Благодарности

Есть ряд людей и организаций, без чьей помощи этот роман не был бы написан, и я глубоко благодарен им за их терпение и энтузиазм. Хочу принести особую благодарность доктору Эндрю Дейви, члену Королевской коллегии анестезиологов; мистеру Роберту Бирду, члену Королевской коллегии хирургов; доктору Симону Найтингейлу; доктору Найджелу Киркему, члену Королевской коллегии патологоанатомов; доктору Мартину Стриту; доктору Чарльзу Муну; доктору Гарри Джерсону; доктору Мартину Гамильтону-Фареллу; доктору Ричарду Винценту; доктору Дугласу Чемберлену; доктору Дэвиду Блейни; доктору Айану Паркину (отделение анатомии Бирмингемского университета); доктору Дэвиду Стратфорту-Кларку; доктору Пэм Грэм; доктору Сьюзан Блэкмор; Катрин Бейли; редакции «Вечернего Аргуса», особенно Крис Флауэр; Крис Чандлер; Джеффу Лоудеру; чрезвычайно любезному Майку Говарду; Адаму Тримингэму; Лизе Холленд; Каролин Мид; Элизабет Теннисон; Жану Жаку; Розмари Эдвардс; Кэрол Доджсон; редакции «Ивнинг стандард» и особенно Патриции Миллер; Кэт Ло; Джервейсу Уэббу и Джону Пасмору; Джону Харрисону из «Хампстед и Хайгейт газет»; Сью Анселл; Веронике Гамильтон Дилей; Джону Придо; Нику Бремеру; Марии Киннерсли, старшему инспектору санэпидемслужбы; Ивонне Вакстон из министерства внутренних дел; Рою и Эндрю Бруксам, а также Джулии Уэлш из похоронного бюро «Р.А. Брукс и сын»; мистеру Брайану Турнеру, старшему регистратору крематория «Даунз лимитед»; мистеру Фраю Ханнингтонзу (похоронное бюро) и его одноименной компании; мисс Элинор О'Киф из Общества по исследованию психики за ее всесторонние познания; Нику Кларку-Лоузу, библиотекарю Общества по исследованию психики, за его доброе терпение к моей дурной привычке брать книги и не возвращать их вовремя; Рэну Харрису из полиции Брайтона; Кэнону Доминику Уолкеру из Общества акушеров-гинекологов; доктору Роберту Моррису; Международной ассоциации по изучению состояний клинической смерти; фирме «Рэклин Траст и Хэйлз Гест».

Я в долгу у многих людей, которые откликнулись на мою просьбу рассказать об их личном опыте пребывания в состоянии клинической смерти и выхода из собственного тела; а также у литературного агента Джона Терли; редактора Джоанны Голсуорси; издателя Виктории Питри-Хей и, конечно, у моей жены Джорджины, которая, как всегда, не давала мне отвлекаться от работы над книгой.

1

Вторник, 16 октября 1990 г.

Первый знак был подан меньше чем через час после того, как похоронный кортеж покинул маленькое кладбище за церковью. Три глухих удара из наспех засыпанной могилы. Их услышал церковный служитель, хотя позднее один из служек, несших покров, признался: ему показалось, будто в гробу что-то шевельнулось, но он побоялся поставить себя в глупое положение и ничего не сказал.

Церковный служитель был шестидесятисемилетним вдовцом, старательным и не слишком впечатлительным человеком, носившим на лице отпечаток собственного горя; временами он завидовал мертвецам в их могилах. В тот самый полдень он, как всегда, вошел через заднюю калитку и поспешно зашагал по мощеной дорожке через кладбище – хотел подготовить церковь к обряду причастия на следующее утро и вернуться домой до того, как начнется дождь.

Проходя мимо свежей могилы – вокруг нее лежали венки и цветы, – он потупил взор и почувствовал стеснение в груди, которое всегда появлялось у него при виде свежих могил, болезненно напоминавших о похоронах жены, которая умерла семь лет назад. Со времени ее смерти несчастья других редко трогали его. Но эту смерть он принял близко к сердцу, возможно, потому, что знал покойную всю ее жизнь, а может быть, из-за ее возраста, а может, просто из-за того, что трудно было поверить: такая хорошенькая и жизнерадостная женщина – и вдруг мертва.

Он резко остановился, вздрогнув от звука, который, как ему показалось, исходил из-под земли, и прислушался, оглядываясь вокруг, в сомнении, уж не почудилось ли ему это.

Ветки тисового дерева громко стучали по стене церкви. Звездное небо, похожее на мрамор, но несколько темнее того, что был на могильных плитах, становилось все мрачнее.

Ветер, подумал служитель, просто порыв ветра. И, понурив голову, снова заторопился. Подойдя к порталу церкви, он опять услышал этот звук.

Упали первые капли дождя, но он не обратил на них внимания, продолжая настороженно прислушиваться, стараясь расслышать что-нибудь сквозь свое хриплое от одышки дыхание. Он медленно пошел назад мимо ровных рядов надгробных камней крошечного кладбища, осторожно приближаясь к свежей могиле, будто подходил к краю обрыва, и остановился на безопасном расстоянии, вглядываясь в темный прямоугольник и аккуратный холмик сырой земли, смешанной с известняком, рядом с ним, который завтра утром разровняет могильщик.

Салли Макензи. Впоследствии миссис Салли Дональдсон. Двадцати трех лет. Жизнь в ней била ключом, но у нее всегда находилось время для других. Крестилась тут, была в отряде девочек-скаутов проводником, потом добилась места в университете, где и встретилась со своим мужем Кевином, неглупым, уверенным в себе молодым человеком, который, как кто-то сказал, работал в страховой компании. Их обвенчали тут едва ли год назад, и он помнил, как в день свадьбы молодой супруг сиял от гордости, словно выиграл самый большой приз в мире.

Вчера же лицо молодого человека окаменело от горя, словно он никогда не знал счастья и радости.

Поговаривали, это из-за того, как все произошло. Внезапно, слишком внезапно. И потому перенести это было еще тяжелее, если можно так сказать, шептались люди. Церковный служитель не был уверен, что неожиданная смерть хуже, чем продолжительный процесс умирания. Когда умерла его жена, говорили, что это было милосердным избавлением. Для нее, но не для него.

Впереди по дорожке ветер гнал красную конфетную обертку. Он прислушался, замерев, не обращая внимания на дождь. Снова подул ветер, зашуршал целлофан, в который были завернуты цветы, и он ясно представил их яркие тона – сочные белые, красные, розовые. Они казались такими живыми на фоне сырой земли, сухой травы и осенних буков, росших вдоль кладбищенской ограды. На ветру забилась траурная лента, и он наклонился, чтобы прочитать надпись на ней: «Сал со всей нашей любовью». Другая лента, на огромном букете малиновых роз, перевернулась, капризно извиваясь вокруг зеленой ленточки, которой она была привязана к букету: «Сал, прощай навек. Кевин».

Одинокий голубь быстро пролетел у него над головой, ветка тиса снова застучала по стене церкви. Дождь усилился. Завтра служитель соберет цветы, согласно желанию вдовца, и отнесет их в хоспис в Брайтоне. Он внимательно посмотрел на темный четырехугольник: пока только тонкий слой почвы покрывал гроб. Земля после долгого засушливого лета все еще была твердой и комковатой, и несколько комков скатились с могилы.

Кусочки известняка падают на крышку гроба – только и всего.

Церковный служитель повернулся и поспешил под крышу портала мимо доски с указующими перстами: «ДЕШЕВАЯ РАСПРОДАЖА, УТРЕННИЙ КОФЕ, ПОЖЕРТВОВАНИЯ НА РЕМОНТ ЦЕРКОВНОЙ КРЫШИ», повернул кольцо дубовой двери, закрывшейся за ним со стуком, который повторило эхо, и вошел в маленькую церквушку. Внутри было тихо и спокойно. Его взгляд привычно скользнул по каменной купели и аккуратным стопкам книжек с гимнами, по выцветшим фрескам на стенах. Христос скорбно смотрел вниз с витража над алтарем. На стене у двери висели таблички с именами местных жителей, погибших на войне. На деревянном стеллаже под ними – стопка плохо напечатанных брошюр с историей церкви и церковного прихода – тридцать пенсов за штуку. Там же стояла коробка для денег.

Он прошел вниз по боковому проходу между скамьями к кафедре и принялся снимать с указателя на стене пожелтевшие бакелитовые номера, указывавшие гимны, которые поют на похоронах: «Расставайся со мной без печали» и «Иерусалим». Он убирал подушечки для коленопреклонения, молитвенники и листки со списком служб, оставленные скорбящими, равнодушно бормоча: «И те ушли в древние времена…» – и не слышал отчаянных глухих ударов, исходивших из могилы молодой женщины, которую похоронили в полдень.

2

Вторник, 9 мая 1967 г.

Харви Суайр, восемнадцатилетний коротышка с прямыми каштановыми волосами и маленькими серыми глубоко посаженными глазками на пухлом лице, сидел, задумавшись, в раздевалке, где пахло застоявшимся потом, туалетом и гуталином. Он страдал от избыточного веса, был неуклюж, и спорт не доставлял ему особого удовольствия. У него был тонкий, довольно высокий голос, из-за чего он получил кличку Свин, от которой ему удалось избавиться только в последние годы.

Погруженный в свои мысли, в собственный внутренний мир, он всегда держался несколько отчужденно. Единственным его близким другом была мать. Она выхаживала его, когда он болел в детстве, защищала от насмешек отца, верила в него, любила и понимала его. Она умерла пять месяцев назад, в возрасте тридцати восьми лет, от сердечного приступа.

Мама была красавицей, и Харви гордился ею: когда она заезжала за ним в школу, он видел, как другие мальчишки и их родители провожали ее взглядами, и ему это нравилось. Когда же за ним заезжал отец, все было по-другому. Они никогда не ладили друг с другом, а с тех пор, как умерла мать, их отношения стали еще хуже.

Когда-нибудь он поймет: его отца возмущало то, что Харви, хотя и не унаследовал красоту матери, внешне был сильно на нее похож. И еще то, что она умерла, а он – жив. Многое поймет Харви Суайр в один прекрасный день.

Он начал завязывать шнурки своих крикетных бутс, не обращая внимания на разговоры и клацанье подошв по каменному полу, размышляя о письме, которое пришло утром и лежало в его пиджаке, висящем на крючке над его головой. Анджи. Харви не ожидал получить от нее весточку после того, что произошло. Однако частичка его «я» чувствовала смущение и отвращение к тому, что он сделал. Он ясно представлял себе выражение ее лица, снова ощутил, как она отпрянула, и, покраснев, уставился в пол, на свои бутсы. Другая частичка его «я» говорила: «Ты заслужила это, сучка!»

Харви не мог понять, почему он так сильно злится на нее. Когда его мать умерла, Анджи сочувствовала ему, утешала его, она была неподдельно огорчена. Ей даже удалось заставить его отца улыбнуться, когда они вернулись с похорон домой. Но она не позволяла ему заходить дальше невинных прикосновений и вела себя так, будто делала ему одолжение. И тогда, десять дней назад, в последний вечер пасхальных каникул, перед возвращением в пансион, он силой заставил ее прикоснуться к нему: схватил ее руку, запихнул себе в брюки и держал там, пока она не вырвалась. Потом всю дорогу домой Анджи не желала с ним разговаривать.

А вот теперь совершенно неожиданно пришло письмо, точно такое же, как другие, которые она писала ему: на маленьком плотном листе бумаги, туго свернутом и пахнущем ее духами – многословное и ласковое, написанное крупным круглым почерком перьевой ручкой с голубыми чернилами.

О том, что произошло, она даже не заикнулась.

Он завязал каждый шнурок на два узла. Послышалось шипение аэрозоля, и он почувствовал тошнотворно-сладкий запах «Брута». Дейкр стоял над ним и, морщась, разглядывал в зеркале свои прыщи. Потом он откинул со лба светлые волосы, побрызгал другую подмышку, пшикнул за пояс спортивных трусов и стал натягивать майку. Теперь у Дейкра был пунктик насчет запахов. Казалось, он твердо верил: чтобы набрать очки, достаточно подобрать соответствующий запах.

В раздевалку ввалился Роб Рекетт; на ходу жуя резинку, он громко выпустил из себя воздух.

– Господи, Рекетт, ты отвратителен, – сказал Дейкр.

Рекетт, большой, нескладный, надменный парень с каштановой челкой, полностью закрывающей лоб, в ответ выпятил свой зад и снова испортил воздух.

– Ты – вонючка, Рекетт, – сказал Уоррал.

– Он не воняет, он благоухает, – поправил его Уоллс-младший.

Рекетт надул из жвачки шар, который лопнул с резким хлопком, и, стягивая себя галстук, объявил, что трахался с кухаркой ассистента-преподавателя, огромной толстой девицей, которая, по слухам, всегда была готова, только попроси.

– Прямо как ненормальная, – продолжал Рекетт. – Кладет его куда хочешь, хоть в ухо. Всегда лучше иметь дело с кем постарше. Они от этого без ума.

Харви Суайр нашел описание Рекетта – «кладет его в ухо» – странно возбуждающим, но не мог понять почему. Он было подумал, а не приударить ли и ему за этой девицей, но больно она толстая и сальная, кожа у нее как у жареной индейки. Он не хотел, чтобы все это произошло так, ни в первый раз и ни в какой другой. Он попытался вообразить, как Анджи берет его и кладет себе в ухо. Вот это совсем другое дело.

Ее письмо неожиданно рассердило Харви. Облегчение, которое он почувствовал, получив его, сменилось злостью. Какая-то часть его «я» хотела, чтобы она была с ним неистовой, отвратительной. Но она такой не была, и он чувствовал себя чуть ли не обманутым.

– Господи Иисусе, ну ты и фу-ты ну-ты, Дейкр, – сказал Том Хансон.

– Отвали, Хансон, ладно? По крайней мере, от меня не воняет, как от чьей-нибудь задницы.

– Может, и не воняет, только ты здорово ее напоминаешь, – отпарировал Хансон, открывая свой шкафчик и хохоча над собственной остротой.

– Фу-ты ну-ты в бутсах! – бросил Уоллс-младший, натягивая брюки; от ухмылки его лоб сморщился, и сквозь тонкий слой крема «Клерасил» на нем проступили прыщи.

– Если вы думаете, что я гомик, то как насчет той новой поп-группы с высокими голосами? Как они называются? Ты же знаешь, Харви. Вчера тебя чуть было не вырвало на их фото.

– «Шимпанзе», – ответил Харви Суайр.

– «Мартышка», балда, – заметил Хорстед. – Господи, ты и взаправду серый, Суайр, не знаешь ровным счетом ничего.

Харви отбросил волосы с лица и кончил завязывать второй узел.

– Тебе никогда не поступить в медицинскую школу. Чтобы быть врачом, нужно хоть чуточку соображать.

Через восемь недель он будет держать экзамены первой степени: физика, химия, биология, – чтобы получить место в Куинз-Колледже – старой медицинской школе, которую его отец окончил с отличием, получив специальность гинеколога и Королевскую медаль за отличную успеваемость; теперь медаль висит на стене в его клинике на Харлей-стрит. Квентин Суайр – сильный, энергичный человек, сколотивший состояние, делая аборты заморским путешественницам; он выдержал яростные нападки «Мировых новостей» и благополучно выиграл дело против них в суде.

Отец его учился также и в Уэсли, где теперь учился Харви. Квентин Суайр и здесь преуспевал как в науках, так и в спорте – его имя смотрело со всех почетных досок в холлах и коридорах. Крикет. Футбол. Хоккей. Университетская стипендия.

– Выходит новая долгоиграющая пластинка Битлов, – сказал кто-то.

Чей-то насмешливый фальцет пропел: «Земляничные поляны навсегда…»

– Я думаю, Битлы на самом деле очень даже паршиво играют, – сказал Уоррал.

– Да иди ты, Уоррал, они классные музыканты.

– «Пинк Флойд» в миллион раз лучше.

– Я собираюсь достать билеты на Боба Дилана, когда он снова будет выступать в августе. Ты пойдешь, Харви?

– Дилан – что надо парень, – подтвердил Дейкр.

Харви смотрел, как Рекетт стягивает брюки вместе с заляпанными трусами. У Рекетта был большущий обрезанный «петух», и Харви неожиданно подумал: а что, интересно, происходит с членами, когда мужчины умирают. Кто-то рассказывал ему, что повешенные умирают с эрекцией. Рекетт несколько раз прицелился своим «петухом», прежде чем запихнуть его в спортивные трусы.

– Мэтлок в субботу прошел полный курс наук, – объявил Уоллс-младший.

Остальные с удивлением посмотрели на него.

– На полную катушку? – поинтересовался Дейкр.

Уоллс-младший кивнул.

– Не может быть. – В голосе Хорстеда слышалась зависть. – Как это ему удалось? Он же не выходил из танцевального зала.

– Он говорит, что проделал это, когда девчонки уже собрались уходить, перед тем как подошел автобус.

– Где?

– Да тут.

– Ерунда!

– Небось просто перепутал божий дар с яичницей.

– Я думаю, он говорит правду, – сказал Уоллс-младший.

– И как все прошло? – с интересом спросил Харви.

– Он всю неделю волновался, чуть не заболел, говорит, что пользовался резинкой, а она соскочила прямо в ней, и его корабль дал течь.

– Ну и задница, – сказал Пауэлл.

Хорстед подмигнул Суайру:

– Ты же перепихнулся с той птичкой, которую приводил на вечеринку к Рекетту на Пасху? Как ее зовут?

Харви покраснел и ничего не ответил.

– Почему ты никогда не говоришь об этом, Харви?

– Эй, кончайте, мы уже опаздываем. – Дейкр постучал по наручным часам и сунул под мышку крикетную биту.

Харви снял с крючка над головой свитер для крикета.

Бирка с его именем оторвалась и теперь держалась всего на одном стежке. Он некоторое время смотрел на нее: мелкие красные буковки на белом фоне: «Х.К.Э. Суайр»; на него нахлынули грустные воспоминания. Его мама пришивала метки в маленькой комнатке наверху, слушая, как всегда, пьесу по радио, она гладила, склонив голову набок, светлые пряди волос свешивались на одну сторону, красивое лицо ее выглядело немного усталым и печальным.

Интересно, как она сейчас. Иногда он ощущал ее присутствие. Недавно, на каникулах, она была в его комнате – он делал свои эксперименты, и, можно сказать, она отнеслась к этому одобрительно. Когда она была жива, он никогда не разрешал ей смотреть на свои опыты – знал, что она брезглива. Но теперь она мертва, так что все о'кей.

– Эй, Харви, ты идешь?

Он схватил свою биту, и все с грохотом затопали по каменному полу и дальше вниз по дорожке к навесу из рифленого железа, где стояли велосипеды.

– Быстрей пешком дойдем, – заметил Пауэлл.

– Играем с «Горизонтом», ух и зададим им жару.

– Баллокс, – сказал Дейкр, – ты тащишь наши биты. – Он вывел свой белый гоночный «Клод Батлер», ловко оседлал его и двинулся прямо на Харви, изо всей мочи звеня в звонок. – Эй, Харви, что с тобой? Сегодня ты засыпаешь на ходу.

– Он всегда засыпает на ходу, – съехидничал Пауэлл. Велосипед задребезжал, когда Дейкр описал круг по неподстриженной траве и, промчавшись вдоль боковой стены дома, не оглядываясь выехал на улицу. Потом сделал крутой вираж и вернулся обратно.

– Поехали, через две минуты у меня жеребьевка.

– Ну и жеребись себе, – отозвался Пауэлл.

Харви взобрался на свой синий «Роллей» и, не сразу поймав крутящиеся педали, неловко сунул ноги в крикетных бутсах в лямки. Дейкр бросился его обгонять, Харви с досадой свернул с дороги, и ему в нос ударил резкий запах «Брута».

– Харви, кто последний, тот дурак! – И Дейкр изо всей мочи ринулся вперед.

Харви притормозил, услышал, как заскрежетала цепь, и, тяжело нажимая на педали, поехал за ним вдоль боковой стены дома. Дейкр вылетел на улицу. Харви, давя на педали, кинулся ему вслед и вдруг услышал рев автомобильного гудка.

Краем глаза он увидел машину. Она казалась неподвижной, как на фотографии. Он так явно видел все детали, что и сам удивился. Большой «форд» унылого зеленого цвета со сверкающей хромированной решеткой. За рулем – женщина, ее волосы аккуратно завиты, будто она только что от парикмахера, в левой руке между двумя костлявыми пальцами в кольцах с драгоценными камнями – сигарета с фильтром. Блестящие красные губы сложены в кружок, словно она только что выпустила колечко дыма, глаза – одни сплошные белки – готовы выпрыгнуть из орбит.

Фотография изменилась – проектор перешел к следующему кадру – теперь машина надвигалась на него огромной тенью. Откуда-то послышался голос:

– Харви! Осторожно!

Ему почудилось, что кирпичная стена ударила его и подбросила в воздух. Лицо женщины стало ближе. Глаза ее еще больше вылезли из орбит. Он смотрел на нее откуда-то сверху, через лобовое стекло, руки ее были подняты к лицу. Он услышал, как она закричала.

Проектор щелкнул, теперь на переднем плане появилось лобовое стекло. За какие-то доли секунды до того, как услышать звон, Харви почувствовал хруст где-то глубоко внутри своего тела; лобовое стекло взорвалось сверкающими брызгами. Раскаленные докрасна, они, казалось, жгли его лицо и руки в миллионе разных мест.

Он завис в воздухе, а брызги сыпались куда-то вниз, под него. Упало вниз и еще что-то, какая-то огромная тень. Сперва Харви подумал, что это его велосипед, или его свитер для крикета, или брюки. Он смотрел, как все это падало на брызги, потом ударилось о капот зеленого «форда» и отскочило, как тряпичная кукла. На капоте появилась большущая вмятина, с нее посыпалась краска. Тень взлетела в воздух, но несколько ниже его, затем снова стукнулась о крышу «форда», скатилась сбоку с багажника, с глухим шлепком плюхнулась на гудроновое шоссе и покатилась, яростно подпрыгивая, будто через нее пропустили электрический ток, пока, наконец, не замерла у бордюра.

Харви видел, как открылась дверца «форда» и женщина выбралась наружу, плача и причитая. Дейкр слезал с велосипеда. Рекетт несся через дорогу. Харви увидел свой велосипед, который попал под передок «форда», – погнутое переднее колесо торчало под странным углом; некоторые спицы были сломаны и вывернуты наружу, и он в досаде прикидывал, удастся ли ему починить их так, чтобы отец ничего не узнал.

– Харви? Харви? С тобой все в порядке? – Дейкр встал на колени перед тем, что лежало в водосточной канаве, – перед тем, что упало с велосипеда. И тут он с изумлением понял: то, над чем склонился Дейкр, был он сам.

Он смотрел на собственное тело. Он наблюдал за происходящим откуда-то сверху. Видел кровь, тонкой струйкой бежавшую по его собственному лбу.

– Не трогайте его! – крикнул кто-то.

– О господи, я задавила его! – визжала женщина.

– Вызывайте скорую, – распорядился Дейкр.

Харви видел, как Дейкр лихорадочно нащупывал у него пульс: интересно, а знает ли он, что ищет, пришла ему в голову мысль. Он увидел, как Уоррал бросил свой велосипед на тротуар и побежал обратно в дом, крича:

– Мистер Мэтти, мистер Мэтти! Сэр, мистер Мэтти, сэр! Сэр! Сэр!

Харви увидел, как «остин», ехавший в другую сторону, резко остановился и мужчина в голубом блейзере выпрыгнул из него и побежал через дорогу.

– Я – врач, – сказал он.

– Я не видела его! – кричала женщина. – О боже, я не видела его!

Открылась парадная дверь, и из дома выбежала женщина – миссис Мэтти, жена заведующего пансионом. Она споткнулась и растянулась во весь рост. Он видел, как врач опустился на колени рядом с ним и стал щупать его пульс.

Доктор замер в напряженной позе, рука его скользнула к груди, ближе к сердцу. Затем он увидел, как доктор раздвинул его челюсти, открыл ему рот и полез туда рукой.

– Он проглотил язык, – сказал он в панике. – Кто-нибудь вызвал неотложку?

– Да, сэр, – сказал Дейкр.

Врач вытянул его язык наружу. Харви увидел, что его лицо посинело.

– Как долго он пробыл в таком состоянии? – спросил врач, действуя методично и скоро.

– Всего несколько секунд.

Он уложил Харви на спину, сложил руки крест-накрест и с силой надавил ему на грудь. Затем снова, на этот раз более настойчиво. Минуту-другую он внимательно смотрел на Харви, потом надавил еще и еще, его движения становились все яростнее.

Еле переводя дух, подбежала жена заведующего:

– С ним все в порядке? Он жив?

Не переставая делать искусственное дыхание, врач бросил:

– Нет, он не дышит.

– Со мной все в порядке, – произнес Харви. – Со мной правда все о'кей, все отлично! – Но губы его не шевелились, ни единого звука не вырвалось из его рта. Он снова попытался что-нибудь сказать, но неожиданно почувствовал, что его засасывает куда-то вверх. Что-то тянуло его отсюда, но он не хотел уходить. – Нет! – крикнул он. – Нет!

И снова ни звука не слетело с губ неподвижно лежащего между коленями доктора тела. Вокруг Харви сомкнулась тьма. Стало холодно, страшно холодно. Он почувствовал себя одиноким и беспомощным. На него навалился страх. Его окружали стены туннеля, в который его засасывало, как муху в водосток, и он летел со свистом, крутясь в водовороте тьмы.

Казалось, что он вращается в этом водовороте уже целую вечность, замерзая все сильнее и сильнее. Затем он увидел вдалеке крошечное пятнышко света – с булавочную головку – и почувствовал первое слабое дуновение тепла.

Свет становился все ярче, и вместе с ним по туннелю разливалось тепло, оно просачивалось в него, растапливая все его страхи, сливаясь с ним воедино, становясь частью его, придавая ему новую неизведанную энергию.

Потом он погрузился в свет, и туннель исчез. Его полет прекратился. Свет был ярким, но не слепил, казалось, он тек через него так же, как просачивалось сквозь него тепло, и Харви почувствовал, что в этом свете есть кто-то еще, но кто – он не мог разглядеть.

На короткое мгновение он ощутил восторг. Хорошо бы остаться здесь, в этом светлом месте, и никогда отсюда не уходить.

Затем мужской голос спокойно, несколько укоризненно произнес:

– Что ты наделал, Харви? Думаешь, ты поступаешь разумно?

Голос заставил его задрожать от холода. Меркнущий свет тоже стал холодным, вскоре он иссяк, и Харви остался стоять на открытом пространстве – что-то вроде просеки в лесу под серым небом. Он почувствовал себя выставленным напоказ, как будто вокруг были люди, которые пристально смотрели на него. Харви оглянулся. Никого. Лишь пустынные поля, простирающиеся до самого горизонта.

И тогда Харви услышал голос своей матери:

– Дорогой!

Навстречу ему шла неясная, расплывчатая фигура; приближаясь, она становилась темнее и темнее. Женщина шла медленно, грациозно, легко, казалось, в ее распоряжении масса времени, чтобы подойти к нему.

И внезапно он отчетливо увидел знакомые светлые пряди волос, безмятежную улыбку, летнее платье, то, которое ему всегда так нравилось.

Огромная радость захлестнула его, он протянул к ней руки и попытался подбежать поближе.

– Мамочка! – закричал Харви.

Его голос был до странности невыразительным, будто он кричал из-под воды. Он не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места и стоял, простирая к ней руки, ему хотелось дотянуться до нее, коснуться ее, заключить в объятия.

Мать остановилась в нескольких ярдах от него и улыбнулась улыбкой, полной неподдельной любви.

– Тебе нужно вернуться обратно, дорогой, – сказала она.

Из серого сумрака за ней возникли какие-то фигуры – темные, похожие на тени люди без лиц.

– Мамочка! Как ты? – Он пытался подбежать к ней, но не мог двинуться с места.

– Дорогой, Господь очень тобой недоволен.

– Почему? – выдавил он.

Темные тени подступали ближе и ближе, окружая его, отъединяя от матери.

– Потому что ты… – Слова смолкали. Теперь она кричала, будто хотела перекричать толпу, но темные тени засасывали ее слова.

– Почему? – Он снова пытался подбежать к ней, но ледяные руки отталкивали его прочь. – Почему? – завопил он.

Тени продолжали отталкивать его.

– Дайте мне поговорить с ней! Пустите!

Харви пытался сопротивляться, но безуспешно.

– Тебе нужно возвращаться обратно, – сказал чей-то голос.

– Она не хочет, чтобы ты оставался тут, – произнес другой голос.

– Она никогда больше не хочет видеть тебя здесь, – добавил третий.

– Вы лжете! – закричал Харви, пытаясь вырваться из холодных рук, которые вцепились в него. Он чувствовал ледяное дыхание теней – как холодный воздух из морозильника. Свет стал меркнуть. Харви куда-то падал.

3

Понедельник, 22 октября 1990 г.

Кэт Хемингуэй пробудилась от беспокойного сна в шесть тридцать утра под позывные радиоприемника. Она прослушала новости, как делала каждое утро, затем нажала кнопку «пауза» и, наслаждаясь тишиной и уютным теплом постели, попыталась вернуть ускользающее сновидение.

Теперь ей почти каждую ночь снились тревожные сны – она понимала, что причиной их было беспокойство о новой работе, или о Даре, сестре, или о неудачном романе, который недавно закончился катастрофой.

Возраст Кэт Хемингуэй исчислялся двадцатью четырьмя годами, а рост – пятью футами пятью дюймами. Уроженка Бостона, она была крепкой и стройной, с серо-голубыми, светящимися жизненной энергией, глазами над высокими скулами, с небольшим прямым носом и улыбчивым ртом с хорошими зубами, за которыми она тщательно следила. С длинными, небрежно взбитыми по последней моде волосами, свежим, здоровым цветом лица, она являла собой типичный образец блистательной американской девушки – студентки колледжа; лишь немногие мужчины не проявляли к ней интереса, а некоторые женщины даже завидовали.

Кэт была неглупой девушкой, много читала и любила побыть наедине с собой, точно так же любила она и приятную компанию.

Ей недоставало только двух вещей – уверенности в себе и поклонника. Сарказм и презрение, которые доставались ей в детстве от старшей сестры Дары, и то, что родители, казалось, благоволили к Даре больше, чем к ней, поселили в ней неуверенность в себе. Она сомневалась даже в собственной привлекательности, поэтому упорно трудилась, чтобы оставаться в форме: питалась разумно, не потакая своим прихотям – она любила поесть и знала толк в еде и вине, – и бегала по выходным трусцой. Сейчас, впервые за долгое время, ее жизнь складывалась удачно. Она делала работу, которая ей нравилась, в городе, куда она приехала, никого не зная, и который уже успела полюбить, жила в квартире, обустроенной собственными руками, и гордилась этим.

Даже три месяца спустя работа репортера местной газеты «Вечерние новости Суссекса» все еще казалась ей новой и волнующей, и она с нетерпением ждала каждого дня – отсюда вполне возможно шагнуть на Флит-стрит. Эта газета не то что еженедельный листок, в котором она работала раньше в Бирмингеме.

Ее уверенность в себе росла, а раны от последней любовной связи заживали. Получить работу в «Новостях» – настоящий прорыв в карьере, хотя ее старшая сестра, запертая в своей вашингтонской двухэтажной квартире, никогда не сможет этого понять. Дара издевалась над ней за то, что она не была замужем, не имела детей и до сих пор ничего не достигла. Дара, экономист в Вашингтоне, вышла замуж за богатого адвоката, подающего надежды стать сенатором, и имела троих детей, которые были само совершенство. Очень мягко – как это умела только она, – но постоянно Дара напоминала Кэт, что та неудачница, и временами Кэт опасалась, что сестра окажется права.

Тони Арнольд стал ее погибелью. Связь окончилась ничем. И все-таки, черт побери, она не могла выбросить его из головы и вспоминала о нем всякий раз, когда до нее доносился запах «Пако Рабанна». Кэт нравилось думать, что она не представляла себе, как пойдут дела, когда начался этот роман, но она понимала, что лжет себе. Он был заместителем главного редактора в «Бирмингемском курьере» – должность, которая ей, тогда двадцатидвухлетней, казалась невероятно высокой, и поначалу ей льстил его интерес к ней.

До этого у нее никогда не было романов с женатыми мужчинами. Сначала это было игрой, и Кэт не сразу поняла, как сильно влюбилась. Полтора года она покорно соблюдала конспирацию, изо всех сил стараясь, чтобы ничего не выплыло наружу; готовила Тони обеды, которые у него никогда не хватало времени съесть, и проводила уик-энды, поджидая, когда он сможет выкроить для нее часок. Он постоянно повторял ей, что его брак находится на грани распада, и они планировали свое совместное будущее.

Но однажды в субботу она наткнулась на Тони в супермаркете – он шел рука об руку с женой, следом за ними плелись трое милых детишек. Кэт обменялась с ним коротким взглядом и неожиданно поняла, как плохо она разбирается в жизни.

Вскоре после этого ему предложили место редактора в одной из шотландских газет, и он не позвал ее с собой. Вместо этого он замолвил за нее словечко, когда в «Вечерних новостях Суссекса» появилась вакансия. Они ушли из «Бирмингемского курьера» друг за другом, с недельной разницей, и с тех пор она о нем ничего не слышала.

Кэт приехала в Англию, когда ей было четырнадцать, со своими родителями и Дарой. Мать ее была родом из небольшого городка, в шестидесятых годах она покинула отчий дом – так делала тогда половина Америки. У нее был старший брат, Хауи, который утонул во время морской прогулки, именно его смерть и послужила причиной переезда. Отец, преподаватель английского языка в Гарвардском университете, подумал, что перемена обстановки будет для них неплохим лекарством, и согласился занять на два года вакансию в Лондонском университете; он проработал здесь пять лет.

Они вели богемную жизнь в доме викторианского стиля, продуваемом сквозняками, в районе Хайгейта. Кэт не была уверена, что послужило причиной: паршивое ли отопление и спартанская обстановка с голыми дубовыми полами и половиками из дерюги, с афганскими коврами на стенах; или баловавшиеся наркотиками студенты-постояльцы, которым нужно было помогать с арендной платой и которые постоянно выпивали молоко и повсюду оставляли за собой немытые тарелки; или же постоянное философствование отца о «свободной любви» (свои теории он воплощал в действительность), – но в конце концов терпение матери лопнуло, и она сбежала с приятным, но скучным инженером-строителем, у которого был уютный современный дом в Чиме. Вскоре после этого его послали руководить проектом в Гонконге, и мать теперь жила там вместе с ним…

Отец вернулся в Бостон, а Кэт осталась в Англии. Дара получила стипендию в Беркли. Кэт понимала: она осталась, с одной стороны, чтобы доказать что-то Даре, с другой – чтобы избавиться от ее влияния.

С Ла-Манша дул холодный соленый ветер, катя по темной улице вдоль водосточных канав осыпавшиеся листья, стучал ставнями домов эпохи короля Эдуарда. Кэт почувствовала холодный воздух на своем лице и неохотно приподнялась, опершись о медные прутья изголовья; последний непрочитанный раздел «Санди таймс» соскользнул с пухового одеяла и присоединился к кипе других воскресных газет на полу.

Она спустила ноги на белый лохматый коврик. Холодный воздух пронзил ее до костей. Движением головы она откинула с лица спутанные светлые волосы и обняла себя руками, стараясь удержать остатки тепла в ночной рубашке, потом прошлепала по ковру и, с трудом справившись со шпингалетами, наконец закрыла окно, избежав царапин на пальцах.

От ребристого чугунного радиатора по комнате разлилось тепло, Кэт протерла пальцами запотевшее стекло и стала смотреть сквозь образовавшуюся проталину через дорогу на скучное девятиэтажное здание Страховой компании взаимопомощи. Там горел свет, и по всему зданию передвигались уборщики. Некоторые служащие уже приступили к работе.

Три месяца назад, подписывая договор о найме немеблированной квартиры на год, Кэт обратила внимание, что арендная плата была несколько ниже – из-за того, что окна выходили не на природу, но, поскольку большую часть времени она проводила на работе, для нее это не имело значения. Кроме того, у Кэт никогда не было хорошего вида из окон.

Гостиная ей понравилась сразу же – просторная, полная воздуха, с глубоким оконным пролетом и элегантным открытым мраморным камином, с неполоманной каминной решеткой и оригинальными карнизами, лепными украшениями и рейками для картин. В этой большой комнате можно разместить все безделушки, которые она любила покупать, здесь можно читать, смотреть телевизор и развлекаться. В квартире была крохотная кухонька, чистая и современная, узкая прихожая, спальня, не очень большая, но с хорошими глубокими встроенными шкафами, и скромная ванная.

Это была первая ее немеблированная квартира, и Кэт порадовалась, что так удачно подобрала цветовую гамму. Предыдущий владелец квартиры имел склонность к зловещей зеленой краске и обоям с растительными узорами. Три месяца Кэт обдирала стены, все переклеивала и перекрашивала. Двери, оконные рамы, плинтуса и лепнину она покрасила в белый цвет, стены гостиной – в терракотовый, а спальню – в светло-абрикосовый. С ванной, где уже была арматура цвета авокадо, было труднее, и она решила сделать ее белой с оттенком яблочно-зеленого.

Мягкие занавески с геометрическим узором были от Лауры Эшли, а удобный диван – из «Хабитата». Грязно-бежевый ковер на полу от стены до стены, который ей достался вместе с квартирой, стал смотреться лучше, когда она разбросала по нему несколько ковриков, купленных на распродаже оборудования для автомобильных салонов. На стены она повесила старые рекламные постеры, театральные афиши и несколько черно-белых фотографий – она сделала их однажды в подростковом возрасте, когда решила стать фотографом, и они получились чрезвычайно удачно.

После завтрака, состоящего из мюсли, низкокалорийного йогурта, яблочного сока и чая, Кэт бегло просмотрела «Индепендент» и проверила телепрограмму – нет ли там чего-нибудь, что следовало бы записать, а потом занялась почтой.

Пришло письмо от матери, напоминание о взносах от Гринписа и открытка с почтовым штемпелем Турции от подруги из «Бирмингемского курьера». Мать писала раз в неделю, Кэт отвечала ей примерно раз в месяц, а возможно, и еще реже, о чем время от времени та ей напоминала, и раз в неделю они разговаривали по телефону, обычно днем по воскресеньям, когда Кэт по тем или иным причинам находилась не в лучшем настроении.

С тех пор как мать уехала, они сблизились, будто стали единой грешной частью семьи, в то время как отец и Дара были мистером и мисс Совершенство.

Мать звонила прошлым вечером. У нее все было прекрасно, казалось, она смирилась наконец и перестала винить себя в том, что оставила отца Кэт и уже в немолодые годы поменяла образ жизни. Кэт беспокоило, как бы мать не оказалась отрезанной – кризис в Заливе углублялся, и, если весь мир окажется вовлеченным в эту войну, выезд из Гонконга станет невозможным.

Мать сказала Кэт: она рада, что дочь уехала из Бирмингема, маленькие города, такие как Брайтон, куда безопаснее.

Вскоре мать поймет, как сильно она ошиблась.

4

Образы приходили и уходили. Харви Суайр слышал клацанье педалей своего велосипеда, визг тормозов, крик женщины сквозь ветровое стекло автомобиля. Крик врезался в темноту, поглотил ее, она превратилась в ровный неяркий свет. Харви все еще кричал, когда открыл глаза.

Появилось изображение лица, как смутный оттиск на еще не совсем проявленной пленке поляроида. Девушка, ненамного старше его, довольно хорошенькая, с крошечным вздернутым носиком, как у Анджи, но слишком строгая на вид – должна быть, оттого, что волосы ее были туго стянуты сзади.

– Все в порядке, – сказала она. – Все о'кей. – Голос был успокаивающий, нежный. Лицо ее появилось в фокусе: рот несколько раз подряд изменил форму, и он услышал, как кто-то рядом произносит какие-то слова. Потом он понял, что эти два явления взаимосвязаны, но звук и изображение, как иногда на кинопленке, не совпадали.

Он в замешательстве попытался поднять руки к ушам, будто для того, чтобы настроить звук, но его левая рука осталась неподвижной, а грудь, казалось, была закована в железо. Он увидел над собой свою руку – белое расплывчатое пятно. Голос продолжал звучать:

– …долгое время. А теперь? Лучше… мы?.. Спать?..

Девушка напоминала Анджи. Разозлившуюся Анджи, которая отталкивала его руки и быстро-быстро била его по щеке. Анджи, которая в гневе ударила его по лицу, в настоящем гневе, на этот раз она не притворялась. Тогда он схватил ее, крепко схватил.

Лицо его горело. Но Анджи исчезла, пощечину дал кто-то другой, тот, кого здесь не было. Ему казалось, что его щеки набиты ватой, а он выглядывает из темной пещеры за ними. Лицо опять было не в фокусе, но через некоторое время снова появилось в поле зрения. Кто-то маячил за ней – пожилой мужчина с седыми волосами в красном халате; он кашлял:

– Шок… жив… посчастливилось… велосипед…

Харви глупо улыбнулся распухшими губами. Ему виделся автомобиль, лицо женщины сквозь ветровое стекло. Он несется, огибая дом, догоняя Дейкра, выезжает прямо перед машиной. Потом летит по воздуху. Висит в воздухе…

Холодные водовороты вихрились внутри его, он покрылся ледяным потом и сглотнул. По глазам девушки он видел, что она заметила происшедшую в нем перемену, почувствовала его тревогу.

– Все хорошо, – сказала она. – Все будет в порядке.

Теперь Харви различал ее лучше, видел ее груди, колыхавшиеся под халатом, и неожиданно в нем возникло желание, но тут же потухло и ушло. Он вдруг испуганно вздрогнул: ему показалось, что он умер.

– Где я? – спросил он.

На девушке был белый халат. На одном лацкане висели на короткой цепочке часы, на другом – приколотый на булавку значок с напечатанным на нем именем. Антея Барлоу.

– …в порядке… побольше спать… от этого… – Голос девушки звучал несинхронно, это дезориентировало Харви, усилило его страхи. Мертв. Я – мертв. Его начала бить дрожь.

Она склонилась к нему, ее лицо таяло, с него, как растаявший воск, капали капли. Харви съежился, снова вскрикнул, но девушка все приближалась, она собиралась расплавиться вместе с ним, растопить его. Тупой укол в руку: казалось, рука распухает, на мгновение он почувствовал, какими толстыми стали пальцы; на него навалился приступ тошноты.

– …пройдет боль, – сказал чей-то голос.

Харви больше не понимал чей. Он спал.

Когда он проснулся снова, все стало яснее. Он лежал в маленькой палате и сквозь большое грязное окно, которое, несмотря на яркий солнечный свет, было закрыто, видел небо. Напротив него было четыре, а возможно, и пять кроватей; вокруг той, что стояла прямо напротив, толпились посетители, кто-то держал в руке букет цветов. Левая рука болела, и где-то в спине чувствовалась острая боль, как будто он лежал на чем-то раскаленном.

Несколько царапин на правой руке были заклеены пластырем, ногти обломаны, он огляделся в поисках чего-нибудь, чтобы подровнять их.

И тут у него упало сердце: он увидел, как по палате с важным видом, будто он был здесь хозяином, идет отец, сложив руки за спиной, выпрямившись и высоко подняв пулеобразную голову. На нем клетчатый костюм, розовая шелковая рубашка с черно-белым галстуком в стиле поп-арт и черные туфли типа мокасин. Длинные, лысеющие на макушке волосы, начинающие седеть, зачесаны назад, завиваются над ушами и воротником рубашки. Харви захотелось, чтобы у отца был не такой напыщенный вид.

Отец остановился в изножье кровати. Сейчас в его лице было больше тепла, чем обычно.

– Ну, как ты себя чувствуешь, старик?

– Нормально, – сказал Харви и выдавил из себя улыбку.

– Догадываюсь, ты попал в крутую переделку.

– Я сглупил, не посмотрел вовремя.

Голос отца стал более хриплым:

– Я понимаю, эти чертовы велосипедные гонки.

– Как долго я тут пробуду?

– Пару недель. Ты сломал руку и два ребра, ребра непременно срастутся, но ты здорово стукнулся головой.

– Где я?

– В Гилфорде. В больнице графства Суррей.

– А как мой велосипед?

Что-то блеснуло, он услышал щелчок и увидел, как отец вытаскивает сигарету без фильтра из серебряного портсигара, потом захлопывает его и стучит по нему кончиком сигареты.

– Судя по описанию, не думаю, что от него много осталось. – Он сунул сигарету в рот и прикурил от золотого «Ронстона».

Харви следил, как отец выполняет свой обычный ритуал: позволяет дыму появиться изо рта и тут же всасывает его обратно, а потом медленно выпускает из ноздрей. Облачка сладкого голубого дыма закружились вокруг Харви, и он, довольный, вдыхал их, наслаждаясь запахом.

КАК ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, ХАРВИ? ТЫ ПОЛАГАЕШЬ, ЧТО ПОСТУПАЕШЬ РАЗУМНО?

Он вздрогнул, будто эти слова сказали ему прямо в ухо, и память полностью вернулась к нему. Туннель. Свет. Его мать.

ТЕБЕ НУЖНО ВОЗВРАЩАТЬСЯ ОБРАТНО, ДОРОГОЙ!

Он попытался подбежать к ней. Тени встали у него на пути.

– Поскольку твоему велосипеду не повезло, я не собираюсь покупать новый. Тебе посчастливилось, что ты остался жив. – Отец огляделся в поисках пепельницы.

– Я видел маму.

Отец нахмурился:

– Ты видел что?

– Я видел маму.

Лицо отца покраснело.

– Господи боже мой, мальчик, твоя мать умерла.

– С ней все в порядке, я видел ее. Она велела мне возвращаться.

– Это абсолютная ерунда, старик. Совершенная глупость.

– Нет, папа. Я правда видел ее.

– Ты получил сильный удар по голове и перенес операцию, тебя напичкали разными лекарствами. У тебя галлюцинации.

– Это не галлюцинации.

Отец посмотрел на часы:

– Мне пора. – Его губы дрожали, а гнев отца всегда пугал Харви. – Я приду навестить тебя завтра. Тебе что-нибудь нужно?

– Некоторые книги и вещи.

– Лучше принесу тебе учебники. Если ты проваляешься тут не одну неделю, можешь начать готовиться к экзаменам.

Отец ушел, и только теперь Харви почувствовал, как он устал. Слишком много усилий требовалось, чтобы говорить, чтобы сказать хоть что-нибудь. Он задремал. Когда он открыл глаза, в ногах кровати стоял человек в белом халате.

– Проснулся?

Харви кивнул, но через некоторое время снова погрузился в сон.

Пробудившись, Харви удивился, увидев, что рядом с ним сидит Анджи; на ней была мини-юбка, которая едва прикрывала розовые трусики, ноги покрыты коричневым с золотым отливом загаром. На загорелом лице еще сильнее проступали веснушки, она откидывала с глаз длинные белокурые волосы и улыбалась ему. В руках Анджи держала бумажный пакет и потрепанную тряпичную куклу в матерчатой кепке.

Первой его мыслью было: как она может сидеть вот так, когда юбка задралась выше некуда, и в то же время беситься от злости, когда он попробовал погладить ее груди.

Потом в нем возникли смутные воспоминания, чувства отвращения и недоумения перемешались, и он удивился, почему она пришла сюда. Вместо того чтобы улыбнуться в ответ и поздороваться, Харви мрачно подумал: «Пристала как репей». В следующий раз он не остановится, пусть она сколько угодно кричит, ругается и колотит его. Рекетт, задавака Рекетт, который хвастался, что потерял невинность в двенадцать лет, утверждал, что женщинам нравится грубое обращение. А может быть, в этом-то все и дело, это сработало, и именно потому она и пришла?

– Привет, – сказала Анджи. Что-то переменилось в ее внешности. Она была разрисована дальше некуда, под глазами – полоски, как боевая раскраска дикарей. От этого она выглядела старше своих шестнадцати лет. – Я принесла Фреда, чтобы он за тобой приглядел. – Она положила потрепанную куклу на постель, а потом протянула шуршащий пакет. – Я не знала, что принести. Тут книжка про Джеймса Бонда и немного восточных сладостей. Тебе ведь нравятся восточные сладости, не так ли?

Харви ничего не ответил. Ее макияж беспокоил его, у него появились опасения, что она накрасилась не для него. Сучка, подумал он.

– Я тебе написала на днях.

– Я получил.

Анджи снова откинула волосы.

– Как ты себя чувствуешь?

Он пожал плечами:

– Довольно глупо. Откуда ты узнала, что я…

– Я… я слышала.

Он попытался приосаниться, попробовал слегка приподняться, но боль была слишком сильной.

– Тебе помочь?

Он покачал головой. Послышался звук раздвигаемой ширмы. Где-то рядом с ним задыхался человек, он услышал быстрые шаги, звяканье тележки.

– Как это случилось? – спросила Анджи.

– По неосторожности. – Снова выплыли образы. Ветровое стекло. Парение в воздухе. Ужас на лице женщины. Харви закрыл глаза, потом открыл их и бессмысленно уставился на сбитые простыни у своего подбородка.

Анджи хотела было что-то сказать, но в ногах кровати появился самоуверенный, с проседью в волосах мужчина, в сером костюме и галстуке яхт-клуба. За ним стоял палатный врач в белом халате со стетоскопом, выглядывающим из кармана, и медсестра; они широко улыбались, как будто над общей шуткой.

– Не возражаете посидеть несколько минут в комнате для ожидающих? – спросил мужчина Анджи. – Хочу взглянуть на этого молодого человека.

Анджи неуверенно посмотрела на Харви:

– Мне подождать?

Он кивнул.

Сиделка придвинула ширму к его кровати, и врач откинул простыни.

Мужчина в сером костюме улыбнулся, глядя на Харви сверху вниз.

– Когда тебя привезли, я думал, что ты уже мертвец. Я – мистер Уинн, хирург, который делал тебе операцию. Твой отец, случайно, не Квентин Суайр, гинеколог?

– Да.

– Мы вместе учились в Куинз-Колледже. – Неожиданно выражение его лица стало серьезным, взгляд впился в Харви. – Когда случилось несчастье, поблизости случайно оказался врач. Он сказал, что ты проглотил язык и перестал дышать, в сущности, ты был уже мертв. Тебе здорово повезло, что он проезжал мимо, иначе бы сейчас тебя здесь не было. Мы хотим сделать некоторые анализы – надо убедиться, что с тобой все в порядке. Мы не знаем, как долго продолжалось у тебя кислородное голодание, похоже, минуты две. – Врач поднял булавку. – Я слегка уколю тебя в большой палец ноги. Скажешь мне, если что-то почувствуешь.

– Ой! – Харви почувствовал острую боль.

– Великолепно, – произнес Уинн. – А теперь левая нога.

Харви вскрикнул снова.

– Отлично, – пробормотал Уинн, баюкая ногу Харви в руках, затем он постучал по колену резиновым молоточком, потом фонариком, похожим на карандаш, посветил в каждый его глаз по очереди, внимательно их изучая.

– Я видел, как все произошло, – спокойно сказал Харви.

Мистер Уинн слегка приподнял брови и выключил фонарик.

– Я видел, как доктор вышел из своей машины и подошел к моему телу. Я наблюдал за ним. – Харви увидел недоуменное выражение на лице медсестры.

Хирург покачал головой:

– Думаю, тебе это приснилось, дружище.

– Я не спал, – настаивал Харви. – Я могу его описать.

Хирург кивнул, чтобы он продолжал.

– Он… – Харви ясно видел доктора, как он выскочил из автомобиля и побежал через дорогу. Потом образ рассыпался на части, замутился, будто вода, в которую бросили камень. Он видел машину доктора, но она превратилась в авто, кто-то сидел за рулем – женщина, которая кричала. Харви попытался вернуть воспоминание, но оно ускользало.

Хирург ободряюще улыбнулся:

– Боюсь, старик, на тебе здорово сказался наркоз. – Он бросил взгляд на листки, прикрепленные к спинке кровати. – Ты был в шоке, тебе вводили кетамин. Он иногда вызывает галлюцинации, которые могут длиться в течение нескольких дней.

– У меня нет галлюцинаций. – Харви посмотрел на медсестру, ища одобрения, но она нахмурилась, ее лицо превратилось в застывшую маску. Через не загороженное ширмой пространство он увидел женщину в полотняной шапочке, везущую кофе на металлической тележке.

– А как чувствует себя твоя левая рука? – спросил хирург с отсутствующим выражением лица, как будто его мысли были где-то далеко.

– С ней все в порядке.

– Ты не левша?

– Нет.

– Тебе повезло. Она не будет действовать еще пару месяцев.

– Но я правда все видел, – повторил Харви. – Я… я видел…

Насмешливый взгляд хирурга заставил его запнуться, он засомневался: правда, что же он видел? Он хотел сказать доктору, что видел свою мать, но понял, что это будет звучать еще более смехотворно.

– Хотелось бы взглянуть на твоего отца, – улыбнулся мистер Уинн. – Я не видел его лет десять. Передай ему мой привет. Загляну через пару деньков. – Он отошел, тихо сказал что-то врачу и сестре и вышел.

Сиделка открепила листочки от спинки кровати, что-то написала на них и прикрепила снова. Потом сложила ширму, шепнула что-то медсестре, и, как щенки на поводке – пришло Харви в голову сравнение, – все трое вслед за хирургом вышли из палаты.

5

Понедельник, 22 октября

Кэт Хемингуэй, как всегда по утрам, спешила в редакцию, горя нетерпением приступить к работе. Она потеряла перчатки и засунула руки глубоко в карманы плаща от Берберри в стиле пятидесятых годов, который она купила в комиссионке на Ковент-Гарден и который был ей велик на целый размер. Под ним на ней был двубортный пиджак мужского покроя, бесформенная черная юбка и черные легинсы.

Процесс накладывания макияжа раздражал Кэт, да ее лицо почти не требовало косметики, хотя твердой уверенности в этом у нее не было. Худое скуластое лицо с естественным цветом здоровой кожи оживляли веснушки, рассыпанные по лбу и по обе стороны хорошенького вздернутого носика. Краситься она не умела и накладывала слишком много грима, не очень разбираясь, куда какой, что вместе со спутанной копной пшеничных волос придавало ей вид продавщицы с дешевой распродажи или студентки-старшеклассницы, но никак не репортера, ищущего свою тему.

Вход в редакцию располагался на боковой улице, на противоположной стороне размещались административные здания, ряд примыкающих друг к другу гаражей и строительная площадка. За спиной Кэт громоздился мусорный бак, и, когда она, слегка толкнув плечом синюю дверь, входила в темный вестибюль с цементным полом, в холодном сумеречном воздухе раздался стон подъемного механизма. В вестибюле на переднем плане висели пожарный огнетушитель, пробковая доска объявлений с пожелтевшим актом об эксплуатации, приколотым кнопками, рейка с гвоздиками, на которые нанизывали объявления, рядом – расписание смен типографских рабочих, деревянная стойка с ячейками, над которыми висело отпечатанное большими буквами объявление: «Запись посетителей»; за стойкой сидели два охранника и болтали. Они отвлеклись от своего разговора, когда вошла Кэт, и дружелюбно с ней поздоровались.

– Привет! – Она торопливо махнула им рукой и быстро поднялась на один лестничный пролет, где с голых, выкрашенных синей краской стен кусками сыпалась штукатурка, и пошла по длинному узкому коридору мимо бухгалтерии и отдела распространения. Взглянула на свои наручные часы – поддельный «картье», купленный три года назад в Бангкоке: восемь пятьдесят.

Кэт ускорила шаг и вышла на лестничную площадку в конце коридора, где стоял слабый запах подгоревшей пищи. Отсюда одна лестница вела наверх, в кафетерий, а другая вниз – в экспедицию и типографию; тут же висел ряд воззваний, обращенных к сотрудникам редакции: «Репортажи о несчастных случаях – вот что от вас требуется», «Десятипроцентная скидка на уборку квартир», «Меню. Понед. Тушеное мясо. Вторн. Цыпленок по-мадрасски с карри».

Здание представляло собой настоящий лабиринт; Кэт работала тут уже три месяца, но до сих пор еще не полностью освоила его географию. Были и такие, кто, проработав год, не преуспел в этом.

Она рывком распахнула двойные двери, которые находились прямо перед ней, и вошла в отдел новостей – просторное, без перегородок помещение во всю длину здания, заполненное рядами столов, заваленных бумагами, на каждом – компьютер. За многими уже работали, и в комнате царила атмосфера несуетливой деловитости, которая медленно сходила на нет в течение дня, по мере того как шесть выпусков газеты отправлялись в печать.

Колонны, балки, батареи отопления и трубы кондиционеров, окрашенные в красный цвет, резко выделялись на фоне кремовых стен, коричневого коврового покрытия и столов. Унылый дневной свет проникал через окна, расположенные по обе стороны здания; из неоновых трубок, подвешенных на цепях под потолком, лился холодный, мертвый свет. Шипение отопительной системы и мягкое постукивание клавиатур образовывали постоянный звуковой фон.

Кэт прошла мимо столов хроникеров. Заняты были только два. На одном из пустых столов разрывался телефон. На столе литературного критика лежала груда романов в твердых обложках, а на столе обозревателя кино и телефильмов громоздилась куча видеозаписей. Большинство репортеров были уже на месте и работали, помощники редакторов в задумчивости скребли подбородок, а у стола художника шла горячая дискуссия. Две машинистки в наушниках быстро набирали тексты на компьютерах. Главный редактор, его заместитель и ночной редактор сидели за своими столами прямо позади команды редактора отдела новостей.

Кэт повесила макинтош на крючок в углу комнаты, проскользнула за свой стол, уселась на вращающийся стул, с шумом бросила на пол сумку и улыбнулась Джоанне Бейнз, еще одной репортерше, сидящей напротив, заметив, что ни Даррен Уайт, ни Шэрон Левер, которые занимали столы слева от нее, еще не пришли. Джоанна Бейнз что-то яростно набирала на компьютере, рядом с ней поднималась струйка сигаретного дыма: не отрываясь от работы, она махнула Кэт рукой.

Кэт стала разбираться в хаосе бумаг, заполнивших стол. В субботу она целый день отсутствовала – была ее очередь вести репортажи с места происшествий. Попытка изнасилования студентки-медсестры и нападение на жену бывшего мэра. Ну а в итоге бумажная куча выросла, и теперь она надеялась ее разобрать.

Кэт добавила еще несколько листков, с которыми сейчас работала. Стол у нее был точно такой же, как у всех остальных, – пластик под красное дерево, с металлическими ножками и четырьмя ящиками. Но он давал ей почти такое же ощущение тепла, что и ее квартира, хотя на нем не было никаких предметов личного характера – только стандартный ежедневник в черной обложке, стопка бумаги, куча ручек и экран монитора, уже включенный, с единственной высвеченной на нем командой: «Нажмите любую клавишу, чтобы привести компьютер в действие». Но все это принадлежало ей, это было ее рабочее место и милый ее беспорядок.

Кэт пробежала пальцами по клавиатуре, вызвав на экране вчерашний портфель событий, и бегло просмотрела новости, о которых сообщалось по радио, обращая внимание только на те события, которые происходили в пределах Суссекса. Когда ей нужно было освещать какое-нибудь определенное событие, она могла сделать копию того, что ей приглянулось, – выбрать по своему усмотрению.

Кэт просмотрела сообщения: «Расследование смерти в Скаффолде», «Исчезновение самолета в Гатвике», «Отключение трансляции радиопередач из-за неполадок», «Бывший полицейский уличен в причастности к наркобизнесу». Сегодня ей предстояло сделать два сообщения: о медсестре и о жене бывшего мэра, которая теперь находилась в больнице. Кэт вынула из сумки блокнот и пролистала стенографические записи, краем глаза наблюдая, как редактор отдела криминальных новостей продвигается к ней, держа в руке лист с компьютерной распечаткой. Это был мягкий, спокойный мужчина лет тридцати пяти, с редкими светлыми волосами, с залысинами на лбу. Одет, как всегда, в неизменный серый костюм-букле, относительно модный, но выглядевший так, будто он в нем спал. Как все журналисты, редактор слегка сутулился – возможно, считала Кэт, от долгих часов, проводимых за компьютером.

– Ну как уик-энд? – спросил он.

– То, что от него осталось? – уточнила Кэт. – Великолепно.

– Ты неплохо себя проявила.

– Да ну? – просияла она.

– Я имею в виду ту пожилую даму, на которую напали, жену бывшего мэра. Терри очень понравилось. Хочет открыть ею первый выпуск.

Терри Брент был главным редактором.

– А подпись? – поинтересовалась Кэт.

Редактор кивнул.

– Отлично! Очень рада!

– Сегодня утром я кое-что раздобыл для тебя. Попахивает дьявольщиной.

– Да ну?

– Звуки из могилы.

Кэт в удивлении подняла брови и увидела, как редактор усмехнулся.

– Звуки из могилы?

Он вручил ей распечатку, и на мгновение их взгляды встретились. Кэт отвела глаза и в замешательстве взглянула на листок. Он привлекательный мужчина, но не стоит забивать себе голову. Он женат. Ей нравилось, что он никогда не терял равновесия. Казалось, не было случая, чтобы он вышел из себя. Интересно, знает ли он, что такое ярость, настоящая ярость? Наверное, нет. Он похож на камень, который омывают морские волны: чем сильнее накат, тем мягче оглаживают его волны. Основательный, приятный. Она прочла распечатку.

Кэт смахнула с лица прядь волос.

– Больше ты ничего не знаешь?

– Нет. – Редактор помолчал. – С эксгумациями всегда трудности. Их производят за ширмой и особо не распространяются. Поезжай и посмотри, что там такое, – может, наберешь материал для небольшой статейки. Отдел фотокоров тоже хочет поучаствовать. Посылают с тобой фотографа.

– Звуки из могилы? Что они собираются откопать – дух королевы Виктории?

– Это барышня двадцати трех лет. Она была похоронена в прошлый вторник.

Кэт заморгала:

– Они что, думают, что она жива?

Редактор улыбнулся:

– Сомневаюсь. Такое время от времени случается. Кладбища пугают людей, ветка застучит, а все думают, что мертвые восстают из гробов.

– О ней что-нибудь известно?

– Нет, но, возможно, тебе удастся кое-что раскопать. Слегка приукрась. Сделай из этого небольшой репортаж.

Кэт сняла с крючка плащ, подошла к редактору фотоотдела и узнала, кого с ней отправляют. Потом спустилась к охранникам и выписала себе мобильный телефон.

6

Харви смотрел, как облачко голубого дыма кувыркалось по комнате, приближаясь к нему. Преподобный Боб Аткинсон, школьный капеллан, сутулясь, удобно лежал в своем старом, набитом конским волосом кресле, его ноги в серых носках и черных ботинках со шнурками, торчащие из-под подола сутаны, покоились на самом краешке скамеечки для ног. Он бросил использованную спичку в оловянную пепельницу на резном деревянном столике, стоящем рядом, вынул изо рта трубку и задумчиво держал ее на весу.

Комната была маленькая и захламленная, на полу выцветший персидский ковер, полка угрожающе прогнулась под тяжестью книг, выпавшая поздравительная открытка лежала на угольях в медном ведерке, несколько эстампов в рамках с изображением религиозных сцен нарушали пустоту выгоревших бумажных обоев с какими-то животными.

Харви чувствовал запах готовящейся пищи и слышал, как в кухне жена капеллана стучит посудой под радио, включенное на полную громкость. Он примостился на краешке потертого кожаного дивана, закинул ногу на ногу – на нем были серые фланелевые брюки, – потом поставил ноги как положено и в ожидании ответа капеллана стал разглядывать свои ногти, с досадой заметив у ногтевых лунок на некоторых пальцах белые точечки кальция. Под ногтем указательного пальца была грязь, и он благоразумно прикрыл его большим пальцем. В окно он увидел, как малиновка села на солнечные часы в маленьком заросшем садике.

– Очень интересно, – сказал капеллан. У него было широкое простое лицо, челка из великолепных черных волос и лысина на макушке; он вполне мог бы сойти за ударника какой-нибудь поп-группы, подумал Харви. – Именно это в библейские времена люди сочли бы мистическим опытом.

Харви ничего не ответил.

Капеллан прикусил мундштук трубки.

– У тебя было нечто вроде видения, не так ли?

– Видения?

– Да. – Капеллан сомкнул пальцы вокруг трубки и шумно затянулся, трубка погасла. – Ты был очень близок со своей матерью?

Харви пожал плечами:

– Да, полагаю, достаточно близок.

– И ты уверен, что действительно встретился с ней и это не было ни сном, ни галлюцинацией?

– Уверен.

– Некоторые сны бывают настолько живыми, что утром, проснувшись, думаешь, а не случилось ли это на самом деле.

– Когда произошел несчастный случай, я видел все как бы со стороны.

Капеллан открыл коробок и вынул еще одну спичку с красной головкой.

– Удивительно. А ты не думаешь, что составил представление об этом из того, что рассказывали тебе твои приятели? – Он чиркнул спичкой, поднес ее к трубке и подержал там некоторое время.

Неожиданно Харви разозлился:

– Разве вы не верите в загробную жизнь? – Его левая рука заныла под пластырем.

Капеллан сделал затяжку, выпустил дым через ноздри и распрямил ноги.

– Верю, конечно, – сказал он тихо.

– Пока это не случилось с тем, кого вы знаете?

Капеллан нахмурился:

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Я перестал дышать, так мне сказал врач. Следовательно, пару минут я был мертв. Они беспокоились, поэтому мне сделали анализы, рентген и все прочее. То, что я видел, я видел, когда был мертв; ведь у мертвецов не бывает галлюцинаций?

– Мы не знаем, Харви, никто этого не знает. Нам остается только полагаться на то, чему учит Священное Писание.

– Почему? Почему нельзя поверить мне?

Капеллан несколько раз затянулся.

– Ты любил свою мать, это верно, и ты тяжело переживал ее смерть. Это произошло всего несколько месяцев назад, конечно, ты и сейчас находишься в тяжелом моральном состоянии. Потребуются годы, чтобы оправиться от этого удара. Но ты парень сильный, и ты справишься. На тебя здорово подействовал несчастный случай, и сказать по правде, я думаю, ты несколько смущен, что поотстал в учебе. – Он поднял глаза и устремил взгляд прямо на Харви.

Харви прикусил губу, чтобы не показать своего разочарования. Ребята считали Боба Аткинсона своим в доску, в отличие от остальных учителей с ним можно было говорить. Харви надеялся, что он поймет его, предложит какое-нибудь объяснение.

– Я видел это ясно, – сказал Харви. – Я парил над землей. И наблюдал, как доктор пытается воскресить меня. Потом я попал в тот туннель, и там была моя мама.

– И где, как ты думаешь, ты был?

Харви заколебался:

– Это что-то вроде границы… на пути в небо…

– Почему ты так думаешь?

Харви покраснел и откинул со лба прядь волос.

– Там было так хорошо. Какой-то миг я действительно был счастлив, невероятно счастлив. Никогда в жизни я не испытывал такого счастья.

– И потом ты испугался?

– Нет, не думаю. Я скорее разозлился оттого, что они не позволили мне… ну… вроде бы как… остаться там. Не разрешили войти. Не дали как следует поговорить с мамой.

Капеллан стал серьезным.

– Ты не встретил там Бога или Иисуса? Или апостола Петра?

Харви покачал головой.

– Ты не думаешь, что это несколько странно? Попасть на небеса и никого из них не увидеть?

Харви почувствовал, как у него внутри что-то оборвалось.

Капеллан улыбнулся доброй улыбкой:

– Харви, я не думаю, что Господь позволит нам пересекать эту границу. Это не входит в Его планы. Ты помнишь Послание апостола Павла к коринфянам? «Когда я был ребенком, я и говорил как ребенок, я мыслил по-детски и рассуждал по-детски. Но когда я стал взрослым, то все детское оставил позади. Мы сейчас видим все как отражение в тусклом зеркале, потом же увидим лицом к лицу». – Он откинулся назад и зажег новую спичку. – Ты понимаешь, что хотел сказать апостол Павел, Харви?

– Не совсем.

– Он говорит, что нам не дано понять или видеть то, что находится вне нашего мира. Все время, которое нам отведено, мы смотрим в мутное зеркало, потом, когда это время истечет, мы увидим то, что находится за ним, и тогда на нас снизойдет понимание этой жизни. Но не раньше.

– Почему же?

– Потому что на то воля Божья.

– И мы должны смириться с этой Его волей?

Капеллан, казалось, был смущен.

– Конечно должны, Харви. Мы – слуги Его. Ослушавшись Его, мы навлечем на себя погибель.

Харви пожал плечами:

– А вы не думаете, что у нас есть право подвергать сомнениям Его волю?

Последовало молчание.

– Когда ты богохульствуешь, Харви, вот как сейчас, – тихо сказал наконец капеллан, – ты открываешь себя злым, темным силам. Ты лишаешься защиты Божьей.

– Я не богохульствую.

– Богохульствуешь. Подвергать сомнениям Божью волю и разглагольствовать о ней подобным образом – это и есть богохульство; ты слабеешь духом и даешь возможность злу овладеть тобой. – Капеллан улыбнулся. – Давай помолимся вместе за твоих мать и отца.

7

Понедельник, 22 октября

Кэт Хемингуэй сидела на месте пассажира в маленьком «форде» из гаража «Вечерних новостей Суссекса», а Эдди Бикс, штатный фотограф, назначенный на задание вместе с ней, въезжал на холм, ведущий к церкви. Это был здоровенный неуклюжий парень бандитского вида, чуть старше двадцати, в форменных камуфляжных ботинках, джинсах и дутом жилете, с веселым детским лицом, подстриженными под горшок волосами и золотой сережкой в ухе. Каждый раз, когда Кэт выезжала с ним на репортажи, у него было новое увлечение. На этой неделе он сходил с ума по поплавковым камерам.

– В темноте потрясающе! Просто пускаешь ее по течению. Я хочу сказать, такое потрясное чувство – во-о-о!

Она почти не слушала, думая о другом. Стук из могилы. Двадцатитрехлетняя девушка. На год моложе ее.

Кэт вспомнила, как однажды в детстве, играя в прятки, она залезла в старый сундук и, когда попыталась приоткрыть крышку, не смогла ее сдвинуть и вдруг почувствовала, как что-то ползет по ее ноге. Она чуть не сошла с ума, стала кричать и колотить по сундуку что есть мочи, а ее сестра вошла в комнату и, вместо того чтобы освободить ее, начала стучать по крышке и стонать, как привидение, а это что-то все продолжало ползти вверх по ноге; она визжала и пыталась смахнуть его, и оно больно укусило ее с внутренней стороны бедра. Позднее Дара сунула ей это прямо в нос – извивающегося черного жука длиной три дюйма.

– Все дело в темноте, – с энтузиазмом продолжал Эдди Бикс. – Это ни с чем не сравнимое чувство, ты находишься в своей собственной вселенной.

Машина была грязная, в ней пахло освежителем воздуха. Круглый указатель с надписью «Не курить» был запихнут за щиток прямо перед ней. «Дворники» скрипели по ветровому стеклу, размазывая тонкую пленку изморози.

– Нужно попробовать групповую динамику, самоутверждение. Я чувствовал себя недостаточно уверенным. На этой работе с тобой иногда обращаются как с настоящим дерьмом. Но теперь это меня не особенно беспокоит. Я знаю, что делаю нужное дело. – Он поднял руку и показал: – Вот тут. Мой двоюродный брат женился тут пару лет назад.

Церковь находилась от дороги довольно далеко. Она была маленькой и старой. «Колокольня в норманнском стиле», – подумала Кэт, вызывая в памяти свои знания из школьного курса по истории архитектуры. Вытянутые окна размещались в алтарной части и казались совершенно неуместными, цементная штукатурка на стенах кое-где осыпалась. Церковь, как большинство церквей, была ветхой, а кладбище перед ней – запущенным.

Справа стоял современный кирпичный дом викария. Через дорогу располагался ряд каменных коттеджей, а за церковным кладбищем находилось маленькое современное кладбище, и некоторые коттеджи своей тыльной стороной были обращены к церковной стене.

Они остановились позади полицейской машины и темно-зеленого фургона. Других машин не было, как и репортеров. Мужчина в рабочем комбинезоне стоял на лестнице и мыл высокие окна в алтаре.

Внутри у Кэт все сжалось. Обычно в начале любого своего задания ей хотелось поискать что-то такое, чем еще никто не успел воспользоваться, – свидетеля, или жертву, или прохожего, которого не успели расспросить, хотелось взглянуть на все под другим ракурсом. Но сегодняшнее задание было ей неприятно, она надеялась, что тут ничего не произошло и ниточка, которую им дали, окажется ложной. Эдди открыл дверцу, и в машину ворвался порыв холодного ветра. Он взял с заднего сиденья два своих «никона» и длинные фокусные объективы и повесил их себе на шею, потом уставился на небо и произвел в уме какие-то вычисления, бормоча с сомнением: «Два и восемь». Сняв колпачок с объектива одного из фотоаппаратов, он установил световой фильтр и внимательно изучил каменные коттеджи через дорогу.

– Никогда не фотографировал эксгумацию, – сказал он. – Вот пару трупов – да, пришлось фотографировать. Самое лучшее в них то, что они не двигаются.

– О господи! – воскликнула Кэт. Сильный порыв ветра разметал ее волосы.

Она увидела голубой щит и наклеенное на нем объявление с указанием времени служб в церкви, под ним подпись викария: «Преподобный Нейл Комфорт».

– Подходящее имечко для викария, – заметил Эдди.

Они прошли на кладбище. Оно было старое и неприбранное, многие надгробия накренились, некоторые обросли мхом и лишайником, на других почти стерлись надписи.

– Современное кладбище сзади, – сказал Эдди.

Кэт смотрела на могилы с чувством неловкости. Кладбища пугали ее. Она шутя говорила, что после смерти станет донором – пожертвует во славу науки свои органы, но по некоторым причинам не составляла завещание – ей не хотелось думать о том, что она смертна. Она старалась не зацикливаться на мысли о смерти, возможно, потому, что ей часто приходилось сталкиваться с ней по работе: тела, извлеченные из покореженных машин, рыдающие вдовы; попытки раздобыть фотографии у убитых горем родителей. Иногда трагедии других людей значили для нее так же мало, как имена на могилах, мимо которых она шла сейчас, и тогда Кэт пугалась, уж не стала ли она слишком бесчувственной, слишком толстокожей. Но как-то ее отправили брать интервью у четырехлетней девчушки, умирающей от лейкемии, и остаток дня она провела, борясь со слезами.

Идя по мощеной дорожке через старое кладбище, они миновали высокое тисовое дерево, ветки которого бились о стену. Ветер гнал перед ними стайку сухих листьев.

– Обычно вокруг кладбища сажают тисы, чтобы отогнать злых духов, – сказал Эдди.

– Это из них делают крикетные биты?

– Да не из них, а из ивы. Господи, ну и тупые же вы, янки! Ты сколько лет тут живешь?

– Десять.

– И до сих пор не знаешь, из чего делают крикетные биты?

Кэт усмехнулась, но, когда они обошли церковь и увидели полицейского в форме, лицо ее помрачнело. Полицейский стоял перед белой веревкой, которая огораживала кладбище позади него, крошечное опрятное кладбище с потемневшими по-осеннему березами по краям. Виднелись ворота, поперек которых тоже были протянуты белые веревки, одна из них отшпилилась и болталась, как хвост у воздушного змея.

Кэт уже успела познакомиться с некоторыми местными полицейскими, но этого она видела впервые. Молодой, с враждебным и скучающим взглядом. Она протянула ему свою пресс-карту; с легкой презрительной усмешкой он взглянул на фотоаппараты у Эдди на шее.

– Никакой прессы, – заявил он.

Порыв ветра слегка приподнял его фуражку, и он натянул ее поглубже.

– А кто же допускается? – спросила Кэт.

Позади, ближе к концу кладбища, двое мужчин растягивали импровизированную зеленую ширму, вбивая колышки, как будто ставили палатку. Ширма дико хлопала на ветру, и им приходилось туго. Полицейский устремил взгляд поверх Кэт, словно ни ее, ни Эдди рядом не было.

– Ну так как, старик, – вступил в разговор Эдди, – кому разрешается присутствовать?

– Кому надо. – Полицейский, как часовой, молча продолжал смотреть вперед.

Кэт начала злиться.

– К кому здесь можно обратиться?

Полицейский покачал головой.

– Эксгумация будет происходить здесь, верно?

Он снова ничего не ответил.

Эдди подмигнул Кэт и пошел назад по дорожке. Она пошла за ним следом. Он остановился и махнул головой в сторону современных домиков:

– Можно увидеть все из одного из них.

– Я хочу разыскать викария, – сказала Кэт.

– Я тоже пойду и щелкну его. Священники всегда здорово смотрятся.

Викарий открыл дверь и выжидающе поглядел на них. Он оказался высоким, с настороженным взглядом мужчиной лет под пятьдесят, с зачесанными назад короткими волосами и, что самое удивительное, в модных очках с черепаховой оправой. Поверх высокого воротничка на нем была военного покроя куртка, на ногах – кожаные шлепанцы.

– Мистер Комфорт? – спросила Кэт.

– Да, – ответил викарий с явной неохотой.

– «Вечерние новости». Не могли бы вы дать нам какую-то информацию об эксгумации?

Лицо викария застыло, он напряженно держал дверь, борясь с ветром.

– Это очень приватная вещь. – Он говорил твердо, уверенно. Уголки его губ слегка подергивались – не то он нервничал, не то злился. Взгляд его перешел на Эдди.

– Вы венчали моего двоюродного брата, Дика Биллингтона, – сказал тот. – Пару лет назад.

– Неужели? – Выражение лица викария несколько смягчилось. – Из Корнуолла? Женился на местной девушке, Дженни Волленс?

– Из Девона, – уточнил Эдди.

– Да, я его помню. – Однако ни по выражению лица преподобного Комфорта, ни по его тону невозможно было понять, какого же он мнения о Дике Биллингтоне или о Дженни Волленс.

– Мы не хотим вмешиваться в личные дела. У «Новостей» такая политика, – пояснила Кэт. – Мы надеялись получить у вас информацию общего характера.

Преподобный Комфорт заколебался.

– Было затребовано разрешение на эксгумацию, однако оно еще не получено, – сказал он.

– Но вы ожидаете, что разрешение будет дано? – Кэт вынула блокнот и начала стенографировать.

Викарий смотрел на блокнот, словно это была иностранная монета в коллекционной витрине.

– Коронер дал разрешение. Дело за лицензией, которую должны выдать местные власти.

– Возможно, это произойдет сегодня?

– Боюсь, я незнаком с этой бюрократической процедурой.

– Не могли бы вы рассказать что-нибудь о человеке… чье тело будет эксгумировано?

– Боюсь, что нет. Это частное дело. Заявка была подана по настоянию мужа покойной.

– Как ее звали?

Викарий заколебался.

– Салли Дональдсон. Девичья фамилия Макензи.

Кэт записала.

– Вам раньше приходилось иметь дело с эксгумацией?

– Нет. Никогда. – Викарий сухо улыбнулся. – В подобных делах у вас, вероятно, больше опыта, чем у меня.

Кэт улыбнулась в ответ, пытаясь растопить ледяную завесу.

– Это правда, что люди слышали какие-то звуки из могилы?

Викарий посмотрел на Эдди, тот менял объектив фотоаппарата, его дутый кожаный жилет вздымался волнами.

– Некоторые местные жители думают, что они что-то слышали.

– Вы разговаривали с ними?

– Нет, не разговаривал.

– А есть ли какая-нибудь возможность, что она еще жива?

– Абсолютно никакой. Мы связались с больницей, свидетельство о смерти было выдано после всех надлежащих процедур. Даже мысли допустить нельзя, что женщина может быть живой.

– Тогда почему же ее собираются эксгумировать?

Викарий несколько раз моргнул, явно нервничая.

– Для спокойствия ее неутешного мужа, – ответил он.

– Вы слышали, чтобы когда-нибудь людей хоронили заживо?

– Думаю, нечто подобное вы скорее найдете у Эдгара Аллана По.

– Значит, вы не считаете, что необходима срочность, что нужно действовать, не дожидаясь официальной лицензии?

Судя по выражению глаз викария, он рассердился еще больше, голос его стал более натянутым:

– Нет, не считаю.

– Вы знаете, от чего она умерла… ушла от нас?

– Насколько я понимаю, из-за проблем с дыханием.

– В ее-то возрасте? – Кэт сделала пометку.

– У нее были осложнения в связи с беременностью.

– Она была беременна? – удивилась Кэт.

– Насколько мне известно, на шестом месяце.

Кэт перевернула страничку блокнота.

– Но если это частное дело, не могли бы вы объяснить нам, почему тут находится полиция?

Прежде чем ответить, викарий глубоко вздохнул.

– Мы попросили их приехать, чтобы помочь нам сохранить все в секрете.

– Итак, вы не верите, что тут есть что-то подозрительное?

Последовал порыв ветра, послышался раскат грома, и пошел дождь. Викарий посмотрел на молодых людей с вызовом, как будто хотел сказать, что скорее провалится в преисподнюю, чем пригласит их войти в дом.

– Нет.

– Могу я вас спросить о самой процедуре?

– Боюсь, я в данный момент очень занят.

– Конечно. Простите. Вы нам очень помогли.

Эдди отступил на несколько шагов.

– Моментальное фото для газетной колонки.

– Но я действительно… – начал было викарий.

Кэт услышала, как щелкнул затвор фотообъектива, потом еще раз.

Викарий повернулся и вошел в дом. Кэт еще раз поблагодарила его, но он ничего не ответил, как будто сожалея о том, что сказал, и закрыл дверь прямо у них перед носом.

Эдди запихнул фотоаппарат в футляр.

– Попробуем пройтись по домам?

Кэт кивнула, они пошли вверх по дороге, склонив голову под дождем, и свернули направо, к ближайшим маленьким современным домикам.

– В последний? – спросил Эдди.

Стало холоднее, и Кэт засунула руки поглубже в карманы плаща. Они прошли по кое-как замощенной дорожке, мимо маленькой лужайки, такой зеленой и так тщательно прополотой, что она казалась искусственной, и позвонили в дверь.

Звонок печально зазвенел. Внутри плакал младенец, по радио передавали какую-то трескучую музыку. Дверь отворила женщина в возрасте, на ней поверх джинсов был передник с изображением Снупи, героя мультяшки, и майка, волосы кое-как собраны на затылке и завязаны полоской материи. Она что-то жевала и выглядела встревоженной. В доме пахло пеленками и детской присыпкой. В прихожей повсюду валялись игрушки.

Эдди помахал пресс-картой и наклонился вперед с веселой улыбочкой:

– Привет! «Вечерние новости». Мы пишем репортаж о том, что происходит на кладбище. Нельзя ли воспользоваться одной из ваших комнат наверху, чтобы сделать оттуда несколько снимков?

Женщина посмотрела на парня так, словно он был не в своем уме.

– А что там происходит? – спросила она.

Появился маленький мальчик на трехколесном велосипеде и тут же врезался в плинтус. Женщина резко повернулась.

– Томми! – крикнула она. – Быстро отсюда, или я тебя отшлепаю. – Потом снова посмотрела на Эдди и Кэт.

– Эксгумация, – сказала Кэт.

– Что?

– Вскрывают могилу молоденькой женщины, которую похоронили в прошлый вторник.

Не переставая жевать, хозяйка дома внимательно оглядела Кэт и Эдди.

– А, ну да, кто-то говорил насчет стуков или что-то в этом роде.

Заревел младенец.

– А вы сами-то не слышали ничего необычного? – спросила Кэт, не вынимая блокнота из кармана.

Вмешался Эдди:

– Нет ли у вас кладовки или чего-нибудь такого, что выходило бы…

Лицо женщины заметно помрачнело.

– И сколько вы еще тут пробудете?

Эдди вытащил бумажник, порылся и выудил оттуда пятерку.

– Посильный вклад, – сказал он, вручая хозяйке дома бумажку.

Та сунула ее в передник, будто не заметив.

– Я ухожу в одиннадцать.

– Прекрасно.

Они пошли за женщиной вверх по лестнице. Дом был обставлен довольно скудно, как будто в него только недавно въехали. Они вошли в комнатушку с ковром, где не было ничего, кроме нескольких картонных коробок, сумки с принадлежностями для гольфа и картонки с подгузниками. Пахло свежей краской. В комнате было большое окно.

– Отсюда самый лучший вид, – сказала женщина.

Окно выходило прямо на кладбище с аккуратными рядами надгробных памятников, оно резко контрастировало с заброшенным старым кладбищем перед церковью. На расстоянии примерно двадцати футов от них двое рабочих заканчивали ставить ширму. Кэт расстроилась – за ней невозможно было ничего разглядеть. На другом конце кладбища были еще одни ворота, но их тоже охранял полицейский.

Полы похожей на палатку ширмы распахнулись, и оттуда вышел расстроенный молодой человек в деловом костюме и принялся бесцельно ходить вокруг, не обращая внимания на дождь. Эдди развернул телескопическую стойку и прикрутил к ее основанию свой «никон».

– Тот, в костюме, должно быть, ее муж, – заметила Кэт.

– Я запечатлею всех, кого увижу.

– Хочу попытаться поговорить с ним. Встретимся позднее. Идет?

Увлеченный своим оборудованием, Эдди рассеянно кивнул.

Кэт вышла и позвонила в дверь следующего дома. Ответа не последовало. Она двинулась к следующему дому. Ей открыла женщина с седеющими волосами.

Кэт улыбнулась:

– Простите за беспокойство. Я из «Вечерних новостей Суссекса».

– Нет, спасибо, – сказала женщина слегка хрипловатым голосом и стала закрывать дверь.

– Я ничего не продаю. Я – репортер. Хотела бы узнать, может быть, вам что-то известно о…

– Простите. Мне ничего не нужно. – Раздался щелчок замка.

– Вот корова, – пробормотала Кэт и направилась к следующему дому.

Дверь отворила полная веселая женщина с короткими каштановыми волосами, в аккуратном коричневом платье.

– О да! Стуки! – сказала она голосом организаторши празднеств и сборщицы пожертвований на ремонт церковной крыши. – Не могу сказать, что я слышала их собственными ушами. Вы уже были в коттеджах?

– В тех каменных, напротив церкви?

– Да. Номер двенадцать, миссис Херридж. Она абсолютно уверена, что слышала, как кто-то кричал несколько дней назад. Но дело в том, что она несколько… вы понимаете? – Женщина повернула пальцем у виска.

– Не могу ли я записать ваше имя?

– Памела Уэстон. Миссис Уэстон.

– Вы полагаете, что женщина могла быть похоронена заживо?

Миссис Уэстон наклонила голову сначала в одну сторону, потом в другую.

– Ужасное предположение, не правда ли? Я надеюсь, что нет. Боже, не могу придумать ничего ужаснее этого. Я хочу сказать, как же она будет дышать? А что, люди думают, она еще жива?

– Похоже, предстоят немалые хлопоты, – ответила Кэт.

– Дайте мне знать, если что-нибудь услышите, ладно?

Кэт пообещала и пошла к каменным коттеджам в надежде переговорить с миссис Херридж, дом номер 12.

Миссис Херридж действительно слышала регулярно повторяющиеся стуки «SOS» морзянкой. Слышала она также стоны и крики о помощи. И еще ей является Христос. Он регулярно ее навещает и дает крайне важные советы для человечества. Однажды Он посетил ее, когда она была в уборной, и передал послание, которое необходимо было поведать миру незамедлительно. Миссис Херридж обрисовала Кэт всю важность того, чтобы эти послания были напечатаны в газете. Кэт заверила ее, что переговорит с главным редактором.

Кэт обошла остальные коттеджи и дома, расположенные поблизости. Еще одному человеку, зубному врачу на пенсии, показалось, как будто он что-то слышал, но точно он не был уверен. Каждый ЗНАЛ кого-то, кто что-то слышал.

В одиннадцать пятнадцать, воспользовавшись мобильным телефоном, Кэт продиктовала свой первый репортаж редакционной машинистке и поговорила с Джефом Фоксом, редактором отдела новостей; он дал ей указание продолжать работу.

Кэт умудрилась выудить у полицейского подтверждение, что мужчина в костюме за ширмой был мужем Салли Дональдсон, и стала поджидать у входа на кладбище, когда он оттуда выйдет.

В течение следующего часа появилась еще парочка местных репортеров. Кэт была с ними знакома, и они обменялись информацией. Утаила она только одно: что муж Салли Дональдсон находится здесь, за ширмой.

Первая ее информация, отредактированная и сильно сжатая, появилась на пятой полосе полуденного выпуска, под названием:

8

Сквозь окна безмолвной лаборатории просачивалась темнота. В комнате висел неприятный едкий запах формалина. Бунзеновские газовые горелки с рыжими резиновыми соединительными трубками были аккуратно расставлены на длинных деревянных рабочих столах, под ними – штативы для пробирок; стройными рядами вытянулись пузырьки с притертыми пробками и напечатанными на машинке ярлыками: соляная кислота, хлористый калий, окись цинка. На одной из полок – банки с заспиртованными лягушками.

Снаружи тоже было тихо, время как будто остановилось. Харви осмотрел полки, банки с лягушками, реактивы, приборы. Наука. Знания. Он весь горел от возбуждения и вдыхал формалин, как тонкий запах духов.

На доске мелом было написано: «ФОТОСИНТЕЗ». Могущество природы. Жизнь внутри жизни. Бывают моменты, определенные моменты, когда кажется, что жизненная сила исчезает. Но это не означает, что наступает смерть. Смерть иллюзорна.

Лягушка, зажатая в его руке, извивалась. Он чувствовал дрожь, пробегающую по ее телу. Страх и энергия – вот что означали эти судороги. Рот ее то открывался, то закрывался, железы выделяли слизь, она моргала, сгибала свои перепончатые конечности. Она хотела вырваться на свободу, и через мгновение часть ее вырвется, обретет свободу.

Во дворе, внизу, прокричал мальчишеский голос. Ему ответил другой голос. Лягушка снова задергалась. Часы на стене показывали восемь сорок пять. Харви нужно было вернуться в пансион при школе к девяти, чтобы успеть на вечернюю перекличку.

Он бросил лягушку в пластмассовый стакан миксера фирмы «Кенвуд», плотно закрыл крышку и поставил миксер на весы. На другую чашку весов он аккуратно поместил гирьки. Четыре фунта три унции семь граммов. Он уже взвесил отдельно пустой стакан и лягушку. Лягушка прыгала на стекло, лапки ее отталкивались от острого неподвижного лезвия в основании.

Харви подключил шнур к розетке на стене, и на миксере сбоку загорелся зеленый предупредительный огонек. Он уставился на свои измерительные приборы, едва замечая лягушку, и схватил большим и указательным пальцами рычажок, приводящий миксер в действие.

Шевельнулась какая-то тень, он вздрогнул и оглянулся.

Мистер Стиппл, его учитель биологии, в щеголеватом галстуке-бабочке и льняном пиджаке, язвительный, довольно надменный мужчина с гладкими волосами, расчесанными на прямой пробор, и мелкими аккуратными чертами лица. Он сделал в направлении Харви несколько шагов в своих ботинках на резиновом ходу.

– Добрый вечер, Суайр. Так поздно работаете?

– Я провожу эксперимент, сэр, – сказал Харви.

– Да ну! – Мистер Стиппл внимательно посмотрел на миксер. – Не сочтите за труд объяснить мне свой эксперимент.

Харви вызывающе посмотрел на учителя. Лягушка подпрыгнула, он убрал пальцы с выключателя.

– Эксперимент в области кулинарии? Вы готовите из лягушки суп?

– Я провожу эксперимент относительно потери веса, сэр, – пояснил Харви.

Учитель стал еще внимательнее рассматривать лягушку.

– Эксперимент по потере веса?

– Я хочу заметить разницу в весе в момент смерти.

– В домашнем миксере?

– Предав лягушку смерти в этом закрытом контейнере, ничего не добавляя и ничего не вынимая оттуда, я смогу определить, происходит ли потеря веса или массы в момент смерти.

– И что же может доказать эта потеря веса, или массы, в момент смерти, Суайр? – Мистер Стиппл всегда говорил на децибел выше, чем требовалось, как будто обращался к невидимой аудитории.

– Это может доказать, что у лягушки есть душа.

– Душа? – эхом повторил изумленный учитель. – Вы верите, что у лягушки есть душа?

– Я думаю, возможно, у всех живых созданий есть душа, сэр.

– Вы когда-нибудь читали Попа,^[1] Суайр?

– Нет, сэр.

– Стоит почитать, мой мальчик. «Вы теряете нить жизни в тот момент, когда анатомируете какое-либо создание».

– Вы тоже все время препарируете животных, сэр.

Мистер Стиппл поднял вверх палец:

– Для пользы дела, Суайр. Только для пользы дела.

– У меня тоже есть цель, – настаивал Харви.

– Эта лаборатория предназначена только для изучения программы экзаменов нулевого и А уровней, Суайр. Это не место для жестоких игр.

– А я и не играю в жестокие игры.

– Не думаю, что умерщвление лягушки в миксере можно считать серьезным экспериментом, Суайр. Это одна из наших лабораторных лягушек?

– Нет, сэр, я поймал ее сам.

– Предлагаю вам поторопиться в пансион, Суайр. Уже почти девять. А по дороге выпустите эту лягушку. А откуда миксер?

– Он мой, сэр. Из дома.

– Я думаю, пусть он останется пока у меня.

Крепко сжав губы, Харви покинул лабораторию, спустился по каменным ступенькам и вышел во двор. Поколебавшись, выпустил лягушку в кусты и быстро зашагал в направлении школьного здания.

Учитель биологии наблюдал за ним через зарешеченное готическое окно здания в викторианском стиле. Этот мальчик беспокоил его, как и все остальные, впрочем. Он был неглупым и временами проявлял недюжинные способности, когда хорошенько сосредоточивался, но обычно он пребывал в своем собственном мире. Он всегда был несколько погружен в себя, что вызывало у некоторых учителей опасения. После той аварии ему определенно стало хуже, у него стали появляться эксцентричные идеи, он задавал странные вопросы. Ему бы сосредоточиться на подготовке к экзаменам, а он носится с этой навязчивой идеей о смерти.

Возможно, если быть справедливым, он все еще переживает потерю матери.

Куча мальчишек притаилась у боковой двери: Харви увидел горящую красную точку и почувствовал сигаретный дым.

Несколько его однокашников оглянулись, когда он шел по дорожке. Один из них сказал:

– Зомби идет!

Последовал взрыв хохота.

– Эй, Харви, как там поживает твой друг Боженька? Он собирается тебе помочь с экзаменами?

– Эй, Харви! – прокричал другой, Хорстед. – Андерсон говорит, те люди, которые побывали на том свете, становятся зомби. Он считает, что ты определенно стал зомби.

Харви ничего не ответил.

Уоллс-младший сморщил нос и сделал вид, что принюхивается.

– От него несет мертвечиной.

Смех провожал его до вестибюля. Они – невежды. Все в этой школе – невежды.

Этот смех преследовал его, когда, возбужденный, он лежал позднее в своей постели, и сон не шел к нему. Две недели назад сняли гипс, и рука чертовски болела. Ему было больно лежать на ней, и он перевернулся на спину, но, лишившись опоры, рука стала болеть еще сильнее. Он перекатился на правый бок, но давление на сломанные ребра было слишком сильным, и он с трудом подавил крик боли.

В темноте он слышал дыхание пятерых товарищей по дортуару. Дейкр шумно и прерывисто всхрапывал, всасывая теплый ночной воздух через свои разросшиеся аденоиды. Кто-то слева, не то Пауэлл, не то Уоллс-младший, ворочался, и кроватные пружины стонали. Была тихая душная ночь, и через незанавешенное окно он видел каштан, облитый, как глазурью, лунным сиянием.

Харви закрыл глаза и снова попытался заснуть, но яркий свет луны, казалось, прожигал его череп и проникал в мозг. Он видел мистера Стиппла в его аккуратно завязанном галстуке и представлял, как пытает его кислотой и скальпелем; слышал его крики, чувствовал его судороги под рукой, следил, как ускользает из него жизнь. Харви улыбнулся и почти погрузился в сон.

Затем его обуял новый приступ гнева. Его приятели ухмыляются, перешептываются друг с другом, когда он идет мимо, хихикают у него за спиной.

Харви не был уверен, когда все это началось – то ли после того, как он рассказал им, что с ним произошло, то ли после того, как он избил Рекетта. Рекетта с его огромным обрезанным «петухом» и сексуальными победами, который хихикал громче всех, когда Харви рассказывал, что с ним случилось и что он видел.

– Ты ведь перепихнулся с Анджи, Харви, когда был на небесах? – глумился над ним Хорстед. – Потому что Рекетт трахнул ее, когда ты валялся в больнице. Говорит, горячая девочка.

Рекетт был выше ростом и сильнее, но Харви здорово отделал его, подбил ему глаз, хотя бил, по сути дела, одной рукой. Его приятели перепугались. Да и он тоже – до этого он пальцем никого не тронул. Он ДЕЙСТВИТЕЛЬНО никогда никого так не бил, как Рекетта.

Не нужно ему было распространяться насчет того, что с ним произошло. Он свалял дурака – вообразил, что они смогут что-нибудь понять. Они глупы и всегда такими останутся.

Их не интересует, что такое жизнь.

Мысли его, как всегда, вернулись к несчастному случаю. Он опять прокручивал в памяти все мельчайшие подробности.

Машина унылого зеленого цвета и женщина за рулем, он видит ее через лобовое стекло, у нее только что сделанная в парикмахерской прическа, она курит сигарету. Он почувствовал удар, увидел, как приблизилось лицо женщины, лобовое стекло взорвалось блестящими бриллиантовыми искрами, он наблюдал, как падает, словно тень, его тело. Как миссис Мэтти, жена заведующего пансионом, выбегает из парадной двери, спотыкается и падает. Доктор в синем блейзере опустился перед ним на колени, повернулся к миссис Мэтти.

Потом Харви увидел мать, идущую ему навстречу, с разлетающимися светлыми волосами, улыбающуюся. Темные тени, ледяные руки, отталкивающие его прочь…

В этот день Харви вызвали в кабинет заведующего пансионом. Мистер Мэтти был веселым человеком с длинным носом, морщинистым лбом и постоянно удивленным, но дружелюбным выражением лица. Несколько прядей волос лежали на его лысом черепе, как сети рыбака, выставленные для просушки. Когда он говорил, то засовывал большие руки в карманы твидового пиджака, отчего одно плечо казалось выше другого. Он сказал Харви: очень жаль, что с ним произошло несчастье, но он надеется, что Харви не воспользуется этим как предлогом для оправдания, если ему не удастся получить хорошие оценки на экзаменах, что, по мнению мистера Мэтти – а с ним, естественно, согласны мистер Стиппл и остальные учителя, – скорее всего, произойдет.

Выпускные экзамены начинались через неделю.

Харви сдавал физику, химию и биологию. Чтобы поступить в Куинз-Колледж, ему нужно было как минимум получить одну высшую оценку и две хороших.

Свет в дортуаре померк, как будто луну заслонило проплывающее облако. Ему заложило уши, наступила глухая тишина.

Потом – ощущение, что он парит в воздухе.

Окно скользнуло куда-то вниз, как дверь шахты лифта. Он видел внизу очертания спящих. Своих товарищей по дортуару.

Себя самого.

Харви смотрел на них как зачарованный; затем что-то стало давить ему на спину. Потолок. На мгновение он подумал, что потолок опускается, но тут же, недоумевая, осознал, что парит под потолком.

Его тело неподвижно лежало внизу, и неожиданно он испугался.

Мертв.

На этот раз он действительно умер.

Он подумал об Анджи. Вспомнил, как глумился Хорстед: «Рекетт трахал ее…»

Мертв.

Харви увидел, как вздымается и опускается его одеяло. Рот его слегка двигался, губы дрожали. Он находился под потолком в подвешенном состоянии и хотел вернуться назад в свое тело. Его охватила паника. Он попытался проснуться, но не смог. Он оглядел дортуар, ища помощи. Уоллс-младший, Дейкр, Пауэлл, Хорстед, Смит – все спали.

Это – сон, подумал он.

Просто странный сон. Харви попробовал снизиться к своему телу. Но вместо этого поплыл через дортуар. Он пролетел над Уоллсом-младшим, тот спал на спине с открытым ртом, руки его были аккуратно сложены поверх простыни, как у маленькой зверюшки – сони.

Приближалась стена, быстро надвигаясь на него, он протянул руки, пытаясь от нее оттолкнуться.

Руки исчезли в стене.

Потом вошло в стену и его лицо, его засосало, будто магнитом. Стена больше не была твердой. Он видел миллионы частиц, которые распадались перед ним, они казались мягкими, как шелк, он их не ощущал.

«Дух, – подумал Харви. – Я – дух. Астральное тело».

Он прошел через слои штукатурки, потом – кирпичей, потом еще штукатурки и оказался в следующем дортуаре. Под ним был Рекетт, с открытым ртом и подбитым глазом. Харви прошел через стенку и попал в ванную комнату. Он подплыл к зеркалу, которое, как маленькое озерцо, блестело в лунном свете, и посмотрел в него, ища свое отражение.

Ничего.

Он подвинулся ближе. Все равно ничего. Он прошел через слой чистого стекла, потом через отражающий слой, затем через стену и оказался на лестнице. Было темно, но он все хорошо видел. Незнакомая лестница, закрытые двери, узорчатые бумажные обои, подставка для цветочных горшков, на стенах картинки с изображением цветов. Он понял, что находится в личных апартаментах мистера и миссис Мэтти.

Харви остановился перед панельной дверью, затем подплыл к ней. Прохождение сквозь нее было похоже на то, будто смотришь в микроскоп. Он видел слои краски – пять белой и один зеленой, под ними – волокна древесины, пряди волокон раздвигались перед ним, как завитки морских водорослей под шноркелем, и он беззвучно проплыл через них в большую спальню с окнами, задернутыми шторами.

Харви почувствовал, что упирается спиной в потолок, это уравновесило его и дало точку опоры. Под ним в постели лежали две фигуры. Он ухмыльнулся и чуть было не захихикал вслух. Мистер Мэтти, заведующий пансионом, спал на спине, его храп эхом отдавался в тишине комнаты. Миссис Мэтти – ее волосы были упрятаны под сетку – лежала уткнувшись головой в руки, как будто уснула, читая свои молитвы. На столике рядом лежала книжка «Сыновья и любовники».

Неожиданно храп прекратился, мистер Мэтти заворочался и открыл глаза. Харви задергался с перепугу, опасаясь, что его заметят или разбудят, обнаружится, что он здесь – словно какой-нибудь лунатик. Но глаза владельца пансиона закрылись.

Харви снова проплыл через стену на лестницу и остановился под потолком, чтобы отдохнуть, но вдруг осознал, что отдыха-то ему и не требуется. Казалось, он мог оставаться в подвешенном состоянии на любой высоте, совершенно без всяких усилий.

Он развернулся и прошел через другую стену – краска, штукатурка, кирпичи легко расступались перед ним – и оказался снаружи, над кустом рододендрона рядом с парадной дверью. Он видел припаркованный внизу «дормобиль» мистера Мэтти, свет и тени от уличных фонарей на тротуаре. Где-то дрались два кота.

Харви испугался.

И тогда он приказал себе расслабиться, наслаждаться этим сном.

Просто сном.

Он поплыл вниз по улице в направлении главного корпуса школы. Его целью была учительская. Школа представляла собой внушительное здание с аркой для проезда экипажей посередине, похожей на ворота. Учительская располагалась прямо над аркой. Мальчиков туда не допускали, о том, что там внутри, ходили разные слухи, но никто ничего не знал наверняка, а учителя, когда их спрашивали, только вежливо улыбались, храня свой маленький секрет.

Через окно на верхнем этаже лился свет. Харви поплыл на него и прошел через стекло и решетку. Комната оказалась на удивление скучной. В середине – длинный стол со старыми кожаными стульями вокруг него, группки кресел и кофейных столиков, смешение разных стилей и времен, в основном с дешевой распродажи. В комнате он увидел двоих – мистера Стиппла и мистера Данктона, учителя физики, которые сидели в креслах рядом друг с другом.

Мистер Стиппл наклонился вперед, отпивая из чашки кофе и куря сигарету. Мистер Данктон, дородный вдовец лет шестидесяти, понурив голову, баюкал в руках кружку пива, его три подбородка гармошкой наползали друг на друга. У него был глубокий, напыщенный голос.

– В этом году вы снова возглавляете экзаменационную комиссию?

– Да, – ответил мистер Стиппл.

– Экзаменационные задания по физике уже прислали?

– Да.

– А-а… – Мистер Данктон встряхнул пивную кружку, собирая последние капли, потом осушил ее одним глотком и встал. – Ну, на ночь хватит. – Он неуверенными шагами пересек комнату и поставил кружку на стойку бара, заваленную пустыми стаканами и полными пепельницами. – Вы не видели рекомендаций к практическим экзаменационным заданиям? Их присылают вместе с бумагами или отдельно?

– Боюсь, я даже не взглянул.

Мистер Данктон замялся у дверей:

– Ну, спешки никакой нет. Просто у меня всегда не хватает времени как следует подготовиться. Если бы вы могли дать их мне заранее…

– Я сейчас же их разыщу и передам вам утром.

– Очень любезно с вашей стороны, спасибо. Вы запрете дверь? – Мистер Данктон вышел и прикрыл за собой дверь.

Мистер Стиппл докурил сигарету, выпил кофе и поднялся. Харви проследовал за ним в маленькую прихожую, затем по короткому темному коридорчику. В конце его была тяжелая дубовая дверь: учитель биологии открыл ее, за ней оказался высокий старомодный металлический сейф. Он отпер его, вынул оттуда несколько больших толстых конвертов из оберточной бумаги и положил на пол. Напечатанный на машинке адрес на одном из них гласил: «Директору школы Уэсли», перед адресом аккуратным почерком была сделана приписка: «ХИМИЯ-1».

Мистер Стиппл украдкой оглянулся через плечо, запустил руку в конверт и вынул сложенный листок с машинописным текстом. Харви легко мог читать через его плечо. Он почувствовал острое возбуждение, опасаясь, что мистер Стиппл взглянет наверх и заметит его.

Харви начал читать вопросы:

Учитель биологии тоже их читал, кивая сам себе и понимая, что делать этого ему бы не следовало, поэтому-то он и оглядывался. Он добрался до конца первой страницы, где жирным текстом было напечатано: «См. на обороте», и перевернул ее. Харви увидел страницы номер два и три. Ну и галлюцинация! – позволил он себе улыбнуться.

Мистер Стиппл сложил листки и снова сунул их в конверт. Затем по очереди открыл другие экзаменационные работы – по химии, физике и биологии – и просмотрел их. Харви изо всех сил старался запомнить вопросы. К своему удивлению, он с легкостью мог все повторить, как будто сфотографировал их в своей памяти.

Напрасная трата времени, подумал он, запоминать вопросы, которых не существует.

Он прочел последнюю контрольную. Темнело, читать становилось все труднее, и неожиданно Харви испугался. За ним что-то было, темное, угрожающее, загораживало ему путь.

Он попытался отклониться в сторону, но это что-то все приближалось. Он скользнул вбок, но проходить через стену ему не пришлось – его туда засосало, будто чернила промокашкой. Через слои краски и штукатурки он прошел до плотного камня. Становилось все темнее. Нечто угрожающее все еще следовало за ним.

И затем его схватили руки. Длинные руки. Он ясно их чувствовал. Все ощущения вернулись к нему. Вокруг дули холодные ветры. Руки крепко держали его, ему пришлось бороться, чтобы освободиться от этой хватки. Он услышал голос матери, она словно шептала ему на ухо:

– Дорогой, Господь тобой очень недоволен.

Темные тени отталкивали его.

– Ты ей не нужен, – сказал чей-то хриплый голос.

– Она больше никогда не желает тебя видеть, – сказал другой.

Харви обуял ужас. Молекулы вокруг него становились более тяжелыми, более липкими, они будто пытались удержать его, не дать ему вырваться наружу. Будто хотели, чтобы он навсегда остался в этой каменной стене.

Харви закричал.

Холодно, как холодно.

Он снова закричал, потом еще раз.

– Харви, заткнись!

– Ради бога, Харви!

Кто-то что-то проворчал. Вспыхнул свет. Над ним стояла чья-то фигура. Дейкр в полосатой пижаме. По лицу Харви струился холодный пот и спускался вниз по телу. Он был мокрый, как мышь.

– Все в порядке, Харви? – спросил Дейкр.

– Сон, – прошептал Харви. – Ночной кошмар.

Заскрипели кроватные пружины.

– Зачем включили этот чертов свет? – возмутился кто-то.

– Все в порядке? – еще раз спросил Дейкр.

Харви не ответил. Он размышлял, пытаясь снова погрузиться в сон. В его голове проносились страницы экзаменационных заданий. Ясно, как наяву:

– О'кей, Харви? – снова спросил Дейкр, более настойчиво. – Ну ты и кричал. Что тебе приснилось?

– Угу, все в порядке, – ответил Харви, стараясь сконцентрироваться на том, что прокручивалось у него в мозгу: вопросы по физике, химии, биологии. Он подождал, пока его приятели по дортуару снова заснули, и выбрался из постели, надел шлепанцы, вышел в темный коридор и направился к крошечному кабинетику, который он разделял с Дейкром.

Харви рывком распахнул дверь, вошел и закрыл ее за собой, аккуратно разложил полотенце, чтобы из щели под дверью не пробивался свет, потом включил настольную лампу, сел за стол и записал вопросы.

9

Понедельник, 22 октября

К половине третьего пополудни репортеры, собравшиеся за оградой кладбища, за отсутствием фактов стали высказывать всякие домыслы. Кто-то бросил: доверенный человек в полиции рассказал, что покойница, Салли Дональдсон, была убита собственным мужем – отравлена. Все дело в страховке.

Кэт сунула руки поглубже в карманы и плотнее запахнулась, завидуя Эдди Биксу, его теплому, сухому гнездышку, выходящему на кладбище. Муж Салли Дональдсон еще не появился из-за ширмы. Просочился слух, что он находится там, и теперь вся орава поджидала его.

Утренний дождь прекратился, ветер переменился на северо-восточный и стал еще холоднее, темные осенние тучи закрывали солнечный свет, льющийся с небес. Кэт выкроила двадцать минут и наскоро перекусила в пабе внизу по дороге, второпях проглотив густой острый суп с пряностями, от которого у нее до сих пор горело нёбо, и хилый салат с ветчиной, которым так и не удалось заглушить голод.

Вдоль дороги стояли машины, принадлежавшие в основном репортерам, и закрытый фургон, ощетинившийся антеннами, – радио Суссекса. В воздухе витал слабый запах пива, носились облачка сигаретного дыма. День был спокойный – без особых новостей, и репортеры слонялись вокруг, поджидая хоть каких-нибудь событий.

– У меня была тетка, которую объявили умершей, а она совсем и не умерла, – сообщил Родни Спарроу из «Таймс Среднего Суссекса».

Кэт никогда не понимала, когда он шутит, а когда говорит правду.

– Ее отправили в морг для посмертного вскрытия. Когда патологоанатом сделал первый надрез, она села, схватила его за горло и спросила, что, черт побери, он делает. Честно!

– Гипотермия, – сказал другой журналист – Кэт его не знала, – огромный, как вышибала в ночном клубе, со шрамом на лице и сильным акцентом жителя штата Джорджия. – Один врач говорил мне, что гипотермия может замедлять пульс до одного удара в минуту и, когда констатируют смерть, такой пульс легко не заметить.

– Это часто случалось во время войны, людей хоронили заживо, – прохрипел Гарри Оукс, толстый как бочка репортер «Истбурнской газеты». – Раненых солдат. Их товарищи торопились и не всегда замечали, что кое-кто еще дышит. Если нет медицинской подготовки, не так-то просто это определить. Я был на Арнхеме, когда в пятьдесят втором вырывали несколько могил времен войны. Это было ужасно. По крайней мере полдюжины скелетов лежали в скрюченном состоянии, а на внутренней поверхности гробовых крышек были царапины. Бедные парни!

– Кто-то мне говорил, такое случается и в жарких странах, – сказал Шон Хьюит из «Вечернего Аргуса». – Там, где по закону положено хоронить в течение двух суток. Надо думать, многие переворачиваются в своих гробах.

– А долго можно оставаться в живых, если похоронили заживо? – спросила Кэт, поморщившись от ужаса.

– Не больше двух часов, – сказал Родни Спарроу. – В гробу не так уж много воздуха.

– Чепуха, – заметил вышибала. – Можно прожить несколько дней.

– В гробу чертовски тесно, – продолжал Спарроу. – Сработает закон вытеснения объемов. Сравните с законом о сообщающихся сосудах.

– Да, но если поворачиваться, возможно, крышка гроба немного сдвинется и откроется доступ воздуху.

– Их забивают довольно прочно, – заметил Шон Хьюит. – Учтите это, да еще вес земли сверху.

– Их не забивают, их завинчивают шурупами.

– Все равно вы умрете от дегидратации, даже если у вас будет воздух, – настаивал Спарроу. Он кивнул в направлении кладбища: – Сколько времени она пробыла под землей?

– С прошлого вторника, с полудня. Около семи дней.

– Ну, тогда шансов никаких, не так ли? Даже если она и была жива.

– Кто-то слышал стук этим утром.

– Неужели? И кто же?

Шон Хьюит показал на коттеджи через дорогу:

– Женщина из номера двенадцать.

– Она малость того, – заметил Джим Барнхоуп из «Газеты Западного Суссекса». – Кэт с ней уже побеседовала.

– Я тоже, – сказал Гейн Коэн с «Радио Суссекса». – У нее шарики за ролики зашли.

– Вот что я вам скажу, – хрипло произнес Гарри Оукс, не выпуская изо рта сигареты. – После того, что я тут насмотрелся и наслушался, пусть меня лучше кремируют, не хочу, как эти парни с Арнхема, обламывать ногти о крышку гроба. – Он подмигнул Кэт. Она смело улыбнулась ему в ответ.

– Ничего не могу сказать насчет кремации, – вступил в разговор Джим Барнхоуп. – Но представьте – очнуться в гробу, зная, что тебя отправляют прямиком в печь! Чувствовать жар огня. Языки пламени проникают через гроб и лижут твое тело. Нет, пусть лучше из меня сделают мумию, да-да, бальзамирование куда лучше – если к тому моменту, когда начнут бальзамировать, ты еще жив, то, когда это все закончится, наверняка будешь мертв.

– Вскрытие дает точно такой же эффект.

Гарри Оукс посмотрел на Кэт:

– Вы собираетесь тут оставаться все время?

Она пожала плечами:

– Не знаю.

– Мне нужно смотаться в Истбурн. Собрание правления. Возьму вашу тачку?

– Ладно.

– Не возражаете, если я позвоню попозже – узнать, как тут идут дела?

– Конечно, – произнесла Кэт сквозь зубы, зная, что, вероятно, он проведет весь вечер задрав ноги перед телевизором и заработает свои деньги на ее репортаже – или на том, что она разрешит ему взять из него. Но с другой стороны, он был знающим репортером и не раз давал ей хорошие советы. А кроме того, его газета ей всегда платила, если он пользовался ее информацией.

– Я брал интервью у одного чокнутого, который разговаривает с духами, – сказал Шон Хьюит. – Он считает, что духи умерших бродят вокруг до самых похорон.

– Какой, ты говоришь, номер дома у той женщины, что слышала стуки? – спросил Джим Барнхоуп у Кэт.

– Двенадцатый, – ответила она.

– Благодарю. – Голос его упал до шепота. – Я слышал, принцесса Ди может быть в Уортинге в субботу, какая-то ее школьная подруга выходит замуж. Она старается сохранить это в секрете… – Он почесал нос.

– Спасибо, – поблагодарила Кэт.

Барнхоуп подмигнул и не спеша направился через дорогу. Кэт с улыбкой смотрела ему вслед – интересно, что он выудит у этой тронутой.

– Ба! Неужели милашка Кэт?

Кэт почувствовала дружеское похлопывание по плечу и обернулась. Это был репортер, с которым она работала в свою первую неделю в «Новостях», потом он перешел в «Дейли мейл», – Патрик Донахью.

– Патрик! Что ты тут делаешь?

– Околачивался неподалеку и услышал кое-что интересное. Есть новости?

– Пока нет. Но могут появиться.

В нем было пять футов восемь дюймов, на пять дюймов больше, чем в Кэт. Короткие каштановые волосы, растрепанные дождем и ветром, влажными, слегка вьющимися прядями свисали по обе стороны образовавшегося пробора, обрамляя лоб.

Тридцати лет от роду, крепкий и жилистый, с несколькими рябинками от оспы, которой он переболел в детстве, Патрик имел вид человека, прошедшего бури и шквалы; серьезный, но добрый взгляд, искорки смеха в цепких зеленых глазах выдавали его ирландское происхождение. На нем было поношенное пальто, похожее на шинель, поверх такого же поношенного твидового пиджака и полосатого синего свитера, вельветовые брюки и стоптанные грубые башмаки. В руке – мобильный телефон. Он больше напоминал демобилизованного солдата, чем газетного репортера.

В ту первую неделю Патрик отнесся к Кэт по-доброму, даже отложил какие-то свои дела, чтобы помочь ей, с тех пор она пару раз с ним сталкивалась: один раз, когда вела репортаж из зала суда, а другой – на партийной конференции премьер-министра. В нем был бунтарский дух и озорная детскость, которые задевали тайные струны ее души и привлекали ее к нему. Сейчас он выглядел чуть получше, чем когда она видела его в последний раз.

Послышалась резкая трель, и Патрик приложил телефонную трубку к уху.

– Донахью, – сказал он, прикрывая свободной рукой другое ухо, и стал вертеться, пытаясь улучшить слышимость. – Забери меня приблизительно через час, – продолжал он. – Если я поеду сейчас… Нет, не настолько. – Он внимательно посмотрел на Кэт. – Да, возможно, удастся что-нибудь разузнать. Верно, Джон Пасмор еще не вернулся с обеда? Нет, все в порядке. Я поговорю с ним позже. – Он нажал кнопку «отбой» и опустил телефон. – Труба зовет.

Кэт, немного разочарованная, подняла брови, поддразнивая его.

– Что-нибудь получше?

Патрик слегка откинул голову.

– «Есть многое на свете, друг Горацио»,^[2] а не одни мокрые кладбища.

– Особенно если на этих кладбищах торчит за тебя кто-нибудь другой?

– Естественно, к этому-то я и клоню. Не можешь ли ты дать мне знать, если обнаружится что-нибудь стоящее?

– Мне придется быть поосторожнее, – сказала она. – В газете подняли шумиху насчет утечки информации.

– Не беспокойся об этом. Обычная сделка. Это хорошие деньги.

Кэт улыбнулась:

– Конечно.

– Это поможет тебе завоевать известность в Лондоне. Ты же не хочешь всю жизнь носиться как пожарная лошадь по Суссексу?

– В то время как я могу носиться как пожарная лошадь в Лондоне.

– Ну, там пожаров побольше. – Патрик усмехнулся. – Позвони мне, если тут что-нибудь произойдет.

– А как насчет того лучшего репортажа, на который ты отправляешься?

– Это за пределами Суссекса. На юге Лондона.

– Так! – воскликнула Кэт негодующе. – Мы тут не в деревне. Мне разрешается делать репортажи из южного Лондона, если новость того стоит.

– Да ничего такого, просто кошка застряла на крыше. – Патрик подмигнул и был таков.

Кэт зашла в церковь, чтобы укрыться от холода и дождя.

Церковный служитель протирал потиры для причастия. Это был человек лет под семьдесят, с поредевшими волосами. Когда-то, по-видимому, очень полный, он теперь сильно усох и съежился.

Он был рад поговорить. Да-да, он полагает, что слышал что-то вроде ударов вечером во вторник, после похорон Салли Дональдсон, но ничего никому не сказал, пока через несколько дней ему не стало известно, что и другие тоже что-то слышали. Он знал Салли всю ее жизнь и вкратце рассказал Кэт ее биографию, назвал имена некоторых ее родственников и даже дал несколько адресов.

Когда Кэт вернулась к ораве репортеров, неожиданно пронесся оживленный шепоток – подкатил синий «воксхолл», из которого выбрался Деннис Фолк, представитель полиции по связям с общественностью. Не успел он прикрыть дверцу машины, как репортеры бросились к нему, словно мотыльки на огонь. У Фолка был довольно лукавый взгляд и редкие прилизанные волосы, новенький синий макинтош плотно облегал его плечи. Деннис Фолк картинно вытянул руку вперед.

– О'кей, – сказал он и вынул из кармана пиджака свернутый лист бумаги. – У меня есть заявление.

Сам бывший репортер, он был знаком с большинством журналистов. Фолк стал зачитывать с листа:

Он сложил листок и запихнул его в карман.

Последовало короткое молчание. Полицейская машина съехала с холма и запарковалась напротив.

– Вы не могли бы пояснить нам, почему эксгумация будет проводиться после наступления темноты, мистер Фолк? – спросила Кэт.

Фолк одарил девушку ласковой, покровительственной улыбкой, которая привела ее в бешенство. Казалось, он упивался своей осведомленностью.

– Все эксгумации в нашей стране проводятся после наступления темноты, чтобы сохранить секретность и свести до минимума неприятное впечатление.

– Но, мистер Фолк, из могилы слышались звуки. Разве это не говорит о том, что дело не терпит отлагательств? Почему нельзя начать раскапывать могилу сразу же, если есть хоть малейшая надежда, что погребенная еще жива?

– Насколько я понимаю, коронер изучил медицинское заключение, выслушал свидетелей и пришел к соответствующим выводам. По его мнению, нет никаких доказательств, свидетельствующих о преждевременном захоронении, и, конечно, никакой надежды, что миссис Салли Дональдсон до сих пор жива.

– Пресса будет допущена? – спросил Джим Барнхоуп.

Фолк скрестил руки за спиной, выставил вперед свою цыплячью грудь и слегка отклонился назад, раскачиваясь на каблуках.

– С наступлением темноты кладбище будет закрыто для посторонних, а прессу попросят не фотографировать то, что будет происходить за ширмой.

– Мистер Фолк, – почтительно произнес Родни Спарроу, – мы располагаем информацией, что мистер Кевин Дональдсон, супруг покойной, в данный момент находится на кладбище. Нам хотелось бы услышать его комментарии.

– Мистер Дональдсон находится в состоянии сильного эмоционального стресса. Он дал понять, что в настоящее время не желает ни с кем разговаривать.

Показалась машина – «вольво» белого цвета, за ней – зеленый фургон. Двое угрюмых мужчин в черных костюмах вышли из «вольво», их лица застыли, как гипсовые маски. Из фургона выбрались трое мужчин в комбинезонах, открыли заднюю дверь и начали выгружать тяжелые пластиковые мешки.

Рой Пиннер из «Лидера» наклонился к Кэт:

– Негашеная известь. В могилах полно микробов. Если заразиться от разлагающегося трупа, умрешь за одну минуту. Самая заразная вещь в мире.

– Мистер Фолк, так почему все-таки не допускают прессу? – спросил кто-то.

– Обычные правила, по причине гигиены и из соображений сохранения информации частного характера.

– Не могли бы вы сказать нам, кто будет допущен?

– Только могильщики, похоронное бюро, близкие родственники, представитель коронера и служащий санитарно-эпидемиологической службы.

Люди в комбинезонах выгрузили из фургона большой продолговатый сбитый из досок ящик и потащили его на кладбище. Кэт смотрела как завороженная.

Фотоотдел «Вечерних новостей» проверил свои архивы и обнаружил свадебную информацию этой пары. Кэт ее еще не видела. Интересно, как выглядела Салли Дональдсон. На мгновение Кэт попыталась представить живую девушку в тесном темном ящике под землей за ширмой. Как же узнать, что там происходит? Кэт снова стала смотреть в сторону кладбища. Нет, не может быть, чтобы она была жива. Господи, только не это!

Мужчины в комбинезонах вернулись и унесли за зеленую ширму мешки с негашеной известью. Кэт поняла: ее репортаж теперь там, за ширмой. Именно там и драма, и чувства, и возможный кошмар. За ширмой откопают гроб и откроют крышку.

Кэт выскользнула из толпы журналистов, которые продолжали забрасывать Фолка вопросами, обошла их сзади и взяла ключи от служебного «форда» у Эдди Бикса, который все еще оставался на своем посту в задней комнате с видом на кладбище. Потом быстро спустилась к дороге, села в машину, включила телефон и порылась в его памяти, выискивая нужный номер. Потом позвонила по указанному номеру.

Через несколько минут ее соединили с абонентом. Резкий голос произнес:

– Санитарно-эпидемиологическая служба.

– Мне бы хотелось поговорить с Барри Ливерстоком.

Щелчок, продолжительное молчание. Мобильный телефон барахлил, на линии появились помехи, он отключился, включился, снова помехи. Секретарша удостоверилась, что Кэт на линии, затем послышался голос заместителя директора санитарно-эпидемиологической службы, медлительный и печальный.

– Ливерсток, – произнес он.

– Мистер Ливерсток, это Кэт Хемингуэй из «Вечерних новостей».

– О, вы? Как поживаете? – Голос заместителя директора санитарно-эпидемиологической службы поднялся на несколько делений по шкале энтузиазма.

Кэт ясно представила его – самодовольный мыльный пузырь с редкими шелковистыми светлыми кудрями и распутной улыбочкой, с широким и вульгарным обручальным кольцом. Однажды он наклонился к ней через свой огромный, как море, стол и предложил пообедать вместе. Она не приняла предложения, но и не отказала – предпочла держать двери открытыми.

– Прекрасно, спасибо, – сказала Кэт. – Вам понравилась статья о борьбе с загрязнением окружающей среды, вызываемым транспортом? О вашей компании? «За глоток свежего воздуха в Брайтоне».

– Статья великолепная. Я, признаться, и не думал, что вы отведете нам столько места.

– Я убедила своего редактора, что это действительно важно, – солгала Кэт. Ее первое интервью для «Вечерних новостей Суссекса» пошло только потому, что в последний момент с пятой полосы была изъята статья, из-за которой газете грозило обвинение в клевете. – Вот почему я и звоню. Вы говорили, что при любой возможности готовы оказать мне услугу.

– Да-а? – протянул Ливерсток медленно, явно сомневаясь в ее заявлении.

– Всего лишь маленькое одолжение.

Последовало неловкое молчание.

– Возможно, я смогу написать еще одну статью, – продолжала Кэт.

Ливерсток не клюнул. Она почувствовала возникшую на другом конце трубки неожиданную холодность и обругала себя за то, что решила договариваться по телефону. Нужно было поехать и увидеться с ним лично.

– Вы еще долго пробудете в своем офисе?

– В четыре у меня встреча.

– Я могу подъехать через двадцать минут.

– Думаю, что это мне подойдет, – сдержанно произнес он.

Офис Барри Ливерстока совершенно не вязался с обликом того серого административного здания, в котором он располагался. Он был большой и просторный, с видом на пирс Палас и море, устланный коврами василькового цвета. Мебель из тикового дерева, перед щегольским письменным столом – маленький столик для совещаний. На стенах – фотографии борзых собак, а над полкой с книгами – ряд серебряных кубков и значков. На столе стояли фотографии в кожаных рамках – симпатичная женщина с двумя маленькими девочками, пара серебряных пресс-папье в форме борзых.

Когда секретарша ввела Кэт в кабинет, Барри Ливерсток встал. Кэт привела себя в порядок в туалетной комнате внизу, расстегнула лишнюю пуговку на блузке и, садясь на мягкий стул перед письменным столом, задрала юбку, насколько у нее хватило смелости.

Барри Ливерсток, в белой рубашке и кричащем галстуке, откинулся на стуле. У него были запонки с фальшивыми бриллиантами, а на запястье болтался золотой браслет. Он показался Кэт намного больше, чем раньше, и гораздо тучнее, лицо его стало еще более рыхлым.

– Чем могу быть полезен? – Он пробежался по ней глазами, словно она была шлюхой, выставленной на обозрение, и уставился в разрез ее блузки.

Кэт почувствовала смущение от своего дешевого маскарада.

– Мне требуется работа.

Барри Ливерсток нахмурился:

– Прокол с газетой?

– С газетой у меня все великолепно. – Она выдавила из себя улыбку. – Мне нужно что-нибудь временное. Я… – Она помолчала. – Хочу поработать на вас в течение следующих двадцати четырех часов.

Он продолжал раздевать ее взглядом.

– Поработать на меня?

– Я хочу, чтобы вы наняли меня в свой департамент на… одни сутки. – Она отвела взгляд, посмотрела в окно, потом снова на него.

– Хотите кого-то выследить? – Он продолжал безотрывно смотреть на ее ноги.

– За сутки-то?

– Тогда зачем?

– Мне нужна идентификационная карта или письмо, удостоверяющее, что я у вас работаю.

Он почесал подбородок.

– И чего вы хотите?

Кэт сделала движение, и блузка распахнулась еще глубже.

– На этот вечер назначена эксгумация трупа. Я хочу там присутствовать.

– Салли Дональдсон? – Он вытащил пачку сигарет «Ротманс» и зажигалку из нагрудного кармана рубашки. – Так быстро это не делается. У нас очень строгие правила. Мне придется пустить дело по инстанциям – это займет несколько дней.

Кэт откинула волосы назад намеренно беззаботным жестом.

– О, я думала, что у вас есть власть, что вы можете все устроить.

Она пожала плечами, и лицо ее слегка порозовело.

– Могу, – раздраженно сказал Барри Ливерсток. Его взгляд снова спустился к ее ногам, потом поднялся к ее лицу, снова к ногам и снова вверх. Он ухмыльнулся самодовольно и понимающе. – Что я буду с этого иметь?

– Возможно, интервью.

– А как насчет обеда?

Их взгляды встретились. Кэт почувствовала себя обманщицей.

– Надеюсь, я смогу что-нибудь устроить, – сказала она, одаривая его более обещающей улыбкой, чем намеревалась.

Он поднял телефонную трубку, набрал номер и откинулся на стуле.

– Бренда, кто сегодня присутствует на эксгумации? Джудит Пикфорд? Соедините меня с ней, ладно? – Он прикурил сигарету. – Джудит, у меня тут… – он поколебался, – писательница, которой нужно узнать процедуру эксгумации. Не возьмете ли ее с собой сегодня вечером? – Он глубоко затянулся и выпустил дым к потолку. – Нет, нет, не беспокойтесь. Я дам письмо, в котором будет указано, что она с вами. Не думаю, что кого-нибудь это слишком заинтересует.

Барри Ливерсток повесил трубку, потом нажал кнопку, и Кэт услышала резкий зуммер за дверью. Голос секретарши прокаркал по внутренней связи:

– Алло?

– Вы не могли бы срочно напечатать для меня письмо? – сказал Ливерсток, подмигивая Кэт.

10

Харви Суайр присоединился к ребятам, идущим в школьный зал. Они были одеты либо в блейзеры, либо в форменные школьные пиджаки в елочку и серые фланелевые брюки. Цветная полоса на черных галстуках и того же цвета конец галстука указывали на разные пансионы. Утреннее солнце пекло вовсю, – похоже, день будет жарким.

Харви почистил ботинки и положил в карман свежий носовой платок. Все выглядели более аккуратными, чем обычно, как будто порядок в одежде мог помочь навести порядок и в голове.

Он стоял рядом с Дейкром. Тошнотворно-сладкий запах «Брута», исходивший от приятеля, не улучшал состояние его желудка. Несмотря на ясное, теплое летнее утро, атмосфера была тягостная. Даже Рекетт притих – во всяком случае, его развязность была не так заметна.

– Могу поспорить, будет вопрос по гравитации, – сказал кто-то позади Харви.

– Только не по химии.

– Да нет же, господи, очнись. Ты же физику сдаешь, разве не так?

Харви шагнул на последнюю каменную ступеньку и через узкий проход вошел в большой школьный зал, отделанный дубовыми панелями. Зал был заполнен рядами столов, на каждом по два карандаша, чистый лист бумаги и листок с экзаменационными вопросами по химии, перевернутый обратной стороной. Солнечные лучи, вызывая раздражение, проникали через мутные стекла, но, по крайней мере, в помещении было прохладно. В конце зала находилось возвышение, которое использовалось как сцена – для постановки пьес и произнесения речей, а сегодня здесь стоял стол для наблюдения за экзаменующимися, с одиноким стеклянным лабораторным стаканом и открытым графином с водой.

За экзаменующимися следил преподаватель математики, которого Харви почти не знал, – мужчина с большой бородой и мрачным лицом славянского типа. Он оглядывал помещение с видом хищной птицы, охраняющей свое гнездо.

Харви нашел свой стол – теперь это его рабочее место на две недели. На белой карточке, приклеенной скотчем к правому концу стола рядом с отверстием для чернильницы, было напечатано: «Х.Суайр». От новенького стола из светлого дерева исходил унылый запах девственной чистоты. Он поднял карандаши и снова опустил их, слегка изменив положение, – словно животное, которое метит свою территорию, подумал он. Вокруг раздавалось шарканье ног и скрип стульев. Стрелки на больших часах на стене показывали девять сорок пять. Учитель сверил свои часы.

Один из карандашей Харви упал на пол. Он наклонился, чтобы подобрать его, и, к своей досаде, увидел, что грифель сломался. Руки его вспотели и начали дрожать, минутная стрелка резким скачком передвинулась к девяти пятидесяти пяти. Учитель смотрел прямо на него.

Харви отвел глаза и увидел, как Дейкр, откинувшись на стуле, нюхает свой указательный палец. Дейкр говорил всем и каждому, что не будет мыть палец до тех пор, пока снова не встретится со своей девушкой, Анастасией. Это была единственная часть его тела, не побрызганная «Брутом».

Вдруг в помещении поднялся шумок: минутная стрелка остановилась на девяти пятидесяти девяти. Харви уставился на чистый лист бумаги и увидел слабый свет от напечатанных на другой стороне букв – лист был свернут вдвое, и в него был вложен еще один, – пять страниц вопросов.

Он машинально взял карандаш и стал его грызть. А что, если это был просто сон? Через мгновение он узнает об этом. Вопросы все еще горели в его мозгу, он помнил их во всех подробностях, в точном порядке – он их выписал, запомнил и вызубрил ответы. Если окажется, что это в самом деле те самые вопросы, он натянет нос мистеру Стипплу, мистеру Мэтти и всем остальным.

Голос учителя прервал тишину:

– Можете перевернуть свои экзаменационные задания.

По залу прокатился шелест. Харви перевернул свое задание и ссутулился, едва осмеливаясь взглянуть.

Харви попытался сдержать улыбку, которая расплывалась по его лицу, как чернильная клякса. Учитель снова посмотрел на него. Харви прочел остальные вопросы, но, добравшись до середины третьего листа, понял: не стоит утруждать себя и читать дальше.

Он знал все вопросы и ответы на них.

11

Было уже начало шестого, и почти стемнело. Кэт Хемингуэй ехала на редакторском «форде» по узкой дороге к церкви Святой Анны вслед за синим «рено» представительницы санитарно-эпидемиологической службы.

По обеим сторонам дороги стояли автомобили, и им пришлось проехать за церковь, чтобы найти место для парковки. Кэт заперла дверцу автомобиля, подняла воротник плаща и надвинула на лоб шапочку от дождя, которую купила заранее – авось в надвигающейся темноте репортеры ее не узнают. Дул ветер, а непрекращающийся моросящий дождь ухудшал видимость.

– Все в порядке? – спросила Джудит Пикфорд, служащая санитарно-эпидемиологической службы. Это была спокойная, серьезная женщина лет тридцати пяти, с короткими каштановыми волосами, аккуратно и тепло одетая, с небольшим зонтиком в руках. Кэт понимала, что Джудит не доставляет особой радости ее навязчивое присутствие в качестве неотлучной тени.

Когда они шли по тротуару, Кэт нервничала, чувствовала себя напряженно. Ее прошибал холодный, липкий пот. В кузове массивного грузовика ревел генератор, по тротуару в направлении к кладбищу были протянуты электрические кабели. Вокруг топталась по крайней мере дюжина репортеров: за воротами кладбища были припаркованы два пикапа местной радиостанции и большой пикап телевизионщиков. Должно быть, этим вечером нигде ничего не происходит, подумала она. На фоне резкого белого света прожекторов за ширмой церковь казалась погруженной в темные и зловещие тени. Поблизости стояло несколько местных жителей, наблюдая за всей этой суматохой и внося свой вклад в атмосферу нереальности происходящего. Зрелище походило на декорацию для съемок фильма.

Кэт охватили сомнения. Час назад она была уверена, что ей пришла в голову замечательная идея. Теперь это было не так. Неужели ей и впрямь хотелось увидеть то, что находится в гробу?

На некотором расстоянии впереди толпились репортеры, среди которых недавно была и она. Замерзшие и промокшие, они переминались с ноги на ногу под зонтами. Двое распивали кофе из термоса. Пытаясь стать незаметной, Кэт втянула голову в воротник плаща, как черепаха в панцирь. Трое мужчин в защитных полиэтиленовых костюмах, резиновых сапогах и перчатках обошли пикап, припаркованный перед церковью, и направились к воротам.

Кэт и представительница санитарно-эпидемиологической службы последовали за ним. Ее не заметили ни Шон Хьюит из «Аргуса», ни Родни Спарроу из «Таймс Среднего Суссекса», уныло жующий батончик «Марс», и неожиданно она почувствовала удовольствие от собственной ловкости.

Кэт сунула руку во внутренний карман и проверила, там ли письмо Барри Ливерстока.

– Похоронная служба, – сказал какой-то человек все тому же унылому полицейскому констеблю. Констебль кивнул им, разрешая пройти, едва взглянув на пропуск Джудит Пикфорд, и пропустил Кэт, даже не посмотрев на нее.

Когда они шли по кладбищу, один из неудачно установленных прожекторов светил прямо на них, в его луче капли дождя казались металлическими иголками. Ширма из зеленого полотна оказалась гораздо выше, чем представлялось Кэт вначале, и сейчас отчаянно хлопала на ветру, натягиваясь на крепежных веревках.

Огороженная ширмой площадка была довольно большой – добрых тридцать футов в поперечнике – и напоминала декорацию к кинофильму или постановке – с мокрой зеленой травой, ослепительным светом, льющимся от установленных над головой прожекторов, и двумя рядами могильных плит. Могила Салли Дональдсон, очевидно, была единственной свежей могилой – прямоугольный холмик с венком из роз наверху. У могилы лежало несколько веревок, две лопаты и груда пластиковых мешков с негашеной известью. С одного ее конца торчал металлический шест с отходящей от него проволокой. Кэт проследила глазами за проволокой: она тянулась по влажной комковатой земле к мрачной и одинокой фигуре в наушниках, сидящей, закрыв лицо руками, на какой-то большой коробке, которую, как она видела, принесли раньше. Должно быть, муж Салли Дональдсон, подумала Кэт.

Представители похоронной службы прошли мимо него и присоединились к небольшой группе людей, которые, собравшись в углу, торопливо что-то обсуждали. Все были в защитных комбинезонах, за исключением женщины лет тридцати, в черном пальто и пушистом шарфе, держащей зонтик в руках.

Представительница санитарно-эпидемиологической службы подошла к этим людям, назвала себя. Кэт некоторое время смотрела на одинокую фигуру: вокруг хлопала и скрипела ширма, вдалеке ревел генератор. Вдруг мужчина истерически закричал, обращаясь к толпящимся людям:

– Ради бога! Неужели нельзя поторопиться?! Целый день прошел! Господи, ведь уже совсем темно! – Он опустился на колени и стал копать землю голыми руками, проволока от наушников тащилась за ним. – Я больше не могу ждать! Она – там, внизу, черт бы вас всех подрал! – И, повысив голос, он закричал в землю: – Дорогая! Дорогая! Все в порядке, мы вытащим тебя!

Женщина в черном пальто встала рядом с ним на колени и крепко обняла его. Кэт узнала в ней инспектора из службы коронера – она видела ее на каком-то судебном расследовании.

Обращаясь к группе людей, женщина сказала:

– Я думаю, что стемнело достаточно. – И, посмотрев на мужчину рядом с ней, добавила: – Мистер Дональдсон, сейчас они начнут.

Кевин Дональдсон обернулся, и Кэт увидела искаженный страданиями, ничего не видящий взгляд.

– Пожалуйста, поторопитесь! О господи, да поспешите! – истерически вскричал он. – Она там, внизу, с прошлого вторника. Вы представляете, каково ей?!

Женщина мягко увлекла его прочь. Двое мужчин убрали зонд, взяли лопаты и начали копать, медленно и угрюмо, без видимой спешки, будто перекапывали сад; к рыданиям мужа добавилось чавканье втыкаемых в сырую землю острых лопат и однообразное шуршание переворачиваемой земли.

Представительница санитарно-эпидемиологической службы подошла к Кэт и встала рядом. Кэт взглянула на ее ничего не выражающее лицо:

– И на скольких подобных процедурах вы присутствовали?

– На четырех, – ответила женщина.

– И они все были похожи на эту?

– Нет. То были старые могилы, которые переносили на другое место.

Кэт в замешательстве смотрела на убитого горем мужа, ища, что бы сказать, потом подняла голову – не видно ли отсюда Эдди Бикса у его окна, но ширма была слишком высокой. Она внимательно следила за тем, что происходило вокруг, стараясь запомнить атмосферу этого события.

К ним устало подошел какой-то высокий мужчина. Он снял забрызганные дождем очки и, сощурившись, посмотрел сначала на Кэт, потом на Джудит Пикфорд; кожа вокруг его глаз была мягкой и белой – очевидно, он долгие годы не снимая носил очки. Голос у него был тихий и учтивый.

– Я – Рег Бертон, главный управляющий похоронным бюро «Долби и сын». Вы – родственники… э… усопшей?

– Я из санитарно-эпидемиологической службы, – сказала Джудит Пикфорд. – Эта дама – со мной.

– Вы тоже работаете в СЭС? – спросил он Кэт.

– Да, временно.

«Надеюсь, он не заметил, что я покраснела», – подумала Кэт.

– Вы американка?

– Да, я родилась в Америке.

– Где именно?

– В Бостоне.

– Я был там однажды. Красивый город. Газовые фонари на холме.

– И гавань, полная чая.^[3]

Мужчина улыбнулся:

– Простите, я не совсем расслышал ваше имя.

Кэт почувствовала растущую неловкость.

– Кэт, – сказала она, не сообщив фамилии, в надежде, что Рег Бертон прекратит расспросы.

– Вы долго исследовали могилу на предмет исходящих из нее звуков? – спросила Джудит Пикфорд.

– К сожалению, этот минерский зонд прибыл только сегодня утром. Нам пообещали лазерный сканер, но его не оказалось. – Рег Бертон понизил голос настолько, чтобы Кевин Дональдсон не мог его расслышать. – Если честно, я не думаю, что мы что-нибудь обнаружим, все это настолько из ряда вон… Если хотите знать, викарию еще придется за это ответить.

– А где же он сам?

– Я сказал ему, что мы его позовем, когда вынут гроб.

Рег Бертон побрел назад к группе и что-то сказал. Кэт увидела, как некоторые повернули голову в их сторону. Казалось, что дождь усилился, ветер пронизывал ее одежду насквозь, изо рта шел пар. Она обняла себя руками, размышляя, долго ли все это продлится, при этом она не спускала внимательных глаз с Кевина Дональдсона, выжидая подходящего случая, чтобы заговорить с ним, добыть хорошую цитату, которую можно будет использовать позднее. В ней боролись противоречивые чувства – они заставляли ее придерживаться правил приличия и оставаться на заднем плане.

Кэт задала Джудит Пикфорд несколько вопросов, но та отвечала уклончиво. Кэт стало любопытно, не предупредили ли ее о том, чтобы не болтала лишнего с репортером. Мужчины копали уже пятнадцать минут, кто-то вытащил термос, и пластмассовые стаканчики с горячим кофе пошли по кругу. Кэт взяла один. Сладкое тепло слегка подбодрило ее, она быстро проглотила кофе и держала стаканчик в руке, не зная, куда его деть.

Появился еще один мужчина в дождевике. Он огляделся и решительно направился к мужу Салли Дональдсон, пожал ему руку и стал что-то говорить. Тот упорно смотрел в землю, из глаз его все еще бежали слезы, лицо искажала мука. Мужчина подошел к представителю коронера.

– Миссис Уиллоу? – спросил он, повышая голос, чтобы перекричать дождь, ветер и отдаленный рев генератора.

– Да.

– Я – доктор Селлз. Лечащий врач миссис Дональдсон. Мистер Дональдсон попросил меня присутствовать.

– Это не вы выдали свидетельство о смерти?

– Нет. Я не видел ее с тех пор, как отправил в больницу. Страшное дело.

Представитель коронера кивнула. Кэт повторила про себя имя доктора и, стараясь, чтобы это было не слишком заметно, чуть-чуть придвинулась к ним – они отошли от Кевина Дональдсона в дальний угол, – изо всех сил стараясь расслышать, о чем они говорят.

– Насколько я понимаю, она была беременна, – сказала представитель коронера.

– Шесть месяцев. Совершенно здоровая женщина. – Доктор Селлз был явно смущен. – Врач-акушер волновался по поводу ее кровяного давления, но он не предполагал ничего серьезного. Приступ преэклампсической токсемии.^[4] Ее уложили в гинекологическое отделение, просто чтобы понаблюдать пару дней.

– Она умерла от эпилептического припадка, не так ли?

Доктор Селлз уставился в землю, прежде чем ответить.

– Это эффект токсемии. Она не была эпилептичкой, по крайней мере, у нее не было симптомов этой болезни.

– Но эта болезнь может возникнуть в любое время, не так ли?

Доктор колебался.

– Ну да, может. – Он собирался сказать что-то еще, но тут раздался глухой стук. Среди стоящих за ширмой возникло напряжение. Все глаза устремились на могилу. Оттуда выбрались два могильщика. Один из них, большой лохматый мужчина, кивнул Джудит Пикфорд:

– Гроб закрыт.

Все сделали несколько шагов вперед и остановились, будто не желая переступить невидимую черту. Все, кроме Кевина Дональдсона, который бросился вперед.

– Салли! – закричал он. – Дорогая! – Кевин Дональдсон, всхлипывая, упал на колени и попытался спуститься в могилу. Один из служащих похоронного бюро и могильщик мягко удержали его. – Пустите! – кричал он. – Пустите меня!

У Кэт встал ком в горле, она отвела взгляд и тоже уставилась в темную яму. Под комьями земли и крошками известняка она разглядела крышку гроба.

– Мистер Дональдсон, – сказала представитель коронера. – Пожалуйста, подождите еще несколько минут.

Рег Бертон спустился в яму, встал на колени на крышку гроба и громко постучал.

– Алло? – позвал он, постучал еще раз и приложил ухо к крышке. Какой абсурд, подумала Кэт.

Бертон выбрался из могилы.

– Ничего не слышно. – Он посмотрел на двоих мужчин. – Пока вы будете разбрасывать известь, я схожу за преподобным Комфортом.

Мужчины разрезали два мешка и начали бросать лопатами в могилу на крышку гроба белый порошок. Воздух наполнился кислым запахом. Облака меловой пыли и неприятный запах лишили эту процедуру всякого достоинства.

Кевин Дональдсон наблюдал за происходящим в немом оцепенении. Кэт боролась с желанием подойти к нему, взять его за руку, сказать ему что-нибудь утешительное.

Затем могильщики с двумя веревками спустились вниз и встали на крышку гроба. Продели веревочные петли через ручки гроба, выбрались наверх, подтянули концы веревок, кивнули друг другу и дернули. Ничего не произошло.

– Вот черт, – сказал лохматый. – Засосало, Рон. Давай освободим сначала один конец.

Он обошел вокруг могилы, встал напротив своего напарника, как при перетягивании каната, и они снова дернули. Опять ничего.

– Придется немного подкопать, – сказал другой, с «конским хвостом».

Могильщики спрыгнули вниз, минут десять копали и снова попытались вытащить гроб. Человек из похоронной службы стал им помогать. Раздался громкий чавкающий звук. Трое мужчин потянули сильнее – гроб слегка сдвинулся с места.

– Ну, еще разок, взяли!

Они дернули снова, более настойчиво. Один конец гроба приподнялся. Два могильщика удерживали его, а двое из похоронной службы принялись тащить за другой. Гроб из красного дерева начал медленно подниматься, с него сыпался белый порошок. Наконец его вытащили из могилы и опустили на мокрую траву.

Гроб был покрыт мокрой грязью и листьями. Струйки белой извести стекали вдоль боков. В обжигающей кислоте извивался в предсмертных судорогах червяк. Три медные ручки тускло блестели в свете прожекторов. Все взгляды были прикованы к гробу. Кевин Дональдсон застыл на месте, вдруг испугавшись предстоящего момента истины.

Джудит Пикфорд вышла вперед, разворачивая напечатанный документ. Она посмотрела на медную пластину на крышке гроба, с которой дождь уже смыл известь, и сверилась с именем в документе. Затем кивнула могильщикам, давая знать, что они могут продолжать работу.

Один из могильщиков вышел вперед с отверткой. Он методично отвинтил все шесть шурупов, что удерживали крышку, затем просунул жало отвертки под крышку, стукнул по ней рукой и нажал на нее, как на рычаг. Раздался крик, Кэт подскочила. И тут погас свет.

У Кэт перехватило дыхание, сердце ее бешено заколотилось. Она услышала вой ветра. Затем… крик. Фонарь осветил гроб. Прожекторы замигали и зажглись снова.

Снова послышался крик, потом другой. Кэт выдохнула. Просто дерево трется о дерево, поняла она. Могильщик слегка приподнял крышку. Ему помогал его товарищ, и, когда они начали снимать крышку, прожекторы снова замигали.

Сначала вонь была не очень сильной, она напоминала запах внутренностей разложившейся рыбы. На мгновение Кэт подумала, что где-то засорилась канализация. Но по мере того как открывали гроб, запах усиливался. Кэт прикрыла рукой рот и сглотнула, изо всех сил борясь с подступающей тошнотой. Остальные реагировали точно так же. Могильщики продолжали поднимать крышку.

– О господи! – произнес один из них, глядя в гроб.

Они помедлили, затем подняли крышку и отступили с ней на шаг. Глаза их расширились от ужаса. Кэт вперила взгляд в крышку, которая закрывала ей вид гроба. Глубоко потрясенная, она пыталась понять: что же это – игра света или обивка крышки действительно разорвана?

Крышку отодвинули, теперь Кэт могла заглянуть прямо в гроб. У нее потемнело в глазах. Ноги подкосились. Желудок сжался. Голову сдавило. Не может быть! Нет, не может быть! Волна ужаса окатила ее. Она повернулась, чтобы уйти, натолкнулась на кого-то, споткнулась о чьи-то ноги, потом налетела на ширму, почувствовала, как та подалась, и пробовала откинуть ее, чтобы выбраться наружу.

Казалось, она все еще смотрит в гроб.

Салли Дональдсон лежала, утопая в белых рюшах и кружевных оборочках, как кукла в подарочной упаковке. В широко раскрытых глазах, подернутых матовым блеском, застыло выражение ужаса. Кожа ее, белая как воск, сияла в свете прожекторов. Растрепанные светлые волосы разметались по щекам и шее, будто набивка, вылезшая из подушки.

Открытый рот словно замер в крике. Белые ровные зубы выступали из посиневших губ. Почерневшие ногти были короткими, безобразными, будто обгрызенные, и лишь на больших пальцах сохранились длинными и наманикюренными.

Голубой саван задрался, внизу на нем виднелись рыжие пятна, колени были согнуты, а ноги раздвинуты, насколько позволял гроб. Между ногами лежал плод, обвитый пуповиной, сморщенный и блестящий, как крыса, с которой содрали шкуру.

12

Во время летних каникул Харви Суайр отправился с Дейкром в Испанию. Они провели пять недель по-походному в Коста-Брава, путешествуя в старом «фольксвагене», который купил Дейкру его отец.

Все говорили, что после несчастного случая Харви изменился. В школе Дейкр не задумывался над этим – был занят зубрежкой к экзаменам. Но на каникулах он заметил, что его приятель стал слишком молчаливым, даже угрюмым, потерял всякий интерес к выпивке и балдежу и не пытался кадрить девчонок. То ли Харви скучал по Анджи, размышлял Дейкр, то ли беспокоился об экзаменах. Его старик – редкий негодяй, и, должно быть, Харви боится, что провалился, – он совсем не говорил об экзаменах.

Дейкр припомнил те первые несколько недель, когда Харви вернулся в школу после несчастного случая, его странные замечания о том, что он видел Бога и свою умершую мать, его жуткую драку с Рекеттом. И потом – эта стена отчуждения, которую он как бы воздвиг вокруг себя.

Жарким ленивым полднем в самом конце августа Дейкр высадил Харви у его дома – большого шикарного особняка в псевдотюдоровском стиле в Уимблдоне. Он открыл пропыленный, неприбранный багажник «фольксвагена», выволок оттуда рюкзак Харви, палатку и пластиковый пакет с беспошлинным виски и сигаретами и с глухим лязгом захлопнул багажник.

Оба они были усталые, грязные и нечесаные после ночи, проведенной на пароме из Саутгемптона, и впервые от Дейкра не несло «Брутом». Они вскользь пообещали звонить друг другу, и Дейкр нажал на газ и выжал сцепление с таким чувством, будто высадил незнакомого пассажира, которого подвозил пару миль, а не своего лучшего за последние пять лет друга.

В грязной футболке, расклешенных джинсах и поношенных ботинках Харви прошел по короткой гравийной подъездной дорожке мимо машины матери – синего «мини», которая стояла под слоем пыли, нетронутая со времени ее смерти. Отец не разрешал садовнику мыть машину, а Харви – ездить на ней; она стояла там, создавая иллюзию, что все хорошо, что мать дома и готовит чай.

Харви порылся в рюкзаке, нашел ключ и отпер тяжелую дубовую дверь. Не закрывая ее, поспешил к столику в прихожей и уставился на оловянный поднос, куда домработница всегда складывала почту.

Сверху лежала утренняя газета «Телеграф». Заголовок крупными буквами сообщал: «МЕНЕДЖЕР „БИТЛЗ“ ЭПШТАЙН НАЙДЕН МЕРТВЫМ».

Харви пробежал глазами заметку, заинтересовавшись, как менеджер умер, и отложил газету. Под ней была стопка почты, наверху – открытка с изображением боя быков. Повинуясь чувству долга, Харви отправил эту открытку отцу три недели назад, должно быть, она пришла только этим утром. Интересно, подумал он, получила ли Анджи его открытки. Он послал ей три.

Сегодня вечером Харви намеревался переспать с ней.

Он тщательно просмотрел почту, но вся она была адресована отцу. Ему – ничего. Разочарованный, он с громким шлепком бросил стопку назад на поднос. Дом был пустой и темный, пахло полиролем. Отец был во Франции, он вернется только через неделю, и Харви был этому рад.

Он еще раз просмотрел письма – вдруг пропустил то, которое так ждал. Затем проверил почтовые штемпели – возможно, письмо адресовано отцу. Ничего. Он нетерпеливо выдвинул средний ящик стола и увидел маленькую аккуратную стопку почты на свое имя.

Сердце учащенно билось, когда он просматривал ее. Почты было немного: пара конвертов, похожих на приглашения на вечеринки, банковский счет, сентябрьский выпуск журнала «Пари матч». И тут он увидел долгожданный конверт – маленький, темно-желтый, с напечатанными на нем его именем и адресом, с почтовым штемпелем, говорящим о том, что письмо отправлено из школы. Конверт уже был открыт.

Дрожащими руками Харви вытащил белый листок и на какое-то мгновение отвел глаза, не решаясь взглянуть на машинописный текст. Наконец он перевернул лист. Там говорилось:

Харви еще раз просмотрел отметки, потом еще раз. Господи.

Кривая недоверчивая усмешка появилась на его лице.

Усмешка постепенно сошла на нет. В зеркале над столиком он увидел свое отражение – перепачканное и загорелое лицо, слишком длинные волосы в беспорядке, вокруг подбородка и на верхней губе тоненькие волоски. Глаза его мерцали, как свеча на сквозняке. Он снова опустил взгляд на листок с машинописным текстом, и его пронзил какой-то холодок.

Харви испугался.

Он слышал ровное гудение холодильника в кухне, тиканье дедушкиных часов на лестничной площадке наверху.

Три пятерки.

Ему никто не поверит.

И тогда он разозлился. Да плевать на них всех. Они ведь не верят, что он видел свою маму. Ну ладно, они правы. Галлюцинация. То, что он видел мать, просто галлюцинация. И то, что он видел экзаменационные задания, тоже галлюцинация. А правда в том, что он – блестящий ученик. Но ни у кого не хватило мозгов, чтобы это оценить.

Харви вгляделся в свое отражение в зеркале, ища поддержки. Отражение отвернулось. Он со злостью пнул ногой столик, и оловянный поднос, словно гонг, отозвался звучным эхом. Харви подхватил свои сумки, рюкзак и начал подниматься по лестнице.

На каникулах он несколько раз чуть было не проговорился Дейкру. Но каждый раз ему вспоминались насмешки, которым он подвергался из-за того, что рассказал своим друзьям подробности несчастного случая. Один раз он даже начал уже говорить, но Дейкр высмотрел девчонку, которая ему приглянулась, и развязной походочкой зашагал на танцевальную площадку, пытаясь завлечь ее.

Анджи, выслушав все, что он рассказал о матери, не рассмеялась. Она смогла понять. Но о том, что произошло сейчас, он не мог ей рассказать, не мог рассказать никому.

Три пятерки. Он попытался вспомнить ту ночь, когда, лежа в дортуаре, парил над своим телом, точно так же, как тогда, во время аварии. Теперь, когда с экзаменами покончено, он пытался проследить все свои шаги, выяснить, мог ли он пройти незамеченным через личные апартаменты владельца пансиона и выйти на улицу. Двери были заперты на замок и на засовы, но открывались они просто. Дверь в общую комнату преподавателей тоже была заперта, ее он бы не смог отпереть. Конечно, в ту самую ночь она могла остаться и незапертой. Могла.

Должно быть, так оно и было.

По-видимому, он пришел туда во сне, как лунатик, и увидел на столе экзаменационные задания. А то, что он читал их через плечо мистера Стиппла, было сном.

Определенно, так оно и было.

Харви беспокоился, что его ответы на экзаменах были слишком точными, слишком безупречными, следовало бы сделать несколько ошибок, чтобы не возникло подозрений, что он шпаргалил. Но ведь еще нужно доказать, что он мошенничал. Он вспомнил, что на него обратил внимание наблюдающий за ними преподаватель, в те дни он то и дело прохаживался мимо его стола, скрипя своими ботинками по голым деревянным половицам. Но ни разу не заговорил с ним, не поинтересовался, что он делает.

Потому что он не делал ничего предосудительного.

Харви довольно ухмыльнулся, представив, какие будут лица у этих высокомерных преподавателей, которые говорили, что у него нет шансов сдать экзамены. У этого Стиппеля-ниппеля. И мистера Мэтти.

Странно только, почему отец не попытался связаться с ним, когда открыл конверт. Ну конечно, – он же не знал его адреса в Испании. Подлец, мог бы оставить записку. Мог бы сказать что-нибудь приятное, поздравить сына. А может, он не поверил оценкам. Что ж, ему придется в них поверить. Им всем придется в это поверить.

На двери его спальни все еще висела табличка: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ». Он повесил ее, наверно, лет десять назад. Харви вошел в комнату – все в ней осталось как было, разве что стало немного поопрятней, и это ему понравилось. Он любил, чтобы в комнатах был порядок, чтобы нигде не было пыли, даже в таких местах, где ее не видно. Миссис Мэннингс, домработница, понимала это. Однажды, когда ему было семь лет, он пригрозил ей увольнением за то, что она не стерла пыль с гардероба. Если в комнате, где он находился, было плохо убрано, ему казалось, что к нему прилипает грязь.

Комната была его личным владением – достаточно большая, с потертым красным ковром, который раньше лежал в столовой, с умывальником и окном, выходящим в дальний угол сада и на соседний. На стенах – холодные, коричневые с позолотой, полосатые обои, их наклеила мать, когда он уехал в Уэсли: она считала, что они придают комнате «взрослый» вид. На потолке виднелось похожее на летучую мышь пятно от сырости: насколько он помнил, оно всегда было там.

Над его постелью висела черно-белая фотография Джанет Лей в «Психо», лицо ее застыло в ужасе, кровь стекала по кафелю в душевой. Верхний левый угол постера отклеился и свисал вниз.

У окна стоял деревянный стол, на нем – маленький микроскоп, несколько приборов, скелет мыши с крошечной полоской меха на грудной клетке. Одна ее лапка застыла в воздухе, как будто яд, который дал ей его отец несколько лет назад, подействовал на нее, когда она куда-то шла. На нескольких полках выстроились стеклянные банки, в которых плавали в формалине лягушки, мыши, крысы и жуки. На других полках стояли медицинские книги, одни он купил в букинистических магазинах, другие отдал ему отец: «Анатомия» Грэя, «Современная патология» Н. Кирхема, «Медицинский словарь» Чемберса, «Руководство по вивисекции» Каннингема.

На самом видном месте, на комоде, возвышался четырехугольный стеклянный сосуд, поделенный на секции, в котором находились пять человеческих зародышей, свернувшихся, словно они все еще лежали в утробе матери, и для большей наглядности подкрашенных красной краской. Самый маленький – высотой с дюйм, самый большой – в четыре дюйма. Их подарили отцу несколько лет назад, а он в конце концов их выбросил. Харви извлек их из мусорного бака.

Смерть всегда зачаровывала его. Ящики его письменного стола были набиты вырезками из газет и журналов, запечатлевших смерть, особенно хорошие фотографии помещал «Пари матч», лучшие из тех, что ему приходилось видеть. Его отец думал, что он покупает журнал, чтобы совершенствоваться во французском. Часто там были запечатлены жертвы автомобильных катастроф, изувеченные и покореженные так же, как те транспортные средства, которые их убили. Иногда там попадалась и хорошая фотография убийцы.

Больше всего Харви любил разглядывать толстого пожилого гангстера в костюме-тройке, с цепочкой от часов, рухнувшего в несъеденный обед в ресторане «Ритц». Кровь сочилась из дырки на его виске прямо в бокал, будто его голова была зловещим графином с вином.

Интересно, дома ли Анджи. До его отъезда в Испанию их отношения несколько продвинулись. В саду во время вечеринки она позволила ему потрогать свои груди. И терлась промежностью о его затвердевший член. Но Харви так и не удалось выяснить правду о Рекетте – действительно ли тот переспал с ней, пока он находился в больнице. Он не верил этому, не верил, что она могла допустить до себя такого безобразного слизняка, как Рекетт, а его отталкивать.

Харви прошел через спальню родителей – большую пастельно-розовую комнату с мебелью из орехового дерева, с видом на сад и бассейн. В воздухе висела духота – окна были закрыты. На трюмо стояла цветная фотография матери – она смеялась, свет попал ей прямо в глаза. Печально глядя на нее, Харви принялся размышлять.

«Господь очень тобой недоволен».

Как пощечина.

«Она больше никогда не хочет тебя видеть».

Пощечина.

Он почувствовал запах ее духов, исходящий от постельного белья, от стеклянных пузырьков на трюмо. Подошел к гардеробу орехового дерева, открыл дверцу, выдвинул ящик и уткнулся лицом в стопку ее джемперов. Он ощущал мягкое тепло кашемира и вдыхал таинственный, остро ощутимый запах ее тела.

Если бы поговорить с ней еще разок!

Если бы он сопротивлялся сильнее, если бы он только сильнее боролся!

«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»

Харви еще глубже погрузил лицо в ящик, крепко зажмурил глаза, почувствовал, что шерстяная материя стала мокрой от его слез, и принялся раскачиваться вперед-назад; сквозь его крепко стиснутые зубы вырвался долгий, протяжный вой, похожий на звук пара, выходящего из кипящего чайника.

Он задвинул ящик, сел на низкую мягкую постель и успокоился. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер Анджи. Ответила ее мать, которая, судя по голосу, как всегда, рада была его слышать; она пошла позвать Анджи.

– Харви? – Голос Анджи звучал холодно, будто он оторвал ее от чего-то важного, и это его несколько охладило. Он-то ожидал, что она будет ему рада.

– Я приехал, – сообщил он.

– Правда? – Она замялась. – Здорово.

Последовало молчание.

– Сегодня днем, – добавил он.

Снова молчание.

– Я думала, ты не приедешь до следующей недели.

– Мы поиздержались. – И опять молчание. – И, кроме того, я хотел увидеть тебя. – Он закусил губу и пожалел, что сказал это.

– Хорошо провели время? – Анджи говорила так, будто куда-то торопилась.

– Да. Классно. Сногсшибательно.

– Здорово, – повторила она.

– Я получил результаты экзаменов.

– Правда?

Ее голос звучал как-то странно. И чем сильнее он старался изобразить энтузиазм, тем отчужденнее она становилась.

– Я… я сдал лучше, чем надеялся.

Молчание.

– Я подумал, может, мы бы… знаешь… отметим это?

Ответа не последовало. Харви услышал, как щелкнула зажигалка и Анджи затянулась сигаретой. Он подумал о ее вьющихся светлых волосах и нежной коже, о вздернутом носике и веснушках, о длинных загорелых ногах и больших прохладных грудях, которые он уже знал на ощупь, ласкал.

– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.

– Нет, не могу, – ответила она. – Мне нужно мыть голову.

– А-а-а… Моего отца нет дома, – неуверенно произнес Харви. – Весь дом в моем распоряжении, понимаешь? Я… – Голос его постепенно замолк. – А как насчет завтра?

– Завтра у меня день рождения. У нас будет вечер в семейном кругу.

Харви замялся.

– А в четверг или в пятницу?

– Я думаю, что уеду на уик-энд на морскую прогулку.

– Понимаю. – Он уставился на свое отражение в трюмо. – Я думал… пока я один дома…

– Я тебе позвоню, когда вернусь… – сказала Анджи.

– Что случилось? Когда я уезжал, ты говорила, что будешь обо мне скучать.

– Не знаю. – Она еще никогда не разговаривала с ним таким ледяным тоном. – В последнее время ты стал какой-то странный.

– Странный?

– Ну да, чудной.

– Что ты имеешь в виду?

– Да вся эта чепуха насчет твоей мамы. Ты меня просто достал.

– Я… я думал, тебе интересно.

– Интересно минут пять-десять, но не все же время.

– Давай встретимся и поговорим.

– О чем?

Харви изо всех сил старался мыслить ясно.

– О нас.

– Я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? – И Анджи повесила трубку.

Харви уставился на молчащий телефон. Потом перевел взгляд на свое отражение и повесил трубку.

– Сука, – сказал он вслух. – Корова. – Он почувствовал, как в нем поднимается злоба, ядовитая злоба: встал, пнул ногой кровать, потом пнул стоявший перед ним пуфик, тот отлетел и ударился о туалетный столик. Фотография матери упала на ковер. На нее свалилась серебряная щетка для волос, и стекло треснуло. Харви выскочил из комнаты и помчался по коридору.

В своей комнате он открыл средний ящик старого комода и вытащил несколько пуловеров, под которыми прятал коробку из-под табака. Открыв крышку, он вытащил маленькую плитку травки, завернутую в серебряную фольгу, оранжевую упаковку сигаретной бумаги «Ризл» и полупустой пакет сухого табака.

Позже, гораздо позже, Харви лежал в своей постели при свете единственной красной лампочки под бумажным абажуром в виде шара, играла пластинка «Пинк Флойд», и он выкурил четвертую сигарету с травкой за вечер, не оставив даже окурка. Когда он стряхивал пепел в пепельницу, комната закачалась, и на мгновение ему показалось, что он на пароме возвращается из Испании.

Комната раскачивалась из стороны в сторону. Он ожидал, что вот-вот упадет на пружины матраса, но вместо этого стал вдруг подниматься, и вот он уже парил, парил над своим телом, над своей печалью, смятением и гневом.

Внизу в красном тумане Харви видел свое растянувшееся на постели тело в грязных, стоптанных ботинках, с рукой, протянутой к пепельнице. Некоторое время он смотрел на него. Он видел все чрезвычайно ясно. Сверху на абажуре была пыль, и он про себя отметил: нужно будет сказать об этом миссис Мэннингс.

Чей-то голос прошептал ему в ухо:

– Она трахается с любым.

Он повернулся – ничего, кроме темных стен его комнаты, красного света лампочки, недвижимых теней, дымка от затухающего окурка, похожего на струйки воды, только льется она не вниз, а вверх.

– Она трахается со всеми без разбора, Харви.

– Она всехняя давалка!

– Знаешь, что она любит? Ей нравится, когда я кладу ей его в ухо!

Темные тени танцевали по стенам, тени людей, которые покатывались со смеху. Тени его одноклассников и каких-то незнакомцев.

Харви слышал вокруг себя смех, гогот, хихиканье, которое эхом отзывалось в темноте. Теперь тени качались на всех стенах, подкрадываясь к нему.

Смех становился громче. Харви попытался выскользнуть. Но тени заполнили комнату, закрывая красный свет. Он почувствовал холод, ледяной холод, стены туннеля всасывали, впитывали его в себя.

– Она больше никогда не хочет тебя видеть!

– Кто? – крикнул он.

– Твоя мать, – ответил чей-то голос.

– Анджи, – произнес кто-то еще.

Харви вертелся, извивался, кружился, пытаясь прорваться к тоненькой полоске света.

– Отпустите меня! Оставьте меня в покое! – закричал он, но ни звука не слетело с его губ.

Затем Харви услышал голоса – болтали его школьные товарищи, их речь доносилась до него громко, но слегка приглушенно, как будто он стоял под дверью.

– С ней уже все переспали, – визгливо сказал Уоллс-младший.

– Харви до сих пор не понял, для чего ему нужен член, – заметил Хорстед.

Раздался взрыв смеха.

– Харви нужно попробовать вставить его ей в ухо, – вмешался в разговор Рекетт. – Их нужно брать неожиданностью. Они это любят.

Щелка света становилась шире, подступала ближе. Харви медленно опускался вниз.

– Насколько я знаю, это – чистая правда, – сказал Пауэлл. – Она переспала со всеми, кроме Харви. Эй, Харви, почему бы тебе не отправиться к ней, не схватить ее и не трахнуть, как трахают все остальные?

– Давай, Харви, – подначивал его Дейкр.

– Да, стащи с нее штанишки! – заорал Хорстед.

– Сначала положи его в ухо, – посоветовал Рекетт.

– Трахни ее! – завопил Уоллс-младший.

– Трахни эту сучку! – поддержал его Пауэлл.

Свет окутывал Харви со всех сторон – тусклый, рассеянный, слишком слабый, в нем ничего нельзя было разглядеть. Харви парил в комнате под потолком. Но комната была не его.

Вспыхнул свет. Он разглядел постеры Саймона и Гарфункеля на стене, аккуратно застланную постель с несколькими мягкими игрушками на ней, джинсы, майки, колготки и лифчик, в беспорядке разбросанные на стеганом одеяле.

Пузырек с духами, открытый, стоял на туалетном столике. Дверца платяного шкафа была нараспашку.

Комната Анджи.

Комната Анджи в доме ее родителей в Барнсе.

Ее туфли и шлепанцы валялись в беспорядке на потертом ковре.

Сучки дома не было.

13

Понедельник, 22 октября

Дождь падал на белую шелковую оборку, обрамляющую гроб Салли Дональдсон, оставляя на ней крошечные темные штрихи. Он падал и на лицо мертвой женщины. Капли скатывались медленно, как тающий воск.

Маленькая кучка людей внутри холщовой ширмы стояла в мрачном молчании, оцепеневшая и недвижимая, как женщина в гробу. Кэт Хемингуэй покрылась мурашками, ее била дрожь – казалось, плотина, сдерживающая ее чувства, прорвалась и теперь они вылились наружу.

Вдалеке гудел генератор, ширма хлопала, как паруса на ветру. Доктор Селлз прошел вперед, оглядываясь, ища поддержки, но никто не мог даже просто кивнуть ему. Он произвел необходимые действия, ища в Салли Дональдсон признаки жизни.

Кэт казалось, что перед ней разыгрывается какая-то страшная гротесковая шарада. Кевин Дональдсон стоял с опущенной головой, закрыв лицо руками. Женщина в гробу была похожа на восковую фигуру, на ужасную восковую фигуру; какой-то странный персонаж из живой картины прошлого века.

Кэт закрыла глаза, но продолжала видеть умершую. Она отвернулась – может быть, если смотреть в другую сторону, образ, запечатлевшийся в мозгу, исчезнет; но – нет, у нее перед глазами все еще стоял крошечный младенец, пятна свернувшейся крови, пуповина, связывающая его с несчастной женщиной.

Доктор раскрыл спереди голубую ночную рубашку Салли Дональдсон и выслушал ее грудь стетоскопом, проверив пульс, внимательно вгляделся в глаза, посветив в них маленьким фонариком, потом с трудом просунул плоский шпатель, чтобы осмотреть заднюю стенку ее горла.

Кэт удивляло, как ему удавалось сдерживать тошноту, – даже на расстоянии нескольких футов запах казался невыносимым.

Доктор внимательно осмотрел и младенца, затем наконец повернулся к Кевину Дональдсону. Слова тут были не нужны. Доктор положил руку ему на плечо и попытался его увести.

Представители коронера, санитарно-эпидемиологической службы и управляющий похоронным бюро устроили краткое совещание – Кэт не слышала о чем. Управляющий похоронным бюро сказал что-то своим подчиненным, те вернули крышку на место, не завинчивая ее, подняли гроб и опустили в ящик из досок, захлопнули прикрепленную петлями крышку и заперли ящик на засов. Затем поставили его себе на плечи и стали осторожно продвигаться по скользкой грязи из-за ширмы, через кладбище, на улицу.

– Вот и все, – сказала Джудит Пикфорд.

– Могу я пригласить вас выпить чего-нибудь? – спросила Кэт.

– Спасибо, но мне нужно домой. Сегодня у моего мужа день рождения. – Женщина повернулась и зашагала прочь.

Кэт пошла за ней. Впереди она увидела толпу репортеров, осаждающих представителя полиции по связям с общественностью. Проходя через толпу, она опустила голову. Мокрое туманное небо освещалось вспышками фотоаппаратов.

– Мистер Фолк, не могли бы вы сообщить, жива миссис Дональдсон или мертва?

От дождя гладкие волосы представителя полиции сбились на лоб, а новый плащ потерял острые складки.

– Могу подтвердить, что она мертва, – сухо сказал мистер Фолк.

– Была ли она жива, когда ее похоронили?

– На эксгумации присутствовала представитель коронера. Она составит рапорт коронеру, и он решит, необходимо ли посмертное вскрытие.

Кэт услышала знакомый голос Шона Хьюита из «Вечернего Аргуса»:

– Не могли бы вы описать, в каком положении находилось тело?

– Простите, меня там не было.

– Муж миссис Дональдсон выглядел очень расстроенным, – продолжал настаивать репортер «Аргуса». – Вы можете объяснить это?

– А как, по-вашему, должен чувствовать себя человек, когда эксгумируют его жену или мужа? – парировал Фолк.

– Вы утверждаете, что она определенно не была похоронена живой? – спросил Родни Спарроу из «Таймс Среднего Суссекса».

– В гробу не было ничего подозрительного, мистер Фолк? – услышала Кэт вопрос Гейна Коэна с «Радио Суссекса».

– Мистер Фолк, не могли бы вы сказать на основании увиденного, нет ли доказательств тому, что эта женщина была похоронена живой?

– Мистер Фолк, опишите, пожалуйста, что вы увидели в гробу? – продолжал Гейн Коэн.

– Я там не присутствовал.

– Если нет ничего подозрительного, тогда почему гроб увозят? – спросил Шон Хьюит.

– В настоящее время я больше не могу делать никаких заявлений или комментариев. Утром после вынесения решения коронером будет сделано официальное заявление. Давайте расходиться, ладно?

Неудовлетворенная толпа бросилась к служащим похоронного бюро, несущим гроб.

Шон Хьюит подошел к Кэт и попытался завязать разговор. Она покраснела: вдруг он узнает ее, несмотря на темноту и низко надвинутую шляпку? Она не осмелилась ему ответить – он бы тут же узнал ее по акценту, поэтому только покачала головой и отвернулась.

Выбравшись из толпы, Кэт пошла к своей машине. В желудке у нее урчало.

Она никак не могла поверить в то, что увидела.

Кэт остановилась, опустив голову, и оперлась о каменную стену, чувствуя, что по щекам катятся слезы и силы окончательно покидают ее.

Господи, соберись, девочка. Ты это видела. Видела собственными глазами. Сосредоточься! Ты получила, что хотела.

Она почувствовала влажный камень у своей щеки и прижалась к нему, будто он был единственным во всем мире, чему она могла доверять, и снова увидела лицо Салли Дональдсон – глаза открыты, взгляд устремлен куда-то.

Устремлен прямо на нее.

Прожекторы на кладбище погасли. Кэт услышала, как заработал двигатель, и уловила теплый запах бензина. К горлу подкатила тошнота. Мимо быстро прошли несколько репортеров, направляясь в пивную. Команда телевизионщиков и группа с радио собирали свое оборудование. Должно быть, решили, что все закончилось.

Ох, как они ошибаются, мрачно подумала Кэт, открывая дверцу машины.

Она завела двигатель, включила обогреватель и стала поджидать Эдди Бикса.

Через некоторое время фотограф забрался в машину, изо всех сил хлопнув дверцей.

– Боже, ну и мерзкая выдалась ночка! Ты, должно быть, промокла. Все время там торчала?

Кэт кивнула.

– Как насчет того, чтобы выпить? Я угощаю, – предложил он, проверяя один из объективов.

– Спасибо, – уныло ответила она. – Мне нужно ехать. Хочу сегодня написать репортаж.

– Особо-то ведь сказать нечего, правда? А может, Фолк о чем-нибудь проболтался.

Кэт выехала с парковки и влилась в транспортную неразбериху; вести разговор ей сейчас не хотелось.

– Ну а ты как? – спросила она, вместо ответа.

– Я мало что видел, да еще эта женщина все время лезла с разговорами. Думаю, я ей приглянулся.

Кэт направилась в редакцию. Она была испугана и ужасно устала. Эдди предложил отогнать машину. Она вышла на неосвещенной стороне улицы и прошла через служебный вход «Новостей» в темный вестибюль.

Ночной охранник выглянул из-за металлической решетки.

– Добрый вечер, мисс Хемингуэй. Ну и сырость, – сказал он хриплым голосом и закашлялся. – Долго собираетесь работать?

– Часок или около того.

– Моя смена кончается в одиннадцать. Вы запрете, если будете уходить последней?

– Конечно, – бросила Кэт, почти не слыша его, и пошла вверх по каменным ступенькам. Позади раздался новый приступ кашля, который потонул в эхе ее шагов.

Лестничная площадка наверху была темной. Кэт щелкнула выключателем на стене, лампа дневного света загудела, зашипела, впереди по коридору на несколько секунд вспыхнула и тут же погасла полоска света, потом снова зажглась – на этот раз равномерно.

Кэт прошла мимо окон бухгалтерии, столы были пусты, компьютеры выключены, экраны темны, темные комнаты заполнены силуэтами шкафов для бумаг, столов и дисплеев. Ее собственная тень беззвучно двигалась за ней по стене.

Запахи подгоревшей пищи, которые в дневное время преобладали на верхней площадке лестницы, сменились теперь ароматами дезодорантов для туалета и благоуханием мокрых тряпок. Она прошла мимо доски объявлений и рывком открыла двустворчатые двери в отдел новостей.

Там было темно и тихо. Дверь захлопнулась за ней со скрипом и щелчком. Чернильные лужицы теней залегли между металлическими полосками света от уличных фонарей, который проникал сквозь окна. От фар проехавшей машины по потолку пробежал яркий луч. В комнате пахло средством для чистки ковров, газетной бумагой, табачным дымом и моющим средством, тихо шипела система отопления, которая работала всю ночь.

Неожиданное резкое жужжание и щелканье испугали ее. Факс, зеленая лампочка которого светилась в потемках, начал изрыгать бумагу. Кэт пошарила по стене и нажала пару выключателей. Полдюжины ламп дневного света замигали и зажглись, в том числе и та, что была над ее столом.

По ночам помещение выглядело так, будто его покинули в панике, спасаясь от пожара или бомбежки.

Кэт устало плюхнулась на свой вращающийся стул и откинулась на спинку, запахнула плащ и подоткнула его под себя. Тонкая струйка дождевой воды стекла ей за шиворот. Вздрогнув, она уставилась на выключенный экран. Оттуда на нее смотрели остекленевшие глаза Салли Дональдсон.

Факс прогудел и замолк.

Успокойся.

Сердце глухо стучало, как двигатель автомобиля. Сегодня ночью в редакции стояла непривычная тишина. Обычно тут всегда кто-то был – зачастую работал над своими обзорами Майкл Ховард, обходительный кинокритик, и машинистка, а до одиннадцати еще и какой-нибудь дежурный репортер; должно быть, в данный момент он где-то на месте происшествия.

Кэт встала, прошла по коридору в пустую библиотеку и включила свет. Все шесть выпусков сегодняшней газеты лежали на металлическом шкафу, приготовленные для подшивки. Она сняла верхние пять выпусков и чуть-чуть повеселела, увидев заголовок первого дневного выпуска, который выходит около одиннадцати часов: «ЖЕНА БЫВШЕГО МЭРА ВСТУПИЛА В СХВАТКУ С ГРАБИТЕЛЯМИ».

Это была ее статья. Она совсем забыла, что Джеф Фокс, редактор отдела новостей, сказал, что ей отвели первую полосу. И напечатали ее фамилию. Она увидела свое имя: «Кэт Хемингуэй. Собственный корреспондент».

Кэт бегло просмотрела всю газету. Ее репортажей больше не было. Репортаж о жене бывшего мэра оставался и на первой полосе дневного выпуска, но уменьшился в размере – теперь это было краткое изложение событий с маленьким заголовком, а ее имя исчезло. К шестому выпуску жена бывшего мэра, подвергшаяся нападению, переместилась на полосу номер три.

Кэт отыскала свою статью об эксгумации в четырнадцать строк на пятой полосе полуденного выпуска. Она оставалась неизменной до четвертого выпуска газеты, потом была слегка модифицирована и расширена до восемнадцати строчек. К заключительному выпуску она выросла до двух колонок. Там же была фотография Салли Дональдсон в день свадьбы. Симпатичная девушка с длинными светлыми волосами, которая уверенно смотрела на мир: «Жизнь добра ко мне».

Кэт снова вспомнила о том, что видела в гробу, и опять содрогнулась. Она вернулась к своему столу, включила дисплей компьютера. Пробежалась по клавиатуре, затем подождала, пока опустеет экран и появится чистая страница.

Она запустила пальцы в волосы и сжала голову. Слезы текли по ее щекам. Она вытирала их рукавом. Дыхание ее участилось, она захлебывалась рыданиями. Экран заморгал, она нажала не на ту клавишу, начав с маленькой буквы «ф» вместо прописной «Б», и стерла ее. Пальцы ее онемели от холода и шока, мозг оцепенел.

Лампы наверху жужжали, как трупные мухи. Кэт набрала первую строчку репортажа, стерла ее, набрала снова. Закрыв глаза, попыталась выбросить все из головы, но клавиша стирания в мозгу отказывалась подчиняться. Это всего лишь еще один репортаж, сказала она себе и, сжав зубы, набросилась на клавиатуру; это всего лишь еще один репортаж. И больше ничего.

Кэт быстро закончила статью, проверила и положила на стол редактору новостей, сопроводив ее запиской: «Присутствовала там. Видела все собственными глазами».

Выжатая как лимон, она выключила компьютер и пошла домой. Очутившись в своей квартире, Кэт налила себе изрядную порцию виски и приняла горячую ванну. У нее не было ни аппетита, ни сил, чтобы приготовить чего-нибудь поесть. Подогрела немного томатного супа из консервной банки, сделала тост и в ночной рубашке свернулась калачиком на диване перед телевизором.

В эту ночь, впервые с тех пор, как она перестала быть ребенком, она спала при включенном свете.

14

Смех Анджи раздался в ночи так ясно, как будто разбилось стекло.

Она смеялась над ним.

Харви Суайр уставился сверху на пустую комнату. Сука. Смех раздался откуда-то издалека, он звенел над крышами. Харви почувствовал, что движется – через комнату, затем через окно – в темную ночь. Снова смех, притягивающий его к себе.

Смех кружился над домами на другой стороне улицы. Внизу он видел бассейн, подсвеченный подводными лампами, слышал разговоры, смех, звяканье ложки о блюдце.

Харви скользнул поверх крыш на другую улицу, держа путь туда, откуда доносился смех. Он увидел знакомый тупик. В конце его были ворота, которые всегда стояли распахнутыми, и проселочная дорога, ведущая к пустырю. Он ясно видел колею, она огибала электроподстанцию и через заросли на пустыре вела к деревьям. Еще одна колея, более неровная, отходила вправо и сворачивала к небольшой поляне. Именно туда он всегда привозил Анджи после вечерней прогулки, прежде чем подвезти домой.

Вдалеке он увидел слабый свет, но потом понял, что это было вовсе не далеко, а всего приблизительно в ста ярдах впереди – желтый свет из салона автомобиля. Свет погас. Он снова услышал смех.

Из автомобильного приемника доносилась металлическая музыка. Треск, голоса, снова музыка, потом забубнили новости, опять треск – настраивались на радиоволну. Снова музыка, теперь она слышалась более четко: «Бич бойз» пели «Когда я ее поцеловал». Харви почувствовал, что в нем растет беспокойство, а с ним и злость. Послышалось хихиканье.

– Тим! Нет! Господи, у тебя такие холодные руки! Оу, о-о-о!

Невнятное бормотание.

Он опустился ниже к машине и услышал звук разрываемой фольги.

– Я сама его надену, – сказала Анджи. – Мне так нравится его надевать.

Автомобиль оказался большим блестящим «ровером». Анджи и мальчишка, которого он никогда прежде не видел, расположились на заднем сиденье. Передние сиденья были задвинуты вперед, их спинки откинуты почти горизонтально. Темные волосы парня, подстриженные под Битлов, спадали ему до самых глаз. Брюки и трусы спущены до щиколоток. Платье Анджи подоткнуто под грудями. Они были гораздо больше, чем Харви представлял себе, с ярко-розовыми затвердевшими сосками. Трусиков на ней не было, и, когда она опускалась на колени, он увидел ее голые ноги вплоть до светлого пушистого треугольничка и розовых лепестков влагалища.

В руке Анджи держала напрягшийся член парня, огромный член. Харви удивили его размеры. А свободной рукой хорошо натренированным движением, что не понравилось Харви, она приставила розовый «дюрекс» к головке так, чтобы кончик презерватива остался висеть в виде соска. Медленно, чувственно играя, она скатывала презерватив по пенису, то вверх, то вниз.

– Осторожней, – сказал мальчишка, – ты вынудишь меня кончить.

Злость как ножом резанула Харви. «Корова!» – хотел закричать он. Злость росла, пульсировала в нем, вызывала головокружение.

– Сука! – завопил он, но не раздалось ни единого звука. Ни единого. Больше он ничего не видел.

Затем Харви неожиданно оказался на потолке собственной спальни, глядя вниз на себя самого, лежащего в постели, все еще одетого, в стоптанных башмаках.

«Господи, я – в отрубе», – подумал он.

Он попытался опуститься вниз, скользнуть в свое тело, но невидимые руки крепко держали его у потолка. Он увидел, как его тело село, увидел, как он протер глаза, прошелся руками по волосам. Харви попробовал спуститься вниз, снова вернуться в собственное тело, но не мог, руки крепко держали его.

Испуганный, он с любопытством наблюдал за самим собой: вот он встал с постели, подошел к раковине, открыл кран холодной воды и брызнул себе в лицо, но ничего не почувствовал. Он сделал еще одну попытку вырваться.

– Отпустите меня! – невнятно бормотал он. Ужас внутри его все сгущался. Неожиданно он испугался, что его может засосать в потолок, и тогда атомы и молекулы сомкнутся вокруг него и он останется там навсегда.

Харви следил, как он выходит из спальни, идет по лестничной площадке, спускается по ступенькам. Паря над собственным телом, Харви видел, как он открывает левый ящик стола в холле, вынимает оттуда набор автомобильных ключей, берет ключ от дома и выходит через парадную дверь.

Нет, не делай этого!

Харви беспомощно наблюдал, как он идет по подъездной дорожке к «мини» своей матери, открывает дверцу и садится в машину, откидывает назад сиденье, включает зажигание и нажимает на стартер.

Не двигайся. Пожалуйста, оставайся на месте. Господи! Шины спущены, просели до самых дисков. Не езди!

Аккумуляторы подсели, но, несмотря на это, двигатель чихнул и слабо заработал. Харви увидел, что он сделал еще одну попытку, и тогда раздался резкий звук. Он подождал и снова попытался завести двигатель. Двигатель наконец включился и неровно заработал. Харви приоткрыл заслонку и резко увеличил число оборотов, несколько раз пробежала искра зажигания, черный масляный дым вырвался из глушителя. Тогда он задним ходом съехал с подъездной дорожки, вырулил на шоссе и включил фары.

Харви наблюдал за всем, оцепенев от ужаса. Вернись! Вернись! «Мини» набрал скорость на шоссе, затем на развилке с главной дорогой резко затормозил, заваливаясь направо на спущенных шинах. Автомобиль бесстрашно рвался вперед, его швыряло из стороны в сторону – приводные колеса время от времени теряли захват с дорогой; какой-то грузовик, злобно гудя, резко затормозил, а потом обогнал «мини».

Харви беспомощно наблюдал сверху, как автомобиль, будто сумасшедший, мчится вперед, затем резко сворачивает на боковую дорогу. Его занесло на сухом асфальте, и он чуть не врезался в припаркованные автомобили на другой стороне шоссе.

Сбавь скорость, идиот! Ради бога!

«Мини» промчался через перекресток. Харви попытался заставить себя снизиться, нырнуть прямо в автомобиль, в свое тело, но не смог преодолеть расстояние. Он летел сквозь тьму, слышал рев двигателя внизу, завывание ветра вокруг машины, визг шин, но скорости он не чувствовал. Сон, всего лишь сон, в любую минуту он может проснуться.

Машина рвалась вперед. Сбавь скорость, ради бога, затормози. Вместо этого «мини» только набирал скорость. Он завернул за угол, чуть не врезавшись в бок стоящей на другой стороне дороги машины. Харви услышал визг тормозящих шин, видел, как «мини» сумасшедшими зигзагами несется по дороге, бросаясь от правого тротуара к левому. В считанных дюймах он проскочил задок автомобиля, свернул назад и, потеряв управление, вошел в вираж. Колеса тормозили, автомобиль ехал прямо на тротуар, держа курс на дерево.

Переднее крыло задело дерево, послышался жуткий металлический скрежет и звон разлетевшегося вдребезги ветрового стекла со стороны пассажирского места; машина описала зигзаг и остановилась.

Господи боже мой!

Харви глядел на автомобиль сверху. В живой изгороди из буков светилась одна фара, другой не было, двигатель все еще работал. За изгородью в доме загорелся свет. Когда он попытался дать задний ход, послышался вой искореженного металла; он вышел, обошел автомобиль спереди, собрался с силами и налег на смятое крыло. Поднажал, потом еще и еще раз, металл издавал пронзительный скрип. Тогда он снова сел в машину, дал задний ход, и на этот раз колесо освободилось.

Кто-то кричал и бежал через сад.

Харви наблюдал, как он снова выехал на дорогу и прибавил газу; единственная фара рассекала темноту – казалось, будто едет мотоцикл.

Интересно, как он объяснит отцу то, что случилось с машиной? Может быть, отремонтирует ее где-нибудь, прежде чем отец заметит?

Проснись! Ради бога, проснись!

«Мини» пронесся вдоль тупика и через пустырь выскочил на ухабистую проселочную дорогу. На развилке свернул прямо в рощу и сбавил ход. Впереди в луче слабого света от фары «мини» сверкнули красные рефлекторы. Харви увидел, как он поставил «мини» в сторонку, выключил двигатель и выбрался из машины.

Он следил, как его тело идет по проселочной дороге. Харви охватила паника. Обломок кораблекрушения, увлекаемый потоком, – вот как он чувствовал себя.

Нет. Остановись! Не нужно!

Он опять попытался вернуться в свое тело, попытался снизиться, но невидимые руки безжалостно держали его.

– Остановись! – взывал он. – Остановись!

Харви в ужасе наблюдал, как он идет по дороге уверенным шагом, неслышно ступая в башмаках, по пути он отшвырнул какой-то странный камень, и тот с мягким шумом покатился с дороги.

В салоне автомобиля звучала песня «В тот полночный час».

По мере его приближения голос становился все громче, эхом отдаваясь среди деревьев.

Харви остановился и какое-то время стоял на некотором расстоянии от автомобиля.

Вернись!

Через окно Харви видел слабое красное свечение, оно то становилось ярче, то ослабевало. Он учуял резкий запах травки. Из машины послышалось хихиканье, на мгновение заглушившее радио.

– Нет! Это был свет фар, – сказала Анджи.

– Еще одна парочка, такая же, как мы, – откликнулся голос, которого Харви не узнал.

Анджи снова захихикала.

Харви подошел ближе. Теперь он уже мог заглянуть через окошко «ровера». Они устроились на заднем сиденье. Платье Анджи жгутом закручено вокруг талии, а обнаженные груди покоятся на груди мальчишки. Мальчишка глубоко затянулся, с шипением втянув в себя воздух, потом прижал сигарету к губам Анджи.

Она вдохнула дым, они прижались друг к другу ртами и обменялись дыханием.

Харви увидел, как его тело рывком открывает дверцу, и неожиданно почувствовал удовольствие.

Мальчишка повернулся, Харви наклонился, схватил его за волосы и ударил кулаком по скуле. Анджи вскрикнула. Он за ноги вытянул мальчишку из машины – его трусы все еще были спущены до щиколоток, – тот проехался лицом по траве, съежился от страха и, разразившись ругательством, стал лягаться спутанными ногами.

– Что ты делаешь с моей девушкой, ты, гаденыш? – завопил Харви. Он рывком поставил мальчишку на ноги, швырнул о машину и снова заехал ему в лицо кулаком, потом схватил рукой его яички и стал их сжимать. Малый закричал. «Дюрекс» безвольно обвис на конце его пениса, небольшой сосочек заполнен жидкостью. Харви сжал посильнее.

Мальчишка дергался, кричал, царапал Харви ногтями, стараясь попасть ему в глаза, но Харви это не беспокоило – он парил на некотором расстоянии сверху, не чувствуя боли, не чувствуя вообще ничего. Он сжал руку еще сильнее, выдавливая губчатое содержимое из покрытой слизью, скользкой волосатой мошонки; мальчишка корчился, выл, как обезумевшее животное, задыхаясь и пыхтя. Харви увидел свой радостный оскал, когда мальчишка ударился о машину и судорожно задергался, будто подключенный к электрической розетке, визжа и умоляя. Из его рта стали извергаться рвотные массы, обдав Харви, как душем.

Харви с отвращением пнул его коленом в пах, потом еще и еще. Мальчишка согнулся пополам. Харви пнул ногой дверцу автомобиля.

– Нет, не надо, – хныкал парнишка. – Это машина моего отца. Не трогай машину!

Харви схватил мальчишку за плечи и ударил его головой в лицо. Малый мешком рухнул на землю.

Анджи попыталась выбраться из машины.

– Харви, оставь его, не бей! – кричала она. – О господи, Харви, оставь его в покое!

Харви увидел, как его тело схватило ее за горло, толкнуло назад в машину и навалилось на нее сверху.

Он почувствовал под собой ее обнаженные плечи, мягкую упругость ее грудей. Она сопротивлялась, отпихивала его, кричала. Он рванул ремень, пытаясь расстегнуть брюки. Анджи извивалась под ним как сумасшедшая.

– Нет, Харви! Отстань, ублюдок!

«Молнию» заело, он рванул изо всех сил.

– Харви, убирайся! – кричала она, кипя от злости. – Тим, помоги мне!

«Молния» открылась со звуком порвавшейся ткани. Харви сражался с ширинкой, подминая Анджи под себя, гася ее крики своим ртом, глубоко проникая языком в ее рот. Она высвободилась и закричала:

– Убирайся!

Харви стянул трусы, взял свой напрягшийся пенис, направил его вперед, почувствовал ее скользкую влажность, мягкую плоть ее бедер, жесткое касание волос ее лобка. Он проник в нее.

– Харви! – закричала она. – Нет! Нет! Тим, помоги мне! Тим! Помоги! – Она впилась ногтями ему в спину.

Он почувствовал, как они вонзились в его тело, но боли не было. Он видел сверху, как ногти вошли в его плоть, проступила кровь, стекая под рубашку. Видел свои подрагивающие ягодицы.

Харви чувствовал, что проникал в нее все глубже.

Видел выражение ужаса в ее глазах.

Чувствовал, что достигает пика наслаждения, исходя внутри ее. Содрогаясь в конвульсиях, он крепко обхватил Анджи, прижал ее щеку к своей щеке.

И тут все прекратилось. Он почувствовал, что его пенис стал опадать внутри ее. Она перестала сопротивляться. Его спина болела. Он почувствовал запах ее духов, тех, которыми она душилась всегда, резкий, мускусный. Нежно поцеловал ее в щеку. Почувствовал сильный запах кожи от сиденья. Почувствовал, как его пенис выскальзывает из нее.

И тогда Харви понял.

Он больше не смотрел на себя со стороны. Он снова был в своем теле. В машине. И его пенис находился в Анджи.

Он в ужасе закрыл глаза. Изнасилование. Рекетт говорил, что девушкам нравится грубое обращение. Анджи успокоилась, дышала легко; когда она моргала, он чувствовал, как ее ресницы щекочут его щеку. С ней было все в порядке. Вот что ему давно надо было сделать. Еще два года назад. Он унюхал запах рвоты. Он весь был перепачкан блевотиной мальчишки. Харви снова поцеловал Анджи и крепче обнял.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она плакала.

– Я люблю тебя, Анджи.

– Убирайся! – коротко и твердо сказала она.

Он еще раз поцеловал ее в щеку.

– Пошел вон!

– Я люблю тебя.

Она села, резко откинув голову назад, внезапность ее движения удивила его.

– Пошел вон! – В ее голосе звучала ненависть. Она схватила его за шею и стала сильно трясти, как будто он был деревом, с которого должны посыпаться фрукты. – Убирайся! Пошел отсюда! Убирайся! – Зубы ее были сжаты, по щекам катились слезы.

Харви отодвинулся и в недоумении выбрался из машины. «Это сон, – подумал он. – Просто игра воображения, я не делал этого, через минуту я проснусь».

Он подтянул трусы и брюки, отступил назад, споткнулся обо что-то мягкое и чуть было не упал. Мальчишка. Он зашевелился, рот его был разбит в кровь, он смотрел на него испуганными глазами. Ничего не понимая, Харви уставился на машину, на Анджи. В ее ответном взгляде была ненависть.

Он развернулся и пошел к машине, ссутулившись, будто стержень, который поддерживал его, сломался и он сохранял вертикальное положение только благодаря обвисшей массе своего тела.

15

Вторник, 23 октября

Она проснулась в абсолютной темноте, мокрая от пота. В ней пульсировал страх. Никогда еще ее комната не была такой темной и такой тихой.

Правой рукой она потянулась к прикроватной тумбочке, но рука наткнулась на что-то мягкое, шелковое. Должно быть, подушка свесилась с края постели, в недоумении подумала она, ощупывая ее. Что-то стеганое и в оборочках. Ее плечи что-то тесно сжимало, она ощущала незнакомый запах свежеструганого дерева и новой материи.

Спинка кровати, с чувством облегчения поняла она, должно быть, перевернулась во сне головой к изножью. Но у ее постели нет спинки. Она попыталась перевернуться на спину, но не могла пошевелиться. Вокруг нее был стеганый шелк. Он пристал к ее правому локтю, и она попыталась оттолкнуть его. Напрасные старания.

Она попробовала переменить положение, но лицо ударилось обо что-то твердое в нескольких дюймах над головой. Руки не разведешь, ноги тоже. Кругом темнота. Горячая темнота.

Господи, как жарко!

Она глубоко вдохнула, но воздух пошел в ее легкие слишком медленно, ей пришлось приложить усилие, чтобы вздохнуть поглубже.

Интересно, где же она. В незнакомой гостинице? Нет. Она легла спать дома. А так ли это? Казалось, стены давят на нее, она в раздражении отпихивала их локтями, попробовала сесть, но ударилась лицом и упала на спину.

Сбрось одеяло, станет прохладнее. Она стала сбивать его ногами, но одеяла не было, сверху лежало что-то легкое, одна неподоткнутая простыня.

Она снова попыталась отыскать выключатель, на этот раз более решительно. Гладкий шелк – вокруг нее, под ней. Как будто ее задвинули вовнутрь дивана.

– Где я? Эй! – позвала она. – Кто-нибудь! – Голос ее звучал глухо.

От жары и нехватки воздуха в голове помутилось, теперь ей приходилось бороться за каждый глоток воздуха.

Автомобильная катастрофа, по дороге домой ее машина попала в аварию, и она оказалась в ловушке.

Ослепла. Я ослепла. Она закричала, ее охватила жуткая паника.

– Помогите! Кто-нибудь! На помощь! – Колени застучали по обивке, потом она забарабанила кулаками. – Помогите!

Судорожно глотая воздух, борясь за каждый вздох, она в изнеможении откинулась на спину. Такое впечатление, что она находится в вакууме, кажется, что простеганный шелк всасывается в легкие вместе с воздухом. Она снова забарабанила кулаками, закричала, стала бить ногами, приподнималась, снова опускалась, извивалась и поворачивалась до тех пор, пока не потеряла представление, где верх, где низ.

– Помогите! – Она рванула шелк ногтями и, почувствовав, что небольшая его полоска отошла, запустила пальцы поглубже и потянула. Она услышала, как рвется материя, почувствовала, как что-то холодное коснулось ее лица, вдохнула пушинку и чихнула. Потом привстала, ударившись головой, и вскрикнула от боли.

Она погрузила руки в пух и, разбрасывая его, добралась до чего-то твердого и немного шершавого. Дерево. Она начала стучать по нему костяшками пальцев и стучала до тех пор, пока ей не стало больно, потом, чтобы дать отдых рукам, снова легла и стала сражаться за то, чтобы наполнять легкие воздухом.

Стены давили на нее. Пространство становилось все меньше, ее сжимало, пытаясь раздавить.

– Эй! – кричала она. – Помогите мне! Эй, кто-нибудь! Помогите!

Затем неожиданно воздух стал холодным, ей удалось наконец глубоко вздохнуть, хватая ртом воздух, она наполнила им свои легкие. Потом появился свет, такой яркий, что ослепил ее. Она услышала, как хлопнула дверь, на лестничной площадке послышались шаги – это сосед в квартире напротив отправлялся на работу. Шесть часов сорок минут, он всегда уходит в шесть сорок.

Господи!

Кэт села. Ею овладел страх. Постельное белье сползло на пол. Она закрыла глаза, потом снова их открыла, боясь, что попадет в тот же сон, и несколько минут лежала без движения, собираясь с мыслями, не обращая внимания на холодный сквозняк, гуляющий по комнате, чувствуя еще большую усталость, чем раньше. Над ее головой горел свет, который она оставила на всю ночь.

Кэт опустила ноги на потертый ковер, казалось, они были покрыты коркой льда. И всю ее пронзал ледяной холод. Она встала, дрожа, направилась в ванную и включила душ.

Горячая вода, льющаяся на тело, и запах бальзама-кондиционера на волосах не могли растопить ее ужаса. Кэт видела перед собой лицо Салли Дональдсон, ее страшный оскал. Ей и прежде приходилось видеть смерть, столько раз, что и не перечесть: жертв автомобильных катастроф и пожаров, бродягу, замерзшего в парке, утопленника, такого раздутого, что у него разорвался живот и вывалились все внутренности, когда при подъеме из моря его ударили о поручни корабля.

Но ничего не произвело на нее такого впечатления, как то, что произошло прошлой ночью.

Похороненная заживо.

Родила в гробу.

Как долго она была жива там, в могиле? Что она думала? Кто выдал свидетельство о смерти? Кто, черт возьми, несет ответственность за все это?

Кэт прошла через кухоньку и включила чайник. Высыпала в чашку немного мюсли и туда же кубиками нарезала банан, есть не хотелось, но она понимала: нужно что-нибудь проглотить, просто наполнить желудок, получить заряд энергии.

В темной стене стекла через дорогу стали появляться квадраты света, к ним медленно присоединились другие квадраты, как будто заполнялась огромная головоломка. По этажам двигались уборщики, прибывали служащие, чтобы приняться за свой страховочный бизнес. Скучное бетонное сооружение проявлялось, как фотографический снимок, из темноты отступающей ночи.

Мысли в голове стали проясняться. У Кэт уже был некоторый опыт: в Бирмингеме она пыталась поднять скандал в клинике – мужчина скончался от сердечного приступа через час после того, как его выписали. Клиника выступила тогда единым фронтом – медики прекрасно знают, как постоять друг за друга: да, время от времени случаются ошибки, но они редки, и основная проблема не в этом. До тех пор, пока подобное не случится с тобой.

Пока не окажешься на месте Салли Дональдсон.

Нужно разворачиваться побыстрее, пока еще есть преимущество перед остальными репортерами; после того как в одиннадцать часов выйдет первый выпуск «Вечерних новостей Суссекса», все газеты Англии разнесут эту новость.

«Сегодня вторник, 23 октября», – сказал голос по радио.

Вторник. «Твин Пикс». Кэт подошла и, как всегда, с трудом отрегулировала видеомагнитофон, зная, что, вероятнее всего, на пленке окажется что-то совершенно другое. Потом вытащила из потертой сумочки электронную записную книжку, нажала раздел «Адреса» и подняла трубку старого черного телефона, купленного на распродаже автомобильных принадлежностей.

Доктор Марти Морган был местным практикующим врачом, который вел еженедельную колонку в «Вечерних новостях», раздавая советы читателям, как сохранить здоровье и быть в форме, ему платили за то, что он в любое время консультировал репортеров по всем медицинским вопросам. Фанатик здоровья, он всегда говорил быстро, слегка задыхаясь, будто только что закончил десятимильную пробежку или же был остановлен на самой ее середине. Колонка в газете сделала его местной знаменитостью, на что он отреагировал культивированием среднеатлантического акцента, напоминая Кэт диск-жокея.

Она никогда с ним не встречалась, но имела представление о его внешности по фотографии – худой, неврастенического вида, с короткими черными волосами.

– Простите, что звоню вам в такую рань, – сказала она.

– Ерунда, Кэт, это входит в мои обязанности, – отозвался Морган слишком жизнерадостно для этого времени дня.

– Не могли бы вы рассказать мне о медицинской процедуре констатирования смерти? – попросила она.

– Мы говорим о клинической смерти или о смерти мозга при взятии донорских органов?

– Это беременная женщина, которая умерла в больнице.

– Она не была донором?

– Я не знаю.

– Хорошо, допустим, что нет; степень тщательности осмотра умершего может зависеть от того, была ли смерть неожиданной. В основном они – мы – ищут основные признаки жизни, например пульс. Стараемся заметить, дышит человек или нет, осматриваем его глаза. Через несколько минут после наступления смерти в венах глазного яблока образуются узелки, это достаточно безошибочный показатель. Можно проверить рефлексы глазных яблок или задней стенки горла пациента.

– А можно ошибиться?

– Констатировать смерть живого?

– Угу.

– Я бы сказал, что это невозможно. Ну, не то чтобы совсем невозможно, но очень маловероятно.

– Но если подобное все же случилось, человек умрет, похороненный заживо?

– При условии, что произвели вскрытие или бальзамирование? Ну уж нет.

– А если ничего подобного не было?

– Теоретически это возможно, но практически… мы говорим о нашей стране?

– Да.

– Думаю, на практике подобного не случается.

– А вы никогда не слышали о таких случаях?

Доктор неловко рассмеялся:

– Нет. Хотя однажды я чуть было не влип. – Он помолчал. – Тогда я работал и жил при больнице в Брайтоне. К нам привезли девушку, которая приняла большую дозу наркотика и бросилась в Ла-Манш. У нее была гипотермия, она не дышала, не было никаких признаков пульса. Я уже выписывал свидетельство о смерти, когда медсестра закричала, что нашла пульс. Мы положили девушку под монитор, и оказалось, что ее сердце билось один раз в тридцать секунд. Она выжила. У нормального человека частота сердечных сокращений около восьмидесяти в минуту.

– А что случилось бы, если бы сестра не заметила пульса?

– Ее отправили бы в морг, и, возможно, холод в холодильнике прикончил бы ее.

Кэт минуту помолчала.

– И с ней потом все было о'кей?

– Угу. Вероятно, она и до сих пор жива.

Кэт услышала щелканье автоматически отключившегося чайника.

– Это будет прекрасной иллюстрацией. Вы не знаете, как с ней можно связаться?

Неожиданно в голосе Моргана появилась настороженность.

– Это было пятнадцать лет назад. Не имею никакого представления.

Кэт закусила кончик ручки.

– Следовательно, надежного теста не существует?

– Обычно, если мозг подвергается кислородному голоданию более девяноста секунд, происходят необратимые изменения, а после трех-четырех минут мозг умирает. При гипотермии тело находится в почти застывшем состоянии, и процессы метаболизма замедляются. При этом используется минимум энергии в сравнении с нормальным состоянием, поэтому и мозгу требуется незначительное количество кислорода. Иногда приходится слышать о ребенке, который упал в ледяную прорубь, был спасен через час и остался в живых. Вы теперь понимаете, откуда этот обманчивый пульс. Но сейчас врачи знают об этом больше.

– А кто в больнице выписывает свидетельство о смерти?

– Дежурный врач.

– Вы никогда не имели дело с эксгумацией трупа?

– Нет. Вам следует поговорить об этом с патологоанатомом. Могу свести вас с одним. Но для чего это вам?

– Куда отвозят тело после эксгумации?

– С кладбища?

– Да.

– В этом городе его отправят в морг на Льюис-роуд.

– Не сочтите за труд, введите меня в курс дела: что происходит с момента, когда в больнице установили смерть, и до похорон.

– Да, пожалуйста.

Когда доктор Морган закончил, Кэт поблагодарила его и повесила трубку. Потом опять пошла в ванную и подставила волосы под фен. Ее лицо было бледным и усталым, даже веснушки проступали не так ярко. Она надела свою любимую блузку в сине-белую полоску, которая всегда освежала ее, короткую черную бархатную юбку, купленную на распродаже в конце года в магазине на Лейнз, новые черные колготки, повертела в руках черные ботинки со шнуровкой в стиле ретро и решила обуть более удобные черные туфли.

Кэт накрасилась тщательнее обычного, стараясь выглядеть возможно скромнее – насколько позволяла копна спутанных волос. Она содрогнулась при воспоминании о зубах Салли Дональдсон и указательным пальцем осторожно коснулась своих собственных зубов, затем открыла рот. Почти весь подростковый возраст она носила скобки на передних зубах и все эти годы неприятно поеживалась, глядя на отражение своего открытого рта в зеркале. Одним из многочисленных прозвищ, которыми наделяла ее Дара, было Заячья Губа.

Немного духов «Фиджи» вокруг шеи и за ушами приободрило Кэт – она почувствовала себя лучше и слегка повеселела. Затем позвонила в отдел новостей, узнала, что ей предстоит сегодня делать, и попросила передвинуть парочку заданий, сказав, что у нее есть нечто срочное, связанное с эксгумацией, о которой, по ее предположениям, ей еще придется писать. Она появится где-то в районе двенадцати.

Полчаса спустя Кэт вела свою белую развалюху «фольксваген» в плотном потоке машин, продвигаясь в левый ряд и не обращая внимания на злые гудки. Справа промчалась внушительная махина, пронзительно-желтые колеса мелькнули в дюйме от ее окна, затем она нажала на тормоза, потому что в этот час пик образовалась пробка.

Было без десяти девять. Позади беспрерывно урчали двигатели. Автомобиль только что из ремонта, и спидометр впервые за многие месяцы работал. Счет из гаража трепетал на сиденье рядом. «Ассоциация Пфайера» – было напечатано сверху, а ниже перечислялись пункты, которые для Кэт ничего не значили. Похоже, доктора и работники гаражей изъясняются на особом языке.

Транспорт наконец сдвинулся с места, Кэт миновала несколько грязных магазинчиков, строительную площадку и увидела вывеску «Городской морг Брайтона».

Кэт повернула к двум каменным столбам, образующим ворота, и поехала по гудронированной подъездной дорожке мимо сторожки у ворот к одноэтажному серому зданию, от одного вида которого по телу пробежали мурашки. Она припарковала автомобиль, выбралась из него и заперла дверцу. Небо было по-осеннему синее, холодок пощипывал еще не просохшие волосы.

Когда она нажала на звонок и услышала его низкое дребезжание, ее с таким трудом накопленные запасы храбрости стали таять.

Искушение судьбы.

Дверь отворила девушка, слегка полноватая, с хорошеньким, веселым лицом, светлыми волосами, перевязанными на затылке голубой ленточкой, в белом переднике и белых резиновых сапогах.

– Чем могу служить? – спросила она.

Кэт нервно сглотнула.

– Скажите, пожалуйста, не здесь ли будет проводиться вскрытие Салли Дональдсон? – Она заметила, что девушка отреагировала на ее акцент.

– Пожалуйста, назовите себя.

– Я из санитарно-эпидемиологической службы.

Лицо девушки прояснилось.

– Ах да, правильно, входите, – приветливо сказала она, придерживая дверь. – Я – Мэнди, ассистентка доктора.

Кэт прошла в небольшую приемную, выкрашенную в жизнерадостный розовый цвет, с розовой мебелью, ковром и подушками на диване. У дальней стены был оборудован кухонный уголок, там стоял только что вскипевший чайник, несколько чашек, одна с дымящимся кофе, и неоткрытая бутылка молока. На полу Кэт увидела старомодный электронагреватель с обтрепанным коричневым шнуром. Как ни странно, но здесь было уютно.

– Вообще-то, – сказала девушка, – доктор Уиндем уже начал.

– Доктор Уиндем? – удивленно переспросила Кэт. Доктор Уиндем был местным патологоанатомом. При подозрении на преступление обычно вызывали судмедэксперта из Лондона. – А что, патологоанатома из министерства не будет?

– Нет, – ответила девушка. – Сочли, что тут нет ничего подозрительного.

Кэт в изумлении посмотрела на нее:

– В самом деле?

Девушка пожала плечами:

– Честно говоря, я думаю, что вскрытие нужно было произвести в самом начале. – Выражение ее лица стало строже. – Вы хотите переодеться или пойдете как есть?

– Я… э… хорошо, – пробормотала Кэт. – А не знаете, почему сразу не было произведено вскрытие?

– Такое часто случается. У врачей свои законы, не так ли? Иногда они не дают себе труда сообщить о смерти коронеру, что полагается делать. – Девушка жестом указала, куда следует идти. – Прямо вперед, первый поворот направо. Вы бывали здесь раньше?

– Нет.

– Вот почему я вас и не узнала. Работаете на мистера Ливерстока, не так ли?

Кэт кивнула, чувствуя, как лицо заливает краска.

– Милейший человек.

– Да. – Она торопливо пошла вперед. Перед ней были двойные двери, справа коридор, в конце его ярко освещенная комната, а в ней несколько человек и белое тело, лежащее лицом вверх. Чувствуя усиливающийся отвратительный запах, Кэт медленно направилась к комнате. Она увидела привлекательную женщину лет под тридцать, в аккуратном голубом костюме – брюки и блуза, – в которой она сразу узнала миссис Уиллоу, инспектора коронера. Там присутствовала также женщина-полицейский, слегка позеленевшая, полицейский в форме, держащий в руках свою фуражку, и еще одна женщина в белом фартуке и белых резиновых сапогах.

Когда Кэт вошла в комнату, вонь стала непереносимой, и она чуть не подавилась: запах был гораздо более тяжелый, чем тогда на кладбище, когда открыли гроб, к тому же он усиливался запахом дезинфицирующих средств.

Кэт задержала дыхание и осмотрелась. Элегантный, с рыжеватыми волосами красавец мужчина лет сорока, в голубом рабочем комбинезоне, заправленном в белые резиновые сапоги, стоял лицом к стене, наговаривая в диктофон, который держал в руке, обтянутой резиновой перчаткой. Инспектор коронера взглянула на нее доброжелательно и с любопытством, но Кэт, не желая быть вовлеченной в разговоры, не ответила на ее взгляд.

– Вы ведь присутствовали на эксгумации прошлой ночью, не так ли? – спросила инспектор коронера. – От санитарно-эпидемиологической службы.

– Да. – Кэт увидела, что патологоанатом рассеянно ей улыбнулся, остановился на мгновение и снова стал диктовать.

– Никаких признаков старых травм, старых шрамов, порезов, царапин, шрамов от хирургических операций… – спокойно говорил он в диктофон.

Облицованная плиткой комната без окон, с высокими потолками напоминала операционную. На полу был линолеум под мрамор, с потолка на металлических цепях свешивались четыре массивные лампы дневного света. Вдоль одной из стен располагались две глубокие раковины с устройствами для стока и лоток из нержавейки с разложенным на нем набором хирургических инструментов и электрическая роторная пила. На противоположной стене доска, разделенная на секции: «Ф. И. О.», «Мозг», «Легкие», «Сердце», «Печень», «Почки», «Селезенка». Весы, похожие на те, которыми пользуются мясники, – с цифровым дисплеем на передней панели.

В комнате также стояло три длинных металлических стола. Два были пусты и вымыты до блеска. На третьем лежала на спине молодая женщина, совершенно обнаженная. Ее белая кожа под светом лампы казалась смазанной жиром. Пряди светлых волос рассыпались вокруг головы, а груди, словно расплющенные, свисали под странным углом по обеим сторонам тела, на груди лежал скользкий кремово-коричневый комок.

Кэт сглотнула, борясь с подступающей тошнотой. Она заставила себя взглянуть вниз и почувствовала, что вся дрожит. Салли Дональдсон была разрезана от шеи до таза, кожа была разведена, обнажая внутренние органы. Лобковые волосы прикрывал большой треугольник плоти, похожий на непристойный фиговый лист, а плод, все еще связанный с ней пуповиной, лежал в ее чреслах. Два ярлыка, один коричневый, другой желтый, свисали с большого пальца ноги. Из разреза выпирали раздувшиеся кишки. Кремово-коричневый ком, лежащий на груди Салли, был ее мозгом.

Кэт продолжала бороться с собственным желудком. У нее кружилась голова, она попыталась сконцентрироваться, собраться с мыслями. Что-то тут не так. Конечно, кто-то прибрал умершую женщину, смыл пятна крови, но дело не в этом.

Патологоанатом отложил диктофон, обошел тело, взял одной рукой нож, а другой – мозг, положил его в мраморное углубление за головой женщины и аккуратненько всадил в него нож, как повар, готовящий пищу.

Кровь бросилась Кэт в лицо. Пол закачался. Она схватилась за холодный твердый металл пустого стола и, чтобы не потерять равновесия, облокотилась на него. Не падай в обморок, не поддавайся тошноте. Не смей!

Ты не должна!

Запах разлагающейся плоти был невыносим. Кэт неотрывно смотрела на окоченевшее бледное тело и светлые пряди волос. Ей пришлось на мгновение отвернуться: патологоанатом рукой в перчатке что-то выдавливал из скользких внутренностей Салли Дональдсон. И тут Кэт поняла, в чем дело. Что было не так.

Пальцы мертвой женщины. Прошлой ночью ногти выглядели так, будто их обкусали до основания.

Но эти ногти были длинные, наманикюренные и покрытые светлым лаком.

16

Харви Суайр проснулся в своей спальне. Сквозь занавески пробивались солнечные лучи. Один луч упал на стеклянный сосуд с заспиртованной лягушкой, другой высветил угол стеклянного четырехугольника с абортированным зародышем. Постер Джанет Лей в «Психо» был почти неразличим в полумраке.

В комнате стоял спертый тяжелый запах, было дымно. Он двинул локтем, и пепельница упала на пол. Череп его будто сдавило обручем. Во рту был отвратительный привкус, и в комнате чувствовался слабый запах рвоты. В саду непрерывно щебетала какая-то птица.

Прошлой ночи не было.

Его пенис болел. Харви включил прикроватную лампу и приподнял покрывало. Пенис безвольно лежал на боку среди лобковых волос и выглядел несколько толще, чем обычно. Харви поднял его и отодвинул крайнюю плоть, на головке была сухая пленка, похожая на корочку.

Походный будильник показывал без двадцати пяти шесть. Харви выбрался из постели и наступил на ворох одежды, которую забыл убрать. У него было такое ощущение, будто мозги его разжидились и плещутся о череп.

Отталкиваясь от стен, которые, казалось, надвигаются на него, он неуверенно прошел через лестничную площадку в комнату родителей, подошел к окну и посмотрел вниз, на подъездную дорожку. Машина выглядела великолепно. Она не двигалась с места, на ней никуда не ездили. Харви с облегчением вздохнул. Дурное сновидение, только и всего, проклятая травка.

Как тяжело.

Дьявольское наваждение.

Пол закачался, и он сел на розовое покрывало низкой мягкой постели, повесив голову, упершись подбородком в грудь. Фотография матери лежала на полу под туалетным столиком, куда она упала вчера, стекло покрылось паутиной трещин, рядом валялась ее серебряная щетка для волос. Харви окутывали запахи духов матери, туалетной воды и талька, исходившие от постели, от бутылочек на туалетном столике. Сердце билось равномерными ударами: бум-бум-бум, словно боксерская перчатка, хлопающая по груше. Интересно, есть ли грязь на шинах «мини»? Грязь, которой вчера там не было? Он встал и снова посмотрел на машину. Глухой стук отворяемой калитки заставил его вздрогнуть – на подъездной дорожке появился почтальон.

Нет, прошлой ночью ничего не произошло.

Харви вернулся к себе, накинул халат и спустился в прихожую. На полу лежало несколько писем; не обращая на них внимания, он открыл дверь и направился к «мини».

Всего несколько шагов, и он увидел другой бок. Крыло смято и покорежено, краска осыпалась, обод фары и отражатель свисали из пустого гнезда, как выдавленный глаз.

Велосипед разносчика газет со звоном въехал на подъездную дорожку, но Харви едва заметил его. Парень запихнул газеты в почтовый ящик и снова закрутил педали, уезжая прочь. Харви внимательно изучал повреждения, прикидывая, может ли он устранить их своими руками, потом медленно пошел назад, подобрал пинту молока с порога и закрыл за собой парадную дверь. Газеты шлепнулись на паркетный пол прихожей. Он удивился, что отец на время отъезда не отменил присылку газет. Но с тех пор как умерла мама, он стал рассеянным и забывчивым.

Харви принес молоко в кухню и сел за покрытый огнеупорной пластмассой стол. Включился и монотонно загудел холодильник. Электронные часы на стене тихо жужжали. Полосатый кот Сайлас, толстый и старый, потерся головой о его голые ноги. Глядя на свое перекошенное отражение в блестящей хромированной поверхности тостера, Харви рассеянно погладил его по шее. Дрозд на лужайке долбил хлебную корку.

Прошлой ночью ничего не произошло.

Это был не он. Кто-то другой.

Обруч еще сильнее сдавил голову. Руки сжались в кулаки, так что костяшки пальцев побелели.

Появилась экономка отца, миссис Мэннингс. Завидев Харви, она сделала довольный вид, поинтересовалась, хорошо ли он провел каникулы, и настояла на том, чтобы приготовить ему завтрак – есть он вовсе не хотел. Она не заметила, что «мини» разбит.

В десять часов он позвонил Анджи. Ответила ее мать, как всегда тепло и по-дружески. Она сообщила, что Анджи еще спит.

Он отвез «мини» в мастерскую, которую, как он вспомнил, видел в Мертоне. Мастер сказал, что починка займет три дня и будет стоить сто сорок пять фунтов. Харви прикинул, что денег у него хватит – он сэкономит на почтовых расходах, – оставил автомобиль и поехал домой на автобусе.

Вернувшись после полудня, он объяснил миссис Мэннингс, что у «мини» потекло масло. Она пообещала приготовить ленч к часу – ветчину и вареный картофель. Харви поднялся наверх, закрыл за собой дверь родительской спальни и снова набрал номер Анджи. Трубку взяла приходящая домработница. Она сообщила, что все ушли. Куда? Она не знает. Харви запаниковал.

Может быть, в полицию?

Если она пошла в полицию, его надежды стать врачом развеются в прах.

Нет, она не пойдет в полицию. Прошлой ночью ничего не произошло.

Харви пошел в свою комнату и сел на стул перед небольшим письменным столом с микроскопом. В столе лежал набор химических реактивов, приборы и вырезки, которые он собирал годами.

Харви выдвинул нижний ящик справа и вытащил оттуда свою аккуратную подборку. Прежде всего он извлек цветную страницу из журнала «Пари матч» – развернутый под сумасшедшим углом «фольксваген» у границы пустыни. Автомобиль был изрешечен пулями, заднее стекло высажено выстрелом. Мертвые люди скрючились в машине. Еще один человек, казалось только что бежавший на камеру, на ходу был отброшен назад. Ноги его раскинуты в стороны, руки резко дернулись, как у марионетки, лицо искорежено криком боли. На рубашке коричневое пятно, как раз там, где должно находиться сердце, а материя вокруг висела неровными обрывками.

Камера, казалось, зафиксировала сам момент смерти. То мгновение, когда человек уже не жив, но еще и не мертв. Это был один из любимых снимков Харви. Именно в этот момент жизненные силы оставляют человека. Вот в чем суть. Сущность, сознание, душа.

Малая частичка его, которая выжила, когда он попал в катастрофу, малая частичка, которая прочла экзаменационное задание. Частица, которая прошлой ночью…

Невозможно. Ничего не произошло прошлой ночью.

В половине третьего Харви опять позвонил Анджи. Никто не ответил. Он позвонил в четыре часа, и снова безрезультатно. В шесть часов она сама подошла к телефону и, услышав его голос, повесила трубку.

Он тотчас перезвонил.

Голос ее был натянут, как струна.

– Я больше никогда не хочу тебя видеть, – сказала она. – И не хочу с тобой разговаривать.

Миссис Мэннингс ушла, и ему не нужно было волноваться, что его подслушивают.

– Мне нужно кое-что объяснить тебе.

– Объяснить? – переспросила Анджи. – Нет, позволь мне кое-что объяснить. Мне не разрешают встречаться с Тимом. Маме он не нравится. Если бы не это, я бы обратилась в полицию. – Голос ее прервался, и Харви понял, что она плачет. – И он тоже. – Анджи снова повесила трубку.

Лицо его в зеркале материнского трюмо было жестоким, с темными кругами под глазами. Казалось, загар сошел, а над верхней губой и на подбородке залегли тени. Он снова набрал номер Анджи. Телефон прозвонил пять раз, прежде чем она взяла трубку.

– У тебя в спальне есть постер Саймона и Гарфункеля?

Анджи помолчала, а когда заговорила, голос ее звучал холодно и спокойно:

– Прошлой ночью ты меня изнасиловал. А теперь хочешь знать, есть ли у меня постер Саймона и Гарфункеля?

– Ну так есть?

– Черт возьми, Харви, сейчас самое время играть в интеллектуальные игры.

– Есть или нет?

– Ты – шизик. Известно тебе это? Я смотрела передачу по телевизору про шизофреников. Вся эта чепуха насчет того, что ты оставляешь свое тело и путешествуешь, и то, что тебя отослала с небес твоя мамочка, – это классический шизофренический бред. Они сказали, что больше всего подвержены шизофрении подростки. И что обычно это случается после травмы головы. Тебе нужно обратиться к психиатру, потому что ты – шизо.

– У тебя висит постер Саймона и Гарфункеля на стене слева от окна?

– Да, черт возьми. И что из этого?

– Он новый, не так ли?

– Я повесила его два дня назад.

Харви уставился на маленькие дырочки в мембране телефонной трубки, затем положил ее на рычаг. В комнате жужжала навозная муха. Он встал, и страх, который весь день преследовал его, сполз, как старая кожа. Его место заняло что-то еще, он не мог определить – что.

Он выиграл!

Харви улыбнулся.

Сучка.

Он спустился вниз в спертую, безжизненную атмосферу отцовского кабинета, где он вел прием, и сел на его стул. Стол был аккуратным и пустым. На нем стояла мраморная подставка для ручек и карандашей, книга записей в кожаном переплете и фотография в рамке – отец рядом с матерью. Справа висела полка, где располагались хирургические инструменты, слева стоял книжный шкаф, аккуратно заставленный ровными рядами книг. Сердце Харви снова забухало, будто боксерская перчатка била по груше.

Он снял с полки «Руководство по психическим болезням» Холланда, книга сразу открылась в нужном месте. На странице 279. Номер страницы он знал наизусть. После несчастного случая он прочел этот абзац несколько раз.

«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»

Прошлой ночью, когда он переместился в дом Анджи, он слышал своих одноклассников.

«Она трахается со всеми без разбора».

«Харви нужно попробовать вставить его ей в ухо».

«Трахни ее, Харви!»

«Да, стащи с нее штанишки».

«Трахни ее!»

«Трахни эту сучку!»

Конечно, шизо.

Его контролируют внешние силы. Это объясняет, почему он беспомощно наблюдал за собой, когда прошлой ночью ехал на «мини». Почему он видел как бы со стороны то, что он сделал с Анджи и мальчишкой.

Однако это не объясняет, почему он видел то, что было у нее в спальне.

17

Вторник, 23 октября

Кэт сидела за своим столом и быстро печатала:

Она бросила взгляд на блокнот со стенографическими записями и продолжила набирать.

Кэт перелистнула страницу.

Кэт отхлебнула кофе. Он стал холодным, и наверху образовалась пленка, капля сбежала по чашке на темную потрескавшуюся поверхность письменного стола. Запах морга стоял в ноздрях, в желудке. Проникал в мозг.

В ее кремово-коричневый мозг.

Мозги совсем не серые, они серые только в формалине.

Это сказала ей Мэнди из морга. Просто еще одно маленькое подтверждение, что не все в жизни таково, как представляется.

– Что такое? Забыла принять пилюли для веселья? – Эдди Бикс взгромоздился на краешек стола, его кожаная дутая куртка покоилась рядом с красным подносом для бумаг.

Кэт слабо улыбнулась в ответ.

– Догадайся, что мне еще нужно сделать?

Эдди бросил перед ней черно-белую фотографию, где она брала интервью у викария церкви Святой Анны.

– Ну и как? Деловая барышня!

На фотографии Кэт сгорбилась и наклонилась вперед с благочестивым выражением лица, вцепившись в свой блокнот, как в кружку для подаяния. Викарий смотрел на нее как на падшую женщину.

Телефон издал трель, его лампочка замигала. Кэт сняла трубку.

Звонила одна из ассистенток отдела новостей.

– Кэт, ты не могла бы взять это на себя? Из местной школы просят кого-нибудь для освещения в прессе презентации чека.

Кэт согласилась. Несколько ребятишек собрали двести пятьдесят фунтов для отделения сердечных болезней клиники Королевы Виктории в Суссексе. На следующий день в четыре часа они устраивали презентацию. Кэт взяла ежедневник и увидела, что это событие уже занесено туда. Она заверила учительницу, что «Новости» дадут об этом репортаж. Когда она повесила трубку, Эдди пристально посмотрел на нее.

– У тебя ужасный цвет лица. Зеленый. Ты плохо себя чувствуешь?

– Голова немного болит.

– Сейчас добуду для тебя пару таблеток аспирина.

– Нет, нет, спасибо. Я не люблю принимать таблетки, – сказала Кэт.

У нее на столе лежала копия объявления о похоронах, которое было напечатано в «Новостях» на предыдущей неделе.

– Ты в самом деле неважно выглядишь. Тебе нужно поехать домой.

Кэт отодвинула чашку от куртки Эдди.

– Мне немного не по себе. Я присутствовала при вскрытии, – пояснила она и, взяв шариковую ручку, стала вертеть ее в руках.

– При вскрытии? Черт! Я присутствовал на одном. Самое ужасное – запах. – Эдди постучал пальцем по передовице одиннадцатичасового выпуска «Новостей». – Неплохая… э… сенсация? Как идет эксклюзив?

Кэт выдавила улыбку.

– Так ты туда попала? За ширму?

– Может, и попала, – подмигнула она.

– А мне ничего не сказала?

В этот момент здание завибрировало – массивные старинные прессы в подвале стали выплевывать полуденный выпуск газеты. Кэт нравилось, когда работали печатные станки, это делало процесс ее работы завершенным. Она снова посмотрела на первую полосу, на заголовок «ПОХОРОНЕНА ЗАЖИВО».

Под ним была свадебная фотография Салли Дональдсон. Из фотографии был вырезан ее муж и помещен ниже в несколько уменьшенном масштабе. Справа подпись: «Кэт Хемингуэй, эксклюзивный репортаж».

Салли Дональдсон была красивой девушкой, счастливо улыбающейся, молодой и свежей. Совсем не похожей на ту ужасную, что лежала в гробу и на операционном столе в морге.

Кэт пробежала глазами репортаж.

Заместитель главного редактора изъял все подробности о царапинах на крышке гроба, о ногтях Салли Дональдсон и преждевременных родах, поскольку это, как он выразился, «может произвести на читателей тяжелое впечатление». Кейт с раздражением подумала, что редакторы всегда уничтожают самые лучшие куски.

– Твоя сенсация держится уже два дня. У тебя большое будущее, – сказал Эдди Бикс.

Естественно, Кэт должна была бы испытать приятное волнение. Но сегодня она даже не положила полосу в свой «портфель» в ящике стола, как делала обычно. И вчерашнее сенсационное сообщение тоже.

– Эй, наша компашка собирается вечером посмотреть «Привидения». Не хочешь с нами? Потом заглянем в пиццерию или к китайцам. Чтобы поднять твое настроение? А?

Перспектива сидеть дома и читать или в одиночестве смотреть «ящик» не слишком привлекала. Да и встряхнуться необходимо. Эдди был симпатичный, с ним Кэт чувствовала себя легко и свободно, он ей как старший брат, как Хауи. Ей бросился в глаза заголовок, приклеенный сбоку на стойке с бумагами на столе редактора криминальной хроники: «„ВЕЧЕРНИЕ НОВОСТИ СУССЕКСА“ ЧИТАЮТ СЛИВКИ ОБЩЕСТВА». Она улыбнулась:

– Хорошо. Спасибо.

Телефон зазвонил снова. Эдди поднял вверх палец.

– Я сейчас, – произнес он и исчез.

Кэт взяла трубку. Барри Ливерсток, заместитель директора санитарно-эпидемиологической службы, жаждал взыскать свои долги.

– Я что-то должна? – невинно спросила Кэт.

– Я видел газету, – сказал Ливерсток. – Великолепная история. Удивительно, как вам удалось попасть в самую гущу событий.

– Да, спасибо, – ответила она. – Вы мне сильно помогли.

– Думаю, мы можем назначить день для ленча, который вы мне пообещали. – Он раздевал ее своим вкрадчивым голосом, и она почувствовала острое желание запустить в него телефонной трубкой. Однако он ей помог и, возможно, будет полезен и в будущем. Одна мысль о том, что придется провести два часа за ленчем с этим слизняком, вызывала отвращение. Она полистала ежедневник. Ничего, ничего, ничего. Вообще никаких свиданий.

– В ближайшие две недели это довольно проблематично, – сообщила она.

– У меня то же самое. Как насчет первой недели ноября?

Кэт согласовала дату, записала ее в своем ежедневнике, как записывала неизбежный визит к дантисту, повесила трубку и стала изучать список людей, с которыми следовало переговорить. Напротив одних имен стояли галочки, напротив других отметка, означающая, что нужно ждать, пока ей позвонят сами.

Телефон опять зазвонил. На этот раз это был Патрик Донахью, репортер из «Новостей», который теперь работал в «Дейли мейл» в Лондоне.

«О господи! – подумала она, закрывая глаза. – Черт побери, черт, черт!»

– Кэт? Помнишь меня? Это я – тот симпатичный парень, которого ты вчера видела на кладбище.

– Знаю, что ты хочешь сказать. Прости. Совсем забыла!

– Я получил не меньше семи пинков от своего редактора.

– Мне правда очень жаль.

– Ты молодчина. Я тут сижу, выжатый как лимон, и слушаю твой репортаж по радио. Ты же обещала мне позвонить.

– Я забыла. Это было так ужасно…

Кэт и вправду совершенно забыла, что обещала позвонить ему, если будут какие-нибудь новости насчет Салли Дональдсон. Забыла она позвонить и Гарри Оуксу. Газета Оукса заплатила бы ей за такой репортаж. А Патрик Донахью добыл бы для нее пару сотен в «Дейли мейл».

– Мне в самом деле очень жаль, Патрик.

– Единственное, чем ты можешь загладить свою вину, – это завтра пообедать со мной.

– Завтра? – Кэт почувствовала волнение.

– Я тут, в Суссексе. Ты свободна?

Она сглотнула.

– Придется отменить свидание с Томом Крузом.

– Заеду за тобой около половины восьмого. Где ты будешь в это время?

Кэт дала ему адрес, повесила трубку и вдруг поняла, что не может сосредоточиться – все еще продолжает думать о Патрике. Об его крепком теле, теплых зеленых глазах, мужественном лице, коротких каштановых волосах и осанке, которая делала его похожим на военного. Она улыбнулась, потом вспомнила открытый гроб, вскрытие.

Ногти Салли Дональдсон.

Она набрала номер больницы и в пятый раз попросила телефонистку соединить с Брайаном Мэрривейлом, главным администратором.

И снова короткие гудки. Кэт в раздражении повесила трубку и уставилась на экран дисплея. На нее смотрела ее собственная статья – яркие буквы на черном фоне. Секундная стрелка на больших круглых часах на колонне справа беззвучно скользила по циферблату. Десять минут первого. Репортеры, редакторы, их заместители, обозреватели начинали подниматься из-за своих столов, потягиваясь, разминая затекшие члены. Некоторые отправлялись перекусить. До того как все отправятся по домам, выйдет еще четыре выпуска, но утренняя суматоха уже позади, и рабочий день идет к завершению.

Одновременно зазвонили два телефона. Справа яростно барабанил по клавиатуре один из криминальных хроникеров.

Кэт нажала клавишу, и дисплей был приведен в действие. Она набрала свой шифр.

Кэт остановилась, перевернула назад страницу блокнота со стенографическими записями, стерла последнюю строку и начала заново.

Телефон снова зазвонил. Это был Джеф Фокс, редактор отдела новостей.

– Кэт, на шоссе А-27 рядом с Поулгейтом автомобильная катастрофа. Один погибший, а может быть, двое. Отправляйся туда как можно скорее и с фотографом.

– Послушайте, не могли бы вы послать туда кого-нибудь другого? У меня полно хлопот с этим похоронным делом. Я посылаю вам служебную записку.

– Прости, но тебе придется вернуться к этому попозже.

Кэт почувствовала приступ гнева, но сдержалась: пока что она еще новичок, ей нужно произвести хорошее впечатление, стараться быть полезной. Поездка в Поулгейт – это добрых полчаса в одну сторону, но, если повезет, она сможет вернуться назад к двум. Кэт встала, схватила плащ и пошла к фотографам.

Эдди Бикс был занят – он помогал ассистентке в темной комнате устранять погрехи в экспозиции, и с ней послали Денниса Ригби, невысокого толстого человека, курящего трубку, которому недавно перевалило за шестьдесят. Он проработал в газете сорок один год и считал само собой разумеющимся, что Кэт разделяет его одержимость крикетом.

Кэт посмотрела несколько крикетных матчей, но энтузиасткой не стала, игра показалась ей однообразной и скучной, однако временами она чувствовала себя виноватой, будто у нее был долг перед новой родиной стать страстной поклонницей национальных видов спорта.

– Я хочу сказать, что Айан Бодем переживает тяжелые времена. Люди не ценят, насколько хорошо он… – Ригби был плохим водителем, машину вел медленно и беспрерывно болтал, затягиваясь трубкой. Кэт кивала, издавала одобрительное «угу» в надлежащих местах и боролась с комом в желудке, который всегда появлялся у нее по пути на место происшествия.

Маленькая «тойота» врезалась в фургон и перевернулась, ей в бок влетел «ягуар», ехавший в противоположном направлении. Из «тойоты» уже вытащили женщину и отправили в больницу. Полицейский сказал, что она не выживет. Пожарные пытались высвободить мужчину. Повсюду разлетелись обломки. По дороге змеей извивались пожарные шланги. Среди покореженного металла и разбитого стекла лежал раскрытый чемодан, валялась ночная рубашка, сумка с умывальными принадлежностями, кожаные шлепанцы, одна зеленая лакированная туфелька и синяя расческа. Машины объезжали дорожный знак «ПОЛИЦИЯ. СБАВЬТЕ СКОРОСТЬ. АВАРИЯ», пассажиры с любопытством таращились на происшествие.

Кэт стало не по себе. Заднее стекло автомобиля сохранилось, на нем губной помадой было написано: «МОЛОДОЖЕНЫ». К заднему бамперу были привязаны две консервные банки.

Ошеломленный водитель фургона давал показания полицейским на заднем сиденье полицейской машины. Водитель «ягуара» находился в шоке и уже был отправлен в больницу.

Кэт записала в блокнот название больницы: «Центральная клиника района Истбурн». Насколько было известно полиции, парочка в «тойоте» ехала из Лондона. Ригби фотографировал, держась на расстоянии, стараясь, чтобы в кадр не попал умирающий или уже мертвый мужчина за рулем, он приседал, припадал к земле, вытягиваясь во весь рост, каждые несколько секунд его фотоаппарат издавал противное щелканье.

Кэт заметила свадебный подарок: красиво упакованный в белую бумагу и перевязанный голубой ленточкой, он лежал на поросшей травой обочине. С него безвольно свисала карточка. «На месте Ригби, – подумала она, – я бы сфотографировала только это, и ничего больше».

Джеф Фокс с чашкой кофе в руке вышел на лестничную площадку как раз в тот момент, когда Кэт и Ригби вернулись обратно.

– Ну как? – спросил он.

– Ужасно, – сказала Кэт. – Парочка ехала проводить медовый месяц.

Ригби направился к себе, а Кэт придержала дверь для Фокса.

– Звучит многообещающе. Сколько погибших? – спросил он.

– Двое.

– Местные?

– Нет, из северного Лондона.

Фокс скривился:

– Раненые?

– Один, легко, откуда-то из-под Истбурна.

– Подумай, как это преподнести. За последнюю неделю автокатастроф было немного. Может быть, тебе удастся раздобыть свадебные снимки… Ну, знаешь, что-нибудь этакое: «Свадебные фотографии, которые они никогда больше не увидят». В таком вот роде. Попробуй заполучить стоящее интервью. От кого-нибудь из гостей. – Фокс почесал шею. – Должно получиться неплохо. Жаль, что они не местные.

– Мне еще нужно многое выяснить с эксгумацией. Но я сделаю все, что в моих силах.

Фокс торопливо отвернулся:

– Конечно, поработай над этим.

Внешняя мягкость Джефа Фокса все время обманывала Кэт. Под ней была жесткость, ну, может, и не жесткость, а просто иное восприятие действительности.

На столе лежал ранний дневной выпуск газеты. Рядом большая стопка записок, гораздо большая, чем обычно. Почти все от других газет, в основном бульварных: «Сан», «Мирроу», «Мировые новости», «Стар», и из местных агентств. Все они хотели, чтобы Кэт им немедленно перезвонила. Чувствуя прилив возбуждения, она отложила стопку в сторону, сбросила плащ и стала нетерпеливо просматривать выпуск двухчасовых «Новостей».

Ее статьи на первой полосе не было. Появился новый заголовок: «Майор Джойнс не страшится трудностей». И ниже, более мелким шрифтом: «Трагедия на воде. Братья спасены» и «Принцесса Диана приезжает на свадьбу в Уортинг».

Ее статья с первой полосы исчезла.

Кэт в замешательстве переворачивала страницы, бегло просматривая заголовки. Статья переместилась на седьмую полосу и была сокращена до двух колонок. Фотографии исчезли, заголовок изменился.

Вот и все.

Кэт обуял гнев. Щеки ее горели. Она сравнила одиннадцатичасовой выпуск и полуденный. В них ее статья занимала первую полосу. Нет ничего необычного в том, что основная статья меняется в течение дня, если происходит что-то более сенсационное, но то, что располагалось сейчас на первой полосе, и отдаленно не напоминало сенсацию.

Она повесила плащ и подошла к столу редактора отдела новостей. Джеф Фокс барабанил по клавишам и не отрываясь смотрел на экран. Две его ассистентки взглянули на Кэт и опустили голову. Ну прямо овечки, подумала Кэт.

Она подождала, пока Фокс закончит.

– Что случилось с моей статьей?

Редактор изобразил недоумение:

– А в чем дело? Статья прекрасная.

– Она не может быть прекрасной. Вы же ее изничтожили.

– Это он. – Фокс махнул головой в сторону стола главного редактора. – Терри хочет переговорить с тобой об этом. Он у себя в кабинете. – Его левая рука бесцельно вращалась, словно колесо, застрявшее в грязи.

Дверь в кабинет главного редактора была приоткрыта. В большой уютной комнате с двумя кожаными креслами с подлокотниками перед внушительным палисандровым столом сидел, ссутулившись, перенеся весь вес тела на руки, Терри Брент, главный редактор газеты.

У него было лицо боксера, грубое и довольно заурядное, волосы подстрижены так, чтобы не мешали. Рукава желтой рубашки закатаны, верхняя пуговица расстегнута, узел полосатого галстука ослаблен, от сигареты в стеклянной пепельнице поднимался дымок; пробегая глазами по листу с напечатанным на нем текстом, он барабанил по столу кончиком шариковой авторучки.

Кэт постучала, защитная броня гнева уступила место нервозности.

Терри Брент не отрываясь махнул ей рукой:

– Закрой дверь. – Потом зажал сигарету между указательным и большим пальцами, глубоко затянулся и автоматически положил ее в пепельницу. Рядом лежала открытая пачка «Мальборо» и пластмассовая зажигалка, тут же – стопка выпусков «Новостей» за этот день. – Садись. – Он продолжал читать.

Кэт села. Кожаное кресло было совсем не таким удобным, каким казалось. На стенах висели первые полосы старых номеров газеты в рамках и различные награды. Никаких намеков на личную жизнь Брента. Главный редактор оторвался от листа и посмотрел на Кэт.

– Пришлось выдержать шквальный артиллерийский огонь по поводу этого материала, о Салли Дональдсон, – сказал он.

– Артиллерийский огонь? – с удивлением переспросила Кэт.

Брент опять зажал сигарету между указательным и большим пальцами, затянулся и раздавил ее в пепельнице. Выпустил струю дыма сквозь сжатые зубы, и приятное выражение исчезло с его лица.

– Мне звонили из полиции, из больницы, я разговаривал с четырьмя викариями, у меня все еще болят уши от голоса архиепископа Чичестерского. Он впал в паранойю, боится, что церковные служители Суссекса не смогут теперь отбиться от всех ненормальных, которые слышали какие-то звуки на кладбище. Не так уж плохо, принимая во внимание, что первый выпуск газеты был в одиннадцать часов.

– Надеюсь, что в будущем люди будут более осторожны.

– Более осторожны? В чем?

– В выдаче свидетельства о смерти.

Пальцами правой руки Брент забарабанил по столу.

– Кэт, до того как этим утром мы напечатали твою статью, ты уверяла меня, что эта женщина была похоронена живой, правильно?

– Да.

– Ты нас убедила, вот почему мы и вылезли с этой статьей. Мы поверили тебе на слово. Ты – умненькая девочка, и мы хотели дать тебе шанс. У тебя еще не было никаких подтверждений, но мы подумали, что все о'кей, можно пустить материал в тираж – хорошая, сенсационная статья, не так ли? – Лицо Брента потемнело, и Кэт почувствовала растущую неловкость. – Как ты узнала, что женщину действительно похоронили живой?

– Я ее видела! Она родила прямо в гробу. Ее глаза были открыты, там была кровь. Ее ногти были… – Кэт замолчала. Она вспомнила блестящие наманикюренные ногти, и ей снова стало не по себе. – Крышка гроба… на ней следы, словно ее царапали.

– Ты эксперт по трупам?

– Что вы хотите сказать?

– На скольких эксгумациях ты присутствовала? И сколько ты видела выкопанных мертвецов?

– Нисколько. – Кэт обхватила правое запястье, в ней бушевали одновременно гнев и неуверенность в себе. Ощутив под рукой знакомые звенья серебряного браслета, она несколько успокоилась. Сомнения исчезли.

Главный редактор хмыкнул.

– Тебе никогда никто не рассказывал, что происходит с телами умерших через несколько дней? О газах, которые в них скапливаются? Как они выходят наружу? О том, что давлением этих газов плод может быть выдавлен наружу? И что мертвые тела могут изменять свое положение, а их конечности могут подергиваться.

На мгновение Кэт показалось, что всему нашлось объяснение. Господи! А что, если она ошиблась? О последствиях лучше не думать: судебный иск из больницы, от врачей, от похоронного бюро, от мужа. В голове у нее был полный туман. Она мысленно вернулась в прошлое, увидела руки, пальцы, сломанные до мяса ногти, исцарапанную крышку гроба. Разве там не было царапин? Никакое тело не могло бы так перевернуться. Да и ногти были действительно сломаны.

С минуту она в ужасе смотрела на Терри Брента. Ей не раз говорили, что он женоненавистник и особую ненависть питает к женщинам-репортерам. Когда он беседовал с ней при приеме на работу, она этого не почувствовала, зато хорошо ощутила сейчас. Он разозлился так, что на скулах у него заиграли желваки.

– Мы – газета семейная, Кэт. А не какая-то грязная бульварная воскресная газетенка. Мы – люди ответственные. Нам не нужна такая ерунда.

– Ерунда? – В голосе Кэт появились предательские писклявые нотки. – Это леденящая душу история. Об этом просто нельзя не писать.

Брент покачал головой:

– Слишком грустно, даже окажись это правдой.

На мгновение Кэт онемела и в удивлении уставилась на главного редактора:

– Я… я не понимаю. Описывать автомобильные катастрофы – это да, но нечто подобное… Я только что вернулась с места происшествия. Погибло двое молодоженов. Не думаю, что это подходит для спокойного семейного чтения, а эти… распрекрасные фотографии – и того меньше.

– Описывая автокатастрофы, мы спасаем жизнь других.

– Ну да, говорите! Вы же сами в это не верите. – Кэт всплеснула руками.

Брент вытащил из пачки еще одну сигарету.

– Меня уже тошнит от полиции. Правда тошнит. За ширму не допускается ни один репортер. Ты действительно туда проникла или же купила у кого-нибудь эту информацию?

– Быть там, где не полагается, – моя профессия.

– Только если это не связано с нарушением журналистской этики и не подвергает риску наши добрые отношения с полицией. – Брент сунул сигарету в рот и прикурил.

– У нас никогда не было добрых отношений с полицией. Она никогда нам не помогает.

Брент пожал плечами и откинулся на спинку стула. Он передвинул сигарету в центр рта и зажал ее зубами.

– Ты можешь подтвердить эти россказни? Добыть доказательства?

– Именно над этим я теперь и работаю. Я хочу сказать, что видела эту женщину собственными глазами, дважды. Ассистентка из морга сказала мне, что она была удивлена, почему не сделали вскрытие сразу после смерти. Я полагаю, за этим стоит большая халатность. Прошлой ночью там был лечащий врач. Представитель коронера. Служащая санитарно-эпидемиологической службы.

– И ты у них спросила, согласны ли они с тобой?

– Нет. Я собираюсь поговорить с ними сегодня.

Брент вынул сигарету изо рта. Теперь он держал ее словно бумажный дротик.

– Ты это приняла так близко к сердцу, потому что женщина.

Кэт постаралась не повышать голос.

– Меня послал на этот репортаж редактор отдела новостей, и я этот репортаж сделала. Я ничего не выдумала. И не нужно быть экспертом по эксгумации, чтобы понять, что женщина пыталась выбраться. Это так и было. Кто-то проявил серьезную халатность. Эта женщина была жива, когда ее положили в гроб, и я думаю, кое-кто старается все замять. Спустить дело на тормозах.

– И какие у тебя есть доказательства?

Через отверстия между полосками жалюзи позади Терри Брента Кэт увидела, что на здании напротив работает мойщик окон.

Ногти.

Она опустила глаза, решив промолчать: ей никому не хотелось об этом рассказывать. Кэт послушала шипение отопительной системы, потом снова посмотрела на Брента.

Губы главного редактора превратились в ровную линию. Он сбросил пепел с кончика сигареты.

– Мы можем снова взяться за это дело, когда проведут расследование.

– Но сейчас мы идем по горячим следам! Я могу добыть сенсационную информацию, если вы дадите мне шанс.

– Расследование закончится через несколько недель. Мы сделаем об этом репортаж. И достаточно. Ты мне понадобишься завтра на судебном процессе по делу Хартли Бриггса.

– Что такое?

– Изнасилование детей по кругу – секта сатанистов.

– И вы считаете это нормальным – писать об изнасиловании малолетних и поклонниках дьявола, а не о людях, погребенных заживо?

– Это отвечает интересам общественности. Родителям следует знать о подобных вещах.

– А знать, что тебя могут похоронить заживо, – это не в интересах общественности?

Один из ранних выпусков «Новостей» лежал, сложенный, поверх стопки на столе Брента. Он пробежал страницу глазами и прочел вслух:

– «Миссис Элинор Кнотт, которая живет рядом с кладбищем, сказала: „Я слышала слабые стоны, когда проходила через кладбище днем в пятницу. Это было спустя три дня после похорон“». В гроб не может поступать воздух, если он закрыт надлежащим образом, – пояснил Брент. – Любой человек задохнулся бы там через два-три часа. Даже если бы гроб не был воздухонепроницаемым, то как, черт побери, попадет туда воздух, если над ним добрых шесть футов земли?

Кэт снова завертела свой браслет.

– Понимаешь, в каком дерьме мы можем оказаться? – спросил главный редактор. – Закончим свою жизнь с дощечками «Клеветники» на шее, которые нам повесят врачи, клиника, похоронное бюро, семья женщины.

Образ Салли Дональдсон в гробу всплыл перед глазами Кэт. Затем – Салли Дональдсон, лежащей на операционном столе в морге с мозгом на груди.

– Это все – чистая правда, – произнесла она.

– А вот это мы узнаем после расследования, не так ли?

– Я намерена выяснить это пораньше. Если повезет, буду знать обо всем уже в конце сегодняшнего дня.

– Хватит, – сказал Терри Брент. – До окончания расследования больше ничего не желаю об этом слышать. И не хочу, чтобы ты шныряла в клинике, выдвигая свои неподтвержденные обвинения.

– Позвольте мне хотя бы переговорить с доктором Селлзом.

– Ты не должна ни с кем разговаривать. Понятно?

– Вы передаете эту тему кому-нибудь другому?

– Нет. Все это – сплошная чепуха. Я собираюсь забыть об этом.

– А если расследование покажет, что я была права?

– Это будет великолепно. Тогда иди и разговаривай с кем угодно. Но накрепко запомни: ты окажешься по уши в дерьме, если выяснится, что ты не права. – Брент порылся у себя на столе и вручил Кэт листок бумаги. – Если уж тебе так нравятся истории об оживших мертвецах, сегодня вечером можешь сделать об этом еще один репортаж.

Это был пресс-релиз.

– Вы хотите, чтобы я написала об этом? – спросила Кэт.

– Ага. Пиши все, что тебе вздумается. Можешь высмеять ее, если захочется, все они – шарлатаны. Я не буду возражать.

Обида и беспокойство терзали Кэт, когда она покинула кабинет Терри Брента. Неужели она ошиблась с Салли Дональдсон? Неужели дело стараются замять? Ей не давали покоя ногти. И тот факт, что вскрытие не было произведено сразу. Она вернулась на свое рабочее место и позвонила Марти Моргану, ведущему медицинскую колонку в газете, с которым разговаривала рано утром. Она спросила его о том, что ей хотелось узнать. После этого он как-то сразу притих и задумался.

– У меня на этот счет была статейка, – сказал он, помолчав. – Разыскать и послать вам?

Кэт спросила, не может ли она заехать и забрать ее немедленно.

18

Доктор Айан Катби, заведующий отделением анатомии клинки при Куинз-Колледже, стоял на кафедре. Крепкий коротышка с аккуратно причесанными волосами песочного цвета и хорошо натренированной улыбкой, он строил фразы с хирургической точностью, при этом руки его рассекали воздух.

Триста шестьдесят студентов, одетых в белые халаты, сидели в зале, конспектируя за ним и ожидая конца лекции с нездоровым любопытством и волнением. Большинство из них никогда прежде не видели мертвого тела.

За четырьмя студентами закреплялся один труп. Он будет принадлежать им, неделя за неделей в течение следующих двенадцати месяцев они будут анатомировать его. Листки с машинописным текстом на доске объявлений указывали, кому какое тело предназначено, и давали краткие биографические данные умершего. Харви Суайру достался номер пятьдесят два. В пояснении говорилось, что это мужчина семидесяти шести лет, умерший от ишемической болезни сердца. Он был государственным служащим и проживал в Восточной Англии. Вот и все.

Лекция шла к концу. Доктор Катби повысил голос, чтобы прекратить шумок, который пробежал по залу.

– Хочу еще раз напомнить вам то, о чем говорил раньше. – Его шотландское «эр» раскатилось по аудитории. – Эти люди отдали свои тела в дар медицинской науке. Отдали добровольно, по собственному желанию. Но помните, это были люди, человеческие существа, когда-то они были такими же живыми, как мы с вами. Относитесь к ним с уважением, так, как вы отнеслись бы к умершему члену вашей семьи.

Наступила полная тишина.

– Надеюсь, вам понятно, что с трупом должно быть все в порядке. Я не допущу, чтобы вы брали конечности или половые органы для каких-либо шуток. К концу года, когда вы закончите работать с ними, останки будут кремированы или же захоронены в земле – в соответствии с завещаниями.

Отделение анатомии располагалось в дальнем конце колледжа, позади кухонь, прачечной и морга. Харви шел чуть ли не в первых рядах студентов, по унылым коридорам, изгибающимся то налево, то направо; вдоль стен тянулись укрытые асбестом трубы. Казалось, будто идешь по трюмам корабля.

У Харви побаливала голова – как после легкого похмелья, теперь он каждое утро просыпался с этим ощущением и знал, что придется к этому привыкать. В правой руке он держал зачитанное до дыр руководство по вскрытию, прижимая его к свертку с набором инструментов для анатомирования. Он прекрасно себя чувствовал в белом халате – уверенно.

На бледно-голубых двустворчатых дверях в конце коридора висела табличка «Вход только в белых халатах». Правая половинка двери беспрестанно открывалась и закрывалась перед стекающимся туда потоком студентов. Харви встретил знакомый запах формалина; по мере того как он приближался к двери, запах усиливался.

Несколько студентов переминались перед дверями, как будто ожидая решительного толчка. Он презрительно прошел мимо них и замер, испытывая благоговейный трепет перед тем, что открылось его глазам.

В помещении стояла глубокая тишина. Трупы лежали рядами, под белыми простынями на металлических столах, под каждым было подвешено коричневое пластиковое ведерко. Пульс Харви бешено забился. Полное отсутствие какого-либо движения. Как в соборе или в храме. Стены между высокими арочными окнами выкрашены в цвет консервированных бобов. Доски с плохо нарисованными анатомическими схемами. На подоконниках и на полках на подставках – деревянные и пластмассовые копии внутренних органов. Пол покрывал потрескавшийся коричневый линолеум. Вдоль правой стены зала тянулся ряд металлических раковин с изогнутыми кранами и держателями бумажных полотенец. Над каждым трупом, над кипенно-белыми простынями были подвешены на цепях лампы дневного света.

Разговоры смолки, слышался только звук шагов, потом шарканье ног, потом – тишина. Будто каждый, кто вошел сюда, тоже на какое-то мгновение умер.

Номер пятьдесят второй находился в дальнем конце зала. Позади него был свален какой-то хлам: несколько пустых столов, тележка, как у носильщика, с рассыпавшимся скелетом и большой стеклянный сосуд с человеческими органами в формалине.

Харви не отрываясь смотрел на неподвижную белую простыню, под которой угадывались очертания головы, тела и приподнятой ноги, и с нетерпением ожидал, когда три его сокурсника присоединятся к нему. В нем росло возбуждение. Ему хотелось увидеть лицо трупа, прикоснуться к нему. Ощутить разницу между мертвой и живой материей.

Первым пришел Гордон Клиффорд, легкомысленный парень, на которого Харви не обращал внимания, следом за ним – серьезный малый по имени Томас Пайпер, и наконец, задержавшись на несколько минут и извиняясь за опоздание, появился чудак со слабовольным подбородком, именуемый Хедли Уинз, отец которого был президентом – как говорил он – Королевского хирургического колледжа.

Харви по очереди оглядел их. Вид у них был неуверенный, и смотрели они на простыню так, будто боялись, что тот, под простыней, вдруг оживет. Харви решительно шагнул вперед и начал стягивать простыню.

От вырвавшихся паров формалина у него защипало глаза. Лицо трупа было накрыто влажной миткалевой маской, там, где она кончалась, виднелась шея, серо-коричневая, как кожа рептилии. Харви снял маску, вздрогнув от ощущения холода и влаги под пальцами.

У трупа было веснушчатое лицо, полнота его подчеркивалась тем, что волосы были начисто сбриты, с выражением умиротворенности, как у пациента, покидающего кресло дантиста.

Харви снова потянул простыню, грудь у мужчины была того же серо-коричневого цвета. На месте операции по поводу болезни сердца – шрам. Моргая от паров формалина, Харви тянул простыню вниз, обнажился пупок, затем пенис, такой сморщенный, что с первого взгляда его было трудно отличить от мошонки, на которой он покоился.

Харви обнажил бедра трупа, потом ноги и замер в удивлении: левая нога была ампутирована ниже колена.

– Ого! До нас тут уже кто-то поработал, – сказал Клиффорд.

Хедли Уинз стал желто-зеленым. Харви почувствовал легкое разочарование. Бесцветное, как будто обтянутое искусственной кожей, тело больше походило на манекен, чем на человека. Пайпер, казалось, остолбенел. Гордон Клиффорд криво усмехнулся. Хедли Уинз резко отвернулся, и его вырвало, содержание его желудка – томатные шкурки, тертая морковь, слюна – запачкало перед его халата.

– Простите, – сказал он и отправился на поиски швабры и ведра.

Харви согнул палец и осторожно ткнул руку трупа. Мышца на ощупь была похожа на замазку.

– Эй, Харви! – сказал Гордон Клиффорд, изображая ужас. – Не делай этого, ты его разбудишь.

Харви улыбнулся. Клиффорд – козел, подумал он. Все они, с кем он учился в медицинском колледже, козлы. Они только притворяются, играют. Стараются быть очаровашками, весельчаками. Он сделал большую ошибку, рассказав своим приятелям в школе слишком многое, посвятив в тайны, которые они не в состоянии понять. И еще – он слишком серьезен. Это отталкивает людей, не способствует хорошим отношениям, мешает расположить их к себе. Люди – жалкие существа, но не стоит позволять им знать, что тебе это известно.

Пайпер внимательно изучал учебник.

– Мы начнем со спины, – объявил он. – Кто хочет сделать первый надрез?

Харви тоже открыл учебник и пробежал глазами оглавление. «Грудная клетка». «Брюшная полость». «Сердце». «Шея». «Конечности».

Он изучил все эти разделы так досконально, что большую часть материала знал наизусть.

– Нам нужно перевернуть его, – сказал он.

Они положили номер пятьдесят второй на живот. Хедли Уинз так и не вернулся. Харви вытащил из свертка новенький блестящий скальпель, затем сверился со схемой. Прижал лезвие к коже под шеей трупа. Ему пришлось приложить усилие. Тело было на удивление твердым, и, когда он сделал надрез, раздался звук разрываемой материи. Он медленно вел лезвие вдоль спины, за лезвием тянулась полоса вязкой жирной жидкости.

Интересно, что означала смерть для номера пятьдесят второго. Поднимался ли он над своим телом, кружило ли его в темном туннеле, видел ли он яркий свет и встречался ли со своей матерью? Разрешено ли ему было там остаться, или же его тоже отослали назад? Не парит ли он сейчас под потолком этого зала, наблюдая за ним?

Некоторые верят, что, пока тело не похоронено, души витают вокруг. Они не могут освободиться и улететь, пока остаются хоть какие-то признаки жизни. В другой мир они попадают только тогда, когда тела уже нет, когда от него ничего не осталось.

Когда людей хоронят, они не умирают совсем. Волосы продолжают расти. Ногти – тоже. Даже если из вен вытечет вся кровь и вместо нее будет закачан формалин, жизнь в теле продолжается: гниение, бактерии. Для того чтобы тело обратилось в прах, требуются годы. Годы, которые приходится проводить над собственным телом, наблюдая за ним. От которого невозможно освободиться.

«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»

«Господь очень тобой недоволен».

А если некуда вернуться? Только в мертвое, разлагающееся тело, что тогда? Или если кремировали?

Разве это не ад? Быть духом без тела, отправленным назад с небес, чтобы парить и наблюдать. Навсегда.

Харви с опаской поднял глаза, размышляя, не кишит ли воздух в этом зале душами находящихся здесь мертвецов, душами, скользящими сейчас над ним, подобно рыбам. Кричащими, потому что они осознали вдруг, за чем им придется тут наблюдать.

Душами, находящимися в жутком заточении.

Или ничего такого нет? Совсем ничего. Просто смерть, конец? Когда умирает мозг, умираешь и ты?

Леденящий холод проник в Харви, а запах рвоты Хедли Уинза вызвал воспоминания, которые с некоторых пор его преследовали.

Анджи.

Потеря контроля над собой.

ШИЗО.

С того случая он испугался. Испугался своей роковой силы. Таблетки ее сдерживали. Хлорпромазин. Двадцать пять миллиграммов три раза в день и пятьдесят – на ночь. Один из курсов лечения шизофрении, он отыскал его в справочной библиотеке Британской медицинской ассоциации спустя день после разговора с Анджи. Он выписал рецепты на трехмесячный курс лечения на бланках отца, найденных на его письменном столе.

Возобновить запас для него не составит труда. Он уже подружился с сестрой, распределяющей лекарства в больничной аптеке, наговорил ей, что интересуется исключительно фармакологией, и она показала ему кладовую. Он, узнал, где находятся полки с лекарствами для психиатрического отделения и как ведутся записи о выдаче лекарств.

От таблеток у него слегка болела голова, и по утрам он чувствовал себя немного одуревшим, и все. Проходила неделя за неделей, рецидивов не было, и он с горечью убеждался, что Анджи была права.

Харви раздвинул кожу и уставился на переплетение спинных мышц номера пятьдесят два. Солонина. Мясо, как у любого другого животного. Он отодвинулся в сторону и уступил место Клиффорду.

Этот зал, на который он возлагал такие большие надежды, не оправдал его ожиданий. Те, что лежали здесь, были слишком долго мертвыми, слишком долго. Больше десяти лет он страстно мечтал об этом дне, мечтал делать то, что делает сейчас с настоящим телом, с телом человека. Но теперь он понял: это не то отделение и не тот предмет.

Мертвые не смогут дать ответ на его вопросы. Только живые.

19

Вторник, 23 октября

Афиши перед серым бетонным зданием городской ратуши представляли собой фотографию семидесятилетней женщины со взбитыми, обесцвеченными перекисью волосами, сквозь которые просвечивал свет, создавая впечатление несколько покривившегося нимба. На ней было прозрачное платье, а на лице – улыбка, которой царственные особы одаривают с трапа самолета пришедших их встречать обычных смертных.

«ДОРА РАНКОРН – ВСЕМИРНО ИЗВЕСТНЫЙ МЕДИУМ – СЕГОДНЯ В 19.00», – сообщали прописные буквы под фотографией.

Кэт Хемингуэй стояла в очереди. Она никогда не была на сеансе медиума, однако смутное представление о том, чего ожидать, у нее было. Ее раздражало, что пришлось идти сюда, лучше пойти на «Привидения» с Эдди и компанией из редакции. Она все еще кипела от гнева, вспоминая нагоняй, полученный пару часов назад от Терри Брента, и только сейчас начала понемногу остывать. Первые полчаса она так злилась, что села и написала заявление об уходе, но потом порвала его.

Глупо, твердила себе Кэт. Это же просто репортаж. Всего лишь еще один репортаж. Забудь об этом. Но забыть она не могла. Женщина была всего лишь на год моложе ее, как тут остаться равнодушной. Кэт не давали покоя ее ногти. И раздражало отношение Брента. Насторожило ее и замечание Мэнди, ассистентки врача в морге, удивленной тем, что вскрытие не было произведено сразу после смерти. Что-то тут не так. И с Терри Брентом тоже что-то не так. Господи, он же газетчик, ему следовало бы заинтересоваться этой историей, попытаться выяснить правду.

Кэт снова охватили сомнения, у нее сжался желудок. А что, если она ошибается?

Кто-то наступил ей на пятки, и она, вздрогнув, сделала шаг.

– Простите, – произнес чей-то голос.

Кэт сняла туфлю и потерла пятку. Очередь двинулась вперед. Она вручила свой пригласительный билет охраннику в униформе и вошла в большой зал. Это было типичное современное муниципальное помещение, спокойное и просторное: много воздуха, абстрактная роспись на потолке и барельефы на стенах, примерно пять сотен тяжелых оранжевых пластиковых стульев, из которых две трети были уже заняты. Из микрофонов мягко лились негритянские спиричуэлс.

Кэт села в задних рядах, удивляясь разношерстности публики. Она ожидала увидеть дамочек в шляпках, приколотых к подсиненным сединам, но в основном это были молодые, модно одетые люди не старше двадцати пяти. Кэт заметила и небольшое число пожилых людей, одетых в лучшие воскресные одежды – по-видимому, ради своих ушедших в иной мир близких на случай, если они внезапно тут появятся.

На сцене стояло белое кресло из искусственной кожи и стол, накрытый белой скатертью. Искусственные желтые и белые цветы в корзине скрывали микрофон. Люди все прибывали. Кэт незаметно вытащила из сумочки блокнот и, прикрыв пиджаком, начала делать краткие записи.

Свет на сцене стал ярче, появился высокий блондин с золотыми серьгами, в желтом смокинге, с микрофоном в руке.

– Леди и джентльмены! Возможно, некоторые из вас уже встречались с Дорой. Те же, кто еще незнаком с ней, увидят сегодня много интересного. Она отдохнула от своего недавнего турне вокруг земного шара и теперь находится в пике своей энергии. Она начнет этот вечер с того, что передаст многим из вас послания от ваших близких и любимых, которые покинули этот мир. Затем Дора проведет сеанс исцеления, и те, кто в этом нуждаются, могут остаться после основной части ее выступления. – Блондин вытянул руку и сверкнул улыбкой, обнажив рот, полный белых зубов. – Леди и джентльмены, Дора Ранкорн!

Он исчез в левой кулисе, и справа под фанфары, в ярком свете прожекторов появилась медиум. На ней было белое атласное платье с воротником, отделанным рюшами.

У Кэт побежали по спине мурашки. Ей вспомнился атлас и оборочки, обрамлявшие гроб Салли Дональдсон.

Медиум одарила всех королевской улыбкой, поклонилась, взмахом руки успокоила аплодирующую публику, села в белое кресло и кашлянула. Музыка и аплодисменты смолкли, раздался треск, потом шелест и снова треск – она налаживала микрофон.

Дора Ранкорн оказалась куда меньше, чем на фотографии, и гораздо толще. Она была размалевана, будто певичка из ночного клуба.

– Приятно снова встретиться с вами, мои дорогие. – Голос у нее был хриплый, с простой деревенской интонацией, она картавила. – Я только что вернулась из Америки. За шесть недель я побывала в двадцати семи городах. Приятные люди эти американцы, у них такая сильная духовная связь со своей страной. Но сегодня вечером я тоже чувствую здесь сильную связь.

Дора Ранкорн раскинула в стороны руки, словно бабочка крылья, при этом пальцы ее шевелились, и, тяжело задышав, закрыла глаза.

– Сегодня здесь много энергии. Это будет неплохой вечер, вокруг меня ваши друзья и родственники. Их так много, что я не знаю, с кого начать. Я слышу имя Рекин в Шотландии. – Она открыла глаза. Пожилая женщина с седыми волосами подняла руку. – Здесь джентльмен по фамилии Рекин, он недавно умер. Верно?

Женщина кивнула. Аудитория молчала.

– Он хочет, чтобы вы передали его пожелание кому-то по имени Фаркуарсон. Вы знаете кого-нибудь по имени Фаркуарсон, который в последние шесть месяцев сменил дом или работу?

Женщина покачала головой.

– Полагаю, это Фаркуарсон, – сказала медиум. – Нет?

Седая женщина снова покачала головой.

– Запомните это, дорогая. Через пару дней вы поймете, что это значит. – Медиум закрыла глаза и снова тяжело задышала. – Я принимаю послание для того, кого зовут Уайт или Уайтинг.

Трое подняли руки.

– От человека, который говорит мне, что умер около года назад.

Двое опустили руки. Осталась женщина лет под сорок, с суровым лицом, которая сидела в одном ряду с Кэт, только чуть подальше. У нее были длинные рыжие волосы, запрятанные под берет, одета она была в зеленый пиджак.

– Этот человек был вашим отцом, не так ли?

– Мужем.

– Мне очень жаль, дорогая. Были какие-то помехи, и я не все расслышала. Он говорит, что вы сделали перестановку в его комнате.

– Я переехала в другой дом, – холодно сказала женщина.

Уверенности в голосе Доры Ранкорн поуменьшилось.

– Именно это я и имела в виду, дорогая. – Уверенность снова вернулась к ней. – В новом доме вы поставили его кресло в другое место.

– Я его продала, – заметила женщина.

Медиум победно улыбнулась:

– Думаю, именно это он и пытается мне сказать: вы убрали его из своей жизни, и ему не очень приятно, что вы так поступили. – Она просияла улыбкой, снова закрыла глаза и некоторое время сидела молча. – Я получаю сообщение для кого-то по имени Парке, уроженца одного из западных графств.

Девушка с копной черных волос резко подняла руку, затем, немного поколебавшись, подняла руку и пожилая женщина.

– От кого-то по имени Билл.

Пожилая леди опустила руку.

Медиум взглянула на девушку:

– Думаю, это ваш дядя, верно?

– Мой отец.

– Так я и думала – либо ваш дядя, либо отец. Умер около пяти лет назад?

– Десять.

– Он предупреждает вас относительно лестницы. Думаю, он беспокоится по поводу сломанных перил.

– Мы живем в одноэтажном щитовом доме, – сказала девушка.

По залу пробежал смешок.

– Думаю, он беспокоится о леди, живущей с вами по соседству. Есть на вашей улице леди, которой приходится подниматься по лестнице?

Девушка кивнула.

– Он хочет, чтобы вы предупредили ее насчет лестничных перил. Он очень на этом настаивает.

Кэт кипела, стенографируя эту чушь. Женщина все перевирала. Комедия, да и только, просто непонятно, почему столько людей так охотно глотают подобную дрянь.

– А сейчас я получаю сообщение от кого-то, кто имеет родственные связи в Америке. Оно предназначено тому, у кого в Америке был брат – он покинул этот свет около десяти лет назад, как он мне сказал.

Интерес Кэт чуточку возрос.

Дора Ранкорн сидела с закрытыми глазами.

– Я не очень хорошо его слышу. Он говорит, что его сестра сегодня здесь присутствует.

Кэт увидела, что поднялись три руки.

– Он говорит, что погиб в море. Несчастный случай. Он был на яхте. Его задело парусом, и он упал за борт.

Кэт показалось, будто ее ударили кузнечным молотом. Медленно, неохотно три руки опустились. Медиум продолжала говорить с закрытыми глазами.

– Он пытается сказать мне свое имя. Возможно, это Харви.

«Хауи», – сказала про себя Кэт.

Глаза медиума все еще были закрыты.

– Да, я думаю, Харви. Ему было восемнадцать лет, когда он покинул этот мир, но вы все равно его младшая сестренка, и он хочет приглядывать за вами. Он хочет знать, не было ли у вас игрушки, которую вы называли Киф. Он показывает мне обезьянку.

Фиф. Кэт, ошеломленная, уставилась на женщину. Ее тряпичная обезьянка Фиф.

– Он чем-то очень расстроен. – Глаза медиума открылись, она смотрела прямо на Кэт. Той не нужно было поднимать руку. Медиум знала ее.

Кэт уставилась на белый атлас, на кружевные оборки, она видела лицо Салли Дональдсон, потом оно сменилось лицом Доры Ранкорн.

– Он говорит, что вы в большой опасности из-за того, что сейчас делаете… или собираетесь делать… что-то связанное с вашей работой. Вы не должны этим заниматься.

Кэт почувствовала, что ее голову сжал обруч, а спина одеревенела.

– Доходит все слабее. Я с трудом его слышу. Говори громче, дорогой! – закричала медиум и на минуту замолчала. – Он просит, чтобы вы бросили это, не вмешивались. – Дора закрыла глаза. – Он пытается назвать мне имя. Оно звучит как Айр. Что-то связанное с воздухом. – Она открыла глаза. – Вы имеете дело с айр-кондишн?

– В некотором смысле – да, – запинаясь, ответила Кэт.

– Думаю, вам нужно быть очень осторожной. Полагаю, что вам не следует иметь дела с айр-кондишн. С этим что-то связано. Вам это о чем-то говорит, милочка?

Кэт пожала плечами и попыталась внятно ответить:

– Возможно, хоть и не совсем ясно. Вы не могли бы это пояснить?

Женщина снова закрыла глаза.

– Боюсь, я потеряла с ним связь, милочка. Он очень беспокоится о вас. Вы не должны начинать это новое дело.

Мысли роились в голове Кэт.

– Придерживайтесь этих указаний, милочка. Возможно, через несколько дней что-то прояснится.

Не сводя глаз со сцены, Кэт вся обратилась в слух, сердце ее бешено колотилось, желудок сжимало.

Харви. Хауи. Десять лет назад. Несчастный случай в море. Америка. Брат. Сестра здесь.

Если это счастливое совпадение, то тогда не одно, а сразу несколько.

– У меня послание для кого-то по имени Мэри, – сказала Дора Ранкорн.

Взлетело несколько рук.

– От того, кто носит очки. Мне показывают очки и говорят, что вы сердились, что очки все время терялись. – Она окинула беглым взглядом лес рук. – Думаю, это женщина по имени Бетти.

Совершенно выбитая из колеи, Кэт просидела до конца сеанса. Действо шло своим чередом. Имена, всякие банальности. Она едва слышала все это. Ее мысли были в Бостоне. Они вернулись в тот самый день, когда отец присел на край ее постели и сказал, что Хауи больше не придет домой. Потом Кэт вернулась в реальность.

«Что-то связанное с воздухом… Он просит, чтобы вы бросили это, не вмешивались…»

Сеанс закончился, люди цепочкой потянулись к выходу. Кэт осталась сидеть на своем месте. Снова появился мужчина в желтом смокинге и вынес на сцену два оранжевых стула. Образовалась очередь из тридцати человек. Кэт встала в самый конец.

Очередь двигалась медленно. Одним Дора Ранкорн уделяла пару минут, другим – около пяти. В зале начали работать уборщики, расставляя стулья и переговариваясь. Мужчина в смокинге, позевывая, ждал за кулисами.

Подошла очередь Кэт. Женщина ей улыбнулась. При ближайшем рассмотрении она оказалась гораздо старше и выглядела очень усталой.

– Извините, – сказала Кэт. – Я не нуждаюсь в исцелении. Мне просто хотелось бы узнать, не сообщите ли вы мне что-нибудь еще. – Она не была уверена, узнала ее медиум или нет.

– Простите, милочка, не сегодня.

– Не могли бы вы провести частный сеанс для меня? Я с радостью заплачу.

Женщина улыбнулась:

– Дело не в деньгах, милочка. – Она почему-то нахмурилась. Кэт поняла, что держит в руках блокнот. – Вы репортер?

– Да, – сказала Кэт в замешательстве и подумала, что не нужно было признаваться. – Вы послали приглашение в газету «Вечерние новости Суссекса».

– Да, милочка, я ее читаю.

– Вы местная? – с удивлением спросила Кэт.

– Я родилась и выросла в Суссексе. – Медиум взяла со столика карточку и вручила ее Кэт. – Позвоните мне на следующей неделе. На этой неделе я в разъездах, а когда я в разъездах, то не могу давать частные сеансы. Это слишком утомительно.

– Спасибо, я непременно позвоню.

– Как ваше имя, милочка?

– Кэт Хемингуэй.

– Не родственница ли знаменитому писателю?

– Нет, но хотелось бы.

– Вы очень хорошенькая, милочка. Вы мне кого-то напоминаете, какую-то актрису. Такие же светлые волосы и милое личико, как у вас. Боюсь, у меня слабая память на подобные вещи.

Кэт улыбнулась:

– Спасибо. Непременно позвоню.

– На следующей неделе, милочка. Позвоните на следующей неделе.

Кэт прошла через пустой зал, мимо охранника, который сидел за своим столом, и вышла на улицу, в ночь. Было одиннадцать часов, шел дождь, и она целый день ничего не ела. А кроме всего прочего, что, черт побери, она обо всем этом напишет?

20

Реабилитационная палата на четвертом этаже клиники при Куинз-Колледже представляла собой квадратную комнату без окон, с белыми стенами и ребристыми чугунными радиаторами, которые недавно были отключены по случаю неожиданно наступившей жары. Она обслуживала пять операционных. В данный момент четверо больных лежали на своих койках на колесиках. За ними внимательно наблюдали медсестры реабилитационного отделения и студенты-медики.

Харви Суайр сидел рядом с пожилым мужчиной, который еще не очнулся от наркоза после операции по поводу аневризмы аорты. Оставалось еще шесть недель летнего семестра его третьего курса в медицинском колледже. Харви было жарко – он недооценил погоду и сегодня утром надел теплый костюм и шерстяные носки. Его томили раздражение и скука. Время от времени он посматривал на «Дейли экспресс», которая лежала рядом. Его взгляд постоянно возвращался к фотографии. Заголовок гласил: «Бойня в Кентском университете».

Четверо студентов – двое парней и две девушки – были застрелены солдатами Национальной гвардии в Кентском университете, штат Огайо, во время марша протеста против войны во Вьетнаме. Фотография на первой полосе изображала студента в джинсах, лежащего на земле. Лицо – застывшая маска смерти – обращено прямо в объектив. Стоящая рядом с ним на коленях девушка, простирая руки, взывала о помощи. Остальные студенты, как во сне, шли мимо. Отличная фотография, запечатлевшая самый момент смерти. Он присоединит ее к своей коллекции.

Харви встречался сейчас с рыжеволосой студенткой по имени Гейн. Она училась на медицинскую сестру и сходила с ума от орального секса. Он все еще принимал таблетки, но ухитрялся хранить это в тайне от нее и от других девушек, которых у него было множество. Теперь он легко сходился с девушками, в основном медсестрами. Он узнал секрет, как нравиться им: притворяться, что они тебе небезразличны, проявлять к ним интерес, быть очаровательным и остроумным – проще простого. Это всегда срабатывало.

Вся жизнь – игра. Только нужно, чтобы другие видели, что ты играешь по правилам. Любого можно одурачить, если играть по правилам.

Иногда ему удавалось одурачить и самого себя: он такой же, как все, нормальный; у него нет больше этой силы; ему не нужно принимать лекарства.

За несколько дней до экзаменов он прекратил их пить, попытался выбраться из своего тела снова и прочесть экзаменационные задания. Но ничего не вышло. Возможно, болезнь прошла. Сила оставила его.

Без таблеток у Харви постоянно кружилась голова. Даже не возникало эрекции. Характер стал раздражительным, неконтролируемым. Он только наполовину покинул свое тело, не смог расстаться с ним окончательно – казалось, будто он сознательно контролировал себя с площадки, установленной в голове. Однажды ночью он изошел яростью. Гейн испугалась и сказала, что, должно быть, он слишком перетрудился, что у него нервный срыв.

Она наговорила много такого, что, как он помнил, сказала ему его первая девушка, Анджи. Поэтому он снова вернулся к своим таблеткам, к привычному состоянию одурения по утрам и головным болям, к которым давно привык и которые воспринимал как само собой разумеющееся.

То же самое испытывал мужчина, у постели которого сейчас сидел Харви. Кожа мужчины была ужасного белого оттенка, похожая на мрамор. Они всегда прибывают из операционной белые, как мрамор, – или как мертвые, от которых, если бы не зеленые сигналы электрокардиографа, их было бы невозможно отличить.

На пластиковом браслете мужчины на запястье стояло имя: «Э. Мидуэй». К пластиковой канюле^[5] с тыльной стороны руки, как раз ниже браслета, была прикреплена дренажная трубка. К груди подсоединены электроды ЭКГ, под ними виднелся свежий восьмидюймовый ровный шрам. Из висящих на стойке пластиковых мешочков по трубкам бежал физиологический раствор с адреналином, от груди к монитору электрокардиографа тянулись провода. Мужчина лежал на спине, руки по бокам, глаза закрыты, рот открыт. Он не видел медной пластинки сбоку на мониторе под ним, которая гласила: «В память о Луи Сильверштейне, 1968 г.»; не знал о Харви, сидящем рядом, чей долг оставаться с ним до тех пор, пока он не выйдет из наркоза настолько, что его можно будет отправить назад в палату.

Грудь мужчины слегка вздымалась, слабо, но ритмично. Он дышал сам. Анестезиологи двадцать минут назад убрали дыхательный аппарат. Харви взглянул на монитор. Давление 148/70. Нормально. Э. Мидуэй благополучно перенес операцию и наркоз и теперь приходил в себя.

Глубокая анестезия. Двенадцать кубиков бриетала, чтобы отключить сознание, и однопроцентная смесь фторотана, чтобы не просыпался, потому что в ходе операции, продолжавшейся почти четыре часа, возникли осложнения. Восемь миллиграммов панкурония для расслабления мышц, что позволяет хирургу вскрыть брюшную полость без их рефлекторных сокращений: Пятнадцать миллиграммов галоперидола и сорок миллиграммов папаверетума для снижения артериального давления и уменьшения кровопотери во время операции. Харви был заинтригован химическим разнообразием анестетиков.

Мужчина зашевелился. Скоро придет в себя, подумал Харви, потом снова взглянул на фотографию в газете и перевел взгляд на обтянутые черными чулками ноги медсестры напротив, по имени Антея, которая ему приглянулась. Рядом с ним, у кровати, где лежал мужчина лет сорока с роскошными усами, сидел Томас Пайпер.

Харви целый год в паре с Пайпером анатомировал их труп, но так и не сблизился с ним. Его напарник был нормальный, серьезный, усердный, не слишком привлекательный парень. Хедли Уинз бросил учебу, потому что не выносил вида крови. Гордон Клиффорд погиб этой весной на лыжной прогулке.

Возле койки, где лежала пожилая женщина, послышались взволнованные голоса.

– Позовите, пожалуйста, мистера Кримбла! – поспешно крикнула кому-то сестра Антея.

Харви оглянулся. Анестезиолог протыкал иглой пузырек с лекарством для подкожных инъекций, а его помощник по имени Роланд Данс, надутый тип, который любил выставляться перед студентами, старался вставить в горло женщине трубку дыхательного аппарата. Послышался звук шагов, но тут Харви пришлось переключиться на своего пациента, который неожиданно стал задыхаться. Харви резко повернулся, испугавшись на какое-то мгновение, что больной умер, а он пропустил этот момент.

Только однажды он уловил его. Это произошло при похожих обстоятельствах с пациентом, который, так же как Э. Мидуэй, перенес тяжелую полостную операцию и лежал без аппарата искусственного дыхания. Неожиданно он стал задыхаться, вспышки на мониторе превратились в одну бесконечную прямую линию.

Тогда Харви сразу понял, что человек умирает, можно сказать, он чувствовал, как жизненные силы покидают его. Он стоял позади, когда команда реаниматоров пыталась не дать больному покинуть этот мир, но все было тщетно: за какие-то секунды краски сошли с его лица, ушло и что-то еще. Вот бы взвесить его за одно мгновение до того, как с ним это произошло. Харви был уверен: определенно что-то покинуло его тело.

Э. Мидуэй уже однажды умирал. Час назад в операционной. Сердце его остановилось, почти десять минут хирург и сестры боролись, чтобы заставить его биться вновь. Они пробовали дифибриллятор, но безуспешно, потом в один из желудочков сердца ввели адреналин. Это возымело действие, но врачи не были уверены, что больной не испытал кислородного голодания, которое вызывает необратимые процессы в мозгу.

Организм пожилого человека – Мидуэю было семьдесят семь – не слишком приспособлен к сопротивлению. С точностью можно будет сказать только через пару дней, когда он достаточно придет в себя.

Харви наблюдал за ним в тот момент, когда он, распростертый под слоями зеленой материи на операционном столе, был мертв. Странное чувство испытал тогда Харви.

Э. Мидуэй снова глубоко вздохнул. Глаза его широко раскрылись, и он сделал движение, будто собирался сесть. Встревожившись, Харви вскочил и теперь стоял над ним, внимательно наблюдая. Мужчина смотрел прямо на Харви, которому было странно видеть, что больной так неожиданно и резко пришел в себя.

– Чтоб мне провалиться! – сказал Э. Мидуэй каркающим шепотом то ли самому себе, то ли Харви. Харви проверил монитор – вспышки были сильными. Мужчина заговорил снова, все еще шепотом, с быстрым акцентом Ист-Энда: – Замечательно! Я видел вас всех. Всю эту чертову операцию! Видел, как ты высмаркивал свой поганый нос! Я был там, вверху, под потолком этого кровавого театра, черт побери! Когда хирург сказал, что я умер, я попытался похлопать этого парня по плечу и сказать ему, что со мной все в порядке, но он, черт его подери, не слышал меня.

Глаза Э. Мидуэя закрылись. Он опять уснул.

Харви не отрываясь смотрел на него. Вспышки на мониторе стали немного слабее. Во время операции он стоял за головой Э. Мидуэя с анестезиологом и его помощником, управляя аппаратом для наркоза. При сложных операциях за головой больного устанавливался экран из зеленой ткани, чтобы исключить возможность попадания микробов от аппарата.

Харви вспомнил: когда Э. Мидуэй находился в состоянии клинической смерти, он, должно быть, в порыве возбуждения снял маску и высморкался.

Невозможно! Э. Мидуэй не мог его видеть.

Но в душе Харви понимал: это так же невозможно, как невозможно то, что он видел, когда попал в аварию на велосипеде.

21

Среда, 24 октября

Казалось, лето было давным-давно; смутное воспоминание о нем смешалось в уме Кэт с воспоминаниями об иных летних днях, образы расплывались и гибли под напором меняющихся картин.

Еще всего месяц назад стояли жаркие дни и просто не верилось, что когда-нибудь будет холодно и сыро. Теперь та жара была не более чем воспоминанием, а реальностью стало сырое осеннее утро с глубокими лужами на тротуарах, сердитая вода, стекающая в водостоки, и небо, клубящееся угрюмыми темно-серыми облаками.

Кэт стояла в людской толпе рядом со зданием суда и рассеянно прикидывала, сможет ли это старинное здание вместить всех желающих. Дела, касающиеся сексуального насилия, всегда собирали толпы, а этот случай был действительно ужасающий: сорокасемилетний, открыто исповедующий сатанизм Хартли Бриггс и четверо его братьев по вере обвинялись в похищении и исполнении ритуальных сексуальных действий над шестнадцатью детьми за последние пять лет.

В зале суда всегда было либо жарко, как в пекарне, либо холодно, как на льдине. Кэт научилась одному трюку – надевать на себя одежду слоями, чтобы потом постепенно снимать. Когда она шла в суд, то старалась одеться понаряднее: это помогало брать интервью у свидетелей, которые зачастую пребывали в сомнениях относительно того, кто является официальным лицом, а кто – нет, и в большинстве случаев склонны были считать, что люди, одетые шикарно, имеют непосредственное отношение к процессу.

Сегодня на ней был черно-белый в елочку шерстяной костюм, белая блузка с мягким галстуком из черного бархата и ее лучшее пальто, которое сидело на ней как влитое, – его она купила на распродаже. На плечи Кэт накинула большую шерстяную шаль фирмы «Корнелия Джеймс», которая чудесно подходила к ее наряду. На ногах у нее были обычные колготки и лаковые черные туфли на низком каблуке.

Туфли были слегка потерты. Им насчитывалось уже несколько лет. Но в этом году торговля в магазинах шла плоховато, и перед Рождеством начнутся многочисленные распродажи, осталось только подождать несколько недель. Почти всю одежду Кэт покупала на распродажах; ей нравились туфли из хорошей кожи высокого качества, а позволить себе купить их она могла только таким образом.

Тонкий обруч боли залег где-то внутри черепа – результат бессонной ночи. Она лежала в постели, переосмысливая все заново, ее терзало беспокойство, страх и недоумение. Она представляла Салли Дональдсон в гробу – с обломанными ногтями и на столе в морге – с ногтями покрытыми лаком, видела ярость на лице Терри Брента, слышала слова Доры Ранкорн.

«Он говорит, что погиб в море. Несчастный случай. Он был на яхте. Его задело парусом, и он упал за борт».

Точно так и было.

Харви. Не слишком точно. Но Харви, Хауи – звучит похоже. Слишком похоже.

«Он хочет знать, не было ли у вас игрушки, которую вы называли Киф. Он показывает мне обезьянку».

Фиф! Господи!

«Он говорит, что вы в большой опасности из-за того, что сейчас делаете… или собираетесь делать… что-то связанное с вашей работой… Он просит, чтобы вы бросили это, не вмешивались. Он пытается назвать мне имя. Оно звучит как Айр. Что-то связанное с воздухом».

Воздух. Новости передаются по воздуху. Нет, слишком далеко. Похоже на то, что она читала о медиумах: сначала то, что они говорят, производит на тебя впечатление, но потом понимаешь: их слова можно интерпретировать как угодно. Вот и эта Дора Ранкорн не сказала ничего особенного. И все же… Киф. Харви. Яхта.

Кэт вздрогнула, вспомнив о взгляде медиума. Как будто женщина знала, на кого смотреть, будто ее направляли.

Ногти. Может быть, это просто частицы обивки или высохшая плацента – вот почему они показались сломанными. Возможно.

Если она ошиблась, ее уволят. Возбудят дело. Конец карьере. Можно представить, что в этом случае скажет ее сестра Дара: «Двадцать четыре года – а такая идиотка, ни с чем не может справиться. Карьеры не сделала, дружка не завела, даже на работе не удержалась».

Кэт вспомнила: в четыре часа состоится презентация юной пианистки в одной из брайтонских школ, о которой ей поручено написать репортаж. И подумала, успеет ли она туда попасть. Ей нравилось писать о том, что каким-то образом связано с детьми, нравилось их подбадривать.

Толпа медленно, как зубная паста, которую пытаются запихнуть обратно в тюбик, протискивалась через узкие двери в зал к местам для публики и на галерею – для прессы. На ступеньках стояли полицейские, направляя толпу к главному входу. Судейский люд вбегал в здание, наклонив голову под дождем. Среди них облаченный в парик и мантию барристер,^[6] несколько мужчин и две шикарно одетые женщины – вероятно, солиситоры.^[7] Горстка неряшливо одетых людей, крича и высоко держа знамя с нацарапанной на нем надписью «Хартли невиновен!», толклась на тротуаре.

Кэт почувствовала тычок пальцем в спину и услышала дерзкий голос:

– Разве тебе полагается находиться здесь, а не на раскопках могил?

Она обернулась. Позади нее стоял Патрик Донахью. Воротник его пальто, похожего на шинель, был поднят, глаза весело блестели.

– Мне жутко не хватает тебя как дублера. Ты застолбила самую горячую историю, которая произошла здесь за последние несколько лет, и, вместо того чтобы охотиться за подробностями, торчишь в суде.

– Не по собственной воле. – Кэт порадовалась, что так хорошо одета, – репортер «Дейли мейл» окинул ее одобрительным взглядом. Сам он был в своем обычном прикиде: его одежда, как всегда, казалась слегка поношенной, но очень аккуратной. Вельветовые брюки цвета бутылочного стекла, коричневые башмаки, рубашка от Вайелла под полосатым джемпером и твидовый пиджак, который выглядел так, словно перешел к нему с отцовского плеча. При виде его Кэт почувствовала прилив возбуждения, легкость и уверенность в себе.

Они продвинулись вперед еще на несколько шагов.

– Итак, каковы новости об этой сногсшибательной эксгумации?

Кэт пожала плечами.

– Меня отстранили, – сказала она, отбрасывая с лица прядь волос.

– Как это отстранили? Ты же написала сенсационную статью!

– Я чуть было не написала сенсационное заявление об уходе.

Лицо Патрика приняло озабоченное выражение.

– В чем проблема?

– Похоже, Терри Брент считает, что я все это выдумала. Что-то вроде женской истерики, вылившейся в слова. Никто ничего не прокомментировал и не подтвердил. Очевидно, это нормально, что мертвая женщина рожает в гробу. – Склонив голову набок, Кэт ожидала реакции Патрика.

– Что?! Родила в гробу? Ты хочешь сказать, что…

Кэт кивнула.

– Этого в репортаже не было.

– Дик Уиллер, заместитель главного редактора, подумал, что это слишком удручающая деталь, – сказала она и цинично усмехнулась.

– Женщина действительно родила в гробу?

– Это совершенно естественно, так сказал мне Терри Брент. Если верить ему, то жмурики всегда так и поступают.

– Мертвые, конечно, производят некоторые движения. Но затем наступает трупное окоченение. Иногда они издают стонущие звуки – следствие газов, скапливающихся внутри. Мертвое тело – отвратительная штука.

– Они что, правда двигаются?

– Иногда. Вылезают из могил и устремляются за тобой. – Глаза Патрика расширились.

Кэт широко улыбнулась.

– Терри Брент сказал мне, что я вывела из душевного равновесия половину духовенства Суссекса. И должна оставить эту историю до тех пор, пока не проведут расследование.

– Репортаж уже попал на Флит-стрит.

– Знаю. Вчера мне звонили из «Мировых новостей», «Мирроу», «Сан» и еще полудюжины газет.

– И что же ты им ответила?

– Я им еще не звонила.

– А между прочим, это очень полезные контакты, Кэт. Они могут вывести тебя из этого захолустья на большую дорогу.

– А потом снова приведут в Суссекс делать репортаж об эксгумации и сатанистах.

– В Лондоне больше платят, – уклончиво заметил Донахью.

Кэт сунула руки в карманы пальто и почувствовала, как на самом дне левого кармана задела за что-то – вроде скрученной в трубочку бумажки. Что бы это могло быть? – попыталась она вспомнить.

– Вряд ли я произведу на кого-нибудь большое впечатление, если окажется, что это утка.

– А ты думаешь, такое может случиться?

Наконец-то Кэт вспомнила: эта бумажка – памятка к какому-то ополаскивателю для волос.

– Нет, – сказала она, – не думаю. Но я не понимаю, что происходит. Вчера я не сомневалась, а сегодня… – Она пожала плечами. – В общем, не знаю. В Бирмингеме я уже имела дело с медиками. Все быстрехонько захлопнули свои раковины.

– С медицинской братией всегда так, – подтвердил Патрик. – У них хорошее чувство локтя. Но не так-то легко скрыть отчет патологоанатома, который направляется коронеру.

– Девушка из морга сказала: ее удивило, что вскрытие не было проведено сразу же после смерти. Однако они поручили вскрытие своему патологоанатому, а не представителю судебной экспертизы министерства внутренних дел – значит, они считают, что в этом деле нет ничего подозрительного.

– Откуда ты знаешь?

– Я была в морге.

– И тебя пустили?

Кэт улыбнулась и покраснела.

– Да.

– Я не спрашиваю, как тебе это удалось, – заметил Патрик.

– Довольно просто.

– Ну и как? Произвело впечатление?

– Чуть было не упала в обморок.

– Однажды мне пришлось побывать на вскрытии, и я действительно потерял сознание. Это произошло, когда стали вскрывать череп с помощью круговой пилы…

Кэт сглотнула.

– Можешь не утруждать себя подробностями.

– Догадайся, чем они набивают череп, когда выгребают мозги?

– Прекрати!

– Старыми газетами. Вполне возможно, твои репортажи ждет такой же удел.

– Спасибо тебе, Патрик.

– Ничего, скоро привыкнешь.

– Не уверена, что мне этого хочется. А патологоанатомы осматривают все?

– Они народ дотошный.

– И ногти?

– Задача патологоанатома – выяснить причину смерти. Он осматривает все, что имеет к этому отношение. – Они подвинулись ближе к входу. – Итак, ты больше не обиваешь пороги? Не ищешь информацию? В данный момент тебе нужно быть в гуще событий, рыскать по больнице.

– Ты не должен так со мной разговаривать.

– Ты убеждена в том, что все это видела?

– Да, в глубине души. По крайней мере, я думаю, что да.

– Ну тогда нечего нам двоим торчать тут целый день. – Он посмотрел на нее. – Я продиктую твой репортаж по телефону. О'кей? Чего ты ждешь? Отваливай. – Патрик подмигнул.

– Ты это серьезно?

– Серьезней быть не может. Только пообещай мне кое-что.

– Ага, что же?

– Что не забудешь о нашем свидании сегодня вечером.

Кэт усмехнулась:

– Заметано! А ты продиктуешь мой репортаж машинисткам, идет?

– Да. И в отличие от тебя я об этом не забуду.

– Если Брент узнает, что я собираюсь сделать…

– Брент – осел. За него не волнуйся, он всегда дует на воду. – Патрик покачал головой. – Наплюй на него и продолжай свою работу.

22

В гостиной гремела «Сатисфэкшен» «Роллинг стоунз», красные и синие лампочки загорались в такт ударнику. Харви стоял в захламленной кухне под ярким белым светом лампочки без абажура. За ним находилась покрытая пестрым пластиком стойка, заставленная бутылками дешевого вина, жестянками с пивом и пластиковыми стаканами.

Подвыпившая, с размазанной по лицу помадой девушка в мини-юбке, чуть прикрывающей пупок, сидела на сушке для посуды и, болтая ногами в ажурных колготках, вела спор с таким же пьяным студентом-медиком по имени Тед Блейк, в красной вельветовой рубашке и кричащем цветном галстуке. Речь шла о том, возможен ли оргазм у женщин с удаленным клитором.

Харви Суайр ненавидел вечеринки, особенно такие ночные субботние студенческие тусовки, как эта. Было жарко, и он потел, даже просто стоя здесь. Гейн, его девушка, танцевала в другой комнате с каким-то длинным хмырем. Харви было все равно, танцы навевали на него скуку. Он потягивал тепловатое, отдающее металлом пиво из банки, размышляя о Э. Мидуэе, пациенте, перенесшем полостную операцию, который рассказал ему, что наблюдал за ходом операции, паря под потолком операционной. С тех пор он несколько раз навещал старика, но то у него возникали послеоперационные осложнения, то он спал, то не мог разговаривать.

Кто-то от всего сердца стукнул его по спине.

– Порядок, старик?

Он обернулся и увидел Роланда Данса, ассистента анестезиолога, в свитере с высоким воротом и твидовом пиджаке спортивного покроя. Данс был сильно навеселе и потому необычно для себя общителен.

– Отлично, – ответил Харви.

Данс взял полную банку пива и неуверенным движением наполнил пластиковый стакан. Поднялась пена, и пиво через край стакана полилось на без того уже липкий линолеумный пол. Харви не жаловал Данса. Он считал его высокомерным. За Дансом утвердилась слава способного малого, в будущем блестящего анестезиолога. Он уже занимал не по годам высокое положение. Харви завидовал его успехам и удивился, увидев его здесь.

– Классная вечеринка, – с трудом выговаривая слова, пробормотал Данс и попытался сфокусировать взгляд на лице Харви. Тощий, с длинным острым носом, с короткими жидкими волосами, круглым ртом, почти без подбородка и с мелкими острыми зубками, он напоминал Харви мышонка из детского фильма.

– Не имея клитора, ни одна женщина не может достичь оргазма, это невозможно, – невнятно шепелявила пьяная девушка рядом с холодильником.

– А разве не зависит от глубины проникновения? – поинтересовался Тед Блейк.

Внимание Роланда Данса переключилось на эту парочку, он неодобрительно нахмурился, попытался сосредоточиться и снова наклонился к Харви.

– Я бы сказал, это уже слишком, а? – Он отхлебнул пива.

Харви не понял, что Данс имеет в виду – девушку в мини-юбке или тему разговора. Он посмотрел на девицу, на ее обтянутые ажурными колготками бедра и почувствовал эрекцию. Уж не вмешаться ли в их разговор? – подумал он.

– Некоторые африканские племена это делают, не так ли? – бросил он реплику.

– Нищего подобного, – воинственно огрызнулась девица. – Не у всех щернокожих большие «петухи». – Она мотнула головой и покосилась на Харви. – Во всяком шлучае… эт-то ошень лищный… ражговор.

– Ты в чем собираешься специализироваться? – спросил Роланд Данс, пытаясь сменить тему.

– Я еще не решил, – коротко ответил Харви, раздосадованный, что прервался его разговор с девушкой. Но тут же понял, что ему следует воспользоваться случаем, и улыбнулся Дансу: – Кстати, я хотел кое-что у тебя спросить. Насчет больного, который поступил в начале недели, его имя Мидуэй. Мистер Уэндли оперировал его во вторник. Ты там тоже присутствовал.

– Мидуэй?

– Вторая операция во вторник утром. Пожилой мужчина, полостная операция. У него была остановка сердца.

Громкость музыки возросла на несколько децибел, заглушив его слова.

– Извини! – заорал Данс. – Говори погромче.

Харви повторил все, что сказал.

– А… аневризма аорты.

– Я дежурил при нем в реанимационной палате, – сказал Харви. – Когда он пришел в себя, то сказал мне, что во время операции был в сознании.

– В сознании?

Харви уставился на свое пиво.

– Ну, не то чтобы в полном сознании. Он сказал, что парил под потолком операционной и видел все, что происходит. Он описал, где каждый из нас стоял и что делал. – Харви оторвал взгляд от пива. – Он рассказал мне, что делал я.

Ассистент анестезиолога кивнул, к нему снова вернулась его надменность.

– Такое встречается сплошь и рядом, старик, – сказал он.

– В самом деле?

– Точно.

На какое-то мгновение ажурные колготки отвлекли Харви.

– Ты хочешь сказать, что люди могут покидать свое тело?

Еще один студент-медик и медсестра, которую он знал, хихикая, вошли на кухню и стали рыться среди винных бутылок.

– Люди и в самом деле могут оставлять свои тела и парить повсюду?

– Да, в этом нет ничего необычного. Это иллюзия.

Харви почувствовал некоторое разочарование.

– Что ты хочешь сказать?

Анестезиолог уставился на него, как на идиота.

– Я вызываю ее лекарствами. Анестезия нейролептиками. Думаю, вы этого еще не проходили.

– Нет.

Музыка прекратилась, давая короткую передышку.

– Ты говоришь, это лекарства дают такой эффект?

– Конечно. Сочетание препаратов с разными свойствами. Например, галоперидол из бутирофенонов. Кетамин, когда хочешь поддерживать больного в полусознании. Он хорош при травмах, когда нужно кого-то вынимать из машины или из-под обломков здания, – не снижает артериального давления.

– И они думают, что находятся вне своего тела?

Данс кивнул.

– Наверное, на них это скверно действует?

– Да, конечно. Особенно кетамин. Он вызывает ужасные послеоперационные кошмары, которые могут продолжаться несколько дней, иногда недель. Очень поганое чувство.

Харви отхлебнул еще пива. Ему следует быть осторожным – из-за лекарств. Больше пинты – и он начинает чувствовать себя странно.

– Ты веришь, что кто-то и в самом деле может покидать свое тело?

– Ты говоришь о душе?

– О душе, или сознании, или какой-то энергетической субстанции.

– Чистейший вздор. Ты знаешь, что в одном из библейских храмов, где происходили чудеса, из-под земли выбивалась закись азота? Там любой мог испытать чувство полета, мог парить, как воздушный змей. Все эти галлюцинации легко объяснимы с точки зрения химии. – Данс поднял свой стакан и покосился на пиво.

– А как ты объяснишь, что этот больной Мидуэй описал то, что делал каждый из нас в операционной, если не мог нас видеть?

Дансу надоело обсуждать этот вопрос. Он украдкой косился на девушку на сушке.

– Мущины нищего не понимают в оргажмах, – шепелявила она и неотрывно смотрела на Данса и Харви.

Данс подмигнул ей, посмотрел на Харви и слегка похлопал себя по левому уху.

– Слух, старик, – это последнее, что исчезает при общем наркозе. Вот почему мы никогда не обсуждаем состояние пациента в операционной. Если анестезия недостаточно глубока, пациент может слышать, что происходит. Добавь к этому препарат, от которого чувствуешь себя вне собственного тела, – вот и ответ.

Харви взял в руки стакан. Девушка на сушилке теперь обнималась с парнем в красной вельветовой рубашке, его рука по самые наручные часы погрузилась в ее колготки.

– Понятно, это будет галлюцинация. Я же хочу узнать твое мнение, почему человек точно описывает то, что происходило. Будь это просто галлюцинация, он бы не смог этого сделать.

Данс наклонился к Харви и потрепал его за ухо.

– Так вот происходит, старик. Таким образом могут видеть слепые. Так видят летучие мыши и все виды насекомых. И ты бы делал то же самое: когда все другие чувства блокированы, то одно, которое осталось, усиливается. Твои уши становятся радаром.

Харви снова подумал об операционной. Может быть, Э. Мидуэй просто слышал, как он высморкался? Харви ясно представил, как он это делал: отвернулся, спустил маску на подбородок.

– А тебе не приходилось слышать, чтобы подобные вещи случались с людьми не под наркозом?

– История кишит такими примерами. Плутарх. Цезарь. Библия. Причиной может стать неожиданная стрессовая ситуация или травма.

– Как же это происходит без лекарств?

Анестезиолог рыгнул и осуждающе посмотрел на свое пиво.

– Ты знаешь, где находится самая лучшая в мире фабрика наркотиков? – Он наклонился и чуть было не упал, но успел вцепиться в буфет.

– Нет, а где?

Данс постучал себя по груди:

– В наших телах. Чертова магия. Способны совершенно на все. Время от времени мы выделяем собственные галлюциногены – намеренно, когда отходим ко сну, и ненамеренно – когда получаем удар по голове, или заболеваем, или впадаем в шоковое состояние. – На лбу у Данса выступили капельки пота, нос блестел. – Чертовски жарко. – Он вытащил желтый в горошек носовой платок и промокнул лоб.

– А могут возникнуть галлюцинации при травме головы? – спросил Харви.

– Все зависит от обстоятельств. Например, эти штучки с парением. Они часто случаются после остановки сердца. Мозг как бы блокирован. Выделяются галлюциногены – эндорфины. У людей возникает ощущение, что они парят над собственным телом, потом попадают в туннель, видят умерших родственников. – Данс глупо осклабился. – Они убеждены, что умерли и находятся в потустороннем мире.

Харви остолбенело уставился на него:

– И часто это случается?

– Нет, довольно редко.

– А ты не думаешь, что с ними может происходить не только это?

– Я знаю, что ничего больше не бывает, старик.

– И можешь это доказать?

– Доказать? Ну… – Данс замялся. – Полагаю, что такое возможно.

– Следовательно, ты можешь заставить кого-то прочувствовать все это на себе?

– Специально? – Данс смотрел на Харви непонимающим взглядом.

– Да.

– Технически это возможно. – Данс наклонился ближе к Харви. – Моим аппаратом для наркоза я могу сделать с больным все, что хочу. Никто не осознает, какой властью обладает анестезиолог. Все хирурги заинтересованы в том, чтобы пациент не двигался, чтобы мышцы его не сводило и не было рефлекторных сокращений. Хирурги – это что-то среднее между умелыми плотниками и слесарями. Анестезиологи – вот кто обладает реальной властью в операционной. То, что я делаю своим аппаратом для наркоза, какие лекарства и в каких дозах я ввожу, решает, будет пациент жить или умрет. – Он отпил еще пива. – Ты знаешь психиатра Р.Д. Ланга?

Харви кивнул. События за спиной Данса развертывались вовсю. Девушка расстегнула брючный пояс, вытащила полы красной рубашки парня, и теперь руки ее были внутри его брюк.

– Я прочел одну из его книг – «Раздвоение личности».

– Отличное руководство по шизофрении.

Харви покраснел.

Данс этого не заметил.

– Никогда не слышал о его дилемме?

– Нет.

Раздался звук упавших стаканов. Девушка на сушке обвила ногами талию студента, и они корчились, обхватив друг друга. Данс неодобрительно нахмурился.

– Ланг говорит, у него был пациент – анестезиолог. Парень рассказал ему, что время от времени он для своего удовольствия убивал больного. Очевидно, Ланг так и не решил, был ли тот человек психопатом и действительно делал это или же, когда его пациент умирал, пытался таким образом оправдать себя.

Харви посмотрел вниз. У его ноги на коричневом под мрамор линолеуме была дырка, выжженная сигаретой.

– И чем кончилось дело?

– О, ну, клятва Гиппократа и все такое. Он счел, что не имеет права предавать гласности имя парня, сейчас тот, по-видимому, уже умер. Знаешь ли, найти доказательства чертовски трудно. Некоторые пациенты попадают к тебе на грани жизни и смерти. Дал им что-нибудь чуть больше – и все. Анестетики – это в некотором роде потрясение для организма. Некоторые их не переносят. Неизбежно какой-то процент больных теряешь, особенно при несчастных случаях. Допустим, привозят жертву автокатастрофы. У бедняги повреждены все внутренние органы, нарушен метаболизм, анестезиологу приходится делать выбор в спешке, а иногда действовать по догадке. Если же действительно придет такая охота, убить кого-то намеренно чертовски просто, и даже хирург об этом не догадается. – Неожиданно Данс отвел взгляд, будто его что-то разволновало.

– А тебе приходилось терять пациентов? – спросил Харви.

– Да. Время от времени, – ответил Данс. – Пару недель назад, например, женщина… двадцати восьми лет. Попала к нам для чепуховой операции. Дурища не предупредила, что больна астмой. – Он пожал плечами и поводил языком во рту. – От лекарств, которыми ее напичкали, возникла анафилактическая реакция. Пока мы поняли, в чем дело, было уже поздно.

Минуту они постояли в молчании.

– Ну да, – сказал Данс, осушая свой стакан, – лучше повременить да открыть в себе талант.

«Бай-бай, мисс америкэн пай», – гремело в соседней комнате.

– Есть кое-что, чего я не понимаю, – продолжал Харви.

– Ну?

Харви подождал, пока обнимающаяся пара протиснулась позади него в гостиную.

– Эти лекарства, это чувство парения – все это здорово, если пациент жив. А как ты объяснишь случай с Мидуэем, который находился в состоянии клинической смерти? Это случилось в течение двух минут, когда у него остановилось сердце. Он был мертв. Как же у него могли оставаться какие-то чувства?

– Ну! – Данс принял самодовольный вид. – Это большое заблуждение. Я пишу об этом кандидатскую диссертацию. Я дам тебе копию. Люди считают, что, если остановилось сердце, значит, человек умер. Но ведь сердце – это просто насос. Все, что оно делает, – это просто качает кровь к голове. Все дело в нашей дорогой черепушке, а не в сердце. Мозг может функционировать еще в течение девяноста секунд, от силы двух минут, после того как сердце перестало биться. И в это время можно вернуть человека к жизни. Смерть наступает тогда, когда кончится весь кислород и в мозгу произойдут необратимые изменения. Электрическая активность мозга прекращается через пять-шесть минут. Вот тогда-то сознание уже больше никогда не вернется.

Раздался громкий треск. Данс взглянул на пластиковый стакан Харви. Тот почувствовал, что его рука стала мокрой: он сжал стакан так сильно, что тот треснул, и пиво потекло на пол. Засуетившись, он поставил стакан на стол. Вокруг образовалась коричневая лужица. Харви отвернулся, не обращая на нее никакого внимания.

– Ты можешь воспроизвести смерть мозга своими анестетиками? – тихо спросил он.

– Воспроизвести? Не понимаю тебя, старик.

Харви весь дрожал. Его собственный метаболизм нарушился. Он чувствовал, как адреналин выделяется в кровь.

– Ну, сделать так, чтобы у кого-нибудь мозг умер, а потом оживить его. Дать лекарства, а потом остановить их действие и посмотреть на последствия, узнать, что пациенты могут вспомнить.

Данс нахмурился:

– Смерть необратима. Когда действие препарата прекратится, с мозгом все будет кончено.

– А нет ли каких-нибудь лекарств, которые могли бы симулировать смерть мозга? Заблокировать на время его активность?

– Зачем тебе это надо?

Харви сжал руки:

– Разве ты не понимаешь? Если бы можно было заставить кого-то расстаться со своим телом, потом полностью заблокировать активность мозга… а после побеседовать с этим человеком… разве ты не понимаешь, что это доказывает?

– Что-то не секу.

– Так можно будет выяснить, есть ли жизнь после смерти!

Ассистент анестезиолога в недоумении покачал головой:

– Для чего?

– Ты только что сказал: парение над собственным телом – это иллюзия. Но если у кого-то мозг умрет, а он все еще продолжает парить вне своего тела, это ведь уже не иллюзия. Согласен?

– Он будет просто мертвым!

– Разве нет таких лекарств, которые могут заблокировать активность мозга, остановить ее полностью, не нанося ему повреждений?

Данс на некоторое время задумался.

– Полагаю, для этого подойдет новое поколение барбитуратов, – сказал он наконец. – Мы иногда вводим их эпилептикам при припадке или при status epilepticus.^[8] Штука довольно рискованная. Для мозга это удар, но иногда срабатывает.

– А ты вводил их когда-нибудь?

– Нет.

– Когда у тебя будет кто-нибудь в подобном состоянии, мне хотелось бы понаблюдать за лечением.

– Status epilepticus встречается довольно редко. Один раз в несколько месяцев.

– Было бы интересно понаблюдать. Дашь мне об этом знать?

Данс пообещал.

23

Среда, 24 октября

Отъехав от здания суда, где она оставила Патрика Донахью делать за нее репортаж, Кэт приуныла. Стоя там рядом с ним, она чувствовала себя красивой и сильной, но теперь ее снова охватили сомнения. Мозг может сыграть плохую шутку: иногда в кино видишь то, чего там и близко не было, потому что слишком боишься разглядеть все как следует.

«Он просит, чтобы вы бросили это, не вмешивались».

Неужели именно это дело имела в виду Дора Ранкорн? Что же Хауи пытался ей сказать? Если он действительно говорил об этом деле, возможно, он прав. Она все испортила, упустила свой шанс. Свой единственный золотой шанс.

Вся штука в том, чтобы как можно быстрее добраться до горюющего супруга, лучше в течение первых трех часов, пока он еще находится в оцепенении, утратил над собой контроль. В такие моменты люди частенько раскрываются, потому что им приятно говорить – разговоры отвлекают их от боли, от реальности, создают ощущение, что все произошло с кем-то другим, а не с ними. Позже прорвутся печаль и негодование, и занавес опустится. Родственники покойного будут держаться сдержанно, разговаривать, не впуская на порог, и отвечать на телефонные звонки с напряженной холодностью.

Если быть порасторопнее, можно попасть в дом и позаимствовать альбом с фотографиями, чтобы другие газеты их не перехватили. А если проявить достаточное упорство, хозяева могут предложить чашку чаю, и, пока они будут выходить из комнаты, можно слямзить фотографию с каминной полки. Конечно, через несколько дней следует отослать ее обратно с какими-нибудь бессмысленными извинениями. Это часть игры.

Кэт проклинала себя за то, что не воспользовалась случаем и не взяла интервью у мужа Салли Дональдсон на кладбище в те первые несколько минут, после того как открыли гроб. Он бы заговорил, дал бы ей все необходимые сведения.

Но она не сделала этого, потому что сама была слишком потрясена. Хотя, возможно, это просто самооправдание, а правда в том, что она слишком мягкотелая и в ней нет того, что необходимо охотнику в погоне за добычей. Ей было жаль этого человека и не хотелось вторгаться в его скорбь.

Может быть, ее сестра Дара права: чем бы она ни занималась, она всегда останется неудачницей.

Неожиданно из разрыва облаков появился солнечный луч. Он отразился от хромированной полоски на капоте и напугал Кэт. На проезжей части двухстороннего шоссе виднелись лужи. Она на большой скорости въехала в одну из них, и «фольксваген» занесло, вода плесканулась о его днище. Руль вздрогнул в руках и на мгновение ослабел, в груди все сжалось – Кэт испугалась, что автомобиль выскочит на встречную полосу или перевернется, но он погрузился в воду и двинулся, как лодка, рассекая носом волну.

Передние колеса, слегка коснувшись покрытия шоссе, погрузились еще в одну лужу. Кэт сняла ногу с педали акселератора. Мимо прогромыхал грузовик, ослепив ее брызгами, бешеные волны качнули машину. Заработали «дворники», размазывая по стеклу аркообразные дуги.

Кэт сбавила скорость до тридцати, вцепилась в руль, проверила зеркало заднего вида и опять бросилась в водные глубины. Справа от нее высился комплекс Суссекского университета из красного кирпича, и она стала размышлять, как делала частенько, что было бы, если бы она поступила в университет, а не шлялась бы целый год по свету после окончания школы.

«Он говорит, что вы в большой опасности».

Кэт так и не написала статью о Доре Ранкорн. Она просто не знала, что писать.

«Ему было восемнадцать лет, когда он покинул этот мир, но вы все равно его младшая сестренка, и он хочет приглядывать за вами».

Медиум просто разыграла ее, точно так же как и всех остальных. Кэт довольно легко просекла все ее уловки, заметила все отклонения от смысла. Вот только пропустила, какую шутку медиум сыграла с ней самой.

Точно, с ней сыграли шутку.

Погруженная в собственные мысли, Кэт свернула к Брайтону. Ее мучили угрызения совести. Бог. Религия. В Бога она не верила, но у нее бывали ночи, когда она молилась, как в детстве, потому что в глубине души ей хотелось верить.

Движение остановилось. Теперь справа виднелись купола и минареты Королевского павильона, возвышающегося над лужайками, – чрезвычайно экстравагантный дворец, построенный Георгом IV для своей возлюбленной миссис Фицхерберт, когда он был еще принцем-регентом. Любопытно, что это была за женщина, миссис Фицхерберт? Картины в павильоне изображали высокую элегантную даму в шляпке, движением веера попирающую земной шар у своих ног. Интересно, что чувствовала миссис Фицхерберт, заведя роман с принцем-регентом? Не то ли, что и Кэт, когда увлеклась Тони Арнольдом в Бирмингеме? Каково это, когда тебя посещает любовник во дворце, а не в похожей на грот квартирке на кольцевой дороге? Здорово, когда тебя так балуют. Уже долгое время никто ее не баловал.

Кэт медленно проехала вдоль брайтонского приморского бульвара и остановилась напротив серого здания отеля «Старый корабль» – ей посчастливилось найти там свободный метр. Когда она выбиралась из автомобиля, порывистый ветер сначала попытался захлопнуть дверцу, а потом добрался и до ее прически. Пожилая дама в манто прогуливала болонку на поводке.

Море было вспененное и темное, вздыбившиеся волны разбивались о фермы дворцового пирса, разбрасывая брызги на стены Дворца развлечений в конце пирса. На горизонте разворачивался танкер, держа курс в Шорэмскую гавань, примерно в трех милях к западу.

Кэт любила морской привкус в воздухе – запах соли, гниющих водорослей, смолы, ржавчины. Позади нее по дороге громыхала гонимая ветром жестяная банка. В приближении зимы водоем для водных велосипедов стоял пустым, на берегу громоздились связанные друг с другом канатами и накрытые брезентом моторки, кремовый киоск с мороженым был обшит досками; рыбачьи лодки отдыхали на гнилых шлюпбалках крытого водоема позади отметки высоты прилива. Почему-то пахнет чипсами, мимолетно отметила про себя Кэт.

Она вспомнила детство. Понтоны Мамаронека. Путешествие по побережью Новой Англии. Красивая пристань на Род-Айленде. Барбекю на пустынных пляжах. Одинокие теплые летние вечера на тиковой палубе яхты, ловля крабов на привязанные к леске куриные косточки, радость, когда попадался особенно большой краб – зелено-черный, блестящий, злющий как черт, его конечности шевелились, глаза вращались, а клешни злобно щелкали, нацеливаясь на нее.

Кэт неохотно вернулась к действительности и, застегнув пальто на все пуговицы, перешла широкую дорогу с интенсивным движением. Потом повернула направо и торопливо свернула за угол на подветренную сторону; позади расположились полумесяцем здания эпохи Регентства, сторона, обращенная к автобусной остановке, сильно нуждалась в покраске.

Бюро регистрации смертей и рождений размещалось на нижнем этаже того же самого здания, где находилась санитарно-эпидемиологическая служба. Кэт прошла под импозантным, но потерявшим вид стеклянным козырьком и вошла в просторный вестибюль. Повинуясь указателю, она направилась по коридору – мимо большого плаката «Не курить», мимо ряда стульев, миновала комнату, из которой раздавался звук пишущей машинки.

Коридор вывел ее в тесную приемную с большой деревянной стойкой, за которой сидела яркая блондинка в аккуратном зеленом костюме. На стене висел приколотый кнопками цветной постер с изображением тюленя.

– Мне бы хотелось взглянуть на свидетельство о смерти, – сказала Кэт.

– Дату и место смерти знаете? – произнесла девушка скрипучим голосом.

– Да, это произошло 14 октября в клинике Принца-регента.

– Такса два фунта за копию. – Девушка насмешливо посмотрела на нее.

– Отлично.

– Имя покойного, пожалуйста.

Кэт назвала имя, и девушка исчезла. Вошли еще какие-то люди и встали в очередь за Кэт. Затем девушка появилась снова и вручила Кэт копию. Та заплатила, получила квитанцию, отошла в уголок и принялась внимательно изучать свидетельство.

Наверху был крест с латинской надписью, а внизу неразборчивая подпись. Она стала читать.

Кэт свернула фотокопию и сунула ее в карман. Потом вернулась к своей машине и направилась в клинику Принца-регента.

24

Тридцатипятилетняя женщина была направлена в гинекологическое отделение клиники при Куинз-Колледже на операцию по удалению фибромы яичников. Предварительное введение двадцати миллиграммов валиума, успокаивающе действующего на центральную нервную систему, привело к тому, что ее мрачные думы уступили место легкой эйфории. Она чувствовала только некоторое любопытство, когда санитар, посвистывая, доставил ее на каталке в тесную, выкрашенную в белый цвет палату для анестезии.

Стэн Мирз, анестезиолог, маленький рыжий человечек с веснушчатым, слегка простоватым лицом, обернулся.

– Привет! – весело сказал он. – Как мы себя чувствуем?

– Отлично, – ответила женщина.

Он похлопал по тыльной стороне ее руки, ища вену. Глаза женщины смотрели вверх на анестезиолога в зеленом костюме, хирургической маске, завязанной на шее, но в данный момент спущенной на подбородок, зеленом колпаке и белых башмаках. Башмаки направились к медсестре, одетой точно так же, потом к Харви Суайру и двум другим студентам-медикам, которые отрабатывали четырехнедельную практику в отделении гинекологии. Харви улыбнулся хорошо отрепетированной приятной улыбкой.

На столике позади пациентки стояли пять пластмассовых подносов для пяти оперируемых сегодня утром. На каждом подносе лежал одноразовый шприц для подкожных инъекций в запечатанной пластиковой упаковке, ампулы с наркозными средствами и листок с машинописным текстом с указанием имени больного, палаты, краткой истории болезни. Отмечалось также, есть ли аллергия и на что. Лекарства в необходимых количествах, лежащие на подносах, были подобраны индивидуально для каждого пациента в соответствии с операцией, которая им предстояла.

Харви знал лекарства. Это были варианты трех основных компонентов наркоза. Снотворное, чтобы пациент заснул и пребывал в сонном состоянии, анальгетики, чтобы избавить его от боли, и мышечные релаксанты, чтобы временно парализовать больного для предупреждения рефлекторных сокращений мышц при их надрезании, что облегчало хирургу доступ к внутренним органам.

– Все в порядке? – спросил Мирз.

Женщина кивнула.

– Через несколько секунд мы собираемся погрузить вас в сон.

В помещении было тепло, пахло стерилизующими и дезинфицирующими растворами. Двойные двери отворились, и вошел хирург в полном обмундировании.

– Привет, – сказал он пациентке. – Я – мистер Эммерсон. Мы встречались раньше, но вы, вероятно, не узнаете меня в этом смешном одеянии. Я загляну к вам утром, после того как вы выспитесь.

Губы женщины стали растягиваться в улыбку. Анестезиолог поднял шприц.

– Всего лишь легкий укольчик в руку, – сказал он и ввел в вену иглу.

Улыбка так и не получила своего завершения: женщина сделала глубокий вдох, потом тело ее напряглось, будто стало цементным, глаза затуманились и застыли полуоткрытыми. На мгновение Харви подумал, что она умерла. Но женщина выдохнула, дыхание ее превратилось в медленные глубокие вздохи человека, спящего глубоким сном.

Анестезиолог продолжал давить на поршень, пока весь бриетал в шприце не закончился, потом придержал канюлю, и медсестра прикрепила ее липкой лентой к запястью. Веснушчатые пальцы Мирза прикрыли пациентке веки.

Будто наблюдаешь, как человек умирает, подумал Харви. Можно почти точно уловить мгновение, когда человек из мыслящего существа превращается в растение. Быстро. Не больше чем за тридцать секунд.

Анестезиолог взял другой шприц и ввел миорелаксант. Затем он отвел голову женщины назад, вставил изогнутый стальной ларингоскоп, протолкнул сквозь белый треугольник гортани эндотрахеальную трубку и стал спускать ее вниз по светло-красному туннелю трахеи. Трубка застряла. Мирз безуспешно сражался с ней, поспешно засовывая ее глубже. Трубка гнулась и сворачивалась. Тогда он вытащил ее и снова стал втискивать со все растущим нетерпением и раздражением – точно так рыболов пытается высвободить крючок из глубины рыбьего брюха.

Трубка проскользнула на место; Мирз толкал ее вниз до тех пор, пока изо рта женщины не стал торчать только наконечник, словно пустышка у младенца. Затем он накачал манжету и включил систему искусственного дыхания.

Два санитара покатили каталку в операционную. Харви последовал за ними. Они продели деревянные рейки в крючки по обеим сторонам матраса и подняли пациентку на металлический стол. Она лежала недвижимая в хлопчатобумажной больничной рубашке под бриллиантовым светом лампы, беспомощная, не в состоянии ничего делать самостоятельно, разве что дышать, но через несколько минут она не сможет делать даже этого.

В операционной было еще два студента-медика, тоже в полном обмундировании, две сестры, старшая медсестра, техник, обслуживающий аппаратуру, хирург-акушер и его помощник, анестезиолог со своим ассистентом и, наконец, Харви. На всех были пижамы или халаты, резиновые перчатки, башмаки на деревянной или резиновой подошве. Рты и носы закрывали маски, так что видны были только глаза.

Анестезиолог работал быстро. Его помощник наложил вокруг руки женщины манжету для измерения артериального давления, а Стэн Мирз привел в действие газовые клапаны аппарата для наркоза и подсоединил дыхательные шланги к эндотрахеальной трубке.

Сиделки развязали завязки рубашки и стянули ее, оставив женщину совершенно обнаженной. Двое санитаров привязали ее ноги ремнями к выступающим скобам. Взгляд Харви скользнул по большим расползающимся грудям, пухлому бесформенному животу с метками от стежков и абсолютно белой коже там, где были сбриты лобковые волосы.

Одна из сестер, обмакивая кисточку в жестянку, начала от самой грудины смазывать йодом живот женщины. Жидкость грязными ручейками стекала с живота по обеим сторонам тела. Она обмазывала лобок и внутреннюю поверхность бедер, словно разрисовывала сломанный манекен из витрины магазина. Другая сестра аккуратно раскладывала инструменты, и их звяканье напомнило Харви о том, как его мать сервировала стол к ленчу.

Стэн Мирз занес показания артериального давления женщины в карту анестезиолога. Он будет делать это каждые три минуты и, кроме всего прочего, будет отмечать частоту сердечных сокращений, точные дозы и время введения лекарств. Если возникнут неожиданные осложнения, это поможет ему быстро принять правильное решение и в случае чего освободиться от обвинений.

На экране осциллографа вырисовывались невысокие однообразные пики. Сестра подвесила к стойке капельницы пластиковый мешочек с прозрачной жидкостью. Мирз что-то сказал своему помощнику. Харви не расслышал что – тот нажал кнопку на измерителе скорости потока, и раздался короткий сигнал тревоги. Медсестры натянули на ноги женщины белые противотромбозные чулки – у нее на бедрах выступали воспаленные узлы вен, – а техник привязал голубую диатермическую пластину к ее щиколотке.

– Вижу, этой даме делали лапаротомию,^[9] – сказала старшая медсестра, дойдя до шрама на животе, и тоже закрасила его йодом.

Раствор Хартманна капал в вену на тыльной стороне руки женщины. Анестезиолог проверил счетчики на баллонах с кислородом и закисью азота. Медсестры начали прикрывать все обнаженные части тела женщины, за исключением средней линии живота, зеленой материей, а чтобы отгородить от аппарата для наркоза, за ее головой воздвигли экран.

Операционные вызывали у Харви благоговейный трепет. Его взгляд скользил по девственно-чистым кафельным стенам и потолку, по высоким окнам с матовыми стеклами, по электрическим розеткам, по вычищенным до блеска сверкающим стальным раковинам и экранам, по аппарату для наркоза с его мерцающими циферблатами, безмолвно подмигивающими лампочками и цветными цилиндрами, окрашенными в определенные цвета, которые соответствуют кислороду, двуокиси углерода и закиси азота. Харви посмотрел на блестящую металлическую поверхность операционного стола под огромной лампой в форме литавры. Похоже на алтарь.

В операционной чувствуешь себя так, будто ты в храме. В храме науки. Он вдыхал запахи. Чистота. Стены, потолки, осветительные приборы в идеальном состоянии. Он почувствовал запах свежевыстиранной зеленой материи, антисептиков и жидкого антистатика, слышал случайный скрип резиновой подошвы по кафельному полу в шашечку.

Медсестры заканчивали класть зеленые простыни – последние приготовления, наподобие безмолвного религиозного ритуала. Положение во гроб, подумал он. Церемония. Своего рода причастие. Церковная служба.

Поиски знания.

Теперь было видно только лицо женщины и четырехугольник ее тела. Полоска обнаженной плоти, окрашенная йодом в коричневый цвет, под светом, льющимся через толстые линзы, приобрела оттенок охры. Под светом, освещающим алтарь.

Пальцами в резиновых перчатках хирург надавил на брюшную полость женщины.

– О'кей, Стэн? – спросил он анестезиолога.

– Она под полным наркозом.

Хирург надавил снова.

– Мне кажется, мышцы брюшной полости слегка напряжены.

– Добавлю еще курареподобных, – сказал Мирз.

Пока хирург выбирал скальпель и неспешно делал точный надрез вниз по центру живота, стояла мертвая тишина. Кожа расходилась за лезвием, как будто открывались губы, тонкая ленточка крови быстро наполняла их.

– Хирурги – это что-то среднее между умелыми плотниками и слесарями. Анестезиологи – вот кто обладает реальной властью в операционной, – произнес знакомый голос. Харви оглянулся. Но казалось, никто ничего не говорил.

Это сказал ему Роланд Данс. Теперь Харви наблюдал за плотником, который трудился над обнаженной полоской, окаймленной зеленой материей, рассекая ткани вокруг матки, а сестры в это время накладывали зажимы, отсасывая кровь свистящими вакуумными насосами. На расстоянии. Там, внизу, была отвратительная скользкая масса. Главное было тут, у головы женщины. Именно тут, со всеми трубками и клапанами, счетчиками и сменяющими друг друга изображениями на мониторах аппарата для наркоза, тут контролировалась жизнь женщины.

Харви не отрываясь смотрел на черный гофрированный мешок респиратора, который то сжимался, то надувался, снова сжимался, снова надувался. Стэн Мирз делал пометки в своей карте. Помощник анестезиолога измерял артериальное давление. У женщины было неподвижное, ничего не выражающее лицо, челюсть искажена дыхательной трубкой. Где-то далеко, на расстоянии сотен миль, хирург выполнял свою слесарную и плотницкую работу, радуясь, что мышцы женщины не сокращаются, а кровь остается красной.

Данс был прав. Жизнь этой женщины контролировал анестезиолог. Один поворот выключателя клапана, одна промашка или одна ошибка в выборе действий – и у пациентки начнется реакция на лекарства. В этом-то все и дело.

Хирург удалил две опухоли, небольшие кровавые комочки размером с мячик для гольфа, и аккуратно, зигзагообразными стежками, зашил разрез. Слесарь, плотник, портной, подумал Харви. Операция была закончена.

Санитары снова подняли женщину на каталку и повезли ее в палату послеоперационной реабилитации. Женщина была в полном порядке, дышала уже без помощи аппарата, потому что миорелаксант, который парализовал ее дыхательные мышцы, быстро распался и вышел из организма.

Анестезиолог и его помощник оставались рядом с ней, пока она не открыла глаза.

– Порядок? Проснулись? – спросил Мирз.

Женщина пробормотала что-то неразборчивое.

– С ней все отлично, – сказал Мирз ассистенту, Харви и двум другим студентам и прошел в предоперационную палату.

Когда дверь открылась, Харви увидел следующего пациента. Он уже собрался было последовать за доктором Мирзом, когда сестра обратилась к нему:

– Мистер Суайр?

Харви удивленно обернулся. Через несколько лет она будет называть его «доктор Суайр». Он с нетерпением ждал этого.

– Да?

– Вас к телефону, в сестринскую.

Харви прошел в небольшую комнату и взял черную трубку, лежащую на столе.

– Алло?

– Это Роланд Данс. Ты говорил, что хотел бы увидеть больного в status epilepticus.

Харви тут же вспомнил разговор с ассистентом анестезиолога на кухне чьей-то квартиры недель шесть-семь назад. Еще бы ему не помнить его! В ту ночь его подружка Гейн ушла с другим студентом-медиком. Сучка даже не попрощалась.

– Да.

– Только что привезли одну в блок интенсивной терапии. Не хочешь подойти и посмотреть?

У Харви не было особых дел. Никому он не понадобится.

– Да, очень, – ответил он.

Харви быстро переоделся в льняные брюки, полосатую навыпуск рубашку, купленную на Джермин-стрит, шелковый галстук и белый пиджак и направился по извивающимся, кишащим людьми коридорам, мимо каталок, мимо персонала, заблудившихся посетителей и смущенных больных. Волна возбуждения быстро несла его вперед, быстрее, чем обычно, заставляла перепрыгивать сразу через четыре ступеньки.

В блоке интенсивной терапии было, как всегда, жарко, тихо, гораздо тише, чем в других палатах, – полы там были застелены серым ковром, а потолок выложен звуконепроницаемым покрытием. Все койки стояли в нишах, что обеспечивало двенадцати пациентам палаты определенную степень уединения. Однако не многие из них осознавали это: они лежали подсоединенные к мигающим мониторам, их тела были опутаны проволочками от электродов и присоединенными к разным частям тела трубками капельниц и приборов.

У тех, кто был в сознании, двигались только глаза – настороженные цветные бусины следили за непрекращающимся потоком медперсонала, который изо всех сил старался повысить процент выживаемости. Проходили недели, но этот процент оставался неизменным. Восемьдесят процентов больных переберутся отсюда в одну из основных палат или в частные палаты. Двадцать процентов отправятся в морг.

Несмотря на тепло летнего дня и постоянные восемьдесят градусов по Фаренгейту^[10] в блоке, Данс был одет в плотный твидовый пиджак, теплую рубашку с зеленым шерстяным галстуком и саржевые брюки для верховой езды. Он разговаривал с двумя сестрами, обсуждая методы лечения больного с кровоизлиянием, который был без сознания, и несколько минут не обращал на Харви внимания. На костлявом лице Данса выступили капельки пота, и это раздражало Харви – почему он не промокнет лоб?

– А, привет, – сказал наконец Данс, обернувшись к нему. – Я прав? Тебя интересует status epilepticus, не так ли?

– Да. – Харви улыбнулся. – Мне приятно, что ты это запомнил.

– А, ну да! – Данс увлек его в дальний конец палаты, где лежала молодая женщина. Изящная, с высокими скулами, тонкими чертами лица, удивительно красивая, хотя лицо казалось одутловатым и перекошенным из-за эндотрахеальной трубки, торчащей у нее изо рта, и из-за судорог, каждые несколько минут пробегавших по нему, словно ветер по кукурузному полю. Ее конечности слегка подрагивали. Живот вздымался, а спина прогибалась дугой, в уголках рта скапливалась и стекала пена, зубы кусали трубку. Женщина тихо стонала.

На столике рядом с ней лежали две визитные карточки и стоял огромный букет цветов.

К ее лбу, вискам и затылку были подсоединены маленькие черные электроды, их провода встречались в аккуратном зажиме сверху, где сплетались в один разноцветный провод, подсоединенный к электроэнцефалографу. Беспорядочные вспышки танцевали на зеленом экране осциллографа: пики, впадины, короткие промежутки прямых линий. Мозг женщины замкнуло. Каждая ее мышца была напичкана лекарствами, тело, потерявшее сознание, дергалось в судорогах.

– Ей двадцать пять лет, – сказал Данс. – Манекенщица. Три месяца назад ее сбросила лошадь, и она получила закрытый перелом черепа, который стал причиной кровоизлияния в мозг. Ушиб мозга привел к эпилепсии. Это классический пример посттравматической эпилепсии. Она поступила сюда вчера с направлением от лечащего врача после жалоб на участившиеся приступы. Сегодня утром у нее начался приступ в палате, на внутривенную инъекцию диазепама не последовало никакой реакции. Мы попробовали ввести внутривенно большие дозы фенитоина, и он тоже не подействовал. Был диагностирован status epilepticus, поэтому мы решили перевести ее в палату интенсивной терапии. Сейчас ей вводят тиопентан.

Харви внимательно посмотрел женщине в лицо, затем перевел взгляд на оборудование.

– Если ее оставить без лечения, – продолжал Данс, – в ее мозгу произойдут изменения и мышечная координация нарушится настолько, что она не сможет дышать или останется просто растением, а возможно, умрет. Мы пытаемся привести ее в норму, снижая электрическую активность ее мозга. В течение следующего получаса мы сделаем так, что ее мозговая деятельность полностью прекратится.

Харви наблюдал за потоком жидкости, текущим по прозрачной пластиковой трубке, которая подсоединялась к тыльной стороне руки женщины посредством прикрепленной пластырем пластиковой канюли. Пики ЭЭГ постепенно стали уменьшаться и выравниваться. Лекарство подействовало, сводя приступ на нет. По мере снижения пиков возбуждение Харви росло. Здесь были только он, Данс и эта женщина. В руках Данса, ассистента анестезиолога, жизнь пациентки.

Харви встретился глазами с сестрой. Сандра Лок. Он почувствовал возбуждение. Не желая отвлекаться, он посмотрел на больную. Сейчас не время. Потом снова взглянул на Сандру. Она улыбнулась ему.

У нее был вздернутый носик и большой, зовущий рот, черные волосы коротко подстрижены. Красивой ее не назовешь, и кожа у нее грубая, но что-то в ней привлекло Харви. Ей только что исполнилось двадцать. Большие груди, длинные стройные ноги в черных чулках. Он представил, какие они белые, мраморно-белые, когда на них нет чулок.

– Как у твоей мамы, – резко сказал голос ему на ухо.

Харви в испуге заморгал и оглянулся. Позади него никого не было. Сандра снова улыбнулась. Она? Неужели она сказала это? Он услышал ровный шум респиратора. С ним говорили люди. Голоса. Люди говорили о нем. Они делали это намеренно. Но ему было все равно. В школе о нем тоже перешептывались, но он им всем показал.

Однажды он покажет всему миру.

Меха на несколько дюймов выше головы женщины механически сжимались и разжимались, принуждая воздух входить и выходить из ее легких. Клинк-пу-уф, клинк-пу-уф… Флюоресцентные счетчики приборов светились спокойным ярким светом, а чистый профильтрованный воздух бесшумно подавался через решетки в стенах.

– Реагирует? – спросил голос. Это был доктор О'Ферал, анестезиолог, лечащий врач палаты интенсивной терапии.

– Подействовало, – ответил Данс.

О'Ферал бросил взгляд на капельницу, потом на осциллограф.

– Пять кубиков?

– Да.

– Давно?

– Пятнадцать минут.

– Какой пульс?

– Пятьдесят пять, – ответила Сандра Лок.

– Увеличьте до семи с половиной. Нужно помочь мистеру Уэндлу, койка номер семь. – О'Ферал повернулся к Сандре: – Вы можете подойти к нему хотя бы на пять минут?

Сестра пошла вслед за врачом. Данс отрегулировал скорость подачи лекарства в капельнице.

– Семь с половиной, – объявил он.

Доктор О'Ферал вернулся.

– Роланд, ты не мог бы взглянуть на миссис Гаффри? Меня вызывают к больному вниз.

Данс повернулся к Харви:

– Ничего, если я тебя оставлю на минутку?

Харви кивнул.

– Проверяй пульс каждые три минуты. Крикни, если он будет ниже сорока пяти. Она отлично реагирует, никаких проблем не должно быть.

Нежданно-негаданно Харви оказался в одиночестве. Он уставился на женщину, потом на энцефалограф. Пики спадали. Судороги становились слабее. Он замерил пульс. Сорок восемь. Барбитураты замедляли все. Хорошо, что частота сердечных ударов снижалась: метаболизм организма женщины замедлен, и ей не нужно много кислорода.

Запястье ее было холодным, влажным и липким, пульс бился как маленький перепуганный зверек. Однако лицо казалось теперь спокойным и безмятежным. Предупредительный сигнал монитора стал издавать гудящие звуки. Пики на осциллографе превратились почти в прямую линию. Харви нажал на выключатель, и шум прекратился.

Последний пик исчез с экрана, и теперь на нем виднелась прямая зеленая линия. Мозг женщины был полностью блокирован. В нем не существовало совершенно никакой активности. Точно так, как если бы она была мертва. Пульс снизился до сорока пяти. Харви прислушался к шуму аппарата искусственного дыхания, почувствовал застоявшийся, отдающий резиной воздух, сердце его учащенно забилось.

Мозг заснул. В нем не было жизни, никаких мыслей – ничего. Теперь женщина не может ни видеть, ни слышать, ни чувствовать. Пока не закончится действие барбитурата и зеленая линия снова не заострится пиками, она будет просто растением.

Аппарат искусственного дыхания снова зашипел, все тот же застоявшийся запах. Если полностью остановить мозговую деятельность, то сознание тоже исчезнет? Или же оно ускользнет куда-нибудь? Наружу? Например, к потолку операционной?

У Эрнса Мидуэя, кардиологического больного, который сказал ему, что наблюдал за происходящим с потолка операционной, не было остановки мозговой деятельности, его просто накачали лекарствами. Тут, возможно, Данс прав: то могла быть галлюцинация. Вполне вероятно.

А что, если эта женщина осознает все, что сейчас происходит? Осознает, хотя ее мозг в отключке – вот это другое дело. Еще лучше было бы, если б она не дышала совсем, если б ее мозг был мертв, а сердце остановилось и после, когда она придет в себя и проснется, она сумела бы вспомнить, что происходило…

Остановить ее дыхание нетрудно. Переключатель находится в дюйме от его руки, и стоит его выключить… Харви повернулся, прислушался, не идет ли кто, вгляделся в глубину палаты. Поблизости никого, никто на него не смотрит.

Ему нужно всего несколько секунд.

Харви протянул руку и положил ее на выключатель. Он почувствовал выброс адреналина в кровь, под рубашкой потек пот. Послышались шаги, быстрые, взволнованные, они направлялись в его сторону. Шаги остановились у соседней койки – он не видел, кто это был. Занервничав, Харви убрал руку. Откуда-то издали до него донесся визгливый смех Данса. Проклятье! Если душа пациентки находится сейчас под потолком и наблюдает за ним, возможно, впоследствии она об этом вспомнит. Возможно.

Нужно подать знак, подумал он. Сделать что-то такое, что она могла бы запомнить, что доказало бы, что она наблюдала за всем сверху.

Для полной уверенности Харви сделал несколько шагов, чтобы скрыться из ее поля зрения, затем поднял руки над головой и сделал победный салют двумя руками. И когда он это делал, то почувствовал, что за его спиной кто-то стоит.

– Порядок? – спросил Данс.

Харви опустил руки, чувствуя себя в глупом положении.

– Круто, – сказал он.

Данс бросил взгляд на капельницу, потом на энцефалограф.

– Как пульс?

– Сорок пять, – ответил Харви.

– Получил, что хотел?

– Да, спасибо.

– Ты пишешь доклад об эпилепсии?

Харви кивнул, несколько поколебавшись.

– Она встречается гораздо чаще, чем думают, – сказал Данс. – Ею страдает примерно каждый двадцатый. – Он зевнул, как будто бы лошадь открыла пасть. – Я участвую в эксперименте, который тебя непременно заинтересует.

– Правда?

Данс снова зевнул и прикрыл рот сжатым кулаком.

– Прости, на прошлой неделе были ночные дежурства. – Он положил руки в карманы пиджака и уставился на ковер, будто уронил что-то на пол. – Мы проводим лабораторные опыты по лечению эпилепсии большими дозами барбитуратов. Получены довольно интересные результаты на крысах и кошках. Мы слегка перетягиваем артерии у кошек на шее – если угодно, душим их – ровно настолько, чтобы вызвать кислородное голодание мозга, затем одной группе проводим интенсивную терапию барбитуратами, а с другой не делаем ничего и смотрим, у какой группы отмечается большее повреждение мозга. Чрезвычайно впечатляющие результаты. С крысами еще интереснее. У нас есть положительные результаты по лечению эпилепсии у крыс.

– Разве у крыс бывает эпилепсия? – спросил Харви.

– Мы даем им препарат GW 2937.

– Я не знаю такого лекарства.

– И не узнаешь. Это экспериментальный препарат от Грауэра. Его разработали от бессонницы, но обнаружилось, что он вызывает эпилепсию. Очень неприятная штука эта эпилепсия. В особенности та, что у этой бедняжки.

– Разве status epilepticus такая уж редкость? – осведомился Харви.

Данс задумчиво посмотрел на больную:

– Печально. Такая красивая.

– Печально, что мало таких, как она, – сказал Харви.

Данс подозрительно взглянул на него, потом его слюнявые губы расползлись в широкой улыбке.

– Красивых девушек? Да, конечно! А то я было подумал, что ты имел в виду больных со status epilepticus.

Харви ничего не сказал.

25

Среда, 24 октября

Клиника Принца-регента располагалась на взгорье, в полумиле от скалистых утесов на восточной окраине Брайтона. Из палат, выходивших на юг, через крыши домов в викторианском стиле открывался великолепный вид на Ла-Манш, а из северных окон была видна деловая часть города и брайтонский ипподром. Большинство же окон было обращено на запад – на промышленную зону – и на восток – на многоэтажный госпитальный гараж.

Клиника начала свое существование в начале XIX века как приют для инвалидов морского флота. С постоянными достройками каждое десятилетие приют вырос в самую большую провинциальную больницу в Англии, а со студенческим крылом имени принцессы Уэльской, хорошо вписавшимся в общую конструкцию комплекса, он вскоре стал полностью оперившейся учебной клиникой Суссекского университета.

Центральным блоком клиники было мрачное здание из серого камня, с крытой шифером крышей и портиком, по одну сторону которого стояла позеленевшая статуя принца-регента, а по другую – столь же позеленевшая статуя королевы Виктории. По обеим сторонам тянулись разнородные здания, соединенные друг с другом коридорами без окон и переходами, где разместились магазины, наиболее старые палаты и всевозможные конторы.

На задворках располагались прачечная, морг и отделение патологии, а также несколько научно-исследовательских лабораторий и незаметное здание, где содержались животные, а еще дальше – крыло королевы Елизаветы II, мрачная двенадцатиэтажная башня – там находились общие палаты, отделение интенсивной терапии, родильное отделение и блок из девяти операционных.

Больницы выводили Кэт из душевного равновесия. Они вызывали воспоминания и страхи, которые она предпочла бы забыть, они напоминали ей о собственной смертности, а жизнь и без того, считала она, небезопасная штука. Ей не нравились ни больничные здания, ни запахи в них, ни беспомощность больных. В детстве она дважды попадала в больницу в Бостоне: один раз, когда ей было семь лет, для удаления миндалин, и в десять лет – на операцию аппендицита. Врачи, также как и сестры, относились к ней ласково, но они не могли ни облегчить боли, ни уменьшить ее страхов.

Когда Кэт въезжала по пандусу на своем «фольксвагене» в гараж, открылась крышка бардачка. Она с размаху захлопнула ее, крышка открылась снова, и оттуда ей под ноги высыпалась груда парковочных билетиков.

Первый уровень был полон, следующие три – тоже, и ей пришлось подняться на последний уровень – из темноты в неистовство солнечного света. Тут она нашла себе местечко. Вокруг завывал ветер, и ей пришлось наклониться вперед, чтобы противостоять ему. Ветер пытался сорвать с нее пальто, и оно развевалось, словно парус, волосы били по лицу, она даже почувствовала боль у корней волос.

Кэт направилась вниз по каменному колодцу лестницы, где пахло мочой, мимо надписи, сделанной краской из пульверизатора: «Морг – удел каждого», прошла через тяжелую противопожарную дверь. Там было полным-полно указателей: «Палата Мендельсона», «Палата королевы Виктории», «Микробиологический анализ», «Гистопатология», «Дневные сиделки», «Отделение неотложной терапии», «Родовое отделение», «Травматология», «Справочная».

Кэт рывком распахнула массивную, обшитую по краям резиной дверь, ведущую в темный коридор, где пахло пирогом с изюмом и миндалем, капустой и подгоревшим растительным маслом, чад клубился через открытую дверь. Она поняла, что спустилась слишком низко. Санитарка катила мимо нее металлическую тележку с постельным бельем. С кольца, пристегнутого к петле ее пояса, свисала связка ключей. Кэт прошла дальше, подошла к подножию какой-то лестницы и увидела в конце еще одного коридора справа бурную деятельность: работники сортировали, нагружали на тележки и куда-то увозили груды постельного белья.

Она поднялась по лестнице, прошла через двойные двери и оказалась в комнате ожидания. Там же за стойкой бойкая и энергичная девушка выдавала справки. Кэт спросила ее, как найти доктора Мэттьюса.

– У нас два доктора Мэттьюса, – ответила девушка. – Доктор Уильям и доктор Говард.

Кэт развернула копию свидетельства о смерти: «Г. Мэттьюс».

– Доктора Говарда, – сказала она.

Девушка взглянула куда-то под стойку.

– Он в отделении интенсивной терапии. Седьмой этаж.

Кэт поблагодарила ее, прошла по коридору к лифтам и нажала кнопку. Там пахло не то дезинфекцией, не то еще какой-то химией. На пробковой доске объявлений висел плакат, взывающий к донорам. Металлическая дверь лифта открылась со второй попытки. В лифте болтали две медсестры, с ними был мужчина средних лет, в красном пестром халате, со свернутой в трубочку газетой. Кэт вошла, за ней молодой санитар вкатил небольшую тележку, уставленную хирургическими инструментами, и весело поздоровался с сестрами.

Кэт вышла на седьмом этаже и, следуя указателям, зашагала по покрытому серыми дорожками коридору. Пройдя через двойные деревянные двери со стеклянным верхом, она оказалась в небольшой приемной. За бамбуковой ширмой стояло несколько удобных по виду кресел, торговый автомат, фонтанчик с питьевой водой и телефон-автомат с пластиковым конусом над ним. Через открытую дверь Кэт разглядела маленькую пустую комнатку с единственной койкой, застеленной покрывалом пурпурного цвета.

За стойкой регистрации никого не было. На зеленом экране компьютера со строками технических терминов, которые не имели для Кэт никакого смысла, мигал курсор. Уголок был тихим и уединенным, будто вырванным из общей суматохи клиники. Через металлические решетки покрытого пенопластовыми панелями потолка с шипением выходил теплый воздух. Медперсонал бесшумно сновал по коридорам, неспешно, деловито. Совсем как в отделе новостей, где не покидает ощущение, что находишься в центре событий и сам задаешь темп. Даже часы на стене такие же, как во всех учреждениях, – с большой секундной стрелкой.

Спустя минуту ее заметила медсестра и подошла к стойке регистрации. Это была негритянка с залаченными, коротко подстриженными волосами и мягким, приветливым лицом. С лацкана ее сине-белой униформы свисали блестящие часы на цепочке, в руке она держала блокнот.

– Чем могу служить?

– Могу я видеть доктора Мэттьюса? – спросила Кэт.

– Думаю, его сейчас нет. У него ночное дежурство. – Девушка нахмурилась и посмотрела в список. – Нет, погодите, расписание изменилось. Пойду посмотрю. – Сестра уже собралась было идти – к облегчению Кэт, без всяких расспросов, – но вдруг остановилась. – Вы родственница больного?

Кэт улыбнулась, радуясь, что хорошо выглядит, и покачала головой.

– Что мне ему сказать?

– Меня зовут Кэт Хемингуэй.

Не задавая больше вопросов, сестра повернулась и вышла. Сделав несколько шагов, она остановила идущего в противоположном направлении мужчину, у которого был самоуверенный, даже несколько надменный вид, и показала ему что-то в блокноте, который держала в руках. Одет он был богато, и медсестра нервничала, словно он был ее начальником. Интересно, кто он такой, подумала Кэт, обнаружив, что тоже почему-то нервничает.

Мужчина был приземистым, ширококостным, ростом не более пяти футов семи или восьми дюймов, но держался чрезвычайно прямо, высоко вскидывая голову, отчего казался выше. У него было вялое бледное лицо человека, мало бывающего на воздухе, короткий нос, крошечные розовые губки и маленькие холодные глазки, выглядывающие из одутловатых щек. Светло-каштановые редеющие волосы тщательно причесаны, волосок к волоску.

На нем был двубортный блейзер с капитанскими пуговицами, серые фланелевые брюки и блестящие черные легкие туфли с золотыми цепочками, кремового цвета рубашка с маленьким воротничком и вульгарно-пестрый галстук. Вся его одежда выглядела так, словно ее только что принесли из чистки.

Слушая сестру, мужчина поджал губы и сложил руки, и Кэт заметила, что он носит золотой браслет с инициалами, золотые часы и кольцо-печатку от Веджвуда. Он заговорил без тени улыбки, будто презирая черную медсестру. В его лице есть что-то зловещее и безжалостное, подумала Кэт, человек с таким лицом мог бы руководить концентрационным лагерем.

Как будто почувствовав, что Кэт наблюдает за ним, мужчина неожиданно уставился на нее, и она отвернулась, ощутив одновременно смущение и ледяной холод внутри. Потом оглянулась. Мужчина продолжал смотреть. Кэт перевела взгляд на стол регистрации, затем на мерцающий зеленый курсор.

Уголком глаза она увидела, что сестра ушла, а мужчина зашагал дальше. Он смотрел прямо перед собой, по-видимому, его мысли были теперь где-то далеко, но, перед тем как исчезнуть из ее поля зрения, он еще раз внимательно посмотрел на нее. В его взгляде не было и намека на флирт. Только презрение и враждебность.

Параноик, подумала Кэт, все время носит в себе чувство вины.

Сестра вернулась в сопровождении мужчины в белом халате. Лицо у него было недовольное, будто его оторвали от чего-то важного. Бугристая кожа, аккуратно подстриженные светлые волосы и такая же аккуратно подстриженная бородка придавали ему вид пламенного студенческого лидера.

– Слушаю вас, – сказал он с холодной вежливостью.

– Доктор Мэттьюс?

Холодные, налитые кровью глаза разглядывали Кэт так, словно она – биопсийный материал злокачественной опухоли, не более того. Кэт поняла, что, несмотря на ее костюм, доктор увидел на ней надпись: «Репортер». Он коротко кивнул.

– Не могла бы я поговорить с вами о миссис Салли Дональдсон? Я полагаю, именно вы подписали свидетельство о смерти.

Губы доктора сжались.

– Вы родственница?

Поколебавшись, Кэт покачала головой.

Последние остатки вежливости испарились с лица доктора Мэттьюса.

– Извините, а вы кто?

– Я… – Кэт замялась, – репортер из «Новостей».

У доктора задергалась щека.

– Господи, меня от вашей братии уже тошнит. Я тут пытаюсь спасти людям жизнь, а вы неустанно преследуете меня. Я работаю день и ночь, у нас не хватает людей. У меня нет времени на разговоры. За последние три ночи я спал всего три часа. Все связи с прессой осуществляются через офис главного администратора. Вам бы следовало это знать.

Сестра стояла в двух шагах позади и смотрела извиняющимся взглядом. Кэт встретилась глазами с доктором Мэттьюсом:

– Вы говорите, что пытаетесь спасать жизнь. Однако вы подписали свидетельство о смерти женщины, которая не была мертва.

Доктор чуть было не взорвался. Кэт надеялась, что это произойдет, молилась о том, чтобы это произошло. Рот его раскрылся, руки сжались в кулаки. Она слышала его дыхание. Он был в ярости.

– Офис главного администратора на третьем этаже «Юбилейного крыла». Предлагаю вам пойти и переговорить с ним. Я не вижу никаких доказательств, которые позволили бы предположить, что миссис Дональдсон не была мертва. – Он развернулся и пошел прочь, полы его белого халата развевались.

Кэт отвернулась, злясь на себя за то, что так плохо все разыграла. Эта встреча ей ничего не дала. Она даже не узнала, где именно умерла Салли Дональдсон – в этом блоке или в другом. Доктор Мэттьюс кипел от злости. Люди злятся, когда чувствуют за собой вину, но и от усталости тоже. Так что никаких выводов из этого не сделаешь.

К Салли Дональдсон была подключена система жизнеобеспечения, значит, почти наверняка она находилась в этом отделении. Здесь есть и другие врачи, медсестры. Кто-то определенно должен что-нибудь знать. Возможно, еще удастся с кем-нибудь поговорить. Кэт вышла в коридор, попыталась разобраться в массе табличек на стенах и начала свое странствование по лабиринту коридоров.

Доктор Мэттьюс сказал, что устал. Три часа сна за три ночи, даже если это и преувеличение, – ясно, что он здорово перерабатывает, а в таком состоянии легко сделать ошибку. Но он все еще здесь, от должности не отстранен, нагрузка его не уменьшена. Пади на него хоть малейшее подозрение, с ней бы наверняка разговаривал уже кто-то другой.

Значит, он не под подозрением. К тому же смерть мог констатировать кто-то другой, а он просто подписал свидетельство. Возможно также, руководство клиники не волновалось, потому что знало: Салли Дональдсон не была похоронена заживо. Это всего лишь жуткое предположение истеричной журналистки. Ее предположение.

Или же дело пытаются замять.

Кабинет главного администратора находился в самом конце коридора. Там было два стола, заваленных ворохом бумаг, персональный компьютер, пара старинных механических машинок, старенький аппарат для фотокопий и факс. Стены были увешаны вырезками из газет, заголовками, передовицами и схемами. Жалюзи опущены из-за солнца. Через не закрытую жалюзями нижнюю часть окна виднелись мачты кораблей, а за ними – Ла-Манш.

За одним из столов сидела девушка и ворковала по одному из трех телефонов, стоящих перед ней. Кэт узнала голос. Девушку звали Сьюзан Молден. В прошлом они несколько раз разговаривали по телефону, последний раз – вчера утром; тогда ей язвительно ответили, что клиника «обязательно проведет расследование». У девушки были длинные каштановые волосы, прямой нос и круглые старушечьи очки в металлической оправе. С недовольным видом она повесила трубку.

– Мистер Мэрривейл у себя? – спросила Кэт.

– Он сейчас занят. Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Скажите, у вас нет новой информации о Салли Дональдсон? – спросила Кэт.

– Назовите, пожалуйста, свое имя.

– Кэт Хемингуэй. Из «Новостей».

Вид у Сьюзан Молден был такой, будто она только что сломала зуб. Она порылась в бумагах, извлекла листок и на вытянутой руке протянула его Кэт, словно боялась заразиться, если приблизится.

«КЛИНИКА ПРИНЦА-РЕГЕНТА – ПРЕСС-РЕЛИЗ – СРОЧНО» – было напечатано сверху. Кэт стала читать.

Кэт взглянула на Сьюзан Молден. На ее лице было написано такое самодовольство, что у Кэт заныло в желудке. Круглые стекла очков победоносно сверкали.

Не желая давать девушке возможности позлорадствовать, боясь потерять самообладание и сказать или сделать что-то, о чем впоследствии она будет жалеть, Кэт вышла из комнаты. Дело явно пытались замять. Если было что заминать.

26

– У тебя великолепный «петух», ты это знаешь? Правда великолепный. – Ее пальцы двигались вверх и вниз по опавшему скользкому пенису, ласково поглаживая его. – Просто великолепный, – нашептывала она ему на ухо. Дыхание ее было горячее и шершавое, как и ее кожа.

Харви Суайр почувствовал, что пенис снова напрягся. Сандра целовала его шею, соски, рука ее скользила по его телу медленными, длинными движениями.

– Такой огромный. – Она провела языком по его груди, плотно прижалась к пупку, медленно обводя его языком. Затем продолжила свой путь вниз, нежно взяла в рот пенис и стала ласкать его губами. Она поиграла языком вокруг возбужденной головки и попробовала кончиком языка проникнуть в дырочку на ее вершине.

Харви сжал от удовольствия кулаки и резко втянул в себя воздух. Тогда она стала облизывать пенис, то поднимаясь вверх, то опускаясь вниз, снова поднимаясь, пока ее губы не сомкнулись вокруг яичек. Он почувствовал приступ тревоги, болью отозвавшийся в желудке. Харви был утомлен, потерял ощущение времени. Два, может быть, три часа ночи. Это была мягкая летняя ночь; они занимались любовью полчаса или час тому назад, и пот еще не высох на его теле.

Каждый раз, когда Сандра приподнимала голову, он видел ее груди – большие, белые, мерцающие в ярком свете фонаря, проникающем сквозь открытое окно. И он видел, как мерцала кожа напрягшегося члена, когда губы Сандры скользили по нему то вверх, то вниз.

Это будет их последнее свидание. Они уже дважды занимались любовью в его постели в тесной квартире неподалеку от «Слона и замка», которую он купил на деньги, оставленные матерью.

Он был прав – Сандра здорово трахалась. Так здорово, что, когда она пробегала языком по его животу, сжимала зубами его соски, а потом, выгибаясь над ним, снова опускалась, заталкивая пенис в себя, медленно, дюйм за дюймом, скользя по его телу, у него возник соблазн отложить свой план и встретиться с ней еще пару раз.

Он пригласил Сандру к себе, после того как встретился с ней в блоке интенсивной терапии у кровати манекенщицы – прекрасной блондинки, чья мозговая деятельность была блокирована барбитуратами, чтобы приостановить судороги. Мэдди Стелман.

Роланд Данс дал ему задание следить за ней. Он сидел у ее кровати, наблюдая линии осциллографа, уставившись на ее неподвижное тело. Мозг мертв. Если у нее оставалось какое-то сознание, какие-то мысли, они должны находиться вне мозга. А возможно, и вне тела.

Трижды, убедившись, что поблизости никого нет, Харви отключал аппарат искусственного дыхания, чуть больше чем на минуту – он боялся, что его могут застать за этим делом. Он не хотел рисковать своей карьерой еще до того, как она началась. У него впереди уйма времени, чтобы все проверить.

Но даже эти три коротких момента были чрезвычайно волнующими: он находился рядом с кем-то, кто умер, но может снова вернуться к жизни. Это было за три часа до того, как доктор О'Ферал, который отвечал за лечение манекенщицы, распорядился прекратить капельное введение барбитуратов. В течение следующего часа, когда их действие постепенно прекращалось, Харви наблюдал, как на мониторе ЭЭГ снова начали появляться пики. Регулярные, ровные пики. Нормальная энцефалограмма. Эпилептический припадок миновал.

В конце дня девушка наконец открыла глаза. Харви ждал признаков того, что его узнали. Ну, что она, например, скажет: «Эй! Я была тут, наверху, под потолком палаты. Я видела, как ты поднял руки вверх и сделал победный знак!»

Вместо этого девушка уставилась на него недоумевающим взглядом и голосом вначале невнятным, а затем холодным и негодующим спросила:

– Где, черт побери, я нахожусь?

Когда он объяснил ей, что она в отделении интенсивной терапии, она посмотрела на него с недоверием и осуждением, будто считала ответственным за то, что находится здесь.

Если сознание и покидало ее тело, она не помнила об этом, и настойчивые расспросы Харви все больше и больше раздражали ее. Когда к кровати подошел Роланд Данс, она попросила его сказать Харви, чтобы тот прекратил донимать ее дурацкими вопросами.

Харви попросил Данса дать ему знать, если у нее будет еще приступ. Данс сказал, что консультант-невропатолог решил перевести ее на обычные противосудорожные препараты для лечения эпилепсии. Харви был разочарован. Данс пообещал дать ему знать, если поступит еще один больной в status epilepticus, но вряд ли это случится в ближайшие месяцы, добавил он.

Свет играл на белых грудях Сандры. Он мельком увидел ее яркие соски, когда поднимался и опускался ее живот, когда она скользила вверх и вниз, видел белые бедра, чувствовал ее животный запах.

Она замедлила движения, слегка приподнялась так, что пенис почти выскользнул из-под нее, потом стала снова опускаться, уставившись ему прямо в глаза, улыбаясь почти демонической улыбкой, скользя вниз по набухшей головке, все глубже вбирая его в себя, потом снова вверх, сильно прижимаясь черными лобковыми волосками к мягкой коже у пупка.

– О, Харви, Харви!

Сандра опять скользнула вниз по пенису; и он почувствовал близость оргазма. Она поняла это, схватила его за запястья, и он ощутил, как его сперма извергается внутрь ее, ощутил, как работают насосы в его железах, – спазмы становились все слабее – яички, уже дважды опустошенные, исчерпали себя до дна.

Пенис почти тут же опал, и прилив удовольствия сменился волной отвращения. Сандра чуть не раздавила его своим весом. Ее горячее дыхание было кислым и чесночным от еды, сигарет и вина. Запах пота перебивал резкий дорогой запах ее духов, который тоже был кислым, едким. Мускусные запахи, которые задели его за живое в палате интенсивной терапии, исчезли. Кожа ее была влажной и скользкой. Она нежно целовала его. Он почувствовал уколы жестких волосков над ее верхней губой, которые она скрывала под гримом, вместо того чтобы удалить.

Сандра прогнулась, и свет уличного фонаря упал на ее груди. Большие груди, которые возбуждали его, но все впечатление портили плоские, безобразные, расплывшиеся соски. Она поцеловала его в каждый глаз. Он попытался не вдыхать запах ее дыхания. Пенис сжался еще больше и выскользнул из нее. Он почувствовал, как сперма капает на бедро.

Сандра скатилась с него, свернулась рядом и принялась ласкать его похожий на тряпку «петух». Ему стало щекотно, это его раздражало, он убрал ее руку. Она, играя, быстро вернула руку на прежнее место и опять поцеловала его. Он бы предпочел, чтобы она лежала смирно. Легким движением Сандра убрала прядь волос у него со лба.

– Тебе нравится медицина? – спросила она.

– Да.

– Когда ты выучишься, ты собираешься специализироваться по неврологии?

– По неврологии? – переспросил он.

– Разве не поэтому ты был в палате с этой эпилептичкой?

– Нет, я хочу стать анестезиологом.

– А, понятно. Вот почему ты там был.

Харви ничего не ответил.

– Кто-то сказал мне, что ты блестяще учишься. Это ты получил в прошлом году высшие баллы?

До начала предварительных экзаменов за третий курс Харви решил отказаться от хлорпромазина, который он все еще принимал четыре раза в день, и посмотреть, не повторится ли то, что произошло во время выпускных экзаменов в школе. Но это не помогло. Несколько дней он чувствовал себя так, словно потерял ориентировку, у него возникли те же ощущения, что и тогда, – неприятное чувство, будто находишься частично вне своего тела, а частично – в нем.

Впрочем, ему можно было и не хитрить – он не сомневался, что сдаст экзамены, они были несложные. Вот проводить эксперименты было гораздо труднее. Проводить, никому ничего не объясняя. Стараясь, чтобы никто этого не заметил.

– О чем ты мечтаешь? – спросила Сандра. Она накручивала на палец его лобковые волосы. – К чему стремишься? У тебя есть голубая мечта? Ну, тебе хочется сделать что-то такое, чтобы тебя запомнили?

– Вроде как изобрести пенициллин?

Она, усмехаясь, взглянула на него:

– Ну, что-то вроде этого.

Харви уставился на голую лампочку, свисающую с потолка. Свет от уличного фонаря был такой яркий, что казалось, лампочка тоже горит.

– Да, – сказал он.

– И что же это?

Он полежал некоторое время не шевелясь, чувствуя себя спокойно и уверенно.

– Я собираюсь стать тем человеком, который докажет миру, что после смерти есть жизнь.

– Ого! – Сандра на мгновение затихла. – Вот это действительно мечта! Ты веришь в Бога?

– Бог – невежественный негодяй.

– Почему ты так говоришь?

– Как насчет шампанского? – спросил он.

– А почему бы и нет?

Харви выскользнул из постели, взял с прикроватного столика два бокала для шампанского и, как был голый, зашагал по коридору на кухню. Прикрыл за собой дверь, включил свет и опустил штору. Потом вынул из холодильника початую бутылку шампанского, наполнил бокалы и аккуратно поставил их на маленький столик для разделки мяса.

Затем, опасливо взглянув на дверь, встал на колени, извлек из недр холодильника маленькую пластмассовую коробочку, открыл крышку и вытащил крошечную стеклянную ампулу, заполненную на дюйм белым порошком. Он отвинтил пробку и медленно высыпал содержимое в стоящий слева от него бокал с шампанским; положил коробочку в холодильник, взял напитки и вернулся в комнату.

Входя в дверь, Харви уронил бокал, который держал в правой руке. Бокал разбился вдребезги.

– Козел, – ругнулся он, переступая осколки. Подойдя к постели, вручил бокал Сандре. – Я открою новую бутылку.

– Мы можем поделить это.

– Пей. Шампанское придаст тебе силы. Поделим следующий бокал.

Сандра села.

– Прямо как богема! Четыре часа утра, а мы пьем шампанское в постели!

– Я уберу осколки, – сказал Харви.

На следующий день в начале третьего, когда Сандра устанавливала капельницу с физиологическим раствором больному, у которого случился сердечный приступ, у нее произошел первый эпилептический припадок.

27

Среда, 24 октября

Кэт заправила «фольксваген», купила в киоске станции техобслуживания бутерброд с тунцом и огурцами и маленькую пачку яблочного сока. У двери она заметила стопку дневного выпуска «Вечерних новостей». Заголовок передовицы гласил: «Скандал во время судебного разбирательства по делу сатанистов».

Господи! Если тут упущено что-то важное… Кэт склонилась над газетами. Буквами поменьше шла подпись: «Кэт Хемингуэй, штатный репортер».

Она улыбнулась, облегченно вздохнув. Патрик Донахью сдержал обещание и продиктовал за нее по телефону статью в редакцию. Наверное, он еще там, в суде, если только его не отозвали по более важным делам.

Кэт бегло просмотрела статью. Безобразные сцены у здания суда. Члены семей некоторых детей пытались напасть на троих мужчин, которые обвинялись в насилии и сексуальном домогательстве, когда их ввели в здание суда. Во время заседания раздавались оскорбления в адрес судей и полиции, насмешки над подсудимыми. Некоторые были удалены из зала суда. Предварительное слушание шло полным ходом.

Небо потемнело, а ветер стал колючим и злым. Кэт быстро прошла по двору станции техобслуживания и с удовольствием нырнула в тепло автомобиля. Она еще раз проверила адрес на фотокопии свидетельства о смерти Салли Дональдсон, открыла бардачок и вынула оттуда карту Брайтона.

Райленд-Клоуз, 10.

Кэт наметила маршрут, запомнила его, сунула карту обратно в бардачок и с силой захлопнула дверцу.

Капли дождя застучали по ветровому стеклу. Машин во дворе не было, если не считать старого фургона, припаркованного у датчика для измерения давления в шинах. Вниз по дороге прогрохотал автобус. Она вцепилась ногтями в пластиковую упаковку бутерброда, но открыть ее не смогла. Наклейка на упаковке обещала: «Мистер Смак – свежесть каждый день!» И стоял штамп с датой. Число было вчерашнее.

Кэт в сердцах дернула за ручку дверцы, решив отнести бутерброд назад, но в этот момент дождь с еще большей силой забарабанил по крыше автомобиля. Струи воды разбивались о мощеный двор станции техобслуживания.

Вероятно, все бутерброды вчерашние, подумала она, вертя упаковку в руках и пытаясь найти к ней какой-нибудь иной подход. Тщетно. Тогда она процарапала целлофан ногтем – палец проткнул насквозь сухой хлеб и влажную начинку, – расширила отверстие в упаковке, высвободила бутерброд и откусила. Хлеб был из муки грубого помола, по запаху напоминал собачьи галеты, а начинка – один к одному замазка.

Кэт повернула ключ зажигания. Двигатель стал медленно набирать обороты, облачко синего дыма проплыло перед ветровым стеклом. «Дворники» размазывали воду ребристой пленкой. Она включила печку. Ноги у нее замерзли, и, стараясь их согреть, она шевелила пальцами в тонких колготках внутри своих черных туфель.

У нее появились сомнения.

«Поступай так, как велит тебе сердце, малявка», – обычно говорил ей отец, когда вокруг нее сгущались тучи или когда Дара бранила ее за то, что она прогуливала колледж. Он сказал бы это и сейчас, если бы она позвонила ему и все рассказала.

Райленд-Клоуз располагалась на окраине Брайтона, в лабиринте тихих улочек, которые разбегались от моря к подножию холма. Здесь стояли маленькие домики с лжегеоргианскими фасадами, их возраст – не более двух-трех лет, решила Кэт, глядя на подпертые колышками деревца, отмечающие границу участков, и посадки молодого кустарника.

На стене дома номер 10 висела лампа, как будто снятая со старинного экипажа. Медный молоток на массивной полированной дубовой двери в форме львиной головы и резной почтовый ящик показались Кэт довольно претенциозными. На посыпанном песком пятачке у гаража были припаркованы два автомобиля – скромная «тойота» и небольшой «форд» с черным щитком управления и ремнями безопасности, как у гоночного автомобиля.

Шторы на окнах нижнего этажа были задернуты. Знак того, что семья сомкнула свои ряды в печали по ушедшему члену. Наклонив голову под проливным дождем, Кэт прошла по кое-как замощенной дорожке и нажала дверной звонок. Он прозвенел глубоким звоном. Штора отодвинулась, и Кэт порадовалась, что хорошо одета, – может быть, ее не сразу примут за репортера и ей удастся поговорить с Кевином Дональдсоном.

Дверь открыла рыжеволосая женщина лет под пятьдесят. По-видимому, обычно на ней было больше косметики, чем сейчас.

– Да? – осторожно спросила она.

Ее бледная лоснящаяся кожа контрастировала с матовой чернотой свободного блузона. Глаза, напряженные и усталые, обрамленные длинными, загнутыми вверх ресницами, подозрительно оглядели Кэт с головы до ног. Под глазами у женщины были большие мешки. Почти на всех пальцах блестели кольца, на костлявом запястье болтался браслет из горного хрусталя. Еще на ней были лыжные рейтузы, которые заканчивались шлепанцами из леопардовой кожи. Она благоухала табаком.

– Нельзя ли поговорить с Кевином Дональдсоном? – Кэт почувствовала, как из двери пахнуло теплом.

– Он никого не хочет видеть. – Женщина говорила невыразительно, но твердо.

– Это очень важно.

– Он в трауре, и ему очень тяжело. Боюсь, вам придется подождать несколько недель.

– Я присутствовала на эксгумации, когда открывали гроб Салли Дональдсон, – сказала Кэт.

Женщина заколебалась.

– Вы из полиции?

Кэт порадовалась. Женщина ее не раскусила.

– Я была там по просьбе представителя санитарно-эпидемиологической службы.

– Он не хочет никого видеть.

На веках женщины были синие тени с металлическим отливом, волосы у корней отсвечивали сединой. Струи дождя, попадая в открытую дверь, намочили ее ноги.

– Я его мать. Чем могу вам помочь? – Женщина чуть-чуть отодвинулась, спасаясь от непогоды.

– Можно мне войти на минутку?

Женщина отступила назад. Когда она закрыла за Кэт дверь, та сразу же ощутила тепло, окутавшее ее и вызвавшее ощущение клаустрофобии, и крепкий запах сигаретного дыма. Прихожая была крошечной и выглядела идеально, словно все ее содержимое только что распаковали. Краска свежая – ни одной царапины, двери блестят полировкой, медные ручки и пластинки от молотков как будто только что начищены, а по толстому ковру из крученой шерсти, казалось, еще не ступала ничья нога. Новый дом для молодоженов.

Но запахи и жара портили впечатление. Запах печали, с которым Кэт почти ежедневно сталкивалась в своей работе, всегда один и тот же – удушливый, густой оттого, что окна закрыты, а отопление включено на большую мощность, с примесью резкого духа неменяемой одежды и тошнотворного запаха давно остывшей еды.

Из двери вышел кот и печально мяукнул. Черно-белый бирманец. Необычный кот. Бьющий на эффект, такой же, как черный с белыми пятнами, слишком броский ковер, столик в прихожей с блестящей полированной поверхностью из дерева ценной породы, медные ручки, позолоченная рама у дешевой репродукции с видом Сорренто на стене, вычурная волоконно-оптическая люстра, свисающая с потолка. Попытка произвести впечатление, как и блестящий «форд» на подъездной дорожке.

Кэт поняла: она ищет что-нибудь неприятное, связанное с Салли Дональдсон, чтобы легче справиться с поселившимся в ней ужасом. Так она и стояла, насмехаясь над вкусами других и презирая себя за высокомерие, за подобные мысли.

Салли Дональдсон была обыкновенной молоденькой женщиной, хорошенькой, заботящейся о своем новом доме, о своем будущем ребенке. Детская наверху, конечно, уже обставлена, куплена кроватка. Все приготовлено.

Приготовлено для сморщенного зародыша, который лежал на дне гроба.

– Итак, что же вам нужно? – спросила мать Кевина Дональдсона, сбросив шлепанец и почесывая ступню.

– Мистер Дональдсон верит, что миссис Дональдсон была похоронена живой?

Чтобы поддержать равновесие, женщина ухватилась за стену и снова сунула ногу в шлепанец.

– Что вы имеете в виду? Конечно верит. Ведь так оно и было.

– Я знаю, что так оно и было, однако клиника это отрицает.

Женщина горько рассмеялась:

– А что им еще делать? Я хочу сказать, это типичный случай. – Она пожала плечами. – Все же это видели. Мой сын. Викарий. Все. – Ее лицо прорезали морщины, руки задрожали. – Пусть только попробуют сказать, что они этого не видели.

– У каждого из них есть свои причины на то, чтобы закрыть глаза. Викарий не хочет услышать обвинение в том, что совершил похоронный обряд над живым человеком. Похоронное бюро не хочет скандала. Клиника тоже не хочет брать на себя ответственность. – Кэт посмотрела вниз, на ковер. – Простите. Я понимаю, все это очень тяжело для вашей семьи, но не волнуйтесь. В ближайшие несколько дней я переговорю со всеми.

– Произведено вскрытие. Они не смогут утаить правду.

– Хороший адвокат превратит отчет патологоанатома в пудинг с изюмом.

– Однако медэксперт может доказать время наступления смерти. Это всегда делается. Я не раз видела по телику. На днях показывали про Пуаро – по трупу трехнедельной давности они узнали время смерти с точностью до получаса.

– Это только по телевизору, – сказала Кэт. – На деле все обстоит иначе. Патологоанатомы не могут с такой легкостью определить время наступления смерти. – Она открыла сумочку, вынула оттуда скрепленные листы фотокопии, которые предыдущим вечером взяла у доктора Марти Моргана, ведущего медицинскую колонку для «Новостей», и протянула их миссис Дональдсон.

Наверху страницы был заголовок:

Ниже Кэт отчеркнула красным один параграф:

Тяжелые ресницы женщины заморгали. В наступившей тишине Кэт почти услышала, как они сомкнулись. На улице барабанил дождь. Из глубины дома послышалось щелканье и гудение, будто включилась стиральная машина. По лицу женщины было видно, что ее охватили сомнения.

– А вы-то почему всем этим заинтересовались?

– Я хочу докопаться до правды. Кевин – единственный человек, который может мне помочь.

Женщина подняла руку, попросив Кэт подождать, открыла дверь справа от нее, сунула туда голову.

– Ты спишь, дорогой?

Последовал неразборчивый ответ.

– Тут пришла барышня по поводу расследования. Я думаю, тебе стоило бы с ней поговорить. Ты можешь это сделать?

Ответа не последовало.

– Лучше, если ты поговоришь, – сказала женщина и кивнула, чтобы Кэт вошла.

Ноги Кэт утонули в толстом ковре. Золотые шторы с кистями были задернуты, и комната освещалась только двумя настольными лампами – уменьшенными копиями волоконно-оптической лампы, что висела в прихожей, и беззвучно работающим телевизором с огромным экраном. Костюм с жилеткой и два стереонаушника с обеих сторон камина, как стражи, занимали самое видное место в комнате. Три колосника электрического нагревателя горели в камине, блестящие огоньки танцевали по пластмассовым угольям. На каминной полке стояла модель «феррари», рядом – свадебная фотография Салли и Кевина Дональдсон в рамочке.

Теперь Кевин был совершенно не похож на свою фотографию. Ссутулившись, он сидел в одном из кресел, руки на подлокотниках, черные волосы всклокочены, лицо бледное, а под глазами огромные мешки. Просто живой труп.

Поверх несвежей майки на нем была надета мятая деловая рубашка, застегнутая не на те пуговицы, жеваные брюки от костюма, шерстяные носки и серые тапки без задников. По-видимому, он не спал всю ночь и уж во всяком случае не брился. Казалось, он не заметил, как Кэт вошла.

– Я присутствовала на эксгумации вместе с вами, – тихо сказала она.

Кевин не ответил, окинул ее беглым взглядом и снова уставился на беззвучных «Соседей» на экране.

– Садитесь, дорогая, – сказала миссис Дональдсон. Теперь она стала относиться к Кэт гораздо теплее.

Рядом с другим креслом стояла пепельница, полная окурков, перепачканных губной помадой, гора женских журналов и роман Роберта Годдарда, лежащий вверх обложкой, наполовину прочитанный. Кэт присела на диван.

– Барышня беспокоится, что клиника может замять то, что произошло с Салли, – сказала миссис Дональдсон. – Она считает, что они собираются опровергнуть все доказательства.

Кевин заговорил медленно, голос его звучал неразборчиво, как магнитофонная лента, когда садятся батарейки, и Кэт решила, что он, должно быть, напичкан транквилизаторами.

– Коронер сказал, что он мне позвонит, – сказал он и снова замолк.

– Насчет результатов вскрытия? – спросила Кэт, руки ее инстинктивно потянулись к сумочке за блокнотом, но она вовремя остановилась.

– Вскрытие произвели вчера. Он еще не звонил.

Миссис Дональдсон села и вытащила из пачки сигарету.

– Будет большое судебное разбирательство, – сказала она. – Именно этого-то они и боятся, не так ли? – Женщина всунула сигарету в рот и щелкнула блестящей металлической зажигалкой. – Еще бы им не бояться! Мы собираемся выдвинуть против них обвинение. – Она прикурила и глубоко затянулась. – Сотни тысяч, мой муж подсчитал.

Кэт взглянула на Кевина Дональдсона:

– Вы не могли бы рассказать мне, что произошло потом? Если это не слишком мучительно.

Несколько секунд Кевин смотрел на телеэкран, и Кэт подумала, что он не собирается отвечать. Но он заговорил, все еще не отрываясь от телевизора:

– С какого времени?

– С какого времени? – повторила Кэт. – С того, которое, по вашему мнению, имеет отношение к делу. – Она решительно открыла сумочку. – Вы не станете возражать, если я сделаю кое-какие записи? – Она попыталась произнести эту фразу как можно невиннее, но на лице миссис Дональдсон все же промелькнуло подозрение. – Мне придется написать отчет, – добавила Кэт.

Женщина понимающе кивнула.

– Это все гинеколог, – произнес Кевин Дональдсон. – Мистер Хейвуд. Сказал, что ей нужно лечь в клинику. – Он замолчал.

– Когда это было? – спросила Кэт.

– Необходимо было пройти ежемесячный осмотр, она была на двадцать четвертой неделе беременности.

Снова молчание.

– А почему же мистер Хейвуд решил, что вашей жене необходимо лечь в клинику?

За Кевина ответила его мать:

– У нее было высокое давление. Доктор решил, что за ней необходимо понаблюдать.

– Преэклампсическая токсемия, – неожиданно проговорил Кевин Дональдсон, ясно, не запинаясь, словно продекламировал это перед классом.

– У нее была осложненная беременность, – пояснила его мать. – Все время повышалось кровяное давление, образовалась опухоль мозга. Потом начались эпилептические припадки.

– Она была больна эпилепсией?

– Нет, это побочный эффект токсикоза. – Миссис Дональдсон стряхнула пепел с кончика сигареты. – Им не удалось добиться уменьшения отека мозга, и приступы стали сильнее. Они пичкали ее всевозможными лекарствами. Чем только могли. Мистер Хейвуд казался очень внимательным. – Миссис Дональдсон затянулась сигаретой и быстро выпустила дым. – Тогда она впала в кому. Они подключили ее к системе жизнеобеспечения. Она пробыла в таком состоянии пять дней…

– Шесть, – перебил ее сын.

– Шесть. – Женщина загасила сигарету, прибавив ее к кучке окурков в пепельнице, и кашлянула. – Он спал там… у них есть комната для родственников. Посреди ночи дежурный врач сказал, что надежды нет, у нее умер мозг, в таком состоянии она уже несколько дней, поэтому нужно выключить систему жизнеобеспечения и прекратить ее агонию.

– Ребенок был ненормальный, – объявил Кевин Дональдсон.

Кэт и миссис Дональдсон посмотрели на него, но на его лице ничего не отразилось. Миссис Дональдсон вытащила из пачки еще одну сигарету.

– Мистер Хейвуд сказал ему, что, если у матери умер мозг, ребенок вряд ли выживет, но, если и выживет, у него будут всякого рода аномалии. Мы все разговаривали с мистером Хейвудом. Он был очень мил, очень добр, очень тщательно вникал во все детали. Кевин и родители Салли согласились, что не стоит делать кесарево сечение.

– И систему жизнеобеспечения отключили?

Кевин Дональдсон печально кивнул:

– В ту же ночь. Там был новый дежурный врач. Он сказал, что им нужна кровать. Все произошло очень быстро. Она прекратила дышать, и они сказали, что она умерла. – Кевин в первый раз посмотрел на Кэт.

– А это как-нибудь проверяли?

– Не знаю. Я сильно плакал. Они спросили, не нужно ли вызвать такси. Потом я увидел, как ее увезли, накрыв белой простыней.

Теперь по его лицу катились слезы. Кэт почувствовала, что и у нее на глаза наворачиваются слезы. Она глубоко вздохнула.

– Вы видели ее потом?

– Нет. Но люди из похоронного бюро говорили, что я могу приходить в любое время.

– Значит, вы не видели ее до… до самой эксгумации?

Кевин снова погрузился в молчание. Снова залез в свою раковину.

– Это вы потребовали эксгумации?

Кевин ничего не ответил.

– Ему это нелегко далось, – сказала его мать. – Полиция ничего не хотела слушать. Да и коронер тоже говорил сначала, что это невозможно, что он, вероятно, слегка… – она покрутила пальцем у виска, – понимаете, помешался из-за ее смерти. Викарий отказался помочь. Кевину пришлось связаться со свидетелями, достать их номера телефонов, убедить коронера поговорить с ними. Однажды его чуть было не арестовали: он средь бела дня пошел на кладбище и сам начал копать. – Она посмотрела на сына. – Ведь так?

Кевин не ответил.

Кэт нервно кусала губу. Она взмокла от жары и нервного напряжения.

– Кевин, когда открыли гроб вашей жены, мы с вами видели одно и то же. Есть ли у вас какие-нибудь сомнения в том, что, находясь там, ваша жена какое-то время была жива?

– Мертвые не рожают младенцев, – заметила миссис Дональдсон.

– По-видимому, такое случается, – сказала Кэт.

– Ерунда. Никогда этому не поверю.

– Они будут все оспаривать во время расследования.

– Кевин сказал о ее пальцах – ногти были сломаны прямо под корень, как будто она их обкусала. На крышке гроба были царапины. Она царапала ее ногтями, словно животное.

– Они будут говорить, что, когда наступает трупное окоченение, тела меняют свое положение в гробу, – парировала Кэт.

– А царапины на красном дереве? Как насчет этого, барышня? – спросила миссис Дональдсон.

– А что говорит ваш доктор Селлз? Он же там присутствовал. Он должен с вами согласиться, – сказала Кэт.

– Он не согласился. Он говорит, что нужно подождать отчета патологоанатома. Говорит, что никаких царапин на крышке не заметил. Что всех нас ввел в заблуждение младенец.

Голос Кевина Дональдсона прозвучал так неожиданно, что они вздрогнули:

– Она всегда следила за своими ногтями. Всегда делала маникюр. Всегда следила за ногтями, – повторил он.

Последовало молчание. Кэт почувствовала прилив надежды. Она записывала то, что сказал Кевин Дональдсон, медленно, без всяких сокращений, чтобы сохранить впечатление, что она не принадлежит к журналистской братии.

Его мать горько улыбнулась:

– Мои познания в медицине, конечно, неглубоки, но в одном я уверена: мертвецы не обкусывают своих ногтей.

28

Прошло три дня с тех пор, как Харви Суайр дал Сандре двадцать пять миллиграммов препарата с условным названием GW 2937, произведенного швейцарским фармацевтическим гигантом «Грауэр Мейерхоффен» только для лабораторных экспериментов на животных.

Он достал его легко. В экспериментальной части своей курсовой по эпилепсии он проводил опыты с животными в виварии медицинского колледжа. Харви вводил крысам, кошкам и шимпанзе вещество GW 2937, вызывал у них сильные эпилептические припадки, которые затем снимал высокими дозами барбитуратов.

Таблетки GW 2937, круглые и белые, по размеру и форме были похожи на таблетки аспирина, но отличались ясно видимыми проштампованными буквами «GW». Харви толок таблетки пестиком до порошкообразного состояния и затем подмешивал в пищу животным. Препарат был безвкусным и обычно быстро подвергался метаболизму.

Этим веществом ему нужно было накормить сорок животных, поэтому было легко заменить небольшое количество препарата на обычный аспирин. Когда он подмешал его к пище, ни животные, ни неврологи, ответственные в тот день за проведение экспериментов, не заметили подмены.

Он не знал, как рассчитать дозу для человека, и сделал подсчеты на основании веса мозга. Он вычислил, что, в отличие от мозга шимпанзе, вес человеческого мозга – одна тысяча двести сорок граммов.

В воскресенье вечером Харви позвонил в общежитие медсестер, где жила Сандра, и ему ехидно ответили, что она еще не вернулась с работы. Он не стал просить, чтобы ей передали, что он звонил. В понедельник вечером он снова позвонил. На этот раз ему ответила другая женщина. Она продержала его у телефона несколько минут, потом вернулась и, задыхаясь, извиняющимся тоном сообщила, что Сандре стало плохо и ее всю ночь продержали в палате.

Утром во вторник Харви был среди толпы студентов, которые следовали за акушером и его помощником, обходя палату в родильном отделении. Потерявшие былые формы, бледные женщины лежали на металлических кроватях в чистых розовых ночнушках в окружении цветов и открыток. Смущенные мужья сидели на стульях, словно проглотив аршин, а родственницы чувствовали себя здесь по-хозяйски. На улице становилось все холоднее, но в этой палате поддерживали парниковую температуру. Харви ненавидел запахи родильного отделения – тошнотворные сладкие ароматы, которые пропитывали его кожу и преследовали его потом в течение нескольких часов.

Толстая женщина тыкала пальцем в крошечное розовое существо, завернутое в шерстяную шаль:

– Ку-ку! Ох! Тю-тю! О-о!

Мать младенца лежала, опираясь на взбитые подушки, слишком усталая и чересчур вежливая, чтобы прогнать ее прочь.

– Мистера Харви Суайра просят по внутреннему телефону.

Харви подошел к черному телефону, висевшему у входа в палату. Это был Роланд Данс. В палату интенсивной терапии поступила еще одна пациентка со status epilepticus. Он решил сообщить об этом Харви на случай, если тот захочет взглянуть на нее.

Харви принял это сообщение спокойно. Он сказал Дансу, что сейчас занят, но в перерыве зайдет. После этого он продолжал обход палаты, но делал это как в тумане. Он не мог ни на чем сосредоточиться, как будто внутри его разворачивалась сжатая пружина.

В половине второго Харви вошел в палату интенсивной терапии, где было так же жарко, как в родильном отделении, откуда он только что ушел, и остановился у поста медсестер. Сестра пошла разыскивать помощника анестезиолога.

На стене висел список больных, находящихся в палате, – белая пластиковая дощечка с номерами кроватей и фамилиями и инициалами больных, написанными напротив номеров синим грифельным карандашом. Против номера шесть стояло: «С. Лок».

Сандра Лок. Харви тотчас же представил себе ее скользкую влажную кожу, увидел над собой ее груди, почувствовал запах ее тела, ее горячее дыхание. Ему навстречу шел Роланд Данс в своем поношенном твидовом пиджаке с кожаными пуговицами, саржевых брюках для верховой езды и тускло-коричневом галстуке. Он очень коротко подстриг волосы сзади и у висков, однако модный ежик нисколько не украсил его лошадиное лицо.

– А, привет, – сказал он так, словно не ожидал, что Харви появится. Данс сложил руки за спиной и стоял, покачиваясь взад-вперед на стоптанных каблуках грубых замшевых башмаков. – Да… Чрезвычайно интересно. Похоже на роковое совпадение, правда?

– Роковое совпадение? – повторил сбитый с толку Харви.

Данс порезался при бритье, и у него на шее белел маленький квадратик пластыря.

– Годами ждешь одного случая, а потом вдруг четыре сразу.

– Да, лучше бы подобных совпадений не было, – произнес Харви.

Лицо Данса приобрело огорченное выражение, затем окаменело, словно неожиданно кончилась батарейка, управляющая лицевыми мышцами.

– Конечно. – Рот его искривился. – Тот status epilepticus, который ты наблюдал пару недель назад у манекенщицы с травмой черепа. Будь эпилепсия вирусным заболеванием, этот второй случай вызвал бы большое беспокойство, особенно потому, что это случилось с одной из сестер, которая за ней ухаживала. – Он помотал головой. – Но эпилепсия не заразна. Тут, кажется, нет никакой связи.

– А что же послужило причиной? – Внимание Харви переключилось на пластырь, готовый вот-вот отклеиться.

– Рано еще говорить, но, возможно, это энцефалит, хотя у нее нет температуры, а она должна быть, если это инфекция. Возможно, опухоль мозга, хотя мы уже знаем, что результаты компьютерной томографии в норме. Мы собираемся сделать люмбальную пункцию, посмотреть цереброспинальную жидкость, чтобы исключить инфекцию, – вот только подлечим немного. Девушки из блока очень расстроены.

Интересно, можно ли обнаружить вещество GW 2937 в крови, подумал Харви. Он знал, что анализы крови очень специфичны и сложны. Найти следы лекарства можно только в том случае, если знаешь, что искать. Если будут искать GW 2937, значит, у кого-то возникли подозрения на сей счет. Но откуда могут взяться подобные подозрения? Едва ли кто-нибудь знает о его отношениях с Сандрой Лок, а кроме того, вряд ли кому-нибудь придет в голову связать ее приступ с тем фактом, что он несколько дней проработал в лаборатории. Да и доказательств никаких нет.

– Конечно, это может быть вызвано и передозировкой антидепрессантов, – продолжал Данс. – Но другие сестры так не считают, они говорят, что она была весела и жизнерадостна, у нее не было никаких проблем, хотя, по-видимому, это некоторое преувеличение. – Данс в задумчивости раскачивался на каблуках взад-вперед. – Заметь, люди такого типа вполне могут впадать в депрессию. Однако это интересный случай. Действительно очень интересный.

– Почему? – спросил Харви. Последнее замечание вызвало в нем беспокойство.

– Я имею в виду частоту и тяжесть припадков. Лечение барбитуратами не дает никаких результатов. Пойдем, посмотришь сам.

Кровать Сандры была рядом с той, на которой лежала модель, и помещалась в нише, как все кровати в палате. Сандра была без сознания, во рту трубка аппарата искусственного дыхания, черная гармошка раздувалась и опадала над ее спутанными волосами, а к тыльной стороне руки через канюлю была подсоединена капельница. Ее спина выгибалась дугой, живот приподнимал простыню, руки и ноги раскинуты и дергались резко, словно у куклы, которую дергают за ниточки. Ее зубы сжимали дыхательную трубку, и она издавала бессвязные звуки и стоны. В уголках рта была пена.

Толстая круглолицая сестра с короткими рыжими кудряшками стояла у капельницы, вид у нее был расстроенный. Значок на лацкане халата сообщал ее имя: Элейн Фостер.

– Ей хуже, доктор Данс, – сказала девушка с шотландским акцентом.

Роланд Данс посмотрел на Харви:

– Еще в общей палате ей ввели пять кубиков диазепама, но он не возымел действия. Тогда ей ввели внутривенно фенитоин, он тоже оказался неэффективен. Когда она поступила сюда, мы поставили ей капельницу с барбитуратами – большую дозу.

– Тридцать пять миллиграммов, – уточнила сестра.

– Понимаешь, в чем проблема? Если оставить все так, как есть, у нее возникнут структурные повреждения мозга. Если еще ввести барбитураты, не думаю, что ее организм справится с такой дозой.

От лба Сандры Лок шли провода к электроэнцефалографу. Харви внимательно разглядывал вспышки на экране. Сердцебиение было уже слабым и нерегулярным – барбитураты сделали свое дело. Пики, показывающие активность мозга, не вмещались в экран. Харви перевел взгляд на лицо Сандры. Глаза ее были открыты и смотрели прямо на него. Ему даже показалось, что в них промелькнула – совершенно невозможно! – искра узнавания. Потом глаза закатились, роговица исчезла под веками, остались только ничего не видящие белки. Руки ее дико молотили по воздуху. Трубка капельницы выскочила из канюли, зафиксированной на тыльной стороне руки, и лекарство брызнуло на постель.

Данс схватил Сандру за запястье, и сестра снова надела трубку.

– Ее нужно связать, – сказал Данс.

Датчик кислорода в крови стал подавать тревожные сигналы.

– Нам нужна помощь, – сказал Данс. – Позовите доктора О'Ферала. И принесите ампулу миорелаксанта.

Сестра побежала выполнять приказание.

Данс повернулся к Харви:

– Аппарат искусственного дыхания не справляется. Придется ее парализовать. Повышать дозу барбитуратов больше невозможно.

Доктор О'Ферал, главный врач отделения, появился очень быстро, его сопровождали еще две сестры. Они ввели миорелаксант, но он не подействовал.

– Дайте ей еще двадцать пять миллиграммов тиопентала, – решительно произнес доктор О'Ферал.

Монитор ЭЭГ прогудел сигнал тревоги. Вспышки осциллографа стали похожи на распущенную пряжу, на множество извивающихся червяков.

Вокруг Харви началась тихая паника.

– У нее остановилось сердце. – Доктор О'Ферал положил руки на грудь Сандре и с силой надавил. – Свяжитесь с кардиологическим отделением, – распорядился он. – Нужен дефибриллятор. – Он снова надавил на грудь, потом еще и еще раз в определенном ритме.

Одна из сестер уже бежала через палату.

Пики на экране ЭЭГ начали успокаиваться, спадать, но не от действия барбитуратов. Началось кислородное голодание мозга.

Дефибриллятор привезли менее чем через девяносто секунд. Данс разорвал больничную рубашку Сандры, и Харви увидел ее большие груди с расплющенными сосками. Ей приставили на область сердца электроды дефибриллятора, О'Ферал крикнул «О'кей!», и кто-то из обслуживающего персонала нажал кнопку. Последовал громкий электрический разряд, Сандра дернулась в сильных конвульсиях и упала без движения.

Пики на электрокардиографе становились все слабее. Дефибриллятор включали снова и снова, но каждый раз тело Сандры сотрясали конвульсии и она падала на спину, безвольная, как тряпичная кукла.

Спустя три минуты пики на кардиографе исчезли совсем, на экране появилась немигающая прямая линия в сопровождении дребезжащего сигнала.

Сандра Лок была мертва.

29

Среда, 24 октября

«Дворники» размазывали по ветровому стеклу струи дождя, зато они беспрепятственно скатывались вниз по запотевшим боковым окнам «фольксвагена». Кэт ехала в сторону узкого железнодорожного моста, испытывая облегчение оттого, что избавилась от жары, создающей ощущение клаустрофобии, и скорби дома Дональдсона. Вот только этот автомобиль, севший ей на хвост…

Она почти вплотную прижалась к обочине, но он даже не пытался обогнать ее. Автомобиль отвлекал ее внимание, она то и дело смотрела в зеркало заднего вида. На дальнем конце моста она притормозила, но он тоже сбавил скорость. Кэт добралась до пересечения с людной торговой улицей и повернула направо, начиная подумывать, уж не преследуют ли ее в самом деле. Ехавший сзади автомобиль повернул налево.

– Придурок, – сказала она.

Владения М. Долби и сына протянулись примерно на сто ярдов – от угла улицы до скобяной лавки – и выглядели соответствующим образом: мрачно, но не слишком. На черном щите золотыми буквами были выведены слова: «Похоронное бюро», вдоль занавешенного окна более мелкими буквами шло название фирмы.

Кэт оставила автомобиль на боковой улице и вернулась назад пешком. Дождь стихал, но холодный ветер и унылые мысли замораживали ее. Она снова почувствовала досаду на Терри Брента, своего редактора, услышала слова медиума Доры Ранкорн, увидела Кевина Дональдсона, безвольно сидящего в кресле. Должно быть, директор похоронного бюро был прав, когда сказал на кладбище, что викарию придется за многое ответить. Салли Дональдсон, потревоженная в своем месте упокоения, как будто нарушила тот хлипкий баланс, который установился было в жизни Кэт.

Когда-то она видела фильм, где в людей, которые дурачились на кладбище, вселялись духи умерших и убивали их. Но это только в кино. В реальной жизни такого не бывает.

Действительно, мертвые братья не посылают посланий.

Ее стала бить дрожь.

Она миновала широкие ворота в кирпичной стене. Вывеска гласила:

Остановившись у парадной двери, Кэт нервно сглотнула, осознав вдруг, что никогда прежде не бывала внутри похоронного бюро, и прорепетировала свой рассказ. Она надеялась, что ей повезет и она встретит того же служащего, который был на кладбище. А может быть, он ее не узнает, но уж акцент-то определенно припомнит и подумает: что за странное совпадение – еще одна американка. Она набрала в грудь побольше воздуха, придала лицу, как она считала, соответствующее выражение и вошла.

Кэт ожидала увидеть там прилавок, как в магазине, а за ним – мрачного, с траурным выражением лица человека. Вместо этого она оказалась в комнате, напоминающей вестибюль маленькой, но довольно дорогой гостиницы, которая имела форму латинской «L». Стол регистрации разделял ее на две уютно обставленные половины – места ожидания для посетителей. За столом сидела доброжелательная, спокойная женщина лет пятидесяти, с короткими седыми волосами, в синем кардигане, с ниткой крошечных жемчужин на шее. Она улыбнулась Кэт:

– Добрый день.

Вся мебель – красное дерево с зеленой велюровой обивкой – была точной копией мебели Викторианской эпохи. На полу – толстый золотой ковер, на стенах – золотые с цветочным орнаментом обои, несколько резных канделябров с розовыми абажурами и такие же бра на стене. Не хватает только камина, подумала Кэт.

– У меня есть две пожилые тетки, которые живут вместе, – сказала она. – Одна из них сейчас находится в хосписе и, вероятно, в ближайшие дни умрет. Ее сестра попросила меня зайти к вам. Есть некоторые вещи, которые ее беспокоят, вот я и подумала, что смогу немного успокоить ее.

– Конечно. – Женщина еще раз улыбнулась Кэт полной симпатии улыбкой, которая была не совсем фальшивой.

– Ей уже приходилось сталкиваться с вашей фирмой, и она очень высокого мнения о ваших услугах. Но ее слишком расстроила статья в газете о женщине, которую похоронили заживо, а ведь вы были распорядителями похорон.

Женщина побледнела.

– Да-да, думаю, вам лучше поговорить с мистером Морисом Долби. Я сейчас за ним схожу. – Она вышла через дверь в конце комнаты.

Кэт очень хотелось выпить чашку кофе: после завтрака у нее не было во рту ни капли горячего. Она оглядела стулья. Милые, как розовые занавески в морге. Как оборочки, обрамляющие гроб Салли Дональдсон. На стене в рамочке висел сертификат Британского института бальзамирования.

Регистраторша вернулась. За ней следовал маленький человечек, окруженный аурой из двух взаимоисключающих элементов: спокойного достоинства и напыщенной самоуверенности. На нем был черный как уголь костюм, накрахмаленная белая рубашка и черный по-старомодному широкий галстук. Редеющие, с сединой волосы зачесаны назад и сильно набриолинены. Кожа на лице бледная, с темными прожилками, а щеки как защечные мешки какого-то мелкого грызуна. В глазах – настороженность, в голосе – поразительная елейность.

– Я – Морис Долби, мадам, чем могу служить?

Кэт с облегчением вздохнула – на кладбище был другой человек – и повторила все, что наплела приемщице. Гробовщик указал ей жестом на кресло, уселся напротив и положил маленькие ручки на полированную поверхность столика.

– Это всегда так грустно – терять тетю.

– Да, – согласилась Кэт.

– Они очень непростой народ, эти тетки.

– Да, конечно, – снова согласилась Кэт.

– Мне жаль, что ее сестра так расстроилась из-за этой статейки. Конечно, ее можно понять. Пустопорожняя болтовня, и только. Боюсь, она расстроила многих. Какой-то ловкий журналист старается набрать очки. Местным газетам следует быть более ответственными.

Кэт почувствовала, что краснеет, и на какое-то мгновение подумала, уж не намекает ли он на нее. Она попыталась вспомнить, не было ли его на эксгумации. Может, он видел ее там?

– Значит, в этой истории все неправда? – спросила она.

– Вот именно, мадам. Там нет ни капли правды. Вашей бедной тете не о чем беспокоиться. Это будут похороны или кремация?

Не зная, что ответить, Кэт покраснела еще сильнее.

– Похороны.

– Общественное кладбище или у нее есть место на церковном? Или семейный склеп?

Кэт была в замешательстве.

– Общественное кладбище.

Мистер Долби как-то странно посмотрел на нее, и ее неловкость от этого еще больше усилилась.

– Если леди беспокоится, что ее сестра перевернется в гробу, мы можем предложить две услуги на выбор. Можем вскрыть умершей вену там, где это будет незаметно, или можем ее забальзамировать. Вам знакома процедура бальзамирования?

– Нет.

– Она очень проста. Мы заменяем всю кровь в венах жидким консервантом. Он имеет окраску, которая придает покойнику совершенно естественный вид и, конечно, полностью исключает возможность быть похороненным живьем.

Кэт вдруг запаниковала.

– А эта женщина, о которой писали в газете, тоже была забальзамирована?

Человечек вытащил из кармана пиджака кожаную записную книжку и положил ее на стол.

– Мне не хотелось бы нарушать условия конфиденциальности, но если вашей тете будет от этого легче – нет, не была. Мы совершаем бальзамирование только тогда, когда покойника оставляют в открытом гробу. Та леди в течение нескольких дней находилась на аппарате искусственного жизнеобеспечения, и, когда его отключили, семья хотела, чтобы ее похоронили как можно скорее. Газетная статья – совершеннейшая чепуха. Бедняжка несколько дней пребывала в состоянии клинической смерти в больнице, затем больше суток провела в холодильнике здесь. Этого бы никто не вынес, не говоря уже обо всем остальном.

Кэт показалось, что Морис Долби слишком поспешно отвел глаза, словно боялся ее испытующего взгляда. Слишком поспешно. Он снова полез в карман и выудил оттуда серебряную авторучку.

– Теперь я запишу некоторые детали. Не могли бы вы назвать имя леди и адрес… э… для составления счета? Затем мы обсудим выбор гробов и облачение покойной. Хотите поместить сообщение о смерти в газетах? Можем составить черновик прямо сейчас; как только вы получите подписанное свидетельство о смерти, мы тут же дадим публикацию.

– Мне хотелось бы прежде осмотреться и понять, что к чему. Моя тетя принадлежит к числу тех людей, которым все интересно. Я думаю, она засыплет меня вопросами о том, что произойдет с телом ее сестры, когда оно покинет хоспис.

– «Копперклифф», не так ли? У нас с ними хорошие отношения. Могу я записать ее имя?

Мысли в голове Кэт неслись как пришпоренные.

– Миссис… э… то есть… мисс Вининг. Мисс Элис Вининг. – Она назвала фамилию по буквам, и мистер Долби старательно ее записал.

– А адрес? Адрес будет ваш?

– Прежде мне хотелось бы все тут осмотреть, ведь решение будет за тетей. Если ей понравится то, что я ей расскажу, я зайду завтра утром.

– Конечно, мадам. Мы начнем с часовни вечного упокоения.

Через дверь в торце Кэт последовала за мистером Долби в крошечный зальчик с мраморным полом и поднялась по устланной ковром лестнице. На лестничной площадке стояла покрытая красным велюром банкетка. Там же находилась дубовая дверь, которую мистер Долби открыл и почтительно придержал для нее.

Кэт вошла первой. В темном помещении царила атмосфера, похожая на церковную. Запах заставил ее поежиться: он не был неприятным – смесь хвои и консервантов, но напомнил больницу и морг.

Владелец похоронного бюро повернул реостат, и яркость света увеличилась. На стене в дальнем конце зала было распятие и мозаичное панно из цветного стекла с подсветкой.

– Мы работаем круглые сутки. Вы можете прийти сюда в любое время, как только захотите увидеть свою тетушку; если вы решите приехать вечером или в уик-энд, просто позвоните нам.

Они вернулись на лестничную площадку, и Кэт обрадовалась, когда мистер Долби закрыл дверь. Темноволосый мужчина лет тридцати поднимался вверх по лестнице. На нем был официальный траурный пиджак и серые брюки.

– Гарри и Джейн собираются забрать покойника из клиники Принца-регента, – сказал он. – Ты не забудешь, в пять часов?

– Я вернусь через десять минут, Билл, – ответил мистер Долби.

Когда они спустились вниз, он объяснил:

– Это был мой сын. У нас семейный бизнес. Жена и дочь тоже в нем участвуют.

Кэт услышала, как наверху открылась дверь и голос, который она узнала, произнес:

– Морис?

Долби остановился. Кэт увидела высокого мужчину, который был на эксгумации. Он бросил на нее беглый взгляд, но, похоже, не узнал.

– Да, Рег?

– Опять тот парень из «Мировых новостей», просит тебя к телефону.

Долби в замешательстве посмотрел на Кэт, лицо его покраснело.

– Скажи ему, будет проведено расследование, и никаких комментариев.

Они пересекли холл и прошли по коридору, темному, несколько старомодному, с деревянным полом и желтоватыми стенами. Долби осторожно заглянул в дверь.

– Все в порядке, – сказал он. – Можете войти.

Кэт вошла в небольшую комнату, где еще сильнее пахло хвоей и химическими консервантами. Стены были покрыты кафелем, а пол имел твердую шероховатую поверхность с мелким желобком и дренажным стоком. Там стоял металлический стол, похожий на те, что она видела в морге, и каталка на колесиках со свисающими пристяжными ремнями. Ряды полок были уставлены пластиковыми бутылями с розовой жидкостью, стеклянными баночками с желе, тюбиками с гримом и разнообразными хирургическими инструментами.

– В этом помещении производят бальзамирование, – пояснил с некоторой гордостью владелец похоронного бюро. – Бальзамированием занимается моя дочь. – Он открыл дверь в дальнем конце комнаты, и Кэт услышала электрическое жужжание. – Здесь находятся холодильные камеры.

Кэт проследовала за ним в альков с цементным полом и в смущении уставилась на ряд небольших металлических дверей – каждая не более двух с половиной квадратных футов, – которые занимали полностью одну стену. На каждой дверце была ручка и четырехугольное отверстие для бирки. Некоторые отверстия были пусты, в других находился желтоватый билетик с именем, написанным черными чернилами аккуратным, разборчивым почерком. Кэт принялась их читать: «Мистер Т. Хейк», «Миссис Э. Миллбрайт», «Мистер А. Римз», «Миссис С. Дональдсон», «Мистер Н…».

Сердце Кэт чуть не выпрыгнуло из груди.

«Миссис С. Дональдсон».

Она здесь. Значит, у коронера не возникло никаких подозрений. Стараясь, чтобы это выглядело как можно естественнее, Кэт еще раз прочла бирку – убедиться, что она не ошиблась.

– Если вы не планируете навещать свою тетушку, мы поместим ее сюда, – щебетал Морис Долби. Он наклонился вперед, схватился за ручку одной из дверей, где не было ярлычка, и распахнул ее настежь.

Поток холодного воздуха окутал Кэт. Она в ужасе уставилась в темную глубину, чувствуя, как оттуда клубами выходит холод, и стараясь не вдыхать сладковатый запах гниющей плоти. Справа в тусклом свете она различила силуэт в белом пластиковом мешке.

У нее побежали по телу мурашки. Салли Дональдсон. Лежит здесь. В темноте, в холоде. Владелец похоронного бюро вытянул на несколько дюймов пустой синевато-серый поднос на хорошо смазанных роликах.

– Мы тут поддерживаем сорок градусов. При такой температуре живой человек не сможет прожить более часа.

– А для чего на внутренней стороне дверей ручки? – поинтересовалась Кэт.

– На случай, если тот, кто моет внутри, захлопнется.

Кэт попробовала представить, каково это – провести ночь в одном из отделений холодильника. Господи, смерть – это всегда одиночество. А за одной из этих дверей одиночество еще более страшное. Она тут же одернула себя: для мертвеца это не имеет никакого значения. Человек покинул этот мир, и наступило полное забвение. Душа или жизненная сила – или что там еще – отправилась на небеса или в ад или же вернулась назад, превратившись во что-то иное. Тело – всего лишь клетка, человек просто сбрасывает его, как бабочка сбрасывает кокон или краб – панцирь. Оно – ничто.

Ничто.

Но каково проснуться в этом холодильнике? Если ты проснулся в ночи, а вокруг холод и ты завернут в пластиковый мешок и слишком слаб, чтобы двигаться, чтобы открыть дверцу, и никто не слышит твоих криков о помощи?

– Можно ли людей с гипотермией ошибочно принять за мертвых? – спросила Кэт.

– Я слышал, что это возможно.

– А тут не могло произойти такое?

– Нет, милочка. – В голосе мистера Долби появилось нетерпение. – Сюда привозят мертвых людей, на них выданы свидетельства о смерти.

Кэт не понравилось раздражение владельца похоронного бюро. Он закрыл холодильник, и через помещение для бальзамирования они прошли в конец коридора, к старомодной двери с двумя маленькими стеклянными панелями наверху, но запиралась она на современный навесной замок со щеколдой.

Выйдя за дверь, они оказались на мощеном дворе, где находились гаражи. Из одного торчал нос белого «вольво», из других – задок катафалка и черный лимузин.

– «Даймлеры», – сказал мистер Долби. – Очень удобные машины.

Они вернулись назад в бюро. Кэт взглянула на окна в дальнем его конце и заметила, что они забраны решетками. Мистер Долби открыл дверь справа, и оттуда пахнуло свежим запахом стружек.

– Тут наша мастерская и хранилище.

Половину помещения занимали гробы. Они были поставлены на попа, в один ряд, как взвод солдат, подобранные по высоте и ширине. На стене виднелся большой зеленый указатель пожарного выхода. За ним находилась маленькая деревянная дверь. Позеленевший медный ключ висел на крючке, рядом с дверью.

– У нас имеются три разновидности гробов: из цельного дуба, из красного дерева и из досок с дубовой фанеровкой, но, если ваша тетушка захочет что-то иное, мы готовы пойти ей навстречу, – сказал Морис Долби.

На стене, приклеенный за три угла, болтался древний плакат с правилами оказания первой помощи. Комната освещалась пыльной лампочкой без абажура и уличным светом из маленького окна с матовым стеклом, под которым располагался рабочий верстак с разбросанными по нему инструментами и свертками материи. Пожилой мужчина в коричневом комбинезоне, склонившись над гробом на деревянных козлах, прибивал маленьким молоточком кремовую подкладку. Он продолжал работать, не обращая на них никакого внимания.

– Дуб – самый дорогой материал, – говорил владелец похоронного бюро. – Но он долговечен, рассчитан на многие годы.

Кэт его не слушала. В дальнем углу слева находился большой сбитый из досок ящик. Очень похожий на тот, в который могильщики на кладбище положили вынутый из могилы гроб Салли Дональдсон. На дне у него виднелись следы грязи.

Тот самый ящик.

– Обычно мы ставим медные ручки, – продолжал хозяин бюро. – Но в целях экономии вы можете заказать пластиковые с медным покрытием, хотя они предназначены для гробов тех, кого кремируют.

Кэт коснулась одного из гробов.

– Это дуб?

– Да.

Она снова посмотрела на медный ключ на крючке, потом опустила глаза на ящик из досок.

– А где красное дерево?

– Сейчас я вам покажу.

Зазвонил телефон. Поколебавшись, мистер Долби повернулся, подошел к верстаку и взял трубку.

– Морис Долби слушает.

Кэт подобралась ближе к ключу, не сводя глаз с хозяина похоронного бюро. Тот казался раздосадованным.

– Думаю, лучше его соединить. – Он прикрыл трубку и повернулся к Кэт: – Я вас не задержу. Мистер Уэбб? – сказал он в телефонную трубку. – Добрый день. Нет, все это неправда. Полагаю, вы узнаете это из расследования. Вы говорите, что беседовали с мужем? Ну, бедняга с ума сошел с горя. Лучше бы эксгумацию не делали.

Плотник с головой залез в гроб. Кэт сняла с крючка ключ, крепко зажала его в кулаке, небрежной походкой отошла от гробов и, остановившись у стеллажей, бесшумно опустила ключ в карман.

30

Морг клиники при Куинз-Колледже располагался под основным зданием, вход в него находился в конце темного коридора позади кухонь. Это была большая сырая комната со сводчатым кирпичным потолком, стенами без окон, с зеленым мраморным полом и переходом, пронизанным сквозняками, который вел к холодильникам с трупами для вскрытия, а также телами, предназначенными для анатомирования.

Там была каменная раковина, покрытый пластиком рабочий стол с хирургическими инструментами и стеклянными емкостями, старомодные весы под разлинованной доской и ряды расположенных ярусами деревянных скамеек, которые могли вместить пятьдесят студентов. Прямо посередине стоял длинный металлический стол, на котором лежало обнаженное белое тело Сандры Лок.

Ее лицо казалось алебастровой маской, обрамленной короткими черными волосами, щеки запали, рот был открыт, невидящие глаза, равнодушные к свету большой лампы под потолком, уставились вверх. Позади ее головы к столу примыкала деревянная, перепачканная кровью плаха на четырех похожих на обрубки ножках. В помещении стоял отвратительный запах человеческих внутренностей, который всегда присутствует в морге во время вскрытия и который не может заглушить запах антисептиков.

Патологоанатом по имени Перси Хиггз был приземистым мужчиной с туповатым лицом, седоватыми волосами и усами, торчащими, как щетина зубной щетки. Он стоял над мертвой медсестрой в зеленом хирургическом халате, фартуке и перчатках, кося глазом сквозь струйку дыма от сигареты без фильтра, зажатой меж губ. Руки его по запястья были погружены в грудную клетку. Работая острым ножом, он извлекал сердце и легкие.

Горстка студентов молча сидела на скамьях, наблюдая за процедурой. Ни одной обычной остроты. Сегодняшнее вскрытие было слишком личным, оно касалось их всех. Сандра Лок была не старше, чем они, привлекательная, веселая девушка, одна из их среды. Зловещее действо, разворачивающееся перед их глазами, невольно вызывало мысль: до чего же тонка перегородка, отделяющая жизнь от смерти.

Переживали все, но только не Харви Суайр.

Груди, которые не так давно возбуждали его в постели, лежали теперь распластанные, свисая с обеих сторон разреза, который шел от шеи до паха, большие разползшиеся соски касались металлической поверхности стола. Бедра ее были слишком полные, а ноги слишком короткие, они лежали теперь в странной позе, носками друг к другу. К большому пальцу одной ноги был привязан кожаный ярлычок. На ногтях сверкал недавно нанесенный лак, и Харви подумал, что она зря потратила время на маникюр.

Смерть делает с людьми странные вещи. Несколько дней назад в постели это был сгусток дикой энергии мышц и желез, движений и эмоций. Теперь Сандра превратилась в ничто. Все это ушло, и не было надежды, что когда-нибудь вернется. Прошлого не воротить.

Патологоанатом расправился с последней пленкой, окровавленными перчатками поднял вверх легкие, с мокрым шлепком положил их на деревянную разделочную доску, потом ткнул в них пальцем.

Легкие были темно-красного цвета с коричневым отливом, губчатые, похожие на застывшую морскую пену, и, когда врач дотронулся до них, осталась вмятина, наполнившаяся водянистой черной жидкостью.

– Вы видите эту жидкость? – Патологоанатом говорил с носовым йоркширским акцентом. Дюймовый столбик пепла закачался на кончике его сигареты и упал на пол. – Подобное можно увидеть у пожилого человека, а не у девушки такого возраста. Я думаю, она была заядлой курильщицей. – На конце его носа начала образовываться капля.

«Вот именно – была», – чуть не вырвалось у Харви, но он вовремя прикусил губу и только кивнул.

Ассистентка патологоанатома, молчаливая, хрупкая с виду женщина лет пятидесяти, опустила металлический половник в разрез на груди Сандры Лок, будто собралась разливать суп. Послышался хлюпающий звук, она вынула половник, наполненный до краев, и, наклонив, вылила содержимое в водосток под столом. Потом еще раз опустила половник.

– Это также симптом того, что она задохнулась, – продолжал патологоанатом. – Барбитураты, в дозе необходимой, чтобы остановить припадки эпилепсии, расслабили мышцы грудной клетки до такой степени, что легкие больше не смогли функционировать. Видите, они словно расправились и не смогли сжаться.

– Вы полагаете, это барбитураты убили ее, доктор Хиггз? – спросил Харви, пытаясь спрятать свое волнение за обычной любознательностью студента.

– Человеческие органы могут выдерживать химические препараты только до определенной степени. Поэтому при лечении status epilepticus всегда возникает подобная опасность. – Врач вытер нос рукавом, поднял легкие и бросил их в металлическую корзину в конце стола.

Ассистентка без стеснения оставила половник торчать из груди Сандры Лок, ни слова не говоря, взяла корзину и отнесла ее на весы под доской. Под словами «левое легкое» она написала мелом: «750 г», под словами «правое легкое» – «850 г», потом вывалила легкие в пластиковый пакет и принесла корзину назад.

Патологоанатом кивком указал на таблицу:

– У здоровой женщины такого возраста легкие должны весить от трехсот до четырехсот граммов. Жидкость, которую они впитали в себя, дала дополнительный вес, а это явный признак удушья. – Он стянул перчатки, положил сигарету на пепельницу, которая стояла на рабочем столе рядом с металлической раковиной, вытер руки тряпкой и взял шариковую ручку.

Пока доктор Хиггз делал заметки по поводу легких, Харви слегка расслабился. Все будет нормально. Все будет отлично. Ассистентка продолжала вычерпывать кровь из грудной клетки Сандры Лок. Кровь мертвеца, находящегося в горизонтальном положении, всегда стекает в грудную клетку, как в сток.

Оболочка. Вот что такое человеческое тело.

Патологоанатом отложил ручку, в последний раз затянулся сигаретой и затушил ее. Когда он шел назад к трупу, студент по имени Брайан Киркланд спросил:

– Доктор Хиггз, какова цель данного вскрытия – установить, является ли причиной смерти сестры Лок status epilepticus, или выяснить причину эпилепсии?

Патологоанатом вытащил из кармана льняной носовой платок, встряхнул его, как фокусник, и с громким трубным звуком высморкался. Потом скатал носовой платок одной рукой, засунул его снова в карман и посмотрел на группу.

– Цель вскрытия – установить причину смерти и убедить коронера, что в данном случае нет ничего подозрительного. Закон графства гласит: если человек умирает позднее двадцати восьми дней со времени последнего визита к врачу или в течение двадцати четырех часов после операции, то должно быть произведено вскрытие. Даже если нет никаких сомнений в причине его смерти, вскрытие все равно обязательно. В данной ситуации мы знаем, что причиной смерти был status epilepticus, но не знаем, что вызвало эпилепсию у здоровой молодой женщины, которая до того не страдала этим заболеванием.

Беспокойство вернулось к Харви. Патологоанатом подошел к своему пиджаку, висевшему на крючке.

– Я уже осмотрел мозг на предмет опухоли или какого-нибудь другого повреждения, но ничего не обнаружил. Небольшое воспаление – и только. Все в этом случае указывает на вирусную инфекцию, но мы не должны строить никаких предположений. – Врач вытащил из кармана пиджака пачку сигарет.

Харви поймал его взгляд и усердно закивал. Именно это ты и сочтешь причиной смерти, подумал он самодовольно. Симптомы вирусной инфекции.

– Доктор Хиггз, – спросил другой студент, – вы отправите жидкость из тела для проведения токсикологического анализа?

Патологоанатом вытряхнул сигарету из пачки и постучал ее кончиком о стекло часов на запястье.

– Вирусы трудно идентифицировать. Мы отправим образцы крови и жидкости в лабораторию, но вряд ли они будут так же полезны, как образцы, взятые у живого человека. – Он прикурил и снова натянул перчатки.

Харви знал, что два часа спустя после введения крысам дозы, в четыре раза превышающей ту, что он дал Сандре Лок, в их организмах не было обнаружено никаких следов GW 2937. Он понимал, что для обнаружения препарата нужно проводить специальные анализы. А без этого – все равно что искать иголку в стоге сена.

Патологоанатом взял нож, чтобы удалить печень. С разрезанным животом тело Сандры можно было принять за тушу в мясной лавке. Мертвая. Пустая. Ушел водитель, пилот, душа или дух – если таковые действительно имеются. Ушел слишком далеко, и теперь его ни о чем не спросишь.

Глупая сучка. Харви внимательно посмотрел на нее. Но злился он только на себя. Он неверно все рассчитал. Лекарства оказалось слишком много. Он посмотрел на доску, где уже был записан мелом вес ее мозга, сердца и легких, и переписал данные в свой ежедневник.

В следующий раз он снизит дозу. Но он понимал: теперь ему придется подождать. Два случая status epilepticus с интервалом в четыре недели еще туда-сюда. Но три… Это покажется более чем странным. Придется подождать месяц-другой. Он дал Сандре Лок тридцать пять миллиграммов GW 2937. В следующий раз на девушке ростом с Сандру и таким же весом он испробует двадцать пять.

31

Среда, 24 октября

– Если коронеру больше не нужно тело, – говорил Патрик Донахью, – значит, ее похоронят в ближайшие несколько дней. Возможно, даже завтра.

В ресторане был занят еще только один столик, и Кэт пожалела, что они пришли именно сюда: пару недель назад во время ленча здесь было полно народу и царило оживление, теперь же пустота красивого черно-белого убранства только добавляла нервозности.

Вокруг вертелся официант, горя желанием угодить, но ей безумно хотелось, чтобы он оставил их в покое, не мешал разговору.

– Еще пару минут, – попросил его Патрик.

Кэт вертела в руке рюмку для вина. На Патрике был вельветовый пиджак и синяя хлопчатобумажная рубашка без галстука, застегнутая до самого верха. Это придавало ему бунтарский вид, что ей очень нравилось.

Она пробежала глазами меню, выбирая что-нибудь легкое, что придаст ей энергии и не вгонит в сон. Пармская ветчина с тыквой, потом копченая рыба, решила она.

– Если коронер передал тело в похоронное бюро, значит, считает, что нет ничего подозрительного? – уточнила Кэт.

– Не обязательно. Это означает, что он удовлетворен той информацией, которую получил из отчета патологоанатома. Он уже беседовал с мужем?

– Я звонила Дональдсонам сегодня вечером и разговаривала с матерью. Незадолго до этого им звонил коронер, он сообщил, что патологоанатом ждет результатов анализов крови и жидкости, но его первичный отчет подтверждает, что причина смерти соответствует изначальному диагнозу, поставленному клиникой.

– Эпилепсия, не так ли?

– Отек мозга, вызвавший эпилепсию.

– И никаких признаков удушья?

Кэт наклонилась вперед:

– Я разговаривала с доктором Марти Морганом, ведущим медицинскую колонку в «Новостях», он сказал, что патологоанатому очень трудно определить удушье у того, кто умер почти неделю назад. Фактически невозможно.

– А как коронер объясняет наличие в гробу крови?

– Амниотическая жидкость и другие вещества, которые вышли наружу, когда плод был вытолкнут из тела.

– А что говорит мать мужа?

– Что все это чушь собачья.

Патрик разжал пальцы, крепкие мужские пальцы, ухоженные, но не изнеженные. Он вопросительно посмотрел на Кэт.

– Возможно, ты думаешь, что я с приветом, – сказала она. Ее серо-голубые глаза смотрели умоляюще.

– Нет, я так не думаю.

– Ты все еще мне веришь?

– Да. – Патрик отпил немного вина. – Я думаю, тебе нужно уговорить Дональдсона запросить разрешение на частное вскрытие.

– А коронер разрешит это?

– Должен. Это делается, если имеются доказательства, что патологоанатом что-то упустил. А что же остальные, присутствовавшие на эксгумации? Могильщики?

Кэт отпила вина. Это было австралийское шардоне, крепкое и пряное, его пить бы да пить, напиться до чертиков, но она – увы! – должна быть трезвой, должна пить только для того, чтобы успокоить расходившиеся нервы, чтобы набраться храбрости, не более.

– Я собираюсь поговорить с ними со всеми, это я планировала на завтра.

– Завтра я не смогу прикрыть тебя, – сообщил Патрик. – Меня отправляют в Брюссель.

– В Брюссель? Вот здорово! – Кэт постаралась не показать своего разочарования.

– Нужно сделать репортаж о жизни европейских парламентариев.

– Замечательно!

На мгновение их взгляды встретились. Кэт отвела глаза, посмотрела в меню, потом снова на Патрика и улыбнулась. В его лице была нежность, которая тронула ее. Во рту у нее пересохло, дрожь возбуждения пробежала по телу и затаилась, затрепетав, как пойманный зверек, где-то в глубине желудка – она поняла, какие чувства вспыхнули в ней. Кэт заметила жесткие завитки волос вокруг потертого ремешка его часов, скользнула взглядом по сильным кистям рук с длинными пальцами, слегка сплющенными на концах, с чистыми крепкими ногтями. Весь он был крепкий, надежный, и она почувствовала – ей грустно, что он уезжает. Интересно, есть ли у него подружка или невеста, подумала Кэт. Патрик продолжал смотреть на нее, и теплота его взгляда проникала ей в душу, придавая храбрости.

– Я рада за тебя, – сказала она. – В самом деле, очень рада.

– Сегодня в суде было полным-полно журналистов. Вероятно, ты без труда сможешь найти кого-нибудь, кто написал бы за тебя репортаж.

– Конечно. – Кэт вспомнила, что совсем упустила из виду презентацию музыкальной награды в начальной школе леди Гозден, и расстроилась – нехорошо пренебрегать детьми. Она напишет статью позднее, позвонив в школу.

Вскоре после полуночи Кэт медленно вела свой «фольксваген» по дороге, мимо конторы «Долби и сын». Она с облегчением увидела, что здание похоронного бюро тонуло во тьме. Такси посигналило ей и проехало мимо. Движения почти не было, если не считать двух-трех автомашин вдалеке.

Кэт повернула на боковую улицу, потом проехала к ряду спускающихся вниз эдвардианских домиков и припарковалась между фургоном и побитым, заржавевшим «ягуаром». Отключив зажигание и отстегнув ремень, она выбралась наружу. Ночь была ветреная, небо застилали облака, сильный влажный ветер дул ей в лицо и рвал волосы.

Патрик подвез ее домой, легко поцеловал в щеку и пообещал через день-другой позвонить, когда вернется из Брюсселя. Кэт не пригласила его подняться к ней – ей нужно было собраться, и она опасалась, что, узнав о ее планах, он увяжется за ней, а ей не хотелось впутывать его в неприятности. Это ее проблема, ее головная боль, ей придется решать задачки самой.

Кэт облачилась в джинсы, толстый черный свитер, туфли на резиновой подошве и темно-синий пиджак, натянула пару тонких кожаных черных перчаток, которые купила, как только вышла из похоронного бюро. В карманы пиджака она засунула фонарик, перочинный нож, плоскогубцы и маленький автоматический фотоаппарат «Минольта». Идя назад к основному шоссе и пытаясь справиться с замком «молнии», она вдруг ощутила усталость и неловкость. Видно, нервы совсем развинтились. Лучше бы сидела дома, в гостиной, болтала с Патриком, пила вино и слушала музыку, подумала Кэт.

Патрик. Вспомнив о нем, она снова испытала такое желание, которого не испытывала давно.

Ворота освещали свет уличного фонаря и лучи фар изредка проходящих по шоссе машин, и, по мере того как Кэт приближалась к ним, свет становился все интенсивнее.

Мимо проехала полицейская «панда», и Кэт подождала, пока машина исчезнет из вида. Порывы ветра стали еще сильнее. Через дорогу хлопнула незапертая дверь. Кэт посмотрела на верхние деревянные планки обеих половинок ворот. Высотой они были около шести футов, с петлями, через которые была пропущена цепь почти в четыре фута. При свете дня они казались легкопреодолимыми, но теперь, в темноте, возвышались над ней, как крепостной вал.

Мимо проехал старый белый «шевроле», из его приемника громыхал рок. Парадная дверь дома, расположенного выше по улице, открылась, оттуда вышла парочка, оглянулась и зашагала прочь.

Кэт еще раз внимательно огляделась, подняла руки, подпрыгнула, ухватилась за верх ворот и подтянулась, подошвы ее ботинок, ища опоры, скользнули по влажным планкам. Правой ногой она нашарила цепь, носком нащупала петлю, приподнялась повыше, перевалилась через ворота и спрыгнула вниз.

Ей казалось, что она падала целую вечность. Наконец ноги ударились о твердый булыжник, она упала вперед, больно ушибив коленку, руки в перчатках проехались по мокрым камням, фонарик и плоскогубцы зазвенели в кармане.

Кэт с трудом встала и засветила фонарик, вгляделась в темный двор, прислушалась. Двери гаражей, за исключением одной, были закрыты, в окнах – темнота. Она посветила в открытую дверь гаража и увидела на цементном полу расплывшееся масляное пятно.

«Доступ круглые сутки…»

«Надеюсь, в ближайшие несколько минут ни у кого не возникнет желание посетить покойника и никто не приедет, чтобы забрать тело», – подумала Кэт. Луч скользнул по темному матовому стеклу мастерской, по неосвещенным окнам часовни вечного упокоения, обшарил темноту дальнего конца двора, задержался на стене скобяной лавки позади. Здесь ее никто не мог увидеть.

Никто из живых.

Ее начала бить дрожь. В голове крутилась навязчивая мысль.

«Ему было восемнадцать лет, когда он покинул этот мир, но вы все равно его младшая сестренка, и он хочет приглядывать за вами».

«Не верь в привидения!» – приказала себе Кэт.

Она подошла к маленькой деревянной пожарной двери в конце мастерской и вытащила из кармана большой медный ключ, который взяла днем. Луч осветил глубокую замочную скважину.

«Он говорит, что вы в большой опасности из-за того, что сейчас делаете… Вы не должны этим заниматься».

Не верь в привидения!

Замок был тугой, и на мгновение Кэт подумала, что ключ не подходит. Однако была еще надежда, что он просто не поворачивается. Наконец раздался резкий щелчок, словно выстрелило ружье, и дверь приоткрылась на несколько дюймов, будто давление, под которым она находилась, вдруг исчезло. Кэт повернула ручку, и дверь распахнулась наружу с утробным рыком.

На нее надвинулись тени гробов. Потом они закачались, потому что переместился луч света. Горло Кэт сжалось, она закрыла за собой дверь и заперла ее. На нее навалилось одиночество. Кэт посветила на рабочий стол, на оторвавшийся плакат об оказании первой помощи, на гроб, стоящий на козлах, на стеллажи с ручками, пластинками и пластмассовыми урнами для праха.

Луч выхватил какой-то комочек на полу, и на минуту она замерла в ужасе. Это была крошечная серая мышка, пушистая, с длинным хвостом, затылок ее был расплющен металлической пружиной ловушки, а по спинке сбегала струйка свежей крови. Рядом лежал на голых досках кусочек сыра.

Тени следовали за лучом, соскальзывая со стен, словно актеры пантомимы, пришедшие поздороваться с Кэт, и она, испуганная, обратила световой луч на гроб, на каталожный шкаф, на стол…

Успокойся.

Стекло дрожало под порывами ветра. Кэт прошла мимо гробов с сильным запахом свежей древесины, наклонилась и открыла ящик из досок, потом посветила фонариком на гроб, который находился внутри. Он был перепачкан засохшей грязью, сухими листьями и белой известью. Медные ручки и пластинка на крышке матово блестели.

По сравнению с гробом крышка была до странности чистой. Кэт приподняла ее, удивившись ее весу, и в нос ей ударил запах новой пластмассы. Обивка внутри гроба выглядела так, словно была заменена. Белый шелк и белые кружевные оборки без единого пятнышка. Новая подстилка на дне. Кэт дюйм за дюймом изучала внутреннюю поверхность крышки – на гладкой полированной поверхности красного дерева ни одной отметины.

Кэт мысленно вернулась к тому моменту, когда подняли крышку и она увидела то, что приняла за царапины; она тогда изменила положение и посмотрела под другим углом – а вдруг это просто игра света, – но царапины как были, так и остались; мелкие канавки, некоторые – крест-накрест, некоторые – более глубокие, словно нацарапанные тем, что было под рукой. Ногтями. Кэт внимательно рассмотрела структуру дерева – неужели она ошиблась, приняла естественное расположение волокон дерева за царапины? Она повертела крышку в свете фонарика, но не увидела ничего напоминающего царапины.

В полном разочаровании Кэт положила крышку назад, закрыла ящик и пошла через мастерскую к открытой двери в коридор. Она надеялась, что на крышке еще оставались царапины, что она сможет сделать фотографии, а возможно, даже позовет полицию и отправит крышку на экспертизу. Но когда она оказалась в темном коридоре, все ее мысли вытеснил страх.

Она замерла, прислушиваясь, в то время как луч скользил по осыпавшейся желтой штукатурке на стенах. Вокруг что-то стонало, шуршало, как под порывами ветра, – это водоворотом гуляли сквозняки. Доски пола скрипели, отчего она вздрагивала. Что-то пробежало по полу наверху, легкое, стремительное – мышь или крыса. И снова тишина. На какие-то мгновения единственным звуком оставалось биение ее сердца. В здании было холодно, ужасно холодно, но Кэт почти не замечала этого.

«Он говорит, что погиб в море. Несчастный случай. Он был на яхте. Его задело парусом, и он упал за борт».

«Не верь в привидения», – снова приказала себе Кэт.

Она поднялась на несколько ступенек, остановилась у двери комнаты для бальзамирования и замешкалась: ей послышались голоса. Нет, ничего. Просто слабое жужжание холодильников за дверью. Мурашки пробежали по ее телу, когда она, повернув ручку, вошла внутрь. И замерла, словно окаменела.

Там был человек.

Кэт попятилась, стукнулась спиной о стену, луч фонарика высветил его лицо, белое лицо, безжизненное, как и само тело, распростертое на металлическом столе.

Челюстные мышцы ослабли, рот был открыт, казалось, что он зевает; его серебряные волосы, прямые и коротко подстриженные, были всклокочены, будто со сна. Он лежал, обнаженный, на металлической поверхности. Кожа его была цвета лунного камня, пенис безвольно покоился на седых лобковых волосах. Ступни с синими большими пальцами были разведены в разные стороны, худые костлявые руки сложены на раздутом животе.

Извините, хотелось ей сказать, простите, что помешала. Из крана капало. Держа неподвижно лежащее тело в луче фонаря, Кэт шагнула вперед, уверенная, что на лице мужчины вот-вот дернется кожа, дрогнут веки, сожмутся пальцы. Запах формалина, казалось, обрушивался со стен. Темная тень алькова впереди сгущалась, жужжание холодильников усиливалось, воздух становился все холоднее.

Она отвела фонарик от трупа и направила луч на альков. Все в порядке, это просто кафель. Ничего больше.

Никаких привидений.

И вдруг позади нее скрипнули половицы. Кэт резко обернулась. Луч упал на лицо трупа, и сдавленный крик ужаса застрял у нее в горле. С этой стороны, которую она не могла видеть от двери, лицо мужчины было разбито, куски раздробленных голых костей торчали из того, что осталось от его щеки и лба, на черепе не было ни кожи, ни мяса. Раздавленный глаз, наполовину вытекший, косил прямо на нее.

Кэт отвернулась, с трудом сглотнула и решительно направилась в альков прямо к ряду холодильников. Луч пробежал по небольшим квадратным дверцам – серый холодный металл вызывал ощущение клаустрофобии. За дверцами были люди, те, чьи фамилии значились на бирках, они лежали здесь, вместо того чтобы быть дома в уютной постели.

Одни.

«Миссис С. Дональдсон».

Кэт положила руку в перчатке на ручку и потянула. Замок издал металлический щелчок, со скрипом высвободилось резиновое уплотнение, и дверь распахнулась. Вырвавшийся холодный воздух окутал ее с головы до ног.

Кэт всмотрелась в темноту, где лежало человеческое тело, завернутое, как мумия, в белую пластиковую простыню. Сердце ее колотилось.

Салли Дональдсон.

Почти парализованными от страха руками Кэт схватилась за ручки подноса и потянула. Бесшумно заскользив, он легко выдвинулся наружу.

Это просто сон, думала Кэт. Сон, и ничего больше. Непослушными пальцами в перчатках она сдвинула с лица мертвой женщины пластиковый покров. Прямо на нее уставились неподвижные глаза. На лице алебастровой белизны был все тот же жуткий оскал, что и тогда, на кладбище, когда открыли гроб, – просевший, искаженный рот замер в крике отчаяния.

Но больше всего Кэт потрясла полнейшая неподвижность Салли Дональдсон. Бесстрастность. Спокойствие. Вечное терпение в ожидании того, что ее все-таки разбудят, и уверенность в том, что этого никогда не произойдет. Там, где тело начало разлагаться, уже появились небольшие коричневые пятна. На фоне аккуратно причесанных светлых волос они казались совершенно неуместными, почти непристойными. Кэт снова натянула на мертвое лицо пластиковую простыню.

– Я делаю для тебя все, что могу, – тихо сказала она. Я стараюсь для тебя.

Она высвободила левую руку Салли Дональдсон и подняла ее вверх. Рука была твердой, окоченевшей. При свете фонаря Кэт внимательно осмотрела каждый палец. Они были темно-синими, сморщенными. Чистые, покрытые лаком, длинные ногти совершенной формы были безупречными. Слишком безупречными.

Кэт сняла перчатку, схватилась за ноготь указательного пальца Салли Дональдсон и потянула. Ничего. Она попробовала еще раз, сильнее, и почувствовала, что гнется ее собственный ноготь. Она потянула, снова ничего. Попробовала следующий палец, потом еще один. Безрезультатно.

Тогда она вытащила из кармана плоскогубцы, зажала им ноготь указательного пальца и потянула изо всех сил. Послышался такой звук, словно что-то оторвалось, и ноготь с кусочком мяса остался зажатым в плоскогубцах.

Господи!

Кэт в ужасе уставилась на свежеоторванную плоть. С ногтя свисали полоски мяса. У нее в желудке началась революция. Она осмотрела ноготь в свете фонарика – настоящий, до ужаса настоящий и совсем не накладной, как она ожидала. Кэт аккуратно завернула ноготь в носовой платок, крепко его скатала, запихнула во внутренний карман и застегнула на «молнию».

Потом, чуть не плача от досады, она закрыла глаза и опять стала вспоминать тот самый момент на кладбище, когда подняли крышку. Отвратительная вонь. Царапины на крышке. Пятна медного цвета – высохшая кровь на голубом саване. Широко раскрытые, полные отчаяния глаза Салли Дональдсон. Кожа ее блестела под лучами прожекторов. Белые, ровные зубы выступали из синих губ в отвратительном оскале. Длинные ногти на больших пальцах. Остальные обкусаны или сломаны под корень.

Сломаны, потому что она царапала ими крышку.

Да, сломаны.

И это не было игрой ее воображения, не больше, чем тогда, когда она смотрела, как полицейский вытаскивал ногу и нижнюю часть торса члена парламента от консерваторов из розового куста в тридцати ярдах от автомобиля с бомбой, которая убила его. Не больше, чем в сотне остальных случаев, которые ей пришлось видеть за время своей работы.

Неожиданно в алькове стало светлее. Кэт выключила фонарик и обернулась. Свет шел из комнаты, где проводили бальзамирование. Она на цыпочках подошла к двери, сердце ее бешено стучало. Свет горел в коридоре. Она почувствовала завывание сквозняка, услышала голоса, жизнерадостные мужские голоса.

– Ну что, взялись?

– Ага.

– Только дверь прикрою.

Страх скользил по ее коже, как холодное лезвие ножа. Тело. Нужно убрать тело, пока его не заметили.

Кэт побежала назад, при слабом свете, льющемся из комнаты, набросила пленку на Салли Дональдсон и толкнула поднос внутрь. Толчок был слишком сильным, и поднос глухо стукнулся о заднюю стенку холодильника. Она захлопнула дверцу и собралась уже выбежать из помещения, когда в комнате для бальзамирования вспыхнул свет.

– Ну и тяжелый, мерзавец! – воскликнул мужчина.

Кэт в отчаянии огляделась. Ничего. Никаких окон, ничего, кроме кафельных стен.

На альков упала тень. Кэт услышала шаркающие шаги.

– Да, тут голым не полежишь, можно простудиться, – сказал другой мужчина, помоложе.

Первый мужчина хмыкнул:

– Холодильник!

Тень выросла. Затем Кэт увидела куртку с капюшоном: человек шел пятясь.

Кэт запихнула фонарик в карман, встала на колени и дернула дверцу холодильника, ближайшую к ней, расположенную невысоко от пола и невидимую из алькова. Она сунула туда ноги, они натолкнулись на что-то твердое. Кэт в ужасе увидела тело, завернутое в белый пластик.

О господи!

Она хотела было вылезти обратно, но мужчина в куртке с капюшоном начал поворачиваться.

Времени нет.

Кэт приподнялась и полезла поверх тела, чувствуя под собой его неровности, прижимаясь спиной к пустому подносу верхнего отделения. Извиваясь, она продвигалась все глубже и глубже, потом схватила ручку, которая была на дверце, потянула ее и как можно тише прикрыла. Затем крепко зажмурила глаза и, ругнувшись про себя, стала ждать.

Тишина.

Холод.

Ледяной холод, так холодно, что просто больно дышать, больно носу, зубам. Она чувствовала запах пластика. Щека ее лежала на голове трупа, волосы упали ей на лицо, и это знакомое прикосновение на мгновение дало ей чувство комфорта. Она ощущала контуры черепа и что-то мягкое – ухо. Попытавшись изменить положение, она коснулась через пластиковое покрытие носа.

Затем она услышала шаги, тихие, приглушенные, отдающиеся эхом. Вокруг была кромешная тьма, за исключением крошечной полоски света у дверцы. Кэт дрожала, зубы ее стучали от холода и страха, нервы заледенели, даже мозги заныли от холода. Запах был отвратительный. Пластик и формалин, хвоя и прогорклый жир, смешанный с запахом гниющей плоти.

Что-то щелкнуло, будто пистолетный выстрел, и холодильник наполнился светом. Кэт в ужасе огляделась. Оказывается, это единая огромная камера. Она увидела еще несколько белых тел. Свет шел из дальнего конца холодильника. Она услышала, как вытащили наружу поднос, затем последовало ворчанье, глухой тяжелый удар, потом более молодой голос – Кэт узнала голос сына Мориса Долби – произнес:

– Отец заказал второй холодильник. Может вместить еще девятерых.

– Самое время.

Кэт пыталась унять дрожь и лежать не двигаясь, стараясь дышать как можно тише, но пластик под ней шуршал, трещал. От холода у нее заболели уши, она понимала: в любой момент ее могут заметить, поднять крик, выволочь наружу. Она ждала этого, надеялась на это – все, что угодно, лишь бы выбраться отсюда, избавиться от того, что лежало под ней, от этого холода.

Кэт услышала звук скользнувшего подноса, оглушительное щелканье, отозвавшееся гулким эхом, и снова оказалась в кромешной тьме. Шаги удалялись. Исчезла и узкая полоска света, проникающая через уплотнитель дверцы.

Темнота.

Ее не заметили. Что-то глухо стукнуло под ней, и на мгновение она испугалась: а вдруг тело, на котором она лежит, двигается? Кэт касалась щекой головы трупа и, желая избавиться от этого, попыталась приподняться. Резкая боль, звук удара – она задела головой ребро металлического подноса, который был над ней. Пришлось снова опустить голову на прежнее место – твердый череп мертвого мужчины или женщины под собой.

Сердце трупа билось.

Через мгновение Кэт поняла, что это биение ее собственного сердца – работающего насоса в мертвой тишине. Холод высасывал из нее оставшееся тепло, он, словно жидкость, струился по шее, по волосам, залил ее руки в перчатках, обутые в ботинки ноги. Дрожа от холода, она невольно прижималась к трупу, который лежал под ней.

Кэт с трудом вытащила фонарик, включила его, но тут же пожалела об этом. Лучше не видеть белый тугой сверток под собой, как и другие белые тугие свертки, молчаливо, неподвижно лежащие вокруг. Холод становился невыносимым, она не могла его больше выдерживать. Морис Долби прав: тут никто долго не продержится. Кэт прислушалась к шуму собственного дыхания, взглянула на часы. Прошло полчаса, как она вошла в это здание.

Она приоткрыла дверцу на несколько дюймов и подождала. Тишина. Тогда она стала дюйм за дюймом продвигаться назад, скользя по телу, чувствуя, как оно подпрыгивает под ней, и наконец встала на ноги, не в силах унять дрожь. Некоторое время она стояла, прислушиваясь. Ничего, кроме воя ветра. Упала капля из крана. Кэт захлопнула холодильник и чуть не бегом устремилась к выходу – через комнату для бальзамирования, мастерскую, мимо гробов. Она открыла пожарную дверь и выглянула во двор. Дверь гаража, распахнутая раньше, была теперь закрыта.

Кэт тихонько притворила за собой дверь, пересекла двор и с трудом взобралась на ворота. На улице было пустынно. Она спрыгнула на мостовую и побежала к своей машине, чтобы согреться и наконец избавиться от переполнявшего ее ужаса. И тут она вспомнила, что забыла повесить ключ на место. Она заколебалась, не вернуться ли обратно, но решила, что это слишком рискованно. Она вынула ключ из кармана и бросила его в сточную канаву.

Кэт с облегчением уселась на место шофера, включила двигатель, обогреватель и радио, не выбирая станции, просто для создания шумового эффекта. Затем закрыла глаза и, пытаясь справиться со слезами разочарования, стала размышлять, пробиваясь к здравому смыслу сквозь сумятицу и ужас, царящие в ее голове, сквозь отчаяние, полностью нарушившее ее равновесие.

Что-то не то. Что-то она упустила. Что-то в похоронном бюро было не так. Нужно бы вспомнить, но она слишком продрогла. На ум ничего не приходило. Какая-то мелочь, не более.

Господи! Ведь на эксгумации были и другие люди. Они тоже смотрели в гроб – и Кевин Дональдсон, и могильщики. И представительница коронера, и Джудит Пикфорд, и врач.

Возможно, никто ничего не сказал потому, что действительно не случилось ничего необычного: именно так и должен выглядеть гроб, когда его открывают через короткий промежуток времени после захоронения. Возможно, Терри Брент прав. Возможно, они все правы, возможно, это просто измышления сошедшего с ума мужа, который цепляется за всякую чепуху, и глупой репортерши, погнавшейся за дешевой сенсацией.

Кэт возвращалась домой с низко опущенной головой. Очутившись в своей квартире, она бросила пальто на диван и долго стояла под горячим душем, который полностью смыл запах смерти с ее кожи и волос. Но только не запах поражения – он остался.

32

Четверг, 25 октября

Атмосфера в суде была мрачной. Прессу на утреннее заседание допустили, однако публике войти не позволили. Пять обвиняемых, спокойные, тихие над вид мужчины средних лет, сидели на скамье подсудимых. За ширмой рядом с судьей в парике и мантии десятилетняя девочка рассказывала обо всем, что с ней произошло, рассказывала в деталях, спокойным, иногда даже бодрым голосом. Кэт восхищалась ее выдержкой.

После ленча допустили публику. Давали показания родители девочки. Потом механик, который продал одному из обвиняемых автомашину. Зал суда, величественный и театральный, с высокими потолками и галереей с балюстрадой, был битком набит репортерами, членами семей и друзьями жертв и обвиняемых, студентами-юристами и любопытствующими. Художники из трех газет зарисовывали судебный процесс.

Кэт механически заполняла страницу за страницей стенографическими знаками, а мысли ее в это время вертелись вокруг Салли Дональдсон. Вчера она лежала в постели, не в силах заснуть, снова и снова обдумывая одни и те же мысли. Неясно, что с ногтями. В понедельник они были сломаны под корень, а прошлой ночью стали вдруг самим совершенством. Настоящие длинные ногти.

Однако это ничего не меняет. Не меняет того факта, что Салли Дональдсон была похоронена заживо.

Сегодня в суде было жарко и душно; Кэт надела тот же красивый костюм, только сменила блузку. Она вытащила из сумочки ежедневник с алфавитом, открыла его на нужном месте и просмотрела еще раз, с кем ей предстоит встретиться: церковный служитель, который первым услышал стук, служка, несший покров, – он признался, что слышал, как в гробу что-то шевелилось; один из местных жителей, заявивший, что слышал крики; служащий морга; Джудит Пикфорд. Но все окажется напрасной тратой времени, если отчет патологоанатома будет отрицательным. А из того, что ей сказала прошлым вечером по телефону мать Дональдсона, Кэт поняла: так оно и случится, если только анализ жидкостей не покажет что-нибудь новое. А как сообщил ей жизнерадостный доктор Марти Морган, если не ищут каких-то определенных химических веществ или лекарств, то, вероятнее всего, подобный анализ ничего не даст.

Нужно добиваться повторного вскрытия.

Кэт попыталась в сотый раз сложить вместе все обрывочные нити, проработать сценарий с того момента, как Салли Дональдсон положили в клинику, до ее похорон. Кто во всем этом участвовал? Сколько людей были связаны с ней в клинике? На свидетельстве о смерти стояло имя доктора Мэттьюса, но он ли удостоверил ее смерть?

И все-таки самое главное – отчет патологоанатома. Медицинские факты. Именно на них будет опираться следствие. Сколько бы свидетелей ни слышали собственными ушами стук и стоны, ничего не будет принято во внимание, если жесткие факты не подтвердят этого.

Сидя здесь, в зале суда, Кэт чувствовала себя связанной по рукам и ногам. Первое, что она сделала сегодня утром, – позвонила матери Кевина Дональдсона и сказала, чтобы они ни в коем случае не позволяли совершать перезахоронение. Однако о своем походе в похоронное бюро прошлой ночью она промолчала.

Во время ленча Кэт вместе с толпой репортеров зашла в забегаловку, выпила два бокала крепкого красного вина и съела приготовленную в микроволновой печи мусаку, от которой у нее до сих пор жгло нёбо. Теперь она жалела, что заказала такое плотное блюдо и пила вино, – глаза слипались.

Гарри Оукс, похожий на бочонок репортер из «Истбурнской газеты», был все еще раздосадован тем, что Кэт забыла ему позвонить насчет подробностей эксгумации. Но в конце концов она умаслила его, рассказав, что ее отстранили от этого дела, и пообещав под честное слово позвонить, если обнаружится что-нибудь новенькое, – при условии, что завтра он сделает за нее репортаж о ходе судебного разбирательства. Поразмыслив, Гарри согласился, добавив при этом еще одно условие: когда-нибудь она с ним пообедает. Кэт решила, что в голове всех мужчин слова «обед» и «флирт» нераздельно связаны.

Защитник вскочил со своего места:

– Ваша честь, эти доказательства не являются…

– Сядьте! Пусть свидетель продолжает.

Послышались сердитые голоса, и Кэт, очнувшись от дремоты, вскинула голову, поняв вдруг, что пропустила что-то важное. И тут ей вспомнились слова сына Мориса Долби и голос мужчины, который был с ним.

«Отец заказал второй холодильник. Может вместить еще девятерых». – «Самое время».

Кэт задрожала. Ее охватила волна возбуждения: наконец-то она поняла то, над чем размышляла всю ночь.

«Самое время».

Не означает ли это, что холодильник, в котором она побывала, иногда бывает полон? Что там не хватает места для всех трупов?

Не было ли похоронное бюро «Долби и сын» тем местом, где началась и закончилась вся эта заваруха? Неужели они знали, что Салли Дональдсон была жива, и поторопилась с похоронами, опасаясь за свою профессиональную честь?

Да, вероятнее всего, так оно и было. А теперь они просто заметают следы.

«Бедняжка несколько дней пребывала в состоянии клинической смерти в больнице, затем больше суток провела в холодильнике здесь. Этого бы никто не вынес, не говоря уже обо всем остальном».

Может, и не вынес бы. А если тело Салли Дональдсон не было помещено в холодильник? И вместо того чтобы умереть, когда в клинике отключили систему жизнеобеспечения, она начала приходить в себя, а работники похоронного бюро не заметили слабого пульса?

Такое легко могло случиться. Рано утром они взяли завернутое в белый пластик тело из больничного морга, переодели в голубой саван или, возможно, в ночную рубашку, которую Салли носила в клинике, положили ее прямо в гроб и закрыли крышку. Возможно, никто даже не взглянул на нее.

Кэт от волнения забарабанила пальцами по деревянным перилам. Интересно, заметил ли кто-нибудь в похоронном бюро, что дверь пожарного выхода открыта? Вернуться бы туда сегодня же ночью и еще раз все осмотреть. Осмотреть как можно тщательнее.

– Суд откладывается до десяти тридцати завтрашнего утра, – сказал судья и встал.

– Может, выпьем, Кэт? – предложил Гейн Коэн с «Радио Суссекса», когда они выходили из зала.

– Конечно. – Кэт чувствовала, что ей нужно выпить. Чтобы набраться храбрости. – Вот только сообщу по телефону ход слушания – это должно попасть в последний выпуск – и догоню вас.

На улице лил дождь и было уже темно. Сбежав со ступенек, она увидела маленькую темную фигурку мужчины, который пересек дорогу и направился прямо к ней. Ее охватил страх. Мужчина в поношенном плаще с поднятым от дождя воротником смотрел на нее не отрываясь, на его лице, освещенном уличным фонарем, выражение старомодного достоинства сменилось выражением решимости и угрозы.

– Мисс Хемингуэй! – Сквозь уличный грохот и шум толпы до Кэт донесся серьезный голос Мориса Долби, директора похоронного бюро.

На мгновение она подумала, что все это ей кажется: уж очень он был тут не к месту. Наверное, она перепутала его с кем-то другим. Но он решительно шагнул в ее сторону; охваченная паникой, Кэт замерла, уставясь на него диким взглядом, ее мозг молчал, неспособный дать команду голосовым связкам издать хоть какой-нибудь звук.

Терри Брент – вот все, о чем она могла думать. Гробовщик нажаловался Бренту, что она приходила к нему, в то время как ей следовало находиться в суде. Брент дал ей четкие указания не предпринимать ничего самостоятельно. Она не должна отвечать Долби, он ведь не знает точно, кто она такая.

Кэт отвернулась, лицо ее горело, она стала проталкиваться сквозь толпу, вытекающую из здания суда, проскользнула между двумя барристерами, мимо людей с какими-то плакатами, мимо ряда фотографов.

– Извините, мисс Хемингуэй!

Она пошла быстрее, лавируя среди людей, входящих и выходящих из магазинов, пробежала через дорогу на противоположную сторону тротуара, наполовину ослепленная дождем и собственным страхом. Споткнувшись о магазинную тележку на колесиках, Кэт сбежала с тротуара и понеслась по проезжей части, чтобы миновать густой поток пешеходов, затем по узкой боковой улочке бросилась к стоянке автомобилей.

Она отперла «фольксваген» и нырнула в него, легкие ее болели, она рывком захлопнула дверцу и стала вставлять ключ зажигания. Еле-еле справилась с этой задачей. В салоне пахло сыростью, окна запотели. Двигатель стал вяло набирать обороты, и Кэт в испуге подумала: неужели сел аккумулятор? Давай же, ну давай. Пробежала искра, она увеличила обороты и протерла запотевшее лобовое стекло тряпкой. Нажав на сцепление левой ногой, Кэт почувствовала боль в колене, которое сильно ударила, упав прошлой ночью. Нога соскользнула со сцепления, и педаль вернулась на прежнее место.

Вот черт!

Кэт снова нажала на педаль сцепления, передвинула рычаг переключения передач и двинулась вперед. Пережидая поток автомобилей у выезда с парковочной площадки, она нервно оглянулась, ища глазами гробовщика: в зеркале заднего вида неожиданно появился свет фар, они словно возникли из воздуха.

Кэт закусила губу и выехала на улицу с односторонним движением, автомобиль с громким ревом двигался за ней и на красный сигнал светофора остановился почти рядом с ней. При свете уличных фонарей Кэт видела в зеркале, что автомобиль белого цвета. Она всматривалась в зеркало, пытаясь разглядеть водителя, но через ветровое стекло видела только его силуэт.

Чтобы не попасть в сильный поток транспорта в час пик, Кэт повернула направо, к дороге из Льюиса – этот путь она открыла всего несколько недель назад. Хорошо бы ехать не останавливаясь. Спастись бегством. Автомобиль следовал за ней. Она изо всех сил старалась разглядеть хоть что-нибудь сквозь забрызганное ветровое стекло и проливной дождь.

Мистер Долби. Что, черт побери, ему нужно? Конечно, она догадывалась, что ему нужно. Зачем он пришел. Демистер^[11] деловито жужжал, но это не помогало, она наклонилась вперед, снова вытерла стекло тряпкой, пытаясь разглядеть то, что скрывалось за пеленой дождя, который шел все сильнее, так что «дворники» не успевали за ним. Руки у нее тряслись. Но ведь доказательств-то нет. Никаких доказательств.

Абсолютно никаких.

Она на это надеялась.

Кэт нажала на газ, набрав слишком большую скорость на темной дороге, но автомобиль сзади тоже прибавил скорости, он как будто приклеился к ней. Она подъехала к оживленному шоссе, увидела впереди свет фар и затормозила, зажгла левый поворот и остановилась у длинного изгиба дороги. Мимо неслись автомобили, их поток казался бесконечным. Деловито стучавшие «дворники» неожиданно остановились, зачихал двигатель, и лампочка на спидометре начала гаснуть. Она нажала на акселератор, «дворники» ожили, свет на спидометре стал поярче. Не снимая ноги с педали, Кэт переключилась на первую скорость, и, пока дожидалась своей очереди, двигатель заработал на полную мощь.

Нужно было пропустить еще полдюжины автомобилей, затем шло пустое пространство, не очень большое, перед батареей фар огромного грузовика. Если она поедет быстро, то времени хватит. За грузовиком стояли еще машины. Надо вписаться перед грузовиком и таким образом оторваться от белого автомобиля. Кэт сняла ногу с педали сцепления и почувствовала, что педаль заело.

Сейчас, сейчас…

Она вылетела в световую дорожку от фар грузовика, и тут двигатель замер, машина резко остановилась.

Кэт отчаянно крутила ключ зажигания. Фары надвигались на нее, их свет метался то по одной, то по другой стороне дороги. Грузовик тормозит, поняла она. И вдруг, совершенно ослепив ее, свет замер над ней, над ее безжизненным двигателем. Она снова и снова поворачивала ключ, жала ногой на сцепление и вдруг услышала шипение тормозов и визг скользящих шин.

Увидела ослепительный свет.

Увидела силуэт водителя в высокой кабине.

Двигатель заработал, она попыталась дать задний ход.

Сначала был только небольшой удар. Потом глухой звон, он окружал ее со всех сторон, словно она находилась внутри колокола. Затем ревущий ураган. Что-то ударило ее в живот, выбив из легких воздух. Острая боль пронзила правую часть тела. Затем ее подбросило вверх. Парение. Невесомость. Она парила, будто время остановилось, будто оно больше ничего для нее не значило. Над ней, под ней, вокруг нее – всюду были огни.

Где-то вдалеке она услышала звук, будто по цементу катится металлический ящик для мусора. Резкий удар перекрутил ее тело, ремень безопасности впился в плечо. В голове вибрировал глухой звон. Ветровое стекло, как в замедленной съемке, дало многочисленные трещины, прогнулось, словно его с силой вдавили внутрь, и рухнуло, слегка задев ее по лицу. Приборная доска скособочилась и вылетела, свернувшись, как сожженная бумажка. Она услышала крики, какой-то вой. Машина перевернулась. Еще раз. За что-то задела. Потом снова перевернулась.

И тогда наступила тишина. Слабое подрагивание, тикающий звук, шипение. Сильный запах бензина.

Кэт смутно сознавала, что висит вниз головой, шея у нее болела. Приближался свет, он становился все ярче. Слышался звук шин по мокрому асфальту. Потом раздался громкий дрожащий звон. Похоже на нестройный звон колоколов на колокольне, подумала Кэт, беспомощно поворачиваясь, чувствуя головокружение, как на горной вершине; многочисленные огни слились в один и пропали, как будто кто-то повернул выключатель.

– Она дышит, – услышала Кэт.

– Она выскочила прямо передо мной и остановилась, – твердил истерический мужской голос.

– Эй, кто-нибудь, перекройте движение в этом конце! – крикнул кто-то.

Завыла сирена, ее звук становился все громче. Кэт трясло. Какие-то неясные лица смотрели на нее. Ей было холодно, внутри – сплошная боль. Она попыталась заговорить, но ни слова не слетело с ее губ.

Металлические двери с лязгом раскрылись. Яркий свет, мужчина в синей форме смотрел на нее, у него была мягкая черная бородка; шоссе под ней сотрясалось, сирена, казалось, преследовала их.

– Это не займет много времени, – сказал мужчина. – Лежите спокойно, расслабьтесь.

Сирена замолчала. Кэт окутывал холодный туман. Она чувствовала капли дождя на лице, какое-то движение, что-то катилось на колесиках, дверь резко распахнулась, люди бежали, кричали, теперь огней стало больше, они плыли над ее головой – несколько ламп дневного света, висящих в один ряд, затем длинный темный коридор. Туннель. Он казался бесконечным, ее быстро везли, она слышала быстрые шаги за собой, потом еще один коридор и, наконец, комната с яркими огнями.

Над ней склонились двое мужчин. У женщины в руках были ножницы, Кэт смутно поняла, что она разрезает на ней одежду. Ее лучший костюм.

– Не делайте этого, – сказала она, но не услышала своего голоса.

– Травма черепа, возможно, повреждение позвоночника. Подозрение на разрыв селезенки, – говорил мужчина. Он смотрел на нее, но казалось, что говорит о ком-то другом. Кэт почувствовала укол в левую руку.

Боль становилась сильнее, подступила тошнота. Медсестра улыбалась.

– С вами все будет хорошо, все будет отлично. – Она подвесила пластиковый мешок с кровью.

– Ее имя – Кэтрин Хемингуэй, – произнес чей-то голос.

– Большая потеря крови, – проговорил другой голос.

На нее внимательно смотрела женщина в белом халате, у нее были короткие седые волосы и длинный нос.

– Ближайшие родственники? – настойчиво спрашивала женщина. – Кто ваши ближайшие родственники?

По трубке побежала кровь.

– Мать, – сказала Кэт, но не услышала ни звука. Ее снова куда-то везли. Одно из колес под ней тихо поскрипывало. Куда-то плыл потолок, с обеих сторон бежали стены, скользили люди, блестящие тележки, двери, трубы.

Дверь закрылась. Кэт оказалась в комнате, белой и, по-видимому, маленькой. Белые полки с сосудами, бутылями, шприцами в пластиковых упаковках. Запах дезинфекции. Сестра в голубой униформе смотрела на нее, потом подошла другая сестра. Затем мужчина – он показался ей знакомым, – тоже в голубом одеянии и голубой шапочке, под подбородком на шее болталась маска. У него было вялое, бледное лицо человека, который мало бывает на свежем воздухе, короткий нос, крошечные розовые губки и маленькие холодные глазки, выглядывающие из пухлых щек.

Кэт видела его раньше, но где – не могла вспомнить. Она не была с ним знакома, но он улыбался ей и вытягивал шприцем жидкость из стеклянного сосуда, который держал рукой в резиновой перчатке.

И неожиданно она испугалась. Испугалась его. Она не понимала почему, но ей не хотелось здесь находиться. Не хотелось, чтобы ей что-то вводили. Она закричала, стала сопротивляться. Кто-то схватил ее за запястье.

– Все в порядке, – мягко сказала сестра, надевая ей на лицо кислородную маску.

Мужчина ввел иглу шприца в трубку от капельницы.

– Через несколько секунд вы уснете, – сказал он голосом ласковым, убаюкивающим и довольно высоким.

Это был Харви Суайр.

33

Четверг, 25 октября

– Нет! – кричала Кэт. – Нет! Пустите меня…

Кетамин тек по вене в основной кровоток и далее к мозгу. Не прошло и тридцати секунд после инъекции, как мысли ее стали путаться.

Она беспомощно осознавала, что все как бы замедляется, тяжелеет. Глаза закрылись; она вернулась в собственное тело, ища убежища от лекарства, снова неслась со свистом и шумом по своему туннелю, только в обратном направлении, пытаясь найти место, куда лекарство еще не добралось. Но препарат неумолимо проникал все дальше и дальше, как прилив, заливая каждую клеточку, толкая Кэт назад, в темноту.

Но не в тишину.

Она могла слышать.

Голоса. Звуки были где-то далеко, будто доносились из другой комнаты.

– Не могу вставить эту чертову штуку, – сказал молодой человек.

– Давай я тебе покажу как, – сказала женщина. – Нужно действовать точно. Видишь маленький белый треугольник трахеи?

И тогда Кэт поняла, что опять куда-то движется, потому что слышала звуки шагов и скрип колес, затем – бряцание инструментов, которые складывали на поднос.

– Эй, я все еще не сплю. Пожалуйста.

Она попыталась подать знак, сделать какое-нибудь движение, заговорить, открыть глаза. Где-то вне ее тишины разговаривали люди. Послышалось шипение воздуха, потом еще раз.

– Я не могу, с завтрашнего дня у меня снова ночные дежурства, – сказала молодая женщина.

– Я хочу купить ее для моего сына, – сказал мужчина с индийским акцентом.

– Свяжитесь с автомобильной ассоциацией и посмотрите на нее.

– Ну и что тут у нас? – довольно кисло спросила женщина.

– Дорожно-транспортное происшествие, – сказала другая женщина с молодым голосом. – Подозрение на разрыв селезенки. Тяжелые ушибы в нижней части живота слева, кровяное давление низкое и продолжает падать. Сотрясение мозга, поверхностные ссадины на голове и лице, возможно, повреждение черепа. Рваные раны на теле, не исключены и другие внутренние повреждения.

– А девушка хорошенькая, правда? – сказал еще кто-то.

Послышались звенящие звуки. Резкое шипение. Ш-ш-ш-кланк… Ш-ш-ш-кланк… Кэт казалось, словно она дышит через трубку для подводного плавания.

– Кто-нибудь знает, что произошло? – спросила еще одна женщина.

– Ага, – сказал хриплый мужской голос. – Она была в «фольксвагене»-«жуке», ей прямо в лоб въехал грузовик, снес весь передок. Она несколько раз перевернулась. Во всяком случае, так сказал парень из скорой.

Снова заговорил мужчина с индийским акцентом, вежливо, спокойно, авторитетно:

– Какое у нее давление, Харви?

– Систолическое – восемьдесят, но падает. – Кэт узнала мягкий, высокий голос мужчины, который делал ей инъекцию.

– А пульс?

– Сто двадцать, но слабый.

Эй, я в полном, сознании.

– Ей переливали кровь?

– Две пинты первой группы, резус отрицательный, и еще шесть пинт в капельнице.

– Что ты ей уже ввел, Харви?

Я в полном сознании. Пожалуйста. Я в сознании.

– Я ввел около ста пятидесяти миллиграммов кетамина, – сказал мягкий голос. – Она получила сто миллиграммов суксаметония, шесть миллиграммов векурония, пятнадцать кубиков резодиоксепана, она на смеси закиси азота и кислорода четыре к двум.

– Резодиоксепан? Это тот последний препарат от Грауэра?

– На энцефалографе зафиксирована слишком интенсивная работа мозга, – сказал голос с индийским акцентом.

– Возможно, из-за кетамина. Но может быть, и вследствие травмы головы.

– Поэтому-то вы дали ей резодиоксепан в капельнице?

– Какой аккуратный шрам от аппендицита, – сказала женщина.

– Да, неплохо сделано, – сказал индиец. – Ну, мы готовы? Я думаю, нужно ввести какой-нибудь антибиотик.

– Конечно, – сказал мягкий голос.

Кэт попыталась закричать. Ничего. Потом почувствовала острую боль, ей показалось, что ее предплечье распухло.

– Я собираюсь вскрыть брюшную полость. Она полностью готова, Харви? – спросил индиец. Кэт поняла, что он – хирург.

– Да.

Я не сплю.

– Давление все еще падает, – сказал молодой мужской голос.

Кэт похолодела от страха. Так вот что чувствовала Салли Дональдсон, все осознающая, загнанная в ловушку собственного тела. Разве не те же ощущения были у несчастной, когда ее вынули из холодильника и положили в гроб?

– Этот осмотр мотора в автомобильной ассоциации, они дорого берут?

Прекратите болтать об этих проклятых автомобилях. Я в полном сознании, неужели вы этого не видите?

– Около девяноста фунтов стерлингов, но оно того стоит.

Кэт охватила паника. Однажды она сказала матери, что хочет, чтобы ее кремировали. Силы небесные, что, если?.. Вдруг ее объявят мертвой, а она все еще будет жива? Так же, как Салли Дональдсон? Никаких шансов на спасение, после того как языки пламени охватят гроб.

И тут она почувствовала резкую боль. Раскаленный докрасна нож прокладывал себе путь через ее желудок, куда-то в глубь внутренних органов.

Она кричала от мучительной боли, кричала, надрывая легкие, потрясая сжатыми кулаками, извиваясь от непереносимой боли. Страшным жаром пылали желудок, печень, почки. Пронзительная боль разрывала грудную клетку, впивалась горящими иголками в плечи. Боль становилась все сильнее, все ужасней. Кэт трясло. Чтобы избавиться от боли, она перекатывалась с боку на бок, сжимала кулаки, билась головой об операционный стол, но боль продолжала нарастать, выжигая ей внутренности, будто паяльной лампой.

Кэт попыталась приподняться, но рухнула на стол. Боль усиливалась. Вверх, затем снова вниз – боль все сильнее.

Господи, помоги мне!

Ее захлестнула волна тошноты.

– Кровь течет не слишком сильно, – озабоченно сказал хирург. – Должно быть, из-за большой кровопотери.

Помогите!

– И из-за резодиоксепана, – сказал мужчина с мягким голосом.

– Слишком уж вы этим увлекаетесь.

– Он хорош как для эпилептических припадков, так и при травмах, сокращает капилляры.

– Да, крови гораздо меньше, чем я ожидал при таком надрезе. Заметьте, у нее не слишком большое кровотечение. И она очень спокойна.

– Это хорошо.

Спокойна? Господи Иисусе, помоги мне! Кэт чувствовала, как пальцы, словно раскаленные стилеты, копаются в ее внутренностях, металлические зажимы вцепились в кожу. Пальцы оттолкнули ее желудок, задев какой-то нерв, и она закричала от боли. Боль поднималась вверх по позвоночнику в основание черепа. Она кричала и кричала.

Но они ее не слышали. Не ощущали ее движений.

Она была неподвижна, как покойник с медяками на закрытых глазах.

Как в гробу с заколоченной крышкой.

– Значит, вы думаете, автомобильная ассоциация – это неплохая идея? – спросил хирург.

– Они народ основательный. Старые «фиаты» обычно быстро ржавеют. Во всяком случае, вам нужно решить, что вы ищете.

– Да я и сам не знаю. Я не очень хорошо разбираюсь в автомобилях.

Кэт рыдала сухими слезами, билась о стены своей тюрьмы, а пальцы-мучители без передышки копались у нее внутри. О силы небесные, я больше не могу терпеть. Пожалуйста, помогите мне!

Она услышала резкие звуки: би-ип-бип-бип! Потом взволнованный молодой мужской голос сказал:

– Доктор Суайр, взгляните на энцефалограф. Пики мозговой активности снижаются.

– Это хорошо. Эффект резодиоксепана и низкого кровяного давления. Выключите сигнал. Сосредоточьтесь на энцефалограмме и количестве кислорода в крови.

Прозвучал пронзительный свист.

Нож превратился в широкую раскаленную докрасна лопату. Кэт вцепилась в свою клетку, царапалась внутри собственного тела, разрывая его ногтями.

– Кислород в крови падает, – сказал молодой мужчина еще более взволнованно.

Боль взорвалась внутри, словно раскаленная добела шрапнель.

Послышалось пронзительное стаккато сигнала тревоги. Непрерывное «би-ип» – звук паники.

– Господи, она впадает в кому, – сказал молодой человек.

– Что там происходит, Харви? – спросил хирург.

– Аллергическая реакция. Либо на какой-нибудь компонент анестезии, либо на антибиотик, – ответил невозмутимый мягкий голос.

– Сердце остановилось!

– О господи! – воскликнул хирург. – Введите ей адреналин. Да быстрее! Кто-нибудь, принесите дефибриллятор!

Зазвенел звонок. Кэт услышала поспешные шаги, затем звук клаксона. Голоса отдавались эхом.

Боль утихла.

Кэт хотелось кричать от радости, хотелось сказать им, что боль ушла, что с ней все в порядке, ее сердце не остановилось, она чувствует себя великолепно. Она испытывала экстаз.

Боль прекратилась!

Она снова обрела способность видеть. Перед ее глазами находился странный круглый предмет, вокруг него световое сияние, сначала изображение было не в фокусе, потом прояснилось. Летающее блюдце. Это сон. Но неожиданно Кэт поняла, что это такое: огромная круглая лампа с абажуром над операционным столом. И она смотрит на нее откуда-то сверху.

Она находится на потолке операционной.

Сон или галлюцинация, но до чего же здорово. Кэт вгляделась в круглый металлический каркас лампы; там, где к ней прикручивалась стальная стойка рамы, были видны даже болты, пластиковые соединения, хромовые кольца. Вентиляционные отверстия, вырезанные в кремовом корпусе для каждой из десяти ламп. На корпусе был нарисован черным фломастером забавный символ – треугольник с загогулинами внутри, похожий на дорожный знак, предупреждающий об изгибе дороги.

Под лампой на операционном столе лежала молодая женщина, покрытая до подбородка зеленой материей, за исключением большой ничем не закрытой области живота. Люди в голубом одеянии, голубых шапочках и масках отчаянно что-то делали. Хрипел зуммер. Голова женщины выступала из материи. У нее перепутанные светлые длинные волосы, две царапины на лице, во рту – трубка от аппарата искусственного дыхания. Девушка похожа на нее. Невероятно на нее похожа.

Да это же она сама!

Кэт изумленно смотрела на себя, ей не было страшно, только любопытно. Она разглядела царапины на лице: одна – на лбу, другая – на щеке под глазом.

Посередине ее обнаженного живота проходил длинный глубокий разрез, его края были раздвинуты металлическими зажимами. Внутри пульсировали гладкие блестящие органы, покрытые кровеносными сосудами. Сестра сорвала материю, обнажились ее груди, они казались плоскими и бесформенными. Другая сестра начала делать массаж сердца. Хирург, коротышка с коричневым лицом, резко выкрикивал команды.

Мужчина с крошечными розовыми губками, которого она узнала, анестезиолог, как она догадалась, вытаскивал из обертки шприц. Рядом с ним мужчина помоложе проверял осциллограф.

В помещение вбежала сестра и вручила анестезиологу стеклянный пузырек.

– Лигнокаин, – сказала она.

Кэт видела, как анестезиолог отвернулся и, вместо того чтобы ввести иглу в пузырек, быстро огляделся. Потом положил пузырек в комбинезон, вытащил оттуда другой, который внешне ничем не отличался от первого, и вонзил в него иглу.

Эй, эй! Кэт охватили гнев и паника. Она видела, как хирург положил в разрез большой кусок ваты и держал его там руками в окровавленных резиновых перчатках.

Сцена внизу стала уменьшаться, теперь она видела все помещение целиком: кафельный пол в шашечку, кафельные стены приглушенного зеленого цвета, без единого пятнышка, окна с матовыми стеклами, отгороженную ширмой площадку с двумя одинаковыми раковинами из нержавейки с кранами, двойные двери, ведущие в помещение, где делали наркоз, синие, белые, желтые и черные провода системы подачи газов и кислорода, свисающие с потолка.

За ее головой располагался экран из зеленой ткани. На стальной панели управления на стене горели всевозможные лампочки, работали счетчики с круговой шкалой, светились экраны дисплеев с какими-то цифрами, мерцал и пульсировал аппарат для наркоза. Там было двое круглых часов. Одни показывали десять минут восьмого, другие же были всего-навсего таймером в диапазоне пяти минут. На своей правой руке Кэт заметила манжету для измерения кровяного давления, на левом запястье – пластмассовый ярлычок. От иглы, введенной в тыльную сторону руки, отходила трубка к перевернутой пластмассовой бутыли на капельнице, на средний палец была надета небольшая черная скобка, от которой к цифровому счетчику тянулась проволока. Две резиновые трубки от аппарата для наркоза шли к изголовью операционного стола, от них отходила пара пластмассовых трубочек – прямо к ней в рот. Гармошка аппарата искусственного дыхания то поднималась, то опускалась. Выше аппарата для наркоза был виден экран осциллографа с короткими, острыми, беспорядочными зелеными линиями.

Анестезиолог бросил пустой пузырек в корзину для мусора под аппаратом для наркоза, потом ввел жидкость прямо через канюлю.

Что, черт возьми, ты делаешь?

Он бочком протиснулся к операционному столу и, казалось, опять стал внимательно наблюдать за всеми остальными, а не за ней. Потом незаметно нажал какую-то кнопку на боковой стороне осциллографа, подвинул стойку капельницы, подсоединил регулятор скорости капельницы под пластиковой бутылью и сделал какие-то пометки на листе бумаги, прикрепленном зажимом к папке. Двойные двери отворились, и трое мужчин вкатили большой аппарат с педалями, висящими на концах резиновых трубок.

Люди продолжали уменьшаться в размерах. Что-то упрямо тянуло Кэт вверх. Она сопротивлялась. Ее тянуло все сильнее, и спокойствие, с которым она наблюдала происходящее внизу, неожиданно сменилось глубоким ужасом.

Мертва.

Нет! Только не умереть. Пожалуйста, нет!

Кэт поднималась все выше, теперь она чувствовала холод.

Со мной все хорошо. Пожалуйста, со мной все в порядке.

У нее возникло такое чувство, словно ее всасывали в огромный пылесос. Картина внизу все уменьшалась.

Пожалуйста, кто-нибудь!

Звуки тоже смолкли. Она больше ничего не слышала. Тишина. Безвоздушное пространство.

Ее охватил страх. Она отпихивалась руками, ногами, пытаясь противостоять этой пустоте. Не забирайте меня. Нет. Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Тело ее становилось все меньше, меньше. Она хваталась за воздух. Не хочу умирать! Не сейчас, не так, пожалуйста, не нужно конца, жизнь только началась.

Она представила свои похороны. Мать. Отец. Дара и родственники в крематории. Может быть, еще и Патрик. Смотрят, как гроб скользит за занавес.

А она внутри старается докричаться до них.

Дара выведет детей наружу, будет стоять и рассматривать визитные карточки в букетах. Кэт даже слышала, как она говорит: «Бедняжка, всегда считала жизнь борьбой, никогда не жила в согласии с жизнью».

Внизу, под ней, операционная слилась в белое пятно света, как исчезающая картинка на экране телевизора, когда его только что выключили. Осталась одна крошечная белая точка, она не исчезла, она оставалась на одном месте, эта светящаяся точка где-то вдали.

И тогда Кэт стала быстро перемещаться, хотя и не слышала скрипа колес каталки. Такое ощущение, будто она находится в звуконепроницаемой стеклянной коробке, несясь со свистом и шумом по направлению этой светящейся точки, но та почему-то не становится больше. Мимо проносилась тьма со вспышками света, как бывает, когда едешь на поезде через туннель, вот только не слышно ни гудков, ни стука рельс, ни эха. И холодно, холодно, как в холодильнике.

Страх нарастал. Помогите! Ее трясло от ужаса. Она все еще видела светящуюся точку, чувствовала, как нарастает скорость движения, нарастает так быстро, что темнота превращается в твердую массу, и ей уже не понять, движется она или стоит на месте. Гул в ушах становится все громче.

Это сон, звонит будильник, просыпайся.

Гул усилился, потом стал распадаться на фрагменты, напомнив разлетающийся пчелиный рой. Пятно света начало расти. Оно становилось все ярче и надвигалось на нее, словно неоновая реклама, но этот свет не слепил ее. Он был теплым, приятным, как на залитом солнцем пляже. Ее притягивало к нему. Кэт чувствовала, что скорость ее движения падает. Она легко плыла в направлении света, мягкие, теплые лучи играли у нее на лице, ласкали ее тело, заполняли все поры, просачивались сквозь нее, растворяя все ее страхи и боль, постепенно втягивая ее в себя.

Тогда медленно, будто нажали какую-то кнопку, перед ней стала проигрываться вся ее жизнь. Образы, воспоминания и чувства сменяли друг друга. Вот ей шесть лет, ее отшлепали и, плачущую, заперли в спальне, потому что она подралась с Дарой; она открывает и закрывает ящики гардероба, вынимая всякую мелочь, которую собирает: осколок отшлифованного водой стекла с пляжа; счастливую монетку из рождественского пудинга, ставшую коричневой; крошечную грязную окаменелость, шершавую, если провести по ней пальцем.

Вот Хауи пугает ее крабом, он держит его в руке и с криком бегает за ней по пляжу. Потом они кладут краба на пол в ванной, перед тем как туда должна войти Дара.

День рождения Дары, ей исполняется девять лет. Дара сидит во главе стола, надутая от важности, в парадном платье. Кэт видит, как ее целует мама, потом – папа. Ей кажется, что все дни рождения принадлежат только Даре, а у нее никогда не было такого праздника. Единственным, кто не поцеловал Дару, был брат Хауи.

Кэт видит гордость на лице матери, та размахивает в воздухе бумажкой и кричит: «Дара поступила в колледж! Она едет в Беркли!»

Свадьба Дары. В последние годы Дара регулярно присылала ей фотографии троих детей с самодовольным отчетом об их успехах. Кэт воспринимала эти письма как пощечину – очередное доказательство жизненной удачи Дары и несостоятельности Кэт.

Хауи в потертых джинсах, согнувшись, читает книгу на верхней палубе старой яхты, принадлежащей отцу. Хауи с его веснушками, светлыми кудрями и улыбкой во весь рот, который тоже не ладил с Дарой. Ее союзник.

Отец, пришедший одним осенним днем в ее спальню, когда она уже знала: что-то случилось – слишком было холодно и ветрено, слишком низко лежало серое небо; отец сел на ее постель, его черные вьющиеся волосы были, как всегда, растрепаны, глаза красны от слез, он взял у нее Фифа, распрямил ему ногу, обнял ее и сказал, что этой ночью с Хауи произошел несчастный случай на яхте – он пытался развернуть парус, и его смыло волной, а утром его нашли на пустынном берегу.

Тони, воскресным утром входящий в ее квартиру в Бирмингеме, на нем костюм для пробежек, в руках цветы, которые он купил у бензоколонки. А вот он выходит из супермаркета, обнимая свою жену, за ними идут трое ребятишек, нагруженных свертками, его ускользающий виноватый взгляд перед тем, как он отвернулся.

Вспомнилось Кэт, как она стояла, звоня в парадную дверь в Бирмингеме, ей открыла цветущая веселая женщина лет двадцати, с двухмесячным ребенком на руках, которого она ласкала, прижимая к себе. И как застыло в недоумении ее лицо, когда Кэт сказала: очень жаль, что с ее мужем произошло такое.

«С моим Билли? Что? Что случилось?» Счастье исчезло с ее лица, будто с него сняли маску.

Кэт стояла парализованная, поняв, что полиция совершила ошибку: они дали в газету имя мужчины и его адрес, не сообщив ничего жене. По пути на работу его мотоцикл попал под грузовик, и он сгорел, столкнувшись с бензобаком грузовика.

Сияние света поглотило чувство вины, ужас и замешательство, освобождая ее от них, простив ее. Все это больше не имело значения. Заряженная новой энергией, она была готова теперь идти дальше, через этот свет. Она чувствовала: свет как бы говорит ей, что она придет к новому пониманию всего того, что с ней приключилось.

Вдали Кэт видела чей-то силуэт. Он становился все четче, потому что она двигалась ему навстречу, через свет. Выйдя из света на другой стороне, она оказалась на просторной зеленой поляне на опушке леса. Небо было безоблачное, ультрамариновое, за лесом виднелся океан, ровный как озеро, блестящий под лучами этого света.

Силуэт следил за ней. Мальчик, прислонившийся к калитке.

Это был Хауи.

У Кэт оборвалось сердце. Таким она видела его в последний раз: светлые вьющиеся волосы, длинные и спутавшиеся, майка с надписью «Меня любят дельфины», поношенные джинсы, грязные босые ноги и загорелое веснушчатое лицо с улыбкой до ушей.

Она побежала к нему, потянулась через калитку, и они крепко обнялись. Она начала плакать и почувствовала слезы на своем лице, а он, как всегда, ерошил ей волосы. Некоторое время они стояли в молчании, обнимая друг друга, – она даже не знала, что на свете бывает такое блаженство.

– Ну, малявка, ты просто идиотка! – нежно сказал он. – Зачем ты это делаешь? Ведь я не велел тебе, помнишь?

– Не велел мне что?

– Оставь это дело. Брось свой репортаж. Держись от него подальше.

– Я не поняла твоего послания. И думаю, просто не поверила, что это действительно был ты.

Хауи опять взъерошил ей волосы.

– Эх ты, голова два уха.

Кэт обняла брата еще крепче.

Порыв холодного ветра окутал ее, и она почувствовала, что небо темнеет. И тогда Хауи отпустил ее.

– Теперь тебе нужно уходить, – сказал он.

– Я не хочу, – ответила она. – Я хочу остаться.

– Тебе еще многое предстоит сделать.

– Что ты хочешь сказать? Что сделать?

Хауи снова широко улыбнулся и пожал плечами.

– Ну всякое там. Ерунду.

– Почему я не могу остаться здесь с тобой?

– Потому что они заставляют работать твое сердце, малявка. Тебе нужно возвращаться назад.

Они расставались. Но Хауи не двигался. А Кэт словно кто-то тянул обратно. Она ухватилась за него.

– Держись от него подальше, малявка!

– От кого?

– Брось свой репортаж.

Стремительный ветер засвистел у нее в ушах. Свет стал гаснуть. Ее с силой тянуло назад. Хауи быстро уменьшался в размерах.

– Я хочу здесь остаться! – крикнула Кэт. – Я хочу здесь остаться, с тобой!

Свет совершенно погас. Мимо неслась кромешная тьма. Кэт словно оглохла.

Затем тишина.

Она чувствовала тяжесть, такую тяжесть, что трудно было пошевелиться.

Чьи-то холодные глаза уставились на нее.

Потом глаза исчезли. Через мгновение она снова увидела их. Розовые губки, крепко сжатые, ничего не выражающие глаза. Потом все пропало. Незнакомый женский голос сказал где-то далеко-далеко:

– Она уже дышит самостоятельно.

Кэт услышала чьи-то тихие шаги. Услышала кашель, и далекий телефонный звонок, и грохот тележек и подносов, затем снова – тишина. Она открыла глаза – темнота.

Когда она снова их открыла, ее окружал теплый дневной свет. Все мелькало, как в старом кинопроекторе. Ровный желтый свет. И как будто бы дымка. Она почувствовала запах свежего белья и антисептика. Тело ее было налито свинцом, а в желудке ощущалась острая боль. Как в тумане она увидела перед собой сестру в белом халате с голубым поясом. Она была уже не в операционной.

Сестра улыбалась, но лицо ее все еще расплывалось, меняло очертания, то удлинялось, то сжималось, как будто оно было текучим, не имело определенных очертаний. С лацкана халата свисали часы на цепочке. Цепочка то растягивалась, то укорачивалась, и часы болтались, как мячик на резиночке. Белый халат мерцал.

– Пришли в себя? – весело спросила сестра.

34

Четверг, 25 октября

Двадцать минут десятого дождь все еще шел, юго-западный ветер, дующий с Ла-Манша, гнал его косой стеной, и дождь, попав в ловушку темных улиц, превращался в яростные ревущие водовороты. Харви Суайр медленно въехал на своем «ренджровере» через открытые ворота во двор похоронной конторы «Долби и сын» и выключил фары. Автомобиль трясся под натиском ветра.

Из боковой двери появилась фигура, торопливо пробежала под дождем и закрыла ворота, потом побежала назад к двери. Харви Суайр пошел за ней в укрытие темного вестибюля и пригладил волосы, придав им изначальную форму.

Морис Долби закрыл дверь и повернул в замке ключ.

– Спасибо, что приехали, доктор Суайр. – Капли дождя скатывались с лысоватого черепа владельца похоронного бюро, когда он протягивал для приветствия маленькую костлявую руку. Вид у него был взволнованный.

Харви Суайр, в плаще от Берберри и в перчатках из свиной кожи, внимательно смотрел на коротышку в накрахмаленной белой рубашке и широком черном галстуке; он пожал ему руку так быстро, словно дернул цепочку в общественном туалете.

– Я не мог приехать раньше. Был занят в операционной, у нас сейчас нехватка персонала.

– Да, конечно, – сказал гробовщик шепелявым голосом, вынимая из пачки сигарету. Спохватившись, он предложил закурить анестезиологу, но тот покачал головой. Владелец похоронного бюро быстро моргал, его руки тряслись.

– Я подумал, что мне стоит вам позвонить. У нас кое-какие неприятности.

– Что вы имеете в виду?

– Видите ли, прошлой ночью к нам залезли.

Харви Суайр пристально посмотрел на мистера Долби в слабом свете лампочки без абажура.

– И что украли?

– В том-то и дело, – сказал гробовщик, изо рта его торчала неприкуренная сигарета. – Ничего не взяли.

– Кто-то что-то вынюхивает?

– Сегодня утром сын обнаружил, что дверь пожарного выхода отперта, а ключ исчез. Он точно знает, что она была закрыта, потому что вчера утром выгружал через нее гробы. Я догадываюсь, кто это был.

– И кто же?

Владелец похоронного бюро щелкнул зажигалкой и прикурил.

– Вчера у меня была ловкая молодая леди. Рассказала сказку о своей тетушке в хосписе. Я потом проверил, такой тетушки не существует. – Он вытащил изо рта сигарету. – Думаю, она журналистка.

– И взяла ключ?

– Вчера она попросила меня, чтобы я ей все показал. Это вполне нормально – люди чувствуют себя более уверенно, когда видят, что тут у нас происходит. Мы были в мастерской, и я разговаривал по телефону. Потом мне припомнилось, что она как-то странно себя вела, но я не мог понять, в чем дело. Должно быть, это она сняла ключ с крючка.

– И у вас совсем ничего не пропало?

– Мы ничего не обнаружили. Я… я, видите ли, у меня есть кое-какие подозрения. Эта статейка в «Новостях». Я подумал, может, это она ее написала… не спрашивайте почему. Эта девушка, которая была здесь вчера, американка. Во вторник они напечатали под статьей фамилию журналиста; я позвонил в «Новости», и мне сказали, что этот репортер действительно американка.

Глаза Харви Суайра расширились.

– Кто-то из редакции сказал, что она весь день пробудет в суде в Льюисе. Сегодня в полдень я поехал туда. Подумал, что смогу с ней переговорить.

– Вы с ума сошли!

– Подумал, что брошу ей свое обвинение прямо в лицо, – сказал Долби, защищаясь.

– И что же?

– Увидев меня, она убежала.

Харви Суайр внимательно изучал Долби.

– А что с телом? С ним все в порядке?

Лицо владельца похоронного бюро побелело.

– Мне и в голову не пришло, что его могут украсть.

Лампочка закачалась на старом шнуре, потому что с улицы ворвался ветер.

– Вы не посмотрели?

– Ну, специально – нет, но…

– Где оно?

Сунув сигарету в рот, Долби пошел по коридору, повернул налево в комнату для бальзамирования и включил свет.

Харви Суайр следовал за ним через чистую, без единого пятнышка, покрытую кафелем комнату, его кожаные подошвы громко стучали по твердому полу, плащ шуршал, вода стекала с лакированных черных полуботинок. Он прошел мимо сверкающего стола для бальзамирования, через альков и пошел вдоль холодильников.

Владелец похоронного бюро открыл дверцу, на которой значилось имя Салли Дональдсон, и вытянул наружу металлический поднос с телом, завернутым в белый пластик.

– Это она. – Он снял покрывало с лица мертвой женщины и отступил в сторону.

Харви Суайр взглянул на труп.

– А то уж я испугался, – сказал и потянул пластик ниже. Когда он это делал, выпала правая рука. Он поднял руку и похолодел. Поднес ее поближе к глазам, разглядывая указательный палец. Затем перевернул руку, будто ожидал найти что-то зажатое у нее в ладони. – Где, черт побери, этот ноготь? – Он стал рыться в пластиковом покрывале.

– Ноготь? – Сквозь струйку дыма гробовщик покосился на висящую клоками кожу там, где должен был быть ноготь. – Что за дьявольщина!

– Не может быть, чтоб он сам отвалился, – сказал Харви Суайр. – Вы видите, он оторван. Когда это произошло?

На лице Долби появился страх.

– Когда ее привезли из морга, все было в порядке. Я все внимательно проверил.

– Вот за этим и приходил ваш воришка. – Харви Суайр уставился на гробовщика с нескрываемой яростью, потом отпустил руку мертвой женщины и зашагал по гулкому цементному полу. – У вас что, нет совсем никакой охраны, черт вас подери?

– Нам этого никогда не требовалось. – Владелец похоронного бюро поднял руку покойницы и уставился на ее палец перепуганными глазами. – Но ведь по одному ногтю ничего нельзя доказать, а?

– Можно получить с него отпечаток ДНК. И сравнить его с остальными тканями тела.

На мгновение наступила тишина. Долби затянулся сигаретой, вытащил ее изо рта указательным и большим пальцами, выдохнул дым и сказал:

– Доктор Суайр, я понимаю, что клиника не хочет скандала, вот почему я прежде всего связался с вами, но я полагаю, настало время сообщить обо всем полиции. С меня довольно, всю неделю мне не давала покоя пресса, а теперь еще и это. Мне не нравится, что мой бизнес приобретает сомнительную репутацию.

Харви Суайр со злостью распахнул настежь еще одну дверцу холодильника. На средней полке лежало запеленатое тело, другие были пусты.

– Сегодня тут полно места, не так ли? – спросил он. – Если бы вы не брали больше трупов, чем можете справиться, этого бы не произошло.

– К нам не предъявляется официальных требований, чтобы мы держали тела в холодильнике, доктор Суайр. Так что в этом нет ничего из ряда вон выходящего. Часть времени, очень недолго, миссис Дональдсон находилась в холодильнике. Затем мы вытащили ее, потому что нам потребовалось место. Точно так же, как вам, когда вы отключили систему искусственного жизнеобеспечения. – Гробовщик докурил сигарету до фильтра. – Вы хотите сказать, что, если бы мы все время держали ее в холодильнике, у нас не было бы этой проблемы – она бы умерла от холода?

– Естественно.

– Я думал, доктора стараются поддерживать в людях жизнь.

– Только тогда, когда это позволяют физические возможности организма. – Суайр захлопнул дверцу холодильника. – У нее умер мозг. И если бы она снова начала дышать, это было бы уже не важно. Она превратилась в растение.

– Неужели, доктор Суайр? – Владелец похоронного бюро внимательно посмотрел на него.

Харви покраснел.

– Всем нам свойственно ошибаться. Мы пытаемся делать для больных все, что в наших силах, но медицина очень неточная наука. Иногда мы допускаем ошибки, – резко сказал он. – То, что произошло со этой женщиной, – необычный случай, такого никогда не случалось раньше и никогда больше не случится. Вам не стоит идти в полицию. Вы же не сумасшедший! И не хотите ввязываться в это дело вовсе не потому, что вас беспокоит репутация клиники, – вы трясетесь за репутацию своей собственной фирмы. Если все выйдет наружу, вы тут же разоритесь. Так что лучше вам помалкивать.

– Что же мне теперь, по-вашему, нужно делать? – спросил Долби.

– Найти того, кто взял ноготь, и как можно быстрее. Вы думаете, это могла быть та репортерша?

– У меня нет доказательств, но то, что она от меня убежала, – это странно.

– Может быть, и она. Нам нужно выяснить, что она сделала с ногтем и кому об этом рассказала. Вы знаете, где она живет?

Долби помолчал.

– Думаю, что она, возможно, уже мертва.

– Вы же сказали, что видели ее сегодня в полдень.

– Ну да. Я последовал за ней, когда она побежала к своей машине. Мы запарковались на одном и том же месте, поэтому я поехал за ней. Не знаю, может, у нее с головой что-то не в порядке, но она выехала прямо перед грузовиком.

Харви Суайр нахмурился.

– Там было просто месиво. – Долби пожевал губами.

– Как выглядит эта репортерша?

– Хорошенькая. Длинные светлые волосы, такая взлохмаченная прическа. Вроде бы модная. Веснушки, ростом около пяти футов пяти дюймов, стройная…

– В каком автомобиле она ехала? – перебил гробовщика Харви.

– «Фольксваген».

– Она жива. С ней все в порядке. Разве что маленькая сучка еще пару дней не сможет говорить.

35

Суббота, 27 октября

Кэт разбудило металлическое позвякивание. Пахло картофельным пюре, и от этого запаха ее затошнило. У нее было такое ощущение, будто ее пнули ногой в желудок и в шею. Во рту пересохло, челюсти болели. Горло драло. Подкатывалась тошнота. Она, испугавшись, открыла глаза, и яркий свет ослепил ее. Вокруг сновали люди. Что-то неясно маячило перед ней. Запах картофельного пюре усиливался. Быстро в туалет. Она попыталась пошевелиться, сесть, выбраться из кровати.

Ее вырвало. Но желудок был пуст. Снова вырвало. Кто-то держал перед ней металлический лоток. Молоденькая сиделка в бледно-зеленом форменном платье с накрахмаленным передником, на платье часы на цепочке, а рядом пластмассовый значок с напечатанным на нем именем: «Белинда Тиндал».

Кэт снова вырвало. Сиделка улыбалась. У нее было хорошенькое, открытое личико, родинка над губой, короткие каштановые волосы.

– Извините, – невнятно пробормотала Кэт.

– Не беспокойтесь. – Голос сиделки был молодой, веселый. – Вам здорово досталось. Может, попробуете сесть?

– Да, – сказала Кэт. – Спасибо. – Послышался звук приводимого в действие рычага, и она почувствовала, что спина ее приподнимается, услышала пыхтение надуваемой подушки. Сестра взяла ее под мышки и приподняла. Кэт почувствовала острую резь в животе и на какое-то мгновение застыла, пережидая боль. – Простите. – Она слабо улыбнулась, пытаясь найти удобное положение. Что-то тянуло ее сзади у шеи – тесемки хлопчатобумажной больничной рубашки? Затем она заметила трубку капельницы, подсоединенную к тыльной стороне ее руки.

– Немного болит?

Кэт поморщилась.

Сиделка приподняла простыню, Кэт увидела трубку катетера и емкость, наполовину наполненную мочой.

– Сейчас я ее сменю. Не хотите попить? Немного воды или сока?

Комната раскачивалась, как будто Кэт находилась в лодке. Ее желудок снова сжался.

– Я… да… я… для чего это у меня на руке? – Голос ее звучал удивительно хрипло, а горло, казалось, потерли наждаком.

– Просто физиологический раствор и глюкоза, чтобы придать вам сил. Вы долго спали – почти полтора дня.

– Полтора дня? – Кэт подняла руки, поморщившись от нового спазма боли в животе, потрогала волосы. Они были спутаны. Коснулась лица и почувствовала пластырь на щеке. Пришли воспоминания. – Господи! – На лбу у нее был еще один кусок пластыря. – Со мной все в порядке?

Сиделка улыбнулась:

– Да, с вами все отлично. Вы попали в автокатастрофу, и хирургу пришлось разрезать вам живот, чтобы посмотреть, все ли там в порядке. Вам придется потерпеть несколько дней. На лице у вас пара царапин, шрамов от них не останется.

– Где я?

– Вы в клинике Принца-регента в Брайтоне. Вы не были тут раньше?

– Была, – сказала Кэт.

«Ну, малявка, ты просто идиотка!»

Кэт, вздрогнув, оглянулась, ей показалось, что она услышала голос Хауи, голос был кристально чистый.

«Зачем ты это делаешь? Ведь я не велел тебе, помнишь?»

«Не велел мне что?»

«Оставь это дело. Брось свой репортаж. Держись от него подальше».

«Я не поняла твоего послания…»

Кэт в недоумении оглядывалась. Большая палата. Какая-то женщина с рыжими волосами лежала на кровати напротив; рядом с ней сидел согнувшись мужчина, на коленях у него лежало свернутое пальто, мальчик со скучающим видом играл в электронную игру. Слева от женщины было высокое окно с синими занавесками, которое выходило на серую цементную стену многоэтажного гаража. У кровати женщины была поднята решетка, поддерживающая ее постель, и Кэт не могла разглядеть ее лицо.

«Тебе нужно возвращаться назад… они заставляют работать твое сердце, малявка».

Кэт совершенно обессилела. Сиделка наблюдала за ней с некоторым беспокойством.

– Какой сегодня день? – спросила Кэт.

– Суббота.

Суббота. А какой месяц? Суббота. Скоро Пасха. Нет, не Пасха. Скоро Рождество. И тогда Кэт вспомнила.

– Вчера я должна была быть в суде… Хартли Бриггс… Королевский суд Льюиса… Мне нужно позвонить. Я должна поговорить с моим редактором. Они не знают…

– Вы журналистка?

– Да.

– Мой брат хочет стать журналистом. Вы в какой газете?

– В «Вечерних новостях Суссекса».

– Хорошая газета. Я ее читаю. Вы хотите связаться со своим боссом?

Какая-то женщина катила металлическую тележку мимо изножья постели. Рядом шагал доктор в белом халате, его карман топорщился от стетоскопа. Пришли две сиделки, болтая друг с другом. Стайка смеющихся людей в белых халатах столпилась в дверях у поста медсестры.

– Вот она где! – сказал один из них и помахал рукой куда-то в дальний конец палаты.

– Который час? – спросила Кэт. Где-то рядом просачивалась из наушников тихая музыка.

– Половина первого. Мне позвонить вашему боссу? Не волнуйтесь так. Он все поймет.

– Видите ли, мне было поручено написать репортаж о судебном разбирательстве.

– Скажите, как зовут вашего босса, и я обо всем позабочусь.

– Мою одежду разрезали. Я помню, как ее разрезали.

– Когда вас привезли, все думали, что вы в очень тяжелом состоянии. Я сложила все ваши вещи в ваш шкафчик. Кто-нибудь может привезти вам белье и умывальные принадлежности?

Патрик.

Кэт языком коснулась нижней губы.

– Может быть, муж или друг?

Она покачала головой.

– Родители?

– Их нет в Англии.

– Соседка по квартире или еще кто-нибудь?

К Кэт стала возвращаться память. Ее охватил страх. Владелец похоронного бюро. Грузовик. Она умолкла, пытаясь привести в порядок мысли. Потом погрузилась в дремоту, но тут же очнулась. Хауи. Странный сон. К ней шли какие-то люди, коротышка индиец в аккуратном сером костюме показался ей знакомым, а за ним – мужчина помоложе в белом халате и две сестры – высокая элегантная женщина с длинными черными волосами и худая, моложавая, с вытянутым лицом.

– Джеф Фокс, – сказала Кэт. – Редактор отдела новостей. Не могли бы вы попросить кого-нибудь позвонить ему?

Но сиделки рядом с ней уже не было. И свет был другой, синие оконные шторы опущены. Она нахмурилась в недоумении, ведь полдень – только что был полдень, разве нет?

– Ну, добрый вечер, уже проснулись? – заговорил индиец, и, вздрогнув, она узнала этот голос.

Это был голос хирурга.

Он стоял в ногах кровати и изучал записи, маленький человечек с умным, точеным лицом и настороженными карими глазами.

– Вы давно проснулись? – спросил он.

– Думаю… недавно… я… – Кэт в растерянности замолчала.

У него были часы «Ролекс» и блестящий черный галстук с красными и желтыми шестиугольниками. А может быть, это восьмиугольники, подумала Кэт, словно загипнотизированная орнаментом. Она попыталась сосчитать стороны.

– И как вы себя чувствуете? – продолжал доктор с улыбкой.

– Ну, небольшая слабость и желудок побаливает. – Кэт снова попыталась сосчитать стороны у геометрической фигуры. На этот раз их оказалось семь.

– Отнеситесь серьезно к тому, что я вам скажу. Вы знаете, что во время операции находились в состоянии клинической смерти? В течение трех минут у вас не билось сердце и не наблюдалось никакой мозговой активности. Вы были самым мертвым пациентом, которого мне когда-либо удавалось вернуть к жизни.

Мужчина в белом халате, стоявший позади хирурга, не отрывал от Кэт взгляда, словно она была экспонатом в музее. Воспоминания смешались, потом выстроились в определенной последовательности. Звонок зуммера. Бриллиантовый свет. Хауи.

«У нее останавливается сердце!»

– Я видела вас всех, – сказала Кэт. – Я наблюдала за вами.

Индиец вежливо приподнял брови.

– Ведь вы хирург?

– Да, я – мистер Амритсан.

– Я видела вас. Я наблюдала за вами сверху.

Доктор снисходительно улыбнулся:

– Думаю, у вас были галлюцинации.

– Я все слышала, когда меня привезли. Вы разговаривали насчет автомобилей. Вы спрашивали, не стоит ли обратиться в автомобильную ассоциацию, чтобы проверить там какой-то «фиат» или что-то в этом роде.

– Да, я говорил об автомобиле для своего сына, который будет поступать в университет. Интересно, когда же это было?

– В операционной, – сказала Кэт.

– Да нет же, это было… – Хирург замялся. – Пожалуй, вы правы. – Он наклонился ниже, нахмурился. – Но ведь вы тогда были под наркозом, не так ли?

Странно. Кэт как будто приснился тот разговор.

– Я чувствовала, как вы меня разрезали, чувствовала ваши пальцы.

Глаза хирурга расширились. Зрачки стали большими и черными, белки, по сравнению с его кипенно-белой рубашкой, казались желтоватыми.

Кэт устала, она чувствовала, что снова проваливается в сон, но ей хотелось все рассказать.

– Я кричала, но вы меня не слышали. Я не могла двинуться, не могла ничего сделать. Я с ума сходила от боли.

Доктор присел на стул рядом и сложил аккуратно ладони, будто закрыл книгу, руки у него были большие, непропорционально большие по сравнению с телом, с тонкими, хорошо ухоженными пальцами.

– Кэтрин, не так ли?

– Кэт.

– Красивое имя Кэт. Вы американка?

– Да.

– С вашей селезенкой все в порядке. Нам пришлось произвести лапаротомию, потому что мы подозревали разрыв селезенки, но оказалось, что у вас всего-навсего сильный ушиб. Вместе с шоком это создало эффект депонирования в ней крови, что резко понизило кровяное давление и спровоцировало симптомы, какие бывают при разрыве селезенки. Кроме того, у вас сломано два ребра. Они поболят еще пару недель, вот и все, вы легко отделались.

Кэт била дрожь, у нее возникла и тут же пропала необходимость что-то вспомнить, что-то сказать.

– К несчастью, у вас возникла опасная аллергическая реакция либо на один из компонентов наркоза, либо на антибиотик. Это привело к остановке сердца. Вам следует обязательно провести тесты на аллергию, на случай если еще когда-нибудь придется переносить наркоз. Откровенно говоря, я уж думал, что мы вас потеряли. – Доктор Амритсан разжал руки, потом медленно сложил их снова. – Вы сильная девушка, и нам повезло, что в операционной был доктор Суайр. Он очень талантливый человек, лучший анестезиолог на юге Англии. Но вы заставили нас поволноваться. Просто счастье, что вы молоды и здоровы. Вы быстро поправитесь.

– Сколько еще мне придется тут оставаться?

– Ну, посмотрим, как вы будете себя чувствовать. Одну-две недельки, я полагаю, – уклончиво ответил хирург.

Кэт охватила тревога. Салли Дональдсон.

– Мне нужно выписаться прямо сейчас. У меня большие проблемы. Я… я не могу оставаться здесь целую неделю.

– Придется, Кэт, и, признаться, я не уверен, что вы будете способны на что-то еще несколько дней. У вас есть сейчас головная боль? А головокружение?

– Нет. То есть немножко.

– Нам нужно удостовериться, что у вас нет внутренних повреждений головы – ни из-за травмы, ни из-за остановки сердца. К несчастью, во время операции у вас были все признаки припадка.

– Припадка?

– Да. Эпилептического припадка. Возможно, это говорит о внутренних повреждениях. Я же считаю, что это могло быть результатом аллергической реакции, тогда не о чем беспокоиться. Мы сделаем вам электроэнцефалограмму. Если у вас появятся провалы в памяти или какие-нибудь подобные симптомы, сообщите нам немедленно. Я приглашу невропатолога, чтобы он осмотрел вас.

– Спасибо.

Хирург поправил и без того безупречный узел галстука.

– Эта боль, которую вы чувствовали во время операции… Вы должны понять, с дорожными происшествиями возникают большие трудности. Когда привозят пострадавших, иногда даже нет времени, чтобы подготовиться. Мы не знаем, что вы пили, что ели, какие лекарства принимали. Необходимо тут же решать: какую проводить операцию, какой тип анестезии выбрать. – Доктор Амритсан поправил пиджак. Ботинки у него были маленькие и довольно элегантные. – Вы слышали, как мы разговаривали в операционной, потом вы наблюдали за нами сверху. Один из препаратов, который вам ввели, кетамин, хорошо снижает кровотечение, но у него есть побочные эффекты: у пациента возникает ощущение, что он находится вне собственного тела – словно бы плавает над ним. Иногда слух не пропадает совсем, и, возможно, у вас все это перемешалось. Возникли галлюцинации. К несчастью, галлюцинации от кетамина могут продолжаться несколько дней. Наркоз делает иногда странные вещи с мозгом. В его состав входят сильнодействующие вещества. Если прибавить к этому травму… – Доктор пожал плечами.

– Но все было очень реальным, – сказала Кэт.

– Мне жаль, что вы чувствовали боль. Возможно, вначале доза наркоза была слишком слабой, вы были парализованы векуронием, но кетамин смягчил его действие. Это могло длиться какие-то мгновения, пока доктор Суайр не усилил анестезию, потому что в течение нескольких минут у вас не было никакой мозговой деятельности. В этот момент вы никак не могли ни видеть, ни слышать.

– Вы имеете в виду тот момент, когда у меня остановилось сердце?

Доктор Амритсан подумал.

– Возможно.

– Я все видела и слышала. И встретилась со своим братом.

– С братом?

– Он… – Голос Кэт замер. – Он умер.

Хирург улыбнулся:

– Вы просто удивительная женщина. Но боюсь, что галлюцинации могут быть иногда слишком путаными. А остановка сердечной деятельности имеет тенденцию к стиранию кратковременной памяти. Я полагаю, вы согласитесь, что это всего лишь галлюцинации, которые продолжались недолго. – Доктор бросил взгляд на свои часы. – Завтра я загляну к вам, посмотрю, как вы.

– Спасибо, – сказала Кэт.

Но доктор уже вышел из палаты, а за ним сестры.

И тогда страх ударил Кэт, как грузовик. У нее появилось такое ощущение, будто в желудок влили ледяную жидкость.

«Ну, малявка, ты просто идиотка! Ведь я не велел тебе, помнишь? Оставь это дело. Брось свой репортаж. Держись от него подальше».

От кого?

Мысли ее переместились с Хауи на Дору Ранкорн.

«Что-то связанное с воздухом. Вы имеете дело с айр-кондишн?.. Думаю, вам нужно быть очень осторожной… вам не следует иметь дела с айр-кондишн… Вам это о чем-то говорит, милочка?..»

Наконец усталость поглотила страхи, и Кэт заснула. Ей снилось, что она находится внутри темной коробки, которая, вращаясь, движется вперед, и за ней все время закрываются какие-то шторы. В коробке становится все жарче и жарче. И вот стенки взрываются, опадают, теперь ее окружают горящие газовые горелки, они стоят, словно свечи вокруг алтаря, их пламя направлено прямо на нее.

Сжигая ее.

Глаза Кэт резко открылись.

Свет в палате горел, и стояла мертвая тишина. К ней кто-то шел. Это была дежурная сиделка. В руке у нее был стаканчик.

– Лекарство для вас. Хотите запить?

– Немного воды.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. Только устала.

– Доктор Суайр заглядывал к вам пару раз, но вы спали. Он сказал, что зайдет утром.

36

Воскресенье, 28 октября

Кэт проснулась. Она лежала, впитывая в себя новые странные ощущения. Незнакомые звуки. Скрип кроватей, когда их поднимали или опускали, позвякивание тележек, столовых приборов и посуды, звуки шагов и шелест накрахмаленных халатов. Приглушенные разговоры. Палата оказалась темной и довольно обшарпанной. Старые металлические кровати, оштукатуренные зеленые стены нуждались в ремонте, оконные рамы – в подновлении свежей кремовой краской. Постеры, кое-как прилепленные к стенкам и в основном призывающие к соблюдению правил техники безопасности, закрутились по краям, как старые сандвичи. Даже утренний свет, проникающий сквозь окна, казался лишенным жизненной силы. Больные безразлично лежали на кроватях или медленно передвигались по палате в халатах или случайной одежде. Кто-то кашлял. Кэт почувствовала запах тоста, что слегка возбудило ее аппетит. Трубки капельницы уже не было, а на тыльной стороне руки, где была игла, оказалась полоска пластыря. Чуть повыше, на запястье, был светлый пластмассовый браслет с ее именем и фамилией, напечатанными по центру. Похоже на багажный ярлык, подумала она, потом посмотрела на свои тонкие пальцы и длинные ногти. Два сломаны, заметила она с раздражением.

Кэт чувствовала тупую боль в ребрах, как будто на них давила чья-то тяжелая рука. В голове снова всплыли воспоминания об операционной. Вид собственного тела внизу. Она читала о людях, с которыми происходило нечто подобное. Обычно такое случалось после травмы.

Она видела свое тело на операционном столе. Ей так ясно представилась эта сцена, что она могла бы нарисовать ее. Цвет кафеля и пола в операционной. Странный треугольный символ, изображенный черным фломастером на абажуре лампы. Анестезиолог берет у кого-то из рук пузырьки, а один опускает себе в карман.

Галлюцинация. Доктор-индиец прав. Определенно прав.

– Я принесла вам печенье.

Белинда Тиндал, ее сиделка, стояла перед ней, держа белую тарелку с четырьмя бисквитами и огромный букет цветов.

– Их только что принесли для вас. Я раздобуду вазу, ладно? – Сиделка поставила тарелку на столик, а цветы положила на кровать.

Кэт коснулась целлофана, открыла крошечный конвертик, приклеенный к нему, и вынула оттуда открытку.

Она поставила открытку, на другой стороне которой был нарисован букет нарциссов, рядом с печеньем и пустым стаканом для воды. Плотная девушка на костылях прошла мимо, весело кивнув ей. Кэт улыбнулась в ответ.

По всей палате разливалось тепло, исходящее из чугунного радиатора под окном. Белинда вернулась с большой голубой вазой.

– Кто-то звонил вам прошлой ночью, очень беспокоился о вас. – Сиделка вытащила из кармана клочок бумаги и развернула его. – От Патрика Донахью. Он снова позвонит сегодня утром.

Услышав его имя, Кэт сразу почувствовала себя лучше. Патрик. Но тут же смутилась: интересно, что бы он подумал, увидев ее сейчас. Одна из сестер вкатила в палату платный телефон, и Кэт отчаянно захотелось, чтобы это звонил Патрик, но сестра прошла мимо и позвала кого-то в палате.

– Нельзя ли достать газету? – спросила Кэт.

– Какую бы вы хотели? В свой перерыв я загляну в магазинчик, – ответила Белинда.

– Сегодня ведь воскресенье?

– Да.

– Не могли бы вы купить «Санди таймс»? И, если остались, вчерашние «Вечерние новости».

– Мистер Амритсан сказал, чтобы вы вставали и немного походили по палате. Думаете, у вас это получится?

– Конечно.

– Я вытащу катетер. – Сиделка задвинула занавеси вокруг кровати.

Когда вынимали катетер, Кэт скрежетала зубами от боли. Но потом почувствовала неимоверное облегчение – это же шаг к независимости. Она съела печенье, смакуя сладкое рассыпчатое тесто, и, как только проглотила последний кусочек, ей тут же захотелось еще. Затем медленно, с трудом, она вылезла из кровати. Ноги коснулись холодного коричневого линолеума. Белинда распахнула занавеси и быстро ушла. Вернувшись с халатом и шлепанцами, она помогла Кэт все это надеть. Кэт сделала несколько неуверенных шагов, сиделка поддерживала ее под руку. Потом Кэт пошла самостоятельно. В желудке не утихала боль, но терпеть ее было можно.

Они прошли в комнату старшей медсестры – квадратное помещение с маленьким письменным столом и двумя телефонами. Комната была буквально завалена бумагами, они были даже пришпилены к стенам. Старшая сестра – толстая, почтенного вида женщина с высоким пучком и веселым уэльским акцентом – встретила Кэт радушно.

– Вот и наш ангелочек, прямо с того света, – сказала она и, порывшись в ящиках стола, вытащила пластиковый мешок с зубной щеткой, тюбиком пасты, фланелькой и полотенцем. – Умоетесь хорошенько и почувствуете себя гораздо лучше, так всегда бывает.

Белинда показала, где находится ванная комната, – недалеко по коридору. Кэт нетвердыми шагами направилась туда с полотенцем через плечо и, когда закрыла за собой дверь, ощутила чувство свободы. Уединение. Здорово, когда никто не маячит поблизости. Она стала пристально разглядывать себя в зеркало. Распухшее, покрытое синяками лицо и спутанные волосы привели ее в ужас.

Кэт склонилась над раковиной, вставила затычку и повернула кран. Когда раковина наполнилась, она почувствовала резкий запах хлорки в воде и уловила слабый запах дешевого мыла, которое всегда бывает в казенных учреждениях; ей пришлось несколько минут посидеть на табуретке, прежде чем она собралась с силами, чтобы умыться.

Кэт медленно шла назад по коридору. Белинда с чашкой чаю в руках весело болтала с сестрами, собравшимися около комнаты старшей медсестры. Над двойной дверью золотыми буквами было написано: «Палата принцессы Маргарет».

– Ну как, получше? – спросила Белинда.

– Спасибо, – ответила Кэт.

– Я достала газеты. Сейчас помогу вам лечь в постель.

Цветы стояли на прикроватной тумбочке вместе со смятой запиской от Патрика, свернутой вчерашней газетой «Вечерние новости Суссекса» и свежей «толстушкой» «Санди таймс». Над кроватью находились ночник, наушники и кнопка для вызова медперсонала.

– Я еще не показала вам, как пользоваться пультом дистанционного управления, – сказала Белинда, кладя пульт на подставку. – Вот это – радио и свет, а это – срочный вызов.

– Понятно.

– Все ваши ценности мы сложили в конверт, запечатали его и положили в сейф. Если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.

– Непременно.

– Вот тут меню. Отметьте, что бы вы хотели на обед и на ужин.

Сестра положила меню на тумбочку.

Кэт с трудом забралась в кровать, и сиделка натянула на нее простыню и одеяло.

– Может, поднять спинку?

Подавив зевок, Кэт кивнула, услышала скрип рычага и почувствовала, что ее спина приподнимается. Она улыбкой поблагодарила сиделку и закрыла глаза. В голове завертелись мысли.

Треугольник на лампе. Кэт передернуло. Она перечитала записку:

И снова от одного только вида его имени ей стало хорошо. Она взяла «Новости». На первой полосе было сенсационное сообщение о боксерском матче и небольшая заметка о ходе расследования в суде. Интересно, кто дал материал в пятницу вместо нее. Она перелистала страницы в поисках какого-нибудь своего материала и с удивлением увидела статью, которую написала три недели назад. Статья за ее подписью занимала почти всю полосу и называлась «Попрание прав животных».

Она стала читать, изумляясь злобным выпадам, которых в ее тексте не было – помощник редактора позволил себе слишком много вольностей. Статья появилась после того, как группа защиты животных бросила бомбу в местную меховую фабрику; Кэт критиковала их тактику, симпатизируя в то же время борьбе за права животных. Именно это ее и заботило больше всего.

Кипя от гнева, Кэт сложила газету с твердым намерением поговорить начистоту с главным редактором, когда вернется на работу. Потом взяла напечатанное на машинке меню, вынула из прикроватной тумбочки сумочку и стала рыться в поисках ручки. Она выбрала суп из сельдерея, жареную треску и фруктовый салат. Когда она ставила последнюю галочку, в поле ее зрения попал человек, неподвижно стоящий в ногах кровати. Он был ей, безусловно, знаком, вот только где она его видела?

Мужчина около сорока лет, одетый дорого, приземистый, но крепкий, с несколько великоватой для его тела головой. Вялое, но не глупое лицо, кожа такого цвета, какая бывает у людей, редко выходящих на улицу, короткий нос, маленькие розовые губки и крошечные глазки, глубоко посаженные меж пухлых щек. Редеющие светло-каштановые волосы, тщательно уложенные. На мужчине был темно-синий двубортный костюм, блестящие кожаные туфли с золотыми цепочками, наглухо застегнутая рубашка, белая в синюю полоску, и желтый галстук с нарисованными на нем скрипками. На одной руке у него был золотой идентификационный браслет автомобилиста, на второй – золотые часы «Ролекс» и синее с белым кольцо-печатка от Веджвуда.

Кэт поймала его взгляд. Какое-то мгновение он никак на нее не реагировал – просто продолжал рассматривать холодными глазами, точно так же, как мог бы разглядывать какой-нибудь предмет обстановки.

Затем он весь переменился и, к удивлению, мягко улыбнулся.

– Как вы себя чувствуете? – Голос мужчины был тоже мягким, довольно высоким, теплота, прозвучавшая в нем, как показалось Кэт, не была искренней, и в этот момент она поняла, кто это. Она видела его в четверг, он стоял над ней в палате для наркоза, под подбородком у него висела маска. А потом – в операционной. И где-то еще.

– Как будто меня сбросила лошадь, – ответила она.

– Большая железная лошадь с шестнадцатью колесами, не так ли? – Мужчина продолжал улыбаться, словно у них был какой-то общий секрет, хотя в глазах его все еще оставался холодный блеск. – Не знаю, помните ли вы меня. Я – доктор Суайр. Я давал вам наркоз.

– Догадываюсь, что должна благодарить вас за спасение своей жизни.

– Я делал только то, что в подобных обстоятельствах сделал бы любой другой анестезиолог. Хотя, судя по словам мистера Амритсана, я недостаточно погрузил вас в сон? – Лицо его приобрело болезненное выражение. – Мне очень, очень жаль, просто ужасно. Кэт, не так ли?

Она кивнула.

Доктор Суайр присел рядом с ней, разгладив на коленях тщательно отутюженные стрелки брюк. Руки у него были мясистые и бесформенные, ногти безупречно чистые и наманикюренные.

– Я думала, что умру от боли, – продолжала Кэт. – Я чувствовала скальпель, который меня разрезал, и пальцы хирурга, когда он копался у меня внутри.

– Ужасно. Бедняжка. Такое иногда случается. Меня это удивляет. Я заметил, что, когда мистер Амритсан делал надрез, ваш пульс участился, поэтому я увеличил анестезию. Потом я испугался, решил, что у вас возникла сильная аллергическая реакция на один из компонентов наркоза или антибиотик.

Суайр встал и подвинул стул поближе к Кэт.

– Я вам дам кое-что на ночь, чтобы помочь заснуть. Мистер Амритсан упомянул, что у вас довольно неприятные галлюцинации.

– Я не уверена, что это галлюцинации. Я… я считаю это одним из тех явлений, о которых я читала… такое ощущение, словно покидаешь свое тело… или вот-вот умрешь. – Кэт бросила на анестезиолога настороженный взгляд. – Вы никогда о таком не слышали? Когда люди покидают собственное тело? Они видят себя на операционном столе или в обломках автомобиля, перемещаются по темному туннелю к ослепительному свету, потом встречают кого-то из умерших родственников, которые говорят, что им нужно вернуться обратно?

В глазах Суайра промелькнул странный блеск – будто тень птицы, пролетевшей за окном.

– Слышал. – Он принялся потирать руки, будто намыливал их мылом.

– Вот это все и было со мной.

– Расскажите поподробнее. – Суайр продолжал «намыливать» руки.

Кэт колебалась. С необычайной ясностью к ней вернулось воспоминание о том, как он убрал один из пузырьков. Как медсестра дала ему пузырек с лигнокаином, а он заменил его тем, что был у него в кармане. Возможно, это была всего лишь галлюцинация. Как и все остальное, что произошло с ней, и она поставит себя в глупое положение. Послышался резкий звук отдираемой липучки – сестра сняла манжету для измерения кровяного давления с руки женщины, лежащей справа. Кэт понизила голос:

– Я… я слышала, как кто-то сказал: «Доктор Суайр, посмотрите на энцефалограф. Активность мозга падает». А вы ответили: «Это хорошо». Потом вы сказали что-то вроде «резодокс» и «артериальное давление». Я услышала: «Выключите зуммер. Внимательно следите за энцефалографом и давлением». Потом я неожиданно почувствовала, что парю под потолком и смотрю на операцию сверху.

Брови Суайра приподнялись.

– Парите?

– Вроде как в невесомости.

– И что вы чувствовали?

– Это было здорово, потому что боль прекратилась. Вы все там волновались, пытались воскресить меня. Я хотела сказать, что со мной все в порядке, но не могла.

Глаза Суайра вцепились в Кэт. Они резали ее плоть, словно алмаз – стекло.

– А что вы еще видели?

Кэт отвела глаза, не желая рассказывать ему о лигнокаине. Еще не время.

– Рядом с вами стоял еще один мужчина. Думаю, ваш ассистент, он смотрел на датчики и всякие другие штуки. Я видела, как вы доставали одноразовый шприц из обертки. Я видела часы на стене, на них было десять минут восьмого. Вы мне что-то ввели через ту штуку, которая была у меня в руке, и сделали запись в карте. Сестра сняла зеленое покрывало и начала делать мне массаж сердца. Потом трое мужчин вкатили… я не знаю… думаю, дефибриллятор. Тогда меня что-то потянуло назад.

Выражение, которое появилось в глазах доктора, напугало Кэт, она вся похолодела. Это было возбуждение, почти детское, только без детской невинности. Холодное, жадное и хитрое. Кэт сглотнула комок, который появился у нее в горле, и опустила глаза в меню. Тушеная говядина с клецками. Что может быть более обыденным? Кэт успокоилась и почувствовала острый аромат одеколона. Дорогой, показушный.

– Продолжайте.

– Я испытывала что-то вроде блаженства, потому что боль ушла, потом я начала подниматься все выше и выше, что-то тащило меня в темный туннель. Мне не хотелось туда. Я боялась.

– Чего?

– Ну, того, что меня затянут, я умру.

– Кто затянет?

– Духи, я полагаю, – сказала Кэт, чувствуя, что сказала глупость. Сейчас в глазах доктора Суайра была мягкость, на губах играла добрая улыбка – уж не почудилось ли ей то ледяное, пугающее выражение, которое только что было на его лице. – Я будто бы кружилась в этом туннеле, а в конце его попала в яркий, сверкающий свет. Он словно был живым… как будто какое-то существо… некое подобие человека.

– Он был дружелюбным?

– Да. – Кэт пожала плечами. – Добрым, понимающим. – Она снова ощутила сильный жар, внутреннее тепло, которое растопило боль внутри. – Это было замечательно, я чувствовала себя в безопасности, меня охраняли и любили. Мне хотелось быть там, только там. Затем я увидела своего брата Хауи – он умер, когда мне было четырнадцать лет, Хауи сказал, что вы снова заставили биться мое сердце, поэтому мне нужно возвращаться в свое тело.

– И что вы тогда почувствовали?

– Мне не хотелось возвращаться обратно. При мысли об этом мне стало плохо. Там, где я находилась, было удивительно хорошо, и, кроме того, я еще о многом не расспросила брата. Хауи торопил меня. Он на меня сердился, сказал, что я должна вернуться, что мне нужно еще многое сделать. Затем я услышала, как кто-то произнес: «Теперь она уже дышит самостоятельно», и снова оказалась в собственном теле. – Кэт ожидала насмешки, но доктор сидел молча.

– Вы понимаете, Кэт, что такое смерть? – спросил он наконец.

– Думаю, что да.

– Насчет смерти существует множество заблуждений. Официальное определение – это смерть мозга. С помощью системы искусственного жизнеобеспечения жизнь в людях можно поддерживать годами, десятилетиями, но, если у них отсутствует мозговая активность, считается, что у них нет сознания. Как у растений. Вы об этом знаете?

– Кое-что.

– Сердце – это просто насос, остальные органы – фильтры или фабрики химических веществ, а также системы удаления отходов. – Доктор, казалось, оживился. В голосе его появилась страсть, возбуждение. – Во время операции ваш мозг был отключен компонентами наркоза. Он был отключен около пяти минут, то есть в это время он не действовал. Затем у вас остановилось сердце. Принимая во внимание перечисленные обстоятельства, вы находились в состоянии клинической смерти. Вы были растением. – Он внимательно посмотрел ей в лицо. – Ваше сердце не билось в течение трех минут. Обычно при остановке сердца на более чем девяносто секунд наступает кислородное голодание мозга, и в нем возникают необратимые повреждения. Но ваш мозг был защищен, он был отключен анестетиками, и ему не требовалось нормальной подачи кислорода.

– Как при гипотермии?

– Похоже.

– А зачем же отключили мой мозг?

– У вас были все признаки эпилептического припадка вследствие внутренней травмы головы. И, кроме того, это снижает риск кровоизлияния в мозг.

– Вы хотите сказать, что у меня была внутренняя травма головы? Эпилепсия?

– Сомневаюсь. Будем надеяться, что нет. Часто это всего-навсего симптомы травмы. – Доктор Суайр сказал это таким тоном, что Кэт почувствовала себя дурочкой. – Когда вы находились под потолком операционной, ваш мозг был полностью отключен. Совершенно невозможно, чтобы в это время вы могли что-то видеть.

Внутри ее разворачивалась ледяная пружина.

– Так чем же вы объясните то, что со мной произошло?

– Обычно остановка сердца и купирование барбитуратами мозговой активности стирают кратковременную память. Поэтому вы ничего не можете помнить.

– Но я же помню.

– У вас типичные послеоперационные галлюцинации, вызванные компонентами наркоза. Кроме того, при умирании мозга выделяются сильные галлюциногенные вещества, это часть механизма выключения мозга. Иногда люди, которые были близко от смерти, говорят, что они общались с умершими родственниками, а на самом деле это лишь переход от жизни к смерти. Последнее, на что способен наш мозг, – сделать так, чтобы нам было приятно умирать. В реальности же вы ничего видеть не могли. Вы были мертвы, у вас не было никакой мозговой активности.

Кэт покачала головой.

– Это действительно несколько странно, – сказала она и в этот момент услышала голос Доры Ранкорн. Потом голос Хауи. Перед ней пронесся образ операционной. Странный треугольник, нарисованный сверху на абажуре лампы.

– Чем вы зарабатываете на жизнь, Кэт?

– Я журналистка, газетный репортер.

– Какой газеты?

Кэт указала на «Вечерние новости», которые лежали рядом с ней на кровати.

Анестезиолог улыбнулся:

– Хорошая газета. Хотя несколько противоречивая, спорная.

Кэт пожала плечами:

– Вот уж нет. Никаких спорных материалов, никаких дискуссий.

– Интересно, почему?

– Из-за излишнего опасения шокировать публику.

– Ну, во вторник там была очень спорная статейка об эксгумации.

Глаза доктора Суайра уставились на Кэт. Она в смущении отвела взгляд – интересно, знает ли он, что это ее репортаж.

– В других выпусках эту статью уже не печатали, потому что главного редактора чуть удар не хватил.

– Почему? Публика была шокирована?

– Частично и из-за этого.

Раздались частые гудки. Суайр вытащил из кармана пейджер и скосил глаза на экран.

– Простите. Меня срочно вызывают. – Он резко встал. – Я навещу вас попозже.

Анестезиолог повернулся и быстро ушел.

Мысли Кэт кружились в яростном водовороте. В полном изнеможении она откинулась на подушки. Ей было страшно.

Треугольник на абажуре никак не шел у нее из головы.

Хауи.

Доктор Суайр, подменяющий пузырек. Что-то в нем не то, какой-то он лживый, изворотливый.

«Держись от него подальше…»

От кого?

От доктора Суайра?

– Сделали пометки в меню? – Белинда Тиндал взяла карточку и бегло просмотрела ее. – Приятный человек доктор Суайр, не правда ли?

Кэт неопределенно кивнула.

– Знаете, он руководит блоком интенсивной терапии. Вам достался самый хороший анестезиолог.

И тогда Кэт вспомнила. Вот где она его видела – в отделении интенсивной терапии, когда пришла поговорить с доктором Мэттьюсом. Тогда доктор Суайр проходил мимо.

– Вы знали женщину по имени Салли Дональдсон, пациентку, которая умерла в клинике пару недель назад? – спросила Кэт.

– Да, – ответила Белинда, – она была в этой палате. Очень приятная женщина. Так хотела иметь ребенка. – Сиделка перекрестилась. – Жалко ее и ее беднягу мужа тоже. Я не могла поверить, когда мне сказали, что она умерла.

– А от чего она все-таки умерла?

– У нее развился status epilepticus, непрекращающиеся приступы из-за опухоли в мозгу. Все началось с повышенного кровяного давления – у беременных женщин такое часто бывает.

– Это смертельно?

– Не всегда. Но медикаментозное лечение не всеми хорошо переносится. Большинство пациентов поправляются, но иногда организм не справляется. Доктор Суайр сделал для нее все, что мог. Он считается лучшим специалистом в графстве. Пишет книги и статьи. – Сиделка понизила голос. – Все это так. Но с тех пор как он стал работать в клинике, у нас началась прямо-таки эпидемия status epilepticus. По-моему, уже пять случаев.

– Он давно тут работает?

– Доктор Суайр перешел к нам около четырех месяцев назад. Обычно у нас бывает не больше двух случаев за год. Смешно, чего только в жизни не случается.

– Ну, как известно, жизнь идет полосами, – согласилась Кэт.

– Верно. Знаете, почему он так интересуется этим диагнозом?

– Нет.

– Несколько лет назад, по-видимому от этого, умерла его невеста. Бедняга так и не смог оправиться. Поэтому он и решил посвятить свою жизнь поискам лечения этой болезни. Печально, правда?

37

Воскресенье, 28 октября

– Кэтрин Хемингуэй?

Кэт, вздрогнув, очнулась от легкой дремоты.

Услышав медлительный мужской голос, она подняла глаза. Полицейский констебль, крепкий, с квадратными плечами, в топорщившемся дождевике, переминаясь стоял над ней с фуражкой в руках.

Наверняка по поводу похоронного бюро, подумала Кэт. Кто-то видел ее и сообщил в полицию.

– Да, – сказала она осторожно, стараясь собраться с мыслями и делая попытку сесть.

– Констебль Страуд, полиция Восточного Суссекса. Извините за беспокойство. Как вы считаете, мы можем сейчас поговорить?

– Конечно, – сказала она, пытаясь сообразить, который теперь час. Прошла мимо сиделка с большим букетом цветов. Затем священник, бессмысленно улыбающийся, потирающий пальцами воротничок. Серьезный молодой человек в белом халате стоял посреди палаты, оживленно беседуя с мужчиной постарше в твидовом костюме.

Констебль Страуд расстегнул пуговицу на нагрудном кармане и посмотрел на стул рядом с Кэт.

– Не возражаете?

Кэт покачала головой. Констебль сел и вытащил записную книжку.

– Как вы себя чувствуете?

– Спасибо, нормально.

– Вы, вероятно, меня не помните. Я был среди тех, кто помогал вам выбраться из автомобиля.

У Кэт камень с души свалился. Значит, он не по поводу гробовщика.

– Нет, извините, не помню.

– Честно говоря, я думал, что вам не выкарабкаться. А вы, оказывается, уже пытаетесь сидеть. Счастливица, если можно так выразиться. Грузовик смял капот вашего «фольксвагена» в лепешку. Ударь он вас в дверцу, вам бы не уцелеть. – Полицейский открыл записную книжку и стал шарить в кармане в поисках ручки. – Мне хотелось бы кое-что записать, если вы в состоянии отвечать на мои вопросы.

– С водителем грузовика все в порядке? – спросила Кэт.

– Да. Он цел и невредим, но испытал шок.

– Кто-нибудь еще пострадал?

– Нет.

– Слава богу!

Полицейский снял колпачок шариковой ручки и попробовал шарик на кончике пальца. Осталась короткая синяя полоска. Он полистал свою книжку, пока не нашел чистую страничку.

– А теперь не могли бы вы рассказать мне, что все-таки произошло?

– С чего начать? – Кэт уловила во взгляде констебля нечто такое, что вызвало у нее чувство неловкости и заставило покраснеть. Словно он знал, что она незаконно залезла в похоронное бюро, будто он понимал, что тут нечто большее – не только то, что она собиралась ему рассказать. На его лице читалась усталость. Казалось, оно говорило: люди всегда чего-то недоговаривают.

Кэт рассказала, что позади нее ехал белый автомобиль, но умолчала о преследовании. Этот же автомобиль находился позади нее и на перекрестке. Она выехала поспешней, чем следовало бы, потому что ей показалось, что белый автомобиль очень торопится.

Полицейский все записал медленно, не стенографируя, и сказал, что расспросит очевидцев, действительно ли водитель белого автомобиля спровоцировал аварию. Сам он не помнит белого автомобиля на месте происшествия. Затем его веки опустились, а когда снова поднялись, в глазах уже было другое выражение, словно на сцене поменяли декорацию.

– Мисс Хемингуэй, боюсь, мы вынуждены просить вас зайти в участок и сделать официальное заявление, нам придется завести на вас дело – о неосторожном поведении за рулем.

– Большое спасибо, – сказала Кэт.

Полицейский встал, кивнул, вид у него был несколько удивленный. Кэт смотрела, как он выходит из палаты, и почувствовала вдруг острый укол в желудке. Она приподняла простыню, задрала легкую больничную рубашку и стала разглядывать темно-синие стежки на животе, размышляя, большие ли останутся рубцы. Когда она пошевелилась, рана снова заболела. Кэт услышала скрип и позвякивание. Хорошенькая медсестра с волосами цвета красного дерева катила желтый платный телефон к ее кровати.

– Междугородний звонок. – Сестра воткнула вилку в розетку над головой Кэт и вручила ей трубку.

Кэт подумала, что звонит мать, и собралась по возможности цветистее расписать, как прекрасно она себя чувствует.

– Кэт? – Это был Патрик. Его быстрый, встревоженный голос звучал совсем близко. – Как ты?

У Кэт возникло такое чувство, будто она знала его всю жизнь, будто он был самым лучшим другом на свете, и от радости, что она его слышит, у нее на глазах появились слезы. Ей хотелось, чтобы он был тут, в палате, и сидел рядом.

– Со мной все о'кей, – сказала она.

– Что случилось?

– Где ты?

– В Брюсселе. Мне придется остаться тут еще на несколько дней. Что с тобой произошло?

– Ничего серьезного, просто небольшие ушибы. – Кэт замялась. Морис Долби. Белый автомобиль. Нет никакого смысла объяснять ему все, во всяком случае сейчас, по телефону. Ей хотелось бы рассказать и о том, как она на время покинула свое тело, но она испугалась: подумает еще, что у нее крыша поехала.

– Я звонил к себе в редакцию, и мне сообщил мой приятель. Он видел заметку в вашей газете. Я просто не мог поверить. Вчера позвонил в твою редакцию, они сказали, что ты здесь. Я четыре раза пытался до тебя дозвониться, но ты все время спала, и мне ничего вразумительного о тебе не сказали. С тобой действительно все в порядке?

– Да, вполне, хотя еще довольно больно.

– Голос у тебя совсем не веселый.

– Так оно и есть.

– Сколько тебя продержат в больнице?

– Говорят, около недели. – Кэт немного понизила голос. – Я в той же самой палате, где лежала Салли Дональдсон.

– Шутишь! Удалось что-нибудь выяснить?

В этот момент врач и сестра проходили мимо кровати, и Кэт замолчала.

– Именно этим я сейчас и занимаюсь, – сказала она мгновение погодя. Она подумала о докторе Суайре. О его странном выражении лица. Он знает о Салли Дональдсон. Должен знать. – Пока не могу сказать больше.

– Я звоню из автомата, и у меня кончаются монеты. Перезвоню тебе сегодня вечером, из отеля. До которого часа можно звонить?

– Не знаю.

Послышались гудки, затем громкий щелчок, Патрик что-то сказал, Кэт не разобрала что, а потом раздалось унылое жужжание. Она положила трубку на рычаг, настроение ее улучшилось. Она закрыла глаза и без труда представила себе Патрика: его резкие черты, короткие, взъерошенные каштановые волосы, ясные зеленые глаза, слегка искривленный нос – очевидно, когда-то сломанный, – твердый подбородок, всегда высоко поднятый, серьезное, внимательное выражение лица и теплоту, которая таилась под внешней сдержанностью. Образ затуманился, больше она ничего не могла припомнить; хоть бы у нее была его фотография, портрет – что-нибудь, запаниковала Кэт.

И тут она увидела долговязую фигуру фотографа из «Новостей». Эдди Бикс, в джинсах и туристских ботинках, огромными шагами пересекал палату. В руках у него была корзина с фруктами и огромного размера конверт.

– Привет! – сказал Эдди. – Потрясно выглядишь. Я думал, ты тут лежишь на вытяжке, вся загипсованная.

Кэт в недоумении смотрела на гору из ананасов, бананов, винограда, киви. Открытка, казалось, была подписана всеми сотрудниками редакции.

– Спасибо, – проговорила она. – Так мило с вашей стороны.

– С тобой все в порядке?

– У меня сильные ушибы внутренних органов. – Она коснулась лица. – И несколько царапин. Нужно еще сделать некоторые анализы, но врачи не думают, что возникнут какие-то проблемы.

Эдди уселся и громко хмыкнул.

– Признаюсь, я был рад, что не мне пришлось фотографировать твою машину.

– А что, кто-то ее фотографировал?

– Деннис Ригби. Он сказал, что там было настоящее месиво. Я принес тебе статейку. – Эдди вынул из подмышки свернутые «Вечерние новости Суссекса», положил газету прямо перед лицом Кэт и перевернул несколько страниц.

Кэт увидела снимок искореженного автомобиля, ярко залитого светом на фоне темноты ночи. Какой-то полицейский стоял спиной в флюоресцирующем жилете и регулировал движение транспорта. Кэт прочитала статью:

– Как дела в редакции? – спросила Кэт, борясь с тошнотой при виде того, что увидела в газете.

– Порядок, никаких особых драм. – Эдди широко улыбнулся. – Никаких, после твоей статейки об эксгумации, за которую на тебя наехал Терри Брент.

– Я хотела бы попросить тебя об одолжении. Мне нужна кое-какая одежда и умывальные принадлежности из моей квартиры.

– Нет проблем. Джеф Фокс уже договорился с Джоанной. Я передам ей твои ключи.

Кэт открыла ящик тумбочки и вытащила сумочку. Заглянула в нее, но ключей там не оказалось. Не было и кошелька. Потом она вспомнила и сделала знак Белинде, которая тут же появилась у постели.

– Ваши ключи вместе с другими ценными вещами лежат в сейфе. Я принесу вам конверт, – сказала сиделка.

Когда она ушла, другая сиделка прикатила телефон к ее кровати.

– Вас просят к телефону.

– Хочешь поговорить без свидетелей? – спросил Эдди Бикс.

Кэт покачала головой и взяла трубку. Она услышала щелчок – сиделка вставила вилку в розетку.

– Алло? – сказала Кэт.

– Кэт Хемингуэй?

Она узнала резкий голос матери Кевина Дональдсона.

– Бэт Дональдсон у телефона.

– О, здравствуйте.

– Я узнала об аварии. Мне очень жаль. Вы в порядке?

– Да, спасибо.

– Я пыталась разыскать вас. Это заняло некоторое время.

– Ну что насчет повторного вскрытия? – спросила Кэт.

– Его не будет, – ответила женщина.

Кэт судорожно сглотнула.

– Почему?

– В пятницу вечером мне позвонил мистер Долби, владелец похоронного бюро. Приносил всяческие извинения, – сказала миссис Дональдсон с горьким сарказмом. – Его работник сделал ужасную ошибку. Салли кремировали.

38

Воскресенье, 28 октября

Джоанна Бейнз принесла в небольшом саквояже одежду и умывальные принадлежности. Они немного поболтали, и через некоторое время, около трех часов, она ушла, а Кэт снова задремала.

Она проснулась оттого, что сестра и санитар поднимали ее и каталку. Кэт в изумлении огляделась:

– Что тут происходит?

– Вас переводят в отдельную палату, – ответила сестра довольно угрюмо, как будто не одобряла этого.

– У меня нет страховки для частного обслуживания, – сказала Кэт.

– Было указание перевести вас, – объяснила сестра. – Я возьму ваши вещи.

Санитар вывез Кэт из палаты и покатил по длинному коридору. Каталка слегка вибрировала и скрипела, когда колеса попадали на линолеумные стыки; Кэт смотрела, как над головой у нее скользят лампы дневного света. Они проехали несколько торговых автоматов и остановились перед стальными дверями лифта.

– По чьему указанию меня переводят в отдельную палату?

– Не знаю, мисс, – ответил санитар, – я просто получил указание. Может, вам предоставили страховку от работы?

– Не думаю.

Лифт медленно пополз вверх. Он был такой же унылый, как мысли Кэт. Салли Дональдсон кремировали. Ее больше нет.

Двери лифта открылись, и ее вкатили в помещение, поражавшее роскошью. Все было идеальным, на стенах висели виды Брайтона. Надпись над дверью гласила: «Крыло 1». Они остановились у поста медсестер.

– Кэтрин Хемингуэй, – сообщил санитар. – Какой номер палаты?

– Одиннадцатый, – прозвучал резкий голос.

Кэт повернула голову и увидела высокую, воинственного вида женщину в голубой сестринской форме, с соломенной копной волос и большими холодными глазами.

Каталка направилась по длинному узкому коридору – на ковровой дорожке колеса не издавали никаких звуков – мимо расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга дверей, большинство которых были открыты. Через них Кэт видела отдельные части интерьера. Фигуры на кроватях. Новости на телевизионном экране. Цветы. Открытки. Пожилая женщина ест с металлического подноса. Санитар открыл дверь, и они попали в маленькую комнату, похожую на уютный гостиничный номер, вот только там была металлическая больничная кровать. Еще одна дверь вела, как подумала Кэт, в ванную.

Вошла худенькая темноволосая сиделка и помогла санитару переложить Кэт в кровать. У сиделки был облик монашки. На лацкане значилось имя: «Маргарет Уоттс».

– Вы уже ели? – спросила она Кэт.

– Нет.

– Хотите, я принесу ужин?

– Почему меня перевели?

– Сегодня в главном корпусе не хватает мест, и я думаю, нескольких человек, за которыми не нужен постоянный уход, перевели сюда, – пояснила сестра. – Вот пульт дистанционного управления. – Она показала устройство. – У вас тут четыре телеканала, три радиопрограммы и кнопка вызова. Ванная и туалет – вот здесь. – И сестра быстро вышла.

Кэт лежала, глядя в потолок, и пыталась разгадать загадку своего неожиданного перевода. Прекрасная комната, здорово оказаться одной с телефоном и телевизором, но почему-то ей было не по себе. Что-то уж больно гладко все произошло, просто как по маслу. Ее обуял страх: а вдруг ее телефонный разговор с Патриком прослушивался? Но ведь она ничего ему не рассказывала. Зачем забивать себе голову ерундой? Вероятнее всего, больничному начальству она не очень-то удобна, и, вполне резонно, ему хочется изолировать ее, чтобы у нее не было возможности общаться с другими людьми. И задавать свои вопросы.

Заглянул молодой неулыбчивый эконом, прочитал ее карту, висящую в ногах кровати, спросил, удобно ли ей тут, и ушел. Вернулась темноволосая сиделка, смерила ей температуру и кровяное давление и отметила их в карте. Худенькая восточного вида сестра принесла ей тарелку горохового супа, жареного цыпленка и манговый йогурт. Кэт гадала, почему весь персонал так холоден с ней, или же ей это только кажется? А возможно, они узнали, что она репортер.

Кэт ела медленно, есть не хотелось, но она знала: ей нужно набираться сил, и одновременно смотрела телевизор. Однако ничто не могло избавить ее от подавленности и злости. Салли Дональдсон кремировали. Ее больше нет. Кэт подумала о чопорном Морисе Долби. Вспомнила, как он бежал через дорогу прямо к ней. Сейчас она понимала: ей нужно было бы стоять на своем, блефовать дальше. Она снова и снова ругала себя за то, что запаниковала и в результате попала в клинику.

От Салли Дональдсон остался один только ноготь да те жидкости из ее организма, которые находились у судебных криминалистов. Она не знала, поможет ли тут ноготь. На нем были крошечные кусочки плоти. Похоже, криминалисты могут извлечь из них массу информации. Глаза ее закрылись, силы снова покинули ее. Она отодвинула поднос и перевернулась на бок. Но лежать на боку слишком больно. Кэт осторожно улеглась на спину и заснула.

Спустя некоторое время она почувствовала, что поднос унесли, спинка кровати опущена, а дверь закрыта. Она еще немного подремала и во сне увидела Дору Ранкорн, та бежала к ней, что-то крича, но Кэт не могла разобрать ни слова. Медиум держала огромный плакат, и Кэт видела на нем похожее на дорожный знак изображение треугольника с извилистой линией в середине.

Затем кто-то взял ее за руку, и она, вздрогнув, открыла глаза. Над ней стоял доктор Суайр, в том же самом нарядном костюме и желтом галстуке, которые она видела на нем утром, и закатывал ей манжет. Кэт испуганно уставилась на него, но он ободряюще ей улыбнулся.

– Только чтобы помочь вам уснуть сегодня ночью. Чтобы ваши ребра перестали болеть. – Он поднял шприц, и Кэт увидела, как с кончика иглы упало несколько капель какой-то жидкости, потом почувствовала укол.

Он что-то впрыснул ей в руку, отчего рука как бы раздулась, и тяжелая холодная жидкость потекла по ней. Выражение глаз анестезиолога испугало Кэт. Ее охватил ужас, и она попыталась убрать руку. Но задохнулась от боли в ребрах. Анестезиолог все еще не вытаскивал иглу.

– Расслабьтесь, – сказал он.

И тут она поняла, что не нужно бояться. Улыбка его была теплой, доброй, он не собирался причинять ей вреда. Он пришел, чтобы ей помочь. Глупо было так пугаться. Он ее друг. Его широкая улыбка говорила ей, что она – в безопасности. И Кэт откинулась на спину в эйфории, которая, как дурман, разливалась по всему телу.

– Как вы себя чувствуете?

Голос доктора Суайра доходил до Кэт откуда-то издалека, она медленно повернула голову и внимательно посмотрела на его рот – действительно ли это он говорит. Его розовые губки снова задвигались, а голос продолжал идти из дальнего угла комнаты:

– Вы чувствуете, что вам стало лучше?

– Да-да, – сказала она, – просто прекрасно.

– Хорошо, я доволен. И никакой боли?

Казалось, что, раз он находится где-то далеко, можно не торопиться с ответом. Эйфория росла. Доктор – чудесный человек, теперь Кэт поняла, как ошибалась, не доверяя ему. Он заботится о ней, действительно заботится. Она видит это по его лицу.

– Вы написали отличную статью об эксгумации в прошлый вторник.

– Вам понравилось?

– Очень талантливо.

Кэт улыбнулась, ее ребра больше не болели.

– Почему редактор остановил дальнейшие публикации?

– Он ненавидит женщин. Но не это главная причина. Он не доверяет моим выводам.

– Но вы ведь правы, не так ли? Вы же знаете, что вы правы.

– Да. – Кэт обрадовалась, потому что поняла, что доктор хочет ей помочь. Хочет ей помочь…

– У вас ведь есть доказательства, не так ли?

– Да.

– Ногти на руках. Вы видели, что ногти были поломаны.

– Да.

– Кто-нибудь еще заметил это?

– Ее муж.

– А еще?

– Все остальные тоже наверняка это видели. Но я не успела ни с кем переговорить. А на следующее утро ногти кто-то заменил.

– Это были искусственные ногти или настоящие, Кэт?

– Не знаю. Именно это я и собираюсь выяснить.

– Вы хотите, чтобы кто-нибудь проверил тот, который вы взяли?

– Да.

– Если вы мне его дадите, я могу сделать такой анализ.

– Он дома. Мне нужно забрать его оттуда.

– Я могу принести его вам, если хотите. Где он лежит?

Сквозь туман Кэт увидела два темных круга, они сужались, становились все темнее. Кто-то кричал, и она оглянулась, но ничего не увидела, кроме двух кругов. Она осознавала, что кто-то ей улыбается, улыбка была хитрой и злой. Кэт больше не слышала собственного голоса и на какое-то мгновение снова испугалась. Но вернулась спасительная эйфория, которая теплыми волнами омывала желудок, она что-то сказала, но не могла понять что, не знала, услышал ли ее кто-нибудь. Ей было все равно. Она лежала на теплом песке и грелась в солнечных лучах.

Послышался шелест, позвякивание, откуда-то возник яркий свет. Кэт открыла глаза и заморгала, вглядываясь в темную тень, маячившую перед окном. Тень двинулась по стене и превратилась в высокую женщину в белом халате. У нее был широкий голубой пояс и черные чулки, на одном из них поползли петли. Костлявое бледное лицо, большой нос, тонкие губы, глубоко посаженные встревоженные глаза. Седеющие волосы небрежно собраны в «конский хвост».

– Доброе утро.

В комнату лился яркий солнечный свет. Кэт сощурилась. Через окно она видела часть желтого подъемного крана и ряд труб на крышах.

Палата показалась ей крохотной.

– Вам что-нибудь нужно? Вы пропустили завтрак, но я могу принести несколько тостов.

Краски в палате казались очень яркими. Кэт оглядела голые кремовые стены, телевизор, два букета у кровати, один почему-то очень блестел, и она поняла, что с него не сняли целлофан.

– Этот только что принесли, – пояснила сестра.

– Который теперь час?

– Без десяти одиннадцать.

– Я… я… – Голос Кэт замер, она всматривалась в обстановку палаты, ничего не понимая. Почему она не в общей палате, ведь еще вчера днем она находилась там. Голова была тяжелая, мысли путались, в логической цепочке не хватало какого-то звена. Женщина у кровати – сиделка, следовательно, она все еще в клинике. В другой клинике. Травма черепа, возможное нарушение деятельности мозга. Кэт было страшно. Ее перевели в нейрологическую клинику. Нарушение мозговой деятельности.

Она сходит с ума.

– Где я?

– В клинике. – У сиделки был ехидный голос.

– В какой?

– Принца-регента.

– Я была в общей палате.

– Вас перевели сюда вчера вечером.

Кэт нахмурилась. Воспоминания были туманными. Санитар, везущий ее по длинному коридору, лампы на потолке, скользящие мимо. Доктор Суайр, делающий ей инъекцию… А может, все это было сном? Где-то во всей этой сумятице мелькала Дора Ранкорн – возможно, и это ей приснилось. Кэт повернулась и охнула – острая боль пронзила желудок, сильно болели ребра. Она вытащила из-под одеяла левую руку и приподняла рукав ночной сорочки. На предплечье был крошечный кружочек пластыря. Она отлепила его и увидела свернувшуюся каплю крови.

– Вчера вечером доктор Суайр делал мне инъекцию?

– Сейчас посмотрю вашу карту. – Сиделка пошла к изножью кровати и некоторое время изучала записи. – Вам предписана инъекция через каждые двадцать четыре часа, по вечерам, чтобы унять боль в ребрах. Но отметки о том, что вам ее делали вчера вечером, нет. Должно быть, из-за вашего переезда об этом забыли. Непростительная небрежность. Сейчас у вас есть боль?

– Небольшая.

– Я принесу вам что-нибудь.

– Спасибо.

Кэт откинула голову на подушку, пытаясь привести мысли в порядок. Что-то беспокоило ее. Что-то тут не так. Доктор Суайр. Разве его не было в комнате всего минуту назад? Он делал ей инъекцию. Она попыталась припомнить, что же все-таки произошло, но это было похоже на попытку прочесть то, чего не написали.

Кэт отцепила маленький конвертик от целлофана, в который были завернуты цветы, и вынула карточку:

Она улыбнулась и легла на спину, держа в руке карточку. Раздался стук в дверь.

– Войдите.

Дверь медленно отворилась, на пороге стояла женщина, которую Кэт не сразу узнала, – небольшого роста, с кудрявыми, обесцвеченными перекисью волосами, на лице толстый слой грима; в модном черном пальто с каракулевым воротником, кремовой блузке, заколотой бирюзовой брошью у горла, и черных замшевых перчатках.

– Здравствуйте, милочка, – сказала женщина. – Ничего, если я войду?

Кэт приподнялась, морщась от боли, в изумлении глядя на Дору Ранкорн.

Медиум закрыла дверь и села на стул рядом с кроватью.

– Пришлось довольно долго вас искать. В регистратуре мне сказали, что вы лежите в «Палате принцессы Маргарет», но оказалось, что там никто не знает, куда вы подевались. – Она сняла перчатки, осторожно высвобождая пальцы с двумя причудливыми перстнями. – Как вы себя чувствуете, милочка?

– Спасибо, хорошо. – Кэт почувствовала сладкие пикантные духи.

– Я пытаюсь добраться до вас с пятницы. Ведь это вы та журналистка, которая приходила на мой вечер в прошлый вторник, не так ли?

– Да. Извините, я не успела написать статью.

– Не беспокойтесь об этом. Я все еще продолжаю получать для вас послания. Мне сказали, что я должна вас отыскать. Ваш брат очень настойчив. Без конца докучает мне.

Кэт вообще перестала что-либо понимать. Может, она спит и весь этот разговор видится ей во сне?

– Мальчик, который упал с яхты и утонул, милочка.

– Хауи.

– Он говорит, что вы не послушались его. Вот почему вы тут и оказались. Он передал еще одно послание, правда не очень ясное. С этими посланиями всегда проблема, милочка, нередко они не очень-то понятны. Не знаю почему, но духи никогда не говорят прямо – только загадками, всегда лишь обрывки мыслей. Я полагаю, мы не осознаем, насколько трудно им до нас достучаться. – Дора улыбнулась. – Вы, вероятно, думаете, что я немного не в себе.

– Нет, что вы.

– Я не стала бы возражать, если бы вы так думали. Большинство не скрывают этого. – Медиум ударила себя в грудь. – Это мое призвание, и духи благодарны мне за это, благодарны и многие люди на земле. За эти годы я получила тысячи посланий. Вы упомянете об этом в вашей статье, милочка, не так ли?

– Да, конечно.

Дверь открылась, уборщица со шваброй просунула голову и, извинившись, ретировалась.

– Вам понравился вечер в ратуше?

– Да, но я не могу сказать, что всему поверила. Неужели вы в самом деле думаете, что с вами общаются духи? Может быть, вы получаете информацию телепатическим путем от присутствующих?

Медиум казалась оскорбленной.

– А что же, по-вашему, я и исцеляю при помощи телепатии? – спросила она надменно. – Это духи дают мне дар исцеления. Они присматривают за нами, они все время где-то поблизости, наши духовные советчики. Они хотят нам помочь. Я думаю, что вашим духовным советчиком является ваш брат, но он ничем не сможет вам помочь, если вы не позволите ему этого сделать. Вот почему он сердится на вас. Он говорит, что вы его не слушаетесь.

– Сердится?

Медиум закрыла глаза.

– Он и сейчас пытается мне что-то сказать. Опять то же самое. Кошки. Мне показывают кошек. Вам грозит опасность от кошек.

– Прошлый раз это были айр-кондишн, – сказала Кэт.

– Мне показывают кошку. Что-то странное с кошкой. – Дора Ранкорн открыла глаза и в испуге уставилась на Кэт. – Он говорит, что вам не следует ничего предпринимать, когда вы ее увидите.

– Когда я увижу – что?

– Кошку, дорогая. Мне показывают кошку.

Наверное, у женщины не все в порядке с головой, подумала Кэт.

– А как же я ее узнаю?

– Ну, вы поймете, как только увидите ее. Он говорит мне, что вы ее узнаете.

– Вы верите, что люди могут покидать собственное тело? – спросила Кэт.

– Путешествовать в астрале? Конечно. Наши физические тела – всего лишь средство существования на бренной земле. Когда мы умираем, то остается наше астральное тело.

– А мы можем видеть других духов, находясь в состоянии астрала? Можем мы встретить своих советчиков?

– О да, милочка, только очень недолго, поскольку мы движемся дальше – к большому пониманию.

– А что происходит, когда люди испытывают состояние клинической смерти, сердце их останавливается, они движутся по длинному туннелю, а потом их отправляют обратно? Что это – галлюцинации или же они находятся в астрале?

– Это не галлюцинации, – ответила медиум. – Это мир духов готовится принять нас.

– Но должны же быть какие-то доказательства…

– Какие же вам нужны доказательства, милочка? – Дора снова закрыла глаза. – Он сейчас мне что-то говорит, ваш брат. Что-то рисует. Похоже на дорожный знак. Черный треугольник и извилистая линия внизу. А вокруг – сияние света. Он говорит, это нечто, что вы недавно видели и знаете, что это означает. – Она открыла глаза.

Сердце Кэт глухо застучало в груди: бум-бум-бум… Она заткнула уши пальцами, чтобы не слышать этих ударов, но они становились громче. Казалось, звучит большой барабан. Массивная палка просвистела в воздухе и ударила в туго натянутую кожу с глухим эхом. Потом она снова медленно рассекла воздух и ударила по боковине барабана, Кэт стала ждать ответного гула. Но вместо него услышала пронзительное мяуканье.

Она села, ее охватил ужас. Тело покрылось испариной. Дора Ранкорн ушла. Кэт сглотнула, раздумывая, неужели Дора ей привиделась. В комнате ощущался слабый запах духов, сладкий, пикантный.

Сердце Кэт учащенно билось.

«Он сейчас мне что-то говорит, ваш брат. Что-то рисует… Он говорит, это нечто, что вы недавно видели и знаете, что это означает».

Да, она знает. Она знает, что это означает. И теперь знает точно, как действовать дальше.

39

Понедельник, 29 октября

Сиделка принесла несколько тостов и кукурузную кашу. Когда Кэт покончила с едой, позвонил Патрик. Он звонил вчера вечером, но медперсонал не знал, где она находится. Кэт поблагодарила его за чудесные цветы. Патрик сказал, что ему придется остаться в Брюсселе еще на пару деньков и что завтра он позвонит снова.

Кэт встала с кровати, приняла душ и почувствовала себя намного лучше. Она спросила сиделку, не приходил ли к ней кто-нибудь, та посмотрела на нее как на сумасшедшую. Появилась сестра.

– Как вы себя чувствуете сегодня? – спросила она.

– Спасибо, лучше. – Кэт обнаружила, что женщина несколько смягчилась. – Когда я проснулась, у меня в голове все слегка перепуталось. Я не могу вспомнить, был ли у меня посетитель, или же мне все это приснилось.

– А как он выглядел, ваш посетитель?

– Женщина лет семидесяти, с обесцвеченными перекисью волосами, в черном пальто.

– Она – ваша родственница?

– Нет, знакомая.

– Такой женщины я сегодня не видела, но я утром несколько раз выходила из сестринской. Как сегодня боль? – Сестра внимательно посмотрела карту. – Разве вам не делали инъекцию вчера вечером?

– Я… я думала…

– Должно быть, забыли. Однако вы спали достаточно долго. Очистили желудок?

– Да.

– Хорошо. Мистер Амритсан сказал, чтобы вы немного походили, поэтому оденьтесь и совершите небольшую прогулку. На верхнем этаже во втором блоке есть комната для отдыха.

Сестра вышла и закрыла за собой дверь.

Кэт вытащила из шкафа свой саквояж с нижним бельем, блузкой, серой вязаной жилеткой и просторным пуловером. Ей потребовалось несколько минут, чтобы одеться. Закончив, она, усталая, села на кровать, чтобы перевести дух. Затем надела ботинки и вышла в коридор. Некоторое время постояла там, чувствуя необычайную легкость и раздумывая, в какую бы сторону пойти, и тут справа отворились двустворчатые двери. Санитар провез через них каталку и, направившись в сторону Кэт, вкатил ее в одну из палат.

Кэт пошла по коридору в том направлении, откуда появилась каталка, миновала пост медсестер, прошла в маленький холл и остановилась перед дверью лифта. На стенах висели картины с видами Брайтона, которые, как ей припомнилось, она видела прошлой ночью. Справа была дверь с табличкой «Пожарная лестница».

Кэт подумала было спуститься по этой лестнице, но она уже порядком устала, а силы следовало беречь. Нажав квадратную металлическую кнопку лифта, она взглянула на пластмассовую табличку наверху: «Десятый этаж». Кэт прислонилась к стене из-за приступа духоты. Раздался глухой щелчок – лифт прибыл и растворил перед ней двери.

В лифте находились сестра и чернокожий врач в белом халате и очках с толстой оправой. Они о чем-то серьезно разговаривали. Кэт на нетвердых ногах шагнула вперед. Врач положил руку на панель и вопросительно посмотрел на нее.

– Нижний этаж, пожалуйста, – сказала Кэт, еще не уверенная, что из всего этого получится.

Нижний этаж, застеленный пушистым ковром, изобиловал всевозможными знаками и стрелками.

«„Юбилейное крыло“. Прямо».

«„Блок королевы Елизаветы“. Временно вход со второго этажа».

Мужчина в синей спецовке с ведром и тряпкой в руках прошел через вращающуюся дверь. На Кэт пахнуло холодным воздухом.

– Извините, – сказала Кэт, – не могли бы вы объяснить мне, как пройти к операционному блоку?

– Шестой этаж в «Блоке королевы Елизаветы», – весело ответил мужчина.

Кэт трижды шла не в ту сторону, и ей пришлось спрашивать дорогу. Она избегала обращаться к тем, кто, как ей казалось, принадлежал к медперсоналу, чтобы не возбуждать подозрений. Несколько раз она садилась в изнеможении передохнуть. По спине катился пот, голова кружилась. В желудке пылал адский огонь, а боль в ребрах заставляла горбиться. Кэт нетвердым шагом шла вдоль длинного, продуваемого сквозняками перехода, соединяющего два здания, с лампами дневного света над головой, которые она смутно припоминала – мысли о вчерашнем вечере не выходили у нее из головы. Доктор Суайр прошлой ночью. Дора Ранкорн сегодня утром. Что-то произошло. Но что же?

Стрелка в конце коридора показывала, как пройти к лифтам. Кэт еще раз передохнула и, добравшись до лифта, нажала кнопку.

На шестом этаже стоял запах дезинфектанта и веществ, используемых для стерилизации. Прямо перед ней на зеленой табличке, висевшей на дверях с двумя небольшими стеклянными панелями, белыми буквами было написано: «Только для медперсонала операционной. Посторонним вход запрещен».

Кэт открыла дверь, и запах антисептиков стал сильнее. Полы здесь были застелены ковролином. Она прошла мимо окошка небольшой общей комнаты, где несколько медсестер пили чай или кофе, мимо ряда газовых баллонов до еще одной зеленой таблички с белыми цифрами; номера операционных – от первого до пятого.

Кэт остановилась. Ей послышалось, что где-то двигают стулья. Пройдя еще немного по коридору, она увидела слева окно, выходившее в пустую операционную. В центре – металлический стол, блестящий и непорочно чистый. На кафельном полу такие же шашечки, которые она видела сверху. Такие же, но не совсем. Что-то тут было другим.

Кэт поняла, в чем дело. Стены здесь имели тот же серый цвет, каким красят боевые корабли. А в ее операционной они были приглушенного зеленого цвета. Кэт почувствовала, что вот-вот упадет в обморок, лоб ее стал холодным и липким от пота. Впереди в коридоре стояло несколько пластиковых стульев, она присела на один из них и промокнула лоб носовым платком. Стул под ней поплыл.

Кэт услышала голоса и увидела группу людей в белых халатах и белых резиновых сапогах, идущих в ее сторону. Трое мужчин и четыре женщины. Она осторожно следила за ними, опасаясь, что среди них может оказаться доктор Суайр, и с облегчением вздохнула, поняв, что его нет. Они прошли, вслед за ними санитар прокатил каталку с пожилым мужчиной. Кэт опустила голову – она очень устала.

Где-то открылась и закрылась дверь, и по коридору заскрипели резиновые подошвы. Потом раздался голос:

– С вами все в порядке?

Перед Кэт стоял молодой человек в рабочем комбинезоне, с пластмассовым ведром. У него были светлые волосы, завязанные в короткий хвостик, и в каждом ухе по нескольку сережек в форме золотых колечек.

– Да-да, спасибо. – Кэт с удивлением услышала свой голос – скрипучий и хриплый, ей было больно говорить. – Я ищу одну операционную.

– Вы уверены, что с вами все в порядке? – повторил молодой человек.

– Да-да, все прекрасно.

– А вам можно тут находиться?

– У меня была операция, и мне хотелось бы посмотреть то место, где меня оперировали.

– Вам следует поговорить со старшей операционной сестрой. Я провожу вас. – Молодой человек подхватил Кэт под руку и помог ей подняться.

– Спасибо, – поблагодарила она.

Они медленно прошли по короткому коридорчику и, повернув направо, попали в холл, где стояло несколько пустых каталок и справа виднелось окошко с табличкой: «Старшая операционная сестра».

– Миссис Пирз, – позвал молодой человек, наклонившись к окошку. – Здесь дама, хочет с вами поговорить.

В окошке появилась женщина. На ней была синяя пижама и мягкая синяя шапочка из материи, похожей на джинсовку. Ее пухлое лицо блестело от крема.

– В чем дело? – спросила она с французским акцентом.

– Меня здесь оперировали несколько дней назад. Не могла бы я взглянуть на операционную?

– Зачем? – Лицо женщины смягчилось в улыбке. – Обычно люди мечтают никогда больше не видеть операционной.

– Мне просто любопытно.

Женщина некоторое время внимательно смотрела на Кэт, потом снова улыбнулась:

– Ну, я полагаю, никакого вреда не будет, если вы быстренько туда заглянете. Конечно, если она сейчас не занята. Вы знаете которая?

– Нет.

– Кто был вашим хирургом?

– Мистер Амритсан. Это было в четверг вечером. Я попала в автомобильную катастрофу.

– Минуточку, сейчас посмотрю. Меня не было на прошлой неделе. – Она сверилась с книгой. – Вы ведь мисс Хемингуэй?

– Да.

– Номер четыре. Она сейчас свободна. Вам придется надеть халат и кое-что на ноги.

Старшая медсестра отвела Кэт в раздевалку, помогла ей облачиться в голубую пижаму и дала пару тапочек, которые оказались велики. Затем они вышли в коридор.

– Может быть, вы потеряли контактную линзу, или вставные зубы, или еще что-нибудь? Если так, то мистер Амритсан наверняка зашил их вам внутрь.

– Потрясно! Он что, никудышный хирург?

Сестра по-детски хихикнула, что несколько удивило Кэт – той было далеко за сорок.

– Да нет, я просто шучу. Он хирург что надо. Очень основательный. Вот мы и пришли.

Они остановились у двустворчатых дверей, и сестра, открыв одну половину, пропустила Кэт. Они вошли в небольшую комнатку анестезиологов, выкрашенную белой краской, с полками, заставленными бутылями, пузырьками и коробками с одноразовыми шприцами в стерильных упаковках. Затем через двойные двери прошли в саму операционную.

Кэт моментально ее узнала. Ее окатила волна страха. Она заколебалась, боясь двинуться, и стояла, оглядывая пол в шашечку, стены, выложенные светло-зеленым кафелем, массивную лампу с абажуром, металлический стол под ней, отгороженную ширмой площадку с двумя раковинами и бумажными полотенцами на держателе, электрические розетки, цветные шланги, подвешенные к потолку, двое часов, похожий на робота аппарат для наркоза с молчащими мониторами и темными экранами. Ее взгляд притягивала лампа. Сестра наблюдала за ней.

В голове Кэт прозвучал голос доктора Суайра:

«Когда вы находились под потолком операционной, ваш мозг был полностью отключен. Совершенно невозможно, чтобы в это время вы могли что-то видеть… у вас типичные послеоперационные галлюцинации, вызванные компонентами наркоза… на самом же деле ничего вы видеть не могли. Вы были мертвы».

Кэт потянулась, чтобы коснуться одной из ручек, расположенных по кругу на абажуре лампы, и острая боль пронзила ее желудок. Она поморщилась.

– Я хочу посмотреть, что на этой лампе сверху.

Сестра взглянула на Кэт так, будто сомневалась, в своем ли та уме, но потом резко наклонила лампу – та чуть не перевернулась.

– Тут ничего нет. – Она вопросительно улыбнулась Кэт.

Но Кэт не видела ее. Оцепенев, она молча смотрела на выпуклый кремовый абажур – черным фломастером на нем был нарисован треугольник. Большой, отчетливый треугольник с причудливой извилистой линией внутри. Похожий на дорожный знак.

Кэт вернулась в свою палату совершенно без сил и, прежде чем раздеться и лечь, села в кресло отдохнуть. Вскоре сиделка, которую она видела предыдущим вечером, принесла ей поднос с обедом.

– В клинике есть библиотека? – спросила Кэт.

– Да, в «Крыле Фицхерберт». Но она только для медицинских работников и студентов. Если хотите что-нибудь почитать, в одной из комнат отдыха, в «Блоке королевы Елизаветы», имеется небольшая библиотека.

Сиделка ушла, Кэт посмотрела на еду. Суп с клецками. Тушеная говядина. Мусс. Сердце ее учащенно билось, она чувствовала, как кровь с легким покалыванием циркулирует по ее венам. Треугольник. Она спросила сестру, что это за знак, но та недоуменно пожала плечами – вероятно, это дело рук электриков. Кэт не хотела наседать на нее с вопросами, не хотела привлекать внимание к тому, что ее интересовало. Но теперь она знала наверняка – все, что с ней произошло, не было галлюцинацией. Она действительно находилась там, наверху, вне собственного тела. И она видела, как доктор Суайр поменял пузырьки. Его слова о галлюцинации – ложь.

Кэт пролежала в постели весь день, слишком усталая, чтобы идти куда-то еще. Эдди Бикс и Джоанна Бейнз пришли ее навестить и принесли газету, несколько журналов и шоколад.

Она набрала телефон Доры Ранкорн, услышала автоответчик и оставила сообщение, попросив позвонить ей. Вечером сиделка измерила ей температуру и артериальное давление и сделала инъекцию. Серьезный эконом снова навестил ее, пришел взглянуть на ее швы и мистер Амритсан. Доктор Суайр не появлялся.

На следующее утро после завтрака Кэт встала, оделась, проверила, лежит ли в сумочке ее записная книжка, и отправилась на поиски «Крыла Фицхерберт». Сегодня у нее было больше сил, и она останавливалась реже. Дважды спросив дорогу, она наконец обнаружила библиотеку.

У входа в нее медная пластинка возвещала, что библиотека построена на деньги покойного сэра Томаса Станмора, баронета, и является его посмертным даром. Тут же размещалась небольшая экспозиция археологических находок романского периода и глиняные изделия, которые, если судить по надписи на пластине за стеклом витрины, были обнаружены в земле при закладке фундамента данного крыла в 1928 году. Библиотека оказалась гораздо больше, чем Кэт ожидала, с просторным основным помещением, с винтовыми лестницами по углам и двухэтажной галереей, уставленной книжными полками. В читальном зале стояли дубовые столы и стулья с прямыми спинками, обтянутыми кожей. Здесь занимались студенты, молодые медики в белых халатах, мужчина с бакенбардами, в твидовом костюме, по виду университетский преподаватель, и пожилой мужчина – возможно, консультант на пенсии. Перед ним лежал том «Руководства по анестезии» А.Д. Дейви.

Библиотекарша, женщина лет шестидесяти с тугими седыми кудряшками, сидела за экраном для просмотра микрофиш, окруженная металлическими картотечными ящичками и деревянными ящичками с формулярами.

Кэт всегда нравились библиотеки, и она сразу почувствовала себя тут как дома. Незаметно скрестив пальцы – чтобы обезопасить себя от лишних вопросов, – она подошла к женщине. Та мило ей улыбнулась.

– Я готовлю курсовую под руководством доктора Суайра. Хотелось бы проанализировать его работы, – сказала Кэт.

– Конечно, – ответила библиотекарша. – Вы найдете их внизу, в дальнем углу слева, под разделом «Неврология». Вам нужно что-нибудь определенное?

– Меня интересуют его исследования по эпилепсии.

– О, этой проблеме посвящены все его работы. Вам нужны и его статьи?

– Будьте добры.

– Сейчас принесу.

Кэт прошла мимо книжных полок и увидела название раздела: «Неврология». Сверившись с номерами, она пробежалась взглядом по рядам. И тут же на истрепанном разделителе на второй полке внизу увидела:

Она вытащила книгу.

40

Воскресенье, 4 ноября

Поля и море лежали покрытые толстым ковром тумана. Высоко в небе летели на юг над крышами клиники Принца-регента, над холодным Ла-Маншем стаи перелетных скворцов. Под ними кружили чайки. Их крики висели в безветренном утре, словно эхо, доносящееся из глубин. В окне небольшой палаты светлело, снова обрисовались контуры труб и желтого подъемного крана.

На завтрак у Кэт были кукурузные хлопья, и она с жадностью вычерпала из чашки последние капли подслащенного молока. Потом срезала конец вареного яйца и намазала плавленый сыр на кусок не слишком привлекательного на вид тоста. Теперь она чувствовала, что сил у нее прибавилось, хотя последние несколько дней она плохо спала по ночам, просыпаясь от страхов и сумбурных, беспорядочных мыслей.

На этой неделе большую часть времени она проводила в библиотеке и висела на телефоне. Доктор Марти Морган, ведущий медицинскую колонку в «Новостях», оказал ей неоценимую услугу. Он не совсем понял, зачем ей нужны те сведения, о которых она его просила, но умудрился раздобыть все, что ей требовалось. Доктор Суайр так и не пришел навестить ее, и у нее сложилось твердое убеждение, что сестры получили жесткие указания не говорить с ней о нем. Она попыталась расспросить их всех о Салли Дональдсон и анестезиологе, но каждый раз они извинялись и поспешно уходили.

Дора Ранкорн ответила на ее звонок. Да, она действительно была у нее в понедельник утром, но Кэт показалась ей какой-то полусонной. Кэт поблагодарила ее, сказала, что помнит послание, но не видит в нем особого смысла. Дора Ранкорн заверила ее, что еще увидит. Кэт сказала, что, когда выйдет из больницы, ей бы хотелось взять у нее интервью для газеты, и медиум, казалось, осталась довольна.

Накануне мистер Амритсан снял швы, и сегодня Кэт выписали из больницы. Патрик уже вернулся из Бельгии и должен был быть здесь через пару часов. Он настоял на том, что приедет и отвезет ее домой.

После завтрака, в третий раз на этой неделе, Кэт посетил невропатолог доктор Найтингейл, мужчина лет сорока, с насмешливым и приятным лицом. В начале недели он сделал ей электроэнцефалограмму и несколько других анализов. Молоточком проверил рефлексы, колол иголками большие пальцы ног, пальцы рук и лоб, задал несколько вопросов, потом с мягкой профессиональной улыбкой заверил ее, что все, кажется, «абсолютно тип-топ».

После невропатолога сразу пришел заведующий отделением, которого Кэт никогда раньше не видела, и сказал, что она не должна выходить на работу еще две недели. Затем вручил ей рецепт на болеутоляющие, которые, как он сказал, можно заказать в больничной аптеке. Потом она приняла душ и вымыла голову.

Кэт отодвинула полиэтиленовую занавеску, вышла из глубокой эмалированной ванны, завернула волосы в полотенце и остановилась перед затуманенным от пара зеркалом, изучая два пореза на своем лице. На них уже образовалась корочка, заживали они хорошо. Веснушки на ее бледной коже были едва заметны, веки припухли. Большой синяк на левой груди начал потихонечку сходить. Кожа на правом боку была содрана, а на бедрах и ногах виднелись синяки и царапины. Разрез на животе превратился в эластичную темную линию.

Кэт вставила фен в розетку. Горячий воздух создавал приятное ощущение, волосы разлетались мелкими прядями, приятно пахло ланолиновым шампунем. Она, как обычно, тщательно почистила зубы, помазала шариковым дезодорантом под мышками, попрыскала туалетной водой «Фиджи» вокруг шеи и немного на талию и бедра. Духи приободрили ее, она почувствовала себя несколько лучше, навязчивый больничный запах больше не преследовал ее.

Кэт накладывала косметику, мысленно перебирая, что ей еще предстояло сделать. Она еще ничего не предприняла относительно страховки на «фольксваген». Интересно, подлежит ли автомобиль ремонту и не нужно ли ей чего-нибудь из того, что осталось в бардачке или в багажнике. Но она ничего не могла вспомнить.

Одежда, которая была на ней в день аварии, аккуратно сложенная, лежала в сером пластиковом пакете. Кэт содрогнулась при виде кровавых пятен на блузке и разрезанных пиджаке и юбке. К счастью, теплое пальто из верблюжьей шерсти было только слегка порвано в одном месте, в нем вполне можно будет вернуться домой. Она надела свежее белье, пуловер, джинсы и ботинки, погляделась в зеркало и, усевшись в кресло у кровати, вынула из сумочки записную книжку, чтобы просмотреть записи.

Вошла спокойная темноволосая сиделка и спросила, не нужно ли ей чего-нибудь. Кэт попросила сиделку передать букет кому-нибудь из больных, которым не носят цветов. Затем опять вернулась к записной книжке, но мысль о том, что в любой момент может появиться Патрик, мешала ей сосредоточиться.

Она вдруг забеспокоилась о своем внешнем виде и, решив быстренько вернуться в ванную и что-нибудь подправить, уже потянулась за сумочкой, но тут раздался стук в дверь.

– Войдите, – сказала Кэт.

Патрик Донахью рывком распахнул дверь.

– Привет! – сказал он нежно. На нем, как обычно, было твидовое пальто, синий свитер с высоким воротом, джинсы и поношенные черные ботинки, но выглядел он сейчас гораздо лучше, чем в последние десять дней. Заметив ее синяки и царапины, он замолчал, и веселость пропала с его лица.

– Привет. – Кэт криво улыбнулась в ответ и пожала плечами, нервно откинув назад волосы, чувствуя, что ей отчаянно не хватает слов, опасаясь, что ее надежды обрести наконец тихую гавань могут не оправдаться. – Спасибо, что пришел, – продолжила она. – Правда, ты мог бы и не делать этого. Я…

Патрик сделал несколько шагов ей навстречу, крепко обнял за плечи и расцеловал в обе щеки. Не отпуская рук, он внимательно посмотрел ей в лицо, заглянул в глаза.

– Ты прекрасно выглядишь.

– Я – полная развалина.

– Ты самая прекрасная развалина из тех, что мне доводилось видеть.

Некоторое время Кэт молча смотрела на Патрика. Он подвинулся ближе. Их взгляды встретились. Кэт почувствовала, как сжалось у нее горло. Его губы коснулись ее губ. Они были мягкие, теплые, нежные. Сначала это был легкий поцелуй, потом они поцеловались еще раз, и теперь поцелуй продлился; Кэт закрыла глаза, мечтая, чтобы он никогда не кончался.

Медленно, неохотно их губы разомкнулись, она открыла глаза и увидела один большой глаз, он смотрел прямо на нее. Их щеки соприкоснулись, и они обнялись. Прикосновение шершавой щеки Патрика было приятным, мужественным, и Кэт с наслаждением погрузилась в его запахи – свежий запах лимонного шампуня, исходящего от волос, и сильный аромат туалетной воды, которой он пользовался. Она ощущала тепло его кожи, фактуру свитера. Ворсинки твидового пальто щекотали ей шею, но она не обращала на это внимания.

Патрик отступил назад, его руки лежали на ее плечах. Он внимательно вглядывался в лицо Кэт своими ясными зелеными глазами, потом сжал кулак и слегка коснулся ее щеки.

– Не могу поверить, что ты была в больнице. У тебя такой вид, будто ты неделю отдыхала.

У Кэт на глаза навернулись слезы. Она испугалась, что вот-вот расплачется перед ним, и потому показала на цветы:

– Спасибо, они потрясающие.

– Ну и прекрасно. – Патрик взглянул на саквояж и серый пластиковый пакет: – Твой багаж?

– Угу.

– Сейчас подгоню машину ко входу.

– Не стоит. Я уже могу ходить.

– Я запарковался на автостоянке. Это довольно далеко. – Он подхватил обе сумки. – Встретимся у парадной двери через пять минут.

Кэт смотрела, как он уходит, и неожиданно комната показалась ей на удивление убогой. Незастланная кровать и утренние газеты – больше ничего. Она вышла в коридор и медленно направилась к лифту.

Автомобиль Патрика находился рядом с указателем «Стоянка запрещена» как раз перед машиной скорой помощи. Это был видавший виды оранжевый двухместный «альфа-ромео» с проржавевшими дырками на дверях и мягким верхом, в некоторых местах заклеенным черной лентой.

– Боюсь, это не очень похоже на карету скорой помощи, – усмехнулся Патрик, открывая ей дверцу.

– Как здорово, что ты приехал!

Кэт осторожно опустилась на низкое твердое сиденье, протянула ноги через огнетушитель – они не достали до стенки. Перекинула через плечо ремень безопасности и защелкнула пряжку. Патрик бросил сумки в багажник и, сев в машину, закрыл за собой дверцу. В салоне пахло раскаленным маслом и мокрым брезентом. Интерьер был продуман до мелочей: маленькие круглые шкалы приборов наклонены к водителю, на полу простое резиновое покрытие. Никаких пустяков, ничего лишнего. Машина похожа на своего хозяина, подумала Кэт. Двигатель всхлипнул, потом заработал с хриплым ревом, из радиоприемника полилась громкая поп-музыка, Патрик ее выключил. Рычаг переключения передач раскачивался из стороны в сторону.

– Ну, как самочувствие? – спросил Патрик.

– Замечательно. – Сердце Кэт билось в груди, словно пойманная птичка.

Патрик накрыл ее руку своей, сжал, ласково провел по ней кончиками пальцев.

– Я испугался, когда услышал о катастрофе. – Он опять сжал ее руку, потом отпустил и продвинул рычаг переключения передач вперед. Отпустил тормоз, схватился за толстый деревянный руль и, включив правый поворотник, повел автомобиль вниз по скату с надписью «Выход» к главному шоссе.

Кэт откинула голову на подголовник и смотрела на Патрика. Воротник его был поднят, под темным тентом крыши на фоне бокового окна явственно выделялся контур его лица. Короткие каштановые волосы, как всегда, взъерошены. От него веяло силой, физической и духовной, и она почувствовала себя с ним в безопасности, полностью защищенной и спокойной.

– Ну и что же с тобой произошло? – спросил он.

Через боковое стекло пригревало солнышко. Какой-то парень в дутой кожаной куртке шел рука об руку с девушкой в теплом свитере. Ничего особенного, подумала Кэт, глядя, как они остановились и стали целоваться. Девушка что-то сказала и попыталась убежать, парень схватил ее за плечо, притянул к себе и снова поцеловал.

– Ты веришь в жизнь после смерти? – спросила она.

– Я католик, – ответил Патрик. – Во всяком случае, до четырнадцати лет я воспитывался как католик.

– А потом перестал быть католиком?

– Мой дядя, брат отца, умер от рака. Он долго страдал, и мой отец был этим просто сражен. После похорон, проведя в размышлениях несколько ночей, он пришел в кухню, сел за стол и сказал: «Господи, я изо всех сил старался верить в Тебя всю свою жизнь, и если Ты действительно существуешь, то должен объяснить мне, почему Ты забрал Шона. Я даю Тебе двадцать четыре часа, чтобы Ты подал мне знак, что Ты действительно существуешь, в противном случае мне придется прекратить верить в Тебя».

– И ему был подан знак? – спросила Кэт.

– Нет. – Некоторое время Патрик вел машину в полном молчании, на его лице была то ли печаль, то ли сожаление. – Ну а как насчет тебя, Кэт? Ты-то веришь?

– Не знаю, – ответила Кэт, и тут она услышала голос Доры Ранкорн:

«Ему было восемнадцать лет, когда он покинул этот мир, но вы все равно его младшая сестренка, и он хочет приглядывать за вами».

Потом голос Хауи:

«Ну, малявка, ты просто идиотка! Зачем ты это делаешь? Ведь я не велел тебе, помнишь?»

Треугольник на лампе. Парение над собственным телом.

Невозможно.

Но она действительно видела его. Если только лампа в операционной не была перевернута вверх ногами. Если только…

Она рассказала Патрику все, что делала после того, как они вместе обедали: как вломилась в похоронное бюро и взяла ноготь с пальца, как предложила, чтобы произвели вскрытие Салли Дональдсон частным образом, и то, что тело Салли Дональдсон было «по ошибке» кремировано через несколько часов после того, как муж потребовал частного вскрытия.

Они ехали кружным путем – вдоль морского побережья. Солнце превратило туман в мокрую изморозь, под которой лежало неподвижное, блестящее, словно только что отполированное море. Чайка взгромоздилась на буй. Набережная была заполнена гуляющими, и Кэт позавидовала их беззаботному воскресному дню, тому, что они никогда не видели лица женщины, которая пыталась выбраться из гроба. Никогда не покидали собственного тела и не парили под потолком в операционной, разглядывая его сверху.

Кэт ненадолго приоткрыла окно, чтобы вдохнуть запах соли, ржавого железа и гниющих водорослей. Море всегда вызывало в ней глубокие эмоции – печаль и радость одновременно. К этому запаху примешивался аромат жарившейся пищи, и ее затошнило. Да и поездка в автомобиле ее укачала. Она сидела молча, сконцентрировавшись на том, чтобы унять подступающую тошноту.

Машина повернула и теперь взбиралась на холм.

– С тобой все в порядке? – ласково спросил Патрик.

– О да.

Кэт вспоминала. Внизу, под ней, была лампа под абажуром и ее собственное тело, покрытое зеленой материей. В операционную вбежала сестра и вручила доктору Суайру стеклянный пузырек. «Лигнокаин», – сказала сестра. Доктор Суайр ловко опустил пузырек себе в карман и вынул оттуда другой.

Доктор Марти Морган сказал ей по телефону, что обычно лигнокаин используется при остановке сердца. Стандартный препарат для возобновления сердечной деятельности.

Почему же, черт побери, доктор Суайр не воспользовался им?

Последовал толчок и хриплое щелканье. Они остановились, запарковавшись во втором ряду недалеко от дома Кэт.

– Выпрыгивай, а я поищу, где поставить машину, – сказал Патрик.

– Пойдем вместе.

– Нет, иди домой. Здесь не очень-то тепло.

Кэт вышла из машины и открыла дверь, ведущую на лестницу. Холл, как обычно, был завален почтой, газетами и рекламными проспектами от местных предпринимателей. Было там и несколько писем, адресованных Кэт. Осторожно, стараясь не задеть свой шов, она все подобрала и по узкой лестнице поднялась к себе в квартиру. С верхнего этажа доносилась ритмическая музыка.

Кэт вставила ключ в замок, повернула его и открыла дверь. Она вошла в узкий коридор, который вел в гостиную, и тут на нее прыгнуло что-то черное и, оцарапав лицо, вцепилось в волосы.

Холодная волна ужаса окатила Кэт, она отшатнулась, с размаху ударившись о дверной косяк. Газеты и почта рассыпались по полу, но она едва его заметила – ей в запястье, казалось, вонзился нож. Она услышала злобное шипение.

Кэт замахала руками, будто ветряная мельница. Крик застрял у нее в горле, она отступила назад, глаза ее расширились от страха. Она попыталась выбраться обратно на лестничную клетку, но каждый шаг давался ей с трудом, словно она преодолевала напор воды. Наконец она вырвалась на лестницу, давясь собственным криком, стараясь его изрыгнуть и изнемогая от невозможности сделать это.

Кэт отпрянула от лоснящегося черного кота, который как сумасшедший носился по полу прихожей, потом запрыгнул на маленький столик и, усевшись там, замер, словно страшное изваяние. Верх его черепа между ушами был аккуратно спилен, и Кэт видела его мозг, гладкий, блестящий, кремово-белый, с кровяными сосудами, похожими на красные нити. На полу были экскременты и лужицы мочи.

Кэт смотрела на кота, парализованная ужасом, лишь смутно сознавая, что слышит чьи-то шаги, поднимающиеся вверх по лестнице. Кот выгнул спину и медленно поднял голову, затем, словно подчиняясь мелодии заклинателя змей, завертелся, и на мгновение его взгляд встретился с ее взглядом. Тогда по его телу пробежала судорога, он как-то странно подпрыгнул и стал сгибаться и разгибаться, шипя, брызгая слюной, пока не израсходовал весь запас энергии, и потом, обессилев, растянулся на полу, каждые несколько секунд слегка подрагивая, словно через него пропускали электрический ток.

41

Воскресенье, 4 ноября

– И в самом деле какая-то чепуха, – согласился полицейский. Он стоял, расставив ноги, держа руки за спиной – крепко скроенный тридцатипятилетний мужчина в синей саржевой форме, с прямым носом и коротко подстриженными волосами. Лицо его было угрюмо. – Кто бы это ни сделал, это просто нелюди!

Чтобы хоть немного ослабить ноющую боль от глубокой царапины, Кэт сжала пальцами запястье со свежим пластырем. Она не разобрала имен полицейских – ни мужчины, ни женщины, которая сидела напротив нее, – хорошенькая женщина с заколотыми вверх каштановыми волосами и большими голубыми глазами, лет примерно за тридцать. В ее внешности была какая-то детская мягкость, резко контрастировавшая со спокойным, уверенным голосом.

«Мне показывают кошку. Что-то странное с кошкой. Он говорит, что вам не следует ничего предпринимать, когда вы ее увидите».

Полицейские попытались снять кота со столика, но каждый раз при их приближении он показывал когти, а набрасывать на него одеяло они не хотели – боялись повредить открытый мозг. Полицейский вызвал по рации ветеринара.

Все ящики были вывернуты, и их содержимое валялось на полу. Трусики, колготки, чулки, комбинации – некоторые выбирал еще Тони, ее бывший любовник, – все! Кэт увидела и комплект особых лифчиков и трусиков, которые он купил для нее: чашечки по центру были вырезаны, трусики были вырезаны в промежности. Однажды он заставил ее примерить это, и она была так же смущена тогда, как и сейчас, когда увидела эти предметы. Она не знала, почему оставила их у себя, – возможно, в смутной надежде, что когда-нибудь он вернется, и они снова будут вместе.

Там были и старые письма, носовые платки, счета из банка, пуловеры, подарочная упаковка мыла фирмы «Крэбтри и Эвелин», которое ей подарили и которым она не пользовалась, коробка с сервировочными салфетками с видами Лондона времен королевы Виктории. За зеркало туалетного столика была засунута записка, составленная из неаккуратно вырезанных из газеты слов и букв: «Вот как поступают твои друзья».

– У вас нет проблем с соседями, мисс Хемингуэй? – спросила женщина-полицейский.

– Насколько мне известно, нет.

– И никаких внутренних разногласий?

– Внутренних?

– У вас нет какого-нибудь приятеля, который имеет на вас зуб, или кого-то в этом роде?

Кэт посмотрела на Патрика, а потом через окно на административное здание.

– Нет.

– У кого-нибудь, кроме вас, есть еще ключ? – Взгляд женщины-полицейского упал на лифчик с разрезами.

Кэт поежилась.

– Нет.

– Защелка на окне открыта, но окно выходит прямо на улицу. Кто бы это ни был, скорее всего, он вошел через парадную дверь. Сделать это довольно легко. Потом либо вскрыл замок, либо открыл его вашим ключом. Замок старый, «американский», и язычок входит плохо. Открыть такой замок можно, просто просунув в щель кредитную карточку. У кого-нибудь из ваших соседей есть ключ?

В унылом административном здании по выходным не работали, в окнах было темно. На цепи вокруг парковочной площадки висел замок.

– Нет, – сказала Кэт.

– У вас есть домработница?

– Нет. В прошлое воскресенье ключ был некоторое время у моего коллеги Эдди Бикса. Он и одна моя приятельница приходили по моей просьбе взять для меня одежду и умывальные принадлежности.

– Вы хорошо их знаете?

– Не очень, но мы поддерживаем дружеские отношения. Невозможно представить, чтобы кто-нибудь из них сделал такое.

– Мы с ними попозже поговорим, – сказала женщина-полицейский. – Возможно, они что-нибудь заметили.

В дверь позвонили. Чтобы ее открыть, Кэт нужно было пройти мимо кота, и он снова нацелился на нее. Патрик жестом показал ей, чтобы она оставалась на месте, и, прижавшись спиной к стене, проскользнул мимо животного.

За дверью стоял маленький человечек, в потрепанной синей куртке с капюшоном и с металлическим чемоданчиком в руке. Его лысая макушка торчала из обрамления спутанных жестких волос, словно яйцо из гнезда, нос, напоминающий птичий клюв, спускался к небольшим кустистым усикам. Сквозь толстые телескопические линзы черными бусинками проглядывали глаза.

– О, дорогуша, – сказал мужчина, увидев кота. – Я – Деннис Яптон, ветеринар. – Он поставил на пол чемоданчик, нагнулся и со щелчком распахнул его. Выудил оттуда одноразовый шприц и маленький пузырек, наполнил шприц жидкостью и схватил кота за шиворот. Тот, беспомощный, яростно сопротивлялся, но ветеринар ловко уколол его куда-то под хвост. Через несколько минут кот затих. – Я всего лишь парализовал его на несколько минут. – Ветеринар посмотрел на Кэт, потом на полицейского. – Это лабораторное животное.

Совершенно неожиданно вид неподвижного кота показался Кэт еще неприятнее. Некоторое время она, не отводя глаза, смотрела на ужасный срез и живой блестящий мозг, потом быстро отвернулась, глотая подступающую слюну.

– И с ними такое делают? – спросил полицейский.

– Да.

Под старинной крутящейся подставкой под граммофон Кэт заметила свой маленький фотоаппарат. Он лежал на полу, корпус его был открыт, а пленка вынута. Кому-то понадобилась ее пленка. Вот только на ней ничего не было: перед тем как отправиться в похоронное бюро, она вставила новую, очень чувствительную пленку, которую ей дал Эдди Бикс, но не успела сделать ни одной фотографии.

– И им срезают скальпы? – не мог успокоиться полицейский.

– Да, чтобы обнажить мозг, чтобы правильно установить электроды.

– И какие же исследования проводятся на них?

– О, так испытывают лекарства, проверяют некоторые реакции, проводят эксперименты по хирургии. Кошки – удобные хирургические объекты. Они удобны для исследований, у них хорошо развит мозг.

– Мисс Хемингуэй, вы сказали, что работаете репортером в «Вечерних новостях»? – спросил полицейский.

– Да.

– Вы ничего такого не написали… ну… что могло бы задеть борцов за права животных?

– В прошлое воскресенье в «Новостях» была статья, которую я написала, – помолчав, ответила Кэт. – Однако ее не очень хорошо отредактировали.

– И о чем эта статья?

– Я написала ее после того, как в меховую мастерскую в Брайтоне бросили бомбу с зажигательной смесью. Критиковала методы борцов за права животных, но в напечатанном виде она оказалась несколько более язвительной, чем мне бы хотелось.

– Я читала статью, – сказала женщина-полицейский.

Ее коллега потер нос.

– Вы еще не смотрели – ничего не пропало?

Пленка. Но тогда придется объяснять, для чего она нужна.

– Нет.

– Что и говорить, большинство борцов за права животных – настоящие фанатики, – заметил полицейский.

– Конечно, – покорно согласилась Кэт.

– Это и объясняет записку, не правда ли? Вы лучше расскажите подробнее о статье. Я помню этот случай. По-моему, никого не арестовали. Мы проверим это и заодно посмотрим, как отреагирует уголовный розыск на отпечатки пальцев.

Ветеринар осматривал череп кота.

– Я его усыплю. Так будет милосерднее.

– А как насчет того, чтобы защитить эту леди? – Патрик по очереди обвел взглядом полицейских. – Я думаю, она в большой опасности.

– Мы попросим местную бригаду присмотреть за ней.

– А больше вы ничего не можете сделать?

– Скорее всего, кто-то очень зол на молодую леди, сэр. И пытается ее напутать, предупредить, чтобы она больше не писала подобных статеек.

– Животное я забираю. Вам нужны будут фотографии? – спросил ветеринар полицейского.

– Возможно.

– Тогда я положу его на лед. – Он развернул синий пластиковый пакет, который достал из саквояжа, и с громким треском расстегнул «молнию».

– Вы ничего не сможете для него сделать? – спросила Кэт.

– Скорее всего, это животное вырастили специально для опытов. Даже если мы приживим ему искусственный череп, оно не сможет выжить в обычных условиях.

– А теперь, юная леди, – обратился полицейский к Кэт, – я бы посоветовал вам сменить замок на более существенный и быть бдительнее. Вызывайте нас немедленно, если увидите что-то подозрительное, даже если просто вас что-то обеспокоит. Неплохо было бы также вставить глазок в дверь и цепочку. Однако я полагаю, что все случившееся просто предупреждение.

– А если вы завтра вернетесь сюда и обнаружите, что она ползает со спиленным черепом? – со злостью произнес Патрик.

– Патрик, все в порядке, – вмешалась Кэт.

– Я так не считаю.

– Есть частные охранные фирмы, – сказал полицейский. – Возможно, газета, в которой работает леди, сможет обеспечить ей безопасность.

– Ваше счастье, что вы никогда не встречались с моим редактором, – мрачно заметила Кэт, заставив себя улыбнуться.

Полицейские ушли вместе с ветеринаром, предупредив, что скоро явятся специалисты по отпечаткам пальцев, поэтому прикасаться ко всему следует как можно осторожнее. Кэт закрыла за ним дверь. Патрик посмотрел на экскременты на полу.

– Я приберу. Не думаю, что они будут брать отпечатки и с этого.

– Я сама, – остановила его Кэт. – Кроме того, я хочу поискать в справочнике мастерскую по срочному изготовлению замков.

– Выясню и это. Тебе нужно отдохнуть, – твердо сказал Патрик.

– Я десять дней отдыхала.

– Тогда позвони в мастерскую. А я тут приберу.

Кэт подошла к плащу, который висел на крючке там, где она оставила его, вернувшись из похоронного бюро, и сунула руку во внутренний карман.

Сверточек пропал.

Кожу на затылке тянуло, как гофрированную материю. В мозгу всплыло воспоминание. Голос. Спокойный, вежливый голос.

«Вы видели, что ногти были поломаны».

«Я могу принести его вам, если хотите. Где он лежит?»

Теперь она все вспомнила. Вспомнила, как он пришел к ней в палату и наложил манжету на предплечье.

Укол иглы.

Улыбка.

Кэт проверила все карманы по очереди, вывернула их наизнанку, хотя и понимала, что это пустая трата времени.

Она сжала зубы и опустила голову в горькой злобе на себя, чувствуя, что силы покидают ее.

– Что ты ищешь? – спросил Патрик.

– То, что искал человек, который приходил сюда, – ответила она. – И нашел.

– Что?

– Ноготь.

– Ноготь Салли Дональдсон? Ты что, шутишь? Какое отношение к этому имеют борцы за права животных? – Патрик замолчал, нахмурившись. – Не понимаю. Разве Салли Дональдсон была с ними как-то связана?

– Тут вообще нет никакой связи с движением за права животных. Это имеет отношение к клинике.

– К клинике?

– Полицейский сказал: кто бы это ни был, он либо вскрыл замок, либо воспользовался ключом. Ключ был только у меня. – Кэт взяла с полки кастрюльку и потрясла ее. Раздался металлический звон. Она сняла крышку. Там лежал ключ. – Это запасной, – объяснила она. – Думаю, кто-то сделал дубликат с того, что был в клинике, либо просто украл его.

– Когда? Кот находился тут всего несколько часов.

– Возможно, его принесли ночью. Принес тот, кто знал, что меня сегодня выписывают.

– Невероятно. Какой в этом смысл? – Патрик обнял Кэт за талию. – Совершенно никакого смысла, – ответил он сам на свой вопрос.

– Смысл есть, – возразила ему Кэт. – У того, кто может манипулировать коронером, патологоанатомом и гробовщиком, хватит мозгов для того, чтобы разобраться во мне и придумать, как получше замести следы, когда он обыскивал мою квартиру.

– В этом ногте, должно быть, кроется нечто особенное, – сказал Патрик и легонько поцеловал Кэт в щеку. – Если хочешь знать, ты чертовски отважная.

Кэт улыбнулась, осознавая собственную беспомощность и слабость.

– Сегодня вечером я должен вернуться в Лондон. В аэропорту Хитроу состоится пресс-конференция, о которой мне нужно написать репортаж. Почему бы тебе тоже не уехать на несколько деньков, не скрыться подальше от всего этого?

Кэт внимательно посмотрела в зеленые глаза Патрика и в первый раз увидела в них крошечные коричневые точки, которые придавали им теплоту и мягкость, а в темных зрачках заметила свое собственное отражение. Она обняла его.

– Я бы с удовольствием, с большим удовольствием. Но не могу. Я не стану убегать от всего этого.

Патрик еще крепче обнял ее.

– Ты имеешь дело с сумасшедшим.

– Нет, просто с очень умным человеком.

– Поехали в Лондон.

– Не могу.

– Но почему?

Некоторое время Кэт стояла, крепко прижавшись к Патрику, впитывая силу, исходящую от него, которая защищала ее от грозящей беды. Потом чуть отстранилась – ровно настолько, чтобы видеть его лицо.

– Потому что я все время от чего-то убегаю. Боюсь, мне это свойственно с давних пор. Больше я так не хочу. Я остаюсь.

– Это всего-навсего репортаж, Кэт. Забудь о нем. Вернешься, когда совсем поправишься и наберешься сил.

– Нет, это больше чем репортаж, Патрик. Речь идет о моей работе.

Снова последовало молчание. Потом Патрик сказал:

– Позволь мне помочь тебе.

– Я сама взлезла в эту передрягу, мне и выпутываться. Теперь я знаю, что мне нужно делать.

– И что же?

– Вернуться в клинику и бросить ему вызов.

– Кому?

Она озорно улыбнулась:

– Ну-ну… Это ведь мой репортаж.

Патрик укоризненно посмотрел на нее:

– Мне плевать на твой репортаж, Кэт. Пиши себе на здоровье, но, если ты собираешься бросать кому-то вызов в твоем теперешнем состоянии, я пойду с тобой.

– Я собираюсь всего лишь поехать в клинику.

– Салли Дональдсон тоже всего лишь поехала в клинику.

– Мне нужно задать ему несколько вопросов, и тогда я буду все знать наверняка. Не станет же он кидаться на меня прямо в клинике. Необходимо сделать это как можно быстрее – возможно, ноготь все еще у него.

– Я поеду с тобой.

– Я собираюсь туда сегодня днем. Ты же сказал, что тебе нужно в Лондон.

– Я уже забыл об этом.

– Что за ерунда! Тебе нельзя рисковать своей новой работой и ввязываться со мной в сомнительное и темное дело.

– Хорошо. Послушай, уже завтра я буду свободен. Почему бы нам не навестить его завтра?

– Конечно, – ответила Кэт, поцеловала Патрика и направилась в гостиную отыскивать телефонный справочник. Найдя номер клиники Принца-регента, она набрала его. Когда телефонистка ответила, Кэт попросила соединить ее с блоком интенсивной терапии.

– Блок интенсивной терапии, – услышала она молодой женский голос.

– Доктор Суайр сегодня работает?

– Да, но подойти к телефону не может. Он в операционной, оказывает неотложную помощь.

– Когда он освободится?

– Не раньше восьми, я полагаю. А возможно, и позже.

Кэт поблагодарила женщину и повесила трубку. Вошел Патрик с ведром и тряпкой в руках.

– Ну как? Дозвонилась насчет замка? – поинтересовался он.

– Не повезло. Попробую еще раз.

Когда Патрик вышел в прихожую, Кэт подняла трубку и набрала номер, который знала наизусть. Женский голос сказал:

– Добрый день, срочный вызов такси.

– Мне бы хотелось заказать машину на сегодня, на семь тридцать вечера, – тихо сказала Кэт.

42

Воскресенье, 4 ноября

Над Атлантикой образовалась область низкого давления, и к полудню погода резко испортилась. Сильный ветер до восьми баллов ревел между старыми домами, стучал по заборам, разбрасывал мусор, срывал с деревьев оставшиеся листья и усеивал темные тротуары крупными, как дробь, каплями дождя.

Такси остановилось перед входом в клинику Принца-регента. Ветер набросился на него, словно это был корабль, ставший на якорь. Кэт рассчиталась с шофером и заспешила в темную регистратуру, назад к знакомым надоедливым запахам картофельного пюре, дезинфектанта и полироли.

Она прошла мимо пустой стойки, небрежно составленных инвалидных колясок и целого букета указателей и через двустворчатые двери направилась вверх по крутому скату к «Блоку королевы Елизаветы», изредка поглядывая на указатели, хотя сейчас они ей были не нужны.

В клинике царила атмосфера непривычного покоя, и, похоже, медперсонала было не очень много. Поджидая лифт, Кэт порадовалась, что надела синее кашемировое пальто – в нем ей было очень тепло. Она все еще не оправилась от недавнего потрясения, но старалась не думать о происшедшем. В данный момент ее поглотили ярость и решимость – и только.

По мере того как пустая кабина лифта со скрипом поднималась вверх, желудок ныл все сильнее. В голосе звенели слова Доры Ранкорн. Но Кэт игнорировала их. Теперь для нее было важно только то, что она собиралась сделать. Она вынула из кармана пальто магнитофон, еще раз проверила его, попробовала провод, пропущенный сквозь крошечное отверстие в кармане и тянувшийся под подкладкой пальто к микрофону в лацкане.

Она вышла на шестом этаже, прошла через двустворчатые двери с застекленным верхом и пометкой «Только для медперсонала», мимо окошка старшей операционной сестры – там никого не было. Дверь напротив открылась и со скрипом закрылась, оттуда вышли две сестры.

– Извините, – сказала Кэт, – вы не знаете, где сейчас доктор Суайр?

– Он в четвертой операционной.

Кэт уселась на жесткий стул. Ей хотелось пить, на нее навалилась усталость. Вокруг началась суматоха: мимо провезли на каталке мужчину с мертвенно-бледным лицом, на аппарате искусственного дыхания. Вслед за ним бежал медперсонал, потом наступила тишина. Кэт вспомнила о матери. Та позвонила ей в страшном волнении: в прошлое воскресенье никто не ответил на звонок, она звонила еще несколько раз, но все тщетно. Кэт сказала, что была занята, работала круглые сутки. Рассказывать о несчастном случае не хотелось. После того как мать повесила трубку, Кэт почувствовала себя очень одинокой.

Ей пришла в голову мысль, не поискать ли поблизости автомат с водой или фонтанчик для питья. Она уже собиралась было пойти на разведку, как двустворчатые двери отворились и из них вышли мужчина в зеленом комбинезоне и белых ботинках и две точно так же одетые женщины. Они над чем-то смеялись. Потом появилась еще одна женщина. Следом за ней, стягивая с лица маску, вышел доктор Суайр.

Он сразу заметил Кэт, подошел к ней и тепло поздоровался.

– Приятно вас видеть. Хотел заглянуть к вам, но все не было времени. Очень тяжелая неделя. Как вы себя чувствуете? – Доктор Суайр снял колпак и пригладил волосы.

Кэт удивилась такому приему.

– Спасибо, лучше.

– Прекрасно. Когда собираетесь домой?

Она ждала, что он как-то выдаст себя, замнется, но в его голосе была сердечность – и только; в душе у Кэт зашевелились сомнения.

– Мне разрешили уехать домой сегодня.

– Боже! Так скоро! Должно быть, вы очень здоровая девушка, если поправились так быстро. – Доктор Суайр взглянул на часы и нахмурился. – Довольно странно выписывать больного в такой час. Обычно это делается утром.

– Меня и выписали утром. Я вернулась, чтобы встретиться с вами. Мы не могли бы поговорить где-нибудь наедине? Это касается того, что мы с вами уже обсуждали.

– Ваш опыт выхода из собственного тела? – Доктор в недоумении поднял брови. – Да, конечно. Но боюсь, у нас мало времени: мне нужно быть на совещании. Сейчас я переоденусь, и мы спустимся в мой кабинет. Одну минуточку.

Такая реакция озадачила Кэт еще больше. Доктор Суайр, кажется, и в самом деле рад ее видеть, никакого намека на то, что он пытается что-то скрыть. Возможно, она ошиблась насчет его.

Доктор Суайр вернулся через несколько минут. Теперь на нем был двубортный блейзер, кремовая сорочка с красным пестрым галстуком, наглаженные серые брюки и черные полуботинки. Он шел торопливо и потому неуклюже переваливаясь, как носорог.

– Порядок? – спросил он, потирая руки и не останавливаясь.

Кэт присоединилась к нему. Идти ей было неудобно – приходилось делать слишком большие шаги, в желудке у нее ныло и кололо.

В лифте доктор Суайр нажал самую нижнюю кнопку.

– Ну, как вам больничная жизнь, Кэт? – спросил он, когда двери лифта закрылись.

– Еда оказалась лучше, чем я ожидала. Меня перевели в отдельную палату. В общей не хватало мест, как мне объяснили. – Она внимательно следила за его лицом, но оно оставалось непроницаемым. Лифт рывками скользил вниз, миновал второй этаж, первый, нижний…

– Когда построят «Студенческое крыло», добавится еще несколько палат. Станет лучше. Финансирование – вечная проблема. Вы ведь журналистка, не так ли?

– Да.

Лифт резко остановился, двери открылись.

– Вам следует написать об этом. Бюджет на исследования, которые мы тут проводим, смехотворный. Это – позор.

Они вышли в широкий коридор подвального помещения, плохо освещенный и пустой. Кэт стало не по себе. Половина ламп наверху не работала. Вдоль стен рядами стояли пустые каталки. Вокруг вентиляционного отверстия клубился пар. Вентилятор издавал громкий, отзывающийся эхом гул. Она огляделась в беспокойстве, надеясь увидеть людей.

Анестезиолог шел слишком быстро для нее. Преодолевая боль, придерживая одной рукой магнитофон, чтобы он не слишком болтался в кармане, Кэт изо всех сил старалась не отстать. Вдоль стен тянулись асбестовые трубы. Шум вентилятора остался позади, и некоторое время слышались только звуки их шагов.

Они прошли по крутому подъему и через боковую дверь вышли на улицу, пересекли темную, почти пустую парковочную площадку для персонала больницы. Пятна света из больничных окон перемежались тенями. У Кэт появилось искушение остановиться, вернуться назад в клинику.

Она поняла – ей просто хочется убежать.

Но она продолжала идти, сжимая кулаки от боли. Гнев унес все страхи. Гнев за учиненный в ее квартире разгром, за зверское обращение с котом, за украденный ноготь, за лицо Салли Дональдсон, не уходившее из памяти, за тоску ее мужа. Еще она злилась на чопорного коротышку – владельца похоронного бюро и на Терри Брента.

Им не удастся ее сломить, никто ее не остановит, не заставит бежать. Во всяком случае, сейчас. Только у доктора Суайра есть ответы на ее вопросы. И она собирается извлечь их из него.

Мимо торопливо прошла сиделка в пальто, опустив голову от ветра и дождя, она придала Кэт храбрости.

Здесь нечего бояться. Это клиника. Вокруг люди.

Они прошли мимо вагончиков строителей, мимо бульдозера, стоявшего в тени, и стройматериалов, укрытых хлопающим пластиковым покрытием. Из огромной трубы, похожей на ту, что бывает на морских судах, на крыше здания слева от них клубами валил пар. Они приближались к сборным домикам за высоким решетчатым забором. Большой красно-белый знак на воротах гласил: «Научно-исследовательская лаборатория. Посторонним вход строго воспрещен».

Кэт совершенно запыхалась. Ей нужно было посидеть хотя бы минуточку. Анестезиолог вытащил связку ключей из кармана, открыл калитку, пропустил Кэт вперед и закрыл дверь на замок. Так же быстро они пошли дальше. Ветер трепал волосы Кэт, а дождь бил ей в лицо. Миновав темные окна сборных домиков, они остановились перед длинным одноэтажным строением. В воздухе стоял неприятный запах, напомнивший зоопарк.

Доктор Суайр отпер дверь, пропустил Кэт вперед, нажал несколько выключателей и, заперев дверь изнутри, положил связку ключей в карман.

– Предосторожность, – сказал он с улыбкой. – У нас тут полно всяких лекарств и химических веществ.

Они оказались в небольшой, видимо, давно не убиравшейся лаборатории с едким запахом химикатов. Лампа дневного света мигала, щелкая, словно ночная бабочка, попавшая под абажур. Кэт прошла за анестезиологом через следующую дверь.

Он включил еще одну лампу, на щелчок выключателя откликнулось короткое гулкое эхо.

– Во время войны в здешних подвалах были укрытия на случай воздушных налетов, – пояснил доктор Суайр.

– Лабиринт помещений уходит в сторону холма. А в прошлом веке тут орудовали контрабандисты. Осторожнее, Кэт, здесь крутые ступеньки.

Держась за перила, она спускалась следом за ним по почти отвесной каменной лестнице, ведущей в узкий коридор, освещенный слабой лампочкой, где был ряд закрытых дверей, на каждой напечатано на табличке имя. Они миновали крохотную кухоньку, и на следующей двери Кэт увидела табличку: «Доктор Суайр».

Это был маленький кабинет без единого окна, функциональный и основательный, с двумя обтянутыми кожей простыми стульями около старого металлического письменного стола, с несколько более впечатляющим стулом перед ним, с дверью, за которой, как решила Кэт, находился стенной шкаф. Еще там было три каталожных шкафа, полки, заставленные книгами по медицине, включая и написанные самим доктором, и несколько любопытных приборов, но ничего такого, что давало бы хоть какое-то представление о Суайре как о человеке. На столе стоял старомодный серый телефонный аппарат. Застоявшийся воздух был тяжелым от запахов коврового покрытия и винила.

– Национальное здравоохранение не считает нужным тратить деньги на приличные кабинеты, – сказал доктор Суайр, приглашая Кэт сесть на один из стульев, потом наклонился и включил обогреватель. – Не хотите ли чего-нибудь выпить? Я сделаю быстрорастворимый кофе.

– С удовольствием. И стакан воды, если можно.

Доктор Суайр вышел и закрыл за собой дверь. Кэт внимательно оглядела комнату, надеясь отыскать какие-нибудь улики, но не заметила ничего подозрительного. Она опустила руку в карман и неловко повертела магнитофон – включила его, вытащила украдкой, чтобы проверить, работает ли он, снова опустила в карман. Закипел чайник – она определила это по звуку, – послышались шаги и позвякивание посуды.

Доктор Суайр вошел с подносом, на котором стоял стакан шипучей воды, две кружки с кофе и бутылка молока.

– «Перрье» подойдет?

– Спасибо.

– Молоко? Сахар?

– Черный, пожалуйста.

Кэт взяла стакан и выпила залпом, ощущая теплый ветерок от обогревателя и покой. Напиток вернул ей утраченные силы.

Анестезиолог сел рядом с ней, положил ногу на ногу и поставил свою кружку на ковер. На его синих носках был узор в виде музыкальной фразы.

– Итак, вы хотели со мной поговорить.

Кэт насторожилась.

– Совершенно верно. Мне хотелось бы узнать, что происходило в операционной.

– Все очень просто. Мы пытались спасти вам жизнь.

Кэт не отводила глаз от лица доктора.

– Я так не думаю. У меня не было никакой аллергической реакции. Все это чепуха. Вы просто дали мне что-то.

Доктор Суайр внимательно посмотрел на нее:

– Что вы хотите сказать?

– Сестра принесла пузырек с лигнокаином. Вы заменили его другим пузырьком, когда думали, что вас никто не видит.

– Кэт, вы же знаете: ни с медицинской точки зрения, ни с научной, ни даже физически невозможно, чтобы вы что-то видели.

– Согласна. – Парок от кофе вился около лица Кэт. – Но как же тогда мне удалось это увидеть?

– На прошлой неделе мы говорили о смерти. О том, что под ней понимают. Помните? Раньше думали, что смерть наступает, когда останавливается сердце, однако теперь так не считают. После того как остановилось сердце, мозг живет еще девяносто секунд, иногда дольше, без ущерба для его деятельности. Затем он начинает быстро отключаться, умирать. Спустя три или четыре минуты мозг теряет всякую активность. Вот что происходит, когда пациент находится в состоянии клинической смерти, – такое определение узаконено в большинстве стран.

Кэт отпила кофе.

– Смерть мозга необратима, – продолжал доктор Суайр. – И иного еще никогда не бывало. Однако состояние смерти мозга можно вызвать искусственно: гипотермия, например, может временно прекратить его активность, а также некоторые барбитураты. – Анестезиолог переплел пальцы рук. Кэт обратила внимание на его запонки, вульгарные по ее мнению, – золотые монеты вставлены в оправу.

– Во время операции вследствие сильной аллергической реакции на один из анестетиков активность вашего мозга была полностью блокирована в течение восьми минут. По всем признакам в течение этого времени ваш мозг был мертв. И более того, из этих восьми минут три минуты у вас не билось сердце. Вы не могли ни видеть, ни слышать, ни ощущать – ни вкуса, ни запаха, ни прикосновения. – Доктор наклонился вперед. – Но вы все чувствовали. Вы видели меня. И видели треугольник, не так ли?

От его взгляда на Кэт повеяло холодом. В его глазах не было прежней теплоты – они горели странным, фанатичным светом.

– Я не рассказывала вам, что видела треугольник.

– Но вы его видели, не правда ли? Ведь вы для этого ходили в операционную, чтобы проверить, есть ли он?

– Да, – сказала Кэт спокойно. – Потому что я понимала: если треугольник там есть, значит, я действительно вас видела. Это не было игрой воображения.

Доктор широко улыбнулся, но теплота не вернулась в его глаза.

– Когда у вас остановилось сердце, в операционной началась паника. Так что вы легко могли ошибиться.

Кэт пожала плечами:

– Хорошо. Тогда объясните мне, почему я видела треугольник.

– Я не могу представить вам убедительных объяснений. Могу сказать одно: пока мозг сохраняет хоть какую-то активность, вполне возможно возникновение галлюцинаций. Или даже телепатическая связь с окружающими людьми. Единственный способ убедиться, что мозг не излучает никаких волн, – это снять с него электроэнцефалограмму. Вы – одна из очень немногих людей, с которыми мне приходилось сталкиваться, кто мог припомнить о своем выходе из тела, в то время как монитор ЭЭГ не показывал никакой мозговой деятельности.

– А почему ко мне подключили энцефалограф?

– Обычно во время операций я использую энцефалограф для моих исследований.

– Исследований?

– Да. Это одна из областей моего поиска. – Доктор Суайр помолчал. – Да вы не беспокойтесь. Хотя это очень волнующе. Можно даже сказать, великолепно! И совершенно невероятно. По трем причинам. – Он стал загибать пальцы. – Во-первых, вы можете с мелкими подробностями вспомнить то, что с вами происходило, хотя мозговая активность у вас полностью отсутствовала.

– Это моя репортерская тренировка, – сухо сказала Кэт.

Анестезиолог не обратил никакого внимания на ее замечание.

– Во-вторых, вы увидели то, что совершенно не могли видеть: суматоху в операционной, треугольник.

Глаза доктора Суайра сверкнули, и Кэт занервничала.

– В-третьих, это боль, которую вы чувствовали, и тот момент, когда она исчезла. Мы можем точно сказать, когда именно началось ваше путешествие вне собственного тела. – Он помолчал. – Это было тогда, когда сигналы от мозга полностью прекратились.

Казалось, от обогревателя тянуло теперь холодом.

– Для полной убедительности нам требуется четвертое доказательство, – продолжал доктор.

– Какое же?

– Допивайте кофе, и я вам покажу. – Суайр подождал, пока Кэт допила кофе, потом встал и открыл дверь, что находилась за его письменным столом. Он включил свет и жестом пригласил ее войти.

Кэт прошла в комнату, которая оказалась в несколько раз больше, чем кабинет. Слева находилась еще одна дверь. В середине комнаты на белых изоляторах стояла клетка из проволочной сетки.

Сзади раздался какой-то звук, будто у анестезиолога возникли трудности с дверью, и Кэт обернулась. Доктор Суайр что-то украдкой опускал себе в карман. В комнате было душно. У Кэт появилось ощущение клаустрофобии.

– Не похоже, чтобы вас сильно взволновало то, что с вами произошло. А следовало бы, – сказал доктор.

– Я нахожу это несколько нереальным.

– Вы сочли сенсацией то, что какая-то женщина, возможно, была похоронена живой, но не находите ничего удивительного в том, что вы, вероятно, первый человек, который доказал всем, что можно пережить смерть.

Сначала Кэт подумала, что доктор шутит. Но в лице его промелькнуло что-то зловещее, и у нее перехватило горло.

– Мне бы хотелось провести с вами некоторые тесты.

– Тесты?

– Посмотреть, не удастся ли нам продолжить этот эксперимент.

– Продолжить?

– Ну да. Только в более контролируемой ситуации. – Доктор Суайр стал потирать руки. – Подумайте только, какая это будет сенсация для вас, как для журналиста!

– Нет уж, спасибо.

– Почему же нет?

Кэт подняла взгляд на потолок, затянутый звуконепроницаемым материалом. В голове у нее пронеслись слова Доры Ранкорн. Она увидела Хауи. Услышала его предупреждение. Храбрости как не бывало. Она задрожала.

– Потому что это слишком по-дилетантски, и я считаю, что дилетантство в таких случаях недопустимо.

– Вы разве не читали Библию, когда были ребенком? Помните Послание апостола Павла? «Когда я был ребенком, я и говорил как ребенок, я мыслил по-детски и рассуждал по-детски. Но когда я стал взрослым, то все детское оставил позади. Мы сейчас видим все как отражение в тусклом зеркале, потом же увидим лицом к лицу».

– Я помню это, – ответила Кэт.

– Бог считает, что на земле мы всего лишь дети, блуждающие во тьме. А свет открывается нам только тогда, когда умираем. Я всегда подозревал, что Бог – невежественный негодяй. Я не понимаю, почему людям не позволено увидеть несколько больше. Почему нам приходится жить в сумерках, словно мы полуслепые создания морских глубин? – Пальцы доктора побелели. Его гнев испугал Кэт. – Вы говорите: «Бог дал мне эту силу, но я не должен пользоваться ею». Я же говорю: «А почему бы и нет? Чего Он боится? Что Он старается спрятать от нас?»

– Даже если я сама поверю в то, что вы говорите, не думаю, что поверит кто-нибудь еще, напиши я об этом статью.

Маленький круглый ротик сморщился.

– О нет, они поверят! Я смогу это доказать, понимаете, Кэт? – Доктор Суайр указал на проволочную сетку. – Думаю, никогда прежде вы не видели ничего подобного. – Он потянул защелку и открыл одну секцию. Это было похоже на миниатюрную операционную с металлическим столом, аппаратом «искусственные легкие», множеством проводов и счетчиков, аппаратом для наркоза с капельницей, баллонами кислорода. Вместо лампы на потолке в трех футах над столом висела сетка из изолированных проводов. Она тянулась по всей ширине потолка.

– Мой вариант «Клетки Фарадея», – с гордостью сказал доктор Суайр.

Кэт почувствовала беспокойство.

– Что это означает?

– Нам не хватает всего одного доказательства тому, что вы испытали, Кэт. Мы должны исключить телепатию. Я абсолютно точно знаю, что сверху на лампе был нарисован треугольник, потому что сам его нарисовал. Но возможно, находясь на операционном столе с измененным сознанием, вы получили импульс от моего мозга, и таким образом у вас возник образ этого треугольника.

– А для чего «Клетка Фарадея»?

– Она позволяет создать вокруг предмета электрическое поле. Если телепатия существует, она должна иметь электрическую природу – это своего рода радиосигналы, излучаемые мозгом. Но они не смогут проникнуть через электрическое поле.

– И что это докажет?

– Если кто-нибудь, находящийся внутри, с абсолютно выключенной мозговой активностью, сможет увидеть, что происходит за пределами клетки, мы совершенно точно будем знать, что человеческое сознание может существовать отдельно от человеческого тела.

– И вы верите, что это докажет возможность жизни после смерти?

– Нам нужно это узнать, Кэт. Мы должны. Мы обязаны это сделать. – Доктор Суайр прошел по комнате, открыл ящик и вынул маленький белый сверточек. – Мы должны это узнать.

– Зачем? Человечество до сих пор обходилось без этого знания.

– Ну и плохо. – Доктор вытащил из белой бумаги пузырек и посмотрел его на свет. – Правила игры изменились. Обычно религия устанавливала правила. Теперь их устанавливает наука. Наукой установлено: если умер мозг, значит, человек тоже мертв. Но вы ведь знаете, что это неправда, не так ли?

– Я? Знаю?

– Конечно. Исходя из собственного опыта. Скажем, так: вы в самом деле парили над собственным телом, передвигались по туннелю, а потом вернулись обратно. А когда очнулись, то снова оказались в собственном теле. Разве не так?

– Допустим.

– Так что же парило над вашим телом и передвигалось по туннелю? Ваша душа? Ваше сознание?

Кэт попыталась мысленно вернуться обратно, но воспоминания напугали ее. Напугало одиночество. Не зная, что ответить, она промолчала.

– Оно вернулось, потому что некто послал его назад – вас послал назад… ваш брат Хауи?

– Ну… допустим.

– И, проснувшись, вы оказались в палате для выздоравливающих?

– Ну да.

– А если бы вы не очнулись, если бы ваша энцефалограмма еще какое-то время представляла прямую линию, как вы думаете, что бы с вами произошло?

– Я не знаю.

– Вы оказались бы в преддверии ада. Парили бы над собственным телом, ни живая ни мертвая.

– Это звучит многообещающе.

Доктор вытащил из ящика стола еще какой-то сверточек и развернул его. Там оказался шприц. Кэт следила за ним как зачарованная.

– Отнюдь. Некоторые утверждают, что душа связана с телом серебряной нитью. У меня нет этому доказательств, но я полагаю, что тело может быть чем-то вроде батареи. Мы не можем оставаться внутри нашего тела, если энцефалограф пишет прямую линию, – в мертвом мозгу не существует сознания, поэтому мы и парим над своим телом. Мы можем подойти к границе иного мира, но войти туда нам не дано. Поскольку наши тела еще живы.

– Но почему же не дано?

– Потому что Бог хочет сохранить свои маленькие тайны. Если вы умираете – отлично, вы попадаете в мир иной. Но если в вашем теле остаются хоть малейшие признаки жизни, хоть малейший шанс на исцеление, вас отправляют назад. Мы все получаем одно и то же послание: «Тебе нужно возвращаться обратно!» – Доктор широко улыбнулся и проткнул иглой пробку пузырька. – Итак, нам остается только одно – одурачить Бога. Создать состояние смерти столь убедительное, чтобы Он в него поверил.

– Одурачить Бога?

Доктор вытянул жидкость шприцем из пузырька.

– Вот именно.

– Но как? – Кэт решила, что перед ней сумасшедший.

Доктор Суайр поднял шприц вверх и нажал на поршень. Из иглы вылилась жидкость.

– С помощью вот этого.

– А что это?

– У этого препарата еще нет коммерческого названия. Это длительно действующая композиция ганглиоблокирующего средства, хлорпромазина и фенобарбитала. Она была разработана для лечения эпилепсии одной швейцарской фармацевтической компанией. Препарат погружает людей в продолжительное состояние комы, полностью выключает их. Воспроизводит такие же эффекты, что и гипотермия: снижается артериальное давление, скорость сердечных сокращений доходит до одного в тридцать секунд, а иногда и значительно меньше. – Он повернулся к ней. – Я думал, что дал Салли Дональдсон слишком большую дозу, но похоже, что нет.

Кэт попятилась. Она всматривалась в лицо доктора Суайра – что же он собирается делать? Холодный вязкий страх поднимался у нее внутри.

«Что-то связанное с воздухом. Вы имеете дело с айр-кондишн?»

И тут она поняла. Поняла, что означало послание, переданное через Дору Ранкорн, медиума.

«Думаю, вам нужно быть очень осторожной. Я полагаю, что вам не следует иметь дело с айр-кондишн».

Айр.

Суайр.

Кэт словно ударили по лицу. Но ее тут же охватила холодная ярость: до чего же она была слепа!

– Вы меня разочаровали, Кэт. Я думал, что мне повезло. Повезло, что я встретил репортера из газеты, у которого есть шанс сделать себе имя и карьеру, доказать на основании методики всеми уважаемого анестезиолога, что после смерти есть жизнь. А вместо этого надо мной насмехаются.

– Я не насмехаюсь над вами, – ответила Кэт.

Доктор Суайр сделал шаг в ее сторону. Еще одна капля упала с конца иглы.

– Да? Значит, ты просто-напросто сметливая сучка, не так ли? Написала статейку, а потом – хоть потоп. Не важно, есть ли Бог, есть ли жизнь после смерти, только бы сляпать несколько бредовых строк для газеты.

– Что вы сделали с Салли Дональдсон? Проводили свои эксперименты над беременной женщиной?

– Эксперименты, которые важны для всего человечества, Кэт.

– А разве Гитлер думал не так же?

– Смеешься, глупая, смеешься.

– Где ноготь, который вы взяли из моей комнаты? И пленка из моего фотоаппарата?

– А как поживает твоя тетушка?

– Тетушка?

– Та, что лежит на смертном одре в хосписе.

– Невероятно… – задохнулась Кэт.

– Я скажу тебе, что невероятно, дурочка. Целых двадцать лет я ждал такого пациента, как ты, а тебе совершенно неинтересно. Вот что невероятно. Забудь о Салли Дональдсон, сейчас это не важно. Важна ты. Разве не понятно? Я думал, что ты будешь потрясена, как был бы потрясен любой на твоем месте, что от волнения забудешь о лигнокаине. Кто думает о средствах? Для такого дела все средства хороши! Ты это испытала на себе. Разве ты не понимаешь?

– Сколько людей вы убили за эти двадцать лет, доктор Суайр? Или вы уже и счет им потеряли? – Кэт вынула из кармана записную книжку, взяла оттуда листок и развернула его. – С семьдесят второго по семьдесят шестой год вы работали анестезиологом в Королевском госпитале в Глазго в нейрохирургии и отделении интенсивной терапии. В течение пяти лет до вашего поступления туда у них в среднем было около четырех больных со status epilepticus. За четыре года, что вы проработали у них, средняя цифра подскочила до шести в год, а после вашего ухода снова упала до четырех. За пять лет до вашего там появления процент смертности в отделении интенсивной терапии составлял восемнадцать процентов. Пока вы там работали, он поднялся до двадцати трех, а потом, когда вы ушли, упал до шестнадцати. Хотите, чтобы я прочла вам цифры из других клиник, где вы работали? Они приблизительно такие же.

– Ты очень сообразительная девочка, Кэт. Отлично справилась с домашним заданием. Однако такая сообразительность тебе явно не на пользу. – Доктор Суайр сделал к ней еще один шаг.

Кэт посмотрела на иглу:

– Хотите убить и меня? Не думаю, что сейчас вам это легко удастся, даже с вашим подкупленным гробовщиком, подкупленным коронером и подкупленным патологоанатомом. – Голос ее звучал до странности отдаленно.

– У меня нет подкупленных коронеров или патологоанатомов, Кэт. Просто они не всегда знают, где и что нужно искать. Как и ты.

На мгновение она смешалась. Может быть, все это сон? К лицу ее прихлынула кровь, потом она снова побледнела. Стоявшая в комнате тишина давила ей на уши.

– Кто-нибудь непременно определит, что вы мне введете. – Голосу ее вторило эхо.

– Конечно определят, Кэт. Я им сам скажу.

– Что вы имеете в виду? – выдавила она из себя.

– Я скажу, что ты пришла, потому что почувствовала себя как-то странно, и с тобой случился эпилептический припадок.

– Но у меня нет эпилепсии.

– Судя по записям в твоей медицинской карте, есть – с тех пор, как ты попала в катастрофу.

Она покачала головой:

– Невропатолог снял этот диагноз.

– С эпилепсией дело не так-то просто. Ни один невропатолог не может быть уверен на сто процентов.

Холодная волна страха захлестнула Кэт. В голове ее кричал голос Доры Ранкорн; кричал Хауи. Она побежала к двери. Ноги у нее были до странности тяжелые, ей приходилось прилагать усилия, чтобы оторвать их от пола. Она схватилась за ручку, повернула ее, потянула. Дверь не поддалась. Она потянула сильнее. Тщетно.

– Тебе нужен ключ, Кэт, – сказал доктор Суайр.

Она повернула голову. Голова поворачивалась медленно, словно шея не подчинялась приказам мозга.

– Почему бы тебе не подойти и не получить вот это? – Анестезиолог приподнял шприц. – Можешь сделать это сама, если хочешь. Не следует заходить слишком далеко.

Кэт задыхалась, каждый вдох давался ей с трудом.

– Помнишь, что ты чувствовала в операционной? Ты чувствовала боль, но твои мышцы были парализованы, и ты не могла пошевелиться. Препарат, который я использовал, называется векуроний.

Она ничего не ответила.

– Он сходен с ядом кураре, которым индейцы в джунглях Амазонки намазывают свои стрелы, чтобы парализовать добычу. И своих врагов. К сожалению, он не так эффективен, если его принимать перорально, поэтому я добавил нечто, называемое мидазоламом, тебе в кофе. Он действует не так быстро, как внутривенная инъекция, поскольку ему нужно пробраться через стенки желудка. Но ты не беспокойся, Кэт, я ведь не буду тебя оперировать, поэтому боли никакой не будет. И не думай, что его обнаружат в твоем организме при вскрытии. Я подключу тебя на несколько дней к «искусственным легким» в блоке интенсивной терапии, пока препарат не подвергнется метаболизму. Видишь ли, тебе придется побыть на аппарате искусственного дыхания, потому что скоро ты уснешь, а твои легкие перестанут работать, так что ты не сможешь дышать.

У Кэт по щекам покатились слезы. Она закусила губу. Сумасшедший! Он просто сумасшедший! Должен же быть какой-то выход. Шатаясь, она пошла к другой двери. Ей приходилось буквально заставлять каждую ногу работать, преодолевать каждый шаг. Казалось, она идет по колено в воде.

Кэт схватилась за ручку двери, распахнула ее рывком, шагнула в длинную комнату, освещенную только отблесками с экранов светло-зеленых осциллографов, стоящих в один ряд далеко от нее. Она увидела огоньки, движущиеся по линиям, острые пики, мягкие зигзаги, прямые непрерывные линии.

Пахло животными. Она почувствовала этот запах сразу, как только вошла. Сильная вонь. Почти непереносимая. Кэт побежала между неподвижными черными тенями, которые лежали перед экранами.

Глаза этих теней, следившие за ней, блестели в темноте так же ярко, как огоньки на экранах.

Кэт замерла. Из зеленой дымки появились головы. Они двигались, хотя тела оставались неподвижными. Кошки. Тридцать или даже больше, каждая под осциллографом, у каждой верх черепа срезан и к обнаженному мозгу подсоединены электроды.

Она вскрикнула. Натолкнулась на стену, ударилась о твердый влажный кирпич, снова вскрикнула.

В дверях стоял доктор Суайр со шприцем, не двигаясь, поджидая. Кэт, чувствуя, как у нее подгибаются ноги, с трудом пошла назад. Борясь с усталостью, которая высасывала все силы, от которой закрывались глаза.

Господи, иди же, иди!

И тут она поняла, что ей нужно делать.

Кэт шла к доктору шатаясь, зигзагами, мимо зеленых вспышек на экранах, мимо глаз, горевших, как драгоценные камни, мимо поблескивающих мозгов. Пройдя, она оперлась о притолоку двери, посмотрела на него, открыла рот и рухнула к его ногам.

Она лежала тихо-тихо, а сердце билось с бешеным, оглушительным грохотом. Потом она почувствовала под собой его руки. Он хмыкнул. Резко приподнял ее за плечи. Она пробормотала что-то нечленораздельное и почувствовала, что ее тащат по кафельному полу, услышала, как, щелкнув, отворилась дверь в клетку с проводами.

Непривычный к физическим усилиям, доктор задыхался. Кэт попыталась пошевелить рукой. Кажется, двигается, но очень плохо. Ее веки отяжелели, и она испугалась, что не сможет удержать глаза открытыми. Голова ее ударилась обо что-то твердое. Анестезиолог хмыкнул еще раз. Кэт почти не ощущала своих конечностей.

Теперь она лежала на спине. Она почувствовала, что ей задирают рукав пальто и пуловера. Ощутила несколько ударов по левому запястью. Потом еще несколько ударов, более сильных. Вот он поднимает ей руку. Она уловила его несвежее дыхание.

Пожалуйста, Господи, дай мне силы!

Пора.

Кэт попробовала разлепить веки. Они не поднимались. Она сделала еще одно усилие, потом еще одно. Наконец веки открылись. Кэт увидела удивление в глазах доктора Суайра и резко, из последних сил, запустила в них свои свинцовые пальцы, потом, изгибаясь всем телом, вцепилась зубами в его запястье и в дюйме от своего глаза увидела блестящую иглу. Из нее капала жидкость. Она ухватилась за шприц и, нажимая на поршень, всунула иглу прямо в живот доктора, продолжая нажимать до тех пор, пока он, слепо отбиваясь, не завизжал, падая на нее:

– Ты, сучка!.. Ты…

43

Воскресенье, 4 ноября

Харви Суайр с ужасом наблюдал, как он выскользнул из собственного тела: оно осталось лежать под ним, а он стал подниматься через сетку клетки. Это напоминало подъем в старомодном лифте.

Харви видел, как репортерша пыталась выдавить ему глаза, руки его медленно, в бессильном отчаянии тянулись к шприцу, который она всадила ему в живот, но вдруг замерли, так и не успев дотянуться.

Он увидел, как упал спиной на проволочную сетку, голова его свесилась набок, глаза открыты, неподвижный взгляд обращен вверх. Неужели он и вправду видит свое тело в этот финальный момент?

Затем Харви рассвирепел от собственной беспомощности. Подключи энергию, ты, глупая сучка! По крайней мере, сделай хоть это. Включи клетку! Он наблюдал, как репортерша выползает из клетки со шприцем в руке. Потом он снова посмотрел на свое тело, на свои глаза – они остекленели и определенно уже ничего не видели, на растрепанные волосы, на кончики воротничка сорочки, которые загнулись кверху, на кровь, стекающую по щеке.

Как только ноги репортерши коснулись пола, она упала ничком, ударившись лицом о сетку, и поранилась.

Хорошо.

Пытаясь сохранить равновесие, она пальцами вцепилась в сетку.

Еще чуть-чуть, подумал он. Подожди, пока мидазолам начнет действовать в полную силу, и ты о многом пожалеешь, сучка. Еще несколько минут – и ты уснешь. Твои легкие перестанут работать. Ты не сможешь дышать.

Он улыбнулся.

Пошатываясь, репортерша направилась к двери, потом остановилась, раскачиваясь из стороны в сторону, и на заплетающихся ногах, зигзагами пошла назад к его телу, сунула руку в карман пиджака и вытащила кольцо с ключами.

Умная сучка!

Ноги ее неожиданно подкосились, а глаза закрылись. Она упала на решетку, голова ее бессильно поникла. Пробыв некоторое время в таком положении, она встрепенулась, словно проснувшись от толчка, испуганно взглянула на его тело и стала пятиться к двери.

Харви снова улыбнулся. Эта девка до сих пор его боится. Боится, что он встанет и побежит за ней.

Она вставила в замок один ключ, потом другой. Третий повернулся. Уцепившись обеими руками за ручку двери, репортерша повисла на ней. Дверь распахнулась вовнутрь, она споткнулась, сделала несколько шагов в обратном направлении и, корчась, упала на пол. Как умирающее насекомое, подумал он.

Голова ее моталась из стороны в сторону, пальцы скользили по полу. Глаза были закрыты. Она открыла их и заморгала, потом медленно перевернулась, нащупала шприц, схватилась за ручку двери и опять поднялась на ноги. Медленно, нетвердыми шагами прошла через дверь, как слепая отыскивая проем руками, и оказалась в кабинете. Тут она попыталась поднять трубку телефона, но рука ее соскользнула. Она потеряла равновесие, и телефонный аппарат упал на пол, корпус его треснул.

Репортерша снова поставила телефон на стол, прижала трубку головой к плечу и потянулась к номерному диску. Трубка выпала и с громким стуком ударилась о стол. Она стала набирать номер, останавливаясь после каждой цифры: девять, девять, девять… потом снова подняла трубку.

Тебе придется подождать, пока телефонистка освободит линию, сучка.

Она прижала трубку к уху, набрала номер еще раз, пошатнулась, глаза ее закрылись, и она упала. Телефонный аппарат упал вместе с ней, провод оторвался от стены.

Харви видел, как по щекам Кэт катились слезы, когда она лежала на полу – волосы упали ей на лицо, – безмолвно моля о помощи. Но тут мерзкая девка приподнялась на локти и на коленях поползла к двери. Открыла ее, снова встала на ноги и нетвердыми шагами вышла в коридор. Ее мотало от стены к стене, она билась о стены, пока не упала у подножия каменной лестницы.

Желаю удачи, сучка!

Полежав, она начала взбираться, добралась до середины, и тогда рука, цеплявшаяся за перила, соскользнула, репортерша покатилась вниз, ударяясь лицом о каждую ступеньку, и в полном изнеможении рухнула у подножия лестницы. Через некоторое время она подняла правую руку, все еще сжимая в ней ключи и шприц – он заметил, что игла уже сломана, – но рука безвольно опустилась. Репортерша подняла ее снова, поддерживая левой рукой, положила шприц и ключи на ступеньку перед собой, ухватилась за перила и стала медленно карабкаться вверх. Преодолев одну ступеньку, она останавливалась, задыхаясь, и передвигала ключи и шприц. Наконец, дотащившись до верхней площадки, она вползла в лабораторию, где легла на пол, часто и тяжело дыша.

Затем она немного проползла вперед и встала на одно колено, ударившись при этом о ножку стола. Пузырек с красной жидкостью упал на пол и разбился, окатив ее стеклянными осколками. Она упала лицом прямо в красную лужицу. Совсем как на фотографии из «Пари матч», которая так нравилась Харви, когда он был ребенком, – убитый гангстер лежал, уронив голову на стол, а кровь из его виска капала прямо в бокал с вином.

Репортерша поднялась на колени, стукнулась о стол, покачнулась, доползла до двери, повозилась с ключами, открыла дверь и вывалилась наружу.

Казалось, дождь и ветер ее освежили, потому что она с трудом поднялась, нетвердыми шагами прошла огороженную территорию, держа курс на забор, но недалеко от калитки снова упала и осталась лежать – неподвижно, головой в луже.

Теперь тебе конец, сучка!

Однако вскоре ее рука зашевелилась, сжимаясь и разжимаясь. Репортерша боролась. Боролась из последних сил. Вода попала ей в рот, и она дернулась, пробормотав что-то несвязное. Потом просунула пальцы в сетку забора и начала приподниматься, ячейка за ячейкой; пытаясь открыть калитку ключом, она уронила связку, с трудом подняла ее и повторила попытку. Калитка распахнулась. Репортерша повисла на ней. Шприц выпал у нее из руки и покатился в клумбу, заросшую крапивой, но она вряд ли это заметила. Она поползла по автостоянке, мимо бульдозера и вагончиков строителей.

Харви увидел, что Кэт добралась до больничной двери, толкнула ее головой, перевернулась через толстый резиновый коврик для ног к крутому скату пола. Перед ней расстилался длинный, пустынный, темный коридор. Вдалеке клубился пар, слышалось слабое жужжание. Она перестала двигаться. Хотя пальцы одной руки все еще отчаянно царапали линолеум, встать она уже не могла. Красная краска, или кровь, или то и другое вместе измазали пол.

Харви Суайр улыбнулся.

Раздался скрип. Хлопнула дверь. В дальнем конце коридора появились две фигуры. Сиделки в плащах, болтая, возвращались с дежурства.

Убирайтесь отсюда!

Подойдя ближе, они стремительно бросились к Кэт.

Оставьте ее в покое, сучки!

Они наклонились над Кэт.

– Она что, пьяная? – спросила одна.

– Нет, я не чувствую запаха алкоголя. Вероятно, наркоманка, приняла слишком большую дозу.

– Ну и видок у бедняги! Должно быть, упала.

Харви Суайр видел, как Кэт открыла глаза и посмотрела вверх, отчаянно мотая головой, беззвучно произнося какие-то слова.

– Что вы приняли?

Кэт застонала:

– М-м-м…

– Вы можете нам сказать, что вы приняли? – спрашивала сиделка. – Наркотик? – Она повернулась к своей коллеге: – Беги за врачом, быстро.

Губы Кэт едва шевелились.

Оставьте эту сучку в покое.

– Мид… – произнесла Кэт.

– Мид?.. – повторила сиделка.

Уйдите от нее.

– Мидаз… мидаз…

Уходите!

– Мидаз?..

– …азо… мидазолам.

Оставьте ее… И тут Харви Суайр со свистом и шумом полетел через огороженную площадку в лабораторию, назад в собственное тело. Точно так же, как было с ним несколько лет назад. Все нормально. Он доберется до этой сучки. Доберется раньше, чем она заговорит.

Теперь он находился прямо над своим телом, наблюдая, как оно лежит в клетке из проволочной сетки, остекленевшие глаза устремлены прямо на него. Только бы до нее добраться. Прикончить эту сучку.

Что-то с усилием тянуло его.

Нет!

Что-то засасывало его вверх.

Дайте только мне до нее добраться!

Тело его там, внизу, становилось все меньше. Что-то тащило его, но он не хотел этого.

– Нет! – закричал он. – Дайте мне до нее добраться!

Но слов не было слышно. Вокруг него сомкнулась тишина. Тепло уходило. Становилось холоднее. Он почувствовал себя одиноким, беспомощным. Испуганным. Его окружали стены туннеля, они засасывали его, как засасывает муху водосток, и он несся по туннелю со свистом, вращаясь в водовороте темноты.

Вращение замедлилось. Он расслабился. Харви понимал, где он находится, куда попал. Он бывал здесь и раньше. Через минуту появится свет. Яркий белый свет. Ему станет тепло.

Но темнота не уходила.

Движение прекратилось.

Харви чувствовал, что в темноте вокруг него находятся какие-то люди, они наблюдают за ним. Он испугался, стал кричать:

– Эй! Кто тут?!

Но голос его звучал совсем тихо, как у испуганного ребенка.

И затем он услышал свою мать. Голос ее был неприветливым. В нем не чувствовалось теплоты.

– Харви, тебе нужно возвращаться.

– Мамочка! – закричал он.

– Тебе нужно возвращаться. – Голос был недовольным, злым.

– Мамочка!

– Назад!

– Не-е-ет!

Наступила тишина. Он был один. Совершенно один.

44

Среда, 7 ноября

Во вторник вечером Кэт выкатили на каталке из блока интенсивной терапии. Она уже могла дышать самостоятельно, без эндотрахеальной трубки, но была слишком одурманена, чтобы осознать, что ее выкатили из лифта и снова поместили в палату рядом с той, откуда ее выписали всего два дня назад.

Перед ней расплывчатым пятном появился Патрик, и ее губы, сильно разбитые, попытались сложиться в улыбку. Потом она уснула и проспала всю ночь. Проснувшись на следующее утро, Кэт непонимающим взглядом в полной растерянности уставилась на голые кремовые стены комнаты. Посмотрела на маленький телевизор на кривой подставке, на шкаф, на вазу с цветами.

Кэт была уверена, что ее выписали. Патрик привез ее домой. Неужели это был сон? Потом она заметила свои перебинтованные руки и поломанные ногти, и острое волнение пронзило ее. Она попыталась хоть что-нибудь вспомнить, но между прошлым и настоящим как будто опустился стальной занавес. Где-то в дальнем уголке ее мозга таилось беспокойство, но чем оно вызвано, она не знала.

Занавески на окне были раздвинуты. Кэт видела крюк, подвешенный на желтом канате подъемного крана. Позади крана по синему с металлическим отливом небу плыли облака, похожие на морскую пену. Мысли ее разбивались о стальной занавес.

Доктор Суайр.

Доктор Суайр подходит к ней. Его лицо все ближе. Ближе.

Дверь открылась, и она схватилась за одеяло, готовая закричать, если появится доктор Суайр. Но это была всего-навсего сиделка, высокая угрюмая светловолосая сиделка, которую она видела несколько раз за предыдущую неделю.

– Проснулись? Хотите позавтракать?

– Да, спасибо, – сказала Кэт, хотя совсем не ощущала голода.

Сиделка вышла так быстро, что Кэт не успела ничего спросить. Лицо анестезиолога вновь вернулось, приближаясь, становясь все больше. Послышался стук в дверь.

– Войдите, – сказала Кэт тихо.

В палату вошел высокий мужчина лет под пятьдесят в незастегнутом халате и медленно и аккуратно закрыл за собой дверь. Его седеющие черные волосы были зачесаны назад, серьезное, с мелкими чертами лицо портили кустистые брови, голос звучал резко, выговор был старомодный, аристократический.

– Я доктор Байнс, старший ординатор. Как вы себя чувствуете? – Он бросил на нее встревоженной взгляд.

– Как в тумане.

Уголок его губ слегка дернулся.

– Ну, мы тоже как в тумане. Я полагал, что, вероятно, вы сможете пролить свет на то, что произошло.

Через окно Кэт видела, как крюк стал медленно двигаться вниз по канату. В голове у нее была абсолютная пустота. Что же произошло? Ведь она уехала домой, а теперь снова оказалась здесь.

– Возможно, я смогу вам помочь освежить вашу память. Вас обнаружили в наркотическом опьянении в одном из коридоров клиники поздним вечером в воскресенье со связкой ключей, которые вы, совершенно очевидно, украли. В научно-исследовательских лабораториях заметны следы борьбы. Раньше вас видели вместе с доктором Суайром около операционной.

Кэт задумалась, на минуту закрыв глаза. Доктор Суайр. Они идут. Коридоры. Открывают калитку. Она видит лицо доктора Суайра. Капли жидкости из шприца. Она в испуге открыла глаза.

– Я не знаю, что произошло. Я пытаюсь вспомнить. – Память постепенно возвращается, но Кэт не была уверена, можно ли доверять доктору Байнсу. Или вообще кому-нибудь здесь. – А что говорит доктор Суайр? – спросила она.

Уголки губ доктора Байнса дернулись.

– Боюсь, доктор Суайр мертв.

Кэт оцепенела и слышала только, как бьется пульс в правом запястье.

– Мертв? – Голос ее дрожал, хотя она не слышала его. Доктор что-то произнес в ответ. У нее заложило уши. – Мертв? – переспросила она.

– Итак, может быть, вы расскажете мне, что произошло?

В дверь снова постучали, и вошел Патрик. К Кэт вернулась прежняя уверенность в себе. Ей захотелось выпрыгнуть из кровати и обнять его.

– Привет, – сказала она.

Патрик посмотрел на врача, потом перевел взгляд на нее.

– Я подожду за дверью.

– Будьте так любезны, – сказал доктор Байнс.

– Патрик! – громко позвала Кэт.

Он вопросительно посмотрел на нее.

– Не уходи далеко… пожалуйста.

– Я буду прямо за дверью. – Патрик вышел.

Кэт поворачивала свои забинтованные руки, изучая их со всех сторон.

– Доктор Суайр пытался убить меня, – сказала она уверенно.

– Что? Не смешите меня! У вас бред от передозировки наркотика.

– Он пытался убить меня.

– Вы Кэтрин Хемингуэй, не так ли? Вы работаете в «Вечерних новостях»?

– Да.

– Вы тот репортер, который сочинил эту чепуху насчет эксгумации. Доктор Суайр был очень расстроен. И мы все тоже. Вы просто ненормальная, барышня. И вдобавок – воровка.

– Я не верю своим ушам, – сказала Кэт.

– К тому времени, как наша клиника разберется с вами, вы многому перестанете верить. Доктор Суайр умер из-за вас. В воскресенье вечером у него был сердечный приступ. Он страдал хроническим сердечным заболеванием, но скрывал это от всех. Салли Дональдсон была одной из его пациенток. Доктор Суайр был человеком преданным своему делу и принял вашу статью целиком на свой счет. Он считал, что на карту поставлена его профессиональная репутация. Вы доставили ему массу ненужных переживаний, которые вызвали стресс.

Теперь воспоминания стали еще ярче.

– Вы сильно заблуждаетесь.

Доктор Байнс сунул руки в карманы белого халата.

– Я не заблуждаюсь. Наша клиника сыта вами по горло. Ваша статья подрывает нашу репутацию. Нам пришлось тратить свое время и деньги, выкачивая из вас избыточную дозу мидазолама, чтобы спасти вашу жизнь. Если хотите знать мое мнение, вам требуется помощь психиатра. Ваша психика явно нестабильна.

Доктор Суайр широко ухмыльнулся. Игла все ближе и ближе, она уже в каких-то дюймах от глаза Кэт.

– Как… как умер доктор Суайр?

Дверь распахнулась, и сиделка внесла поднос с завтраком. Патрика через раскрытую дверь Кэт не увидела.

– Для вас это не представляет никакого интереса, – сказал врач. – У него была наследственная болезнь, которая называется гипертрофическая кардиомиопатия.

– Ничего, если я это поставлю, доктор? – спросила сиделка.

– Конечно.

Сиделка опустила поднос на столик и установила столик на кровать.

– Это ужасно – иметь подобную болезнь, – продолжал врач, и его голос немного смягчился. – Если вы родились с таким геном, то вполне можете умереть, не дожив и до сорока. У матери доктора Суайра была та же болезнь, и она умерла в возрасте тридцати восьми лет. Его дядя с таким же заболеванием умер в тридцать четыре года. Очень немногие доживают до сорока пяти. Доктору Суайру было сорок три года. Последние два года он, по-видимому, принимал лекарства от этой болезни. Он мог умереть в любой день.

– Значит, из-за этого он так интересовался проблемой смерти? – заметила Кэт.

– Он никогда никому не говорил о своей болезни. Он посещал кардиолога частным образом.

– Доктор Суайр был очень преданным своему делу человеком, – сказала сиделка и вышла.

– Вот видите, как опечален медперсонал, – произнес доктор Байнс.

– Значит, из-за этого он интересовался смертью? – снова спросила Кэт.

– А он что, интересовался?

– А вы разве не знали?

– Доктора Суайра интересовало множество вещей. Он был чрезвычайно одаренным человеком.

– Я хотела бы позвонить в полицию, – сказала Кэт.

Тик доктора Байнса усилился.

– Кэтрин, доктор Суайр мертв. Вам не кажется, что нет особых оснований вмешивать в это дело полицию? Реклама такого рода не принесет никакой пользы ни клинике, ни нашим пациентам. Конечно, нам бы хотелось знать, что на самом деле произошло. – Он вынул руку из кармана и потер кадык. – Но мы готовы оставить все как есть.

– А как же Салли Дональдсон? Разве вам не интересно узнать, что с ней случилось?

– Если у вас есть что сказать по поводу Салли Дональдсон, я предложил бы вам сообщить об этом коронеру. – Доктору явно было не по себе.

– Итак, у вас нет никаких подозрений относительно доктора Суайра? За исключением того, что, черт побери, вы прекрасно знаете – это никакая не передозировка наркотиков.

– Ну, может быть, вы просветите нас насчет того, что же все-таки произошло. Нам бы очень хотелось знать.

– Нет, я не думаю, что вам в самом деле хотелось бы знать, что произошло. Не думаю также, что вам нужна правда о докторе Суайре.

Доктор Байнс повернулся к двери:

– Послушайте… я… вас ведь ждут. Могу я заглянуть к вам через некоторое время?

– Отлично.

Он вышел, оставив дверь открытой. Вошел Патрик, бросился к Кэт и поцеловал в щеку.

– Ну, сегодня ты уже не под таким кайфом, как прошлой ночью.

– Спасибо.

– Как ты себя чувствуешь?

– Полный порядок.

– Господи, что, черт побери, тут творится? Я ни от кого ничего не мог добиться. Сказали только, что ты приняла слишком большую дозу наркотика. Почему? Что случилось?

– Мое пальто, – сказала Кэт. – Где мое пальто?

– Пальто?

– Мое синее кашемировое пальто, в котором я была.

Патрик открыл дверцу шкафа. Пальто Кэт висело внутри, помятое и разорванное в нескольких местах.

– Пожалуйста, дай мне его.

Он снял пальто с проволочной вешалки и положил на кровать. Кэт сунула руку в карман и вздохнула с облегчением – ее пальцы коснулись твердого корпуса магнитофона. Она вытащила его. Пленка была на месте. Она кончилась, и магнитофон перестал работать. Кэт включила перемотку. Послышалось тихое поскрипывание катушек.

Затем она нажала на кнопку воспроизведения и прибавила звук. Раздалось шипение, какие-то скрежещущие звуки, потом голос доктора Суайра, приглушенный, с отзвуком слабого эха.

«„Перрье“ подойдет?»

Потом ее собственный голос:

«Спасибо».

«Молоко? Сахар?»

«Черный, пожалуйста».

Такой звук, словно что-то поставили, потом позвякивание посуды и снова голос доктора Суайра:

«Итак, вы хотели со мной поговорить».

«Совершенно верно. Мне хотелось бы узнать, что происходило в операционной».

Теперь Кэт вспомнила все. Они с Патриком сидели молча, слушая пленку: тяжелое дыхание Кэт, звук падения, когда она из последних сил пыталась выбраться из лаборатории, позвякивание ключей, звон разбившегося стекла, ветер и дождь, скрип калитки из проволочной сетки, шум шагов, голоса сиделок, которые ее нашли, и затем гулкая тишина – пленка кончилась.

– Я вырвала шприц, – сказала Кэт. – Помню, он был у меня в руках. По-видимому, я уронила его где-то. Его можно найти… в нем должен быть препарат, и это докажет…

Патрик присел на краешек кровати и легонько коснулся ее щеки.

– Храбрая девочка. Но это ни к чему. Все доказательства у тебя на пленке. У тебя есть все, чтобы доказать, что ты права. Да и результаты вскрытия покажут, что было в том шприце. Боже мой, что за негодяй!

– Я убила его. – Она сглотнула. – Это ужасно.

– У тебя был не такой уж большой выбор.

Зазвонил телефон, и они оба вздрогнули. Кэт взяла трубку.

– Алло, это Кэт Хемингуэй?

– Да. – Кэт попыталась определить по голосу, кто говорит, но не смогла.

– Вы все еще в клинике, милочка? Я не была уверена, но на всякий случай решила сначала поискать вас тут.

Дора Ранкорн.

– У меня есть для вас еще одно послание, милочка. От вашего брата Хауи. Он говорит, вы поймете, что это значит. Он сообщает, что кто-то стучит по дереву. Вы что-нибудь понимаете?

– Нет, – сказала Кэт.

– А я-то думала, что вы поймете, милочка.

– Это все?

– Да, милочка. Только это. Позвоните мне, когда вас выпишут, мы с вами поболтаем.

– Конечно. – Кэт поблагодарила медиума и повесила трубку.

– Кто это? – спросил Патрик.

Задумавшись, Кэт ничего не ответила. Ей стало не по себе. Слова женщины звенели у нее в голове. Стучит… кто-то стучит по дереву. Это невозможно.

Совершенно невозможно.

– Все в порядке, – сказала она. – Ничего особенного.

– Не могу поверить, что этот негодяй попытался тебя убить. Когда ты сюда вернулась?

– В воскресенье вечером, после того как ты уехал, – рассеянно ответила Кэт.

Стучит…

– Ты же обещала подождать до понедельника. Я собирался пойти с тобой.

Высокая сиделка с кислым лицом открыла дверь:

– Позавтракали?

– Вскрытие доктора Суайра уже произведено? – спросила Кэт.

– Насколько мне известно, оно не производилось.

– Почему?

– Думаю, не сочли нужным. Он каждую неделю посещал кардиолога. Совершенно ясно, от чего он умер.

– А где труп? – спросила Кэт.

– Его будут кремировать сегодня утром. Многие из медперсонала пошли на заупокойную службу.

– Сегодня утром? Где?

– В крематории Стамфорда.

– Вы знаете, в котором часу?

– В десять. Вы несколько опоздали, чтобы послать цветы, – сказала сиделка ехидно и унесла нетронутый поднос.

– Господи! Сколько сейчас времени?

– Без двадцати пяти одиннадцать, – ответил Патрик.

– Ведь тела не сжигают прямо после службы, верно? – спросила Кэт.

– Нет. Мне кто-то говорил, обычно ждут, пока наберется несколько покойников.

– Если я позвоню, мне просто не поверят. Подумают, что я малость свихнулась. Я могу прокрутить им пленку – ей-то они поверят. Твоя машина тут?

– Да, но…

– Ты можешь подогнать ее ко входу? – Кэт спустила ноги с кровати. – Я должна остановить кремацию. – Она встала и покачнулась. Патрик подхватил ее.

– Для чего?

– Как ты не понимаешь? Этот мерзавец, доктор Суайр, собирался сделать мне инъекцию – ты ведь слышал на пленке. Он сказал, что тот же самый состав он ввел Салли Дональдсон. Так?

Патрик кивнул.

– Этим составом – какой-то барбитурат с чем-то еще – он одурачил всех, заставил всех думать, что Салли Дональдсон умерла, а она была жива. Он ведь это сказал, правильно?

– Верно.

– Ну вот, именно его я ему и ввела. Они считают, что у него был сердечный приступ из-за болезни сердца. А что, если они ошибаются?

«Альфа-ромео» взбирался по крутому склону, перед ним двигался грузовик. Патрик, прибавив газу, решил было обогнуть его, но тут же затормозил и снова приклеился к грузовику. Наконец грузовик с грохотом свернул в сторону.

Было десять минут двенадцатого.

Патрик на скорости въехал на холм. По правой стороне тянулась низкая каменная стена. Из внушительных ворот высовывался нос черного лимузина «даймлер».

– Вот и добрались.

Патрик сделал знак рукой и затормозил. Он подождал, пока выедет «даймлер», и поехал по широкой подъездной аллее к просторной, почти пустой парковочной площадке перед современным кирпичным зданием крематория. Несколько людей в темных костюмах рассматривали цветы у боковой стены.

Патрик остановил машину перед парадной лестницей и помог Кэт выбраться. Он взял ее под руку, и они поднялись к крытой галерее. Справа находилась дверь с маленькой табличкой «Главный управляющий». Патрик постучал. Ответа не последовало.

Кэт открыла тяжелую дубовую дверь и заглянула в часовню. Там было пусто, тихо. Она пошла по боковому проходу – ее каблуки звонко цокали по полу, – направляясь к пустому катафалку, который стоял между тяжелыми синими бархатными занавесями. Патрик шел за ней. За катафалком была дверь с медной ручкой.

Кэт повернула ручку, и, как только дверь открылась, в лицо ей пахнуло жаром. Она шагнула вперед по бетонному полу. Послышался рев пламени. Прямо перед собой Кэт увидела три гроба на тележках с колесиками. Слева тянулась стена из стальных пластин с металлическими дверцами. Одна была открыта, и двое мужчин в робах устанавливали гроб в выложенную кирпичом печь. С обеих сторон яростно бушевали языки пламени.

Они толкали гроб, пока он полностью не вошел в печь, потом один из мужчин нажал зеленую кнопку на стене, и металлическая дверца скользнула вниз. Рев пламени стал тише.

Мужчины заметили их. Один, дородный, со светлыми волосами и полоской сажи на щеке, подошел к ним с нахмуренным видом:

– Чем могу помочь?

Кэт, не отводя глаз, смотрела на три гроба на тележках.

– Доктора Суайра уже кремировали?

– Доктора Суайра? – Большими грязными руками мужчина взял листок бумаги. – Он тут. Вернее, в эту же секунду его уже не стало.

Кэт бросилась к металлической дверце.

– Вы можете это прекратить? – крикнула она мужчине. – Можно ли это как-нибудь остановить?!

Мужчина покачал головой:

– Увы, невозможно. – Он мягко улыбнулся. – Знаете, вам не следовало бы тут находиться. Идите в часовню. Там поприятнее.

– Пошли, – сказал Патрик.

Он обнял Кэт и отвел от печи. Кэт закусила губу, и они медленно направились к двери. Когда они были уже на пороге, из печи послышались три громких, резких удара.

Кэт круто обернулась, взгляд ее остановился на металлической дверце, сердце отчаянно забилось.

Последовало продолжительное молчание – слышался только рев пламени.

– Дерево, – сказал мужчина в робе. – Иногда такое случается. Трещит от жара.

1

Поп Александр (1688–1744) – английский поэт. (Здесь и далее примеч. пер.)

2

Шекспир У. Гамлет. Перевод Н. Полевого.

3

Обыгрывается известный эпизод – «Бостонское чаепитие» – приход в Бостонскую гавань английского корабля с чаем, – с которого началась война американских штатов за отделение от Великобритании (1775–1783).

4

Преэклампсическая токсемия – тяжелая форма токсикоза беременности на поздних сроках.

5

Канюля (от франц. canule – трубочка), полая трубка с тупым концом, предназначенная для введения в организм человека (или животного) лекарственных или рентгеноконтрастных веществ, восстановления проводимости дыхательных путей, извлечения жидкостей из полостей тела, а также для анатомических, патологоанатомических и лабораторных исследований. К. изготовляют из металла, стекла или пластмассы. (Прим. ред. FB2)

6

Барристер – в Англии – адвокат высшего ранга, имеющий право выступать во всех судах.

7

Солиситор – адвокат, дающий советы клиенту, подготавливающий дела для барристера и выступающий только в судах низшей инстанции.

8

Эпилептическое состояние (лат.). Характеризуется серией судорожных припадков с короткими интервалами между ними. Иногда заканчивается смертью.

9

Лапаротомия – большой разрез по срединной линии живота.

10

Больше 26 °C.

11

Демистер – приспособление против запотевания стекла.