Руководитель проекта И. Трушина

Корректоры О. Ильинская, С. Чупахина

Компьютерная верстка А. Абрамов

Художник обложки А. Андреев

© Панюшкин В.В., 2011

© ООО «Альпина Паблишер», 2012

© Электронное издание. ООО «Альпина Паблишер», 2012

Все права защищены. Никакая часть электронного экземпляра этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Предисловие

Дорогие друзья!

В привычных вещах, ежедневно окружающих каждого человека, можно обнаружить новые качества, стоит только взглянуть на них под другим углом.

Сложные правовые задачи, над решением которых ежедневно трудятся юристы нашей компании, требуют от них не только досконального знания всех нюансов российского права, но и глубокого понимания экономических и общественных процессов. Особую роль для успешного исхода дела или заключения сделки имеет порой интуитивное понимание глубинных мотивов поведения всех участников процесса.

Наши далекие предки занимались земледелием и охотой, накапливая опыт выживания в различных климатических условиях – «от южных гор до северных морей», пядь за пядью осваивали новые территории, беспокоя соседей и терпя лишения сами. В глубокой древности сформировались первые, сначала неписаные, правила, передаваемые из уст в уста, из поколения в поколение в виде былин, преданий, сказок и присказок. Это те самые архетипичные нормы права (принципы, руководящие идеи), которые впитываются человеком в раннем возрасте и становятся фундаментальными основами поведения в любой жизненной ситуации, даже если они идут вразрез с установленными в современном обществе нормами, в том числе законодательными.

Русские народные сказки – это драгоценные шкатулки с ключами, открывающими тайный ход в удивительный мир зеркал, где сложнейшие казусы современной российской юридической практики похожи на древнейшие сюжеты, а простые правовые ситуации могут показаться неразрешимыми, где сказочные персонажи так похожи на нас, а мы – на них.

Мы предлагаем вашему вниманию необычный взгляд на знакомые с детства произведения. Это бережная попытка прикоснуться к корням знаменитого дуба «у Лукоморья» и разгадать «загадочную душу» российской правовой системы.

Приглашаем вас в мир, где все происходит по законам сказки. Русской сказки.

Приятного вам путешествия!

С уважением,

Сергей Пепеляев,

управляющий партнер юридической компании «Пепеляев Групп», к.ю.н.

От автора

Идея книжки «Код Кощея» была придумана не мной, точно так же, как не мной была придумана идея первой моей книжки про сказки – «Код Горыныча». Рассмотреть в «Коде Горыныча» особенности русского бизнеса, опираясь на русские сказки, предложил мне банкир Михаил Фридман. Изучить здесь, в «Коде Кощея», особенности правосознания русского человека, опираясь на русские сказки, предложили мне сотрудники компании «Пепеляев Групп». Разумеется, книжка не претендует на научность. Разумеется, не претендует и на полноту. Я буду вполне доволен, если, читая эту книжку о русских сказках и представлениях нашего народа о праве и бесправии, читатель развлечется.

А судьи кто, или Старая хлеб-соль не забывается

В русских народных сказках многим персонажам частенько требуется, чтобы кто-нибудь их рассудил. Мужикам, бабам, купцам, медведям, лошадям, собакам в разных обстоятельствах нужен справедливый суд. Однако сказочные персонажи весьма экзотическим образом подыскивают себе судей и очень экстравагантно благодарят за судебное разбирательство.

В сказке «Старая хлеб-соль забывается» Мужик, работающий на гумне, по доброте душевной спасает от смерти Бирюка (то бишь матерого волка). За Волком гонятся охотники, Мужик прячет Волка в мешок, подобный другим мешкам со свежеобмолоченной пшеницей, а когда охотники, не найдя Волка, уходят, развязывает мешок, выпускает Бирюка, и…

– Я тебя съем, – говорит Волк Мужику вместо благодарности.

Разумеется, Мужик несколько шокирован таким поворотом дела. То есть он понимает, что Волку свойственно бывает напасть на одинокого человека и сожрать его. Но в данном случае Мужику кажется, что Волк должен испытывать благодарность за спасение от неминуемой смерти. Так нет же.

– Старая хлеб-соль забывается, – утверждает Волк в том смысле, что, если голоден, сожрать можно кого угодно, хоть родную мать.

Благодарности не существует. Моральные обязательства не имеют значения. За добро можно платить злом, если тебе так удобно. С этакой постановкой вопроса Мужик согласиться не может, и тогда человек и животное обращаются к третейскому суду. Они решают, что если трое первых встречных скажут, что старая хлеб-соль забывается, то Волк может с чистой совестью съесть своего спасителя. А если случайные судьи скажут, что благодарность существует на свете, то Бирюк пойдет себе несолоно хлебавши в лес.

Но кто же судьи? Дело происходит в будний день. Нетрудно предугадать, что благополучные и разумные люди вряд ли встретятся эдак вот прямо на дороге нашим спорщикам, они заняты делом: крестьяне – в поле, купцы – в лавках. По дорогам шляются заведомо деклассированные элементы, люмпены какие-нибудь и нищеброды.

Так оно и есть. Первым делом тяжущиеся Мужик и Волк встречают старую ломовую Лошадь. Всю жизнь Лошадь трудилась в поте морды, а когда состарилась и ослабела, хозяин просто выгнал ее, и надо еще сказать спасибо, что не пустил на колбасу. Разумеется, Лошадь говорит, что старая хлеб-соль забывается, благодарности не существует и никаких моральных обязательств не следует брать на себя в этом несправедливом мире. 1:0 в пользу Бирюка.

Спустя некоторое время Мужик и Волк встречают на дороге старую Собаку. Всю свою жизнь Собака охраняла хозяйское добро, лаяла до хрипоты, а когда состарилась, хозяин просто выгнал ее, и хорошо еще, что не пустил на стельки. Разумеется, и Собака тоже говорит, что старая хлеб-соль забывается. Глупо было бы ожидать от старой бездомной Собаки оптимизма и веры в людей. 2:0 в пользу Бирюка.

Наконец, Мужик и Волк встречают на дороге Лису. Рыжую бестию, конечно, нельзя считать добропорядочной гражданкой, способной вершить справедливый суд, но она по крайней мере не так беспросветно разочарована во всем на свете, как бездомные Лошадь и Собака.

У Мужика появляется надежда. Лиса принимается всерьез исследовать в этом импровизированном судебном процессе обстоятельства дела. Лиса спрашивает, где, когда и почему Волк и Мужик поспорили о том, существует ли на земле благодарность и забывается ли старая хлеб-соль.

Для наглядности (или, как бы мы сейчас сказали, в рамках следственного эксперимента) все трое возвращаются на то самое место, где Мужик прятал Волка от охотников в мешке.

– Как же ты залезал в мешок? – спрашивает Лиса Бирюка.

И Волк залезает в мешок, чтобы показать, как именно было дело.

– А ты как же молотил? – спрашивает Лиса Мужика, как только Волк скрывается в мешке и мешок над его головой завязан.

Как и требует того судебное разбирательство, обстоятельства дела восстановлены. События возвращены в ту стадию, когда благодарность имеет значение: Волк в мешке, Мужик волен подарить ему жизнь или отнять ее. Еще мгновение – и справедливость восторжествует.

Осознав, какой шанс ему выпал, Мужик берется за цеп и молотит что есть силы по мешку, в котором увязан Волк, до тех пор, пока Волк в мешке перестает проявлять признаки жизни.

Лиса, надо полагать, стоит рядом, наблюдает за экзекуцией и ждет вознаграждения за столь успешно проведенное разбирательство и столь хитроумно восстановленную справедливость. И ждать расплаты недолго: в очередной раз взмахнув цепом, Мужик обрушивает его на голову Лисы, спасшей его точно так же, как и он давеча спас Бирюка.

– Старая хлеб-соль забывается, – приговаривает Мужик, разбивая череп своей спасительнице.

Зачем он это делает? Ему нравится жить в мире, где благодарности не существует? Ему комфортно на земле, где никто не обременен моральными обязательствами? Он всерьез полагает, что больше никогда в жизни ему не понадобятся услуги столь опытного юриста, каковым была Лиса? Зачем он ее убивает?

Нет ответа. Разве что самый тот факт, что ты до сих пор жив в мире, где старая хлеб-соль забывается, некоторым извращенным образом повышает Мужику самооценку.

Се человек, иди Идентификация царевны-лягушки

В хрестоматийно известной русской сказке про Царевну-лягушку Иван-царевич женится на лягушке. Ну да, что тут такого? Гражданский кодекс русской народной сказки, если бы таковой существовал, не знал бы матримониальных запретов. Цари в русских сказках женятся на крестьянках, лисы выходят замуж за котов, почему бы не жениться и на лягушке?

Вы скажете, это дело политическое? Царевич претендует на престол? Треть царства рискует оказаться под управлением рептилии? Но дело в том, что и политическая система русской сказки, если бы таковая была формализована, вовсе не предполагала бы, что государством обязательно должен управлять человек. Кощей Бессмертный, например, вот уж на что великий царь, однако же мало кому придет в голову считать Кощея человеком. А Морозко, управляющий подземным царством, разве он человек? Эти двое хотя бы антропоморфные, но нельзя не признать, например, что стрекозы, в одной из русских сказок управляющие Царством Небесным, – насекомые. А Змей Горыныч, время от времени оказывающийся во главе какого-нибудь причудливого государства, так тот и вовсе змей, причем рожденный, как следует из его отчества, не другим змеем, а горою, так что не поймешь – то ли пресмыкающееся, то ли минерал.

Одним словом, придется признать: в политическом смысле для царевича, женящегося на лягушке, никаких препятствий нет.

Можно было бы побеспокоиться слегка о физиологической стороне вопроса, о том, как царевич и лягушка станут продолжать род и как вообще оплодотворить человеку лягушачью икру. Однако же и это не беда: русские сказки знают и не такие извращения.

И вообще, вопрос о том, является ли жена Ивана-царевича, кроме того что лягушкой, еще и человеком, втемяшивается только в дурные башки жен царевичевых братьев. В сущности, выяснять, является ли лягушка еще и человеком, – это бабья блажь. Серьезному государственному мужу, каковым является царь, не приходит в голову подобная глупость. Царь предпочитает существовать в юридическом поле: для него если жена царевича, значит, царевна. Эксперименты, направленные на установление биологического вида снохи, царь затевает исключительно ради того, чтобы две другие снохи перестали скандалить, то есть из великодушия.

Но тут-то царь и сталкивается с серьезными правовыми проблемами. Разумеется, у царя абсолютная власть. Разумеется, царевич во всем подчиняется царю беспрекословно. Разумеется, царь может убить царевича, если надо. Но войти к царевичу в спальню царь не может. Более того, сам царевич не слишком-то вольготно чувствует себя в светелке жены.

По другим русским сказкам мы знаем, какие неразрешимые проблемы порой встают перед мужчиной, если, например, две женщины одновременно объявляют себя законными его женами. Ради того, чтобы выяснить, которая из жен настоящая, чего только мужчины ни делают: и загадывают женам загадки, и заставляют залезать на забор, кто быстрее, и стреляют в жен из лука в надежде на то, что самозванка погибнет, а настоящая жена выживет…

Но никогда мужчина не отваживается раздеть женщину и рассмотреть ее хорошенько. И это притом, что нагота в русской сказке не запрещена. В «Мудрой деве» героиня является к царю в чем мать родила. То есть запрет распространяется не на наготу как таковую, а на самое таинство женского переодевания. Вот и в сказке про Царевну-лягушку Иван-царевич тайно проникает к жене в гардеробную, чтобы сжечь лягушачью кожу. Жил с женой душа в душу, но ни разу не видел, стало быть, как переодевается жена из лягушачьей кожи в женское платье.

Итак: раздеть женщину и подвергнуть обследованию нельзя. Нельзя ни мужу, ни свекру, даже если он царь. Чтобы определить, человек ли она, приходится ориентироваться по косвенным признакам. Царь, как все, конечно же, помнят, велит Царевне-лягушке соткать ковер, приготовить еду и станцевать {1}. Со всеми тремя заданиями Царевна-лягушка справляется блестяще, после чего царь оставляет женщину в покое. И даже у взбалмошных жен старших его сыновей не остается поводов, чтобы сомневаться в том, что лягушка – это человек.

Можно было бы утверждать иронически, что с точки зрения русской сказки человек – это существо, умеющее ткать, готовить еду и танцевать. Впрочем, ирония не очень уместна. Не такое уж глупое это определение. К тому же оно многое объясняет. Например, становится понятно, почему с такой легкостью герои русских сказок убивают детей, включая своих собственных. Почему, например, любящий отец по приказу мачехи отвозит любимую дочку замерзать в лесу, где хозяйничает Морозко. Становится понятно, почему другой любящий отец беспрекословно отводит Крошечку-хаврошечку жить в холодном хлеву в одном стойле с коровой. Потому что дети – не люди с точки зрения русской сказки: они не умеют ткать, готовить еду и танцевать. Дети становятся людьми, как только научаются всему этому.

Другое дело, что в мире русской сказки быть человеком – не так важно, как в нашем современном мире. Для существа, управляющего государством, важно уметь стрелять из лука, держаться в седле, судить справедливо и желательно колдовать. А уж мужчина он или женщина, человек, змей или вовсе медведь – значения не имеет.

Что же касается жены, то правда ведь важно, чтобы ткала искусно, готовила хорошо и красиво танцевала. А человек она при этом или лягушка – все равно.

Размер морального вреда, или Гусочка за уточку

Есть в русской сказке важный троп, как говорил профессор Пропп {2}… Иными словами, есть такая стандартная история, кочующая из сказки в сказку: Лиса просится на ночлег. Как правило, Лиса украла курицу. Как правило, за Лисой кто-нибудь гонится. Зверушка стучится в двери первой попавшейся избы и просит, чтобы ее пустили переночевать. Хозяин избы, как правило, отвечает, что в доме и так тесно, а Лиса обещает сама лечь на лавку, курочку положить под лавку, то есть занять совсем мало полезной площади. Ну и разумеется, хозяин Лису пускает.

Ночью Лиса сжирает свою курочку до последнего перышка, а утром устраивает скандал: я, дескать, была с курицей, курица, дескать, пропала, так что давайте мне теперь вместо курицы гуся.

Тут есть два интересных наблюдения.

Во-первых, пропажа курицы, даже, как мы знаем, мнимая, совершенно освобождает Лису от платы за постой. Лиса даже спасибо не должна теперь говорить за то, что ее приютили, а может, ничтоже сумняшеся, скандалить.

Во-вторых, гусь больше курицы. Отдать гуся взамен пропавшей курицы – это архаический способ возмещения морального вреда. Если в теперешнем суде долго рассчитывали бы, на какую именно сумму пострадала Лиса, то русская сказка решает эту проблему просто.

Домашняя живность как бы ранжирована. У домашней живности в русской сказке есть классы, подобные классам современных автомобилей. Куры, гуси и утки, мелкий рогатый скот, крупный рогатый скот, лошади. Персонажу русской сказки кажется логичным за пропавшую курицу отдать гуся, за пропавшего гуся – барашка, а за пропавшего барашка – теленка.

Нам это кажется диким, но если бы мы рассуждали как персонажи русских сказок, то, став виновниками дорожно-транспортного происшествия, например, должны были бы взамен разбитого по нашей вине «гольфа» купить его владельцу «пассат», а взамен «пассата» – «ауди А6», а взамен «ауди А6» – «ягуар».

Следуя этой логике, хитроумная Лиса выстраивает на возмещении морального ущерба целый бизнес, целую цепочку обогащений.

Лиса получает гуся взамен курицы, идет в соседнюю деревню и просится там на ночлег с гусем. Ночью сжирает гуся, а наутро требует барашка в качестве возмещения ущерба, материального и морального.

Идет с барашком в следующую деревню, просится на ночлег, ночью съедает барашка и требует взамен теленка. Теоретически этак и до лошади можно было бы дойти. Но теленок в русской сказке, в отличие от курицы, гуся и барашка, сакрален. Теленок – не просто скот, как и у нас «мустанг» какого-нибудь антикварного года – не просто машина.

Столкнувшись с требованием отдать теленка, хозяин прерывает лисью цепочку обогащений. Вместо теленка он выносит собаку в мешке. По размерам собака и теленок схожи, так что сделка представляется Лисе состоявшейся. Она взваливает мешок на плечи и, довольная, уходит.

Но это сбой системы. Это как если бы в ответ на требование отдать «ауди А6» вы отдали бы истцу болид «Формулы-1». По размеру-то они, может, примерно одинаковые, но по цене-то болид даже и дороже. Но вы бы отдавали его, надеясь, что вымогатель сядет за руль и разобьется на первом же повороте.

Что и случается с Лисой. Отойдя немного от деревни, Лиса развязывает мешок, собака бросается за Лисой в погоню, Лиса прячется под корягу, собака тщится достать беглянку…

И тут-то мы понимаем, как устроен в русской сказке обман и почему Лисе не стыдно хитрить с целью обогащения, а хозяину не стыдно хитрить, когда ему жалко теленка.

Лежа под корягой, Лиса учиняет допрос органам своего тела на тот предмет, который из органов чем именно был занят ради спасения Лисы от собаки. Лисьи глаза говорят, что они смотрели, куда бежать. Лапы говорят, что они бежали так быстро, как только могли. Уши говорят, что они слушали, близко ли собака. И только хвост говорит, что он цеплялся за кусты и ветки и вообще всячески мешал побегу.

Вот как устроен обман. Персонаж русской сказки словно и целостен, и дискретен одновременно. Части тела у сказочного персонажа одновременно как бы и составляют единое тело, но как бы и существуют сами по себе. Вот почему не стыдно обманывать. В начале осуществляемой Лисой мошеннической схемы курицу съедает лисий желудок. А на следующий день гуся требуют оскорбленные лисий мозг и язык. И получают гуся лисьи лапы, вроде бы никакого отношения не имеющие к ночному пожиранию курицы.

И хозяину избы, положившему в мешок собаку вместо теленка, хитрость помогает осуществить этакая как бы разрозненность его органов. Умом-то он понимает, что должен отдать теленка взамен пропавшего барашка. Но глаза его как будто не видят, и он сажает в мешок собаку, не испытывая никаких угрызений совести, ибо это ведь глаза его виноваты в подлоге, а остальные органы – ни при чем.

Всерьез руководствуясь этакой странной логикой, Лиса решает наказать собственный хвост за саботаж побега и отдать собаке. Лиса высовывает хвост из-под коряги, собака хватает его зубами, вытягивает наружу всю Лису и разрывает ее на части.

Можно было бы подумать, будто этот последний эпизод разрушает мою теорию разрозненности органов сказочных персонажей, но ничуть не бывало. Справедливо и то и другое. Сказочные персонажи представляют собой одновременно и единое целое, и набор самостоятельных органов. Подобно деревенской общине, которая одновременно и сообщество индивидов, и единый организм. По этой логике осудить за мошенничество, например, можно как самого мошенника, так и общину, членом которой он является.

Русская сказка не знает определенных границ личности. Она только ищет эти границы.

Право стрелы, или Сказка о Царевне-лягушке

В знаменитой сказке о Царевне-лягушке государь делегирует свою власть стреле. Не предоставляет сыновьям право устраивать свои судьбы самостоятельно… Не выбирает сыновьям жен своею монаршей волей… А велит каждому сыну запустить по стреле и непременно жениться на девушке, живущей там, куда упадет стрела.

Приблизительно даже понятно, почему царь это делает. Брачные отношения – если нету нужды, переженив детей, решить какую-нибудь территориальную проблему – лучше доверять, конечно, высшим силам. Довольно часто в русских сказках цари отправляют сыновей в путешествия за женами, то есть полагаются при выборе снохи на волю морского ветра или прихоть речных волн. Стрела – это то же, что ветер. Это символ воинской удачи или, если хотите, судьбы. Это как если бы теперь владелец нефтяной компании отправил бы сына с геологической экспедицией искать новые месторождения нефти и повелел бы непременно жениться на девушке, живущей там, где найдется нефть. Не потому что девушки, живущие на нефтяных полях, как-то особо прекрасны. А потому что следует доверять своей удаче, и если стрелы не подводили тебя в бою, то не подведут и при выборе невесты.

Власть царя абсолютна. Даже такую малость, как право выбрать жену, царь не может или не хочет делегировать царевичам. Но вот стреле, ветру, волнам, подземному огню можно доверить не только сватовство, но и дела поважнее. На этом основаны гадания, описанием которых изобилуют фольклор и летописи всех народов мира, умевших их составлять.

Три царевича, безусловно, с отцом соглашаются. Никто не говорит: «Что вы, папенька?! А вдруг стрела упадет в болото?!» Своим согласием царевичи легитимируют царский указ настолько, что даже сам царь теперь не может его отменить.

У старшего сына стрела падает на двор к дворянской дочери, и это приемлемый брак. У среднего сына стрела падает на двор к дочери купеческой, брак получается, прямо скажем, морганатический, но никаких возражений не высказывает царевич: женится – да и все. У младшего сына ситуация совсем абсурдна. Его стрела падает в болото к лягушке.

Казалось бы, куда как просто было бы царю взять да и отменить свое решение, увидев младшего сына с лягушкой в руках. Но нет, это невозможно. И дело даже не в том, что царь не может признать ошибки. Дело не в том, что, отменив брак младшего сына, царь поставил бы под сомнение и семейное благополучие старших сыновей. Дело в том, что, однажды назначив стрелу вершительницей судеб, царь доверяет теперь стреле больше, чем себе. Это точно так же, как мореплаватель, ступив на борт утлого суденышка, вынужден доверять волнам и ветру больше, нежели немощи своих рук.

Это абсурдно? Да! Нельзя жениться на лягушке? Нельзя. Нельзя иметь от лягушки потомство? Нельзя, разумеется. Но царь исходит из того, что стреле виднее. Знаки судьбы выше человеческого разума, какими бы абсурдными они, эти знаки, ни казались.

В современных судах дела рассматриваются судьей на основании закона. Но судья может быть пристрастен или глуп. И в некоторые эпохи количество судебных ошибок становится прямо-таки ужасающим. В современных судах решения принимаются коллегией присяжных на основании убеждения, но присяжные могут быть пристрастны или глупы, даже и коллективно. Они во власти предрассудков, их взгляды на жизнь продиктованы суеверием и невежеством.

А стрела беспристрастна. Она беспристрастна, как всякий жребий. Стрелу нельзя подкупить, нельзя обмануть, нельзя запугать, нельзя сбить с толку. Как и всякий жребий, стрела отмеряет людям ровно пополам счастья и несчастья, славы и бесчестия, богатства и бедности, жизни и смерти. Если бы судебные решения выносились по жребию, то уж, во всяком случае, количество судебных ошибок никогда не переваливало бы за половину. И мы помним эпохи, для которых это был бы весьма неплохой показатель.

В деле Ивана-царевича стрела ведь в итоге права. В конце концов выясняется, что на лягушке жениться можно. Лягушка оказывается заколдованной царевной, лучшей женой, лучшей даже, чем дворянская дочь, доставшаяся старшему брату.

Разумеется, никакое в мире законодательство не способно предусмотреть существование заколдованных царевен. Это обстоятельство не слишком-то беспокоит современных правоведов и простых обывателей. Не беспокоит на том основании, что мы всерьез полагаем, будто заколдованных царевен не существует. Однако же про теорию относительности Эйнштейна или про постоянную Планка мы знаем – они существуют. Но ни одно законодательство мира не учитывает теорию Эйнштейна. В земельном споре при определении размеров спорного участка никто не станет выяснять в суде, с какой скоростью участок летит, тогда как, согласно Эйнштейну, от скорости зависит размер. Законы Эйнштейна понадобятся нам не раньше, чем мы отправимся путешествовать на межпланетных кораблях, до этого момента нам достаточно законов РФ или, максимум, международного права.

Наш мир незыблем и приземлен. Мы имеем наглость думать, будто изучили более или менее все возможности, предоставляемые жизнью. Тогда как герои русских сказок живут в неведомом мире, зыбком и меняющемся.

В меняющемся мире нету судьи мудрее, чем жребий. И нету права выше, чем право стрелы.

Вкус меда, или Свидетельство против себя

Сказки про хитрую Лису и глупого Волка приводят меня в состояние глубокого уныния. Будучи российским гражданином, я искренне грущу всякий раз, когда Волк попадается на хитрости Лисы. Я грущу по той простой причине, что век за веком миллионы людей в моей стране ведут себя так же, как этот злосчастный Волк. То он хвост засунет в прорубь и сидит, приговаривая: «Ловись, рыбка, большая да маленькая», до тех пор пока хвост не скует льдом и пока не прибегут мужики с дрекольем и не изобьют до полусмерти незадачливого рыболова. То он, избитый до полусмерти, несет совершенно здоровую Лису и слушает ее издевательскую присказку: «Битый небитого везет». Почему все это? Откуда такая доверчивость?

Или взять хоть эпизод с медом, кочующий из сказки в сказку. Волк и Лиса живут вместе. У них есть бочонок меда. Однажды ночью Лиса сжирает мед, а остатками вымазывает спящему Волку живот. А наутро, когда Волк просыпается, она же Волка и обвиняет в том, что тот съел мед. В качестве доказательства своих обвинений Лиса указывает на волчий живот и говорит: «Вот же он, мед. Ты его съел ночью, а он проступил у тебя сквозь живот наружу».

И – о ужас! – Волк соглашается. Волк подтверждает абсурдные обвинения в свой адрес, легитимизируя чудовищную лисью ложь чистосердечным признанием. Волк добровольно берет на себя епитимью за преступление, которого не совершал. Вы спросите, зачем он это делает? За тем же самым, зачем подсудимые сталинских судебных процессов поддерживали чистосердечным признанием абсурдные обвинения против себя.

Смотрите. Волк точно знает, что не ел никакого меда. Но что, если он лунатик? Что, если он съел мед в припадке снохождения или помешательства? Что, если у него амнезия или болезнь Альцгеймера? Волк точно знает, что не ел никакого меда, но предпочитает не поверить самому себе, чем не поверить Лисе.

Почему это? Потому что Волк от Лисы зависим. Волк просит у нее советов по самым наипустяшным поводам. Волк – как ребенок и поэтому предпочитает посчитать себя идиотом, нежели Лису – обманщицей.

Представьте себе, что Волк настаивал бы на своей невиновности. Тогда пришлось бы признать, что мед съела Лиса – больше некому. Тогда пришлось бы разорвать с Лисой всякие отношения и охотиться самостоятельно. Не у кого было бы спросить, как ловить рыбу. Не у кого было бы спросить, как пробраться в курятник. Не на кого было бы переложить ответственность за свои поступки. Как выясняется, ответственности Волк боится больше, чем ложного обвинения.

Растерянный Волк смотрит на свой измазанный медом живот и говорит: «Ну ладно. И правда – мед проступил сквозь живот. Значит, и правда я его съел». Волк хочет быть виноватым, лишь бы не оказаться правым, то есть самостоятельным. Понятно же, что мед не проступает сквозь живот, если наесться меду. Но Волк соглашается. Он как ребенок. Он рыбу ловит хвостом. Он не отличает мозги от теста. Он ребенок и больше всего на свете боится, что Лиса перестанет им руководить. Именно поэтому Волк и принимает любую улику против себя, даже абсурдную.

Чистосердечное признание только в архаичных культурах считается доказательством вины. На этом зиждется вся архаическая система дознания, то есть пытки. Под пыткой признаешься в чем угодно. Пытка не устанавливает истину, как не устанавливает истину и чистосердечное признание, данное в ответ на абсурдную улику, что мед, дескать, проступил сквозь живот.

А если пытка и чистосердечное признание не устанавливают истины, тогда зачем они нужны и кому? Ответ парадоксален: пытка и свидетельство против себя нужны обвиняемому ради сохранения собственной веры в справедливость и мудрость того, от кого обвиняемый зависит.

Не потому несчастный Волк признает себя виновным в бессознательном пожирании меда, что мед, размазанный по животу, кажется ему достаточной уликой. А для того Волк признает себя виновным, чтобы продолжать верить, будто Лиса заботится о нем. Не потому Волк морозит хвост в проруби, что верит, будто таким образом можно поймать рыбу. А для того, чтобы продолжать верить, что Лиса плохого не посоветует.

Откажись Волк от всего этого абсурда – и он станет Лисой, самостоятельным существом.

Возможно, следующее мое замечание будет некорректным. Возможно, в огромном корпусе русских сказок найдутся примеры, опровергающие мою мысль. И все же: в русских сказках, мне кажется, Волк значительно чаще, чем Лиса, бывает цинично обманут или жестоко бит, но зато Лиса в русских сказках значительно чаще умирает. Волка, как правило, охаживают палками. Лису, как правило, разрывают на части.

Потому что Лиса – самостоятельное существо. Она совершает поступки и понимает свою ответственность за их последствия. Она хитрит, пытаясь избежать ответственности, но однажды отыскивается кто-нибудь хитрее ее, и тогда Лиса погибает.

Так вот чего боится Волк в жалком своем инфантилизме – смерти! Потому что всякий, кто отказывается свидетельствовать против себя, взыскует не снисхождения, но истины. А истина заключается в том, что ты умрешь. Этого-то Волк и не желает знать, расплачиваясь за блаженное неведение бесконечными унижениями.

Доказательства в суде, или Орел и Ворона

В сказке про Орла и Ворону ворона подозревается в том, что совершила преступление, а Орел вершит над ней суд.

Обстоятельства дела таковы: многочисленные перелетные птицы возвратились по весне из заморских стран, свили гнезда, снесли яйца, а Ворона повадилась эти яйца расклевывать, поскольку зима была долгая и холодная, так что Ворона по-настоящему изголодалась.

Подчеркнем: в сказке не говорится, что перелетные птицы обнаружили расклеванными яйца в своих гнездах и подумали на Ворону. Сказка точно знает истину. И предмет сказки не в том, виновна ли Ворона, а в том, как птицам удастся доказать воронью виновность или как судье удастся Ворону изобличить.

Надо заметить, между прочим, что возмущенные потерпевшие птицы тащат Ворону на суд, но обвиняют ее вовсе не в убийстве будущих птенцов, а в разграблении чужого имущества. Яйца – это имущество. Примечательная, но не удивительная подробность. Дети в архаическом сознании – это не люди, это имущество. Справедливости ради скажем, что отношение к потомству как к имуществу характерно не только для русских сказок, но и для Библии, например, где Бог сначала убивает всех детей Иова, а потом дает Иову детей вдвое больше, как будто двое новых детей вполне заменяют собой одного умершего.

Так или иначе расклевывать чужие яйца нехорошо. Ворона доставлена в суд. И Орлу, выступающему в роли судьи, осталось только собрать доказательства и установить, действительно ли Ворона расклевывала яйца.

Что же происходит?

Орел мог бы опросить независимых свидетелей, то есть птиц, которые не потеряли своих кладок, но видели, как Ворона расклевывает чужие. Свидетелей Орел не допрашивает.

Орел мог бы приобщить к делу в качестве вещественных доказательств скорлупу расклеванных яиц. Провести какую-нибудь экспертизу. Оценить, например, соответствуют ли размеры дыр в яичной скорлупе размерам вороньего клюва. Посмотреть, не прилипло ли к расклеванным яйцам вороньих перьев. Орел не делает и этого.

Можно было бы обследовать место преступления. Возле птичьих гнезд могли ведь остаться вороньи следы. Однако же и эти следственные действия Орел считает излишними.

Орел говорит Вороне: «Ты расклевывала чужие яйца?»

«Нет», – отвечает та, пользуясь правом не свидетельствовать против себя.

Дальнейшие процессуальные действия Орла очаровательны.

«А вот, – говорит Орел, – рассказывают, что, когда мужики по весне сеют, ты прилетаешь на поле и расклевываешь брошенные в землю семена».

«Нет, – отвечает Ворона. – Я не расклевываю семян».

Казалось бы, и второе обвинение не доказано, но Орел продолжает: «А вот говорят, что, когда бабы по осени жнут, ты прилетаешь и расклевываешь снопы».

«Нет, – отвечает Ворона. – Я не расклевываю снопов».

Не доказано и третье обвинение. Но сразу же после того, как все три обвинения оказываются недоказанными, Орел признает Ворону виновной и назначает ей экзекуцию за расклевывание чужих яиц.

Это великолепно!

Доказательством по первому обвинению Орел признает то обстоятельство, что против Вороны выдвинуто еще два обвинения по аналогичным статьям. Два дополнительных обвинения, таким образом, составляют доказательство виновности по первому обвинению. Каким образом расклевывание семян и расклевывание снопов доказывает виновность в расклевывании яиц – это одна из загадок сказочной логики, тем более неразрешимая, что не доказано ни расклевывание семян, ни расклевывание снопов.

Ничего не доказано, а Ворона признана виновной и несет наказание.

Обратите внимание: при этом за расклевывание семян и расклевывание снопов Ворону не наказывают. Эти обвинения не считаются доказанными. Три аналогичных обвинения не доказывают в русской сказке друг друга, но два последующих обвинения доказывают одно предыдущее. По логике русской сказки, чтобы признать Ворону виновной в расклевывании яиц, достаточно обвинить ее еще в расклевывании семян и снопов. Но чтобы признать ее виновной в расклевывании семян, пришлось бы обвинить ее еще в расклевывании, например, сала в кладовке и муравейника в лесу. В этом случае Ворона понесла бы наказание за яйца и семена, но не понесла бы наказания за снопы, сало и муравейник.

От этакого судопроизводства можно сойти с ума. Но обратите внимание: несмотря на всю абсурдность принимаемых судом доказательств, судья выносит тем не менее справедливое решение. Ворона ведь действительно расклевывала яйца. Судопроизводство было абсурдным, но решение оказалось верным.

Подобных случаев в русских сказках множество. В сказочном суде принимаются совершенно, казалось бы, не имеющие отношения к делу доказательства. В разных сказках тяжущихся, например, взвешивают, полагая, что прав тот, кто тяжелее. В тяжущихся стреляют из лука, полагая, что виновный умрет, если пронзить его стрелой, а невиновный выживет. Тяжущимся загадывают загадки… И всякий раз судопроизводство абсурдно, а решение верно.

Дело просто в том, что русская сказка не имеет представления о правосудии, но зато имеет представление о справедливости. Русская сказка знает, что справедливость должна торжествовать. Но каковы механизмы торжества справедливости, русской сказке невдомек.

Правила экстрадиции, или Сестра Солнца

Побег, в котором беглеца оберегают волшебные помощники, – это довольно распространенный сказочный мотив. Кто только не бежит в русских сказках и кого только не оберегают яблоньки, печки, девушки, бабушки, зверушки, реки, горы и богатыри! Изо всей этой спартакиады я, надо сказать, больше всего люблю сказку про Ивана-царевича и сестру Солнца, вероятно, потому, что сказка эта полна экзистенциальной жути.

Сказка малоизвестная, поэтому следует рассказать ее вкратце. Иван-царевич немой от рождения. У него вот-вот должна родиться маленькая сестренка. Садовник, играющий с мальчиком, предупреждает Ивана-царевича, что сестренка его будет ужасной ведьмой, пожирающей всех вокруг. Садовник советует мальчику сесть на коня и скакать как можно дальше. Впервые в жизни царевич обращается к отцу и просит лошадь. И царь на радостях немедленно дает сыну коня, даже не спросив зачем. Иван-царевич скачет куда глаза глядят, а тем временем в доме у него новорожденный младенец женского пола сжирает мать, отца и всю челядь.

Царевич бежит через лес, но живущий там богатырь не может приютить мальчика, потому что работа богатыря состоит в том, чтобы вырывать деревья с корнем, и как только богатырь вырвет последнее дерево, тут-то и придет за богатырем смерть.

Царевич бежит через горы, но и живущий там богатырь не может приютить беглеца. Работа богатыря – ровнять горы, и как только он сровняет последнюю гору с землей, тут и придет за ним смерть.

В конце концов мальчик добирается до дома сестры Солнца, то есть до неба, где сестра Солнца дает ему приют.

Долго ли, коротко ли царевич живет в небесном доме и видит сквозь редеющие горы и редеющий лес, как сестренка-ведьма пожирает его родину. Наконец царевич не выдерживает и просится домой. Сестра Солнца дает ему гребень, камень и платок. Он приезжает в отчий дом, видит, что поделать с бедствием ничего нельзя, да тут-то сестра-ведьма и ловит его, сажает за гусли, а сама идет в соседнюю комнату точить зубы, чтобы съесть братца. Царевича спасает мышонок. Он бегает по гусельным струнам, чтобы ведьма думала, будто пленник продолжает играть, в то время как пленник совершает второй побег.

Царевич бежит снова, а сестра-ведьма с наточенными зубами гонится за ним. Первому богатырю, который умирает, ибо работа закончена, царевич бросает гребенку. Там, где упала гребенка, вырастает новый лес, богатырь с радостью принимается за работу и заваливает перед ведьмой дорогу вырванными с корнем деревьями. Второму богатырю, который умирает, потому что сровнял с землей все горы, царевич бросает камень, и там, где упал камень, вырастают новые горы. А богатырь с радостью принимается громоздить гору на гору и заваливать дорогу перед ведьмой.

Когда ведьма прогрызает и горы, царевичу ничего не остается, как только бросить за спину платок. Платок превращается в озеро, и, пока ведьма форсирует водную преграду, царевич успевает доскакать до дома сестры Солнца.

И тут ведьма требует, чтобы сестра Солнца выдала ей царевича. Казалось бы, почему? На каком это основании сестра Солнца, все время при помощи гребенок, камней и платков помогавшая царевичу бороться с ведьмой, должна вдруг выдать ей царевича головой?

Однако же у ведьмы непобиваемый аргумент в пользу экстрадиции. Ведьма говорит: «Выдай мне царевича, и мы устроим суд. Если царевич проиграет, то я его съем. А если выиграет, то он меня убьет».

Представьте себе, каково было бы сейчас устраивать экстрадицию по тем же принципам. Представьте себе, что Карла дель Понте, бывший прокурор Гаагского трибунала по бывшей Югославии, обращалась бы к правительству Сербии: «Выдайте мне бывшего вашего президента Милошевича, и, если он окажется виновным в преступлениях против человечности, он сядет пожизненно в тюрьму. А если он окажется невиновен, то в тюрьму пожизненно сяду я».

Это дикий, варварский, но сильный аргумент для экстрадиции, согласитесь. Аргумент такой сильный, что сестре Солнца нечего возразить, и она выдает Ивана-царевича ведьме на суд. И это не так глупо. Дело в том, что ведьму нельзя убить, если только она сама не согласится подвергнуться казни. Убить ведьму, уничтожить Зло можно только в том случае, если Добро, то есть царевич, будет принесено в жертву.

Суд, правда, устроен, как это водится в русских сказках, абсурднейшим образом. Дабы установить, кто кого имеет право казнить, ведьма и царевич взвешиваются. Казнен будет тот, кто легче.

Ведьма притаскивает весы. Иван-царевич становится на одну чашу, а ведьма прыгает на другую. Разумеется, ведьма тяжелее, значительно тяжелее, в сто тысяч раз тяжелее со всеми грехами, отягощающими ее. Как только ведьма прыгает на свою чашу весов, другая чаша подлетает с такою силой, что забрасывает царевича прямо в окошко небесного дома сестры Солнца.

И вторичная экстрадиция уже невозможна, как невозможно казнить человека дважды. Царевич попал на небо, то есть умер, но по крайней мере не казнен через загрызение.

И Зло остается ненаказанным. С воплощенным злом в русских сказках торгуются, судятся, вступают в переговоры. Но Зло нельзя победить в открытом судебном процессе. Рецепт победы над злом более или менее описан в сказках про Кощея Бессмертного.

Полезная девушка, или Морозко-аудитор

У сказки «Морозко» есть множество вариантов, но отношение к правам ребенка от варианта к варианту не меняется. Вдовый старик, имеющий дочь, женится на вдове, у которой тоже дочь от первого брака. Или несколько дочерей – одноглазая, двуглазая и трехглазая – нам сейчас эти подробности не важны. Важно то, что мачеха не любит старикову дочку и всячески пытается ее извести, нагружая непомерной работой и ограничивая в еде. Свою же дочку (или дочек) мачеха, наоборот, кормит хорошо, а работать много не заставляет. Старикова дочка питается сухими хлебными корками, трудится не покладая рук, однако же, как бы хорошо старикова дочка ни работала и как бы мало она ни ела, старуха все равно недовольна ею, ругает постоянно и попрекает, а своих дочек ласкает и хвалит. И наконец мачеха велит старику посадить его родную дочку в сани, увезти в лес и бросить там, чтобы девушка погибла в лапах Морозко (он же Мороз, Красный Нос, он же в других вариантах сказки Медведь, или Леший, или даже Мышонок).

А дальше происходит необъяснимая, казалось бы, вещь – старик соглашается. Старик сажает-таки родную дочь в сани и везет-таки ее в лес на верную смерть. Почему он это делает? Почему он не отказывается выполнить жестокое приказание мачехи? Почему, жалея свою родную дочь и в некоторых вариантах сказки даже оплакивая ее, старик тем не менее не отказывается от палаческой роли? Почему, в конце концов, сама девушка не пытается сопротивляться, бежать, умолять о пощаде? Почему она покорно садится в сани и едет в лес на верную смерть?

Объяснение мы находим в одном из малоизвестных вариантов этой сказки. Там мачеха велит отвезти падчерицу не просто в лес на голое место, а в лесную землянку. «Отвези, старый, дочь в лесную землянку, – говорит мачеха, – там она больше напрядет».

Иными словами, основания для казни – чисто хозяйственного толка. В русской сказке ребенка вообще-то убивать нельзя, но если ребенок ест больше, чем производит, то это вполне легитимная причина избавиться от него, как избавляются от неликвидных активов. Ребенок в русской сказке – это хозяйственный актив. И эффективность хозяйства важнее, чем жизнь любого из хозяйствующих субъектов.

Так почему же старик покорно сажает любимую дочь в сани и везет на верную смерть? Ответ простой – потому что в случае смерти девушки расходы на ее содержание сокращаются до нуля. А если девушка не умрет, но будет прясть где-то в лесной землянке с утра до вечера, то еще лучше, ибо расходы на содержание девушки сократятся, а доходы, которые приносит девушка, вырастут.

Такая логика никого в русской сказке не удивляет. Даже и сама старикова дочка оценивает себя в этих категориях: если я не приношу отчетливую прибыль, значительно превышающую расходы на меня, то лучше мне умереть, чтобы не ухудшать экономические показатели отцовского хозяйства. Именно из этих, хозяйственных, соображений девушка покорно садится в сани и едет на смерть.

В дальнейшем именно хозяйственные соображения позволяют девушке выжить, когда появляется Морозко.

Ночь, лес, зима, одинокая девушка. Морозко появляется и спрашивает: «Тепло ль тебе?» И это хозяйственный вопрос. Этот вопрос означает: «Нужно ли что-нибудь для поддержания твоей жизни?» Девушка отвечает, что ей тепло, и это хозяйственный ответ. Смысл ее ответа в том, что никаких расходов для поддержания ее жизни не нужно. Такой ответ нравится, Морозко девушку не убивает и, наоборот, одаривает всевозможными шубами, платьями и драгоценностями.

При этом ничего парадоксального нет в том, что Морозко сначала задает скаредный вопрос, а потом, получив скаредный ответ, осыпает девушку щедрыми подарками. Дело в том, что во многих русских сказках Морозко – царь потустороннего мира. Он – человек наоборот. Если в нашем мире человек умирает, этот же человек появляется в потустороннем мире, где царит Морозко. И то же самое с материальными ценностями. Если здесь что-то исчезло, стало быть, в потустороннем мире появилось. Жизнь и смерть, добро и зло, богатство и бедность в потустороннем мире русских сказок меняются местами. Иными словами, потустороннему, наоборотнему Морозко дарить подарки – выгодно, а не дарить подарки – накладно.

Морозко хочет подарить подарки, однако же его роль в этой сказке сродни роли органов опеки и попечительства в нашем современном мире. Как современная семья, раздираемая непримиримым конфликтом между родителями и детьми, пришла бы в органы опеки за помощью, так и в русской сказке семья, раздираемая конфликтом, обращается за помощью к Морозко. В сущности, когда мачеха отправляет падчерицу в лес, она хочет, чтобы Морозко их рассудил. И когда Морозко отправляет девушку домой с богатыми дарами, то есть повышает девушкину ликвидность, мачеха отправляет к Морозко и своих родных дочерей – не столько из жадности, сколько ради справедливого суда.

Дело только в том, что Морозко не вершит суд, а проводит аудит. В русской сказке вообще очень часто суд заменяется аудитом и правота подменяется эффективностью. В русской сказке тот человек, который не требует расходов и приносит доход, – прав. А тот, кто доходов не приносит, а расходов требует, – виноват и подлежит уничтожению.

Приговор-ловушка, или Сказка о Сером Лебеде

Далеко не во всех русских сказках злоключения героев заканчиваются свадьбой. Во многих случаях со свадьбы злоключения только начинаются. Так или иначе многие девушки в русских сказках выходят замуж за царевичей (где только они берут столько царевичей?), но для героини сказки о Сером Лебеде история начинается через год после свадьбы.

Итак, девушка вышла замуж за царевича. В некоторых вариантах сказки девушка эта – та самая Крошечка-хаврошечка, которая пролезала корове в одно ухо и вылезала из другого, чтобы этаким колдовским способом выполнить непосильные работы, придуманные злой мачехой.

Теперь у нее все хорошо. Она вышла замуж за царевича и через год отпросилась у мужа навестить отца. Ни один из известных мне вариантов сказки о Сером Лебеде не уточняет, что за этот год у новоиспеченной царевны родился ребенок. Это как бы само собой разумеется. Если со времени свадьбы прошел год, а женщина понесла, как это водится в русских сказках, с первой ночи, то младенцу, стало быть, около трех месяцев.

И вот царевна едет с младенцем навестить отца, а там мачехина дочка из мести и зависти превращает царевну в Серого Лебедя, надевает царевнину одежду, берет царевниного младенца и возвращается к царевичу под видом законной жены.

Бессмысленно спрашивать, почему никто не заметил подлога. Глупо допытываться, как это царевич не отличил одну женщину от другой, когда вместо жены вернулась к нему ее сводная сестра. Не отличил – и все тут! Еще бессмысленнее интересоваться, почему отец молодой женщины не воспротивился мошенничеству с использованием колдовства. Совсем неуместен вопрос, как же подложная жена собирается кормить младенца. Судя по всему, она вообще его кормить не собирается. Во всяком случае, дедушка-пестун, то есть некий старик, выполняющий роль няньки, берет по ночам младенца и несет к озеру.

Туда на озеро прилетает стая серых гусей-лебедей, среди которых заколдованная, превращенная в лебедя биологическая мать ребенка. По ночам она сбрасывает с себя лебединые перья, стягивает лебединую кожу, превращается снова в женщину и кормит младенца грудью, благодаря чему, собственно, младенец и живет, поскольку русская сказка не знает не то что детского питания, но, кажется, и кормилиц.

Разумеется, однажды ночью царевич прокрадывается к озеру вслед за стариком-пестуном, видит, как лебедь превращается в женщину, чтобы покормить царевичева сына, сжигает лебединые перья и кожу и становится перед неразрешимой юридической проблемой: с которой из двух женщин ему теперь жить.

Вот у царевича есть первая жена, мать его ребенка, способная доказать свое материнство хотя бы наличием материнского молока. Но есть у царевича и вторая жена, отношения с которой освящены тем наглядным обстоятельством, что женщина эта живет у царевича в терему, а вся царевичева челядь считает ее его женой.

Для разрешения этого юридического казуса царевич обращается к своим боярам и спрашивает: «С которой женой мне жить?»

Бояре, посовещавшись, отвечают: «С первой».

И это приговор-ловушка.

Как для приготовления диетического супа сливают первый бульон, так и в русских сказках для торжества справедливости первая интерпретация приговора бывает абсурдной. «С первой женой надо жить», – говорят бояре, не уточняя, что именно должна сделать первой жена, с которой надлежит жить царевичу.

Кто эта «первая»? Та, что первая жила с царевичем в качестве жены? Та, что первая приехала, погостив у отца? Та, что первая пробежит стометровку?

Царевич понимает приговор суда – или делает вид, что понял приговор суда, – абсурднейшим образом. Он объявляет, что первой будет считать ту жену, которая первая заберется на ворота.

Приговор-ловушка (или можно называть его приговором-загадкой) так устроен, что для приведения его в исполнение требуется своего рода подсказка. Известна, например, легенда про княгиню Ольгу, когда та согласилась принять послов враждебного княжества, но только при условии, что тех принесут в лодке. В лодках хоронили тогда мертвецов. Послы могли бы догадаться, что Ольга готова принять их, но только мертвыми. Послы не догадались, погрузились в лодку, которую понесли к Ольгиному терему носильщики. А при входе в терем послы были убиты.

Принести послов в лодке – это не был абсурдный каприз княгини Ольги, это была загадка, которая, не будучи разгаданной, узаконивает казнь. И точно так же абсурдные действия и абсурдные слова героев русских сказок – это не блажь, это загадка.

Всякого, кто понял абсурдное задание буквально и, выполняя абсурдное задание, победил, ждет вместо награды приведение в исполнение приговора-ловушки.

Лжежена взбирается на ворота первой, и царевич расстреливает ее. В некоторых вариантах сказки – из лука, в других вариантах сказки – из ружья.

Не так уж это и глупо. Царевич придумывает абсурдную трактовку приговора. Логично предположить, что настоящая жена и мать не захочет быть официальной женой и матерью просто потому, что первой залезла на ворота. Логично предположить, что она хочет быть женой и матерью по праву: потому что действительно первой жила с царевичем, действительно зачала и родила от него, действительно кормит его ребенка грудью. Логично предположить, что настоящая жена и мать захочет справедливого разбирательства, а не идиотского чемпионата по скоростному залезанию на ворота. Всерьез на ворота полезет только та женщина, у которой, кроме способности лазать по воротам, нет никаких прав ни на мужа, ни на ребенка.

Иными словами, абсурдную трактовку приговора примет только мошенница. Настоящая жена и мать заинтересована в том, чтобы приговор-ловушка был истолкован здраво и первой женой считалась не та, которая первой взлетит на ворота, а та, которая первой вошла в мужнин дом.

Так устроен приговор-ловушка.

Источник права, или Подарок с того света

В русской сказке Баба-яга имеет неограниченную власть, право на все. Она, например, может съесть кого угодно, причем съедаемый не должен сопротивляться, а должен сам полезть в печь по первому требованию Бабы-яги и самостоятельно изжариться просто потому, что Баба-яга так ему велела. Еще Баба-яга имеет право дать кому угодно какое угодно задание, и задание должно быть беспрекословно выполнено, каким бы трудным оно ни было – даже если речь идет о том, чтобы перебрать мешок маковых зернышек, перемешанных с землей. Баба-яга может казнить и миловать, помогать герою при помощи волшебных своих клубочков, веретенец и веничков либо терзать героя при помощи огненных щитов, каменных пестов и чего только еще не изобретут сказочники.

Бабу-ягу, правда, можно обмануть. Ее может обмануть ребенок, сделав вид, что не знает, как правильно сесть на лопату, дабы быть отправленным в печку. Обманом предназначенный на съедение ребенок может саму Бабу-ягу затолкать в печку, где колдунья, скорее всего, не сгорит, но, пока суд да дело, ребенок успеет сбежать домой. И удивительным образом голодная Баба-яга не сможет со всеми своими железными зубами и волшебными пестами ворваться в дом и забрать из родительского дома ребенка, которого присмотрела себе на съедение. Баба-яга обязательно должна будет ребенка из дома выманить.

Бабе-яге служат животные, растения и природные явления, причем служат совершенно бесплатно. Деревья исправно ограждают ее избушку на курьих ножках, несмотря на то что Баба-яга ни разу эти деревья не подвязывала. Собаки охраняют ворота, несмотря на то что Баба-яга никогда собак не кормит. Кот исправно ловит для Бабы-яги мышей, несмотря на то что Баба-яга ни разу не налила коту молока в блюдечко. А еще Бабе-яге служат Утро, День и Ночь – богатыри-всадники. А еще ей служат Огонь и Вода. Слуг Бабы-яги, правда, можно коррумпировать. Можно предложить собакам мяса, коту – ветчины, березкам – цветные ленточки. В этом случае слуги Бабы-яги проявят халатность и позволят героям убежать – опять же домой, ибо дом некоторым непонятным образом защищен.

Слуг Бабы-яги можно коррумпировать, однако почему-то добрый молодец, заехавший в поисках невесты в избушку к Бабе-яге, не коррумпирует никого и не обманывает, не считает себя обязанным служить старой колдунье, а, наоборот, требует, чтобы ведьма попарила его в бане, напоила, накормила и спать уложила.

По какому праву? По какому праву Баба-яга помыкает всеми на свете? И по какому праву путешествующий в поисках невесты витязь требует, чтобы Баба-яга ему служила?

Источник этого права – смерть. Во многих русских сказках герой оказывается в избушке у Бабы-яги, провалившись сквозь землю, – попав на тот свет. И даже если герой набредает на избушку на курьих ножках просто в процессе длительного путешествия – избушка все равно на том свете. Посюсторонний и потусторонний мир перетекают друг в друга, как переворачивается лента Мебиуса. В русской сказке, если долго-долго идти прямо, то окажешься в мире, вывернутом наизнанку.

Смерть властна над всем на земле. Власть Бабы-яги проистекает из ее причастности к смерти, из того, что Баба-яга во владениях смерти живет. Почему же тогда Баба-яга не властна над молодцами, ищущими невест, над девушками, которых злая мачеха велела свезти в лес, и над детьми, живущими в родительском доме?

Ответ мы находим в сказке про волшебную куколку. В этой сказке мать Василисы Прекрасной, умирая, передает дочери волшебную куколку. Отец, разумеется, женится на молодой вдове, и злая мачеха, разумеется, не любит Василису, дает той трудные задания, выполнять которые ей помогает матушкина волшебная куколка – история известная.

Желая совсем уж извести Василису, мачеха однажды тушит в доме весь огонь и посылает девушку за огнем к Бабе-яге. Это верная смерть. Баба-яга каждый день дает девушке невыполнимые задания и каждый день грозится съесть девушку, если задания не будут выполнены. Задания старой колдуньи и не были бы выполнены, если бы не помогала волшебная куколка. На третий день Баба-яга спрашивает Василису, каким образом та выполняет невыполнимые задания.

«Мне помогает матушкино благословение», – отвечает Василиса. И Баба-яга немедленно отпускает девушку домой со словами: «Иди себе. Нам тут не нужны благословленные».

В русской сказке умирающий человек может передать с того света последний подарок – благословение. На человека, защищенного благословением, не распространяется делегированная смертью власть Бабы-яги. Баба-яга не ест Василису Прекрасную, потому что у Василисы есть матушкина кукла – подарок с того света. Баба-яга прислуживает витязям, путешествующим в поисках невест, потому что всякого витязя родители благословили искать невесту. И пока витязь путешествует, родители его, возможно, умерли. Само по себе путешествие в поисках невесты является, таким образом, последним родительским подарком с того света. Пока витязь в соответствии с родительским благословением не нашел невесту, смерть не властна над ним, и оттого Баба-яга ему прислуживает. По этой же причине Баба-яга не может просто забрать, а должна выманить из родительского дома ребенка, которого намеревается съесть. Потому что дом благословлен, дом защищен сложной системой благословений, в доме наверняка умирал кто-то, благословляя детей и внуков.

И уж кому-кому, а Бабе-то яге известно, что с благословениями, с этими переданными из загробного мира последними подарками умирающих, не шутят.

Обратная сила справедливости, или Сколько стоит икона

Современный юрист с ума бы сошел, случись ему работать в русской сказке и разбирать там какой-нибудь хозяйственный спор или трудовой конфликт. Казалось бы, договор он и есть договор. Во множестве русских сказок герои продают друг другу что-нибудь, нанимают друг друга на работу, расплачиваются друг с другом… Впрочем… Впрочем, довольно часто расплатиться отказываются, и с точки зрения русской сказки отказ расплатиться по договору вполне может рассматриваться не как мошенничество, а как торжество справедливости задним числом.

Например, в одном из вариантов «Сказки о Правде и Кривде» не кто иной, как Бог, желая помочь честному мужику, надоумливает того пойти ночью в лес к одинокому дубу и подслушать, о чем говорят слетающиеся туда бесы. У бесов под дубом что-то вроде производственного совещания. И говорят они о царской дочке. Один из бесов хвастается, что вселился в царевну, терзает ее и ни один экзорцист не может его изгнать. Ни одному экзорцисту не известно, что изгнать беса из царевны можно только при помощи иконы, что вмурована в стену над воротами у богатого и известного в городе купца.

Теперь нищий мужик Правда знает великую тайну. Ведь царевна выйдет замуж за того, кто расколдует ее и изгонит из нее беса. Нищий мужик оказывается в одном шаге от того, чтобы стать царевичем. И дело только в том, чтобы добыть как-нибудь у купца висящую над воротами икону.

Мужик, повторяем, честный. Украсть икону у него и в мыслях нет. Денег у него тоже нет. Продать ему нечего. Остается одно – наняться к купцу на работу и работать столько, сколько нужно, чтобы в качестве гонорара получить заветную икону, висящую над воротами.

Довольно легко мужику удается договориться с купцом. Стороны приходят к соглашению, что цена надвратного образа равняется одному году работы. Мужик должен проработать на купца год, и тогда икона его.

Для купца это очень выгодная сделка, потому что уличная икона стоит, конечно, значительно дешевле, чем трудовой, если можно так выразиться, человеко-год. Но и для мужика эта сделка очень выгодная. Он-то знает, что икона непростая. Он-то понимает, что всего лишь за год работы станет царевичем.

Весь год мужик работает очень хорошо, очень старается. И чем больше он старается, тем больше сомневается купец – уж не продешевил ли. По итогам года купец отказывается отдать мужику надвратную икону, а предлагает вместо иконы деньги, причем деньги очень хорошие.

Вот она, эта статья неписаного, но работающего в русских сказках трудового кодекса. Сделка может быть пересмотрена. Сделка может быть пересмотрена даже и постфактум в том случае, если одна из сторон (даже и постфактум) посчитала сделку несправедливой. Иными словами, справедливость в русской сказке имеет обратную силу.

Трудно перечислить все условия, при которых несправедливая сделка может быть отменена постфактум. Но одно условие обязательно – сделка должна быть бартерной. Мне не известно в русских сказках ни одного примера, когда работник просил бы увеличить жалованье или работодатель отказывался бы платить, если речь идет о деньгах. Но отказов от бартерных выплат – сколько угодно.

В знаменитой пушкинской «Сказке о попе и работнике его Балде» поп отказывается подставлять лоб Балде под щелчки. В не менее знаменитой сказке про вершки и корешки обманутый Медведь требует признать сделку ничтожной. Деньги они и есть деньги. Деньги в русской сказке не знают ни инфляции, ни волатильности валютного курса. А вот ценность вещей может измениться, всякая вещь может оказаться волшебной. И на этом основании всякая бартерная сделка в любой момент может быть пересмотрена, если только одной из сторон показалось вдруг, что в момент заключения сделки неправильно была определена ценность вещи, предназначенной стать вознаграждением.

Надо отметить, что в этих случаях договор не расторгают и сделку не признают ничтожной. Договор просто продлевается и условия его корректируются.

Когда Медведь обнаруживает, что делить урожай репы по принципу «тебе вершки, мне корешки» несправедливо, Медведю не приходит в голову требовать, чтобы Мужик отдал ему половину корнеплодов в обмен на половину ботвы. Медведь требует продлить сделку еще на год, но чтобы условия сделки были обратными – «тебе корешки, мне вершки».

В упоминавшейся выше «Сказке о Правде и Кривде» купец не отказывается вовсе отдавать надвратную икону. Купец просто предлагает мужику либо взять деньги, либо проработать за икону еще один год. Непонятно почему это так, но несправедливая сделка не может быть отменена, зато могут быть (и сплошь и рядом бывают) пересмотрены ее условия.

Для мужика Правды проработать два года, чтобы стать царевичем, – это тоже ведь очень выгодно. И три года – выгодно. И когда по истечении второго года купец предложит мужику взять деньги или проработать за икону еще год, мужик опять согласится.

К концу третьего года купцу станет совестно. Слово «совестно» удивительно часто встречается в хозяйственных и трудовых спорах героев русских сказок.

Определить юридический термин «совестно» так же трудно, как определить юридический термин «справедливо». Однако же купцу становится совестно, и в конце третьего года он отдает мужику надвратную икону да к тому же выплачивает мужику деньги за два лишних отработанных года.

Дело, кажется, в том, что у юридического понятия «справедливость» в русской сказке есть срок давности. Срок этот – три года. Если за три года ты не смог понять, где тебя обманывают, значит, не имеешь больше права считать себя обманутым.

Сложение наказаний, или Леший Мужик, Богатырь Никанор

Реальные-то русские цари казнили своих сыновей куда как часто. А вот в русской сказке царь казнить своего сына не может. В остальном власть сказочных царей абсолютна. Сказочные цари казнят направо и налево. Любые их приказания, включая абсурдные, выполняются беспрекословно. Но убить собственного сына – нет, сказочный царь убить сына не может. Общеизвестный тому пример – пушкинская «Сказка о царе Салтане». Салтан сажает царицу с царевичем в бочку именно потому, что нельзя царевича казнить. Бросает бочку в море – с этого-то и начинаются приключения.

Есть еще одна категория сказочных персонажей, которые не могут быть казнены сказочным царем. В разных сказках персонажи эти зовутся по-разному: Леший Мужик, Богатырь Никанор или, что особенно трогательно, Мужичок руки железны, голова чугунна, сам медный, хитрец, важный человек.

Эти персонажи волшебные. Леший Мужик колдовским каким-то образом расставляет ловушки на пушного зверя. Богатырь Никанор не знаете себе равных в бою. Мужичок руки железны – так тот и вовсе волшебник и непревзойденный мастер всех на свете ремесел. Каждого из этих персонажей царь сажает в тюрьму, опасаясь конкуренции. Ну просто не может же у какого-то Лешего Мужика быть соболей больше, чем у самого царя. Не может же свободно гулять по свету богатырь, который один сильнее всего царского войска. А от железнорукого волшебника и вовсе можно ждать какой угодно беды.

Однажды царю предоставляется случай пленить волшебного соперника, и царь этим случаем пользуется.

Надобно понимать, что никакого закона, запрещающего казнить Лешего Мужика или Богатыря Никанора, не существует. Царь и хотел бы казнить своего волшебного соперника, но не может сделать этого чисто физически. Попробуйте-ка вы отрубить чугунную голову от медного тела. Попробуйте-ка вы казнить богатыря, которому ни один из царских слуг не может нанести даже малейшей царапины. В каком-то смысле все эти Лешие Мужики и Богатыри Никаноры – родные братья Кощея Бессмертного, которого поймать-то можно, но убить – нельзя. Разница только в том, что Кощей скорее злокозненный, а Леший Мужик, Богатырь Никанор и Чугунноголовый Железнорук – положительные персонажи.

И вот Леший Мужик (или Богатырь Никанор) сидит в башне. Башня железная, решетки особым образом укреплены, дверь завалена камнями, полк солдат башню охраняет… Но стоит только кому-нибудь принести Лешему ключик, отломать от Никаноровой темницы одну досочку или подать Железнорукому сквозь решетку стакан воды – как тут же волшебные герои наливаются волшебной силой, разрушают свою темницу до состояния щебня и уходят, перебив по дороге всех царских воинов, пытающихся побегу воспрепятствовать.

Разумеется, ключик приносит, досочку отламывает и воду подает царевич. Любого другого просто казнили бы за эдакое пособничество врагу и эдакий подрыв государственного строя. Но царевича, как мы выяснили, казнить в сказках почему-то нельзя – даже за государственную измену.

Царевича отправляют в ссылку. Это наказание еще пару сотен лет назад считалось чуть ли не страшнее смерти. От смерти оно отличалось только своей обратимостью, хотя и смерть в сознании сказочника не столь уж необратима.

Итак, мы имеем волшебного преступника в бегах и еще одного ссыльного преступника, который сослан за то, что помог волшебному преступнику уйти в бега. Мы имеем царевича, который наказан за то, что помог наказанному. Это и есть принцип удвоения наказаний. В русской сказке если за одно и то же наказаны не один, а двое, то этакое вот удвоенное наказание непременно приводит обоих наказанных к счастливому концу.

Надо ли говорить, что в безнадежных царевичевых странствованиях Леший Мужик, Богатырь Никанор или Чугунноголовый Железнорук будут царевичу помогать? Они будут обеспечивать питание царевича посредством подаренной ему скатерти-самобранки. Они дадут царевичу информационную поддержку посредством волшебного зеркальца, которое знает все на свете. Они напоят царевича такой волшебной водкой, что тот и сам станет могучим богатырем. Изрядно окрепший царевич при помощи хитростей Лешего Мужика или силы Богатыря Никанора победит, разумеется, девятиглавого морского змея, освободит от матримониальных притязаний морского царя прекрасную царевну, женится на ней, получит в приданое царство. И в некоторых вариантах сказки – вернется домой, чтобы пристыдить отца, безвинно посадившего в тюрьму волшебного соперника и выславшего собственного сына просто за то, что он проявил милосердие к узнику.

Если бы уголовному преследованию за колдовство подвергся только Леший Мужик, Богатырь Никанор или Железнорукий, никакого счастливого развития сказка бы не получила. Если бы царевич не был наказан, то не отрубил бы девять голов змею, не женился бы на царевне, не приумножил бы богатств своих и вотчин.

И я утверждаю, что дело тут именно в двойном наказании. В русской сказке если наказать обласканного, то это кара. А если наказать наказанного (или друга наказанного), то это путь к спасению для обоих. Одно наказание – это наказание. Два наказания подряд – это награда. В русской сказке – как в математике: минус на минус дает плюс.

Я даже готов предположить, что средневековая традиция ни в коем случае не казнить преступника дважды зиждется не на гуманизме вовсе и не на вере в Провидение Божие. Традиция не казнить дважды, я думаю, основывается на принципиальном мифологическом нежелании удваивать наказание.

Потому что человек, казненный единожды, умер, а человек, казненный дважды, воскрес.

Правила наследования, или Сказка о трех царствах

Любознательный читатель, возможно, задавался вопросом, почему это, например, в знаменитой ершовской сказке про Конька-Горбунка старшие братья не несут никакого наказания за то, что украли коней у младшего своего брата Ивана. Почему Иван их прощает, всего лишь пожурив: «Стыдно, братья, воровать». Это великодушие? Семейственность? Нежелание выносить сор из избы?

Во всех, буквально во всех русских сказках, где младший брат оказывается удачливее старших братьев, старшие братья строят младшенькому козни, кляузничают на него, обманывают его, обворовывают, пытаются убить – и никакого наказания за это не бывает.

Дело в том, надо полагать, что все эти преступления против младшего брата старшие совершают, находясь в своем праве. А вот неожиданный успех младшего брата – это с точки зрения русской сказки преступление.

Наиболее отчетливо логика, о которой мы говорим, прослеживается в «Сказке о трех царствах». Итак: живет некий человек (чаще царь или купец), у которого три сына. Однажды отец посылает двух старших сыновей искать себе жен (или в некоторых вариантах – искать пропавшую мать). А младшего сына отец оставляет при себе. И лишь после долгих уговоров молодому человеку удается убедить отца, чтобы тот благословил и его тоже ехать на поиски.

Долго ли, коротко ли, младший сын встречает волшебного помощника (например, трехглавого Змея), справляется с волшебным заданием (например, отваливает по совету Змея лежащий на дороге камень) и обнаруживает под камнем колодец – дорогу в подземный, потусторонний мир.

Там, в подземном мире младший из братьев находит три царства – медное, серебряное и золотое. И соответственно, трех царевен – золотую, серебряную и медную.

Недолго думая, молодой человек забирает всех трех девушек и отправляется в обратный путь. Над колодцем у отваленного камня его поджидают старшие братья. Они вытягивают на ремнях сначала медную девушку, потом серебряную, а потом и золотую. А вот официального жениха золотой девушки, младшего своего брата, старшие братья оставляют в колодце. То есть в потустороннем мире. То есть они его убивают или, во всяком случае, обрекают на смерть.

Неважно, какими волшебными способами молодой человек потом с того света выбирается. Важно, что он все же поспевает к свадьбе и женится на золотой девушке. А старшие братья его женятся, соответственно, на серебряной и медной. И никаких претензий младший брат не высказывает старшим братьям за то, что те пытались его убить. Братья просто живут как ни в чем не бывало со своими женами.

Странно, не правда ли? Особенно странно для русской сказки, где обыкновенно ни один проступок не бывает оставлен без наказания. Странно, что ловкий и не чуждый колдовства младший брат никак не наказывает старших братьев, пытавшихся его убить.

Но давайте подумаем, что это за царства такие – золотое, серебряное и медное? Что это за невесты такие – из золота, меди и серебра?

В многочисленных вариантах сказки меняться может все что угодно: имена и социальный статус братьев, цель их путешествия, волшебные помощники, способы добраться до трех царств и вернуться обратно… Но царства всегда – медное, серебряное и золотое.

При большой вариативности русских сказок три царства никогда не бывают, например, деревянным, каменным и железным. Всегда медь, серебро и золото. И я утверждаю, что три этих металла выбраны сказкой потому, что из этих металлов делают деньги.

Я утверждаю, что сказка про три царства вообще не про женитьбу и не про любовь (русская сказка не знает никакой любви). Это сказка про деньги. Или, если хотите, сказка о наследовании.

Когда отец отправляет старших сыновей искать жен, а младшего сына оставляет при себе, это надо понимать так, что старшим сыновьям предназначено наследство, а младшему сыну наследства не полагается. Справедливое наследование русская сказка представляет себе следующим образом: старшему сыну достаются основные активы, то есть золотые деньги отца, среднему сыну достаются непрофильные активы, то есть серебряные деньги отца, а младшему сыну не достается ничего или милостыня, медные деньги, если их пожелают отдать от щедрот своих старшие братья.

По справедливости (как понимает справедливость русская сказка) на золотой девушке должен был бы жениться старший брат, на серебряной – средний. А младший должен был бы жениться на медной, да и то если старшие братья соблаговолили бы вывести медную невесту для младшего брата из подземного царства.

Но тут вмешалось колдовство – трехглавые змеи, волшебные камни, путеводные клубочки… Младший брат посредством колдовства, то есть нечестно, получил ту часть наследства, которая предназначалась старшему брату. Иными словами, это младший брат обокрал старших братьев, и, когда старшие братья пытаются младшего брата убить, они в своем праве. Они воздают заслуженное наказание и восстанавливают справедливость.

Но колдовство сильнее справедливости. Посредством колдовства младший брат все равно добивается своей цели и все равно получает золотую часть наследства. Он удачливый мошенник. Он не предъявляет претензий к старшим братьям, потому что по логике русскосказочного наследования старшие братья могли бы предъявить претензии к младшему брату.

А не предъявляют просто потому, что не могут: имеют юридические основания, но не имеют ресурсов. Старшие братья просто сдаются перед лицом непобедимого колдовства. Просто смиряются с несправедливостью.

Размеры вознаграждения, или Дырявый треух Фролки Сидня

Фролка Сидень – великий сказочный богатырь. Его судьба отчасти похожа на судьбу былинного богатыря Ильи Муромца, во всяком случае, Фролка так же, как и Илья, все детство и отрочество просидел на печи, а во взрослом уже возрасте встал с нее и оказался человеком невероятной физической силы.

В отличие от былинного Ильи сказочный Фролка обладает еще и на редкость веселым нравом, завидной беззаботностью, бесшабашным бесстрашием и отменным аппетитом. Эти его качества столь развиты, что, вломившись в замок к огнедышащему змию, Фролка первым делом усаживается перекусить, ибо несподручно же как-то сражаться не на жизнь, а на смерть без завтрака. Позавтракав, Фролка играючи сносит змию все три, а иногда девять или двенадцать голов – в зависимости от биологического вида рептилии. Всегдашним Фролкиным товарищам – солдату-пьянице и незадачливому мужику Ереме – остается только любоваться Фролкиной удалью, доедая в тенечке остатки походной трапезы.

Таков Фролка Сидень. Но конец Фролки Сидня ужасен. И не надо думать, будто Фролку разрывает на части очередной огнедышащий змий, изводит страшной смертью Кощей Бессмертный или заколдовывает Баба-яга. Ничуть не бывало: веселый Фролка Сидень не погибает даже, а становится вечным рабом сказочного юридического казуса.

Главный подвиг Фролки – это спасение трех царевен от огнедышащего змия. Царевны, видите ли, любят прогуливаться по саду и задерживаются там, любуясь цветочками, до наступления темноты, когда пространство русской сказки становится небезопасным и принимается летать по сказочным небесам всякая нечисть. Оттуда, из сада, царевен и похищает летучий и огнедышащий змий. Прождав любимых дочерей всю ночь (нет чтобы пойти поискать), убитый горем царь наутро сулит щедрую награду всякому, кто найдет и вернет девушек. Царем обещано, что победитель змия будет допущен в царскую сокровищницу и заберет оттуда столько золота и драгоценностей, сколько поместится в любую принесенную героем тару.

Разумеется, Фролка Сидень тут как тут. Разумеется, с Фролкой – вечные его товарищи: солдат-пьяница и Ерема. Разумеется, Фролка берется спасти царевен, и в качестве главного средства спасения служит Фролке нюхательный табак.

Идут ли Фролка, солдат и Ерема через заколдованное поле, где всякий путник засыпает мертвым сном, достаточно одной щепоти табаку, чтобы к троице нашей вернулась бодрость. Впрочем, щепоть эта – Фролкина, богатырская.

Не поддаются кованые ворота змиева замка, опять же Фролка заряжает нос табаком и, находясь под действием оного, крушит ворота одним ударом.

Герои врываются в замок и немедленно усаживаются завтракать. Сразу после завтрака прилетает трехглавый змий, и Фролка легко справляется с ним. И тут только выясняется, что в замке трехглавого змия лишь одна похищенная царевна. Двух других змий отдал своим братьям – девятиглавому змию и двенадцатиглавому.

Усложнение задачи ничуть, разумеется, не пугает Фролку. Все так же с шутками и прибаутками Фролка, солдат-пьяница и Ерема добираются и до замка девятиглавого змия и до охраняемой свирепыми львами крепости змия двенадцатиглавого. В обоих случаях нюхают табак, крушат ворота, врываются во двор, спокойно завтракают, убивают змия и освобождают пленницу.

Радость царя, когда Фролка возвращает ему похищенных дочерей, разумеется, безмерна. И разумеется, царь аккуратнейшим образом исполняет данное им обещание. Фролке, солдату-пьянице и Ереме предлагается взять любую тару, спуститься в сокровищницу и забрать оттуда столько золота и драгоценностей, сколько в таре поместится.

Недолго думая солдат спускается в сокровищницу со своим ранцем и выносит полный ранец золота и самоцветов. Подумав мгновение, Ерема заимствует у рыночной торговки яйцами лукошко, спускается с ним в сокровищницу и выносит полное лукошко изумрудов, алмазов и чем там еще богат царь.

Приходит черед Фролки. Фролка снимает с головы шапку-треух и с треухом в руках направляется за вознаграждением. Полной горстью богатырь сыплет в шапку золото и каменья. Но шапка старая и, почти наполнившись, рвется вдруг под тяжестью царских драгоценностей. Приходится Фролке снова и снова насыпать шапку, снова и снова, раз за разом. День за днем. Год за годом. Сказка говорит, что Фролка Сидень и до сих пор еще стоит в царской сокровищнице, склонившись над сундуком, и до сих пор насыпает в шапку золото и каменья.

Дело в том, что в русской сказке от вознаграждения, тем более от царского, отказаться нельзя. Во всех тех случаях, когда герои русской сказки отказываются от такого вознаграждения, царь ужасно гневается, приказывает героя казнить, а если герою и удается избежать смерти, то только посредством волшебства. И дело даже не в царском гневе – Фролка не боится ничьего гнева. И дело даже не в казни – Фролка не боится смерти. Дело в том, что ни одному нормальному человеку в русской сказке не приходит в голову отказываться от царских подарков. Это какой-то особый вид закона, который соблюдается не под страхом наказания, а безусловно. Принимать подарки от царя – это не в юридическом даже смысле закон, а что-то вроде закона физики. В русской сказке нельзя отказаться от царского подарка, как нельзя отказаться от земного тяготения, центробежной силы или второго закона термодинамики.

От такого рода законов отказаться может только волшебник. А Фролка Сидень хоть и великий сказочный богатырь, но совершенно не волшебный. Вот в этом-то его трагедия. Вот потому-то он и черпает полной горстью в царской сокровищнице золото и драгоценные камни – вечно.

Пенитенциарная система, или Буря-богатырь коровий сын

Русская сказка знает только три меры наказания, причем ни одна из них не зависит ни от тяжести, ни от состава преступления, ни от мотива, ни от обстоятельств. Даже отсутствие или наличие самого события преступления практически не влияет на то, будет ли применено наказание и какая мера наказания будет избрана.

Мера наказания в русской сказке зависит почти исключительно от социального положения преступника. И дело не в том, царь ли преступник, солдат или змей о трех головах. Дело только в том, какие социальные узы связывают преступника и палача.

Здесь к месту будет вспомнить старинный русский обычай, когда палач и преступник на эшафоте обменивались нательными крестами, то есть становились крестными братьями, чтобы палач казнил преступника не как чужого ему человека, а как брата.

В русских сказках полным-полно всякого рода избавителей, спасителей и вершителей справедливости. Справедливость все они вершат приблизительно одинаково, так что для примера возьмем лишь одного – Бурю-богатыря Ивана коровьего сына.

Родился Буря-богатырь коровий сын известным способом. Царица в некотором царстве долго страдала от бесплодия. В качестве средства забеременеть применена была Щука Золотое Перо. Всякое существо женского пола, отведавшее Щуки, беременело немедленно. Приготовляя Щуку, кухарка попробовала кусочек по свойственной поварам привычке – и забеременела. Бульон, в котором Щука варилась, выплеснули на скотный двор, его подлизала корова – и забеременела. Последней Щуки отведала царица и, разумеется, забеременела. Царица, кухарка и корова разрешились от бремени в один день совершенно одинаковыми мальчиками, каковые мальчики росли как братья и звались Иванами – Иваном-царевичем, Иваном кухаркиным сыном и Иваном коровьим сыном (он же Иван Быкович). Из всех троих подвиги, однако, совершал, справедливость восстанавливал и наказания приводил в исполнение Иван коровий сын, за проявленную в установлении справедливости жестокость прозванный еще и Бурей-богатырем.

Разумеется, наступает этап, когда братья едут искать невесту, хотя бы для Ивана-царевича, женитьба которого – дело государственное. Разумеется, приезжают на Калинов мост, через реку Смородину, где каждый из братьев должен побить по Чуду-юду. Разумеется, всех трех Чуд-юд побивает Иван коровий сын. Причем расправиться с последним и самым могучим Чудом-юдом Ивану должны помочь братья. Но братья спят в избушке неподалеку и не просыпаются даже тогда, когда вколоченный по плечи в землю Буря-богатырь бросает в избушку боевую свою рукавицу и сносит ветхое строение напрочь.

Кое-как все же Буря-богатырь с третьим Чудом-юдом справляется, но братья очевидно виноваты перед ним. Фактически они дезертировали с поля боя хоть и не по причине трусости, а по причине сонливости и лени. Братьев надо наказать, и Буря-богатырь накажет. Но не сразу и особенным образом.

Когда, победив трех чудовищ и не найдя невесты, братья едут дальше, Буря-богатырь остается, превратившись в муху, и подслушивает разговор Чудо-юдиных вдов с их матерью-ведьмой. Они планируют месть трем Иванам. Вдова первого Чуда-юда собирается обратиться отравленной речкой в жаркий день. Вдова второго готовится стать садом с отравленными яблоками. Вдова третьего готова, дождавшись ночи, стать взрывающейся избушкой, ночлег в которой стоил бы трем Иванам жизни. На тот случай, если ни один из планов не сработает, Чудо-юдина теща собирается стать чудовищной свиньей, способной пожрать любого богатыря.

Вдовы и их мать, стало быть, виновны перед Иваном коровьим сыном в том, что затеяли убить его. Они должны быть наказаны. Буря-богатырь наказывает их чудовищными казнями: речку рубит мечом, так что вода превращается в кровь, сад тоже рубит, так что деревья кровоточат, рубит и избушку до тех пор, пока кровь не начинает хлестать из разрубленных бревен.

А вот свинье, прежде чем порубить ее в тартар, Буря-богатырь позволяет проглотить его братьев. А глотает свинья братьев, потому что те осмеливаются ослушаться Ивана коровьего сына и пойти не той дорогой, которую он указывает. Ослушиваются, как ослушались и прежде, уснув в избушке. И за ослушание получают наказание, но не от руки брата, а посредством свиньи.

Из этих обстоятельств мы можем вывести два типа наказаний, применяющихся в русской сказке. Для чужих в качестве наказания всегда используется смертная казнь, причем жестокая, с расчленением, четвертованием, сожжением и бог знает какими еще ужасами. К своим герой русской сказки никогда собственноручно никакого наказания не применяет. Если близкий человек провинился, герой русской сказки предоставляет судьбе наказать преступника, причем, когда кара уже почти свершилась, вмешивается и прекращает истязание в самый последний момент.

Третье в русской сказке наказание – экзекуция. Если чужих преступников в русской сказке неизменно казнят, если родных преступников подставляют под наказание третьим лицам, а потом спасают, то чужих преступников, долженствующих стать герою родными, бьют смертным боем до полной капитуляции и безусловного смирения.

Расправившись с Чудами-юдами, их вдовами и тещей, братья едут дальше искать невесту. И находят. Вот только приглянувшаяся Ивану-царевичу царевна не хочет замуж, пытается жениха отравить и прибегает для этого к помощи дедушки своего морского царя.

Тут, поскольку речь идет не о Чудах-юдах каких-нибудь, а о будущих родственниках, Буря-богатырь Иван коровий сын ведет себя сдержанно. Раскрыв заговор, Буря-богатырь срубает мечом голову морскому дедушке, но потом аккуратно приставляет голову обратно. А строптивую царевну Буря-богатырь порет последовательно железным прутом, медным и оловянным. И когда все три прута изламываются об царевнины ягодицы, пороть перестает.

В благодарность за прекращение экзекуции девушка преисполняется покорности по отношению ко всем трем Иванам и охотно выходит замуж за Ивана-царевича.

Сонный прецедент, или Закон о серебряном коне

Царь спит, и снится ему сон… В сказках с этим не шутят. Не только в русских сказках, между прочим: вообще для мифологического сознания сон властителя – это не глупость какая-нибудь, не смутный голос подсознания и не проявление либидо, как у нас, грешных. Сон помазанника Божия – это для мифологического сознания источник права. В снах мифологические цари сообщаются с пославшим их горним миром, и, следовательно, как только царь проснулся, в нашем бренном мире должны быть немедленно на основании монаршего сна проведены реформы.

Достаточно вспомнить библейскую историю об Иосифе Прекрасном. Там фараону и снятся всего-то семь тучных коров и потом семь тощих коров, которые пожирают тучных. Но как только фараон просыпается, на основании этого его сна (каковой, разумеется, безоговорочно признан вещим) немедленно меняется кардинальным образом фискальная система и система управления. По всей стране возводятся государственные хранилища зерна. Всякое крестьянское хозяйство в стране облагается огромным налогом. А управлять всем этим назначается никому не ведомый чужестранец, прежде служивший садовником и слугой. Если бы какой-нибудь сегодняшний властитель (даже диктатор) отважился на подобные реформы, его бы немедленно упекли в сумасшедший дом (даже диктатора). Но для мифологического властителя нет ничего естественнее, чем издавать законы на основании собственных снов, пусть даже это будут весьма эксцентричные законы.

В русских сказках – то же самое. Например, сказка «Иван крестьянский сын и мужичок сам с перст, усы на семь верст» тоже начинается с царского сна. Царь спит, и снится ему, что у него на дворе привязан к столбу волшебный конь: что ни шерстинка, то серебринка, а во лбу светел месяц – так в сказке описывают этого волшебного коня.

На следующий день царь рассылает во все концы страны глашатаев, которые должны разыскать человека, способного объяснить царю, что бы этот сон значил. В некоторой деревне царские посланники находят Ивана крестьянского сына, который прославился покамест только тем, что имеет задатки богатыря – двенадцать лет сидел на печи сиднем, а в двенадцать лет встал и проявил недюжинную силу.

Иван крестьянский сын растолковывает-таки сон. «Это не сон, – говорит Иван, – это быль. Двенадцатиглавый змей приезжал на этом коне ночью, хотел украсть царевну, да не нашел способа и, несолоно хлебавши, уехал».

Казалось бы, все разъяснилось. Царь должен радоваться, что стены его дворца и запоры на его дверях достаточно крепки. Царь должен радоваться, что змей не сумел похитить царевну. Царь должен радоваться и позабыть про волшебного коня. Однако не тут-то было: в царском сне конь был без седока, не было никакого змея, и теперь царь готов на любые действия, лишь бы в результате этих действий на царском дворе стоял серебряный конь, привязанный к столбу.

Царский сон, таким образом, имеет силу закона. Дальнейшая сказка представляет собой перечисление саморазличных условий, необходимых для того, чтобы царский указ был выполнен, царский сон был воплощен и на царском дворе стоял бы таки серебряный конь.

Подчеркнем еще раз: царь не то что хочет серебряного коня, не то что мечтает о серебряном коне, царь считает серебряного коня своей неотъемлемой собственностью, раз уж этот конь был его собственностью во сне.

Чтобы вернуть собственность, царю приходится, во-первых, ввести новую придворную должность подрастающего богатыря. Иван обещает коня добыть, но для этого надо подождать три года, пока двенадцатилетний богатырь станет пятнадцатилетним, то есть, по нормам русской сказки, взрослым. Во-вторых, царь должен выделить значительные деньги и развить серьезную инфраструктуру для выращивания богатырского коня. По достижении пятнадцатилетия Иван крестьянский сын (он же придворный богатырь) отправляется на поиски шелудивого жеребенка, ибо только из шелудивых жеребят выращивают богатырских коней. Жеребенка Иван ищет три года. Потом еще четыре года (любой конезаводчик вам скажет) Иван жеребенка растит. По самым скромным подсчетам, десять лет проходит с того момента, как царю приснился вещий сон, до того момента, как Иван отправляется на поиски коня. И все это время идет Ивану богатырское жалованье.

Дальнейшие приключения к царю не имеют уже отношения, а имеют отношение к Ивану. Разумеется, богатырь сражается с двенадцатиглавым змеем на Калиновом мосту, перекинутом через реку Смородину, разумеется, змей вгоняет богатыря в землю по самые плечи, разумеется, каплет кровь с рукавицы, оставленной в избушке товарищам, разумеется, в конце концов Иван побеждает.

Однако же на обратном пути, едучи верхом на экспроприированном у змея серебряном коне, Иван встречает мужичка сам с перст, усы на семь верст, и мужичок одним щелчком выбивает богатыря из седла и серебряного коня отнимает по праву сильного. Иван мужичка долго ищет и, когда находит, пытается коня выкупить, раз уж победить усатого коротышку не может ни один богатырь на свете. Коротышка заламывает такую цену, что Ивану приходится совершить против царя страшное преступление, каковое преступление царь преступлением не посчитает только потому, что на преступление Иван идет ради воплощения царского законообразующего сна о серебряном коне.

В уплату за коня коротышка требует царскую дочь. Иван, ничтоже сумняшеся, дочь у царя похищает и отдает коротышке. Получает взамен коня и едет к царю сказать, что царский указ выполнен, царский сон воплощен, серебряный конь будет отныне стоять на царском дворе, привязанный к столбу, пусть бы даже и пришлось заплатить за эту безумную прихоть десятью годами значительных бюджетных расходов и царской дочерью.

И царь, надо сказать, доволен. Ему, конечно, жаль дочери, но царь относится к своему сну как к непреложному закону, распространяющемуся не только на царских подданных, но и на самого царя. Если царю что приснилось, то так и должно быть, каких бы жертв это ни стоило – хоть народу, хоть самому царю.

К счастью, царевна не задерживается у усатого коротышки: обращается булавкой, вонзается Ивану в ворот, добирается тайно домой и выходит за богатыря замуж. Но это, в отличие от закона о серебряном коне, случайность.

Буква закона, или Последствия проповеди

В классической дихотомии «дух закона против буквы закона» русская сказка неизменно отдает предпочтение букве. В сказке про вершки и корешки, например, урожай делится между Мужиком и Медведем не по справедливости, а по формальному принципу. Договорились – Медведю вершки, а Мужику корешки, получай, Медведь, вершки, даже если они – ботва, даже если корешки – репа и даже если такой раздел несправедлив вопиюще. Ради того, собственно, Мужик и придумывал формальные условия договора, чтобы можно было в рамках договора Медведя обмануть. А в другой сказке, когда надо нести на пари лошадь, чертенок, честно несущий животное на плечах, проигрывает мужику, который несет лошадь между ног, то есть скачет на ней верхом. Ради того, собственно, мужик и придумал это пари, чтобы обмануть чертенка, не нарушая условий спора. В русской сказке, если просоответствовал букве закона – выиграл. Если выполнил формальные условия – выиграл. Справедливость не важна, важно следование букве.

Почему это так, нам становится понятно из сказки про мужика и священника. В этой сказке батюшка на воскресной проповеди говорит, что если кто из прихожан пожертвует что-нибудь на церковь, то богатства этому благотворителю прибавится от Бога вдесятеро против пожертвованного. Недолго думая один из прихожан, бедный мужик, отводит к священнику на двор единственную свою корову, всерьез ожидая, что коров от этого скоро станет у него десять.

Казалось бы, мужик катастрофически наивен. Но не тут-то было. На следующий день обстоятельства неожиданно складываются именно что по слову проповедника. Пастух гонит с выпаса принадлежащее священнику стадо, включая и ту корову, которую привел давеча бедный мужик. Проходя мимо бывшего своего дома, корова по старой памяти заходит на двор, и, повинуясь стадному инстинкту, следом за нею заходят еще и девять коров священника. Мужик закрывает за ними ворота и с этого момента считает всех десятерых коров своими. Еще бы! Все ведь случилось точно так, как говорил батюшка на проповеди: мужик пожертвовал корову попу, а на следующий день коров у него стало не одна, а десять. И логично, что мужик обогатился именно за счет священника. Это ведь батюшка обещал во всеуслышание, что достояние жертвователя увеличится вдесятеро против пожертвованного, стало быть, и ответственность за сказанное должен нести священник.

Сам батюшка, разумеется, с такой постановкой вопроса не согласен и тащит мужика в суд. Заслушав показания свидетелей, судья принимает сторону священника и предписывает мужику коров вернуть. Но мужик противится. Мужик настаивает на том, что формально он прав. Проповедник велел жертвовать имущество церкви? Велел! Обещал, что имущество от этого удесятерится? Обещал! Мужик пожертвовал корову? Пожертвовал! Коров у мужика стало вдесятеро больше? Стало! Формально все сходится, и мужика совершенно не волнует тот факт, что по справедливости коровы принадлежат попу.

Мужик настолько уверен в формальной своей правоте, что апеллирует к высшей судебной инстанции, которая в сказке называется «окружный суд». Но и «окружный суд» присуждает коров священнику. Тогда мужик апеллирует к архиерею, ибо для русской сказки суд – это, конечно, духовное учреждение, а не светское.

Архиерей живет далеко, в городе. На суд к нему мужику и священнику приходится ехать. Священник, будучи человеком состоятельным, ночует на постоялом дворе. А нищему мужику нечем заплатить за постой, вот он и направляется прямиком в дом архиерея, чтобы ждать суда, который состоится только назавтра.

Ночью в доме архиерея мужик становится невольным свидетелем того, как к архиерею под покровом темноты приходит некая дама. Мужик подглядывает и подслушивает, как предаются архиерей с дамой занятию, которое церковному иерарху вовсе не подобает. В частности, мужик слышит эвфемизм, при помощи которого архиерей описывает соитие. Архиерей говорит: «Погружать Иуду грешного в ад кромешный». И мужик запоминает это образное выражение.

На следующий день у архиерея происходит суд. Стороны – мужик и священник – излагают свои позиции. Архиерей готов уж поддержать священника и велеть мужику вернуть коров. Решение архиерея окончательное и обжалованию не подлежит.

Но за миг до оглашения приговора мужик говорит вдруг: «А видал я сегодня ночью, ваше преосвященство, как опускают Иуду грешного в ад кромешный».

После минутного молчания архиерей-судья диаметрально меняет свою позицию и присуждает коров мужику, лишь бы тот не выдал архиерейской тайны. Неправосудное решение окончательно и обжалованию не подлежит.

Потому что в русских сказках все грешны. Все мерзавцы, плуты, воры, убийцы, прелюбодеи. Нету праведников, нету святых, нету моральных авторитетов. А если бы и были, то русская сказка заведомо считает их всего лишь грешниками, умело скрывающими грехи, подобно нашему архиерею, скрывающему блуд за эвфемизмом «опускать Иуду грешного в ад кромешный».

Никакое судебное решение, стало быть, по справедливости не может быть принято, потому что нету на свете человека, который не был бы запятнан и, следовательно, не пятнал бы своим решением самое справедливость. Нету в русских сказках ни одного честного человека, чтобы судить честно.

Оттого суд всегда вершится и споры всегда решаются по формальному признаку, на основании формального следования букве закона.

Право разбойников, или Удачливый вор Каспирка

Каспирка – бедный человек, крестьянин. Одна коровенка в хозяйстве, одна немощная лошаденка. Да еще детей восемь ртов… И трое суток – хоть шаром покати в кладовой, так что вся семья совершенно ничего не ест, кроме пустой воды, ни дети, ни Каспиркина жена, ни сам Каспирка. Положение настолько отчаянное, что гонимый нуждой многодетный отец решается на преступление: запрягает лошадку в дровни, едет в барскую усадьбу, валит там два дерева в барском лесу, чтобы порубить на дрова, продать и купить детям хлеба.

Разумеется, Каспирку ловят. Лошаденка его слишком слабенькая, чтобы тащить полные дровни, плетется кое-как, и бедный Каспирка, когда встречает в лесу барина, возвращающегося с охоты, не успевает ни ускакать от него, ни даже свернуть с дороги.

«Ну что ж, – говорит барин, завидев Каспирку с ворованными дровами. – Я тебя, мил человек, сошлю».

Русская сказка, надо заметить, знает только три наказания – розги, каторгу или казнь. Каторга и розги – это для слабых, несчастных, робких. Казнь – это для удалых сорвиголов, и не случайно смелый человек в русской традиции называется сорвиголовою.

Каспирка просит о пощаде, оправдывается тем, что дети, дескать, голодают, кланяется в пояс, ломает перед барином шапку, но барин неумолим – за пару срубленных деревьев он, ничтоже сумняшеся, сошлет бедного крестьянина навечно в сибирские рудники, если только…

Если только Каспирка не пожелает перейти из категории каторжников в категорию смертников.

«Простить я тебя не прощу, – говорит барин, – но вот укради у меня скакуна пятилетнего, который за семью замками стоит и тремя сторожами охраняется. Украдешь – одарю деньгами и хлебом. Попадешься – голова с плеч».

Подобного рода договор для русских сказок не редкость. В неадаптированном фольклоре кто рассмешит царевну Несмеяну – возьмет ее замуж вместе с половиною царства, кто будет смешить неудачно – взойдет на плаху. Солдат в сказке о царской дочери либо проследит, как ночью девушка ходит, обернувшись зверьком или птицей, на свидания к морскому царю, либо, если не проследит, будет казнен. Сотни Иванов-царевичей сотни раз в русской сказке оказываются в одних и тех же условиях – либо выполнишь задание, либо голова с плеч.

Кроме договора подряда (когда за выполненную работу человек получает плату, а если работу не выполнил, то не получает ничего) русская сказка знает еще своего рода «преступный договор», «разбойничий договор», «договор татей». Плоды преступления, богатства и почести, нажитые преступным путем, в русской сказке могут быть легализованы, но только если преступник шел на преступление с готовностью умереть и, совершая преступление, не попался.

Если ты бедный крестьянин Каспирка, если украл пару бревен, надеясь на снисхождение, то будешь наверняка пойман и снисхождения наверняка не получишь. Но если ты Каспирка-разбойник, если шел на преступление с тем условием, что либо пан, либо пропал, если преступление удалось – все на свете признают твоими по праву блага, приобретенные тобою преступным путем. Бог весть, почему так.

Наш Каспирка выбирает стать разбойником. Стать человеком, который готов либо победить, либо умереть. Он обещает барину на следующий же день прийти к нему и попытаться украсть особо охраняемого скакуна. Каспирка принимает условия: либо украдет коня и получит в придачу две тысячи рублей и два воза хлеба, либо будет казнен. Как только Каспирка соглашается, барин великодушно разрешает ему забрать и ворованные дрова – чего уж тут? Чего уж тут мелочиться, если назавтра Каспирка либо серьезно разбогатеет, либо взойдет на плаху.

В ближайшую же ночь Каспирка, продав дрова и получив достаточно денег, чтобы купить сметаны и водки, прикармливает сметаной помещиковых собак, подпаивает помещиковых сторожей и под покровом темноты виртуозно ворует коня из-под семи замков. Мало того, получив обещанные деньги и хлеб, на ворованном коне Каспирка возвращается к барину в усадьбу и похищает еще и барыню. Мало того, в барском же саду за полную телегу золота Каспирка продает барыню чертям, населяющим барский пруд. Мало того, требует у барина награду за то, что он, удалой разбойник Каспирка, с чертями сразится и барыню вернет. Сражается и возвращает, бессовестно нарушив заключенный прежде договор. Мало того, возвращая барыню, Каспирка так устраивает процесс передачи этой несчастной заложницы, что на глазах у барина насилует барыню и получает тем не менее в качестве выкупа всю барскую усадьбу.

Это Каспирка-то! Бедный крестьянин, у которого тремя сутками раньше всего-то и было, что коровенка да лошаденка, и дети сидели голодные. Теперь бедному нашему Каспирке можно все: он стал обладателем барской усадьбы, черти нагрузили ему полную телегу золота, он может взять любую женщину, даже и замужнюю, – и это потому так, что за первую же свою ошибку Каспирка готов взойти на плаху и лишиться буйной своей головы.

Это секрет русских разбойников. Это источник права всех на свете Степанов Разиных, Иванов Болотниковых и Емельянов Пугачевых: если ты готов взойти на плаху, все на свете принадлежит тебе. Впрочем, ровно до тех пор, пока палач не взмахнет топором и буйная голова твоя не покатится к ногам толпы, состоящей из несчастных, которым суждено рассчитывать только на нищету и бояться лишь каторги или розог.

Правды нет, или Беспечальный монастырь

В русской сказке истина недостижима. Тысячи персонажей – мужики, купцы, цари, собаки, лошади – бродят по дорогам и спрашивают друг у друга, есть ли на свете правда, бывает ли так, чтобы торжествовала справедливость, можно ли установить истину. Они спрашивают друг друга об этом и отвечают друг другу: нет! Правды не существует, истину установить невозможно, справедливость не торжествует никогда. Если паче чаяния истина вдруг бывает установлена и справедливость вдруг торжествует, то это исключение из правила: это значит, что вмешались волшебные помощники, жребий или Бог.

Человек не может знать правды. Только Бог может ее знать. Человек вечно пребывает в печали, взыскуя недостижимой истины. Средоточие этой печали, возникающей от человеческого несовершенства, – монастырь. Монахи в монастыре от имени всех людей, ищущих правду, взыскующих истину, жаждущих справедливости и страдающих от того, что все это недостижимо, должны обращаться к Богу, ибо только у Него – сокрытые от людей истина и справедливость. Монастырь, таким образом, должен быть юдолью скорби человеческой, обращенной к Богу.

Каково же удивление крестьянина из сказки «Беспечальный монастырь», когда крестьянин этот приезжает помолиться, но находит монастырские ворота запертыми, а из-за стен монастыря слышит звуки – о ужас! – веселья.

Оскорбленный в лучших чувствах крестьянин пишет на воротах монастыря «беспечальный монастырь». И уезжает в гневе. «Беспечальный монастырь» – это оксюморон, причем оксюморон оскорбительный. Сказать про монастырь, что тот беспечален, – это в русской сказке все равно как про женщину сказать, что она бесплодна, про богатыря – что немощен, а про Кощея – что смертен.

Разумеется, когда в один прекрасный день к воротам монастыря подъезжает царь, надпись «беспечальный монастырь» оскорбляет самодержца.

«Как это монастырь беспечальный? – восклицает его величество. – Я царь, а у меня и то печалей хоть отбавляй! Как же могут быть беспечальными монахи, которым положено быть печальными?»

Царь зовет игумена, отчитывает его гневно и добавляет печалей беспечальному монастырю: если за три дня монахи не разгадают трех придуманных царем загадок, монастырь будет разрушен и монахи казнены.

Царские загадки суть: во-первых, сосчитать, сколько звезд на небе, во-вторых, узнать, что дальше – небо или тот свет, и, в-третьих, оценить самого царя в денежном эквиваленте.

Поскольку все три загадки заведомо неразрешимы, монахи готовятся к казни и направляются в кабак, дабы заглушить страх смерти по традиции нашей водкою. В кабаке они встречают кабацкого пьяницу, каковой, ничтоже сумняшеся, берется все три загадки разрешить. К приезду царя пьяницу переодевают в облачения игумена, и пьяница предстает перед государем. Не надо только думать, что пьяница собирается раскрыть царю истину о числе звезд на небе, о расстоянии до того света или о цене самого царя. Пьяница, наоборот, собирается наглядно продемонстрировать царю, что истина недостижима.

В ответ на вопрос о числе звезд на небе пьяница протягивает царю ворох бумаг, испещренных беспорядочными цифрами. Пьяница утверждает, что в бумагах этих все звезды сочтены, а если царь сомневается, то пусть сам проверит. И это первая причина недостижимости истины – ограниченность человеческих ресурсов. Даже если знаешь все обстоятельства, даже если имеешь все материалы дела, рассмотреть все обстоятельства невозможно, как невозможно сверить беспорядочные цифры в бумагах пьяницы с действительным числом звезд на небе. Иными словами, истина недостижима, потому что ни у одного человека никогда в жизни не хватит мозгов, чтобы ее проверить.

На вопрос о том, что дальше, небо или тот свет, пьяница отвечает – тот свет. Каждый может слышать, как в небе грохочет гром, и видеть, как в небе сверкают молнии. А про тот свет никто ничего не слыхивал, и пьяницын отец вот уже двадцать лет, как на тот свет отправился, и с тех пор от него ни слуху ни духу.

В справедливости этого ответа царь сомневается. Тогда пьяница предлагает государю самостоятельно проверить, каково расстояние до того света, то есть отправиться на тот свет, умереть. И это вторая причина, в силу которой истина недостижима. Истина, равно как и справедливость, может располагаться по ту сторону человеческой жизни. Чтобы добраться до них, нужно умереть, а мертвому не нужны ни справедливость, ни истина.

На царский вопрос: «Сколько я стою?» – пьяница отвечает: «Двадцать девять рублей серебром». Простота ответа и незначительность суммы шокирует монарха, а пьяница поясняет: «Ты наш земной владыка, а Небесный наш Царь был продан за тридцать сребреников. Должен же ты, ваше величество, стоить хоть на рубль меньше Бога». И это третье обстоятельство, делающее истину недостижимой: мир полон казусов, случайностей, абсурдных прецедентов, бессмысленных стечений обстоятельств. Устанавливая истину в одном месте, ты разрушаешь ее в другом. Если оценить царя в миллионы и миллиарды, явным абсурдом выглядеть будет на этом фоне, что Бога продали всего за тридцать сребреников.

Подивившись мудрости ответов и узнав, что перед ним не игумен, а переодетый игуменом пьяница, царь назначает пьяницу игуменом, отчего монастырь действительно становится беспечальным, то есть превращается в кабак.

Вот она, подлинная религия русских сказок: истина недостижима, правды не найдешь, справедливости не бывать, а потому не стоит и задумываться о них. Не истины следует искать, не правды и не справедливости, а радости. Следует пить и веселиться.

А если придется судить кого-нибудь, то судить следует не по справедливости, а из милости. Тогда печали не останется даже и в монастырях.

Механизм милости, или Волшебная птица

Эта волшебная птица появляется во многих русских сказках и всегда преподает герою один и тот же урок. Птица может быть орлом (чаще всего), вороном, фениксом, алканостом… но смысл урока неизменен.

Какой-нибудь Иван-царевич, или купец, или простой крестьянин идет на охоту и находит в лесу птицу, которая не может взлететь. Опасаясь все же, что, даже и будучи раненой, птица не дастся ему в руки, Иван-царевич натягивает лук или целится в птицу из ружья. А птица говорит ему человеческим голосом: «Не убивай меня».

Птица не приводит никаких аргументов, не предлагает царевичу никакого выкупа, не сулит царевичу никакой волшебной помощи в будущем (хотя и окажет ее, конечно), а только просит: «Не убивай меня».

Подумав минуту и не понимая все же, зачем это ему упускать добычу, царевич целится в птицу вдругорядь. А птица опять просит: «Не убивай меня».

У птицы нет никаких аргументов, на основании которых царевичу следовало бы помиловать ее. Вернее, как мы узнаем вскоре, один аргумент у птицы есть, но аргумент таков, что Иван-царевич в этом его состоянии – с натянутым луком, с нацеленным ружьем, с полным ягдташем всякой настрелянной живности – не может пока воспринять этого аргумента. Царевич на охоте. Перед ним добыча. Он не понимает, почему бы это ему следовало добычу упустить. Он в третий раз натягивает лук или целится из ружья, а птица в третий раз просит: «Не убивай меня».

Без всяких комментариев. Просто мольба о пощаде. Просто призыв к милосердию, не подтвержденный ни моральной доктриной, ни религиозной. Но что-то есть в этой мольбе, какая-то необъяснимая убедительность – нечто, что заставляет-таки царевича опустить лук (или ружье), подойти к птице, взять ее, отнести домой и три года кормить и лечить, пока птица не станет достаточно сильной, чтобы взлететь самостоятельно.

В некоторых сказках, между прочим, это трехлетнее кормление и лечение птицы оказывается для царевича (купца или крестьянина) весьма обременительным. За три года прожорливая пернатая тварь съедает весь принадлежащий ее спасителю скот. Добро еще, когда за три года волшебная птица пожирает все, что принадлежит крестьянину, – крестьянин небогат. Но бывают ведь и такие волшебные птицы, на прокорм которых за три года уходит все состояние богатого купца или даже целая государственная казна, которой распоряжается Иван-царевич. Сказители любят уточнить, например, что в первый год птица съела всех коров, во второй год – всех овец, а на третий год скотины у царевича никакой не осталось и он кормил птицу зайцами, на которых только и делал, что охотился в поле с утра до вечера.

Так или иначе по истечении трех лет, окрепнув достаточно, волшебная птица предлагает возместить ущерб, причиненный ею хозяйству царевича, крестьянина или купца. Птица приглашает царевича сесть ей на спину и полететь за тридевять земель в волшебный дом волшебной птицы. А там в благодарность за то, что три года царевич птицу кормил, он получит бесценные волшебные подарки.

Заметим, птица ни слова не говорит, как благодарна царевичу за то, что он пощадил ее. Эпизод на охоте – это пока некая фигура умолчания. Птица хочет отблагодарить именно за то, что ее лечили и кормили. И можно не сомневаться, что отблагодарит сполна, как это водится в волшебных сказках. Однако же про эпизод на охоте – ни слова.

Царевич садится птице на спину, птица взлетает и летит так высоко, что море с этой высоты кажется царевичу крохотным пятнышком. В какой-то момент летящая птица ловко из-под царевича выворачивается и царевич стремглав падает вниз. Только уже над самым морем, только уже когда ноги царевича касаются воды, птица подхватывает его и спасает.

Они летят дальше. Так высоко, что море внизу кажется точкой. Царевич немного успокаивается, как вдруг птица опять ловко выворачивается из-под него и он опять падает вниз. Только над самым морем, только когда по пояс уже уходит царевич в воду, птица подхватывает его.

Летят дальше. Высота такая, что моря внизу даже и не видно. Как всегда неожиданно птица опять делает в воздухе хитрый кульбит, а царевич опять сваливается у нее со спины и опять летит вниз, подобно камню. Только над самым морем, только когда по шею уже уходит царевич в воду, птица подхватывает его и спасает.

А тут и море заканчивается. Они прилетают в волшебную страну, где царствует волшебная птица, опускаются на берег и, прежде чем одарить царевича волшебными подарками, птица спрашивает: «Ну что, царевич, знаешь ты теперь, каков бывает смертный страх? Понимаешь ты теперь, почему тогда в лесу хорошо ты сделал, что пощадил меня?»

Вот он, механизм милости. Птица настаивает на том, что не для того следовало царевичу пощадить ее во время охоты, чтобы получить теперь волшебные подарки. Подарки – не за это. Подарки – это плата за лечение и пропитание.

Щадить, миловать, настаивает русская сказка, следует по одной-единственной причине: потому что умирать очень страшно. Потому что любое живое и смертное существо, которое хоть однажды испытало смертный страх, никак иначе не может относиться к другим живым и смертным существам – только миловать и щадить их.

Таков механизм милости.

Научные комментарии^[1]

{1} Выступая в роли судьи, царь предлагает Царевне-лягушке, казалось бы, невыполнимые испытания, например соткать ковер за одну ночь. При желании в этом можно усмотреть зачатки одного из видов архаического права – ордалий. Ордалии представляли собой испытания огнем, водой, раскаленным железом, с помощью которых якобы устанавливалась судебная истина.

Спорящие вызывались (обвиняемому в уголовном процессе «предлагалось») сделать то, что обычно было рискованным или даже гибельным. Испытаниям мог подвергнуться не только ответчик, но и истец – если не представлял достаточных доказательств обвинения.

При испытании нужно было достать кольцо из кипящей воды, подержать в руках раскаленное железо или походить по нему босиком. Выдержавший эти испытания (если железо или кипяток не причиняли значительного вреда) признавался оправданным (выигравшим дело), а не выдержавший – виновным (проигравшим). При испытании холодной водой обвиняемый, связанный буквально по рукам и ногам (левую руку веревками связывали с правой ногой или правую руку с левой ногой), оправдывался, если он начинал тонуть (считалось, что вода как «чистая стихия» принимает его). Испытание огнем состояло в держании руки на огне или в переходе через костер в навощенной рубахе. Встречались и испытания ядами.

Считается, что этот древнейший способ судебного процесса опирался на представления людей о возможности призвать сверхъестественные силы к разрешению споров, если исчерпаны все обыкновенные средства. Наряду с ордалиями долгое время существовали другие виды Божьего суда, такие как жребий, поединок и присяга.

Под влиянием христианства появляются более утонченные формы суда Божьего: обвиняемый считался виновным, если освященный кусок хлеба застревал у него в горле. Кстати, в Древнем Китае в качестве «детектора лжи» использовался рис: подозреваемый в совершении преступления должен был набрать в рот горсть риса и выслушать обвинение. Страх разоблачения приостанавливал слюноотделение, и если рис во рту оставался сухим, вина считалась доказанной. Именно страх испытуемого, губительно влияющий на психофизиологическое состояние человека, позволяет современным исследователям говорить об ином происхождении ордалий.

Судебные испытания упоминаются в Русской Правде (испытания железом и холодной водой), а в Судебнике 1497 г. встречается указание на судебный поединок (поле). В России и Западной Европе (особенно в делах о колдовстве) ордалии сохранялись вплоть до XVIII в. На смену ордалиям пришли пытки как более надежные средства получения «необходимых» доказательств.

{2} Владимир Яковлевич Пропп (1895–1970) – выдающийся ученый, филолог-фольклорист, один из основоположников современной теории текста. С 1932 г. – преподаватель, а с 1938 г. профессор Ленинградского государственного университета.

В монографиях «Морфология сказки» (1928) и «Исторические корни волшебной сказки» (1946) Пропп исследовал структуру, генезис и ранние этапы истории индоевропейских волшебных сказок. Ему принадлежат также фундаментальные историко-сравнительные исследования былин («Русский героический эпос», 1955) и обрядового фольклора («Русские аграрные праздники», 1963).

«Морфология сказки» – самая известная работа ученого: спустя 30 лет после написания, в 1958 г., в США вышел ее английский перевод, за которым последовали переиздания и переводы на многие другие языки – книга стала мировым научным бестселлером. Изучая сюжеты сказок, Пропп пришел к выводу, что большинство из них имеет схожую структуру, и выделил 31 функцию действующих лиц.

Действующие лица сказки (по Проппу)

1. Вредитель (антагонист).

2. Даритель (снабдитель).

3. Волшебный помощник.

4. Царевна (искомый персонаж) и ее отец.

5. Отправитель.

6. Герой.

7. Ложный герой.

Составляющие волшебной сказки (по Проппу)

0. Начальная ситуация.

1. Завязка:

• запрет;

• отлучка;

• нарушение запрета;

• выведывание вредителем информации о герое;

• обман;

• герой реагирует на предложение вредителя;

• вредительство;

• недостача.

2. Кульминация:

• отправка героя из дома;

• первая функция дарителя;

• реакция героя;

• овладевание волшебным средством;

• перемещение к месту назначения;

• борьба с вредителем;

• победа над вредителем;

• клеймение, отметка героя;

• ликвидация беды или недостачи.

3. Развязка:

• возвращение героя;

• преследование героя;

• спасение героя;

• неузнанное прибытие;

• необоснованные притязания ложного героя;

• трудная задача;

• решение задачи;

• узнавание героя;

• обличение ложного героя;

• трансфигурация;

• наказание ложного героя или вредителя;

• свадьба и воцарение.

1

Автор комментариев – Вадим Зарипов, руководитель аналитической службы юридической компании «Пепеляев Групп».