солдата из спецназа вырубают роту разом. Инженер механик дух вырубает этих двух!». А у нас она вобрала в себя сложности взаимоотношений, которых удалось избежать в других аспектах.

Уже после возведения основных построек Солиса и успешного запуска электростанции наши инженерные войска превратились в высококлассных специалистов своего дела, которые спокойно принимали в свой круг прошедших серьезный курс матчасти молодых бойцов. Прежними нелепыми происшествиями и авариями даже не пахло, напряженная работа велась с выполнением всех сроков и без крупных эксцессов. По снабжению ситуация становилась всё более ясной, инженеры налаживали производства и уверенно выходили на самообеспечение – во всяком случае, по основным технологиям и материалам. Более того, в период относительного затишья на фронтах, до развязывания «прыжковой войны», именно инженерные достижения стали основным источником хороших новостей и доброй надежды.

Армия, обласканная вниманием руководства, никаких признаков недовольства или раздражения не показывала. Если конфликты и были, то зрели они тихо и незаметно для штаба, до поры до времени ничем себя не обнаруживая. Такая ситуация выходит на поверхность во всей своей красе, когда время профилактических мер уже прошло. Накопленное напряжение сдерживается правилами и здравым смыслом до определенного момента, а затем с ревом вырывается на свободу благодаря дурацкому стечению обстоятельств.

Драка в столовой – событие, прямо скажем, неординарное. Любое непредвиденное происшествие в этих священных стенах чревато в первую очередь тем, что все находящиеся внутри могут остаться без пайки. Последнее место для демонстрации придури, одним словом. Тем показательнее стычка, случившаяся в мае 49 года.

Стоявший на раздаче гарнизонный Мамлюк позволил себе некое грубое замечание в адрес подходившего в очереди инженера Зямы. Тот огрызнулся, в ответ на что Мамлюк высказался не в пример более крепко. Завязалась перепалка, причем подпиравшие в очереди бойцы, судя по всему, никак не пытались вмешаться и прекратить ее. Кто первый начал изрыгать оскорбления по части специализации доподлинно установить так и не удалось, свидетельские показания противоречили друг другу. Инженеры клялись, что именно Мамлюк первым назвал Зяму «гнидой конвейерной». Вояки в один голос твердили, что дерзкий инженер переступил черту, позволив себе гавкнуть на раздающего «быдло окопное».

Далее свидетельские показания более-менее совпадают: Мамлюк якобы замахнулся раздаточной ложкой, в то время как шустрый Зяма нанес удар подносом наотмашь. Ребро подноса врезалось в лицо Мамлюка, высадив ему передние зубы и размочалив губу. Следует отдать должное его рукопашной подготовке: боец ни на мгновение не растерялся и рванулся вперед, хватая Зяму за ворот. Тот отпрянул, но недостаточно далеко: ему помешали ограждения дорожки.

Когда Мамлюк схватил своего обидчика и начал колотить его головой о стойку, на выручку Зяме ринулись все находившиеся в столовой инженеры. Вояки, которых в столовой было несколько меньше, моментально отреагировали на происходящее и атаковали инженеров, стараясь окружить бестолково сбившихся в кучу технарей. Дрались голыми руками, но с необычайным остервенением. К тому моменту, когда подоспели находящиеся на дежурстве гарнизонные, инженеры начинали серьезно сдавать, но пути к отступлению были отрезаны. Вмешательство третьей силы было замечено не сразу: до прекращения дебоша около десяти человек успели получить в челюсть прикладом.

Всех участников, благо вычислить их было несложно, замели и обложили нарядами. Зачинщиков как следует пропесочили минимум в трех разных инстанциях и отправили на губу. Двух лейтенантов временно понизили в звании, майоры получили строгий выговор. Восстановление столовой, из обстановки которой больше всего пострадала стойка, проводилось силами участников потасовки.

Вскоре в штаб посыпались жалобы, и со временем их поток только усиливался. Поначалу это были робкие заявления, но с каждой неделей они становились всё предметнее и категоричнее. В подавляющем большинстве случаев жаловались на инженеров, которые недостаточно добросовестно выполняют свои повседневные обязанности по обслуживанию инфраструктуры города. Преимущественно это были мелкие бытовые прецеденты, разбирать которые бывает недосуг даже на уровне командования части – что уж говорить о Штабе, куда их присылали.

Затягивания с ремонтом электротехники, вечные проблемы с водопроводом и сантехникой и прочие обнаруживающие себя со временем огрехи. Всё это еще куда ни шло, даже если учитывать то, что казармы самих инженеров чаша сия успешно минула. Дескать, сами ведь могут по ходу дела починить всё, что нужно. Но шутка с «маленьким привидением» не оставляла этой гипотезе шансов.

Шутке этой от роду уже не одно столетие, ее издавна проворачивали злопамятные строители, чтобы отомстить сволочному заказчику. Устраивается она просто: в момент постройки здания в каком-нибудь малозаметном месте в стену вмуровывается стеклянная бутылка таким образом, чтобы наружу выходило лишь ее горлышко. Кромка горлышка при этом располагается в один уровень с поверхностью стены, так что заметить устройство становится еще сложнее. В результате, время от времени, когда ветер задувает в горлышко под определенным углом, бутылка начинает гудеть, наполняя всё здание потусторонним воем. Бывали случаи, когда особо мнительные личности от соседства с таким «маленьким привидением» сходили с ума.

По счастливой случайности кто-то из штурмовиков оказался эрудированным малым, и в первую же ночь кошмаров вычислил их источник, нашел злополучное отверстие и заткнул его. Однако, компромат на инженеров в виде вещественного доказательства злонамеренного нарушения планов строительства, остался. И таки успешно дождался своего часа.

Дальнейший разбор в свете этого события остальных жалоб – как новых, так и архивных – упрямо свидетельствовал о том, что гадили инженеры воякам давно и систематично. Иногда изобретательно и тонко, иногда с тупой прямотой. Достаточно было проследить по зонам ответственности «хвосты» всего нескольких прецедентов, чтобы понять: явление было повальным. Ни один взвод, включая недавно сформированные, не мог похвастать идеальной порядочностью в отношениях с сослуживцам по части. Возникало устойчивое ощущение того, что старослужащие подключали молодых к этой междоусобице сразу же после окончания учебки. Перед нами в полный рост вставала зловещая традиция внутренней вражды, о которой раньше никто в высшем командовании не знал. Почему информация об этом не поступила от недавно произведенных в офицеры бойцов – отдельная загадка, в которой еще предстояло разобраться.

Сгоряча было принято решение по самым свежим прецедентам устроить новые разбирательства, вести о которых даже без огласки распространились по Солису практически молниеносно. Последствия были несколько неожиданными: на штаб обрушилась новая лавина жалоб, пуще прежней. Теперь инженеры доносили о множественных случаях неуставных поступков со стороны вояк. Они-де, в тылу только и делали, что всячески срамили честь доблестных инженерных войск, словом и делом указывая строителям, технарям и прочим рабочим на их невысокое место в армейской иерархии. Здесь конкретных грубых нарушений устава и режима было не в пример меньше, но случаев провокации конфликта и раздувания розни было хоть отбавляй. О чем свидетельствовала вся эта жалобная история?

Инцидент в столовой вскрыл гнойник, содержимое которого теперь поперло на свет божий. До поры до времени конфликт существовал в тени, и по естественно сложившимся джентльменским правилам противостояния его суть не выносилась вовне.

Действительно находящиеся на вершине иерархии обласканные командованием вояки с невиданным энтузиазмом гнобили инженеров, косвенно состоявших у них в подчинении. Здесь было всё: от безобидных произведений армейского фольклора до несправедливого распределения привилегий и материальных благ. Инженеры в ответ вредительствовали как могли, реализуя всю свою небольшую власть. Самым грозным легитимным орудием их возмездия было распределение приоритетов по тыловым задачам невысокой важности. Бытовые нужды вояк задвигались в самый хвост списка и, скажем, ремонт техники небоевого назначения проводился в последнюю очередь. Забитый слив в казарме прочищался в последнюю очередь – после того, как будет завинчен последний расшатавшийся болтик на стоящем на запасном пути подсобном тепловозе, и то если других задач попросту не останется. Помимо этого практиковались и не в пример более возмутительные подлости.

К их числу весьма спорным решением был причислен инцидент с фабричным дефектом автомата из новой партии, поступившей на вооружение гарнизона одного из удаленных блокпостов. Дефект, прямо скажем, не ахти какой – в канале ствола оружия находился комок подсохшей смазки с пылью и металлической стружкой. Случайно выявила проверка, в отсутствие других серьезных нарушений решили отметить. В былые времена, когда я еще состоял курсантом в военном училище, подобное с позволения сказать происшествие осталось бы незамеченным. Но сейчас, на фоне общей нервозности, он превратился в тот маленький камешек на склоне, которому суждено своим падением вызвать оползень.

– Вы понимаете, что это значит… Что это может означать в нашей ситуации? – голос Томми звучал спокойно, лишь некоторые нотки чуть дрожали выдавая бушующие в глубине эмоции. Легкое землетрясение у подножия пробуждающегося вулкана. Сквозь приоткрытое окно в зал проникал теплый весенний ветерок, едва заметно колыхавший шторы и нагнетавший ложную атмосферу спокойствия и невозмутимости.

– Откровенно говоря, не вполне – поспешил с ответом простодушный Велес – Что именно мы должны понимать? Что нормоконтроль на заводе недостаточно идеален?

Томми сжал в кулаке карандаш и несколько раз с силой ткнул им в крышку стола.

– Хорошо, я начну издалека. Случалось ли вам, джентльмены, видеть раздутый ствол? Или расщепленный на три части? Или выбитый отлетевшей крышкой ствольной коробки глаз?

Уловив, куда ветер дует, Велес решил не отступаться, опираясь на свое знание матчасти:

– Я понимаю, о чем ты. Да, если так посмотреть то грубое нарушение… уж не знаю чего и с чьей стороны правда. Но посуди сам: во первых это очень надежный автомат, и я сам видел как он стреляет даже копнув стволом песок. Конечно, это чести стрелку не делает, но всё же. Наглядно. Во вторых, правила обращения с оружием подразумевают что боец его своими руками тщательно переберет и наверняка устранит все засоры, если таковые имеются. С правилами у нас строго, тебе об этом можно вообще не напоминать. Ну и в третьих. Новый ствол, еще не раздолбанный, так просто не треснет. При всем уважении… ты не перегибаешь палку?

– Хорошо. А теперь давай представим, что ствол мог оказаться бракованным, а боец-разгильдяй, который поленился даже с шомполом ковыряться. Или нет – что прямо в тот момент, когда выдавали оружие, началась атака, и пришлось сразу стрелять из того, что есть?

Влодек было открыл рот чтобы заметить что-то насчет контроля качества или особенностей поставки новой партии. Но вовремя спохватился, предоставив Велесу самому озвучивать мнение большинства.

– Томми, ну ты же понимаешь, что вероятность такого совпадения совсем небольшая. То есть просто крошечная.

– Сколько?

– Что – сколько?

– Ну сколько процентов вероятности? Так, навскидку, а?

– Да полпроцента от силы. Или того меньше. Да, намного меньше.

– Значит, ты считаешь нормальным, что в одном случае из двухсот в экстренной ситуации у наших солдат начнут в руках взрываться автоматы? Так, что ли? Ну, отвечай!

Опешивший от такого передергивания фактов Велес надул щеки и выпустил воздух через сжатые губы. Но спорить по этому поводу было бы мелочно.

– Конечно нет! Тысячу раз нет! Я просто считаю, что один случай не показателен. И что значимость всего этого разговора… Немного преувеличена. Что с ним вообще такого особенного, ты можешь сказать?

– Влодек? – Томми снова понизил голос до уровня легкой вулканической активности и откинулся в кресле, скрестив руки на груди.

Главный инженер коротко кашлянул, прочищая горло. Попытка замаскировать кислую мину под сосредоточенное выражение лица удалась ему не сразу. Помолчав с полторы секунды, он ответил:

– В начале квартала на заводе – работающем с перегрузкой, в три смены – произошел небольшой сбой оборудования. Не была произведена замена клише одной литеры. В результате, две разные смены маркировали собираемые автоматы одним и тем же кодом. По роковому стечению обстоятельств, одна из них допустила оплошность, из-за которой мы сегодня здесь и собрались. Точно вычислить виновных в том, что один автомат из партии оказался … небоеспособным – не представляется возможным. Так что я предлагаю возложить всю ответственность за произошедшее на старшего второй смены, которая допустила…

– Это успеем, не волнуйся. – перебил его Томми – какие выводы мы можем сделать, соединив все факты воедино?

– У нас на заводе завелась смена бракоделов? – Велес поднял бровь.

– Или вредителей – буркнул себе под нос Влодек.

– Вот! – указательный палец Томми замер в каком-то полуметре от носа поляка – Именно это я от вас и хотел услышать! Правда, не от Влодека, а от кого-нибудь из боевых командиров. Случись что – это ведь ваши портки будут преть в первую очередь! Муха, ты-то чего молчал?

– Случай показывает, насколько мы оказались не готовы к саботажу изнутри – произнес Палыч – А также, насколько далеко может зайти вся эта инженерская месть, если принимать ее всерьез. Причем ты с самого начала понимал, что о намеренном вредительстве здесь не может быть и речи. Несуразно получается, слишком плотная подготовка такой мелкой пакости. Что я упустил, Томми?

– Эх, Палыч. Главного не увидел. Конечно, так всё и есть. Чепуха на чепухе и стечение обстоятельств. Но каково стечение! Ситуация получилась – картинка маслом: инженеры, которые в последнее время спят и видят как бы нагадить остальным, могут в два счета вооружить наши дальние базы бракованными стволами. Да сделать это так, что выявление истинных причин займет недели. Да оставить себе возможность на крайний случай свалить всю вину на другую смену, с которой у них, кстати, могут быть свои счеты. Ситуация, прямо скажем, не самая вероятная. Но она демонстрирует все те пути, которыми хлынет человеческая мстительность, если ее температура поднимется еще на пару градусов.

Томми коротко выдохнул и оперся локтями на стол, уткнувшись носом в сцепленные ладони и остановив перед собой взгляд. Чуть помолчав, он продолжил:

– В детстве я читал одну книгу, так там десантники проводили учения в виде военных игр. Стреляли друг в друга холостыми. Но при этом один из нескольких сотен снаряженных в «игровые» магазины патронов непременно был боевым. И все об этом знали. И вот тот опыт, который получал по ходу игры десантник, опыт отчужденной собранности и бесстрашной осторожности, затем здорово помогал ему на поле боя. Я это к чему рассказываю… Мы, считайте, всё равно, что в этой игре получили пулеметную очередь в голову с близкого расстояния. Да, боевых патронов в ней не оказалось – но это не более чем везение, безо всяких заслуг с нашей стороны.

И если кто-то думает, что проблема у нас исключительно с техниками, что ее можно решить, накрутив им хвост и затянув все гайки – то это как раз ошибка, причем ошибка фатальная.

– Почему так? – спросил Велес. По его чуть протяжному тону, его позе с едва склоненной вбок головой было видно: он уверен, что спрашивает за всех.

– Потому что инженеры это только верхушка айсберга – ответил ему Палыч – так получилось, что вот эта ситуация, из-за которой мы сегодня собрались, показывает сложности, которые могут исходить от них. А есть еще и вояки. С которых, по большому счету и пошел весь сыр-бор. Плюс ко всему ты забыл про ученых.

– Ученые-то тут причем? Сидят себе и работают, никто их не трогает.

– Не знаю – Палыч погладил бороду – Могут какие-нибудь качели устроить. Чисто теоретически, вполне. Взять хотя бы случай с Шепардом.

– Палыч дело говорит. Вот сейчас, на теоретической стадии, нам и нужно всё предусмотреть. Пока на практике дело до беды не дошло. Давайте пока разберемся, чего инженерам не хватает. Влодек, зачитай доклад. – Томми придвинул лежащий на столе листок поближе к главному инженеру.

Влодек, который к тому моменту уже не пытался скрыть невеселое выражение лица, взял листок с кратким списком основных требований и начал негромко читать:

– Пересмотр структуры власти, уменьшение влияния военных, некомпетентных в инженерном деле, на планирование и проведение инженерных работ.

Вывод инженерных войск в отдельный род войск с прямым подчинением штабу через профессиональное представительство.

Изменение режима работ на более щадящий и эффективный. Список предлагаемых мер по оптимизации работ прилагается.

Введение новой системы поощрений и наград. Ввиду того, что наличествующая система неэффективно отражает реальные достижения инженерных бригад и недостаточно мотивирует интенсивное развитие и введение инноваций.

Пересмотр ассигнований отрасли и программы подготовки свежих кадров. Сокращение боевой подготовки в пользу усиления профессиональной инженерной подготовки.

Рассмотрение вопроса о замене непосредственного руководства инженерных войск ввиду того, что имеющееся руководство недостаточно э… хм. Недостаточно эффективно. Так как неспособно в полной мере отстаивать интересы инженерных войск в высшем командовании. В частности, на это указывают такие прецеденты, как…

– Спасибо, Влодек. Дальше можешь не читать. – остановил процедуру публичного самоунижения Томми – Если разобраться, то последнее замечание в некотором роде суммирует все остальные. И оно, как видишь, не лишено резона. Ты очень талантливый инженер, один из самых блестящих умов, что своим сиянием озаряют боевые будни Солиса. Но твоих талантов сейчас уже недостаточно для управления людьми. Личный состав увеличился в разы, его потребности стали больше и сложнее. Что по этому поводу можно сделать – я пока не знаю. Где и как искать тебе помощников… Но мы обязательно разберемся с этим в ближайшем будущем.

Значит, так. Информация об инциденте с автоматом остается полностью засекреченной. Мы относимся к произошедшему как к учениям, то есть делаем выводы и исправляем недочеты. Так уж исторически сложилось, что инженеры попали в центр внимания – с них мы работу и начнем. Остальных будем подключать параллельно, по мере появления необходимости. А она будет появляться, на что уже намекнул Палыч. Пока совещание объявляется закрытым. Подумайте, переварите. Послезавтра встречаемся и обсуждаем уже конкретные планы.

* * *

В один прекрасный день в частях инженерных войск появились гости. Гладко выбритые, внимательные люди с лаконичной и умной манерой изъясняться представились сотрудниками внутренней службы и переговорили с командирами бригад, частей и отделений. Затем прошлись по всем каптеркам и казармам, проявляя особый интерес к солдатскому быту и всем проблемам, с которыми приходится сталкиваться рядовому инженеру. Вниманием этих высокоуполномоченных служащих в офицерской форме без знаков отличия не был обижен никто. Любой распоследний рядовой, имевший что сказать, был внимательно выслушан а все его замечания и предложения – записаны в маленький блокнот в твердом коленкоровом переплете.

Поначалу желающих откровенничать с доброжелательными господами нашлось немного. В основном это были самые наивные и экзальтированные служащие, которые по разным причинам не прониклись напряженностью скрытых интриг и круговой поруки, что связывала всех солдат перед лицом грозной власти высших чинов. На уровнях всех командиров были одинаково бледные и невыразительные отчеты об идеальном порядке и тотальной удовлетворенности в расположениях. От рядовых исходила уже более интересная информация. Судя по всему, именно они в основном и писали жалобы в штаб.

Вскоре начали происходить удивительные вещи: проблемы личного состава начали решаться будто сами собой. Вспоминались забытые в бюрократической круговерти отпускные дни, выдавались по старым заявкам изношенные ботинки штаны и кители. Подросшие до 190 сантиметров уже после призыва курсанты наконец-то получали двойную пайку.

Не желая оставаться в стороне от этого аттракциона невиданного доброхотства, вскоре с зачастившими в казармы гостями разоткровенничались и старослужащие рядовые и командиры. Никто не знал, как долго еще будет существовать эта возможность, поэтому воспользоваться ею спешили ровным счетом все. В последнюю очередь откровенничать начинали каптеры с хитрыми глазами на непроницаемых лицах, и это обстоятельство, конечно, тоже шло на учет – негласный. Господа во френчах ничего не упускали из виду и ничего не забывали.

Вместе с этим, проводились всевозможные переписи, регистрации и опросы, содержание которых напрямую свидетельствовало о том, что назревают большие структурные перемены. Напрямую об этом никто не говорил, но, сопоставляя происходящее с поступавшими в штаб, а после и в блокноты сотрудников внутренней службы сообщениями, бойцы делали самые оптимистичные выводы. Уровень энтузиазма и откровенности с благодетелями взлетал всё выше и выше.

Когда поток жалоб иссяк и обмельчал, к господам во френчах все чаще стали обращаться с предложениями. Основная их масса так и осталась на вечном рассмотрении, но действительно разумные идеи довольно быстро начинали претворяться в жизнь. Внесшие эти предложения личности получали адекватные поощрения и заметно ускорялись на своем пути к повышению. Содействие армейской карьере производилось с оглядкой на личное дело служащего: в то время как бузотеры и штрафники могли в лучшем случае рассчитывать на внеочередные лычки, активисты и спортсмены-разрядники росли в званиях как на дрожжах.

Чем серьезнее становились затеваемые перемены, тем яснее инженеры понимали, что уходить влиятельные гости пока никуда не собираются. Надо заметить, что ни малейших возмущений у служащих это не вызывало, так как до сих пор от пребывания гостей они лишь выигрывали. Исключение составили несколько проворовавшихся каптеров, потянувших за собой командиров частей. Случаи эти касались скорее болезненной клептомании, так как сбывать армейское имущество на черных рынках Солиса можно только по бросовой цене и с невероятно высоким риском для служебного положения. Тайно же вывезти значительный груз в отдаленные области и вовсе было почти невозможно. Большую часть украденного удалось быстро обнаружить и вернуть на склады.

Аккуратно и стремительно проводя значительные реформы, претворяя в жизнь самые нужные инженерному корпусу решения, прогрессивно поддерживая молодых специалистов, сотрудники внутренней службы мягко влились в систему управления. Юридически, имея на руках свои удостоверения и подписанные в штабе приказы, они с первого дня работы обладали всей полнотой власти. Дозированно и понемногу реализуя ее, они всячески способствовали развитию самоуправления в рядах корпуса.

Наблюдая за деятельностью наиболее талантливых сослуживцев, инженеры добровольно наделяли их властью решать сложные вопросы, которые ранее не вполне адекватно находилось в ведомстве назначаемого руководства.

Нам нужно было дать инженерам то, чего им так не хватало – разумного лидера, знающего изнутри проблемы корпуса на всех уровнях. Молодой, харизматичный, амбициозный и компетентный лидер. Плюс закрытие раз и навсегда темы жалоб и мелкого стукачества в штаб. Сделать это можно было, дав инженерам возможность самостоятельно выбирать своего представителя в штабе.

Авантюра? Несомненно. История прошлого века наглядно демонстрирует нам во что может вылиться борьба за власть в демократическом обществе. В лучшем случае популизм – то есть принятие не самых продуктивных но зато популярных решений вроде дополнительной котлеты на обед и увеличение месячного жалования. В худшем – подкупы, террор и устранение конкурентов. Но для того в войска и внедрялись наши сотрудники внутренней службы, чтобы сделать демократию кроткой и управляемой еще до того как она отрастит себе острые когти.

С военными был разыгран совершенно другой сценарий внедрения внутренней службы. Их видение служебных взаимоотношений, чувство системы и понимание воинского братства образуют крепкий костяк в сознании. Костяк, который дает военному прочность, мужество и надежность. Который защищает его от какого бы то ни было внешнего воздействия. Дает силу исполнить любой, сколь угодно пугающий или сложный приказ, без лишних размышлений и терзаний. Такие люди крайне негативно воспримут вторжение управленцев со стороны, пускай даже те принесут с собой счастье и комфорт во всех мыслимых формах. Солдат никогда не примет гражданское руководство, отнесется с презрением к командирам из других родов войск и с недоверием к представителям внутренних служб. Действительно принять он сможет только того, кто хорошо понимает его собственные заботы. То есть другого солдата.

Достаточно вспомнить советских политруков и замполитов. Их власть шла параллельно с властью непосредственного командования, они имели право судить и карать. Они приходили со стороны, и сразу вступали в свою зловещую должность, за что служащие всех рангов их вполне закономерно боялись и ненавидели. Учитывая работу по стимуляции частичного самоуправления, этот вариант мы принять не могли.

Другой уместный пример, гораздо более близкий нашим затеям: в совсем уж древние времена свое место в рядах военных находили полковые священники, капелланы. Их влияние была более тонким, и не создавало ненужного напряжения в стройных солдатских шеренгах. Но у нас всё еще не было единой религиозной структуры, которая могла бы поставлять такие ценные кадры. Может быть, в будущем…

Таким образом, нам нужны были специалисты, выполнявшие задачи политруков и капелланов одновременно, при этом происходившие непосредственно из солдатской среды. При этом они должны быть очень умны, независимы от внутренних неуставных взаимоотношений и безоговорочно преданы своему делу. Здесь решение пришло само собой и достаточно просто, ибо внутренняя служба давно уже плотно работала среди вояк руками разведчиков.

Наиболее способные и предрасположенные к прямой работе с людьми разведчики прошли специальные курсы идеологической подготовки и были введены в строй уже в новом качестве.

Всякому новому движению нужны свои герои, особенно на ранних этапах. Совершенно неожиданным образом одним из первых героев идеологического корпуса стал Ерш. Бывалый атаман, а затем и старший офицер, он отказался от генеральских погон, объяснив это тем, что его тактические способности нужны в бою, но никак не в штабных кабинетах. Скажи это любой другой человек – и его было бы впору заподозрить в некоторой форме безумия, которое навсегда отсекает возможность спокойной жизни на гражданке. В прежние времена такой сдвиг называли афганским синдромом, сегодня это словосочетание почти не применяется из-за утраченных корней.

Но Ерш был не таков. Мне кажется, что если каждого из нас отправить прямехонько в ад и заставить заглянуть в глаза Вельзевула, то Ерш был бы в числе последних, сошедших с ума от страха. Он весь был будто слеплен из гравия и залит цементом, от поверхности испещренной шрамами кожи до самых глубин его души. Невозможно было представить того, что он вдруг разнервничается и начнет себя вести неожиданным образом. Узнав его единожды, ты всегда будешь знать, чего можно ожидать от этого человека. Казалось бы, не самое полезное качество для хитрого управленца. В тылу – возможно. Но на поле боя…

К тому же, Ершу было чуждо любое теоретизирование. Книг он не любил, сам поучать и произносить воодушевляющие речи не умел и не стремился. Но он всегда очень хорошо чувствовал, что происходит в душах людей. Это было выдающееся, инстинктивное чутье самого что ни на есть звериного порядка. Одного взгляда ему было достаточно, чтобы прочесть характер человека и движение его эмоций. А затем он, как волк овцу, в несколько фраз загонял чувства человека в нужном ему направлении. Как именно он это делает, Ерш не мог объяснить даже в общих словах.

Хищнический талант Ерша полностью скрывался в обществе людей, которых он уважает. Низшим же чинам доставалось по полной. Время от времени попадались горячие головы, которые пытались жестко противостоять психологическому нажиму, и тогда в ход шли физические методы работы с личным составом. Наряды и штрафы летели пачками, а в медсанчасти порой не хватало ватных тампонов для затыкания расквашенных носов и компрессов для отбитых голеней. Ерш всё время опасно балансировал на грани норм уставных отношений, но в действительности ни единого раза эту грань не переступил. Видимо, это тоже было частью его звериной натуры – понимание своего места в стае и непреклонному выполнению принятых обязанностей.

Я не могу сказать, что он от природы был идейным человеком. Здесь, скорее, имела место обратная зависимость: его жесткая и глубинно принципиальная натура отлично вписывалась во внешнюю видимость идейности. Заметить это могли только те, кто знал Ерша по Верхнеуральску. Молодые бойцы в их число не входили, а потому чтили полковника как человека, фанатично преданного идее укрепления Солиса – который засыпает с портретом Командора под подушкой, а во время утренней зарядки декламирует выдержки из устава.

Но героями становятся не по выслуге лет. Нужен громкий подвиг. И такой подвиг нам подвернулся.

Сложилась нехорошая ситуация с грузом, который должны были доставить бойцы семнадцатого прыжкового отряда. Это была долгосрочная экспедиция, так как в зоне действия началась ранняя зима, и в ноябре уже намело серьезные сугробы. В этих заносах грузовик с оборудованием так замедлился, что миссия была просрочена, о чем бойцы и сообщили по рации совершившему прыжок разведотряду. Некоторое время их ожидали с опозданием, пока не засекли двойное срабатывание причинной точки.

Тут же был мобилизован отряд тяжелой пехоты быстрого реагирования в составе девяти бойцов, одного командующего сержанта и Ерша, который сопровождал отряд как старший боевой офицер, ввиду высокой важности задания. На шлеме сержанта Архара установили камеру, благодаря чему все события операции можно было наблюдать от первого лица. Это очень интересно и полезно, но, к сожалению, не всегда приятно.

Мигнули принимающие в себя отряд врата, и зрению открылся обильно заснеженный пейзаж. Точка стояла на дне огромной пологой низины, которая могла быть старым котлованом или провалом. В самой низине деревьев не было, растительность ограничивалась чахлыми кустами. Но за пределами ее краев начинался лес – к счастью, не слишком густой, на что и рассчитывал семнадцатый отряд с грузовиком.

Тут камера затряслась, накренилась вниз, белый снег окрасился оранжевым. Характерный звук дал ответы на все вопросы – Архар относился к тем немногим противникам лишней химии в организме, которые предпочитают противорвотным таблеткам большую кружку освежающего напитка. Личное дело каждого, но на задании такого уровня это уже нарушение устава.

Ни грузовика, ни самого отряда вокруг не было видно. Зато недалеко от точки находились разбросанные ящики с открытыми крышками. Находившиеся в них приборы, столь важные для развернутого в НИЦ нового проекта, были вывалены наружу и старательно перебиты. Ковыряясь в свежевыпавшем снегу и поднимая расколотые корпуса и осколки стекла, бойцы недоуменно переглядывались.

– Это что-то новенькое – пробормотал рядовой Дагаз.

– Да, похоже на «выжженную землю». Раньше они так не поступали. С боеприпасами под наше оружие – сплошь и рядом. Но не с оборудованием. – ответил ему старослужащий Мардук.

– Мы всё узнаем, когда найдем семнадцатый отряд. Вал, Мардук. Провести разведку!

Двое рядовых, утопая по пояс в снегу, устремились на противоположные края низины. Рассредоточившийся отряд остался ждать их возле ящиков. Большие тяжелые коробы с двумя парами петель для переноски с каждой стороны, обитые рифленым металлом. Всего двенадцать штук.

Вернувшись, разведчики сообщили, что ничего опасного во всей видимой зоне они не заметили. А также что в северо-западном направлении идет хорошо заметная колея – припорошенные снегом следы перетаскивания ящиков. Отряд получил четкую путевую нить, и, как бы зловеще она ни выглядела, никто даже не заикнулся о том, что нужно поискать некий другой вариант. Впрочем, отсутствие любых иных вариантов упрощало эту задачу.

Учитывая вероятность поспешного отступления (обсуждая вылазку, ребята ухитрялись не говорить об этой вероятности, но всё время иметь ее ввиду), минировать подходы к точке не стали. Вместо этого на страже решили оставить Вала – единственного инженера в отряде. Он достаточно хорошо владел методами ручной блокировки точки, чтобы с высокой вероятностью сделать ее недоступной для перехвата извне. К сожалению, всё чаще приходилось полагаться на такие методы – точка Солиса и несколько подконтрольных врат были слишком загружены транспортными задачами, чтобы заниматься еще и блокировкой. Стратегия превыше тактики, экономика важнее безопасности. Таково требование эпохи.

Отряд шел четко по следу. Легкая мишень, заметная издалека, не смотря на маскхалаты. Приходилось жертвовать незаметностью ради скорости продвижения, шагать по колено в снегу вместо ныряния из сугроба в сугроб. Каждые пятьсот метров или около того одного из бойцов посылали наверх, осмотреть окрестности. Он неизменно возвращался с сообщением о том, что вокруг всё спокойно, но реального спокойствия эти доклады не добавляли. Никто не говорил, все шли в полной тишине. Хмурые лица, частые поглядывания по сторонами, пальцы на спуске – ребята были напряжены.

Обычный человек в такой ситуации уже через час начал бы перегорать: не находящие выхода эмоции поджаривали бы его изнутри, заставляя терять силы и делать глупости или предаваться апатии. Апатия – это смерть, не только на войне. Закаленные бойцы умеют приглушать это чувство, загонять его в клетку и держать там до поры до времени. Чтобы спустить его в той или иной форме, когда всё закончится. Высадить несколько рожков подряд на огневом рубеже, сбегать к женщинам или искусать подушку. Всё подходит – лишь бы не таскать эту эмоциональную бомбу в себе. И не напиваться до беспамятства. Алкоголь у нас под строгим запретом, но разве уследишь за всеми, кто делает бражку? Пока ребята держались.

На двадцать первой минуте с Архаром связался Вал, и разговор, неслышимый для остальных, записался камерой:

– Архар, я Вал. Прием.

– Вал, это Архар. Слушаю тебя.

– Я обследовал территорию вокруг точки. В сугробе обнаружено тело.

– Кто это? Возможно опознать?

– Так точно. Знаки отличия сохранены, само тело имеет множественные… Уф. Его просто изрешетили. Это Синица, инженер семнадцатого отряда. Девушка.

Голос Вала чуть дрогнул. Прежде, чем ответить, Архар молчал добрых две секунды. Серьезное упущение для командира, которому не следует показывать свое замешательство.

– Понял тебя. Оставайся на позиции, продолжай контролировать точку.

– Это ведь значит, что они перехватили контроль, так?

– Да, возможно. Не покидай пост. Будь готов… Будь готов укрыться на местности.

Теперь молчал Вал. Легкий, едва уловимый шум помех будто транслировал его тревогу.

– Вас понял. Есть оставаться на посту… Конец связи.

– Конец связи.

Две минуты двадцать восемь секунд Архар молчал, прежде чем скупо передать отряду полученное сообщение:

– Найден техник семнадцатого отряда. Она мертва. Сохраняем боевую готовность, продолжаем движение.

Возможное преследование не было существенным поводом для прекращения операции и возврата группы. Возможно, кому-то из рядовых было что сказать по этому поводу, но тут разведчик сообщил о том, что замечен грузовик. Отряд перестроился клином и, ускорившись, рванул вперед.

Колея в сугробах выходила из низины и устремлялась в подступающий лес. Темно-зеленая громадина кабины была хорошо видна на фоне редких деревьев. Машина так сильно клюнула носом, что можно было разглядеть ее крышу. Ниже уровня фар кабина полностью уходила под снег. Тех секунд, которые отряд потратил на подъем, хватило, чтобы ясно увидеть, что произошло. Не доехав всего пару десятков метров до спуска в низину, тяжелый грузовик ухнул в невидимую под снегом яму и намертво увяз. А потом стало видно кое-что еще.

– Кровь. Вижу кровь на снегу!

– Вижу тело. Кажется… Да, вот еще одно. И еще!

– Стало быть, нашли. – произнес Ерш.

Тут же радиосвязь пискнула, принимая вызов. Тридцать две минуты сорок одна секунда. Как раз тот момент, в который…

– Архар, это Вал! Точка срабатывает! Я не успел!

– Мать твою! Укрыться! Сейчас же!

– Выполняю!

– Он не успел. У нас гости. – сообщил Архар вголос. Уже без особой надобности. Вздрогнувшие мгновение назад от его выкрика бойцы замерли. Кто-то громко сплюнул. Далеко-далеко, едва слышным хлопком прозвучал такой знакомый звук закрывающихся врат.

– Что будем делать? – деланно небрежно спросил рядовой Шихуан.

– Во первых не дрейфить. А во вторых, двадцать отжиманий за неуставные разговоры. Ты должен был спросить «Какие будут приказы?», хотя лучше бы вообще молчал. – ответил ему Ерш.

– Думаешь, сейчас время для…

– Уверен! – обрезал реплику сержанта Ерш – Рядовой, двадцать отжиманий! Выполняй!

Шихуан, прямо где стоял, упал в снег и заработал руками. Его рюкзак мелькнул над краем снежной лунки ровно двадцать раз, и за это время происходящее успело стать скорее жутким, чем забавным.

– Осмотреться на месте! Тела, оружие – стаскивайте сюда, под сосну!

Бойцы начали копошиться в снегу, то тут то там извлекая из сугробов тела павших товарищей. Подхватывали будто живых – под плечи, не опускаясь до бесцеремонности перетаскивания за ноги. Действовали быстро, на грани спешки. Деловитость отвлекала от мрачных мыслей, но когда вся округа была исследована и начался подсчет найденного, ее эффект закончился. Кровь на снегу долго сохраняет свой красный цвет – повсюду в раскопанных сугробах были видны красные кляксы. Кое-где они уже смешались с растоптанным в грязную кашицу снегом. Всё выглядело так, будто сражение… или, вернее, истребление – случилось всего пятнадцать минут назад.

Собирать погибших товарищей всегда тяжело, в психологическом плане. Еще тяжелее видеть, что многие из них были убиты в спину, не успев даже встретить опасность лицом. И совершенно невыносимо было наблюдать полное отсутствие трупов чужаков. Воображение рисовало до боли ясную безрадостную картину: валящиеся с ног от усталости ребята возвращаются за последней партией ящиков, садятся передохнуть. А дальше жуткое – выстрелы, взрывы, грохот, кровь. Смерть, смерть, смерть.

Всего насчитали восемь тел. Удалось найти восемь комплектов оружия. В трех автоматах рожки были полными, а подствольники заряженными. Оставшиеся ящики – три штуки – были перевернуты как и те, что лежали возле точки.

Девятое тело нашли чуть погодя, метрах в трехста от машины. Бедняга выглядел так, словно прошел через изощренную средневековую казнь под названием колесование. Растерзанная броня, неестественная для человека с целым скелетом поза, перепачканное выдавленной изо рта кровью лицо. Еще дальше нашли виновника этого происшествия – огромного медведя. То ли из-за ранних холодов не успел в спячку впасть, то ли был потревожен в берлоге. Лежал мертвым. Жуткое создание, такого автоматной очередью не остановишь, хоть весь магазин в пузо выпусти. Он-то конечно потом издохнет, но прямо здесь и сейчас будет иметь в запасе минуты, которых с лихвой хватит на то чтобы отправить на тот свет нескольких человек.

Обычно животные к точке не подходят, вблизи от ее аппаратуры у них начинается панический ужас. И в данном случае невидимая черта спасительной зоны была преступлена.

Рация Архара запищала морзянкой. Выслушав сообщение и быстро декодировав его, он ответил: «Хорошо, понял. Оставайся там сколько сможешь, продолжай наблюдение. Не вздумай геройствовать». Затем выслушал ответ и сообщил:

– Вал жив, схоронился под снегом. Истоптал всю площадку, чтобы не было четко читаемых следов, и забурился в сугроб. Сообщает, что отряд странников только что выдвинулся в нашу сторону. После того, как дождались второго отряда. Второй сейчас строит прямо возле точки укрепление из ящиков.

– Славно! – прогремел голос Ерша. Собрав на себе все удивленные взгляды, он продолжил – Два отряда! Против нас. Вы представляете себе, насколько им страшно? Идут сами к нам в лапы. Теперь наша очередь устраивать им сюрпризы! Выше нос, бойцы!

Отойдя на несколько шагов и посмотрев в сторону низины, он продолжил, резко жестикулируя правой рукой. Левая была заложена за спину.

– Думаю, по следу они подойдут максимально близко, но не настолько, чтобы оказаться в пределах видимости. Они вряд ли рассчитывают на то, что мы не врубаемся в происходящее. Но они уверены, что владеют инициативой, пока мы здесь собираем своих мертвецов и гадаем, с какого это перепугу хлопнула точка. Не обнаружив мин и дежурного техника, они готовятся к быстрому огневому контакту с растерянными и уставшими землянами. Вместо этого, их будут ждать хорошо подготовленные бойцы элитного прыжкового отряда тяжелой пехоты. Ну что ж, у нас есть около получаса для того, чтобы подготовиться.

– А что с теми, которые укрепляются? – выкрикнул кто-то из рядовых.

– Их мы прижмём позже. Сейчас нужно расположиться таким образом, чтобы встретить преследователей. Архар, ты что думаешь?

– Думаю, что они поднимутся по склону вот за тем поворотом и постараются подойти незаметно. Скорее всего, именно так они и поступили в прошлый раз. Вероятность того, что пойдут напрямик, ничтожна.

– Поддерживаю. Но где они поднимутся – справа или слева?

– Скорее всего, справа. Так ближе получится. Но могу и пойти дальним путем по левому склону. Здесь нужно быть готовыми к обоим вариантам. Нужно разделиться на две части и устроить засады. Положение позволяет. Если пойдут напрямик – вообще замечательно, перестреляем из гранатометов.

– Вас понял, сержант. План поддерживаю – улыбнулся Ерш. – Ну что, парни, устроим гадам «темную»?

Кривые ухмылки, одобрительные реплики вполголоса.

Отряд разделился на две группы по пять человек. Одну – ту, что заняла позицию на правом склоне – возглавлял Архар. Вторая была отдана под командование Ерша. Каждая выдвинула вперед разведчика с биноклем, который, как сурок, поднимался над сугробами и всматривался вдаль. С каждой минутой их задача становилась всё сложнее: воздух наполнился кружащимися снежинками, и поток их плавно нарастал. Не самая лучшая шутка со стороны погоды матушки Земли.

Прошло тридцать минут. Начало темнеть. Затем сорок. Пятьдесят пять. Сумерки сгустились. Ожидание тянулось, как резинка от трусов, которой вот-вот прищелкнут зазевавшуюся муху. Невыносимо долго и напряженно, с четким ощущением молниеносной развязки. Архар, похоже, забыл о камере на шлеме – ее объектив залепило снегом и о происходящем приходилось судить лишь по смутным теням. Отвратительный, неуместный во всех отношениях снегопад.

– Контакт! На одиннадцать часов! Совсем близко! – резко прошипел в эфир Дагаз, разведчик группы Архара.

– Ни черта не видно! Насколько близко?

– Метров пятнадцать! Идут пригнувшись, колонной! Остановились! Нужно стрелять! – голос Дагаза угас до чистого, едва различимого шепота.

Архар наконец протер небрежным движением объектив и медленно поднялся. Команда «Огонь!» прозвучала одновременно с ударившим навстречу светом фонаря. Архар и Дагаз открыли огонь в одно мгновение, к ним моментально присоединились еще три автомата, аудиоканал перегрузило трескотней очередей.

Луч фонаря взметнулся к небесам и исчез, попавшие на долю секунды в поле зрения тени моментально упали – одна из них вскинула руки. Полыхавший в кадре факел автоматного огня засвечивал видео, не получалось разобрать ничего кроме того, что огонь ведется непрерывно. Звонкий удар – и факел исчез, камеру резко болтануло вправо. Через полторы секунды огонь возобновился, теперь уже короткими очередями. Пауза, щелканье замены магазина. Еще один удар, сдавленный стон. Снова огонь.

– Отступают! Они отступают!

– Не преследовать! Двое кроют!

– Уже один!

– Второго снял!

– Я их не вижу!

– Бегут, гады!

– Не убегут!

Архар подскочил и побежал в ту сторону, где только что вспыхивали ответные выстрелы. Странники отступали организованно и решительно, не выдавая себя встречным огнем, так что стрелять им вслед можно было лишь наугад. Сержант вскинул автомат и прицелился: было видно, как он перехватился левой рукой с цевья за подствольник. Бахнув в темноту, он снова рванулся вперед, на ходу перезаряжая гранатомет. Вот снова показались тени. Архар опять вскинул автомат.

Раздался глухой взрыв и картинку тряхнуло, после чего экран потемнел и воцарилась тишина. Странникам нельзя было отказать ни в храбрости, ни в смекалке. А потому можно было ожидать, что даже угодив в ловушку, они спасут основные силы, прикрыв отход не только смертниками, но и гранатами.

– Аккумулятор отошел. Вот, всё работает. – сообщил голос Мардука. Он передал камеру Ершу. Тот расположил ее перед собой, так что стало видно его лицо, как обычно хмурое и сосредоточенное.

– Первая группа успешно атаковала странников. Враг, потеряв четверых бойцов убитыми и… нет, сплошь убитыми, отступил. Наши потери – один человек. Сержант Архар погиб в бою, преследуя врага. Как старший по званию, я принимаю командование отрядом на себя.

Ерш укрепил камеру на своем шлеме и повернулся в сторону стоящих бойцов. Рядовые выглядели уставшими и опустошенными. С видимой неохотой они повиновались приказу «Равняйсь! Смирно!».

– Как сообщил Вал, отступившие странники присоединились к своим сослуживцам возле точки. Трусливые пришельцы, столкнувшись с первой трудностью, предпочли поджать хвосты и занять оборонительную позицию. Они забаррикадировались возле точки таким образом, что сделали абсолютно невозможной гранатометную атаку. Таким образом, мы не имеем возможности эффективно атаковать в лоб. Равно мы не имеем права тянуть время, так как противник в любой момент получить подкрепление. В связи с этим я принимаю решение обойти врага и ударить с тыла. Появится ли возможность открыть огонь, не повредив точку… Это неизвестно. Поэтому будьте готовы вступить в ближний бой. Куда бить ножом бронированного странника вы все прекрасно помните, не так ли?

– Самоубийство. – тихо произнес рядовой Карп.

– Отнюдь. Снегопад, пока он еще продолжается, позволит нам подойти действительно близко. А чтобы отвлечь укрепившегося врага, группа из троих бойцов устроит лобовую атаку на укрепление. Придется побегать, вызывая на себя весь огонь и создавая видимость того, что в атаку идет весь отряд. Первым пойду я. Кто со мной?

Тишина. Безразличные взгляды, в которых нет больше ни уважения, ни веры. Склоненные набок головы. Подавленное молчание.

– Я повторяю свой вопрос. Мне нужны еще два бойца для отвлекающей лобовой атаки на укрепление. Дагаз?

Молчание, покачивание головой.

– Шихуан?

– Да не всё ли равно, как сдохнуть…

– Свободен. Карп?

– Нет. Я нет…

– Это твой выбор. Учти – тебе придется с ним жить до конца своих дней. Суржик?

– Я не смогу.

– Мне жаль тебя, парень. Лучше бы ты перед девками на танцах обделался, чем произнес эти слова перед своими товарищами по оружию. На что ты надеешься? Или на кого? На тех, кто окажется храбрее тебя сегодня? На тех, в чьем присутствии ты будешь втягивать голову в плечи и каждый раз говорить о том, что, повторись такая ситуация, то обязательно вызвался бы первым? Или ходить бледной тенью, избегая смотреть в зеркало?

– Я пойду. – делает шаг вперед Кельт. Вслед за ним, из строя выдвигаются Мардук и Бига. Затем к ним присоединяется Пробой:

– Я тоже.

– Меня возьмите.

– В обойме.

Ерш обводит их взглядом и кивает.

– Молодцы. Как я и думал, есть из кого выбирать. Мардук, Пробой – беру вас в группу. Кельт, поведешь остальных.

Затем подходит к тем, кто так и не вышел из строя:

– Вы большие хитрецы. Хотите сами, своими руками передушить всех гадов и снискать всю славу, не так ли? Надули меня, притворившись малодушными слюнтяями, которым страшно прикрыть задницы своих сослуживцев. Заставили меня произносить слова, которых не заслуживает ни один воин Солиса. Жесткие, решительные бойцы обманули командира, чтобы удостоиться чести сражаться на самом острие атаки. Вы хитрецы, но это правильная, военная хитрость. Думаю, с такими задатками, каждый из вас вскоре станет офицером, а там – чем черт не шутит – и старшим офицером или даже генералом. Что ж, поздравляю. Ваш маневр удался. Теперь я вижу, что вы действительно те, кто сможет выполнить это задание как следует. Горжусь! Шестеро убийц против шестнадцати пришельцев! С каждого – по две с половиной серомордой головы!

Голос Ерша звучит нелепо искренне, в нет ни малейшего намека на иронию или издевку. В ответ раздается удивленное, вразнобой «Так точно». Ерш повторяет: «По две с половиной головы!», и во второй раз ответ звучит слаженно и громко, как выбиваемый ботинками на плацу строевой шаг: «ТАК ТОЧНО!».

Ерш слукавил и в подсчете количества голов на каждого атакующего, так как к обходящим с фланга присоединился Вал. В рукопашную атаку он пойти не смог ввиду того, что успел отморозить себе пальцы рук. Но указал удобную позицию для гранатометного залпа, и в решающий момент сам произвел первый выстрел.

Операция началась не так, как ожидалось. Непостижимым образом – может быть, благодаря телепатии – странники опередили события и обстреляли отвлекающую тройку прежде, чем она успела выйти на дистанцию атаки. Пулеметы долбили наугад, но пули свистели опасно близко.

Последние кадры получились особенно запоминающимися. Мардук и Пробой медлили с выполнением приказа о начале атаки, кланяясь каждой очереди, что ударяла и темноты. И тогда Ерш поднялся во весь рост и, выпустив веером половину рожка, побежал вперед. Прежде чем пуля расколотила камеру на его шлеме, он успел оглянуться через плечо и заснять выпрыгивающих из снега и бегущих вслед за ним рядовых. Кажется, в этот момент он довольно хохотнул. В грохоте выстрелов точно разобрать не получилось.

Подвиг отряда, прорвавшего блокаду с минимальными потерями (двое убитых, четыре ранения средней степени тяжести), стал громким событием. Все участвовавшие в нем бойцы получили награды и повышения по службе. А внутренняя служба получила в свое распоряжение видеоматериал, который впоследствии стал хрестоматийным пособием по идеологической работе в полевых условиях.

Глава 9

Известие о том, что в Солис доставили пленного странника, облетело весь город за считанные мгновения. Получив срочный вызов, я потратил около семи минут на то чтобы подготовиться и дойти до зала собраний. По пути я не мог не заметить некоторой взбудораженности часовых в коридорах, которые, похоже, едва удерживались от желания обсудить свежие новости. Едва ли каждый из них скользил по моему лицу участливым взглядом, стараясь отыскать в глазах любую реакцию. Мне нечего было изображать на своем лице – пока что я знал меньше любого из них.

В зале меня встретил Симон. Его безукоризненный в своей строгости внешний вид несколько диссонировал с возбужденным выражением лица, возвышавшегося над застегнутым на все пуговицы форменным френчем. Пожав мне руку, он жестом пригласил пройти в коридор:

– Добрый день. Прошу пройти в допросную комнату. Томми велел проводить. Скоро начинается.

– Допросную комнату? Это которую?

– Спецкабинет на минус третьем этаже. Томми уже там.

Спецкабинетами у нас назывались несколько помещений в подземной части Башни Феникса. Вообще там располагались комнаты, занимаемые внутренней службой и управлением разведки, в основном просто административные кабинеты и гермозоны с штабными серверами. В самом конце коридора располагалось несколько пустых помещений. Последний раз когда я спускался на минус третий, а было это месяца два назад, в них было совершенно пусто. И, кажется, в планах обустройства они были помечены как вакантные. Теперь их предназначение начинало проясняться.

Пока мы шагали по коридорам, ждали лифт, ехали вниз и проходили два КПП, я успел засыпать Симона вопросами:

– Когда его поймали?

– Сегодня утром, шесть с половиной часов назад. Пока закончили операцию, пока доставили, пока доложились и передержали в карцере, обыскали… Вот сразу повели на допрос.

Слушать, как эмоционально говорит обычно сдержанный и дисциплинированный до состояния голосового синтезатора тактического компьютера Симон было приятно. Не так уж часто из-под внешней оболочки старшего офицера и штабного секретаря проглядывал Симон-человек. Приятный парень, которого я видел не так уж часто.

– А где взяли?

– Недалеко от Баотоу, это Внутренняя Монголия. На горнодобывающем объекте.

– Надо же, как близко мелькают. Что за объект?

– Редкоземельные элементы. Для нас пока потенциально перспективное направление. Для них – возможно, что уже перспективное.

Когда засекли активность точки, сразу сверились по карте что их там могло заинтересовать. И отправили отряд на перехват. Обычно для принятия решения о перехвате нужно три-четыре срабатывания, но тут… решили что ситуация исключительная. Там, в этом Баотоу больше вообще ничего интересного нет. Зато шахты, по результатам прошлогодней разведки, в идеальном состоянии. Работа объекта как раз в конце 2012 была приостановлена для сдерживания предложения на рынке. Законсервировали шахты очень качественно. Восстановление сводится почти только к ремонту оборудования, на двух рудниках шурфы без следов обвалов и подтоплений.

– Понимаю. А что операция? Какие итоги?

– Ну как посмотреть. С одной стороны не очень хорошие. Из десяти бойцов четверо выведены из строя, трое убиты и один с тяжелейшим ранением, отправлен в нейрохирургию.

С другой – операция выполнена, объект зачищен, точка минирована и взята под особый контроль. И у нас впервые имеется живой пленник.

– Помят сильно? Говорить нормально сможет?

– Насколько я знаю, вообще практически невредимый. Очень странно, учитывая что они обычно сражаются до последнего, как раненые крысы. И всегда, всегда сохраняют последний патрон для себя. Потому и перестраховались. Проверяли его по всякому, вплоть до рентгена. Ну может там бомбу проглотил или еще что в этом роде. Но чист, полностью чист. И это сильнее всего настораживает.

К этому моменту мы подошли к допросной комнате – точнее, той ее части что предназначалась для наблюдающих. Нас по форме поприветствовали находящиеся там офицеры разведки. Муха сидел за столом в наушниках и на пару с одним из своих заместителей колдовал над громоздкой аппаратурой. Он выглядел страшно занятым и ограничился молчаливым рукопожатием. За стеклом во всю стену было видно второе, более просторное помещение. В нем находился стол со стоящими по разные его стороны стульями, причем один из них, более массивный, был снабжен ремнями для рук, ног и торса. Что-то среднее между электрическим стулом для казней и сидением из кабины боевого самолета. По углам комнаты стояли четверо бойцов внутренней службы без знаков отличия на форме, забрала шлемов были опущены в боевое положение. У дальней стенки стояла небольшая тумбочка с кулером и пластиковыми стаканами.

– Такие меры предосторожности действительно необходимы? – спросил я у Симона, почему-то краешком рта. Атмосфера была заполнена напряжением, возмущать которое без крайней необходимости не хотелось.

– Уже внесены в устав – негромко ответил Симон. – К тому же пленник у нас такой… неординарный. Из четверых выбывших двое – его рук работа.

– Так что там произошло, если подробнее?

– Сразу, после прыжка, одного свалил снайпер. Видимо профи, раз не побоялся навскидку по точке стрелять. И, наверное, командир группы. Другому бы за такое нарушение трибунал устроили.

Наши перегруппировались, залегли по кустам, открыли встречный огонь. Еще один подорвался на мине, не было там возможности с миноискателем ковыряться. Потом удалось подавить странников, две гранаты удачно легли. Троих посекло. Те потеряли фланг обороны, засуетились, начали отступать за здание, где машина стоит. А наши дальше их давят, с боков заходят, пытаются отрезать от машины. И тут из здания пулеметчик как влупит. Сплошной очередью, всех к земле прижал. Лежат только и слушают как пулемет тарахтит и как машина уезжает. Странники одного своего для прикрытия отхода оставили, а сами умотали.

Ну ребята как-то с грехом пополам переждали это шквал – так, парочку пуль задницами вскользь поймали. И только тот пулеметчик прекратил огонь – сразу перехватили инициативу, контратаковали. Он только успел за автомат взяться, и всё, уже вдавили внутрь. Еще гранат туда навалили, взяли под прицел окна и двери, послали двоих проверить, Умбру и Савелия. Дальше не совсем ясно, спросить пока еще некого… Судя по всему, он как-то хитро спрятался, потом выскочил, одного скрутил, живым щитом выставил и расстрелял второго. А потом с первым начал драться. Ребята видели как он одним ударом сшиб с Умбры шлем – и как только шея выдержала… А потом несколько раз ему так зарядил в лицо, что аж наружу брызги крови вылетели. Ну ребята ж давай стрелять – гранаты метать уже нельзя раз свои внутри. А тот отстреливается. Тем более такая возможность взять живцом, если не застрелится. Ну мало ли, вдруг испугается или осечка будет.

Бились какое-то время, потом изнутри вылетают один за другим четыре автомата, пулемет – все без магазинов. И шлем выкатывается. А потом он медленно сам выходит – странник этот. Без шлема и с поднятыми руками. Лыбится так. Ребята сразу какую-то подляну заподозрили, кружили около него, боялись подойти. Потом он сам руки за голову заложил и повернулся спиной, обыскивайте мол. Обыскали, оказался чист. Связали, дождались перезарядки точки и вернулись.

– Дааа, история яркая. А что с ним сейчас?

– Накачивают химией, язык развязать. Физиология у них совсем как наша, нервная система тоже. Поди знай конечно чем его наверняка пронять можно. Слышал, что делают какой-то мощный коктейль, чтобы уж точно сработало. Но опять таки…

Дверь допросной комнаты открылась и вошла девушка в халате, из научного корпуса. В ней я сразу узнал Цибелу – нашего лучшего культуролога и лингвиста научного корпуса. Специалистка по майянскому языку, курировала все работы по исследованию захваченных компьютеров странников. Мы всё еще были далеки от полного понимания их языка, но познания в майянском помогали извлекать минимум информации, по которому можно было с грехом пополам восстанавливать общий смысл.

Цебела прошла в комнату, села за стол и раскрыла ноутбук. А затем в сопровождении двоих солдат появился наш пленник.

Мужчины-странники в среднем чуть крупнее нас, но этот был настоящим здоровяком. Рост не менее двух метров, широченные плечи и мускулы атлета. Одет он был в тонкое трико, которое странники обычно поддевали под свои бронекостюмы. Его лысину украшала заходящая на лицо татуировка из толстых ломаных линий, складывающихся в сложный круговой узор. Его лицо с полуприкрытыми глазами и кривой ухмылкой напоминало образину сельского пропойцы, которого уже засветло выволакивают из кабака. Однако держался пленник достойно, крепко стоял на ногах и держал спину прямой. Только голова чуть клонилась к плечу.

Конвоиры проводили его ко второму креслу, пристегнули все ремни и вышли из комнаты.

Цебела пощелкала в компьютере, посмотрела на пленника и медленно, с большой тщательностью произнесла несколько слов. Слова, звучавшие как перестук мелкой гальки на осыпи, с обилием отрывистых слогов и щелкающих звуков, обычно казались мне смешными. В данной ситуации это обстоятельство нагнетало атмосферу некой мистерии, страшноватой сказки, кроющей в себе путь к неизведанному. Прямо перед собой я вижу сидящего в профиль Врага, который внимательно слушает задаваемые ему вопросы и сейчас скажет, быть может, нечто настолько важное, что пока я не могу себе этого даже представить.

Девушка закончила говорить и воцарилась тишина. Не отнимающий от нее участливого взгляда пленник сидел с той же глупой улыбкой на губах. Затем он поднял голову, склонил ее на другое плечо и… ничего не произошло. Цебела откашлялась и снова заговорила – на этот раз ее речь звучала несколько иначе, стала глаже и обрела гортанные звуки. Снова никакого результата. Разве что улыбка пленника стала чуть шире. Несколько секунд ожидания, и Цебела начала говорить опять, применяя еще один диалект. Странник улыбнулся еще шире и, не дослушав фразу до конца засмеялся. Сдавленное хихиканье переросло в громкий хохот.

Цебела чуть развернула голову – теперь мы видели ее в анфас – и произнесла:

– Ничего не понимаю. Я говорю на самых древних, базовых диалектах. Он просто обязан был понять хоть что-нибудь. Чем вы его накачали? Может быть, стоит проколоть…

– Не нужно ничего колоть – прервал ее странник – Я буду говорить так.

Мне будто за шиворот ледяной воды плеснули.

Говорил пленник уверенно, с акцентом, похожим на произношение Цебелы в первой попытке завязать разговор. Его глубокий, чуть простуженный голос был голосом немолодого, видавшего эту жизнь со всех сторон моряка.

Цебела – я в этом уверен – была поражена, хотя виду и не подала. Поправив очки, она спросила:

– Вы можете нормально общаться на нашем языке?

– Да. На русском. – кивнул странник – Вы очень забавно говорили на языке, который похож на наш. Не мог отказать себе в удовольствии послушать. Майя, да?

– С какой целью вы находились у Баотоу?

А вот здесь нервозность Цебелы стала заметной. Её напугал простой вопрос пленника, выводившего беседу на личный уровень. Девушка, как бездушный механизм, решила придерживаться составленной заранее схемы допроса. В ответ странник мотнул головой:

– Я не буду говорить об этом. Спрашивайте дальше, не теряйте время.

– Сообщаю, что в таком случае мы можем перейти к другим методам общения с вами. Итак, я повторяю вопрос: с какой целью…

– Пытки. – странник улыбнулся – Я многое знаю о пытках. Больше вас. Забудьте об этом. Я могу остановить свое сердце в любой момент. И я понимаю, что сделать это мне так или иначе придется, в ближайшее время. Я не боюсь. Еще раз говорю: не теряйте время.

– Во дает! – прошептал один из офицеров – Ему же восемь кубов поставили…

Цебела вопросительно посмотрела прямо на нас, через полупрозрачное стекло. Инструкция запрещала это делать, но она начинала действительно сильно нервничать.

– Всё в порядке, ситуация под контролем. Переходи к следующему вопросу – сообщил в микрофон Муха.

Цебела сглотнула и продолжила:

– Вы добровольно сдались нам. Обычно ваши сородичи успевают убить себя, вместо того чтобы попасть в плен. Это случилось потому что…

– Да, я попал в плен. Такова была моя воля, а не заслуга ваших солдат. Странники сами выбирают свою судьбу. Даже если это недостойная судьба. Я принес жертву. Пожертвовал собой, чтобы мои товарищи смогли уйти с… со всем, что им было нужно. Мой поступок делает мне большую честь, и я могу позволить себе немного бесчестия. Я хотел посмотреть своими глазами на ваше логово. И вот я здесь. Неплохое достижение для живого трупа, не находите?

Пленник говорил с охотой, покачивая головой и жестикулируя, насколько это было возможно, кистями рук. Он явно получал большое удовольствие от происходящего и больше походил на пьяницу в кондиции «самый умный», чем на смертника в допросной комнате. Заметно нервничающая Цебела почти утратила способность самостоятельно вести разговор, так что Муха взял инициативу на себя, диктуя ей в наушник вопросы:

– Почему вы были так уверены в том, что вас возьмут в плен, а не убьют на месте?

– Я знал, что нужен вам живым. Всё это время вы пытались захватить кого-то из нас, и у вас ничего не получалось, потому что мы сами решаем свою судьбу. Не такие слабые как ваши солдаты, не такие… малодушные. Слышали бы вы, как они кричат, когда с них снимают кожу. Будто звери. Потеряв оружие, теряют всё достоинство, показывают свою истинную природу. Жалкие создания, которые цепляются за жизнь даже когда она ничего не стоит. Да, это ваша суть. Такая ваша судьба – бесцельно ползать по планете, как слепые… детеныши собак.

Сказав это, он посмотрел в упор на Цебелу, обвел взглядом солдат в помещении и взглянул на нас, будто стекло было прозрачным. Затем самодовольно ухмыльнулся и продолжил:

– Я знал, что после того как я убил ваших людей, вы все равно попытаетесь взять меня живым. Вы не умеете отступаться, всегда тупо идете к своей цели. Даже по трупам товарищей. Это вас убивает, снова и снова. И однажды убьет совсем. Но… Да, я решил перестраховаться и оставить одного солдата в живых. Ваши люди могли слишком сильно испугаться и убить меня на месте. Как вы и сказали. Только ваш страх может быть сильнее, чем тупое упорство.

– Точно так же, как у ваших солдат, бежавших из-под огня?

– Это не был побег! Им нужно было выве… выполнить задание. Об этом мы говорить не будем.

– Хорошо, он уже заговаривается. Расслабь его, смени тему. Спроси, где он обучился языку – подсказал в микрофон Муха.

– Вы очень хорошо говорите по-русски. Где вы обучились нашему языку?

– Где? Вы так спрашиваете, как будто я его мог изучить дома, в академии. Хотя стоп. Понял, это неточная формулировка. Вы так любите неаккуратно выражаться, земляне. Кстати вот, интересный вопрос. Вы сами задумывались над тем, что называете свою планету тем же словом, которое на вашем же языке является синонимом слова «грязь»? Получается, что себя вы называете грязнулями. Забавно, правда? Вы, конечно, давно забыли об этой связи, но этимология всё хранит. Всю, скажем так, постыдную историю развития вашего сознания. И вот еще интересный момент: ведь слово «землянин» изменяется по родам? Значит вас по правилам русского языка можно назвать землянкой. Скажите, вас лично не задевает название, которое вы делите с норой, выкопанной в грунте? Кстати, как вас зовут?

– Это не имеет значения. Все-таки ответьте на…

– Не имеет значения? До сих пор вы не представились и даже не спросили моего имени! Я пришел к вам как гость, по своей воле – а вы пренебрегли даже теми законами гостеприимства, которые вас ни к чему не обязывают! И что же вы думали? Что я, отказав себе в чести погибнуть рядом с товарищами, и вместо этого завившись к вам, в наручниках… Откажу себе в удовольствии глумиться над вами?

– Послушайте, это военный допрос, здесь…

– Вы чувствуете угрызения совести? – распалившись, крикнул пленник – Ведь вижу, что чувствуете! Значит, понимаете, что я прав! Как вас зовут?

– Успокойтесь сейчас же!

– Цуц’Ин! Вы сами развязали мне язык этой химией, а теперь не готовы столкнуться с последствиями? Да что вы за народ такой! Как вас зовут, землянка? Отвечай, михбакул!

Выкрикивая ругательства, пленник вздрагивал всем телом, сжимал и разжимал кулаки. Один раз отчетливо брызнул слюной. Обстановка накалялась. Кажется, что-то нужно было сделать по этому поводу. Я был не в силах оторваться от набиравшего обороты зрелища: обколотый «коктейлем правды» странник кричит на нашего научного сотрудника. Странно – как ему удалось подавить седативное действие препарата? И как он до сих пор удерживал себя в руках, чтобы не сболтнуть лишнего? И почему никто ничего не предпринимает?

Один из стоявших в допросной комнате солдат без приказа покинул свой угол и подошел к столу. Положив руку на плечо Цебеле, он мягким движением предложил ей встать со стула, что он без промедления и сделала. Дождавшись, пока девушка покинет помещение, он неспеша отошел к тумбочке, прислонил к стене автомат и наполнил стакан водой. Пленник, наблюдая за его действиями, притих. Очевидно не не понимал что происходит и еще не понял как себя лучше вести.

Вернувшись к столу, солдат снял одной рукой шлем.

– Водички хочешь? – спросил Томми. Не дождавшись ответа, он сам вложил стакан в руку пленника, расстегнул ремешок на его запястье и сам сел напротив – Я Томми, командор Солиса.

– Раукан, чатзом штурмового отряда – ответил пленник. – Что это, еще одно снадобье правды?

– Нет, обычная вода. Могу выпить первый глоток, если боишься.

– Цул’ат – фыркнул Раукан и медленными глотками осушил стакан до дна. – Тот самый Томми?

– Именно он. Ну как, полегче стало? Продолжаем разговор?

– А у меня есть выбор?

– Нет, просто учтивая форма общения. Я бы с удовольствием послушал историю о вашей высадке у Баотоу.

– Не буду об этом говорить.

– Да брось, мы и так всё знаем. Там кроме шахт ничего интересного нет. Можешь считать, что находимся в кругу товарищей. Ведь часто пересекаемся. Просто так сложилось, что видим друг друга всё больше через прицел. С друзьями и сослуживцами бывают склоки, интриги всякие… Сплошная муть. А враг всегда конкретен и понятен. В жизни иногда случается так, что ближе врага друга нет. Всё это противостояние – не более чем большая игра, так ведь?

– Ты мне не враг. Ты – недоразумение, которое должно быть уничтожено. Врагом может быть только равный.

– Да брось, Раукан. Неужели наша война не показывает, насколько мы равны?

– Это ненадолго. Вскоре вы будете повергнуты в шок, когда увидите наши новые…ммм… – Тонкан скривился – Вы никогда не будете равны нам, грязнули.

– Как жаль, что ты не замечаешь очевидного. Что это, пропаганда? Впрочем, неважно. Лучше расскажи, откуда такое презрение. Я давно хотел задать этот вопрос, но возможность, как видишь, представилась только сейчас.

Раукан подкатил глаза и поставил стакан на стол:

– Вы ведь сами всё давно знаете. К чему лишние вопросы?

– Знаем?

– Да. У вас работал человек, который был достаточно умен и бесстрашен, чтобы увидеть правду. Может быть, потому что он не был воином, не думал только о том, что есть враг, которого нужно убить, потому что приказали.

Муха дернулся в своем кресле, отчего оно скрипнуло. Кто-то, стоявший за моим плечом, от волнения зашмыгал носом. Томми и ухом не повел:

– Шепард небось?

– Да. Кажется, так его звали.

– И что, теперь вместе работаете?

– Нет. Узнали всё, что он хотел рассказать, остальное узнали под пыткам. И казнили.

– Странный поступок. Из него мог выйти полезный союзник.

– Нет, не мог. Он очень глупо поступил, когда пытался взорвать врата, и не сделал это наверняка. Никто и никогда ему больше не поверит. Ваши люди его знают и не проглотят ни одну уловку с его участием. Остальные земляне … с остальными не нужны уловки, мы их уничтожаем или порабощаем в любых количествах безо всяких проблем.

– Но вы могли использовать его как советника, консультанта.

– Предатель есть предатель. Если он уже отвернулся от вас, от своих собратьев – то с чего нам ожидать от него верности? Перебежчики полезны, только в меру. Беседы, допросы, пытки. Дальше казнь. Только в такой последовательности. Неужели вы поступаете с чужими предателями иначе?

– У нас всё по ситуации. Как с тобой, например. Шепарда сам пытал?

– Нет, не я. Слишком важная персона, даже после всех добровольных рассказов. А что? Никак, хочешь узнать, что именно он выболтал?

– Что он рассказал, мы и так знаем. Уделили внимание всем данным, с которыми он работал, приняли необходимые меры. Слышал, сюрпризы с минированными складами скрасили ваши боевые будни. Мне больше интересно, какого мнения о посланниках неба он был, когда с него снимали кожу.

– Это не интересно. Все вы под пытками одинаково визжите и ругаетесь, когда больше не можете сказать ничего полезного. Попадаются крепкие земляне, которые молчат или улыбаются. Таких мы уважаем – добиваем раньше. Но в основном всё однообразно и скучно.

– Ты не любишь пытки? Тогда зачем проводишь их?

– Не притворяйся глупее, чем ты есть, обезьянка. Экзекутору, которому удалось добыть важные сведения, полагаются хорошие премии и ходатайства о повышении. Здесь не нужно любить свое дело, достаточно уметь хорошо его делать. Для вас это так непривычно, так странно – действовать без страсти, да?

– Раукан, советую прекратить называть меня обезъянкой. Тебе это не делает чести. А я и разозлиться могу.

– Ты мне говоришь о чести? Понимаешь ли ты, насколько это смешно? Заботит ли вас мнение грызунов и тараканы, когда вы их травите? Вы очень плохо слушали этого михбакул Шепарда, когда имели такую возможность!

Я вовсю глазел на Томми, всматривался в его лицо и никак не мог разгадать его поведения. Он одновременно был похож на себя самого и в то же время как-то странно ускользал. Слова, интонации, движения следовали вне обычной последовательности. Он вел некую игру, причем делал это расчетливо и уверенно. При этом заметить неестественность мог только тот, кто давно его знал.

Пришелец наверняка наблюдал недалекого манерного человека, который пытался своей непринужденной уверенностью показать, кто здесь хозяин. То ли всему виной было его астрономическое высокомерие, то ли химикаты в крови: Раукан позволял Томми управлять настроением разговора, послушно следуя за ним, как крыса за Крысоловом. Только вот куда именно? До чертиков интересно. Будем надеяться, всё получится.

Пленник опять распалился, и начал кричать, ошибаясь в построении фраз. Угол освещения позволял очень хорошо наблюдать срывающиеся с его губ мелкие капельки слюны:

– Вы так до сих пор ничего и не поняли! Вы, тупиковая ветвь эксперимента, плесень в пробирке, думаете себя равными нам? Вы, которые за два десятка тысячелетий только и научились, что убивать друг друга и превращать окружающий мир в дерьмо! У вас было столько возможностей научиться мозгов! Мы достигли величайшего государства, какое только знала галактика именно потому, что постоянно учились у всего, что нас окружало! Мы можем учиться молчанию у пустоты, скорости у мысли, решительности у ветра! Мы готовы были учиться даже у такого дерьма как вы, но вы оказались еще гораздо хуже дерьма, все эти много раз! Вы назвали свою планету грязью и дальше только и делали, что гадили под себя! Сравнивать вас с животными – значит осквернять животных, вы понимаете?

Выслушивая поток брани, Томми только кривился. Однако затем неожиданно поднял ногу и с такой силой пнул стол, что тот отлетел, ударив Раукана в грудь. Тот потерял дыхание, засипел и скрючился, насколько это позволяли ремни. Томми поднялся, обошел стол и нанес два сильнейших удара в лицо пленника – слева и справа. Затем изготовился для удара ногой и несколько секунд будто размышлял, бить или нет. Пнув ботинком пленника в грудь, он наклонился к Раукану и тихо отчетливо произнес «Не нужно так говорить». Затем вернулся к своему стулу.

Два раза Раукан подымал голову и пытался что-то сказать, но тут же заходился сдавленным сиплым кашлем. Оставив свои попытки на несколько секунд, он отдышался, сплюнул длинную нить розовой слюны и захихикал.

– Знаешь, а ведь мне на секунду показалось, что ты не такой слабый как остальные. Но я ошибся, как восхитительно ошибся! С такой выдержкой, с такой волей как у тебя, обезьянка, у Солиса нет никаких…

– Я же сказал что не нужно меня так называть.

– И что ты мне сделаешь? Что ты вообще можешь сделать тому, кто уже мертв? Еще раз попытаешься сделать мне больно? Напугаешь? Убьешь? Аааа, всё так бестолково. Или, может быть, ты захочешь унизить меня? Хорошо, замечательно! Но как именно ты собираешься это сделать? У тебя фантазии не хватит, чтобы достать мою гордость, обезьянка. Чем большую низость ты придумаешь, тем сильнее унизишь себя.

– Странно, что эти слова произносит пришелец, которого бросили товарищи и теперь он сидит связанный перед дикарями. Тебе так не кажется, серомордый?

– Нет, представь себе, что не кажется! – Раукан рассмеялся счастливо и легко, будто услышал очень приятную новость. – Если бы ты знал, как ошибаешься! Ах, как бы я хотел, чтобы ты это узнал! Но нет, я же не хочу этого! Не хочу!

– Воды еще хочешь? – теперь Томми выглядел раздосадованным и даже униженным. Он сверлил взглядом крышку стола и жевал губу.

– Да, воды пожалуй что хочу. Сушит от вашей химии изрядно. Забавно, что она больше ни на что не годится, да? Будете проводить пытки сушняком.

– Какой же ты несносный. Даже для нашего первого пленника слишком уж много себе позволяешь. Даже под химией.

Томми протянул страннику полный стакан и дождавшись, пока тот аккуратно приложит его к распухшим губам и начнет пить, продолжил:

– Видимо, нам действительно не поздоровится после того как твои друзья вернутся из Баотоу с… чем ты там говорил?

Раукан чуть кивнул и приподнял брови, демонстрируя свою готовность ответь на вопрос, как только закончит с водой. Допив, он заговорил с интонацией человека, который устал нагнетать интригу и теперь с наслаждением выкладывает козыри на стол:

– С пробами металлов. Какие попало не подойдут, нужны именно те, что там есть. Управляющая электроника, новые модели батарей – для них надо. Наши техники ведут работы над восстановлением проекта «Шукпи», тяжелых боевых машин на двух ногах. Могут таскать на себе такую артиллерию, что только держись.

Патроном их не возьмешь. Но вы же не комплектуете отряды гранатометами с бронебойными выстрелами, ибо зачем, правда? И если ввести Шукпи в бой разумно, то выживших просто не будет – кто доложит о новой напасти? Пока допрете, пока сориентируетесь. Уже столько моментов упустите… Мда.

Под конец своей речи Раукан скис прямо на глазах. Наконец он замолчал и только ошалело смотрел на Томми, который сиял как апрельское солнышко и мелко кивал головой. Странник скривился, будто изо всех сил стараясь не плакать, запрокинул голову и заревел. Затем его рев перешел в членораздельные но непонятные крики:

– Джулбах. Цуц’ин… Цуц’ин!

Не прекращая улыбаться, Томми встал, заложил руки на спину и начал по своему обыкновению расхаживать по комнате, как он это часто делал во время совещаний. Покровительственным, доброжелательным тоном лектора он произнес:

– Знаешь, что я тебе скажу, странник. Ты очень много рассуждал о наших ошибках, и теперь я хочу ответить тебе взаимной любезностью. Слушай внимательно, ибо в этих словах звучит ваш приговор.

Ваша самая главная слабость в том, что вы до сих пор недооцениваете нас, землян. Вы всё еще витаете в своих грезах о владычестве над галактикой, хотя сами давно вынуждены хоронить своих убитых дикарями сородичей в земле чужой планеты. Даже после всех этих столкновений, когда мы сражались как минимум на равных. Вы снова и снова наступаете на эти грабли, не чувствуя как ваши лбы уже трещат по всем швам.

Ты говорил о том, что мы не умеем наблюдать и учиться. Ты снова ошибся. Хотя знал, что находишься под воздействием сильнодействующих препаратов и к тебе приковано внимание специалистов. Почему ты расслабился в этой ситуации? Думаю, потому что сам был недостаточно внимателен и слишком уж полагался на свою защиту. Конечно, я ожидал от тебя применения какой-то методики психической защиты, раз уж ты так смело сдался нам. И твои методы действительно эффективны, раз позволяют обходить химический допрос. И они очень просты.

Первое, что сразу бросается в глаза: замыкание на том, что ты не хочешь отвечать на заданный вопрос, пока всё твое сознание только того и жаждет – говорить, говорить, говорить… Вместо этого начинаешь рассказывать о чем-нибудь другом. Причем момент для действия у тебя совсем короткий, именно поэтому ты так поспешно говоришь «нет», и затем начинаешь уводить тему в сторону. Любопытно, но слишком заметно.

Дальше интереснее. Когда тебя мягко подводят к ответу, ты в последний момент ловишь себя и сбиваешь увлеченную мысль, как будто вовсе не находишься под действием препарата, а просто заговорился и вовремя обратил на это внимание. Я заметил движения твоих пальцев и, пронаблюдав их, заметил как ты в сложные моменты прищемляешь себе подушечку указательного пальца на правой руке ногтями большого и безымянного пальцев. Видимо, вы нарабатываете этот метод как универсальный сбой действующей психической программы. Вот это мощная находка. Такое действие всегда доступно – даже со связанными руками и ногами. К тому же в повседневной жизни оно не применяется, так что никакая бытовуха не сбивает этот психосоматический код.

Я попробовал лишить тебя возможности использовать оба этих метода, пускай и на несколько секунд. И знаешь – результат подтвердил все ожидания!

Вышагивая по комнате, Томми прошел совсем рядом с пленником. Раукан, на которого к тому моменту было жалко смотреть, рванулся всем своим телом вперед, стараясь дотянуться освобожденной рукой до горла своего мучителя. Томми сделал совсем небольшой шаг в сторону, рука странника пролетела мимо и чудовищным импульсом увлекла за собой все тело. Стул дернулся, долю секунды балансировал на двух ножках и, наконец, рухнул вперед. Заботливо обойдя лежащего, Томми присел на угол стола и продолжил, не меняя тона:

– Твои вспышки агрессии меня, признаться, тоже поначалу ставили в тупик. Видишь ли, я не психолог. Но затем вот в наушник подсказали, что это очень похоже на сбрасывание быстро накапливающегося психического напряжения. Тебе ведь очень хотелось отвечать на прямые вопросы, не так ли? И подавляемое желание превращалось в эдакий неприятный внутренний зуд. Вот ты и взрывался по поводу и без. При этом, замечу, терял много сил и в целом расфокусировался. Позволив, в частности, вывести из игры твои волшебные пальцы, заняв их стаканом.

Конечно, спасибо за информацию о вашей новой самоходной броне. Пока мы с ней не столкнемся, четкого понимания всё равно не будет… Но, по крайней мере на момент первой встречи у наших бойцов на всех заставах уже будут иметься реактивные бронебойные гранаты.

Но превыше всего я благодарю тебя за предоставленную бесценную информацию о ваших методах психической защиты. Эти знания откроют новые границы общения между нашими народами.

Ты хорошо держался. Мне даже немного стыдно, что расколоть тебя удалось по большей части благодаря химии. Безо всякой иронии говорю – ты хороший солдат. Храбрый и стойкий. Только недостаточно наблюдательный, иначе бы при первых признаках опасности убил себя.

Ёрш, Факел! Проводите пленника в его камеру!

Я решил не смотреть в лицо Раукана, когда его утаскивали вместе со стулом. Негоже мужчине переживать такой позор, будь он хоть трижды нелюдь. Кажется, помимо скрежета металлических ножек о пол, я слышал всхлипывания.

Как выяснилось, останавливать сердце странники тоже не умеют. Той же ночью Раукан размозжил себе голову о стену камеры.

Глава 10

Рэббит Лейк

То, что происходило между нами и серомордыми, больше напоминало затяжные гражданские войны с их бессистемными небольшими столкновениями. Никаких стратегических сверхпланов и масштабных прорывов. Мы наращивали свою мощь за счет того, что могли взять без лишних забот, и параллельно следили за перемещениями противника. Серомордые, вне всяких сомнений, исповедовали аналогичную тактику.

Кто-то должен был совершить главный шаг первым.

В августе 2050-го мы утратили право на пассивное наблюдение, когда странники начали активно перебрасывать войска к урановой шахте «Реббит Лейк».

– Со всей ответственностью могу заявить, что это самый дурацкий и рискованный план из всех возможных. Но чёрт меня побери, если я знаю, как можно обойтись без штурма. Так что голосую «За» и можем переходить к обсуждению деталей, – закончил свой комментарий Палыч и зашёлся в приступе скрипуче-булькающего кашля. За последние два года он очень сдал, постарев десятилетия на полтора. Изменились его осанка, его голос, глаза приобрели стариковский мутный блеск. Сохранилась здравость его мысли, и, пока она есть, с нами есть и Палыч, доброго ему здоровья.

Во всю стену раскинулось изображение лесистой территории размером пять на пять километров. Чуть левее центра находилось большое светлое пятно затопленного карьера. В полукилометре к югу расположилась группа зданий с яркими оранжевыми крышами, и прижавшиеся к ним кругляшки резервуаров для хранения уранового раствора. Во все стороны, через разноцветные пятнышки пустырей, озёр и лесов, раскинулась паутина грунтовых дорог разной ширины и степени ухоженности. Одна из них, проходя по тонкому перешейку меж двух озёр, почти упиралась в отмеченную красным пятном прыжковую точку.

Мы смотрели на сделанную в 2012 году спутниковую фотографию крупнейшего канадского уранодобывающего комплекса Рэббит Лейк. Когда-то здесь было так много урана, что добывать его можно было открытым способом. Потом запасы истощились, и шахтёрам пришлось уменьшать объёмы добычи, сократив её мощности до одного-единственного подземного рудника. Судя по отслеживанию сети, именно этот объект начал пользоваться у странников невиданной популярностью. Сразу мы подумали, что несколько прыжков, принятых этой точкой, могут быть обычной ловушкой, какие мы с серомордыми регулярно устраивали друг другу. Разведка методом Касатика показала, что от точки в направлении комплекса идёт расчищенная дорожка, охраняемая отрядом численностью от четырёх до десяти человек, укрывшимся в укреплении из мешков с песком. Укрепление было расположено сбоку от рамки таким образом, что позволяло уверенно поражать только что прибывших бойцов, в какую бы сторону они ни вышли.

Само по себе это обстоятельство не опровергало предположения об очередной ловушке, но заставляло задуматься. Слишком уж масштабной получалась подготовка противника для уничтожения одного разведотряда. Слишком зловеще выглядел этот внезапный интерес к ядерной энергетике.

Что происходит на Рэббит Лейк сейчас? Сильно ли пострадал рудник за тридцать восемь лет запустения? Много ли раствора осталось в резервуарах, и на что он годен? И, самое главное: на кой чёрт серомордым вдруг так понадобился уран? Чтобы использовать его в энергетике или, тем более, в военных целях, уран нужно обогатить. Никакой возможности для этого у нас не было и не будет ещё достаточно долго… Есть ли она у странников? Вероятность невелика, но на кону стоит небывалый технологический прорыв, который вполне способен похоронить все наши надежды на победу в этой войне.

Вне всяких сомнений, враг будет готов к нашей атаке. Но здесь стоит заметить, что он даже отдалённо не представляет, насколько мощной эта атака может быть. Против нас играло полное незнание положения дел на объекте и диспозиции противника, а также отсутствие связей с местным населением. Но при этом у нас на руках было два сильнейших козыря, которые при грамотном использовании могли спутать серомордым все карты. Даже если это была всего лишь ловушка, крупнейшая из всех, с которыми мы когда-либо имели дело.

– Браво, Палыч. Твоя рассудительность как всегда исчерпывающа. Итак, давайте ещё раз прикинем, с чем нам придётся столкнуться, – Томми встал со своего кресла, одёрнул мундир, заложил руки за спину и принялся в обычной своей манере расхаживать по залу. Его падавшая на карту тень добавляла ситуации драматизма: широкоплечий силуэт с выделяющимися плитками погон скользил по лесам, где в ожидании нашей атаки затаился враг.

– Судя по засеченным прыжкам, на объекте присутствует никак не меньше шестидесяти серомордых. В данный момент наши техники блокируют их точку своими вызовами, обеспечивая нам небольшой запас времени на подготовку удара, поэтому действовать нужно как никогда решительно. Интересно, что за два часа блокады противник не предпринял попытки контратаковать нас, очевидно, не желая оттягивать силы с охраняемого объекта. Давайте посмотрим на карту.

Томми сделал шаг в сторону и указал рукой на тонкую линию дороги, проходившую меж двух озёр:

– На их месте я бы в первую очередь обложил вот это место. Перешеек совсем узкий, около десяти метров в ширину при тридцати метрах длины. Устроить здесь бойню – милое дело, классика тактической науки. Движение в обход озера мы в расчёт не принимаем, это слишком долго и опасно. В первую очередь нам следует остерегаться чего-то вроде скрытого дзота в этом районе, скорее всего сразу за перешейком. Учитывая то, что противник готовится встретить всего один отряд, такие меры безопасности кажутся чрезмерными. Но важность этого объекта, всей операции вполне может заставить его дополнительно перестраховаться. Далее, до объекта предстоит двигаться два с половиной километра по узкой извилистой дороге. Возможно, странники просекли в лесах новую дорогу, более короткую и прямую, но этого мы, опять-таки, знать не можем. На этом пути следует остерегаться снайперов и пулеметчиков, которые будут действовать по методам партизанских отрядов. Минные заграждения маловероятны. Очевидно, у противника есть серьёзные основания на то, чтобы собрать основные силы на объекте. Это могут быть инженерные войска или даже разнорабочие – мы не знаем. Но и сбрасывать со счетов вероятность засад на каждой сотне метров тоже не стоит.

Томми замолчал и с лёгкой улыбкой обвёл взглядом всех присутствующих генералов. Не дождавшись замечаний, подошёл к столу с компьютером и сменил слайд. На экране появилась первая страничка из доклада, сделанного учёными две недели назад. Над схемотехническими чертежами, вверху большими буквами было отпечатано его название: «Увеличение длительности работы врат за счёт дополнительного источника энергии». Его суть сводилась к тому, что подведя к точке дополнительное питание от сверхмощного источника, можно было добиться того, что врата будут поддерживаться в открытом состоянии намного дольше. В качестве рабочего варианта этого проекта дополнительная энергия поступала к точке напрямую от нашей ГЭС, при посредничестве каких-то хитрых трансформаторов и прочих электротехнических чудес. На испытаниях врата проработали около двадцати пяти секунд, больше решили не держать из соображений безопасности. Система работала стабильно, и по всем теоретическим выкладкам обеспечивала уверенное время непрерывной работы до полутора минут. Цена этим испытаниям оказалась немаленькой: ряд крупных аварий в электросистеме Солиса.

– В бой пойдут сразу пять отрядов, то есть сотня человек. Двигаться будем растянутой колонной, с обязательной разведкой прилегающего к дороге леса. Во главе колонны пойдут три тяжёлых бронника, что позволит нам сразу подавить аванпост. Командование операцией я беру на себя.

По залу прокатился негромкий шёпот, я почувствовал на себе как минимум два взгляда, искавших с кем бы недоумённо переглянуться. В конце концов, это уже превратилось в штабную традицию, переубедить Томми в чём-либо можно было лишь единогласно выступив против, и то лишь в одном случае из трёх.

Можно ли обвинить в безответственности человека, рискующего оставить Солис без Командора? Легко. Но при этом каждый находящийся в зале… да чего уж там, любой гражданин Солиса знал, что этот человек ни разу не был ранен и не провалил ни одного задания, которым руководил лично.

Я воевал рядом с ним, плечом к плечу. Я видел, как одним своим присутствием он превращает напуганных и смущённых солдат в богов войны. Как бы туго ни приходилось, как бы нас ни теснили, он всегда найдёт возможность подбежать к каждому, подбодрить одним-двумя словами, хлопнуть по спине, и вот ты уже находишь в себе силы сжимать окоченевшими пальцами автомат, подниматься из траншеи и бежать в атаку, даже не пригибаясь под встречным огнём. И побеждать.

Это невозможно объяснить словами тому, кто ни разу не скулил от страха, уткнувшись лбом в землю и слушая свист пуль, пролетающих в полутора миллиметрах над головой. Тому, кто не переживал чудесное превращение длительностью в один удар бешено колотящегося сердца, когда страх вдруг ломается, и его место занимает ревущая как адское пламя решимость. Это чистая сила духа, которая болтается у тебя глубоко внутри и вдруг выходит на поверхность, увлекаемая одной лишь улыбкой Томми.

Да, он нужен Солису здесь, в башне Феникса. Но будь я проклят, если он не нужен и солдатам, прущим в самую мясорубку там, в лесах под Рэббит Лейк. Я смотрел прямо в стол. Я молчал. Без толку возражать. Томми не отступится от самого крупного сражения новой эры. Само небо не простит ему, и он это знает лучше всех.

– Ты хорошо подумал, Томми? – спросил Велес подчёркнуто спокойно, даже чересчур.

– Да, я всё решил.

Кто-то крутил в пальцах монету и выронил её, затухающий металлический звук напомнил барабанную дробь. Будто перед каким-то смертельным номером в цирке.

Сомневаюсь, что я хорошо понимал, что делаю, когда, погуляв после заседания по крыше, вдруг твёрдым шагом направился к Томми. Бывает такое состояние, когда совершенно не соображаешь, но просто делаешь то, что должно быть сделано, так или иначе. Мысли и понимание приходят уже потом, и ты, зная, что через несколько минут можешь дрогнуть и передумать, спешишь вперёд. В этот раз мысли настигли меня на середине пути, но, к счастью, они лишь укрепили намерение.

Завернув с лестничной площадки в коридор, я едва не столкнулся с Мирой. Она шла быстрым шагом, едва не бежала. Пылающие глаза, чуть дрожащие губы – гримаса едва сдерживаемой истерики.

– Скажи ему! – выпалила она.

– Что сказать?

– Скажи, чтобы отказался! Чтобы не шёл! – Мира ударила меня в плечо, по-женски так, сильно и не больно, – он же первым хочет быть, его уничтожат!

– Ты прекрасно знаешь, что он там нужен. И что он не передумает.

– Ну, скажи! Тебя он послушает! Или вам всем наплевать на…кроме… Ну, он ведь…

Она часто дышала и хлопала своими зелёными глазами, силясь не сказать того, кроме чего ей сказать было явно нечего. Я всё знал. Я знал, что она любила Томми все эти годы так верно и преданно, как женщина только способна любить мужчину. И что он, в свою очередь, любил едва ли не всех свободных женщин, попадавшихся под руку, но не её. Я никогда не расспрашивал Томми об этом, хотя и знал, что наверняка получу искренний ответ. Хватало понимания того, что именно происходит, и совершенно не хотелось знать, как и почему. Это их история, и с моей она никак не пересекается. Пробовал, узнал.

– Скажу, обязательно скажу, – вру я в ответ, для убедительности изобразив на лице секундную борьбу чувств.

Мира замерла, пару раз моргнув, и вдруг улыбнулась. Это была самая чистая, самая искренняя на свете улыбка благодарности, которую я так цинично украл. Коротко подалась вперёд, чмокнула меня в щёку, прошептав: «Спасибо», и убежала на лестницу. А ведь я этой щекой к ней и поворачиваться стеснялся в своё время. Несколько лет назад. Целая вечность для солдата на службе Новой Эпохи.

– Томми, я пойду с тобой.

Он удивлённо вскинул брови, и в этой гримасе не было искренности ни на грош.

– Вот как… Ты хорошо подумал?

Где-то я уже слышал эту фразу, совсем недавно.

– Да, я всё решил, – отвечаю и чувствую, что губы начинают расползаться в ухмылке, – как в былые времена.

– Я думал оставить на тебя Солис. У тебя есть жена, дети скоро будут. Ну зачем тебе лезть в это пекло?

Хочу сказать о том, что с каждым днём чувствую себя всё старее. Что штабные будни не идут ни в какое сравнение с упоением настоящего боя. Что я никогда не чувствовал себя настолько живым, как рядом с ним, под огнём. Что он не имеет морального права отказывать мне там, где я его поддержал, пускай даже молчанием. Но – нельзя. Тогда сразу откажет. Сентиментальным старикам нет места в строю.

Уже чувствую, что происходит между нами на уровне невидимых чувств. Нужные слова сами выпрыгивают из глубин памяти прямо на язык. Подхожу вплотную, и с самой серьезной миной говорю ему:

– Томми… Засранец, если ты умрёшь раньше меня… Я убью тебя за это!

– Только пойдёшь в середине колонны, не раньше. Там поначалу будет особенно жарко – отвечает он, когда наши объятия, наконец, ослабели и разомкнулись.

* * *

Тяжёлая броня, или ТБ50 стала тем недостающим звеном в цепочках наших тактических схем, которое в былые времена представляла бронетехника. Весь расчёт нашей безумной операции стоял на том, что трое человек в тяжёлой броне сразу подавят вражеский аванпост возле точки и обеспечат остальному войску возможность без потерь завершить переброску и построиться для марша. На это им отводилось восемнадцать секунд – максимум, что можно было выкроить из времени на переброску, без того чтобы последнему солдату в колонне отхватило задницу закрывающимися вратами. При этом ТБ нужно было отойти как можно дальше от рамки, чтобы избежать столпотворения.

Три комплекта брони – это всё, чем мы располагали. Один из них был первым опытным образцом, который на скорую руку подлатали и перезарядили. Огневой мощи на подавление укрепления у ТБ хватало с лихвой. Каждый из мощных манипуляторов, назвать которые руками просто рот не раскрывался, был способен удерживать тяжёлое двуручное оружие вроде пулемета или РПГ, а хитрая система наведения позволяла вести огонь буквально от бедра, сразу с двух рук. По сути, это были самые настоящие пилотируемые турели на двуногом шасси. Ох, дорого бы я отдал за то, чтобы увидеть серенькие лица странников, вытягивающиеся от изумления при первом контакте с нашими Джаганатами.

Томми был настоящим фанатом этого проекта, он чуть ли не каждый день наведывался в исследовательский корпус и на испытательный полигон, желая быть в курсе всех новостей. Он же придумал новинке имя собственное, торжественно назвав свой собственный экземпляр «Джаганат». Название моментально перекинулось на всю серию.

Кто-то, желая блеснуть эрудицией, уточнил у Томми: «Кажется, это у древних индусов бог такой был?». Томми тут же возразил: «Он не был, он есть! Боги не умирают. Они находят себе новые воплощения, как вот сейчас». А потом с готовностью рассказал о культе Джаганата, идол которого возили на тяжёлой колеснице, так что истово верующие получали возможность погибнуть под её колёсами. Все, кто был рядом, не отказали себе в удовольствии похихикать о том, что вскоре великое божество получит много новообращённых поклонников инопланетного происхождения.

Непосредственно перед построением для переброски, Томми через трафаретку нанёс на спину своей брони изображение Феникса. Воздевшая к небу пламенные крылья, птица сияла красной краской. Такую за километр будет видно. Я заметил, что лучше её закрасить или соскоблить, пока не поздно. Наверняка вражеские снайперы и гранатомётчики обратят особое внимание на «гербовую» броню. Томми ответил, что на самом деле одинаково хреново придётся всем пилотам ТБ. И заметил, что рисунок предназначен для наших солдат, а враг его не увидит, потому что никто и никогда не повернётся к нему спиной. Ну что тут возразишь.

* * *

Превращать переброску нашей армии в пышную церемонию изначально никто не планировал. Мы находились на Площади Рассвета, самом главном плацу Солиса. Это великолепное место с рядами флагштоков, высокой гранитной трибуной, асфальтированным покрытием и размеченными белоснежной краской секторами для построений использовалось исключительно для военных парадов и других торжеств. Но сегодня в самом центре площади находилась извлечённая из мавзолея прыжковая точка, прибавившая в объёме раза в три из-за всего дополнительного оборудования, которым она была увешана и обставлена. К ней подходил чудовищных размеров жгут кабелей толщиной в добрых полметра. Якобы, из-за того, что техники не нашли возможности дотянуть питание до любого другого достаточно крупного плаца, мы и стартовали именно отсюда.

Вдобавок, вчера здесь проходила репетиция парада, открывавшего сезон спортивных игр, и вся праздничная атрибутика осталась на своих местах. Прохладный ветерок осенней ночи раздувал яркие флаги Солиса, клановые штандарты и знамёна отрядов, вывешенные на флагштоках, стоящих плотной стеной вдоль всей площади. Свет ярчайших прожекторов в плотном воздухе рассеивался, так что казалось, будто светится всё пространство вокруг нас. Будто на футбольном стадионе в Москве, куда я попал много лет назад, когда был ребёнком. Сладкий привкус праздника в леденяще горькой похлёбке грядущего сражения. Восхитительное сочетание.

Я был зачислен в пятый отряд как рядовой, с правом принять командование, если с сержантом Свартеном что-то случится. Полное инкогнито соблюсти не удалось, и другие бойцы отряда были поставлены в известность о своём новом сослуживце. Кажется, они приняли этот факт как доброе знамение.

Рядом, на соседней линейке находились два женских отряда. Девочки совершили всего около десяти боевых перебросок и блестяще зарекомендовали себя как несгибаемых воинов. Кто именно командовал ими, я не успел узнать, отряды укомплектовывала Мира за считанные часы до прыжка. Ох, Мира… Надеюсь, ты сможешь меня простить.

Часы на большом экране за точкой показывали 01:52. Восемь минут до прыжка. Изображение сменилось, и появилась картинка первой линейки, в которой уже стояли два Джаганата, между которыми было свободное место в три метра шириной, как раз для его одного. Через несколько мгновений, тяжело переступая бронированными ногами, его занял Томми, камера сразу взяла крупный план. По рядам прокатилось лёгкое «Ура», за полторы секунды переросшее в громоподобный рёв. Даже не пытаясь сопротивляться, в едином порыве с остальными я вскинул вверх автомат и тоже закричал, мой голос влился в океан всеобщего восторга.

Часть брони, прикрывавшая голову и грудь Томми, была снята, её везли за ним на тележке двое техников. Командор счастливо улыбался, будто мы отправлялись не на штурм укреплённого объекта, а прямиком на холостяцкую вечеринку. Его глаза сияли радостью и задором. Оглянувшись, я заметил, как лица окружающих бойцов растягиваются в точно такой же улыбке. Такие разные люди, стоящие со мной в одном строю: мужчины и женщины, совсем ещё молодые и уже начинающие седеть, становятся похожими друг на друга воинственными богами. Вливаются в одну великую волну, которая сметёт на своём пути любое сопротивление, во что бы то ни стало.

Томми подошёл к микрофону на стойке и, чуть наклонившись, произнёс:

– Бойцы! Через несколько минут нам выпадет честь вступить в крупнейшее сражение Новой Эпохи! Я вижу радость каждого из вас, и ликую вместе с вами! Я знаю, что каждый воин Солиса мечтал участвовать в этом штурме, но удача улыбнулась лишь немногим. Так давайте покажем всем, что мы этого достойны! Вперёд, за победой!

Пускай ораторское мастерство никогда не было сильной стороной Томми, его личная харизма превращала всё сказанное в торжественный призыв невероятной силы. Я снова с удивлением понял, что кричу, кричу что есть мочи вместе с остальными солдатами. К моменту, когда гвалт начал стихать, Томми уже надел головную часть брони и взял в каждую руку по пулемёту. Техники тут же присоединили к оружию рукава с патронными лентами, свешивавшиеся из ранцевого контейнера. Томми развернулся лицом к точке и теперь во весь экран красовался рисунок феникса на его спине.

Прозвучал общий приказ принять прыжковые таблетки и над площадью прошелестел хруст разрываемых упаковок, а затем щелчки захлопываемых забрал. Оставшиеся две минуты сержанты в который раз повторяли слова инструктажа, объясняя, куда какой отряд движется и что следует делать, если порядок движения нарушен. При такой численности армии любая ошибка на этапе переброски и построения могла превратиться в катастрофу. Именно поэтому каждый командир зазубрил на зубок, выжег у себя в сознании пламенеющими литерами каждое положение основного плана и двух запасных.

На экране снова появились часы, теперь они показывали ровно два часа ночи. Защёлкала сирена, и столбики врат начали разъезжаться в стороны, три Джаганата двинулись вперёд, перестраиваясь в колонну. Томми шёл первым, он вступил во врата за добрую секунду до того, как они раскрылись на полную ширину. За ним, тяжело бухая толстыми металлическими подошвами, проследовали двое других. И воцарилась тишина.

Одна секунда. Две секунды. Как долго… Третья секунда. Где-то по ту сторону колеблющегося прямоугольника уже идёт бой. Четвёртая секунда. Как там наши? Наверняка у них всё хорошо. Пятая секунда. Сейчас, ещё чуть-чуть, и мы прыгнем вслед за ними, в полную неизвестность. Какое интересное, забытое чувство. Шестая секунда…

Первый отряд пришёл в движение, перестраиваясь в колонну из идущих попарно в шахматном порядке бойцов. Вслед за ним, в точности повторяя манёвр, пошёл следующий. Один за другим, превращаясь в длинную змею, отряды устремлялись к точке. В полной тишине было слышно лишь выкрики сержантов, задававшие темп движения колонны. Когда мы сдвинулись с места, присоединяясь к шествию, первый отряд уже поднялся к самым вратам.

Восемнадцатая секунда. Звуковой сигнал. Ну, понеслась.

В плотном строю, слегка ударяясь плечами, мы быстро шагали к вратам. На подходе к точке, справа и слева от колонны, с интервалом в два метра стояли солдаты, в обязанности которых входило оттаскивать прочь оступившихся, с тем, чтобы они потом по возможности заняли место в хвосте. Обошлось, все шагали ровно и уверенно.

Следуя выкрикам сержанта, идём чётко в ногу, слышен ровный приятный звук быстрого строевого шага. Точка всё ближе и ближе. Эх, не сбиться бы на пандусе. Левой-правой, левой-правой. Вот и врата. Ещё один шаг – и проваливаюсь в Нигде и Никогда. Пребываю там, то ли одну сотую секунды, то ли целую вечность, и тут же бегу дальше, даже не сбиваясь с шага. Холодный свет прожекторов сменяется мягким сиянием раннего вечера, где-то справа раздаётся жуткий грохот, но по сторонам смотреть нельзя. Держим строй, плавно выруливаем далеко вперёд и налево к деревьям, отработанным манёвром размыкаемся в широкую цепь. Теперь можно оглядеться.

Прибывающие нескончаемым потоком, отряды по очереди выходят направо и налево, выстраиваясь по бокам вдоль дороги, образуя что-то похожее на «Коридор страсти» чудовищных размеров. Нам повезло с расположением – те, кто стоит ближе к укреплению, присели на корточки, чтобы не поймать шальную пулю.

Хорошо видны Джаганаты – все трое в полном порядке, ведя непрерывный огонь, подходят вплотную к сложенной из мешков стене укрепления. Дальний угол стены развален, неподалёку валяется пустая труба гранатомета. Джаганат с фениксом на спине подходит к пролому и даёт внутрь очереди сразу из обоих пулеметов. Невольно представил, что происходит внутри, и от этого сделалось страшно.

Томми прекратил стрельбу, повернулся и поднял оба пулемёта вверх, на изготовку. Его сообщение: «Зона зачищена», прозвучало одновременно с хлопком закрывающихся врат. Быстрая перекличка показала, что все бойцы успешно прошли переброску, потерь в столкновении мы не понесли.

Командующие отошли к развалинам утвердить дальнейшие планы, у нас же появилось немного времени для того, чтобы поглазеть по сторонам. Как и предполагалось, от точки через осенний лес шла прямая узкая дорога, идти по ней получится только попарно. Удобный отрезок для того, чтобы накрыть огнём группу из десяти бойцов. Только в этот раз нас больше, гораздо больше. Страх перед неизвестностью пискнул и погиб под тяжёлой пятой уверенности. Мы лучше подготовлены, нас больше, мы с тяжёлой бронёй. Мы победим.

Выстроенные шеренгами бойцы стояли без единого движения. Скользя по ним взглядом, невольно задержался на женских отрядах, которые стояли прямо напротив нас. Женские бронекостюмы были изготовлены с учётом разницы физиологии, и сделано это было изящно и со вкусом – рельефные нагрудники своей формой вполне однозначно намекали на содержимое, а защита ног совершенно не скрывала изгиб талии и крутизну бедёр.

Совещание закончилось, командующие вернулись к своим отрядам, а мимо нас вперёд по дороге прошагал Томми. Спереди его броня была сплошь покрыта мелкими углублениями, а на правом плече красовалась одна большая вмятина с неровными краями и круглым центром.

«Всё нормально, действуем по плану», – прозвучало в эфире. Выстроившись в колонну на дороге, мы двинулись вперёд. Шли небыстрым шагом, чтобы не отрываться от двух разведотрядов, пробиравшихся через лес справа и слева от нас. Сложность состояла в том, что каждый разведотряд возглавлял Джаганат, скорость которого среди часто растущих деревьев и кустарника существенно снижалась. Томми шёл по центру дороги, во главе колонны.

Шум, треск, шелест. Нас, наверное, было слышно за добрых полторы сотни метров. Интересно, есть ли здесь снайперы? Даже если и есть, им останется лишь наблюдать за нашим передвижением – в том, чтобы погибнуть, подстрелив двух-трёх вражеских рядовых, нет ни смысла, ни чести. Хотя военная история знала случаи, когда всего один…

БАХ! Впереди справа раздался взрыв. Колонна дрогнула, но продолжала идти вперёд, пока не получила приказ остановиться. Впереди кто-то забегал, затем по связи сообщили, что четвёртый отряд напоролся на мину. Растяжку сорвал Джаганат, не получивший от взрыва никаких повреждений. В конце концов, для этого он и шёл перед разведчиками, в качестве минного тральщика. Осколками никого не задело, можно продолжать движение.

На пятидесятиметровом участке пути бахнуло ещё три раза, кто-то из рядовых получил стальным роликом по шлему. Снова обошлось без потерь, но нервозность нарастала, не находя никакого выхода. Шедший передо мной парень всё вертел головой, отрывисто эдак. Пришлось пнуть его, сказать, чтобы не ссал. В ответ он огрызнулся, но рыпаться действительно стал меньше. Таких нервных лучше сразу успокаивать, а то сами издёргаются и других от них дёргать начнёт. Впереди показался просвет, мы подходили к перешейку.

Прозвучал приказ сместиться в лес и переждать, чтобы разведка смогла проверить дорогу впереди. Направо и налево, насколько хватало глаз, простирались два длиннющих озера. Сразу за перешейком была обширная песчаная отмель, почти что пляж, за которой наша дорога опять ныряла в просеку. Чуть волнующаяся вода, отражающиеся в ней золотые кроны деревьев, рассекающие в небесах птицы. Тишь да гладь, прямо ожившая страничка из настенного календаря на октябрь месяц. Большинство окружающих смотрели на воду, на листья, на небо. Некоторые напряжённо тянули шеи, высматривая ушедших вперёд разведчиков. В нашем случае прятаться не имело смысла, и можно было наблюдать, как разведчики то и дело смотрят в бинокли, тычут в землю миноискателями, ковыряются ещё с каким-то оборудованием. Исследовав перешеек и отмель, они ещё немного походили по окрестному лесу и вернулись, передав сообщение о том, что следы присутствия неприятеля не обнаружены. Точнее, следы на песке были, в большом количестве, но это и всё. Никаких укреплений, подозрительных кочек или бурелома, где бы можно было устроить засаду.

Получив добро на движение, перестроились и пошли через перешеек. Кое-где на песке можно заметить еще не затоптанные нашими бойцами следы инопланетянских подошв, с характерным рисунком из толстых ломаных линий. На каждый шаг успеваешь по два-три раза подумать о том, что сейчас, наверное, всё начнётся. В конце концов, эта мысль вытесняет все остальные, а сама съёживается до завязанного в тугой узел ожидания. В эфире тишина. Выходя на пляж, перестраиваемся для движения по дороге, дальше идём уже привычным образом.

– Контакт, на десять часов! – звучит чей-то выкрик. Я ещё успеваю подумать, каким, чёрт побери, образом определить, кто это кричал и где враг, как со стороны леса, слева, раздаётся шипение. Время растягивается, ты знаешь, что произойдёт через секунду, но всё равно не успеваешь ничего поделать. Раздаётся взрыв, и я вижу, как впереди подлетают в воздух части тел, тут же раздаются автоматные очереди, сливающиеся в один сплошной гул, похожий на звук быстро разрываемой ткани.

– Уходим влево! Залечь! – кричит Свартен. Он переключит нашу связь на частоту отряда, и теперь мы можем слышать только его и друг друга. Ничего ещё не понимая, мы бросаемся выполнять приказ, и, слава Богу, нам есть куда бежать. Ребята впереди, кажется, пытаются сделать то же самое, но один за другим падают, совсем не по команде. Неожиданно я спотыкаюсь и падаю, автомат вонзается в мягкий песок. Вокруг мелькают ноги сослуживцев, они бросаются на землю и открывают огонь по лесу. Черт побери, какой стыд… Вставай, старик! Соберись!

Подскакиваю, выбиваю из автомата песок, бегу к своим, залегаю рядом. Всё ещё не могу понять, что случилось, отсюда видно только тела на дороге и отбегающих назад уцелевших. Что происходит с теми, кто успел уйти вперёд, уже не могу разглядеть.

– Скрытые дзоты, две штуки! Справа и слева от дороги! Открылись сразу после разведчиков! – кричит сержант, повторяя только что услышанное по офицерскому каналу связи. Подползаю к краю пляжа, осторожно приподнимаю голову. Ага, вот они, гады. Участок покрытой опавшей листвой земли между деревьями вздыбился, образовав приподнятую с одной стороны крышку над ямой, оттуда торчат несколько стволов, стреляющих без остановки. Два раза прямо перед дзотом хлопнули гранаты, но никакого видимого эффекта они не произвели.

На дороге, среди лежащих тел взметнулась фигура и, не пригибаясь, побежала прямо на огонь. Солдатик, сбросив автомат и рюкзак, летел вперёд серой птицей, с невообразимой скоростью закладывая виражи между деревьями и приближаясь к дзоту. Чёртов псих! Неужели ты думаешь, что тебе это удастся? Ну, пускай тебе помогут все боги этого мира!

Я начал стрелять в тёмную щель под крышкой, даже особо не надеясь попасть, но надеясь хотя бы отвлечь засевших там серов. Несколько выстрелов и мой автомат заклинило. Дьявол! Я рванул на себя рукоятку затвора и засунул в окошко палец, тщетно пытаясь выковырять зажеванную гильзу, а когда поднял глаза, увидел, как солдатик падает на спину в каких-то двух метрах от дзота. Несколько секунд – и зажатая в его руке граната взорвалась, торчащие из-под крышки стволы задергались, задрались кверху и исчезли. Накрыл, несомненно, накрыл нескольких тварей! Рядом ещё несколько раз ухнули взрывы, кто-то пытался и никак не мог попасть из подствольников. Пользуясь смятением, я прицелился и нажал на спуск своего гранатомета. Чавкающий звук, мелькнувшая впереди граната, и… Взрыва я не увидел. Пуля ударила меня в шлем, чуть правее лба. В шее хрустнуло, в глазах сверкнуло и померкло.

Сколько прошло времени? Я не знаю, наверное, секунд пять или десть. Подняв голову, я удивился жёлтому пятну, застилавшему всё поле зрения. А затем убрал прилипший к прозрачному забралу крупный кленовый лист. Провёл рукой по сфере шлема, нащупал сбоку крупную выбоину, через которую можно было просунуть палец и почесать голову.

Под крышкой дзота снова бахнуло, к ней приближались ушедшие вперёд и отсечённые атакой разведчики. Они шли, то и дело, пригибаясь и заливая очередями тёмную щель. Приблизившись вплотную, они заглядывали вниз, кто-то спрыгнул в яму. Один из разведчиков выпрямился и помахал рукой: чисто!

– Отряд, подняться! Все ко второму дзоту!

Бежим, перепрыгивая через кочки, пни и тела, ещё издали замечаем дивную картину: подтягивающиеся со всех сторон бойцы не стреляют, а лишь вытягивают шеи, стараясь разглядеть что-то впереди. Там, среди деревьев, происходило нечто странное, ужасающая возня.

Крыша над ямой дзота отсутствовала, а над её краем шевелилось нечто похожее на огромного коричнево-красного жука. Взлетали и снова опускались руки, покачивался бронированный корпус, раздавались приглушенные крики.

– Томми, – бросил мне через плечо стоявший рядом разведчик, – подходил к яме, когда они прикрыли крышку с одной стороны. Тогда он влез на неё и провалился внутрь. Теперь вот, проводит нашу политинформацию.

Я едва дышал после рывка, в голове ещё гудело от попадания пули, и эта неожиданная шуточка растянула моё лицо в улыбке. Чуть не сдохли и уже шутим, надо же. Хлопнув его по спине, я подошёл ближе. Ощущение, что я смотрю на гигантского земляного жука, при взгляде сверху только усилилось. Дно ямы было завалено тонкими брёвнами – бывшей крышкой дзота. Среди них лежали в ужасных позах вражеские бойцы: вывернутые под невероятным углом шеи, заломленные ноги, сложенные чуть не напополам назад спины. Некоторые тела шевелились, загребая руками грязь и безуспешно пытаясь выползти из-под брёвен.

Томми, которому удалось непостижимым образом подняться на ноги среди всего происходящего хаоса, подходил к ним и методично добивал выживших. Лежащих он растаптывал огромными ногами своего Джаганата, наносил удары бронированными предплечьями. Поднявшихся впечатывал в стены землянки, наваливаясь на них всей своей чудовищной массой. Одному серу удалось дотянуться до автомата и даже вскинуть его к плечу, до того как Томми схватил ствол и сильно рванул на себя. Перехватив его как дубину, Томми нанёс несколько сокрушительных ударов по шлему странника, после чего автомат развалился на части. Сползавший по стене странник с трудом поднял голову и тут же получил медленный, но немыслимо мощный тычок ногой в живот. Он дёрнулся, сложился вперёд, и, наконец, обмяк, будто гусеница, которую проткнули тонкой веточкой. Из-под шлема заструился кровавый ручеек.

Томми, аккуратно переступая на месте, медленно осмотрел окружающее пространство, а затем поднял перед собой руку, показав большой палец. Все, кто находился рядом, прокричали громкое нестройное: «Ура!».

Прозвучала команда занять круговую оборону. Нужно было потратить драгоценное время для того, чтобы собрать раненых и убитых, разобраться в ситуации, подсчитать потери, выкопать из-под земли Томми. Наш отряд оказался в числе тех, кому выпало собирать тела. Сержанты всё время отдавали приказы и подгоняли нас в своей обычной гавкающей манере, это помогало не расслабляться и отвлекало от невесёлых мыслей. От своего напарника по переноске погибших, я так и не спросил его имени, равно как и он моего, мне удалось узнать то, что он уже выяснил о произошедшем.

Второй отряд, шедший справа от дороги, потерял своего Джаганата: он получил прямое попадание фугасным выстрелом РПГ и, потеряв баланс, упал на землю. Серьёзных повреждений он при этом не получил, но и подняться уже не смог. Сейчас его ставили на ноги при помощи встроенной лебедки, трос которой перекинули через сук ближайшего дерева. В момент взрыва гранаты окружающих посекло осколками, но на удивление несильно, почти всех можно было вернуть в строй. Второго Джаганата остановил Томми, приказав ему прикрывать свой отряд, а сам в это время попёр на дзот. Восьмой отряд, который шёл вторым в колонне и получил первый фугас, погиб почти полностью.

В общем итоге наши потери составили десять человек убитыми и семнадцать понесшими тяжёлые и средние ранения. При всей скорбности положения, это была не самая плохая статистика – нас атаковали из засады с применением реактивных гранатометов десятеро вражеских бойцов. Правда, новоиспечённым вдовам этого не объяснить. Погибших мы сложили в одну яму дзота, прикрыв флагом. Томми произнёс короткую речь из разряда: «Эта жертва навсегда останется в наших сердцах, но, видит Небо, она была не напрасной». После флаг свернули, ему ещё предстояло быть водруженным на захваченном объекте.

С ранеными оставили троих человек, снабдив их всем необходимым для оказания первой помощи. Наиболее пострадавшие в перестрелке отряды расформировали, бойцов распределили поровну между оставшимися отрядами. Я поменял свой заклинивший автомат и пробитый шлем на исправное снаряжение у одного из раненых.

Уменьшившись до семидесяти человек, наша ударная армия построилась для продолжения наступления. Томми задержал марш-бросок, пожелав осмотреть строй. Вытянувшись по стойке смирно, мы ждали, пока он прошагает от самой первой пары до последней и затем вернётся назад. Свой обход он комментировал в общий канал заявлениями вроде: «Молодцом», «Славно держишься», «Красавец», «Умница», «Горжусь вами». Его броня была покрыта комьями грязи, бурыми мазками крови и невероятным количеством вмятин от пуль – будто поверхность бруска пемзы, подумалось мне. Феникс на спине почти не пострадал, его даже вроде как протерли от грязи. Удивительным образом этот обход вселял в сердце желание идти дальше, атаковать, стрелять, рвать зубами, если придётся… Боевая магия Томми.

Нам оставалось пройти ещё два километра до автостоянки, где мы ожидали встретить ещё один очаг сопротивления на пути к комплексу. И затем ещё полкилометра до основной группы зданий, предположительно места основной битвы. Марш проходил гладко и спокойно, больше не было никаких растяжек в кустах и засад. Чувствовалось, что это не было ещё одной уловкой. Противник подтянул все силы и ресурсы на территорию комплекса, сжавшись в комок и ожидая нашего пришествия. Ну, погодите, родимые. Мы уже скоро. Постараемся успеть до темноты. Дожидаться захода солнца на неизвестной территории нам было совсем не с руки. Потому и спешили, как могли.

Боевой адреналин схлынул, начало заметно мутить, вдобавок сильно болела набухавшая под шлемом шишка. Эх, лишь бы на глаз не наползла. Принял противорвотное и три таблетки обезболивающего, стало заметно легче.

К стоянке подходили со всеми мерами предосторожности, однако там не было ни души. Более того, не было замечено никаких попыток организовать оборону – разваленные стены, непримятая трава, полное запустение. Всё самое интересное ждёт впереди.

Под тенью Феникса

Снова перестроились, углубившись в лес и разомкнувшись в цепь, Джаганаты всё также шли впереди. За деревьями показались строения, обнесённые по самому краю расчищенной территории свеженатянутой сеткой-рабицей. На крышах строений были возведены аккуратные кубики укреплений из мешков, за которыми мелькали макушки занимающих позиции бойцов. Наверняка пулемётчики. И снайперы. Может быть, гранатомётчики. Но это всё чепуха, наши снайперы будут снимать их в два счёта, из леса-то! Дело выглядело верным: всё-таки дождаться сумерек, под прикрытием плотного огня создать при помощи Джаганатов брешь в ограждении и занять объект.

Для верности отошли глубже в лес, чтобы избежать прямого контакта с вражескими снайперами. На «передовой» оставили нескольких разведчиков с биноклями – по ним периодически постреливали, безо всякого результата. Скорее для острастки, чем прицельно. Что ж, осталось только подождать. Минут двадцать, не больше. Я с наслаждением стянул с головы шлем и пошёл к Джаганатам. Душа просила общения с другом. Пустого мужского трепа. Солдаты сопровождали меня взглядами, полными изумления – то ли из-за того, что узнавали генерала, то ли дивясь моей шишке размером с пол апельсина. А может, и то и другое одновременно.

Томми не стал снимать верхнюю часть брони, только включил внешний динамик. Мы отошли немного в сторону от остальных.

– Ни фига себе, как тебя отоварило! Жить будешь?

– Намана, переживу. Морде-то чего, она ж резиновая. Были бы мозги целы. Сам-то как?

– Да что мне в панцире сделается. Разве что посидеть охота, или полежать. Но везде свои издержки, куда без них.

– А что, до ветру не припекало ещё? Или у вас там это как-то решается?

– Чего нет, того нет, – хохотнул Томми, – просто воздерживаемся от еды и питья. Вот промочить горло, конечно, хотелось бы. Морсом свежим, мммммм! Или даже пивом. Давай, как вернёмся, на двоих упаковочку раздавим?

– Спрашиваешь! Только давай будем сидеть на крыше, как в прошлом месяце. Помнишь, какой звездопад был?

– А то! Отличная идея, так и сделаем! Ты только того… Не подставляйся сейчас, ладно? Я знаю твоё рвение, но эта шишка. Наверняка сотрясение схватил.

– Постараюсь. Как масть ляжет. Сам знаешь…

– Погоди, – Томми на секунду замолчал, – разведчики передают, что серы на крышах засуетились. Возвращайся к своим, я командую сбор.

С клоунской неловкостью прищёлкнув каблуками, я выпалил: «Так точно!» и зашагал назад, Томми только отмахнулся. Я прямо будто видел его дурашливую улыбку и скошенные глаза в этот момент. Бойцы поднимались с земли, закрывали забрала, восстанавливали ровные построения. Ох, опять надевать этот шлем.

– Контакт! Контакт! Они подошли сзади! – взорвался криком эфир.

Какого чёрта? Как? Почему проглядели? Откуда? Мысли застучали как отбойный молоток. Тишина, которая на несколько минут передышки успела стать уже почти родной, разорвалась в клочья автоматными очередями. Частый, высокий стрекот оружия чужаков, и спустя две секунды – тяжелая молотилка наших автоматов. Сумрак во всех направлениях расчертили полоски трассеров. Ну, молодцы! Сами спалились!

Несколько пуль свистнули совсем рядом, я прижался к дереву и осторожно выглянул из-за него. Так и есть, ударили с тыла! Наверное, давно за нами следили и вот выбрали момент, чтобы подойти. Чёрт побери, ну как же мы их проморгали! Сколько их там? Немного, десятка полтора два. Но это только те, кого видно. Может другие ещё заходят с флангов? Нет, исключено, мы видели их основные силы, за ограждением! Вот они как раз сейчас тоже могут ударить! Несколько раз бахнули гранаты на нашей стороне.

– Не гнуться! Залечь! Держать цепь! – прозвучал в эфире твёрдый голос Томми. – Их не может быть много! Кто там ближе к сетке? Держите позицию, сейчас на вас попрут спереди!

Ну конечно! Противник проигрывает численностью и мощью, и он сейчас попробует взять нас в клещи! Надеется перестрелять паникующих и мечущихся ребят, как уток! А вот хрена вам всем! Я опять выглянул из-за дерева и высадил в темноту, навстречу летящим трассерам, целый рожок. Перезарядился, упал на землю и начал стрелять прицельно. Кто-то метнул вперёд несколько фальшфайеров, и можно было видеть мечущиеся силуэты серов, в их дурацких шлемах с торчащими пластинками. Кажется, я завалил двоих, до того, как они тоже успели попрятаться за деревья. Ха, вот вам! Укрепили линию фронта! Знать бы как там ребята на переднем фланге, у сетки. Держатся, наверняка! Или нет?

В зелёном свете огней вокруг были видны десятки лежащих тел, треть из них не шевелилась. Оставшиеся вроде чувствовали себя уверенно, подползая ближе к краю линии обороны, тесня противника, вдавливая его обратно в лес. Прямо рядом с моим деревом что-то оглушительно прошипело, сзади раздался взрыв. Ха, идиоты, там уже никого нет! Или?

Я оглянулся и увидел Заваливающийся на спину Джаганат. Это мог быть только… Томми! Конечно, он просто не успел дойти! Твою ж мать! Что это? Кажется, нога разворочена? Неужели у них оказались и бронебойные выстрелы? Чёрт! Держись, дружище! Я сейчас!

Бегу, перепрыгивая тела, стволы деревьев и кусты. Спотыкаюсь, выхожу на кувырок, тут же подскакиваю и снова бегу что есть мочи. Джаганат лежит на земле, одна нога ниже колена разбита в клочья, Томми шевелит руками, тщетно пытаясь дотянуться до фиксаторов, удерживающих на его теле ставшую обузой броню. Подожди ещё чуть-чуть! Я уже тут!

Что-то ударяет в бок, и дикая боль скручивает всё нутро. Ноги цепляются друг за друга, падаю как мешок с дерьмом, впечатываюсь мордой в землю. Секунды полторы борюсь, удерживая проваливающееся в темноту сознание. Вот же погань, почему именно сейчас? Подбираю под себя колени, в глазах белеет от боли. По очереди начинаю двигать ногами, толкая вперёд по земле своё тело. Руками помогаю только чуть-чуть. Если встать на четвереньки – точно отрублюсь. Нет, нельзя! Нельзя!

Лежащий Джаганат всё ближе, одной рукой все ещё старается нащупать заглушки, второй уже в ярости колотит по земле. Где подмога, почему никто кроме меня не спешит к тебе? Ты не сообщил в эфир? Чёртов гордец.

Подползаю вплотную, хлопаю ладонью по броне. Я уже здесь, не беспокойся. И не размахивай так руками, а то снесешь мне башку. В глазах плывёт от жуткой боли. Нащупываю фиксаторы, запускаю в них пальцы, отщёлкиваю. Один, второй, третий. Чётвертый и пятый. Готово! Освободившаяся левая рука тут же начинает открывать запоры, удерживающие головогрудную часть, я же ковыряюсь с правым плечом. Заканчиваем мы одновременно. По самому центру груди Джаганата образуется щель и мы вместе, в четыре руки откидываем тяжеленный кусок брони. Томми смотрит на меня выпученными, пылающими горячкой глазами.

– Феликс, ты? Слава небесам! Как там наши?

Интересно, как это он меня узнал, в шлеме то, да в темноте. Ну не важно. Главное – успел.

– Я, Томми. Плохо дело. Прут с двух сторон. Но, кажется, мы сдерживаем натиск.

– Вот козлы! Ну, сейчас я им устрою – выдыхает он, судорожными движениями расстёгивая ремни и выползая из своей скорлупки на волю. Тут же подхватывает с земли пулемёт и бросает взгляд на меня.

– Это что? Кровь? Подстрелили?

– Херня, бывает. Как обычно, в самый дурацкий момент, – в горле хлюпает, стараюсь говорить так, чтобы этого не было слышно. Получается.

– Что значит херня?! Да тебе весь бок разворотило! – Томми стоит во весь рост, будто не замечая сверкающих у него над плечами пуль. Пули его щадят, обычное дело.

– Да говорю же, царапина! – выкрикиваю я, чуть не поперхнувшись кровью. – Сейчас отлежусь чуток и нормально.

Одна из пуль пролетает прямо возле плеча Томми, вспарывая складку его гимнастёрки. Он тут же прыгает за развёрстый на земле Джаганат, прикладывается к пулемёту и начинает крыть короткими очередями. В перерыве кричит мне:

– Держись! Наши ломят! Сейчас медик будет!

Я невольно любуюсь его напряжённым, будто вырубленным из камня лицом, этим благородным профилем и вздувшимися скулами. Настоящий Аполлон. Такие банальные сравнения… Но мне сейчас не зазорно. Боль уже начала отступать, и я вспоминаю, что это означает. Успеваю поднять руку и перекрестить подрагивающего в такт пулемётным очередям Томми. Хорошо.

____________________________________________

Эпилог

Вечерняя заря отгорела всего около получаса назад, но рано взошедшая ущербная луна уже обустроила небо на свой вкус. Теплый, цвета остывающего после горна металла, отблеск заходящего солнца съежился и угас. В лунном свете растянутые облака из темных зазубренных лезвий превратились в прекрасных серебристых птиц, щеголяющих своим новым серебристым опереньем. Теплый ветерок заметно посвежел, намекнув на раннее августовское похолодание.

На самой опушке обступившего поляну леса проснулся и затяну свою песню соловей. Самозабвенно он выводил удивительные трели, время от времени пресыщаясь уже сложившимся мотивом и переходя к новому. Громкие жизнерадостные рулады сменялись печальными посвистами, которые затем снова переходили в неистовую щелкающую и рокочущую композицию. Будто он вскоре собирался покинуть этот мир и спешил поделиться всем пережитым со всеми, кто мог его услышать.

Вдоль опушки, по самому краю поляны, шли два человека. Один то и дело вертел головой по сторонам. Другой вел себя спокойнее и всё больше смотрел под ноги. Не желая тревожить соловья, они совершили крюк, обойдя большое дерево, на ветвях которого вовсю старался ночной певец, стороной. Люди шли молча, будто не находя ни причины ни повода для того чтобы начать разговор. Затем они спустились к нижнему краю поляны и разложили небольшой чемоданчик с оборудованием. Проверив показания аппаратуры и укрепив на шлемах приборы ночного видения, они продолжили свой путь вдоль подступавшего леса. Иногда они останавливались и вглядывались через массивные визоры в чащу, остальное время предпочитая держать забрала открытыми, что позволяло насладиться угасающими запахами летнего вечера.

– Ты где это палец держишь, рядовой? – раздался низкий и чистый, как отзвук бронзового колокола голос.

– Виноват, товарищ сержант! – поспешно ответил ему второй голос: помоложе, на полтора тона выше. Охотно признавая свою вину, рядовой встряхнул рукой в воздухе и снова взялся ею за рукоятку автомата, с показательной старательностью вытянув указательный палец на ствольной коробке.

– Знаю, что виноват. И чему вас только в лагере учили. Пятьдесят отжиманий.

– В учебке двадцать полагалось!

– С двадцати, я смотрю, до тебя не дошло. Упал – отжался!

Положив автомат в траву, рядовой принял упор лежа и резво заработал, сгибая и разгибая руки. Отжиматься в броне с полной выкладкой было куда сложнее, и последние несколько движений он совершил с большими перерывами. Затем, громко сопя, подобрал под себя ноги и, пошатываясь, встал.

– То-то же – заметил сержант. – Вот ты фырчишь, а я своими глазами видел, как один салабон, который не знал где палец нужно держать, чихнул и отстрелил напарнику яйца.

– Так я же ствол в другую сторону направил и предохранитель…

– Пререкания со старшим по званию? Еще двадцать раз отжаться хочешь?

– Вас понял, молчу.

Затем они прошли еще две сотни метров, снова поколдовали с аппаратурой и продолжили свой путь.

– Разрешите обратиться?

– Разрешаю.

– А для чего нужны эти обходы, если весь периметр контролируется автоматической системой? Я это из желания глубже понять службу, так сказать, интересуюсь.

– Ох, и откуда тебя такого только перевели. Хотя да, это ж твое первое место службы. Система сама требует постоянного надзора и диагностики. Сейчас мы вручную проверяем все сенсоры и передатчики, проводим визуальную разведку периметра. На тот случай, если противник найдет способ как-то эту систему обмануть или вырубить незаметно.

– А что, может?

– Конечно, может. Не бывает таких созданным человеком загадок, чтобы другой человек не смог их разгадать. Ну или не человек. Ты вообще привыкай, что технике нужно доверять постольку поскольку. Когда автомат поймал клина и батареи посажены, один на один с проблемами ты останешься сам, как есть.

Рядовой кивнул в ложной благодарности за озвученную без особого на то повода прописную истину. Кажется, сержант это уловил. Чтобы уйти от нежелательного развития разговора, молодой боец поспешно поинтересовался:

– А скажите пожалуйста, откуда у вас такая кличка – «Динамит»?

– Пожалуйста-хреналуйста, бонжур жетем се ля ви. Ты блин как из пансиона благородных девиц.

– Прошу прощения.

– Да хорош уже! Еще реверанс тут изобрази, я тебя до конца службы отливать сидя заставлю.

Сержант сплюнул и опустил на лицо визор. Стоял он так достаточно долго, подкручивая фокус линз и хмыкая себе под нос. Когда начало казаться, что разговор безвозвратно прерван, он откинул визор и на ходу заговорил спокойным тоном:

– Динамитом прозвали меня еще в духанке, за взрывной характер. Ну, было дело, когда в службе еще не разобрался, старому бока намял. За дело. Этого козла в части никто не любил, но за честь старых нужно было выступить. Иначе – сам понимаешь – субординация под угрозой, молодые теряют стыд и так далее. Меня отловили, за ремень на улицу вывели и начали объяснять почему был неправ. Объясняли в общем правильно и внятно, но как-то чересчур грубо. Я понял, что если сейчас прогнуться, то потом жизни не дадут вовсе. Думаю, будь что будет. И лбом заряжаю в челюсть самому их главному, он передо мной стоял. Потом начинаю отмахиваться от остальных, но не понимаю, что глаза заливает. Липкое, горячее. Оказалось, когда таранил, о зубы лоб рассек.

В общем один против пятерых, тут сказ короткий. Занесли меня потом в казарму, на койку положили. В объяснительной написал, естественно, что сам с лестницы упал. Перелом двух ребер, посеченная морда и множественные ушибы. А у нас лестница в казарму такая большая, на четыре ступеньки. Смех, да и только. Зато потом, когда из медблока вышел, меня уже не трогали. Но – так служили. У вас сейчас всё намного проще, правильнее. Некогда дурью маяться. Я своим прошлым особо не горжусь, но и стыдиться его не буду.

– Здорово… – невпопад заметил рядовой. И, спохватившись, добавил – В смысле, интересная история.

– Тебя-то за что прозвали… как там, Жекан? Жидкун?

– Жикам. Это я сам себе придумал. «Живой камень» значит, сокращенно.

– Это что, у салажат сейчас такая мода – самим себе клички придумывать?

– Нет, не сказал бы. Просто… если правильно себя поставить, то можно заслужить. То есть, сделать так, что тебя будут называть так, как бы тебе самому хотелось. Я вот например сразу себе такую наколку во всю спину сделал. Ну и само собой уже дальше пошло. Главное, поддерживать уважение к себе на нужном уровне. – говоря это, рядовой позволил себе улыбнуться.

– Экий ты жук. И почему живой камень?

– Я в детстве очень ленивым был. А потом изменился. Вот поговорка про лежачий камень, под который вода не течет – про меня была. Чтобы всегда об этом помнить, и кличку взял. В честь новой жизни, так сказать. А еще «живой камень» – это такое предупреждение, когда в горах связка идет. Что вот, мол, камень на склоне некрепко держится и может сорваться, не наступайте на него.

– И что, не наступают?

– Пока нет.

– А если опереться? Тоже, стало быть, не подойдет? Ненадежный ты значит, Жикам?

– Нет. Это… Ну просто так, шутка смысла получилась. Если честно… Не думал об этом.

– А вот и зря. В кличках, в позывных, в названиях особая сила есть. Во первых, показывает, к чему люди стремятся. А во вторых, помогает им туда прийти. Конечно, не напрямую, иронии всегда место есть. У нас вон был комчасти Вялый – так более крепких во всех смыслах людей я не встречал. Но. В общем и целом можно понять, к чему идем. У вашей роты свое название было?

– Ну, да. Хотя так, больше баловство если подумать – мы же только учились еще…

– Какое? И почему?

– Хорьки. Потому что быстрые, резвые. И потому что хищники. Выполняем задачу без лишнего шума, аккуратно и жестко.

– Хорошо. А в городах был где-нибудь?

– Нет конечно. Как же мне. Я в селе вырос, а до штурмовика-прыгуна еще не дослужился.

– Ага. Так вот, там до сих пор много всяких названий сохранилось. Ну вывески, транспаранты, потом еще очень много этой буквицы на верхушках зданий. Организации всякие, финансисты, объединения торгашей – вся эта мутная челядь. И у них в названиях постоянно одни и те же слова повторялись, будто и правда заклинание какое. Не так уж много слов: золото, серебро, платина, королевский, престиж. Ну и всякие производные и переводные варианты – голден, роял, всё такое.

А теперь и подумай, насколько глубоко эти люди были озабочены всей этой хренью. И насколько узко мыслили. Хотя, казалось бы, с их возможностями столько путей открыто должно быть. У нас, конечно, тоже тем для названий не много – человеческие качества, военная атрибутика и зверье всякое хищное. Но заметь – даже так мысль куда шире получается. Про душу я вообще не говорю. Разве может какая-нибудь платиновая шарага сравниться со здоровым боевым пафосом? Может, я не в тех городах бывал. Может на других континентах иначе. Но говорю, что сам видел.

Так вот к чему я это тебе гутарю. Смотришь на название, на кличку – и сразу многое становится понятно. Вот твоя кличка говорит о том, что ты хитрый и наивный проныра, как волк из сказки. Интересное такое сочетание, забавное. Но как подрастешь и заматереешь, характер огрубеет. И придется тебе другой смысл кличке, которая уже прилипла, думать. Потому что старый смысл будет тянуть назад, в молодецкую дурь. Я вот Динамитом до сих пор называюсь, потому что свою взрывоопасность сохранил и в других делах применяю.

Жикам только и делал, что кивал и раскладывал-складывал чемоданчик. Изначальная цель заболтать сержанта, чтобы не муштровал почем зря и дальше, вылилась в интересный разговор. Вопросы толкались в голове, пытаясь определиться, который первым соскочит на язык.

– А что означает название клана «Божественный ветер»?

– Намек на камикадзе, японских летчиков-самоубийц. Подчеркивают свое презрение к смерти и готовность к самопожертвованию. Общался с ними, очень крутые ребята. Вообще ничего не боятся кроме позора. Правда, слегка замороченные на всей этой теме. Есть среди них и такие что, кажется, только и ждут возможности… ну ты понял.

– А «HRC99»?

– Клан, состоящий из одних техников, редчайшее явление. Название – профессиональная бравада, обозначает 99 единиц твердости по шкале Роквелла, в номенклатурной записи… В общем, абсолютная твердость и верность инженерному делу. Насколько я знаю, они продают свою лояльность другим кланам, ибо как самостоятельная боевая единица HRC99 слишком узконаправленны. Думаю, они идут к объединению техников и поглощению всего корпуса. Но это просто нужно знать, из названия всю информацию не вытащишь.

Так, теперь оставим аппарат на полчасика, проверим участок на стабильность под нагрузкой. Две недели назад были неполадки. Их устранили, нужно проверить. Смотри, вот здесь переключается режим, а тут выставляется мощность на максимум. Усек?

Пощелкав рукоятками, Динамит встал во весь рост и не спеша огляделся. Соловей на опушке вошел в раж, выводя прелестнейшую из своих песен. Его пересвисты будто повествовали о жестоких сражениях былых и грядущих времен, со всеми победами и поражениями. С одами в честь уцелевших героев, что шли вперемежку с тризной о павших. Нежный птичий голосок превращал героический эпос в шутливую песенку об игрушечных солдатиках, чьи баталии при всей своей жестокости и масштабности всегда будут не более чем забавной возней под бескрайним и вечным Небом. Небом, которое столько раз видело все возможные хитросплетения судеб, что давным-давно перестало им удивляться. Динамит с самым праздным видом сбросил на землю рюкзак и достал из него огромную алюминиевую кружку и вручил ее рядовому: «Сгоняй к реке, набери воды».

Когда Жикам, осторожно придерживая полную до краев чашку, вернулся, сержант вынул из рюкзака мешочек с чаем, зачерпнул огромную щепоть и отправил ее в воду. Перехватив недоуменный взгляд рядового, он пояснил: «Не бойся, вода чистая. Мины установлены у другого берега. Если чего и выделяют, то сюда в любом случае не достанет, течением всё снесёт».

Жикам с интересом наблюдал за действиями сержанта. Динамит вытащил из кармана сверток и развернул его, получив небольшую пузатую плитку с толстыми проводами. Обмотав провода вокруг чашки, он щелкнул аляповато приделанной к устройству кнопкой. Металлические жилы засветились и вскоре вода в чашке начала кипеть.

– Неплохая игрушка, да? – довольно заметил сержант.

– Ага – с подчеркнутым восхищением ответил рядовой – А это что?

– Батарейка серомордых, переделана для наших нужд. Техник знакомый подарил. Им такое богатство в общем без надобности, не подходит по каким-то причинам. Я вот ее в качестве кипятильника приспособил.

– Здорово. А надолго хватит?

– Да уже с месяц хожу. Наверное, скоро сядет.

Прихлебывая чай по очереди, в три глотка, Жикам о чем-то напряженно думал, в то время как Динамит с видом полнейшего удовлетворения лежал на травке и никаких попыток возобновить разговор не предпринимал. Не дожидаясь, пока чашка закончится, рядовой выпалил:

– А что обозначает кличка Томми?

– Да ничего. Насколько я знаю, это его настоящее имя. Конечно, если ты именно о Нем спрашиваешь.

– О нем конечно. А почему так? У нас же вроде воинская традиция. Получить от сослуживцев кличку и ходить с ней.

– Он так назывался еще до всяких традиций. Редкое имя особенного человека. Тут и кличка не нужна. Командором назвали, но как-то не прижилась, в звание превратилась.

– Что, тоже веришь в то, что он особенный?

– Ха! Еще бы. Без него у нас бы тут шишь с маслом был а не Солис.

– Да я понимаю. Просто… Ну вот если так подумать. Есть человек, благодаря которому получилось все то, что есть сегодня. Да, он трижды великий лидер но если бы не было его – обязательно появился бы кто-нибудь другой, ведь так? Тебе не кажется, что это отношение попахивает культом личности?

– Ух ты слов каких нахватался. Может, культ и есть. Но он не на пустом месте возник, понимаешь? Есть такая порода людей, которые появляются в нужном месте и в нужное время, потому что так должно произойти. Сама история пацанёнка, который сам выжил в расфигаченном городе в Америке и потом попал сюда к нам – ее уже обычной не назовешь. Читал же книжку Феликса? Недавно выпустили, в честь годовщины гибели.

– Конечно. Но я всё равно не понимаю такого отношения. Да, человек многое пережил, многое сделал. И зачем смотреть на него как на посланника судьбы? Любого лидера любого времени и любого народа можно выставить в таком свете. История превращается в миф. Спрашивается, для чего?

Динамит перевалился на бок и подпер голову рукой. С надетым шлемом этот простой жест выглядел не слишком удобным. В его голосе снова зазвучали интонации благодушного лектора:

– Во-первых, мифы нам действительно нужны. Как и любому другому народу. Особенно в трудные времена. Нужны столпы веры, нужны идеологические стержни, вокруг которых люди смогут выстраивать свое светлое будущее. Одного прагматизма мало. Не будешь ведь в каждую лихую годину соображать, как и почему тебе нужно действовать, для чего быть сильным и храбрым и так далее. Зато имея в голове единый стройный миф о герое, ты всегда можешь к нему обратиться и мгновенно получить ясный ответ на все эти тысячи «Почему?». Великой эпохе нужны великие люди – не помню, кто сказал. Но сказал очень правильно. Чаще всего бывало так, что великих людей пришлось создавать искусственно, придумывая людям реальным несуществующие достижения и поступки. В нашем случае и придумывать ничего не нужно.

А во-вторых, если ты отбросишь всю эту свою молодежную борзость, то сможешь сам увидеть – какое удивительное стечение целого ряда обстоятельств дало нам того Томми, которого мы знаем.

Был у меня друган, философией очень увлекался. Читал всё, до чего мог дотянуться, и потом на уши приседал. Страшная каша у человека в голове была. Учудил – пошел по нужде на нетралленный участок и напоролся на мину. Ну не важно.

Так вот, он однажды сказал интересную вещь. Что у истории есть свой ход и своя логика – нам, сирым и убогим не всегда понятная. Что со стороны может казаться, будто великие люди вершат историю, а в действительности она сама создает этих самых великих людей для того, чтобы они воплощали ее замысел. И пока человек соответствует своему предназначению, ситуация ему благоволит по всякому.

Взять например… скажем, Фиделя Кастро. Совершил военный переворот с ничтожным отрядом последователей, скрутил козью морду США – сверхмогущественной державе того времени. За последующие годы на него совершили более шестисот покушений. Большую часть из них тщательнейшим образом планировали очень серьезные люди. И что бы ты думал? Ни царапины на нем не осталось. Притом что спецслужбы предотвратили меньше половины всех этих покушений, во всех остальных случаях Кастро просто невероятно везло. У нас как – пару раз пуля щелкнет по шлему, и ты уже ходишь довольный, всем рассказываешь какой весь из себя везунчик. А тут человека смерть щадила сотни раз. Это не везение и не заговор. Это закономерность. Причем закономерность самого великого и таинственного качества. Божья милость, провидение, воля небес – как ни назови. Вот находится человек на своем месте, делает что должен, и, пока он на этом задании, высшая сила будет его хранить.

А может быть и немного по другому. Как, например, с Гитлером получилось. До определенного момента ему неуклонно везло. За что ни брался, на какую авантюру не шел, всё удавалось. В покушении опять же выжил благодаря счастливой случайности. Даже сама окружающая среда ему благоволила – к моменту его воцарения в Германии появилось просто невероятное количество талантливейших ученых и полководцев. А потом он где-то оступился… Мы никогда не узнаем в чем именно. И в тот самый момент всё у него разладилось. Сначала Сталинград, а потом пошло-поехало. Сошел он с рельс, на которые его судьба поставила, и тут же перестал быть нужным. Пошел в расход вместе со всей своей империей.

Я уверен в том, что наш командор как раз из числа таких людей. И, пока он всё делает правильно, Солис и всех его граждан будут ждать лишь одни победы. Пускай трудные, пускай с надрывом всех сил и способностей – но победы. Так Жикам понятия не имел о том, кто такой Кастро, и крайне смутно представлял себе что за фрукт этот Гитлер, но признаться в своем невежестве не посмел. Дав себе слово при первой же оказии покопаться в архивах, он продолжал исправно кивать и громко прихлебывать чай в ответ на многословные рассуждения Динамита.

– А он тоже в покушениях выживал?

– Кто? Томми? Нет, в наше время такого не случается. А вот в бою пули его аж по кривой траектории обходят. Может стоять в самой гуще боя во весь свой рост, и хоть бы что. Будто заговоренный.

– Об этом я слышал. Тоже миф, которого требует эпоха?

– Конечно. Только миф абсолютно реальный. Основано на реальных событиях, как говорится.

– Ты в это тоже веришь?

– Верил бы с удовольствием, но не могу. Потому что знаю это наверняка. Чувствуешь разницу?

– Нуу… Пожалуй что да.

– Если бы я верил, то эта вера согревала бы меня изнутри, давала силы в трудный момент, приподнимала над землей и швыряла вперед на ратные подвиги. Но я не верующий человек. Я свидетель упрямых фактов и к тому же циник. Я своими глазами видел как Томми прыгает среди пуль и осколков и на его огромном двухметровом теле не появляется ни одного красного пятнышка. Я могу признать этот феномен и назвать его чудом или прихотью судьбы. Но я никогда не смогу поверить в него всей своей душой. По той простой причине, что у меня этой души осталось совсем чуть-чуть.

– Поэтому ты циник?

Динамит кивнул, не отрывая бронированной головы от подпиравшей ее ладони. В этот момент его поза, выглядевшая такой непринужденной, выдала свою искусственную природу. Сержант старательно позировал, а рядовой не менее старательно обходил этот факт вниманием.

– Абсолютно верно. Циники – это инвалиды духа. Они утратили способность верить, а вместе с ней и доступ ко всем возможностям, которые вера открывает перед человеком. Поэтому быть циником может себе позволить или ничтожный человечек с мелкими заботами, или профессионал своего дела, который за счет своих навыков кое-как выживет и с половинкой души. Например, вроде меня.

– Так тебе довелось увидеть Томми в бою? Но как это возможно? За последние годы он лично сражался только…

– Рэббит Лейк, да. Я был там. – Динамит сел, взял двумя руками чашку и медленно отхлебнул из нее. – Тогда еще в чине капрала. Числился в девятом отряде заместителем командира.

– Ну и?

– Что?

– Расскажи, как там было!

Динамит потянулся с видом человека, который давным-давно устал рассказывать эту историю но смирился с тем, что делать это приходится снова и снова. Соловей на опушке притих, будто прислушиваясь к разговору.

– Как ты понимаешь, я тогда был прыгуном. Наш взвод на тот момент имел больше сотни прыжков, из которых семнадцать боевых, и был на очень хорошем счету у штаба. Ни одного проваленного задания, совсем немного потерь… Элита одним словом. Полным составом зачислили в девятый отряд. В других отрядах более разношерстный народ был, старались отбирать лучших из тех, что были. Потом три недели муштровали на учениях, пока все не сработались как следует.

Ощущения того, что грядет величайшая битва, у меня не было. Кто помоложе – те да, заметно нервничали. То становились хмурыми как смертники, то наоборот веселились без меры и носы задирали от великой чести. Уже за несколько дней до прыжка к нам подключили идеологов и они так плотненько пропесочили всем мозги, что настроение выровнялось. Все как один стали спокойны и сосредоточенны, до сих пор в голове прыгают все эти лозунги, которыми нас пичкали. «Делай что должен, и пусть свершится что предначертано», «Боишься-не делай, делаешь – не бойся», и всё в таком духе. Хорошие мысли, дельные, но если в меру. А нас ими так набили, что казалось – еще немного и на ногтях уже буквы проступать начнут.

Нормально получилось, подготовку завершили в лучшем виде, только к этим идеологам стойкая непереносимость развилась. Тяжело доверять человеку, который просто по долгу службы должен тебе нравиться и мозги выкручивать. И делает он это самым профессиональным образом. У нас тогда даже анекдот появился: «Залетел фугас в здание, всех караульных на куски разорвало. Стали потом собирать что осталось, нашли здоровенную такую жопу. Ну что делать. Забрали ее в хирургию, пришили всё остальное. И ничего, нормально: крутым идеологом стал».

В общем, стоим мы на Площади Рассвета, смотрим на флаги, слушаем речи, любуемся своими шеренгами. Настроение превосходное. Сердце радостно колотится, аж в горло выскакивает. Энергии уйма, спокойно стоять едва получается. Улыбка тянется к ушам. Кажется, еще чуть-чуть и одним взглядом уже сможешь любую броню на куски резать, такой энтузиазм.

Потом выходят джаганаты и вообще крышу чуть не срывает. Даже опытную модель не каждый еще в глаза видел, а тут целых три серийных, боевых. И с пулеметами этими огромными. И Томми по центру. Сама мысль о том, что у нас может что-то не получится, кажется дикой. Прямо можно руки протянуть и горстью собрать нашу неуязвимость: вот она, огромным облаком всех накрыла.

Зато когда джаганаты ушли, появился мандраж. Такой совершенно тупой, когда страх просто приходит и начинает цепляться за что ни попадя: А вдруг ученые ошиблись и по ту сторону нас ожидает пропасть? А может быть такое, что серомордые забили на безопасность и сразу перед точкой поставили взвод пулеметчиков? А что если точка не выдержит работы с перегрузкой, и мы навсегда останемся в этом блевотном «нигде» между миров? А, а, а… Протряслись эти секунды и по команде побежали.

Дальше ты вроде должен знать. Сразу возле точки всего и делов было что построиться и посмотреть на добивание серомордых. Я, честное слово, год жизни отдал бы за то чтобы увидеть их лица когда поперли наши джаганаты, а потом и вся армия. Но в тот день лицо я видел только у одного, которого растоптали. Фу, лучше такого и не видеть, скажу я тебе.

Потом пошли дальше и нас очень плотно накрыли у перешейка. Мы конечно ожидали сюрприза, позиция была такая, но всё равно переполошились. Знаешь, на какое-то время почувствовал себя мишенью в тире. Второй раз в жизни такое испытал, на редкость мерзкое ощущение. Наш отряд был в колонне первым, фугасы полетели в шедший за нами восьмой. Помню, еще сзади ухнуло и меня что-то ударило в спину – оказалось рука оторванная. И тут же сразу справа и слева ударили автоматные очереди. Я честно не знаю, удалось в кого-то попасть или нет. Знаешь, такая обычная мясорубка, когда тебе в морду фигачит шквал свинца, а ты, куда-то навстречу ему, выпускаешь рожок за рожком. Потом проверил сброшенные магазины, из четырех два оказались наполовину полными. Перенервничал, суетился. До сих пор стыдно вспомнить.

Наших тогда полегло десять человек, минус еще два десятка раненых и оставшихся с ними медиков. Вот дальше продвигаться было уже действительно страшно. Обратный отсчет личного состава открыт, и ты волей-неволей начинаешь думать о всякой чепухе. Например, как скоро тебя могут подстрелить и под каким номером в списке окажешься. Я не хотел, чтобы на конце была восьмерка – не люблю эту цифру.

Прошли сколько там оставалось до стоянки, там не встретили никакого сопротивления и двинули дальше. У забора комплекса остановились ждать темноты. И когда уже начало так заметно темнеть, нас накрыли во второй раз. И как накрыли! Один отряд, совсем немаленький, всё это время шарился по лесам, а когда мы расположились на отдых, зашел с тыла. Влупили все одним залпом. Тех, кто находился у края позиции, вынесли подчистую сразу. Шум, гам, неразбериха! Мы только и успели что попадать и примерно понять что происходит, а нас уже начали гранатами заваливать. Я наверное за всю жизнь столько гранат отстрелял, сколько тогда за полминуты нам на спины упало. Если бы не броня – тут бы и сказочке конец, ей Богу. А так погибло совсем немного людей, но зато ранения получили все, поголовно. Плюс, опять же, паника и неразбериха. Мне осколком в бедро попало, памятная хромота на всю жизнь.

И вот я ползу к краю позиции, там тело лежало. Пристраиваюсь за ним, как за мешком с песком, и отстреливаюсь. Знаешь, это еще одно пятно на моей совести – как подумаю, что она могла быть еще жива… А потом как вспомню вот эти подрагивания от попаданий навстречу. Ей Богу, хоть топись от таких впечатлений. Но парочку гадов я всё же зацепил, даже вроде прогнул их линию в своей зоне. Ребята тоже пришли в себя, подползли к краю. Одного прямо рядом прошило, вот на расстоянии вытянутой руки правее лежал. Только дернулся и затих. Спасла меня эта девочка, за которой я прятался. Имя? Нет, не узнавал. И не собираюсь. Дурак ты – такие вопросы задавать…

Потом чувствуется – положение стабилизировалась, держим друг друга огнем. У кого патроны закончились, подтягивали автоматы погибших, уже не стесняясь. Командиры кое-как разобрались в ситуации, раздают приказы. Мне сказано лежать как лежал, защищать позицию. Вроде, держимся. Вроде даже побеждаем. И тут нас с другой стороны начинают давить, от комплекса. Страшно до одури, спина немеет. Кажется, что именно в нее сейчас целятся, вот-вот и прилетит судьба промеж лопаток.

В эфире только и криков о том, что нас в кольцо берут. Это совсем погано. Если окружат – то всё, сливай воду, не выстоим. Томми командует прорыв на своем фланге и отключается от эфира. Нам всем, кто был на том крае обороны, командуют стрелять на подавление, чтобы серы не прошли к «окну». Делаем, что можем, враг отходит глубже, за деревья. И там уже только тени мелькают, продвигаются левее к прорывному флангу. Пятый отряд, сколько их там осталось, с нашей стороны ползет туда же. Чувствуется, что таким темпом никак не успеют, дело швах. Одно радует, что те, кто у сетки, все еще держатся. Но их пока и не сильно давят, ждут пока окружение завершится.

И тут я вижу спереди слева за деревьями фигуру. Два метра ростом, в одном неглиже. Быстро тащит что-то здоровенное, потом падает и открывает огонь. Присматриваюсь – Томми, черт его дери. Без брони, с пулеметом. Против отряда серомордых. Такая дурость и штатскому в голову не придет, а он вот так запросто выбегает вперед и сдерживает их! Валит длиннющими очередями. Серы стушевались, остановились, перестроились. Мне их было видно еле-еле, только частями в просветах, я уж и патроны зря не тратил, бил только наверняка.

Пулемет смолкает. Я не успеваю даже подумать как ругнуться по этому поводу – а Томми уже кувырками покидает позицию, вместо него туда подходит джаганат в окружении пятерых ребят. Тяжеляк, видимо, острелял всё что у него было и сейчас держит в каждой руке по автомату. Стреляет совсем изредка, больше работает живым щитом. А ребята напирают по полной!

Серы тушуются, мельтешат, начинают отступать. Только к этому времени наж правый фланг выгнулся вперед и уже их берут в клещи. Дальше мне не видно что происходит, но такое впечатление что серов просто накрыли волной и сожрали.

Получаю приказ переметнуться на вторую линию обороны, под сетку. Переползаю, а там дело совсем уже плохо, большая половина всех, кто был, лежат без движения. Сообщают, что поработал снайпер, но его уже сняли. Не знаю, сколько там пришельцев осталось в комплексе, но если они ломанутся через сетку – нам всем крышка, нас тут, как говорится, три калеки две чумы. Но серы отступают за свои укрепления и даже оттуда почти не стреляют. Задумываюсь почему, затем оглядываюсь, и понимаю – возвращаются наши ребята, растоптавшие наступление с тыла.

Нас еще пытаются как-то сдерживать, но мы уже перестраиваемся, и возвращаемся к плану «А». Джаганат прет через ограждение, проделывая большую дыру. Мы под его прикрытием вваливаемся на территорию и штурмуем укрепления. Кто-то опять подорвался на мине-ловушке. Да, я тоже как мог, хромал в атаку – говорю же, невредимых у нас почти не осталось. Но в их числе был Томми.

С ним что-то случилось. Мрачный как туча, безмолвный и жестокий как все боги войны вместе взятые. Он кое-как приладил на свое огромное тело пробитую в нескольких местах броню, и по минимуму ее закрепил, так что пластины большей частью свободно болтались. Шлема по размеру видно не нашел, пошел с непокрытой головой. Входил в помещения одним из первых и с эдакой остервенелой сосредоточенностью устраивал там бойню. И всё равно, что внутри темно. Как зверь, делал все точно и жестко.

Много лет назад, когда мой отец еще живой был, он часто с матерью ссорился. Мужик был резкий, вздорный, но очень маму любил. Во время самых жарких споров он, чтобы сгоряча глупостей не наделать, уходил во двор и начинал колоть дрова. Быстро и аккуратно примеривался и так долбил топором, что чурбаны во все стороны разлетались. Сам страшный: скулы вздувшиеся, взгляд остановился, руки как цепями вздувшимися венами покрыты. Рубит и рубит, а вокруг целые горы из дров вырастают. Вот его в тот день и напомнил мне Томми.

Мочил жестоко и аккуратно, даже вроде как с раздражением. Больше вручную, чем из автомата. Каждого врага опережал на четверть секунды, ножом бил точнехонько под пластины, будто сам всю жизнь только это и делал, а сейчас вокруг него были не загнанные в угол пришельцы, а манекены. Помню, одного, последнего в комнате, затер в угол, навернул прикладом несколько раз, так что тот сел на задницу, а потом уперся ногой ему в грудь и за голову как рванет! Голова уцелела, только шлем в руках остался – так он этим шлемом серомордого и забил насмерть. Потом стоял и долго на него смотрел, переводя дух.

Я всё думал, какое у него лицо в этот момент. Когда он обернулся, было уже обычное, только очень усталое. Наверное, не многие успели его заметить, потому что Томми тут же широко улыбнулся, оскалив зубы. Я машинально оскалился в ответ и уверен, что остальные поступили точно так же.

Покачивая плечами, Томми вышел мимо нас наружу и повел головой – то ли вслушиваясь в только-только воцарившуюся тишину, то ли разминая шею. А потом вдруг как закричит! Во всю ивановскую, насколько воздуха было а потом вдохнул и закричал снова, его поддержали другие голоса из-за стен. Раз они прозвучали, значит, ребята были уже без шлемов. Значит, штурм окончен. На третий раз к победному реву присоединились и мы. Звук получился жиденьким, хотя и очень радостным. Открытые пространства не располагают к эффектным хоровым воплям. Но когда мы, наконец, замолчали, стало слышно, как отзвуки этого победного крика еще долго звенят в соснах по всей округе.

Никто точно не знает, зачем воют волки. Многие считают, что так они обозначают свою территорию. Наверное, в тот момент глубоко в наших сердцах проснулось что-то звериное. Мы победили. Теперь это наша земля.

Томми быстро проводит перекличку, чтобы выяснить, где находится боец, который нес флаг. Флагоносец не отзывается, и мы все знаем, почему. Находится кто-то, кто точно знает, где он сейчас лежит – быстро убегает и вскоре возвращается, на ходу разматывая материю с гербом. Командор принимает у него флаг и лезет по лестнице на крышу, отдавая приказание быстро срубить и очистить от веток небольшое деревце с тонким стволом. Ему кричат, что в темном лесу вокруг еще мог остаться кто-то из выживших серомордых и, может быть, не стоит так подставляться. Томми, уже исчезающий в люке, бросает в ответ: «Заодно и узнаем».

Появившись на крыше, он наматывает край флага на кулак и размахивает им в воздухе. Он выкрикивает:

– Мы победили! Вы слышите, серомордое отродье? Мы будем преследовать вас везде, где бы вы ни спрятались! Мы не забудем и не простим вам ни одной человеческой жизни! Вы слышите меня? Война началась, и победа будет за нами! Хэйа!

Мы снова взрываемся криком, после каждой его фразы. По голосам слышно, как нас немного осталось, но в этом звуке – несгибаемая воля к борьбе. Каждая капля нашей крови вскипает готовностью пойти за этим человеком куда угодно и дать такой бой, что все демоны мира умрут от зависти. Совсем скоро мы обратимся к мыслям о наших погибших товарищах, к апатии и тихому ужасу. Это будет позже. А пока мы празднуем победу и кричим, что есть мочи, и тела павших наверняка дрожат в унисон этому звуку.

Приносят палку. Мы забрасываем ее наверх, Томми ее подхватывает и укрепляет на ней полотно. Закончив, он втыкает флаг между мешков и мы в который уже раз кричим треснутыми, срывающимися голосами. Я еще успеваю подумать – брал ли он в расчет вероятность того, что может поймать пулю от уцелевшего и спрятавшегося в лесу снайпера. Может, вся эта бравада и была рассчитана на то, чтобы его выманить. А размахивание флагом – чтобы помешать прицелиться? Может быть. Но эта мысль мне не кажется правильной и к тому же неприятна. Да и какая разница. Ни один выстрел не прогремел из чащи, ни одна веерка не хрустнула под сапогом в темноте. Феникс простер свои крылья над Рэббит Лейк.

Неприятнее всего было таскать раненых и убитых. Очень смешанные чувства. С одной стороны парней и девчонок жалко – ну просто душа в лоскуты рвется. А с другой… Радуешься, что сам уцелел. Чувствуешь себя живым, как никогда ранее. Чувство замечательное, но ведь повод какой поганый. Таскали по двое, за руки и за ноги, но в глаза друг другу не смотрели. Видно, у многих такое чувство было. Хотя была там с нами одна девчонка, так она наоборот, проклинала ту пулю, что у нее мимо сердца прошла. Кого-то очень близкого потеряла.

Двух поврежденных джаганатов нужно было обязательно забрать. Одним уцелевшим долго и нудно таскали их к точке. Чтобы врагу в случае чего не достались. Любыми средствами нужно было оттянуть момент утечки технологий.

Томми в переноске раненых тоже помог немного. Одно тело, совсем изрешеченное, взял на плечи и понес. Без брони было, в одном шлеме. До самой точки не останавливался, а потом сел возле него и просидел так часа наверное полтора, не шевелясь и ни с кем не разговаривая. Мы только на следующий день узнали что это был Феликс, когда некролог вышел. И чего старика в строй потянуло… Потом еще кто-то стихотворение про него написал, как человек может влюбиться в войну, как в женщину, если с настоящими женщинами чего-то не сложилось. Такой, глуповатый в общем стих но очень красивый и за душу берет. Хорошо поэтам – им больше позволено, за душевные рифмы чего не простишь.

До того, как наступит момент запланированного открытия врат в Солис, у нас оставалось еще несколько часов. Шутка состояла в том, что время было рассчитано с запасом. Таким образом, что до момента эвакуации точка Рэббит Лейк в любом случае будет некоторое время доступна для открытия извне. У странников, если они вдруг решатся на этот шаг, будет предостаточно возможностей выслать подкрепление и добавить нам проблем. Лишить их этой возможности мы решили старым, тупым и эффективным как удар дубины средством.

Столбики рамки крепко скрутили двумя тросами от лебедок. Вообще при движении они создавали нешуточное усилие – ведь вся эта хреновина является спускаемым аппаратом и должна надежно работать в любых условиях, в какой бурелом она бы не угодила. Но метод жесткой блокировки на тот момент был уже неплохо отработан, мы знали где и как лучше блокировать рамку, так что ее приводы гарантированно не срабатывали.

И, знаешь, открыть ее с той стороны действительно пытались, целых четыре раза. Подсадили батарею, и момент нашей эвакуации по запасному плану тоже был передвинут. Но интереснее всего, что во время этих попыток, как докладывали находившиеся рядом, раздавался очень неприятный скрежещущий звук. Раньше такого никогда не происходило, но раньше странники с такой настойчивостью и не стучали в наши закрытые двери. Перенервничали изрядно. Никто об этом не говорил, но перспектива застрять здесь, посреди глухих лесов, за тридевять земель от любой другой точки, выглядела чертовски реальной.

В итоге, когда пошел вызов из Солиса, наша точка, скрипя и завывая сработала. Когда проходили через врата, она еще и гудела так мерзко. Казалось что вот именно на тебе заглохнет, и задницу отхватит. Не видел, что происходит, когда тело в момент схлопывания во вратах стоит? Я на испытаниях наблюдал, свиную тушу подсовывали. Ровнехонько напополам снесло, хоть анатомию изучай: препарат поперечного среза готов.

Потом выяснилось, что точка в Солисе тоже пошаливать начала. Мне инженеры на пальцах объясняли что там с ней случилось, но я не вполне врубился. Понял только что работа под перегрузом ей не пошла на пользу. Каждый такой запуск – это семь-восемь процентов вероятности аварии. Считай, как играть в русскую рулетку с двумя револьверами и одним патроном. Только на кону не жизнь одного человека, а вся наша транспортная система. А мы еще думали – как странники сами не догадались такие штуки вытворять. Лучше свою технику знали, вот и всего делов. А то, что у нас обошлось без аварий, так это тупо везение. Или милость Небес, поди знай…

Через две недели доклад был на эту тему, представитель от инженеров подготовил. Как там его звали… Не помню, уже переизбрали давно. Так вот, после рассмотрения доклада и приняли новый норматив пользования телепортами. С тех пор никаких перегрузов и жестких блоков, категорически. Точек на поверхности планеты хоть и много, но не бесконечно. А строить их в наших условиях серомордые еще не научились, это точно. Вот с тех пор и живем как на пороховой бочке. Кто на миллисекунду раньше на кнопку нажал – тот и устраивает вражине сокращение личного состава и нежелательные события на объектах стратегической важности.

Затея с шлюзовыми точками конечно хороша, только самих точек на нее не напасешься. Вот одну выделили для защиты Солиса и будь здоров. Плюс двойной прыжок для нервной системы очень нездоровая затея, даже если есть несколько минут на оклематься. Потому мы с тобой здесь и кукуем, что в пяти километрах точка. И всегда есть вероятность, что за долю секунды до планового открытия ее перехватят и вынесут заставу, и даже тревогу поднять никто не успеет. А насколько наш склад важен, ты и сам знаешь: со всей области сюда груз свозят, одни дороги только несколько лет восстанавливали.

Так что мы с тобой – самые ответственные люди на последнем рубеже защиты. Во всяком случае, до конца смены.

– А говорил, что циник… – прервал затянувшееся молчание Жикам. Он по-мальчишески сидел, обхватив руками колени и склонив голову.

– Циник. Но это не значит, что я всегда был таким, или что мне память отшибло. Ааа, много ты понимаешь, салабон. Проверь аппарат, чего-то он растарахтелся.

– Ого. Да тут стрелка одна болтается как угорелая, о край шкалы стучит.

– А ну дай посмотреть. Ох ты, коппа мне в ангар…

– Что? Что такое?

– Погодь… А если так?

Динамит начал щелкать рукоятками со все увеличивающейся скоростью. Затем, в сердцах ударив по корпусу аппарата, приложил руку к шлему и быстро заговорил, сообщая в караулку по рации аномальные показатели. Из тех немногих слов, что ему удалось разобрать, Жикам знал только ругательства. Его руки сами подхватили лежавший рядом автомат, большой палец нашарил флажок предохранителя и уперся в него. На опушке с новой силой защебетал ночной соловей.


на главную | моя полка | | Под тенью Феникса |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 3.6 из 5



Оцените эту книгу