Книга: Дети судьбы



Дети судьбы

ДЖЕФФРИ АРЧЕР

ДЕТИ СУДЬБЫ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

БЫТИЕ

1

Сьюзен шлёпнула мороженое на голову Майкла Картрайта. Это была их первая встреча. Во всяком случае, так утверждал шафер Майкла, когда двадцать один год спустя они поженились.

В то время им обоим было по три года, и когда Майкл заплакал, мать Сьюзен решила выяснить, в чём дело. Сьюзен несколько раз повторила, что он сам на это напросился, и отделалась тем, что её всего лишь отшлёпали. Не лучшее начало для любовного романа.

Следующая их встреча, как утверждал шафер, произошла, когда они оба поступили в начальную школу. Сьюзен уверенно объявила, что Майкл — плакса и, более того, ябеда. Майкл сказал другим мальчикам, что он отдаст своё печенье любому, кто дёрнет Сьюзен Иллингуорт за косичку. Мало кто захотел сделать это во второй раз.

По окончании первого класса Сьюзен и Майкл совместно получили приз года. Классная руководительница решила, что это — лучший способ предотвратить ещё один инцидент с мороженым. Сьюзен рассказала подругам, что мама Майкла делает за него домашние задания, а Майкл ответил, что, по крайней мере, его домашнее задание написано его собственным почерком.

Соперничество Майкла и Сьюзен продолжалось, пока они не окончили среднюю школу и не поступили в разные университеты: Майкл — в Коннектикутский государственный, Сьюзен — в Джорджтаун с кий. Следующие четыре года они старательно избегали друг друга. Как ни парадоксально, затем их пути пересеклись в доме Сьюзен, когда её родители сделали своей дочери сюрприз — устроили вечеринку по случаю окончания университета. Удивительнее всего было не то, что Майкл принял приглашение, а то, что он вообще пришёл.

Сьюзен не сразу узнала своего бывшего противника — отчасти потому, что он вырос на четыре дюйма и теперь был выше неё. Она предложила ему бокал вина, и Майкл заметил:

— По крайней мере, в этот раз вы не вылили вино мне на голову.

Тут-то она и поняла, кто такой этот красивый юноша.

— Боже, я, небось, тогда вела себя ужасно, — сказала Сьюзен, надеясь, что Майкл начнёт это отрицать.

— Да, ужасно, — сказал он, — но я, наверно, это заслужил.

— Да, заслужил, — ответила Сьюзен, кусая губы.

Затем они стали болтать, как старые друзья, и Сьюзен даже удивилась, что ей стало досадно, когда её подруга по университету подошла к ним и стала флиртовать с Майклом. В этот вечер они больше друг с другом не разговаривали.

На следующий день Майкл позвонил и пригласил Сьюзен пойти с ним в кино на фильм «Адамово ребро» со Спенсером Трейси и Кэтрин Хепбёрн. Сьюзен уже видела эту картину, но почему-то приняла приглашение и сама удивилась, насколько долго примеряла разные платья перед этим первым свиданием.

Ей ужасно понравился фильм, и она гадала, обнимет ли Майкл её за плечи, когда Спенсер Трейси поцелует Кэтрин Хепбёрн. Он не обнял. Но когда они вышли из кинотеатра и переходили улицу, он взял её за руку и не отпускал, пока они не дошли до кафе. Здесь-то у них и произошла первая ссора — точнее, первое расхождение во взглядах. Майкл признался, что в ноябре он будет голосовать за Томаса Дьюи,[1] а Сьюзен твёрдо считала, что Гарри Трумэн должен оставаться в Белом доме. Когда официант поставил перед Сьюзен мороженое и Сьюзен уставилась на него, Майкл сказал:

— Даже не думай об этом.

Сьюзен не удивилась, когда он позвонил на следующий день, хотя она больше часа сидела около телефона, делая вид, что читает.

В это утро Майкл за завтраком признался своей матери, что влюбился с первого взгляда. Мать заметила:

— Но ведь ты же знаешь Сьюзен много лет.

— Нет, — ответил Майкл. — Я вчера встретил её впервые.

И его и её родители были рады, но не удивлены, когда год спустя Майкл и Сьюзен обручились: в конце концов, после той вечеринки они виделись почти каждый день. После университета оба сразу устроились на работу: Майкл — стажёром в страховую компанию «Хартфорд Лайф Иншурэнс», а Сьюзен — учительницей истории в среднюю школу имени Джефферсона, — и решили пожениться во время летних каникул.

Вскоре после свадьбы Сьюзен забеременела, и Майкл не мог скрыть своей радости от того, что станет отцом, а когда на шестом месяце доктор Гринвуд сказал им, что у них будет двойня, он стал вдвое счастливее.

— По крайней мере, это решит хотя бы одну проблему.

— Какую? — спросила Сьюзен.

— Один может быть республиканцем, а другой — демократом.

— Насколько это будет зависеть от меня, такому не бывать, — сказала Сьюзен, поглаживая свой живот.

Сьюзен продолжала преподавать до восьмого месяца, который удачно совпал с пасхальными каникулами. Она прибыла в родильный дом с небольшим чемоданчиком на двадцать восьмой день девятого месяца. Майкл ушёл с работы раньше времени и, приехав в больницу, сообщил Сьюзен, что его повысили в должности, и он теперь будет сотрудником, ведающим счетами клиентов.

— Что это значит? — спросила Сьюзен.

— Это — замысловатое название коммивояжёра, — ответил Майкл. — Но мне прибавят зарплату, а это — не лишнее, раз нам придётся кормить ещё два рта.

Когда Сьюзен положили в родильную палату, доктор Гринвуд предложил Майклу подождать снаружи, потому что при родах близнецов могут быть осложнения.

Майкл ходил взад и вперёд по длинному коридору. Когда он доходил до портрета Джозии Престона, висевшего на стене, то поворачивал обратно. В первый раз он не остановился, чтобы прочесть длинную биографию основателя больницы, помещённую под портретом. Но к тому времени, как доктор вышел из палаты в коридор, Майкл знал эту биографию наизусть.

Доктор Гринвуд медленно подошёл и снял марлевую маску. Майкл попытался угадать выражение его лица. Профессия Майкла требовала умения определить, что волнует потенциального клиента, которому предлагают страхование жизни. Однако в данном случае лицо доктора ничего не выражало. Подойдя ближе, он сказал:

— Поздравляю, мистер Картрайт: у вас два здоровых сына.

Сьюзен родила двух мальчиков: Натаниэля — в 4 часа 37 минут и Питера — в 4 часа 43 минуты. В течение следующего часа родители поочередно ласкали их, пока доктор Гринвуд не намекнул, что и матери и младенцам пора отдохнуть.

— Кормить двух детей — достаточно утомительно; на ночь я положу их в палату усиленного ухода, — добавил он. — Не беспокойтесь, с близнецами мы всегда это делаем.

Майкл проводил своих сыновей до палаты усиленного ухода, где ему опять предложили подождать в коридоре. Счастливый отец прижался носом к стеклу, отделявшему коридор от рядов колыбелек; он смотрел на спящих младенцев, и ему хотелось сказать всем проходящим мимо: «Оба они — мои». Он улыбнулся медсестре, стоявшей около колыбелек: она прикрепила ярлычки с именами к их крошечным ручкам.

Майкл не знал, сколько времени он простоял у двери, но когда он наконец вошёл в палату жены, то обрадовался, что она спит. Он нежно поцеловал её в лоб.

— Дорогая, я зайду к тебе завтра перед работой, — прошептал он, хотя она не могла его слышать.

В лифте он встретил доктора Гринвуда, который уже переоделся в спортивный пиджак и серые брюки.

— Хотел бы я, чтобы все роды проходили так же благополучно, как у вас, — сказал он гордому отцу, когда лифт остановился на первом этаже. — Всё же я сегодня вечером загляну в больницу, мистер Картрайт, чтобы посмотреть, как себя чувствует ваша жена и близнецы. Но не думаю, что будут какие-нибудь осложнения.

— Спасибо, доктор, — сказал Майкл. — Спасибо.

Доктор Гринвуд улыбнулся и пошёл к выходу, но тут в больницу вошла элегантная дама; она была явно на последнем месяце. Это была миссис Рут Давенпорт. Доктор быстро подошёл к ней.

Майкл обернулся и увидел, что тёплая улыбка доктора Гринвуда сменилась озабоченным выражением. Майкл мысленно пожелал доктору, чтобы его новая подопечная родила так же легко, как Сьюзен. Он пошёл к своей машине, думая о том, что ему делать дальше, и всё ещё широко улыбаясь.

Первое, что он должен сделать, — это позвонить своим родителям.

2

Рут Давенпорт уже примирилась с тем, что это — её последний шанс. Доктор Гринвуд по профессиональным соображениям не говорил этого, но после двух выкидышей в течение двух лет он не мог порекомендовать своей пациентке пойти на риск новой беременности.

С другой стороны, её муж, Роберт Давенпорт, не был связан профессиональной этикой, и когда узнал, что его жена в третий раз забеременела, то предъявил ультиматум: «На этот раз чрезмерно не усердствуй»; это был эвфемизм, означавший: «Не делай ничего, что могло бы помешать рождению сына». Роберт Давенпорт почему-то был уверен, что его первенец будет мальчиком. Он также знал, что его жене будет трудно, если не невозможно, «не усердствовать». Ведь она была дочерью Джозии Престона, и часто говорили, что если бы Рут родилась мальчиком, то не её муж, а она в конце концов сменила бы своего отца на посту президента фармацевтической компании «Престон Фармасьютикалс». Но Рут пришлось довольствоваться утешительным призом, когда она унаследовала от своего отца пост председателя больничного треста «Сент-Патрик Хоспитал Траст», с которым семья Престонов была связана в течение четырех поколений.

Хотя некоторые старые члены треста сначала сомневались, что Рут Давенпорт слеплена из того же теста, что и её отец, всего через несколько недель они признали, что она унаследовала не только энергию и рвение своего отца, но и его знания и здравый смысл.

Рут вышла замуж, когда ей было тридцать три года. До этого, конечно, у неё не было недостатка в поклонниках, многие из которых делали всё возможное, чтобы выказать беспримерную преданность наследнице престоновских миллионов. Джозии Престону не пришлось объяснять своей дочери, что такое охотники за приданым, просто потому, что она ни в одного из них не влюбилась. Рут даже начала сомневаться в том, что она вообще на такое способна. Пока не встретила Роберта.

Роберт Давенпорт пришёл в «Престон Фармасьютикалс» с факультета бизнеса Гарвардского университета — отец Рут называл это «ускоренным курсом». В двадцать семь лет Роберт стал вице-президентом, а в тридцать три — самым молодым заместителем председателя компании в её истории, побив рекорд, некогда поставленный самим Джозией Престоном. Тогда-то Рут и влюбилась в человека, которого не прельщали и не повергали в трепет ни фамилия Престона, ни престоновские миллионы. Когда Рут предположила, что она, возможно, должна стать миссис Престон-Давенпорт, Роберт просто спросил:

— Когда я смогу встретить этого парня по фамилии Престон-Давенпорт, который надеется помешать мне стать вашим мужем?

Рут забеременела через несколько недель после свадьбы, и её выкидыш был единственным чёрным пятном в безоблачном существовании молодой четы. Однако даже это превратилось всего лишь в мимолётную тучку на голубом небе, когда через одиннадцать месяцев Рут снова забеременела.

Она председательствовала на собрании больничного треста, когда начались схватки, так что пришлось лишь подняться на лифте на два этажа, чтобы доктор Гринвуд произвёл необходимое обследование. Однако даже его знания, опыт медсестёр и новейшее медицинское оборудование не смогли спасти преждевременно родившегося ребёнка. Кеннет Гринвуд не мог не припомнить, как молодым врачом он столкнулся с той же проблемой, когда родилась сама Рут и целую неделю весь персонал больницы не верил, что она сможет выжить. А теперь, тридцать пять лет спустя, её семье предстояло пережить ту же травму.

Доктор Гринвуд решил в частном порядке поговорить с мистером Давенпортом и предложить ему обдумать вопрос об усыновлении какого-нибудь ребёнка. Роберт неохотно согласился и сказал, что обсудит это со своей женой, когда она оправится.

Прошёл ещё год, и Рут наконец согласилась посетить общество усыновления. Но тут произошло одно из тех совпадений, которые устраивает судьба и которые писателям придумывать запрещено: Рут снова забеременела — как раз в тот день, когда собиралась пойти в приют для подкидышей. На этот раз Роберт был твёрдо намерен бросить вызов судьбе, которая мешала его ребёнку появиться на свет.

Рут последовала совету мужа и ушла с поста председателя больничного треста. Она даже согласилась нанять медсестру на полный рабочий день, чтобы, как сказал Роберт, было кому присматривать за ней. Мистер Давенпорт побеседовал с несколькими претендентками и выбрал из них нескольких, обладавших, как он считал, высокой квалификацией. Его окончательный выбор зависел от того, имеет ли эта медсестра достаточную силу воли, чтобы заставить Рут подчиняться его совету «не усердствовать» и воздержаться от привычки организовывать всё, с чем она сталкивается.

После третьего раунда собеседований Роберт остановился на некой мисс Хезер Никол, которая была старшей медсестрой в родильном отделении больницы «Сент-Патрик». Ему понравился её серьёзный подход к делу и тот факт, что она была не замужем, а внешность её не обещала, что в обозримом будущем это положение изменится. Однако решающим обстоятельством было то, что мисс Никол уже успешно приняла роды у тысячи с лишним женщин.

Роберт с удовлетворением наблюдал, как быстро мисс Никол освоилась в доме, и с течением времени совершенно уверился, что в третий раз всё обойдётся хорошо. Когда без всяких осложнений прошёл пятый, шестой и наконец седьмой месяц беременности Рут, Роберт даже занялся проблемой поиска подходящего имени для новорождённого. Рут выразила лишь одно желание: чтобы, если родится мальчик, его назвали Флетчер Эндрью; но мечтала она только об одном — родить здорового ребёнка.

Роберт был в Нью-Йорке на какой-то медицинской конференции, когда мисс Никол позвонила и, вызвав его из конференц-зала, сообщила, что у его жены начались схватки. Он сказал, что немедленно вернётся поездом и прямо с вокзала на такси приедет в «Сент-Патрик».

Доктор Гринвуд уходил из больницы, успешно приняв роды у миссис Картрайт, когда увидел, что в больницу входит Рут Давенпорт в сопровождении мисс Никол. Он вернулся и встретил их у лифта.

Поместив роженицу в отдельную палату, доктор Гринвуд поспешно собрал лучшую акушерскую группу родильного отделения. Будь миссис Давенпорт обычной роженицей, он и мисс Никол могли бы принять ребёнка без всякой посторонней помощи. Однако, осмотрев Рут, он решил, что для того, чтобы она родила без осложнений, ей потребуется сделать кесарево сечение. Он поднял глаза к потолку и мысленно взмолился, чтобы всё обошлось благополучно, сознавая, что это для неё — последний шанс.

Роды заняли чуть больше сорока минут. Взглянув на голову ребёнка, мисс Никол издала вздох облегчения, но только после того как доктор перерезал пуповину, она сказала:

— Аллилуйя!

Рут, которая всё ещё была под наркозом, не могла видеть довольную улыбку на лице доктора Гринвуда. Он быстро вышел из операционной и сказал ожидавшему в коридоре отцу:

— У вас мальчик.

Пока Рут мирно спала, мисс Никол отнесла Флетчера Эндрью в палату особого ухода, где ему предстояло провести несколько часов вместе с несколькими другими младенцами. Положив ребёнка в колыбельку, она оставила его на попечении другой медсестры и вернулась в комнату Рут, где села в удобное кресло, стоявшее в углу, и начала бороться со сном.

Глубокой ночью мисс Никол вдруг проснулась, услышав, как Рут сказала:

— Могу я увидеть своего сына?

— Конечно, миссис Давенпорт, — ответила мисс Никол, поднимаясь с кресла. — Сейчас я его принесу. Я вернусь через несколько минут.

Идя по коридору, мисс Никол взглянула на часы. Была половина пятого. Она спустилась на пятый этаж и пошла к палате особого ухода. Она тихо открыла дверь, чтобы не разбудить никого из спящих младенцев. Войдя в палату, освещённую небольшой флюоресцентной лампочкой, она увидела медсестру, дремавшую в углу. Мисс Никол не стала её будить: может быть, это были для неё лишь несколько минут сна во время долгой восьмичасовой смены.

Мисс Никол на цыпочках прошла между двух рядов колыбелек, лишь на минуту остановившись, чтобы взглянуть на двух близнецов, спавших в колыбельке рядом с Флетчером Эндрью Давенпортом.

Нагнувшись, чтобы поднять ребёнка, она похолодела. Если вы приняли роды у тысячи с лишним женщин, вы можете с одного взгляда определить смерть. Достаточно было увидеть бледность кожи и пустоту в глазах младенца, чтобы даже не измерять пульс.

Мгновенные решения, принятые другими людьми, могут порой изменить нашу жизнь.



3

Когда доктора Гринвуда разбудили глубокой ночью, чтобы сообщить ему, что один из только что родившихся младенцев умер, он сразу понял, о каком младенце идёт речь. Он также понял, что ему нужно немедленно вернуться в больницу.

Кеннет Гринвуд всегда хотел стать врачом. Проведя всего несколько недель на медицинском факультете, он уже знал, в какой области медицины хочет специализироваться. Каждый день он благодарил Бога за то, что ему позволено следовать своему призванию. Но иногда ему приходилось говорить матери, что она потеряла своего ребёнка. Это всегда бывало нелегко, но сказать это Рут Давенпорт в третий раз…

В пять часов утра на дорогах было так мало машин, что уже через двадцать минут доктор Гринвуд смог припарковаться около больницы. Он быстро прошёл через приёмную и вошёл в лифт до того, как кто-нибудь из персонала больницы успел ему что-то сказать.

— Кто ей сообщит? — спросила медсестра, которая ожидала у лифта на пятом этаже.

— Я сам скажу, — ответил доктор Гринвуд. — Я много лет был другом их семьи.

Медсестра удивлённо взглянула на него.

— Наверно, мы должны благодарить Бога, что другой младенец выжил, — сказала она.

— Другой младенец? — повторил доктор Гринвуд. — Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что Натаниэль совершенно здоров. Это Питер умер.

Доктор Гринвуд с минуту помолчал, пытаясь осмыслить услышанное.

— А как мальчик Давенпортов? — спросил он.

— Насколько я знаю, здоров, — ответила медсестра. — Почему вы спрашиваете?

— Он родился перед тем, как я уехал домой, — сказал он, надеясь, что медсестра не уловила нерешительности у него в голосе.

Доктор Гринвуд медленно прошёл между рядов колыбелек, где одни младенцы мирно спали, а другие — громко ревели, как бы пытаясь доказать, что у них есть лёгкие. Он остановился, дойдя до двойной колыбельки, в которой несколько часов назад оставил близнецов. Натаниэль мирно спал, а его брат лежал неподвижно. Доктор взглянул на табличку в изголовье соседней колыбельки — «Давенпорт, Флетчер Эндрью». Этот младенец тоже мирно спал.

— Конечно, я не могла убрать тельце, пока доктор, который принимал роды…

— Вы можете не напоминать мне о больничных правилах, — необычно резко прервал её доктор Гринвуд. — В какое время вы заступили на смену?

— В двенадцать часов ночи.

— И с тех пор вы всё время были здесь?

— Да, сэр.

— Кто-нибудь входил в палату?

— Нет, доктор, — ответила медсестра. Она решила не упоминать, что примерно час назад она сквозь дрёму слышала, что дверь как будто открылась, — особенно сейчас, когда доктор был явно в дурном настроении. Доктор Гринвуд взглянул на двойную колыбельку, у изголовья которой значилось «Картрайт, Натаниэль и Питер». Он знал, в чём состоит его обязанность.

— Уберите ребёнка в морг, — сказал он негромко. — Я сейчас же напишу отчёт, но матери я до утра ничего не скажу. Нет смысла будить её так рано.

— Да, сэр, — покорно сказала медсестра.

Доктор Гринвуд вышел из палаты, медленно прошёл по коридору и остановился перед дверью палаты, в которой спала миссис Картрайт. Он неслышно открыл дверь и убедился, что пациентка крепко спит. Поднявшись на шестой этаж, он дошёл до палаты миссис Давенпорт и сделал то же самое. Рут тоже спала. Он оглядел комнату, увидел, что мисс Никол спит в углу в кресле; ему показалось, что она на секунду открыла глаза, но он решил её не тревожить и тихо вышел. Он прошёл по коридору и спустился вниз по пожарной лестнице, выходившей на автомобильную стоянку. Он не хотел, чтобы дежурный в приёмной видел, как он вышел из больницы. Ему нужно было подумать.

Через двадцать минут доктор Гринвуд снова лежал в постели, но уснуть он не мог.

Когда в семь часов зазвонил будильник, он всё ещё не спал. Теперь он точно знал, что ему следует делать, но опасался, что последствия его действий будут ощущаться ещё много лет.

* * *

Доктору Гринвуду потребовалось гораздо больше времени, чтобы во второй раз в это утро добраться до больницы, — и не только потому, что движение на дорогах было более оживлённым. Его пугала мысль о том, как сказать Рут Давенпорт, что её ребёнок ночью умер, и он надеялся, что это можно будет сделать без скандала. Он знал, что ему нужно пройти прямо в палату Рут и с ходу объяснить, что случилось, иначе он никогда на это не решится.

— С добрым утром, доктор Гринвуд, — сказала медсестра в приёмной, но он не ответил.

Выйдя из лифта на шестом этаже, он направился к палате миссис Давенпорт, но по мере приближения его шаг всё замедлялся. Перед дверью он остановился, надеясь, что Рут ещё спит. Открыв дверь, он увидел, что Роберт Давенпорт сидит у постели жены. Рут держала на руках младенца. Мисс Никол в палате не было.

Роберт кинулся навстречу доктору Гринвуду.

— Кеннет, — сказал он, тряся его руку, — мы у вас навеки в долгу!

— Вы мне ничего не должны, — тихо ответил доктор Гринвуд.

— Конечно, должны! — воскликнул Роберт и добавил, повернувшись к жене: — Рут, сказать ему, что мы решили?

— Почему нет? Тогда у всех нас будет что отпраздновать, — ответила она, целуя ребёнка в лобик.

— Но сначала мне нужно вам сказать… — начал доктор.

— Никаких «но», — сказал Роберт, — потому что я хочу, чтобы вы первым узнали: я попрошу совет престоновского фонда финансировать строительство нового родильного отделения; вы ведь всегда мечтали, что оно будет построено до того, как уйдёте на пенсию.

— Но… — повторил доктор Гринвуд.

— Кажется, мы согласились, что никаких «но». В конце концов, планы этого строительства составлялись уже несколько лет, — сказал Роберт, взглянув на своего сына. — Так что я не вижу причин, почему мы не можем начать строительство сейчас же. Конечно, если вы не…

Доктор промолчал.

Когда мисс Никол увидела, что доктор Гринвуд выходит из палаты миссис Давенпорт, у неё ёкнуло сердце. Неся в руках младенца, он направился к лифту, чтобы пойти в палату особого ухода. Когда они прошли друг мимо друга по коридору, их глаза встретились, и хотя он ничего не сказал, у неё не было сомнения: он знает, что она сделала.

Минувшей ночью, отнеся младенца обратно в палату особого ухода, она вернулась к миссис Давенпорт и села в углу, думая о том, разоблачат её или нет. Когда доктор Гринвуд заглянул в палату, она пыталась сделать вид, что спит. Она ожидала, что он вызовет её из палаты и скажет ей, что знает правду. Но он вышел так же тихо, как вошёл, и она не знала, что и думать.

Хезер Никол продолжала идти, не отводя глаз от пожарной лестницы в конце коридора. Проходя мимо палаты миссис Давенпорт, она постаралась не убыстрять шаг. Ей оставалось до пожарной лестницы два или три ярда, когда она услышала голос, который сразу же узнала:

— Мисс Никол?

Она застыла на месте, всё ещё устремив взгляд на пожарную лестницу, думая, как ей поступить. Повернувшись, она взглянула на мистера Давенпорта.

— Мне кажется, нам нужно поговорить с глазу на глаз, — сказал он.

Мистер Давенпорт отступил в нишу на другой стороне коридора, полагая, что мисс Никол последует за ним. Она думала, что упадёт: ноги ей не повиновались, и она тяжело опустилась на стул перед мистером Давенпортом. Она не могла понять по его лицу, знает ли он о её проступке. Но по лицу мистера Давенпорта никогда ничего нельзя было понять: такой уж он был человек, и это невозможно было изменить, даже когда дело касалось его личной жизни. Мисс Никол боялась взглянуть ему в глаза, она смотрела куда-то через его левое плечо и видела, как дверь лифта закрылась за доктором Гринвудом.

— Я думаю, вы знаете, о чём я хочу вас попросить, — сказал мистер Давенпорт.

— Да, — сказала мисс Никол, думая о том, возьмёт ли её кто-нибудь когда-нибудь на работу; а может статься, ей грозит тюрьма.

Когда через десять минут доктор Гринвуд снова появился в коридоре, мисс Никол уже точно знала, где она будет работать.

— Когда вы обдумаете это, мисс Никол, позвоните мне в контору, и я поговорю со своим адвокатом.

— Я уже всё обдумала, — сказала мисс Никол, на этот раз глядя мистеру Давенпорту прямо в глаза. — Я буду счастлива остаться в вашей семье няней.

4

Сьюзен держала Ната на руках, не зная, как скрыть свою боль. Её утомили друзья и родственники, которые твердили, что она должна благодарить Бога за то, что один из её близнецов выжил. Как они не понимали, что Питер умер, что она потеряла сына? Майкл надеялся, что Сьюзен оправится, когда вернётся домой. Но этого не случилось. Она без конца говорила о другом своём сыне и держала на ночном столике фотографию обоих младенцев.

Мисс Никол увидела эту фотографию в газете «Хартфорд Курант». Она облегчённо вздохнула, заметив, что хотя оба мальчика унаследовали квадратную челюсть своего отца, у Эндрью Флетчера — светлые курчавые волосы, а у Ната — прямые и тёмные. Но окончательно спас положение Джозия Престон, который всё время твердил, что его внук унаследовал его нос и высокий лоб — в традициях семьи Престонов. Мисс Никол постоянно повторяла эти утверждения раболепным родственникам и льстивым подчинённым, неизменно предваряя это словами: «Как часто замечает мистер Престон…»

Через две недели после своего возвращения домой Рут была снова назначена председателем больничного треста и немедленно занялась выполнением обещания своего мужа построить новое родильное отделение больницы «Сент-Патрик».

Тем временем мисс Никол бралась за любую работу, даже самую чёрную, чтобы позволить Рут возобновить свою деятельность. Она стала для ребёнка няней, ментором, стражем и гувернанткой. Но не проходило дня, чтобы она не боялась, что обман в конце концов раскроется.

Первая опасность возникла, когда позвонила миссис Картрайт и сказала, что устраивает вечеринку по случаю первого дня рождения своего сына, и поскольку Флетчер Эндрью родился в тот же самый день, она хотела бы его пригласить.

— Большое спасибо, — ответила мисс Никол, — но мы тоже устраиваем вечеринку по случаю дня рождения Эндрью, и как жаль, что на ней не будет Натаниэля.

— Пожалуйста, передайте миссис Давенпорт мои наилучшие пожелания и поблагодарите её за то, что нас пригласили на открытие нового родильного отделения в будущем месяце.

Это приглашение мисс Никол не могла отменить.

Как только миссис Давенпорт вечером вернулась домой, мисс Никол предложила ей устроить вечеринку по случаю первого дня рождения Эндрью. Рут решила, что это — отличная идея, и была только рада предоставить мисс Никол всю организацию вечеринки — в том числе и составление списка приглашённых. Но одно дело — организовать вечеринку, а совсем другое — постараться, чтобы её работодатель и миссис Картрайт не встретились на открытии нового родильного отделения.

Фактически познакомил двух женщин доктор Гринвуд, когда повёл гостей осматривать новое отделение. Он не мог поверить, что никто не заметил, насколько дети похожи друг на друга. Мисс Никол отвернулась, когда он на неё взглянул. Она быстро надела детский чепчик на голову Флетчера Эндрью, отчего он стал больше похож на девочку, — ещё до того, как Рут заметила:

— Становится холодно, как бы Эндрью не простудился.

— Когда вы выйдете на пенсию, вы останетесь в Хартфорде, доктор Гринвуд? — спросила миссис Картрайт.

— Нет, мы с женой собираемся жить в нашем семейном доме в Огайо, — ответил доктор, — но, конечно, время от времени мы будем наведываться в Хартфорд.

Мисс Никол издала бы вздох облегчения, если б в это момент доктор не взглянул прямо на неё. Однако, узнав, что доктор Гринвуд не будет жить в Хартфорде, мисс Никол почувствовала большую уверенность, что её тайна не будет раскрыта.

С тех пор, когда бы Эндрью ни приглашали принять участие в каком-нибудь мероприятии, вступить в какую-нибудь группу, заняться каким-нибудь видом спорта или просто отправиться на какой-нибудь летний праздник, первой заботой мисс Никол всегда было обеспечить, чтобы её воспитанник не встретился с кем-либо из семьи Картрайтов. Она добивалась этого с неизменным успехом, не возбуждая никаких подозрений у мистера или миссис Давенпорт.

* * *

В то утро, когда семья Давенпортов получила по почте два письма, мисс Никол окончательно уверилась, что больше ей нечего опасаться. Первое было адресовано мистеру Давенпорту: оно извещало, что Эндрью зачислен в Хочкисскую школу — старейшую частную школу штата Коннектикут. Второе, отправленное из Огайо, вскрыла Рут.

— Как грустно! — заметила она. — Такой милый человек!

— Кто это? — спросил Роберт, оторвавшись от чтения медицинского журнала.

— Доктор Гринвуд. Его жена пишет, что он скончался в минувшую пятницу; ему было семьдесят четыре года.

— Да, он был очень милый человек, — повторил Роберт слова жены. — Наверно, тебе следовало бы поехать на похороны.

— Конечно, я поеду, — сказала Рут. — И Хезер могла бы поехать вместе со мной. В конце концов, она же с ним работала.

— Конечно, — отозвалась мисс Никол, надеясь, что выглядит достаточно удручённой.

* * *

Огорчённая Сьюзен перечитала письмо во второй раз. Она вспомнила, как близко к сердцу доктор Гринвуд принял смерть Питера, как будто он сам был каким-то образом за это ответственен. Наверно, подумала она, ей следует поехать на похороны. Она уже была готова поделиться этой новостью с Майклом, как он вдруг воскликнул:

— Молодец Нат!

— В чём дело? — спросила Сьюзен, удивлённая столь буйным восторгом мужа.

— Нат получил направление-стипендию в школу имени Тафта, — сказал Майкл, размахивая письмом.

Сьюзен не разделяла радости своего мужа от того, что Нату в таком юном возрасте предстоит отправиться в школу-интернат, где учатся дети родителей из совсем другого мира. Как может четырнадцатилетний ребёнок понять, почему его семья не в состоянии позволить себе многое из того, что его школьные товарищи воспринимают как должное? Она давно думала, что Нат должен поступить в среднюю школу имени Джефферсона, которую окончил его отец. Если ей пристало в этой школе преподавать, почему её ребёнку не пристало в ней учиться?

Нат сидел на кровати, перечитывая свою любимую книжку, когда услышал радостное восклицание отца. Он дошёл до той главы, где кит снова ускользал. Мальчик нехотя спрыгнул с кровати и просунул голову в дверь гостиной, чтобы узнать, из-за чего шум. Его родители оживлённо обсуждали (они никогда не ссорились, если не считать старого инцидента с мороженым), в какую школу сыну следует поступить. Нат услышал, как его отец сказал:

— Такая удача бывает раз в жизни. Нат будет учиться с детьми, которые в конечном итоге станут лидерами в самых разных сферах, и это повлияет на всю его жизнь.

— А если он поступит в школу имени Джефферсона, он будет учиться с детьми, для которых он может стать лидером и повлиять на их жизнь.

— Но он получил стипендию, так что нам не нужно будет ничего платить.

— И нам не нужно будет платить, если он поступит в школу имени Джефферсона.

— Но мы должны думать о будущем Ната. После школы имени Тафта он сможет поступить в Гарвард или в Йель.

— Но из школы имени Джефферсона некоторые ученики тоже поступили в Гарвард или в Йель.

— Если бы мне пришлось взять страховку на то, из какой школы больше вероятности…

— Я готова пойти на этот риск.

— А я — нет, — сказал Майкл. — Как-никак, я каждый день по должности занимаюсь оценкой риска.

Нат слушал, как его отец и мать продолжают спорить, ни разу не повышая голоса и не выходя из себя.

— Я бы предпочла, чтобы мой сын кончил эгалитарную[2] школу, а не патрицианскую, — пылко возразила Сьюзен.

— Почему эти понятия — взаимоисключающие? — спросил Майкл.

Нат ушёл в свою комнату, не дожидаясь, что ответит мать. Она всегда говорила, что он должен немедленно посмотреть в словаре значение любого слова, которого раньше не слышал; в конце концов, ведь именно лексикограф из Коннектикута составил лучший в мире словарь. Найдя эти непонятные слова в словаре Уэбстера, Нат решил, что его мать — в большей степени эгалитаристка, чем его отец, но что оба они — не патриции. Он не был уверен, что хочет быть патрицием.

Дочитав главу, Нат снова вышел из своей комнаты. Атмосфера уже не казалась такой накалённой, так что он решился подойти к родителям.

— Может быть, предоставим решение Нату? — сказала Сьюзен.

— Я уже решил, — сказал Нат и сел между родителями. — Ведь вы сами меня учили, что, прежде чем принять решение, нужно выслушать обе стороны.

Пока Нат разворачивал вечернюю газету, родители молчали, поняв, что он подслушал их разговор.

— Ну, и что же ты решил? — спросила Сьюзен.

— Я предпочёл бы поступить в школу имени Тафта, а не Джефферсона, — быстро ответил Нат.

— А можно узнать, почему ты так решил? — спросил Майкл.

Нат, понимая, какие у него заинтересованные слушатели, не торопился отвечать.



— «Моби Дик», — наконец объявил он, разглядывая спортивную страницу.

Он ждал, кто из родителей первым его переспросит.

— «Моби Дик»? — повторили они в один голос.

— Да, — ответил он. — В конце концов, все добрые люди Коннектикута считали, что великий кит — это патриций моря.

5

— Каждый вершок — ученик Хочкиса, — сказала мисс Никол, оглядывая Эндрью в зеркале. Белая рубашка, синий пиджак и коричневые вельветовые брюки. Мисс Никол поправила на нём белый галстук с синими полосками и сняла пылинку с рубашки.

— Каждый вершок, — повторила она.

Эндрью хотел сказать, что ростом он всего пять футов и три дюйма, но тут в комнату вошёл его отец. Эндрью поправил часы — подарок деда с материнской стороны, всё ещё увольнявшего людей за опоздания на работу.

— Я уже положил твои чемоданы в машину, — сказал отец, тронув сына за плечо.

Это замечание напомнило Эндрью, что он уезжает из дома.

— До дня благодарения — меньше трёх месяцев, — добавил отец.

Три месяца — это четверть года — весьма значительный кусок твоей жизни, если тебе всего четырнадцать лет.

Эндрью вышел во двор, не оглядываясь на дом, который он любил и который он не увидит четверть года. Дойдя до машины, он открыл дверцу для матери. Затем пожал руку мисс Никол, как если бы они были старые друзья, и сказал, что будет рад её увидеть в день благодарения. Ему показалось, что она плакала. Он отвернулся, помахал рукой экономке и повару и сел в машину.

Когда они ехали по улицам Фармингтона, он смотрел на знакомые дома, которые до сих пор считал центром вселенной.

— Пиши домой каждую неделю, — сказала ему мать.

Он не ответил, потому что мисс Никол уже повторяла это по два раза в день в течение последнего месяца.

— И если тебе понадобятся дополнительные деньги, позвони мне, — добавил отец.

Отец явно не читал брошюру о правилах школы. Эндрью не стал напоминать ему, что ученикам Хочкиса позволялось в течение первого года иметь лишь десять долларов в семестр. Это было написано на седьмой странице, и мисс Никол подчеркнула это правило красным карандашом.

Во время короткой поездки никто не сказал больше ни слова. Отец остановил машину перед вокзалом и вышел. Эндрью оставался сидеть, пока мать не открыла дверцу с его стороны. Тогда он быстро вышел, не желая показать, насколько нервничает. Мать попыталась взять его за руку, но он быстро обежал машину, чтобы помочь отцу достать вещи из багажника.

К ним подошёл носильщик в синей фуражке. Погрузив чемоданы на тележку, он повёз её на перрон и остановился около восьмого вагона. Пока носильщик погружал чемоданы в вагон, Эндрью обернулся, чтобы попрощаться с отцом. Он настоял на том, чтобы с ним в поезде в Лейквилл ехал только один из родителей, и, так как его отец когда-то окончил школу имени Тафта, с ним поехала мать. Теперь он жалел о своей настойчивости.

— Счастливого пути! — сказал отец, пожимая ему руку. («Какие глупости родители говорят на вокзале», — подумал Эндрью; гораздо важнее было сказать, чтобы он хорошо учился.) — И не забывай писать!

Эндрью сел в поезд вместе с матерью, и, когда поезд тронулся, он даже не взглянул в окно на отца, полагая, что так будет выглядеть более взрослым.

— Хочешь позавтракать? — спросила мать, когда носильщик поставил его чемоданы на верхнюю полку.

— Да, пожалуйста, — ответил Эндрью, приободрившись впервые за утро.

Другой человек в железнодорожной форме провёл их к их столику в вагоне-ресторане. Эндрью просмотрел меню и спросил мать:

— А что, если я закажу полный завтрак?

— Заказывай, что хочешь, — ответила она, как бы читая его мысли.

Эндрью улыбнулся, когда подошёл официант.

— Яичницу из двух яиц с сосисками и беконом, и тост, — сказал Эндрью.

— А для вас, мадам? — спросил официант.

— Только кофе с тостом, спасибо.

— Первый школьный день вашего сына? — спросил официант.

Миссис Давенпорт улыбнулась и кивнула.

— Откуда он знает? — удивился Эндрью.

Эндрью нервно проглотил завтрак, не зная, придётся ли ему снова сегодня есть. В брошюре не было упоминания об обеде, и дед сказал ему, что учеников Хочкиса кормят только один раз в день. Мать всё время повторяла, что, когда он ест, он должен класть нож и вилку на стол.

— Нож и вилка — это не самолёты, им незачем оставаться в воздухе дольше, чем необходимо, — говорила она. Он не знал, что она нервничает не меньше его.

Когда мимо их стола проходил мальчик, одетый так же, как он, Эндрью отворачивался к окну, надеясь, что его не заметят, потому что ни у кого из них не было такой новой формы, как у него. Когда поезд подошёл к станции, его мать допивала третью чашку кофе.

— Приехали, — объявила она, хотя это и так было ясно.

Эндрью посмотрел на надпись «Лейквилл»; несколько мальчиков выпрыгнули из поезда, пожимая друг другу руки и обмениваясь приветствиями:

— Ну, как прошли твои каникулы?

— Рад снова тебя видеть!

Эндрью взглянул на мать и мысленно пожелал ей раствориться в клубах дыма. Мать была ещё одним свидетельством того, что он — новичок.

Два высоких мальчика в синих двубортных пиджаках и серых брюках начали направлять учеников к ожидавшему их автобусу. Эндрью молился, чтобы родителей в автобус не пускали, иначе все поймут, что он — новенький.

— Фамилия? — спросил один из мальчиков, когда Эндрью вышел из поезда.

— Давенпорт, сэр, — ответил Эндрью, оглядывая мальчика. Станет ли он когда-нибудь таким же высоким?

Мальчик улыбнулся.

— Не называй меня «сэр». Я — не учитель, я — только старший проктор.[3]

Эндрью опустил голову. Он произнёс первое слово — и сразу же остался в дураках.

— Твой багаж уже в автобусе, Флетчер?

«Флетчер?» — подумал Эндрью. Конечно, ведь его полное имя — Флетчер Эндрью Давенпорт; он не поправил высокого мальчика, боясь сделать ещё одну ошибку.

— Да, — ответил он.

Мальчик обратился к матери Эндрью.

— Благодарю вас, миссис Давенпорт, — сказал он, сверившись со своим списком. — Желаю вам приятной поездки обратно в Фармингтон. С Флетчером всё будет в порядке.

Эндрью протянул руку, стремясь предотвратить материнские объятия. Если бы только матери могли читать мысли своих детей! Он содрогнулся, когда она его обняла. Но где ему было понять, что она чувствовала? Когда она его наконец отпустила, он быстро юркнул в толпу детей, садившихся в автобус. Он заметил мальчика ещё ниже ростом, который сидел один и смотрел в окно, и быстро сел рядом.

— Меня зовут Флетчер, — сказал он, называя имя, которым окрестил его проктор. — А тебя?

— Джеймс, — ответил мальчик, — но друзья зовут меня Джимми.

— Ты — новенький? — спросил Флетчер.

— Да, — сказал Джимми, не отрывая глаз от окна.

— Я тоже, — сказал Флетчер.

Джимми вынул платок и сделал вид, что сморкается; потом он наконец повернулся к своему новому товарищу.

— Откуда ты? — спросил он.

— Из Фармингтона.

— Где это?

— Около Хартфорда.

— Мой отец работает в Хартфорде, — сказал Джимми, — он — государственный служащий. А твой отец что делает?

— Он продает лекарства, — ответил Флетчер.

— Ты любишь футбол? — спросил Джимми.

— Да, — ответил Флетчер — не потому, что он любил футбол, а потому, что знал, что Хочкинс был победителем футбольных чемпионатов в последние четыре года, — миссис Никол это тоже подчеркнула в брошюре школьных правил.

Дальнейший разговор состоял из серии вопросов, на которые каждый из них редко знал, что ответить. Это было странное начало того, что впоследствии стало дружбой на всю жизнь.

6

— Без сучка без задоринки, — сказал мистер Картрайт, оглядывая сына в зеркале. Он поправил на сыне синий галстук и снял волосинку с его пиджака.

— Безукоризненно, — сказал он.

Пять долларов за пару вельветовых брюк — это всё, о чём Натаниэль думал, хотя его отец настаивал, что они полностью стоят этих денег.

— Сьюзен, поторопись, а то мы опоздаем, — позвал отец, глядя на лестницу.

Но до того как Сьюзен наконец появилась, чтобы пожелать сыну удачи в его первый школьный день, Майкл успел положить чемодан сына в машину и вывести машину из гаража на дорожку. Она обняла сына, и он подумал, что, слава Богу, этого не видел никто из учеников школы имени Тафта. Он надеялся, что его мать уже преодолела своё разочарование из-за того, что он не выбрал среднюю школу имени Джефферсона, потому что он уже и сам об этом сожалел. В конце концов, поступи он в школу имени Джефферсона, он мог бы каждый вечер бывать дома.

Натаниэль сел в машину рядом с отцом и взглянул на часы на щитке управления. Было почти семь часов.

— Поехали, папа, — сказал он, опасаясь опоздать в школу в первый же день.

Когда они выбрались на шоссе, Майкл выехал на левую полосу и довёл скорость до шестидесяти пяти миль в час — на пять миль выше разрешённой, — посчитав, что вряд ли в такой ранний час его остановит полиция. Хотя Натаниэль был уже раньше в школе на собеседовании, он всё ещё боялся того момента, когда отец проведёт свой старый «студебеккер» через огромные чугунные ворота и медленно поедет по подъездной дорожке длиной в целую милю. Он почувствовал облегчение, увидев, что за ними пристроились ещё две или три машины, хотя и не знал, едут в них новички или нет. Отец повёл машину следом за «кадиллаками» и «бьюиками» на стоянку, не зная, где ему следует припарковать машину: он, как-никак, был отец-новичок. Натаниэль выпрыгнул из машины ещё до того, как отец дёрнул ручной тормоз. Но тут мальчик замешкался. Нужно ли ему идти следом за учениками, направлявшимися в Тафт-холл, или новичкам полагалось пойти в какое-то другое место?

Его отец, не колеблясь, пошёл вместе с другими учениками и остановился, когда высокий самоуверенный молодой человек свысока взглянул на Натаниэля и спросил:

— Ты — новый ученик?

Натаниэль ничего не ответил, так что ответить пришлось его отцу:

— Да.

Молодой человек пристально взглянул на него и спросил:

— Фамилия?

— Картрайт, сэр, — ответил Натаниэль.

— Ах да, начинающий. Ты зачислен в класс мистера Хаскинса, значит, ты — толковый парень. Только такие учатся у мистера Хаскинса.

Натаниэль опустил голову, а его отец улыбнулся.

— Значит, пойдёшь в Тафт-холл, — сказал молодой человек. — Можешь сесть, где хочешь, на трёх передних рядах слева. Когда пробьёт девять часов, перестань разговаривать и молчи, пока директор и остальные учителя не выйдут из холла.

— А потом что мне делать? — спросил Натаниэль, пытаясь скрыть свой страх.

— Тебе всё скажет твой классный руководитель, — сказал молодой человек и обратился к Майклу. — С Натом всё будет в порядке, мистер Картрайт. Желаю вам приятного возвращения домой, сэр.

В этот момент Натаниэль решил, что в дальнейшем его всегда будут звать Нат, хотя и понимал, что мать будет этим недовольна.

Войдя в Тафт-холл, Нат опустил голову и быстро пошёл по длинному проходу, надеясь, что никто его не заметит. Он увидел пустое место в конце второго ряда и сел туда. Он взглянул на ученика, который сидел слева от него, опустив голову на руки. То ли он молился, то ли был ещё более напуган, чем Нат.

— Меня зовут Нат, — сказал он.

— Меня — Том, — ответил мальчик, не поднимая головы.

— Ну, и что будет теперь?

— Не знаю. Но пусть уж хоть что-нибудь начнётся, — сказал Том; тут часы пробили девять, и все замолчали.

Нат смотрел, как по проходу проследовала цепочка учителей — никаких учительниц. Они поднялись на сцену и заняли свои места. Два места остались свободными. Они начали тихо переговариваться между собой. Ученики молчали.

— Чего мы ждём? — прошептал Нат, и, как бы в ответ на его вопрос, все встали — в том числе учителя, сидевшие на сцене. Нат не решился оглянуться, когда услышал шаги двух людей, шедших по проходу. Через несколько секунд школьный священник и директор школы прошли мимо него, поднялись и сели на два свободных места. Все остались стоять; священник выступил вперёд, чтобы провести короткую службу, включавшую молитву, и в конце концов все спели «Боевой гимн Республики».[4]

Затем священник вернулся на своё место и вперёд выступил директор школы Александер Инглфилд. Он с минуту помолчал, оглядывая учеников. Затем протянул вперёд руки ладонями вниз, и все сели. Триста восемьдесят пар глаз смотрели на человека ростом в шесть футов два дюйма, с густыми пушистыми бровями и квадратной челюстью. Это была внушительная фигура, и Нат надеялся никогда с ним больше не встретиться.

Директор обратился к ученикам с пятнадцатиминутной речью. Он рассказал длинную историю школы, отличавшейся академическими и спортивными успехами, и напомнил девиз школы:

— Non ut sibi ministretur sed ut ministret, — сказал он.

— Что это значит? — прошептал Нат.

— Не чтобы тебе служили, но самому служить, — так же шёпотом ответил Том.

В завершение директор объявил, что есть две вещи, которые даже прогульщик не должен пропускать: экзамен и футбольный матч против команды Хочкисской школы — и, как бы подчёркивая, что из этих двух вещей важнее, обещал, что если команда Тафта победит команду Хочкиса на ежегодном футбольном матче, ученикам будут предоставлены дневные каникулы. Это объявление было встречено всеобщим восторженным криком, хотя каждый мальчик дальше третьего ряда знал, что за последние четыре года подобной победы ни разу не было.

Когда восторженные возгласы утихли, директор ушёл со сцены, сопровождаемый священником и учителями. Как только они вышли, гул разговоров возобновился, и старшие ученики стали выходить из зала; только мальчики в первых трёх рядах молча оставались сидеть, потому что не знали, что им делать.

Им недолго пришлось ждать: вскоре перед ними появился какой-то пожилой учитель — вообще-то ему был всего пятьдесят один год, но Нату он казался пожилым, потому что выглядел гораздо старше, чем его отец. Это был невысокий человек, приземистый, с полукругом седых волос на почти лысой голове. Говоря, он держался руками за края своего пиджака, подражая директору.

— Меня зовут Хаскинс, — сказал он. — Я — руководитель младшего класса. Мы начнём с ориентировочного обзора школы, который закончится в первую перемену в десять тридцать. А в одиннадцать часов вы приметесь за учёбу. Ваш первый урок — американская история. — Нат нахмурился, потому что история никогда не была его любимым предметом. — Затем будет обеденный перерыв. Не очень надейтесь наесться до отвала. — Мистер Хаскинс криво ухмыльнулся; несколько мальчиков засмеялись. — Но такова одна из древних традиций Тафта, о чём каждый из тех, кто следует по стопам своего отца, наверняка был уже предупреждён. — Один или два мальчика, в их числе Том, улыбнулись.

Когда начался ориентировочный обзор школы, Нат ни на шаг не отставал от Тома, который, кажется, заранее знал всё, что Хаскинс собирается сказать. Нат быстро узнал, что не только отец Тома, но и его дед были когда-то выпускниками школы имени Тафта.

К тому времени, как обзор окончился, они успели увидеть всё, от озера до медпункта. Нат и Том уже были лучшими друзьями. Когда через двадцать минут они вошли в класс, то сразу сели рядом.

Часы пробили одиннадцать, и в класс вошёл мистер Хаскинс. За ним шёл какой-то мальчик, весь излучающий самоуверенность. Мистер Хаскинс следил за новым учеником, когда тот садился на одно из оставшихся свободных мест.

— Фамилия?

— Ралф Эллиот.

— Пока вы учитесь в Тафте, это последний раз, когда вы опаздываете в мой класс, — сказал мистер Хаскинс. — Вам ясно, Эллиот?

— Да, — мальчик помедлил, прежде чем добавить: — сэр.

Мистер Хаскинс оглядел класс.

— Наш первый урок, как я уже говорил, будет посвящён американской истории, что более чем уместно, если вспомнить, что нашу школу основал брат бывшего президента Соединённых Штатов.

Учитывая, что портрет Уильяма Хоуарда Тафта[5] висел в актовом зале, а бюст его брата стоял во дворе, самому нелюбознательному ученику нетрудно было сообразить, о ком идёт речь.

— Кто был первым президентом Соединённых Штатов? — спросил мистер Хаскинс.

Все подняли руки. Мистер Хаскинс кивнул одному из учеников в первом ряду.

— Джордж Вашингтон, сэр.

— А вторым?

Рук уже было меньше, и на этот раз мистер Хаскинс выбрал Тома.

— Джон Адамс, сэр.

— Правильно. А третьим?

Только два ученика подняли руки: Нат и опоздавший мальчик. Хаскинс указал на Ната.

— Томас Джефферсон, с 1801-го до 1809 года, сэр.

Хаскинс кивнул, удостоив правильный ответ улыбкой.

— Ну а четвёртым?

— Джеймс Мэдисон, с 1809-го до 1817 года.

— А пятым, Картрайт?

— Джеймс Монро, с 1817-го до 1825 года.

— А шестым, Эллиот?

— Джон Куинси Адамс, с 1825-го до 1829 года.

— А седьмым, Картрайт?

Нат подумал.

— Я не помню, сэр.

— Вы не помните, Картрайт, или вы просто не знаете? — Хаскинс помедлил. — Это разные вещи, — добавил он. Затем снова обратился к Эллиоту.

— Кажется, Уильям Генри Гаррисон, сэр.

— Нет, он был девятым президентом, Эллиот, с 1841 года; но так как он умер от пневмонии через месяц после инаугурации, мы не потратим на него слишком много времени, — сказал Хаскинс. — Пусть каждый из вас к завтрашнему утру выяснит фамилию седьмого президента. А теперь вернёмся к отцам-основателям Соединённых Штатов. Можете записывать за мной, потому что к уроку на следующей неделе каждый из вас должен будет написать сочинение на три страницы на эту тему.

Нат написал три страницы уже к концу урока, тогда как у Тома получилось меньше страницы. Когда после урока они выходили из класса, Эллиот прошмыгнул перед ними.

— Он, кажется, серьёзный соперник, — заметил Том.

Нат не ответил.

Он не знал, что Эллиоту предстоит быть его серьёзным соперником всю жизнь.

7

Ежегодный футбольный матч[6] между Хочкисом и Тафтом был спортивной кульминацией семестра. Поскольку обе команды провели сезон без поражений, мало что обсуждалось так горячо.

Флетчер тоже был очень возбуждён и в своём еженедельном письме к матери перечислил всех членов своей команды, хотя и понимал, что эти фамилии для неё — пустой звук.

Матч должен был состояться в последнюю субботу октября, и после финального свистка всем школьникам предстояло получить свободный уикенд плюс ещё один свободный день, если их команда победит.

В понедельник перед матчем класс Флетчера держал первый из экзаменов семестра, но перед этим директор школы объявил:

— Жизнь состоит из серии зачётов и экзаменов, и поэтому у нас экзамены проводятся в конце каждого семестра.

Вечером во вторник Флетчер позвонил матери сказать, что, по его мнению, он сдал экзамен неплохо.

В среду он сказал Джимми, что он в этом не уверен.

В четверг он просмотрел все свои заметки и усомнился: получит ли вообще проходной балл.

В пятницу утром оценки были вывешены на доске объявлений, и в списке подготовительного класса фамилия Флетчера Давенпорта была первой. Он сразу же побежал к ближайшему телефону и позвонил матери. Рут не могла скрыть радости, узнав об успехе своего сына, но не сказала ему, что отнюдь не удивлена.

— Тебе нужно это отпраздновать, — сказала она.

В субботу утром на общем собрании школы священник вознёс молитвы за непобедимую футбольную команду, которая играла только во славу Господа. Затем Господу было сообщено имя каждого игрока, дабы Святой Дух благословил каждого. Директор школы явно не сомневался, какую команду Господь поддержит в субботу.

В Хочкисе всё распределялось по старшинству, даже места учеников на стадионе. Во время первого семестра ученикам подготовительного класса отводились места в последних рядах стадиона.

Поскольку игра с Тафтом пришлась на уикенд перед отъездом домой, родители Джимми пригласили Флетчера на пикник.

— А какой у тебя отец? — спросил Джимми перед матчем.

— Он — в порядке, — ответил Флетчер. — Но я должен тебя предупредить, что он когда-то окончил школу Тафта, и он — республиканец. А твой отец какой? Я ещё ни разу в жизни не видел сенатора.

— Он — политик до мозга костей; по крайней мере, так его называют газеты, — сказал Джимми. — Но я не очень понимаю, что это значит.

Утром перед матчем никто не мог сосредоточиться на уроке химии, хотя мистер Бэйли хотел торжественно продемонстрировать воздействие кислоты на цинк — конечно, не помогло и то, что Джимми отключил газ, и мистер Бэйли даже не смог зажечь горелку Бунзена.[7]

В двенадцать часов прозвенел звонок, и триста восемьдесят орущих мальчиков высыпали во двор, крича:

— Хочкис, Хочкис победит!

Флетчер пробежал всю дорогу до места сбора, чтобы быстрей встретиться со своими родителями.

— Как ты поживаешь, Эндрью, дорогой? — спросила мать, выходя из машины.

— Флетчер, Флетчер, в Хочкисе я Флетчер, — прошептал он, надеясь, что никто из мальчиков не слышал слова «дорогой». Он пожал руку отцу и добавил: — Мы должны сразу же бежать на стадион, потому что нас пригласили к сенатору Гейтсу и миссис Гейтс на ленч.

Отец Флетчера поднял брови.

— Насколько я помню, сенатор Гейтс — демократ, — сказал он с некоторым презрением.

— И бывший капитан футбольной команды Хочкиса, — сказал Флетчер. — Я — в одном классе с его сыном Джимми, и он — мой лучший друг, так что лучше бы мама сидела рядом с сенатором, а ты, папа, если хочешь, можешь сидеть на другом конце стадиона вместе с учениками Тафта.

— Нет, пожалуй, я как-нибудь выдержу соседство с сенатором. Будет приятно находиться рядом с ним, когда Тафт выиграет матч.

Был ясный осенний день, и все трое пошли по ковру из опавших листьев прямо к стадиону. Рут попыталась взять Флетчера за руку, но тот упорно держался на некотором расстоянии, чтобы этого не допустить. Ещё не дойдя до стадиона, они услышали крики зрителей, собравшихся на матч.

Флетчер увидел Джимми, который стоял рядом с олдс-мобилем, на заднем откидном борту которого красовались роскошные закуски. Высокий элегантный мужчина выступил вперёд.

— Здравствуйте, меня зовут Гарри Гейтс.

Сенатор протянул руку, приветствуя родителей Флетчера.

Отец Флетчера пожал руку сенатора.

— Здравствуйте, сенатор. Меня зовут Роберт Давенпорт, а это — моя жена Рут.

— Зовите меня Гарри. Это — Марта, моя жена. Я зову её «моя первая жена», чтобы она знала своё место.

Миссис Гейтс выступила вперёд, чтобы приветствовать их обоих.

— Хотите выпить? — спросила Марта, даже не улыбнувшись шутке, которую она слышала уже много раз.

— Нужно торопиться, — сказал сенатор, взглянув на часы. — Мы должны подкрепиться перед началом матча. Разрешите мне поухаживать за вами, Рут, а ваш муж пусть сам о себе позаботится. Я могу учуять республиканца за сто шагов.

— Дело обстоит ещё хуже, — сказала Рут.

— Только не говорите мне, что он — выпускник Тафта. Я собираюсь внести законопроект, по которому учёба в Тафте будет караться смертной казнью. Флетчер, подойдите и побеседуйте со мной, потому что я буду игнорировать вашего отца.

Флетчер был польщён этим приглашением и сразу начал расспрашивать сенатора о работе коннектикутского законодательного собрания.

— Эндрью, — сказала Рут.

— Флетчер, мама.

— Флетчер, не думаешь ли ты, что сенатору может быть приятно поговорить о чём-нибудь другом, кроме политики?

— Нет, всё в порядке, Рут, — заверил её Гарри. — Избиратели редко задают такие серьёзные вопросы, и я надеюсь, что мышление вашего сына повлияет и на Джимми.

После того как закуски были убраны, вся группа двинулась к стадиону, усевшись на свои места всего за несколько минут до начала матча. Места были такие, о которых ученики подготовительного класса и мечтать не могли, но ведь сенатор Гейтс не пропустил ни одного матча со школой имени Тафта с тех пор, как окончил свою школу. Когда стрелка часов приблизилась к двум, Флетчер не мог сдержать своего возбуждения. Он взглянул на противоположную трибуну, где сидели болельщики Тафта, — и влюбился.

* * *

Глаза Ната были прикованы к лицу над буквой «А».

— Нат — лучший ученик в нашем классе, — сказал Том отцу Ната. Майкл улыбнулся.

— Только не забудь, — добавил Нат, — что я побил Ралфа Эллиота всего на один балл.

— Интересно, это не сын Макса Эллиота? — спросил отец Ната, словно про себя.

— Кто такой Макс Эллиот?

— В нашем деле он — то, что называют «недопустимым риском».

— Почему? — спросил Нат, но его отец не стал распространяться на эту тему и был рад, что его сына отвлекли девушки из группы поддержки, исполнявшие ритуальный боевой танец. Нат остановил взгляд на второй девушке слева, которая, казалось, улыбалась ему, хотя он понимал, что для неё он был только пылинкой в заднем ряду трибуны.

— Если я не ошибаюсь, ты вырос, — сказал отец Ната, заметив, что его брюки на дюйм не достают до ботинок. Он задумался о том, как часто ему придётся покупать сыну новую одежду.

— Но школьная еда тут, во всяком случае, ни при чем, — ответил Том — все ещё самый низкорослый ученик своего класса. Его взгляд остановился на группе танцующих девушек.

— В которую из них ты влюбился? — спросил Том, ущипнув Ната за руку.

— Что?

— Ты же слышал, что я сказал.

Нат повернулся, чтобы отец не смог услышать его ответа.

— Во вторую слева, с буквой «А» на свитере.

— Диана Колтер, — сказал Том, довольный, что он знает что-то, неизвестное его другу.

— Откуда ты знаешь, как её зовут?

— Потому что она — сестра Дана Колтера.

— Но он — самый уродливый игрок в команде, — сказал Нат. — У него — уши, как цветная капуста, и сломанный нос.

— И Диана была бы такая же, если бы играла в команде каждую неделю последние пять лет, — заметил Том.

— Что ты ещё о ней знаешь?

— Ага, значит, это серьёзно, — сделал вывод Том; настал черёд Ната ущипнуть своего друга. — Что, решил прибегнуть к физическому насилию? Это не в традициях Тафта. Бей противника силой своих доводов, а не силой своих кулаков, как сказал, если не ошибаюсь, Оливер Уэнделл Холмс.[8]

— Ладно, перестань бубнить и отвечай на вопрос, — сказал Нат.

— Честно, я больше ничего о ней не знаю. Знаю только, что она учится в Уэстовере и играет правой крайней в их хоккейной команде.

— О чём вы там шепчетесь? — спросил отец Ната.

— О Дане Колтере, — не моргнув глазом, ответил Том. — Он — наш полузащитник. Я рассказывал Нату, что он каждое утро съедает яичницу из восьми яиц.

— Откуда ты знаешь? — спросила мать Ната.

— Потому что одно из этих яиц — всегда моё, — сказал Том жалобным тоном.

Родители Ната рассмеялись, а Нат продолжал смотреть на букву «А» в слове «ТАФТ». Он впервые в жизни по-настоящему заметил девушку. Его отвлёк неожиданный рёв, когда все болельщики на его стороне стадиона поднялись, чтобы приветствовать команду Тафта, вышедшую на поле. Через несколько секунд на другой стороне поля появилась команда Хочкиса, и их болельщики восторженно поднялись на ноги.

* * *

Флетчер тоже стоял, неотрывно глядя на болельщицу с буквой «А» на свитере. Он чувствовал себя неловко из-за того, что первая девушка, в которую он влюбился, болела за школу имени Тафта.

— Похоже, вы не обращаете внимания на нашу команду, — прошептал сенатор на ухо Флетчеру.

— О нет, сэр, — ответил Флетчер, немедленно повернувшись к игрокам Хочкиса, которые начали разминку.

Оба капитана подбежали к судье, который ожидал их на пятидесятиярдовой черте. Капитан Хочкиса подбросил вверх монетку; она сверкнула на солнце и упала в грязь. Увидев профиль Вашингтона, игроки Тафта стали хлопать друг друга по спине.

— Ему нужно было заказать орла, — сказал Флетчер.

* * *

Нат продолжал смотреть на Диану и думал, как он может с ней встретиться. Дан Колтер был богом. Как может новичок надеяться взобраться на Олимп?

— Хорошая пробежка, — крикнул Том.

— Чья? — спросил Нат.

— Колтера, конечно.

— Колтера?

— Не говори мне, что ты всё ещё видишь только его сестру.

— Да нет.

— Тогда ты сможешь мне сказать, сколько ярдов мы выгадали. Нет, я так и знал, ты даже не смотришь на поле. Я думаю, пора избавить тебя от страданий.

— Что ты имеешь в виду?

— Придётся мне устроить тебе свидание.

— Ты можешь это сделать?

— Конечно; её отец — местный торговец машинами, и мы всегда покупаем наши машины у него, так что тебе просто нужно приехать к нам на каникулы.

Том не расслышал, принял ли его друг приглашение: его ответ был заглушён рёвом болельщиков Тафта, потому что их команда перехватила инициативу.

Когда свисток судьи возвестил об окончании первой четверти, Нат издал самый громкий вопль, забыв, что его команда проигрывает. Он остался стоять, надеясь, что девушка с кудрявыми волосами и чарующей улыбкой его заметит. Но где там: она возбуждённо прыгала и вдохновляла болельщиков Тафта кричать ещё громче.

Свисток, возвещавший начало второй четверти, прозвучал слишком быстро, и девушка с буквой «А» исчезла: её заслонили тридцать мускулистых громил. Нат нехотя сел на своё место и сделал вид, что сосредоточился на игре.

* * *

— Могу я на минуту одолжить ваш бинокль, сэр? — спросил Флетчер отца Джимми в перерыве после первого тайма.

— Конечно, мой мальчик, — сказал сенатор, передавая ему бинокль. — Верните мне его, когда начнётся игра.

Флетчер не уловил намёка в словах сенатора, направив бинокль на девушку с буквой «А» на свитере.

— Которая из них вас так заинтересовала? — прошептал сенатор.

— Я просто смотрю на игроков Тафта, сэр.

— Их, кажется, ещё нет на поле, — сказал сенатор; Флетчер покраснел. — «T», «А», «Ф» или «T»? — спросил отец Джимми.

— «А», сэр, — признался Флетчер.

Сенатор взял у Флетчера бинокль, навёл его на вторую девушку слева и подождал, пока она повернулась лицом.

— Я одобряю ваш выбор, молодой человек, но что вы собираетесь делать?

— Не знаю, сэр, — беспомощно сказал Флетчер. — Честно говоря, я даже не знаю, как её зовут.

— Диана Колтер.

— Откуда вы знаете? — изумился Флетчер; может быть, сенаторы вообще знают всё на свете?

— Изучение материала, мой мальчик. Вас этому в Хочкисе ещё не учили? — Флетчер удивлённо посмотрел на сенатора. — Всё, что вам нужной вы можете найти на одиннадцатой странице программы, — добавил сенатор, передавая Флетчеру открытую брошюру. На одиннадцатой странице были перечислены капитаны групп поддержки каждой команды.

— Диана Колтер, — повторил Флетчер, глядя на фотографию.

Она была на год моложе Флетчера — в тринадцать лет женщины ещё не боятся назвать свой возраст, — и она ещё играла на скрипке в школьном оркестре. Как жаль, что он не послушался матери и не стал учиться играть на рояле!

* * *

С трудом выигрывая ярд за ярдом, команда Тафта наконец пересекла черту и стала лидировать. Диана Колтер, как ей было положено по должности, стала энергично поощрять болельщиков.

— Да, крепко тебя прихватило. Придётся мне вас познакомить, — сказал Том.

— Ты действительно её знаешь?

— Конечно, — ответил Том. — Мы ходили на одни и те же вечеринки с двухлетнего возраста.

— Интересно, есть ли у неё ухажёр, — сказал Нат.

— Откуда мне знать? Приезжай и проведи с нами хотя бы неделю на каникулах, а остальное — моё дело.

— Ты правда это сделаешь?

— Это тебе будет кое-чего стоить.

— Что ты имеешь в виду?

— Постарайся сделать все каникулярные задания, прежде чем к нам явиться, — тогда мне не придётся дважды проверять все факты.

— Идёт! — сказал Нат.

* * *

Свисток возвестил начало третьей четверти, и после серии блестящих пассов команда Хочкиса приблизилась к штрафной площадке и снова стала лидировать — и так продолжалось до конца четверти.

— Эй, Тафт, эй, Тафт, ты вернулся в свой ландшафт, — фальшиво пропел сенатор, когда команды взяли тайм-аут.

— Ещё одна четверть впереди, — напомнил Флетчер сенатору, когда тот передавал ему бинокль.

— Вы, наконец, решили, за какую команду вы болеете, молодой человек, или вы всё ещё увлечены тафтовской Матой Хари.[9]

Флетчер выглядел озадаченным: как только он вернётся в школу, он должен выяснить, кто такая эта Мата Хари.

— Она, наверно, местная, — продолжал сенатор. — Если так, то моему штату потребуется не больше двух минут, чтобы выяснить всё, что вы о ней хотите знать.

— Даже её адрес и номер телефона? — спросил Флетчер.

— Даже есть ли у неё кавалер, — ответил сенатор.

— Не злоупотребляете ли вы своим служебным положением? — спросил Флетчер.

— Чёрт возьми, конечно! — ответил сенатор Гейтс. — Но любой политик это сделает, чтобы обеспечить себе два лишних голоса на будущих выборах.

— Но это не поможет мне встретиться с ней, если я останусь в Фармингтоне.

— Эту проблему можно решить, если вы приедете к нам и проведете у нас несколько дней после Рождества, а затем я устрою для неё и её родителей приглашение на какое-нибудь мероприятие в Капитолий.

— И вы для меня это сделаете?

— Конечно, но со временем вам придётся кое-что узнать о том, что рука руку моет. Если вы собираетесь иметь дело с политическими деятелями.

— Что вы имеете в виду? — спросил Флетчер. — Я сделаю всё что угодно.

— Никогда этого не говорите, мой мальчик, потому что тогда вы заранее ослабляете свои возможности получить выгоду от сделки. Однако за такую услугу я потребую от вас только одного — сделать всё возможное, чтобы Джимми не остался в самом низу списка учеников своего класса. Тогда вы выполните свою долю сделки.

— Будет сделано, сенатор, — сказал Флетчер, и они пожали друг другу руки.

— Рад это слышать, — сказал сенатор, — потому что Джимми, кажется, готов повсюду следовать за вами как за лидером.

Впервые в жизни Флетчеру намекнули, что он может быть лидером. Раньше это ему даже не приходило в голову. Он обдумывал слова сенатора и даже не заметил, что команда Тафта победила, пока не появилась Диана и не начала исполнять ритуал, напоминавший церемонию триумфа. Значит, в этом году у них не будет лишнего свободного дня.

* * *

На другой стороне стадиона Нат и Том стояли перед раздевалкой среди болельщиков команды Тафта. Все они — за одним исключением — ждали возможности приветствовать своих героев. Когда появилась Диана, Нат ткнул Тома под ребро. Том быстро выступил вперёд.

— Привет, Диана, — сказал он и, не дожидаясь ответа, добавил: — Я хочу познакомить тебя с моим другом Натом. Вообще-то, он хотел познакомиться с тобой.

Нат покраснел — и не только потому, что Диана в жизни показалась ему ещё красивее, чем на фотографии.

— Нат живёт в Кромвеле, — добавил Том, — но после Рождества он на несколько дней приедет к нам, так что вы сможете ближе познакомиться.

Нат был уверен только в одном: Тому не следует рассчитывать на карьеру в дипломатическом корпусе.

8

Нат сидел за столом, пытаясь сосредоточиться на Великом Кризисе.[10] Он осилил примерно полстраницы, но мысли его блуждали далеко. Он снова и снова вспоминал короткую встречу с Дианой. Эта встреча была действительно короткой: едва Диана успела открыть рот, как его отец напомнил, что им пора ехать.

Нат вырезал фотографию Дианы из футбольного буклета и всюду носил её с собой. Он жалел, что не взял по крайней мере трёх буклетов, потому что маленькая фотография быстро истрепалась. Наутро после матча он позвонил Тому домой под предлогом необходимости обсудить крах на Уолл-стрит и затем, как бы невзначай, спросил:

— Не сказала ли Диана чего-нибудь обо мне после того, как я ушёл?

— Она сказала, что ты — очень приятный парень.

— Больше ничего?

— Что ещё она могла сказать? Вы провели вместе всего несколько минут перед тем, как твой отец тебя утащил.

— Я ей понравился?

— Она сказала, что ты — очень приятный парень, и, если я правильно помню, она сказала что-то про Джеймса Дина.[11]

— Врёшь — не было этого.

— Да, ты прав, не было.

— Подлюга!

— Да, подлюга, но подлюга с номером телефона.

— У тебя есть её номер телефона? — недоверчиво спросил Нат.

— Да.

— Давай его.

— Ты закончил сочинение о Великом Кризисе?

— Ещё нет, но я закончу его к уикенду, так что подожди, я возьму карандаш.

Нат записал номер на обороте фотографии.

— Как, по-твоему, она удивится, если я ей позвоню?

— По-моему, она удивится, если ты ей не позвонишь.

* * *

— Привет! Это звонит Нат Картрайт. Ты, наверно, меня не помнишь?

— Нет, не помню. Кто ты такой?

— Мы познакомились после матча Хочкиса с Тафтом, и ты сравнила меня с Джеймсом Дином.

Нат посмотрел в зеркало. Он никогда раньше не задумывался о том, как выглядит. Правда ли он похож на Джеймса Дина?

Потребовалось ещё несколько дней и несколько репетиций, чтобы Нат осмелился набрать этот номер. Закончив своё сочинение о Великом Кризисе, он приготовил список вопросов, которые варьировались в зависимости от того, кто подойдёт к телефону. Если трубку возьмёт Дианин отец, он скажет: «Доброе утро, сэр. Меня зовут Нат Картрайт. Можно мне поговорить с вашей дочерью?» Если трубку возьмёт её мать, он скажет: «Доброе утро, миссис Колтер. Меня зовут Нат Картрайт. Могу я поговорить с вашей дочерью?» Если трубку возьмёт сама Диана, он приготовил десять вопросов в логическом порядке. Он положил перед собой на столик три листка бумаги, сделал глубокий вдох и осторожно набрал номер. Телефон был занят. Может быть, она говорит с другим мальчиком? Брала ли она его за руку, может быть, даже целовала его? Встречалась ли она с ним регулярно? Через пятнадцать минут он позвонил снова. Снова занято. Может быть, другой ухажёр вклинился между ними? На этот раз он ждал только десять минут, прежде чем ещё раз позвонить. Когда он услышал длинные гудки, сердце его сжалось, и он уже был готов повесить трубку. Он взглянул на список вопросов. Гудки прекратились: кто-то поднял трубку.

— Алло! — сказал низкий голос. Он понял, что это Дан Колтер.

Он уронил трубку. Конечно же, боги не отвечают на телефонные звонки, и, во всяком случае, он не подготовил вопросов для Дианиного брата. Он поднял трубку с пола и положил её на рычаг.

Перед тем как позвонить в четвёртый раз, Нат перечитал своё сочинение. Наконец-то ответил девичий голос.

— Диана?

— Нет, это её сестра Тришия, — ответил голос, звучавший старше, чем Дианин. — Дианы нет дома, она вернётся примерно через час. Кто это говорит?

— Нат, — ответил он. — Скажите ей, что я позвоню примерно через час.

— Хорошо, — ответил голос.

— Спасибо, — сказал Нат и положил трубку. Он не приготовил списка вопросов для старшей сестры.

В течение следующего часа Нат раз шестьдесят посмотрел на часы, но он всё-таки дал Диане пятнадцать минут форы, прежде чем снова позвонить. Он прочёл в журнале «Подросток», что если вам нравится девушка, не нужно ею слишком живо интересоваться, это её отпугнёт. Трубку наконец подняли.

— Алло! — сказал более молодой голос.

Нат взглянул на вопросник.

— Алло, могу я попросить Диану?

— Привет, Нат! Тришия мне сказала, что ты звонил. Как дела?

Вопрос «Как дела?» не значился в его сценарии.

— У меня всё в порядке. А как ты?

— У меня тоже всё в порядке, — ответила Диана. Последовало долгое молчание, пока Нат искал подходящий вопрос.

— На следующей неделе я еду в Симсбери провести несколько дней у Тома, — прочёл он монотонным голосом.

— Отлично, — ответила Диана. — Авось, мы как-нибудь пересечёмся.

У него в сценарии не было предусмотрено никакого «пересечения». Он попытался разом перечесть все свои вопросы.

— Ты слушаешь, Нат? — спросила Диана.

— Да. Есть надежда тебя встретить, пока я буду в Симсбери? — вопрос номер девять.

— Да, конечно, — сказала Диана. — Буду очень рада.

— До свидания, — сказал Нат, глядя на вопрос номер десять.

Вечером Нат попытался подробно припомнить весь разговор, даже записал его дословно. Он три раза подчеркнул фразы «Да, конечно» и «Буду очень рада». Поскольку до визита к Тому оставалось ещё четыре дня, он терзался сомнением — не позвонить ли Диане ещё раз, просто для того, чтобы точнее условиться о встрече. Он снова взял журнал «Подросток» в поисках совета, — в прошлом этот журнал всегда помогал ему решить очередную проблему. Но на этот раз никакой помощи он не дождался; журнал только посоветовал, идя на первое свидание, одеться неформально, вести себя непринуждённо и, если представится случай, упомянуть о своих прежних встречах с другими девушками. Нат никогда раньше не встречался с другими девушками, и, хуже того, у него не было никакой неформальной одежды, кроме клетчатой рубашки, которую он положил глубоко в нижний ящик комода, как только её купил. Нат пересчитал наличные, которые сберёг из своих карманных денег (он их заработал, разнося газеты), — семь долларов двадцать центов — и стал гадать, хватит ли этого, чтобы купить новую рубашку и пару простых брюк. О, если бы у него был старший брат!

За несколько часов до того, как отец отвёз его в Симсбери, он внёс последние поправки в своё сочинение о Великом Кризисе.

Когда они ехали на север, Нат спрашивал себя, почему он не позвонил Диане и не назначил ей время и место встречи. Ведь она могла уехать или решить навестить подругу, или даже друга. Не будут ли родители Тома возражать, если сразу по приезде он попросит разрешения позвонить по телефону?

* * *

— О Боже! — воскликнул Нат, когда отец повернул машину на длинную подъездную дорожку и поехал вдоль участка, на котором паслось множество лошадей. В другое время отец упрекнул бы его за богохульство, но сейчас и он был потрясен. Дорожка тянулась добрую милю, и наконец они въехали во двор, в конце которого стоял роскошный колониальный дом с колоннами, окружённый вечнозелёными растениями.

— О Боже! — снова сказал Нат. На этот раз отец упрекнул его.

— Извини, папа, но Том никогда не упоминал, что он живёт во дворце.

— Почему он должен был об этом упоминать? Ведь это — всё, что он когда-либо знал. Кстати, он — твой лучший друг не потому, что живёт в таком доме, и если бы он считал необходимым произвести на тебя впечатление, то давно бы уже об этом сказал. Ты знаешь, чем занимается его отец? Он зарабатывает явно не продажей страховых полисов.

— Кажется, он — банкир.

— Да, конечно, Том Рассел; «Банк Рассела», — сказал Майкл, подруливая к подъезду.

Том ожидал их у входа.

— Добрый день, сэр, как поживаете? — спросил он, открывая дверцу со стороны водителя.

— Спасибо, Том, хорошо, — ответил Майкл Картрайт, пока его сын выходил из машины, держа в руке маленький потёртый чемоданчик с инициалами «М. К.» над замком.

— Не хотите ли с нами выпить, сэр?

— Я бы с удовольствием, — сказал отец Ната, — но моя жена ждёт меня к ужину, так что мне нужно ехать.

Когда его отец уехал обратно в Кромвель, Нат увидел, что на верхней ступеньке лестницы стоит дворецкий. Он предложил взять у Ната чемоданчик, но Нат понёс его сам. По роскошной полукруглой лестнице их повели на второй этаж, где Нату показали его спальню. У родителей Ната была только одна спальня для гостей; а в этом доме она служила бы чуланчиком. Когда дворецкий ушёл, Том сказал:

— Как распакуешь вещи, спускайся вниз познакомиться с моей мамой. Мы будем на кухне.

Нат сел на край кровати, с болью понимая, что он никогда не сможет пригласить Тома погостить у себя.

За три минуты Нат распаковал чемоданчик, в котором были только две рубашки, пара запасных брюк и галстук. Он осмотрел ванную комнату и попрыгал на кровати. Матрац так чудесно пружинил! Прождав ещё две минуты, он вышел из комнаты и сошёл вниз по широкой лестнице, думая о том, как ему найти кухню. Внизу у лестницы ждал дворецкий, который повел Ната подлинному коридору. Нат пытался бросать взгляд во все комнаты по дороге.

— Привет! — сказал Том. — Твоя спальня в порядке?

— В полном порядке, — ответил Нат, понимая, что в словах его друга нет никакого сарказма.

— Мама, это Нат. Он — самый умный мальчик у нас в классе — чертовски умный!

— Том, пожалуйста, не ругайся, — сказала миссис Рассел. — Здравствуй, Нат. Приятно с тобой познакомиться.

— Добрый вечер, миссис Рассел, мне тоже приятно. Какой у вас прекрасный дом!

— Спасибо, Нат, мы рады, что ты проведёшь у нас несколько дней. Хочешь кока-колы?

— Да, пожалуйста.

Горничная в переднике и наколке подошла к холодильнику, достала кока-колу и добавила лёд.

— Спасибо, — повторил Нат, глядя на горничную, которая вернулась к раковине и продолжала чистить картошку. Он подумал о своей матери. Она тоже чистит картошку, но только после целого дня работы в школе.

— Хочешь, я покажу тебе участок? — спросил Том.

— Давай, — ответил Нат. — Но сначала можно я позвоню по телефону?

— Нет нужды, Диана уже звонила.

— Уже звонила?

— Да, она позвонила сегодня утром и спросила, когда ты приедешь. Она попросила меня не говорить тебе о её звонке, так что, наверно, она тобой интересуется.

— Лучше я сейчас же ей позвоню.

— Нет, это — худшее, что ты можешь сделать.

— Но я обещал позвонить.

— Знаю, но лучше мы сначала обойдём участок.

* * *

Когда мать Флетчера довезла его до дома Гейтсов в восточном Хартфорде, дверь открыл Джимми.

— Не забудь всегда обращаться к мистеру Гейтсу «сенатор» или «сэр».

— Да, мама.

— И старайся не задавать слишком много вопросов.

— Конечно, мама.

— Помни, что разговор двух людей состоит из пятидесяти процентов говорения и пятидесяти процентов слушания.

— Да, мама.

— Здравствуйте, миссис Давенпорт, как поживаете? — спросил Джимми, открывая дверь.

— Очень хорошо, Джимми, спасибо. А ты?

— Отлично. Сейчас папа и мама — на каком-то мероприятии, но хотите, я приготовлю для вас чашку чая?

— Нет, спасибо. Мне нужно вернуться на заседание больничного треста, но не забудьте передать родителям мои наилучшие пожелания.

Джимми понёс один из двух чемоданов Флетчера наверх в свободную комнату.

— Моя комната будет рядом, — сказал он. — Это значит, что у нас будет общая ванная комната.

Флетчер поставил второй чемодан на кровать и начал разглядывать картины на стенах — гравюры, изображающие Гражданскую войну,[12] — на случай, если в гости к сенатору приедет южанин, который забыл, кто победил в этой войне. Глядя на эти гравюры, Джимми вспомнил, что нужно спросить Флетчера, закончил ли он своё сочинение о президенте Линкольне.

— Да, ты нашёл номер телефона Дианы?

— Я сделал лучше. Я узнал, в какое кафе Диана ходит почти каждый день. Так что мы можем туда зайти, как бы невзначай, часов в пять. А если её там не будет, папа пригласил её родителей на приём в Капитолий на завтрашний вечер.

— Но они могут не прийти.

— Я уже просмотрел список гостей. Они согласились.

Флетчер неожиданно вспомнил об услуге, которую он обещал оказать сенатору.

— Ты полностью сделал своё домашнее задание?

— Ещё даже не начал, — признался Джимми.

— Джимми, если в конце семестра ты не получишь проходного балла, тебя оставят на испытательный срок, и тогда я ничем не смогу тебе помочь.

— Знаю, но ещё я знаю, какую сделку ты заключил с моим отцом.

— Да, и я хочу выполнить то, что обещал, так что мы начинаем работать завтра с утра. Мы будем заниматься по два часа каждое утро.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Джимми, становясь по стойке «смирно». — Но прежде чем думать о завтрашнем дне, тебе, наверно, нужно переодеться.

У Флетчера было полдюжины рубашек и две пары запасных брюк, но он понятия не имел, как ему одеться на своё первое свидание. Он хотел уже было попросить совета у своего друга, когда Джимми сказал:

— Когда распакуешь свои вещи, спустись вниз в гостиную. Ванная — в конце коридора.

Флетчер быстро переоделся в рубашку и брюки, купленные накануне в местном магазине готовой одежды, который порекомендовал его отец. Он осмотрел себя в зеркале. Он понятия не имел, как выглядит, потому что раньше никогда не интересовался одеждой. Он слышал, как диск-жокей сказал по радио: «Веди себя естественно, выгляди элегантно», — но он не понимал, что это значит. Когда Флетчер спускался вниз, он услышал в гостиной голоса, один из которых не узнал.

— Мама, ты помнишь Флетчера? — спросил Джимми, когда его друг вошёл в комнату.

— Конечно, помню. Мой муж без устали говорит всем и каждому, какой у вас был интересный разговор во время матча Тафт — Хочкис.

— Очень мило с его стороны, что он это запомнил.

— И, насколько я знаю, он будет рад снова с тобой встретиться.

— Очень мило с его стороны, — снова сказал Флетчер.

— А это — моя крошка-сестричка Энни, — сказал Джимми.

Энни покраснела, потому что она терпеть не могла, когда Джимми называл её «крошкой-сестричкой». Флетчер не отрывал от неё глаз с той минуты, как вошёл в комнату.

9

— Добрый вечер, миссис Колтер, очень приятно познакомиться с вами и с вашим мужем. А это, должно быть, ваша дочь Диана, если я правильно помню.

Мистер и миссис Колтер были взволнованы, и не только потому, что никогда раньше не встречали сенатора, но ещё и потому, что были убеждёнными республиканцами.

— Теперь, Диана, — продолжил сенатор, — я хочу тебя кое с кем познакомить.

Гейтс оглядел комнату, разыскивая глазами Флетчера, который только что стоял рядом с ним.

— Странно, он только что был здесь. Но не уходите, не познакомившись с ним, иначе я не выполню свою часть сделки, — сказал сенатор, ничего не объясняя.

— Куда делся Флетчер? — спросил Гарри Гейтс сына, когда Колтеры отошли к другим гостям.

— Если ты увидишь Энни, ты неподалёку найдёшь и Флетчера, потому что он ни на шаг не отходил от неё с тех пор, как приехал в Хартфорд. Я собираюсь купить для него поводок и назвать его Флетч.

— Правда? — спросил сенатор. — Надеюсь, он не думает, что это освобождает его от нашей сделки?

— Нет, — сказал Джимми. — Сегодня утром мы два часа штудировали «Ромео и Джульетту», и, по-моему, он воображает, что он — Ромео.

— Вот как? — улыбнулся сенатор. — А какая роль предназначается тебе?

— По-моему, я — Меркуцио.

— Нет, — сказал Гарри Гейтс. — Ты будешь Меркуцио, только если он начнёт ухаживать за Дианой.

— Не понимаю.

— Спроси Флетчера, он тебе объяснит.

* * *

Дверь открыла Тришия. Она была одета для игры в теннис.

— Диана дома? — спросил Нат.

— Нет, она поехала с родителями на приём в Капитолий. Вернётся примерно через час. Кстати, я — Тришия. Ты говорил со мной по телефону. Я как раз хотела выпить кока-колы. Хочешь?

— Твой брат дома?

— Нет, он — на тренировке.

— Тогда да, пожалуй.

Тришия провела Ната в кухню и указала ему на табуретку на другом конце стола. Нат сел и молчал, пока Тришия открывала дверцу холодильника. Когда она нагнулась, чтобы достать две бутылки кока-колы, её короткая юбка задралась, и Нат не мог оторвать глаз от белых теннисных трусиков.

— Когда, по-твоему, они вернутся? — спросил он, пока она кидала в стакан кубики льда.

— Понятия не имею; так что пока тебе придётся довольствоваться моим обществом.

Нат стал потягивать кока-колу, не зная, что сказать, ведь он и Диана собирались пойти в кино на «Убить пересмешника».

* * *

— Не знаю, что ты в ней увидел, — сказал Джимми.

— У неё есть всё, чего нет у тебя, — сказал Флетчер, улыбаясь. — Она умна, красива, и с ней весело.

— Ты уверен, что говоришь о моей сестре?

— Да.

— Кстати, только что появилась Диана Колтер вместе со своими родителями. Папа интересуется, ты всё ещё хочешь с ней встретиться?

— Не особенно, так что можешь оставить её себе.

— Нет, спасибо, — сказал Джимми, — мне не нужны объедки с твоего стола. Кстати, я рассказал папе про «Ромео и Джульетту» и сказал, что вижу себя в роли Меркуцио.

— Только если я начну встречаться с сестрой Дана Колтера, но она больше меня не интересует.

— Я всё ещё не понимаю.

— Я тебе объясню это завтра утром, — сказал Флетчер, когда появилась Энни, неся с собой две бутылочки «Доктора Пеппера».[13] Энни бросила на брата неодобрительный взгляд, и он тотчас же испарился.

Некоторое время оба они молчали, затем Энни спросила:

— Хочешь, я покажу тебе помещение Сената?

— Конечно, это будет здорово, — ответил Флетчер.

Она повернулась и направилась к двери, Флетчер последовал за ней.

— Ты видишь то, что я вижу? — спросил Гарри Гейтс у своей жены, когда Флетчер и его дочь вышли из комнаты.

— Конечно, — ответила Марта Гейтс. — Но я бы не слишком беспокоилась об этом, мне кажется, что ни он, ни она не способны соблазнить друг друга.

— Когда я был в его возрасте, я всё время пытался это сделать, и ты, я уверен, это помнишь.

— Типичный политик! Это — ещё одна история, которую ты с годами пытаешься приукрасить. Потому что я чётко помню, что это я тебя соблазнила.

* * *

Нат потягивал кока-колу, когда ощутил чужую руку у себя на бедре. Он покраснел, но не попытался отстраниться. Тришия ему улыбнулась:

— Можешь положить руку на мою ногу.

Нат подумал, что, по её мнению, с его стороны будет грубо, если он этого не сделает, поэтому протянул руку под столом и положил ей на бедро.

— Правильно, — подбодрила его она, потягивая кока-колу. — Это — более по-дружески.

Нат ничего не ответил; её рука потянулась наверх по его тщательно отутюженным брюкам.

— Следуй моему примеру, — сказала она.

Он повёл рукой ещё выше, но остановился, достигнув края юбки. Она же не останавливалась, пока не добралась до его промежности.

— Ты от меня отстал, — заметила Тришия, расстёгивая верхнюю пуговицу его брюк. — Не сверху, а снизу под юбкой, — добавила она без всякой усмешки в голосе.

Он скользнул рукой ей под юбку, а она продолжала расстёгивать его брюки. Он снова помедлил, дотянувшись рукой до её трусиков. Насколько он помнил, журнал «Подросток» не давал никакого совета, что делать дальше.

* * *

— Это — зал заседаний Сената, — сказала Энни, оглядывая с галереи расположенные полукругом синие кожаные кресла.

— Очень впечатляюще, — оценил Флетчер.

— Папа говорит, что когда-нибудь и ты будешь здесь заседать, а может быть, пойдешь ещё выше.

Флетчер ничего не ответил, потому что он не знал, какие экзамены следует сдать, чтобы стать политическим деятелем.

— Я слышала, он сказал маме, что никогда не встречал более блестящего юноши.

— Знаешь, что говорят о политиках? — спросил Флетчер.

— Знаю, но я всегда могу сказать, когда папа не говорит серьёзно, потому что в таких случаях он улыбается, а в этот раз он не улыбался.

— Где сидит твой отец? — поинтересовался Флетчер, пытаясь сменить тему.

— Как лидер большинства, он сидит третьим слева в первом ряду, — показала Энни пальцем. — Но лучше бы я тебе этого не говорила, потому что он хочет сам показать тебе Капитолий.

Флетчер дотронулся было до её руки.

— Прости, — сказал он и быстро убрал руку, подумав, что допустил вольность.

— Не будь дураком! — воскликнула она и взяла его за руку.

— Может быть, нам следует вернуться на вечеринку? — спросил Флетчер. — Иначе они могут начать волноваться, куда мы запропастились.

— Наверно, да, — ответила она, но он не сдвинулся с места. — Флетчер, ты когда-нибудь целовал девушку? — тихо спросила она.

— Нет, ни разу, — ответил он, покраснев.

— А хочешь?

— Да, — признался он.

— Хочешь поцеловать меня?

Он кивнул. Энни закрыла глаза и поджала губы. Он проверил, закрыты ли двери, наклонился и нежно поцеловал её. После этого она открыла глаза.

— Ты знаешь, что такое поцелуй по-французски?

— Нет.

— Я тоже не знаю, — призналась Энни. — Если узнаешь, скажешь мне?

— Скажу, — пообещал Флетчер.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ИСХОД

10

— Ты будешь выставлять свою кандидатуру на пост председателя ученического совета? — спросил Джимми.

— Я ещё не решил.

— Все считают, что будешь.

— Это — только одна из моих проблем.

— Мой папа — за.

— А моя мама — против.

— Почему? — спросил Джимми.

— Она считает, что весь последний год я должен готовиться к поступлению в Йельский университет.

— Но если ты станешь председателем ученического совета, это тебе только поможет. Это мне придётся бороться за место в Йеле.

— Я уверен, что твой отец найдёт, к кому обратиться за помощью, — сказал Флетчер с улыбкой.

— А что думает Энни? — спросил Джимми, игнорируя замечание своего друга.

— Она согласится со всем, что бы я ни решил.

— Значит, всё зависит от меня?

— Что ты имеешь в виду?

— Если ты хочешь выиграть, возьми меня руководить своей кампанией.

— Это уж наверняка уменьшит мои шансы на победу, — сказал Флетчер; Джимми запустил в него подушкой. — Если ты действительно хочешь, чтобы я победил, — добавил Флетчер, поймав подушку, — ты должен руководить кампанией моего наиболее вероятного противника.

Тут появился отец Джимми.

— Флетчер, можете уделить мне несколько минут?

— Конечно, сэр.

— Давайте поговорим у меня в кабинете.

Флетчер встал и следом за сенатором вышел из комнаты. Выходя, он взглянул на Джимми, но тот только пожал плечами. Флетчер подумал: «Может, я сделал что-то не так?»

— Флетчер, мне нужна ваша помощь.

— Всё что угодно, сэр. Я никогда не смогу отплатить за всё, что вы для меня сделали.

— Вы более чем выполнили наш уговор, — сказал сенатор. — За последние три года Джимми выбрался на первые места в классе. Он не сделал бы этого без вашей постоянной помощи.

— Спасибо за комплимент, сэр, но…

— Это — не комплимент, это — правда. Но теперь я хочу, чтобы у Джимми был реальный шанс попасть в Йель.

— Но как я могу помочь, если я даже сам не уверен, что мне удастся туда попасть.

Сенатор проигнорировал его замечание:

— Политика «рука руку моет».

— Не понимаю, сэр.

— Если вы станете председателем ученического совета (а я уверен, что вы им станете), вам нужно будет выбрать себе заместителя председателя. — Флетчер кивнул. — А это может решить дело в пользу Джимми, когда приёмная комиссия Йеля будет определять, кто попадёт туда хоть на одно из последних мест.

— Значит, решено: я выставлю свою кандидатуру.

— Спасибо, Флетчер, но, пожалуйста, не рассказывайте Джимми о нашей беседе.

* * *

На следующее утро, едва проснувшись, Флетчер пошёл к Джимми.

— Надеюсь, у тебя была серьёзная причина меня разбудить, — пробурчал Джимми, — потому что мне снилась Дейзи Холлингсуорт.

— Пусть она тебе и дальше снится, — сказал Флетчер. — В неё влюблена вся футбольная команда.

— Так почему ты меня разбудил?

— Я решил выставить свою кандидатуру на пост председателя ученического совета, и мне не нужно, чтобы руководитель моей кампании всё утро валялся в постели.

— Связано ли это с тем, о чём с тобой говорил мой отец?

— Косвенно. — Флетчер помолчал. — Ну, так кто, по-твоему, будет моим главным соперником?

— Стив Роджерс, — не задумываясь, выпалил Джимми.

— Почему Стив?

— Он блистает в трёх видах спорта, поэтому все его сторонники будут агитировать: дескать, он — свой в доску, не то что аскетический учёный муж. Понимаешь, вроде как Кеннеди против Стивенсона.

— Я и понятия не имел, что ты знаешь слово «аскетический».

— Хватит шутить, Флетчер! — воскликнул Джимми, скатываясь с постели. — Если ты хочешь побить Роджерса, то должен быть готовым ко всему. Против тебя используют все средства. Я думаю, тебе нужно начать с того, чтобы за завтраком встретиться с папой; он свои кампании всегда начинает со встреч за завтраком.

* * *

— Кто-нибудь выставит свою кандидатуру против твоей? — спросила Диана Колтер.

— Никто, кого я не мог бы победить.

— Как насчёт Ната Картрайта?

— У него тоже ничего не выйдет, если все поверят, что он — любимчик директора и будет всё делать по его указке. Во всяком случае, мои сторонники твердят это всем и каждому.

— И не забудем, как он поступил с моей сестрой.

— Мне казалось, что это ты его отшила. Я даже не знал, что он знаком с Тришией.

— Он не был с ней знаком, но всё-таки стал к ней клеиться, когда пришёл к нам, чтобы повидаться со мной.

— Кто-нибудь ещё об этом знает?

— Да, мой брат Дан. Он застал их на кухне, когда Нат залез ей под юбку. Тришия пожаловалась, что никак не могла его отшить.

— Правда? И ты думаешь, что твой брат поддержит мою кандидатуру?

— Да, но вряд ли он что-нибудь может сделать, пока он в Принстоне.

— Нет, сможет, — сказал Эллиот. — Начать с того, что…

* * *

— Кто мой главный противник? — спросил Нат.

— Ралф Эллиот, кто же ещё? — ответил Том. — Он начал свою кампанию ещё в последнем семестре.

— Но это — против правил.

— Вряд ли Эллиот очень считается с правилами, и так как он знает, что ты — популярнее него, нам нужно приготовиться к очень грязной кампании.

— Но это мне не по нутру…

— Значит, мы должны взять пример с Кеннеди.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты должен начать свою кампанию, вызвав Эллиота на публичные дебаты.

— Он ни за что не согласится.

— Тогда ты победишь в любом случае. Если он согласится, ты снимешь с него стружку. Если он не согласится, ты сыграешь на том, что он струсил.

— Но как его вызвать?

— Пошли ему письмо, а копию этого письма я вывешу на доску объявлений.

— Но ты не имеешь права вывешивать что-либо на доску объявлений без разрешения директора.

— К тому времени, как эту копию снимут, большинство её прочтёт, а тем, кто не прочтёт, расскажут те, кто прочёл.

— И тогда мне не разрешат выставить свою кандидатуру.

— Нет, потому что директору кажется, что Эллиот может выиграть.

* * *

— Я свою первую избирательную кампанию проиграл, — сказал сенатор Гейтс, выслушав Флетчера, — так что ваша задача — избежать моих ошибок. Прежде всего, кто руководит вашей кампанией?

— Конечно, Джимми.

— Никаких «конечно»: выбирайте только тех, кто, по-вашему, лучше всех справится с делом, даже если вы с ним — не близкие друзья.

— Я уверен, что он справится с делом.

— Хорошо. Итак, Джимми, ты не принесёшь пользы кандидату, — Флетчер впервые подумал о себе как о «кандидате», — если ты не будешь всегда честен и откровенен с Флетчером, как бы неприятны ни были твои новости. — Джимми кивнул. — Кто твой главный соперник?

— Стив Роджерс.

— Что мы о нём знаем?

— Приятный парень, но в голове — пустота, — сказал Джимми.

— Красивая мордашка, — добавил Флетчер.

— И, насколько я помню, забил несколько голов в прошлом сезоне, — добавил сенатор. — Итак, мы знаем, кто будет нашим противником. Во-первых, вы должны подобрать свою группу — шесть, максимум восемь человек. Им нужно лишь два качества: энергия и преданность, ну, и ещё — голова на плечах. Долго будет длиться кампания?

— Чуть больше недели. Занятия начинаются в девять часов в понедельник, а голосование будет проведено во вторник через неделю.

— Не считайте неделями, считайте часами, — сказал сенатор. — Потому что каждый час — на учёте.

Джимми начал делать заметки.

— Кому разрешено голосовать? — задал сенатор следующий вопрос.

— Всем ученикам.

— Значит, поговорите с учениками младших классов не меньше, чем со своими одноклассниками. Им будет лестно, что вы дорожите их мнением. И, Джимми, составь список голосующих, чтобы побеседовать с каждым до дня выборов. И не забудьте, новые ученики будут голосовать за последнего кандидата, который с ними поговорит.

— Всего триста восемьдесят учеников, — сказал Джимми, разворачивая на полу лист бумаги. — Тех, кого мы знаем, я пометил красным карандашом, тех, кто, как мы знаем, за Флетчера, — синим, новеньких — жёлтым, а неизвестных никак не пометил.

— И не забудьте младших братьев, — сказал сенатор.

— Младших братьев? — спросил Флетчер.

— Я пометил их зелёным карандашом. Каждый брат одного из наших сторонников, учащийся в одном из младших классов, будет назначен нашим представителем. Их дело — завоёвывать нам сторонников из своего класса и сообщать своим старшим братьям.

Флетчер с восхищением посмотрел на Джимми.

— Я не уверен, что тебе не следует самому выставить свою кандидатуру, — сказал он. — Ты просто создан быть председателем ученического совета.

— Нет, я создан быть руководителем кампании, — сказал Джимми, — а председателем должен быть ты.

Хотя сенатор и согласился с суждением сына, вслух он своего мнения не высказал.

* * *

В половине седьмого утра первого дня семестра Нат и Том стояли одни на автомобильной стоянке. Первой въехала машина директора школы.

— Доброе утро, Картрайт, — рявкнул он, вылезая из машины. — По вашему чрезмерному энтузиазму в такой ранний час я могу предположить, что вы добиваетесь избрания председателем ученического совета.

— Да, сэр.

— Отлично! Кто ваш главный соперник?

— Ралф Эллиот.

Директор нахмурился.

— Значит, борьба пойдёт не на шутку. Эллиот будет бороться не на жизнь, а на смерть.

— Верно, — признал Том.

Директор направился к своему кабинету, оставив Ната и Тома встречать следующую машину. Из машины вышел новый ученик, который убежал, как только Нат направился к нему, а третья машина была полна сторонников Эллиота, которые быстро рассыпались по стоянке; они явно уже провели генеральную репетицию.

— Чёрт! — сказал Том. — Первое собрание нашей группы назначено на десятичасовую перемену. Эллиот явно дал указания своей группе уже во время каникул.

— Не волнуйся, — сказал Нат. — Просто хватай наших ребят, как только они выйдут из машин, и сразу же отправляй их трудиться.

К тому времени, как подошла последняя машина, Нат уже ответил на добрую сотню вопросов и пожал руки трём с лишним сотням учеников, но выяснил только одно: Эллиот обещал им за их голоса всё что угодно.

— Не стоит ли нам дать знать всем и каждому, какой подонок этот Эллиот?

— Что ты имеешь в виду?

— Что он вымогает у новых учеников их карманные деньги.

— Этому нет доказательств.

— Но есть куча жалоб.

— Если их так много, ребята должны сами знать, где поставить крестик на бюллетене, — сказал Нат. — Во всяком случае, я не хочу вести свою кампанию таким образом. Я предпочитаю, чтобы голосующие сами решили, какому кандидату они доверяют.

— Оригинальная идея! — воскликнул Том.

— По крайней мере, директор явно не хочет, чтобы выбрали Эллиота.

— Вряд ли нам следует кому-нибудь об этом говорить, — сказал Том. — Это может кое-кого склонить в пользу Эллиота.

— Как, по-твоему, идёт дело? — спросил Флетчер, прогуливаясь с Джимми около озера.

— Не знаю, — ответил Джимми. — Скажи спасибо, что голосование состоится не в субботу вечером.

— Почему? — спросил Флетчер.

— Потому что в субботу днём мы играем с Кентом, и если Стив Роджерс забьёт решающий гол, ты можешь проститься с надеждой на победу. Беда в том, что игра будет на нашем стадионе. Родись ты на год раньше или на год позже, матч был бы на чужом поле, и он почти не повлиял бы на выборы. Но сейчас на стадионе будут все голосующие, так что моли Бога, чтобы мы проиграли или, хотя бы, чтобы Стив Роджерс играл плохо.

В субботу в два часа дня Флетчер сидел на стадионе, ожидая, что четыре четверти матча будут самым длинным часом в его жизни. Но даже он не мог предвидеть, чем всё кончится.

* * *

— Чёрт возьми, как он ухитрился этого добиться? — проворчал Нат.

— По-моему, взятками и подкупом, — сказал Том. — Эллиот всегда был приличным игроком, но не таким, чтобы войти в школьную команду.

— Ты думаешь, они рискнут вывести его на поле?

— Почему нет? Сент-Джордж всегда был слабой командой, так что они могут на несколько минут пустить Эллиота на поле, если решат, что на результат это не повлияет. Потом Эллиот проведёт остальную часть игры, бегая взад-вперёд по боковой линии и приветствуя зрителей, а нам придётся на него глазеть.

— Значит, наши ребята должны занять свои места перед стадионом за несколько минут до конца матча. И до субботы никому не показывай наши новые плакаты. Тогда у Эллиота не будет времени подготовить свои собственные.

— Ты быстро учишься, — сказал Том.

— Когда твой противник — Эллиот, у тебя нет выбора.

* * *

— Не знаю, как это повлияет на результаты голосования, — сказал Джимми, когда они оба бежали к выходу, чтобы быть вместе со своей группой. — По крайней мере, Стив Роджерс не сможет пожать руку всем, кто будет выходить со стадиона.

— Интересно, долго он пробудет в больнице? — спросил Флетчер.

— Нам хватит трёх дней, — со смешком сказал Джимми.

Флетчер засмеялся.

Он был доволен, что его группа уже разошлась по всем выходам из стадиона, и несколько мальчиков подошли к нему, чтобы сказать, что они проголосуют за него, но у противников всё ещё были примерно равные шансы. Он ни на шаг не отходил от главного выхода, продолжая пожимать руки всем ученикам от четырнадцати до девятнадцати лет, в том числе, как он подозревал, многим болельщикам гостевой команды. Флетчер и Джимми не ушли, пока не уверились, что на стадионе остались одни уборщики.

Когда они возвращались домой, Джимми признался, что никто не мог предсказать, что матч окончится ничьей или что Роджерса повезут в больницу ещё до конца первой четверти.

— Если бы голосование проводилось сегодня, он бы победил просто благодаря общему сочувствию. Если никто не увидит его до девяти часов во вторник, считай, что ты победил.

— Разве способности не играют никакой роли?

— Конечно, нет, балда, — сказал Джимми. — Это — политика.

* * *

Когда Нат прибыл на игру, повсюду можно было увидеть его плакаты, и Эллиот мог только обвинить Ната в нечестной игре. Нат и Том не могли скрыть улыбок, когда уселись на свои места. Их улыбки стали ещё шире, когда Сент-Джордж уже в первой четверти открыл счёт. Нату не хотелось, чтобы Тафт проиграл, но, с другой стороны, ни один тренер не мог рискнуть ввести Эллиота в игру, пока Сент-Джордж ведёт в счёте. И такое продолжалось до последней четверти.

Выходя со стадиона, Нат пожимал руки направо и налево, но он знал, что победа Тафта над Сент-Джорджем ему не помогла, даже если Эллиот мог лишь бегать взад и вперёд вдоль площадки, пока последние болельщики не ушли со стадиона.

— Ещё слава Богу, что его не ввели в игру, — сказал Том.

* * *

В это утро Флетчера пригласили прочесть отрывок из Библии в часовне, что ясно показало, за кого голосовал бы директор. Во время обеденной перемены Флетчер и Джимми посетили все общежития, чтобы узнать, что ученики думают о еде.

— Это явно обеспечит вам голоса, — заверил их сенатор, — даже если вы ничего не можете улучшить.

В этот вечер они легли спать, смертельно усталые. Джимми поставил будильник на половину шестого. Флетчер застонал.

— Ловкий ход, — заметил Джимми, когда утром они стояли перед входом, ожидая, пока все ученики разойдутся по своим классам.

— Блестящий, — признал Флетчер.

— Боюсь, что так, — сказал Джимми. — Не то, чтобы я жаловался, потому что я в подобных обстоятельствах посоветовал бы тебе сделать то же самое.

Они не отрывали глаз от Стива Роджерса, который стоял у входа на костылях, позволяя мальчикам оставлять свои автографы на гипсе его сломанной ноги.

— Ловкий ход, — повторил Джимми. — Голосование из сочувствия приобретает новый смысл. Может быть, стоит задать вопрос: хотите ли вы, чтобы председателем ученического совета был калека?

— Один из величайших президентов нашей страны был калекой, — напомнил Флетчер.

— Значит, тебе остаётся только одно, — ответил Джимми. — Проведи следующие сутки в инвалидном кресле.

* * *

В последний уикенд группа Ната пыталась сохранять уверенный вид, хотя они понимали, что шансы соперников примерно равны. Оба кандидата не переставали улыбаться до самого вечера в понедельник, когда школьные часы пробили шесть.

— Пойдём ко мне, — сказал Том, — и почитаем самые печальные рассказы.

— Печальные рассказы, — согласился Нат.

Вся группа втиснулась в тесную комнатку Тома и начала обмениваться рассказами о том, что они делали во время кампании. Они смеялись шуткам, которые не были смешны, и нетерпеливо ждали результатов.

Послышался громкий стук в дверь.

— Войдите, — сказал Том.

Все встали, увидев, кто стоит в дверях.

— Добрый вечер, мистер Андерсон, — сказал Нат.

— Добрый вечер, Картрайт, — официальным тоном ответил завуч. — Как глава избирательной комиссии по выборам председателя ученического совета, я должен уведомить вас, что ввиду почти полного равенства результатов голосования я распоряжусь провести пересчёт голосов. Объявление результатов отложено до восьми часов.

— Благодарю вас, сэр, — всё, что сообразил сказать Нат.

Когда пробило восемь часов, все сидели на своих местах в актовом зале. Все встали, когда в зал вошёл завуч. Нат попытался по выражению лица декана угадать, каков результат, но тот был бесстрастен, как японец.

Мистер Андерсон подошёл к краю сцены и жестом пригласил всех сесть.

— Я должен вам сказать, что это были самые спорные результаты за всю семидесятипятилетнюю историю нашей школы. — Нат чувствовал, что у него потеют ладони, хотя он пытался сохранять спокойствие. — Вот результаты голосования: за Ната Картрайта — 178 голосов, за Ралфа Эллиота — 191 голос.

Половина учеников вскочила на ноги и бурно завопила, тогда как другая половина осталась молча сидеть. Нат поднялся с места, подошёл к Эллиоту и протянул ему руку.

Новый председатель отвернулся.

* * *

Хотя все знали, что результаты не будут объявлены раньше девяти часов, актовый зал был полон задолго до прихода директора.

Флетчер сидел в заднем ряду, склонив голову; Джимми уставился в одну точку.

— Мне нужно было по утрам вставать раньше, — сказал Флетчер.

— Мне нужно было сломать тебе ногу, — отозвался Джимми.

По проходу прошёл директор в сопровождении священника, как бы показывая, что в выборах председателя школьного совета Хочкиса участвовал Сам Господь Бог. Директор вышел на сцену и прокашлялся.

— Результаты голосования по выборам председателя школьного совета следующие, — сказал мистер Флеминг. — За Флетчера Давенпорта — 207 голосов, за Стива Роджерса — 173 голоса. Таким образом, я объявляю Флетчера Давенпорта председателем школьного совета.

Флетчер сразу же подошёл к Стиву и пожал ему руку. Стив тепло улыбнулся, как будто даже с облегчением. Флетчер обернулся и увидел, что у двери стоит Гарри Гейтс. Сенатор почтительно поклонился новому председателю.

— Первая победа на выборах никогда не забывается, — сказал он.

Оба они не обращали никакого внимания на Джимми, который, не в силах сдержать своей радости, прыгал на месте.

— Я думаю, вы знакомы с моим вице-председателем, сэр, — ответил Флетчер.

11

Мать Ната, кажется, была одной из немногих, кого не разочаровало поражение её сына. Она считала, что это даст ему возможность больше сосредоточиться на учёбе. Если бы Сьюзен Картрайт могла подсчитать, сколько Нат занимается, она бы перестала волноваться. Даже Тому трудно было оторвать Ната от книг больше, чем на несколько минут, если не считать ежедневной пятимильной пробежки. Даже когда он установил школьный стайерский рекорд, то позволил себе лишь два свободных часа, чтобы отпраздновать свою победу.

Сочельник, Рождество, Новый год не составляли исключения. Нат сидел у себя в комнате, зарывшись в книги. Его мать надеялась, что во время длинного уикенда в гостях у Тома он позволит себе передышку. Так и случилось. Нат сократил свои часы занятий до двух часов утром и ещё до двух часов днём. Том был благодарен Нату за то, что тот требовал от него такого же расписания, хотя и отклонил приглашение совершать с ним ежедневную пробежку. Ната забавляло, что он мог пробежать свои пять миль, ни на шаг не выбегая за пределы томова участка.

— Что, твоя новая возлюбленная? — спросил Нат за завтраком, когда его друг вскрыл только что полученное письмо.

— Твои бы слова да Богу в уши, — ответил Том. — Нет, это — от мистера Томпсона: он спрашивает, хочу ли я, чтобы мою кандидатуру рассмотрели на какую-нибудь роль в «Двенадцатой ночи».

— Ну, и ты хочешь?

— Нет, это — скорей по твоей части, чем по моей. Я по натуре режиссёр, а не исполнитель.

— Я бы записался на прослушивание, если бы был уверен, что меня примут в Йель, но я ещё даже не закончил своего выпускного сочинения.

— Я своего ещё даже не начинал, — признался Том.

— Какую тему ты выбрал? — спросил Нат.

— «Защита нижнего течения Миссисипи во время Гражданской войны», — ответил Том. — А ты?

— «Кларенс Дарроу[14] и его влияние на профсоюзное движение».

— Да, я тоже обдумывал эту тему, но не был уверен, что сумею написать об этом пять тысяч слов. Ты, конечно, уже написал добрых десять тысяч.

— Нет, но я почти закончил первый набросок, и окончательный вариант будет готов к нашему возвращению в школу.

— Йель установил срок до февраля, так что тебе нужно подумать об участии в школьном спектакле. По крайней мере, пусть тебя прослушают. В конце концов, ты не обязан играть главную роль.

Намазывая хлеб маслом, Нат обдумал совет своего друга. Том, конечно, был прав, но Нат боялся, что это отвлечёт его от работы, которую он делал для поступления в Йельский университет. Он взглянул в окно на обширное поместье семьи Тома и подумал, как хорошо иметь родителей, которым не нужно беспокоиться о плате за обучение, о карманных деньгах и о том, найдёт ли их сын работу на время летних каникул.

* * *

— Вы хотите выбрать какую-то определенную роль, Нат? — спросил мистер Томпсон, оглядывая мальчика, у которого брюки всегда казались слишком короткими, ростом в шесть футов и два дюйма, с копной чёрных волос.

— Антонио или, возможно, Орсино, — ответил Нат.

— Вы прямо созданы для Орсино, — сказал мистер Томпсон. — Но я имел в виду на эту роль вашего друга Тома Рассела.

— Ну, на роль Мальволио я едва ли подойду, — сказал Нат со смешком.

— Нет, мой первый кандидат на роль Мальволио — Эллиот. — Мистер Томпсон, как и многие другие в Тафте, хотел, чтобы председателем ученического совета стал Нат. — Но, к сожалению, он не хочет играть в спектакле, так что, по правде говоря, вы, по-моему, больше всего подходите на роль Себастьяна.

Нат хотел возразить, хотя когда он впервые прочитал пьесу, он не мог не признать, что это — роль трудная и интересная. Однако она — очень длинная, и, чтобы её выучить, понадобится масса времени, не говоря уже о репетициях. Мистер Томпсон почувствовал, почему Нат колеблется.

— Я думаю, Нат, вас нужно подкупить.

— Подкупить, сэр?

— Да, мой мальчик. Видите ли, председатель приёмной комиссии в Йеле — мой старый друг. Мы вместе изучали древние языки в Принстоне, и каждый год он приезжает ко мне на какой-нибудь уикенд. В этом году я мог бы устроить, чтобы он приехал в те дни, когда пойдёт спектакль. Разумеется, если вы будете играть Себастьяна. — Нат промолчал. — О, я вижу, подкуп на вас, с вашими высокими моральными принципами, не действует; придётся мне опуститься до полной коррупции.

— Коррупции, сэр?

— Да, Нат, коррупции. Заметьте, в пьесе — три женские роли: прекрасная Оливия, ваш двойник Виола и склочная Мария, и все они влюблены в Себастьяна. — Нат всё ещё молчал. — И, — продолжал мистер Томпсон, выбрасывая последний козырь, — моя коллега в школе мисс Портер предложила мне в субботу взять туда с собой мальчика читать мужские роли во время прослушивания. О, я вижу, вы наконец заинтересовались.

* * *

— Ты веришь, что можно всю жизнь любить только одного человека? — спросила Энни.

— Если повезёт и найдёшь человека, который тебе действительно подходит, то почему нет? — ответил Флетчер.

— Боюсь, что когда ты осенью поступишь в Йель, тебя будет окружать множество умных и красивых женщин, и я по сравнению с ними поблекну.

— Ничего подобного, — сказал Флетчер; он сел рядом с ней на диван и обнял её за плечи. — Они быстро узнают, что я люблю кого-то другого, и когда ты поступишь в Вассар, они поймут, почему.

— Но это будет ещё через год, — сказала Энни, — и к тому времени…

— Шшш… Ты не заметила, что любой мужчина, с которым ты встречаешься, сразу же начинает ревновать тебя ко мне?

— Нет, не заметила, — честно ответила она.

Флетчер взглянул на девушку, в которую он влюбился, ещё когда у неё были ортодонтические скобы на зубах и плоская грудь. Но даже тогда он не мог не восхищаться её улыбкой, её чёрными волосами, унаследованными от ирландской бабушки, и голубыми глазами — напоминанием о шведских предках. А теперь, четыре года спустя, время добавило ей стройную фигуру и ноги, которые заставили Флетчера благодарить новую моду на мини-юбки.

— Ты знаешь, что половина девушек нашего класса — уже не девственницы? — спросила она.

— Да, Джимми мне говорил.

— А уж он-то знает. — Энни помедлила. — В будущем месяце мне стукнет семнадцать, а ты ни разу не предложил…

— Я думал об этом много раз, честное слово, — сказал Флетчер, и она подвинулась к нему, так что его рука коснулась её груди. — Но когда это случится, я хочу, чтобы это принесло радость нам обоим и чтобы не было никаких сожалений.

Энни положила руку ему на бедро.

— У меня никаких сожалений не будет, — сказала она.

— Когда должны вернуться твои родители?

— Примерно в полночь. Они поехали на одну из этих бесконечных церемоний, которые так любят политики.

Энни начала расстёгивать блузку. Флетчер не шевелился. Расстегнув последнюю пуговицу, она сбросила блузку на пол.

— Твоя очередь, — сказала она.

Флетчер быстро расстегнул рубашку и отбросил её в сторону. Энни встала, повернувшись к нему лицом, изумлённая своей внезапной властью над ним. Она медленно спустила «молнию» на юбке, подражая Джули Кристи в фильме «Дорогая».[15] Как и мисс Кристи, она не заботилась о нижней юбке.

— Твоя очередь, — снова сказала она.

«О Боже! — подумал Флетчер. — Я боюсь снять брюки!» Он сбросил ботинки и носки.

— Ты жульничаешь! — возмутилась Энни.

Она сняла туфли ещё тогда, когда Флетчер не знал, что она имеет в виду. Он медленно снял брюки, и Энни рассмеялась. Флетчер скосил глаза вниз и покраснел.

— Приятно знать, что это из-за меня, — сказала Энни.

* * *

— Можете ли вы сосредоточиться на тексте, Нат? — спросил мистер Томпсон, не стараясь скрыть сарказм. — Начните со слов «Но вот она сама сюда идёт».

Даже одетая в школьную форму, Ребекка выделялась среди остальных девушек, которым мистер Томпсон устраивал пробу. Высокая, стройная, со светлыми волосами, спадавшими на плечи, она излучала уверенность в себе, которая завораживала Ната, и он немедленно среагировал на её улыбку. Когда она улыбнулась ему в ответ, он отвернулся, смущённый тем, что, возможно, смутил её. Он знал только её имя.

— Что значит имя? — спросил он.

— Это не из той пьесы, Нат. Ещё раз!

Ребекка Армитэдж ждала, пока Нат, запинаясь, произнёс:

— «Но вот она сама сюда идёт».

Ребекка удивилась, потому что раньше, когда она стояла в стороне и слушала его, он говорил очень уверенно. Она взглянула на свой текст и прочла:

— «Прошу, не осуждай мою поспешность.

Но если ты в своём решенье твёрд,

Святой отец нас отведёт в часовню:

Там под священной кровлей перед ним

Ты поклянёшься соблюдать мне верность,

Чтоб наконец нашла успокоенье

Ревнивая, тревожная душа.

Помолвку нашу сохранит он в тайне,

Пока ты сам не скажешь, что пора

Нам обвенчаться, как пристало мне

И сану моему. Ведь ты согласен?»[16]

Нат молчал.

— Нат, ваша реплика, — подсказал мистер Томпсон. — Дайте Ребекке возможность произнести ещё несколько строк. Я признаю, что восхищённый взгляд весьма эффективен и может сойти за актёрскую игру, но ведь мы репетируем не пантомиму. Один или два зрителя, может быть, даже захотят услышать знакомые им строки мистера Шекспира.

— Да, сэр; простите, сэр, — сказал Нат и вернулся к тексту:

— «Да, я готов произнести обет

И быть вам верным до скончанья лет».

— «Идёмте, отче. Небеса так ясны,

Как будто нас благословить согласны»,

— произнесла Ребекка.

— Благодарю вас, мисс Армитэдж, это — всё.

— Но она чудесно играла, — сказал Нат.

— О, вы можете произнести целую строчку, не запинаясь, — сказал мистер Томпсон. — На последней стадии подготовки это меня утешает, но я не знал, что вы хотели не только играть главную роль, но быть и режиссёром. Однако, Нат, мне кажется, что я уже решил, кто будет играть Оливию.

Нат проводил глазами Ребекку, которая быстро сошла со сцены.

— А как насчёт Виолы? — спросил он.

— Если я правильно понимаю сюжет пьесы, Нат, Виола — это ваша сестра-близнец; а к сожалению — или к счастью — Ребекка совершенно не похожа на вас.

— Тогда Мария, она превосходно сыграет Марию.

— Наверняка, но Ребекка — слишком высокого роста, чтобы играть Марию.

— А вы не подумали, что Фесте можно превратить в женщину?

— Нет, честно говоря, Нат, я об этом не подумал — отчасти потому, что у меня нет времени заново переписывать всю шекспировскую пьесу.

Нат не заметил, что Ребекка спряталась за колонну, пытаясь скрыть своё смущение, пока он упорно продолжал нести чепуху.

— А как насчёт служанки в доме Оливии?

— Что насчёт её?

— Ребекка может быть превосходной служанкой.

— Я уверен, что может, но она не может играть Оливию и одновременно быть её служанкой. Кто-то в публике может заметить… — Нат открыл рот, но ничего не сказал. — А, наконец-то молчание, а то я было думал, что вы за одну ночь хотите переписать пьесу заново, чтобы Оливия участвовала ещё в нескольких сценах с Себастьяном, о чём мистер Шекспир даже не подумал. — Нат услышал смешок из-за колонны. — Хотите ещё кого-нибудь предложить на роль служанки, Нат, или я могу продолжать распределять роли в пьесе?

— Простите, сэр, — сказал Нат. — Простите.

Мистер Томпсон вспрыгнул на сцену, улыбнулся Нату и прошептал:

— Если вы собирались изображать неприступного, то из этого ничего не вышло. Вы показали, что доступны, как проститутка в казино Лас-Вегаса. Я уверен, вам интересно будет узнать, что в будущем году мы будем ставить «Укрощение строптивой», и это вам подошло бы куда больше. Родись вы на год позже, ваша жизнь была бы совсем другой. Однако желаю удачи с мисс Армитэдж.

* * *

— Этого ученика следует исключить, — сказал мистер Флеминг.

— Но, сэр, — сказал Флетчер, — Пирсону всего пятнадцать лет, и он сразу же извинился перед миссис Эплъярд.

— Я ничего другого и не ожидал, — сказал священник, который до того ни разу не высказал своего мнения.

— И во всяком случае, — сказал директор, поднимаясь из-за своего стола, — вы можете себе представить, как это повлияет на школьную дисциплину, если станет известно, что кому-то сошло с рук оскорбление жены учителя?

— Значит, слова «проклятая женщина» решат всё будущее мальчика?

— Это — следствие дурных манер, — сказал директор. — И, по крайней мере, мы будем уверены, что он усвоил этот урок.

— Но что он усвоит? — спросил Флетчер. — Что никогда в жизни нельзя выругаться?

— Почему вы так яростно защищаете этого мальчика?

— Это совет, который вы нам дали в своей первой лекции, сэр: вы сказали, что не встать на защиту несправедливо обиженного — это трусость.

Мистер Флеминг посмотрел на священника, который ничего не сказал. Он хорошо помнил эту свою лекцию. Он повторял её каждому новому начальному классу.

— Можно мне задать вам дерзкий вопрос? — спросил Флетчер, поворачиваясь к священнику.

— Конечно, — несколько боязливо сказал доктор Уэйд.

— Не хотелось ли вам когда-нибудь обругать миссис Эплъярд? Мне, например, несколько раз хотелось.

— Не в этом дело, Флетчер. Вы проявили сдержанность, а Пирсон — нет, и за это он должен быть наказан.

— Если этим наказанием будет исключение, сэр, то мне придётся уйти с поста председателя ученического совета, потому что Библия учит нас, что помышление так же греховно, как деяние.

Мистер Флеминг и священник посмотрели на него с изумлением.

— Но почему, Флетчер? Вы же понимаете, что, если вы уйдёте с этого поста, уменьшатся ваши шансы попасть в Йель?

— Человек, который позволяет влиять на себя при помощи таких аргументов, недостоин попасть в Йель.

Мистер Флеминг и священник были так поражены, что некоторое время не могли произнести ни слова.

— Не слишком ли это крайняя позиция? — наконец спросил священник.

— Нет, доктор Уэйд. Я не могу стоять и смотреть, как ученика приносят в жертву женщине, которую пропесочил раздражённый юноша.

— И вы уйдёте с поста председателя совета, чтобы доказать свою правоту?

— Не сделать этого, сэр, было бы похоже на то, что ваше поколение одобряло во времена Маккарти.[17]

Последовало долгое молчание. В конце концов священник негромко спросил:

— Мальчик лично извинился перед миссис Эплъярд?

— Да, сэр, — ответил Флетчер.

— В этом случае, может быть, достаточным наказанием будет испытательный срок до конца семестра, — предложил директор, глядя на священника.

— Наряду с лишением всех привилегий, в том числе отпуска на уикенды, — добавил доктор Уэйд.

— По-вашему, это будет справедливым компромиссом, Флетчер? — спросил директор.

Настала очередь Флетчера промолчать, и священник добавил:

— Компромисс, Флетчер, — это нечто, к чему вам придётся привыкнуть, если вы хотите достичь успеха в политике.

Флетчер, помолчав, сказал:

— Принимаю ваше решение, доктор Уэйд, — и, обратившись к директору, добавил: — Спасибо за вашу снисходительность, сэр.

— Спасибо, Флетчер, — сказал мистер Флеминг.

Председатель ученического совета встал и вышел из кабинета директора.

— Мудрость, смелость и убеждённость достаточно редко встречаются в зрелых людях, — тихо заметил директор, когда Флетчер ушёл, — но в юноше…

* * *

— Так каково ваше объяснение, мистер Картрайт? — спросил председатель экзаменационной комиссии Йельского университета.

— У меня нет объяснения, — признался Нат. — Возможно, это совпадение.

— Ну и совпадение! — воскликнул декан по академическим вопросам. — Большая часть вашей работы о Кларенсе Дарроу слово в слово совпадает с работой другого учащегося из вашего класса.

— А как он это объясняет?

— Поскольку он представил свою работу за неделю до вас, и притом в рукописном виде, в то время как ваша работа напечатана на машинке, мы не сочли нужным спросить, как он это объясняет.

— Кстати, не зовут ли его Ралф Эллиот? — спросил Нат.

Никто из членов комиссии не ответил.

— Как ему это удалось? — спросил Том, когда Нат вечером вернулся в Тафт.

— Он, должно быть, списал это слово в слово, когда я был на репетиции «Двенадцатой ночи».

— Но он должен был вынести текст из твоей комнаты.

— Это было не очень трудно. Если моя работа не лежала на столе, он мог её найти в папке под названием «Йель».

— Но он всё-таки чертовски рисковал, войдя в твою комнату, когда тебя там не было.

— Но ведь он председатель ученического совета. Не забудь, он ведь командует в общежитии: никто не спрашивает, куда он входит и откуда выходит. У него было достаточно времени скопировать мой текст и вернуть его мне в комнату в тот же вечер.

— Ну, и что решила комиссия?

— Благодаря нашему директору, который обеими руками был за меня, Йель решил отсрочить мой приём на год.

— Так что Эллиоту опять всё сошло с рук?

— Нет, — твёрдо сказал Нат. — Директор, должно быть, сообразил, как было дело, потому что Йель не допустил и Эллиота.

— Но это всего лишь откладывает проблему на год, — сказал Том.

— К счастью, нет, — впервые улыбнувшись, уточнил Нат. — Мистер Томпсон тоже решил вмешаться и позвонил в приёмную комиссию, — тогда Йель не разрешил Эллиоту снова подавать через год.

— Добрый старый Томп! — воскликнул Том. — Ну и что ты собираешься делать в этом году? Поступить в Корпус Мира?[18]

— Нет, я проведу этот год в Коннектикутском университете.

— Почему в нём?

— Потому что туда поступает Ребекка.

12

Президент Йельского университета смотрел в зал — на тысячу студентов первого курса. Через год некоторые из них решат, что учиться здесь — слишком трудно, и перейдут в другие университеты, а многие просто отсеются. Флетчер Давенпорт и Джимми Гейтс сидели в зале и внимательно слушали президента Уотермена.

— Пока вы в Йеле, не тратьте зря ни минуты своего времени, или вы до конца своей жизни будете сожалеть, что не воспользовались всеми преимуществами, которые вам предоставляет этот университет. Дурак выходит из Йеля только с дипломом, а умный человек — со знаниями, которые помогут ему справиться со всеми трудностями жизни. Не бойтесь новых задач, и если вы не сумеете их выполнить, не стоит этого стыдиться. Вы большему научитесь на своих ошибках, чем на своих триумфах. Ничего не бойтесь. Оспаривайте любое решение, и пусть о вас не скажут: «Он прошёл весь путь, не оставив на нём своего следа».

Закончив свою продолжавшуюся около часа речь, президент Йельского университета сел. Все встали и устроили ему овацию. Трент Уотермен, не одобрявший такие проявления восторга, поднялся и ушёл со сцены.

— Я думал, ты не встанешь, чтобы аплодировать, — сказал Флетчер своему другу, когда они выходили из зала. — Я помню, ты сказал: «Только потому, что все другие десять лет это делали, я не обязан делать то же самое».

— Признаюсь, я был неправ, — ответил Джимми. — Эта речь была ещё более впечатляющей, чем рассказывал мой отец.

— Я уверен, что твоё одобрение не пройдёт незамеченным для мистера Уотермена, — сказал Флетчер, когда Джимми вдруг заметил впереди себя молодую женщину, несущую груду книг.

— Не упускай возможности, — шепнул Джимми Флетчеру.

Флетчер подумал: «Что делать — помешать Джимми попасть в дурацкое положение или дать ему возможность на собственном опыте убедиться, что он в него попал?»

— Привет! Меня зовут Джимми Гейтс. Могу я помочь с вашими книгами?

— Что вы имеете в виду, мистер Гейтс? Нести эти книги или читать их мне? — ответила женщина, не замедляя шагов.

— Я имел в виду: нести ваши книги, а дальше мы увидим, что из этого получится.

— Мистер Гейтс, у меня есть два правила, которые я никогда не нарушаю: не встречаться с первокурсниками и не встречаться с рыжими парнями.

— А вы не думаете, что пора нарушить оба правила? — спросил Джимми. — В конце концов, президент университета только что посоветовал нам не бояться новых задач.

— Джимми, — прервал его Флетчер, — я думаю…

— Ах да. Это — мой друг Флетчер Давенпорт, он — очень умный, и он может помочь вам читать книги.

— Едва ли, Джимми.

— К тому же, он очень скромен, как вы видите.

— Вы-то, кажется, скромностью не страдаете, мистер Гейтс.

— Конечно, нет, — сказал Джимми. — Кстати, как вас зовут?

— Джоанна Палмер.

— Вы, Джоанна, — явно не первокурсница, — сказал Джимми.

— Нет, не первокурсница.

— Значит, вы — как раз тот человек, который может оказать мне помощь.

— Что вы имеете в виду? — спросила мисс Палмер, когда они поднимались по лестнице по направлению к Садлер-Холлу.

— Почему бы вам не пригласить меня сегодня на ужин? А за ужином вы расскажете мне всё, что я должен знать о Йельском университете, — изрёк Джимми, когда оба они остановились перед входом в лекционную аудиторию. — Эй! — воскликнул он, обращаясь к Флетчеру. — Кажется, нам сюда?

— Да, и я хотел тебя предупредить…

— О чём? — спросил Джимми, открывая дверь, чтобы пропустить мисс Палмер, и проходя следом в надежде, что он сможет сесть рядом с ней.

— Я извиняюсь за моего друга, мисс Палмер, — прошептал Флетчер, — но уверяю вас: у него — золотое сердце.

— И вдобавок, кажется, — нахальство, — ответила Джоанна. — Кстати, не говорите ему об этом, но мне ужасно польстило, что он подумал, будто я первокурсница.

Джоанна Палмер положила книги на длинный стол во главе аудитории и повернулась лицом к расположенным ярусами рядам, заполненным студентами.

— Французская революция — это поворотный момент в современной европейской истории, — начала она, обращаясь к восхищённым слушателям. — Хотя Америка к тому времени уже избавилась от монарха, — она сделала паузу, — правда, без того, чтобы отрубать ему голову…

Студенты рассмеялись, а Джоанна обвела взглядом аудиторию и задержала его на Джимми Гейтсе. Тот подмигнул в ответ.

* * *

Взявшись за руки, они пошли через кампус на свою первую лекцию. Они подружились во время репетиции «Укрощения строптивой» и переспали — оба впервые — во время весенних каникул. Когда Нат сообщил своей девушке, что поступает не в Йель, а в Коннектикутский университет, Ребекка почувствовала себя виноватой в том, что этому обрадовалась.

Родителям Ната Ребекка понравилась с первого знакомства, и своё разочарование из-за того, что Нат сразу же не поступил в Йель, они компенсировали тем, что их сын, кажется, впервые в жизни был спокоен и счастлив.

Первая лекция в Бакли-холле была по американской литературе. Её читал профессор Хайман. Ещё раньше, во время летних каникул, Нат и Ребекка прочли все книги из списка обязательной литературы — Генри Джеймса, Стейнбека, Хемингуэя, Фицджеральда и Сола Беллоу — и затем в подробностях обсудили «Вашингтон-сквер», «Гроздья гнева», «По ком звонит колокол», «Великого Гэтсби» и «Герзага».[19] Так что когда утром во вторник они заняли свои места, чтобы прослушать лекцию профессора Хаймана, то чувствовали себя хорошо подготовленными. Но как только профессор Хайман произнёс свои первые фразы, они сразу поняли, что были всего лишь читателями. Они и понятия не имели о том, какое влияние на творчество этих авторов оказали их происхождение, воспитание, образование, религия и обстоятельства их жизни, и им в голову не приходило, что даром рассказчика могут обладать выходцы из любого слоя населения, любого вероисповедания, любой расы.

— Возьмите, например, Скотта Фицджеральда, — продолжал профессор. — В его рассказе «Берениса коротко стрижёт волосы»…

Нат оторвался от своих заметок и увидел перед собой затылок. Он почувствовал, что к горлу подступила тошнота. Он перестал слушать рассуждения профессора Хаймана о Фицджеральде и некоторое время тупо смотрел на этот затылок, пока его обладатель не обернулся к своему соседу. Оправдались худшие ожидания Ната. Ралф Эллиот был не только студентом того же университета, но и выбрал тот же лекционный курс. Как будто почувствовав, что на него смотрят, Эллиот неожиданно обернулся. Ната он не удостоил вниманием, но в упор уставился на Ребекку. Нат взглянул на неё, но она была слишком занята конспектированием рассуждений профессора об алкоголизме Фицджеральда во время его пребывания в Голливуде, чтобы заметить, что Эллиот проявляет к ней явный интерес.

Нат подождал, пока Эллиот вышел из аудитории, после чего собрал свои книги и поднялся с места.

— Кто это обернулся и пялился на тебя в аудитории? — спросила Ребекка, когда они шли в столовую.

— Его зовут Ралф Эллиот, — ответил Нат. — Мы с ним вместе учились в Тафте, и мне показалось, что он смотрел не на меня, а на тебя.

— Он очень симпатичный, — сказала Ребекка с ухмылкой. — Он немного напоминает мне Джея Гэтсби.[20] Не про него ли мистер Томпсон говорил, что он очень подходит для роли Мальволио?

— «Вылитый Мальволио» — по-моему, Томп так сказал.

За обедом Ребекка расспрашивала Ната об Эллиоте, но он сказал, что мало что о нём знает, и всё время пытался переменить тему.

Эллиот не был на послеобеденной лекции о влиянии Испании на её колонии, и вечером, когда Нат провожал Ребекку до её комнаты, он почти забыл о своём старом сопернике.

Женское общежитие было в южном кампусе, и староста первого курса предупредил Ната, что мужчинам не разрешается туда заходить после наступления темноты.

— Тот, кто составлял эти правила, — сказал Нат, устраиваясь рядом с Ребеккой на её односпальной кровати, — должно быть, думал, что студенты могут любить друг друга только в темноте.

Ребекка рассмеялась.

— Значит, во время весеннего семестра тебе не нужно будет возвращаться в свою комнату аж до девяти часов.

— Возможно, правила позволят мне оставаться с тобой после летнего семестра, — сказал Нат, не объясняя, что он имеет в виду.

Во время первого семестра Нат с удовлетворением обнаружил, что он очень редко сталкивается с Ралфом Эллиотом. Тот не занимался бегом на длинные дистанции, не интересовался театром и музыкой, поэтому Нат очень удивился, когда в последнее воскресенье семестра увидел, что Эллиот разговаривает с Ребеккой около часовни. Как только Нат к ним приблизился, Эллиот поспешно отошёл.

— Чего он хотел? — запальчиво спросил Нат.

— Просто обменяться мыслями о том, как улучшить работу студенческого совета. Он баллотируется как представитель первого курса и хотел знать, выставишь ли ты свою кандидатуру.

— Нет, — твёрдо ответил Нат.

— Почему ты так его ненавидишь? — спросила Ребекка. — Только потому, что он побил тебя на этих глупых школьных выборах?

Нат увидел, что вдали Эллиот беседует с группой студентов: он так же неискренне улыбался и, должно быть, как и раньше, сыпал неискренними обещаниями.

— Не думаешь ли ты, что он мог измениться? — спросила Ребекка.

Нат не ответил.

* * *

— Так, — сказал Джимми. — Первые выборы, на которых ты можешь выставить свою кандидатуру, — это выборы представителя первого курса совета Йельского колледжа.

— Я бы хотел избежать каких-либо выборов, пока я на первом курсе, — ответил Флетчер. — Мне надо серьёзно заниматься.

— Ты не можешь этим рисковать, — заявил Джимми.

— Почему нет? — спросил Флетчер.

— Потому что, согласно статистике, тот, кого на первом курсе выбирают в совет колледжа, почти наверняка через три года становится председателем студенческого совета.

— А может быть, я и не хочу быть председателем студенческого совета.

— Может быть, Мерилин Монро[21] не хотела получить премию «Оскар», — сказал Джимми, вынимая из портфеля какую-то брошюру.

— Что это?

— Справочник первокурсника — их отпечатано больше тысячи.

— Я вижу, ты снова становишься руководителем избирательной кампании, даже не спросив кандидата.

— Приходится, потому что я не могу сидеть и ждать, пока ты примешь решение. Я проделал кое-какое исследование и установил, что у тебя нет или почти нет никаких шансов даже выставить свою кандидатуру в совет колледжа, если на шестой неделе ты не выступишь в дебатах первокурсников.

— Почему? — спросил Флетчер.

— Потому что это — единственный случай, когда все студенты первого курса собираются вместе в одной комнате и получают шанс выслушать перспективных кандидатов.

— Ну, и как же тебя выбирают выступающим?

— Это зависит от того, выступаешь ты за или против выдвинутого тезиса.

— Ну а каков же сам тезис?

— Рад слышать, что ты наконец-то заинтересовался, потому что в этом — наша следующая проблема.

Джимми вынул из кармана листок, на котором было напечатано: «Тезис: Америка должна уйти из Вьетнама».

— Я не вижу никакой проблемы, — сказал Флетчер. — Я охотно выступлю против этого тезиса.

— В том-то и проблема, — сказал Джимми, — потому что всякий, кто — против этого тезиса, считается ужасным ретроградом, даже если выглядит, как Кеннеди, и говорит, как Черчилль.

— Но если я выступлю убедительно, они могут решить, что я — как раз тот человек, который достоин быть их представителем в совете.

— Как бы убедительно ты ни выступил, Флетчер, всё равно это будет самоубийство, потому что почти все в университете — против войны во Вьетнаме. Так что почему бы не предоставить возможность выступить против этого тезиса какому-нибудь психу, который вообще не хочет, чтобы его выбрали в совет?

— Я — как раз такой псих, — ответил Флетчер, — и мне кажется…

— Мне наплевать, что тебе кажется, — прервал его Джимми. — Я думаю только о том, как сделать так, чтобы тебя выбрали.

— Джимми, ты когда-нибудь слышал о нормах нравственного поведения?

— Откуда мне? — ответил Джимми. — Мой отец — политический деятель, а моя мать занимается продажей недвижимости.

— Несмотря на твой прагматизм, я не могу заставить себя выступить в защиту такого тезиса.

— Тогда ты будешь всю жизнь заниматься бесконечной научной работой рука об руку с моей сестрой.

— Меня это устраивает, — сказал Флетчер. — Особенно учитывая, что ты, кажется, неспособен иметь серьёзные отношения с какой-либо женщиной дольше двадцати четырёх часов.

— Джоанна Пал мер думает иначе, — сказал Джимми.

Флетчер засмеялся.

— А как насчёт другой твоей подруги — Одри Хепбёрн? Я что-то в последнее время не видел её в кампусе.

— Я тоже, — ответил Джимми. — Но завоюю ли я сердце мисс Палмер — это только вопрос времени.

— Разве что во сне, Джимми.

— Придёт время — и ты ещё передо мной извинишься, о ты, маловерный, и я предрекаю, что это произойдёт ещё до того, как ты себе на погибель выступишь в дебатах студентов первого курса.

— Ты не заставишь меня изменить мнение, Джимми, потому что если я приму участие в дебатах, то только для того, чтобы выступить против твоего тезиса.

— Ты хочешь затруднить мне жизнь, Флетчер. Но одно несомненно: организаторы будут рады приветствовать твоё участие в дебатах.

— Почему? — спросил Флетчер.

— Потому что пока ещё они не смогли найти никого, кто хотел бы выступить против вывода американских войск из Вьетнама.

* * *

— Ты уверена? — спокойно спросил Нат.

— Конечно, — ответила Ребекка.

— Тогда нам нужно как можно скорее пожениться, — сказал Нат.

— Почему? — спросила Ребекка. — Сейчас — шестидесятые годы — век «битлов», наркотиков и свободной любви, так почему я не могу сделать аборт?

— Ты этого хочешь?

— Я не знаю, чего я хочу. Я узнала об этом только сегодня утром. Мне нужно ещё немного подумать.

Нат взял её за руку.

— Я бы женился на тебе хоть сегодня, если ты согласишься.

— Знаю, — ответила Ребекка, сжимая ему руку. — Но мы должны подумать о том, как это решение повлияет на всю нашу дальнейшую жизнь. Не нужно пороть горячку.

— Но у меня — моральная ответственность за тебя и нашего ребёнка.

— А мне нужно думать о своём будущем, — сказала Ребекка.

— Может быть, нам нужно сообщить об этом нашим родителям — и посмотреть, что они скажут.

— Ни в коем случае, — сказала Ребекка. — Твоя мать скажет, что нам нужно пожениться сегодня же, а мой отец придёт в кампус с ружьем под мышкой. Обещай мне никому не говорить, что я беременна, особенно нашим родителям.

— Но почему?

— Потому что есть ещё одна проблема.

* * *

— Ну, как продвигается твоя речь?

— Я только что закончил первый набросок, — сказал Флетчер. — Ты будешь рад услышать, что она, по-видимому, сделает меня самым знаменитым студентом в колледже.

— Тебе нравится затруднять мою задачу.

— Моя конечная цель — сделать её невыполнимой, — признался Флетчер. — Кстати, кто выступает против нас?

— Некто по имени Том Рассел.

— Что ты о нём знаешь?

— Он учился в Тафте. Я вчера видел его у Мори, и могу тебе сказать, что он — умный, и все его любят. Я не видел никого, кому бы он не нравился.

— Есть что-нибудь в нашу пользу?

— Да, он признался, что ему не очень хочется принимать участие в дебатах. Он скорее хотел бы поддержать другого кандидата, если такой появится. Считает себя скорее организатором кампании, чем лидером.

— Тогда, может быть, нам стоит пригласить Тома в нашу группу, — сказал Флетчер. — Я всё ещё ищу руководителя кампании.

— Смешнее всего, что эту работу он предложил мне.

— Правда? — спросил Флетчер.

— Да, — ответил Джимми.

— Значит, его нужно воспринимать всерьёз, не так ли? — Флетчер помедлил. — Может быть, мы сегодня вечером посмотрим мою речь, и тогда ты мне скажешь, что…

— Сегодня вечером не могу, — сказал Джимми. — Джоанна пригласила меня к себе на ужин.

— Ах да, вспомнил. Я сегодня вечером тоже не могу. Жаклин Кеннеди[22] попросила меня пойти с ней в «Метрополитен-опера».

— Да, раз уж ты об этом упомянул, Джоанна спрашивала, не придёте ли вы с Энни к нам в будущий четверг. Я ей сказал, что моя сестра собирается приехать в Нью-Хейвен на дебаты.

— Ты это серьёзно?

— Да, и если вы согласны, пожалуйста, скажи Энни, что вам не надо долго засиживаться, потому что мы с Джоанной часов в десять ложимся в кровать.

* * *

Найдя засунутую ему под дверь записку от Ребекки, Нат бегом побежал по кампусу, волнуясь, откуда такая срочность.

Когда Нат вошёл к ней в комнату и хотел её поцеловать, она отвернулась и без объяснений закрыла дверь на ключ. Нат сел на стул у окна, а Ребекка устроилась на краю кровати.

— Нат, я должна тебе сказать кое-что, что я не решалась сказать уже несколько дней.

Нат кивнул, видя, что Ребекке трудно даются слова. Последовало молчание, которое показалось Нату бесконечным.

— Нат, я знаю: ты будешь меня за это ненавидеть.

— Я неспособен тебя ненавидеть, — сказал Нат, глядя ей в глаза.

Она встретила его взгляд и опустила голову.

— Я не уверена, что это — твой ребёнок.

Нат ухватился руками за края стула.

— Как это возможно? — после долгого молчания спросил он.

— В прошлый уикенд, когда ты уехал в Пенсильванию на встречу стайеров, я пошла на вечеринку и, боюсь, слишком много там выпила. — Она помолчала. — Туда пришёл Ралф Эллиот, а что было потом, я не помню, только утром я проснулась рядом с ним.

— Ты сообщила ему, что беременна?

— Нет, — ответила Ребекка. — Какой смысл? Он с тех пор со мной почти не разговаривал.

— Я убью этого мерзавца! — воскликнул Нат, поднимаясь со стула.

— Едва ли это поможет делу, — спокойно возразила Ребекка.

— Это ничего не меняет, — сказал Нат, обняв её, — потому что я всё равно хочу на тебе жениться. Во всяком случае, больше шансов, что это всё-таки — мой ребёнок.

— Но ты никогда не будешь в этом уверен.

— Это меня не беспокоит.

— Но меня беспокоит, — сказала Ребекка, — потому что есть кое-что ещё, о чём ты не знаешь.

* * *

Как только Флетчер вошёл в заполненный до отказа Вулси-холл, то пожалел, что не последовал совету Джимми. Он занял своё место напротив Тома Рассела, который приветствовал его тёплой улыбкой, и тысяча студентов начала скандировать:

— Эй, эй, Эл-Бе-Джей,[23] сколько ты нынче убил парней?

Флетчер взглянул на своего оппонента, который поднялся с места, чтобы начать дебаты. Ещё до того, как Том успел открыть рот, присутствующие восторженно его приветствовали. К удивлению Флетчера, Рассел явно нервничал не меньше его самого: на лбу появились капельки пота.

Как только Том начал говорить, все затихли, но едва он произнёс два слова, как в зале послышался возмущённый гул.

— Линдон Джонсон… — Том помолчал. — Линдон Джонсон говорит нам, что долг Америки — разбить Северный Вьетнам, чтобы спасти мир от ползучего коммунизма. Я же говорю, что долг президента — не допустить гибели ни одного американца в борьбе с нелепой доктриной, которая со временем сама себя дискредитирует.

Снова начались восторженные крики, и с минуту Том не мог говорить. Его речь так часто прерывалась криками одобрения, что к положенному времени он успел закончить чуть больше половины подготовленной им речи.

Крики восторга сменились шиканьем, как только Флетчер поднялся со своего места. Он уже раньше решил, что это будет его последняя публичная речь в жизни. Он подождал тишины, которая так и не наступила, и когда кто-то крикнул: «Валяй, говори!» — он, запинаясь, произнёс свои первые слова.

— Греки, римляне и англичане — все они в своё время приняли на себя ответственность за руководство миром, — начал Флетчер.

— Это не значит, что и мы должны это делать, — крикнул кто-то с задней скамьи.

— И когда после Второй мировой войны распалась Британская империя, — продолжал Флетчер, — ответственность за руководство миром перешла к Соединённым Штатам Америки — величайшей нации на Земле. — В зале послышались робкие хлопки. — Конечно, мы можем скромно заявить, что мы недостойны такой ответственности и отказаться от неё, а с другой стороны, мы можем предложить мировое лидерство миллионам людей на Земле, которые восхищаются нашей концепцией свободы и хотят подражать нашему образу жизни. Мы также можем уйти со сцены и отдать эти миллионы под ярмо коммунизма, чтобы он захватил весь свободный мир; или мы можем поддержать тех, кто хочет воспринять идеалы демократии. Только история может рассудить, правильное ли решение мы приняли, и история не должна обвинить нас в том, что мы поступили неправильно.

Джимми был удивлён тем, что Флетчера очень редко перебивали, и тем, что когда двадцать минут спустя Флетчер закончил свою речь и сел на место, раздались уважительные аплодисменты. По окончании дебатов все признали, что Флетчер, по сути дела, победил в споре, хотя тезис, который отстаивал Том, был одобрен с преимуществом более чем в двести голосов.

Во всяком случае, когда были объявлены результаты голосования, Джимми выглядел довольным и сказал, что это — просто чудо.

— Тоже мне чудо! — воскликнул Флетчер. — Ты не заметил, что мы проиграли со счётом в двести двадцать восемь голосов?

— Но я ожидал, что против нас будет подано подавляющее большинство голосов, поэтому я и считаю, что двести двадцать восемь голосов — это чудо. У нас есть пять дней, чтобы изменить мнение ста четырнадцати голосовавших, потому что большинство первокурсников считает, что ты — явно достоин быть их представителем в студенческом совете, — сказал Джимми, когда они с Флетчером выходили из Вулси-холла, а несколько человек шепнули Флетчеру: «Молодчина!» или «Желаю удачи!»

— Мне кажется, Том Рассел хорошо говорил, — сказал Флетчер. — И, что ещё важнее, он выражает мнение большинства.

— Нет, он лишь подготовил тебе победу на выборах.

— Не говори «гоп», — возразил Флетчер. — Том может ещё захотеть сам сделаться председателем совета.

— Ни за что, если сработает то, что я ему готовлю.

— Могу я узнать, что ты имеешь в виду? — спросил Флетчер.

— Один из членов нашей группы присутствовал при каждой его речи. Во время кампании он дал сорок три обещания, большинство из которых он не сможет выполнить. После того как ему об этом будут напоминать по двадцать раз в день, я не думаю, что его имя появится в списке кандидатов на пост председателя совета.

— Джимми, ты читал книгу Макиавелли «Государь»?[24]

— Нет, а что? Нужно её прочесть?

— Нет, не беспокойся, она тебя ничему новому не научит. Где ты сегодня обедаешь? — спросил он, когда к ним подошла Энни; она обняла Флетчера.

— Молодец, — похвалила она. — Ты произнёс блестящую речь.

— Только плохо, что две сотни людей с тобой не согласны, — посетовал Флетчер.

— Это верно, но большинство из них решили, как они будут голосовать, ещё до того, как вошли в зал.

— Вот и я пытаюсь ему это втолковать. — Джимми повернулся к Флетчеру. — Моя крошка-сестрёнка права, и, более того…

— Джимми, может быть, ты забыл, что мне скоро будет восемнадцать лет, — Энни сердито взглянула на брата.

— Нет, не забыл, и некоторые мои друзья говорят, что ты довольно красива, хотя я сам этого не замечаю.

Флетчер засмеялся.

— Ну, так ты пойдёшь с нами обедать к Дино?

— Нет, ты явно забыл, что мы с Джоанной пригласили вас на обед.

— Я не забыла, — сказала Энни. — И я жду не дождусь увидеть женщину, которая связала моего брата по рукам и ногам больше, чем на неделю.

— После того как я её встретил, я и не взглянул ни на какую другую женщину.

* * *

— Но я всё-таки хочу на тебе жениться, — сказал Нат, обнимая её.

— Даже если ты не уверен, чей это будет ребёнок?

— Да, и тем больше причин нам пожениться: тогда ты никогда не будешь во мне сомневаться.

— Я в тебе ни минуты не сомневалась, — сказала Ребекка. — Ты — добрый и порядочный человек, но подумал ли ты, что я, возможно, недостаточно тебя люблю, чтобы провести с тобой весь остаток моей жизни? — Нат отпустил её и взглянул ей в глаза. — Я спросила Ралфа, что бы он сделал, если бы оказалось, что это — его ребёнок, и он согласился со мной, что я должна сделать аборт. — Ребекка положила ладонь на щёку Ната. — Немногие из нас готовы жить с Себастьяном, и я определённо — не Оливия.[25]

Она отняла руку и, не сказав больше ни слова, быстро вышла из комнаты.

Нат лёг на её кровать, не замечая, что темнеет. Он думал о том, как он любит Ребекку и как ненавидит Эллиота. В конце концов он заснул и проснулся только, когда зазвонил телефон.

Он услышал знакомый голос и поздравил своего друга.

13

Нат получил три письма. На одном из них адрес был написан рукой его матери. На втором был штамп Нью-Хейвена: Нат решил, что оно — от Тома. Третье, в светло-коричневом конверте, по-видимому, содержало чек с его ежемесячной стипендией, которую он должен был сразу же положить на свой счёт, так как его деньги подходили к концу.

Нат пошёл в ресторанчик напротив и взял чашку кукурузных хлопьев. Заняв свободное место в углу, вскрыл конверт с письмом от матери. Он винил себя в том, что не писал ей уже по крайней мере две недели. До рождественских каникул оставалось всего несколько дней, так что он надеялся, что она не будет в обиде, если он не ответит сразу. После того как порвал с Ребеккой, он долго разговаривал с матерью по телефону. Он не упомянул, что Ребекка забеременела, и не объяснил, почему с ней расстался.

«Мой дорогой Натаниэль», — писала она; она никогда не называла его Натом. Нат считал, что если бы кто-нибудь прочёл письмо его матери, он узнал бы о ней всё. Аккуратная, прилежная, знающая, любящая, но каким-то образом оставляющая впечатление, что всегда чуть-чуть опаздывает на назначенную встречу. Она всегда заканчивала письмо словами: «Я должна спешить, с любовью — мама». Единственной новостью, которую она сочла нужным сообщить, было то, что отца повысили в должности: он стал региональным менеджером — то есть ему больше не нужно будет проводить бесконечные часы за рулём, он станет работать в самом Хартфорде. Она писала:

«Папа очень обрадован этим повышением и увеличением зарплаты: значит, мы можем позволить себе купить вторую машину. Однако ему уже не хватает личного общения с клиентами».

Нат взял ещё одну порцию кукурузных хлопьев и открыл второе письмо — из Нью-Хейвена. Послание Тома было напечатано на машинке, и в нём было несколько грамматических ошибок — возможно, вызванных возбуждением по поводу его победы на выборах. В свойственном ему обезоруживающем тоне он сообщал, что победил только потому, что его соперник произнёс страстную речь, защищая американское участие во вьетнамской войне, что помешало ему, когда дело дошло до голосования. Нату понравилось имя Флетчер Давенпорт, и он подумал, что мог бы быть его соперником, если бы поступил в Йель. Он продолжал читать: «Грустно узнать, что ты порвал с Ребеккой. По-твоему, это непоправимо?» Нат поднял глаза к потолку и подумал, что, возможно, на этот вопрос он не ответит, хотя и понимал, что его старый друг не будет очень удивлён, узнав, что тут замешан Ралф Эллиот.

В конце концов Нат занялся письмом в светло-коричневом конверте. Он решил положить чек в банк перед первой лекцией (в отличие от многих своих сокурсников, он не мог себе позволить не пополнять свой скудный счёт до последнего момента). Нат вскрыл конверт и с удивлением увидел, что в нём нет никакого чека, а лишь официальное письмо. Он развернул листок бумаги и с изумлением прочёл:


Дети судьбы

Нат положил письмо перед собой на стол и стал обдумывать его последствия. Он понимал, что вызов на военную службу — это лотерея, и вот выпал его номер. Будет ли честно — ходатайствовать об освобождении от воинской повинности на том основании, что он — студент, или ему следует, как в 1942 году сделал его отец, пойти в армию и служить своей стране? Его отец провёл два года в Европе с 80-й дивизией и вернулся домой с «пурпурным сердцем».[26] Больше двадцати пяти лет спустя он всё ещё был уверен, что Америка должна воевать во Вьетнаме.

Касается ли это только необразованных американцев, у которых нет большого выбора?

Нат сразу же позвонил домой и не был удивлён, когда его родители, что бывало очень редко, не согласились друг с другом. Его мать не сомневалась, что Нату следует получить диплом, а потом уже обдумать своё положение; война, даст Бог, к тому времени кончится. Ведь именно это президент Джонсон обещал во время своей предвыборной кампании. А его отец считал, что хотя это, конечно, большое невезение, долг его сына — пойти в армию. Если каждый решит сжечь свою повестку, в стране воцарится анархия. Таково было его последнее слово.

Затем Нат позвонил Тому в Йель, чтобы узнать, получил ли и он повестку.

— Да, получил, — сказал Том.

— Ну, и что? Ты её сжёг?

— Нет, так далеко я не зашёл, хотя некоторые наши студенты это сделали.

— То есть ты собираешься пойти в армию?

— Нет, у меня нет твоих моральных устоев. Я собираюсь пойти законным путём. Мой отец нашёл в Вашингтоне юриста, который специализируется на освобождениях от призыва на военную службу, и он уверен, что сможет получить для меня отсрочку — по крайней мере, до тех пор, пока я не окончу университет.

— А как тот парень, который выступал против тебя на дебатах и призывал Америку к ответственности за судьбу тех, кто хочет «воспринять идеалы демократии»?

— Понятия не имею, — ответил Том. — Но если он получит повестку, то ты, наверно, встретишься с ним на фронте.

* * *

Время шло, а Флетчер не получал светло-коричневого конверта, и он уже начал думать, что ему повезло и он выиграл в эту лотерею. Ведь он уже решил, что сделает, если получит такой конверт.

Когда Джимми получил повестку, то сразу же посоветовался со своим отцом, который порекомендовал ему подать заявление об освобождении от воинской повинности на время учёбы в университете, но ясно обещать, что через три года он пересмотрит своё решение. Он также напомнил Джимми, что через три года в Соединённых Штатах, возможно, будет уже новый президент и совсем новое законодательство, и вполне возможно, что американцы к тому времени уже не будут воевать во Вьетнаме. Джимми последовал совету отца и, обсуждая с Флетчером связанные с этим моральные проблемы, высказался без обиняков.

— У меня нет никакого намерения рисковать своей жизнью, воюя против банды вьетконговцев, которые в конце концов воспримут капитализм, даже если в ближайшем будущем не отступят перед нашей военной мощью.

Энни была согласна с братом и радовалась, что Флетчер не получил повестки. Она не сомневалась в его действиях, если бы он её получил.

* * *

5 января 1967 года Нат явился в местный совет по призыву на военную службу. После тщательного медицинского осмотра с ним поговорил майор Уиллис. Майор остался доволен: физическое развитие Ната Картрайта было оценено на 92 % — после того как он провёл всё утро среди молодых людей, у каждого из которых было сто разных причин, почему они по состоянию здоровья не могли служить в армии. Во второй половине дня Нат сдал классификационный тест и получил 97 %.

Следующим вечером вместе с пятьюдесятью другими призывниками Нат сел в автобус, направлявшийся в Нью-Джерси. Во время медленного продвижения из одного штата в другой Нат съел свой обед фабричного изготовления в упаковке, после чего крепко заснул.

Автобус прибыл в Форт Дикс рано утром. Будущие солдаты высыпали из автобуса, их распределили по подготовленным казармам и дали пару часов поспать.

На следующее утро Нат поднялся в пять часов — по сигналу побудки; его всего обмерили и выдали военную форму. Затем всем пятидесяти новобранцам было приказано написать письма родителям и сдать гражданскую одежду, получив за это квитанцию.

Потом с Натом беседовал специалист 4-го класса Джексон, который, просмотрев поступившие в его распоряжение бумаги, задал Нату только один вопрос:

— Вы понимаете, Картрайт, что вы имели право ходатайствовать об освобождении от воинской повинности?

— Да, сэр, — ответил Нат.

Специалист Джексон поднял брови.

— И, посоветовавшись с кем-то, вы решили не ходатайствовать об этом?

— Мне не был нужен ничей совет, сэр.

— Хорошо. Значит, когда вы закончите основной курс боевой подготовки, рядовой Картрайт, я уверен, вы захотите подать заявление о поступлении в офицерское училище. — Он помолчал. — В него попадают примерно двое из пятидесяти, так что не очень на это надейтесь. Кстати, — добавил он, — не называйте меня «сэр». «Специалист 4-го класса» — этого вполне достаточно.

После того как много лет бегал по пересечённой местности, Нат считал себя находящимся в хорошей спортивной форме и вполне подготовленным, но скоро обнаружил, что в армии слово «подготовка» имеет совсем другое значение, не полностью объяснённое в словаре Уэбстера. Что же до слова «основной», то здесь было основным всё: пища, одежда, отопление и особенно кровать, на которой бойцу приходилось спать. Нат мог только предположить, что матрасы для своих бойцов армия импортировала из Северного Вьетнама, чтобы американский солдат мог испытывать те же неудобства, что и его неприятель.

Следующие восемь недель Нат каждое утро просыпался в пять часов, принимал холодный душ — слово «горячий» вообще отсутствовало в армейском лексиконе — одевался, завтракал, аккуратно складывал своё обмундирование на краю кровати и в шесть утра становился на плацу по стойке «смирно» вместе со всеми другими солдатами 2-го взвода роты «Альфа».

Первым человеком, который к нему обращался, был сержант Ал Куамо. Он всегда выглядел таким нарядным, что, по предположению Ната, должен был вставать в четыре часа утра, чтобы так наутюжить свою форму. И если Нат пытался в течение следующих четырнадцати часов поговорить с кем-нибудь другим, Куамо неизменно интересовался, с кем и о чём. Сержант был такого же роста, как Нат, но на этом сходство между ними заканчивалось. Нату ни разу не удалось простоять перед сержантом достаточно долго, чтобы сосчитать все его медали.

— Я — ваша мать, ваш отец и ваш лучший друг, — кричал сержант во всю мочь. — Вы меня слышите?

— Да, сэр! — орали в ответ тридцать шесть новобранцев из 2-го взвода. — Вы — наша мать, наш отец и наш лучший друг!

Перед тем как попасть во 2-й взвод, большинство солдат ходатайствовало об освобождении от воинской повинности. Многие из них считали, что Нат — сумасшедший доброволец, и только через несколько недель они изменили своё отношение к этому парню. Задолго до того как закончился курс боевой подготовки, Нат сделался для взвода юрисконсультом, писцом, советчиком и доверенным лицом. Пару новобранцев он даже научил читать. Он решил не сообщать своей матери, чему они взамен его обучили. Куомо сделал его старостой взвода.

К концу двухмесячного курса боевой подготовки Нат был первым во всём, где требовалось умение грамотно писать. Он также удивил своих товарищей, обогнав их всех во время марш-бросков по пересечённой местности; и хотя раньше он ни разу не держал в руках оружия, когда дело дошло до стрельбы из пулемёта М-60 и из гранатомёта М-70, он даже перещеголял парней из Куинса, которые лучше стреляли из ручного оружия.

Сержанту Куомо не потребовалось шести недель, чтобы изменить своё мнение о шансах Ната попасть в офицерское училище. В отличие от большинства остальных «тюфяков», которых отправляли во Вьетнам, Нат оказался прирождённым лидером.

— Имей в виду, — предупредил Ната Куомо, — необстрелянный младший лейтенант точно так же может схлопотать пулю в задницу, как и рядовой салага, потому что вьетконговец не видит между ними никакой разницы.

Сержант Куомо оказался совершенно прав, сочтя Ната достойным офицерского чина, потому что для поступления в офицерское училище Форт-Беннинг были отобраны всего лишь двое новобранцев. Вторым был студент колледжа из 3-го взвода по имени Дик Тайлер.

* * *

В первые три недели в Форт-Беннинге главным предметом обучения были прыжки с парашютом. Сначала рекруты прыгали с тридцатипятифутовой стены, а затем — с жуткой трёхсотфутовой башни. Из двухсот солдат, которые начали курс обучения, до следующей стадии дошли меньше ста. Нат был одним из десяти, кого в конце концов удостоили чести надевать белый шлем во время прыжков. После следующих пятнадцати прыжков к его груди прикрепили серебряные крылышки парашютиста.

Когда Нат поехал домой в недельный отпуск, мать с трудом узнала своего ребёнка, который простился с ней тремя месяцами ранее. Перед ней был мужчина на дюйм выше и на стоун[27] легче, с короткой стрижкой, которая напомнила Майклу Картрайту о его службе в Италии.

После этого короткого отдыха Нат вернулся в Форт-Беннинг, надел ботинки для парашютистов, взял на плечо свой вещмешок и, перейдя через дорогу, начал учиться ремеслу пехотного офицера. Хотя, как и раньше, по утрам он вставал рано, но теперь проводил гораздо больше времени в классе, изучая военную историю, чтение карты, тактику и стратегию командования вместе с другими семьюдесятью будущими офицерами, которых готовили к отправке во Вьетнам. Статистические данные, о которых им никто не говорил, заключались в том, что более чем половине из них предстояло вернуться на родину в похоронных мешках.

* * *

— Джоанне грозит дисциплинарное расследование, — сказал Джимми, садясь на кровать Флетчера. — Хотя это я, а не она, должен вызвать гнев комиссии по вопросам морали, — добавил он.

Флетчер попытался успокоить своего друга, которого ещё никогда не видел таким разъярённым.

— Почему они не понимают, что влюбиться — не преступление?

— Я думаю, ты должен понимать, что их больше беспокоят последствия обратной ситуации, чем то, что случилось.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джимми, глядя в потолок.

— Просто что администрация на самом деле озабочена тем, что преподаватели-мужчины соблазняют молодых впечатлительных студенток.

— Но разве они не могут различить, что это — всерьёз? — спросил Джимми. — Слепому видно, что я обожаю Джоанну, а она — меня.

— Возможно, они посмотрели бы на это сквозь пальцы, если бы вы оба так не демонстрировали свои чувства на людях.

— По-моему, ты должен уважать Джоанну за то, что она отказывается лицемерить в таком деле.

— Я её и уважаю, но своей прямотой она вынуждает администрацию действовать согласно университетским правилам.

— Значит, нужно изменить правила, — сказал Джимми. — Как преподавательница, Джоанна считает, что никому не следует скрывать свои искренние чувства. Она хочет быть уверена, что следующее поколение не столкнётся с такими неприятностями.

— Джимми, я с тобой не спорю. Но, зная Джоанну, я уверен, что она серьёзно обдумала эти правила и имеет твёрдое мнение относительно пункта № 17-б.

— Конечно, она имеет, но Джоанна не собирается со мной обручиться ради того, чтобы ублаготворить администрацию. Ты знаешь, что студенты приветствуют её в начале и в конце каждой её лекции.

— Так когда будет заседать комиссия по вопросам морали?

— На будущей неделе в десять часов. Газетчики будут рады до смерти. Только жаль, что папино переизбрание этой осенью.

— Я бы о твоём отце не беспокоился, — сказал Флетчер. — Бьюсь об заклад, что он уже нашёл способ, как обратить дело в свою пользу.

* * *

Нат никогда не ожидал, что встретится со своим командиром, и этого не случилось бы, если бы его мать не поставила свою машину на месте, зарезервированном для полковника. Когда отец Ната увидел знак «Командный состав», он сказал, что нужно сразу же дать задний ход, но она дала задний ход слишком быстро и столкнулась с джипом полковника Тремлетта, как раз когда он заворачивал на стоянку.

— О мой Бог! — воскликнул Нат, выпрыгивая из машины.

— Я бы так далеко не заходил, — сказал Тремлетт. — «Полковника» вполне достаточно.

Нат стал по стойке «смирно» и отдал честь, а его отец стал исподтишка рассматривать медали полковника.

— Мы, должно быть, служили вместе, — сказал он, глядя на красно-зелёную планку на груди у полковника.

Полковник, рассматривавший вмятину на крыле, поднял глаза.

— Я служил в 80-й дивизии в Италии, — объяснил отец Ната.

— Надеюсь, вы водили свой шерман[28] лучше, чем водите машину, — сказал полковник и пожал руку Майклу Картрайту. Майкл не объяснил, что за рулём была его жена. Тремлетт посмотрел на Ната.

— Картрайт, не так ли?

— Да, сэр, — ответил Нат, удивлённый, что полковник знает его фамилию.

— Ваш сын, кажется, будет первым в своём классе, когда на будущей неделе окончит училище, — сказал Тремлетт отцу Ната и, помолчав, добавил, ничего не объясняя: — Возможно, у меня будет для него назначение. Явитесь ко мне завтра в восемь часов утра. — Полковник улыбнулся матери Ната и снова пожал руку его отцу, а затем снова обратился к Нату: — И если, когда я сегодня вечером буду выезжать со стоянки, я увижу эту вмятину, Картрайт, можете забыть о следующем отпуске.

Нат снова отдал честь, а полковник подмигнул его матери.

Нат провёл полдня, ползая на коленях перед машиной полковника с молотком в руке и банкой зелёной краски.

На следующее утро он явился к полковнику без четверти восемь и, к собственному удивлению, был немедленно допущен к командиру. Тремлетт указал ему на стул по другую сторону письменного стола.

— Итак, вы хорошо себя показали, Нат, — сказал полковник. — Ну, что вы хотели бы делать теперь?

Нат посмотрел на полковника Тремлетта, у которого на груди было пять полосок орденских планок. Он воевал в Италии и в Корее, а сейчас только что вернулся из Вьетнама. Его называли терьером, потому что он так близко подбирался к врагам, что мог кусать их за лодыжки. Нат немедленно ответил:

— Я ожидаю, что меня направят во Вьетнам, сэр.

— Вам нет необходимости служить в азиатском секторе, — сказал командир. — Вы доказали свой патриотизм, и есть несколько других назначений, которые я могу вам порекомендовать, — от Берлина до Вашингтона — чтобы, когда вы закончите свои два года службы, вы могли вернуться в университет.

— Так ведь цель призыва в армию — именно отправка во Вьетнам, не так ли?

— Но ведь очень редко посылают во Вьетнам подготовленного офицера, особенно вашего калибра, — сказал полковник. — Что, если я попрошу вас закончить свою службу у меня в штабе, и вы мне поможете здесь, в академии, набирать новобранцев?

— Чтобы они поехали во Вьетнам и дали себя убить? — Нат уставился на полковника. Он сразу же пожалел, что зашёл слишком далеко.

— Знаете, кто в последний раз сидел здесь и говорил мне, что хочет поехать во Вьетнам?

— Нет, сэр.

— Мой сын Даниэль, — ответил Тремлетт, взглянув на фотографию у себя на столе, которую Нат не мог видеть. — Его убили через одиннадцать дней.

* * *

«ПРЕПОДАВАТЕЛЬНИЦА СОБЛАЗНЯЕТ СЫНА СЕНАТОРА», — кричал заголовок на первой странице газеты «Нью-Хейвен Реджистер».

— Это просто оскорбление, — сказал Джимми.

— Что ты имеешь в виду?

— Это я её соблазнил.

Отсмеявшись, Флетчер продолжал читать дальше:

«Комиссия Йельского университета по вопросам морали расторгла контракт с Джоанной Палмер, читающей курс европейской истории, после того как она призналась, что у неё был роман со студентом первого курса Джеймсом Гейтсом. Мистер Гейтс — сын сенатора Гарри Гейтса. Вчера, у себя в доме в восточном Хартфорде…»

Флетчер оторвал глаза от газеты.

— Ну, и как твой отец это воспринял?

— Он говорит, что победит на выборах подавляющим большинством голосов, — ответил Джимми. — Все женские организации горой стоят за Джоанну, а все мужчины считают, что я — самый стильный парень после Дастина Хофмана в «Выпускнике».[29] К тому же, папа уверен, что у комиссии по вопросам морали не будет другого выхода, как отменить своё решение задолго до конца семестра.

— А что, если она не отменит? Сможет Джоанна найти другую работу?

— С этим всё будет в порядке, — ответил Джимми. — С тех пор как комиссия объявила о своём решении, телефон звонит, не переставая. Ей предложили работу в Рэдклиффе, где она училась, и в Колумбийском университете, где она защитила диссертацию, — и это было ещё до того, как опрос, проведённый программой «Сегодня», показал, что 82 % телезрителей — за то, чтобы восстановить её на работе.

— Ну, и что она собирается делать?

— Апеллировать, и пари держу, что комиссия не сможет наплевать на общественное мнение.

— А ты что будешь делать?

— Я-то хочу на ней жениться, но она об этом и слышать не хочет, пока не узнает результатов апелляции. Она отказывается даже обручиться, потому что это может настроить комиссию в её пользу. Она хочет, чтобы её признали правой на основании обстоятельств дела, а не под влиянием общественного мнения.

— Могу сказать, ты связался с замечательной женщиной.

— Согласен. Но если бы ты знал её, как я её знаю…

14

Ещё до того как Нат прибыл в Сайгон, на двери его крошечного кабинета в штабе командования по оказанию военной помощи Южному Вьетнаму появилась надпись: «Лейтенант Нат Картрайт», сделанная по трафарету. Нату сразу стало ясно, что всё время службы он будет занят кабинетной работой и даже не узнает, где проходит линия фронта. По прибытии он не был отправлен на фронт, но ему поручили работать в отделе службы обеспечения боеготовности. Распоряжение полковника Тремлетта явно прибыло в Сайгон гораздо раньше него.

В ежедневной декларации Нат был назван квартирмейстером: это позволяло вышестоящим начальникам заваливать его бумагами, а подчинённым — без особой спешки выполнять его распоряжения. Но все они как будто были замешаны в своего рода заговоре, заключавшемся в том, чтобы заставить Ната проводить свои рабочие часы, заполняя бланки по поставке боевым частям чего угодно — от печёных бобов до вертолётов. Каждую неделю в Сайгон по воздуху прибывало семьсот двадцать две тонны товаров, и обязанность Ната заключалась в том, чтобы всё это доставлялось на линию фронта. Каждый месяц он отправлял примерно девять тысяч наименований. На фронт поступало всё, за исключением его самого. Он даже переспал с секретаршей своего командира, но ничего не добился, кроме того, что высоко оценил её опыт ведения рукопашного боя без оружия.

Каждый вечер Нат уходил с работы всё позже и позже и даже стал сомневаться, за границей ли он. Если ты получаешь сэндвич «большой мак» и кока-колу на обед, а «кентуккийского жареного цыплёнка» с пивом «будвайзер» на ужин, а по вечерам в офицерской казарме смотришь по телевизору новости программы «Эй-Би-Си», где доказательство, что ты не уехал из Соединённых Штатов?

Нат сделал несколько хитроумных попыток попасть на фронт, но очень скоро понял, что везде ощущалось влияние полковника Тремлетта; все его ходатайства возвращались к нему на стол со штампом: «Отказано; подать повторное прошение через месяц».

Когда бы Нат ни просился на приём к старшему офицеру, чтобы обсудить свою проблему, он ни разу не дошёл выше штабного майора. Каждый раз его пытались убедить, что он делает важное и полезное дело. Папка с его делом была самой тонкой во всём Сайгоне.

Нат начал понимать, что его принципиальная позиция совершенно бессмысленна. Через месяц его друг Том пойдёт на второй курс в Йеле, а чем он мог похвастаться, кроме как короткой стрижкой и доскональным знанием того, сколько скрепок требуется армии во Вьетнаме каждый месяц?

Всё это изменилось в тот день, когда Нат сидел в своём кабинете, готовя приём партии новобранцев, которая должна была прибыть в следующий понедельник.

Весь день до вечера он занимался жилищем, обмундированием и путевыми документами. На нескольких из них был штамп «Срочно»; а командир всегда требовал подробного отчёта о квалификации каждого нового набора ещё до того, как те приземлятся в Сайгоне. Нат не заметил, сколько времени заняла эта работа, и когда он заполнил последний бланк, то решил оставить бумаги на столе адъютанта, прежде чем пойти перекусить в офицерской столовой.

Когда он проходил через отдел боевого состава, то испытал приступ раздражения: всё его обучение в Форт-Диксе и в Форт-Беннинге пошло псу под хвост. Хотя было уже восемь часов вечера, в комнате всё ещё сидело несколько офицеров (иных из них он узнал), которые говорили по телефону или вносили последние изменения диспозиции в большую оперативную карту Северного Вьетнама.

Возвращаясь от адъютанта, Нат снова заглянул в комнату боевого состава посмотреть, нет ли там кого-нибудь, кто свободен от работы и может составить ему компанию за ужином. Там он случайно услышал донесения о продвижении войск 2-го батальона 503-го парашютно-десантного полка. Нат, наверно, ушёл бы и поужинал один, если бы это не был его собственный полк. 2-й батальон подвергался ожесточённому миномётному обстрелу со стороны Вьетконга и засел на противоположном берегу реки Дьинь, защищаясь от наступления противника. Красный телефон на столе перед Натом непрерывно звонил. Нат не двинулся с места.

— Не стойте, как столб, лейтенант, поднимите трубку и узнайте, чего они хотят, — приказал офицер по оперативным вопросам. Нат немедленно выполнил приказ.

— SOS, говорит капитан Тайлер, вы меня слышите?

— Слышу, капитан. Я — лейтенант Картрайт. Чем я могу вам помочь, сэр?

— Мой взвод попал в засаду в пункте Виктор Чарли у реки Дьинь, координаты — SE42 NNE71. Мне нужно звено вертолётов с полным медицинским оборудованием. У меня было девяносто шесть солдат, но трое убиты, восемь ранены.

— Как я могу связаться со службой экстренной помощи? — спросил Нат.

— Свяжитесь с базой Дрозд на аэродроме Эйзенхауэра. Позвоните по белому телефону и дайте дежурному офицеру полученные координаты.

Нат схватил трубку белого телефона, и ему ответил чей-то заспанный голос.

— Говорит лейтенант Картрайт. К нам поступил призыв о помощи. Два взвода попали в засаду на севере у реки Дьинь, координаты — SE42 NNE71. Их окружили, им нужна экстренная помощь.

— Скажите им, что мы поднимемся в воздух через пять минут, — ответил голос, теперь уже полностью проснувшийся.

— Могу я полететь с вами? — спросил Нат, ожидая немедленного отказа.

— У вас есть разрешение летать на вертолёте?

— Есть, — солгал Нат.

— Опыт прыжков с парашютом?

— Обучался в Форт-Беннинге, — ответил Нат. — Шестнадцать прыжков с шестисот метров с S-123, и в любом случае, это — мой полк.

— Что ж, если вы успеете к нам вовремя, лейтенант, будьте моим гостем.

Нат повесил трубку белого телефона и вернулся к красному.

— Звено вертолётов вылетает к вам, капитан, — сказал он.

Нат выскочил из комнаты личного состава и помчался на стоянку. Дежурный капрал дремал за рулём джипа. Нат уселся рядом с ним, нажал ладонью на клаксон и крикнул:

— На базу Дрозд за пять минут.

— Но до неё — четыре мили, — сказал водитель.

— Ну, так двигайтесь, капрал, — крикнул Нат.

Капрал включил мотор и выехал со стоянки, включив дальний свет и держа одну руку на клаксоне, а другую — на руле.

— Быстрее, быстрее! — повторял Нат; все, кто ещё был на сайгонской улице после комендантского часа, а заодно несколько кур прянули в разные стороны. Через три минуты Нат увидел впереди на аэродроме дюжину вертолётов. У одного из них уже вращались лопасти.

— Дайте газ! — крикнул Нат.

— Да я уже нажал до отказа, — заметил капрал. Нат снова посчитал: теперь лопасти вращались у семи вертолётов.

— Чёрт! — воскликнул он, когда первый из них взмыл в воздух.

Джип резко затормозил у ворот, и часовой попросил показать ему удостоверение.

— Я через минуту должен быть на одном из этих вертолётов, — закричал Нат, предъявляя своё удостоверение. — Нельзя ли побыстрее?

— Я выполняю свою работу, — сказал часовой, проверяя бумаги Ната и капрала.

Едва часовой вернул им бумаги, Нат указал на один из вертолётов, лопасти которого ещё не вращались, и капрал направил джип прямо к нему. Джип остановился перед открытой дверью, как раз когда лопасти начали вращаться.

Пилот взглянул на Ната и ухмыльнулся.

— Вы поспели в последний момент, лейтенант, — сказал он. — Залезайте.

Нат ещё не успел застегнуть ремень безопасности, а вертолёт уже был в воздухе.

— Хотите сначала услышать плохие новости или хорошие? — спросил пилот.

— Испытайте меня.

— Правила при любой экстренной операции — одни и те же. Кто последним сел в вертолёт, первым выскакивает из него на вражеской территории.

— А хорошие новости?

* * *

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Джимми.

Джоанна повернулась и посмотрела на человека, который принёс ей за последний год больше счастья, чем она могла желать.

— Если ты задашь мне тот же вопрос, когда окончишь университет, салага-первокурсник, я отвечу: «да», но теперь мой ответ всё ещё «нет».

— Но почему? Что изменится через год или два?

— Ты будешь старше и, возможно, чуть-чуть умнее, — с улыбкой ответила Джоанна. — Мне двадцать пять, а тебе ещё нет двадцати.

— Какая разница, если мы хотим прожить всю жизнь вместе?

— Разница такая, что ты, возможно, не будешь чувствовать то же самое, когда мне будет пятьдесят, а тебе — сорок пять.

— Ты всё путаешь, — сказал Джимми. — В пятьдесят ты будешь в самом расцвете, а я буду потасканный старый хрен. Так что лучше хватай меня, пока я ещё на что-то способен.

Джоанна засмеялась.

— Не забудь, салага: то, что мы испытали за последние недели, может повлиять на твоё суждение.

— Нет, я думаю, что этот опыт только укрепил наши чувства.

— Возможно, — сказала Джоанна. — Но в долгосрочной перспективе никогда нельзя принимать необратимых решений в результате хороших или плохих новостей, потому что, возможно, один из нас вовсе не будет чувствовать то, что он чувствует теперь.

— Ты сейчас чувствуешь иначе? — тихо спросил Джимми.

— Нет, — твёрдо ответила Джоанна. — Но мои родители женаты почти тридцать лет, а мои дедушка и бабушка недавно отпраздновали свою золотую свадьбу, так что я хочу выйти замуж на всю жизнь.

— Это — лишняя причина пожениться как можно скорее, — сказал Джимми. — Ведь мне и так нужно будет дожить до семидесяти лет, если мы хотим отпраздновать нашу золотую свадьбу.

— Бьюсь об заклад, — засмеялась она, — что твой друг Флетчер со мной согласился бы.

— Возможно, ты права, но ты выходишь замуж не за Флетчера. Во всяком случае, я уверен, что он и моя сестра будут вместе по крайней мере лет пятьдесят.

— Салага, я не могла бы любить тебя больше, даже если бы хотела, но помни, что будущей осенью я буду в Колумбийском университете, а ты всё ещё останешься в Йеле.

— Но ты можешь передумать и не идти работать в Колумбийский университет.

— Нет; комиссия по вопросам морали отменила своё решение только под влиянием общественного мнения. Если бы ты видел, какой у них был вид, когда они отменяли своё решение, ты бы понял, что они ждут не дождутся, чтобы меня тут не было. Мы доказали свою правоту, салага, так что, по-моему, для всех будет лучше, если я уйду.

— Не для всех, — ответил Джимми.

— Потому что если я не буду мозолить им глаза, им будет легче изменить правила, — сказала Джоанна, не ответив на его замечание. — Лет через двадцать студенты даже не поверят, что такое нелепое правило могло существовать.

— Значит, мне придётся купить сезонный билет в Нью-Йорк, потому что я не собираюсь выпускать тебя из виду.

— Я буду встречать тебя на вокзале, салага, но пока меня здесь не будет, я надеюсь, ты будешь встречаться с другими женщинами. Тогда, если после окончания университета ты будешь настроен так же, как сейчас, я охотно скажу тебе «да», — добавила она; в этот момент зазвонил будильник.

— Чёрт! — воскликнул Джимми, выпрыгивая из кровати. — Можно мне первым пойти под душ? У меня в девять часов — лекция, а я даже не знаю, на какую тему.

— «Наполеон и его влияние на американскую юриспруденцию», — сказала Джоанна.

— Мне кажется, ты нам говорила, что на американскую юриспруденцию больше повлияло римское и английское право, чем право любой другой страны.

— Полбалла тебе прибавят, салага, но тебе всё же следует пойти на девятичасовую лекцию, чтобы узнать, при чём тут наполеоновский кодекс. Кстати, ты можешь сделать для меня две вещи?

— Только две? — спросил Джимми, включая душ.

— Можешь ты перестать смотреть на меня, как потерявшаяся собачка, когда я читаю лекцию?

— Нет, — ответил Джимми, высовывая голову из ванной и глядя на Джоанну, пока она снимала ночную рубашку. — Какая вторая вещь?

— Можешь ты проявлять какой-то интерес к тому, что я говорю, и хоть иногда что-то конспектировать?

— Зачем мне конспектировать, если ты же будешь ставить мне отметку?

— Потому что тебе не понравится та отметка, которую я тебе поставила за твою последнюю работу, — ответила Джоанна, становясь рядом с ним под душ.

— О, а я-то надеялся, что получу отметку «А» за мой последний шедевр, — сказал Джимми, начиная намыливать её грудь.

— Ты помнишь, что ты написал о том, кто оказал самое сильное влияние на Наполеона?

— Жозефина,[30] — не раздумывая, сказал Джимми.

— Это, может быть, правильный ответ, но в своём реферате ты написал не это.

Джимми вышел из душа и начал обтираться полотенцем.

— Что же я написал? — спросил он, поворачиваясь к ней.

— Джоанна.

* * *

Через несколько минут все двенадцать вертолётов летели в боевом порядке V. Нат надел наушники и стал слушать, что говорит капитан.

— Мы вылетаем из нашего воздушного пространства через четыре минуты, и я предполагаю оказание первой медицинской помощи в двадцать один ноль-ноль.

Нат взглянул в окно на звёзды, которые нельзя увидеть на американском континенте. Он чувствовал, как в нём нарастает возбуждение по мере приближения к вражескому воздушному пространству. Наконец-то он примет участие в войне. Его удивляло, что он не ощущал никакого страха. Наверно, это придёт позднее.

— Мы подлетаем к неприятельской территории, — сказал пилот. — Вы меня слышите на земле?

— Слышу, Дрозд один, каково ваше расположение? — ответил чей-то голос сквозь треск на линии.

Нат узнал южный акцент капитана Дика Тайлера.

— Мы примерно в пятидесяти милях южнее вас.

— Понял. Встретимся через пятнадцать минут.

— Вас понял. Вы увидите нас лишь в последний момент, потому что мы выключили внешние огни.

— Понял, — ответил тот же голос.

— Вы обозначили место возможной посадки?

— Здесь маленький кусочек защищённой земли как раз подо мной, — ответил Тайлер, — но на нём может приземлиться за один раз лишь один вертолёт. Идёт дождь, и тут грязь, так что посадка будет чертовски трудная.

— Какова ваша нынешняя позиция?

— Всё на тех же координатах к северу от реки Дьинь. Я почти уверен, что вьетконговцы начали переправу.

— Сколько у вас людей?

— Семьдесят восемь. — Нат знал, что полный состав двух взводов — девяносто шесть. — А сколько убитых? — Пилот спрашивал так тихо, как если бы он хотел узнать, сколько яиц капитан хочет на завтрак.

— Восемнадцать.

— Ладно. Будьте готовы погружать по шесть человек и два трупа в каждый вертолёт и готовьтесь садиться в вертолёт, как только нас увидите.

— Будем готовы, — сказал капитан. — Какое время сейчас на ваших часах?

— Двадцать тридцать три, — ответил лейтенант.

— Тогда в двадцать сорок восемь я запущу красную ракету.

— Двадцать сорок восемь, — повторил лейтенант. — Вас понял. Отбой.

На Ната произвело впечатление то, как спокоен был лейтенант, учитывая, что он, второй пилот и оба стрелка хвостовой пушечной установки могли погибнуть через двадцать минут. Но, как не раз повторял ему полковник Тремлетт, спокойные люди спасают больше жизней, чем храбрецы. Следующие пятнадцать минут все молчали. Нат думал о том, правильно ли он поступил: он ведь тоже может погибнуть через двадцать минут.

Пока соблюдалось радиомолчание, Нат пережил самые долгие пятнадцать минут в своей жизни, глядя вниз на джунгли, освещённые полумесяцем луны. Он посмотрел на стрелков. Оба они прильнули к своим пушечным установкам, держа пальцы на спусковом крючке, готовые к любому повороту событий. Нат смотрел в боковое окно, когда вдруг в небо взвилась красная сигнальная ракета. Он подумал, что в этот момент он мог бы пить кофе в офицерской кантине.

— Я — Дрозд Один: приказ звену, — сказал пилот, нарушив радиомолчание. — Не включайте нижние огни, пока не будете в тридцати секундах от приземления, и помните: я приземляюсь первым.

Зелёная змейка трассирующих выстрелов сверкнула перед кабиной пилота, и стрелки сразу же открыли ответный огонь.

— Вьетконг нас засёк, — коротко сказал пилот. Он наклонил вертолёт направо, и Нат впервые увидел противника вблизи. В нескольких сотнях ярдов вьетконговцы поднимались на холм — как раз там, где вертолёты собирались сесть.

* * *

Флетчер ещё раз перечитан статью в «Вашингтон Пост». Она рассказывала о поразившем воображение американцев героическом эпизоде войны, о которой никто не хотел ничего знать. Группа из семидесяти восьми пехотинцев, окружённая в северовьетнамских джунглях превосходящими силами Вьетконга, была спасена подразделением вертолётов, которые под неприятельским огнём пролетели над опасной территорией, не имея возможности приземлиться. Флетчер рассмотрел подробную диаграмму на противоположной странице. Пилот вертолёта Чак Филипс первым опустился вниз и спас полдюжины окружённых солдат. Пока шла спасательная операция, он висел в нескольких футах над землёй. Он не заметил, что другой офицер, лейтенант Картрайт, спрыгнул на землю из вертолёта как раз перед тем, как вертолёт Филипса взмыл вверх, чтобы освободить место для другого вертолёта.

Среди тел, погружённых в третий вертолёт, был труп офицера Дика Тайлера. Лейтенант Картрайт сразу принял командование и возглавил контратаку, одновременно организуя спасение остальных солдат. Он позже всех оставил поле боя и сел на последний спасательный вертолёт. Все двенадцать вертолётов вылетели обратно в Сайгон, но на аэродроме Эйзенхауэра приземлились лишь одиннадцать.

Бригадный генерал Хейворд немедленно отправил поисковую воздушную экспедицию, и те же одиннадцать пилотов и экипажи их вертолётов добровольно вызвались отправиться на розыски невернувшегося вертолёта; но, несмотря на несколько повторных вылетов на неприятельскую территорию, они не смогли его обнаружить. Позднее Хейворд охарактеризовал лейтенанта Ната Картрайта — срочнослужащего, ушедшего в армию с первого курса Коннектикутского университета, — как американца, который, выражаясь словами президента Линкольна, «показал пример крайней преданности своей родине». «Живого или мёртвого, мы его найдём», — поклялся Хейворд.

Прочтя краткую биографию Ната Картрайта, Флетчер узнал, что тот родился с ним в один и тот же день, в одном и том же городе и в одной и той же больнице. После этого он просмотрел все газеты в поисках заметки о Картрайте.

* * *

Нат выпрыгнул из первого вертолёта, когда тот висел в нескольких футах над землёй. Он помог капитану Тайлеру погрузить группу солдат на этот вертолёт, в то время как вокруг свистели пули.

— Примите командование здесь, — сказал Тайлер, — пока я вернусь и соберу своих солдат. Я буду отправлять их на посадку группами по шесть человек.

— Идите, — крикнул Нат, когда первый вертолёт качнулся на левый борт перед подъёмом.

Когда второй вертолёт опустился, несмотря на постоянный огонь, Нат спокойно отправил на него следующую группу. Он взглянул вниз и увидел, что капитан Тайлер ведёт арьергардный бой, в то же время приказывая следующей группе бежать к Нату. Когда Нат обернулся, над крошечной площадкой болотистой почвы висел уже третий вертолёт и на него взбирались штаб-сержант и пятеро солдат.

— Чёрт! — воскликнул штаб-сержант, оглянувшись, — капитана ранило.

Нат обернулся и увидел, что Тайлер лежит лицом в грязь, а два солдата его поднимают. Они быстро понесли его к ожидавшему вертолёту.

— Примите командование, сержант, — крикнул Нат и кинулся вниз по склону. Он схватил автомат капитана и начал стрелять по наступавшим вьетконговцам. Он сумел отобрать ещё шесть человек, которые побежали вверх по склону к четвёртому вертолёту. Он пробыл на склоне около двадцати минут, пытаясь отразить атаку наступавших вьетконговцев, а его группа поддержки постепенно редела, так как он посылал всё новые группы наверх к снижавшимся вертолётам.

Последние шесть человек на склоне не отступили, пока не увидели, что над землёй повис двенадцатый вертолёт. Когда Нат наконец побежал вверх по склону, ему в ногу попала пуля. Он знал, что должен почувствовать боль, но продолжал бежать вверх, как никогда не бегал раньше. Когда он добежал до открытой двери вертолёта, на бегу отстреливаясь, то услышал голос штаб-сержанта:

— Мать вашу за ногу, сэр, сюда, скорее!

Когда штаб-сержант втянул его наверх, вертолёт, взмывая в воздух, накренился на правый борт, и Ната швырнуло на пол.

— Вы в порядке? — спросил пилот.

— Кажется, да, — ответил Нат, обнаружив, что он лежит поперёк тела какого-то рядового солдата.

— Типично для войны: не знаешь, мёртвый он или живой. Ну, если повезёт и Бог пошлёт хвостовой ветер, мы вернёмся как раз к завтраку.

Нат взглянул на труп лежащего под ним солдата, который всего минуту назад стоял с ним рядом. Его семья теперь сможет его по-человечески похоронить, вместо того чтобы получить известие, что он был беспощадно убит в беспощадной стране.

— Чёрт побери! — вдруг выругался пилот.

— Что случилось?

— Мы быстро теряем топливо: подлюги прострелили мой бензобак.

— Я думал, у этого вертолёта — два бензобака, — сказал Нат.

— Да. А на каком бензобаке, по-вашему, я летел с базы? — спросил пилот.

Пилот постучал пальцем по бензиномеру, затем проверил свой прибор для измерения пролёта. Мигающий красный огонёк показывал, что меньше, чем через тридцать миль, вертолёт будет вынужден сесть. Он обернулся к Нату, который всё ещё лежал на трупе.

— Придётся искать, где можно приземлиться.

Нат взглянул на открытую дверь, но увидел внизу только бесконечные густые джунгли. Пилот погасил все огни, ища свободное место среди деревьев, и Нат почувствовал, что вертолёт весь дрожит.

— Снижаемся, — сказал пилот так же спокойно, как и во время всей операции. — Пожалуй, завтрак придётся отложить.

— Вон там, справа, — закричал Нат, увидев прогалину в лесу.

— Вижу, — ответил пилот, пытаясь направить вертолёт на прогалину, но трёхтонный левиафан плохо слушался управления. — Садимся, хотим мы того или нет.

Нат подумал о своей матери и выругал себя за то, что не ответил на её последнее письмо, а затем о своём отце, который, он знал, будет им гордиться; он подумал о Томе и о его триумфе — избрании в студенческий совет Йельского университета (может быть, со временем он станет его председателем?). И о Ребекке, которую всё ещё любил и, наверно, всегда будет любить; он вдруг почувствовал, как он ещё молод: в конце концов, ему всего девятнадцать лет. Позднее он узнал, что пилот этого вертолёта был всего на год старше его.

Когда лопасти вертолёта перестали вращаться и вертолёт начал падать прямо на деревья, штаб-сержант сказал:

— На случай, если мы больше не увидимся, сэр, меня зовут Спек Форман; для меня было честью познакомиться с вами.

Они пожали друг другу руки, как теннисисты по окончании сета.

* * *

Флетчер взглянул на фотографию Ната на первой странице газеты «Нью-Йорк Таймс» под заголовком «Американский герой». Это был человек, который записался в армию, как только получил повестку, хотя у него было по крайней мере три причины просить отсрочку. Он был повышен до чина лейтенанта и стал офицером в отделе снабжения, но принял командование операцией по спасению окружённого подразделения на северовьетнамской стороне реки Дьинь. Никто, кажется, не мог объяснить, почему офицер из отдела снабжения оказался в вертолёте во время операции на линии фронта.

Флетчер знал, что всю свою жизнь он будет думать, какое решение он принял бы, если бы получил призывную повестку; на этот вопрос мог ответить только тот, кто оказался в подобной ситуации. Но даже Джимми признал, что лейтенант Картрайт, должно быть, — замечательный человек.

— Если бы это произошло за неделю до голосования, ты бы побил Тома Рассела: всё это — вопрос выбора времени, — сказал он.

— Нет, не побил бы, — ответил Флетчер.

— Почему?

— Это-то — самое невероятное, — ответил Флетчер. — Оказывается, Том Рассел — лучший друг этого самого Картрайта.

* * *

Эскадрилья из одиннадцати вертолётов несколько раз вылетала на поиски пропавших солдат, но через неделю они обнаружили только остатки вертолёта, который, похоже, взорвался в тот момент, когда опустился на деревья. Были обнаружены три трупа, в том числе труп лейтенанта авиации Карла Моулда, но тщательные поиски вокруг этого места не обнаружили следов лейтенанта Картрайта или штаб-сержанта Спека Формана.

Генри Киссинджер, советник президента по национальной безопасности, обратился к американцам с призывом оплакать и почтить людей, которые были примером мужества для каждого солдата на фронте.

— Он не должен был сказать «оплакать», — заметил Флетчер.

— Почему? — спросил Джимми.

— Потому что Картрайт всё ещё жив.

— Почему ты так в этом уверен?

— Не знаю, почему, — ответил Флетчер, — но говорю тебе: он всё ещё жив.

* * *

Нат не помнил, как его выбросило из вертолёта. Когда он в конце концов очнулся, лицо обжигало слепящее солнце. Он лежал, размышляя, где он, пока память не вернулась к недавним драматическим событиям.

Несколько мгновений человек, который даже не был уверен в существовании Бога, молился. Потом он поднял правую руку. Она поднялась, как положено руке, и тогда он пошевелил всеми пятью пальцами. Он опустил правую руку и поднял левую. Она тоже повиновалась приказанию его мозга, и он опять пошевелил пальцами. Он опустил левую руку и подождал. Он поднял правую ногу и пошевелил её пальцами. Затем он поднял другую ногу и тут — почувствовал боль.

Он повертел головой и положил обе ладони на землю. Затем снова помолился и попытался приподняться на ладонях. Подождав несколько мгновений в надежде, что деревья перестанут вращаться, он попытался встать. Встав на ноги, он поставил одну ногу перед другой, как сделал бы ребёнок, и, поняв, что не падает, подвинул другую ногу в том же направлении. Да, да, да, благодарю тебя, да — и тут он снова почувствовал боль, как будто проходило воздействие наркоза.

Он опустился на колени и ощупал икру своей левой ноги, где пуля пронзила её навылет. По ране ползали муравьи, словно не понимая, что этот человек всё ещё жив. Нат постепенно удалил их по одному и затем перевязал ногу рукавом рубашки. Он поднял голову и увидел, что солнце исчезает за холмами. У него оставалось совсем мало времени, чтобы выяснить, остался ли в живых кто-нибудь из вертолёта.

Нат встал и проделал полный круг, остановившись, когда заметил над лесом дымок. Он заковылял в ту сторону и увидел обгоревшее тело молодого пилота, имени которого он не знал. Его стошнило. По погонам он понял, что это — лейтенант. Он похоронит его позже, но сейчас, пока светло, ему нужно спешить. В этот момент он услышал стон.

— Где вы? — прокричал Нат.

Стон стал громче. Нат обернулся и увидел штаб-сержанта Формана, застрявшего на дереве в нескольких футах над обгоревшим вертолётом. Когда он дотронулся до сержанта, тот застонал ещё громче.

— Вы меня слышите? — спросил Нат.

Нат опустил сержанта на землю; тот открыл и закрыл глаза. Нат сказал:

— Не волнуйтесь, я доставлю вас домой.

Он достал из-за пояса сержанта компас и взглянул на солнце, и тут заметил среди сучьев какой-то тёмный предмет. Находка обрадовала бы его, если бы он мог придумать, как до неё добраться. Он доковылял до основания дерева и, подпрыгнув на одной ноге, схватил сук, надеясь, что тёмный предмет упадёт, но предмет только сдвинулся на дюйм. Нат потянул сук сильнее, и потом ещё раз, и неожиданно предмет, ломая ветки, свалился вниз.

Нат с минуту отдохнул, потом медленно поднял сержанта и положил его на носилки. Затем сел на землю и смотрел, как солнце исчезает за деревьями, выполнив свой дневной долг в этой стране.

Нат вспомнил, что он где-то читал, как мать поддерживала жизнь своего ребёнка после автомобильной аварии, всю ночь разговаривая с ним. Нат всю ночь разговаривал с сержантом.

* * *

Не веря своим глазам, Флетчер прочёл, как с помощью местных крестьян лейтенант Нат Картрайт семнадцать дней волок носилки с сержантом от одной деревни до другой, волок двести одиннадцать миль, пока не добрался до окрестностей Сайгона, где обоих сразу же отправили в местный полевой госпиталь.

Через три дня штаб-сержант Форман умер, так и не узнав фамилии лейтенанта, который спас его и которого теперь пытались спасти врачи.

Флетчер читал о лейтенанте Картрайте все новости, какие мог найти, и был уверен, что Картрайт выживет.

Через неделю Ната перевезли в лагерь Дзама в Японии, где сделали операцию по сохранению ноги. В следующем месяце его отправили в медицинский центр имени Уолтера Рида в Вашингтоне для полного выздоровления.

Затем Флетчер увидел фотографию Ната Картрайта на первой странице газеты «Нью-Йорк Таймс». Нату пожимал руку президент Никсон в Розарии при Белом доме. Нат получил орден Почёта.

15

Майкл и Сьюзен Картрайты были в полном восторге, когда их пригласили в Белый дом присутствовать в Розарии при награждении их единственного сына орденом Почёта. Президент Никсон внимательно выслушал лекцию Майкла Картрайта о том, с какими проблемами сталкиваются американцы, которые дожили до девяноста лет и не имеют должной страховки.

— В будущем столетии американцы будут проводить столько же времени на пенсии, сколько они провели на работе, — повторил его слова президент на следующее утро на заседании кабинета.

В поезде на обратном пути в Кромвель Сьюзен спросила у Ната, каковы его планы на будущее.

— Не знаю, это от меня не зависит, — ответил Нат. — Я получил приказ явиться в понедельник в Форт-Беннинг, там я узнаю, что мне прикажет полковник Тремлетт.

— Ещё один пропащий год! — вздохнула мать.

— Становление характера, — сказал отец, который всё ещё весь светился после беседы с президентом.

— С этим у Ната уже, по-моему, всё в порядке, — отозвалась мать.

Нат улыбнулся, глядя в окно на коннектикутский пейзаж. Когда он семнадцать дней и ночей тащил носилки, спал урывками и очень мало ел, он думал о том, увидит ли когда-нибудь свою родину. Он подумал, что его мать права. Заполнять бланки, отдавать честь и обучать кого-то, кто должен занять его место, — это вправду пропащий год. Большие начальники дали ему понять, что во Вьетнам он снова не поедет, так как нет нужды рисковать жизнью одного из немногих признанных американских героев.

Вечером за ужином, несколько раз изложив подробности своей беседы с президентом, отец попросил Ната рассказать о Вьетнаме.

Нат больше часа описывал город Сайгон, страну и её народ, очень редко упоминая о своей работе снабженца.

— Вьетнамцы трудолюбивы и очень дружелюбны, — рассказывал он. — И, кажется, они искренне рады, что мы там, но никто — ни на Севере, ни на Юге — не думает, что мы останемся там навсегда. Боюсь, история расценит весь этот эпизод как бессмысленный, и когда война окончится, у вьетнамцев она быстро исчезнет из памяти. — Он повернулся к отцу. — У твоей войны, по крайней мере, была цель.

Мать кивнула, и Нат удивился, что отец немедленно не выдвинул противоположного довода.

— У тебя есть какие-нибудь особые, собственные впечатления? — спросила Сьюзен, надеясь, что сын поговорит о своём опыте фронтовой жизни.

— Да. Неравенство людей.

— Но мы делаем всё возможное, чтобы помочь народу Южного Вьетнама, — сказал Майкл.

— Я говорю не о вьетнамцах, папа, — ответил Нат. — Я говорю о тех, кого Кеннеди называл «мои сограждане американцы».

— Сограждане американцы? — повторила мать.

— Да, потому что я всё время думаю о том, как мы обращаемся с необеспеченными меньшинствами, особенно с неграми. Их на фронте очень много только по той причине, что у них нет средств нанять себе ловкого адвоката, который подскажет им, как избежать призыва.

— Но твой лучший друг…

— Знаю, — сказал Нат. — И я рад, что Том не пошёл в армию, потому что он мог бы кончить так, как кончил Дик Тайлер.

— Ну, и ты жалеешь о своём решении? — тихо спросила мать.

— Нет, — сказал Нат, подумав. — Но я часто вспоминаю сержанта Спека Формана, у которого в Алабаме — жена и трое детей, и всё думаю: какой цели послужила его смерть?

* * *

На следующее утро Нат встал рано, чтобы поспеть на первый поезд в Форт-Беннинг. Когда поезд подошёл к станции, Нат взглянул на часы и увидел, что до назначенного приёма у полковника Тремлетта ему остаётся ещё час. Поэтому он решил пройти пешком две мили до военной академии. По пути ему то и дело приходилось козырять военным, младшим по званию, которые отдавали ему честь, и это всё время напоминало ему, что он — в гарнизонном городе. Некоторые встречные, заметив у него на груди орден Почёта, даже улыбались ему, как они могли бы улыбаться известному футболисту.

Он подошёл к двери кабинета полковника Тремлетта за пятнадцать минут до назначенного времени.

— Доброе утро, капитан Картрайт. Полковник велел мне сразу же провести вас к нему, — сказал ему личный адъютант полковника, который был ещё моложе Ната.

Нат прошёл в кабинет полковника, встал по стойке «смирно» и отдал честь. Полковник поднялся, обошёл вокруг стола и обнял Ната. Личный адъютант не сумел скрыть своего изумления, потому что думал, что таким образом приветствуют своих только французские офицеры. Тремлетт пригласил Ната сесть, а сам вернулся к столу, открыл толстую папку и стал изучать её содержание.

— У вас есть какие-нибудь планы на следующий год, Нат?

— Нет, сэр, но поскольку мне не разрешено снова поехать во Вьетнам, я буду рад принять ваше прежнее предложение и остаться в академии, чтобы помогать вам производить новый набор.

— Это место уже занято, — сказал Тремлетт, — к тому же, теперь я не уверен, что в долгосрочной перспективе это — правильная идея.

— Вы имеете в виду что-нибудь конкретное?

— Раз уж вы об этом заговорили, то да, — сказал полковник. — Когда я узнал, что вы приезжаете, я посоветовался с юрисконсультами академии. Вообще-то я презираю юристов — они умеют сражаться только в зале суда, — но должен признаться, на этот раз один из них сделал очень дельное предложение. Правила и инструкции можно интерпретировать по-разному, иначе чем юристы будут зарабатывать свой хлеб? Год тому назад вы, не раздумывая, пошли в армию и, будучи произведены в офицеры, отправились во Вьетнам, где, слава Богу, доказали, что я был неправ.

Нат хотел сказать: «Ближе к делу, полковник», — но сдержался.

— Кстати, Нат, я забыл вас спросить: хотите кофе?

— Нет, спасибо, сэр, — ответил Нат, стараясь скрыть своё нетерпение.

Полковник улыбнулся и сказал:

— А я, пожалуй, выпью чашечку. — Он поднял телефонную трубку. — Соорудите мне кофе, Дан, и, пожалуй, несколько пончиков. — Взглянув на Ната, он добавил: — Вы уверены, что не передумали?

— Вам доставляет удовольствие меня мучить? — спросил Нат с улыбкой.

— Честно говоря, да, — ответил полковник. — Видите ли, мне пришлось несколько недель уговаривать моих начальников в Вашингтоне согласиться на моё предложение, так что, надеюсь, вы простите мне, если я растяну это удовольствие.

Нат криво улыбнулся и поудобнее устроился в кресле.

— Перед вами открыто несколько путей, и большинство из них, по-моему, — пустая трата времени. Вы, например, можете ходатайствовать о демобилизации на основании полученного вами ранения. Если мы пойдём по этому пути, вам дадут небольшую пенсию и вы выйдете на гражданку через полгода — после того как вы поработали снабженцем, мне не нужно вам объяснять, сколько времени занимают бюрократические процедуры. Вы можете, конечно, закончить свою службу, работая в академии, но зачем мне калека в моём штабе? — спросил полковник с ухмылкой, когда в комнату вошёл личный адъютант с подносом, на котором стоял кофейник и две чашки. — С другой стороны, вы могли бы принять какое-нибудь другое назначение в более благоприятном месте — например, в Гонолулу, но я думаю, вам не стоит ехать в такую даль, чтобы найти себе девушку. Однако, что бы я вам ни предложил, вам всё равно придётся ещё целый год щёлкать каблуками. Так я задам вам вопрос: что вы собирались делать после того, как закончите свои два года службы?

— Я собирался вернуться в университет и продолжать заниматься.

— Я так и думал, — сказал полковник, — и именно это вы и сделаете.

— Но следующий семестр начинается на будущей неделе, и вы сами сказали, что бюрократическая процедура…

— Если вы не подпишете обязательства служить ещё шесть лет: тогда бюрократическая процедура будет сведена к минимуму.

— Записаться ещё на шесть лет? — спросил Нат, не веря своим ушам. — Но я надеялся уйти из армии, а не остаться в ней.

— И вы уйдёте, — сказал полковник, — но только если вы запишетесь ещё на шесть лет. Видите ли, Нат, с вашими данными, — добавил он и начал расхаживать по кабинету, — вы можете сразу же подать ходатайство о прохождении любого курса высшего образования, и, более того, армия за это заплатит.

— Но у меня уже есть стипендия, — напомнил Нат.

— Нам это известно, всё это здесь записано, — полковник взглянул на открытую папку у себя на столе. — Но университет не даёт вам при этом капитанского жалованья.

— Мне будут платить за то, что я буду учиться в университете?

— Да, вы получите полное капитанское жалованье плюс специальную добавку за службу в зарубежной стране.

— В зарубежной стране? Но я подаю заявление не во Вьетнамский университет, я хочу вернуться в Коннектикут, а затем поступить в Йель.

— Так и будет, потому что в правилах сказано, что если, и только если вы служили за границей в военном секторе, я цитирую, — полковник перевернул страницу в папке, — тогда подача заявления о продолжении обучения обеспечивает подавшему заявление тот же статус, что и его последнее назначение. Знаете, я, кажется, полюбил юристов, потому что, поверите ли, они придумали нечто получше. — Полковник отхлебнул кофе; Нат молчал. — Вы не только получите капитанское жалованье, — продолжал полковник, — но из-за вашего ранения через шесть лет вы будете демобилизованы и сможете рассчитывать на капитанскую пенсию.

— Как они провели всё это через Конгресс? — спросил Нат.

— Думаю, там не сообразили, что кто-нибудь будет соответствовать всем четырём категориям одновременно.

— Но должна же быть и какая-то обратная сторона, — предположил Нат.

— Да, — хмуро согласился полковник. — Потому что даже Конгресс должен думать о последствиях своих решений. — Нат предпочёл его не прерывать. — Во-первых, вам положено раз в год являться в Форт-Беннинг на двухнедельную интенсивную боевую подготовку, чтобы не потерять боевых навыков.

— Я буду только рад это делать.

— Во-вторых, через шесть лет вы останетесь в списке кадрового состава до того дня, когда вам исполнится сорок пять лет, и в случае новой войны вы можете быть призваны на военную службу.

— Это всё? — спросил Нат, не веря своим ушам.

— Это всё, — подтвердил полковник.

— Ну, так что я теперь должен сделать?

— Подписать шесть документов, которые подготовили юристы, и на следующей неделе вы будете в Коннектикутском университете. Кстати, я уже говорил с проректором, и они будут рады видеть вас в университете в понедельник. Он просил меня уведомить вас, что первая лекция начинается в девять часов. По-моему, поздновато, — добавил полковник.

— Вы даже знали, как я отреагирую? — удивился Нат.

— Признаюсь, я думал, что вы предпочтёте приносить мне кофе весь следующий год. Кстати, вы уверены, что вам не хочется кофе? — спросил полковник, наливая себе вторую чашку.

* * *

— Хотите ли вы, чтобы эта женщина стала вашей законной женой? — спросил епископ Коннектикутский.

— Хочу, — ответил Джимми.

— Хотите ли вы, чтобы этот мужчина стал вашим законным мужем?

— Хочу, — сказала Джоанна.

— Хотите ли вы, чтобы эта женщина стала вашей законной женой? — повторил епископ.

— Хочу, — подтвердил Флетчер.

— Хотите ли вы, чтобы этот мужчина стал вашим законным мужем?

— Хочу, — сказала Энни.

Двойная свадьба — редкое явление в Хартфорде, и епископ признал, что в его практике это — первый случай.

Сенатор Гейтс стоял во главе свадебной процессии, улыбаясь каждому новому гостю. Он знал почти всех. В конце концов, в один и тот же день сочетались браком двое его детей!

— Кто бы мог подумать, что Джимми женится на такой умной девушке? — произнёс Гейтс.

— А почему бы и нет? — спросила Марта. — Тебе это тоже удалось. И благодаря Джоанне он сумел получить диплом с отличием.

— Мы разрежем торт, как только все сядут, — объявил метрдотель. — И для фотографий женихи и невесты должны стоять перед тортом, а их родители — сзади.

Рут Давенпорт задумчиво смотрела на свою невестку.

— Я иногда думаю, что оба они ещё слишком молоды, — сказала она.

— Ей — двадцать лет, — напомнил сенатор. — Мы с Мартой тоже поженились, когда ей было двадцать.

— Но Энни ещё не окончила колледж.

— Какая разница? Они не расставались последние шесть лет, — ответил сенатор и устремился навстречу следующему гостю.

— Мне иногда хотелось бы… — начала Рут.

— Чего тебе хотелось бы? — спросил Роберт, стоявший рядом с женой.

Рут повернулась, чтобы сенатор её не услышал.

— Я очень люблю Энни, но иногда мне хотелось бы… — Рут замялась, — чтобы оба они побольше пообщались с другими молодыми людьми и девушками.

— Флетчер встречал многих девушек, но он просто не хотел за ними ухаживать, — ответил Роберт, позволяя снова наполнить свой бокал шампанским. — Кстати, вспомни, сколько времени я ходил с тобой по магазинам, прежде чем ты купила платье, которое тебе первым попалось на глаза.

— Это не помешало мне обдумать, не выйти ли мне замуж за кого-нибудь из других молодых людей, прежде чем я остановилась на тебе, — заметила Рут.

— Да, но они-то хотели жениться не на тебе, а на твоих деньгах.

— Роберт Давенпорт, я должна вам сказать…

— Рут, ты забыла, сколько раз я делал тебе предложение, прежде чем ты согласилась? Я даже пытался сделать так, чтобы ты забеременела.

— Ты мне никогда об этом не говорил, — повернулась Рут к мужу.

— Ты явно забыла, сколько времени заняло, чтобы ты наконец родила Флетчера.

— Будем надеяться, что у Энни не будет этой проблемы, — Рут оглянулась на свою невестку.

— С какой стати? — сказал Роберт. — Ведь не Флетчер же будет рожать. И бьюсь об заклад, что Флетчер, как и я, никогда в жизни не взглянет на другую женщину.

— А ты никогда не глядел на других женщин с тех пор, как мы поженились? — спросила Рут, после того как пожала руки двум новым гостям.

— Нет, — ответил Роберт, выпив ещё глоток шампанского. — Я спал с несколькими, но никогда на них не глядел.

— Роберт, сколько ты выпил?

— Я не считал, — признался Роберт, и тут к ним подошёл Джимми.

— Над чем вы оба смеётесь, мистер Давенпорт?

— Я рассказываю Рут о моих амурных победах, но она мне не верит. Джимми, а что ты собираешься делать, когда окончишь колледж?

— Я вместе с Флетчером пойду на юридический факультет. Учиться там будет тяжеловато, но если Флетчер будет мне помогать днём, а Джоанна — ночью, то, авось, я справлюсь. Вы должны очень гордиться сыном.

— Magna cum laude[31] и председатель совета колледжа, — сказал Роберт, протягивая свой пустой бокал проходящему мимо официанту.

— Ты пьян, — Рут старалась не улыбаться.

— Моя дорогая, ты, как всегда, права, но это не мешает мне очень гордиться своим единственным сыном.

— Но он никогда не стал бы председателем, если бы не помощь Джимми, — твёрдо заявила Рут.

— С вашей стороны очень любезно, что вы так говорите, но вспомните, что Флетчер победил с разгромным счётом.

— Но только после того, как ты уговорил Тома… Как бишь его фамилия? Ну, этого Тома, как бы его ни звали, снять свою кандидатуру и призвать своих сторонников голосовать за Флетчера.

— Возможно, это помогло, но именно Флетчер был инициатором перемен, которые повлияют на целое поколение йельских студентов, — сказал Джимми, когда к ним подошла Энни. — Привет, крошка-сестрёнка.

— Когда я стану президентом компании «Дженерал Моторс»,[32] ты всё ещё будешь меня так называть, зануда?

— Конечно, — сказал Джимми, — и, более того, я перестану ездить на «кадиллаке».

Энни замахнулась на него, но тут метрдотель объявил, что пора разрезать торт.

Рут обняла свою невестку.

— Не обращай внимания на своего брата, — сказала она. — Когда окончишь колледж, ты ему покажешь, где его место.

— Я не своему брату пытаюсь что-то доказать, — заявила Энни. — Это ваш сын всегда задавал тон.

— Значит, ты должна и его обогнать, — заметила Рут.

— Я не уверена, что я этого хочу, — ответила Энни. — Знаете, он говорит, что когда получит диплом юриста, то пойдёт в политику.

— Это не должно помешать тебе делать собственную карьеру.

— Конечно, но я не настолько горда, чтобы не поступиться своими интересами, если это поможет ему достичь своих целей.

— Но ты имеешь право на свою карьеру.

— Зачем? — спросила Энни. — Только потому, что это вдруг стало модно? Я — не как Джоанна. — Она взглянула на свою золовку. — Я знаю, чего я хочу, и я сделаю всё, чтобы этого добиться.

— Ну, и чего ты хочешь?

— Всю жизнь помогать человеку, которого я люблю, воспитывать его детей, радоваться его успехам, а в семидесятые годы это может оказаться куда труднее, чем окончить колледж Вассар magna cum laude, — Энни взяла серебряный ножик с ручкой из слоновой кости. — Я подозреваю, что в двадцать первом веке золотых свадеб будет гораздо меньше, чем было в двадцатом.

— Ты счастливчик, Флетчер, — заключила его мать; Энни воткнула нож в нижний слой торта.

— Я это знал ещё до того, как она сняла с зубов эти уродливые пластинки, — сказал Флетчер.

Энни передала нож Джоанне.

— Загадай желание, — прошептал Джимми.

— Я уже загадала, салага, — ответила Джоанна. — И, более того, оно уже исполнилось.

— А, ты имеешь в виду, что тебе удалось выйти за меня замуж?

— Боже мой, конечно, нет; кое-что важнее этого.

— Что может быть важнее этого?

— То, что у нас будет ребёнок.

Джимми крепко обнял жену.

— Когда ты об этом узнала?

— Точно не знаю, но я перестала принимать пилюли, как только убедилась, что ты окончишь колледж.

— Замечательно! Пойдём, расскажем об этом гостям.

— Скажи только слово, и я воткну этот нож в тебя, а не в торт. Я всегда знала, что нельзя выходить замуж за рыжего первокурсника.

— Пари держу: ребёнок будет рыжим.

— Не будь так в этом уверен, салага, потому что если ты кому-нибудь об этом скажешь, я тут же добавлю, что не уверена, чей это ребёнок.

— Леди и джентльмены! — громко воскликнул Джимми, а его жена подняла нож. — Я должен сделать одно объявление. — Все затихли. — У нас с Джоанной будет ребёнок.

Несколько секунд все молчали, а потом раздался грохот аплодисментов.

— Тебе не жить, салага! — провозгласила Джоанна, вонзая нож в торт.

— Я это понял в ту минуту, как встретил вас, миссис Гейтс, но думаю, что у нас должно быть по крайней мере трое детей, а тогда уже можно меня убивать.

— Итак, сенатор, вы скоро станете дедом, — обратилась к нему Рут. — Поздравляю. Я жду не дождусь, когда стану бабушкой, хотя подозреваю, что Энни родит ребёнка не очень скоро.

— Бьюсь об заклад, она об этом и думать не будет, пока не окончит колледж, — сказал Гарри Гейтс, — особенно когда они узнают, какие у меня планы для Флетчера.

— Но, может быть, Флетчер не согласится с вашими планами? — спросила Рут.

— Согласится…

— А по-вашему, он ещё не догадался о ваших планах?

— Он мог догадаться о них уже в тот день, когда впервые встретился со мной на матче Хочкиса против Тафта десять лет назад. Я уже тогда понял, что он способен подняться куда выше, чем я.

Сенатор обнял Рут.

— Однако есть одна трудность, которую, как я надеюсь, вы поможете мне преодолеть.

— Что это за трудность? — спросила Рут.

— По-моему, Флетчер ещё не решил, кто он — республиканец или демократ, а я знаю, что ваш муж…

— Правда, чудесно, что Джоанна ожидает ребёнка? — спросил Флетчер у своей тёщи.

— Конечно, — сказала Марта. — Гарри уже подсчитывает, сколько лишних голосов он получит, став дедом.

— А почему он так думает? — спросил Флетчер.

— Пенсионеры составляют всё большую часть населения, так что шансы Гарри повысятся по крайней мере на один процент, когда они увидят фотографию, на которой он катит детскую коляску.

— А если у нас с Энни будет ребёнок, они повысятся ещё на один процент?

— Нет, нет, — сказала Марта, — здесь играет роль фактор времени. Нужно помнить, что Гарри будет снова переизбираться через два года.

— Так вы думаете, что мы должны планировать рождение нашего первого ребёнка так, чтобы оно совпало с датой следующих перевыборов Гарри?

— Вы даже не представляете себе, сколько политиков так и поступают, — ответила Марта.

— Поздравляю, Джоанна! — сказал сенатор, обнимая свою сноху.

— Ваш сын когда-нибудь научится хранить тайны? — спросила Джоанна, вынимая нож из торта.

— Нет, если они радуют его друзей, — ответил сенатор, — но если он будет думать, что это повредит кому-то, кого он любит, он будет хранить тайну до конца своих дней.

16

Профессор Карл Абрахамс вошёл в лекционную аудиторию, когда часы пробили девять. Профессор читал восемь лекций в семестр, и, по слухам, за тридцать семь лет он не пропустил ни одной из них. Многие другие слухи про Карла Абрахамса не могли быть подтверждены, так что он отметал их как показания с чужих слов и потому недопустимые в зале суда.

Однако слухи эти упорно ходили и, таким образом, стали частью местного фольклора. В его язвительном остроумии сомнений не было, в этом убеждался любой студент, имевший неосторожность бросить ему перчатку. А вот действительно ли три президента приглашали его стать членом Верховного суда США — об этом знали только эти три президента. Однако было известно, что, когда его об этом спрашивали, Абрахамс отвечал, что его лучшей услугой стране была подготовка нового поколения юристов и воспитание достойных, честных адвокатов, а не бесконечное разгребание путаницы, навороченной плохими адвокатами.

Газета «Вашингтон Пост» в его краткой биографии отмечала, что Абрахамс воспитал двух членов нынешнего Верховного суда, более двадцати федеральных судей и нескольких деканов ведущих юридических факультетов.

Когда Флетчер и Джимми прослушали первую из восьми лекций профессора Абрахамса, у них не осталось никаких иллюзий относительно того, как много работы им предстоит. У Флетчера, однако, было ощущение, что на последнем курсе колледжа он и так просиживал за книгами достаточно много времени, часто за полночь. Профессору Абрахамсу потребовалось около недели, чтобы познакомить его с теми часами, когда он обычно спал.

Профессор постоянно напоминал своим студентам первого курса, что не все из них услышат его прощальную речь по случаю окончания ими университета. Флетчер стал проводить за учёбой столько часов, что Энни редко видела его до того, как закрывалась библиотека. Джимми иногда уходил из библиотеки чуть раньше, чтобы побыть с Джоанной, но обычно с грудой книг под мышкой. Флетчер сказал Энни, что он никогда не видел, чтобы её брат столько работал.

— И ему станет ещё труднее, когда родится ребёнок, — сказала Энни как-то вечером, заехав за мужем, чтобы отвезти его домой из библиотеки.

— Джоанна наверняка запланировала родить своего ребёнка во время каникул, чтобы выйти на работу в первый же день нового семестра.

— Я не хочу, чтобы наш ребёнок рос так, — сказала Энни. — Я собираюсь воспитывать детей дома и посвящать им всё своё время. Я хочу, чтобы у них был отец, который возвращается с работы не поздно и успевает им что-нибудь почитать.

— Меня это устраивает, — ответил Флетчер. — Но если ты передумаешь и решишь стать президентом корпорации «Дженерал Моторс», я с удовольствием буду менять пелёнки.

* * *

Больше всего поразило Ната по возвращении в университет то, насколько инфантильными показались ему его бывшие сокурсники. У него было достаточно зачётов, чтобы пойти на второй курс, но студенты, с которыми он общался перед уходом в армию, всё ещё обсуждали последние поп-группы или модных кинозвёзд, а он даже никогда не слышал о «Дорз».[33] Только на первой лекции он осознал, как изменилась его жизнь после пребывания во Вьетнаме.

Он также понял, что его однокашники не воспринимают его как своего — в частности, потому что некоторые профессора относились к нему с чем-то вроде благоговения. Нат наслаждался общим уважением, но быстро обнаружил, что у этой монеты есть и обратная сторона. Во время рождественских каникул он обсудил это с Томом, который объяснил, почему некоторые сокурсники его опасаются: они уверены, что он убил по крайней мере сотню вьетконговцев.

— По крайней мере сотню? — переспросил Нат.

— А другие читали, как наши солдаты обращались с вьетнамскими бабами, — сказал Том.

— Мне бы такую удачу! Если бы не Молли, я бы жил монахом.

— Я бы посоветовал тебе их не разочаровывать, — сказал Том. — Потому что пари держу: мужчины тебе завидуют, а женщины заинтригованы. Последнее, что тебе нужно, — это чтобы они увидели, что ты — нормальный, законопослушный гражданин.

— Иногда мне хочется, чтобы они помнили, что мне всего девятнадцать лет, — ответил Нат.

— Беда в том, — сказал Том, — что капитанское звание и орден Почёта как-то не вяжутся с девятнадцатью годами, и, боюсь, твоя хромота им всё время об этом напоминает.

Нат последовал совету друга и решил тратить всю энергию на занятия, на тренировки в гимнастическом зале и на бег по пересечённой местности. Врачи предупредили его, что пройдёт не меньше года, пока он будет способен снова бегать, — если вообще когда-нибудь будет способен. Выслушав это пессимистическое пророчество, Нат стал тратить не меньше часа в день на тренировки в гимнастическом зале: он взбирался по канату, поднимал тяжести и иногда играл в пинг-понг. К концу первого семестра он уже мог медленно бегать по треку — хотя ему требовался час двадцать минут, чтобы пробежать шесть миль. Он просмотрел данные своих прежних тренировок и увидел, что его рекорд на первом курсе был тридцать четыре минуты восемнадцать секунд. Он обещал себе, что побьёт этот рекорд к концу второго курса.

Другой проблемой, с которой столкнулся Нат, была реакция девушек, которым он пытался назначить свидание. Они либо были готовы тут же лечь с ним в постель, либо просто отказывали ему с порога. Том предупредил его, что затащить его в постель, наверно, лестно многим студенткам, и Нат очень скоро обнаружил, что этим хвастались даже некоторые девушки, которых он в глаза не видел.

— Хорошая репутация имеет свои отрицательные стороны, — пожаловался Нат.

— Я бы поменялся с тобой местами, честное слово, — ответил Том.

Единственным исключением была Ребекка, которая, как только Нат вернулся в университет, ясно дала ему понять, что не прочь сделать вторую попытку. Нат настороженно отнёсся к её стремлению раздуть былое пламя и решил, что если уж возобновлять с ней отношения, то медленно и постепенно. Однако у Ребекки были совсем другие планы.

После их второго свидания она пригласила его к себе на кофе и, едва закрыв за собой дверь, сразу же попыталась раздеть. Нат вырвался под сомнительным предлогом, что ему на следующий день предстоит стайерский забег. Но отшить Ребекку этой лживой отговоркой ему не удалось. Через несколько минут она снова появилась в комнате с двумя чашками кофе, переодетая в шёлковый халат, под которым ничего или почти ничего не было. Тут Нат неожиданно понял, что от его былых чувств ничего не осталось, и, быстро выпив кофе, повторил, что ему нужно рано лечь спать.

— Раньше забег тебя не удерживал, — язвительно сказала Ребекка.

— Раньше у меня были две здоровые ноги, — ответил Нат.

— Может быть, я для тебя теперь недостаточно хороша, — сказала Ребекка. — Ведь все считают тебя большим героем.

— Ничего подобного. Просто…

— Просто Ралф Эллиот был с самого начала прав относительно тебя, — заметила Ребекка.

— Что ты имеешь в виду? — резко спросил Нат.

— Что ты ему не чета. — Ребекка помедлила. — В постели и не в постели.

Нат хотел ответить грубостью, но решил, что не стоит. Он ушёл, не сказав больше ни слова. Поздно ночью, лежа без сна, он понял, что Ребекка — так же, как многое другое, — больше не является частью его жизни.

Одним из удивительных открытий, которые сделал Нат, вернувшись в университет, было то, что многие студенты убеждали его баллотироваться против Ралфа Эллиота на пост президента студенческого сената. Но Нат ясно дал всем понять, что он не хочет никуда баллотироваться, потому что ему нужно наверстать время, потерянное в армии.

Вернувшись домой по окончании второго курса, Нат с удовлетворением сказал отцу, что пробегает шесть миль меньше чем за час и что стал одним из шести лучших бегунов курса.

* * *

Летом Нат и Том поехали в Европу. Одним из многих преимуществ капитанского жалованья было то, что Нат мог сопровождать своего лучшего друга, зная, что сможет оплачивать все свои расходы.

Прежде всего они побывали в Лондоне, где увидели, как по Уайт-холлу маршируют гвардейцы. У Ната не осталось сомнений, что во Вьетнаме они были бы очень внушительной силой. В Париже Нат и Том гуляли по Елисейским Полям и жалели, что им всё время приходится заглядывать в разговорник, увидев красивую женщину. Затем они отправились в Рим, где в маленьких кафе обнаружили, каким на самом деле должен быть вкус макарон, и поклялись, что никогда больше не будут есть в «Макдоналдсе».

Но только когда они добрались до Венеции, Нат влюбился, и за день стал неразборчив в любви на все вкусы — от обнажённых женщин до девственниц. Он начал с Леонардо да Винчи, затем были Беллини,[34] затем Луини.[35] Эти любовные переживания были так остры, что Том согласился провести ещё несколько дней в Италии и добавить в их маршрут Флоренцию. Новые любовные страсти возникали на каждом углу: Микеланджело, Караваджо, Каналетто, Тинторетто. Практически каждый, чья фамилия заканчивалась на «о», мог рассчитывать на место в гареме Ната.

* * *

Профессор Карл Абрахамс занял место на кафедре, готовясь читать пятую лекцию семестра, и оглядел полукруг поднимавшихся амфитеатром сидений.

Он начал лекцию и, не заглядывая ни в книгу, ни в тетрадь, ни даже в какие-либо заметки, ознакомил студентов с вехой в юриспруденции — делом «Картер против „Амалгамейтед Стил“».[36]

— Мистер Картер, — начал профессор, — в 1923 году потерял руку в результате несчастного случая на производстве и был уволен, не получив ни цента компенсации. Он не смог найти никакой другой работы, так как ни одна сталелитейная компания не желала нанимать однорукого человека. Когда его не взяли даже швейцаром в местный отель, он понял, что ему уже никогда не удастся устроиться на работу. Тогда ещё не было закона о промышленной компенсации — он был принят только в 1927 году, — так что мистер Картер предпринял неслыханный по тем временам шаг, — он подал в суд на своего бывшего работодателя. У него не было средств нанять адвоката — тут, кстати, с годами ничего не изменилось, — однако молодой студент юридического факультета, который считал, что мистер Картер должен получить какую-то компенсацию, добровольно согласился вести его дело в суде. Он выиграл дело, и суд присудил Картеру компенсацию в сто долларов — как вы понимаете, не слишком большая сумма денег за такое увечье. Однако действия двух этих людей привели к изменению закона. Будем надеяться, что кто-то из вас в будущем также сможет добиться изменения закона, столкнувшись с подобной несправедливостью. Между прочим, молодого юриста звали Тео Рамплеири. Его чуть не исключили с юридического факультета за то, что он потратил слишком много времени на защиту Картера. Позднее, много позднее он стал членом Верховного суда Соединённых Штатов.

Профессор нахмурился и продолжал:

— В прошлом году компания «Дженерал Моторс» заплатила некоему мистеру Камерону пять миллионов долларов за то, что тот потерял ногу. Компания проиграла дело, хотя она могла доказать, что причиной несчастного случая на производстве была халатность самого мистера Камерона.

Абрахамс подробно изложил суть дела и в конце концов добавил:

— Как уверял нас мистер Чарлз Диккенс, закон — это часто осёл и, что ещё важнее, закон часто неразборчив и несовершенен. У меня не вызывает уважения защитник или обвинитель, который только ищет способа обойти закон, особенно когда он знает, какую цель преследовали Сенат и Конгресс, принимая этот закон. Некоторые из вас забудут эти слова через несколько дней после того, как поступят на работу в какую-нибудь известную фирму; главный интерес будет заключаться лишь в том, чтобы выиграть дело любой ценой. Но будут и другие — те, кто не забудут слова Линкольна: «Да победит справедливость!» — Флетчер оторвался от своих заметок и внимательно посмотрел на профессора. — К тому времени, как мы встретимся в следующий раз, я надеюсь, вы проштудируете пять судебных процессов, которые слушались после процесса «Картер против „Амалгамейтед Стил“» — вплоть до процесса «Деметри против Деметри»: все они привели к изменению закона. Вы можете работать попарно, но одна пара не должна консультироваться с другой. — Часы пробили одиннадцать. — Всего хорошего, леди и джентльмены!

Флетчер и Джимми работали вместе, просматривая один процесс за другим, и к концу недели они нашли лишь три процесса, которые имели отношение к делу. Джоанна порылась в памяти и вспомнила четвёртый процесс, который слушался в Огайо, когда она была ребёнком. Она отказалась дать им ещё какие-нибудь сведения.

— А как насчёт «люби, чти и повинуйся»? — спросил Джимми.

— Я никогда не обещала повиноваться тебе, салага, — сказала Джоанна, — и, кстати, если Элизабет ночью проснётся, твоя очередь — менять пелёнки.

— «Самнер против Самнера», — торжествующе произнёс Джимми, ложась в постель после полуночи.

— Неплохо, салага, но к десяти часам утра в понедельник тебе придётся найти пятое дело, если ты хочешь заслужить одобрительную улыбку Абрахамса.

— Я думаю, нам нужно сделать гораздо больше, чтобы вызвать улыбку у этой гранитной глыбы, — сказал Джимми.

* * *

Когда Нат поднялся на холм, он увидел, что она бежит впереди него. Нат подумал, что обгонит её на спуске. Когда он миновал отметку на полпути, то посмотрел на часы. Семнадцать минут и девять секунд. Нат был уверен, что побьёт свой личный рекорд и снова будет в команде во время её первого сезонного сбора.

Он был ещё полон сил, когда перевалил через гребень холма, и тут же громко выругался. Эта дура побежала не по той трассе. Наверно, первокурсница. Он стал ей кричать, но она его не услышала. Он снова выругался и бросился за ней следом. Когда он бежал вниз по склону, она обернулась и удивилась.

— Вы бежите по неправильной трассе, — прокричал Нат, готовясь повернуть обратно и бежать дальше, но ему захотелось как следует рассмотреть эту девушку. Он быстро подбежал к ней.

— Спасибо, — сказала она, — я только второй раз на трассе и не запомнила, куда бежать после того, как поднимусь на гребень холма.

Нат улыбнулся.

— Вам нужно бежать по узкой тропке, широкая ведёт в лес.

— Спасибо, — повторила она и побежала назад вверх по склону.

Нат побежал следом, догнал её и продолжал бежать рядом, пока они не взбежали на холм. Когда он увидел, что она побежала по правильной трассе, он помахал ей рукой на прощание.

— До свидания, — крикнул он, но, если она и ответила, Нат её не услышал.

Когда он пересёк финишную линию, то снова посмотрел на часы. Сорок три минуты и пятьдесят одна секунда. Он снова выругался, вспоминая, сколько времени потерял, направляя эту разиню на правильный путь. Но неважно — он стал ждать, пока она подбежит к финишу.

Девушка появилась на вершине холма, медленно приближаясь к финишу.

— Вы добежали, — с улыбкой сказал Нат, когда она подбежала к нему.

Она не улыбнулась в ответ.

— Меня зовут Нат Картрайт, — сказал он.

— Знаю, — ответила она.

— Разве мы с вами уже встречались?

— Нет, — ответила она. — Но мне известна ваша репутация.

И она побежала к женской раздевалке, ничего не объясняя.

* * *

— Кто сумел найти все пять процессов, встаньте!

Флетчер и Джимми с торжеством поднялись, но ликовать было рано: вместе с ними встали добрых семьдесят процентов курса.

— Четыре? — спросил профессор, стараясь, чтобы вопрос не звучал презрительно.

Большинство оставшихся поднялись, и примерно десять процентов остались сидеть. Флетчер подумал: «Интересно, сколько из них закончат курс?»

— Садитесь, — сказал профессор Абрахамс. — Начнём с процесса «„Максуэлл Ривер Газ“ против „Пеннстоуна“». Как был изменен закон после этого судебного дела?

Он указал на студента в третьем ряду.

— В 1932 году закон обязал компании нести ответственность за то, чтобы всё оборудование соответствовало правилам техники безопасности и чтобы все рабочие и служащие знали, что делать в чрезвычайных ситуациях.

Профессор указал на следующего студента.

— И компании были обязаны вывесить все письменные инструкции там, где каждый мог бы их прочесть.

— Когда эту статью изменили?

Профессор указал на ещё одного студента.

— После процесса «Рейнолдс против „Мак-Дермот Тимбер“».

— Правильно. — Палец профессора передвинулся дальше. — А почему?

— Рейнолдс потерял три пальца, перепиливая бревно, но его защитник доказал, что он не умеет читать, а устно ему не объяснили, как управлять механизмом.

— Какова была основа нового закона? — Палец профессора продолжал путешествие.

— Промышленный акт 1934 года, когда работодателя обязали устно и письменно инструктировать весь штат, как использовать любое оборудование.

— Когда потребовались новые поправки? — Профессор ткнул пальцем ещё в одного студента.

— Процесс «Раш против правительства».

— Правильно, но почему правительство всё-таки выиграло дело, хотя было неправо? — Профессор выбрал ещё одного студента.

— Я не знаю, сэр.

Профессор с презрительной гримасой поднял палец вверх, в поисках студента, который знает.

— Правительство сумело защитить свою позицию, так как доказало, что Раш подписал соглашение, согласно которому… — Палец профессора снова сдвинулся.

— … он получил полный инструктаж, как требовалось по закону. — Палец сдвинулся дальше.

— Он также имел опыт работы свыше положенного трёхлетнего периода. — Палец продолжал двигаться.

— Но затем правительство доказало, что оно не было компанией в полном смысле слова, так как законопроект был плохо сформулирован политиками.

— Не обвиняйте политиков, — сказал профессор Абрахамс. — Законопроекты готовят юристы, так что ответственность лежит на них. В данном случае политики не несли ответственности; значит, когда суд признал, что правительство не является субъектом своих собственных законов, что именно вынудило законодателей снова изменить закон? — Профессор ткнул пальцем в ещё одного напуганного студента.

— «Деметри против Деметри», — ответил студент.

— Чем этот закон отличается от прежних? — Профессор указал на Флетчера.

— Это был первый случай, когда один член семьи подал в суд на другого за халатность в то время, когда они всё ещё были мужем и женой и каждый из них держал половину акций данной компании.

— Почему этот иск был проигран? — Палец профессора всё ещё указывал на Флетчера.

— Потому что миссис Деметри отказалась давать показания против своего мужа.

Профессор указал на Джимми.

— Почему она отказалась давать показания?

— Потому что была дурой.

— Почему вы так думаете? — спросил профессор.

— Потому что в предыдущую ночь её муж, возможно, спал с ней, или избил её, а может, и то и другое, так что она поддалась на его уговоры.

Студенты рассмеялись.

— Вы были свидетелем того, что он с ней спал или её бил? — спросил Абрахамс, вызвав ещё больший смех.

— Нет, сэр, но я уверен, что именно в этом было дело.

— Вы, возможно, правы, мистер Гейтс, но вы не можете доказать, что происходило в ту ночь у них в спальне, если у вас нет надёжного свидетеля. Если бы вы сделали такое скоропалительное заявление в суде, представитель противоположной стороны заявил бы возражение, судья это возражение поддержал бы, а присяжные сочли бы вас дураком, мистер Гейтс. И, что гораздо важнее, вы бы подвели своего клиента. Никогда не полагайтесь на то, что могло случиться, как бы это ни было вероятно, если вы не можете этого доказать. Если не можете, то молчите.

— Но… — начал Флетчер. Некоторые студенты опустили глаза, другие затаили дыхание, а остальные уставились на Флетчера, не веря своим ушам.

— Ваша фамилия?

— Давенпорт, сэр.

— Без сомнения, вы можете объяснить, что вы имеете в виду под словом «но», мистер Давенпорт?

— Защитник миссис Деметри сказал своей клиентке, что если она выиграет дело, то, поскольку никто из них двоих не владеет большинством акций, компании придётся прекратить торговлю. Так гласит закон Кендала от 1941 года. Затем она выставила свои акции на открытую продажу, и они были куплены самым крупным конкурентом её мужа, неким мистером Канелли, за 100 тысяч долларов. Я не могу доказать, спал или не спал мистер Канелли с миссис Деметри, но я знаю, что год спустя компания обанкротилась, когда миссис Деметри выкупила свои акции по 10 центов за акцию, на общую сумму в 7300 долларов, а после этого она сразу же подписала новое партнёрское соглашение со своим мужем.

— Был ли мистер Канелли способен доказать, что супруги Деметри были в сговоре?

Флетчер обдумал положение. Не готовит ли Абрахамс ему ловушку?

— Почему вы колеблетесь ответить?

— У меня нет чёткого доказательства, профессор.

— Тем не менее, что вы хотите сказать?

— Год спустя миссис Деметри родила второго ребёнка, и в свидетельстве о рождении было указано, что его отцом является мистер Деметри.

— Вы правы, это — не доказательство; так какое обвинение было против неё выдвинуто?

— Никакого; и, кстати, новая компания процветала.

— Ну, так как эта история привела к изменению закона?

— Судья обратил на это дело внимание генерального атторнея[37] штата.

— Какого штата?

— Огайо. И в результате был принят закон о партнёрстве супругов.

— В каком году?

— В 1949-м.

— Какие изменения имели отношение к этому делу?

— Муж и жена не могли больше снова покупать акции бывшей компании, в которой они были партнёрами, если это непосредственно приносило им выгоду как индивидуумам.

— Спасибо, мистер Давенпорт, — сказал профессор, и часы как раз пробили одиннадцать. — Ваше «но» было объяснено удовлетворительно. — Раздались аплодисменты. — Но не полностью объяснено, — добавил профессор, выходя из аудитории.

* * *

Нат сидел напротив столовой и терпеливо ждал. После того как из здания вышло около пятисот молодых женщин, он решил, что она потому так худа, что просто ничего не ест. Но тут она неожиданно появилась. У Ната было более чем достаточно времени, чтобы отрепетировать свои реплики, но он всё-таки нервничал, когда подошёл к ней.

— Привет! Это я, Нат.

Она не ответила.

— Помните, мы встретились на вершине холма.

— Да, помню, — сказала она.

— Но вы мне не сказали, как вас зовут.

— Да, не сказала.

— Я чем-нибудь вам досадил?

— Нет.

— Так можете вы мне объяснить, что вы имели в виду под «моей репутацией»?

— Мистер Картрайт, в колледже есть студентки, которые не считают, что вы автоматически имеете право лишать их девственности только потому, что вы получили орден Почёта.

— Я никогда так не считал.

— Но не можете же вы не знать, что добрая половина студенток в колледже утверждает, что вы с ними спали.

— Они, возможно, это утверждают, — сказал Нат, — но только две из них могут это доказать.

— Все знают, как много девушек за вами бегает.

— И большинство из них не может меня догнать. — Он засмеялся, но она промолчала. — Так почему я не могу влюбиться, как все люди?

— Но вы — не такой, как все люди, — сказала она. — Вы — герой войны на капитанском жалованье, и вы считаете, что поэтому все должны перед вами стоять по стойке «смирно».

— Кто это вам сказал?

— Человек, который вас знает со школьных лет.

— Это, конечно, Ралф Эллиот?

— Да, он — которого вы хотели обскакать на выборах ученического совета Тафта.

— Я хотел чего?

— И затем выдали его сочинение за ваше, когда поступали в Йель, — продолжала она, игнорируя его вопрос.

— Это он вам сказал?

— Да, — спокойно ответила девушка.

— Так, может, вы спросите его, почему он не учится в Йеле?

— Он объяснил, что вы свалили вину на него, и поэтому ему тоже отказали в приёме. — Нат снова готов был взорваться, когда она добавила: — А теперь вы хотите стать президентом студенческого сената, и ваша единственная стратегия — спать со всеми, кто может помочь вам этого добиться.

Нат попытался сдержать свою ярость.

— Во-первых, я не собираюсь добиваться поста президента сената. Во-вторых, за всю свою жизнь я спал только с тремя женщинами: со студенткой, с которой мы были знакомы ещё со школы, с секретаршей во Вьетнаме и со случайной партнёршей, о чём теперь сожалею. Если вы найдете ещё кого-нибудь, пожалуйста, представьте её мне, потому что мне хотелось бы с ней познакомиться.

Она в первый раз посмотрела на Ната.

— Ещё кого-нибудь, — повторил он. — Теперь я могу, по крайней мере, узнать, как вас зовут?

— Су Лин, — тихо ответила она.

— Су Лин, если я пообещаю не пытаться соблазнить вас до того, как сделаю вам предложение руки и сердца, попрошу согласия вашего отца, куплю обручальное кольцо и закажу церемонию бракосочетания в церкви, вы позволите мне по крайней мере пригласить вас на ужин?

Су Лин рассмеялась.

— Я подумаю об этом, — сказала она. — Извините, что я вас оставляю, но я опаздываю на лекцию.

— Как я вас найду? — спросил Нат.

— Вы сумели найти вьетконговцев, капитан Картрайт, так что вам не составит труда найти меня.

17

— Всем встать! Слушается дело «штат против Аниты Кирстен». Председательствует его честь судья мистер Абернети.

Судья сел на своё место и взглянул на стол защиты.

— Считаете ли вы себя виновной или невиновной, миссис Кирстен?

Флетчер встал из-за стола.

— Моя клиентка заявляет, что она невиновна, ваша честь.

Судья поднял голову.

— Вы представляете обвиняемую?

— Да, ваша честь.

Судья посмотрел на обвинительное заключение.

— Не думаю, что я встречался с вами раньше, мистер Давенпорт.

— Нет, ваша честь, это — моё первое выступление в вашем суде.

— Будьте любезны, подойдите к судейскому столу, мистер Давенпорт.

Флетчер вышел из-за стола и подошёл к судье; к нему присоединился и представитель обвинения.

— Доброе утро, джентльмены, — сказал судья Абернети. — Мистер Давенпорт, я хотел бы выяснить, какова ваша юридическая квалификация.

— У меня нет никакой, сэр.

— Понятно. Ваша клиентка об этом знает?

— Да, сэр, знает.

— И, тем не менее, она согласна, чтобы вы её защищали, хотя она обвиняется в преступлении, караемом смертной казнью.

— Да, сэр.

Судья повернулся к генеральному прокурору штата Коннектикут.

— У вас есть какое-нибудь возражение против того, чтобы мистер Давенпорт представлял в суде миссис Кирстен?

— Нет, ваша честь. Более того, штат это приветствует.

— Не сомневаюсь, — сказал судья, — но я должен спросить вас, мистер Давенпорт, есть ли у вас какой-нибудь опыт работы в суде?

— Не очень большой, ваша честь, — признал Флетчер. — Я — студент второго курса Йельского университета, и это будет моё первое судебное дело.

Судья и генеральный прокурор улыбнулись.

— Позвольте спросить, кто руководит вашими занятиями?

— Профессор Карл Абрахамс.

— В этом случае я горд тем, что председательствую на вашем первом деле, мистер Давенпорт, потому что, оказывается, у нас с вами есть нечто общее. Как насчёт вас, мистер Стэмп?

— Нет, сэр, я учился в Южной Каролине.

— Вообще говоря, это — против правил, но, в конце концов, решение принимает обвиняемая, так что будем продолжать процесс.

Генеральный прокурор и Флетчер вернулись на свои места. Судья взглянул на Флетчера.

— Будете ли вы ходатайствовать о залоге, мистер Давенпорт?

Флетчер встал.

— Да, сэр.

— На каком основании?

— У миссис Кирстен нет судимости, и она не представляет опасности для общества. Она — мать двоих детей: Алана, семи лет, и Деллы, пяти лет. В настоящее время они живут у своей бабушки в Хартфорде.

Судья обратился к генеральному прокурору.

— Есть ли у штата какие-нибудь возражения, мистер Стэмп?

— Определённо есть, ваша честь. Мы возражаем против залога не только потому, что здесь имеет место обвинение в преступлении, караемом смертной казнью, но и потому, что убийство было преднамеренным. Поэтому мы считаем, что миссис Кирстен представляет опасность для общества, а кроме того, она может покинуть территорию, находящуюся под юрисдикцией штата.

Флетчер встал.

— Я вынужден возразить, ваша честь.

— На каком основании, мистер Давенпорт?

— Это действительно обвинение в преступлении, караемом смертной казнью, так что возможность покинуть штат едва ли имеет отношение к делу, ваша честь. И, во всяком случае, дом миссис Кирстен находится в Хартфорде, где она зарабатывает на жизнь, работая уборщицей в больнице «Сент-Мери», и оба её ребёнка учатся в местной школе.

— Какие-нибудь ещё соображения, мистер Давенпорт?

— Нет, сэр.

— В освобождении под залог отказано, — сказал судья и стукнул молоточком. — Суд объявляет перерыв до понедельника семнадцатого числа.

— Всем встать!

Покидая зал судебного заседания, судья Абернети подмигнул Флетчеру.

* * *

Тридцать четыре минуты и десять секунд. Нат не мог скрыть радости: он не только побил свой собственный прежний рекорд, но и занял шестое место в университетском соревновании; это значило, что его должны отобрать для участия в соревновании с Бостонским университетом.

Пока Нат делал разминку, к нему подошёл Том.

— Почему бы нам сегодня не устроить праздничный ужин? Мне нужно кое-что с тобой обсудить перед тем, как я отправлюсь обратно в Йель.

— Сегодня не могу, — ответил Нат по пути в раздевалку. — У меня свидание.

— С кем-нибудь, кого я знаю?

— Нет, — сказал Нат. — Но это — моё первое свидание за много месяцев, и я немного нервничаю.

— Капитан Картрайт нервничает? Что же будет дальше? — ехидно спросил Том.

— В том-то и проблема, — ответил Нат. — Она думает, что я — одновременно Дон Жуан и Ал Капоне.[38]

— Она хорошо разбирается в людях. Расскажи мне о ней.

— Да о чём рассказывать! Мы столкнулись друг с другом на вершине холма. Она умна, зла, красива и думает, что я — мерзавец.

Затем Нат кратко изложил свою беседу с ней перед столовой.

— Ралф Эллиот успел опередить тебя, — заметил Том.

— К чёрту Эллиота! Ты думаешь, мне надеть пиджак и галстук?

— Ты не просил такого совета с тех пор, как мы учились в Тафте.

— А тогда мне нужно было одалживать у тебя пиджак и галстук. Ну, так что ты посоветуешь?

— Надень парадный мундир с орденами.

— Нет, серьёзно?

— Это безусловно подтвердит её мнение о тебе.

— Я как раз хочу рассеять её заблуждение.

— Ну, тогда постарайся взглянуть на дело с её точки зрения.

— Слушаю тебя.

— А она, по-твоему, что наденет?

— Понятия не имею. Я видел её только два раза в жизни, и в первом случае на ней были шорты, забрызганные грязью.

— Она, должно быть, тогда очень сексапильно выглядела, но вряд ли она придёт на свидание в шортах, так как она была одета при вашей второй встрече?

— Элегантно и сдержанно.

— Так последуй её примеру, но это будет нелегко, потому что ты и элегантность — это две вещи несовместимые; и, судя по твоим рассказам, вряд ли она думает, что ты способен проявлять сдержанность.

— Отвечай на вопрос, — сказал Нат.

— Я бы посоветовал тебе одеться небрежно, — ответил Том. — Рубашка, но не футболка, брюки и свитер. Я бы мог, конечно, как твой советник по портняжной элегантности, пойти с вами на ужин.

— Я не хочу, чтобы ты к нам даже близко подходил, потому что ты сразу в неё влюбишься.

— Тебе эта девушка действительно так нравится? — тихо спросил Том.

— Я думаю, что она очаровательна, но это не мешает ей относиться ко мне недоверчиво.

— Но если она согласилась пойти с тобой ужинать, значит, она не думает, что ты так уж плох.

— Да, но условия нашего соглашения были несколько необычны, — и Нат рассказал Тому, какое обещание он дал, прежде чем она согласилась на свидание с ним.

— Да, как я уже сказал, крепко тебя прихватило, но это не меняет того факта, что мне нужно с тобой кое о чём поговорить. Как насчёт завтрака? Или ты будешь есть яичницу с беконом в обществе этой таинственной восточной дамы?

— Я буду очень удивлён, если она на это согласится, — задумчиво сказал Нат. — И разочарован.

* * *

— Сколько времени, по-твоему, продлится этот судебный процесс? — спросила Энни.

— Если мы не признаемся в предумышленном убийстве, но признаемся — в непредумышленном, процесс может закончиться за один день, и потом будет нужен ещё один день для объявления приговора.

— Это возможно? — спросил Джимми.

— Да, штат предлагает такую сделку.

— Какую сделку? — спросила Энни.

— Если я соглашусь, чтобы она признала себя виновной в непредумышленном убийстве, Стэмп попросит только три года заключения. Это означает, что при хорошем поведении и условно-досрочном освобождении Анна Кирстен может выйти на волю через полтора года. Иначе штат будет обвинять её в убийстве первой степени и настаивать на смертной казни.

— В нашем штате никогда не посадят на электрический стул женщину за убийство мужа.

— Согласен, — сказал Флетчер, — но строгие присяжные могут послать её в тюрьму на девяносто девять лет, а поскольку моей подзащитной — всего двадцать пять, не могу не признать, что, может быть, ей стоит согласиться на полтора года: по крайней мере, она сможет надеяться провести остаток жизни со своей семьёй.

— Верно, — сказал Джимми. — Но я спрашиваю себя: почему генеральный прокурор готов согласиться на три года заключения, если он знает, что у него — такое стопроцентное дело о предумышленном убийстве? Не забудьте, что она — негритянка, убившая белого мужчину, а по крайней мере двое присяжных будут неграми. Если ты будешь вести дело умно, негров может оказаться трое, и тогда ты практически можешь быть уверен, что присяжные не придут к единому мнению.

— Плюс тот факт, что у моей клиентки — хорошая репутация, у неё есть постоянная работа и не было судимостей. Это повлияет на любых присяжных — любого цвета кожи.

— Я бы не была в этом так уверена, — сказала Энни. — Твоя клиентка отравила своего мужа смертельным ядом кураре, это вызвало у него паралич, а потом она сидела на лестнице, дожидаясь, когда он умрёт.

— Но он много лет избивал её и издевался над детьми, — сказал Флетчер.

— У вас есть доказательства этого, господин адвокат?

— Не много, но в тот день, когда она согласилась взять меня в защитники, я сделал несколько фотографий синяков у неё на теле и ожога на ладони, который останется на всю жизнь.

— Откуда у неё этот ожог? — спросила Энни.

— Этот мерзавец прижал её руку к горячей плите и отпустил, только когда она потеряла сознание.

— Какой милый человек! — воскликнула Энни.

— Прежде всего, почему она согласилась, чтобы ты был её защитником? — спросил Джимми.

— Никого другого не было, — ответил Флетчер. — И, вдобавок, её устроил мой гонорар.

— Но ты выступаешь против генерального прокурора штата.

— Это действительно загадка: я не могу понять, зачем ему самому представлять обвинение на таком судебном процессе.

— Это легко объяснить, — сказал Джимми. — Негритянка убивает белого человека в штате, где только двадцать процентов населения — негры, из которых больше половины вообще не беспокоятся о том, чтобы голосовать, и — кто бы мог подумать! — в мае состоятся выборы.

— Сколько у тебя времени, чтобы принять решение? — спросила Энни.

— Суд продолжится в понедельник.

— У тебя есть время вести долгий судебный процесс?

— Нет, но я не должен под этим предлогом соглашаться на любой компромисс.

— Значит, мы проведём каникулы в суде номер три, прелестно! — сказала Энни с усмешкой.

— А может быть, это будет суд номер четыре, — сказал Флетчер.

— Ты не спросил совета у профессора Абрахамса, в чём ей стоит признаться?

Джимми и Флетчер посмотрели на неё с изумлением.

— Ты что? Он же даёт советы президентам и главам государств, — сказал Флетчер.

— И иногда губернаторам штатов, — добавил Джимми.

— Ну, так, может быть, ему пора давать советы студентам. В конце концов, именно за это он получает зарплату.

— Да я даже не представляю себе, как за это взяться.

— А что если позвонить ему и попросить о встрече? — спросила Энни. — Я думаю, он будет польщён.

* * *

Нат пришёл в ресторан Марио за пятнадцать минут до назначенного времени. Был выбран именно этот ресторан, потому что он был не очень претенциозным: столики со скатертями в красно-белую клетку, маленькие вазы для цветов, на стенах — фотографии Флоренции. Том также сказал, что макароны у Марио — домашнего изготовления: их готовит жена владельца. Ресторан навевал воспоминания о поездке в Италию. Нат принял совет Тома и надел невзыскательную синюю рубашку, серые брюки и свитер; ни пиджака, ни галстука; Том одобрил его экипировку.

Нат представился Марио, тот предложил ему тихий столик в углу. Несколько раз прочтя меню, Нат взглянул на часы: он всё больше нервничал. Затем десять раз пересчитал свои деньги, чтобы убедиться, что ему их хватит на случай, если Марио не принимает кредитных карточек. Возможно, было бы разумнее несколько минут просто прогуляться вокруг квартала.

Как только он её увидел, сразу понял, что оплошал. На Су Лин были белые туфли, красивый, хорошо сшитый синий костюм и кремовая блузка. Нат встал и помахал ей. Она впервые улыбнулась; улыбка делала её ещё более обворожительной. Она подошла к столику.

— Прошу прощения, — сказал Нат, приглашая её сесть.

— За что? — спросила она удивлённо.

— За то, как я одет. Я ужасно долго думал, что мне надеть, и в конце концов надел не то.

— Я тоже. Я думала, что вы наденете мундир с полным набором орденов, — Су Лин сняла жакетку и повесила её на спинку стула.

Нат рассмеялся, и потом они, кажется, беспрерывно смеялись целых два часа, пока Нат не спросил, хочет ли она кофе.

— Да, чёрный, пожалуйста, — ответила Су Лин.

— Я рассказал вам о своей семье, теперь расскажите мне о своей, — сказал Нат. — Вы тоже, как я, — единственный ребёнок?

— Да. Мой отец был сержантом в Корее, там он встретил мою мать. Они были женаты лишь несколько месяцев, когда он погиб в битве при Юдам-Ни.

Нату захотелось перегнуться через стол и взять её за руку.

— Сочувствую, — сказал он.

— Спасибо, — ответила она просто. — Мама решила эмигрировать в Америку. Она получила работу в прачечной «Сторрс», около книжного магазина, и владелец разрешил ей жить на втором этаже над прачечной.

— Я знаю эту прачечную, — сообщил Нат. — Мой отец стирает в ней свои рубашки: она очень хорошо работает, там всегда всё делают в срок.

— С тех пор как мама взяла дела в свои руки, она вынуждена была пожертвовать всем ради того, чтобы я получила хорошее образование.

— Ваша мать — точь-в-точь как моя, — сказал Нат.

К их столу подошёл Марио.

— Вы довольны, мистер Картрайт?

— Прекрасная еда, спасибо, Марио, — ответил Нат. — Теперь, пожалуйста, счёт.

— Одну минуту, мистер Картрайт. Разрешите мне сказать, что ваше посещение — большая честь для нашего ресторана.

— Спасибо, — сказал Нат, пытаясь скрыть смущение.

— Сколько вы ему дали на чай, чтобы он это сказал? — спросила Су Лин, когда Марио отошёл.

— Десять долларов, но он всегда говорит то, что нужно.

— И это всегда даёт результаты?

— О да, мои девочки начинают раздеваться ещё до того, как мы идём к машине.

— Так вы всегда приводите их в этот ресторан?

— Нет. Если я думаю, что это будет так, на одну ночь, я веду их в «Макдоналдс», а потом — в мотель; а если это серьёзный роман, то мы отправляемся в «Алтавей-Инн».

— А кого вы приводите к Марио?

— Не могу сказать: я тут впервые.

— Я польщена, — сказала Су Лин, пока он подавал ей жакетку.

Когда они вышли из ресторана, Су Лин взяла его за руку.

— Оказывается, вы очень застенчивы.

— Пожалуй, так, — ответил Нат, когда они шли по направлению к колледжу.

— Вы совсем не похожи на вашего архисоперника Ралфа Эллиота. — Нат промолчал. — Он попросил меня о свидании через минуту после того, как мы с ним познакомились.

— По правде говоря, — сказал Нат, — я бы тоже это сделал, но вы ушли.

— А я-то думала, что я убежала, — сказала она; он улыбнулся. — И интереснее всего то, сколько времени вы успели повоевать во Вьетнаме до того, как стать таким героем. — Он хотел возразить, но она добавила: — Ответьте: около получаса, правда?

— Откуда вы знаете? — спросил Нат.

— Потому что я исследовала вашу биографию, капитан Картрайт. Как сказал Стейнбек, «вы плывёте под фальшивыми парусами». Я прочла эту цитату только сегодня; так что не думайте, что я очень начитанна. Когда вы сели в вертолёт, у вас даже не было пистолета. Вы были снабженцем, и прежде всего, вы вообще не должны были лететь на этом вертолёте. Фактически с вашей стороны было нарушением дисциплины сесть в этот вертолёт без разрешения, но вы и выпрыгнули из него тоже без разрешения. Если бы вы этого не сделали, вас, вероятно, отдали бы под военный трибунал.

— Вы правы, — сказал Нат, — но никому об этом не говорите, иначе я не смогу иметь, как обычно, трёх девушек за ночь.

Су Лин зажала себе рот ладонью и засмеялась.

— Но я читала и о том, что после крушения вертолёта в джунглях вы вели себя невероятно храбро. Тащить бедного солдата на носилках, да ещё когда у тебя разворочена нога, — для этого требуется много мужества; а потом узнать, что солдат всё-таки умер, это очень обидно. — Нат не ответил. — Простите, — добавила она, — моё последнее замечание было очень бестактным.

— С вашей стороны было очень любезно расследовать всю правду обо мне, — сказал Нат, глядя в её тёмно-карие глаза. — Немногие потрудились это сделать.

18

— Господа присяжные, в большинстве дел по обвинению в убийстве обязанность штата — и это справедливо — доказать, что именно обвиняемый является убийцей. Однако в данном случае это не является необходимым. Почему? Потому что миссис Кирстен подписала признание через час после мучительной смерти мужа. И даже теперь, восемь месяцев спустя, вы заметили, что её представитель в суде во время слушания дела ни разу не отрицал, что обвиняемая совершила это преступление и даже не оспаривал того, как она это сделала.

Так что обратимся к фактам данного дела, поскольку это не было преступлением, совершённым в состоянии аффекта, когда женщина защищается, используя любое подвернувшееся под руку орудие. Нет, миссис Кирстен не нуждалась в подвернувшемся под руку орудии, поскольку она заранее несколько недель обдумывала это хладнокровное убийство, хорошо зная, что её жертва не будет иметь никакой возможности защититься.

Несколько недель подряд она покупает у разных тёмных личностей яд кураре. Она ждёт субботнего вечера, когда, как она знает, её муж пойдёт пьянствовать с друзьями, и, пока его нет дома, тайком наливает яд в шесть бутылок пива — и снова закрывает бутылки крышками. Затем она ставит эти бутылки на кухонный стол и ложится в постель. Она даже кладёт рядом открывалку для бутылок и ставит стакан. Она делает всё — только что не наливает пиво в стакан.

Леди и джентльмены, это было хорошо продуманное и успешно осуществлённое убийство. Однако, как ни трудно в это поверить, худшее ещё впереди.

Когда её муж возвращается вечером домой, то попадает в подготовленную ловушку. Во-первых, он идёт на кухню — возможно, для того, чтобы выключить свет. Увидев бутылки на столе, Алекс Кирстен поддаётся соблазну выпить пива, прежде чем лечь в постель. Ещё до того как он подносит к губам вторую бутылку, яд начинает действовать. Когда он зовёт на помощь, его жена выходит из спальни и медленно спускается в гостиную, где её муж кричит от боли. Приходит ли она ему на помощь? Нет. Она садится на лестнице и терпеливо ждёт, пока не прекращаются крики, затем убеждается, что он мёртв. И тогда — только тогда — она поднимает тревогу.

Откуда мы знаем, что именно так всё и произошло? Не потому, что соседей разбудили отчаянные вопли её мужа о помощи, а потому, что, когда один из соседей подходит к двери узнать, чем он может помочь, миссис Кирстен в панике забывает избавиться от содержимого остальных четырёх бутылок. — Генеральный прокурор сделал минутную паузу. — Анализ показал, что в этих бутылках оставалось достаточно яда кураре, чтобы убить целую футбольную команду.

Господа присяжные, единственный аргумент, который выставила миссис Кирстен в свою защиту, заключается в том, что её муж регулярно её избивал. Если это было так, то почему она не пожаловалась в полицию? Почему она не переехала к своей матери, которая живёт в этом же городе? Почему она не бросила своего мужа? Я вам скажу, почему. Потому что после смерти мужа она собиралась жить в своём собственном доме и получать пенсию от компании, в которой он работал, что позволило бы ей существовать достаточно безбедно до конца её дней.

Обычно штат не колеблясь требует смертной казни за такое ужасное преступление, но мы считаем, что в данном случае это неуместно. Тем не менее, ваш долг — ясно дать понять любому человеку, что он не может, совершив убийство, выйти сухим из воды. В некоторых штатах такое преступление может сойти преступнику с рук, но нам не нужно, чтобы Коннектикут был таким штатом.

Генеральный прокурор понизил голос почти до шёпота, в упор посмотрел на присяжных и сказал:

— Когда вас на секунду охватит сочувствие к миссис Кирстен — а оно должно вас охватить, хотя бы потому, что вы — отзывчивые люди, — положите своё сочувствие на одну чашу весов, называемых правосудием. С другой стороны положите факты — хладнокровное убийство сорокадвухлетнего человека, который был бы сейчас жив, если бы этой порочной женщиной не было совершено зверское предумышленное убийство. — Генеральный прокурор повернулся и посмотрел на обвиняемую. — Штат без колебаний призывает вас признать миссис Кирстен виновной и приговорить её согласно закону.

Мистер Стэмп вернулся на своё место с улыбкой на губах.

— Мистер Давенпорт, — сказал судья, — я хочу объявить перерыв на обед. Когда мы вернёмся, вы сможете начать свою защитную речь.

* * *

— Ты выглядишь очень самодовольным, — заметил Том, садясь с Натом завтракать на кухне.

— Это был незабываемый вечер.

— Иными словами, дело было доведено до конца?

— Вовсе нет, — сказал Нат. — Но я могу тебе сообщить, что держал её за руку.

— Ты — что?

— Я держал её за руку, — повторил Нат.

— Это не делает чести твоей репутации.

— Я скорее надеюсь, что это погубит мою репутацию, — сказал Нат, наливая молоко в чашку с кукурузными хлопьями. — А как насчёт тебя? — спросил он.

— Если ты имеешь в виду мою сексуальную жизнь, то её у меня нет, хотя не из-за недостатка предложений, одно из которых — очень настойчивое. Но я просто этим не интересуюсь. — Нат удивлённо посмотрел на своего друга. — Ребекка Торнтон ясно дала мне понять, что она возражать не станет.

— Но я думал…

— Что она снова с Эллиотом?

— Да.

— Возможно, но как только я её встречаю, она предпочитает говорить о тебе — я могу добавить, в очень лестных выражениях; хотя, по рассказам, когда она с Эллиотом, она говорит о тебе совершенно иначе.

— Если это так, — спросил Нат, — то почему, по-твоему, она гоняется за тобой?

Том отодвинул пустую чашку и занялся варёным яйцом. Он разбил скорлупу и взглянул на желток, а потом ответил:

— Если известно, что ты — единственный сын и твой отец стоит миллионы, большинство женщин смотрит на тебя совсем по-другому. Поэтому я никогда не могу быть уверен, интересуется ли женщина мной или моими деньгами. Благодари Бога, что у тебя нет таких проблем.

— Когда тобой заинтересуется порядочная женщина, ты это сразу поймёшь.

— Пойму ли? Не знаю. Ты — один из немногих людей, который никогда не интересовался моим богатством, и ты — почти единственный человек из тех, кого я знаю, который всегда настаивает на том, чтобы платить за себя. Ты бы удивился, если бы узнал, сколько людей считает, что я должен брать на себя оплату счёта только потому, что могу себе это позволить. Я презираю таких людей, и поэтому у меня очень узкий круг друзей.

— Моя последняя подруга — очень маленькая, — сказал Нат, надеясь развеять мрачное настроение своего друга, — и я знаю, что она тебе понравится.

— Это та девушка, которую ты «держал за руку»?

— Да, Су Лин — она ростом примерно в пять футов и четыре дюйма,[39] а сейчас такой рост — в моде, и поэтому она пользуется бешеным успехом в колледже.

— Су Лин? — спросил Том.

— Ты её знаешь? — спросил Нат.

— Нет, но папа мне сказал, что она работает в новой компьютерной лаборатории, которую финансирует его компания, и что её преподаватели больше ничему её не могут научить.

— Она вчера ничего не говорила о компьютерах, — сказал Нат.

— Ну, так действуй поскорее, так как папа сказал, что Массачусетский Технологический институт и Гарвардский университет стараются переманить её из Коннектикутского университета, так что берегись: в этом маленьком теле — большие мозги.

— А я выставил себя полным идиотом, — отозвался Нат, — потому что я поддразнивал её за её английский, а она, оказывается, освоила новый язык, о котором все хотят всё знать. Кстати, не об этом ли ты хотел со мной поговорить?

— Нет, я понятия не имел, что ты ходишь на свидания с гением.

— Нет, — возразил Нат, — она — нежная, мыслящая, красивая женщина, которая думает, что если держаться за руки, то от этого — один шаг до половой распущенности. — Он помедлил. — Так если не обсуждать мою сексуальную жизнь, о чём ты хотел со мной поговорить за завтраком?

Том покончил с яйцом и отодвинул его.

— Прежде чем я вернусь в Йель, я хотел бы знать, будешь ли ты баллотироваться в президенты студенческого сената.

Он ожидал обычного потока высказываний типа «отстань от меня, мне это неинтересно, я — не тот человек» и так далее, но Нат некоторое время молчал.

— Вчера я обсудил это с Су Лин, — в конце концов сказал он, — и в своей обычной обезоруживающей манере она высказала мнение, что они не столько хотят меня, сколько не хотят Эллиота. Если я правильно помню, она сказала: «Меньшее из двух зол».

— Она наверняка права, — ответил Том, — но это может измениться, если ты дашь им возможность познакомиться с собой. После того как ты вернулся в колледж, ты живёшь как рак-отшельник.

— Мне нужно многое наверстать, — задиристо сказал Нат.

— Как ясно показывают твои отметки, ты уже всё наверстал, — сказал Том. — И теперь, когда тебя выбрали баллотироваться в университетский…

— Будь ты в Коннектикутском университете, Том, я бы, не раздумывая, выставил свою кандидатуру, но поскольку ты в Йеле…

* * *

Флетчер поднялся со своего места и обратился к присяжным — у всех на лицах читалось: «девяносто девять лет». Если бы он мог вернуться назад и принять предложение о непредумышленном убийстве и трёх годах, он бы, не задумываясь, это сделал. Но теперь у него в руках осталась лишь одна карта, чтобы попытаться вернуть миссис Кирстен её жизнь. Он коснулся рукой плеча миссис Кирстен и обернулся к Энни, чтобы увидеть её успокаивающую улыбку; она очень хотела, чтобы он защищал эту женщину. В этот момент он заметил, кто сидит в двух рядах позади Энни. Профессор Карл Абрахамс удостоил Флетчера кивком.

— Господа присяжные! — начал Флетчер с лёгкой дрожью в голосе. — Вы услышали убедительные доводы генерального прокурора, который облил грязью мою подзащитную, и, возможно, настала пора показать, на кого по праву должна бы обрушиться эта грязь. Но сначала я хочу поговорить о вас. Газеты настойчиво подчёркивали тот факт, что я ни разу не возражал против белого присяжного. И вот среди вас — десять белых. Более того, газеты указывали, что если бы я добился того, чтобы все присяжные были негры, а большинство из них — женщины, то миссис Кирстен наверняка была бы оправдана. Но я этого не хотел. Я выбрал каждого из вас совсем по другой причине. — Присяжные переглянулись между собой. — Даже генеральный прокурор не мог понять, почему я не возражал против некоторых из вас. — Флетчер обернулся к мистеру Стэмпу. — Никто из его помощников не осознал, почему я вас выбрал. Так что же между вами общего?

Генеральный прокурор выглядел таким же озадаченным, как и присяжные. Флетчер обернулся и указал на миссис Кирстен.

— Подобно обвиняемой, каждый из вас был в браке более девяти лет. — Флетчер снова обернулся к присяжным. — Среди вас нет холостяков и незамужних женщин, которые не знают, каковы отношения между мужем и женой и что происходит между ними за закрытыми дверьми.

Флетчер увидел, что одна женщина-присяжная передёрнулась. Он вспомнил, как профессор Абрахамс сказал, что среди двенадцати присяжных, возможно, почти всегда находится хотя бы один, кто испытал то же, что и обвиняемый.

— Кто из вас дрожал при мысли, что ваш супруг или супруга вернётся домой поздней ночью с намерением совершить насилие? А миссис Кирстен боялась этого шесть ночей из семи в течение последних девяти лет. Посмотрите на эту слабую женщину и спросите себя, какие шансы были у неё противостоять мужчине ростом в шесть футов и два дюйма, весившим двести тридцать фунтов? — Флетчер направил своё внимание на женщину, которую передёрнуло. — Кто из вас ожидает, что ваш муж схватит доску для резания хлеба, или тёрку, или даже кухонный нож не для того, чтобы приготовить ужин, а для того, чтобы изувечить свою жену? И чем могла защититься миссис Кирстен — женщина ростом в пять футов и четыре дюйма, весящая сто пять фунтов? Чем она могла защититься — подушкой? Полотенцем? Может быть, мухобойкой? — Флетчер помедлил. — Это вам не могло прийти в голову, — добавил он, глядя на остальных присяжных. — Почему? Потому что ваши мужья и жёны не жестоки и не злы. Леди и джентльмены, можете ли вы понять, каким издевательствам подвергалась эта женщина изо дня в день?

Но мало того: вернувшись однажды домой пьяным, этот изверг поднимается в спальню, за волосы выволакивает жену из постели и не удовлетворяется тем, что избивает её; ему нужно что-то, что ещё больше возбудит его. И он тащит её на кухню, где раскалённый круг на электрической плите ожидает свою жертву. Можете ли вы себе представить, что чувствовала бедная женщина, увидев этот раскалённый круг? Он хватает её руку, как бифштекс, и прижимает эту руку к плите — и так держит пятнадцать секунд.

Флетчер схватил руку миссис Кирстен и поднял её, чтобы присяжные увидели её ладонь, и сосчитал до пятнадцати, а затем добавил:

— И после этого она потеряла сознание. Кто из вас может хотя бы представить себе такой ужас, не говоря уже о том, чтобы пережить его? Так почему генеральный прокурор попросил для обвиняемой девяносто девять лет тюремного заключения? Потому что, как он объяснил, это убийство было предумышленным. Это было, как он заверил нас, ни в какой степени не убийство, совершённое в состоянии аффекта человеком, яростно защищающим свою жизнь. — Флетчер обратился к генеральному прокурору и продолжал: — Да, конечно, оно было предумышленным, и, конечно, миссис Кирстен знала, что она делает. Если бы вы были женщиной ростом в пять футов и четыре дюйма, на которую напал мужчина ростом в шесть футов и два дюйма, пустили бы вы в ход нож, пистолет или какое-нибудь тупое орудие, которое этот головорез мог вырвать у вас из рук и обратить против вас? — Флетчер повернулся и подошёл к присяжным. — Кто из вас, пережив то, что она пережила, не стал бы обдумывать убийство? Подумайте об этой бедной женщине, когда вы в следующий раз будете ссориться с женой или мужем. Обменявшись несколькими гневными словами, используете ли вы нагретую до 220 градусов плиту, чтобы доказать, что победили в споре? — Он оглядел семерых мужчин-присяжных одного за другим. — Заслуживает ли такой мужчина вашего сочувствия?

Если эта женщина виновна в убийстве, кто из вас не сделал бы того же самого, если бы, на ваше несчастье, вы вступили в брак с Алексом Кирстеном? — На этот раз он обратился к пяти женщинам-присяжным и продолжал: — Я слышу, как вы восклицаете: «Но я не вступала в брак с таким человеком; я вступила в брак с хорошим, достойным человеком». Так что теперь мы все согласны в том, почему миссис Кирстен совершила своё преступление: она вышла замуж за порочного человека.

Флетчер облокотился о бортик скамьи присяжных.

— Я прошу прощения у присяжных за мою юношескую горячность, ибо это всё-таки действительно горячность. Я взялся защищать миссис Кирстен, потому что боялся, что она не получит справедливости, и я по-юношески надеялся, что двенадцать беспристрастных граждан увидят то, что увидел я, и будут неспособны осудить эту женщину на то, чтобы она провела остаток жизни в тюрьме.

Я должен закончить свою речь, повторив то, что сказала мне миссис Кирстен, когда сегодня утром мы вдвоём сидели у неё в камере. «Мистер Давенпорт, — сказала она, — хотя мне только двадцать пять лет, я предпочту провести остаток жизни в тюрьме, чем ещё одну ночь с этим чудовищем».

Слава Богу, нынешней ночью ей не придётся вернуться к нему в дом. В вашей власти, господа присяжные, послать эту женщину домой к её любящим детям, потому что двенадцать достойных людей поняли разницу между добром и злом. — Флетчер понизил голос почти до шёпота. — Когда вы сегодня вечером вернётесь домой к своим мужьям и жёнам, скажите им, что вы сделали во имя справедливости, потому что, я уверен, если вы вынесете вердикт «невиновна», ваши супруги не раскалят плиту до 220 градусов из-за того, что они с вами не согласны. Миссис Кирстен уже провела в тюрьме девять лет. Неужели вы действительно считаете, что она заслуживает ещё девяноста?

Флетчер вернулся на своё место, но не взглянул на Энни, потому что опасался, как бы Карл Абрахамс не заметил, что он едва сдерживает слёзы.

19

— Привет, меня зовут Нат Картрайт.

— Тот самый капитан Картрайт?

— Да, тот самый, который убил всех этих вьетконговцев голыми руками, потому что забыл захватить с собой канцелярские скрепки.

— Потрясающе! — сказала Су Лин с деланым восхищением. — Тот самый, кто, не имея прав пилота, вёл вертолёт над джунглями, где кишмя кишели враги.

— И затем убил так много врагов, что они перестали считать погибших, и в то же время спас целый взвод окружённых солдат, оказавшихся в бедственном положении.

— И американцы этому поверили, поэтому его наградили орденом, выдали ему финансовое возмещение и предложили сотню девственниц.

— Я получаю лишь четыреста долларов в месяц и ни разу в жизни не встречал девственницу.

— Так считай, что теперь ты её встретил, — с улыбкой сказала Су Лин.

— Что ж, скажи ей, что меня отобрали в команду соревноваться с Бостонским университетом.

— И ты, конечно, уверен, что она будет стоять под дождём и ждать, пока ты добежишь одним из последних.

— Нет, по правде говоря, мне нужно вычистить свой спортивный костюм, и мне сказали, что её мать занимается стиркой и чисткой. — Су Лин разразилась смехом. — Конечно, я бы хотел, чтобы ты приехала в Бостон, — сказал Нат, обнимая её.

— Я уже заказала билет на автобус, на котором поедут болельщики.

— Но мы с Томом поедем на день раньше, так почему бы тебе не поехать с нами?

— Но где мне остановиться?

— У одной из многочисленных тёток Тома есть дом в Бостоне, и она предложила нам остановиться у неё на ночь. — Су Лин поколебалась. — Том сказал, что у неё в доме — девять комнат, и есть даже отдельный флигель, но если этого недостаточно, то я смогу спокойно провести ночь в машине.

Су Лин не ответила, так как Марио принёс два кофе-капучино.

— Вот мой друг Марио, — сказала Су Лин. — Очень мило с вашей стороны сохранять для нас наш обычный стол.

— Ты приводишь сюда всех своих мужчин?

— Нет, я каждый раз выбираю новый ресторан, чтобы никто не узнал о моей девственно чистой репутации.

— Как и о твоей репутации компьютерного гения?

Су Лин покраснела.

— Откуда ты узнал?

— То есть как это — откуда я узнал? Кажется, об этом знает весь колледж, кроме меня. Об этом сказал мне мой друг, а он учится в Йеле.

— Я собиралась тебе сказать, но ты ни разу не задал мне подходящего вопроса.

— Су Лин, ты можешь мне говорить что угодно, не дожидаясь подходящего вопроса.

— Тогда я должна спросить тебя: слышал ли ты также, что Массачусетский Технологический институт и Гарвард предложили мне место в их компьютерных отделах?

— Да, но я не знаю, что ты ответила.

— Могу я сначала задать тебе вопрос?

— Ты снова стараешься сменить тему.

— Да, Нат, потому что мне нужно получить ответ на мой вопрос, прежде чем я смогу ответить на твой.

— Ладно. Что ты хочешь спросить?

Су Лин опустила голову, как она всегда делала, когда была слегка смущена.

— Как два таких разных человека, — она помедлила, — могли так друг другу понравиться?

— То есть ты имеешь в виду: полюбить друг друга? Если бы я знал ответ на этот вопрос, мой цветочек, я был бы профессором философии и не беспокоился бы, как сдать экзамены в конце семестра.

— В моей стране, — сказала Су Лин, — люди не говорят о любви, пока они не знакомы друг с другом много лет.

— Тогда я обещаю не обсуждать этот вопрос много лет — но при одном условии.

— Каком?

— Что ты согласишься поехать в Бостон вместе с нами в пятницу.

— Хорошо, если ты мне дашь номер телефона этой самой тётки.

— Конечно, но для чего тебе это?

— Моей матери нужно будет поговорить с ней.

Су Лин подсунула правую ногу под стол и поставила на левую ступню Ната.

— Ну, я чувствую, что в твоей стране это имеет важное значение.

— Да. Это значит, что я хочу идти с тобой под руку, но не в толпе.

Нат поставил свою правую ступню на её левую.

— А что это значит?

— Что ты согласен на мою просьбу. — Она замялась. — Но я не должна была первой это делать, иначе меня сочли бы безнравственной женщиной.

Нат сразу же убрал ногу и затем снова вернул её обратно.

— Честь восстановлена, — сказала она.

— И после того как мы погуляли вне толпы, что происходит дальше?

— Ты должен ждать приглашения на чай в мою семью.

— Как долго нужно ждать?

— Обычно год.

— Не можем ли мы немного ускорить процесс? — предложил Нат. — Как насчёт следующей недели?

— Хорошо, значит, ты будешь приглашен на чай на следующее воскресенье, потому что воскресенье — это традиционный день, когда мужчина впервые обедает с женщиной под бдительным присмотром её семьи.

— Но мы уже несколько раз обедали вместе.

— Знаю, но прежде, чем мама об этом узнает, ты должен прийти к нам на чай, иначе я буду считаться соблазнённой и покинутой.

— Тогда я не приму твоё приглашение на чай.

— Почему?

— Я буду просто стоять перед дверью и схвачу тебя, когда твоя мать вышвырнет тебя из дома, а после этого я не должен буду ждать два года.

Нат поставил обе ступни на её ступни, но она сразу же их убрала.

— Что я сделал неправильно?

— Две ноги означают нечто совершенно иное.

— Что именно? — спросил Нат.

— Я не могу тебе сказать, но так как ты был достаточно умён, чтобы узнать правильный перевод имени Су Лин, я уверена, ты поймёшь значение двух ступней и никогда больше не будешь этого делать, если только не…

* * *

В пятницу Том довёз Ната и Су Лин до дома своей тётки в богатом предместье Бостона. До того мисс Рассел явно поговорила с матерью Су Лин, потому что она устроила девушку в комнате рядом со своей спальней, а Ната и Тома поместила в восточный флигель.

На следующее утро после завтрака Су Лин пошла на встречу с профессором статистики в Гарварде, а Нат и Том некоторое время медленно шли по трассе будущего пробега; Нат всегда это делал, когда собирался бежать по незнакомому маршруту. Он тщательно обследовал местность и, если подходил к ручью, воротам или неожиданной неровности почвы, то несколько раз пересекал это место.

На обратном пути через луг Том спросил Ната, что он будет делать, если Су Лин согласится переехать в Гарвард.

— Я перееду в Бостон и поступлю на факультет бизнеса.

— Ты так к ней привязан?

— Да, и я не могу рискнуть тем, что кто-то поставит две свои ступни на её ступни.

— О чём ты говоришь?

— Потом объясню, — сказал Нат, когда они подошли к ручью. — Как, по-твоему, пересекают этот ручей?

— Не знаю, — ответил Том, — но он слишком широкий: его не перескочить.

— Верно, но можно сначала прыгнуть на тот широкий камень посередине.

— Как ты поступаешь, если ты не уверен, что тебе делать?

— Бегу следом за кем-то из их команды, а он автоматически делает то, что нужно.

— Ясно, — сказал Том и взглянул на часы. — Извини, я, пожалуй, вернусь назад, потому что я обещал тете Абигайль, что приду к ней обедать. Пойдёшь со мной?

— Нет, я буду обедать со своей командой: банан, листик салата и стакан воды. Ты можешь взять Су Лин и привести её вовремя, чтобы смотреть на состязание?

— Я думаю, ей не нужно напоминать, — ответил Том.

Войдя в дом, Том застал свою тётку и Су Лин оживлённо беседующими за чашкой похлёбки с моллюсками. Том почувствовал, что его тётка сменила тему в тот момент, когда он вошёл в комнату.

— Ты бы взял чего-нибудь поесть, — сказала она, — если хочешь поспеть увидеть старт.

После второй чашки похлёбки Том пошёл с Су Лин на трассу. Он объяснил ей, что Нат выбрал для них место в середине, где они смогут увидеть всех бегунов по крайней мере на милю в обе стороны, а затем, если они пойдут напрямик, то увидят, как бегуны пересекают финишную черту.

К тому времени, как они дошли до места, которое Нат для них выбрал, над гребнем холма появился первый бегун. Мимо них пробежал капитан бостонской команды, затем ещё десять бегунов, а за ними появился Нат. Спускаясь вниз с холма, он помахал им рукой.

— Нат — последний, — сказала Су Лин, когда они пустились напрямик к финишной линии.

— Пари держу, что теперь Нат обгонит двух или трёх бегунов, раз он знает, что ты на него смотришь, — сказал Том.

— Я польщена, — отозвалась Су Лин.

— Ну, ты примешь предложение поехать в Гарвард? — тихо спросил Том.

— Нат просил тебя узнать об этом? — спросила Су Лин.

— Нет, — ответил Том, — хотя он почти только об этом и говорит.

— Я сказала «да», но только при одном условии.

Су Лин не объяснила, каково это условие, и Том решил не спрашивать.

Они почти бегом пробежали последние сто или двести ярдов, чтобы успеть увидеть, как капитан бостонской команды победно поднял руки над головой, пересекая финишную линию. Том оказался прав: Нат прибежал девятым. Том и Су Лин бросились его поздравлять, как будто он пришёл к финишу первым. Усталый Нат лежал на земле, огорчённый тем, что не показал лучшее время; он узнал, что бостонская команда победила со счётом 31:24.

После ужина у тёти Абигайль они пустились в долгий обратный путь в Сторрс. Том вёл машину, а Нат положил голову на колени Су Лин и уснул.

— Представить не могу, что мама сказала бы о нашей первой ночи вместе, — прошептала она Тому, сидевшему за рулём.

— Почему бы тебе не сказать ей, что это ménage а trois?[40]

* * *

— Мама от тебя — в восторге, — сказала Су Лин на следующий день, когда они шли после чая обратно к колледжу.

— Какая женщина! — сказал Нат. — Она стряпает, содержит дом и к тому же — успешная бизнесменша.

— И не забудь, — сказала Су Лин, — что на неё косо смотрели на родине, потому что у неё был ребёнок от иностранца, а когда она приехала в Америку, её здесь тоже не очень хорошо приняли, поэтому-то я была воспитана в таких строгих правилах. Как многие дети иммигрантов, я не умнее своей матери, но, трудясь, как вол, она сумела дать мне первоклассное образование, и это помогло мне достичь большего, чем смогла достичь она. Может быть, теперь ты понимаешь, почему я всегда стараюсь уважать её желания.

— Да, понимаю, — ответил Нат, — и теперь, когда я познакомился с твоей матерью, я хотел бы, чтобы ты познакомилась с моей, потому что я тоже ею горжусь.

Су Лин засмеялась.

— Чему ты смеёшься, мой цветочек? — спросил Нат.

— В моей стране, если мужчина знакомится с матерью девушки, он тем самым признаёт свои отношения с ней. Если потом мужчина приглашает её познакомиться со своей матерью, это означает помолвку. Если после этого он не женится на девушке, она до конца жизни остаётся старой девой. Но я готова пойти на этот риск, потому что Том вчера сделал мне предложение, когда ты бежал по трассе.

Нат наклонился, поцеловал её в губы. Она улыбнулась.

— Я тоже люблю тебя, — сказала она.

20

— Что, по-твоему, это означает? — спросил Джимми.

— Понятия не имею, — ответил Флетчер.

Он взглянул на стол генерального прокурора, но никто из представителей штата не выказал ни беспокойства, ни самоуверенности.

— Ты мог бы попросить профессора Абрахамса высказать своё мнение, — сказала Энни.

— Как, он всё ещё здесь?

— Я несколько минут назад видела, как он ходил взад-вперёд по коридору.

Флетчер вышел из-за стола, отворил маленькие деревянные воротца, отделявшие суд от публики, и вышел в широкий мраморный коридор. Он оглядел коридор, но не увидел профессора, и лишь когда толпа около ротонды, ведущей на лестницу, расступилась, он увидел, что Абрахамс сидит в углу, опустив голову, и что-то записывает у себя в блокноте. Мимо сновали судебные чиновники и посетители, не обращая на него никакого внимания. Флетчер осторожно подошёл к нему. Он не решился оторвать профессора от его заметок и стоял, ожидая, когда профессор на него взглянет. Тот наконец поднял голову.

— А, Давенпорт, — сказал он и указал на место рядом с собой. — Садитесь. По вашему лицу видно, что вы хотите что-то спросить. Чем я могу вам помочь?

Флетчер сел рядом с ним.

— Я только хотел вас спросить: почему, по-вашему, присяжные так долго совещаются? Это что-нибудь значит?

Профессор посмотрел на часы.

— Уже больше пяти часов, — ответил он. — Нет, я бы не сказал, что пять часов — это долго, когда речь идёт о преступлении, заслуживающем смертной казни. Присяжные любят дать понять, что они серьёзно воспринимают свою ответственность, если, конечно, дело не абсолютно ясное, а это дело — вовсе не такое.

— Нет ли у вас ощущения, каков может быть вердикт? — серьёзно спросил Флетчер.

— Никогда нельзя угадать, что решат присяжные, мистер Давенпорт; двенадцать человек, выбранных наугад, имеющих между собой мало общего, хотя, я должен сказать, что, если не считать одного-двух исключений, ваши присяжные выглядят как люди весьма непредубеждённые. Так каков ваш следующий вопрос?

— Я не знаю, сэр, каков мой следующий вопрос.

— Что мне делать, если вердикт будет против меня? — Профессор помолчал. — В конце концов, вы к этому всегда должны быть готовы. — Флетчер кивнул. — Ответ: вы сразу же просите у судьи разрешения подать апелляцию. — Профессор вырвал из блокнота лист жёлтой бумаги и протянул его своему студенту. — Надеюсь, вы не сочтёте, что это слишком бесцеремонно с моей стороны, но я подготовил несколько простых слов на каждый случай.

— В том числе и на «виновна»?

— Не стоит заранее смотреть на вещи так пессимистично. Во-первых, мы должны предусмотреть возможность, что присяжные не придут к единому мнению. Я заметил в центре второго ряда присяжного, который ни разу не взглянул на вашу клиентку, пока она давала показания. Но вы, я видел, тоже заметили женщину в дальнем конце первого ряда, которая опустила глаза, когда вы подняли обожжённую ладонь правой руки миссис Кирстен.

— Что я должен делать, если присяжные не придут к единому мнению?

— Ничего. Наш судья — не великий юридический ум, но, что касается юриспруденции, он — человек дотошный и справедливый; так что он спросит присяжных, могут ли они принять решение большинством голосов.

— В нашем штате это значит десять против двух.

— И в сорока трёх других штатах, — напомнил Флетчеру профессор.

— Но если они не могут принять решения и большинством голосов?

— Тогда у судьи нет выбора: либо он должен отпустить присяжных и спросить генерального прокурора, хочет ли он, чтобы дело слушалось повторно… Прежде чем вы меня об этом спросите, я вам скажу, что не знаю, как генеральный прокурор отреагирует на этот вопрос.

— Мне кажется, вы сделали множество заметок, — сказал Флетчер, глядя из-за плеча профессора на его блокнот.

— Да, я хочу использовать этот процесс в качестве примера в будущем семестре, когда буду объяснять разницу между предумышленным и непредумышленным убийством. Это будет лекция для третьего курса, так что вас это никак не будет смущать.

— Стоило ли мне пойти на сделку с генеральным прокурором и согласиться на непредумышленное убийство, за которое обвиняемая получила бы три года?

— Я думаю, что мы скоро узнаем ответ на этот вопрос.

— Я сделал много ошибок?

— Несколько, — ответил профессор, переворачивая листки в своём блокноте.

— Какая была самая серьёзная?

— Ваша единственная серьёзная ошибка, по-моему, заключалась в том, что вы не попросили доктора описать в графических подробностях — а врачи это очень любят, — каким образом могли появиться синяки на руках и на ногах миссис Кирстен. Присяжные обожают врачей. Они считают, что врачи — это честные люди, и в большинстве своём это так и есть. Но если вы задаёте им правильный вопрос — а ведь именно адвокаты задают вопросы, — они склонны преувеличивать, как все люди.

Флетчер почувствовал себя виноватым, что допустил такой явный просчёт и пожалел, что не послушался Энни и не попросил совета у профессора заранее.

— Не беспокойтесь, штату ещё придётся преодолеть несколько препятствий, так как судья определённо даст нам отсрочку приведения приговора в исполнение.

— Нам?

— Да, — сказал профессор, — хотя я уже много лет не выступал в суде, и мои познания слегка устарели, я надеялся, что вы позволите мне помочь вам в этом случае.

— Вы хотите вести защиту вместе со мной? — спросил Флетчер, не веря своим ушам.

— Да, Давенпорт, вместе с вами, — ответил профессор, — потому что вы убедили меня в одном: ваша клиентка не должна провести остаток своей жизни в тюрьме.

— Присяжные возвращаются! — раздался голос в коридоре.

— Желаю удачи, Давенпорт! — прибавил профессор. — И перед тем как мы услышим вердикт, я хотел бы сказать, что для второкурсника ваша защита — настоящий tour de force.[41]

* * *

Нат воочию видел, как нервничала Су Лин по мере приближения к Кромвелю.

— Ты уверен, что твоя мать одобрит, как я одета? — спрашивала она, одёргивая юбку ещё ниже.

Нат с восхищением посмотрел на выбранный ею простой жёлтый костюм, который только подчёркивал стройность фигуры.

— Мама одобрит, а папа глаз от тебя отвести не сможет.

— Как твой отец отреагирует на то, что я — кореянка?

— Я напомню ему, что твой отец был ирландцем, — ответил Нат. — Во всяком случае, папа провёл всю свою жизнь, манипулируя цифрами, так что ему потребуется лишь несколько минут, чтобы понять, какая ты умная.

— Ещё не поздно повернуть назад, — сказала Су Лин. — Мы можем поехать к ним и в следующее воскресенье.

— Слишком поздно. А ты не подумала, как нервничают мои родители? В конце концов, я им уже сказал, что я от тебя — без ума.

— Да, но моя мать тебя обожает.

— А моя будет обожать тебя.

Су Лин молчала, пока Нат не предупредил её, что они приближаются к окрестностям Кромвеля.

— Но я не знаю, что ещё им сказать.

— Су Лин, это — не экзамен.

— Нет, это — экзамен, это — именно экзамен.

— Вот город, в котором я родился, — сказал Нат, пытаясь отвлечь её, пока они ехали по главной улице. — Когда я был ребёнком, я думал, что это — огромный город. Но, честно говоря, я также думал, что Хартфорд — это столица мира.

— Сколько нам ещё времени ехать?

— Думаю, что ещё минут десять. Но, пожалуйста, не жди ничего роскошного, мы живём в очень маленьком доме.

— Мы с мамой живём над прачечной, — сказала Су Лин.

Нат рассмеялся.

— Так же, как Гарри Трумэн.[42]

— И смотри, как высоко он взобрался.

Нат повернул на Седар-авеню.

— Наш дом — третий справа.

— Нельзя ли несколько раз объехать квартал? — спросила Су Лин. — Мне нужно обдумать, что я скажу.

— Нет, — ответил Нат. — Вспомни, как встретил тебя профессор статистики в Гарварде, когда ты в первый раз к нему пришла.

— Да, но я не собиралась выходить замуж за его сына.

— Думаю, он бы дал согласие на этот брак, если бы это убедило тебя пойти к нему в отдел.

Су Лин рассмеялась — впервые за последний час. Нат остановился перед домом своих родителей, обошёл машину и открыл дверь для Су Лин. Она вышла, споткнулась, и туфля свалилась в канаву.

— Ой, прости, — сказала она, надевая туфлю. — Прости.

Нат рассмеялся и обнял её.

— Нет, нет, — возразила Су Лин, — твоя мать может нас увидеть.

— Надеюсь, что увидит, — ответил Нат.

Он улыбнулся, взял её за руку, и они пошли к дому.

Дверь открылась ещё до того, как они к ней подошли, и Сьюзен выбежала им навстречу. Она сразу же обняла Су Лин и сказала:

— Нат не преувеличил: вы — настоящая красавица.

* * *

Флетчер медленно пошёл по коридору по направлению к залу суда, всё ещё удивляясь, что профессор Абрахамс идёт вместе с ним. Когда они дошли до дверей, молодой адвокат решил, что его ментор вернётся на своё место двумя рядами позади Энни, но он проследовал вперёд и сел рядом с Флетчером. Энни и Джимми едва могли скрыть своё удивление. Судебный пристав объявил:

— Всем встать! Председатель суда — его честь судья Абернети.

Усевшись на своё место, судья взглянул на генерального прокурора и кивнул ему, а затем обратил своё внимание на скамью защиты, и — во второй раз за время этого судебного процесса — у него на лице отразилось удивление.

— Я вижу, вы приобрели ассистента, мистер Давенпорт. Надо ли внести его фамилию в регистр перед тем, как я вызову присяжных?

Флетчер повернулся к профессору; тот встал и сказал:

— Таково моё желание, ваша честь.

— Ваше имя? — спросил судья, как будто он понятия не имел, с кем говорит.

— Карл Абрахамс, ваша честь.

— Вы обладаете правом выступать в суде?

— Думаю, что да, — сказал Абрахамс. — Я был принят в коллегию адвокатов в 1937 году, хотя ещё не имел удовольствия выступать в вашем суде, ваша честь.

— Благодарю вас, мистер Абрахамс. Если генеральный прокурор не имеет возражений, я занесу в регистр ваше имя как ассистента мистера Давенпорта.

Генеральный прокурор встал, отвесил профессору лёгкий поклон и сказал:

— Это большая честь — быть в одном суде с ассистентом мистера Давенпорта.

— Тогда, я думаю, мы больше не будем зря тратить время и вызовем присяжных.

Флетчер посмотрел на лица семи мужчин и пяти женщин, когда они занимали свои места. Раньше профессор посоветовал Флетчеру проследить, не посмотрит ли кто-нибудь из присяжных прямо на обвиняемую, что, возможно, будет означать вердикт «невиновна». Флетчеру показалось, что двое присяжных так и посмотрели на неё, но он не был уверен.

Старшина присяжных встал.

— Достигли ли вы согласия в вердикте по данному делу? — спросил судья.

— Нет, ваша честь, мы не сумели этого сделать, — ответил старшина присяжных.

Флетчер почувствовал, что его ладони потеют ещё больше, чем когда он встал, чтобы обратиться к присяжным. Судья спросил:

— Смогли ли вы принять решение большинством голосов?

— Нет, не смогли, ваша честь, — ответил старшина присяжных.

— Считаете ли вы, что, если дать вам больше времени, вы в конце концов сможете достичь соглашения большинством голосов?

— Не думаю, ваша честь. Мы одинаково расходились во мнениях в течение последних трёх часов.

— Тогда у меня нет иного выбора, как отпустить присяжных. От имени штата я благодарю вас за вашу работу.

Судья повернулся к генеральному прокурору, и в этот момент профессор Абрахамс встал и сказал:

— Простите, ваша честь, я прошу вашего указания относительно небольшого процедурного вопроса.

Судья и генеральный прокурор удивлённо взглянули на него.

— С большим интересом выслушаю вас, мистер Абрахамс.

— Позвольте мне сначала спросить вашу честь, правильно ли я полагаю, что, если будет проведено повторное судебное разбирательство, состав группы защиты должен быть объявлен в течение четырнадцати дней?

— Такова обычная практика, мистер Абрахамс.

— Тогда я могу помочь суду, ясно заявив, что в случае возникновения такой ситуации мистер Давенпорт и я останемся представителями обвиняемой.

— Я благодарю вас за уточнение этого вопроса, — сказал судья, который больше не выглядел удивлённым.

— Стало быть, я должен сейчас спросить вас, мистер Стэмп, — обратился судья к генеральному прокурору, — намерены ли вы просить повторного судебного разбирательства?

Общее внимание переключилось на группу обвинения: все пятеро её членов оживлённо совещались друг с другом. Судья Абернети не делал никакой попытки их поторопить, и через некоторое время мистер Стэмп встал со своего места.

— Мы не считаем, ваша честь, что в интересах штата — проводить повторное судебное разбирательство.

В зале раздались крики «ура», а профессор Абрахамс вырвал из своего блокнота жёлтый листик бумаги и сунул его под нос своему студенту. Флетчер взглянул на этот листок, встал со своего места и прочёл то, что было написано на листке, слово в слово:

— Ваша честь, в данных обстоятельствах я прошу немедленно освободить мою клиентку из-под стражи.

Он взглянул на следующее предложение, написанное профессором, и продолжал читать:

— И я хотел бы выразить благодарность мистеру Стэмпу за высокопрофессиональное ведение обвинения.

Судья кивнул, и мистер Стэмп снова поднялся на ноги.

— Я хотел бы, в свою очередь, — сказал он, — поздравить представителя защиты и его ассистента в их первом деле в суде вашей чести и пожелать мистеру Давенпорту успеха в его, безусловно, многообещающей будущей карьере.

Флетчер улыбнулся Энни, а профессор Абрахамс встал со своего места.

— Я заявляю возражение, ваша честь.

Все обернулись к профессору.

— Я не думаю, что это так безусловно, — сказал он. — Я уверен, что мистеру Давенпорту нужно ещё очень много работать, прежде чем состоится его многообещающая карьера.

— Поддерживаю, — сказал судья Абернети.

* * *

— К тому времени, как мне исполнилось девять лет, мама выучила меня двум языкам, и я поступила в школу в Сторрсе.

— Там я впервые стала учительницей, — сказала Сьюзен.

— Но с ранних лет я обнаружила, что меня больше интересуют цифры, чем слова.

Майкл Картрайт кивнул в знак того, что это он понимает.

— Мне повезло, что у меня был учитель математики, который увлекался статистикой и очень интересовался будущим компьютерной техники.

— Мы всё больше и больше пользуемся компьютерами в нашем страховом бизнесе, — сказал Майкл, набивая трубку.

— Какой величины компьютер в вашей фирме? — спросила Су Лин.

— Примерно с эту комнату.

— Следующее поколение студентов будет работать с компьютерами, по размеру не большими, чем крышка парты, а компьютеры следующего поколения будут умещаться на ладони.

— Вы действительно думаете, что это возможно?

— Техника развивается так быстро, а спрос так велик, что цена компьютеров будет быстро падать. Тогда компьютеры станут такой же обыденной вещью, как в сороковые и пятидесятые годы были телефон и телевизор, и чем больше людей будут покупать компьютеры, тем они будут дешевле и меньше размером.

— Но, конечно, некоторые компьютеры всё ещё останутся большими? — спросил Майкл. — Например, у нашей компании больше сорока тысяч клиентов.

— Не обязательно, — ответила Су Лин. — Компьютер, с помощью которого человека отправили на Луну, был больше этого дома, но мы ещё увидим, что космической капсулой, которая опустится на Марс, будет управлять компьютер размером не больше кухонного стола.

— Не больше кухонного стола? — недоверчиво переспросила Сьюзен.

— В Силиконовой долине, в Калифорнии, разработана новая технология. «Ай-Би-Эм» и фирма «Хьюлетт Паккард» уже обнаружили, что их новейшие модели устаревают через несколько месяцев, а когда к делу подключатся японцы, это будет вопрос нескольких недель.

— Каким образом такие фирмы, как моя, сумеют поспевать за развитием новой техники? — спросил Майкл.

— Вы будете менять компьютеры так же часто, как вы сейчас меняете машины, и в не очень отдалённом будущем вы начнёте носить в кармане информацию о каждом своём клиенте.

— Но, повторяю, — сказал Майкл, — у нашей компании сейчас сорок две тысячи клиентов.

— Это неважно; даже если у вас будет четыреста тысяч клиентов, ручной компьютер сделает ту же работу.

— Но подумайте о последствиях, — сказала Сьюзен.

— Они — просто фантастические, миссис Картрайт, — ответила Су Лин; она помолчала и добавила: — Извините, я слишком много болтаю.

— Нет, нет, — возразила Сьюзен. — Это, конечно, очень интересно, но я хотела расспросить вас о Корее; я всегда мечтала побывать в этой стране. Простите меня за глупый вопрос: вы больше похожи на японцев или на китайцев?

— Ни на тех, ни на других. Мы от них отличаемся, как русские от итальянцев. Корейцы были первоначально племенным народом, и он, возможно, существовал уже во втором веке…

* * *

— И подумать только: я сказал им, что ты — робкая и застенчивая, — заметил Нат, устраиваясь с ней в постели поздно вечером.

— Извини, — сказала Су Лин, — я нарушила золотое правило твоей матери.

— Какое? — спросил Нат.

— Когда встречаются два человека, каждый из них должен говорить не больше половины времени, если три человека — то тридцать три процента времени, если четверо — то двадцать пять процентов и так далее. А я говорила… — она чуть помедлила, — девяносто процентов времени. Мне очень стыдно, что я вела себя так невежливо. Не знаю, что на меня нашло. Я так нервничала. Я уверена, они уже жалеют, что я могу стать женой их сына.

Нат засмеялся.

— Они тебя обожают, — возразил он. — Папа был совершенно загипнотизирован твоими познаниями в компьютерной технике, а мама с упоением слушала о корейских обычаях, хотя ты не упомянула о том, что происходит, когда кореянка пьёт чай с родителями своего ухажёра.

— Это не относится к американцам первого поколения.

— Которые красят губы розовой помадой и носят мини-юбки, — сказал Нат, подняв со столика розовую помаду.

— Нат, я никогда не знала, что ты красишь губы. Это ты во Вьетнаме приобрёл такую привычку?

— Только в ночных операциях. А теперь перевернись.

— Перевернуться?

— Да, — твёрдо сказал Нат. — Я думал, что кореянки приучены к послушанию, так что делай, что тебе приказывают, и перевернись.

Су Лин перевернулась и уткнулась лицом в подушку.

— Каков ваш следующий приказ, капитан Картрайт?

— Сними ночную сорочку, мой цветочек.

— Ты заставляешь это делать всех американских девушек во вторую ночь?

— Сними ночную сорочку.

— Есть, капитан. — Она медленно стянула через голову ночную сорочку. — Что теперь? — спросила она. — Будешь меня бить?

— Нет, это произойдёт в третью ночь, а сейчас я задам тебе вопрос.

Он взял розовую помаду и написал на оливковой коже Су Лин пять слов, после которых поставил вопросительный знак.

— Что вы написали, капитан Картрайт?

— Посмотри сама.

Су Лин выбралась из постели и через плечо посмотрела в зеркало. На её лице засияла улыбка. Она обернулась к Нату, который растянулся на постели, подняв помаду высоко над головой, подошла к нему, взяла помаду и написала у него на груди: «ДА, ВЫЙДУ».

21

— Энни беременна.

— Чудесная новость! — сказал Джимми, когда они вышли из столовой и пошли на свою первую утреннюю лекцию. — Сколько месяцев?

— Месяца два, но теперь твоя очередь дать мне совет.

— Что такое?

— Не забудь, ты — единственный, у кого есть опыт. Ты — отец шестимесячной дочки. Прежде всего, как я могу помочь Энни в следующие семь месяцев?

— Просто старайся ободрять её. Никогда не забывай сказать ей, что она чудесно выглядит, даже если она похожа на кита, выброшенного на берег; а если у неё возникнут дурацкие идеи, подыгрывай ей.

— Какие, например? — спросил Флетчер.

— Джоанна любила на сон грядущий съесть двойную порцию шоколадного мороженого, ну, и я составлял ей компанию, а если она просыпалась глубокой ночью, то требовала ещё порцию.

— Это-таки настоящая жертва!

— Да, конечно, потому что потом всегда приходилось пить рыбий жир.

Флетчер засмеялся.

— Ну, что ещё? — спросил он, когда они подходили к Андерсон-холлу.

— Энни скоро начнёт ходить на специальные предродовые курсы, и тамошние инструкторы обычно советуют мужьям тоже на них ходить, чтобы они знали, каково приходится их жёнам.

— Я буду рад на них ходить, — согласился Флетчер, — особенно если смогу есть всё это мороженое.

Они поднялись по ступенькам и вошли в здание.

— Не торопись радоваться: у Энни это может быть лук или маринованные огурцы, — сказал Джимми.

— М-да, это уже не так заманчиво.

— А теперь — насчёт подготовки к родам. Кто будет помогать Энни?

— Мама хочет пригласить мисс Никол, мою старую няньку, которая сейчас на пенсии, но Энни и слышать об этом не хочет. Она намерена воспитывать ребёнка без посторонней помощи.

— Джоанна, не раздумывая, приняла бы помощь мисс Никол. Насколько я помню эту старушку, она бы с радостью согласилась красить детскую комнату — не то что менять пелёнки.

— У нас нет детской комнаты, — сказал Флетчер. — Только лишняя комната.

— Тогда эта комната будет превращена в детскую, и Энни захочет, чтобы её заново покрасили, пока она будет ходить по магазинам и выбирать себе новый гардероб.

— У неё уже платьев — больше, чем нужно.

— Ни одна женщина с этим не согласится, — сказал Джимми. — К тому же, через несколько месяцев она ни в одно платье не влезет. И это — ещё до того, как она начнёт думать, что нужно ребёнку.

— Я должен подыскать себе работу официанта или бармена, — сказал Флетчер.

— Но, безусловно, твой отец сможет…

— Я не собираюсь провести всю жизнь, выжимая деньги из моего старика.

— Имей мой отец столько денег, сколько твой, я бы ни дня не работал.

— Нет, если бы ты не работал, Джоанна никогда не согласилась бы выйти за тебя замуж.

— Не думаю, что тебе придётся стать барменом, потому что после твоего триумфа в деле миссис Кирстен ты летом сможешь выбирать любую юридическую работу. И, насколько я знаю мою крошку-сестрёнку, она не допустит, чтобы ты закончил курс не первым. — Джимми помедлил. — Почему бы тебе не поговорить с моей матерью? Она очень помогла Джоанне с кучей домашних проблем и при этом нисколько не казалась навязчивой. Но я бы ожидал чего-нибудь взамен.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Флетчер.

— Ну, для начала, хотя бы как насчёт денег твоего отца? — спросил он с ухмылкой.

Флетчер засмеялся.

— Ты хочешь деньги моего отца за то, чтобы попросить мать помогать её дочери готовиться к родам её внука или внучки? Знаешь, Джимми, я думаю, ты мог бы стать очень успешным адвокатом по бракоразводным делам.

* * *

— Я решил баллотироваться в президенты студенческого сената, — объявил Нат, даже не сказав, против кого он собирается выставить свою кандидатуру.

— Это хорошая новость, — сказал Том, — но что думает об этом Су Лин?

— Я бы не сделал даже первого шага, если бы она сама это не предложила. И она также хочет участвовать в кампании. Она хочет отвечать за голосование и за всё, что имеет отношение к цифрам и к статистике.

— Значит, одна проблема уже решена, — сказал Том. — Ты назначил руководителя своей кампании?

— Да, как только ты вернулся в Йель, я думал-думал и решил остановиться на парне по имени Джо Стайн. В прошлом он руководил двумя кампаниями, и, к тому же, он обеспечит нам еврейские голоса.

— А есть евреи в Коннектикутском университете?

— В Америке евреи есть везде, а в нашем колледже их — четыреста восемнадцать, и мне нужны все их голоса.

— Так каково твоё просвещённое мнение относительно будущего Голанских высот? — спросил Том.

— Я даже не знаю, где они находятся, — ответил Нат.

— Значит, к завтрашнему дню тебе надо бы это узнать.

— Интересно, что Эллиот думает о Голанских высотах?

— Бьюсь об заклад: он думает, что они должны всегда оставаться частью Израиля, и ни одного дюйма не следует отдавать палестинцам, — ответил Том.

— А что он будет говорить палестинцам?

— Их в колледже — кот наплакал, так что о них можно не беспокоиться.

— Это, конечно, облегчает положение.

— Теперь ты должен подготовить свою вступительную речь и обдумать, где ты её произнесёшь.

— Я думал про Рассел-холл.

— Но там только четыреста мест. Есть что-нибудь побольше?

— Да, — сказал Нат. — В Ассембли-холле — больше тысячи, и Эллиот уже сделал свою первую ошибку: когда он читал там свою вступительную речь, зал казался полупустым. Нет, я уж лучше выберу зал, где люди будут сидеть на подоконниках и на полу, и даже стоять снаружи, если не попадут внутрь: это произведёт гораздо больше впечатления на голосующих.

— Тогда как можно скорее назначь дату и закажи зал, займись составом своей команды.

— О чём ещё мне нужно побеспокоиться?

— О благодарственной речи, и не забудь поговорить с каждым студентом, которого встретишь — ты помнишь рутину: «Привет, меня зовут Нат Картрайт, я выставляю свою кандидатуру на пост президента сената, так что надеюсь на вашу поддержку». Затем выслушай, что они скажут, потому что если они увидят, что тебя интересуют их взгляды, больше шансов, что они за тебя проголосуют.

— Что-нибудь ещё?

— Без стеснения используй Су Лин и попроси её заняться такой же рутиной со всеми студентками, потому что она теперь — одна из самых популярных женщин в колледже: ещё бы, она осталась в Коннектикуте, когда ей предложили Гарвард.

— Не напоминай мне об этом, — сказал Нат. — Это — всё? Ты, кажется, ничего не упустил.

— Да, я приеду и помогу тебе в последние десять дней семестра, но официально я не могу входить в твою команду.

— Почему?

— Потому что Эллиот всем скажет, что твоей кампанией руководит чужак. И, что ещё хуже, сын банкира-миллионера из Йеля. Не забывай, что ты выиграл бы свою прошлую кампанию, если бы Эллиот тебя не надул, так что будь готов к какому-нибудь грязному трюку с его стороны.

— Какому, например?

— Если бы я мог это предвидеть, я бы руководил штабом президента Никсона.

* * *

— Как я выгляжу? — спросила Энни, устраиваясь на переднем сиденье машины и застегивая ремень.

— Ты выглядишь чудесно, дорогая, — ответил Флетчер, даже не взглянув на неё.

— Неправда! Я выгляжу ужасно — и в такой важный день!

— Это, наверно, всего лишь междусобойчик дюжины студентов.

— Сомневаюсь, — сказала Энни. — Это было такое красивое приглашение, написанное от руки, и даже я заметила слова: «Постарайтесь приехать, там будет кое-кто, кого я хочу с вами познакомить».

— Ну, скоро мы узнаем, кто это такой, — сказал Флетчер, паркуя свой старый «форд» позади лимузина, который окружало полдюжины агентов секретной службы.

— Кто это может быть? — спросила Энни, когда Флетчер помогал ей выйти из машины.

— Понятия не имею, но…

— Рад вас видеть, Флетчер, — сказал профессор, подошедший к передней дверце. — И вас тоже, миссис Давенпорт; я хорошо вас помню, потому что пару недель назад я сидел позади вас в суде.

— И я была тогда немного более стройной, — с улыбкой сказала Энни.

— Но не более красивой, — парировал Абрахамс. — Могу я спросить, когда ожидаются роды?

— Через десять недель, сэр.

— Прошу, называйте меня Карл, — сказал профессор. — Я чувствую себя моложе, когда студентка Вассара называет меня по имени. Но, должен добавить, эту привилегию я не смогу распространить на вашего мужа ещё по крайней мере год. — Он обнял Энни за плечи. — Пойдёмте, я кое-кого хочу вам представить.

Флетчер и Энни последовали за профессором в большую гостиную, где несколько гостей беседовали друг с другом. Похоже, Флетчер и Энни прибыли последними.

— Мистер вице-президент, позвольте представить вам Энни Давенпорт.

— Добрый вечер, мистер вице-президент.

— Привет, Энни, — сказал Спиро Эгнью, выбрасывая вперёд руку. — Мне сказали, что вы вышли замуж за очень умного парня.

Карл громко прошептал:

— Энни, постарайтесь не забывать, что политики имеют склонность преувеличивать, потому что они всегда надеются получить ваш голос.

— Знаю, Карл, мой отец — политик.

— Боже правый! — воскликнул Эгнью.

— Но он, по-вашему, — не правый, а левый, — ответила Энни. — Он — лидер большинства в коннектикутском сенате.

— Левый? Неужели среди нас сегодня нет республиканцев?

— А это, мистер вице-президент, муж Энни — Флетчер Давенпорт.

— Привет, Флетчер, ваш отец — тоже демократ?

— Нет, сэр, он — зарегистрированный член республиканской партии.

— Прекрасно! Значит, у вас в доме мы получим по крайней мере два голоса.

— Нет, сэр, моя мать вас и на порог не пустит.

Вице-президент расхохотался.

— Не знаю, как это отразится на вашей репутации, Карл.

— Я буду продолжать оставаться нейтральным, Спиро, я — не политик. Однако могу я оставить вам Энни? Потому что я хочу познакомить Флетчера ещё кое с кем.

Флетчер был озадачен, потому что он решил, что профессор в своём приглашении имел в виду вице-президента, но он послушно пошёл следом за профессором к группе людей, стоявших у камина в дальнем конце комнаты.

— Билл, это — Флетчер Давенпорт. Флетчер, это — Билл Александер из компании «Александер…».

— «… Дюпон и Белл», — закончил Флетчер, пожимая руку старшему партнёру одной из самых престижных нью-йоркских юридических фирм.

— Я давно хотел с вами познакомиться, — сказал Билл Александер. — Вы смогли сделать то, чего мне не удалось добиться за тридцать лет.

— Что это было, сэр?

— Заманить Карла к себе ассистентом при слушании одного из моих судебных дел — так как вам это удалось?

Билл Александер и Абрахамс затаили дыхание, ожидая, что ответит Флетчер. Флетчер сказал:

— У меня не было выбора, сэр. Он навязал мне себя в высшей степени непрофессионально, но вы должны понять, что он был в отчаянном положении: ведь никто не предлагал ему никакой судебной работы с 1938 года.

Оба засмеялись.

— Я должен спросить вас, оправдал ли он свой гонорар, который, должно быть, был очень большим, учитывая, что вы спасли эту женщину от тюрьмы.

— Да, гонорар-таки был очень большим, — ответил Абрахамс, предупредив ответ своего юного гостя.

Он протянул руку к книжной полке за спиной Билла Александера и достал экземпляр «Судебных процессов Кларенса Дарроу».

Александер взял книгу.

— У меня, конечно, тоже есть эта книга, — сказал он.

— И у меня тоже была, — сказал Абрахамс. — Но не первое издание с дарственной надписью и суперобложкой в идеальном состоянии. Это — поистине находка для любого коллекционера.

Флетчер вспомнил бесценный совет своей матери: «Постарайся выбрать то, что человеку доставит настоящее удовольствие, это не обязательно должно стоить много денег».

* * *

Нат оглядел свою предвыборную команду — восемь парней и шесть девушек — и попросил каждого из них вкратце рассказать о себе. Затем он распределил между ними их обязанности. Нат был в восторге от стараний Су Лин: следуя совету Тома, она сумела собрать группу из очень разных студентов, которые давно хотели, чтобы Нат выставил свою кандидатуру.

— Ладно, начнём с финансовой процедуры, — сказал Нат.

Джо Стайн встал.

— Поскольку кандидат ясно дал понять, что ни один взнос не должен превышать одного доллара, я увеличил численность группы по сбору средств, чтобы можно было обратиться к как можно большему числу студентов. Эта группа встречается раз в неделю, обычно по понедельникам. Будет полезно, если перед ними как-нибудь выступит сам кандидат.

— Следующий понедельник вас устроит? — спросил Нат.

— Вполне, — ответил Джо. — На сегодняшний день мы собрали 307 долларов; большая часть была собрана после твоей речи в Рассел-холле. Поскольку зал был набит до отказа, многие поверили в твою победу.

— Спасибо, Джо, — сказал Нат. — Следующий вопрос: чего добивается противник?

— Меня зовут Тим Ульрих; моя задача — следить за его кампанией и всегда знать, чего он добивается. Где бы Эллиот ни открыл рот, по крайней мере двое наших людей записывают, что он говорит. За последние несколько дней он дал столько обещаний, что если он попытается выполнить их все, в будущем году университет обанкротится.

— Как насчёт категорий студентов, Рэй?

— Есть три основные категории: этническая, религиозная и клубная, поэтому ими занимаются три человека. Конечно, некоторые категории перекрывают друг друга: например, итальянцы и католики.

— Как насчёт пола?

— Нет, — ответил Рэй, — категории пола нет, так что мы не смогли выделить мужчин и женщин в отдельные категории. Но вот примеры других мелких категорий: любители оперы, гурманы, модники; они часто перекрывают одна другую: например, итальянцы часто — любители оперы. Марио даже предлагает даровой кофе тем клиентам, которые обещают голосовать за Картрайта.

— Будь осторожен. Эллиот может заявить, что нам следовало бы включить это в бюджет избирательной кампании, — предупредил Джо. — Не проиграть бы нам из-за формальности.

— Согласен, — сказал Нат. — А спорт?

Джеку Робертсу, капитану баскетбольной команды, не было необходимости представляться.

— Лёгкую атлетику Нат лично держит под наблюдением, особенно после его победы на стайерском беге по пересечённой местности в соревнованиях против Корнеллского университета. Я держу под наблюдением бейсбольную команду и баскетбольную. Эллиот, правда, уже заручился поддержкой футболистов. Но неожиданно на нашу сторону склоняется клуб женского лакросса — в нём около трёхсот членов.

— У меня есть подруга во второй команде, — сказал Тим.

— А я думал, что ты — голубой, — сказал Крис; раздался смех.

— Кто следит за настроениями голубых? — спросил Нат.

Все молчали.

— Если кто-нибудь открыто признаётся, что он — голубой, включите его в нашу команду, и чтобы больше не было язвительных замечаний!

Крис кивнул в знак согласия.

— Прости, Нат, — сказал он.

— Наконец, опросы и статистика. Су Лин!

— Зарегистрировалось 9628 студентов: 5517 мужчин и 4111 женщин. Пробный опрос, проведённый в субботу, показал, что у Эллиота — 611 человек, у Ната — 541. Но не забудьте, что у Эллиота перед нами — преимущество на старте, потому что он ведёт свою кампанию уже больше года, и повсюду развешаны его плакаты, а наши будут готовы только в пятницу.

— И их сорвут в субботу.

— Тогда мы их сразу же снова вывесим, не прибегая к такой же тактике, — сказал Джо. — Прости, Су Лин.

— Нет, всё в порядке. Каждый член нашей команды должен успевать поговорить по крайней мере с двадцатью избирателями в день, — сказала Су Лин. — До выборов остаётся два месяца, так что за это время мы должны побеседовать по нескольку раз со всеми избирателями. На стене позади вас висит список всех студентов в алфавитном порядке. На столе под списком — семнадцать цветных карандашей. За каждым членом команды будет закреплён какой-то цвет. Каждый вечер вы будете ставить галочки против тех избирателей, с которыми вы побеседовали. Заодно мы узнаем, кто из вас говорит, а кто работает.

— Но ты сказала, что там семнадцать карандашей, а нас — всего четырнадцать, — возразил Джо.

— Правильно, но там ещё есть чёрный, жёлтый и красный карандаш. Если кто-то скажет, что он будет голосовать за Эллиота, вы вычеркнете его чёрным карандашом. Если он колеблется, поставьте против него жёлтую галочку, а если вы уверены, что он — за Ната, поставьте красную галочку. Каждый вечер я буду вносить данные в компьютер, и на следующее утро каждый из вас получит распечатку. Есть вопросы?

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Крис.

Все рассмеялись.

— Да, выйду, — ответила Су Лин. — И помните: не верьте всему, что вам говорят, потому что Эллиот уже сделал мне предложение, и ему я тоже сказала: «да».

— Как насчёт меня? — спросил Нат.

Су Лин улыбнулась.

— Не забывай: тебе я ответила письменно.

* * *

— Доброй ночи, сэр, и спасибо за памятный вечер.

— Доброй ночи, Флетчер. Я рад, что вы получили удовольствие.

— И ещё какое! — сказала Энни. — Было потрясающе интересно познакомиться с вице-президентом. Я ещё долго буду дразнить папу, — добавила она, садясь в машину.

Перед тем как закрыть дверцу со своей стороны, Флетчер сказал:

— Энни, ты была великолепна.

— Я просто старалась выжить, — сказала Энни. — Я не ожидала, что Карл посадит меня за обедом между вице-президентом и мистером Александером. Я сначала даже подумала, что произошла ошибка.

— Профессор не делает таких ошибок, — сказал Флетчер. — Я думаю, Билл Александер его об этом попросил.

— Зачем? — спросила Энни.

— Потому что он — старший партнёр старомодной, традиционной фирмы, так что он решил, что если он сядет рядом с тобой, то многое узнает обо мне. Если я буду приглашен в фирму «Александер, Дюпон и Белл», это — почти женитьба.

— Что ж, будем надеться, что я не задержала предложения.

— Наоборот. Ты сделала всё, чтобы я дошёл до стадии ухаживания. Не случайно же миссис Александер подошла и села рядом с тобой в гостиной, когда подали кофе.

Энни издала слабый стон, и Флетчер озабоченно посмотрел на неё.

— О Боже! — сказала она. — Кажется, уже начались схватки.

— Но ведь ещё осталось десять недель, — сказал Флетчер. — Успокойся, доедем до дома, и ты ляжешь в постель.

Энни застонала громче.

— Забудь о доме, — сказала она. — Отвези меня прямо в больницу.

Флетчер ехал по Уэствиллу и, читая названия улиц, пытался сообразить, как быстрее доехать до Нью-Хейвенской больницы, в это время на другой стороне улицы он заметил стоянку такси. Он круто развернул машину и припарковался рядом с первым такси. Опустив стекло, он прокричал:

— У моей жены — схватки. Какой самый быстрый путь в Нью-Хейвенскую больницу?

— Езжайте за мной, — прокричал в ответ водитель и вырулил перед ними.

Непрерывно гудя и мигая фарами, Флетчер мчался за такси по маршруту, о существовании которого даже не подозревал. Энни держалась за живот и стонала всё громче.

— Не волнуйся, дорогая, мы уже почти приехали, — сказал Флетчер, проскакивая на красный свет, чтобы не выпустить из виду такси.

Когда обе машины доехали до больницы, Флетчер удивился, увидев, что у открытой двери приёмного покоя стоят врач и медсестра с каталкой, явно ожидая их. Таксист выпрыгнул из машины и сделал знак сестре, и тут Флетчер догадался, что водитель, наверно, заранее попросил диспетчера позвонить в больницу; Флетчер надеялся, что у него хватит наличных заплатить таксисту, не говоря уже о больших чаевых за его догадливость.

Флетчер выскочил из машины и подбежал помочь Энни, но таксист его опередил. Они оба взяли Энни под руки и бережно положили на каталку. Медсестра сразу начала расстёгивать на Энни платье, ещё до того, как каталку ввезли в двери больницы. Флетчер вынул бумажник, повернулся к таксисту и сказал:

— Спасибо, вы мне очень помогли. Сколько я вам должен?

— Ни цента. Считайте, что это — за мой счёт.

— Но… — начал Флетчер.

— Если я скажу своей жене, что взял деньги, она меня убьёт. Желаю удачи! — прокричал он и, не сказав больше ни слова, пошёл к своему такси.

— Спасибо! — крикнул Флетчер и ринулся в больницу; он быстро нагнал каталку Энни и взял жену за руку. — Не бойся, дорогая, всё будет в порядке, — заверил он её.

Санитар задал Энни кучу вопросов и получил на всё утвердительный ответ. Закончив опрос, он позвонил в операционную и сообщил доктору Редпату и медсёстрам, что Энни привезут через минуту. Медленный огромный лифт остановился на пятом этаже. Энни быстро покатили по коридору, Флетчер бежал рядом с каталкой, держа жену за руку. Он увидел, как в конце коридора две медсестры открывают двери, и каталка даже не замедлила скорости.

Энни продолжала держаться за руку Флетчера, когда её поднимали на операционный стол. В операционную вбежали ещё трое людей в марлевых масках. Первый проверил инструменты, лежавшие на столе, второй приготовил кислородную маску, а третий попытался задать Энни ещё несколько вопросов, хотя теперь она непрерывно стонала. Флетчер продолжал держать Энни за руку, пока в операционной не появился пожилой человек, который спросил:

— Всё готово?

— Да, доктор Редпат, — ответила медсестра.

— Хорошо, — сказал доктор и, повернувшись к Флетчеру, добавил: — Боюсь, я должен попросить вас уйти, мистер Давенпорт. Мы вас позовём, как только будет можно.

Флетчер поцеловал жену в лоб.

— Я горжусь тобой, — прошептал он.

22

В день выборов Нат проснулся в пять часов утра и обнаружил, что Су Лин — уже под душем. Он проверил расписание на сегодняшний день: оно лежало на столике у кровати. Собрание его предвыборной команды — в семь часов, потом нужно часа полтора провести у столовой, чтобы в последний раз перед голосованием поговорить с избирателями.

— Иди ко мне под душ, — прокричала Су Лин, — а то мы опоздаем.

Она была права: они пришли на собрание команды за несколько минут до того, как часы на колокольне пробили семь. Все уже собрались, и Том, который на день приехал из Йеля, делился опытом своих недавних выборов.

— Никто не отдыхает, даже чтоб дух перевести, до одной минуты седьмого, когда проголосует последний избиратель. Теперь я предлагаю кандидату и Су Лин быть перед столовой от семи тридцати до восьми тридцати, а всем остальным провести это время в столовой за завтраком.

— Думаешь, мы будем есть эту пакость целый час? — спросил Джо.

— Нет, я не предлагаю вам есть, я предлагаю вам ходить от стола к столу, только не по двое одновременно, и помните, что команда Эллиота будет, наверно, делать то же самое, так что не тратьте времени зря. Ладно, пошли!

Четырнадцать человек выбежали из комнаты и через газон побежали в столовую, а Нат и Су Лин остались у входа.

— Привет! Я — Нат Картрайт, я баллотируюсь на пост президента студенческого сената, и я надеюсь, что вы проголосуете за меня.

Двое заспанных студентов сказали:

— Отлично! Считайте, что вы уже заарканили голоса голубых.

— Привет! Я — Нат Картрайт, я баллотируюсь на пост президента студенческого сената, и я надеюсь, что вы проголосуете за меня.

— Да, я знаю, кто вы, но как вы можете понять, что значит прожить на студенческий заём, когда у вас есть лишние четыреста долларов в месяц? — последовал резкий ответ.

— Привет! Я — Нат Картрайт, я баллотируюсь на пост…

— Я не буду голосовать ни за кого из вас, — буркнул ещё один студент, проходя в столовую.

— Привет! Я — Нат Картрайт, я баллотируюсь на пост…

— Простите, но я — из другого колледжа, я не имею права голоса.

— Привет! Я — Нат Картрайт…

— Желаю вам удачи! Я за вас голосую из-за вашей подруги: по-моему, она — просто чудо.

— Привет! Я — Нат Картрайт, я…

— А я — из команды Ралфа Эллиота, и мы дадим вам пинка под зад.

— Привет! Я — Нат…

Девять часов спустя Нат не имел даже малейшего представления о том, сколько раз он произнёс эту фразу и сколько рук он пожал. Он знал только, что охрип и что пальцы у него вот-вот отвалятся. В одну минуту седьмого он повернулся к Тому и сказал:

— Привет! Я — Нат Картрайт, я…

— Хватит! — с усмешкой сказал Том. — Я — президент Йельского сената, и я знаю, что если бы не Ралф Эллиот, ты был бы на моём месте.

— Ну и что, по-твоему, мне теперь делать? — спросил Нат. — Моё расписание оканчивается шестью часами, и я понятия не имею, что делать дальше.

— Очень типичный вопрос каждого кандидата, — ответил Том. — Я думаю, мы трое можем пойти и спокойно поужинать у Марио.

— А остальные члены команды? — спросила Су Лин.

— Джо, Крис, Сью и Тим наблюдают за работой счётной комиссии, а остальные наслаждаются заслуженным отдыхом. Подсчёт начнётся в семь и займёт по крайней мере пару часов. Я предложил всем собраться здесь в восемь тридцать.

— Годится, — сказал Нат. — Я готов съесть быка.

Марио провёл всех троих к их столику в углу и всё время продолжал называть Ната президентом. Когда они начали потягивать свои напитки, Марио появился с большим блюдом спагетти, политых болонским соусом и посыпанных пармезаном. Но сколько бы раз Нат ни втыкал свою вилку в спагетти, порция всё не уменьшалась. Том заметил, что его друг всё больше нервничает и всё меньше ест.

— Интересно, что сейчас делает Эллиот? — заметила Су Лин.

— Он сидит со своей командой в «Макдоналдсе», ест гамбургеры и делает вид, что получает от них удовольствие, — сказал Том, отпив глоток вина.

— По крайней мере, у него больше нет в запасе грязных трюков, — сказал Нат.

— Я бы не была так в этом уверена, — сказала Су Лин, и тут в ресторан ворвался Джо Стайн.

— Чего ему надо? — спросил Том, встав и помахав ему рукой.

Нат улыбнулся, когда Джо подбежал к их столику, но тому явно было не до улыбок.

— У нас — проблема, — сказал Джо. — Бежим скорее в колледж!

* * *

Флетчер начал расхаживать по коридору — точь-в-точь как делал его отец двадцать лет назад, о чём ему потом не раз рассказывала мисс Никол. Это было как просматривать старую чёрно-белую кинокартину — всегда со счастливым концом. Флетчер обнаружил, что он ни разу не отошёл больше чем на двадцать шагов от двери операционной, как будто ждал, что оттуда кто-нибудь — кто угодно — выйдет.

В конце концов дверь распахнулась и из операционной выбежала медсестра, но она быстро пробежала мимо Флетчера, не сказав ни слова. Ещё через несколько минут вышел наконец доктор Редпат. Он снял марлевую маску, но не улыбнулся.

— Вашу жену сейчас устраивают в палату, — сказал он. — Она здорова — утомлена, но здорова. Через несколько минут вы сможете её увидеть.

— А ребёнок?

— Ваш сын отправлен в палату интенсивной терапии. Я вам сейчас покажу.

Он взял Флетчера за локоть и повел его по коридору. Они остановились у большого окна с толстым листовым стеклом. В комнате было три инкубатора, в двух из них уже лежали младенцы. Флетчер смотрел, как в третий осторожно клали его сына — маленькое, беспомощное существо, красное и морщинистое. Медсестра вставила ему в нос резиновую трубочку, затем прикрепила к груди датчик, другой конец которого вставила в монитор. После этого она надела на его левую ручку ремешок, к которому был прикреплён ярлычок с надписью «Давенпорт». Экран монитора сразу же стал мигать, но, как ни скудны были медицинские познания Флетчера, даже он сразу понял, что сердце его сына бьётся очень слабо. Он с волнением взглянул на доктора Редпата:

— Какой у него шанс выжить?

— Он на десять недель недоношен, но если проживёт ночь, у него хорошие шансы.

— Каковы его шансы? — настаивал Флетчер.

— Нет никаких правил, никаких процентов, никаких установленных законов. Каждый ребёнок уникален, в том числе и ваш, — добавил доктор, когда к ним подошла медсестра.

— Сейчас вы можете увидеть свою жену, мистер Давенпорт, — сказала она.

Флетчер поблагодарил доктора Редпата и спустился за медсестрой на один этаж, где его допустили к Энни. Она лежала почти сидя — на нескольких высоких подушках.

— Как наш сын? — было первое, что она спросила.

— Он выглядит превосходно, миссис Давенпорт, и ему повезло, что он начал жизнь с такой удивительной матерью.

— Мне не разрешают его увидеть, — тихо сказала Энни, — а мне бы так хотелось подержать его на руках.

— Они пока положили его в инкубатор, — мягко ответил Флетчер. — Но за ним всё время присматривает медсестра.

— Мне кажется, что мы были на вечере у профессора Абрахамса много лет назад.

— Да, ночка выдалась не из лёгких, — ответил Флетчер. — И для тебя это — двойной триумф. Ты сказала старшему партнёру юридической фирмы, что я хочу поступить к ним на работу, и теперь ты родила сына — всё в один вечер. Что-то ещё будет?

— Всё это имеет так мало значения — теперь, когда у нас есть сын. — Она помолчала. — Гарри Роберт Давенпорт.

— И твой отец будет счастлив, и мой, — сказал Флетчер.

— Как мы его будем называть? — спросила Энни. — Гарри или Роберт?

— Я знаю, как я собираюсь его называть, — сказал Флетчер, и в это время в палату вернулась медсестра.

— Я думаю, вам следует немного поспать, миссис Давенпорт, — сказала она. — Вы очень устали.

— Да, конечно, — сказал Флетчер.

Он убрал у неё из-под головы подушки, и она медленно опустилась на кровать. Энни улыбнулась и положила голову на оставшуюся подушку, а Флетчер поцеловал жену. Когда Флетчер вышел, медсестра выключила свет.

Флетчер поднялся по лестнице и помчался по коридору посмотреть, не улучшилось ли сердцебиение его сына. Он посмотрел в стекло на экран монитора и убедил себя, что так оно и есть. Потом прижался носом к стеклу.

— Продолжай бороться, Гарри, — прошептал он и стал считать число ударов в минуту. Неожиданно он почувствовал страшную усталость. — Держись, малыш!

Флетчер сделал несколько шагов назад и упал в кресло на другой стороне коридора. Через несколько минут он спал глубоким сном.

Проснулся он, почувствовав у себя на плече чью-то руку. Открыл усталые глаза; у него не было никакого представления, долго ли он спал. Первое, что Флетчер увидел, было мрачное лицо медсестры, в нескольких шагах за ней стоял доктор Редпат. Ему не нужно было сообщать, что Гарри Роберт умер.

* * *

— Так в чём проблема? — спросил Нат, пока они бежали к помещению, где производился подсчёт голосов.

— Всего несколько минут назад мы лидировали с большим перевесом, — ответил запыхавшийся Джо, пытаясь поспеть за Натом. — И тут неожиданно принесли ещё две избирательных урны, набитые бюллетенями, и почти девяносто процентов из них за Эллиота.

Нат и Том не стали ждать отставшего Джо и ворвались в помещение. Первый, кого они увидели, был Ралф Эллиот с самодовольной улыбкой на лице. Сью и Крис стали объяснять, в чём дело:

— Мы лидировали больше, чем на четыреста голосов, и думали, что уже победили, когда неведомо откуда появились эти две новых урны.

— Что значит «неведомо откуда»?

— Их нашли под каким-то столом, но они не были включены в зарегистрированный первоначальный список. В одной из них Эллиот получил 319 голосов, а Нат — 48, во второй Эллиот получил 322 голоса, а Нат — 41: это перевернуло все ранние результаты, и Эллиот победил с небольшим перевесом.

— Дайте мне примеры цифр из некоторых других урн, — сказала Су Лин.

— Они почти во всех урнах примерно одинаковы, — сказал Крис, сверяясь со списком. — Самый крайний случай — это 209 голосов за Ната против 176 за Эллиота. Эллиот показал более высокие результаты только в одной урне — 201 против 196.

— Результат по последним двум урнам статистически невозможен, если сравнить его с результатами подсчёта бюллетеней из предыдущих десяти урн, — сказала Су Лин. — Кто-то намеренно набил эти урны бюллетенями за Эллиота, чтобы изменить первоначальный результат.

— Но как это можно было сделать? — спросил Том.

— Это нетрудно, если достать достаточное число чистых бюллетеней.

— А это не так уж трудно, — сказал Джо.

— Почему ты так уверен? — спросил Нат.

— Потому что, когда я голосовал в своём дормитории[43] во время обеда, там дежурила только одна счётчица, и она писала какую-то работу. Я мог взять целую пачку пустых бюллетеней, и она бы ничего не заметила.

— Но это не объясняет неожиданное появление двух отсутствовавших урн, — сказал Том.

— Не нужно быть доктором наук, чтобы это провернуть, — ехидно сказал Крис. — Как только голосование окончилось, нужно было лишь спрятать две урны и потом напихать в них бюллетени.

— Но мы не можем это доказать, — возразил Нат.

— Это доказывается статистикой, — сказала Су Лин. — Статистика никогда не лжёт, хотя у нас нет несомненных доказательств.

— Ну так что мы будем делать? — спросил Джо, глядя на Эллиота, который всё ещё самодовольно улыбался.

— Мы мало что можем сделать, кроме как сообщить о наших наблюдениях Честеру Дэвису. Как-никак, он — глава избирательной комиссии.

— Ладно, Джо, сделай это, и посмотрим, что он скажет.

Джо пошёл докладывать о случившемся декану. Они смотрели, как выражение его лица становилось всё угрюмее и угрюмее. Когда Джо кончил, декан сразу же позвал руководителя предвыборной команды Эллиота, который только пожимал плечами и указывал, что все бюллетени — действительные.

Нат опасливо смотрел, как мистер Дэвис допрашивает обоих руководителей предвыборных команд, и увидел, как Джо выразил согласие, после чего оба они возвратились к своим командам.

— Декан у себя в кабинете сейчас же созывает совещание избирательной комиссии, и он доложит о результатах совещания, как только они обсудят положение — то есть примерно через полчаса.

— Мистер Дэвис — хороший и справедливый человек, — сказала Су Лин, — и он сделает правильный вывод.

— Он может сделать правильный вывод, — ответил Нат, — но в конце концов он должен выполнять правила выборов, каковы бы ни были его личные сомнения.

— Я согласен, — раздался голос у них за спиной; Нат обернулся и увидел ухмыляющегося Эллиота. — Им не нужно заглядывать в правила голосования, чтобы понять, что победил тот, кто набрал больше всего голосов.

— Разве что они набредут на правило «один человек — один голос».

— Ты обвиняешь меня в жульничестве? — рявкнул Эллиот, и у него за спиной сразу образовалась группа его сторонников.

— Что ж, можно сказать и так. Если ты выиграешь выборы, то можешь претендовать на пост счётчика голосов в Чикаго, потому что мэр Дейли[44] уже ничему тебя не научит.

Эллиот сделал шаг вперёд и поднял кулак, но в этот момент в зал вошёл декан, державший в руке лист бумаги. Он проследовал к сцене.

— Ты только что избежал взбучки, — прошептал Эллиот.

— А ты, кажется, её сейчас получишь, — ответил Нат.

Шум в зале утих. Мистер Дэвис подошёл к краю сцены, попробовал микрофон и, обращаясь к присутствующим, медленно прочёл подготовленный текст:

— На выборах президента студенческого сената моё внимание было обращено на тот факт, что по завершении подсчёта голосов были обнаружены ещё две урны с бюллетенями. Когда их вскрыли, оказалось, что результат подсчёта содержавшихся в них новых бюллетеней значительно отличается от результатов, полученных при подсчёте бюллетеней из предыдущих урн. Поэтому избирательной комиссии пришлось обратиться к правилам подсчёта голосов. Мы не обнаружили в них никакого упоминания о пропавших урнах или о том, какие действия следует предпринять в случае, если в какой-либо урне будет обнаружено непропорциональное соотношение голосов.

— Поскольку в прошлом никто никогда не жульничал, — крикнул Джо в дальнем конце зала.

— И сейчас никто не жульничал, — сразу же ответил другой голос. — Вы просто не умеете достойно проигрывать.

— Сколько ещё урн вы припрятали на случай, если..?

— Нам больше ни одной не нужно.

— Тише, — сказал декан. — Эти выкрики не делают чести ни одной стороне. — Он подождал тишины и продолжал читать. — Мы, однако, как ответственные члены избирательной комиссии, решили, что общий результат подсчёта голосов должен считаться действительным.

Сторонники Эллиота стали прыгать и аплодировать. Эллиот повернулся к Нату и сказал:

— Мне кажется, это ты получил взбучку.

— Это ещё не конец, — ответил Нат, глядя на мистера Дэвиса.

Прошло несколько минут, пока не установилась тишина, и декан мог продолжить; он ещё не дочитал своё заявление:

— Поскольку на этих выборах имели место некоторые нарушения правил, одно из которых, по нашему мнению, остаётся неисправленным, я решил, что, согласно правилу № 7-Б хартии студенческого сената, побеждённому кандидату должна быть предоставлена возможность апеллировать. Если он это сделает, у комиссии будут три возможности. — Он открыл хартию и прочитал: — а) подтвердить первоначальный результат; б) признать побеждённого кандидата победившим; в) провести новые выборы, что будет сделано в течение первой недели будущего семестра. Поэтому мы даём мистеру Картрайту двадцать четыре часа на то, чтобы подать апелляцию.

— Нам не нужно двадцати четырёх часов, — прокричал Джо. — Мы апеллируем.

— Мне нужно письменное заявление кандидата, — сказал декан.

Том посмотрел на Ната, который смотрел на Су Лин.

— Ты помнишь, что мы уговорились сделать, если я проиграю?

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЛЕТОПИСИ

23

Нат повернулся и увидел, что Су Лин медленно идёт к нему; он вспомнил день, когда они впервые встретились. Он вспомнил день, когда он догнал её на спуске с холма, вспомнил, как у него спёрло дыхание, когда она обернулась.

— Ты понимаешь, как тебе повезло? — шепотом спросил Том.

— Слушай, делай своё дело. Где кольцо?

— Кольцо? Какое кольцо? — Нат повернулся и взглянул на своего шафера. — Чёрт, я ведь помнил, что мне нужно было что-то с собой взять, — прошептал Том. — Вот что: ты можешь немного потянуть резину, пока я сбегаю домой за кольцом?

— Ты хочешь, чтобы я тебя задушил? — спросил Нат.

— Да, пожалуйста, — ответил Том, взглянув на Су Лин. — Пусть она будет моим последним воспоминанием об этом мире.

Нат обернулся к своей невесте, и она одарила его той же улыбкой, что на их первом свидании в кафе. Она стала рядом с ним, слегка склонив голову в ожидании, когда священник начнёт службу. Нат вспомнил о решении, которое они приняли на следующий день после выборов, и он знал, что никогда не пожалеет об этом. Почему он должен поломать карьеру Су Лин ради неверного шанса стать президентом студенческого совета? Мысль о новых выборах в первую неделю будущего семестра и о том, чтобы попросить Су Лин остаться в Коннектикуте ещё на целый год, если он проиграет, рассеяла последние сомнения относительно того, что он должен сделать. Священник обратился к прихожанам:

— Возлюбленные братья и сёстры…

Когда Су Лин объяснила профессору Маддену, что она выходит замуж и её будущий муж учится в Коннектикутском университете, Нату сразу же предложили заканчивать колледж в Гарварде. Там уже знали о его подвиге во Вьетнаме и о его успехах в качестве бегуна-стайера, но главным аргументом были его отметки.

— Хочешь ли ты видеть эту женщину своей законной супругой?

Нату хотелось крикнуть: «Да!» — но он тихо сказал:

— Хочу.

— Хочешь ли ты видеть этого мужчину своим законным супругом?

— Хочу, — Су Лин склонила голову.

— Вы можете поцеловать невесту, — сказал священник.

— По-моему, он имеет в виду меня, — Том сделал шаг вперёд.

Нат обнял Су Лин и поцеловал её, одновременно стукнув Тома по голени левой ногой.

— И это — награда за мои многолетние жертвы? Но сейчас моя очередь!

Нат повернулся и обнял Тома, и все рассмеялись.

«Том прав», — подумал Нат. Он даже не возражал, когда Нат отказался апеллировать к выборной комиссии, хотя, как знал Нат, Том был уверен, что при перевыборах Нат окажется победителем. А на следующее утро мистер Рассел позвонил Нату и предложил ему свой дом, чтобы устроить там приём после свадьбы. Как он мог их отблагодарить?

— Предупреждаю, — сказал Том. — Папа хочет, чтобы, когда ты окончишь факультет бизнеса в Гарварде, ты поступил стажёром к нему в банк.

— Возможно, это будет моё лучшее распределение, — ответил Нат.

Жених и невеста обернулись к родным и друзьям. Сьюзен даже не пыталась сдержать слёзы, а Майкл сиял от гордости. Мать Су Лин сфотографировала молодожёнов.

Нат не очень помнил, как прошёл приём, — разве только, что мистер и миссис Рассел не сделали бы большего, даже будь он их собственным сыном. Он ходил от стола к столу, особенно благодаря тех, кто приехал издалека. Только услышав звон хрусталя, он полез во внутренний карман проверить, не забыл ли подготовленную заранее речь.

Нат быстро прошёл во главу стола, а Том встал и начал говорить. Он начал с того, что объяснил, почему приём устроен у него в доме.

— Не забывайте, что я сделал предложение Су Лин ещё до Ната, хотя, по необъяснимым причинам, она отвергла совершенно идеального жениха и выбрала второсортного.

Нат иногда задумывался: не таят ли шутки Тома о его любви к Су Лин подспудную правду о его чувствах? Он взглянул на своего шафера, вспомнив, как из-за того, что опоздал, — спасибо, мама, — он в свой первый день в школе Тафта сел с краю рядом с печальным мальчиком. Он подумал, как ему повезло, что у него — такой друг, и он надеялся, что вскоре сможет оказать ему такую же услугу, какую тот оказал ему сегодня.

Окончив речь под всеобщие аплодисменты, Том уступил место жениху.

Нат начал с того, что поблагодарил мистера и миссис Рассел за то, что они предоставили ему свой дом для приёма гостей. Он поблагодарил свою мать за её мудрость и отца за его внешность, что вызвало аплодисменты и смех.

— Но больше всего, — сказал он, — я благодарю Су Лин за то, что она побежала по неверной трассе, и моих родителей, которые воспитали меня так, что я просто не мог не побежать следом за ней, чтобы сказать ей, что она сделала ошибку.

— Она сделала куда большую ошибку, побежав за тобой вверх по склону, — сказал Том.

Подождав, когда утихнет смех, Нат продолжал:

— Я влюбился в Су Лин, как только её увидел, и сперва она не отвечала мне взаимностью, но затем смягчилась, потому что, как я уже объяснил, я унаследовал внешность своего отца. Так что позвольте мне закончить тем, что я приглашаю вас на нашу золотую свадьбу 11 июля 2024 года. — Он помолчал. — Уважительной причиной для отсутствия на этом торжестве будет считаться только смерть до этой даты. — Он поднял свой бокал. — За мою жену Су Лин!

Когда Су Лин побежала наверх переодеться, Том наконец спросил Ната, куда они собираются поехать на медовый месяц.

— В Корею, — ответил Нат. — Мы хотим найти деревню, где родилась Су Лин, и, может быть, обнаружить других членов её семьи. Но только ничего не говори матери Су Лин: мы хотим преподнести ей сюрприз, когда вернёмся.

— Интересно, куда они поедут на медовый месяц? — спросила мать Су Лин.

— Понятия не имею, — ответил Том.

* * *

Флетчер обнял Энни. Прошёл уже месяц с тех пор, как похоронили Гарри Роберта, но Энни всё ещё обвиняла себя.

— Ведь это несправедливо, — сказал Флетчер. — Если уж кого-нибудь нужно винить, то только меня.

Но Энни была безутешна. Теперь её главной заботой было помочь мужу стать первым на своём курсе.

— Ты обязан стать первым хотя бы ради Карла Абрахамса, — говорила она ему. — Он для тебя столько сделал, и ты можешь отблагодарить его только этим.

Во время летних каникул перед последним курсом Энни заставляла Флетчера работать день и ночь. Она стала для него ассистенткой и секретаршей, в то же время оставаясь его любовницей и другом. И она не послушалась его только тогда, когда он стал убеждать её поступить в аспирантуру.

— Нет, — сказала Энни, — я хочу быть твоей женой и, даст Бог, со временем…

* * *

Вернувшись в Йель, Флетчер понял, что вскоре ему предстоит всерьёз заняться поисками работы. Хотя несколько фирм уже пригласили его на собеседование и одна или две из них даже предложили ему работу, Флетчер не хотел работать в Далласе или Денвере, Фениксе или Питтсбурге. Но неделя шла за неделей, и он всё ещё не получал никаких вестей из фирмы «Александер, Дюпон и Белл»; его надежды постепенно начали таять, и он понял, что если он всё-таки надеется поступить на работу в одну из крупных фирм, это потребует полного круга собеседований.

Джимми уже послал около пятидесяти писем с предложением своих услуг и пока получил только три ответа; но ни в одном из них ему не предлагали работы. Он был бы согласен работать в Далласе или Денвере, Фениксе или Питтсбурге, если бы не Джоанна. Энни и Флетчер не решили, в каких городах они готовы жить, и Энни уже начала разведывательную деятельность по сбору материала о ведущих фирмах в этих штатах. Она и Флетчер вместе составили письмо, которое размножили в пятидесяти четырёх экземплярах, и оно было разослано в разные концы Соединённых Штатов в первый день семестра.

Когда позднее в тот же день Флетчер вернулся в колледж, он обнаружил в почтовом ящике письмо.

— Вот это скорость! — воскликнула Энни. — Мы отправили им письмо всего лишь час тому назад.

Флетчер засмеялся, но стал серьёзнее, когда увидел обратный адрес. Он вскрыл письмо. Тиснёная шапка на листе бумаги гласила: «Александер, Дюпон и Белл». Эта солидная нью-йоркская фирма всегда начинала проводить собеседования с кандидатами в марте, и для Флетчера Давенпорта, конечно, не было сделано исключения.

Всю зиму Флетчер напряжённо занимался, готовясь к собеседованию, но всё-таки он сильно нервничал, отправляясь в Нью-Йорк. Он был совершенно ошеломлён, когда сошёл с поезда на вокзале «Грэнд-Сентрал»: люди вокруг него говорили на сотне языков, а их ноги двигались быстрее, чем в любом другом месте. Он взял такси на 54-ю улицу, и из открытого окна вдыхал запахи, немыслимые ни в каком другом городе.

Такси остановилось перед 72-этажным небоскрёбом из стекла и бетона. Флетчер сразу понял, что хочет работать только здесь. Он несколько минут поболтался на первом этаже, не желая сидеть в приёмной вместе с другими кандидатами. Когда он наконец вышел из лифта на 36-м этаже, секретарша отметила галочкой его фамилию в списке и вручила ему лист бумаги с расписанием собеседований на предстоящий день.

Первое собеседование было со старшим партнёром Биллом Александером, оно, по ощущению Флетчера, прошло хорошо, хотя мистер Александер и не излучал того радужного добродушия, какое он излучал на вечере у Карла Абрахамса. Однако он спросил про Энни, выразив надежду, что она уже оправилась после потери Гарри Роберта. Во время встречи Флетчеру также стало ясно, что он — не единственный, кто проходит собеседование: на листе, лежавшем перед мистером Александером, Флетчер углядел сверху вниз шесть фамилий.

Затем Флетчер в течение часа прошёл собеседование у трёх других партнёров, которые специализировались в его области — уголовном праве. Когда закончилось последнее собеседование, его пригласили на обед с членами совета фирмы.

Здесь он впервые встретился с остальными пятью кандидатами, и беседа за обедом не оставила у него сомнений в уровне подготовки его соперников. Он пытался угадать, сколько дней фирма отвела на собеседования с другими кандидатами.

Чего он не мог знать — так это того, что фирма очень тщательно много месяцев отбирала кандидатов, прежде чем пригласить их на собеседование. Он также не знал, что только одному или, возможно, двум кандидатам будет предложено место в фирме. Как бывает с хорошим вином, случались годы, когда на работу не брали никого — просто потому, что это были годы, неурожайные на юристов.

После обеда состоялись новые собеседования, и к этому времени Флетчер уже был уверен, что он в эту фирму не попадёт и ему придётся обивать пороги других фирм, которые ответят на его письмо и пригласят его на собеседование.

— В конце месяца мне сообщат, прошёл ли я, — сказал он Энни, когда она встретила его на вокзале, — но не прекращай рассылать письма, хотя, признаюсь, я не хочу работать больше нигде, кроме Нью-Йорка.

По пути домой Энни продолжала расспрашивать Флетчера о том, как прошло собеседование. Она была тронута тем, что Билл Александер вспомнил её и, более того, потрудился узнать, как она хотела назвать своего сына.

— Наверно, тебе нужно было ему сказать, — сказала Энни, выходя из машины перед своим домом.

— Сказать ему что? — спросил Флетчер.

— Что я снова беременна.

* * *

Нату понравился шумный, бурлящий Сеул — город, твёрдо намеренный стереть все воспоминания о минувшей войне. На каждом углу высились небоскрёбы; старое и новое старалось жить в согласии друг с другом. Су Лин не могла не заметить, что в корейском обществе женщины всё ещё играли подчинённую роль, и мысленно поблагодарила свою мать за то, что у той хватило энергии и дальновидности переселиться в Соединённые Штаты.

Нат взял напрокат машину, чтобы иметь возможность ездить от деревни к деревне, как им захочется. Не успели они отъехать на несколько миль от Сеула, как всё вокруг быстро изменилось. К тому времени, как они проехали сто миль, их перенесло на сто лет назад. Вместо современных небоскрёбов — маленькие деревянные домики, а вместо шума и бурления — медленный, спокойный, размеренный темп жизни.

Хотя мать Су Лин редко рассказывала дочери о своей жизни в Корее, Су Лин знала название городка, где она родилась, и фамилию своей семьи. Она также знала, что двое братьев её матери были убиты на войне, так что когда она и Нат приехали в Капин — городок с населением, согласно путеводителю, в 7303 человека — у неё было мало надежды на то, что удастся найти кого-нибудь, кто помнит её мать.

Су Лин Картрайт начала свои поиски с ратуши, где хранились списки всех местных жителей. Усложняло дело то, что из семи тысяч жителей Капина более тысячи носили фамилию матери Су Лин — Пен. Это в Корее очень распространённая фамилия; у регистраторши, судя по надписи на табличке на столе, была та же фамилия. Регистраторша сказала Су Лин, что её двоюродная бабушка, которой сейчас около девяноста лет, знает все ветви семьи Пенов, и если Су Лин хочет с ней встретиться, это можно устроить. Су Лин с благодарностью приняла предложение, и регистраторша попросила её прийти к вечеру. Когда Су Лин через несколько часов пришла в ратушу, регистраторша сказала ей, что Ку Сей Пен будет рада пригласить её на завтра к себе на чай. Она вежливо извинилась за то, что американский муж Су Лин на чай не приглашён.

Вечером следующего дня Су Лин вернулась в маленькую гостиницу, где они остановились, с радостной улыбкой, и, размахивая листком бумаги, сказала:

— Мы приехали в такую даль, а теперь нам придётся вернуться в Сеул.

— Зачем? — спросил Нат.

— Очень просто. Ку Сей Пен помнит, как моя мать уехала из Капина, чтобы найти работу в Сеуле, а домой уже не вернулась. Но её младшая сестра Кай Пей Пен всё ещё живёт в Сеуле, и Ку Сей Пен дала мне её адрес.

— Значит, возвращаемся в Сеул, — сказал Нат. Он тут же позвонил портье и сообщил, что они немедленно уезжают.

Они вернулись в Сеул около полуночи.

— Думаю, лучше будет, если я пойду к ней одна, — сказала Су Лин на следующее утро за завтраком. — Возможно, она не станет откровенничать, если узнает, что я — замужем за американцем.

— Очень хорошо, — ответил Нат. — А я поеду на рынок на другом конце города; мне нужно кое-что поискать.

— Что именно? — спросила Су Лин.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — ответил Нат.

Нат взял такси и поехал в район Кирай. Он провёл весь день, разгуливая по одному из самых больших рынков в мире между бесконечными рядами лотков, заваленных всеми товарами на свете — от часов «Ролекс» до культивированного жемчуга, от сумок «Гуччи» до духов «Шанель», от браслетов «Картье» до ваз «Тиффани». Он не обращал внимания на крики: «Сюда, американец, посмотри мои товары, они — самые дешёвые», — так как не мог быть уверен, что ему не предложат подделку.

Он вернулся в гостиницу, измотанный, с шестью пакетами покупок — в основном, подарков жене. Поднимаясь на лифте на третий этаж, он надеялся, что Су Лин уже вернулась. Когда он открыл дверь, послышались всхлипывания. Он остановился. В спальне плакали.

Нат опустил пакеты на пол и открыл дверь спальни. Су Лин свернулась калачиком на постели и плакала. Он снял ботинки и пиджак, лёг на кровать рядом с ней и обнял её.

— Что случилось, мой цветочек? — спросил он.

Она не ответила. Нат не настаивал, надеясь, что она всё ему скажет, когда чуть-чуть успокоится.

Стемнело, в окне стали мигать неоновые рекламы. Нат задёрнул шторы, сел рядом с женой и взял её за руку.

— Я всегда буду тебя любить, — сказала Су Лин, не глядя на него.

— И я всегда буду тебя любить, — сказал Нат, снова обнимая её.

— Помнишь ночь нашей свадьбы? Мы тогда договорились, что у нас не будет друг от друга секретов, так что теперь я должна тебе рассказать, что я узнала.

— Ты не могла узнать ничего такого, из-за чего я стал бы тебя меньше любить, — сказал Нат.

— Сегодня я увиделась со своей двоюродной бабушкой, — начала Су Лин. — Она хорошо помнит мою мать, и она мне объяснила, почему она уехала из Капина, чтобы жить с моей матерью в Сеуле.

Прижимаясь к Нату, Су Лин пересказала всё, что ей рассказала Кай Пей Пен. Окончив свой рассказ, она отстранилась и впервые взглянула в глаза Нату.

— Будешь ты меня любить теперь, когда знаешь правду? — спросила она.

— Я не верил, что смогу любить тебя больше, и я могу только представить себе, какой нужно быть смелой, чтобы поделиться со мной этой новостью. — Нат помедлил. — Это только укрепит связь между нами, и её никто никогда не сможет разорвать.

* * *

— Наверно, мне не следует ехать с тобой, — сказала Энни.

— Но ты — мой счастливый талисман, и…

— … и доктор Редпат тоже говорит, что не стоит.

Флетчер неохотно согласился ехать в Нью-Йорк в одиночестве. Энни была на седьмом месяце беременности, и хотя у неё не было никаких осложнений, он никогда не спорил с доктором.

Флетчер был счастлив, что его пригласили на повторное собеседование в фирму «Александер, Дюпон и Белл»; он думал: «Интересно, сколько ещё кандидатов оставлены в списке для окончательного выбора?»

Выйдя из поезда на Пенсильванском вокзале, Флетчер на такси поехал на 54-ю улицу. Он прибыл туда на двадцать минут раньше назначенного срока, поскольку знал, что однажды какой-то кандидат опоздал на три минуты и после этого с ним вообще не стали проводить собеседование.

Флетчер поднялся на лифте на 36-й этаж, и его направили к секретарше в обширную приёмную, обставленную едва ли хуже, чем кабинет старшего партнёра фирмы. Он сидел в одиночестве, думая о том, хороший ли это знак; около девяти часов в приёмную вошёл второй кандидат, который улыбнулся Флетчеру.

— Логан Фицджеральд, — отрекомендовался он, протягивая руку. — В своё время я слышал ваше выступление на дебатах первокурсников в Йеле. Это была блестящая речь о положении во Вьетнаме, хотя тогда я был с вами совершенно не согласен.

— Вы учились в Йеле?

— Нет, я приехал туда навестить брата. Сам я учился в Принстоне, и, по-моему, мы с вами оба знаем, зачем нас сюда пригласили.

— Вы знаете, скольких ещё кандидатов пригласили?

— Судя по тому, который теперь час, я думаю, что мы — последние двое. Я могу лишь сказать вам: желаю удачи!

— Надеюсь, вы говорите это искренне, — сказал Флетчер с улыбкой.

Открылась дверь, и женщина, которая, как Флетчер помнил, была секретаршей мистера Александера, обратилась к ним:

— Джентльмены, прошу вас.

— Спасибо, миссис Таунсенд, — сказал Флетчер, вспомнив совет своего отца никогда не забывать, как зовут ту или иную секретаршу: ведь, в конце концов, секретарша проводит со своим боссом больше времени, чем даже его жена. Оба кандидата пошли следом за ней, и Флетчер подумал: «Интересно, Логан так же нервничает, как и я?» По обеим сторонам длинного коридора, устланного ковром, на дубовых дверях красовались фамилии партнёров фирмы. Последней перед конференц-залом была фамилия Уильяма Александера.

Миссис Таунсенд постучала в дверь, открыла её и отступила в сторону. Двадцать пять мужчин и три женщины встали со своих мест и начали аплодировать. Когда аплодисменты затихли, Билл Александер сказал:

— Садитесь, пожалуйста. Позвольте мне первым поздравить вас с тем, что вам предложили поступить на работу в фирму «Александер, Дюпон и Белл». Но предупреждаю вас: в следующий раз вы услышите подобное поздравление от ваших коллег лишь тогда, когда вас пригласят стать партнёром фирмы, а это будет не раньше, чем через семь лет. Сегодня утром вы встретитесь с разными членами совета директоров фирмы, которые смогут ответить на все ваши вопросы. Флетчер, вы поступаете в распоряжение Мэтью Канлиффа, который возглавляет наш отдел уголовного права, а вы, Логан, назначаетесь в отдел слияний и приобретений, которым руководит Грэм Симпсон. В двенадцать тридцать вы оба пойдете обедать с партнёрами фирмы.

После ряда напряжённых встреч обед прошёл в дружеской обстановке: партнёры фирмы перестали вести себя, как мистер Хайд, и каждый стал доктором Джекиллом.[45] Эти роли они каждый день играли со своими клиентами и противниками.

— Мне сообщили, что вы оба, видимо, будете первыми на своём курсе, — сказал Билл Александер после того, как подали первое блюдо.

— А что будет, если один из нас провалит экзамены? — нервно спросил Флетчер.

— Тогда он проведёт свой первый год в почтовом отделе, где будет доставлять дела другим юридическим фирмам. — Мистер Александер помедлил. — Пешком.

Никто не засмеялся, и Флетчер не был уверен, что мистер Александер не шутит. Старший партнёр собирался продолжить, когда раздался стук в дверь и снова появилась его секретарша.

— Мистер Александер, вас просят к телефону на линии 3.

— Миссис Таунсенд, я же попросил меня не прерывать.

— Сэр, это — чрезвычайное происшествие.

Билл Александер поднял телефонную трубку, и, по мере того как он слушал, хмурое выражение на его лице сменилось улыбкой.

— Хорошо, я ему передам, — сказал он и повесил трубку.

— Позвольте мне первому поздравить вас, Флетчер, — сказал старший партнёр; Флетчер был озадачен, потому что знал, что окончательные оценки должны быть оглашены не раньше, чем через неделю. — Вы стали отцом маленькой девочки. Мать и дочь здоровы. С того дня, как я встретил эту молодую женщину, я знал, что она — из тех, кем может гордиться фирма «Александер, Дюпон и Белл».

24

— Люси?

— А как насчёт Рут или Марты?

— Мы можем дать ей все три имени, — сказал Флетчер, — и обе наши матери будут счастливы, но звать её мы будем Люси.

Он улыбнулся и положил свою дочку обратно в колыбельку.

— А ты думал о том, где мы будем жить? — спросила Энни. — Я не хочу, чтобы Люси росла в Нью-Йорке.

— Я согласен, — ответил Флетчер, пощекотав дочку под подбородком. — Я беседовал с Маттом Канлиффом, и он мне сказал, что, поступив на работу в фирму, он столкнулся с той же проблемой.

— Ну и что он тебе посоветовал?

— Он посоветовал три или четыре городка в Нью-Джерси, которые — в часе езды поездом от нью-йоркского вокзала «Грэнд-Сентрал». Так что мы можем поехать туда в следующую пятницу и в течение всего уикенда смотреть, какое место нам больше всего понравится.

— Я думаю, нам нужно сначала снять жильё, — предложила Энни, — до тех пор, пока мы скопим деньги на то, чтобы купить собственный дом.

— Едва ли, потому что фирма предпочитает, чтобы мы купили собственное жильё.

— Очень хорошо, что фирма что-то предпочитает, но если мы просто-напросто не можем себе этого позволить?

— Это тоже — не проблема, — сказал Флетчер, — так как «Александер, Дюпон и Белл» даст беспроцентную ссуду.

— Очень мило с их стороны, но, насколько я понимаю, у фирмы должен быть какой-то скрытый мотив.

— Конечно, — ответил Флетчер. — Это привязывает сотрудника к фирме, и «Александер, Дюпон и Белл» гордится тем, что у него — самая маленькая текучка кадров среди нью-йоркских юридических фирм. После того как они тебя выбрали и обучили, они уверены, что ты не уйдёшь в конкурирующую фирму.

— Это выглядит как брак поневоле, — сказала Энни. — Ты говорил мистеру Александеру что-нибудь о своих политических амбициях?

— Нет, если бы я сказал, то не прошёл бы в фирме и первой проверки, да к тому же, кто знает, что я буду думать через два или три года?

— Я точно знаю, что ты будешь думать через два года, и через десять, и через двадцать лет. Ты счастливее всего, когда куда-нибудь баллотируешься, и я никогда не забуду, как ты радовался, когда папу переизбрали в Сенат.

— Только не говори это Матту Канлиффу, — с улыбкой сказал Флетчер, — иначе Билл Александер узнает об этом через десять минут, и мне несдобровать: фирма не любит, чтобы её сотрудники думали о чём-нибудь, кроме своей работы. Вспомни, какой у них девиз: «В сутках — двадцать пять рабочих часов».

* * *

Когда Су Лин проснулась, она услышала, что Нат в соседней комнате говорит по телефону. Она удивилась: с кем это он разговаривает ни свет ни заря? Вскоре Нат положил трубку и вернулся в спальню.

— Вставай и укладывайся, мой цветочек, потому что нам нужно убраться отсюда меньше чем через час.

— Что..?

— Меньше чем через час.

Су Лин выскочила из постели и побежала в ванную.

— Капитан Картрайт, могу я узнать, куда вы меня повезёте? — крикнула она из-под душа.

— Вы всё поймёте, как только мы сядем в самолёт, миссис Картрайт.

— Куда мы летим?

— Я скажу, когда самолёт взлетит, не раньше.

— Мы летим домой?

— Нет, — ответил Нат, ничего не объясняя.

Помывшись, Су Лин стала думать, что ей надеть, а Нат снова поднял телефонную трубку.

— Ты не даёшь мне времени толком собраться, — сказала Су Лин.

— В этом-то — вся идея, — Нат по телефону попросил портье вызвать ему такси.

— Чёрт! — воскликнула Су Лин, оглядывая пакеты с подарками. — Куда всё это сунуть?

Нат положил трубку, подошёл к шкафу и вынул оттуда чемодан, который она никогда раньше не видела. Она рассмеялась, а Нат снова поднял трубку.

— Пришлите, пожалуйста, носильщика и приготовьте счёт к тому времени, как мы спустимся: мы выписываемся из гостиницы. — Он помедлил, выслушал, что ему сказали, и ответил: — Через десять минут.

Нат повернулся и взглянул на Су Лин. Он вспомнил, как вчера она в конце концов уснула и он решил улететь из Сеула как можно скорее. Каждая лишняя минута, проведённая в Корее, будет ей напоминать о…

В аэропорту Нат стал в очередь к кассе, чтобы забрать билеты, и поблагодарил девушку за конторкой за то, что она так быстро выполнила его неожиданный заказ. Су Лин пошла заказывать завтрак, пока он сдавал багаж. Затем Нат поднялся на эскалаторе в ресторан на втором этаже. Его жена сидела в углу, болтая с официанткой.

— Тебе я ничего не заказала, — сказала Су Лин. — Я объяснила официантке, что через неделю после свадьбы я не уверена, что ты появишься.

Нат посмотрел на официантку.

— Да, сэр? — спросила она.

— Яичницу из двух яиц с беконом и чёрный кофе.

Официантка посмотрела в свой блокнот.

— Ваша жена уже это для вас заказала.

— Куда мы летим? — спросила Су Лин.

— Ты узнаешь, когда мы подойдём к выходу, а если ты будешь нудить, то только когда мы приземлимся.

— Но… — начала она.

— Если будет нужно, я завяжу тебе глаза, — сказал Нат; в этот момент официантка вернулась с кофейником. — Теперь я должен задать тебе несколько серьёзных вопросов, — сказал Нат и увидел, как Су Лин сразу же напряглась. Он притворился, что не заметил этого. Ему нужно несколько дней не слишком её донимать, потому что она явно думала только об одном. — Я припоминаю, ты говорила моей матери, что, когда Япония присоединится к компьютерной революции, весь технологический процесс ускорится.

— Так мы летим в Японию?

— Нет, — ответил Нат в то время, как перед ним поставили яичницу. — А теперь сосредоточься, потому что я должен буду положиться на твои профессиональные знания.

— Сейчас компьютерная промышленность скачет галопом, — объяснила Су Лин. — «Канон», «Сони», «Фуджитсу» уже переплюнули американцев. Почему? Если ты хочешь изучить деятельность технологических компаний, тебе нужно…

— И да и нет, — ответил Нат, слушая объявление о посадке. Он проверил счёт и положил на него свои оставшиеся корейские деньги, а затем встал.

— Мы куда-нибудь едем, капитан Картрайт? — спросила Су Лин.

— Я еду, — ответил Нат, — так как это было последнее объявление о посадке на наш рейс. Кстати, если у тебя — другие планы, то билеты и дорожные чеки — у меня.

— Значит, я к тебе привязана, да? — сказала Су Лин; она быстро допила кофе и проверила по табло, на какие рейсы были последние объявления; их было не меньше десяти. — Гонолулу? — спросила она.

— Зачем мне везти тебя в Гонолулу? — спросил Нат.

— Чтобы лежать на пляже и целыми днями ласкать друг друга.

— Нет, мы едем туда, где мы днём будем встречаться с моими бывшими любовницами, а ночью — ласкать друг друга.

— В Сайгон? — спросила Су Лин. — Мы посетим места боевой славы капитана Картрайта?

— Нет, — сказал Нат, продолжая идти к выходу на международные авиалинии.

После того как у них проверили паспорта и билеты, Нат не остановился у магазинов, торгующих беспошлинными товарами, а продолжал идти к выходу на посадку.

— Бомбей? — спросила Су Лин, проходя мимо выхода номер два.

— Не думаю, что в Индии осталось много моих бывших любовниц, — парировал Нат, проходя мимо выходов номер два, три и четыре.

Су Лин продолжала смотреть на направления рейсов на тех выходах, мимо которых они проходили.

— Сингапур? Манила? Гонконг?

— Нет, нет, нет, — отвечал Нат, когда они проходили мимо выходов номер одиннадцать, двенадцать и тринадцать.

Су Лин молчала, пока они проходили мимо выходов на рейсы в Бангкок, Цюрих, Париж и Лондон. Нат остановился перед выходом номер двадцать один.

— Вы летите в Рим и Венецию, сэр? — спросила девушка за конторкой авиакомпании «Пан-Ам».

— Да, — ответил Нат. — Билеты на имя мистера и миссис Картрайт.

— Знаете что, мистер Картрайт, — сказала Су Лин. — Вы — удивительный человек.

* * *

В течение последних четырёх уикендов Энни потеряла счёт осмотренным ими домам. Одни были слишком велики, другие — слишком малы, некоторые — в районах, где им не хотелось жить, а когда они попадали в районы, где им нравилось, цена была слишком высокой — даже учитывая перспективу беспроцентной помощи фирмы «Александер, Дюпон и Белл». Наконец, в одно из воскресений они нашли именно то, что искали, в Риджвуде. Через десять минут после того, как они вошли в дверь, они обменялись кивками за спиной агента по продаже недвижимости, который их сюда привёл. Энни сразу же позвонила матери.

— Это совершенно то, что нужно, — заливалась она. — Тихий городок, в котором больше церквей, чем баров, больше школ, чем кинотеатров, и прямо через центр городка течёт речка.

— А сколько стоит дом? — спросила Марта.

— Чуть больше, чем мы хотели заплатить, но агент по продаже недвижимости ожидает звонка от моего агента Марты Гейтс; и если ты, мама, не сможешь добиться, чтобы они сбросили цену, я уж не знаю, кто сможет.

— Ты выполнила мой совет? — спросила Марта.

— В точности. Я сказала агенту, что мы оба — школьные учителя, потому что ты сказала, что они обычно завышают цену для юристов, врачей и банковских служащих. Он был разочарован.

Флетчер и Энни полдня гуляли по городку, молясь, чтобы Марта добилась снижения цены, потому что даже вокзал был от этого дома в пяти минутах езды на машине.

Несколько недель ушло на оформление покупки, и 1 октября 1974 года Флетчер, Энни и Люси Давенпорт провели первую ночь в своём новом доме в Риджвуде, штат Нью-Джерси. Едва они закрыли входную дверь, как Флетчер спросил:

— Как ты думаешь, можем мы оставить Люси с твоей матерью на пару недель?

— Меня не беспокоит, что Люси будет с нами, пока мы будем приводить дом в порядок, — ответила Энни.

— Я не это имел в виду, — сказал Флетчер. — Я просто думал, что нам пора взять отпуск — что-то вроде второго медового месяца.

— Но…

— Никаких «но». Мы сделаем то, о чём ты всё время говоришь, — полетим в Шотландию и попытаемся найти следы своих предков — Давенпортов и Гейтсов.

— Когда, по-твоему, мы сможем поехать?

— Наш самолёт вылетает завтра в одиннадцать часов утра.

— Мистер Давенпорт, вы даёте своей жене массу времени на подготовку к путешествию, правда?

* * *

— Что ты ищешь? — спросила Су Лин, глядя, как её муж изучает колонку цифр на финансовой странице «Новостей азиатского бизнеса».

— Изучаю перемену курсов валют за минувший год, — ответил Нат.

— Это имеет какое-то отношение к Японии? — спросила Су Лин.

— Прямое, — сказал Нат. — Потому что японская иена — это единственная крупная валюта, которая за последний год постоянно росла в цене по отношению к доллару, и некоторые экономисты предсказывают, что такая тенденция продолжится в обозримом будущем. Они утверждают, что иена всё ещё очень недооценена. Если специалисты не ошибаются, значит, ты права в том, что роль Японии в развитии новой техники расширяется, и, следовательно, я нашёл, куда в этом ненадёжном мире можно сделать выгодные капиталовложения.

— Это будет темой твоей дипломной работы на факультете бизнеса?

— Нет; однако ты заслуживаешь премии за идею, — сказал Нат. — Я думал вложить небольшую сумму денег, и если я окажусь прав, я смогу получать несколько лишних долларов в месяц.

— Это несколько рискованно, да?

— Если хочешь получить прибыль, нужно идти на какой-то риск. Секрет в том, чтобы устранить некоторые дополнительные элементы этого риска. — Су Лин, кажется, всё ещё сомневалась. — Я скажу тебе, что я имею в виду. Сейчас я получаю 400 долларов в месяц как капитан американской армии. Если я продам эти деньги за год вперёд и куплю иены по сегодняшнему курсу, а потом снова продам их за доллары через год, то, если курс иены будет продолжать подниматься так же, как за последние семь лет, я получу годовую прибыль от 400 до 500 долларов.

— А если курс иены упадёт? — спросила Су Лин.

— Но он не падал в течение последних семи лет.

— Но всё-таки — если он упадёт?

— Тогда я потеряю 400 долларов — то есть мой месячный заработок.

— По-моему, лучше получать каждый месяц гарантированный чек.

— Ты никогда не сможешь создать капитал на трудовом доходе, — сказал Нат. — Большинство людей живёт не по средствам, и единственная форма их сбережений — это страхование жизни или облигации, а инфляция может съесть и то и другое. Спроси моего отца.

— Но для чего нам все эти деньги? — спросила Су Лин.

— Для моих любовниц.

— А где все эти любовницы?

— Большинство из них — в Италии, и есть ещё несколько в разных больших столицах.

— Значит, именно поэтому мы летим в Венецию?

— И ещё во Флоренцию, Милан и Рим. Когда я с ними прощался, многие из них были голые, и одна из причин, почему они мне больше всего нравятся, — это то, что они не стареют, разве что у них появляются морщины, если они слишком много времени проводят на солнце.

— Счастливицы! — воскликнула Су Лин. — А есть ли у тебя самая любимая из них?

— Нет, я довольно неразборчив в своей половой жизни; хотя если бы меня заставили выбирать, есть одна синьора во Флоренции, которая живёт в небольшом дворце; я её обожаю и хотел бы снова с ней встретиться.

— Она случайно не девственница? — спросила Су Лин.

— Ты угадала, — сказал Нат.

— Её зовут Мария?

— И это верно, хотя в Италии полным-полно Марий.

— «Поклонение волхвов» Тинторетто?

— Нет.

— «Мадонна с младенцем» Беллини?

— Нет, они всё ещё живут в Ватикане.

Пока стюардесса просила их застегнуть ремни, Су Лин с минуту помолчала.

— Караваджо?

— Молодчина! Я оставил её в Палаццо Питти на правой стене в галерее третьего этажа. Она обещала хранить мне верность до моего возвращения.

— И там она и останется. Ведь такая любовница будет стоить тебе гораздо больше 400 долларов в месяц, а если ты всё ещё собираешься пойти в политику, то у тебя не хватит денег даже на раму.

— Я не пойду в политику, пока не смогу позволить себе содержать целую галерею, — заверил её Нат.

* * *

Энни начала понимать, почему англичане так не любят американских туристов, которые как-то умудряются осмотреть Лондон, Оксфорд, Бленэм и Стратфорд всего за три дня. И она была совершенно ошарашена, когда увидела, как целый автобус американских туристов выгрузился у Королевского Шекспировского театра в Страфтфорде, они заняли свои места, а затем ушли из театра в антракте, уступив места соотечественникам из другого автобуса. Энни этому не поверила бы, если бы, вернувшись в театр после антракта, она своими глазами не увидела, что в двух рядах перед ней сидят люди, которые говорят с привычным для неё американским акцентом, но которых она до этого не видела. Она подумала: «Интересно, те люди, которые посмотрели первый акт пьесы, рассказали тем, кто пришёл на второй акт, что произошло с Розенкранцем и Гильденстерном, или когда туристы из второго автобуса пришли в театр, первый автобус уже ехал обратно в Лондон?»

Чувство вины исчезло у Энни после того, как они с Флетчером спокойно провели десять дней в Шотландии. Они получили удовольствие от Эдинбургского фестиваля, где могли выбирать между Марло и Моцартом, или Линтером и Ортоном. Однако для обоих приятнее всего была долгая поездка с юга на север и потом с севера на юг по восточному и западному побережью. Перед ними разворачивались потрясающие пейзажи, и они решили, что нет в мире видов красивее этих.

В Эдинбурге они попытались отыскать следы предков Гейтсов и Давенпортов, но нашли лишь цветную таблицу шотландских кланов, да купили юбку, сшитую из безвкусно яркого тартана клана Давенпортов; Энни сомневалась, наденет ли она эту юбку хоть раз в Америке.

Как только их самолёт вылетел из Эдинбурга в Нью-Йорк, Флетчер сразу же заснул. Когда самолёт стал снижаться над нью-йоркским аэропортом имени Кеннеди, Энни думала только о том, что она скоро увидит Люси, а Флетчер с тревогой представлял себе, как он проведёт свой первый рабочий день в фирме «Александер, Дюпон и Белл».

* * *

Когда Нат и Су Лин вернулись из Рима, они были совершенно измотаны, но внезапная перемена в маршруте оказалась крайне правильной. С каждым днём Су Лин всё больше и больше успокаивалась. За всю вторую неделю они ни разу не вспомнили о Корее. Они договорились, что, вернувшись домой, скажут матери Су Лин, что провели весь свой медовый месяц в Италии. Один только Том будет озадачен.

Пока Су Лин спала, Нат ещё раз изучил рынок валют в газетах «Интернэшнл Геральд Трибюн» и лондонской «Файнэншиэл Таймс». Тенденция продолжала сохраняться: падение, затем небольшой подъём, а затем снова падение курсов, но иена всё время продолжала подниматься по отношению к доллару, так же, как и по отношению к германской марке, фунту и лире, и Нат продолжал следить, какой из курсов больше всего меняется. Как только они вернутся в Бостон, он поговорит с отцом Тома и воспользуется услугами отдела валюты банка Рассела. Он решил не открывать своих планов незнакомым людям.

Нат взглянул на спящую жену и с благодарностью подумал о её совете выбрать валютные курсы темой своей дипломной работы перед окончанием факультета бизнеса. Его обучение в Гарварде подходило к концу, и он понял, что не может больше откладывать решения, которое повлияет на их будущее. Они уже обсудили три возможности: он может искать работу в Бостоне, чтобы Су Лин могла оставаться в Гарварде (но она сказала, что это ограничит его выбор), он может принять предложение мистера Рассела и работать вместе с Томом в большом банке в маленьком городе (но это сузит его перспективы на будущее), или он может искать работу на Уолл-стрит, чтобы понять, сумеет ли он выжить в высшей лиге.

Су Лин не сомневалась в том, какой выбор он сделает, и хотя у них ещё было время, чтобы обдумать будущее, она уже вела переговоры со своими знакомыми в Колумбийском университете.

25

Вспоминая свой последний год в Гарварде, Нат мало о чём сожалел.

Через несколько часов после того, как самолёт приземлился в международном аэропорту «Логан», он позвонил отцу Тома и поделился с ним своими соображениями относительно курсов валют. Мистер Рассел указал, что сумма, которую Нат собирается вложить, крайне мала, чтобы ею занимался его отдел иностранных валют. Но он внёс контрпредложение: банк даст Нату кредит на тысячу долларов, и Нат с Томом инвестируют по тысяче долларов каждый: это стало первым валютным фондом Ната.

Когда об этом проекте услышал Джо Стайн, в фонде мгновенно появилась ещё тысяча долларов. Через месяц кредит вырос до десяти тысяч. Нат сказал Су Лин, что он больше беспокоится о том, что инвесторы могут потерять свои деньги, чем о том, что он может потерять свои. К концу семестра фонд Картрайта вырос до четырнадцати тысяч долларов, и чистая прибыль Ната составила семьсот двадцать шесть долларов.

— Но ты рискуешь потерять всё это, — напомнила ему Су Лин.

— Да, но теперь, когда в фонде больше денег, меньше шансов, что потеря будет серьёзной. Даже если тенденция неожиданно повернёт обратно, я смогу обезопасить свою позицию, продав свою долю заранее и тем свести потерю к минимуму.

— Но не отнимает ли это у тебя слишком много времени тогда, когда ты должен писать дипломную работу?

— Это занимает всего пятнадцать минут в день, — сказал Нат. — Я проверяю курс иены в Японии в шесть часов утра и на нью-йоркской бирже в шесть вечера, и — разве что мне не везёт — несколько дней подряд, мне нужно только реинвестировать капитал каждый месяц.

— Это отвратительно, — сказала Су Лин.

— Почему отвратительно использовать свои знания и немного предприимчивости? — спросил Нат.

— Потому что за пятнадцать минут в день ты зарабатываешь больше, чем я получаю в год в качестве старшего научного сотрудника в Колумбийском университете, — и даже больше, чем получает мой начальник.

— Твой начальник будет занимать свой пост в будущем году, что бы ни случилось с рынком валют. Это — свободное предпринимательство. В худшем случае я потеряю всё, что вложил.

Нат не сказал жене, что английский экономист Мейнард Кейнс однажды заметил: «Предприимчивый человек должен быть способен сколотить себе состояние до завтрака; чтобы иметь возможность весь остальной день заниматься настоящим делом». Он знал, как серьёзно его жена относится к тому, что она называет «лёгкие деньги», поэтому он говорил о капиталовложениях только тогда, когда она затрагивала эту тему. И он, конечно, не сказал ей, что, по мнению мистера Рассела, настало время обдумать использование кредита для биржевой игры.

Нат нисколько не упрекал себя за то, что тратит пятнадцать минут в день на свой мини-фонд, потому что он знал, что едва ли кто-нибудь из студентов его курса занимается прилежнее, чем он. Он отрывался от учёбы, только чтобы час в день побегать, и кульминационным моментом года стало то, что он занял первое место на соревнованиях с Коннектикутским университетом.

После нескольких собеседований в Нью-Йорке Нат получил кучу приглашений от финансовых компаний, но только два из них он обдумал серьёзно. Обе эти компании были одинаково крупными и солидными, но когда он встретился с Арни Фрименом, который возглавлял отдел иностранных валют в банке Моргана, он тут же принял предложение этого банка. Арни обладал даром убеждать людей, что четырнадцатичасовой день на Уолл-стрит — это одно сплошное удовольствие.

Нат пытался представить себе, что ещё может произойти в этом году, пока Су Лин не спросила его, какая прибыль накопилась в Картрайтовском фонде.

— Около сорока тысяч долларов, — сказал Нат.

— А какова твоя доля?

— Двадцать процентов. Ну и на что ты хочешь истратить эти деньги?

— На нашего первого ребёнка, — ответила она.

* * *

Вспоминая свой первый год в фирме «Александер, Дюпон и Белл», Флетчер тоже не испытывал никаких сожалений. Он понятия не имел, каковы будут его обязанности, но сотрудников фирмы в первый год не зря называли «ломовыми лошадьми». Он быстро понял, что его главной обязанностью было обеспечить, чтобы, над каким бы делом ни работал Матт Канлифф, он имел под рукой все нужные документы. Флетчеру потребовалось лишь несколько дней, чтобы понять, что только в телевизионных сериалах адвокаты изо дня в день защищают невиновных женщин, огульно обвинённых в убийстве. Большая часть работы Флетчера заключалась в том, чтобы старательно, дотошно подбирать факты, что чаще всего завершалось согласованным признанием вины ещё до назначения даты суда.

Флетчер также обнаружил, что, только став партнёром, сотрудник начинал зарабатывать большие деньги и уходить домой с работы до наступления темноты. Но Матт облегчил его жизнь, не настаивая на соблюдении тридцатиминутного обеденного перерыва, что позволило ему дважды в неделю играть с Джимми в сквош.

Хотя Флетчер брал работу домой, он пытался, когда возможно, по вечерам проводить часок с Люси. Его отец постоянно напоминал ему, что, когда её детство окончится, он не сможет перемотать обратно плёнку до места, называемого «важные моменты детства дочери».

Первый день рождения Люси стал самым шумным событием в жизни Флетчера за пределами футбольного стадиона. Энни завела в округе множество новых подруг, и его дом заполнился детьми, которые, казалось, всё время хотели одновременно смеяться и плакать. Флетчер изумлялся, как стойко Энни терпела мороженое, пролитое на диван, и шоколадные пирожные, втоптанные в ковёр. Она даже не переставала улыбаться. Когда последний ребёнок, в конце концов, ушёл, Флетчер был совершенно измучен, но Энни только сказала:

— По-моему, всё прошло замечательно.

Флетчер продолжал видеться с Джимми, который, благодаря своему отцу (как он сам признавался), получил работу в маленькой, но весьма уважаемой юридической фирме на Лексингтон-авеню. Джимми работал почти так же много, как Флетчер, но его отцовские обязанности, казалось, давали ему дополнительный стимул, который только усилился, когда Джоанна родила второго ребёнка. Вспоминая о разнице в их возрасте и в интеллекте, Флетчер диву давался, каким счастливым оказался их брак. Джимми и Джоанна просто боготворили друг друга, на зависть многим окружающим, некоторые из которых уже подали на развод. Когда Флетчер узнал, что у Джоанны родился второй ребёнок, он стал надеяться, что Энни вскоре последует её примеру: он так завидовал Джимми, что у него — сын. Он часто вспоминал о Гарри Роберте.

Из-за того что Флетчер так много работал, он почти не завёл новых друзей, кроме Логана Фицджеральда, который поступил в фирму «Александер, Дюпон и Белл» в один день с ним. Они часто за обедом сравнивали свои заметки и вместе выпивали перед тем, как Флетчер вечером уезжал домой. Вскоре высокий светловолосый ирландец был приглашён в Риджвуд встретиться с незамужними подругами Энни. Хотя Флетчер понимал, что они с Логаном — соперники, это не вредило их дружбе; напротив, это их ещё больше сблизило. У обоих за первый год были свои маленькие победы и неудачи, и, кажется, никто в фирме не высказывал предположения о том, кто из них двоих первым станет партнёром.

Как-то вечером за ужином Флетчер и Логан согласились друг с другом, что оба они стали полноправными сотрудниками фирмы. Через несколько недель появится новое пополнение практикантов, и Флетчер и Логан из «ломовых лошадей» превратятся в «годовичков». Они с интересом изучали биографические данные всех кандидатов, включённых в окончательный список.

— Что ты думаешь о кандидатах? — спросил Флетчер, пытаясь говорить начальственным тоном.

— Они — неплохие, — ответил Логан, заказывая Флетчеру его любимое светлое пиво, — за одним исключением. Что представляет собою этот парень из Стэнфорда? Понять не могу, как он попал в окончательный список.

— Говорят, он — племянник Билла Александера.

— Что ж, это — достаточная причина, чтобы включить его в окончательный список, но не для того, чтобы предложить ему работу. Так что я не думаю, что мы снова его увидим. Я даже не помню его фамилии.

* * *

У Моргана Нат оказался младшим в группе из трёх человек. Его непосредственным начальником был Стивен Гинзберг, двадцати восьми лет, а третьим — Адриан Кенрайт, который только что отметил свой двадцать шестой день рождения. Все трое управляли фондом на сумму более миллиона долларов.

Поскольку валютные биржи открываются в Токио, когда большинство цивилизованных американцев ложится в постель, и закрываются в Лос-Анджелесе, когда на востоке американского континента солнце уже скрылось за горизонтом, кто-то должен был днём и ночью следить за положением дел. Фактически Нату разрешили уйти с работы пораньше только один раз — когда Су Лин получала свою докторскую степень в Гарварде, и даже тогда он был вынужден уйти с банкета, чтобы принять срочный телефонный звонок и объяснить, почему падает итальянская лира.

— На следующей неделе в это время у них может появиться коммунистическое правительство, — сказал Нат, — так что начинайте переходить на швейцарские франки. И избавьтесь от песет и фунта стерлингов, потому что у испанцев и англичан — левые правительства, и они следующими окажутся под угрозой.

— А как насчёт германских марок?

— Держитесь за марки, потому что их курс останется ниже их реальной стоимости, пока стоит Берлинская стена.

Хотя у двух старших членов группы было больше финансового опыта, чем у Ната, и они так же много работали, оба признавали, что благодаря своим знаниям в политике он понимает рынок быстрее, чем кто-либо, с кем — или против кого — они когда-либо работали.

В день, когда все продали доллары и перешли на фунты, Нат сразу же продал фунты. В течение восьми дней казалось, что его банк потерял целое состояние, и коллеги обходили Ната стороной, пряча глаза. Через месяц семь других банков предложили ему работу со значительным повышением зарплаты. В конце года Нат получил премию в восемь тысяч долларов и решил, что пришла пора искать себе любовницу.

Он не сказал Су Лин о премии и о любовнице, так как ей только что повысили зарплату на девяносто долларов в месяц. Что же до любовницы, то он положил глаз на некую даму в витрине магазина на углу, мимо которого он каждый день проходил, идя на работу, и она всё ещё оставалась на том же углу, когда он шёл домой. Каждый день он всё внимательнее разглядывал эту женщину, купающуюся в ванне, и в конце концов решил справиться, сколько она стоит.

— Шесть тысяч пятьсот долларов, — сообщил владелец галереи, — и я могу сказать, сэр, что вы сделали хороший выбор, потому что это — не только замечательная картина, но и выгодное капиталовложение.

Нат быстро понял, что торговцы произведениями искусства — это всего лишь продавцы автомобилей, одетые в дорогие костюмы.

— Боннара очень недооценивают по сравнению с его современниками Ренуаром, Моне и Матиссом,[46] — продолжал владелец галереи, — и я предвижу, что цены на него в ближайшее время вырастут.

Ната не интересовали цены на Боннара, потому что он был любовник, а не сутенёр.

* * *

В этот вечер другая его любовница позвонила ему и сообщила, что она ложится в больницу. Он попросил человека в Гонконге подождать у телефона.

— Почему? — спросил он серьёзно.

— Потому что я хочу родить твоего ребёнка, — ответила его жена.

— Но ведь он должен родиться только в следующем месяце.

— Ему никто об этом не сообщил, — сказала Су Лин.

— Я сейчас еду к тебе, мой цветочек, — заторопился Нат, опуская обе трубки.

* * *

Когда ночью Нат вернулся из больницы, он позвонил своей матери и сообщил ей, что у неё родился внук.

— Отличная новость! — воскликнула она. — Как ты его назовёшь?

— Льюк, — ответил Нат.

— А что ты подаришь Су Лин на память об этом событии?

Он мгновение колебался, а потом сказал:

— Женщину в ванне.

Через несколько дней Нат сговорился с владельцем галереи на сумме в пять тысяч семьсот пятьдесят долларов, и Боннар был переправлен из галереи в его квартиру.

— Ты испытываешь к ней влечение? — спросила Су Лин, вернувшись из больницы вместе с маленьким Льюком.

— Нет. Я вообще-то предпочитаю худых женщин.

Су Лин встала, внимательно осмотрела подарок и высказала своё мнение:

— Она совершенно великолепна. Спасибо.

Нат был обрадован тем, что его жена оценила картину так же, как и он, а заодно и тем, что она не спросила, сколько эта дама стоит.

То, что началось как причуда во время поездки от Рима до Венеции и Флоренции вместе с Томом, быстро превратилось в настоящую страсть, от которой Нат не мог избавиться. Каждый раз, получив премию, он отправлялся на поиски новых картин. Его суждения о живописи оказались правильными, потому что он продолжал собирать импрессионистов, которые ему были по карману — Виллара, Писарро, Камуана и Сислея, — и вскоре обнаружил, что они растут в цене так же быстро, как финансовые капиталовложения, которые он подбирал для своих клиентов на Уолл-стрит.

Су Лин с удовольствием наблюдала за ростом их коллекции. Она не интересовалась, сколько Нат платит за своих любовниц, и ещё меньше — тем, как они растут в цене. Возможно, потому что в двадцатипятилетнем возрасте она стала самым молодым доцентом в истории Колумбийского университета и за год зарабатывала меньше, чем Нат за неделю.

Она больше не напоминала ему, что это отвратительно.

* * *

Флетчер хорошо помнил этот случай.

Матт Канлифф попросил его доставить какой-то документ для подписи в контору компании «Хиггс и Данлоп».

— Обычно я поручаю такое дело среднему юридическому персоналу, — объяснил Матт. — Но мистеру Александеру потребовалось больше месяца, чтобы договориться об условиях, и он не хочет, чтобы в последний момент возникли какие-нибудь заковыки, которые дадут им ещё один предлог, чтобы не подписать.

Флетчер рассчитывал вернуться через полчаса, потому что ему нужно было только получить четыре подписи под соглашением и завизировать эти подписи. Однако когда Флетчер вернулся через два часа и сообщил своему боссу, что документы не были ни подписаны, ни завизированы, Матт положил перо и посмотрел на Флетчера в ожидании объяснения.

Когда Флетчер прибыл в контору «Хиггса и Данлопа», его заставили ждать в приёмной, сказав, что партнёр, который должен подписать документ, ещё не вернулся с обеда. Флетчер удивился, потому что именно этот партнёр — мистер Хиггс — назначил ему встречу на час дня, и Флетчер пропустил свой собственный обед, чтобы не опоздать.

Пока Флетчер ждал в приёмной, он прочёл соглашение и ознакомился с его условиями. После достижения договорённости о приобретении контрольного пакета акций стороны не могли договориться о размере компенсации партнёру, и потребовалось много времени, прежде чем «Александер, Дюпон и Белл» и «Хиггс и Данлоп» смогли условиться об окончательной цифре.

В час пятнадцать Флетчер посмотрел на секретаршу, которая извинилась и предложила ему вторую чашку кофе. Флетчер поблагодарил её; в конце концов, не по её вине ему пришлось ждать. Но когда он ещё раз прочёл документ и выпил ещё три чашки кофе, то решил, что мистер Хиггс либо груб, либо непунктуален.

Флетчер снова посмотрел на часы. Было без двадцати пяти минут два. Он вздохнул и спросил секретаршу, может ли он пройти в туалет. Она на момент замешкалась, но потом протянула ему ключ.

— Туалет — этажом выше, — сказала она. — Он — только для партнёров и для самых важных клиентов, так что если вас спросят, скажите, что вы — клиент.

Туалет был пуст, и, не желая подводить секретаршу, Флетчер заперся в крайней кабинке. Он уже застёгивал брюки, когда в туалет вошли два человека, один из которых, судя по его голосу, только что вернулся с долгого обеда, на котором пил не только воду.

Первый голос:

— Хорошо, что это улажено. Ничто меня так не радует, как возможность обвести вокруг пальца фирму «Александер, Дюпон и Белл».

Второй голос:

— Они отправили ко мне посыльного. Я велел секретарше заставить его посидеть в приёмной и немного попотеть.

Флетчер вынул из кармана авторучку и осторожно потянул к себе рулон туалетной бумаги.

Первый голос:

— О чём вы в конце концов договорились?

Второй голос:

— Очень хорошая сделка — миллион триста двадцать пять тысяч долларов — куда больше, чем мы ожидали.

Первый голос:

— Клиент должен быть в восторге.

Второй голос:

— Я только что с ним обедал. Он заказал бутылку «Шато-Лафитта» 52-го года; ведь раньше мы ему сказали, чтобы он ожидал полмиллиона, и он уже был готов этим удовлетвориться — по понятным причинам.

Первый голос, со смешком:

— Мы получаем плату в зависимости от суммы, полученной клиентом?

Второй голос:

— Конечно. Пятьдесят процентов с суммы свыше полумиллиона.

Первый голос:

— Итак, фирма получит чистых четыреста семнадцать с половиной тысяч. А что вы имеете в виду, говоря «по понятным причинам»?

Из крана полилась вода.

— Нашей главной проблемой был банк клиента — компания сейчас в овердрафте[47] на сумму семьсот двадцать тысяч долларов, и если мы не покроем полную сумму ко дню закрытия бизнеса — то есть к пятнице, — они грозятся ничего не заплатить, и это значило бы, что мы не получили бы даже… — Кран закрылся. — … первоначальных пятисот тысяч долларов, и это — после нескольких месяцев переговоров.

Второй голос:

— Жаль только одного.

Первый голос:

— Чего?

Второй голос:

— Что нельзя сказать этим снобам из «Александера, Дюпона и Белла», что они не умеют играть в покер.

Первый голос:

— Верно. Но, возможно, я немного позабавлюсь… — Дверь открылась. — … с их посыльным. — Дверь закрылась.

Флетчер свернул туалетную бумагу и сунул её в карман. Он вышел из кабинки и быстро вымыл руки, а потом по пожарной лестнице спустился на один этаж. Войдя в приёмную, он протянул секретарше ключ.

— Спасибо, — сказала секретарша; в это время зазвонил телефон. — Вы — как раз вовремя. Если вы подниметесь на лифте на одиннадцатый этаж, мистер Хиггс готов вас принять.

— Спасибо.

Флетчер вышел из приёмной, вызвал лифт и спустился на нижний этаж.

Матт Канлифф разматывал туалетную бумагу, когда зазвонил телефон.

— Мистер Хиггс на линии «один», — сказала секретарша.

— Скажите ему, что меня нет, — сказал Матт, подмигивая Флетчеру.

— Он спрашивает, когда вы будете?

— Не раньше конца рабочего дня в пятницу.

26

Флетчер не помнил, чтобы он кого-нибудь так невзлюбил с первой встречи.

Старший партнёр пригласил Флетчера и Логана к себе в кабинет на чашку кофе; само по себе это было необычное событие. Когда они вошли, он представил им одного из новых практикантов.

— Я хочу представить вам Ралфа Эллиота, — начал Билл Александер.

Прежде всего Флетчер удивился, почему Билл Александер выбрал именно Ралфа Эллиота из двух успешных кандидатов. Он быстро понял, почему.

— Я решил в этом году лично курировать одного из практикантов. Я хочу знать, как рассуждает новое поколение, и поскольку в Стэнфорде у Ралфа были очень высокие оценки, я выбрал его.

Флетчер вспомнил, как Логан удивился, что племянник Александера вообще попал в окончательный список, и они оба решили, что мистер Александер переубедил возражавших ему других партнёров.

— Надеюсь, вы хорошо примете Ралфа.

— Конечно, — сказал Логан. — Почему бы вам с нами не пообедать?

— Да, я уверен, что смогу, — ответил Эллиот, как будто делая им одолжение.

За обедом Эллиот не упустил ни одной возможности напомнить им, что он — племянник старшего партнёра; это было как бы предупреждение, на случай если Флетчер или Логан с ним не поладят. Эта угроза только сблизила Флетчера и Логана.

— Теперь он говорит всем и каждому, что он первым станет партнёром фирмы ещё до истечения семилетнего срока, — сказал Флетчер Логану за выпивкой через несколько дней.

— Знаешь, он такой хитрый стервец, что я не удивлюсь, если так и будет, — ответил Логан.

— Как, по-твоему, он сумел стать президентом студенческого совета в Коннектикутском университете, если он обращался со всеми так, как он обращается с нами?

— Может быть, никто не отважился против него выступить.

— Ну, ладно, я должен бежать, чтобы не опоздать на поезд, иначе Энни начнёт думать, что у меня появилась другая женщина.

— Я тебе завидую, — сказал Логан.

— Почему?

— Завидую тому, что у тебя — такой прочный брак. Энни даже в голову не придёт, что ты можешь заглядеться на другую женщину.

— Мне очень повезло, — сказал Флетчер. — Может быть, когда-нибудь и тебе повезёт. Мег — секретарша в приёмной — с тебя глаз не сводит.

— Которая из них Мег? — спросил Логан.

Флетчер пошёл получать своё пальто. Пройдя всего несколько ярдов по Пятой авеню, он увидел, что навстречу ему идёт Эллиот. Флетчер скользнул в какой-то подъезд и подождал, пока Эллиот пройдёт мимо. Выйдя снова на улицу, под холодный ветер, он сунул руку в карман, чтобы вынуть шарф, но его там не было. Он чертыхнулся. Должно быть, он оставил шарф в баре. Ладно, можно забрать его завтра. Он снова чертыхнулся, вспомнив, что Энни подарила ему этот шарф на Рождество, и повернул назад.

Вернувшись в бар, он спросил девушку в раздевалке, не видела ли она красный шерстяной шарф.

— Да, — ответила она. — Он, должно быть, выпал из рукава вашего пальто, я нашла его на полу.

— Спасибо, — сказал Флетчер. Он повернулся, чтобы уйти, не ожидая, что Логан всё ещё стоит у бара. Он застыл, увидев, с кем тот разговаривает.

* * *

Нат крепко спал.

La Dévaluation Française[48] — три простых слова на ленте телетайпа вызвали панику.

Через тридцать секунд у кровати Ната зазвонил телефон и Нат сразу же приказал Адриану:

— Как можно скорее избавьтесь от франков.

Он выслушал вопрос и ответил:

— Доллары.

Нат не мог вспомнить дня за последние десять лет, когда бы он утром не побрился. На этот раз он не побрился.

Когда он вышел из ванной, Су Лин уже проснулась.

— Что случилось? — спросила она, протирая глаза.

— Французы девальвировали франк на семь процентов.

— Это хорошо или плохо?

— Это зависит от того, сколько у нас франков. Я оценю положение, как только доберусь до компьютера.

— Через несколько лет у тебя будет компьютер на письменном столе, так что тебе не нужно будет бежать в контору, — сказала Су Лин, опускаясь обратно на подушки, так как будильник около кровати показывал 5:45.

Нат поднял трубку. Адриан всё ещё был на проводе.

— Довольно трудно избавиться от франков; почти никто, кроме французского правительства, их не покупает, а оно не сможет долго поддерживать курс.

— Продолжайте продавать. Покупайте иены, германские марки и швейцарские франки, но ничего больше. Я приеду через пятнадцать минут. Стивен уже там?

— Нет, но он едет сюда. У меня отняло немало времени узнать, в чьей он постели.

Нат положил трубку, поцеловал жену и побежал к двери.

— Ты — без галстука, — сказала Су Лин.

— К вечеру я, наверно, буду и без рубашки, — ответил Нат.

Когда они переехали из Бостона в Манхэттен, Су Лин нашла квартиру неподалёку от Уолл-стрит. После того как Нат получил очередную премию, она изящно обставила четыре комнаты, так что Нат смог приглашать на ужин своих коллег и даже некоторых клиентов. На стенах висело несколько картин.

Когда Нат ушёл, Су Лин снова заснула.

Нат не стал ждать лифта, а сбежал по лестнице, прыгая через одну или две ступеньки. В обычный день он встал бы в шесть часов, позвонил в контору и спросил, каково положение. Затем он принял бы душ, побрился и оделся к половине седьмого. Пока Су Лин готовила завтрак, он почитал бы «Уолл-стрит Джорнэл» и вышел из дому примерно в семь часов. Даже в проливной дождь он прошёл бы пешком пять кварталов до работы, по дороге купив газету «Нью-Йорк Таймс». Он начал бы чтение с финансового раздела, и, если бы заголовок привлёк его внимание, Нат прочёл бы статью на ходу и сидел бы у себя за столом в семь двадцать. Но «Нью-Йорк Таймс» сообщит о девальвации французского франка лишь на следующее утро, а к тому времени для всех банковских служащих это будет уже древняя история.

Выйдя на улицу, Нат схватил первое попавшееся такси, вынул из бумажника десятидолларовую бумажку и сказал:

— Мне нужно быть там вчера вечером.

Таксист сразу тронулся с места и через пять минут остановился у конторы Ната. Нат вбежал в здание и ворвался в первый свободный лифт. В лифте было полно маклеров, говоривших в полный голос. Нат не узнал ничего нового, кроме того, что французское Министерство финансов объявило о девальвации в десять часов утра по центральноевропейскому времени. Он ругался про себя каждый раз, как лифт останавливался: это случилось семь раз, пока он добрался до одиннадцатого этажа.

Стивен и Адриан были на своих местах.

— Какие последние новости? — спросил он, сбрасывая пальто.

— Всё идёт ко дну, — сказал Стивен. — Французы девальвировали франк на семь процентов, но рынки считают, что это слишком мало и слишком поздно.

Нат посмотрел на свой экран.

— А другие валюты?

— Фунт, лира и песета опускаются. Доллар поднимается, иена и швейцарский франк стоят твёрдо, а марка подскакивает.

Нат продолжал смотреть на экран, следя, как цифры каждую секунду двигаются вверх и вниз.

— Постарайтесь купить побольше иен, — сказал он, увидев, что фунт опустился ещё на один пункт.

— Сколько купить? — спросил Стивен.

— Десять миллионов по 2068.

— И продавайте все фунты и лиры, потому что они, того гляди, девальвируются, — сказал Нат.

— Какой курс?

— Плевать, какой курс, продавайте, — сказал Нат, — и переходите на доллары. Бушует ураган, все попытаются найти пристанище в Нью-Йорке.

Нат сам себе удивлялся, как спокойно он себя чувствует среди шума и проклятий, звучавших вокруг.

— Мы израсходовали все лиры, — сказал Адриан, — и нам предлагают иены по курсу 2027.

— Покупайте, — прокричал Нат, глядя на экран.

— У меня больше нет гульденов, — крикнул Адриан.

— Переведи их все в швейцарские франки.

— Ты хочешь продать все наши германские марки? — спросил Стивен.

— Нет.

— Хочешь их купить?

— Нет. Они стоят твёрдо и не движутся ни вниз, ни вверх.

Через двадцать минут он перестал принимать решения, и ему осталось только смотреть на экран и подсчитывать, какой нанесён ущерб. По мере того как все валюты продолжали опускаться, Нат понял, что другие пострадали больше его. Это его мало утешало.

Если бы только французы подождали до середины дня — обычное время объявлять девальвацию, — он в это время был бы уже у себя за столом.

— Проклятые французы! — выругался Адриан.

— Умные французы! — отозвался Нат. — Девальвировали франк, когда мы спали.

* * *

На следующее утро, когда Флетчер в поезде по пути на работу прочёл в газете «Нью-Йорк Таймс» о девальвации французского франка, это его нисколько не взволновало. Сообщалось, что несколько банков потерпели серьёзные убытки, и два или три банка даже известили Комиссию по ценным бумагам и биржам о своей неплатёжеспособности. Флетчер перевернул страницу и прочёл краткую биографию человека, который, по всей вероятности, будет баллотироваться против Джералда Форда на пост президента Соединённых Штатов. Флетчер почти ничего не знал об этом Джимми Картере, кроме того, что он был губернатором Джорджии и владельцем большой арахисовой фермы. Он подумал о собственных политических амбициях, которые отложил на будущее, пока укрепляет своё положение в фирме «Александер, Дюпон и Белл».

Флетчер решил записаться в нью-йоркскую кампанию поддержки Картера и посвятить ей своё свободное время. Свободное время? Родители жаловались, что они его почти не видят. Энни работала в ещё одном благотворительном совете, а Люси заболела ветрянкой. Когда он позвонил своей матери, чтобы узнать, была ли у него когда-нибудь ветрянка, она сказала ему: «Хелло, незнакомец!» Однако он забыл обо всём этом, как только прибыл в контору.

Первый намёк на то, что что-то случилось, обронила Мег, когда он с ней поздоровался.

— Сегодня в восемь тридцать — общее собрание сотрудников фирмы, — сказала она.

— Вы знаете, по какому поводу собрание? — спросил Флетчер, сразу же поняв, что это — глупый вопрос. В фирме строго соблюдалась конфиденциальность.

Когда Флетчер около половины девятого вошёл в конференц-зал, там уже сидели некоторые партнёры, которые перешёптывались между собой. Он быстро сел за стулом Матта. Могла ли девальвация франка в Париже повлиять на дела юридической фирмы в Нью-Йорке? Едва ли. Хотел ли старший партнёр поговорить о сделке с фирмой «Хиггс и Данлоп»? Нет, это был не его стиль. Флетчер оглядел председательский стол. Если кто-нибудь из партнёров знал, о чём пойдёт речь, они этого не показывали. Но это явно была дурная новость, потому что хорошую новость обычно объявляли на вечернем собрании в шесть часов.

В восемь двадцать четыре в зал вошёл старший партнёр.

— Я должен извиниться за то, что оторвал вас от работы, — начал он. — Но случилось нечто такое, о чём я не мог бы сообщить во внутреннем меморандуме или в своём месячном отчёте. — Он помолчал и прокашлялся. — Сила нашей фирмы заключалась в том, что она никогда не была замешана в скандалах личного или финансового характера. Поэтому я считаю, что даже малейший намёк на эту проблему должен быть решён как можно скорее. — Флетчер был ещё более озадачен. — Мне сообщили, что один из сотрудников нашей фирмы был замечен в баре, который нередко посещают юристы из конкурирующей организации. — Флетчер подумал: «Я постоянно это делаю, едва ли это — преступление». — И хотя в этом, конечно, нет ничего предосудительного, в данном случае это могло привести к некоторым последствиям, которые неприемлемы для фирмы «Александер, Дюпон и Белл». К счастью, другой наш сотрудник, имея в виду интересы нашей фирмы, счёл своим долгом сообщить мне о том, что могло бы породить нежелательную ситуацию. Сотрудник, которого я имею в виду, был замечен в баре беседующим с человеком из конкурирующей фирмы. Затем он ушёл из бара приблизительно в десять часов вместе с этим человеком, взял такси и поехал к нему домой в Вест-Сайд; он, сотрудник, вышел из его дома лишь в шесть тридцать утра и вернулся к себе домой. Я уже встретился с ним, и он не сделал попытки отрицать свои отношения с юристом из конкурирующей фирмы; я рад сообщить, что он сделал разумный шаг и сразу же подал заявление об уходе по собственному желанию. — Мистер Александер помолчал. — Я благодарен другому нашему сотруднику, который счёл своим долгом сообщить мне обо всём этом.

Флетчер взглянул на Ралфа Эллиота, который весьма неискусно пытался изобразить удивление. Флетчер вспомнил, как он увидел Эллиота на 5-й авеню после того, как выпил с Логаном. Он понял, что старший партнёр говорит именно о Логане.

— Я хотел бы напомнить всем присутствующим, — продолжал Билл Александер, — что не следует обсуждать эту историю с кем бы то ни было в обществе или в личной беседе.

Затем старший партнёр встал и вышел, не сказав больше ни слова.

Флетчер подумал, что было бы дипломатично уйти одним из последних. Когда все партнёры фирмы вышли, он поднялся и медленно пошёл к двери. По пути в кабинет он услышал за собой шаги, но не обернулся, пока его не догнал Эллиот.

— Вы же были вместе с Логаном в этом баре в тот вечер, правда? — спросил он. — Но я ничего об этом не сказал своему дяде.

Флетчер не ответил, и Эллиот ушёл, но как только Флетчер сел за свой стол, он сразу же записал слова, которыми Эллиот ему пригрозил.

Единственной его ошибкой было то, что он сразу же не сказал об этом Биллу Александеру.

* * *

Одной из вещей, которыми Нат восхищался в Су Лин, было то, что она ни разу не сказала ему: «А ведь я тебя предупреждала!» — хотя она так много раз его предупреждала, что сейчас имела полное право это сказать.

— Ну и что теперь будет? — спросила она.

— Теперь я должен решить, сразу ли мне уволиться или ждать, когда меня уволят.

— Но ведь Стивен — глава вашего отдела, и даже Адриан — старше тебя по званию.

— Знаю, но я подписывал приказы продавать и покупать, и никто не поверит, что они играли в этом первую скрипку.

— Много ли банк потерял?

— Чуть меньше полмиллиона долларов.

— Но за последние пару лет ты заработал для них гораздо больше.

— Верно, но после того что случилось, главы других отделов считают меня ненадёжным сотрудником, и они всегда будут опасаться, что такое может случиться снова. Стивен и Адриан уже сторонятся меня, как только могут; они ведь тоже не хотят остаться без работы.

— Но ты всё ещё способен заработать для банка большую прибыль, так почему они должны захотеть тебя уволить?

— Потому что они всегда смогут найти мне замену; каждый год факультеты бизнеса кончают сотни новых выпускников.

— Но не твоего калибра.

— А мне казалось, что ты меня не одобряешь…

— Я не сказала, что одобряю, — ответила Су Лин. — Но это не значит, что я не признаю твоих способностей. — Она помедлила. — А кто-нибудь другой не предложит тебе работу?

— Едва ли мне начнут звонить так же часто, как месяц тому назад, и, значит, мне придётся начать звонить самому.

Су Лин обняла мужа.

— Во Вьетнаме тебе было хуже, а в Корее — мне, но ты не дрожал от страха. — Нат уже почти забыл, что произошло в Корее, хотя Су Лин всё это ещё явно тревожило.

— Как насчёт Картрайтовского фонда? — спросила Су Лин, когда Нат помогал ей накрывать на стол.

— Он потерял примерно пятьдесят тысяч, но всё ещё за год дал небольшую прибыль. Кстати, мне нужно позвонить мистеру Расселу и извиниться.

— Но ведь ты же в прошлом принёс ему солидную прибыль.

— Поэтому он мне так доверял, — ответил Нат. — Чёрт возьми, я должен был это предвидеть. Что, по-твоему, я должен сделать?

Су Лин подумала и ответила:

— Уволиться и найти настоящую работу.

* * *

Флетчер набрал номер сам, а не через секретаршу.

— Ты можешь со мной пообедать? — спросил он, а потом помедлил. — Нет, нам нужно встретиться где-нибудь, где нас никто не узнает. — Пауза. — Это на западе 57-й улицы? — Пауза. — Хорошо, увидимся там в половине первого.

Флетчер прибыл в ресторан на несколько минут раньше назначенного срока. Его гость уже его ждал. Оба заказали по салату, и Флетчер взял ещё кружку пива.

— Мне казалось, ты никогда не пьёшь за обедом.

— Сегодня — одно из редких исключений, — ответил Флетчер. И он рассказал своему другу, что произошло нынешним утром.

— Но сейчас 1976 год, а не 1776-й, — сказал Джимми.

— Знаю, но, кажется, вокруг всё ещё бродят два-три динозавра, и бог знает что ещё этот стервец Эллиот порассказал своему дяде.

— Кажется, этот ваш Эллиот — порядочный мерзавец. Смотри в оба: как бы он и тебе не устроил какую-нибудь пакость.

— О себе я сам позабочусь, — сказал Флетчер. — Но я беспокоюсь о Логане.

— Но если он — такой хороший работник, как ты говоришь, он быстро найдёт себе место.

— Только не после того, как Биллу Александеру позвонят и спросят, почему Логан так неожиданно уволился.

— Ни один юрист не отважится сказать, что если кто-то — голубой, то это — повод для увольнения.

— Александер и не будет это говорить, — сказал Флетчер. — При данных обстоятельствах ему только нужно будет сказать: «Я предпочёл бы не обсуждать этот вопрос, он — чересчур деликатного свойства», — и такой ответ — куда вреднее для Логана. — Флетчер глотнул ещё пива. — Я должен тебе сказать, Джимми, что если бы вашей фирме повезло нанять Логана, вы бы никогда не пожалели об этом.

— Я сегодня же поговорю со старшим партнёром и сообщу тебе, что он ответит. Ну а как моя крошка-сестрёнка?

— Постепенно втягивается в реджвудскую рутину, в том числе — в книжный клуб, в местную плавательную команду и в кампанию по привлечению доноров. Наша следующая проблема будет в том, в какую школу отправить Люси.

— Хочкис сейчас берёт девочек, — сказал Джимми, — и мы собираемся…

— Интересно, что об этом думает сенатор? — спросил Флетчер, допивая пиво. — Кстати, как он?

— Очень устаёт: он ведь всегда только то и делает, что готовится к будущим выборам.

— Но никто не сможет победить Гарри на выборах. Он — самый популярный политик в штате.

— Это ты ему скажи, — ответил Джимми. — Когда я в последний раз его видел, он прибавил в весе пятнадцать фунтов и был в очень плохой форме.

Флетчер посмотрел на часы.

— Передай старикану мой привет и скажи ему, что мы с Энни постараемся в один из ближайших уикендов выбраться в Хартфорд. — Он помолчал. — И помни: мы с тобой сегодня не встречались.

— Ты становишься параноиком, — сказал Джимми, — и именно на это, небось, ваш Эллиот и рассчитывает.

* * *

На следующее утро Нат уволился и почувствовал облегчение, когда Су Лин приняла это как должное. Но легко ей было советовать ему найти «настоящую работу», когда он мог квалифицированно заниматься только одним делом.

Когда он пришёл в свой кабинет, чтобы забрать личные вещи, у него было ощущение, что к его столу прикреплено предупреждение о карантине. Его бывшие коллеги, не здороваясь, проходили мимо, а те, кто сидел за столами, говорили по телефону и смотрели в другую сторону.

Он нагрузил своими вещами такси и трижды заполнял ими лифт, прежде чем перевёз всё своё добро домой.

Он сел за письменный стол. Телефон не звонил. Квартира казалась удивительно пустой без Су Лин и Льюка; он привык к тому, что они встречают его, когда он приходит домой с работы. Слава Богу, Льюк слишком юн, чтобы понимать, что происходит.

В полдень он пошёл на кухню, открыл банку мясных консервов и высыпал их на сковородку, добавил масла и два яйца и подождал, пока это всё не зажарилось.

Пообедав, он напечатал список финансовых учреждений, с которыми имел дело за прошлый год, и сел им звонить. Он начал с банка, откуда ему позвонили всего несколько дней назад.

— О, привет, Нат! Мы в минувшую пятницу взяли человека на это место.

— Добрый день, Нат! Это — интересное предложение; дай мне пару дней подумать, и я тебе позвоню.

— А, здравствуйте, мистер Картрайт, рад вас слышать, но…

Закончив звонки по своему списку, Нат положил трубку. На него явно не было спроса. Он проверил свой текущий счёт. На нём всё ещё была изрядная сумма, но надолго ли её хватит? Он посмотрел на картину маслом, висящую над столом. «Обнажённая, откинувшаяся назад» Камуана.[49] Интересно, скоро ли ему придётся вернуть одну из своих любовниц галерейному деляге?

Зазвонил телефон. Неужели кто-то из них передумал и перезвонил ему? Нат поднял трубку и услышал знакомый голос.

— Извините меня, мистер Рассел, — сказал Нат. — Я должен был позвонить вам раньше.

* * *

После того как Логан ушёл из фирмы, Флетчер чувствовал себя одиноким, к тому же, чуть ли не каждый день Эллиот старался под него подкопаться. Так что когда утром в понедельник его вызвал к себе Билл Александер, Флетчер почувствовал, что это не будет дружеская беседа.

Перед этим в воскресенье Флетчер рассказал Энни за обедом, что произошло за последние несколько дней, пытаясь ничего не преувеличить. Энни выслушала его молча и сказала:

— Если ты не расскажешь мистеру Александеру правду о его племяннике, вы оба об этом когда-нибудь пожалеете.

— Это не так-то просто.

— Правда никогда не бывает простой, — сказала Энни. — С Логаном поступили безобразно, и если бы не ты, он, небось, никогда не нашёл бы другой работы. Ты зря не рассказал мистеру Александеру об Эллиоте сразу после собрания; это показало Эллиоту, что он может безнаказанно под тебя подкапываться.

— А если Билл Александер и меня уволит?

— Значит, это — такая фирма, в которую ты с самого начала не должен был поступить на работу, Флетчер Давенпорт, а ты — определённо не тот человек, за которого я выходила замуж.

* * *

Когда Флетчер пришёл к мистеру Александеру за несколько минут до девяти часов, миссис Таунсенд сразу же провела его в кабинет.

— Садитесь, — сказал Билл Александер, указывая Флетчеру на стул рядом со своим письменным столом; никаких «рад вас видеть», просто «садитесь»; никаких «как Энни и Люси?», просто «садитесь». Это утвердило Флетчера в убеждении, что Энни права и он не должен бояться сказать правду.

— Флетчер, когда два года назад вы поступили на работу в фирму «Александер, Дюпон и Белл», я возлагал на вас большие надежды, и в свой первый год работы вы более чем оправдали мои ожидания. Все мы с удовольствием вспоминаем случай с компанией «Хиггс и Данлоп». Но в последнее время вы не выказывали подобной инициативности. — Флетчер удивился: он недавно читал свою характеристику, написанную Маттом Канлиффом, и у него в мозгу всплыло слово «образцовый». — Я думаю, мы имеем право ожидать от своих сотрудников высшего уровня преданности в юридической профессии, — продолжал Билл Александер; Флетчер молчал, не понимая, в каком преступлении его обвиняют. — До моего сведения было доведено, что вы тоже были в баре вместе с Фицджеральдом в тот вечер, когда он выпивал со своим так называемым другом.

— Это довёл до вашего сведения, конечно, Билл Эллиот, — сказал Флетчер. — Но его роль в этом деле была далеко не бескорыстной.

— Что вы имеете в виду?

— Просто сообщение мистера Эллиота было полностью основано на своекорыстных интересах, и как человек проницательный, вы это, конечно, уже поняли.

— Проницательный? — спросил Александер. — Не нужно быть проницательным, чтобы оценить ваше пребывание в обществе фицджеральдовского друга. — Он снова подчеркнул это слово.

— Я не общался с фицджеральдовским другом, как, без сомнения, мистер Эллиот вам сообщил, если он не хотел, чтобы вы знали только полуправду. Я отправился в Риджвуд.

— Но Ралф сказал мне, что вы потом вернулись.

— Да, я вернулся, и, как хороший доносчик, ваш племянник должен был вам сообщить, что я вернулся, чтобы забрать свой шарф, который до того выпал из рукава моего пальто.

— Нет, этого он мне не сообщил, — сказал Александер.

— Именно это я имел в виду, говоря, что он сообщил вам лишь полуправду.

— Итак, вы не общались с фицджеральдовским другом?

— Нет, не общался, — сказал Флетчер, — но только потому, что я спешил, и мне было некогда с ним пообщаться.

— Так вы могли бы с ним общаться?

— Да, мог бы.

— Даже зная, что Логан гомосексуалист?

— Я этого не знал, и это меня не интересовало.

— Вас это не интересовало?

— Нет, я считал, что мне нет дела до личной жизни Логана.

— Но фирме до этого есть дело, и поэтому я должен затронуть более важный аспект. Известно ли вам, что Логан Фицджеральд поступил на работу в фирму, в которой работает ваш шурин?

— Да, известно, — ответил Флетчер. — Я сказал мистеру Гейтсу, что Логан будет искать работу, и им повезёт, если они наймут человека такого уровня.

— Едва ли это было разумно с вашей стороны, — сказал Билл Александер.

— Когда речь идёт о моём друге, я ставлю справедливость выше своих личных интересов.

— И даже выше интересов фирмы?

— Да, если это нравственно и порядочно. Так меня учил профессор Абрахамс.

— Не играйте словами, мистер Давенпорт.

— Почему нет? Ведь вы сейчас играли словами со мной, мистер Александер.

Лицо старшего партнёра налилось кровью.

— Вы должны понимать, что я сейчас же могу вас уволить из фирмы.

— Если два человека уйдут из фирмы в течение одной недели, это потребует от вас некоторых объяснений, мистер Александер.

— Вы мне угрожаете?

— Нет, я думаю, что скорее вы мне угрожаете.

— Возможно, мне не так просто будет от вас избавиться, мистер Давенпорт, но я могу сделать так, что вы никогда не станете партнёром, пока я — член фирмы. А теперь убирайтесь.

Вставая, чтобы уйти, Флетчер вспомнил слова Энни: «Значит, это — такая фирма, в которую ты с самого начала не должен был поступать на работу».

Когда он вернулся к себе в кабинет, зазвонил телефон. Он поднял трубку, готовый подать заявление об уходе. Но это был Джимми.

— Прости, что отрываю тебя от работы, Флетчер. У папы случился инфаркт. Его отвезли в больницу «Сент-Патрик». Можешь ты с Энни как можно скорее приехать в Хартфорд?

* * *

— Я нашёл настоящую работу, — сказал Нат, едва Су Лин вошла в квартиру.

— Ты собираешься стать нью-йоркским таксистом?

— Нет, — ответил Нат. — У меня нет для этого достаточной квалификации.

— Это ещё никогда никого не останавливало.

— Но если не жить в Нью-Йорке, может остановить.

— Мы уезжаем из Нью-Йорка? Пожалуйста, скажи мне, что мы едем в какое-нибудь цивилизованное место, где вместо небоскрёбов будут деревья, а вместо выхлопных газов — свежий воздух.

— Мы едем домой.

— В Хартфорд? Значит, это может быть только банк Рассела.

— Именно так. Мистер Рассел предложил мне должность вице-президента банка, и я буду работать вместе с Томом.

— Серьёзное банковское дело? Не связанное с рынками валюты?

— Отдел валюты будет у меня под началом, но могу тебе обещать, что он имеет дело лишь с обменом иностранных валют, а не со спекуляциями. Мистер Рассел хочет, чтобы мы с Томом занялись полной реорганизацией работы банка. За последние несколько лет банк Рассела опередили его конкуренты, и… — Су Лин положила сумку на стол и подошла к телефону.

— Кому ты собираешься звонить? — спросил Нат.

— Маме, конечно, чтобы она подыскивала нам жильё, и нужно позаботиться о школе для Льюка, и ещё я хочу связаться с некоторыми своими коллегами насчёт работы, и потом…

— Подожди, мой цветочек, — сказал Нат, обняв жену. — Нужно ли это понимать так, что ты одобряешь мой выбор?

— Одобряю? Да я жду не дождусь, когда мы уедем из Нью-Йорка. Меня пугает, что здешние школьники точат карандаши ножами-мачете.

Зазвонил телефон, и она прикрыла ладонью трубку.

— Звонит кто-то по имени Джейсон из банка «Чейз-Манхэттен». Сказать ему, что ты уже нашёл место?

Нат улыбнулся и взял трубку.

— Привет, Джейсон. Чем могу?

— Я тут подумал о твоём звонке, Нат, и мне пришло в голову, что мы можем найти тебе место в «Чейз-Манхэттене».

— Очень мило с твоей стороны, Джейсон, но я уже принял другое предложение.

— Надеюсь, не у наших конкурентов?

— Пока нет, но дай мне время, — сказал Нат, улыбаясь.

* * *

Когда Флетчер сказал Матту Канлиффу, что тестя положили в больницу, его удивило, что Матт не выказал никакого сочувствия.

— Домашние напасти случаются довольно часто, — заметил Канлифф. — У всех у нас есть семьи. Ты уверен, что это не может подождать до уикенда?

— Да, уверен, — ответил Флетчер. — Я обязан этому человеку больше, чем кому бы то ни было, кроме моих родителей.

Как только Флетчер вернулся от Билла Александера, отношение к нему сразу же явно изменилось. Он подумал, что к тому времени, как он вернётся из Хартфорда, эта перемена распространится по фирме как заразная болезнь.

Он позвонил Энни с Пенсильванского вокзала. Она говорила спокойно, но явно почувствовала облегчение, узнав, что он едет домой. Когда Флетчер сел в поезд, он вдруг осознал, что, впервые с тех пор как поступил на работу в фирму, он не взял домой никаких служебных документов. В поезде он обдумывал свои следующие шаги по результатам разговора с Биллом Александером, но к тому времени, как поезд подошёл к Риджвуду, так ничего и не придумал.

От станции Флетчер взял такси и был несколько удивлён, увидев, что его машина уже — перед домом, а в багажнике лежат два чемодана. Энни сошла с крыльца с Люси на руках.

По пути в Хартфорд Энни сообщила подробности, которые она узнала от своей матери. У Гарри случился инфаркт через несколько минут после того, как он утром прибыл в Капитолий, и его сразу же отвезли в больницу. С ним — Марта и Джимми. Джоанна и дети уже едут из Вассара.

— Что говорят врачи?

— Что слишком рано делать какие-то выводы, но папу предупредили, что если он не перестанет так же много работать, инфаркт может повториться, и тогда он окажется смертельным.

— Перестанет много работать? Да Гарри и слов-то таких не знает. Он всё время превышает разрешённую скорость.

— Возможно, — ответила Энни. — Но мы с мамой сегодня скажем ему, что он должен снять свою кандидатуру на следующих выборах.

* * *

Билл Рассел посмотрел на Ната и Тома.

— Я всегда на это надеялся, — сказал он. — Через пару лет мне будет шестьдесят, и мне кажется, я заслужил право не открывать банк каждый день в десять часов утра и не запирать дверь, уходя вечером домой. Мысль о том, что вы оба теперь будете работать вместе, сердце моё наполняет радостью.

— Мы чувствуем то же самое, — сказал Том. — С чего, по-твоему, мы должны начать?

— Конечно, я знаю, что за последние годы наши конкуренты нас опередили — наверно, потому что как семейная фирма мы уделяли больше внимания отношениям с клиентами, чем практическим результатам. — Нат кивнул в знак согласия. — Вы также знаете, что другие банки хотели приобрести наш контрольный пакет, но я не хотел бы, чтобы наш банк в конце концов стал анонимным филиалом какой-то большой корпорации. Так я вам скажу, что я имею в виду. Я хочу, чтобы за первые шесть месяцев вы перевернули банк шиворот-навыворот. Я даю вам carte blanche:[50] вы можете задавать любые вопросы, открывать любые двери, читать любые папки, изучать любые счета. Через шесть месяцев вы мне доложите, что нужно сделать. И не бойтесь меня обидеть, потому что я знаю: чтобы банк дожил до следующего столетия, он должен быть капитально перестроен. Итак, каков ваш первый вопрос?

— Могу я получить ключи от входной двери? — спросил Нат.

— Зачем? — спросил мистер Рассел.

— Потому что в наши дни банк должен открываться раньше, чем в десять утра.

Когда Том вёз его обратно в Нью-Йорк, они с Натом начали разбирать свои обязанности.

— Папа был очень тронут тем, что ради него ты отказался от предложения, которое тебе сделал «Чейз-Манхэттен».

— Ты принёс такую же жертву, когда ушёл из «Бэнк оф Америка».

— Да, но старик всегда рассчитывал, что я займу его место, когда ему стукнет шестьдесят пять, а я как раз собирался его предупредить, что мне это не улыбается.

— Почему?

— У меня нет идей насчёт того, как спасти банк, а у тебя есть.

— Спасти? — переспросил Нат.

— Да, нечего себя обманывать. Ты изучил балансовый отчёт, так что ты хорошо знаешь, что у нас только-только хватает денег, чтобы мои родители могли сохранять свой прежний уровень жизни. Но прибыли уже несколько лет не поднимались: дело в том, что банку больше нужен твой творческий дар, а не моя работоспособность. Так что давай договоримся об одном: я собираюсь подчиняться тебе как главе фирмы.

— Но всё-таки тебе нужно стать председателем правления, когда твой отец уйдёт на пенсию.

— Почему? — спросил Том. — Ведь именно ты будешь принимать все стратегические решения.

— Потому что банк носит твою фамилию, а в таком городе, как Хартфорд, это всё ещё кое-что значит. Столь же важно, чтобы клиенты никогда не узнали, что намерен сделать глава фирмы, находящийся за кулисами.

— Я соглашусь на это при одном условии — чтобы все зарплаты, все премиальные и прочие финансовые вознаграждения распределялись поровну, — сказал Том.

— Очень великодушно с твоей стороны.

— Вовсе нет, — ответил Том. — Это — скорее расчёт, чем великодушие, потому что пятьдесят процентов тебя даст более высокую прибыль, чем сто процентов меня.

— Не забудь, что из-за меня банк Моргана только что потерял целое состояние.

— Я не сомневаюсь, что этот опыт тебя чему-то научил.

— Как мы оба научились на опыте столкновения с Ралфом Эллиотом.

— Сейчас это имя быльём поросло. Кстати, не знаешь, чем он занимается? — спросил Том.

— Я слышал, что после Стэнфорда он стал большой шишкой в какой-то нью-йоркской юридической фирме.

— Не хотел бы я быть его клиентом, — сказал Том.

— Или, если на то пошло, клиентом юриста, выступающего против него.

— По крайней мере, об этом мне сейчас не надо беспокоиться.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь, Том, потому что если что-нибудь у нас пойдёт не так, он захочет представлять противоположную сторону.

* * *

Они сидели кружком около кровати, болтая о чём угодно, только не о том, о чём думали. Единственным исключением была Люси, которая прочно уселась на середине кровати и обращалась со своим дедом так, словно он был конём-качалкой. Дети Джоанны вели себя более сдержанно. Флетчер поверить не мог, как быстро растёт Гарри-младший.

— А теперь, пока я ещё не очень устал, — сказал Гарри, — я хочу поговорить с Флетчером наедине.

Марта выдворила всех членов семьи из палаты, явно зная, о чём её муж хочет побеседовать со своим зятем.

— Увидимся дома, — сказала Энни, уволакивая упирающуюся Люси.

— А после этого нам нужно ехать обратно в Риджвуд, — напомнил ей Флетчер. — Я не могу позволить себе завтра опоздать на работу.

Энни, закрывая дверь, кивнула. Флетчер подвинул стул к кровати сенатора.

— Я долго обдумывал то, что собираюсь сказать, — начал сенатор. — Единственный человек, с которым я это обсудил, — это Марта, и она со мной полностью согласна. И, как многое из того, что было сделано за последние тридцать лет, я не уверен, что это изначально не была её идея. Я обещал Марте, что не выставлю свою кандидатуру на будущих выборах. — Сенатор помедлил. — Вижу, что вы не возражаете; из этого я заключаю, что в этом вопросе вы согласны с моей женой и дочерью.

— Энни предпочла бы, чтобы вы жили до глубокой старости, чем умерли, произнося речь в Сенате даже на самую важную в мире тему, — сказал Флетчер, — и я с ней согласен.

— Я знаю, Флетчер, что они правы, но мне будет недоставать Сената.

— И Сенату будет вас недоставать, сэр, как вы можете видеть по карточкам и букетам цветов в этой палате.

Сенатор пропустил этот комплимент мимо ушей, не желая отвлекаться от своей мысли.

— Когда родился Джимми, у меня появилась безумная надежда, что когда-нибудь он займёт моё место, или, может быть, даже представителем нашего штата поедет в Вашингтон. Но вскоре я понял, что это невозможно. Не то чтобы я им не гордился, но он просто-напросто не создан для политической деятельности.

— Он дважды отличился, добившись моего избрания, — возразил Флетчер.

— Да, это верно, — сказал Гарри, — однако Джимми суждено всегда оставаться кочегаром, потому что он не создан работать машинистом. — Он снова помедлил. — Но вот примерно двенадцать лет назад на футбольном матче Хочкиса с Тафтом я познакомился с мальчиком, который, как я сразу понял, ждёт не дождётся, чтобы стать машинистом. Кстати, я никогда не забуду этой встречи.

— Я тоже, — сказал Флетчер.

— И вот этот мальчик стал прекрасным молодым человеком, и я горжусь, что он — мой зять и отец моей внучки. И прежде чем я стану излишне сентиментальным, я хотел бы перейти к делу — на случай, если один из нас заснёт. Очень скоро все узнают, что я не буду добиваться переизбрания в Сенат. — Он поднял голову и в упор посмотрел на Флетчера. — Я хотел бы в то же время сказать, как я горжусь, что мой зять Флетчер Давенпорт согласился баллотироваться на моё место.

28

Нату не потребовалось шести месяцев, чтобы обнаружить, почему банк Рассела уже десять лет не увеличивал свои прибыли. Банк игнорировал почти все основные принципы современного банковского дела. Банк Рассела всё ещё жил в эпоху рукописных гроссбухов, личных счетов и искренней убеждённости в том, что компьютер гораздо чаще делает ошибки, чем человек, и, следовательно, покупать компьютеры — это всего лишь бесполезная трата времени и денег. Нат посещал кабинет мистера Рассела по три или четыре раза в день, только для того, чтобы узнать, что нечто, о чём они договорились утром, было отменено в полдень. Это обычно случалось после того, как какой-то старый служащий банка выходил из того же кабинета с довольной улыбкой. И собирать осколки приходилось Тому. Если бы он день за днём не объяснял своему отцу, почему необходимы перемены, через шесть месяцев никакого отчёта не появилось бы.

Нат приходил домой измотанный и иногда рассерженный. Он предупредил Су Лин, что когда он в конце концов представит свой отчёт, дело, по-видимому, дойдёт до открытого столкновения, и он не уверен, что останется вице-председателем правления банка, если председатель правления всё ещё будет неспособен переварить рекомендованные Натом изменения. Су Лин не жаловалась, хотя она только что организовала переезд в новый дом, продала квартиру в Нью-Йорке, нашла школу для Льюка и готовилась осенью приступить к работе в качестве профессора статистики в Коннектикутском университете. Мысль о переселении обратно в Нью-Йорк вовсе её не привлекала.

Она советовала Нату, какие компьютеры будут рентабельнее для банка, а по вечерам вела курсы для тех банковских служащих, которые поняли, что им нужно ещё очень многому научиться — и вовсе не только тому, чтобы нажимать кнопку «ввод». Но для Ната самой серьёзной проблемой являлось то, что в банке был переизбыток служащих. Он уже объяснил председателю правления, что в банке Рассела работает семьдесят один человек, а банк Беннета — единственный другой независимый банк в городе — предлагает те же услуги, хотя в нём — лишь тридцать девять служащих. Нат написал отчёт о финансовых последствиях переизбытка персонала, предложив программу раннего выхода на пенсию, которая, хотя и сократит прибыли банка за ближайшие три года, будет выгодной в долгосрочной перспективе. Это был пункт, от которого Нат не намеревался отступать. Поскольку, как он объяснил Тому и Су Лин за обедом, если они этого не сделают в течение двух лет, то есть до тех пор, пока мистер Рассел не уйдёт на пенсию, все они станут безработными.

Когда мистер Рассел прочёл отчёт Ната, он назначил совещание для принятия окончательного решения на шесть часов в следующую пятницу. Когда Нат и Том вошли в его кабинет, он сидел за столом и что-то писал. Он поднял голову и взглянул на них.

— Я должен с огорчением сказать, что я не могу принять ваши рекомендации, — сказал мистер Рассел ещё до того, как Нат и Том сели, — потому что я не могу увольнять служащих: некоторых из них я знаю по совместной работе уже тридцать лет. — Нат попытался выдавить улыбку, он думал о своём втором увольнении за полгода и гадал, есть ли ещё у Джейсона для него свободное место в «Чейз-Манхэттене». — Поэтому я пришёл к выводу, — продолжал мистер Рассел, — что, для того, чтобы этот план сработал, — он положил ладонь на отчёт, как бы благословляя его, — первым должен уволиться я сам.

Он подписался под тем, что писал, и вручил своему сыну просьбу об увольнении по собственному желанию.

В этот вечер Билл Рассел ушёл из помещения банка в шесть часов двенадцать минут вечера и никогда больше туда не возвращался.

* * *

— Каков ваш опыт работы на государственной службе?

Флетчер взглянул со сцены на группу журналистов, стоявших перед ним. Гарри улыбнулся. Это был один из семнадцати вопросов, на которые они минувшим вечером подготовили ответы.

— У меня нет богатого опыта, — признался Флетчер (как он надеялся, обезоруживающе), — но я родился, вырос и получил образование в Коннектикуте; потом я уехал в Нью-Йорк работать в одной из самых престижных юридических фирм страны. Я вернулся домой, чтобы применить свои знания на пользу жителям Хартфорда.

— Не думаете ли вы, что двадцать шесть лет — это слишком ранний возраст для того, чтобы указывать нам, как мы должны строить свою жизнь? — спросила молодая женщина, сидевшая во втором ряду.

— Я начал в том же возрасте, — ответил Гарри, — и ваш отец никогда не жаловался.

Двое или трое старых щелкопёров ухмыльнулись, но молодую женщину не так-то легко было сбить с панталыку.

— Но вы тогда только что вернулись с мировой войны, сенатор, и у вас было три года опыта фронтового офицера. Могу я спросить вас, мистер Давенпорт, не сожгли ли вы свою призывную повестку в разгар вьетнамской войны?

— Нет, я не получил повестки, — ответил Флетчер, — но если бы я её получил, я пошёл бы сражаться.

— Можете вы это доказать? — спросила журналистка.

— Нет, — ответил Флетчер. — Но если вы прочтёте мою речь на дебатах первого курса Йельского университета, у вас не останется сомнений о том, каковы были мои тогдашние взгляды на эту тему.

— Если вы будете избраны, — спросил другой журналист, — будет ли ваш тесть суфлировать вам из-за кулис?

Гарри увидел, что вопрос раздражил Флетчера.

— Успокойтесь, — прошептал он. — Он просто делает свою работу. Отвечайте, как мы договорились.

— Если я буду избран, — ответил Флетчер, — очень глупо будет с моей стороны не воспользоваться огромным опытом сенатора Гейтса, и я перестану с ним советоваться только тогда, когда сочту, что он уже ничему меня не сможет научить.

— Что вы думаете о поправке Кендрика к финансовому законопроекту, которая сейчас обсуждается в палате? — Этот мяч был запущен из левого угла, и он был не из тех семнадцати вопросов, к которым Флетчер и Гарри подготовились.

— В той степени, в которой эта поправка касается граждан пенсионного возраста, мне кажется, она дискриминирует тех, кто уже вышел на пенсию. Большинство из нас должно будет когда-нибудь выйти на пенсию, а, как я помню, Конфуций сказал, что цивилизованное общество — это то общество, которое обучает свою молодёжь и заботится о своих стариках. Если я буду избран, то, когда поправка Кендрика будет дебатироваться в Сенате, я проголосую против неё. Принять плохой закон можно быстро, но чтобы его отменить, нужны годы, и я буду голосовать только за такой законопроект, который, на мой взгляд, может быть практически внедрён.

Гарри откинулся на стуле.

— Следующий вопрос, — сказал он.

— В своей автобиографии, мистер Давенпорт, которая, я должен сказать, выглядит весьма впечатляющей, вы утверждаете, что вы уволились из фирмы «Александер, Дюпон и Белл», чтобы баллотироваться на этих выборах.

— Да.

— Ваш коллега мистер Логан Фицджеральд тоже уволился почти в то же время?

— Да, это верно.

— Есть ли какая-нибудь связь между его уходом из этой фирмы и вашим?

— Совершенно никакой, — твёрдо ответил Флетчер.

— На что вы намекаете? — спросил Гарри.

— Просто мне позвонили из нью-йоркской фирмы и попросили меня это выяснить, — ответил журналист.

— Это был, конечно, анонимный звонок? — задал вопрос Гарри.

— Я не могу раскрывать своих источников, — ответил журналист, стараясь не ухмыляться.

— На случай, если ваша нью-йоркская фирма не назвала вам фамилию звонившего, я вам её сообщу после конференции, — резко сказал Флетчер.

— Что ж, я думаю, на этом мы закончим, — подытожил Гарри, прежде чем кто-нибудь смог задать ещё вопрос. — Благодарю вас за то, что вы сюда пришли. Вы сможете регулярно задавать кандидату вопросы на еженедельных пресс-конференциях во время предвыборной кампании.

— Это было ужасно, — сказал Флетчер, сходя со сцены. — Мне нужно научиться сдерживать свой темперамент.

— Вы вели себя превосходно, мой мальчик, — похвалил его Гарри, — и к тому времени, когда я покончил с этими паршивцами, они запомнили только одно — ваш ответ про поправку Кендрика к финансовому законопроекту. Настоящая битва начнётся, когда мы узнаем, кто будет кандидатом от республиканцев.

29

— Что вы о ней знаете? — спросил Флетчер, когда они шли по улице.

Естественно, Гарри знал о Барбаре Хантер всё, что о ней можно было знать: как-никак, она была его противником на двух предыдущих выборах и бельмом на глазу в годы между выборами.

— Ей сорок восемь лет, она родилась в Хартфорде, дочь фермера, училась в местной школе, а затем в Коннектикутском университете, она замужем за успешным руководителем рекламного агентства, имеет трёх детей, все трое живут в нашем штате, и сейчас она — член конгресса штата.

— Ну а хоть какие-нибудь недостатки у неё есть? — спросил Флетчер.

— Да. Она — непьющая и вегетарианка, так что вам придётся походить во все бары и мясные лавки в округе. И, как все, кто провёл жизнь в местной политике, она нажила себе много врагов, и коль скоро она едва-едва добилась своего выдвижения кандидатом от республиканцев в этом году, значит, некоторые партийные активисты наверняка её не хотели. Но гораздо важнее — то, что она два раза проиграла выборы, так что мы можем характеризовать её как постоянную неудачницу.

Гарри и Флетчер вошли в штаб-квартиру демократической партии на Парк-стрит, там повсюду висели портреты и фотографии кандидата: Флетчер всё ещё к этому не привык. Подходящий мужчина для этой работы. Специалисты по общественному мнению объяснили ему, что «подходящий» и «мужчина» — правильные слова, когда его противник — женщина, потому что это действует на подсознание.

Гарри поднялся по лестнице на второй этаж и занял место во главе стола. Флетчер зевнул, садясь рядом, хотя кампания длилась только семь дней, а впереди было ещё двадцать шесть. Ошибки, которые ты сделаешь сегодня, завтра уже станут историей; твои триумфы потускнеют к раннему выпуску вечерних новостей. «Всегда лидируй» — такова была любимая присказка Гарри.

Флетчер оглядел собравшуюся группу, состоящую из профессионалов и закалённых энтузиастов. Гарри больше не был их кандидатом, но вместо этого стал руководителем кампании. Марта пошла только на эту уступку. Но она строго-настрого наказала Флетчеру отправлять Гарри домой, как только он выкажет малейшие признаки усталости. Дни шли за днями, и Флетчеру было всё труднее выполнять указания Марты, потому что Гарри всегда сам устанавливал темп.

— Есть какие-нибудь новости или, может, неприятности? — спросил Гарри, оглядев комитет, некоторые члены которого принимали участие в его предыдущих семи победных кампаниях. В последний раз он победил Барбару Хантер с перевесом в пять тысяч голосов, но теперь, когда, судя по опросам, оба кандидата шли нога в ногу, им предстояло узнать, многие ли из этих голосов были поданы за него лично, а не за партию.

— Да, — послышался один голос.

Гарри улыбнулся Дану Мейсону, который участвовал в шести из семи его кампаний. Дан начинал с работы на копировальной машине, а теперь вырос до уполномоченного по связям с прессой.

— Слушаем, Дан.

— Барбара Хантер только что выпустила пресс-релиз, в котором она вызывает Флетчера на дебаты. Наверно, нужно сказать ей, чтобы она заткнулась и что её вызов — это жест человека, который уверен в проигрыше. Вы всегда так поступали.

Гарри несколько секунд помолчал.

— Да, вы правы, Дан, я так поступал, но только потому, что я баллотировался на тот пост, который уже раньше занимал, и поэтому я обращался с ней как с выскочкой. Во всяком случае, я не мог ничего выиграть от таких дебатов. Но сейчас положение изменилось, и теперь мы выставляем неизвестного кандидата, и прежде чем прийти к какому-нибудь выводу, нам нужно всерьёз обдумать этот вопрос. Каковы плюсы и минусы? Что вы думаете?

Все стали говорить одновременно.

— Мы можем доказать, что наш кандидат — искусный спорщик, и учитывая его молодость, это будет сюрпризом.

— Она знает местные проблемы, и мы будем выглядеть неопытными и несведущими.

— Наш кандидат молод, динамичен и энергичен.

— Она выглядит опытной, спокойной и благоразумной.

— Мы представляем юность завтрашнего дня.

— Она представляет собою женщину сегодняшнего дня.

— Флетчер её в порошок сотрёт.

— Если она победит в дебатах, мы проиграем выборы.

— Хорошо, — сказал Гарри. — Теперь, когда мы выслушали мнения комитета, пора выслушать мнение кандидата.

— Я рад возможности сцепиться с миссис Хантер, — сказал Флетчер. — Избиратели ожидают, что она произведёт более сильное впечатление только потому, что у неё, в отличие от меня, есть прошлый опыт. Так что я должен принять её вызов, провести дебаты и обратить их себе на пользу.

— Но она лучше вас знает местные проблемы, и вы будете выглядеть как человек, не готовый к этой работе, — сказал Дан, — и тогда выборы закончатся за один вечер. Не думайте, что ваша аудитория ограничится только тысячей человек в зале. Помните, что эти дебаты будут освещать местное радио и телевидение, а на следующее утро сообщение о них появится на первой странице газеты «Хартфорд Курант».

— Но это может обернуться в нашу пользу, — сказал Гарри.

— Согласен, — ответил Дан. — Но это — чертовский риск.

— Сколько у меня времени на решение?

— Пять минут, — ответил Гарри, — или, может быть, десять, потому что если она уже выпустила свой пресс-релиз, все захотят сразу же знать, какова наша реакция.

— Можем ли мы сказать, что нам нужно время на принятие решения?

— Конечно, нет, — ответил Гарри, — потому что это будет выглядеть так, как будто мы дебатируем вопрос о дебатах, и в конце концов вы будете вынуждены уступить, и она выиграет в обоих случаях. Мы либо твёрдо отвергнем эту идею, либо восторженно её примем. Может быть, нам нужно проголосовать. Ну, кто за? — Поднялось одиннадцать рук. — Кто против? — Поднялось четырнадцать рук. — Ну что ж, значит, дело решено.

— Нет, не решено, — сказал Флетчер; все сидевшие за столом молча посмотрели на него. — Спасибо вам за то, что вы высказали своё мнение, но я не собираюсь в течение всей своей политической карьеры слушаться комитет, особенно когда голоса делятся почти поровну. Дан, вы выпустите заявление о том, что я принимаю предложение миссис Хантер и предвкушаю возможность обсудить с ней реальные проблемы.

После минутного молчания все присутствующие разразились аплодисментами.

Гарри улыбнулся и сказал:

— Кто за дебаты? — Все подняли руки. — Кто против? Никто? Объявляю: предложение принять вызов миссис Хантер принято единогласно.

— Зачем мы голосовали второй раз? — спросил Флетчер, когда они уходили.

— Для того чтобы сказать журналистам, что решение принято единогласно.

Флетчер улыбнулся и отправился на вокзал. Он усвоил ещё один урок.

* * *

Каждое утро на вокзале дежурили двенадцать человек: большинство из них раздавало предвыборные листовки, в то время как кандидат пожимал руки ранним пассажирам, уезжавшим на работу на поезде. Гарри посоветовал Флетчеру сосредоточить своё внимание на тех, кто приходил на вокзал: они почти наверняка жили в Хартфорде, в то время, как люди, выходившие из поездов, возможно, и не были местными избирателями.

— Привет. Меня зовут Флетчер Давенпорт…

В половине девятого они перешли через дорогу в забегаловку «У мамы» позавтракать. После того как «мама» высказала своё мнение о том, как идёт предвыборная кампания, они отправились в деловой центр города, чтобы пожать руки «белым воротничкам».[51] В машине Флетчер надел галстук Йельского университета,[52] который носили и многие служащие.

— Привет. Меня зовут Флетчер Давенпорт…

В половине десятого они возвратились в штаб-квартиру кампании на утреннюю пресс-конференцию. Конференция Барбары Хантер состоялась на час раньше, так что Флетчер знал, какой вопрос будет сегодня гвоздём программы. По пути из штаб-квартиры он поменял йельский галстук на более нейтральный и прослушал по радио утренние последние известия, чтобы не пропустить какой-нибудь важной новости. На Ближнем Востоке началась война; он предоставил тревожиться об этом президенту Форду, потому что эта новость едва ли попадёт на первую страницу газеты «Хартфорд Курант».

— Привет. Меня зовут Флетчер Давенпорт…

Открывая утреннюю пресс-конференцию, Гарри, не дожидаясь вопросов журналистов, сообщил им, что его команда приняла единогласное решение столкнуться с миссис Хантер лицом к лицу. Он никогда не называл её Барбарой. Когда его спросили о предстоящих дебатах — об их месте, времени, форме, — Гарри ответил, что это ещё не решено.

— Я не предвижу никаких трудностей, — заявил он.

Гарри слишком хорошо знал, что на дебатах не будет ничего, кроме трудностей.

Флетчер был удивлён ответом Гарри, когда его спросили, как он оценивает шансы кандидата. Он ожидал, что сенатор начнёт говорить о его умении вести дебаты, о его опыте юридической работы и его политической проницательности, но вместо этого Гарри сказал:

— Конечно, миссис Хантер начинает, имея определённое преимущество. Мы все знаем, что она умеет вести прения, что она хорошо знает местные проблемы, но, по-моему, у Флетчера — честный, открытый подход к этим выборам, раз он согласился вести с ней дебаты.

— Не очень ли мистер Давенпорт рискует, сенатор? — спросил другой журналист.

— Конечно, — признал Гарри. — Но, как уже сказал сам кандидат, если бы он побоялся встретиться с миссис Хантер лицом к лицу, как могут избиратели ожидать, что он сможет выполнять более сложные задачи, будучи их представителем?

Флетчер не помнил, чтобы он когда-нибудь это говорил, но он был с этим согласен.

Когда пресс-конференция окончилась и последний журналист покинул здание, Флетчер обратился к Гарри:

— Кажется, вы мне сказали, что Барбара Хантер — плохой спорщик и ей нужна целая вечность, чтобы обдумать, как ответить на тот или иной вопрос.

— Да, я это говорил, — признал Гарри.

— Так почему же вы сказали журналистам, что…

— Тут важно то, чего они от вас ожидают, мой мальчик. Теперь они думают, что вы в споре с ней не потянете и что она разобьёт вас в пух и прах, так что даже если результат дебатов будет ничейным, они объявят вас победителем.

— Привет. Меня зовут Флетчер Давенпорт… — снова и снова продолжал повторять Флетчер, как какую-нибудь заученную песню, которую он никак не мог выбросить из головы.

30

Нат обрадовался, когда Том заглянул в дверь и спросил:

— Можно мне сегодня вечером пригласить кое-кого на ужин?

— Конечно. Для дела или для удовольствия? — поинтересовался Нат, поднимая голову от стола.

Том замялся.

— Надеюсь, и то и другое.

— Женщину? — спросил Нат, заинтересовавшись.

— Определённо женщину.

— Как её зовут?

— Джулия Киркбридж.

— А что…

— Ты можешь вечером задать ей все вопросы, какие захочешь, потому что она более чем способна позаботиться о себе.

— Спасибо за предупреждение, — сказала Су Лин, когда Нат, придя домой, сказал ей, что у них будет ещё одна гостья.

— Мне нужно было позвонить, не так ли? — спросил он.

— Это облегчило бы мне жизнь, но, боюсь, ты в это время делал миллионы.

— Что-то в этом духе, — сказал Нат.

— Тебе что-нибудь о ней известно? — спросила Су Лин.

— Ничего, — ответил Нат. — Ты же знаешь Тома; когда дело касается его личной жизни, он секретничает, как швейцарский банк, но если уж он решил нас с ней познакомить, то мы можем только надеяться, что что-то вытанцовывается.

— Что случилось с той роскошной рыжей девицей Мэгги? Я думала, что…

— Она исчезла, как и все остальные. Ты помнишь, чтобы он привёл к нам на ужин кого-нибудь два раза подряд?

Су Лин несколько секунд помолчала, а потом сказала:

— Нет, не помню. Но, может быть, дело в том, как я готовлю.

— Нет, дело не в этом, но ты действительно виновата.

— Я? — спросила Су Лин.

— Да, ты. Бедняга уже много лет одурманен тобой, так что каждую девушку, с которой он встречается, он тащит к нам на ужин, чтобы сравнить её с тобой.

Нат пошёл наверх почитать Льюку, а Су Лин поставила на стол четвёртый прибор. Она мыла ещё один бокал, когда раздался звонок.

— Нат, открой, пожалуйста, я занята.

Поскольку Нат не ответил, она сняла передник и дошла к входной двери.

— Привет! — сказал Том и поцеловал Су Лин в щёку. — Познакомься: Джулия, — добавил он.

Су Лин посмотрела на элегантную женщину, ростом почти с Тома и такую же худощавую, как она сама, хотя её светлые волосы и голубые глаза заставляли предполагать, что она происходит скорее из Скандинавии, чем с Дальнего Востока.

— Рада с вами познакомиться, — сказала Джулия. — Наверно, это звучит банально, но я столько о вас слышала.

Су Лин улыбнулась, принимая меховое манто Джулии.

— Мой муж сейчас занят…

— Занят «Котом в сапогах», — уточнил Нат, сходя вниз. — Я читал сказку Льюку. Привет, я — Нат, а вы, должно быть, — Джулия.

— Да, — сказала Джулия с улыбкой, напомнившей Су Лин, что другие женщины считают её мужа привлекательным.

— Пойдёмте в гостиную, выпьем, — предложил Нат. — Я поставил шампанское на лёд.

— Мы что-нибудь празднуем? — спросил Том.

Нат ответил:

— Если не то, что ты нашёл себе компанию для ужина, то нет, разве что… — Джулия засмеялась. — Разве что звонок моего адвоката, который сообщил, что слияние нашего банка с банком Беннета решено.

— Когда ты об этом узнал? — спросил Том.

— Сегодня днём; Джимми позвонил и сказал, что они подписали все документы. Нам остаётся только выписать чек.

— Ты об этом не сказал, когда пришёл домой, — удивилась Су Лин.

— Мысль о том, что на ужин придёт Джулия, выбила у меня всё из головы, — ответил Нат. — Но я обсудил эту сделку с Льюком.

— И каково было его просвещённое мнение? — поинтересовался Том.

— Он думает, что один доллар — это слишком большая плата за банк.

— Доллар? — спросила Джулия.

— Да, банк Беннета за последние пять лет терпел одни убытки, и, если не считать помещения банка, их долгосрочный долг уже не покрывается авуарами,[53] так что, возможно, Льюк прав.

— Сколько лет Льюку? — спросила Джулия.

— Два года, но он уже хорошо разбирается в финансовых делах.

Джулия засмеялась.

— Расскажите мне ещё о банке, Нат.

— Это только начало, — сказал он, разливая шампанское. — Я ещё положил глаз на банк Моргана.

— И сколько он тебе будет стоить? — спросила Су Лин.

— По сегодняшним ценам около трёхсот миллионов, но к тому времени, как я буду готов выложить деньги, это, возможно, будет больше миллиарда.

— Я не могу и думать о таких суммах, — воскликнула Джулия, — они — выше моего понимания.

— Джулия, это — неправда, — возразил Том. — Не забудь, я же изучал счета твоей компании, и, в отличие от банка Беннета, она за последние пять лет была вполне прибыльной.

— Да, но только чуть больше миллиона, — уточнила Джулия.

— Извините меня, — сказала Су Лин, — мне нужно заняться ужином.

Нат улыбнулся ей и взглянул на Джулию. У него было такое ощущение, что она будет приглашена и во второй раз.

— Чем вы занимаетесь, Джулия? — спросил он.

— Чем, по-вашему, я занимаюсь? — Джулия кокетливо улыбнулась.

— Я бы сказал, что вы — манекенщица или, возможно, актриса.

— Неплохо. Я работала манекенщицей, когда была моложе, но в последние шесть лет я занимаюсь сделками с недвижимостью.

— Недвижимостью? — переспросил Нат, ведя её в столовую. — Никогда бы не догадался.

— Но это так, — подтвердил Том. — И Джулия хочет завести у нас счёт. Она ищет место в Хартфорде и хочет депонировать в банк пятьсот тысяч долларов на случай, если ей нужно будет быстро принимать участие в торгах.

— Почему вы выбрали именно нас? — спросил Нат, пока Су Лин ставила на стол суп из омаров.

— Потому что мой покойный муж имел дело с банком Рассела, когда мы хотели купить участок для торгового центра «Робинсон-Молл». Хотя мы не выиграли аукциона, мистер Рассел ничего с нас не взял. Даже гонорара.

— Это похоже на папу, — заметил Том.

— Мой покойный муж тогда сказал, что если мы будем искать ещё что-то в этом районе, нам нужно иметь дело только с банком Рассела.

— С тех пор всё изменилось, — сказал Нат. — Мистер Рассел ушёл на пенсию, и…

— Но его сын всё ещё работает, и он — председатель правления.

— И я на него давлю, чтобы такие люди, как вы, нам платили, когда мы предлагаем им профессиональные услуги. Хотя вам будет интересно узнать, что «Робинсон-Молл» даёт хорошую прибыль своим вкладчикам. Так что же привлекает вас в Хартфорде?

— Я слышала, что есть план построить ещё один торговый центр на другом конце города.

— Это верно. Городской совет выставляет на продажу участок земли с разрешением на строительство.

— А сколько они собираются запросить? — спросила Джулия, прихлёбывая суп.

— Говорят, около трёх миллионов. Но я думаю, что после того как «Робинсон-Молл» принёс такую прибыль, нужно рассчитывать на сумму от трёх до трёх с половиной миллионов.

— Три с половиной — это наш верхний предел, — сказала Джулия. — Моя компания осторожна, и, в случае чего, у нас всегда на примете другая сделка.

— Может быть, мы можем заинтересовать вас какой-то другой собственностью? — поинтересовался Нат.

— Нет, спасибо, — ответила Джулия. — Моя фирма специализируется на торговых центрах, и мой муж меня научил всегда заниматься только тем, что ты хорошо знаешь.

— Умный человек был ваш муж.

— Да, — сказала Джулия. — Но, по-моему, хватит на сегодня говорить о бизнесе. Так что, когда мы депонируем деньги, может быть, банк не откажется представлять меня на аукционе. Однако я буду настаивать на секретности, я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, кого вы представляете на торгах. Этому тоже научил меня мой муж. — Она повернулась к хозяйке. — Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо, — ответила Су Лин. — Нат совершенно безнадёжен, но он вполне способен унести на кухню четыре тарелки и, когда он об этом не забывает, налить гостям ещё вина.

— Ну, так как вы двое встретились? — спросил Нат, начав немедленно наливать вино.

— Ты не поверишь, — сказал Том, — но мы встретились на строительной площадке.

— Я уверен, что есть какой-то более романтический ответ.

— Когда я в прошлое воскресенье проверял земельные участки городского совета, я встретил Джулию: она бегала трусцой.

— Мне показалось, что вы настаивали на секретности, — улыбнулся Нат.

— Увидев женщину, которая бегает трусцой на строительной площадке в воскресное утро, мало кто подумает, что она хочет купить тут недвижимость, — сказала Джулия.

— Но только когда я пригласил её на ужин в ресторане, я узнал, чем она промышляет.

— Торговля корпоративной недвижимостью в условиях жёсткой конкурентной борьбы — это трудное дело для женщины.

— Да, — ответила Джулия, — но я его не выбирала, оно выбрала меня. Видите ли, когда я окончила колледж в Миннесоте, я некоторое время была манекенщицей, а потом встретила своего мужа. Он подал идею, чтобы я занялась поиском участков для строительства, когда я бегаю трусцой, и потом сообщала ему. Через год я точно знала, что ему нужно, а через два года меня ввели в совет компании.

— Так теперь вы руководите компанией?

— Нет, — сказала Джулия. — Я оставляю это дело председателю правления и главному администратору компании, но остаюсь держателем большинства акций.

— Так вы решили вести этот бизнес, когда умер ваш муж?

— Да, он этого хотел; он знал, что ему остаётся жить лишь пару лет, и так как у нас не было детей, он решил научить меня, как делать бизнес. Я думаю, даже он бы удивился, увидев, какой я оказалась способной ученицей.

Нат начал убирать тарелки.

— Кто-нибудь хочет крем-брюле? — спросила Су Лин.

— Я уже ничего не могу съесть; баранина была такая вкусная, — сказала Джулия. — Но тебя пусть это не расхолаживает, — добавила она, погладив Тома по животу.

Нат посмотрел на Тома и подумал, что никогда ещё не видел его таким довольным. Ему пришло в голову, что Джулия, возможно, придёт к ним на ужин и в третий раз.

— Неужели уже так поздно? — удивилась Джулия, посмотрев на часы. — Это был чудесный вечер. Су Лин, простите, но у меня завтра в десять утра заседание совета компании, так что мне пора идти.

— Да, конечно, — сказала Су Лин, поднимаясь со стула.

Том вскочил и проводил Джулию до прихожей, где подал ей пальто. Он поцеловал Су Лин в щёку и поблагодарил за чудесный вечер.

— Мне только жаль, что Джулии надо возвращаться в Нью-Йорк. В следующий раз будем ужинать у меня.

Закрыв за ними дверь, Нат воскликнул:

— Что за женщина!

— В ней всё — фальшивое, — сказала Су Лин.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Нат.

— Именно то, что сказала: сплошная фальшь — фальшивый акцент, фальшивая одежда и фальшивая история — слишком гладкая. Не имей с ней никакого дела.

— Что худого может произойти от того, что она вложит в банк пятьсот тысяч?

— Я могу поспорить на свою месячную зарплату, что никаких пятисот тысяч она не вложит.

Хотя Нат больше не касался с Су Лин этой темы, придя на следующее утро на работу, он попросил секретаршу выяснить все финансовые подробности нью-йоркской фирмы «Киркбридж и компания». Через час секретарша пришла к нему с копиями их ежегодного отчёта и последней финансовой декларации. Нат тщательно просмотрел отчёт, и в конце концов его взгляд остановился на последней строчке. В предыдущем году «Киркбридж и компания» получила прибыль свыше миллиона, и все цифры соответствовали тому, о чём Джулия говорила за ужином. Затем он просмотрел состав совета директоров. В списке Джулия Киркбридж числилась директором, её имя шло сразу за именем председателя правления и главного администратора. Но, принимая во внимание мнение Су Лин, Нат решил копнуть ещё глубже. Он сам набрал номер их филиала в Нью-Йорке, минуя секретаршу.

— «Киркбридж и компания», чем я могу быть вам полезна?

— Здравствуйте. Можно попросить к телефону миссис Киркбридж?

— Нет, боюсь, что нет, сэр: она — на заседании совета компании. — Нат посмотрел на часы и улыбнулся: было двадцать пять минут одиннадцатого. — Но оставьте ваш номер телефона, я попрошу её перезвонить вам, как только она освободится.

— Нет, в этом нет необходимости, — ответил Нат. Едва он положил трубку, как зазвонил телефон.

— Мистер Картрайт, говорит Джеб из отдела новых счетов. Я подумал, что вам будет интересно узнать, что мы только что получили телеграфный перевод из «Чейз-Манхэттена» на сумму пятьсот тысяч долларов, которые будут кредитованы на счёт миссис Джулии Киркбридж.

Нат не мог удержаться от того, чтобы позвонить Су Лин и сообщить ей эту новость.

— Всё равно, она — фальшивая, — сказала Су Лин.

31

— Орёл или решка? — спросил модератор.[54]

— Решка, — ответила Барбара Хантер.

— Выпала решка, — сказал модератор.

Он посмотрел на миссис Хантер и кивнул. Флетчеру не на что было жаловаться, потому что он сказал бы: «орёл» (он всегда ставил на «орла»), так что ему только было интересно, какое решение примет миссис Хантер. Откроет ли она дебаты, ибо это будет значить, что закончит дебаты он? Или, с другой стороны…

— Я открою дебаты, — сказала она.

Флетчер подавил улыбку. Зря бросали монету: если бы выпал «орёл», он бы взял себе право говорить вторым.

Модератор занял место за столом в центре сцены. Миссис Хантер села справа от него, а Флетчер — слева, как бы отражая идеологию своих двух партий. Но выбор места, где они должны были сидеть в начале дебатов, был для них наименее серьёзной проблемой. За последние десять дней они без конца спорили о том, где состоятся дебаты, в какое время они должны начаться, кто должен быть модератором и даже какова должна быть высота пюпитров, за которыми они должны будут выступать, потому что Барбара была ростом в пять футов семь дюймов, а Флетчер — шесть футов и один дюйм. В конце концов было решено поставить для них пюпитры разной высоты по краям сцены.

Флетчер внимательно слушал предсказуемое и хорошо отрепетированное вступительное слово миссис Хантер. Говоря, она крепко держалась обеими руками за пюпитр.

— Я родилась в Хартфорде. Я вышла замуж за жителя Хартфорда, мои дети родились в хартфордской больнице «Сент-Патрик», и все они поныне здесь живут, так что, по-моему, я имею право быть представителем жителей этого замечательного города.

Присутствующие разразились аплодисментами. Флетчер внимательно оглядел зал. Он заметил, что аплодировала примерно половина присутствующих, а остальные воздержались.

Среди обязанностей Джимми в этот вечер было распределение мест. Заранее договорились, что каждая партия получит по триста билетов, а четыреста мест будет оставлено для прочей публики. Джимми и его помощники провели немало времени, уговаривая своих сторонников попытаться разобрать как можно больше из этих четырёхсот мест, но Джимми понимал, что республиканцы делают то же самое, так что тех и других будет примерно поровну. Флетчер подумал: «Интересно, сколько в этом зале действительно нейтральных слушателей?»

— Не беспокойтесь о тех, кто будет в зале, — заранее предупредил его Гарри. — Настоящие слушатели будут следить за дебатами по телевидению, и именно они решат дело. Смотрите в середину камеры и старайтесь выглядеть как можно более искренним.

Пока Барбара Хантер обрисовывала свою программу, Флетчер делал заметки, и хотя содержание её программы было разумным и достойным, преподносила она её так, что он всё время думал о чём-то другом. К тому времени, когда через пять минут модератор позвонил в колокольчик, миссис Хантер произнесла лишь половину своей речи и даже делала паузы, переворачивая страницы. Флетчер был удивлён, что такая опытная участница предвыборных кампаний не рассчитала, что периодические всплески аплодисментов отнимут у неё какое-то время. Вступительное слово Флетчера была рассчитано на пять минут с небольшим хвостиком. Гарри его предупредил, что лучше закончить свою речь на несколько секунд раньше, чем под конец торопливо тараторить. Миссис Хантер кончила разглагольствовать через несколько секунд после того, как колокольчик прозвонил во второй раз, так что создалось впечатление, что она была вынуждена прервать свою речь на полуслове. Тем не менее, примерно половина зала ей бурно аплодировала.

— А теперь попросим мистера Давенпорта произнести своё вступительное слово.

Флетчер медленно подошёл к пюпитру на своём конце сцены, чувствуя себя как человек, который поднимается на эшафот. Аплодисменты его несколько успокоили. Он положил на пюпитр пять страниц своей речи, хотя перечитывал её столько раз, что фактически знал наизусть. Он посмотрел на зал и улыбнулся, понимая, что модератор не начнёт отсчёт времени, пока он не произнесёт первое слово.

— Я думаю, что я в своей жизни сделал одну большую ошибку, — начал он. — Я родился не в Хартфорде. Но я эту ошибку исправил. Я влюбился в девушку из Хартфорда, когда мне было всего четырнадцать лет.

Последовали взрыв смеха и аплодисменты. Флетчер облегчённо вздохнул и произнёс свою речь с уверенностью, которая, как он надеялся, показывала, что он — не юноша, но зрелый муж. Когда через пять минут прозвенел колокольчик, он как раз начал эффектную заключительную часть своего выступления. Он закончил речь на несколько секунд раньше, чем следовало, так что второго звонка не понадобилось. Аплодисменты, которыми его наградили, были громче, чем те, которыми его встретили. Но вступительное слово было лишь концом первого раунда.

Он посмотрел на Гарри и Джимми, сидевших во втором ряду. Их улыбки показали ему, что он выдержал первую схватку.

— Теперь пора задавать вопросы: это займёт сорок минут, — сказал модератор. — Кандидатам предлагается давать короткие ответы. Начнём с Чарлза Локкарта из газеты «Хартфорд Курант».

— Не считают ли кандидаты, что следует преобразовать систему университетских стипендий? — спросил редактор отдела местных новостей.

Флетчер был готов к ответу на этот вопрос, так как он снова и снова возникал на местных собраниях и регулярно обсуждался на страницах газеты, в которой работал мистер Локкарт. Его попросили ответить первым, так как миссис Хантер открывала предыдущий раунд.

— Не должно быть никакой дискриминации, которая могла бы затруднить абитуриенту из бедной семьи поступление в колледж, — ответил Флетчер. — Недостаточно верить в равенство людей, мы должны также добиваться равенства возможностей.

Эти слова были встречены аплодисментами, и Флетчер улыбнулся публике.

— Хорошие слова, — сказала миссис Хантер ещё до того, как затихли аплодисменты, — но избиратели ждут и хороших дел. Я принимала участие в заседаниях школьных советов, так что нет необходимости читать мне лекцию о дискриминации, мистер Давенпорт, и если меня выберут в Сенат, я буду поддерживать законопроекты, которые потребуют, чтобы все мужчины… — она помедлила, — и женщины имели равные возможности.

Она отступила на шаг от пюпитра, а её сторонники бурно зааплодировали; затем она обратилась к Флетчеру:

— Возможно, человек, который имел привилегию обучаться в Хочкисе и Йеле, не может этого полностью осознать.

«Чёрт! — подумал Флетчер. — Я забыл сказать, что Энни была членом школьного совета и мы только что определили Люси в хартфордскую государственную начальную школу, а не в привилегированную платную».

Как можно было предсказать, дальше последовали вопросы о местных налогах, персонале больниц и борьбе с преступностью. Флетчер после первого залпа успокоился и уже решил, что сессия окончится вничью, когда модератор попросил задать последний вопрос.

— Считают ли кандидаты себя полностью независимыми или их политику будет им диктовать партийная машина, а их голоса в Сенате будут зависеть от взглядов политических деятелей, ушедших в отставку? — спросила Джилл Бернард, ведущая уикендовых радиобесед, в которых чуть ли не каждый день участвовала Барбара Хантер.

Барбара Хантер немедленно ответила:

— Как все вы знаете, для того, чтобы добиться выдвижения своей кандидатуры от партии, я боролась отчаянно, и, в отличие от некоторых, я не получила этого назначения на блюдечке. Фактически я боролась всю свою жизнь, потому что мои родители были бедными людьми и я вовсе не в сорочке родилась. И позвольте мне напомнить вам, что я не колеблясь выступала против собственной партии, когда считала, что она неправа. Это не прибавляло мне популярности, но никто никогда не сомневался в моей независимости. Я не буду весь день сидеть на телефоне, спрашивая совета, как мне голосовать. Я сама буду принимать решения и отстаивать их.

Когда она закончила, раздались бурные аплодисменты.

Флетчер снова почувствовал тяжесть в желудке, пот на ладонях и слабость в ногах. Он посмотрел на публику: все глаза впились в него.

— Я родился в Фармингтоне, в нескольких милях от этого зала. Мои родители всю жизнь активно способствовали процветанию Хартфорда своей профессиональной деятельностью и добровольной, в особенности в больнице «Сент-Патрик». — Он посмотрел на своих родителей, которые сидели в пятом ряду; его отец высоко поднял голову, а мать опустила. — Моя мать так часто заседала в советах неприбыльных учреждений, что я чувствовал себя почти сиротой. Да, миссис Хантер права, я действительно учился в Хочкисе. Это была привилегия. Да, я окончил Йель — великий коннектикутский университет. Да, я стал президентом студенческого совета, и ещё я был редактором журнала «Йельское юридическое обозрение», и поэтому меня пригласили на работу в одну из наиболее престижных юридических фирм в Нью-Йорке. Я не прошу прощения за то, что я никогда не удовлетворялся вторым местом. И я с радостью отказался от всего этого, чтобы вернуться в Хартфорд и послужить обществу, в котором я вырос. Кстати, что касается зарплаты, которую мне предлагает штат Коннектикут, я не смогу на неё позволить себе чересчур много сорочек, и пока никто ничего не предлагал мне на блюдечке.

Публика разразилась аплодисментами. Флетчер подождал, пока они затихнут, и продолжал, понизив голос почти до шёпота:

— Давайте не будем скрывать того, что имела в виду леди, задавшая этот вопрос. Буду ли я всё время сидеть на телефоне, разговаривая с моим тестем, сенатором Гарри Гейтсом? — Некоторые в публике рассмеялись. — Позвольте мне напомнить вам кое-что из того, что вы, без сомнения, и так знаете о Гарри Гейтсе. Он верой и правдой служил нашему обществу двадцать восемь лет, и, откровенно говоря, — при этом Флетчер повернулся к миссис Хантер, — ни один из нас не достоин занять его место. Но если я буду избран, я, конечно, воспользуюсь его мудростью, его опытом и его дальновидностью; этого не сделал бы только самовлюблённый эгоист. Однако позвольте мне со всей ясностью сказать, — продолжал он, снова повернувшись к публике, — что я буду человеком, который достойно представляет ваши интересы в Сенате.

Когда модератор поблагодарил обоих кандидатов, Флетчер сделал то, что ему накануне посоветовал Гарри: он подошёл к своей противнице и долго жал ей руку, чтобы фотограф газеты «Хартфорд Курант» успел заснять это рукопожатие.

На следующий день эта фотография появилась на первой странице газеты и произвела именно то впечатление, на которое рассчитывал Гарри Гейтс: мужчина ростом в шесть футов и один дюйм возвышается над женщиной ростом в пять футов и семь дюймов.

— И не улыбайтесь, выглядите серьёзным, — добавил тогда Гарри. — Нужно, чтобы все забыли, как вы молоды.

Флетчер прочитал подпись под фотографией — хрен редьки не слаще. В редакционной статье говорилось, что он во время дебатов стоял на своём. Но в опросах общественного мнения Барбара Хантер всё ещё опережала его на два процента. До выборов оставалось только девять дней.

32

— Ты не возражаешь, если я закурю?

— Нет, одна только Су Лин этого не одобряет.

— Мне кажется, она не одобряет и меня, — Джулия Киркбридж щёлкнула зажигалкой.

— Не забудь, что мать её воспитала в очень строгих правилах, — сказал Том. — Она сначала даже Ната не одобряла. Но она изменит своё мнение, когда я ей сообщу…

— Шшш! Пусть это пока останется нашей маленькой тайной. — Джулия глубоко затянулась и добавила: — Мне нравится Нат; вы с ним составляете очень хорошую команду.

— Да, но я хотел бы закончить сделку, пока он в отпуске, особенно после того, как он добился успеха, приобретя контрольный пакет акций нашего главного конкурента.

— Я могу это понять, — сказала Джулия. — Но как ты оцениваешь наши шансы?

— Кажется, на торгах остаются только два-три серьёзных конкурента. Ограничения, поставленные городским советом, устранят случайных ковбоев.

— Ограничения?

— Совет требует не только, чтобы торги проходили на открытом аукционе, но и чтобы при подписании была выплачена полная сумма.

— Почему? — спросила Джулия, садясь на кровати. — Раньше я всегда платила десять процентов задатка и думала, что мне дадут по крайней мере двадцать восемь дней, чтобы полностью расплатиться.

— Да, такова нормальная практика, но этот участок стал злободневным политическим вопросом. Барбара Хантер требует, чтобы не было никаких задержек, потому что недавно одна или две сделки провалились, когда выяснилось, что у претендентов нет достаточного количества денег для завершения сделки. И не забудь, через несколько дней — выборы, так что совет хочет быть уверенным, что потом не придётся проводить аукцион вторично.

— Значит ли это, что мне нужно будет к следующей пятнице вложить в ваш банк ещё три миллиона? — спросила Джулия.

— Нет, если мы победим на аукционе, банк даст тебе краткосрочный заём.

— А если я откажусь от сделки?

— Нам это ничем не грозит, — ответил Том. — Мы продадим участок следующему претенденту, а твои полмиллиона покроют все наши убытки.

— Банки! — презрительно воскликнула Джулия и залезла под одеяло. — Они никогда не прогорают!

* * *

— Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, — сказала Су Лин, когда самолёт подлетал к лос-анджелесскому аэропорту.

— Да, мой цветочек.

— Ты можешь провести неделю, не звоня в банк? Не забудь, для Льюка это первая большая поездка.

— Для меня — тоже, — Нат обнял сына. — Я всю жизнь хотел побывать в Диснейленде.

— Перестань паясничать, мы договорились, и соблюдай договор.

— Я хотел бы только проследить, чтобы Том правильно закончил сделку с компанией Джулии.

— Том имеет право на свой собственный триумф без помощи великого Ната Картрайта. В конце концов, именно ты решил ей довериться.

— Ладно, — сказал Нат. — Но ты позволишь мне позвонить ему в пятницу вечером, чтобы узнать, принята ли наша заявка на торгах за «Сидер Вуд»?

— Хорошо, но только если ты не будешь ему звонить до пятницы.

— Папа, мы покатаемся на спутнике? — спросил Льюк.

— Конечно, — ответил Нат. — Иначе зачем ты летишь в Лос-Анджелес?

* * *

Том встретил Джулию на вокзале и отвез её прямо в городской совет. Там шла уборка после вчерашних дебатов. Том прочёл в газете «Хартфорд Курант», что на дебатах присутствовало больше тысячи человек, и газета намекала, что между кандидатами нет особой разницы. В прошлом Том всегда голосовал за республиканцев, но сейчас он подумал, что Давенпорт — вполне достойный кандидат.

— Зачем мы пришли так рано? — спросила Джулия, нарушая ход его мыслей.

— Я хочу осмотреть зал, — объяснил Том, — чтобы нас не застали врасплох, когда начнётся аукцион. Не забудь: всё это может занять лишь несколько минут.

— Где, по-твоему, нам сесть?

— Справа, в одном из средних рядов. Я уже сказал аукционисту, какой знак я ему подам, когда буду выставлять предложение.

Аукционист поднялся на сцену, постучал по микрофону и взглянул на немногочисленную публику, проверяя, всё ли в порядке.

— Кто все эти люди? — спросила Джулия, оглядывая зал.

— Служащие городского совета, в том числе — главный администратор мистер Кук, представители аукциониста и разношёрстные зеваки, которым нечего делать в пятницу после обеда. Но, как я понимаю, у нас только три серьёзных конкурента.

Джулия и Том заняли места с краю. Том взял со стула брошюру аукциона и стал изучать рисунок архитектора, показывающий, как будет выглядеть предполагаемый торговый центр. Он всё ещё читал подпись под рисунком, когда аукционист, прокашлявшись, объявил, что он готов начать.

— Леди и джентльмены, — провозгласил он. — Сегодня предметом торгов является только один объект — участок на севере города под названием «Сидер Вуд». Этот участок, одобренный для коммерческого развития, предлагает на продажу городской совет. Условия покупки и требования городских властей изложены в брошюрах, которые разложены на стульях. Я должен подчеркнуть, что если какие-нибудь условия не будут соблюдены, городской совет имеет право расторгнуть сделку. — Он помолчал, чтобы убедиться, что его слова хорошо поняты. — Первое предложение — два миллиона, — объявил он и сразу же посмотрел на Тома.

Хотя Том ничего не сказал и не подал никакого знака, аукционист провозгласил:

— Новый претендент предлагает два миллиона двести пятьдесят тысяч.

Аукционист обвёл глазами зал, хотя он точно знал, где сидят претенденты. Его взгляд остановился на местном юристе, сидевшем во втором ряду, который поднял вверх брошюру.

— Два миллиона пятьсот тысяч — от вас, сэр.

Аукционист снова взглянул на Тома, который даже глазом не моргнул.

— Два миллиона семьсот пятьдесят тысяч.

Он снова посмотрел на юриста, который, немного подождав, поднял брошюру.

— Три миллиона, — сказал аукционист и опять посмотрел на Тома, прежде чем сказать:

— Три миллиона двести пятьдесят тысяч.

Он ещё раз взглянул на юриста: тот явно колебался. Джулия сжала руку Тома.

— Я думаю, мы победили.

— Три миллиона пятьсот тысяч? — предложил аукционист, глядя на юриста.

— Ещё нет, — прошептал Том.

— Три миллиона пятьсот тысяч, — с надеждой повторил аукционист. — Три миллиона пятьсот тысяч, — благодарно повторил он, когда брошюра поднялась в третий раз.

— Чёрт! — сказал Том, снимая очки. — По-моему, нам нужно было договориться о верхней предельной цифре.

— Тогда давай предложим три и шестьсот тысяч, — сказала Джулия. — Так мы, по крайней мере, узнаем…

Хотя Том снял очки — знак, что он больше не торгуется, — аукционист увидел, что он погрузился в разговор с дамой, сидевшей рядом с ним.

— Мы закончили торги, сэр, или…

Том, секунду поколебавшись, сказал:

— Три миллиона шестьсот тысяч.

Брошюра юриста осталась на стуле.

— Кто-нибудь предлагает больше? — спросил аукционист, оглядывая десяток людей, сидевших в зале, в котором накануне собралась тысячная толпа. — Последний шанс, или я закрываю продажу на сумме три миллиона шестьсот тысяч.

Аукционист поднял молоточек и, не услышав никаких новых предложений, стукнул по кафедре.

— Продано за три миллиона шестьсот тысяч долларов джентльмену в конце ряда.

— Всё закончилось хорошо, — обрадовалась Джулия.

— Это будет тебе стоить лишних сто тысяч, — заметил Том. — Но кто мог знать, что мы оба сойдёмся на одной и той же верхней цифре? Теперь мне нужно подготовить бумаги и вручить чек, а затем мы пойдём обмывать сделку.

— Отличная идея! — воскликнула Джулия.

— Поздравляю, мистер Рассел, — сказал мистер Кук. — Ваш клиент получил превосходный участок, который, я уверен, в будущем даст хорошую прибыль.

— Согласен, — Том выписал чек на три и шесть десятых миллиона долларов, который тут же вручил главному администратору городского совета.

— Является ли банк Рассела комитентом этой сделки? — спросил мистер Кук, рассматривая подпись Тома.

— Нет, мы представляем клиента, который держит счёт у нас в банке.

— Извините, что я кажусь слишком придирчивым, мистер Рассел, но в условиях соглашения ясно сказано, что чек на полную сумму должен быть подписан самим комитентом, а не его представителем.

— Но мы — представители компании, она держит у нас счёт.

— Тогда для вашего клиента не представит трудности подписать чек от имени этой компании, — предложил мистер Кук.

— Но почему… — начал Том.

— Не моё дело разбираться в мыслительных процессах наших избранных представителей, мистер Рассел, но после прошлогодней катастрофы из-за контракта с «Олдвичем» и учитывая вопросы, которые ежедневно задаёт мне миссис Хантер, у меня нет другого выхода, как следовать не только духу, но и букве соглашения.

— Но что я могу сделать на такой поздней стадии? — спросил Том.

— У вас ещё есть время до пяти часов, чтобы представить чек, подписанный комитентом. Если вы этого не сделаете, предназначенный на продажу участок будет предложен предыдущему претенденту за сумму три с половиной миллиона, и городской совет будет вправе ожидать, что вы покроете разницу в сто тысяч долларов.

Том побежал в конец зала.

— У тебя с собой чековая книжка?

— Нет, — сказала Джулия. — Ты же мне сказал, что банк Рассела покроет полную сумму, а я переведу вам разницу в понедельник.

— Да, я это сказал, — признал Том, пытаясь думать на ходу. — Бежим скорее в банк.

Он посмотрел на часы: было почти четыре часа. Он чертыхнулся, с горечью осознав, что, не будь Нат в отпуске, он обнаружил бы этот подпункт и предвидел бы возможные последствия. По пути в банк, который находился в двух шагах от городского совета, Том объяснил Джулии, чего требует мистер Кук.

— Значит ли это, что сделка провалилась, не говоря уже о ста тысячах?

— Нет, я уже придумал, как обойти это препятствие, но нужно твоё согласие.

— Если участок останется за мной, — сказала Джулия, — я сделаю всё что угодно.

Как только они вошли в банк, Том сразу же прошёл в свой кабинет и по телефону вызвал старшего кассира. Пока они его ждали, Том вынул чистую чековую книжку и начал писать слова «три миллиона шестьсот тысяч долларов». Старший кассир постучал в дверь и вошёл в кабинет.

— Рэй, переведите три миллиона сто тысяч долларов на счёт миссис Киркбридж.

Старший кассир замялся.

— Чтобы перевести такую крупную сумму, мне нужно санкционирование в письменной форме, — сообщил он. — Это превышает мой лимит.

— Да, конечно, — согласился Том.

Он вынул из верхнего ящика стандартную форму и быстро заполнил её нужными цифрами. Том не упомянул, что это была самая крупная сумма, которую он когда-либо санкционировал. Он передал форму старшему кассиру, который внимательно её изучил. Казалось, сначала он хотел было оспорить решение своего начальника, но потом передумал.

— Немедленно, — сказал Том.

— Да, сэр, — старший кассир удалился.

— Ты уверен, что это разумно? — спросила Джулия. — Ты не идёшь на неоправданный риск?

— У нас есть собственность и твои пятьсот тысяч, так что мы не можем проиграть. Как сказал бы Нат, это — беспроигрышная ситуация.

Он дал Джулии чековую книжку и попросил её подписаться, а ниже печатными буквами написать название её компании. Удостоверившись, что всё правильно, Том сказал:

— Ну а теперь бежим в городской совет.

Том старался оставаться спокойным, когда, лавируя между машинами, бегом пересёк улицу. Там он подождал Джулию: ей трудно было поспевать за ним на высоких каблуках. Войдя в зал, Том облегченно вздохнул, увидев, что мистер Кук всё ещё сидит за столом в конце зала. Когда они направились к нему, главный администратор встал.

— Вручи чек худому человеку с лысиной, — шепнул Том Джулии.

Джулия вручила мистеру Куку чек; тот улыбнулся и внимательно осмотрел чек.

— Кажется, всё в порядке, миссис Киркбридж. Есть у вас какое-нибудь удостоверение личности?

— Конечно, — Джулия вынула из сумочки водительские права.

Мистер Кук тщательно изучил подпись и сличил фотографию.

— Эта фотография вам не очень льстит, — заметил он. — Ладно, теперь вам остаётся только подписать необходимые документы от имени вашей компании.

Джулия подписала три копии контракта и одну из них передала Тому.

— Подержи этот экземпляр у себя, пока деньги не будут благополучно переведены, — прошептала она.

Мистер Кук посмотрел на часы.

— Я предъявлю чек в понедельник утром, мистер Рассел. Надеюсь, что расчёт по нему будет произведён как можно скорее.

— Расчёт будет произведён в тот же день, когда чек будет предъявлен, — заверил его Том.

— Спасибо, сэр, — сказал мистер Кук; он хорошо знал Тома, потому что регулярно играл с ним в гольф в местном клубе.

Тому захотелось тут же обнять Джулию, но он сдержался.

— Я забегу в банк сказать, что всё прошло гладко, а потом мы пойдём домой.

— Нужно ли заходить в банк? — спросила Джулия. — В конце концов, чек будет предъявлен только в понедельник утром.

— И то правда, — сказал Том.

— Чёрт возьми! — воскликнула Джулия, наклонясь к одной из своих туфель. — Я сломала каблук, поднимаясь по этой проклятой лестнице.

— Извини. Это я виноват. Мне не нужно было тебя так торопить: у нас было достаточно времени.

— Неважно, — сказала Джулия, улыбаясь. — Но если ты подгонишь такси, я встречу тебя у лестницы.

— Да, конечно.

Он сбежал вниз по лестнице и помчался к стоянке.

Через несколько минут его такси остановилось перед зданием городского совета, но Джулии не было. Может быть, она снова прошла внутрь? Он подождал несколько минут, но она всё не появлялась. Он выругался, выпрыгнул из неудачно припаркованной машины и взбежал по лестнице, надеясь найти её в телефонной будке. Как только она его увидела, сразу повесила трубку.

— Дорогой, я звонила в Нью-Йорк, чтобы рассказать о том, как ты уладил дело, и они обещали дать указание нашему банку перевести три миллиона сто тысяч до конца рабочего дня.

— Рад это слышать, — сказал Том, когда они вместе шли к машине. — Ну так что, поужинаем в городе?

— Нет, я бы охотнее пошла к тебе и тихо поужинала вдвоём.

Когда машина подъехала к дому, Джулия уже сняла пальто, а к тому времени, как они вошли в спальню, она оставила всюду островки разбросанной одежды. Том уже почти разделся, а Джулия снимала чулки, когда зазвонил телефон.

— Не отвечай, — сказала Джулия, упав на колени и стягивая с него трусы.

* * *

— Никто не отвечает, — сказал Нат. — Они, должно быть, пошли поужинать.

— Не может ли это подождать до понедельника? — спросила Су Лин.

— Наверно, — неохотно признал Нат. — Но я хотел бы знать, сумел ли Том заключить сделку на покупку «Сидер Вуд», и если да, то за какую цену.

33

«Почти равные результаты», — провозглашал заголовок в газете «Вашингтон Пост», комментируя результаты опросов общественного мнения утром в день выборов. «Нога в ногу», — прокомментировала результаты опросов газета «Хартфорд Курант», комментируя результаты опросов утром в день выборов. В первом случае речь шла об общенациональных выборах, на которых на пост президента США баллотировались Джералд Форд и Джимми Картер, во втором — о местных выборах, на которых миссис Хантер и Флетчер Давенпорт баллотировались в Сенат от штата Коннектикут. Флетчера несколько уязвляло, что фамилию его соперницы всегда ставили перед его фамилией, как Гарвард перед Йелем.

— Всё, что теперь нам остаётся, — сказал Гарри, открывая совещание своей группы в шесть часов утра, — это убедить наших сторонников пойти голосовать.

Больше не нужно было обсуждать тактику, заявления для прессы или политику. После того как был опущен в урну первый бюллетень, у всех, кто сидел вокруг стола, появились новые обязанности.

Группа из сорока человек должна была готовиться к тому, чтобы развозить по избирательным участкам старых, увечных, больных или просто ленивых — или даже тех, кому нравилось, что приверженцы одного из кандидатов повезут их на участки, где они проголосуют за другого кандидата. Ещё одна группа — наибольшая — должна была дежурить у телефонов в штаб-квартире.

— Они работают в две смены, — пояснил Гарри. — Их задача — связываться с нашими сторонниками и напоминать им, что сегодня — день выборов, а потом удостовериться, что они проголосовали.

Следующая группа, которую Гарри назвал «добровольными дилетантами», следила за счётными комиссиями округа. Они должны были поминутно считать, как идёт голосование в их округе, в котором могло быть от тысячи до трёх тысяч избирателей, в зависимости от того, городской это был округ или сельский.

— Они — становой хребет партии, — объяснил Гарри Флетчеру. — С того момента, когда опущен первый бюллетень, добровольцы сидят перед избирательными участками и отмечают имена избирателей, приходящих голосовать. Каждые полчаса эти списки передаются посыльным, которые доставляют их в центр по учёту, где разложены на столах или висят на стене полные списки избирателей. Проголосовавших помечают в списке: республиканцев — красной чертой, демократов — синей, неизвестных — жёлтой. Один взгляд на список — и руководитель группы точно знает, как проходит голосование. Коль скоро те же люди делали эту работу во время предыдущих выборов, они сразу же могут сравнить полученные результаты с результатами любых прошлых выборов. Подробности передаются в штаб-квартиру, так что телефонщикам не нужно беспокоить тех своих сторонников, которые уже проголосовали.

— Так что же кандидатам нужно делать целый день? — спросил Флетчер.

— Держаться в стороне, — ответил Гарри. — Для этого у вас есть своя программа. Вы посетите сорок четыре наших центра, потому что все они хотят увидеть кандидата. Джимми будет вашим шофёром.

Совещание окончилось, и все разошлись делать свою часть работы. Джимми объяснил Флетчеру, как он должен провести этот день, при этом говорил со знанием дела, потому что делал эту работу для своего отца во время двух его предыдущих выборов.

— Мы должны будем посетить все сорок четыре центра по учёту до восьми часов вечера, когда окончится голосование; в каждом участке тебе предложат кофе, а между двенадцатью и двумя часами — обед, и после половины шестого — выпивку. Ты всегда должен вежливо, но твёрдо отказываться. В машине ты будешь пить только воду, в половине первого мы выкроим полчаса на обед в штаб-квартире, а потом ты не будешь есть до того момента, когда закончится голосование.

Флетчер думал, что ему предстоит очень скучный день, но при каждом посещении очередного центра он сталкивался с новыми людьми и получал новые цифры. За первый час было вычеркнуто лишь несколько имён, и руководители групп объяснили Флетчеру, что явка на нынешние выборы отличается от предыдущих. Флетчера очень обнадёжило то, что ещё до десяти часов появилось много синих линий, но Джимми объяснил ему, что от семи до десяти часов демократы обычно лидируют, потому что рабочие голосуют по утрам — либо идя на работу, либо возвращаясь с ночной смены.

— От десяти до четырёх часов начинают лидировать республиканцы, — добавил Джимми, — а после пяти часов и до закрытия избирательных участков демократы должны наверстать своё преимущество. Так что молись, чтобы от десяти до пяти часов шёл дождь, а потом наступил хороший, тёплый вечер.

В одиннадцать часов утра руководители групп сообщили, что явка — немного ниже, чем на прошлых выборах, когда она была 55 %. Джимми объяснил:

— Если явка ниже 50 %, мы проигрываем, выше 50 % — мы немного выигрываем, а выше 55 % — мы выигрываем с большим перевесом.

— Почему? — спросил Флетчер.

— Потому что республиканцы традиционно склонны голосовать в любую погоду, так что они обычно побеждают, если явка на выборы невелика. Побудить наших людей голосовать — это для демократов самая серьёзная проблема.

Джимми строго держался своего расписания. Перед прибытием в центр он вручал Флетчеру листок с основными фактами о той семье, в чьём доме находится тот или иной участок, и Флетчер запоминал эти данные перед тем, как подойти к дому.

— Привет, Дик! — сказал он, когда открылась очередная дверь. — Очень любезно с вашей стороны снова позволить воспользоваться вашим домом. Это уже, кажется, ваши четвёртые выборы. — Он помолчал, пока ему отвечали. — Как Бен, он ещё учится в колледже? — Он снова выслушал ответ. — Примите моё сочувствие в связи со смертью Бастера; сенатор Гейтс мне рассказал. Но у вас теперь новый пёс, Бастер-младший? Он — в порядке?

Джимми тоже знал свою роль.

— По-моему, тебе пора уходить, — шептал он Флетчеру по истечении десяти минут. Спустя ещё две минуты он начинал нервничать и уже не добавлял «по-моему», а ещё через две минуты твёрдо заявлял, что пора уезжать. На пожатие рук и прощание тоже уходила пара минут, потом они уезжали. Несмотря на то, что Джимми старался соблюдать заранее разработанное расписание, они приехали на обед в штаб-квартиру с опозданием на двадцать минут. Обед был скорее закуской, чем серьёзной едой. Флетчер схватил сэндвич со стола, заваленного всякой снедью. Он ел на ходу, переходя вместе с Энни из одной комнаты в другую и пожимая руки как можно большему числу сотрудников.

— Марта, что делает Гарри? — спросил Флетчер, входя в комнату, где активисты сидели на телефонах.

— Он — перед Сенатом: пожимает руки, делится мнениями и убеждается в том, что люди не забыли проголосовать. Он вот-вот появится.

Флетчер столкнулся с Гарри в коридоре, когда выходил из дома. Джимми объяснил, что если уж они хотят посетить все избирательные участки, им надо было выехать не позднее десяти минут второго.

— Доброе утро, сенатор, — сказал Флетчер.

— Доброе утро, Флетчер. Я рад, что вы нашли время пообедать.

В первом центре, который они посетили после обеда, они узнали, что республиканцы лидируют с небольшим перевесом, который продолжал увеличиваться после полудня. К пяти часам им осталось посетить ещё пятнадцать участков. Примерно к шести часам республиканцы стали уверенно лидировать, и Флетчер пытался скрыть, что он немного встревожен.

— Успокойся, — сказал Джимми. — Через пару часов твоё положение улучшится.

Он не сказал, что на прошлых выборах к этому времени его отец уже имел небольшое преимущество и, следовательно, знал, что победил.

— Гораздо легче успокоиться, если ты точно знаешь, что победил, или точно знаешь, что проиграл.

— Я не знаю, как себя чувствует кандидат, — сказал Джимми. — Папа выиграл свои первые выборы с большинством в сто двадцать один голос; это было ещё до моего рождения. И за последние тридцать лет он увеличил своё большинство до одиннадцати тысяч голосов. Но он всегда говорил, что если бы на его первых выборах шестьдесят один человек проголосовал за его противника, он бы эти выборы проиграл, и, возможно, у него не было бы второго шанса.

К семи часам вечера Флетчер с облегчением увидел, что на списках избирателей прибавилось синих линий, и хотя республиканцы всё ещё лидировали, было такое ощущение, что положение может измениться. Джимми осталось свезти Флетчера в последние шесть центров; они тратили на каждый всего по одиннадцать минут, и всё же в последние два они приехали уже после окончания голосования.

— Ну, что теперь? — спросил Флетчер, выходя из последнего участка.

— Поедем в штаб-квартиру, — ответил Джимми, взглянув на часы, — и послушаем полный отчёт. Если ты выиграл, он войдёт в фольклор, а если нет, то скоро забудется.

— Как я сам, — сказал Флетчер.

Джимми оказался прав: в штаб-квартире все говорили разом, но только психи и неисправимые оптимисты были готовы точно предсказать результат. Через несколько минут после окончания выборов по радио был передан первый выборочный опрос проголосовавших: он показывал, что миссис Хантер выиграла с крохотным перевесом. Общенациональные опросы показывали, что Форд победил Картера.

— История повторяется, — сказал Гарри, войдя в комнату. — Те же опросчики в 1948 году говорили, что следующим президентом будет Томас Дьюи. Тогда же они говорили, что мой противник победил меня с небольшим перевесом, но мы снова взвесили этот перевес, и он оказался в мою пользу. Так что, Флетчер, пусть вас не волнуют опросы общественного мнения, они не выражают ничьего мнения.

— Как насчёт явки избирателей? — спросил Флетчер, вспомнив, что говорил Джимми.

— Слишком рано определять точные цифры: они — определённо выше пятидесяти процентов, но ниже пятидесяти пяти.

— Теперь нам нечего больше делать, — сказал Гарри своей группе. — Вы можете пока отдохнуть, и мы снова соберёмся, когда начнётся подсчёт голосов. Кажется, нам предстоит долгая ночь.

В машине, когда они ехали в ресторан Марио, Гарри сказал Флетчеру, что нет смысла собираться раньше одиннадцати:

— Так что давайте тихо поужинаем и посмотрим у Марио по телевизору, какие результаты в других частях страны.

Все шансы на тихий ужин испарились, когда Флетчер и Гарри вошли в ресторан и некоторые посетители встали и устроили им овацию, пока они шли к своему столику в углу. Флетчер с радостью увидел, что его родители уже пришли в ресторан и сидят у бара.

— Чем я могу вас угостить? — спросил Марио, когда все сели за стол.

— Я слишком устала, чтобы даже разбираться в меню, — сказала Марта. — Марио, выберите всё сами: раньше вы никогда не принимали во внимание наше мнение.

— Хорошо, миссис Гейтс, — ответил Марио. — Положитесь на меня.

Энни встала и помахала рукой, когда в ресторан вошли Джимми и Джоанна. Целуя Джоанну в щёку, Флетчер взглянул на телевизор и увидел там, как Джимми Картер приезжает на своё ранчо, а президент Форд садится в вертолёт. Он подумал: «Интересно, как они провели сегодняшний день?»

— Вы появились как раз вовремя, — сказал Гарри, когда Джоанна села рядом с ним. — Мы только что пришли. Как дети?

Через несколько минут появился Марио с двумя большими блюдами лёгких итальянских закусок, а за ним — официант с двумя графинами белого вина.

— Вино — за счёт ресторана, — объявил Марио. — По-моему, не исключено, что вы победили, — добавил он, наливая вино на пробу в бокал Флетчера.

Флетчер протянул руку и под столом коснулся колена Энни.

— Я хотел бы сказать несколько слов.

— Это обязательно? — спросил Джимми, наливая себе бокал вина. — Я наслушался твоих речей на всю свою жизнь.

— Обещаю: я буду краток, — сказал Флетчер, поднимаясь со своего места. — Я хочу поблагодарить всех за этим столом. Начну с Гарри и Марты. Если бы в свой первый день в школе я не сел рядом с этим ужасным маленьким сопляком, я бы никогда не познакомился с Энни и, конечно, с Мартой и Гарри, которые изменили всю мою жизнь. Вообще-то, во всем виновата мама, потому что именно она настояла, чтобы я учился в Хочкисе, а не в Тафте. Как по-иному могла бы сложиться моя жизнь, если бы в споре победил папа! — Он улыбнулся матери. — Так что спасибо.

Он сел, а Марио принёс ещё бутылку вина.

— Я это вино не заказывал, — сказал Гарри.

— Нет, — ответил Марио. — Это — подарок джентльмена, который сидит в другом конце ресторана.

— Очень любезно с его стороны, — заметил Флетчер. — Он назвал себя?

— Нет. Он сказал только, что, к сожалению, не смог больше помочь вам во время выборов, так как был занят финансовой сделкой. Он — один из наших постоянных клиентов. По-моему, он — из банка Рассела.

Флетчер посмотрел в другой конец ресторана и кивнул, когда Нат Картрайт поднял руку. У него возникло ощущение, что этого человека он где-то уже видел.

34

— Как ей это удалось? — спросил Том; лицо его приобрело пепельный оттенок.

— Она хорошо выбрала свою жертву и, надо отдать ей должное, тщательно продумала все подробности.

— Но это не объясняет…

— Откуда она знала, что мы согласимся перевести деньги? Это было просто, — сказал Нат. — Когда всё остальное ей удалось, Джулии нужно было только позвонить Рэю и велеть ему перевести её счёт в другой банк.

— Но банк Рассела закрывается в пять часов, и служащие уходят домой ещё до шести часов, особенно перед уикендом.

— В Хартфорде.

— Не понимаю, — сказал Том.

— Она попросила нашего старшего кассира перевести полную сумму в банк в Сан-Франциско, где в это время было только два часа дня.

— Но я оставил её одну всего на несколько минут.

— Этого было достаточно, чтобы она могла позвонить своему адвокату.

— Но почему же Рэй не известил меня?

— Он пытался, но тебя не было в банке, а когда вы приехали к тебе домой, она не дала тебе снять трубку. Когда я позвонил тебе из Лос-Анджелеса, там была половина четвёртого, в Хартфорде — половина седьмого, и банк Рассела был давно закрыт.

— Ах, если бы только ты не был в отпуске!

— Я думаю, она и это предусмотрела, — сказал Нат.

— Каким образом она об этом узнала?

— Позвонив моей секретарше и попросив назначить ей у меня приём на этой неделе. Секретарша ей сказала, что я — в отпуске, да ты и сам ей это подтвердил, когда вы встретились.

— Да, это верно, — признался Том. — Но непонятно, почему Рэй не отказался перевести её счёт в другой банк.

— Потому что ты положил всю сумму на её счёт, а закон на эту тему очень ясен: если она просит перевести её счёт, мы обязаны это сделать. На это указал и её адвокат, когда он позвонил Рэю в четыре пятьдесят. В это время ты уже ехал домой.

— Но она уже подписала чек и вручила его мистеру Куку.

— Да, и если бы ты вернулся в банк и сказал старшему кассиру об этом чеке, он смог бы отложить принятие решения до понедельника.

— Но как она могла быть уверена, что я санкционирую перевод дополнительных денег на её счёт?

— Она не была в этом уверена, поэтому открыла у нас счёт и депонировала на него пятьсот тысяч; это должно было убедить нас в том, что у неё более чем достаточно денег для покупки «Сидер Вуд».

— Но ты мне сказал, что проверил её компанию…

— Да. «Киркбридж и компания» находится в Нью-Йорке, и в прошлом году она сделала прибыль на сумму свыше миллиона. И — подумать только! — держатель контрольного пакета акций — это некая миссис Джулия Киркбридж. А проверить её компанию я решил только потому, что Су Лин назвала Джулию «фальшивой». Какая-то секретарша мне сказала, что миссис Киркбридж — на заседании, так что последний винтик вкрутился куда надо. Это и называется «тщательно обдумать все детали».

— Но здесь недостает ещё одного звена, — сказал Том.

— Да, и именно это превращает твою Джулию из мелкой авантюристки в мошенницу высокого класса. Именно поправка к финансовому законопроекту, предложенная Гарри Гейтсом, дала ей возможность поставить нам ловушку, в которую мы обязательно должны были угодить.

— При чём тут сенатор Гейтс? — спросил Том.

— Именно он предложил поправку к законопроекту о собственности, требующую, чтобы все будущие трансакции полностью оплачивал тот, кто подписывает соглашение.

— Но я сказал ей, что банк покроет весь необходимый излишек.

— И она знала, что этого будет недостаточно, — сказал Нат, — потому что поправка Гейтса требует, чтобы комитент, — Нат открыл брошюру на странице, которую он отметил, — «подписал как чек, так и соглашение». Как только ты её спросил, с собой ли у неё чековая книжка, она знала, что схватила тебя за яйца.

— Но что было бы, если бы я сказал, что сделка срывается, раз она не может выложить полную сумму?

— Она бы вечером вернулась в Нью-Йорк, перевела свои полмиллиона обратно в «Чейз-Манхэттен», и ты бы больше о ней не услышал.

— А теперь она прикарманила три миллиона сто тысяч долларов наших денег и сохранила свои пятьсот тысяч, — сказал Том.

— Вот именно, — промолвил Нат. — И как только сегодня утром откроются банки в Сан-Франциско, эти деньги будут переведены на Каймановы острова через Цюрих или, возможно, даже через Москву, и хотя я, конечно, сделаю вид, что пытаюсь вернуть деньги, я не верю, что у нас есть хоть один шанс получить из них хотя бы цент.

— О чёрт! Я только что вспомнил, что мистер Кук предъявит чек сегодня утром, и я дал ему слово, что чек будет оплачен в тот же день.

— Значит, он должен быть оплачен в тот же день. Одно дело — если банк теряет деньги, и совсем другое — если он теряет репутацию — репутацию, которую твой отец и дед завоёвывали сто лет.

Том посмотрел на Ната.

— Первое, что мне нужно сделать, — это подать в отставку.

— Удивляюсь твоей наивности. Это — последнее, что тебе нужно сделать. Если, конечно, ты не хочешь, чтобы все узнали, какого ты свалял дурака, и сразу же перевели свои деньги в другой банк. Нет, всё, что мне нужно, — это время; так что я думаю, ты должен взять несколько выходных. И даже не упоминай никому про «Сидер Вуд», а если тебя о нём кто-нибудь спросит, просто отошли его ко мне.

Том некоторое время молчал, а потом сказал:

— Самое парадоксальное — что я предложил ей выйти за меня замуж.

— И самое гениальное — что она согласилась.

— Откуда ты знаешь?

— Это была часть её плана.

— Умная девка! — воскликнул Том.

— Не уверен, — сказал Нат, — потому что, если бы вы обручились, я собирался предложить ей место в правлении нашего банка.

— Так она и тебя облапошила? — спросил Том.

— О да, — ответил Нат. — С её финансовыми способностями она была бы неслабым игроком в любой команде, и если бы она вышла за тебя замуж, то обмишулила бы нас куда больше, чем на три миллиона сто тысяч. Так что, наверно, здесь был замешан ещё кто-то. — Нат помолчал. — Я подозреваю, что это был тот, с кем она говорила по телефону. — Он собрался уходить. — Я буду у себя в кабинете. И помни: мы можем обсуждать это дело только с глазу на глаз — но ни в коем случае не в письменной форме и не по телефону.

Том кивнул, и Нат тихо закрыл за собой дверь.

— Доброе утро, мистер Картрайт, — сказала секретарша, когда Нат вошёл в приёмную своего кабинета. — Как прошёл отпуск?

— Замечательно, спасибо, Линда, — ответил он весело. — Я, кажется, получил больше удовольствия в Диснейленде, чем Льюк. — Она улыбнулась. — Есть серьёзные новости?

— Кажется, нет. В прошлую пятницу пришли окончательные документы на приобретение нами контрольного пакета акций «Беннета». Так что с первого января вы будете управлять двумя банками.

«Или ни одним», — подумал Нат.

— Мне нужно поговорить с миссис Джулией Киркбридж, директором…

— «Киркбридж и компания», — договорила за него Линда; Нат похолодел. — Вы просили меня узнать данные об этой компании перед отъездом в отпуск.

— Да, конечно, — сказал Нат.

Нат про себя репетировал, что он скажет миссис Киркбридж, когда секретарша позвонила ему и сказала, что миссис Киркбридж — на проводе.

— Здравствуйте. Миссис Киркбридж, меня зовут Нат Картрайт, я — главный администратор банка Рассела в Хартфорде, штат Коннектикут. У нас есть предложение, которое, как мы подумали, может заинтересовать вашу компанию. Поскольку я сегодня еду в Нью-Йорк, не могли ли вы уделить мне несколько минут?

— Могу я вам перезвонить, мистер Картрайт? — спросила она.

— Конечно. Буду ждать вашего звонка.

«Интересно, — подумал Нат. — Сколько времени ей понадобится, чтобы узнать, что я — главный администратор банка Рассела? Она, безусловно, это проверяет, потому что даже не спросила мой номер телефона».

Через несколько минут позвонила Линда и сообщила:

— Миссис Киркбридж — на проводе.

Нат посмотрел на часы: прошло семь минут.

— Я могу принять вас сегодня в два тридцать, мистер Картрайт. Вас это устроит?

— Вполне.

Он положил трубку и позвонил Линде.

— Мне нужен билет на сегодняшний поезд в Нью-Йорк в одиннадцать тридцать.

Потом Нат позвонил в банк Риггса в Сан-Франциско. Этот звонок подтвердил его худшие опасения. Банк Риггса получил указание перевести деньги в «Банко Мексико» буквально через несколько минут после того, как они были туда депонированы. Оттуда, Нат знал, деньги будут двигаться вслед за солнцем, пока не исчезнут за горизонтом. Он решил, что бесполезно звонить в полицию, если он не хочет, чтобы об этой истории узнали все хартфордские банковские служащие. Он подумал, что Джулия — или как её там звать — это тоже учла.

Нат закончил несколько дел, накопившихся во время его отсутствия, и отправился на вокзал, чтобы ехать в Нью-Йорк. Он прибыл в контору фирмы «Киркбридж и компания» за несколько минут до назначенного времени. Ему даже не пришлось ждать в приёмной; его сразу же приняла элегантная женщина.

— Мистер Картрайт?

— Да.

— Я — Джулия Киркбридж; прошу вас, пройдите ко мне.

— Меня заинтриговал ваш звонок, — сказала миссис Киркбридж, предлагая Нату удобное кресло у камина. — Нечасто коннектикутские банкиры приезжают в Нью-Йорк, чтобы меня навестить.

Нат вынул из портфеля несколько бумаг, одновременно пытаясь оценить сидящую перед ним женщину. Её одежда, как и одежда женщины, её изображавшей, была хорошо сшита, но гораздо консервативнее, и хотя ей тоже было чуть больше тридцати лет, её тёмные волосы и чёрные глаза были полной противоположностью волосам и глазам блондинки из Миннесоты.

— Всё очень просто, — начал Нат. — Хартфордский городской совет выставил на продажу участок с разрешением на строительство там торгового центра. Наш банк купил этот участок в качестве капиталовложения и теперь ищет партнёра. Нам подумалось, что вы можете этим заинтересоваться.

— Почему мы? — спросила Джулия.

— Ваша компания в своё время пыталась купить участок для строительства торгового центра «Робинсон-Молл», который, кстати, сейчас даёт хорошую прибыль, и мы подумали, что, возможно, вас заинтересует новый проект подобного рода.

— Меня удивляет, что вы не обратились к нам, прежде чем купить этот участок, — сказала миссис Киркбридж, — потому что если бы вы это сделали, вы бы узнали, что мы уже сочли условия этого соглашения слишком ограничительными.

Нат был удивлён.

— Да, понимаю, — сказал он, стараясь протянуть время.

— Могу я узнать, за какую сумму он ушёл? — спросила миссис Киркбридж.

— За три миллиона шестьсот тысяч.

— Это превышает нашу оценку, — миссис Киркбридж перевернула страницу в папке перед собой.

Нат всегда считал себя хорошим игроком в покер, но он не мог понять, блефует миссис Киркбридж или нет.

— Ладно, извините, что я зря отнял у вас время.

— Может быть, и не зря, — возразила миссис Киркбридж. — Я всё-таки хотела бы услышать ваше предложение.

— Мы ищем партнёра на равных долях, — сказал Нат.

— Что это конкретно означает?

— Вы выкладываете один миллион восемьсот тысяч, наш банк финансирует остальную долю проекта, а когда убытки будут возмещены, все прибыли делятся пополам.

— Оставьте мне ваше предложение, мистер Картрайт, и я сообщу вам, что мы решим. Сколько времени вы нам даёте, чтобы принять решение?

— Здесь, в Нью-Йорке, я собираюсь встретиться ещё с двумя возможными претендентами, которые когда-то интересовались участком для «Робинсон-Молла».

Нат не мог по выражению её лица угадать, верит она ему или нет.

Миссис Киркбридж улыбнулась.

— Полчаса назад, — сказала она, — мне позвонил главный администратор хартфордского городского совета мистер Кук. — Нат поёжился. — Я не приняла его звонка, потому что подумала, что будет разумнее сначала увидеться с вами. Однако мне трудно поверить, что это тот тип сделки, которую анализируют на факультете бизнеса в Гарварде, мистер Картрайт. Так что, возможно, вам пора рассказать мне, почему вы на самом деле хотели меня видеть.

35

Энни подвезла своего мужа к зданию городского совета; впервые за этот день они остались одни.

— Почему бы нам не поехать домой? — спросил Флетчер.

— Наверно, все кандидаты чувствуют это перед подсчётом голосов.

— Знаешь, Энни, мы ведь с тобой не обсудили, что я буду делать, если проиграю.

— Я всегда полагала, что ты пойдёшь работать в какую-нибудь юридическую фирму. К тебе ведь столько фирм стучится в дверь. Например, говорят, что фирме «Симпкинс и Уэлланд» нужен юрист, специализирующийся на уголовных делах.

— Да, и они даже предложили мне партнёрство, но, по правде говоря, меня больше всего интересует политическая деятельность. Политика увлекает меня даже больше, чем твоего отца.

— Это невозможно, — сказала Энни. — Кстати, он сказал, что мы можем припарковаться на его месте.

— Никоим образом, — возразил Флетчер. — На этом месте может парковаться только сенатор. Нет, давай припаркуемся на какой-нибудь боковой улице.

Флетчер взглянул в окно и увидел, что по ступеням к городскому совету поднимаются десятки людей.

— Куда они идут? — спросила Энни. — Неужели все они — родственники миссис Хантер?

— Нет, конечно, нет, — засмеялся Флетчер. — Но публике разрешено смотреть с галереи, как производится подсчёт голосов. Это — старая хартфордская традиция.

Энни наконец нашла место для стоянки неподалёку от городского совета.

Флетчер и Энни, держась за руки, стали подниматься по ступеням в городской совет. Он много раз видел, как политики и их жёны держатся за руки в день выборов, и ему всегда было интересно, делают ли они это только для фотографов. Он сжал руку Энни, стараясь выглядеть спокойным.

— Вы чувствуете уверенность в победе, мистер Давенпорт? — спросил местный репортёр, сунув ему под нос микрофон.

— Нет, — честно ответил Флетчер. — Я чертовски нервничаю.

— Думаете ли вы, что вы побили миссис Хантер? — продолжал репортёр.

— Я буду рад ответить вам на этот вопрос через несколько часов.

— Вы считаете, что это была честная борьба?

— Об этом вы можете судить лучше меня, — сказал Флетчер.

Когда он и Энни вошли в здание, их встретили аплодисментами. Первым, кого он увидел, был Гарри. У него был задумчивый вид.

Актовый зал выглядел совсем иначе, чем в день дебатов. Ряды стульев убрали, и в центре зала подковой стояли столы. В центре подковы стоял мистер Кук, который контролировал семь предыдущих выборов. Нынешние выборы были для него последними — в конце года он уходил на пенсию.

Один из его служащих проверял чёрные урны, стоявшие рядами с внутренней стороны подковы. Вчера на совещании мистер Кук ясно дал понять, что подсчёт голосов начнётся, только когда из избирательных участков доставят все сорок четыре урны и будет установлена их подлинность. Обычно эта процедура занимала около часа.

Снова раздались аплодисменты: в зал вошла Барбара Хантер. Она помахала рукой своим сторонникам на галерее.

Когда была проверена подлинность всех сорока четырёх урн, их распечатали и бюллетени высыпали на столы. Начался подсчёт. Каждая группа счётчиков состояла из одного демократа, одного республиканца и одного нейтрального наблюдателя.

Мистер Кук попросил своих служащих подсчитать бюллетени и разложить их стопками по сто. Бюллетени из каждой урны надлежало разделить на три стопки: стопка республиканских бюллетеней, стопка демократических бюллетеней и стопка бюллетеней сомнительного свойства. В большинстве избирательных округов страны подсчёт производился машинами, но не в Хартфорде, хотя все знали, что, как только мистер Кук уйдёт на пенсию, положение изменится.

Мистер Кук расхаживал по залу, наблюдая, как растут разные стопки бюллетеней.

— Здесь важна роль наблюдателя, — объяснил Гарри Флетчеру. — Он должен следить, чтобы ни один бюллетень не был засчитан дважды или вовсе не засчитан.

Флетчер кивнул и продолжал бродить по залу, следя, как растёт то одна, то другая стопка и, соответственно, то обнадёживаясь, то отчаиваясь, пока Джимми не объяснил ему, что урны доставлены из разных округов, и нельзя точно знать, какая урна прибыла из оплота демократов, а какая — из оплота республиканцев.

— Что будет дальше? — спросил Флетчер у Джимми.

— Артур Кук сложит все бюллетени и объявит, сколько избирателей проголосовало и какой это процент электората.

Флетчер взглянул на часы — было начало двенадцатого; на экране телевизора Джимми Картер беседовал со своим братом Билли. Первые опросы общественного мнения показали, что впервые за последние восемь лет демократы вернулись в Белый дом. Интересно, попадёт ли он впервые в Сенат штата?

Флетчер устремил всё своё внимание на мистера Кука, который не торопился исполнять свои официальные обязанности. Собрав все стопки, он зафиксировал цифры на калькуляторе, который был его единственной уступкой техническому прогрессу XX века. Он нажал несколько кнопок и аккуратно записал две цифры на листе бумаги. Затем он взошёл на сцену, постучал по микрофону и в наступившей тишине сказал:

— Число людей, проголосовавших на выборах в Сенат штата, — сорок две тысячи четыреста двадцать девять, — следовательно, явка избирателей составила пятьдесят два и девять десятых процента.

Мистер Кук сошёл со сцены, больше ничего не сказав. Его служащие приступили к подсчёту стопок по сто бюллетеней, и мистер Кук снова поднялся на сцену лишь через сорок две минуты. На этот раз ему не пришлось стучать по микрофону: и без того в зале установилась мёртвая тишина.

— Я должен вам сообщить, — сказал мистер Кук, — что имеется семьдесят семь спорных бюллетеней, и я приглашаю обоих кандидатов подойти ко мне в центр зала, чтобы решить, какие бюллетени — действительные, а какие — нет.

Гарри подбежал к Флетчеру и схватил его за лацкан пиджака, прежде чем тот подошёл к мистеру Куку.

— Это значит, что кто бы из вас ни лидировал, он лидирует меньше, чем на семьдесят семь голосов, иначе Кук не затеял бы эту канитель с запрашиванием вашего мнения. Так что вы должны выбрать кого-нибудь, кто за вас проверил бы эти сомнительные бюллетени.

— Это — нетрудный выбор, — ответил Флетчер. — Я выбираю вас.

— Нет, — отказался Гарри, — потому что это насторожит миссис Хантер. Вам нужно выбрать человека, который, по её мнению, неопытен и не будет ей угрожать.

— Как насчёт Джимми?

— Хорошая идея: она подумает, что сможет его перехитрить.

— Нет, ни за что, — сказал подошедший к ним Джимми.

— Так нужно, — настаивал Гарри.

— Почему? — спросил Джимми.

— Я подозреваю, что следить нужно за Куком, а не за Барбарой Хантер.

— Но он не сможет ничего сделать, когда у него за спиной стоят четыре человека, — возразил Джимми. — Не говоря уже о людях на галерее.

— Он и не попытается ничего сделать, — ответил Гарри. — Он — один из самых педантичных служащих, с какими я имел дело, но он не выносит миссис Хантер.

— Почему? — спросил Флетчер.

— С тех пор как началась кампания, она звонила ему каждый день и запрашивала статистику обо всём — от больниц до мнений юристов о разрешениях на строительство, так что он едва ли хочет, чтобы она стала сенатором. У него и так дел по горло, а Барбара Хантер будет ему надоедать каждую минуту.

— Но вы сказали, что он не попытается ничего сделать.

— Ничего противозаконного, — ответил Гарри. — Но если возникнут разногласия насчёт какого-нибудь бюллетеня, его попросят быть арбитром, и что бы он ни сказал, говорите: «Да, мистер Кук», — даже если, по-вашему, он решит в пользу миссис Хантер.

— По-моему, я понимаю, — сказал Флетчер.

— А я, чёрт возьми, нет! — воскликнул Джимми.

* * *

Су Лин осматривала обеденный стол. Когда раздался звонок в дверь, она не стала звать Ната, потому что знала, что он второй раз читает Льюку «Кота в сапогах». Она открыла дверь. На пороге стоял Том с букетом тюльпанов. Она обняла его, как будто с тех пор, как они в последний раз виделись, ничего не случилось.

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил Том.

— Если ты можешь одновременно готовить, читать «Кота в сапогах» и отвечать на дверные звонки, я серьёзно обдумаю твоё предложение.

Су Лин взяла цветы.

— Спасибо, Том, — она поцеловала его в щёку. — Ужасно обидно всё получилось с Джулией Киркбридж, или как её там зовут на самом деле.

— Не напоминай мне о ней, — попросил Том. — В будущем мы станем ужинать втроём. Это будет ménage a trois — к сожалению, без ménage.

— Только не сегодня, — сказала Су Лин. — Разве Нат тебе не сказал? Он пригласил на ужин своего коллегу. Я думала, ты об этом знал, а меня, как обычно, об этом известили в последнюю очередь.

— Он мне об этом ничего не говорил.

В это время опять раздался звонок.

— Я открою, — сказал Нат, сбегая вниз по лестнице.

— Обещай мне, что ты не будешь весь вечер говорить о делах, потому что я хочу, чтобы ты рассказал о своей поездке в Лондон.

— Это был всего лишь короткий отпуск, — сказал Том.

— Ты сумел побывать в театре?

— Да, я видел Джуди… — начал Том, когда Нат ввёл в гостиную новую гостью.

— Позвольте мне представить вам мою жену Су Лин. Дорогая, это — Джулия Киркбридж, наш новый партнёр в проекте «Сидер Вуд».

— Очень рада познакомиться с вами, миссис Картрайт.

Су Лин опомнилась быстрее, чем Том.

— Прошу вас, называйте меня Су Лин.

— Спасибо. А вы меня называйте Джулия.

— Джулия, это — наш председатель правления Том Рассел, который, я знаю, горел желанием с вами познакомиться.

— Добрый вечер, мистер Рассел. Нат мне столько о вас рассказывал, что я тоже горела желанием с вами познакомиться.

Том подал ей руку, но не нашёлся, что сказать.

— Выпьем шампанского, чтобы отпраздновать подписание контракта.

— Контракта? — промямлил Том.

— Отличная идея! — сказала Джулия.

Нат открыл бутылку и наполнил три бокала, а Су Лин пошла на кухню. Том продолжал во все глаза глядеть на вторую миссис Киркбридж, пока Нат вручал им обоим по бокалу шампанского.

— За проект «Сидер Вуд»! — провозгласил Нат, поднимая свой бокал.

Том сумел лишь выдавить из себя:

— «Сидер Вуд».

Су Лин, улыбаясь, вышла из кухни и предложила:

— Может быть, сядем за стол?

— Теперь, Джулия, я должен объяснить своей жене и Тому, что у нас с вами нет никаких секретов.

— Никаких, — с улыбкой сказала Джулия. — Особенно раз мы подписали конфиденциальное соглашение о подробностях трансакции с «Сидер Вудом».

— Да, и по-моему, так должно быть и дальше.

Су Лин поставила на стол первое блюдо.

— Миссис Киркбридж… — начал Том, не притрагиваясь к супу из омаров.

— Пожалуйста, называйте меня Джулия; в конце концов, мы ведь с вами давно знакомы.

— Разве? — спросил Том. — Я не…

— Это для меня не очень лестно, Том. Ведь всего несколько недель тому назад, когда я бежала трусцой, вы пригласили меня выпить, а затем поужинать в ресторане. Тогда я впервые сказала вам, что интересуюсь проектом «Сидер Вуд».

Том повернулся к Нату.

— Это всё замечательно, но ты, кажется, забыл, что аукционист, мистер Кук и наш старший кассир — все они общались с первой миссис Киркбридж.

— Вовсе не забыл, — сказал Нат. — Я всё это обдумал. У мистера Кука нет никаких причин когда-либо встретиться с Джулией, так как он скоро выйдет на пенсию. Что же до аукциониста, то ведь это ты делал заявку на получение подряда, а не Джулия. И незачем беспокоиться о Рэе, потому что я переведу его в ньюингтонский филиал.

— А как в Нью-Йорке? — спросил Том.

— Они ничего не знают, — сообщила Джулия. — Им известно только, что я заключила очень выгодную сделку. — Она помедлила. — Превосходный омаровый суп, Су Лин. — Это всегда было моё любимое блюдо.

— Спасибо, — сказала Су Лин, убирая тарелки из-под супа и возвращаясь на кухню.

— И, Том, я могу только сказать, пока Су Лин на кухне, что я предпочёл бы забыть обо всех других небольших безрассудствах, которые, по слухам, произошли в течение последнего месяца.

— Каналья! — Том повернулся к Нату.

— Нет, по правде говоря, — сказала Джулия, — я потребовала, чтобы мне всё рассказали, прежде чем я подпишу конфиденциальное соглашение.

Су Лин вернулась со вторым блюдом. Жареная баранина очень вкусно пахла.

— Я наконец поняла, почему Нат попросил меня снова приготовить точно такую еду, но я хочу спросить: что ещё мне нужно знать, чтобы соблюдать эту тайну?

— Что вы хотите знать? — спросила Джулия.

— Я поняла, что вы — настоящая Киркбридж и, следовательно, — держатель контрольного пакета акций фирмы «Киркбридж и компания», но я не знаю: вправду ли вы по просьбе своего мужа бегали трусцой около строительной площадки «Сидер Вуд» и сообщили ему о результатах своих наблюдений?

Джулия рассмеялась.

— Нет, мой муж мне ничего не поручал, так как я — по специальности архитектор.

— А могу я спросить, — продолжала Су Лин, — умер ли мистер Киркбридж от рака и оставил вам компанию, научив вас всему, что он знал?

— Нет, он жив и здоров. Но я развелась с ним два года назад, когда узнала, что он использовал прибыли компании для своих личных нужд.

— Но разве это была не его компания? — спросил Том.

— Да, и я бы не возражала, если бы он не проматывал деньги на другую женщину.

— А эта женщина — не была ли она случайно блондинкой ростом в пять футов восемь дюймов, большой модницей и, по её словам, родом из Миннесоты?

— Вы явно с ней встречались, и я подозреваю, что именно мой бывший муж звонил в ваш банк из банка в Сан-Франциско, назвав себя адвокатом миссис Киркбридж.

— А вы случайно не знаете, где они теперь? — спросил Том. — Потому что я хотел бы их убить.

— Представления не имею, — сказала Джулия. — Но если вы их найдёте, сообщите мне. Тогда вы убьёте её, а я убью его.

— Кто-нибудь хочет крем-брюле? — спросила Су Лин.

— Как та, другая миссис Киркбридж ответила на этот вопрос? — спросила Джулия.

* * *

Публика свешивалась с галереи, следя за каждым движением счётчиков, и мистер Кук, казалось, хотел, чтобы все в зале видели, что происходит. Флетчер и Джимми подошли к миссис Хантер и её представителю.

— Имеется семьдесят семь неясных бюллетеней, — мистер Кук обращался к обоим кандидатам. — Из них, по-моему, сорок три могут считаться недействительными, и трудно определить, за кого были поданы остальные тридцать четыре бюллетеня. — Оба кандидата кивнули. — Прежде всего я покажу вам эти сорок три бюллетеня, которые я считаю недействительными, — сказал он, положив руку на большую из двух стопок. — Если вы согласны, то мы перейдём к рассмотрению тридцати четырёх бюллетеней, которые могут быть названы спорными. — Он положил руку на меньшую стопку; оба кандидата снова кивнули. — Если вы в каком-то случае будете не согласны, просто скажите: «Нет».

Мистер Кук начал переворачивать бюллетени из большей стопки: на каждом из них не было ни одного крестика. Так как никто из кандидатов не возразил, он завершил этот осмотр за две минуты.

— Отлично, — произнёс мистер Кук, откладывая эту стопку бюллетеней в сторону. — Теперь рассмотрим критические тридцать четыре бюллетеня. — Флетчер отметил про себя слово «критические» и понял, насколько близки один к другому оба результата. — В прошлом, — продолжал мистер Кук, — если оба кандидата не могли согласиться друг с другом, окончательное решение принимала третья сторона.

— Если будут какие-нибудь разногласия, — сказал Флетчер, — я готов предоставить решение вам, мистер Кук.

Миссис Хантер ничего не сказала и начала перешёптываться со своим представителем. Все терпеливо ждали, что она ответит.

— Я тоже рада предоставить мистеру Куку право быть арбитром, — сказала она наконец.

Мистер Кук учтиво поклонился.

— Из тридцати четырёх бюллетеней с одиннадцатью можно быстро покончить, поскольку они, как я сказал бы за неимением лучшего определения, поданы сторонниками Гарри Гейтса.

Он положил на стол одиннадцать бюллетеней, на каждом из которых было написано: «Гарри Гейтс». Флетчер и миссис Хантер осмотрели их один за другим.

— Они явно недействительны, — сказала миссис Хантер.

— Однако на двух из них, — заметил мистер Кук, — поставлен крестик против фамилии мистера Давенпорта.

— Они всё равно недействительны, — настаивала миссис Хантер, — потому что, как вы видите, поперёк бюллетеня чётко написана фамилия мистера Гейтса. Значит, эти бюллетени испорчены.

— Но… — начал Джимми.

— Поскольку здесь — явное разногласие, я рад предоставить решение мистеру Куку, — заявил Флетчер.

Мистер Кук посмотрел на миссис Хантер, и она неохотно кивнула.

— Я согласен, что бюллетень, на котором написано: «Мистер Гейтс должен быть президентом», — в самом деле недействителен, — сказал он; миссис Хантер улыбнулась. — Но бюллетень, на котором поставлен крестик против фамилии мистера Давенпорта с комментарием: «Я бы предпочёл мистера Гейтса», — по-моему, согласно избирательному закону, явно указывает на мнение избирателя, и поэтому я считаю, что избиратель проголосовал за мистера Давенпорта.

Миссис Хантер была явно недовольна, но, зная, что с галереи следит публика, изобразила слабую улыбку.

Мистер Кук выложил остальные бюллетени в ряд, чтобы оба кандидата могли на них посмотреть.

— Конечно, все они — за меня, — сказала миссис Хантер.

— Нет, не думаю, — возразил мистер Кук.

На первом было написано: «Хантер победила», — с крестиком против фамилии Хантер.

— Этот избиратель явно проголосовал за миссис Хантер, — сказал Флетчер.

— Я согласен, — поддержал его мистер Кук, и с галереи раздались аплодисменты.

— Честность этого парня его погубит, — заметил Гарри.

— Или сделает его настоящим политиком, — сказала Марта.

На следующем бюллетене было написано: «Хантер будет диктатором», — и не было вообще нигде крестика.

— Я думаю, что этот бюллетень недействителен, — сказал мистер Кук, и миссис Хантер неохотно согласилась.

— Несмотря на то, что избиратель прав, — вполголоса произнёс Джимми.

Бюллетени с надписями «Хантер — сука», «Хантер нужно расстрелять», «Хантер безумна», «Хантер — неудачница», «К чёрту Хантер» тоже были признаны недействительными. Миссис Хантер не рискнула сказать, что избиратели, заполнившие эти бюллетени, хотят, чтобы она стала сенатором.

— Теперь мы подходим к последней группе из шестнадцати бюллетеней, — сообщил мистер Кук. — В них избиратели не поставили положенных крестиков, чтобы указать, за кого они проголосовали, а поставили галочки. Шестнадцать бюллетеней были разложены в ряд; наверху лежал бюллетень с галочкой против фамилии Хантер.

— Этот бюллетень явно подан за меня, — заявила миссис Хантер.

— Я склонен с вами согласиться, — поддержал её мистер Кук. — Избиратель ясно выразил своё предпочтение; однако я хотел бы, прежде чем перейти к рассмотрению следующих бюллетеней, чтобы мистер Давенпорт высказал своё мнение.

Флетчер посмотрел на Гарри, который слегка кивнул.

— Я согласен, что этот голос подан за миссис Хантер, — сказал Флетчер. Снова сторонники миссис Хантер на галерее зааплодировали. Мистер Кук снял со стопки верхний бюллетень; под ним оказался бюллетень тоже с галочкой против фамилии Хантер.

— Раз мы согласились с принципом, этот голос — тоже за меня, — вновь заявила миссис Хантер.

— Я согласен, — сказал Флетчер.

— Итак, эти два голоса — за миссис Хантер, — подытожил мистер Кук.

Он отложил в сторону бюллетени с голосами за миссис Хантер, и под ними оказался бюллетень с галочкой против фамилии Флетчера. Оба кандидата кивнули.

— Два-один в пользу Хантер, — сказал мистер Кук, откладывая в сторону этот бюллетень, под которым оказался следующий с галочкой против фамилии Хантер.

— Три-один, — возразила она, не в силах скрыть усмешку.

Флетчеру подумалось, что Гарри, возможно, дал ему неправильный совет. Мистер Кук отложил в сторону хантеровский бюллетень, а под ним оказался бюллетень с галочкой против фамилии Флетчера.

— Три-два, — поправил Джимми, и мистер Кук начал быстрее откладывать в сторону один бюллетень за другим. Поскольку на каждом из них стояла явная галочка, ни один кандидат не мог возразить. Толпа на галерее начала скандировать:

— Четыре-три в пользу Флетчера, пять-три, шесть-три, семь-три, восемь-три, восемь-четыре, девять-четыре, десять-четыре, одиннадцать-четыре, двенадцать-четыре в пользу Флетчера.

Миссис Хантер не могла скрыть своего недовольства, когда мистер Кук, глядя на галерею, провозгласил:

— И это завершает подсчёт сомнительных бюллетеней: четырнадцать — за мистера Давенпорта и шесть — за миссис Хантер.

Затем он повернулся к кандидатам и произнёс:

— Позвольте поблагодарить вас обоих за ваш великодушный подход к этой процедуре.

Гарри позволил себе улыбнуться, присоединяясь к аплодисментам, которыми было встречено заявление мистера Кука. Флетчер быстро подошёл к своему тестю.

— Если вы победите меньше чем восемью голосами, мой мальчик, мы будем знать, кого благодарить, потому что миссис Хантер теперь ничего не сможет с этим сделать, — сказал Гарри.

— Сколько времени нужно ждать, пока мы узнаем результат? — спросил Флетчер.

— О, здесь — всего несколько минут, — ответил Гарри. — Но общий результат по всему штату будет объявлен, видимо, через несколько часов.

Мистер Кук рассмотрел цифры на своём калькуляторе и переписал их на лист бумаги; все счётчики его почтительно подписали. Он ещё раз взошёл на сцену.

— Поскольку обе стороны пришли к согласию относительно спорных бюллетеней, я теперь могу сообщить результат выборов в Сенат штата от Хартфордского округа: за мистера Флетчера — 21218 голосов, за миссис Барбару Хантер — 21211.

В поднявшемся шуме мистер Кук не пытался больше ничего сказать, но когда он наконец снова завладел вниманием публики, то объявил, что будет произведён пересчёт, — ещё до того, как миссис Хантер этого пересчёта потребовала.

Гарри и Джимми ходили по залу, шепча своим наблюдателям только одно слово: «Сосредоточьтесь». Через пятьдесят минут было обнаружено, что в трёх стопках было по девяносто девять бюллетеней, а ещё в четырёх стопках — по сто одному. Мистер Кук в третий раз проверил все нестандартные стопки и вернулся на сцену.

— Объявляю результат выборов в Сенат по Хартфордскому округу: мистер Давенпорт получил 21217 голосов, миссис Хантер — 21213.

Мистер Кук подождал, пока не прекратится шум, и снова объявил:

— Миссис Хантер требует нового пересчёта.

На этот раз к восторженным возгласам прибавилось шиканье, и зрители на галерее стали наблюдать, как та же процедура пересчёта началась снова. Мистер Кук убеждался, что каждая стопка пересчитана правильно, и если возникало какое-нибудь сомнение, он снова и снова пересчитывал стопку сам. В четверть первого ночи он взошёл на сцену и попросил обоих кандидатов подойти к нему.

Постучав по микрофону, чтобы убедиться, что тот исправен, он объявил:

— Результат выборов в Сенат по Хартфордскому округу: за мистера Флетчера Давенпорта — 21216 голосов, за миссис Барбару Хантер — 21214.

На этот раз приветствия и шиканье были громче, чем раньше, и порядок был восстановлен только через несколько минут. Миссис Хантер наклонилась к мистеру Куку и прошептала, что уже — второй час, счётчики устали, им нужно отдохнуть, и следующий пересчёт можно произвести завтра утром.

Мистер Кук вежливо выслушал её возражения и вернулся к микрофону. Однако он явно заранее учёл все непредвиденные возможности.

— У меня с собой официальный избирательный справочник, — сказал он, подняв книгу вверх, как священник поднимает Библию. — И я намерен учесть указание на странице девяносто один. Я прочту соответствующий текст. — Зал затих, ожидая, что именно мистер Кук прочтёт. — «При выборах в Сенат, если какой-нибудь кандидат победил при трёх пересчётах подряд, пусть даже крайне незначительным большинством, он должен быть объявлен победителем». Поэтому я объявляю мистера…

Его дальнейшие слова были заглушены рёвом сторонников Флетчера. Гарри Гейтс пожал Флетчеру руку. Флетчер во всеобщем шуме не расслышал его слов. Ему показалось, что Гарри сказал:

Могу я первым поздравить вас, сенатор?

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ДЕЯНИЯ

36

В поезде из Нью-Йорка Нат прочёл короткую заметку в газете «Нью-Йорк Таймс». В этот день он был на совещании правления фирмы «Киркбридж и компания», на котором с удовлетворением сообщил, что закончена первая стадия строительства торгового центра «Сидер Вуд». Следующей стадией должна была стать сдача в аренду семидесяти трёх магазинов — площадью от тысячи до двенадцати тысяч квадратных футов. Многие владельцы магазинов, размещённых в торговом центре «Робинсон-Молл», уже интересовались, можно ли будет снять помещения в новом торговом центре, и фирма «Киркбридж и компания» готовила специальную рекламную брошюру и заявку для нескольких сотен потенциальных арендаторов. Нат уже заказал для рекламы целую страницу в газете «Хартфорд Курант» и согласился дать интервью для еженедельного отдела недвижимости.

Мистер Джордж Тернер, новый главный администратор городского совета, был в восторге от этого нового проекта, и в своём ежегодном отчёте он до небес хвалил вклад миссис Киркбридж в его строительство. Мистер Тернер уже побывал в банке Рассела, но ещё до его визита Рэй Джексон был назначен менеджером ньюингтонского филиала.

Тому потребовалось целых семь месяцев, чтобы отважиться пригласить Джулию на ужин. А ей потребовалось всего семь секунд, чтобы согласиться.

Уже через несколько недель после этого ужина Том каждую пятницу, поездом в 4:49, отправлялся в Нью-Йорк и возвращался в Хартфорд только в понедельник утром. Су Лин всё время спрашивала Ната, как двигается дело, но тот был на удивление плохо информирован.

— Может быть, мы что-нибудь узнаем в пятницу, — сказал он, напомнив Су Лин, что Джулия приедет на уикенд, и они уже приняли приглашение Тома на ужин.

Нат перечитал короткое сообщение в «Нью-Йорк Таймс», которое содержало очень мало подробностей и оставляло впечатление чего-то недосказанного: «Уильям Александер из фирмы „Александер, Дюпон и Белл“ объявил, что он подает в отставку с поста старшего партнёра фирмы, основанной его дедом. Мистер Александер объяснил, что он уже некоторое время собирался уйти на досрочную пенсию».

* * *

— Сенатор, вам звонит мистер Логан Фицджеральд.

— Спасибо, Салли.

Флетчеру звонили по сотне человек в день, но его секретарша соединяла его только с Джимми, с друзьями или по срочным делам.

— Логан, рад вас слышать. Как поживаете?

— Очень хорошо. А вы?

— Как нельзя лучше, — ответил Флетчер.

— Как ваша семья? — спросил Логан.

— Энни всё ещё меня любит — не знаю, почему, так как я обычно прихожу домой после десяти часов вечера. Люси учится в Хартфордской начальной школе, и мы записали её в Хочкис. А как вы?

— Я только что стал партнёром фирмы.

— В этом нет ничего удивительного, — сказал Флетчер. — Поздравляю!

— Спасибо, но я звоню не поэтому. Я хотел спросить, прочитали ли вы заметку в «Таймс» об отставке Билла Александера.

У Флетчера по всему телу пробежала дрожь при одном упоминании этого имени.

— Нет, — он потянулся за газетой. — Какая страница?

— Седьмая, в нижнем углу справа.

Флетчер перелистал газету и нашёл заголовок: «Ведущий юрист подаёт в отставку».

— Подождите минутку, пока я прочту заметку.

Дочитав её, он сказал:

— Тут что-то не вяжется. Он был чуть ли не женат на этой фирме, и ему ещё нет шестидесяти лет.

— Ему — пятьдесят семь, — уточнил Логан.

— Но возраст ухода в отставку для партнёра — шестьдесят пять лет, и даже после этого он обычно остаётся советником фирмы, пока ему не стукнет семьдесят. Тут что-то не так, — повторил Флетчер.

— Если не копнуть поглубже.

— А если копнуть поглубже, что обнаружится? — спросил Флетчер.

— Затруднительное финансовое положение.

— Затруднительное финансовое положение?

— Да. Кажется, со счёта клиента исчезла большая сумма денег, когда…

— Я не питаю симпатии к Александеру, — прервал Флетчер, — но не верю, что он взял хоть цент со счёта своего клиента. За это я готов ручаться своей репутацией.

— Согласен, но, возможно, вас больше заинтересует то, что «Нью-Йорк Таймс» не упомянула фамилии другого партнёра, который в тот же день тоже подал в отставку.

— Кто же это?

— Всего-навсего Ралф Эллиот.

— Они оба подали в отставку в один и тот же день?

— Да.

— А почему Ралф Эллиот подал в отставку? Уж он-то, в его возрасте, точно не мог уйти на досрочную пенсию.

— Эллиот ничего не объяснил. Представитель фирмы только ответил, что ему нечего сказать.

— А Эллиот что-нибудь добавил?

— Только то, что он был младшим партнёром, но он забыл упомянуть, что он также — племянник Билла Александера.

— Итак, со счёта клиента исчезла крупная сумма денег, и дядюшка Билл решил взять грех на себя, чтобы не подвести фирму.

— Видимо, так, — сказал Логан.

Когда Флетчер положил трубку, то почувствовал, насколько у него вспотели ладони.

* * *

Том ворвался в кабинет Ната.

— Ты прочитал в «Нью-Йорк Таймс» заметку об отставке Билла Александера?

— Да, я помню эту фамилию, но забыл, почему.

— Это — юридическая фирма, в которой работал Ралф Эллиот после Стэнфорда.

— Ах да! — сказал Нат, откладывая авторучку. — Так теперь он — старший партнёр?

— Нет, он — другой партнёр, который тоже подал в отставку. Джо Стайн сказал мне, что со счёта их клиента исчезло полмиллиона долларов, и партнёры были вынуждены покрыть эту сумму из своего кармана. По слухам, прикарманил деньги Эллиот.

— Но почему старший партнёр должен уйти в отставку, если виноват Эллиот?

— Потому что Эллиот — его племянник, и Александер сделал его самым молодым младшим партнёром в истории фирмы.

— Ну что ж, будем сидеть тихо, и да будет ему вечное мщение.

— Нет, — сказал Том. — Мщение может вернуться в Хартфорд.

— Что ты имеешь в виду?

— Он всем говорит, что Ребекка скучает по друзьям, так что он привезёт свою жену домой.

— Свою жену?

— Да. Джо говорит, что они недавно поженились в Нью-Йорке, но лишь после того как у неё брюхо на нос полезло.

— Интересно, кто отец? — задумчиво спросил Нат.

— И он открыл счёт в нашем ньюингтонском филиале — видимо, не зная, что ты — главный администратор банка.

— Эллиот очень хорошо знает, кто главный администратор. Так что будем надеяться, что он не положит на свой счёт полмиллиона долларов, — добавил Нат с улыбкой.

— Джо говорит, что нет никаких доказательств, и, более того, Билл Александер, как всем известно, — человек очень скрытный, так что не ожидай, что ты с этой стороны что-нибудь услышишь.

Нат посмотрел на Тома.

— Эллиот не вернулся бы сюда, если бы его тут не ждала работа. Он для этого слишком горд. Но кто рискнёт взять его на работу?

* * *

Сенатор поднял трубку с линии номер один.

— Мистер Гейтс, — сказала секретарша.

— Ты звонишь по делу или для удовольствия? — спросил Флетчер, услышав голос Джимми.

— Явно не для удовольствия, — ответил Джимми. — Ты слышал, что Эллиот вернулся в наш город?

— Нет. Сегодня утром мне позвонил Логан, он сказал только, что Эллиот ушёл из фирмы «Александер, Дюпон и Белл», но не упомянул о том, что Эллиот вернулся в Хартфорд.

— Да, он поступает в фирму «Белман и Уэйланд» партнёром по вопросам корпоративного бизнеса. Более того, в соглашении сказано, что фирма теперь будет называться «Белман, Уэйланд и Эллиот». — Флетчер ничего не ответил. — Ты слушаешь?

— Да. Ты понимаешь, что это — юридическая фирма, которая представляет городской совет?

— А также наш главный конкурент.

— А я-то думал, что мы больше его не увидим.

— Ты можешь переехать на Аляску, — сказал Джимми. — Я где-то читал, что там ищут нового сенатора.

— Если я перееду на Аляску, он поедет следом за мной.

— Нам не стоит об этом беспокоиться, — сказал Джимми. — Он сообразит, что мы знаем о пропавших пятистах тысячах, и поймёт, что ему нужно сидеть тише воды, ниже травы, пока слухи об этом не затихнут.

— Ралф Эллиот не умеет сидеть тише воды, ниже травы. Он въедет в город под грохот пушек, нацеленных на нас.

* * *

— Что ещё ты узнал? — спросил Нат.

— У него с Ребеккой уже есть сын, и мне сказали, что он записал сына в Тафт.

— Надеюсь, что он — моложе Льюка, иначе я пошлю Льюка в Хочкис.

Том засмеялся.

— Я говорю серьёзно, — сказал Нат. — Льюк — достаточно впечатлительный мальчик, так что ему только этого не хватает!

— Нужно ещё подумать, какие последствия для банка будет иметь то, что он поступил в фирму «Белман и Уэйланд».

— «… и Эллиот», — прибавил Нат.

— Не забудь: эта юридическая фирма будет осуществлять надзор над проектом «Сидер Вуд» по поручению городского совета, и если он когда-нибудь узнает…

— Едва ли, — сказал Нат. — Но на всякий случай предупреди Джулию, хотя прошло уже два года, и не забудь, что Рэй тоже повышен в должности. Всю историю знают только четыре человека, и один из них — моя жена.

— А другим будет моя, — заявил Том.

— Твоя что? — не веря своим ушам, спросил Нат.

— Я уже полтора года всё время делаю Джулии предложение, и вчера она наконец сказала «да». Так что сегодня вечером я приведу на ужин свою невесту.

— Это — прекрасная новость, — радостно сказал Нат.

— И, Нат, скажи об этом Су Лин заранее.

* * *

— Это — не его дело, — ответил Гарри на вопрос Флетчера.

— Эллиот считает, что всё на свете — его дело, — заметил Флетчер. — Так что мы должны узнать, какого чёрта ему надо.

— Представления не имею, — сказал Гарри. — Могу только вам сказать, что мне позвонил Тернер и сообщил, что Эллиот запросил все бумаги, с которыми имел дело банк, а вчера утром он снова позвонил и попросил все подробности проекта «Сидер Вуд», и особенно первоначальные условия соглашения, которое я рекомендовал Сенату.

— Почему о проекте «Сидер Вуд»? Ведь он обещает дать большую прибыль. Заявки на то, чтобы снять там помещение, сыплются градом! Чего он хочет?

— Он также запросил копии всех моих речей и даже замечаний, которые я сделал при обсуждении поправки Гейтса. Раньше никто никогда не просил у меня копий моих старых речей, не говоря уже о моих замечаниях, — сказал Гарри. — Это, конечно, очень лестно.

— Он льстит, чтобы надуть, — заверил Флетчер. — Напомните мне главные пункты поправки Гейтса.

— Я требовал, чтобы любой покупатель земли, принадлежащей городскому совету, стоимостью свыше миллиона долларов, был чётко назван и не мог укрыться за названием банка или юридической фирмы, так что мы точно знали бы, с кем имеем дело. Этот покупатель должен был также при заключении контракта уплатить полную сумму, дабы доказать, что его компания жизнеспособна. Чтобы не было никаких задержек.

— Но теперь все признают, что это — хорошее дело. Некоторые другие штаты, по вашему примеру, приняли аналогичные поправки.

— Возможно, это просто — вполне невинный запрос.

— Вы явно не знаете Ралфа Эллиота, — сказал Флетчер. — Он не знает слова «невинный». Однако в прошлом он всегда очень осторожно выбирал своих противников. Раз или два проехав мимо библиотеки Гейтса, он может решить, что с вами не стоит связываться. Но будьте уверены, он что-то задумал.

— Кстати, кто-нибудь вам говорил про Джимми и Джоанну?

— Нет, — ответил Флетчер.

— Ну, так и я ничего не скажу. Я уверен, что Джимми сам выберет время, когда вам сказать.

* * *

— Поздравляю, Том, — сказала Су Лин, открывая входную дверь. — Я так рада за вас обоих.

— Очень любезно с вашей стороны, — откликнулась Джулия.

Том вручил хозяйке дома букет цветов.

— Ну, так когда вы собираетесь пожениться?

— Где-то в августе, — сказал Том. — Мы ещё не назначили дату, на случай, если вы с Льюком снова отправитесь в Диснейленд или если у Ната будут военные сборы.

— Нет, Диснейленд — это уже дело прошлое, — заметила Су Лин. — Можешь ты себе представить: Льюк то и дело говорит о поездке в Венецию, в Рим и даже в Арль! А Нат отправится в Форт-Беннинг только в октябре.

— Почему Арль? — спросил Том.

— Потому что там в конце своей жизни работал Ван-Гог, — пояснила Джулия.

— Джулия, слава Богу, вы здесь, потому что Льюку нужен ваш совет по поводу одной нравственной дилеммы.

— Нравственной дилеммы? Я не думала, что вы начнёте беспокоиться о нравственных дилеммах до его половой зрелости.

— Нет, но это — гораздо серьёзнее, чем секс, и я не знаю ответа.

— Ну, так в чём же вопрос?

— Можно ли нарисовать замечательное изображение Иисуса Христа и Богоматери, если вы — убийца?

— Католическую церковь это, кажется, никогда не волновало, — сказала Джулия. — В Ватикане висит несколько лучших работ Караваджо,[55] но я пойду и поговорю с ним.

— Да, конечно, Караваджо. Но не оставайтесь там слишком долго, — добавила Су Лин. — Я хочу задать вам массу вопросов.

— Я уверена, Том может на большинство из них ответить.

— Нет, я хочу услышать, что вы думаете, — сказала Су Лин.

Джулия поднялась наверх.

— Ты предупредил Джулию, на что нацелился Ралф Эллиот? — спросил Нат.

— Да, — ответил Том. — И она не видит никаких проблем. В конце концов, почему Эллиоту может прийти в голову, что есть две Джулии Киркбридж? Не забудь, первая была с нами лишь несколько дней, и с тех пор никто её не видел и о ней не слышал, а Джулия находится здесь уже два года, и все её знают.

— Но на изначальном чеке — не её подпись.

— В чём тут проблема? — спросил Том.

— В том, что когда банк покрыл три миллиона шестьсот тысяч, городской совет попросил вернуть им чек.

— Значит, этот чек лежит в какой-то папке, и даже если Эллиот на него наткнётся, почему он должен что-то заподозрить?

— Потому что у него — ум преступника. Ни ты, ни я не рассуждаем так, как он. — Нат помолчал. — Но чёрт с ним! Позволь мне спросить тебя, пока Джулия и Су Лин не вернулись, нужно ли мне искать нового председателя правления, или Джулия согласилась поселиться в Хартфорде и мыть тарелки?

— Ни то, ни другое, — ответил Том. — Она решила принять предложение этого парня Трампа о слиянии фирм; он давно зарится на её компанию.

— Он предложил хорошую цену?

— Пятнадцать миллионов наличными и ещё пятнадцать миллионов в акциях Трампа.

— Неплохо, — сказал Нат. — Трамп явно верит в потенциальные возможности «Сидер Вуд». Ну и что, она собирается открыть в Хартфорде фирму по торговле недвижимостью?

— Нет, я думаю, она сама должна тебе сказать, что у неё на уме, — ответил Том.

В этот момент Су Лин вернулась из кухни.

— Почему бы нам не пригласить Джулию войти в правление? — спросил Нат. — И поставить её руководить нашим отделом собственности. Это освободит мне время, которое я мог бы уделять банковскому делу.

— По-моему, она думала об этом варианте уже полгода назад, — сказал Том.

— А ты, кстати, не предложил ей директорство, если она выйдет за тебя замуж? — спросил Нат.

— Сперва — да, и она отвергла оба эти предложения. Но теперь, когда она согласилась выйти за меня замуж, я предоставляю тебе возможность убедить её войти в правление, потому что мне кажется, что у неё — другие планы.

37

Флетчер сидел в Сенате, слушая речь о субсидированных жилищах, когда сессия была прервана. Он просматривал свои заметки, потому что должен был выступить следующим. В Сенат вошёл полисмен и передал председателю записку. Тот прочёл её про себя, перечитал и затем встал, ударив молоточком по столу, и прочёл записку вслух:

— Я прошу прощения у моего коллеги за то, что прерываю прения, но какой-то бандит захватил в заложники группу учеников Хартфордской начальной школы. Я уверен, что сенатору Давенпорту нужно уйти и, учитывая это обстоятельство, мы отложим сессию на один день.

Флетчер вскочил со своего места, и, не успел ещё председатель объявить о закрытии сессии, как он был уже у двери. Он побежал в свой кабинет, пытаясь думать на ходу. Школа была в центре его участка, там училась Люси, а Энни возглавляла Ассоциацию родителей и преподавателей. Он молился, чтобы Люси не оказалась в числе захваченных заложников. Всё здание Конгресса штата, казалось, пришло в движение. Флетчер с облегчением увидел, что Салли стоит в дверях его кабинета с блокнотом в руке.

— Отмените все сегодняшние встречи, позвоните моей жене и попросите её встретиться со мной у школы, и, пожалуйста, оставайтесь у телефона.

Флетчер схватил ключи от своей машины и влился в толпу людей, торопившихся прочь из здания. Когда он выезжал со стоянки, перед ним проскочила полицейская машина. Флетчер дал газу и устремился вслед за ней по направлению к школе. Вереница машин становилась всё длиннее и длиннее: родители ехали забрать своих детей из школы, некоторые из них уже услышали по радио известие о захвате школьников, другие всё ещё пребывали в блаженном неведении.

Флетчер нажимал на педаль акселератора, держась в нескольких футах от заднего бампера полицейской машины, которая понеслась по другой стороне улицы, мигая фарами и включив сирену. Полисмен на пассажирском сиденье через громкоговоритель приказал следовавшей за ним машине Флетчера отстать, но Флетчер, проигнорировал его приказ, зная, что полицейская машина остановится, только доехав до школы. Через семь минут обе машины, завизжав тормозами, остановились у полицейского барьера перед школой. Полисмен на пассажирском сиденье выскочил из машины и кинулся к Флетчеру, когда тот захлопнул дверцу. Полисмен выхватил пистолет и крикнул:

— Руки — на крышу машины.

В этот момент подбежал водитель и сказал:

— Простите, сенатор, мы не сообразили, что это — вы.

Флетчер подбежал к барьеру.

— Где мне найти начальника полиции?

— Он устроил свою штаб-квартиру в кабинете директора. Я попрошу кого-нибудь провести вас туда.

— Не нужно, — ответил Флетчер. — Я знаю дорогу.

— Сенатор… — начал полисмен, но Флетчер его уже не услышал.

Флетчер побежал по дорожке к школе, не зная, что здание уже окружено вооружёнными охранниками, которые целятся в одну и ту же точку. Его удивило, как быстро все посторонились, увидев его. Странный способ напомнить ему, что он — их представитель.

— Кто это? — спросил начальник полиции, увидев человека, бегущего к школе.

— По-моему, это — сенатор Давенпорт, — ответил Алан Шепард, директор школы, глядя в окно.

— Этого ещё мне не хватало! — воскликнул Дон Калвер.

Через секунду Флетчер ворвался в кабинет. Начальник полиции поднял голову, пытаясь скрыть своё недовольство, когда сенатор остановился перед ним.

— Добрый день, сенатор.

— Добрый день, — ответил слегка запыхавшийся Флетчер.

Флетчер с восхищением относился к дородному начальнику полиции, постоянно жующему сигару. Было известно, что Калвер руководил своей полицией не по инструкциям.

Флетчер кивнул Алану Шепарду и обратился к начальнику полиции:

— Вы можете ввести меня в курс дела?

— В школе один вооружённый террорист. Он, вроде бы, вошёл в школу средь бела дня, за несколько минут до окончания занятий. — Калвер обернулся к наскоро нарисованному плану первого этажа школы, висевшему на стене, и указал на маленький квадрат с надписью «кабинет рисования». — Нет, кажется, никакой особой причины, почему он выбрал класс мисс Хадсон, кроме того, что это была первая комната у него на пути.

— Сколько там детей? — спросил Флетчер у директора.

— Тридцать один, — ответил Шепард, — и Люси среди них нет.

Флетчер попытался скрыть своё облегчение.

— А этот террорист — что мы о нём знаем?

— Немного, — ответил начальник полиции. — Но каждую минуту мы узнаём о нём всё больше и больше. Его зовут Билли Бейтс. Нам сказали, что месяц назад его бросила жена, а незадолго до того его уволили с работы: он был ночным сторожем в универмаге и слишком часто выпивал на рабочем месте. За последние несколько недель его несколько раз вышвыривали из баров за дебоширство, и один раз он даже провёл ночь в полицейском участке.

— Добрый день, миссис Давенпорт, — поздоровался Шепард, поднимаясь с места.

Флетчер обернулся и увидел Энни.

— Люси не была в классе мисс Хадсон, — сообщил он.

— Знаю, — сказала Энни. — Она была со мной. Когда мне позвонила Салли, я оставила Люси у Марты и приехала сюда.

— Вы знаете мисс Хадсон? — спросил начальник полиции.

— Наверно, Алан вам сказал, что все знают Мери, она — местная достопримечательность: самая старая учительница в школе. — Шепард кивнул. — По-моему, все в Хартфорде знают хоть кого-нибудь, кто у неё учился.

— Что вы о ней скажете? — спросил Калвер, поворачиваясь к Алану Шепарду.

— Ей — за пятьдесят, незамужняя, спокойная, твёрдая, пользуется всеобщим уважением.

— Как, по-вашему, она будет вести себя, оказавшись в опасности?

— Кто знает, как поведёт себя человек, оказавшись в такой опасности? — ответил Шепард. — Но я уверен, что она готова пожертвовать жизнью ради детей.

— Я опасался, что вы это скажете, — сказал Калвер. — И моя обязанность — сделать всё, чтобы ей не пришлось пожертвовать жизнью. У меня тут вокруг здания — сотня вооружённых людей, и снайпер на крыше соседнего дома сообщает, что иногда в окно видит Бейтса.

— Вы пытаетесь вступить в переговоры? — спросил Флетчер.

— Да, в классе есть телефон, и мы звоним каждые несколько минут, но Бейтс не берёт трубку. Мы также установили громкоговоритель, но Бейтс и на него не отвечает.

— Вы думали о том, чтобы послать кого-нибудь в школу? — продолжил расспросы Флетчер.

Зазвонил телефон на столе у директора; начальник полиции нажал кнопку громкоговорителя.

— Кто вы? — задал он вопрос.

— Я — секретарша сенатора Давенпорта. Я надеялась…

— Да, Салли, — сказал Флетчер. — В чём дело?

— Я только что видела последние известия по телевизору. Там сказали, что террориста зовут Билли Бейтс. Это имя мне показалось знакомым; оказалось, что у нас есть его дело — он два раза приходил к вам на приём.

— Зачем?

— Он приходил насчёт ограничений на использование оружия. Эта тема его очень волнует. В своих заметках вы написали: «ограничения — недостаточно жёсткие, продажа оружия несовершеннолетним, удостоверения личности».

— Да, теперь припоминаю, — сказал Флетчер. — Умный, полный всяких идей, но необразованный. Молодец, Салли.

— Вы уверены, что он — не психопат? — спросил начальник полиции.

— Да, уверен, — ответил Флетчер. — Он — думающий, стеснительный, даже робкий, но больше всего он жалуется на то, что никто его не хочет слушать. Иногда такие люди думают, что для того, чтобы высказать свою точку зрения, им нужно пойти на крайние меры, если всё остальное не помогает. А когда, после того, как он был уволен, его бросила жена, чаша его терпения переполнилась.

— Значит, нужно с ним разделаться, — сказал начальник полиции, — как поступили с тем парнем в Теннесси, который запер служащих в налоговом управлении.

— Это — совсем другой случай. Там был зарегистрированный душевнобольной. А Билли Бейтс — просто одинокий человек, который хочет привлечь к себе внимание; именно такого типа люди регулярно приходят ко мне на приём.

— Да, уж моё-то внимание он к себе точно привлёк, — ответил начальник полиции.

— Потому-то он и пошёл на такие крайние меры, — сказал Флетчер. — Позвольте мне поговорить с ним.

Калвер впервые вынул изо рта сигару. Как его подчинённые могли бы объяснить Флетчеру, — это означало, что он задумался.

— Ладно, но добейтесь только одного — чтобы он снял трубку, а потом я буду с ним говорить. Понятно? — Флетчер кивнул; Калвер повернулся к своему помощнику и добавил: — Дейл, скажите им, что мы с сенатором пойдём к нему, так что пусть не открывают огонь. — Калвер взял микрофон и сказал: — Пошли, сенатор.

Когда они шли по коридору, Калвер добавил:

— Вам нужно лишь подойти к входной двери и сказать что-то очень коротко, потому что я хочу только, чтобы он снял трубку.

Флетчер кивнул. Начальник полиции открыл перед ним дверь. Он сделал несколько шагов и остановился, держа в руках микрофон.

— Билли, я — сенатор Давенпорт, вы пару раз ко мне приходили. Нам нужно поговорить с вами. Будьте любезны, поднимите трубку на столе мисс Хадсон.

— Повторите, — рявкнул Калвер.

— Билли, я — сенатор Давенпорт, будьте любезны снять трубку…

Молодой полисмен подбежал к открытой двери.

— Шеф, он поднял трубку, но он хочет говорить только с сенатором.

— Тут я решаю, с кем он будет говорить, — сказал Калвер. — Никто мне не указ.

Он почти бегом вернулся в кабинет директора.

— Говорит начальник полиции Калвер. Слушайте, Бейтс, если вы воображаете…

Бейтс положил трубку.

— Чёрт! — заорал Калвер; Флетчер вернулся в кабинет. — Он положил трубку. Придётся попробовать снова.

— Наверно, он всерьёз имел в виду, что будет говорить только со мной, — сказал Флетчер.

Начальник полиции снова вынул изо рта сигару.

— Ладно, но когда он успокоится, передайте трубку мне.

Когда они вышли на площадку перед школой, Флетчер снова взял микрофон.

— Простите, Билли, пожалуйста, позвоните снова, и на этот раз я возьму трубку.

Флетчер пошёл за Доном Калвером обратно в кабинет директора; Билли уже снял трубку.

— Сенатор только что вошёл в кабинет, — сказал директор школы.

— Я здесь, Билли, говорит Флетчер Давенпорт.

— Сенатор, прежде чем вы что-нибудь скажете, знайте, что я не уступлю, пока я взят на мушку. Скажите им, чтобы они убрались прочь, если не хотят, чтобы у них на совести было убийство.

Флетчер посмотрел на Калвера, который снова вынул сигару изо рта и кивнул.

— Начальник полиции согласился, — сообщил Флетчер.

— Я снова позвоню, когда не буду их видеть.

— Хорошо, — сказал Калвер. — Скажите, чтобы все убрались, кроме снайпера на северной башне. Бейтс не может его видеть.

— Ну и что теперь? — спросил Флетчер.

— Подождём, когда этот подонок снова позвонит.

* * *

Нат отвечал на вопрос о добровольных уходах на пенсию, когда в комнату ворвалась его секретарша. Все поняли, что дело — срочное, потому что раньше Линда никогда не прерывала совещаний правления. Нат сразу же замолчал, увидев её встревоженное лицо.

— В Хартфордской начальной школе — вооружённый террорист… — Нат похолодел. — И он взял в заложники класс мисс Хадсон.

— И там Льюк.

— Да, он там. У Льюка последний урок в пятницу — всегда в классе мисс Хадсон.

Нат неуверенно поднялся с места и пошёл к двери. Все молчали.

— Миссис Картрайт уже едет к школе, — добавила Линда. — Она просила вам передать, что встретится с вами там.

Нат кивнул, открывая дверь, которая вела к подземной автомобильной стоянке.

— Оставайтесь у телефона, — сказал он Линде.

Когда он выехал на главную улицу, то мгновение помедлил, прежде чем повернуть налево, а не направо, как обычно.

* * *

Зазвонил телефон. Начальник полиции нажал кнопку динамика и повернулся к Флетчеру.

— Сенатор, вы на проводе?

— Да, Билли.

— Скажите шефу, чтобы допустил внутрь барьера телевизионщиков и журналистов; тогда я буду чувствовать себя в большей безопасности.

— Эй, погодите минуту, — начал Калвер.

— Нет, это вы подождите минуту! — закричал Билли. — Иначе вы получите свой первый труп. И тогда попытайтесь объяснить журналистам, что это — из-за вашего отказа допустить их внутрь барьера.

Билли положил трубку.

— Лучше выполнить его требование, — сказал Флетчер, — потому что он, кажется, всерьёз намерен не мытьём, так катаньем добиться, чтобы его услышали.

— Допустите журналистов, — приказал Калвер одному из своих помощников.

Сержант быстро вышел из комнаты, и через несколько минут телефон зазвонил снова. Флетчер нажал кнопку.

— Я слушаю, Билли.

— Спасибо, мистер Давенпорт, вы — человек слова.

— Ну, и чего ещё вы хотите? — рявкнул Калвер.

— От вас — ничего, шеф, я говорю с сенатором. Мистер Давенпорт, я хочу, чтобы вы пришли ко мне; так я могу добиться того, чтобы меня услышали.

— Я не могу этого допустить, — возразил Калвер.

— Не ваше дело — это допускать, шеф. Решать будет сенатор. Но вы можете обсудить это между собой. Я позвоню через две минуты.

Билли снова повесил трубку.

— Я охотно выполню его требование, — сказал Флетчер. — Во всяком случае, у нас, кажется, нет выбора.

— Я не имею права вам помешать, — заметил начальник полиции. — Но, может быть, миссис Давенпорт объяснит вам возможные последствия.

— Не ходи туда, — попросила Энни. — Ты видишь в людях только хорошее, но пули не знают, кого щадить, а кого миловать.

— Интересно, как бы ты рассуждала, если бы там, в классе, была Люси?

Энни не успела ответить, как снова зазвонил телефон.

— Вы ещё здесь, сенатор, или вам нужен труп, чтобы решиться?

— Нет-нет, — ответил Флетчер. — Я иду.

Билли снова положил трубку.

— Теперь слушайте внимательно, — сказал Калвер. — Я могу прикрывать вас, когда вы на открытом месте, но в классе вы — сами за себя.

Флетчер кивнул и обнял Энни. Начальник полиции пошёл его проводить.

— Я буду звонить в класс каждые пять минут, чтобы сообщать вам, как идут дела у нас. Если я задам вопрос, отвечайте лишь «да» или «нет». Не давайте Бейтсу понять, о чём я вас спрашиваю. — Флетчер кивнул; когда они дошли до двери, Калвер вынул сигару изо рта. — Дайте мне ваш пиджак, сенатор.

Флетчер удивился:

— Зачем?

— Ведь у вас нет пистолета, так не нужно, чтобы Бейтс подозревал, что он у вас есть. — Флетчер улыбнулся, а Калвер приоткрыл для него дверь. — На прошлых выборах я за вас не голосовал, сенатор, но если вы вернётесь живым, в следующий раз я передумаю. Извините, — добавил он. — Это — моё извращённое чувство юмора. Желаю удачи!

Флетчер вышел на площадку для игр и медленно пошёл к главному корпусу. Он больше не видел снайперов, но ощущал, что они — недалеко. Хотя он не видел и телевизионщиков, но слышал их приглушённые голоса, а потом его осветил свет их массивных юпитеров. Дорожка до главного корпуса была длиной не больше ста ярдов, но Флетчеру казалось, что он целую милю идёт по натянутой проволоке под палящим солнцем.

Когда он дошёл до конца площадки, то поднялся по ступенькам ко входу в корпус, вошёл в тёмный пустой коридор и подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Дойдя до двери кабинета рисования, он осторожно постучал. Дверь сразу же открылась. Флетчер вошёл в комнату, и дверь тотчас за ним закрылась. Он услышал всхлипывания и увидел кучку детей, сгрудившихся в углу.

— Сядьте здесь, — приказал Бейтс; он выглядел таким же взвинченным, каким чувствовал себя Флетчер.

Флетчер прошёл в конец первого ряда и втиснулся в парту, предназначенную для девятилетнего ребёнка. Бейтс медленно прошёл через класс и остановился позади мисс Хадсон, которая сидела за своим столом перед классом. В правой руке Бейтс держал пистолет, а левую положил на плечо мисс Хадсон.

— Что там происходит? — закричал он. — Чего добивается начальник полиции?

— Он ждёт, что я ему скажу, — ответил Флетчер. — Он будет звонить каждые пять минут. Он беспокоится о детях. Вы сумели убедить всех, что вы — убийца.

— Я — не убийца, — сказал Бейтс, — и вы это знаете.

— Я, может быть, и знаю. Но их вы в этом убедили бы, если бы отпустили детей.

— Если я это сделаю, у меня не останется заложников, чтобы торговаться.

— У вас останусь я, — сказал Флетчер. — Если вы убьёте хоть одного ребёнка, все будут это помнить до конца своих дней. Если вы убьёте сенатора, об этом завтра забудут.

— Что бы я ни сделал, меня убьют.

— Только не в том случае, если мы с вами вместе выйдем к телевизионщикам.

— Ну и что вы им скажете?

— Что вы уже два раза были у меня на приёме и предлагали разумные и дельные решения по вопросу о контроле над оружием, но никто не хотел вас слушать. Ну, так вот, теперь они вас выслушают, так как вы получите шанс говорить с Сандрой Митчелл в вечерних последних известиях, когда их смотрят больше всего телезрителей.

— Сандра Митчелл? Она тоже здесь?

— Конечно, — ответил Флетчер. — И она ужасно хочет взять у вас интервью.

— Вы думаете, я ей интересен?

— Она приехала сюда не для того, чтобы говорить с кем-то другим.

— И вы останетесь рядом со мной?

— Конечно, Билли. Вы ведь знаете мою позицию по вопросу о контроле над оружием. К тому времени, как вы пришли ко мне во второй раз, вы прочли все мои речи на эту тему.

— Да, прочёл, но что это дало? — спросил Билли. Он снял руку с плеча мисс Хадсон и медленно пошёл к Флетчеру, нацелив пистолет прямо на него. — Вы, небось, только повторяете то, что вам велел сказать начальник полиции.

Не отрывая глаз от Билли, Флетчер сжал руками крышку парты. Он знал: чтобы добиться успеха, ему нужно, чтобы Билли подошёл к нему как можно ближе. Он слегка наклонился вперёд, все ещё держа обеими руками крышку парты. В этот момент на столе у мисс Хадсон зазвонил телефон. Билли был всего в одном шаге от Флетчера, но, услышав звонок, он на секунду повернул голову. Флетчер резко рванул вверх крышку парты и ударил ею Билли по руке. Билли на момент потерял равновесие и, пошатнувшись, выронил пистолет. Пистолет заскользил по полу и остановился у ног мисс Хадсон. Дети завизжали, а мисс Хадсон упала на колени, схватила пистолет и направила его на Билли.

Билли медленно поднялся и пошёл к ней. Она стояла на полу на коленях, нацелив пистолет в грудь Билли.

— Вы ведь не спустите курок, мисс Хадсон? — спросил он.

С каждым шагом Билли мисс Хадсон всё больше дрожала. Когда он был от неё на расстоянии одного фута, она закрыла глаза и спустила курок. Раздался щелчок. Билли улыбнулся и сказал:

— Там нет пуль, мисс Хадсон. Я не собирался никого убивать, я только хотел, чтобы для разнообразия меня хоть раз выслушали.

Флетчер выскользнул из парты, подбежал к двери и открыл её.

— Бегите, бегите! — закричал он напуганным детям.

Высокая девочка с длинными косичками побежала к двери и выскочила в коридор. За ней побежали ещё двое детей. Флетчер держал дверь открытой. Все дети, кроме одного, в момент выскочили из класса. Наконец последний мальчик медленно поднялся и пошёл к выходу. Он взял за руку мисс Хадсон и повел её к двери, даже не взглянув на Билли. Когда он дошёл до двери, он сказал:

— Спасибо, сенатор.

И вместе с учительницей вышел в коридор.

* * *

Когда девочка с длинными косичками выскочила из входной двери, раздались радостные крики. Её ослепили юпитеры, и она прикрыла лицо рукой, не увидев толпу, которая её приветствовала. Её мать прорвалась через кордон и, подбежав к ней, крепко её обняла. Следом сразу же выбежали двое мальчиков. Нат обнял за плечи Су Лин, которая отчаянно искала глазами Льюка. Через несколько мгновений из двери выбежала большая группа детей, но Су Лин не могла сдержать слёз, когда увидела, что Льюка среди них нет. Она услышала голос журналиста, читавшего ранние вечерние новости:

— Должен выйти ещё один ребёнок — и учительница.

Су Лин не отрывала глаз от двери; потом она сказала, что это были самые долгие две минуты в её жизни.

Когда в дверях появилась мисс Хадсон, держа за руку Льюка, их приветствовали ещё громче. Су Лин посмотрела на своего мужа, который тщетно пытался сдержать слёзы.

— Что вы, Картрайты, по-другому не можете? — спросила она. — Почему вы всегда должны последними уходить с поля боя?

* * *

Флетчер стоял у двери, пока мисс Хадсон не скрылась из виду. Затем он медленно закрыл дверь и подошёл к всё ещё звонившему телефону.

— Это вы, сенатор? — спросил Калвер.

— Да.

— Вы в порядке? Мне кажется, мы услышали какой-то грохот, может быть, даже выстрел.

— Нет, со мной всё в порядке. Все дети в безопасности?

— Да, у нас все тридцать один.

— В том числе и последний?

— Да, к нему только что подбежали родители.

— А мисс Хадсон?

— Она беседует с Сандрой Митчелл из программы «Глазами очевидца». Она всем говорит, что вы — настоящий герой.

— Я думаю, она говорит не обо мне, — сказал Флетчер.

— Собираетесь ли вы с Бейтсом выйти к нам? — спросил начальник полиции, подумав, что Флетчер просто скромничает.

— Дайте мне ещё несколько минут, шеф. Кстати, мы договорились, что Билли тоже даст интервью Сандре Митчелл.

— У кого сейчас пистолет?

— У меня, — ответил Флетчер. — Билли больше не доставит вам неприятностей. Пистолет даже не был заряжен, — добавил он и положил трубку.

— Вы знаете, сенатор, что они хотят меня убить?

— Никто вас не убьёт, Билли, — по крайней мере, пока я с вами.

— Вы даёте мне слово, мистер Давенпорт?

— Даю вам слово, Билли. Давайте выйдем к ним вместе.

Флетчер открыл дверь класса. Ему не нужно было искать в коридоре выключатель, потому что с площадки для игр коридор освещали юпитеры мощностью в десятки киловатт, и Флетчер отчётливо видел дверь в дальнем конце коридора.

Он и Билли молча прошли коридор. Когда они дошли до двери, ведущей на площадку для игр, Флетчер нерешительно её открыл и вошёл в луч света; собравшаяся толпа встретила его громким приветственным криком. Но он не видел их лиц.

— Всё будет в порядке, Билли, — сказал Флетчер, поворачиваясь к Билли.

Билли секунду поколебался, но в конце концов шагнул к двери и стал рядом с Флетчером. Они вдвоём медленно пошли по дорожке. Флетчер повернулся и увидел, что Билли улыбается.

— Всё будет в порядке, — повторил он, и в этот момент в грудь Билли попала пуля.

От толчка Флетчер упал. Он тут же вскочил и навалился на Билли, но было поздно: Билли был уже мёртв.

— Нет, нет, нет! — закричал Флетчер. — Как они не поняли, что я дал ему слово?

38

— Кто-то покупает наши акции, — сообщил Нат.

— Надеюсь, — сказал Том. — Ведь мы, как-никак, — открытая акционерная компания.

— Нет, председатель, я имею в виду: настойчиво покупает.

— С какой целью? — спросила Джулия.

Нат положил ручку.

— Я думаю, для того чтобы приобрести контрольный пакет наших акций.

Несколько членов правления начали говорить одновременно, пока Том не постучал по столу:

— Давайте дослушаем Ната.

— В течение нескольких лет наша политика заключалась в том, чтобы скупать небольшие банки, испытывающие финансовые трудности, и поглощать их, и в целом эта политика, кажется, себя оправдала. Как все вы знаете, моя долгосрочная стратегия заключалась в том, чтобы сделать банк Рассела крупнейшим банком в штате. Но чего я не предвидел — так это того, что наш успех, в свою очередь, привлечёт к нам внимание ещё более крупных учреждений.

— Вы уверены, что кто-то пытается приобрести контрольный пакет наших акций?

— Да, я уверен, Джулия, — ответил Нат. — И отчасти — по вашей вине. Последняя стадия проекта «Сидер Вуд» была настолько успешной, что наши прибыли за прошлый год почти удвоились.

— Если Нат прав, — заключил Том, — а я подозреваю, что он прав, то нужно ответить только на один вопрос. Готовы ли мы к тому, чтобы нас поглотила другая компания, или мы хотим бороться против этого?

— Я могу говорить только от своего имени, председатель, — сказал Нат, — но, поскольку мне ещё нет сорока и я не собирался уйти на досрочную пенсию, я думаю, что у нас нет выбора, и мы должны бороться.

— Я согласна, — присоединилась к нему Джулия. — Мою компанию уже однажды поглотили, и я не хочу, чтобы это произошло ещё раз. В любом случае, наши акционеры не захотят, чтобы мы подняли лапки кверху.

— Не говоря уже об одном или двух наших прошлых председателях правления, — произнёс Том, взглянув на портреты своих отца, деда и прадеда, которые висели на стенах. — Не думаю, что стоит по этому вопросу голосовать. Так что, Нат, говори, какие у нас есть варианты.

Нат открыл одну из трёх папок на своём столе.

— В этих обстоятельствах закон ясен. Как только компания или индивидуум завладеет шестью процентами акций компании, на которую они претендуют, они обязаны доложить об этом в Комиссию по ценным бумагам и биржам в Вашингтоне и в течение двадцати восьми календарных дней объявить, намерены ли сделать предложение о слиянии фирм и купить остальные акции. И если да, то назвать сумму, которую они предлагают.

— Если кто-то хочет приобрести контрольный пакет акций нашего банка, — сказал Том, — то он не станет ждать положенный месяц. Как только у него будет шесть процентов акций, он сделает предложение о слиянии фирм в тот же день.

— Я согласен с председателем правления, — поддержал его Нат. — Но до тех пор ничто не мешает нам покупать свои собственные акции, хотя сейчас они довольно дороги.

— Но не предупредим ли мы этим нашего противника, что знаем, чего он хочет? — спросила Джулия.

— Возможно, мы должны сказать нашим маклерам, чтобы они покупали незаметно, и тогда мы быстро обнаружим, есть ли на рынке крупный покупатель.

— Сколько акций мы имеем вместе? — спросила Джулия.

— Мы с Томом имеем по десять процентов, — сказал Нат, — а у вас… — он проверил некоторые цифры во второй папке, — немного больше трёх процентов.

— А сколько денег у меня на депозите?

Нат перевернул страницу.

— Немного больше восьми миллионов, не считая акций Трампа, которые вы ликвидируете, когда появляется повышенный спрос.

— Так почему бы мне не начать покупать акции, падающие в цене: за ними хищникам не так-то легко будет уследить?

— Особенно если ты будешь действовать через Джо Стайна в Нью-Йорке, — добавил Том, — и потом попросишь его дать нам знать, если его маклеры смогут опознать какое-то конкретное лицо или компанию, которая настойчиво покупает акции.

Джулия начала делать заметки.

— И мы должны обратиться к самому знающему юристу, занимающемуся вопросами слияния фирм, — сказал Нат. — Я советовался с Джимми Гейтсом, который был нашим представителем в предыдущих случаях, когда мы приобретали контрольные пакеты акций других банков, но он говорит, что это нам нужен специалист более высокого класса, и он предлагает нью-йоркского парня, которого зовут… — Нат заглянул в третью папку, — Логан Фицджеральд: он специализируется на корпоративных притязаниях. Я думаю, перед уикендом я поеду в Нью-Йорк и выясню, сможет ли он быть нашим представителем.

— Хорошо, — согласился Том. — А пока что ещё мы должны сделать?

— Да, держи глаза и уши открытыми, председатель. Я хочу как можно скорее узнать, кто наш противник.

* * *

— Мне очень жаль это слышать, — сказал Флетчер.

— Тут нет ничьей вины, — заметил Джимми. — Что греха таить: в последнее время отношения у нас становились всё хуже, так что, когда Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе предложил Джоанне возглавить их исторический факультет, мы решили поставить точки над «i».

— Как это воспринимают дети?

— Элизабет — в порядке, а теперь, когда Гарри-младший учится в Хочкисе, они оба — достаточно взрослые, чтобы оценить и понять положение. Гарри даже нравится, что он будет проводить летние каникулы в Калифорнии.

— Жаль, — повторил Флетчер.

— Я думаю, ты понимаешь, что сейчас это — норма, — сказал Джимми. — Скоро вы с Энни будете в меньшинстве. Директор школы сказал мне, что примерно тридцать процентов учеников Хочкиса — из распавшихся семей. А когда мы там учились, насколько я помню, родители развелись разве что у одного или двоих наших одноклассников. — Он помолчал. — И если дети летом будут в Калифорнии, у меня останется больше времени, чтобы руководить кампанией твоего переизбрания.

— Я всё-таки предпочёл бы, чтобы вы с Джоанной оставались вместе, — настаивал Флетчер.

— А ты знаешь, кто выставит свою кандидатуру против тебя? — спросил Джимми, явно желая переменить тему разговора.

— Понятия не имею. Я слышал, Барбара Хантер отчаянно собирается снова баллотироваться, но республиканцы, кажется, её не хотят, и ищут кандидата поприличнее.

— Прошёл слух, — сказал Джимми, — что думал баллотироваться Ралф Эллиот, но после твоего триумфа с Билли Бейтсом, я думаю, сам архангел Гавриил — тебе не соперник.

— Билли Бейтс не был моим триумфом, Джимми. У меня до сих пор кошки на душе скребут, как вспомню о его гибели. Веди я себя с Калвером твёрже, Билли сегодня был бы жив.

— Я знал, что ты это воспринимаешь так, но избиратели думают иначе. Это доказывает твоё прошлое переизбрание. Они помнят только, что ты рискнул своей жизнью, чтобы спасти детей и их любимую учительницу. Папа говорит, что если бы в ту неделю ты баллотировался в президенты, то сейчас жил бы в Белом доме.

— Как старина поживает? — спросил Флетчер. — Я чувствую себя немного виноватым, потому что давно у него не был.

— Он — в порядке, думает, что всё ещё распоряжается всем и вся, хотя он всего лишь направляет твою карьеру.

— Когда он собирается проталкивать меня в президенты? — спросил Флетчер с усмешкой.

— Это зависит от того, будешь ли ты сначала баллотироваться в губернаторы. К тому времени, как ты четыре срока пробудешь сенатором, Джим Льюсэм как раз закончит свой второй срок.

— Может быть, я не захочу быть губернатором.

— Может быть, Папа Римский — не католик.

* * *

— Доброе утро! — сказал Логан Фицджеральд. — Прежде чем вы меня спросите, могу вам ответить: Фэйрчайлд.

— Конечно! — отозвался Нат. — Я должен был сам сообразить. Банк Фэйрчайлда — самый крупный в штате, у него — больше семидесяти филиалов и нет серьёзных соперников.

— Кто-то у них в правлении явно считает наш банк своим серьёзным соперником, — заметил Том.

— Так что они решили расправиться с вами, прежде чем вы решите расправиться с ними, — вставил Логан.

— Я их не осуждаю, — сказал Нат. — На их месте я сделал бы то же самое.

— И я могу вам сообщить, что эту идею выдвинул вовсе не член их правления, — продолжал Логан. — Официальную нотификацию в Комиссию по ценным бумагам и биржам подписала от их имени фирма «Белман, Уэйланд и Эллиот», и можно легко догадаться, подпись кого из партнёров красуется на этом документе.

— Значит, нам предстоит серьёзная борьба, — сказал Том.

— Да, — согласился Логан. — Так что мы прежде всего должны начать считать. — Он повернулся к Джулии. — Сколько акций ты купила за последние несколько дней?

— Меньше одного процента, — ответила Джулия, — потому что кто-то там всё время завышает их цену. Когда я вчера спросила своего маклера, он сказал мне, что к концу дня акции стоили по пять долларов двадцать центов.

— Это — выше реальной цены, — сообщил Нат, — но нам теперь отступать некуда. Я попросил Логана встретиться с нами сегодня утром, чтобы он оценил наши шансы выжить и сказал нам, что может случиться в ближайшие недели.

— Позвольте мне объяснить вам положение на девять утра сегодняшнего дня, — начал Логан. — Чтобы избежать поглощения, банк Рассела должен иметь в своём распоряжении пятьдесят один процент акций. Правление сейчас держит двадцать четыре процента, и мы знаем, что Фэйрчайлд уже имеет по крайней мере шесть процентов. Казалось бы, это выглядит обнадёживающим. Однако Фэйрчайлд сейчас предлагает пять долларов и десять центов за акцию на период в двадцать один день. Я полагаю, мой долг — указать, что, если вы решите продать свои акции, одна лишь чистая прибыль составит что-то около двадцати миллионов долларов.

— Решение об этом уже принято, — сказал Том.

— Прекрасно! Значит, вам остаётся только выбрать. Либо вы должны предложить за акцию больше, чем те пять долларов десять центов, которые предлагает Фэйрчайлд, помня, что ваш главный управляющий считает, что даже эта цифра — выше реальной цены, либо вы должны связаться со своими акционерами и просить, чтобы они обещали голосовать за вас.

— Мы выбираем второе, — без колебаний решил Нат.

— Я предвидел, что вы это скажете, мистер Картрайт. Я тщательно изучил список акционеров — на сегодняшнее утро их было 27412, большинство из них — держатели небольшого числа акций, по тысяче или меньше. Однако пять процентов остаётся в портфелях трёх лиц — двух вдов, живущих во Флориде, которые держат по два процента каждая, и сенатора Гарри Гейтса, который владеет одним процентом.

— Как это может быть? — спросил Том. — Всем известно, что сенатор Гейтс провёл всю свою профессиональную жизнь, живя на сенаторское жалованье.

— За это он должен благодарить своего отца, который был другом основателя банка, и тот предложил ему один процент акций в 1892 году, — сказал Логан. — Он купил один процент акций за сто долларов, и семья Гейтсов с тех пор их держит.

— Сколько они стоят сейчас? — спросил Том.

Нат набрал несколько цифр на калькуляторе.

— Около пятисот тысяч, и он, наверно, даже не подозревает об этом.

— Его сын Джимми Гейтс — мой старый друг, — сообщил Логан. — Собственно говоря, я обязан ему своим нынешним местом. И я могу вам сказать, что когда Джимми узнает, что тут замешан Ралф Эллиот, эти акции будут сразу же обещаны нам. Если вы сможете их получить, да вдобавок ещё и заарканить двух флоридских вдов, вы будете контролировать тридцать процентов. Значит, вам понадобится ещё двадцать один процент, пока кто-нибудь сможет перевести дух.

— Но как мы наложим руки на этот двадцать один процент? — спросил Том.

— Чертовски трудное дело, — ответил Логан. — Для начала мы должны будем послать личные письма всем держателям акций, то есть больше двадцати семи тысяч писем. — Логан раздал всем членам правления по копии письма. — Видите, я сделал упор на сильную сторону банка, его роль в истории общины, самый высокий рост из всех финансовых учреждений в штате. Я спросил, хотят ли они, чтобы один банк в конце концов стал монополией.

— Да, — сказал Нат. — Наш.

— Но пока ещё об этом рано думать, — заметил Логан. — Теперь, прежде чем мы все решим, что стоит разослать это письмо, я хочу услышать ваши замечания к тексту, потому что подписать его должен управляющий.

— Но это значит — подписать больше двадцати семи тысяч писем?

— Да, но вы можете разделить этот труд между собой, — улыбнулся Логан. — Я бы не предложил вам этот геркулесов труд, если бы не был уверен, что ваш соперник разошлёт акционерам циркуляр с шапкой «дорогой держатель акций» и стилизованной подписью над именем председателя правления. Выживание или гибель часто зависят от личного подхода.

— Я могу как-то помочь? — спросила Джулия.

— Конечно, миссис Рассел, — ответил Логан. — Я составил для вас совершенно другое письмо, которое вы подпишете и пошлёте всем акционерам-женщинам. Большинство из них либо разведены, либо вдовствуют, и, возможно, не проверяли свои портфели из года в год. Таких вкладчиков — примерно четыре тысячи, так что эта работа займёт у вас весь уикенд. — Он вручил Джулии второе письмо. — Вы увидите, я упомянул, как умело вы управляли собственной компанией, а также то, что вы последние семь лет были членом правления банка Рассела.

— Что-нибудь ещё? — спросила Джулия.

— Да, — ответил Логан, передавая ей ещё два листа бумаги. — Я хочу, чтобы вы лично навестили двух вдов во Флориде.

— Я могу туда поехать на будущей неделе, — сообщила Джулия, справившись со своим расписанием.

— Нет, — твёрдо заявил Логан. — Позвоните им сегодня утром и летите завтра. Можете быть уверены, что Ралф Эллиот уже нанёс им визит.

Джулия кивнула и начала просматривать папку, чтобы узнать, что известно о миссис Блум и миссис Харгартен.

— И наконец, Нат, — продолжал Логан, — вы должны повести напористую кампанию в средствах массовой информации.

— Что вы имеете в виду? — спросил Нат.

— Местный парень, который преуспел, герой Вьетнама, студент Гарварда, вернувшийся в Хартфорд, чтобы вместе со своим лучшим другом руководить банком. Даже упомяните о своих спортивных успехах — в стране сейчас мания бегать трусцой, — и некоторые бегуны могут оказаться акционерами. И если кто-нибудь захочет взять у вас интервью — от «Недели велосипедного спорта» до «Новостей кройки и шитья», — сразу же соглашайтесь.

— А против кого я буду выступать? — спросил Нат. — Против председателя правления банка Фэйрчайлда?

— Нет, едва ли, — ответил Логан. — Марри Голдблат — умный банкир, но вряд ли они выставят его на телевидение.

— Почему нет? — спросил Том. — Он был председателем правления банка Фэйрчайлда больше двадцати лет, и он происходит из весьма уважаемой банкирской семьи.

— Да, — подтвердил Логан. — Но не забудьте: пару лет назад у него был инфаркт, и, что ещё хуже, он заикается. Вас это не тревожит, потому что вы к этому привыкли, но если он выступит по телевидению, телезрители увидят его в первый раз. Он, возможно, самый уважаемый банкир в штате, но если он — заика, то производит впечатление человека нерешительного. Конечно, это несправедливо, но ваши противники это, безусловно, учтут.

— Так что, небось, это будет Уэсли Джексон, который занимает тот же пост, что и я, — задумчиво рассуждал Нат. — Он — самый красноречивый банкир, какого я видел. Я даже предлагал ему членство в нашем правлении.

— Всё правильно, — сказал Логан. — Но он — негр.

— Сейчас 1988 год, — сердито заметил Нат.

— Знаю, — ответил Логан. — Но больше девяноста процентов ваших акционеров — белые, и ваши противники это тоже учтут.

— Так кого же они, по-вашему, выставят? — спросил Нат.

— Не сомневаюсь, что против вас будет Ралф Эллиот.

* * *

— Так, значит, республиканцы в конце концов одобрили Барбару Хантер? — спросил Флетчер.

— Только потому, что больше никто не хотел баллотироваться против тебя, — сообщил Джимми, — когда все узнали, что ты в опросах общественного мнения лидируешь на девять пунктов.

— Я слышал, они просили Ралфа Эллиота выставить свою кандидатуру, но он ответил, что не вправе баллотироваться, пока он в разгаре борьбы за приобретение контрольного пакета акций банка Рассела.

— Хорошая отговорка! — воскликнул Джимми. — Этот человек нипочём не выставит свою кандидатуру, если не будет знать наверняка, что победит тебя. Ты вчера видел его по телевизору?

— Да, — вздохнул Флетчер, — и если бы я не знал Эллиота, то мог бы поверить его заверению: «Будьте уверены в своём будущем, вступая в самый крупный, надёжный и уважаемый банк в штате». Он не потерял своей прежней обольстительности. Я только надеюсь, что твой отец этому не поддался.

— Нет, Гарри уже обещал свой один процент Тому Расселу, и он всем советует сделать то же самое, хотя он был совершенно потрясён, когда я ему сказал, сколько теперь стоят его акции.

Флетчер засмеялся.

— Я вижу, финансовые корреспонденты думают, что обе стороны сейчас имеют по сорок процентов, а до того, как истечёт срок предложенного слияния банков, остаётся всего неделя.

— Да, это будет трудная борьба.

— Я только надеюсь, что Том Рассел понимает, насколько она будет грязная, раз в неё ввязался Ралф Эллиот.

— Я всё им разъяснил как только мог, — тихо произнёс Джимми.

* * *

— Когда это было разослано? — спросил Нат, когда всё правление изучило последнее официальное послание, которое банк Фэйрчайлда отправил всем держателям акций.

— Оно датировано вчерашним числом, — сообщил Логан. — Это означает, что у нас для ответа остаются три дня, но, боюсь, к тому времени, вред уже будет нанесён.

— Даже я не поверил бы, что Эллиот способен пасть так низко, — сказал Том, изучив послание, подписанное Марри Голдблатом:

«То, чего вы не знали о Натаниэле Картрайте, главном управляющем банка Рассела:

Мистер Картрайт не родился и не вырос в Хартфорде.

Мистеру Картрайту отказали в приёме в Йельский университет, потому что он сплутовал на вступительном экзамене.

Мистер Картрайт ушёл из Коннектикутского университета, не получив диплома.

Мистер Картрайт был уволен из банка Моргана за то, что потерял для банка 500 тысяч долларов.

Мистер Картрайт женат на кореянке, чья семья сражалась против американцев во время войны в Корее.

Мистер Картрайт, после увольнения из банка Моргана, смог найти работу только потому, что его друг случайно был председателем правления банка Рассела.

Доверьте свои акции банку Фэйрчайлда: знайте точно, что ваше будущее прочно».

— Вот вариант, который я предлагаю сегодня же разослать срочной почтой, — сказал Логан, — и тогда у банка Фэйрчайлда не останется времени для ответа.

Он положил перед каждым членом правления листок, на котором было напечатано:

«То, что вы должны знать о Нате Картрайте, главном управляющем банка Рассела:

Нат родился и вырос в Коннектикуте.

Нат был награждён орденом Почёта за службу во Вьетнаме.

Нат с отличием закончил колледж Гарвардского университета, после чего закончил Гарвардский факультет бизнеса.

Нат подал в отставку из банка Моргана после того, как заработал для банка больше миллиона долларов.

За девять лет работы главным управляющим банка Рассела он увеличил прибыли банка в четыре раза.

Жена Ната — профессор статистики Коннектикутского университета, и её отец был сержантом американской морской пехоты в Корее.

Оставайтесь в банке Рассела: он заботится о вас и ваших деньгах».

— Могу я сразу же это обнародовать? — спросил Логан.

— Нет, — ответил Нат и разорвал бумагу; с полминуты помолчав, он добавил: — Разозлить меня нелегко, но сейчас я намерен покончить с Эллиотом раз и навсегда, так что внимательно слушайте, что я вам скажу.

Через двадцать минут Том решился сделать первое замечание:

— Это будет чертовски рискованно.

— Почему? — спросил Нат. — Если мой план провалится, мы все станем мультимиллионерами, а если он удастся, то мы возьмём под свой контроль крупнейший банк в штате.

* * *

— Папа — в ярости, — сообщил Джимми.

— Но почему? — спросил Флетчер. — Ведь я победил.

— В том-то и беда! Ты победил с перевесом в двенадцать тысяч голосов, что было крайне нетактично, — заметил Джимми. — А папа за двадцать восемь лет лишь однажды победил с перевесом в одиннадцать тысяч голосов, и это было в том году, когда Барри Голдуотер баллотировался в президенты Соединённых Штатов.

— Спасибо за предупреждение, — сказал Флетчер. — Я, пожалуй, пропущу пару воскресных обедов.

— Нет, не пропускай, потому что теперь — твоя очередь узнать, как он за одну ночь заработал миллион.

— Да, Энни меня предупредила, что он продал свои акции банка Рассела. А я-то думал, что он дал зарок не продавать их банку Фэйрчайлда ни за какую цену.

— Да, он дал такой зарок, и он бы его выполнил, но за день до того, как продажа должна была закрыться и акции дошли до семи долларов десяти центов за каждую, ему позвонил Том Рассел и посоветовал ему их продать. Он даже посоветовал напрямую связаться с Ралфом Эллиотом, чтобы сделка состоялась быстро.

— Он что-то задумал, — сказал Флетчер. — Ну, просто не мог Том Рассел посоветовать твоему отцу иметь дело с Ралфом Эллиотом, если в этой саге не начинается какая-то новая глава. — Джимми промолчал. — Значит, мы можем предположить, что Фэйрчайлд обеспечил себе больше пятидесяти процентов акций?

— Этот вопрос я задал Логану, но он объяснил, что его клиент требует полной конфиденциальности, и поэтому он ничего не может сказать до понедельника, когда Комиссия по ценным бумагам и биржам опубликует официальные цифры.

* * *

— Кто «за»? — спросил председатель.

Все подняли руки, хотя Джулия мгновение колебалась.

— Значит, единогласно, — объявил Том и, повернувшись к Нату, добавил: — Может быть, ты объяснишь нам, что будет дальше?

— Конечно, — сказал Нат. — Сегодня в десять часов утра Комиссия по ценным бумагам и биржам объявит, что Фэйрчайлд не сумел взять под свой контроль банк Рассела.

— Какой процент акций у них будет? — спросила Джулия.

— В полночь в субботу у них было сорок семь и восемьдесят девять десятых процента, и, может быть, в воскресенье они наберут ещё немного акций, хотя я в этом сомневаюсь.

— Сколько стоит акция?

— В конце рабочего дня в пятницу акции шли по семь долларов тридцать два цента каждая, — сообщил Логан. — Но после сегодняшнего объявления все обязательства автоматически ликвидируются, и Фэйрчайлд не может подать новую заявку в течение по крайней мере двадцати восьми дней.

— Тогда я собираюсь выставить на рынок миллион акций банка Рассела, — заявил Нат.

— Зачем? — удивилась Джулия. — Ведь наши акции наверняка резко упадут в цене.

— И так же упадут акции, принадлежащие банку Фэйрчайлда; а у них — почти половина наших акций, — пояснил Нат, — и они двадцать восемь дней ничего не смогут с этим сделать.

— Ничего? — спросила Джулия.

— Ничего, — подтвердил Логан.

— И затем мы используем вырученные деньги, чтобы покупать акции Фэйрчайлда, когда они начнут падать в цене.

— Вы должны уведомить Комиссию по ценным бумагам и биржам, как только наберёте шесть процентов акций, — сказал Логан, — и в то же время дать им знать, что вы намереваетесь подать заявку на полное слияние с банком Фэйрчайлда.

— Конечно, — согласился Нат.

Он поднял телефонную трубку и набрал десять цифр. Пока Нат ждал ответа, все молчали.

— Привет, Джо, говорит Нат. Мы продолжаем, как договорились. В одну минуту одиннадцатого выпусти на рынок миллион акций банка.

— Ты понимаешь, что они рывком упадут в цене? — осведомился Джо. — Потому что все начнут продавать.

— Будем надеяться, что так оно и будет, и тогда начни скупать акции Фэйрчайлда, но только тогда, когда сочтёшь, что они упали до нижнего предела. И не останавливайся, пока у тебя не будет пять и девять десятых процента.

— Понятно, — сказал Джо.

— И, Джо, держи линию открытой день и ночь. Боюсь, что в следующий месяц у тебя будет мало времени для сна, — добавил Нат и положил трубку.

— Ты уверен, что мы не нарушаем закона? — спросила Джулия.

— Конечно, не нарушаем, — заверил её Логан. — Но если мы это провернём, держу пари, что очень скоро Конгресс будет вынужден внести какую-то поправку в закон о слиянии компаний.

— А то, что мы делаем, — этично? — поинтересовалась Джулия.

— Безусловно, нет, — ответил Нат. — И мне даже в голову бы не пришло так поступить, если бы мы имели дело с кем-нибудь другим, а не с Эллиотом. — Он помолчал. — Я предупреждал, что собираюсь с ним покончить раз и навсегда. Я только не сказал, каким образом.

39

— У вас на линии один — председатель правления банка Фэйрчайлда, на линии два — Джо Стайн, на линии три — ваша жена.

— Я начну говорить с председателем Фэйрчайлда. Попросите Джо Стайна подождать, а Су Лин — перезвонить попозже.

— Ваша жена говорит, что у неё — срочное дело.

— Я позвоню ей через несколько минут.

— Даю вам мистера Голдблата.

Нат пожалел, что он не дал себе минуту передышки, чтобы собраться с мыслями перед разговором с председателем правления Фэйрчайлда; может быть, ему нужно было сказать секретарше, что он перезвонит именно Голдблату? И, прежде всего, как к нему обращаться? «Мистер Голдблат», «мистер председатель» или «сэр»? Ведь, в конце концов, Голдблат был уже председателем банка Фэйрчайлда, когда Нат ещё учился в Гарварде.

— Доброе утро, м-мистер Картрайт.

— Доброе утро, мистер Голдблат, чем могу быть вам полезен?

— Я думаю: н-нельзя ли нам с вами в-встретиться? — Нат промолчал, не зная, что ответить. — Может быть, с глазу на глаз. П-просто… с-с глазу на глаз.

— Да, конечно, я ничего не имею против, — согласился Нат. — Но только где-нибудь, где нас никто не знает.

— Могу я предложить с-собор Святого Иосифа? — поинтересовался мистер Голдблат. — Думаю, м-меня там никто не знает.

Нат засмеялся.

— А когда? — спросил он.

— К-как можно скорее.

— Хорошо.

— Скажем, сегодня в т-три часа дня? Вряд ли в церкви будет много людей днём в п-понедельник.

— Собор Святого Иосифа, в три часа дня. До встречи, мистер Голдблат.

Как только Нат положил трубку, снова раздался звонок.

— Джо Стайн, — сообщила Линда.

— Джо, что нового?

— Я только что скупил ещё сто тысяч акций банка Фэйрчайлда, так что у меня двадцать девять процентов. Они идут по два девяносто: это меньше половины верхнего предела. Но тут есть одна проблема.

— Какая?

— Если вы не наберёте пятьдесят процентов к пятнице, вы попадёте в такое же трудное положение, в каком Фэйрчайлд был две недели назад, так что, я надеюсь, вы знаете, что делать дальше.

— Это станет яснее после того, как я сегодня кое с кем встречусь в три часа дня.

— Интересно! — воскликнул Джо.

— Видимо, так, — сказал Нат. — Но я сейчас не могу ничего сообщить, потому что не знаю, что произойдёт на этой встрече.

— Всё любопытнее и любопытнее. Ну, буду ждать новостей. Но что мне пока делать?

— До конца сегодняшнего дня покупать все акции Фэйрчайлда, какие можно. А перед тем, как биржа завтра утром снова откроется, мы ещё поговорим.

— Понятно, — сказал Джо. — Ну, так действуй, а я пока вернусь на своё место.

Нат вздохнул и попытался сообразить, зачем Марри Голдблат хочет его видеть. Он снова поднял телефонную трубку.

— Линда, соедините меня с Логаном Фицджеральдом: он у себя в нью-йоркской конторе.

— Ваша жена настаивает, что у неё — срочное дело. Она снова звонила, пока вы разговаривали с мистером Стайном.

— Хорошо, я сейчас ей позвоню, а вы разыскивайте Логана.

Нат набрал свой домашний номер и начал стучать пальцами по столу, размышляя, чего хочет от него Голдблат. Его размышления прервал голос Су Лин.

— Прости, что не сразу тебе позвонил, — сказал Нат. — Но Марри…

— Льюк убежал из школы, — сообщила Су Лин. — Со вчерашнего вечера никто его не видел.

* * *

— Вам звонят: на линии один — председатель Национального комитета демократической партии, на линии два — мистер Гейтс и на линии три — ваша жена.

— Сначала дайте мне председателя. Попросите Джимми подождать, а Энни скажите, что я позвоню ей позже.

— Она говорит, что это — срочно.

— Скажите, что я позвоню ей через одну-две минуты.

Флетчеру хотелось бы иметь больше времени, чтобы собраться с мыслями. Председателя партии он встречал только пару раз, в коридоре на партийном съезде и на приёме в Вашингтоне. Вряд ли мистер Брубейкер помнил эти встречи. И была ещё одна проблема — как к нему обращаться: «мистер Брубейкер», «Алан» или даже «сэр»? В конце концов, он стал председателем партии ещё до того, как Флетчер баллотировался в Сенат.

— Доброе утро, Флетчер. Говорит Ал Брубейкер.

— Доброе утро, мистер председатель, рад вас слышать. Чем могу?

— Мне нужно проговорить с вами с глазу на глаз, Флетчер. Не могли бы вы с женой прилететь в Вашингтон и как-нибудь вечером прийти к нам с Дженни на ужин?

— Охотно, — ответил Флетчер. — Какое число вы имели в виду?

— Как насчёт будущей пятницы, восемнадцатого числа?

Флетчер быстро просмотрел своё расписание. Днём восемнадцатого он должен быть на совещании лидеров партии; вечер у него был свободен.

— В какое время вы хотели бы нас принять?

— Восемь часов вас устроит? — спросил Брубейкер.

— Вполне.

— Хорошо! Итак, в восемь часов восемнадцатого числа. Мой домашний адрес — Джорджтаун, улица N, дом 3038.

Флетчер записал адрес под пометкой о совещании лидеров партии.

— Итак, буду очень рад увидеться с вами, мистер председатель.

— Я тоже, — сказал Брубейкер. — И, Флетчер, я бы предпочёл, чтобы вы никому не говорили о предстоящей встрече.

Флетчер положил трубку. Время будет поджимать, и ему придётся раньше уйти с совещания. Телефон снова зазвонил.

— Мистер Гейтс, — сообщила Салли.

— Привет, Джимми, какие новости? — весело спросил Флетчер, собираясь рассказать, что его пригласил на ужин председатель партии.

— Боюсь, неважные, — ответил Джимми. — У папы снова был инфаркт, и его увезли в больницу «Сент-Патрик». Я как раз собираюсь туда, но решил сначала позвонить тебе.

— Как он?

— Трудно сказать, пока мы не узнаем, что говорят врачи. Мама не могла ничего толком объяснить, когда со мной говорила, так что, пока я не побываю в больнице, я ничего не могу сказать.

— Мы с Энни приедем туда как можно скорее, — сказал Флетчер.

Он позвонил домой. Номер был занят. Флетчер положил трубку и начал стучать пальцами по столу. Он решил, что если, когда он ещё раз позвонит, номер снова будет занят, он поедет домой и захватит Энни, чтобы вместе с ней поехать в больницу. В этот момент он подумал о Брубейкере: зачем ему нужна встреча с глазу на глаз — да ещё чтобы об этой встрече он никому не рассказывал? Затем он снова подумал о Гарри. Он ещё раз набрал свой домашний номер и услышал голос Энни.

— Ты слышал? — спросила она.

— Да, — ответил Флетчер. — Я только что говорил с Джимми.

— Но несчастье не только с папой, — сказала Энни. — Люси сегодня утром упала с лошади и сломала ногу, и у неё — сотрясение мозга. Её положили в больницу. Я просто не знаю, что делать.

* * *

— Это я виноват. Из-за борьбы с Фэйрчайлдом я совсем забыл про Льюка и в этом семестре ни разу его не навестил.

— Я тоже, — призналась Су Лин. — Но мы собирались на будущей неделе поехать на школьный спектакль.

— Знаю, — сказал Нат. — Раз он играет Ромео, ты не думаешь, что во всём виновата Джульетта?

— Возможно. Ведь и ты встретился со своей первой любовью на школьном спектакле, так ведь? — спросила Су Лин.

— Да, и это кончилось слезами.

— Не вини себя, Нат. Я в последние недели тоже была так занята своими аспирантами! Наверно, мне нужно было расспросить Льюка во время каникул, почему он был так погружён в себя.

— Он всегда был немного замкнутым, — сказал Нат. — А прилежные ученики редко окружены друзьями.

— Откуда тебе знать? — спросила Су Лин, радуясь, что её муж улыбается.

— Сколько, по-твоему, времени нам нужно, чтобы туда доехать? — спросил Нат, глядя на часы на приборном щитке.

— В это время дня — примерно около часа; мы приедем около трёх часов, — сказала Су Лин, снимая ногу с акселератора, когда скорость дошла до пятидесяти пяти миль в час.

— В три часа! О чёрт! — воскликнул Нат, вспомнив про свидание с Голдблатом. — Мне нужно предупредить Голдблата, что я не смогу с ним встретиться.

— Это председатель правления банка Фэйрчайлда?

— Да, он попросил встретиться с ним с глазу на глаз, — Нат поднял трубку автомобильного телефона и быстро разыскал номер банка Фэйрчайлда в записной книжке.

— Что вы собирались обсудить? — спросила Су Лин.

— Видимо, что-то, связанное со слиянием банков, но точно я не знаю. — Нат набрал одиннадцать цифр. — Можно попросить мистера Голдблата?

— Кто говорит? — спросила телефонистка.

— Это — личный звонок, — ответил Нат, поколебавшись.

— Я всё равно должна знать, кто звонит.

— У меня назначена с ним встреча в три часа дня.

— Я переключу вас на его секретаршу.

Нат ждал.

— Кабинет мистера Голдблата, — сказал женский голос.

— Говорит Нат Картрайт. У меня назначена встреча с мистером Голдблатом, но, боюсь…

— Я вас соединяю, мистер Картрайт.

— Мистер Картрайт?

— Мистер Голдблат, очень прошу меня извинить, но у меня возникла семейная проблема, и я сегодня не смогу с вами встретиться.

— Понимаю, — сказал Голдблат, явно ничего не понимая.

— Мистер Голдблат, не в моих обычаях — вести двойную игру, у меня нет на это ни времени, ни желания.

— Я и не намекал, что вы в-ведёте двойную игру, мистер Картрайт, — сухо произнёс Голдблат.

— Видите ли, мой сын убежал из школы имени Тафта, и сейчас я еду к директору.

— Мне очень… очень… жаль это слышать, — сказал Голдблат, и его тон сразу же изменился. — Если вас это утешит, я тоже когда-то убежал из Т-Тафта, но истратив свои карманные деньги, на следующий день решил в-вернуться в школу.

Нат засмеялся.

— Спасибо за вашу отзывчивость.

— Не стоит. Может быть, вы мне позвоните и скажете, когда вам будет удобно со мной встретиться?

— Да, конечно, мистер Голдблат, и, со своей стороны, могу я попросить вас об одном одолжении?

— Конечно.

— Ничего не говорите о нашем разговоре Ралфу Эллиоту.

— Даю вам слово, но, кстати, он и не знал, что я собирался с вами встретиться.

Когда Нат положил трубку, Су Лин спросила:

— Не было ли это чересчур рискованно?

— Нет, не думаю. Мне кажется, что у нас с мистером Голдблатом обнаружилось что-то общее.

Су Лин припарковала машину перед домом директрисы и ещё не успела выключить мотор, как Нат увидел, что миссис Хендерсон сходит по ступенькам. Ему чуть не стало дурно, но тут он увидел её улыбку, и у него отлегло от сердца. Су Лин выпрыгнула из машины.

— Его нашли, — сказала миссис Хендерсон. — Он был у своей бабушки, помогал ей с прачечной.

* * *

— Давай поедем прямо в больницу и проведаем твоего отца. А потом мы решим, ехать ли нам в Лейквилл к Люси.

— Люси будет ужасно огорчена, если узнает, — сказала Энни. — Она обожает дедушку.

— Знаю, и он уже начал строить планы на её будущее, — сообщил Флетчер. — Наверно, лучше не говорить ей, что у него был инфаркт, тем более что она не сможет его навестить.

— Наверно, ты прав. Ведь они виделись всего лишь на прошлой неделе.

— Я этого не знал.

— О да! Они что-то замышляют, — сказала Энни, ставя машину на стоянку около больницы, — но никто из них не посвятил меня в свою тайну.

Когда открылись дверцы лифта, они быстро пошли по коридору к палате Гарри. Когда они вошли, Марта встала; лицо у неё было серое. Энни обняла мать, а Флетчер тронул Гарри за плечо. Он посмотрел на его осунувшееся лицо, закрытые маской нос и рот. У постели мигал монитор — единственный показатель того, что Гарри жив. Это был самый энергичный человек, которого Флетчер знал в своей жизни.

Все четверо молча сели у его постели. Марта держала мужа за руку. Через несколько мгновений она спросила:

— Не пойти ли тебе проведать Люси? Здесь ты уже ничего не можешь сделать.

— Я останусь здесь, — сказала Энни. — Но Флетчер может уехать.

Флетчер кивнул. Он поцеловал Марту в щёку и, глядя на Энни, произнёс:

— Я вернусь назад, как только узнаю, что Люси — в порядке.

Потом Флетчер не помнил, как он ехал в Лейквилл, потому что его мысли всё время блуждали от Гарри к Люси, а иной раз и к Алу Брубейкеру, хотя он сам удивился, как мало он думает о том, чего хочет от него председатель партии.

Когда он доехал до знака, указывавшего поворот на Хочкис, Флетчер снова подумал о Гарри и вспомнил, как они впервые встретились на футбольном матче. «Боже, пусть он выживет!» — произнёс он вслух, подъезжая к своей старой школе. Он поставил машину перед больницей. Медсестра провела сенатора к постели его дочери. Идя между пустыми кроватями, он издали увидел ногу в гипсе, поднятую высоко вверх. Это напомнило ему, как он когда-то баллотировался на пост председателя ученического совета и его соперник в день выборов позволял своим сторонникам расписываться на гипсе его ноги, Флетчер постарался вспомнить его имя.

— Ты — симулянтка, — сказал Флетчер ещё до того, как увидел на лице дочери широкую улыбку.

На тумбочке у кровати стояли бутылки содовой воды, а на постели были разбросаны пакетики с печеньем.

— Знаю, папа, и я даже умудрилась пропустить экзамен по математике, но в понедельник я должна быть на занятиях, если я хочу стать старостой класса.

— Так вот зачем твой дед приезжал к тебе, хитрая глупышка!

Флетчер поцеловал дочь в щёку и посмотрел на разбросанные конфеты, когда в палату вошёл какой-то юноша и остановился с другой стороны кровати.

— Это — Джордж, — сообщила она. — Он в меня влюблён.

— Рад познакомиться, Джордж!

— Я тоже, сенатор.

— Джордж — руководитель моей кампании на пост старосты класса, — продолжила Люси, — так же, как мой крёстный руководил твоей кампанией. Джордж думает, что сломанная нога побудит многих голосовать за меня из сочувствия. Нужно будет спросить дедушку, так ли это, когда он в следующий раз ко мне приедет. Дедушка — наше тайное оружие, он уже запугал оппозицию.

— Не знаю, зачем я вообще к тебе приехал, — сказал Флетчер. — Я тебе явно не нужен.

— Нет, папа, нужен! — запротестовала Люси. — Можно мне получить аванс за счёт следующего месяца?

Флетчер улыбнулся и вынул бумажник.

— Сколько тебе дал дедушка?

— Пять долларов, — застенчиво сказала Люси, и Флетчер вынул пятидолларовую бумажку. — Спасибо, папа. Кстати, почему мама с тобой не приехала?

* * *

На следующее утро Нат согласился отвезти Льюка обратно в школу. В предыдущий вечер Льюк был очень неразговорчив; казалось, он хотел что-то сказать, но не при обоих родителях.

— Может быть, он разговорится, когда вы будете вдвоём в машине, — сказала Су Лин.

Они выехали сразу после завтрака, но Льюк всё ещё словно язык проглотил. Нат пытался говорить о работе, о школьном спектакле и даже о стайерских тренировках Льюка, но Льюк отвечал односложно. Поэтому Нат сменил тактику и замолчал, надеясь, что Льюк со временем сам начнёт разговор.

Флетчер ехал по крайней левой полосе, чуть-чуть превышая разрешённую скорость, когда Льюк спросил:

— Папа, когда ты впервые влюбился?

Нат чуть не врезался в шедшую впереди машину, но вовремя сбавил скорость и вернулся на среднюю полосу.

— Мне кажется, первую девушку, которой я всерьёз увлёкся, звали Ребекка. Она играла Оливию, а я — Себастьяна в школьном спектакле. — Он помолчал. — А что, ты увлёкся Джульеттой?

— Конечно, нет, — ответил Льюк. — Она — дура; красивая, но дура. — Последовало долгое молчание. — А как далеко у тебя зашло с Ребеккой? — в конце концов спросил он.

— Насколько я помню, мы немного поцеловались, — ответил Нат. — И ещё, как это тогда называлось, пообжимались.

— Тебе хотелось пощупать её грудь?

— Конечно, но она мне не позволила. До этого я дошёл, только когда был первокурсником в колледже.

— Ты её любил?

— Тогда я так думал, но на самом деле это случилось, когда я встретил твою мать.

— Значит, мама была первой женщиной, с которой ты был близок?

— Нет, до неё была ещё пара девушек: одна во Вьетнаме и одна, когда я учился в колледже.

— Но ни одна из них от тебя не забеременела?

Нат перешёл на крайнюю правую полосу и поехал на скорости, значительно ниже разрешённой. Он помолчал.

— А что, от тебя кто-нибудь забеременел?

— Не знаю, — ответил Льюк. — И Кэти тоже не знает, но, когда мы целовались в гимнастическом зале, я перепачкал ей всю юбку.

* * *

Флетчер провёл у своей дочери ещё час, а потом поехал обратно в Хартфорд. Джордж ему понравился, а Люси сказала, что он — самый умный мальчик в классе.

— Поэтому я выбрала его руководить своей кампанией, — объяснила она.

Через час Флетчер вернулся в Хартфорд, и когда он вошёл в палату, где лежал Гарри, там он застал ту же картину. Он сел рядом с Энни и взял её за руку.

— Его состояние улучшилось? — спросил он.

— Нет. С тех пор как ты ушёл, он даже не пошевелился. Как Люси?

— Я сказал ей, что она — симулянтка. Примерно полтора месяца у неё нога будет в гипсе, но это её нисколько не обескураживает. Она даже уверена, что это поможет ей стать старостой класса.

— Ты рассказал ей про дедушку?

— Нет, я даже ей соврал, когда она спросила, где ты.

— Ну, и где я была?

— Председательствовала на собрании школьного совета.

Энни кивнула.

— Так и было, только в другой день.

— Кстати, ты знала, что у неё есть кавалер? — спросил Флетчер.

— Ты имеешь в виду Джорджа?

— А ты уже знакома с Джорджем?

— Да. Но я бы не назвала его кавалером. Он скорее — преданный раб.

— А по-моему, Линкольн отменил рабство ещё в 1863 году, — сказал Флетчер.

Энни повернулась к мужу:

— Это тебя волнует?

— Конечно, нет. Раньше или позже у Люси должен появиться кавалер.

— Я не это имею в виду, как ты понимаешь.

— Энни, ей — только шестнадцать лет.

— Когда я познакомилась с тобой, я была ещё моложе.

— Энни, ты забыла, что в колледже мы боролись за гражданские права, и я рад, что мы передали это убеждение нашей дочери.

40

Когда Нат высадил сына у школы имени Тафта и вернулся в Хартфорд, он почувствовал себя виноватым из-за того, что у него не было времени навестить родителей. Но он знал, что не может два дня подряд пропустить свидание с Марри Голдблатом. Когда он попрощался с Льюком, тот, по крайней мере, не был погружён в мировую скорбь. Нат обещал сыну, что в пятницу они с мамой приедут на школьный спектакль. Он всё ещё думал о Льюке, когда в машине зазвонил телефон — техническое новшество, изменившее его жизнь.

— Ты обещал позвонить перед открытием рынка, — сказал Джо Стайн. — Есть новости?

— Прошу прощения, что я не смог позвонить. У меня возникли семейные неприятности, и я совершенно забыл.

— Хорошо, сейчас ты можешь мне ещё что-нибудь сказать?

— Что-нибудь ещё сказать?

— Твои последние слова были: «Я буду знать что-нибудь ещё через сутки».

— Прежде чем ты начнёшь смеяться, Джо, я буду знать что-нибудь ещё через сутки.

— Хорошо. Но какие указания на сегодня?

— Те же, что и вчера. Покупай акции Фэйрчайлда до конца дня.

— Надеюсь, ты знаешь, что делать, Нат, потому что счета начнут поступать на будущей неделе. Все знают, что Фэйрчайлд сможет пережить такую бурю, но уверен ли ты, что сможешь её пережить?

— Я не могу себе позволить её не пережить, — сказал Нат. — Так что продолжай покупать.

— Как скажешь. Только я надеюсь, что у тебя есть парашют, потому что если к десяти часам утра в понедельник ты не обеспечишь себе пятьдесят процентов акций Фэйрчайлда, ты разобьёшься при приземлении.

Продолжая ехать в Хартфорд, Нат сообразил, что Джо лишь констатировал очевидное. К этому времени на следующей неделе он может оказаться без работы, и, что ещё важнее, банк Рассела поглотит его главный противник. Понимает ли это Голдблат? Конечно же, понимает.

Въехав в Хартфорд, Нат решил не возвращаться в свой кабинет, а припарковаться в нескольких кварталах от собора Святого Иосифа, перекусить и обдумать всё, что может предложить ему Голдблат. В ближайшей закусочной он заказал сэндвич с беконом в надежде, что это приведёт его в боевое настроение. Затем он взял меню и на оборотной стороне стал записывать все «за» и «против».

Без десяти три он вышел из закусочной и медленно направился к собору. По пути несколько человек поприветствовали его, тем самым напомнив ему, что в последнее время он стал в городе хорошо известен. В их взглядах было уважение и восхищение, и ему хотелось быстро прокрутить эту плёнку на неделю вперёд, чтобы увидеть, как эти люди тогда будут на него смотреть. Он взглянул на часы — было без пяти три. Он решил обойти квартал и войти в собор с более тихого южного входа. Поднявшись по ступенькам, он вошёл в южный поперечный неф за несколько минут до того, как часы на соборе пробили три. Опоздать было бы неучтиво.

Подождав, пока после яркого дневного света его глаза привыкнут к темноте собора, освещённого свечами, Нат оглядел центральный проход, который вёл к алтарю; над ним возвышался огромный золотой крест, усыпанный самоцветами. Нат рассматривал ряды тёмных дубовых скамеек, на них почти никого не было, как и предсказал мистер Голдблат. Там сидели только четыре или пять старушек, одетых в черное; одна из них, с четками в руках, читала молитву: «Славься, Мария, благословенная, Господь да будет с тобою…»

Нат двинулся по центральному проходу, но Голдблата тут явно не было. Когда он дошёл до огромного резного алтаря, то на мгновение остановился, чтобы полюбоваться искусной резьбой, напомнившей ему его поездки по Италии, и почувствовал себя виноватым, что раньше не оценил такую красоту в своём родном городе. Нат оглянулся на проход, но увидел лишь тех же старушек со склонёнными головами, всё ещё бормотавших молитвы. Он решил пройти в конец собора и сесть там около выхода, а потом снова посмотрел на часы. Была одна минута четвёртого. В этот момент он услышал голос:

— Вы хотите исп-поведаться, сын мой?

Он обернулся налево и увидел исповедальню с отдёрнутой занавеской. Католический монах, говорящий с еврейским акцентом? Он улыбнулся, сел на низкую деревянную скамейку и задёрнул занавеску.

* * *

— Вы выглядите очень элегантно, — произнёс лидер большинства, когда Флетчер занял своё место рядом с Кеном. — Будь на вашем месте кто-нибудь другой, я бы подумал, что у вас есть любовница.

— У меня есть любовница, — сказал Флетчер. — Её зовут Энни. Кстати, я должен буду уйти примерно в два часа.

Кен Страттон просмотрел повестку дня.

— Я ничего не имею против. Кроме законопроекта об образовании, не будет обсуждаться ничего, что вас касается. Разве что, возможно, вопрос о кандидатах на будущих выборах. Мы предполагаем, что вы снова будете баллотироваться от Хартфорда, если Гарри не захочет опять выставить свою кандидатуру. Кстати, как старый чёрт себя чувствует?

— Немного лучше, — ответил Флетчер. — Как всегда, неугомонен, назойлив, вспыльчив и упрям.

— Значит, совсем не изменился, — сказал Кен.

Флетчер просмотрел повестку дня. Он пропустит только вопрос о кампании по сбору средств, но этот вопрос всегда был в повестке дня с тех пор, как он был избран, и останется, когда он уже уйдёт на пенсию.

Когда пробило двенадцать, лидер большинства попросил тишины и дал слово Флетчеру, чтобы тот представил распорядок предъявления законопроекта об образовании. За полчаса Флетчер изложил свои предложения, подробно охарактеризовав те пункты, против которых, как он предполагал, республиканцы будут возражать. Ответив на пять или шесть вопросов, Флетчер понял, что потребуются все его юридические познания и умение вести дебаты, чтобы Сенат принял этот законопроект. Последний вопрос задал Джек Суэйлз, самый старый член Сената. Он всегда задавал последний вопрос, и это было знаком, что нужно переходить к следующему пункту повестки дня.

— Сколько всё это будет стоить налогоплательщику, сенатор?

Другие члены Сената улыбнулись, когда Флетчер ответил, согласно ритуалу:

— Всё это покрывается бюджетом, Джек, и это было в нашей платформе перед последними выборами.

Джек улыбнулся, и лидер большинства произнёс:

— Пункт номер два — кандидаты на будущих выборах.

Флетчер собирался тихо уйти в разгар дискуссии, но он, как и все, был удивлён, когда Кен заявил:

— Я вынужден с сожалением известить моих коллег, что не собираюсь выставлять свою кандидатуру на будущих выборах.

Полусонное собрание внезапно взорвалось вопросами: «Почему?» и «Кто?». Кен поднял руку.

— Я не должен вам объяснять, почему я чувствую, что мне пришла пора уйти в отставку.

Флетчер понял, что немедленным следствием решения Кена было то, что у него теперь есть все шансы стать лидером большинства. Когда было названо его имя, Флетчер ясно дал понять, что он будет выставлять свою кандидатуру для перевыборов. Он выскользнул из зала, когда Джек Суэйлз начал речь, объяснявшую, что его долг — баллотироваться в возрасте восьмидесяти двух лет.

Флетчер поехал в больницу и, не дожидаясь лифта, взбежал по лестнице на третий этаж. В палате Гарри излагал свои взгляды на импичмент перед публикой, состоявшей из двух человек. Когда он вошёл в палату, Марта и Энни повернулись к нему.

— На собрании случилось что-нибудь, что я должен знать? — спросил Гарри.

— Кен Страттон не будет выставлять свою кандидатуру на следующих выборах.

— Нет ничего удивительного. Элли уже давно больна, а она — единственное, что ему дороже, чем партия. Но это значит, что если мы останемся в Сенате, вы будете следующим лидером большинства.

— Как насчёт Джека Суэйлза? Не станет ли он претендовать на этот пост как принадлежащий ему по праву старшинства?

— В политике ничто никому не принадлежит по праву, — сказал Гарри. — Во всяком случае, я думаю, другие члены Сената его не поддержат. Но не тратьте времени на разговоры со мной; я знаю, что вам нужно лететь в Вашингтон на встречу с Алом Брубейкером. Скажите: когда вы собираетесь вернуться?

— Завтра утром, — ответил Флетчер. — Мы только останемся на ночь.

— Так загляните ко мне на пути из аэропорта. Я хочу узнать, зачем вы были нужны Брубейкеру, и передайте ему от меня привет, потому что он был лучшим председателем партии за много лет. И спросите его, получил ли он моё письмо.

— Ваше письмо?

— Просто спросите, получил ли он его.

— Я думаю, он выгладит гораздо лучше, — отметил Флетчер, когда Энни везла его в аэропорт.

— Да, — согласилась Энни. — И Марте сказали, что его даже могут выписать из больницы на будущей неделе — только, конечно, если он обещает не очень себя утомлять.

— Он обещает. Но благодари Бога, что выборы состоятся только через десять месяцев.

Самолёт в Вашингтон вылетел с пятнадцатиминутным опозданием, но, когда он приземлился, у Флетчера оставалось достаточно времени, чтобы остановиться в отеле «Уиллард» и принять душ — и к восьми часам приехать в Джорджтаун.

Приехав в отель, Флетчер сразу же спросил портье, сколько нужно времени, чтобы добраться до Джорджтауна.

— Десять-пятнадцать минут, — ответил тот.

— Тогда закажите мне такси на без четверти восемь.

Энни приняла душ и переоделась, а Флетчер расхаживал по номеру, поминутно глядя на часы. Без девяти минут восемь он открыл для своей жены дверцу такси.

— Мне нужно быть в Джорджтауне, улица N, дом 3038, — он посмотрел на часы, — через девять минут.

— Нет, — возразила Энни. — Если Дженни Брубейкер — такая же, как я, она будет только благодарна, если мы на несколько минут опоздаем.

Таксист сумел добраться до дома председателя партии в две минуты девятого.

— Рад снова вас видеть, Флетчер, — сказал Ал Брубейкер, открывая парадную дверь. — А вы — Энни? Мы, кажется, с вами не встречались, но я знаю о вашей работе для нашей партии.

— Для партии? — спросила Энни.

— Разве вы — не член Хартфордского школьного совета и больничного комитета?

— Да. Но я всегда думала, что работаю не для партии, а для нашей общины.

— Вы — как ваш отец, — заметил Брубейкер. — Кстати, как поживает этот старый задира?

— Мы только что его видели, — сказал Флетчер. — Он выглядит гораздо лучше и передаёт вам привет. Кстати, он просил узнать, получили ли вы его письмо?

— Да, получил. Он никогда не сдаётся, правда? — Брубейкер улыбнулся. — Давайте пройдём в библиотеку и выпьем. Дженни скоро спустится вниз.

* * *

— Как ваш сын?

— Спасибо, всё в порядке, мистер Голдблат. Оказалось, что его побег из школы был вызван сердечными делами.

— Сколько ему лет?

— Шестнадцать.

— Самый возраст для того, чтобы влюбиться. А теперь, сын мой, есть ли у вас в чём исповедаться?

— Да, отец мой, к этому времени на будущей неделе я буду председателем правления самого крупного банка.

— К этому времени на будущей неделе вы, может быть, не будете главным управляющим даже одного из самых мелких банков в нашем штате.

— Почему вы так думаете? — спросил Нат.

— Потому что ваш, возможно, самый блестящий ход может обернуться против вас. Ваши маклеры вас предупредили, что вы не сможете заполучить пятьдесят процентов акций банка Фэйрчайлда к понедельнику.

— Может быть, да, а может быть, нет: шансы примерно равны, и я всё ещё надеюсь, что мы сумеем этого добиться.

— Слава Богу, никто из нас — не католик, мистер Картрайт, иначе вы бы сейчас покраснели, а я наложил бы на вас эпитимью: три раза прочесть «Аве Мария». Но не бойтесь, я вижу искупление для нас обоих.

— Нужно ли мне искупление, отец мой?

— Оно нужно нам обоим, и по-по-потому-то я попросил вас со мной увидеться. Эта борьба не принесла пользы никому из нас, и если она продлится и на будущей неделе, она нанесёт вред обоим нашим банкам и, возможно, приведёт к закрытию вашего.

Нат хотел возразить, но он знал, что Голдблат прав.

— Ну, так какую форму примет это искупление? — спросил он.

— Я думаю, у меня есть лучшее решение, чем три «Аве Мария». Оно очистит нас обоих от грехов и может даже дать небольшую прибыль.

— Жду ваших указаний, отец мой.

— Много лет я с интересом следил за вашей карьерой, сын мой. Вы очень умны, чрезвычайно усердны и полны решимости, но больше всего меня в вас восхищает то, что вы честны, хотя один из моих юридических советников пытается убедить меня в обратном.

— Я польщён, сэр, но не безмерно.

— И правильно. Я — реалист, и думаю, что если на этот раз вы не добьётесь успеха, то через пару лет вы снова попытаетесь его добиться, и будете пытаться, пока не добьётесь. Я прав?

— Возможно, сэр.

— Вы были со мной откровенны, и я тоже буду откровенен. Через полтора года мне исполнится шестьдесят пять лет, и я уйду в отставку, чтобы играть в гольф. Я хотел бы оставить своему преемнику процветающий банк, а не больного пациента, который то и дело ложится в больницу для дальнейшего лечения. Я думаю, вы могли бы стать решением моей проблемы.

— Я думал, что я скорее — её причина.

— Тем больше оснований предпринять решительные и целенаправленные действия.

— Мне казалось, именно это я и делаю.

— И вы можете продолжать в том же духе, сын мой, но, по политическим причинам, мне нужно, чтобы всё это выглядело как ваша инициатива, а для этого, мистер Картрайт, вы должны мне довериться.

— Вы создавали свою репутацию сорок лет, мистер Голдблат. Я не могу поверить, что вы готовы пожертвовать ею за несколько месяцев до ухода в отставку.

— Я тоже польщён, молодой человек, но, как и вы, не безмерно. Поэтому я хотел бы, чтобы эта наша встреча состоялась по вашей просьбе и чтобы на этой встрече вы предложили мне перестать сражаться друг с другом и начать сотрудничать.

— Вы предлагаете мне партнёрство? — спросил Нат.

— Называйте это как угодно, мистер Картрайт, но если наши два банка сольются, никто не останется внакладе и, более того, нашим акционерам это будет выгодно.

— А какие условия, как вы предполагаете, я должен предложить вам — а также моему правлению?

— Чтобы банк назывался банком Фэйрчайлда — Рассела и я оставался председателем правления следующие полтора года, а вы стали бы моим заместителем.

— А что будет с Томом и Джулией Расселами?

— Им, конечно, будет предложено стать членами правления. Если через полтора года вы станете председателем правления, вы сможете назначить своего заместителя, хотя, по-моему, было бы разумно оставить Уэсли Джексона главным управляющим. Но так как несколько лет назад вы предложили ему стать членом правления вашего банка, я не думаю, что вы будете что-то иметь против.

— Да, это верно, но это не решает проблему распределения акционерного капитала.

— Сейчас вы держите десять процентов акций банка Рассела — так же, как и ваш председатель правления. Его жена в какой-то момент владела четырьмя процентами акционерного капитала. Но я подозреваю, что в течение последних дней именно её акции вы продавали на открытом рынке.

— Возможно, мистер Голдблат.

— По обороту и прибылям банк Фэйрчайлда при-при-примерно в пять раз превосходит банк Рассела, так что я предлагаю, чтобы, когда вы внесёте своё п-п-предложение, вы и мистер Рассел попросили по четыре процента и получили три. Что же касается миссис Рассел, я думаю, что для неё один процент будет вполне ум-местен. Конечно, вы все трое сохраните свои прежние оклады и прибыли.

— А наш штат?

— Первые п-полтора года должно сохраниться status quo.[56] После этого — как вы решите.

— И вы хотите, чтобы я обратился к вам с этим предложением, мистер Голдблат?

— Да.

— Простите, но почему вы просто сами не сделаете мне это предложение, чтобы моё правление его обсудило?

— П-Потому что наши юридические представители против этого в-в-возразят. Мне кажется, что в этом слиянии банков у мистера Эллиота — лишь одна цель, которая заключается в т-том, чтобы уничтожить вас. А у меня тоже — только одна цель, и она заключается в том, чтобы с-с-сохранить незапятнанную репутацию банка, которому я отдал т-тридцать лет своей жизни.

— А почему бы вам просто не расторгнуть контракт с Эллиотом?

— Я хотел это сделать — после того как он разослал это отвратительное письмо от моего имени, но я не мог позволить себе п-публично признаться, что за несколько дней до того, как нашему банку может грозить поглощение, у нас возникли в-внутренние разногласия. Я могу себе представить, какой шум поднимет п-пресса, не говоря… не говоря уже об акционерах, мистер К-Картрайт.

— Но как только Эллиот услышит, что это предложение исходит от меня, он сразу же посоветует вашему правлению его отвергнуть.

— Верно, — сказал Голдблат. — Поэтому я вчера послал его в Вашингтон, чтобы он доложил непосредственно мне, как только в п-понедельник Комиссия по ценным бумагам и биржам объявит результат вашей попытки поглотить наш банк.

— Он почует недоброе. Он отлично знает, что ему вовсе не нужно четыре дня сидеть в Вашингтоне. Он может полететь туда в воскресенье вечером и в понедельник утром сообщить вам о решении Комиссии.

— Интересно, что вы об этом уп-помянули, мистер Картрайт, так как моя секретарша раз-раз-разведала, что у республиканцев будет в Вашингтоне встреча, которая окончится ужином в Белом доме. — Он помедлил. — Я позвонил по крайней мере нескольким людям, чтобы Ралф Эллиот наверняка получил приглашение на эту августейшую встречу. Так что не сомневайтесь, он сейчас очень занят. Я всё время читаю в местной п-прессе сообщения о его политических амбициях. Он, конечно, это отрицает, так что я думаю, что это в-в-верно.

— А почему вы вообще его наняли?

— Раньше мы в-всегда пользовались консультациями фирмы «Б-Белман и Уэланд», мистер Картрайт, и до нынешнего дела со слиянием банков я не в-в-встречался с мистером Эллиотом. Я ругаю себя, но, по крайней мере, пытаюсь исправить свою ошибку. Видите ли, у меня не было в-вашего преимущества — раньше я два раза ему не проигрывал.

— Toiché![57] — сказал Нат. — Ну, так что будет дальше?

— Рад был с вами встретиться, мистер Картрайт, и сегодня же вечером я изложу ваше п-предложение своему правлению. К сожалению, один из членов правления — сейчас в Вашингтоне, но я всё же надеюсь, что смогу позвонить вам сегодня в-в-вечером и сообщить о нашем решении.

— Буду ждать вашего звонка.

— Хорошо. И затем мы сможем встретиться лично — и как можно скорее, п-потому что я хотел бы подписать соглашение в п-п-пятницу вечером. — Голдблат помедлил. — Нат, вчера вы попросили меня сделать вам одолжение. Могу я в ответ кое о чём вас п-попросить?

— Да, конечно, — ответил Нат.

— Монсеньор, человек очень неглупый, попросил у меня п-пожертвование в двести долларов за право использовать исповедальню, и теперь, когда мы — п-партнёры, я думаю, вы должны внести свою долю. Я упоминаю об этом, потому что это позабавит моё п-п-правление и позволит мне сохранить среди моих еврейских друзей свою былую репутацию б-безжалостного человека.

— Я не буду причиной того, что вы подмочите эту репутацию, отец мой, — заверил его Нат.

Нат выскользнул из исповедальни и быстро пошёл к южному входу, где стоял священник в длинной чёрной сутане. Нат вынул из бумажника две пятидесятидолларовых бумажки и вручил ему.

— Бог да благословит вас, сын мой! — воскликнул монсеньор. — Но у меня такое ощущение, что я мог бы удвоить ваше пожертвование, если бы только я знал, в какой из двух банков церковь должна сделать капиталовложение.

* * *

К тому времени как подали кофе, Ал Брубейкер даже намёком не дал понять, зачем он хотел видеть Флетчера.

— Дженни, пожалуйста, уведи Энни в гостиную, потому что мне нужно кое-что обсудить с Флетчером. Мы придём к вам через несколько минут. — Когда Дженни и Энни вышли, Ал спросил: — Хотите бренди или сигару, Флетчер?

— Нет, спасибо, Ал. С меня достаточно вина.

— Вы выбрали подходящий уикенд для приезда в Вашингтон. Как вы сами понимаете, сейчас здешние республиканцы усиленно готовятся к промежуточным выборам.[58] Сегодня Буш устраивает для них вечер в Белом доме. Так что мы, демократы, должны на несколько дней скрыться из виду. Но скажите мне, — спросил Ал, — каково положение демократов в Коннектикуте?

— Сегодня состоялось собрание партийных лидеров для выдвижения кандидатур и для обсуждения финансового положения.

— Вы будете снова баллотироваться?

— Да, я уже об этом объявил.

— И мне сказали, что вы будете следующим лидером большинства?

— Если Джек Суэйлз не будет претендовать на этот пост: он, в конце концов, самый старый член Сената.

— Джек? Он ещё жив? Я бы мог поклясться, что был на его похоронах. Нет, не верю, что партия его поддержит, разве что…

— Разве что?

— Разве что вы выставите свою кандидатуру на пост губернатора. — Флетчер поставил бокал вина обратно на стол, чтобы Ал не заметил, как у него дрожит рука. — Вы, должно быть, обдумали такую возможность?

— Да, обдумал, — сказал Флетчер. — Но я считал, что партия поддержит Ларри Конника.

— Нашего уважаемого помощника губернатора? — Ал закурил сигару. — Нет. Ларри — хороший человек, но он, в отличие от многих других политиков, знает свои слабости. На прошлой неделе я беседовал с ним на конференции губернаторов в Питтсбурге. Он мне сказал, что будет рад баллотироваться, но только если, по его мнению, это пойдёт на пользу партии. — Ал сделал затяжку и, насладившись ею, продолжил: — Нет, Флетчер, вы — наш первый кандидат, и если вы согласитесь баллотироваться, даю вам слово, что партия вас поддержит. Нам совершенно не нужна драка между нашими кандидатами. Нам следует готовиться к настоящей схватке — с республиканцами, потому что их кандидат постарается ухватиться за фалды Буша, так что, если мы хотим иметь своего губернатора, нам предстоит тяжёлая борьба.

— Кого, по-вашему, выставят республиканцы?

— Я надеялся, что это вы мне скажете.

— По-моему, есть два серьёзных претендента от двух разных крыльев партии. Во-первых, Барбара Хантер, член нашего Конгресса. — Но против неё — её возраст и послужной список.

— Послужной список? — спросил Ал.

— Она редко выигрывает, — сказал Флетчер. — Но за многие годы она сколотила себе сильную группу поддержки в партии. И, как доказал Никсон после поражения в Калифорнии,[59] никого нельзя сбрасывать со счетов.

— Кто ещё? — спросил Ал.

— Вам что-нибудь говорит имя Ралфа Эллиота?

— Нет, — ответил Ал. — Но я заметил эту фамилию в списке коннектикутской делегации, которая сегодня вечером будет на ужине в Белом доме.

— Да, он входит в состав центрального комитета штата, и если он станет республиканским кандидатом, нас ожидает очень грязная кампания. Эллиот боксирует без перчаток, и любит набирать очки в промежутках между раундами.

— Это может быть для него и помехой, и козырем.

— Могу сказать только одно: он — уличный драчун и не любит проигрывать.

— Именно так говорят и о вас, — улыбнулся Ал. — Кто-нибудь ещё?

— Упоминают ещё два или три имени, но пока никто из них не объявил о своих намерениях. Вспомните: очень мало кто слышал о Джимми Картере до первичных выборов[60] в Нью-Хэмпшире.

— А как насчёт этого человека? — спросил Ал, показывая Флетчеру обложку журнала «Банкерс Уикли».

Флетчер уставился на заголовок: «Следующий губернатор Коннектикута».

— Но если вы прочтёте статью, Ал, вы узнаете, что у него — серьёзные шансы стать следующим председателем правления банка Фэйрчайлда, если этот банк и банк Рассела договорятся об условиях. Я просмотрел эту заметку в самолёте.

Ал перелистал страницы.

— Вы явно не дошли до последнего абзаца, — сказал он и прочёл вслух: — «Хотя предполагается, что после отставки Марри Голдблата его преемником станет Картрайт, этот пост может также занять его близкий друг Том Рассел, если главный управляющий банка Рассела решит выставить свою кандидатуру на пост губернатора».

* * *

Когда Флетчер и Энни вернулись в отель и легли спать, Флетчер не мог уснуть, и не потому, что кровать была удобнее, а подушки — мягче, чем он привык. Ал хотел узнать его решение к концу месяца, чтобы успеть настроить свою партию на поддержку своего кандидата.

Энни проснулась в начале восьмого.

— Ты хорошо спал? — спросила она.

— Я почти не спал.

— Я спала, как сурок, но ведь мне не нужно было беспокоиться о том, будешь ли ты баллотироваться в губернаторы.

— Почему? — спросил Флетчер.

— Потому что ты будешь баллотироваться, и я совершенно не понимаю, почему ты колеблешься.

— Прежде всего, мне нужно серьёзно поговорить с Гарри, потому что наверняка он уже много об этом думал.

— Едва ли, — сказала Энни. — По-моему, он был гораздо больше озабочен тем, станет ли Люси старостой класса.

— Что ж, может быть, я сумею на минуту отвлечь его внимание, чтобы обсудить выборы губернатора Коннектикута. — Флетчер выпрыгнул из кровати. — Ты не против, если мы обойдёмся без завтрака и попытаемся успеть на ранний самолёт? Я хочу поговорить с Гарри перед тем, как пойду в Сенат.

По пути в Хартфорд Флетчер почти не разговаривал с Энни: он читал и перечитывал статью в «Банкерс Уикли» о Нате Картрайте — возможном новом заместителе председателя правления банка Фэйрчайлда или будущем губернаторе Коннектикута. Он снова подумал о том, как много у них общего.

— Что ты хочешь спросить у папы? — поинтересовался Энни, когда их самолёт кружил над хартфордским аэропортом.

— Во-первых, не слишком ли я молод?

— Но Ал же сказал тебе, что в Америке уже есть один губернатор моложе тебя и двое — твоего возраста.

— Во-вторых, как он оценивает мои шансы?

— Он не захочет тебе на это ответить, пока не знает, кто будет твоим противником.

— И в-третьих, способен ли я справиться с этой работой?

— Знаю, что он ответит, потому что я уже это с ним обсуждала.

— Слава Богу, что вчера, летя в Вашингтон, мы опустились довольно быстро, — сказал Флетчер, когда самолёт сделал уже третий круг над аэропортом.

— Но ты всё-таки навестишь папу до того, как ехать в Сенат? — спросила Энни. — Он, небось, сидит в постели и ждёт твоих новостей.

— Я и собирался первую остановку сделать у Гарри, — сказал Флетчер, выруливая из аэропорта на автостраду.

Когда сенатор Давенпорт въехал в город, стояла ясная осенняя погода. Он решил проехать мимо Капитолия, прежде чем ехать в больницу к Гарри.

Когда они въехали на гребень холма, Энни выглянула из машины и безудержно зарыдала. Флетчер свернул на обочину. Он обнял жену и через её плечо посмотрел на здание Капитолия.

Американский флаг был приспущен.

41

Мистер Голдблат поднялся со своего места в центре стола и взглянул на подготовленное заявление. Справа от него сидел Нат Картрайт, слева — Том Рассел.

Остальные члены правления сидели у него за спиной.

— Леди и джентльмены, п-представители прессы, я рад объявить о слиянии банков Фэйрчайлда и Рассела и о создании нового банка под названием банк Фэйрчайлда — Рассела. Я остаюсь председателем правления. Мистер Нат Картрайт б-б-будет моим заместителем, а Том и Джулия Рассел войдут в правление. Мистер Уэсли Джексон останется на посту главного уп-правляющего банком. Я могу подтвердить, что банк Рассела отказался от своей п-претензии на поглощение банка Фэйрчайлда, и в б-б-ближайшем будущем будет объявлена новая структура компании. Мистер Картрайт и я б-будем рады ответить на ваши вопросы.

По всей комнате вверх поднялись руки.

— Да? — председатель указал на женщину во втором ряду, с которой он уже заранее договорился, что она задаст первый вопрос.

— Вы всё ещё намерены уйти в отставку в ближайшем будущем?

— Да, намерен, и всем ясно, кто станет м-моим преемником.

Он повернулся и посмотрел на Ната. Другой журналист выкрикнул:

— Как всё это воспринимает мистер Рассел?

Мистер Голдблат улыбнулся, так как это был вопрос, который они предвидели. Он повернулся налево и сказал:

— Может быть, мистер Рассел ответит на этот в-вопрос?

Том доброжелательно улыбнулся журналисту.

— Я рад, что два ведущих банка в штате объединились и что мне была оказана честь быть приглашённым вступить в правление банка Фэйрчайлда — Рассела в качестве директора, не имеющего административных функций. — Он улыбнулся. — Я надеюсь, что мистер Картрайт обдумает моё повторное назначение на этот пост, когда он станет председателем правления.

— Слово в слово, как договорились, — прошептал председатель, когда Том сел.

Нат быстро встал и добавил свой тоже заранее подготовленный ответ:

— Я, безусловно, повторно назначу мистера Рассела, но не директором без административных функций.

Голдблат улыбнулся и добавил:

— Я уверен, что это не будет сюрпризом ни для кого, кто внимательно следит за развитием событий. Да? — сказал он, указывая на следующего журналиста.

— Будут ли увольнения в результате этого слияния?

— Нет, — ответил Голдблат. — Мы намерены сохранить весь штат банка Рассела, но одной из ближайших задач мистера Картрайта будет полная п-перестройка банка в течение б-б-будущего года. Хотя я хотел бы добавить, что миссис Джулия Рассел уже назначена руководителем отдела совместной собственности. Мы в банке Фэйрчайлда с восхищением следили за тем, как успешно она п-проводила в жизнь п-проект «Сидер Вуд».

— Могу я спросить, почему здесь сегодня не присутствует ваш юридический советник Ралф Эллиот? — раздался голос в конце зала.

Этот вопрос Голдблат тоже предусмотрел, хотя он не видел, кто его задал.

— Мистер Эллиот — в Вашингтоне. Вчера вечером он был на ужине у президента Б-Буша в Белом доме, иначе он сейчас был бы здесь. Следующий в-в-вопрос?

Мистер Голдблат не упомянул об «откровенном обмене мнениями», который произошёл утром между ним и Эллиотом.

— Я сегодня говорил с мистером Эллиотом, — сказал тот же журналист, — и мне интересно, как вы прокомментируете заявление для прессы, которое он только что сделал.

Нат похолодел, а мистер Голдблат медленно поднялся с места.

— Я был бы рад п-п-прокомментировать это заявление, если б-бы я знал, что он сказал.

Журналист взглянул вниз на лист бумаги и прочёл:

— «Я рад слышать, что мистер Голдблат принял мой совет и объединил оба банка, вместо того чтобы продолжать дискредитирующую борьбу, которая никому не могла пойти на пользу. — Голдблат улыбнулся и кивнул. — Скоро три члена правления смогут стать преемниками нынешнего председателя, но поскольку я считаю одного из них неподходящим кандидатом на пост, требующий финансовой честности, у меня не остаётся иного выбора, кроме как подать в отставку из правления и перестать быть юридическим советником банка. С этой оговоркой я желаю новой компании всяческого успеха в будущем».

Улыбка мистера Голдблата мгновенно испарилась, и он не мог сдержать свою ярость.

— Мне н-н-нечего сказать п-п-по этому п-поводу. П-п-пресс-конференция окончена.

Он поднялся со своего места и вышел из комнаты. Нат последовал за ним.

— Мерзавец нарушил наше соглашение, — сердито сказал Голдблат, идя по коридору.

— В чём оно заключалось? — спросил Нат, стараясь оставаться спокойным.

— Я согласился сказать, что он участвовал в успешном завершении переговоров, если он подаст в отставку с должности юридического советника новой компании и не будет делать никаких дальнейших заявлений.

— Соглашение было письменным?

— Нет, мы в-вчера договорились по телефону. Он об-бещал сегодня п-п-подтвердить нашу договорённость в письменной форме.

— Так что Эллиот снова пахнет розами и лилиями, — сказал Нат.

Голдблат остановился перед дверью и повернулся к Нату.

— Нет! — воскликнул он. — Эллиот скорее п-п-пахнет навозом, и на этот раз он неудачно выбрал, кому б-б-бросить перчатку.

* * *

Часто только смерть человека показывает, насколько популярен он был при жизни.

Во время похоронной службы по Гарри Гейтсу собор Святого Иосифа был полон до отказа задолго до того, как хор вышел из ризницы. Начальник полиции Дон Калвер решил поставить кордон за квартал перед собором, чтобы пришедшие на похороны могли сидеть на ступенях или стоять на улице, слушая службу, которая передавалась по громкоговорителям.

Когда кортеж остановился, почётный караул по ступеням внес гроб в собор. Марту Гейтс сопровождал её сын, а её дочь и зять шли на шаг позади. Толпа на ступенях раздвинулась, чтобы позволить им пройти в собор. Прихожане встали, когда причетник провёл миссис Гейтс к первым рядам. Пока они шли по проходу между рядами, Флетчер заметил, что на службу пришли баптисты, евреи, англиканцы, мусульмане, методисты и мормоны, единые в своём уважении к почившему католику.

Епископ открыл службу молитвой, которую выбрала Марта, затем последовало пение тех гимнов и чтение поучений из Библии, которые Гарри всегда любил. Джимми и Флетчер прочли поучения, а потом на амвон поднялся председатель партии Ал Брубейкер.

Он взглянул на прихожан и с минуту помолчал.

— Немногие политики, — начал Брубейкер, — внушают к себе уважение и любовь, но если бы Гарри был сейчас с нами, он увидел бы, что он — один из этих немногих. Среди прихожан я вижу немало людей, с которыми я ни разу не сталкивался, так что я предполагаю, что они — республиканцы. — В соборе раздался смех, а с улицы донеслись аплодисменты. — Это был человек, который, когда президент предложил ему баллотироваться на пост губернатора штата, ответил просто: «Я ещё не закончил свою работу в качестве сенатора от Хартфорда», — и он её так и не закончил. Как председатель моей партии я присутствовал на похоронах президентов, губернаторов, сенаторов, членов Палаты Представителей и многих других сильных мира сего, но эти похороны отличаются тем, что здесь собрались рядовые граждане, которые просто пришли сказать «спасибо».

Гарри Гейтс был упрям, многоречив, вспыльчив и вызывал раздражение. Но он также страстно боролся за то, во что верил. Преданный своим друзьям, справедливый в спорах со своими оппонентами, он был человеком, общения с которым вы искали просто потому, что оно обогащало вашу жизнь. Гарри Гейтс не был святым, но святые будут стоять у врат небесных, чтобы приветствовать его.

Мы благодарим его жену Марту за то, что она всегда поддерживала его и не мешала предаваться мечтам, многие из которых он осуществил; но одну ещё предстоит воплотить в жизнь. Благодарим Джимми и Энни, его сына и дочь, которыми он так гордился. Благодарим Флетчера, его любимого зятя, которому он передал незавидное бремя своей эстафеты. И благодарим Люси, его внучку, которая стала старостой своего класса через несколько дней после его кончины. Америка потеряла человека, который служил своей стране дома и за границей, в дни войны и в дни мира. Хартфорд потерял политического деятеля, которого нелегко будет заменить.

Несколько недель тому назад он написал мне письмо, — Брубейкер помедлил, — с просьбой о деньгах — какая наглость! — для строительства своей любимой больницы. Он сказал, что навсегда откажется со мной разговаривать, если я не выпишу ему чека. Я рассмотрел все «про и контра» этой угрозы. — После этого не скоро затихли смех и аплодисменты. — В конце концов, чек послала моя жена. Собственно говоря, Гарри и в голову не приходило, что если он чего-то просит, то ему может быть отказано, а почему? Потому что он всю свою жизнь давал, и теперь мы должны воплотить в жизнь его мечту и в память о нём построить больницу, которой он мог бы гордиться.

На прошлой неделе я прочёл в газете «Вашингтон Пост», что скончался сенатор Гейтс, и когда я сегодня утром ехал в Хартфорд, то проехал мимо дома престарелых, мимо библиотеки и мимо фундаментного камня больницы, которая будет носить его имя. Вернувшись завтра в Вашингтон, я напишу в «Вашингтон Пост», я скажу им: «Вы были неправы: Гарри Гейтс жив и здоров». — Мистер Брубейкер помедлил и взглянул вниз, на прихожан; его глаза остановились на Флетчере. — Се был человек, но когда ему на смену придёт другой?

На ступенях собора Марта и Флетчер поблагодарили Ала Брубейкера за его речь.

— Скажи я меньше, — заметил Ал, — и он появился бы на амвоне рядом со мной и потребовал бы пересчёта. — Председатель партии пожал руку Флетчеру. — Я не прочитал вслух последнего письма, которое Гарри мне написал, но я знаю, что вы хотели бы увидеть последний абзац.

Он сунул руку во внутренний карман, вынул письмо, развернул его и протянул Флетчеру.

Прочтя последние слова Гарри, Флетчер посмотрел на Брубейкера и кивнул.

* * *

Том и Нат вышли из собора и смешались с расходившейся толпой.

— Жаль, что я плохо знал его, — вздохнул Нат. — Я ведь пригласил его войти в правление банка после того, как он ушёл из Сената. — Том кивнул. — И он мне ответил — ответил письмом от руки — очаровательным письмом, в котором объяснил, что единственным правлением, в котором он хотел бы заседать, может быть только правление больницы.

— Я встречал его пару раз, — сказал Том. — Он был, конечно, сумасшедшим, но ты должен быть сумасшедшим, если хочешь прожить всю жизнь, занимаясь сизифовым трудом. Никому об этом не говори, но он был единственным демократом, за которого я когда-либо голосовал.

Нат засмеялся.

— Ты тоже? — признался он.

— Что ты скажешь, если я предложу, чтобы правление банка пожертвовало пятьдесят тысяч долларов больничному фонду?

— Я — против, — ответил Нат; Том удивился. — Потому что, когда сенатор продал свои акции банка Рассела, он сразу же пожертвовал больнице сто тысяч. Мы должны дать по крайней мере столько же.

Том кивнул и повернулся назад; миссис Гейтс стояла на ступенях собора. Он решил, что сегодня же напишет ей письмо, в которое вложит чек. Том вздохнул.

— Посмотри, кто пожимает руку вдове.

Нат повернулся и увидел, как руку миссис Гейтс жмёт Ралф Эллиот.

— Ты удивлён? — спросил он. — Я почти слышу: он ей говорит, как он рад, что по его совету Гарри продал акции банка Рассела и заработал миллион.

— О Боже! — воскликнул Том. — Ты начинаешь рассуждать, как он.

— Я должен рассуждать, как он, если хочу пережить предстоящие месяцы.

— Это больше не вопрос. Все в банке согласны с тем, что ты будешь следующим председателем правления.

— Я говорю не об этом, — сказал Нат.

Том остановился перед ступенями банка и удивлённо посмотрел на своего друга.

— Если Ралф Эллиот выставит свою кандидатуру в качестве кандидата республиканцев на выборах губернатора, я выставлю свою кандидатуру против него. И на этот раз я его побью.

42

— Леди и джентльмены, Флетчер Давенпорт, будущий губернатор Коннектикута.

Флетчера позабавило, что через несколько минут после того, как он был выбран кандидатом от демократической партии, его уже представили как будущего губернатора; ни намёка не было сделано на то, что он может проиграть выборы. Но он слишком хорошо помнил, как Уолтера Мондейла постоянно представляли как следующего президента Соединённых Штатов, а кончил он тем, что стал послом в Токио,[61] тогда как в Белый дом въехал Рональд Рейган.

Как только Флетчер позвонил Алу Брубейкеру, чтобы подтвердить, что он готов баллотироваться в губернаторы, у него за спиной сразу же завертелась партийная машина. Над парапетом поднялись было одна или две демократические головы, как утки в тире, но были быстро упрятаны обратно.

В конце концов единственным противником Флетчера осталась женщина — член Конгресса, она не сделала за свою жизнь ничего дурного и сделала слишком мало хорошего — для того, чтобы кто-нибудь её заметил. Правда, как только Флетчер победил её на сентябрьских первичных выборах, его партийная машина вдруг превратила её в мощного противника, который был в пух и прах разгромлен самым впечатляющим кандидатом, какого партия выдвигала за много лет. Но в частном порядке Флетчер признавался, что она была всего лишь бумажным соперником, а настоящая борьба начнётся, когда республиканцы выберут своего знаменосца.

Хотя Барбара Хантер была, как всегда, активна и решительна, никто на самом деле не верил, что от республиканцев будет выставлена она. Поддержкой нескольких партийных лидеров уже заручился Ралф Эллиот, и когда бы он ни выступал — на публике или в частной компании, — с его губ повсюду, как бы случайно, срывалось имя его близкого друга Ронни.[62] Но до Флетчера то и дело доходили слухи о том, что довольно большая группа республиканцев ищет Эллиоту достойную альтернативу; в противном случае они грозили воздержаться от голосования или даже голосовать за кандидата от демократов. Флетчер нервничал, ожидая, кто окажется его противником.

Флетчер взглянул на собравшуюся аудиторию. Сегодня это уже его четвёртая речь, а ещё не было двенадцати часов. Ему недоставало воскресных обедов с Гарри, на которых обсуждались и подвергались критике его идеи. Люси и Джордж рады были внести свою лепту, но это только напоминало ему, как снисходителен был Гарри, когда Флетчер делал предложения, которые его тесть уже наверняка сотни раз слышал: он никогда этого даже не показывал.

Четвёртая речь Флетчера в это утро не очень отличалась от предыдущих трёх. Он только добавил утверждение, что без вклада тех его слушателей, перед которыми он в данный момент выступает, экономика штата не была бы такой процветающей. За этим последовал обед с «Дочерьми Американской революции»,[63] на котором он забыл или нарочно не упомянул о своём шотландском происхождении, а во второй половине дня он произнёс ещё три предвыборных речи и затем присутствовал на ужине кампании по сбору средств, на котором было собрано больше десяти тысяч долларов.

По вечерам он доползал до постели и обнимал спящую жену; иногда она вздыхала. Он где-то прочёл, что однажды во время предвыборной кампании Рейган обнял фонарный столб. Тогда Флетчера это насмешило. Теперь он больше не смеялся.

* * *

Ромео, как мне жаль, что ты Ромео![64]

Нат не мог не согласиться с суждением своего сына. Джульетта была красива, но красотой не того сорта, которой мог увлечься Льюк. В пьесе было ещё пять женских ролей, и он пытался определить, кто бы это мог быть. Занавес опустился, и он подумал, что Льюк играл очень трогательно, и почувствовал гордость, когда зрители разразились аплодисментами. Его родители видели спектакль накануне и сказали ему, что они были так же горды, как тогда, когда он в том же зале играл Себастьяна.

Когда Льюк уходил со сцены, Нат вспомнил утренний телефонный звонок из Вашингтона. Его секретарша предположила, что это очередной розыгрыш Тома, когда какой-то голос по телефону спросил, может ли Картрайт поговорить с президентом Соединённых Штатов.

Нат взял трубку. В трубке раздался голос Джорджа Буша, президент поздравил его с тем, что банк Фэйрчайлда — Рассела объявлен «банком года» (это был только предлог для звонка), и затем добавил:

— Многие в нашей партии надеются, что вы позволите выставить свою кандидатуру на выборах губернатора. У вас много друзей и сторонников в Коннектикуте. Будем надеяться, что мы вскоре встретимся.

Через час весь Хартфорд знал, что Нату звонил президент: у телефонисток тоже была своя агентура. Нат об этом звонке сказал только Су Лин и Тому, но они, кажется, совсем не удивились.

«И всю меня бери тогда взамен».

Нат обнаружил, что люди стали останавливать его на улице, говоря:

— Надеюсь, вы выставите свою кандидатуру на выборах губернатора, Нат, — или «мистер Картрайт», или даже «сэр».

Когда он и Су Лин этим вечером вошли в зал, люди повернулись к ним, затем стали перешёптываться. По дороге на спектакль в школу имени Тафта он не спросил Су Лин, стоит ли ему баллотироваться; он спросил только:

— Как ты думаешь, смогу я справиться с этой работой?

— Президент, кажется, думает, что справишься.

Когда опустился занавес после окончания спектакля, Су Лин сказала:

— Ты заметил, что все смотрят на нас? — Она помолчала. — Наверно, нам нужно привыкнуть, что наш сын — театральная звезда.

Как быстро она умела опустить Ната с неба на землю и какой женой губернатора она могла бы стать!

Актёров и их родителей пригласили на ужин к директору школы. Нат и Су Лин направились к его дому.

— Это кормилица.

— Да, она играла очень впечатляюще, — сказал Нат.

— Да нет, балда, я имею в виду: это в неё Льюк влюбился.

— Почему ты так уверена?

— Как только начал опускаться занавес, они взялись за руки, и я уверена, что у Шекспира не было такой ремарки.

— Что ж, мы скоро узнаем, так ли это, — ответил Нат.

Когда они вошли в дом директора, Льюк в холле потягивал кока-колу.

— Привет, папа! — сказал он, поворачиваясь к ним. — Познакомьтесь: Кэти Маршалл, она играла кормилицу. — Су Лин постаралась не ухмыльнуться. — А это — мама. Правда, Кэти потрясающе играла? Она собирается поступить в колледж Сары Лоренс,[65] учиться на актрису.

— Да, она хорошо играла, но и ты был не лыком шит.

— Вы видели раньше эту пьесу, мистер Картрайт? — спросила Кэти.

— Да, когда мы с Су Лин были в Стратфорде. Там кормилицу играла Силия Джонсон.[66] Но вы о ней, наверно, и не слышали.

— «Короткая встреча», — мгновенно среагировала Кэти.

— Ноэл Кауард, — это уже был Льюк.

— И с ней играл Тревор Хауард,[67] — сказала Кэти.

— Ты, небось, первый Ромео, который влюбился в кормилицу, — усмехнулась Су Лин.

— Это — его эдипов комплекс, — улыбнулась Кэти. — А как мисс Джонсон интерпретировала эту роль? Моя учительница актёрского мастерства, ещё будучи студенткой, увидела в этой роли Эдит Эванс;[68] она говорила, что Эдит Эванс играла кормилицу как школьную директрису — твёрдую и строгую, но любящую.

— Нет, — сказала Су Лин. — Силия Джонсон играла её как слегка сумасбродную чудачку, но тоже любящую.

— Какая интересная мысль! — воскликнула Кэти. — Надо посмотреть, кто был режиссёром. Конечно, я была бы рада сыграть Джульетту, но я просто недостаточно хороша собой, — спокойно добавила она.

— Нет, ты очень красива, — возразил Льюк.

— Ты едва ли надёжный судья в таких вопросах, Льюк, — Кэти взяла его за руку. — В конце концов, ты же с четырёх лет носишь очки.

Нат улыбнулся, подумав, как повезло Льюку, что у него такая подруга, как Кэти.

— Кэти, вы не хотите провести у нас несколько дней во время летних каникул? — спросил Нат.

— Да, если это не доставит вам лишних хлопот, мистер Картрайт, — ответила Кэти. — Потому что я бы не хотела вам мешать.

— Мешать мне? — переспросил Нат.

— Да, Льюк сказал мне, что вы собираетесь баллотироваться в губернаторы.

* * *

«Местный банкир выставляет свою кандидатуру на пост губернатора», — гласил заголовок в газете «Хартфорд Курант». На одной из внутренних страниц была напечатана краткая биография блестящего молодого финансиста, который двадцать пять лет назад получил орден Почёта за службу во Вьетнаме, а совсем недавно сыграл решающую роль в объединении небольшого банка Рассела и его одиннадцати филиалов с банком Фэйрчайлда, имеющим сто два филиала по всему штату. Нат улыбнулся, вспомнив исповедь в соборе Святого Иосифа, и то, как мистер Голдблат продолжал поддерживать идею, что первым мысль об объединении высказал Нат. А Нат продолжал учиться у Марри Голдблата, который всегда был настороже и сохранял высокие стандарты.

Газета «Хартфорд Курант» высказала предположение, что решение Ната бороться против Ралфа Эллиота за выдвижение своей кандидатуры от республиканской партии обещает интересный поединок, так как оба кандидата — это люди, достигшие вершин в своей профессии. Газета не выступала за того или иного кандидата, но обещала беспристрастно освещать дуэль между банкиром и юристом, о которых было известно, что они недолюбливают друг друга. «Миссис Хантер также будет бороться за выдвижение своей кандидатуры», — сообщалось в конце последнего абзаца: это показывало, как низко «Хартфорд Курант» оценивает её шансы после того, как вступил в борьбу Нат.

Нат был удовлетворён тем, как пресса и телевидение освещают его решение, и ещё больше его обрадовала благоприятная реакция простых людей. Том взял в банке двухмесячный отпуск, чтобы руководить кампанией, а Марри Голдблат послал в фонд кампании чек на крупную сумму.

Первое совещание состоялось в доме Тома. Том объяснил своим тщательно подобранным помощникам, что они должны будут делать в течение ближайших шести недель.

Мало приятного было в том, чтобы вставать ни свет ни заря, а ложиться спать после полуночи, но приятной неожиданностью для Ната стало то, что Льюка совершенно заворожил предвыборный процесс. Во время каникул он повсюду сопровождал отца, часто вместе с Кэти, которая с каждым днём нравилась Нату всё больше и больше.

Очень скоро стало ясно, что Эллиот ведёт свою кампанию уже несколько недель, надеясь, что, начав её раньше, он получает надёжное преимущество. Хотя Эллиот заручился поддержкой нескольких партийных делегатов, ещё оставались люди, которые колебались или просто не доверяли ему.

Со временем Нат обнаружил, что ему всегда нужно быть в двух местах одновременно, потому что первичные выборы в Челси проходили всего лишь через два дня после собрания партийных лидеров в Ипсвиче. Эллиот теперь большую часть своего времени проводил в Челси, потому что считал, что поддержкой республиканских активистов Ипсвича он уже заручился.

Нат приехал в Ипсвич вечером, когда там проходило голосование партийных лидеров, и тамошний председатель объявил, что за Эллиота было подано десять голосов, а за Ната — только семь. Команда Эллиота, надеявшаяся на поражение Ната с разгромным счётом, не могла скрыть своего разочарования. Как только он услышал результат, Нат побежал к машине, и к полуночи Том отвёз его в Челси.

К его удивлению, местная ипсвичская газета не приняла в расчёт результаты голосования в Ипсвиче, заявив, что Челси — с электоратом свыше одиннадцати тысяч человек — гораздо лучше отражает мнение общества, чем кучка партийных аппаратчиков. И Нат чувствовал себя в торговых центрах, у фабричных ворот и в школах и клубах свободнее, чем в накуренных комнатах, где сидели люди, считавшие, что у них есть Богом дарованное право выбирать кандидата.

Через пару недель общения с избирателями Нат сказал Тому, что его очень обнадёживает то, сколько избирателей открыто говорят ему о поддержке. Но при этом подумал: «Интересно, не говорят ли они то же самое Эллиоту?»

— Понятия не имею, — сказал Том, который вёз его на очередное собрание. — Но могу тебе сказать, что у нас быстро заканчиваются деньги. Если завтра мы потерпим поражение, нам, вероятно, придётся выйти из игры: этим мы завершим самую короткую кампанию в истории штата. Нам, конечно, никто не мешает сообщить городу и миру, что за тебя — президент Буш, потому что это наверняка привлечёт на твою сторону несколько голосов.

— Нет, — ответил Нат. — Это был частный звонок, а не публичная поддержка.

— Однако Эллиот без устали говорит об ужине в Белом доме у своего друга Джорджа Буша, как будто это был частный ужин для двоих.

— А как, по-твоему, к этому относятся остальные республиканцы?

— Это слишком тонко для среднего избирателя, — ответил Том.

— Никогда не надо недооценивать среднего избирателя, — сказал Нат.

* * *

Нат плохо помнил, что происходило в Челси во время первичных выборов, кроме того, что он ни минуты не оставался на месте. Когда после полуночи было объявлено, что Эллиот победил с результатом 6109 голосов против 5302 голосов, поданных за Картрайта, Нат только спросил:

— Можем мы позволить себе продолжать кампанию, когда среди делегатов Эллиот лидирует с преимуществом двадцать семь голосов против десяти?

— Пациент всё ещё дышит, — ответил Том, — но едва-едва, так что едем в Хартфорд, и если Эллиот там тоже победит, мы не сможем его остановить: он нас сомнёт. Скажи спасибо, что у тебя есть неплохо оплачиваемая работа, к которой ты в любой момент можешь вернуться, — добавил он с улыбкой.

Миссис Хантер, которая набрала лишь два голоса электоральной коллегии, признала поражение, сняла свою кандидатуру и заявила, что в ближайшее время она сообщит, кого из кандидатов поддержит.

Нат радостно вернулся в родной город, где люди на улицах приветствовали его как друга. Том знал, сколько усилий нужно приложить в Хартфорде, — не только потому, что это был последний шанс Ната, но ещё и потому, что как столица штата он давал больше всего голосов выборщиков — девятнадцать. С доисторических времён правило гласило: «Победитель получает всё». Так что победа Ната давала ему преимущество в 29 голосов против 27. Проиграв, он мог распаковать чемоданы и остаться дома.

В ходе кампании обоих кандидатов приглашали вместе посетить некоторые мероприятия, но где бы они ни оказывались вместе, они никогда не вступали друг с другом в беседу.

За три дня до первичных выборов опрос общественного мнения, проведённый газетой «Хартфорд Курант», показал, что Нат — на два пункта впереди своего противника, и миссис Барбара Хантер заявила, что поддерживает Картрайта. Эта поддержка увеличила шансы Ната. На следующее утро он заметил, что на улицах гораздо больше прохожих останавливаются, чтобы пожать ему руку.

Он был в «Робинсон-Молле», когда ему принесли записку от Марри Голдблата: «Я должен срочно с вами увидеться». Голдблат был не тот человек, который без веской причины пользуется словом «срочно». Нат оставил свою команду агитировать за него, сказав, что скоро вернётся. В этот день они его больше не увидели.

Когда Нат приехал в банк, в приёмной ему сказали, что Голдблат вместе с мистером и миссис Рассел ждёт его в комнате заседаний правления. Нат вошёл туда и занял своё обычное место перед Голдблатом, но выражение лиц его трёх коллег не предвещало ничего хорошего.

— Как я понимаю, у вас сегодня вечером состоится соб-брание, на котором должны в-в-выступить вы и Эллиот.

— Да, — подтвердил Нат. — Это — последнее крупное собрание перед завтрашним голосованием.

— У меня шпионка в лагере Эллиота, — сказал Голдблат, — и она мне с-с-сообщила, что у них есть план, который пустит под откос вашу кампанию, но она не знает, что это за п-план, и она не может проявлять излишнего любопытства, чтобы не вызвать у них п-п-подозрений. Вы знаете, о чём может идти речь?

— Не имею представления, — ответил Нат.

— Может быть, он что-то узнал про Джулию? — тихо спросил Том.

— Джулию? — удивлённо повторил Голдблат.

— Нет, не мою жену, — сказал Том. — Я имею в виду первую Джулию Киркбридж.

— Я понятия не имею, что была какая-то п-п-первая Джулия Киркбридж, — произнёс Голдблат.

— А вам и не нужно этого знать, — сказал Том. — Но я всегда боялся, что правда может обнаружиться.

Голдблат внимательно выслушал историю о том, как Том встретил женщину, которая выдала себя за Джулию Киркбридж, и как она подписала банковский чек и потом сняла деньги со своего счёта.

— Где теперь этот чек? — спросил Голдблат.

— Думаю, где-нибудь в недрах городского совета.

— Значит, мы должны п-предположить, что Эллиот как-то об этом узнал. Но технически в-вы не нарушили закон?

— Нет, но мы не выполнили письменного соглашения с городским советом, — сказал Том.

— И проект «Сидер Вуд» стал крупным финансовым успехом, так что все получили хорошую прибыль, — добавил Нат.

— Итак, — подытожил Голдблат, — у нас есть в-в-выбор. Либо вы чистосердечно признаетесь во всём и сегодня же приготовите п-письменное заявление, либо ждите взрыва бомбы и надейтесь, что у вас б-будет ответ на любой вопрос, который вам зададут.

— Что вы рекомендуете? — спросил Нат.

— Ничего не делать. Во-первых, моя информаторша может ошибаться, и во-вторых, в-возможно, их план не имеет никакого отношения к «Сидер Вуду»: в таком случае вы б-б-без надобности разворошите осиное гнездо.

— Но что ещё это может быть? — спросил Нат.

— Ребекка? — предположил Том.

— Что ты имеешь в виду? — удивился Нат.

— Что она от тебя забеременела и ты вынудил её сделать аборт.

— Это — едва ли п-преступление, — сказал Голдблат.

— Если она не будет утверждать, что ты её изнасиловал.

— Эллиот никогда не затронет эту тему, — засмеялся Нат, — потому что он сам мог быть отцом ребёнка, а аборт отнюдь не придаёт человеку святости.

— А вы не думали о том, чтобы самому п-пойти в атаку?

— Что вы имеете в виду? — спросил Нат.

— Разве Эллиот не вынужден был уволиться из фирмы «Александер, Дюпон и Белл» в тот же день, что и старший п-п-партнёр, потому, что со счёта клиента пропало полмиллиона д-долларов?

— Нет, я не опущусь до этого, — сказал Нат. — И кроме того, причастность Эллиота к этой пропаже никогда не была доказана.

— О нет, б-б-была, — возразил Голдблат; Том и Нат удивлённо на него посмотрели. — Этим клиентом был мой д-друг, и как только он узнал, что Эллиот стал нашим юридическим советником, он сразу же п-п-позвонил, чтобы меня п-предупредить.

— Может быть, это и так, но ответ, всё-таки, — нет.

— Хорошо, — согласился Голдблат. — Тогда мы побьём его на ваших условиях. Это значит, что мы проведём сегодняшний день, готовя ответы на любые вопросы, которые, по-вашему, он сможет задать.

В шесть часов Нат ушёл из банка, чувствуя себя выжатым как лимон. Он позвонил Су Лин и рассказал ей, что случилось.

— Хочешь, я сегодня к тебе приеду? — спросила она.

— Нет, мой цветочек, но можешь ты сделать так, чтобы Льюк был всё время чем-то занят? Если произойдёт что-нибудь неприятное, я не хочу, чтобы он это увидел. Ты знаешь, какой он впечатлительный и как он всегда всё принимает близко к сердцу.

— Я поведу его в кино — в «Аркадии» идёт новый французский фильм, который он и Кэти всю неделю убеждают меня посмотреть.

Нат старался не выглядеть чересчур озабоченным, когда вечером явился в отель «Гудвин». Он вошёл в самый большой ресторан отеля, в котором собрались несколько сотен местных бизнесменов. Нат подумал: «Интересно, кого они будут поддерживать?» Он подозревал, что многие из них ещё не пришли к твёрдому мнению. Опросы показывали, что десять процентов избирателей всё ещё не решили, за кого голосовать. Старший официант провёл Ната к главному столу, за которым Эллиот беседовал с местным председателем республиканской партии. Манни Фридман привстал и приветствовал Ната. Эллиот перегнулся через стол и на глазах у фотографов пожал Нату руку и задержал её, чтобы они успели это заснять. Нат быстро сел и стал делать заметки на оборотной стороне меню.

Председатель попросил тишины и представил собравшимся «двух тяжеловесов, каждый из которых достоин стать нашим будущим губернатором». Он предложил Эллиоту произнести вступительное слово. Нат ещё никогда не слышал, чтобы тот так плохо говорил. Затем он предложил Нату ответить. Нат ответил и сел — и сам готов был признать, что говорил он не лучшим образом. Первый раунд, подумал он, окончился вничью.

Когда председатель предложил присутствующим задавать вопросы, Нат подумал: «Интересно, откуда будет запущена ракета — и какая именно?» Он оглядел зал, ожидая первого вопроса.

— Как кандидаты рассматривают законопроект об образовании, который сейчас обсуждается в Сенате? — спросил кто-то, сидевший за главным столом.

Нат сосредоточился на законопроекте: по его мнению, в него необходимо внести поправки; а Эллиот в который раз напомнил присутствующим, что он получил диплом в Коннектикутском университете.

Второй вопрос был насчёт того, могут ли кандидаты гарантировать, что не будет повышен подоходный налог. Ответы были: да и да.

Третий вопрос касался отношения кандидатов к проблеме преступности — особенно подростковой. Эллиот сказал, что их всех следует сажать в тюрьму, чтобы преподать им урок. Нат не был так уверен, что тюрьма решает все проблемы, и считал, что следует учесть некоторые нововведения, которые недавно были внедрены в штате Юта.

Когда Нат сел, председатель поднялся и оглядел ресторан в ожидании следующего вопроса. Как только какой-то человек встал, не глядя на Картрайта, Нат почувствовал, что это — тот, кто получил задание подвести его под монастырь. Нат взглянул на Эллиота, но тот что-то чиркал на бумажке, делая вид, что ничего не видит.

— Да, сэр, — указал председатель на поднявшегося.

— Мистер председатель, могу я спросить, случалось ли кому-нибудь из кандидатов когда-нибудь нарушить закон?

Эллиот сразу же вскочил на ноги.

— Да, несколько раз, — сказал он. — За последнюю неделю я три раза получил штраф за незаконную стоянку, и поэтому, если я буду избран, я ослаблю ограничения на парковку в городских центрах.

Раздались аплодисменты. «Он назубок выучил роль, — подумал Нат. — Даже хронометраж отрепетирован».

Нат медленно поднялся и обратился к Эллиоту:

— Я не буду изменять правила парковки, чтобы ублажить мистера Эллиота, потому что считаю, что в наших городских центрах должно быть не больше, а меньше машин. Возможно, такая позиция непопулярна, но кто-то должен встать и предупредить людей, что если они будут пользоваться всё большим количеством машин, потребляющими всё больше бензина и выбрасывающими всё больше вредных газов, то их ожидает мрачное будущее. Мы должны оставить в наследство нашим детям хорошую экологию. Я не хочу быть избранным благодаря бойким обещаниям, которые будут забыты, как только я окажусь у власти.

Нат сел под громкие аплодисменты, надеясь, что председатель попросит кого-нибудь задать следующий вопрос, но человек, задавший предыдущий вопрос, продолжал стоять.

— Но, мистер Картрайт, вы не ответили на мой вопрос: нарушали ли вы когда-нибудь закон?

— Насколько я знаю, нет, — ответил Нат.

— Но разве это неправда, что однажды в банке Рассела вы произвели расчёт по чеку на сумму в три миллиона шестьсот тысяч долларов, хотя знали, что фонды были незаконно присвоены и подпись на чеке была поддельной?

Несколько человек начали говорить разом, и Нат подождал, пока гул затихнет.

— Да, у банка Рассела обманным путём выманила эти деньги очень умная мошенница, но поскольку именно столько денег банк был должен нашему городскому совету, у банка не было иного выбора, кроме как выплатить городскому совету полную сумму.

— В то время сообщили ли вы в полицию, что деньги украдены? В конце концов, эти деньги принадлежали вкладчикам банка Рассела, а не вам лично, — продолжал человек, задавший вопрос.

— Нет, мы не сообщили в полицию, потому что у нас были основания полагать, что деньги уже переведены за границу и нет никакой возможности их вернуть.

Как только Нат кончил говорить, он понял, что его ответ мало кого удовлетворил.

— Если вы станете губернатором, мистер Картрайт, вы будете обращаться с деньгами налогоплательщиков столь же бесцеремонным образом?

Эллиот немедленно вскочил на ноги.

— Мистер председатель! — закричал он. — Это был бесчестный вопрос и не что иное, как инсинуация и клеветническое обвинение. Давайте продолжать.

Он сел под громкие аплодисменты, а Нат остался стоять. Он не мог не восхититься наглостью Эллиота, который подстроил провокационный вопрос, а потом пришёл на выручку своему сопернику. Нат подождал тишины.

— Случай, о котором вы упомянули, произошёл больше десяти лет назад. Это была моя ошибка, о которой я сожалею, хотя парадоксальным образом она привела к огромному финансовому успеху, принёсшему прибыль всем инвесторам, потому что три и шесть десятых миллиона, которые банк Рассела вложил в проект «Сидер Вуд», стали благом для жителей Хартфорда, не говоря уже об экономике города.

Человек, задавший вопрос, всё ещё не хотел садиться.

— Несмотря на великодушное замечание мистера Эллиота, могу ли я спросить его, сообщил бы он в полицию о таком незаконном присвоении фондов?

Эллиот медленно поднялся.

— Я предпочёл бы воздержаться от комментариев, не зная подробностей данного конкретного дела, но я готов поверить мистеру Картрайту, что он не совершил никакого преступления и горячо сожалеет о своей ошибке и о том, что он тогда не сообщил об этом обмане соответствующим органам. — Он помедлил. — Однако если я стану губернатором, вы можете быть уверены, что моё правление будет открытым. Если я сделаю ошибку, то признаю её сразу же, а не десять лет спустя.

Спрашивавший сел, закончив свою работу.

После этого председателю было нелегко навести порядок. Задали ещё несколько вопросов, но ответы на них мало кто слушал: все продолжали обсуждать откровения Ната.

Когда председатель в конце концов закрыл собрание, Эллиот быстро ушёл, а Нат остался на своём месте. Он был тронут тем, сколько людей подошли и пожали ему руку, согласившись с тем, что «Сидер Вуд» оказался благом для города.

— Что ж, по крайней мере тебя не линчевали, — сказал Том, когда они с Натом уходили из ресторана.

— Нет, не линчевали, но завтра на уме у людей будет только одно: достоин ли я стать губернатором?

43

«Скандал из-за „Сидер Вуд“», — гласил на следующее утро заголовок газеты «Хартфорд Курант». Друг с другом рядом были помещены фотография чека и подлинная подпись Джулии. Это выглядело не очень хорошо, но, к счастью для Ната, добрая половина избирателей пошла голосовать задолго до того, как газета появилась в киосках. Нат заранее, на случай поражения, подготовил заявление о снятии своей кандидатуры; в этом заявлении он поздравлял своего противника, но не обещал поддержать его кандидатуру на пост губернатора. Когда штаб-квартира республиканцев объявила о результате первичных выборов, Нат сидел у себя в кабинете.

Том принял звонок и ворвался в кабинет Ната без стука.

— Ты победил, ты победил! — закричал он. — 11792 против 11 673: это — перевес всего лишь в сто девятнадцать голосов, но это делает тебя лидером в коллегии выборщиков — двадцать девять против двадцати семи.

На следующий день газета «Хартфорд Курант» указала, что никто из инвесторов «Сидер Вуд» не потерял денег: значит, избиратели ясно дали понять, кого они предпочитают.

Нату предстояли ещё три собрания партийных лидеров и два раунда первичных выборов, прежде чем его кандидатура должна была получить окончательное одобрение. Поэтому он был рад обнаружить, что «Сидер Вуд» быстро стал вчерашней новостью. Эллиот победил на следующем собрании партийных лидеров со счётом 19:18, а четыре дня спустя Нат выиграл первичные выборы со счётом 9702: 6379, что ещё больше увеличило его перевес перед последними первичными выборами. В коллегии выборщиков Нат теперь лидировал со счётом 116:91, и опросы общественного мнения показывали, что в городе, в котором он родился, он был на семь пунктов впереди.

На улицах Кромвеля за Ната агитировали его родители, которые сосредоточили внимание на местных избирателях, а Кэти и Льюк старались убедить молодёжь пойти голосовать. С каждым днём Нат всё более убеждался, что он победит. Газета «Хартфорд Курант» уже начинала гадать, победит ли Нат и Флетчера Давенпорта на будущих губернаторских выборах. Однако Том всё ещё настаивал, чтобы Нат всерьёз отнёсся к телевизионным дебатам с Эллиотом накануне окончательного голосования.

— Мы должны преодолеть последнее препятствие, — сказал он. — Преодолей его, и ты будешь кандидатом. В воскресенье ещё раз снова и снова пройдись по всем вопросам и приготовься ко всему, что может возникнуть в ходе дебатов. Можешь быть уверен, что Флетчер Давенпорт будет смотреть тебя по телевизору и анализировать каждое твоё слово. Если ты споткнёшься, он сразу же выпустит заявление для прессы.

Нат уже жалел, что несколько недель назад согласился провести телевизионные дебаты с Эллиотом в ночь перед последними первичными выборами. Он и Эллиот согласились, чтобы дебатами руководил Дэвид Анскотт. Анскотт был интервьюером, который больше заботился о своей популярности, чем о том, чтобы добиться ответов на важные вопросы. Том считал, что дебаты Ната с Эллиотом будут генеральной репетицией более серьёзных дебатов Ната с Флетчером, когда начнётся борьба за губернаторский пост.

Каждый день до Тома доходили известия, что добровольцы Эллиота оставляют его, а некоторые даже перешли в команду Ната, так что, когда Нат и Том пришли в телевизионную студию, оба чувствовали себя довольно уверенно. Су Лин пришла в студию вместе с мужем, а Льюк сказал, что останется дома и будет смотреть дебаты по телевизору, чтобы потом сказать отцу, как он выглядел на экране.

— Конечно, он будет сидеть на диване вместе с Кэти, — усмехнулся Нат.

— Нет, Кэти уехала домой на день рождения своей сестры, — возразила Су Лин, — и Льюк мог бы поехать вместе с ней, но, честно говоря, он очень серьёзно воспринимает роль твоего советника в вопросах молодёжи.

Вбежал Том и показал Нату последние результаты опроса общественного мнения.

Согласно ему, Нат лидировал с перевесом в шесть процентов.

— Думаю, что теперь помешать тебе стать губернатором может только Флетчер Давенпорт.

— Я успокоюсь, только когда объявят конечный результат, — сказала Су Лин. — Не забывай, какой фокус Эллиот провернул с избирательными урнами уже после того, как мы думали, что подсчёт окончен.

— Теперь он уже испробовал все фокусы, какие мог, — заверил Том.

— Хотел бы я быть в этом уверен! — ответил Нат.

Оба кандидата взошли на сцену под аплодисменты небольшой аудитории. Они встретились в центре сцены и пожали друг другу руки, но оба смотрели только на камеру.

— Это будет программа в прямом эфире, — сообщил публике Дэвид Анскотт, — и мы выйдем в эфир примерно через пять минут. Я задам несколько вопросов, а потом наступит ваша очередь. Если вы хотите задать вопрос одному из кандидатов, говорите кратко и по делу — и, пожалуйста, никаких речей.

Нат улыбнулся и оглядел аудиторию. Его взгляд остановился на человеке, который две недели назад в ресторане задал ему вопрос о «Сидер Вуде». Нат почувствовал, что у него потеют ладони, но он был уверен, что теперь-то он с этим человеком справится. Сейчас он был хорошо подготовлен.

Огни были включены, на мониторе, поставленном на сцене, пошли титры, и Дэвид Анскотт с улыбкой открыл шоу. Когда он представил участников дебатов, каждый из них сделал вступительное заявление длительностью в одну минуту, — шестьдесят секунд на телевидении могут быть очень долгим отрезком времени. После многочисленных репетиций каждый из них мог произнести своё вступительное слово даже во сне.

Анскотт начал с того, что для разминки задал пару подготовленных для него вопросов. Когда кандидаты отвечали, он не развивал затронутые ими темы, а сразу переходил к следующему вопросу, который он читал на стоявшем перед ним телевизионном суфлёре. Затем, выслушав ответы, он обращался к аудитории.

Первый вопрос, превратившийся в небольшую речь, касался свободы женского выбора — делать аборт или рожать ребёнка. Нат, видя, как отсчитываются секунды, улыбнулся. Он знал, что Эллиот по этому вопросу колеблется: он не хотел обидеть ни феминистское движение, ни своих друзей-католиков. Нат ясно дал понять, что он безоговорочно поддерживает право женщин на выбор. Эллиот, как он и ожидал, ответил уклончиво. Анскотт призвал аудиторию задавать дальнейшие вопросы.

* * *

Сидя дома перед телевизором, Флетчер записывал всё, что сказал Нат Картрайт. Нат ясно понимал принципы законопроекта об образовании, и, что важнее, он полагал, что поправки, которые Флетчер хотел внести в законопроект, были вполне разумны.

— Он — очень толковый, — сказала Энни.

— И симпатичный, — добавила Люси.

— Кто-нибудь — на моей стороне? — спросил Флетчер.

— Да, я не думаю, что он — симпатичный, — заявил Джимми. — Но он много думал о вашем законопроекте и явно считает, что это будет одним из ключевых пунктов на выборах.

— Я не знаю, симпатичный ли он, — сказала Энни. — Но ты не заметил, что при определённом повороте головы он очень похож на тебя, Флетчер?

— Ну нет, — не согласилась Люси. — Он куда красивее папы.

* * *

Третий вопрос касался контроля над оружием. Эллиот сказал, что он полностью — на стороне тех, кто стоит за свободную продажу оружия и за право каждого американца защищаться. Нат объяснил, почему он выступает за большие ограничения на продажу оружия — чтобы ситуации, как та, в которую однажды попал его сын, больше никогда не повторились.

Энни и Люси начали аплодировать — так же, как и аудитория на дебатах.

— А никто не напомнит ему, кто был в этом классе вместе с его сыном? — спросил Джимми.

— Он не нуждается в напоминании, — ответил Флетчер.

— Ещё один вопрос, — сказал Анскотт. — И пожалуйста, коротко, потому что у нас осталось очень мало времени.

Человек, задавший вопрос о «Сидер Вуде», встал. Эллиот указал на него — на случай, если Анскотт хотел выбрать кого-нибудь другого.

— Как оба кандидата намереваются решать проблему нелегальных иммигрантов?

— Какое это имеет отношение к губернатору Коннектикута? — спросил Флетчер.

Ралф Эллиот посмотрел в упор на человека, задавшего вопрос, и ответил:

— Я думаю, что от имени обоих нас могу сказать: Америка всегда должна приветствовать всех, кто угнетён и нуждается в помощи, как мы делали в течение всей нашей истории. Однако те, кто хочет въехать в нашу страну, должны, конечно, проходить процедуру проверки и соответствовать всем необходимым юридическим требованиям.

— Мне кажется, что этот ответ был подготовлен и отрепетирован, — сказал Флетчер, поворачиваясь к Энни. — Чего он хочет?

— Вы думаете так же, мистер Картрайт? — спросил Анскотт, явно удивляясь, зачем был задан этот вопрос.

— Признаюсь, Дэвид, я об этом мало думал; для штата Коннектикут эта проблема сейчас не очень важна.

— Заканчивайте, — сказал продюсер в наушники Анскотту — как раз когда человек, задавший вопрос, добавил:

— Но вы должны были об этом думать, мистер Картрайт. В конце концов, ведь ваша жена — нелегальная иммигрантка.

— Подождите, дайте ему ответить, — остановил продюсер Анскотта. — Если мы на этом закончим эфир, четверть миллиона людей будет звонить нам, чтобы узнать, каков был ответ. Наведите камеру крупным планом на Картрайта.

Среди полумиллиона людей, ждавших ответа Ната, был и Флетчер. Камера передвинулась на Эллиота, у которого на лице было удивлённое выражение.

— Мерзавец! — воскликнул Флетчер. — Ты же знал, каков будет вопрос.

Камера вернулась к Нату, но он молчал.

— Правильно ли я понимаю, — продолжал человек, задавший вопрос, — что ваша жена въехала в Америку нелегально?

— Моя жена — профессор статистики в Коннектикутском университете, — произнёс Нат, пытаясь скрыть дрожь в голосе.

Анскотт слушал в наушники, чего хочет от него продюсер, потому что отпущенное ему время уже кончилось.

— Ничего не говорите, — распорядился продюсер. — Подождите. Я всегда могу дать титры, если станет скучно.

— Это, возможно, так, — продолжал человек, задавший вопрос. — Но не правда ли, что её мать, Су Кай Пен, въехала в Америку по фальшивым документам, утверждая, что она — замужем за американским военнослужащим, который на самом деле погиб за свою страну за несколько месяцев до того числа, которым датировано её свидетельство о браке?

Нат молчал.

Флетчер тоже молчал, глядя, как Картрайта растягивают на дыбе.

— Коль скоро вы, кажется, не желаете ответить на мой вопрос, мистер Картрайт, возможно, вы подтвердите, что на свидетельстве о браке она назвала себя швеёй, однако на самом деле перед приездом в Америку Су Кай Пен была проституткой в Сеуле, так что один Бог знает, кто был отцом вашей жены.

— Титры, — объявил продюсер. — Мы исчерпали своё время, но пусть камеры работают. Мы можем взять ещё несколько кадров для вечерних новостей.

Когда на мониторе замелькали титры, человек, задавший вопрос, быстро вышел из студии. Нат посмотрел на свою жену, сидевшую в третьем ряду. Она побледнела и вся дрожала.

— Конец, — сказал продюсер.

Эллиот повернулся к Анскотту.

— Это было отвратительно. Вам нужно было остановить его гораздо раньше. — И, посмотрев на Ната, добавил: — Поверьте мне, я не имел понятия…

— Ты лжёшь, — сказал Нат.

— Направьте на него камеру, — скомандовал Анскотт первому оператору. — Пусть все четыре камеры работают.

— Что это за намёк? — спросил Эллиот.

— Ты всё это подстроил. Ты даже не пытался это скрыть: ты использовал того же человека, который две недели назад спрашивал меня о проекте «Сидер Вуд». Но я могу сказать только одно: я всё-таки тебя побью.

Нат сбежал со сцены к жене, ожидавшей его за кулисами.

— Пойдём, мой цветочек, я отвезу тебя домой.

К ним подошёл Том.

— Прости, Нат, но я должен тебя спросить. Всё это — правда?

— Да, всё — правда, — ответил Нат. — И, предупреждая твой вопрос, могу сказать: я всё это знал с тех пор, как мы поженились.

— Отвези Су Лин домой, — посоветовал Том. — И, что бы ты ни делал, не говори с журналистами.

— Не волнуйся, — сказал Нат. — И можешь от моего имени выпустить заявление о том, что я снимаю свою кандидатуру. Я не хочу, чтобы мою семью протаскивали через всю эту грязь.

— Не принимай поспешных решений, о которых ты потом пожалеешь. Утром мы обсудим, что нужно делать.

Нат взял Су Лин за руку и повел её к стоянке машин.

— Желаю удачи! — прокричал кто-то из его сторонников, когда Нат открывал дверцу для своей жены.

Не отвечая на приветствия, Нат быстро отъехал. Он посмотрел на Су Лин: она барабанила пальцами по приборному щитку. Нат снял руку с баранки и нежно положил её на колено Су Лин.

— Я люблю тебя, — произнёс он. — И я всегда буду тебя любить. Ничто и никто этого не сможет изменить.

— Как Эллиот узнал?

— Наверно, он нанял частных детективов, которые переворошили всё моё прошлое.

— И когда про тебя он ничего не нашёл, то переключился на меня и мою мать, — прошептала Су Лин. После долгого молчания она добавила: — Я не хочу, чтобы ты снимал свою кандидатуру. Мне просто жаль Льюка. Он всё принимает так близко к сердцу. Если бы Кэти осталась у нас ещё хоть на день!

— Я позабочусь о Льюке. А ты поезжай к матери и привези её к нам на ночь.

— Я позвоню ей, как только мы приедем, — сказала Су Лин. — Может быть, она даже не смотрела передачу.

— Вряд ли, — усомнился Нат, сворачивая на подъездную дорожку. — Она — моя самая преданная сторонница, и она не пропускает ни одной передачи.

В обнимку они пошли к дому. Все огни в доме были погашены, кроме спальни Льюка. Нат всунул ключ в замок и, открывая дверь, сказал:

— Пойди позвони матери, а я пойду проведать Льюка.

Су Лин подняла трубку в холле, а Нат медленно поднялся по лестнице, пытаясь собраться с мыслями. Он знал, что Льюк ожидает от него правдивого ответа на любой вопрос. Нат прошёл по коридору, осторожно постучал в дверь Льюка и спросил:

— Льюк, можно войти?

Никто не ответил. Он открыл дверь и заглянул внутрь, но Льюка не было в кровати, и на стуле не было аккуратно сложенной одежды. Нат подумал, что Льюк пошёл к бабушке, чтобы побыть с ней. Он выключил свет и услышал голос Су Лин, которая разговаривала со своей матерью. Он хотел было спуститься к ней, но заметил, что Льюк оставил свет в ванной, и решил его выключить.

Он открыл дверь ванной. Несколько секунд ошеломлённо смотрел вверх на своего сына. Затем упал на колени, не в силах снова взглянуть вверх, хотя понимал, что ему придётся снять висящее тело Льюка, чтобы оно не осталось в памяти Су Лин.

* * *

Энни взяла трубку.

— Это — Чарли из газеты «Хартфорд Курант», — сказала она, передавая трубку мужу.

— Вы видели передачу? — спросил редактор политического отдела газеты.

— Да, — ответил Флетчер.

— Хотите вы сделать какое-нибудь заявление относительно того, что жена вашего будущего противника была нелегальной иммигранткой, а её мать — проституткой?

— Да, я думаю, что Дэвид Анскотт должен был прервать человека, который задал этот вопрос. Это с самого начала был заранее обдуманный дешёвый трюк.

— Могу я вас процитировать? — Джимми отчаянно закрутил головой.

— Да, можете, — сказал Флетчер. — Потому что по сравнению с этим всё, что делал Никсон, — всего лишь детская игра.

— Вы будете рады услышать, сенатор, что ваша реакция полностью совпадает с общественным мнением. На телевидение звонят сотни людей, которые выражают своё сочувствие Нату Картрайту и его жене, и я думаю, что на завтрашних первичных выборах он победит с разгромным счётом.

— Это сделает моё положение ещё труднее, — признал Флетчер, — но, по крайней мере, авось, приведёт к чему-то хорошему. Наконец-то все узнают правду про этого мерзавца Эллиота.

— Я не уверен, что это было разумно, — заметил Джимми.

— Конечно, нет, — ответил Флетчер. — Но то же сказал бы и твой отец.

* * *

Когда приехала «скорая помощь», чтобы отвезти тело Льюка в больницу, Нат тоже решил ехать, пока его мать тщетно пыталась утешить Су Лин. Нат поцеловал её и сказал:

— Я сразу же вернусь.

Двум санитарам, которые сели рядом с телом Льюка, он объяснил, что поедет за ними в своей машине. Они кивнули.

В больнице все старались выразить ему своё сочувствие, но нужно было заполнить какие-то документы и выполнить разные формальности. Когда всё было кончено, его оставили одного. Он поцеловал Льюка в лоб и отвернулся, увидев у него на шее красные и чёрные кровоподтёки; он знал, что память об этом останется у него на всю жизнь.

Когда тело Льюка с головой покрыли белой простынёй, Нат вышел. Ему нужно было вернуться к Су Лин, но сначала он должен был ещё кое-куда заехать.

Когда Нат ехал из больницы, его гнев усиливался с каждой милей. Хотя раньше он никогда там не был, он точно знал, где находится этот дом. Когда он в конце концов свернул на подъездную дорожку, то увидел, что на первом этаже горит свет. Он поставил машину и медленно пошёл к дому. Он должен был сохранять спокойствие. Когда он подошёл ко входной двери, то услышал, что изнутри слышатся взволнованные голоса: мужской и женский. Они о чём-то спорили, не зная, что снаружи их слышно. Нат позвонил, и голоса сразу же замолкли, как будто кто-то выключил телевизор. Через несколько секунд дверь распахнулась, и Нат оказался лицом к лицу с человеком, которого считал виновным в смерти Льюка.

Ралф Эллиот выглядел удивлённым, но быстро оправился. Он хотел было захлопнуть дверь перед Натом, но тот загородил её плечом. Удар Ната пришёлся Эллиоту по носу, и тот пошатнулся, но удержался на ногах и побежал по коридору. Нат последовал за ним и оказался у него в кабинете. Он оглянулся, ища женщину, говорившую с Эллиотом, но Ребекки не было видно. Тогда он снова взглянул на Эллиота: тот открыл ящик стола, вынул оттуда пистолет и направил его на Ната.

— Пошёл вон из моего дома, или я тебя убью, — крикнул он; из носа у него сочилась кровь.

— Не думаю, — сказал Нат. — После того трюка, который ты сегодня выкинул, никто тебе больше ни в чём не поверит.

— Нет, поверят, потому что у меня есть свидетельница. Не забудь, Ребекка видела, как ты вломился ко мне в дом с угрозами и напал на меня.

Нат двинулся на Эллиота, готовый ещё раз его ударить. Эллиот отступил назад и потерял равновесие, наткнувшись на ручку кресла. Пистолет вылетел у него из руки; раздался выстрел. Нат кинулся на Эллиота и повалил его на пол. Упёршись коленом ему в пах, так что Эллиот согнулся пополам, Нат схватил пистолет и направил дуло на Эллиота, лицо которого было искажено страхом.

— Ты подсадил своего человека в студию, разве нет? — сказал Нат.

— Да, да, но я не знал, что он зайдёт так далеко; и ты, конечно, не убьёшь человека за то…

— За то, что он виновен в смерти моего сына?

Эллиот смертельно побледнел.

— Да, я тебя убил бы, — Нат прижал дуло пистолета ко лбу Эллиота. — Но я тебя не убью, — продолжил он, опуская пистолет, — потому что это был бы слишком лёгкий выход для труса. Нет, я желаю тебе испытать более медленную смерть — годы и годы всеобщего презрения. Завтра ты узнаешь, что действительно думают о тебе жители Хартфорда, а потом ты испытаешь последнее унижение — ты увидишь, как я стану губернатором штата.

Нат поднялся, спокойно положил пистолет на край стола, повернулся и вышел из комнаты. В коридоре он увидел Ребекку, скорчившуюся в углу. Он вышел из дома и сел в машину.

Когда Нат выезжал за ворота, раздался выстрел.

* * *

Телефон у Флетчера звонил каждые несколько минут. Энни поднимала трубку и объясняла всем звонившим, что её мужу нечего сказать и что он только что послал своё соболезнование мистеру и миссис Картрайт.

После полуночи Энни отключила телефон и поднялась наверх. Хотя в спальне горел свет, к её удивлению, Флетчера там не было. Она снова спустилась вниз в его кабинет. У него на столе, как обычно, громоздились кипы бумаг, но его не было и там. Она снова поднялась наверх и заметила, что из-под двери спальни Люси пробивается свет. Энни медленно повернула ручку и осторожно открыла дверь — на случай, если Люси уснула при свете. Она увидела, что её муж сидит на кровати, сжимая в объятиях спящую девочку. По его лицу текли слёзы. Он повернулся к жене.

— Губернаторство этого не стоит, — сказал он.

* * *

Когда Нат приехал домой, его мать сидела на диване вместе с Су Лин. Лицо Су Лин было пепельно-серым, глаза потухли; за несколько часов она постарела на десять лет.

— Я пока пойду, — сказала Сьюзен. — Но вернусь рано утром. Не беспокойся, я знаю, как выйти.

Нат наклонился, поцеловал мать и сел рядом с женой, молча обняв её. Сказать было нечего.

Он не помнил, сколько времени они так просидели, когда на улице послышался звук полицейской сирены. Нат подумал, что этот звук скоро затихнет, но он становился всё громче и громче и прекратился только тогда, когда машина остановилась перед его домом. Затем Нат услышал, как захлопнулась дверца машины, послышались тяжёлые шаги, кто-то стал стучать во входную дверь.

Он снял руку с плеча Су Лин и устало пошёл к двери. Открыв её, он увидел, что на пороге стоит начальник полиции Дон Калвер, а рядом с ним — двое полисменов.

— В чём дело, шеф?

— Прошу прощения, я знаю, что вам пришлось пережить, — сказал Калвер. — Но вынужден вас арестовать.

— За что? — недоумённо спросил Нат.

— За убийство Ралфа Эллиота.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

КНИГА СУДЕЙ

44

Отнюдь не впервые в американской истории на избирательном бюллетене стояло имя мёртвого кандидата, и, разумеется, не впервые баллотировался на выборах арестованный кандидат, но сколько бы политические историки ни искали, они не могли бы найти случая, чтобы на избирательном бюллетене в один и тот же день стояли имена и мёртвого, и арестованного кандидата.

Единственный разрешённый телефонный звонок Ната был Тому, который всё ещё не спал, хотя было уже три часа ночи.

— Я разбужу Джимми Гейтса и приеду к тебе в полицейский участок.

У Ната только закончили брать отпечатки пальцев, как явился Том вместе с адвокатом.

— Ты помнишь Джимми? — спросил Том. — Мы с ним советовались во время объединения с Фэйрчайлдом.

— Да, помню, — ответил Нат, продолжая сушить руки после того, как отмыл с пальцев чёрную краску.

— Я говорил с начальником полиции, — сказал Джимми. — Он готов отпустить вас домой, но завтра в десять часов утра вы должны явиться в суд, чтобы вам официально предъявили обвинение. Я буду ходатайствовать о том, чтобы вас отпустили под залог, и думаю, что не будет причин вам в этом отказать.

— Спасибо, — поблагодарил Нат. — Джимми, вы помните, перед тем как мы начали дело о слиянии с Фэйрчайлдом, я вас попросил найти самого лучшего корпоративного юриста, который будет нас представлять?

— Да, помню, — ответил Джимми. — И вы всегда говорили, что Логан Фицджеральд превосходно справился с делом.

— Безусловно, — подтвердил Нат. — Но теперь найдите мне Логана Фицджеральда по уголовному праву.

— У меня на примете два или три адвоката. Один — в Чикаго, он — человек совершенно исключительный, но я не знаю, свободен ли он сейчас.

В этот момент к ним подошёл начальник полиции.

— Мистер Картрайт, может быть, вы хотите, чтобы кто-нибудь из моих ребят отвёз вас домой?

— Очень любезно с вашей стороны, — сказал Том. — Но я сам отвезу кандидата домой.

— Ты теперь автоматически говоришь «кандидат», — заметил Нат, — как будто меня так зовут.

По пути домой Нат рассказал Тому всё, что произошло в доме Эллиота.

— В конце концов, здесь — твоё слово против её, — заметил Том, припарковывая машину перед домом Ната.

— Да, и боюсь, мой рассказ будет менее убедительным, чем её, хотя всё это — чистая правда.

— Мы поговорим об этом утром. А теперь попытайся уснуть.

— Уже утро, — сказал Нат, увидев на лужайке первые лучи солнца.

Су Лин стояла в дверях.

— Они хоть на мгновение поверили? — спросила она.

Нат сообщил ей, что произошло в полицейском участке, и когда он закончил, Су Лин произнесла:

— Как жаль…

— Что ты имеешь в виду? — спросил Нат.

— Что не ты его убил.

Нат поднялся по лестнице и через спальню прошёл в ванную. Он снял костюм и запихал его в мешок, чтобы ничто не напоминало ему об этом ужасном дне. Затем встал под прохладный душ. Переодевшись, пошёл к жене на кухню. На буфете лежало расписание его поездок в день голосования; там не было никакого упоминания о том, что ему надлежит явиться в суд.

Том приехал в девять часов. Он сообщил, что голосование идёт оживлённо, как будто в жизни Ната ничего не случилось.

— Сразу после телевизионного интервью, — сообщил Том, — был сделан опрос общественного мнения, и, согласно ему, ты лидируешь со счётом 63 против 37.

— Это было ещё до того, как я был арестован за убийство другого кандидата, — заметил Нат.

— Я думаю, если бы люди узнали о твоём аресте, счёт был бы 70 против 30, — ответил Том.

Никто не засмеялся.

Том делал всё возможное, чтобы сосредоточиться на кампании и отвлечь их мысли от Льюка, но безуспешно. Он посмотрел на кухонные часы.

— Пора ехать, — обратился он к Нату.

— Я еду с вами, — заявила Су Лин. — Может быть, Нат его и не убил, но я бы убила, будь у меня хоть какая-нибудь возможность.

— Я тоже, — сказал Том. — Но позвольте мне предупредить вас, что когда мы приедем в суд, это будет журналистская сенсация. Так что, Нат, прими вид невиновного человека и ничего не говори, потому что всё, что ты скажешь, появится на первых страницах газет.

Начальник полиции предвидел, что произойдёт, и отрядил двадцать полисменов сдерживать толпу и освободить проход, чтобы Нат и те, кто с ним приехали, могли беспрепятственно войти в здание суда. Однако двадцати полисменов было недостаточно, чтобы сдержать напор журналистов и фотографов, которые кричали и толкались. Нату под нос сунули несколько микрофонов, и со всех сторон посыпались вопросы.

— Вы убили Ралфа Эллиота? — спросил один репортёр.

— Снимете ли вы свою кандидатуру? — крикнул другой.

— Была ли ваша мать проституткой, миссис Картрайт?

— Вы всё ещё думаете, что выиграете выборы, Нат?

— Была ли Ребекка Эллиот вашей любовницей?

— Каковы были последние слова Эллиота, мистер Картрайт?

Когда они протиснулись через вращающуюся дверь, Джимми Гейтс провёл Ната к скамье перед залом суда и объяснил ему предстоящую процедуру.

— Вас попросят назвать своё имя, и когда вы это сделаете, вам предъявят обвинение, а потом спросят, признаёте ли вы себя виновным. Когда вы скажете «невиновен», я попрошу выпустить вас под залог. Штат предложил пятьдесят тысяч долларов и подписку о невыезде, и я на это согласился. Подписав необходимые бумаги, вы будете освобождены, и вам не нужно будет являться в суд до того времени, как будет назначена дата суда.

— Когда, по-вашему, это может быть?

— Обычно это занимает месяцев шесть, но я попросил ускорить дело в связи с предстоящими выборами.

Нату понравился профессиональный подход его адвоката, учитывая, что Джимми — близкий друг Флетчера Давенпорта. Однако, как всякий хороший юрист, Джимми должен был знать, что бывают непреодолимые барьеры.

Джимми посмотрел на часы.

— Нам пора идти; не хватает ещё, чтобы судья нас ждал.

Нат вошёл в набитый до отказа зал суда и в сопровождении Тома медленно пошёл по проходу. Его удивило, как много людей протягивали к нему руки и даже желали ему удачи. Это больше походило на предвыборное собрание партии, чем на привлечение к суду по уголовному обвинению. Когда они дошли до конца зала, Джимми придержал маленькие деревянные воротца, отделявшие суд от любопытных зрителей. Он провёл Ната к столу слева и сел рядом с ним. Пока они ждали появления судьи, Нат взглянул на прокурора штата Ричарда Эбдена, которым он всегда восхищался. Он знал, что Эбден будет серьёзным противником, и подумал: «Интересно, кого Джимми порекомендует против него?»

— Всем встать! Председатель суда — его честь судья Дикинс.

Всё прошло точно так, как предсказал Джимми, и через пять минут они вышли на улицу, где их опять окружили журналисты, которые задавали те же вопросы и не получали никаких ответов.

Пока они протискивались сквозь толпу к ожидавшей их машине, Нат снова удивился, сколько людей всё ещё хотят пожать ему руку. Том попросил Ната остановиться, зная, что эти кадры днём покажут по телевидению. Нат попытался поговорить со своими доброжелателями, но не знал, что ответить, когда кто-то сказал:

— Я рад, что вы убили этого подонка.

— Хочешь ехать прямо домой? — спросил Том, когда машина медленно выбиралась из толпы.

— Нет, — ответил Нат. — Поедем в банк и там всё обсудим.

Они остановились, чтобы купить новый выпуск газеты «Хартфорд Курант», которую продавал мальчишка, громко кричавший: «Картрайту предъявлено обвинение в убийстве!» Но Тома больше интересовали результаты опроса на второй странице, которые показывали, что Нат опережал Эллиота на двадцать с лишним пунктов.

— А в другом опросе, — сказал Том, — семьдесят два процента говорят, что ты не должен снимать свою кандидатуру. — Он продолжал читать и вдруг поднял голову.

— Что такое? — спросила Су Лин.

— Семь процентов говорят, что они охотно убили бы Эллиота, если бы ты их попросил.

Когда они доехали до банка, там их ожидала новая толпа журналистов и фотографов. Ответов на свои вопросы пресса и здесь не получила. Секретарша Тома подошла к ним в коридоре и рассказала, что активность избирателей беспрецедентно высока: республиканцы явно хотели высказаться.

Когда они уселись в комнате заседаний правления, Нат открыл обсуждение, сказав:

— Партия наверняка ожидает, что я сниму свою кандидатуру независимо от результата, и я думаю, что при нынешних обстоятельствах это будет лучшее, что я могу сделать.

— Пусть решат избиратели, — тихо сказала Су Лин, — и если они будут за тебя, продолжай бороться; заодно это поможет убедить присяжных, что ты — не убийца.

— Я согласен, — сказал Том. — А какова альтернатива? Барбара Хантер? По крайней мере, убереги избирателей от неё.

— А вы что думаете, Джимми? В конце концов, вы — мой юрисконсульт.

— По этому вопросу я не могу высказать беспристрастного мнения, — признал Джимми. — Как вы отлично знаете, кандидат от демократов — мой близкий друг, но если бы я был его юрисконсультом в аналогичных обстоятельствах и знал, что он невиновен, я бы сказал ему: «Оставайся и борись с паршивцами».

— Но возможно, что избиратели выберут умершего; тогда бог знает что случится.

— Его фамилия останется в избирательном бюллетене, — сказал Том, — и если его выберут, партия предложит кому-нибудь быть его представителем.

— Серьёзно? — спросил Нат.

— Совершенно серьёзно. Часто для этого берут жену кандидата, и бьюсь об заклад, что Ребекка Эллиот будет рада занять место мужа.

— А если вас признают виновным, — сказал Джимми. — она вполне может рассчитывать, что за неё будут голосовать из сочувствия.

— Более важный вопрос, — сказал Нат, — кому вы предложите стать моим защитником?

— У меня на примете четыре человека, — ответил Джимми, вынув из портфеля толстую папку. — Два — из Нью-Йорка: их обоих предложил Логан Фицджеральд. Один — из Чикаго: он работал по Уотергейтскому делу, и четвёртый — из Далласа. За последние десять лет он проиграл только один процесс, но и в этом случае его клиент, когда он совершал убийство, был заснят на видеоплёнку. Сегодня же я позвоню всем четырём и спрошу их, свободны ли они. Это будет такое громкое дело, что, по-моему, они должны за него ухватиться.

— Нет ли в вашем списке кого-нибудь из Коннектикута? — спросил Том. — Для присяжных это было бы гораздо убедительнее.

— Согласен, — сказал Джимми. — Но единственный человек того же калибра, что и эти четверо, просто не может взяться за ваше дело.

— Кто это? — спросил Нат.

— Кандидат на пост губернатора от демократической партии.

Нат впервые улыбнулся.

— Тогда это — мой первый выбор.

— Но он же занят избирательной кампанией.

— Кстати сказать, если вы не заметили, — точно так же, как и обвиняемый, — сказал Нат. — И, к тому же, вспомним, что выборы состоятся ещё через девять месяцев. Если окажется, что я — его противник, он, по крайней мере, будет знать, где я нахожусь всё это время.

— Но… — повторил Джимми.

— Скажите мистеру Давенпорту, что, если я стану кандидатом от республиканцев, он — мой первый выбор, и не обращайтесь ни к кому другому, пока он мне не откажет, потому что если всё, что я о нём слышал, — правда, я уверен, что он захочет меня защищать.

* * *

К тому времени, как в восемь часов окончилось голосование, Нат уснул в машине, пока Том вёз его домой. Руководитель его предвыборной кампании не стал его будить. Проснувшись, Нат обнаружил, что лежит в кровати рядом с Су Лин, и первая его мысль была о Льюке. Су Лин посмотрела на него и взяла за руку.

— Нет, — прошептала она.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Нат.

— Дорогой, я вижу по твоим глазам: ты спрашиваешь, не хочу ли я, чтобы ты снял свою кандидатуру и чтобы мы могли по-настоящему оплакать Льюка, и мой ответ — нет.

— Но будут похороны, и потом подготовка к судебному процессу, не говоря уже о самом процессе.

— Не говоря уже о бесконечных часах, когда ты будешь размышлять и с тобой будет невыносимо жить, так что ответ всё равно — нет.

— Но почти невозможно ожидать, что присяжные не поверят безутешной вдове, которая будет утверждать, что она лично видела убийство своего мужа.

— Конечно, видела, — сказала Су Лин. — Ведь она его убила.

Зазвонил телефон на ночном столике Су Лин; она взяла трубку и стала слушать, а потом записала две цифры в блокнотике, лежавшем около телефона, и сказала:

— Спасибо. Я ему передам.

— Передам ему — что? — спросил Нат.

Су Лин вырвала из блокнота листок и дала его Нату.

— Это был Том. Он просил передать тебе результаты голосования. 69:31.

— Да, но кто получил 69? — спросил Нат.

— Будущий губернатор Коннектикута, — ответила Су Лин.

* * *

Похороны Льюка состоялись в часовне школы имени Тафта, по просьбе её директора. Он объяснил, что очень многие школьники хотели быть на похоронах. Лишь после смерти Льюка Нат и Су Лин поняли, как в школе любили их сына. Служба была простая, и хор, которым Льюк так гордился, спел «Иерусалим» Уильяма Блейка.[69] Кэти прочла одно поучение из Библии, а старый Томо — другое, и директор школы выступил с речью.

Мистер Гендерсон говорил о застенчивом, скромном мальчике, которого все любили и уважали. Он напомнил, как прекрасно Льюк исполнил роль Ромео в школьном спектакле и как именно в то роковое утро он узнал, что Льюку предложили место в Принстонском университете.

Гроб из часовни вынесли мальчики и девочки из девятого класса, которые вместе с ним играли в школьном спектакле. После службы Нат и Су Лин присутствовали на чаепитии, которое директор устроил у себя в доме для ближайших друзей Льюка. Комната была битком набита, и мистер Гендерсон объяснил Су Лин, что все школьники считали себя близкими друзьями Льюка.

Староста класса подарил Су Лин альбом фотографий и коротких эссе, написанных одноклассниками Льюка. Позднее, когда Нат был в подавленном настроении, он открывал этот альбом, читал вступление и смотрел на фотографии, то и дело возвращаясь к следующим строкам: «Льюк был единственным мальчиком, который ни разу не упомянул про мой тюрбан и цвет кожи. Он просто их не видел. Я надеялся, что мы будем друзьями всю жизнь. Малик Сингх».

Когда они уходили из директорского дома, Нат заметил Кэти, которая, опустив голову, сидела одна в саду. Су Лин подошла и села с ней рядом. Она обняла Кэти.

— Он тебя очень любил, — сказала она.

Кэти подняла голову и сквозь слёзы прошептала:

— Я так и не сказала ему, что люблю его.

45

— Я не могу этого сделать, — сказал Флетчер.

— Почему? — спросила Энни.

— По сотне разных причин.

— То есть по сотне отговорок.

— Защищать человека, которого я хочу победить на выборах?

— Без гнева и пристрастия,[70] — процитировала Энни.

— Как же, по-твоему, я буду вести предвыборную кампанию?

— Это проще всего. — Она помолчала. — Любым способом.

— Любым способом?

— Да. Потому что, если он виновен, он даже не будет кандидатом.

— А если он невиновен?

— То тебя по праву оценят за то, что благодаря тебе он был оправдан.

— Это и не практично и не разумно.

— Вот ещё две отговорки.

— Почему ты — на его стороне?

— Я — не на его стороне, — сказала Энни. — Я, как говорил профессор Абрахамс, — на стороне справедливости.

Флетчер некоторое время молчал.

— Интересно, что бы он сделал, окажись он на моём месте?

— Ты отлично знаешь, что бы он сделал… Но некоторые люди забывают об этих принципах, как только кончают университет.

— Я только надеюсь, что по крайней мере один человек в каждом поколении… — завершил Флетчер афоризм профессора.

— Почему бы тебе не увидеться с ним? — предложила Энни. — Может быть, он тебя убедит.

* * *

Несмотря на осторожные предостережения Джимми и на громкие протесты местных демократов (собственно говоря, всех, кроме Энни), было условлено, что они встретятся в следующее воскресенье.

Местом встречи выбрали банк Рассела — Фэйрчайлда, так как предполагалось, что в воскресенье утром на главной улице народу будет немного.

Нат и Том приехали около десяти, и впервые за много лет председатель правления в воскресенье открыл входную дверь и отключил сигнализацию. Флетчер и Джимми приехали через несколько минут. Том быстро провёл их в комнату заседаний правления.

Когда Джимми представил своего друга своему самому крупному клиенту, они уставились друг на друга, не зная, кому сделать первый ход.

— Очень любезно с вашей стороны…

— Я не ожидал…

Оба засмеялись и пожали друг другу руки.

Том предложил, чтобы Флетчер и Джимми сели по одну сторону стола для совещаний, а он и Нат — напротив, Флетчер кивнул в знак согласия, и когда все уселись, он открыл свой портфель и достал оттуда жёлтый блокнот, который положил перед собой вместе с авторучкой.

— Прежде всего, позвольте мне сказать, как я тронут тем, что вы согласились со мной увидеться, — сказал Нат. — Я могу себе представить, какое сопротивление вы преодолели, и я понимаю, что вы не выбрали лёгкий путь.

Флетчер поднял руку.

— Вы должны благодарить мою жену, а не меня. Но меня вы должны убедить.

— Тогда передайте мою благодарность миссис Давенпорт и позвольте мне заверить вас, что я честно отвечу на все ваши вопросы.

— У меня только один вопрос, — сказал Флетчер, — и этот вопрос адвокат никогда не задаёт клиенту, так как этим он может поставить под угрозу свою этическую позицию. Но в данном случае я даже не начну обсуждать дело, пока не получу ответа на свой вопрос.

Нат молча кивнул. Флетчер поднял голову и взглянул в глаза своему будущему противнику. Нат выдержал его взгляд.

— Вы убили Ралфа Эллиота?

— Нет, — без колебаний ответил Нат.

Флетчер посмотрел на блокнот, лежавший перед ним, и перевернул первую страницу, открыв вторую, заполненную тщательно подготовленными вопросами.

— Тогда позвольте мне спросить… — начал Флетчер, снова взглянув на своего клиента.

* * *

Процесс был назначен на вторую неделю июля. Нат был удивлён тем, насколько мало времени он провёл со своим только что назначенным защитником после того, как несколько раз изложил ему свою версию событий и Флетчер перестал задавать вопросы, уверившись, что усвоил все подробности. Хотя оба они понимали важность свидетельств Ната, Флетчер провёл столько же времени, читая и перечитывая показания, которые Ребекка Эллиот дала в полиции, а также отчёт Дона Калвера и отчёт детектива Петровского, который вёл дело. Флетчер предупредил Ната:

— Ребекку будет допрашивать прокурор штата, и она сможет обдумать, а потом ещё раз обдумать свои ответы на все вопросы, которые мы можем предусмотреть. К тому времени, как она начнёт давать показания, с ней будет проведено не меньше репетиций, чем с актрисой перед театральной премьерой. Но, — добавил Флетчер, — у неё всё ещё останется одна трудность.

— Какая? — спросил Нат.

— Если миссис Эллиот убила своего мужа, значит, она лгала в полиции, и в её показаниях будут какие-то несоответствия, о которых она не подумала. Прежде всего, мы должны их обнаружить и, во-вторых, связать их друг с другом.

Губернаторскими выборами в Коннектикуте интересовались далеко за пределами этого штата. Статьи о Флетчере и Нате появлялись везде, даже в таких разных журналах, как «Ныо-Йоркер» и «Нэшэнл Инкуайерер», поэтому к тому времени, как начался процесс, в радиусе двадцати миль от Хартфорда в гостиницах не было ни одного свободного номера.

До дня губернаторских выборов оставалось ещё три месяца, и опросы общественного мнения показывали, что у Флетчера перевес на двенадцать пунктов, но он знал, что, если сумеет доказать невиновность Ната, это соотношение за одну ночь может измениться в обратную сторону.

Процесс должен был начаться 11 июля, но главные телевизионные студии уже установили камеры на крыше дома перед зданием суда и вдоль тротуаров, а на улицах телеоператоры с ручными камерами брали интервью у всех, кто имел хотя бы отдалённое отношение к процессу, несмотря на то, что до суда оставалось ещё несколько дней.

Флетчер и Нат старались вести свои предвыборные кампании, как будто ничего не случилось, хотя все знали, что это не так. Они быстро обнаружили, что нет зала, который не был бы битком набит, нет митинга, на который не пришли бы тысячи людей, обеда, на который билеты не были бы моментально распроданы, — даже в самых дальних районах штата. Когда Флетчер и Нат пришли на вечер сбора пожертвований на ортопедическое отделение больницы имени Гейтса, билеты шли по пятьсот долларов каждый. Это был один из тех редких случаев, когда пожертвования лились рекой. В течение нескольких недель было собрано больше денег, чем на концерты Фрэнка Синатры.[71]

В ночь перед началом процесса ни Нат, ни Флетчер глаз не сомкнули, а начальник полиции даже не лёг спать. Дон Калвер отрядил сто полисменов, чтобы укомплектовать пост перед зданием суда, грустно заметив, что хартфордские мелкие жулики, небось, воспользуются тем, что почти все его силы стянуты в одно место.

Флетчер первым явился в суд и сразу же дал понять журналистам, что не будет делать никаких заявлений и отвечать на вопросы до вынесения вердикта. Через несколько минут приехал Нат в сопровождении Тома и Су Лин, и если бы не помощь полиции, им ни за что не удалось бы пробраться в зал суда.

В здании Нат прошёл по длинному коридору в судебный зал номер семь, по совету своего адвоката отвечая на приветствия доброжелателей лишь вежливыми кивками. Когда он вошёл в зал суда и двинулся по центральному проходу, то почувствовал, что в него впились сотни глаз. Он занял место слева от Флетчера за столом защиты.

— Доброе утро, советник, — сказал Нат.

— Доброе утро, Нат, — ответил Флетчер, подняв голову от бумаг. — Надеюсь, вы подготовились к неделе скуки, пока мы будем отбирать присяжных.

— Вы нарисовали себе образ идеального присяжного? — спросил Нат.

— Это — не так-то просто, — парировал Флетчер, — потому что я не могу понять, отбираю ли я людей, которые на выборах проголосуют за вас или за меня.

— Неужели в Хартфорде не наберётся двенадцати человек, которые проголосуют за вас? — спросил Нат.

Флетчер улыбнулся.

— Я рад, что вы не потеряли чувства юмора, но, когда присяжные будут утверждены, пожалуйста, сохраняйте серьёзный и сосредоточенный вид — вид человека, который стал жертвой ужасной несправедливости.

Флетчер оказался прав, потому что только к вечеру в пятницу полный состав присяжных и двое запасных присяжных наконец заняли свои места после доводов, контрдоводов и нескольких возражений, выдвинутых обеими сторонами. В конце концов были отобраны семеро мужчин и пять женщин. Две женщины и один мужчина были чернокожие; пять присяжных были люди свободных профессий, две женщины — работающие матери, трое рабочих, секретарша и один безработный.

— Как насчёт их политических взглядов? — спросил Нат.

— Я думаю: четыре республиканца и четыре демократа. Не знаю, кто остальные.

— Ну, и какова ваша следующая проблема, советник?

— Она заключается в том, чтобы вытащить вас и заработать голоса тех четырёх, в которых я не уверен, — сказал Флетчер, прощаясь с Натом на ступенях здания суда.

Приходя вечером домой, Нат быстро забывал о суде: его мысли всякий раз возвращались к Льюку. Но, сколько он ни пытался обсуждать с Су Лин что-то другое, у неё на уме было только одно.

— Если бы я поделилась с Льюком своим секретом, — снова и снова повторяла она, — он, может быть, сейчас был бы жив.

46

В следующий понедельник присяжных привели к присяге, и судья Кравиц предложил прокурору штата сделать вступительное заявление.

Ричард Эбден медленно поднялся со своего места. Это был высокий элегантный седой мужчина с репутацией человека, умеющего обольщать присяжных. Он был одет в тёмно-синий костюм — как обычно, когда открывал судебное заседание. Белая рубашка и голубой галстук внушали доверие.

Прокурор штата гордился своим послужным списком обвинительных приговоров. Это было парадоксально, потому что в жизни он был человеком с мягкими манерами, ходил в церковь и даже пел басом в местном хоре. Эбден встал, отодвинул стул и, выйдя из-за стола, обратился к присяжным.

— Господа присяжные, — начал он, — за многие годы своей практики я редко встречался с таким очевидным делом об убийстве, как это.

Флетчер наклонился к Нату и прошептал:

— Не волнуйтесь, он всегда так начинает, — и сейчас он скажет: но, несмотря на это…

— Но, несмотря на это, я подробно изложу вам события позднего вечера и раннего утра 12-го и 13 мая. Мистер Картрайт, — сказал он, обратив свой взгляд на обвиняемого, — выступил по телевидению вместе с Ралфом Эллиотом — популярным и уважаемым членом нашей общины и, что, возможно, ещё важнее, человеком, имевшим большие шансы стать кандидатом от республиканской партии и затем губернатором нашего любимого штата. Это был человек на вершине своей карьеры, и он заслужил благодарность своих сограждан за годы бескорыстного служения общине. Но какая награда его ожидала? Он был убит своим ближайшим соперником.

И как произошла эта трагедия? Мистеру Картрайту в телестудии был задан вопрос, не является ли его жена нелегальной иммигранткой, — так уж безжалостна политика! — вопрос, на который мистер Картрайт был не склонен отвечать. А почему? Потому что он знал, что это — правда, и молчал об этом двадцать лет. Но, отказавшись ответить на вопрос, что потом делает мистер Картрайт? Он пытается переложить вину на Ралфа Эллиота. Как только передача кончается, он начинает осыпать Эллиота ругательствами, называет его мерзавцем, обвиняет его в том, что тот подстроил вопрос, и, более того, говорит: «Я всё-таки убью вас». — Эбден посмотрел на присяжных и медленно повторил: — «Я всё-таки убью вас».

Не полагайтесь на мои слова, чтобы признать мистера Картрайта виновным, потому что вы убедитесь в том, что это не слух, не показание с чужих слов, не предмет моего воображения, ибо разговор между двумя соперниками был записан по телевидению для потомства. Я понимаю, что это необычно, ваша честь, но в данных обстоятельствах я хотел бы прямо сейчас прокрутить присяжным видеоплёнку.

Эбден кивнул своему помощнику за столом обвинения, и тот нажал кнопку.

Двенадцать минут Нат смотрел на экран, поставленный напротив присяжных, и испытывал боль при воспоминании, в какой ярости он тогда был. После просмотра видеоплёнки Эбден продолжил своё вступительное заявление:

— Однако обязанность штата — доказать, что именно произошло после того, как этот разъярённый и жаждавший мести человек ушёл из телестудии. — Эбден понизил голос. — Он возвращается домой и обнаруживает, что его сын — его единственный ребёнок — покончил жизнь самоубийством. Все мы понимаем, какое воздействие эта трагедия оказала на отца. Господа присяжные, эта трагическая смерть привела к цепи событий, в конце которой оказалось хладнокровное убийство Ралфа Эллиота. Мистер Картрайт говорит своей жене, что из больницы сразу же вернётся домой, но он не собирается возвращаться домой, потому что уже задумал поехать к мистеру Эллиоту. А что могло быть причиной такого визита в два часа ночи? У мистера Картрайта была только одна цель — устранить Ралфа Эллиота из списка кандидатов на пост губернатора. К несчастью для семьи мистера Эллиота и для нашего штата, он добился своей цели.

В два часа ночи он неприглашённым едет в дом мистера Эллиота. Дверь открывает сам мистер Эллиот, который готовит речь с выражением своего согласия баллотироваться на выборах. Мистер Картрайт вламывается в дом, ударяет мистера Эллиота по лицу, так что тот отшатывается и бежит по коридору в свой кабинет, куда мистер Картрайт врывается следом за ним. Мистер Эллиот успевает вынуть из ящика стола пистолет. Мистер Картрайт сбивает его с ног и вырывает пистолет, чтобы мистер Эллиот не мог защищаться. Затем мистер Картрайт хватает пистолет и, стоя перед своей жертвой, стреляет. Потом делает второй выстрел в потолок, чтобы создать впечатление, что в кабинете происходила борьба. Затем мистер Картрайт роняет пистолет, выбегает из открытой двери, садится в машину и быстро едет домой. Но он не знает, что всему этому есть свидетельница — жена его жертвы, миссис Ребекка Эллиот. Услышав первый выстрел, миссис Эллиот выбегает из спальни на верхнем этаже, спускается вниз и через секунду после второго выстрела в ужасе видит, как мистер Картрайт выбегает из дома. И так же, как телевизионная камера зафиксировала события этого вечера, миссис Эллиот с той же точностью опишет вам, что произошло в ту ночь.

Прокурор штата оторвал взгляд от присяжных и посмотрел на Флетчера.

— Через несколько минут, — сказал он, — защитник встанет и со своим обычным обаянием и красноречием попытается вызвать у вас слёзы, рассказывая, что якобы на самом деле случилось. Но никакие объяснения не изменят фактов. Факты — это труп невинного человека, хладнокровно убитого его политическим соперником. Это — брошенная в телестудии фраза «Я убью вас». Это — свидетельство вдовы убитого.

Обвинитель перевёл свой взгляд на Ната.

— Я могу понять, что этот человек вызовет у вас какое-то сочувствие, но после того как вы услышите показания вдовы, я думаю, у вас не останется никаких сомнений в том, что мистер Картрайт виновен в убийстве, и у вас не будет другого выбора, как выполнить свой долг и признать его виновным.

Когда Эбден занял своё место, в зале наступила тишина. Несколько человек кивнули, даже один или двое присяжных. Судья Кравиц сделал пометку в блокноте перед собой и взглянул на стол защиты.

— Вы хотите сделать заявление, советник? — спросил судья, не пытаясь скрыть иронии.

Флетчер встал и, глядя прямо на судью, ответил:

— Нет, спасибо, ваша честь, я намерен воздержаться от вступительного заявления.

Флетчер и Нат молча сидели, глядя прямо перед собой, тогда как в зале началось столпотворение. Судья несколько раз ударил молоточком, пытаясь призвать зал к порядку. Флетчер взглянул на прокурора штата, который, склонив голову, совещался со своими помощниками. Судья попытался скрыть улыбку, поняв, какой тонкий тактический шаг сделал адвокат: он привёл представителей обвинения в замешательство. Тогда судья обратился к Эбдену:

— Мистер Эбден, если так, может быть, вы вызовете своего первого свидетеля?

Эбден встал; вид у него был уже не такой уверенный, как раньше.

— Ваша честь, в связи с этими необычными обстоятельствами я хотел бы попросить перерыва в судебном заседании.

— Возражаю, ваша честь, — воскликнул Флетчер, поднимаясь со своего места. — У штата было несколько месяцев на подготовку дела. И после этого обвинение не может выставить ни единого свидетеля?

— Так ли обстоит дело, мистер Эбден? Вы не можете вызвать своего первого свидетеля?

— Да, ваша честь. Наш первый свидетель — это мистер Дон Калвер, начальник полиции, и мы не хотели бы отрывать его от выполнения важных обязанностей, если это не совершенно необходимо.

Флетчер вскочил на ноги.

— Но это совершенно необходимо, ваша честь. Он — начальник полиции, а это — процесс по обвинению в убийстве, и я прошу прекратить дело на том основании, что суд не может выслушать показания полиции.

— Недурная попытка, мистер Давенпорт, — сказал судья. — Но она не увенчается успехом. Мистер Эбден, я выполню вашу просьбу о перерыве. Судебное заседание продолжится после обеда, и если начальник полиции к тому времени не сможет присутствовать, я сочту его показания недопустимыми.

Эбден кивнул, не в силах скрыть своего замешательства.

— Всем встать! — объявил судебный секретарь, а судья Кравиц, прежде чем встать и выйти, взглянул на часы.

— Первый раунд мы, кажется, выиграли, — заметил Том, когда команда обвинения вышла из зала.

— Возможно, — сказал Флетчер. — Но мне не нужна пиррова победа, мне нужно выиграть решающую битву.

* * *

Нату было невмочь болтаться без дела, и он вернулся в зал суда задолго до того, как окончился обеденный перерыв. Он посмотрел на стол обвинения: Ричард Эбден тоже уже был на своём месте. Но понял ли он, почему Флетчер сделал этот смелый ход? Во время перерыва Флетчер объяснил Нату, что его единственная надежда на выигрыш дела заключается в том, чтобы бросить тень на показания Ребекки Эллиот, и, следовательно, надо не позволить ей расслабиться ни на минуту. После предупреждения судьи Эбден будет настаивать, чтобы она всё время ждала в коридоре — может быть, несколько дней подряд, пока её в конце концов не вызовут.

Флетчер занял своё место рядом с Натом за несколько минут до возобновления судебного заседания и сказал ему:

— Начальник полиции в коридоре сердито ходит взад и вперёд, а миссис Эллиот сидит одна в уголке и грызёт ногти. Я постараюсь добиться того, чтобы она просидела там несколько дней.

Судебный секретарь объявил:

— Всем встать! Судья Кравиц председательствует на судебном заседании.

— Добрый день! — сказал судья и, обратившись к обвинителю, добавил: — Вы готовы вызвать свидетеля, мистер Эбден?

— Да, ваша честь. Штат вызывает начальника полиции Дона Калвера.

Дон Калвер занял место на свидетельской площадке и принёс присягу.

— Мистер Калвер, пожалуйста, сообщите присяжным свою нынешнюю должность.

— Я — начальник полиции города Хартфорда.

— Как давно вы занимаете этот пост?

— Немногим более четырнадцати лет.

— А как давно вы служите в полиции?

— Последние тридцать шесть лет.

— Следовательно, можно предположить, что у вас большой опыт в расследовании дел об убийствах?

— Думаю, что да, — сказал Калвер.

— Вы когда-нибудь общались с обвиняемым?

— Да, несколько раз.

— Он задаёт ему некоторые вопросы, которые я хотел задать, — прошептал Флетчер Нату. — Но я не могу понять, зачем.

— У вас сложилось своё мнение об этом человеке? — спросил мистер Эбден начальника полиции.

— Да. Он — достойный, законопослушный гражданин, который до того, как он убил…

— Ваша честь, я возражаю, — сказал Флетчер, вставая. — Это дело присяжных, а не начальника полиции — установить, кто убил мистера Эллиота. Мы пока живём не в полицейском государстве.

— Возражение принято, — сказал судья.

— Видите ли, я могу сказать, что до того, как всё это случилось, я бы за него голосовал.

В зале раздался смех.

— Значит, вы, должно быть, несколько сомневаетесь в том, что такой достойный гражданин был способен на убийство?

— Вовсе нет, мистер Эбден, — ответил начальник полиции, — убийцы — это не какие-нибудь заурядные преступники.

— Вы можете объяснить, что вы имеете в виду?

— Конечно, — сказал Калвер. — Обычно человек совершает убийство у себя дома: он убивает кого-то из членов своей семьи, и часто это — человек, который не только до того не совершал никаких преступлений, но, возможно, и потом не совершит. Когда такой человек — под арестом, с ним легче ладить, чем с мелким взломщиком.

— Вы считаете, что мистер Картрайт относится к этой категории?

— Я возражаю, — сказал Флетчер, не вставая. — Как может начальник полиции знать ответ на этот вопрос?

— Потому что я имел дело с убийцами последние тридцать шесть лет, — ответил Калвер.

— Вычеркните это из протокола, — велел судья. — Опыт, конечно, много значит, но присяжные должны, в конце концов, принять решение только на основании фактов данного конкретного дела.

— Тогда перейдём к фактам данного конкретного дела, — сказал прокурор. — Как вы оказались причастным к этому делу, мистер Калвер?

— Ночью 12 мая миссис Эллиот позвонила мне домой.

— Позвонила вам домой? Вы с ней лично знакомы?

— Нет, но все кандидаты на общественную должность могут связаться со мной непосредственнно. Им часто угрожают — или им кажется, что угрожают, — и не секрет, что после того как мистер Эллиот выставил свою кандидатуру на пост губернатора, ему несколько раз угрожали убийством.

— Когда миссис Эллиот вам позвонила, вы записали её точные слова?

— Да, — подтвердил начальник полиции. — Она была в истерике и громко кричала. Я помню, что держал трубку на расстоянии от уха, и всё-таки моя жена проснулась. — В зале снова раздались смешки, и Калвер подождал, пока они утихнут. — Я записал её точные слова в блокноте, который обычно держу возле телефона.

Он открыл блокнот.

— Допустимое ли это свидетельство? — спросил Флетчер, встав.

— Это показание — в числе согласованных документов обвинения, ваша честь, — вмешался Эбден, — как мистер Давенпорт, безусловно, знает. У него было несколько недель, чтобы обдумать уместность этого показания, равно как и его значение.

Судья кивнул Калверу.

— Продолжайте, — сказал он, а Флетчер снова сел.

— «Моего мужа застрелили у него в кабинете; приезжайте как можно скорее», — прочёл начальник полиции.

— Что вы ей сказали?

— Я сказал ей, чтобы она ни к чему не прикасалась и что я сразу же выезжаю.

— Который был час?

— Двадцать шесть минут третьего, — сказал Калвер, заглянув в свой блокнот.

— Когда вы приехали в дом Эллиотов?

— В три девятнадцать. Сначала я позвонил в участок и попросил прислать туда старшего детектива. Затем я оделся, так что когда я приехал к Эллиотам, там уже были двое моих патрульных. Но им не надо было одеваться.

В зале снова раздались смешки.

— Пожалуйста, опишите присяжным, что именно вы увидели, когда приехали?

— Входная дверь была открыта, и миссис Эллиот сидела на полу в холле. Я сказал ей, кто я такой, а затем прошёл в кабинет мистера Эллиота, где уже был детектив Петровский. Мистер Петровский, — добавил Калвер, — один из наших лучших детективов, у него — большой опыт работы по делам об убийствах. И увидев, что мистер Петровский уже ведёт расследование, я вернулся к миссис Эллиот.

— Вы допросили её? — спросил мистер Эбден.

— Да, — ответил Калвер.

— Но разве до вас мистер Петровский этого не сделал?

— Сделал, но всегда полезно иметь два показания, чтобы потом их сравнить и выяснить, нет ли в них разногласий в основных пунктах.

— Ваша честь, это — показание с чужих слов, — вставил Флетчер.

— И были в них разногласия?

— Нет, не было.

— Я возражаю, — заявил Флетчер.

— Возражение отклонено, мистер Давенпорт. Как уже было указано, у вас в течение нескольких недель был доступ к этим документам.

— Спасибо, ваша честь, — сказал Эбден. — Расскажите суду, мистер Калвер, что вы сделали после этого.

— Я предложил миссис Эллиот перейти в гостиную, где ей будет удобнее. Затем я попросил её, не торопясь, рассказать мне всё, что произошло в ту ночь. Я её не торопил, потому что свидетелям часто неприятно, когда им задают один и тот же вопрос во второй или в третий раз. Когда миссис Эллиот выпила чашку кофе, она немного успокоилась и в конце концов рассказала, что она спала наверху, когда услышала первый выстрел. Она включила свет, накинула халат и вышла из спальни на верхнюю площадку лестницы, и тут услышала второй выстрел. Затем она увидела, что мистер Картрайт выскочил из кабинета и выбежал в открытую дверь. Он обернулся, но не мог видеть её, так как в холле было темно, а она стояла на верхней площадке лестницы, однако она сразу же его узнала. Затем она сбежала вниз, в кабинет, и там она увидела, что её муж лежит на полу в луже крови. Она сразу же позвонила мне домой.

— Вы продолжали её допрашивать?

— Нет, я оставил с ней женщину-полицейского, а сам стал сличать то, что она мне рассказала, с её первоначальными показаниями. Посовещавшись с мистером Петровским, я вместе с двумя другими полисменами поехал к мистеру Картрайту, арестовал его и предъявил ему обвинение в убийстве мистера Эллиота.

— Он был в постели?

— Нет, он всё ещё был одет.

— У меня нет больше вопросов, ваша честь.

— Мистер Давенпорт, свидетель — ваш.

Флетчер, улыбаясь, подошёл к свидетельской площадке.

— Добрый день, шеф. Я не задержу вас надолго, потому что я слишком хорошо знаю, как вы заняты, но, тем не менее, у меня к вам есть три или четыре вопроса, на которые я хотел бы получить ответ. — Калвер явно не собирался улыбаться ему в ответ. — Прежде всего, я хотел бы знать, сколько времени прошло между звонком миссис Эллиот и арестом мистера Картрайта.

— Два часа, максимум два с половиной, — ответил Калвер.

— А когда вы приехали к мистеру Картрайту, как он был одет?

— Я уже сказал: он был одет точно так же, как был одет в телестудии.

— Так что он не открыл вам дверь в пижаме, как будто он только что встал с постели?

— Нет, — сказал начальник полиции, несколько удивлённый.

— Не кажется ли вам, что человек, только что совершивший убийство, мог бы в два часа ночи раздеться и лечь в постель, чтобы, когда за ним приедет полиция, притвориться, что мирно спал?

Калвер нахмурился.

— Он утешал свою жену.

— Понимаю, — сказал Флетчер. — Убийца утешал свою жену. Позвольте мне спросить вас: когда вы арестовывали мистера Картрайта, сделал он какое-нибудь заявление?

— Нет. Он сказал, что хочет сначала поговорить со своим адвокатом.

— Но сказал он вам что-нибудь, что вы могли бы записать в своём служебном блокноте?

— Да, — ответил Калвер и перелистал листки блокнота. — Да, — повторил он с улыбкой. — Он сказал: «Но когда я уходил, он был ещё жив».

— «Когда я уходил, он был ещё жив», — повторил Флетчер. — Едва ли так мог сказать человек, который хотел скрыть, что он вообще был в доме убитого. Он не разделся, не лёг в постель, и он открыто признал, что был в доме Эллиота. — Калвер промолчал. — Когда вы привезли его в участок, взяли вы у него отпечатки пальцев?

— Да, конечно.

— Вы проделали ещё какие-нибудь процедуры? — спросил Флетчер.

— Что вы имеете в виду?

— Не играйте со мной в игры, — сказал Флетчер с лёгким раздражением. — Вы проделали ещё какие-нибудь процедуры?

— Да, — ответил Калвер. — Мы проверили у него под ногтями, нет ли там каких-нибудь признаков того, что он недавно выстрелил из пистолета.

— И были ли какие-нибудь признаки того, что мистер Картрайт недавно выстрелил из пистолета? — спросил Флетчер снова вполне дружелюбным тоном.

Калвер поколебался.

— Мы не смогли обнаружить остатков пороха у него на руках или под ногтями.

— Не смогли обнаружить остатков пороха у него на руках или под ногтями, — повторил Флетчер, обращаясь к присяжным.

— Да, но у него было два часа, чтобы вымыть руки и почистить ногти.

— Безусловно, шеф, и те же два часа, чтобы раздеться, лечь в постель, потушить свет и обдумать более убедительное заявление, чем: «Когда я уходил, он был ещё жив», — сказал Флетчер, снова обращаясь к присяжным; Калвер промолчал.

— Последний вопрос, мистер Калвер: нечто такое, что тревожит меня с тех пор, как я взялся вести это дело, особенно когда я вспоминаю о вашем тридцатишестилетнем опыте работы, из которых четырнадцать лет вы были начальником полиции. — Флетчер снова повернулся к Калверу. — Не приходило ли вам в голову, что убийство мог совершить кто-то другой?

— Нет никаких признаков, что кто-то другой входил в дом мистера Эллиота, кроме мистера Картрайта.

— Но ведь кто-то ещё был в это время в доме.

— Нет абсолютно никаких свидетельств того, что миссис Эллиот как-то замешана в этом преступлении.

— Нет никаких свидетельств? — повторил Флетчер. — Я надеюсь, шеф, что вы найдёте время заглянуть в суд и послушать, как я буду вести перекрёстный допрос миссис Эллиот, а присяжные решат, действительно ли нет никаких признаков того, что она как-то замешана в этом преступлении.

В зале поднялся шум; все разом стали говорить друг с другом.

Мистер Эбден вскочил на ноги.

— Я возражаю, ваша честь! Подсудимая — не миссис Эллиот.

Но его не было слышно в поднявшемся шуме. Судья застучал молоточком, а Флетчер медленно пошёл к своему месту.

Когда судье удалось навести какое-то подобие порядка, Флетчер сказал:

— У меня больше нет вопросов, ваша честь.

— У вас есть какие-нибудь свидетельства? — прошептал Нат, когда Флетчер сел.

— Не много, — ответил Флетчер. — Но я уверен, что, если миссис Эллиот убила своего мужа, она не будет толком спать, пока не начнёт давать свидетельские показания. Что же касается Эбдена, он несколько дней будет думать, что мне известно нечто такое, чего он не знает.

Когда Калвер сошёл со свидетельской площадки, Флетчер улыбнулся ему, но в ответ получил лишь холодный, пустой взгляд.

Судья посмотрел на обвинителя и защитника.

— Я думаю, на сегодня достаточно, джентльмены. Мы снова встретимся завтра в десять часов утра, когда мистер Эбден вызовет своего следующего свидетеля.

— Всем встать!

47

Когда на следующее утро судья вошёл в зал суда, только другой галстук показывал, что он вообще уходил из здания. Нат думал, сколько времени понадобится, чтобы прежний галстук появился во второй или даже в третий раз.

— Доброе утро, — сказал судья Кравиц, улыбнувшись присутствующим как доброжелательный священник, который собирается начать проповедь. — Мистер Эбден, — сказал он, — вы можете вызвать своего следующего свидетеля.

— Спасибо, ваша честь. Я вызываю детектива Петровского.

Флетчер внимательно смотрел на Петровского, когда тот шёл к свидетельской площадке. Он поднял правую руку и стал приносить присягу. Петровский был чуть выше минимального роста, требуемого для работы в полиции. Костюм тесно облегал его фигуру, но это объяснялось скорее телосложением борца, нежели избыточным весом. У него была квадратная челюсть, узкие глаза и губы с опущенными уголками. Один из помощников Флетчера узнал, что Петровского прочат на должность начальника полиции после того, как Калвер уйдёт на пенсию. У него была репутация человека, который делает всё по правилам, но ненавидит работу с бумагами и предпочитает посещать место преступления, а не сидеть за столом в участке.

— Доброе утро, капитан, — сказал прокурор штата, когда свидетель сел; Петровский кивнул, но не улыбнулся. — Для протокола назовите своё имя и должность.

— Фрэнк Петровский, старший детектив, полицейское управление города Хартфорда.

— Как давно вы работаете?

— Четырнадцать лет.

— Когда вы были назначены старшим детективом?

— Три года назад.

— Давайте вспомним, что произошло в ночь убийства. Как сказано в полицейском журнале, вы первым прибыли на место убийства.

— Да, — подтвердил Петровский. — В ту ночь я был старшим патрульным на дежурстве. Я заступил на дежурство в восемь часов вечера.

— Где вы находились в половине третьего ночи, когда вам позвонил начальник полиции?

— Я находился в патрульной машине и ехал расследовать взлом склада на Мэшем-стрит, когда дежурный сержант позвонил мне и от имени шефа приказал немедленно направляться к дому Ралфа Эллиота в Западном Хартфорде, чтобы расследовать возможное убийство. Я был в нескольких минутах езды от этого места, так что принял задание и на Мэшем-стрит отправил другую патрульную машину.

— И вы поехали прямо к дому Эллиота?

— Да, но по пути я позвонил по радио в участок и сообщил им, что мне нужна будет помощь судебно-медицинского эксперта и лучшего фотографа, какого можно будет поднять с постели в такой час.

— И когда вы прибыли в дом Эллиота, что вы обнаружили?

— Я удивился, что входная дверь открыта, а миссис Эллиот сидит на полу в холле. Она сказала мне, что нашла труп своего мужа в кабинете, и указала на другой конец коридора. Она добавила, что начальник полиции приказал ей ни к чему не прикасаться, поэтому входная дверь осталась открытой. Я сразу же прошёл в кабинет и убедился, что мистер Эллиот мёртв. Тогда я вернулся в холл и снял с миссис Эллиот показания, копия которых находится в распоряжении суда.

— Что вы сделали потом?

— Миссис Эллиот показала, что она спала, когда услышала внизу два выстрела, поэтому я и трое других полисменов вернулись в кабинет в поисках пуль.

— Вы их обнаружили?

— Да. Первую найти было легко, потому что, прострелив сердце мистера Эллиота, она застряла в деревянной панели за письменным столом. Вторую найти было труднее, но мы в конце концов обнаружили, что она попала в потолок над столом мистера Эллиота.

— Мог ли эти два выстрела сделать один и тот же человек?

— Это возможно, если стрелявший хотел создать впечатление, что происходила борьба или мистер Эллиот застрелился.

— Это часто бывает в случаях убийства?

— Часто преступник оставляет противоречивые улики, чтобы сбить с толку полицию.

— Но можете вы доказать, что обе пули были выпущены из одного и того же пистолета?

— Это на следующий день подтвердил специалист по баллистике.

— А были найдены на пистолете отпечатки пальцев?

— Да, — сказал Петровский. — Отпечаток ладони на рукоятке и отпечаток указательного пальца на курке.

— И смогли вы опознать эти отпечатки?

— Да. Оба они принадлежат мистеру Картрайту.

Зрители за спиной Флетчера начали шушукаться. Он постарался сделать вид, что не заметил такой же реакции присяжных. Через несколько секунд он что-то записал на чистом листке в своём блокноте. Судья несколько раз стукнул молоточком, призывая к порядку, и Эбден смог продолжать допрос.

— По входному отверстию от пули и по обожжённому участку тела на груди могли вы установить, на каком расстоянии находился убийца от своей жертвы?

— Да, — ответил Петровский. — Судебные эксперты установили, что убийца находился в четырёх или пяти футах от своей жертвы, и по углу, под которым вошла пуля, они могли определить, что оба мужчины стояли.

— Я возражаю, ваша честь, — сказал Флетчер, вставая. — Мы ещё должны доказать, что и один и другой выстрел сделал мужчина.

— Возражение принято.

— А когда вы собрали все улики, — продолжал Эбден, словно его даже не прерывали, — именно вы приняли решение арестовать мистера Картрайта?

— Нет, к тому времени уже появился шеф, и хотя дело вёл я, я попросил его взять показания у миссис Эллиот, чтобы удостовериться, что её версия случившегося не изменилась.

— Ну и как, изменилась она?

— Нет, во всех основных чертах она осталась прежней.

Флетчер подчеркнул слово «основных», употреблённое и Петровским, и его начальником. Он подумал: «Интересно, они хорошо отрепетировали — или это случайность?»

— И именно тогда вы решили арестовать обвиняемого?

— Да, такова была моя рекомендация, но решение принял шеф.

— Не шли ли вы на огромный риск, арестовывая кандидата на пост губернатора штата?

— Да, шли, и мы с шефом это обсудили. В любом расследовании важнее всего первые часы. А у нас был труп, две пули и свидетельница преступления. И я считал, что с моей стороны будет нарушением своего долга — не произвести арест только потому, что у нападавшей стороны могут быть влиятельные друзья.

— Я возражаю, ваша честь, это — предвзятое мнение, — заявил Флетчер.

— Возражение принято, — согласился судья. — Вычеркните это мнение из протокола. — Он повернулся к Петровскому и добавил: — Пожалуйста, капитан, придерживайтесь фактов. Меня не интересуют ваши мнения.

Петровский кивнул.

Флетчер повернулся к Нату.

— Мне кажется, что последняя фраза звучит так, как если бы её написал прокурор. — Он помолчал и заглянул в свой блокнот. — Фразы «нарушение долга», «в основных чертах» и «нападавшая сторона» были сказаны так, как будто Петровский их выучил наизусть. Но у него не будет возможности произносить фразы, выученные наизусть, когда я буду вести перекрёстный допрос.

— Спасибо, капитан, — сказал Эбден. — Ваша честь, у меня больше нет вопросов к детективу Петровскому.

— Вы хотите допросить свидетеля? — спросил судья, готовясь к ещё одному тактическому маневру.

— Да, безусловно, ваша честь, — ответил Флетчер; он остался сидеть, переворачивая листки своего блокнота. — Детектив Петровский, вы сообщили суду, что нашли на пистолете отпечатки пальцев моего клиента.

— Не только отпечатки пальцев, но и отпечаток ладони на рукоятке: это указано в отчёте судебной экспертизы.

— И вы также сказали, что, судя по вашему опыту, преступники часто оставляют противоречивые улики, чтобы надуть полицию.

Петровский кивнул, но ничего не ответил.

— Да или нет, капитан?

— Да, — сказал Петровский.

— Считаете ли вы, что мистер Картрайт — дурак?

Петровский поколебался, пытаясь сообразить, к чему ведёт Флетчер.

— Нет, я бы сказал, что он — очень умный человек.

— Считаете ли вы, что оставить отпечатки пальцев и отпечаток ладони на орудии убийства — это действия очень умного человека?

— Нет, но ведь мистер Картрайт — не профессиональный преступник и не рассуждает как профессиональный преступник. Непрофессионал часто впадает в панику, и тогда делает совсем элементарные ошибки.

— Например, роняет на пол пистолет, покрытый отпечатками своих пальцев, и выбегает из дома, оставив дверь распахнутой?

— Да, если учесть все обстоятельства дела, это меня не удивляет.

— Вы несколько часов допрашивали мистера Картрайта. Произвёл ли он на вас впечатление человека, который впадает в панику и убегает?

— Я возражаю, ваша честь, — сказал Эбден, поднимаясь со своего места. — Как может детектив Петровский ответить на этот вопрос?

— Ваша честь, детектив Петровский очень охотно высказал нам своё мнение об обычаях профессиональных и непрофессиональных преступников, так что я не вижу причин, почему он не может компетентно ответить на мой вопрос.

— Возражение отвергнуто, советник. Продолжайте.

Флетчер благодарно поклонился судье, встал, подошёл к свидетелю и остановился перед ним.

— Были ли на пистолете какие-нибудь другие отпечатки пальцев?

— Да, — ответил Петровский, нисколько не смущённый тем, что Флетчер близко подошёл к нему. — Там были отпечатки пальцев мистера Эллиота, но ведь это естественно, потому что пистолет принадлежал ему: он достал его из ящика своего стола, чтобы защититься.

— Но его отпечатки пальцев были на пистолете?

— Да.

— Вы проверили, были ли следы пороха у него под ногтями?

— Нет.

— Почему? — спросил Флетчер.

— Потому что нужны очень длинные руки, чтобы выстрелить в себя с расстояния в четыре фута.

Зрители засмеялись.

Флетчер подождал тишины и сказал:

— Но он, по крайней мере, мог сделать первый выстрел, когда пуля попала в потолок.

— Это мог быть и второй выстрел, — возразил Петровский.

Флетчер отвернулся от Петровского и подошёл к присяжным.

— Когда вы в первый раз допрашивали миссис Эллиот, как она была одета?

— На ней был халат; она объяснила, что, когда прозвучал первый выстрел, она спала.

— Ах да, припоминаю, — сказал Флетчер, возвращаясь к своему столу. Он поднял лист бумаги и прочёл: — «Когда миссис Эллиот услышала второй выстрел, она выбежала из спальни на верхнюю площадку лестницы».

Петровский кивнул.

— Пожалуйста, ответьте на вопрос, капитан: да или нет?

— Я не помню вопроса, — сказал сбитый с толку Петровский.

— Только когда она услышала второй выстрел, она выбежала из спальни на верхнюю площадку лестницы?

— Да, так она нам сказала.

— И, стоя там, она увидела, как мистер Картрайт выбежал из дома во входную дверь. Именно так? — спросил Флетчер, повернувшись и глядя в упор на Петровского.

— Да, так, — подтвердил Петровский, стараясь сохранять спокойствие.

— Капитан, вы сказали суду, что среди экспертов, которых вы вызвали себе на помощь, был полицейский фотограф.

— Да, это — обычная практика в таких делах, и все фотографии, сделанные в ту ночь, были представлены суду в качестве доказательств.

— Да, были, — Флетчер вернулся к своему столу и высыпал на него кучу фотографий из большого конверта; он выбрал одну из них и подошёл к свидетелю. — Это — одна из тех фотографий? — спросил он.

Петровский внимательно разглядел фотографию и посмотрел на штамп на оборотной стороне.

— Да.

— Охарактеризуйте присяжным эту фотографию.

— Это — фотография входной двери дома Эллиотов, сделанная с подъездной дорожки.

— Зачем именно эта фотография была представлена суду в качестве доказательства?

— Потому что она доказывает, что дверь действительно была оставлена открытой, когда убийца убежал из дома. На фото также виден длинный коридор, ведущий в кабинет мистера Эллиота.

— Да, конечно. Я должен был сам догадаться, — сказал Флетчер. — А кто это сидит, скорчившись, в коридоре? Это — миссис Эллиот?

Петровский вторично рассмотрел фотографию.

— Да, это — она. В это время она, кажется, успокоилась, так что мы решили её не тревожить.

— Как тактично! Так позвольте мне в заключение спросить вас, капитан: вы сообщили прокурору штата, что не вызвали «скорую помощь», пока не закончили своё расследование?

— Это верно. Иногда медики появляются на месте преступления ещё раньше полиции и переворачивают там всё вверх дном: меняют местами или даже уничтожают улики.

— Правда? — спросил Флетчер. — Но в данном случае этого не случилось, потому что после того, как миссис Эллиот позвонила начальнику полиции, вы в её дом прибыли первым.

— Да, я прибыл первым.

— Более чем похвально! Можете вы уточнить, сколько времени у вас отняла поездка до дома миссис Эллиот в Западном Хартфорде?

— Пять, может быть, шесть минут.

— Вы, должно быть, превысили скорость, приехав так быстро, — заметил Флетчер.

— Я включил сирену, да к тому же было два часа ночи, так что машин на улицах почти не было.

— Спасибо за объяснение, — поблагодарил Флетчер. — Ваша честь, у меня больше нет вопросов.

— Для чего вы всё это выясняли? — спросил Нат, когда Флетчер вернулся на своё место.

— Я рад, что вы этого не сообразили, — ответил Флетчер. — Будем надеяться, что и прокурор тоже не сообразил.

48

— Я вызываю свидетельницу Ребекку Эллиот.

Когда Ребекка вошла в зал, все, кроме Ната, повернулись к ней. Она медленно прошла по проходу; такого выхода ждёт актриса в любом сценарии. С того момента, как в восемь часов утра открыли двери, зал был набит битком. Первые три ряда были отгорожены, и только присутствие полисменов помешало публике их заполнить.

Флетчер огляделся вокруг. Начальник полиции Дон Калвер и детектив Петровский заняли свои места в первом ряду, сразу за столом прокурора штата. Без одной минуты десять оставались свободными только тринадцать мест.

Нат посмотрел на Флетчера, перед которым на столе лежала стопка блокнотов. Он увидел, что первая страница верхнего блокнота — чистая, и надеялся, что остальные страницы заполнены заметками. Вперёд выступил полисмен, который указал миссис Эллиот на свидетельскую площадку. Нат впервые взглянул на Ребекку. На ней было вдовье одеяние — модный чёрный костюм, застёгнутый доверху, и юбка на несколько дюймов ниже колен. Из драгоценностей, помимо обручального кольца, на ней были только жемчужные бусы. Флетчер взглянул на её левую кисть и сделал первую заметку у себя в блокноте. Заняв своё место, Ребекка повернулась к судье и робко улыбнулась. Он любезно кивнул. Затем она, запинаясь, принесла присягу. После этого она повернулась к присяжным, робко улыбнувшись и им. Флетчер заметил, что некоторые из них кивнули. Ребекка тронула рукой волосы, и Флетчер понял, где она провела большую часть предыдущего вечера. Прокурор всё предусмотрел. Флетчер подумал, что, если бы ещё до допроса Ребекки присяжным предложили вынести вердикт, они охотно приговорили бы к смертной казни не только его клиента, но и его самого.

Судья кивнул, и прокурор штата поднялся со своего места. На мистере Эбдене был чёрный костюм и строгий синий галстук — подходящий наряд, чтобы допрашивать даже непорочную богоматерь.

— Миссис Эллиот, — сказал он. — Все в этом суде знают, что вы перенесли и как горько вам вспоминать об этом. Позвольте мне заверить вас, что вопросы я буду задавать так, чтобы причинить вам как можно меньше боли, и я надеюсь, что вам не придётся давать показания дольше, чем необходимо.

— Особенно поскольку мы отрепетировали каждый вопрос по нескольку раз за последние месяцы, — пробормотал Флетчер; Нат попытался сдержать улыбку.

— Позвольте мне спросить вас, долго ли вы были замужем за вашим покойным мужем?

— Завтра будет семнадцатая годовщина со дня нашей свадьбы.

— Как вы собирались отпраздновать этот день?

— Мы собирались отметить его в ресторане гостиницы «Солсбери-Инн», где мы провели первую ночь нашего медового месяца, потому что я знала, что Ралф может оторвать лишь несколько часов от своей предвыборной кампании.

— Что показывает, как ответственно мистер Эллиот относился к своим общественным обязанностям, — заметил прокурор, подойдя к присяжным. — Миссис Эллиот, я вынужден вместе с вами вернуться к той ночи, когда ваш муж так трагично и безвременно погиб. — Ребекка слегка наклонила голову. — Вы не были в телестудии на дебатах вашего мужа с мистером Картрайтом в тот вечер. Можете вы объяснить, почему?

— Да, — сказала Ребекка, обращаясь к присяжным. — Ралф любил, чтобы я сидела дома и следила за дебатами по телевизору — и делала заметки, которые мы вместе могли бы потом обсудить. Он думал, что, если я буду в телестудии, на меня могут как-то повлиять люди, сидящие вокруг, особенно если они узнают, что я — жена кандидата.

— Это очень разумно, — похвалил Эбден.

Флетчер сделал пометку в блокноте.

— Не припоминаете ли вы в этих телевизионных дебатах что-нибудь особенное?

— Да, — Ребекка склонила голову. — Мне стало нехорошо, когда мистер Картрайт угрожающе сказал моему мужу: «Я всё-таки вас убью».

Она медленно подняла голову и взглянула на присяжных, а Флетчер сделал очередную пометку у себя в блокноте.

— И когда дебаты окончились, ваш муж вернулся домой в Западный Хартфорд?

— Да, я приготовила для него лёгкий ужин, и мы поели на кухне, потому что он иногда забывает… — она снова помедлила, — простите, забывал поесть, когда вёл свою предвыборную кампанию.

— Вы припоминаете что-нибудь особенное, что произошло во время этого ужина?

— Да, мы с ним обсудили мои заметки, и меня очень интересовали некоторые вопросы, поднятые им во время дебатов. — Флетчер перевернул страницу и сделал ещё одну пометку в блокноте. — Собственно говоря, именно во время ужина я поняла, что мистер Картрайт обвинил моего мужа в том, что тот подстроил последний вопрос.

— Как вы реагировали на это?

— Я была поражена, что кто-то может подумать, будто Ралф способен на такую низость. Но я была уверена, что зрители не поверят этому лживому обвинению и что вздорная вспышка мистера Картрайта только повысит шансы моего мужа выиграть голосование на следующий день.

— А после ужина что вы сделали? Легли спать?

— Нет, Ралф чувствовал, что ему не уснуть после телевизионных дебатов. — Она снова повернулась к присяжным. — Он сказал мне, что очень взволнован и что, в любом случае, он хочет ещё раз просмотреть текст своей речи с выражением согласия баллотироваться, поэтому я пошла спать, а он остался работать у себя в кабинете.

Флетчер сделал ещё одну пометку в блокноте.

— В котором это было часу?

— Около двенадцати.

— И после того, как вы уснули, какое следующее событие вы вспоминаете?

— Я проснулась от того, что услышала выстрел, но я была не уверена, действительно ли стреляли или это мне приснилось. Я включила свет и посмотрела на часы, которые стояли на моём ночном столике. Было чуть больше двух часов, и я, помню, удивилась, что Ралф ещё не лёг спать. Потом мне показалось, что я услышала чьи-то голоса, и я подошла к двери и слегка её приоткрыла. Тогда я услышала, что кто-то кричит на Ралфа. Я пришла в ужас, когда поняла, что это — Нат Картрайт. Он кричал во всю мочь и снова угрожал убить моего мужа. Я вышла из спальни на верхнюю площадку лестницы и тогда услышала второй выстрел. Через мгновение мистер Картрайт выбежал из кабинета, пробежал по коридору и выскочил во входную дверь.

— Вы погнались за ним?

— Нет, я была слишком напугана.

Флетчер сделал ещё одну пометку, а Ребекка продолжала:

— Я побежала вниз в кабинет Ралфа, опасаясь самого худшего. Первое, что я увидела, был мой муж: он лежал в углу комнаты, изо рта у него текла кровь. Тогда я взяла трубку телефона у него на столе и позвонила домой начальнику полиции Калверу.

Флетчер перевернул ещё одну страницу блокнота и продолжал писать не переставая.

— Боюсь, я его разбудила, но он сказал мне, что приедет как можно скорее и чтобы я ни к чему не прикасалась.

— После этого что вы сделали?

— Я вдруг вся похолодела, и мне показалось, что я теряю сознание. Я выползла в коридор и упала на пол. Следующее, что я помню, — это звук полицейской сирены на улице, и через несколько минут кто-то вбежал в открытую дверь. Ко мне склонился полисмен, он сказал, что он — детектив Петровский. Кто-то из его людей сварил мне чашку кофе, а потом он попросил меня описать, что случилось. Я рассказала ему всё, что помнила, но, боюсь, я говорила не очень связно. Я помню, что указала ему на кабинет Ралфа.

— Можете вы вспомнить, что произошло потом?

— Да, через некоторое время я снова услышала сирену, и в дом вошёл начальник полиции. Мистер Калвер довольно долго пробыл с детективом Петровским в кабинете моего мужа, а потом он вернулся ко мне и попросил меня рассказать всё снова. После этого он недолго оставался в доме, но я видела, что перед тем, как уехать, он серьёзно разговаривал с Петровским. О том, что мистер Картрайт арестован и ему предъявлено обвинение в убийстве моего мужа, я узнала только на следующее утро.

Ребекка залилась слезами. Прокурор вынул из кармана платок и подал миссис Эллиот.

— Точный удар, — оценил Флетчер. — Интересно, долго они это репетировали?

Он посмотрел на присяжных и увидел, что женщина во втором ряду тоже тихо плачет.

— Простите меня, что я вынудил вас всё это снова пережить, — сказал мистер Эбден. — Может быть, вы хотите попросить суд сделать перерыв, чтобы прийти в себя?

Флетчер хотел было выдвинуть возражение, но сообразил, какой будет ответ, потому что Эбден и миссис Эллиот явно разыгрывали заранее отрепетированный спектакль.

— Нет, не нужно, — ответила Ребекка. — Я хочу, чтобы это скорее кончилось.

— Да, конечно, миссис Эллиот. — Эбден посмотрел на судью. — У меня больше нет вопросов, ваша честь.

— Спасибо, мистер Эбден, — сказал судья. — Мистер Давенпорт, свидетельница ваша.

— Спасибо, ваша честь.

Флетчер вынул из кармана хронометр и положил его на стол перед собой. Затем он медленно поднялся со своего места. Он чувствовал, что глаза всех зрителей впились ему в затылок. Как он может допрашивать эту беззащитную праведницу? Он подошёл к свидетельской площадке и некоторое время молчал.

— Помня, через какие мучения вы прошли, я постараюсь не задерживать вас дольше, чем необходимо, миссис Эллиот, — мягко сказал Флетчер. — Но я должен задать вам несколько вопросов, поскольку мой клиент может быть приговорён к смертной казни на основании одних лишь ваших показаний.

— Да, конечно, — ответила Ребекка, пытаясь выглядеть мужественно и вытирая последние слёзы.

— Вы сказали суду, что у вас были хорошие отношения с мужем.

— Да, мы были очень привязаны друг к другу.

— Правда? — Флетчер снова помолчал. — И вы не были в телестудии на дебатах вашего мужа с мистером Картрайтом только потому, что муж попросил вас сидеть дома и следить за дебатами по телевизору, чтобы вечером вы могли их обсудить?

— Да, именно так, — ответила Ребекка.

— Понимаю. Но меня удивляет, что вы не сопровождали своего мужа ни на одно из его публичных выступлений в течение всех предыдущих нескольких месяцев. — Флетчер помолчал. — Ни днём ни вечером.

— Нет, сопровождала, честное слово! — возразила Ребекка. — Но, во всяком случае, вы должны помнить, что я должна была содержать дом и облегчать жизнь Ралфу, после того как он проводил долгие часы, ведя предвыборную кампанию.

— Вы сохранили свои заметки о его выступлениях?

— Нет, — ответила она, поколебавшись. — Мы их обсуждали, а потом я отдавала их Ралфу.

— И вы сказали суду, что вас очень волновали некоторые вопросы, поднятые во время его последних дебатов.

— Да.

— Могу я спросить: какие именно вопросы?

Ребекка снова поколебалась.

— Я точно не помню. Это ведь было несколько месяцев назад.

— Но ведь за всю кампанию это было единственное публичное выступление вашего мужа, за которым вы следили, миссис Эллиот, так что можно ожидать, что вы помните, что вас волновало. В конце концов, ваш муж хотел баллотироваться на пост губернатора, а вы, так сказать, — на пост первой леди.

— Да, нет, да: я думаю, кажется, вопрос о здравоохранении.

— Подумайте снова, миссис Эллиот, — сказал Флетчер, возвратившись к своему столу и взяв в руки блокнот. — Я тоже смотрел по телевизору эти дебаты — причём не из праздного любопытства, — и я был несколько удивлён, что во время дебатов вопрос о здравоохранении даже не поднимался. Может быть, вы обдумаете ваш последний ответ, потому что я вёл подробные заметки обо всех вопросах, поднятых во время этих дебатов.

— Я возражаю, ваша честь. Адвокат выступает здесь не в качестве свидетеля.

— Возражение поддержано. Держитесь своей темы, советник.

— Но была одна вещь, которая вас действительно обескуражила, — продолжал Флетчер. — Злостное нападение на вашего мужа, когда мистер Картрайт сказал по телевидению: «Я всё-таки вас убью».

— Да, это было ужасно, и весь мир это видел.

— Нет, миссис Эллиот, весь мир этого не видел, иначе я бы это тоже увидел. Это было сказано, когда передача уже окончилась.

— Значит, мой муж сказал мне об этом за ужином.

— Не думаю, миссис Эллиот. Я подозреваю, что вы даже не видели передачи, — точно так же, как вы не были ни на одном выступлении своего мужа.

— Нет, видела.

— Тогда, может быть, вы скажете присяжным, где происходило хоть одно выступление вашего мужа, на котором вы были во время его кампании, миссис Эллиот?

— Как я могу запомнить все его выступления? Мой муж начал свою кампанию больше года назад!

— Ну, мне будет довольно хотя бы одного раза.

Ребекка снова заплакала, но на этот раз время было выбрано не так удачно, и некому было подать ей платок.

— Хорошо, давайте рассмотрим эти слова: «Я всё-таки побью вас», — сказанные не в эфир в тот вечер перед голосованием. — Флетчер обратился к присяжным. — Мистер Картрайт не сказал: «Я всё-таки убью вас», — что действительно было бы ужасно; он сказал: «Я всё-таки побью вас», — и, как все поняли, это относилось к голосованию, которое должно было состояться на следующий день.

— Но он убил моего мужа! — воскликнула миссис Эллиот, впервые повысив голос.

— Есть ещё несколько вопросов, которые я должен задать, прежде чем мы решим вопрос, кто убил вашего мужа, миссис Эллиот. Но прежде позвольте мне вернуться к событиям того вечера. Посмотрев телевизионную передачу, которую вы сейчас не помните, и за ужином обсудив со своим мужем подробности передачи, которую вы не помните, вы пошли спать, а ваш муж вернулся в кабинет, чтобы поработать над своей речью с выражением согласия баллотироваться на пост губернатора.

— Да, именно так, — сказала Ребекка, глядя прямо на Флетчера.

— Но поскольку, согласно опросам общественного мнения, ваш муж был далеко позади мистера Картрайта, зачем работать над речью с согласием баллотироваться, если эту речь никогда не пришлось бы произнести?

— Он всё ещё был уверен, что выиграет голосование, особенно после вспышки мистера Картрайта, и…

— И что? — повторил Флетчер, но Ребекка промолчала. — Значит, вы оба знали что-то, чего мы все не знали, но я перейду к этому через минуту. Вы говорите, что вы легли спать около полуночи?

— Да, — сказала Ребекка ещё более запальчиво.

— А когда вас разбудил первый выстрел, вы посмотрели на часы, которые стояли на ночном столике?

— Да, и было чуть больше двух часов.

— Значит, вы сняли свои наручные часы, когда легли спать?

— Да, мои наручные часы по ночам хранятся вместе с моими драгоценностями в маленьком сейфе, который Ралф установил у себя в кабинете. В последнее время в округе было столько краж со взломом!

— Очень предусмотрительно с его стороны. И, по-вашему, вас разбудил первый выстрел?

— Да, я в этом уверена.

— Сколько времени прошло между первым и вторым выстрелом, миссис Эллиот? — Ребекка замялась. — Не торопитесь, миссис Эллиот, я не хочу, чтобы вы сделали ошибку, которую, как столько других ваших заявлений, потом придётся поправить.

— Я возражаю, ваша честь, моя клиентка не…

— Да, да, мистер Эбден, возражение принято. Последнее замечание должно быть вычеркнуто из протокола, — заявил судья и, повернувшись к Флетчеру, добавил: — Продолжайте держаться своей темы, советник.

— Постараюсь, ваша честь, — сказал Флетчер, не отрывая глаз от присяжных в надежде, что это замечание не будет вычеркнуто у них из памяти. — У вас было достаточно времени, чтобы обдумать свой ответ, миссис Эллиот? — Он снова подождал, прежде чем повторить вопрос: — Сколько времени прошло между первым и вторым выстрелом?

— Три, может быть, четыре минуты.

Флетчер улыбнулся мистеру Эбдену и, вернувшись к своему столу, поднял хронометр и положил его в карман.

— Когда вы услышали первый выстрел, миссис Эллиот, почему вы немедленно не позвонили в полицию? Зачем вы ждали три или четыре минуты, пока не услышали второй выстрел?

— Я уже сказала: потому что я не была абсолютно уверена, что услышала выстрел. Не забудьте, я в это время спала.

— Но вы открыли дверь спальни и ужаснулись, услышав, как мистер Картрайт кричит на вашего мужа и угрожает его убить. Так что вы должны были понять, что Ралфу угрожает серьёзная опасность. Почему же вы не закрыли дверь и сразу же не позвонили в полицию из спальни? — Ребекка посмотрела на Ричарда Эбдена. — Нет, миссис Эллиот, сейчас мистер Эбден не может вам помочь. И вообще-то это — не его вина, так как вы рассказали ему только половину того, что случилось.

— Я возражаю, — сказал Эбден, вставая.

— Поддерживаю возражение, — согласился судья. — Мистер Давенпорт, продолжайте допрос миссис Эллиот и не высказывайте своего личного мнения. Это — суд, а не зал заседаний Сената.

— Прошу прощения, ваша честь, но в данном случае я знаю ответ. Миссис Эллиот не позвонила в полицию, потому что опасалась, что первый выстрел сделал её муж.

— Я возражаю, — крикнул Эбден, вскакивая на ноги, в то время как некоторые зрители начали переговариваться.

Судья застучал молоточком, и в конце концов в зале воцарилась тишина.

— Нет, нет, — возразила Ребекка. — Нат так ужасно кричал на Ралфа, я была уверена, что выстрелил он.

— Тогда я снова спрашиваю: почему вы сразу же не позвонили в полицию? — повторил Флетчер, поворачиваясь к ней лицом. — Почему вы ждали три или четыре минуты, пока не услышали второй выстрел?

— Это произошло так быстро, у меня не было времени.

— Какое ваше любимое литературное произведение, миссис Эллиот? — тихо спросил Флетчер.

— Я возражаю, ваша честь. Какое это имеет отношение к делу?

— Возражение отвергнуто, — сказал судья. — У меня такое ощущение, что мы сейчас это узнаем.

— Именно так, ваша честь, — подтвердил Флетчер, не спуская глаз со свидетельницы. — Миссис Эллиот, позвольте мне заверить вас, что это — не трюк, я просто хочу, чтобы вы назвали суду ваше любимое литературное произведение.

— Не уверена, что у меня есть любимое произведение, — ответила она. — Но мой любимый писатель — Хемингуэй.

— Мой тоже, — сказал Флетчер, вынимая из кармана хронометр, и, повернувшись к судье, спросил: — Ваша честь, вы позволите мне ненадолго покинуть зал суда?

— Зачем, мистер Давенпорт?

— Чтобы доказать, что мой клиент не сделал первого выстрела.

Судья кивнул.

— Но ненадолго, мистер Давенпорт.

Флетчер нажал кнопку хронометра, положил его в карман и вышел из зала.

— Ваша честь, — сказал Эбден, поднимаясь со своего места, — я возражаю. Мистер Давенпорт превращает судебное разбирательство в цирк.

— Если окажется, что это так, мистер Эбден, я вынесу мистеру Давенпорту суровое порицание, когда он вернётся.

— Но, ваша честь, разве такое поведение справедливо по отношению к моей клиентке?

— Я думаю, что да, мистер Эбден. Как мистер Давенпорт напомнил суду, его клиенту грозит смертный приговор только на основании показаний вашей главной свидетельницы.

Мистер Эбден сел и начал совещаться со своими помощниками, в то время как зрители у него за спиной громко шушукались. Судья стучал пальцами по столу, поглядывая на часы, висевшие над входом для публики.

Ричард Эбден снова встал, а судья призвал зрителей к порядку.

— Ваша честь, я предлагаю освободить миссис Эллиот от дальнейшей дачи показаний на том основании, что адвокат больше не может продолжать перекрёстный допрос, поскольку он покинул зал суда без объяснения.

— Я удовлетворю ваше ходатайство, — сказал судья, улыбнувшись прокурору, — если мистер Давенпорт не вернётся через четыре минуты.

— Ваша честь, я должен… — продолжал прокурор, но в этот момент дверь отворилась, и Флетчер, войдя в зал, проследовал по проходу к свидетельской площадке; он дал миссис Эллиот книгу «По ком звонит колокол» и вручил судье свой хронометр.

— Ваша честь, я прошу суд официально отметить, как долго я отсутствовал?

Судья нажал кнопку хронометра и сказал:

— Три минуты и сорок девять секунд.

Флетчер снова повернулся к свидетельнице.

— Миссис Эллиот, у меня было достаточно времени, чтобы покинуть зал суда, пройти в библиотеку на другой стороне улицы, найти полку с романами Хемингуэя, взять книгу, записать её на свою библиотечную карточку и вернуться в зал суда, — и у меня ещё в запасе одиннадцать секунд. А вы за это время не успели вернуться в свою спальню, набрать 911 и попросить помощи, когда, как вы предполагали, вашему мужу угрожала смертельная опасность? Вы просто знали, что именно ваш муж произвёл первый выстрел, и опасались того, что он сделал.

— Но если бы даже я так думала, — возразила Ребекка, потеряв самообладание, — только второй выстрел имеет значение, потому что именно он убил Ралфа. Может быть, вы забыли, что первая пуля попала в потолок; или вы считаете, что мой муж почему-то застрелился?

— Нет, не считаю, — сказал Флетчер. — Но, может быть, вы теперь расскажете суду, что именно вы сделали, когда услышали второй выстрел.

— Я вышла на верхнюю площадку лестницы и увидела, как мистер Картрайт выбежал из дома.

— Он вас видел?

— Нет, он только оглянулся и исчез.

— Едва ли, миссис Эллиот. Я думаю, он ясно вас видел, когда спокойно прошёл мимо вас по коридору.

— Он не мог пройти мимо меня, потому что я была на верхней площадке лестницы.

— Я согласен, что он не мог бы вас видеть, если бы вы находились на верхней площадке лестницы, — сказал Флетчер, вернувшись к своему столу и выбрав из пачки фотографию, которую протянул свидетельнице. — Как вы видите на этой фотографии, того, кто вышел из кабинета вашего мужа и прошёл по коридору, невозможно увидеть с верхней площадки лестницы. — Он помолчал, чтобы присяжные оценили сказанное, а затем продолжил: — Нет, миссис Эллиот, вы не стояли на верхней площадке лестницы, вы находились в коридоре, когда мистер Картрайт вышел из кабинета вашего мужа; и если вы хотите, чтобы я попросил судью прервать судебное заседание и позволить присяжным побывать в вашем доме и удостовериться в правильности вашего заявления, я охотно выполню это пожелание.

— Ну, я могла быть несколько ниже на лестнице.

— Вы не были на лестнице, вы были в коридоре, и вы были не в халате, как утверждали, а в синем платье: в этом платье вы провели вечер у друзей и поэтому, естественно, не видели телевизионных дебатов.

— Я была в халате, и это доказывает фотография.

— Да, есть фотография, — подтвердил Флетчер, вернувшись к своему столу, — которую я охотно представляю как вещественное доказательство номер сто двадцать два, ваша честь.

Судья, прокурор и представители прокуратуры начали листать дело, а Флетчер подал Ребекке копию фотографии.

— Вот, — сказала она, — всё, как я говорю: я сижу в коридоре в халате.

— Да, миссис Эллиот: эту фотографию сделал полицейский фотограф. Но мы её увеличили, и на ней все подробности видны яснее. Ваша честь, я хотел бы представить эту фотографию как вещественное доказательство.

— Я возражаю, ваша честь, — воскликнул мистер Эбден, вскакивая с места. — У нас не было возможности изучить эту фотографию.

— Эта фотография, мистер Эбден, была в вашем распоряжении несколько месяцев, — напомнил ему судья. — Ваше возражение отвергается.

— Пожалуйста, внимательно рассмотрите фотографию, — попросил Флетчер, отойдя от миссис Эллиот и вручив увеличенную фотографию прокурору штата; судебный секретарь раздал по одной копии этой фотографии всем присяжным.

Флетчер повернулся к Ребекке.

— Пожалуйста, скажите суду, что вы на ней видите.

— Я сижу в коридоре в халате.

— Верно, а что на вашем левом запястье и на шее?

Ребекка побледнела.

— Я думаю, что это ваши наручные часы и ваши жемчужные бусы, — Флетчер ответил на собственный вопрос. — Помните? Часы и бусы, которые вы заперли в сейф перед тем, как лечь спать, потому что в округе в последнее время было много краж со взломом. — Флетчер повернулся к начальнику полиции Калверу и детективу Петровскому, сидевшим в первом ряду. — Это, как объяснил нам капитан Петровский, — одна из тех элементарных ошибок, которые так часто делают непрофессиональные преступники. — Флетчер обернулся и, взглянув на Ребекку, добавил: — Может быть, вы забыли снять часы и бусы, миссис Эллиот, но вы не забыли снять платье. — Флетчер облокотился на перила скамьи присяжных и произнёс без всякого выражения: — Потому что вы это сделали только тогда, когда убили своего мужа.

Несколько зрителей разом поднялись, и судья застучал молоточком, пока не установилась тишина. Тогда прокурор штата громко сказал:

— Я возражаю. Каким образом то, что миссис Эллиот не сняла часы, доказывает, что она убила своего мужа?

— Я согласен с вами, мистер Эбден, — поддержал его судья и, повернувшись к Флетчеру, добавил: — Это — квантовый скачок, советник.

— Тогда я охотно проведу прокурора штата по всей истории шаг за шагом, ваша честь. — Судья кивнул. — Когда мистер Картрайт подошёл к дому мистера Эллиота, он услышал спор между мистером Эллиотом и его женой. После того как он постучал, дверь открыл мистер Эллиот, а миссис Эллиот не было видно. Я готов поверить, что она побежала вверх по лестнице, чтобы подслушать, что произойдёт внизу. Но когда раздался первый выстрел, она спустилась в коридор и услышала звуки ссоры между её мужем и моим клиентом. Через три или четыре минуты мистер Картрайт спокойно вышел из кабинета, прошёл по коридору мимо миссис Эллиот и открыл входную дверь. Поэтому, когда позже ночью его допрашивали, он сказал полиции, что она была одета в декольтированное синее платье и что на ней были жемчужные бусы. Если присяжные рассмотрят фотографию миссис Эллиот, то, если я не ошибаюсь, они увидят, что на ней — те же самые жемчужные бусы, что и сейчас. — Ребекка тронула рукой свои бусы, а Флетчер продолжал: — Но вы не обязаны верить словам моего клиента, миссис Эллиот, вот — ваше собственное заявление. — Он перевернул страницу обвинительного дела и прочёл: — «Я вбежала в кабинет, увидела, что мой муж лежит в углу, и позвонила в полицию».

— Это верно: я позвонила домой мистеру Калверу, он уже это подтвердил.

— Но почему вы сначала позвонили начальнику полиции?

— Потому что мой муж был убит.

— Но, миссис Эллиот, как вы показали детективу Петровскому через несколько минут после смерти вашего мужа, вы увидели, что ваш муж лежит в углу кабинета, а у него изо рта течёт кровь, и сразу же позвонили начальнику полиции.

— Да, именно так.

Флетчер повернулся к присяжным.

— Если бы я увидел, что моя жена лежит в углу комнаты, а у неё изо рта течёт кровь, я бы прежде всего попытался выяснить, жива ли она ещё, а если жива, то не звонил бы в полицию, а вызвал бы «скорую помощь». А вы даже не попытались вызвать «скорую помощь», миссис Эллиот. Почему? Потому что вы уже знали, что ваш муж мёртв.

В зале снова поднялся шум, а репортёры, не искушённые в стенографии, лихорадочно старались успеть всё записать.

— Миссис Эллиот, — продолжал Флетчер, когда судья перестал стучать молоточком, — позвольте мне повторить слова, которые вы недавно сказали, когда вас допрашивал прокурор штата. — Флетчер взял со стола свой блокнот и начал читать: — «Я вдруг вся похолодела, и мне показалось, что я теряю сознание. Я выползла в коридор и упала на пол». — Флетчер положил блокнот на стол, посмотрел на миссис Эллиот и сказал: — Вы всё ещё не позаботились выяснить, жив ли ваш муж, но вам и не нужно было это выяснять, потому что вы знали, что он мёртв; в конце концов, ведь это вы его убили.

— Но почему же они не нашли следов пороха у меня на халате? — закричала Ребекка под стук молоточка судьи.

— Потому что, когда вы убили своего мужа, то были не в халате, миссис Эллиот, а всё ещё в декольтированном синем платье, которое надели в тот вечер. Только после того, как вы убили Ралфа, вы побежали наверх, чтобы переодеться в ночную сорочку и халат. Но, к сожалению, детектив Петровский включил сирену, превысил разрешённую скорость и приехал к вам через шесть минут, поэтому вы кинулись вниз по лестнице, забыв снять часы и бусы. И, что ещё хуже, не имея времени закрыть входную дверь. Если бы, как вы утверждаете, мистер Картрайт убил вашего мужа, первое, что вы бы сделали, это закрыли входную дверь, чтобы он не мог вернуться и избавиться от вас как от опасной свидетельницы. Но детектив Петровский, будучи человеком долга, приехал слишком быстро, и, как он нам сказал, его даже удивило, что входная дверь открыта. Непрофессиональные преступники часто впадают в панику, и тогда они делают элементарные ошибки, — повторил Флетчер почти шёпотом, — потому что, когда мистер Картрайт прошёл мимо вас по коридору, вы побежали в кабинет, подняли пистолет и поняли, что это для вас — превосходная возможность избавиться от мужа, презираемого вами много лет. Выстрел, который услышал мистер Картрайт, отъезжая от дома, действительно был выстрелом, убившим вашего мужа, но спустил курок не мистер Картрайт, а вы. А мистер Картрайт обеспечил вам идеальное алиби и решение всех ваших проблем. — Он помолчал и, обернувшись к присяжным, добавил: — Если бы вы не забыли снять часы и бусы, прежде чем сбежать вниз по лестнице, закрыли входную дверь и потом вызвали «скорую помощь», а не полицию, моему клиенту грозила бы смертная казнь.

— Я его не убивала!

— Тогда кто его убил? Это не мог быть мистер Картрайт, потому что он ушёл из вашего дома до того, как прозвучал второй выстрел. Я думаю, вы помните его слова, сказанные на допросе начальнику полиции: «Когда я ушёл, он был ещё жив». И, кстати сказать, мистер Картрайт, вернувшись домой, не счёл нужным переодеться.

Флетчер снова обратился к присяжным, но они теперь смотрели на миссис Эллиот.

Она закрыла лицо руками и прошептала:

— Это Ралфа нужно судить. Он виновен в собственной смерти.

Как ни решительно пытался судья призвать собравшихся к порядку, ему потребовалось немало времени, чтобы добиться тишины в зале. Флетчер подождал, пока все успокоились, и спросил:

— Как это возможно, миссис Эллиот? Ведь, в конце концов, именно капитан Петровский указал, что очень трудно выстрелить в самого себя с расстояния четырёх футов.

— Он заставил меня это сделать.

Эбден вскочил на ноги.

— Я возражаю, ваша честь, свидетельница…

— Возражение отвергнуто, — твёрдо сказал судья Кравиц. — Сядьте, мистер Эбден, и оставайтесь сидеть. — Судья повернулся к свидетельнице. — Что вы имеете в виду, миссис Эллиот, говоря, что он заставил вас это сделать?

Ребекка повернулась к судье, который посмотрел на неё с некоторым сочувствием.

— Ваша честь, Ралф отчаянно хотел выиграть выборы — он хотел этого добиться любой ценой. А после того как Нат ему сказал, что Льюк покончил с собой, он понял, что у него нет ни одного шанса стать губернатором. Он расхаживал по комнате, повторяя: «Я всё равно тебя побью», — а потом щёлкнул пальцами и сказал: «Я знаю, что нужно сделать, и ты мне поможешь».

— Что он имел в виду?

— Сначала я сама не поняла, и он стал на меня кричать. Он сказал: «Нет времени спорить, иначе он уедет, и мы никогда не сможем его обвинить. Так что ты сделаешь вот что. Прежде всего, ты выстрелишь мне в плечо, а потом позвонишь начальнику полиции и скажешь ему, что ты была в спальне, когда услышала первый выстрел. Ты кинулась вниз и услышала второй выстрел, а потом ты увидела Картрайта, который выбежал из дома».

— Но как вы согласились на этот возмутительный план?

— Я не согласилась, — ответила Ребекка. — Я сказала ему, что Нат не сделал мне ничего дурного, и если он хочет, то пусть сам и стреляет, потому что я не хочу в этом участвовать.

— Ну и что он на это сказал?

— Он сказал, что не может выстрелить сам, потому что полиция это определит, а если это сделаю я, никто не сможет ничего доказать.

— Но всё-таки непонятно, почему вы на это согласились.

— Я не согласилась, — тихо ответила Ребекка. — Я сказала ему, что не хочу это делать. Тогда Ралф схватил пистолет и пригрозил: «Если ты этого не сделаешь, то у меня есть только один выход: я застрелю тебя. — Я пришла в ужас, а он добавил: — Я скажу, что тебя убил Нат Картрайт, когда ты пыталась защитить меня, и мне все будут ещё больше сочувствовать, если я буду играть роль убитого горем вдовца. — Он засмеялся и добавил: — Не думай, что я побоюсь это сделать. — Потом он вынул платок и сказал: — Оберни платком руку, чтобы не осталось отпечатков пальцев». — Ребекка некоторое время помедлила, а потом прошептала: — Я подняла пистолет и направила его на плечо Ралфа, но когда спускала курок, то зажмурила глаза, а когда их открыла, Ралф лежал в углу. Мне не нужно было проверять, чтобы понять, что он мёртв. Я впала в панику, уронила пистолет, побежала наверх и позвонила начальнику полиции, точь-в-точь как мне сказал Ралф. Потом я начала раздеваться, но только я надела халат, как услышала сирену. Я посмотрела в окно и увидела, что на подъездную дорожку въезжает полицейская машина. Я сбежала вниз, но полисмены уже входили в дом, и у меня не было времени закрыть входную дверь. Я опустилась на пол в коридоре, и ко мне подошёл капитан Петровский.

Она наклонила голову и разрыдалась, — и на этот раз её рыдания были искренними, а не отрепетированными. Зрители начали громко обсуждать показания Ребекки.

Флетчер повернулся к прокурору, который совещался со своими помощниками. Он не пытался их поторопить, но вернулся и занял своё место рядом с Натом. Через некоторое время Эбден встал и обратился к судье:

— Ваша честь…

— Да, мистер Эбден?

— Штат снимает обвинение с мистера Картрайта. — Он помолчал. — Что же до моего личного отношения, — добавил он, повернувшись к Нату и Флетчеру, — то, понаблюдав за вами во время процесса, я жду не дождусь, когда вы будете выступать друг против друга.

Зрители разразились аплодисментами, и поднялся такой шум, что не было слышно, как судья приказал освободить обвиняемого, распустил присяжных и объявил, что судебное заседание закрыто.

Нат нагнулся к Флетчеру и прокричал:

— Благодарю вас, — а потом добавил: — Этих двух слов, конечно, недостаточно, но я — ваш должник на всю жизнь. Однако вряд ли я смогу когда-нибудь достойно вас отблагодарить. Тем не менее — спасибо.

Флетчер улыбнулся.

— Клиенты, — сказал он, — разделяются на две категории: одни — это те, которых вы надеетесь больше никогда не увидеть, а другие — те, кто остаётся вашими друзьями на всю жизнь.

Су Лин подошла к мужу и обняла его.

— Слава Богу! — воскликнула она.

— Достаточно губернатора, — заметил Флетчер; Нат и Су Лин впервые за несколько недель улыбнулись. Прежде чем Нат успел ответить, Люси подошла к отцу и сказала:

— Хорошо сработано, папа! Я горжусь тобой.

— Нат, — представил Флетчер, — это моя дочь Люси; она ещё недостаточно взрослая, чтобы голосовать за вас, но будь она… — Он оглянулся вокруг. — Но где та, которая затеяла весь этот сыр-бор?

— Мама — дома, — ответила Люси. — Ведь ты сказал ей, что пройдёт ещё добрая неделя, пока мистер Картрайт начнёт давать показания.

— Верно, — согласился Флетчер.

— Пожалуйста, передайте мою благодарность вашей жене, — попросила Су Лин. — Мы всегда будем помнить, что именно Энни убедила вас стать защитником моего мужа. Может быть, мы скоро соберёмся все вместе, и…

— Только после выборов, — твёрдо сказал Флетчер. — Потому что я ещё надеюсь, что хотя бы один член моей семьи будет голосовать за меня. — Он помолчал и, повернувшись к Нату, добавил: — Вы знаете, почему я так старался выиграть ваше дело?

— Вы не могли вынести мысли о том, чтобы провести ещё несколько недель, сражаясь с Барбарой Хантер, — ответил Нат.

— Что-то вроде этого, — улыбнулся Флетчер.

Флетчер хотел подойти и пожать руки представителям обвинения, но застыл на месте, увидев, что Ребекка Эллиот всё ещё сидит на свидетельской площадке, ожидая, пока зал суда опустеет. Она наклонила голову и выглядела одинокой и потерянной.

— Я знаю, в это трудно поверить, — признался Флетчер. — Но мне её жалко.

— Мне тоже, — отозвался Нат. — Потому что одно очевидно: Ралф Эллиот, безусловно, готов был убить свою жену, поскольку думал, что это поможет ему выиграть выборы.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ОТКРОВЕНИЕ

49

На следующий после процесса день Флетчер сидел в своём кабинете в Сенате и читал утренние газеты.

— Какие неблагодарные твари! — воскликнул он, передавая дочери газету «Хартфорд Курант».

— Тебе нужно было бросить его на произвол судьбы, чтоб его поджарили на электрическом стуле, — сказала Люси, просмотрев результаты последнего опроса общественного мнения.

— Ты выражаешься со своим обычным изяществом и очарованием, — отметил Флетчер. — Наверно, я зря потратил деньги на твоё обучение в Хочкисе, не говоря уже о том, сколько мне будет стоить Вассар.

— Может быть, я не пойду учиться в Вассар, папа, — тихо произнесла Люси.

— Ты об этом хотела со мной поговорить? — спросил Флетчер.

— Да, папа, потому что хотя в Вассаре мне и предложили место, может быть, я не смогу его занять.

Флетчер никогда не мог понять, шутит Люси или нет. Но коль скоро она попросила увидеться с ней в служебном кабинете и ничего не сообщать Энни, он подумал, что, наверно, она говорит вполне серьёзно.

— В чём дело? — спросил он, глядя прямо на неё.

Люси отвела глаза, наклонила голову и сказала:

— Я беременна.

Флетчер помолчал, собираясь с мыслями.

— От Джорджа? — в конце концов спросил он.

— Да.

— Ты собираешься выйти за него замуж?

Люси помедлила, чтобы обдумать вопрос, а потом ответила:

— Нет. Я обожаю Джорджа, но я в него не влюблена.

— Но ты позволила ему тебя соблазнить.

— Это не совсем так, — сказала Люси. — Дело было в субботу вечером, после выборов старосты класса, и, наверно, мы оба чересчур много выпили. Честно говоря, мне надоело, что меня называют невинной старостой. Если уж терять невинность, то лучше всего с Джорджем, особенно после того как он признался, что он — тоже девственник. В конце концов, я даже не уверена, кто кого соблазнил.

— А что об этом думает Джордж? Ведь это — и его ребёнок. Он показался мне вполне серьёзным юношей, особенно учитывая его чувства к тебе.

— Он ещё ничего не знает об этом.

— Ты ему не сказала? — изумлённо спросил Флетчер.

— Нет.

— А как насчёт твоей матери?

— Ей тоже не сказала, — повторила она. — Ты — единственный человек, который об этом знает. — На этот раз она посмотрела ему прямо в глаза и добавила: — Скажем прямо, мама, наверно, была ещё девственна, когда вышла за тебя замуж.

— Да, и я — тоже. Но, надеюсь, ты скажешь об этом маме до того, как это станет всем видно?

— Ничего не станет видно, если я сделаю аборт.

Флетчер немного помолчал, а затем спросил:

— А ты действительно хочешь сделать аборт?

— Да, папа, но, пожалуйста, пока не говори маме, потому что она не поймёт.

— Я не уверен, что и я понимаю.

— Ты — сторонник права женщин делать или не делать аборт, но только не тогда, когда дело касается твоей дочери? — спросила Люси.

* * *

— Это недолго продлится, — сказал Нат, поглядев на заголовок в газете «Хартфорд Курант».

— Что не продлится? — спросила Су Лин, наливая ему вторую чашку кофе.

— Мой перевес на семь пунктов. Через несколько недель избиратели даже не будут помнить, кого из нас судили.

— Я думаю, она будет помнить, — сказала Су Лин, глядя через плечо мужа на фотографию Ребекки Эллиот, сходящей по ступеням суда. — Почему она вообще вышла за него замуж?

— Слава Богу, что я не женился на Ребекке, — ответил Нат. — Вспомни: если бы Эллиот не списал мою работу и тем самым не помешал мне поступить в Йель, мы бы с тобой никогда не встретились.

— Жаль, что я больше не могу родить ребёнка, — сдавленным голосом произнесла Су Лин. — Мне так недостаёт Льюка.

— Знаю. Но я никогда не буду жалеть, что побежал наверх на тот самый холм в то самое время в тот самый день.

— И я не жалею, что побежала по неправильной трассе, — сказала Су Лин, — потому что я тебя люблю. Но я бы охотно пожертвовала своей жизнью, чтобы спасти Льюка.

— Подозреваю, что это можно сказать обо всех родителях, в том числе и о твоей матери: она всем пожертвовала ради тебя, и поэтому она не заслуживает, чтобы с ней обращались так жестоко.

— Не волнуйся о моей матери. Вчера я её навестила, и прачечная была полна грязных стариков, которые принесли ещё более грязное бельё в надежде, что она держит наверху массажный салон.

Нат рассмеялся.

— Она говорит, что, если тебя выберут губернатором, она откроет сеть прачечных по всему штату под девизом: «Стирайте своё грязное бельё на людях».

— Я всегда знал, что у меня есть особая причина стремиться стать губернатором, — сказал Нат, вставая из-за стола.

— А кто сегодня будет иметь честь тебя слушать? — спросила Су Лин.

— Добрые люди Нью-Кейнана.

— Так когда ты вернёшься домой?

— Наверно, вскоре после полуночи.

— Как вернёшься, разбуди меня, — попросила Су Лин.

* * *

— Привет, Люси! — сказал Джимми, входя в приёмную кабинета её отца. — Великий муж у себя?

— Да, — ответила Люси, поднимаясь со стула.

Джимми взглянул на неё: показалось ему, или она действительно плакала? Флетчер молчал, пока Джимми не закрыл дверь.

— Доброе утро, Джимми! — Он отодвинул газету в сторону, но так, что фотография Ребекки была у него перед глазами.

— Думаешь, её арестуют? — спросил Джимми.

Флетчер посмотрел на фотографию Ребекки.

— Вряд ли у них есть иной выбор, но если бы я был присяжным, я бы голосовал за её оправдание, потому что, по-моему, её рассказ вполне правдоподобен.

— Да, но ведь ты знаешь, на что был способен Эллиот, а присяжные этого не знают.

— Но я почти слышу, как он говорит: «Если ты этого не сделаешь, то у меня есть только один выход: я застрелю тебя, и не думай, что я побоюсь это сделать».

— Интересно, остался бы ты работать в фирме «Александер, Дюпон и Белл», если бы туда не поступил Эллиот?

— Таковы превратности судьбы! — сказал Флетчер, как будто думая о чём-то другом. — Ну, так что у тебя на сегодня назначено для меня?

— Сегодня мы проведём день в Мэдисоне.

— Стоит ли Мэдисон целого дня? — спросил Флетчер. — Это же насквозь республиканский округ!

— Именно поэтому я хочу с ним покончить, пока ещё остаётся несколько недель до выборов, — сказал Джимми, — хотя, как это ни парадоксально, их голоса никогда не влияли на общий исход выборов.

— Голоса — это голоса, — сказал Флетчер.

— Но не в данном случае, — ответил Джимми. — Потому что, хотя весь штат голосует с помощью электроники, Мэдисон остаётся единственным исключением. Это один из последних округов во всей стране, где избиратели предпочитают карандашом ставить крестики на бюллетенях.

— Но от этого их голоса не становятся менее действительными, — сказал Флетчер.

— Верно, но в прошлом эти голоса оказывались бесполезными, потому что в Мэдисоне подсчёт начинается только утром после голосования, когда общий итог уже оглашён. Так что голосование в Мэдисоне всегда было фарсом; но это — одна из традиций, которую добрые жители Мэдисона не хотят пожертвовать на алтарь современной техники.

— И ты всё ещё хочешь, чтобы я провёл там целый день?

— Да, потому что, если большинство будет меньше пяти тысяч, Мэдисон неожиданно сделается самым важным городом в штате.

— Ты думаешь, что голоса могут распределиться почти поровну, когда, судя по опросам, Буш имеет рекордное преимущество перед Клинтоном?

— Но Клинтон каждый день откалывает кусочки от этого преимущества, так что бог знает кто в конце концов окажется в Белом доме, — или, если на то пошло, в губернаторском особняке в Коннектикуте.

Флетчер промолчал.

— Ты, кажется, сегодня чем-то озабочен, — заметил Джимми. — Хочешь ещё что-то со мной обсудить?

* * *

— Кажется, Нат выиграет с большим перевесом, — произнесла Джулия, читая утреннюю газету.

— Какой-то британский премьер-министр[72] однажды сказал, что «неделя — это в политике очень долгий срок», а до наших выборов остаётся ещё целых несколько недель, — отметил Том.

— Если Нат станет губернатором, ты потеряешь всякий интерес к работе. После всего, что вы пережили, возвращение в банк Фэйрчайлда — Рассела будет для тебя большим разочарованием.

— По правде говоря, я потерял всякий интерес к банку, когда Рассел слился с Фэйрчайлдом.

— Но ты скоро станешь председателем правления крупнейшего банка в штате.

— Только если Нат проиграет выборы.

Джулия отложила газету.

— Не понимаю.

— Нат попросил меня, если он их выиграет, стать у него начальником губернаторского персонала.

— Но кто тогда будет председателем правления банка?

— Разумеется, ты, — ответил Том. — Все знают, что ты лучше всех с этим справишься.

— Но банк Фэйрчайлда никогда не назначит женщину председателем правления. Он для этого слишком традиционен.

— Мы живём в последнем десятилетии двадцатого века, Джулия, и благодаря тебе почти половина наших клиентов — женщины. Что же до членов правления, не говоря уже о сотрудниках, в моё отсутствие большинство из них считает, что ты — уже председатель правления.

— Но если Нат проиграет выборы, он будет вправе ожидать, что станет председателем правления, а ты будешь его заместителем: в этом случае вопрос будет чисто академическим.

— Я не уверен, — возразил Том. — Не забудь, что Джимми Овермен, старший сенатор от Коннектикута, уже объявил, что на будущих выборах не будет добиваться переизбрания, и тогда Нат станет явным претендентом на его место. Кто бы из них ни стал губернатором, я уверен, что проигравший поедет в Вашингтон в качестве сенатора от нашего штата. Подозреваю, что через какое-то время Нат и Флетчер будут баллотироваться друг против друга на пост президента страны.

— Ты уверен, что я справлюсь с работой? — тихо спросила Джулия.

— Нет, — сказал Том. — Чтобы стать президентом, ты должна быть уроженкой Соединённых Штатов.

— Балда! Я имела в виду не пост президента страны, а пост председателя правления банка.

— Я это знал уже в тот день, когда мы встретились. Я только боялся, что ты не будешь считать меня человеком, который достоин быть твоим мужем.

— О, мужчины так медленно соображают! — воскликнула Джулия. — Я решила, что выйду за тебя замуж ещё в тот вечер, когда мы пришли в гости к Нату и Су Лин.

Том открыл рот, но ничего не сказал.

— Ах, насколько иначе сложилась бы моя жизнь, если бы другая Джулия Киркбридж решила то же самое, — добавила она.

— Не говоря уже о моей жизни, — сказал Том.

50

Флетчер взглянул вниз на приветствовавшую его толпу и с воодушевлением помахал ей. В этот день он уже произнёс в Мэдисоне семь речей — на улицах, на площадях, перед библиотекой, — но даже он был удивлён тем, какой приём ему оказали на последнем митинге в городской ратуше.

На огромном полотнище, протянутом над сценой, жирными красными и синими буквами было написано: «ПРИДИТЕ И ПОСЛУШАЙТЕ ПОБЕДИТЕЛЯ!» Местный председатель демократической партии сказал ему, что независимый мэр Мэдисона Поль Холборн оставил этот плакат после того, как на прошлой неделе в этом же зале выступил с речью Нат Картрайт. Холборн был мэром Мэдисона четырнадцать лет, и не за то его всё время переизбирали, что он безрассудно тратил деньги налогоплательщиков.

Когда, окончив свою речь, Флетчер сел, то почувствовал, как адреналин пульсирует у него в крови, а когда все стали стоя аплодировать, это была явно не та подготовленная овация, какая бывает, когда группа партийных подёнщиков вскакивает и начинает хлопать, едва лишь кандидат произнесёт последнюю фразу. В данном случае публика вскочила на ноги одновременно с такими подёнщиками. Флетчер только хотел бы, чтобы Энни была здесь и всё это видела.

Председатель партии поднял руку Флетчера и провозгласил в микрофон:

— Леди и джентльмены, представляю вам будущего губернатора Коннектикута!

И тут Флетчер впервые по-настоящему в это поверил. Согласно общенациональным опросам общественного мнения, на президентских выборах Билл Клинтон шёл вровень с Джорджем Бушем, а независимый кандидат Росс Перо подрывал шансы республиканского кандидата. Это должно было идти на пользу Флетчеру. Он только надеялся, что четырёх недель будет достаточно, чтобы восстановить равенство с Натом, который сейчас опережал его с преимуществом в четыре пункта.

Потребовалось полчаса, чтобы зал опустел, и к этому времени Флетчер уже пожал сотни протянутых рук. Удовлетворённый председатель партии проводил его до автомобильной стоянки.

— У вас нет водителя? — спросил он с некоторым удивлением.

— Люси урвала вечер, чтобы пойти в кино, Энни — на каком-то благотворительном мероприятии, Джимми председательствует на вечере по сбору средств, а отсюда до Хартфорда — меньше пятидесяти миль, так что я решил, что сам справлюсь, — объяснил Флетчер, садясь за руль.

Он отъехал от ратуши и впервые в этот день расслабился. Но, проехав всего несколько сотен ярдов, он стал думать о Люси, как всегда случалось, когда он оставался один. Перед ним стоял трудный выбор. Должен ли он сказать Энни, что Люси беременна?

* * *

У Ната был частный обед с четырьмя местными промышленниками. Они могли сделать крупные пожертвования в фонд его предвыборной кампании. Они ясно дали понять, чего ожидают от республиканского губернатора, и хотя они не во всём разделяли его либеральные взгляды, но для них важнее всего было не допустить, чтобы губернатором стал демократ.

Уже после полуночи Эд Чемберс из компании «Чемберс Фуд» сказал, что, может быть, кандидату пора ехать домой и хорошо выспаться. Нат уже давно не высыпался.

Когда на деловой встрече наступал такой момент, Том тут же вставал, соглашался с этим предложением и уходил искать пальто Ната. Нат, со своей стороны, выглядел так, как будто его уволакивали против его воли; он пожимал руки хозяевам и говорил, что не может даже надеяться выиграть выборы без их поддержки. Хотя в этот вечер такие слова могли показаться мелкой лестью, они имели то преимущество, что были правдой.

Все четверо проводили Ната до его машины, и пока Том вёл машину, Нат включил последние известия. Четвёртым сюжетом была речь Флетчера в Мэдисоне, и местный репортёр выделил некоторые пункты — в частности, о необходимости дежурств граждан в жилых кварталах; эту идею Нат пропагандировал уже несколько месяцев. Нат начал ворчать, что это — явный плагиат, но Том напомнил ему, что он сам тоже заимствовал некоторые предложения Флетчера, касающиеся нововведений в реформе образования.

Нат выключил новости, когда синоптик предупредил, что из-за гололёда на дорогах будет скользко. Нат моментально уснул. Том тоже предвкушал, как он выспится. У них не ожидалось никаких официальных встреч до десяти часов утра, когда им предстояло присутствовать на первом из семи богослужений, которые закончатся вечерней службой в соборе Святого Иосифа.

Он знал, что Флетчер Давенпорт должен совершить такой же круг почёта в другой части штата. К концу кампании не останется такого богослужения, на котором кандидаты не преклонят колени, снимут обувь или наденут шляпы, чтобы доказать, что они оба — богобоязненные граждане. Даже если это — не их конфессия, они, по крайней мере, продемонстрируют свою готовность стоять, сидеть или становиться на колени перед Творцом.

Том решил не включать последние известия в час ночи: он не видел смысла будить Ната, чтобы ещё раз услышать то же самое.

Они оба пропустили короткое экстренное сообщение.

* * *

«Скорая помощь» приехала через несколько минут. Прежде всего медики вызвали пожарную машину. Они сообщили, что водитель прижат к баранке, но нет никакой возможности открыть дверцу без использования ацетиленовой горелки. Нужно работать очень быстро, чтобы успеть выволочь раненого из смятой машины живым.

Только когда на компьютер, находившийся в полицейском участке, были переданы номерные знаки машины, полицейские поняли, кого они пытаются спасти. Они понимали, что сенатор вряд ли был пьян, поэтому решили, что он заснул за рулём. На асфальте не было никаких следов того, что машина шла юзом, и она не сталкивалась ни с какой другой машиной.

Медики радировали в больницу, и когда там узнали, кто именно попал в аварию, дежурный врач решил вызвать Бена Ренуика. Вообще-то Ренуика как главного хирурга не полагалось будить, если под рукой был другой хирург, который мог сделать ту же операцию.

— Сколько человек было в машине? — спросил Ренуик.

— Сенатор был один, — последовал ответ.

— Какого чёрта он сам вёл машину в такой час ночи? — риторически пробормотал Ренуик. — Насколько он пострадал?

— Несколько переломов, в том числе сломано три ребра и левый голеностопный сустав, — ответил дежурный врач. — Но меня больше беспокоит потеря крови. Потребовался почти час, чтобы вытащить его из покорёженной машины.

— Ладно, соберите операционную группу и будьте готовы к тому времени, как я приеду. Я позвоню миссис Давенпорт. — Он помедлил. — Точнее, — сказал он, — я позвоню обеим миссис Давенпорт.

* * *

Энни стояла на пронизывающем ветру перед приёмным покоем больницы, когда увидела, что к ним на полной скорости мчится машина «скорой помощи» в сопровождении полицейских мотоциклистов. Хотя Флетчер всё ещё был без сознания, ей позволили держать его безжизненную руку, когда его на каталке везли в операционную. Увидев, в каком он состоянии, Энни не поверила, что кто-то может его спасти.

Зачем она пошла на этот дурацкий благотворительный вечер, когда ей полагалось быть в Мэдисоне вместе с мужем? Когда она ездила с Флетчером, она всегда везла его домой. Зачем она уступила его настояниям, что он охотно сам поведёт машину? Он сказал, что в пути у него будет время подумать, — к тому же, добавил он, это ведь очень недалеко. Когда он съехал с дороги, то был всего в пяти милях от дома.

Рут Давенпорт приехала в больницу через несколько минут после Энни и сразу же стала выяснять всё, что возможно. Поговорив с дежурным администратором, Рут смогла заверить Энни в одном:

— Флетчера будет оперировать сам Бен Ренуик. Он — лучший хирург в штате.

Чего она не сказала Энни, так это того, что Ренуика поднимали с постели только тогда, когда было очень мало шансов спасти пациента.

Затем приехала Марта Гейтс. Рут повторила ей всё, что выяснила. Она подтвердила, что у Флетчера сломаны три ребра и лодыжка и разорвана селезёнка, но больше всего врачей беспокоила большая потеря крови.

— Но, конечно, в такой больнице, как «Сент-Патрик», есть достаточный банк крови, чтобы справиться с этой проблемой.

— Да, обычно так. Однако у Флетчера самая редкая группа крови — AB, резус-фактор — отрицательный. А когда в прошлом месяце в Нью-Лондоне на шоссе 95 опрокинулся школьный автобус и у водителя и его сына оказалась кровь этой группы, Флетчер настоял, чтобы всю эту кровь отсюда сразу же отправили в Нью-Лондон. И у нас ещё не было времени восполнить эту потерю.

Зажглась дуговая лампа и осветила вход в больницу. Рут поглядела в окно и сказала:

— Приехали стервятники. Энни, я думаю, тебе нужно с ними поговорить. Это, возможно, — единственный шанс найти донора для твоего мужа.

* * *

Когда Су Лин встала в воскресенье утром, то решила не будить Ната до последнего момента: в конце концов, она ведь не знала, когда он лёг в постель.

Она села на кухне, сварила кофе и начала просматривать утренние газеты. Жители Мэдисона, кажется, хорошо приняли речь Флетчера, и последние опросы показывали, что разрыв между ним и Натом сократился ещё на один пункт: преимущество Ната теперь составляло три процента.

Су Лин отхлебнула кофе и отодвинула газету. Она всегда включала телевизор, чтобы узнать прогноз погоды. Ещё до того, как включился звук, на экране появилась Энни Давенпорт. Су Лин подумала: «Интересно, почему она стоит перед фасадом больницы „Сент-Патрик“? Может быть, Флетчер собирается объявить о каком-то нововведении в области здравоохранения?» Через минуту она уже знала, в чём дело. Она побежала вверх по лестнице, чтобы разбудить Ната и сообщить ему новость. Удивительное совпадение! Или вовсе не совпадение? Как научный работник Су Лин мало верила в совпадения. Но сейчас у неё не было времени над этим задуматься.

Сонный Нат выслушал Су Лин, и сон с него мгновенно слетел. Он быстро надел вчерашний костюм и не стал ни бриться, ни принимать душ. Одевшись, он сбежал вниз, а ботинки стал надевать только в машине. Су Лин уже сидела за рулём, включив двигатель. Как только Нат захлопнул дверь, машина сразу же тронулась с места.

Радио всё ещё было включено на непрерывные суточные новости, и Нат слушал последний бюллетень, пытаясь завязать шнурки на ботинках. Репортёр на месте событий сообщил последнее: сенатору Давенпорту делают искусственное дыхание, и если не найдётся человека, который может дать пациенту четыре пинты крови AB, резус-фактор — отрицательный, врачи опасаются за его жизнь.

За двенадцать минут они доехали до больницы «Сент-Патрик». Су Лин нещадно превышала скорость; правда, в воскресенье утром на улицах было очень мало машин. Пока Су Лин искала место для стоянки, Нат побежал в больницу.

Он увидел Энни в конце коридора и позвал её. Она обернулась, удивлённо посмотрела на него и подумала: «Почему он бежит»?

— Я приехал, как только услышал, — прокричал Нат, всё ещё на бегу, но все три женщины продолжали смотреть на него, как кролики, попавшие в луч света автомобильных фар. — У меня та же группа крови, что у Флетчера, — выпалил Нат, останавливаясь перед Энни.

— У вас группа AB, резус-фактор — отрицательный?

— Да, — ответил Нат.

— Слава Богу! — воскликнула Марта.

Рут сразу же бросилась в отдел интенсивной терапии и вернулась в сопровождении Бена Ренуика.

— Мистер Картрайт, — он протянул Нату руку. — Меня зовут доктор Ренуик, и я…

— Старший консультант больницы, я знаю о вас, — Нат пожал протянутую руку.

— Наш медбрат готов взять у вас кровь.

— Ну, так начнём, — сказал Нат, снимая пиджак.

— Сначала нам нужно сделать несколько анализов.

— Валяйте!

— Но боюсь, мистер Картрайт, чтобы спасти сенатора Давенпорта, нам нужно взять у вас по крайней мере три пинты крови, а для этого вы должны подписать несколько бумаг в присутствии юриста.

— Зачем юриста? — спросил Нат.

— Потому что есть шанс, что у вас будут неприятные побочные эффекты, и уж точно вы очень ослабеете, и может оказаться, что вам придётся провести несколько дней в больнице.

— На что только не идёт Флетчер, чтобы помешать мне вести предвыборную кампанию!

Все три женщины впервые за этот день улыбнулись, а Ренуик повёл Ната к себе в кабинет. Нат обернулся, чтобы что-то сказать Энни, и увидел, что с ней — Су Лин.

— А теперь мне остаётся решить ещё одну проблему, — сказал Ренуик, садясь за свой стол и перебирая несколько бумаг.

— Я подпишу всё что угодно.

— Эту бумагу вы не можете подписать, — сказал хирург.

— Почему?

— Потому что это — бюллетень для заочного голосования, а я больше не уверен, за кого из вас двоих буду голосовать.

51

— Потеря трёх пинт крови как будто не сделала мистера Картрайта анемичным, — отметила дежурная медсестра, положив перед доктором Ренуиком данные обследования.

— Возможно, нет, — сказал Ренуик. — Но для сенатора Давенпорта это было чертовски важно: ему спасли жизнь.

— Верно, — согласилась медсестра. — Но я предупредила сенатора, что, несмотря на предвыборную кампанию, ему придётся пробыть в больнице ещё недели две.

— Не думаю. Он наверняка потребует, чтобы его выписали через неделю.

— Возможно, — вздохнула медсестра. — Но как я могу этому помешать?

— Никак, — ответил Ренуик, перевернув папку, лежащую перед ним, обложкой вниз, чтобы медсестра не могла прочесть имена Натаниэля и Питера Картрайтов, написанные на ней. — Пожалуйста, устройте мне приём для них обоих.

— Да, доктор, — ответила медсестра и вышла из комнаты.

Как только дверь за ней закрылась, Бен Ренуик ещё раз прочёл содержимое папки. Последние три дня он только об этом и думал.

Уходя вечером домой, он запер папку в свой личный сейф. В конце концов, лишние несколько дней ничего не изменят в деле, которое он хотел обсудить с этими двумя людьми и которое оставалось в тайне последние сорок три года.

* * *

Нат был выписан из больницы в четверг вечером, и никто из персонала больницы не ожидал, что Флетчер останется в больнице на уикенд, хотя его мать пыталась убедить его, чтобы он как следует отдохнул. Он напомнил ей, что до выборов остаётся всего две недели.

Бен Ренуик продолжал напряжённо думать, что ему делать, — точно так же, как думал доктор Гринвуд сорок три года назад, но доктор Ренуик пришёл к противоположному выводу: он чувствовал, что обязан сказать правду.

Два политических противника договорились встретиться в кабинете доктора Ренуика во вторник в шесть часов Уфа. Это было единственное время перед выборами, когда у них обоих в расписании выдалось свободное время.

* * *

Нат прибыл первым, потому что у него на девять часов утра была назначена поездка в Уотербери.

Флетчер приковылял в кабинет доктора без двух минут шесть, досадуя, что Нат пришёл до него.

— Как только сниму гипс, — сказал он, — я дам вам ногой под зад.

— Вам не следует так говорить с доктором Ренуиком после того, что он для вас сделал, — улыбнулся Нат.

— Почему? — спросил Флетчер. — Он влил в меня вашу кровь, и теперь я — только наполовину тот, что был раньше.

— Вы ошибаетесь, — возразил Нат. — Вы — вдвое тот, что были раньше, но всё ещё половина меня.

— Дети, дети! — воскликнул доктор, неожиданно поняв всё значение этих слов. — Я хочу обсудить с вами кое-что посерьёзнее.

Флетчер и Нат замолчали, услышав, каким тоном доктор сделал им замечание.

Доктор Ренуик встал из-за стола, отпер сейф, вынул оттуда папку и положил её на стол.

— Несколько дней я думал, как мне преподнести вам эти конфиденциальные сведения. — Он постучал пальцем по папке. — Я этого никогда бы не узнал, если бы сенатор не попал в аварию, которая чуть не стоила ему жизни, и мне не пришлось сравнить данные, касающиеся вас обоих. — Флетчер и Нат молча посмотрели друг на друга. — Даже вопрос о том, сообщить ли вам об этом обоим вместе или порознь, имел этическое значение, и, во всяком случае, по этому вопросу теперь вы знаете, что я решил. — Флетчер и Нат молча посмотрели на доктора. — У меня есть лишь одна просьба — чтобы то, что я вам скажу, осталось тайной, разве что вы оба захотите — повторяю, оба, — предать это гласности.

— Я не возражаю, — Флетчер повернулся к Нату.

— Я тоже, — сказал Нат. — Во всяком случае, сейчас со мной мой адвокат.

— Даже если это повлияет на исход выборов? — спросил доктор, оставив без внимания легкомысленную шутку Ната; оба кандидата кивнули. — Вы должны ясно понять: то, что я собираюсь вам раскрыть, — это не то, что могло произойти или даже что весьма вероятно, — нет, это — несомненный факт.

Доктор раскрыл папку и взглянул на свидетельство о рождении и свидетельство о смерти.

— Сенатор Давенпорт и мистер Картрайт! — произнёс он, словно обращаясь к людям, которых он раньше никогда не встречал. — Я должен сообщить вам, что после тщательной проверки и перепроверки образцов ваших ДНК, у меня не осталось никаких сомнений, что вы — не только родные братья, — он помедлил, снова взглянув на свидетельство о рождении, — но и дизиготные[73] близнецы.

Доктор Ренуик замолчал, ожидая, пока до Флетчера и Ната дойдёт значение того, что он сказал.

Нат вспомнил дни своего детства, когда ему нужно было искать в словаре значение незнакомых слов. Флетчер первым нарушил молчание:

— Это значит, что мы — не однояйцевые близнецы?

— Правильно, — подтвердил доктор Ренуик. — Предположение, что близнецы всегда должны быть друг на друга неотличимо похожи, всегда было выдумкой романтических писателей.

— Но это не объясняет… — начал Нат.

— Если вы захотите знать ответы на другие вопросы, — сказал доктор Ренуик, — в том числе на вопрос о том, кто ваши подлинные родители и каким образом вы оказались разделены, — я охотно дам вам возможность изучить на досуге эту папку.

Доктор Ренуик постучал пальцами по папке перед собой.

Последовало долгое молчание. Наконец Флетчер сказал:

— Мне не нужно изучать содержимое этой папки.

Настала очередь доктора Ренуика выразить удивление.

— Нет ничего такого, чего я бы не знал о мистере Картрайте, — объяснил Флетчер, — в том числе подробности трагической смерти его брата.

Нат кивнул.

— Мама всё ещё хранит фотографию, на которой мы оба лежим рядом с её кроватью в больничной палате, и она часто говорит о том, кем мог бы стать Питер, если бы он выжил. — Нат помолчал и взглянул на Флетчера. — Она гордилась бы человеком, который спас жизнь своего брата. Но у меня есть один вопрос, — обратился он к доктору Ренуику. — Я должен спросить, знает ли миссис Давенпорт, что Флетчер — не её сын.

— Насколько мне известно, нет, — ответил доктор Ренуик.

— Почему вы так уверены? — спросил Флетчер.

— Потому что среди многих данных, которые есть в этой папке, есть письмо доктора Гринвуда, который принял роды у обеих ваших матерей. Он оставил указания, что сведения из этой папки могут быть обнародованы только в том случае, если относительно вашего рождения возникнут разногласия, которые могут повредить репутации больницы. И в этом письме указывается, что, помимо доктора Гринвуда, есть только один человек, который знает правду.

— Кто это? — разом спросили Нат и Флетчер.

Доктор Ренуик немного помедлил и перевернул следующую страницу.

— Некая мисс Хезер Никол, но поскольку её, как и доктора Гринвуда, давно уже нет в живых, никто не может это подтвердить.

— Это была моя нянька, — сказал Флетчер, — и, насколько я помню, она на что угодно пошла бы, чтобы угодить моей матери. — Он повернулся к Нату. — Однако я всё-таки хотел бы, чтобы мои родители никогда об этом не узнали.

— Я тоже. Какой смысл причинять нашим родителям ненужные мучения? Если миссис Давенпорт узнает, что Флетчер — не её сын, а моя мать — что Питер остался жив и у неё отняли возможность воспитать обоих сыновей, подумать страшно, в каком они будут смятении и горе.

— Я согласен, — произнёс Флетчер. — Моим родителям сейчас уже около восьмидесяти, так что зачем воскрешать призраки прошлого? — Он помедлил. — Хотя, признаюсь, мне очень любопытно, насколько иначе могла бы сложиться наша жизнь, если бы я оказался в твоей люльке, а ты — в моей, — добавил он, взглянув на Ната.

— Мы этого никогда не узнаем, — ответил Нат. — Но одно несомненно…

— Что именно? — спросил Флетчер.

— Я всё-таки был бы следующим губернатором Коннектикута.

— Почему ты в этом так уверен? — спросил Флетчер.

— У меня было преимущество на старте, и это преимущество сохраняется. В конце концов, я прожил на свете на шесть минут дольше, чем ты.

— Это крохотное преимущество я наверстал уже через час.

— Дети, дети! — снова воскликнул доктор Ренуик; он закрыл папку, и оба брата посмотрели на него. — Значит, вы согласны, что любое свидетельство о вашем родстве следует уничтожить, чтобы потом никогда к нему не возвращаться?

— Мы согласны, — без колебаний сказал Флетчер.

— И никогда к нему не возвращаться, — повторил Нат.

Доктор открыл папку и сначала достал оттуда свидетельства о рождении, которые затем вложил в прибор для разрезания бумаги. Нат и Флетчер молча смотрели, как одно за другим исчезают доказательства их родства. За свидетельствами о рождении последовало трёхстраничное письмо от 11 мая 1949 года, подписанное доктором Гринвудом. Исчезло ещё несколько других внутрибольничных документов — все от 1949 года. Доктор Ренуик продолжал всё уничтожать, пока перед ним не осталась пустая папка, на которой было написано: «Натаниэль и Питер Картрайты». Доктор разорвал папку на несколько кусочков, и последние доказательства исчезли в приборе.

Флетчер встал и пожал руку своему брату.

— Увидимся в губернаторском особняке!

— Безусловно! — сказал Нат, обнимая его. — Первым делом я закажу пандус для инвалидных колясок, чтобы ты мог регулярно меня навещать.

— Ладно, мне пора идти, — сказал Флетчер, поворачиваясь, чтобы подать руку доктору Ренуику. — Мне нужно выиграть выборы.

Он заковылял к двери, стараясь дойти до неё раньше Ната, но тот вскочил и открыл для брата дверь.

— Меня с детства учили, что нужно открывать двери женщинам, престарелым и инвалидам, — объяснил Нат.

— И можешь к этому списку прибавить будущих губернаторов, — парировал Флетчер.

— Ты читал мою статью о льготах для нетрудоспособных? — спросил Нат.

— Нет, — ответил Флетчер. — Меня никогда не волновали непрактичные идеи, которые нельзя воплотить в законодательство.

— Знаешь, я буду жалеть только об одном, — сказал Нат, когда они оба были уже в коридоре и доктор Ренуик не мог их услышать.

— О чём же? — спросил Флетчер.

— Как замечательно было бы расти с таким братом, как ты!

52

Предсказание доктора Ренуика оправдалось. В уикенд сенатора Давенпорта выписали из больницы, и через две недели никто бы не поверил, что всего месяц назад он был при смерти.

Когда до выборов оставалось лишь несколько дней, Билл Клинтон вырвался вперёд на общенациональных президентских выборах, а Росс Перо по-прежнему забирал очки президента Буша. Нат и Флетчер продолжали разъезжать по штату в темпе, которому могли бы позавидовать олимпийские спортсмены. Ни один из них не ждал, что другой вызовет его на публичные дебаты, и когда одна из местных телевизионных компаний предложила им провести три такие встречи, оба сразу же согласились.

Все признали, что в первой дуэли Флетчер проявил себя лучше, и опросы общественного мнения это подтвердили: Флетчер вырвался вперёд. Нат сразу же сократил свои поездки по штату и провёл несколько часов в телевизионной студии, где его натаскивали его сотрудники. Это помогло, и даже местные демократы признали, что второй раунд Нат выиграл и теперь стал опережать своего соперника в опросах.

Оставался ещё один раунд, на котором оба кандидата так горели желанием не сделать ошибки, что дебаты были скучными и окончились ничейным результатом, или, как выразилась Люси, «внулевую». Ни один кандидат не был обескуражен, узнав, что конкурирующая телевизионная станция во время этих дебатов передавала футбольный матч, который смотрели в десять раз больше телезрителей. На следующий день опросы показали, что обоих кандидатов поддерживают сорок шесть процентов избирателей, при том, что восемь процентов избирателей ещё не приняли решения.

— Где они были последние полгода? — спросил Флетчер, глядя на цифру 8 %.

— Не все так увлекаются политикой, как ты, — предположила Энни за завтраком. Люси кивнула в знак согласия.

Флетчер нанял вертолёт, а Нат взял напрокат самолёт, принадлежащий банку, чтобы передвигаться по штату из конца в конец в течение последних семи дней. Ко дню выборов число неуверенных избирателей снизилось до шести процентов, прибавив каждому из противников по одному пункту. К концу недели, кажется, не осталось ни единого торгового центра, завода, вокзала, ратуши, больницы или даже улицы, где бы они ни побывали, и в конце концов оба согласились, что победителем станет тот, чья политическая машина в день выборов будет работать исправнее. Никто не понимал этого лучше, чем Том и Джимми, но и они не могли придумать ничего нового по сравнению с тем, что уже сделали или к чему подготовились, и им оставалось лишь гадать о том, что именно может пойти вкривь и вкось в последнюю минуту.

Для Ната день выборов был сплошным мельканием аэропортов и главных улиц: он старался до окончания голосования в восемь часов вечера побывать во всех городах, в которых была взлётно-посадочная полоса. Как только его самолёт приземлялся, он бежал ко второй машине в кортеже, который мгновенно срывался с места и со скоростью семьдесят миль в час мчался в город, где замедлял скорость до десяти миль в час, и Нат начинал махать рукой всем, кто проявлял к нему хоть какой-то интерес. Затем на главной улице он выходил из машины и беседовал с жителями, после чего снова мчался в аэропорт и летел в следующий город.

Флетчер провёл своё последнее утро в Хартфорде, стараясь обеспечить себе голоса в ключевом городе штата, после чего сел в вертолёт, чтобы посетить наиболее густонаселённые демократические округа. Позже, уже вечером, комментаторы даже обсуждали, кто из них лучше использовал последние часы. Оба кандидата приземлились в хартфордском аэропорту Брейнард через несколько минут после того, как закрылись избирательные участки.

Обычно в таких случаях кандидаты делали всё возможное, чтобы избежать встречи, но когда Нат и Флетчер приземлились, они сразу же направились навстречу друг другу.

— Сенатор, — сказал Нат, — мне нужно будет поговорить с вами рано утром, чтобы обсудить некоторые поправки к вашему законопроекту об образовании, прежде чем я его подпишу.

— Завтра к этому времени законопроект станет законом, — ответил Флетчер. — Как губернатор я намерен сделать его первым актом своей исполнительной власти.

Оба кандидата увидели, что их ближайшие помощники отошли в сторону, чтобы не мешать беседе, и поняли, что их шутливый разговор не имеет смысла, если его никто не слышит.

— Как Люси? — спросил Нат. — Надеюсь, её проблема улажена.

— Откуда ты об этом знаешь? — удивился Флетчер.

— Пару недель назад сведения об этом просочились к одному из моих помощников. Я дал ему понять, что если он ещё раз поднимет этот вопрос, то больше не будет членом моей команды.

— Спасибо, — поблагодарил Флетчер, — потому что я всё ещё ничего не сказал Энни. — Он помолчал. — Люси провела несколько дней в Нью-Йорке у Логана Фицджеральда, а потом вернулась домой, чтобы быть со мной во время кампании.

— К сожалению, я не мог видеть, как она растёт: всё-таки я её дядя. Жаль, что у меня нет дочери.

— Мне кажется, она охотно променяла бы меня на тебя, — сказал Флетчер. — Я даже увеличил ей карманные расходы в обмен на обещание не напоминать мне всё время, какой ты замечательный.

— Я не говорил тебе, что, после того как ты вмешался, когда тот бандит захватил класс мисс Хадсон в хартфордской школе, Льюк повесил твою фотографию на стенку в своей спальне и так её и не снял; передай от меня наилучшие пожелания моей племяннице.

— Передам. Но предупреждаю тебя, что, если ты победишь, она на год отложит своё поступление в колледж, чтобы подать заявление об устройстве к тебе на работу в качестве интерна, и она уже дала мне понять, что, если я стану губернатором, ко мне она работать не пойдёт.

— Ну, так я жду не дождусь, когда она поступит ко мне на службу, — ответил Нат.

К кандидатам подошли их помощники и сказали, что, наверно, им пора идти.

— Что вы собираетесь делать сегодня вечером? — спросил Флетчер, улыбнувшись.

— Если кто-нибудь из нас явно одержит победу к полуночи, его противник позвонит ему и признает своё поражение.

— Ладно, — ответил Флетчер. — Надеюсь, вы знаете мой номер телефона?

— Буду ждать вашего звонка, сенатор, — сказал Нат.

Кандидаты пожали друг другу руки, и их кортежи разъехались в разные стороны.

Обоих кандидатов сопровождали полицейские мотоциклисты. Им были даны ясные указания: если ваш кандидат победит, вы охраняете нового губернатора; если он проиграет, у вас будет свободный уикенд.

Но ни у кого не оказалось свободного уикенда.

53

В машине Нат сразу же включил радио. Ранние опросы общественного мнения показывали, что Билл Клинтон выиграл президентские выборы и президент Буш, видимо, ещё до полуночи признает своё поражение. Жизнь, отданная служению обществу, год предвыборной кампании, день выборов — и его политическая карьера стала сноской в учебниках истории.

— Вот вам демократия, — грустно заметит впоследствии президент Буш.

Другие опросы по всей стране показывали, что, по-видимому, не только Белый дом, но также Сенат и Палата представителей Конгресса перейдут под контроль демократов. Обозреватель компании «Си-Би-Эс» Дан Разер сообщил, что в нескольких регионах результаты — почти равные. «Например, в Коннектикуте на выборах губернатора демократы и республиканцы идут нога в ногу, и опросы проголосовавших избирателей не дают возможности определить, кто победил. А теперь — слово нашему собственному корреспонденту в Литл-Роке,[74] он находится перед домом губернатора Клинтона…»

Нат выключил радио, когда его маленький кортеж из трёх машин остановился перед домом. Его встретили две телевизионные камеры, один радиожурналист и пара газетчиков (в отличие от Арканзаса, где первых слов новоизбранного президента ожидали больше сотни телевизионных камер и бесчисленные радиожурналисты и газетные репортёры). Перед дверью стоял Том.

— Знаю, — сказал Нат, входя в дом. — Демократы и республиканцы идут нога в ногу. Так когда мы услышим окончательный итог?

— Первые результаты мы ожидаем примерно через час, — ответил Том. — Если они будут из Бристоля, то там обычно побеждают демократы.

— Да, но каким большинством? — спросил Нат, идя на кухню, где Су Лин уставилась в телевизор, а от плиты шёл запах горелого мяса.

* * *

Флетчер стоял перед телевизором, смотря, как Клинтон приветствует толпу с балкона своего дома в Арканзасе. Одновременно он слушал сообщение Джимми. Когда Флетчер впервые встретился с арканзасским губернатором на съезде демократической партии в Нью-Йорке, он считал, что у Клинтона нет ни одного шанса. Подумать только, что всего лишь в прошлом году после победы Америки в войне в Персидском заливе Буш был самым популярным президентом в американской истории!

— Не Клинтон выиграл, — сказал Флетчер, — а Буш проиграл.

Он смотрел, как Клинтон и Хиллари обнимаются, а рядом стоит растерянная двенадцатилетняя девочка. Он вспомнил о Люси, которая только что сделала аборт, и представил, что сообщение об этом появилось бы на первых страницах всех газет, если бы он баллотировался не в губернаторы, а в президенты. Флетчер подумал: «Как бы Челси[75] справилась с этой проблемой?»

Люси вбежала в комнату.

— Мы с мамой приготовили твои любимые блюда. — Он улыбнулся её юношеской пылкости. — Варёная кукуруза с маслом, спагетти с томатным соусом и, если до полуночи ты победишь, крем-брюле.

— Только не всё одновременно! — взмолился Флетчер и повернулся к Джимми, который с тех пор, как вошёл в дом, непрерывно висел на телефоне. — Когда ты ожидаешь первых результатов?

— Очень скоро, — ответил Джимми. — Бристоль гордится тем, что он обычно раньше других объявляет итоги голосования по своему округу, и если в нём ты получишь преимущество в три или четыре процента, считай, что ты победил.

— А если меньше трёх процентов?

— Тогда нам будет туго, — ответил Джимми.

* * *

Нат посмотрел на часы. В Хартфорде было начало десятого, но в Калифорнии избиратели всё ещё шли голосовать. На экране появилась надпись: «ПОСЛЕДНИЕ НОВОСТИ». Компания «Эн-Би-Си» первой объявила, что Билл Клинтон будет новым президентом Соединённых Штатов. Джорджа Буша все телевизионные компании уже презрительно называли «президентом на один срок».

Непрерывно звонили телефоны, и Том старался ответить на все звонки. Если он решал, что на тот или иной звонок Нату следует ответить лично, то передавал ему трубку, если нет, то бесконечно повторял:

— Нет, он сейчас занят по горло, но спасибо, что вы позвонили. Я передам ему то, что вы сказали.

— Надеюсь, там, где я «занят по горло», стоит телевизор, — сказал Нат, пытаясь разрезать подгоревший бифштекс, — иначе я никогда не узнаю, принять мне поздравления или признать поражение.

— Наконец-то настоящая новость! — воскликнул Том. — Только я не пойму, в чью она пользу, потому что явка избирателей в Коннектикуте — пятьдесят один процент: это — чуть выше среднего общенационального уровня.

Нат кивнул и снова посмотрел в телевизор, который всё ещё показывал, что во всех уголках штата кандидаты идут «нога в ногу».

Когда Нат услышал слово «Бристоль», он отодвинул в сторону недоеденный бифштекс.

— А теперь наш бристольский корреспондент выступит с последним сообщением, — сказал ведущий.

— Мы, того и гляди, ожидаем результата, и это будет первый признак того, насколько действительно равны шансы обоих кандидатов в губернаторы. Если кандидат от демократов выиграет с перевесом… погодите, мне в наушники сообщают последний результат… Кандидат от демократов выиграл в Бристоле!

Люси подпрыгнула на стуле, но Флетчер даже не пошевелился, ожидая подробных цифр, которые должны были появиться внизу экрана.

— Флетчер Давенпорт — 8604 голоса, Нат Картрайт — 8379 голосов, — сказал репортёр.

— Три процента. Какой округ — следующий?

— Наверно, Уотербери, — ответил Том. — Там мы должны выиграть, потому что…

— В Уотербери кандидат от республиканцев выиграл с преимуществом чуть больше пяти тысяч голосов: Нат Картрайт вырвался вперёд.

Оба кандидата провели два вечерних часа перед телевизором, то вскакивая, то садясь, то снова вскакивая, пока даже комментаторы не исчерпали все свои гиперболы. Между поступающими результатами местный ведущий нашёл возможность сообщить, что президент Буш позвонил арканзасскому губернатору Клинтону, признал своё поражение и поздравил вновь избранного президента, пожелав ему удачи. Политики задавались вопросом: не означает ли это наступление новой эпохи Кеннеди?

— Но вернёмся к губернаторским выборам в Коннектикуте, и вот последние цифры для любителей статистики. Положение сейчас следующее: демократы опережают республиканцев со счётом 1 170 141 против 1 168 872, то есть сенатор Давенпорт лидирует с преимуществом в 1269 голосов. Поскольку это — меньше одного процента, согласно положению о выборах, будет произведён пересчёт. И мало того, — продолжал комментатор, — у нас ещё одна проблема, потому что округ Мэдисон, по старой традиции, начинает подсчёт голосов только в десять часов следующего утра.

Затем на экране появился Поль Холборн, мэр Мэдисона. Семидесятилетний политик пригласил всех посетить этот живописный городок, жители которого решат, кто будет следующим губернатором Коннектикута.

— Как ты это понимаешь? — спросил Нат, пока Том вносил цифры в свой калькулятор. — Флетчер лидирует с перевесом в 1269 голосов, а на прошлых выборах республиканцы победили в Мэдисоне с перевесом в 1312 голосов. Значит, мы должны там победить.

— Если бы всё было так просто! — воскликнул Том. — Мы должны иметь в виду, что есть одно осложнение.

— Какое?

— Нынешний губернатор штата родился и вырос в Мэдисоне, так что это должно дать демократам много лишних голосов.

— Мне нужно было съездить в Мэдисон ещё раз, — решил Нат.

— Ты побывал там два раза — то есть на один раз больше, чем Флетчер.

— Мне нужно ему позвонить, — сказал Нат, — и сказать, что я не признаю себя побеждённым.

Том кивнул, и Нат пошёл к телефону. Он наизусть помнил номер сенатора, потому что во время процесса звонил ему каждый вечер.

— Алло! — произнёс чей-то голос. — Резиденция губернатора.

— Пока ещё нет, — твёрдо сказал Нат.

— Здравствуйте, мистер Картрайт! — Это была Люси. — Вы хотите говорить с губернатором?

— Нет, я хочу говорить с твоим отцом.

— Зачем? Вы признаёте своё поражение?

— Нет, он лично сделает это завтра, когда, если ты будешь себя хорошо вести, я возьму тебя на работу.

Флетчер взял трубку.

— Прости, Нат, — сказал он. — Я полагаю, ты хочешь мне сказать, что все ставки откладываются до завтра, когда мы встретимся ровно в полдень.

— Да, раз уж ты об этом упомянул, я собираюсь сыграть роль Гарри Купера,[76] — сказал Нат.

— Так увидимся на главной улице, шериф.

— Благодари Бога, что против тебя не выступает Ралф Эллиот.

— Почему?

— Потому что сейчас он был бы в Мэдисоне и наполнял избирательные урны дополнительными бюллетенями.

— От этого ничего бы не изменилось.

— Почему?

— Потому что, если бы моим противником был Ралф Эллиот, я бы победил с разгромным счётом.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ

ЧИСЛА

54

Нату потребовалось около часа, чтобы добраться до Мэдисона, и, когда он доехал до города, там царило такое столпотворение, что вполне можно было решить, будто этот маленький городок избран местом седьмой игры первенства по бейсболу.

Автострада была полна машин, украшенных красно-бело-синими эмблемами с изображением ослов и слонов[77] на стёклах задних окон. Когда он свернул с автострады на Мэдисон (городок с населением 12 372 жителя), одновременно с ним туда же свернула добрая половина машин.

— Если вычесть тех, кто ещё слишком молод, чтобы голосовать, я думаю, явка на выборы должна тут составить около пяти тысяч, — предположил Нат.

— Не обязательно; я подозреваю, что явка будет немного выше, — ответил Том. — Не забудь, что в Мэдисон пенсионеры приезжают, чтобы навестить своих родителей, так что здесь не слишком много молодёжных клубов и дискотек.

— Значит, это должно пойти нам на пользу, — сказал Нат.

— Я устал быть пророком, — вздохнул Том.

Им не нужно было указателя, чтобы найти городскую ратушу, потому что все, казалось, едут к ней; каждый был уверен, что водитель машины, идущей перед ним, знает, куда ехать. Когда маленький кортеж Ната въехал в центр города, его машину стали обгонять матери с детскими колясками. Когда они повернули на главную улицу, их постоянно задерживали пешеходы, переходившие дорогу. Но когда машину Ната обогнал инвалид в коляске, он решил, что пришла пора идти пешком. Это ещё больше замедлило его продвижение, потому что как только его узнали, к нему стали бросаться люди, желающие пожать ему руку, и несколько человек попросили с ними сфотографироваться.

— Я рад, что кампания за твоё переизбрание уже началась, — съязвил Том.

— Сперва давай добьёмся избрания, — ответил Нат.

Они дошли до здания ратуши. Нат поднялся по ступеням, продолжая пожимать руки своим сторонникам, как будто это был день перед выборами, а не день после них. Нат подумал: «Интересно, изменится ли всё это, когда я спущусь по ступеням и эти люди уже будут знать результат выборов?» На верхней ступени стоял мэр, встречая их.

— Поль Холборн, — прошептал Том. — Он пробыл мэром три срока, и в семьдесят семь лет он только что выиграл свои четвёртые выборы, на которых был единственным кандидатом.

— Рад вас снова видеть, Нат! — сказал мэр, как будто они были старые друзья, хотя на самом деле они раньше встретились только раз.

— Я тоже рад вас видеть! — ответил Нат, пожимая руку мэру. — Поздравляю вас с переизбранием, на котором вы, говорят, были единственным кандидатом.

— Спасибо! Мистер Флетчер приехал несколько минут назад и ждёт у меня в кабинете; давайте пойдём к нему. — Они вошли в здание. — Я хотел бы поговорить с вами обоими о том, как мы тут, в Мэдисоне, управляемся с делами.

— Не имею ничего против, — ответил Нат, зная, что если даже он — против, это ничего не изменит.

Группа местных чиновников и журналистов последовала за ними по коридору в кабинет мэра, где Нат и Су Лин встретились с Флетчером и Энни и ещё с тремя десятками людей, которые считали, что имеют право быть в этом избранном обществе.

— Хотите кофе, Нат, прежде чем мы начнём? — спросил мэр.

— Нет, спасибо, — сказал Нат.

— А как насчёт вашей очаровательной жены? — Су Лин вежливо покачала головой. — Так начнём, — продолжал мэр, обращаясь к собравшимся.

— Леди и джентльмены, — начал он, помолчав, — и будущий губернатор! — Он постарался взглянуть на обоих кандидатов сразу. — Подсчёт голосов начнётся в десять часов утра, согласно мэдисонской столетней традиции, и я не вижу причин это откладывать только потому, что наша процедура сейчас привлекает чуть больше внимания, чем обычно.

Флетчера позабавила эта притворная недооценка роли города в выборах, но было понятно, что мэр хочет насладиться каждым моментом своей пятнадцатиминутной славы.

— Население нашего города, — продолжал мэр, — насчитывает десять тысяч девятьсот сорок два зарегистрированных избирателя, которые голосуют в одиннадцати избирательных участках. Сразу же после окончания голосования, как всегда, наш начальник полиции взял двадцать две запечатанные урны, увёз их к себе в участок и запер на ночь под замок до утра.

Несколько человек вежливо усмехнулись шутке мэра, который улыбнулся и потерял нить своих рассуждений. Он запнулся, но его помощник наклонился и шепнул ему в ухо: «Избирательные урны».

— Ах да, конечно, — продолжал мэр. — Избирательные урны были сегодня утром доставлены в ратушу ровно в девять часов, и я попросил старшего клерка проверить, целы ли на них печати. Он подтвердил, что они совершенно целы. — Служащие кивнули в знак согласия. — В десять часов утра я сломаю эти печати, и избирательные бюллетени будут вынуты из урн и выложены на столы в центре актового зала. Первый подсчёт будет произведён с целью выяснить, сколько людей приняло участие в голосовании. Когда это будет установлено, бюллетени будут разделены на три пачки: те, которые поданы за кандидата от республиканской партии, те, которые поданы за кандидата от демократической партии, и те, которые можно охарактеризовать как спорные. Хотя, я должен заметить, это — большая редкость в Мэдисоне, поскольку для многих из нас каждые выборы могут оказаться последней возможностью подать свой голос.

Это замечание было встречено нервными смешками, хотя Нат был уверен, что мэр говорит вполне серьёзно.

— Моей последней задачей в качестве председателя избирательной комиссии, — вновь заговорил мэр, — будет объявить результат, который, в свою очередь, покажет, кто избран следующим губернатором нашего великого штата. Я надеюсь, что закончу эту работу к полудню. — «Если ты будешь продолжать в таком темпе, то не закончишь и к полуночи», — подумал Флетчер. — Теперь: есть ли у вас какие-нибудь вопросы перед тем, как я проведу вас в актовый зал?

Том и Джимми одновременно начали говорить, и Том вежливо кивнул своему коллеге из команды Флетчера, подозревая, что тот задаст точно такой же вопрос.

— Сколько счётчиков имеется в вашем распоряжении? — спросил Джимми.

Директор персонала мэрии снова шепнул что-то на ухо мэру.

— Двадцать, и все они — служащие нашего городского совета, — ответил мэр, — и, вдобавок, они — члены местного клуба игроков в бридж.

Ни Нат, ни Флетчер не поняли смысла последнего замечания, но решили не просить разъяснения.

— А сколько будет наблюдателей? — спросил Том.

— В качестве наблюдателей я допускаю по десять представителей от каждой партии, — сказал мэр. — Они будут стоять за спиной у счётчиков и ни в коем случае не будут иметь права вступать с ними в беседу. Если у них возникнет вопрос, они должны обратиться к моему помощнику, а если он не сможет разрешить этот вопрос, обратится ко мне.

— А кто будет арбитром, если обнаружатся спорные бюллетени? — спросил Том.

— Вы увидите, что спорных бюллетеней в Мэдисоне будет немного, — повторил мэр, забыв, что он уже высказал это мнение, — поскольку для многих из нас каждые выборы — это последняя возможность подать свой голос.

На этот раз никто не засмеялся, и хотя мэр так и не ответил на вопрос Тома, он решил второй раз не спрашивать.

— Итак, если больше вопросов нет, позвольте мне проводить вас в наш исторический зал, построенный в 1867 году; мы им весьма гордимся.

Зал был рассчитан примерно на тысячу человек, так как жители Мэдисона редко выходили на улицу с наступлением темноты. Но на этот раз, даже до того, как мэр, его служащие, Флетчер, Нат и представители их партий вошли в зал, он напоминал скорее японский вокзал в час пик, чем ратушу сонного коннектикутского курортного городка. Нат только надеялся, что в зале нет начальника пожарной охраны, так как там явно были нарушены все правила противопожарной безопасности.

— Я начну с того, что объясню, как я намерен производить подсчёт, — сказал мэр и двинулся по направлению к сцене, оставив обоих кандидатов гадать, сумеет ли он на неё взобраться.

В конце концов его тщедушная седовласая фигура появилась на сцене. Мэр встал перед микрофоном.

— Леди и джентльмены, — начал он. — Меня зовут Поль Холборн, и только посторонние могут не знать, что я — мэр города Мэдисона. — Флетчер подозревал, что большинство присутствующих находятся в этом историческом зале в первый и в последний раз. — Но сегодня, — продолжал мэр, — я стою перед вами, исполняя обязанности председателя избирательной комиссии по Мэдисонскому избирательному округу. Я уже объяснил обоим кандидатам, как будет проходить процедура подсчёта, и я объясню её снова…

Флетчер оглядел зал и быстро понял, что мало кто слушает мэра, так как каждый старался быть ближе к огороженной зоне, где должен был производиться подсчёт.

Когда мэр закончил свои разглагольствования, он сделал отважную попытку вернуться в зал, и это ему ни за что не удалось бы, если бы не тот факт, что процедура подсчёта голосов просто не могла начаться без его благословения.

Когда мэр в конце концов достиг огороженного центра зала, помощник почтительно вручил ему ножницы. Мэр отрезал печати двадцати двух урн, как бы совершая торжественный обряд. Когда это было проделано, клерки начали вытряхивать бюллетени на продолговатый центральный стол. Затем мэр тщательно проверил, не осталось ли бюллетеней в урнах: он сначала перевернул их вверх дном и затем потряс, как фокусник, который хочет показать, что внутри — пусто. Кандидатов тоже попросили в этом убедиться.

Том и Джимми устремили свой взгляд на центральный стол, где служащие стали распределять избирательные бюллетени между счётчиками, как крупье раздаёт фишки игрокам в рулетку. Они начали собирать бюллетени в пачки — сначала по десять, затем по сто, и каждую пачку перехватывали резинкой. Чтобы завершить эту простую процедуру, потребовался почти час, и к этому времени мэр уже исчерпал всё, что он мог рассказать о Мэдисоне тем, кто ещё хотел его слушать. Затем старший клерк пересчитал пачки и подтвердил, что их — пятьдесят девять, при том, что в одной пачке было меньше ста бюллетеней.

В былые времена мэр обычно возвращался на сцену, но сейчас старший клерк решил, что, может быть, будет легче поднести к нему микрофон. Поль Холборн согласился на это нововведение, и это было бы практичное решение, если бы шнур оказался достаточно длинным, чтобы микрофон можно было дотянуть до огороженной зоны, но теперь, по крайней мере, микрофон был совсем близко от неё, и мэру потребовалось проделать гораздо менее длинный путь, чтобы завершить свои витийствования. Он подул в микрофон, стремясь навести в зале хоть какое-то подобие порядка, и микрофон издал звук поезда, входящего в туннель.

— Леди и джентльмены, — начал мэр, глядя на листок бумаги, который ему вручил старший клерк, — в голосовании приняли участие пять тысяч девятьсот тридцать четыре добрых гражданина Мэдисона. Как мне сообщили, это — пятьдесят четыре процента электората, что на один процент выше средней явки по Коннектикуту.

Том шепнул Нату:

— Этот лишний процент, возможно, — в нашу пользу.

— Лишний процент обычно идёт на пользу демократам, — напомнил ему Нат.

— Да, но не тогда, когда средний возраст избирателей — шестьдесят три года, — возразил Том.

— Наша следующая задача, — продолжал мэр, — разделить голоса, поданные за обе партии, чтобы можно было начать подсчёт.

Никто не удивился, что эта процедура заняла ещё больше времени, потому что мэру и его клеркам то и дело приходилось разрешать постоянно возникавшие недоразумения. Когда разделение бюллетеней на две пачки — за одну и за другую партию — было закончено, начался их общий подсчёт. Пачки по десять бюллетеней складывались в пачки по сто, и они выстраивались на столе, как солдаты на параде.

Нату хотелось обойти зал, но он был так забит людьми, что это было невозможно, и ему пришлось удовлетвориться регулярными сообщениями своих помощников.

Ещё через час подсчёт был закончен, и две пачки бюллетеней, одна против другой, лежали на центральном столе. Мэр пригласил обоих кандидатов в огороженную зону в центре зала. Там он объяснил им, что служащие отвергли шестнадцать бюллетеней, и он решил посоветоваться с кандидатами, прежде чем постановить, что они вправду недействительны.

Никто не мог бы обвинить мэра в том, что он не соблюдает принципа гласности, потому что эти шестнадцать бюллетеней были разложены в самом центре стола, так что все могли их видеть. На восьми из них против имён кандидатов не было никаких пометок, и оба кандидата согласились, что эти бюллетени испорчены. Два бюллетеня, на которых было написано: «Картрайта — на электрический стул!» и «Не допускать юристов к выборным постам!» — также были признаны недействительными. На оставшихся шести бюллетенях против имён кандидатов были поставлены не крестики, как полагалось, а галочки, но они разделились поровну, и мэр предложил считать их действительными. Джимми и Том осмотрели эти бюллетени и согласились с предложением мэра.

Поскольку это небольшое отклонение от процедуры не дало преимущества ни одному из кандидатов, мэр дал зелёный свет началу полного подсчёта голосов. Пачки по сто бюллетеней снова были аккуратно разложены перед счётчиками, а Нат и Флетчер издали пытались угадать, кто из них набрал достаточно голосов, чтобы на следующие четыре года изменить шапку на своих официальных бланках.

Когда подсчёт наконец закончился, старший клерк вручил мэру бумажку с двумя цифрами. Теперь мэру не пришлось призывать к тишине, потому что все жаждали услышать результат. Оставив на этот раз всякую надежду снова взобраться на сцену, Поль Холборн вышел из огороженной зоны, подошёл к микрофону и просто объявил, что кандидат от республиканцев победил: он получил три тысячи девятнадцать голосов, а кандидат от демократов — две тысячи девятьсот пять голосов. Затем мэр пожал руки обоим кандидатам, явно считая свою задачу выполненной.

Среди сторонников Флетчера сразу же началось ликование: они вычислили, что, хотя их кандидат проиграл местные выборы в Мэдисоне ста четырнадцатью голосами, он в целом победил в штате с преимуществом в четыре голоса. Мэр уже направлялся к себе в кабинет, предвкушая честно заработанную трапезу, когда его догнал Том и, объяснив, какое значение имеет местный результат, от имени Ната попросил пересчёта. Мэр медленно вернулся в зал, встреченный всеобщими криками: «Пересчёта, пересчёта, пересчёта!» — и, не посовещавшись со своими клерками, объявил, что такой пересчёт он с самого начала собирался провести.

Некоторые счётчики, которые уже собирались уйти, быстро вернулись на свои места. Флетчер внимательно выслушал то, что ему прошептал Джимми, несколько мгновений подумал и твёрдо сказал:

— Нет!

Джимми указал, что мэр не имел права объявлять пересчёт, поскольку в Мэдисоне именно Флетчер потерпел поражение, а пересчёта может требовать только проигравший кандидат. На следующее утро газета «Вашингтон Пост» в редакционной статье указала, что мэр нарушил правила ещё в одном пункте: поскольку в Мэдисоне Нат победил своего противника с преимуществом свыше одного процента голосов, требовать пересчёта в этом округе не было необходимости. Однако газета признала, что, если бы просьба о пересчёте была отвергнута, это могло привести к беспорядкам, не говоря уже о бесконечных судебных тяжбах, — а это явно противоречило бы духу, в котором оба кандидата вели свои предвыборные кампании.

Снова пачки бюллетеней были подсчитаны и пересчитаны, проверены и перепроверены. Оказалось, что в одной пачке был сто один бюллетень, а в другой — девяносто восемь. Старший клерк объявил результат только после того, как цифры на калькуляторе сошлись с цифрами, полученными в результате ручного подсчёта. Затем он ещё раз вручил мэру бумажку с двумя новыми цифрами.

Мэр прочёл пересмотренный результат: три тысячи двадцать один голос — за Картрайта и две тысячи девятьсот пять — за Давенпорта. Теперь у демократов было общее преимущество в два голоса.

Том сразу же попросил провести ещё один пересчёт, хотя знал, что не имеет права этого требовать. Он подумал, что, раз преимущество Флетчера сократилось, мэру будет трудно отказать ему в этой просьбе. Боясь сглазить, он смотрел, как мэр совещался со старшим клерком. Когда старший клерк кончил говорить, мэр только кивнул и снова подошёл к микрофону.

— Я разрешаю произвести ещё один пересчёт, — объявил он. — Но если кандидат от демократов в третий раз сохранит своё общее преимущество по штату Коннектикут, пусть даже очень незначительное, я объявлю Флетчера Давенпорта новым губернатором Коннектикута.

Сторонники Флетчера разразились криками восторга, а Нат кивнул. Снова началась процедура пересчёта.

Через сорок минут, когда количество голосов было подтверждено, сражение, казалось, наконец закончилось. Но кто-то заметил, что один из наблюдателей Ната поднял руку. Мэр и старший клерк подошли к нему и спросили, в чём дело. Наблюдатель указал на пачку из ста бюллетеней, поданных за Давенпорта, лежащую на краю стола, и заявил, что один из этих бюллетеней должен быть засчитан Картрайту.

— Ну, есть только один способ это проверить, — сказал мэр и начал переворачивать бюллетени, а толпа в унисон скандировала: «Один, два, три…»

Смущённый Нат прошептал Су Лин:

— Будем надеяться, что он окажется прав.

— Тридцать девять, сорок, сорок один… — скандировали зрители. Флетчер молчал. Джимми присоединился к считающим.

Вдруг наступила тишина: оказалось, что наблюдатель прав, — на сорок втором бюллетене стоял крестик против имени Картрайта. Мэр, старший клерк, Том и Джимми обследовали неправильно засчитанный бюллетень и признали, что была допущена ошибка: следовательно, общий результат ничейный.

Тома удивила реакция Ната:

— Интересно, как голосовал доктор Ренуик?

— Я думаю, он воздержался, — прошептал Том.

Мэр выглядел утомлённым и согласился дать счётчикам часовой перерыв, а в два часа снова начать пересчёт. Он пригласил Флетчера и Ната с ним пообедать, но оба кандидата вежливо отказались, не желая не только уходить из зала, но и отходить больше чем на несколько футов от центрального стола, на котором были разложены бюллетени.

— Но что будет, если окажется, что за них действительно подано равное количество голосов? — спросил мэр старшего клерка, когда они шли к выходу; Нат услышал этот вопрос, но не расслышал ответа и задал тот же вопрос Тому. Но Том уже с головой погрузился в «Положение о голосовании в штате Коннектикут».

* * *

Су Лин выскользнула из зала и медленно пошла по коридору следом за мэром и его служащими. На одной из дверей она увидела надпись «БИБЛИОТЕКА» и остановилась. Дверь была открыта, и Су Лин вошла внутрь. Она нашла удобный стул за большим книжным шкафом и впервые за этот день постаралась расслабиться.

— Вы тоже, — произнёс чей-то голос.

Су Лин подняла голову и увидела Энни. Она улыбнулась.

— У меня был выбор: провести ещё час в этом зале или…

— … или пообедать с мэром и услышать дальнейшие послания апостола Павла о добродетелях города Мэдисона.

Обе засмеялись.

— Жалко, что всё не было решено вчера, — сказала Су Лин. — Теперь один из них проведёт остаток своей жизни, досадуя, что не выступил в ещё одном торговом центре.

— По-моему, они выступили уже во всех торговых центрах. Им нужно было договориться, чтобы они ротировались на посту губернатора по полгода.

— Едва ли это решило бы их проблему.

— Почему? — спросила Энни.

— У меня такое ощущение, что это — только первая схватка между ними, и так будет дальше до самого конца.

— Может быть, и избирателям трудно принять решение из-за того, что они так похожи друг на друга, — сказала Энни.

— Они просто неотличимы друг от друга, — ответила Су Лин.

— Моя мать постоянно замечает, что они очень похожи, когда выступают по телевидению; и то, что у них совпадает группа крови, подтверждает их сходство.

— Как математик я не очень верю в совпадения, — сказала Су Лин.

— Интересно, что вы это говорите, — отметила Энни, — потому что, как только я заговариваю об этом с Флетчером, он сразу же замыкается в себе. Я думаю, если мы сравним то, что мы о них знаем, то…

— То мы об этом пожалеем.

— Что вы имеете в виду? — спросила Энни.

— Только то, что если они не хотят это обсуждать даже с нами, то у них, должно быть, есть для этого важная причина.

— Так вы полагаете, что нам нужно об этом помалкивать?

Су Лин кивнула.

— Особенно после того, что пришлось испытать моей матери.

— И что, безусловно, пришлось бы испытать моей свекрови, — добавила Энни.

Су Лин улыбнулась и встала. Она посмотрела на свою невестку.

— Будем надеяться, что они оба не станут баллотироваться в президенты, иначе правда наверняка обнаружится.

Энни кивнула в знак согласия.

— Я вернусь первая, — сказала Су Лин, — чтобы никто не понял, что мы тут разговаривали.

* * *

— Ты нашла время пообедать? — спросил Нат.

Су Лин не успела ответить, потому что снова появился мэр, который держал в руке какую-то бумагу. Он выглядел менее озабоченным, чем когда пошёл к себе в кабинет. Дойдя до центра зала, мэр распорядился немедленно начать пересчёт. Удовлетворённое выражение у него на лице объяснялось не тем, что он плотно пообедал и выпил хорошего вина; наоборот, он отказался от обеда ради того, чтобы позвонить в Вашингтон в министерство юстиции и посоветоваться, что следует делать в случае ничейного результата.

Счётчики, как всегда, работали тщательно и педантично, и через сорок минут они получили тот же результат — голоса разделились поровну.

Мэр перечитал факс, полученный им из министерства юстиции, и, к общему изумлению, распорядился начать следующий пересчёт, который через тридцать четыре минуты подтвердил ничейный результат.

Когда старший клерк сообщил об этом мэру, тот начал медленно двигаться к сцене, пригласив с собой обоих кандидатов. Зрители, нетерпеливо ждавшие решения, быстро образовали проход, чтобы позволить мэру и двум кандидатам пройти: как будто Моисей простёр руку свою и расступились воды Мэдисона.

Мэр взошёл на сцену, а с ним — оба кандидата. Он остановился в центре, а кандидаты — с обеих сторон от него: Флетчер — слева, а Нат — справа, сообразно своим политическим взглядам. Когда микрофон вернули в первоначальное положение, мэр обратился к публике.

— Леди и джентльмены, воспользовавшись обеденным перерывом, я позвонил в Вашингтон в министерство юстиции, чтобы посоветоваться, как нам поступить в случае, если результат окажется ничейным. — В зале воцарилась тишина, какой не было с тех пор, как в девять часов утра открыли двери для публики. — И по этому поводу, — продолжал мэр, — я получил факс, подписанный министром юстиции, который подтвердил, что именно нам полагается сделать.

Кто-то кашлянул, и в наступившей тишине этот кашель прозвучал как извержение Везувия.

Мэр немного помедлил, прежде чем вернуться к факсу министра юстиции.

— Если на выборах губернатора один кандидат победил после трёх пересчётов, он должен быть объявлен победителем, каким бы малым ни было его преимущество. Но если после третьего пересчёта оба кандидата получат равное количество голосов, результат должен быть решён, — он помолчал, и на этот раз никто даже не кашлянул, — жребием.

Напряжение разрядилось, все стали говорить разом, пытаясь оценить значение этого указания, и только через минуту мэр смог продолжить.

Он снова подождал полной тишины и вынул из кармана жилета серебряный доллар. Он положил его себе на поднятый большой палец и посмотрел на обоих соперников, словно прося их согласия. Оба кивнули.

Один из них сказал:

— Орёл.

Он всегда выбирал орла.

Мэр слегка наклонился и подбросил монету в воздух. Все следили, как она взлетела и упала у ног мэра. Мэр и оба кандидата наклонились и увидели изображение тридцать пятого президента Соединённых Штатов, который, в свою очередь, уставился на них.

Мэр поднял монету и повернулся лицом к обоим кандидатам. Он улыбнулся человеку, который теперь стоял справа от него, и сказал:

— Позвольте мне первому поздравить вас, губернатор.

Примечания

1

Томас Дьюи — кандидат от республиканцев, помощник генерального прокурора, борец с «мафией».

2

Эгалитарный (от франц. — уравнительный) — основанный на уравнительности.

3

Проктор — выборная должность в английских и американских университетах, равная куратору.

4

«Боевой гимн Республики» (1862) — патриотическая песня, написанная поэтессой Джулией Уорд Хау (1819–1910) во время Гражданской войны в США (1861–1865), ставшая неофициальным гимном северян.

5

Уильям Хоуард Тафт (1857–1830) — 27-й президент США (1909–1913).

6

Здесь и далее имеется в виду американский футбол, правила которого отличаются от традиционного английского (европейского и латиноамериканского) футбола.

7

Горелка Бунзена — газовая горелка, которую изобрёл Роберт Вильгельм Бунзен (1811–1899), немецкий химик.

8

Оливер Уэнделл Холмс (1841–1935) — видный американский юрист и философ, теоретик юриспруденции, член Верховного Суда США (1902–1932).

9

Мата Хари (псевдоним Маргариты Гертруды Маклауд, 1876–1917) — танцовщица и разведчица, работавшая на Германию во время Первой мировой войны; расстреляна по приговору французского суда.

10

Великий Кризис перепроизводства в США (1929–1934), сопровождавшийся резким увеличением безработицы. Начался с финансового краха биржи на Уолл-стрит в октябре 1929 года.

11

Джеймс Дин (1931–1955 — популярный американский киноактер.

12

Имеется в виду Гражданская война между Севером и Югом в США (1861–1865).

13

«Доктор Пеппер» — популярный на Западе прохладительный напиток.

14

Кларенс Дарроу (1857–1938) — знаменитый американский адвокат, неоднократно защищавший профсоюзных деятелей и рабочих.

15

Джули Кристи (р. 1940) — английская актриса, получившая премию «Оскар» за главную роль в фильме «Дорогая» (1965).

16

Здесь и далее — перевод Э.Линецкой.

17

Джозеф Маккарти (1908–1957) — председатель подкомиссии Сената США по расследованию т. н. антиамериканской деятельности, развернувший кампанию преследования людей, критиковавших политику правительства, — печально знаменитую «охоту на ведьм».

18

Корпус Мира — американское агентство добровольцев для помощи странам третьего мира, созданное президентом Кеннеди в 1961 году.

19

Произведения вышеупомянутых писателей.

20

Джей Гэтсби — герой романа Скотта Фицджеральда (1896–1940) «Великий Гэтсби» (1925).

21

Киноактриса Мерилин Монро (1926–1962) премии «Оскар» ни разу не получила.

22

Жаклин Кеннеди (1929–1994) — жена 35-го президента США Джона Фицджералда Кеннеди (1917–1963).

23

Эл-Бе-Джей — сокращенное прозвище Линдона Бейнса Джонсона (1908–1973) — 36-го президента США, который в 1965-м серьёзно расширил американское военное присутствие во Вьетнаме.

24

Никколо Макиавелли (1469–1527) — итальянский историк, философ и политический деятель. В своей книге «Государь» (1513) он прославляет сильного правителя, который ради блага нации имеет право прибегать к любым средствам — вероломству, обману, предательству, клятвопреступлению, убийствам и т. д.

25

Себастьян и Оливия — персонажи комедии Шекспира «Двенадцатая ночь».

26

«Пурпурное сердце» — медаль, которой в США награждаются военнослужащие, получившие ранение.

27

1 стоун = 6,35 кг (английская мера веса).

28

Шерман — 33-тонный американский танк, введённый в строй в 1941 году.

29

Американский киноактёр Дастин Хофман (1937) в фильме «Выпускник» (1967) сыграл роль молодого выпускника университета, который вступает в связь со зрелой женщиной.

30

Жозефина де Богарне (1763–1814) — жена Наполеона Бонапарта (1769–1821).

31

Magna cum laude — [диплом] с отличием (лат.).

32

«Дженерал Моторс» — американская промышленная корпорация, изготавливающая, в том числе, автомобили «кадиллак».

33

«Дорз» — рок-ансамбль, созданный в 1965 году в Лос-Анджелесе (Джим Моррисон, Рэй Манзарек, Робби Кригер, Джон Денсмор). Ансамбль был назван по заглавию книги Олдоса Хаксли «Двери восприятия».

34

Беллини — семья итальянских художников венецианской школы: Джакопо Беллини (1400–1470) и его сыновья Джентиле Беллини (1429–1507) и Джованни Беллини (1430–1516).

35

Бернардино Луини (1480/1485—1532) — итальянский художник миланской школы.

36

«Амалгамейтед Стил» — американская сталелитейная компания.

37

Генеральный атторней — в США глава прокуратуры.

38

Ал [Альфонс] Капоне (1899–1947) — крупный чикагский гангстер.

39

1 Фут = 30,48 см; 1 дюйм = 2,54 см.

40

Ménage a trios (франц.) — любовь втроём.

41

Tour de force (франц.) — сильный удар.

42

Гарри Трумэн (1884–1972) — 33-й президент США в 1945–1953 гг., сын бедного фермера.

43

Дормиторий — общая спальня в университетах.

44

Ричард Дж. Дейли (1902–1976) — мэр города Чикаго в 60-х и 70-х годах, подозреваемый в серьёзной коррупции. Дейли стал широко известен в 1968 году, когда во время съезда демократов в Чикаго он приказал чикагской полиции избивать и травить слезоточивым газом демонстрантов, протестовавших против войны во Вьетнаме.

45

Ссылка на философскую повесть Р.Л. Стивенсона (1850–1894) «Странная история доктора Джекилла и мистера Хайда» (1886), где высоконравственный, утончённый доктор Джекилл преображается в грубого выродка мистера Хайда.

46

Пьер Боннар (1867–1947), Огюст Ренуар (1841–1919), Клод Моне (1840–1926), Анри Матисс (1869–1954) — известнейшие французские живописцы.

47

Овердрафт — форма краткосрочного кредита, списание средств по счёту сверх остатка на нём, предоставляется банками наиболее надёжным клиентам.

48

La Dévaluation Française (франц.) — девальвация во Франции.

49

Шарль Камуан (1879–1965) — французский художник-постимпрессионист.

50

Carte blanche (франц.) — полная свобода действий.

51

«Белые воротнички» — служащие, работающие в конторах (в отличие от «синих воротничков» — рабочих, трудящихся на фабриках и в мастерских).

52

В США учащиеся многих школ и университетов носят галстуки с определённым рисунком.

53

Авуар (актив, фонд, средства) — всё, имеющее коммерческую или обменную ценность и принадлежащее компании или частному лицу.

54

Модератор — (здесь) ведущий дебатов (амер.).

55

Великий итальянский художник Караваджо (псевдоним Микеланджело да Меризи, 1571–1610) в 1606 году убил своего партнёра по игре в мяч Рануччо Томассони.

56

Status quo (лат.) — существующее положение.

57

Touché (франц.) — удар.

58

Промежуточные выборы — в США перевыборы всех членов Палаты представителей и одной трети губернаторов штатов через два года после предыдущих и за два года до следующих президентских выборов.

59

37-й президент США Ричард Милхауз Никсон (1913–1994), президент в 1969–1974 гг., за шесть лет до своего избрания на президентский пост проиграл выборы на пост губернатора Калифорнии в 1962 году.

60

Первичные выборы — в США предварительные выборы с целью определить, какой кандидат от данной партии будет выставлен на общенациональных выборах. На этих выборах голосуют зарегистрированные члены этой партии.

61

Уолтер Фредерик Мондейл (р. 1928) — вице-президент США в 1977–1981 гг. и кандидат в президенты от демократической партии на выборах 1980 г., побеждённый Рональдом Уилсоном Рейганом (1911–2004).

62

Имеется в виду Рональд Рейган.

63

«Дочери Американской революции» — патриотическое общество, созданное в 1890 году: оно состояло из женщин — прямых потомков деятелей американской Войны за независимость.

64

Здесь и далее — цитаты из трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» (перевод Б.Пастернака).

65

Колледж Сары Лоренс — небольшой колледж в Бронксвилле (штат Нью-Йорк), основанный в 1926 году и придающий важное значение обучению драматическому искусству.

66

Силия Джонсон (1908–1982) — английская актриса театра и кино, прославившаяся в 1946 году исполнением главной роли в кинофильме «Короткая встреча» — по пьесе и сценарию английского драматурга Ноэла Кауарда (1899–1973).

67

Тревор Хауард (1916–1988) — английский киноактёр, снимавшийся во многих фильмах, в том числе — в «Короткой встрече».

68

Эдит Эванс (1888–1976) — великая английская театральная актриса, игравшая также в нескольких фильмах.

69

«Иерусалим» — песня английского композитора сэра Хьюберта Парри (1848–1918) на слова Уильяма Блейка (1757–1827), ставшая английской национальной песней.

70

Без гнева и пристрастия — sine ira et studio (лат.) — то есть непредвзято — слова древнеримского историка и писателя Публия Корнелия Тацита (55—120 н. э.) из его «Диалога об ораторах».

71

Фрэнк Синатра (1915–1998) — чрезвычайно популярный американский певец и киноактёр.

72

Гарольд Вильсон (1916–1995), бывший в 1964–1970 гг. премьер-министром Великобритании.

73

Дизиготные близнецы — близнецы, генотипы которых различаются, корреляция признаков близка к 0,5.

74

Литл-Рок — столица штата Арканзас. До своего избрания на пост президента в 1992 году Клинтон был губернатором Арканзаса.

75

Челси — дочь Клинтона.

76

Намёк на американский фильм режиссёра Фреда Циннемана (1907–1997) «Ровно в полдень» (1952), где известный киноактёр Гари Купер (1901–1961) сыграл шерифа, который на главной улице городка на Диком Западе расправляется с несколькими бандитами; перестрелка в фильме стала классикой.

77

Осёл — символ демократической партии США, слон — символ республиканской партии.


на главную | моя полка | | Дети судьбы |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 3
Средний рейтинг 4.7 из 5



Оцените эту книгу