Книга: В добрый час! Гнездо глухаря
В добрый час!; Гнездо глухаря
1913–2004
По воспоминаниям Виктора Сергеевича Розова, ему нагадали жизнь трудную, но интересную и счастливую. И хотя он не верил в предсказания, но вынужден был признать: в марте 1949 года они начали сбываться. Пьеса «Ее друзья», которую сам автор самокритично оценивал как «весьма жиденькое произведение», была принята к постановке в Центральном детском театре. До того времени актер костромского театра, выпускник театрального училища Розов уже прошел многие из выпавших на долю его поколения испытаний. В самом начале войны двадцати восьми лет от роду он ополченцем ушел на фронт, был тяжело ранен. Оправившись от ранения, он работал во фронтовом театре, сочинял пьески для концертных бригад. После войны Розов продолжил учебу, в 1952 году окончил Литературный институт им. А. М. Горького, в котором позже стал преподавать, руководить семинаром начинающих драматургов.
Пьесы Розова – а их около двадцати – в совокупности отразили целую эпоху, однако эпические темы, в отличие от драматургии военных и послевоенных лет, не стали в его творчестве доминирующими. Розов писал о том, о чем писала русская классическая литература, – о человеческих чувствах. Он был поклонником психологического стиля Московского Художественного театра, и ему удалось возвратить на сцену, да и в литературу психологическую драму. Его профессиональный интерес был сосредоточен на проблемах личности, семьи, этики, то есть на тех вечных ценностях, которые только и были в состоянии гуманизировать наш прагматичный и жестокий век.
Герои Розова непосредственны и чисты, в их отношении к миру неизменно сохраняется естественность. Будучи молодыми и наивными, они каким-то неведомым искушенному уму образом всегда ответственны за свои решения. Им трудно в расчетливом и дряхлеющем обществе, им несладко и одиноко даже в собственной семье. Розовские мальчики – именно так их принято называть в критических работах – вышли на театральные подмостки в 50-е годы, и оказалось, что они не столь уж странны; наоборот, их узнавали, зритель их ждал и видел в них себя. Честные и добрые, они, однако, сами нуждались в сочувствии, не находя его в окружающей действительности. Психологические пьесы Розова вскрыли те социальные болезни, о которых не принято было говорить и которые воспринимались тогдашним обществом как нормальные явления, как образ жизни.
Уже первая пьеса Розова «Семья Серебрийских» (1943), названная при публикации в 1956 году «Вечно живые», рассказывала о самоценности любви, личного счастья в трагическое для страны время – события происходили в годы Великой Отечественной войны. Героический пафос, характерный для сознания людей той поры, не подавлял в пьесе лирической темы. Нравственным компромиссам, приспособленчеству была противопоставлена истинная любовь. В основу пьесы была положена традиционная антитеза, на которой выстраивались сюжеты великого множества произведений русской и зарубежной литературы.
Но Розов усложнил интригу, поставил героиню перед выбором, заставил пройти ее по пути иллюзий и разочарований. На фронте пропадает без вести доброволец Борис, и его любимая девушка Вероника совершает, как она сама признается, «нечто страшное»: спасая себя, выходит замуж за пианиста Марка, двоюродного брата Бориса. Возможно, ей, как когда-то пушкинской Татьяне Лариной, после потери любимого стали «все жребии равны» и она пытается жить по принципу «привычка свыше нам дана, замена счастию она».
Однако любовь к Борису одерживает верх над инстинктом самосохранения, а душевная чистота героини препятствует дальнейшей совместной жизни с меркантильным, малодушным Марком, для которого смысл существования заключается в том, чтобы выжить любой, даже самой безнравственной ценой.
В 1957 году спектаклем по этой пьесе Розова в постановке Олега Ефремова открыл свой первый сезон Московский театр-студия «Современник». В том же году режиссером Михаилом Калатозовым и оператором Сергеем Урусевским был снят по мотивам этой пьесы получивший мировое признание кинофильм «Летят журавли», удостоенный на фестивале в Каннах высшей награды – Золотой Пальмовой ветви.
Розова волновало прежде всего духовное бытие молодого современника, проникновение в сферу его мыслей, эмоций, настроений, поисков, и именно здесь он находил истоки драматических конфликтов, социально содержательных и философски обобщенных. Розовские пьесы (один из критиков верно назвал их драмами «пробуждающейся и зреющей нравственной силы») в высшей степени «внимательны» к любым моментам, облегчавшим движение художественной мысли внутрь и в глубь человеческого характера.
Вслед за образом погибшего на войне Бориса, цельного, открытого юноши, в пьесах Розова появляются молодые нравственные максималисты, предъявляющие счет обществу, забывшему те высокие моральные принципы, по которым жил герой «Вечно живых». Будучи мастером психологического рисунка, драматург не стремился делить своих героев на положительных и отрицательных. Все его персонажи могли пережить минуты слабости, добросовестно заблуждаться, ошибаться, но классическими «злодеями» никогда не были. Носители тех или иных ложных жизненных ценностей оставались вместе с тем добрыми, любящими и заботливыми людьми, искренне верящими в свои убеждения, полагающими свой образ жизни истинным: они были и расчетливы, и наивны одновременно. Внешнему конфликту драматург предпочитал антитезу, и проблематика пьес прояснялась за счет раскрытия психологического состояния героя. Эти черты драматургии Розова стали очевидными уже в пьесах, написанных в конце 40 – начале 50-х годов, – «Ее друзья» (1949), «Страница жизни» (1952), «В добрый час!» (1954).
В комедии «В добрый час!» драматург ставит своих молодых героев перед выбором: выпускники школ решают, кем им быть и какими им быть. Розовские мальчики – романтики, они не склонны к компромиссам, свойственным людям старшего поколения. Да, они наивны в своей вере в добро, но Розов демонстрирует их незаурядную нравственную силу, которая должна им помочь возмужать, отстоять их право на доверие к себе, к чистоте своих помыслов и желаний, преодолеть пока неведомые трудности. Молодые люди из интеллигентных, благополучных семей, они еще не знают жизни, не испытали самых горьких ее проявлений.
Действие пьесы разворачивается в квартире пятидесятилетнего доктора биологических наук Петра Ивановича Аверина. Человек науки, он сохраняет в себе рыцарское отношение к идеалам добра, не принимает мелочности своей супруги Анастасии Ефремовны, успешно обустраивающей комфортный быт семьи и пытающейся по запискам, по блату устроить в Бауманское училище своего младшего сына Андрея. Всеми силами она стремится к тому, чтобы непутевый сын, не обременяющий себя ни заботами о хлебе насущном, ни поисками своего призвания, «в люди вышел». «Ты провалишься на экзаменах, так и знай!.. Смотри, останешься ни с чем, пойдешь на завод, к станку!» – сегодня эти материнские «наставления» звучат почти неуклюжей пародией. Но дело не в анахроничных реалиях, определявших в свое время социальный статус человека. В отличие от мужа, Анастасия Ефремовна гораздо прагматичнее относится к современной жизни, в которой многое решает верность фамусовскому принципу «порадеть родному человечку». Она живет, как велит здравый смысл. Сварливая, суетливая, лукавая, она вместе с тем добра, мягкосердечна, хорошая хозяйка, заботливая жена и мать.
Уже первая авторская ремарка вводит нас в благополучную атмосферу семьи: при всех сложностях «квартирного вопроса» Аверины живут в новом доме, у них есть даже столовая-гостиная, обставленная добротной мебелью. Вообще быт воспринимается Розовым не просто как естественная основа человеческого существования, он является в его представлении орудием испытания героев на нравственную прочность, дает ему возможность нелицеприятно судить об уровне их моральных критериев.
Следуя традициям драматургии Островского, Розов создает характеры во многом за счет описания быта, в том числе подробных ремарок. Так, вводя читателя и зрителя в мир Анастасии Ефремовны, он придает особое внимание вещным деталям, перечисляет многие предметы интерьера: тут и большие часы, и рояль, и люстра, и комически обыгрываемая, экзотическая раковина-пепельница (в доме, где никто не курит).
В дальнейшем в ремарки и диалоги входят подробнейшие указания на то, что едят герои, как закрывают дверь, что вытаскивают из кармана и т. д. Пьеса и начинается с внешне необязательного для сюжета и раскрытия характеров столкновения братьев – Андрея и Аркадия Авериных – до поводу галстука. Но эта вещная деталь, побуждающая героев осыпать друг друга упреками, тем самым позволяет определить их «болевые точки» – у одного «гулянки на уме», другой тяготится положением актера-неудачника.
Через многочисленные атрибуты бытовой среды драматург раскрывает всю пестроту разнообразных общественных и личных связей, так или иначе оказывающих влияние на духовное состояние героев. В пьесе «В добрый час!» страсть к вещизму, к благополучию любой ценой прямо противопоставляется доброте. Петр Иванович говорит своей супруге: «Когда мы жили в одной комнате, ты как-то добрее была, Настя». Прошлое, по которому ностальгируют герои, представляется добрым миром, в котором жили бессребреники. А Андрей в укор сытому, обеспеченному настоящему напоминает о военных годах, которые он провел у сибирских родственников: «Ничего не помню, только бревенчатые стены и ходики… Мягко тикали…»
Воспоминания отца и сына усиливают мотив разлада, неправедной жизни Авериных. Персонажи появляются на сцене как бы между прочим, их присутствие не мотивировано предыдущим эпизодом и не связано с сюжетными линиями других героев. В эту чистую квартиру они зашли будто случайно, и никому нет дела до другого, кроме Анастасии Ефремовны, чья забота о сыновьях обретает уродливую форму.
Покой семьи нарушен двумя обстоятельствами: Андрей сдает вступительные экзамены в Бауманское училище и из Сибири приезжает племянник Аверина-старшего Алексей, тоже абитуриент. В системе персонажей пьес Розова практически нет героев, своим жизненным опытом и воззрениями повторяющих друг друга. Андрей и Алексей почти одногодки, но если первый инфантилен, то второй разумен, самостоятелен, ответствен за свои поступки и решения. Алексей рос без отца, воспитывался в большой семье, учебу в школе совмещал с работой на лесопильном заводе, в мастерских, чистил тротуары. Эти жизненные трудности закалили его характер, способствовали его быстрому духовному возмужанию.
Иная судьба у Андрея, чей образ стал настоящим художественным открытием драматурга. В отличие от других персонажей, он еще не осознал себя, его характер не сформировался. В обаятельной, полной душевной теплоты и непосредственности фигуре этого парнишки соединяются ребячье озорство и пытливая активность острой, напряженно работающей мысли, наивная задиристость многих рассуждений и романтически окрыленная мечта о настоящем деле в жизни, напускная развязность и скрытая за ней внутренняя чистота и порядочность, органическое презрение к пошлости, к фальши в любых ее обличьях.
Андрей неизменно весел и ироничен, однако его насмешливость не имеет ничего общего с пустым злопыхательством, наигранным скепсисом молодой, но уже разочарованной души. Наоборот, и бойкое слово, и остроумная шутка, и язвительные укоры, и непритворное обличение позерства и модничанья – все это помогает ему оставаться самим собой, быть всегда жизнерадостным, бодрым и сохранять оптимизм, который не только не противопоставляется иронии, но ею во многом поддерживается и проверяется.
Характер Андрея, представленный в развитии, наиболее интересен драматургу, сделавшему именно этого персонажа главным героем. Андрей по-детски протестует против вещизма, приспособленчества, рассудочности матери. Его нигилистический максимализм эпатирует: «Иногда мне хочется пройтись по нашим чистым комнатам и наплевать во все углы…» Порой он неразборчив по отношению к добру и злу: то, как романтик, заявляет, что желает уехать «хоть на край света», то говорит, что после института устроится в Москве.
Он соглашается отнести рекомендательную записку к декану («Считай, что я в Бауманское попал»), но он же, мучимый угрызениями совести, рвет ее. Обращенный к Андрею вопрос Алексея: «…теленок ты или подлая душа?» – вызван прежде всего чистосердечием главного героя: он ни от кого не скрывает своих сомнений и метаний.
В Андрее словно борются два начала – высокое, отцовское, и недостойное, прагматичное, воспринятое от матери. Однако за внешней инфантильностью, легкостью, беспринципностью Андрея таится взрослое чувство: «Думаешь, веселый дурачок? Это ведь так… Тоска». Именно эта неудовлетворенность собой – едва ли не самое ценное качество розовского героя. Конфликт внутри личности более привлекает драматурга, чем конфликт личностей.
В семейный сюжет Розов вводит социальный мотив: Андрей протестует и против лицемерия, ставшего нормой тогдашней общественной жизни. Он не принимает ханжества, культивирующегося в комсомоле: школьный коллектив дружно «прорабатывал» его за некомсомольское отношение к своему участию в жизни страны – а ведь он всего лишь честно признался, что не знает, кем хочет быть.
Демагогия, карьеризм типичного воспитанника столичного комсомола проявляются в образе Вадима, приятеля Андрея. По характеристике Анастасии Ефремовны, он всегда «подтянутый», «опрятный, вежливый, да еще и умница». Его речь изобилует штампованными фразами-«агитками» вроде «в наше время учиться шаляй-валяй – недостойно», «в любой профессии можно прозябать и можно стать человеком». С апломбом рассуждая о большой мечте, о долге, о настойчивости и упорстве в достижении цели и прочих высоких материях, он замечает: «Кажется, этому нас в школе учили и в комсомольской организации».
В отличие от Андрея, Вадим не испытывает никаких сомнений относительно своей дороги в жизни, ибо его нравственное кредо вполне определилось: будучи сыном знаменитого академика, он не без оснований надеется легко попасть по отцовской протекции в облюбованный им престижный Институт внешней торговли. Более того, он расчетливо и цинично планирует свою жизнь на много лет вперед.
Розов здесь словно отсылает нас к нравственным проблемам классических произведений XIX века, вводя в пьесу мотив «необыкновенной личности» и «простых смертных». Ученик столичного комсомола после окончания вуза не намерен «затеряться в должности какого-нибудь делопроизводителя в министерстве» и рассчитывает на работу в странах капиталистического Запада.
В пьесе нет внешнего, явного конфликта. Правда, фигурами Вадима и Алексея, стоящих на прямо противоположных нравственных «полюсах», Розов создавал возможность построения драматического конфликта в виде открытого, обнаженного столкновения, но не использовал ее в достаточно полной мере. Целеустремленно развивающейся борьбы между этими персонажами на протяжении сценического действия фактически не происходит. Вплотную они сталкиваются только в одном эпизоде, когда застенчивый, скромный Алексей, возмущенный хвастливо-демагогической болтовней Вадима, изменял привычной сдержанности и «взрывался» («Чести у тебя нет, совести. Подлец ты!»). Схватка эта не получает дальнейшего продолжения в сюжете, зато самым непосредственным образом отражается на судьбе Андрея. Она как бы проецируется на внутренний мир главного героя, делающийся реальной ареной проявления всех ее последствий. Ибо Вадим и Алексей не меняются, остаются антиподами и после столкновения друг с другом. Меняется Андрей, укрепляются его здоровые моральные устои.
И сюжет, подчиняющийся законам комедийного жанра, не отличается драматизмом: не поступил молодой человек в институт и уехал в провинцию… На сцене появляются и исчезают персонажи, которые говорят в равной мере и о мелочах, и о судьбоносных проблемах, и именно в этих разговорах, а не в драматизме обстоятельства заключается драматургическая суть пьесы, раскрываются характеры. Но, развивая тему жизненных ценностей, смысла человеческого существования и не прибегая при этом к непримиримой борьбе своих персонажей, Розов подводит их бесконечные разговоры о том о сем к неожиданному, сюжетно не мотивированному поступку главного героя – и поступок этот концентрирует в себе весь смысл пьесы. Здесь практически нет завязки, а кульминация приходится на финал.
«В добрый час!» заканчивается на оптимистической ноте, в финале побеждает высокая мораль. Андрей совершает достойное действие, перечеркивающее его благополучную и безответственную жизнь. Сюжет строится как бы на обратной ситуации: в начале пьесы Алексей приезжает в Москву, в конце ее Андрей отказывается сдавать решающий экзамен, бросает уютную столичную квартиру и уезжает с Алексеем в Сибирь, следуя тем самым по стопам отца, начинавшего свою трудовую жизнь чернорабочим. Последнее сценическое слово Андрея: «Пошли!» – выражает веру драматурга в своего героя. А развязки в прямом смысле слова здесь нет. В свое время Гоголь утверждал, что «Ревизор» – пьеса без конца. Розовские пьесы часто заканчиваются началом нового этапа в судьбе героя, и они тоже словно без конца.
Как правило, сценическое действие у Розова не сосредоточивается на одном герое, что роднит его драматургию с чеховской. Ему в равной степени интересны все персонажи, они самоценны, их сюжетные линии не находятся в подчинительных отношениях с судьбой главного действующего лица. В комедии «В добрый час!» своей самостоятельной сценической жизнью живут и Алексей, и Вадим, и подруга Андрея Галя, и его брат – актер Аркадий, у которого свои проблемы не только с любимой девушкой и с матерью, но прежде всего с самим собой. Он живет по инерции, не удовлетворен работой в театре, теряет веру в свое призвание. Андрей называет его неудачником, а Маша, его возлюбленная – персонаж явно морализаторского плана, выразитель авторских оценок, – говорит ему: «Ты потерял вкус к жизни, себя стал любить, а не искусство – вот оно и мстит тебе!» Но Аркадий все же преодолевает свои сомнения, убеждается в том, что театр, роли – это его жизнь. Он обретает второе дыхание и тоже оказывается на пороге новых свершений.
Материальные блага, взлеты карьеры, общественный престиж – ценности, ставшие приоритетными, значимыми в послевоенной городской среде. Востребованные в той социальной атмосфере, которую воссоздает Розов, они органически не принимаются его молодыми героями, не склонными противопоставлять измельчавшему миру патетические речи, высокие лозунги, моральные проповеди и отторгающими их всем своим естеством, натурой, сознанием.
Действие пьесы «В поисках радости» (1957) происходит, как и в других произведениях Розова, в городской квартире, конфликты разворачиваются в семье. Образ ученика средней школы Олега Савина, отцовской саблей изуродовавшего новую мебель – символ мещанской жизни, накопительства, приобретательства в условиях тотального дефицита и очередей, – стал для современников знамением времени, напоминанием об истинном смысле жизни. В целом он отвечал как идеалам людей, помнивших войну, так и официально пропагандируемой советской морали.
В пьесе появляется отрицательный герой, а в основу сюжета положен внешний конфликт: Олег и Леночка, жена его старшего брата Федора и удачливая приобретательница, выступают антагонистами по отношению друг к другу. Леночка показана как весьма предприимчивая и меркантильная особа, ее никто не любит, кроме мужа, которого она презрительно именует бездарем и тряпкой, и автор практически не оставляет зрителю никакой возможности быть к ней снисходительным. Что же касается Олега, в сердцах обзывающего Леночку курицей, то он действует как нравственный максималист, воспитанный на Маяковском: пресловутая мебель брата для него столь же нестерпима, как мещанская канарейка для поэта (стихотворение «О дряни»), и если был призыв свернуть головы канарейкам ради светлого будущего, то и эксцентричный поступок юноши имеет моральное оправдание. В конечном счете этический ригоризм, нетерпимость Олега порождены временем в той же мере, что и вещизм Леночки – оба персонажа отражают крайности общественной морали.
В пьесе нет назидательности, морализаторства, как нет и традиционной развязки, в которой бы обнаружились правые и виноватые. Розов не выносит приговор своим героям, но очевидно, что авторские симпатии – на стороне Олега. В отличие от Андрея Аверина, он не претерпевает в ходе драматического действия заметных нравственных преображений, но то, чем он уже обладает, – прямодушие, бескомпромиссность и честность, неприятие стяжательских устремлений, – является для драматурга залогом духовно содержательного будущего пути его героя.
Экстравагантная выходка Олега сама по себе ничего не предрешает в судьбах персонажей, не разрубает многослойный конфликтный узел, завязавшийся в их отношениях друг с другом (хотя и заметно активизирует драматическое действие, сообщает ему ту резкость, напряженность, которой не было в комедии «В добрый час!» с ее мягкой, сдержанной иронично-юмористической тональностью и отсутствием острособытийных сюжетных моментов). Сценические обстоятельства создают
предельно накаленную обстановку в доме, когда так или иначе должны выявиться нравственные возможности разных персонажей, каждый из которых оказывается в ситуации выбора.
Розов отнюдь не упрощает и не облегчает последствий конфликтной ситуации, возникающей после бунта Олега. Слабовольный, душевно парализованный Федор Савин, уступая агрессивным притязаниям жены, все же уходит из родной семьи, но уходит в подавленном состоянии, с горестным чувством вины перед матерью, перед близкими и перед самим собой. Напротив, сверстник Олега Геннадий Лапшин под его воздействием избавляется от дурных сторон деспотического отцовского воспитания, духовно распрямляется, преодолевает апатию, безучастность к проявлениям несправедливости.
Впрочем, как и в других своих пьесах, драматург не настаивает на однозначно-категорических решениях – жизненная перспектива «ищущих» героев очерчивается к финалу в общем виде, акцент ставится прежде всего на процессе перестройки их сознания. В конечном счете пьеса «В поисках радости» органично совмещает в себе раскрытие конфликта внутреннего, подспудного, развивающегося в сфере личных нравственных понятий, и динамику открытых, мировоззренческих по своему существу столкновений.
Конфликт в отношениях молодого высоконравственного героя и порочного окружения становится непримиримым в комедии «Неравный бой» (1959), к тому же он осложнен традиционным для русской классической литературы противостоянием «отцов» и «детей» и обогащен любовным мотивом. Сценическое действие концентрируется в ней преимущественно вокруг одного момента – слишком поздних возвращений героя, студента-первокурсника Славы Заварина, по вечерам, что вызывает резкое недовольство со стороны его бдительных родственников. Как бы принимая эстафету от Олега Савина с его нравственным максимализмом, Слава с еще большим ожесточением и яростью защищает свое «неприкосновенное хорошее», свое право на самостоятельность жизненных решений, безапелляционно отвергает любые компромиссы: «Если я сейчас уступлю, я ведь потом все в жизни уступить могу… Все продать, предать, у меня уже чести не будет… совести… Я не уступлю ни на один микромикрон… не уступлю…»
Не придавая в данном случае решающего значения изображению внутреннего движения, внутренней эволюции характеров, Розов строит «Неравный бой» в форме открытого, публицистически обнаженного столкновения персонажей друг с другом. Финальная схватка Славы с его дядей, «гонителем» первой любви племянника, не оставляла никакой надежды на их примирение, бесповоротно закрепляла участников борьбы на полярно противоположных жизненных позициях.
Этические проблемы решаются Розовым и в пьесах «Перед ужином» (1961), «В дороге» (1962). В драме «В день свадьбы» (1963) проверке на нравственную зрелость подвергаются уже не дети, а вполне взрослые – хотя и молодые еще по возрасту – люди со своими сложившимися, но не осмысленными до конца убеждениями. Центром драмы избрана ситуация необычная, предельно заостренная, кризисная: в день свадьбы, в день заранее подготовленного и уже почти состоявшегося торжества невеста вдруг заявляет, что свадьбе не бывать и что она навсегда расстается с женихом, хотя бесконечно его любит. При всей неожиданности столь решительного поступка поведение героини – Нюры Саловой, дочки ночного сторожа в маленьком приволжском городе, – имеет свою неумолимую внутреннюю логику, вплотную подводящую ее к необходимости отказа от долгожданного счастья. По ходу действия Нюра убеждается в горькой, но непреложной истине: человек, за которого она выходит замуж, давно любит другую женщину.
Своеобразие конфликтной ситуации, возникающей в пьесе, заключается в том, что борьба разгорается не между героями в пределах замкнутого любовного «треугольника». Драматург следит в первую очередь за тем напряженным противоборством, которое происходит в душе героини, ибо ей самой надлежит сделать нравственный выбор, произнести решающее слово. Именно душевные переживания Нюры, с мучительными усилиями постигающей подлинную правду человеческих отношений, являются главным источником драматизма, движущего пьесу. И в трудных условиях Нюра все же принимает хоть и страшное для себя, но твердое решение. Этот добровольный отказ героини от своей любви оценивается драматургом как торжество истинной духовности. Нюра, которая начинает свою жизнь на сцене в состоянии какой-то внутренней заторможенности, бездумной подчиненности окружающей ее среде, оказывается после этого смелого поступка равной себе, своему представлению о личности человека.
В пьесе «Затейник» (1964) мир чувств обогащается политическим мотивом: героиня по имени Галя в начале 50-х годов, желая уберечь от репрессий любимого Сергея, выходит замуж за человека, к которому не испытывает никаких чувств, но спустя годы случайно узнает о незавидной участи своего возлюбленного – опустившегося, духовно сломленного человека. Пьеса завершается уходом Гали из материально обеспеченной семьи, героиня уезжает к Сергею. Как и другие пьесы Розова, «Затейник» заканчивается мотивом дороги, перспективы, наступления новой жизни. Впервые в творчестве Розова здесь появляется герой с трагической судьбой: выясняется, что розовские молодые люди не просто нуждались в человеческом участии, не просто были ранимыми, но оказывались беззащитными, порой беспомощными перед непредсказуемыми поворотами судьбы. Жизнь героя в этой пьесе зависима не только от проблем семьи, но и от ситуации в стране.
Тот же мотив обусловленности жизни человека происходящим в России развит в пьесе «Традиционный сбор» (1967). Как уже не стремился к «иным берегам» и жил своим безотрадным настоящим Сергей из «Затейника», так и герои «Традиционного сбора» осмысливают пройденный путь и свое сегодняшнее состояние. Действие пьесы происходит в середине 60-х годов, бывшие одноклассники собираются вместе и рассказывают друг другу о себе, раскрываются перед своими товарищами как профессионально и нравственно состоявшиеся или несостоявшиеся личности. На сцене представлено сложное поколение – поколение победителей и романтиков, растерявших в военные и послевоенные годы иллюзии, воспитанные школой. В пьесе довольно много персонажей, ее действие не замыкается в пределах семьи или частных отношений двух-трех героев, перед нами коллектив. В числе действующих лиц оказываются и литературный критик, и заведующий овощным складом, и физик, и рабочий, и профессор химии, и люди других профессий, но для драматурга принадлежность к тому или иному роду занятий не имеет принципиального значения. Как говорит один из героев, Сергей Усов, апеллирующий к первоосновам человеческой духовности, «порядочный человек – это уже состоявшийся человек».
В своем стремлении распознать тенденции развития личности Розов, по складу своего дарования драматург камерный, тяготеющий к устоявшимся формам семейно-бытовой, психологической пьесы, не прибегает к масштабным философским обобщениям, не создает широких исторических панорам. В «Традиционном сборе» он открывает для себя новые возможности движения в глубины человеческой души, демонстрируя при этом уверенное драматургическое мастерство, умение через быт проникать в процессы повседневной, будничной жизни. Но если в первых пьесах Розова доминировала определенность авторского взгляда на судьбы героев, то «Традиционный сбор» строится в большей мере как отражение естественного, ничем не стесненного потока жизни, как сцепление разных – больших и малых – факторов, что само по себе свидетельствует о возросшем напоре действительности на творчество драматурга, не стремящегося подвести под одну черту поставленные жизнью проблемы.
Существенно, что сложные, драматичные судьбы персонажей «Традиционного сбора» «завязываются» задолго до поднятия занавеса – точно так же, как остается открытым и финал, не предопределяющий разрешения сценических ситуаций. В таком свободном, непреднамеренном развитии действия чувствуется зрелое искусство мастера драматургической композиции. Вместе с тем эта открытость финала, означающая бесплодность попыток дать готовые рецепты для исцеления нравственных недугов и как бы с новой силой устремляющая героев по тем же их трудным жизненным дорогам, проникнута у Розова особой лиричностью, какой-то умиротворенной просветленностью, снимающей остроту драматических переживаний, сглаживающей резкость столкновений.
Мораль и профессия, этические критерии и сфера производства – эти составляющие судьбы человека образуют конфликтный узел пьес «Ситуация» (1973) и «Четыре капли» (1974).
В поздних пьесах Розова «Гнездо глухаря» (1979) и «Кабанчик» (1981) усиливаются трагические мотивы, напрямую связанные с духовным и мировоззренческим кризисом тех лет. Новые молодые герои видятся теперь драматургу обреченными на одиночество и неспособными найти ответы на волнующие их вопросы, организовать свою жизнь, руководствуясь высокими нравственными побуждениями, преодолеть аморальность и цинизм окружения. Лишенные былого оптимизма Андрея Аверина и Олега Савина, нынешние розовские мальчики испытывают горестное ощущение преждевременной душевной усталости. В них угадывается нечто от лермонтовского лирического героя: подобно своим далеким предшественникам из эпохи 1830-х годов, они страдают от равнодушия общества, их ум иссушен «наукою бесплодной», им скучны «роскошные забавы» предков. Жизнерадостный юмор прежних розовских героев сменяется горькой иронией, и если раньше драматург верил в своих Андреев и Олегов, то теперь он мог бы сказать о новом поколении словами Лермонтова: «Его грядущее – иль пусто, иль темно». Правда, в отличие от героя лермонтовской «Думы», розовских молодых героев конца 70 – начала 80-х годов нельзя упрекнуть в том, что они «к добру и злу постыдно равнодушны» – «холод тайный» вовсе не царствует в их душах…
В «семейных сценах» «Гнездо глухаря», где в целом не происходит никаких экстремальных событий и внимание драматурга сосредоточено на повседневности, очевиден сатирический пафос, с каким воссоздается духовно мертвая обстановка в респектабельной семье Судаковых. На примере отца и двух его детей Розов демонстрирует и этапы нравственного падения человека, и безответственность старших с их порочными взглядами на смысл человеческого существования перед молодым, только вступающим в самостоятельную жизнь поколением.
«Глухарь» – это Судаков-старший, в прошлом участник Великой Отечественной войны, а ныне расчетливый карьерист, успешно претворяющий в жизнь свои честолюбивые планы. Раб служебных интриг, служебного престижа, он глух к душевным болям своих детей. Фигура главы семейства отражает приоритеты советского образа жизни, элиты общества, расценивающей человека исключительно по его служебному положению. Заклейменные классиками XIX века лжеидеалы оказались востребованными в СССР конца 70-х годов, где человек как данность, с его чувствами, талантами, интеллектом, уже не является самоценностью. По-видимому, Судаков, проявляя себя, как о нем сказано, «где-то в сфере работы с иностранцами», достиг тех степеней, о которых в свое время мечтал Вадим – персонаж пьесы «В добрый час!».
Розов, как всегда, чуток к бытовым реалиям времени, отобранным для воплощения творческого замысла, – о семейных ценностях сообщается уже в первой авторской ремарке. Конечно, сервант, который исступленно рубил отцовской саблей Олег Савин двадцать с лишним лет тому назад, несравним с теперешним «стильным» убранством судаковского кабинета, долженствующим материализовать представление о культуре, широте интеллекта его хозяина. Но дело не в диапазоне интеллектуального кругозора Судакова, а в его стремлении быть «на уровне», иметь то, что, так сказать, «положено по чину» иметь людям его круга. Розов иронично передает пристрастия советской элиты 70-х годов: для хозяина кабинета нет никакой разницы между языческими культами диких племен и христианскими символами, модерн сосуществует у него со стариной, ритуальные африканские маски – с иконами. О нравственной невзыскательности Судакова свидетельствуют такие экзотические украшения кабинета, как «засушенная человеческая голова малых размеров», яйцо страуса, чучело небольшого крокодила. Все это, как и «ряд древнерусских икон», собрано вместе человеком, явно одержимым честолюбием.
В доме Судаковых первостепенное значение имеет престиж, и ему подчинены и продвижение по служебной лестнице, и обучение младшего сына в специальной школе с перспективой поступления не в технический вуз, котировавшийся в 50-е годы (недаром именно туда хотела устроить свое чадо мать Андрея Аверина), а в МИМО.
Даже русская литература в семье Судаковых оказывается показателем престижа. Как говорит сын Судакова Пров, «в каждом порядочном доме есть Цветаева, Пастернак и Юрий Трифонов». Книги названных писателей – впрочем, как и других, – в 70-х годах были столь же недоступны большинству, что и засушенная голова малых размеров. И ценность домашней библиотеки Судаковых определяется не количеством и даже не качеством книг, а именно их дефицитностью. Нечего и говорить о таких престижных мелочах, как альбом Босха или бутерброды с осетриной, которую в то время можно было получить разве что в спецпайках. Эти и им подобные детали быта, как и случайные обмолвки персонажей, разговоры ни о чем, играют в пьесе роль не меньшую, чем ключевые монологи.
«Заплывает душа телом» – так объясняет Пров нравственную глухоту отца. Судаков-старший живет в замкнутом номенклатурном мире, его речь сплошь состоит из прямых газетных цитат, изобилует всякого рода идеологическими постулатами. Человек своего чиновного клана, он панически боится вникать в проблемы мира внешнего. Дружбу сына с девочкой Зоей, у которой мать торгует в ларьке овощами, а отец-водопроводчик сидит в тюрьме, он воспринимает как нечто недопустимое. Самодовольный «глухарь» не замечает, что комфортабельный быт, окружающий его семью, разрушает нравственные устои, калечит судьбы близких, духовно их опустошает. Ни отчужденность жены, ни семейная драма дочери, ни душевное смятение сына не вызывают в нем тревоги.
Рядом с Судаковым живет его дочь Искра, по настоянию неверного мужа сделавшая аборт, одинокий и добрый человек, но трудности дочери для отца семейства – лишь внешние раздражители, чрезвычайно обременительные обстоятельства. Очарованный преуспевающим зятем, он не видит отчаяния дочери. Так, он признается Егору: «Ведь я на тебя как на творение своих рук любуюсь, горжусь тобой!» – и он же с поразительной черствостью и агрессивностью реагирует на то, что несчастная Искра молится Господу перед иконами в его кабинете.
Если в Егоре «глухарь» находит утверждение своих идеалов, то дети представляют для его образа жизни скорее угрозу. Поступок Искры для него опасен потому, что дочь может скомпрометировать отца: советский чиновник и его семья обязаны быть атеистами. Страх инициирует в Судакове грубые чувства, вульгарные намерения: он требует от дочери-«богомолки» плевать на иконы. Он глух и к просьбе сына купить в ведомственной аптеке дефицитное сердечное лекарство («Не загружайте меня всякой ерундой!»), и тот, кому оно предназначалось, умирает.
Номенклатурный мир жесток и циничен. Показателен разговор Судакова и его зятя Егора об Андрее Никаноровиче Хабалкине, высокопоставленном чиновнике, у которого «сын удавился». Сочувствие Хабалкину-отцу заглушается сочувствием Хабалкину-чиновнику, ибо, хорошо зная неписаные законы номенклатурной «механики», собеседники убеждены, что после случившегося его карьере придет конец. Как объясняет Егор, «не сумел собственным сыном управлять, какой же ты начальник». В итоге благоразумие одерживает победу над состраданием: зять советует тестю по тактическим соображениям не появляться на похоронах. И в Судакове, и в Егоре проявляются наклонности, достойные мародеров: оба стремятся получить место Хабалкина.
Розов не только показывает морально деградировавших людей, современные «мертвые души», но и создает совокупный образ порочной социальной системы. Чиновники взаимообязаны друг другу, каждая просьба влечет за собой цепочку последующих. Чтобы вмешаться в распределение ордеров на жилплощадь в ведомственном доме, необходимо кому-то устроить путевку в Карловы Вары, а чтобы получить эту путевку, нужно чьего-то племянника «протолкнуть» в аспирантуру… Судаков называет эту взаимозависимость «второй сигнальной системой». Под первой, очевидно, имеется в виду обязательная в те времена в каждом ведомстве телефонная сигнальная система гражданской обороны. Порой в Судакове просыпается чувство жалости к попавшему в беду человеку, но доброе начало, заложенное в его натуре, подавляется всем образом жизни советского чиновника: он привык к этой жизни и иной не желает.
Равнодушие Судакова к людям и его прямо-таки самозабвенное участие в служебной обрядовости, карьерных условностях гипертрофированно развиты в его зяте Егоре Ясюнине. Для Егора, как, впрочем, и вообще для нового поколения чиновничества, Судаков – уже архаизм, его поведение «обременено условностями». «Вчерашнее жаркое», «старье – оно и есть старье» – так отзывается о «глухаре» молодой сослуживец Егора Золотарев. И Егор, и Золотарев – чиновники грядущих предперестроечных 80-х годов, у которых сильно развит инстинкт самосохранения: они выживут при любых социальных потрясениях.
Виртуозный карьерист, расчетливый и хладнокровный, Ясюнин в системе персонажей с полным основанием претендует на амплуа абсолютного злодея, не знающего рефлексий, сомнений и страстей. Отмеченное в критике принципиальное сходство драматургии Островского и Розова заключается еще и в том, что моральные качества многих их персонажей определены изначально, до их появления на сцене.
Зять Судакова руководствуется принципами, помогающими ему строить свой благополучный мир и прорываться к вершинам карьеры. Один из таких принципов – «надо учиться отказывать», другой – «чувство благодарности принижает человека, делает его рабом этой благодарности». В годы, когда социальное происхождение имело весьма существенное значение и в статистических отчетах по тому или иному поводу непременно указывались проценты принадлежащих к рабочим, колхозникам или интеллигентам, Егор – «великий рязанец», по ироничной характеристике Прова, – использовал свою биографию как средство достижения цели, став своего рода экспонатом советской демократии. Судаков демонстрирует его иностранному гостю как работающего на международной ниве сына рязанского мужика-колхозника.
Биография Егора – не важно, реальная или им придуманная, – способствует его успешному продвижению по службе. Неустроенная жизнь «в общежитии, в бараке» с отцом, приехавшим в Москву на заработки, развила в нем природное честолюбие, стремление к успеху, а в конечном счете к власти. Он являет собой типичное порождение социальных парадоксов общества, идеологии тех лет, лицемерия как факта государственной морали: «В школе все о высоких материях – идеи, комсомольский энтузиазм, долг перед Родиной и прочее, а в барак вернусь, и в глаза мне такая другая академия лезет… Учился бешено. Золотая медаль мне как воздух нужна была, как жизнь, как пропуск в будущее». Роскошная по тем временам обстановка в квартире Судаковых лишь утвердила его в намерении добиться успеха любым путем: «Я тогда такое только в кино видел».
Двадцатидевятилетний Егор по своей натуре – победитель. Закончив школу с золотой медалью, получив по окончании вуза диплом с отличием, защитив кандидатскую диссертацию без единого «черного шара», он удачно продвигается по службе, читает лекции в Историко-архивном институте. Егор – красавец, у него роман с дочерью большого начальника, от которого зависит его дальнейшее восхождение по служебной лестнице. Когда-то он появился в семье Судаковых робким провинциальным юношей и с подобострастием Молчалина был готов каждому услужить; в конце же пьесы мы узнаем, как, используя расположение отца своей любовницы, он занимает тот самый пост, о котором мечтал его тесть.
Юный герой пьесы Пров Судаков с болью чувствует, что не только в семье, но и за пределами квартиры, в большом взрослом мире, неумолимо побеждает расчет, что добро бессильно, а слабые мира сего так и останутся слабыми, на обочине той дороги, по которой с торжеством идут Егоры. Юношеское отчаяние, однако, притупляется у него эпатирующим сарказмом. Пров не способен к активному противостоянию, а за его иронией скрываются детская незащищенность и слабость. Он может бросить красивую фразу о социальных безобразиях, их корнях и необходимости эти корни вырывать, но сам не в состоянии никому помочь. Образ жизни отца толкает героя на бессмысленный поступок, столь же детский и отчаянный, как и «бунт» Олега Савина из пьесы «В поисках радости». Свою нелепую выходку с портфелем, выхваченным у прохожего, он совершает для того, чтобы хоть как-то воскресить в отце живое человеческое чувство, побудить его к пересмотру жизненных ценностей, измеряемых отнюдь не только ступенями служебной лестницы.
Проблематика пьесы перерастает из семейно-бытовой в социальную, что во многом происходит за счет внесценических ситуаций. Так, трагическая история с самоубийством сына Хабалкина свидетельствует о растерянности, одиночестве молодых людей, об их духовной инфантильности и беззащитности в прагматичном мире отцов, что придает семейной драме Судаковых статус общественной болезни. Пров вспоминает, как незадолго до смерти Коля Хабалкин высказал ему горькую сентенцию о том, что самые счастливые – камни: «Я бы хотел быть камнем. Существовать миллионы лет, все видеть и ни на что не реагировать». Ту же проблему трагического существования личности в абсурдном и «каменном» мире раскрывает внесценическая история сына Валентины Дмитриевны, одноклассницы Судакова-старшего: во время поездки в Польшу Дима увлекся польской девушкой и, забыв инструкцию руководителя, присоединился к группе позднее установленного срока. Невинная в наши дни ситуация была расценена тогда как грубейшее нарушение режима, обязательных эталонов социального поведения со всеми вытекающими отсюда последствиями: юношу не допустили к защите дипломной работы. Слова Прова: «Я хочу, чтоб дом был чистый», – могут быть отнесены ко множеству советских семей, а в конечном счете и ко всей стране.
Розовские мальчики – не те интеллектуалы, мыслители, которые способны своим разумом, опытом оградить себя от теневых сторон жизни. В сущности, они еще дети, воспринимающие мир преимущественно на эмоциональном уровне, поэтому столь импульсивны их поступки. Андрей Аверин и Олег Савин были активны, в них чувствовалась надежность; недаром пьеса «В поисках радости» заканчивалась бодрыми словами Олега: «Не бойся за нас, мама!» В отличие от них, и Пров Судаков, и Коля Хабалкин, и Дима несамостоятельны, они нуждаются в сочувствии и помощи – и не потому, что так измельчало поколение, а потому, что действительность стала куда более циничной.
Розов показывает, сколь неоднородна молодежь того времени. Студентка Ариадна, любовница Егора, – меркантильное создание, достойная дочь высокочиновного отца. Соблазняя Егора, она без обиняков говорит ему: «Что тебя тут держит, не понимаю. У нас шикарней». В противоположность ей подруга Прова Зоя дорожит прежде всего вечными жизненными ценностями, она способна духовно сопротивляться болезням общества, да и собственным трудностям: «Отец в тюрьме, мать пьет часто, но я ее понимаю… Я люблю жизнь и детей учить хочу. Я буду их учить любить жизнь…»
Розов с присущим ему обостренным чувством времени широко и полно демонстрирует нам полифоничный молодой мир – и романтичный, и духовно усталый, и прагматичный; это его представителям придется утверждать или опровергать те социальные и моральные принципы, которые заявят о себе на рубеже 80 – 90-х годов и коренным образом изменят Россию.
Драматичные семейные и служебные перипетии побуждают «глухаря» Судакова по-новому слышать мир, ему приоткрываются подлинные и ложные ценности его окружения. Вспомним гоголевского городничего из «Ревизора»: в финале эта личность из комической стремительно превращается чуть ли не в трагическую. На последних страницах «Гнезда глухаря» сатирические черты в образе Судакова истончаются, убывают и на смену им появляются трагические: он предан, он не нужен Ясюниным и Золотаревым, его дочь обманута мужем, его сын попадает в милицию… «Живем мы хорошо…» – эту привычную фразу, обращенную к очередным иностранным визитерам, он произносит в финале дрогнувшим голосом, хрипло, глотая слезы.
И все-таки по большому счету поражение Судакова для автора не трагедия. Если в начале пьесы гость-итальянец замечает по поводу некоторого беспорядка в квартире Судаковых: «…это хорошо, чувствуется, что здесь живут люди, а не вещи», – то в конце это суждение постороннего человека подтверждается: в главе семьи пробуждается живая душа. Финал «Гнезда глухаря» элегичен. В нем нет оптимизма прежних пьес Розова, нет лозунговости, никто не едет в Сибирь, никто не говорит о наступлении новой жизни, но в душах героев появляется светлое успокоение: заколачивается дверь на сторону Егора, он для своих бывших родственников теперь только сосед; у Судакова возникает потребность встретиться со старыми товарищами, с которыми он не виделся лет двадцать; а заключительная сцена еще одного визита иностранных гостей, которые молятся «со своими, ритуальными жестами» на черные маски судаковского кабинета, даже окрашена юмором. Сочетание комического, лирического, обнадеживающего в конце пьесы создает ощущение предвестия нового в жизни семьи, хотя это новое в общем-то – хорошо забытое старое, вечное и истинное.
Авторская, скорбная мысль о нравственной деградации общества, о бессилии человека что-либо изменить в сложившейся системе социальных отношений с новой художественной силой прозвучала в пьесе «Кабанчик», написанной в 1981 году, но увидевшей свет только в начале перестройки – в 1987 году. Герою пьесы – Алексею Кашину около восемнадцати лет, которые он в замкнутом семейном мире прожил вполне благополучно, спокойно, с опорой на идеалы добра. Однако то были лишь иллюзии. Узнав, что его высокопоставленный отец, представитель советской элиты, – вор, преступник, Алексей сразу же нравственно взрослеет, избавляется от юношеского инфантилизма, становится человеком ответственным, которому стыдно жить в бесчестье. В противоположность Андрею Аверину, чье заключительное энергичное слово «Пошли!» утверждало веру героя в свою жизнеспособность, в духовные силы, герой «Кабанчика» вскоре после слов: «Главное – жить! Самое дорогое у человека – жизнь…» – берет пистолет и уходит из дома, вынося себе беспощадный приговор. Если пьеса «В добрый час!» заканчивалась отцовским бодрым напутствием: «Пусть поищет!», то отец Алексея Кашина, отнявший у сына всякий смысл существования, толкает его к гибели.
В 1989 году Розов создает пьесу «Дома» – о людях, вернувшихся с афганской войны, а также комедию «Скрытая пружина», показывающую нравы в среде творческой интеллигенции. Теме художника, его отношений с миром посвящены автобиографическая проза Розова «Путешествие в разные стороны» (1987) и пьеса «Гофман» (1991).
Каждое десятилетие второй половины XX века рождало своего героя времени – и он становился героем пьес Розова. В 90-х годах в отечественной драматургии заявили о себе новые имена, появились новые пьесы. Однако пока не прозвучало имени, которое стало бы по-розовски знаковым на стыке двух веков. Драматургии Розова никогда не были нужны свободные пространственно-временные просторы, действие в его пьесах редко выходило за пределы одной квартиры, одной семьи с ее более или менее устоявшимся, размеренным существованием и ограничивалось несколькими днями, максимум – неделями. Но именно ему, драматургу с удивительной творческой интуицией, с его интимным, исключительно личным видением актуальных социальных и этических проблем, удалось отобразить в своем творчестве интеллектуальный, нравственный, эмоциональный опыт молодых современников, когда-то романтически веривших в добро, а когда-то ощутивших себя в отчаянном, безвыходном положении. Как настоящий, большой мастер, Розов создал свою художественную традицию, если не сказать – школу, и несомненно, что в наступившем новом веке эта традиция окажет свое мощное воздействие на драматургию и театр. Да и пьесы его еще не раз будут востребованы нашей быстротекущей жизнью.
Б. Бугров
КОМЕДИЯ В ЧЕТЫРЕХ ДЕЙСТВИЯХ, ПЯТИ КАРТИНАХ
Петр Иванович Аверин, доктор биологических наук, 50 лет.
Анастасия Ефремовна, его жена, 48 лет. Андрей, их сын, 17 лет.
Аркадий, их сын, артист, 28 лет.
Алексей, двоюродный брат Андрея и Аркадия, 18 лет.
Галя Давыдова
Вадим Розвалов
товарищи Андрея, только что окончившие десять классов.
Катя Сорокина
Афанасий Кабанов
товарищи Алексея, тоже только что окончившие десять классов.
Маша Полякова, фотограф, 26 лет.
Столовая-гостиная в квартире Авериных. Это квартира в новом доме. Обставлена добротной мебелью, большей частью новой, но есть и старинные вещи, например большие часы, стоящие слева, у стены. Рояль. Люстра. Просторно, чисто. Есть балкон. Из соседней комнаты выбегает Андрей с галстуком в руках. За ним, в майке-безрукавке, в носках, держа раскрытую книгу, бежит Аркадий.
Аркадий. Положи на место, слышишь?
Андрей. Не кричи, отец занимается. Тихо!
Аркадий. Я сказал – отдай!
Андрей. Съем я его, что ли?
Аркадий. Дай сюда!
Андрей. Маша подарила?
Аркадий. Не твое дело!
Андрей. Маша – вот и трясешься! На, держи, жадина! (Забрасывает галстук на люстру.)
Аркадий (достает галстук). Гулянки на уме! Пролетишь на экзаменах – тогда забегаешь! Останешься без специальности!
Андрей. Ты выучился… Артист, называется! В одних массовках играешь, смотреть совестно!
Аркадий идет к себе.
(Кричит вслед ему.) Позор, позор нашей фамилии!
Аркадий уходит. Андрей прошелся по комнате, подошел к роялю, не присаживаясь, играет одним пальцем «По улицам ходила большая крокодила…». Оборвав игру, закрыл крышку. Снова прошелся по комнате. Звонок. Андрей бросился открывать дверь. Возвращается с Машей.
Маша. Он занят?
Андрей. Чем? Лежит на кровати и какие-то театральные мемуары читает. (Идет к двери своей комнаты.)
Маша. Не говори, что это я.
Андрей (кричит). Артист, к тебе пришли!
Голос Аркадия: «Кто?»
Андрей. Выйди и посмотри. (Маше.) Сейчас появится – он в одной майке валяется.
Маша. Зачем ты его дразнишь?
Андрей. Сам напрашивается. Органически не перевариваю неудачников. Вечно они ноют… Кто-то их зажимает…
Маша. Тебе обидно за него?
Андрей. Брат все-таки… Ну как у человека самолюбия нет? Торчит в своем театре… А… его дело!
Маша. Безусловно. А ты как время проводишь?
Андрей. Как всегда, – тоска. Вы обратили внимание, Маша, какая у нас в доме тоска?
Маша. Нет, не замечала.
Андрей. Да, с виду у нас чистота, уют… Мать старается. (Подошел к столу, вертит в руках большую пепельницу-раковину.) Во какую каракатицу купила! Зачем? В доме никто не курит. Говорит – для гостей. Или часы. Жаль, вы опоздали, они сейчас восемь раз отбахали. Я по ночам каждый раз вздрагиваю… В детстве мы у каких-то родственников в Сибири жили, в войну. Ничего не помню, только бревенчатые стены и ходики… Мягко тикали… Что-то от них приятное на душе осталось… А у нас? (Махнул рукой.) Иногда мне хочется пройтись по нашим чистым комнатам и наплевать во все углы… В школе хоть весело было… Скорей бы ребята пришли…
Маша. А ты так и не решил, в какой институт поступить?
Андрей. Мать заставляет идти в Высшее техническое имени Баумана: говорят – солидно. С чего она решила, что я туда попаду? Ладно, срежусь – в какой-нибудь другой пристроюсь.
Маша. А сам бы ты куда хотел?
Андрей. Никуда.
Маша. Что ж, у тебя никакого призвания нет?
Андрей. Маша, в девятом классе нас как-то на уроке спросили: кто кем хочет быть? Ну, ребята отвечали, кто что думал. Так ведь не все правду. Федька Кусков, например, сказал – летчиком. Зачем сказал? Так, для бахвальства. А сейчас хочет приткнуться туда, куда легче попасть. Володька Цепочкин еще хлеще ответил: кем бы ни быть, лишь бы приносить пользу Родине. А этот Володька был, есть и будет подлецом первой марки: подлипала и прихлебала! А я тогда честно сказал: не знаю. Что поднялось! «Как, комсомолец! В девятом классе – и не знает!» Чуть ли не всей школой прорабатывали! Этак ведь на всю жизнь ко всякому призванию отвращение можно получить! (Замечает, что Маша посматривает на дверь, ожидая выхода Аркадия.) Это он туалетом занимается. Я надоел?
Маша. Не выдумывай.
Андрей. Скажите, Маша, только, умоляю вас, честно: вы фотограф; профессия, прямо скажем, не ахти какая, – это и был предел ваших мечтаний?
Маша (смеется). Конечно нет… Но волею судеб я стала фотографом, и мне нравится эта работа. Представь себе, даже очень нравится.
Андрей (смеется). Нет, Маша, не представляю.
Маша. Ну конечно, в семнадцать лет вы все хотите быть непременно великими. А вдруг получится из тебя какой-нибудь обыкновенный смертный – счетовод, провизор или фотограф?
Андрей (с сердцем). Не получится! (Успокоившись.) А какие у вас были планы? Кем вы хотели быть?
Маша. Пианисткой, и обязательно – знаменитой.
Андрей. Шутите?
Маша. Ничуть.
Андрей. Сыграйте что-нибудь.
Маша. Я два года не подхожу к инструменту.
Андрей. Почему?
Аркадий (входит, здороваясь с Машей). Это ты?..
Маша. Всего-навсего.
Аркадий (Андрею). Пойди прибери на своем столе – устроил свинарник.
Андрей. На своем столе что хочу, то и делаю, а выйти могу и так, без предлога. (Маше.) С вами приятно поболтать, вы не глупы… (Уходит.)
Маша (смеется). Андрюша ужасно важный стал.
Аркадий. Смешного мало… Растет оболтус, в голове – каша…
Пауза.
Маша. Я, оказывается, не злопамятна. Перебрала в голове все твои доводы, так и не поняла, отчего мы не должны больше встречаться.
Аркадий. Я решил.
Маша. Твердо?
Аркадий. Да.
Маша. Окончательно?
Аркадий. Да.
Маша. Почему?
Аркадий. Мне трудно тебе это сказать, но если хочешь полной правды…
Маша. Жажду!
Аркадий. Я не люблю тебя.
Маша. Неправда!
Аркадий (смеется). Занятно… Ну, мне сейчас не до любви. Это ты можешь понять?
Маша. Пожалуй, хотя с натяжкой. У Андрюшки в голове каша, говоришь. Ну что же, в его возрасте это бывает. А у тебя? Ты даже не представляешь, каким ты становишься… Я принесла наглядные пособия… (Разворачивает сверток, с которым вошла. Там две большие фотографии. Показывает Аркадию.) Артист Аверин четыре года тому назад – смеющийся парень… И теперь – кислая физиономия человека средних лет… Полночи трудилась…
Аркадий. Вчера распределяли роли в новой пьесе. Мне – опять ничего. А Вася Мышкин снова получил главную. В театральной школе он не проявлял больших способностей…
Маша. Вероятно, вырос.
Аркадий. А я врос…
Маша. Одни движутся вперед легко, Аркаша, другие – трудно, медленно…
Аркадий. Скажи проще: тоже меня за бездарность считаешь, – чего церемонишься?
Маша. Поедем завтра на выставку собак?
Аркадий. Куда?
Маша. На выставку собак. Говорят, такие страшные псы, огромные…
Аркадий. Тебе это интересно?
Маша. Конечно, надо же посмотреть, какие на свете собаки бывают.
Аркадий. Представь себе, если в один прекрасный день передохнут все собаки мира, я останусь абсолютно равнодушен.
Маша.. У, какой ты стал злющий… А помнишь, года два тому назад, словно бродяги, – где мы только с тобой не бывали!
Аркадий. Легче смотрел на жизнь, был глуп.
Маша. А сейчас?
Аркадий. Во всяком случае, повзрослел. Перестань, пожалуйста, улыбаться!
Маша. (с грустью). Аркаша, милый, не сердись! Мне так тяжело, что ты такой… Раньше о театре ты мне рассказывал как о чем-то светлом, красивом, легком…
Аркадий. Легком! Вот, ты подтверждаешь, до какой степени я был глуп! Наивно, беспросветно…
Маша. Ты веришь в свои способности?
Аркадий (упрямо). Да, верю.
Маша. Это главное, Аркаша. У какого-то автора я очень меткое замечание прочла: загубленных талантов не бывает…
Аркадий. А ты?
Маша молчит.
Аркадий. Пустая фраза. У нас в театре…
Маша. Не надо об этом, Аркаша.
Аркадий. Да-да… (Прошелся по комнате. Пауза.) Сегодня проснулся в пять утра, солнце в комнате… Лежу, и почему-то легко-легко было. А потом поползли мысли, все вспомнил… Хотел уснуть и не мог, проворочался до девяти. (Подходит к Маше.) Ты мне не верь… Я, конечно, действительно изменился. Очень?
Маша молчит.
(Подходит к фотографиям, смотрит, отложил в сторону.) Очень… И это сказано объективно. (Улыбнулся.) Я уйду из театра.
Маша. Зачем?
Аркадий. Да-да, даю слово. И скоро. Сделаю одну попытку и уйду.
Маша. Какую попытку?
Аркадий. Я готовлю роль, большую… Мне разрешили… Покажусь и, если неудачно, – уйду, вот увидишь!..
Маша. Когда показываешься?
Аркадий. Не скажу. Просмотр будет днем, никого посторонних не пустят.
Маша. А может быть, не нужно, Аркаша? Ты играешь маленькие роли. Хорошо играешь. Тебя и в газетах не раз отмечали.
Аркадий. Для этого я и театральную школу кончал, для этого и на свет родился? Оставь, пожалуйста, тебе легко говорить… Ты как-то приспособилась к жизни…
Маша. Приспособилась?
Аркадий. Ну, устроилась.
Маша. Когда со мной случилось несчастье, ты приходил ко мне, целовал руки и говорил, говорил, говорил… Сколько дней! Думаешь, я помню хоть одно твое слово? Я и не думала о тебе. Мне тогда хотелось умереть… Но грубости я себе никогда не позволяла. (Пошла.)
Аркадий. Маша!
Маша. Не надо… Ты потерял вкус к жизни, себя стал любить, а не искусство – вот оно и мстит тебе! Я не приспособилась, а живу… И гораздо более счастливо, чем ты! (Уходит.)
Аркадий (быстро ходит из угла в угол). Все равно, все равно…
Петр Иванович (входя, что-то мурлыча себе под нос). Уже в театр?
Аркадий. Еще рано: мне к последнему акту.
Петр Иванович. Духота. (Открывает окна. Заметил фотографии, оставленные Машей.) Прекрасно сделано. Художественно. Что это ты здесь какой мрачный?
Аркадий. В шутку снимался.
Петр Иванович. Артист! Какого злодея изобразил, и довольно натурально! (Отложил фотографии.) Вот канальство! Маленький цветок! Да нет – просто колючка! А также загадки задает. Голова трещит!
Аркадий. Опять какая-нибудь находка?
Петр Иванович. Да! Наша экспедиция в Азии обнаружила новый элемент иранской флоры. Ну, понимаешь, нашли растение, которое до сих пор было известно только в Иране. Сижу разгадываю. Приедет Николай Афанасьевич – узнаю его соображения.
Аркадий. Ты счастливый…
Петр Иванович. Пожалуй… Колючка – вот уж действительно колючка! Доберитесь-ка до истины… А почему бы тебе не поехать на периферию? Не удастся здесь – попробуй свои силы в другом городе.
Аркадий. Думаешь, встретят с распростертыми объятиями? Актер низшей категории – соблазн невелик…
Петр Иванович. Да… Как-то у тебя нескладно получается…
Аркадий. Это я сам знаю.
Петр Иванович. Не совершил ли ты ошибки, Аркадий? Это бывает. Пойдет человек в молодости не по той дорожке, а потом всю жизнь раскаивается… Не ошибся? А?
Аркадий. Я уже размышлял на эту тему.
Петр Иванович. Да ты не злись, я – откровенно.
Аркадий. Откуда ты взял, что я злюсь? И я не раскаиваюсь, слышишь: не раскаиваюсь ни в чем!
Анастасия Ефремовна (входит). Узнавала относительно Андрюши. Очень трудно попасть, наплыв огромный. Поехала к Сазоновым, хотела Василия Ивановича расспросить. Оказывается, он в Бауманском нынче преподавать не будет. (Мужу.) Петруша, тебе что-нибудь нужно?
Петр Иванович. Нет, засиделся, косточки разминаю.
Анастасия Ефремовна (увидев фотографии, Аркадию). Маша была?
Аркадий. Да.
Анастасия Ефремовна. Нехорошо, Аркадий. Если ты решил порвать с девушкой, не надо ей и голову кружить.
Аркадий. Мама, я тебе говорил – жениться не собираюсь.
Анастасия Ефремовна. Тем более, тем более, это совсем нечестно.
Петр Иванович. Безусловно.
Аркадий. Я просил Машу не приходить…
Анастасия Ефремовна. Сама пришла? Очень по-современному…
Петр Иванович смеется.
Это, Петруша, скорее, грустно.
Петр Иванович. Нет, я вспомнил: когда мы жили еще в Иркутске… ушел ловить рыбу километра за три, и вдруг – ты, говоришь – гуляю! Вообще, Аркадий, нехорошо бобылем – пусто. Тебе двадцать восемь лет…
Анастасия Ефремовна. С его зарплатой заводить семью, Петруша, немыслимо… Здравый смысл говорит…
Петр Иванович. Настенька, неужели мы с тобой поженились, исходя из здравого смысла? По-моему, все происходило как раз наоборот. Ты вспомни-ка! Пожалуйста, не путай мальчишку.
Аркадий. Нет, папа, сваливать свои заботы кому-нибудь на плечи…
Петр Иванович. Не знаю… Для моих примитивных мозгов такие расчеты недоступны.
Анастасия Ефремовна. И потом, эта Маша…
Аркадий. Оставь, мама, ее в покое! (Уходит в другую комнату.)
Петр Иванович. Ты знаешь, он засиделся в девках. До двадцати пяти лет такие постные соображения не приходят в голову. Впрочем, когда на работе неприятности, весь свет становится не мил.
Анастасия Ефремовна. Может быть, ему переменить специальность? В двадцать восемь лет это еще не поздно. Так за него сердце болит, а он все обижается…
Входит Аркадий с чемоданчиком.
Петр Иванович. Ты сказал – рано.
Аркадий. Пешком пойду, прогуляюсь.
Петр Иванович. Останься минут на пять. Устроим маленький семейный совет. (Достает письмо.) От наших сибиряков. (Читает.) «Дорогие Петя, Анастасия Ефремовна и мальчики. Я к вам с просьбой, и большой. Особенно к тебе, Анастасия Ефремовна. Вот в чем дело: Алексей мой окончил нынче школу и мечтает поехать учиться в Москву. Не могла бы ты принять к себе Алешу на время учения в Москве, если он экзамены выдержит, на что у меня и надежда-то небольшая. Просьба моя нелегкая, я и писать об этом не хотела, и так вы для нас немало делаете, да Алексей уговорил, прямо заставил – упрямый до невозможности. Вы не стесняйтесь, сразу же напишите – нет, если нельзя. Я это не сочту за обиду. О нашей жизни напишу в следующий раз. А сейчас бегу на заседание завкома, кой-кому надо задать перцу. Я и дети целуем вас крепко. Ваша Оля». Вот… (Посмотрел на жену и сына.) Ну, принимаем гостя?
Анастасия Ефремовна. Как хочешь, Петя. Ольга – твоя сестра.
Петр Иванович. Нет, Настенька, письмо адресовано фактически тебе, да и все заботы лягут на тебя, твой голос – решающий.
Анастасия Ефремовна. Я только не понимаю, как людям не совестно, как не совестно!
Аркадий. Ничего особенного – парень едет учиться.
Анастасия Ефремовна. Все, все в Москву едут, как будто Москва резиновая! И так уже от народа задохнуться можно. Так нет – едут и едут!
Петр Иванович. Вполне понятно.
Анастасия Ефремовна. Куда мы его положим?
Петр Иванович. Это не проблема. Можно к ребятам в комнату.
Аркадий. Нет уж, пожалуйста, не надо. С меня хватит и Андрея. (Отцу.) У тебя в кабинете диван свободен.
Петр Иванович. Ну что ж, давайте ко мне.
Анастасия Ефремовна (Аркадию). Не выдумывай!.. Отец до трех часов ночи занимается, у него люди бывают, а там кто-то будет лежать и храпеть… Нет, как люди сами не понимают!..
Петр Иванович. Ты же во время войны с детьми жила у них около двух лет!
Анастасия Ефремовна. Ну хорошо, давайте вот здесь, на середине, кровать поставим!
Аркадий. Ты, мама, не волнуйся!
Анастасия Ефремовна. Как я могу не волноваться? Кто этот Алексей? Что он из себя представляет? Андрюша такой восприимчивый, неуравновешенный… Больше всего боюсь дурного влияния. А тут непременно начнут ходить приятели, девицы какие-нибудь появятся…
Петр Иванович. Не преувеличивай.
Анастасия Ефремовна. Это неизбежно, Петя, и даже естественно. И потом, ну почему я должна на кого-то готовить завтраки, обеды, ужины, заботиться, наблюдать? Я же за него целиком обязана буду отвечать. Та же Оля за все потом с меня спросит. А как он будет себя вести – мы же не знаем.
Петр Иванович. Ты действительно напрасно нервничаешь.
Анастасия Ефремовна. Да, Петя, я нервничаю. Андрея сейчас надо устраивать в институт. Как? Просто ума не приложу… (Аркадию.) За тебя все сердце выболело… Ты думаешь, я не вижу, как ты мучаешься? Я устала от забот. Мне не двадцать пять лет…
Аркадий. Решайте как хотите. Мое мнение – парень должен приехать. (Пошел, но остановился.) Можете устраивать его в моей комнате, не возражаю. (Уходит.)
Анастасия Ефремовна. Я понимаю, Петя, отказать неловко, неудобно. Но пойми, мы можем попасть в еще более нехорошее положение. У тебя – огромная работа; вдруг я что-то пропущу, недогляжу… Нет, я напишу Оле совершенно искренне, она не обидится. Алеша может устроиться там, на периферии. Институтов теперь много везде… Я напишу сегодня же… Даже телеграмму дам. Да-да, именно телеграмму, а то Алеша может запоздать с подачей документов.
Петр Иванович. Когда мы жили в одной комнате, ты как-то добрее была, Настя.
Анастасия Ефремовна. Просто у меня было больше сил. Ты думаешь, мне самой все это приятно? Но лучше сразу, уверяю тебя, сразу и честно.
Петр Иванович. Ну что ж, Алексей не пропадет… (Пошел к себе.)
Анастасия Ефремовна. Петя, у тебя нет знакомств в Бауманском училище?
Петр Иванович. Нет. У Николая Афанасьевича я встречал Коробова, но это так – шапочное знакомство.
Анастасия Ефремовна. Коробова? Декана?
Петр Иванович. Да.
Анастасия Ефремовна. Николай Афанасьевич с ним в хороших отношениях?
Петр Иванович. Кажется. А что?
Анастасия Ефремовна. За Андрюшу надо как-то похлопотать.
Петр Иванович. Пусть занимается лучше – вот и все.
Анастасия Ефремовна. Он занимается… Но конкурс огромный…
Петр Иванович. Не нравится мне это «похлопотать»…
Анастасия Ефремовна. Ничего особенного, Петя. Не мы одни так делаем… Николай Афанасьевич не скоро приедет?
Петр Иванович. На днях.
Звонок.
Если ко мне – скажи: нет дома. (Уходит.)
Анастасия Ефремовна идет открывать дверь. Возвращается с Галей и Вадимом.
Анастасия Ефремовна. Проходите, проходите, будущие студенты. Как дела?
Вадим. Нервы взвинчены до предела, Анастасия Ефремовна. Выбираем себе дорогу на всю жизнь. В такой момент просчет опасен.
Андрей (входя). Эх вы! Обещали в семь часов, а уже девятый… Я тут с тоски помираю… Приятели, называется! (Тихо, Гале.) Ты почему вчера не пришла?
Галя. Нездоровилось.
Андрей (подозрительно). Да?
Галя. Ну, тогда – не хотела.
Андрей. Ты не обижайся, Галка, но я тебя ждал, ждал… Пошли, товарищи.
Вадим. Вот, получай конспекты по физике и алгебре.
Андрей. А ты?
Вадим. Пробежал вкратце. Точные науки – не моя стихия.
Анастасия Ефремовна. Счастливчик ты, Вадя! Институт внешней торговли… Как красиво звучит!..
Андрей. Мама, не огорчайся! Бауманское – тоже не бесславно.
Анастасия Ефремовна. Только бы попал. (Гале.) Какая на тебе красивая кофточка!
Галя (оживленно). Вам нравится?
Анастасия Ефремовна. Да, очень изящная.
Галя. Вот эти складки придают ей легкость, свободу, и потом, цвет пуговиц играет большую роль…
Вадим. Галина Георгиевна, не садитесь на своего любимого конька, нам некогда.
Анастасия Ефремовна. Не смущайтесь, Галя.
Галя. Что с них взять?
Галя, Андрей, Вадим идут в комнату Андрея и Аркадия.
Анастасия Ефремовна. Вадя!
Вадим задерживается.
Николай Афанасьевич когда приезжает?
Вадим. Не знаю. Отец всегда уезжает и приезжает экспромтом.
Анастасия Ефремовна. До первого вернется?
Вадим. Наверное. Я сам жду его с нетерпением.
Анастасия Ефремовна. Какой ты всегда подтянутый, Вадя. Опрятный, вежливый, да еще и умница.
Вадим. Я смущаюсь, Анастасия Ефремовна.
Анастасия Ефремовна. Как ты этого добиваешься?
Вадим. Желать – это значит мочь, сказал до меня кто-то из умных людей, я этому поверил.
Анастасия Ефремовна. Хоть бы Андрюша что-нибудь от тебя перенял…
Вадим. Анастасия Ефремовна, вы не огорчайтесь: он, право, не так плох, уверяю вас.
Анастасия Ефремовна. Не выгораживай, Вадя, не выгораживай… Вы куда идете?
Вадим. На улицу Горького, в кафе «Мороженое».
Анастасия Ефремовна. С тобой никуда не опасно отпустить.
Вадим. Надеюсь.
Анастасия Ефремовна. Ну, иди, иди.
Вадим уходит.
Андрюша!
Андрей (входя). Ну?
Анастасия Ефремовна. Какая разница!.. Вы сейчас гулять идете – отправь, пожалуйста, телеграмму.
Андрей. Давай.
Анастасия Ефремовна. Листок бумаги есть?
Андрей (вытащил из кармана всякий хлам, достал оттуда листок бумаги и авторучку, подает матери). На!
Анастасия Ефремовна пишет.
Телеграмму я отправлю, а ты дай рублей двадцать.
Анастасия Ефремовна. Хватит и десяти рублей.
Андрей. Эх, самому бы поскорее зарабатывать… До чего у тебя клянчить надоело!
Анастасия Ефремовна (отдает Андрею записку). Отправь, не забудь. Выпей чаю и котлетку съешь, разогрею.
Андрей. Давай, на скорую руку.
Анастасия Ефремовна пошла.
Андрей. Мам!
Анастасия Ефремовна. Что?
Андрей. А деньги-то?
Анастасия Ефремовна. Ой, забыла!.. Андрей. Память у тебя!..
Анастасия Ефремовна (отдавая сыну деньги). Какой ты все-таки резкий, Андрюша! Поучился бы у Вадима. (Уходит.)
Андрей тоже прошел в свою комнату. Робко входят Алексей, Катя и Афанасий. Они с дорожными самодельными чемоданами и рюкзаками. Оглядывают комнату.
Алексей. Никого…
Катя. Не заперто – стало быть, кто-то есть… Афанасий (причесался, но два вихра торчат. Кате). Торчат?
Катя. Торчат.
Афанасий. Э-эх!.. (Осмотрелся.) Квартира!.. Везет тебе, Алексей, в этих хоромах жить будешь… Тишина… Учись в свое удовольствие!
Алексей. А сюда ли?
Катя. Дощечку-то на двери видел: доктор биологических наук Аверин, Петр Иванович.
Анастасия Ефремовна (входя). Вы как вошли?
Афанасий. Так не заперто… Свободно… Анастасия Ефремовна. Вам кого?
Алексей (улыбаясь). Тетя Настя… (Идет к ней.) Я Алексей. (Смеется.)
Анастасия Ефремовна. Приехал…
Алексей. Да.
Катя. Алеша все беспокоился – в Москве ли вы? Алексей. Мать говорит – не езди, подождем ответа, а я подумал: чего ждать, время-то идет. (Показывает на Афанасия и Катю.) Они едут, и я заодно… На риск. (Кате и Афанасию.) Да вы поставьте вещи-то.
Афанасий (снимая рюкзак). Ну, Москва, до чего огромная. Еле нашли!
Катя (ставит чемодан). Я спутала – вылезли на три остановки раньше. Шли, шли…
Анастасия Ефремовна (показывая на Афанасия и Катю). А… это – тоже с тобой?
Алексей. Да. Из одного класса – Афанасий Кабанов и Катя Сорокина. Вы ее помните – с нашего двора. (Афанасию и Кате.) Это Анастасия Ефремовна, моя тетя. Познакомьтесь.
Катя и Афанасий здороваются с Анастасией Ефремовной.
А дяди Пети нет?
Анастасия Ефремовна. Нет… То есть он дома, у себя в кабинете занимается. Вы потише, ребята…
Алексей (тихо). А…
Афанасий. Понятно.
Алексей (смеясь). Не узнали меня?
Анастасия Ефремовна. Выросты… Большой… Значит, вы все приехали учиться?
Афанасий. Как мне отец на дорогу сказал: ну, иди в жизнь, попробуй, какова она на вкус, на ощупь. Вот… идем…
Анастасия Ефремовна (Кате). Вы тоже к нам?
Катя. Что вы! У меня родная сестра в Москве. Вот я их провожаю. Они в Москве впервые, еще заблудятся…
Анастасия Ефремовна (Афанасию). А вы?
Афанасий. Я?.. У меня тут тоже родственники. Тьма!.. Тверской бульвар, сорок два, квартира два. Нет, спасибо, у меня есть…
Анастасия Ефремовна. Видишь ли, Алеша, я буду с тобой говорить попросту, как тетка. Не знаю, будет ли тебе удобно у нас…
Алексей. Что вы, тетя Настя, не беспокойтесь. Мне ведь только где-нибудь спать, и все…
Афанасий. У окошечка, вот тут, к примеру, на диване.
Анастасия Ефремовна (Алексею). Я понимаю – спать. Не здесь же, действительно, я тебя положу. Это гостиная. В кабинете, у Петра Ивановича, сам понимаешь, неудобно. С виду у нас кажется много места…
Алексей. Так что, нельзя, что ли?
Анастасия Ефремовна. Нет, почему нельзя. Просто мы с Петром Ивановичем решали, где тебя поместить, и…
Алексей. Вы, тетя Настя, прямо скажите. Мать мне строго-настрого наказала, чтобы я самовольно не лез…
Анастасия Ефремовна. Конечно, ты немножко поспешил. Мы только сегодня получили письмо… Как-то все это неожиданно.
Алексей. Понимаю… (Берет, рюкзак, чемодан, собирается уходить.) Извините…
Анастасия Ефремовна. Подожди… Оля верно писала – упрямый.
Алексей. Нет-нет, я не упрямый.
Анастасия Ефремовна. Подожди, я тебе говорю.
Алексей остановился.
Подожди! Кажется, котлеты пригорают. Подожди, я сейчас вернусь. (Уходит.)
Алексей. Ох, провалиться бы мне сквозь землю!
Афанасий. По совести говоря, это называется: поцелуй пробой и иди домой.
Алексей. Пошли!
Катя. Что ты, Алеша, подожди…
Алексей. Чего? Разлетелся сюда… Сюрприз устроил!.. Срам!.. Да побыстрей ты, Афанасий!
Афанасий. Лямка оборвалась.
Катя. Куда же ты пойдешь, Алеша?
Алексей. Куда-нибудь.
Катя. Я бы тебя к сестре позвала, но вместе со мной – неудобно.
Алексей. Выдумала.
Афанасий. Места мало! В одной этой комнате двадцать коек поставить можно.
Алексей. Не твое дело! Шевелись ты, на улице привяжешь.
Афанасий. Не нервничай. Всякое препятствие должно дух поднимать. Отец говорил…
Алексей. Идем же скорей!..
Алексей, Афанасий, Катя взвалили рюкзаки на плечи, взяли чемоданы и пошли к двери.
Андрей (входя). Вам кого?
Ребята остановились.
Алексей. Никого.
Андрей. А чего?
Алексей. Ничего.
Андрей. Туманно.
Катя (Алексею). Это твой брат?
Алексей. Наверное.
Андрей. Какой брат?
Катя. Твой, двоюродный, из-под Иркутска, Алексей. (Алексею.) Да поздоровайся ты, это уж нехорошо.
Алексей (подходя к Андрею). Здравствуй, ты Андрей?
Андрей. Я Андрей. Погоди-погоди. Где-то у меня какие-то родственники действительно имеются. Недавно вспоминал. Так это ты?
Алексей. Я.
Андрей. Смотри-ка… Занятно!
Афанасий. Трогательная встреча!
Катя. Алеша приехал поступать учиться в институт.
Андрей. Да ну?! Я тоже, понимаешь, этим кислым делом занимаюсь.
Катя. Он хотел остановиться у вас, но, оказывается, – нельзя.
Андрей. Почему?
Афанасий. Это ты свою мамашу спроси.
Катя. Мы сейчас разговаривали с Анастасией Ефремовной, она сказала: у вас тесно.
Андрей. У нас?! Да что вы! Вон какая квартирища.
Катя. Все равно. Она говорит.
Андрей. Да нет, это вы чего-то не поняли. Скидывайте рюкзаки!
Афанасий. Мы уже скидывали.
Алексей. Подожди… Я не останусь.
Андрей. Чего это она тебе наговорила? Во-первых, ты не обращай на нее внимания, во-вторых, у нас с Аркадием своя комната, что хотим, то и делаем. Останешься, и все.
Катя. Верно, Алеша, ты пока останься, там посмотрим. Не на улице же будешь ночевать.
Афанасий. Не по пустякам приехал – самолюбие поприжать надо.
Андрей. Чего тут раздумывать, не понимаю.
Катя (Алексею). Уже темнеет. Должна же у человека быть крыша над головой. Ты только до завтра, потом придумаем. (Тихо.) Я прошу, Алеша.
Алексей. Неудобно, конечно… Ну ладно, пока останусь.
Афанасий. Правильно, не все люди одинаковые, уживаться надо.
Катя (бережно достает из чемодана рубашку, Алексею). Чуть не забыла – твоя рубашка. (Андрею, как бы извиняясь.) У него чемодан маленький, битком набит, а рубашка изомнется. Жалко, это хорошая. (Отдает рубашку Алексею.) На! И тетради по физике. (Андрею.) Мы всю дорогу зубрили, страшно… (Тихо, Алексею.) Улыбнись, Алеша. (Громко, Афанасию, сама чуть не плачет.) Идем тебя провожу.
Афанасий. Еще чего! Не заблужусь. Адрес точный: Тверской…
Катя (Алексею). Я завтра зайду.
Афанасий (Алексею). Ты здесь не суйся ни во что. Держи нейтралитет. Это только начало, мелочи. Впереди хуже будет – экзамены! До завтра!
Катя, Афанасий попрощались и уходят.
Андрей. У тебя что, еще есть где ночевать?
Алексей. Нет.
Андрей. Что ж ты, прямо на улицу бы пошел?
Алексей. Ну и что?
Андрей (разглядываяАлексея). Занятно…
Алексей. Чего ты на меня смотришь?
Андрей. Длинный ты.
Алексей. Вырос.
Андрей (оживленно). Это ты здорово придумал – приехать, а то дома, понимаешь, ни одной живой души. Тоска!
Алексей. Аркадий разве уехал?
Андрей. Тут, но он сумасшедший. Да. Помешан на своем театре. С ним и говорить-то не о чем. Вообразил, понимаешь, что театр – это единственное, ради чего стоит жить на свете. А по-моему, театр – увеселительное заведение, и все. Ты как считаешь?
Алексей. Не знаю, над этим вопросом не задумывался.
Андрей. А чего и думать. Веселый спектакль – стоит идти, а тоска – так ее и дома хватает.
Алексей. Тетя Настя котлеты жарит…
Андрей. Ладно, проинформируем, успеем. Идем ко мне.
Вадим (входит). Андрей, ты обещал принести пепельницу.
Андрей. Вон на столе возьми – каракатицу. Ко мне брат приехал.
Вадим. Разве у тебя есть еще брат? Ты никогда не говорил.
Андрей. Сам забыл. Двоюродный, сибиряк. Познакомься – Алексей.
Вадим (здороваясь). Вадим Розвалов.
Андрей. Об академике Розвалове слышал?
Алексей. Геолог.
Андрей (показывает на Вадима). Его сын.
Вадим. Андрей, сколько раз я тебе говорил: не надо этой афиши. Что значит сын академика? Отец – это фигура. Я из себя ничего не представляю.
Андрей. Будешь, будешь фигурой, не огорчайся.
Вадим (Алексею). Это очень тяжело – иметь отца-знаменитость!
Алексей. Наверно… Ответственно.
Вадим. Да, абсолютно правильно.
Галя (входя). Ребята, куда вы исчезаете поодиночке?
Андрей. Чрезвычайное событие! У меня появился двоюродный брат, познакомься.
Галя (подходя к Алексею). Галя. Где-то я вас видела.
Алексей. Вряд ли.
Андрей. Разве что во сне.
Галя. Может быть.
Андрей. «Ты в сновиденьях ей являлся…»
Алексей. Алексей.
Андрей. Ее мать – певица в Большом театре. Народная артистка…
Галя. Перестань, Андрей.
Андрей. Галочка, тебя-то это до сих пор не угнетало.
Алексей. Говорил – у тебя скучно.
Галя (Андрею). Эх ты, хозяин! Твой брат, наверно, устал с дороги, умыться хочет…
Андрей. Да-да. (Алексею.) Пойдем.
Вадим (взяв чемодан Алексея). Остальные вещи в прихожей?
Алексей. Тут все!
Вадим (встряхнув чемодан). Не густо!
Все уходят в комнату Андрея и Аркадия.
Анастасия Ефремовна (входит, остановилась, увидела, что в комнате никого нет. Быстро подходит к окну, выглянула на улицу). Ушел!.. Что я ему такого сказала? Как нехорошо получилось! (Зовет.) Петя!
Голос Петра Ивановича: «Что?»
Анастасия Ефремовна. Ты один?
Голос Петра Ивановича: «Один».
Анастасия Ефремовна. Как неприятно это. Ай-яй-яй! (Зовет.) Андрюша!
Голос Андрея: «Чего?»
Анастасия Ефремовна. Ты еще не ушел?
Голос Андрея: «Сейчас уходим».
Анастасия Ефремовна. Какой самолюбивый… Как нехорошо, ой, как нехорошо… (Зовет.) Андрюша!
Андрей (вбегает). Ну, чего тебе?
Анастасия Ефремовна. Где пепельница?
Андрей. Вадим взял.
Анастасия Ефремовна. Я же просила не трогать! Из нее окурки выковыривать трудно.
Андрей. Сама говорила – для гостей. Да ну тебя! (Уходит.)
Анастасия Ефремовна (кричит ему вслед). Покушать не забудь! Ай-яй-яй!.. (Уходит.)
В комнату вернулась вся компания ребят.
Андрей (Алексею). Ну, не теряйся здесь. Алексей (тихо, Андрею). Ты бы все-таки матери сказал, что я тут.
Андрей. Да, я и забыл. Галка! (Тихо, Гале.) Ты не рассердишься, если я не пойду? Как-никак, понимаешь, брат приехал. Надо устраивать, неудобно…
Галя. Конечно, не рассержусь, чудак.
Андрей (радостно). Честное слово?
Галя. Честное.
Андрей. В тебе что-то человеческое есть. Иди с Вадимом.
Галя. Скучно с ним – одни умные слова изрекает. Андрей. Завтра зайди.
Галя. Зайду.
Андрей. Опять обманешь?
Галя. Нет, обещаю.
Андрей (громко). Вадим, я не еду.
Вадим. Жаль, компанию расстроил. Ну ничего, тебе, конечно, необходимо остаться.
Андрей. Да, мать просила телеграмму отправить. Зайдите по дороге. (Ищет по карманам записку среди всяческих бумажек.) Не эта… так… Вот! (Читает.) «Иркутская область…» (Замолчал, дочитывает дальше записку про себя.) Нет, не эта. (Рвет записку.) Потерял. Ладно, завтра сам отправлю. Адью!
Вадим. Шальной ты, Андрей!
Галя. До свидания!
Галя и Вадим уходят.
Алексей. Я тебе планы спутал?
Андрей. Переживу. Понравилась тебе Галина? Алексей. Красивая.
Андрей. Моя.
Алексей. Что значит – твоя?
Андрей. Ну что ты, маленький, что ли? А эта, что с тобой приехала, тоже симпомпончик… Правда?
Входит Анастасия Ефремовнас котлетами и чайником. Увидела Алексея.
А, котлетки! Ты, наверное, с дороги здорово лопать хочешь? Понимаешь, мама, он чуть было не ушел – на тебя обиделся…
Анастасия Ефремовна. А я на него… Что это такое: тетка ему откровенно говорит…
Андрей (Алексею). Ты бы умылся (показывает), там, по коридору налево, вторая дверь – ванная; полотенце мое возьми, с голубой каймой, мохнатое.
Алексей уходит.
Ты чего, в самом деле, выдумала?
Анастасия Ефремовна. Что?
Андрей. Читал твою телеграмму… Как тебе не стыдно!
Анастасия Ефремовна. Много ты понимаешь.
Андрей. И понимать нечего. Давай неси раскладушку в мою комнату.
Анастасия Ефремовна. Вот ты – очень гостеприимный хозяин, а мать – «давай», «неси», «убери»…
Андрей. Ладно, без тебя сделаем. Одеяло дай и подушку.
Анастасия Ефремовна. Где я возьму подушку?
Андрей. У тебя на кровати три штуки валяются.
Анастасия Ефремовна. С какой стати на моих подушках будет кто-то спать…
Андрей (взорвавшись). Ну, вот что: ты свои фокусы брось! Не дашь – сам на полу лягу, без одеяла, без простыни, на голых досках – запомни!
Анастасия Ефремовна. Ты провалишься на экзаменах, так и знай! Тебе не посторонними делами заниматься надо, а готовиться. Ты думаешь так, на ура проскочить? Смотри, останешься ни с чем, пойдешь на завод, к станку!
Андрей. Ладно, не пугай!
Анастасия Ефремовна. В этом году наплыв будет больше, чем в прошлом. Девять человек на место – я узнавала. Теперь в институты будут попадать только лучшие. Остальные – после десятилетки прямо работать! Об этом не забывай!
Андрей. Хватит тебе! Ну что ты за человек! Обязательно надо настроение испортить. Только, понимаешь, отвлекся…
Анастасия Ефремовна. И присмотрись к Алексею. Узнай, что он за человек. Видал, с какой компанией приехал?
Андрей. Ну?
Анастасия Ефремовна. Этот рыжий, нечесаный, какое-то страшное лицо… Уже девица с ними. Начнут сюда ходить…
Андрей. И что? Съедят они меня?
Анастасия Ефремовна. К тебе все самое плохое прилипает. Откуда вот это у тебя: «лопать», «ладно», «давай»?
Андрей. Ну, знаешь, если я тебя тоже критиковать начну – не заулыбаешься!
Анастасия Ефремовна. С тобой невозможно разговаривать. Покорми его получше. Что такому котлетка – на один зубок! (Уходит.)
Входит Алексей.
Андрей. У матери голова болит. Сейчас я сам ужин налажу. Вообще ты ее не очень слушай, она – со странностями. Иногда такое городит…
Алексей. Перестань.
Андрей. Что?
Алексей. Нехорошо о матери так…
Андрей. Я не выдумываю.
Алексей. Все равно – нехорошо!
Андрей. А-а-а! (Уходит на кухню.)
Алексей подошел к окну, смотрит на залитую огнями Москву. Возвращается Андрей с маленькой кастрюлькой, ложкой и тарелкой с кусками торта.
Алексей (глядя в окно). Красиво…
Андрей. А мне надоело. Уехал бы куда-нибудь, хоть на край света!
Алексей. Кончишь институт – поедешь.
Андрей. Здесь останусь.
Алексей. Может, пошлют.
Андрей. Еще чего! Устроюсь… (Пробует из кастрюли суп.) Вкусно! Раздобыл, понимаешь, супчик, и вот – остатки торта. Садись. (Устраивается у стола и ест из кастрюли суп.)
Алексей стоит у окна.
Ты куда думаешь поступать?
Алексей. В Тимирязевскую.
Андрей. У тебя медаль?
Алексей. Нет.
Андрей. Четверок много?
Алексей. У меня и тройка есть.
Андрей. Да ну!.. Тебя не примут. Нынче знаешь как строго! Я без медали, конечно, но троек – ни одной. И то думаю – провалюсь. А почему ты в Тимирязевскую?
Алексей. Хочется.
Андрей. Призвание?
Алексей. Не знаю… Хочется туда, и все.
Андрей. Не попадешь.
Анастасия Ефремовна (входя). Андрей, что ты делаешь? (Бросается к сыну, вырывает у него кастрюльку.)
Андрей (удивленно). Ну что, чего ты?
Анастасия Ефремовна. Это я кошке сварила. (Отняла кастрюлю и уходит.)
Андрей (хохочет). Здорово! Житье у нашей кошки!.. Тогда котлетки, по-братски. Идет? (Делит порцию на две части.)
Анастасия Ефремовна (входит, ставит на стол тарелку). Поешьте холодной телятины. (Уходит.)
Андрей. Видал! Не бывать бы счастью… (Режет мясо.) Тебе что, туго давалось в школе?
Алексей. Нет.
Андрей. Болел?
Алексей. Нет.
Андрей. Понятно… Я тоже как-то все поверху скакал. Учиться не трудно было, да неохота, надоело, понимаешь.
Алексей. Семья у нас большая, а без отца – знаешь как!
Андрей. А где же отец?
Алексей. Ты что, не знаешь, что ли?
Андрей. Откуда же?
Алексей. Мать-то вам регулярно пишет.
Андрей. А я, знаешь, ни одного письма от вас не читал. Свинство, конечно… Ну, и что?
Алексей. Помнишь, когда вы у нас жили, отца в армию взяли?
Андрей. Да-да, что-то такое смутное… Нет, не помню.
Алексей. Ну, не вернулся он. А дома, не считая матери, я четвертый. Ну, что смотришь? Денег – в обрез. Я и задумал подрабатывать. Тротуары чистил, дрова колоть нанимался. Летом из реки бревна вытаскивал, там у нас лесопильный завод. Последние два лета в мастерских работал, при МТС. Ну, и засосало… Не успевал учиться…
Андрей. Ага… Да ты садись, ешь.
Алексей. Нет, я попаду… Жилы из себя вытяну, а сдам.
Андрей. Может, и попадешь… Ешь, ешь…
Алексей. Вот что: давай уговоримся с самого начала. Я в вашем доме есть не буду.
Андрей. Что?
Алексей. Да, и не обижайся. У меня есть деньги, я рассчитал, хватит.
Андрей. Ну все психи. Все – определенно! (Вдруг смеется.) Вот мать взъерепенится!
Алексей. Почему?
Андрей. Увидишь. Голодный ляжешь?
Алексей. У меня есть – мать напекла. (Идет в другую комнату.)
Андрей. Я раскладушку принесу. (Уходит.)
Петр Иванович (входит). Настенька!
Алексей (появляется с узелком в руках). Здравствуйте, дядя Петя!
Анастасия Ефремовна (входя). Что? Это – Алеша. Представь себе, приехал пораньше. Оглядеться хочет.
Петр Иванович. Вот и молодец. Здравствуй. (Целует племянника.)
Анастасия Ефремовна. Я его у мальчиков устраиваю.
Петр Иванович. Умница. (Целует жену.) Видишь, как все просто! (Алексею.) Как наши?
Алексей. Спасибо. Все здоровы.
Петр Иванович. Поужинаешь, заходи ко мне, поболтаем. (Жене.) Настенька, дай мне кофе.
Анастасия Ефремовна. Сейчас. (Уходит.)
Входит Андрей.
Петр Иванович (Андрею). Заниматься надо больше. Ты на что надеешься? Стыдно!
Андрей. Я стараюсь, папа.
Петр Иванович. Мало стараешься! (Уходит.)
Андрей. Видишь, как давят? Выкручусь… (Разливает чай.) Чаю, надеюсь, выпьешь? В основном – вода…
Алексей. Налей.
Андрей (ест торт). Хочешь?
Алексей отрицательно мотает головой.
Ах, вкусно! Пропитан чем-то!.. Хочешь? (Ест.) Между прочим, котлету мог бы съесть – моя.
Алексей. Не твоя.
Андрей. Ага! Не я заработал… Комедия! Ну, вот что: бросай свои фокусы. Ешь, а то сейчас же матери скажу. Подумаешь, какой выискался! Ешь, слышишь! Мама!
Алексей. Будет тебе…
Анастасия Ефремовна (входит с постельными принадлежностями). Что?
Андрей. Алексею холодная телятина не нравится.
Анастасия Ефремовна. Если хочешь, Алеша, я могу разогреть или яичницу сделать.
Алексей. Спасибо, тетя Настя. Очень нравится. Он так… шутит. (Начинает есть.)
Андрей. Я шучу, мама.
Анастасия Ефремовна (передавая постельные принадлежности). Возьми, Алеша. Если ты любишь спать повыше, я могу принести вторую подушку.
Алексей. Нет, хватит и одной. Спасибо.
Анастасия Ефремовна уходит.
Андрей. В средние века на вопрос, сколько надо есть в гостях, отвечали: в гостях надо есть всегда много. Если ты у друга – ему это приятно. Если ты у врага – это ему неприятно. Умно, понимаешь, придумали. Так что успокой свою совесть и ешь.
Оба едят.
Андрей. Устал? Спать ляжешь?
Алексей. Рано. Матери открытку напишу. Обещал – сразу.
Андрей. Пиши, я пока налажу. (Уходит, взяв постельные принадлежности.)
Алексей (пишет). «Дорогая мама, доехал я благополучно. Остановился у наших. Они в Москве. Встретили меня хорошо…» (Задумался.)
Андрей (возвращается). Я на тебя, наверно, странное впечатление произвел? Думаешь, веселый дурачок? Это ведь так… Тоска. Сейчас по всему Союзу таких, как мы, ну, что со школой-то распрощались, сколько? Тысячи… Решают свою судьбу… Волнуются, думают, зубрят, бегают, узнают… чего-то добиваются, хотят. А я… как-то все перепуталось у меня… Э-эх!.. (Закрывает лицо руками.)
Алексей. Что ты?
Андрей. Так, ничего!.. (Захвативраскладную кровать и напевая песенку, пританцовывая, уходит в другую комнату.)
Алексей пишет открытку.
Занавес
Комната Аркадия и Андрея. Алексей и Андрей занимаются.
Андрей. У тебя нет такого ощущения, что мозга под мозгу подворачивается?
Алексей. Есть.
Андрей (захлопнув книгу). До вечера?
Алексей. До вечера.
Андрей (плюет на учебники). Тьфу, тьфу, тьфу! Зря ты в Тимирязевскую идешь. Это только с виду заманчиво – «Академия», а загонят потом в колхоз – не обрадуешься.
Алексей. Я не скотина, чтоб меня загоняли. Андрей. Ну, предложат поехать.
Алексей. И поеду.
Андрей. Поднимать сельское хозяйство? Тоска там. Алексей. Ты в деревне бывал?
Андрей. Слышал.
Алексей. Москва красива, а лес, да луга, да если еще река большая… Ты бреднем рыбу лавливал?
Андрей. Нет.
Алексей. С острогой ходил ночью?
Андрей. Где же, у Парка культуры, что ли?
Алексей. Рысь ловил?
Андрей. Чего?
Алексей. Рысь, говорю, ловил живьем?
Андрей. А ты?
Алексей. А хлеб с маслом любишь?
Андрей (смеется). Комик ты! Слушай, а что, если мне тоже в Тимирязевскую пойти? Вместе бы и сдавали. Мне ведь, в общем, все равно куда.
Алексей. Балаболка ты, вот что. Две недели тебя разглядываю – не могу понять: теленок ты или подлая душа?
Андрей. Сам не знаю; по-моему, смесь.
Алексей. Тогда еще ничего. Вот если химическое соединение – хуже. Из теленка вырастешь – одна подлая душа останется.
Андрей. Слушай, я, наверно, оттого такой пустой, что все мне на блюдечке подавалось – дома благополучие… сыт… одет…
Алексей. Ишь ты!.. Подыскал оправданьице! У Афанасия отец – капитан флотилии на Енисее, – тоже неплохо живут, а не тебе чета; у Катерины отец – лауреат, достаток полный… Ты, брат, ни на кого не сваливай, к себе присмотрись… Воздухом бы подышать. Душно тут…
Андрей. Подожди, Галина придет, куда-нибудь съездим.
Алексей. Что это она к тебе зачастила?
Андрей (хвастливо). Понятно…
Алексей. Ты бы ей отсоветовал сюда ходить.
Андрей. Это почему?
Алексей. Отобью.
Андрей. Чего?
Алексей. Ну, что сказал – то сказал.
Андрей. Самомнение у тебя!..
Алексей. Мое дело – предупредить.
Андрей. Я вот об этом Галине скажу.
Алексей. Баба ты или мужик?
Пауза.
Андрей. А что, если я вдруг экзамены сдам? Вот смеху будет!
Алексей. Ты быстро схватываешь, а я так не могу.
Андрей. Быстро. Это я верхушки хватаю. Ты как-то вглубь берешь, намертво.
Алексей. Мне бы сейчас хоть так, как ты.
Андрей. Это от человека не зависит, у кого как мозги устроены.
Алексей. Наверно. Зря я матери не слушался.
Андрей. Боишься?
Алексей. Конечно. Издали все проще казалось. А посмотрел, какой народ на экзамены съезжается, – призадумаешься!..
Андрей. Пишешь ты плохо – ошибки.
Алексей. Я когда как, с разгона пишу – меньше делаю. А начну о правилах думать – обязательно наляпаю.
Андрей. Так ты на экзамене с разгона, не думая, пиши.
Алексей. Так и хочу.
Галя (входя). Мальчики, как дела? (Здоровается.)
Андрей. Делаем героические усилия. Ты сегодня – шик-блеск, нарядная!
Галя. Сейчас еду в метро, какой-то мальчишка, бледный, в очках, – типичный отличник, наверное, тоже будущий студент – с тетрадками и книжками, – уставился на меня и глазеет в упор. Я не выдержала, подхожу и спрашиваю: к экзаменам готовишься? Он ротик разинул и – ни вздохнуть, ни выдохнуть… На его счастье – «Охотный ряд». Выскочил.
Андрей. На тебя многие заглядываются.
Галя. Да, удивительно.
Андрей. А тебе нравится?
Галя. Конечно. Не волнуйся, Андрюшечка, – у меня кроме кудряшек ладошки есть, ты знаешь.
Андрей. У Алексея грамматика хромает.
Галя. Да ну! Я думала, он все на свете знает…
Андрей. Без шуток – помогла бы ему.
Галя. Пожалуйста.
Андрей. Она может. Недаром серебряную медаль получила.
Галя (Алексею). На обе ноги хромаете или на одну?
Алексей. У тебя медаль?
Галя. Разве у меня в лице есть что-нибудь дегенеративное? Тебя интересует морфология или синтаксис?
Алексей. Сам управлюсь, не беспокойся.
Андрей. Алешка, ты напрасно…
Алексей. Я сказал – сам.
Анастасия Ефремовна (входя). Мальчики, вы кончили заниматься?
Андрей. К сожалению, не навсегда. Мать, я хочу в сельскохозяйственный пойти.
Анастасия Ефремовна. Куда?
Андрей. В сельхоз. Как думаешь, не поздно документы перебросить?
Анастасия Ефремовна. Ты в своем уме?
Андрей. Алексей уговаривает – будем рысь ловить.
Анастасия Ефремовна. Какую рысь? (Алексею.) Алеша, зачем тебе надо сбивать Андрея? Пожалуйста, оставь его в покое.
Андрей (обнимая мать). Шучу, для тебя готов стать кем угодно, хоть клоуном в цирке.
Галя. Вот это – твое прямое призвание!
Андрей. А что? (Пищит, изображая клоуна.) Добрый вечер, товарищи! Я только что пешком пришел с Северного полюса…
Анастасия Ефремовна. Перестань! (Андрею и Алексею.) Я вам приготовила покушать.
Алексей. Тетя Настя, мы же недавно обедали.
Анастасия Ефремовна. Вы много занимаетесь.
Алексей. Я не могу.
Андрей. А я могу; при всех неприятностях в жизни аппетит у меня не пропадает. Галка, не хочешь ли за компанию? Есть что-нибудь вкусное – уверен.
Галя. Нет. Только что из-за стола встала.
Андрей. Тогда поболтайте в ожидании. (Матери.) Ну, давай побыстрее. Мы прогуляться идем, а то Алексей у нас задыхается.
Анастасия Ефремовна. Как?
Андрей. В буквальном смысле, не в переносном. Идем. (Алексею.) Развлеки Галину. (Тихо.) Про ладошки не забудь.
Анастасия Ефремовна и Андрей уходят. Пауза.
Галя. Ну, развлекай.
Алексей. Сейчас станцую.
Галя. Что это у тебя за шрам на щеке?
Алексей. Кошка оцарапала!
Галя. Ай-яй-яй, бедный! Значит, ты агрономом стать собираешься?
Алексей. Предположим.
Галя. Знаменитым, что-нибудь вроде Тимирязева?
Алексей. Обыкновенным. Без «вроде».
Галя. Тебе нравится Андрей?
Алексей. Да.
Галя. А Вадим?
Алексей. Умный.
Галя. А я?
Алексей. Слушай, что ты все время ломаешься? У нас такую, как ты, вызвали бы в комитет…
Галя. И перевоспитали бы.
Алексей. Не таких обламывали.
Галя. Именно – не таких.
Алексей. А что в тебе особенного?
Галя. Во-первых, я хорошенькая…
Алексей (взорвавшись). Да? Какой-то дурак в метро вылупил на тебя глаза, ты и обрадовалась, вообразила…
Галя. Дай мою сумочку со стола.
Алексей. Встань и возьми.
Галя (берет сумку). Между прочим, когда мы ходили на Красную площадь, я уронила косынку, ты поднял даже раньше Андрея.
Алексей. Машинально.
Галя. Врожденная вежливость, замечаю. (Смотрится в зеркало.) Недурна. Нравится тебе это платье?
Алексей. Слушай, зачем ты в педагогический идешь? Тут, в Москве, говорят, живые модели ходят, нанялась бы туда.
Галя. Прекрасная мысль! Подумаю. Говорят, неплохо платят.
Алексей. Как это ты серебряную медаль получила?
Галя. По знакомству. А что ты злишься?
Алексей. Бесишь ты меня!
Галя. Я? Чем?
Алексей. Мещанка ты, мещанка до мозга костей!
Галя. Смотри-ка! До мозга костей… Как быстро рентгеновский снимок сделал! У меня о тебе тоже определенное впечатление складывается!
Алексей. Можешь не говорить! Не интересуюсь.
Галя. Прямолинейный дуб!
Алексей. На какой это картинке ты прямолинейные дубы видела?
Галя. Ну, сосна корабельная!
Алексей. Сосна – женского рода.
Галя. Смотри-ка! Все-таки кое-что из грамматики вспомнил. Столб – устраивает?
Анастасия Ефремовна (входя). Алеша, вынеси, пожалуйста, мусорное ведро во двор.
Алексей. С удовольствием. (Уходит.)
Анастасия Ефремовна. Что с ним?
Галя. Разгорячился. Доказывал – раз у меня медаль, я напрасно иду в педагогический, могла бы попасть в университет.
Анастасия Ефремовна. Я тебя прошу, Галя, присматривай за Андреем. Алексей на него может дурно влиять. Слыхала про сельскохозяйственный? Андрей может, такой неуравновешенный. И Вадима надо попросить. Ты не видела, Аркаша не приходил?
Галя. По-моему, нет.
Анастасия Ефремовна. Ушел со своим чемоданчиком рано. Спросила куда – не ответил… И как-то тихо ушел…
Андрей (входя, матери). Ты что это, в самом деле, выдумала?
Анастасия Ефремовна. Что?
Андрей. Зачем Алексея ведро потащить заставила?
Анастасия Ефремовна. Что тут особенного?
Андрей. Я мог это сделать.
Анастасия Ефремовна. Тебя никогда не допросишься. Пошел бы и вынес.
Андрей (махнув рукой). А!.. Чего там еще осталось – компот?
Анастасия Ефремовна. Желе.
Андрей. Давай.
Анастасия Ефремовна уходит.
У нас действительно жара. Ты раскраснелась даже.
Галя. На улице тоже духота.
Андрей. Что тут делали?
Галя. Подумаешь, какой классный наставник выискался!..
Андрей. Кто?
Галя. Твой двоюродный. Учит и учит… По его выходит, я должна холщовую рубаху сшить до пят и щеголять по московским улицам.
Андрей. Ну, это у него свой взгляд… Конечно, отсталый. А вообще он чудесный парень!
Галя. Да? Ненавидит меня, как будто я гадюка какая!
Андрей. Что ты, что ты!
Галя. Послушал бы…
Андрей (весело). Галина, ошибаешься! Клянусь! Он только что перед твоим приходом мне говорил… Эх, не могу сказать!
Галя. Что говорил – обо мне?
Андрей. Да.
Галя. Что?
Андрей. Не могу.
Галя. От меня скрываешь?
Андрей. Галка, не подбивай. Мне самому сказать охота… Ты бы ахнула… Но… не могу.
Галя. Пожалуйста, не надо…
Андрей. Не обижайся; тут, понимаешь, вопрос мужской чести…
Входит Алексей.
Я быстро, только желе проглочу! (Уходит.)
Галя и Алексей сидят молча.
Алексей. Вот если бы в высотном доме лифт испортился, с пятнадцатого этажа ведро тащить… Далеконько…
Галя. Есть мусоропроводы.
Алексей. Да, верно. (Помолчав.) А у нас там деревянный дом, одноэтажный. И помойка во дворе, недалеко…
Галя. Интересно…
Молчат. Входит Катя.
Выручай своего земляка.
Катя. А что?
Галя. Тяжелая работа досталась.
Катя. Какая работа? Здесь?
Галя. Да, меня развлекать.
Катя (смеется). Ой, а я подумала… (Алексею.) Ты смотри, у меня займешь, в крайнем случае. (Гале.) Он тебе не рассказывал, как с моим папой в тайге рысь ловил? Вон у него на щеке памятка… Живьем поймали.
Галя. Андрею рассказывал, мне только пообещал.
Катя. Интересно, знаешь. Когда они пошли…
Алексей (Кате). Ты Афанасия, случайно, не встречала?
Катя. Нет. Что с ним случилось?
Алексей. Я ездил на Тверской бульвар, сорок два – и дома такого не нашел.
Катя (беспокойно). Где он?
Афанасий (входя). Живы? (Здоровается со всеми, знакомится с Галей.)
Алексей. Легок на помине! Где ты был?
Афанасий. У родственников на Тверском.
Алексей. Сорок два, квартира два?
Афанасий. Да.
Алексей. Ты что? Нет такого дома! Тверской бульвар на доме двадцать восемь кончается!
Афанасий. Чудак! Не сорок два, квартира два, а дом два, квартира сорок два. Но я там только три дня жил. Узнали, что я в Москве, – вся родня съехалась. Меня – нарасхват! Тетя Вера говорит – ко мне переезжай! Дядя Коля – ко мне. Тетя Саша к себе тянет. (Показывает на вещи, с которыми пришел.) Вот, к тете Вере переезжаю на Можайское шоссе. По пути заехал. Как дела?
Катя. Дрожим.
Афанасий (Алексею). А здесь как?
Алексей. Терпимо.
Афанасий (садится на диван). Крыша над головой – это, брат, великое дело! Терпи! У нас, в авиационный, наплыв – что-то невозможное!
Алексей. У нас тоже.
Катя. Я провалюсь обязательно. Зашла в институт – здание огромное, тишина… Какие-то солидные люди степенно ходят… Жутко!
Афанасий. Ты трусиха, но дотошная – все знаешь. (Откинулся на диване.) Блаженство!..
Катя (подаваяАлексею тетрадку). Это выписки из синтаксиса, то, что тебе особенно не дается.
Галя. Я предложила ему свои услуги – он гордо отказался.
Катя. Напрасно. Надо пользоваться любой возможностью!
Галя. Видишь!
Алексей. Не кривляйся!
Катя. Что ты, Алеша! (Гале.) Это он перед экзаменами волнуется, а вообще-то – такой добрый, мягкий… Верно, Афанасий? Ой, смотрите-ка, Афоня заснул!
Алексей. Старая слабость одолела!
Катя (Гале). Его в школу знаешь как будили? Чуть ли не водой окатывали!
Алексей (будит Афанасия). Гражданин, вставайте! Эй, гражданин!
Афанасий (просыпается, хватает вещи). Мне на поезд… Тридцать девятый… ноль пятьдесят…
Все смеются.
Афанасий (огляделся). Тьфу, дьявольщина!.. Вокзал какой-то приснился… Еду… Всю ночь занимался… (Встает.) Диван проклятый – разлагает… (Пересел на стул.)
Катя. Мне тоже вчера приснилось, будто домой приехала, мать встречает, братик… Очень хочется домой!..
Андрей (вбегает, захлопнул дверь, держит ее за ручку, не давая войти, кричит). Надоели вы мне, и всё! (Алексею и Афанасию.) Товарищи, спасайте, меня прорабатывают… (Отпускает дверь.)
Входят Анастасия Ефремовна и Вадим. Поехали в Химки купаться!
Вадим. Не спорь, Анастасия Ефремовна абсолютно права – прыгаешь, как блоха. Думать надо!
Андрей. В Химки, друзья, а?
Анастасия Ефремовна. Вадя, Николай Афанасьевич не вернулся?
Вадим. Говорят, прибыл.
Анастасия Ефремовна. Как – говорят?
Вадим (смеется). Отец прилетел в восемь утра, а в десять уже уехал на работу – я спал.
Анастасия Ефремовна. Значит, дома его нет?
Вадим. Не приходил.
Андрей. Поплаваем, а?
Вадим. Успеешь поплавать на экзаменах. Алексей, Анастасия Ефремовна говорит – ты имеешь на Андрея влияние. Вдолби ему, что в наше время учиться шаляй-валяй – недостойно.
Афанасий (тихо, Алексею). Не лезь!
Алексей. Он сам знает.
Андрей. Святые слова. Все сам знаю. Что вы от меня хотите? Учиться? Иду учиться. Кончу институт – буду работать, приносить пользу. Устраивает?
Входит Аркадий.
Анастасия Ефремовна. Аркаша, иди обедать.
Аркадий. Сейчас. (Прошел, молча ложится на диван.)
Вадим (Андрею). Кривляешься!.. А вот потом – станешь каким-нибудь паршивеньким инженеришкой – заплачешь!
Алексей. Ну, инженером быть не так уж плохо!
Вадим. Рядовым – ничего привлекательного.
Андрей. Ты в необыкновенные личности метишь?!
Вадим. Не скрываю. Плох тот солдат, который не хочет быть генералом. (Андрею.) Ты обязан ставить перед собой большую цель и добиваться ее.
Анастасия Ефремовна. Посмотри на Аркадия!
Андрей. В артисты не собираюсь.
Вадим. В любой профессии можно прозябать и можно стать человеком.
Галя. Совершенно правильно.
Алексей. Что ж, я на простых смертных поплевывать должен?
Вадим. Не хуже твоего знаю, как мы должны относиться к простым людям. Но труд труду рознь, и к профессору Аверину, Петру Ивановичу, я все-таки испытываю больше уважения, чем к нашей домработнице Клаве, хотя с ней я абсолютно корректен.
Алексей. Пушкин свою няню просто любил.
Вадим. Не ищи исторических прецедентов в его оправдание.
Анастасия Ефремовна. Вадя совершенно прав: вы обязаны думать и об аспирантуре, и о профессорском звании…
Вадим. Не в званиях дело, Анастасия Ефремовна. Но если мы сейчас, именно сейчас, не будем мечтать о чем-то крупном, большом, – из нас ничего потом не получится.
Катя. Но у человека может быть мало способностей…
Вадим. Кроме способностей есть воля, настойчивость, упорство в достижении цели. Кажется, этому нас в школе учили и в комсомольской организации.
Афанасий. Это верно.
Вадим. Только для многих в одно ухо влетело – в другое вылетело. А я запомнил и ставлю перед собой большую цель. Да, я иду в Институт внешней торговли и не хочу потом затеряться в должности какого-нибудь делопроизводителя в министерстве…
Андрей. Будешь чрезвычайным и полномочным представителем?
Вадим. Может быть. Во всяком случае, хочу побывать во Франции, Италии, Англии, даже Америке…
Андрей. Слушай, Вадька, а ты не будешь шпионом в пользу какого-нибудь иностранного государства?
Вадим. Дурак!
Анастасия Ефремовна. Тебе все шутки, а вот увидишь: Вадя будет занимать крупный пост. У него будет квартира, большая зарплата…
Вадим. Практическая сторона меня мало интересует, Анастасия Ефремовна.
Анастасия Ефремовна. Ты еще мальчик, Вадя, но всем вам придется думать и о квартирах, и о деньгах, и о семье…
Вадим (Андрею). Ты попросту лентяй. Вот я теперь как проклятый изучаю итальянский, французский; английский уже знаю хорошо. Это нелегко.
Андрей. Ну, ты!.. Ты – гений. Уж и манеры в себе дипломата вырабатываешь.
Вадим (показывая на Андрея). Вот, пожалуйста, легкая ирония. То, что я умею сидеть на стуле прямо, а не развалясь…
Афанасий невольно меняет позу.
…вежливо поздороваться, не гонять по школьным коридорам как угорелый, не чавкать, не ходить нечесаным…
Афанасий приглаживает вихры.
…все это в школе вызывало подобные блестки юмора. Откуда возник этот тонкий юмор? Из желания оправдать свою собственную расхлябанность и лень. Да-да! Чтобы научиться сидеть за обедом прилично, чтобы уступить место женщине, помочь ей, – этому надо учиться, а учиться – это трудиться!
Андрей. Он книгу «Хороший тон» изучал, мне давал читать – не помогает.
Вадим. Скверная книга, устарела. А новую написать не мешает; к сожалению, многим требуется.
Анастасия Ефремовна. Ты умник, Вадя, умник! (Андрею.) Слушай!
Афанасий. Мысли верные, ничего не скажешь… Только они (показывает на вихры) у меня торчат от природы. Остричься бы надо наголо.
Вадим. Я не о тебе.
Афанасий. Нет, почему же – многое на свой счет принимаю.
Галя. Ты прав, Вадим. Быть каким-нибудь просто агрономом – доля ограниченных людей.
Алексей. Ая считаю – плохо, когда, к примеру, писатель станет о себе говорить: я буду как Лев Толстой!
Вадим. Но мечтать он об этом может и должен!
Алексей. Про себя.
Афанасий (учуяв недоброе). Осторожней, говорю!
Катя. Верно, верно, товарищи! По-моему, есть такие чувства – они высокие, благородные, но их обязательно надо хранить в тайне. Помечтать разок в тишине… и забыть! Помечтать, как о каком-то большом-большом счастье, которого, может, и не будет… А если солдат выйдет перед строем и вдруг скажет: «Я хочу быть генералом…» Смешно как-то… Верно?
Алексей. Сочтут ненормальным, освидетельствуют и уволят по чистой.
Андрей. Вадя, смотри-ка, они тебя, кажется, за хвост поймали!
Вадим. Удивительно! Как много у людей бывает всяких уверток, приспособлений!.. Видите ли, все благородное держится так глубоко в тайне, что его порой… и не видно… Сугубо провинциальная теория…
Алексей. Есть и такое приспособление, довольно модное: городить из хороших слов этакие высоченные заборы, а что за этими заборами – не видно.
Вадим. Стань на цыпочки и загляни, если любопытно.
Андрей. Алеша, загляни. Только берегись: он тебя сверху какой-нибудь увесистой цитатой прихлопнет.
Алексей. И когда человек о себе говорит: я делаю то-то, то-то, – тоже нехорошо.
Вадим (Алексею). Вредную политику ведешь…
Афанасий. Ого, обвинение!
Вадим. Вредную! Андрей и без тебя достаточно путается в элементарных понятиях о жизни. Разговор я начал для него. Блуждать вкривь и вкось он без тебя умеет, ему ясность нужна.
Андрей. Вадя, ты мой единственный источник света! Свети!
Анастасия Ефремовна. Алеша, ты мог бы действительно приберечь все эти мысли для себя.
Алексей. Тетя Настя, я не защищаю Андрея – верно, в голове у него и опилки есть…
Анастасия Ефремовна. Какие опилки? Не тебе его критиковать! Ничего такого страшного я не вижу. Во-первых, Андрюша способный, он должен стремиться именно к тому, о чем говорит Вадя.
Петр Иванович (входя). Настенька, дай нам с Николаем Афанасьевичем что-нибудь перекусить. (Уходит.)
Анастасия Ефремовна. Николай Афанасьевич приехал? Наконец-то! Аркадий, иди же, обедай вместе с отцом. (Уходит.)
Вадим. Едемте купаться! (Андрею.) С тобой спорить бессмысленно. Горячимся мы, горячимся, а почему? Дни такие. Как-никак решаем свою судьбу. А чего решать? Двери института у нас в стране открыты – пожалуйста, в любой заходи.
Афанасий. С оговоркой – сперва конкурс выдержи.
Вадим. Что делать – приходится поиграть в эту лотерею. (Алексею.) И тебя я понимаю: учение тебе давалось с трудом, по причинам очень уважительным – мне Андрей рассказывал, – но ведь мы не будем свои домашние обстоятельства приемной комиссии излагать, – вот ты сейчас и нервничаешь, беспокоишься…
Галя. Вадим, это уже бессовестно. Языки ты знаешь, занимаешься ими в свое удовольствие, а по остальным предметам…
Вадим. Галя, я из детского возраста вырос и если считаю, что в моей будущей профессии какие-то школьные науки не будут иметь значения, могу заниматься ими постольку-поскольку.
Галя. Врешь! Если бы тебе тоже надо было идти по конкурсу, ты бы не держал себя сейчас таким независимым. Отлично знаешь: Николай Афанасьевич позвонит в институт и… и для тебя откроется особая дверка.
Катя. Неужели примут?
Андрей. Наивная…
Галя. Академику Розвалову вряд ли откажут. В виде исключения… Как-нибудь…
Афанасий. А… Вне конкурса пойдет!
Галя. В обход. Дипломатический прием.
Алексей. Значит, те, которые по конкурсу, зря стараются – одно место уже занято. Человек десять сейчас вхолостую готовятся…
Вадим. Не волнуйся, мы идем в разные институты, тебе я не конкурент.
Андрей. Галка, Алеша, тут вы не правы. Лазейку иметь – великое дело! Эх! Кто бы за меня словечко замолвил!.. В ножки бы тому – бултых! Клянусь! Продаю честь и совесть!.. Ведь пролечу, пролечу!.. Э!.. Ладно! Поехали!
Вадим (Алексею, примирительно). Да, конечно, элемент маленького жульничества тут есть, но положа руку на сердце кто бы из вас отказался от такой возможности? Только честно, без высоких слов.
Катя. Нехорошо… но заманчиво…
Афанасий. Чего же зеваешь? Папа у тебя лауреат, дал бы письмишко к кому-нибудь.
Катя. Ну тебя!..
Вадим. Идемте, товарищи!
Андрей. Едем. (Алексею.) Чего носом сопишь?
Алексей, (вдруг кричит Вадиму). «Воля!», «Упорство!», «Комсомол воспитал!». Ты зачем хорошие слова поганишь?
Вадим. Взбесился ты, что ли?
Алексей. «Все двери открыты!», «В жизнь вступаем!». Что ж ты в нее с черного-то хода заползаешь?
Вадим. С какого это – «с черного»?
Алексей. Не по-ни-маешь? Где – так умен, а где – святой…
Вадим. За твоими словами знаешь что сидит?
Алексей. Что?
Вадим. Обыкновенная маленькая…
Алексей. Ну, договаривай!
Вадим. Зачем? Сам догадайся!
Алексей. Боишься сказать?
Вадим. Обижать не хочется…
Алексей. Завидую?
Андрей. Алешка, Алешка, не делай из него общественного явления, тут все свои… Случай редкий.
Алексей. А ты считал? Что ты из этих окошек видел? (Вадиму.) Чести у тебя нет. Совести. Подлец ты!
Вадим (задыхаясь). Я… Я-то?..
Алексей (холодно). Ударь! Ну? Ничтожество!..
Катя. Алексей, так нельзя.
Афанасий. Нет уж, в таких случаях можно. Закон один для всех. Раз по конкурсу, ну и становись в общую очередь. Чего лезешь?
Алексей (Вадиму). Ничтожество! Кривая душа! Таких, как ты, ненавижу!
Аркадий (вскакивая с дивана). Правильно, Алеша, правильно! С черного хода идут… Не он один… Есть такие… Везде норовят пролезть, устроиться, приспособиться… И других за собой тянут… как зараза! Вон уж он где-то за партой умишко свой оттачивал, кумекая – как, куда поудобнее… повыгоднее… И цели он ставит великие!.. Для себя… В начальство хочет вылезти… А вскарабкается, так любое чистое дело в махинацию превращать начнет. В выгоду… Для себя! Все для себя!..
Афанасий. Прямой дорогой проще идти…
Аркадий. Проще? Много ты прошел! Прямая-то дорога в жизни – самая трудная. Зато по ней человек идет… Человек настоящий!..
Вадим. Аркадий Петрович, вы, конечно, хороший артист…
Аркадий. Не артист я. Все! Сам подал сегодня заявление, чтобы уволили. Сам! Хватило духу! Не той дорогой иду, не так… Нехорошо!.. Сам подал! Сам!
Андрей. Ты ушел из театра?
Аркадий (вдруг обмяк). Да… Так получилось… Надо было… Ушел… Совсем…
Вадим. Демагоги! А я уверен: будь у вас хоть какая-нибудь возможность, все, как Андрюшка, в ножки бы – бултых! Не так, что ли?
Никто ему не отвечает. Вадим уходит.
Галя (Алексею). Поблагодарил бы меня…
Алексей. За что?
Галя. За то, что подсадила… через забор заглянуть. (Уходит.)
Афанасий (подымаясь). Да… Катя, пошли! (Берет вещи.) Ну, на Можайское, к тете Любе…
Катя. Ты говорил – к тете Вере!
Афанасий. А, всю родню перепутал!
Афанасий и Катя молча попрощались и уходят.
Андрей. Аркашка…
Аркадий молчит.
Аркадий... (Алексею.) Понимаешь, ведь он специально учился, работал сколько лет в этом театре…
Алексей. Пойдем погуляем маленько.
Анастасия Ефремовна (входя, Аркадию). Я для тебя специально разогревать должна?
Андрей (матери). Он ушел из театра…
Анастасия Ефремовна. Как – ушел?
Андрей. Подал заявление и ушел совсем.
Андрей и Алексей выходят.
Анастасия Ефремовна. Правда?
Аркадий. Да, через две недели буду свободен.
Анастасия Ефремовна. Зачем, Аркаша, зачем? Разве так можно? Что ты будешь делать? Тебе же не семнадцать лет… Аркаша!..
Аркадий молчит.
Но ты не огорчайся…
Маша (входя). Здравствуйте, Анастасия Ефремовна.
Анастасия Ефремовна (сухо). Здравствуйте, Мария Алексеевна.
Маша. Я только на две минуты.
Анастасия Ефремовна. Пожалуйста. (Уходит.)
Маша (Аркадию). Здравствуй.
Аркадий молчит.
Маша. О, ты последователен!
Аркадий. Здравствуй.
Маша. Спасибо!.. Знаешь, я две недели не теряла надежды, думала, придешь, извинишься… Даже в твою пользу оправдания придумывала – занят в театре, может быть, заболел… К сожалению, ты здоров… Вероятно, ты встретишь какую-нибудь девушку, тебе будет неприятно, что у меня есть свидетели… (Развязывает сверток, с которым вошла, подает Аркадию пачки писем. Говорит очень деловито.) Это – в первый год, когда ты в Киев и Полтаву на гастроли ездил… Это – когда я в санатории отдыхала… Здесь – из Владивостока, Хабаровска… Записки мне в больницу… Здесь фотопленки, негативы я разбила… фото… Здесь разные пустяки… На Новый год… в день рождения, на Восьмое марта… (Уронила на пол часть игрушек-подарков.) Полетели!.. (Наклонилась и чересчур долго поднимает игрушки. Подняла, положила на стол.) Все. (Пошла, улыбнулась.) Нет-нет, не провожай!..
Входят Андрей и Алексей.
Андрей. Здравствуйте, Маша.
Маша. Здравствуй.
Андрей. Это наш двоюродный брат Алексей.
Маша (здороваясь с Алексеем, машинально). Давно приехал? Откуда?
Алексей. Из-под Иркутска.
Андрей. В тот день, когда вы у нас в последний раз были.
Маша (безучастно). А!.. (Пошла.)
Андрей. Вы расстроились?
Она остановилась.
Маша. Что ты? Отчего?
Андрей. То есть как? Разве вам все равно?
Маша. Что?
Андрей (показывает на Аркадия). Что он ушел из театра?
Маша. Ушел?
Андрей. Разве он не сказал?..
Маша. Аркаша, сегодня был просмотр?
Аркадий. Да.
Маша идет к Аркадию. Всю следующую сцену Андрей и Алексей стоят молча, не глядя друг на друга, боясь пошевелиться.
Маша. Я сейчас в Сокольники ездила… прошлась… а скамейку кто-то сломал, только два столбика торчат… Хорошо… Тихо. И мороженым торгует та же толстуха… Только павильон в синий цвет перекрасили… Жалко. Поедем вечером в ресторан, я на платье скопила… Прокутим! А? Мы с тобой давно собирались шикнуть. Или по улицам пойдем. Знаешь, надо ходить, ходить, и непременно где люди… Они о чем-то говорят, смеются, а ты идешь, идешь, и тебе все равно. А кругом шумят… Я очень люблю тебя… очень! И ты ничего не говори. Мы пойдем, я буду рассказывать, а ты ничего не говори, ничего – не надо. За четыре года я тебе ничего не рассказывала, а у меня есть, есть… Встань! (Поднимает Аркадия.) Галстук не надевай, так свободнее… Вот… Знаешь, мы в Сокольники пешком пойдем: по улице Горького, по Кировской, мимо вокзалов…
Маша уводит Аркадия. Андрей и Алексей стоят молча.
Андрей (подходя к игрушкам). Смотри-ка, игрушки…
Алексей. Не трогай.
Андрей. Да…
Алексей. Помолчи.
Пауза.
Андрей. На отвлеченную тему можно?
Алексей. Давай.
Андрей. Вот нас учат в школе – там все более-менее ясно, а смотришь на жизнь – иногда ничего не понимаешь.
Алексей. Согласен.
Андрей. Один – ноль в мою пользу.
Анастасия Ефремовна (входя, подает Андрею записку). Завтра с утра пойдешь в Бауманское и передашь эту записку Коробову Ивану Андреевичу. Поговоришь с ним.
Андрей. Кто это?
Анастасия Ефремовна. Декан факультета. Иди поблагодари Николая Афанасьевича. Ну, за тебя я, слава Богу, спокойна. А где Аркадий?
Андрей. Ушел с Машей.
Анастасия Ефремовна. Какой бесхарактерный! Иди же поблагодари. (Уходит.)
Андрей (прочитав записку). Считай, что я в Бауманское попал.
Алексей молчит.
А что, понимаешь, таким, как Вадька, можно, а нам… Ладно!.. (Кладет записку в карман.) Фу!.. У меня что-то даже сердце застучало… Ладно, подумаем.
Алексей пошел к двери.
Ты куда?
Алексей. Пройдусь.
Андрей. Я с тобой. Понимаешь…
Алексей. Что ты за мной по пятам ходишь? Прицепился!
Андрей (подходя к Алексею). О, разозлился!.. Алексей (вдруг хватает Андрея за комсомольский значок на рубашке). Сними значок-то, чего нацепил!
Андрей (толкая Алексея). Ну, ты, поосторожнее, я тебе не Вадька!
Анастасия Ефремовна (входя). Андрюша, Николай Афанасьевич уходит, иди же!
Андрей. Я сейчас возьму и отнесу эту записку в газету.
Анастасия Ефремовна. Перестань говорить глупости.
Андрей. Отнесу.
Анастасия Ефремовна. Не смей так шутить, слышишь!
Андрей. Я не шучу.
Анастасия Ефремовна. Не смешно. Дай сюда записку.
Андрей. Не дам.
Анастасия Ефремовна. Я позову отца.
Андрей. Зови.
Анастасия Ефремовна. Ты понимаешь, что ты делаешь? (Алексею.) Это ты его научил?
Андрей. Никто меня не учил.
Анастасия Ефремовна. Оставь, у тебя не хватило бы ума! (Алексею.) Ты приехал к нам в дом и изволь уважать чужие порядки. Мы тебя приютили…
Андрей. Что ты!.. Вытащила какое-то поганое слово… Ютили! Никто его не ютил. Приехал – и все!
Алексей. Тетя Настя, не говорил я ему ничего.
Анастасия Ефремовна. Ты дурно влияешь на Андрея, дурно. Имей в виду, сбить с толку такого, как он, – заслуга невелика. Петя! (Уходит.)
Андрей. Ну, правильно я решил? Да?
Алексей молчит.
Вадька забегает теперь, заткнем щель.
Алексей. Отдай обратно записку.
Андрей. Что?
Алексей. Отдай, говорю, записку!
Андрей. Как бы не так!
Алексей. Отдай!
Андрей. Не отдам!
Алексей. Слышишь?
Андрей. Ну?
Алексей (приближаясь к Андрею). Отдай, говорю!
Андрей. Чего ты? Сказал – не отдам.
Алексей с силой отнимает записку у Андрея. Борются.
(Когда Алексей скрутил ему руки.) Мама!
Анастасия Ефремовна (вбегая). Сейчас же прекратите! Алексей, оставь его! Я прошу тебя уехать. Куда-нибудь, куда хочешь!..
Петр Иванович (входит, жене). Зачем ты это сделала? Значит, пока я искал в кабинете рукописи, ты вынудила Николая Афанасьевича…
Андрей. Вынудила!
Петр Иванович. Не сметь о нем говорить дурно! Будет ли из вас кто таким ученым – неизвестно.
Анастасия Ефремовна. Петя, я…
Петр Иванович. Ты плакала перед ним? Плакала? Да?
Анастасия Ефремовна молчит.
Иди сейчас же извинись. Слышишь?
Анастасия Ефремовна и Петр Иванович уходят.
Андрей (вслед им). Нате возьмите вашу записку.
Петр Иванович (в дверях). Можешь сохранить на память. «В газету отнесу!», «Разоблачу!». Дрянь! Если бы ты учился хорошо, мать не сходила бы с ума, не волновалась бы за твою судьбу. Ты довел ее до этого. Ты виноват! (Уходит.)
Андрей. Вот, понимаешь, сами чего-то там натворили, а на меня теперь сваливают. (Рвет записку.)
Алексей. Завтра же уеду отсюда.
Андрей. Да? А меня тут на съедение оставишь? Хорош!
Алексей. Я-то тут при чем?
Андрей. Ишь какой чистенький выискался! Если б не ты, я бы, может быть, пошел с этой запиской, и все шито-крыто.
Анастасия Ефремовна (входя, Андрею). Сделал красивый жест! Чего ты добился? Остался без института. (Алексею.) Ты доволен? Да?
Голос Петра Ивановича: «Настя!»
Анастасия Ефремовна. Иду, Петя. (Андрею.) Все из-за тебя, из-за тебя… (Уходит.)
Андрей. Ну, Алешка, до экзаменов три дня осталось – мостик спалил, куда лечу – неизвестно… Э, ладно, не заплачу.
Занавес
Декорация первого действия. В комнате никого нет.
Анастасия Ефремовна (входя). Аркадий! Аркаша!
Петр Иванович (выходя из кабинета). Я один дома.
Анастасия Ефремовна. Аркадий не возвращался?
Петр Иванович. Нет. А где он?
Анастасия Ефремовна. Уехал на пароходике по каналу. Конечно, с Машей. Удивительное легкомыслие! Устала. (Садится.) Объездила все институты. Андрею есть кое-какая возможность устроиться в рыбный.
Петр Иванович. Он же сдает экзамены и сейчас ушел…
Анастасия Ефремовна. Нет, в Бауманское он не выдержит, у него уже есть одна четверка. Конечно, будет и вторая. А с двумя четверками не принимают, я узнавала. Просто безобразие, какие строгости развели!..
Петр Иванович. Но почему же в рыбный?
Анастасия Ефремовна. А куда?
Петр Иванович. Может быть, он не захочет?
Анастасия Ефремовна. Когда провалится, в любой пойдет. Надо же ему иметь образование. Конечно, вся эта история с запиской и мне неприятна, но если бы…
Петр Иванович. Перестань, Настя.
Анастасия Ефремовна. Николай Афанасьевич поправился?
Петр Иванович. Почти. У него с сыном была схватка: Вадим попросил его позвонить в Институт внешней торговли, и… Николай Афанасьевич чуть не побил его.
Анастасия Ефремовна. Какая неприятность!
Петр Иванович. Еще бы. Когда сын растет негодяем…
Анастасия Ефремовна. Алеше, наверное, дадут общежитие за городом.
Петр Иванович. Алексей останется здесь. Парень тихий, усидчивый, и Андрею от него только польза.
Анастасия Ефремовна (улыбаясь). Конечно.
Петр Иванович. Что ты улыбаешься?
Анастасия Ефремовна. Так… Тихий Алеша уже ухаживает за девушками, за Галиной.
Петр Иванович. За какой Галиной?
Анастасия Ефремовна. Давыдовой, дочкой народной артистки из Большого театра.
Петр Иванович. Ну и что?
Анастасия Ефремовна. Она Андрюше нравится, интересная девушка… А наш Андрюша только глазами хлопает, ни капельки самолюбия.
Петр Иванович. Ну куда ты вмешиваешься, Настя, пойми!
Входят Катя и Афанас и й. Здороваются.
Катя. Алеша еще не возвращался?
Анастасия Ефремовна. Нет.
Катя. А Андрюша?
Анастасия Ефремовна. Тоже не приходил.
Афанасий. Тогда извините.
Катя и Афанасий хотят уйти.
Петр Иванович. Вы их подождите. Они, вероятно, скоро придут.
Анастасия Ефремовна. Присядьте.
Катя и Афанасий садятся.
Петр Иванович. Экзамены сдаете?
Катя. Да.
Афанасий. Сдаем.
Петр Иванович. Успешно?
Катя. Успешно.
Афанасий. Да.
Петр Иванович. Поступаете?
Катя. Кажется.
Афанасий. Похоже.
Петр Иванович. Так-так… (Жене.) Вот, другие могут.
Анастасия Ефремовна. Петя, ты как будто меня упрекаешь?
Петр Иванович молча пошел к себе.
Анастасия Ефремовна (идет вслед за мужем). Ты не беспокойся, в крайнем случае рыбный – это не так плохо, я узнавала… (Уходит.)
Афанасий. Зря Алексей в этом доме поселился.
Катя. А где же? Тебе хорошо – на каждой улице родственники.
Афанасий. Еще бы.
Катя. Устроил бы его.
Афанасий. Неудобно. Одну четверку он имеет? Имеет. Получит вторую – все. Поворот от ворот, верхняя полка, – здравствуй, мама.
Катя. Типун тебе на язык!
Афанасий. Хоть два под язык, только бы все обошлось. Мало ему тут мороки, так еще Галина на него глаза пялит.
Катя. Что ты!
Афанасий. Видел я, как она на него глядела, когда он с Вадькой сцепился.
Катя. Как глядела, как?
Афанасий. «Как, как»! Так же, как ты на него, только… энергичнее.
Катя. Вчера я зашла сюда, сказали – он с ней в Исторический музей ушел.
Афанасий. Да… история.
Катя. Нет-нет, что ты! Андрей ему брат, а он знает, что Андрей и Галя…
Афанасий. В этом деле родственные отношения теряют силу; почитывали художественную литературу, кумекаем.
Катя. А я? Алеша знает, что я…
Афанасий. Ты ему говорила?
Катя. Как тебе не стыдно. Умру – не скажу! Сам не слепой, видит.
Входят Алексей и Галя. Из другой комнаты появляется Анастасия Ефремовна.
Анастасия Ефремовна. Андрюши нет? Алеша, как у тебя?
Алексей. Благополучно, тетя Настя.
Анастасия Ефремовна. Пять?
Алексей. Пять.
Анастасия Ефремовна. Поздравляю. Надо Оле телеграмму дать, пусть порадуется. Придет Андрюша, крикните меня. (Уходит.)
Галя (Алексею). Идешь с блеском!
Катя. Да, с блеском – письменная была четыре.
Галя. Какой ужас! Такой умный – и вдруг… Ай-ай!
Алексей. Ей бы хотелось, чтоб я пролетел.
Галя. Да, очень. Любопытно было бы взглянуть на твою растерянную физиономию.
Алексей. В этой надежде ты и приплелась сейчас к академии?
Катя (Гале). Ты его встречала?
Галя. Буйное воображение Алеши. Шла мимо, живу по соседству. (Вертится перед зеркалом. Кате.) Нравится фасон?
Алексей. С ней по улице идти невозможно: прохожие, особенно женщины, так и осматривают, как куклу, даже оборачиваются.
Галя (радостно). Ты заметил? (Кате.) Это из-за банта и карманчиков.
Алексей. Слушай, Галина, ты не могла бы найти более увлекательную тему?
Галя. Могу. (Афанасию.) Афанасий, если ты меня не боишься, пойдем, я хотела бы задать тебе два-три вопроса.
Афанасий. Чего бояться – ты не щука, я не пескарь…
Афанасий и Галя уходят.
Катя. Какая она все-таки неприятная, правда?
Алексей. Ломака, кривляка и воображает о себе невесть что.
Катя. Вот чудак Афанасий – решил, что она тебе нравится.
Алексей. Афанасий? Откуда он это взял?
Катя (смеясь). По глазам, говорит, заметил. Психолог! Ведь она тебе не нравится, верно? Не нравится? Да?
Алексей. Нравится.
Катя. Как – нравится?.. Сильно?
Алексей. Сильно.
Катя. А как же я, Алеша?
Алексей. Что – ты?
Катя. Я же люблю тебя… Давно-давно…
Алексей (опешив). Как – давно?
Катя. С пяти лет.
Алексей. Нет, это не надо…
Катя. Что?
Алексей. Вот это самое… не надо… Ты – хорошая… ты очень хорошая… Вот, как всё, понимаешь… Э, комедия!.. Что ты плачешь? А? Что ты? Не надо…
Катя. Домой хочется… уехать…
Алексей. Что ты! Последний экзамен остался, не выдумывай!.. Мы – друзья. Да… друзья… э!.. Ай-ай… Эх!..
Афанасий (входя, Алексею). Она меня насчет твоей биографии выспрашивает. Говорить? (Замечает состояние Алексея и Кати.) Ты после экзамена пошел бы ополоснулся под краном.
Алексей. Да… именно. (Уходит.)
Афанасий. Не знал?
Катя. Нет… это неправда… Он знал, знал… Так же не бывает, чтобы человек не видел…
Афанасий. Бывает.
Катя. Нет-нет, не бывает.
Афанасий. А я говорю – бывает.
Катя. Откуда ты знаешь?
Афанасий. Сказал, – значит, знаю.
Катя. Вот, разревелась даже… Глупая…
Афанасий. Ничего, поплачь… Это так… детство уходит.
Андрей (входит очень оживленный. Увидев плачущую Катю). Тройку получила?
Афанасий. Двойку, по психологии.
Андрей. Э, разыгрываете!..
Афанасий. Из дому письмо прислали – брат заболел.
Андрей. Поправится. Кто дома?
Входят Анастасия Ефремовна, Алексей и Галя.
Анастасия Ефремовна. Андрюша, ну?
Андрей. Срезался! Начисто! Ни на один вопрос не ответил. Нуль! Всё!
Анастасия Ефремовна. Ну вот, вот!
Алексей. Ты же неплохо знал!
Катя. Ай-яй-яй!
Афанасий. Э, дрянь дело!
Галя. Андрюшка, Андрюшка!
Андрей. Траурные венки и гирлянды складывайте в ту комнату.
Анастасия Ефремовна. Что ты будешь делать?
Андрей. Удавлюсь.
Анастасия Ефремовна. Уж ты не выпил ли?
Андрей. Сто грамм.
Анастасия Ефремовна (зовет). Петя, Петя!
Входит Петр Иванович.
Конечно, он провалился.
Петр Иванович. Что ты думаешь делать дальше?
Андрей. Не знаю.
Петр Иванович. А все же?
Андрей молча разводит руками.
Тебе не стыдно своих товарищей? (Показывая на Алексея, Катю, Афанасия.) Они сотни километров проехали, чтобы попасть учиться, живут здесь на птичьих правах, может быть, недосыпают, недоедают… А тебе чего не хватает?
Анастасия Ефремовна. Ума.
Петр Иванович. Мать говорит, есть возможность устроиться в рыбный институт – пойдешь туда.
Андрей. Почему в рыбный?
Анастасия Ефремовна. Больше некуда, я все обегала.
Андрей. Я не хочу в рыбный.
Петр Иванович. Тебя не спрашивают, хочешь ли ты или не хочешь.
Анастасия Ефремовна. Мы думаем о том, чтобы ты в люди вышел, и считаться с твоими капризами больше не намерены! На будущий год перейдешь в другой, если поумнеешь.
Петр Иванович. Ты что, не понимаешь важности образования в наше время?
Андрей (отцу). Когда ты поступал на географический факультет, ты какой институт про запас держал?
Анастасия Ефремовна. Андрей, как ты разговариваешь с отцом!
Петр Иванович. Прежде чем пойти учиться, я четыре года работал с геологическими партиями, чернорабочим начал. Я стремился к своей специальности, добивался…
Андрей. Ты все-таки представь, что тогда устроился бы в рыбный, пищевой, электромеханический, полиграфический… Кто бы ты был? Ученый? Ничего подобного! Ты все любишь повторять: слишком много развелось людей при науке, они не науку любят, а выгоду от нее. Откуда же такие берутся? Все с высшим образованием… А все вроде Вадьки!
Анастасия Ефремовна. Ты идеалист, глуп и ничего не понимаешь в жизни.
Андрей. Я не хочу понимать того, что понимаешь ты!
Анастасия Ефремовна. Он пьяный, Петя…
Андрей. Ничего подобного. Не пил и не буду никогда. Вот если «в люди» начну выходить – обязательно попивать стану. Так и знай!
Вадим (входя, Андрею). Верни мои тетради по физике.
Андрей. Ага, точные науки потребовались.
Вадим. Это ты и твой Алешка отца перепугали… Старик сдрейфил.
Андрей. Заткнули щель. Ничего, ты другую найдешь.
Вадим. Можешь не радоваться: экзамены сдаю прилично.
Андрей. Сдавай на горе трудящимся!
Вадим (Анастасии Ефремовне). Зачем это вам понадобилось клянчить у отца записку да еще слезу пускать?
Анастасия Ефремовна. Вадя!
Андрей. Ну-ка не смей так с матерью разговаривать! Пошел на улицу.
Вадим. Тетради отдай.
Андхрей (выталкивая Вадима). Пошел-пошел! Стой на тротуаре – в окошко выброшу. (Вытолкнул Вадима и уходит за тетрадями.)
Анастасия Ефремовна (всем ребятам). Вы бы зашли к Андрюше в другой раз, завтра…
Афанасий (собирая вещи). Да, меня ждут… дядя Лева.
Катя (Алексею). Я завтра зайду, можно?
Алексей. Конечно… мы друзья, Катя, друзья.
Галя (Алексею). Выручай Андрюшку.
Андрей (вернулся, прошел на балкон, кричит вниз с балкона). Вадя, прими мои уверения в совершеннейшем к вам почтении. (Швыряет вниз тетради.) Провались! (Обернулся. В комнате никого из его друзей нет, только отец, мать и Алексей.)
Анастасия Ефремовна (глядя на мужа). Ну?
Петр Иванович. Андрей, я тебе предоставляю полную свободу выбора. Решай все сам.
Анастасия Ефремовна. Что?!
Петр Иванович уходит.
Андрей. Это как его понять?
Входят Маша и Аркадий. Аркадий сильно перепачкан грязью.
Анастасия Ефремовна. Аркаша, что с тобой?
Маша. Невредим, невредим! Под ливень попали…
Пустились бежать… грязища кругом – он меня через лужи перетаскивал.
Аркадий. Обратно ехали, она от меня пряталась, неблагодарная.
Маша. Стыдно с таким чучелом.
Анастасия Ефремовна. Аркаша, меня поражает твое веселье: катаешься на пароходике… Ты бы подумал о будущем.
Аркадий. И думаю, мама, все время думаю.
Анастасия Ефремовна. Не вижу. Сегодня на пароходике, вчера ты был на какой-то собачьей выставке…
Аркадий. Необычайная выставка! Псы – гиппопотамы!
Маша. Аркаша устал, Анастасия Ефремовна. Ему отдохнуть надо.
Анастасия Ефремовна. Кажется, он в театре не был перегружен работой.
Маша. Устал думать все об одном и об одном. Ему хочется посмотреть, что вокруг делается.
Анастасия Ефремовна. Хорошо, поступайте как хотите, делайте все, что вам угодно, хоть на луну улетайте – посмотрите! (Уходит, чуть не заплакав.)
Аркадий. Мама, мама!.. (Маше.) Я сейчас переоденусь, Муха. (Уходит.)
Андрей. Это я мать расстроил.
Маша. Чем?
Андрей. Пролетел на экзаменах.
Маша. Ну!.. Впрочем, так тебе и надо.
Андрей. Вот откровенная формулировка! (Алексею.) Слыхал? (Маше.) Ну, выучился бы я, а потом, как Аркашка…
Маша (зло). Что вы от него хотите? Чтобы он в гениях числился? Главные роли играл? Как вам не стыдно долбить его в больное место! Будьте хотя бы снисходительны!
Андрей (опешив). Маша, мне все равно, какой величины он звезда, только зачем он сам бесится?
Маша. Да потому что такие, как вы, уже зачислили его в неудачники. Если человек не гений, не знаменитость, так и права на жизнь не имеет? А ты знаешь, что его вчера вызывали в дирекцию и просили не уходить из театра? Просили!.. Он талантлив, да! Только идет медленно, трудно… А вы своим нетерпением подхлестываете его. Вот он и захотел прыжок сделать… сорвался… совсем озлобился. А злоба убивает в человеке все, даже талант.
Андрей. Вы тоже были злая…
Маша. Откуда ты взял?
Андрей. Хотели быть знаменитой пианисткой – не получилось.
Маша. Ну, это произошло совсем иначе.
Андрей. Как?
Маша. Самым прозаическим образом. Каталась на коньках – два пальца сломала… Вон как плохо гнутся.
Андрей. Совсем играть не можете?
Маша. Не знаю, с тех пор не пробовала. Мне тогда тоже: или мировую славу подавай, или гордое «ничего». С горя фотографией занялась, это не так скучно. Через три года окончу заочный химический институт… А искусство, оно вообще жестоко: тянет к себе, а потом всех расставляет на свои места – без снисхождения.
Входит Аркадий.
Андрей (Аркадию). Почему ты до сих пор не женишься на Маше?
Аркадий. Что?
Маша. Андрюшка!
Андрей (Маше). Будь я постарше, честное слово, сам бы женился на вас!
Маша. Смотри, какой нахальный! Я, может быть, за тебя бы не пошла.
Аркадий. Ты глупости не болтай. Подумай лучше, чем заниматься будешь. Добалбесничал! Пойдем, Маша.
Маша (отдавая половину цветов Андрею). Поставь у Аркадия на столе.
Маша и Аркадий уходят.
Андрей. Кажется, я про женитьбу безответственно брякнул.
Алексей. Тебе глупости прощают.
Андрей. Слушай, я ведь сегодня экзамена не сдавал.
Алексей. Отменили?
Андрей. Нет. Ушел.
Алексей. Почему?
Андрей. Вхожу, понимаешь, в училище, народищу, как всегда, – тьма. У всех глаза беспокойные, волнуются, переживают, а мне – хоть бы хны, абсолютно равнодушен. Вижу, в углу какая-то девчонка стоит: худенькая, белобрысая, косички висят жиденькие, во! – в палец толщиной, одета так себе, неважно; прижала к себе книжки и что-то шепчет, не поймешь – не то зубрит, не то молится… Тоска меня взяла. Ну чего, думаю, лезу, может, ей поперек дороги становлюсь. Мне-то все равно, а ей охота… и другим тоже… призвание, наверное; взял, повернулся и ушел. Глупо? Да?
Алексей. А чего делать собираешься?
Андрей. И ты этот пустой вопрос задаешь! Видишь – не знаю. Я вот что думаю: у каждого человека должна быть своя точка.
Алексей. Какая точка?
Андрей. Ну, место свое. Оно – одно-единственное. Попал на это место – и все твои способности наружу выходят. Все, что есть! Тут, понимаешь, человек обязательно счастливый бывает. И другие его любят, ценят. Самое важное – найти эту точку. Вот ты свою чувствуешь, тебя тянет к ней, и другие – тоже. А я понять не могу: где она? Но где-то есть это мое место. Оно – только мое. Мое! Вот я и хочу его найти. Призвание – это, наверное, тяга к этой точке. Да?
Алексей. Похоже.
Андрей. И я найду ее!.. Обязательно найду… найду… найду…
Гостиная. Ночь. Стол накрыт к вечернему чаю. В комнате одна Анастасия Ефремовна. Входит Пётр Иванович.
Анастасия Ефремовна. Как ты поздно, Петя. Петр Иванович. Затянулось обсуждение. Но, кажется, мои выводы подтверждаются.
Анастасия Ефремовна. Алеша исчез.
Петр Иванович. Алексей?
Анастасия Ефремовна. Да. Ушел на экзамены, и все нет и нет. Андрюша его встречать ездил – не встретил. Прибегал сюда с Галей, спросили, не возвращался ли, и опять ушли. Где он?
Петр Иванович. Может быть, кого-нибудь из земляков встретил?
Анастасия Ефремовна. Просто хоть в милицию звони. Чайник горячий, пей.
Петр Иванович устраивается у стола. Анастасия Ефремовна наливает ему чай.
Петр Иванович. Ты одна дома?
Анастасия Ефремовна. Одна. Хожу по комнатам как привидение. И за всех волнуюсь, волнуюсь, волнуюсь!.. Ну, где Алексей может быть?
Петр Иванович. Странно, конечно, но ты не волнуйся – придет, никуда не денется. Придет.
Анастасия Ефремовна. Аркаша должен был вернуться в десять – и тоже нет. Видимо, задержался в театре – в последний раз выступает.
Петр Иванович. Прощальная гастроль…
Анастасия Ефремовна. Что он будет делать – ума не приложу…
Петр Иванович. А что он сам говорит?
Анастасия Ефремовна. Молчит. Вероятно, не решил. Спрошу еще раз.
Петр Иванович. Только не сегодня. Придет, пусть напьется чаю и ляжет спать; сегодня ни о чем не спрашивай – утром поговорим.
Анастасия Ефремовна. Я понимаю. Купила ему миндаль в сахаре – он очень любит… Андрею придется год переждать, пусть успокоится, подумает… Можно нанять репетиторов.
Петр Иванович. Андрею надо поступать работать…
Анастасия Ефремовна. Работать?
Петр Иванович. Не сидеть же сложа руки.
Анастасия Ефремовна. Куда? На завод?
Петр Иванович. Что особенного? Другие идут…
Анастасия Ефремовна. У него слабое здоровье, Петя.
Петр Иванович. Не замечал. Все еще пеленаешь их, пеленаешь… От чего ты его оберегаешь? Сама до сих пор полы моешь, не стесняешься. (Помолчав.) Оля письмо прислала, благодарит за то, что мы Алексея хорошо приняли. Тебе большое спасибо, целует. Деньги, которые мы им посылали, просит отдавать Алексею.
Анастасия Ефремовна. Конечно, надо же ему на свои расходы. Петя, может быть, ты устроишь Андрюшу куда-нибудь в лабораторию?
Входят Галя и Андрей.
Андрей. Не приходил?
Анастасия Ефремовна. Нет.
Галя. Поехали к Кате – она все экзамены сдала и на радостях пошла в театр; хотели разыскать Афанасия – адреса не знаем…
Петр Иванович. Здравствуйте, Галя.
Галя. Простите, Петр Иванович, здравствуйте.
Андрей. Я ей говорю, не сходи с ума, а она требует – звони в бюро несчастных случаев.
Галя. Человек все-таки.
Петр Иванович. Конечно. (Встает, уходит к себе.)
Анастасия Ефремовна. Пейте чай. (Андрею.) Миндаль не трогай – это для Аркадия. (Уходит.)
Андрей (пробуя миндаль). Заперли бы в шкаф, а то вводит в искушение…
Галя. Во-первых, я не схожу с ума…
Андрей (хозяйничая у стола). А во-вторых?
Галя молчит.
(Наливает чай.) Ты крепкий любишь или цвет лица бережешь?
Галя. А во-вторых, он мог не сдать экзамена.
Андрей. А в-третьих, выдержки у тебя маловато – слабый пол. Подкрепись. (Подает ей чашку.)
Галя машинально начинает пить.
Не сразу, язык обожжешь.
Галя (вскакивая.) Оставь меня в покое! Я волнуюсь за человека, это ты можешь понять, за человека вообще!..
Андрей. Конечно: в государственном масштабе – забота о людях.
Галя. Хорошо, если ты хочешь откровенности – пожалуйста: во-первых…
Андрей. Слушай, нельзя ли прямо – в-десятых!
Галя. Хорошо! В-двадцать-пятых!
Андрей. Вот это ближе к делу.
Галя. Он не только равнодушен ко мне, но иногда просто груб.
Андрей. Тебе кажется.
Галя. Нет, не кажется. Вот когда ты относился ко мне… хорошо, я же сразу все поняла.
Андрей. Я дурак, потому и поняла.
Галя. Ты можешь говорить серьезно?
Андрей. Стараюсь.
Галя. Когда мы с ним разговариваем о каких-нибудь важных вещах, он терпим, но как только переходим на частные темы – диким становится. Нет-нет, он ко мне более чем равнодушен.
Андрей. Галочка, хочешь, я поселю в твою душу относительный покой?
Галя. Опять шуточки?
Андрей. К сожалению, всерьез.
Галя. Ну?
Андрей. Помнишь, ты меня спрашивала, о чем мы с ним говорили тогда?
Галя. Ну?
Андрей. Так вот: он мне сказал, что обобьет тебя у меня.
Галя. Он?!
Андрей. Если ты будешь переспрашивать, я опять начну острить.
Галя вдруг порывисто и крепко целует Андрея.
(Отстраняясь. Резко, почти зло.) Не смей!
Галя. Что ты?
Андрей. Не смей, говорю! (Вытирает щеку.) Нашла, понимаешь, тоже громоотвод!
Галя. Андрюша, милый, ты не расстраивайся. Андрей. Много захотела! Расстраиваюсь!.. Да я на таких, как вы, – чихал! Пачками!.. Да!.. На всех!.. Разом!
Галя. Андрюша, послушай…
Андрей. Не желаю!
Галя. Я хочу сказать…
Андрей быстро идет к роялю, садится и громко играет «По улицам ходила большая крокодила…».
(Отстраняя его руки от клавиш.) Андрей, ну дай мне сказать два слова…
Андрей (зовет). Мама!
Анастасия Ефремовна (входя). Да, Андрюша? Андрей. Посиди с нами – что-то скучно. (Гале.) Так о чем ты начала говорить?
Галя. Я предлагаю тебе на будущий год поступить в медицинский институт – мальчиков туда принимают охотно.
Анастасия Ефремовна. Конечно, медицина – это благородная профессия. Можно стать хирургом, невропатологом, глазником…
Андрей. Ну вот, сразу стало как-то веселее.
Анастасия Ефремовна. А пока отец хочет, чтобы ты поступил работать.
Андрей. Куда?
Анастасия Ефремовна. Найдем что-нибудь нетрудное. Петя говорит, есть возможность устроиться в Ботаническом саду.
Андрей. Куда-куда?
Анастасия Ефремовна. В Ботанический сад, в лабораторию.
Андрей (оживленно). О! Это мне нравится! Буду пальмы выращивать, орхидеи, бананы… Мать, а почему в лабораторию? Я хочу быть садовником! А? Романтично! Садовником!
Анастасия Ефремовна (смеется). Таскать воду, землю копать…
Андрей. Какой ты отчаянный прозаик, мама!
Слышен шум в передней, Галя вскочила.
Алешка!
Входят Аркадий и Маша. Маша здоровается со всеми.
Анастасия Ефремовна (тихо, Андрею). Пожалуйста, ни о чем его не расспрашивай. (Аркадию.) На улице дождь, кажется?
Маша. Чуть-чуть накрапывал, сейчас перестал.
Анастасия Ефремовна. Выпейте чаю.
Маша. Спасибо.
Андрей (Аркадию). Тут миндаль в сахаре есть, нам не дают – для тебя, говорят. Дай горсточку.
Аркадий. Бери. А вы что так поздно?
Андрей (забирая горсть миндаля). Алексея ждем, исчез, понимаешь. (Гале.) У отца в библиотеке какую-то книжку выкопал – «Золотой осел», наверно, юмористическая, пойдем, покажу.
Галя (на ходу). Это не совсем юмористическая.
Андрей (так же). Все же. Я начал читать – смешно.
Галя и Андрей уходят.
Анастасия Ефремовна. Что это за книга?
Аркадий. Апулея. Не совсем подходящая для совместного чтения. Ну, не маленькие.
Анастасия Ефремовна. Надо послушать. (Уходит в комнату, где Андрей и Галя.)
Маша (смеясь). Не будет ли маленькой стычки?
Аркадий. Андрей с мамой умеет ладить. (Пауза.) Ты так долго стояла на улице, не продрогла? Вечерами прохладно становится.
Маша. Да, скоро сентябрь… Нет, не озябла. Хотела тебя дождаться.
Аркадий. Разговор затянулся. (Подходит к Маше, берет ее руки.) А руки холодные. (Дышит ей на руки.)
Маша. Чаю действительно выпить хорошо бы.
Аркадий. Давай. (Наливает чай, пробует миндаль.) Мамы во всех случаях хотят сделать для своих детей жизнь сладкой. (Помолчав.) Нет, я люблю театр. Даже запах красок люблю, сутолоку, волнение… Люблю слушать, как гудит зрительный зал перед началом спектакля и как он утихает… Люди ждут, когда откроется занавес и перед их глазами потечет жизнь… полная волнений, ошибок, взлетов… Я же чувствую настоящую радость на сцене. Я не эгоист, Маша, нет!.. И я хочу очень большого, чувствую в себе… Последние два года я шел куда-то в сторону… в сущности, искал легкой дороги с эффектом в конце. Не в этом дело!.. Бескорыстно!.. Надо идти бескорыстно. Я сейчас люблю театр сильнее, чем тогда, когда впервые вошел в него… По-новому… Увидим, увидим! Но легче, понимаешь, Маша, здесь… (Показывает на грудь.) Легче… Я успокаиваю себя?
Маша. Нет, Аркаша. Я даже завидую тебе в эту минуту.
Аркадий. В чем?
Маша молчит.
Аркадий. И ты не связывай свою жизнь с моей. Я трудный человек, со мной будет нелегко.
Маша. Какие глупости ты говоришь.
Аркадий. Каждый из нас имеет свои внутренние обязательства, клятвы, если хочешь. Ты же не подходишь к роялю два года, я не говорю, что это глупо.
Маша (молча идет к роялю, садится, играет). Ты думаешь, я не подхожу к роялю? Это только при людях. А дома… мама слушает. Неважно, конечно, получается… (Играет, потом говорит во время игры.) Видишь, я еще могу играть, но уже променяла, променяла на фотографию… И не жалею… А люблю, очень люблю!
Аркадий. Тебе тяжело?
Маша. Нет, это воспоминание, эхо… Не жалею! Закончу институт, буду заниматься фотографией всерьез. У нас ведь смесь искусства с кустарщиной… Обязательно что-нибудь придумаю новое… Да-да, увидишь! Для подвига не требуется большого пространства.
Входят Андрей и Галя.
Андрей. Маша!
Маша (весело, продолжая играть). Клятвопреступница!
Андрей. Это вы к чему?
Маша. Безотносительно! (Продолжает играть.)
Анастасия Ефремовна (входя с книгой в руках. Тихо, Аркадию). В начале действительно что-то вроде сказки, а я полистала в середине – ужас что написано. Нет, сначала я сама прочту.
Андрей. Мама, не мешай.
Маша играет. Входит Алексей.
Ну, живой!
Маша оборвала игру.
Где ты был?
Алексей. Всю дорогу сочинял, что бы соврать, – так и не придумал. Ходил по Москве.
Галя. Как экзамен?
Алексей. Сдал.
Анастасия Ефремовна. Ну, поздравляю тебя! Пожалуйста, Алеша, не пропадай так неожиданно – очень беспокойно бывает.
Маша. Бегу домой, поздно! Не высплюсь – завтра начну печатать и наляпаю; потом с заказчиками скандалов не оберешься.
Анастасия Ефремовна. Вы недурно играете, Маша.
Маша. Что вы, Анастасия Ефремовна. Дурно, очень дурно! (Собирается уходить.)
Аркадий. Я провожу.
Маша. Не надо.
Аркадий. Я тебя не спрашиваю.
Анастасия Ефремовна. Аркаша, завтра мы с тобой поговорим…
Аркадий. О чем, мама? Я взял свое заявление обратно. Остаюсь в театре. Дверь на цепочку не закладывайте. (Уходит вслед за Машей.)
Анастасия Ефремовна. Петя, Петя! (Прошла к мужу.)
Андрей (Алексею). Ты, знаешь, гуляй, да не загуливайся. Люди тут с ума сходят.
Алексей. Кто это?
Андрей. Я! Я за тебя волнуюсь! Кто тебя здесь, в доме, оставил? Я. Значит, я за тебя и отвечаю в первую голову. И ты, пожалуйста, больше таких фокусов не выкидывай. Исчезай хоть на неделю, но предупреждай. Так и уговоримся! Понял?
Алексей (улыбаясь). Идет.
Андрей. И не улыбайся. Я тут всех успокаивай, уговаривай, отвлекай, развлекай – интересное это для меня занятие! (Уходит.)
Алексей. Что с ним?
Галя. Конечно… Ты мог попасть под машину… да и вообще… мало ли разных случаев. Мы тебя и встречать ходили, и у Кати искали; думали – у Афанасия…
Алексей. Ты-то с ним зачем ходила?
Галя. Не я с ним, а он со мной. (Пауза. Поправляет платье.) В автобусах да в трамваях все платье помяли – вида нет.
Алексей. Нарядное.
Галя. Наконец-то оценил. Я ведь это все сама себе шью… Мама у меня портнихой на швейной фабрике работает, выучила…
Алексей. А говорили – певица.
Галя. Когда я на выпускном вечере познакомилась с Андреем и Вадимом, они мне показались такими важными, вот я и придумала, благо есть однофамилица. Дурачество! А шить я люблю. Иногда полночи сидишь, фантазируешь. А придешь к вам – только шуточки… Даже обидно. Впрочем, мальчишеская ограниченность…
Алексей (подходит к Гале). Галя…
Галя. Что?
Алексей (остановившись). Занятно получилось: только тебя встретил… Эх, до чего же уезжать не хочется!
Галя. Куда уезжать?
Алексей. Откровенность за откровенность: я сегодня не сдал экзамена.
Галя. Неправда!
Алексей. На эту тему шутить не рискнул бы.
Галя. Ты же сказал…
Алексей. При тебе говорить не хотел. Уехал бы, да и все. Не вышел в лучшие. Вот, гляди на мою физиономию.
Галя. Что ты глупости говоришь, как тебе не стыдно… Ты уезжаешь… (Зовет.) Андрюша! Андрей!
Выходит Андрей.
Алеша не сдал экзамена.
Андрей. Чушь!
Алексей. На два первых вопроса отвечал хорошо, а потом сбился. Уверенность сразу и потерял. Начал что-то мямлить, вижу – еще хуже получается. Взял и замолчал. Они меня спрашивают, а я молчу. Дополнительные вопросы задают, легкие, я бы сейчас на них не задумываясь ответил, а там – молчу. Потом начал отвечать по два-три слова…
Андрей. Что поставили?
Алексей. Не знаю, не дождался.
Галя. Может быть, четверку?
Алексей. Ну и что? Пятерки нет – это ясно, а с двумя четверками не примут – тоже факт.
Андрей. Подожди, подожди…
Алексей. Ты меня не успокаивай. Я сейчас ходил по улицам и реветь собирался и проклинал себя… за все!
Галя. Вообще это безобразие – принимать только по оценкам на экзаменах, по очкам. Может быть, какой-нибудь зубрила, в сущности тупица…
Алексей. Это конечно… Только не ждать же, пока новые правила выработают.
Галя (Андрею). Он уезжать хочет…
Андрей. Зачем?
Алексей. Что ж я тут прохлаждаться буду? Нет, я домой поеду. Опять на машинно-тракторной работать стану. Это ничего, это полезно… Я уже обдумал, все обдумал… Своего добьюсь!
Галя. А когда ты хочешь ехать, Алеша?
Алексей. Через четыре дня.
Галя. Так скоро!
Андрей. Ты подожди, еще вывесят списки, – может быть, проскочишь.
Алексей. Чего ждать? Нет уж, сюда я на авось приехал и опять на авось… Да, выучиться поскорее хотелось… Вот что, Андрей, ты выйди-ка отсюда минут на десять.
Андрей (помолчав). Могу. (Уходит.)
Галя. Зачем ты так?
Алексей. Он не обидится. Мы потом с ним откровенно обо всем поговорим.
Пауза.
Галя. Алеша, может быть, я тебе мешала… своим присутствием?
Алексей. Чему ты могла мешать? Ты помогала, только помогала мне. Андрей и Аркадий спать лягут, а я маленькую лампочку зажгу и сижу занимаюсь. Ты мне нравишься… Я никогда ничего подобного не испытывал. И ты меня не забывай. Я уеду, а ты не забывай… если можешь. Я увижу тебя… Ты даже и вообразить не можешь, до чего же ты мне нравишься!
Пауза.
Галя. Мне домой пора.
Алексей. Провожу, можно?
Галя. Не надо.
Алексей. Поздно.
Галя. Я одна хочу идти, одна. (Пошла.)
Алексей. Подожди. Скажи что-нибудь.
Галя (остановившись). Обещаю тебе: я лучше буду, лучше! (Уходит.)
Алексей. Андрей!
Входит Андрей.
Ты извини. У меня вообще и сила воли есть и выдержка, а тут – не мог. Я виноват перед тобой…
Андрей. Ну до чего люди язык трепать любят! Треплют и треплют – благо без костей!
Алексей подошел и обнял Андрея за плечи. Пауза.
(Освобождаясь из рук Алексея.) Телячьи нежности…
Пауза.
Насчет твоего отъезда еще надо подумать…
Алексей. Думать нечего – я уже на вокзале был. Вот билет! (Достал билет, бросил его на стол.) Кончилась моя московская эпопея!
Петр Иванович (входит). Еще не спите? (Алексею.) Ну, тебя можно поздравить? Молодец! Оля просила те деньги, что мы посылали, тебе отдавать. На, держи, до стипендии еще далеко… (Достает деньги, отдает их Алексею.)
Занавес
Комната Аркадия и Андрея. Входят Маша и Аркадий.
Маша. У, какой беспорядок!
Аркадий. Алексей уезжает.
Маша. Скоро Андрею здесь будет раздолье! Он уже работает?
Аркадий. Все оттягивает. С первого числа пойдет. Сейчас занят проводами Алексея, привязался к нему.
Маша. Позови же Анастасию Ефремовну. И, пожалуйста, молчи. Я все скажу сама.
Аркадий. Мама!
Анастасия Ефремовна (входя). Здравствуйте, Мария Алексеевна.
Маша. Здравствуйте.
Анастасия Ефремовна (Аркадию.) Что? Маша. Анастасия Ефремовна, я всегда чувствовала себя виноватой перед вами… Вы, вероятно, считали, что я хочу поймать Аркадия, женить на себе. Это не так!
Анастасия Ефремовна. Мария Алексеевна, вы не должны обижаться: я – мать, я лучше знаю жизнь, у меня больше опыта. Но я всегда знала, что и у вас и у Аркадия достаточно благоразумия, чтобы не связывать себя по рукам и ногам. Мы с ним не раз говорили на эту тему, он сам понимает…
Аркадий. Мы поженились, мама. Расписались. Сейчас.
Маша. Я люблю его… Больше даже не знаю, что сказать.
Аркадий. И ты не беспокойся: мы будем жить с Машиной мамой, я перееду. У них одна комната, но большая – мы перегородим…
Анастасия Ефремовна. Ты не счел нужным сначала переговорить со мной?
Аркадий. Я знал ответ.
Анастасия Ефремовна. Поздравляю вас… Что же, вы теперь будете приходить ко мне только в гости?
Аркадий. Так лучше, мама.
Анастасия Ефремовна. Вам виднее.
Маша. Мы хотели поговорить с вами, как нам лучше отпраздновать свадьбу.
Анастасия Ефремовна. Надо сделать по-человечески, как полагается. Между прочим, вам по закону положен трехдневный отпуск, вы знаете?
Маша. Да, я предупредила заведующего.
Аркадий. И я сказал.
Анастасия Ефремовна. Ну вот, сегодня вечером все обсудим. Вы придете, Маша?
Маша. Обязательно.
Анастасия Ефремовна. Вот и поговорим. Поздравляю. Думайте о нем, Маша. Создать дома для мужа хорошую обстановку – это многое, но не всегда легко.
Неловкое молчание.
Поздравляю!.. (Уходит.)
Маша. И все-таки надо было ей сказать раньше.
Аркадий. Да, пожалуй… Ну ничего. Отец, в конце концов, знает – ему-то мы говорили, а маме, может быть, лучше было сказать именно только сейчас. Теперь ты будешь мне всю жизнь мстить.
Маша. За что?
Аркадий. Как же!.. Говорил: «мне не до тебя», «не люблю», «зачем ходишь за мной»…
Маша. Смешной! Если бы ты разлюбил меня на самом деле, я бы это поняла гораздо раньше всяких твоих слов и первая бы сказала: «Аркаша, мне с тобой скучно, мы – разные люди». И ушла бы, незаметно, но навсегда.
Аркадий (смеется). Ты настойчивая!..
Маша. Я потеряла в жизни очень много… Ты хотел, чтобы я потеряла и тебя?
Аркадий целует Машу. Входят А л е к с е й и Андрей.
Андрей (мрачно). Какая гадость!
Маша. Мы поженились, Андрюша.
Андрей. Наконец-то! Это он меня испугался, не иначе.
Аркадий (Алексею). Во сколько поезд отходит?
Алексей. Минут через сорок надо трогаться.
Аркадий. Жалеешь?
Алексей. Обидно, конечно. Ладно, поработаю… не вредно!
Аркадий. И Андрей поработает.
Андрей (Алексею). Давай укладывать, не забыть бы чего впопыхах.
Маша (Аркадию). Пойдем. (Уходит с Аркадием.)
Андрей (укладывая вещи). У нас с тобой другая дорога будет, да? А Вадька, подлец, все экзамены сдал. Такие, как он, они, знаешь, настырные.
Алексей. Все равно себе шею сломает – не сейчас, так потом. Раскусят.
Андрей. Определенно. (Подавая Алексею коробку). Печенье сунь сверху, в дороге пригодится.
Алексей. Я тебе сказал – не покупай ничего, брать не буду.
Андрей. Времени мало осталось… Ну, слушай: я еду с тобой. Билет давно купил, на следующий день, когда твой увидел. Тот же вагон – семь.
Алексей. Ты чего?
Андрей. Поеду. Хотел прямо с тобой в поезд сесть, но вот сказал. Поеду. Не возражаешь?
Алексей. Мне что… Ты мать с отцом спросил?
Андрей. Нет, и не буду. Шум поднимут. Я поработаю… В мастерские устроишь… кем-нибудь… Я поработать хочу… Там ходики у вас висят?
Алексей. Какие ходики?
Андрей. Ладно!.. Обдумаем… Вон наши не все учиться попали, работать некоторые пошли… больше поневоле… А я сам хочу. Место свое найти… Мое место!.. Мне жить интересно… только по-настоящему, а не так, чтобы выучиться, зарплату получать, в кино ходить, спать… Мы с тобой что-нибудь придумаем и найдем! Да?
Алексей. Скажи отцу с матерью.
Андрей. Нет, не буду. Записку с вокзала пришлю.
Алексей. Боишься?
Андрей. Не боюсь, а начнут, понимаешь… тра-та-та! Тра-та-та!
Алексей. Значит, боишься. Скажешь, а то – не поедешь. Да я сам скажу. (Идет к двери.)
Андрей. Подожди. Ладно… (Быстро упаковывает чемодан.) Лишку не беру, все фасонистое оставляю… Деньги возьми – мне не давай.
Алексей. Откуда у тебя столько?
Андрей. На «Москвича» копил. Бери, говорю.
Алексей. Зря.
Андрей. Мои кровные… отец с матерью дарили, по грошам собирал. Три года не дотрагивался – святыня. (Продолжая укладывать вещи.) Еды хватит. Хотел ничего не брать, поехать с чем есть, да глупо как-то, по-мальчишески. Из первой получки отцу с матерью хоть десятку, а пошлю… Мою десятку, кровную! Я, знаешь, не дурак, не лентяй, все могу делать, все!.. Только интересно надо жить, интересно! Да!
Входит Анастасия Ефремовна. Андрей инстинктивно отскакивает от чемодана.
Анастасия Ефремовна. Алеша, тебе надо покушать перед дорогой. (Андрею.) И ты с утра голодный бегаешь.
Андрей. Мать, я уезжаю.
Анастасия Ефремовна. Куда?
Андрей. С Алексеем.
Анастасия Ефремовна. Ну и поешьте до отъезда, еще успеете.
Андрей. Я не на вокзал еду, а совсем, с ним, к тете Оле.
Анастасия Ефремовна. Ты рехнулся! Андрей. Не возражай. Я и говорить не хотел, прыгнул бы в поезд… (Показывает на Алексея.) Он велел… Анастасия Ефремовна. Петя, Петя!
Андрей. Ну, началось!..
Анастасия Ефремовна (входящему мужу, еле выговаривая слова). Он… уезжает, он… Петя!..
Петр Иванович. Кто уезжает?
Андрей. Я.
Петр Иванович. Куда?
Андрей. С Алексеем, к тете Оле – жить там хочу. Петр Иванович. Это еще что ты выдумал! Андрей. Вы подождите… Мама, да подожди ты! Помираю я, что ли? Без паники бы, а?
Анастасия Ефремовна. Петя, Петя! Запри его! Запри… На ключ! Не выпускай!
Андрей. Да что ты, мама! Ну погоди… (Подходит к матери, обнимает ее и целует.) Ну тихо ты, тихо… Чего ты? Я же сказал тебе: не куда-нибудь еду, а к нашим…
Анастасия Ефремовна. Не пущу, не пущу! (Крепко держит Андрея.) Андрюшенька! (Сильно плачет.)
Андрей (обнимает мать). Ну не поеду я, не поеду! Все! Не еду! (Держа мать.) Папа, ну почему мне не поехать? Почему? (Матери.) Не еду же, нет! (Отцу.) Маленький я, что ли? Вон Алексей уехал из дому учиться, что особенного? Загрызут меня там медведи, что ли? (Матери.) Ведь если бы я поехал учиться в Ленинград, ты бы отпустила меня? Да?
Мать плачет.
Я не еду, сказал же тебе – не еду! Ну, успокойся. Вот – распаковываю чемодан. Не еду! (Открывает чемодан.) Я практичный человек – все, что надо, взял, даже теплое белье, помнишь, которое ты заставляла носить, а я не надевал, а там бы надел.
Мать плачет.
Не еду, нет, остаюсь, сказал же тебе – остаюсь!.. И носки шерстяные… Не могу я здесь оставаться, не могу.
Папа, ну чего она боится, разве у меня только одна и дорога что институт! Вон Федька Кусков никуда не попал, так дома по нем целые поминки устраивают, да и сам он чуть ли не удавиться хочет. Ведь почему? Боится. Работать боится. А я не боюсь. Я хочу! Мама, ну разве это самое важное, кем я буду? Каким буду – вот главное! А дорога – она разная может быть; но все равно, если во мне что путное сидит – выйдет наружу, обязательно выйдет. И учиться я буду, все время буду. Папа, ты понимаешь меня?
Петр Иванович. Я понимаю…
Анастасия Ефремовна. Петя!..
Алексей. Вы не беспокойтесь за него, тетя Настя. У нас хорошо, тихо…
Андрей. Вот! Алешка, обещай, что с меня глаз не спустишь… Я все буду делать, что он велит…
Анастасия Ефремовна. Не смей, не смей говорить!.. Ну, не хочешь в Ботанический сад – иди куда угодно!.. Только здесь… В Москве заводы какие: «Серп и молот», «Шарикоподшипник»… Техника! Все новое!.. Или ничего не делай, пережди год дома, обдумай…
Андрей. Нет-нет. Я и так ничего не делал.
Петр Иванович. Настенька, ну не понравится ему там, вернется, ты съездишь к нему, посмотришь…
Анастасия Ефремовна (плачет тише). Андрюшенька, мальчик мой, разве дома тебе плохо? Ну, хочешь, Алеша здесь останется, у нас, совсем – вместе будете…
Андрей. Мама, ну что ты мне его, как игрушку, суешь… Мне же не Алексей нужен…
Анастасия Ефремовна. А что?
Андрей молчит.
Голова раскалывается…
Петр Иванович. Ты прими пирамидон. Пойдем, прими. Пойдем.
Анастасия Ефремовна (сыну.) Я не отпускаю тебя, слышишь? Я тебя не отпускаю!
Анастасия Ефремовна и Петр Иванович уходят.
Андрей. Сдается?
Алексей. По-моему, сдается.
Андрей. Скорей! (Укладывает вещи.) Да… у меня есть карточка Галины. (Подходит к столу, выдвигает ящики, достает фотокарточку.) Отдать тебе?
Алексей. Не надо.
Андрей (вертит в руках фото). Не дарила… Сам из сумки вытащил… (Смотрит на фото, говорит тихо.) «Тебя, как первую любовь, Андрея сердце не забудет». (Прячет фотографию в глубь ящика стола. Помахал в ящик ладонью.) До свидания, мечта!.. Носовые платки не положил. (Уходит в другую комнату.)
Галя (входит.) Успела… Здравствуй! (Здоровается с Алексеем.)
Алексей. Я беспокоиться начал.
Галя. Была в Тимирязевской.
Алексей. Зачем?
Галя. Сегодня там списки вывесили… Думала, а вдруг тебя приняли… Нет…
Алексей. Я сам туда с утра ездил… посмотрел, все-таки смалодушничал… Ну ничего, не зря я сюда прокатился: тебя встретил…
Галя. Говорят, чувства не выдерживают испытания временем и… расстоянием.
Алексей. Подумаешь, расстояние – всего шесть суток езды… А у нас там в этом году Педагогический институт открывается…
Галя. Нет-нет… Мама не отпустит…
Алексей. Я просто так…
Галя (отдавая сверток, с которым вошла). На, на память.
Алексей. Что это?
Галя. Пустяк… Рубашки, сама сшила… А это – письмо.
Алексей. От кого?
Галя. От меня. Прочтешь в дороге, здесь не открывай.
Входят Афанасий и Катя.
Афанасий. Чуть не опоздали… (Алексею.) Ну как?
Алексей. Домой возвращаться стыдно… Ничего, покраснею малость. Сам виноват… Мать, конечно, обрадуется… (Показывает на Андрея, который вошел.) Он со мной едет.
Катя. К нам?
Андрей. Да. Чего мне, захотел – поехал.
Галя. Ты едешь?
Андрей. Вот люди – всегда себя лучше других считают!
Алексей (Афанасию). Ты сегодня налегке. Где обосновался?
Афанасий. В общежитии.
Катя. Думаешь, он у родственников жил?
Афанасий. Полно тебе! Это только вначале бродяжил. Пролетело – забыто! Теперь комнатка на четверых – не каплет!
Катя (отдавая Алексею сверток). Передай маме. И письмо. А это – братику, футбольный мяч. Вот обрадуется – давно хотел.
Афанасий. Э, идея! Сейчас и я настрочу. (Присаживается, пишет.)
Андрей деловито увязывает чемодан. Галя стоит в стороне.
Катя (Алексею). Ты на меня не сердишься?
Алексей. Я? За что?
Катя. У меня все время такое чувство, будто я виновата перед тобой. Ты забудь, что я тебе говорила.
Алексей. Я и забыл.
Катя (с грустью). Уже забыл?
Алексей. Ну… будто бы забыл.
Катя. Мне не нравится в Москве… У нас лучше, верно?
Алексей. Еще бы!
Катя. Скорее бы эти пять лет пролетели!
Петр Иванович (входя, Андрею). Мать сказала, чтобы ты взял валенки и термос.
Андрей. Отпустила!.. Зачем валенки, я в них и не ходил.
Алексей. Обязательно бери, там понадобятся.
Петр Иванович. И ватное одеяло велела взять.
Андрей. Это атласное, зеленое? Ни за что!
Алексей. Возьми, раз мать велела.
Андрей. Она еще перину предложит.
Алексей. И перину возьмешь. Ты не огорчай ее – бери. У нас там чулан есть, в случае чего – свалим.
Андрей. А! (Отцу.) Ладно, беру. Папа, ты уговори ее не ходить на вокзал; сидите дома. Ребята проводят.
Петр Иванович. Я и не собирался. (Уходит.)
Алексей. Жаль тебе, если мать на вокзал поедет…
Андрей. Ау меня-то сердце, думаешь, каменное, что ли? Хватит и всего этого… (Оглядел вещи.) Ну, кажется, все.
Афанасий (передавая Алексею записку). Отдай отцу и скажи, что в общем все благополучно… и пускай свою трубку поменьше сосет… без меня там, поди, совсем продымился… Э, куплю ему на вокзале на последние «Золотого руна», пускай дымит!..
Входят Аркадий и Маша.
Аркадий (Андрею). Очередная выходка?
Андрей (резко). Не выходка!
Аркадий. О матери бы подумал!
Андрей. Думаю, думаю! А о себе я думать не должен, что ли?
Маша. Андрюша, ты его не слушай. Когда из твоих рук выйдет какая-нибудь вещица, самая простая… Впрочем, скоро все, все сам поймешь…
Входят Анастасия Ефремовна и Петр Иванович; они несут большой чемодан и тюк.
Анастасия Ефремовна (Андрею). Мы с отцом решили отпустить тебя. Я сейчас ничего говорить не буду. Сегодня вечером сяду писать тебе письмо… (Заплакала, но поборола слезы.) Возьми вот это…
Андрей. Мама, зачем?..
Алексей. Андрей!
Андрей (матери).…Зачем ты сама тащила, я бы принес. Спасибо.
Анастасия Ефремовна. Алеша, я прошу тебя, присматривай за ним. Оле я тоже напишу…
Алексей. Не беспокойтесь, тетя Настя.
Афанасий. Не опоздать бы, пора…
Андрей (подходя к матери). Ну, мама, ты меня прости…
Анастасия Ефремовна. Не говори ничего. (Прижала Андрея и долго держит его голову на груди.) Мальчик мой, если заболеешь, немедленно пиши… Я приеду, сразу приеду…
Петр Иванович (прощаясь с сыном). Будь человеком. И взрослей, взрослей!.. (Целует сына.)
Анастасия Ефремовна (Алексею). Алеша, если на будущий год надумаешь приехать – будем очень рады.
Алексей. Спасибо, тетя Настя. Спасибо вам за все.
Аркадий (Андрею). Поцелуемся!..
Андрей. Ладно, без сентиментальностей!.. (Трясет брату руку.)
Маша. Час добрый!
Андрей. Комнатку вам освободили – простор!
Маша. Мы к нам переезжаем.
Андрей (Аркадию). Эх ты! Пожалел бы мать! (Всем.) Пошли. (Оглядел комнату, подошел к стенке, снял маленькую картинку, сунул в карман.) Там повешу. Пошли!
Андрей, Алексей, Афанасий, Катя и Галя уходят.
Анастасия Ефремовна (после долгого молчания, Аркадию). А ты когда переезжаешь?
Аркадий. Мама, мы бы хотели остаться здесь, если ты не возражаешь.
Анастасия Ефремовна. Почему я должна обязательно возражать?
Маша. И вы не беспокойтесь за Андрюшу, ему надо было поехать, надо.
Анастасия Ефремовна (оглядывая комнату). Что-нибудь забыли… Ну конечно! Телеграмму надо дать Оле, чтобы встретила. Аркадий, сходи на почту… Хотя нет, я сама, сама!.. (Хочет идти.)
Маша. Вы не спешите, мама; телеграмму можно дать и завтра, они суток шесть в дороге будут.
Анастасия Ефремовна. Шесть суток!.. В дороге…
Маша. Это же очень интересно для него. Мимо проносятся леса, селения, поля, города, реки… везде люди, разные, интересные…
Петр Иванович. Когда я мальчишкой убежал с геологической партией, дома тоже, наверно, переполох был… Ничего!.. Пусть поищет!..
Занавес
1954
ПЬЕСА В ДВУХ ДЕЙСТВИЯХ
Судаков Степан Алексеевич.
Наталья Гавриловна, его жена.
Искра, 28 лет
Пров, 16 лет
их дети.
Ясюнин Георгий Самсонович (Егор), муж Искры.
Коромыслова Ариадна Филипповна.
Валентина Дмитриевна, землячка Судакова. Дзирелли.
Юлия, переводчица.
Зоя, приятельница Прова.
Золотарев, сослуживец Судакова и Ясюнина.
Вера Васильевна, мать Зои.
Соня, переводчица.
Два негра.
В квартире Судаковых. Столовая, обставленная добротной мебелью, и кабинет хозяина дома Степана Алексеевича. Кабинет интересен тем, что весь уставлен и увешан диковинными предметами. На книжных полках и шкафу всевозможные фигурки, маски черного дерева, перья каких-то неведомых птиц, яйцо страуса, огромный кокосовый орех, засушенная человеческая голова малых размеров, раскрашенный лук с колчаном и стрелами, чучело небольшого крокодила, расписной щит, морские раковины и куски кораллов и целый ряд древнерусских икон. Массивный письменный стол, кожаный диван, временно превращенный в постель, и старинное кресло с высокой спинкой, то, что раньше называлось вольтеровским. В столовой – дочь Судакова Искра. Она сидит за столом и разбирает большую груду писем, делает на них пометки толстым красно-синим карандашом, потом скрепками скрепляет их с конвертами. Через столовую в кабинет проходят сын Судакова Пров и девушка Зоя.
Зоя (проходя, Искре). Здравствуйте.
Искра (на мгновение отрывает взгляд от письма). Здравствуйте.
Пров и Зоя прошли в кабинет.
Зоя. Кто это?
Пров. Сестра, Искра.
Зоя. Как?
Пров. Искра, говорю. Зовут Искра.
Зоя (оглядывая кабинет). Шикарно!
Пров. Это кабинет отца.
Зоя. Музей.
Пров. Сувениры. Отец из разных стран всякую всячину привозит. А иконы – собирал. Говорит, лет десять назад на них поветрие было.
Зоя. А где он трудится?
Пров. Где-то в сфере работы с иностранцами.
Зоя (продолжая осматривать комнату). Надо же!.. Сколько у вас комнат?
Пров. Шесть.
Зоя. Подходяще.
Пров. Четыре наших, а две – Искры с мужем. Мы на одной площадке получили. Пробили внутри дверь и соединили. Квартира вроде одна, а на самом деле их две.
Зоя. У тебя, поди, отдельная комната?
Пров. Само собой. Там обои переклеивают, потолок белят. Вверху труба лопнула. Именно меня промочило! К Первому мая закончат.
Зоя. Житуха, поди, у вас…
Пров. В каждом доме, под каждой крышей… Что? Свое горе, свои мыши.
Зоя. Какие у вас мыши… С жиру разве.
Пров. А что? Лишний вес тоже заболевание. Читала в газетах? Рекомендуют диету, гимнастику, разгрузочные дни.
Зоя. Не разгрузочные, а нагрузочные надо.
Пров. Что делать – испытание на сытость…
Зоя. Лекарство достал?
Пров. Понимаешь, отцу все некогда. Но у них в аптеке есть, он достанет. А кому это?
Зоя. Подружке, Ирке Скворчковой. Отец у нее доходит. Он старый, конечно, лет пятьдесят будет, но жутко добрый. В ниточку вытягивается, а еще какой-то древней тетке помогает. У нее пенсия тридцать пять рублей.
Пров. Не жирно. Достанет… А вообще-то я против всех этих снадобий.
Зоя. Почему?
Пров. Средняя продолжительность жизни человека увеличилась, это так. Но ведь увеличилась жизнь не только порядочных людей, но и всяких гадов. Они, эти гады, живут и лечатся, лечатся и живут, конца нет.
Зоя. Что же ты предлагаешь?
Пров. Ничего не предлагаю. Просто такая мысль мне однажды пришла в голову.
Зоя (осматривая книжные полки). У вас Цветаева есть?
Пров. В каждом порядочном доме есть Цветаева, Пастернак и Юрий Трифонов.
Зоя. У вас все есть?
Пров. Кроме Худинкова.
Зоя. А кто это?
Пров. Худинков?
Зоя. Да.
Пров. Ты не знаешь, кто такой Худинков?
Зоя. Нет.
Пров. Надо же! Зря я тебя спасал.
Зоя. Да кто это?
Пров. Чему же вас в школе учат! Тьфу! Не стыдно?
Зоя. Так ты дай прочесть, я и узнаю.
Пров. Его даже у нас нет. Он бывает только знаешь в каких домах? (Многозначительно поднял палец.)
Зоя. Не скажешь кто?
Пров. Нет.
Зоя. Нет?
Пров. Поцелуешь – скажу.
Зоя. Пожалуйста. (Целует Прова.)
Пров. Ну вот кто ты после этого? Продажная тварь. Никакого Худинкова на свете нет. (Помолчав.) Ты извини. У меня паршивое настроение, я и дурачусь. Шутка – якорь спасения, а то ко дну пойдешь.
Зоя. Что у тебя стряслось?
Пров. Всевозможные события.
Зоя. Какие?
Пров. Вне круга твоих интересов. (Взяв толстый альбом.) Глянь, какие страсти. Отцу вчера немцы преподнесли. Великий и кошмарный Босх! (Рассматривает альбом.)
В столовую входит Наталья Гавриловна. В руках у нее стакан с апельсиновым соком.
Наталья Гавриловна (ставя стакан на стол перед Искрой). Повитаминься.
Искра. Спасибо.
Наталья Гавриловна. Посмотри на меня.
Искра (поднимает голову). Что?
Наталья Гавриловна. Опять плакала? Утихнет.
Искра. Отец поздно придет домой, не знаешь?
Наталья Гавриловна. Наверно, поздно, у него ужин с какими-то испанцами или итальянцами. А зачем он тебе?
Искра (показывая на письмо). Здесь можно через него помочь.
Наталья Гавриловна. Ты же знаешь, он не любит и устает.
Искра. Несложное.
Наталья Гавриловна. Температуру мерила?
Искра. Да, нормальная.
Наталья Гавриловна. Погулять не хочешь?
Искра. Не хочу.
Наталья Гавриловна. А надо бы.
Искра. Разберусь. Накопилось.
Наталья Гавриловна. Пров не приходил?
Искра. Он там (кивнула в сторону кабинета) с какой-то барышней.
Наталья Гавриловна. Гоняет голодный… (Пошла в кабинет, вошла туда.)
Пров (Зое). Это моя мама.
Зоя. Здравствуйте. Меня Зоей зовут.
Наталья Гавриловна. А меня – Наталья Гавриловна. (Сыну.) Есть будешь?
Пров. Принеси по бутербродику.
Наталья Гавриловна (Зое). Вы с Провом в одном классе?
Зоя. Нет, я в обыкновенной школе.
Наталья Гавриловна. А мне кажется, я вас где-то видела.
Зоя. Я вас тоже. У меня мать около вашего дома в ларьке торгует. Вчера вы лимоны брали. Я и вешала. Мать курить выходила.
Наталья Гавриловна. Да-да, я вспомнила. А папа у вас кто?
Зоя. Папа водопроводчик. Но он сейчас в тюрьме.
Наталья Гавриловна. Какие-нибудь неприятности?
Зоя. Ерунда! Влез в драку – приятеля спасал. А у него в кармане нож был. И нож-то рабочий. Ему больше всех и вкатили.
Пров. Мама, анкету она потом заполнит. Принеси перекусить.
Наталья Гавриловна. Сейчас. (Ушла.)
Зоя. Мать у тебя подходящая.
Пров. Да, я, кажется, удачно выбрал.
Зоя. В прошлом году ко мне один цуцик клеился. Худенький такой, носатый, но симпатичный. И головастый, вроде тебя. Тоже позвал домой, отважился. Так его мамаша, когда мои выходные узнала, я думала, лопнет от ужаса. Глазами в меня, как из пулемета, садила. А Валерик, бедняга, юлил-юлил: «Мамочка, мамочка…» Думала, сдохну от смеха.
Пров. А где этот славный Валерик?
Зоя. Слинял.
Пров. Жаль. Я бы ему по шее тяпнул… Ты после школы куда наметила?
Зоя. Попытаюсь в педагогический. А ты?
Пров. Я в МИМО.
Зоя. Ясненько.
Пров. Отец туда определяет.
Зоя. Ясненько, говорю.
Пров. Чего тебе ясненько?
Зоя. Все ясненько.
Пров. А что? Жизнь приобретает накатанные формы. Время стабилизации.
Зоя. А как же! Кругом видно. Я в педагогический. Буду твоих детей учить, они мне будут хамить.
Пров. Не ходи в педагогический.
Зоя. Почему?
Пров. Хуже школы ничего не бывает.
Зоя. А зачем ты в МИМО, если не хочешь?
Пров. Отец требует. Ему будет лестно. (Тянется к Зое.) Еще чуть-чуть.
Зоя. Не надо.
Пров. На копеечку.
Целуются.
На гривенник вырвал…
Входит Наталья Гавриловна, приносит бутерброды, бутылку фруктовой воды, стаканы.
Наталья Гавриловна. Перекусите. (Ушла.) Пров. Ешь. Это осетрина или севрюга, я всегда путаю.
Зоя. Моя мать тоже все достать может. Сапожки видал? (Показывает.)
Пров. Боже, какие черевички! Глазам больно. Счастлив тот, кто имеет такие сапожки, ковры и садово-огородный участок.
Зоя. А сам бы ты куда хотел?
Пров. На философский в МГУ.
Зоя. Ишь!
Пров. Но и против МИМО не возражаю.
Зоя. Аты возрази. Вот бы я ахнула!.. Слушай, у вас книги на замке держат или дают почитать?
Пров. Избирательно.
Зоя. Не дашь Цветаеву? Я аккуратная, клянусь! Пров. Была не была! Потеряешь или продашь – разнесу фрукты-овощи. (Ищет книгу.)
В столовую с портфелем в руках входит Егор. Одновременно появляется и Наталья Гавриловна.
Егор. Степан Алексеевич не приходил?
Наталья Гавриловна. Нет еще.
Егор. Наталья Гавриловна, я не успел перекусить. Если вам не трудно…
Наталья Гавриловна. Сейчас. (Ушла.)
Егор (поцеловал жену в голову). Задержался в Библиотеке иностранной литературы. Как себя чувствуешь, миленькая?
Искра. Превосходно.
Егор. Честное слово, если бы я знал, что ты будешь так переживать…
Искра. Приговор приведен в исполнение, обжалованию не подлежит.
Егор. Да не грызи ты себя, не грызи. «Все пройдет, как с белых яблонь дым».
Искра. Ну что ж, обопрусь на твоего земляка.
Егор хочет обнять Искру.
Оставь, мешаешь.
Егор (кивнув на письма). Тебе уже и домой эту прелесть притащили?
Искра. У всех грипп. Накопятся – потом не разберешь.
В кабинете звонит телефон.
Пров (Зое). Возьми трубку.
Зоя (снимает трубку). Алло!.. Вы не туда попали. (Положила трубку.) Раззявы. Спрашивают какого-то Степана Алексеевича.
Пров. Это отец. Зачем ты трубку положила?
Зоя. Я не знала.
Пров. Не знала – спросила бы.
Зоя. Перезвонят.
Звонит телефон.
Видал?
Пров (быстро). Скажи, нет дома, придет поздно.
Зоя (взяв трубку). Вас слушают… А кто его спрашивает?.. Нет, его нет, придет поздно… До свидания. (Кладет трубку.)
Пров. Зачем ты спросила, кто это? Не все ли тебе равно?
Зоя. Я из вежливости. Какая-то Валентина Дмитриевна. Старая, говорит, знакомая.
В столовой.
Егор (бегло просматривая письма). Это они тебе нервы выматывают. Странные люди. Уж как бывало трудно в жизни, никогда в газеты не жаловался.
Искра. Сильная натура.
Егор. В своем единоличном хозяйстве каждый должен управляться сам. Приучили просить милостыню. И не по тебе эта работа. На такую надо ставить без нервов, железных.
Искра. Хорошо бы. Но ведь ты, к примеру, не пойдешь.
Егор. Я буду терпеливо ждать, когда ты переболеешь.
Искра. Потерпи, бедненький.
Егор. Не надо портить отношений, Искра. При всех условиях не надо.
Искра. А что это за условия?
Егор. Я просто так сказал.
Искра. А-а-а, а я подумала, уж и условия будут. Голос Натальи Гавриловны: «Георгий, я налила. Мойте руки».
Егор. Спасибо, иду! (Жене.) Не переутомляйся, милая. (Стоит около жены, думая, что бы еще сказать.)
В кабинете.
Пров (найдя книгу). Вот она, трагическая певица. А ты знаешь, она умерла в Елабуге, и могила ее неизвестна. Мне рассказывали, на ограде надпись: «В этом отсеке кладбища похоронена Марина Цветаева». (Передает Зое книгу, тянет губы.) Плата – три копейки!
Целуются.
Ой, целый полтинник!
Прошли в столовую.
Зоя. Здравствуйте.
Егор. Здравствуйте.
Зоя. До свидания.
Егор и Искра. До свидания.
Пров и Зоя ушли.
Егор. Пров развивается успешно. Опять новенькая. Откуда эта букашечка?
Искра. Спроси у Прова, если тебя интересует.
Проводив Зою, Пров вернулся.
Егор. Зря ты, Пров, книги налево-направо раздаешь.
Пров. Знакомая. Как же я скажу: не дам? Подумает – жадный.
Егор. Надо учиться отказывать. Неприятно попервой, потом тебя же больше уважать будут. Знакомые в этом деле враг номер один.
Пров. Мудрый ты человек, великий рязанец, мне бы твои волевые черты.
Егор. Хороший ты парень, Проша, но будет тебе жизнь выдавать и слева и справа.
Пров. Ничего, вырасту – заматерею.
Егор. Что ты ей дал?
Пров. Худинкова. Не знаешь, что ли?
Егор. А!.. Ну, это не жалко.
Голос Натальи Гавриловны: «Гора!»
Егор. Иду, Наталья Гавриловна! (Уходит.)
Пров (взяв со стола письмо, читает). «Дорогая редакция, четырнадцатого февраля мне штамповальным станком отрубило три пальца». Фу, жуть какая! «Я давно говорила, что станок старый и на нем работать нельзя. Вот теперь доказала. Но они, чтобы скрыть следы, станок живехонько заменили, пока я болела, и теперь мне пенсию дали не как за травму на производстве, а по моей халатности. В нашем городе где я только не была, мне все говорят: «Докажи». А как я докажу, когда старый станок куда-то спрятали. У меня трое детей, младшей два года. Она, конечно, в яслях, но все равно. Мужа у меня нет по причинам, от меня не зависящим. Помогите восстановить правду. Где же, как не в нашей стране, торжество справедливости? Кокорева М. В. Город Кимры». Кимры – где это?
Искра. На Верхней Волге.
Пров. Поедешь?
Искра. Пошлют – поеду.
Пров (взяв другое письмо, читает). «Инспектор нашего райжилотдела Кожемякин Олег Петрович оказал мне помощь в улучшении моих жилищных условий. Он очень старался, я ему предложила за услуги пятьдесят рублей, но он не взял и даже обругал меня. Вынесите ему через вашу газету благодарность за его бескорыстный поступок. Персональная пенсионерка Ильина Нина Варфоломеевна». А это что за стопка?
Искра. Рацпредложения.
Пров. А!.. Что-нибудь гениальное попадается?
Искра. Дельное бывает…
Пров (взяв еще одно письмо, читает). «Уважаемый главный редактор, пишу лично вам». Ишь как важно!
«Год тому назад я женился. Мы живем втроем: я, моя жена и моя мать. Жена крепко не ладит с моей матерью, очень ругаются. Посоветуйте, кого мне оставить – мать или жену. С уважением, лейтенант Сойкин». Лейтенант, бросай к чертям собачьим обеих, генералом будешь!
Искра. Уйди, мешаешь!
Пров (читает другое письмо). «Заведующий нашей базой Девяткин Андрей Архипыч живет с кладовщицей Наседкиной Ефросиньей. Она, сука…»
Искра. Положи!
Пров. Нет, мне интересно, что она – сука…
Искра. Брось, говорю! Обыкновенная сплетня.
Пров (быстро пробежав глазами письмо, бросил на стол). Слушай, а сколько таких писем к вам в редакцию приходит?
Искра. Не мешай.
Пров. Примерно?
Искра. Ну, пятьсот – шестьсот штук.
Пров. В год?
Искра. В день.
Пров. Караул! (Опять взял письмо, читает.) «Дорогая редакция, как честный советский человек считаю своим гражданским долгом довести до вашего сведения…»
Искра. Положи! Наверно, кляуза.
Пров (пробежав глазами письмо). Точно! Как ты догадалась?
Искра. Ты уйдешь или нет?
Пров. Знаешь, вся эта ваша шарашкина фабрика по имени «отдел писем» смахивает на ту самую благотворительность, которую наше общество гордо отвергает.
Искра. Я что – частная лавочка?
Пров. Ну, государственная благотворительность. Надо искать корни этих безобразий – и рвать.
Искра. Вот после школы кончай институт журналистики, садись на мое место и рви корни. Я посмотрю, как у тебя пузо лопаться будет.
Пров. Слушай, а что тебе по ночам снится?
Искра. Мама!
Пров. Исчез, исчез! (Ушел в кабинет.)
Вошла Наталья Гавриловна.
Наталья Гавриловна. Что, Искрочка?
Искра. Это я Прошку выгоняла.
Звонок телефона, в кабинете.
Пров (в трубку). Алло!.. Нет, его нет… Наверное, поздно… До свидания. (Взяв книгу, уселся с ногами в глубокое кресло, читает.)
В столовой.
Наталья Гавриловна. Может, поговоришь со мной, Искра?
Искра. О чем?
Наталья Гавриловна. Считаешь, не о чем?
Искра. Считаю.
Наталья Гавриловна. Я же все вижу.
Искра. А если видишь, уж совершенно нелепо спрашивать.
Наталья Гавриловна. Может быть, что-то следует предпринять?
Искра. Нет.
Наталья Гавриловна. Искрочка, с таким характером трудно жить.
Искра. Мама, я только что от Прошки избавилась…
Наталья Гавриловна. Ухожу. Занимайся… (Ушла.)
В столовую вошел Егор.
Егор. Ты не видела, где мои плавки?
Искра. В ванной, наверное.
Егор. Я смотрел, там нет. Завтра бассейн.
Искра. Поищу потом.
Егор. Найдешь – сунь прямо в портфель.
Искра. Хорошо.
Егор ушел. Шум в передней.
Наталья Гавриловна (вбегая). Искра, отец с каким-то иностранцем. Убери все, пожалуйста.
Искра. Опять! (Убирает со стола письма.)
Наталья Гавриловна (в кабинете). Проша, уйди отсюда, отец с иностранцем!
Пров. В укрытие! (Скатал свою постель, подхватил, понес.) Только бы демонстрировать не начал.
Искра. Авось пронесет…
Все скрываются. Входят Судаков, Дзире л ли и Юлия.
Судаков. Милости прошу в кабинет.
Юлия. II signore Sudakov La prega di entrare nel suo studio.
Судаков. Прошу садиться.
Дзирелли. Grazie. (Осматриваясь.) Bellissimo! (Садится.)
Юлия. Ему нравится ваш кабинет.
Судаков. Это я понял. (К Дзирелли.) Кофе, чай, коньяк?
Дзирелли (не дожидаясь перевода). Кофе, коньяк. Судаков (зовет). Наташа!
Входит Наталья Гавриловна.
Знакомьтесь, моя жена Наталья Судакова, бывший боец Советской Армии, медсестра. Там мы и встретились. Теперь она у нас главный каптенармус дома.
Юлия. Signora Natalia Sudakova. На partecipata alia Grande Guerra Patriottica. Loro si sono stati conosciuti durante la guerra.
Дзирелли встал, поздоровался с Натальей Гавриловной.
(Наталье Гавриловне). Господин Дзирелли попросил разрешения побывать у вас дома. Он здесь по служебным делам и все время в учреждениях. Ему хотелось посмотреть быт русской семьи.
Судаков (смеясь). Ну что ж, пусть посмотрит, как живут простые советские люди. Извинитесь, Юлия, за наш маленький беспорядок. Наташа, сделай нам кофе.
Наталья Гавриловна ушла. Судаков достал из маленького бара бутылку коньяка, рюмки.
Юлия. II signore Sudakov. La prega di scusargli se il suo appartamento è un po’in disordine.
Дзирелли. No, tutto e bellissimo. II disordine significa che in casa ci sono non soltanto gli oggetti ma esistono anche gli esseri umani.
Юлия. Он говорит, беспорядок – это хорошо, чувствуется, что здесь живут люди, а не вещи. (От себя.) Он что-то сострил, я не очень поняла.
Судаков. Это не важно. (К Дзирелли.) Разрешите вас познакомить: члены моей семьи. (Зовет.) Георгий, Искра, Пров!
Все постепенно появляются.
Мой сын, ученик девятого класса английской спецшколы. Как и прочие современные подростки, крайне самоуверен и думает, что знает о жизни гораздо больше, чем все остальные.
Юлия. II figlio del signore Sudakov – Prov – studia nella scuola inglese. II signore Sudakov scherza che suo figlio e molti altri giovani credono di conoscere la vita meglio degli adulti.
Дзирелли. I giovani sanno molto meno di noi ma intuiscono meglio e più giustamente.
Юлия. Господин Дзирелли говорит, что молодежь всегда знает меньше взрослых, но интуитивно чувствует жизнь правильнее.
Судаков. Не знаю, Юлия, как вы это переведете, но скажите ему, что это еще бабушка надвое сказала…
Юлия. Il signore Sudakov non è molto d’accordo con Lei.
Судаков. Моя дочь Искра. Когда она родилась, я ей дал это очень революционное имя, но она оказалась девочкой тихой, и я хочу переименовать ее в Акулину. (Сам засмеялся.)
Юлия. Iskra. La figlia del signore. Игра слов, Степан Алексеевич, к сожалению, непереводимая.
Судаков. Шут с ней!.. Ее муж Ясюнин Георгий, по-русски Егор, сын рязанского мужика-колхозника, теперь работает в нашем учреждении. Думаю, не ошибусь, если скажу: человек незаурядных способностей. Люблю как сына. Впрочем, сына иногда не люблю: дерзит… Вот и все мое небольшое, но и не маленькое семейство.
Юлия. II marito della figlia lavora insieme con lui. II signore Sudakov lo stima molto.
Дзирелли. Molto lieto.
Наталья Гавриловна (которая принесла кофе, разливает его по чашкам). А у вас есть дети, господин Дзирелли?
Юлия. Signora domanda se Lei ha dei figli?
Дзирелли. Ne ho nove.
Юлия. Да, он говорит, у него девять детей.
Общее удивление, восхищение.
Судаков. Квартира у нас просторная, шесть комнат.
Пров. А сколько у вас комнат, господин Дзирелли? Юлия. II figlio di Sudakov domanda quante camere ha il Suo appartamento?
Дзирелли. Dove?
Юлия. Nell’appartamento della Sua casa. Дзирелли. Quale casa?
Юлия. Dove Lei abita.
Дзирелли. Non me lo ricordo. Non ho mai contato. I’ho case, una a Siena, due a Milano e in Cortina d’Ampezzo. Non prendo in considerazione il mio ufficio a Roma. Юлия. Он не помнит.
Общее недоумение.
У господина Дзирелли один дом в Сиене, два в Милане, вилла в Кортина д’Ампеццо и деловая контора в Риме. Он не может вспомнить, сколько там комнат, никогда их не считал.
Судаков (всем). Господин Дзирелли очень богат, он живет не так, как живут простые итальянцы.
Юлия. Il signore Sudakov dice che molti italiani sono poveri.
Дзирелли. Abbiamo molta gente che sta male. Come da voi anche da noi non c’è uguaglianza.
Юлия. Господин Дзирелли говорит, что у них очень много бедных и совсем нет равенства.
Наталья Гавриловна разлила кофе. Видно, что для нее это привычный ритуал.
Дзирелли. Il signore è religioso?
Юлия. Господин Дзирелли спрашивает: у вас много икон, вы религиозны?
Судаков (смеясь). Нет, я атеист.
Юлия. Il signore è ateo.
Дзирелли. Ма esiste nella famiglia almeno uno che crede? Chi ё tra di loro credente?
Юлия (переводя). Кто-нибудь в семье верующий?
Судаков. Нет-нет, у нас свобода религии, но ни я, ни моя жена, ни дети не религиозны.
Юлия. Nella famiglia del signor Sudakov non ci sono credenti.
Дзирелли. Anche l’ltalia pian-piano diventa un paese ateo. Forse sono cattivo, ma sono cattolico.
Юлия. У них тоже все больше становится безбожников, но лично он верит в Бога.
Судаков. Скажите, что мы уважаем чужие взгляды и верования. (Показав на иконы.) Это небольшая коллекция древних икон.
Юлия. È la collezione del signore.
Дзирелли.È una ricca collezione. Le icone sono molto preziose, costano molto caro.
Юлия. Он говорит, что они дорого стоят.
Судаков. Мы ценим их как художественные изделия древних мастеров.
Юлия. Al signore, gli piace molto raccoglierle come un’opera d’arte.
Дзирелли. Tutto il mondo sa che voi sovietici siete materialisti soltanto dal punto di vista filosofico, ma nella vita, no. È una bellissima collezione. Va bene…
Юлия. Он говорит, что знает, что вы материалисты в философии, но не материалисты в жизни.
Судаков. Не смею возражать.
Дзирелли. Da voi in Russia esiste anche la povera gente?
Юлия. Ему очень нравится у вас в стране, и он спрашивает: у вас совсем нет бедных?
Судаков. Нет, бедных у нас нет, хотя не все живут одинаково. Принцип распределения материальных благ: от каждого по способности, каждому по его труду.
Юлия. Pressappoco da noi tutti stanno egualmente. Secondo il nostro principio e da ciascuno secondo le sue capacita e per ciascuno secondo il suo lavoro.
Дзирелли. Per cio tutti lavorano con piacere. Il lavoro e molto onorato. (Кивает головой.)
Юлия. Он говорит, поэтому труд у вас в таком почете и все очень любят трудиться.
Судаков. Следующий этап будет выше: от каждого по его способности, каждому по его потребностям.
Юлия (нехотя). II signore dice che tra un po’di tempo da noi tutti avranno secondo la loro capacita e secondo il loro bisogno.
Дзирелли.È una cosa terribile.
Юлия. Он спрашивает: вы не боитесь?
Судаков. Чего?
Юлия. II signore Sudakov domanda di che cosa Lei ha paura?
Дзирелли. Secondo la loro indole, gli esseri umani sono pigri e feroci.
Юлия. Человек по природе ленивое и хищное животное.
Судаков. Мы придерживаемся иной точки зрения.
Юлия. Noi abbiamo un altro punto di vista.
Дзирелли. È molto poetico! Tanti auguri. Rousseau sosteneva che l’uomo nasce pulito come un pezzettino di carta sulla quale e possibile scriver tutto.
Юлия. Это очень возвышенно, и он желает вам удачи. (От себя.) Он сейчас начнет нести сплошную чепуху. Советую перевести разговор на другую тему.
Судаков. Спросите, как ему понравилась Москва.
Дзирелли. Ма tutta la storia del genere umano e il contrario di questa concezione. L’inizio divino e diabolico esiste sempre in contrasto nella natura.
Юлия. Un momento, signor Zirelli. Le e piaciuta Mosca?
Дзирелли. Molto. Il Cremlino, Rublev, panteon, balletto, Taganca, Mosca e una citta molto pulita.
Юлия. Очень понравилась. Кремль, Андроньевский монастырь, Пантеон – он подразумевает, очевидно, Новодевичье кладбище, Большой балет, Театр на Таганке, Москва очень-очень чистый город.
Судаков. Может быть, господину Дзирелли будет неприятно, но я бывал в Риме и удивлен, что в таком великом и прекрасном городе столько мусора на улицах. Горожане бросают на тротуар окурки, бумажные стаканчики из-под воды и мороженого, пустые пачки сигарет, даже целые газеты.
Юлия. Il signore Sudakov visito Italia e dice che e rimasto stupito per tanta sporcizia sui marciapiedi.
Дзирелли. Purtroppo e la verita. Da noi non c’e la disciplina.
Юлия. Он с вами соглашается и говорит, что это оттого, что у них нет дисциплины. (От себя.) Закругляйте его, Степан Алексеевич. Он двужильный. Вы, я вижу, устали, и у меня язык уже не ворочается, я с ним с утра мотаюсь.
Судаков. Разрешите вам подарить на память маленький сувенир.
Юлия. II signore Sudakov desidera di regalarle un souvenir.
Дзирелли (после перевода Юлии, по-русски). Матрешка? Матрешка?
Судаков. Нет, не матрешка, но тоже наше исконно русское. Наташа, у нас, по-моему, где-то есть лишний самовар. Подарим его господину Дзирелли.
Наталья Гавриловна достает стоящий наготове самовар, передает его мужу. Тот преподносит его Дзирелли.
Дзирелли. Grazie, grazie. Anch’io voglio fare un regalo al signore Sudakov. II simbolo di Siena. Io sono nato li.
Юлия. Он вам тоже хочет что-то преподнести.
Дзирелли роется в карманах, достает значок и передает Судакову.
Он вам дарит значок его родного города Сиены. Судаков. Грациа, грациа.
Дзирелли говорит что-то на ухо Юлии.
Юлия. Господин Дзирелли просит его извинить, но он хочет пройти в туалет.
Судаков. О, пожалуйста, пожалуйста. Егор, проводи господина Дзирелли.
Егор и Дзирелли уходят. Юлия в продолжение следующего разговора спокойно пьет кофе и ест печенье.
Искра. Ну, представление окончено?
Судаков. Не будь дурой.
Пров. Зачем ты ему подарил самовар? Он что, сегодня именинник?
Судаков. А затем, что пусть знает наших. Мы не они, копеечники! (Со злостью швырнул на стол значок.) Пров. Но это нехорошо.
Судаков. Почему это?
Пров. По-моему, даже глупо и противно.
Судаков. Объясни мне, темному: тебе что, самовара жалко?
Пров. Плевал я на твой самовар. Неужели ты не чувствуешь, что в этом есть что-то подхалимское.
Судаков. А это уж не тебе, умнику, судить. Я уж как-нибудь лучше твоего знаю, как с ними обращаться. Не учи ученого. Скажи лучше, как у тебя в школе.
Пров. Отлично.
Судаков (передразнивает). «Отлично»! Мать вчера показывала твой дневник. Ты колченогий, что ли?
Пров. А что? Все в порядке.
Судаков. Три, два, пять… два, четыре, три, два, три.
Пров. Неужели ты всю эту муть всерьез принимаешь?
Судаков. Не всерьез, а все-таки.
Пров. К концу года причешу.
Судаков. В аттестат дрянной балл влепят – забегаешь.
Пров. А чего мне бегать? Это тебе бегать. Будешь выполнять свой родительский долг.
Судаков. И не стыдно?
Пров. Стыдно было в ваше время. Мы приучены.
Судаков. Кем же это? Любопытно.
Пров. Вы же и приучили.
Судаков. Но ты должен понять: легче устроить человека, у которого приличная фотография. МИМО – это тебе не педагогический, не автотранспортный. Туда таких, как ты, знаешь сколько толкают!
Пров. Зачем в МИМО? Тебе хочется, чтобы у тебя сын был персона?
Судаков. Да, хочется.
Пров. Так это тебе хочется, не мне. Не должен же я реализовать твои детские желания, у меня свои есть.
Судаков. Куда же ты навострил?
Пров. Реально – не определил. Возможно, на философский.
Судаков. Ишь ты!.. Твое дело. Иди хоть в ассенизаторы.
Пров. А что! Они, наверное, неплохо зарабатывают.
Наталья Гавриловна. Степа, ты ужинать будешь?
Судаков. Какой ужин! У меня и без ужина брюхо лопнет.
Возвращаются Дзирелли и Егор. Все прощаются с Дзирелли и Юлией.
Дзирелли. La ringrazio molto. Sono molto commosso. Non voglio piu darle fastidio. Bellissime icone… Bellissime icone…
Юлия (вяло, монотонно). Он благодарит вас за радушный прием. Очарован вашими детьми, женой, обстановкой. (Забирает самовар и уходит вместе с Дзирелли.)
Судаков. Ух, устал… Егор, дай тапочки.
Все, кроме Прова, расходятся.
Пров. Папа, ты достал в вашей аптеке лекарство?
Судаков. Какое еще лекарство?
Пров. Сердечное. Помнишь, я тебя просил, рецепт дал?
Судаков. Когда?
Пров. Уж больше недели прошло.
Судаков. Не загружайте меня всякой ерундой! И так от меня дым идет… Забыл. Напомни завтра, возьму.
Пров. Ты хоть завяжи узелок на галстуке.
Судаков. Вот ты добрый, отзывчивый. Только чужими руками.
Пров. Егор уже просвещал: надо учиться отказывать.
Егор вносит тапочки, бросает к ногам Судакова.
Судаков. Спасибо, Егор! (Переобувается. Сыну.) Нельзя быть таким раздрызганным. Вон спроси Егора, почем ему каждый день жизни доставался. А он как проклятый через все ломил. Зато школа – золотая медаль. Институт – диплом с отличием. Кандидатская – ни одного черного шарика. В Историко-архивном уже лекции читает. Он и доктора получит, и профессора, и академика. Да-да, потому что ломит как проклятый. А ты?
Пров. Я, видимо, еще не проклятый.
Судаков. Все хаханьки…
Пров. От отчаяния. Слабая защитная реакция. Я понял, делать жизнь с кого – с Егора твоего.
Судаков. Ну, выставляйся, выставляйся. Язык у всех у вас – как у фокусников, а человека, милый мой, судят по поступкам, а не по болтовне.
Пров. Как! Я макулатуру со второго класса таскал, по домам побирался, металлолом на горбу возил, на субботниках вкалывал!
Егор. Он не виноват, Степан Алексеевич. Бытие определяет. А какое у него бытие? Рай. И мышление у него райское.
Судаков. Да, в этой жирной жизни есть что-то опасное. Расслабляет, топит. (Снял пиджак.) Садись, Егор, новостей куча.
Егор. И у меня кое-что есть.
Входит Наталья Гавриловна, убирает посуду.
Судаков. Ты слышал, какая история у Хабалкина?
Егор. Нет. Меня к двум вызвали в главк, потом просидел в Библиотеке иностранной литературы.
Судаков. Страх сказать: сын удавился.
Наталья Гавриловна. Какой ужас!
Егор. У-тю-тю-тю-тю… Вот уж беда так беда… Его же только что хотели на место Костоглотова.
Наталья Гавриловна. Кого?
Судаков. Не сына же, конечно.
Егор. Ну все, теперь Андрей Никанорович горит!
Судаков. Хороший мужик, жаль.
Наталья Гавриловна. Почему? Что случилось?
Егор. А потому, Наталья Гавриловна, что у нас так устроено: не сумел собственным сыном управлять, какой же ты начальник. Под тобой же люди.
Наталья Гавриловна. Глупо!
Судаков. Не глупо, милая. А чтоб была мораль.
Наталья Гавриловна. Я не об этом спросила. Почему мальчик над собой такое сделал?
Судаков. Говорят, обычное: какая-то девчонка не полюбила.
Егор. Не может быть. В наше время из-за барышни!.. Это надо быть каким-то недоделанным. Нет-нет, что-нибудь другое, они теперь какие-то с вывертами.
Судаков. Вот уж действительно не ждешь, откуда грянет. (Сыну.) Вы в одном классе, кажется?
Пров. Да.
Судаков (Прову). Что же ты не говорил?
Пров. Чего?
Егор. Про это.
Пров. А зачем? В порядке любопытной информации?
Судаков. Что там, не слыхал?
Пров. Я не знаю.
Судаков. Теперь в школу таскать будут. Вот тебе наука, Пров. И парня нет. Какой-никакой, а человек был. И отцу ноги переломаны. (Егору.) Может, и на пенсию выведут?
Егор. Всего вероятнее.
Наталья Гавриловна (сыну). Пойди, в конце концов, поужинай, и Искра еще не ела. (Погладила сына по голове и вместе с ним ушла.)
Егор. Шуму у нас много?
Судаков. Не без этого.
Егор. Сейчас передвижка будет. Кого же теперь на место Хабалкина?
Судаков. Сазонтьева, может быть?
Егор. Нет, Сазонтьев неудачно конференцию провел. Там – морщились. Степан Алексеевич, а может, вас? А?
Судаков. Что ты!
Егор. Вас. Точно. Вас любят. У вас и опыт и натура подходит – широкая, чисто русская, радостная. О вас всегда хорошо говорят. Всегда.
Судаков. Брось ты, брось… Нос у меня не дорос.
Егор. Слушайте, я эту идейку завтра же в ход пущу. За вас многие будут. Ваш оптимизм…
Судаков. Перестань, говорю. У меня уже возраст.
Егор. Какой возраст, какой? Шестьдесят два! Нет, лучше вашей кандидатуры не найдут, хоть все отделы перешарь.
Судаков. Со стороны могут взять.
Егор. Со стороны не будут: слишком долгая перетряска.
Судаков. Боюсь, не справлюсь. Уставать стал. Почему так устроено: когда возможности появляются, уже пользуешься ими чуть не через силу, а когда силы были, возможностей не было. Глупо природа организовала. Конечно, напоследок еще бы слегка приподняться.
Егор. Я позондирую…
Судаков. Похороны завтра, надо пойти. Жаль Андрея Никаноровича.
Егор. Конечно. Но, может быть, и не обязательно идти.
Судаков. Неудобно. Коллега, лет десять рядом.
Егор. Но не друг детства. Я бы на вашем месте избежал.
Судаков. Думаешь?
Егор. Пусть Наталья Гавриловна сходит. Это и прилично, и…
Судаков. Считаешь?
Егор. Безусловно. Да и Пров, наверное, проводит товарища.
Судаков. Голова у тебя!
Егор. Какая там голова… Я к вам за советом.
Судаков. Выкладывай.
Егор. Какой-то гадкий слушок возник: будто Коромыслов меня к себе забрать хочет.
Судаков. Быть не может!
Егор. Я сам ахнул.
Судаков. Так ты откажись наотрез.
Егор. Конечно. Но если приказным порядком? Вот чего боюсь.
Судаков. Ой-ой-ой… Я без тебя просто уже не могу.
Егор. А я? Я же с вами как за каменной…
Судаков. Конечно, против Коромыслова не попрешь.
Егор. Посоветуйте, как вывернуться, если…
Судаков. Ой-ой-ой… (Задумался.) В общем-то лестно! Коромыслов заметил, к себе берет. Это, Егор, большое движение. Нет, ты не расстраивайся. Тут, брат, наоборот. Слушай! А вдруг тебя на место Хабалкина?
Егор. Да что вы! Мне же всего двадцать девять.
Судаков. Именно. Сейчас порядочную молодежь ищут. У нас в батарее комбату двадцать два было.
Егор. Нет-нет. На это место вы в самую точку.
Судаков. Ты молод, тебе вперед идти. Это я так сначала, из эгоистических чувств. Я не о себе, о тебе должен думать, о деле. Я уже под гору, а тебе в гору.
Егор. Замечательный вы человек, Степан Алексеевич.
Судаков. Я прост. Вот и все мои достоинства.
Егор. В наше время это качество, может быть, самое ценное. А то говоришь с человеком и понять не можешь, что он в это время думает, как внутри себя на твои слова реагирует.
Судаков. Да, развелась такая порода… Погоди! Так ты, может быть, с ним и во Францию покатишь?
Егор. Так ведь всего-навсего слух.
Судаков. Раз слух пошел, значит, где-то думают… Искра, стало быть, тоже с тобой укатит. Без жены нельзя, и ей полезно. Авось оживится. Какая-то она последнее время квелая, ты извини меня, на монашку смахивает.
Егор. Думаю, работа влияет. Разгребает весь этот мусор…
Судаков. Нет-нет, работа нужная. Знаешь, сколько еще везде всякой сволочи понатыкано… Защищать людей надо.
Егор. Это, конечно, дело святое, но, видимо, не по ней. И переживает она очень.
Судаков. Да, по нашим временам странная… Я-то, грешник, тоже внука или внучку не против, приятные они, канальи. Вчера к Рябинину на работу пацан пришел, внук. Уже в пятом классе в рисовальной школе… Ну ладно, дело сделано. Твое дело.
Егор. Внук будет, Степан Алексеевич, если не сейчас, то через пару лет, обещаю. (Смеется.)
Судаков. Ей-то уж двадцать восемь стукнуло.
Егор. Не прозеваем. Я сам хочу. Но все терпеть приходится. Вертишься, вертишься…
Судаков. Не жалуйся, Егор. Темп жизни сейчас хороший взяли.
Искра (входя). У меня, папа, к тебе просьба.
Судаков. Дома-то можно пощадить?
Искра. Несложная. Ты Волчкова знаешь?
Судаков. Какого еще Волчкова?
Искра. Он в вашем ведомстве работает счетоводом.
Судаков. Ты меня смешишь. Ну откуда я могу знать наших счетоводов, откуда? Что я, по канцеляриям, по бухгалтериям бегаю?
Искра. Может быть, именно он тебе зарплату начисляет.
Судаков. Искра, ты глупа до невозможности. Зарплату мне государство платит, а не счетовод. Не надо мне тыкать в нос моим высокомерием, проще меня поди поищи. Что тебе этот Сверчков сказал?
Искра. Ничего не говорил, я в глаза его не видела. Он письмо в газету прислал.
Егор. Вот она – всеобщая поголовная грамотность!
Искра. Ему полагался ордер на квартиру. Уже выписали, он вещи упаковывал, а в последний момент совершенно несправедливо ордер передали другому, по фамилии Копытко. И все зависит от какого-то Дударева.
Судаков. Ох, этот Копытко! Больно ведет себя прытко.
Егор. Я краем уха слышал это дело, Степан Алексеевич. Понимаете, Копытко… да, излишне суетлив, но человек дельный, необходимый.
Искра. Кому полагается ордер – Копытко или Волчкову?
Егор. Понимаешь, Искра, дом наш ведомственный, и в первую очередь поощряют наиболее нужных, перспективных, создают им условия.
Искра (перебивает). Волчков пишет: у него жена рентгенолог, четверо детей, старуха мать восьмидесяти лет…
Судаков. Тихо-тихо-тихо! (Снял телефонную трубку, набрал номер.) Здравствуйте! Попрошу Дударева Николая Кузьмича… Здравствуй, Микола, извини, что беспокою… Да, я, Судаков. Слушай, там у какого-то нашего… (Искре.) Как его фамилия?
Искра. Волчков.
Судаков. У Волчкова ордер на квартиру этот жук Копытко из-под носа выхватил. Разберись, пожалуйста, некрасиво получается… Ну притормози пока… Ну спасибо… Что?.. Ага, постараюсь… Думаю, удастся, загляни через пару дней… Не могу говорить, у меня тут деловой разговор. Будь здоров! (Положил трубку, снова снял ее и набрал номер.) Алло! Ковшов, это ты?.. Привет, Иван Францевич, это я, Судаков… Конечно, узнал. С твоим басом был бы ты раньше протодьяконом в соборе… Нет ли у вас там завалящей путевки в Карловы Вары?.. Ты пошарь, может, кто отказался или уже помер, узнай… На этот или на тот месяц. Постарайся, нужный человек… Ну, благодарю заранее. Что?.. А?.. Попытаюсь… Как-нибудь пихнем… Звони в конце недели… А?.. Говорят, сырая гречневая крупа помогает… Мелко-мелко жевать и глотать… Пока! (Положил трубку.) Ну их всех к черту! (Искре.) Вот тебе легко просить за Волчкова, Сверчкова, Пучкова, а я теперь Ковшову должен куда-то его поганого племянника устраивать. Племяннику этому только в грузчики, а в грузчики он не хочет, он хочет в аспирантуру. А Дудареву Николаю Кузьмичу ни больше ни меньше, как в Карловы Вары с женой приспичило, у них пищеварение не то, что надобно, чтобы в три горла жрать… Все!.. Не могу, опротивело… Ты вот скажи мне, Егор, что это происходит? Что это за вторая сигнальная система образовалась? Ты мне – доски, я тебе – гвозди, ты мне – кооперативный пай, я тебе – «Жигули» без очереди. Ты мне… И не то чтоб в серьезных делах, до мелочей дошло, до бесстыдства. Ты представляешь, звоню я нашему завхозу, говорю: «Ковер в кабинете смени, протерся, плешь посередине, стыдно перед гостями». А он мне: «Степан Алексеевич, нельзя ли мне по совместительству складским сторожем числиться на полставке?» Я его по-солдатски так шуганул, век помнить будет. И что замечательно? Ковра он мне так и не заменяет, собака. Секретарше сказал: «Срок не вышел, по закону нельзя». А?.. А дай я ему эти полставки, так можно будет, и именно по закону. Хоть все ковры переменит. И самое-то гнусное – я незаметно этим блатмейстерством сам испоганился. (Дочери.) Ну иди. Да, погоди, слушай. Тебе, кажется, Франция маячит.
Искра. Ни в какую Францию я не поеду.
Судаков (зло). Куда же ты поедешь? В Чухлому, в Крыжополь?
Искра. Наверно, в Кимры поеду.
Судаков. Слушайте, дорогие мои, что вам надо, чего не хватает?! У вас уже не двадцать одно, у вас уже двадцать два. Недопеченные вы, что ли!.. Ладно, иди, побалакаем.
Искра ушла.
Все люди, понимаешь, на работе работают, а дома отдыхают, а у меня наоборот… Ты знаешь, Егор, я ничего не понимаю… Уж какие я им условия создал… Другие на их месте с утра до вечера танцевали бы. Они просто обязаны быть счастливыми… У тебя, поди, какая бабенка на стороне есть, а?
Егор. Что вы, Степан Алексеевич.
Судаков. Болтают. Наша-то деловая, поди, тебе в тягость.
Егор. Почему? Я ее люблю.
Судаков. Ой, не надо, Егор. Таким тоном эти слова не произносят.
Егор. Вы для меня в жизни столько сделали…
Судаков. Это, Егор, уже сопли… Делал, потому что видел в тебе человека стоящего, нужного делу. Чем-то ты мне первого сына напоминаешь. Внешне, конечно. Кирилл-то бесшабашный был, ухарь, потому и летчиком-испытателем сделался… Ты с годами, может, самого Коромыслова заменишь, а вполне возможно, и даже наверняка, выше пойдешь. Меня, может, и на свете не будет, но дом наш, думаю, всегда помнить будешь. Ведь я на тебя, как на творение своих рук, любуюсь, горжусь тобой! (Смеется.) Каким тебя сюда Искра привела, а? Еле ступал. Все: «Разрешите мне ваши книжечки посмотреть», «Может, я вам в магазинчик сбегаю», «Супчик я сам разогрею, не беспокойтесь»…
Оба смеются. Звонок в дверь… Пров идет открывать и возвращается в столовую.
Пров. Папа, по твою душу… Я забыл сказать, звонила какая-то твоя старая знакомая Валентина, не помню отчества. По-моему, это она.
Судаков. А фамилия?
Пров. Понятия не имею.
Судаков. О Господи, опять чего-нибудь надо.
Егор. Скажи, дома нет.
Пров пошел к двери.
Судаков. Погоди… Ну пришла, так уж пускай, неудобно. Зови, леший с ней.
Пров вышел.
Егор. Ваше поколение, Степан Алексеевич, еще обременено условностями.
Судаков. Ты о чем?
Егор. Я вот прихожу к выводу: только абсолютное отсутствие условностей может сделать личность выдающейся.
Судаков. Но отказать-то я ей не могу, раз уж пришла. Совести-то хоть на три копейки у меня еще осталось.
Егор. Я не о вас, я теоретически.
Судаков. Ну, милый, а я вот убеждаюсь, что всякие теории – одно, а практика, жизнь то есть, – оченно часто совсем другое. И, кстати сказать, настоящее.
Егор. Нет, вы на место Хабалкина в самый раз! Полемист.
Входят Пров и Валентина Дмитриевна. Сразу видно, что она не москвичка. Одновременно входит и Наталья Гавриловна.
Валентина Дмитриевна. Здравствуйте!
Все отвечают.
(Всматриваясь в Судакова.) Это вы?
Судаков. Кто – я?
Валентина Дмитриевна. Судаков Степан Алексеевич?
Судаков. Действительно.
Егор. Простите, вы кто будете?
Валентина Дмитриевна (Судакову). Я Валя Шатилова. Не вспоминаете? Мы в школе вместе учились, в одном классе.
Судаков. Валя?.. Шатилова?..
Валентина Дмитриевна. Проша Кисельников еще ваш первый друг был.
Судаков. Прошку помню. Убило его.
Валентина Дмитриевна. Я знаю… (Горько.) Значит, ничего от меня не осталось. Это не важно… Извините меня, я на пять минут. Я бы ни за что, ни за что не пошла, но вот уже два дня звоню вам на работу, а там отвечают: «Уехал на совещание», «Только что вышел. Позвоните через тридцать минут». Ну, я знаю, вы очень заняты… Уж до чего дошла – узнала ваш домашний телефон. Понимаю, что бессовестно…
Судаков (вдруг). Валя!.. Валя!..
Валентина Дмитриевна. «Валя, Валентина, что с тобой теперь?» Помните, вы мне часто эту строчку из Багрицкого говорили? Все-то стихотворение вы тогда не знали.
Судаков. Что же ты стоишь, Валя? Садись!
Валентина Дмитриевна (садясь). Я на пять минут, я не задержу. Сюда шесть раз звонила. Отвечали: будет поздно. Я и решилась. (Вдруг глаза ее заморгали, щеки затряслись, и она неожиданно для самой себя расплакалась.) Извините… Я в Москве уже третьи сутки.
Наталья Гавриловна. Может быть, чаю выпьете?
Валентина Дмитриевна. Нет-нет, что вы! Я где-то что-то перехватила, не беспокойтесь.
Наталья Гавриловна. Вы где остановились?
Валентина Дмитриевна. Я?.. Я… у подруги, даже можно сказать, у родственницы. (Вытирая слезы.) Пожалуйста, извините меня…
Наталья Гавриловна вышла.
Я с просьбой, Степа. Степан Алексеевич, с огромной просьбой.
Судаков. Нет уж, давай – Степан, без всяких Алексеевичей.
Валентина Дмитриевна. Спасибо. Как-то неловко… такой человек… Я бы никогда, никогда не воспользовалась знакомством с тобой, поверь мне, я очень самолюбивая.
Судаков. Что у тебя?
Валентина Дмитриевна. Беда, настоящая беда… Видишь ли, у меня трое детей… и все отлично… Все мальчики. Один – механизатор. И очень ценят. Премии, награды. Там у меня уж внук и внучка. Другой пошел по партийной линии, хотя кончил индустриальный. А младший – просто не поймешь в кого. И тоже все хорошо было, ровно… ленинский стипендиат. Он не с нами, он в Томске в институте. Но это же недалеко, рядом. И зачем-то понадобилось ему в Польшу ехать на пятом-то курсе. В каникулы, конечно, в зимние, в эти… Я точно чувствовала. Но деньги на путевку собрали. Группой они… Ради Бога, прости, я все слова, что тебе сказать хотела, наизусть выучила, а сейчас путаюсь.
Судаков. Ничего, ничего…
Наталья Гавриловна (принесла чай, еду). Присаживайтесь.
Валентина Дмитриевна (почти механически пересела к столу и, рассказывая, тоже механически с жадностью ест, будто вот-вот отойдет поезд). Ну, думаю, пусть едет. Да и муж, отец Дмитрия, говорит: «Пускай посмотрит, дружеская страна, не страшно». А то взрывы, угоны, провокации. В Америку или там в Англию, не приведи Бог, я бы ни за что не пустила. Ну поехал он. Писем, конечно, никаких, да я и знала: две недели всего, даже двенадцать дней. Возвращается цел-невредим, но, знаете, другой, совсем другой. Всегда веселый, даже, я бы сказала, задорный, все шутки, розыгрыши, танцы, вроде тебя, Степа, помнишь? (Всем.) Ой, какой он заводила был, мы его нарочно старостой выбирали, всех покрывал… Что такое? Молчит. Это он-то молчит! А потом специально приехал к нам с отцом, все рассказал… Группой они поехали. И я тебе по секрету скажу: руководитель их, тоже молодой человек, велел от группы не отрываться, возвращаться вовремя, ну на всякий случай все-таки. Это правильно. А он там… даже сказать страшно… но ты должен знать все, все. И я его не защищаю, нет, поступил он ужасно. Короче говоря, познакомился с какой-то польской девушкой. То, се, она как раз русский язык изучала. Ну, молодость, сам знаешь. Помнишь? Ты ведь тоже сумасшедший был. (Наталье Гавриловне.) Между прочим, ваш Степа – моя первая любовь, первый поцелуй. Нет-нет, так, легкий, не любовь, предвестие. (Степану Алексеевичу.) Ты помнишь, нет?
Судаков. Что-то такое… вроде…
Валентина Дмитриевна. Все равно… Дима увлекся и забыл, все забыл, даже инструкцию руководителя. Она его к ним в дом пригласила, а это километров пятьдесят от Кракова. Они Краков осматривали два дня. Вечер, поздно, уже ночь наступает, вся группа в сборе, а Димки нет. Ты представляешь? Руководитель с ума сходит, сам не знает, что делать, а Димочка мой является на следующее утро. А?.. Я тебе чем угодно клянусь, Степа, Дима парень отличный, выдержанный, сознательный, конечно, комсомолец, общественник, а по этой части… По-моему, ему жениться пора… А теперь вот уже о самом ужасе… Написали ему характеристику о его проступке, прислали в институт, и Диму не допускают к защите диплома. Я – туда, я – сюда. «Нет» не говорят, но и «да» не произносят. Сказали: пусть защищает на следующий год. Зачем? А если и на будущий год не разрешат? Ты знаешь, меня уже и не диплом страшит, а сам Дима. Другой, совсем другой. Молодые ведь, знаешь, странные. Мрачный, колкости говорит. Даже, знаешь, злые колкости. Они, знаешь, свои личные обиды моментально на всю жизнь переносят, и уже вся наша замечательная действительность им в каком-то искривленном зеркале представляется. Степан, скажи, он действительно совершил преступление? Я, конечно, не прошу тебя нарушать закон, я бы никогда не посмела, пусть несет наказание. Степа, он совершил что-то ужасное?
Егор. Проступок, конечно, есть.
Пров. Пусть ваш сын напишет в газету.
Валентина Дмитриевна. В какую газету? Зачем?.. Это нельзя. Нельзя.
Судаков. Я сделаю, Валя.
Валентина Дмитриевна. Что?
Судаков. Я все сделаю, Валя. Твой Дима будет защищать диплом.
Валентина Дмитриевна. Степа! (Вдруг упала перед Степаном Алексеевичем на колени.)
Судаков (вскочил). Встань, Валя, немедленно встань, с ума сошла!
Валентина Дмитриевна. Прости меня, прости…
Судаков. Ты поезжай домой завтра же. Все уладится. У тебя есть деньги на билет?
Валентина Дмитриевна. Конечно. Парфен очень хорошо зарабатывает.
Судаков. Оставь свой адрес, фамилию ректора и, если знаешь, фамилию руководителя группы, которая в Польшу ездила, и когда, какого числа.
Валентина Дмитриевна (достает из сумки бумаги). У меня здесь все приготовлено. (Тихо.) Там в характеристике написано… Я сама не видела, конечно, но мне под большим секретом передали… будто Дима хотел бежать в Болгарию. Когда я об этом Диме сказала, он долго и странно на меня смотрел, потом пошел на кухню, открыл холодильник, достал пол-литра водки… Судаков. Я все сделаю, Валя.
Валентина Дмитриевна. Я хотела отнять, но он прямо из горлышка… (Закрыла лицо руками.)
Наталья Гавриловна. Валентина Дмитриевна, может быть, останетесь у нас ночевать?
Валентина Дмитриевна. Что вы, что вы!.. Степа, я и так всегда тебя помнила. Но если ты добьешься, чтобы Диме дали защитить диплом, я готова пойти в церковь, поставить за тебя свечку, чтобы тебе и твоим близким всегда, вечно было хорошо. Самое главное, чтобы Дима знал: есть справедливость. До свидания.
Все прощаются.
Да, забыла. Я привезла тебе на память нашу фотографию. (Достает.) Вот… Это мы все на лесозаготовках. Смешные. В тридцатых годах снимались. Хорошее было время, верно? До свидания.
Судаков. До свидания, Валя.
Валентина Дмитриевна уходит. Все стоят, молча рассматривают фотографию.
Пров (в стороне, тихо).
Валя, Валентина,
Что с тобой теперь?
Белая палата,
Крашеная дверь.
Тоньше паутины
Из-под кожи щек
Тлеет скарлатины
Смертный огонек…
(Подошел ко всем и тоже рассматривает фотографию.) Папа, а где ты?
Судаков. Вот. (Показывает пальцем.)
Пров. Какая у тебя, папа, потрясающая улыбка была.
Наталья Гавриловна. Завтра же. Не забудь. Судаков. Какой-то перестраховщик, сукин сын, от усердия напортачил. Ну, мелкая душонка, ну, тварь! Позвоню Опалихину, он распутает. Кстати, Опалихин как раз у меня в загранпоездку просился.
Входит Искра.
Искра. Пойду немного погуляю.
Наталья Гавриловна. Вот и умница. А ужинать?
Искра. Я поела. Прошка, иди, там все горячее.
Пров ушел.
Егор (жене). Много не ходи, лучше посиди в скверике.
Искра ушла. Ушел, видимо на свою половину, и Егор.
Судаков и Наталья Гавриловна остались одни.
Судаков. Покалякала бы ты с ней. Нельзя же так.
Наталья Гавриловна. Неужели ты думаешь, не говорила?
Судаков. Ну?
Наталья Гавриловна. У нее какая-то травма. Она сама не ожидала. Твердит – теперь у нее никогда не будет детей.
Судаков. К врачу своди, к невропатологу. У нас там, говорят, лучшие силы. Может, к гипнотизеру.
Наталья Гавриловна. Ты заметил, она на своей половине почти не бывает, все здесь.
Судаков. Ну когда мне замечать, Наташа…
Наталья Гавриловна. Степа!
Судаков. Что?
Наталья Гавриловна. По-моему, Георгий хочет оставить Искру.
Судаков. Как – оставить? Что же он – из нашего дома уйдет?
Наталья Гавриловна. Вполне возможно.
Судаков. Глупости! Ну какие ты глупости говоришь, просто удивительно. Как это – уйдет? Во-первых, он бы мне первому об этом сказал.
Наталья Гавриловна. Не думаю.
Судаков. Уверен. А во-вторых, это чепуха, собачья чушь. Как это тебе в голову взбрело? Искра сказала?
Наталья Гавриловна. Нет. Ты же знаешь, Искра все в себе носит.
Судаков. Откуда же?
Наталья Гавриловна. Я чувствую.
Судаков. Что значит – чувствую?
Наталья Гавриловна. Чувствую – и все.
Судаков. Ну, знаешь, Наташа, с такой чувствительностью тебя хорошо бы отправить в сейсмически опасную зону – землетрясения предчувствовать. Егор никуда не уйдет, в мыслях у него этого нет. В конце концов, он из-за меня не уйдет, он привязан ко мне, любит. Не засоряйте себе голову всякими мелочами. Все люди живут крупными интересами, мир бурлит, а тут… (Махнул рукой.) Меня нет, я отдыхаю. (Поцеловал жену, пошел к двери. Остановился.) И не чувствуй ты ничего, живи ясно, Наташа, радостно. Уж как мы живем, любой позавидует.
Наталья Гавриловна. Для нее видеть Георгия – мучение.
Судаков. Извини, но это уж каприз, дикость. Другая такого мужа на выставке бы показывала за деньги. Ты знаешь, какая у него сейчас перспектива?
Наталья Гавриловна. Гора меня не беспокоит, Степа, я думаю об Искре.
Судаков. Тысячи женщин делают подобные процедуры – и хоть бы хны.
Наталья Гавриловна. Все люди разные, Степа.
Судаков. К сожалению.
Наталья Гавриловна. Поговори ты с ней.
Судаков. О чем? Ей встряска нужна, простая встряска, и все вылетит. Нет, я в это путаться не буду, не умею… Знаешь, Наташенька, давай как всегда: дом – это твое, а с меня моего вот так хватает! (Целует жену и уходит.)
Через столовую прошел в кабинет Пров, снова уселся с ногами в свое любимое кресло. Читает. Звонок. Наталья Гавриловна идет открывать. Слышен ее голос: «Проходите». В столовую входят Наталья Гавриловна и молодая, очень интересная и чрезвычайно элегантно одетая девушка. Это Ариадна Коромыслова.
Наталья Гавриловна (зовет). Георгий, к вам пришли!
Ариадна. Спасибо.
Егор (входя). А, Ариадна, здравствуйте.
Ариадна. Здравствуйте, Георгий Самсонович.
Егор (представляет). Наталья Гавриловна – мать моей жены. Ариадна – моя студентка, готовит курсовую работу…
Женщины здороваются.
Моя, так сказать, подопечная.
Ариадна. Извините, Георгий Самсонович… я прямо в дом, без звонка. Совершенно запуталась в вопросах построения финансовой системы.
Егор. Проходите сюда.
Садятся у стола. Ариадна раскрыла чемоданчик, с которым вошла, достала рукопись.
Наталья Гавриловна. Гора, может быть, вам будет удобнее на вашей половине?
Егор. Если вы не возражаете, мы побудем здесь. Это, вероятно, ненадолго.
Ариадна. Буквально пятнадцать минут.
Наталья Гавриловна. Конечно, конечно, пожалуйста. (Ушла.)
Егор. Ну что это такое, скажи! Хоть бы позвонила. Ариадна. Если бы я позвонила, ты бы сказал: нельзя.
Егор. И нельзя!
Ариадна. А мне интересно. И, кроме того, эта идиотская курсовая не лезет в голову.
Егор. Почему?
Ариадна. А потому что лезешь ты. Дай, думаю, поеду – разряжусь. И взгляну, что его там так держит. Егор. Но мы же договорились – завтра. Ариадна. Ау меня вдруг мелькнула мысль: а если сегодня я умру и завтра не будет? Как нас в школе учили? Не надо откладывать на завтра, что можно сделать сегодня.
Целуются. Послышался шорох. Может быть, звякнула посуда.
(Кинулась к рукописи.) Я хотела спросить: в восемнадцатом веке закон об имущественном цензе… (И вдруг начала тихо, но заливисто смеяться, хохотать, как девочка, зажимая себе рот ладонью.) Я… я… не то взяла… Это папин доклад о слаборазвитых странах. (Хохочет.)
Егор. Ариадна!
Ариадна (гладит его по лицу). Миленький ты мой, ну что ты так трясешься! Пришла ученица – и все. ООглядываясь.) А что она сказала: твоя половина. Это где?
Егор. Там. (Показал.)
Ариадна. Пойдем туда.
Егор. Нет-нет, не надо.
Ариадна. Она там?
Егор. Она гулять ушла.
Ариадна. Ой, как везет! Пойдем!
Егор. Совершенно исключено.
Ариадна. Почему?.. Какое у тебя переполошенное лицо…
Егор. Милая девочка…
Ариадна. Ну ладно, ладно, хоть тут посидим. Но ты решил?
Егор. Да.
Ариадна. Твердо?
Егор. Абсолютно.
Ариадна. А эта дверь куда?
Егор. Кабинет Степана Алексеевича.
Ариадна. Там кто?
Егор. Никого там нет.
Ариадна. Пойдем туда.
Егор. Ну, милая девочка, ради Бога, уймись.
Ариадна. Что тебя тут держит, не понимаю. У нас шикарней.
Егор. Ах, Арочка, меня, разумеется, держит не мебель.
Ариадна. А что? Не усложняй ты ничего.
Егор. Сейчас не место объяснять…
Ариадна. Да брось ты – что особенного?.. Делай вид, что смотришь эту мою муть… Что тебя вяжет? Говори, Егор, или я…
Егор. Хорошо, хорошо!
Сели к столу, склонились над рукописью.
Ты не сможешь понять меня.
Ариадна. Я тупица?
Егор. Ты умница. Но ты росла в оранжерее, а я… Я до сих пор всего опасаюсь.
Ариадна. Чего?
Егор. Какому-нибудь паршивому Прошке, братику моей жены, все на блюдечке… А мне… Я все своими жилами… с детства…
Ариадна. Что – с детства?
Егор. Когда отец решил бросить свою деревню, он матери оставил сестренок, а меня зачем-то потащил с собой в Москву, устроился в общежитии, в бараке. Я все помню, уже в седьмой класс пошел. Барак – это, сама понимаешь, не Большой Кремлевский, не Версаль. Да еще у бати подобралась та компания – шабашников. В школе все о высоких материях – идеи, комсомольский энтузиазм, долг перед Родиной и прочее, а в барак вернусь, и в глаза мне такая другая академия лезет… Учился бешено. Золотая медаль мне как воздух нужна была, как жизнь, как пропуск в будущее. Что в бараке в тот день творилось, когда я эту медаль получил!..
Ариадна. Шампанское лилось рекой?
Егор. Не шампанское, разумеется, но лилась она самая, родимая, этаким бурным горным потоком. А когда в институт поступил и переехал в общежитие, мне казалось – в рай попал. Но потом смотрю: в общаге тоже не тот дух, не то, что человеку требуется, ту же бутылку тащат. Не так, конечно, как папаша с дружками, более мелко, но тоже погановато. Вечная трепотня, какая-то разъедающая, прямо скажу, сомнительного толку. Дурачки! Похабные анекдоты и поразительная беспечность. Тут как раз отец умер, я сел на одну стипендию, а в гуманитарных, сама знаешь, не разбежишься… У Искры какой-то нюх. Как она угадала, что я в общем-то полуголодный, Аллах ведает. Только непринужденно так, легко: «Хочешь бутерброд с ветчиной?» Ну, я тоже запросто, будто всю жизнь одной ветчиной питался: «Давай». То ли она увидела, как я эту ветчину и дорогую ее рыбину лопал, то ли, повторяю, нюх, только на следующий день она мне такой завтрак притащила…
Ариадна. Заманивала.
Егор. Нет-нет, она добрая.
Ариадна. Дурачок, да такой шикарный парень, как ты…
Егор. Погоди. Потом домой чай пить, потом ужинать. А дома у них… Я тогда такое только в кино видел.
Ариадна. Погоди, погоди, так ты на ней в благодарность за бутерброды, что ли, женился?
Егор. Именно, именно. Какая ты умница! Я, конечно, хорошо к ней относился, и, не скрою, войти в этот дом мне тоже не казалось чем-то ужасным, я бы даже сказал, напротив. Но все это, ты понимаешь, было неправильно, ошибка. И вот теперь, когда вся эта чепуха отпала, когда я уже совсем, как говорят, акклиматизировался, я вдруг понял: ай-яй-яй, что же я наделал, как я неправильно вел себя. Я спутал обыкновенное человеческое участие и благодарность за него с любовью. Нет-нет, не спутал… Ах, как все сложно… Искра, Степан Алексеевич, Наталья Гавриловна… Понимаешь, я в плену этого дома, все связало меня. Я ему благодарен, всегда буду помнить, но… Вот это-то «но» сейчас главное. Я скажу тебе страшную, может быть, даже гадкую мысль свою. Чувство благодарности принижает человека, делает его рабом этой благодарности. У него уже руки связаны этой благодарностью, понимаешь?
Ариадна. Жутко… Но в какой-то мере понимаю. Хотя и не до конца. Жену твою все-таки жалко.
Егор. Мне тоже. Но сейчас я должен выйти в новую фазу. Иначе все, конец, крышка, дальше дно, граница конечной станции. В конце концов, для того чтобы личность могла состояться полностью, ей нужна свобода.
Ариадна. Свобода от чего?
Егор. От всего, что держит. И, главное, от внутренних тормозов. Я по духу крестьянин, сын лесов и полей, во мне дух свободы. И потом, я рязанец. Недаром из наших мест столько великих людей вышло: Есенин, Павлов, Салтыков-Щедрин…
Ариадна. Егор, я смотрю на тебя и думаю: все девчонки нашего курса сдохнут, когда мы поженимся. В тебе есть что-то удивительно высокое, даже жуткое. Ты будешь великим рязанцем.
Егор. Я ведь так сказал, к примеру.
Ариадна. Будешь, будешь! И деревню, в которой ты жил… Как она называлась?
Егор. Мышастовка.
Ариадна.…переименуют в Ясюнинку. Нет, к черту, будет не город Рязань, а город Ясюнин.
Егор (смеется). Обязательно.
Ариадна. Ав доме, в котором ты родился, сделают музей. На крыльце – ящик с огромными тапочками, и экскурсовод длинной указкой будет тыкать в экспонаты и рассказывать, какой ты был умный, добрый, чуткий и как тебя любили дети.
Егор. Уходи, безумная!
Ариадна. Сейчас уйду. Все, больше мне ничего не надо. Теперь у меня работа пойдет быстро. Вот ты рассказал мне, через какой ужас прошел. Еще больше люблю тебя…
Егор (смеясь). «Она его за муки полюбила…»
Ариадна. Ты знаешь, зачем я приходила? Чтобы ты понял: или – или. Я же измучилась, Егор, этой двойственностью. И я ревную к твоей, этой… Ты с ней сейчас, конечно, ни-ни?
Егор. О чем ты говоришь!
Ариадна. Я решительная, имей в виду… (Показывая.) Это, ты говоришь, кабинет?
Егор. Да-да.
Ариадна. Можно посмотреть?
Егор. Ну загляни.
Вошли в кабинет. Ариадна быстро закрыла дверь. Обхватила
Егора руками.
Ариадна. Дурачок, попался! (Целует его.) Милый, милый… Умираю!
Пров (в кресле). Извините, здесь я, простите…
Ариадна. Ах! (Выбежала.)
Егор (от растерянности грозно). Как тебе не стыдно!
Пров. Я читал. Эту спинку – ее надо спилить.
Егор. Ты, конечно, понял, что она просто веселая женщина, дурила. Шутка.
Пров. Да-да… Ты не беспокойся.
Егор. А чего мне беспокоиться? Я же говорю: дурачество. Если у тебя в голове какие-то поганые мысли…
Пров. У меня совершенно никаких мыслей нет.
Егор. Ты парень умный, тактичный.
Пров. Не надо, Егор…
Егор. Что – не надо?
Пров. Ничего не надо. Хоть у меня к тебе, сам понимаешь, огромной симпатии нет, но подлецом не хочу быть даже в отношении к несимпатичным мне людям.
Егор. И на том спасибо.
Пров. Не стоит благодарности.
Расходятся. В столовую входит Искра. Увидела на столе оставленную Ариадной рукопись, машинально в нее заглянула.
Проходит Пров.
Искра. У нас кто есть?
Пров. Нет.
Искра. Приходил кто?
Пров. Я не видел. По-моему, нет… Когда, в конце концов, отремонтируют мою комнату?! Болтаюсь тут между вами, как в проруби. (Ушел.)
Входит Егор.
Искра. У нас был кто?
Егор. Кто?
Искра. Я тебя спрашиваю – кто?
Егор. Никого не было. (Замечает на столе рукопись Ариадны.) А-а-а, забегала моя студентка. С курсовой зашивается. Экономика Испании восемнадцатого века. Оставила, чтобы посмотрел.
Искра. Ну как?
Егор. Я еще не читал, бегло взглянул.
Искра. И на первый взгляд?
Егор. Кажется, терпимо.
Искра. А я вошла – духами пахнет.
Егор (принюхиваясь). Действительно. Надушилась девица какой-то дрянью.
Искра. Почему? Приятный запах. По-моему, даже Кристиан Диор.
Егор (успокоенный). Как погуляла, миленькая? (Подходит к жене, чтобы поцеловать ее.)
Она резко толкает его в грудь. Егор чуть не падает.
Искра (глухо). Извини… (Уходит.)
Входит Наталья Гавриловна.
Наталья Гавриловна. Я нашла ваши плавки,
Георгий. Вы повесили их на батарею, а они за нее и упали.
Егор. Спасибо, Наталья Гавриловна.
Наталья Гавриловна. Душ будете принимать? Егор. Да, конечно.
Наталья Гавриловна. Я приготовила полотенце.
Егор. Благодарю.
Наталья Гавриловна. Вы бы эти дни были ближе к Искре. Может быть, вам о чем-то надо поговорить с ней. Она места себе не находит.
Егор. Эта история с операцией действительно на нее повлияла.
Наталья Гавриловна. Я сама иногда думаю: уж не надо ли воспитывать детей в новом духе?
Егор. Ох, принципиальные люди, Наталья Гавриловна, самые тяжелые.
Наталья Гавриловна. Но беспринципные опасны, Гора.
Егор. И это правильно.
Наталья Гавриловна ушла. Проходит Пров.
Не удержался? Понесло?
Пров. О чем речь?
Егор. Сплетница базарная.
Пров. Не разумею.
Егор. Наплел Искре.
Пров. Пардон, что наплел?
Егор (видя воинственный вид Прова). Она вошла… и сразу… Извини.
Пров. Ну что вы, что вы! Пожалуйста!
Расходятся. Входит Искра. Тушит свет в столовой. Прошла в кабинет. Гасит там верхний свет, оставляя одну настольную лампу. Еще раз прошла в столовую. Вернулась в кабинет. Тихо притворила дверь. Посмотрела на иконы и вдруг встала на колени. Хочет перекреститься, но не знает как. Положила руки на грудь.
Искра (тихо). Господи, помоги мне… Помоги мне… Помоги мне… (Что-то шепчет.)
В это время в столовую входит Егор. Увидел свет в щели неплотно прикрытой кабинетной двери. Тихо подошел, заглянул.
Увидел молящуюся Искру. Остолбенел. Стоит смотрит. Быстро прошел через столовую обратно. Вернулся с Судаковым, на цыпочках подвел его к кабинетной двери. Судаков и Егор смотрят на Искру. Судаков распахивает дверь, входит в кабинет, Егор остается в столовой. Искра не вскочила, а приникла к полу.
Судаков. Что-то на ночь глядя захотелось каким-нибудь детективом мозги прочистить. (Как бы увидя Искру.) Уронила что?
Искра. Пуговицу от кофточки потеряла. Не могу найти.
Судаков. Да что ты! Пуговицу! Надо найти. Ну ищи, ищи.
Искра. Нет нигде. (Хочет встать.)
Судаков. Да ты лучше ищи. Я тебе посвечу. (Берет настольную лампу, идет к Искре. Освещает пространство.) Ищи.
Искра ищет.
Да что ж мы не догадались, надо зажечь верхний свет. ОСтавит лампу на стол, включает свет.) Что ты делала?
Искра. Я…
Судаков. Что делала, говорю, а? Молилась?
Искра. Что ты!..
Судаков. Молилась, идиотка! (Кричит.) Егор! Наташа!
Входит Егор.
Наталья!
Вбегает Наталья Гавриловна. Видит Искру на коленях.
Наталья Гавриловна. Искрочка, что с тобой?!
Вбегает Пров.
Судаков (жене). Не подходи к ней! Знаешь, что она тут делала? Молилась! А? Боженьке молилась! Вот что у тебя в доме делается! Вот как у нас детки воспитаны.
Искра. Я не молилась.
Судаков. Не молилась?
Искра. Нет.
Судаков. Нет?
Наталья Гавриловна. Оставь ее, Степа.
Судаков (дочери). Нет?!
Искра. Я же сказала.
Судаков. Что сказала?
Искра. Нет.
Наталья Гавриловна. Степа!
Судаков (дочери). Встань!
Искра встает.
Подойди к иконам.
Искра подходит.
Плюй на них.
Наталья Гавриловна. Степан!
Судаков. Ты же не молилась. Ты ни в какого дурацкого Бога не веришь! Понимаешь, в какое положение ты нас всех ставишь?! Меня, мужа. Да если станет известно, что жена у него богомолка… что у меня… Ты, может, и по церквам бегаешь?! Есть теперь такие молодые психопаты… Ты понимаешь, что может быть, если дойдет… И самой-то не стыдно?! В советской газете работаешь. Плюй, я тебе сказал!
Пров. Папа, ты говорил, эти иконы тысячу рублей стоят.
Судаков. Оботрем! (Дочери.) Ну?
Наталья Гавриловна (вдруг). Ты что разгулялся, хулиган! Был в молодости шпаной, шпана из тебя и в старости вылезла. Ишь как распоясался!..
Судаков. Наталья!
Наталья Гавриловна. Тихо! Сделал из меня домашнюю курицу. Думаешь, совсем переродилась? Я тебе Натку Пузыреву напомню! Я не до конца твоей этой жизнью пришиблена. Уют он нам, видите, создал, жратву. А хочешь, я сейчас все это твое шмотье в окошко повыкидываю! Я тебе так дверью хлопну, ты меня потом обратно и Новодевичьим кладбищем не заманишь!
Судаков. Но ты понимаешь, что на работе…
Наталья Гавриловна. Очумели вы все со своей работой, обалдели!
Судаков. Я хочу…
Наталья Гавриловна (подавляя его). Молчать!
Как стоишь? Пузо подбери. Как стоишь, я тебе говорю? Кругом!.. Что тебе сказано?!
Егор. Наталья Гавриловна, но согласитесь, Искра может скомпрометировать всех – и Степана Алексеевича, и меня, и вас, даже Прова.
Наталья Гавриловна. Министр иностранных дел, и ты айда отсюда! Выметайтесь! Иди-иди, утром к станку, у вас завтра трудный рабочий день. Идите, я сказала! Ну! (Схватила большую вазу и подняла вверх.) Сейчас как начну ахать!
Судаков и Егор выходят.
Судаков (проходя через столовую). Черт с ней, взбесилась. Она знаешь в молодости какая бешеная была… У нее медаль за отвагу и два боевых ордена.
Егор. Думаю, слуха не будет. Никто же не видел.
Ушли. Пров подходит к матери, целует ее.
Наталья Гавриловна (подошла к дочери, обняла ее). Что, моя миленькая… Это нервы… нервы… после больницы… Все-таки операция была… Нервы.
Искра начинает потихоньку всхлипывать. Сильней, сильней…
Истерика.
Тихо, Искра, тихо… Всегда надо держаться, всегда… Пройдет, все пройдет. (Ведет ее через комнаты.) Вот у нас на батарее лейтенанту Курочкину на моих глазах обе ноги оторвало. На моих глазах! А я любила его. Я знаешь как его любила. А увидела… (Голос ее начал дрожать.) Он сознание еще не потерял, видит, что ног у него нет. Лежит, а в чернеющих глазах его… Какие у него глаза были, Искра… (Увела дочь.)
Пров (падая на колени перед иконами). Господи, сделай так, чтобы Егор сдох!
Занавес
Утро Первомая. Та же декорация, только убраны все иконы, на их месте висят черные африканские маски из дерева. В столовой Егор делает утреннюю гимнастику. Каждое движение делает точно, с полной отдачей. Музыка из кассетофона. А за окном праздничный шум собирающейся первомайской демонстрации.
Входит Пров.
Пров. Тебя бы под купол цирка, на трапецию.
Егор продолжает упражнения. Взял пружину.
Входят Наталья Гавриловна и Искра. Накрывают на стол.
Наталья Гавриловна. С праздником вас, Георгий.
Егор кивнул головой, но не прекратил упражнений.
Искра (брату). Ты что не умываешься?
Пров. Отец в ванной полощется. Значит, на полчаса.
Наталья Гавриловна. Приучил бы и ты себя к гимнастике, Проша.
Пров. Видала, у нас во дворе по утрам двое лысеньких бегают трусцой? Я по ним в школу выхожу. Точно мыши. Есть в этом цеплянии за жизнь что-то трусливое, неблагородное.
Искра. Жажда жизни запрограммирована в человеке. Один мудрый сказал: надо любить жизнь больше, чем смысл ее.
Пров. Смешно! Будто твой мудрый знал этот смысл.
Искра. У тебя обыкновенная лень.
Пров. Ну и что же? Говорят, лень – сестра свободы.
Слышно пение Судакова: «Я на подвиг тебя провожала…»
Искра. Поди ополоснись, авось мировоззрение переменится.
Пров ушел.
Наталья Гавриловна. Георгий, ради праздника съешьте рыбного пирога. При вашей строгой диете один раз согрешить можно.
Егор кивнул головой в знак согласия, но не прервал занятия.
Вошел Судаков.
Судаков. Дай-ка и я! (Пристраивается к Егору и делает упражнения.)
Наталья Гавриловна. Не наклоняйся, прильет кровь.
Судаков. Да… не могу! Опоздал… (Подходит к окну.) Денек! (Дочери.) Есть в этих праздниках что-то особенное. Дух поднимает.
Звонок в дверь. Возвращается Прове телеграммой в руках.
Пров (отцу). Судакову Степану Алексеевичу. (Отдает отцу телеграмму.)
Судаков (читает). «От всей души поздравляю тебя и твоих близких светлым праздником Первомая. Желаю здоровья и счастья. Диму защите не допускают. Все равно благодарю за хлопоты. Любящая тебя Валентина».
Пров. Пап, ты же обещал!..
Судаков. «Обещал», «обещал»!.. Были звонки отсюда, да теперь местные свою власть любят показывать, ломят амбицию. Это надо же!.. Ну, люди!.. Ну…
Егор (закончил упражнения, выключил кассетофон). Вы, Степан Алексеевич, не расстраивайтесь. Свое слово сдержали, пытались оказать помощь, но…
Пров. Так не вышло же ничего!
Егор. А ты думаешь, все в жизни получается?
Пров. Но ты представляешь того парня? Он же как кролик перед теми удавами.
Егор. А нарушать дисциплину ему было раз плюнуть… Ничего, воспитательные меры – вещь небесполезная. Защитит на следующий год, зато навек запомнит.
Искра. Отец, ты должен что-то еще предпринять.
Судаков. А что? Что?! Вы все думаете, у меня в руках волшебная палочка. А у меня ее нет!
Егор. Эта штука – вещь переходящая. И никогда не знаешь, у кого она в данный момент и кто ею машет.
Пров. Но этот Димка от злости может что-нибудь выкинуть…
Егор. А если твой Димка при первой трудности…
Судаков. Да! Очень вы любите все справедливость. Я еще подумаю, может быть…
Пров. Искра, садись в самолет и лети туда, от газеты, я тебе обещаю: не пойду на философский, пойду, как и ты…
Наталья Гавриловна. Ей нельзя, она еще плохо себя чувствует…
Егор. Товарищи, ну мы всё обдумаем. Главное, без спешки. И не надо портить себе праздник.
Наталья Гавриловна. За стол, за стол!
Все усаживаются за стол.
Судаков (подняв рюмку). За мир во всем мире!
Телефонный звонок.
Не подходи, леший с ним. Ты, Егор, не слыхал чего-либо? Вчера, говорят, у Коромыслова совет держали.
Егор. Нет, не слышал. Но совершенно уверен – пройдет ваша кандидатура. Я фигуры двигал.
Судаков. Ну, братцы, если ваш отец в горку двинется, значит, он еще не старая развалина, а ого-го! Егор, оттуда и тебя кверху легче тянуть будет.
Егор. Спасибо, Степан Алексеевич.
Пров. Вот уж именно тот случай: не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
Судаков. А Хабалкина жаль. Сломило. И зря он сам заявление подал. Может, и не тронули бы.
Егор. Говорят, из Москвы уезжает, совсем. В родной край, в Саранск кажется. Мальчишка-то у него один был, а жены давно нет. Не то ушла к кому-то, не то умерла. Горе одних ожесточает, а других мягче делает.
Наталья Гавриловна. Все-таки нехорошо, Степа, что ты не был на похоронах.
Судаков. Я же тебе говорил – не мог освободиться. Приехали голландцы… Кстати, черт! Я же разрешил сегодня ко мне привести не помню кого. Чуть не забыл… Приведут…
Пров. Ох!
Судаков. Да, милый, тебе «ох», а это моя работа.
А телефон все звонит.
Пров. Нельзя же так! (Выскочил из-за стола, подбежал к телефону.) Алло!.. Да, это я… Да что ты… Когда?.. Ночью?.. Ты оттуда и звонишь?.. Я к тебе приеду. Сейчас… Ну и что, что там демонстрация? Я проберусь. Адрес скажи… Ага!.. Восемь… Сто двадцать три… корпус четыре… Я запомню: восемь, сто двадцать три, корпус четыре. Это же близко. Ты не очень… Тихо, тихо… Я же слышу… Бегу!
Наталья Гавриловна. Ты куда, Проша?
Пров. Надо.
Наталья Гавриловна. Поешь сначала.
Пров. Не могу. Девочка ждет, сами понимаете… (Пробегает, переодеваясь на ходу.) Пап, насчет лекарства…
Судаков. Тьфу ты, черт! Третьего принесу, клянусь, как штык!
Пров. Нет, я говорю, лекарства не надо. Больной поправился. Совсем, абсолютно.
Судаков. Вот! Аты суетишься. И других дергаешь. Я забыл, а человек лишнюю химию не глотал… Что это у тебя там за девочка?
Пров. Зовут Зоя.
Судаков. Надеюсь, из приличных?
Пров. Абсолютно. Самого пролетарского происхождения. Мать в нашем овощном ларьке торгует, отец водопроводчик. Но он пока в тюрьме.
Судаков. Все остришь?
Наталья Гавриловна. Нет, Степа, это правда.
Судаков. Вы что, с ума спятили?
Пров. Не понимаю!
Судаков. Да что он у нас, мать, взбесился? Наркотиков, что ли, наглотался, белены? Что он у тебя вытворяет?
Пров. При чем здесь мама? Я влюбился. Любовь. Та самая, которая на поэмы вдохновляет, на подвиги. Ты только что пел. (Поет.) «Я на подвиг тебя провожала, над страною гремела гроза…»
Судаков (подскочил). Перестань! Я тебе запрещаю с этой девицей встречаться, слышишь? За-пре-щаю!
Наталья Гавриловна. Степа! Не надо…
Егор. Степан Алексеевич, он дурачится.
Пров. Может, и женюсь на ней для оздоровления сословия. До чего же ты, отец, интересно сформировался. Вот, говорят, если срезать дерево, то по кольцам его можно определить, какой год был активного солнца, какой пассивного. Вот бы тебя исследовать. Просто наглядное пособие по истории.
Судаков. Ты сейчас же сядешь за стол, будешь есть пирог…
Пров. Не буду. Боюсь растолстеть. Я вчера вычитал: заплывает душа телом. Иной так способен оскотиниться, что даже страшно пожелать ему здоровья и счастья. (Убежал.)
Судаков (вслед сыну). Дурак!
Все молча едят. Звонок телефона в квартире Егора и Искры.
Егор (вскакивает, бежит к себе. На ходу, Судакову). Может быть, о вчерашнем.
Наталья Гавриловна. Не сердись, Степа. Прошка дурачится.
Судаков. Но есть же мера. Есть. В конце концов, элементарное приличие… А что, у этой девицы действительно такие предки?
Наталья Гавриловна. Ну и что? Ты, наверно, ее мать видел. У наших же ворот ларек. Такая полная, рыжая.
Судаков. Кошмар! Эта пьяная морда…
Наталья Гавриловна. Она не всегда пьяная.
Судаков. Кошмар!
Наталья Гавриловна. У Егора тоже отец был, знаешь…
Судаков. Так то Егор!
Наталья Гавриловна. А она Зоя.
Судаков. Кошмар!
Наталья Гавриловна. Мне девочка понравилась.
Судаков. Кошмар!
Наталья Гавриловна. Да будет тебе, затвердил как попугай! Никакого кошмара нет. Я даже рада, что Пров не походит на некоторых молодых людей, которые себе уж, знаешь, партии высматривают.
Судаков (дочери). А ты что молчишь?
Искра. А я не слышу, о чем вы говорите. А если и слышу, ничего не понимаю. Ты съезди, отец, в Иран, привези ему персидскую принцессу. Может, он и переменится.
Судаков. Нет, это леший знает, что дома творится! На работе так хорошо. Четко, слаженно… А тут…
Наталья Гавриловна. Нельзя так, Степа, с ним разговаривать. Ты же прекрасно знаешь: если человек влюблен… Себя вспомни, а?
Судаков. Какая тут любовь! Ему только шестнадцать двадцатого исполняется.
Наталья Гавриловна. Двадцать восьмого. А в шестнадцать лет… Мы же не знаем, что произошло с Колей Хабалкиным.
Судаков. Ну, лавируй сама… Не хочу я во всю эту муть влезать.
Наталья Гавриловна. И не надо.
Искра вышла.
Судаков. Я еще от поведения Искры очухаться не могу. Ничего, я ей этих черных чертей наставил, пусть им кланяется, они ей наколдуют… С ума спятила!
Наталья Гавриловна. Выговориться ей надо было, чтобы легче стало. А она даже мне не открывается. Кому-то надо…
Судаков. Не в пустоту же. Это волки, глядя на луну, воют.
Наталья Гавриловна. Не осуждай. Это мука выходит.
Судаков. Прошке тоже кого-то подсунуть надо. Я понимаю, возраст. Но соображать-то он должен.
Наталья Гавриловна. Ешь пирог, Степа, ешь. Ой, да он остыл. Сейчас подогрею. (Ушла.)
Звонок в дверь. Искра проходит открыть. Возвращается.
Искра. Папа, к тебе.
Входит Золотарев, молодой человек. В руке у него большая искусственная ветка цветущей яблони. Такие носят на демонстрациях.
Золотарев. С праздником, Степан Алексеевич!
Судаков. Золотарев, привет! И тебя тоже. На демонстрацию идешь?
Золотарев. Да. Меня выделили. Как раз у вашего дома топчемся.
Судаков. Проходи, проглоти пирога. Вкуснота! Жена разогревает.
Золотарев. Не могу, отстать боюсь. Я на минуту.
Судаков. Что там?
Золотарев. Я, собственно, к Георгию Самсоновичу. Поздравить.
Судаков. С чем?
Золотарев. Вчера у Коромыслова решили: Георгия Самсоновича на место Хабалкина. Пока исполняющим обязанности, а потом…
Судаков. Георгия?!
Золотарев. Да. Товарища Ясюнина. Он хлопотал, я знаю. Еще в тот день, когда про сына Хабалкина узнали, сразу. Зять у вас, Степан Алексеевич, по-настоящему выдающийся. И что главное – все его уважают. Умеет он…
Судаков (встал из-за стола, зовет). Георгий Самсонович, к вам пришли.
Входит Егор.
Золотарев. Поздравляю вас, Георгий Самсонович, и с праздником, а главное – с назначением. От самого чистого сердца поздравляю…
Егор. Спасибо, Вася.
Судаков. И от меня прими самые, так сказать, рас-самые. (Жмет руку Егору, даже обнимает его.)
Егор. Если бы не вы, Степан Алексеевич…
Судаков. Ну что ты, что ты! Достоин! Вполне!.. Ушла разогревать пирог и не несет – как бы там сама его не съела! (Ушел.)
Золотарев. Я первый известил?
Егор. Только что по телефону сказали.
Золотарев. Ох, пролазы, уже успели!
Егор. Нет, не приятели.
Золотарев. Неужели сам звонил?
Егор. Почти… Спасибо, Вася. Выпей рюмочку. Икоркой закуси. (Наливает Золотареву и себе водки.)
Золотарев. Спасибо.
Чокаются. Пьют.
Егор. Не совсем вовремя ты вошел…
Золотарев (закусывая). Догадываюсь. Я не знал, что… А вообще-то плюньте вы на них. Старье – оно и есть старье. Что он вам теперь, верно? Родня, и только… Вчерашнее жаркое. Оптимист!.. На том держится! А знаете, откуда у них эта радость жизни?! Они в той войне выжили, и у них на всю жизнь оптимизм получился. (Смеется.)
Егор. Глаз у тебя, Вася, не очень ли острый?
Золотарев. А что? Точно!.. И чего им надо? Во! (Обвел рукой комнату.) А как же! Пришли с войны – ни села, ни хаты. А тут!.. У таких идеал – материальное благополучие!
Егор. А у тебя?
Золотарев. Массам, конечно, материальное требуется… Только, знаете, прежде всего надо восстановить порядок. Люди потеряли страх – оттого то тут дыра, то там яма. Распустились, им, главное, тишину подай, покой… Ради Бога, не делайте волны! А, по-моему, сейчас именно волна и нужна. Я правильно анализирую? А?
Егор. Иди, Вася, а то колонна уйдет. Я давно тебя заметил.
Золотарев. Спасибо, Георгий Самсонович. Желаю вам на новом поприще успеха. Очень вас уважаю! Егор. Спасибо, Вася.
Золотарев. Будьте здоровы!
Егор. До свидания.
Золотарев уходит. Наталья Гавриловна снова вносит пирог.
Наталья Гавриловна. Вы еще будете кушать, Георгий?
Егор. Спасибо, нет. Сговорился с другом у метро встретиться и забыл. (Быстро собирается.)
Наталья Гавриловна. Степа, я разогрела, иди!
Входит Судаков.
Судаков. Наташа, у нас нет какой-нибудь чертовщины? Что-то сердце брыкается.
Наталья Гавриловна (подходя). Дай-ка руку. (Пробует пульс.) У Искры есть валокордин. Гора, принесите, пожалуйста.
Егор уходит.
У тебя тахикардия. Сядь. (Усаживает мужа.)
Возвращается Егоре пузырьком валокордина.
Егор. Пожалуйста. (Передает капли Наталье Гавриловне.) Извините, я опаздываю. (Уходит.)
Судаков (вырывает пузырек из рук жены). Не хочу! (Швыряет его в сторону.)
Наталья Гавриловна. Ты что?
Судаков. Не хочу!
Наталья Гавриловна. Поди приляг. Ну что ты так! У Проши знаешь сколько еще всяких Любовей будет. Это все, как твоя знакомая говорила, предвестие. А девочка она, честное слово, славная, открытая.
Судаков. Первый раз сердце почувствовал… Не знал, с какой оно стороны. Думал, до ста лет жить буду.
Наталья Гавриловна. И проживешь. Это чепуха, сейчас пройдет. Идем-идем… (Уводит мужа.)
Звонок в дверь. Искра идет открывать. Возвращается с Ариадной.
Искра. Пожалуйста, проходите. Вы к Степану Алексеевичу?
Ариадна. Нет, я не к нему.
Искра. А Георгий Самсонович только что вышел.
Ариадна. Я знаю, видела. Я к вам. Меня зовут Ариадна. Ариадна Коромыслова. Вам, наверно, эта фамилия знакома.
Искра. Да, конечно. Отец работает вместе с вашим папой. У отца какие-то неприятности на работе?
Ариадна. Нет. Почему вы так решили?
Искра. У вас лицо встревоженное. Проходите, садитесь.
Ариадна. Спасибо. (Села.)
Села и Искра.
Я к вам. Лично к вам. Разговор, может быть, странный, но серьезный.
Искра. Я теперь догадываюсь.
Ариадна. Почему?
Искра. По запаху.
Ариадна. То есть?..
Искра. Я шучу… Слушаю.
Ариадна. Я не знаю, как начать… Я много думала. Может, это глупо и даже дико, но я решилась. Я решила помочь Георгию Самсоновичу выйти из положения. Он совершенно разрывается, страдает.
Искра. Да что вы! Давайте поможем человеку.
Ариадна. Я сейчас позвонила по телефону, назначила встречу у метро «Измайлово», нарочно подальше, чтобы мы успели поговорить. Я снизу звонила из автомата. Потом ждала, когда он выйдет. И вот…
Искра. Вы умница. Так толково придумали. А вы не боитесь, что я сейчас встану, возьму вас за шиворот и выброшу за дверь?
Ариадна. Ну зачем же? Я к вам по-хорошему. И я еще ничего не сказала.
Искра. А я, представьте себе, примерно догадываюсь, о чем будет речь.
Ариадна. Он вам говорил?
Искра. Что?
Ариадна. А… Он удивительно сильный, а тут… у него тормоза.
Искра. Какие тормоза?
Ариадна. Внутренние. Я решила сама. Знаете, давайте просто, по-современному, а? Георгий Самсонович хочет уйти от вас, но не знает, как это сделать. Ко мне, вы понимаете? Его мучит совесть и держит. Он обязан вам, вашему дому. Он очень переживает. Но нельзя же любить в благодарность за что-то, верно? Я бы сказала, ситуация сложилась простая. И это жизнь, это естественно. Все развивается. Старики ахают: безобразие! А это течение жизни, новое. Более свободное. Они освоить не могут, но мы-то можем, мы другие. Зачем же мучиться? Вон моя подружка Тата Пивоварова третьего дня шикарную свадьбу сыграла. А вчера мне говорит: я, кажется, ошиблась. Ну и что же, бывает. Говорит, буду разводиться. И все спокойно, без достоевщины. Да, иные отношения, иное время. И классики говорили, предсказывали: отомрет семья, частная собственность и даже государство. Частная собственность уже давно отпала. Тоже, говорят, некоторые переживали, потом привыкли. Сейчас отпадает семья. Я была в некоторых развитых странах, там уже запросто. Россия, знаете, в чем-то всегда отстает от Европы… Вы напрасно сердитесь. Я, конечно, могу встать и уйти. А что изменится? Он будет ходить ко мне, здесь только ночевать. Ну и что? Расходы на транспорт, и только. Раз произошло, ничего не поделаешь… Что вы молчите?
Искра. Слушаю. Вы говорите дико, но почти правду.
Ариадна (оживившись). Да-да, главное – не переживать. Мне неприятно говорить вам, но… Я могу быть откровенной?
Искра. Попытайтесь.
Ариадна. Вы извините, он не любит вас и не любил никогда.
Искра. Ну, миленькая, ты этого знать не можешь.
Ариадна. Он мне сам говорил. Вы кормили его бутербродами, ввели в дом, и он в благодарность… Что такое любовь, он говорит, узнал только со мной!
Искра. Все?
Ариадна. В общих чертах – да. Еще он сказал, что у вас не может быть детей. Это его тоже мучит.
Искра. Я не знаю вас, еще не понимаю, что вы за человек. Я, знаете, могу даже предположить, что вы неплохой человек, потому что только очень наивный может вот так прийти и лепетать то, что лепечете вы. Или вы просто, извините, недоразвитая… Вы не боитесь Егора, Ариадна?
Ариадна. Я люблю его.
Искра. Об этом я уже догадалась. Не боитесь его?
Ариадна. Я не понимаю… Все девочки нашего курса от него без ума. Он личность!
Искра. А я боюсь… Очень боюсь… очень…
Ариадна. Я понимаю, вы ревнуете и можете наговорить на него…
Искра. Я ничего не буду на него наговаривать. Да и нечего… Вы любите цветы?
Ариадна. Да.
Искра. А музыку?
Ариадна. Конечно.
Искра. А детей?
Ариадна. Очень. Он сказал, что у нас будет трое.
Искра. Вы не будете любить цветы, вы перестанете слышать музыку, у вас не будет детей. Никогда. Он растопчет вас, вытрет о вас ноги и перешагнет…
Ариадна. Нет-нет! Я удивляюсь, как вы за все годы не поняли, какой это тонкий, глубокий человек! Да если вспомнить его жизнь, его мучения, через что он прошел…
Искра. Папа – шабашник, пьяница, барак, холод, голод…
Ариадна. Да-да…
Искра. Вы знаете, я вдруг начинаю сомневаться: а было ли все это в его биографии? Не сочинил ли он все это для удобства жизни?
Ариадна. Неужели у вас нет чувства сострадания?
Искра. Моя профессия требует этого качества…
Ариадна. Не будем друг друга мучить. Искра Степановна, скажите просто – отпускаете вы его или нет?
Искра. Значит, вы дочь Коромыслова… А кто начальник вашего папы?
Ариадна. У отца нет начальника, он подчиняется только Баранову.
Искра. У Баранова есть дочь?
Ариадна. Мы бываем у Барановых. У них две дочери.
Искра. Целых две! Не знакомьте Егора с ними ни за что. Он вас обменяет, сейчас же обменяет… Скажите откровенно: это Егор прислал вас поговорить со мной?
Ариадна. Нет.
Искра. Он!
Ариадна. Честное слово, ничего подобного. Он там, в Измайлове, и даже не знает, что я здесь. Стоит и ждет.
Входит Наталья Гавриловна.
Наталья Гавриловна. Что же ты, Искрочка, не предложишь гостье чаю? Пироги еще теплые… Я вас узнала, вы студентка Георгия Самсоновича, в тот раз приходили. Вы завтракали, деточка?
Искра. Эта деточка собирается стать женой нашего Егора. Пришла, чтобы меня об этом уведомить. Мы для него пройденный этап, мама. Впереди дом самого Коромыслова… Идите, Ариадна. Если вы его любите той любовью, о которой в книгах пишут, тогда все. Мои слова – в стенку горох. Пусть растопчет. Зато будет что вспомнить, верно? Но если у вас только легкий дурман… Вру, все вру. У меня у самой от одного его вида, от прикосновения голова кругом шла. Всех очаровал. Всех девочек вашего курса! Всех… В общем, хорошо, что вы пришли. Грубо, топором, «по-современному», как вы говорите. Но вы правы. Это я, набитая, все еще чего-то жду, пытаюсь вывернуться… А вы – бац, и готово! Я переживу, переживу! Я много езжу. И знаете, когда стучат колеса, когда вибрируют крылья самолета, закладывает уши и в коленях дрожит животный страшок… а рядом чужие люди, но почему-то тебе близкие и дорогие… Может, оттого, что все мы вместе висим в воздухе и это объединяет… Знаете, однажды я летела в Караганду, и что-то с самолетом сделалось в воздухе. Все это почувствовали, и все молчали. Сделалось тихо-тихо. Вспыхнула надпись: «Пристегните ремни!» Меня вдруг охватил ужас, я оледенела. Бортпроводница что-то объясняла ласковым, ровным голосом, но я не слушала, никто не слушал. И вдруг я увидела в проходе маленькую девочку. Она при качке обронила куклу, присела, подняла, стала гладить и целовать. А потом засмеялась и побежала к матери. Мать как-то поразительно светло улыбнулась ей. И мне стало стыдно за себя, за свой страх.
И он растаял. Девочка и я. Маленькая девочка, еще только начинает жить… Все будет так, как вам хочется. Вам будет легко. Вы молоденькая, хорошенькая, современная.
Ариадна. Вы тоже красивая.
Искра. Ну, знаете, подержанный товар идет уже по удешевленным ценам… Не бойтесь за Егора. Убивать не буду. До свидания.
Ариадна. До свидания.
Искра. Относительно детей… Он только недавно меня уговорил сделать второй аборт. И я сделала. Счастливо!
Ариадна. Подождите… Я не все понимаю. Он уже давно со мной… Ой! (Закрыла лицо руками.) Меня самое что-то трясти начало, как в том самолете… Мама верно говорит мне, что я дура. Хотя… знаете, что такое быть умной… я уже совсем запуталась. Для них ведь что ни сделай, все не так. Татка говорит: «Отбить такого мужика – все равно что настоящий подвиг. За такое, говорит, медали давать надо…» Она еще говорит: «Раньше аристократы выездами гордились, у кого какие лошади, поскольку лошадей у нас нет – можно мужиков показывать…» А ваш Егор… Я же сюда шла… думаете, легко было… я… о нем думала… (Вынимает из сумочки платок и забавную игрушку.) Поздравить его хотела!.. (Швырнула игрушку.) Пожалуйста, не говорите ему, что я приходила… И пусть он там стоит… пусть ждет!.. (Вдруг сильно заплакала и выбежала в дверь.)
Искра. Оказалась несовременной.
Наталья Гавриловна. Искрочка, что это?
Искра. До чего ты любишь риторические вопросы, мама.
Наталья Гавриловна. Искрочка!..
Искра. Не надо.
Входит Судаков.
Судаков. Отпустило! (Видит плачущую Искру.) Опять чего-то не хватает.
Наталья Гавриловна. Степа, здесь была дочь Коромыслова, Ариадна.
Судаков. Какие-нибудь новости? Что же вы мне не сказали? Зачем она приходила?
Наталья Гавриловна. Наш Георгий сделал ей предложение.
Судаков. Кому?
Наталья Гавриловна. Ариадне Коромысловой.
Судаков. Очередная ахинея? Во-первых, Ариадна еще девочка, я же ее знаю…
Наталья Гавриловна. Она была девочкой.
Судаков. А во-вторых, этого не может быть.
Наталья Гавриловна. Почему?
Судаков. Потому что быть этого не может.
Наталья Гавриловна. У тебя несокрушимая логика.
Судаков. Но я бы знал. Не мог же он…
Искра. Личность все может, папа. (Ушла.)
Судаков. Домолилась. Она должна была его держать.
Наталья Гавриловна. Как это – держать?
Судаков. Не знаю. Это вам, женщинам, должно быть известно. Вот ты меня держишь.
Наталья Гавриловна. Чем это я тебя держу? Пожалуйста, на все четыре стороны, не зарыдаю.
Судаков. Ведь вот ты какая ехидная! Этим ты меня и держишь… Она должна была его понимать, а этого не произошло, потому что она заурядная. А он личность! А личность может понимать только другая личность! Безликие существа понимают только друг друга. Кстати, сейчас заходил наш сотрудник, сказал, что Егор назначен на место Хабалкина, временно правда.
Наталья Гавриловна. Как – Егор? А ты?
Судаков. Что – я?
Наталья Гавриловна. Ты же говорил…
Судаков. Что я говорил?!
Наталья Гавриловна. Но…
Судаков. Я шутил, острил, могла бы, кажется, догадаться. Назначили правильно. Молодого, перспективного. Эрудирован, точная политическая ориентация, три языка знает…
Наталья Гавриловна. Ты, Степа, должен пойти и сказать обо всем Коромыслову. Надо его предупредить.
Судаков. Как это я пойду?
Наталья Гавриловна. Обыкновенно, ножками.
Судаков. В уме ты? Как же я пойду, когда я сам Филиппу Васильевичу все уши про Егора дифирамбами прожужжал. Его и повысили в том числе потому, что я о нем на каждом шагу… И правильно его повысили! Слышишь? Правильно!
Наталья Гавриловна. Слышу, Степа. Ты только не волнуйся. Все правильно.
Судаков. Что правильно?
Наталья Гавриловна. Все.
Судаков. То-то!
Входит Искра.
Искра. Отец, я хочу в Томск вылететь третьего, оформлю командировку. Дай бумаги Валентины Дмитриевны, я пока познакомлюсь.
Судаков. Сейчас. (Прошел в кабинет, сел за стол и задумался.)
Наталья Гавриловна. Но можно ли тебе, Искра?
Искра. Не можно, а нужно.
Наталья Гавриловна. Прежде всего тебе надо обрести душевное равновесие.
Искра. Не хочу, не хочу! Моя злоба мне нравится.
Наталья Гавриловна. У тебя не злоба, у тебя досада.
Искра. Ой, как со стороны хорошо видно!
Наталья Гавриловна. Не совсем со стороны.
Искра. Совсем.
Наталья Гавриловна. Кроме того, я буду откровенна, Искра. Он действительно никогда не любил тебя.
Искра. Не надо, мама, меня подбадривать таким способом. Откуда ты знаешь?
Наталья Гавриловна. От отца.
Искра. Он говорил что-нибудь отцу?
Наталья Гавриловна. Что ты! Но Степан любил меня, и я знаю, как выглядит человек, который влюблен.
Искра. Смешно. Почему же ты не сказала мне этого раньше?
Наталья Гавриловна. Я говорила: подумай.
Искра. Не помню.
Наталья Гавриловна. Ты не только не помнишь, ты тогда и не слышала.
Искра. У тебя есть совет?
Наталья Гавриловна. Единственный. При всех случаях не опускайся.
Искра. Думаешь, буду его умолять?
Наталья Гавриловна. Милая, ты выросла и стала для меня такой же загадкой, как и другие.
Искра. Он же ее не любит, не любит.
Наталья Гавриловна. Я понимаю тебя, девочка моя: ты отдала ему свою жизнь, ввела в дом, нянчила, любила. Ради него ты лишилась ребенка. Наверно, в этом чувствуешь и свою вину.
Искра (кричит). Замолчи!
Наталья Гавриловна (после паузы). Извини меня, Искра.
Искра. Мама, я перееду в эти комнаты, а он пусть там, там. И дверь оттуда мы запрем, забьем гвоздями. Ведь я все понимала в последнее время. В Библиотеке иностранной литературы он занимался до ночи… Ты знаешь… Ладно, я тебе скажу. Я ходила туда. Да-да… Понимала, что срам, позор, но пошла. Как простая баба, как… А, все мы на одну колоду, все простые, когда до живого дойдет.
Наталья Гавриловна. И его там не было?
Искра. Не знаю. Я вышла из метро на «Площади Ногина» и пошла по Солянке… Я еще в метро все хотела вернуться… На каждой станции говорила себе: не надо… Нет, доехала… Иду по Солянке… Ничего не вижу, на детскую коляску наткнулась. Кажется, обругали. Перешла Астахов мост, увидела здание. Оно мне страшным показалось… И все иду. Рассудок говорит: не ходи. А та самая невидимая сила тащит… Взялась за дверную ручку, и вдруг мысль мелькнула: у меня же пропуска нет. Пропуска в библиотеку. Не скажу же я вахтерше: мужа искать пришла… И, ты знаешь, я даже обрадовалась. Захлопнула дверь и побежала…
Наталья Гавриловна. Чему же ты обрадовалась?
Искра. Что не вошла. Понимаешь, я боялась его там не увидеть. А так – даже успокоилась. Там, думаю, он сидит, занимается… И вот когда он послал меня на аборт, я поняла…
Наталья Гавриловна. Не надо, Искра, милая, подержись.
Звонок телефона в кабинете.
Судаков (очнувшись, взял трубку). Да… да, это я… Из какой милиции?.. Да, Судаков Степан Алексеевич… Зачем?.. Что?.. Портфель?.. Хорошо, я понял… Понял, говорю. (Бросил трубку, вошел в столовую.) Ну, уж с полным вас праздником! Пров в милиции. Нет, я там как дьявол верчусь, глобальные проблемы… а тут, в собственном доме!.. Требуют явиться. Я не пойду в милицию. (Жене.) Иди ты. Ты, ты иди, я не пойду. Это уже не двадцать два, это уже сорок восемь!
Наталья Гавриловна. Степа, объясни подробно.
Судаков. Что подробно? Чего тебе еще не хватает? Он там, сидит. Иди-иди, они подробно расскажут. Отнял портфель, побежал… схватили… украл… Сын – вор. (Подошел к столу, взял бутылку пшеничной водки, рюмку, потом сменил на стакан, наливает.)
Наталья Гавриловна. Степа, тебе нельзя.
Судаков. А это все можно? (Залпом выпил.)
Наталья Гавриловна. У тебя же тахикардия!
Судаков. Сдохнуть хочу. (Хочет налить вина.)
Наталья Гавриловна. Не смей! (Берет стакан.) Уймись. Сядь. (Усаживает мужа на диван, обняла, поцеловала.) Утихни. Ничего страшного не произошло, все выяснится. Какая-то ошибка, это ясно. Пров не может. Неужели ты сам не понимаешь: недоразумение.
Звонок.
(Открывает дверь в прихожей, возвращается вместе с Зоей.) Зоя, ты не с ним была? Ты знаешь, где Проша? Ну?
Зоя. Конечно. С ним была. Я сама ничего не могу понять. Вышли мы от Иры Скворчковой, у нее ночью умер отец. Я ему говорила по телефону: не ходи. А его понесло. Ему там чуть плохо не сделалось. Мужчины вообще чувствительнее женщин. Ну, плач, покойник, зеркала черным завешивают, – я понимаю. Вышли мы. Вдруг он мою руку бросил, я его под руку держала. Побежал. А впереди какой-то дядя шел в сереньком костюме, портфель у него коричневый. Он этого дядю догоняет и, я даже ничего сообразить не могла, вырывает портфель и бежит. Тот как заорет! Ну, а милиции-то сегодня полно, сами понимаете, праздник. Его хватают. Бегу туда, говорю: «Пустите, пустите…» А на меня и не смотрят. Я бегу, а его ведут. И лицо у него какое-то странное, у Прова, ничего не выражает, тупое, будто дурачком сделался. Я даже испугалась. И в милиции ему говорят: «Зачем вырывал?» А он: «Думал, там деньги». А в портфеле-то в этом две поллитровки было, сайры банка, сельдь в масле, батон белый за тринадцать копеек и полбуханки черного. И дамское, извините, белье новое, с ярлыком. Видать, в подарок нес, в гости шел. Это все там на стол выкладывали, записывали.
Наталья Гавриловна. Где он, Зоя?
Зоя. В сорок девятом. Протокол начали составлять.
Наталья Гавриловна (мужу). Сейчас же иди туда.
Судаков. Нет.
Наталья Гавриловна. Одевайся.
Судаков. Но ты понимаешь, что мне явиться в отделение милиции…
Искра. Я пойду. Папе не надо. Он там начнет грудь выпячивать, только разозлит всех.
Судаков. Да, Искра, ты, именно ты. Ты со всем этим часто возишься, умеешь, понимаешь, как надо. А милиция… черт знает как с ними разговаривать. А я позвоню… Погоди, кому звонить?.. Черт, ни одного начальника по этому делу не знаю. С королем Саудовской Аравии обедал, с президентом Никсоном на одной фотографии вышел, а начальника районной милиции не знаю.
Зоя. Не ходите пока, надо подождать.
Наталья Гавриловна. Как же можно ждать? Его переведут в тюрьму.
Зоя. Да нет. Я матери сейчас сказала. Она выручит. Мать ларек закрыла и помчалась. Ее там все знают, у нее там дружки – дядя Миша, Николай Длинный. Она лучше вас…
Наталья Гавриловна. Его там не били?
Зоя. Гражданин этот дал ему по шее, но милиционер знаете как его одернул. Проша правильно себя ведет, не сопротивляется. Все твердит: я сын Судакова Степана Алексеевича.
Судаков. О-о-о-о!
Наталья Гавриловна. Нет, так нельзя! Зоечка, Искра, идите вместе. Пока не поздно… Мало ли что! Вдруг Проша начнет философствовать. А там, я слыхала, этого не любят. Идите!
Звонок. Искра открывает дверь в прихожую. В столовую входит мать Зои – Вера Васильевна. Она за руку ведет Прова.
Вера Васильевна. Здравствуйте. Извините. Вот он. (Зое.) Ты что в туфлях влезла, тапочки не переодела?
Наталья Гавриловна (бросаясь к сыну). Проша!.. Проша!.. (Целует его.) Мальчик, мой мальчик!.. (Плачет.)
Вера Васильевна. Да все! Закрыто. И протокол порвали. Васюков дежурит. Я говорю: «Отпускай под мое честное, отвечаю». Тот гаврик начал было тявкать, а я ему говорю: «Ты кому это розовые трусики нес, гад? Я вот жене скажу, адресок твой уже записан». Живо стих. (Дочери.) Ты в какой дом-то влезла, а? (Наталье Гавриловне.) Вы ее гоните, если чего. Они, молодые, места своего не знают, стыда нет.
Наталья Гавриловна. Ваша Зоя девочка хорошая.
Вера Васильевна. Все они на чужих людях хороши, а матери дома – все замечания, выговора, будто мы совсем уж опилками набитые… Одно могу сказать: любит меня, любит. Любишь, Зойка, а?
Зоя. Будет тебе.
Вера Васильевна. Стесняется. Любит. Сердце доброе, в отца… Ну, извините нас. Идем, Зойка.
Зоя. Иди, я не поздно приду.
Вера Васильевна. Еще бы поздно, узнала бы у меня!
Наталья Гавриловна. Простите, я не знаю вашего имени-отчества.
Вера Васильевна. Вера Васильевна я, Губанова по первому мужу, а девичья фамилия Кислова.
Наталья Гавриловна (жмет руку Вере Васильевне). Огромное вам спасибо, Вера Васильевна, у меня нет слов…
Вера Васильевна. Да что вы! Мы завсегда, если своим помогать. Да и мальчонке вашему я так благодарна.
Наталья Гавриловна. За что?
Вера Васильевна. Да он же вам, наверно, сказывал, как Зойку-то мою у кинотеатра от двоих парней отбивал. Лезли скоты длинноволосые. Я ей говорю: «Не ходи на поздний сеанс». Да и всех вас я знаю, из своего ларька каждый день вижу. И как он в школу бежит, и как ваш супруг с молодым мужчиной на работу в машину садятся. Очень тот молодой человек красивый и такого гордого виду – кто он, не знаю.
Наталья Гавриловна. Муж дочери.
Вера Васильевна. Завидный. Такого хоть по телевизору показывай. (Искре.) Очень вас поздравляю. Вас, барышня, тоже знаю. (Наталье Гавриловне.) А уж вы-то к моему ларьку часто жалуете. И деликатные очень. Я поначалу, как у ваших-то ворот торговать начала, вам всякую пересортицу совала. Вижу, дама то ли ничего не понимает, то ли неразборчивая. Я вам гниль-то и подсовывала. А потом однажды вижу: вы к воротам подошли и стали из сумки-то своей дрянь-то эту в урну выбрасывать. И как-то мне неловко стало. Думаю: «Она не глупая, она деликатная». И уж я вам потом, наоборот, самого отборного вешала. Я деликатных знаете как уважаю. На людей-то насмотрелась. Все рвут, все требуют, всем давай, да все быстрей, чего, мол, копаешься! А вот зимой-то на морозе голыми руками поди похватай свеклу там или огурцы те же. Пальцы к весам да к гирям прихватывает, рук-то уж не чувствуешь. Летом-то еще благодать. И всем-то дай получше, поспелее, будто похуже я должна сама кушать. И все очередь, очередь, будто все только и делают, что целый день едят. Знаете, как мне лица-то эти примелькались. Они и во сне ко мне в очереди стоят… Только тогда и хорошо, когда продукты кончаются.
Наталья Гавриловна. Подождите, чего ж мы с вами так стоим! Давайте я вас чаем угощу. У меня пироги.
Вера Васильевна. Не могу, все побросала. Повесила бумажку «Ушла на базу» – и бежать. Там уж, поди, покупатель серчает. Праздник!
Наталья Гавриловна. Пять минут!
Вера Васильевна. Не могу. План не выполню.
Судаков. Хотите, я вам в Болгарию на Золотые пески путевку сделаю?
Вера Васильевна. Чего?
Искра. Папа!
Судаков. В Болгарию на Золотые пески не хотите поехать?
Вера Васильевна. Хотела бы, да теперь не могу. Кто же Константину передачи носить будет? Вот уж когда он отсидит, мы хоть в Гавану, очень вам будем благодарны. (Наталье Гавриловне.) Если что потребуется, в очередь-то не становитесь, а сзади в дверку мне стукните, я открою и… У меня там всегда что-нибудь дефицитное имеется. Счастливочки! Бегу! (Прову.) Не балуй! (Ушла.)
Выходит и Искра.
Судаков (сыну). Не желаю с тобой разговаривать! (Ушел.)
Наталья Гавриловна (ему вслед). Может, температуру смеряешь? У тебя, по-моему, жар.
Возвращается Судаков.
Судаков. Я знаю, зачем он это сделал, знаю! (Скрывается.)
Наталья Гавриловна (сыну). Объясни.
Пров молчит.
Между прочим, Георгий, кажется, уходит из нашего дома.
Пров. Услышал, значит, Господь Бог мою молитву! А Искра где?
Наталья Гавриловна. Видимо, к себе пошла… Я тебя всегда просила, Пров: прежде чем что-то совершить, подумай о родителях.
Пров. Знаешь, мама, если каждый раз думать о последствиях, вообще шевелиться не надо.
Наталья Гавриловна ушла.
(Зое.) Пойдем ко мне.
Снова врывается Судаков.
Судаков. Если тебе противен Егор и, видимо, я, если мы тебя не устраиваем, то ты должен прежде всего быть умней Егора. У тебя не золотая медаль должна быть, а бриллиантовая… Он три языка знает, ты должен знать тридцать три… Тогда он тебе служить будет, а нет – ты ему. А ты как учишься? Ясно? Побеждает, милый мой, умнейший… А я что? Я, конечно…
Пров. Папа… (Делает движение к отцу.)
Судаков. Извини, у меня дела. (Ушел.)
Пров и Зоя прошли в кабинет.
Зоя. Ты еще здесь обитаешь.
Пров. Только вчера докрасили. Сохнет. Вечером перебазируюсь. Пойду лицо вымою. (Вышел.)
Зоя подошла к полке с книгами, достала томик. В столовую входит Искра с охапкой вещей: пакеты с письмами, платья, лампа.
Наталья Гавриловна (входя следом). Платья отнеси в спальню.
Пров возвращается в кабинет.
Пров. Освежился.
Зоя. Смотри, какие замечательные строчки:
Прочти мне стихи или песню
простую какую-нибудь,
Чтоб мог я от мыслей тревожных
шумливого дня отдохнуть.
Не тех великих поэтов, чей голос —
могучий зов,
Чей шаг отдаленным эхом звучит
в лабиринте веков.
Возьми поскромнее поэта, чьи песни
из сердца текли,
Как слезы из век задрожавших,
как дождик из тучки вдали.
И музыка сумрак наполнит.
Мучительных дум караван
Уложит шатер, как арабы,
и скроется тихо в туман.
Пров. Слушай, а кто теперь той бедной тетке помогать будет?
Зоя. Какой тетке?
Пров. Ну, ты говорила, у которой пенсия маленькая.
Зоя. Не знаю.
Пров. Давай как-нибудь подрабатывать в ее пользу. Тимур и его команда… Я, знаешь, боюсь.
Зоя. Чего? Мать замяла это дело.
Пров. Нет, не этого. Чтоб не как Коля Хабалкин…
Зоя. Ты что? Что ты!
Пров. Нет-нет… Не бойся!..
Зоя. Вы приятели были?
Пров. Нет. Так, иногда вместе до метро шли, и то редко. Он как видит, что кто-то за ним идет, шагу прибавляет, не хочет. Кто же будет навязываться… В тот день я еще удивился, что он меня догнал. Идем, говорит, вместе. Я, знаешь, почему-то даже обрадовался. Думаю: «Со всеми молчит, а ко мне сам подошел». Лестно вроде. Глупо, конечно… И как-то он это так сказал – «Пойдем вместе»… Что-то у него в голосе было.
Зоя. О чем говорили-то?
Пров. Так. Болтали. Про кино, про последние известия. Я вот в уме все перебираю… Во-первых, почему он ко мне подошел. Вернее, не почему, а зачем. Ему что-то надо было. Дошли. Он говорит: «Будь-будь!» Я тоже: «Будь-будь. Пока!» А этого «пока» уже и нет. Есть «все», а не «пока». А ведь он чего-то ждал, я это чувствовал. Ведь зачем-то догнал. Он же ко мне, вроде как к печке погреться, прислонялся, а я… Мне бы, понимаешь, вместо «пока» спросить: «Коля, ты что-то темнишь, выкладывай». Я понимал, что эту фразу надо было произнести, но из-за какой-то вшивой фанаберии не сказал. Мол, ты мне «пока» и я тебе «пока». Идиот! Надо слушать внутренний голос, а не дурацкие мозги. Они только крутят, крутят…
Зоя. А во-вторых?
Пров. Что – во-вторых?.. А… А… Во-вторых, среди трепа нашего он меня спросил – и ты знаешь, ни с того ни с сего: «У тебя много злых мыслей?» Я подумал, что он это обо мне, – дескать, не злюсь ли я на него, что он всегда в стороне. «Нет, – говорю, – немного, чего мне на тебя злиться». Он засмеялся: «Да я не о себе, не все ли мне равно, как ты обо мне думаешь». Это он с досады, что я именно о нем подумал. «Я тебя вообще спрашиваю: много у тебя в голове злых мыслей?»
Зоя. Ну, а ты чего?
Пров. Я говорю: «Бывают, конечно, но потом, слава Богу, испаряются».
Зоя. А он?
Пров. «Завидую», – говорит. А потом добавил: «Звери, наверное, счастливее людей, они не мыслят». Я ему говорю: «Ну, тогда, знаешь, растения еще счастливее». А он уже прямо как-то с остервенением: «Верно, самые счастливые – камни! Я бы хотел быть камнем. Существовать миллионы лет, все видеть и ни на что не реагировать».
Зоя. Жуть какая!
Пров. «Откуда ты знаешь, – я ему говорю, – что камни ничего не чувствуют? Вот выяснилось: растения чувствуют. Цветы реагируют, например, когда к ним приближаются с целью сорвать, и по-другому – когда понюхать».
Зоя. Ерунда какая! Что, по-твоему, если я рву цветы, им больно?
Пров. Говорят.
Зоя. Ты уж извини. Тогда вообще жить невозможно.
Пров. Я когда с портфелем побежал, у меня противная мысль была, даже, знаешь, не столько противная – злая. Злоба, конечно, от бессилия возникает.
Зоя. Да что у тебя?
Пров. Я хочу, чтоб дом был чистый.
Зоя. А я совсем по-другому все чувствую. Отец в тюрьме, мать пьет часто, но я ее понимаю… Я люблю жизнь и детей учить хочу. Я буду их учить любить жизнь… Хочешь, я тебя поцелую?
Пров смотрит на Зою. Та подходит к нему и частыми поцелуями покрывает его лицо. Прижимаются щека к щеке.
Не надо. Проша! Не надо!..
Пров (улыбаясь). В глазах светлеет.
Зоя. Проша, я не люблю злых.
Во время разговора Прова с Зоей Искра и Наталья Гавриловна переносят вещи Искры из ее квартиры в комнаты Судаковых.
Наталья Гавриловна. Проша!
В столовую вошел Пров.
Ты пока в кабинете отца останешься. В твоей комнате будет Искра.
Пров. Пожалуйста!
Слышны удары молотка, забивающего гвозди.
Что это?
Наталья Гавриловна. Понятия не имею.
Пров идет на стук, возвращается и проходит в кабинет. Входит Егор.
Егор. Мне никто не звонил, Наталья Гавриловна? Наталья Гавриловна. Нет. А вы встретились с товарищем?
Егор. Да. Славно поболтали, я его давно не видел. В школе учились вместе. Он из Челябинска приехал на праздник…
Входит Судаков.
Я, Степан Алексеевич, вчера забыл вам сказать: на заседании в главке…
Судаков. Наташа, ты Севостьяновых помнишь? Нат алья Гавриловна. Каких Севостьяновых? Судаков. Из наших же, он еще на Подшипнике инженером…
Наталья Гавриловна. Конечно, помню. Судаков. Мы же лет двадцать не встречались. Позвони, авось они вечером свободны, подъедем. Старое вспомним… И Орлову бы позвонить.
В столовую входят Пров и Зоя. Все смотрят на Егора. Егор пошел на свою половину. Входит Искра.
Искра. Там закрыто. Возьми ключи и пройди своим парадным.
Егор. Я пройду здесь.
Искра. Не сметь!.. (Швыряет ему ключи.)
Звонят в дверь. Пров бежит открывать. Возвращается с двумя неграми, очень рослыми и респектабельными, с ними – переводчица. Очень маленькая юная девочка – Соня.
Пров. Папа, к тебе.
Соня. Здравствуйте. Вы, Степан Алексеевич, любезно разрешили побывать у вас…
Судаков. Да-да! Милости просим!.. Пожалуйста, присаживайтесь! Наташа, кофе, коньяк. (Здоровается с гостями.) Жена – Наталья… моя, как у нас говорят, половина… Это мое семейство… Сын… мой сын Пров, ученик девятого класса… Дочь – Искра… я ей дал это имя… Знакомая девочка сына…
Пров (тихо). Зоя.
Судаков. Зоя… Мать работает в торговой системе обслуживания трудящихся… (Смотрит на Егора.) Это… это… (Губы его задрожали, и хрипота сдавила горло.)
Наталья Гавриловна. Это Георгий Самсонович Ясюнин – наш сосед.
Судаков. Живем мы хорошо…
Пауза. Гости заметили черные маски и стали на них молиться со своими, ритуальными жестами.
Занавес
1978