Дэвид Карной

Музыка ножей

Название: Музыка ножей

Автор: Карной Дэвид

Жанр: детектив

Страниц: 384

Издательство: Фантом Пресс

ISBN: 978-5-86471-630-4

Год: 2012

Формат: fb2

АННОТАЦИЯ

Кристен было 16 лет, когда она попала в автокатастрофу, а доктор Коган спас ей жизнь. Спустя полгода ее уже никто не мог спасти — Кристен покончила с собой. Или кто-то помог ей уйти из жизни? У полиции немало вопросов к харизматичному хирургу, и вопросы эти скоро превращаются в серьезное подозрение. Так кто же повинен в смерти девушки? И удастся ли хирургу объяснить случившееся?

В этом стильном и энергичном детективе смешались медицина и психология. Автор предлагает читателю не только разгадать криминальную головоломку, но ставит серьезные этические вопросы. Имеет ли право лечащий врач на личные отношения со своим пациентом вне стен операционной? И всегда ли стоит верить очевидным вещам? Роман определенно понравится всем, кто в один присест прочел «Гения» и «Философа» Джесси Келлермана. Дэвид Карной — еще одно новое имя в детективном жанре, и его изощренный медицинский детектив скальпелем вспарывает скуку.

Дэвид Карной

Музыка ножей

Часть первая

Наглость — второе счастье

1

На всех парах

9 ноября 2006 года, 23.16

В приемном отделении медицинского центра Парквью завыла сирена. Километров за шесть отсюда кто-то попал в аварию.

— Женщина, шестнадцать лет. ДТП, — передал по рации дежурной сестре врач «скорой помощи». — В сознании, возбуждена. Травмы головы, шейного отдела и, похоже, грудной клетки и внутренних органов — ударилась о руль.

Ее «фольксваген джетта» задел колесом бордюр и на большой скорости снес телефонную будку. Ремень безопасности был пристегнут, но, поскольку капот смяло в лепешку, руль практически пригвоздил девушку к сиденью. Спасатели попытались отодвинуть кресло назад, но направляющие рейки заклинило, и пострадавшую вытащили уж как сумели. Пожарный нечеловеческим усилием отогнул рулевую колонку на несколько сантиметров, а медики осторожно извлекли девушку из машины.

— Летим на всех парах, будем через четыре минуты, — отрапортовал врач «скорой».

Едва носилки с пострадавшей вкатили в приемный покой, со второго этажа спустился Тед Коган, заведующий отделением травматологии, — в тот день он дежурил. Тед был высок, не слишком толст, не слишком худ. Он носил тяжелые сандалии без задников и вечно топал в них по коридорам, словно лошадь, катающая тележку с туристами.

Еще пару минут назад Тед дремал на кушетке у себя в кабинете, поэтому волосы у него торчали в разные стороны, а зеленая рубашка выбилась из-под ремня. Несмотря на расхристанный вид, старше Тед не выглядел. Было в нем какое-то мальчишеское очарование. Казалось, он опаздывал в школу, а не спешил осмотреть пациента.

Носилки вкатили в смотровую. Глаза юной светловолосой пациентки были устремлены в потолок, лицо прикрывала кислородная маска. Старшая сестра отделения травматологии, Пэм Вексфорд, покрикивала на интерна: «Встаньте с той стороны. Нет, не с этой. Вот так, другое дело. На счет три — поднимаем».

Шею девушки еще в машине зафиксировали корсетом. Врачи переложили тело с каталки на смотровой стол. Коган вошел в комнату и остановился на пороге, стараясь не мешать снующим туда-сюда коллегам. Разумеется, он возглавлял этот муравейник и отвечал за все, но, по правде сказать, мало что мог посоветовать своим подчиненным в первые минуты осмотра: каждый действовал по раз и навсегда заведенному протоколу. Необходимо убедиться, что воздух поступает в легкие, что рефлексы в норме, приготовить все для капельницы, взять анализ крови, снять одежду. Сделать снимки шеи, груди и таза.

— Доктор Коган, вы решили к нам присоединиться? Как это мило с вашей стороны!

Старший хирург Джон Ким хлопотал над пациенткой, не переставая балагурить. Было ему около тридцати, но выглядел он намного моложе. Американец корейского происхождения с младенческим лицом. Когану он нравился хотя бы тем, что знал свое дело, и чувство юмора у него было. Этих двух качеств вполне достаточно.

— Да вот, не смог отказать себе в удовольствии. Что тут у вас? — спросил Коган.

— Врезалась в телефонную будку на скорости километров в восемьдесят.

— Ой-ой-ой!

— Давление 90 на 60, — сообщила Пэм Вексфорд. — Пульс 120. Гемоглобин 15.

«Анализы крови нормальные. А вот давление низковато. И пульс частый. Похоже на внутреннее кровотечение. Главный вопрос — где оно, это кровотечение? Внешних тяжелых повреждений вроде нет, значит, перелом. Ребер, скорее всего. А может быть, и разрыв внутренних органов», — подумал Коган.

Пэм повернулась к девушке:

— Нам придется разрезать вашу одежду. Пожалуйста, полежите спокойно.

Пациентка лишь прикрыла глаза и застонала. На ней были джинсы, а их снимать непросто. И все же Пэм, как заправская швея, управилась с джинсами, водолазкой, лифчиком и трусиками всего за минуту. Коган взял с подноса резиновые перчатки, натянул их и повернулся к жертве автокатастрофы. Обнаженная девушка лежала на столе, слегка разведя ноги. Коган машинально отметил ладную фигурку, красивые бедра и плоский живот. На руках и лице несколько царапин и небольших порезов, и один, серьезный, на правой голени. Им уже занимался интерн.

— Синтия, ну что там? — спросил Коган у рентгенолога.

— Я готова, скажите, когда начинать.

— Пэм, а у тебя?

— 90 на 60. Пульс 130.

— Давай, Синтия, с тебя художественный портрет.

Рентгенолог подвинула рентгеновский аппарат к столу и велела всем, кроме интерна, выметаться из смотровой. Интерн натянул свинцовый фартук и морально подготовился к нелегкой задаче: потянуть больную за ноги, чтобы получить хороший отпечаток позвоночника. Синтия сделала несколько снимков, каждый раз передвигая аппарат и оглашая окрестности грозным выкриком «включаю». Сама она при этом скрывалась от излучения за свинцовым экраном.

Как только она закончила, вся команда вернулась на исходные позиции и снова занялась делом.

Парочка чрезмерно рьяных интернов (Коган всегда путал их имена) принялась засыпать больную вопросами. Та отвечала преимущественно гримасами и стонами.

Интерн № 1: Вы знаете, где находитесь и как сюда попали?

Интерн № 2: Простите, мисс, у вас есть аллергия на лекарственные препараты?

Интерн № 1: У вас есть аллергия на антибиотики? На пенициллин?

Интерн № 2 (тыкает в ногу девушке иголкой): Вы что-нибудь чувствуете?

Интерн № 1: Мисс, мне придется провести ректальный осмотр. Вы не возражаете?

— Доктор, давление 80 на 60. И пульс 150, — вставила Пэм.

— Понял. — Коган повернулся к старшей сестре. — Как ее хоть зовут-то, вы узнали?

Пэм заглянула в документы, оставленные врачами «скорой помощи»:

— Кристен. Кристен Кройтер.

— Кристен! — обратился к пациентке Коган. — Вас ведь Кристен зовут?

Она не ответила. Просто опустила веки в знак согласия.

— Ну хорошо. Я — доктор Коган, а это доктор Ким. Мы будем вас лечить. Вы попали в аварию, и вас привезли в больницу. Вы меня хорошо понимаете?

Кислородная маска приглушила стон, прозвучавший, с точки зрения Когана, достаточно утвердительно.

— Тогда у меня к вам несколько вопросов, а потом я вас быстренько осмотрю, чтобы поставить диагноз. Хорошо?

Девушка застонала, пошевелилась и с трудом произнесла:

— Больно очень!

— Я знаю, знаю. — Коган взял ее за руку. — Я стараюсь тебе помочь. Только если мы тебе сейчас дадим лекарство, ты не сможешь нам показать, где болит. А нам нужно, чтобы ты показала, где болит, мы тебя полечим, и болеть перестанет.

Коган посветил фонариком девушке в глаза.

— Зрачки одинаковые, на свет реагируют хорошо.

Теперь нужно было проверить работу легких.

— Вдохни поглубже, пожалуйста, Кристен.

Коган приложил стетоскоп к груди пациентки. Девушка морщилась от боли при каждом вздохе. Но хрипов слышно не было.

— В легких чисто, работают нормально, — сказал он реанимационной бригаде и повернулся к Кристен: — Дышать больно?

Ей тяжело было говорить, и Коган предложил просто сжимать его руку. Это же нетрудно, правда?

«Да, нетрудно».

Коган начал исследовать грудную клетку. Кожа у Кристен была горячая и влажная от пота, на лбу выступила испарина. Врач осторожно нажимал на каждое ребро. Внезапно девушка закричала, впившись ногтями в ладонь Когана. Он сразу же перестал давить.

— Все, все, прости.

Коган легонько дотронулся до левой части живота. Девушка застонала, закрыла глаза и сказала:

— Не надо!

— Боли в левой верхней части брюшины, возможно, перелом нижних ребер, — сообщил реаниматологам Коган.

Синтия, радиолог, вернулась с готовыми снимками.

— Спасибо большое! — Коган взял пленки. — Кристен! — позвал он.

Девушка открыла глаза.

— Ты молодчина! Я сейчас уйду ненадолго, нам с доктором Кимом надо посмотреть, что там у тебя внутри творится, а Пэм останется с тобой. Она о тебе позаботится. Мы скоро вернемся.

Коган еще раз проверил давление и пульс. Без изменений. Он перешел на другой конец комнаты, где доктор Ким уже рассматривал снимки грудной клетки Кристен. В первую очередь их интересовали легкие. Белое — это воздух. Черное — пустота, неработающее легкое.

На снимке легкие были белыми.

— Пневмоторакса нет, — сказал Ким. Коган и сам видел, что легкие не схлопнулись. — Зато есть трещины в ребрах. Слева, с девятого по одиннадцатое ребро. Вот поэтому ей и дышать трудно.

Трещина в ребре — штука ужасно болезненная. Она способна превратить взрослого мужика в ревущего младенца.

— Похоже, нашли, — сказал Ким, разглядывая снимки шеи и таза. — Шейные позвонки целы, кости таза — тоже.

— Доктор, — с тревогой в голосе окликнула Когана старшая сестра, — у нее давление падает. И тахикардия нарастает.

Обернувшись, хирурги дружно уставились на мониторы. Систолическое давление 80. Пульс 170. Гемоглобин 12.

Киму стало не по себе. Он глянул на Когана. Обоим пришла в голову одна и та же мысль.

— Ну что, я промою?

— Нет, лучше я сам.

Коган вернулся к столу и потребовал инструменты для промывания брюшной полости.

— Быстренько! — Говорил Коган по-прежнему спокойно, но вся бригада немедленно перешла на авральный режим. Все знали его манеру. Коган спешил только тогда, когда того и вправду требовали обстоятельства. Не то что некоторые.

«Промывкой» они называли перитонеальный лаваж. В брюшную полость впрыскивали физраствор, а потом откачивали. Если в откачанном физрастворе обнаруживалась кровь, значит, у больного внутреннее кровотечение. Коган сделал в области пупка надрез и вставил в него тонкую трубочку. Затем подсоединил трубочку к шприцу с физраствором, затем, надавив на поршень, медленно ввел жидкость в брюшную полость и снова выкачал обратно.

Жидкость в шприце была ярко-алой.

— Сильное кровотечение. — Коган передал шприц медсестре и добавил: — Ну что ж, дамы и господа, похоже на разрыв селезенки. Давайте сюда кровь для переливания, шесть доз, физраствору побольше, и бегом в операционную.

Вся бригада засуетилась вокруг больной. Нужно было переложить девушку на каталку и не забыть флаконы для капельницы.

— Кристен, — сказал пациентке Коган, — ты молодчина. С тобой все будет хорошо. Но нам нужно перевезти тебя наверх. Там мы сможем разглядеть то, что у тебя внутри, поближе. Если понадобится. Где твои родители? Нам нужно их согласие на операцию. Им можно позвонить?

Коган знал, что девушка не в силах ему ответить. Но он обязан был хотя бы попытаться найти родителей несовершеннолетней больной и получить их согласие на операционное вмешательство.

Кристен не поняла, чего от нее хотят, и закрыла глаза.

— Так, ладно, поехали, — громко скомандовала сестра Вексфорд. — Доктор Ким, вы спереди или сзади?

Доктор Ким взялся за каталку, Пэм подталкивала ее сзади. Все, на этом работа бригады была окончена. Теперь девушка официально поступала в распоряжение доктора Когана.

2

Ну почему сегодня?

31 марта 2007 года, 16.25

Инспектору Хэнку Мэддену ужасно жарко. Он стоит на самом солнцепеке перед скамейками для болельщиков и утирает пот со лба. Сегодня суббота. Вот пекло, и это в марте! Башка прямо раскалывается от боли. Это все из-за жары и из-за того, что на поле траву покосили. У инспектора аллергия на этой неделе совсем разыгралась, но он все равно не уходит. Еще бы. Ведь на поле подает его сын, ученик только что отремонтированной средней школы Ля-Энтрада в Менло-парке. Там, на поле, идет первый матч младшей лиги округа.

Мальчишка с битой встает на свое место. А походка-то какая! Небось думает, что он Берри Бондс. Ага, и такой же нахальный. Мэдден ухмыляется. Ничего, вон выходит его сын. Встает в позицию, прямо как Грег Меддакс. Его сын, Генри. Друзья зовут его Чико, потому что у его матери есть испанские корни. Парню нравится Меддакс, уж это-то инспектор знает. Двенадцать лет. Знает назубок счет любого матча за всю историю бейсбола. И карточки всех игроков у него есть. Бросает он отлично. Двигается что надо. Боец.

Арбитр поднимает руку. Питчер готовится подавать.

Как Мэдден любит эти мгновения! Виду не показывает, но наслаждается каждым движением. Какая мощь в этом броске! Мэдден улыбается после каждого иннинга. Улыбается, когда к нему подходят другие родители и хвалят его сына. И все же, как правило, он просто молча наблюдает за игрой, сунув руки в карманы, и старается сохранять непроницаемое выражение лица. Ему около шестидесяти. Худощавый. Маленькая голова, редеющие седые волосы, которые он аккуратно зачесывает назад. Аккуратные усики.

Много лет назад, мальчишкой, он вот так же стоял у скамеек болельщиков. А сам играть не мог. До сих пор тяжело об этом вспоминать. Полиомиелит. Теперь одна нога у него короче другой и стопа совсем не слушается. В школе его все дразнили Хромоногом.

Он четырнадцать лет вкалывал, пока не дослужился до инспектора сыскной полиции. Всего четырнадцать, как он любит говорить. Нет, он не озлобился за эти годы. Наоборот, трудности его закалили. Он лучше подготовлен и знает куда больше, чем любой из его сослуживцев. И первым делом Мэдден постарался привить сыну свое отношение к работе.

Когда бейсбольный сезон заканчивается, они с сыном смотрят записи игр высшей лиги, а потом едут за город и сын подает ему мячи. Беда только, что Мэдден — плохой кетчер. Чуть-чуть влево или вправо — и он уже не может поймать мяч. Генри очень расстраивается и смущается, когда видит, как отец неловко ковыляет по полю. Тупит, короче.

— Я и без тебя знаю, что я нескладный. А ты подавай так, чтобы мне не надо было скакать за мячом.

И тренировки не прошли даром. Теперь сын подает так, что кетчеру даже на сантиметр отодвигаться не приходится. После каждого аута Генри оглядывается на отца, и тот одобрительно кивает. Ничего не говорит, даже не улыбается, просто кивает. И вдруг в середине третьего иннинга у Мэддена пищит пейджер.

Инспектор морщится. Джефф Биллингс, коллега из отдела. Мэдден достает мобильник и набирает номер.

— Что стряслось? — спрашивает он, когда Биллингс снимает трубку.

— Ты сейчас где?

— На бейсболе. У меня пацан играет. Сегодня чемпионат открывается.

— Тебя Пит ищет. (Пит — это их начальник, главный инспектор Пит Пасторини.) Ты чего трубку не берешь?

— Не хотел отвлекаться.

— О как.

— Вот так вот.

— Короче, ему пару часов назад позвонил кто-то из прокуратуры, и он потащился с кем-то разговаривать.

— С кем?

— Да там родители какие-то, говорят, их девчонку врач изнасиловал.

У Мэддена сразу же пересыхает в горле. Сердце пропускает удар. Вот так всегда. Стоит ему только услышать, что в деле замешан врач. И ничего тут не поделать. А хуже всего, что и про это Биллингс знает. Сердце стучит все чаще. Мэдден делает глубокий вдох и поворачивается к полю. Еще одна подача. Генри не дал сегодня отбить ни одной. «Вот черт, — думает Мэдден. — Ну почему обязательно сегодня? Почему сейчас?»

— Так ты ж дежурный, — говорит он Биллингсу. — Чего ты это дело не взял?

Теоретически на дежурстве вся их смена. На практике они договорились, что каждый дежурит в определенные часы выходного дня. Так хоть кто-то будет трезвым и явится вовремя, когда поступит срочный вызов.

— Шеф хочет, чтобы ты приехал, Хэнк. — Биллингс умеет скрывать свои чувства. Он завидует Мэддену, но виду не показывает. Слышно только, что он немного раздражен. — Не спрашивай почему, я все равно не знаю. Но очень хочет.

Если шеф затребовал его, значит, дело серьезное. Значит, Биллингс, с его точки зрения, слишком зелен, чтобы этим заниматься.

— Ладно, — говорит Мэдден. — Куда ехать-то?

3

Раздели воды Красного моря

10 ноября 2006 года, 12.34

Коган вышел из операционной.

— Доктор Ким, позвольте вас поздравить, — сказал он. — Если из вас не выйдет толкового хирурга, вы вполне можете податься в портные.

— Вы не поверите, — ответил Ким, который зашивал разрез, — я сам об этом подумываю.

Коган подошел к раковине, снял маску, с трудом стащил резиновые перчатки и сбросил хирургический халат. Руки и лицо нужно было помыть сначала горячей, а потом холодной водой. Закончив, Коган внимательно изучил свои туфли и оттер оставшиеся на них капельки крови бумажным полотенцем. Он всегда так делал, если предстояла встреча с родственниками пациента.

— Они в коридоре ждут, — сказала ему дежурная сестра Джули, женщина лет тридцати, необыкновенно красивая, но унаследовавшая от отца короткие, «страхолюдные», как она сама выражалась, ноги. — Оба, отец и мать.

В такой поздний час на этаже почти никого не было. Только основной костяк команды.

— Страховка у нее есть? — спросил Коган.

— Да, ее страховку компания отца оплачивает.

— Слушай, а у тебя случайно этих твоих пакетиков травяного чая не осталось?

Джули улыбнулась:

— А что мне за это будет?

— У меня печенье есть.

— Какое?

— Домашнее. С шоколадной крошкой. Помнишь О’Даера? Ну, того, что подрался вчера ночью? Это меня его жена подкупить пыталась.

Джули задумалась, потом заглянула в ящик стола и сказала:

— Повезло тебе, Коган. Абрикосовый будешь?

— Буду. Я сейчас.

Он нажал на кнопку, открывающую дверь операционного блока, вышел в коридор и подошел к паре, сидевшей на ободранном диванчике с виниловой обивкой.

— Мистер и миссис Кройтер?

Они взволнованно вскочили.

— Это мы.

— Здравствуйте, я доктор Тед Коган. Хирург. Давайте присядем.

Эти двое, наверное, могли бы и стоя поговорить, но вот Когану очень хотелось сесть. Последние два с половиной часа он провел на ногах.

— Ваша дочь попала в аварию. Почему, мы, к сожалению, точно не знаем. Врачи «скорой помощи» сообщили нам, что ее машина налетела на бордюр и врезалась в телефонную будку. — Коган помолчал пару секунд, давая им время переварить эту информацию. — Когда ее привезли, мы поняли, что у нее внутреннее кровотечение, и отвезли ее в операционную. У Кристен разрыв селезенки, нам пришлось ее удалить. Операция прошла успешно, состояние стабильное. Несколько трещин в ребрах, есть ушибы и порезы, но это ерунда. В целом все неплохо. Ее уже сейчас переводят в палату.

— То есть с ней все хорошо? — спросила мать девушки.

Чем дальше, тем больше Коган судил о людях не по их внешности, а по темпераменту. Да, разумеется, он замечал красивых женщин, но главный вопрос, который он себе задавал, — будут ли проблемы?

С этой парой, похоже, проблем не будет. На женщине был нейлоновый теплый костюм в сиреневую и зеленую полоску. Найковские кроссовки. Так можно одеться, когда едешь за покупками. Муж в костюме и в галстуке. Бизнесмен, наверное. Одет тускло. «Надо же, — подумал Коган, — он, видать, без привычной брони на людях вообще не появляется. Даже в два часа ночи». Миссис Кройтер была стройна и подтянута. Короткая стрижка, темные брови, красные, опухшие от слез глаза. На вид лет сорок, как и мужу. Мистер Кройтер был лыс, но это его не портило — в нем чувствовалась выправка военного. Правильные черты лица, голубые, как и у жены, глаза, только более яркие, более взволнованные. И терпения в этих глазах побольше. «Из тех, что в детстве играют в футбол просто потому, что так надо», — подумал Коган.

— Миссис Кройтер, ваша дочь получила очень серьезную травму. Однако, если все пойдет по плану, Кристен должна поправиться.

— То есть все будет хорошо?

— Вашу дочь только что забрали из операционной. Нам пришлось удалить селезенку. Операция прошла удачно. И пациентка чувствует себя удовлетворительно.

Муж перегнулся через жену, сидевшую ближе к врачу, и протянул руку:

— Билл Кройтер. — Голос у него был низкий и уверенный.

Коган ответил на рукопожатие.

— Вы сказали, вас зовут Коган?

— Именно так.

— Вы сами оперировали?

— Да.

— Селезенка — это важный орган?

— Да, она фильтрует кровь и защищает организм от бактериальной инфекции. Человеческое тело, в особенности тело взрослого человека, может функционировать и без нее. Однако риск всегда есть. Мы ввели вашей дочери лекарства, которые защитят ее, пока организм ослаблен. Самую большую опасность сейчас представляет стрептококковая пневмония. Придется принимать антибиотики до двадцати одного года. И серьезно относиться к простудам и гриппам.

Они еще немного поговорили. Родители задавали вопросы, Коган старался отвечать как можно более подробно и доходчиво. Постоянно приходилось повторять уже сказанное. Обычная история, когда говоришь с родственниками. Они не доверяют врачам вообще и тому, с кем говорят, в частности, но если все время твердить одно и то же, они начинают верить услышанному. А в конце, понятное дело, самый главный вопрос: к ней можно?

— Конечно, — ответил Коган. — Но только на минутку, ладно?

Он объяснил, что посторонним людям находиться в послеоперационной палате не рекомендуется. Утром Кристен переведут в обычную палату, и там они смогут быть рядом с ней сколько угодно.

— Подождите минуточку, я посмотрю, как там ее устроили. Если у вас возникнут вопросы завтра, сестры помогут вам со мной связаться.

Коган снова ушел в операционный блок. Над кнопкой, открывавшей автоматические двери, висела большая красная табличка: «Посторонним вход воспрещен. Без халатов не входить».

— Проснулась? — спросил он Джули.

— Нет пока. На, — она протянула ему чашку с чаем, — не обожгись.

— Спасибо!

Он сел в кресло рядом с ее столом и уставился в пол, прихлебывая чай. Интересно, сколько еще удастся поспать? Если быстро закруглиться с родителями и лечь минут через пятнадцать, то часа три, может, даже три с половиной.

— Тед, ты когда-нибудь в спа-салонах был?

Он поднял голову:

— Чего?

— В спа-салоны ходил когда-нибудь?

— А, да. С бывшей. Она свято верила в то, что деньги надо вкладывать в себя, любимую.

— А один никогда не ходил?

— Нет.

— А если бы ты хотел с кем-нибудь познакомиться?

— И что, для этого надо в спа идти?

— Ну да.

Коган пожал плечами:

— Сходи лучше в наш клуб.

— Там все на тебя глазеют. Как в мясном отделе.

— Зато шансов больше.

— Не хочу я идти туда, где все друг на друга пялятся. Это…

— Неромантично.

— Вот-вот.

Коган сказал, что ей придется как-то это пережить. Потому что после свадьбы место, в котором Джули нашла себе мужа, уже не будет иметь никакого значения. Где бы встреча ни состоялась, со временем она покажется романтической. Или не покажется. Все зависит от того, чем дело кончится.

— Я со своей бывшей познакомился на подъемнике на горнолыжном курорте. Очень романтично. И что? На фига это теперь надо?

Она сочувственно кивнула и спросила:

— Короче, в спа ходить не стоит?

Коган рассмеялся. Она уже и без него все решила.

— Да ладно, почему бы и нет? — сказал он, вставая. — Слушай, а что это у нас в пятой творится?

Оба посмотрели на окошко в двери пятой операционной. За окошком шумели и суетились.

— Кто там? — спросил Коган.

— Доктор Беклер. У нее пациентка по «скорой», желчный пузырь.

— Да ты что? Свирепствует?

— Ага. Во всяком случае, свирепствовала, когда я туда последний раз заглядывала.

— Пойду посмотрю.

— Осторожней там. Не нарывайся.

Коган отхлебнул чаю, надел маску и вошел в операционную. В комнате было пять человек: хирург Энн Беклер, врач-стажер, анестезиолог, медсестра и пациентка, женщина необъятных размеров. Тело пациентки было распростерто на операционном столе, в животе справа зияла большущая дыра — Беклер сделала пятнадцатисантиметровый разрез.

— Ты че, края удержать не можешь? — орала на своего стажера Беклер.

Стажер пытался удержать края разреза, чтобы Беклер могла ощупать внутренности и при этом видеть, что именно она щупает. Вернее, стажер пытался вернуть на место ранорасширитель, слетевший с хитроумного изобретения под названием ретрактор Букволтера — железного круга, нависавшего над пациенткой. К кругу крепились несколько небольших расширителей, разводящих края раны и позволяющих заглянуть внутрь.

Когда Коган был студентом, такого приспособления еще не придумали. Края приходилось удерживать «вручную», то есть самому тянуть «крючки» в разные стороны. Сейчас это было бы очень некстати, поскольку размеры пациентки предполагали недюжинную силу того, кто тянет хотя бы пару минут без передышки. А стажер Эван Розенбаум по прозвищу «Будудоктором», надо сказать, недюжинной силой не обладал. Двадцатидевятилетний худенький парень с Лонг-Айленда ростом 165 сантиметров был известен тем, что родители на день рождения подарили ему машину с надписью на номере «будудоктором». Розенбаум все свободное время посвящал игре в гольф, стараясь, по всей видимости, тем самым восполнить недостаток хирургического мастерства. Эван искалечил уже человек двадцать, зато на поле для гольфа ему не было равных. Многих коллег-хирургов спортивные достижения Розенбаума впечатляли куда больше, чем его успехи в операционной.

— Все, готово, — ответил начальнице Эван-Будудоктором.

Ему наконец удалось установить ретрактор в правильное положение. Раздвинуть края раны он собирался вручную. Коган прикинул вес пациентки. По самым приближенным расчетам выходило никак не меньше 150 килограмм. Каждая складка жира была толщиной сантиметров тридцать. С тем же успехом бедный Розенбаум мог бы попытаться разделить воды Красного моря и заставить его расступиться. Море, правда, в этом случае было скорее белым, чем красным.

— Чего тебе надо, Коган? — Беклер даже не оглянулась на Теда.

— Спасибо, Энн, мне ничего не нужно. У меня и так все отлично. А ты как поживаешь?

— Слышь, галерка, вали отсюда. Тут и без тебя трындец полный.

Энн Беклер всегда пребывала в состоянии «трындец полный». Коган полагал, что это для нее — единственный способ комфортного существования. Ей просто необходимо было затерроризировать окружающих до такой степени, чтобы их трындец стал еще полнее, чем ее собственный. С подчиненными, то есть медсестрами и стажерами-подхалимами вроде Розенбаума, это получалось легко. На хирургов же ее тактика действовала значительно хуже, поэтому приходилось использовать более продвинутые методы, причем женское обаяние стояло в этом списке на последнем месте.

«Интересно, — часто думал Коган, — стал бы я мириться с ее поведением, будь она посимпатичнее?» Высокая, стройная, с большими зелеными глазами и нежной кожей — нет, уродиной ее назвать было нельзя. Но в нерабочее время одевалась Беклер подчеркнуто асексуально, напяливая на себя какое-то почти мужское барахло. Чем дольше она общалась с другими хирургами — практически все они были мужчинами, — тем более мужским становилось ее поведение и манера говорить. Однако в душе она по-прежнему считала себя женщиной и яростно отстаивала свои феминистические убеждения. И потому Когана, выпускника Гарварда и приверженца старомодных взглядов на отношения полов, она считала воплощением вселенского зла.

Разумеется, он с этой оценкой согласиться был не готов.

— А что происходит? — спросил Коган.

— Твою мать! — Беклер его вопрос просто проигнорировала. — Да посвети же ты сюда! Ты точно уверен, что ей его не удаляли?

— Доктор, я сам проверял, — ответил анестезиолог. — В карте об этом ни слова.

— Так проверь еще раз! Тут же кругом швы! Хрень какая-то.

Коган взял у анестезиолога карту. Понятно, чего Беклер так бесится. У пациентки на пузе уже четыре шрама от предыдущих операций. Два после кесарева, один после удаления аппендикса. Происхождение последнего было туманным.

— И что не так, Энн?

— Дай карту, я сама посмотрю.

Коган протянул ей бумаги:

— Здесь ни слова об удалении желчного пузыря.

— Бля.

— Она что, пузырь найти не может? — шепнул Коган медсестре.

— Ага.

— Энн, взяла бы ты лапароскоп.

— Если бы Розенбаум не был таким задохликом, никакая камера бы не понадобилась.

— И что теперь? Розенбаум задохлик, а я тебе помогать не собираюсь. Бери лапароскоп.

Беклер злобно глянула на него, потом на остальных, тех, что ждали ее решения. Другого выхода не было, и она это уже поняла.

С виду лапароскоп похож на железную трубочку. С его помощью можно свести операционное вмешательство к минимуму. В брюшной полости проделываются четыре дырочки. В одну просовывают камеру лапароскопа, в остальные три — хирургические инструменты. Хирург проводит операцию, глядя на экран телевизора, и, чисто теоретически, больного можно выписывать через два дня после операции, а не через пять, как обычно.

— Левее, — скомандовала Беклер.

Все посмотрели на экран. Розенбаум водил камерой в области под печенью, там, где полагалось быть желчному пузырю. Он трижды прошелся взад-вперед. Коган не видел пузыря. Но если карта говорит, что должен быть пузырь, значит, он на месте. Наконец Коган его увидел и ткнул пальцем в экран:

— Вот он.

— Где? — спросила Беклер.

— На стенке печени.

Розенбаум подвел камеру поближе к тому месту, на которое указывал Коган, приподнял лапароскопом печень и немного сдвинул ее в сторону. И действительно, пузырь обнаружился. К стенке печени прилепилась коричневая масса жутковатого вида.

— Вот это да! Офигеть! Он прям приклеился! — сказал Розенбаум.

— Дрянь какая, — прошипела Беклер.

Улыбки Когана под маской никто не заметил, но глаза его светились от удовольствия.

— Ну вот и ладушки, а мне пора на боковую. Благодарю за прекрасно проведенный вечер. Энн, ты, как всегда, обворожительна. Всем доброй ночи.

— Доброй ночи, Тед, — отозвалась медсестра.

— Доброй ночи, Энн.

Беклер не ответила, лишь велела:

— Келли, давай зажим.

Коган подумал, не пожелать ли Беклер доброй ночи еще раз, но решил, что не стоит. Хватит с него на сегодня развлечений. Да и Беклер его игры явно не доставляли удовольствия.

4

Выяснение отношений

31 марта 2007 года, 16.30

Дом находится совсем рядом с Мидлфилд-роуд, в районе, который называется Старые Дубы. В этих Дубах даже шлагбаум на въезде. Рядом Менло-парк и школа Менло-Атертон. Мэддену это место знакомо. Святой землей его, конечно, не назовешь. В девяностых местная семинария продала двадцать два акра пустошей застройщикам за двадцать два миллиона долларов, чтобы избежать разорения. И разумеется, семинарию местные жители тут же обвинили в том, что они продали душу дьяволу.

Менло-парк расположен точнехонько посередине между Сан-Франциско и Сан-Хосе. В 60-е и 70-е этот пригород рос довольно медленно, поскольку жители бдительно охраняли свое право на чудесный вид из окна и возможность не толкаться в пробках. Однако с появлением Кремниевой долины и расцветом Интернета в регион влили много денег и писали о нем не переставая, так что темпы роста быстро изменились. Цены на землю взлетели до небес. Купить немногочисленные свободные участки в поселке застройщики не смогли, и скромный район Менло-парк, зажатый между старым районом Атертон с севера и ультралевым университетским кампусом Пало-Альто с юга, приобрел черты обоих соседей. Наверное, поэтому, думает Мэдден, жители поселка Старые Дубы — приземленные снобы. Все из-за географического положения.

Подъезжая к нужному дому, Мэдден замечает стайку ребятишек в конце улицы. На них шлемы и наколенники для игры в хоккей на траве, но что-то их, по всей видимости, отвлекло, потому что на воротах никто не стоит.

Мэдден опускает окно:

— Здорово! Что случилось?

Они щурятся, с любопытством разглядывая его.

— Там тетка кричала, — отвечает пацан в дорогой серебристо-зеленой толстовке бейсбольной команды Сан-Хосе, точной копии взрослой формы. Парень выше остальных, но и ему не больше одиннадцати.

— По-моему, это миссис Кройтер, — говорит другой, он в майке команды Феникса.

— Они, наверное, выясняют отношения, — добавляет вратарь, крепенький коротышка, каким и положено быть вратарю.

Мэдден улыбается. Парень нахватался взрослых слов. Дочке Мэддена десять, и она тоже иногда повторяет за папой кое-какие выражения. Мэддена это всегда смешит, даже если слова для десятилетней барышни и неподходящие.

— А вы тоже из полиции? — Мальчишка кивает на вполне гражданскую машину Пасторини, припаркованную перед домом: — Они чего, подкрепление вызвали?

Мэдден не отвечает.

— Слушайте, ребята, вы Тимми Гордона не знаете случайно? — спрашивает он, и мальчишки качают головами. — Ну так вот, чтоб вы знали, Тимми было как раз лет десять, когда его сбила машина в трех кварталах отсюда. Ему ногу пришлось отрезать. Так что давайте-ка валите с дороги в парк.

Он надеется их напугать как следует, но дети смотрят на него как на придурка. Мэдден знает, что они думают: «Это закрытый поселок, на въезде шлагбаум, улица не центральная, тут тупик, кто ж будет тут гонять средь бела дня?»

— А вы кто? — решительно интересуется вратарь.

— Неравнодушный гражданин, — отвечает Мэдден, осторожно двигая машину с места. — Ну-ка, разойдись.

Он паркует машину не на обочине, а позади одной из двух машин на дорожке у дома, той, что подешевле и постарше, «ауди» А4, купе. Рядом стоит седьмая «БМВ». Наверное, хозяина.

Дом притаился в самом конце тупика, большой, двухэтажный, в деревенском стиле. Похож на ранчо, только вот широкая лужайка перед домом самая обычная. Чтобы увидеть всякие изыски, надо проехать еще пару километров к северу, в Атертон. Вот там живут настоящие богачи, и всегда жили, с самого начала девятнадцатого века. Тогда толстосумы из Сан-Франциско вроде Факсона Дина Атертона начали строить себе поместья. Это место в те времена называлось Светлые Дубы. В городе летом было прохладно, а здесь потеплее. Биллингс эти дома называет вкладышами. Они спрятаны за высоченными цементными заборами или кустами, и так сразу, с дороги, их не разглядишь.

Здесь тоже есть кусты, они обрамляют дорожку к дому, прорезая идеально подстриженный газон. Поначалу даже непонятно, о чем говорили мальчишки. Все тихо. И вдруг возле самого дома Мэдден слышит рыдания. Приглушенные, но жуткие и безутешные. Теперь ясно, почему Пасторини его искал: выяснение отношений закончилось плохо. Совсем плохо.

Мэдден негромко стучит в дверь. Не заперто. Мэдден входит и оказывается в просторной прихожей с высокими сводчатыми потолками. Изящная хрустальная люстра освещает столик красного дерева и впечатляющую корзину с искусственными шелковыми, с виду вполне живыми, цветами. В конце коридора Мэдден видит лысеющую голову над спинкой дивана и Пасторини, быстро шагающего по комнате туда-сюда. В одной руке у шефа банка диетической колы, в другой — мобильный телефон. Где-то справа квакает полицейская рация. Пасторини что-то говорит в трубку, и женские завывания сразу же стихают. Пару секунд ничего не слышно, а потом женщина снова начинает бормотать что-то вроде: «Я говорила ему, не надо полиции. Я же говорила… Черт бы его подрал!»

Плач смолкает. Пасторини поднимает голову и видит Мэддена, застывшего посреди прихожей. Мрачно кивает, закончив разговор, захлопывает крышку мобильного и машет кому-то, кого не видно за дверью. В поле зрения появляется патрульный. Пасторини наклоняется к дивану и произносит:

— Простите, бога ради, мистер Кройтер, я должен отлучится ненадолго. Мой сотрудник приехал. Священник уже в пути.

Подойдя к Мэддену, он крепко берет его за локоть:

— Пошли. Давай снаружи поговорим.

Такого зловещего выражения лица Мэдден у шефа еще ни разу не видел. Пасторини — мужик здоровенный и весьма импозантный, вот только нервный очень, и это несколько портит впечатление. Говорят, в нем погиб оперный певец. Круглый, как тумба, грудная клетка огромная, ножки коротенькие, черные вьющиеся волосы гладко зачесаны назад. Когда он орет через всю комнату на кого-нибудь, слышно, что у него хороший тенор. В этих случаях Биллингс, главный шут их подразделения, обращается к нему исключительно «Лучано» или «Маэстро» и копирует итальянский акцент. Все, кроме самого Пасторини, находят это смешным.

— Я те покажу «лучану», — грозно обещает он. Бог его знает, что это значит.

Пасторини постоянно рассуждает о вреде кофеина.

— Как думаешь, я очень нервный, Хэнк? Может, надо поменьше кофе пить? (Хэнк Мэдден — его правая рука.)

И он старается, правда. Только способ у него странный. Пасторини просто переключается с одной формы кофеина на другую. С эспрессо на американо, к примеру, или — это последнее веяние — с фрапучино на диетическую колу. Вместо пяти чашек фрапучино — восемь-десять бутылок диетической колы в день.

— Здорово, Пит. Что тут у вас? — спрашивает шефа Мэдден, когда они выходят на крыльцо.

Пасторини замечает чугунную ажурную скамейку и устремляется прямиком к ней. Вообще-то места тут должно хватать двоим, но Пасторини занимает почти все сиденье.

— Ща расскажу, — тихо говорит он и шумно выдыхает. — Звонят мне пару часов назад из прокуратуры. Кроули собственной персоной. И просит оказать ему услугу. Говорит, что знает этих людей, это, мол, его друзья, и они утверждают, будто их шестнадцатилетнюю дочку в конце февраля изнасиловал врач.

Он молчит, ожидая реакции, но Мэдден на этот раз волнения своего ничем не выдает.

— Так это я уже слышал.

— Ну, короче, он мне говорит, что сюда поехали копы снимать показания, и просит проследить, чтоб все было как надо. Казалось бы, что такого? Только когда я приезжаю, этот парень, Кройтер, тут же начинает нагнетать. Типа, у него охренеть какие связи и вообще большой опыт общения с полицией. Он в какой-то страховой вкалывает. Расследует мошенничества со страховками. Отсюда и знакомство с Кроули.

Мэддену плевать на всю эту политику. Ему важно одно: есть ли труп. Но своего шефа Хэнк знает давно, и раз Пасторини рассказывает историю в такой последовательности, значит, это важно. Может, ему так легче.

— А чего он целый месяц молчал? — спрашивает Мэдден.

— Сейчас объясню.

Пасторини отпивает из банки, переворачивает ее, трясет, пытаясь добыть последние капли диетической колы.

— Девчонка вела дневник, — продолжает он. — Она стала хуже учиться, и мамаша пару дней назад решила покопаться в ее комнате, выяснить, в чем дело. Ну и нашла блокнот.

— Она написала в дневнике и никому не сказала.

— Не совсем. Она написала, что занималась с врачом сексом, про изнасилование ни слова.

Вот теперь Мэдден окончательно запутался.

— Фишка в том, что она была пьяная, — говорит Пасторини. — Родители считают, он воспользовался ситуацией. Может, так, а может, нет. Я им объяснил, что мы по-любому заводим дело об изнасиловании.

В Калифорнии половая связь с несовершеннолетними запрещена законом и автоматически рассматривается как изнасилование.

— А до этого она половой жизнью жила?

— Нет. И Кройтеры получили справку, что она лишилась девственности.

— Красота! И что, они в больнице развлекались?

— Нет, у него дома.

Пасторини снова пытается сделать глоток из пустой банки.

— Ну вот. В общем, опросили мы родителей, надо за девчонку браться, чтобы она все подтвердила. Отец пошел наверх за ней, а она не выходит. Поначалу Кройтер, Билл его зовут, пытался ее уговорить открыть дверь. Выходи, мол, солнышко, с тобой поговорят дяди полицейские, они хорошие. Короче, обычная бредятина. Она не отвечает, папаша начинает злиться. И давай орать, что он сыт ее фокусами по уши, чтобы она вырубала музыку и выходила. Мне надоело, и я решил сам попробовать, какой-никакой опыт у меня есть, две дочери все-таки, обе подростки. Все равно не выходит. И тут я понял, что дело плохо, и велел патрульному ломать замок.

Заходим. В комнате — никого. Колонки компьютера аж трясутся, а самой девчонки не видать. Ну, мы было решили, что она дала деру, вылезла в окно или еще как смылась. А потом один из копов заглянул в ванную. И когда он сказал «господи боже», то я понял, что дело совсем плохо.

— Совсем?

— Хэнк, она повесилась на кронштейне для душа.

— Мамочки мои!

Пасторини качает головой, тупо глядя в пространство, и делает еще один воображаемый глоток.

— Ей пару недель назад семнадцать исполнилось…

Мэдден оборачивается. Ватага тех самых ребятишек внимательно их разглядывает. Они больше не торчат на въезде в тупик, а слоняются по улице и неубедительно притворяются, будто им нет до происходящего никакого дела.

— Слушай, Пит…

— Чего тебе?

— Она хоть записку оставила? Объяснила, что случилось?

Пасторини рассеянно кивает. Он почти не слушает Хэнка.

— На столе. Что-то я там видел такое. Стишок какой-то, по-моему.

— Стихи?

— Ага. На компьютере распечатала. И что-то еще снизу от руки приписала.

— Что?

Пасторини поднимает голову и горько усмехается.

— Тебе понравится, — говорит он.

— Ну?

— Она написала: «Я не буду жертвой».

5

Харизма Киану Ривза

10 ноября 2006 года, 5.45

Утро началось не с рассвета, а с телефонного звонка. В комнате было всегда темно, и потому он обычно не знал, день теперь или ночь, проспал он пятнадцать минут или три часа. Поэтому, сняв трубку, Коган первым делом спросил:

— Который час?

— Без четверти шесть утра. Пора вставать и радоваться жизни! — Слава богу, это оказалась Джули, а не дежурная медсестра с послеоперационного этажа.

— Погоди, только глаза разлеплю. — Глаза у Когана ну никак не открывались.

— Точно тебе говорю, Коган, тебе обязательно надо сходить в спа-салон.

— Найдешь такой, где тебя купают в кофе, и я сам прибегу.

— А вот у меня отличное настроение.

— Приятно слышать, что хоть у кого-то отличное настроение.

— Вставай давай. Я и так дала тебе лишних пятнадцать минут поспать.

— Как это мило!

Коган повесил трубку, подошел к окну и поднял жалюзи. На улице только-только начало светать. Еще один унылый серый день. Хотя как знать, в Северной Калифорнии погода меняется быстро. Может, еще разгуляется. А к полудню и солнышко выглянет, и потеплеет. Коган принял душ и побрился. На все про все — двадцать минут.

— Тебя Беклер искала, — сообщила Джули, едва он вошел в ординаторскую.

— А ей чего надо?

— Она не сказала. Слушай, ты не в курсе, что люди по утрам причесываются? Есть такая штука, расческа называется.

— Это такой хирургический инструмент?

— Да, новейшая разработка. Резко улучшает внешний вид, и никаких побочных эффектов.

— Здорово. Надо будет попробовать. Я сейчас вернусь, только на девочку взгляну.

Он прошел в послеоперационную палату, располагавшуюся напротив ординаторской. Да… вот это ночка была! В палате оказалось пятеро больных, включая ту самую толстуху, размерами превосходящую пациентку Когана раза в три. Их койки стояли рядом, отделенные друг от друга ширмой.

И толстуха, и девушка крепко спали. Коган взял с подставки карту Кристен. Проверил жизненные показатели. Давление 110 на 60, пульс 80. Моча и баланс жидкости в норме. Все хорошо.

— Привет, Тед! — В палату зашла дежурная медсестра, Джози Линг.

— Доброе утро, Джози!

Джози — китаянка, ужасно серьезная коротышка, и с чувством юмора у нее плоховато.

— Похоже, ты легко отделался, а? Всего одна пострадавшая.

Одной, с его точки зрения, было более чем достаточно. Даже многовато.

— Что с анализами?

— Сразу после операции гемоглобин 13, последний результат 13,6.

— Отлично.

Коган нагнулся и осторожно стянул с девушки одеяло. Однако недостаточно осторожно — девушка пошевелилась.

— Доброе утро, Кристен, это снова я, доктор Коган. Как ты себя чувствуешь? Болит что-нибудь?

Она сонно приоткрыла и тут же снова закрыла глаза.

— Кристен, у тебя ничего не болит?

— Вроде ничего, — ответила она.

— Ты помнишь, что случилось и куда тебя привезли?

— Я попала в аварию, и меня привезли в больницу.

— А сам момент аварии ты помнишь?

— Ага.

— И что же произошло?

— Кто-то повернул прямо передо мной.

— Тебя подрезали?

Кристен кивнула. Она уже совсем проснулась. Ее слегка подташнивало, но в голове прояснилось. Коган объяснил ей, что она перенесла операцию. Что операция необходима была потому, что у Кристен было внутреннее кровотечение, а это очень опасно. Что пришлось удалить селезенку, которая разорвалась во время аварии.

Кристен спросила, можно ли жить без селезенки.

— Ну, могло быть и хуже. Можно вполне, но ты должна понимать: операция есть операция, это дело серьезное. Нам придется несколько дней тебя тут подержать, посмотреть, как пойдут дела. Поэтому здесь дежурит Джози. Мы с Джози друзья. Она за тобой приглядит пару часов, а потом переведем тебя в палату.

Девушка взглянула на медсестру, потом снова на Когана.

— Твои родители приезжали, — сказал он. — Заходили к тебе сразу после операции. Я им сказал, чтобы они ехали домой, потому что ты точно проспишь до утра.

— Они сильно разозлились?

— Да нет. Огорчились, конечно, но не разозлились.

Она отвернулась и расстроенно пробормотала:

— Теперь они мне машину ни в жизнь не дадут.

— По-моему, сейчас это не главная из твоих проблем.

— Просто вы папу не знаете.

— Давай я проверю повязку — и спи дальше, — предложил Коган.

— Ладно.

Доктор еще немного стянул одеяло, приподнял пижаму. Бинты были чистыми и сухими. Коган аккуратно надавил на живот.

— Отлично! — сказал он, снова укрывая Кристен.

— А шрам большой останется?

— Нет, небольшой. Сантиметров восемь. И совсем тоненький. Киану Ривза знаешь?

— Лично нет. А в кино видела.

— И как он тебе? — Коган улыбнулся.

— Ничего.

— Ну вот, он как-то попал в аварию на мотоцикле, и ему удалили селезенку. Так же, как и тебе. По-моему, он неплохо смотрится в плавках, а?

— Наверное. — Она закрыла глаза, потом снова открыла и сказала: — Только это неважно. Он ведь звезда. У него харизма. Тут хоть пять шрамов, его ничего не испортит.

Коган рассмеялся:

— Ну так, может, у тебя тоже харизма есть, только ты об этом еще не знаешь.

— Надеюсь, — ответила Кристен. — Она мне понадобится, потому что машины у меня теперь точно не будет.

6

Роковой порыв

31 марта 2007 года, 16.57

Девушка висела на кожаном ремне, спиной касаясь кафеля. Пасторини поразило, как близко были ноги от пола душевой кабинки. Сантиметров пять, не больше. Девушка залезла туда в сандалиях на высоченной платформе, а потом просто сбросила их. Одна сандалия валялась в углу, другая лежала прямо под телом. Оранжевые хипповые сандалии в цветочек.

Пасторини поначалу ничего этого не видел. Он смотрел на пальцы, почти достававшие до поддона, и единственной его мыслью было: «Может, еще не поздно спасти?» Он кинулся вперед и попытался отцепить петлю ремня от кронштейна. Росту в Пасторини метр семьдесят, так что дотянуться и приподнять девушку достаточно высоко никак не получалось. Пришлось подключиться патрульному, он повыше.

Девушку перетащили в комнату, положили на пол и начали делать искусственное дыхание. Минут десять старались завести сердце, хоть Пасторини и понял сразу же, как только коснулся ее губ, что все напрасно. Она была еще теплая, но умерла минут пятнадцать назад, не меньше. Родители кричали: «Господи, нет, нет, ну пожалуйста!» Наконец стало ясно, что тут уже ничего не поделаешь. Все будто замерло. Пасторини, стоя на коленях рядом с девушкой, поднял голову и посмотрел на Билла Кройтера. Тот прижимал к груди жену, тщетно надеясь защитить ее от невообразимого кошмара. Что тут скажешь?

Пасторини дал им попрощаться, и патрульные отвели их вниз. Он поднял тело девушки, уложил на кровать и накрыл одеялом, которое нашел в шкафу. Теперь он сожалел, что сдвинул труп с места, сказал он Мэддену. Но смотреть, как она вот так просто валяется на полу, он тоже не мог. Раз уж все равно с крюка снял, можно и на кровать переложить, чего уж там.

— Не в чем его винить, — говорит судмедэксперт Грег Лайонс. — Я сам бы так же поступил.

Судмедэксперт стоит у кровати и натягивает резиновые перчатки. За его спиной монотонно щелкает вспышкой фотограф-криминалист Винсент Ли.

— Здорово его проняло, — говорит Мэдден, успевший натянуть перчатки. — Он уже десять минут пустую банку колы сосет.

— Все лучше, чем полную бутылку вискаря.

— Тоже правда.

Длинные светлые волосы Лайонс собирает в хвост, бородка аккуратно подстрижена, очки круглые и очень дорогие. В жизни не догадаешься, что он судмедэксперт. Больше всего Грег Лайонс похож на художника. Он отстегивает от кармана фонарик на прищепке и приступает к изучению тела. Лицо девушки совсем серое, губы посинели. Глаза закрыты, а рот слегка приоткрыт. Мэддену от этого не по себе. Лайонс — в прошлом врач «скорой помощи» — начинает осмотр с шеи. Классическая странгуляционная борозда, прямо над гортанью. Света от окна в комнате немного, но Мэддену все равно хорошо видно этот след. И все же Лайонс внимательно ведет фонариком вдоль линии, вглядываясь в каждый сантиметр. Прикасается к подбородку, закрывает девушке рот. Убирает руку — и рот немедленно открывается снова.

— Уже коченеть начинает, — говорит Лайонс. — Ты давно тут?

— Минут двадцать, двадцать пять, не больше.

— А Бернс где? — Это Лайонс о напарнике Мэддена. Напарник на выходные уехал на озеро Тахо.

— Он в Скво, на лыжах катается, — отвечает Мэдден.

— Не знал, что он лыжник. Он же холод терпеть не может!

— Это девушка его затащила. Но он согласен на такие подвиги только весной, когда на улице уже градусов десять тепла и под ногами каша.

Лайонс кивает, приподнимает веки девушки и по очереди светит в каждый зрачок фонариком. Так и есть, рядом с радужкой красные сгустки, явный признак странгуляции. Лайонс осматривает щеки, носовые проходы, рот в поисках таких же кровоизлияний. Откидывает одеяло и внимательно изучает тело, вернее, те его части, которые не закрыты одеждой.

Потом обводит лучом пятно в районе бицепса на правой руке — это синяк.

— Кто-то ее хватал. Гематома свежая. — Он освещает фонариком кисть. — Никаких признаков того, что она сама нанесла себе повреждения. Руки чистые.

Мэдден кивает:

— Давай заканчивай, и я их пакетами оберну.

Он натягивает на руки девушки пакеты, чтобы сохранить в неприкосновенности любые следы, если они там есть. Если была борьба, это часто можно определить по рукам жертвы. Может, даже пару волосков найти. Хотя вряд ли — руки у Кристен чистые, ногти ухоженные, разве что светлый лак немного облез. Когда тело привезут в лабораторию, судмедэксперт возьмет пробы из-под ногтей, потом острижет их и сложит в отдельный пакетик.

Лайонс переворачивает девушку на бок, осматривает шею и руки сзади, особенно внимательно вглядываясь в то место, где остался синяк, охватывающий руку практически по кругу. Это единственное свидетельство борьбы. Это, да еще синяки на правой пятке.

— Она могла лягнуть стену в душе, — говорит Лайонс, вытаскивая из кармана ректальный термометр, чтобы измерить температуру тела и попытаться определить время смерти. Он стаскивает с девушки голубые тренировочные штаны.

Мэдден останавливает его:

— Погоди, давай сначала убедимся, что следов насилия нет. Время смерти мы и так примерно знаем.

Лайонс кивает.

— А они могут быть?

— Да не, это я так, перестраховываюсь. Смущает меня кое-что.

Мэдден задумчиво поворачивается к окну и смотрит на улицу. К дому подъехала еще одна полицейская машина. На тротуаре собираются зеваки. Пасторини старается их отогнать, чтобы не расстраивать родителей, а главное, чтобы следы не затоптали. И у него это даже получается. Народ отступает. Пасторини велел патрульным воздержаться от переговоров по радио. Необходимый минимум экспертов он сам вызвал по мобильному. Если бы тут произошло убийство, Пасторини пригнал бы четырех специалистов по особо тяжким, да еще тех, кто обычно занимается наркотиками и организованной преступностью, но умеет работать и с убийствами. Может, даже начальник отдела по борьбе с наркотиками приехал бы за компанию. Но здесь совсем другое дело. Им нужно по возможности избежать огласки, так что чем меньше людей шатается вокруг дома, тем лучше. Еще повезло, что Старые Дубы — закрытый поселок. Чужих сюда не пускают.

— Ну что, кто там приехал? Есть начальство? — спрашивает Лайонс, не отрываясь от записей в блокноте.

— Нету. «Скорая» будет минут через пятнадцать.

Винсент Ли выходит из ванной. Росту он совсем небольшого, метр шестьдесят, пострижен под ноль, в левом ухе сережка с бриллиантом. Они с Мэдденом ходили в одну школу, только в разное время. «На краю леса» она называется. А они ее звали «На краю света». Это в семидесятые. Ли сейчас около тридцати, значит, он учился там лет на двадцать пять позже Мэддена.

— Привет, Хэнк! В ванной я закончил. Вы как? Можно мне уже приступать?

Мэдден кивает:

— Давай! У нас тут пара синяков обнаружилась. И раз уж тело переместили, давай сделаем несколько снимков, где ремень и линия на шее рядом. Я хочу убедиться, что все совпадает. Да, слушай. Не забудь отдать мне парочку полароидных снимков этих синяков. Как можно более крупно, ладно?

— Подождите, мне тоже надо сфотографировать ее, — говорит Лайонс и достает фотоаппарат.

Все-таки цифровые камеры очень облегчают жизнь. Снимай что хочешь и сколько хочешь. Каждый уголок места преступления можно запечатлеть. И у всех теперь есть приличные фотоаппараты, даже у Мэддена «Кэнон» в машине валяется, так, на всякий случай.

Ли заканчивает съемку тела и переходит к мебели в комнате. Особенно Мэддена интересует стол, на котором слева от компьютера лежит бумажка со стихотворением и девушкин мобильный. В принципе, комната вполне типичная для девочки-подростка из пригорода. Вот только общее впечатление создается чуть более взрослое. Может, это оттого, что на стене висит большой, почти в человеческий рост, французский плакат с портретом Рене Зельвегер в черных сапогах и мини-юбке. Рене здесь в роли Бриджит Джонс. По-французски фильм называется «Le Journal de Bridget Jones». Слева — колонка из дневника Бриджит, список из семи зароков на новый год. Последний: «J’arrête de faire de listes» — «Не составлять никаких списков». Это Винсент Ли так перевел Мэддену. Винсент в школе четыре года французский учил.

Нет, конечно, девчачьих финтифлюшек тоже хватает — несколько кукол и мягких игрушек на полке, огромное плюшевое чудовище из «Корпорации монстров» в углу, несколько самодельных коллажей с фотографиями друзей, покрывало в цветочек, сиреневая подушечка под цвет чудовища. Чистенько, опрятно. На полках три ряда книжек и диски, похоже расставленные в алфавитном порядке. На столе почти ничего нет, только «мак» с плоским экраном, айпод, принтер, DVD-плеер, несколько дисков аккуратной стопкой и фотографии в рамочках.

— Жалко-то как! — Ли закончил фотографировать и теперь разглядывает один из коллажей. — Симпатичная девчонка, и снимала неплохо.

Мэдден недовольно оглядывается. Ему всегда не по себе, когда при нем обсуждают внешность погибшего, а уж если тело в комнате лежит, то и подавно.

— Что? — спрашивает Ли. — Я что-то не так сказал? — Он поворачивается к Лайонсу, который как раз убирает в сумку камеру: — Грег, ну скажи, я прав?

— Прав, прав, — отвечает Лайонс.

Прав, конечно. Мэдден печенкой чувствует, что девочка хоть и симпатичная, но не оторва. Никого она не соблазняла. Он немало повидал пигалиц лет по тринадцать или, может, пятнадцать, которые усядутся напротив тебя и ухмыляются призывно. Знают, что мальчишки от них голову теряют, так нет, им подавай взрослых мужиков. В каком-то смысле они и не дети вовсе. Но только отчасти. Кристен Кройтер, судя по фотографиям на столе и стенах, совсем не такая. Была. Была совсем не такая.

— Знаешь, что я скажу, — Лайонс подходит поближе к Мэддену, — не из тех она, которые руки на себя накладывают.

Мэдден берет со стола мобильный. Теперь можно, Ли уже все заснял.

— Так всегда кажется, — отвечает он Лайонсу, одновременно пытаясь разобраться в телефоне. Ага, вот список звонков.

— Девчонки обычно травятся или вены вскрывают. Ну не вешаются они. Странно это.

— Я слышал, одна таки повесилась. В Долине. Только она чуть постарше была, лет девятнадцать, наверное, — говорит Ли, навинчивая на фотоаппарат новый объектив.

— Может, это мода такая… — отвечает Лайонс. — Она записку оставила?

Мэдден никак не оторвется от экрана телефона. Похоже, Кристен несколько раз кому-то звонила сегодня днем. Семь звонков, но только два номера. Значит, скорее всего, не дозвонилась.

— Оставила. Стихи какие-то, — задумчиво отвечает он, переписывая номера и число звонков в блокнот и стараясь не сбиться. — Называются «Хорал семнадцатилетней».

— «Хоралы», — поправляет его Лайонс, заглядывая в бумажку. — Это не стихи. Это текст песни.

Мэдден оборачивается к судмедэксперту.

— Ты что, знаешь ее?

— Да. Был пару лет назад такой хит. Канадской группы, «Broken Social Scene» называется.

— Да, классная группа, — подтверждает Ли.

— «Теперь ее нет. Навела марафет и назад не придет, — читает вслух Лайонс. — Запри машину, забудь про мобилу, лежи в тишине, вспоминай обо мне». Он делает паузу и читает написанное ниже от руки: «Я не буду жертвой. Я так не могу. Простите меня. Не сердитесь, просто надо было слушать. Почему никто из вас меня не слушал?»

— Ну и как? Тебе это о чем-нибудь говорит? — спрашивает Мэдден.

— Песенка? — Лайонс пожимает плечами. — По-моему, обычные страдания про то, как плохо быть подростком.

— А это видел? — Мэдден нажимает на клавиатуру компьютера, и экран вспыхивает. Хэнк наводит курсор на значок CD, и из выпуклой стенки «мака» выезжает диск. На диске аккуратная надпись. Черными чернилами, заглавными буквами. МУЗЫКА НОЖЕЙ. — Знаешь такую группу?

Лайонс некоторое время таращится на диск. За их спинами Ли полыхает вспышкой, запечатлевая золотистый диск «Maxell». Видимо, вспышка срабатывает, как катализатор мыслительных процессов в мозгу Лайонса.

— Слушай, — внезапно говорит он, — может, это бред, но, по-моему, так хирурги называют музыку, которую они ставят в операционных.

— Хирурги? В операционных? — изумленно переспрашивает Мэдден.

— Да, а что? Это нам что-то дает?

Мэдден разглядывает переписанные в блокнот номера. Кладет телефон девушки на стол и достает свой мобильник.

— Донна, привет! — говорит он дежурной. — Хэнк Мэдден тебя беспокоит. Слушай, можешь пару номеров пробить? Я сейчас не у компьютера.

— Секундочку, Хэнк! Компьютер включится только. Он подвис, и я его перезагружаю.

Наконец Мэдден диктует второй номер, тот, что девушка набирала четыре раза.

— Это телефон некоей Керри Пинклоу, — сообщает Донна после паузы.

Мэдден диктует первый номер, набранный трижды, последний раз три часа назад, в 13.36.

— Владельца зовут Т. Коган.

— Коган — это он или она?

— Не знаю, какого оно пола, Хэнк, но это врач. Доктор Т. Коган.

7

Игрок добегает до базы

Лето 1973 года

В первый раз Когана привели в больницу, когда ему было девять лет. Что-то случилось у мамы с головой. Мама вечно все забывала, и никто не мог объяснить, в чем дело. Поэтому ее направили в университетскую клинику Чикаго на прием к «специалисту». Так его взрослые называли. Тед помнил, как вошел в двери, а там дяди и тети в белых халатах, и папа сказал, что они помогут маме. Вот такое у него осталось первое впечатление от врачей и медицины.

Мама умерла в 1983-м. Ему тогда было девятнадцать. Последние шесть лет она провела в доме престарелых еврейской общины. Она умерла всего в шестьдесят. Даже в самом начале болезни мама не могла, например, вспомнить, куда положила нужную вещь. Или папа вез ее по магазинам и договаривался встретиться с ней в пять в таком-то месте. А когда приходил, ее там не было. И он повсюду ее искал. Находил, спрашивал, что же, елки зеленые, случилось, а она отвечала: «Не знаю. Я ничего не помню». Тут любой догадается — что-то не так. А потом начались личностные изменения. В наши дни все знают, что это симптомы Альцгеймера, а тогда диагноз никак не могли поставить.

У Теда был брат, на одиннадцать лет старше его. Вот он вырос в нормальных условиях. Отец, как и положено, приходил с работы уставший (он был булочником), и мама готовила ужин и ждала возвращения мужа и сына. Она всем старалась услужить. Ей казалось, в этом и заключается роль матери и жены. Так было принято у поколения их родителей. Люди редко выражали свои чувства, редко целовались, обнимались и говорили нежные слова. Никто не разговаривал так, как говорят образцовые супруги в сериалах, никаких «Здравствуй, дорогая» и тому подобной ерунды. Но зато, если ужин ждет тебя на столе и все домочадцы в сборе, лучше понимаешь, что такое семья.

Когану было девять, когда все рухнуло. А когда маму увезли навсегда, ему было одиннадцать. За несколько лет до того брата отправили во Вьетнам. Он попал в морскую пехоту. Так что детство у Когана было не такое, как у всех. Отец часто задерживался на работе, а потом еще куда-то уходил, и Тед оставался один. По вечерам, закончив учить уроки, он отправлялся играть в бейсбол. Выходил на улицу и бросал старые теннисные мячики в коробку, полную строительной пены. Коробка стояла в глубине гаража. Дырка в ней была как раз такого размера, какого бывает ловушка на бейсбольной рукавице. Тед тренировался часами и однажды попал пятьдесят раз кряду.

— Ну что, Тедди, кто сегодня питчером? — каждый вечер спрашивал их сосед, вдовец Сид Файнберг, выводя на прогулку собаку.

— Сивер,^[1] — отвечал Тед.

— Вроде Сивер в воскресенье подавал?

— Мы же для Кубка тренируемся. Я потом его на день отправлю отдыхать.

— Думаешь, это правильно?

— А что делать? Седьмой иннинг, и ему надо выбить за тринадцать страйкаутов.

— Замени его, — советует Файнберг. — Замени, пока не поздно.

— Ни за что! Он будет играть до конца.

Том Сивер был его любимым питчером. И он всегда играл до самого конца.

— Ладно, поживем — увидим. Я вернусь к девятому иннингу.

Болезнь матери сделала из Теда отличного питчера. Может, и врачом его сделала она? Тед часто об этом думал. Сколько времени он провел в коридорах больниц. Сколько перевидал людей в белых халатах. Не могло это на него не повлиять.

В десятом классе он познакомился с Мелиссой Маккумбер. Северо-западный Университет проводил олимпиаду по биологии. Там они и встретились. Высокая, неуклюжая, на год старше его. Мелисса ходила в маленькую частную школу, Франсез-Паркер. Приятель Когана сказал, это школа для «богатых сучек». Мелисса и вправду была богатой, вернее, богатым был ее отец, биржевой брокер, но вот сучкой она точно не была. Напротив, Коган редко встречал таких приятных девочек.

По воскресеньям, когда было тепло, Мелисса приглашала его к себе домой поплавать. Жила она в Линкольн-парке, и Теду приходилось добираться туда сначала на автобусе, потом на поезде, а потом еще пешком. Но оно того стоило. К Мелиссе приходили друзья, они все вместе играли, а миссис Маккумбер приносила им к бассейну бутерброды и газировку. Холодильник в этом доме всегда был полон всякой всячины — мяса, маринованных огурцов, остатков ужина, напитков, — и Теду разрешали есть все, что захочется. Миссис Маккумбер даже его уговаривала: «Давай, Тедди, доедай. Иначе испортится и придется выбросить. Девочки все равно это есть не станут».

В первый раз Тед уехал от них на поезде и на автобусе. А потом миссис Маккумбер узнала, что он ехал поздно на общественном транспорте, и оставила его ужинать, после чего попросила мужа, Билла, отвезти его домой. Маккумберы никогда не говорили с ним о его семье, но Мелисса, видимо, им все рассказала: что его отец много работает и поздно возвращается (про женщин отец с Тедом не говорил, но по городу ходили слухи), что дома Когана ждет замороженная лапша быстрого приготовления. Наверное, по этой причине у миссис Маккумбер всегда был припасен большой кусок мяса или куриные ножки. «Тедди, пожалуйста, останься на ужин» — так она к нему обращалась. Он садился за стол, оглядывался по сторонам и думал: «Вот какой должна быть настоящая семья. У меня точно будет такая».

Билл Маккумбер был мужчиной грузным. Он потерял ногу на корейской войне, носил протез и ходил с трудом, сильно хромая. И при этом каждые выходные непременно играл в гольф. Днем его обычно дома не было. Возвращался он к ужину, садился в гостиной, клал ноги на журнальный столик, закуривал сигару и читал газету. Маккумбер был шумный и добродушный, прямая противоположность отца Тедди. И все же Тедди восхищался Биллом Маккумбером. Тот умел наслаждаться жизнью, и наслаждался бы ею, какие бы напасти на него ни свалились. Тедди он казался воплощением подлинной силы духа и добродетели.

По пути домой они говорили о спорте и географии. Тедди смотрел в окно «кадиллака» и рассказывал Маккумберу про свою коллекцию монет. О монетах и странах, откуда они приехали, Тедди знал много, и еще больше он знал о странах, из которых у него монет не было, вроде Монголии или африканских государств, в которых никто из американцев, кроме цереушников, не бывал. И конечно, Тедди мечтал когда-нибудь там побывать. Ему хотелось путешествовать. Путешествия были страстью мистера Маккумбера. Каждый год он вез свою семью в какое-нибудь новое место. В этом году собирались смотреть на пирамиды. А в следующем, может, поедут в Скандинавию. По дороге Маккумбер рассказывал о прошлых путешествиях и планировал будущие. Тедди говорил мало. Кивал, восхищался и робко мечтал, что в следующий раз его возьмут с собой.

Как только они въезжали в район Теда, Билл сразу же замолкал. Здесь жили евреи среднего достатка. Маленькие частные домики, небольшие коричневые здания на несколько квартир. Машина ехала по дорожке к гаражу, той самой, на которой Тедди тренировался бросать мяч, и щеки парня вспыхивали от стыда. Ему хотелось как можно скорее выбраться из «кадиллака».

— Большое спасибо за то, что вы меня отвезли, — говорил он. — Правда, спасибо! — Потом вылезал из машины и пулей несся в дом.

Так продолжалось раз семь или восемь, пока Маккумбер его не остановил однажды.

— Погоди-ка секунду, — велел он. — Я давно хотел тебя спросить.

Коган испуганно посмотрел на Билла.

— Ты вообще в колледж поступать собираешься? Решил уже, где хочешь учиться?

Коган ответил, что ни о чем таком пока не думал. Северо-западный Университет ему очень понравился. Там хорошая академическая школа, и в Большую Десятку он входит. Хорошо бы, конечно, было туда поступить, вот только с деньгами пока непонятно. Вернее, непонятно, дадут ли ему стипендию и сможет ли он поступить на бесплатное отделение, потому что отец все равно не в состоянии заплатить за его обучение в частном университете. Брат Тедди тоже учился в государственном университете.

Мистер Маккумбер кивнул.

— Вы с Мелиссой большие друзья, верно?

Коган не знал, что на это ответить. К чему он клонит? Намекает, что Тедди в Мелиссу втюрился?

— Ну, в общем, да, — промямлил он. — Нам с ней интересно вместе.

— Она о тебе очень хорошо отзывается. Говорит, ты в мяч здорово играешь и учишься отлично. Что ты один из лучших учеников в классе.

— Мелисса очень добра ко мне. И вы с миссис Маккумбер тоже.

— Знаешь, я в прошлом году пытался ее в другую частную школу отослать, — мистер Маккумбер его словно не слушал, — а она отказалась уезжать. Она очень к матери привязана. И друзей бросать не захотела.

Они помолчали.

— Вот я и подумал, раз твоя мама умерла, а отца… Как я понял, его дома часто не бывает… Может, ты захочешь поехать в пансион?

— Не знаю. Я про эти пансионы вообще ничего не слышал.

— Думаю, они дадут тебе стипендию, ведь ты хорошо учишься. Я бы тебе деньгами помог и замолвил за тебя словечко. Я сам там учился, это в Массачусетсе. Я им каждый год приличные деньги перечисляю. Давай попробуем, вдруг тебя примут? Ты как?

Коган пожал плечами:

— Ну давайте.

Маккумбер улыбнулся.

— Вот и отлично! — Он снова стал на себя похож. — Ты молодчина! Я все организую.

И они пожали друг другу руки.

Он не вспоминал о предложении Маккумбера, пока через неделю Мелисса не приехала к нему в школу вся зареванная. Тедди играл на площадке в бейсбол.

— Папа думает, что мы с тобой слишком плотно общаемся, — сердито выпалила она. — Вот он и хочет тебя отослать!

Тедди никак не мог понять, о чем речь.

— Что значит — слишком плотно? Мы же просто дружим?

— Конечно! Но ты же знаешь, сколько мы времени проводим вместе?! Ты же понимаешь, что ты мне нравишься не просто как друг?

Тед стоял на залитой солнцем бейсбольной площадке и медленно осознавал, что перед его глазами, но без всякого его участия, разворачивается трагедия, а он и не заметил. Ему-то казалось, что он так — почти незаметная часть жизни семьи Маккумбер. Просто гость, который приходит по выходным. У Мелиссы ведь полно друзей. А тут его произвели сразу совсем в другой чин, да еще и отсылают. Отсылают! Дело серьезное. Ничего страшного в том, что он нравится Мелиссе. Кое-какие признаки ее внимания Тедди и раньше замечал. Нет, конечно, он не думал, что дело обстоит так, как говорит Мелисса. Но все же отсылать его из-за этого? И ведь он вроде нравился ее родителям! Ничего не поймешь. Как можно сначала принимать его в своем доме, разговаривать с ним ласково, кормить, а потом пытаться отослать подальше?

— Чего-то я не понял, — сказал он. — Я же вроде нравился твоим родителям?

— Ты и сейчас нравишься.

— Тогда какое им дело, друзья мы или… еще чего?

Мелисса молчала.

— Им-то что за дело? — не отставал Тедди.

— Ты еврей, Тедди. — Мелисса глядела в сторону. — Они не хотят, чтобы за мной ухаживал еврейский мальчик.

— Так я и не ухаживаю.

Она помолчала, а потом сказала:

— Они не хотят даже, чтобы я влюблялась в еврейских мальчиков.

— Господи! Ну так не влюбляйся.

— Не могу!

Тедди пришел домой и все рассказал отцу. Рассказал про предложение мистера Маккумбера, как он хотел отправить его в пансион, типа, умаслить и отослать, а он и так теперь не хотел с Мелиссой встречаться. Тедди ничего не понимал.

Отец выслушал его молча. Когда сын закончил, мистер Коган сказал:

— Знаешь, твоего дядю Адама отправили подыхать в концлагерь по той же самой причине. Его прятала одна семья, а потом в него влюбилась их дочка. И они выдали его гестапо. — Он помолчал и добавил: — Видишь, прогресс налицо. Вашему поколению уже легче. Теперь людям хоть стыдно такое говорить. Они знают, что поступают неправильно, и им хочется как-то компенсировать ущерб, который они причиняют.

А еще отец сказал, что Маккумберы в самом деле относятся к нему хорошо.

— Тогда почему они со мной не поговорили? Почему они меня не спросили, влюбился я или нет?

— Потому что твои чувства значения не имеют.

Легче не стало.

— Она тебе нравится? — спросил отец.

Нравится, конечно. Но ухаживать за ней он не собирался. И уж точно не собирался на ней жениться. Ее родители этого, по всей видимости, и боялись.

— Тогда, может, стоит подумать над предложением ее отца? Школа-то хорошая?

— Еще какая! Похоже, одна из лучших.

— И денег с тебя не возьмут?

— Мистер Маккумбер часто делает пожертвования в их пользу. Говорит, меня примут бесплатно.

— Тогда веди себя с Мелиссой по-прежнему. Дружи с ней, встречайся почаще.

— Ты что? Ее отец антисемит!

— Да, и ему за это стыдно. Пользуйся, пока есть возможность.

И он воспользовался. И окончил частный пансион «Андовер». А потом Йельский университет.

Под конец учебы Тед сблизился со своим братом. Фил служил ему примером во всем. После войны брат устроился работать школьным учителем. Теду пора было решать, чем заниматься. Ему нравилась биология, и особенно интересно было изучать поведение человека. Тед посещал все курсы психологии в университете. Дипломы он писал сразу по двум темам, биологии и психологии. А еще Тед слышал, что в Гарварде начинают исследования биохимической подоплеки психических болезней. Отличный способ совместить его интересы. Тед посоветовался с братом, сказал, что думает пойти в аспирантуру на психолога.

— Знаешь, Тедди, — ответил Фил, — выгляни-ка на улицу. Там полным-полно таксистов с дипломами психологов. И работу им никогда не найти. Я понимаю, что поведение человека — это дико интересно. И что теперь? Если тебе нравится психология, вали заниматься психиатрией. Тогда у тебя хоть работа будет. Семью сможешь прокормить. Зачем упускать такую возможность. Хочешь учиться — учись чему-нибудь полезному. Поступай в аспирантуру на медицинский факультет.

Тед немного подумал над предложением брата, но все ребята, которые пошли на медфак в Йеле, были полными дебилами. Они всех презирали и только и знали, что нос задирать. У таких и списать-то нельзя. Они не скажут, какие учебники читают, чтобы к экзамену подготовиться. Да они сами больные! И с такими провести еще четыре года?

Но сама идея все-таки показалась ему заманчивой. На дворе стояли восьмидесятые, экономика при Рейгане хоть и была на подъеме, но что правда, то правда: психологом ему работы не найти. И Тед все же подал документы на медицинский факультет.

Во время собеседования он всем рассказывал, что у его матери была болезнь Альцгеймера и что ему хотелось бы попытаться разработать методы лечения этой болезни. Но, когда начались занятия и Тед стал изучать психологию, оказалось, что пациентов с Альцгеймером он почти не видит, поскольку болезнь эта неврологическая, а не психическая. Вместо этого он постоянно работал с полными шизиками, которые слышали голоса, разговаривали с телевизором и ничего не соображали из-за галоперидола и успокоительных препаратов.

Врач, к которому Когана назначили на практику, выписывал своим пациентам максимальные дозы, а потом отправлялся развлекаться со своей любовницей, замужней женщиной. «Им хорошо, и нам отлично», — повторял он. Поначалу Коган сомневался в правильности этой теории, но через несколько недель его мнение изменилось. Здесь никто не выздоравливал.

Коган начал искать себе другое занятие. Следующей остановкой на его маршруте была клиническая медицина. Коган решил стать кардиологом. И вскоре обнаружил, что в основном имеет дело с рутинными, повторяющимися историями болезней и что у него есть все шансы умереть от скуки, избери он это поприще. Потом был курс хирургии. Врач, у которого Тед проходил практику, был отличным парнем, и талантливым к тому же. Он и сам учился поначалу на клиническом факультете, и диплом уже получил, но тут ему все осточертело, он развернулся и отправился учиться снова — на этот раз на хирурга. Коган понял намек.

Они подружились. Коган всегда заступал на дежурство вместе со своим начальником. Когда у его приятеля заканчивались сигареты, Тед шел их покупать. Только так можно было попасть в круг избранных. Приносить сигареты, делать, что велят. Наблюдать и понимать, что здесь здорово, что это и есть то, чем ты хотел бы заниматься. Пока, наконец, тебе не доверят собственного больного, не возьмут под крыло.

Вот так Коган и стал хирургом.

8

Дженга

1 апреля 2007 года, 8.09

С самого начала Мэддену это дело не нравилось. И не только потому, что в нем замешан медик, и не потому, что отец девочки уверен: в смерти дочери виноват именно этот врач, а не он сам. Мэдден сочувствует Кройтерам, у него ведь тоже есть дочь. Ей всего десять, но Хэнку легко представить ее ровесницей Кристен. И уж конечно, он бы точно так же отреагировал, если бы узнал, что его девочка переспала с врачом, сорокатрехлетним мужиком. Даже если бы она утверждала, что у них все по любви. Он бы тоже этого парня прибил.

Нет, Мэдден беспокоится не поэтому. Что-то в этом деле есть тонкое, эфемерное. Похоже на игру в дженгу, они дома с семьей иногда так вечера проводят. Сначала складываешь из кусочков дерева красивую устойчивую башню. Потом вытаскиваешь из башни кусочек за кусочком, стараясь не нарушить равновесия. Поначалу-то кусочки легко вытаскивать. Но после шестого или седьмого круга уже не знаешь, что тянуть. Потянешь не за то или недостаточно аккуратно — и вся башня обрушится. Кто обрушил, тот и проиграл.

Вот так и с этим делом. Мэддену кажется, что семь кругов уже прошло. Мэдден с самого утра уселся за столом домашнего кабинета и разложил перед собой бумаги. Вчера, когда тело девушки увезли, он еще часа два провел в доме, обыскивая ее комнату и перетряхивая содержимое «мака», пока его не утащили на экспертизу компьютерщики. А потом еще говорил с родителями. Вот это — вообще жуть. Они рассказывали про свою старшую дочь, студентку Калифорнийского университета, и про сына, который в этом году колледж заканчивает. И про то, что Кристен вроде хотела после школы поехать на Восточное побережье учиться. Показывали ему фотографии: вот последнее Рождество, вся семья в сборе, вот Кристен на больничной койке, выздоравливает после аварии, а вот маленькая Кристен на пляже.

Кристен на фотографиях больше похожа на мать, ухоженную и сдержанную, с тонкой, мальчишеской фигурой. Миссис Кройтер выглядит моложе своих сорока с хвостиком. Она работает учительницей на замену, преподает французский, а еще увлекается дизайном интерьеров. Одета просто и элегантно: шелковые бермуды цвета хаки, шелковая же синяя блузка, нитка жемчуга на шее, короткая модная стрижка «под мальчика». Поначалу Элиза Кройтер молча разглядывала журнальный столик, словно пациентка после инсульта, которую медсестры красиво одели перед воскресным визитом родственников. Но потом, когда ее муж начал рассказывать о событиях, приведших к сегодняшней трагедии, она словно очнулась и четко изложила свою позицию. Элиза говорила, не отрывая от мужа сердитого, вызывающего взгляда, словно отстаивая свое право голоса. Похоже, он свое право голоса утратил навсегда.

— Нет, мне кажется. У Кристен не было никакой депрессии. Бывали приступы плохого настроения, как и у всех подростков, и нахальства немного прибавилось.

Вот что их насторожило, так это ее успеваемость в школе. Им позвонили сразу две учительницы и предупредили, что их дочь чуть не провалила экзамены и несколько письменных работ сдала гораздо позже назначенного срока. И вообще она как будто изменилась, так они сказали. Поэтому Элиза и решилась пошарить в комнате девочки. Думала, может, дело в наркотиках. А вместо этого обнаружила дневник.

А что Мэдден? Нашел он что-нибудь во время обыска? Кроме диска, номеров, по которым она звонила, и упаковки активированного угля, выписанного Коганом, ничего. Да, еще пара белых штанов с логотипом больницы. Вот это и правда улика — она связывает девочку с врачом. Кристен спрятала их в ящике комода. Спереди небольшое пятно, предположительно семенная жидкость. И все же Мэддену не хотелось давать им надежду свалить вину на другого. Даже если окажется, что это и правда семенная жидкость, и анализ ДНК покажет, что это жидкость доктора Когана, это все равно ничего не доказывает. Нужны доказательства повесомей.

И тут папаша говорит:

— Инспектор, я вас очень прошу, сообщите, если нужна будет наша помощь. Мы в отчаянии, но этот гад должен быть наказан. Он же ее убил!

Мэдден насторожился. Очень уж спокойно, безо всяких эмоций это было сказано. В том, что Кройтер во всем винит врача, не было ничего удивительного. Уж очень жуткой была альтернатива. Но вот этот уверенный тон Хэнка удивил.

— Мистер Кройтер, мы пока еще не установили, что это убийство.

— Ничего, скоро установите.

Мэдден снова оглядывает разложенные бумаги, вздыхает, снимает очки и трет глаза. Он встал часа два назад и все эти два часа пытается сочинить отчет с места происшествия. Дети прозвали маленькую спальню, которую он переоборудовал под кабинет, «компьютерной комнатой». Все из-за того, что Хэнк установил тут дорогой компьютер — свою единственную и любимую игрушку, — а еще цветной принтер и сканер. Больше в комнате почти ничего и нет, только раскладной диван, шкаф со всякими серьезными книжками (ну не любит Мэдден беллетристику, он и в кино-то ходит только с детьми) и семейные фотографии на подоконнике. На стене снимок в рамочке: Хэнк и еще три полицейских из его отдела — Биллингс, Бернс и Фернандес. Плюс диплом и награды. Жена Мария подарила ему на день рождения рамку с вырезкой из газетной статьи, но ее он поставил в угол у шкафа. Сразу и не разглядишь.

Только если подойти поближе и повернуться лицом к двери, можно прочитать заголовок: «Увечье не помешало инспектору полиции настигнуть преступников». Спроси его, почему он не повесил вырезку на стену, Хэнк пробурчит, что хвастаться некрасиво, что он бы вообще ее в шкаф засунул, но ведь это подарок жены… Мария родилась в Никарагуа. Они познакомились, когда она нанялась к Пасторини прибираться и готовить. Казалось, у этой пары нет ничего общего, она едва говорила по-английски, он едва обращал внимание на женщин. И все же они поженились, и с течением времени, по мере того как она учила английский, а он испанский, их брак становился крепче день ото дня. С тех пор прошло тринадцать лет, и Мэдден любит повторять, что секрет их успеха прост: она считает себя недостойной его, а он себя — недостойным ее.

На самом деле статью он спрятал по другой причине. Там, в этой заметке, рассказывалось о сексуальном насилии. Хэнк однажды решил, что его будут больше жалеть, если он обнародует эту историю. Дело-то, о котором говорилось в газете, было совсем простое, но Мэддену нужно было повышение, и он посчитал, что так заработает дополнительные очки. А теперь ему стыдно за свой поступок. Глядя на заголовок, он мысленно добавляет: «Двойное увечье не помешало инспектору…»

Врач, лечивший его в детстве от полиомиелита, изнасиловал его. Журналистке, которая брала интервью, Хэнк сказал, что не понимал тогда сути происходящего. Врач хорошо знал, как добиться своего, и был, как это ни странно, очень терпелив. Маме Хэнка нравилось читать журналы в приемной. После первого же визита доктор предложил ей всегда ждать мальчика там, в особенности потому, что мальчик, казалось, стеснялся, если осмотр происходил в ее присутствии.

«Мне было девять лет, — рассказывал Мэдден репортерше. — Я не знал, что должно происходить на осмотре, а что — нет. Но меня и раньше осматривали врачи, и я решил, что так и надо». Например, доктор брал его за яички и просил покашлять. Или проводил ректальный осмотр, потому что у мальчика «постоянно были запоры». Вскоре врач внес изменения в привычный ход приема. Он задерживал руку на гениталиях чуть дольше. Засовывал уже не один палец в ректальный проход. А потом уже и не палец.

«Будет немного больно, — так он сказал. Обычно доктор говорил это перед тем, как уколоть Хэнка иголкой. — Но недолго».

Хэнк услышал, как расстегивается ширинка, и внезапно с ужасом осознал, что его предали, что и до этого осмотр был вовсе не осмотр. Мальчик попытался закричать, но врач зажал ему рот и изнасиловал.

Закончив, доктор повел себя так, словно ничего не случилось, словно он провел обычный осмотр. Только в этот раз, закончив писать в карте, он протянул Мэддену коробку с бумажными салфетками и сказал: «Генри, там, за дверью, туалет. Иди помойся. Тут нечего стесняться, просто включи горячую воду». Мэдден молча взял салфетки. Он двигался словно в тумане. Мальчик знал, что произошло, но не мог в это поверить. Он пошел к двери, но врач остановил его, легонько взяв за руку. «Генри, ты же знаешь, все, что происходит в кабинете врача, нельзя обсуждать ни врачу, ни пациенту. Даже с родителями. Это закон такой».

Мэдден никому ничего не сказал. И не попытался выяснить, есть ли и вправду такой закон. Закон или не закон, а отец все равно посчитал бы, что это он, Хэнк, во всем виноват, что он это заслужил. «Идиот, сам напросился» — так его отец отзывался о людях, с которыми случалось какое-нибудь несчастье. Мэддену было стыдно: мог бы и раньше сообразить или хотя бы шевелиться побыстрее, когда услышал, как расстегивается ширинка. Надо было ткнуть его локтем под ребра или весы перевернуть, может, он бы испугался и перестал. Вот этого его отец никогда бы не понял — Хэнк не сопротивлялся. Так что он долго никому ничего не рассказывал. Через много лет Мэдден понял свою ошибку. Надо было все рассказать, чтобы с другими такого не случилось.

Репортерша оказалась умницей, ничего лишнего не написала. Вроде все, как было, но никаких жутких подробностей.

— Почему вы решили пойти работать в полицию? — спросила я его.

Мэдден признался, что у него для этого были личные причины. В детстве он болел полиомиелитом, и лечащий врач изнасиловал его. Мэдден долго не мог решиться даже осознать произошедшее. И лишь спустя много лет он рассказал о случившемся коллеге, который работал над похожим делом. Мэдден и сейчас сожалеет, что не поговорил с родителями, ведь это могло бы спасти других мальчиков. Врача призвали к ответу, лишь когда Хэнк уже учился в колледже.

— Однажды он выбрал не ту жертву, пацан оказался смелый, и все кончилось. Жалко, что тем пацаном был не я. Вот я и стараюсь больше такого не допустить.

Статья вышла, и Хэнк заметил, что люди начали относиться к нему по-другому. Иногда старались быть осторожнее в выражениях. Как только речь заходила о насилии, он переставал быть для них полицейским и воспринимался как жертва. Хэнку это совсем не нравилось. Он поговорил с Пасторини, потребовал, чтобы коллеги «перестали маяться дурью» и начали вести себя как «бессердечные скоты». То есть потребовал, чтобы все стало по-прежнему. Пасторини охотно исполнил его просьбу. Правда, теперь они время от времени шутили как-то уж чересчур мерзко. Биллингс, и напарник Хэнка, Фернандес, и даже сам Пасторини позволяли себе лишнее, просто ради того, чтобы показать: ничего не изменилось. Биллингс и Фернандес были у них в отделе записными шутами. Вечно кого-нибудь подкалывали. Придумывали и разыгрывали в лицах ссоры между людьми. Например, «Мэдден ругается с продавцом в продуктовом на углу». И разворачивали целую историю, а потом ходили и всех спрашивали, кто какие делает ставки: Мэдден победит или продавец? Какие у каждого сильные и слабые стороны? Каждую неделю они придумывали новое состязание. И каждую неделю объявляли победителя. Народу почему-то эта игра ужасно нравилась.

Но Мэдден сейчас не об этом думает. Он надевает очки и начинает печатать. Выделяет цветом все самое важное. Отдельно составляет список вопросов, которые собирается задать подруге Кристен, Керри Пинклоу. Это ей Кристен звонила незадолго до смерти. Рапорт основан исключительно на дневниковых записях девочки и рассказах родителей. Мэдден прикладывает к делу выписки из дневника. Те записи, в которых содержится важная для расследования информация. Двадцать пять страничек, исписанных аккуратным девчачьим почерком.

Двадцать пять страниц, пять месяцев. Начинается все с операции в ноябре и заканчивается в последних числах марта. Примерно за месяц до этого, в феврале, Кристен переспала с врачом, который ее оперировал. Странная история. Со дня операции прошло довольно много времени, и вдруг Кристен оказывается у хирурга дома. После вечеринки, пьяная, почти ничего не соображающая. Ее туда притащила подруга, Керри. Не хотела везти Кристен к себе в таком состоянии — боялась родительского гнева. А состояние было не очень. Коган согласился оставить девочку на ночь в спальне для гостей. А потом переспал с ней, несмотря на то что в гостиной осталась ночевать Керри.

Мэдден смотрит на фотографии Когана. Одна с водительских прав, другая из газетной заметки шестилетней давности, сообщающей, что он женится на Дженнифер Макфедден. Первую Мэдден раздобыл в своей базе данных, вторую выловил из Интернета.

Теодор Чарльз Коган. Родился в Чикаго 10 декабря 1963 года. Бакалавриат в Йеле. Диплом врача в Гарварде. Практикующий хирург-травматолог в медицинском центре Парквью.

Симпатичный, думает Мэдден. Глаза внимательные, и улыбка хорошая. Врач, особенно хирург, всегда пользуется у женщин большой популярностью. Зачем ему еще и малолетка?

Нет, поправляет себя Мэдден. Тут вопрос не «зачем?», а «почему бы и не?..». «Зачем?» — это вопрос из области логики. А вот «почему бы и не?..» — это порыв. Девяносто процентов неправильных решений принимаются под влиянием сиюминутного порыва.

Мэдден представляет, как это было. Девушка лежит на кровати в квартире Когана. Тот присаживается на краешек кровати, говорит с Кристен. Слегка касается ее. Может, случайно, а может, на реакцию смотрит. Он дотрагивается, и девушка не возражает. Рука доктора забирается к ней под рубашку. Он не спрашивает себя, зачем он это делает. Просто делает, и все. Делает, потому что это возможно. Чего же еще?

— Пап, а ты что делаешь?

Мэдден оборачивается. В комнату вошла дочка и остановилась за его спиной.

— Папа делает домашнюю работу, — отвечает он.

Она забирается к нему на колени.

— А это кто? — она тычет пальчиком в фотографию Когана.

— Это врач.

— Он что-то натворил?

— Может быть. Пока не известно.

— А что?

— Ты еще маленькая, тебе такое знать не положено.

— Что-то запрещенное? Как в кино, детям до восемнадцати?

— Вот-вот.

— А ты его поймаешь?

— Не знаю. Трудно будет доказать его вину. Я не уверен, что у меня получится.

— И поэтому ты делаешь домашнюю работу?

— Конечно. Все правильно, — улыбается он.

Дочка молчит. Папу она умаслила, пора приступать к главному.

— А можно я на компьютере поиграю?

— А ты уже завтракала?

— Ага.

— Точно?

— Спроси у мамы.

Мэдден смотрит на часы. Четверть девятого.

— Давай через десять минут, ладно? Папа еще поработает. А потом ты поиграешь. Только недолго, полчасика. Тебе пора в церковь собираться.

— Не, я на следующий уровень за полчаса не перейду, — вздыхает девочка.

— Еще как перейдешь.

— В прошлый раз я не успела.

— Ничего не знаю. Я тут ни при чем.

— А нельзя в церковь попозже сходить?

— Чем дольше ты будешь папу отвлекать, тем меньше времени останется на игру. Минуту ты уже потеряла.

Она спрыгивает с колен:

— Так нечестно! Что ж ты сразу не сказал?

Мэдден смотрит на часы. Двадцать девять минут.

— Вредина! — Она выбегает из комнаты.

9

Танец трех шариков

10 ноября 2006 года, 6.57

Когану нужно было делать обход, и первой он решил осмотреть девушку. В принципе, обход можно было свалить на рядовых врачей, на Кима например, но Коган предпочитал, если находился в клинике, все делать сам. Он навещал своих пациентов дважды в день — утром и после обеда.

Еще Когану надо было осмотреть О’Двайера, здоровенного мужика, которого в баре боднул в спину стул, и бедняга чуть не лишился почки. И Санчеса — этому приятель прострелил ногу, поскольку они «не сошлись во мнении по денежному вопросу». Пуля прошла в опасной близости от мошонки. И Харта, мастера на все руки, который как-то вечером свалился с крыши собственного дома. И Трейнора, веб-программиста, придумавшего какой-то супер-пупер сайт. Этот неблагодарный говнюк упал с мотоцикла второй раз за два года. Когда его привезла «скорая», Коган даже не узнал Трейнора, настолько тот был искалечен. Три хирурга оперировали поганца двенадцать часов и заново собрали его по кусочкам. Через несколько часов Трейнор очнулся в реанимации, и только тут Коган осознал, что знает этого парня.

— Слушай, это не тебя пару лет назад я сшивал после аварии? — спросил Тед.

— Дежа-вю у тебя, док! — ответил двадцатипятилетний сопляк, рассказывавший всем сестрам, что он стоит десять миллионов долларов. — Бля буду, дежа-вю!

Вторая авария его, похоже, тоже ничему не научила, никакой благодарности к спасителю он по-прежнему не испытывал. Тед давно зарекся с ним пререкаться, но тут все-таки не удержался.

— Слушай, если ты всерьез решил регулярно падать с мотоцикла, так хоть деньги за это бери. Застрахуйся от переломов и живи на выплаты.

— Это ты, типа, пошутил?

— Нет, это я тебе вежливо намекаю, что мотоцикл пора на время поставить в гараж. На очень продолжительное время. Навсегда. Как-то у тебя с ним не складывается.

— Тебе деньги платят, чтоб ты советы давал?

— Я на общественных началах.

— Вот и не страдай херней, занимайся своим делом. А я — своим.

— Это что же у тебя за дело, интересно?

— Свалить отсюда на хрен!

— В таком деле я бы и сам поучаствовал. Шепни мне, если там еще место будет. Акции-то выдают?

— Если бы не давали, меня бы там не было.

Обход шел своим чередом. Коган осматривал своих пациентов. После выписки он еще встретится с ними пару раз, проверит, что все пришитое не отвалилось, и передаст их терапевтам или более узким специалистам.

Теперь надо осмотреть пациентов, которых он оперировал вне травматологического отделения. Четыре дня в неделю Коган оперировал в травме, и, кроме этого, он еще работал с пациентами в отделении торакальной (то есть легочной) хирургии. Во многих больницах хирургам-травматологам, оперирующим в других отделениях, платили отдельно за каждую проведенную операцию, и врачи таким образом подрабатывали. В Парквью Когану платили фиксированную зарплату, поэтому прямой выгоды от таких пациентов он не имел. Однако ему было важно не утратить навыков, а заодно заработать репутацию во всей больнице, а не только в травме, и создать о себе благоприятное впечатление у начальства. Увольняться Коган пока не собирался, но понимал, что когда-нибудь захочется сменить место работы, а чтобы иметь возможность выбирать, ему понадобятся хорошие рекомендации.

Иногда Коган сомневался, стоит ли так надрываться. В конце дежурства, когда он валился с ног, хотелось вообще уйти из профессии. Если становилось совсем тяжко, Тед сам себе прописывал отпуск. Однако последние года полтора работать ему было все менее и менее интересно. Даже после того как Коган увеличил дозу до целого месяца отдыха, старая депрессия навалилась на него уже через несколько дней после возвращения.

Тед старался не обращать внимания на дурацкие мелочи вроде этого мелкого засранца, который зарабатывал больше него. Или на геморрой миссис Эллен Рихтер. Но ничего не получалось.

Миссис Рихтер была первой из трех пациенток легочного онкологического отделения, которых Когану нужно было осмотреть во время обхода. Ей было шестьдесят пять, и Коган пару дней назад удалил ей опухоль, а заодно и треть правого легкого. Прогноз был благоприятный. Лет пять она еще проживет. Однако этим утром у нее обнаружился геморрой. Теперь у миссис Рихтер болело и сверху, и снизу, и она желала знать, может ли Коган что-нибудь с этим поделать. Просила, чтобы он ее снова прооперировал. Прямо-таки требовала даже.

— Неужели нельзя как-нибудь… лазером?

Вот это Когана доставало больше всего. Ей бы радоваться, ведь она выжила во время операции. Опасной для жизни операции. Ей опухоль из легких удалили. Может, Коган ее и не вылечил окончательно, но помог — это точно. Могла бы хоть какую-то благодарность испытать. Так нет же, семь утра, а она требует, чтобы он бежал оперировать ее геморрой.

— Я понимаю, какие неудобства это доставляет вам, миссис Рихтер, — говорил Коган. — Но поверьте мне. Операция вам сейчас не нужна. Нам с вами сейчас нужно всеми силами постараться избежать операции. Давайте я вам лучше мазь выпишу.

— Мне мазь не помогает.

— Значит, попробуем другую. Скажите лучше, как у вас с шариками. Получается?

Он имел в виду спирометр, прибор для измерения объема выдоха, лежащий на прикроватном столике пациентки. Сквозь прозрачный пластиковый корпус были видны три шарика, которые, если сильно подуть в трубку, поднимались вверх.

— Ну-ка, покажите мне, как вы выдыхаете, — попросил Тед.

Миссис Рихтер взяла спирометр и дунула в него изо всех сил. Один шарик поднялся только до середины коробочки, два других вообще остались на месте.

— Ну что ж, — сказал Коган, — уже лучше, чем вчера.

Ей надо дышать в эту коробочку по пятнадцать минут каждый час, напомнил он миссис Рихтер. Нужно увеличить объем легких и постараться избежать инфекции.

— Я к вам зайду после обеда, и чтобы шарики у вас к тому времени уже танцевали.

— Знаете, как это трудно?!

— Знаю. Но зато сколько будет радости, когда у вас получится. Вот увидите, вам понравится.

Следующей была пятидесятилетняя Гриер, особа мнительная и постоянно к себе прислушивающаяся.

— Знаете, ощущения такие же, как тогда; помните, вы доктора Файна привели ко мне на консультацию? — сказала она, описывая боли в груди. — Все время температура 38, только вчера и позавчера вечером не поднималась. И соски набухли, я их постоянно чувствую. Может, это инфекция?

Вопреки больничным правилам, на ней была собственная пижама, довольно тонкая и расстегнутая почти до пупа. Наверное, миссис Гриер ее не застегивала, чтобы легче было постоянно демонстрировать грудь. Накануне Коган осматривал сорокадвухлетнюю пациентку, которую швырнуло на руль во время аварии. Вот эта ужасно стеснялась и врача, и сестер. Миссис Гриер не стеснялась никого.

Вчерашняя жертва аварии получила множественные ушибы, даже сердце пострадало. Бюст у нее был весьма внушительный, и выставлять его напоказ ей было неприятно. Коган сразу напрягся. Он и так старался никаких подозрительных сигналов при осмотре пациенток не подавать, а с некоторыми из них вел себя особенно осторожно.

Коган непременно брал с собой медсестру или женщину-врача. Он беспокоился не только за своих пациенток, но и за себя. Если больная напишет жалобу, у него хотя бы будет свидетель женского пола. Коган работал в Парквью уже два года, и за это время уже два врача вылетели с работы за «фривольный», с точки зрения пациенток, осмотр.

Тед не стал прикасаться к Гриер.

— Вы ведь вчера какие-то болеутоляющие пили? А сегодня? Не стали?

— Вечером принимала, да. Но знаете, если не считать боли в груди, я себя хорошо чувствую. И шарики у меня танцуют. Все три.

— Правда? Ну-ка, покажите.

Она взяла спирометр со стола и выдохнула.

— Здорово! — похвалил Тед. — А вон в той палате лежит женщина, которая еле-еле один шарик поднимает.

— Так ведь я тоже решила, что вы с ума сошли, когда вы мне его только дали.

— Ну вот и отлично. Я скоро вернусь.

Последняя пациентка была самая тяжелая и самая молодая. Всего тридцать шесть. Эмигрантка из Сальвадора. Трое детей. Коган очень расстраивался из-за нее, потому что знал, что она точно «пойдет на препараты». То есть скоро умрет. Когану ужасно не понравилось это выражение, когда он его впервые услышал, но за годы работы привык. Лучше так, чем говорить про смерть.

Рак молочной железы и легких. Диагностировали поздно, и теперь несчастную женщину всю искромсали в надежде спасти. Удалили обе груди и одно легкое. Весила она уже килограммов тридцать пять, не больше. Будь она лет на пятнадцать постарше, Коган вообще не стал бы ее оперировать. Но ей было тридцать шесть, и трое детей. Коган решил, что сделает все возможное, хотя для этого ему пришлось пободаться с начальством. А вот теперь ее состояние начало ухудшаться. Появились боли в плече, и Коган боялся, что это метастазы. Легкое он удалил три недели назад, а опухоль продолжала распространяться. «Не жилец».

— Доброе утро, миссис Домингез! Как вы себя чувствуете?

Она не ответила, только поморщилась и пожала плечами. То ли не поняла его, то ли просто не хотела разговаривать. По-английски она говорила плохо, и Коган старался брать с собой на обход переводчика. Две медсестры этого отделения говорили по-испански, вот их он обычно и просил помочь.

Сегодня с ним пришла Клаудиа.

— Спросите ее, болит ли у нее что-нибудь? — попросил Тед.

Клаудиа перевела. Миссис Домингез сразу оживилась и затрещала на испанском.

— Она говорит, ей трудно дышать. И у нее болит грудь. И руки. И спина.

— Спросите, она с утра обезболивающее принимала?

— Да, принимала, минут тридцать назад.

— Помогло?

— Немножко.

— Понятно. Скажите ей, пусть не стесняется звать сестер, когда у нее боли. Я приду и увеличу дозу. Ладно?

— Ладно, — ответила миссис Домингез, выслушав перевод.

— Скажите, что я хочу осмотреть шишку на плече.

Миссис Домингез кивнула, и Коган опустил рукав пижамы. Шишка на ощупь была упругая, размером примерно с мячик для гольфа.

— Переведите ей, что я хочу взять анализы. Только попозже, сейчас пусть отдохнет. Я вернусь после обеда, и мы все сделаем.

Клаудиа перевела.

— Она спрашивает, будете опять резать?

— Надеюсь, биопсия не понадобится. Я просто воткну туда иглу и посмотрю, что там внутри. Может, лаборатории будет достаточно жидкости из этой шишки. Прямо так переводить не надо. Объясните ей суть, но помягче.

Бог его знает, что уж там Клаудиа перевела, но миссис Домингез явно успокоилась.

— Спасибо, Клаудиа! — Тед повернулся к миссис Домингез: — Держитесь, о’кей?

— О’кей, — ответила она.

— Хорошо. Я вернусь после обеда.

Всякий раз, общаясь с тяжелыми раковыми больными, Коган вспоминал доктора Лю, онколога, известного своей грубостью и прямотой. Он родился в Китае и по-английски говорил без ошибок, но с сильным акцентом, который еще больше усугублял впечатление от его откровенности.

К примеру, пациент, у которого вновь обнаружили опухоль после короткой ремиссии, дрожащим голосом спрашивал доктора Лю, как обстоят дела, и тот спокойно отвечал: «У вас рак легких. Вы умрете». Вот так. Никаких тебе подслащенных пилюль, никакой деликатности.

Многие покидали его кабинет в слезах, недоумевая, как мог лечащий врач направить их к страшному доктору Лю на консультацию. Однако, как это ни странно, были и такие, которые не сердились на онколога. Некоторые даже благодарили его. Некоторым он нравился, поскольку был прекрасным специалистом и знал обо всех новейших достижениях медицины. Лю постоянно читал статьи и постоянно возился со своими пациентами. Помнил все нюансы их историй болезни. И пациенты были благодарны ему за это.

— У вас рак. Вы умрете.

— Спасибо большое, доктор! Спасибо, что вы мне об этом сообщили.

Нет, Коган так не мог. Пускай многие считают такой подход правильным. Тед не мог захлопнуть дверь у пациента перед самым носом. Ну хоть щелочку-то надо оставить?!

— Знаешь, я бы предпочла знать, что умираю, — как-то сказала Теду его бывшая жена. — Лучше так, чем тратить время и деньги на бесполезное лечение с ужасными побочными эффектами.

— Ты так говоришь, потому что здорова, — ответил Тед.

Эти несчастные отчаянно надеялись. Они страстно желали обрести хотя бы призрачную надежду, и отнимать у них возможность поверить в чудо было бы жестоко.

— Я говорю им правду, — сказал тогда жене Тед. — Иногда, когда форма рака не оставляет ни малейшего шанса, я говорю, что лечение почти наверняка не подействует. Но они ничего не желают слушать. Они говорят: «Ну ведь что-то же можно сделать». И, сказать по правде, что-то действительно сделать можно. Всегда. В этом и заключается весь ужас современной медицины.

— Нет, Тед, — ответила его жена, — это ты не хочешь смириться. Это ты ничего слушать не желаешь. Ты знаешь правду, но позволяешь своим больным убедить тебя поступать по-другому.

— Может, и так. Только разницы все равно никакой нету. Результат один и тот же.

— Однажды может оказаться, что разница есть.

— Однажды я сам окажусь на их месте.

— Я не это имела в виду.

— Знаю, — ответил Тед. — Я тебя понял.

10

Оттенки красного

1 апреля 2007 года, 12.05

Керри Пинклоу ведет гостя на задний двор к металлическому столику со стеклянной столешницей. Огромный зонт защищает от полуденного солнца. Дом у Пинклоу не такой большой, как у Кройтеров, но все же хороший. Похоже, тут не так давно делали ремонт и пристроили к гаражу дополнительную комнату. Керри рассказывает Мэддену, что ее родители развелись и она почти все время живет здесь с матерью, но иногда навещает отца. Он теперь снимает трехкомнатную квартиру в Лос-Алтос.

Усевшись, Мэдден достает из внутреннего кармана спортивной куртки блокнот и кладет его рядом с кофейной кружкой. Потом ставит на стол диктофон.

— Это у вас ранение было?

— Какое ранение?

— Ну, в ногу… Вам ее прострелили?

— А, нет. Переболел полиомиелитом в детстве. Ты знаешь, что это такое?

Она корчит рожицу, дескать: «Ну ты что думаешь, я совсем дура, что ли?»

— У Рузвельта был полиомиелит, — говорит Керри.

— Да, был.

— Вы же вроде не старый. От него ведь теперь прививку делают, разве нет?

— Мне пятьдесят восемь. Мой случай — один из последних.

— Простите! — Внезапно Керри становится серьезной. — Ужас какой!

— Керри, если ты не возражаешь, я бы хотел записать разговор, чтобы ничего не забыть потом. Хорошо?

— Ладно. Только если я начну реветь, то тогда выключайте? Я все утро проревела. До сих пор не верится, что она умерла.

— Договорились.

Мэдден разглядывает девушку. Симпатичная, но очень отличается от своей подруги. Вся красота на поверхности, а глубины никакой. Темные прямые волосы, фигурка отличная, маленький носик, голубые глаза. Но роста небольшого и очень аппетитная. Из тех девчушек, которым никогда не стать моделями. Бюст большой — как и у матери, кстати (Мэдден встретился с ней, когда входил в дом), — и, судя по вырезу облегающей футболки, Керри не стесняется этот бюст демонстрировать.

Иногда, видимо сердясь на подругу, Кристен в дневнике называла ее вертихвосткой, воображалой и болтушкой. Вполне вероятно, что Мэдден заранее настроился, прочитав дневник, но, похоже, Кристен была права. Да, глаза у Керри припухли от слез, но макияж наложен тщательно, даже помада на губах имеется, чересчур красная, на взгляд Мэддена, для такого разговора. Вроде бы барышня понимает, что ей предстоит стать одной из главных героинь этой трагедии, понимает и нервничает. Сосредоточенно жует жвачку и ковыряет заусенцы.

— Она тебе вчера несколько раз на мобильный звонила, — говорит Мэдден.

— Да, мы поговорили, а потом еще эсэмэсками перекидывались.

— И какой у нее был голос?

— Расстроенный, по-моему.

— То есть ты не уверена?

— Ну, она сказала, что сейчас к ней приедут из полиции — вопросы задавать. И что она пытается дозвониться до доктора Когана и предупредить его.

— И что, дозвонилась?

— Она сказала, что говорила с ним полминуты. Он сказал, что не может разговаривать. И чтобы она перестала ему звонить. Сказал, что ему не хочется ее обижать, но говорить он не будет. И повесил трубку.

— И поэтому она расстроилась?

— Да из-за всего вместе, скорее. Ну, из-за полиции тоже — она знала, что его надо предупредить, ведь он может с работы вылететь. И при этом злилась, потому что он не хотел ее слушать. И отец не хотел.

«А надо было слушать, — подумал Мэдден. — Почему никто из вас не слушал?»

— Кристен сказала, она не знает, что теперь делать. И это ж все уже пару дней продолжалось, с тех пор как ее родители дневник нашли.

— Но про самоубийство она не говорила?

Девушка замолкает. Разглядывает стол и ерзает.

— Керри, она что-нибудь про это говорила? — настаивает Хэнк.

— Ну, может…

— Что она сказала?

— Она не сказала прямо. Так, намеки всякие…

Керри смотрит в сторону, на глазах появляются слезы. Закрывает рот рукой. Видно, что совсем расстроилась.

— У меня есть… подруга, — говорит она.

Мэдден терпеливо ждет, когда она возьмет себя в руки.

— У меня есть подруга, — снова начинает Керри. — Ее старшая сестра на востоке жила, в Нью-Йорке, когда все это случилось… в смысле, 11 сентября.

Мэдден удивленно смотрит на Керри:

— Так…

— Ну вот, у этой сестры приятель был. Он ей звонит тем утром и говорит: «Не поверишь, в соседнюю башню только что самолет врезался. Прямо в середину».

Мэдден кивает, надеясь, что она все-таки вернется к тому, с чего начала.

— Короче, они полчаса, наверное, болтали. О всякой фигне, как люди обычно треплются… Прикалывались, короче. Он ей говорит: «Ящик включи», ну и все такое.

— И она не сказала ему, чтобы он выбирался оттуда. — Мэдден уже знает, что будет дальше.

— Ага. И он погиб, короче. А потом вся его семья и все друзья ее обвиняли. Я тогда совсем маленькая была, но до сих пор помню, как это было. Она никак в себя не могла прийти. Стала совсем другим человеком.

Вчера у Кройтеров оказалось, что у него нет с собой носовых платков. На этот раз он запасся. Мэдден достает упаковку бумажных салфеток и протягивает ее Керри.

— Спасибо! — говорит она и вытирает глаза.

— Керри, я никого обвинять не собираюсь. Мне просто надо понять, что произошло.

— Я понимаю.

Она сморкается в бумажный платок. Мэдден ждет.

Через минуту Керри продолжает:

— Она говорила про «Офицера и джентльмена». Был такой старый фильм с Ричардом Гиром. Смотрели?

— Вроде да, — неуверенно отвечает Мэдден.

— Это ее любимый фильм был. И там в конце есть сцена, когда Гир, то есть Майо, вернее, его друг Сид кончает жизнь самоубийством, потому что его бросила невеста. Ужасно грустная сцена. Мы всегда ревели в этом месте. И вчера она сказала, что теперь понимает, почему Сид это сделал. Раньше не понимала, а теперь понимает.

Мэдден изумленно смотрит на нее.

— А как Сид покончил с собой? — спрашивает он.

— Повесился в душе.

Мэдден невольно вздрагивает. Ему трудно сохранять невозмутимое лицо.

— А что? — спрашивает Керри. — Она что, тоже в душе повесилась?!

— Тебе мама не сказала?

— Нет! — Девушка окончательно срывается в истерику. — Нет, не сказала!

Мэдден кивает.

— Выключите диктофон. Пожалуйста, выключите!

11

Обратный отсчет

10 ноября 2006 года, 7.30

Закончив обход, Коган пошел завтракать в столовую. Взял себе овсяную кашу, два банана, йогурт, апельсиновый сок и осторожно потащил поднос на середину зала, высматривая, к кому бы пристроиться. За одним столиком сидел Ким с ординаторами, за другим Боб Кляйн из сосудистой хирургии читал газету «Сан-Хосе ньюс». Кляйн заметил Когана и помахал ему, приглашая сесть рядом.

— Что, ночка была бурная? — спросил Боб, откладывая газету.

— Одна авария. Девчонка шестнадцати лет. Врезалась в телефонную будку на папиной машине. Сломала пару ребер плюс разрыв селезенки.

— Белая или черная?

— Белая.

— Говорят, ты с Беклер поцапался.

Сарафанное радио. Быстро. Наверняка бедняга Розенбаум постарался.

— Да я что? Я ей просто дал пару советов по-дружески.

— Ну разумеется.

Кляйн был типичным американским евреем. Выглядел он лет на десять старше своего возраста. В волосах седина, в глазах постоянная тревога. А ведь он моложе Когана года на два. Кляйн был человеком циничным и с удовольствием смеялся над окружающими и самим собой. «Бывают такие люди, которым нужно обязательно спать восемь часов в сутки. Вот я из них. При этом мне хватило идиотизма выбрать профессию, в которой восьмичасовой сон принципиально невозможен», — говорил Боб.

Все для него вращалось вокруг сна и мирового заговора с целью его, Боба, этого сна лишить. Все у него были под подозрением, в особенности члены его семьи.

— Жена с сыном меня доконают, — сказал он сердито, со вкусом зевнув. — У меня сегодня доклад. Вчера прошу Триш уложить ребенка. Я ведь его позавчера укладывал? Ну и вот. А мне еще нужно посидеть поработать. Она его кладет, а он как давай орать: «Папа, папа, хочу папу!» Она приходит ко мне и говорит, что ребенок без меня не ложится. Встаю из-за компьютера, иду в детскую, а Триш мне вслед: «Да уложи ты его, это ж пара минут». И я сажусь читать про черепашек ниндзя. Через полчаса он по-прежнему скачет по кровати на ушах. Выхожу в гостиную и спрашиваю Триш: может, няня его днем укладывала и он выспался? А она не отвечает. Валяется на диване и храпит во всю сопатку.

— Все няни кладут детей днем поспать, — прокомментировал Коган. — Им так удобнее. Уложил ребенка — и можешь ненадолго расслабиться. А вечером чадо задает родителям жару.

— Вот именно. Ну, я возвращаюсь в детскую и ложусь с ним рядом. — Кляйн решил рассказать свою печальную историю до конца. — Двенадцатый час, а он скачет. И порывается вылезти из кровати. Я ему говорю: Сэм, если ты встанешь, я тебя запру в комнате.

— Надо с ними пожестче. Он, конечно, еще маленький совсем, но скоро ведь Рождество, так что ему есть что терять. Я забыл, вы Рождество празднуете? Или Хануку?

Жена Кляйна, Триш, еврейкой не была.

— Хануку.

— Ну вот. Ты ему скажи: «Еще раз придешь вечером в нашу спальню, один день подарков отменяется. На пятый день подарка не будет». Надо его на испуг взять. Обычно работает.

Кляйн потрясенно кивает:

— Чего это ты вдруг экспертом по детской психологии заделался?

— Помнишь Джейн? Школьную училку с ребенком?

Кляйн задумался:

— Джейн… Джейн… А! Темненькая? С большой грудью?

— Ага.

— Да, мне бы такая пригодилась. Только без ребенка, пожалуйста.

— Нет, друг мой. Это тебе не поможет. А поможет тебе обратный отсчет.

— Обратный отсчет до чего?

— До начала лучшей жизни. Значит, слушай сюда: в следующий раз, когда будешь с Триш сексом заниматься (я ж знаю, такое еще бывает время от времени), скажи ей, что сейчас ты досчитаешь от десяти до нуля, а на нуле ты кончишь. Они это обожают. Прямо с ума сходят.

Кляйн расхохотался:

— Во гад! Да она меня оборжет!

— Это ты сейчас так думаешь, потому что мы сидим в богом проклятой больничной столовой в восемь утра после бессонной ночи на дежурстве. А вот в постели вам будет не до смеха. Там все серьезно и построено на взаимном уважении. Тебе нужно начать командовать хотя бы в койке. Тогда и сон наладится. Причем и у тебя, и у нее.

— Это, значит, твой ответ на все мои вопросы?

— Именно.

Кляйн снова зевнул и отхлебнул кофе. Они помолчали.

— У тебя сейчас девушка есть? — наконец спросил Боб.

— А что?

— У Триш новая подруга появилась. Тридцать шесть лет. Разведенка. Явно ищет мужика. Занимается пиаром в «Sun Microsystems». Умная.

Коган поблагодарил, но отказался. Сказал, что уже насмотрелся на умных, недавно обретших свободу разведенок. Они из него уже все соки выпили — и в душевном плане, и в физическом.

— А если я тебе скажу, что у нее фигура как у двадцатишестилетней?

— Я отвечу, что у меня есть подружка. Ей двадцать шесть, а тело как у восемнадцатилетней.

— Что, правда, что ли?

— Ага. И умная, кстати, тоже. И торопиться ей некуда, наверстывать упущенное она не спешит.

— Ври больше! Да ладно тебе, сходи с тетей выпить на часок! Не развалишься.

— Это точно.

— Не нужны ей серьезные отношения. Ты ведь этого боишься? Ей просто хочется развлечься, снова пощупать воду ногой. Порадоваться жизни.

Три месяца назад Коган с удовольствием принял бы предложение Кляйна. Но слишком тяжело ему далась череда двухнедельных отношений. Коган искал стабильности, искал женщину, рядом с которой хотелось побыть подольше. И не находил. Он говорил сам себе, что ищет человека, с которым было бы интересно. Но совершенства на свете нет, а Коган, кажется, искал совершенства. Так или иначе, Тед устал, устал от постоянных разочарований. Он бросил все силы на эту борьбу и отступил, решив, что проиграл.

Он попытался все это объяснить Кляйну, но тот ничего не понял. Да и неудивительно. Женатому человеку сложно понять неженатого, свободного как ветер, если неженатый не хочет встречаться с женщиной, которая женатому кажется весьма привлекательной. Ведь будь женатый свободен, он пришел бы в восторг от такого предложения. Зачем же упускать шанс! Кляйн видел только одну причину: с Коганом что-то не так.

— А приятно, наверное, — задумчиво пробормотал Боб, листая столовское меню, — иметь возможность выбирать женщин, как еду. Чтобы каждый день разное. Если ты не голодный, можно даже пропустить разок. А я вот каждый день смотрю на один и тот же список блюд. Хоть в дождь, хоть в снег, а мне полагается только мясной рулет.

— Ну перестань! Какой же Триш рулет? Скорее уж поджаристая котлетка.

— Ага. Если только у нее есть настроение. Елки, иногда она — прямо деликатес. Беда в том, что тут официанту не закажешь. Что принесут, то и ешь.

Они молча пожевали. Потом Коган сказал:

— Я сегодня смотрел пациента. Совсем пацан еще, двадцать шесть лет. Он какую-то сеть социальную сделал. Полный придурок. Морда толстая. Хвост на затылке. Так вот он говорит, что стоит десять миллионов. Типа, он крутой. И при этом постоянно бьется на мотоцикле. Второй раз за два года мы его в травме по частям собираем. Ты себе представить не можешь, как его искромсало. Двенадцать часов оперировали. В последний раз едва успели спасти. И вот он ведет себя так, словно основная цель моей жизни — его лечить. Я ему сегодня посоветовал перестать ездить на мотоцикле. И он меня спрашивает, платят ли мне за то, чтобы я давал советы. А я про себя думаю: «И зачем я этому уроду жизнь спасал? Чтобы он же меня потом и оскорблял?»

— Слушай, ну такое ведь с каждым случается. У всех бывают говнистые пациенты. А если к ним еще прибавить начальство и мою жену, получится вполне достаточно для того, чтобы крыша поехала.

— Да уж.

— Ты попробуй-ка лучше приползти домой в семь вечера после дежурства, а потом еще поиграть с трехлетним сыном, покормить его и уложить спать. А у тебя уже сил не осталось никаких, все силы ты на работе оставил. И Триш тоже тяжело. У нее уже тоже сил на осталось. Скажешь ей, что тебя на работе достали, а она тебе отвечает: «Ага, и меня тоже».

Каждому на свете тяжелее, чем другим, подумал Коган. Разве так было все задумано? Разве должен он был каждое утро завтракать в этой столовке и ныть? Нет, у него должна голова кружиться от счастья. Он должен всем рассказывать, как он сегодня ночью спас девочку. А он вместо этого жалуется, что спас придурка, которого и спасать-то не стоило. Почему мы никогда не видим хорошего? Вечно что-то мешает. Заслоняет. Перевешивает.

— Слушай, только между нами, — вполголоса сказал Коган.

Он подождал, пока Кляйн кивнет, и поведал ему, что думает уйти из больницы.

— И куда ты пойдешь? — спросил Боб.

— Ну, не знаю. Открою собственное дело.

— Частную практику? Это тоже бесполезно. Теперь этим больших денег не заработаешь, не то что раньше.

— Нет. Я имею в виду, просто свое дело.

— То есть ты больше не будешь штопать больных?

— Ага. Столько сейчас всего творится в Интернете и в биотехнологиях. Нужны же им консультанты?

— И станешь этаким кибер-доктором? Тедди Коган, ваш новый кибер-врач! — Кляйн рассмеялся. У него выходило, будто Тед решил сниматься в новом сериале.

— Вообще-то я не шучу.

После небольшой паузы Кляйн задумчиво отхлебнул кофе и сказал:

— Знаешь, у меня ведь тоже такие мысли были. В том году, когда Ричардсон ушел. Мы с Триш тогда еще обсуждали — может, мне пойти на какого-нибудь менеджера поучиться?

— Правда, что ли? — Раньше Боб такого не говорил.

— Правда. Вот только не хочется мне ничем заведовать, Тед! Не хочется сидеть в кабинете и сверять список оказанных услуг со страховым покрытием. Даже если там платят больше денег и никто не пинает почем зря, все равно весь этот бизнес не для меня. Как-то не мечтал я в детстве стать счетоводом.

— Да и я тоже.

— Ты не хуже меня знаешь: мы люди пропащие. Ничем другим заниматься не можем. — Бобу, кажется, нравилось рассуждать о возможном уходе с работы. — Мы ведь треть жизни учились, чтобы нам разрешили лечить людей. Ну да, действительно, правила игры с тех пор поменялись. Но мы-то уже все силы на это убили. Теперь, чтобы переучиться, надо еще — сколько? лет пять, десять потратить? Нам обоим к тому времени будет по пятьдесят.

— Если бы я мог начать сначала, я бы не стал врачом. Господи! Ты себе даже не представляешь, Боб, как бы я хотел начать все сначала!

— И поэтому ты так переживаешь?

— Ну да.

— Добро пожаловать в клуб мужчин среднего возраста.

Они немного посидели в тишине.

Неожиданно для себя Тед рассказал сон, который видел пару дней назад. Будто он снова студент и играет в бейсбольной команде. Впереди экзамены, старший курс. Только вот Теду столько, сколько и есть сейчас, сорок три. Просто он так и не получил диплома. И у него остался еще год, чтобы все сдать. Тренер представляет его команде. Говорит, это, мол, Тедди Коган, он когда-то играл за нашу команду, а потом решил отдохнуть от учебы. А теперь надумал вернуться и попробовать силы вместе с вами.

И вот он начинает зубрить, готовиться, писать работы. И оказалось, у него все нормально получается, не хуже, чем у других. Приходит время отборочных игр. Он питчер. И он понимает, что ему уже ни сил, ни скорости не хватает. Он уже не может выбить страйк. Зато умения и сообразительности у него больше, чем в молодости. Он всех распугивает, и ему удается продержаться пару иннингов. Уходит с поля и думает: может, мне этим надо было заниматься?

После отборочных игр вывешивают списки тех, кто зачислен в команду. Коган откладывает все дела и идет искать себя в списках. Листок висит рядом с кабинетом тренера. Коган просматривает столбцы имен, ниже, ниже, и в самом конце находит свою фамилию. И еще одну, другую, рядом. И еще одну. А потом подпись: «Операционная номер два». И он понимает, что его имя совсем в другом списке — списке операционной бригады. И что первая операция начнется через несколько минут.

Кляйн улыбнулся.

— Не поверишь — мне снится такой же сон. Правда, без команды. Только я и парочка девиц из группы поддержки. И тут у меня пищит пейджер.

— А я тебе говорю, у меня классно получалось. Я хороший питчер.

— Верю. Приноси в следующий раз перчатку, побросаем мяч после операции. Посмотрим, хорошо ли ты играешь.

— А что, я — за.

12

Скорая помощь

1 апреля 2007 года, 12.12

Мэдден нажимает на кнопку «запись». Вот уже второй раз ему приходится останавливать диктофон и начинать все сначала.

— Расскажи мне про тот вечер. Вы пошли к кому-то на вечеринку. Это студенты устраивали?

Керри не отвечает. Она все еще с ужасом думает, что ее обвинят в смерти подруги. Скажут — могла предотвратить…

— Да. Мой брат учится в Стенфорде, — наконец отвечает она. — Их клуб устраивал большую вечеринку.

— А вы как туда пробрались? Там в дверях хоть кто-то документы проверял или вы просто вот так взяли и вошли?

— Ну, мы рано приехали, еще никого не было. Мы сначала ездили баскетбол смотреть, а потом сразу туда.

— Вы пили?

— Угу.

— Что вы пили?

— Я — пару кружек пунша. По-моему, ромового. Только я на самом деле не пила. Это у нас договор был: одна пьет, а другая нет. Вы не подумайте, мы не то чтобы много бухали. Мне, если честно, вообще алкоголь не нравится.

— Значит, Кристен все-таки тогда пила?

— Да. У нее просто настроение было такое. Неделя в школе выдалась дурацкая, хотелось оторваться.

— Понятно. Ладно. Приехали вы на вечеринку. Что дальше?

— Сначала было клево. Мы потанцевали. Вдруг смотрю — Кристен пропала. Оказывается, она пошла наверх в туалет, рвало ее там. По-моему, она еще пару бутылок пива выпила за вечер. Кто-то ей бутылку сунул, она и выпила. Сказала, что после пунша пиво — вообще как вода. А смешивать-то нельзя.

— И что потом?

— Потом она отключилась. Пришлось ее отнести в комнату Джимова приятеля, Джим — это мой брат. То есть она вообще без сознания была. Мы ее по щекам бьем, холодной водой обливаем, а она не реагирует. Мы испугались. И решили отвезти ее домой к доктору Когану. В больницу ехать было как-то стремно. Нас бы родители потом убили. Ну и у студенческого клуба могли быть неприятности, потому что несовершеннолетнюю на вечеринку пустили. Вот я и предложила отвезти Кристен к Когану. Если он дома, в больницу ехать не придется.

— Откуда вы знали, где он живет?

— Мы за ним следили пару раз. Я в него втюрилась. Мне кажется…

Мэдден немного подождал и переспросил:

— Что тебе кажется?

— Да это неважно.

— Откуда ты знаешь? Может, и важно.

— Мне кажется, она об этом написала в дневнике. Про то, как я втюрилась. Она мне сказала, что написала.

Мэдден улыбается. Это точно. Написала. Во всех подробностях.

— Ясно. И что было дальше?

— Короче, оказалось, что он дома. Он не хотел нас впускать, но мы его упросили. Прямо-таки в ногах у него валялись.

— И он впустил?

— Ну да. Осмотрел ее. И очень переживал, что она еще что-то приняла. Наркотики там или еще чего.

— А она не принимала?

— Вроде бы нет. И сама она говорила, что нет. Мы подняли ее на ноги. Заставили походить, выпить воды.

— Кто это «мы»?

— Я, доктор Коган и Гвен Дейтон. Она из Стенфорда. По-моему, курсе на втором.

— И долго вы этим занимались?

— С час примерно.

— Во сколько это было?

— Во сколько мы начали ее отпаивать?

— Во сколько вы закончили?

— Около часу. Может, чуть позже. Я помню, Джим звонил маме и говорил, что я у него останусь. Мне положено к двенадцати дома быть.

— А Кристен когда должна была возвращаться?

— Обычно к одиннадцати. Но план был такой, что она у меня ночует.

— Она у тебя ночевала?

— Нет. Мама меня всегда ждет. Она бы с ума сошла, если б увидела Кристен в таком состоянии. Вернее, может, и не сошла бы, но Кройтерам точно рассказала, а вот они бы свихнулись наверняка. Джим сказал маме, что Кристен он отвезет домой, а я останусь у него. Мама разрешила.

— И вы остались ночевать у доктора Когана?

— Ага. Кристен заснула, когда мы ее на кровать в гостевой комнате положили. Он сначала ругался, говорил, чтобы мы уехали. Я ему пообещала, что мы уберемся оттуда в восемь утра. Что мой брат приедет и заберет нас.

— И куда ты пошла спать?

— В гостиную. На диван.

— А потом?

Керри молчит.

— Вы же и так все знаете, — наконец говорит она. — Вы ведь поэтому и приехали, да?

— Все так. Но я бы хотел услышать это от тебя.

— По-моему, это неправильно. Кристен бы это не понравилось.

— Сейчас это уже неважно.

Керри смотрит в сторону, потом опускает глаза.

— Керри, Кристен занималась сексом с доктором Коганом?

13

Антикозлятор

10 ноября 2006 года, 10.04

После завтрака Коган вернулся в операционный блок. На сегодня были назначены две несложные операции, бронхоскопии. Если повезет, на каждую уйдет по часу. На самом деле это были даже не операции, так, предоперационные исследования. Задача состояла в том, чтобы провести через трахею трубку, а потом через эту трубку провести видеокамеру и инструмент для взятия пробы тканей. Ткани исследовали, чтобы понять, есть у пациента рак легких или нет. Никаких внешних разрезов. Никакой анестезии. Пациент находится в сознании в течение всей операции, его просто предварительно пичкают седативными препаратами.

Начался совершенно обычный рабочий день. Как-то раз для школьников старших классов устроили экскурсию по приемному отделению и Когану пришлось этим заняться. Так вот, они попросили его описать обычный рабочий день. Сначала Коган даже растерялся. Во-первых, объяснил он, его рабочий день состоял из ночи и дня. Коган почти всегда работал на суточных дежурствах. В дневные часы его работа проходила строго по расписанию. С утра операции, днем он осматривал прооперированных больных. А ночью жизнь была непредсказуемой. Можно спокойно проспать восемь часов кряду и никуда не ходить. А можно и проторчать до рассвета у операционного стола, штопая пациентов одного за другим. К сожалению, возможности выбрать, когда его больным следует получить травму, у него не было. А если бы его воля, люди попадали бы в аварии только между шестью и десятью часами вечера. Будь Коган президентом, он бы такой закон обязательно выпустил.

Школьники засмеялись, а одна девочка спросила:

— Если вы ночью не спите, как же вы потом работаете днем? Спать же хочется?

— Я кофе пью, — ответил Коган. — Много кофе.

Что правда, то правда. Во дворе больницы был кофейный лоток, и продавец отлично знал своего постоянного клиента. Рядом с лотком стояли столы под зонтами, и Коган часто выбирался днем на улицу. Ему казалось, он и правда сидит в кафе за столиком у кромки тротуара. Он пил латте, болтал с другими врачами и заигрывал с сестрами, которые приходили сюда покурить так же часто, как он — выпить кофе. Эти пятнадцать минут перерыва казались ему лучшими моментами в работе.

Школьникам он такого говорить не стал. Не стал рассказывать, как его достают постоянные стычки с коллегами. Детям ни к чему знать про больничные интриги. Им хотелось послушать душераздирающие истории, где хлещет кровь и вылезают наружу кишки. Разве мог он сказать им, что, работая в больнице, ты не только помогаешь людям, но часто обижаешь и задеваешь их, а порой даже сплетничаешь за их спиной? Иногда Теду казалось, что объяснение этому простое: годы, когда человеческая личность проходит стадию становления, врачи проводили в библиотеках и лабораториях, и в результате больницы получали совершенно взрослых человеческих особей мужского или женского пола, прекрасно исполняющих свои профессиональные обязанности. При этом их социальные навыки мало чем отличались от социальных навыков подростков.

Примером тому служила Энн Беклер. В то утро Коган не заметил ее, пока не услышал позади ее голос:

— А ну-ка, стой, Коган! Мне надо с тобой поговорить.

Она произнесла это спокойно и властно. Так обычно говорят полицейские, когда предлагают вам выйти из машины и предъявить документы. Коган медленно обернулся, предварительно изобразив любезную, но несколько фальшивую улыбку. Он только-только вышел из операционной после второй бронхоскопии.

— Да, Энн. Что случилось?

— Я смотрю, ты от меня все утро прячешься.

— Сейчас только десять часов. На все утро никак не тянет. Но будем считать, что это комплимент. Умудриться избежать встречи с таким хищником в течение часа — уже большое достижение.

— Коган, вот почему ты такой козел?

— Знаешь, я много об этом думал. На самом деле я ненастоящий козел. Я становлюсь козлом только тогда, когда меня бодает другой козел. К такому вот я пришел выводу. Серьезно. В момент возможной угрозы я, если можно так выразиться, предпринимаю превентивные меры обороны.

— А с чего ты решил, что тебя бодать собираются?

— Ну, у меня стоит антикозлятор.

— Чего у тебя стоит?

— Антикозлятор. Приборчик такой.

— Тебе бы лучше такой приборчик, чтобы знать, когда оперирующий хирург в твоем мнении не нуждается.

— Все относительно. Может, не нуждается, а может, и нуждается.

— К твоему сведению, я как раз собиралась ввести лапароскоп, когда ты приперся. Без тебя бы обошлись. И прекрати обсуждать мои решения в присутствии ординаторов.

— Я просто хотел помочь по-дружески.

— Знаешь что! Думаешь, раз ты травматолог, так тебе можно врываться в чужие операционные и раздавать советы направо и налево? Так вот нет!

— Мне было одиноко.

— Коган, я серьезно!

«Вот в том-то и беда, — подумал Коган, — что ты говоришь серьезно».

— Энн, сбавь обороты. И не надо петь мне любимую песню про травматологов. Каждый сам для себя решает, кого он будет оперировать посреди ночи. И не моя вина, что тебе достаются желчные пузыри, а мне слава. Ты сама пошла в общую хирургию. Это не я тебя туда отправил.

— Дело не в желчных пузырях. Дело в твоем отношении.

— Не знаю, чего ты добиваешься, — сказал Коган, — но извиняться я точно не буду. Вот когда я и правда сделаю что-нибудь плохое, тогда извинюсь, и с удовольствием. Встану на колени и буду умолять тебя о прощении.

— Не смей входить в операционную, когда я работаю!

— Покажи мне документы на операционную, и я больше никогда туда не зайду.

— Что?

— Документ, что ты ее купила, покажи. Что это твоя собственность.

Это стало последней каплей. Беклер взбесилась окончательно. Видно было, как у нее кулаки чешутся дать ему по морде разок. Но она удержалась и просто показала средний палец.

— Ах ты… — начала она.

— И тебе хорошего дня, Энн. Если соберешься обсудить это в более вежливой форме, я буду ждать тебя в кафе во дворе. И даже кофе куплю.

Она открыла было рот, но Коган повернулся и ушел. Туда, куда и направлялся, когда она его окликнула.

— Не суйся в мою операционную! — крикнула Беклер ему вслед.

Другого хирурга такая ссора, может, и расстроила бы, но Когана она совершенно не тронула. Налаживать отношения с Беклер он не собирался. Да это, на его взгляд, было и невозможно. А раз невозможно, чего переживать? Только так и можно выиграть. Нельзя позволять себе расстраиваться из-за идиоток вроде Беклер. И не надо париться из-за пустяков. Покупаешь хорошие амортизаторы и едешь себе по лежачим полицейским, как по ровной дороге. Быстро и гладко.

14

Скажи мне

1 апреля 2007 года, 12.16

Мэдден ждет. Проходит пять секунд, но Керри не отвечает.

— Керри, Кристен занималась сексом с доктором Коганом? — повторяет Хэнк.

Молчание. Мэдден никак не может понять, чего она мнется. Просто распереживалась? Или изображает верного друга?

Он решает зайти с другой стороны.

— Что ты думаешь о докторе Когане?

— Теперь?

— Да.

— Не знаю, — нервно отвечает она.

— А по-моему, знаешь. Кристен в дневнике написала, что ты от него не в восторге. Что тебе не понравилось, как он с ней обошелся.

— Это ее дело. Меня это не касается.

Мэдден улыбается про себя. Ага, вот теперь он ее зацепил.

— Как ты думаешь, у них все было серьезно? Или доктор Коган просто хотел разок с ней переспать?

— Не знаю. Вы лучше его спросите.

— Она тебе говорила, что занималась с ним сексом?

— А зачем ей что-то говорить? Я все видела.

Мэдден моргает.

— Что, прости?

— Я их видела.

— В ту ночь ты видела, как они занимались сексом?

— Да.

«Ура, — думает он, — повезло, наконец-то повезло. У меня есть свидетель. Вот елки, ну надо же!»

— Я услышала стоны и пошла в гостевую посмотреть, в чем дело. Ну, понимаете, мой диван стоял прямо у стены гостевой. Я потихоньку заглянула в дверь. Они ее даже не закрыли до конца.

— И что ты увидела?

— Он был сверху. И елозил по ней.

— Он был голый?

— Ага.

— А она что?

— Ничего, лежала и стонала. А потом вдруг говорит: «Трахни меня! Трахни по-настоящему!»

Мэдден потрясен. Не грубостью девочки, а тем, что Кристен именно так все в дневнике и записала.

— Никогда этого не забуду, — продолжает Керри. — Она же в первый раз! Я прямо обалдела. Девственницы так себя не ведут.

Мэдден не знает, что и думать.

— А потом? — спрашивает он.

— Я вернулась на диван и закрыла голову подушкой. Ужасно расстроилась.

— Из-за того, что твоя лучшая подруга переспала с парнем, в которого ты влюбилась?

— Да нет. Он мне уже не нравился тогда. Я всего-то недели три из-за него переживала.

Мэддену не хочется форсировать разговор, но тут явно требуется пинок.

— То есть ты просто расстроилась, потому что они сексом занимались?

— Ага. Ну… он же мужик. Старый, почти как мой папа. А тут он голый скачет по моей подруге и стонет. Противно.

— Ты с утра с ним об этом говорила?

— С доктором Коганом? Нет. Я позвонила брату в половине восьмого утра, он приехал и забрал нас. Мы тихонько ушли. Он ничего не заметил.

— А Кристен тебе что-нибудь сказала?

— Только на следующий день. А я сделала вид, что удивилась. Чтобы она не думала, будто я подглядывала.

— И больше ты доктора Когана не видела?

— Нет.

— А Кристен?

— Она ему звонила и даже, по-моему, приезжала.

— Он ее выгнал?

— Ну да. Сказал, они больше не могут встречаться.

— Почему?

— Потому что его с работы иначе выгонят.

Мэдден листает блокнот в поисках нужной записи. Ага, вот она.

— Кристен написала: «Не знаю, хотел ли доктор Коган меня обидеть, но последние несколько недель мне было ужасно грустно. Меня бросили». Она была расстроена?

Глаза Керри снова начинают блестеть от слез.

— Кажется.

— Кажется?

— Если честно, мне было все равно. Я видела, что ей больно, и радовалась. Типа, поделом ей. Чего хотела, то и получила.

— Она сказала доктору Когану, что была девственницей?

Слезы, одна за другой, текут по щекам Керри. Мэддену больно на это смотреть.

— Нет, по-моему, не сказала.

— Почему? — мягко спрашивает он.

— Она не хотела, чтобы он знал.

Мэдден протягивает следующий бумажный платок. Она смотрит ему в глаза. Кажется, ей нужно подтверждение. Нужно, чтобы ей сказали — она не предательница.

— Плохая из меня подруга, да?

Эти слова звенят над садом еще несколько секунд после того, как Керри замолкает.

— Плохая, да?

— Конечно, хорошая, — отвечает Мэдден.

Керри плачет, а Мэдден оглядывается на большое окно гостиной. Рядом с матерью Керри стоит Билл Кройтер. Они переглядываются, и Билл отходит от окна. Мэддену его больше не видно.

15

Доктор тоже человек

10 ноября 2006 года, 16.49

Коган начал дневной обход около четырех. Дневные обходы давались ему легче, чем утренние. Он просто заходил поздороваться, чтобы пациенты не волновались и знали: он про них не забыл.

Девушку в тот день он осмотрел последней. Коган не любил оканчивать день в плохом настроении, поэтому сначала он заходил к тяжелым больным, а уж потом к тем, которые точно шли на поправку. Когда Тед был маленький, он и ужин ел так же. Сначала съедал овощи, а уж потом все вкусное. Так было гораздо приятнее, и ничто не омрачало радости от поглощения мяса или курицы. Тед обожал эту часть ужина. По этой же причине ему было легко сначала сделать уроки, а потом идти на улицу играть. И от игры в мяч никакие мрачные мысли о несделанных уроках не отвлекали.

Девушку перевели в обычную палату. И ее уже пришли навестить. Рядом с кроватью Кристен сидела еще одна девушка, чему Коган весьма удивился. Он-то думал, что придут родители или хотя бы один из них, скорее, мама.

— Кристен, привет! — поздоровался он. — Как дела?

— Нормально.

Тед пролистал ее карту. Так, объем выделяемой жидкости нормальный для подростка. Надо сказать медсестре, чтобы уменьшила дозу физраствора в капельнице.

— Я задам тебе пару вопросов и проверю повязку, ладно? — Тед положил карту в ногах кровати. — А потом ты сможешь еще посмотреть телевизор.

— Да ладно. Там все равно ничего интересного не показывают.

Тед просунул стетоскоп под пижаму и послушал легкие и сердце. Попросил дышать глубже. Закончив, приподнял край пижамы и осмотрел повязку.

— Как вы думаете, сколько я тут еще пробуду? — спросила Кристен.

— Дня три-четыре. Надо убедиться, что в крови нет инфекции.

— А можно мама мне DVD-плеер принесет?

Он поправил ее пижаму.

— Конечно, можно. Почему же нет? Ты любишь фильмы смотреть?

Она слегка покраснела.

— Ага.

— Она хочет стать режиссером, — вставила вторая девушка.

— Правда? — спросил Коган. — Ты учишься на режиссера?

— Ну, мы же еще в школе пока, — пояснила Кристен. — В школе такому не учат.

Коган вскоре узнал, что девчонки — школьные подруги. Вторая, Керри, все время мотается между двумя домами, потому что ее родители развелись. Может, она все-таки переедет к отцу, но у него в квартире только три комнаты, и придется ходить в другую школу. Кристен как раз ехала домой от папы Керри, когда попала в аварию. Керри из-за этого очень переживала, потому что они заболтались, а потом Кристен очень спешила домой, чтобы успеть к одиннадцати. Позже одиннадцати ей возвращаться не разрешали. Керри считала себя виноватой в аварии. А Кристен сказала, что вовсе Керри и не виновата.

Симпатичные девчонки, подумал Коган. Ему такие в школе ужасно нравились. Складные, немножко резкие и по-детски серьезные. И не было в них нахальства и уверенности в себе, свойственных школьным красоткам. У Керри короткая стрижка, темные волосы, глаза яркие, но вот нос самый обыкновенный, да и щеки слишком круглые. Кристен постройнее, волосы золотисто-каштановые, забранные в хвостик с самого утра. Теперь Коган рассмотрел ее лицо и понял, что девочка интереснее, чем ему сначала показалось. Нет, не красавица, конечно. Кожа не очень, на лбу прыщи, да еще и царапины после аварии прибавились. Но если про прыщи и царапины забыть — что-то в ней цепляло.

Возможно, частично характер девочки. Какая-то сдержанность, нежелание отпустить себя и расцвести. Была в ее лице неуловимая загадка. И не только в лице. Все тело было напряжено. Обе подруги очень нервничали. Только Керри от испуга трещала как заведенная, а Кристен, наоборот, молчала и слушала. При этом Коган чувствовал, что у нее обо всем есть свое мнение. Каждый раз, сказав пару слов, она вся съеживалась, словно боялась выставить себя дурой.

— А правда, что она чуть не умерла? — спросила Керри.

— Если бы мы ее не прооперировали, то да, правда, она бы умерла, — объяснил Тед. — Но мы быстро поняли, в чем дело, и все исправили.

На Керри слова Теда явно произвели большое впечатление. Она взглянула на Кристен, и Кристен ответила ей взглядом «я же тебе говорила».

Коган решил перейти к делу.

— Мне надо задать тебе пару вопросов, — сказал он. — Один дурацкий: у тебя газы отходят?

Кристен покраснела, а Керри отвернулась и закрыла лицо руками, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

— Я же тебе говорил, вопрос дурацкий. Но очень важный. Понимаешь, когда делают операцию в брюшной полости, кишечник и вся пищеварительная система засыпают. Отключаются. Поэтому я тебя и спрашиваю, отходят ли газы. Если да, значит, пищеварительная система проснулась и…

— Да, — ответила Кристен, не дав ему закончить фразу. — Отходят.

Керри засмеялась.

— Хватит! — одернула подругу Кристен, сама едва удерживаясь от смеха. — Ничего смешного! Ты же слышала, что сказал доктор. Это важно.

— Извините, пожалуйста, — пробормотала Керри.

Коган сказал, что завтра Кристен дадут нормальную еду. Под нормальной едой подразумевались желе, суп и минералка.

— А мне надо специально стараться? — спросила Кристен.

— В смысле?

— Мне надо специально стараться, чтобы газы отходили?

— Нет. Просто обрати на это внимание, потом мне расскажешь.

— С ума сойти! Никогда бы не подумала, что буду это обсуждать.

Тед мог бы сказать Кристен, как ей повезло. Он мог бы вопросы и покруче задать. Он мог бы поведать ей о геморрое предыдущей его пациентки. Мог бы, но не стал.

— Сейчас самое важное — попробовать встать и походить немножко, — вместо этого сказал Коган. — Я попрошу сестер больше капельниц не ставить. Морфин я отменю и болеутоляющее назначу послабее. А там посмотрим. Я вернусь только завтра вечером, так что тебя будет навещать другой врач. Помнишь доктора Кима? А если что, сестры мне кинут сообщение на пейджер.

— Ладно, — ответила девушка.

— Ну, тогда на сегодня все.

Уже уходя, Тед заметил у стула Керри синий рюкзак с эмблемой приснопамятной школы Атертон.

— Девчонки, а вы в Менло учитесь?

— Ага, — ответила Керри. — В одиннадцатом классе. Еще год до выпуска.

Спустя несколько месяцев Тед вспоминал этот эпизод и очень сожалел о нем. Больше, чем обо всем остальном. Не надо было им показывать, что он тоже человек и существует вне стен больницы.

— Сын моего соседа ходит в вашу школу, — сказал Коган. — Джоша Стайна знаете?

Девочки недоуменно переглянулись.

— Темноволосый такой, — решил помочь Тед. — Высокий, в очках.

— А! — сказала Керри через пару секунд. — Я знаю, о ком вы. — Она повернулась к Кристен: — Помнишь, с нами пацан на истории был? Джош. Он немножко чудной, да? — спросила она у Когана. — У него еще всегда ноут с собой. И он дружит с ребятами, которые вечно на компьютере играют.

— Точно, это он, — ответил Тед.

— Вообще-то мы с ним не знакомы, — сказала Керри, презрительно наморщив носик. — Но мы знаем, о ком вы.

— Вы его не обижайте. Может, он сейчас и чудной, но когда он придет на встречу класса через десять лет после выпуска, то вас всех ждет большой сюрприз.

— Почему это? — спросила Кристен. — Вы тоже таким были в школе?

— Нет. Я был совсем другим.

— А каким?

Коган улыбнулся:

— Тощим. — Он помолчал. — Ладно, до завтра. И не забудь, тебе надо ходить.

— Обязательно, — ответила Кристен.

Часть вторая

Преступить черту

1

Сердцеед поневоле

1 апреля 2007 года, 14.18

Общежитие выглядит просто и незатейливо. Белый камень, крыльцо, три этажа, на втором — два балкона. Восемнадцатилетний Джим Пинклоу, брат Керри, показывает Мэддену главный холл и вполне серьезно проводит для сержанта историческую экскурсию. В пятидесятые годы тут располагалась приемная комиссия и администрация, поэтому до сих пор этот дом называют «отчислятором». Несмотря на печальное прозвище, их корпус пользуется большой популярностью у девушек-студенток: репутация требует от его обитателей бесчинств, и обитатели изо всех сил стараются соответствовать.

Росту Джим небольшого, довольно плотный, как и его сестра, но лицо приятное. Волосы подстрижены аккуратно, глаза ярко-голубые. Он объясняет Мэддену, что пахнет тут всегда мерзко, особенно после больших вечеринок: полы старые, их давно пора отциклевать и покрыть лаком, и в воскресенье с утра доски насквозь пропитываются пивом. Когда новые студенты проходят испытательный срок перед обрядом посвящения их в студенческое братство, Джим вместе с «новобранцами» старается оттереть старый паркет. Что они только ни пробовали — и «Комет», и кучу других чистящих средств с лимонной отдушкой; реклама одного даже сулила им весеннюю свежесть. Но к вечеру пивной запах упорно возвращался на свою законную территорию. Не такой интенсивный, конечно, но все же возвращался и ждал, когда в комнате разобьют новую партию пивных бутылок.

— Ну вот мы и пришли, — говорит Джим, приглашая Мэддена в комнатку с большим телевизором и полукруглым диваном, обитым черной кожей и заваленным разнообразными подушечками.

— Куда? — спрашивает Мэдден.

Джим косится на сержанта. Странный какой-то старикан. Странный и хромой.

— Тут все началось, — поясняет Джим.

* * *

В тот же самый момент Коган, нацепив на нос темные очки и уютно устроившись под зонтиком в шезлонге, потягивает дорогущую газировку с лимонным вкусом и наблюдает за девушкой, которую учат играть в теннис на корте номер пять.

— Ну, как она тебе? — спрашивает его приятель, Рик Ринхарт, расположившийся за столиком слева от Когана.

Тед снова смотрит на блондинку. Он на блондинку, а Рик на него. Это у Ринхарта привычка такая. Он обращает твое внимание на девушку, а потом, вместо того чтобы самому ею любоваться, смотрит на тебя. Как-то Коган его спросил, почему он так делает, а тот только рукой махнул и ответил, мол, мне интересна твоя реакция. Тед считает, что тут дело сложнее. Просто Рик так любит смотреть на красивых женщин, что ему хочется в этот момент увидеть выражение собственного лица.

— Хороша, а? — переспрашивает Рик. Только получается у него как-то горестно, без ажиотажа.

Девушка и вправду хороша, думает Тед. Но есть изъяны. Худенькая, стройная, загар очень красивый, она, наверное, немало потрудилась над этим загаром. Очень он сочетается с белым теннисным платьицем. Вот только на лицо лучше не смотреть. Она не страшненькая, нет. Просто на ней боевая раскраска, целая тонна косметики, и девушка, похоже, боится вспотеть и испортить созданное ею хрупкое произведение искусства. Уж больно плохо она играет — почти не двигается.

— Чего ты пристал? — говорит Тед. — Девчонка как девчонка. Симпатичная.

— Но ты бы такую на свидание не пригласил, да?

«Вот придурок, — думает Коган. — На кой ты подставляешься? Тебе-то какое дело?»

— Ты под свиданием что подразумеваешь?

— Что, что… То самое.

— Ты извини, но я не готов.

Ринхарт никак не реагирует. Только кивает, как будто результаты голосования записывает.

— Она сама за себя в ресторане платит, — через несколько секунд произносит Рик.

Непонятно, обращается ли к Когану или просто сам с собой разговаривает. Потом нервно приглаживает редеющие темные волосы и одергивает найковскую тенниску. До Теда ему далеко — и ростом, и фигурой Рик не вышел. Грузный, одышливый, кряжистый, только лицо, хоть и широкое, но красивое. Ему тридцать восемь, и он пластический хирург. Давно, еще в детстве, друзья прозвали его Рино в честь риноцероса, то есть носорога. Отчасти из-за фамилии, отчасти из-за его агрессивности, которую он проявлял во всяком деле, где был хоть какой-то элемент соревнования. В колледже вроде все шло гладко, пока Рик не налетел во время игры в теннис на сетку с такой силой, что потерял сознание. Мяч он отбил, но сбавить скорость уже не смог, и сетка слетела с крюков. С тех пор его все звали Носорожищем. Коган убедил Рика, что это ничего, гораздо лучше, чем просто носорог, — и мужественно, и никого так больше не зовут.

— Каждый раз, как я куда-нибудь ее веду, она сама за себя платит, — говорит Ринхарт. — Это, конечно, здорово. Но организовывать все полагается мне. Выбирать ресторан или фильм. Никогда она не скажет: «Пойдем ко мне, Рик, я тебе ужин приготовлю». Вроде пустяк, да, Тед? Вот из этих пустяков все и состоит. Она играет по правилам, но не двигается, лишь бы только на пути у мяча не становиться. А я бегаю и подаю…

Он вскакивает и, как может, изображает звезду американского футбола Джо Монтану — отступает на несколько шагов, замахивается, делая вид, будто у него в правой руке мяч, совершает несколько обманных движений, чтобы сбить с толку защитников.

— Я парюсь, а она знай себе стоит. Оглянуться не успеешь, а тебя уже в лепешку смяли. — Рик отклоняется назад, словно на него налетел стотридцатикилограммовый защитник, падает на траву и лежит, раскинув руки. Через некоторое время ему надоедает изображать потерю сознания. Рик встает и продолжает: — Знаешь, что она выкинула?

— Что?

— Она мне ничего не подарила на день рождения! Даже открытку не прислала.

— Да-а-а…

— Даже не предложила сводить меня куда-нибудь в честь праздника.

— Она же вроде в тот день уезжала?

— Уезжала. Но могла бы ведь и потом что-нибудь придумать, когда вернулась.

— Слушай, сядь, а? Не мельтеши. От тебя уже в глазах рябит.

Ринхарт садится, но надолго его не хватает — он подскакивает, словно через стул пустили ток.

— Думаешь, она мне благодарна за то, что я ее в этот теннисный клуб учиться пристроил? — спрашивает он. — Мне пришлось звонить и напоминать про занятие. Она бы иначе вообще не пошла.

— Слушай, ну она же старается. Видно, что ты ей нравишься.

— Черта с два. Она уже линять налаживается.

В этот момент девушка (Лиза, так ее зовут) поворачивается и машет Рику, чтобы подошел. Ринхарт идет к ней, даже не оглянувшись на Когана. Разговаривает пару минут и возвращается к столу.

— Я пойду принесу выпить, — говорит Рик. — Тебе купить чего-нибудь?

— Выпить — в смысле выпить?

— Ага.

— Мы же сейчас играем!

— Всего одну «Кровавую Мэри». У нас еще полно времени.

Коган смотрит на часы. Начало третьего.

— Нам играть через пятнадцать минут.

— Ничего со мной не сделается.

— А ей ты что закажешь?

Рик что-то бормочет себе под нос.

— Чего-чего?

— Водички, — говорит он громче. — «Эвиан». — И предостерегающе выставляет указательный палец: — Ты лучше молчи. Я тебя все равно не слушаю.

Разворачивается и идет по направлению к бассейну и зданию клуба.

— Эй, док, что это у тебя на спине? — кричит ему вслед Коган. — Следы от кнута? Просто удивительно, какой магической силой обладает вагина! У нее железная хватка. Доктор Ринхарт, что скажете?

— Заткнись! — откликается доктор Ринхарт.

* * *

Керри и Кристен пришли в половине пятого, как раз заканчивался матч «Северная Каролина» — «Клемсон». Джимми так хорошо запомнил время, потому что он с другими ребятами валялся на диване в гостиной и смотрел игру.

Джимми и еще парочка первокурсников целых два часа таскали из подвала упаковки пива и выставляли банки на подставки. А потом еще подставки надо было разнести по трем импровизированным барам — два на втором этаже и один во дворе, где уже начиналась вечеринка.

Если бы народу было поменьше, они бы купили бочонки. Но Марк Вайсс — президент студенческого братства — предпочитал банки, потому что тогда народ быстрее напивается и нет очередей на раздаче пива. Банки удобнее. К тому же так легче понять, сколько уже выпито. Без контроля наступает анархия. И следующие вечеринки без подсчета выпитого не спланируешь.

В такие детали только свои врубаются, объясняет Мэддену Джим. Студенческое братство — это не просто компания отморозков, которые собираются, чтобы нажраться в зюзю. Тут целое искусство. Надо уметь составить бюджет, собрать с народа деньги и все правильно организовать. А если облажаешься — все, вечеринка в пролете.

Надо признаться, Керри этого не понимала. Для нее тут — сплошной аттракцион, полно парней, выбирай — не хочу, и все по-взрослому. Ну она и отрывалась на полную катушку. Прямо с порога начинала.

Керри даже не ждала, пока ее парням представят. Заходит она, вся такая улыбающаяся, в комнату, где телевизор смотрят, и спрашивает, кто играет. Как будто знает тут всех. Нет, с парочкой друзей он ее знакомил, конечно. Но не со всеми.

— Могла бы как-то поскромнее себя вести, — говорит Джимми. — А то вечно корчит из себя королеву бала.

Другие парни, правда, особо не возражали. Сразу стали с ней обсуждать, кто играет да кто в этом сезоне победит. А Керри давай с ними спорить. Она всегда так делает: ты ей говоришь одно, а она нарочно говорит другое. Хотя Джимми очень сомневается, что она вообще понимает, о чем речь. Всех игроков и все команды перепутала. И что интересно, чем больше она ошибалась, тем больше нравилась ребятам.

— Если честно, я сначала Кристен даже не заметил. Наверное, это из-за сестры, от нее аж в ушах звенит. А Кристен стеснительная. И потом, у Керри сиськи вот такие, а она нацепила обтягивающую майку с вырезом до пупа. Парни на нее пялились.

— И тебе это не понравилось?

— Да я, в принципе, знал, чего ждать, но все равно разозлился. Вот на фига она ее нацепила? Слушайте, а можно я вас спрошу?

— Валяй.

— Кристен оставила записку?

— Я пока не могу об этом говорить.

Джим пару секунд молчит.

— Это точно самоубийство? — наконец спрашивает он.

— Идет расследование, — отвечает инспектор. — Пока мы не знаем, убийство это или самоубийство.

— Сестра говорит, тут дело в ее враче. И что Кристен с ним переспала в ту ночь. Это правда?

— Давай не будем это обсуждать.

— А что будем?

— Обсуждать ничего не будем. Итак, у меня осталась еще пара вопросов. Я буду спрашивать, а ты отвечай.

* * *

Коган наблюдает за Ринхартом и хихикает. Рик понуро идет к зданию клуба. Вот никогда Коган не понимал, как человек может быть организованным на работе и при этом создавать сплошной хаос в личных отношениях. Тед, конечно, и сам не идеал. Но все равно разница между тем, как Ринхарт ведет дела в клинике и как он общается с женщинами, не может не удивлять. Врач Ринхарт — человек логичный, собранный, сочувствующий пациентам. Он способен полчаса уговаривать больную не волноваться по поводу предстоящей операции. Коган видел это своими собственными глазами. При этом с подругами он становится совершенно иррациональным и препирается с ними по любому поводу.

Рик и Тед познакомились несколько лет назад в теннисном клубе и быстро подружились. Тед тогда как раз окончательно развелся. Вообще-то заведение носило гордое название «Альпийский клуб. Теннис и плавание», но те, кто сюда ходил, называли его просто клубом. Место тут сказочное. Вокруг горы, дубовая роща, красивые луга. И рядом шоссе, ведущее к пляжу. Дорогу эту особенно любят мотоциклисты. Она поднимается в горы, становится узкой и извилистой и, наконец, через сорок километров приводит к побережью Тихого океана. Большинство людей считают шоссе номер один просто живописной дорогой. А вот Коган, глядя на эту трассу, постоянно вспоминает, сколько оттуда привозят жертв.

Горный отрезок пути расположен примерно на одинаковом расстоянии от больницы Парквью и университетской клиники. Поэтому в Парквью доставляют как минимум половину пациентов, а иногда и больше, если университет не может принять. Каждый раз по дороге на пляж Коган вспоминает эти аварии. Не жертв, потому что те, что погибли, в памяти не задерживаются. Хуже всего, что потом надо разговаривать с родственниками — родителями, детьми, мужьями и женами.

В клубе об этом забываешь. Тут по соседству есть клубы и побогаче, с полями для гольфа и прочими прибамбасами для миллионеров, но в этом бывает в основном молодежь, преимущественно женатые пары. Вступительный взнос — пятнадцать тысяч долларов. Коган не устает повторять Ринхарту, что здесь надо охотиться на мамочек-красоток. Они привлекательны, молоды, уверены в себе и своем положении и от этого еще более прекрасны.

— Здорово! Как жизнь? — Это приехал Кляйн.

— Ты чего так поздно? — спросил Коган. — Проспал?

— Ты что, я встал в восемь. — Кляйн кладет ракетку на стол. — Триш теперь ходит с друзьями в кафе.

— Это вроде в субботу?

— В воскресенье тоже. Теперь. Обязательно находится кто-нибудь, с кем ей надо увидеться. Типа, Кейт с мужем там сегодня будут и спрашивали, не хотим ли мы присоединиться. Брр. Сегодня одни, завтра другие.

Коган замечает Триш — она стоит у бассейна и надевает на своего трехлетнего сына надувные нарукавники. Коган машет ей, но она не отвечает. Триш отворачивается. Значит, ее подруга Дебора уже рассказала ей, как прошло второе свидание. Плохо дело.

— И чего им не спится? — продолжает Кляйн. — Могли бы и попозже встречаться. Вот придурки. Для них поход в кафе — прямо экспедиция.

— Все, хватит кипеть. Так ты никогда не расслабишься.

— Это точно.

Кляйн собирается присесть, потом передумывает и начинает разминать мышцы. Коган снова смотрит в сторону бассейна.

— Злится?

— Кто? — переспрашивает Кляйн.

— Твоя жена. Злится?

Кляйн молча пожимает плечами.

— Да ладно тебе, — подбадривает его Тед. — Говори как есть. Я переживу.

— А чего ты ждал? Ты травмировал ее подругу.

— Я вроде ей одолжение сделал.

— Ага.

— А что она сказала?

— Знаешь что? По-моему, это не наше дело. Я так Триш и сказал. Хочешь заманить пару на свидание, будь готов к сопутствующим рискам. Вот и все. Я вообще в это дело впутываться не желаю. Я вон в теннис играть пришел.

— А кто тебя просит в это впутываться? Просто расскажи, что там было.

— Фигу. Это не мое дело.

Коган улыбается. Раз Кляйн уперся, его с места уже не сдвинешь. Вот и сейчас пытается сменить тему, спрашивает, где все остальные.

— Ринхарт пошел в бар, — рассеянно отвечает Тед. — Скоро придет. Доктор Ким чуть-чуть опоздает. Я с ним с утра созванивался.

Кляйн продолжает потягиваться, а Коган пытается представить, сколько же они с Триш времени провели, обсуждая его, Когана, безобразное поведение. Бедный Кляйн. Он, наверное, поначалу встал на сторону Теда. Или хотя бы настаивал, чтобы Триш не лезла не в свое дело. Но жена заставила-таки его изменить свою точку зрения. «Травмировал», надо же! Это слово Триш, конечно. Поэтому Кляйн его и использовал. И ведь заранее знал, что этим дело кончится. Что из него теперь всю душу вынут. Знал — и ничего не мог поделать. В голосе его уже звучало отчаянье.

Ну ничего. У Кляйна все всегда разложено по полочкам. Он так справляется со стрессом. Складывает разные кусочки жизни в разные отделения и не смешивает их. Если Кляйн говорит, что будет играть в теннис, значит, он уже вошел в соответствующий режим и отвлекаться не собирается. Сейчас самое время забыть о жене, оторваться с друзьями, повалять дурака и как следует пропотеть. А все остальное, в том числе и обида Триш на Когана, надежно заперто в другом ящике комода.

Коган снова поворачивается к пятому корту. Лиза и тренер собирают мячики для следующей игры. Кляйн, выполнявший наклоны, выпрямляется и замечает, куда — а вернее, на кого — смотрит Коган.

— Опа, — говорит Кляйн. — Ты гляди, какая рыбка! — Он делает несколько шагов вперед, стараясь разглядеть девушку. — Это кто?

— Это Ринхарта.

— Чего, правда, что ли? Та самая, которую он прячет ото всех? Боится, что она утечет?

— По-моему, он только и делает, что на нее жалуется. Значит, она ему нравится.

— Как думаешь, сколько ей?

— А что?

— Ты представляешь, я разучился различать. Вот если б она мне сказала, что ей двадцать два, — я бы ей так и поверил. И если бы сказала, что тридцать, — тоже. Кошмар какой, скажи? Я теперь только в десятилетиях ориентируюсь. У меня отец был такой же.

— А сколько ты хочешь, чтобы ей было?

— В смысле?

— Представь, что она доступна. Сколько ты хочешь, чтобы ей было? Какой, по-твоему, самый лучший возраст?

— А если я отвечу правильно, она мне достанется?

— Это ты с Носорожищем договаривайся. Я тут ни при чем.

Кляйн улыбается. Он любит абстрактные вопросы. Чем абстрактнее, тем лучше.

— Мне всегда нравилось число двадцать один, — говорит он. — Старший курс. Хороший год. Если подумать, я тогда в последний раз в своей жизни встречался с девочкой, которой был двадцать один год.

Кляйн рассказывал, что они с Триш познакомились в двадцать два, хотя ухаживать за ней он начал, когда ей было двадцать четыре.

— Ей, — Коган кивает на пятый корт, — скорее всего, столько и есть. Лет двадцать пять.

— Чем занимается? — спрашивает Кляйн.

— Продает абонементы в круглосуточный спортивный клуб.

— Я б, наверное, так не смог.

— Как? Абонементы продавать?

— Нет. Как Ринхарт. Я бы ее сюда не привел.

— Да не такая уж она и юная. Если присмотреться, на ярком свету вид у нее довольно посявканный.

— Не знаю, — говорит Кляйн. — Я бы постеснялся.

— В этом вся прелесть Носорожища. Он себе такой имидж выработал, что теперь можно вообще ничего не стесняться. Наоборот, все были бы разочарованы, если бы он приперся с образованной интеллигентной женщиной. В этом часть его обаяния.

— А ты?

— Что — я?

— Ты какой имидж вырабатываешь? — В голосе Кляйна вдруг звучит некоторая враждебность.

— Я, знаешь ли, стараюсь по молоденьким ударять. Пока внешность позволяет и за соседним столиком не гадают, отец ты или «папик». Чем старше становишься, тем меньше у тебя шансов.

— Это точно, — вздыхает Кляйн.

— Но в целом я с тобой согласен: за последние года два у меня сформировалась репутация и я с ней не боролся, — следовательно, я выработал свой имидж.

Кляйн поднимает бровь.

— Слушай, я же не отпираюсь. В моей койке много женщин перебывало. Во всяком случае, много с точки зрения женатых друзей. Но я ведь не нарочно. Просто так получается. Я не планировал стать бабником.

— Но ты же пытался взять себя в руки, когда ходил на свидание с подругой Триш?

— Ничего я не пытался. Это ее и расстроило.

— Ты ее не трахнул.

— Пока нет.

Кляйн хохочет:

— То есть ты думаешь, что после всего случившегося у тебя еще есть шанс?

— Ну, мы же не дети. Я, конечно, понимаю, вы с Триш уже давно позабыли, каково это — жить одному, но мы же взрослые люди! Мы же знаем, что с возрастом с человеком черт-те что происходит. Начинаешь думать, как же это все сложилось. Сидишь в автобусе и пережевываешь, копаешься сам в себе. Лежишь на дорогой кровати и дорогих простынях, смотришь сериал, а в перерывах на рекламу пытаешься представить свое будущее. Вчера тебе казалось, что ты ни за что такого не сделаешь. А сегодня думаешь — а чего бы и нет? Никто не умер. Машина никого не переехала. Раком никто не болен. Так чего париться-то?

Кляйн молчит. Просто слышно, как у него в мозгу колесики крутятся, переваривая и анализируя полученную информацию. Ну не может Кляйн увидеть всю картину сразу и не разложить ее на составные части. Нет, он обязательно все сломает и посмотрит, из чего оно сделано. А потом ненужные детали отложит, а нужные пустит в дело.

— Ага, — говорит Кляйн. — Я понял. Так что, ты ей позвонишь или будешь ждать, пока она сама проклюнется?

* * *

Джим ведет Мэддена на третий этаж.

— Как она была одета? Да я и не помню, честно говоря, — вполголоса рассказывает парень. — Точно не как моя сестрица. Но как-то красиво. И макияж. Я не ожидал.

Кажется, на ней была черная юбка до колен и цветастая рубашка, с трудом припоминает Джим.

— Она сильно напилась? — Инспектор тоже старается говорить тихо.

— Да вроде несильно. Такого, чтоб спотыкаться и двух слов не связать, нет, такого не было.

— Но она была пьяна?

— Да.

— Как думаешь, сколько она выпила?

— Не знаю. Но, по-моему, немного. Точно ничего крепкого. Может, пару кружек пунша, ну еще, наверное, пивом заполировала.

— Это немного?

— За четыре часа? По-моему, нет.

— И ты, значит, повел ее в туалет на третий этаж, потому что на втором была очередь?

— Не, очереди не было. Просто все кабинки были заняты. Так она сказала. Я ж не проверял.

Инспектор останавливается на верхней площадке и листает блокнот. Наверное, хочет дух перевести, решает Джим. Из ванной выходит симпатичный парень в футболке и семейных трусах. Том Радински.

— О, Пенек! Здорово, — хрипло бормочет он.

Мэдден хмурится, и Джим поспешно объясняет, что по выходным никто вообще-то рано не встает. На часах почти три.

— Пенек? — переспрашивает сержант.

Это они так по-идиотски фамилию Пинклоу сократили, сообщает Джим. Пока не окончилась неделя посвящения в братство, ему приходилось присаживаться на корточки и изображать пенек всякий раз, как его так называли. И даже плясать на корточках.

— Иногда, если вдохновение накатывало, получалось почти вприсядку, — гордо говорит Джим.

И тогда парни ржали, свистели и показывали пять. Значит, им нравилось.

Санузел на третьем этаже от санузла на втором ничем принципиально не отличается. Сержант оглядывается. Тут всего по паре: пара душевых кабинок, пара толчков, пара кабинок с ваннами. Похоже, ремонта не было лет двадцать.

— Не «Мариотт», — говорит Джим.

— Она совсем отрубилась, когда ты ее тут нашел? — спрашивает Мэдден.

— Я ее не находил. Я же вам по телефону уже рассказывал. Мне пришлось стоять и караулить ее под дверью. Уже минут пять прошло, а она все не выходит. Ну и я попросил Гвен Дейтон, знакомую девчонку, сходить посмотреть, что там и как.

— И она обнаружила, что Кристен без сознания?

— Да.

— Где она лежала?

Джим заходит и показывает место у батареи.

— Она вроде как сползла по стенке и так и сидела. А до этого наблевала в раковину. Мы решили, она отдохнуть пристроилась.

— И что вы сделали?

— Я похлопал ее по щекам. Не сильно… — Джим показывает на себе, как именно он ее ударил. — Потом водой ее полил. Ноль реакции. И я пошел вниз искать сестру.

Джим эту историю полицейским уже три раза рассказывал, но прямо на месте происшествия — в первый. Это, наверное, у мужика такая техника допроса, решает мальчик. Спрашивать одно и то же по сто раз. Но Джим держится. Ни разу не сбился. Завалил дядьку подробностями так, что тому, похоже, даже скучно стало. Рассказал, как он влюблен в Гвен Дейтон. А она его со своей подругой познакомила, Кейти Йоргенсон. На фига, спрашивается? Зачем ему эта Кейти сдалась?

— А дальше что было?

— Ну, как бы так сказать… некрасиво, короче, вышло.

* * *

Коган в четвертый раз пытается привлечь внимание Триш, и она наконец его замечает. Сердито смотрит ему в глаза, отворачивается и что-то кричит сыну, который плещется в бассейне.

Терпение Когана лопается. То, что Триш разозлилась, его нисколько не беспокоит. Ее одобрение ему без надобности. Но ему ужасно хочется знать, что же такого сказала ее подруга. Коган просто умирает от любопытства.

— Я сейчас вернусь, — говорит он Кляйну.

— Брось, Тедди, наплюй и забудь. Оно того не стоит. Разорется сейчас, а мне потом с тобой играть. На хрен ты мне на корте такой злющий сдался?

— У меня в кармане плавок есть стаканчик. Тебе дать, чтоб ты со страху не описался?

— Очень смешно.

Коган шагает к бассейну. Триш видит его краем глаза, но делает вид, что ничего не замечает. Как ребенок, думает Тед. И почему люди так себя ведут? Он садится на шезлонг рядом с женой Кляйна, — садится, как на лошадь: спинка между ног, спортивные туфли упираются в асфальт. Наблюдает за детишками, на которых якобы смотрит Триш. Нарочно скребет ножками шезлонга по земле, подтаскивая его поближе к женщине. Словно горло прочищает, чтобы его заметили.

— Тедди, я с тобой не разговариваю, — напряженно произносит Триш, продолжая глядеть на бассейн.

Теду от нее всегда было как-то не по себе. Не то чтобы она была страшненькая, но описать ее знакомым совсем непросто. На свидании, скажем. Рассказываешь про Кляйна и Триш, про то, как они друг друга ненавидят (а что, отличная тема для разговора), и тут тебя девушка спрашивает, как они выглядят. С Кляйном-то никаких проблем. Симпатичный, только поседел рано. Картинку легко нарисовать. А вот с Триш все плохо. Сам Коган не считал ее привлекательной, но знал людей, которым она казалась красоткой. Поэтому рассказывал Тед о ней несколько более восторженно, чем думал. Довольно худая, метр семьдесят, волосы темные, глаза карие, нос слегка длинный… И быстренько переключался на ее характер, про который говорить было гораздо интереснее.

Глядя на нее, Тед понимает, почему Триш нравится мужикам. Иногда она действительно очень ничего. Правда, Коган всегда считал, что основной ее козырь — умение держаться. У Триш королевская осанка и острый ум. Поначалу Тед и Триш друг друга не любили, и от первого впечатления было очень трудно отделаться. В конце концов им удалось разглядеть друг в друге нормальных отзывчивых людей. И тогда, к их взаимному изумлению, выяснилось, что они с удовольствием проводят время вместе.

— Триш, ну что ты расстраиваешься? Я тебе ничего не сделал.

Она поворачивается:

— Спасибо хоть признаешь, что виноват!

— Я ничего такого не признаю. Я просто сказал, что ничего тебе не сделал.

Она пару секунд переваривает услышанное, потом хмыкает и тихонько обзывает его придурком.

— Хорошо, вот скажи мне, что честнее: сказать ей прямо все, что думаешь, или продолжить эти игры и затащить-таки ее в койку? — спрашивает Тед.

— Дело же не в этом, — отвечает она. — Дело в том, что так поступать жестоко. Ты же знаешь — ты ей понравился.

— Ага. А через пару месяцев мне надо было сказать: «Знаешь, как-то все у нас не складывается, пора нам расходиться каждому своей дорожкой»? По-моему, хуже вообще ничего не бывает.

— Хочешь говорить правду — пожалуйста. Важно, как ты ее говоришь.

— У меня дар рубить все как есть.

— Не валяй дурака.

— Обычно у меня вроде лучше получается. Просто она меня подловила. Момент был неудачный. Она что-то не то задела.

— Что она такого сказала?

Тед вздыхает. Больше всего ему запомнился ее взгляд. Она смотрела на него, но как будто не видела. Казалось, ей кто-то велел смотреть в глаза собеседнику, но забыл объяснить, зачем это нужно. Что надо видеть, а не просто смотреть. Не женщина, а загадка. Можно было подумать, она инструкцию или пьесу читает.

— «Я только прошу тебя, будь честен со мной», — цитирует Тед. — И еще: «Самое главное — быть честным».

Ему даже повторять такое стыдно. Как ей было не стыдно такое говорить — у него в мозгу не укладывается.

— И что такого? — спрашивает Триш.

— Да не хотела она никакой честности! Она просто не хотела, чтобы я с ней встречался только ради траха.

— И ты решил быть честным…

— Ага.

— И сказал, что с удовольствием с ней переспишь…

— Я не так сказал. Я сказал, что она мне нравится и я хочу ее, но длительных отношений, с моей точки зрения, у нас не выйдет.

— И как, по-твоему, это не обидно?

— Обидно, наверное. Только я надеялся, может, она сейчас неожиданно скажет что-нибудь такое, после чего я захочу длительных отношений. Удивит меня. Посмотрит мне в глаза и спокойно скажет: «Поехали к тебе. И трахни так, чтоб голова закружилась».

— Ты этого ждешь? Серьезно? Что-то не верится. По-моему, она тебе на больную мозоль наступила.

— Это на какую? — Тед улыбается.

Триш замолкает, явно решая, говорить или сдержаться. И если говорить, то как. Видно, как она распаляет себя и злится.

— Я думаю, она тебе о жене напомнила, — решительно говорит Триш. Явно она давно вынашивала эту идею и наконец собралась ею поделиться.

— Да ладно тебе, Триш! Что ты сочиняешь?

— Я же не говорю, что ты это осознанно. Просто у тебя в голове лампочка зажглась.

— Думай что хочешь. Лишь бы ты не расстраивалась. Только жена тут ни при чем. Мне просто плясать вокруг нее не хотелось. Из дерьма лепить бог весть что. Мне эти воздушные замки уже вот где. Пора мне, Триш, менять свою жизнь. Хватит вслепую тыкаться.

— И что ты собрался менять?

Теда так и подмывает рассказать, какие мысли бродят в голове последнее время. Как ему хочется бросить работу. Но он понимает, что лучше не надо. Распустишь язык — а потом Триш и Кляйн будут с кем ни попадя обсуждать его будущее. Но искушение хоть намекнуть слишком велико, и Тед почти ляпает сердитое «Да все, блин», но сдерживается.

— Многое, Триш, — говорит он спокойно.

— Ничего у тебя не выйдет. Ты же человеку даже шанса не дал.

— Дал, неправда!

— Два свидания! — фыркает Триш. — Это что, шанс, да?

Она еще что-то говорит, но он ее лекцию не слушает. Вместо этого Тед почему-то вспоминает письмо, которое пришло в начале недели. Может, по ассоциации вспоминает — очень уж дети в бассейне громко вопят. Тед вдруг на секунду оказывается совсем в другом месте.

Письмо пришло из Коннектикута. Там жила женщина, с которой он пару лет назад переспал и которую совсем уже забыл. Блондинка с тонкими пережженными волосами. Тело у нее было красивое.

«Надеюсь, у тебя все хорошо, — говорилось в письме. — Кажется, скоро твой день рождения? Я хотела тебя поздравить и сказать, что я о тебе по-прежнему вспоминаю. Надеюсь, я скоро приеду и мы встретимся».

У той женщины было двое детей. Тед о них ничего не знал, пока она не вернулась в Коннектикут. Оттуда она позвонила ему на работу и сказала, что ей надо будет с ним поговорить, когда он вернется домой. Тед все утро дергался. Отпустило его, только когда она ему рассказала про детей. Ничего подобного он не ожидал.

Оказалось, что за год до этого она развелась и развод получился тяжелый. Ей просто захотелось отвлечься, захотелось другой жизни. Сбежать от самой себя. «Поэтому я тебе и не сказала. Ты меня презираешь?»

А ему это, наоборот, понравилось. Прямо вот так вот захотела сбежать и сбежала? Здорово. Это как раз Коган понимал очень хорошо. Они перезванивались несколько месяцев, а потом она пропала. А может, это он первый перестал звонить? Или она встретила кого-нибудь? Теперь уже и не вспомнить.

Громкий голос Триш:

— Ты меня слушаешь?

Тед медленно поворачивается к ней и щурится за стеклами темных очков. Солнце, которое раньше заслоняла голова Триш, бьет ему прямо в глаза.

— А знаешь что? Мне в этом году сорок четыре исполняется.

— И чего?

— Не знаю.

— Да что с тобой такое, Тедди?

Дети. Письмо. Надо еще вина выпить.

— Как-то я не готов оказался.

— К чему? — Триш оглядывается.

— Да нет, все нормально. Это я так.

— Тедди, ты хоть представляешь, как тебе завидуют? Многие люди убили бы за такую жизнь. За то, чтобы быть тобой.

— Если ты знаешь того, кто готов поменяться, скажи ему, я отдам все, кроме машины. И удочки. Машину и удочку я себе оставлю.

— Я серьезно.

— И я.

Ринхарт встает над ними и заслоняет солнце.

— Привет! Как дела?

Рожа у него покраснела от выпитого, в руке бутылка «Эвиана».

— Ну чего, играем? — спрашивает Рик.

— Пошли.

Коган поворачивается к Триш:

— Я позвоню Деборе, когда домой вернусь. И все улажу. Честное слово! Снова будет бодрячком. Как новенькая. Словно и не было ничего.

— Она ждет твоего звонка.

Коган моргает.

— Что, прости?

Триш улыбается:

— Ужас, какой ты предсказуемый! А сам себя считаешь совершенно уникальным. Иди играть в свой теннис. Только сделай мне одолжение, — Триш сует ему в руки крем от загара, — скажи Бобу, чтоб намазался. Не хватало мне тут еще обожженного и гундящего мужа для полного счастья.

2

Шире ширинку

1 апреля 2007 года, 18.22

Мэдден сидит в помещении, которое они в участке называют кухней, и разглядывает нарисованные им на желтой линованной бумаге графики. Рядом картонное корыто курятины из китайской забегаловки и банка «Доктора Пеппера». График — это просто горизонтальная линия, вдоль которой расположились имена и краткие описания всех действующих лиц, и вертикальная шкала времени, которая начинается с половины пятого вечера — момента, когда Кристен и Керри приехали в общежитие. Заканчивается шкала в четверть девятого утра следующего дня, когда Джим забрал девочек из дома Когана.

— Тебе чего-нибудь взять? — спрашивает Пасторини.

— Нет, спасибо!

Пасторини изучает внутренности автомата с едой. Раздается писк и громкий удар. Добыча выкатывается в лоток. Кухней эту комнату назвали из-за маленького столика, стульев и автомата с бутербродами и водой. Редко кто приходит сюда обедать. Большинство отправляется на улицу или просто ест за рабочим столом. Но воскресными вечерами, когда приходится работать сверхурочно, — как сейчас, например, — кухня превращается в комнату для совещаний.

Их отдел расположен в подвале городского муниципалитета на улице Лорел, дом 701. Все сидят в большой комнате, и перегородок между столами нет. Рядом комната для допросов, кабинет Пасторини и кабинет начальника участка. Отдел наркотиков находится совсем в другом месте, на Виллоу-роуд, в районе Бель-Хейвен. Это самый центр, и там полно мелких банд и прочей шушеры. Живут там в основном латиносы и тонганцы. Как и в Ист-Пало-Альто, где в 1992 году было зафиксировано самое большое количество убийств по стране, криминогенная ситуация в Бель-Хейвене с годами потихоньку начала выправляться. Но и здесь тоже прошла волна повального увлечения кокаином. Цены на недвижимость в этих районах росли не так быстро, как во всем регионе, но бедноту отсюда постепенно вытесняли средние классы. В Ист-Пало-Альто теперь даже «Икеа» есть, и отели дорогущие строят рядом с шоссе. И все-таки мест, куда страшно заходить, еще полно.

— Так, значит, подруга их видела? — спрашивает Пасторини. — Все с начала и до конца? Это здорово!

— Она всего секунд двадцать смотрела, — отвечает Мэдден. — Но ей хватило.

Пасторини садится за стол, вскрывает пакетик и отрывает полоску лакричной тянучки.

— И как ее зовут, эту подругу? — спрашивает Пасторини, указывая на диаграмму «улиткой» из лакрицы.

— Керри Пинклоу. У нее родители только что развелись. В основном живет с матерью. Отец снимает квартиру в Лос-Альтос. Кристен как раз оттуда возвращалась, когда попала в ту аварию и загремела в больницу Парквью.

— Ты точно уверен, что это не была попытка самоубийства?

— Судя по записям в дневнике, нет. Она написала, что кто-то ее подрезал и ей пришлось уходить от столкновения.

— Странно все как-то… — говорит Пасторини. — А ты, значит, считаешь, что синяк на руке ей отец наставил?

— Он говорит, что вроде бы довольно крепко схватил ее за руку накануне. Они ругались. Она хотела уйти, а он ей не дал.

— А эта девчонка, Керри, — ей можно доверять?

— Она довольно связно излагает.

— Но там же ревность еще.

— Да там полно всего намешано.

— У тебя такие дела раньше были? — спрашивает Пасторини.

— Какие такие?

— Когда пытаешься выжать убийство из самоубийства?

Можно подумать, Мэдден собрался из апельсинов яблочный сок выдавить.

— Вообще-то, нет. — Мэдден улыбается: — Помнишь, пару лет назад у нас было дело, где пацан решил прогуляться перед поездом, а родители подали в суд на производителя его капель для носа? Но тогда-то они к компании привязались. А тут убийство, тут человека обвиняют.

— Как ты это назвал по телефону?

— Прогнозируемый ущерб психике.

— Во-во.

— Тут преднамеренности может и не быть, — объясняет Мэдден. — Когда Коган с ней спал, он же не думал, что это приведет к самоубийству. Но половая связь с лицом, не достигшим совершеннолетия, — это преступление. И, совершая это преступление, он отдавал себе отчет, вернее, должен был отдавать, что это может привести к психической травме.

— И в самом плохом случае, — продолжил Пасторини, — к самоубийству.

— Вот именно. Все остальные события — лишь следствие первого преступного действия. Ударь больного гемофилией ножом в руку — и он истечет кровью. И что с того, что ты про его гемофилию не знал? Я все равно упеку тебя за убийство по неосторожности.

— Сначала тебе придется доказать, что это я его пописал.

— Нехорошее слово какое-то. — Хэнк не любит блатной лексики.

Пасторини улыбается, довольный тем, что разозлил Мэддена.

— Да ладно тебе, Хэнк! — говорит он. — С утра у тебя вообще ничего не вытанцовывалось. Выше нос!

— Я тогда еще не знал, что у нас есть свидетель.

Пасторини кивает. Он снова серьезен.

— А когда Кристен рассказала Керри про то, что переспала с Коганом? — спрашивает он.

— На следующий день.

— Это хорошо. Это можно будет использовать. А с врачом она согласна поговорить?

— Согласна.

— В общагу ты ездил?

— Вечером. Говорил с братом Керри.

Поначалу готов с ним разговаривать был только Джим. Но потихоньку, под давлением ректората, который пообещал за молчание наказание более жуткое, чем за ту попойку, парочка студентов согласилась ответить на вопросы. В целом они подтвердили слова Джима: девчонка, Кристен, наклюкалась, и ее вырвало, а потом с ней начались проблемы. Президент братства сказал Керри, чтобы она забирала подругу и выметалась, что он не хочет, чтобы «малолетние телки помирали на его территории».

— Как это мило! — говорит Пасторини. — Я правильно понял, девчонку к врачу домой повез брат?

— Нет, другая девушка, Гвен Дейтон. Я с ней еще не разговаривал, но поговорю обязательно.

Мэдден достает из папки фотографию девушки — увеличенный снимок с водительских прав. Длинные темные волосы, вздернутый носик, внешность красотки из группы поддержки. И рост, судя по документам, метр восемьдесят.

— Офигеть! — выдыхает Пасторини. — Ты только Биллингсу не показывай, а то он от тебя не отвяжется, будет ныть и набиваться в помощники.

— Я в курсе.

Пасторини с сожалением отрывается от созерцания фотографии.

— Как думаешь, Коган уже знает? — спрашивает он.

— Может, и знает. Шанс всегда есть.

— У нас остался один день, а потом начнется… Во вторник уже в газетах будет. И в вечерних новостях, наверное, тоже.

— Если особенно повезет.

Пасторини садится за стол и задумчиво жует лакричную тянучку. Мэдден отворачивается. Смотреть, как шеф широко разевает рот и чавкает, у него нету сил.

— Тебе решать, Хэнк, — наконец говорит Пасторини. — Смотри сам. Я советовался с Джил. Мы можем организовать жучка и посмотреть, что он наболтает.

Джил — это сокращенно от Джилиан, Джилиан Хартвик, их главная начальница. Высокая, красивая женщина. Она всегда сама разговаривала с прессой. На службе ее уважали за уверенность в себе, за доброе отношение к подчиненным, за прямоту. Джил проработала в полиции больше двадцати лет.

— Только надо разрешение получить в прокуратуре, — продолжает Пасторини. — И придется извернуться, потому что формально жертвы у нас нет. А лучше бы была. Как в том деле, «Шире ширинку», помнишь?

Мэдден морщится, замечает это и пытается взять себя в руки. Вроде бы он уже привык, а все равно неприятно. Не нравятся ему эти их выдумки.

Это дело, «Шире ширинку», расследовали около года назад. В прессе его широко освещали. Зубной врач изнасиловал по крайней мере одну (а скорее всего, больше) из своих пациенток. Она была под наркозом. Тридцатилетняя женщина проснулась раньше времени и увидела, как доктор убирает в штаны прибор.

Самое печальное, что не будь этот придурок таким придурком, он бы до сих пор зубы лечил. Женщина позвонила ему и обвинила в изнасиловании, и он испугался. Вместо того чтобы все отрицать (доказательств его вины никаких не было), он стал умолять ее встретиться и поговорить. Через несколько дней у полиции была запись, на которой дантист предлагал своей жертве десять штук баксов, — и все было кончено.

Биллингс первым придумал назвать это дело «Шире ширинку». Так его с тех пор и называли. Мэддену это ужас как не нравилось. С ним история была совсем другая, но он всякий раз представлял, как полицейские, поймавшие его врача, сидят и гогочут, придумывая названия для этого дела («Кубок Большого Члена», так почему-то всегда думал Мэдден). Если бы Хэнк сказал, как ему не нравится эта практика, Пасторини велел бы всем прекратить. Но Хэнк молчал, не в его характере было жаловаться и показывать, что его достали. А Пасторини здраво рассудил, что раз его лучший сотрудник не хочет жаловаться, то пускай себе страдает молча.

— Не надо нам жучка, — говорит Мэдден. — Пока не надо.

— А что тогда?

— Попробуем по-другому.

Челюсти Пасторини начинают двигаться медленнее.

— По-другому?

— Ага.

— Ну-ка, ну-ка…

3

Посетители

2 апреля 2007 года, 14.52

В понедельник утром Коган вместе с доктором Кимом сидит на улице перед больницей и пьет кофе.

— Пальпирую я, значит, ей живот, а у ее приятеля такой вид, словно еще пара сантиметров вниз — и от меня даже мокрого места не останется, — рассказывает Киму Коган. — Здоровый такой черный бугай. То есть щупать ничего нельзя. Ну, я ей и говорю, знаете, говорю, я бы сейчас чизбургеров съел штуки три. А вы? У нее аж слюнки потекли. Они тут всю ночь проторчали, а есть ей не давали. Я еще пару вопросов задаю, и оказывается, у нее мама и брат недавно гриппом переболели. Я ей сказал, что ничего с ней такого страшного не происходит. Что она бы не хотела есть, если бы у нее был аппендицит, это ведь один из симптомов — потеря аппетита. Говорю, а про себя Алиссон костерю.

Алиссон — это хирург-гастроэнтеролог, она на несколько лет моложе доктора Кима и Когана.

— Ну и что? Ты ей сказал, что думал?

— Ха! Еще как сказал! Закончил с этой пациенткой, а потом пошел прямо к Алиссон. Слышь, говорю, ты! Ты чего мне подсовываешь? Если бы кто-нибудь хоть пять минут с больной поговорил, мне бы не пришлось время тратить. Да тут даже первокурсник догадается! Тебе просто лень жопу от стула оторвать и собрать анамнез. Она голодная! Она сейчас бы пять бигмаков сожрала и не подавилась. Тебе это ни о чем не говорит?

— Это еще что, — кивает доктор Ким, — тебе-то везет, а меня она каждый день так дергает. Прикинь? Каждый божий день эта хрень творится.

— Да ей лень просто пошевелиться и самой подумать. Терпеть таких не могу.

— Доктор Коган?

Тед поднимает голову. Рядом с ними стоит молоденькая медсестра Джэнин, новенькая, она только на прошлой неделе на работу вышла.

— Да?

— Там вас спрашивают. Двое. Полицейские.

— Как фамилии?

Она удивленно смотрит на него:

— Не знаю. Сказали, они полицейские.

— Они в форме?

— Нет, в обычной одежде.

Коган поворачивается к Киму:

— Оперативники. Это, наверное, из-за той пациентки, помнишь Рид? А что хотят, не сказали? — спрашивает Тед медсестру.

— Задать пару вопросов.

— Хорошо, спасибо! Передай им, скоро приду.

Коган нехотя, со стоном, поднимается. Он терпеть не может, когда его лишают возможности расслабиться, выпить кофе и побурчать.

— Думаешь, они насчет той старушки? — спрашивает доктор Ким, когда медсестра уходит.

— Вполне может быть. Они же вроде поймали того, кто это сделал, разве нет?

— Поймали. Пару дней назад.

Время от времени Когана допрашивают по поводу его пациентов, жертв нападения. Особенно тех, кто умер («Она хоть раз приходила в себя? И что она вам сказала?»). Коган уже всех полицейских запомнил, у него даже любимчики появились. Эти ребята, как правило, приезжали почти сразу после того, как привозили жертву, или иногда даже вместе с ней. Но бывало и так, что приходили потом. После смерти пациента.

Коган залпом допивает кофе и бросает стаканчик в урну.

— Ну ладно. Мы с тобой потом продолжим крыть коллег. Увидимся завтра в клубе.

— Пока!

Полицейские сидят перед хирургической смотровой, оба в темных спортивных куртках и галстуках. В комнате всего пять человек, включая медсестру приемного отделения, так что догадаться, кто тут из полиции, довольно просто. Странно, что Коган их раньше никогда не видел. Может, видел и забыл? Нет, память на лица у него хорошая. Один постарше, худой, в очках, с лысиной и ровно подстриженными усами. Второй серьезный, аккуратно одетый черный парень, похожий на Свидетеля Иеговы. Улыбка у него широкая и добрая.

— Добрый день, джентльмены! Я Тед Коган.

Они встают и представляются. Инспекторы Мэдден и Бернс.

— Пойдемте со мной, — говорит Коган. — Кабинет у меня маленький, но, думаю, как-нибудь втиснемся.

По дороге к кабинету Коган замечает, что старший, Мэдден, хромает. У него и ботинок специальный. Значит, стопа вообще не работает. Надо же, думает Тед, никогда не видел копа-инвалида. Когану очень хочется спросить, как так вышло, и одновременно неловко спрашивать. Короче, спросить он не успевает — они уже пришли.

Комнатка маленькая, не больше тюремной камеры. Мебели мало: стол, два стула, шкаф для папок, мусорная корзина, компьютер и принтер. Здесь Коган только по телефону говорит да почту проверяет, иногда еще с историями болезни возится. Это занимает не больше двадцати-тридцати минут, так что на размеры помещения Когану наплевать. Но если приходит сразу несколько посетителей, становится тесновато.

Тед притаскивает третий стул из кабинета доктора Диаса, ждет, когда все устроятся, закрывает дверь и садится за стол.

— Чем могу помочь?

— Вы помните такую девушку, Кристен Кройтер? — спрашивает старший.

Коган удивленно моргает. Имя-то он помнит, и даже вроде хорошо, а вот как она выглядела? «Интересно, откуда я знаю это имя?» — думает Тед.

— Вы ее лечили около полугода назад, — продолжает Мэдден. — Она попала в аварию. Шестнадцать лет. По-моему, у нее был разрыв селезенки.

Коган сразу вспоминает. А вспомнив, понимает, что лучше бы ему не показывать, как быстро он ее вспомнил.

— A-а… Я, кажется, знаю, о ком вы. Она ходила в школу Менло-Атертон. А что? Что-нибудь случилось?

— Это долгая история, — отвечает Мэдден. — А откуда вы знаете, что она учится в Менло-Атертон?

Когану становится жарко, но говорит он спокойно:

— Она мне как-то сама рассказала. А я ее спросил, знает ли она сына моего соседа.

Коган замечает, что второй полицейский записывает его показания в блокнотик.

— Я живу в Менло-парке, — поясняет Коган. — А соседский мальчишка в эту школу ходит.

— Вы видели эту девушку после выписки из больницы?

— Она приходила на осмотр. По-моему, через месяц еще. Так положено. А потом я в магазине каком-то ее встречал. Или еще где-то. Точно не помню. Может, пару раз.

— Вы с ней говорили?

— Да, довольно коротко. Спросил, как самочувствие. Как дела. У нее вроде все хорошо было.

— И больше вы с ней не говорили?

Коган смотрит в потолок, как бы припоминая. Голова раскалывается. Долго молчать нельзя, они начнут подозревать, что дело нечисто. И он говорит:

— По-моему, я их с подругой однажды у дома встретил. С тем мальчишкой, с соседом.

— И больше вы с ней не виделись? Только в те разы, о которых вы рассказали?

— Да. А в чем дело? Что случилось?

Полицейские молчат. Потом Мэдден смотрит на Бернса, Бернс поворачивается к Когану и говорит:

— Есть какая-нибудь причина, по которой мисс Кройтер может утверждать, что она занималась с вами сексом?

У Когана аж глаза на лоб вылезают. Он смеется:

— Сексом? Вы шутите?

— Нет. — Бернс уже не улыбается. Взгляд не доброжелательный, а пристальный и оценивающий.

Коган тупо смотрит на него:

— Нет, вы точно шутите, и неудачно.

— А я вам говорю, что точно нет.

Коган расстроенно замолкает. В голове проносится миллион мыслей сразу.

«Они же обещали никому не рассказывать, — в смятении думает он. — И столько времени прошло! Несколько недель. Все было тихо. Еще в феврале, кажется. Что же случилось? Так, стоп, только без паники».

— Что именно девушка сказала? — наконец спрашивает Тед. — Что я сделал?

— Это довольно сложно объяснить, — отвечает Мэдден.

— Что ж тут сложного? Что она сказала?

— В том-то и дело, что ничего. Она умерла. В субботу.

Новость про секс ударила Теда под дых. Вторая новость посылает в нокаут. Как будто его Майкл Тайсон в подбородок пробил. У Когана темнеет в глазах. Шок.

— Простите? — переспрашивает он.

— Похоже на самоубийство, — говорит Бернс.

Коган в ужасе глядит на посетителей:

— Слушайте, а вы из какого отдела?

Мэдден смотрит на Бернса, и Бернс отвечает:

— Из участка Менло-парка.

— Нет, из какого отдела?

— Из отдела убийств.

* * *

На момент встречи Мэдден был знаком с Коганом уже два дня. Не лично, конечно. Но представление о нем составил. По фотографии на правах, по рассказам парочки родителей, по сказанному одной девочкой и написанному другой. И сам еще додумал. Мэдден представлял себе падение Когана, проигрывал его раз за разом, все до мельчайших подробностей. Дубль за дублем Коган шел к нему по коридору. Иногда он был взволнован. Иногда подчеркнуто вежлив. Иногда весел и добродушен. Иногда рассержен тем, что полиция отнимает у него время. Неважно. Каким бы Коган ни явился, Мэдден был к этому готов.

— А если он будет враждебно настроен? — спросил Бернс по дороге в больницу.

Мэдден очень в этом сомневался. Ему казалось, он уже достаточно изучил Когана, чтобы знать: такой реакции не будет. Мэдден рассчитывал на спокойный разговор. В конце концов, врачам ведь за это платят — они должны сохранять спокойствие в кризисных ситуациях. Чего ему так уж дергаться и нервничать? Он ведь не знал, зачем они приехали. Для него вся эта история закончилась больше месяца назад. Вполне разумно предположить, что Коган о ней уже давно забыл.

План у них был простой: заставить Когана ответить на как можно большее число вопросов до того, как он захочет узнать, в чем дело. Керри говорила, Коган просил ее никому не рассказывать, что он пустил юную девицу, бывшую пациентку, в свой дом переночевать. И больше всего боялся именно того, что это всплывет. Никакого преступления в этом не было, но Коган сказал девушкам, что может вылететь с работы, если больничное начальство узнает. Значит, про тот вечер Коган вряд ли расскажет сам. И, если они заставят его соврать, он попался. Значит, ему есть что скрывать.

Конечно, могло и не выгореть. Услышав имя Кристен Кройтер, Коган мог отказаться говорить без адвоката. Он мог давно и тщательно продумать линию защиты на случай, если ему начнут задавать вопросы. Мэдден встречал таких типов. Они все планировали наперед. Долгие месяцы после совершения преступления они репетировали каждое свое слово, каждый поворот сюжета, каждую реакцию. Причем иногда обдумывали признание, а не путь к спасению.

Взять хотя бы того дантиста, Паркера. Его арестовывали дома. Он и ухом не повел. Даже улыбался слегка, когда ему зачитывали его права. Он как будто знал, что такой день обязательно настанет, и ждал его. Парень оставался спокоен, даже когда его жена упала в обморок от потрясения. Он проживал заранее известный конец истории и, кажется, испытывал даже некоторое облегчение от того, что история закончилась.

Теперь настал черед Когана. Мэддена поразило, какой он высокий. Позже Хэнк осознал свою ошибку. На Когане были больничные туфли на платформе, которые прибавляли ему сантиметров пять. Но поначалу огромный рост сбил Мэддена с толку. Этот рост, казалось, преувеличивал все: размеры Когана, его красоту, обаяние, притягательность улыбки, походку и ту менял. Мэдден даже рассердился: он вдруг понял, почему девчонки аж из кожи вон лезли, чтобы подружиться с мальчишкой-соседом, почему им так нужна была возможность встречаться с ним как будто случайно. На секунду Мэдден возненавидел Когана за способность вызывать такие чувства, а еще за волевую челюсть и обезоруживающую улыбку. А потом возненавидел себя за этот момент слабости. За то, что позавидовал.

Чтобы отвлечься, Мэдден взглянул на Бернса. Бернс наблюдал за ним. Заметив взгляд напарника, Бернс кивнул и отвернулся.

Всякий раз, когда они ехали в больницу, Мэдден чувствовал, что Бернс за ним наблюдает. Сам Хэнк давно поборол свой страх перед больницами, но иногда какой-нибудь запах или звук заставлял воспоминания вспыхнуть с новой силой. И тогда у Хэнка Мэддена перехватывало в горле. Сегодня, пока они ждали Когана, это случилось снова. Наверное, что-то отразилось у него на лице, потому что Бернс повернулся к нему и спросил:

— Ты как?

— Нормально, — ответил Мэдден.

И правда, как только он это произнес, ему стало легче. У них с Бернсом было странное, удивительное взаимопонимание. Бернс был на главных ролях в расследовании преступлений в Бель-Хейвене. У парня был дар перевоплощения, который всегда поражал воображение Мэддена. Пасторини говорил про Бернса, что у того есть размах. И правда, в Ист-Пало-Альто и Бель-Хейвене Бернс был черным. К западу от шоссе он превращался в самого что ни на есть белого.

Бернс сегодня отлично сработал. Настоящий напарник и помощник, подумал Мэдден, выходя из больницы. У него перед глазами по-прежнему стояло лицо Когана, выражение, которое появилось, когда они заговорили про секс с девчонкой. И сказали ему про дневник. Слишком искренне он не поверил. Мэддену трудно судить, врет ли Коган. Очень трудно. Никто же не знает, хороший он актер или так себе. Мэдден плохо его знает. Но узнает, это уж точно.

Они молчат, пока не выходят на улицу. Спустившись по ступенькам, Бернс спрашивает:

— Ну как, что думаешь, Хэнк?

Мэдден останавливается на обочине и смотрит на часы. Таймер показывает, что из двух минут прошло уже почти полторы. Осталось тридцать пять секунд.

— По-моему, мы молодцы, — говорит Хэнк. Потом достает мобильный, набирает номер Пасторини и произносит: — Мы закончили. Подождите тридцать секунд, и пусть девчонка звонит.

* * *

Через пару минут после ухода посетителей в кабинете Когана звонит телефон. Тед таращится на него, будто в первый раз видит. Все вроде то же самое. Кабинет такой же. Люди за стенами туда-сюда бегают по-прежнему, работают, делами занимаются. Словно ничего не случилось. Но что-то изменилось, и сильно. Коган не знает, с чего начать. Кому звонить? Что делать? Надо нанять адвоката, вот только какого? Где их берут, хороших адвокатов? И кому позвонить, чтобы посоветовал?

Телефон снова звонит. Коган совсем было решает не отвечать, но внезапно в мозгу вспыхивает надежда: а вдруг это Кляйн, или Ринхарт, или еще кто-нибудь из знакомых? На четвертом звонке, как раз перед включением автоответчика, Тед снимает трубку:

— Коган слушает.

— Доктор Коган?

— Да.

— Это Керри Пинклоу. Вы меня, наверное, не помните. — Ее голос дрожит от волнения. — Я подруга Кристен. Я вам сегодня звонила, но вас не было.

— Я слушаю.

— Даже не знаю, как сказать. У нас ужасное несчастье.

— Я знаю. Ко мне только что полиция приходила.

— Господи! Значит, вы в курсе. Кошмар какой! — Голос у нее противно дребезжит. — Покончила с собой! Поверить не могу! Ко мне тоже из полиции приходили.

— И что ты им сказала?

— А что я могла сказать? Она все в дневнике записала. Все. Что произошло той ночью. Вам говорили про дневник?

Тон Когана внезапно меняется.

— Мне сказали, что ты эти записи прокомментировала. Что ты им сказала, а, Керри? — резко спрашивает он.

— Все. А что мне оставалось делать? Сказала, что мы к вам приехали. Простите! Ну простите, пожалуйста! У вас теперь неприятности будут, да?

Тед берет себя в руки.

— Ты им сказала, что мы с Кристен занимались сексом?

— Они меня про это спрашивали.

— Вот черт!

— Там все в дневнике написано. Как я буду отпираться? А еще они говорят, что она вам звонила в субботу днем. Что вы ей такого сказали?

— Да ничего я ей не сказал. С какого перепугу ей с собой кончать? Из-за того, что я сказал? Они на это намекали?

— Ага. Просто ужас какой-то, — отвечает она.

— Господи! А почему ты им не сказала, что она все выдумала?

— Не знаю.

Коган закрывает лицо руками. Сил ругаться у него уже не осталось. Он трет глаза и вздыхает.

— А если бы я так сказала, это бы помогло? — с интересом спрашивает Керри.

— Неплохо было бы для начала.

За дверью раздаются голоса. Медсестра разговаривает с врачом.

— Слушай, мне пора идти, — говорит Тед. — Ситуация очень плохая, Керри. Просто говно, а не ситуация. Мне очень жаль твою подругу, но у меня теперь проблем по самые уши. И никто, кроме меня, в этом не виноват.

4

Совет специалиста

2 апреля 2007 года, 15.35

Первым Коган звонит Кляйну. Вернее, шлет сообщение на пейджер. Минуты не проходит, и Кляйн уже перезванивает.

— Здорово! Ты к нам едешь? — спрашивает он.

— Скоро буду. Ты занят?

— Да мне тут пару дел надо закончить. А что? Чего случилось?

— Зайдешь ко мне? Поговорить надо.

— Сейчас приду. Что, с телками проблемы?

— Можно и так сказать.

— Да ты что? И с которой? Я ее знаю?

— На этот раз все серьезно, Кляйни. Трындец как серьезно.

— О как… — растерянно говорит Боб. И через секунду: — Погоди, сейчас буду.

Через несколько минут он заходит в кабинет Теда. Вид у него какой-то напуганный, осторожный, как будто он боится столкновения с превосходящими силами противника. Коган понимает, что напугал Кляйна. За пять лет общения Тед ни разу, даже описывая жуткие скандалы при расставании, не использовал слово «серьезно».

— Садись, — тихо говорит Коган, и Кляйн устраивается за столом. — Слушай, всего я тебе рассказать не могу, поскольку сам еще всего не знаю, но краткая версия такая: помнишь ту девушку, которая попала в аварию? Моя пациентка, я тебе про нее рассказывал? Которую я постоянно везде встречал?

— Конечно, я ведь даже ее видел, когда к тебе заезжал.

Коган совсем про это забыл.

— Ну да, точно. Ты подъехал, а они с соседским мальчишкой тусовались. Так вот. Месяца два-три назад они с подружкой явились ко мне домой поздно ночью. Девчонка напилась практически до беспамятства. Они с вечеринки приехали.

— В смысле? Та самая твоя пациентка? Она напилась?

— Это было в твой день рождения. Мы куда-то ходили, помнишь? Я вернулся домой…

Кляйн, кажется, начинает вспоминать.

— Точно! Я тебе позвонил в тот вечер, услышал женские голоса и спросил, кто там у тебя. Ты сказал, это просто старая знакомая со своей подругой. Это они и были?

— Если честно, их было трое.

Коган объясняет Кляйну, зачем они приехали — про то, что друзья Кристен боялись везти ее в больницу из-за скандала, который им бы устроили родители. И они поехали к Когану, потому что знали его адрес.

Они умоляли его помочь. Тед сначала отказался, понимая, что потом неприятностей не оберешься. Но они прямо в ногах валялись, и он сдался. При обычных обстоятельствах он бы их послал подальше. Но в ту ночь Тед и сам был сильно пьян: они отмечали день рождения Кляйна. Тед выпил больше, чем предполагал, даже больше, чем Ринхарт, и его оценка ситуации не совсем совпадала с реальностью.

— И в каком она была состоянии? — спрашивает Кляйн.

— Не очень. Хотя… по сравнению с тем, что мы видим в приемном отделении, — очень даже ничего.

Тед решил, что он ее осмотрит и, если поймет, что в домашних условиях сделать ничего нельзя, отправит в больницу. Они заставили ее походить, накачали водой по самые уши. С ними была девушка постарше, студентка, она им тоже помогала. Все вместе они пронянчились с Кристен минут тридцать, и ей стало легче. В конце концов ее уложили в гостевой комнате, и девушка заснула. В половине девятого утра за ней заехал ее друг и забрал ее. Вот и вся история. С тех пор Коган о Кристен ничего не слышал. До сегодняшнего дня.

— Значит, она у тебя на ночь осталась?

— Ну да.

Кляйн неодобрительно качает головой.

— Слушай, я и без тебя знаю, какого свалял дурака. Но тогда мне казалось, что я просто оказываю помощь. Девушка напилась — с кем из нас такого в юности не бывало?

— Проблема в том, — говорит Кляйн, — что, когда ты становишься отцом, ты начинаешь воспринимать мир по-другому.

— Вот только не надо этого, а? Ты прямо как Триш, весь такой правильный-правильный. И кстати, если ты ей расскажешь, я из тебя дух вышибу. Никому ни слова.

— Ладно, прости. Ну и что дальше?

А дальше покатилось. Как снежный ком, хотя Тед об этом и не подозревал. Один раз она к нему приходила, думала, что посеяла у него дома сережку. И принесла ему подарок. Тед ее поблагодарил, но подарок не принял. Сказал, чтобы она больше не приходила, а не то у него могут быть неприятности. Она вроде все поняла. Через неделю он столкнулся с ней в магазине. Без эксцессов. Они поздоровались. Улыбнулись друг другу.

Это было в марте. А полчаса назад к нему пришли из полиции. Он и подумать не мог, что тут есть хоть какая-то связь. Тогда, в феврале, Тед пару недель поволновался, но, поскольку никаких последствий не было, он успокоился и думать об этом забыл.

— А как они узнали?

Тед смотрит на Кляйна.

— Не поверишь, — да он и сам не верит в то, что говорит, — девчонка вела дневник. Ее мамаша этот дневник нашла и прочитала.

— Черт. В Интернете? На фейсбуке?

— He-а. На бумаге. В тетрадке, я так понимаю.

— Я думал, такого уже не бывает.

— Как видишь, бывает.

— И она написала, как осталась у тебя ночевать?

Тед говорит еще тише, почти шепотом:

— Не только. Она описала, как занималась сексом. Со мной.

— Елки-палки!

— Погоди. Дальше хуже. В субботу она покончила с собой.

Вот теперь Кляйн тоже впал в ступор.

— Она умерла?

— Так они говорят. И по странному стечению обстоятельств, она мне звонила за пару часов до смерти.

— Ты с ней говорил?

— В том-то и дело. Я ей сказал, что не могу разговаривать. Она, видимо, хотела мне рассказать, что случилось. Предупредить, что мамаша нашла дневник. Но я ей и рта раскрыть не дал. Очень вежливо ее отшил. Сказал, что она замечательная девушка, и все такое, но продолжать общаться с ней я не могу. Но я был тактичен, честное слово. Тактичен, но тверд. И у меня на второй линии висел другой звонок. Я очень быстро закруглился. Кто же знал? Жеваный крот, кто мог такое предвидеть?

Кляйн молча смотрит в пол. Может, представляет, что бы он делал, если бы с ним такое случилось, думает Коган. Или решает, спал приятель с девчонкой или нет.

— Я с ней не спал. Она все выдумала. Целиком и полностью.

Кляйн поднимает голову и кивает:

— И что ты будешь делать?

— Не знаю. Надо бы адвоката найти.

— А они тебе предъявили обвинение?

— Пока нет.

— Как думаешь, дневника достаточно?

— Не знаю. Похоже, девчонка еще и подруге рассказала, что я с ней переспал. И подруга сообщила полиции, будто все видела своими глазами.

— Ох, е-мое!

— Ты не знаешь, кто был у Хансона адвокатом?

Хансона, их коллегу, обвинили в том, что он обследовал грудь пациентки без всякой на то медицинской необходимости. В конце концов его оправдали, но с работы выперли.

— Я не помню, — качает головой Кляйн. — Это ж года три назад было.

— Может, Ринхарт кого-нибудь посоветует?

— Слушай, а ты вроде с адвокатшей когда-то встречался? Она же как раз спец по криминалу.

— Это которая?

— Та, у которой «БМВ» кабриолет. Кэрен, Кэрол… Как же ее?

— Кэролин, — вспоминает Коган.

— Вот-вот. Она с домогательствами работала?

— Точно! — Тед вытаскивает из кармана «блекберри».

— У тебя ее телефон остался?

— Ищу.

Тед запускает поиск по имени, и, ура, вот она: Кэролин Дупви.

— Кэролин Дупви, — говорит он Кляйну, а тот в ответ бормочет что-то под нос. Вроде благодарит Господа за мобильные телефоны.

Коган смотрит на часы. Без четверти пять. Еще есть шанс застать ее на работе.

— А ты когда с ней последний раз разговаривал? — спрашивает Кляйн, пока Тед набирает номер.

— Года два — два с половиной назад. Приблизительно.

— И как вы разошлись?

— Трубку не бросит. Надеюсь.

В этот момент к телефону подходит секретарша адвокатской фирмы «Стивен, Кларк и Кришнер». Тед поднимает руку, чтобы Кляйн не мешал ему.

— Скажите, Кэролин Дупви у вас еще работает?

— Да, — отвечает секретарша. — Сейчас я вас переведу.

Трубку снимает другая секретарша:

— Приемная Кэролин Дупви.

— Она еще не ушла?

— А кто ее спрашивает?

— Тед Коган. Скажите, я по важному делу.

В трубке становится тихо. Наконец секретарша отвечает:

— Минуточку. Она сейчас подойдет.

— Неужто знаменитый Тед Коган собственной персоной? — спрашивает Кэролин хорошо поставленным дикторским голосом.

— Сейчас лучше подходит «печально известный».

— Чем обязана?

— Кэролин, мне нужен совет специалиста.

— Насколько я помню, я тебе это еще пару лет назад говорила.

— Я серьезно. У меня проблемы. И, кажется, большие. Мне нужен адвокат. По уголовным делам. Я надеялся, может, ты мне кого-то порекомендуешь. Ты по делам о сексуальных домогательствах еще работаешь?

Кэролин пару секунд молчит.

— Интересно, — наконец говорит она. Тед так и видит, как она улыбается. — И что у них на тебя есть?

— Это сложно объяснить, — повторяет Тед фразу Мэддена. — Смысл в том, что меня обвиняют в сексуальной связи с несовершеннолетней.

— Сколько ей было на тот момент?

— Шестнадцать.

— Только не говори, что ты не знал.

— Ничего не было. Она — моя пациентка.

— Еще интереснее. И кто работает по этому делу? К тебе уже кто-нибудь приходил?

— Да, двое полицейских. Пару часов назад. — Тед смотрит на карточку на столе. — Один — некий Хэн Мэдден.

— Хэнк Мэдден, — поправляет Кэролин. — Гордись! Сам Хэнк тобой заинтересовался. Он мелкими делами не занимается. Только серьезными. Даже убийствами иногда.

— Да, я так и понял. Я тебе еще главного не сказал: девчонка умерла. Ее нашли в субботу. Говорят, похоже на самоубийство.

— Боже мой!

Она вдруг становится серьезной.

— Ты с ним знакома? — спрашивает Тед. — С Мэдденом этим?

— Еще как. Он свое дело знает. И врачей очень не любит к тому же.

— В смысле?

— Я статью в газете читала. Примерно год назад. Попробую ее для тебя найти. Ты ему что-нибудь сказал?

— Более чем достаточно. Слушай, можно я приеду? Или порекомендуй кого-нибудь. Мне надо начинать шевелиться, и интенсивно.

— Прямо сейчас?

— Ну да. Или если не сейчас, то как можно скорее. До конца выходных мне надо кого-нибудь найти.

Кэролин молча листает страницы календаря, потом спрашивает.

— Ты завтра как? Часиков в десять утра?

Тед косится на Кляйна. В одиннадцать они договаривались играть в теннис.

— Я совершенно свободен. Куда приезжать?

— Как всегда. В твое любимое заведение.

— В кафе-мороженое?

— Ну а что такого?

— Ладно. Буду в десять.

— Жду с нетерпением.

— Верю.

Тед вешает трубку и закрывает лицо ладонями.

— Ну что? — спрашивает Кляйн.

— Нормально, — отвечает Тед и трет глаза. — Будь другом, не говори Киму, почему я играть не пришел. Ринхарту я сам вечером позвоню. Прости, старик, что так вышло.

5

Достаточное основание

3 апреля 2007 года, 10.06

Назавтра Коган встает совершенно разбитым и перевозбужденным. Он почти не спал. Лег он рано, около одиннадцати. Физически-то он очень устал, но мозг продолжал работать, несмотря на то что организм уже отказывался функционировать. В какой-то момент Теду показалось, будто он проспал несколько часов кряду. Оказалось, впрочем, что спал он минут двадцать. В конце концов Коган сдался и в районе двух включил телевизор. Рассуждения умников о политическом кризисе его убаюкали, но в шесть тридцать он проснулся окончательно.

В восемь начинается дождь. Серая слякоть очень подходит нынешнему состоянию Теда. Ему только и остается, что глядеть в окно, качать головой и повторять: «Здорово, блин! Просто отлично!» Но есть и положительные стороны. Из-за непогоды обычно переполненный зал кафе-мороженого в Пало-Альто наполовину пуст. И Теду удается захватить любимый столик у окна. Хороший знак, думает он.

Пало-Альто всегда старался сберечь свою старомодность, будучи при этом городом абсолютно современным. Центр тут небольшой, одиннадцать кварталов в длину и пять в ширину. Здесь есть все — от скорожраловок до дорогих французских и итальянских ресторанов. Есть бутики и галереи. Вдоль улиц растут деревья, и место для парковки найти непросто, особенно по выходным. Тогда Университетская авеню, главная артерия города, заполняется приезжими, останавливающимися на пути в торговый центр Стенфорда (и обратно), Мекку для тех, кто решил пройтись по магазинам.

Кэролин приезжает минут через пятнадцать после Теда. Он поднимает голову, отрывается от чашки кофе и газеты, и вот она — стоит у его столика, улыбается и старается держать мокрый зонтик подальше от себя, чтобы не намочить джинсы.

— Привет!

Они смотрят друг на друга, оценивают, насколько каждый постарел за прошедшие два года.

— Привет! — Тед встает и целует Кэролин в щеку.

Каждый раз, встречаясь с какой-нибудь из бывших подружек, он спрашивает себя, почему они расстались. Девушки эти всегда кажутся ему очень привлекательными, даже более привлекательными, чем они сохранились в его памяти. На секунду Тед забывает обо всех прошлых разногласиях и возвращается к тому, самому первому впечатлению, первому влечению, послужившему началом романа.

Кэролин и вправду красива. Стройная фигура, темные волосы — она их обычно собирает в пучок на затылке, — пара небрежных локонов на висках и челка. Средиземноморский тип красавицы. Карие глаза чуть-чуть маловаты для такого широкого лица. Загар чуть темнее, чем надо. И все же Когану всегда нравился имидж Кэролин. Она создавала образ женщины сдержанной, даже консервативной, с легким намеком на страстность натуры. Эта ее сторона проглядывает наиболее явственно после пары стаканов вина. Коган находил ее особенно сексуальной, когда Кэролин была подшофе. Всегда застегнутые пуговички расстегивались, а волосы распускались по плечам. И тогда Кэролин не было равных.

Разошлись они по вполне обычной причине: Когану не хотелось переходить на следующий уровень. Каким бы этот уровень ни был. Она его бросила, хотя он убедил себя, что это все ерунда, что Кэролин просто блефовала и он мог бы вернуть ее в любой момент, если бы только постарался. Он бы и постарался, но вот момент для разговора она выбрала крайне неподходящий.

Они встречались уже месяца четыре. Кэролин позвонила ему на работу и сказала, что им надо увидеться сегодня вечером и «поговорить». Коган сразу понял: ей нужны перемены. Их отношения развивались по сценарию, который ее не устраивал, и она решила, что пора либо исправлять положение дел, либо закругляться. А у Теда была тяжелая неделя. Он почти не спал: пациент с раком легких пытался отбросить коньки, несмотря на проведенную операцию, да и в травму поступило очень много пострадавших. Тед попросил Кэролин потерпеть пару дней. Аврал закончится, он вздохнет свободнее и сможет все обдумать. Но, раз приняв решение, Кэролин уже не могла отступить, и в итоге они расстались по телефону.

Тед уговорил ее объясниться немедленно.

— По-моему, нам не стоит больше встречаться, — сказала Кэролин. — Мы с тобой зашли в тупик. Ты согласен?

— Хорошо, давай разойдемся, — ответил он. — Чего кота за хвост тянуть?

Конечно, они еще увиделись пару раз. И даже переспали. Но Тед так и не смог простить ей, что она вывалила ему все это на голову в такой день. Предлог, конечно. Это ему Триш сказала. Что он просто воспользовался предлогом. Пусть так. Удачный был предлог.

Тед смотрит на Кэролин. Предлог-то был удачный, но вот основной причины их разрыва он вспомнить не может. Сколько ей сейчас? Они расстались два с половиной года назад, значит, ей где-то тридцать четыре — тридцать пять. До чего же хороша, думает Тед. Ему хочется сказать ей об этом, но вдруг она неправильно поймет? И Тед произносит нейтральное:

— Отлично выглядишь. Как всегда.

Кэролин отвечает ему тем же:

— Спасибо! — Потом садится на диванчик напротив. — Вон наша официантка. Умираю хочу кофе.

Они делают заказ. Кэролин просит омлет, а он — бублик с лососем. Им подливают кофе из старого серебряного кофейника. В этом кафе царствует стиль пятидесятых: ар деко тесно переплетается с новейшими технологиями. Тут все либо металлического, либо черного цвета. Только футболки официантов и салфетки на столах белые. Пустой зал мог бы показаться холодным и стерильным, как операционная в отделении травматологии, но здесь полно людей, и от того атмосфера скорее расслабленная и очень современная. Создается впечатление, что тут можно коротко и ясно сформулировать любую умную мысль. Тед как-то сказал об этом Ринхарту. И правда, в другой день, при других обстоятельствах Коган легко бы изложил суть дела. Но сегодня он мямлит и мается, стараясь связно рассказать Кэролин о событиях, которые заставили его вспомнить ее номер.

Тед начинает с самого начала, с того момента, как девчонка поступила в травму. И заканчивает визитом полицейских. Кэролин слушает его молча, практически не вставляя комментариев. Иногда просит что-то прояснить. Поначалу она с трудом различает Керри и Кристен, особенно потому, что Тед употребляет чересчур много местоимений. Однако ведет себя Кэролин сдержанно и никаких суждений не высказывает даже тогда, когда Тед сообщает, что оставил у себя дома девчонку на ночь. Просто кивает, отхлебывает апельсиновый сок и жует омлет.

Тед заканчивает.

— А зачем она написала, что занималась с тобой сексом, если ничего не было? — спрашивает Кэролин после секундной паузы. — И почему подруга сказала, что все видела?

Тед никак не может понять, верит она ему или нет, и это его ужасно расстраивает.

— Ума не приложу, — отвечает он.

— Ладно. Вот ты с ней общался. Как она тебе показалась? Нормальная милая шестнадцатилетняя девочка?

— Только невезучая, а так — да.

— Говоришь, симпатичная?

— Да.

— Очень?

Тед задумывается. Надо постараться забыть его раздражение из-за поведения Кристен и его сожаление по поводу случившегося.

— По десятибалльной шкале — примерно восемь. Только она об этом не подозревала. А если бы задумалась, то все парни у ее ног лежали бы на выпускном. — Тед впервые за весь разговор оживляется. — Это точно. Тут уж я знаток.

К их столу подходит официантка. Пока она убирает со стола, Кэролин молчит. Просто сидит и смотрит на Теда. Трудно сказать, о чем она думает. Но на лице знакомая усмешка: «Гляди-ка, а ты совсем не изменился. Все тот же старый добрый Тед». И похоже, Кэролин этому рада. А потом она вспоминает, зачем они встретились. Или ему только так кажется? Во всяком случае, Кэролин перестает улыбаться и говорит:

— Совсем забыла. Я тебе газету принесла. На, взгляни.

Она вытаскивает из заднего кармана джинсов клочок бумаги.

Газета «Сан-Хосе ньюз» напечатала статью о полицейском, который приходил к Теду, Хэнке Мэддене. Заголовок: «Увечье не помешало инспектору полиции настигнуть преступников». Кэролин принесла ксерокопию газеты, не какую-нибудь там распечатку из Интернета.

— Вторая страница, — говорит Кэролин.

Она даже обвела фломастером нужный абзац.

Коган, запинаясь, читает:

— Почему вы решили пойти работать в полицию? — спросила я его.

Мэдден признался, что у него для этого были личные причины. В детстве он болел полиомиелитом, и лечащий врач изнасиловал его. Мэдден долго не мог решиться даже осознать произошедшее. И лишь спустя много лет он рассказал о случившемся коллеге, который работал над похожим делом. Мэдден и сейчас сожалеет, что не поговорил с родителями, ведь это могло бы спасти других мальчиков. Врача призвали к ответу, лишь когда Хэнк уже учился в колледже.

— С ума сойти! — говорит Коган, пробежав глазами всю статью. — Этот парень занимается психоанализом прямо на страницах газеты. Интересно, что о нем люди подумали, когда это вышло?

— В моей конторе?

— Нет, вообще.

— Не знаю. Похоже, полиция просто решила продемонстрировать, что ее сотрудники тоже люди. Статья вышла через несколько месяцев после того, как в Редвуде избили тех мексиканских мальчишек. Поэтому все цинично решили, что это копы так грехи замаливают. Но Мэдден — нормальный мужик. Он в такие игры играть не станет. Его все уважают.

Тед взволнованно качает головой.

— Ну все, мне конец, — говорит он. — Ясное дело, этот парень врачей, как звездочки на фюзеляже, собирает. Я уже вчера это заметил, пока он вопросы задавал. Он меня уже осудил и вынес приговор.

Кэролин сочувственно смотрит на Теда, впервые за всю их сегодняшнюю встречу, и берет его за руку:

— Подожди. В таких делах очень трудно с доказательной базой. Плохо, конечно, что у них есть свидетель. Но это еще не стопроцентный проигрыш.

— Да ладно! — Тед нервничает и сердится, хотя надо бы взять себя в руки и сменить тон. — Вот если бы ты была врачом… Что бы ты мне сказала? Каков прогноз?

Кэролин убирает руку и смущенно смеется.

— Я не шучу, — говорит Тед.

— Прости. Мне медицинским языком выражаться?

— Как хочешь.

Она на секунду задумывается, собираясь с мыслями. Похоже, Кэролин примерно так же не хочется отвечать на этот вопрос, как Теду не хотелось его задавать.

— Судя по тому, что ты мне рассказал, у них есть достаточное основание.

— То есть?

— Тебя могут в любой момент арестовать.

— Так чего ж не арестовали?

Кэролин объясняет ему, что могли, вполне могли. И, раз они этого не сделали, значит, собирают весомые улики для предварительного слушания в суде, того, где определяют меру пресечения. Если им удастся убедить суд предъявить ему официальное обвинение, они одним махом убьют двух зайцев: и обвинение предъявят, и арестуют. В таких непростых делах прокуроры обычно стараются сначала убедиться, что судья готов предъявить обвинение, а уж потом выписывать ордер на арест. Если им этот фокус удается, то обвиняемый уже не имеет права давать показания на предварительном слушании.

Во всяком случае, Кэролин так бы и поступила, когда работала в прокуратуре.

— Зачем мне надо, чтобы ты выступал в суде? Ты уважаемый добропорядочный гражданин, ты спас многим людям жизнь, зачем же мне так рисковать?

— И что мне теперь делать? — спрашивает Коган, уже не понимая, на чьей она стороне.

— В ближайшие пару дней тебя вряд ли арестуют. Иначе все будет выглядеть так, будто они знали, что арестуют тебя, когда приходили к тебе в больницу. А им этого не хочется.

По словам Кэролин, если бы они пришли, задали вопросы, а потом арестовали его, то все, что он тогда сказал, не могло быть рассмотрено в качестве показаний в суде.

— И я бы сразу прицепилась к ним: раз они знали, что будут тебя брать, должны были там же зачитать тебе твои права.

— А теперь?

— Ну, я по-прежнему могу требовать, чтобы твои первые показания судом не учитывались. Но копы наверняка будут стоять на том, что не собирались тебя арестовывать, просто хотели вопросы задать. Меня больше беспокоит другое: они на тебя убийство хотят повесить.

Тед не верит своим ушам.

— Убийство? Откуда? Из-за того, что я отшил ее по телефону?

— Нет. Само по себе это не преступление. Очень трудно доказать виновность человека по статье «доведение до самоубийства». Они бы не смогли ничего тебе предъявить даже в том случае, если бы ты ей сообщил, что она толстая, некрасивая и ей вообще незачем жить.

— Отлично. А в чем же тогда дело?

— Единственное исключение — это если ты перед этим совершил преступление, которое привело к ее самоубийству. То есть нанес так называемый «прогнозируемый ущерб» ее психике. Может, ты и не хотел доводить ее до самоубийства, но, переспав с несовершеннолетней девочкой, ты нанес ей эмоциональную травму. Так сказано в законе. И если удастся доказать, что эта травма привела к самоубийству, то все, ты попался. Тебя тут же обвиняют в доведении до самоубийства. От двух до пяти.

— Ты серьезно?

Кэролин кивает:

— Скорее всего, у Мэддена именно такой план.

— Ты сказала «могу требовать». То есть ты согласна быть моим адвокатом?

Кэролин огорченно откидывается на спинку диванчика. Поначалу она явно собирается отказаться, но внезапно прикусывает губу, и Тед понимает, что победил.

— Если хочешь, я возьмусь, — говорит Кэролин. — Хотя бы начну работать. Попробую разузнать, как у нас обстоят дела. Помогу по-дружески. Но только если ты сам этого хочешь.

— Нет, правда, ты согласна?

Она, кажется, смущается.

— А что такого?

— Ничего. Просто я не ожидал. Ты меня приятно удивила.

— Дело-то интересное. Любой адвокат с удовольствием за него бы взялся.

— Мне незачем знать, почему ты берешься.

— Если бы у меня вдруг обнаружилась какая-нибудь странная болячка по твоему профилю, ты бы мне помог?

— Я бы сделал все возможное. А если бы считал, что сам не справлюсь, направил бы тебя к самому лучшему специалисту.

— Вот-вот.

Тед не отвечает. Он смотрит на чек, который положила перед ним официантка, и размышляет над тем, сколько все это будет стоить. Не завтрак, а гонорар адвоката. Ну, по крайней мере, если его интересы будет представлять Кэролин, эти деньги пойдут кому-то знакомому. Два с половиной года назад он стоял в магазине «Блумингдейл» и никак не мог решить, что ей подарить на день рождения — духи за двести долларов или золотое ожерелье за четыреста. Теперь ему предстоит отдать ей пятьдесят штук, а может, и больше. Кто бы мог подумать!

Тед поднимает голову. Кэролин отхлебывает кофе маленькими глотками и разглядывает своего собеседника. Кружку она держит двумя руками, как ребенок. Теду не нравится ее уверенность в себе. Значит, она точно знает, что ему без нее не выкрутиться.

— У тебя кто-нибудь есть? — спрашивает он.

— Да.

— И как он? Хороший парень?

— По-моему, хороший.

— А что он ска… — Тед заставляет себя остановиться.

— Что?

— Да нет, ничего.

Тед собирался спросить, как отреагирует ее парень, если узнает, кого она защищает. Нет, не стоит. Не надо делать ей такой подарок. Ответ на этот вопрос доставит ей удовольствие.

— Мне надо тебе еще одну вещь сказать.

— Что?

— Я собирался сменить работу.

— Правда? — Похоже, она слегка удивлена. — И в какую больницу пойдешь?

— Я не в больницу ухожу. В большую компанию. Биотехнологии. Мы как раз начали обсуждать деньги.

Вот теперь она и вправду удивляется.

— Господи! Я помню, ты говорил про консалтинг. В смысле, собирался… Я не думала…

— Ну вот, у меня такой план и был, пощупать, что и как. А уж потом нырять с головой. Но им нужен человек на полную загрузку.

— И тут как раз ты подвернулся?

— Они сделали мне предложение. И хорошее.

— Прости, даже не соображу, что сказать.

Он улыбается и качает головой:

— Знаешь, забавная штука. Бизнес — это игра. В ней можно выиграть, а можно все проиграть. А в медицине важно выбрать самый безопасный путь. Совсем разные миры. Бизнесмен просчитывает риски, он знает, что у него все поставлено на карту. В медицине, если возникают проблемы или осложнения, коллеги часто спрашивают тебя: «Зачем ты это сделал? Ты же выбрал самый рискованный вариант!» Мышление абсолютно разное. В медицине тебя за рискованное решение склоняют во всех кабинетах. А в бизнесе риск — это единственный способ подняться.

— Или провалиться, — говорит Кэролин.

— Ну… да. Но на тебя не будут так косо смотреть. Особенно если ты уже чего-то добился.

Тед замолкает и смотрит на Кэролин сердито, почти с вызовом. Он ждет, когда она спросит, зачем он впустил к себе в дом детей. Чего он хотел добиться? Надо бы объяснить, что тогда ему казалось: терять-то все равно нечего. Не было предложения о работе. Ничего не было.

Она улыбается и смотрит на него. Нет, Теду эта улыбка совсем не нравится. Это улыбка умудренной опытом женщины, которая смотрит на юного мальчика и умиляется его невинности. В двадцать лет и даже в тридцать Тед был не против, чтобы на него так смотрели. Но сейчас его это раздражает.

— Как думаешь, когда они меня арестуют?

— Не знаю. Самое главное, сохранять при этом спокойствие. Особенно если они придут за тобой в больницу. Ничего не говори. Я дам тебе все мои телефоны. И номер пейджера. Если я не смогу приехать сама, то пошлю кого-нибудь еще.

Тед кивает, сжав зубы. Ему вдруг вспоминается китайский доктор Лю. «Вы умираете». Коган потерянно смотрит в окно. Снаружи по-прежнему льет дождь, на перекрестке стоит «БМВ», дворники работают на полную мощность. С каждым движением щеток Коган слышит приснопамятную фразу Лю. Рак легких. Вы умрете. Вжик. Рак легких. Вы умрете. Вжик. Словно метроном работает.

6

Синий «форд»

11 апреля 2007 года, 18.03

Проходит две недели. Среда. Тед стоит у окна на кухне. Мимо дома едет патрульная машина. Она замедляет ход, и у Теда сжимается сердце. Машина не останавливается. Тед выдыхает и ругает себя за чрезмерную мнительность. Совсем параноиком стал. Патруль проезжает по их району дважды в день, утром и вечером. Через двадцать минут рядом с его домом останавливается синий «форд», и душа Теда снова уходит в пятки. Все-таки он не параноик. Это за ним.

Тед наблюдает, как Мэдден и его напарник выходят из машины. Они никуда не спешат. Останавливаются, поправляют галстуки. Медленно идут по дорожке к его дому.

Звонок в дверь. Вроде бы Тед успел подготовиться, но все равно ошарашенно смотрит на копов, словно никогда их прежде в глаза не видел, словно они вообще с другой планеты прилетели.

— Доктор Коган, простите, что мы вас побеспокоили, но вам придется проехать с нами. У нас есть ордер на ваш арест. Вы обвиняетесь в изнасиловании. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас…

Все точно так, как Тед себе и представлял, только зрителей нет. Он почему-то ожидал, что народ соберется поглазеть. Или что врачи и сестры будут провожать его изумленными взглядами, когда его поведут по коридорам больницы. Единственный свидетель ареста — маленькая девочка на новеньком велосипеде. Она даже и не понимает ничего.

— Здрасьте, доктор Коган! — радостно кричит она ему, как обычно.

— Привет, Кейти! — кричит он в ответ.

И только через несколько кварталов ему приходит в голову, что в последний раз он ездил на заднем сиденье полицейской машины лет тридцать назад. Ему как раз было столько же, сколько и Кейти.

Тед тогда ужасно ревел, представляя себе гнев отца, когда тот узнает, что сын стянул в магазине игрушку.

Дорого бы он дал теперь за то, чтобы папа был жив и мог отругать его.

Часть третья

Открытие

1

Социологичный эксперимент

Из дневника Кристен Кройтер.

16 янв.

Получилось! Керри нашла повод поболтать с Джошем Стайном. Мы так давно об этом говорили, но все никак не могли придумать, как это получше сделать. Сколько раз уже договаривались, что подойдем, и тут она: «А что я скажу?» И, типа, не при делах. «Скажи что-нибудь». А она: «Как это что-нибудь?» И снова по кругу. Нас все время смех разбирал. Очень уж это глупо, пытаться подружиться с придурком Джошем и его компанией.

Короче, сегодня во время обеда мы подошли к ним поближе. Они всегда сидят на краю лужайки. А мы сделали вид, что нам приспичило попить воды из фонтанчика. Директриса запретила выходить на перемене на парковку, и теперь все ученики едят на лужайке напротив библиотеки. А раньше мажорчики все время тусовались на парковке. Честное слово! У нас в школе теперь полный кавардак, потому что тут на самом деле две школы. 70 % народа из Ист-Менло-парка и Редвуда, а 30 % — из Атертона, Менло-парка и Портолы, и вот эти как раз богатые. Вот директриса и старается, придумывает что-нибудь новенькое, чтобы всех нас перемешать и подружить. Брат с сестрой ходили в частные школы, но потом мы переехали в дом побольше, и папаня сказал, что у него бабки закончились и платить за меня он не сможет. Вообще, это даже хорошо. А то училась бы в какой-нибудь «Кастилье», это девчачья школа, парней там нет. А тут на уроки можно пешком ходить. И на ночь у подруг оставаться — это вообще класс!

Ну, короче, Джош с друзьями сидит себе на краю лужайки. Они, надо сказать, какие-то безбашенные. Сидят, пялятся в ноут, болтают. Нас они поначалу вообще не заметили. Керри заглянула Джошу через плечо. Там на экране хрень какая-то. Куча имен. Ну, она и спрашивает: а что это вы, чуваки, делаете? А они вдруг краснеют, бормочут чего-то и пытаются заслонить комп.

Они ей ничего показывать не хотели, но она наклонилась вперед специально, чтобы они ее сиськи увидели. Серьезно! У Керри они здоровенные, и носит она только футболки с мощным вырезом. Парни постоянно пытаются за этот вырез заглянуть. Она это нарочно делает. Она мне сама говорила. Тут я от смеха чуть не уписалась — Керри наклоняется, все смотрят на ее сиськи, и Джош в том числе, и через минуту они ей уже все показывают. Все-таки все мужики одноклеточные. Они, конечно, сказали, это жуткий секрет и никому нельзя рассказывать. Заставили нас поклясться жизнями родителей. Какой пафос! Правда, когда я увидела, что они делают, сразу поняла, откуда кипеж. Нет, правда круто! У них там список всех ребят в школе, две с половиной тысячи имен. И они написали программу, которая может сосчитать, насколько ты популярен. Ничего себе? А еще можно нажать на кнопку, и выскакивает карта школы.

Они на ней отметили, где кто тусуется на перемене. И наша скамейка там есть! И Керри, и я, и Мэган, и Вив. Можно кликнуть на имя, и выскакивает вся информация про этого человека. И что самое клевое — у меня рейтинг выше, чем у Керри. Она чуть от злости не лопнула. Правда, всего на несколько пунктов, но все-таки! Я на 92-м месте, а она на 97-м. Неплохо, а?

Керри сделала вид, будто ей по фигу, но я все равно заметила, что она злится. Она такая: «А с чего вы взяли, что тут все правильно?» А Джош говорит, что пока еще не все готово. Это бета-версия, и программу, и рейтинг надо отлаживать.

Керри решила, что это ее шанс. И давай им втирать, типа, для полноты картины им нужна женщина в команде. Что ей сейчас пора идти, но она бы хотела с ними встретиться как-нибудь и все обсудить. Может, завтра после школы? У Джоша дома? Он так обалдел, что даже ответить ничего не мог. А его приятели только переглядывались. Интересно, на что они надеются? И вообще, все это полный идиотизм. Керри же ничего делать не будет. Ну встретит она доктора Когана, и что она ему скажет? Да ничего. Я ее знаю.

21 янв.

Последние дни был сплошной треш, и писать времени особо не было. Главная новость, что мы ездили к Джошу в гости обсудить его список. Дом у него классный, и маман отличная, мне его даже жалко стало. Надеюсь, Керри недолго будет его за нос водить. Он ничего пацан, хороший, хоть и пялится все время на ее сиськи.

Керри и вправду интересно было, как строится рейтинг. Она мне даже сказала по дороге туда, что в этом их списке что-то есть. И она, типа, не только для того едет, чтобы узнать, где доктор Коган живет. По-моему, она просто пытается разнюхать, как поднять свой рейтинг, пока о нем все не узнали.

Они каждый факт про человека оценивают в баллах. С кем тусуешься. Где тусуешься. Есть ли у тебя тачка. Какая тачка. Каким спортом занимаешься (если занимаешься). Есть вещи субъективные вроде внешности, характера и прочей фигни. И вместе получается рейтинг.

Сначала Керри права качала, типа, кто это вас судить назначил? А они ей в ответ, что раз они все сами придумали и сделали, то никто им не указ. И тут ничего не скажешь. По-моему, у них все точно посчитано. Только мне как-то жалко тех, кто в самом конце списка. Как-то не очень прикольно узнать, что ты полный лузер. А если кто с собой покончит или еще чего? Я бы на себя такую ответственность не взяла. Джош говорит, они сверху приделают объявление, что рейтинг не имеет никакого отношения к человеческим качествам. И дальше имена известных людей, которых в школе все пинали как хотели. И скажут про каждого что-нибудь хорошее.

Короче, мы пару часов все это обсуждали, вертели так и сяк. И вовсе нам не было скучно, зря я боялась. Я даже почти забыла, зачем мы приехали. И Керри, по-моему, тоже. Вспомнила, только когда машину доктора Когана увидела рядом с соседним домом. Тогда мы погрузились в тачку Керри, и она жутко медленно проехала мимо его окон. И тут я: ой, мамочки, вон же он! Керри чуть в штаны не наделала. Как даст по газам! И все спрашивает: он нас видел? Видел? Мы прямо уржались потом. Вот дуры-то! Прямо детский сад. Но весело было.

27 янв.

Писать почти не о чем. Керри купили новый сотик. Смартфон со встроенной клавиатурой. Он клевый. Ужас, до чего завидно! У Вив тоже такой, и они теперь друг другу романы в смсках пишут. Раньше мы очень коротко писали. Скажем, если мы собрались встретиться в магазине «Семь-одиннадцать», то просто 7118 посылали, и все ясно: «Семь-одиннадцать», встречаемся в 8. А теперь они пишут: «Встречаемся в „7–11“ в восемь часов. Что ты наденешь?» Так же неинтересно совсем! Интересно же, когда шифр! Но печатать, конечно, удобнее. Теперь Керри придумывает новый шифр, чтобы, если кто из парней на перемене схватит ее сотик, там не было ничего криминального. А то потом проблем не оберешься.

Мне тоже такой ужасно хочется, но папаня не покупает. Говорит, я уже три посеяла (руки у меня дырявые, это правда), а этот стоит дороже обычного. И еще он сказал, что раз мне сотик так нужен, вот пусть я из своих денег и покупаю. Он вообще последнее время жуткий жмот. А после аварии вообще не вздохнуть. До сих пор не верит, что я трезвая была. Честное слово. Сказать бы ему: «Знаешь, папочка, это ведь не мои проблемы, а твои». С тех пор как мама узнала, что у него есть любовница, он прямо с катушек съехал. Сразу заделался святошей.

Пытается запихнуть меня в церковный хор. Жесть. Там даже парней симпатичных нет. Одни придурки. Разве только Пол Жермен ничего, но он все равно гуляет с Эшли Вахс. Поэтому я теперь раз в две недели хожу в церковь, чтобы папаша от меня отклеился.

А с другой стороны, я раньше каждую неделю ходила, а он меня все равно не пустил с Керри поехать на озеро. Ну никакой справедливости! Вот я и решила ходить пореже. Он каждый раз слезами обливается, а я сказала, что вообще не пойду, если он будет давить. И пусть наказывает сколько влезет. Мэри и Рика же он не заставлял. Так чего мне так везет? Я ему сказала, пусть радуется, что я вообще туда хожу. А Мэри говорит, это еще ему полегчало, к ней он сильнее приставал. Ей вообще домой надо было являться не позже десяти. А я ей, типа, подумаешь, всего час разницы. Зато он по всяким другим поводам мне мозг выносит. Главное, он и правда очень изменился. Когда Мэри и Рик тут жили, он совсем другой был. А теперь у него в голове сплошные семейные ценности. Аж тошнит.

Пока они с мамой ссорились, было полегче. Я хоть знала, что и как. А теперь одно сплошное притворство. За ручки все время держатся, вы подумайте! Раньше они за руки не держались.

Ей-богу, мне часто кажется, Керри повезло, что ее родители развелись. Ее папа клевый. И он с ней как с человеком разговаривает. И мама хоть и не ложится, пока Керри не придет, но хоть в обморок из-за опоздания не падает. Просто говорит: «Позвони, если будешь опаздывать. Я тебе за этим телефон и покупала». А если я позвоню, папаша сразу орать начинает: «А ну домой живо, я сказал!»

Блин, чего это я разнылась? Терпеть не могу ныть! И вообще нытиков не люблю. Уже поздно, так что пойду-ка я спать. Керри звонила сегодня вечером. Спрашивала, стоит ли рассказывать Джошу, что доктор Коган меня оперировал. Сам доктор Коган ему ничего не говорил, иначе бы Джош уже давно про это спросил. И зачем это надо — ему рассказывать? Ему-то какая разница? И что, Джош скажет Когану: «Знаете, у меня одна девчонка в классе в вас влюбилась, вы как, не против с ней?» Офигительный план. А Керри надеется, что Коган ее в город в ресторан ужинать повезет. Здесь же он с ней не может показаться. А в городе никто их не узнает. По ней и не скажешь, что ей еще семнадцати нет.

Керри выдумала себе мир и живет в нем. Хоть бы Коган ее уже трахнул, и дело с концом. Хоть чему-то это ее научит.

4 фев.

Сенсация! Мы говорили с доктором Коганом! Вообще-то, говорила только я, потому что Керри ни словечка не смогла вымолвить. В субботу мы часам к двум приехали к Джошу. Решили, что мы несколько раз проедем по его улице, посмотрим, дома ли Коган. Если его нет, тогда мы и к Джошу не пойдем. Вот такой Керри придумала гениальный план. Когда мы подъехали, доктор Коган разговаривал с каким-то мужиком. Керри, естественно, тут же ударилась в панику. Типа, мамочки, что же нам делать? И едет мимо! Я ей говорю: «Что ты делаешь? Паркуйся». А она такая: «А что мы скажем?» «Ну не знаю, — говорю. — Чего-нибудь скажем». Если честно, мне просто хотелось посмотреть, что же будет. Мечтать-то она здорова, а вот как оно на самом деле повернется? Что она будет делать?

Объехали мы, короче, квартал, вернулись. Доктор Коган на месте. По-моему, он не заметил, как мы в первый раз проехали. Мы запарковались на другой стороне улицы, посередине между его домом и домом Джоша. А Керри выходит из машины и от него отворачивается. Ни фига себе! Ну я решила, сейчас ты у меня повертишься, и прямиком иду к Когану. У него такое лицо было странное, точно он меня где-то видел, а кто я, вспомнить не может.

Я такая к нему подхожу и говорю: здрасьте, может, вы меня не помните, я Кристен Кройтер, вы меня оперировали. Он мне: а, да, как дела, как ты себя чувствуешь? А потом поворачивается ко второму мужику и рассказывает, что я попала в аварию и мне удалили селезенку.

Оказывается, я была «хорошей пациенткой». Интересно, что бы это значило? Коган спросил меня, купил ли мне папахен новую тачку. Ну надо же! Он даже это запомнил. Круто!

А я говорю: это моя подруга, Керри, помните, она приходила меня в больнице навещать? Он улыбается (улыбка у него классная) и говорит: конечно, помню. Тут, казалось бы, должен быть выход Керри, но, понятно, она свой шанс профукала. Покраснела и молчит. Пауза затягивается. Пришлось мне снова вступать и говорить, что мы приехали к Джошу. А Коган нам: значит, вы меня все-таки послушались. Я сначала не врубилась. А он давай рассказывать другому мужику, что мы считали Джоша и его друзей придурками, а они на самом деле будут через десять лет богатыми буратинками, и он нам посоветовал с ними дружить.

Его приятель смеется. Ага, говорит, придурки правят миром. Особенно этим. А Керри говорит: Джош сделал клевую программу, социо-логичный эксперимент. Так и сказала, социо-логичный. В два слова. Прикол! Я потом в словаре посмотрела, как оно пишется. Нет, в принципе смысл такой, но произносится-то по-другому! Ну, доктор Коган и говорит: социо-логичный, это что-то ужасно научное. Тут до Керри доперло, и она дико засмущалась.

Вот такая получилась встреча. А сколько мечтали! Мы потом пошли к Джошу. Оказалось, его нет дома. И слава богу, а то Керри была в таком настроении, что порвала бы его на тряпки. Так что мы поехали в торговый центр и купили Керри джинсы (жопа у нее растет не по дням, а по часам).

10 фев.

Еще один дурацкий субботний вечер. Только что вернулись из кафе-мороженого. Жуткое место. Его, наверное, еще во времена динозавров открыли. Ей-богу, лучше бы я дома сидела и смотрела кино. У меня как раз два новых диска есть, «Незваные гости» и «Выборы». Классные фильмы. Я бы могла их каждый месяц смотреть, и мне бы не надоело. Каждые выходные одно и то же. Керри кто-то наболтал, что в Портоле народ собирается зажигать, а точного адреса мы не знали. И полчаса катались по улицам, искали, где это. Темно как в жопе. Фонарей вообще нет. Но нашли как-то. А через пятнадцать минут приехала полиция. Обычно они в дома не любят ездить, но нам повезло. Короче, оставалось тащиться либо в центр Пало-Альто, либо в кафе «Барон». Я бы лучше в «Барон» поехала, кофе бы выпила, но парень, который Керри нравится, хотел в кафе-мороженое, и пришлось переть в Пало-Альто. Проблема в том, что всякие малолетние придурки там с раннего вечера тусуются, а вот ребята постарше и покруче приезжают только поздно ночью — это у них последняя остановка. А нам в это время уже домой пора, так чего париться? Не, место неплохое, хоть, конечно, и не как в фильме «Закусочная» (обожаю это кино), но они стараются.

Через пару недель мы вроде бы идем в общагу Стенфорда на вечеринку. Брат Керри нас проведет. Круто! Керри размечталась, что подцепит там себе студента. Такого, чтобы в ресторан мог пригласить. Похоже, доктор Коган ей уже надоел. Что и требовалось доказать. Последнее время она только про этого парня из «Гэпа» и может говорить. Он там продавцом работает и учится на третьем курсе в колледже. Не, он ничего. Керри предлагала устроить нам двойное свидание. Я все равно не соглашусь, пока второго парня не увижу.

А по пути из кафе еще обсуждали, с кем бы мы решились. Ну, в смысле первой ночи. Я спросила Керри, как насчет «Гэпа»? Она говорит — может быть, как пойдет. Ей хочется, чтобы парень был опытный. А я сказала, лучше все-таки с тем, кто знает столько же, сколько и ты. Керри сомневалась. Вроде и так ничего, но лучше, чтобы он знал, что делает. А то может и вообще не получиться. И тогда у тебя тяжелое впечатление от первого секса останется. Она со своей родственницей говорила, та только что колледж закончила. Вот это она Керри и посоветовала.

А я не согласна. Я сказала, это ведь не просто так, это что-то значит в жизни, правда? А то окажется, что ты трахнулась с чуваком, который баб меняет как перчатки. Ты у него, типа, трофей. И что, приятно тебе будет?

Керри сказала, главное — получить кайф. Если все о’кей, то остальное по фигу. И вообще, ей лишь бы побыстрее перестать быть целкой. Я ей не верю. Технически у меня опыта больше. Я с одним парнем в душе была. Керри, конечно, говорит, это не считается, мы, типа, ничего такого не делали. Ну не делали. Но в душ-то мы залезли вместе? Короче, я к тому, что у нее вообще никакого опыта нет, так что откуда ей знать, что лучше?

11 фев.

Я сегодня абсолютно случайно столкнулась с доктором Коганом в торговом центре! Отпад! Керри пошла в «Гэп» к своему парню. Как будто меня вообще на свете нет. Ну, я разозлилась и сказала ей, что иду в музыкальный магазин, а она пусть приходит, как соберется.

Магазинчик совсем маленький. Я подошла к стойке диск послушать, и там стоял парень. Он обернулся, и оказалось, это доктор Коган. Я аж дар речи потеряла. Правда, и он, похоже, не знал, что сказать. Тоже обалдел. Ну, я ему, типа, привет. И он мне: привет. Только громко очень, потому что у него в наушниках музыка играла. А слушал он «Maroon 5»! Офигеть! Я серьезно! Понятно, как только он снял наушники, я спросила, чего он слушает. Он показывает на обложку «Maroon 5». И я такая: чего, правда, что ли?! Я сюда как раз их послушать пришла. Он сказал, они ничего, лучше, чем он ожидал. И мы немножко поговорили про группы, которые выпускают классный первый альбом, а на второй их уже не хватает. Он столько знает! И он мне говорит: «Может, ты посоветуешь чего? Мне нужна музыка ножей». Он, короче, когда оперирует, ставит музыку и называет ее «музыкой ножей». Круто! Я его спросила, под кого он чаще всего оперирует. А он ответил, что все зависит от настроения и от того, что за операция. А иногда он на середине вдруг другой диск ставит, если этот не подходит.

А потом он меня спросил про мою коллекцию фильмов! Он запомнил! Ну вообще! Я сказала: как это вы запомнили? А он говорит, он вообще все помнит, только в этом нет ничего хорошего. Я его спросила: у вас что, фотографическая память? Нет, говорит, просто хорошая: раз увидел человека — уже никогда не забуду.

Мы минут пятнадцать болтали. Он меня спросил, куда я поступать собираюсь. Я сказала, у меня брат в Дартмуте учится, а сестра в Калифорнийском университете. А я сама еще не решила, может, на восток все-таки поеду. Он мне, типа, ты же умная девочка. Если оценки хорошие, поезжай на восток учиться. Ты там, типа, отлично впишешься. Странно как-то. Я его спросила, чего это я так легко впишусь?

Он сказал, он видит, что я стремлюсь достичь в жизни чего-то большего, хочу расширить горизонты. И что Калифорния — это еще не весь мир. Мне, честно говоря, даже стремно стало.

Можно подумать, он мысли умеет читать. Ему, понятно, об этом знать незачем. Я говорю, да, я как раз и хотела ехать на восток, как-то тут скучновато стало. Все мои друзья хотят в Калифорнийский поступать или в Санта-Барбару, но с меня «Солнечной долины» уже достаточно. Керри вот хочет в Калифорнийский, хотя еще вопрос, возьмут ли ее туда. По-моему, ей светит только Сан-Диего. Туда она тоже хочет, но меньше. А доктор Коган оканчивал Йельский университет. Но меня туда вряд ли возьмут — оценки у меня хорошие, в десятке лучших, но не блестящие. Я ему так и сказала.

Еще я спросила, почему он живет в Калифорнии, если ему больше нравится на востоке. Он сказал, тут люди с особым складом ума. Все повернуты на качестве жизни. Только о нем и думают. И в погоне за этим качеством о самой жизни забывают. Ему иногда это нравится, а иногда нет. И с этим я вообще совсем согласна.

И тут как раз вернулась Керри. Она чуть в обморок не грохнулась, когда увидела, с кем я говорю. Я прямо уписалась от смеха. Доктор Коган ушел, а она давай вокруг меня скакать, что и как. Я ей сказала, что ничего тут такого, подумаешь! Он клевый парень (почему, интересно, он до сих пор не женат?). Слушает «Depeche Mode» и «The Postal Service», а еще «The Killers», когда оперирует. Наверное, не стоило этого говорить. Она тут же забыла о своем продавце, только о Когане и трещала. Типа, а про меня он спрашивал? Я говорю: да, спрашивал. Интересовался, где моя подельница. Я ему сказала, что ты со своим парнем болтаешь, он продавец в магазине «Гэп». Керри чуть меня не убила. Я думала, она мне в глаз даст. Да ладно тебе, говорю, я сказала, что ты по магазинам шляешься. Главное, ему-то какая разница?

15 фев.

Сегодня опять начала бегать. Настроение в последнее время как-то не очень, и я подумала, может, мне физической нагрузки не хватает? В том году я много в теннис играла и плавала, когда тепло было. Рассказала об этом Керри, и она тут же захотела бегать со мной. Вообще я жутко медленно бегаю. И компания мне на фиг не нужна, лучше взять айпод, музыку послушать, помечтать. Она вечно тарахтит над ухом. Нет, иногда и правда вдвоем бегать легче. Керри даже призналась, что у нее жопа толстая, молодец! Она вчера жутко расстроилась, потому что продавец ее должен был позвонить и не позвонил. Если честно, она мне гораздо больше нравится, когда у нее такое настроение. Она при этом больше на человека похожа. Она, конечно, моя лучшая подруга, но иногда мне ее убить хочется.

Папа сказал, мне можно остаться у нее ночевать в субботу, если я сделаю все уроки. Он теперь ходит сияющий, потому что ему какой-то удачный договор обломился и он снова на плаву. И ко мне почти не цепляется. Правда, при этом он собирается сходить с нами на концерт «Maroon 5». Пипец! Не знаю, может, это он так шутит. Он знает, что у меня есть лишний билет, я же их с его кредитки заказывала. Спрашиваю: ты серьезно? А он: а чего такого, я и раньше тебя на концерты водил. Но мне же тогда лет четырнадцать было! Тогда он говорит: раз я плачу за билеты, имею право пойти, если захочу. Я не стала спорить, мне гораздо важнее, чтобы он разрешил остаться у Керри на ночь. В субботу же вечеринка! Чего зря тигра за усы дергать? Господи, ну что за жизнь? Ни секунды покоя!

2

Квадфекта^[2]

1 мая 2007 года, 14.33

Через три недели после ареста Когана Мэдден сидит вместе с Пасторини и Диком Кроули в баре «Голландский гусь». Дик Кроули — окружной прокурор Сан-Матео. Время около половины третьего, и народ уже рассосался, так что в забегаловке почти никого. Все трое успели пообедать в других местах. Просто «Гусь», как и пивной паб «Оазис» в Эль-Камино, — неофициальное место встречи полицейских и прокуроров. Здесь они обсуждают дела. В идеале — днем, когда действуют скидки на выпивку.

Сам Мэдден по части выпивки не очень силен, но заведение ему с самого начала очень понравилось. Особенно приятно, что за сорок лет здесь почти ничего не изменилось. И меню осталось прежним, все тот же омлет под острым соусом, те же устрицы, гамбургеры и, конечно, домашнее пиво. Тут есть бильярд, два старинных пинбольных автомата, музыкальный автомат. Столы сколочены из толстенных досок и покрыты затейливой резьбой — результат коллективного творческого порыва посетителей. Барная стойка тоже деревянная. И пол дощатый. Классическая дыра, полная противоположность современных кафешек и баров для продвинутой молодежи в центре Пало-Альто. Нет, разумеется, сюда приходят и юные бизнесмены, и студенты тоже — куда от них денешься? Одно время «Гуся» облюбовала футбольная команда Стенфорда во главе с ее капитаном, бузотером Джоном Элвеем. Его отсюда даже вышибали пару раз. Но все-таки основной контингент — это «синие воротнички», полицейские. Многие выросли в этом районе и прожили тут всю жизнь.

— Ну как, Мэдден? — спрашивает Кроули. — Получится у нее?

Он имеет в виду, обладает ли Керри Пинклоу достаточным здравым смыслом, умением связно излагать, уверенностью и при этом ранимостью — только такая комбинация дает хорошего свидетеля в суде по делам об изнасилованиях. Кроули называет это сочетание «квадфекта».

— Ты же видел ее на предварительном слушании, — отвечает за Мэддена Пасторини. — Нормально все было. Девчонка держалась как надо. И говорила жалостливо.

Пасторини с Мэдденом хорошо понимают друг друга. Пока Мэддену не захочется добавить что-нибудь важное, он молчит. Разговаривает Пасторини. Это его игра. И тут он мастер.

— Это да. Но из нее ведь слова клещами тянуть приходится. Это ничего, пока сойдет, но потом нам понадобится связный рассказ. Сможет она что-нибудь рассказать, когда он будет сидеть в зале?

— Думаешь, у нее кишка тонка? — спрашивает у Кроули Пасторини, и тот кивает. — Хэнк, что скажешь?

— Расскажет она нормально. А вот к перекрестному допросу придется ее готовить. Очень уж она мелодраматична. Да ничего, справится как-нибудь, — отвечает Мэдден.

Кроули молчит, обдумывая слова Мэддена. Его долговязая нескладная фигура нависает над столом. Волосы у Кроули светло-русые, на висках пробивается седина. Человек он шумный и добродушный. Ручищи у него огромные, прямо лопаты. Такими ладонями мяч в корзину хорошо забрасывать. И действительно, в конце семидесятых он играл за студенческую сборную Калифорнии. Правда, Кроули сам признавался, что баскетболист из него не шибко талантливый — так, третьесортный игрок, просто тренировался много, приходил в зал раньше всех и оставался, когда все уже уходили. История эта, впрочем, печальная, поскольку на сборную свалилась череда несчастий, многие игроки получили травмы, и по итогам чемпионата они оказались в самом конце списка. Что не мешало Кроули постоянно проводить параллели между своей спортивной карьерой и полицейской карьерой Мэддена. «Никаких увечий у меня не было, — как-то сказал он без всякой задней мысли, — но ей-богу, иногда я себе казался самым что ни на есть инвалидом безногим».

На первый взгляд прокурор из него тоже неважнецкий. Оратор он никакой, допрос в суде ведет абы как, стройной линии не вырисовывается. Логика его построений болтается из ряда в ряд, как гоночный автомобиль на скорости 280 миль в час на ночном шоссе. Весь он какой-то нескладный, неухоженный. Это и вызывает симпатию. Кажется, что перед вами актер, который разогревает публику перед появлением настоящего Дика Кроули. А тот выйдет на сцену только во время кульминации. И что самое удивительное, так оно и происходит. В самый критический момент Кроули всегда выступает блестяще.

Мэдден с Кроули знают друг друга десять лет. Мэдден наблюдал окружного прокурора в самых разных ситуациях и примерно понимает, как тот функционирует и на что способен. Кроули, с его точки зрения, — отличный манипулятор, культивирующий образ непредсказуемого и непоследовательного растяпы. К примеру, ему принадлежит доля в магазине здоровой пищи в Пало-Альто, а при этом его регулярно видят в скорожраловках. Кроули постоянно подчеркивает, что происходящее — не его заслуга, и его очень легко недооценить. Он часто произносит: «Ну надо же, повезло!» — хотя к везению его победы имеют мало отношения. И это давно поняли почти все его коллеги. Многие утверждали, что знают, как с ним обращаться, но немногим это и в самом деле удавалось, и от того Мэдден уважал Кроули еще больше. За Диком Кроули все обычно наблюдали в зеркало заднего вида, пытаясь определить, когда он нажмет на газ и вырвется вперед. А про необходимость вести собственную машину и смотреть на дорогу забывали.

Дело Кристен Кройтер заинтересовало прокурора, скорее всего, потому, что слишком многое тут зависело от удачи. Пока все шло хорошо. У них не было только признания. Слишком хорошо, с точки зрения суеверного Кроули. Критический момент наступил три недели назад, за несколько часов до ареста Когана, когда из лаборатории пришло заключение. На брюках — медицинской форме больницы Парквью, — найденных в ящике комода Кристен, были обнаружены три пятнышка, оказавшиеся после анализа ДНК спермой Когана. В ту ночь Коган дал эти штаны Кристен в качестве пижамных, и она уехала в них домой.

Правда, недавно Мэдден обратил внимание Дика на то, что пятна эти располагаются практически у самой ширинки, и уверенность Кроули в успехе операции была поколеблена. Улика эта не будет иметь большого веса в суде, поскольку защита заявит, что «утечка» могла вполне произойти и до того, как Коган отдал Кристен эти штаны. Вызовут эксперта, и он это подтвердит.

Еще Кроули не нравится свидетель, признающий, что выпил в ту ночь. Выпила Керри, конечно, не много, но защита обязательно поставит ее показания под сомнение. Эти мелочи, которые можно интерпретировать по-разному, прокурора очень расстраивают. Дик Кроули смотрит в стол и обводит пальцем вырезанную на доске букву «Н». Какой-то умник по имени Ник Б. решил оставить свой след в веках.

— Кристен была симпатичной? — спрашивает наконец Дик. — Симпатичной, но не красавицей?

Мэдден предпочел бы вообще не обсуждать ее внешность, но пренебрежительный тон Кроули ему не нравится. Он явно недооценивает эту девочку.

— Даже не знаю, — отвечает Хэнк.

— В смысле?

— В смысле, что-то в ней было.

— Ладно. Зайдем с другой стороны. Мы покажем присяжным ее фотографию. Они сразу поймут, почему этот парень пошел на такой риск? Поймут, какой это был соблазн?

Мэдден представил, как присяжные изучают фотографии Кристен и фрагменты видеозаписей с ней. Ставит себя на место мужчины во втором ряду, потом женщины в первом ряду, в центре. Представляет самого себя в качестве присяжного.

— Изначально такого впечатления не будет. Но со временем они осознают ее привлекательность. — Поколебавшись, Мэдден добавляет: — Что-то в ней притягивает взгляд. Так сразу и не ухватишь, в чем дело. Вспомни, в твоей школе наверняка была девочка ужасно симпатичная, но еще не испорченная вниманием.

Кроули улыбается:

— Да, мы их называли «лови, пока можно».

В этот момент раздается громкий булькающий звук — это Пасторини шумно высасывает через трубочку последние капли живительной влаги из бутылки диетической колы. Кроули сердито смотрит на него, и Пасторини затихает, но Дик уже успел сбиться с мысли.

— Что я говорил?

— «Лови, пока можешь», — попугайски повторяет Пасторини, надеясь смягчить гнев прокурора.

— Не «можешь», а «можно». Ладно, это я переживу. Но тогда найдите мне его бывшую подружку, или жену, или кого-нибудь, с кем он хоть раз перепихнулся. Кого-то, кто подтвердит слова из девчонкиного дневника про его сексуальные наклонности.

— Ищем, — отвечает Пасторини.

— Это нужно позарез, мужики.

— А как там у нас дела с мисс Дупви? — спрашивает Мэдден, которому ужасно интересно, на что Дик Кроули готов ради победы.

— А, ну да. Наша адвокатша нырнула в это дело с головой. Она будет его защищать.

— Технически, она тоже в списке бывших.

— Знаю, — отвечает Кроули. — Сколько они встречались?

— Месяцев пять. И разошлись два года назад.

Прокурор качает головой. Можно подумать, хороший мальчик, лучший ученик в школе ступил на неверную дорожку и связался с хулиганами, а теперь бедный Дик не знает, что же с ним делать.

— Подождем — увидим. Еще неизвестно, как она себя поведет.

— Слушайте, вы такое раньше видели? — спрашивает Пасторини.

— В смысле?

— Чтобы дама защищала своего бывшего по делу об изнасиловании.

— Что-то я не припомню.

— И мы не помним. Мы тут с Хэнком на днях разговаривали… Вот будь ты на его месте, ты бы попросил ее тебя защищать?

Кроули задумывается.

— По-моему, ты неправильно ставишь вопрос, Пит. Лучше спроси, стал ли бы я его защищать на ее месте?

— Ладно, давай так и так.

— Она хороший адвокат, — говорит Кроули, словно это объясняет не только ее выбор, но и выбор Когана. — На что хочешь спорю, она сейчас землю роет, чтобы от доказательной базы Хэнка камня на камне не осталось.

— Она в университет поехала говорить со студентами, — подтверждает Мэдден.

Интересно, думает он, насколько крепко построенное им здание. Снаружи вроде все путем. Заметят ли присяжные, что фундамент неустойчивый и строили этот дом из материалов второго сорта?

— У нас была фора, — говорит Кроули, — но сейчас они нас догоняют. Перкинс не совсем на их стороне, но и не совсем на нашей.

Джойс Перкинс — судья. Взгляды у нее вполне либеральные, но вот в делах об изнасилованиях она всегда действует с большой осторожностью. Правда, пока что она не отказала Кроули в его просьбе как можно дольше тянуть время и не давать защите ознакомиться со всей доказательной базой, особенно с дневником, пока она сама не проанализирует дело.

Кроули считает, что судья позволит приобщить к делу лишь некоторые отрывки из дневника, те, что подкрепляют обвинение. Однако Дик подозревает, что если во время суда начнут сравнивать показания свидетелей и материалы, приобщенные к делу, с записями Кристен, то могут возникнуть противоречия и вопросы.

Мэдден разглядывает надпись на столе и размышляет. Кроули, конечно, захочет зачитать в суде отрывки, имеющие прямое отношение к делу и производящие наиболее сильное впечатление.

Мэдден хорошо представляет себе эту сцену: Кроули заставляет свою молоденькую помощницу, а может, даже Керри прочитать тихо, мягко, так, чтобы присяжные наклонились вперед, стараясь услышать каждое слово:

«Я не знала, что надо делать, поэтому я сказала: „Трахни меня, трахни по-настоящему“. Так в кино говорили».

— Хэнк, ты чего?

Мэдден поднимает голову. Кроули глядит на него с явным беспокойством.

— Да не, ничего, — отвечает Хэнк. — Задумался просто.

3

Типа, нравится

1 мая 2007 года, 14.46

— Ладно. Значит, ты стоишь за дверью ванной на третьем этаже. Давай вернемся чуть-чуть назад, — говорит адвокатша.

— Давайте, — отвечает Джим.

— Сколько ты ждал, пока Кристен выйдет?

— Не знаю. Минут пять, наверное. А потом начал беспокоиться.

— Ты постучал в дверь?

— Да, несколько раз. А потом начал ее звать.

— Громко?

— Ага.

— То есть тебя кто угодно в доме мог услышать?

— Ну да. Я не орал, но говорил громко.

— Так чего ты просто не вошел? Дверь открывается внутрь, я проверяла. Замка нет. Толкнул бы и вошел.

Джим пожимает плечами, глядя на диктофон, который адвокатша положила на стол между ними.

— Не знаю. Я говорил уже полицейскому. Мне казалось, входить в туалет, когда там девочка, нехорошо. А тут как раз Гвен Дейтон по лестнице поднималась. Я с ней знаком. Вот я ее и попросил.

Женщина молчит. Она отщипывает идеально наманикюренными пальчиками куски булки и кормит дрозда, который призывно смотрит на нее с земли, склонив головку на сторону. Не молоденькая, но очень сексуальная, думает Джим. Поначалу он решил, что она из передачи «Час суда». Высокая, стройная, темноволосая, смуглая, в синем брючном костюме. Обычно Джим теряется в присутствии красивых женщин. И, чтобы не теряться, он представляет, будто перед ним актриса. Тогда все вроде получается понарошку. Ну и конечно, четыре пыха перед выходом тоже помогли. Не зря Дэн Фляйшман принес косяк.

День сегодня солнечный, теплый. Разговаривать они устроились за столиком перед корпусом, в котором расположены столовая, кафе, несколько магазинчиков, парикмахерская и целая шеренга банкоматов. Уже половина третьего, и плетеные черные кресла и столы почти все не заняты. А вот утром тут полно народу. Но нахальные птицы все равно надеются выклянчить у кого-нибудь свой кусок хлеба. Среди пары десятков черных дроздов бродят несколько голубей — типично городских птиц.

— Я еще ходил Керри искать, — объясняет Джим. — Она с каким-то парнем танцевала. Я ее вытащил из комнаты и сказал, что Кристен отрубилась в ванной на третьем этаже и надо посмотреть, как она там.

Они поднялись наверх, и к этому моменту Кристен уже пришла в себя. Ну, не то чтобы совсем пришла, но уже хоть не в отключке была. Глаза открывала и бормотала чего-то.

— А что она говорила? — спросила адвокатша.

— Пару раз я расслышал «отвалите». А потом вроде «я сейчас оклемаюсь».

— И все?

— Трудно было разобрать. Она как-то медленно и невнятно говорила, а потом обратно отрубилась. Гвен ее по щекам похлопала. Несильно. Так, просто чтоб она в себя пришла.

Женщина бросает на землю еще кусочек хлеба.

— Слушай, Джим, а вот тебе лично Кристен нравилась?

— Не понял?

— Она тебе нравилась?

Он снова пожимает плечами. Сговорились они все одни и те же вопросы задавать, что ли?

— Типа, как нравилась? Как девушка? — Он не сердится, не защищается. Такое ощущение, что он себе сейчас сам этот вопрос задает. И с интересом ждет ответа. — Она ничего, — спокойно продолжает Джим. — С ней болтать было здорово. Но она же подруга сестры, я ее сто лет знаю. Ей лет десять было, когда мы познакомились.

Он смотрит в стол и качает головой. Потом несколько патетически говорит:

— Иногда мне кажется, это я один во всем виноват. Надо было следить, что она пьет. Или чтобы она больше ела. Не знаю.

— И что, ты никогда не рассматривал ее как сексуальный объект? Никогда не думал: а она хорошенькая, может, сводить ее куда?

— Она и правда была хорошенькая, но как сексуальный объект я ее не рассматривал. — Джим, похоже, всерьез решил заняться самоанализом. — Понимаете, о человеке привыкаешь думать в рамках одной роли. Я ее воспринимал как маленькую девочку, подружку моей младшей сестры.

Адвокатша смотрит в сторону и молчит. Потом наклоняется к Джиму и внезапно тихонько говорит:

— У меня есть два свидетеля, которые утверждают, что тебя не было полчаса. Что скажешь, Джим?

Он сжимает челюсти. В голове звучит голос Воткинса: «Если что, защищайся решительно. Они нападают, ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не сердись. Понял, Пенек?»

— На что вы намекаете?

— Ты идешь наверх с пьяной девушкой. Она никакая. Ты тоже не огурец…

— Это же вечеринка! На вечеринке всегда полно людей. Даже если меня кто-то тридцать минут не видел, это не означает, что меня не было. Я от них, может, в десяти метрах стоял, а они и не в курсе. Или, может, я на улице был с другой девушкой.

— Джим, мой клиент почти всю свою жизнь либо учился на врача, либо работал врачом.

— Я знаю.

— Поэтому, если ты мне чего-то недоговариваешь, чего-то, что произошло или ты слышал, что произошло, по отношению к доктору Когану это, мягко говоря, нечестно. Согласен?

— Вполне.

Джим, как ему кажется, очень непринужденно подпирает подбородок руками. Почти так же непринужденно, как адвокатша бросает на землю хлеб. «Вот интересно, — думает он, — кого я больше ненавижу, Воткинса или Когана?»

— А если не было ничего? — спрашивает Джим. — Что, если ваш клиент сам был пьяный? В хлам. Вот и воспользовался ситуацией.

Она улыбается и говорит без всякой паузы:

— Расскажи мне лучше про Кейти Йоргенсон.

— А что вам рассказать?

— Ты говорил, что выходил с ней на улицу.

— Я не говорил, что с ней. Я говорил «с другой девушкой». Типа, вообще.

— Но выходил-то ты с ней?

— Откуда вы знаете? Что она вам рассказала?

— Что выходила с тобой.

— Ладно. Я выходил с Кейти Йоргенсон. Я это признаю. И очень, кстати, об этом сожалею.

— Давай рассказывай, как вы оказались на улице.

— Это долгая история.

— Ничего, я не тороплюсь.

— Я так и понял.

4

Слюнявые поцелуи

1 мая 2007 года

Короче, такое дело. За пару недель до вечеринки в общаге он подцепил девчонку на дне рождения. Ей хотелось дунуть, и он надыбал травы у парня из его корпуса. И повел девчонку к себе в комнату.

Ее звали Бекки Гофман. Так, ничего себе, толстовата, но симпатичная. Он, конечно, не первый красавец, но вообще-то при других обстоятельствах он бы с ней не стал связываться. Просто всех нормальных первокурсниц уже старшекуры разобрали. В первом семестре ему с девушками тотально не везло, и этот, похоже, был не лучше.

В школе он спортом занимался, и его все уважали. Он, конечно, был не звезда, но все-таки… Играл за бейсбольную команду два года подряд на второй базе. В двенадцатом классе вдруг вырос аж на пять сантиметров. А потом перестал расти. Он ужасно расстраивался. Единственное, что у него выросло, и как раз на недостающие пару сантиметров, это брюхо (Джим поглаживает живот). Пиво, выпитое во время испытательного периода перед посвящением в братство, даром не прошло. В тот день он посмотрел на себя в зеркало — на брюхо, на круглую морду, на совсем немужественный второй подбородок — и решил дунуть с горя.

И заодно выяснить, обломится ли ему что-нибудь с Бекки. Они довольно быстро перешли к делу. Сначала поцелуи противно слюнявые получались, но потом ничего, наладилось. Он стянул с нее штаны, и тут как-то странно все стало. Она прямо одеревенела и на поцелуи больше не отвечала.

— Ты чего? — спросил он. — Ты в первый раз, что ли?

В шутку спросил, а она молчит. У него в башке сработал сигнал тревоги.

— Правда, что ли?

Она молчит. А потом тихонько так спрашивает:

— А если да, это плохо?

Гос-споди!

— Нет, — ответил он, — не плохо. Просто про такое лучше знать.

Они лежали на его узкой кровати, прижимались друг к другу и смотрели в потолок.

Потом Бекки сказала:

— Если хочешь, давай.

* * *

— Я не стал, — сказал адвокатше Джим. — Я решил, это нечестно — встречаться-то я с ней не хочу. Но главное не в этом.

Потом он узнал, что Бекки Гофман переспала с другим парнем, старшекуром. Прямо в следующие выходные после той истории. Адвокатше он не говорит, что это был не кто иной, как Воткинс. Но сообщает то, что слышал от приятеля, Стена Ченна. Тот старшекур, короче, трахнул ее, а потом обозвал жирной свиньей.

Джим разозлился на Бекки. Если бы у него той ночью был выбор, он бы с ней переспал. Просто сказала бы, что если не он, так она другого придурка найдет. Может, он бы ее потом и бросил, но хотя бы не так.

Адвокатша явно начинает терять терпение.

— Простите, я зря все это в таких подробностях говорю? Вам неприятно? — спрашивает Джим.

— Да нет, — отвечает она. — Я просто до сих пор не поняла, какое все это имеет отношение к тебе и Кейти Йоргенсон.

— Сейчас расскажу. Мне важно, чтобы вы поняли, в каком я был настроении, мисс Дупви. Ваша фамилия ведь так произносится? Дуп-ви?

* * *

Ну вот. Это он про день рождения рассказывал, а настоящая большая вечеринка была 17 февраля. Керри и Кристен и правда приехали в половине пятого. Как раз «Северная Каролина» проигрывала. Кристен спросила, где туалет. Он ей показал. И там, на втором этаже, рядом с ванной комнатой, они единственный раз за весь вечер серьезно поговорили. Это не на третьем этаже было, где она отрубилась. Кристен вышла из туалета, они стали рассматривать старые фотографии студентов братства, тех, что уже закончили. У них в здании по всем коридорам фотки развешаны. В той нише они были семидесятых-восьмидесятых годов.

Она посмотрела на какую-то фотографию 1976 года и говорит:

— Когда-нибудь, Джим, ты тоже станешь такой же фотографией. Году так в 2030 девчонки на нее посмотрят и решат, что ты был очень даже ничего. Типа, интересно, что с ним стало. Он теперь, наверное, старый, жирный и лысый. Ты хоть раз об этом думал?

Он засмеялся:

— Вообще-то, нет.

— А я все время думаю. Пытаюсь представить, как люди будут выглядеть лет через двадцать-тридцать. Круто было бы нажать на кнопку и на секундочку увидеть, какие они, как повзрослели и постарели. Ведь тогда человек, может, совсем по-другому воспринимается.

Джиму хотелось спросить, как он будет выглядеть через двадцать лет, а потом он вспомнил отца, испугался и решил, что ответ ему не понравится. Папа у него не толстый, но лишний вес есть, и волосы уже выпадают.

— Керри мне рассказывала, что ты в аварию попала. — Он решил сменить тему. — И вроде чуть не погибла.

— Могла погибнуть, — поправила она его, подчеркивая разницу. — А вовсе не чуть не погибла. Керри вечно все преувеличивает.

— Ладно, пусть так. Это изменило твой взгляд на жизнь?

Она пожала плечами:

— Типа, я стала осторожнее? И проживаю каждый день как последний?

— Ну да, наверное.

— Нет, — ответила она и задумалась. Во всяком случае, так ему показалось — что она задумалась. — Просто я поняла, какое все серое и скучное. А тогда — это ж было приключение! Хочешь, шрам покажу?

— Покажи.

И тут она вдруг сдернула юбку пониже и задрала кофту Джим такого не ожидал и, как реагировать, не знал. Ему не хотелось пялиться, поэтому он поначалу отвел глаза, а потом сообразил: она же хочет, чтобы он смотрел. Ну он и посмотрел.

— Не знаю, — говорит Джим, — может, она во мне только давнего друга видела и поэтому показала, а может, она так кокетничала. Но по-моему, она просто считала, что все нормально. Стоим, разговариваем, ничего такого.

— Прикинь, они через этот разрез всю селезенку целиком вытащили!

— Да он же маленький совсем, — сказал Джим.

Дальше по коридору было открытое окно. Оттуда раздавались девчачьи голоса. Джим подошел туда и посмотрел вниз. Пришли студентки из соседнего общежития — барбекю готовить. И там, среди них, была Гвен Дейтон.

Кристен заглянула ему через плечо.

— Это кто? — спросила она.

— Вон те?

И вдруг Джим представил себе Гвен на двадцать лет старше. Нажал на кнопку и увидел ее выходящей из торгового центра с двумя детишками, мальчиком и девочкой. Оба темноволосые и такие красивые! И Гвен по-прежнему была красавицей, но что-то в ней появилось совершенно обычное, и она это знала и злилась. И сама себя ненавидела.

— Эти девчонки — мое проклятие, — сказал Джим.

* * *

Гвен Дейтон училась на третьем курсе. Тоненькая, высокая, темноволосая девушка, очень похожая, с точки зрения Джима, на актрису Лив Тайлер. Не воображала какая-нибудь. Гвен была свидетелем его особенно неудачных попоек и всегда здоровалась с ним на вечеринках, спрашивала, как дела, как к нему ребята в братстве относятся, не обижают ли. Гвен была единственной красивой девчонкой, которая хорошо к нему искренне относилась. Не просто хорошо. Она была к нему добра. Задавая вопрос, она и правда хотела услышать ответ.

Она встречалась с Марком Вайссом, президентом братства. Джиму всегда было с ней спокойно. Может, как раз потому, что она была вне пределов досягаемости. Гвен знала, что Джим в нее влюблен, но никогда его не обижала и не пыталась спихнуть кому-нибудь из подружек. Не пыталась до той ночи, когда она привела Кейти Йоргенсон. Джим поначалу решил, что они случайно вместе пришли. А потом понял — Гвен что-то задумала. Решила его свести с Кейти.

Дело в том, что Кейти ему совсем не нравилась. Она тощая, черты лица остренькие, мышиные, стрижка короткая, и вообще похожа на мальчика. Джим бы ее сразу записал в страшилы, но тут все было сложнее. У них с приятелем, Дэном Фляйшманом (парень с сережкой в ухе и стрижкой ежиком, с виду типичный героинщик, хотя он в жизни ничего тяжелее экстази не пробовал), была собственная классификация девчонок. И Кейти в ней занимала место отраженной красоты, «зеркала». То есть при обычных обстоятельствах на такую девчонку второй раз не посмотришь. Но она тусовалась с красивыми телками, и, значит, ее социальный статус был выше, чем просто у одинокой страшилы. Она становилась привлекательной из-за того, с кем дружила. Внешность тут уже не имела значения.

И она это знала. Они с Дэном как-то наблюдали за ней на вечеринке. Она купалась в лучах отраженной славы и вела себя все более уверенно. Такая у нее была психологическая форма виагры. А рядом с Гвен лучей славы было хоть отбавляй.

— Что, они тебя опять припахали? — спросила его Гвен.

— Это не они, это твой парень. — Джим обкладывал льдом припасенное пиво. Он посмотрел на девушек. Не близнецы, конечно, но одеты они были одинаково: джинсы, футболки, легкие свитерки повязаны на талии.

Вайсс, президент их братства, заканчивал университет в этом году. Если повезет, он уедет далеко и не вернется.

— Мы просто так, поздороваться зашли, — сказала Гвен. — Вы знакомы с Кейти?

— Ага. — Он протянул было руку, но сообразил, что ладонь мокрая. — Я бы пожал тебе руку, но, боюсь, тебе не понравится.

Кейти ничего не ответила. Только улыбнулась так зазывно, что у него мурашки по коже побежали. О господи, подумал Джим, Гвен нас сводит! Что же делать?!

— Должен вам сообщить, что я решил пока больше не ухаживать за женщинами. Какие бы они ни были красавицы, — неожиданно для себя произнес он.

— Что, голубым заделался? — спросила Кейти. — Не ты первый, не ты последний.

— Ничего не голубым. Просто решил отдохнуть от женщин.

Кейти скорчила рожицу:

— А что такое? Рыбка не ловится?

Джим сразу приготовился защищаться. Как всегда. Но тут же сообразил, что в самоуничижении есть своя выгода.

— Ничего у меня с ними не получается, — печально вздохнул он.

Гвен улыбнулась:

— Что-то не верится.

— Это я просто веду себя нахально.

Кейти тоже хихикнула, и, хоть она ему совсем не нравилась, Джим все-таки надулся от гордости. Он молодец! Теперь надо уносить ноги, пока Кейти его не захомутала.

— Пойду проверю, как там пунш, — сказал Джим. — Вам принести?

— Тащи, — ответила Гвен.

Джим взглянул на Кейти:

— А тебе?

— Нет, спасибо, я пока не хочу. Может, потом.

Он бросил взгляд на часы. Половина восьмого.

— Имей в виду, что по условиям договора мои каторжные работы через час заканчиваются.

— И ты тут же снова начнешь интересоваться женщинами? — спросила Кейти.

— Посмотрим, — ответил Джим.

— Ладно, я посмотрю.

И Воткинс тоже за ним смотрел. Но Джим адвокатше об этом не рассказывает. Незачем.

— Надеюсь, ты не себе наливаешь? — спросил Воткинс.

Джим обернулся. Воткинс опять тут как тут, подкрался и встал позади него с банкой пива в руках. Повернувшись к Джиму спиной, он смотрел в сад, на компанию, собравшуюся там, где жарили барбекю. Марк Гарланд, главный повар их братства, колдовал над цыплятами и котлетами. Джим посмотрел налево, потом направо — может, Воткинс не к нему обращался? Нет, вокруг никого не было.

— Это для Гвен, — ответил Джим.

— Инициалы у нее Г. Д., — сказал Воткинс. — Вот интересно, второе имя у нее есть? Если она Амалия, скажем, то получится Г. А. Д. Ты ее не спрашивал, как ее полностью зовут, а, Пенек?

Нет, Джим не спрашивал. Ему и в голову не приходило такое спросить.

— Знаешь, что бы я сделал, если бы в нее был влюблен?

— Пригласил бы ее на свидание?

— Я бы трахнул эту девку, похожую на мужика. Она так и так тебя домогается.

— Откуда ты знаешь, что она меня домогается?

В первый раз за весь разговор Воткинс посмотрел на Джима.

— Ты, по-моему, чего-то не понял, Пенек. Я все вижу. Могу один раз оглядеть комнату — или, в данном случае, этот убогий дворик — и мне достаточно. Я точно знаю, где и что происходит. Как тот хоккеист, Грецки. Для таких людей, как Грецки, мир двигается медленно. Они знают, где кто находится. У них глаза на затылке имеются. Вот и я такой же.

— Это Грецки. Он хоккеист, а ты чем занимаешься?

— Спортивной греблей. Баб гребу помаленьку.

И Джим засмеялся. Вот сколько раз он себе обещал, что не будет смеяться шуткам Воткинса, и опять не утерпел. Еще и подначил его:

— И кого ты сегодня собрался грести?

Воткинс отхлебнул пива и провел рукой по светлым волосам. На висках они были подстрижены коротко, зато спереди оставалась длинная челка. Несколько прядей постоянно лезли ему в глаза. Прическа стильная, но ее требовалось все время поправлять. Джим бы такого не вынес.

— А я пока только разогреваюсь, — ответил Воткинс. — Делаю круг по катку. Но я чувствую, что тебе нужен дружеский совет.

— He-а. Мне все равно ловить нечего.

— Очень хочется согласиться. Но в каждом из нас заложен потенциал. Ты витамины пить не пробовал?

Воткинс разжал кулак. На ладони лежала бело-голубая таблетка, скорее всего амфетамин. Во всяком случае, Воткинс именно амфетаминами промышлял, хотя Джим слышал, что этот парень все что хочешь может достать, от экстази до метамфетаминов и кокса.

— Спасибо, я уже с утра поливитамины для детей принял.

— М-м! Няка! — сказал Воткинс и сунул таблетку в рот.

Джим понимал, что таких, как Воткинс, в мире полно. Но он никак не предполагал, что столкнется с этим персонажем в дорогом, престижном частном университете. В государственном — да, может быть. Но здесь?

Джим не понимал, почему студенты терпят Воткинса. Наверное, думал он, это потому что Воткинс обаятелен и его наблюдения всегда остроумны и не лишены здравого смысла. Да и к тому же Воткинс был красавчик, и фигура у него обалденная. Это тоже важно.

Он напоминал Джиму очаровательно порочного персонажа фильма «Под кайфом и в смятении», которого играл Мэтью Макконаги. Джим и его школьные приятели этот фильм обожали. Целый год разговаривали цитатами оттуда. На вечеринках диалоги главных героев были специальным шифром, знаком принадлежности к группе избранных. Когда кому-нибудь из них удавалось произвести впечатление на девчонку, девятиклассницу или десятиклассницу, они подходили к друзьям и говорили: «За что я люблю школьниц? За то, что я старею, а они нет». Это была главная реплика Макконаги в фильме.

Джим поежился. Даже вспоминать неудобно. Какой они ерундой увлекались! Надо же, «Под кайфом и в смятении». Но персонаж Макконаги и сейчас не утратил своей прелести. Больше всего Джиму нравилось, насколько он спокоен и уверен в себе. И ведь никакого образования. Подвизался разнорабочим. И при этом постоянно охмурял школьниц, и делал это легко и красиво.

Джим подозревал, что с Воткинсом та же история. Он был обаятелен, спокоен и уверен в себе, с таким же блеском небесно-голубых глаз. Ему сходили с рук несусветные глупости, даже такие, каких другим бы не простили никогда.

— Позволь, я укажу тебе на некоторую нелогичность твоего рассуждения, — сказал Джим.

— Валяй.

— Кейти Йоргенсон мне не нравится.

— Типа, она толстая?

— Дело не в этом.

— Нет, если в этом, я все понимаю. Многим парням не нравятся толстые.

— Она не толстая. Просто она вся такая из себя, воображает, а с чего — непонятно.

— Похоже, дело все-таки в том, что она толстая.

Джим засмеялся. Воткинс был прав, Кейти и вправду не худенькая. Но вот что имел в виду сам Воткинс? Его не поймешь.

— Не обращай ты внимания, — продолжал Воткинс. — Экстерьер, фасад — это все неважно. Внутри скрывается маленькая испуганная девочка, ужасно неуверенная в себе. Твое дело постучать в скорлупу и вытащить ее на свет. И растоптать жестко и по-мужски.

Воткинс сложил перед собой руки (в одной из которых была банка с пивом) и сделал вид, что молит небеса о пощаде. Потом тоненько, по-девчачьи, взвизгнул и рассмеялся. Джим решил, что он спятил.

— На фига мне ее растаптывать?

— Ты еще маленький, совсем мальчик. Тихий, безвредный. Весь такой вежливый, дружелюбный, чуткий. Вон тебя мисс Дейтон, красотка Гвен, послала за пуншем, ты и полетел как очумелый. — Воткинс несколько раз подмигнул Джиму.

— Она меня не посылала. Я ее спросил, хочет ли она пунша.

— Как скажешь. Но ты для нее — мелюзга. Почему? Потому что ты неспособен причинять боль.

Джим засмеялся. Воткинс говорил точь-в-точь как тренеры. «Сынок, тебе надо заработать авторитет. Заставь их с тобой считаться!» Хорошо еще, что в игре Воткинса не надо подкладки для плеч надевать.

— У нее есть парень. — Джим начал обдумывать пути отступления.

— Да он кретин!

— Он наш президент.

— Твой президент. Надо мной никто не властен.

Джим промолчал. А что тут скажешь? Он еще никогда не слышал, чтобы Вайсса крыли вот так, в открытую. Джим и сам его костерил, но тихо, про себя. В принципе, Вайсс был парень неплохой, но становился полным засранцем, когда организовывал какое-нибудь «мероприятие».

— Стань клинком, — негромко сказал Воткинс, снова оглядывая двор. — Неужто тебе не хочется узнать, каково это, резать с каждым прикосновением? Быть искусно выкованным оружием, способным дарить, но и отнимать жизнь?

— По-моему, это как-то нездорово.

— Девка, похожая на мужика. Это твой выбор.

— И что надо делать?

— Иди отнеси им пунш. Я за вами понаблюдаю. Потом придешь обратно через двадцать минут и доложишь.

— И все?

— Пока все.

— А потом?

— Будем оттачивать мастерство. Мастерство и клинок.

Джим рассказывает адвокатше: в десять часов, в самый разгар вечеринки, Джим сказал Кейти, что ему хочется подышать. И не хочет ли она прогуляться с ним за компанию.

Он собирался переиграть Гвен в ее собственной игре. Она блефовала, и он убедил себя, что покажет ей. Покажет, что она потеряла. Джим еще не забыл историю с Бекки Гофман и решил: если он этого не сделает, все равно найдется кто-нибудь другой.

— Слушай, пойду-ка я подышу, — сказал он Кейти. Непринужденно так. Круто у него получилось. Легко. — Я на улицу. Ты со мной?

Кейти сказала — пошли. Ей тоже подышать хочется.

Он повел ее в дальний конец двора, к скамейкам у баскетбольной площадки, в густую тень. Обнять-то он ее обнял, а вот на поцелуй она не ответила. И посмотрела на него так… типа, что ты делаешь? И спросила:

— Что ты делаешь?

— А ты как думаешь?

— Я не буду с тобой на людях целоваться, Джим.

Он оглянулся. У двери народ и вправду был, но им отсюда их точно было не увидеть. И слава богу.

— А че такого-то? — Язык у него уже заплетался. Не сильно, но все-таки. — Нас тут не увидят. А если и увидят, все рано не поймут, кто это.

— Нет. У меня такое правило.

— Тогда пошли куда-нибудь, где никого нет.

— Не-а.

— Почему?

— У меня на повестке дня такого пункта нет.

— А что, у нас и повестка дня имеется? Извини, я не знал.

— Ничего, — язвительно сказала она и улыбнулась. — Ты все равно пьяный.

Тут он разозлился.

— Я достаточно трезвый, чтобы понимать, что ты коза. И что я с самого начала не хотел с тобой никуда идти.

Он вернулся в дом. Через несколько минут Кейти поговорила с Гвен. И та жутко сердито посмотрела на Джима. Она разозлилась, это точно. Джим никогда не видел, чтобы она так злилась. А вскоре он повел Кристен в туалет.

— Понимаете, мисс Дупви, — говорит Джим, — я расстроился из-за Кристен, но еще больше на следующее утро я расстроился из-за того, что все просрал. Гвен на меня обиделась. Сначала я наехал на ее подругу, а потом она меня застукала в туалете с малолеткой в полной отключке. Она теперь со мной не разговаривает. И я сам во всем виноват.

Джим на секунду замолкает. Адвокатша ничего не говорит, и он продолжает:

— Короче, вот так я и оказался во дворе с Кейти Йоргенсон.

5

Что за частный детектив?

7 мая 2007 года, 13.30

Через неделю после того совещания из прокуратуры приходит посылка. Внутри микрокассеты, на которых два часа опросов, записанных Кэролин Дупви, и их расшифровка. К конверту приклеена желтая бумажка, на которой помощник прокурора написала: «Послушай это, Хэнк. И скажи мне, что думаешь».

Многое Хэнк уже слышал, и не раз. Естественно, часть свидетелей рассказывала все чуть по-другому, а Джим так вообще пустился в пространные рассуждения. Это и понятно, ведь работа Дупви — обратить внимание присяжных на состояние Кристен во время вечеринки. И показать, что все могло случиться и там. Что любой мог воспользоваться ситуацией. Ей нужно не вину переложить, а поставить под сомнение достоверность показаний. Судят-то, конечно, ее клиента, но тут многим свидетелям тоже есть что объяснять. В том числе и Керри. И Дупви будет трясти всех и каждого.

Мэдден читает расшифровку и иногда, в особенно интересных местах, слушает кассету. Ну никак он не может понять, представляют ли новые показания Джима для него опасность или нет. Историю про первокурсницу, которую Джим провел в свою комнату, Хэнк не слышал, но про Кейти Йоргенсон и их «свидание» знал. Мэдден перечитывает текст и склоняется к мысли, что Джим просто пытается показать себя в лучшем свете. На кассете слышно, как мальчишка иногда срывается, а иногда прямо исповедуется, и Биллингс посчитал, что сексуальной адвокатше удалось вывести молокососа на откровенный разговор.

Фрэнк предпочел бы проигнорировать нетактичное замечание напарника, но ведь он прав: у мисс Дупви действительно есть «гормональное» преимущество перед следователями, студенты говорят с ней более откровенно. И все же… Если откровенность Джима еще можно списать на удачный выбор интервьюерши, то вот разговор с Гвен Дейтон, девчонкой, которая отвезла Керри и Кристен к Когану, в эту схему никак не ложится.

С Мэдденом Гвен разговаривала спокойно и прямо, высказывала вполне объективные суждения. Он посчитал, что из нее получится отличный свидетель. Нет, свидетелем-то она все равно будет неплохим, но, когда с ней говорила мисс Дупви, Гвен как-то оживилась, и всплыло несколько новых деталей. Мэддену это совсем не нравится. Ему даже завидно становится, но тут он соображает, что детали эти Когану на самом деле только повредят.

Мисс Дейтон: Я сказала Кристен, что у нас два пути. Она может сделать вид, что все написанное в дневнике — выдумка, ничего не было. Или сказать, что было.

Мисс Дупви: И как она отреагировала?

Дейтон: Ей оба варианта не нравились. Ей просто хотелось, чтобы ее оставили в покое. Но говорить, что ничего не было, она точно не хотела.

Дупви: А почему она вообще к тебе пришла за советом?

Дейтон: После той ночи мы с ней созванивались несколько раз. Я хотела убедиться, что с ней все в порядке. А потом она мне позвонила, примерно через месяц после той вечеринки, рассказала, что случилось. Ей было необходимо с кем-нибудь поговорить.

Дупви: А когда ты ей сама звонила до этого, она упоминала о сексе с доктором Коганом?

Дейтон: Именно с Коганом — нет. Она говорила, у нее роман со взрослым мужчиной. Она пыталась с ним поговорить, а он не хотел встречаться.

Дупви: И в каком контексте она об этом рассказывала?

Дейтон: Ну, она вроде как совета просила. Причем обсуждала все только гипотетически. Типа, что бы ты сделала, если бы с тобой такое случилось.

Дупви: И что ты ей сказала? Что бы ты сделала?

Дейтон: Мне кажется, скандалом тут ничего не решишь. Если с тобой не хотят разговаривать, тут уж ничего не поделаешь. Я ей сказала, надо проявить терпение. Она симпатичная. У нее других парней полно в жизни будет. Если этот мужик переживает, что его с работы выгонят за связь с ней, то что тут скажешь? Это его решение.

Дупви: А тебе не кажется, что как-то гнусно переспать с девушкой, зная, что потом дашь ей пинка под зад?

Дейтон: Ну, может, не так гнусно, но глупо, это точно.

Дупви: А когда ты была в доме доктора Когана, было что-нибудь в его поведении по отношению к Кристен неподобающее?

Дейтон: Нет. Он ее осмотрел, не хуже чем в больнице. Чего-то там в глазах проверял и вопросы задавал. По-моему, он боялся, что она не только пила, но и наркотики принимала. Вдруг ей кто-то прогипнол или ЛСД в стакан подсыпал.

Дупви: Ты говорила, от него пахло алкоголем?

Дейтон: Да, он точно выпил. Он даже сказал, по-моему, что и сам сегодня выпил несколько коктейлей.

Дупви: Он казался трезвым? Контролировал ситуацию?

Дейтон: По-моему, да. Он был совершенно спокоен. Понимаете, Керри прямо аж в истерике билась. Орала, что у нее теперь куча проблем, что ее предки убьют и прочее. И Коган ей сказал, чтобы она пошла в гостиную и посмотрела телевизор.

Дупви: А ты где была?

Дейтон: Мы пошли на задний двор. И там водили Кристен туда-сюда. Пару кругов пройдем, и он спаивал ей стакан воды. И сначала.

Дупви: Ты не видела, доктор Коган давал Кристен какие-нибудь таблетки или делал уколы?

Дейтон: Нет. Когда она чуть-чуть пришла в себя, он дал ей полстакана алка-зельцера. И ложку меда. Кстати, он и сам все то же самое принял. Сказал, так он спасается от похмелья.

Дупви: Сколько было времени?

Дейтон: Я не помню. Около часу ночи, по-моему.

Дупви: И сколько ты пробыла в его доме?

Дейтон: Час где-то.

Дупви: И что было дальше?

Дейтон: Я вернулась в общагу.

Дупви: Керри и Кристен остались у доктора Когана?

Дейтон: Кристен спала. А Керри собиралась заночевать на диване. Она сказала, ее мама будет беспокоиться, если они поедут ночью, и спросила доктора Когана, можно ли ее брату забрать их с утра. Она ему пообещала, что они рано уедут.

Дупви: А Кристен что делала в это время?

Дейтон: Она уже лежала в гостевой. Сходила в туалет, а потом вышла и сразу свернулась калачиком на кровати. Короче, она спала.

Дупви: Попробуй вспомнить, в чем она была, когда заснула.

Дейтон: В смысле?

Дупви: Она легла спать в той же одежде, в которой и приехала?

Дейтон: Нет, на ней какая-то больничная пижама была, по-моему. Это ей доктор Коган дал.

Дупви: Она к тому времени уже пришла в себя?

Дейтон: Ну, по сравнению с тем, в каком она была состоянии…

Дупви: Доктор Коган сразу согласился оставить ее у себя на ночь?

Дейтон: Он упирался, но несильно. Он, по-моему, очень устал к тому времени. И еще Керри ему на нервы действовала. Знаете, у нее такой противный голос!

Дупви: И ты уехала.

Дейтон: Ага.

Дупви: И когда ты с ней в следующий раз поговорила?

Дейтон: Дня через два-три. Во вторник.

Дальше шло перечисление того, когда и сколько раз Гвен говорила с Кристен. Разумеется, девочка уже не помнила, в какие именно дни они разговаривали. Тогда Дейтон и Дупви попытались связать эти разговоры с какими-то другими событиями, чтобы определить точные даты. Потом тон Кэролин внезапно изменился. Она стала говорить громче и тверже.

Мисс Дупви: Гвен, я понимаю, что ты не юрист. Поэтому, пожалуйста, не обижайся на меня за этот разговор. Я просто пытаюсь понять, о чем думала Кристен.

Дейтон: Я все понимаю.

Дупви: Вот ты посоветовала ей сказать, что он это сделал. Я так понимаю, ты еще со своим другом консультировалась, который на юридическом учится, так? Ну вот, ты ей это посоветовала. А ты ей сказала, чем это закончится? Что будет куча неприятностей, что врач наймет себе адвоката, а адвокат начнет разбирать ее жизнь и поведение по крупицам, привлечет экспертов — психологов и врачей, частных детективов, да кого угодно, лишь бы дискредитировать ее показания?

Дейтон: Ну, я не прямо такими словами говорила. Но, да, я ей объяснила, что будет ужасно неприятно. Забавно. Мой приятель сразу сказал, что Коган наймет женщину его защищать.

Дупви: Мне трудно судить. Не могу сказать, насколько продуманным был этот шаг.

Дейтон: Я просто имела в виду, что так будет убедительнее…

Дупви: Ты не думала о том, что Кристен, может, и соврала?

Несколько секунд тишины. Видимо, резкость вопроса поразила Гвен.

Дейтон: Думала. Только непонятно, зачем ей это? Она мне казалась довольно разумной девочкой. Не пискля. Поэтому я так удивилась, когда узнала, что она покончила с собой.

Дупви: Было что-нибудь в поведении доктора Когана, что указывало бы на его сексуальную заинтересованность в Кристен?

Дейтон: Вы не подумайте, что я такая воображала, но у меня было впечатление, что скорее ему я понравилась.

Дупви: Почему тебе так показалось?

Дейтон: Не знаю даже. Просто почувствовала.

Дупви: Он к тебе приставал?

Интересно, подумал Мэдден, Гвен покраснела сейчас? Он-то уж точно покраснел, а он просто кассету слушает.

Дейтон: Да нет.

Дупви: А что тогда?

Дейтон: Он попросил у меня номер телефона.

Теперь уже Кэролин замолкает.

Дупви: И ты его ему дала?

Дейтон: Если честно, да.

Дупви: И что, он тебе позвонил?

Дейтон: Нет. Я ему еще тогда сказала, что у меня есть парень.

Мэдден перематывает пленку и размышляет. Повлияют ли эти показания на мнение присяжных? Дупви будет утверждать, что его заинтересовала Дейтон (и как только Гвен появится в зале суда, все поймут почему). Кроули же будет настаивать, что у парня срабатывает охотничий инстинкт и он готов трахать все, что движется. Студентка уезжает, и кто остается?

Интересно, как Дупви использует ту информацию, которую Мэддену не удалось выжать из Дейтон? Жалеет ли она, что вытрясла из девчонки эти показания? Где-то за спиной Хэнка раздается голос Бернса:

— Привет!

Мэдден разворачивает кресло на колесиках и смотрит на Бернса:

— Здорово! Как там дела по ту сторону шоссе?

— Работаю с прекрасной парой. Тина утверждает, что Айк, ее муж, украл ее сбережения и изнасиловал ее саму. Они расстались. Или нет. Это смотря кого слушать.

— Мило.

— Все над делом Кройтер корпишь? — Бернс кивает на расшифровку.

— Ага. Это Дупви со студенткой пообщалась.

— У меня тоже кое-что имеется.

Мэдден оживляется:

— Что, агентша из бюро путешествий заговорила?

— Ага. И училка тоже. Рассказала, что у них был роман, но как только я упомянул о суде, то сразу замолчала. Больше я из нее никаких подробностей не вытянул, даже когда пригрозил вызвать ее повесткой.

— Вот черт! Они чего, не в курсе, что люди обычно ссорятся, когда расстаются? И потом топят друг друга при первой возможности? Это нормально!

— Ничего, другую найдем. Какая-нибудь, пусть одна, но обидчивая все равно объявится.

Бернс отдает Мэддену листок бумаги. Это регистрация входящего телефонного звонка.

— Мне тут тетка перезвонила, она работает секретаршей в центре планирования семьи, — говорит Бернс.

Кто-то к ним приходил и задавал вопросы. Вчера, в воскресенье. Какой-то парень интересовался шестнадцатилетней девушкой, не приходила ли она к ним пару месяцев назад. У него и фотографии с собой были. И одна — точно та же, которую Бернс показывал секретарше около месяца назад. Парень был ужас какой вежливый, и секретарша еще целый день сомневалась, звонить или нет. Но все-таки решила Бернсу об этом сообщить.

— Это что у нас за частный детектив?

— Я сначала тоже так подумал. Фигня в том, что парень сказал, он врач и интересуется бывшей пациенткой. И показал удостоверение больницы Парквью. По описанию он ну вылитый Коган, я ей отправил по электронной почте фотографию, и, опа, вот он, твой красавчик! Она его опознала. Это Коган.

Мэдден смотрит на листок. На нем время звонка, имя звонившей секретарши и отметка о том, что Бернс принял звонок.

— Что он задумал? — вслух размышляет Хэнк.

— Может, ему скучно стало сидеть дома целыми днями и бросать теннисные мячики в гараж.

— Ты же ребят в центре планирования семьи опрашивал, да? Это ведь тетка из центра планирования?

— Ага. Ты тогда взял себе анонимную службу для подростков. Бесплатную клинику.

— Слушай, сделай одолжение…

— Я уже проверил. На ее телефон звонков из центра не поступало.

Мэдден улыбается:

— Молодца! У тебя доброе сердце.

— Через это и страдаю.

Бернс собирается уходить, но Мэдден его останавливает:

— Бернс!

— Чего тебе?

— Он не мой красавчик.

— Да ладно, старик, не обижайся! Это ж просто фигура речи.

— Он не мой.

Теперь уже Бернс улыбается:

— Как скажешь, Хэнк.

6

Сочинение

5 мая 2007 года (за два дня до этого), 15.56

Что первым приходит в голову, когда обвиняемый является в центр планирования семьи и расспрашивает о своей предполагаемой жертве?

а) У обвиняемого нет денег на частного детектива.

б) У обвиняемого полно свободного времени, и он считает, что выполнит работу лучше, чем частный детектив.

в) Обвиняемый насмотрелся фильмов, где невинный человек, которого оговорили, сам находит преступника.

Мэдден все мозги сломал, пытаясь понять, как Коган попал из пункта «а» в пункт «б». Примерно через неделю после ареста Когана в полицию позвонила пожилая пара и сообщила, что в доме «того доктора, который переспал с мертвой девочкой» раздается какой-то шум.

Нет, Коган не затеял ремонт. Соседи слышали удары теннисного мяча. Приехали патрульные и обнаружили Когана перед гаражом с бейсбольной перчаткой на руке. Похоже, он часами бросал теннисный мяч, стараясь попасть в цель. Мишень, в которую он метил, их особенно поразила: Коган сделал ее из ящиков комода, связанных вместе и повернутых ручками в разные стороны. А посередине нарисовал черный круг, чтобы знать, куда целиться.

Услышав, что на него пожаловались соседи, Коган купил утеплитель и обил им свою мишень, чтобы приглушить звук. Патрульные говорят, он каждый день часами бросает мяч. И всегда приветливо машет рукой полицейской машине.

— Он очень извинялся из-за шума, — сообщил Мэддену патрульный.

Коган сказал, что ему просто надо было убить время, а в детстве он всегда бросал мячик, когда расстраивался из-за того, что мама болеет. Патрульный поговорил с пожилой парой, и, похоже, им было очень совестно, что они вызвали полицию.

— Удивительно все-таки люди устроены, — говорил Хэнку патрульный. — Они же с ним в добрососедских отношениях были. Женщина мне потом рассказала, что приходила к нему проконсультироваться, когда заболела. А как только его арестовали, они тут же перестали с ним разговаривать. Они его боятся настолько, что звонят в полицию, вместо того чтобы просто попросить его перестать шуметь.

Мэдден не следит специально за Коганом, но той информации, которая к нему поступает, вполне достаточно, чтобы составить представление об этом парне. Коган теперь редко выходит из дома. Но вот что странно: несмотря на добровольное заточение и погруженность в себя, он приветливо и с удовольствием разговаривает с каждым, кто к нему обращается.

— Каждый раз, как я с ним говорил, он был совершенно спокоен и доброжелателен. Ты знаешь, что он большой фанат Тома Сивера?

Бернс придумал самое логичное объяснение тому, почему Коган пошел в центр планирования семьи. Парень сидит дома целыми днями и ждет суда. Ему это надоело. И тогда он решает: надо потыкаться туда-сюда, попробовать что-нибудь самому выяснить. И все-таки чем больше Мэдден об этом думает, тем меньше ему нравится версия Бернса. Если Коган не переспал с девчонкой, чего ему переться в этот центр? А если переспал, зачем рисковать и привлекать внимание к тому, что она ходила в центр?

Одно не пришло ему в голову. Что Коган пошел в центр ради Кристен. Что по дороге из пункта «а» в пункт «б» он сделал долгую остановку в пункте «в».

Ну не мог он себе представить, что же случилось на самом деле. В ту субботу, как и в предыдущую субботу, Коган стоит на подъездной дорожке перед гаражом, ковыряет пальцем воображаемое резиновое покрытие и ждет воображаемого знака от воображаемого кетчера. Середина четвертого иннинга. Игроки располагаются на второй и третьей базе, и счет три и два. Воображаемый комментатор объявляет: «Решающий момент, дорогие болельщики! Наконец-то открыт счет! Трибуны замерли в ожидании. Питчер готовится к броску, и…»

И питчер действительно приготовился. Но в тот самый момент, как он разворачивается перед броском, игру прерывает звонок. И это не сигнал окончания иннинга. Это телефон. А трубка в доме. Коган надеется услышать от Кэролин новости, хоть какие-нибудь, и кидается в комнату, стараясь успеть до того, как включится автоответчик.

И вместо голоса Кэролин слышит голос Джоша.

— Привет, пацан, как дела? — Тед пытается выровнять дыхание.

— Мы тут со Стивом в центре города. В Университетском проезде.

— Приедете потом поиграть?

Тед думает, что Джош звонит договориться, в какое время они встретятся в Интернете. Они каждый день все вместе режутся в стрелялку. Вскоре после того, как Когана отстранили от должности, мальчики великодушно предложили ему присоединиться к их клану, чтобы Теду не было скучно. И чтобы он отвлекся от размышлений над перипетиями «дела». Мальчишки были одними из немногих, кто остался на его стороне. Они не верили, что Коган переспал с Кристен. Джош утверждал, что неплохо изучил характеры Керри и Кристен. Он выяснил, почему Керри так хотела попасть к нему в гости, и считал ее просто «манипуляторшей». По версии Джоша, Керри соврала, чтобы отвлечь внимание от ее собственной вины в смерти подруги.

Оказывается, Джош звонит не для того, чтобы назначить время игры.

— Я подумал, вам будет интересно — тут ваша подруга ошивается. Делает стрижку.

— Какая подруга?

— К. П.

Тед некоторое время расшифровывает послание.

— А! — говорит он.

— Я подумал, надо вам сказать. Вдруг вы захотите случайно с ней пересечься.

Тед молчит, не зная, как реагировать. Он уже говорил Джошу — суд предписал ему держаться от Керри подальше. Мальчишка прекрасно знал, что Когану запрещено к ней подходить.

— Так что вы решили?

— Не знаю. И где ты ее видел?

— В «Йоше». Жутко понтовое место. Она небось к интервью готовится. По телику. Я ее в окно вижу. Хотите, мы тут потусуемся, пока вы не приедете?

Тед колеблется. С одной стороны, он сердится на Джоша за то, что тот его искушает. С другой — он благодарен парнишке за заботу.

— У тебя есть номер моего мобильного?

— Есть.

— Тогда карауль ее и позвони мне через пять минут.

— Вы приедете? — спрашивает Джош.

— Извини, мне надо подумать.

— Ладно, только по-моему, они уже заканчивают.

— Перезвони мне через пять минут.

* * *

Коган входит в книжный и оглядывается, но Керри не видит. Джош и Стив следили за ней, пока она перебиралась из салона красоты в магазин «Apple» и оттуда сюда. Книжный расположен в здании торгового центра с кинотеатром. Кинотеатр, классический, построенный во времена, когда киномагнаты старались восстановить интерес публики к кинематографу, умер в процессе естественного экономического отбора. И на его месте возник один из сетевых книжных магазинов. Но, поскольку располагался магазин прямо в зале кинотеатра, ощущение от него было скорее как от независимой книжной лавки, чем от безликого сетевого супермаркета. Территория огромная, надо сказать, несколько этажей, кафе на улице, и найти Керри в этом лабиринте очень непросто.

Тед останавливается у полки с новинками и пытается решить, что лучше — идти ее искать или занять стратегическую позицию рядом с выходом. И двигается вправо, к части, где когда-то располагался экран кинотеатра.

— Добрый день! Как дела?

Коган поднимает голову. В соседнем проходе стоит юнец с козлиной бородкой. Юнец приветливо улыбается. На груди у него табличка с именем Джей-Ди.

— Спасибо, хорошо.

— Помочь вам выбрать фильм?

— Спасибо, я пока просто смотрю.

— Ну, если вас интересует кино с классным звуком и операторской работой, скажите мне. Я не всю эту хрень пересмотрел, но большую часть. Сюжет выбирайте сами. Тут я вам не советчик. А вот про звук и съемки я вам что угодно расскажу. И про то, есть ли там такие сцены, чтоб стояло.

— Спасибо!

— Не за что.

Коган смотрит вслед удаляющемуся Джей-Ди. В конце прохода мальчишка находит следующую жертву, пожилую даму, которая, похоже, согласна, в отличие от Теда, довериться мнению эксперта. Вот интересно, с ней он тоже таким же цветастым языком будет говорить? Вряд ли. Коган так увлекся этой сценкой, что не сразу замечает стоящую на самом краю его поля зрения фигуру. И даже когда поворачивается, не осознает, кого видит. Она стоит в проходе в нескольких метрах от Когана и таращится на него так, точно он — суперзвезда. Даже рот приоткрыла от восторга.

А вот и Керри, думает Тед, ох, елки! Спина у него напрягается, сердце бьется о грудную клетку.

— Здрасьте! — восхищенно говорит Керри.

— Привет!

— Как ваши дела?

— Бывает и лучше. А твои?

— Бывает и лучше.

— Как школа?

— Школа?.. — Она не ожидала такого нейтрального поворота беседы. — Жду не дождусь каникул.

— Работать будешь или просто так, отмокать?

Она показывает ему свернутую газету:

— Я просматриваю объявления о найме. Хотя… черт его знает. Раньше проще было работу на лето найти.

— Да, мне рассказывали.

Керри смотрит в пол, и Тед, пользуясь случаем, внимательно ее разглядывает. Она одета, как одевалась псевдобогема семидесятых. Джинсы клеш, сандалии, зеленая майка в облипку. И с глубоким вырезом. Через плечо по диагонали — ксивник мексиканского производства с рисунком из каких-то кореньев. Похудела вроде. Этот имидж ей идет.

— Я слышала, вас отстранили, — глядя в пол, говорит Керри. — Мне очень жаль.

Контакт установлен. Коган делает шаг вперед. Он бы и ближе подошел, но надо соблюдать дистанцию. Тед вполне тянет на ее папашу, но вот то, что он — ее отец, придет стороннему наблюдателю в голову в последнюю очередь. К тому же одет Коган по-молодежному, в джинсы, футболку и кроссовки.

— Мне не полагается с тобой разговаривать, — говорит Тед.

Она поднимает голову и смотрит ему в глаза:

— Я знаю.

— Ты меня не боишься?

— А надо?

— Вообще-то, Керри, я ужасно зол на тебя.

— Непохоже.

Она права. Он не сердится.

— Ну, может, сейчас и нет, но последние несколько недель я очень сердился.

— Я тоже. У меня лучшая подруга умерла. И все думают, в этом есть и моя вина.

Он улыбается:

— Твоя? Я так понял, все претензии ко мне.

— Я с ней последняя разговаривала. Я отвезла ее к вам домой. И теперь люди думают, что если…

Коган продолжает улыбаться, но как-то натянуто. Все его обаяние пропадает. Тед рассчитывал на куда менее агрессивный ответ. Ему казалось, что она будет молча слушать историю его страданий и лишений, кивать, смотреть в пол и — не раскаиваться, нет, — но хотя бы жалеть его. Что она обдумает свое поведение и изменит показания.

— И поэтому ты сказала полиции, что видела, как мы с Кристен занимались сексом? — спокойно продолжает Тед. — Чтобы перевесить вину на другого?

— Нет. Я так сказала, потому что это правда.

— Правда. Ага. Ты уверена?

— Вполне.

— Ты уверена, что не вообразила то, чего на самом деле не было?

— Это вы сами все выдумали!

Тон у нее издевательский, и Тед совершенно ошеломлен таким ответом. Он пытается придумать, что сказать, но, прежде чем успевает открыть рот, Керри уже несется дальше:

— Слушайте, Кристен не хотела всего этого. Она не хотела, чтобы у вас были неприятности. Вам всего и надо было, что поговорить с ней.

— Я не мог.

— А надо было.

— Согласен. Но теперь легко рассуждать. А в тот момент у меня был важный звонок на второй линии.

— Важный. С женщиной? Новой телкой?

Опять этот ернический тон, думает Коган.

— Нет, с врачом, — отвечает он. — Я консультировался по поводу своего больного с врачом из Миннесоты.

— Она и раньше вам звонила, — Керри твердо решила не отступать, — за два месяца до этого. Или когда там это было… Она вам еще диск оставила, помните? И записку написала. Ей нужно было с вами поговорить. И вы ее опять продинамили.

Оставляла, это правда. Коган вернулся как-то с работы и на коврике перед дверью нашел сверток и приклеенную к нему записку.

Дорогой доктор Коган!

Большое спасибо за то, что помогли мне. Не знаю, как Вас благодарить (еще раз). Надеюсь, Вам понравится диск, который я для Вас записала. Вы ведь слушаете музыку, когда оперируете? Пусть она Вас вдохновляет.

Р. S. Пожалуйста, позвоните мне на мобильный, когда будет время. Мне нужно Вам что-то сказать.

Коган тогда еще колебался, вернуть подарок или сообщить начальству, что он его получил (по правилам он обязан был сообщить). Но вместо этого выбрал наиболее безопасный, как ему показалось, путь: позвонил Кристен на мобильный и поговорил с ее автоответчиком. Поблагодарил за подарок и записку и напомнил, что ему не полагается иметь с пациентами личных отношений. За нарушение этого правила его могут выгнать с работы. Потом сказал, что он надеется, Кристен его поймет, и пожелал ей всего самого доброго. Больше Тед о ней ничего не слышал.

— Мне очень жаль, — говорит Коган. — Я думал, она меня поняла.

— Она поняла. Вы хотели забыть о той ночи. И я вас тоже прекрасно понимаю. Это была ошибка.

Коган открывает рот, чтобы ответить ей, но по пути от мозга к языку слова набредают на развилку и не знают, куда свернуть. Она его сделала. Если он сейчас скажет, что забывать ему нечего, что ничего не случилось, он подтвердит ее теорию — что он хочет все забыть. А если подтвердит, что совершил ошибку, то признает свою вину, а Керри только этого и добивается. Единственный вариант — не отвечать вообще.

— Тебя это сейчас волнует? — спрашивает он. — Как бы поскорее забыть и не вспоминать?

— Нет.

Коган проходит вперед и берет с полки фильм за 9.95.

— А что тогда?

Керри не отвечает. Она снова смотрит в пол. А Тед думает: «Мы с ней находимся в разных, параллельных мирах. У каждого из нас своя правда. И вместо того, чтобы отрицать ее правду, мне бы надо к этой правде присмотреться и попытаться принять».

— Это потому что я с тобой не переспал? — Коган говорит тихо и делает вид, будто разглядывает старые фильмы на полках. Прямо перед ним лежит DVD, фильм Вуди Аллена «Сладкий и гадкий».

— Нет.

— Мне тоже так кажется. Это было бы как-то мерзко, а?

Коган делает еще шаг и берет с полки «Аферу Томаса Крауна» и переворачивает диск, чтобы прочитать аннотацию.

— Можно я вас спрошу? — говорит Керри.

— Давай.

— Почему вы не женаты?

— А что такое?

— Ну, просто мне всегда было интересно.

Обалдеть, думает Коган. Такой вот у нее уровень интеллектуального развития. Главный философский вопрос, можно сказать.

— Я был женат. Целых два года.

— И что случилось?

— Она меня бросила. Вернулась к своему бывшему парню.

— Почему?

— Он ей больше мог предложить. — Тон у Теда не снисходительный, но усталый, словно ему приходится объяснять очевидные вещи. — К этому мужику все прилагалось: большой дом, платиновая карточка «Америкен Экспресс», «мерседес» кабриолет. А еще преданность, моральная поддержка и бесплатные консультации психолога.

Мордочка у Керри становится недоуменная:

— А я думала, врачи много зарабатывают.

— Некоторые. Вот, например, мой приятель Ринхарт. Он пластический хирург. Но по сравнению с тем мужиком я вообще за спасибо надрываюсь.

Она улыбается до того сексуально, что изумленный Коган отводит взгляд. И смотрит на диск, который держит в руках.

— Вот это точно убойный парень, — говорит Тед. — Крауна играет Пирс Броснан. Спроси любую женщину за тридцать, и она тебе скажет, что он секс-символ. Я знаю одну медсестру, которая этот фильм раз двадцать смотрела. Это такой «Титаник» для тех, кому за тридцать. Его надо в школе изучать.

Она рассеянно смеется. Так смеются, когда вдруг вспоминают что-то давно забытое и очень приятное.

— А Гвен говорила, что вы похожи на Джорджа Клуни.

— Гвен? — Вот теперь Тед и вправду удивился.

— Она с нами в ту ночь приезжала, помните?

— А, да.

Еще как помню, думает Коган. Той ночью он взял у нее номер телефона, а через неделю с ней переспал. Один раз, но все-таки переспал. В классификации Теда Гвен попадала в категорию «красивые женщины, у которых есть парень и загадочные взгляды на измену, которых тебе все равно никогда не понять, нечего и пытаться». Гвен сообщила, что иногда неверность бывает даже полезна, вот ей, Гвен, например, сейчас очень полезно развлечься на стороне. Этого требует ее нынешняя стадия развития. Но разумеется, правило из этого делать нельзя. Гвен искала подходящую кандидатуру, и взрослый мужчина, врач, хирург, ни много ни мало, человек, никак не связанный с ее студенческим окружением, оказался первым номером в ее списке.

Когана удивило, что Гвен не призналась в этой связи, давая показания. Однако он рассудил, что девушка решила не рисковать, что она стремилась избежать ссоры со своим парнем. Нет, Коган ее не винил. Расскажи она об этом, и история заиграет новыми красками, Тед в ней будет выглядеть еще более непрезентабельно. Однако в правильности ее решения Коган все же сомневался, поскольку полагал, что правда все равно всплывет.

— Она это еще тогда сказала, — продолжает Керри. — Типа, вы на него похожи.

— Это она «Скорой помощи» в детстве пересмотрела.

— Может быть. Я этот сериал никогда не любила.

— Я слышал, Гвен давала Кристен юридические советы.

— Да. — Керри ужасно удивлена. — А вы откуда знаете?

— Я читал ее показания.

— У нее, по-моему, парень — студент юридического.

— И она никогда не задавалась вопросом, что же произошло?

— То есть?

— Как она отреагировала, когда Кристен заявила, что переспала со мной?

Керри пожимает плечами:

— Не знаю. Наверное, в шоке была, как и все мы. А что?

— Бог с ним. Это неважно.

Коган кладет «Аферу Томаса Крауна» на место.

— А вы знали?

— Что?

— Что жена вам изменяла?

Коган улыбается. Брат ему тот же вопрос задавал. И Ринхарт с Кляйном. «Подозревал» — так он им ответил. Но, если честно, это не совсем правда. Он утаил самую малость. А вот Керри, решает Тед, услышит все как было. Он не надеется на то, что его искренность заставит ее в свою очередь быть искренней с ним. Просто пусть знает, что он перенес. Перенес и выжил.

— Точно не знал. Но надеялся.

Ага, он добился, чего хотел. Керри изумленно моргает:

— Почему?

— Потому что я чувствовал себя жертвой. И мне нужны были доказательства того, что я жертва. Настоящие, стопроцентные.

— А Кристен как раз все наоборот говорила. — Похоже, эта часть его признания на Керри впечатления не произвела. — Она не чувствовала себя жертвой. Ни капельки. А все старались сделать из нее жертву.

— Отец старался?

— Начал он. А потом и мать подхватила. Она к его мнению очень прислушивалась. Знаете, я иногда думаю, она нарочно это сделала.

— Что?

— Эту историю раскрутила. Она все время придумывала для него какие-нибудь локальные кризисы. Типа, чтобы привлечь внимание. Так Кристен говорила. Миссис Кройтер знала, что мистер Кройтер с ума сойдет, когда увидит дневник Кристен.

— Вообще-то, ей надо было первой с Кристен поговорить.

— Вот-вот. Кристен это ужас как взбесило. Типа, что мама могла бы вообще отцу не говорить.

— И что бы она тогда сказала маме?

— То же самое, что она в конце концов сказала отцу. Что это она так в написании сочинений упражнялась. Вроде училась книжки писать.

— А отец ей не поверил?

— Он на нее просто как тигр набросился. Потребовал, чтобы она сказала, где это ей такое домашнее задание задали. Кто учитель? Как именно было сформулировано задание? Он же сам следователь. Расследует мошенничества по страховке. Он всегда чуял, когда она врала.

Забавный вариант истории, думает Коган.

— Он ей: ладно, раз тебе это миссис Брейкен задала, пойдем поговорим с миссис Брейкен.

Чем больше Тед ее слушает, тем грустнее ему становится. Как-то у него не получается сердиться на девочек. На мгновение он вдруг отстраняется от ситуации и ужасно негодует на врача, который посмел переспать со школьницей. Это все-таки выводит Когана из себя, и тон его внезапно становится враждебным:

— Надо было держаться этой истории. Стоять на своем. Что она все выдумала и правда писала сочинение. Ведь так оно и было, разве нет?

— Она вас защищала. Сказала, что вы ее не насиловали. Что она сама хотела.

— Отрицая изнасилование, она признавала, что я с ней спал.

— Она вас защищала, — повторяет Керри.

— Она не меня защищала. А себя. А ты, как ты могла сказать, что видела нас? Неужели ты меня настолько ненавидишь?

— Я вас не ненавижу! Я бы вообще тогда с вами разговаривать не стала.

— Ну давай, отомсти мне! Так, чтоб я с работы вылетел.

Наконец-то ему удалось ее расстроить. Она беспомощно смотрит на него.

— Я ни в чем не виновата, — бормочет Керри.

— Ага. Отличная отмазка. Придумай что получше.

Прежде чем она успевает ответить, звонит мобильный. Тед вытаскивает свой, но звонит ее телефон. Она смотрит на экран и говорит в трубку:

— Привет! Можно я тебе перезвоню? Я тут анкету на поступление заполняю.

Потом отключается и поворачивается к Теду:

— Мне пора. Мы с мамой встречаемся, и я уже на десять минут опаздываю.

Она убирает мобильник в сумочку и протискивается мимо него, направляясь к выходу.

— Керри, подожди!

Она не оборачивается.

— Постой!

Тед идет за ней и хватает ее за руку, несильно, но она все же оборачивается и сердито глядит на него.

— Ты никому не скажешь, что я с тобой разговаривал?

— Я сама первая с вами заговорила. — Она почти ухмыляется.

— То есть не скажешь?

— Думайте что хотите. Можно мне идти?

Он собирается ее отпустить, но тут из подсознания выбирается новая мысль.

— Кристен оставила мне записку. Ты говорила, она хотела что-то сказать. Что?

— Это неважно. Я вообще об этом забыла и вспомнила, только когда вы об этом заговорили.

— Мне важно.

Керри смотрит на него, пытаясь решить, насколько она перед ним виновата, если виновата.

— Что она хотела сказать? — уже мягче спрашивает Тед.

— Она хотела вам сказать, вам надо обязательно к врачу сходить.

Тед замирает.

— Что, прости?

— Я не знаю почему. Кристен не хотела рассказывать. Но вы-то наверняка знаете.

Понимает Керри, какое она произвела на него впечатление, или нет, она все же пользуется его растерянностью, чтобы сбежать. Девушка выворачивается из его рук и идет к выходу.

— Керри, подожди!

— Сэр, вам помочь?

Коган разворачивается. За его спиной стоит Джей-Ди. Доброжелательной улыбки как не бывало, вместо нее на лице хмурая озабоченность охранника, в заведении которого давно не наблюдалось беспорядков, и он бы предпочел не видеть их еще столько же.

— Нет, спасибо! Мне ничего не надо.

— Вы ведь тот самый парень?

— Какой? — Тед уже и сам знает ответ.

— Про которого в газетах пишут.

— Вы о чем?

— Вы тот, кто переспал с девушкой, которая потом покончила жизнь самоубийством.

— Ни одна девушка, с которой я переспал, не покончила жизнь самоубийством.

— А похожи.

— Нет, это не я. Слушайте, мне ничего не надо, — повторяет Тед. — Вы мне очень помогли. Правда! Большое вам спасибо!

Он в темпе вальса двигает к двери. Но Джей-Ди его все-таки задержал. Коган выходит на улицу, когда Керри уже и след простыл. Она скрылась за углом. Знать бы, за каким.

7

Сцены, не вошедшие в фильм

5 мая 2007 года, 10.56

«Она хотела вам сказать, вам надо обязательно к врачу сходить», — крутится в голове у Когана, пока он пробирается домой по пробкам. Он по привычке поехал той же дорогой, что и обычно, с Университетского на Палм-драйв, потом на Арборетум и налево, на Сенд-Хилл. Этот путь проходит мимо торгового центра Стенфорда. Сенд-Хилл приобрел известность в девяностых, во время технологического бума, когда цены на недвижимость в этом районе взлетели до небес. Шесть километров пути от торгового центра до 280-го шоссе забиты, как и всегда по субботам. Пробка в сторону шоссе даже больше, чем в сторону торгового центра, но Коган не раздражается. С тем же успехом он мог бы мчать со скоростью 140 километров в час по шоссе. Отчаяние потихоньку уступает место нервному возбуждению. Когана пьянит внезапная догадка. Такого с ним не было уже пару недель.

Что же она имела в виду? Керри собиралась передать ему эту фразу уже давно, почти месяц назад. Собиралась — и забыла. И тем не менее он был совершенно здоров — если не психически, то уж физически точно.

«Она хотела вам сказать, вам надо обязательно к врачу сходить».

Значит, с Кристен что-то было не так. Очень не так. И в данном случае — ему это на руку.

Когану ужасно хочется с кем-нибудь поговорить. С Кэролин? Не стоит. Как ему не жгло под хвостом, но Кэролин обязана будет передать всю информацию в прокуратуру, а Теду еще нужно эту информацию обдумать. И возможные осложнения.

Но вот Кляйн, его чудесный бесхребетный друг, вполне подойдет.

— О, привет! — отвечает Кляйн, взглянув на определитель номера.

— Ты где?

— В клубе. А что стряслось?

Отлично. Клуб гораздо ближе, чем дом Кляйна. Как только Тед доберется до развязки, пробка рассосется, и он на всех парусах домчится до места назначения минут за восемь.

— Надо поговорить.

Кляйн уныло вздыхает. Но не раздраженно, уже хорошо.

— Давай через полчаса? Я тут с Триш и мальцом обедаю. Мы с Ринхартом через тридцать минут в «Синий мел» подгребем, лады?

— Нет, Кляйн, ты мне нужен сейчас. Я ее видел.

— Кого?

— Девчонку. Керри.

— Тед, погоди…

Поздно. Он уже повесил трубку.

* * *

Коган въезжает на парковку клуба и удивляется тому, как он отвык от этого места. А вроде был совсем недавно. Похожее ощущение Тед испытал, когда приперся на встречу одноклассников много лет назад. Вроде все знакомое и в то же время чужое. И, как и тогда, его охватывает тоска по прошлому. Тед тяжело пережил отстранение от должности, но иногда ему кажется, что мелкие потери дались ему еще труднее. Простые радости: подкалывать Кима и Ринхарта во время игры или, развалившись в кресле рядом с бассейном, комментировать матч и способности теннисистов. Они оказались недоступны, и это все равно что лишиться одной из спиралей ДНК.

Обычно девушка на ресепшен даже не спрашивает его карточку члена клуба. Она просто улыбается и говорит: проходите, доктор, я вас записала. А сегодня та же самая девица с лицом, нисколько не обезображенным интеллектом, изумленно смотрит на него.

— Привет, Сандра. — Тед протягивает ей карточку. — Как дела?

— Нормально. — Она берет карточку, но явно не знает, что с ней делать.

Тед чувствует — что-то не так. Наверное, девушка слышала о его аресте. Он спрашивает, будет ли она прокатывать карточку или ему просто проходить.

Она смотрит на карточку, потом на него, потом на кард-ридер на столе. Тед все еще не догадывается, чем она так обеспокоена. И только когда Сандра прокатывает наконец карточку, он понимает, в чем дело.

— Простите, — говорит Сандра, — ваша карточка заморожена. — И через секунду: — А вам что, не сообщили?

— Заморожена? Что это значит?

— Приостановлена.

— Я ее не замораживал.

— Я знаю. Это руководство клуба. Погодите, я сейчас Билла позову.

Выходит Билл, менеджер клуба, вполне приятный парень. Был приятным. Биллу лет сорок, но он в отличной форме. Он появляется через несколько минут, как всегда в белой рубашке поло, которая подчеркивает накачанную мускулатуру. Он из тех, кто выглядел бы старше своих лет, если бы работал в офисе. Но в клубе Билл проводит на улице пять дней в неделю, и это позволило ему сохранить молодость тела и кожи. Впечатление усиливается еще и потому, что Билл пользуется каким-то средством для укладки волос, и от этого его темная шевелюра выглядит немного неестественно.

— Привет, Тед, как дела?

— Все отлично, Билл. Вот только я не могу пройти мимо вашей тронувшейся умом охранницы.

Билл улыбается Сандре, и она улыбается в ответ, радуясь тому, что теперь ее начальнику, а не ей придется бодаться с клиентом.

— Мне очень жаль, но ваше членство в клубе временно приостановлено. — Билл говорит ровным официальным тоном, каким обычно общается с теми, кто не смог заплатить вовремя членский взнос.

— Это вы его приостановили?

— Нет. Это дирекция. В соответствии с политикой клуба.

— Что-то я не помню такого пункта.

— Клуб может разорвать любой договор. В вашем случае он не разорван, а приостановлен до тех пор, пока… Ну, пока ситуация не разрешится.

— И почему мне об этом не сообщили?

— Мы сообщили. Мы послали вам письмо.

Да, такое вполне могло быть. После ареста Тед редко просматривал почту и сразу откладывал в сторону то, что казалось ему неважным. Он вполне мог решить, что это письмо с обычным ежемесячным обновлением услуг клуба.

— Скажите, Билл, разве вы не являетесь членом совета директоров?

— Ну… да…

— То есть вы тоже голосовали за то, чтобы приостановить членство?

— Мы… понимаете… Нам было трудно принять решение…

— Как поживает ваша матушка?

— Что?

Билл отлично знает, о чем речь, хоть и не хочет в этом признаваться. На лице появляется виноватое выражение.

— Спасибо, здорова, — отвечает он почти шепотом.

— И что, моя консультация помогла?

Билл смотрит в пол:

— Да.

— Простите, я не расслышал.

— Да. — Билл говорит уже громче, даже стоявшие рядом гости оборачиваются. — Слушайте, Тед, дело не только в директорах. У нас тут родители пришли жаловаться. Сюда же детей приводят.

— О господи! Вы чего, совсем с катушек съехали?

В этот момент из ресторана выходит Кляйн и, заметив Когана, двигает в его сторону.

— Все нормально, Билл, — говорит он. — Тед пришел ко мне. Дальше я с ним сам разберусь.

Кляйн берет Теда за локоть и тихонько говорит:

— Пошли, старик! Расслабься, оно того не стоит.

* * *

Они садятся в машину. Коган молчит уже несколько минут. Он не то чтобы в ярости от того, что сделал Кляйн, но достаточно зол, чтобы не разговаривать. А Кляйн переживает, потому что плохо разбирается в эмоциональных нюансах. Он предпочитает четкое и ясное изложение ситуации. Как и большинство женщин, с которыми встречался Коган. Вообще говоря, если бы Кляйн был женщиной, он бы как раз так себя и вел. Спрашивал бы постоянно: о чем ты думаешь? — или жаловался: я, мол, тебя не понимаю.

И самое смешное, как только Коган воображает Кляйна произносящим этот бред, тот немедленно выдает почти точно такую фразу, только в чуть более мужественном варианте:

— Как дела, а? О чем задумался?

— О том, что ты меня сейчас спросишь, о чем я думаю.

— Не, я серьезно.

Тед упорно смотрит на дорогу.

— И я серьезно.

Кляйн молчит пару секунд.

— Прости, — говорит он наконец. — Я думал, ты знал.

— Не парься.

— Я собирался тебе сказать, но совсем закрутился с этим переездом. Мы же новый дом купили. У нас уже залог приняли, и тут Триш вдруг на попятный. И мечется туда-сюда всю неделю. Ей кажется, что цены упадут и мы месяцев через шесть или через годик дешевле купим. Или больший за те же деньги. Мы только об этом теперь и говорим.

— Да, тяжелый выбор.

Кляйн не успокаивается. Ему надо оправдаться, надо объяснить, что он и сам только несколько дней назад узнал от другого члена клуба, который спросил, как у Когана настроение.

Кляйн нудит и нудит, вымаливая у себя же самого прощение, а Коган думает о том, как он вел себя в клубе. Справился ли он с ситуацией? Вроде да. Неплохо вышло. Он не позволил Биллу его унижать. Вот сукин сын! Да он Теду каждый день названивал, когда мать в реанимации лежала. И вот пожалуйста, только хвост припекло — тут же Теда с готовностью продал.

— Мы ходили на концерт, — говорит Кляйн.

Коган глядит на приятеля. Похоже, с темы приостановленного членства тот уже слез.

— На «The Chemical Brothers». С Розенбаумом. Пару дней назад. Это он билеты достал.

— «Будудоктором». Вот козел!

— Слушай, он, конечно, бестолковый, но парень хороший.

— Ладно, не заводись.

Розенбаум — последний человек на свете, кого Коган хотел бы сейчас обсуждать. Хотя тот наверняка распускает гнусные сплетни за его спиной. Вот им с Беклер счастье-то привалило!

— Это, короче, электронная музыка. Ты ведь знаешь эту группу?

Коган кивает. Знает, конечно. Он их иногда в операционной ставит. К чему это он?

— Там площадка такая странная, смахивает на огромный клуб. Мы все надрались в зюзю и давай плясать рядом с компанией девчонок. И я одну все время руками задеваю, а она вроде ничего, не против. Тогда я ее и вправду беру за талию. Ничего такого, просто держу аккуратненько. Она опять — ноль реакции, даже не оборачивается. Тогда я обнаглел и держу ее крепче, уже руку ей на живот кладу. А она ко мне назад отклоняется. А у меня руки ну как будто соскальзывают случайно иногда, и я уже чувствую край ее лифчика и тяжесть груди. Круто! Заводит, но при этом как бы ничего личного — она же не поворачивается.

Коган озадаченно смотрит на Кляйна. Ну надо же, Кляйн впервые за долгое время рассказывает такую интересную историю.

— И что, другие парни видят, как ты ее лапаешь?

— Ну да. И подбадривают меня.

— А дальше?

— Вот то-то и странно. Ничего. Концерт заканчивается, зажигают свет, и она мне говорит «пока»! И уходит! Как будто ничего и не было. Словно мы познакомились на вечеринке, поговорили пару минут и разошлись каждый своей дорогой.

— А ты уже губы раскатал.

— Да нет. Я бы так и так не стал ничего делать. И я подумал, может, с тобой тоже что-нибудь подобное было? Может, ты посидел на кровати с этой девочкой, поговорил, а она из этого раздула целую историю? Я уже давно об этом думаю. Могло такое быть? — неуверенно спрашивает Кляйн. — А?

— Думаешь, я ее трахнул?

— Я этого не говорил.

— Ага. Думаешь, девчонка лежит на кровати раздетая, чего бы Когану ее не пощупать? Он ведь всегда так делает. Он у нас дока по этой части. Заставить женщину снять одежду и пощупать ее так, чтоб ей понравилось. Ну а эта просто оказалась чуточку моложе.

— Сильно моложе, — вставляет Кляйн.

— Ладно, сильно моложе.

Коган ждет, когда же Кляйн спросит. Ведь должен же спросить! Заставить поклясться здоровьем близких. Вместо этого Кляйн выдает — как всегда вовремя — более предсказуемый и назидательный пассаж:

— Надо было тебе что-нибудь дельное мне ответить, когда я тебе звонил в ту ночь. Нечего было врать про старую подружку и ее приятельницу. Сказал бы правду, и разговора бы этого не было. Я бы тебе мозги на место вправил. Велел бы выкидывать их из дома к чертовой матери.

— Я знаю, — отвечает Коган, снова замедляя ход перед пробкой. — Я знаю, Кляйни.

* * *

Коган ведет машину и улыбается. Иногда, выпив вечером пару стаканов вина, он ложится в гамак и слушает диск, который ему подарила Кристен. Она его сама записала. На диске двенадцать музыкальных композиций, в основном саундтреки к фильмам. Кристен аккуратно выписала названия всех песен на коробке и даже вывела заглавными красными буквами: МУЗЫКА НОЖЕЙ.

Музыка играет громко, но не слишком громко, а он вспоминает то утро. Тед присел на краешек ее постели. Спросил девушку, как она себя чувствует. Его и самого мучило похмелье. Взял ли он ее при этом за руку? Он не помнит точно. Но вряд ли.

— Если узнают, что ты у меня ночевала, меня с работы вышибут, — сказал ей Тед. — Неприятностей будет — не оберешься.

Может, он слишком пристально и долго на нее смотрел? Тед всего лишь следил за выражением ее лица. Пытался понять, дошел ли до нее масштаб бедствия. Но что-то в ее взгляде зацепило его, отвлекло от темы. И его фраза просто повисла в воздухе вместо того, чтобы напугать Кристен. Они помолчали, и девушка спросила:

— А где Керри?

— Спит на диване в гостиной.

— Сколько времени?

На тумбочке стоял будильник.

— Семь утра.

— А знаете, вы ей очень нравитесь. Керри. Она в вас втюрилась.

— Я знаю. Ты мне уже раза три это сказала.

— Правда?

Кристен отвернулась, прикрыла рот ладонью и покашляла так, словно ее подташнивало.

— Ты как?

— Нормально. — Она с трудом улыбнулась. — Можно я душ приму?

— Конечно. Погоди, я полотенце принесу.

Да, ситуация подходящая, думал Коган. Легко вообразить себе что-нибудь лишнее. Когда он вернулся, она стояла в ванной. Дверь была открыта. Кристен уже разделась и разглядывала себя в зеркало. Тед так удивился, что застыл с полотенцем в руках. Она увидела его в зеркале, но даже не попыталась прикрыться. Просто спокойно посмотрела в глаза его отражению и сказала:

— Не очень-то я сексуальная сегодня, а?

Тед не ответил, и она повернулась к нему лицом. В ее глазах был вызов, призыв оценить ее тело.

— Держи! — Он протянул ей полотенце. — Потом просто повесишь на дверь. Там вроде есть шампунь. Насчет кондиционера не знаю. Тебе нужен кондиционер?

Тед размышляет, не зайти ли ему в «Синий мел» поздороваться с Ринхартом, но места для парковки поблизости от бара не находится, и он решает ехать дальше. И потом, говорит он Кляйну, у него еще полно дел.

— Каких таких дел? — спрашивает Кляйн. — С пацанами в компьютерные игрушки резаться?

— Нет. Есть дела, не беспокойся.

— Так чего ты меня позвал, Тед? — после паузы спрашивает Кляйн. — Ты мне что-то хотел сказать. Про подружку ее вроде. Или нет?

Сердитый Кляйн сидит, выставив локоть в окно. Видно, что новый, мрачный, непредсказуемый Тед надоел ему до чертиков и он бы с куда большим удовольствием выпил с веселым и суматошным «старым» Тедом.

— Хотел.

Еще несколько минут назад Коган и правда собирался рассказать Кляйну про встречу с Керри. Но сейчас до него доходит, что Кляйн не умеет хранить секретов и вываливать на него лишнюю информацию опасно. Не надо было ему звонить. Но прямо так и сказать Теду неудобно. А что-то сказать надо.

— Я хотел тебе сообщить, что неправильно представлял себе, как все было.

— То есть?

— Я слишком сконцентрировался на показаниях Керри. Почему она сказала, что видела нас, и все такое.

— И почему же?

— Знаешь, тут надо психиатра привлекать, чтобы разобраться. По-моему, у нее какой-то странный перенос случился. Или, может, она себя считает виноватой и страшно переживает. Но она явно свято убеждена в своей правоте.

— Тебе не кажется, что это очень плохо?

— Кажется. Но важно-то другое. Важно то, что Кристен говорила своим родителям.

Тед и вправду хочет, чтобы Кляйн сам дотумкал, но терпения ждать результатов мыслительной деятельности у него не хватает.

— И что она им говорила?

— Что она занималась сексом со мной по собственному желанию. Что я, конечно, свинья, потому что выкинул ее потом как котенка, но она это пережила и не обижена. Что она приняла решение и готова отвечать за его последствия. Что именно со мной она хотела трахнуться и потерять невинность. А дальше пошли все в сад, ничего другого я не скажу, как бы вы ни старались меня заставить.

— Но это же неправда?

— Судя по всему, она считала это правдой. У нее был выбор: сказать, что я ее изнасиловал, или сказать, что все было по обоюдному желанию. И она выбрала второе, потому что эта версия была ближе к тому, что Кристен считала правдой. На этом все и должно было закончиться.

— Я так понял, правда в том, что ничего не было?

— Да, доктор. А что, если было?

— Не понял?

— Что, если с кем-то она все-таки переспала?

Кляйн изумленно моргает:

— С кем?

— Не знаю. Ты смотришь бонусы на DVD-шных фильмах?

— Ну да.

— Помнишь, там бывают сцены, которые не вошли в фильм?

— Ага.

— Вот такую сцену я и ищу. И думаю, что знаю, где ее найти.

8

Кинг-Конг

5 мая 2007 года, 10.15

В радиусе пятнадцати миль от дома Кристен только две бесплатные клиники, куда она могла бы обратиться. Одна — центр планирования семьи — находится в Редвуде, а вторая, которая так и называется, «бесплатная клиника», — в Пало-Альто. Светло-зеленое здание расположено в районе с очень оживленным движением, в нескольких кварталах от центра города. И хотя его специально построили во дворах, а не на улице, многие пациенты все же предпочитают парковаться подальше, чтобы их никто не заметил.

Клиника в Пало-Альто ближе и удобнее, но Коган решил, что Кристен не рискнула бы ехать туда и отправилась сразу в центр планирования семьи.

Тед высаживает Кляйна, звонит Джошу и спрашивает, нет ли у того фотографий Кристен. Он же знает, что у Джоша и Стива целая база данных составлена для их рейтинга популярности. Но Когану нужны хорошие фотографии. Без зерна и в фокусе.

Естественно, Джош спрашивает, зачем Теду фотографии.

— Это чтобы ее опознали, да?

— Да ты прямо Проницательный Билл.

— Может, расскажете, что задумали?

— Потом, ладно?

Вот так они теперь разговаривают. Они отлично понимают друг друга. Коган что-то рассказывает, а что-то нет, и Джош с этим смирился. Ныть и совать нос в чужие дела бесполезно, Коган сразу сворачивает беседу.

— Забавно. Вам в каком виде? — спрашивает Джош.

— Не понял.

— Цифра, бумага? Две на странице? Четыре? Или, может, слайд-шоу?

Тед как-то не подумал, что вообще-то существуют цифровые технологии. Интересно, как люди будут реагировать, если он будет им фотографии на планшете показывать? С одной стороны, атмосфера будет более доверительной. С другой — если его застукают с этими фотографиями на планшете, у него будет куча неприятностей.

— Вот что, — говорит Джош, прежде чем Тед успевает ответить, — я их на карту памяти скину и покажу, что у меня есть. Вам когда нужно?

— Завтра, — отвечает Коган. — Рано утром.

7 мая 2007 года, 14.45

— Останови-ка! — говорит Мэдден, глядя на экран. — Вот же он, въезжает на парковку. Это его машина.

— Точно, это твой красавчик, — отвечает Бернс, который держит в руках пульт дистанционного управления.

На мониторе время, 11.32. Значит, Коган сначала съездил в центр, а уж потом в бесплатную клинику. А вот он входит в здание. 11.33.21.

— Он разговаривает с той же женщиной, что и я, — сообщает Мэдден директору клиники, Ребекке. Она разрешила им просмотреть пленки службы безопасности, но энтузиазма при этом не продемонстрировала. — Как ее зовут?

— Это Хетер. В прошлом году она пришла к нам волонтером, а сейчас мы ей уже зарплату платим. Там частичная занятость, но все-таки деньги.

— Она сегодня здесь?

— Во вторую смену. Минут через двадцать придет.

— Смотри-ка, — Бернс показывает на экран, — у него целая куча фотографий. Не меньше четырех снимков. У нас столько нету.

Мэдден зачарованно наблюдает за тем, как Коган двигается и ведет себя. Смущенное вступление, пара обаятельных улыбок. Вот гад, он с ней флиртует! Вообще говоря, он всех, кто попадается ему на пути, пытается обаять. Ей же лет двадцать, может, двадцать один, с отвращением думает Хэнк. Подумать только, этому парню разрешали осматривать пациенток в больнице, давали полный карт-бланш. Он трогал молоденьких девочек. В голове не укладывается!

— Она покачала головой, — комментирует Бернс. — Вот, еще раз.

Мэдден не отвечает. Он борется с подступившей тошнотой.

— Хэнк, ты как?

— Нормально. — Ощутив, что напарник внимательно его разглядывает, Мэдден достает платок и вытирает лоб. — Все нормально, не парься.

Они смотрят пленку дальше. Звука нет. В кадр входит еще одна женщина. Хэнка потихоньку отпускает. Хетер передает ей какие-то бумаги. И снова что-то говорит Когану.

Полицейские досматривают пленку до конца. Коган садится в машину и уезжает.

— А эта Хетер, — оборачивается к Ребекке Коган, — она вам что-нибудь об этом говорила?

— Нет, она об этом не упоминала.

— Похоже, он ничего не узнал, — объявляет Бернс.

— Посмотрим, что она нам скажет. Через двадцать минут, вы говорите?

Директриса кивает и спрашивает:

— И что, он может быть опасен?

— Мы не знаем, что он задумал. Ладно, подождите, мы скоро вернемся. Пойдемте, мистер Бернс. Я вам латте куплю.

6 мая 2007 года, 11.33

Коган входит и с порога понимает, что девушка на ресепшен ему не поможет. У нее выбриты виски и высветлены волосы на макушке. В каждом ухе как минимум пять сережек плюс по две над бровями. На ее внешний вид Теду наплевать, в больнице он достаточно повидал фанатов пирсинга и татуировок. Нет, дело в том, как она на него смотрит. В лучшем случае равнодушно, в худшем — с раздражением. Явно мысленно спрашивает: ну, а ты какое дерьмо продаешь?

— Здравствуйте, — холодно говорит он, решив и вести себя соответственно. — Простите, что беспокою вас.

— Здравствуйте, — столь же холодно отвечает девушка. — В чем дело?

Так же, как и в центре планирования семьи, Тед достает удостоверение врача, старое, последнее у него отобрали, когда отстраняли от должности.

— Я работаю в больнице Парквью. — Тед машет удостоверением где-то на уровне груди. — У меня есть пациентка, которая, вполне возможно, обращалась к вам несколько месяцев назад. А может быть, и нет. У нее сейчас куча проблем. И мы пытаемся установить, приходила ли она сюда. Я понимаю, это давно было, но не согласитесь ли вы взглянуть на пару фотографий?

— А что за проблемы?

— Личного характера.

— У нас тут клиника, — говорит девушка. — Вы же знаете, мы не имеем права предоставлять информацию о пациентах.

Коган отвечает, что он все знает, но ведь она может просто взглянуть? Вполне вероятно, что эта пациентка к ним вообще не приходила, и чего тогда огород городить? Прежде чем девушка успевает отказаться или согласиться, Тед вытаскивает большой листок с распечатанными фотографиями и кладет на стойку.

На всех снимках Кристен выглядит чуть-чуть по-разному. Если приглядеться, понятно, что с двух фотографий удалили при помощи фотошопа ее друзей. На второй паре снимков ее запечатлели, когда она этого не ждала, хотя на одном из них Кристен пристально и немного сердито смотрит прямо в объектив.

Джош использовал зум, когда снимал ее, забравшись на скамейку в школьном дворе. Кристен стоит в толпе, но все остальные повернулись к фотографу спинами. И только Кристен смотрит в его сторону, и этот контраст создает отличный художественный эффект. Смотрит в камеру она и вправду очень серьезно и сердито, так что непонятно, о чем же она думает. Любит она вас или ненавидит? Все равно не угадаете.

— Это та самая цыпочка.

Тед моргает:

— Та самая — это какая? Что вы имеете в виду?

— Да про нее полицейский пару недель назад приходил спрашивать.

Она отодвигает снимки, но внезапно замирает. Что-то привлекло ее внимание. Девушка смотрит на нижнюю левую фотографию. Единственную, на которой Кристен в бейсболке с логотипом кинофестиваля.

— Что такое? — спрашивает Тед.

Девушка медленно поднимает голову, и вид у нее потрясенный и испуганный.

— А что с ней случилось? — спрашивает она.

— Вы ее помните?

— Может, и помню.

— Очень может быть? Или так, показалось?

— Вы в Парквью работаете?

— Ну да.

— У нас тут одна врачиха от вас добровольцем работает. Доктор Беклер.

У Теда сердце уходит в пятки.

— Я забыла, как ее зовут, эту Беклер, — несколько неестественно продолжает девушка.

Как бы Коган ни был сейчас увлечен своими мыслями, он все же догадывается, что его проверяют.

— Ее зовут Энн.

— А, ну да, Энн! — И все же она по-прежнему подозрительно его разглядывает. — Вы с ней знакомы?

— Да. Признаться, — несколько смущенно произносит Тед, — у нас было несколько стычек в операционной.

— Правда?

Тед уже собирается рассказать про свои отношения с Беклер более подробно, но в этот момент дверь за его спиной распахивается. Высокой темноволосой женщине на вид лет двадцать пять — тридцать. Взрослая, не подросток. Коган, повинуясь инстинкту самосохранения, убирает фотографии обратно в большой желтый конверт.

Женщина подходит ближе.

— Здравствуйте, — невыносимо бодрым голосом говорит она, явно стараясь скрыть волнение. — Доктор Гуман назначила мне прийти в 11.30.

— Добрый день! — приветливо отвечает секретарша и протягивает женщине анкеты для заполнения.

Анкеты и прочие бумаги лежат стопкой рядом с небольшой подставкой для информационных буклетов. Почти таких же, какие бывают на столах в бюро путешествий — с рекламой туров, курортов и круизов. Только эти брошюры рассказывают про такие путешествия, в которые лучше бы не пускаться.

— Доктор Гуман сейчас подойдет, — обещает женщине секретарша, — у нее еще пациент. Потом поворачивается к Когану и говорит гораздо тише, почти шепотом: — Уходите! Я не могу вам помочь, извините меня!

Тед растерянно улыбается и спрашивает:

— Как вас зовут?

— Хетер. А вам зачем?

— Хочу пригласить вас на чашку кофе. Вы любите кофе?

— Ага.

— Я как раз хотел в соседнюю кофейню зайти, купить капучино. Хотите капучино?

— Хочу. Но к вам это отношения не имеет.

— Я вернусь через пятнадцать минут, — спокойно продолжает Тед. — Буду сидеть в машине на парковке и ждать. Захотите кофе, выгляните на улицу, и я принесу вам чашечку.

— А если не выгляну?

— Я зайду с другого конца.

— А если я полицию вызову?

— Им я кофе покупать не стану.

7 мая 2007 года, 15.10

Если бы Мэдден и Бернс промотали запись вперед еще на пятнадцать минут, они бы увидели, что машина Когана возвращается на парковку. Камера на улице зафиксировала, как он стоит, прислонившись к капоту, и читает газету. Или притворяется, что читает. Проходит десять минут. Дальше на записи видно, как из служебного выхода появляется Хетер и подходит к Когану со спины. Картинка не очень четкая, но все же заметно, что он изумленно вздрагивает.

— Вы ее отец? — спрашивает Хетер.

«Так я его и спросила, — рассказывает Хетер. — Типа, вы ее отец? А он в ответ: господи, как вы меня напугали».

Мэдден и Бернс переглядываются.

— Почему вы решили выйти к нему? — спрашивает Хэнк.

— Не знаю. От скуки.

— И что было дальше?

— Ну, я подумала, если он не отец, может, его отец нанял? Мы поговорили об этом. А потом он рассказал мне, что произошло. И я как-то успокоилась. Знаете, все думают, раз я работаю в бесплатной клинике и так выгляжу и одеваюсь, значит, я активная лесбиянка и ненавижу всех мужиков. Но это неправда. Я не такая.

Мэдден и Бернс ждут, когда девушка расскажет им, какая она, но Хетер на этом заканчивает лирическое отступление.

— Значит, вы поговорили.

— Да. И в какой-то момент я решила, надо ему все рассказать.

— Что именно?

— Что я видела эту девушку. По крайней мере, мне так кажется.

Полицейские снова переглядываются.

— Если честно, я вспомнила бейсболку. И этот логотип кинофестиваля. У доктора была фотография девушки в бейсболке.

Девушка приходила восемнадцатого февраля часа в четыре дня, говорит Хетер, внезапно демонстрируя прекрасную память на детали. Обычно пациентки заранее звонят и узнают, работает ли клиника в воскресенье. Эта, наверное, тоже звонила. А может, и нет.

Внешность ее Хетер запомнила плохо. Светленькая вроде. И в бейсболке. Уставшая какая-то, но ничего такого, ни синяков, ни царапин. Не похоже, чтобы ее избивали. Если бы она была избита, Хетер отметила бы это в журнале регистрации. А так она всего лишь написала: «16.00. Блондинка. Совсем молоденькая. Вид, как у нашкодившего котенка. Боится, что контрацептивы не сработали. Говорит, что занималась сексом накануне вечером».

— Я заглянула в журнал, прежде чем выйти к нему.

Девушка сказала, что ее зовут Крисс Рей. С двумя «с». Сказала, ей почти семнадцать.

— Могла бы и получше чего придумать, — тихонько говорит Бернсу Хэнк. — Рей — ее второе имя.

— А Крисс — вместо Кристен, — добавляет Бернс.

— Ну наверное, — говорит Хетер. Она запомнила это имя только потому, что обожала фильм «Кинг-Конг». — Девушка не сказала, что ей шестнадцать. Сказала — почти семнадцать, прямо как в песне. Я ей ответила, типа, не переживай, нам все равно, сколько тебе лет. И еще сказала, что ее зовут похоже на героиню «Кинг-Конга». Фей Рей. В старом фильме, не этом новом, дурацком. И не с той актрисой, как ее там? Джессика Лэндж? Мы про это поговорили пару минут, и тут подошла доктор Гуман. Девчонке ужасно нравился Джефф Бриджес.

Да, было воскресенье, подтверждает Хетер. Самый тяжелый рабочий день. Пациентов полно. Хотя, глядя на парковку, этого не скажешь. Там мало кто из пациентов паркуется, только сотрудники клиники. В прошлом году охрана заметила, как подростки поливали машины краской из баллончиков и ковырялись в замках. Про это зачем-то в газетах написали. Но в основном, говорит Хетер, пациенты, и особенно подростки, паркуются в конце улицы, чтобы их тут никто не заметил.

— Они думают, если они на парковке машину не поставили, то вроде как и не считается, что они тут были, — объясняет Хетер. — Если они кого-нибудь знакомого встретят, всегда могут сказать, что ехали в другое место, а сюда заскочили спросить про средства контрацепции.

Где Крисс Рей оставляла машину, Хетер не знает. И результатов обследования тоже. А если бы и знала, то никому бы не сказала.

Примерно то же самое выслушал и Коган.

— Дайте-ка мне еще раз на фотографии взглянуть, — попросила она Теда. Разглядев их как следует, добавила: — Это почти наверняка она. Но имейте в виду, я этого не говорила. И вы ничего не слышали, договорились?

— Хетер, — Мэдден не может скрыть своего возбуждения, — можно я вам еще один вопрос задам? Последний?

— Ответ не гарантирую, но попробуйте.

— Я ведь приходил к вам месяц назад. Говорил с вами. Почему вы тогда журнал не проверили?

— Я ее не узнала. По вашей фотографии не узнала. Ну, что вы хотите, чтобы я сказала? Мне вообще с вами разговаривать не положено.

7 мая 2007 года, 15.36

Они с Бернсом обошли все окрестные клиники, и Хэнк очень гордился тем, как тщательно они всех опросили. А теперь по дороге к машине Мэдден материт сам себя за чрезмерную самонадеянность.

Дневник. Проклятый дневник! Если Хэнк и наделал ошибок, то только благодаря этому чертову документу. Вот было бы здорово, если бы никто не рассказывал Хэнку, откуда этот дневник взялся. И про то, что Кристен говорила, будто все там — сплошная выдумка. Просто дали бы и сказали: «Вот, держи! Как думаешь, это правда? Или фантазии?»

Мэдден не знает, что бы он ответил на этот вопрос, но читал бы уж точно куда более объективно. И не думал, что автор пытается скрыть подлинные факты затейливой выдумкой.

Факт: Кристен не писала о том, что ходила в клинику. В ее повествовании она сначала занималась сексом с Коганом, потом проснулась утром и поговорила с ним, потом, уже позже, поговорила с Керри.

«Я ей не сразу рассказала. Пока мы ехали домой, она только и трещала про то, какая я была пьяная и как она чуть не померла от страха. Гнала на меня, что у ее брата могли быть жуткие неприятности. Типа, если бы я отбросила коньки, брат был бы по уши в дерьме. Я ее спросила, разве не важно, что я все-таки жива? Есть ведь в этом и положительный момент, чего бы о нем не подумать?»

В следующие несколько часов и дней подруги чаще всего разбирались с возникшей между ними конкуренцией. Одна переспала с мужиком, с которым вторая переспать только мечтала. У обеих сильно пострадало самолюбие, но по разным причинам. Что интересно, идиотизм ситуации Кристен прекрасно осознавала и подсмеивалась над ними обеими в своем дневнике. Что придавало убедительности этому документу.

«Я поняла, что пережить то, о чем мечтает другой, — ужасное наказание. Ты совершаешь гнусную кражу, и результат того не стоит, даже если результат несколько лучше, чем ты ожидала. Главная беда в том, что Керри должна ненавидеть меня. Меня, а не доктора Когана. Но она слишком гордая и притворяется теперь, будто ненавидит только его. И она постоянно требует, чтобы я пошла и высказала ему в лицо, какая он скотина».

Мэдден ужасно зол на себя. Как он мог поддаться обаянию рассказчика и ничего не проверить? То, что другие свидетели подтверждали большую часть написанного в дневнике, мало его утешает.

— Ну что, Хэнк? — спрашивает Бернс.

Они сидят в машине, уже пристегнувшись, но Мэдден еще не завел мотор.

— По-моему, у нас проблемы, — отвечает он.

— Ты спрашивал родителей, обращалась ли она в клинику?

Мэдден старается вспомнить, как именно он задал вопрос.

— Я их спросил, ходила ли она к врачу после происшедшего.

— И они сказали, что ходила?

— Отец отправил ее к врачу, чтобы проверить, девственница ли она.

Они молча смотрят в окно. Машина припаркована в тенечке под эвкалиптовым деревом, засыпавшим все вокруг, и даже крышу их автомобиля, семечками и листиками.

— Знаешь, может, это и странно звучит, но тебе не кажется, что она пыталась защитить врача? — спрашивает Бернс.

— То есть?

— Допустим, она и вправду обращалась в клинику. И осмотр показал, что она занималась сексом накануне вечером. Это значит — с Коганом, правильно?

Мэдден рад тому, какой оптимистичный у него напарник. У Бернса стакан всегда наполовину полный. Хэнк не такой, он всегда предполагает самое худшее.

— Да, вывод такой, — отвечает Хэнк. — Но тогда чего он сюда приперся?

— Тоже верно.

Они молчат пару минут.

— Можно ему на хвост кого-нибудь приставить, — говорит Мэдден.

— Можно.

— На несколько дней. Посмотреть, что он задумал.

— Возможно, он ошибется. Сыграет нам на руку.

— Почему бы нет?

— Ты Питу про это расскажешь? — спрашивает Бернс.

— Не сейчас.

— А когда?

— Когда мы точно будем все знать.

— Что знать?

— Что он с ней спал. Или не спал.

— Ладно.

— Хороший ты парень, Бернс.

— Это я сегодня такой хороший. Но, если запахнет жареным, отвечать тебе. Это твой красавчик, не мой. И история какая-то жуткая. Только, если ты думаешь, что ты его посадишь и тут же в небе зачирикают птички и тучи рассеются, ты очень ошибаешься. Даже если парень виновен, это не твой врач. Не тот самый. И тут уж ничего не поправишь.

— Я знаю.

— Ну так успокойся и не парься так.

— Не могу. Пока не могу.

— Тогда заводи машину.

9

И получится вкусняшка

1 марта 2007 года, 13.45

Воткинс убил бы его, если бы узнал. Через две недели после вечеринки Джим позвонил Кристен из телефона-автомата рядом с университетом. За несколько дней до этого он подсмотрел в телефоне Керри номер Кристен, но позвонить решился только в воскресенье, когда вокруг было поменьше народу. И даже тогда ему храбрости ну никак не хватало. Джим набирал номер до последней цифры и вешал трубку. Снова все обдумывал. Наконец, на пятый раз он все-таки набрал все целиком. И снова бы повесил трубку, но Кристен ответила после первого же звонка.

— Привет, Кристен.

— Привет! А кто это?

— Это Джим. Брат Керри.

— А, привет!

С этими «привет» никогда не поймешь, хорошо это, что ты позвонил («Привет! Как я рада, что ты позвонил!»), или плохо («А, привет, это ты…»). Кристен говорила совершенно равнодушно, и Джим совсем разнервничался.

— Я просто хотел узнать, как у тебя дела. — Голос у него чуть-чуть срывался. — Керри сказала, все в порядке, но я решил сам проверить.

— Башка трещала пару дней, — ответила Кристен, — но сейчас все уже нормально. Слушай, ты извини, что так получилось! Говорят, у тебя были неприятности с братством?

Джим ужасно удивился. Чего он точно не ожидал, так это извинений. Вот черт, подумал он, может, Воткинс все-таки прав?

— Это ты меня прости, — сказал Джим, успокаиваясь понемногу. — Надо было мне проследить, чтобы ты столько не пила.

— Да ладно, могло быть и хуже. Спасибо, хоть промывание не пришлось делать.

Джим рассмеялся:

— Да уж! — Он не мог поверить своим ушам. Она еще и шутила! — Повезло, что у вас доктор оказался знакомый.

— Доктор Коган? Да, он классный.

Они поговорили еще с минуту. Джим снова извинился, потом она еще раз. Потом он сказал:

— Ладно, слушай, мне пора бежать. Я уже на встречу с профессором истории опаздываю. Можно я тебе еще потом позвоню? Ну, типа, узнать, как дела?

Тишина. У Джима перехватило дыхание и сердце бешено застучало в грудную клетку.

— Конечно, — наконец ответила Кристен. — Только больше никаких вечеринок. На этот год с меня хватит.

— Договорились. Вечеринок больше не будет.

Через пару дней он позвонил снова. На этот раз «привет» она сказала гораздо веселее, так что Джим даже подумал, может, она рада, что он звонит? Поэтому уже через минуту он решился пригласить ее в кино в следующее воскресенье.

— Слушай, я тут в выходные в кино намылился. Вроде пара фильмов хороших выходит. Хочешь со мной?

Сначала он думал, она его завернет. Кристен сказала, что один из новых фильмов она уже видела. И стала ему рассказывать, что она про этот фильм думает. Джим решил, это она его так аккуратно отшивает. А потом Кристен вдруг спросила:

— Во сколько?

— Во сколько тебе удобнее?

Они встретились перед кинотеатром в половине шестого, за двадцать пять минут до начала фильма. Джим нарочно выбрал этот сеанс. С одной стороны, время детское, то есть он, типа, вовсе и не на свидание ее позвал. С другой — у него была возможность еще куда-нибудь пригласить ее после фильма.

Он собирался отвести ее в «Синий мел», заведение неподалеку от центра Пало-Альто. Это был настоящий ресторан, со вторым этажом и зоной игр справа от входа, там стояли три бильярдных стола, затянутых кроваво-красным сукном, и стол для шаффлборда.^[3] Публика в основном была вполне взрослая, работающая, но заходили и студенты Стенфорда. Джим с друзьями иногда заглядывали сюда в будние дни пощелкать монеты.

— «Синий мел», значит, да? — язвительно спросила его на следующий день сестра. — Ты такой культурный, Джимбо, это что-то!

Они там провели чуть больше часа, как раз хватило на три раунда. Кристен в шаффлборд никогда раньше не играла, так что первую игру Джим выиграл как нечего делать. Монеты у Кристен все время съезжали к краю поля. Но в середине второй игры она приноровилась и точно обыграла бы его в третьей, если бы он не провел потрясающий щелчок и не выбил ее фигурки из трехочковой зоны.

— Ну и о чем же вы разговаривали? — спросила Керри.

Как Джим и надеялся, игра очень помогла налаживанию отношений. Они оба расслабились. Во время первого раунда он все больше объяснял Кристен правила и показывал основные несложные техники. Во втором раунде они преимущественно сплетничали. Джим расспрашивал Кристен про девятиклассниц и десятиклассниц (теперь уже учившихся в десятом и одиннадцатом классе), которые, по его мнению, имели шанс стать очень популярными. Кристен рассказала ему, кто на самом деле сейчас популярен, а кто нет. И про двух придурков-компьютерщиков, которые придумали целый рейтинг популярности. Круто, конечно. Типа, они такой социологический эксперимент поставили. Написали программу, формулу специальную, которая учитывала разные факторы — внешность, с кем тусуешься (это из важного) плюс еще всякая мелочь.

— Мы довольно долго обсуждали этот ваш рейтинг популярности, — ответил сестре Джим. — Кто там на каком месте и почему. Говорят, ты на девяносто седьмом месте, а Кристен на девяносто втором.

— Ага, прикинь! Вот подлость-то! Я даже в первые пятьдесят не вошла.

После третьего раунда они решили, что вечер удался, и Джим проводил Кристен до ее машины. Вернее, это была машина ее мамы. Кристен рассказала, что со времен аварии, в которой бесславно погибла ее «джетта», тачка ей больше не светит. Папан обещал посмотреть на ее поведение. Их глаза встретились, и Джим понял, что она вспоминает тот вечер. Но ни один из них не сказал на эту тему ни слова.

— Ты ее поцеловал? — спросила его Керри.

— Нет.

Он попробовал.

— Спокойной ночи! — Джим потянулся вперед, но не прямо к ее губам. В последнюю секунду то ли он сменил направление, то ли она уклонилась, но он поцеловал ее только в краешек губ.

— Точно? — переспросила Керри.

— Да. А что она сказала?

— Сказала, ты поцеловал ее на прощанье.

— В губы?

— Ага.

Джим засмеялся. Свою сестру он знал отлично. Она блефовала, пытаясь выдавить из него информацию.

— Да ладно тебе! Она хорошая девочка. Кристен не станет рассказывать никому, что я ее поцеловал.

Керри печально вздохнула:

— Ну расскажи!

— Да нечего рассказывать! Мы сходили в кино. Поиграли в шаффлборд. Чего ты еще хочешь?

— Але! Мне нужны грязные подробности.

— Хватит, Керри! У меня нет настроения. Это детский сад!

— С ума сойти, какие мы нежные.

* * *

Джим не мог точно вспомнить, сколько времени прошло с того вечера до момента, когда он впервые услышал про дневник, но, наверное, около месяца. В ту субботу, за несколько часов до того, как Кристен покончила жизнь самоубийством, ему позвонила Керри:

— Ты уже слышал?

— Что именно? — сонно пробормотал он.

— Мама Кристен нашла ее дневник.

— И чего?

— Просыпайся давай! Там были всякие подробности про секс.

Джима так и подбросило. Вот теперь он и правда проснулся.

— Про секс? Какие подробности?

Керри молчала. Джим начал терять терпение. Он знал, что она специально тянет — ради достижения необходимого эффекта. Наконец он не выдержал:

— Керри! Хватит дурака валять! Какие подробности?

— Про ту ночь, когда она назюзюкалась в общаге…

Джим совсем напрягся.

— Ну, — едва дыша переспросил он, — и чего про ту ночь?

— Она занималась сексом.

— Она прямо так и написала?

— Ага. Помнишь того врача, к которому мы ее возили? Ну вот, он ее трахнул.

Желудок Джима скрутило узлом.

— Что?

— Ну да. Она с ним потеряла невинность. Кристен мне сразу все рассказала. Только я поклялась молчать. А теперь все узнают. Родители у нее совсем с катушек слетели — хотят его засудить.

У Джима все кружилось перед глазами. На секунду ему показалось, что он сейчас потеряет сознание.

— И кто про это знает?

— А черт их разберет. Родители. Полиция. По-моему, их уже вызвали.

— Что? — Джим перевернулся на бок и посмотрел на часы. — И когда они будут?

— Не знаю. А что?

— Да нет, ничего.

— Джим, ты чего-то совсем не в форме. Папа же велел тебе завязывать квасить.

— Я вчера не пил.

— Джим!

— Не пил. Честное слово!

Хотя вот сейчас выпить точно бы не помешало.

— Ты дома? — спросил он сестру.

— Да, а что?

— А полиция с тобой тоже будет разговаривать?

— Не знаю. Наверное.

— Никуда не уходи. Я сейчас приеду.

— Если они придут, я им правду скажу. Слышишь, Джим? Я не буду ради нее врать. Я ей так и сказала.

— Мне бы хотелось сначала понять, что именно ты считаешь правдой.

* * *

Джим и Кристен никогда не обсуждали случившегося в доме доктора. В подробностях уж точно нет. Но по некоторым ее замечаниям Джим понял, что Кристен влюблена в Когана. Она рассказала про музыку, которую Коган ставил в операционной, когда работал. И про то, что она записала для него диск. Джим даже заревновал. Ему не хотелось говорить про этого врача, но Кристен постоянно про него вспоминала. Как-то раз они встретились, и она была чем-то очень расстроена. Джим спросил, в чем дело, и она сказала, что случайно столкнулась с Коганом в магазине и он с ней очень холодно разговаривал.

— Ты что, преследуешь его? — пошутил Джим, который совершенно не понимал, почему Кристен переживает по такому дурацкому поводу.

Она сердито посмотрела на Джима. Всякий раз, как он высказывался неодобрительно в адрес этого хирурга, Кристен мрачнела и яростно сверкала глазами.

И все-таки Джим просто должен был задать ей кое-какие вопросы. Он ничего не мог с собой поделать. Только подумает, а вопрос уже сам изо рта выскакивает. Влюблена она в него? Влюблена, конечно, он это точно знал. И на тебе, вроде он про себя говорил, а сам уже произносит:

— Он тебе нравится, да?

— Доктор Коган? Как человек — да, нравится. Он обаятельный. И всегда главный. Без всяких усилий. Рядом с ним спокойно.

— Я понял. Но ты ведь хочешь…

— Чего я хочу?

— Ладно, забей.

Как-то раз Кристен рассказала ему, что ведет дневник. И Джим сразу подумал: интересно, что она про меня там понаписала? И тут вдруг — бах! — спрашивает вслух:

— А ты про меня там что-нибудь написала?

— Ясен пень.

— Хорошее?

— В смысле?

— Ну, ты про меня хорошее написала?

Кристен улыбнулась:

— Я о многих пишу не очень хорошее. И постоянно жалуюсь.

— Ты поэтому дневник завела? Чтобы было куда пар выпускать?

— А фиг его знает, зачем я его завела.

Они сидели в «Старбаксе» и пили китайский чай. Кристен смотрела в стол и играла с бумажным пакетиком из-под сахара. Складывала из него малюсенький квадратик. А потом подняла голову и произнесла фразу, которую он уже никогда не забудет:

— Есть вещи, которыми хочется поделиться, рассказать и забыть. И есть вещи, которыми поделиться нельзя, но очень хочется помнить. Дневник помогает мне поделиться всем, чем хочется, и при этом никому не рассказывать.

* * *

Как отреагировал Воткинс? Джим рассказал ему, что Кристен покончила с собой и что к нему приезжали полицейские и задавали вопросы. Воткинс сжал кулаки. Если он и не собирался ударить Джима, то уж кого-нибудь ему точно надо было ударить.

— Покончила с собой? Ты охренел?

— Вчера, — ответил Джим.

Он и сам еще не верил. Ему не хотелось рассказывать об этом Воткинсу, но по общаге уже поползли слухи, что к Джиму приходила полиция. И Джим решил, лучше он сам расскажет, чем тот узнает через десятые руки. Джим хоть понимает, о чем говорит.

— И что, она вела блог?

— Нет. Не блог. Дневник на бумаге. Для себя, а не для других людей. Не нравились ей блоги.

— А ты-то откуда знаешь? — испуганно завизжал Воткинс.

— Мне сестра рассказала.

Джим поклялся, и не один раз, что точно держался их версии.

— Они на доктора гонят. Просто пытаются понять, что произошло той ночью.

— Не верю, — монотонно повторял Воткинс, сидя на краю кровати. — Не верю.

Воткинс был не просто потрясен. Джиму даже показалось, что его расстроила смерть Кристен.

— Чему ты не веришь?

— Что она трахнулась с доктором.

— Скорее, это он ее трахнул.

— Раз написала, значит, это она с ним трахнулась.

— Не понял.

— Странно как-то, — все повторял Воткинс. — Что-то тут не так.

— Это ты сам странный, придурок, — сказал Джим. — Что тут такого?

Воткинс поднял голову.

— Повторяй, как договорились, понял? — угрожающе прошипел он. — Если все всплывет, мы в говне по самые уши, дошло? Нас могут обвинить в ее смерти.

— Каким образом? Она же ничего не помнит.

— Она мертва, кретин! Мертвые вообще ничего не помнят. Зато у них есть гнусная привычка не давать забыть живым. Так что будь начеку. Прижмут — не трусь. Если что, защищайся, и решительно. Они нападают — ты нападай в ответ. Будь тверд и ни в коем случае не психуй. Понял, Пенек?

— Защищаться твердо и не психовать, — повторил Джим. А что тут еще скажешь?

— Отлично. Держись своего, и получится не версия, а вкусняшка.

* * *

— Привет! — ответила Кристен. Она посмотрела на определитель номера и думала, что знает, с кем говорит.

— Привет!

— Ой, я решила, это Керри.

— Я домой заехал.

— Ты в своей комнате?

— Нет, во дворе. Я тут на траве загораю.

В тот день четвертый звонок был не от Керри, а от Джима. Мэдден спросил Керри про пять звонков, и она его не поправила, не сказала, нет, мы только четыре раза говорили. Они с Кристен столько раз созванивались, что Керри не запомнила подробностей. А вот Джим помнил тот разговор отлично.

— Я уже в курсе, — сказал он.

— Тебе Керри рассказала? Про доктора Когана?

— Так что, это правда? Ты с ним спала?

— Ну… да.

Они помолчали. Джим изо всех сил старался не дать воли гневу.

— По доброй воле?

— Да. Но отец все равно хочет на него заявление писать.

— И что ты будешь делать?

— Не знаю. Я уже выпила две таблетки успокоительного.

Они еще помолчали.

— Джим!

— Чего?

— Помнишь, ты мне рассказывал про фонтан?

— Помню.

У них на кампусе перед книжным магазином был фонтан, «клешня» назывался. Джим иногда приходил туда. Фонтан был квадратный и мелкий, и в нем здорово было валяться в жару. В центре была скульптура — из земли росла рука, огромная, страшная, со скрюченными пальцами. Студенты часто тут назначали встречи. Джим рассказывал Кристен, что он там валялся, закрыв глаза, под самым бортиком, и ему это ужасно нравилось, потому что он становился практически невидимым. Люди садились совсем рядом с ним и охренеть чего говорили! Девчонки обсуждали, как трахались со своими приятелями. И подружками. Абзац!

— Вот бы и мне сейчас стать невидимой, — сказала Кристен.

— Я тебя не вижу, ты где?

— Я серьезно, Джим.

— И я серьезно, Кристен. Я тебя больше не увижу. Давай не будем встречаться. Ничего не получается. Я поэтому и позвонил.

— Это навсегда?

— Ну… Не знаю… Ты же понимаешь, я расстроился.

— Из-за того, что я переспала с доктором Коганом?

— Нет. Хотя… да, конечно. Да, дело и в этом тоже. Но больше всего я расстроился, что ты мне все честно не рассказала.

— Про то, как я потеряла девственность?

Об этом он не подумал.

— Нет. Я имею в виду — вообще.

— Я тебе только про это не рассказала. А все остальное было правдой. Даже насчет того, что я хочу потерять невинность. Это все правда.

— Как скажешь. Я просто поверить не могу, что ты спала с ним по доброй воле. Ему же лет сорок пять, наверное.

— Зашибись! Отец во мне разочаровался, мама тоже, теперь и ты туда же.

Кристен плакала. Джим слышал, как она шмыгает носом.

— Прости, — сказал он. — Я не хотел тебя обидеть. Это я лишнего сказанул.

— Да пошел ты! Пошли вы все!

— Кристен, подожди!

Поздно. Она уже повесила трубку.

Часть четвертая

Оправданный

1

Милость Беклер

9 мая 2007 года, 16.56

Доктор Энн Беклер всегда парковалась на одном и том же месте. Таблички с ее именем там не было, но Энн считала, что эта табличка ей полагается. Стремясь восстановить справедливость, она убедила себя, что табличка имеется. Ну и пусть ее место в самом конце, где почти никто не паркуется! Это ее место, и Беклер ставила там машину каждый день, если только кто-нибудь по ошибке не занимал его первым. В тех редких случаях, когда это происходило, Энн не расправлялась с вором, но сердилась ужасно, и тогда сестры ходили на цыпочках и хихикали у нее за спиной. Все шутили, что однажды на месте Беклер припаркуется пациент, после чего она откажется оперировать его, пока не переставит машину.

Коган устраивается рядом с любимым парковочным местом Беклер и усмехается, вспоминая, как сестры втихую смеются над ней. А что тут еще остается? Он вернулся в Парквью, чтобы просить у Беклер помощи. Встреча эта ему, скорее всего, удовольствия не доставит. Перед ним карманный предсказатель с шариком, и выпадает постоянно «категорический отказ», а по мере того как приближается час их встречи, еще и «унижение». Коган все поставил на это слабое место в доказательной базе, и сейчас у него появится шанс подтвердить собственную теорию. Он всегда считал, что Беклер на самом деле неплохая женщина. Что под маской вспыльчивого и бессердечного человека прячется человек честный и добрый. И что Энн втайне испытывает к нему симпатию.

Около пяти часов вечера раздается телефонный звонок.

— Она пошла в свой кабинет, — сообщает Когану Джози Линг, одна из сестер послеоперационного блока. — Скоро появится.

И действительно, через пять минут Беклер выходит из боковых дверей. В одной руке портфель из мягкой кожи, во второй — большой пластиковый пакет. Подождав, пока она подойдет поближе, Тед выбирается из машины. Беклер замечает его не сразу, но, когда замечает, испуганно останавливается. Обычно Тед приветствует ее широкой ухмылкой, но в этот раз он старается сохранить непроницаемое выражение лица, надеясь, что это ее успокоит.

Оправившись от потрясения, Беклер улыбается первой:

— Приветик, Коган. — Она останавливается перед бампером его машины. — Какими судьбами к нам?

— Я пришел попросить об одолжении.

— Кого?

— Тебя.

Энн оглядывается по сторонам, словно подозревает, что ее сейчас гнусно разыграют. И начинает смеяться.

— Да ладно! — говорит она.

9 мая, 18.40

— Ну, короче, — говорит Биллингс, перемещая зубочистку из одного угла рта в другой, — он целыми днями торчит дома. Выходит только в магазин и еще бегает около одиннадцати утра. И тут неожиданно в 16.15 садится в машину и едет в больницу.

— Которую? — спрашивает Мэдден.

— Парквью. Ту, где работал.

Последние три дня они вместе с Бернсом, который для этого специально выходные взял, таскались за Коганом по пятам. Больше всего досталось Биллингсу, потому что Коган его никогда не видел. К тому же из них троих он самый неприметный. Средний рост, обыкновенная внешность, не толстый, не худой, волосы коротко стриженные, волнистые. Почти никаких особых примет, если не считать ослепительно белых зубов, за которыми Биллингс тщательно следит, и сногсшибательной улыбки (Биллингс как-то признался после нескольких стаканов, что позаимствовал ее у Роберта Редфорда, из его роли в «Бутче Кэссиди»), Улыбка эта ужасно раздражает Хэнка, потому что позволяет легко и просто очаровывать. Не женщин — тут нечему завидовать, — но мужчин-коллег. Биллингс — сыщик средненький, и это в лучшем случае, но в прокуратуре и в участке его все обожают. И выстраиваются в очередь, чтобы купить ему пиво.

— И что он там делал? — спрашивает Мэдден.

Биллингс протягивает ему распечатанную черно-белую фотографию. Тычет в нее зубочисткой и говорит:

— Ее ждал.

Снимок смазан из-за чрезмерного увеличения, но Мэдден легко узнает черноволосую, с очень короткой стрижкой, женщину.

— Доктор Беклер, — говорит он Бернсу.

— Ну да, — вставляет Биллингс, — я так сразу и подумал, что это врач.

— А где он ее караулил? — спрашивает Бернс.

— На парковке.

Приехал он около пяти и там и остался. Потом Биллингс увидел женщину, доктора Беклер, она шла как раз туда, где встал Коган. Подождав, пока она подойдет поближе, Коган вылез из машины. Но навстречу ей не пошел. Просто стоял и ждал, пока она его заметит.

— Как думаешь, они договаривались о встрече? — спрашивает Мэдден.

— Не похоже.

Завидев его, она словно в землю вросла. Явно удивилась. Биллингс плохо видел руки Когана. Но оружия у него вроде бы не было.

Они поговорили минут пять. Довольно спокойно. Беклер уже собралась уходить, но вернулась и что-то еще сказала Теду. Потом они разошлись по машинам и уехали. Коган двинул прямо домой.

— Она ему что-нибудь передавала? — спросил Бернс.

— Нет. У нее руки были заняты, портфель и пакет, но она ничего оттуда не вынимала.

Мэдден разглядывает фотографию. Да, вот они, портфель и пакет.

— Как думаешь, Хэнк, что происходит? — спрашивает Бернс.

— Слушайте, а это ведь пакет из «Наймана Маркуса»? — вместо ответа, спрашивает Мэдден.

Бернс внимательно глядит на снимок.

— Ну да. А что?

— Ничего. Просто как-то трудно представить, что доктор Беклер одевается у дорогих дизайнеров.

9 мая, 17.02

— Мне нужна твоя помощь, Энн.

— Это ты сейчас, типа, пошутил?

Тед качает головой:

— Ты же знаешь, я бы никогда к тебе не обратился, если бы совсем не приперло. И еще — я бы тебе был очень благодарен, если ты никому про наш разговор не расскажешь. Вне зависимости от того, откажешь ты мне или нет.

— Гарантировать ничего не могу.

— Ладно. Договорились.

Она ставит пакет на землю.

— Если ты меня дуришь…

В каком-то смысле, да, дурит. Он всегда ее дурит. Но сейчас не со зла. Теду и вправду нужна ее помощь. И он говорит Беклер — одна птичка на хвосте принесла, что Энн пару дней в месяц работает в бесплатной клинике.

— Мне необходимо заглянуть в историю болезни пациентки. Фамилия Рей. Крисс Рей. Мне надо знать, по какому поводу она обращалась.

— И кто такая Крисс Рей?

— Девушка.

— Девушка? Просто девушка? Или та самая?

— Та самая.

— Как ты узнал?

— Ну как-то так…

— Она приходила в клинику?

— Да. Под этим именем. В воскресенье после случившегося. На следующий день.

— А полиция в курсе?

— Не думаю. Они задавали вопросы, показывали людям фотографии, но особенно не перетруждались.

Беклер снова скептически оглядывает бывшего коллегу.

— Хорошо, я тебе намекну, — говорит Тед. — Помнишь группу «Twelve Picassos»? Вокалистку?

Беклер выпучивает глаза:

— Хетер? Секретарша тебе разболтала?

— Она опознала девушку по фотографии. Точнее, бейсболку. Кстати, я поклялся никому не рассказывать, что она со мной говорила.

— И теперь хвастаешься своим предательством. Вот за что я тебя люблю, Коган, это за твою способность вызывать доверие. Прямо вот посмотришь на тебя — и сразу хочется доверять людям.

Тед улыбается:

— Скучаешь по мне, да? Ну признайся, Беклер! Где-то ну очень в глубине души, но ведь скучаешь?

Она не покупается.

— И что там должно быть? — спрашивает Энн Беклер.

— Где?

— В истории болезни.

— Диагноз.

— Который снимает с тебя подозрения?

— Вполне вероятно.

— Или не снимает.

— Может и такое случиться.

Нет, расплывчатый ответ она не примет. Ей нужны подробности. И действительно, Беклер поднимает с земли пакет и идет к своей машине.

— Энн, подожди!

Она оборачивается.

— Понимаешь, это палка о двух концах.

Тед рассказывает ей правду. Диагноз может снять с него обвинения. А может совсем утопить. Есть вероятность, что девушка переспала в ту ночь с кем-то другим. И видимо, подцепила какое-то венерическое заболевание. Хотя этот факт, даже будучи занесенным в протокол, не обязательно ему поможет.

— Почему? Ты тоже от венеры лечился?

— И поэтому тоже.

— Господи боже! Коган! Недавно?

— Нет, несколько лет назад.

— А еще почему?

Это доказательство. Доказательство того, что она и правда занималась сексом в тот вечер. Лучше и не найдешь. Осмотр врача на следующий день после происшествия. Прокуратура будет счастлива.

Беклер внезапно напрягается.

— Ты же не станешь меня просить…

— Нет, конечно. Я просто хочу знать. Мне надо знать!

— И что потом?

— Я до этого места еще не придумал. Сейчас я на главе, когда на больничной парковке доктор Коган умоляет доктора Беклер помочь ему.

— А она что?

— Она соглашается.

— С чего это?

— Потому что теперь нахальный хирург из травмы, который вечно во все лезет, будет обязан ей по гроб жизни.

— Не наглей.

— Я не наглею. Я с песней иду на дно. И взбиваю лапками масло.

Она снова поднимает пакет и улыбается:

— Приятно было повидаться, доктор. Как обычно.

— Это моя реплика.

— Я знаю.

Беклер уходит. Тед смотрит ей вслед, качает головой и морщится. Он провел лучшую свою подачу, а мяч пролетел мимо цели. И теперь Энн что есть духу мчится к первой базе. К победе. Тед так увлекся, что оглядывается в поисках других игроков и, к собственному изумлению, замечает еще одного человека на парковке. Парень в синей рубахе стоит неподвижно и смотрит на больничный вход. Просто стоит рядом со своей машиной и кого-то ждет. Или делает вид, что ждет.

9 мая, 18.45

Мэдден совсем запутался. Он допрашивал доктора Беклер. Она отзывалась о Когане спокойно, без всяких эмоций. Коган ей явно не нравился, но как хирурга она его уважала. Однако Коган заносчивый, у него репутация сердцееда, и он часто ведет себя неподобающе.

— Но это ведь для хирурга обычное дело, не так ли, инспектор?

Они поговорили о его неподобающем поведении с персоналом и пациентами. Беклер вспомнила какой-то незначительный инцидент, давно исчерпанный к тому же. И все. Больше ей сказать было нечего.

— Слушайте, инспектор, мы действительно не ладим. Он меня постоянно злит и делает это с удовольствием. Но лить на него помои только потому, что мы не ладим, и выдумывать небылицы я не стану. Коган — отличный хирург, и отрицать это бессмысленно. Прелесть ситуации в том, что доктор Коган сам себя закапывает, и виртуозно. Моя помощь ему не требуется.

Зачем Коган ждал ее на парковке? Может, боялся, что она о нем плохо отзывалась, и решил выяснить отношения? Или еще проще? Забыл что-нибудь в больнице? Хотел, чтобы она передала кому-нибудь записку?

И тут до Мэддена доходит. Не может быть!

Он хватает блокнот и перелистывает его в поисках телефонного номера. Ага, вот он. Мэдден садится в кресло и нажимает кнопки на аппарате.

— Ты чего это делаешь? — спрашивает Бернс.

— Сам-то как думаешь? — вопросом на вопрос отвечает Хэнк. И тут же в трубку: — Здравствуйте, Ребекка. Это инспектор Мэдден. Простите за поздний звонок. У меня к вам один вопрос. Имя доктора Энн Беклер вам ни о чем не говорит?

— Энн Беклер? Ну конечно. Беклер работает у нас пару дней в месяц. На добровольных началах. А что, с ней что-нибудь случилось?

— Нет-нет, не беспокойтесь. Просто мы с ней недавно беседовали, и она что-то говорила мне про благотворительную работу. Спасибо вам большое!

Мэдден вешает трубку. Биллингс и Бернс вскакивают и с нетерпением ждут продолжения.

— Ну? — спрашивает Бернс.

Мэдден улыбается:

— Наша доктор Беклер пару раз в месяц работает в бесплатной клинике.

— Интересненько… — тянет Бернс. — Делаем ставки?

— Я ставлю на то, что он просил ее украсть историю болезни.

— В смысле — уничтожить?

— Может, и да, а может, и нет.

Биллингс смеется.

— Ребята, вы, по-моему, виагры переели. Эта тетка ничего тырить не станет. Не знаю, что он ей втюхивал, но она точно не купилась.

— Помнишь Хетер, Бернс? Если посмотреть на пленку, она тоже не то чтобы купилась, — говорит Мэдден.

— Это точно.

— А через двадцать минут рассказала ему все как миленькая.

— Ну, у этой Хетер так и так мозгов бы не хватило придерживаться инструкций.

Теперь уже Биллингс довольно ухмыляется:

— Что, твой чувак-то нагнал на тебя страху, а? Каждую тень теперь под микроскопом разглядываешь?

— Это не мой чувак, а Мэддена, — отвечает Бернс.

— Да, Хэнка-то он точно обработал. Смотри, какое у него лицо. Сейчас бросится на борьбу с демонами. Отличный триллер про больницу, ну прямо специально для тебя, а, Мэдден?

Хэнк сердито смотрит на Биллингса:

— Ну хватит уже! Тоже мне профи нашелся. Я сегодня не в настроении, так что кончай ржать.

2

Ничего, кроме правды

10 мая 2007 года, 12.33

На следующий день в кафе, оформленном в стиле кухни загородного дома, Тед и Кэролин занимают столик на улице. Кафе находится в самом центре Пало-Альто. Здесь отлично кормят. Мэдден сидит в машине, точно напротив. Дело происходит на Калифорния-авеню, ведущей во второй, менее помпезный центр Пало-Альто, совсем рядом с Эль-Камино. Мэдден отмечает в блокноте время и записывает: «Обед в „Джоаниз“ с адвокатшей».

Бейсболку инспектор надел козырьком назад, а большие солнечные очки время от времени снимает, чтобы посмотреть в компактный, но мощный бинокль «Nikon». Всякий раз, как Хэнк замечает свое отражение в зеркале, он расстраивается. Это надо же так глупо вырядиться! Но маскарадный костюм свою функцию выполняет. По крайней мере, так ему сказал Бернс, давясь от смеха, когда сдавал пост у дома Когана.

Как-то этот обед встречу адвоката и клиента мало напоминает. Сначала говорит один Коган, а Дупви внимательно слушает, улыбаясь. Потом они о чем-то весело беседуют. Потом настроение Дупви внезапно меняется. Она ужасно расстраивается. Если бы Мэдден наблюдал за незнакомыми людьми, он решил бы, что Коган ее только что бросил. Или признался в неверности. Но дело точно не в этом, и Мэдден напрягается.

Беседа на пару минут прерывается. Коган и Дупви молча едят. После чего происходит нечто сногсшибательное. Они снова заговаривают о чем-то, и Коган протягивает Дупви бумагу. Может, это меню? Хэнк подносит бинокль к глазам и читает: «Увечье не помешало инспектору полиции…»

Дыхание перехватывает. Глядя на соседнее сиденье, Хэнк пытается успокоиться и убедить себя, что еще не выжил из ума. Снова поднимает бинокль к глазам. Да, точно. Это та самая статья. Коган тычет пальцем в абзац в середине.

* * *

— Кэролин, пожалуйста, пойми меня правильно, — говорит Тед. — Я скрыл от тебя важную информацию.

Она удивленно моргает.

— К обвинению это отношения не имеет, — быстро добавляет Коган.

Он говорит тихо, хотя час обеденный и вокруг довольно шумно, да и сквозняк, гуляющий по веранде, тоже заглушает его слова.

— Я рассказал тебе правду про мои отношения с этой девочкой. Я не спал с ней, и точка.

Она молча ковыряет салат, то ли сердится, то ли с мыслями собирается.

— Как я, по-твоему, должна реагировать? — наконец произносит Кэролин.

* * *

— Ну, чего там? — спрашивает Бернс в телефонную трубку.

— Он обедает в «Джоаниз» с этой Дупви.

Как-то ему трудно называть ее адвокатом. На бумаге — да, но не во время разговора.

— Спасибо, хоть вышел куда-то.

— Я тоже так подумал.

— И где ты?

— На другой стороне улицы. Мне отсюда неплохо их видно. — Мэдден настраивает бинокль на столик в кафе. — Они снаружи сидят. У самых дверей.

— А мы с Биллингсом затарились в мексиканском ресторане. Хочешь, я тебе буррито привезу?

— Спасибо, не надо. Я захватил из дома бутерброд.

— Тебя Пит искал.

— Он знает мой номер.

— Пит спрашивал, как продвигаются дела с поиском бывших пассий. Что ему ответить?

— Что всегда.

— Что у нас есть многообещающие зацепки?

— Ага. Ну очень многообещающие.

— А они есть?

— Поди пойми. Тут что-то странное происходит.

— Что именно?

— Черт его разберет. Жалко, у меня жучка нету. Послушать бы, о чем они говорят.

* * *

Коган отхлебывает из стакана ледяной чай и смотрит на улицу. Темный седан, ехавший за ним от самого дома, припаркован на другой стороне авеню. Водителя ему не видно. С утра он наблюдал, как чернокожий напарник Мэддена пытался смешаться с преимущественно белой публикой в районном супермаркете. Значит, за ним следит полиция, а не нанятый Кройтерами частный сыщик. Наверное, девчонка из бесплатной клиники настучала. Ну ничего, у Когана сейчас хорошие карты на руках.

— Так какую информацию ты от меня скрыл, Тед? — Кэролин напряжена и сердита. Она чуть подалась вперед, локти на столе, подбородок уперла в сцепленные в замок пальцы. Агрессивная поза.

— Ты бы предпочла, чтобы я ничего от тебя не скрывал? — спрашивает Тед.

— Нет, не обязательно. Но это все усложняет.

— Я тебя защищал.

— Какой ты милый!

— Кроме того, я хотел предоставить тебе возможность избавиться от такого клиента.

— А что, ты хочешь, чтобы я от тебя отказалась?

— Нет. Но еще меньше хочу, чтобы ты потом об этом пожалела.

— Как сейчас помню, пару лет назад ты говорил в точности то же самое.

Слова, конечно, были другие, но вот тон такой же. Ледяной. Ладно, человека не переделаешь. Принимать его надо таким, какой он есть, или вообще не общаться с ним.

— На этот раз все по-другому, — говорит Коган.

— В смысле, теперь я с тобой работаю, а не сплю?

— Я ценю твою дружбу.

Кэролин потрясена. Ну, пожалуй, не совсем потрясена, но он так искренне и серьезно это произнес, что застал ее врасплох.

— Ты всегда перезваниваешь, — спокойно продолжает он. — Выслушиваешь мое нытье. Ты постоянно рядом, и я могу на тебя полагаться.

Она печально смотрит на Теда, и тому на секунду даже кажется, что Кэролин сейчас заплачет. Именно таких слов она всегда от него и ждала. Тед знает это, и теперь ему еще труднее с ней разговаривать.

— Надо было тебе побольше счет выкатить. — Кэролин пытается перевести все в шутку. Уж очень у них серьезный разговор выходит.

— Я не об этом, Кэролин. Тебе есть дело до меня. Ты и вправду хочешь меня спасти, даже если я действительно переспал с Кристен.

— Ты хороший врач, Тед. — Кэролин не отвечает на его «обвинения». — Так все говорят, даже те, кто терпеть тебя не может.

— Ага. А как насчет личностной характеристики?

— Честно?

— Конечно.

— Когда ты лечишь людей, ты становишься лучше.

Вот теперь он тоже расстраивается. Ему так не хватает работы. Векслера, Кима, возможности посплетничать с Кляйном. Ему не хватает даже безымянных интернов и «Будудоктором» Розенбаума. И в особенности ему не хватает ощущения, с каким идешь по коридору больницы. Что тебя ждет, неизвестно, но что бы это ни было, ты со всем справишься. Когану необходимо чувствовать, что он врач. Она права, думает Тед. И внезапно вспоминает брата, Фила. Как тот сидел во дворе, курил траву и разглядывал звезды. Филу тогда тоже не хватало того парня, что остался во Вьетнаме.

— Знаешь, — говорит Тед, — я пока ничего брату не рассказывал. Все надеялся, оно как-то… ну, в общем… само рассосется.

— Я все понимаю. Но в какой-то момент нам придется обратиться к прессе. И этот момент наступит довольно скоро.

— Я иногда о нем вспоминаю. О брате. Филе. Он был во Вьетнаме.

— Я помню.

— А помнишь, что ты однажды сказала? Насчет того, что он вынес оттуда?

Кэролин прищуривается, качает головой.

— Нет.

— Я его спросил, что он вынес из этой войны.

Фил вернулся из Вьетнама другим человеком. Раньше он был тихим и спокойным. Теперь же брат часто возвращался домой раздраженным, даже взбешенным из-за какого-то «никчемного идиота», которого просто встретил на улице в толпе. Отец пытался выяснить, в чем дело, а тот отвечал — ты не поймешь.

Теду всегда хотелось спросить Фила, чего же не поймет их отец. Но Теду было тринадцать лет, и он боялся брата до чертиков. Много лет спустя они с Филом пошли выпить после церемонии вручения дипломов в Йеле. И той ночью, в баре, Тед спросил его, что же он вынес из Вьетнама. Что-то одно, самое важное, что бы осталось с Филом на всю жизнь. Теду хотелось знать, как изменилась душа Фила. Что он узнал на войне?

Фил не сразу ответил. Сначала он рассказал Теду, каково ему было, когда он вернулся. Как люди ужасно с ним обращались. Нет, не с ним. Просто они так себя вели. Фил возненавидел их заурядность. Их лень. Их нежелание хоть что-нибудь слышать об этой войне. А он все думал — он ведь жизнью своей рисковал ради этих людей. Ради этих придурков. Кошмар!

— И вот что я вынес, Тедди. Американский народ не стоит того, чтобы за него умирали. Просто не стоит, и все тут.

Коган тогда его не понял. Ему был двадцать один год. Он был твердо намерен преуспеть, а по ходу пьесы еще и помогать людям, лечить их. И попутно завоевать весь мир. И все же Тед уважал брата и потому посчитал, что какая-то правда в его словах есть. Когда-нибудь он ее поймет.

Так и случилось. Прошли годы, Коган стал хирургом, пожил, набрался опыта. И все же он по-своему переиначивал смысл тех слов брата. Как-то вечером, после особенно тяжелого дня, он вдруг произнес нечто для себя неожиданное.

— Знаешь, я тут подумал, если американский народ не стоит того, чтобы за него умирали, почему американские граждане стоят того, чтобы их спасали? — спросил он у женщины, лежавшей рядом.

— Все просто, — ответила она, придвигаясь поближе и пристраивая руку у него на груди. — Их надо спасать, чтобы я смогла больше на них зарабатывать.

— Я серьезно.

— И я серьезно.

А теперь эта же самая женщина сидит за столом напротив Теда и грустно улыбается.

— Вспомнила? — спрашивает Тед.

— Да. Я тогда была счастлива.

— А теперь нет?

— И теперь тоже. Но теперь все по-другому.

— Лучше или хуже?

— Просто по-другому.

Тед делает глоток и вытирает рот салфеткой. За последний месяц они много таких воспоминаний вытащили на свет. Когану хочется сделать следующий шаг, но он сразу же одергивает себя. Всякий раз, как Тед слишком приближается к Кэролин, она пугается.

— Что ты знаешь про Мэддена? — вместо этого спрашивает Коган.

— А в чем дело?

— Про его личную жизнь ты что-нибудь слышала?

Кэролин пожимает плечами.

— Мы с ним ходим в одну церковь. Старую такую. На нашей улице. Церковь Рождества Христова. Вернее, это я хожу в ту же церковь, что и он. Но редко. А он — каждое воскресенье.

— Никаких слухов? Гнусных сплетен?

Она качает головой:

— Мэдден свою жизнь напоказ не выставляет. Я не знаю никого, кто общался бы с ним вне работы. Он женат. Двое детей.

Тед достает из нагрудного кармана рубашки сложенную ксерокопию статьи, которую когда-то отдала ему Кэролин. Разворачивает и держит так, чтобы тот, кто наблюдает за ним, мог прочитать заголовок. Несколько абзацев подчеркнуты желтым маркером.

— Перечитай, — просит он Кэролин.

Она берет листок из его рук и быстро просматривает его, бормоча текст себе под нос.

— Ну? — спрашивает она, закончив.

Тед показывает ей на один из отчеркнутых абзацев.

— Смотри. Вот тут написано про врача, который его изнасиловал.

Кэролин кивает.

— Я подумал, может, твоему частному детективу надо бы сюда усилия направить? Пусть отцепится временно от девушки и родителей. Раз уж мы решили следить за всеми, чего бы нам не последить за этим инспектором? У него явно есть стойкое предубеждение против врачей. Мы же не знаем, на что он готов ради того, чтобы меня уничтожить.

— Думаешь, он решится нарушить закон?

— Не знаю. Я вообще мало про него знаю.

— Изнасилование и вправду было, — говорит Кэролин. — Я уже заставила детектива все разнюхать. Врача, который лечил его в детстве, уволили.

— Он жив?

— Умер несколько лет назад. Так ты что, этим занимался, что ли? И это ты от меня скрывал?

— Нет.

— И ты мне ничего не расскажешь? Даже не намекнешь?

Тед качает головой.

— Слушай, Тед, я чего-то не понимаю.

Он опускает глаза, чтобы избежать ее сердитого взгляда. Ковыряет вилкой остатки салата с курицей по-китайски и говорит:

— Я не пытаюсь манипулировать тобой. Просто дай мне пару дней, чтобы во всем самому разобраться. Я тебе скоро расскажу. Честное слово!

3

Как вышло, так вышло

11 мая 2007 года, 17.28

Лежа в постели, как сейчас, например, или занимаясь в качалке, или переходя из класса в класс, Джим неожиданно вспоминает ту ночь. Как в кино. Вот Воткинс ухмыляется, как маньяк. Вот безжизненное лицо Кристен. Вот пятно крови на постели. Вот грохочет музыка «The Chemical Brothers». Мелькают и через секунду исчезают разрозненные кадры.

Не то чтобы эти картинки его преследовали. Нет, особенного груза вины Джим не ощущает. Когда человек кончает жизнь самоубийством, ты больше всего жалеешь о том, какие слова ты сказал накануне, а не о том, что было давно. Но в последнее время картинки стали ярче, и мелькают они чаще. От них никуда не деться и не избавиться. И Джим вспоминает слова Воткинса. Насчет того, что мертвые ничего не помнят, но зато они имеют гнусную привычку не давать забыть живым.

На прошлой неделе Джим с завистью наблюдал, как Фляйшман редактировал на «маке» видеозапись. И показал Джиму, как можно подвести курсор к определенному моменту истории, нажать на кнопку мыши, перетащить отмеченный кусок в другое место, снова кликнуть мышкой, нажать «удалить» — и вуаля, истории как и не было.

Джим представляет, как он отредактировал бы свою историю. Всего-то и надо, что вырезать пару кусков минут по пять, не больше. И все было бы нормально. Так, как и должно было быть. Хотя, конечно, того, что случилось потом в доме доктора, уже не удалишь. Это не его запись.

А может, и его. Воткинс бы сказал, все зависит от точки зрения. А еще он, глядя на эту запись, сказал бы — смотри, это она во всем виновата, она сама этого хотела. Она первая его поцеловала. И потом, может, она и не соображала ничего, но сознания-то она не теряла. Ну, во всяком случае, поначалу.

Иногда Джиму очень хотелось ей рассказать. Только не про Воткинса. Может, она бы его простила. Он даже предложил это Воткинсу. Типа, его там не было.

— Она же все равно ничего не помнит. Я могу подсунуть ей ложные воспоминания. Скажу, что как-то все завертелось. Что мы поцеловались. Что все было здорово. Только я и она. А тебя в этой истории вообще не будет.

Но Воткинс не верил, что у приятеля получится. Думал, Джим все просрет. И главное, он не понимал — зачем? Неоправданный риск. Абсолютно. Ничего не было. Так гораздо проще.

И все же за неделю до ее смерти Джим поддался порыву.

— Я хочу тебе вопрос задать. Личный. Если не хочешь, не отвечай.

Он привез ее домой. Был ранний вечер, еще не стемнело.

— Ты спроси, а там уж я решу.

Джим крепко вцепляется в руль.

— Ты, когда мелкая была, как себе представляла первый раз?

Кристен улыбается.

— Не знаю. Романтично как-то. Типа, мальчик долго за мной ухаживал. Но вообще-то, я об этом особо не думала.

Джим кивает, собираясь с духом, прежде чем перейти к следующему вопросу. И тут она спрашивает:

— А ты? Ты как себе это представлял?

— По-разному. Мне-то чего носом вертеть?

И он, наверное, заливается краской, потому что она смеется и говорит:

— Ага, смутился! Какой ты смешной! Красный как рак! Ладно, выкладывай. Как оно было в первый раз?

Дыхание останавливается. Его реплика. Вопрос, который он собирался задать.

— Ну, нормально… — Джим смотрит только вперед, сквозь ветровое стекло. — Один парень в общаге меня познакомил. Я надрался, а он уговорил девчонку пойти ко мне в комнату. Если честно, я подробностей не запомнил. Все вышло как-то по-дурацки. И недолго.

На Кристен он не смотрит, но даже в профиль, наверное, заметно, как он напрягся.

— Похоже, тебе не понравилось, — говорит она.

— Уж как вышло, так вышло.

— А ты с ней потом разговаривал?

Джим поворачивается к Кристен. Он совсем разнервничался. Вот она, пропасть, и сейчас он в нее упадет.

— Ну, мы же с тобой сейчас разговариваем… — Нет, он не произносит это, удерживается.

«Нет, я не удержался, — думает он, глядя в потолок и подбрасывая мячик в воздух. — Нет, не удержался».

Удержался. Отступил. В последнюю секунду.

— Говорил, — отвечает ей Джим. — Чудно как-то. Мы поговорили, и все было круто. Хотя мы никогда не обсуждали, что произошло.

— И тебе не жалко?

— Я же тебе объяснял — как вышло, так вышло.

Как бы она отреагировала? Расстроилась или нет? Поверила? Или решила, что он врет?

— Зачем ты мне сейчас об этом рассказываешь? — Вот так, наверное, спросила бы Кристен.

А он бы ей ответил, что как-то слишком много всего навалилось. И у него уже никаких сил не осталось. И у нее, наверное, тоже.

— А теперь у меня их будет больше? Теперь мне будет веселее?

— Прости меня, — шепчет Джим, подбрасывая мячик. — Прости!

В дверь стучат. Джим ловит мячик и сжимает его в кулаке.

— Кто там? — напряженно спрашивает он. Вдруг это Воткинс или полиция? Даже непонятно, что хуже.

— Это Гвен, — раздается приглушенный голос.

Гвен? А она-то чего пришла?

Джим поднимается, открывает дверь и пытается поздороваться, как положено.

— Чем обязан…

И замолкает. Гвен пришла не одна. Позади нее, слева, стоит взрослый мужчина. Лицо какое-то знакомое. И тут Джим его вспоминает.

4

Вырезанные эпизоды

11 мая 2007 года, 16.58

Коган приезжает в библиотеку Майерс, которую студенты насмешливо называют «жуть на ножках». Здание из стекла и бетона и вправду выглядит жутковато. Заниматься там неудобно, но зато библиотека открыта круглосуточно все семь дней в неделю. Гвен Дейтон уже ждет его на ступеньках. На ней джинсы, дорогая футболка и жакет. Гвен такая же высокая и стройная, какой Тед ее и запомнил. Ее трудно не заметить. Понятно, что она не очень рада была слышать его голос по телефону. Вероятно, поэтому она и привела с собой подкрепление — девушку такого свирепого вида и так крепко пожавшую ему руку, что Тед сразу решил: из нее отличная агентша ФБР получится. Гвен представляет подругу. Кейти Йоргенсон.

Неловко перекинувшись парой слов, они направляются к корпусам общежития. Семь или восемь зданий рассыпано по соседним улицам, вместе образуя букву «с». Тед оглядывается время от времени, проверяя, нет ли за ними хвоста. И одновременно слушает Гвен. Она повторяет то, что уже рассказала Кэролин. Вечеринка была в здании бывшего административного корпуса. Там всех отчисляли, поэтому его назвали Отчислятором.

Ребята, которые там живут, очень симпатичные, но со старинным девизом греков про здоровый дух они не согласны и с удовольствием поддерживают имидж хулиганов, которых вот-вот отчислят. Перед домом, выкрашенным белой краской, двое ребят на ухоженной лужайке перебрасываются фрисби. И дразнят лабрадора. Пес мечется взад-вперед и пытается перехватить тарелку.

— Привет, Том! — кричит одному из них Гвен. — Ты Марка не видел?

— Не видел, — отвечает коротко стриженный кудрявый парнишка в огромных темных очках на резинке. — Может, он там?

«Там» Марка Вайсса, президента студенческого братства и приятеля Гвен, нет. О чем Гвен, разумеется, знает, потому что она ему специально позвонила и спросила, какие планы. Марк сегодня должен был уехать по делам. Именно поэтому Гвен и повела Когана на экскурсию, о которой он так просил.

— Давайте только скоренько, — говорит Гвен, поднимаясь по лестнице. — Тут особо и смотреть-то не на что.

* * *

И правда, не на что.

— Вот тут она сидела, — сообщает ему Гвен, показывая на пятачок на полу. — Прислонилась к стенке рядом с батареей.

Они стоят посреди ванной комнаты третьего этажа. Вокруг все какое-то старое, потертое, но на удивление чистое, и запаха прокисшего пива, встретившего их в дверях корпуса, не чувствуется. Всего по паре. Два писсуара. Две кабинки. Два душа. Две раковины. Даже окна и то два. Одно из них открыто, и через него врывается легкий весенний ветерок.

Гвен описывает мизансцену. Людей, которые окружали Кристен. Коган озирается по сторонам. Он слышал и рассказ Кэролин, и записи на кассетах, а потом еще расшифровку читал, потому представлял себе это помещение множество раз и, как оказалось, достаточно точно. Даже облезлая батарея кажется ему знакомой. Никакого катарсиса от посещения туалета он не ожидал, и все-таки Коган удивлен тем, насколько бесполезен этот поход.

Тед смотрит на Кейти, молчавшую в течение всей экскурсии.

— А ты тут была? — спрашивает он.

— Нет. Я к тому моменту уже ушла. Я видела ее. Она танцевала. И была пьяная совсем. Но не до такой степени, чтобы обниматься с батареей.

— Слушайте, я вам сейчас задам странный вопрос, — говорит Коган. — Вы не знаете, ни у кого из студентов венерических заболеваний в последние несколько месяцев не обнаружилось?

Они удивленно переглядываются.

— У одной девочки был герпес, — через минуту говорит Кейти. — Она его подцепила прошлым летом от какого-то парня в Испании. Это считается?

* * *

По дороге обратно Коган быстро оглядывает коридор. Свет проникает только через два окна в потолке, и сейчас, когда солнце уже садится, здесь довольно темно. Коган еще бы вопросы позадавал, но Гвен возражает. Ей не хочется стучать и вытаскивать из комнат ребят, которые уже несколько раз давали свидетельские показания. И к тому же администрация наказала братство за этот инцидент, назначив его студентам испытательный срок в два года, любое нарекание в течение которых приведет к отчислению.

В коридоре восемь дверей, по четыре с каждой стороны. Четыре комнаты рассчитаны на двоих жильцов, и четыре — на одного. Так говорит ему Кейти. То есть всего на этаже двенадцать человек. Кэролин рассказывала, что в этом здании живут тридцать три члена братства, и еще восемнадцать раскиданы по другим корпусам общежития. Значит, размещение комнат на этажах не одинаковое.

— Вы кого-то ищете? Вам помочь?

Все трое дружно оборачиваются. На лестнице стоит парень — ну просто реклама модных драных джинсов. Хорошенький. Одет, как настоящий ковбой. «Ливайсы», огромные ботинки, поддевка с длинным рукавом, поверх еще футболка, заляпанная уже выцветшими пятнами краски. В руке потрепанный учебник органической химии.

— Привет, Гвен, — говорит он.

— Привет, Си-Джей, — спокойно отвечает она.

Коган никак не может понять, из-за чего она расстроилась. То ли не рада видеть парня, то ли просто досадует, что их тут застукали и теперь придется что-то объяснять.

— Как дела? Ты Марка ищешь?

— Ага.

— Он в город поехал. Они сегодня ужинают с дядей. А ты не знала?

— Я думала, он еще не уехал.

Си-Джей поворачивается и разглядывает Когана:

— А это кто?

— Это Тед, — отвечает Коган.

— Вы коп, что ли? Или журналист?

— Я обвиняемый.

— Да вы что? Ох, ни фига себе! Вы тот самый врач?

— Именно. Тот самый.

Си-Джей коротко и нервно смеется, по всей видимости посчитав ситуацию идиотской.

— И чего вы тут забыли, Тед?

— Произвожу рекогносцировку местности.

— Это вы здорово придумали. Ко всему надо готовиться заранее. Ладно, извините, мне тоже есть к чему готовиться заранее, — он показывает на учебник, — экзамен на носу. Адью, девушки. — Парень проходит между Кейти и Гвен и двигает к третьей двери слева.

— Эй, — вслед ему кричит Гвен, — ты Джима Пинклоу не видал?

— Пенька-то? — Си-Джей вставляет ключ в замок. — Нет, я его давно не встречал. Он вообще последнее время из комнаты редко выходит. Похоже, его сильно накрыло в тот вечер. Может, он в библиотеке? Он там часто тусуется. Помнишь нишу возле дверей на втором этаже?

— В «жути на ножках» и «грине» его не было. Попробуем в комнату к нему сходить.

Си-Джей широко улыбается:

— Валяйте.

Вот эта его ухмылка больше всего запомнилась Когану из всей поездки. Сначала он никак не мог понять, что его так зацепило, а потом сообразил: он ведь и сам так улыбался в молодости. К сожалению, всем виделись в этой улыбке самомнение и злоба, а он просто был ужасно неуверен в себе. Си-Джей же явно знает что-то, чего не знают они, но Коган решает в тот момент, что это не имеет отношения к Кристен. И еще Тед думает, что перед парнем, наверное, девчонки сами в штабеля укладываются, а он легко переходит от очаровательного ухаживания к полному равнодушию.

— Это кто был? — спрашивает Коган на лестнице.

— Си-Джей Воткинс это был, собственной персоной, — отвечает Гвен. — Третий курс. Жутко самовлюбленный тип.

— А чего он такой странный?

— Кейти думает, что он гей. Правда, Кэт?

— Я это прямо печенкой чую. А вы разве нет? — уточняет Кейти.

Тед не сразу понимает, к кому она обращается, но все же отвечает, что нет, ему Воткинс голубым совсем не показался.

— Он смазливый. Девчонкам нравится, — добавляет Гвен.

— Только таким, у которых совсем мозгов нет, — отвечает Кейти.

— Да ладно вам, мисс Йоргенсон, — язвительно говорит Гвен. — Вы к себе несправедливы!

— Ну да, я в него втюрилась. На первом курсе. И страдала целых пятнадцать минут. Обвиняемая полностью признает свою вину.

Она совсем забыла про Теда и ничего плохого не имела в виду. И Тед тоже не обратил на ее слова никакого внимания, пока Гвен не состроила укоризненную рожицу.

— Ох, простите! — испуганно всплескивает руками Кейти. — Я не хотела вас обидеть.

Он улыбается и распахивает перед ними дверь.

— Я знаю, не переживай.

11 мая, 17.21

— Хэнк, я его упустил. Богом клянусь, он нарочно стряхнул меня с хвоста.

Мэдден находится в квартире жертвы изнасилования, двадцатишестилетней женщины, которая утверждает, что на нее напал сосед сверху. Бернс допрашивает соседку, она снимает жилье вместе с пострадавшей. Чтобы ответить на звонок Биллингса, Хэнку приходится выйти на кухню.

— Ты где? — вполголоса спрашивает он.

— В Стенфорде. Он сюда приехал около пяти и пошел в книжный.

— И ты думаешь, он тебя заметил и нарочно слинял?

— Не знаю. Он ходил между полками, выбирал чего-то, потом скрылся за стеллажом и бац — пропал.

— А ты чего?

— Я вернулся на парковку Проверил, что его машина на месте.

— И как?

— На месте.

— Вот черт!

— И чего теперь делать, Хэнк?

— А зачем он в университет приперся?

— Откуда мне знать? Я просто таскаюсь следом за этим козлом.

— Извини. Это я просто вслух размышляю.

— Как их корпус общаги называется? Я хотел туда сходить, но не знаю, в какой именно корпус.

— Отчислятор. Старое административное здание в самом центре кампуса.

— Отчислятор?

— Ага. Спроси там кого-нибудь ближе к делу, тебе покажут. Мне пора. Мы тут свидетелей допрашиваем. Позвони мне потом.

11 мая, 17.31

— Не знаю я никого с венерическими заболеваниями, — отвечает Джим.

— Лично не знаешь? Или вообще не слышал? — переспрашивает Коган.

— Не, я слышал, ребята рассказывали, типа, двое наших пару лет назад ездили в Майами, надрались там, а потом один трахнулся со стриптизершей. Ну и заразился. Хламидиоз, по-моему, подцепил. А второй при этом дрых в ванной, пока первый с той бабой на кровати кувыркался. Короче, смех в том, что второй платил за гостиницу и все напитки, а первый — нет, зато ему досталась венера. Карма.

— Это было два года назад?

— Ага. Они теперь уже на последнем курсе. Я знаю, как их зовут, но лично я с ними не знаком.

Коган внимательно рассматривает сопляка. Так сразу и не заметишь, но сходство с сестрой все-таки есть. Глаза одинаковые — синие и широко расставленные. Телосложение такое же. Роста пацан тоже небольшого, метр семьдесят — метр семьдесят пять. Полноват. И нервничает. Интересно, кто его больше пугает, Тед или Гвен? Она прогуливается по комнате и внимательно разглядывает все барахло Джима. Вторая девушка осталась в коридоре. Сказала, что они с Джимом как-то не очень общаются после той ночи. Так что в комнате их только трое. И все равно тесно.

— Это кто? — Гвен показывает на одну из трех фотографий в рамочках.

— Я с ней в прошлом году в Германии познакомился, — мрачно отвечает Джим.

Гвен продолжает расспросы про блондинку на снимке, и Коган решает тоже обратить внимание на фотографии. Он и сам не знает, что ищет, но уверен: узнает, когда найдет. Вот Джим снят вместе с двумя друзьями, еще школьными, наверное. Коган и местность сразу узнает, они стоят у подъемника на озере Тахо. Все в темных очках, загорелые, и все сами себе кажутся ужасно крутыми.

— А чего это вы венерическими заболеваниями интересуетесь? — спрашивает Джим.

— Есть у меня одна идея, — отвечает Коган и ставит фотографию обратно на стол.

— И что за идея?

— Он считает, что с Кристен в ту ночь кто-то другой переспал, — отвечает Гвен.

— Кто-то другой? В смысле, еще кто-то, кроме него?

— Он с ней не спал.

— И откуда это известно?

Коган игнорирует вопрос, хотя его задали скорее Гвен, чем ему. Джим вообще разговаривает так, словно Теда в комнате и вовсе нет.

— Значит, говоришь, вы с Кристен почти весь вечер вместе были? — перебивает его Коган. — И ты бы заметил, если бы она куда-нибудь ненадолго ушла? Или с другим парнем общалась?

— Конечно. Я за ней присматривал, особенно под конец.

— И она ни с кем не разговаривала?

— Нет, разговаривала, конечно. Ребята к ней подходили.

— Кто именно?

— Ну… не помню. Кайл, по-моему. Потом Роб подошел — это мой друг, — и мы все вместе поболтали. Но он больше со мной общался. И еще Бред Диринг.

Коган поворачивается к Гвен:

— Ты их знаешь?

— Вроде. Кайла точно знаю, я с его девушкой, Холли, дружу.

— Слушайте, — говорит Джим, — если бы с ней кто-нибудь вышел, даже на пять минут, я бы обязательно заметил.

— А за сестрой ты не следил?

— И за ней следил. Они какое-то время вместе были.

— Но ты больше из-за Кристен беспокоился?

— У вас есть сестра?

— Нет. Но брат имеется, — отвечает Коган.

— Я беспокоился за нее, но она меня достала. Не хотелось мне на нее глядеть. Что за кайф тусоваться с сестренкой на вечеринке? Я и так ей большое одолжение сделал, что разрешил прийти.

— А с подругой ее, значит, тусоваться можно?

— Она была классная. Я ее еще совсем маленькой помню. Чего вы прицепились? Я уж раз десять всем объяснял. Это вам надо на вопросы отвечать. Моя сестра вам доверяла.

В кармане Когана начинает вибрировать телефон. Отчасти по врачебной привычке, а отчасти чтобы отвлечь Джима, пока тот не взлетел к потолку окончательно, Тед вытаскивает раскладушку и смотрит на дисплей. Номер местный, и незнакомый.

— Извини, — говорит Коган и сует телефон обратно в карман.

— Ничего, — отвечает Джим, не вполне понимая, за что этот доктор извиняется. Наверное, за то, что задает дурацкие вопросы. Не за то же, что посмотрел на телефон посреди разговора?

— Вся эта ситуация жуткая меня просто до ручки довела, — продолжает Джим. — И конца не видно. Я все думаю, если бы ее предки не нашли тот проклятый дневник, ничего бы и не было. Отец у нее просто гад! Он всегда был мерзким типом. Неужели трудно было поинтересоваться, она-то чего хочет? Или на это всем как раз наплевать?

— Я знаю, чего она хотела.

Гвен и Джим смотрят на Когана.

— Чего? — спрашивает Гвен.

— Она хотела, чтобы воспоминания оставались ее собственностью. И чтобы никто их у нее не забрал.

— Откуда это известно? — спрашивает Гвен.

— Мужская интуиция.

— И что, есть на свете такой зверь?

— Обычно нет. Но теперь придумали специальные таблетки для интуиции.

Гвен улыбается:

— Усилитель интуиции?

— Вот-вот.

Беседа явно сползает в сторону флирта, но тут Гвен замечает, что Джим глубоко задумался. И, судя по растерянному выражению лица, выводы ему не нравятся. У него от них прямо изжога.

— Что случилось, Джим? — спрашивает она.

— Ничего. Просто я как-то никогда об этом не думал. Мне почему-то всегда казалось, что ей хочется все забыть.

— Люди пишут дневник не для того, чтобы забыть.

Это сказала Гвен, но, как ни странно, Джим смотрит только на Когана. Пристально глядит ему в глаза, и впервые за все это время Коган вдруг испытывает к нему нечто вроде сострадания.

— Ты права, наверное, — говорит Джим.

11 мая, 17.29

— Тут его нет, — отчитывается Биллингс.

— А был?

— Я с парой ребят у входа пообщался. Говорят, они его не видели. Девушки с каким-то парнем недавно проходили. Но девушки знакомые.

Мэдден молчит. Что тут скажешь? Кампус большой. Как его отыщешь? Книжный, кстати, тоже немаленький. Может, Коган до сих пор там.

— Хэнк, что мне теперь делать?

— Возвращайся к его машине. Если машина исчезла, позвони мне тогда.

— Ну извини, старик.

— Да ладно, со всеми бывает. — Но скрыть разочарования Хэнк не может. — Как думаешь, он нарочно от тебя ушел?

— Я с него глаз не спускал. Глянул на книжку, на секунду всего отвернулся, а его уже след простыл. Как по-твоему, это нарочно?

— И что за книга?

— Какая книга?

— На которую ты отвлекся?

— Да фиг ее знает. Что-то про китов. Такие обычно на журнальных столиках валяются. С картинками. Типа, спасите китов.

— Спасите китов, значит?

— Ага. Чтоб этим китам пусто было.

11 мая, 17.43

Коган провожает девушек в библиотеку, где они оставили свои учебники. Компания останавливается перед современным зданием, и Коган начинает благодарить их за оказанную помощь и экскурсию. И тут вдруг Гвен просит Кейти оставить их с Тедом наедине. Мол, через минуту ее догонит.

Кейти заходит в библиотеку.

— Прости, что не предупредила о ее приходе, — произносит Гвен.

Она говорит очень мягко, и Тед сразу напрягается. Опять вспоминать прошлое, теперь уже с Гвен, он не готов.

— Да что ты, по-моему, очень хорошо, что ты ее взяла, — отвечает он. — Странно было бы, если бы мы с тобой по кампусу вдвоем ходили.

— Имей в виду, я никому ничего про нас не рассказывала.

— Принято.

Коган надеется, что девушка поймет: он отвечает коротко, потому что не желает развивать тему. Гвен намеков не понимает.

— Знаешь, я дала ложные показания.

Он улыбается.

— Что тут смешного?

— Ничего. Просто ты так это сформулировала… Очень профессионально.

Коган рассказывает ей о том, что как-то раз объяснил ему один пациент. Когда люди качают пиратскую музыку на торрентах, это обычно называется воровством. Однако юристы это преступление определяют как «нарушение авторского права», что звучит совсем не так страшно.

— Ладно. Я соврала. Я не сказала твоей адвокатше, что ты мне потом позвонил. Я собиралась. И даже сказала, что ты у меня телефон попросил…

— Знаю. Я слушал запись.

— И что теперь? Ты меня заложишь? У нас с Марком сейчас все хорошо, а если эта история всплывет… Мы собрались летом пожить вместе.

Ах вот оно что, думает Коган. Поэтому ты и согласилась со мной встретиться.

— Гвен, мы делаем все возможное, чтобы до суда не дошло. Если дойдет, меня будут судить за непреднамеренное убийство. Ты это понимаешь?

— Что, правда, что ли?

— Это называется «прогнозируемый ущерб психике». Спроси своего приятеля-юриста, он тебе расскажет. Если они смогут доказать, что я занимался с Кристен сексом, они одновременно докажут, что это преступление привело ее к самоубийству.

Проходящая мимо девушка здоровается с ними. Гвен немедленно преображается.

— Привет, Стеф. — Она радостно улыбается, словно вокруг полным ходом идет светский прием. — Я сейчас приду. Собираемся, как обычно.

И ждет, пока девушка отойдет подальше.

— Я помогу, чем смогу, Тед. Не знаю почему, но я не верю, что ты это сделал. Наверное, потому, что видела, как ты с ней возился. Но давай уж тогда соблюдать договоренность. Так будет лучше для нас обоих.

— Признаться, я бы тоже предпочел, чтобы никто ничего не узнал.

Получается как-то мрачно. Гвен кивает, глядя под ноги. Выражение лица у нее торжественно-печальное. Не так давно точно такое же выражение было и у Кэролин. Гвен ждала от него другого ответа, теперь она огорчена и от этого стала еще красивее. Кажется, что перед Тедом стоит совсем другая девушка. Та Гвен утром спокойно оделась и собрала вещи. Ничего не требуя.

— Спасибо, — говорит она. — Хорошо, что мы друг друга поняли. Я пойду, ладно?

Вежливая, откровенная, тихая, но страстная, осторожная и обожающая риск, с потрясающим телом, — такой ее знал Коган. Никакой манипулятивности. А теперь, вот, пожалуйста, она тщательно загоняет его в угол, выдавливает из него обещания, которые он дать не готов. По счастью, прежде чем она его все-таки дожимает, у него снова звонит телефон. Прямо можно сказать, сигнал тревоги срабатывает.

— Коган слушает. — Он даже не смотрит на определитель.

Мужской голос уведомляет, что в фотостудии на Колорадо-авеню его ожидают заказанные им копии документов.

— Я ничего не заказывал.

— Слушайте, сэр, я не в курсе дела. Тут у меня конверт с вашим именем и номером телефона.

— И что внутри?

— Вы хотите, чтобы я его открыл?

— Да, валяйте.

— Вы уверены?

— Вполне.

Коган слышит приглушенный звук рвущейся бумаги.

— Тут сверху надпись: «Анкета для пациента, заполняется при поступлении».

Мама дорогая! Беклер! Не может быть!

— Тут еще имя, — говорит мужчина.

— Крисс Рей?

— Да, точно.

— Хорошо. Уберите обратно в конверт. Спасибо большое! — Тед убирает телефон в карман.

— В чем дело? — спрашивает его Гвен.

— Ни в чем. Кто-то ошибся номером.

— Точно?

— Ага.

Коган смотрит на часы, понимает, сколько времени прошло, и резко оборачивается в поисках своей «тени». Он совсем забыл про слежку. Тед вглядывается в толпу вокруг. Мимо в основном идут студенты, группками по два-три человека. Они весело болтают на ступенях библиотеки — точно так же, как сейчас разговаривают и Гвен с Тедом. Проносится мотоцикл, следом еще один. Уже около шести. Начинается час пик.

— Мне пора, — говорит Коган и от полноты чувств едва не целует Гвен в губы. — Сделай одолжение, если Джим тебе все-таки что-нибудь расскажет, позвони мне.

— Ладно.

Он касается ее щеки:

— И выше нос! Улыбнись! Все будет хорошо.

5

Красные сердечки и лепестки роз

11 мая 2007 года, 17.45

Джиму никогда не угрожали оружием. Никаким. Ни пистолетом, ни ножом, ни копьем, ни луком, ни стрелами, ни даже бейсбольной битой. Поэтому на заданный вопрос ему ответ искать не надо.

— Ну-ка, Пенек, скажи мне, тебе когда-нибудь пушку к башке приставляли?

Си-Джей Воткинс и правда стоит позади него, приставив к его правому виску пистолет, вальтер ППК.

— Нет, — с трудом произносит Джим, пытаясь высвободиться из захвата, которым Воткинс сдавил ему горло.

— И как она тебе? Пушка?

— Холодная.

— Отлично. Так и должно быть. А теперь, когда мы все выяснили, давай поговорим о том, что происходило в этой комнате несколько минут назад. С чего это ты вдруг разговаривал с мисс Дейтон и этим придурком, до ужаса похожим на доктора, про которого пишут в газетах? Я видел, как они заходили в здание, и угадай, где я их нашел? Прямо на третьем этаже.

— Они ко мне… — хрипит Джим.

— И чего хотели?

— Хотели узнать, не уходила ли Кристен с кем-нибудь в тот вечер.

— И что ты им сказал?

— Сказал, что все время был с ней.

Воткинс сжимает горло Джима еще крепче.

— Не ври мне!

— Я не вру.

Дышать уже совсем нечем.

— И не пытайся. Иначе я вернусь и всажу тебе пулю промеж глаз. Понял?

— Да.

Воткинс наконец его отпускает. Джим падает на кровать, хватает ртом воздух и давится кашлем. В какой-то момент срабатывает рвотный рефлекс, но ничего из Джима не выливается.

— Ты как? — Воткинс кажется искренне обеспокоенным. — Извини, пацан, я не хотел сделать тебе больно.

— Ты охренел? — Джим с трудом восстанавливает дыхание. — Она что, настоящая?

— Конечно. Вполне настоящая пневматика.

— Вот урод-то! А выглядит как настоящая.

Воткинс любуется пушкой.

— Вальтер ППК. Продукт гения немецкой инженерной мысли. Такой пользовались Бонд, Джеймс Бонд, и агенты ЦРУ.

— Где ты ее взял?

— Отец подарил.

— Отец тебе пневматику подарил?

— Если точнее, я позаимствовал ее на время. У него коллекция. Он их через Интернет покупает. Копии легендарного оружия.

— И что, он не заметил пропажи?

— Вряд ли. У него их полно.

— Чем, ты говоришь, он занимается?

— Недвижимость продает.

— Во Флориде?

— Во Флориде. В обеих Каролинах. В Колорадо. В Вайоминге. У него везде собственность есть. Хочешь подержать? — Воткинс протягивает Джиму пистолет.

Тот качает головой и отворачивается.

— Зачем тебе эта хрень?

— Ты в Ист-Пало-Альто часто бываешь?

— Нет.

— Ну вот, если поедешь туда, тебе такая хрень тоже понадобится. Хотя бы пугач.

— Зачем тебе туда ездить?

— Там такие цыпочки! Всех оттенков шоколада.

— Зашибись.

— Ты насчет цыпочек не беспокойся особо, Пенек. Ты лучше беспокойся насчет сложившейся ситуации.

— И что у меня за ситуация? — спрашивает Джим, зная, что Воткинс все равно ему сейчас все объяснит.

Воткинс улыбается, предвкушая атаку.

— Что, по-твоему, он знает?

Джим размышляет, не соврать ли. Но, едва помедлив с ответом, понимает, что это бесполезно. Воткинс ему не поверит и снова схватит за горло. «Ну и хер с ним, — думает Джим. — Док много знает. Нам конец. Нас скоро накроют. Но это не моя вина. Это не я трахаю все, что шевелится. Это не у меня венера. Так что на, получай»:

— Он спросил меня, знаю ли я кого-нибудь с венерическим заболеванием.

Поначалу Воткинс просто молчит. Пялится на Джима в полном шоке, а тот про себя улыбается. Наконец Си-Джей взрывается. Сжимает кулак, топает ботинком и орет:

— Вот же мудила гребаный!

— Не знаю, откуда он узнал, — решает встрять Джим. — Она, в смысле, Кристен, наверное, кому-то все-таки что-то рассказала. Не знаю, короче. Я сказал, что ни о чем таком не слышал. Он вроде купился.

— Твою мать! — вопит Воткинс. — Еще что он сказал?

— Больше ничего. Спрашивал только, с кем она выходила и у кого венера.

— А о чем он первым спросил?

— Сначала про венеру.

— И каким тоном?

— В смысле?

— Он злился? Или спокойно говорил?

— Просто спрашивал. Он совершенно точно не знает, кто тут замешан. Направление правильное, но он идет на ощупь.

Воткинс начинает метаться по тесной комнате, ругаться и разговаривать сам с собой. «Что он знает? Раз такой вопрос задает, значит, много. И еще неизвестно, что ему Пенек на самом деле сказал. Получил он тот ответ, который хотел? Все зависит от того, как этот ответ сформулировал Пенек. Сколько нюансов, твою мать. И сколько, интересно, у меня времени?»

И так несколько минут без остановки. Смотреть на это жутко. Ходит туда-сюда, бормочет, чертыхается и размахивает пушкой, пусть ненастоящей, но все равно стремно. Окружающего мира для него не существует. Внезапно Воткинс замирает, потом бросается к Джиму и спрашивает:

— И сколько он здесь пробыл?

— Не знаю. Минут семь-восемь, не больше.

— Он что-нибудь трогал?

Джим уже собирается сказать, что нет, но тут же вспоминает.

— Да, трогал, — взволнованно говорит он и показывает на фотографию: — Вот ее трогал.

Воткинс хватает его за кисть.

— Покажи где. Стекло или рамку?

Джим не помнит точно. Наверное, и то и другое. Он как-то на этом не концентрировался. Помнит только, что Коган брал ее в руки.

— У тебя лупа есть?

— Нет.

— Вали в книжный и купи лупу.

— Сейчас? У меня экзамен на носу.

— Не пойдешь сейчас, не будет больше у тебя экзаменов.

— Ты это к чему?

— Просто я гений, вот к чему! У меня родилась блестящая мысль.

— Какая?

— Я как-то с одной девчонкой познакомился. Во Флориде. У нее был парень, который в нее жутко втрескался.

— И чего?

— Он послал ей в подарок пиццу. А на ней всякие клевые штуки.

— Какие штуки?

— Лепестки роз. И конфеты-сердечки. Знаешь, такие красненькие продают? Сопли в шоколаде, короче.

Джим по-прежнему ничего не понимает.

— А это тут при чем?

— Увидишь. Иди лупу покупать.

6

Пицца

11 мая 2007 года, 21.24

Телефон звонит поздно, около половины десятого. Мэдден вместе с сыном собирает в подвале модель американских горок. И тут в дверь стучит жена и сообщает, что у Хэнка разрывается мобильник. Хэнк выходит, жена протягивает ему телефон.

— Инспектор Мэдден? — Голос женский, напряженный.

— Слушаю.

— Это Саманта Пинклоу, мама Керри. Простите, что так поздно, но вы сказали, если что-нибудь случится, чтобы я вам сразу позвонила.

У Мэддена от предчувствия сжимается сердце.

— Я вас слушаю, миссис Пинклоу.

— Кто-то доставил нам пиццу минут пять назад.

— Так… — Мэдден не знает, что и думать.

— Ну, во-первых, мы пиццу не заказывали.

— А кто доставил, вы не знаете?

— Нет. Она просто… ну… появилась.

Керри выглянула во двор посмотреть, почему так лает собака. И на коврике перед дверью обнаружила большую коробку с пиццей. Ни записки, ни счета. Только коробка. Они сначала подумали, может, им ее по ошибке доставили.

— А пицца-то внутри есть? — спрашивает Мэдден.

— Есть. Вот только странная какая-то.

— Простите?

— Вы не могли бы приехать? Мы ее не трогали. Керри вообще в истерике.

— Миссис Пинклоу, что там с этой пиццей?

— Там кошмар. Пожалуйста, приезжайте. И поскорее.

* * *

Минут через десять Мэдден, сидя на корточках, изучает пиццу. Рядом стоит Билл Кройтер, приехавший чуть раньше. Его Саманта тоже вызвала. Мэдден приподнимает крышку шариковой ручкой и заглядывает внутрь. Он много всякого в жизни повидал, но эта штука бьет все рекорды. Действительно пицца, сыр и помидоры, тут спору нет. Только вместо колбасы, грибов или чего там еще кладут поверху, на ней набор предметов из скобяной лавки. Два перочинных ножа, один напротив другого, плоские свечки с воткнутыми в них скрепками, пять осколков стекла разных размеров, розовые лепестки, несколько кучек белого порошка, — скорее всего, моющего средства — и какие-то запчасти компьютера, похоже чипы памяти. Чипы эти взломаны, и содержимое высыпано на пиццу. На коробке название: «Круглый стол». Большая сеть пиццерий.

Идея понятна и ему, и Биллу: забудь.

— Она не сказала, пицца теплая была, когда ее открыли?

— Да нет, ничего такого, — отвечает Билл. — Спорим, ее купили несколько часов назад.

Мэдден кивает. Смотрит на пиццу и снова на Кройтера. Вид у мужика взвинченный и одновременно измученный. Под темными глазами огромные мешки. До того как Когана арестовали, он названивал Мэддену каждый день. Все спрашивал, как продвигается дело. После ареста звонить перестал, и Мэдден его уже недели три не видел, если не больше. Ожидание развязки, по всей видимости, тяжело на нем сказалось. Наверное, Билл почти не спит, да и брак его тоже разваливается. Когда брак крепкий, трагедия не разрушает, а только укрепляет семью. Но если в цепочке есть слабые звенья, а похоже, что они есть, брак развалится, и года не пройдет. Тем более все оставшиеся дети уже разъехались из дома. Мэддену его жаль.

— Я это заберу, — говорит Хэнк, — и пошлю парней по окрестным пиццериям. Может, мы найдем того, кто ее доставил.

— Что-то мне подсказывает, что он платил не кредиткой, — говорит Билл.

В дверях появляется Саманта, рядом с нею Керри. Взбудораженная, и глаза припухли от слез.

— Привет! — говорит Мэдден. — Перепугалась, да? Ты как вообще?

— Ничего, — тихо отвечает она.

— Не знаешь, кто бы мог такое сделать?

Она качает головой.

— Тебя в школе не обижали? Ничего такого не было?

Она по-прежнему молчит и качает головой.

— Ладно. Мы попробуем найти того, кто ее заказал и доставил.

— Я его видела, — внезапно говорит Керри.

Все смотрят на нее.

— Кого?

— Доктора Когана. Несколько дней назад. В книжном возле университета.

— Ты его видела? — удивленно повторяет Мэдден. — И он тебе что-нибудь сказал?

— Да, мы поговорили.

— Поговорили? — у Мэддена глаза на лоб лезут. А он почему ничего не знает?

— Ну да, просто побеседовали.

— О чем?

— Ну, много о чем. О Кристен. О фильме «Афера Томаса Крауна». О том, почему он развелся. И все такое.

Она говорит равнодушно, но прекрасно знает, какое впечатление производят ее слова.

— Он угрожал тебе?

— Нет.

— Точно?

— Да. Мы совершенно случайно там столкнулись. Он даже сказал, что ему не положено со мной говорить.

— Вы считаете, это он? — Кройтер озвучивает то, о чем думают все в комнате.

Мэдден отвечает не сразу. Он устал и совсем запутался. Странная какая-то ситуация. Конечно, люди, когда крепко прижмет, еще и не на такое способны. То есть Коган вполне мог бы послать эту пиццу. Только с тем же успехом это могут оказаться школьные приятели Кристен, решившие вот так по-дурацки пошутить. Или, что вероятнее всего, кто-то хотел заставить их думать, будто Коган прислал эту пиццу.

— Не знаю, Билл. Но у кого-то мозги набекрень, и это мне жутко не нравится.

— Согласен, — отвечает Билл.

7

Не хакер, а мать Тереза

12 мая 2007 года, 14.06

На следующий день Мэдден звонит Бернсу и сообщает, что забрал жуткую пиццу в хранилище улик, потому что Керри из-за этой коробки очень расстраивалась.

— Что за херня? — выслушав Хэнка, говорит Бернс. — Думаешь, это он сделал?

— Честно?

— Ну?

— Не похоже это на него. Слишком творческий подход. Но на стекле есть фрагмент отпечатка, и отпечаток явно Когана.

— То есть все-таки он.

— Может, и так. Только никаких других отпечатков ни на коробке, ни на ножах, ни на чипах памяти. Нет, на коробке парочка есть, но готов поспорить, что это пятерня парня из пиццерии.

— То есть тот, кто собирал эту композицию, нарочно оставил там отпечаток?

— Чудно как-то, а?

— В этом деле с пиццей все чудно.

Есть и другие поводы для размышления. За последние сорок восемь часов Коган ни разу не был даже в окрестностях пиццерий «Круглый стол». Накануне вечером он вернулся домой в половине девятого, и после этого Биллингс покинул наблюдательный пост. Правда, на время доставки пиццы они его алиби не зафиксировали, и это плохо.

И все-таки какой смысл Когану изготовлять эту жуть? Чего он добивался? Девчонку можно было как-нибудь и попроще напугать. Например, использовать прессу. Уже сейчас в местных газетах появились статейки на эту тему, но крупные издания пока еще эстафету не подхватили. Дупви сказала Кроули, что ее клиент отказался от большой информационной кампании, считая, что она повредит и ему самому, и семье погибшей девочки. Но в какой-то момент им все же придется начать выжигать напалмом землю. «Я из этого сенсацию раздую, если потребуется, Дик», — сказала Дупви.

— Может, ее Кройтер доставил? — предполагает Бернс. — Ты об этом не думал?

Думал. Но тут возникает тот же вопрос. Что он при этом выигрывает? Больше давления на дока, это да. С другой стороны, если его вычислят, дело вообще развалится. Надо быть сумасшедшим, чтобы пойти на такой риск. Нет, конечно, все может быть, но как-то Мэддену в это не верится.

— Ты сейчас где? — спрашивает Бернс.

— Перед «Старбаксом» в Менло. Коган там со своими компьютерщиками встречается.

— Соседским сыном?

— Ага. И с другом его.

— Что делают?

— Черт его знает. Ноутбук открыли. Болтают. Может, играют во что-то. Отсюда не видно.

— И сколько нам еще за ним таскаться?

— Недолго, думаю. У меня предчувствие. Уже недолго.

— И сколько?

Мэдден понимает, на что намекает Бернс. Ему надоело нарушать закон.

— В понедельник поговорим с Пасторини и Кроули, ладно? Расскажем им, что накопали, и посмотрим, что они решат.

— Хэнк!

— Что?

— Как считаешь, он все-таки нарочно от Биллингса ушел? Тебе не кажется, что он нас засек?

— Явных признаков я не вижу. Но это ничего не значит.

— Почему?

— Да потому что, похоже, он сам хочет, чтобы мы за ним следили.

12 мая, 13.40

— Короче, слушайте, — говорит Джош и кладет рядом с ноутбуком конверт. — Она хочет, чтобы вы положили сюда тысячу баксов, я пойду в «FedEx» и отправлю его по почте. Как только она увидит квитанцию на оплату посылки, немедленно начнет взлом.

Коган, задрав бровь, разглядывает имя на конверте. Если бы оно не было напечатано, он бы решил, что кто-то ошибся в правописании. Диафонгон Бабдо. Адрес в Мали, в Африке.

— Ты чего, серьезно? Я пошлю тысячу долларов кому-то, кто живет в Мали?

— Нет, она просто тамошним ребятишкам деньги дает. Типа, спонсор. Эта Бабдо — школьная училка. Ваз говорит, там штука баксов все равно что у нас — двадцать штук. Куча бабок. Вы кому-то реально поможете.

— А для себя она ничего не хочет?

— Купите ей кофе.

— И все?

— Все.

— Прямо не хакер, а мать Тереза какая-то!

— Типа того. Только она атеистка.

— Офигеть! — Факт существования столь юного и странного создания поражает Когана до глубины души. — И что, у нее правда получится?

— Зайти точно сможет. Она уже пробовала. А вот сможет ли найти нужную информацию — это пока вопрос.

Коган оглядывается на столик на другом конце зала. Их виртуальная сообщница, известная ему под простым и понятным именем Ваз (сокращенно от «Вазелин»), сидит рядом со Стивом. Она согласна помочь им украсть информацию. Местный «Старбакс» — самый популярный в округе. Сегодня выходной, так что народу тут еще больше, чем обычно. Деревянные колонны и посетители мешают Теду рассмотреть девушку получше. Маленькая, широкоскулая, в очках в толстой черной оправе, темные волосы забраны в хвостик. Издалека похожа на актрису Жанин Гарофало. Она старше ребят, но всего на год. Учится в одиннадцатом классе.

Многие посетители зашли сюда, потому что устали ходить по магазинам, но в основном за столами школьники. У них тут главное место тусовки. Где же его «тень»? Мэдден — да, точно, сейчас дежурство Мэддена — сидит в машине на другой стороне улицы. В огромных темных очках и бейсболке козырьком назад. Пьет кофе и читает газету. И сколько, интересно, он там проторчит? Вернее, сколько они тут проторчат?

— А ей за это ничего не будет?

Джош смеется:

— Да я же говорил. Она даже не со своего компа работать будет. Проследить ее невозможно. Никакого риска.

— Зато можно будет проследить за каким-нибудь несчастным, ни в чем не виноватым ламером.

— Ламерами. Она будет пользоваться всеми компами, которые есть в зале.

В «Старбаксе» доступ в Интернет бесплатный, и у многих посетителей на столе работают компьютеры. В частности, у Когана. Немножко везения — и программа, которую Ваз написала вместе с друзьями, подключится, все время меняя соединение, к базе данных университета, известной своей прекрасной защитой от взлома, и перелопатит истории болезни студентов. Коган заранее выяснил, что они там действительно хранятся.

— Надеюсь, ты прав, — говорит Тед.

У него тренькает в ноутбуке: пришло сообщение в чате.

Ваз написала со своего планшета: «Пальчики щелк-щелк-щелк, дзынь-дзынь, поехали!»

— Чего там? — спрашивает Джош.

Тед несколько секунд смотрит на экран и печатает:

«Диафонгон — это мужчина или женщина?»

«Тлк», — приходит ответ, и рядом картинка веселой подмигивающей телочки с большим выменем.

Он улыбается, посылает ей смайлик, поворачивает стул так, чтобы Мэдден не видел его рук, и достает десять стодолларовых купюр. Вкладывает их в конверт и передает Джошу.

«Он пошел», — печатает Коган.

«Оки», — приходит ответ.

12 мая, 16.20

Через час Мэдден начинает терять терпение. Он уже прочитал две газеты и заодно страниц двадцать романа Тома Клэнси, который Бернс оставил в бардачке пару дней назад. Хэнк смотрит в окно и думает: «Ты ведь знаешь, гад, что я тут сижу. Знаешь и радуешься. Ухмыляешься, глядя в окно. Что ты задумал, сукин кот?»

Подождав еще десять минут, Хэнк поворачивает бейсболку козырьком вперед и выходит на улицу размять ноги. Топчется возле витрины ювелирного магазинчика. Потом заходит в дорогой супермаркет и покупает бублик с индюшатиной и чеддером. Эти паразиты уже полтора часа там сидят.

Бернс звонит ему на телефон в машине.

— Все, с меня хватит, — объявляет Мэдден.

— Ты домой?

— Сначала кофе себе куплю.

— В супермаркете?

— Нет, зайду в «Старбакс».

12 мая, 15.22

Время от времени приходят вести с полей. Ваз пишет коротко, почти шифровками. Эти идиотские послания она явно сочиняет исключительно для собственного удовольствия. Коган, в общем-то, не очень удивляется. В интернет-сообществе о ней все говорили, что она болтушка, но жутко умная.

«Ты бл жнт?» — спрашивает Ваз.

«Был. Несколько лет назад. Развелся», — отвечает Тед.

«И прям нвсту чрз порог перенсл?»

«Забыл. А когда вспомнил, было уже поздно».

«Я вшл».

Это она вошла в систему, спокойно объясняет Джош. Все в порядке.

Через какое-то время:

«Блин! Не туда. Поезд след. в др. стрну».

Она вошла в базу данных университетской клиники, а не в базу данных самого университета, где, как заранее выяснил Коган, хранятся истории болезни студентов.

Примерно через полтора часа приходит еще послание:

«Паркуюсь. Тут офигеть скока. Фигею. Фигеть от офигения разрешается?»

Через какое-то время звонит Стив.

— Она вошла. Но тут нет никакой возможности искать по диагнозу. Только по фамилии студента.

— Тогда берите список, который я вам дал, и ищите по ключевым словам.

Тед передал Стиву список всех студентов братства, а в придачу еще кучу медицинских терминов и названий антибиотиков и гормональных препаратов.

— Перезвоните мне, если что-нибудь найдете, — добавляет Тед.

И тут же замечает стоящего в очереди за кофе Мэддена. Казалось бы, чего удивляться? Но Тед все равно выпучивает глаза.

— Чего такое? — спрашивает Джош, заметив испуганное выражение лица Когана.

— Ничего.

— Я этого парня уже видел.

— Ага. Он меня арестовывал.

Вот теперь Джош тоже напуган.

— Да ладно! Хрен ли он приперся? Сказать им, чтобы сворачивались?

— Если бы он хотел нас остановить, он бы уже давно это сделал.

Джош снова оглядывается на Мэддена, уже расплачивающегося у кассы.

— Хватит пялиться, — одергивает его Тед. — Не обращай на него внимания. Если что, я с ним сам разберусь.

— Он что, сюда идет? По-моему, он идет к нам!

Мэдден действительно двигается в их направлении. Но тут же останавливается у стойки, берет сахар, ложку и сливки, снова закрывает стакан крышкой, отпивает и опять идет в их сторону. Шагах в пятнадцати от них Мэдден останавливается, делает глоток и смотрит поверх стаканчика. Они с Коганом глядят друг другу в глаза. Лицо Хэнка остается совершенно равнодушным.

— Что он делает? — шепчет Джош, глядя в стол.

Коган не отвечает. Он изо всех сил старается выдержать этот взгляд. Гляделки продолжаются секунд десять-двенадцать. Наконец Мэдден снова отхлебывает кофе, поворачивается и выходит на улицу.

— Расслабься, он ушел.

— Он нас видел?

— Конечно.

— Как думаете, он знает?

— Нет. Это он просто мысленное послание передал.

— Какое?

— Он никому не позволит его дурачить.

— Это хорошо или плохо?

— Надеюсь, для нас это не имеет никакого значения.

«Как дела?» — печатает Тед.

«Стп, не тк бстр, кузнечик», — приходит ответ.

12 мая, 15.56

Поступает несколько ложных сигналов тревоги. Одного студента лечили антибиотиками из списка Когана, но потом оказывается, что не от венерического заболевания. И еще какой-то придурок по имени Фил Данхам подхватил лобковый педикулез, то есть вшей.

Они добираются до букв «м» и «н», и Коган уже потихоньку начинает терять надежду. А потом приходит сообщение:

«Трихомониаз. Хламидиоз. Ацитромицин. Подходит?»

Бинго. Кажется, нашли.

«Как зовут?» — пишет Коган.

Вместо ответа звонит телефон.

— Тед! — Стив аж запыхался.

— Чего?

— Это Джим. Джим Пинклоу. Брат Керри.

— Да ну. Шутишь?

— Нет. Сейчас пришлем скриншот. Она тебе его потом распечатает.

Вот сучонок! Ясный пень, он не видел, чтобы она с кем-нибудь уходила. Потому что он сам с ней уходил.

— Тед, ты там?

— Ага.

— Остальных будем смотреть?

— Нет. Вываливайтесь. И мотаем отсюда.

8

Орать шепотом

17 февраля 2007 года, 23.12

Может, его имя и было в списке первым, но трахнул-то он ее вторым. Воткинс предложил уступить ему свое место, но Джим был не готов. Не стояло у него. Это его и погубило. Иногда Джим думает, что, если бы он пошел первым, может, эта скотина вообще бы Кристен не тронула. И тогда все еще можно было бы исправить. Но Воткинс был первым.

Больше всего ему запомнился голос Воткинса. Сразу после того, как Джим кончил. Воткинс не кричал. Он орал шепотом.

— Соберись, чувак! — Си-Джей встал рядом с ним на колени, в неприятной близости от его лица. — Ты чего тут, в обморок падать собрался?

Джим сидел на полу, прислонившись к кровати Воткинса и закрыв глаза руками. В одной рубашке и носках. Над ним лежала Кристен. Без сознания. Джиму ее было не видно, но он и так знал, что там, на постели, большое пятно крови.

Джим приподнял голову и посмотрел на Воткинса. Накатила тошнота.

— А когда ты Бекки Гофман отымел, тоже столько крови было?

«Отымел» получилось как-то обвиняюще. Воткинс даже обиделся.

— Нет, мудила. Столько крови не было. Но может, ей кто-то другой уже целку порвал?

— Ты думаешь?

— Да какая разница? Надо ее отмыть и выставить отсюда. Давай, поднимайся, хватит сопли жевать!

Воткинс схватил его за грудки и поднял с пола.

— Иду, иду, — ответил Джим.

— На, — Воткинс открыл маленький холодильник и протянул Джиму бутылку минералки, — хлебни. — Потом достал из ящика стола пузырек с аспирином и еще какой-то, без наклейки. — И запей вот это.

— Это для чего?

— Чтобы в башке прояснилось.

Джим оделся, выпил таблетки, и тут вдруг Воткинс схватил его за горло. И впечатал в стену.

— Если ты меня утопишь, Пенек, из-за того, что ты такая нюня, я от тебя мокрого места не оставлю. Ты понял? Я тебя убью. Я из-за такой ерунды в тюрягу садиться не желаю.

— Не буду я тебя топить, — прохрипел Джим, и Воткинс ослабил хватку. — Не буду.

— Я знаю, — приятно улыбаясь, ответил Воткинс. — Теперь давай-ка, ищи ее белье. А я выйду на минуточку. Никому не открывай, я постучу три раза.

Воткинс подошел к двери, снял с крючка большое синее полотенце, выглянул наружу и выскользнул в пустой коридор.

Джим быстро отыскал ее белье. Оно валялось на полу между столиком и кроватью. Джим подобрал лифчик и трусики, скатал их в комок и зажал в кулаке, не зная, что еще с ними делать. На полу по-прежнему гремел магнитофон, «The Chemical Brothers», технобит. Джим хотел было его выключить, но решил, что Воткинс разозлится. Джима снова затошнило, и он сел в кресло в углу.

Как же это вышло? Как такое могло получиться? Только что они играли в «бутылочку». Воткинс задавал ей глупые вопросы. Она показала на него пальчиком и сказала: «Тебе? Да тебе лет тридцать, наверное». И все же она наклонилась к нему, и Джим изумленно наблюдал, как они присосались друг к другу. Он даже улыбался, хотя на самом деле ужасно расстроился.

А потом была его очередь. Она подошла к нему и почти упала рядом с ним на кровать. Джим помог ей лечь поудобнее, а она наклонилась и поцеловала его. Поцелуй был мокрый и пьяный. А потом она отрубилась. Воткинс заржал и сказал:

— Гляди-ка, Пенек, да ты титан!

Почему Джим не остановился в тот момент? Почему зачарованно смотрел, как Воткинс стаскивает с Кристен одежду? Как он входит в нее? Почему, когда Си-Джей уступил ему место, послушно снял штаны и забрался на кровать?

Правда, он старался, чтобы все выглядело, как обычный секс. Смешно, конечно, но Джим даже ее поцеловал. И погладил по лицу. Как будто все по-настоящему. На секунду Кристен открыла глаза, и Джим и правда поверил, что у них любовь. А потом где-то рядом заржал Воткинс.

— Эй, Казанова, ты чего делаешь?

Джим сначала никак не мог войти, и Воткинс смазал ее каким-то гелем. Джим поднатужился и попал. Он ее трахал. Все должно было быть совсем не так. Но было именно так. Он трахал Кристен.

Воткинс трижды постучал в дверь. Джим вскочил и отпер замок. Воткинс проскользнул в комнату и снова заперся. Он намочил половину полотенца, но Джим решил, что так они пятно не отмоют. Тут нужна химия посильнее. «The Chemical Brothers».

— Значит, так, — сказал Воткинс. — Я ее сейчас отмою. Проверь, чтобы у нее на одежде не осталось пятен крови. Ни капельки. Все понял?

Воткинс зажег лампу на прикроватном столике.

— А с простыней что делать будем? — спросил Джим.

— Не парься. С этим я потом сам разберусь. Сначала надо ее отмыть и выставить вон.

9

Как правильно подавать мяч

13 мая 2007 года, 12.05

Воскресенье. Полдень. Мэдден поначалу не замечает посетителя, занявшего место на скамейке зрителей. Он слишком сосредоточился: его сын вот уже две игры подряд никак не может правильно подать мяч с первой попытки. В лучшем случае с двенадцатой. Не то чтобы все мимо, но за круг вылетает постоянно. И сегодня у него получается не лучше. Мэдден расстроен: всякий раз, как он что-нибудь говорит сыну, даже хвалит или подбадривает, тот словно съеживается, и выходит еще хуже. Мальчишка бросает слишком сильно, почти вверх, или, наоборот, мяч летит в грязь, Мэддену под ноги.

— Держи левый локоть и плечо повыше.

Чико поворачивается на голос. Единственный зритель стоит у первой базы, сунув руки в карманы.

— Что?

Парень выходит из-за ограждения и идет мимо судейского места. И тут Хэнк наконец узнает его.

— Когда бросаешь, — говорит Коган, — локоть и плечо повыше задирай. У тебя левая сторона опускается. Ну-ка, давай еще раз.

Чико послушно бросает снова, на этот раз внимательно следя за своими движениями. И все равно мяч летит высоко и мимо площадки.

— Ну вот, видишь, ты опять то же самое делаешь. — Коган подходит поближе. — Давай покажу, как нужно. Вы не возражаете?

Мэдден и рта раскрыть не успевает, а Чико уже стаскивает перчатку и отдает ее Когану вместе с мячом. Тед встает прямо перед мальчиком.

— Значит, так, выпрямись и расслабься. Старайся стать повыше. Головой не верти. Ось симметрии по центру. Теперь отступи шаг назад под углом сорок пять градусов влево.

Мэдден ошалело наблюдает за этой сценой, не веря своим глазам. Голос Когана гипнотизирует. Все движения Тед выполняет медленно, подчеркивая каждую деталь. Ставит стопу параллельно краю резинового коврика площадки, опускает левую кисть к правой лодыжке. Потом начинает повторять то же самое быстрее, комментируя все этапы:

— Главное, помни, сначала двигается нижняя часть тела. Бросай всегда с дальнего конца коврика, так тебе лучше видно отбивающего. Перемещайся вверх-вниз, направо и налево, чтобы сбить отбивающего с толку.

Коган сначала просто показывает и подает мяч только на третьей попытке. Чико ловит. Каждый следующий раз Коган бросает мяч сильнее. Под конец скорость становится нормальной, только все мячи ложатся куда надо.

На десятый раз он поворачивается и спрашивает у Чико:

— Кто твой любимый питчер?

— Мэддокс, — быстро отвечает Чико.

— Да, он классный. А я любил Сивера. Тома Сивера.

И тут Коган прикрывает рот бейсбольной перчаткой и что-то шепчет мальчику.

— Папа, готовься! — кричит Чико. — Он сейчас тебе подаст.

Мэдден не успевает возразить. Коган размахивается, подает, и мяч уже в перчатке. Хэнк бросает мяч обратно, сердито глядя на Когана. Как он смеет так вести себя при сыне? Мэдден приседает чуть пониже и выставляет перчатку точно перед собой.

Ба-бах! Коган попадает точно в цель.

Мячи ложатся в перчатку один за другим, бах, бах, бах. Мэдден и слова сказать не успевает между бросками. У Когана сосредоточенное выражение лица, одновременно возбужденное и спокойное. Он и в самом деле увлечен игрой. Подает по-настоящему.

Бросив около дюжины мячей, он отдает перчатку Чико, чтобы тот сам попробовал. Мальчик повторяет движения Когана. Бросает чуть выше, чем надо.

— Отлично, — говорит ему «тренер», — теперь еще раз повтори про себя все, что я сказал, и потом выброси из головы все инструкции.

Чико секунду смотрит вверх. Потом собирается и начинает движение. Бах! Мяч ложится точно в перчатку отцу. Мэддену даже бегать за ним не пришлось.

— Ты молодец, — говорит Хэнк и бросает мяч обратно.

Вторая подача проходит точно так же. И третья. Из следующих десяти восемь попадают точно в цель, а два проходят достаточно близко, чтобы отбивающий по крайней мере замахнулся и попытался ударить битой.

Чико решает, что этот урок он уже выучил, и просит Когана показать, как подавать «витой».

— В другой раз, — отказывается Коган. — Мне надо с твоим папой поговорить. Но я тебе все запишу, чтобы ты не забыл.

Тед вынимает конверт и начинает писать на его обороте. Он похож на тренера, решающего, не произвести ли замену питчера. Мэдден подходит ближе, отдает сыну перчатку:

— Иди посмотри, как твоя сестра играет. Мне надо с доктором Коганом поговорить.

— Пап, там же еще не началось!

Действительно, на дальнем конце поля девчонки выстроились в ряд и по очереди подают мяч отбивающему — разогреваются. Свисток прозвучит только минут через пять.

— Чико, я последний раз говорю. Поблагодари доктора Когана и шагай.

— Спасибо большое, доктор Коган!

— Не за что!

Мэдден ждет, пока сын отойдет подальше, а потом спрашивает:

— Откуда вы знали, где меня искать?

Коган поднимает руку:

— Сейчас, секундочку. — Он продолжает писать, потом протягивает Мэддену конверт: — Вот, возьмите. Там написано: «Как правильно подавать мяч, 4 шага». И все четыре шага подробно расписаны.

— Спасибо! — бурчит Мэдден.

— Сколько ему?

— Одиннадцать.

— У него хороший бросок.

— Да, его тренер тоже так говорит.

— А тренер ему показывал, как правильно бросать?

— Да нет. Не так, как вы, это точно. Вы, видимо, профессионально играли?

— Давно. Еще когда в колледже учился.

— Спасибо! У него никак не получалось в последнее время.

— Да что вы! Я был рад помочь.

Они неловко молчат.

— Так вы мне не ответили. Что вы здесь делаете?

Коган улыбается:

— Я следил за вами от церкви. Приехал сказать, что все кончилось, инспектор.

— Простите, не понял?

— Ваше обвинение развалилось. Не знаю, кто так на вас давил, чтобы вы меня прижали, прокурор или отец девочки, но я теперь полностью оправдан. Вы упустили несколько важных деталей.

— Я знаю.

— Правда?

— После того как вы провернули этот фокус в бесплатной клинике, мы поняли, что искать. На следующий день после происшествия Кристен обращалась туда.

Коган ужасно удивлен. Мэддену даже приятно становится.

— То есть вы в курсе, что она подхватила венерическое заболевание?

— Нет. Пока нет. Мы еще не запрашивали ее историю болезни. Если честно, нам хотелось посмотреть, что вы будете делать с добытой информацией. А уж потом действовать.

Коган смеется:

— Значит, собирались просто сидеть и ждать? И сколько же?

— Недолго.

— Но я бы успел уже вляпаться в какую-нибудь неприятность.

— Мы же не знали, что вы задумали. Может, вы что-то пытались скрыть. Скажите, как вы узнали, что ее лечили от венерического заболевания?

— Мне Керри сказала.

Вот теперь мяч ударил Мэддена точнехонько в грудь. Такое, во всяком случае, у него было впечатление.

— Керри?

— Ну, не так прямо. А, кстати, вот что еще. Я знаю, кто это сделал. У меня есть доказательства. Насильник — Джим Пинклоу. У вашего главного свидетеля те же диагнозы.

— И какие же это доказательства?

— Они в конверте. — Коган показывает на тот самый конверт, на обороте которого он написал инструкцию для Чико. — Там результаты его обследования. Кристен обратилась в клинику под вымышленным именем, но если вы немножко покопаетесь в этой теме — хотя я понимаю, что вы, ребята, ужас как заняты слежкой за мной, — то сможете сложить два и два.

Мэдден открывает конверт. Внутри три листочка. На первом — выписка из истории болезни Джима с упоминанием диагноза «хламидиоз». На других двух страницах — история осмотра Крисс Рей в бесплатной клинике. Дата рождения изменена, и получается, что на момент обращения Кристен было семнадцать, а не шестнадцать лет. Указаны две даты обращений, первая — на следующий день после происшествия, вторая — ровно через две недели после этого. Диагноз совпадает. В остальной медицинской абракадабре Мэдден разобраться не может.

Страница первая:

Пациентка, белая, возраст — 17 лет. Обратилась для гинекологического осмотра. Сообщила, что накануне вечером впервые вступила в сексуальную связь. Контрацептивами не пользовалась. Обратилась на 14-й день менструального цикла. В анамнезе спленэктомия, проведенная 6 месяцев назад. Жалобы на кровавые выделения и вагинальные боли. Пациентка просит назначить ей экстренные гормональные средства контрацепции.

Результаты осмотра:

АД — 116/78, пульс 88, темп. 36,7.

Гинекологический осмотр:

Мелкие (2–3 см) кровоизлияния на слизистой вагины и в промежности. Наружные половые органы и вагина слегка отечные, небольшая эритема, серьезных повреждений не обнаружено. Целостность девственной плевы нарушена. В вагине обнаружен серрозно-геморрагический дренаж, разрывов нет. Шейка матки рыхлая. Матка не увеличена, ненапряженная. Придатки не увеличены, не напряжены.

В мазке: эритроциты — умеренно, лейкоциты — мало, грибковые инф. — нет, трихомонадии — нет, сперма — небольшое количество, сперматозоиды подвижные, неприятного запаха нет.

Анализ мочи на беременность — отр.

За исключением отечности и кровоизлияний, других нарушений не обнаружено. Девственная плева нарушена. Пациентка факт изнасилования отрицает.

Назначения: показано назначение средств экстренной гормональной контрацепции (Овралл — 2 т. немедленно, 2 — через 12 ч.). Побочные эффекты пациентке разъяснены. Биохимия мазка. Анализы на венерические заболевания, в особенности хламидиоз. Проведена беседа о необходимости использования презервативов. Предложен курс психотерапии в связи с возможной психологической травмой (насилие не осознано?). Рекомендован повторный осмотр через 2 недели, повторная диагностика венерических заболеваний и тест на беременность.

Страница вторая:

Повторный прием:

Жалобы на вагинальные боли и воспаление слизистой, небольшие выделения. Затруднения мочеиспускания, боли в животе и тазовой области не подтверждает.

При осмотре кровоизлияний в области промежности не обнаружено. По-прежнему наблюдается небольшая эритема, трещин и повреждений нет. Отмечаются небольшие пенистые выделения и эритема вагины. Шайка матки не увеличена, не напряжена. Матка не увеличена, не напряжена.

В мазке: эритроциты — умеренно, лейкоциты — умеренно, трихомонадии — есть, грибковая инф. — не обнаружено. Анализ мочи на беременность — отр.

Диагноз: трихомонадный вагинит? Цервицит. Хламидиоз.

Назначения: ацитромицин 2 мг, анализы на венерические инфекции, в особенности хламидиоз, повторить.

Мэдден заканчивает просматривать бумаги и спрашивает Когана:

— Был еще один осмотр. Где его запись?

— У меня ее нет.

— А эти как ты добыл?

— Это неважно. Важно, что ты теперь будешь делать.

— Ты знал, что я за тобой слежу, когда сидел в «Джоаниз» с адвокатшей?

— Может, и знал. А что?

— То есть адвокатша тоже в курсе?

— В курсе чего?

— В курсе этой твоей дурацкой шутки со статьей про меня?

— Нет, не в курсе. И про эти документы не в курсе. Но я ей скоро расскажу.

— Так о чем тогда ты с ней разговаривал?

— Когда?

— Когда показывал ей статью?

— О твоем предубеждении.

— Каком предубеждении?

— Предубеждении в этом деле. Против меня.

— Не понимаю, о чем ты.

— Инспектор, к тебе приставал врач.

— Он не приставал ко мне. Он меня изнасиловал.

— Примерно это я и имею в виду.

Мэдден разъяренно глядит на Когана. Внезапно накатывает приступ паранойи. Ему кажется, что доктор его специально загоняет в ловушку. Может, он с микрофоном пришел?

Хэнк с трудом подавляет желание вмазать Теду.

— И давно у тебя эти бумаги?

— Недавно.

— А ты пиццу любишь?

— Чего?

— Это ты послал Керри пиццу два дня назад?

— Пиццу? На фига мне ей пиццу посылать?

Похоже, он и правда удивлен. Как-то уж слишком натурально у него вышло.

— Ей доставили пиццу. А до этого ты с ней встречался и разговаривал.

Коган пожимает плечами:

— И чего, она отравленная была?

— Да нет, не совсем.

— Тогда я вообще ничего не понимаю. Зато я знаю, что завтра в девять утра у меня назначена встреча с адвокатом. Я передам ей эти бумаги. И если вы не снимете обвинение против меня в течение двадцати четырех часов, то мы все сольем прессе. Думай, инспектор. До завтра.

— Доктор! — кричит ему вслед Мэдден.

Тед поворачивается:

— Что?

— Никто на меня не давил. И нет тут никакого заговора.

Коган улыбается и задумчиво ковыряет ботинком землю.

— Знаешь, инспектор, мне попадались очень тяжелые пациенты. Не в медицинском смысле. С ними тяжело было договориться. Были такие, от которых меня прямо тошнило. И все равно я их лечил. И хорошо лечил.

— Да не охотился я на тебя! И не мстил! Это ж было сто лет назад.

— Может, и так. Но я тебе с самого начала не понравился.

— Как ты и сказал, это не имеет никакого значения. На работу это не влияет.

Коган снова улыбается, на этот раз уже шире:

— Хорошего дня, инспектор.

10

Паршивое дело

13 мая 2007 года, 21.30

Во время футбольных матчей в «Гусе» по воскресеньям полно народу. Если же игры нет, то после девяти в зале остаются лишь несколько безнадежных холостяков лет по сорок с гаком и дымящие как паровоз женщины, которые каждые полчаса выходят на улицу покурить. Мэдден в эту теплую компанию как-то плохо вписывается, хоть у него уже и галстук развязался, и волосы растрепались.

— Я вообще-то не часто хожу в кино, — растягивая слова, громко говорит Хэнк, — но вот сегодня мне один фильм вспомнился.

Они с барменом Эдди затеяли игру. Эдди ирландец, весьма обходительный, чуть за сорок и уже почти совершенно лысый. Посетители припоминают цитаты из фильмов, а Эдди должен угадать, что это за фильм. К сожалению, сейчас очередь Мэддена.

— «Хьюстон, у нас проблема», — говорит он.

— Ну-у, так неинтересно, — тянет пергидрольная потасканная блондинка Пегги, сидящая на табурете рядом с Хэнком. В глубоком вырезе футболки на левой груди виднеется татуировка мультяшного дьяволенка. А еще Пегги обещала Хэнку, что, если он будет себя правильно вести, она ему и другие свои татуировки покажет.

— «Аполлон-13», — говорит Эдди.

— Да, хороший был фильм, — хрипло смеется Пегги. — С Томом Хэнксом. Ему пришлось жутко похудеть перед съемками «Выжившего».

— Привет, Хэнк!

На плечо ложится тяжелая рука. Мэдден оглядывается и видит Пасторини.

— А, привет, Пит! Тут у нас импровизированная отвальная по случаю моего выхода на пенсию.

— Двадцать четыре года херней страдал. Хватит уже! — говорит Пегги.

— Четырнадцать, — поправляет ее Хэнк.

— Ох, простите, пожалуйста, — ржет она в ответ. — Я все перепутала. Это моему бывшему было двадцать четыре. Бесперспективная скотина. Но в постели очень даже.

— Ну еще бы! — Мэдден поднимает стакан.

Блондинка игриво прижимается к инспектору.

— Эдди, сколько он выпил? — спрашивает Пасторини.

— Это уже пятый.

— Да он трезвый совсем, — ухмыляется Пегги.

— Наоборот, уже сильно поддатый, — возражает Эдди. — Я как раз хотел ему такси вызывать. А он сказал, что вы сюда приедете.

— Пошли, Хэнк! Нам надо поговорить, — зовет Пасторини.

Мэдден вдруг замечает, что старший инспектор одет в велюровый адидасовский спортивный костюм, словно хипхопер какой-нибудь. Начальник почему-то тянет его за локоть, пытаясь стащить с табуретки.

— Йо, чувак, а где ж твои цацки? Тебе только цацек к костюму не хватает.

— Хэнк, на два слова.

— Эй, слоняра, осторожнее! Он же хромой, — предупреждает блондинка.

— Я в курсе. Заткнись, а то я тебя тоже хромой сделаю!

— Какие мы нежные! Ты чего, кофеина перебрал?

Мэддену удается наконец слезть с табуретки, не без помощи босса, конечно.

— Знаешь, Пит, я надрался, — раскачиваясь, серьезно сообщает Хэнк.

— Да что ты? Не может быть! Эдди, принеси нам парочку банок диетической колы, ладно? Льда не надо.

Пасторини ведет Мэддена к столу и аккуратно пристраивает на диванчик. Эдди приносит две огромные пивные кружки с колой.

— Пей, — командует Пасторини. — И покажи мне эти документы.

Мэдден отхлебывает колы. На вкус она гораздо лучше пива.

— Что случилось, Хэнк? С утра все было нормально. Ты сказал, у тебя даже есть его отпечаток на осколке стекла.

Мэддена накрывает волна тошноты — то ли от выпитого пива, то ли от того, что он вдруг вспомнил события сегодняшнего дня. Он закрывает глаза, потом открывает и таращится на инициалы и бессмысленные слова, вырезанные на столе. Особенно его поражает надпись «мочилово». Это к чему? Кто кого мочит?

— Не надо было так близко к сердцу все принимать, Пит, — бормочет Мэдден. — Я себе обещал, что не буду. И все-таки переживал. Говно я, а не коп.

— Хватит.

Мэдден откидывается на спинку диванчика, сражается некоторое время с карманом штанов, наконец вытаскивает сложенный втрое конверт и протягивает его Пасторини. Пасторини внимательно изучает надпись и удивленно читает:

— Как правильно подавать мяч, 4 шага.

— Не, ты внутри посмотри.

Пасторини вытаскивает листки. Пока он проглядывает их, Мэдден допивает колу.

— Как он их достал? — спрашивает старший инспектор.

— Я же тебе сказал. Не знаю. — Мэдден обводит пальцем букву «Б» в слове «Боб». «Боб + Лиз». Интересно, где сейчас эти Боб и Лиз?

— Хэнк!

Мэдден поднимает голову:

— Чего?

— Что он тебе сказал?

— Сказал, что я не инспектор, а говно. И главное — он ведь прав!

— Хэнк, я этого не слышал. Ты пьян и городишь ерунду.

— А ты послушай. Я тебе говорил, что в этом деле все не так. С самого начала говорил. Паршивое дело. А ты меня не слушал. Ну вот, теперь мне конец.

— Ты преувеличиваешь.

Мэдден печально качает головой:

— Она забыла. Вылетело из головы.

— Что?

— Так мне Керри сказала. Я ее спросил, чего она мне-то не рассказала про Кристен. Про то, что та посоветовала. Что Когану надо сходить к врачу. «Я забы-ы-ла. Столько всего навалилось, вот у меня из головы и вылетело». — Он передразнивает ее тоненьким противным голосом. — «И вы же меня об этом не спрашивали»! И она права! Нет, ну не кретинизм, Пит, а? Я ее не спрашивал, это правда. Знаешь почему?

— Из-за дневника, — отвечает Пасторини. — Ты мне уже говорил.

Мэдден икает, заглядывает в кружку, обнаруживает, что она пуста, и тянется к кружке Пасторини.

— Вот теперь я понимаю, почему тебе это пойло так нравится. — Он залпом выпивает половину. — Очень бодрит.

— Ладно, Хэнк, давай подведем итоги.

— Давай.

— Что у нас есть? Есть куча улик, добытых незаконным путем. Есть пострадавшая, дневнику которой, оказывается, нельзя верить. Есть съехавший крышей инспектор, решивший, что он не коп, а говно. И есть главный свидетель, вполне вероятно занимавшийся сексом с жертвой. Которая при этом была в отключке.

— Вроде так. — Мэдден весело поднимает кружку, словно произносит тост. — Дело наше сильно запаршивело. Псина нам с тобой шелудивая какая-то попалась. Может, пристрелим, чтоб не мучилась?

— Ну уж нет.

На поясе Мэддена начинает вибрировать телефон. Он смотрит на экран и протягивает мобильник Пасторини.

— Это жена звонит. Поговори с ней сам, а? Я сейчас не в кондиции. А она уже два раза звонила.

Пасторини берет трубку.

— Мария, это Пит. — И через секунду: — Нет, я его таким еще ни разу не видел. Ну ничего. Доставлю в целости и сохранности. Не переживай.

Он возвращает телефон Хэнку и продолжает:

— Короче, мы отходим на исходную позицию. Ничего не изменилось. Просто нам заново нужно вычислить придурка.

— Придурок — это я.

— Нет, не ты. Вот он — наш главный придурок. — Пит показывает Хэнку выписку из истории болезни Джима.

— Может быть. Но теперь все вообще запуталось. Я навалял такого! Кроули нас с говном съест, когда увидит, что в газетах напишут. Не, я уже не выплыву.

— С Кроули я сам поговорю. А ты пока сделай так, чтобы мальчишка признался.

Мэдден смеется:

— Я думал, это у меня интоксикация.

— Я серьезно.

— Ты просто не понимаешь. Мы никогда концов не найдем. Они слишком глубоко спрятаны. В этом деле дна нету.

— А мы девчонку заставим с нами сыграть. Будет еще одна «шире ширинку».

— Это ж ее брат! С ума сошел?

— Ладно, тогда дока подключим. — Пасторини быстро осознает свою ошибку. — У него шкурный интерес. Хочет сорваться с крючка — пусть сначала поработает.

Мэдден обдумывает это предложение. Он и раньше его обдумывал, еще когда трезвый был. И оно ему не понравилось. Теперь он пьян, а предложение все равно ему не нравится.

— И что? Как он заставит сопляка сознаться?

— Это уж я не знаю, — отвечает Пасторини. — Ты уж как-нибудь сам придумай. Он ведь тебя в этом деле обскакал? Значит, умеет людей раскалывать. Ладно, допивай и пошли.

11

Дневник Барта^[4]

15 мая 2007 года

Тому, кто это читает.

У меня назначена встреча с доктором Коганом в парке рядом с «Линейным ускорителем». Подходящее место. С той ночи я постоянно чувствую себя ядром, которое расщепили, а собраться обратно в единое целое у меня не получается.

Вчера позвонил доктор Коган и сказал, что он хотел бы поговорить со мной наедине. Что-то у него такое есть, что он хочет мне показать. И это не телефонный разговор. Уж не знаю, что у него там есть, но наверняка ничего хорошего. Мы с Воткинсом обсудили ситуацию и решили — надо с ним встретиться. Если он начнет меня обвинять, буду все отрицать. Воткинс сам предложил встретиться с Коганом в парке.

Этой ночью я почти не спал. Первый экзамен в четверг, а я так устал, что совсем не подготовился. Из-за доктора Когана переживать нечего. С ним-то я справлюсь. А вот Си-Джей и вправду достал. Он меня чуть не удушил недавно. И продолжает постоянно наезжать. Эта психологическая пытка тяжелее всего. До него вообще не доходит, что мне надо заниматься. Что бы он мне ни сделал, экзамены я провалить не могу. Не могу, и все.

Вот поэтому у меня плохое предчувствие насчет сегодняшней встречи. Вот бы все прошло гладко! Но поводов для оптимизма мало. Если случится что-то плохое, пожалуйста, откройте папку «Симпсоны». В папке «Сезон 3» лежит папка «Дневник Барта». На самом деле это мой дневник. На все вопросы он не ответит, но вы хотя бы поймете, как я раскаиваюсь и как дорога мне была Кристен. Несмотря на то, что она погибла из-за моего дурацкого самомнения.

12

Ради победы команды

15 мая 2007 года, 9.40

Перед зданием торгового центра «Шерон Хайтс», а точнее, перед входом в банк «Веллс Фарго» стоит белый минивэн. В машине сидит техник и выполняет первую за сегодняшний день проверку связи.

— Солнце жарит, — говорит Мэдден, ожидая заключения техника. — Значит, пусть идет в темных очках с микрофоном в дужке.

Хэнк кивает на левую полку, на которой лежит несколько пар солнечных очков в толстой оправе и рядом — полупустая кружка с кофе. На всех очках дужки из неопрена.

— Модель, конечно, не самая модная, но ты можешь просто повесить их на ворот. Если солнце будет бить в глаза, надевай, не стесняйся. Как солнечные очки они тоже работают.

Мэдден объясняет Когану, что передатчик подхватит звук с расстояния в пятьсот метров, но они припаркуются ближе. Еще один передатчик они присобачили к скамейке, так что, если Когану удастся держаться где-нибудь поблизости, они гарантированно не упустят ни слова. Хорошо, что сегодня ветра почти нет.

— Мы на тебе этот трюк уже пробовали, так что ты в курсе, — извиняющимся голосом говорит Мэдден. — Удивление долго не проработает. Он быстро сориентируется и замолчит. Важно расколоть его в первые тридцать секунд.

Коган кивает, вспомнив тот подстроенный телефонный разговор с Керри.

— Хочешь, пройдемся еще раз по сценарию? Или ты все запомнил?

— Запомнил, нормально, — отвечает Коган.

— Ладно. Мистер Бернс, как я уже говорил, будет выгуливать собаку у питьевого фонтанчика.

Мэдден показывает Когану собственноручно нарисованный на клочке бумаги план парка. Тремя крестами в центре отмечена та самая скамейка. Крестик в кружочке отмечает положение Бернса. Фонтанчик обозначен квадратиком. Еще три обычных крестика отмечают положение других скамеек в парке. Себя, находящегося за пределами парка, Мэдден тоже обозначил крестиком в кружочке. Технически они с Бернсом будут находиться примерно на одном расстоянии от скамейки, но Бернс будет гулять у всех на виду, а Мэдден — сидеть в минивэне за деревьями и кустами.

— Чересчур близко — тоже плохо, — продолжает Мэдден, — но ты его будешь видеть. Если все будет нормально, его помощь не потребуется.

— А если у вас не идет звук, он поднимет собаку на руки?

— Да.

— И какая у него будет собака?

— Не знаю пока. Маленькая. И белая.

— Это служебная собака?

— Нет, карманная. Он ее у девушки позаимствовал.

— То есть от собачки проку не будет?

— Не будет. Но она дрессированная.

— Ну, значит, так, — техник протягивает Когану очки, — у нас вроде все готово. Держи. Мы их еще раз протестируем, когда ты поближе к месту подойдешь.

Коган засовывает передатчик за шиворот рубашки и вешает очки на ворот.

— На кого я похож? — спрашивает он Мэддена.

— На себя. Чего мы и добивались, — отвечает тот.

* * *

До встречи остается еще пятнадцать минут, и Коган проводит их, сидя в машине и болтая с Кэролин. Говорит он в основном о будущем.

— Ты о чем думаешь? — спрашивает его Кэролин.

— О том, как поведет себя начальство в больнице. Конечно, они все равно могут меня выдавить. Но если уж уходить, то уходить на своих условиях.

— По-моему, сейчас не время об этом беспокоиться.

— Как думаешь, что она сделает, когда узнает?

— Кто?

— Керри.

— В смысле, изменит ли она показания? Это зависит от того, насколько она уверена в том, что видела тебя. Ей предстоит теперь много общаться с психологами.

— А если она будет продолжать настаивать?

— Да сколько угодно. Дело-то против тебя развалилось.

— А ты как бы отреагировала?

— На что?

— Если бы оказалось, что ты спала с кем-то, а ничего не помнишь?

— По-моему, маловероятно, что Кристен ничего не подозревала. Скорее всего, именно поэтому она и покончила с собой.

— Давай представим, что ты об этом не знала. Такое бывает.

— Тогда мне было бы очень трудно доверять людям. В особенности парням. Мне и сейчас это непросто, а так было бы еще раз в десять сложнее.

Тед кивает.

— Чего ты переживаешь? — спрашивает Кэролин.

— Просто я так сконцентрировался на том, чтобы добиться цели, что не подумал о последствиях. О том, что будет, если все получится.

— Ты сначала добейся, а потом уж будешь рефлексировать.

— Значит, ты на меня не злишься?

— Мы с тобой живем с разной скоростью. Ты жмешь на газ, а я торможу. Потом я жму на газ, а ты останавливаешься. Это жизнь.

— Глупо как-то, а? — Тед улыбается.

— Я бы добилась оправдания. Я же тебе обещала.

— Мне нужно было не просто «за недоказанностью».

Теперь уже Кэролин смеется.

— Ты чего?

— Послушать нас со стороны — мы вообще полный бред несем. Я обещаю тебя отмазать. Ты говоришь, тебе нужно не просто «за недоказанностью».

Они снова смеются, теперь уже вместе. От всей души. И тут Коган вспоминает про очки.

— Е-мое! А микрофон работает?

Кэролин в ужасе смотрит на него. Через секунду открывается дверь минивэна, Мэдден выходит на улицу и стучит в окно их машины. Коган опускает стекло.

— Работает, работает, — говорит Мэдден. — Мы все слышали. Мисс Дупви, мы начинаем. Пойдемте со мной, пожалуйста.

* * *

С самого начала все идет не так. Звук пишется, но Джим появляется совсем не с той стороны, с какой они ожидали. Парк почти круглый, по периметру проходит дорожка для роллеров и велосипедистов, в центре — асфальтовый пятачок с фонтанчиком, который с воздуха, наверное, выглядит как глаз циклона. Войти можно с любой стороны, но большинство входит с двух прилегающих улиц. Одна из них — четырехполосное шоссе, ведущее в горы, любимый маршрут байкеров. Джим появляется со стороны велосипедной дорожки, идущей параллельно улице. Там много деревьев, и потому эта часть парка особенно нравится собачникам.

Коган замечает Джима и машет ему. Пацан не двигается с места и знаком подзывает Теда к себе. Некоторое время каждый убеждает другого подойти. Наконец Коган нехотя покидает укрепленную позицию у центральной скамейки.

Слева он видит Бернса, выгуливающего собаку. Собака обнюхивает какую-то дрянь под кустом. Коган ждет сигнала остановиться, но его не поступает. Значит, все нормально. Передатчик на скамейке не пригодится, но микрофон в очках, по-видимому, работает. Тед старается идти спокойно и уверенно.

— Привет! — говорит Коган, подходя поближе.

— Привет!

Тед показывает на скамейку:

— Присядем?

— Не! Я уже насиделся сегодня. Давайте ближе к делу. Что вы хотели мне показать?

— Я тут кое-какие документы нарыл. Тебе понравится. — И протягивает Джиму конверт.

Джим читает. Выражение лица у него становится все более испуганным.

— Первый листок — это осмотр Кристен. А второй, как видишь, твой. Вы, оказывается, оба подхватили хламидиоз в одно и то же время. Удивительное совпадение, ты не находишь?

Джим оглядывается. Вдалеке прогуливается Биллингс.

— Кто вам это дал? — тихо спрашивает мальчик.

— Тот, кто тебя не любит.

— Это кто же?

— Я все знаю, Джим. Той ночью вы с Кристен занимались сексом. Вернее, она отключилась и ты ее трахнул.

— Она не отключалась.

— У нас есть свидетель. Он тебя сдал.

— Кто?

Тут Коган должен сказать, что сдал один из парней из общаги. Но в этот момент что-то тяжелое ударяет его в правый висок и затылок. Теда бросает вперед, и все темнеет, прежде чем он успевает коснуться земли.

* * *

Мэдден и Кэролин слышат удар. Хэнк включает рацию:

— Что там у вас?

— В смысле? — переспрашивает Бернс.

Через секунду из приемника снова слышится голос Джима:

— Что ты делаешь? У тебя чего, совсем крыша поехала?

Дальше шуршание, треск, удары.

— Я его не вижу, — говорит Бернс.

Снова треск и голос Джима:

— Придурок! У него же мог быть с собой микрофон!

Мэдден говорит в рацию:

— Бернс, мне нужно знать, что там происходит.

Другой голос:

— Тебе повезло, говнюк.

Бернс:

— Не понял, Хэнк.

— Вытаскивайте его оттуда, — резко говорит Кэролин.

— Блин, чувак! Ты опять пушку припер! — Это голос Джима.

— Бернс, он вооружен.

Другой голос:

— Я тебе говорил, Пенек, я в тюрягу не собираюсь. Думаешь, я пошутил?

— Повтори, что ты сказал, — говорит Бернс.

Голоса накладываются один на другой. Мэдден уже с трудом их различает.

— Вытаскивай его! — орет он в микрофон.

И тут Джим орет:

— Да пошел ты в жопу!

Мэдден не ждет ответа Воткинса. И не слышит, как Джим вытаскивает из кармана нож для разрезания бумаги и кричит:

— С меня хватит!

И не слышит, как стреляет Воткинс.

К тому времени Хэнк уже открывает дверь машины, выскакивает и мчится через парк.

* * *

Коган приходит в себя от хлопка пистолета с глушителем. Он лежит на боку и пошевелиться поначалу не может. Перед глазами все расплывается. Первое, что приходит ему в голову, — «возможно сотрясение мозга». Тед с трудом открывает и закрывает глаза. Сбоку от себя он видит чьи-то ноги и лежащее на земле тело. Потом слышит стоны и заставляет себя перевернуться и встать на колени.

— А, как раз вовремя, — произносит знакомый голос.

Тед поднимает голову. Над ним стоит Си-Джей Воткинс с пистолетом в руке. Это само по себе странно, но еще более странно, что на Воткинсе резиновые хирургические перчатки.

— Подержи минутку, — произносит Воткинс.

Тед не успевает ответить. Воткинс резко выворачивает ему руку, и Тед снова падает на землю. Воткинс прижимает пальцы Когана к пистолету.

— Извини, чувак, но иногда приходится жертвовать собой ради победы команды.

* * *

Мэдден, вылетающий из кустов, растрепанный и разъяренный, производит устрашающее впечатление. Больная нога в ортопедическом ботинке волочится за ним, точно якорь на цепи. Мэдден передвигается короткими рывками. Завидев его, потрясенный Бернс бросает поводок и кидается следом. Из него, конечно, бегун получше, но Мэдден уже успел разогнаться вниз по склону и потому добирается до места первым. Там, в тени деревьев, он замечает фигуру, целящуюся в тело на земле.

— Не надо! — кричит кто-то, и в тот же самый момент Мэдден, вытянув вперед обе руки с пистолетом, орет: «Стоять!»

Но нападающий стоять не собирается. Он поворачивается к Мэддену и начинает поднимать пистолет. Хэнк понимает, что он на линии огня, и жмет на курок.

Потом он часто задается вопросом, собирался ли Си-Джей Воткинс в него стрелять.

* * *

Тело, в которое целился Воткинс, оказалось не Коганом. Это был Джим, получивший ранение в шею. После того как отгремел выстрел инспектора, Коган снова поднимается на колени. Он видит, как Бернс пинком ноги отбрасывает в сторону пушку Воткинса, распростертого на земле.

— О господи, Хэнк! Ты же его замочил! — кричит Бернс, продолжая целиться в Воткинса.

Коган с трудом встает. Сначала он ощупывает собственную рану. Затылок и висок в крови, там пульсирует здоровенная шишка — это Воткинс ударил его рукояткой пистолета.

— Вы ранены? — спрашивает Бернс.

— Нет.

Тед смотрит на Воткинса. Да, этот точно пойдет на препараты. Если уже не пошел. Глаза закрыты, лицо пепельно-серое. На нем опять какая-то хламида с длинным рукавом и поверх оливкового цвета футболка. Несмотря на темный цвет одежды, Тед явственно видит пятно, расползающееся выше и левее солнечного сплетения. Пуля, по всей видимости, задела сердце. Коган поворачивается к лежащему на земле Джиму. Из раны в шее хлещет кровь. Под ним уже целая лужа натекла. Но Джим еще жив. Глаза его открыты. Он испуганно и умоляюще глядит на Когана. Тед зажимает рукой края раны так крепко, как только может. Джим пытается что-то сказать. Вместо слов из горла вырывается лишь кашель.

— Его надо срочно в больницу, — говорит Коган.

— Хэнк, ты как? — спрашивает Бернс Мэддена, который тупо застыл, опустив пистолет. — Хэнк!

В этот момент появляется Кэролин в абсолютно неуместном деловом костюме.

— О господи! — выдыхает она.

— Мэдден, иди сюда! — зовет Коган.

Хэнк наконец приходит в себя, сует пистолет в кобуру и приближается к пацану.

— Ох, елки! — говорит он.

— Ему нужно немедленно в больницу. Он много крови потерял. Давайте его в машину и быстро на шоссе. Минут за пять-шесть доберемся. Сейчас пробки везде, в Парквью мы быстрее доедем, чем в университетскую клинику.

Быстрее или нет — это еще вопрос, но в кризисный момент человек делает то, что привычнее. Парквью дальше, чем университетская клиника, километров на пять. Зато Коган точно знает, куда там бежать и что делать. И кому звонить.

— Может, лучше «скорой» дождаться? — спрашивает Мэдден.

Бернс по рации вызывает две «скорые». «У нас тут два огнестрела», — сообщает он.

— Если хочешь, чтобы он умер, то жди «скорой», — отвечает Коган. — Бери его за ноги. Кэролин, помоги нам.

Поначалу они никак не могут взяться правильно, поскольку Теду приходится еще держаться за рану (ему кажется, что с обратной стороны шеи он чувствует выходное отверстие). Но через несколько шагов все же приспосабливаются бежать шестью ногами одновременно и начинают довольно споро продвигаться по направлению к минивэну.

— А с этим что делать? — кричит им вслед Бернс.

— Просто жди «скорой», — отвечает Мэдден. — Сиди и жди.

У машины их встречает техник. Такого поворота он явно никак не ожидал. Дверь уже открыта, мотор работает.

— Я все слышал, — говорит техник. — И все записал.

— Вы знаете, как ехать в Парквью? — спрашивает Коган.

— Вроде да.

— Давайте я поведу, — предлагает Мэдден.

Со всей возможной осторожностью они устраивают Джима на затянутом ковровым покрытием полу машины. Тед старается зажимать края раны, но время от времени руки соскальзывают и кровь выплескивается на ладони. Если полностью рассечена сонная артерия или яремная вена, мальчишке крышка. Он либо помрет, либо останется навсегда идиотом — мозгу не хватит кислорода. Рана совсем рядом с трахеей, так что вполне возможно, что это артерия. Но с другой стороны, тут полно кровеносных сосудов, так что, чем черт не шутит, может, повезет. Все равно, пока не начнешь операцию, ничего точно сказать невозможно.

Тед просит Кэролин набрать номер клиники. Она прижимает трубку к его уху, с трудом удерживая ее на месте, поскольку машина быстро входит в поворот на шоссе.

— Кто это? — спрашивает Тед голос на том конце.

Ему отвечает Кэтрин, медсестра приемного отделения.

— Кэтрин, это Тед. Тед Коган. Слушай меня внимательно. У меня тут девятнадцатилетний парень, ранение в шею, большая потеря крови. Нам понадобится переливание, много физраствора и сосудистый хирург.

— Ты серьезно?

— Вполне. Давай, приступай. Мы будем минут через пять.

Коган снова поворачивается к Джиму. Глаза у того открыты, но дышит он с трудом. Отек вокруг раны, видимо, начинает перекрывать дыхательные пути.

Коган щупает запястье. Пульс частый и неровный. При большой кровопотере организм перенаправляет основной кровоток в первую очередь на жизненно важные органы, остальные сосуды пережимает спазм. И конечности теряют чувствительность.

— Джим, ты чувствуешь мою руку? Моргни, если чувствуешь.

Джим моргает. Это хорошо.

— Я могу чем-то помочь? — спрашивает Кэролин.

— Потрогай его лодыжку. Джим, ты чувствуешь ее руку? Моргни, если чувствуешь.

Он снова моргает.

— Отлично. Мы почти приехали. Давай, пацан, не отключайся! Постарайся не терять сознание. Еще чуть-чуть осталось. Тебя ранило в шею, но, раз ты руки-ноги чувствуешь, значит, все хорошо. Постарайся расслабиться, насколько сможешь. Через пару минут нами займутся врачи.

Коган видит, что мальчик умирает. Слышит по дыханию. Пойдет на препараты, и ничего тут не поделаешь. Остается только просить его держаться.

— Не смей помирать, Джим, — бормочет Коган. — Ты слышишь? Я тебе помереть не дам!

* * *

Все на месте: Ким, Векслер и два интерна, имена которых Тед постоянно забывает. Стоят у входа и ждут. И еще Марк Франклин. Он тут сегодня главный. Джима укладывают на носилки и мчат в смотровую. Медсестра тут же дает ему кислородную маску, Векслер срезает одежду, а другая сестра начинает ставить катетер в вену сначала на одной руке, потом на другой. Первый интерн берет анализ крови, второй ставит мочевой катетер, чтобы, когда начнется переливание крови и поставят капельницу с физраствором, они могли измерить объем выходящей жидкости. До тех пор, пока группу крови не определили, переливать будут первую.

Все, катетеры на месте. Тед поднимает голову и видит стоящего рядом Кима. Он перехватывает у Теда края раны и говорит:

— Все в порядке, я держу.

Коган делает шаг назад. Теперь он просто наблюдатель. Стоит вместе с Мэдденом в углу комнаты, не в силах пошевельнуться от усталости. Бригада выполняет положенные действия. Как это все знакомо! Адреналин в крови понемногу снижается, и Тед снова начинает чувствовать пульсацию в шишке на затылке. Франклин говорит:

— Так, давайте снимок шеи — и в операционную.

У Теда начинает кружиться голова.

Бригада бегом вывозит каталку в коридор. Они скрываются в дверях лифта, и тут Коган замечает Беклер, в изумлении уставившуюся на него. До Теда доходит, что рубашка и руки у него в крови.

— Привет, Энн. — Он прислоняется к стене. Ноги уже не держат.

— Боже правый, Коган! Что случилось? Джози мне сказала, что ты в приемном.

— Несчастный случай. Ничего страшного.

— Ничего страшного?!

Мэдден подходит к Когану и кладет ему руку на плечо:

— Ты как, держишься?

— Не нравится мне эта рана, — качает головой Векслер, осматривая затылок Теда. — Придется зашивать.

— Я сама, — твердо говорит Беклер.

Тед с трудом отрывается от стены.

— Прекрасно! — криво ухмыляется он. — Я всегда считал, что ты кого хочешь на тот свет загонишь. Не помню, я тебе это говорил, Беклер? — Тед обнимает Энн за плечи и, тяжело опираясь на нее, уходит в другую смотровую, по дороге сообщая: — Я твой должник. Они поймали злодея. Настоящего. Того, кто это сделал.

— Это тот самый, которого в операционную повезли?

— Ага. Хотя там все сложно.

Коган объясняет, что в пацана стрелял не коп, а другой мальчишка. И его тюкнул по маковке заодно. А почему — непонятно.

— Если я чего и сделала, Коган, — отвечает Беклер, — так только для себя. Они тебе уже замену искали. И оказалось, что главная кандидатура мне нравится еще меньше, чем ты.

— Я его знаю?

— Ее.

— А, понятно.

— Однако должна признаться, что унижение пошло тебе на пользу, Коган. Я наблюдаю положительные сдвиги в твоем поведении.

Тед улыбается. Они останавливаются рядом с пустой смотровой. Голова все еще раскалывается, но зато его больше не тошнит и предметы он видит отчетливо. Сознание потихоньку прояснилось.

— Хочешь кофе, Энн? Ты со мной никогда кофе не пила. Мне кажется, от этого все наши несчастья и происходили.

— Коган, сделай одолжение.

— Все, что пожелаешь.

— Заткнись!

13

Бизнес-класс

18 мая 2007 года

Если пуля попала в шею и полностью разорвала сонную артерию, шансов выжить у тебя немного. Джиму повезло: артерия была рассечена лишь частично. Пуля вырвала небольшой кусочек стенки артерии, общей площадью миллиметров в пять. И слегка задела гортань. Для того чтобы добраться до повреждений, хирургу пришлось вскрыть горло двумя идущими под прямым углом надрезами, удерживая скальпель параллельно внешней границе грудино-ключично-сосцевидной мышцы. Он постепенно обнажал область мышцы, потом сместился чуть в сторону, к общей, внутренней и внешней, сонной артерии и яремной вене. После чего зашил общую сонную артерию специальной нитью.

Вся операция заняла полчаса, но Коган по-прежнему беспокоился: такие повреждения часто приводят к инсульту. Поэтому, когда Ким сообщил ему, что Джим выжил, но у него случился левосторонний инсульт, Тед не удивился. Тяжесть последствий инсульта можно будет установить лишь через несколько дней, а то и недель. Джим очнулся через два дня. От семидесяти до восьмидесяти процентов мышц по правой стороне было парализовано. Кроме того, у него отмечалась частичная потеря памяти.

В мозгу есть участки, отвечающие за разные виды памяти: кратковременная, долговременная, непроцедурная и процедурная. У Джима в особенности пострадали долговременные и непроцедурные типы памяти. Там содержится информация о конкретных событиях. (Процедурная память — это умение, навык, такой, например, как езда на велосипеде и способность водить машину. Раз выучившись, ты уже не забудешь, как это делается.) Очнувшись, Джим не узнал своих близких.

— Джим, ты меня помнишь? — спросила его мать.

Из-за повреждения гортани и паралича мышц лица Джим не мог ей ответить, но сумел отрицательно покачать головой. Через несколько дней она задала тот же вопрос, и он нацарапал на листке в блокноте левой рукой слово «мама». Но лишь потому, что она ему рассказала, что она его мать.

Врачи пообещали, что со временем при правильном лечении ему станет лучше. Какие-то воспоминания исчезли навсегда, правая сторона, возможно, никогда до конца не восстановится, и его личность тоже может пострадать. Однако мозг всегда находит обходные пути, чтобы послать нужный сигнал, и пациенты, пережившие инсульт, в особенности молодые и сильные, возвращаются постепенно к нормальной, здоровой жизни.

* * *

Через пять дней.

— Нам очень повезло, что Джим выжил. — Отец Джима зачитывает заявление, подготовленное для толпы репортеров, собравшихся перед входом в больницу. — С каждым днем его состояние улучшается. К сожалению, в данный момент он не помнит ни самого происшествия, ни предшествующих событий. Поэтому никаких комментариев по поводу обвинений в его адрес не будет.

На импровизированную трибуну забирается мрачный Кроули и тоже зачитывает короткое заявление:

— Обвинения, выдвинутые против доктора Когана, сняты. Пока мы не произвели никаких арестов, и назвать других потенциальных обвиняемых прокуратура не готова. Расследование продолжается. Все вопросы по поводу смерти мистера Воткинса вы можете задавать начальнику управления Джилиан Хартвик.

Слово берет Джилиан Хартвик:

— Расследование показало, что инспектор Генри Мэдден использовал табельное оружие в целях самозащиты. Нападающий, Кристофер Джеймс Воткинс, направил на него пистолет. Должна добавить, что инспектор Мэдден впервые за все время службы использовал табельное оружие, находясь при исполнении обязанностей. Несмотря на то что инспектор поступил правильно и действия его были оправданны, он сожалеет о том, что в результате этих действий погиб человек.

Коган почти не разговаривает с прессой. Он победил, а победителю лучше не бить себя кулаком в грудь и не обвинять своих гонителей, пытающихся укрыться от помоев, которые на них выливаются ведрами. Коган и сам в курсе, что так не делается, но Кэролин все равно ему об этом напоминает.

— Скромность, сострадание — и никаких имен, — советует она.

Заявление у Когана получается самым длинным. Но он никого не клянет — ни полицию, ни прокуратуру, ни больничное начальство, ни Джима, ни Керри или Кристен и ее отца. Тед говорит на языке, который понятен полиции. Он говорит просто и ясно, но при этом речь его выходит куда более интеллектуальной.

— Меня обвинили в преступлении, которого я не совершал. — Коган иногда заглядывает в бумажку, лежащую на трибуне. — Глупо говорить, что я верил: справедливость восторжествует. Тем из вас, кто поддерживал меня в этот трудный период, я хочу сказать: вы были правы, справедливость действительно восторжествовала. Однако мне очень жаль, что история закончилась так печально.

До того, как это случилось, я работал заведующим отделением травматологии. Некоторые из моих пациентов были хорошими людьми, некоторые — плохими, в большинстве было понемногу того и другого. В нашем деле есть свои правила. Мы следуем этим правилам очень жестко, чтобы по возможности минимизировать риски. Однако лучшие из нас в кризисной ситуации полагаются на интуицию, и иногда нам приходится наплевать на правила.

Я с самого начала был уверен в том, что Кристен — хорошая девочка. Я спрашивал себя, почему она написала в дневнике неправду, и находил единственный ответ: она считала, что писала правду. Она верила в то, что придумала сама. Она придумала красивую историю, чтобы никто не мог у нее эту сказку отнять. Мне очень жаль, что я не мог вмешаться. Не мог убедить ее жить дальше. Не мог убедить, что все не так страшно. И за это мне хотелось бы извиниться перед ее семьей, пережившей за последние несколько недель куда больший кошмар, чем я.

Полиция рассказала, конечно, Когану об их основной версии. Два студента изнасиловали Кристен. Однако это еще предстоит доказать. Одно дело — секс на вечеринке. Изнасилование — куда более серьезный зверь. А теперь один молодой человек мертв, а другой едва помнит, кто он вообще такой, уж не говоря о том, кто такая Кристен. И разобраться в этом деле будет очень сложно. Даже несмотря на то, что в компьютере Джима они нашли его неотправленные любовные письма, адресованные Кристен.

Даже Кройтера пресса уже достала. Его охватило отчаяние. Число преследователей множилось прямо на глазах. Этим утром он вышел из дверей собственного дома и напустился на репортеров.

— Убирайтесь вон с моего газона! — заорал Билл на съемочную бригаду новостного канала. — Нам с женой нечего вам сказать. Пошли вон!

* * *

Через неделю начинаются аресты. Джозефа Грина и Дуайта Джонсона, владельцев салона красоты в Ист-Пало-Альто, обвиняют в сутенерстве и содержании подпольного публичного дома, предлагающего услуги как совершеннолетних, так и несовершеннолетних проституток. Заодно с ними арестованы еще двенадцать женщин. В тот же день задержаны за незаконное хранение и продажу оружия и наркотиков Линкольн Баркли и Джейми Пулидо.

Все эти аресты тщательно срежиссированы отделениями полиции Менло-парка и Ист-Пало-Альто для того, чтобы показать, как оперативно они работают, как борются с преступностью в своих районах. И заодно подчеркнуть, что Воткинс был трудным подростком. Однако имидж чуть ли не члена банды, который они попытались создать сразу после происшествия, плохо сочетается с фотографиями чистенького, ухоженного мальчика, появившимися в прессе. И характеристиками друзей-студентов: умный, обаятельный, всеми любимый. Для того чтобы доказать его вину публике, нужны аргументы повесомее, и Мэддена уже начинают обвинять в том, что он застрелил мальчика ни за что ни про что. И тогда полиция решается на следующий шаг. Они безыскусно сливают в прессу доказательства того, что Воткинс занимался сексом с проститутками, покупал и продавал амфетамины и другие наркотики и был на короткой ноге с поставщиками оружия.

Всего этого не потребовалось бы, согласись Мэдден позволить прессе представить его героем. Поскольку Керри, доктор, а также жертва и подозреваемый хранили молчание, от Мэддена ждали, что хромой инспектор приделает в петличку микрофон и станет раздавать интервью направо и налево. Самые голодные и нахальные обещают ему «представить его в выигрышном свете», написать о нем новый, еще больший материал, «который он мог бы потом с гордостью показывать детям, а те — внукам».

Но неожиданно оказалось, что Мэдден не желает в этом участвовать. Он сообщает Пасторини и Хартвик, что последнее, чего бы ему хотелось, — прочитать о себе еще одну дурацкую статью, восхваляющую его за мужественное преодоление собственного увечья.

— Мне есть что сказать, Пит, но им это не понравится, — объясняет старшему инспектору Хэнк. — И нашему начальству тоже. Ничего хорошего и доброго в моих словах не будет.

— И что же ты хотел бы сказать? — спрашивает Пасторини.

Мэдден колеблется и все-таки продолжает:

— Между нами, Пит, то, что я застрелил пацана, и… — Он смущенно замолкает.

— Ну? — торопит его Пасторини.

— Знаешь, когда я в парке дока спасал, а потом Джима вез в больницу, короче, вся эта кутерьма… В общем, что-то у меня в душе перевернулось. Я все думал о том, как Коган себя повел. Этот сопляк чуть ему всю жизнь не загубил, а он ни секунды не колеблясь делает все, чтобы спасти его. И переживает, да еще как! Не знаю, Пит. Вот так живешь-живешь, надеясь отомстить, а оказывается, что жить-то надо было по-другому. Совсем по-другому. Меня эта история аж до печенок пробрала.

Пасторини изумленно смотрит на Хэнка:

— Ты перед ним что, извинился, что ли?

— Нет. Но поблагодарил.

— За что?

— За то, что он — хороший врач.

— Как трогательно!

Мэдден улыбается:

— А кстати, Пит!

— Чего тебе?

— А ну-ка скажи «шире ширинку».

— Зачем это?

— Ну скажи!

— «Шире ширинку», — говорит Пасторини.

Мэдден снова улыбается:

— Еще раз.

— «Шире ширинку».

Мэдден ухмыляется от уха до уха.

— Офигеть! Эй, Биллингс, — кричит Пит в полуоткрытую дверь, — иди сюда скорее. Я тебе такое покажу!

* * *

На следующий день Коган открывает газету и читает небольшую статью с заголовком «Инспектор по-прежнему хранит молчание». Полстатьи автор опять пережевывает уже давно всем известную информацию о Мэддене — о его увечье, об изнасиловании, дальше идет интервью начальника отдела Хартвика.

«Инспектор — человек скромный, — говорит Джил Хартвик, — однако хранит молчание в этой истории со стрельбой он по иной причине. Мэдден считает, что доктор Коган, а также другие врачи и медсестры больницы Парквью, спасшие жизнь Джиму Пинклоу, и есть настоящие герои. Они и вправду совершили подвиг. А он всего лишь нажал на курок».

Какое-то время Коган и сам верит в то, что сделал хорошее дело. Он знает, что это ощущение скоро пройдет, однако сейчас, пока оно еще тут, он доволен собой, как не был доволен с той самой игры, когда провел лучшую подачу в своей жизни. На последнем курсе университета. В единственном матче, который ему удалось отыграть от начала до конца.

Как-то утром раздается звонок. Больничное начальство интересуется, когда он готов снова приступить к работе. Не готов ли он вообще, а когда.

— В понедельник, наверное, — отвечает Коган. — Если можно, поставьте мне обычный график дежурств.

— Разумеется. Но, может, вам не стоит перенапрягаться в первые несколько недель? Знаете, надо спокойно вработаться, снова включиться в ритм.

Начальница разговаривает с ним скорее как стюардесса, а не как задерганная, вечно недовольная своей зарплатой грымза.

— Да, вы правы. Давайте, пожалуй, оставим на первые пару недель всего три дежурства. А там посмотрим, как дело пойдет.

Вот оно как! Сколько времени он кипел, воображал свое триумфальное возвращение, изводил себя рассуждениями о том, где ему дальше работать. И в одну секунду все это обратилось в пыль от одного-единственного, неправильно сформулированного вопроса и доброжелательного тона бюрократической крысы. «Когда?» Не «хотите ли вы выйти», а «когда».

— Как-то это показалось правильным, — говорит он Кэролин по телефону. Тед звонит ей из своего старого кабинета, в котором ничего не изменилось с момента его увольнения.

— Ну и каково это, снова вернуться к работе? — спрашивает она.

— Самолет тот же самый, только я теперь лечу бизнес-классом. Примерно так.

— Вот она — главная радость в жизни.

* * *

Проходит месяц, потом второй. Вскоре все возвращается на круги своя. Заканчивается август, наступает сентябрь. От Керри ничего не слышно. Коган разочарован немного. Не то чтобы он так уж страстно желал ее увидеть, но ему кажется, что девчонка могла бы и объяснить свое поведение. А заодно извиниться. Мэдден же извинился. Ну, не прямо извинился, но все-таки. Они вместе выпили в «Гусе», и между двумя кружками пива Коган согласился стать помощником тренера в команде «Моури», той самой, в которой играл Чико.

Мэдден считал, что Тед о Керри больше не услышит.

— Ее родители куда-то отослали. Нам не сказали куда. Вроде в какую-то школу с религиозным уклоном.

Оказалось, Мэдден был прав только наполовину.

Джош звонит Теду на работу и сообщает:

— Керри приходила! Часа в четыре. Хотела попрощаться. Выглядит ничего. Она вам посылку оставила. Сказала, что переезжает на восток.

Коган возвращается домой и находит в почтовом ящике перевязанный бечевкой сверток. Внутри записка.

Дорогой доктор Коган!

Надеюсь, у Вас все хорошо. Я читала в газете, что Вы снова работаете в больнице. Рада за Вас! Меня отправляют в частный пансион в Коннектикуте. Отец поднажал на кого-то, и меня приняли прямо с осеннего семестра. Место не суперкрутое, но там здорово. И ребята мне понравились, я с ними познакомилась, когда ездила туда летом. Вы всегда говорили, что Кристен надо учиться на востоке, и в каком-то смысле я последовала Вашему совету.

Я иногда думаю о том, что случилось. На бумаге мне трудно сформулировать свои чувства. Я совсем запуталась. Поэтому предки и решили меня отправить в другую школу — чтобы я могла начать жизнь с чистого листа. Я благодарна Вам за то, что Вы спасли Джима, но, знаете, Вам не пришлось бы его спасать, если бы Вы не переспали с Кристен. Правда, про брата я могу сказать то же самое. Ужасно тяжело, когда не знаешь, кого винить. Особенно если виноваты все сразу. Но я точно знаю, что я видела. Поэтому посылаю Вам диск, который нашли в компьютере Кристен в тот день. Она его для Вас записала, хотя не знаю, собиралась ли она его Вам отдавать. Ниже Вы найдете список треков. Не уверена, что Вы захотите ставить этот диск в операционной, но, по-моему, стоило бы. Вам понравится. Мне, во всяком случае, понравилось.

1. Плач над разбитым экраном. John Mayer.

2. Во всем виноваты индейцы. Modest Mouse.

3. Прости меня. Sinead O’Connor.

4. Хоралы семнадцатилетней. Broken Social Scene.

5. Открой глаза. Snow Patrol.

6. Честно. Zwan.

7. Карты. Yeah, Yeah, Yeahs.

8. Смертельный поцелуй. Lita Ford.

9. Верь мне, Натали. The Killers.

10. Мы станем силуэтами. The Postal Service.

11. Плыви. Modest Mouse.

12. Давай останемся друзьями. Todd Rundgren.

И еще я приложила то, что хотели передать Вам родители Кристен. На днях им наконец отдали дневник. Хранить его дома они не могут — слишком больно. Сначала они хотели его порвать и сжечь, а потом решили отдать его Вам. Прочитайте дневник, и Вы поймете, почему они мне верят. Я знаю, что я видела, доктор Коган, и я никогда этого не забуду.

14

Под «Водяными лилиями» Клода Моне

7 сентября 2007 года, 7.38

— А, вот ты где! — кричит Кляйн, завидев Когана в кафетерии через пару дней. Время раннее, и народу почти нет. — Старик, ты какой-то неприлично бодрый.

— Я спал шесть часов кряду.

— Здорово! — завистливо говорит Кляйн. — Что, никого не привезли?

— Парочка ДТП, еще вечером, а так все тихо.

— Слышал, чего у Франклина случилось?

— Нет.

— К нему давеча поступил пациент в разгар рабочего дня. Сказал, что в него стреляли. Что у него пуля в груди. Вот тут, — Кляйн показывает на точку под ключицей.

— Ну?

— Франклин его осматривает. Синяк действительно имеется, но дырки-то нет. Что странно. Он делает снимок. На снимке, ясный перец, пуля есть. Пуля есть, а входного нету. Франклин все обыскал. Ну нету! Тогда он пациенту говорит, мол, извините, но что-то я не вижу входного отверстия. И не могли бы вы сказать, куда вошла пуля. И ведь парень же видит, что ищет врач. Видит, но молчит, пока Франклин его напрямую не спрашивает. И тогда он поет всем нам знакомую песенку «ой, я совсем забыл сказать».

— Обожаю ее. Если пациент забыл тебе что-то сказать, значит, это что-то важное.

— Ага. Отличное правило. Без всяких исключений.

— Ну? И куда же вошла пуля?

Кляйн наклоняется поближе и шепчет:

— Прямо в жопу.

— Да ладно!

— Ага. Оказывается, чувак трахнул чью-то жену. А муж вернулся и шмальнул ему прямо в зад. И пуля прошла до самой груди, не задев ни одного жизненно важного органа. Круто, а?

Коган морщится, представляя себе эту сцену.

— Уж не знаю, можно ли его считать счастливчиком.

— По-моему, вполне. Слушай, что это у тебя спозаранку очки?

— Пациент подарил. Я ему сказал, что еду в отпуск в Коста-Рику.

Кляйн внимательно разглядывает очки, которые Коган зацепил за ворот хирургической робы.

— Ничего очки. С кем поедешь?

— С Кэролин.

— Это, типа, бонус такой?

— Я заказал разные номера. Мы просто друзья.

— Ага. Так я и поверил.

— Ей не положено встречаться с клиентами в течение шести месяцев после закрытия дела.

— У нее же вроде парень был?

— Она его выставила. Похоже, он чересчур увлекся работой.

— А ты у нас, значит, теперь сама забота.

— Просто я очень благодарен тем, кто поддерживал меня в трудную минуту. А благодарность можно выражать по-разному. Можно заботой, например. Кэролин — хорошая женщина. Я хочу дать ей шанс.

— Ясно. — Кляйн намеков не понимает. — Тедди К., версия 2.0. Небось у тебя уже куча скачиваний.

— Меня можно скачать бесплатно. Отсюда популярность.

— Вот гад!

Кляйн откусывает от бублика с корицей и изюмом. Коган ждет, когда Кляйн закончит жевать, и произносит:

— Я тебе хочу кое-что показать.

— Здорово. Что?

Тед кладет на стол диск, который передала ему Керри. Обложки нет, поэтому Кляйну виден сам диск и на нем буквы: МУЗЫКА НОЖЕЙ. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. И рядом черный скальпель.

— Это мне Керри передала, подруга Кристен.

— Ты с ней встречался?

— Нет. Она мне посылку прислала.

— Жуть какая! Кристен ведь этот диск для тебя записывала? Первый был очень классный.

— Да. И этот тоже хороший. Там еще кое-что было.

Коган кладет дневник рядом с диском. На жесткой обложке «Водяные лилии» Моне. Сверху виден краешек желтой клейкой бумажки-закладки. Как раз посередине тетради.

— Это то, что я думаю? — нервно спрашивает Кляйн.

Коган кивает:

— Да, это дневник Кристен. Открой на заложенной странице.

— Зачем?

— Просто открой.

Кляйн подчиняется.

— Теперь читай, начиная со второго абзаца снизу.

— Чего ты привязался, Тед?

— Читай давай.

Кляйн секунду колеблется и начинает тихим голосом:

— «Он ложится на меня. Тяжелый. Такого со мной еще никогда не было. Взрослый мужчина. Обалдеть! Но он меня не раздавил. И я не испугалась. Он был нежен. Целовал меня в губы и в грудь. Я почувствовала его возбужденный член. И все ждала, когда же он войдет, а он медлил. Это, наверное, даже хорошо, но только чем дальше, тем больше я нервничала. А потом я вдруг почувствовала…»

Кляйн поднимает голову и испуганно смотрит на Когана:

— Тед, ты чего? Люди же вокруг! — Он оглядывается в надежде, что кто-нибудь придет ему на помощь. Но вокруг никого.

— Не парься. Читай.

Кляйн пару секунд колеблется, но продолжает:

— «Было не так больно, как я боялась, но все равно больно. Резкий удар». — Голос Кляйна дрожит. — «Сначала он двигается медленно, а потом все быстрее и сильнее и входит глубоко. Мне было очень больно. Но я постаралась расслабиться, чтобы почувствовать то, что положено чувствовать в таких случаях. Мне очень хотелось запомнить этот момент, хотелось, чтобы он был прекрасен. Надо же, как смешно — когда делаешь что-то очень важное, начинаешь сразу же представлять, как ты будешь это потом вспоминать. Зато запоминаешь все хорошо. Я помню его теплое дыхание на моей шее. Он тяжело дышал, но на меня не смотрел. И стонал. Я не знала, что надо делать. И тогда я сказала: трахни меня! Трахни по-настоящему! Я слышала, так в фильме одна героиня говорила. Он застонал еще сильнее. Наверное, это хорошо. А потом он прошептал мне на ухо: Я сейчас досчитаю с десяти до одного. И когда скажу „один“ я кончу. Десять… Девять… Восемь… Семь…»

Кляйн останавливается и смотрит на Когана.

— Я только двоим об этом рассказывал, — говорит Тед. — Тебе и Ринхарту. Тебе вот за этим самым столом. Мы, кажется, обсуждали, что вы с женой редко занимаетесь сексом, и я предложил внести элемент разнообразия.

— Слушай, я не…

— Знаешь, о чем я подумал, когда прочитал это? Рино весит килограмм на тридцать больше, чем я. Но мы-то с тобой, Кляйни, весим одинаково, и голоса у нас похожи. Конечно, седых волос у тебя побольше, но в темноте-то не разглядишь.

Кляйн молча разглядывает дневник, нижняя губа его сильно трясется.

— Зачем, Кляйн? Ты же был моим лучшим другом!

— Прости. — Глаза Кляйна блестят от слез.

— Зачем?

— Я ж не знал, что ей шестнадцать! Я думал, она старше.

— Не понял. А это тут при чем?

Кляйн умоляюще смотрит на Теда. Объяснять ему не хочется, но он знает, что все равно придется.

— Ну же, Кляйн!

— Ладно, не ори. Я совершил ошибку. Глупую ошибку. Я вернулся тем вечером домой. А Триш уже спала. Как обычно. Тогда я позвонил тебе и услышал женские голоса. Я думал, это обычные твои бабы. Я же не знал! Я решил, зачем тебе две? Черт! День рождения ведь! А Триш отрубилась. Я сел в машину и поехал к тебе. Зашел через боковую калитку — я так часто хожу. Дверь во двор была приоткрыта. Я вошел и увидел, что кто-то спит в гостевой. Я присел на край кровати. Она проснулась, взяла мою руку и положила ее под одеяло. Она голая была. Прости! Мне правда ужасно стыдно!

Кляйн плачет.

— И ты с ней переспал?

Кляйн молча хлюпает носом.

— Переспал или нет?

— Да. Я ее трахнул. Только Триш не рассказывай!

— Господи боже, Кляйн!

— Прости меня!

— Я ничего не понимаю. И ты спокойно смотрел, как меня выгоняют с работы? И обвиняют в изнасиловании и непреднамеренном убийстве? Чем я это заслужил? Что я тебе сделал?

— Ничего. Просто ты был Коганом.

— И что это значит, придурок?

Кляйн утирает нос.

— Старик, я тебе всегда завидовал.

— Чему завидовал? Что у меня много женщин?

— И этому тоже. Но дело не только в телках. Тебе все легко давалось. Ты симпатичный, ты всем нравишься, и ты всегда играешь по своим правилам. На людей это производит большое впечатление. С тобой все хотят дружить. И я хотел. Но иногда я тебя ненавидел — ведь я-то не такой. А потом ненавидел себя за то, что я ненавижу лучшего друга.

— Кляйн, ты охерел? Одно дело — завидовать, а другое — спустить мою жизнь в унитаз. Наказание не соответствует преступлению.

— Я знаю, Тед. Но я бы со всем этим не справился. У меня жена. И дети. А ты один. Я знал, ты выплывешь. И потом, смотри, ты ведь стал гораздо лучше в результате. Ты теперь почти хороший человек!

— Лучше я стал, это да. Но вот прощать я так и не научился.

— Пожалуйста, только Триш не говори! Я тебе что-нибудь хорошее сделаю! Я компенсирую!

— Как?

— Не знаю. Придумаю что-нибудь.

— Слишком поздно. — Коган встает, забирает со стола дневник и диск и складывает их в сумку. А потом протягивает Кляйну салфетку.

— Проехали, да, старик? — спрашивает Кляйн.

Тед не отвечает. Он изумленно смотрит на своего друга. Потом поворачивается и уходит.

— Тед! — умоляюще кричит ему в спину Кляйн. — Проехали, а? Скажи, что все кончилось!

— Для него — да, — отвечает Мэдден, входя в кафетерий и доставая из кармана наручники. Он стоял снаружи у входа с радиоприемником в ухе и слышал каждое слово. — Мне очень жаль, но для вас, доктор, все только начинается.

1

Джордж Томас Сивер — знаменитый бейсболист семидесятых и восьмидесятых годов, питчер (подающий).

2

Квадфекта — в прямом значении: ставка в бегах, когда нужно правильно угадать первых четырех лошадей в забеге; в переносном значении: фантастическое стечение обстоятельств или комбинация из четырех факторов.

3

Игра, в которой монеты или металлические диски щелчком передвигают по девяти клеткам.

4

Герой мультсериала «Симпсоны».