Книга: Правда и другая ложь



Правда и другая ложь

Саша Аранго

Правда и другая ложь

© 2014 by C. Bertelsmann Verlag, Munchen, a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, Munchen, Germany

© Перевод. А.Н. Анваер, 2014

© Издание на русском языке AST Publishers, 2016

I

Плохо дело. Одного взгляда на картинку было достаточно, чтобы мрачные предчувствия последних месяцев подтвердились. Был четко виден скрюченный эмбрион, похожий на головастика. Один выпученный глаз смотрел прямо на него. А это что? Нога или щупальце на хвосте дракона?

Моменты полной уверенности случаются в жизни довольно редко. Но в этот миг Генри отчетливо увидел будущее. Этот головастик будет расти и в конце концов станет личностью. Он будет иметь право задавать вопросы и когда-нибудь узнает все, что должен знать человек.

На глянцевом ультразвуковом изображении размером не больше почтовой открытки справа от эмбриона виднелась вертикальная шкала оттенков серого цвета, слева столбик букв, а сверху дата, фамилия матери и фамилия врача. Генри ни на секунду не усомнился в подлинности этой картинки.

Бетти сидела за рулем и нервно курила. Скосив глаза, она увидела выступившие на глазах Генри слезы и ласково провела пальцами по его щеке. Ей показалось, что это слезы радости. Но на самом деле он сейчас подумал о своей жене Марте. Почему она не смогла родить ему ребенка? Почему он вообще сидит сейчас в машине с этой женщиной?

Он презирал себя, испытывая нестерпимый стыд. Ему было почти физически плохо. Девизом Генри до сих пор было: жизнь дает тебе все. Но не сразу.

Полдень миновал. Со стороны прибрежных скал доносился ровный рокот прибоя. Ветер гнул высокую траву, шелестел о стекла зеленой «Cубару». Генри подумал, что сейчас ему надо завести мотор, вдавить в пол педаль газа и, перемахнув через скалу, рухнуть в волны прибоя. Через пять секунд все будет кончено. Падение с высоты убьет всех троих. Правда, для этого надо встать, чтобы поменяться местами с Бетти, а это трудно, очень трудно.

– Что скажешь?

Что он мог сказать? Дело и в самом деле дрянь. Этот плод в матке уже наверняка шевелится, и Генри был достаточно искушен в жизни, чтобы понимать: не надо говорить, когда нечего сказать.

За все годы их знакомства Бетти видела Генри плачущим всего один раз. Это было в тот день, когда в колледже Смита в Массачусетсе ему вручали диплом почетного доктора. До этого она думала, что он вообще не умеет плакать. В тот торжественный момент Генри сидел в первом ряду и плакал, думая о жене.

Бетти перегнулась через рычаг коробки передач и обняла Генри, прислушиваясь к его дыханию. Потом он открыл дверь и поставил ноги на траву. Он представил себе лазанью, которую сегодня днем приготовил Марте. Как эта лазанья была похожа на эмбрион. Генри едва не поперхнулся от этой мысли и судорожно закашлялся.

Бетти сбросила туфли, выпрыгнула из машины, обежала ее, вытащила Генри из салона и обняла его так, что он явственно ощутил вкус лазаньи в горле и в носу. Это просто феноменально, как Бетти умеет инстинктивно делать правильные вещи. Они, обнявшись, стояли возле машины, а в воздухе носились брызги прибоя.

– Теперь говори. Что мы будем делать?

На это мог быть единственный правильный ответ: дорогая, добром все это не кончится. Но такой ответ чреват неприятными последствиями. Их отношения изменятся, или он вовсе ее потеряет. Каяться будет поздно и бесполезно. Да и кто хочет по доброй воле отказываться от приятных удобств?

– Я поеду домой и все расскажу жене.

– Правда?

По лицу Бетти Генри понял, что она озадачена, да и он сам поразился своим словам. Зачем он их произнес? Генри никогда не был расположен к излишествам, рассказывать все совершенно необязательно.

– Что ты имеешь в виду под словом «все»?

– Все, я просто расскажу ей все. Довольно этой лжи.

– Но если она тебя простит?

– Интересно, как она сможет меня простить?

– А ребенок?

– Надеюсь, это будет девочка.

Бетти снова обняла Генри и поцеловала его в губы.

– Генри, иногда ты бываешь просто великолепен.

Да, иногда он мог быть великолепен. Сейчас он поедет домой и, отбросив ложь, заменит ее правдой. Он наконец все расскажет Марте, все без прикрас и со всеми неприятными подробностями. Ну не со всеми, конечно, а с самыми важными. Придется резать по живому, будут слезы, боль. Собственно, больно будет и ему. Настанет конец доверию и гармонии, царившей между ним и Мартой, но это станет и освобождением. Он перестанет быть бесчестным негодяем и испытывать вечный ужасный стыд. Правду надо предпочесть украшательству, а дальше будет видно.

Он обнял Бетти за стройную талию. В траве лежал большой камень. Пожалуй, этим камнем можно убить. Стоит только нагнуться и поднять его.

– Идем, садись в машину.

Он сел за руль и включил зажигание. Вместо того чтобы направить автомобиль на скалы, он немного сдал назад. Потом он часто думал, что это была его главная ошибка.

* * *

Вымощенная бетонными плитами дорога едва заметно вилась через густую сосновую рощу, ведя от скал к лесной дороге, где стояла машина Генри, почти скрытая низко свисавшими ветвями. Бетти опустила стекло, закурила очередную ментоловую сигарету и глубоко затянулась ароматным дымом.

– Она ничего с собой не сделает?

– Надеюсь, что нет.

– Как она отреагирует? Ты скажешь ей, что это я?

«Что ты что?» – подумалось ему, и он едва не сказал это вслух.

– Скажу, если она спросит, – ответил он вместо того.

Конечно, Марта спросит. Любой человек, узнав, что его методично обманывали много лет, захочет узнать, почему, как долго и с кем. Это нормально. Обман – это загадка, которую всегда хочется разгадать.

Бетти положила руку с сигаретой на бедро Генри.

– Дорогой, нам стоит все хорошенько обдумать. Мы действительно оба хотим ребенка, или как?

Это Генри знал точно. Конечно, он не хотел ребенка и уж, конечно, не от Бетти. Она – его любовница, и она никогда не станет хорошей матерью, нет у нее к этому склонности, она слишком много внимания уделяет себе. Совместный ребенок даст ей неограниченную власть над Генри. Она сбросит маску и начнет давить на него, выжимая для себя все, что можно. Генри давно носился с мыслью сделать операцию стерилизации, но что-то его удерживало. Вероятно, он все же не терял надежды, что ребенок родится у них с Мартой.

– Он уже сам захотел появиться, – произнес он.

Бетти улыбнулась, хотя ее губы дрожали. Генри взял верный тон надежды.

– Надеюсь, это будет девочка, – повторил он.

Они вышли из машины и снова поменялись местами. Бетти села за руль, машинально отжала сцепление и подергала рычаг переключения передач.

«Он явно не обрадован», – подумала она. Но можно ли требовать радости от мужчины, который наконец решился круто изменить жизнь и разрушить свой брак? Несмотря на многолетнюю связь, Бетти плохо знала Генри, но была уверена в одном – он не предназначен для семейной жизни.

«Она не может на это рассчитывать, – думал в это время он. – Бетти не может рассчитывать, что ради нее я поступлюсь всем». Он не имел ни малейшего желания менять свое уютное уединение на семейную жизнь. К этому он был не готов. После предстоявшей исповеди Марте начнется что-то совершенно новое. Придется изрядно поработать над тем, чтобы стать другим Генри – Генри, живущим исключительно для Бетти. От одной этой мысли ему становилось нехорошо.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать?

Генри кивнул:

– Ты можешь бросить курить.

Бетти затянулась и щелчком стряхнула с сигареты пепел.

– Это будет ужасно трудно.

– Да, это будет трудно. Я позвоню тебе после разговора с женой.

Она включила первую передачу.

– Как продвигается роман?

– Осталось совсем немного.

Он наклонился к открытой двери.

– Ты кому-нибудь говорила о наших отношениях?

– Абсолютно никому, – ответила Бетти.

– Это мой ребенок, не так ли? Я хочу сказать, что он на самом деле есть и родится?

– Да, это твой ребенок, и он родится.

Она потянулась к нему полуоткрытыми губами для поцелуя. Он неохотно наклонился и поцеловал Бетти. Она просунула ему в рот свой язык, похожий на гладкий, со стершейся резьбой, болт. Выпрямившись, Генри закрыл дверь «Субару». Бетти поехала по лесной дороге к шоссе. Некоторое время Генри смотрел ей вслед, пока машина не исчезла за деревьями. Потом он наклонился и подобрал в траве свою недокуренную сигарету. Он верил Бетти. Она не лгала, для этого у нее не хватило бы воображения и фантазии. Она была красива, молода и спортивна, выглядела намного элегантнее Марты. И хотя Бетти была не так умна, как Марта, она отличалась тем не менее чрезвычайной практичностью. Теперь она от него забеременела. Генри знал это без всякого анализа на отцовство.


Холодный прагматизм Бетти импонировал Генри с их первой встречи. Если ей что-то нравилось, она просто это брала. Она была остроумна, обладала стройными ножками, веснушками на круглых, как апельсины, грудях, зелеными глазами и вьющимися светлыми волосами. На первом свидании она была одета в платье с изображением какого-то грозного зверя.

Роман начался сразу, с первой встречи. Генри не пришлось напрягаться, выставляться, ухаживать; ему вообще не пришлось ничего делать, потому что Бетти считала его гением. Поэтому ей нисколько не мешал тот факт, что он был женат и не хотел детей. Ничего страшного, это был всего лишь вопрос времени. Она давно ждала такого, как Генри, – Бетти говорила об этом вполне откровенно. По ее мнению, большинству мужчин не хватает величия. Один Бог знал, правда, что она имела в виду.

Между тем Бетти была главным редактором издательского дома Мореани. Начинала она помощником в отделе книжной торговли, но считала, что эта работа не соответствует ее квалификации выпускницы литературного факультета. Семинары были невероятно скучны, и Бетти раскаивалась в том, что не послушалась родителей и не пошла на юридический факультет. Но, несмотря на квалификацию, профессиональный рост задерживался, так как в издательстве не было подходящих вакансий. Во время обеденных перерывов она ходила по редакциям, чтобы взять там что-нибудь почитать. Однажды она просто со скуки взяла из стопки присланных, но невостребованных рукописей какой-то текст Генри, чтобы было что почитать в столовой. Генри послал в издательство текст как книгу, без всяких комментариев и сопроводительного письма, чтобы сэкономить на почтовых расходах. Впрочем, Генри был тогда очень стеснен в средствах.

Бетти прочитала тридцать страниц и забыла о еде. Она вышла из столовой и поднялась на четвертый этаж, в кабинет основателя издательства Клауса Мореани, где бесцеремонно вырвала его из послеобеденной дремоты. Через четыре часа Мореани лично звонил Генри.

– Добрый день, это Клаус Мореани.

– В самом деле? Святые небеса!

– Вы написали нечто чудесное, на самом деле чудесное. Вы никому не продали права?

Генри их не продал. Первый роман, «Фрэнк Эллис», разошелся по миру в десяти миллионах экземпляров. Это был настоящий триллер – в нем было много насилия и мало миролюбия, – история аутиста, который стал полицейским, чтобы найти убийцу своей сестры. Первые сто тысяч экземпляров были распроданы и наверняка прочитаны в течение одного месяца. Прибыль от романа избавила издательство Мореани от банкротства. Сегодня, восемь лет спустя, Генри считался автором бестселлеров. Его романы были переведены на двадцать языков, он стал лауреатом множества премий и бог знает чего еще. За это время в издательстве вышли пять романов Генри. Все они были экранизированы и поставлены в театре. «Фрэнк Эллис» даже включили в школьную программу по литературе. Генри стал живым классиком. Все это время он оставался мужем Марты.

Кроме него самого, только она знала, что во всех этих романах Генри не написал ни строчки.



II

Генри часто задумывался о том, как бы прошла его жизнь, не встреть он Марту. На этот вопрос он всегда давал один и тот же ответ: его жизнь осталась бы такой же, какой она была до встречи с Мартой. Он остался бы совершенно незаметной личностью, не достиг бы ни благополучия, ни свободы, не ездил бы на итальянской спортивной машине, и никто в мире не знал бы его имени. Здесь Генри был перед собой абсолютно честен. Он остался бы никем – вещью для себя. Конечно, борьба за существование закаляет, недостаток вещей придает им ценность; деньги теряют свою значимость, когда их становится в избытке. Но разве скука и пресыщенность не достаточно приемлемая цена за благосостояние и роскошь, и разве скучать и ныть в богатстве – это не лучше, чем страдать от голода и плохих зубов? Не обязательно быть известным для того, чтобы стать счастливым, к тому же популярность часто путают со значительностью, но с тех пор как Генри вынырнул из тьмы безвестности на свет славы и популярности, он стал чувствовать себя намного комфортнее, чем раньше. Уже несколько лет он был озабочен исключительно сохранением статус-кво. Добиваться большего не стоило. Он оставался реалистом, хотя это и было скучно. Рукопись «Фрэнка Эллиса» стала случайной находкой. Генри обнаружил ее, завернутую в кулинарную бумагу, под чужой кроватью, когда, морщась от пульсирующей боли в левом виске, искал под кроватью пропавший куда-то левый носок. Надо было еще посмотреть, нельзя ли чем-нибудь поживиться в чужой квартире. Женщину, лежавшую рядом с ним, он видел первый раз в жизни и не испытывал ни малейшего желания с ней знакомиться. Он видел ее только от ступней до поросшего шелковистыми каштановыми волосами лобка. Печка остыла, в комнате было темно, пахло пылью и нехорошим дыханием. Пора было уходить.

Генри мучился от нестерпимой жажды – накануне он много выпил. Что ж, вчера был его тридцать шестой день рождения. Никто его не поздравил. Да и кто бы мог это сделать? У такого бродяги, как он, никогда не бывает настоящих друзей, а родители давно умерли.

У него не было ни своей квартиры, ни стабильного дохода, ни представления о том, что будет дальше. Да и зачем об этом думать? Будущее скрывается во мраке неизвестности; тот, кто говорит, что знает его, – лжец. Прошлое – это зыбкие воспоминания и сочинительство; истинно лишь настоящее, оно дает нам шанс, а потом исчезает, становясь прошлым. Гораздо больше, чем неизвестность, Генри мучили мысли о совести. Чтобы узнать о будущем, надо знать, что скажут о нем на его могиле. Что можно ждать от смерти и разложения? С этой точки зрения Генри рассматривал свою жизнь как сложный процесс, судить о котором будут только после его смерти. Но тому, кто не оставил после себя ничего, не надо волноваться о приговоре. Молчание противоречит человеческой природе. Этим предложением начиналась рукопись Марты. «Такую фразу мог бы сочинить и я сам», – подумалось Генри. Она была очень меткой, верной и одновременно простой. Он прочел следующее предложение, потом еще одно и забыл о левом носке. Он не стал убегать, даже не стал искать мелочь или что-нибудь ценное, чтобы купить себе еды.

С первого предложения ему стало казаться, что изложенная на бумаге история очень похожа на историю его собственной жизни. Он залпом прочитал всю рукопись, тихо переворачивая страницы, чтобы не разбудить похрапывающую рядом женщину. В плотном тексте не было ни одного исправления, ни опечаток, насколько он мог судить, ни одной лишней или недостающей запятой. Время от времени Генри отвлекался от чтения, чтобы рассмотреть спавшую женщину. Не встречались ли они раньше? Как, собственно говоря, ее звали? Называла ли она вообще свое имя? Женщина была неброской, с изящными руками и ногами и длинными ресницами, прикрывавшими закрытые глаза.

* * *

Когда после полудня Марта проснулась, Генри успел затопить печь, починить текущий кран, укрепить душ в ванной, убраться на кухне и пожарить яичницу. Он смазал стоявшую на кухонном столе пишущую машинку, а погнутый литерный рычаг разогнул на огне газовой плиты. Рукопись, завернутая в бумагу, снова лежала на своем прежнем месте. Сидя за столом, Марта с аппетитом уплетала яичницу.

Он предложил ей жить вместе. Марта ничего не ответила, что Генри расценил как согласие.

Они провели вместе весь день. Марта рассказала Генри, как он вел себя в предыдущую ночь, как жаловался, что ничего из себя не представляет. Генри понимал, что это правда, хотя сам ничего не помнил.

Вечером они ели мороженое и гуляли в ботаническом саду. Генри рассказывал о себе. Он говорил о своем детстве, которое закончилось после того, как мать исчезла неизвестно куда, а отец свалился с лестницы. О годах, проведенных в детском приюте, Генри предпочел умолчать.

Марта слушала его, не перебивая и ни о чем не спрашивая. Когда они шли по оранжерее тропических растений, она взяла его за руку и даже положила голову ему на плечо. До тех пор Генри никому не рассказывал так подробно и правдиво о своей жизни. Он не упустил ничего существенного, ничего не приукрасил и ничего не придумал. То был счастливый вечер в ботаническом саду – первый из многих счастливых вечеров с Мартой.

В ту ночь они снова спали вместе в кровати Марты рядом с печкой. На этот раз Генри был трезв, заботлив и даже, пожалуй, застенчив. Марта же хранила полное спокойствие, лишь дыхание ее стало жарким и прерывистым. Потом, когда он уснул, Марта выскользнула из постели и уселась на кухне перед пишущей машинкой. Генри проснулся от стука литерного рычага. Машинка стучала ровно, с короткими паузами и точками. Потом раздавался звонок, извещавший о конце строки. Точка. Новая строчка, точка. Абзац. Свистящий шелест – она извлекала отпечатанную страницу из машинки. Скрежет – вставляла в нее новый лист. Так создается литература, подумалось тогда Генри. Стук машинки раздавался всю ночь до утра.

Наутро Генри отремонтировал кровать, сделал резиновую подставку для пишущей машинки, раздобыл два стула для кухни и рассверлил электрический счетчик, чтобы сэкономить на отоплении. После этого Генри задумался о том, как устроить быт, не имея начального капитала, и как у него это получится.

Генри убирал дом и чинил всякие мелочи, но Марта никак не комментировала эту его деятельность. Она вообще ничего не комментировала, чему Генри страшно удивлялся. При этом не создавалось впечатления, что она ничего не замечает или ей все равно. Нет, просто она была довольна тем, что у нее было, и ничего большего от Генри не требовала, считая все это само собой разумеющимся.


Потом Генри заметил, что Марта никогда не перечитывает свои произведения. Она не говорила о них и не выказывала гордости. Закончив один роман, Марта принималась за другой, как дерево, сбросившее листву и снова начавшее зеленеть – без всякой творческой паузы. Видимо, сюжет следующего произведения рождался во время написания предыдущего. Генри долго не мог понять, где она берет деньги на жизнь. Она училась, но на кого, Генри не знал. Должно быть, у Марты были какие-то сбережения, но в банк она ходила редко. Когда им было нечего есть, они не ели. Вечерами Марта уходила из дома, чтобы поплавать в городском бассейне. Однажды Генри украдкой проследил за ней. Да, она действительно ходила в бассейн поплавать.

В подвале Генри нашел чемодан, набитый старыми сгнившими рукописями. Было такое впечатление, что этот чемодан был поспешно, словно детский труп, спрятан среди крысиного дерьма и луж грязной воды. Страницы слиплись, превратившись в заплесневелую массу. В тексте можно было разобрать лишь отдельные слова. Рукопись «Фрэнка Эллиса» тоже сгнила бы в подвале или пошла на растопку, если бы Генри ее не спас. Это была его заслуга. Он сохранил «Фрэнка Эллиса», пусть даже не он его сочинил. Так, во всяком случае, он объяснил своей совести.


– Литература меня не интересует, – заявила однажды Марта, – я всего лишь хочу писать.

Позднее Генри не раз вспоминал эту фразу. Откуда Марта при ее затворническом образе жизни брала такие захватывающие сюжеты, оставалось для него загадкой. Марта никогда не путешествовала, но знала, казалось, весь мир. Генри готовил еду, они разговаривали, молчали и вместе спали. Ночами она писала, а потом спала до вечера, а Генри прочитывал написанное. Он сохранял все, что она создавала, хотя Марту нисколько не интересовала судьба ее произведений. Она никогда об этом не спрашивала. Так и родилась их молчаливая любовь. Они были довольны своей жизнью и находили друг в друге опору. Генри считал, что ему крупно повезло, и требовалось лишь не нарушать сложившуюся гармонию.


Генри послал рукопись «Фрэнка Эллиса» в четыре издательства, адреса которых нашел в литературном справочнике. До этого он был вынужден поклясться Марте всеми святыми, что он никогда, ни при каких условиях не раскроет имя автора. Это должно было навечно остаться тайной, и если что-то из ее произведений будет опубликовано, то только под его именем. Генри нашел это предложение разумным, поклялся и сдержал свое слово.

* * *

Ответа долго не было. Генри даже успел забыть, что вообще посылал рукописи в издательства. Если бы он знал, как редко принимают издательства произведения неизвестных им авторов, то с самого начала не стал бы тратиться на расходы по пересылке. Но невежество подчас оборачивается благословением для профанов.

Генри между тем устроился на работу на фруктовый рынок. Он вставал в два часа ночи и к полудню, смертельно уставший и пропахший овощами и фруктами, возвращался домой, чтобы приготовить еду для Марты.

Она познакомила Генри со своими родителями. Марта долго тянула с этим, и Генри понял почему, когда познакомился с ее отцом. Во время взаимных представлений ее отец, рано вышедший на пенсию пожарный, с плохо скрытым раздражением смотрел на Генри со своего велюрового кресла. Ревматизм изуродовал его суставы и почти целиком сожрал большой палец руки. Мать Марты работала кассиршей в супермаркете. Это была веселая и добрая женщина. О такой матери можно только мечтать.


Они сидели в уставленной диванчиками и пуфиками гостиной, пили кофе с кардамоном и болтали о пустяках. На серванте стояла клетка, в которой доживала свой век какая-то птичка. Гордостью отца Марты была коллекция пожарных касок, стоявшая в застекленном и специально подсвеченном шкафу. Старик рассказал Генри историю каждой каски, в какой стране ее сделали и каково было ее назначение и особенности. При этом он то и дело внимательно смотрел на Генри, ища в его лице признаки нетерпения, скуки и отсутствия интереса. Генри, однако, стоически выдержал эту пытку и даже ухитрился задать старику несколько вопросов.


Наступила холодная зима. Генри поменял в доме дверь, раздобыл два великолепных электрических одеяла и уплотнил окна. Дверь Генри нашел в старом деревянном контейнере. По сугробу он забрался в контейнер, вытащил оттуда дверь и, словно муравей, на плечах притащил ее домой. Он подстрогал полотно, прибил внизу планку и вставил дверь в коробку. С тех пор холод им с Мартой стал не страшен. Марта была восхищена. Умелые руки Генри всегда приводили женщин в эротический восторг. Рукоделия и хобби изгоняют демона скуки и растворяют дурные мысли. Генри охотно ремонтировал вещи не для того, чтобы произвести на Марту впечатление, а потому, что это доставляло ему удовольствие и позволяло хоть чем-то заняться.

Весной Генри убил своего тестя. Генри подарил ему каску венской пожарной команды, между прочим, старейшей профессиональной пожарной команды в мире. Радость и изумление коллекционера были так велики, что в его мозгу лопнула аневризма, от чего он тотчас, на месте и скончался. И Генри, сам нисколько того не желая, стал убийцей тирана. Совесть его не мучила, так как он прочитал, что тесть мог бы умереть от лопнувшей аневризмы, просто поднатужившись в туалете. К тому же все родственники откровенно радовались и никто из них не предъявлял к Генри никаких претензий.

Коллекцию касок похоронили вместе с коллекционером. Мать Марты просто расцвела после смерти мужа; она подарила кому-то желтую канарейку и через полгода уехала в Висконсин с одним американским бизнесменом. Там ее ударила молния, и с тех пор она писала левой рукой длинные письма о том, как хорошо ей живется в Америке.

Потом позвонил Мореани. В издательство Генри поехал на велосипеде. Если бы он знал, чем в конце концов это закончится, то, скорее всего, никуда бы не поехал.

В вестибюле издательства его ждала Бетти. Вместе они поднялись в лифте на четвертый этаж. Аромат пахнувших ландышем духов Бетти заполнил кабину лифта. Она сразу отметила, что у него мозолистые руки рабочего человека, а он сразу заметил крошечную ямку на мочке ее уха и россыпь милых веснушек на шее, напоминающую Большую Медведицу. Во время этого – увы, короткого – путешествия наверх он видел, как Бетти считывает его ДНК. Когда двери лифта открылись, между ними все уже было молчаливо решено.

Мореани вышел из-за стола и встретил Генри в центре кабинета, протянув ему обе руки, как старому другу после долгой разлуки. Стол был завален книгами и рукописями. Наверху лежала рукопись «Фрэнка Эллиса». Генри именно так представлял себе стол книгоиздателя.

Генри сдержал данное Марте обещание и представился как автор. Это, как выяснилось, было очень просто. Не надо было ничего говорить и ничего предъявлять. Автор должен писать, а писать в наши дни умеет каждый. Не надо ни знать, ни уметь ничего особенного, не нужно ничего о себе говорить, помимо жизненного опыта, не требуется никакого образования, и никто не спросит у автора диплом. Самое главное – текст. Заключительную оценку оставляют критикам и читателям, и чем меньше говорит о себе автор, тем ярче сияет его нимб. Литература его не интересует, заявил Генри издателю, он просто хочет писать. Это объяснение сразило Мореани наповал.

Роман разошелся фантастическими тиражами. Когда был выплачен первый гонорар, Марта и Генри переехали в новую, просторную и теплую квартиру и поженились. Потом потекли еще деньги, куча денег. Они не пробудили в Марте покупательский рефлекс и не сделали из нее транжиру. Она продолжала невозмутимо писать, а Генри ходил по магазинам. Он покупал себе дорогие костюмы, заводил мимолетные романы с красивыми женщинами и приобрел итальянский автомобиль. Мореани щедро делился с Генри прибылью, которая словно золотой дождь лилась на издательский дом. Генри чувствовал себя гангстером, удачно совершившим дерзкое преступление, и катал в своем «Мазерати» Марту по всей Европе до Португалии включительно. Путешествуя, они останавливались в дорогих отелях, и, собственно, это было единственное изменение в их жизни. Марта продолжала писать по ночам, а Генри играл в теннис и заботился о домашнем уюте, ходил в магазины, составляя предварительно список покупок, и учился готовить азиатские блюда.


Каждый вечер Генри прочитывал новые страницы. Ни одна живая душа, кроме него, не видела ни одной строчки нового произведения, прежде чем оно было готово. Он говорил, нравится ему книга или нет. В большинстве случаев она ему нравилась. Бетти и Мореани садились в его кабинете и принимались читать очередной шедевр, а Генри ложился на диван в соседней комнате и перелистывал «Изноугуд – великий визирь» – лучший комикс всех времен и народов.

Пока Бетти и Мореани читали, в издательстве стояла мертвая тишина. Потом Мореани вызывал к себе начальника отдела сбыта и кричал: «У нас есть книга!» Восемь недель спустя начиналась кампания в прессе. Только избранные журналисты имели право лично получить от Мореани сигнальные экземпляры новой книги. При этом журналисты должны были подписать документ о неразглашении, а потом расхваливать его роман в своих изданиях, подогревая мучительное нетерпение читающей публики.

Марта никогда не сопровождала Генри на публичных мероприятиях. На книжных ярмарках и лекциях Генри появлялся в сопровождении Бетти. Многие считали ее супругой, что вполне могло быть правдой, ибо смотрелись они как идеальная пара.

Генри повсюду встречали аплодисментами и улыбками, навязывались в знакомые и желали счастья. Выглядел Генри при этом совершенно несчастным, так как вообще не любил поднимать шумиху вокруг своей персоны. Такое поведение еще больше возвышало его в глазах публики, особенно ее женской половины – все восторгались его скромностью. Робкие недосказанности Генри были следствием чистой предосторожности, ибо он ни на минуту не забывал, что он не писатель, а мошенник, лягушка, напялившая на себя маску змеи.

К тому же Генри было трудно запоминать все эти дружелюбные физиономии и новые имена. Где бы он ни останавливался, тотчас возникала толпа. Сверкали вспышки, его беззастенчиво пожирали глазами, все время показывали то, что его не интересовало, или рассказывали о вещах, в которых он ровно ничего не смыслил. Он соглашался на короткие интервью, но отказывался говорить о том, как работает. У Генри усиливалось ощущение нереальности происходящего, действительность расплывалась, как попавшая под дождь акварель, – сначала растекаются контуры, а потом пропадает и все изображение целиком. Марта предупреждала его, что успех – это тень, которая зависит от положения солнца. Когда-нибудь, думал Генри, солнце закатится и все увидят, что меня больше нет.




О том, как надо понимать эти произведения, Генри узнал от критиков. То, что романы хороши, он знал и сам; в конце концов, именно он их и открыл. Но насколько они хороши и почему, удивляло его самого. Он жалел многих бедных художников, которых признавали, когда они начинали загибаться от голодных отеков. Он несколько раз хотел почитать Марте хвалебные отзывы самых любезных критиков, но она не хотела об этом даже слышать. Она в это время писала уже следующий роман. Каждая фраза – это крепость. Это предложение нравилось Генри больше всего. Эти слова были набраны крупным шрифтом на клапане суперобложки и принадлежали небезызвестному Пеффенкофферу, ведущему литературного приложения крупной ежедневной газеты. Генри следовало бы поучиться такой краткости и содержательности. Но, увы, у него не было ни того, ни другого. У него вообще не было ничего своего.

III

Смерть великого писателя на мокрой дороге. Резко вильнуть в сторону, коротко оглянуться на прожитую жизнь и кануть в вечность. Генри думал об этом, пока ехал от скал к дому мимо светло-желтых рапсовых полей. Существует ли более трагичная и одновременно нелепая смерть, чем гибель от равнодушного несчастного случая? Для него это была бы самая подходящая смерть. Между прочим, именно такой смертью погибли Камю, Рэндалл Джаррелл и Эден фон Хорват. Хотя нет, этот последний, бедняга, был убит веткой каштана на Елисейских Полях.

Сейчас ему сорок четыре, он находится в зените славы, и смерть сделает его бессмертным. Тайну романов Марта наверняка сохранит. Она продолжит писать и после его смерти, а все новые и новые книги будут гнить в подвале. Все это сильно успокаивало, но все же Генри не желал умирать прежде жены. Пусть даже сейчас. В минуту слабости он об этом и подумал. Нет, на самом деле все проще. Он просто признается Марте, что у него будет ребенок от другой женщины, причем от Бетти.

Генри явственно представил, как обе эти женщины стоят на его могиле. Марта – молчаливый источник его славы – хрупкой и необъяснимой, плечом к плечу с Бетти, Венерой с веснушками, матерью его ребенка. Кто знает, может быть, они поладят и не станут враждовать друг с другом, они ведь такие разные. Между ними будет дитя. Марта сразу заметит сходство с отцом. Сможет ли она когда-нибудь его простить? Интересно, будет ли Бетти хорошей матерью? Скорее, нет. Господи, да какое ему, собственно, до этого дело? На его могиле многие будут плакать, многие станут искренне скорбеть, другие так же искренне радоваться, но самое главное, самое прекрасное состояло в другом: ему, Генри, не придется больше ни с кем говорить, не придется ничего стыдиться, не придется выдавать себя за другого. Ему не надо будет ничего бояться. Это здорово, просто великолепно.

К несчастью, дорога была сухой, да и деревьев на обочине не видно. Темно-синий «Мазерати» Генри был оснащен всеми мыслимыми и немыслимыми системами безопасности. Его подхватит подушка безопасности, детонирующий заряд затянет пояс безопасности. Автомобиль не даст ему умереть. Генри явственно представил себе, как лежит в больнице, присоединенный к аппарату искусственного дыхания. Какое мерзкое зрелище! Генри прибавил газу. Наверное, на скорости 200 километров в час его не спасет никакая система безопасности, попалось бы подходящее дерево.

Зазвонил телефон. Это был Мореани. Генри убрал ногу с педали газа.

– Генри, где ты находишься?

– На трехсотой странице.

– О, как хорошо, как хорошо! – у Мореани была привычка дважды повторять приятные для собеседников вещи. Генри считал это неприятным излишеством.

– Можно уже почитать?

– Да, уже скоро. Осталось, по моим расчетам, страниц двадцать.

– Двадцать? Это фантастика, просто фантастика. Сколько времени тебе на них потребуется?

– Двадцать минут. Через двадцать минут я буду дома и примусь за работу.

Мореани довольно рассмеялся:

– Слушай, Генри, я тут подумал и решил, что мы напечатаем двести пятьдесят тысяч экземпляров.

Генри знал, что Мореани получает деньги не от банка. Не потому, что не мог, а потому что не хотел. Мореани использовал личные средства на печать и кампании книг Генри.

– Ты не хочешь прочесть хотя бы пару страниц? Как бы не пришлось закладывать издательство.

– Мой дорогой, если потребуется, я охотно заложу свой дом, и никогда я не сделаю это с такой охотой, как сегодня. Представь себе, этот Пеффенкоффер просил дать ему сигнальный экземпляр. Ты представляешь – Пеффенкоффер просил? Как тебе это нравится?

Пеффенкоффер, придумавший девиз «Каждая фраза – это крепость», был великаном среди прочих критиков. В этом качестве он извлекал из литературных произведений все плохое и оставлял только хорошее. На него ничто не влияло, он ничему не удивлялся; все самое оригинальное было, казалось, известно ему наперед. Но что бы о нем ни думали, он всегда видел суть и выделял в произведениях то прекрасное, что в них было, и заставлял его сиять неземным светом. Работал Пеффенкоффер в уединении, никто не знал даже, как он выглядел и действительно ли жил, как поговаривали, с мамой.

– Пусть он подождет; сначала почитай ты.

– Само собой! У тебя уже есть заглавие?

– Пока нет.

– Ничего, название мы придумаем. Скажи, когда я смогу приступить к чтению?

Генри заметил на поле оленя и еще больше сбросил скорость.

– Ты опять за свое, Клаус. Не надо на меня давить, чтобы потом не разочароваться.

– Сдаюсь, сдаюсь.

Генри остановил машину на обочине.

– Клаус, я пока не решил, чем закончится история.

– До сих пор ты всегда правильно решал этот вопрос.

– На этот раз решение дается мне с большим трудом.

– Ты говорил об этом с Бетти?

– Нет.

– Поговори с ней, позвони ей, назначь встречу.

– Всему свое время, Клаус.

– Всего каких-то двадцать страниц. Я в волнении, я в страшном волнении. Ну… скажем, середина августа?

– Да, середина августа подойдет.

* * *

Усадьба Генри и Марты стояла на высоком холме, окруженном тридцатью гектарами полей и лугов, сданных в аренду окрестным крестьянам. Усадьба представляла собой классический господский дом, фахверк, с амбарами на солидных каменных фундаментах и даже с собственной церковью. Вдоль дороги, ведущей к дому, росли высаженные идеальными рядами тополя. Дикий сад со старыми деревьями не был окружен скучным забором, не имелось никаких запретительных надписей, имя владельца не украшало ворота. Тем не менее вся округа знала, кто здесь живет.

Навстречу Генри, бешено виляя хвостом, выбежал черный ховаварт. Каждый раз при виде преданного пса Пончо Генри охватывала просто неземная радость. Тяжелые колеса «Мазерати» остановились перед домом. Марта пока не вернулась со своего морского купания, хотя складной велосипед стоял перед домом, который она, уходя, постоянно забывала запереть. Противомоскитная сетка висела клочьями уже почти год, но зато Пончо мог беспрепятственно забегать в сени. Генри постоянно чинил велосипед жены и латал прохудившиеся шины. В гараже стоял ее новенький «Сааб», но Марта практически никогда им не пользовалась. У нее мог быть личный самолет или яхта, но она все равно предпочла бы им старенький велосипед.

Генри погладил пса по мягкому шелковистому меху, подставил руку, которую Пончо восторженно лизнул, а потом подобрал с земли камень и швырнул его в поле. Пончо, резко сорвавшись с места, как ядро, пущенное катапультой, помчался искать в траве камень. Счастливый пес, ему достаточно какого-то камня.

Генри решил, что все скажет Марте, когда она вернется с купания.


На дубовом кухонном столе лежали шесть машинописных страниц, аккуратно уложенных друг рядом с другом. Это была третья часть пятьдесят четвертой главы. Марта закончила ее прошлой ночью. Машинка стучала на кухне до утра. Генри бросил ключ от машины на комод, вытащил из ларя морковку, откусил от нее и начал читать. Слова Марты струились по тексту в строгой и ясной последовательности. Невозможно было ни вставить, ни убрать ни одного слова. Все они были на месте: тронешь одно – нарушишь всю конструкцию. Эта глава была плавным продолжением главы предыдущей, сюжет неумолимо двигался к развязке, словно он не был придуман Мартой, а жил собственной жизнью, как побег, растущий из брошенного в землю семени. Как это непостижимо, подумал Генри. Откуда берется это знание, какой голос нашептывает все это Марте, и почему он, Генри, глух к нему?

Окончив чтение, он порылся в почте от поклонников, которую ему каждый день пересылало издательство. Он подписал пару экземпляров «Фрэнка Эллиса», присланных женщинами. Подписанные им экземпляры всплывали потом на eBay и стоили, по мнению Генри, совершенно немыслимых денег. Некоторые женщины присылали свои фотографии, засушенные цветы, а иногда отпечатки губ. Порой Генри обнаруживал в посылках прядки волос и брачные предложения, хотя СМИ давно уже раструбили, что великий писатель женат.

С чего он начнет? Самое худшее, конечно, это ребенок. Или вопрос о ребенке лучше вовсе не затрагивать? К Бетти он не испытывал любви, скорее это было циклическое, охватывающее время от времени всех мужчин вожделение, которое не зависит от конкретного предмета страсти. Сколько уже все это продолжается? Надо ли считать первую встречу или ту ночь в мотеле, когда они обменялись биологическими жидкостями? Вообще, когда это произошло? Марта обязательно об этом спросит. Верный ответ требует железных доказательств, и Генри обязан, должен представить их жене. Он направился в кабинет, чтобы, порывшись в документах, попытаться установить, как долго он уже обманывает жену. Если уж говорить правду, то точную и выверенную.

Однако, прежде чем заняться поисками, он, сидя в своем любимом кресле, полистал «Журнал криминалистической экспертизы», очень незаурядный специализированный журнал, весьма интересно описывавший злодейства. Всякий, кто планирует или уже исполняет преступление, должен читать специальную литературу. В ней много говорится о риске разоблачения в свете усовершенствования криминалистической техники и судебно-медицинской экспертизы. После чтения журнала становилось ясно, что борьба со злым началом в человеке бессмысленна, ибо никакая наука, никакие наказания не могут заглушить в нем биологическую страсть к убийству. Убийства из-за алчности, жажды мести и глупости с точки зрения культурной истории человечества надо рассматривать как естественные причины смерти, как одну из граней «условия человека».


Генри проснулся, когда на панорамных окнах закрылись автоматические жалюзи. Наступил вечер. Генри все сказал Марте. Беспощадно и обстоятельно, как и намеревался. Он специально выбрал жесткий вариант, чтобы облегчить жене расставание.

Послушай, дорогая, начал он, я тебя оставлю, потому что хочу теперь не тебя, а другую женщину. Я терпеть ее не могу, но это не играет никакой роли. Я люблю тебя, но ты давно перестала быть для меня незнакомкой, и наша любовь теперь – это только дружба. Наши отношения всегда были дружбой, я не мог презирать тебя настолько, чтобы просто тебя желать – любовного пыла между нами больше нет, да, собственно, его никогда и не было. Эта другая женщина моложе и красивее тебя. Ты ее знаешь – это Бетти. Да, как нарочно, это именно Бетти. Она стала моей добычей, моей музой, моей рабыней, и я презираю ее всей душой. Мы с ней соучастники, она возбуждает во мне животные низменные инстинкты, я обожествляю ее ноги и должен при этом рассказать о ней, чем причиню тебе боль. Мне и самому больно. Пойми меня правильно, я продолжаю испытывать к тебе нежнейшие чувства. Я почитаю тебя как святую, я всегда хотел охранять и защищать тебя, и я делал это, насколько это было в моих силах. Но теперь между нами встало еще одно препятствие. У Бетти будет от меня ребенок. Ты не хотела детей, как и я. Я не могу себе представить, как буду воспитывать ребенка; ты же знаешь, как выводит меня из себя детский плач, а все дети только и делают, что не переставая кричат. Но так сложились обстоятельства. Я благодарю тебя за все, и будь уверена, что всю оставшуюся жизнь меня будет мучить совесть.

Жена едва слышно выкрикнула его имя, когда Генри заговорил о ребенке, а потом в дом словно ворвалась морская волна и унесла Марту с собой.

Генри с трудом встал с кожаного дивана, правая нога онемела, и он растер ее, чтобы восстановить кровообращение. Потом он подошел к окну и посмотрел на безмятежные поля. Море исчезло.

Генри, хромая, вышел в кухню, чтобы сварить себе ристретто. Эта дьявольская сила должна была унести прочь его, а не Марту. Ему было действительно больно от всего того, что он наговорил жене. Ведь все это была неправда. Почему он не говорил об уважении и благодарности, о восхищении и любви, которые он как никто другой питал к ней? Но нет, он безжалостно вырвал ей сердце, как никуда не годный сорняк. Ясно, что Марта никогда не оправится от этой боли.

Он на одной ноге стоял возле кофе-машины, ожидая, когда нагреется вода. Надо было пощадить чувства Марты и ничего не говорить о ребенке. Тогда она поняла бы его без лишних страданий. Но, если бы он умолчал о ребенке, то тогда о чем было вообще говорить? Ведь роман продолжался не один год, и все шло хорошо, все были довольны, и к чему тогда все менять? Чем больше Генри размышлял, тем яснее ему становилось, что он должен был все рассказать не Марте, а Бетти. Бетти отлично держит удар, она бы справилась с разрывом легче, чем Марта. Она наверняка смогла бы найти отца для своего ребенка, она и родилась для того, чтобы преодолевать судьбу.

Заскрипели деревянные ступеньки лестницы. Марта спустилась в кухню со второго этажа. На ней был шелковый домашний халат и японские соломенные сандалии. Темные волосы она заколола заколкой из эбенового дерева. Она посмотрела на Генри своим обычным лучистым приветливым взглядом. Плавной походкой, как всегда, не производя ни малейшего шороха, Марта подошла к мужу. За прошедшие годы она не прибавила в весе ни грамма. Уже давно они спали и работали врозь – она наверху, он внизу. Она по-прежнему писала исключительно по ночам, а он занимался всеми домашними делами. Они могли бы позволить себе служанку, шофера и садовника, но Марта не терпела около себя никого, кроме Генри. Когда он смотрел ночные новости или до утра работал на своем громадном сверлильном станке, то часто слышал, как Марта кругами расхаживала по своей спальне. Тогда Генри шел на кухню и заваривал ромашковый чай. Чайник он относил наверх и ставил перед дверью. Иногда он прислушивался к звукам за дверью, но никогда ее не открывал. Немного постояв, он тихо спускался вниз. Проходило немного времени, и снова начинала стучать пишущая машинка. Сидевший в Марте демон вступал в свои права.

Генри никогда не видел, как пишет его жена. Кто знает, не становилось ли при этом ее тело мраморным и не превращались ли волосы в извивающихся змей? Он ни разу не осмелился подсмотреть за Мартой, когда она работала.

– Генри, у нас на чердаке завелась куница.

– Кто?

– Куница. Она оставляет серые следы.

– Серые следы?

– Да, серые полоски, которые сливаются в длинные цепочки.

– Как белка?

– Нет, эти следы длиннее и расположены параллельно.

Похоже, и в самом деле куница. Если бы Марта видела длинную цепочку мелких серых полосок, это, наверное, был бы какой-то мелкий грызун, но длинные параллельные следы мог оставить только более крупный зверь.

Марта обладала синестезией с рождения. Любой запах или звук имели для нее цвет и форму. Когда она в первом классе школы начала учиться писать буквы, у нее появились фотизмы, окрашивавшие слова в цвет первой буквы. Марта считала это нормой и только к девяти годам узнала, что отнюдь не все люди обладают такими способностями – видеть чудесные эманации букв и слов. Она рассказала о своей способности матери, и та, перепугавшись, отвела дочь к врачу. Врач был старой школы и фотизмами не страдал. Он назначил Марте лекарства, от которых девочка стала вялой и начала толстеть. Марта выбросила таблетки и с тех пор никому не рассказывала о своих цветовых видениях. Это оставалось ее сокровенной тайной до встречи с Генри.

– Может быть, ты поднимешься на чердак и сам посмотришь?

«Какое же ты сокровище, я не стою твоего мизинца, – хотелось сказать Генри. – Я заслужил смерть, почему ты не освободишь меня? Сделай милость, испепели меня!»

– Как ты смотришь на то, чтобы поесть на ужин рыбы, а?

– Генри, я до смерти боюсь этого зверя.

– Пойдем, солнышко. – Он обнял жену, поцеловал ее волосы. Марта прижалась лицом к его груди и вдохнула запах его тела.

– Сегодня ты пахнешь чем-то оранжевым, – убежденно произнесла Марта. – Это что-то серьезное?

– Мне надо тебе кое-что сказать.

– Что?

Слова застряли у него на губах. Генри пробормотал нечто невразумительное и несмело улыбнулся. Когда он смеялся, Марта видела темно-синие спирали, вылетавшие из его рта. Ни один мужчина в мире не смеялся ультрамариновыми танцующими звездочками.

Марта поцеловала мужа в губы.

– Если это женщина, то оставь ее при себе, а теперь пойдем искать куницу, ладно?

Она взяла его за руку и повела за собой вверх по лестнице. Генри радостно подчинился. Она уже давно все знала и не сердилась. Больше всего Генри ценил в жене понимание его слабостей. Каждый раз, встречаясь с другими женщинами, Генри старался обставлять измену приличиями и тактом. Зачастую ему было нестерпимо стыдно, и он давал себе клятвы измениться. Но каждый раз, когда он после очередной измены возвращался домой, Марта словно рентгеном просвечивала его нечистую совесть. Но настоящую угрозу Марта видела только в Бетти и, как оказалось, не без основания. Женщины, правда, лично встречались только раз – на коктейле в саду Мореани.

Это случилось вечером, была прекрасная погода. Ночные цветы, привлекая бабочек, раскрыли свои лепестки. Бетти стояла у буфета и ела вилкой клубничный десерт. Открытое сзади платье позволяло видеть ямку между верхними частями ее ягодиц.

– Нет, только не она, Генри, – тихо произнесла Марта, проследив за взглядом мужа, притянутым, как магнитом, к волшебной ямке. Генри сразу понял, что имела в виду Марта и что он никогда не сможет по доброй воле расстаться с Бетти. Он пообещал, что больше не будет с ней встречаться. С тех пор он виделся с Бетти только в очень отдаленных местах. Он купил себе мобильный телефон с предоплаченным номером, оплачивал пребывание в мотелях и организовывал свидания при свечах в дорогих барах. Тем не менее это была связь, состоявшая из кратких мимолетных встреч, и каждая такая встреча оставляла в душе Генри мутный тяжелый осадок.

* * *

Комната Марты была небольшой, окрашенной в кремово-белые тона. Она не любила большие помещения с высокими потолками; они живо напоминали ей время, проведенное в психиатрических клиниках. Маленький письменный стол с вращающимся стулом стоял под скосом крыши, у окна; застланная белым покрывалом кровать – между окном и входом в ванную. На первый миллион, полученный за «Фрэнка Эллиса», Генри хотел купить французский замок, но Марта считала замки слишком большими и холодными жилищами, и они остановились на более скромном доме. Пока она писала следующий роман, Генри, связавшись с женщиной-маклером, подыскал господскую усадьбу и принялся ее ремонтировать.

Генри бегло осмотрел кабинет Марты и прислушался. В машинку был вставлен чистый лист. Ни одного скомканного клочка бумаги, в мусорной корзине пусто. Никаких исправлений, никаких черновиков. Водопад слов лился непосредственно из мозга Марты на бумагу без исправлений.

– Ты что-нибудь слышишь?

– Нет.

– Может быть, она уснула?

Они молча, напряженно прислушались. Наступил момент, подумалось Генри. Сейчас он должен ей все сказать. Но все не мог подобрать нужных слов.

– Это был, наверное, аист.

– Аисты не прилетают ночью, Генри.

– Да, это верно. Где ты слышала шорох?

Марта указала на одно место на потолке.

– Вон там, над кроватью.

Генри разулся, встал на кровать и прижался ухом к скосу крыши. Между обшивкой стены и стропилами оставалось узкое свободное пространство, тянувшееся вдоль всей крыши. Воздух играл роль теплоизоляции. В этом промежутке Генри уловил чье-то дыхание. Действительно, среди стропил кто-то шуршал. Были слышны движения острых зубов. Генри превратился в слух, но зверь, видимо, заметил его присутствие.

Сделав лицо озабоченного специалиста, Генри спрыгнул с кровати.

– Да, там кто-то есть.

– Оно большое?

– Зверь больше не шевелится.

– Это куница?

– Возможно, да.

– Она больше или меньше кошки?

– Меньше. Не переживай, я ее поймаю.

– Но ты ее не убьешь?

Генри натянул ботинки.

– Конечно, нет, но сейчас я пойду и куплю рыбу.

IV

Деревушка находилась на берегу бухты, у самого моря. Низенькие домишки, естественная гавань, несколько маленьких магазинчиков и пышные клумбы. Памятника не было, но имелся книжный магазин, в витрине которого висел портрет Генри – для туристов, совершавших паломничество, чтобы лично увидеть знаменитого писателя.

Обрадин Басарич, пожилой серб, местный рыботорговец, отложил в сторону нож и вымыл руки, заслышав шум мотора «Мазерати». Окно было заклеено фотографиями разнообразных рыб, и о том, что происходит на улице, Обрадин мог судить только по звукам. Для Обрадина после смерти Иво Андрича Генри стал величайшим из всех живущих писателей. То, что Генри выбрал это место, чтобы здесь поселиться, было не случайно, ибо в случайности верят только атеисты. Один раз в неделю Генри приезжал к Обрадину – купить боснийскую щуку, покоптить ее и пофилософствовать о жизни. Этот милейший и гениальнейший из всех людей был большим любителем рыбных блюд, а он – Обрадин Басарич – являлся рыботорговцем. Где же здесь место случайностям и совпадениям?

Генри просил Обрадина никому не выдавать место, где он поселился, и торговец поклялся хранить тайну. Однако это тайное знание доставляло сербу немало хлопот. Туристам – в основном дамам – он застенчиво или бессовестно врал в ответ на их расспросы, что в этой местности нет ни одного человека с таким именем, но при этом его просто распирало от желания рассказать туристам о своей дружбе со знаменитостью. По ночам жена Обрадина, Хельга, слышала, как он кричал: «Я его знаю, он мой друг!»

– Ты не представляешь себе, как это ужасно – хранить тайну, – сказал он однажды Генри. – Тайна – это настоящий паразит. Она пожирает тебя и все время растет. Она стремится вылезти наружу, прогрызает душу и сердце, лезет изо рта и выпрыгивает из глаз.

Генри молча слушал.

– Ты делай, как я, – предложил он Обрадину. – Вырой яму и высри туда тайну. Тогда ты освободишься, и никакое дерьмо тебе будет больше не страшно.

Обрадин нашел такой совет недостойным великого писателя. Но Генри лишь посмеялся и целый день пребывал в хорошем настроении от своей шутки.

Сегодня, правда, Генри был мрачнее обычного, когда вошел в лавку Обрадина.

– Друг мой, – приветливо обратился он к рыботорговцу, – у нас появилась проблема. На крыше завелась куница.

Обрадин в знак приветствия расцеловал Генри в обе щеки.

– Я приду и убью ее.

– Нет, это ты оставь. Марте не понравится. Как можно поймать эту скотину?

– Ну, так я ее просто выгоню.

– Она вернется, как только поймет, что ты ее не убьешь.

– Ладно, я ее поймаю и принесу тебе, чтобы ты сам ее убил.

Генри не стал спрашивать торговца о делах, так как знал, что идут они далеко не блестяще. «Дрине», небесно-голубому рыболовному катеру Обрадина, стукнуло уже сорок лет, и судно потихоньку испускало дух. Обрадин все чаще был вынужден покупать мороженую рыбу у крупных оптовиков, так как дизель его посудины отказывался работать. Генри уже много раз предлагал Обрадину беспроцентную ссуду на приобретение нового судна, но Обрадин твердо отказывался. Он не желал кредитных гарантий от Генри. Дружба, говорил он, не дается в долг. Тогда Генри начал тайком давать деньги жене Обрадина Хельге, чтобы она могла справляться с текущими расходами. Без этой помощи Обрадин бы уже давно пошел по миру. Не было никаких сомнений, что дружбе наступит конец, если Обрадин узнает, что творится у него за спиной.

Мужчины насаживали двух боснийских щук на штыри и заводили разговоры о погоде, море и литературе. Иногда Обрадин рассказывал о войне, массовых расстрелах в Братунаце и о том, как сидел в концентрационном лагере в Трнополе. Когда он рассказывал об этих вещах, глаза его темнели, и серб начинал употреблять только настоящее время, будто все, о чем он рассказывал, происходило именно сейчас. Слушая друга, Генри не мог подчас понять, кем был сам Обрадин – жертвой или палачом. После того как четники изнасиловали его сестру, а потом посадили ее на кол, Обрадин каждую неделю ездил в родные горы близ Сараево, чтобы застрелить одного-двух из этих мерзавцев. В душе Генри был уверен, что Обрадин до сих пор туда ездит.

– Как продвигается роман?

– Осталось совсем немного, думаю, страниц двадцать.

– Это надо отметить. У меня есть для тебя морской черт.

– Отлично, но я за него заплачу.

– Как хочешь, – без особого энтузиазма ответил Обрадин. – Я читал, что «Фрэнка Эллиса» собираются экранизировать.

– Да, и это просто ужасно, – сказал Генри, – я против.

– Зачем же ты соглашаешься? Моя Хельга говорит, что литературу невозможно экранизировать, а я считаю, что этого просто нельзя делать. Фильмы… знаешь, что такое фильмы? – Обрадин окунул палец в лужицу рыбьей крови на разделочной доске, провел по ней полупрозрачную черту и сунул ее под нос Генри. – Вот – это и есть фильм, шелуха, слизь и гадость.

– Да, ты прав, – согласился Генри, – то же самое всегда говорит и Марта. Но так тяжело сказать «нет». Ты меня понимаешь?

Обрадин укоризненно покачал перед глазами Генри волосатым указательным пальцем:

– Мне сегодня не нравятся твои речи. Что-то случилось?

– Ничего, ничего не случилось.

– Мне очень жаль тебя, Генри. Что значит для тебя слава? Ты не получаешь от нее никакой радости! Ты прячешься от нее, потому что ты – хороший человек. Ты всегда плохо о себе отзываешься. Зачем ты это делаешь?

– Потому что это правда, Обрадин. Я – плохой, совершенно никчемный человек, поверь мне.

Обрадин прищурил глаза:

– Знаешь, евреи говорят, что из мыслей возникают слова, а из слов – поступки. Я знаю плохих людей, плохие люди есть и среди моих родственников, я спал и ел с ними. Ты не похож ни на одного из них, ты хороший человек, и именно поэтому мы все тебя любим.

– Вы меня любите, потому что я жертвую в общинную кассу.

Генри затянулся смолистым душистым дымом самокрутки и закашлялся, по-птичьи поджав ногу.

– Крепкий табачок. Знаешь, что говорят по этому поводу японцы, Обрадин?

– Какая разница, что говорят японцы?

– Они говорят, что быть любимым – тяжкая судьба.

– Возможно, и так, Генри. Но откуда об этом знают японцы? – Обрадин сплюнул на каменный пол. – Писатели – непростые люди, Генри. Я знаю, это судьба. Я не могу писать, моя Хельга не может, и мы благодарны за это Богу. Должно быть, писательство – это наказание.

– О, к тебе кто-то пожаловал, – сказал Генри и указал на заклеенное окно, за которым вырисовывались два человеческих силуэта. – Я вижу покупателей.

Обрадин мельком посмотрел на окно.

– Туристы, – с отвращением процедил он.

– Ты уверен?

– Кто еще будет так внимательно разглядывать эти картинки, как ты думаешь?

– Только туристы.

– Вот именно. Между прочим, они приезжают сюда из-за тебя, так что берегись.

Обрадин нетерпеливо встал к прилавку, положив сигарету на окровавленную разделочную доску. Звякнул дверной колокольчик. В лавку вошли две краснощекие, конусообразные дамы. Остановившись у прилавка, они принялись без всякого интереса разглядывать рыбу. Нет, они пришли сюда не за рыбой. Было видно, что сигаретный дым действует им на нервы. Женщина постарше подняла глаза на Обрадина и прикрыла веки, слегка дрожа ресницами, как делают по непонятной причине одни только англосаксонские дамы.

– Do you speak English?

Обрадин отрицательно покачал головой. Обе женщины были обуты в одинаковые белые кроссовки, а за их спинами висели одинаковые рюкзаки из гортэкса. Они вообще были похожи – коротко остриженные волосы, тонкие губы, розоватая кожа. Женщины зашушукались, при этом у старшей под подбородком покачивалась отвислая дряблая кожа. Генри откашлялся:

– Can I help?

Младшая дама застенчиво улыбнулась Генри, обнажив безупречно белые и ровные зубы.

– Perhaps you know Henry Hayden?

Обрадин вмешался в разговор, прежде чем Генри успел открыть рот.

– No.

Серб вызывающе облокотился обеими руками на прилавок.

– No here. Here only fish.

Женщины беспомощно переглянулись. Младшая повернулась спиной к старшей и слегка наклонилась. Пожилая дама раскрыла рюкзак и извлекла оттуда потрепанную книжку. Это было английское издание «Фрэнка Эллиса». Женщина протянула книжку Обрадину и ткнула безукоризненно чистым пальцем в фотографию Генри на последней странице суперобложки.

– Henry Hayden. Does he live here?

– No.

Генри вынул изо рта сигарету, встал и пружинистой походкой подошел к женщинам.

– Allow me. – Он протянул вперед руку, и ошеломленная дама отдала ему книжку.

– У тебя не найдется карандаша, Обрадин?

Серб молча протянул ему вымазанный рыбьими кишками огрызок карандаша.

– What’s your name, Ma’am?

Пожилая женщина в ужасе прижала тонкие пальцы к губам. Она узнала писателя.

– Oh my god…

– Just Henry, Ma’am.

Генри обожал такие моменты. Он совершал благодеяние, да еще и прекрасно себя при этом чувствовал. Бывают ли в жизни более осмысленные и одновременно приятные поступки? В конце концов, эти женщины приехали бог весть откуда лишь для того, чтобы увидеть Генри. Такие труды ради пустяковой милостыни.

Генри надписал две книги, а Обрадин сфотографировал с ним обеих женщин. Женщины вышли из лавки, не чуя под собой ног. Серб проводил их недобрым взглядом и проворчал:

– Я каждый раз выдергиваю себе из задницы по волоску, лишь бы тебя не выдать, и тут появляешься ты и говоришь: «Вот я».

– Не переживай, зато дамы вернутся и купят у тебя рыбу, потому что теперь они точно знают, что ты их не убьешь.

* * *

На ужин Генри пожарил медальоны из подаренного ему Обрадином морского черта. Они с Мартой сидели на веранде, наслаждаясь прохладой вечернего, насыщенного ароматом свежескошенной травы воздуха, и пили Пуйи-Фюме.

– Мне стоит о чем-то беспокоиться? – спросила Марта со свойственной ей неподражаемой краткостью, которая исключала всякие дополнительные вопросы. Генри знал свою жену достаточно хорошо, чтобы сразу понять подтекст: избавь меня от подробностей, мне не нужны объяснения и, самое главное, не выставляй себя глупцом.

Генри подцепил вилкой кусок рыбы и провел по нему ножом, смоченным в рислинге.

– Ни в малейшей степени, – искренне ответил он. – Не волнуйся, я сам с этим разберусь.

Так все самое главное было сказано. Телепатический контакт, выработанный за годы супружества, многим сторонним наблюдателям может показаться молчанием. До свадьбы Генри тоже думал, что безмолвно сидящим за столиками в ресторанах супружеским парам просто нечего сказать друг другу; но теперь он знал, что за этим молчанием скрываются оживленные беседы. Некоторые супруги умудряются даже молча острить.

Марта поднялась к себе раньше обычного, чтобы закончить заключительную, пятьдесят четвертую главу. В двери террасы она остановилась и обернулась к Генри.

– Стоит ли начинать все с чистого листа, Генри? Разве у нас все плохо?

Она вышла, не дождавшись ответа.

Генри помыл посуду, накормил собаку и вернулся в свою мастерскую – посмотреть «Спортивное обозрение» и приклеить еще несколько спичек к модели буровой платформы.

Высокие полки с непрочитанными книгами стояли рядом с канцелярскими шкафами, набитыми газетными вырезками. Все отзывы о Генри были тщательно рассортированы по датам, авторам и языкам. Особо хвалебные пассажи были подчеркнуты идеально прямыми линиями. За эту привычку к аккуратности Генри хвалили еще в школе. Самые дорогие призы и грамоты висели на стенах или стояли на застекленных полках. Уже в раннем детстве Генри отличался склонностью к переписыванию и классификациям. Коллекция на полках росла с каждым новым романом. Он не показывал ее Марте. При одной мысли об этом Генри заливался краской стыда.

Письменный стол Генри стоял у окна. За этим столом он отвечал на письма, составлял справки для налоговых консультантов и клеил модели буровых платформ из спичек. Каждую законченную модель Генри относил в подвал и сжигал. На праздник солнцестояния очередная модель шла на растопку огня под грилем, на котором жарились колбаски. На модель норвежской буровой платформы «Морской тролль» Генри уже израсходовал более сорока тысяч спичек. Но что делать, это была крупнейшая в мире буровая платформа. Перед сном Генри посмотрел две серии «Бонанзы» и лег спать в превосходном расположении духа. Он спал крепко и без сновидений, как Хосс Картрайт из «Пондерозы», ибо теперь знал, что надо делать.

* * *

Он проснулся от скрежета автоматических жалюзи. Солнечный свет ворвался в комнату. Генри сбросил одеяло. Тень от напрягшегося в утренней эрекции члена показывала четверть восьмого. Пончо спал рядом с кроватью на полу. Генри выпил кофе, тщательно принял душ и достал из шкафа походные сапоги. Увидев сапоги, Пончо бросился к двери и принялся плясать перед ней, неистово виляя хвостом. Опередив Генри, он подбежал к машине и вспрыгнул на пассажирское переднее сиденье. Настало время утренней прогулки.

Для того чтобы окрестные жители не пронюхали о его утренних прогулках с собакой, Генри выбирал для них отдаленные места, в сотне километров от дома. Автор нашумевших романов, в конце концов, не обычный скиталец. Пользуясь точной армейской картой, на которой были отмечены самые крохотные лесные тропинки, он за последние два года открыл для себя множество нетронутых лугов и лесов, успел побродить по живописным болотам и дальним полоскам побережья, увидел множество редких птиц и зверей и при этом еще и похудел. Заблудиться не было ни малейшей опасности, так как двести двадцать миллионов обонятельных клеток Пончо помогали ему безошибочно находить дорогу к машине.

На этот раз Генри выбрал участок леса, расположенный в сорока километрах от дома. Они с Пончо уже бывали здесь несколько раз. Генри остановил машину на небольшой тенистой полянке. Где-то поблизости между папоротниками шумел водопад. Пахло свежей смолой, солнечный свет, проникая сквозь ветви, отражался от листьев миллионами ярких бликов.

Из кармана куртки Генри извлек телефон и вставил в него аккумулятор. Он никогда не звонил Бетти дважды из одного и того же места. Это была мера предосторожности, усвоенная за годы прогулок по безлюдной глуши. Он набрал код и стал ждать. Собственно, для всех этих ухищрений не существовало никаких причин – телефон был предоплачен. Карточку можно было купить на любой заправке – практично, дешево, анонимно. Генри любил быть инкогнито.

Бетти ответила сразу, после первого же гудка. Голос ее звучал приглушенно – она курила.

– Ты все ей сказал?

– Я расскажу тебе об этом сегодня вечером. Ты в издательстве?

– Нет, я сегодня дома. Как она отреагировала?

Генри выдержал многозначительную театральную паузу. Такие паузы отлично срабатывают при телефонных разговорах, тогда как при личном контакте безотказно действует загадочная улыбка. Способ весьма действующий.

– Марта повела себя на удивление мужественно.

Он услышал металлический щелчок зажигалки и представил себе, как Бетти затягивается ментоловым дымом.

– Мореани меня уволит, если узнает.

– От Марты он ничего не узнает.

– Ты уверен?

– На сто процентов.

– Но она, должно быть, сильно на меня злится, да?

– Конечно, злится. Боишься за работу, Бетти?

– Я? Ни капельки, но мне просто будет очень неприятно. Если честно, мне немного стыдно.

– Почему тебе стало стыдно только теперь?

Бетти сделала глубокую затяжку. Генри явственно представил себе раскаленный кончик сигареты.

– Что это значит, Генри? Ты думаешь, мне все равно?

– До сих пор тебе было все равно.

– Мне никогда не было все равно. Ты снова становишься бесчувственным, как лед. Не стоит все взваливать на меня. Я понимаю, как тебе сейчас тяжело, но прошу, не надо винить во всем только меня.

– Все очень просто – это правда.

– Конечно, конечно, все очень просто. Я не могу себе вообразить, что думаешь ты.

«Пусть лучше будет так», – подумал Генри. Пес уловил какой-то запах и, петляя, бросился прочь по росистому лугу.

– Уж не думаешь ли ты, что я преднамеренно забеременела от тебя, Генри? Говори честно.

– Я всегда честен с тобой, дорогая. Всегда.

Эта мысль до сих пор не приходила ему в голову. Но теперь, когда Бетти высказала ее вслух, он подумал, что это вполне возможно. Бетти было почти тридцать пять, она долго ждала, но Генри ничего ей не предлагал, а теперь он стоит перед свершившимся фактом.

– Давай заканчивать, Бетти.

– Что ты имеешь в виду?

– У меня заканчивается время. Осталось тридцать секунд. Мы поговорим сегодня вечером.

– Ты меня пугаешь, Генри. Ты действительно так думаешь?

– Отчасти да, но терпение, я приеду в восемь часов. Кстати, прекрати курить, это вредно для нашего ребенка.

– Хорошо, милый. Ты…

– Что?

– Я тебя люблю.

– Ты заблуждаешься.

– Ты всегда так говоришь. Прими это и смирись. Я тебя люблю, люблю, люблю. Я тебя целую.

Генри извлек аккумулятор из телефона, снова став невидимкой. Бетти боится, что Марта пожалуется на нее Мореани, и боится не зря, так как своим положением главного редактора она обязана именно Марте, хотя и не подозревает об этом. Мореани ее уволит, так как она не сможет объективно относиться к работе. Но ничего, это пойдет ей на пользу. Бетти думает только о себе, и он, Генри, стал лишь частью ее амбициозных планов. Так что ее неудачи его не расстроят. Бетти слишком эксцентрична, она хочет успеха и одновременно уюта – хочет жить в глуши, но с центральным отоплением. В глубине души она развращена и бессовестна, как, впрочем, и он сам. Все это сильно упрощает дело.


Генри свистнул, подзывая собаку, бегавшую в сотне метров от полянки. Кажется, Пончо во что-то вцепился зубами – и выглядел при этом просто великолепно. Генри пересек полянку, утопая сапогами в песке. Для охоты на зайцев ховаварт слишком тяжел и медлителен, но то, что лежало перед псом, было больше зайца. Чем ближе подходил Генри, тем ожесточеннее рвал Пончо зубами свою добычу. С расстояния в двадцать шагов Генри понял, что это косуля. Пес вырвал огромный кусок мяса из ее бедра, и задняя нога болталась на лоскутке кожи.

Косуля еще дышала. Может быть, она была уже подранена или больна. Животное посмотрело на Генри немыслимо умоляющим взглядом, когда Пончо снова вонзил зубы в его плоть. Дрожа, косуля подняла голову, вывалив синеватый язык и прерывисто дыша.

– Пончо, к ноге!

Пес оторвал еще кусок мяса, ворча, улегся в нескольких метрах от Генри и принялся поедать добычу. Генри опустился на колени рядом с умирающим животным. Покрытое белым мехом брюхо было вспорото, словно ножом, из раны выглядывали кишки. Все ее существо хотело жить. Генри торопливо ощупал карманы, не обнаружив ничего, кроме телефона. Он погладил косулю по теплой, бешено пульсирующей шее, огляделся, но рядом не оказалось и камня, которым можно было бы одним ударом прикончить животное.

Тогда Генри обеими руками сдавил косуле горло. Она забилась, стараясь вырваться, но Генри не отпускал, пока не наступила милостивая смерть. Разжав руки, Генри погладил теплый труп. Жизнь покинула зверя. Сидя рядом с телом, Генри задумался о прощальном подарке для Бетти. Конечно, она придет в ярость. Она будет разочарована. Но разве разочарование – это не конец всякого очарования? Метеорологи обещали на вторую половину дня дождь. Через десять часов он скажет об этом Бетти.

V

В длинном коридоре уголовного суда было безлюдно. Гисберт Фаш, забыв о головной боли, сидел на деревянной скамье у окна, обхватив обеими руками коричневую папку. Мимо него проходили люди – одни торопливо, другие не спеша – и исчезали за серыми дверями кабинетов. В подвале уголовного архива Фаш обнаружил два серых регистратора в ящике с прикрепленной к нему табличкой с вопросительным знаком. На этом знаке какой-то бюрократ неимоверными каракулями начертал слово «уничтожить», после чего о ящике благополучно забыли. Это была бесценная находка – да здравствует бюрократическая неряшливость!

Постановления суда по поводу дела Хайдена были короткими и на первый взгляд не содержали ничего интересного. Сухим юридическим языком они констатировали, что 2 декабря 1979 года без вести пропала мать Генри, Шарлотта Хайден, урожденная Бунткнопф. Так как никто не заявлял об ее исчезновении, то никто и не стал ее искать. В следующем абзаце речь шла о смерти налогового инспектора Мартина Э. Хайдена, который поздним вечером того же дня, находясь в состоянии сильного алкогольного опьянения, упал с лестницы и получил смертельную травму. Связь между этими двумя событиями установлена не была, об убийстве речи не шло. Определенно эта трагедия, сама по себе достаточно загадочная и ужасная, могла сломать психику девятилетнего мальчика – сделать его гением, преступником или на всю жизнь лишить дара речи.

О местонахождении ребенка, Генри Хайдена, было сказано лишь вскользь. Определение его в то или иное учреждение было выделено в отдельное производство. Так как никто, по-видимому, не рассчитывал, что мать найдется, мальчика официально объявили сиротой и постановили отправить в сиротский приют.

* * *

Генри лгал и тогда. Не было никакого катастрофического кораблекрушения, в котором утонули все, кроме него. Его отец был не охотником на крупного зверя, а всего лишь налоговым инспектором, занимавшимся взиманием налогов на собак. Маленький Генри не был единственным спасенным пассажиром судна, утонувшего в ледяных водах Северного моря. Он просто остался один. К тому же он страдал недержанием мочи, был патологическим лжецом и непредсказуемым психопатом.

Фаш вспомнил, как впервые встретился с Генри – это случилось тридцать лет назад в католическом сиротском приюте Святой Ренаты. Генри тогда исполнилось почти одиннадцать лет, и его нельзя было назвать милым ребенком. Вполне возможно, конечно, что жизненная карьера психопата начинается с какого-то трагического события, но нередко таким событием становится само его появление на свет. Зло является в мир в невинном обличье. Оно растет, обретает образ и играючи принимается за свою работу. За плечами Генри было уже много испытаний – он успел сбежать из нескольких приютов, но никогда об этом не рассказывал. Каждый предыдущий день он оставлял позади без раскаяния и сожаления.

Когда Генри появился в приюте Святой Ренаты, он был рано созревшим сильным парнем с пушком на верхней губе. Он был спортивен, постоянно весел и имел в повадке что-то кошачье. Он любил совершать мелкие проказы, чаще за чужой счет, но при этом всегда проказничал не без лоска и шарма. Генри больше, чем его ровесники, пользовался успехом у девочек, лучше всех умел ладить с авторитетами и отличался в борьбе за лучшие порции. Собственно, он всегда их и получал. Он, как взрослый циник, буквально излучал равнодушие, что делало его страшным и сильным в бесчувственности. Как в классе, так и в отношениях с воспитателями он всегда добивался льгот и преимуществ. При этом действовал настолько искусно, что мало кто чувствовал себя ограбленным.

Особым его талантом было умение перенимать у других самое лучшее и этим добиваться похвал и привилегий. Предпосылка уважения к людям – совесть, но Генри не обладал ни тем, ни другим. Он хорошо чувствовал боль, но не испытывал страха перед наказаниями, считая это слабостью. Генри был окружен панцирем, незаметным для посторонних глаз, но непробиваемым.

В учебе у Генри не было соперников в умении списывать. Но, списывая, он проявлял небрежность и делал ошибки. Это своеобразное высокомерие говорило о том, что для него главным был сам процесс воровства, и добыча теряла ценность, попадая к нему в руки. Если его хватали за руку, он всегда находил тех, на кого можно было свалить вину. Никто не отваживался доносить на него учителям и воспитателям, ибо Генри был мстителен, и никому никогда не удавалось избегнуть расплаты за донос. Негласный девиз мщения Генри был прост: Ты не знаешь, когда. Сама недосказанность уже была угрозой, ранившей жертву, как отравленная стрела. Как раз в то время Гисберт читал поэму о Беовульфе, где говорилось о Гренделе, этом ненасытном чудовище, которое приходило по ночам к своим жертвам, утаскивало их в пещеру под болотом и там пожирало. Генри был вылитой копией этого чудовища. Никто не знал, когда оно придет, ясно было только одно – этот приход будет ужасным.

Пребывание Генри в приюте Святой Ренаты продолжалось один год и три месяца. Потом в один из зимних дней Генри исчез, прихватив с собой кассу директора приюта. Никто не знал, куда он сбежал и почему. Собственно, никто этим и не интересовался. Для приюта бегство Генри стало настоящим праздником. У Гисберта в ушах до сих пор стояло ликование в длинных коридорах приюта. Сестры, кажется, тоже не испытывали ничего, кроме облегчения. Со слов привратника стало известно, что Генри выбил стекло в маленьком окошке в котельной и выполз через него на улицу. Кровь на осколках стекла говорила о нешуточных порезах. Гисберт подозревал, что Генри должен был утащить кого-нибудь с собой, но все были на месте. Все ждали его возвращения, но никто не стал его искать. Насколько помнил Гисберт, руководство приюта не известило об исчезновении воспитанника ни полицию, ни магистрат. Все хотели выждать: вдруг он не вернется? Ночью мальчики в спальне не смыкали глаз, прислушиваясь и ожидая появления Генри. Он не возвратился. Грендель вернулся к своей гнусной матери, провалившись в ее бездонный колодец.

* * *

Точности ради надо признать, что имя Трейвис Форстер было псевдонимом. Любой человек может присвоить себе имя более звучное, нежели Гисберт Фаш, но никто не имеет права красть чужую жизнь и называть себя писателем, на деле таковым не являясь. Гисберт Фаш составил свой псевдоним из имен двух своих идолов и внес в свой паспорт. Имя он взял у вымышленного героя Трейвиса Бикля, борьбой которого за уважение и признание он был поражен, когда смотрел фильм Скорсезе «Таксист»; фамилию он позаимствовал у Георга Форстера, естествоиспытателя, путешественника и искателя приключений, незаслуженно забытого всемирной историей.

Гисберт Фаш, как мы будем для простоты его называть, сидел на деревянной скамье уголовного суда, но мысленно снова был в душной спальне приюта, напоминавшей брюхо галеры с крошечными люками под потолком. Приют Святой Ренаты был настоящим ГУЛАГом, где бал правили самые жестокие, притеснявшие слабых. Самым худшим, а значит, самым сильным был Генри. Поселившись в приюте, он первым делом выбил Гисберту два передних зуба, потому что хотел спать на верхней койке двухъярусной кровати. Верхняя койка как новичку ему не досталась, сначала он должен был довольствоваться нижним местом. Два десятка мальчиков слышали в темноте, как все это происходило. Как только выключили свет, Генри, словно страшный Грендель, забрался на верхнюю койку и ударил Гисберта в лицо, стащил его вниз и бросил на нижнюю койку. Никто не помог Гисберту, все лишь тряслись от страха. Ту ночь Гисберт будет помнить всю жизнь. Он лежал без сна, глотая текущую изо рта кровь, а забравшийся на его место психопат что-то орал во сне и делал под себя.


Когда несколько десятилетий спустя Гисберт Фаш в каком-то литературном приложении натолкнулся на имя Генри Хайдена, то решил, что это просто случайное совпадение. Критики писали о великом прорыве, расточая похвалы стилю и силе выражения – Генри не мог быть таким гением, это совершенно невозможно. Однако в статье была фотография автора. Сомнений не оставалось – это он. Те же серо-зеленые глаза, та же наглая ухмылка победителя. Грендель вернулся. Вместо выбитых зубов у Гисберта уже давным-давно стояли два штифта, но воспоминание заставило их мучительно заныть. Он купил роман в книжном магазине на углу, торопливо сорвал пластиковую упаковку и принялся читать прямо на ходу.

«Фрэнк Эллис» оказался рассудочным, сухим и довольно пресным триллером, хорошо и сжато написанным, с неплохо разработанными деталями, но ни в коем случае эту книгу нельзя было назвать романом века. Но даже не в этом дело. «Каждая фраза – это крепость». Эта надпись красовалась на клапане суперобложки «Фрэнка Эллиса». Миллионы людей купили и прочли книгу. С того момента у Фаша зубы стали ныть постоянно. Он не мог понять, как это бесчувственное чудовище могло самостоятельно сочинить бестселлер. Однако если роман написал не он, то кто? Что делал этот человек с момента бегства из приютского ГУЛАГа до выхода в свет его первого романа? Гисберт не смог нащупать след. Нигде не было никаких сведений об окончании учебного заведения, не нашлось ни одной строчки ни в одном литературном альманахе. Можно было предположить, что имя этого психопата обнаружится в картотеке судимостей, но и эта надежда не оправдалась. В картотеке не значилось имя Генри Хайдена. Он нигде не учился, не оставил никаких следов творческой деятельности, у него не было друзей или близких коллег по писательскому цеху. Может быть, раньше он печатался под псевдонимом? Если да, то под каким? Разве нет примеров скрытных писателей, которые прячут от публики свой жизненный путь? Но не таков был Генри Хайден. После своего бегства из приюта он нырнул в неведомые глубины, чтобы потом, спустя несколько десятков лет, вдруг подобно комете взлететь на литературный небосклон.


Гисберт начал розыск, стараясь не привлекать к себе внимания. Впрочем, он все делал так, особенно то, что касалось искусства. Мечта о писательской карьере давно канула в Лету. Он давно перестал рассылать рукописи по издательствам. Толкотня в переплетных мастерских осталась в прошлом, как и читки произведений литературным мастодонтам с пожелтевшими от никотина пальцами и крошками табака между зубами. Одиннадцать лет Фаш работал над романом о скитальцах каменного века. Получая из раза в раз стандартные отказы от издательств, Фаш наконец отказался от своего имени и взял псевдоним Трейвиса Форстера, учредив собственное издательство. Издательство, естественно, тотчас же обанкротилось. Шесть лет он существовал под дамокловым мечом ликвидаторов. Изданные, но никем не прочитанные экземпляры горами громоздились в его маленькой квартирке. В конечном счете он сдал их в макулатуру. После этого сожжения собственных книг Фаш покончил с писательством. Романы и пьесы так и остались в ящиках письменного стола. Он снова стал Гисбертом Фашем, вычеркнув из паспорта псевдоним Трейвиса Форстера. Все, баста.

Теперь Фаш снова работал преподавателем языка для иностранцев, по большей части африканцев. Он помогал им обустроиться на новом месте. Люди пересекали океаны на весельных шлюпках, чтобы убежать от засух, войн и бедности, но в сказочной стране с молочными реками в кисельных берегах они не могли остаться без диплома о знании языка. Работа Гисберта была важна и нужна, и он выполнял ее охотно и добросовестно. Это была действительно хорошая работа. Отдавая дань прежнему увлечению, он писал критические статьи на Амазоне. Они всегда были положительными, он не терпел отрицательные отзывы, считая их такими же неприличными, как чернота под ногтями. Критические статьи он писал под старым псевдонимом Трейвиса Форстера. Да, он скучал по прежним временам. Но все же, все же Фаш был недоволен собой.


Фаш ездил за Генри по всем европейским столицам, слушал его выступления на разнообразных симпозиумах, изучал немногочисленные интервью и анализировал все его цитаты. Много раз они стояли лицом к лицу друг к другу, но Генри его не узнавал. Удивительно, что у такого знатока человеческой природы была столь плохая память на лица.

Генри мог бы заполнять публикой огромные залы, но предпочитал встречаться с читателями в книжных магазинах. Фаш присутствовал на всех его выступлениях. В первых рядах сидели почти одни женщины. В большинстве своем это были дамы бальзаковского возраста – от тридцати до пятидесяти. Фаш видел, как они буквально приникали к губам Генри, ощущая щекочущую влагу между ног, позволяя словам великого писателя проникать в себя и делая вид, что пришли сюда из чисто культурных побуждений. Эти чтения были по сути большими оргиастическими празднествами, апофеозом интимной смазки.

Надо признать, это было сильнодействующее средство. Можно очень скупо и точно описать то, в чем Генри был силен. Когда он, в поношенных туфлях и твидовом пиджаке, читал отрывки из своих произведений, в его тоне сквозила усталость и безразличие, как у римского императора, равнодушно надевающего лавровый венок. Он читал без выражения, сухо, словно из излишней скромности, комкал фразу, будто боялся пропустить поезд, на котором сможет наконец уехать в свое писательское уединение. Бедный старый Генри, думалось в такие моменты Фашу, ты даже не выучился как следует читать.

Генри много времени уделял автографам на книгах. Он мило болтал с исходящими половой истомой читательницами и охотно с ними фотографировался. Он мог околдовать и очаровать их всех, однако ни одну из них ни разу не увез домой. Однажды Фаш решил испытать судьбу и, отстояв очередь, протянул Генри экземпляр книги «Особо тяжкая вина».

– Подпишите для Гисберта Фаша, пожалуйста.

Генри поднял голову, посмотрел Гисберту в глаза. Это был взгляд пресытившегося льва, мимо которого проходят покорные газели. Генри дружелюбно кивнул и написал: «Гисберту Фашу от Генри Хайдена». И все. У Генри не дрогнула ни одна ресница. Он действительно забыл Фаша, забыл о выбитых зубах и списанных у него домашних заданиях. Ну что ж, это даже к лучшему.

В дальнейшем Фаш стал избегать личных встреч, чтобы не насторожить врага. Вместо этого он начал старательно склеивать разрозненные фрагменты скрытой биографии Генри. Фаш нашел для себя всепоглощающую цель, задачу, придавшую смысл его жизни. Гисберт легко бросил курить, снова стал отлично спать по ночам и перестал принимать антидепрессанты, из-за которых едва не распух, как бочка. У него перестали выпадать волосы. Поистине тому, кто находит себе заклятого врага, не нужен врач.

* * *

К обеду Генри поехал в город, поставил машину на подземную стоянку у вокзала и выбросил красный телефон в мусорную урну рядом с парковочным терминалом. Поднимаясь на лифте со стоянки, Генри думал, не подарить ли Бетти на прощание квартиру, но потом отбросил эту мысль и зашел в привокзальную закусочную съесть на обед котлету. В этой уютной закусочной зимой спасались от холода местные бродяги. Генри нравились привокзальные площади, любил он и котлеты с острой горчицей. Здесь никто его не узнавал, тут царила легкая безнадежность. Что здесь падало, оставалось лежать надолго.

То, что он предложит Бетти сделать аборт, не подлежит никакому сомнению. Возможно, она уже и сама пришла к этому решению, и в этом случае он, естественно, возьмет на себя все расходы. Формула расставания «останемся друзьями» в данном случае не годилась, ибо друзьями они никогда не были. Напротив, Генри всегда ее хотел, но сама она никогда ему не нравилась. Наверное, Бетти это чувствовала, потому что всякий раз при сближении сопротивлялась его домогательствам. Это еще больше его возбуждало, и каждая их близость больше походила на изнасилование, чем на проявление любви. Откуда в такой ситуации мог взяться ребенок, оставалось для Генри загадкой. Их сексуальная связь была для Бетти чем-то случайным. «Если мы не можем слиться, Генри, то давай, по крайней мере, сохраним голову».

Но теперь всему этому должен прийти конец. Расставание станет быстрым и окончательным, не стоит возбуждать и лелеять несбыточные надежды. Надо наконец успокоить совесть и открыть простор для чего-то нового. Да, он будет по ней скучать. Даже очень сильно скучать. Но только в первое время после разрыва.

Напротив закусочной располагался пункт выдачи ссуд под залог. «Выдача наличными на месте» – было выгравировано на пуленепробиваемом стекле. Генри доел котлету, облизал пальцы и пружинисто перешел на противоположную сторону улицы.

Зажужжав, дверь открылась, и Генри вошел внутрь. За бронированными стеклами у прилавка сидели двое мужчин в очках и перебирали драгоценности. Они сразу почуяли, что у этого посетителя есть деньги. Генри попросил показать бриллиантовое колье, но оно показалось ему слишком помпезным. Такие вещи не стоит дарить на прощание; в конце концов расставание – это не праздник. Брошь он нашел старомодной, а как насчет серег? Нет, серьги тоже не годятся! Он уже хотел уйти, когда взгляд его упал на часы «Патек-Филипп». Часы были красивы, приличны и практичны, а Бетти любила практичные вещи. К тому же эти часы, как и все вещи здесь, были так или иначе связаны с какой-то человеческой трагедией. Кто по доброй воле продаст такие часы? Мотивом могло быть что угодно: нужда, ненависть или темная тайна. Какая бы причина ни привела сюда эти часы, она оставила на них незримый отпечаток. Генри купил их. Если Бетти швырнет часы ему в лицо, то он подарит их Марте на годовщину свадьбы.


Четыре часа дня. Лучшее время суток, когда уже поздно исправлять утренние упущения, когда свет становится мягче, а кубики льда в стакане начинают таинственно мерцать. Можно посидеть за выпивкой вместо дневного сна, простить себе все пороки, писать воображаемые письма и доживать этот очередной бессмысленно прошедший день.

Генри решил пройтись по пешеходной зоне, где каждый дом манил к себе магазином или кафе. Он надвинул на лоб бейсболку и надел темные очки, чтобы выглядеть знаменитостью, которая не желает быть узнанной. Но его никто не узнавал. Как и во все прочие дни, Генри почувствовал бесцельность своего существования и подумал, не вознаградить ли себя посещением книжного магазина. Из близлежащих зданий вытекали потоки людей; в большинстве своем это были трудяги, закончившие свой восьмичасовой рабочий день. Все они надрывались за смехотворно низкую зарплату, были обложены самыми разнообразными долгами и вносили основной вклад в жизнь своих семей, народа, да еще и делали взносы на будущую пенсию. Иногда Генри страстно хотелось стать одним из них, начать вести нормальную жизнь, почувствовать наконец, что значит закончить работу и жить в ладу с собой.

Он зашел в книжный магазин. Прямо у входа, на столе, он увидел два своих романа, лежавшие на возвышении. Он незаметно подписал один экземпляр и вышел на улицу. До встречи с Бетти оставалось еще три часа. На безлюдном строительном рынке он нашел капкан для куниц и попросил объяснить, как он работает. Капкан оказался на удивление дешев. Это был продолговатый деревянный ящик с клапанами на обоих торцах. Продавец с трудом достал громоздкий агрегат с огромной полки.

– Это наш отель для куниц, – не без гордости заявил парень. Он оттянул клапаны, которые с треском захлопывались, когда их отпускали.

– Зверь легко заходит внутрь, но выйти уже не может.

Генри чувствовал затхлый запах миллионов микробов, заселивших желтоватый язык продавца, недоумевая, как может этот бедняга переносить монотонность своей жизни среди всего этого хлама. Тяжело вздохнув, Генри поспешил к кассе. Осталось еще два часа.

В торговом пассаже шел какой-то корейский фильм о мужчине, который сам не зная за что просидел в запертой комнате пятнадцать лет. Генри подумалось, что ему самому лишь чудом удалось избежать такой участи. Он купил два билета – один для себя, второй для капкана. Тот лежал рядом, напоминая детский гробик. Когда фильм закончился и в зале вспыхнул свет, Генри взял капкан и вышел из кинотеатра. Пора ехать к Бетти.


В девятнадцать часов Генри выехал на шоссе и поехал в направлении моря. Капли сильного дождя сливались в длинные прозрачные полосы. Не было ни одного встречного автомобиля. За пустой автобусной остановкой Генри свернул на лесную дорогу и, приглушив свет фар, поехал по бетонным плитам к скалам.

Было жарко, падавшая на теплую землю дождевая вода тотчас испарялась, и над дорогой клубился легкий туман. У края скал находился заросший травой участок, обрамленный со всех сторон соснами, защищавшими это место от ветров. В траве виднелись какие-то старые ржавые металлические конструкции. Вероятно, здесь был либо бункер, либо метеостанция. Ладони Генри увлажнились, сердце забилось чаще. Как только он увидит подходящую Бетти, он тотчас сядет к ней в машину и все ей скажет. Он посмотрел на часы, восьми еще не было. Все должно произойти быстро. Его слова должны быть остры, как нож мясника, безболезненно убивающий жертву точно рассчитанным ударом. Может быть, она начнет кричать, ударит его; в любом случае, она, скорее всего, расплачется.

Зеленый «субару» Бетти уже стоял на месте, как всегда, на краю скалы. Генри выключил фары и подъехал к машине Бетти сзади. Он увидел силуэт Бетти, сидящей за рулем и освещенной лампочкой на зеркале заднего вида. В правой руке она держала сигарету. Наверняка Бетти слушает музыку и не замечает, что он уже подъехал. Когда она откажется от этой мерзкой привычки? «Может быть, она бросит курить, если я подарю ей часы», – подумал Генри.

Когда бамперы автомобилей соприкоснулись, Генри ощутил легкий толчок. Он немного прибавил газ, и мощный «Мазерати» без труда сдвинул с места «Субару». Генри успел заметить, что на машине Бетти вспыхнул стоп-сигнал, а затем она перекувырнулась через край скалы и исчезла из вида.

Некоторое время Генри, не выключив двигатель, сидел неподвижно. «Надо надеяться, что подушка безопасности не сработала», – подумал он и откинул голову на кожаный подголовник. Сейчас она бьется об окна машины, пытается открыть дверь и выбраться наружу. Но темная, холодная, соленая вода лишь ускорит ее смерть. Может быть, она умерла уже при ударе об воду. Ребенок в ее чреве ничего не заметил, он даже не узнает, бедняжка, что жил на этом свете.

Прошло еще минут десять. Генри открыл глаза и выключил мотор. Потом он вышел из машины, чтобы посмотреть, чем же все кончилось. Рубашка тотчас насквозь промокла от дождя. Он остановился на краю скалы и посмотрел вниз. Скала была отвесной, и машина упала в воду, не задев камни. Никаких следов. Море поглотило машину – черное равнодушное море. Сейчас самый подходящий момент броситься со скалы вслед за ней. Однако Генри не чувствовал ничего, кроме холода дождевых капель и ощущения чего-то непоправимого. Он осмотрел передний бампер своего автомобиля. Ни одной вмятины на номере. Он провел по нему пальцем, дождь заливал глаза. Теперь он – преступник, убийца. Впрочем, он давно это предвидел.


По дороге домой он заехал на заправку и купил жевательную резинку, чтобы избавиться от неприятного привкуса во рту. Он заплатил наличными толстой кассирше, похожей на кролика-альбиноса, сумевшего сбежать из лаборатории. Заодно он осмотрел себя в висевшем за кассой зеркале. «Надо же, – подумал он, – выгляжу я вполне обычно». Самое позднее завтра днем кто-нибудь позвонит в полицию. Кто может это сделать? Наверное, Мореани. Добрая весть лежит, злая – бежит. Начнется ожидание, надежда будет сменяться отчаянием – короче говоря, все будет плохо или еще хуже. Самое худшее, впрочем, – это само ожидание.

Родители и встревоженные друзья прежде всего отыщут ключ, чтобы войти в квартиру Бетти. Там все увидят картинку ультразвукового исследования, висящую на панели возле холодильника. Впрочем, нет, снимки УЗИ не висят на холодильнике, наверняка эта карточка лежит в сумочке. Могла ли Бетти рассказать своему гинекологу, кто отец ребенка? Едва ли, зачем бы она стала это делать? Это не имело ровным счетом никакого значения для врача. Потом ему пришло в голову, что зря он не спросил Бетти, ведет ли она дневник. Разве не все женщины в определенном периоде жизни записывают, что с ними происходит? Наверное, то же самое делала и Бетти. Да, надо было спросить.

Генри находился у двери, когда его окликнули:

– Хелло… эй!

Генри остановился и обернулся. Гигантская кассирша махала в воздухе пачкой жвачки. Он забыл взять ее.

Генри вернулся к кассе, взял жвачку, а потом пошел к машине. Эта женщина наверняка его запомнит. Рано или поздно полиция нападет на его след. К этому он был готов, как был готов представить любые доказательства, ибо ему не в чем себя упрекнуть. Он сделал то, что надо было сделать. Генри поехал домой, готовить Марте ромашковый чай.


В комнате Марты горел свет. Она уже пошла наверх, принимать своего писательского демона. Генри неслышно поставил капкан на ступеньку лестницы и выскользнул на кухню, чтобы вскипятить воду и накормить собаку. Огромная кухня, как обычно, была безупречно убрана. Пахло жиром и металлом. Пончо, как всегда, весело вилял хвостом. Было тихо. Короче, все по-прежнему. Потом Генри подумал о телефоне и понял, что он не помнит, извлек ли из него сим-карту. Генри пришел в замешательство.

Что, если телефон все еще работает, а Бетти в минуту смертельной опасности решила ему позвонить? Кому еще она могла позвонить, как не ему? Возможно, она не поняла, кто столкнул ее машину в пропасть. Кто может знать об этом наверняка? Тогда телефон мог зазвонить в мусорном баке, и кто-то мог взять трубку. Телефон Генри не выключил. Нет, нет, это просто невероятно. Из-под воды никто не станет никуда звонить. Кто будет это делать, когда соленая вода заливает нос и горло? Люди хотят жить и в таких ситуациях стараются любой ценой вырваться из западни, они борются, разбивая в кровь руки и головы. Ни один разумный человек в подобных обстоятельствах никуда звонить не будет. Или все же…

Генри оперся рукой об стол, нащупал бутылку виски и отхлебнул прямо из горлышка. Сигареты. Бетти всегда стряхивала горящий пепел на траву и среди деревьев. Как это его раздражало, сколько лесных пожаров он предотвратил! Судебные эксперты первым делом соберут все лежащие на месте происшествия окурки – это знает каждый ребенок, видевший детективы по телевизору. Слюна Бетти осталась на них со стопроцентной гарантией. Кроме того, сохранились следы лазаньи, которой его вырвало, а там тонны его ДНК, ДНК убийцы. Это улика, такая же улика, как если бы он просто прибил к деревьям у скал табличку со своим именем и фотографией. Надо лишь выяснить происхождение рвотных масс. Не лучше ли сразу позвонить адвокату? Но что сказать? Что он без всякого плана убил свою возлюбленную? Что сделал это непреднамеренно, так как просто забыл надавить педаль тормоза?

Кто же ему поверит? Нет, если уж рассказывать об этом, то первым делом надо поговорить с Мартой. В конце концов, он сделал это ради нее. Марта, без сомнения, поймет его и простит. Она же никогда на него не злилась. Но, вероятно, на этот раз она может и рассердиться. Понятно, однако, что доносить она на него не будет. Бедняжка, кто будет о ней заботиться, если не он?

Повинуясь неясному импульсу, Генри подошел к окну. Дождь продолжал идти. «Один только я знаю, что натворил», – подумал он. Кто вообще его заподозрит? И кто будет искать тело у скал? Следы шин найти уже невозможно. Это хорошо. Дождь и море стали его союзниками и подельниками, так что ему нет нужды на них жаловаться.

Генри успокоился. Это и в самом деле мог быть просто несчастный случай, да, собственно, это и был несчастный случай. Он вообще здесь ни при чем. Все произошло из-за ошибки Бетти. Из-за ее фатальной небрежности. Она остановила автомобиль слишком близко от края скалы, не поставила машину ни на передачу, ни на ручной тормоз. Обычная для женщин невнимательность. Она слишком далеко заехала. Кто подумает что-то другое, кто станет доказывать противоположное? Да и кто ее найдет?

Генри надел домашние туфли, взял со стола бутылку виски и пошел в винный погреб, чтобы с удовольствием выкурить сигару. Не то чтобы ему было что праздновать, но хороший табак отгоняет тяжелые мысли. Он уселся на табуретку под голой лампочкой и выкурил в подвале целую сигару. Как тогда, когда он выкурил плохонькую сигару из оставшегося после отца наследства. В ту роковую ночь, которая стала концом детства Генри, отец взобрался по лестнице, чтобы наказать сына. Генри в промокшей от мочи пижаме спрятался под кровать. Отец вломился в комнату, пыхтя, как бык, и отравляя воздух пивными парами. Он не стал включать свет, а просто сунул руку под кровать и выволок оттуда Генри. Схватившая его рука причиняла мальчику боль. Старик ухватил сына за пижамную курточку и пощупал штаны.

– Опять обоссался, паршивец?

Эта отвратительная сцена повторялась каждую ночь. Отец, как обычно, выволок его из комнаты на лестницу. Генри уцепился за перила и стал звать маму. От этого старик еще больше рассвирепел и начал тянуть еще сильнее. Генри тоже не отпускал перила. Ткань порвалась, и грузный мужчина с грохотом скатился вниз по лестнице. Он так и остался лежать на полу. Потом его, на глазах у сбежавшихся соседей, вынесли из дома в пластиковом мешке. То, что случилось потом, было еще хуже.

Сегодня в дым пьяный Генри вылез из винного погреба, споткнулся о спящую собаку и рухнул лицом на пол. В глазах заплясали искры.

В дверь позвонили. Пончо вскочил и залаял. Генри взглянул на часы. Было около одиннадцати. Первая мысль была: «Полиция!» Неужели они смогли так быстро все разнюхать? Правда, современная криминалистика может творить чудеса, но все же это невероятно. С другой стороны, если Бетти все же позвонила из тонущей машины, то она могла позвонить не ему, а в полицию. Это была ее последняя месть. Дом уже окружен, в поле прячутся снайперы. Лучше всего остаться лежать на полу и ждать, когда они войдут в дом сами.

Генри пролежал на полу еще некоторое время, видя, как окурок сигары прожигает дырку в полу, но это было уже совершенно неважно. Ему вдруг вспомнилось грандиозное описание Достоевским переживаний приговоренного к расстрелу в последнюю минуту перед залпом. Ни одна минута в жизни не может сравниться с такой минутой по интенсивности переживаний. Правда, Генри не очень любил Достоевского за многословие и невероятную обстоятельность.

В дверь позвонили еще раз.

На этот раз позвонили трижды: два длинных звонка, один короткий – как азбука Морзе. Генри снова явственно увидел свое ближайшее будущее. Сейчас по лестнице спустится Марта. Страшное будет зрелище: она увидит, как на него надевают наручники, зачитывают права. Потом она упакует ему в путь зубную щетку и смену белья и при этом, конечно, будет плакать. «Зачем ты это сделал?» – спросит она. Надо приготовить достойный ответ, подумал Генри и встал, чтобы открыть дверь неизбежности.

На пороге под дождем стояла Бетти.


Она была одна, бледная и серьезная. Под плащом на ней был надет костюм от «пепиты», в котором она сногсшибательно выглядела. Светлые волосы были высоко подобраны – она знала, что такая прическа ему очень нравилась. Бетти прекрасно выглядела и, кажется, нисколько на него не злилась.

– Генри, твоя жена все знает, – сказала она вместо приветствия.

Глядя на Бетти, Генри испытывал весьма сложные чувства. Во-первых, радость. Да, он радовался тому, что Марта знала о принятом решении, а Бетти осталась жива. На безупречной коже не было ни единой царапины, Бетти, кажется, не простудилась в ледяной воде, но простуда, конечно, наступает не сразу. Во-вторых, он был немало удивлен. Как смогла Бетти выбраться из тонущего автомобиля, не повредив прическу? Значит, она успела заехать домой, привести голову в порядок и переодеться. Но почему она, пребывая, как ему показалось, в прекрасном расположении духа, поехала к нему, а не помчалась в полицию? Загадочно и непонятно. Конечно, всему этому существует простое и естественное объяснение.

– Ты пьян, Генри?

– Я? Да.

– Слушай, ты, я звонила тебе раз пятьдесят, но ты так и не соизволил взять трубку.

В голосе Бетти не слышалось упрека – в этом Генри был уверен. Он мог бы держать пари, что она по меньшей мере станет его упрекать – в конце концов, он ведь пытался ее убить, но вместо этого женщина шагнула в дом и поцеловала Генри в губы. Поцелуй отдавал ментолом. Он вдруг осознал, что Бетти впервые за все время их отношений вошла в его дом. Генри вдохнул аромат ландышевых духов, подаренных им Бетти. Она даже нашла время надушиться.

– Здесь так темно. Тебе больно, бедное мое сокровище?

– Я упал.

– Ты расшибся в кровь. Ты понял, что я тебе сказала?

– Нет, а что ты сказала?

– Я сказала, что Марта только что была у меня.

– Кто?

– Твоя жена. – Бетти говорила с ним, как с несмышленым ребенком. Генри это не понравилось, но сейчас было не время обращать внимание на подобные пустяки. – Она давно все знала. Почему ты мне об этом не говорил?

Генри услышал собственное дыхание.

– Что знает Марта?

Бетти звонко рассмеялась:

– Не строй из себя идиота. Она знает о наших с тобой отношениях. Знает все. И очень давно.

Генри захотелось вернуться в подвал, чтобы убедиться, что он не уснул, куря сигару.

– Ты все ей рассказала? – спросил он.

– Я? Нет, это ты все ей рассказал. – Бетти ткнула его пальцем в грудь, и это тоже ему не понравилось.

– Она была у меня, приезжала ко мне домой. Все оказалось намного проще, чем мы с тобой думали.

– Откуда она узнала, где ты живешь?

Чувствовалось, что разговор начал утомлять Бетти. Она сняла плащ.

– Знаешь, узнать это она могла только от тебя. Она была расстроена, разозлена и очень переживала за тебя. Мы попили чаю, и она рассказала о твоем творческом кризисе. Знаешь, она очень хорошо понимает и любит тебя. Потом она поехала к скалам.

Генри ощутил в груди страшный холод. Этот холод пронзил его насквозь, словно вонзившийся между ребер ледяной клинок. Бетти заметила, что Генри посерел лицом.

* * *

Комната Марты, как обычно, была чисто убрана. В углу горел торшер. Из машинки торчал чистый лист бумаги. Мусорная корзина, как всегда, пуста. Постель была не тронута, на подушке лежала раскрытая книга. Рядом с кроватью на полу лежал купальник. В ванной комнате жены не было. Генри распахнул окно и выглянул на улицу. Внизу он увидел белый «Сааб» Марты. Фары горели, дворники работали. Генри громко окликнул жену по имени, но ответа не последовало.

Спускаясь по лестнице, Генри увидел лежавший на купленном им капкане плащ Бетти. Рядом стояли ее туфельки. В туалете для гостей было темно, его дверь открылась настежь. В кухне света тоже не было. Ориентируясь по запаху сигаретного дыма, Генри прошел по дощатому полу коридора в свою мастерскую. Из темноты навстречу ему вышла Бетти.

– Что случилось, Генри?

– Ее нет. Марты нет дома.

– Как это нет? Неужели все так просто?

– Зачем ты вообще сюда приехала?

– Мы с Мартой договорились, что я приеду, чтобы мы снова поменялись машинами. Она сама об этом просила. Разве она еще не вернулась?

Бетти обошла Генри и хотела было выйти в коридор, но он схватил ее за руку.

– Что ты делаешь в моей мастерской?

– Пусти, мне больно! Я искала Марту. Она должна вот-вот приехать. Перестань нервничать.

Генри заметил, что у Бетти в руке уже нет сигареты.

– О чем вы говорили?

– О чем мы могли говорить? Конечно же, о тебе. Мы проговорили о тебе битый час. Она тебя обожествляет. Потом я сказала ей, где мы с тобой обычно встречаемся.

Генри еще сильнее ухватил Бетти за руку.

– Зачем? Зачем ты это сделала?

Бетти скривилась от боли:

– Она захотела к тебе и поэтому поехала к скалам.

Он испытующе посмотрел ей в глаза:

– Как она смогла их найти?

– Ну, так для этого мы и поменялись машинами. У нее нет навигатора, а без него она ни за что в жизни их бы не нашла, понимаешь? Ты лучше просто скажи, что тебя там не было.

– Дай мне сигарету.

– Так ты был там или нет?

– Да, я там был. Дай мне сигарету.

Бетти вытащила из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, дав ему прикурить. Руки Генри дрожали так сильно, что Бетти пришлось ему помочь. Она оглянулась, посмотрела на деревянный ящик, но ничего не сказала.

Сомнений не было. Марта мертва. Это она сидела в машине, когда он столкнул ее со скалы. Он разрушил свою жизнь и убил единственного искренне любившего его человека. Марта умерла, и вместе с ней настал конец всей хорошей жизни. В мозгу снова возникли страшные картины: он видел, как Марта безмолвно кричит, пытаясь разбить стекло, как она пытается открыть дверь, а холодная вода тем временем заливает ей легкие. Он видел, как она умирает.


Генри вез Бетти домой, когда почувствовал, как у него немеет правая половина лица. Онемение распространялось от брови до виска и уха.

– Ты сказала ей про ребенка?

– Нет, об этом она не знает.

– Не лги мне, Бетти!

– Зачем мне лгать?

– Ты никому не звонила, ни с кем не разговаривала?

– Почему ты об этом спрашиваешь? Она что, никогда больше не вернется?

Бетти, оцепенев, сидела рядом с ним, судорожно сцепив пальцы с накрашенными ногтями. Она не курила, не смотрела на Генри и перестала задавать ему вопросы, по крайней мере, вслух. Генри сосредоточенно глядел на дорогу. Мысленно он был уже дома, убивал собаку и разливал из канистры бензин по дому. Он начнет с этой чертовой буровой платформы, потом настанет черед книг. Пламени не понадобится много времени, чтобы сожрать их. Потом загорится деревянная лестница, огонь перекинется на второй этаж, и тогда сгорит проклятая куница. Нечего без приглашения забираться в чужой дом.

– Никому ничего не говори, слышишь, никому!

Она вышла из машины. Все время, пока она шла пятьдесят шагов до крыльца, Бетти чувствовала на себе взгляд Генри.


Дождь почти прекратился, когда Генри вернулся домой. В доме было темно, только в комнате Марты по-прежнему горел свет. Генри умом понимал, что Марты нет, но, несмотря на это, обыскал весь дом в поисках жены. Совесть горела огнем; это жжение стало фантомной болью. Генри открывал все двери, окликал Марту по имени, светил карманным фонариком за полки, в шкафы, словно играя в зловещие прятки. Естественно, никто ему не ответил, ведь Марта лежала теперь на дне морском, но эта картина была настолько невыносимой, что Генри в отчаянии продолжал звать жену.

В мастерской он нашел потушенную сигарету Бетти. Жалюзи были опущены, и многого она не разглядела – во всяком случае едва ли что-то поняла. Но она в одних чулках пробралась в мастерскую, чтобы шпионить.

Генри загнал «Сааб» Марты в гараж. Он обыскал машину, нашел лишь один старый деревянный башмак, пожелтевшие дорожные карты и пустые бутылки из-под минеральной воды. Машина пропахла ландышевыми духами Бетти. Пес, почесываясь, пошел за Генри, когда тот, взяв лопату и две канистры с бензином, направился в кухню. Сначала он зажжет дом, а потом бросится в колодец за часовней. Генри поставил канистры на пол, положил штыковую лопату на стол и допил остатки виски. Как только он достаточно опьянеет, то лопатой отрубит голову Пончо. Но сколько Генри ни пил, опьянение не наступало. Он оставался абсолютно трезвым. «Наверное, это просто вода, отдающая виски, иначе я бы уже давно был на рогах», – подумал он. Он взял с мойки резиновые перчатки. Ну что ж, сделаем еще и это.

– Пошли со мной, засранец, – обратился он к собаке.

Пес метнулся прочь, Генри бросился за ним, но по пути ушиб колено и изменил план.

Схватив зеленую куртку Марты, он вытащил из корзины с грязным бельем нижнее белье жены, трусы, лифчики, шлепанцы, рубашку, штаны и засунул все это в пластиковый пакет. Затем он аккуратно положил складной велосипед в багажник «Мазерати» и выехал со двора. В зеркале заднего вида он заметил две светящиеся желтые точки – глаза Пончо. Он смотрел так, словно все понимал.


Четыре часа утра. Восход солнца. Узкая дорога к бухте проходила через деревню. Лунный свет, сияя, отражался от крыш. Генри медленно катился по улице, выключив фары. Дорогу перед ним пробежала кошка, держа в зубах свою ночную добычу.

Обрадин, который в полнолуние всегда мучился от бессонницы, стоял у окна, когда под ним проехал «Мазерати». Обрадин услышал знакомый рокот мотора и угадал мощные очертания автомобиля. Без причины ни один нормальный человек не поедет к бухте с выключенными фарами. Если Генри не собирался погрузить машину на корабль и отправить ее за море, то назад он поедет той же дорогой. В кровати зашевелилась Хельга. Не проснувшись, она протянула полную руку и пощупала пространство рядом с собой. Обрадин открыл шкаф, нашел там жестяную коробку и извлек из нее бинокль. Потом он раскрыл новую пачку сигарет, сел к окну и принялся ждать.


Бухта пряталась за небольшой рыбацкой гаванью. Генри вынес велосипед на каменистый берег и прислонил его к расколотому камню, как всегда делала Марта. Куртку с капюшоном повесил на руль. Белье он аккуратно положил рядом с велосипедом – опять-таки, как это делала Марта. Потом Генри посмотрел на холодно светящееся море. Интересно, съели ли рыбы тело Марты или его течением принесло сюда? Осталась ли на трупе одежда? «Как по-дилетантски я все это сделал, – подумал Генри. – Да и вообще, зачем я это сделал?» Мерно рокотал вечный метроном прибоя, облизывая прибрежные камни и медленно, но верно превращая их в песок. Марта всегда любила море. За что, собственно?


Как и предвидел Обрадин, через полчаса «Мазерати» проехал под его окнами в обратном направлении. Фары были по-прежнему выключены. В зеленоватом свете визира Обрадин отчетливо увидел сидевшего за рулем Генри. По зрелом размышлении Обрадин решил, что у поэта имелись веские основания поехать к бухте с выключенными фарами. Например, в поисках нужного слова, и это было лишь одно из убедительных объяснений. Поиск нужных слов выгонял Флобера на улицу, Пруста укладывал в кровать, а Ницше доводил до безумия. Так почему, собственно, Генри Хайден должен был избегнуть подобной участи? Эта цепочка изящных рассуждений успокоила Обрадина. Когда шум мотора стих, Обрадин улегся рядом с женой и тотчас уснул.


Перед самым восходом солнца Генри вернулся домой. Пес ждал его на прежнем месте и потрусил за хозяином в дом. В камине Генри сжег купальник Марты. Он сел в кресло и принялся смотреть, как горящий полиэстер превращается в маленький огненный клубок. Потом он превратился в крошечный комочек – этот купальник, купленный в неприлично дорогом магазине в Сан-Ремо. Купальник очень шел Марте, подчеркивая ее стройную, но не тощую талию. Она вертелась в нем перед зеркалом, радуясь, как дитя. Потом они пили кампари и подписывали открытки. Счастье можно почувствовать только вместе, думал он тогда. Но теперь все это кануло в прошлое, превратившись в обугленный черный комочек.

Сквозь жар огня Генри продолжал чувствовать онемение в правой половине лица. Онемение распространилось на щеку и крыло носа. Он пощупал кожу лица. «Я гнию, – констатировал он равнодушно, – гнию изнутри. Что ж, и поделом».

Наверху раздалось царапание мелких острых когтей.

VI

– Марта?

Генри из сада вошел в дом. Присев на скамеечку у крыльца, он снял резиновые сапоги, прислушался и посмотрел на часы. Было около девяти.

Собственно, она, наверное, еще спит, но, странное дело, велосипеда на месте не оказалось. Он не стоял у стены за дверью. На плите уже томилось рагу, и Генри сбегал в огород, чтобы выдернуть с грядки пару луковиц шалота. Лук он положил на стол, рядом с красиво упакованными часами «Патек-Филипп».

– Где Марта, Пончо?

Пес склонил голову набок, словно, спрашивая: «Чего ты от меня хочешь?»

– Ну, тогда я сам.

Генри решительно поднялся по ступенькам и постучал в дверь.

– Марта?

Потом он взялся за ручку двери и осторожно ее приоткрыл.

– Милая, ты проснулась?

Торшер по-прежнему горел, кровать так и осталась нетронутой, а книга лежала на подушке, открытая на той же странице. Пес вошел в комнату вслед за Генри и принюхался. В ванной Марты тоже не было. Генри распахнул окно и громко позвал жену, но никто не ответил. Это показалось ему необычным, однако повода беспокоиться не было – наверно, она в гараже.

Генри бегом спустился по лестнице, надел сапоги, вышел из дома и открыл ворота гаража. «Сааб» по-прежнему стоял там. Может быть, Марта встала необычно рано, взяла велосипед и поехала на море?

Генри затворил ворота гаража и задумался. «Она знает, что я уже проснулся, и не могла уйти из дома, не предупредив. Нет, так бы она ни за что не поступила». Генри решил поехать к морю и поискать ее там.

Он открыл дверь машины, чтобы Пончо запрыгнул на пассажирское сиденье. Пес очень любил автомобильные прогулки. Но на этот раз Пончо не сдвинулся с места. Он лег и уткнулся носом в землю. Так он вел себя, только когда Генри окатывал его из шланга, чтобы отмыть от грязи, в которой пес извалялся. Генри достал из сумки кусок сушеного мяса и помахал им в воздухе, однако Пончо даже не пошевелился. Генри бросил ему лакомство, сел за руль, завел мотор и тронулся с места. Собака все поняла.

Обрадин как раз поднимал жалюзи витрины, когда к магазину подъехал Генри и опустил боковое стекло.

– Обрадин, ты не видел мою жену? Она здесь не проходила?

Обрадин отрицательно покачал головой.

– Я видел только мою. У меня, между прочим, есть навага. Хочешь наваги?

– Не сейчас.

– Ты поймал куницу?

– Пока нет.

Генри медленно поехал дальше. В зеркале он видел, что Обрадин внимательно смотрит ему вслед. У гавани он свернул на запад и скоро добрался до бухты. С моря дул сильный ветер, треща красными флагами, вывешенными здесь в знак штормового предупреждения. Оставив ключ в гнезде зажигания, Генри вышел из машины и прошел по камням сотню метров, отделявшую его от воды. Велосипед Марты стоял у того же расколотого камня. Заметив на камнях одну из зеленых сандалий Марты, он наклонился и поднял ее. Ветер трепал на камнях высушенные на солнце водоросли. Прибой в этот час был пепельно-серым с белой пеной на гребнях волн.

У самой воды стояла Марта в зеленой куртке.

Сердце Генри бешено забилось, ему стало нестерпимо жарко, колени сделались ватными и подогнулись. Марта стояла спиной к нему, босая, с засученными штанами. Волосы были скрыты капюшоном. Она наклонилась за камешком, когда Генри подбежал к ней.

– Марта!

Женщина испуганно обернулась. Генри оцепенел. Нет, это не она. Девушка была намного моложе, щеки ее раскраснелись от ветра, она удивленно улыбнулась.

– Прошу прощения. Я думал, что вы – моя жена, на вас ее куртка.

Незнакомка сдвинула капюшон с головы, и Генри увидел ее короткие ярко-рыжие волосы. Она была молода, не больше тридцати. Девушка принялась торопливо застегивать куртку.

– Нет, она моя. Оставьте меня в покое.

Генри прикрыл глаза от солнца сандалией Марты и внимательно вгляделся в морскую даль. Девушка проследила за его взглядом.

– Вы кого-то ищете?

– Мою жену. Она такого же роста, как вы, и такого возраста, как я.

Девушка обернулась и тоже посмотрела на море.

– Мне очень жаль, но я никого не видела. – Она виновато улыбнулась, обнажив белые зубы на розовых деснах.

– Вы давно здесь?

– Да, не меньше часа.

Генри протянул руку в сторону стоявшего у камня велосипеда.

– Это ее велосипед. Она должна быть где-то здесь.

Генри побежал прочь. Он бежал вдоль кромки берега, глядя на море. Молодая женщина огляделась и, подойдя к велосипеду, принялась осматривать камень. Краем глаза Генри заметил, что она наклонилась и подняла белье Марты.

Генри пробежал от одного края бухты до другого. Вода хлюпала у него в сапогах. Запыхавшись, он снова подбежал к велосипеду. Девушка сидела на камне, держа на коленях вещи Марты. Она видела, как Генри упал на землю и закрыл лицо руками.

Она продолжала сидеть на камне, когда приехали спасатели с моторными надувными лодками, спустили их на воду и приступили к поискам. Два часа спустя прилетел вертолет береговой охраны и начал описывать круги над бухтой. Рыбаки с собаками прочесывали ее окрестности.


Несмотря на шум в моторном отсеке старого куттера, Обрадин расслышал рев мощных двигателей. Из чада трюма он выбрался на палубу «Дрины» и увидел, как над бухтой кругами летают тяжелые военные вертолеты. Это означало, что ищут утопленника или затонувшее судно. Обрадин снова спустился в трюм, ощупью, сквозь густой дым пробрался к двигателю и заглушил его. Дизель «Дрины» перестал держать обороты. Давление в цилиндрах упало, и утекало масло. Двигателю пришел конец, и Обрадину оставалось только гадать, где взять денег на новый мотор. «Дрина», конечно, была не морским траулером. Сельдь перестала подходить близко к берегу, и Обрадину приходилось с каждым годом ходить за ней все дальше и дальше в открытое море. При этом он не жалел двигатель, и тот наконец отказал.


Когда Обрадин подъехал к берегу и выпрыгнул из машины, то сразу увидел Генри, стоявшего по пояс в воде. Двое мужчин держали его под руки и вели к берегу, к ожидавшей машине «Скорой помощи». Лицо Генри было смертельно бледным, он не мог стоять. У бухты уже собралась половина населения деревни, никто не говорил ни слова, но думали все об одном и том же. Обрадин поймал взгляд Генри. Его глаза были похожи на кварц, расплавленный на песчаном берегу ударом молнии.

Эленор Реенс, коротко остриженная, приземистая женщина-бургомистр в желтой штормовке протянула Обрадину бинокль и подтвердила неизбежное: «Никакого погребения не будет. Она уже очень далеко отсюда».

Обрадин посмотрел на море в бинокль и перекрестился. Кроме этого, делать здесь было уже нечего.

К вечеру ветер усилился. Вдоль берега курсировали два траулера с водолазами, прибыл также катер береговой охраны – тоже с водолазами, хотя надежды уже не осталось. К полуночи поиски были окончены. Один за другим в деревне начали гаснуть огни. Только в кабачке люди засиделись допоздна – они пили и обсуждали страшное происшествие. Ни у кого не возникло и тени сомнения в том, что эту скромную женщину, жену писателя, во время купания унесло течением в открытое море, где она и утонула. Все ее видели, но никто не был с ней знаком. Марта Хайден для местных жителей всегда была только женой писателя. Она редко ходила за покупками и практически никогда не гуляла по окрестностям. Она лишь в любую погоду приезжала на велосипеде к бухте и купалась, всегда в одиночестве. Сочувствие жителей деревни было целиком на стороне одинокого человека, который проведет сегодняшнюю ночь один, без жены – без утешения и надежды на ее возвращение.

VII

Тишина, вызванная отсутствием человека, уникальна. В этой тишине нет ничего знакомого, ничего надежного. Эта тишина давит на нас своим враждебным укором. Бесшумно всплывают тени воспоминаний, и начинается игра образов. Обманчивые иллюзии переплетаются с действительностью, голоса зовут нас, и возвращается, оживая, прошлое.

Генри долго стоял в темноте дома, закрыв за собой дверь, и прислушивался. Дом стал другим. Марты не было – он совершенно жалким образом остался один, запертый в тесном доме наедине с демоном своей совести, который, несомненно, яростно на него набросится. Он убил не ту женщину, одним необдуманным и торопливым поступком, без необходимости и смысла отнял у себя все, разрушил свою жизнь. Наказание уже началось. Воспоминания, снова и снова возобновляясь, будут преследовать его изо дня в день. Став хранителем своей тайны, ты навсегда потеряешь покой и безмятежность, – так начала Марта свой роман «Особая тяжесть вины», – ты не сможешь никому исповедаться и никогда не сможешь ее забыть. Наверняка Марта имела в виду его. Ну конечно, а кого же еще?

Театрализованные поиски на берегу оказались убедительными. Встреча с молодой женщиной стала просто даром небес, ибо что может быть более правдоподобным, чем чистая случайность? Женщина собирает камешки на берегу и вдруг становится свидетельницей трагедии. Потом она вместе с обезумевшим от горя супругом обыскивает окрестности, вызывает спасателей, подбирает осиротевшие вещи Марты, плачет и страдает вместе с Генри, она воспринимает происходящее как непреложную истину. Что может быть более подлинным?

Живущие среди нас лжецы знают, что ложь должна содержать зерно истины, чтобы стать правдоподобной. Часто бывает достаточно одной капли истины, но она так же важна, как оливка в бокале мартини.

Идея о том, что надо идти искать Марту, пришла Генри в голову, когда он собрался звонить в полицию. Уже взяв в руку телефонную трубку, он вдруг подумал, что для того, чтобы во что-то поверить, надо это что-то реально пережить. Придуманная ложь быстро забывается, и о ней надо постоянно помнить. Это тяжело, и со временем каждая ложь становится неразорвавшейся миной, а значит, очень опасной. Генри очень хорошо знал это на собственном опыте. Забытая ложь долго лежит под поверхностью и ржавеет, ибо ее перестают замечать. Солгавший теряет бдительность, забывает о вранье. Но другие все помнят. Если лжец забывает, где лежит ложь, он должен тщательно обходить весь опасный район. Биография Генри изобиловала такими невзорвавшимися снарядами, и он никогда не касался своего прошлого, ибо это означало ступить на минное поле. Подлинное же переживание надолго сохраняется в памяти. Доверившись этому убеждению, Генри отправился на поиски своей мертвой жены, чтобы прочувствовать тревогу и волнение, какие чувствовал бы на его месте любой порядочный супруг. Вышло так, что он и в самом деле физически плохо себя почувствовал, когда едва не упал в обморок на берегу. Он испытывал настоящее отчаяние, он горько и искренне плакал, и все это видела та женщина. Лучшего нельзя было и предположить.


Все еще растроганный, Генри сел на капкан для куницы и стянул с ног полные песка сапоги. Вода с мокрых носок закапала на пол. Генри бросил взгляд на лестницу. Первые две ступеньки смутно виднелись в лунном свете, остальные терялись в темноте. Наверху уже никто не жил – если не считать куницы, до которой Генри, в общем-то, не было никакого дела. Теперь он будет жить своими воспоминаниями и перестанет писать романы.

Генри подскочил с капкана, словно ошпаренный. Роман! Он же обещал Мореани представить роман в августе. Где рукопись? Как он мог забыть о ней?

Генри бросился наверх, перепрыгивая через две ступеньки. Перед закрытой дверью комнаты Марты лежал Пончо, уткнувшись носом в деревянный пол. Обычно рукопись лежала на столике рядом с пишущей машинкой. Но сейчас ее там не оказалось. В мусорной корзине было пусто. Генри ничком бросился на пол и заглянул под кровать, потом обыскал шкаф и ванную. Рукописи не было. Он распахнул окно и рванул на себе ворот рубашки – ему вдруг стало нестерпимо жарко. Генри сел на кровать Марты и задумался. В комнату вошел Пончо, улегся рядом и принялся выкусывать шерсть.

Марта все знала наперед. Прежде чем ехать к Бетти, она сожгла рукопись в камине, или нет – она поступила еще хуже – послала ее Мореани, заказной бандеролью и с припиской, сделанной ее замысловато-красивым аккуратным женским почерком. Что-нибудь в таком роде:


Желаю удовольствия от прочтения романа, Клаус. Генри не написал в нем ни единой строчки. Он вообще никогда и ничего не писал. В свое время он не был в состоянии писать даже школьные сочинения. Это не шутка, я совершенно серьезно. Единственное, что мой дражайший супруг смог сделать за годы нашей совместной жизни, – это внебрачного ребенка. Если ты, Бетти, будешь редактировать этот мой последний роман, то будь уверена, что плод в твоем чреве повторит судьбу своего отца. С самого рождения он был совершенно никчемной, никуда не годной личностью. Впрочем, Генри когда-то убил своего отца. При случае спроси его, где похоронена его мать. К тебе, Клаус, у меня одна просьба: если завтра утром меня не будет в живых, то сообщи об этом в полицию.

Генри встал с кровати. Нет. Этого она сделать не могла. Доносительство было не в ее стиле. Мстительность и злоба были чужды Марте, как и жажда славы. На женщине с такими низменными инстинктами Генри никогда бы не женился. Местью Марты станет молчание, которое уже и так, словно слой пыли, лежало на всем. Снова раздался грызущий звук. Да, куница тоже осталась здесь и будет теперь отравлять его существование.

Генри обыскивал дом до рассвета. В камине не было бумажного пепла, остались лишь комочки сгоревшего купальника. Ничего не нашел Генри и в мусорном ведре. Наконец он сдался, прекратил поиски и пошел в спальню, чтобы прилечь. Рукопись романа он нашел на подушке. На обложке карандашом было написано название: «Белая мгла». Марта придумала заглавие. Листы рукописи были перехвачены резинкой – прокладкой из-под крышки для консервной банки. Генри сорвал резинку с пачки страниц. Последней главы не было. «Милый, – написала Марта карандашом на последней странице, – наберись чуточку терпения. Догадываешься, чем все закончится? Целую, Марта».

* * *

Бетти не шла. Клаус Мореани положил в ящик стола протокол последнего МРТ-исследования и повернул ключ. Метастазы из бедренной кости уже поразили позвоночник, но у него еще осталось немного времени. В августе Генри сдаст в печать роман. До выхода книги в свет останется достаточно времени, чтобы съездить в свадебное путешествие в Венецию. Бетти любила Венецию, любила искусство ее Возрождения, зеленую от водорослей воду ее лагун и итальянское солнце. Как его супруга она получит в наследство все состояние Мореани, так отчего бы ей не сказать «да»? Мореани ничего не ждал и не требовал от нее, кроме того, чтобы она была рядом с ним. Ей даже не придется к нему прикасаться. Отвращение юности к запаху старости было хорошо понятно Мореани. Совсем недавно он ощутил запах старости, когда, будучи в опере, сидел в одной ложе со своей одноклассницей. Из ворота вечернего платья безобразно выступал покрытый редеющим пушком жирный затылок, а запах отжившего тела портил Клаусу настроение в течение всей «Травиаты». Особенно мучительной была мысль о том, что и сам он, видимо, пахнет не лучше, и поделать с этим ничего нельзя.

Мореани исполнился семьдесят один год. Он почти на сорок лет старше Бетти. О химиотерапии не могло быть и речи – от этого у него вывалились бы последние волосы и пропали бы остатки мужественности. Возможно, ему удастся протянуть лишний год, но какой ценой? Пока рак, к счастью, развивался неторопливо, и Мореани рассчитывал успеть сделать себе последний подарок – поездку в Венецию. Мореани не был уверен, что доживет до следующего лета, и тем более понимал, что детей у него уже не будет. Но Бетти молода и сможет выйти замуж после его смерти, родить детей от другого мужчины и завести нормальную семью. Ее дети будут расти в доме Мореани, играть в саду, в тени кленов, посаженных в середине девятнадцатого века его дедом. Бетти будет обеспечена до конца своих дней и станет управлять издательством с тем же талантом, с каким она сейчас выполняет свою работу. В этом Клаус Мореани был твердо убежден.

Дверь его отделанного дубовыми панелями кабинета была, как всегда, открыта. Стукнуло уже десять часов. Мореани нетерпеливо встал из-за стола, вытащил из ящика для входящих документов лист бумаги и вышел в приемную, где сидела его секретарша.

Гонория Айзендрат оторвалась от корректуры и посмотрела на бумажку, которую сунул ей шеф. Гонория работала в приемной Мореани вот уже двадцать лет. После периода процветания она пережила вместе с шефом времена неудач и провалов, его борьбу с возрастом и превратностями судьбы. Когда дела шли совсем плохо, Гонория накладывала свежий, более яркий макияж и делала новую прическу, чтобы вселить в Мореани надежду на лучшее.

Она верила в силу неприметных знаков, которые, подобно спрятанным указателям, непременно приведут ищущего к цели. Она, в конце концов, очистила приемную шефа от календарей с мрачными мотивами, а полки – от хлама старых неудачных издательских программ. Много лет она неизменно варила начальнику кофе мокко без кофеина, но зато с кардамоном. Смягчающие судороги свойства этого имбирного растения могли бы, наверное, предотвратить обе мировые войны. Мореани сам не замечал благотворного влияния напитка, что прибавило Гонории уверенности в своей правоте – доза кардамона оказалась точной. Мореани стал намного лучше себя чувствовать, особенно с тех пор, как в полумраке его кабинета повисли ароматы магрибской мяты и сандалового дерева, а цветы на письменном столе перестали вянуть.

Однако, несмотря на все усилия, банкротство издательства было явно не за горами. Энергия, с какой Мореани в былые времена правил издательством, стала иссякать. Между тем Гонория занялась частной перепиской шефа, а затем взяла под контроль святая святых – бухгалтерию. Интуитивное понимание цифр и множеств – это дар, который невозможно ни приобрести, ни унаследовать. В партитуре годового итогового баланса Гонория ощущала стройную мелодию жизни издательства. Деньги она добывала продажей лицензий и прав на экранизацию. От Гонории не ускользнуло, что в последние годы Мореани стал сильно сдавать. Его распоряжения все чаще звучали как завещания. Он начал регулярно навещать врача – это Гонория тоже заметила. Стали появляться первые инвесторы. Эти типы жаждали крови, придирчиво изучали бухгалтерские отчеты и, кажется, начали приценяться даже к мебели. Гонория готовила для этих гостей кофе на воде из цветочных ваз и подавала вместе с печеньем. После этого она садилась в приемной и ждала. Проходило немного времени, прежде чем первый из посетителей спрашивал, где туалет. Больше в кабинет он не возвращался.

Тем не менее дела шли не блестяще, и крах издательства был лишь вопросом времени. Тихая надежда Гонории Айзендрат дождаться своего часа и обрести покой рядом с Клаусом Мореани рухнула в тот миг, когда в приемную вошла эта тщеславная, невежественная и ослепительно молодая женщина с рукописью «Фрэнка Эллиса» под мышкой.

Гонория прикинула, что эта дама приблизительно вдвое моложе ее; гибкая, красивая, с гладкой кожей. Объявлением войны можно было считать обтягивающую короткую юбку в черно-белую клетку. Главное орудие – высоко оголенные бедра – было направлено прямо на Мореани, который поспешно встал из-за стола, когда женщина вошла в его кабинет. После короткого разговора Мореани плотно закрыл дверь, чего никогда раньше не делал. Это был ужасно длинный день. Дама пробыла в кабинете шефа три часа. Гонория слышала, как начальник несколько раз звонил по телефону, причем не через секретаря, а по прямому проводу, и это был очень плохой знак. Наконец Мореани в страшном возбуждении вышел из кабинета и попросил Гонорию организовать шампанское. Из кабинета несло табачным дымом и ландышевыми духами. Краем глаза Гонория заметила, как эта женщина сидит в эймсовском кресле шефа и качает красивой ножкой, затянутой в чулок со швом.

Гонория купила шампанское в супермаркете на углу и принесла из столовой пару стаканов. Саму ее на торжественное распитие не пригласили. После окончания банкета Гонория проветрила приемную, убралась в кабинете шефа, вымыла стаканы и опорожнила пепельницу на столе, посчитав при этом окурки со следами губной помады. Это было двадцать третьего марта. Мореани забыл даже о своем дне рождения. Худший враг мужчины – он сам, худший враг женщины – другая женщина.

Успех «Фрэнка Эллиса» все изменил. Мореани буквально расцвел. Бетти приходила к нему ежедневно для каких-то, бог знает каких, переговоров. С секретаршей она здоровалась, как с горничной: «Добрый день, Гонория», – а потом плотно закрывала за собой дверь кабинета. В приемной оставался тошнотворный запах ее дешевых духов.

Говорят, что драцена исполняет тайные желания. Гонория купила драцену и поставила ее на подоконник в приемной. Растение выпустило длинные листья, похожие на маленькие кинжалы, и действительно через полгода визиты Бетти стали реже. Гонория с удовольствием рассматривала благоуханные цветы драцены. «Бетти берет работу на дом», – объяснил Гонории Мореани, и вид у него при этом был довольно-таки безрадостным. Гонорию не интересовало, что это за работа. Шеф также признал, что Бетти для него слишком молода. Точнее, она нашла себе другого мужчину, молодого и глупого мужлана, на которого подействовали ее феромоны. С тех пор дверь в кабинет Мореани снова стала оставаться открытой. Драцена цвела пышным цветом.

– Бетти еще не приехала? – спросил Мореани, держа в руке лист бумаги. Гонория Айзендрат встала из-за стола, подошла к окну и посмотрела на стоянку.

– Ее машины нет.

Мореани мысленно выругал себя. Почему он не смог сдержать нетерпение и сам не посмотрел в окно? В этот момент в приемную вошла Бетти. На ней был серо-зеленый костюм, выгодно подчеркивавший ее феноменальную талию. Выглядела Бетти утомленной и необычно бледной.

– Прости, Клаус, мне пришлось повозиться с машиной, и в конце концов я взяла такси.

Гонория Айзендрат особо отметила, что извинение Бетти ее не коснулось. Обе женщины уже давно не удостаивали друг друга даже взглядом. Мореани отступил в кабинет, чтобы не промокнуть, ибо, как только теплый фронт Бетти сталкивался с областью высокого давления Гонории, в приемной начинался дождь.

Бетти, как обычно, закрыла за собой дверь и положила на стол шефа две редакторских рецензии, затем достала из пачки неизменную ментоловую сигарету. Мореани щелкнул зажигалкой.

– Я вчера говорил с Генри. Рукопись будет готова в августе. Он тебе не звонил?

– Мне? Нет.

– Он намекнул, что у него трудности с концовкой.

Бетти затянулась ментоловым дымом.

– Разве трудности с концовкой бывают не у всех? Мне кажется, трудности такого рода просто должны быть, иначе это ненормально, не так ли?

– Он не может решиться.

– Он так сказал? И что это значит?

Гонория принесла кофе, и оба замолчали, дожидаясь, когда она исчезнет. Мореани заметил сухие песчинки, застрявшие в каблуках туфель Бетти. Взгляд его ненадолго задержался на синеватой жилке на ее лодыжке.

– Позвони ему, Бетти. Может быть, ему надо помочь.

Она пожала плечами:

– Я могу попробовать, но это то же самое, что помогать Бетховену писать Девятую симфонию.

Мореани рассмеялся. «Немедленно стань моей женой! – хотелось ему крикнуть. – Позволь мне целовать твои ноги, ласкать грудь, гладить твои золотистые волосы». Но он не сказал этого вслух. Бетти загасила сигарету в латунной пепельнице, которую Мореани купил специально для нее. Сам он не курил, но Бетти до сих пор этого не заметила.

– Что случилось с машиной?

– Она сегодня утром просто не завелась. Наверное, я вчера оставила включенными фары.

– Ты сможешь сопровождать меня в поездке в Венецию?

Нельзя сказать, что Бетти обрадовалась его предложению. Во всяком случае, ее лицо осталось серьезным.

– Когда?

На столе Мореани зазвонил телефон. На аппарате замигал белый индикатор. Гонория пыталась перевести разговор на линию шефа. Мореани не стал брать трубку.

– Так что с машиной?

– Ты уже спрашивал. Она просто не завелась. Ты не хочешь ответить на мой вопрос?

Ах да, она спрашивает о Венеции.

Мореани все же поднял трубку.

– Переключите разговор, Гонория.

Мореани показал знаком, что звонит Генри, но Бетти и сама поняла.

– Генри, мое сокровище, как твои дела?

Какое-то время Мореани внимательно слушал. Бетти заметила, как он помрачнел. Она слышала низкий голос медленно говорившего Генри.

– Я сейчас приеду.

Мореани медленно положил трубку и уставился в пол, мучительно подыскивая подходящие слова.

– Что случилось?

– Утонула жена Генри.

– Когда?

– Вчера ночью.

– Этого не может быть.

– Она утонула. Он только что сам мне об этом сказал. Именно так.

– Ночью? Вчера ночью?

Мореани поднял глаза:

– Мне надо сейчас же ехать к нему.

Бетти помогла ему надеть пальто, раздумывая при этом, знал ли уже Генри о смерти жены, когда она приехала к нему на ее автомобиле? Не для того ли он так быстро кинулся на второй этаж, чтобы убедиться в этом?

Гонория Айзендрат вошла в кабинет. Лицо ее было пепельно-серым. Она села в эймсовское кресло, предназначенное лишь для самых высокопоставленных гостей.

– Гонория, вы все слышали. Прошу вас, отмените все встречи на сегодня и на завтра тоже. Бетти…

– Я слушаю.

– Нам придется отложить поездку в Венецию. Ты сейчас поедешь со мной.

В окно Гонории было хорошо видно, как они вышли на стоянку и сели в темно-зеленый «Ягуар» Мореани. Он предупредительно открыл дверь и помог даме сесть в машину. Гонория взяла в руки колоду карт таро и тщательно ее перетасовала. Вытащив одну карту, она положила ее перед собой на стол. Это была карта с башней, которая не сулила ничего хорошего.


За все время поездки они не проронили ни слова. Мореани вел машину очень быстро, внимательно глядя на дорогу. Несколько десятилетий назад он занял второе место на «Милле Милиа» и до сих пор был непревзойденным водителем. Машина шла тихо, только на поворотах начинал попискивать указатель поворота. Бетти чувствовала подкатывающую к горлу тошноту. Отчего ее тошнит – от страха или от беременности? Неожиданное появление Марты отнюдь не было дружеским визитом. «Вы должны знать, – сказала она, едва войдя в дверь, – что я не испытываю к вам ненависти. Человек, которого мы обе любим, находится в тяжелом кризисе. Он не может окончить роман, и я вижу, как он страдает». Марта была трогательно весела, когда сидела на диване и разговаривала с Бетти. Она говорила о любви и дружбе в отношениях с Генри, о хороших годах и о неожиданно наступивших изменениях. Отчаявшиеся люди часто впадают в невероятную безмятежность, когда решаются на последний шаг. Радость избавления от жизни поднимает им настроение.

Бетти опустила боковое стекло. Почему Марта бросилась в море только вчера ночью, если уже давно обо всем знала? Возможно, это была все же ее месть. «Своим самоубийством она хотела омрачить наше счастье», – подумала Бетти. Вполне может быть, теперь Генри обвинит ее в смерти жены. Как отреагирует Мореани, когда все узнает? Действительно, сейчас стоит на время уехать в Венецию. Это достаточно далеко, чтобы спокойно все обдумать, и достаточно близко – всего три часа полета, – чтобы в случае нужды снова оказаться рядом с Генри. Внизу живота появилась ставшая привычной тянущая боль. Его дитя. Оно живет в ней, оно уже общается с ней. Это будет ее, только ее ребенок.

VIII

Труп, увлекаемый течением, плыл вдоль берега лицом вниз, раскинув руки в стороны. Молодой баклан, устроившись на его спине, расправил мокрые крылья, подставив их солнцу. Птица на спине трупа проплыла мимо куттера Обрадина по течению к мысу, северная оконечность которого выдавалась в море километровым языком.

Обрадин вышел в море не для того, чтобы ловить рыбу, а чтобы привести в порядок свои мысли. Куттер двигался еле-еле – надо было поберечь двигатель. Когда берег скрылся из вида, Обрадин заглушил мотор и отдал куттер на волю течения. Усевшись на баке, он принялся коптить боснийскую щуку. Да, наверное, он все же ошибся. Машина, которую он видел вчера ночью, не была машиной Генри. Следовательно, за рулем был не Генри, а его двойник на украденном «Мазерати». Все это было не более чем тревожным сном, включая и выкуренные сигареты, которые его жена Хельга собрала с подоконника и положила на его ночной столик.

Но даже если все это ему не привиделось, и скорее всего так оно и было, то любой человек может ехать ночью с выключенными фарами куда ему угодно, а его жена может утопиться где хочет и когда хочет. Простое совпадение, которое к тому же никого не касается. Если бы не велосипед.

Перед восходом солнца, поспав всего час, Обрадин проснулся и тотчас встал. Тихо одевшись, он уже через несколько минут шагал к гавани. «Дрина» неспешно покачивалась на волнах у мола. Обрадин проверил канаты, осмотрел сети, открыл и закрыл люки, убедился в исправности якоря, а затем вылез на мол, вскарабкавшись на бетонный волнолом, возведенный подневольными рабочими в последние месяцы войны.

Солнце выкатилось из-за горизонта. Несколько сотен метров до берега Обрадин прошел пешком. Серб сразу узнал велосипед Марты, прислоненный к камню. На этом велосипеде женщина ежедневно ездила к бухте мимо его лавки. Правда, она никогда не появлялась раньше полудня. Рядом с велосипедом лежала аккуратно сложенная одежда. Обрадин ладонью прикрыл глаза от слепящих лучей взошедшего солнца. Он обошел берег в поисках жены Генри и, никого не найдя, вернулся на куттер.


Обрадин проследил взглядом за бакланом, пролетевшим над радиомачтой к берегу, и завел дизель. Течением судно отнесло на пару морских миль в открытое море. Тихим ходом Обрадин вернулся в бухту, привязал «Дрину» к причалу и через несколько минут появился в своей рыбной лавке.

– Дизель умер, – сказал он. – Без куттера нам конец.

Не говоря больше ни слова, он прошел мимо Хельги, которая, как обычно, болтала по телефону, открыл люк в полу и спустился в погреб. Он вылез оттуда с кувшином сливовицы и ногой закрыл люк.

Хельга прикрыла трубку ладонью.

– Что ты задумал?

– А ты как думаешь?

– Что будет с лавкой?

– Мы ее закроем.

– Но, может быть, попробуем с рыбным супом?

– Из этого ничего не выйдет.

– Когда ты вернешься?

Обрадин обошел разделочный стол, погладил волосатыми пальцами свою Хельгу по щеке и поцеловал в губы.

– Ты же сама знаешь.

Хельге понадобилось всего несколько минут, чтобы дозвониться до егеря и врача в соседнем городке. Они должны были подготовиться, чтобы через пару часов вернуть все в привычное русло. Врач собрал свой саквояж, а егерь достал из шкафа винтовку с оптическим прицелом.

* * *

Бледный, небритый Генри стоял в резиновых сапогах перед домом. Рубашка небрежно выбилась из штанов. Он опирался на лопату, когда увидел появившийся на холме автомобиль Мореани. «Ягуар» мчался по дороге, оставляя за собой облако пыли. Уже издали Генри заметил, что Мореани приехал не один. Пончо с громким лаем бросился навстречу машине. Когда она подъехала к дому и остановилась, Генри наконец понял, что на пассажирском месте сидит Бетти. Она не выказывала никакого желания выходить. Пончо нетерпеливо встал на задние лапы и заглянул в салон, ткнувшись носом в стекло.

Мужчины молча обнялись. Розовые щеки Мореани, обрамленные седыми бакенбардами, пахли «Олд-спайсом». Генри посмотрел на Бетти. Почему она не выходит? Она все рассказала Мореани? Издатель отстранился от Генри и посмотрел на него покрасневшими увлажнившимися глазами.

– Я просто не знаю, что сказать.

Генри хлопнул его по плечу:

– Разве надо что-то говорить?

– Я попросил Бетти поехать со мной. Она была у меня в кабинете, когда ты позвонил.

Генри открыл дверь «Ягуара» и протянул руку Бетти, чтобы помочь ей выйти. Из машины хлынул аромат ландыша. Она ощутила его предостерегающее пожатие. Он царапнул небритым подбородком ее щеку. Они поцеловались, как брат с сестрой, и Бетти остро ощутила тянущую боль внизу живота.

– Постарайся не возненавидеть меня, любимый.

– Я люблю тебя. Как чувствует себя наше дитя?

– Он уже вовсю шевелится, и я хорошо это ощущаю.

– Ты ничего не говорила Мореани?

– Конечно, нет. Ты уверен, что она мертва?

Генри отчужденно посмотрел в глаза Бетти.

– Ты хочешь, чтобы она вернулась? – тихо спросил он.

В мастерской Генри пахло застоявшимся табаком. Рукопись лежала на письменном столе рядом с пишущей машинкой. Рядом с рукописью была брошена перьевая ручка и аккуратно свернутая резиновая ленточка. Жалюзи на большом панорамном окне были приспущены. Пол был усеян исписанными и смятыми листками бумаги.

Генри потратил все утро на наведение в мастерской творческого беспорядка. В разных местах высились стопки никогда не читанных книг с закладками. Генри не забыл поставить на стол полчашки кофе и положить в пепельницу изжеванные окурки. От спортивных газет и мужских журналов не осталось и следа. Буровую платформу он засунул в угол и прикрыл картиной Ботеро с толстыми детьми. Здесь все говорило о напряженном труде – все, вплоть до рукописи.

Бетти сразу увидела рукопись и протянула к ней руку.

– Не трогать! – повинуясь этому окрику, Бетти застыла на месте. – Прошу, не надо. Рукопись еще не готова.

– Прости, пожалуйста. Ты пишешь на машинке?

– Да, а что в этом такого?

– У тебя есть копия текста? – вмешался в разговор Мореани.

– Пока нет. Это оригинал. Вечером я кладу его в сейф.

Мореани и Бетти быстро переглянулись.

– Это, мягко говоря, рискованно, Генри.

Генри откупорил бутылку виски и наполнил три стакана. Мореани исчез в туалете для гостей. Походка его стала вдруг не слишком уверенной. Бетти огляделась. Когда она прошлой ночью была здесь, в комнате царил порядок. Теперь все было в полном беспорядке и сильно пахло табаком. Она внимательно пригляделась к покрытому шерстью собачьему углу рядом со стулом и мусорной корзине, набитой обрывками идей стоимостью не меньше миллиона. В темноте ночи Бетти видела и буровую платформу – она показалась ей какой-то бесформенной тенью. Сейчас ее здесь не было.

Вернулся Мореани. От его рук пахло мылом. Генри протянул ему стакан.

– Лед?

– Да, один кусочек, если можно.

– Марта не оставила никакой записки, – сказал Генри, вернувшись из кухни со льдом. – Велосипед стоял на берегу.

Указательным пальцем Мореани повертел кубик льда в стакане.

– Это ты ее нашел?

– Ее никто не нашел. Течение унесло Марту в море. На берегу остались резиновые сандалии, вещи и велосипед.

– На берегу? – спросила Бетти. Генри заметил ее удивление.

– Да, в бухточке рядом с гаванью. Она всегда там купалась.

Генри сделал большой глоток, пососал кубик льда и выплюнул его обратно в стакан. Кажется, он не особенно страдает, подумалось Бетти. Но, собственно говоря, как должно выглядеть страдание?

– Когда она не вернулась домой к обеду, я поехал к берегу. У воды стояла женщина в куртке Марты, но это была другая женщина.

Генри снова поймал на себе удивленный взгляд Бетти.

– Ветер унес куртку Марты от камня. Было холодно, и женщина надела ее.

– Сколько лет этой женщине?

– Она, наверное, немного моложе тебя.

– Ты с ней знаком?

– Нет. Это имеет какое-то значение?

Мореани откашлялся.

– Прошу прощения, но я сейчас скажу одну простую вещь. Разве мы не можем предположить, что Марта жива? Кто знает, может, произошло нечто странное и необычное?

– Что это могло быть?

– Ну… вы живете здесь без всякой охраны. Вполне возможно, что Марту… – Мореани сделал паузу, чтобы мягче сформулировать мысль, – похитили, чтобы шантажировать тебя.

– Где ты найдешь такого глупца, Клаус? Любой разумный человек похитил бы меня, чтобы шантажировать Марту.

Бетти закурила сигарету, вызывающе громко щелкнув зажигалкой.

– Такие люди есть, Генри. Глупые, злые люди.

Генри не понравился этот тон.

– И кто бы это мог быть?

На несколько мгновений в комнате повисла тишина. Генри смотрел, как из узких ноздрей Бетти, словно из пасти дракона, выплывают струйки дыма. Она наказывает его, потому что знает, что он лжет.

– Кто звонил в полицию? – нарушил молчание Мореани.

– Пока никто.

– Я позвоню, – вызвался Мореани и принялся ощупывать карманы.

Генри поставил стакан на стол:

– Думаю, это лучше сделать мне.

Он вышел на кухню, чтобы позвонить в полицию. Надо было давно это сделать. Какая досада, что он совсем упустил это из виду.


Бетти играла в саду с собакой, пока Мореани и Генри ждали на кухне полицию. Пес весело прыгал вокруг нее, а она бросала ему палки. Наверное, собаки рассказывают друг другу, что люди – такие существа, которые всегда бросают палки и мячики, если им их приносить. Солнце ярко светило на безупречную кожу Бетти. На небе не было ни облачка. Мужчины смотрели на нее, погруженные каждый в свои мысли. Генри заметил, что Мореани трудно стоять, и он, чтобы не качаться, держится за кухонный стол. За последние месяцы издатель сильно постарел и похудел. На лбу блестели капельки пота. Его пальцы были холодными на ощупь – это Генри понял, когда давал ему стакан.

– Не хочешь перекусить, Клаус? Я сварил чечевичный суп. Через минуту я его подогрею.

Не дожидаясь ответа, Генри открыл холодильник, извлек оттуда миску с супом, осторожно снял с нее фольгу и понюхал суп.

– Сегодня, конечно, не самое подходящее время об этом говорить, Генри, но я как раз собирался сделать Бетти предложение.

– Кому?

Генри повернулся спиной к Мореани и поставил миску в микроволновую печь, думая, хорошая это новость или плохая. Он видел искаженное отражение Мореани в стеклянной дверце микроволновки.

– Ты не ослышался, я действительно хочу жениться на Бетти. Я понимаю, что слишком стар для нее, но я ее люблю. Как ты находишь мою идею?

Генри выглянул в окно. Бетти не было видно.

– Ты сделал ей предложение сегодня?

– Знаешь, это было в моем кабинете. Она вошла, и я решил узнать, не захочет ли она стать моей женой, но не нашел подходящих слов и вместо этого дважды спросил, что случилось с ее автомобилем. Разве это не смешно?

«Такого счастья я не заслужил», – подумал Генри.

– Что случилось с ее машиной?

– Возникли какие-то проблемы, но в это время позвонил ты, а потом было уже поздно делать предложение.

– Что за проблемы с машиной?

– Спроси у нее сам. Я не знаю.

Генри снова оценил шансы на будущее. Предположим, это невероятное счастье действительно случится, и Бетти выйдет замуж за Мореани. Он, Генри, конечно, будет свидетелем на этой свадьбе. Бетти родит очаровательного малыша, подумал Генри, и я стану его крестным. Я буду крестным отцом собственного ребенка и, даю голову на отсечение, стану лучшим в мире крестным. Будут решены все эти так называемые межчеловеческие проблемы. Но как убедить Бетти в необходимости этого неравного брака по расчету? С тихой радостью золотоискателя, нашедшего самородок величиной с кулак, Генри положил руки на плечи своего друга и издателя.

– Я очень рад за тебя, Клаус. Жениться никогда не поздно. Повинуйся зову сердца и просто спроси Бетти.

Мореани заключил Генри в объятия. Даже в отчаянном положении Генри проявил себя во всем блеске величия и порадовался счастью друга. Мореани не мог вымолвить ни слова, так он был растроган.

Пискнула микроволновая печь. Генри достал из нее миску с супом и осторожно поставил ее на стол перед Мореани. Он и сам был растроган.

– Кусочек хлеба?

* * *

Передние резцы Обрадина лежали в мокром песке погреба. Кровавая слюна окропила крутую лестницу в погреб, по которой можно было спускаться только задом, да и то рискуя поскользнуться. Обрадин сначала разбил стеклянную дверь лавки, потому что не смог найти ключ, а потом, пытаясь залезть в погреб за вторым кувшином сливовицы, грохнулся туда вниз головой.

Здоровенная куча дерьма рядом с кувшинами сливовицы документально подтверждала, что Обрадин находился в подвале с одиннадцати до двенадцати часов дня. К обеду в деревне открылся кабачок, где Обрадин потерял еще один зуб, так как его понятия о безналичных расчетах отличались от мнения хозяина заведения. Как выяснилось потом, зуб был поражен кариесом, и его все равно пришлось бы удалить. Ни одному из подоспевших мужчин не удалось унять разбушевавшегося серба.

Наконец его настигла оглушающая ампула, пущенная из егерьского ружья. Ампула была снаряжена снадобьем, называемым хеллабруннской смесью. Дозы в ампуле должно было хватить на усыпление носорога, но Обрадин успел исполнить сербский гимн, прежде чем впал в похожий на смерть сон.

Жена Обрадина, Хельга, точно предсказавшая форму и длительность этого припадка, сидя вместе с врачом у входа в лавку, ждала возвращения супруга. В конце концов его принесли – скорее мертвого, чем живого. Всем, кто это видел, было от души жаль Хельгу. За двадцать лет супружества у Обрадина случилось пять-шесть таких припадков, у которых, казалось бы, не имелось никаких причин. Они были непредсказуемы, как землетрясения. Обрадин клялся, что не помнил причин, что с токсикологической точки зрения было вполне объяснимо и не вызывало удивления. Врач констатировал у Обрадина множество подкожных гематом и отсутствие нескольких зубов, но не нашел нарушений жизненно важных функций. Мужчины положили Обрадина в супружескую кровать и оставили лежать до пробуждения.


У ворот залаял Пончо. К дому подъехала машина. Генри увидел, что это не полиция. На крыше пикапа стоял привязанный к багажнику, словно памятник, велосипед. Генри видел его бесчисленное множество раз, и он никогда не вызывал у него никаких чувств. Что может быть особенного в старом ржавом велосипеде? Но теперь все изменилось. Руль со старым фонарем смотрел прямо в глаза Генри. Ржавчина на солнце казалась запекшейся кровью. Торчала сломанная спица колеса, которую он так и не удосужился заменить.

За рулем машины сидела Эленор Реенс, бургомистр деревни, а рядом с ней девушка, которую Генри встретил на берегу. На ней была надета бейсболка, на козырек которой она сдвинула темные очки. Эленор вышла из машины и достала с заднего сиденья вещи Марты. Резиновые сандалии и куртка были аккуратно уложены в пластиковый пакет. Эленор положила вещи на капот машины.

– Скажите, что мы можем для вас сделать. Неважно, что. Мы всегда готовы вам помочь. Я говорю от имени всех жителей деревни. Мы скорбим о вашей жене и думаем о вас.

– Спасибо.

Эленор проследила за взглядом Генри.

– Это моя дочь Соня.

Девушка, помедлив, открыла дверь, обошла машину и пожала протянутую Генри руку. На Соне были белые кроссовки и застиранные джинсы. Куртка цвета хаки была наглухо застегнута до самого ворота, словно ее хозяйка нещадно мерзла. У Сони была прохладная узкая рука, зеленые, цвета топаза глаза поражали серьезностью, а губы словно кто-то очертил тончайшей кистью. «Афродита не жалеет сил, мучая меня», – подумал Генри.

– Разве я смогу это забыть? – ответил он. – Мы уже знакомы.

Соня кивнула. Ему показалось, что она хочет ему что-то сказать, но не решается в присутствии матери.

Эленор открыла дверь своей машины.

– Да, между прочим, Обрадин опять спятил. Егерю пришлось выстрелить в него парализующей ампулой, чтобы успокоить.

* * *

Каждый убийца должен знать, что криминология, наука о преступлениях, очень многогранна и обширна. Если человек исчезает, то эксперты исследуют все возможные направления поиска, пока не выясняют все обстоятельства его исчезновения. Это имеет большое значение для убийцы, так как он может стать объектом расследования, которое не терпит логических противоречий и может очень надолго затянуться.

Убийца должен постоянно быть начеку. Его враг – детали. Необдуманное слово, забытая им мелочь, неприметная ошибка, которая может его уничтожить. Преступнику нужно все время помнить свое злодеяние, каждый день оживлять это воспоминание и молчать. Но молчание противоречит человеческой природе. Хранить тайну нелегко. Молчать же всю жизнь – это сущая пытка. С такой точки зрения преступник начинает отбывать свой срок со дня совершения убийства.

В особенности это касается убийства супруга, когда преступник старается как можно глубже спрятать свою выгоду – будь то получение страховки или обретение желанной свободы – и как можно сильнее запутать следствие.

Все это было понятно Генри лучше, чем кому-либо другому. Пользуясь своим почти неограниченным досугом, он штудировал судебную и криминалистическую литературу и знал, что при неясных обстоятельствах смерти человека полиция всегда первым делом интересуется страховкой. Как всем известно, страховые компании очень неохотно выплачивают отданные им деньги независимо от величины суммы. Если страховку выплачивают, то компания ведет себя так, словно совершает бескорыстное благодеяние, а не исполняет свой юридический долг. При выплате страховой суммы в случае смерти эти компании становятся особенно придирчивыми и часто нанимают детективов для расследования всех обстоятельств. Этих специалистов надо беречься как огня, ибо они отнюдь не нейтральны, а получают деньги за экономию страхового фонда. Они знают, что весь мир – театр, и, соответственно, ищут не истину, а ложь. Для этих господ убийство, симуляция и членовредительство являются обманом страховой компании. Тем самым детективы отрицают страдания и страсти борьбы за существование, и оплата полиса считается среди них победой зла. По сути, убийство должно выглядеть как несчастный случай. Сделать это труднее, чем кажется на первый взгляд, так как и несчастный случай имеет свою предысторию, объяснимые причины и происходит не сам по себе. Но об этом позже.

Строго говоря, смерть Марты не явилась результатом убийства, а была следствием несчастного случая. Тем не менее Генри уже успел совершить две непростительные ошибки. Он не сразу позвонил в полицию и не связал местонахождение «Субару» Бетти с происшествием. Однако к какому бы выводу ни пришли полицейские в ходе расследования, они, без сомнения, установят, что у Генри не было никаких мотивов убивать Марту.

Это полностью соответствовало истине. Не было никакого страхования жизни в его пользу; наоборот, Генри застраховался на случай смерти, а сумму должна была получить Марта. Не он являлся наследником Марты, а она его наследницей, так как богатым был он, а не она. Она не представляла ни для кого общественного интереса; напротив, в центре общественного внимания всегда находился именно он. Благодаря своему опыту в обращении с ложью и ее младшими сестрами – увертками Генри мог рассчитывать, что ему будут верить до тех пор, пока он будет лгать. Обходить десятой дорогой он должен именно правду.

Он положил пакет с вещами Марты на кухонный стол. Потом попрощался с Бетти и Мореани, которые решили вернуться в издательство. Генри проводил их до «Ягуара» и крепко обнял. Бетти успела шепнуть ему на ухо: «Я сообщу в полицию об угоне машины и все объясню тебе позже». Она помахала ему рукой, садясь в машину. «Я у нее в руках», – подумал Генри и помахал в ответ.

* * *

Йенссен оказался молодым криминалистом с янтарными волосами и водянисто-голубыми глазами. Генри сразу понял, что он потомок викингов. Полицейский был атлетически сложен, несомненно, занимался спортом, а его ухоженная рука при пожатии оказалась неожиданно массивной и сильной. Йенссен читал романы Генри и был большим поклонником «Особой тяжести вины». Он с удовольствием ушел бы из полиции и стал судебным хроникером, но совершенно не умел писать. «Ну, не умеешь писать не ты один», – подумал Генри.

– Ваши герои действуют, господин Хайден, – восторгался Йенссен, едва успев поздороваться. – В книге постоянно что-то происходит, и никогда не знаешь, что будет дальше. Случаются странные вещи, все окутано тайной, и всюду подстерегают действительно умные враги.

Йенссен показался Генри очень симпатичным. Коллега Йенссена, которая держалась немного позади, вызывала куда меньше симпатий. Она была, судя по всему, не слишком квалифицированным сухарем, ибо не читала ни одного романа Генри.

– У вас есть фотографии супруги? – спросила она, не выказав ни малейшего сочувствия или понимания.

Генри вышел в свой кабинет и вернулся с фотографией, на которой он и Марта были сняты в Португалии. Офицер долго ее рассматривала, словно стараясь в нее проникнуть. Остренькое личико с близко посаженными глазками под сросшимися на переносице бровями напоминало мордочку опоссума. «Надо бы скрестить ее с куницей на чердаке, наверное, получилось бы забавное потомство», – подумал Генри. Серебристые прядки в темных волосах говорили о том, что дама страдает излишней профессиональной подозрительностью. Она протянула фотографию Йенссену и испытующе принюхалась, чем вызвала сильное раздражение у Генри. Она что, пытается уловить молекулы вины и страха, исходящие от него? Некоторые собаки хорошо чуют страх, иногда даже эпилепсию или рак. Почему бы не уловить и чувство вины? Наверное, эманация вины окружает любого, кто боится разоблачения или наказания. К счастью, не существует аппарата, который улавливал бы такие молекулы. Его еще не изобрели.

Подозрения Генри только усилились после того, как женщина, наклонившись над лежавшим в кухне пакетом с вещами Марты, принюхалась и к нему.

– Какого цвета ее купальник?

– Синего. Что вы нюхаете?

– Вы не против, если мы возьмем его с собой? – вопросом на вопрос ответила женщина-полицейский.

– Я потом получу его назад? Он дорог мне как память.

– Как часто ваша жена ходила купаться на море?

Ее манера не отвечать на его вопросы сильно действовала Генри на нервы.

– Моя жена каждый день ходит плавать. Она фанатичная пловчиха и купается ежедневно, в любую погоду и в любое время года. Вы тоже любите купаться?

– Вы хорошо знаете здешний участок моря?

– Только издали. Я сам не купаюсь.

Тут Йенссен проявил свои незаурядные мореходные познания, подтверждавшие догадку Генри о его происхождении, и рассказал о северном морском течении. Купальные туфли, особенно пластиковые, иногда приносит даже в Гренландию. Бывает, вместе с фрагментами ног. Генри вспомнил, что Обрадин не раз рассказывал ему, как часто видел в море плывущие по течению бесхозные сандалии и ботинки. Интересно, почему Обрадин не пришел к нему с соболезнованиями?

– Но ваша жена купалась без резиновых тапочек.

Опоссум ткнула тонким сухим пальцем в сандалии Марты. Генри едва не задохнулся от волнения. Он только теперь осознал свою ошибку. По логике вещей, Марта, конечно же, должна была войти в воду в сандалиях. Почему она вдруг оставила их на берегу?

– Честно говоря, меня и самого это удивляет, – ответил Генри, – моя жена всегда надевала купальные туфли, потому что боялась пораниться об острые камни. У нее вообще были очень чувствительные ступни.

– Это вполне возможно, – вмешался в разговор Йенссен, оценивший стоическое поведение Генри, – возможно, сандалии сорвались с ног, а потом ветер выбросил их на берег. Поэтому вы их и нашли.

Хорошее объяснение. Этот парень стал еще более симпатичен Генри, и он решил рискнуть:

– Вы хорошо разбираетесь в таких вещах, господин Йенссен. Возможно ли, что мою жену похитили?

Полицейский задумчиво сдвинул брови:

– Кто-то уже заявил об этом?

Генри отрицательно покачал головой.

– Вы бы заплатили выкуп за жену? – спросила мрачная женщина-полицейский.

Этот вопрос говорил о том, что чувство обоняния было у дамы развито лучше, чем извилины головного мозга. Конечно, заплатил бы! Он не посчитался бы ни с какими деньгами, лишь бы вернуть жену.

– Деньги не имеют никакого значения, – произнес Генри.

– Не оставила ли ваша жена прощальной записки?

Ох уж эти необразованные, невежественные люди! Они совершенно не понимают Марту. Она никогда не стала бы письменно извещать о своей смерти или как-то ее обосновывать. Все, что она делала, не нуждалось в обосновании, это было чистое искусство ради искусства. Кроме того, это противоречило бы присущему Марте интуитивному чувству драматургии – не надо заранее оповещать о том, что и так произойдет.

– Нет, она не хотела прощаться, совершенно точно нет, ни со мной, ни с жизнью.

– Не было ли у нее депрессии? Принимала ли она какие-нибудь лекарства?

– Нет, она все время смеется и очень охотно ест рыбу, если вы это имеете в виду.

Йенссен задумчиво провел ладонью по пшеничным волосам. Он явно был лишен чувства юмора.

– Простите, если мой вопрос покажется вам бестактным, но не было ли у вас проблем с браком; не собирались ли вы разводиться? Это всего лишь вопрос.

Генри потрогал пальцем кожу под правым глазом. Чувство онемения возникло снова.

– Нет, никаких мыслей о разводе у нас не было. Никогда.


После беседы Генри провел полицейских по дому, показав им все комнаты. Говорил он медленно, отвечал на все вопросы, детально и правдиво описал свои поиски, рассказал, как ближе к вечеру сварил для жены ужин и как расплакался, стоя у пустой кровати.

Генри продолжал упорно употреблять настоящее время в своих рассказах о Марте, будто она была еще жива. Он показал обоим следователям подвал, конюшню, гараж, сад и часовню. Он дал полицейским картонную коробку, куда уложили вещи Марты, и помог погрузить в багажник ее велосипед.

Йенссен протянул Генри свою визитную карточку.

– Прошу вас, сообщите, если вам удастся нащупать след моей жены, – попросил Генри на прощание, – жива она или нет.

После отъезда полицейских Генри взял из гаража кувалду и, поднявшись наверх, принялся разбивать стену, возле которой стояла кровать Марты.

IX

В истории, рассказанной Генри, что-то не складывалось. Марта утонула не в бухте. Бетти была уверена, что Марта не вернулась домой от скал. Совершенно ясно, что ее «Субару» куда-то исчезла, и, кто знает, может, она сейчас ржавеет на морском дне с Мартой за рулем. Такой поворот событий вовлекал в них и Бетти. Строго говоря, она тоже виновата в смерти Марты, потому что увела у нее мужа. Или это судьба? В любом случае, если машину найдут, возникнет масса неприятных вопросов. Бетти решила пока смотреть на вещи с позитивной точки зрения. Смерть Марты освободила ей путь к совместной жизни с Генри и их ребенком.

Она вспомнила, как Генри однажды сказал, что человек живет с мечтами, воплощенными в жизнь. Это прозвучало так, будто счастье подобно травмирующему опыту, который сам человек не в силах переварить. У него самого уже не было мечты, добавил Генри, он всего достиг. Впрочем, он никогда и ничего не сообщал о себе. Генри никогда не говорил о своем прошлом; видимо, оно было таким неаппетитным, что его приходилось прятать, как прячут хозяйки хлам перед приходом гостей. Если он и рассказывал о каких-то прошлых событиях, то они относились к тому времени, когда Бетти уже была с ним знакома. Ей с самого начала казалось, что Генри играет со своим прошлым, как с калейдоскопом, поворачивая который, он каждый раз видит новую грань одних и тех же воспоминаний.

На обратном пути в издательство Мореани, сидя за рулем «Ягуара», сделал ей предложение. Он откровенно рассказал о своих чувствах и наследстве, которое она получит, когда его не станет. Бетти была ошеломлена и по-настоящему тронута, но почувствовала лишь нарастающую тошноту и попросила время на раздумье, в чем сразу же и раскаялась, так как думать ей было не о чем. Поцеловав друг друга в щечку, они расстались на стоянке. Мореани, покачиваясь, пошел в свой кабинет, а Бетти села во взятый напрокат автомобиль и поехала в полицию. Повинуясь привычке, она подняла голову, посмотрела на окно третьего этажа и увидела в нем Гонорию Айзендрат.


Гонория сорвала листок с драцены и машинально растерла его между пальцами. Она видела поцелуй у «Ягуара», видела, какой окрыленной походкой идет Мореани через стоянку, и ощутила страстное желание расцарапать себе лицо в кровь. Когда она пришла работать к Клаусу Мореани, то тоже была молода и честолюбива. Но почему, почему, ради всего святого, она все эти годы молча просидела на своем стуле, работала, прислуживала и ждала, ждала момента, когда на пороге появится молодая соперница и отнимет у нее все надежды?! Самые худшие наши ошибки – это те, которых мы не замечаем.

Мореани, тяжело дыша, вошел в приемную. Наверное, он не поехал на лифте, а поднялся пешком по лестнице. Гонория поразилась: неужели он всерьез думает, что смерть сделает для него исключение и подарит ему еще один день за этот смехотворный подвиг?

– Нашли ли бедняжку? – спросила она.

Мореани сразу понял, о ком речь.

– Нет, ее, скорее всего, унесло течением, и теперь ее никогда не найдут.

Мореани прошел в кабинет, как всегда оставив дверь открытой. Некоторое время Гонория прислушивалась к шуршанию бумаги. Потом встала, разгладила юбку и вошла в кабинет. Мореани просматривал документы, сидя за рабочим столом. Одышка его до сих пор не прошла.

– Как чувствует себя господин Хайден?

– На удивление хорошо, – ответил Мореани. – На удивление.

– Могу ли я что-то сделать? Например, подготовить объявление для прессы.

Мореани оторвался от документов и обеими руками облокотился на стол.

– Гонория, это было бы просто великолепно. Напишите только, что она умерла, и не вдавайтесь в подробности. Потом положите текст мне на стол.

– Я приготовлю вам чай с валерианой.

– Не надо, я сейчас уеду.

– Вам трижды звонил господин Фаш.

– Кто это?

– Он говорит, что учился в одном классе с господином Хайденом.


Гонория Айзендрат, стоя у окна, дождалась, когда Мореани сядет в машину и тронется с места. После этого вошла в его кабинет. Налив себе в стакан виски из стоявшего на столе из черного эбенового дерева графина, Гонория села за стол. «Венецию мы отложим», – сказал Мореани, узнав о смерти Марты Хайден. «Да, – подумала Гонория, – да, поезжайте, поезжайте туда. Там есть laguna morta. Там я буду тебя ждать, Бетти, проклятая шлюха, и там я тебя утоплю».

Она выпила виски и начала обыскивать ящики. По ходу поисков она выбросила белокурый волос и дохлую муху из стаканчика с карандашами. Гонория искала туристические документы, билеты на самолет или квитанцию бронирования гостиничного номера в Венеции. Средний ящик был заперт. Гонория нашла ключ под кожаной обивкой стола и отперла ящик. Рядом с какими-то записками и несколькими газетными вырезками лежала пустая коробка из-под лекарства и немного купюр. Под купюрами Гонория увидела неподписанный желтый конверт размера А5. Конверт не был заклеен, Гонория открыла его. Внутри оказался протокол МРТ-исследования и гистологическое заключение об опухоли, поразившей поясничный отдел позвоночника Мореани.

Взяв с собой конверт, Гонория вернулась в приемную, достала карты таро и перетасовала их. Верхняя карта снова оказалась с башней. Теперь не оставалось никаких сомнений.


В полицейском участке Бетти заявила об угоне машины. Когда она под испытующими взглядами полицейских заполняла заявление на выплату страховки, Бетти ощутила боль в груди и подкатывающую к горлу тошноту. Она уже забыла, когда в последний раз ела. Через несколько секунд ее вырвало в писсуар мужского туалета, так как дамский оказался занят. Причиной рвоты стало отнюдь не брачное предложение Мореани и не абсурдная история Генри о гибели его жены в бухте. Все дело было в ребенке, которого она носила под сердцем. Еще немного, и беременность уже невозможно будет скрыть. Надо немедленно обсудить с Генри, что делать дальше.

Она вышла из полицейского участка, прошла через стальные ворота и остановилась у кирпичной стены, окружавшей здание.

Бетти машинально достала из сумочки пачку сигарет и закурила. Ментоловый вкус дыма показался ей тошнотворно отвратительным. Она бросила на землю сигарету и пачку, подошла к киоску и купила газету.

Утонула жена писателя Генри Хайдена. Объявление напечатали сравнительно мелким шрифтом в нижней части первой полосы. Никаких фотографий не было. Бетти достала телефон и позвонила Генри. Она знала, что он не пользуется автоответчиком, и долго ждала, слушая длинные гудки. Никто не ответил. Выждав еще минуту, Бетти позвонила снова.


Эта тварь ухитрилась его укусить. Генри промыл рану водой и осмотрел ее. Острые зубы прокусили запястье до костей, оставив синюшно-красные отверстия. В кухне зазвонил телефон. Генри не стал отвечать, зашел в ванную Марты и посмотрел на себя в зеркало.

Лицо стало черным от пыли и мелких щепок. В волосах застряли мумифицированные личинки насекомых и клочья пыли. Он выглядел как Индиана Джонс, только без шляпы. Левое ухо покрылось кровавой коркой, рубашка порвалась в клочья, руки, живот и ноги были утыканы занозами.

После того как Генри, объятый агрессивным возбуждением, разломал стену кувалдой, он вооружился небольшим гарпуном и вышел на охоту за куницей. Это было абсолютно абсурдное предприятие, каковое Зигмунд Фрейд с полным правом называет «обрядом симптома», потому что он «…выражает нечто, чего исполнитель сам в себе не предполагает и в чем, как правило, не участвует, и намеревается делать это исключительно для себя». Да уж, действительно, кого еще можно было бы обвинить во всем?

Между кирпичными перегородками и слоем утеплителя оставался узкий проход. Через пролом в стене Генри вылез под кровлю и, как солдат, пополз на животе по неоструганным доскам. Он то и дело останавливался и прислушивался, а затем принимался ползти дальше, явственно чувствуя запах зверька. Через некоторое время он услышал царапание загнутых когтей по дереву, остановился, натянул резиновую тетиву гарпуна, включил прикрепленный ко лбу фонарик и стал, затаив дыхание, ждать.

Но куница – тоже охотник. Ее зрение, слух и обоняние были лучше, чем у Генри, и к тому же она находилась в своем привычном жилище. Зверь почуял опасность и затаился в укрытии под защитой своих инстинктов. Животные немногое понимают, но знают все. Люди заблуждаются, потому что верят, идут на гибель, потому что надеются. Звери не надеются, не заглядывают в будущее и не сомневаются в себе. Поэтому куница не желала покидать укрытие.

Генри видел вокруг себя яичную скорлупу, перья, кости и резко вонявшие экскременты. Они были еще мягкие и маслянистые. Когда Генри пополз дальше сквозь лабиринт дубовых балок, в кожу ему начали впиваться длинные щепки, но он игнорировал боль. «Это даже к лучшему, что этот вонючий зверь учует мою кровь, – думал Генри. – Может быть, он сделает ошибку и вылезет». Но вонючий зверь не желал делать ошибок и не показывался.

В какой-то момент до Генри вдруг дошло, что он потерял ориентацию. Комната Марты находилась в западном конце дома; крыша имела в длину тридцать метров, а он прополз не меньше двадцати. Сквозь щель дунул ветер и занес ему в нос какое-то высушенное насекомое. Нестерпимо захотелось чихнуть, и Генри попытался перевернуться в тесном пространстве. От этого движения фонарь слетел с головы и погас, так как батарейка выпала из гнезда. Пытаясь лечь на спину, Генри случайно нажал на спуск гарпуна. Стальная стрела со свистом пролетела мимо уха и вонзилась в балку, войдя в нее на целый палец. Если бы стрела попала ему в лицо, то пробила бы череп до самого ствола мозга. Несмотря на темень и вонь, Генри едва не расхохотался. Нет, это и в самом деле было бы забавно – загарпунить самого себя на чердаке собственного дома. Это достойно Дарвиновской премии. Некоторое время Генри лежал неподвижно.

Откуда-то вылезла куница и забралась ему на ногу. Генри ощутил прикосновение когтей к икрам. Шелковистый и теплый мех приятно щекотал кожу, пока зверек перебегал с живота и груди на руку. Зверь принюхивался, щекоча плечо Генри своими усиками. Куница вышла, чтобы обследовать добычу. Генри реалистично оценил свое положение. Если он останется лежать здесь, то куница сожрет его труп и на радостях заведет семью. Он протянул руку и схватил зверя за хвост. Куница пискнула и укусила его за запястье. Острая боль пронзила руку до локтя. Генри дернулся, отпустил куницу, ринулся за ней и при этом зацепился ухом за торчавшую из балки стрелу. Когда боль немного утихла, Генри решил ничего больше не предпринимать. Он закрыл глаза и через несколько мгновений уснул.

Его разбудил тонкий луч света, пробившийся сквозь щель между стропилами. В нос ударил вонючий секрет, которым опрыскала его на прощание куница. Она его пометила! Тебе нечего здесь искать, говорила эта вонючая метка, ты вторгся в мою среду обитания, где никогда не сможешь меня победить.

Генри начал отступать и пополз между балками назад. Снова длинные щепки впивались ему в кожу. Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем он добрался до дыры в стене и вывалился в свою среду обитания. Пончо лежал на кровати Марты и дружелюбно помахивал хвостом. Эта верная душа терпеливо его здесь дожидалась. Пес старательно обнюхал руку хозяина, учуяв куницу. Генри захлестнула теплая волна благодарности, и он обнял пса.

– Мой друг, мой добрый друг, ты прекрасно знаешь, что я никчемный, никому не нужный идиот, но все равно остаешься со мной, – прошептал он на ухо Пончо и принялся извлекать застрявшие в коже занозы.

Внизу зазвонил телефон. Генри поднял голову и прислушался. Звонок прервался, потом телефон снова зазвонил. Должно быть, это Бетти. Настало время рассказать ей, что на самом деле произошло на скалах.


Когда Генри, приняв душ и перевязав укус, спустился в кухню, телефон молчал. Генри посмотрел на дисплей и убедился, что Бетти звонила ему четыре раза. Не зная, стоит ли перезванивать, Генри вскрыл пакет с собачьим кормом, накормил Пончо, а потом намазал себе кусок хлеба трюфельным паштетом. Снова зазвонил телефон. Номер был незнакомым, и Генри ответил. Звонил дружелюбный Йенссен. Заговорил он деловым тоном и без предисловий:

– Мы нашли вашу жену, господин Хайден.

Труп Марты обнаружили недалеко от берега. Рост, вес и цвет волос соответствуют. Йенссен сочувственно спросил, в состоянии ли Генри приехать в морг, чтобы опознать тело.

Холодный липкий страх проник Генри до самого сердца. Записав адрес морга, он осторожно положил трубку, словно та была сделана из раскаленного фарфора, и почувствовал, как под ним зашатался пол. Он крепко ухватился за край стола, а весь дом вместе с кухней, мебелью и стенами начал, вращаясь, проваливаться куда-то в бездонную шахту. На мгновение Генри показалось, что он стал невесомым, но левитации не существует, и он упал, сильно ударившись подбородком о стол.

X

Гисберт Фаш тоже прочитал заметку о смерти жены Генри во время морского купания. Ее имя не было упомянуто, не было и фотографии, да и вообще заметка не имела заголовка, а помещалась среди прочих некрологов, причем Марта фигурировала в ней, как супруга писателя.

Он просидел уже четыре часа в своем душном автомобиле, давя мелких насекомых, ползавших по потолку салона. Слежка за противником, которая так привлекательно и интересно выглядит в литературе и в кино, на самом деле скучнейшее и тягучее занятие. Человек сидит в засаде, выделяет углекислый газ, потягивается и зевает, смертельно хочет спать, но не может себе этого позволить, так как во время сна может произойти нечто важное, и от тоски и скуки давит невинных насекомых.

Фаш как веером обмахивался газетой и внимательно смотрел на стоявший на холме дом Генри. От напряжения слезились глаза. В английском журнале «Страна живет» однажды была опубликована большая фотография гостиной этого дома. Хозяин дома сидел на диване «Честерфильд» рядом с женой и собакой. Фаш долго изучал фотографию, стараясь угадать, где может находиться этот дом. Женщина рядом с Генри выглядела образованной и симпатичной, в ней было что-то эзотерическое и светлое. На фотографии она была изображена в высоких сапогах и грубошерстном вязаном пончо. Генри, как и подобает собирателю трофеев, сидел развалившись на диване, положив руку на плечо жены. На заднем плане нечетко виднелось панорамное окно, а все стены, как и положено, были уставлены темными полками с книгами. Имелся, естественно, и неизбежный камин, а рядом с супругами в позе испанского гранда сидела большая черная собака. Этот интерьер был классическим клише хорошего вкуса для таких людей, как Хайден, который дорогим хламом и подходящими млекопитающими изо всех сил старался скрыть свою подлинную гнусную сущность. Какая гадость!

Между тем Фаш почти целиком решил кроссворд, заполнив клеточки притоками рек и скандинавскими божествами, а потолок салона покрылся окровавленными трупиками безвинно погибших насекомых. Временами в открытые окна автомобиля влетал ветерок, приносивший аромат скошенной травы и шевеливший прикрепленную к зеркалу фотографию Амалии, матери Гисберта Фаша.

На заднем сиденье лежала потрепанная старая папка. За последнее время папка достигла веса шестимесячного младенца. В ней было все, что можно прочитать о Генри Хайдене. С этой папкой Фаш теперь не расставался ни на минуту. За последнюю неделю он несколько раз просыпался ночью в холодном поту, так как ему снилось, что он ее потерял.

В папке находилась достоверная реконструкция первых одиннадцати и последних девяти лет его жизни. Между этими периодами зияла пропасть шириной в двадцать пять лет. В биографии любого человека существуют слепые пятна и темная материя, которые сглаживаются в памяти либо потому, что эти периоды слишком болезненны, либо потому, что тогда в жизни не происходило ничего существенного. Однако вычеркнутый из жизни отрезок в двадцать пять лет – это слишком, это невероятно. Это целая юность.

Генри вел тогда таинственную жизнь – где-то и как-то. Это само по себе уже было достижением, ибо для исчезновения нужно большое искусство. Это искусство требует самоотречения и воздержания. Надо отречься от родины, семьи и друзей, от языка и привычек. Кому о них рассказывать? С кем ими делиться? Даже доктор Менгеле, которому время от времени приходилось менять укрытия, оставил дневник и какие-то следы. Молчание противоречит природе человека. Так начинался роман «Фрэнк Эллис». Это наверняка был намек на скрытую биографию автора.

Однако Хайден вдруг вынырнул из небытия и начал публиковать романы. Просто так, словно по волшебству. Без первых попыток, без учебы, без ошибок. Любой роман – это рассказ о его авторе, как бы искусно он ни прятался. Гисберт Фаш был уверен, что в романах Хайдена, писал ли он их сам или у кого-то украл, можно найти намеки, которые позволят обнаружить ключ к шифру.

Машина Генри промчалась по обсаженной тополями дороге вниз с холма, оставляя за собой шлейф пыли. Фаш выбросил из окна недопитый стаканчик чая, включил зажигание и вдавил в пол педаль газа. Держаться за машиной Генри Фашу оказалось трудно – он не был опытным водителем. Шестнадцатилетний «Пежо» часто шел юзом на поворотах, качался и временами истерически визжал.

Через пять километров, на развилке дорог, одна из которых вела к автобану, а вторая к побережью, Фаш потерял Генри из вида. Судя по скорости, с какой он выехал из дома, Генри очень спешил. Когда спешат, то обычно выбирают автостраду – такова первая мысль, которая, естественно, приходит в голову. Фаш помедлил, но решил свернуть не на автостраду, а к побережью.


Генри действительно выбрал узкую извилистую дорогу к морскому берегу, решив использовать последнюю возможность поездить на «Мазерати». Он ожидал, что в полиции его задержат, и поэтому захватил с собой зубную щетку, очки для чтения и карманное издание романа Пола Остерса «Сансет Парк», на случай, если в камере ему нечего будет читать. Он слышал, что предварительное заключение бывает более суровым, чем содержание в тюрьме после вынесения приговора.

От его дома до института судебной медицины было около сорока километров, и с такой скоростью он приедет на час раньше назначенного. Генри подумал о Пончо. Надо было побороть душевные страдания и зарубить пса лопатой. Кто позаботится о собаке, если он не вернется? Летом он хотел почистить колодец и вставить свинцовые стекла в окна часовни. Но теперь все придет в упадок или вообще будет снесено бульдозерами, как дом Марка Дютру.

Вполне вероятно, что полицейские водолазы извлекли труп Марты из машины. Значит, в криминальной полиции уже знают, что «Субару» принадлежит Бетти, и она теперь, без сомнения, обрывает его телефон. Теперь стало понятно, почему она так хочет с ним поговорить. Она, конечно, сотрудничает с полицией, чтобы избежать обвинения в убийстве Марты, и кто может бросить в нее камень – на ее месте Генри поступил бы точно так же. Это было бы проявлением прагматизма, который Генри так ценил в этой женщине. Теперь, конечно, будет трудно утверждать, что Марта погибла во время купания, но зачем на этом свете существуют адвокаты? Им как раз и платят за то, чтобы они придумывали объяснения. Генри мог позволить себе нанять лучшего адвоката, а с тех пор как в зале суда освободили О. Дж. Симпсона, стало ясно, что в судах не бывает ничего невозможного.


Генри заметил своего преследователя в зеркале заднего вида. Красная машина догнала его, а затем стала держаться на расстоянии двухсот метров. В зеркале было невозможно понять, сколько человек сидят в машине – мешал свет, отражавшийся от ветрового стекла. Полиция едва ли послала на слежку такого дилетанта. Генри сбросил скорость, и красная машина тоже замедлила ход. Потом Генри прибавил скорость. Красный автомобиль не отставал. Может быть, это были туристы или любители птиц, которые в это время года массово приезжали на побережье, понаблюдать за брачными повадками морских птиц? Впечатление преследования могло быть плодом угрызений нечистой совести. «Мир, – подумал Генри, – кажется полным опасностей тем, кто во всем подозревает зло».

Генри резко увеличил скорость, и красная машина отстала и пропала из вида. Сделав поворот, закрытый от преследователя густым кустарником, он остановил машину, вышел из нее, надел темные очки и стал ждать. В этом месте берег круто обрывался вниз на добрые тридцать метров и был обрамлен тяжелыми бетонными блоками. Между скалами завывал ветер, облака отбрасывали на дорогу быстро бегущие тени. Над головой Генри кружили чайки. Через полминуты послышался шум мотора красной машины. Она ехала быстро, и шины визжали на поворотах.


Фаш сразу увидел Генри, стоявшего перед машиной. Никаких сомнений, это действительно он. Он стоял в раскованной позе, сунув руки в карманы. У него до сих пор были густые волосы, широкие плечи. Одет Генри был в клетчатый пиджак с кожаными заплатами на локтях – именно в нем он снимался для всех помпезных фотографияй, помещенных на суперобложки его романов.

От удара о бетонный блок ветровое стекло разлетелось на миллионы мельчайших осколков. Голова дернулась вперед, а потом назад. Все вокруг остановилось, а потом начало бешено вращаться. В центре этого крутящегося мира Фаш отчетливо видел лишь фотографию своей мамы Амалии. Ее портрет остался на месте, а мир вращался вокруг него. Фаш никак не мог вспомнить, когда он звонил ей в последний раз. К тому же он так и не придумал, что подарить ей на семидесятилетие. Потом что-то резко ударило его в грудь, и в боку стало нестерпимо горячо.

«Пежо» опрокинулся на крышу и перестал вращаться. Дождь осколков пролился на дорогу, и стало тихо. Генри бегом пробежал тридцать метров, отделявших его от автомобиля. Он споткнулся о толстую коричневую папку, вылетевшую из разбитой машины. Из папки во все стороны разлетались листы бумаги. Машина шипела, как раненый дракон. Из-под искореженного металла на дорогу лились разные жидкости. Крыша была разодрана в клочья, одной двери не было, и вылетели все стекла. Генри снял свой кашемировый пиджак и опустился на колени в радужную лужу, чтобы заглянуть в салон машины. Первым делом он увидел руку, дрожащие пальцы, а потом человека, который, издавая тихие стоны, лежал под задним сиденьем. Мужчина был еще жив, но в управлении машиной он смыслил, видимо, немного.

Генри взял человека за руку и потянул на себя. Мужчина застонал громче. Тогда Генри подполз поближе, обхватил пострадавшего за окровавленную грудь и потащил наружу. Тело выскользнуло из машины на удивление легко. Глаза человека оставались открыты, но он, видимо, был сильно оглушен. Лицо начало стремительно отекать, из уха текла струйка крови. Из правой стороны грудной клетки торчал сломанный штырь подголовника. Генри приблизил ухо к ране и услышал клокочущее дыхание.

Генри извлек штырь из раны, и при этом явственно хрустнули ребра. Он снова прислушался. После нескольких вздохов клокотание немного стихло. Грудная клетка поднималась и опускалась в такт частому поверхностному дыханию. Теперь из раны хлынула кровь. Генри разорвал свою любимую рубашку и пальцем затолкал материю в рану – так обычно затыкают трубу.


У восьмого километрового столба, неподалеку от того места, где лесная дорога уходит влево, к скалам, Генри свернул направо, к городу. Фаш лежал на заднем сиденье. Под голову ему Генри подложил заботливо подобранную папку. Вокруг сумки, лежавшей на кожаной обивке сиденья, растекалась лужа крови. Высоко поднятые ноги торчали из окна. Фаш тихо стонал, но в сознание не приходил. Движение стало более оживленным. Генри вел машину на большой скорости, делая рискованные обгоны. Это была гонка его жизни, и через двадцать минут он подъехал к госпиталю.


Перед приемным отделением неотложной помощи стояла машина «Скорой» с открытой задней дверью. Санитар в фосфоресцирующей красной куртке сидел на каталке и читал газету, когда Генри, отчаянно сигналя, въехал на пандус.

– Я везу раненого! – крикнул Генри, высунувшись из окна.

Не сделав ни одного лишнего движения, санитар сложил газету. Он каждый день видел десятки раненых, умирающих, мечущихся в горячке алкоголиков, рыдающих матерей, и у него не было ни единой свободной минутки, чтобы спокойно почитать газету. Не говоря ни слова, он умело помог выгрузить раненого из машины, положить на каталку и отвезти в приемное отделение.

Утомленный Генри, сомневаясь, что он здесь кому-то нужен, сидел в машине и думал, не позвонить ли Йенссену, чтобы перенести посещение морга. Ему становилось плохо при одной мысли о том, что придется увидеть тронутое разложением тело Марты. Тем не менее он все же хотел посмотреть на ее лицо, прикоснуться к нему. Он был просто обязан это сделать. Лицо ее, конечно, искажено ужасом последних мгновений, когда она осознала свою ошибку. Со всем ее экстрасенсорным даром, со знанием глубин человеческой души она обманулась в нем. Обманывалась из-за любви до того момента, когда он, как последний трус, подобрался сзади и столкнул ее в свинцовую равнодушную воду. Это было убийство, хотя и по ошибке. Кто еще, как не Генри, сможет различить разочарование на ее лице?

В окно постучали. У окна стоял молодой врач. Генри вышел из машины.

– Вы ранены?

Генри посмотрел на себя. Только теперь он заметил, что штаны и рубашка порваны и вымазаны кровью, как и руки.

– Это не моя кровь. Он еще жив?

Врач кивнул.

– У него несколько переломов, в том числе и основания черепа, но он жив. Вы его привезли?

* * *

Ему дали стакан воды. В ординаторской приемного отделения Генри помыл руки и рассказал врачам, что произошло, что он видел и что делал. О том, что этот человек преследовал его от самого дома, Генри говорить не стал, да, собственно, врачам это было бы неинтересно. На столе лежали недоеденные бутерброды и чашки с недопитым кофе. Люди все побросали, чтобы помочь пострадавшему.

– Вы что-то вытащили у него из груди? – спросил врач.

– Да. У него из груди торчал металлический штырь, под которым в груди что-то клокотало. Я подумал, что штырь мешает ему дышать.

– Да, у него был пневмоторакс, он задыхался.

– Значит, я все сделал правильно?

– Вы спасли ему жизнь.

Генри предъявил документы, так как надо было подписать протокол. Красивая медсестра принесла из машины его пиджак. Белый халат очень шел девушке. «Почему только мужчины любят женщин в форме?» – подумал Генри.

– Полиция сама с вами свяжется, господин Хайден.

– Это меня нисколько не удивит.

Он посмотрел на часы. Время поджимает, исход этого события непредсказуем. Было еще не поздно поехать в морг – он выехал из дома достаточно рано, – но стоило ли ехать в тюрьму в таком наряде?

– У вас случайно не найдется для меня брюк и рубашки?

Врач ненадолго вышел в соседнюю комнату и вернулся с одеждой.

– Брюки от старшего врача, а рубашка – моя.

Все вещи подошли, хотя брюки были немного тесноваты.

– Вещи потом просто пришлите в больницу.

Когда Генри шел к выходу по серому коридору приемного отделения, его догнала та же медсестра, которая снова принесла ему пиджак.

– Вы писатель, да?

– А вы?

– Если бы я могла писать, как вы, я бы точно не работала медсестрой. Мои искренние соболезнования, господин Хайден.

– По поводу?

– По поводу вашей жены. Я прочитала в газете о ее гибели. Можно мне с вами сфотографироваться?

– В другой раз, когда у меня будет более приличный вид.


Сидя в машине, Генри надел пиджак. Пропитанную кровью повязку с запястья он снял и бросил на пол машины. Кожа вокруг укуса покраснела и припухла. На мгновение он задумался: не вернуться ли в больницу, чтобы врач посмотрел эту царапину, но потом отбросил эту мысль. Это было бы просто смешно по сравнению с тем, что он только что вытащил железный штырь из груди незнакомца, сейчас поедет опознавать свою мертвую жену, а потом будет суд и пожизненный срок. Когда Генри отъехал от госпиталя, воспоминание о катастрофе померкло, как сон, вытесненный явью пробуждения.

Генри не представлял, что его ждет. При задержании и аресте он не станет ничего говорить, а подождет, какое обвинение ему предъявят. В суде обвиняемый должен поменьше говорить. Лучше вообще молчать. Можно к тому же лгать. Обвиняемый пользуется странной привилегией – он имеет право лгать. К тому же подсудимый находится в центре всеобщего внимания. Нередко преступник впервые чувствует интерес к своей личности и даром прожитой жизни лишь сидя на скамье подсудимых. Иногда обвиняемые говорят слишком много, просто потому, что им доставляет радость одно то, что их слушают. Возможно, иной человек никогда и не стал бы преступником, если бы смог раньше принять эликсир признания. Жертва преступления, оставшиеся в живых потерпевшие напрасно ждут признания, ибо награда за страдание, как известно, – это избежание наказания. Признание редко бывает справедливым.

У Генри впереди много времени. Всю оставшуюся жизнь он проведет в ожидании и воспоминаниях. Вероятно, он все же сможет написать книгу и стать хорошим человеком. Естественно, при этом он раскается в содеянном.


Серое оштукатуренное здание института судебной медицины отлично соответствовало своему назначению и было лишено всяких архитектурных украшений. На ступенях подъезда сидел Йенссен с чашкой кофе в руке и листал тонкую тетрадку. Заметив Генри, он поставил чашку на ступеньку, встал, подошел к Генри и протянул ему руку. Потом бегло взглянул на «Мазерати» и на ботинки Генри.

– Что случилось?

Генри тоже посмотрел на свои выпачканные в крови ботинки. «Вот видишь, – сказал он себе, – ты уже забыл о катастрофе – так быстро все произошло».

– На дороге произошла катастрофа. Это не моя кровь. Может быть, приступим?

Йенссен воздержался от дальнейших вопросов. Это была его приятная черта.

– Вам необязательно это делать, – сказал он, когда они поднимались по лестнице. – Мы можем дождаться результатов анализа ДНК.

– Конечно, можете, но я хочу увидеть свою жену. Я очень благодарен вам за звонок. Она плохо выглядит?

– Я сам ее не видел. Честно говоря, я еще ни разу не видел трупы людей, умерших от утопления, – Йенссен почесал затылок. – Но все когда-то бывает в первый раз.

«Вот таким и должен быть настоящий полицейский, – подумал Генри. – Ему не чуждо ничто человеческое, и он остается хорошим парнем, сочувствующим человеком, доступным простым чувствам и неравнодушным к страданиям других людей».

– Где ваша очаровательная коллега, которая немного похожа…

– На опоссума? – Йенссен рассмеялся. Генри кивнул. – Она и правда как две капли воды похожа на опоссума. Она никогда не ходит в морг, говорит, что там слишком сильно воняет.

Йенссен умолк, поняв, что сказал лишнее, и посерьезнел.

– Не хотите кофе?

– Может быть, потом, когда мы закончим с этим делом.


Йенссен пропустил Генри вперед. Генри предположил, что подчеркнутая вежливость Йенссена обусловлена отнюдь не уважением – это просто тактика поведения на допросах. Запертая дверь зажужжала и открылась. Они прошли по коридору, в котором стоял кофейный автомат, и остановились перед стеклянным окошком, за которым сидела женщина, явно пребывавшая в дурном настроении. Ничего удивительного, что она в плохом настроении; каким еще оно может быть у человека, вынужденного, подобно обезьяне, целый день сидеть в этой стеклянной клетке? В коридоре пахло моющими средствами и сваренным кофе; однако снизу доносился совершенно неопределенный и неуловимый запах.

Генри подписал какой-то формуляр, взглянул на окно, через которое в помещение лился дневной свет, и открыл вращающуюся синюю дверь. Лестница вела в подвальный этаж, в своеобразный шлюз, где Йенссен дал Генри пластиковые бахилы и белый халат. Надевая халат, Генри краем глаза увидел, что Йенссен внимательно за ним наблюдает. Вероятно, он рассчитывал на признание Генри после опознания трупа. Но нет, так легко он не сдается.

– Что у вас с запястьем?

Запоздалый вопрос, подумалось Генри. Йенссен наверняка уже давно заметил рану, но выжидал момент, чтобы ошеломить. Это тоже часть тактики, надо будет запомнить.

– Это укус животного.

Вслед за Йенссеном Генри вошел в Аид секционного зала. Запах разлагающихся тел ударил в нос. Это место, где смерть с радостью спешит на помощь жизни, гласила надпись на стене. Йенссен положил руку на плечо Генри.

– Можно дать вам совет?

– Конечно.

– Дышите носом, так вы скорее привыкнете, и вам будет легче.


Не требуется никакого предварительного знания, для того чтобы понять, как пахнет смерть. С ее запахом не может сравниться ни один другой. Этот дух пробуждает нехорошие предчувствия, которые осознаются, когда человек переступает порог секционного зала.

Не бывает красивых трупов. Генри сначала увидел ноги. Пальцы на ступнях почернели и раздулись. Тело казалось непомерно большим, размера на четыре больше, чем в жизни, на сверкающем никелированном столе под беспощадно ярким светом люминесцентных ламп. Грудь была уже открыта, тело лежало на пластиковой простыне, лицо было прикрыто чем-то темным. У стола стояла коротко остриженная женщина лет пятидесяти в белом халате и укладывала что-то мягкое в стальную емкость. Ни один сторонний человек не захотел бы узнать, что именно она туда положила. Судебные медики проникаются сухостью секционного зала, чтобы смерть здесь радостно спешила на помощь жизни. Остановившись в двух шагах от стола, Йенссен обернулся к Генри.

– Один момент, пожалуйста.

Он торопливо подошел к патологоанатому. Женщина посмотрела на Генри и коротко кивнула, взяла зеленое полотенце и положила на вскрытую грудь трупа. Только теперь Генри заметил распухшую руку, выступавшую из-под простыни. Почерневшая кожа лоскутами свисала с пальцев, виднелись кости. Безымянного пальца не было.

Йенссен вернулся на прежнее место и встал между Генри и столом. Полицейский заметно побледнел.

– Извините нас, но здесь никто не знал, что вы придете. Вы сами видите, труп уже вскрыт и его лицо… – Йенссен не сразу смог закончить фразу, – вам лучше его не видеть.

– Пожалуйста. Я хочу подойти к жене.

Йенссен отступил в сторону, и Генри прошел мимо него к столу. Патологоанатом положила под торс трупа что-то похожее на шпатель. Крышка черепа была отпилена, мозг лежал рядом в стальном лотке. Лицо, начиная со лба, было закрыто вывернутым наизнанку скальпом. Безымянный палец лежал отдельно в маленьком лоточке рядом с мозгом. На пальце блестело золотое кольцо. Рукой, затянутой в латексную перчатку, женщина отнюдь не сентиментальным рывком вернула лицо на место.

– Ваша жена утонула, – объявила она Генри.

Моя жена? – подумал он. Лицо утопленницы напоминало пиццу «куаттро стаджони», которую люди охотно едят у одного итальянца на углу, обильно политую приправами и соусами. Мясистый черный язык вывалился изо рта, глаза превратились в высохшие оливки, нос раскрылся наподобие артишока, обнажив две огромные черные дыры. Труп даже отдаленно не был похож на Марту. Он не мог узнать ни одной ее черты. Это обезображенное гниением лицо и массивное тело принадлежали какой-то чужой женщине.

Генри был и без того уверен, что это не Марта, но все же взглянул на кольцо в лотке. Оно было шире и не такое красивое, как кольцо, которое Генри когда-то надел Марте на палец в магистрате. Исследование ДНК было не нужно. Это была не Марта.

Генри отвернулся и покачал головой.

– Это не моя жена.

Йенссен удовлетворенно кивнул, будто Генри только что опознал жену.

– Правильно, она выглядит не как ваша жена, но это она и есть.

«Господи милостивый, – подумал Генри, – когда я говорю правду, мне не верят».

– В чем она была? – спросил Генри, понимая, что, возможно, совершает самоубийственную ошибку.

– Она была полностью одета.

– Каким образом тогда это может быть моя жена? Я нашел ее одежду на берегу. Кроме того, Марта была стройная, а эта дама… – Генри указал на труп – … полная. Кольцо на пальце тоже не принадлежит Марте.

Йенссен заглянул в блокнот:

– Здесь ничего нет о кольце.

Он принялся листать его, словно надеясь этим действием материализовать недостающее свидетельство, а потом взглянул на патологоанатома.

– Кольцо было обнаружено под эпидермисом ладонной поверхности, – бесстрастно произнесла женщина.

Генри поднял руку и показал им свое обручальное кольцо.

– Перед свадьбой я сам выбирал кольца. Они были одинаковые и уже, чем это. На кольцах выгравированы наши имена. На ее кольце должно стоять мое имя.

Впервые в жизни он снял кольцо с пальца. Это было больно, но он справился и протянул кольцо Йенссену. Тот осмотрел кольцо, прочитал выгравированное на внутренней образующей имя Марты, подошел к столу и склонился над лотком с пальцем.

Патологоанатом щипцами сняла кольцо с пальца утопленницы. При этом раздался не очень приятный скрежет. Врач ополоснула кольцо под струей воды и протянула Йенссену. Для того чтобы рассмотреть кольцо изнутри, полицейскому пришлось поднести его близко к глазам. Должно быть, кольцо не слишком хорошо пахло, так как Йенссен поморщился. Надписи в кольце не было. От досады и стыда Йенссен покраснел. Он оказался не на высоте профессии, поспешив пригласить Генри на опознание.

– Черт… – пробормотал он, – мне искренне жаль, прошу меня простить.

– Ничего страшного, – произнес Генри, спеша использовать возможность завоевать расположение следователя. В конце концов, людям свойственно ошибаться. – Видите ли, Йенссен, – сказал он и положил руку на плечо полицейского, – вы убедили меня в том, что моя жена жива. За это я вам очень благодарен. Не выпить ли нам кофе?

Жизнь снова засияла всеми красками. Его никто не подозревает, никто не собирается его арестовывать, зубная щетка и книга ему не понадобятся, и он вернется домой свободным человеком. Искусственный свет падал с потолка секционного зала на вскрытую даму, словно солнечный луч, пробившийся сквозь облака. Генри было жаль эту утопленницу. Как бедняжка попала в воду? Она просто устала от жизни или была смертельно больна? Были ли у нее дети? Кто сейчас напрасно ее ждет?

Как выяснилось позднее, покойная была вышедшей на льготную пенсию чиновницей, которая, фотографируя чаек, случайно упала с моста.


Генри угостил Йенссена кофе в автомате. Они некоторое время молча стояли возле него и прихлебывали напиток из пластиковых стаканчиков, погруженные в свои мысли.

– Люди исчезают, – сказал Йенссен после долгого молчания, допил кофе и смял стаканчик. – Но некоторые возвращаются.

Генри пожал плечами:

– Что вы имеете в виду?

– Ну, совсем недавно обнаружился один тип, который пропал четырнадцать лет тому назад. Он исчез потому, видите ли, что ему до смерти надоели дети.

Йенссен хихикнул при этом воспоминании, но Генри сохранил серьезность. Тот, кто знает, как трудно исчезнуть, не находит в этом ничего комичного.

– В течение десяти лет его считали умершим. Жена вышла замуж за соседа, а тут появляется этот склочник и требует от нее выплаты суммы страхования жизни. Каков фрукт, а?

Генри вполне понимал этого человека, но ничего не сказал Йенссену. Йенссен тем временем извлек из папки клочок бумаги и протянул его Генри. Очевидно, листок был вырван из какой-то книги, так как были видны четыре напечатанных слова.

– Эту записку мы нашли в куртке вашей жены.

Генри надел очки для чтения, которые взял с собой на случай подписания каких-то документов. На клочке бумаги поверх печатного текста было нацарапано несколько слов. В нескольких местах кончик шариковой ручки оставил в бумаге отверстия – очевидно, писали на мягкой подложке. Почерк был женский – без острых углов.

– Здесь написано: «В случае, если я смогу быть вам чем-нибудь полезна», – и номер телефона. – Он вернул бумажку Йенссену. – Это почерк не Марты.

– Мы позвонили по этому телефону. Номер принадлежит некой Соне Реенс.

Генри мысленно снова увидел перед собой молодую женщину, мерзшую на берегу моря в куртке Марты.

– Это дочь нашего бургомистра, Эленор Реенс. Я встретил ее на берегу, когда искал жену.

– Все верно. Она передала вам привет и спросила, как ваши дела.

– И, – спросил Генри, – как мои дела?

– Этого я даже не могу себе представить, – ответил Йенссен и указал на клочок бумаги в руке Генри. – Этот текст не кажется вам знакомым?

Генри вслух прочел напечатанные слова:

– «Быть одному всегда, чем никогда».

Он не имел ни малейшего понятия, что мог означать этот бред.

– Эти слова ни о чем вам не говорят?

В глазах Йенссена вспыхнуло торжество, словно он только что приземлился на планете обезьян. Внутренний голос подсказал Генри, что ему следовало бы лучше знать эту фразу, и он решил прибегнуть – как он часто это делал – к доброй старой эвристике и погадать о темных глубинах. Вообще мы, к сожалению, редко используем нашу врожденную способность к предположениям. По ту сторону рассудка и сознания на нас работает целая армия безвестных нейронов. Из их электрических разрядов возникают воспоминания, всплывает скрытое знание и развертываются не поддающиеся осознанному анализу видения. Этим нейронам надо доверять.

– Это моя фраза.

Йенссен был удивлен и не в меньшей степени разочарован.

– В точку, – уважительно произнес он. – Я тоже сразу ее узнал и посмотрел. Страница сто два, нижняя строчка. Здесь не хватает слова «лучше». Это фраза из вашего романа «Особая тяжесть вины», господин Хайден. Я считаю его вашей лучшей книгой.

– Мое вам почтение, – похвалил полицейского Генри. – Очень приятно иметь дело с внимательными читателями.

XI

Он решил еще раз осмотреть место аварии. На восьмом километре Генри свернул к скалам, вместо того чтобы ехать домой, что было бы намного разумнее, ибо даже любители знают, что убийцу всегда тянет на место преступления, где его, как правило, и арестовывают. Одни преступники делают это, потому что сентиментальны, другие поступают так из тщеславия, третьи – повинуясь чувству раскаяния: их влекут к месту преступления угрызения совести. Некоторые возвращаются, потому что не могут поверить в то, что были в состоянии совершить злодеяние. Со своей стороны, Генри после посещения судебно-медицинского морга убедился в том, что полиция верит в несчастный случай. Поэтому у него появились основания проверить, где лежит его жена и что с ней произошло за это время. Генри был убежден, что Марта ждала этого.


Еще издали Генри заметил мигающий предупреждающий знак. Когда он, сбросив газ, проезжал опасный поворот, который проигнорировал тот несчастный дурачок, навстречу ему выехал эвакуатор с погруженным на него искореженным «Пежо». Машина была страшно изуродована. Странно, что он вообще остался жив. Теперь Генри отчетливо вспомнил, что буквально за мгновение до того, как незнакомец врезался в бетонное ограждение, их взгляды встретились. Вместо того чтобы смотреть на дорогу, водитель уставился на Генри удивленным взглядом, в котором можно было прочесть узнавание. «Ну, меня узнают многие, – подумал Генри, – но этому счастливчику повезло пережить катастрофу с моей помощью».

На лесной дороге Генри поставил автомобиль на привычном месте и, насвистывая, пошел по бетонной дорожке к скалам. По небу бежали маленькие белые облачка, теплый воздух был напоен ароматом молодой еловой хвои. «Надо чаще гулять, – подумал Генри, – это очень здоровая привычка».

На скалах, как раз на том месте, где стоял «Субару», сейчас расположились какие-то туристы. Судя по номерам машин, здесь остановилось английское семейство с детьми, производившее горы мусора и отходов, аккуратно распределенных по площадке. Это был настоящий пир для криминалистов, ареал, забрызганный слюной, не говоря уже о моче и экскрементах, волосах, отшелушенном эпителии и еще бог знает о чем. «Господи, благослови это семейство, – мысленно обратился к Богу Генри. – Теперь для того чтобы разобраться в картине, лучшим криминалистам мира потребуется не меньше тысячи лет».

Он спрятался в кустах и принялся восхищенно наблюдать, как голая женщина в деревянных сабо вешает белье на веревку, натянутую между двумя деревьями. Эта неолитическая Венера была, должно быть, матерью семейства. Ее тяжелые белые груди с аккуратными сосками мерно покачивались в такт движениям, талия, конечно, была толстовата после рождения троих детей, которые неподалеку кидались друг в друга сосновыми шишками. От наметанного взгляда Генри не укрылся и горизонтально расположенный над лобком рубец после кесарева сечения. Рубец был небольшой, очень аккуратный и совершенно не портил ее.

На складном алюминиевом стуле сидел, закинув ногу на ногу, голый глава семьи в соломенной шляпе. По его икрам змеились чудовищно вздутые варикозные вены. Он – подумать только! – курил. Курил не торопливо, как Бетти, а с чувством, толком и расстановкой, каждой затяжкой с удовольствием укорачивая себе жизнь. Этот культурный бритт аккуратно тушил окурки об алюминиевую ножку стула и втыкал их в землю, тотчас закуривая следующую сигарету. «Надо будет подарить ему грузовик сигарет», – подумал Генри. Милые, здоровые и тоже голые детишки продолжали резвиться, с веселым смехом кидаясь шишками. Это было истинное наслаждение – наблюдать за ними. Генри и сам бы с радостью поиграл с ними. Сколько лет прошло с тех пор, как он также радовался жизни, как редко это было! Да, хорошо проводить отпуск с детьми, они доставляют такую радость…

Если на этом месте и были какие-то следы «Субару», то они давно исчезли, раздавленные широкими шинами семейного автомобиля. Замечательное, просто сказочное везение! Генри решил при случае вернуться сюда позже. Он бы с удовольствием ездил отдыхать сюда с друзьями, поклонниками нудизма, только ради того, чтобы еще раз бросить прощальный взгляд на Марту. Но не стоит сейчас искушать дьявола, пока он в хорошем настроении.

* * *

Жирные черные мухи лениво ползали по ветровому стеклу «Мазерати». Солнце раскалило воздух внутри машины, и когда Генри открыл дверь, рой мух зловонной струей вылетел на улицу. Запах исходил от сумки, лежавшей на заднем сиденье в коричневой луже запекшейся крови. Мухи успели оставить на ней гроздья своих белых яиц.

Генри брезгливо взял сумку за ручку и поднял с сиденья. Ручка потемнела от пота ладоней владельца. Генри озабоченно посмотрел на кровь, испортившую лайковую кожу обивки, настоящую лайку, которую получают из бычков. Это, несомненно, страховой случай. Из сумки торчали пожелтевшие от времени листы бумаги. Генри уже собирался швырнуть сумку в придорожные кусты, но заметил на одной из страниц обведенные фломастером слова. Этот листок оказался ведомостью его успеваемости за третий класс. Его имя было обведено синим цветом.

Ниже текста шли неразборчивые подписи. В третьем классе он просидел два самых мучительных года своей жизни, о которых вспоминал с большой неохотой. Оценки были натянуты, он учился на одни двойки по всем предметам, за исключением физкультуры. В характеристике он прочитал следующее: «Генри оставлен на второй год. Он мешает классу, списывает задания у одноклассников, его классная работа и поведение оставляют желать лучшего». После этих слов стоял жирный восклицательный знак. «Списывает задания у одноклассников» было обведено красным и украшено еще одним восклицательным знаком.

Дальше Генри нашел тщательно скрепленные и упорядоченные по датам документы: копию свидетельства о рождении, табели, судебное решение по поводу родителей, протоколы направлений в воспитательные дома, данные психологических обследований, газетные отзывы о Генри Хайдене и его романах и даже копия свидетельства о браке – и все это было испещрено пометками и обведенными фразами и словами. Генри с трудом преодолел желание немедленно сжечь проклятую папку. Однако он передумал, бросил ее на заднее сиденье, опустил стекла и, набрав хорошую скорость, уже через несколько минут снова был на опасном повороте. Двое пожарных убирали с места происшествия последние осколки. Значит, парень действительно его преследовал. Надо было довериться инстинкту и дать этому типу сдохнуть.


Вера в доброе начало в человеке – труднопреодолимый предрассудок. Не разумнее ли, злобно рассуждал Генри, проезжая к дому по обсаженной тополями аллее, верить в дурное в человеке? Например, он сам проявил свои лучшие качества, когда спас человека, пострадавшего в автокатастрофе, избавил от мучений косулю, но это были спорадические порывы, небольшие эпизоды в череде злодейств. На самом деле он убийца, лжец и мошенник. Большое искусство притворства заключается в том, чтобы люди не спрашивали, кто ты на самом деле. Миллионы читателей запоем читали его книги, многие женщины домогались его самого, но Марта, которая лучше других знала, что он ни на что не годится, продолжала его любить. Можно ли любить чудовище, думал Генри, допустимо ли это? Наверное, даже чудовище любить должно, если верить в хорошее в человеке. Генри пришел к непреложному выводу: вера в доброе в человеке всегда наказуема. Ибо сама эта вера уже достойна наказания.

Сегодня утром он ехал в институт судебной медицины в твердом убеждении, что его арестуют и остаток дней он проведет за решеткой. По дороге он спас совершенно незнакомого человека, помог ему, не думая о последствиях. Из-за этого едва не опоздал на свой предполагаемый арест. Но что, этот поступок поставил под сомнение убийство Марты или уменьшил угрозу наказания? Ни в коей мере. Ни одно доброе дело не уравновешивает дурной поступок, и именно поэтому не надо совершать добрых дел. Или он не прав?


Генри отсутствовал дома всего несколько часов, но было такое впечатление, что он вернулся после долгого утомительного путешествия. В доме что-то изменилось. Во-первых, Пончо не бросился, как обычно, навстречу хозяину с радостным лаем. Потом Генри заметил Соню Реенс, дочь бургомистра. Девушка стояла на старом жернове в саду, а у ее ног в напряженной позе застыл Пончо и, не отрываясь, смотрел на Соню. Похоже, она загипнотизировала пса, потому что, когда Генри его окликнул, тот даже не повернул головы, продолжая смотреть на молодую женщину. На ней были джинсы, сандалии и белая футболка. Загорелые руки блестели на солнце, между джинсами и футболкой виднелась узкая полоска кожи. Соня подняла руку, и Пончо улегся на брюхо, опустила руку, и пес, словно его дергали за ниточки, снова поднялся.

Генри закрыл центральный замок и дождался щелчка. Обычно, услышав этот звук, Пончо стремглав бежал к машине, так как всегда любил кататься рядом с хозяином, но на этот раз даже ухом не повел. За много лет Генри ничему не научил пса, и он повиновался только своим непосредственным импульсам.

Соня хлопнула в ладоши, чем пробудила пса из кататонии. Виляя хвостом, он принялся жевать кусок пирога, который дала ему девушка. Генри укоризненно погрозил собаке указательным пальцем.

– Пончо, мы же с тобой договорились, что ты будешь слушаться только меня. – Он удивленно посмотрел на Соню. – Как вам это удалось?

На лице Сони отразилась гордость профессионала.

– Это так просто. Собаки охотно учатся. Они бывают очень благодарны, когда от них что-то требуют. Пончо – отличное имя, оно ему подходит. Очень умный пес.

– Это меня радует. До сих пор я думал, что он вообще-то глуповат.

Рядом с жерновом стояла плетеная корзина, прикрытая сверху куском клетчатой материи. Соня поймала его взгляд.

– Я подумала, что вам нужно общество, господин Хайден. Моя мама Эленор испекла для вас пирог с ревенем.

– Для меня?

Генри предпочитал более сочные фрукты. Ревень он считал горьким овощем, который зачем-то перерабатывают в полужидкий студень, чтобы затем пытать в столовых беззащитных детей. Во всех приютах и воспитательных учреждениях, где пришлось бывать Генри, случалось одно и то же: за разные проступки полагалось разное наказание, но в поощрение неизменно давали компот из ревеня. Впрочем, сейчас не время для старых обид.

Соня легко спрыгнула с жернова, наклонилась, подняла с земли корзину и принялась размахивать ею. Генри смущенно смотрел на пляшущую тень молодой женщины.

– Или вы всерьез полагаете, что лучше быть одному всегда, чем никогда? – спросила она, смеясь. Генри сразу вспомнил клочок бумаги, показанный ему Йенссеном в институте судебной медицины. «Да, бывают дни, когда все возвращается ко мне», – подумал он.

– Знаете, это написал не я, а моя жена.

Соня звонко, но почтительно рассмеялась. Девушка ему не поверила, хотя Генри сказал чистую правду. Он заметил, что ее тень уже обвилась вокруг его тени.

– Простите меня, господин Хайден…

– Генри.

Она слегка покраснела.

– Генри. С вырванной страницей получилось не очень хорошо, но мне хотелось вам написать, а с собой был только ваш роман. Вообще-то это книга моей матери. Она большая поклонница вашего таланта.

«Благословенны те, у кого есть мать», – подумал Генри. Соня обратилась к нему, непроизвольно снова перейдя на «вы»:

– У вас есть крем-фреш?

– Да, а что?

– Все становится вкуснее с кремом-фреш.

– Я уже себе это представил, – сказал Генри, и бог свидетель, он именно об этом и подумал.


Самое последнее, что ему сейчас нужно, – это новые сложности. Роман был не окончен, вопрос о том, кто будет его дописывать, повис в воздухе. Ребенок в чреве Бетти вырос уже до размера мизинца, на крыше поселился демон совести в образе куницы, и какой-то неизвестный шпик собирает о нем сведения, пытаясь добраться до его главной тайны. Будет нелегко решить все эти проблемы и восстановить порядок. Бывают моменты, когда надо подчиняться принципам, а не импульсам, и сейчас не время для всяких страстных переживаний.

Но в Соне было что-то магнетическое. Все в этой молодой женщине притягивало Генри. Заваривая чай, он время от времени ловил ее взгляд в зеркальной поверхности открытого кухонного окна. Потом они сидели в его мастерской и пили чай. Соня рассказывала о том, что учится на ветеринара и мечтает открыть здесь практику. Генри сосал остывшую трубку, мечтая, чтобы на ее месте был Сонин клитор. Не было ничего легче, чем устроить ей эту практику. Похоть Генри вознеслась до таких высот, где уже не работают слова. Каждый раз, когда Соня нагибалась, чтобы зачерпнуть крем-фреш и намазать его на пирог, в крови Генри начинали бушевать спавшие до тех пор гормоны. Несомненно, все становится вкуснее с кремом-фреш, а опасность более эротична, чем разум.

Через четверть часа он уже был готов рвать пирог ногтями, лишь бы это позабавило Соню. Она говорила о благотворной силе сельского уединения, а он толковал о вдохновении. В какой-то момент она призналась в том, что испытывает слабость к сельскохозяйственным машинам. Когда же он собирался сообщить, что собирается купить трактор, чтобы углубить колодец за часовней, зазвонил телефон. Проклятый телефон, гнуснейшее изобретение человечества после ручной гранаты.

Звонила Бетти. Соня поняла молчаливый намек Генри и тотчас вышла из комнаты. Изящные сандалии остались у дивана в форме буквы V – может, это сознательный намек, подумалось Генри. Спонтанная реакция Сони говорила о том, что их короткое знакомство становится похожим на заговор. Эмоционально безразличный человек остался бы сидеть на месте. Теперь оставалось лишь уладить кое-какие проблемы, связанные с деревенскими обычаями, завершить траурные мероприятия, избавиться от мешающих людей и – last but not least – дождаться официального свидетельства о смерти Марты. Генри медленно сосчитал до пяти и взял трубку.

Голос Бетти звучал напряженнее и глуше, чем обычно.

– Я рядом с тобой, – сказала она.

Словно от ожога раскаленным железом, Генри подскочил с дивана и, рывком обернувшись, посмотрел в панорамное окно.

– Где ты?

– Я с тобой, Генри, и я хочу, чтобы ты это знал. Я люблю тебя, я хочу быть с тобой, наш ребенок…

Да, да, наш ребенок, наш ребенок, ля-ля, ля-ля и все такое прочее. Генри перестал ее слушать. Если он и испытывал до сих пор какие-то чувства к Бетти, то теперь, под влиянием соблазнительного излучения Сони, они рассыпались в прах. Сейчас он не чувствовал ничего – разумеется, в отношении Бетти. Настало время откровенности. Надо решить все финансовые вопросы обеспечения будущего ребенка и по-доброму разойтись. Но ни в один из моментов своей жизни не бывает мужчина так труслив, а его ложь столь жалка, чем когда его застают со спущенными штанами, не так ли, господа?

– Мне надо с тобой увидеться, – сказал он.

– Я уж думала, ты никогда этого не захочешь.

Она была права. Он больше не желал ее видеть. Настало время рассказать ей, что на самом деле произошло в скалах.

XII

Миновали самые долгие дни лета. Генри и Бетти встретились в двадцать часов в отеле «Времена года». Встретились не так, как обычно – под вымышленными именами, в темных очках и с выключенными телефонами, а совершенно открыто, в фойе отеля. Люди узнавали Генри, подходили, выражали соболезнования – как на похоронах. Генри, как всегда, был скромен и спокоен. Он повел Бетти в устричный бар, где им предложили лучший столик, убрав с него лилии.

Бетти чувствовала себя очень неуютно. Его корректность, выбранное им для встречи людное место, а самое главное, противная осмотрительность, с какой он теперь к ней прикасался, укрепляли ее уверенность в том, что сейчас он признается ей в убийстве Марты. Как ей вести себя, когда она это услышит? Принять как доказательство любви, а потом позвонить в полицию? Должна ли будет она свидетельствовать в суде против отца своего ребенка? Или ей следует промолчать, а потом всю жизнь провести рядом с убийцей? Такая вот проблема. Бетти заказала воду.

Мэтр предложил устрицы из бретонской коллекции, но у Бетти не было аппетита. Генри, как всегда, заказал стейк с картошкой фри. Он никогда не смотрел в меню. Если в заведении не оказывалось стейка, он заказывал венский шницель. Бетти принялась изучать меню. Генри заранее знал, что она не станет ничего заказывать. Господи, как ему действовало на нервы, когда женщины начинали изучать меню с таким видом, словно решали вопрос государственной важности! Бетти закрыла меню и отрицательно покачала головой. Официант обиженно поморщился.

– Рассказывай, – сказала она.

Генри откашлялся, словно перед ответом на уроке. Он никогда не был силен в таких признаниях.

– Мне все же кажется, что Марта не хотела, чтобы из-за ее смерти ты пошла в тюрьму на пятнадцать лет, а может быть, и больше. Нет, совершенно определенно нет.

Это было не просто высказывание. Это звучало гораздо хуже и более угрожающе. Бетти даже показалось, что это дурная шутка, и она сумела сохранить самообладание.

– Я – в тюрьму? Так-так. И за что же?

– Просто представь себе, – озабоченным тоном продолжил Генри, – полиция обнаруживает мою жену мертвой в твоей машине. Ты заявила об ее угоне?

Она молча кивнула.

– Что в такой ситуации подумает любой человек? Нет никакой прощальной записки, нет признаков самоубийства. Остается только один вариант: это сделала ты.

– Я? – голос Бетти визгливо поднялся на целую октаву. – Ты был последний, кто видел ее в скалах!

Генри сокрушенно покачал головой:

– Нет, сокровище. Все было по-другому.

Она наклонилась вперед, и Генри увидел у нее на лбу вспухшую вену, которой раньше не замечал.

– Ты там не был?

– Нет, я там не был.

– Ты… где же ты был?

– Я был в кино, смотрел потрясающий корейский фильм.

Официант принес стейк. Бетти ждала, с трудом сдерживая нетерпение и царапая ногтями скатерть. От запаха жареной картошки в его тарелке Бетти затошнило. Она отодвинулась к краю стола. Жилка на лбу бешено пульсировала. «Пусть она хоть лопнет, а я буду спокойно есть», – подумал Генри, крутя в тарелке кусок мяса. Бетти откинулась на спинку стула и посмотрела в окно. Ее безупречные ногти четко выделялись на фоне скатерти. Генри почти физически представил себе, как она мысленно ходит по его дому. Он подцепил на вилку ломтик картошки, потом наколол кусок мяса и отправил все это в рот.

Бетти наконец заговорила:

– Ты же тогда побежал наверх, в ее комнату. Ты думал, что жена дома? Или все это было не более чем дешевое представление?

– Именно так я и думал, любовь моя. Я был совершенно уверен, что она дома, потому что в это время она всегда уже спит.

Бетти зло прищурила глаза:

– Но если ты так думал, то зачем инсценировал ее смерть на берегу?

– Я этого не делал. Ее велосипед на самом деле стоял на берегу бухты. Его оставила там сама Марта. Черт знает, почему она так поступила. Ты помнишь, что вечером я отвез тебя домой?

Конечно, она это помнила.

– После этого я сразу поехал к скалам. Твоей машины там не было. Следы шин вели к воде. Там были окурки твоих сигарет. Она курила твои сигареты, а потом…

Бетти прижала ладони к губам.

– О Господи, как все это ужасно!

Она все поняла. Генри положил нож и вилку на край тарелки.

– Не переживай. Всю ночь шел дождь. Там не осталось никаких следов.

– Не переживать? Почему ты сразу не позвонил в полицию?

– Сначала я хотел это сделать, но потом передумал. Не знаю, правильно ли я поступил, но решил, что ты… что вы – это все, что у меня есть. Ты и ребенок.

Он протянул ей над столом раскрытую ладонь. Она взяла его руку влажными от волнения пальцами.

– Ты сделал это ради меня?

– Да, и ради ребенка. Нашего ребенка.

Ребенок. Он увидел стоявшие в ее глазах слезы. «Почему женщины начинают плакать от одного этого слова?» – спросил себя Генри. Почему их так пронимает это слово?

– Нам надо немедленно идти в полицию, Генри!

– В этом нет никакой необходимости. Они сами ко мне пришли, сразу после того как вы с Мореани уехали. Кстати, как он себя чувствует?

У Бетти уже не было никакого желания говорить о Мореани и его безумном предложении. Она держалась за руку Генри, как за молитвенник.

– Генри, мы сейчас пойдем в полицию и расскажем, что произошло.

Свободной рукой Генри, проявив незаурядную способность к игре в микадо, вытащил из тарелки ломтик жареной картошки.

– Но что, собственно, произошло, милая? – тихо, но проникновенно спросил он. – Что на самом деле произошло?

Как он и ожидал, она отпустила его руку.

– Что ты имеешь в виду под словами «на самом деле»?

– Ты будешь пить?

Не дождавшись ответа, Генри выпил до дна ее воду и продолжил, понизив голос:

– Марта была в скалах одна или ты ее туда проводила?

От возмущения Бетти даже привстала со стула.

– Уж не думаешь ли ты, что это я убила твою жену?

– А ты убила?

Словно ища помощи, Бетти оглянулась, но ждать поддержки было неоткуда. Она хотела встать и уйти прочь, но продолжала сидеть; на решительные поступки у нее не осталось сил. Генри было от души жаль Бетти, но ее требовалось придушить, как он придушил косулю. Он продолжал гнуть свое:

– Честно говоря, я сначала так и подумал. Сейчас мне стыдно, но вначале я действительно подумал, что ты ее убила.

– Зачем?

– Из любви ко мне. Дитя человеческое, что я должен был подумать? Марта едет к тебе в своей машине. Потом она едет на твоей машине к скалам и исчезает. Где в это время была ты?

Бетти зажмурила глаза:

– Я была дома, и ты хорошо это знаешь.

– Я знаю, но есть ли у тебя алиби?

Она медленно открыла глаза:

– Это пустое слово, Генри. Я просто сидела дома и ждала твоего звонка.

– У меня были сомнения на этот счет, – почти нежно проговорил Генри.

– А теперь у тебя нет сомнений?

– Нет.

– Что ты думаешь теперь?

– Я думаю, что Марта утонула. Полиция тоже так думает. При этом тебе вообще не надо ничего делать. Вот что я думаю.

– Но она же сидела в моей машине.

– Да, это была ошибка, но нам не надо допускать других промахов.

Бетти откинулась на спинку стула, скрестив на груди руки.

– Каких ошибок мы можем еще натворить? – тихо поинтересовалась она. Генри отодвинул тарелку и сделал безуспешную попытку снова взять Бетти за руку.

– Все будут считать тебя моей любовницей, если ты родишь от меня ребенка.

– Но разве это не так?

– Естественно, так. Однако все дело в сроках. Это будет смертельной ошибкой, если сразу после смерти моей жены выяснится, что ты беременна от меня.

– И что нам теперь делать? – едва слышно спросила Бетти. Генри прочитал этот вопрос по губам.

– Никто не должен этого знать. Собственно, никому и не надо знать, что этот ребенок от меня.

Бетти встала из-за стола и подняла руку.

– Ты меня пугаешь, Генри. Собственно, ты всегда внушал мне страх. Но в одном ты можешь быть уверен: этот ребенок появится на свет. Он родится, и его отцом будешь ты – хочешь ты или нет. Решай, как ты к этому отнесешься, я не стану создавать тебе лишних проблем. Если хочешь, я буду молчать о твоем отцовстве.

– Сейчас ты несправедлива ко мне, Бетти. Я хочу этого ребенка, я его уже люблю.

Бетти открыла сумочку. Генри на всякий случай отклонился, решив, что она сейчас достанет газовый баллончик. Но Бетти лишь заглянула в сумочку и снова ее закрыла.

– Что ты искала? – раздраженно спросил Генри.

– Меня сейчас вырвет.

– Полиция ничего не знает. У нас вообще нет никаких проблем. Нам просто не надо ничего делать, вообще ничего, понимаешь?

– Генри…

– Да?

– Твоя жена все знала, и не от тебя. Ты ни слова не говорил ей о наших отношениях. Ты вообще никогда ничего не рассказываешь.

Бетти откинула со лба прядь волос. В своем бешенстве и разочаровании она была просто великолепна. «Почему я всегда больше всего хочу ее, когда она на взводе?» – подумал Генри.

– И еще одно. На прощанье твоя жена сказала: «Мы должны любить Генри, но не должны его знать». Однако я не представляю, как это делается, и сомневаюсь, что смогу так тебя любить.

Бетти повернулась и пошла прочь. Он смотрел ей вслед без сожалений, но с уважением. Она показала настоящий класс. Сейчас Генри не интересовало, куда она пошла, ему было неинтересно, вернется ли она. Сейчас его больше занимало другое: на самом ли деле Марта с самого начала знала о его амурных делах с Бетти, но при этом не меняла своего к нему отношения? Как она могла с этим мириться? До последнего момента дружеские отношения, освещавшие их любовь, оставались прежними. Они жили, как всегда, а потом вдруг Марта поехала к сопернице. Для того чтобы попить с ней чайку? Ты догадываешься, чем это кончится? Марта написала этот вопрос карандашом под последней фразой последней законченной главы. Что это было: предостережение, угроза, пророчество? Генри не знал ответа. Он всегда уставал от подобных раздумий. Пуля уже летит, и времени на размышления нет. Он раздраженно бросил надкусанный ломтик картошки на ковер и поискал глазами официанта.


Сидя в кресле возле колонны, Гонория Айзендрат видела, как Бетти, зажав под мышкой сумочку невероятно пестрой расцветки, торопливо шла через фойе к мраморной лестнице, ведущей в дамский туалет. Лицо Бетти было покрыто мертвенной бледностью. Она плакала. Не виляя, как обычно, бедрами, она почти скатилась вниз по ступенькам. Наверное, с ней случилась какая-то неприятность.

Гонория только что вышла из душного и тесного конференц-зала на первом этаже отеля, чтобы выпить кофе с ликером. Этот так называемый семинар по нумерологии оказался сущим фарсом по аптекарским ценам. За такие деньги можно было ожидать чего-то лучшего, чем болтовня какой-то толстой, как свинья, тетки с указкой, которая несла что-то о связи номера телефона с характером и прочую чушь. Кто может в это поверить?

Гонория надеялась встретить на семинаре духовно развитого человека, с которым можно было бы обсудить значение карты с башней, шестнадцатой из великих тайн Таро. Эта карта выпала ей второй раз подряд. Это должно было что-то значить. Но на семинаре оказались лишь невежественные самозванцы.

Как знают все посвященные, карта-башня – это трагическая карта. Молния с черного неба бьет в башню; юноша и его возлюбленная падают замертво. Карта свидетельствует об уничтожении и новом начале, то есть о раздробленности и ограниченности бытия. Игнорировать пророчество Та-ро – это величайшее легкомыслие. Но иногда знаки предшествовавших событий остаются сокрытыми и недоступными прозрению. Именно поэтому надо быть готовым ко всему и, напрягая внимание, искать значимые знамения в сутолоке и хаотичном нагромождении обыденных дел повседневной жизни.

Гонория, оставив на столе недопитый кофе и крупную купюру, взяла сумочку и пошла по небесно-голубому ковру туда, откуда только что вышла Бетти. «Если там окажется Мореани, значит, карта сказала правду, и я уволюсь».

За столиком в углу сидел Генри Хайден и нервно теребил рукав рубашки. Бедняга был бледен; Гонория явственно прочитала знаки боли и страдания на его лице. Как невыносима, должно быть, для него утрата любимой жены. «На свете нет ни одного человека, который будет так искренне оплакивать мою смерть, и это полностью моя вина», – подумала Гонория. Ей захотелось подойти к Генри, обнять его, утешить, но в это время у столика появился официант. Генри рассчитался, и в этот момент Гонория, перехватив его взгляд, решила воздержаться от соболезнований.

Естественно, не существует никакой связи между суммой цифр телефонного номера и скрытыми свойствами характера, но встреча в отеле не может быть случайностью, она только кажется случайной неискушенному наблюдателю. Здесь, в углу устричного бара, Гонория поняла, что судьбоносный поворот, о котором предупреждала башня, уже свершился. Прежде чем Хайден успел ее заметить, Гонория Айзендрат уже вернулась на свое кресло, откуда было превосходно видно все фойе, и закрылась газетой.

Генри вышел из бара. Пожав руки нескольким посетителям, он подписал у стойки отеля пару книг, поговорил с постояльцами. Бетти не выходила. Вскоре Генри, ни разу не обернувшись, вышел из отеля один.

Как он энергичен, восхитилась Гонория. Широкие плечи, атлетическая фигура, как обычно, произвели на нее большое впечатление. Сердце, остановись или разбейся. Она очень хорошо помнила эту фразу из романа «Особая тяжесть вины». До знакомства с Генри Гонория думала, что литератор должен ходить сгорбленным под тяжестью своих мыслей. Его давит внутренняя сила, разрывают душевные противоречия, и писатель влачится по миру, неся этот страшный груз. Истинный художник всегда болен, говорил Фернандо Пессоа, который всю жизнь ожидал падения в бездну. Слепой Борхес спорил с Божественной иронией в бесконечной библиотеке символов. Однако Генри Хайден сохранил спортивную форму, был воплощением дисциплины и самоконтроля и одновременно сказочным художником.

Купюра по-прежнему лежала рядом с недопитым кофе. Гонория прикинула, сколько времени ей надо работать, чтобы столько получить, и поменяла купюру на более мелкие деньги.

В третьей кабинке слева кого-то сильно рвало. Спуск воды, рвота, потом все сначала. Гонория сразу уловила запах ландыша, а в щели под дверью кабинки увидела знакомую пеструю сумку. Она вошла в кабинку, подняла крышку унитаза, задрала юбку – лишь для того, чтобы воспроизвести нужные звуки. Между приступами рвоты слышался тихий плач, больше похожий на детское хныканье.

Это был настоящий подарок, сладкая награда – вторгнуться в интимную жизнь соперницы. От радости Гонория едва не забыла спустить воду. Смерть жены Хайдена могла, конечно, поразить и эту падаль, но на истинные чувства она все равно не способна. Должно быть, между ними произошло нечто, достаточно драматичное для того, чтобы заставить ее плакать, а его уйти. Радуясь, Гонория слушала, как ее соперница кашляла, наверное, плюясь кровью, а затем вышла из кабинки, чтобы прополоскать в умывальнике рот.

Надо было выждать время, которое каждая женщина тратит на то, чтобы поправить перед зеркалом прическу. Гонория принялась рвать туалетную бумагу и еще раз спустила воду. Маскировка была безупречной. Потом наконец раздался стук каблуков. До Гонории донесся стук закрывшейся двери. Подождав еще минуту, она вышла из кабинки, готовая к тому, чтобы встретить Бетти, если та не вышла из туалета, а решила ее подстеречь. Надо будет разыграть удивление, перекинуться с ней парой фраз. Но в туалете было пусто. Соперница ушла.

В мусорном ведре лежала пустая упаковка метоклопрамида. На пачке было написано: «Не для продажи», а ниже красовалась печать гинеколога. Инструкции в пачке не было. Гонория порылась в ведре, но не нашла ничего, кроме накладных ресниц, грязных гигиенических салфеток и использованной губной помады.

В аптеке недалеко от отеля Гонории Айзендрат объяснили, что в первом триместре беременности метоклопрамид противопоказан и его лучше не принимать. Но многие беременные женщины, сказала женщина-провизор, сделав озабоченное лицо, тем не менее все равно его пьют. Ее и саму страшно мучила тошнота – это проклятье будущих молодых мам.

Гонория Айзендрат поехала домой на автобусе. Она сошла на одну остановку раньше, чтобы пробежать до дома пешком. В прихожей она торопливо переобулась, налила попугаю воды, бросилась животом вниз на диван, прижалась лицом к подушке и испустила дикий вопль.

XIII

Небритый, без передних зубов, Обрадин выглядел как тыква на Хеллоуине, но тыква бородатая. Большую часть времени он курил у открытого окна спальни на втором этаже своей лавки, демонстрируя всем прохожим свой щербатый рот и глядя на невидимое за фасадами домов море. Между тем в деревне продолжали судачить о возможных причинах его припадка. Хельга молчала, как кремень, чтобы не лить воду на мельницу слухов. Некоторые намекали на шизофрению, другие, правда, утверждали, что у него в мозгу что-то лопнуло. Во всяком случае, все это были чистые спекуляции.

Все последующие дни Обрадин тоже не выказывал ни малейшего желания выйти из спальни и спуститься в лавку. Всю торговлю взяла на себя Хельга. Она все время висела на телефоне, но воспользовалась случаем, чтобы поменять замок на двери погреба и убрать идиотские фотографии рыб с витрины.

На Вознесение Девы Марии – стоял чудесный августовский день – в лавку приехал Генри. Он был в прекрасном настроении и белой панаме. Его жена утонула всего две недели назад, но на лице Генри не было никаких признаков траура. Однако каждый печалится по-своему, и кто может сказать, как должен выглядеть траур? Машину он припарковал у тротуара и достал с заднего сиденья букет цветов и испанское мыло для Хельги и помазок из барсучьего меха для Обрадина.

Хельга рассказала Генри всю печальную историю, большую часть которой он уже знал. Он сунул Хельге толстый конверт с деньгами, чтобы она втайне от мужа купила новый мотор для «Дрины».

– Поиграй в лотерею, – шепнул он ей на ухо. – Дождись розыгрыша, а потом зачеркни пять верных цифр, понятно?

Хельге было понятно, и она поцеловала Генри обе руки. Потом Генри извлек из «Мазерати» еще одну картонную коробку и поднялся на второй этаж, в спальню к Обрадину. Так как обе руки были заняты, Генри не стал стучаться, а просто открыл дверь, нажав локтем на ручку.

– Что с тобой приключилось, дружище? – спросил он и поставил на кровать картонную коробку и подарок. Генри сразу заметил, что половина супружеского ложа была нетронута. Значит, Хельга спала где-то в другом месте.

– Я привез тебе бритвенные принадлежности.

Серб неподвижно стоял посреди комнаты в горе окурков высотой со средний муравейник.

– Фто ты хофефь?

Генри уважительно посмотрел на прореху в зубах Обрадина.

– Колоссально! Ты можешь вешать белье между зубами. Надо все же быть поосторожнее… Но вот, взгляни.

С этими словами Генри извлек из картонной коробки ультразвуковое пугало для куницы на солнечных батареях.

– Смотри, вот решение. Ультразвук. Ты только послушай.

Генри включил аппарат. Раздался невыносимый вой. Мужчины заткнули уши. Генри выключил сирену.

– Но есть одна проблема. Я не знаю, какую частоту использовать, чтобы звук действовал на куницу, но не пугал собаку.

– И фто? – равнодушно спросил Обрадин.

– Ну, ты ведь знаешь Пончо, он такой же чувствительный, как ты. Он же свихнется, если я включу эту адскую сирену. Помоги мне отрегулировать частоту. Мы выгоним куницу и покурим. Фто ты об этом думаефь?

Генри от души расхохотался. Он уже давно уверовал в то, что сочувствие лишь замедляет процесс выздоровления. Хорошая шутка помогает больному встать на ноги скорее, чем слюнявое сочувствие.

Обрадин и в самом деле улыбнулся. Генри бесцеремонно зажал ему рот.

– Только ничего не говори, сербский горшок, а то я опять рассмеюсь. Пошли. Сейчас мы поедем к зубному врачу.

Они поехали к лучшему частному стоматологу в округе. Обрадину сразу вставили новые зубы, хотя и временные. Выглядели они неплохо, хотя больше были похожи на заячьи резцы. Потом челюстно-лицевой хирург вставил ему импланты – настоящие произведения искусства, каждый ценой в автомобиль среднего класса. Вставили Обрадину и коренной зуб и даже вырезали кусочек из десны, чтобы реконструировать нижнюю челюсть. Само собой, все это оплатил Генри и никогда об этом не вспоминал. Воистину, иногда он мог проявлять подлинное величие.

* * *

В шестидесяти километрах к югу, в четырехместной палате отделения интенсивной терапии лежал Гисберт Фаш. Он был сильно искалечен, но пребывал в сознании. Сломанные руки и нога находились на скелетном вытяжении, и несчастный Гисберт напоминал жалкого Грегора Замзу, который, проснувшись однажды утром, вдруг обнаружил, что превратился в страшного жука.

Из груди Фаша по трубочке в расположенный у кровати отсос поступал коричневатый гной. Этот секрет сливался в прозрачный пластиковый мешок. На куске подголовника, который продырявил его грудную клетку, жили миллионы бактерий. Каждые двенадцать часов медсестра меняла полный мешок на новый. Вероятно, ее учили именно этому ремеслу, к которому она была изначально психологически склонна. Кроме того, медсестра меняла ему пеленки, мыла и смазывала задний проход. Апофеозом были моменты, когда она сильными пальцами крепко обхватывала его мошонку.

Каждый вдох отзывался болью. Во рту был неописуемо противный привкус. В легких постоянно раздавалось какое-то шипение. Там продолжалось воспаление, запах которого преследовал Фаша и днем, и ночью. В палате стоял невыносимый свист, но казалось, что никто, кроме Гисберта, его не слышал.

В палате находились еще три человека. Все они были в пеленках. Больные, которым не достается отдельная палата, очень много узнают об интимной стороне жизни. Один из больных, который, вероятно, помнил еще Леонардо да Винчи, походил на конвейер по переработке пищи в экскременты, причем экскрементов было намного больше, чем пищи.

В полутьме палаты непрерывно жужжала одинокая муха. Фаш видел, правда, двух мух, но он и все остальные предметы видел удвоенными. Это двоение в глазах появилось сразу после того, как он отошел от наркоза. Привлеченная запахом гноя, муха летала по палате, отыскивая для себя все новые интересные места. То она присаживалась пообедать на пораженную гангреной стопу безымянного диабетика, который мог только стонать, то исчезала в колодце вечно открытого рта другого больного, где, наверное, откладывала яйца на языке.

Из-за перелома основания черепа голова Гисберта была зафиксирована специальным воротником. Только с помощью карманного зеркальца он мог видеть отражение своего окружения. Для того чтобы избавиться от двоения, он был вынужден закрывать один глаз. С каким удовольствием он выбрал бы койку у окна и вытянул ноги! Ему очень не хватало мисс Вонг, спутницы его жизни. Кроме того, у Фаша нестерпимо чесалась задница, но он не мог ее почесать, потому что правая рука была фиксирована, а в ее локтевую вену все время вливали питательные растворы. По утрам старший врач со свитой делал обход и неизменно спрашивал: «Ну, как у нас дела?» Ну, как могут у нас идти дела, если в заднице зуд и нам некому ее почесать? Это была настоящая пытка.

Но больше всего Гисберт переживал потерю папки. Это была первая мысль, пришедшая ему в голову после окончания операции и пробуждения. Как мать, зовущая потерявшегося ребенка, он вслух звал свою сумку с папкой. Персонал был уверен, что он галлюцинирует. Ему кололи успокаивающие, но и в состоянии медикаментозного оглушения он все равно продолжал искать потерю. Фаш не знал, кто спас его и доставил в больницу. Он знал лишь, что его привезли после автомобильной катастрофы.

Охота на Генри Хайдена закончилась. Два года своей жизни Фаш посвятил поискам, и это были самые лучшие его годы. Теперь все следы, все невосполнимые сведения и уникальные документы были безвозвратно утеряны. Генри победил его очень незатейливой хитростью. Он всего лишь остановился в кустах на крутом повороте, и это предопределило поражение Гисберта. Если бы Фаш утратил память при происшествии, как это часто бывает при черепно-мозговых травмах, он бы спокойно выздоравливал, радуясь своему второму рождению. Но он все помнил и не мог ничего забыть. Память безотказно воспроизводила последовательность событий, запечатленных на сетчатке. Стоило ему закрыть глаза, как он снова и снова видел, как несется в поворот навстречу Генри. Галлюцинации возникают из ничего, они суть чистая химера, но это не была химера, это был повторяющийся документальный фильм, постоянна пытка – бесконечный Генри. Если это не прекратится, решил Фаш, я покончу с собой.


И вот в один прекрасный день дверь палаты открылась, и на пороге появился Генри Хайден. Хайден собственной персоной, а не образ за кустами на повороте. С поистине врачебной непринужденностью он пододвинул себе металлическую табуретку и сел возле койки. Он выглядел точно так же, как на фотографии в «Country Living», только без жены и собаки. Очень изящная недосказанность.

С койки диабетика доносился едва слышный свистящий хрип, но вообще в палате было тихо.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Генри хорошо поставленным приятным баритоном. Вопрос был, конечно, не оригинальным, но вполне уместным, ибо человек пришел в госпиталь навестить больного. Фаш прикрыл один глаз, чтобы враг не двоился.

– Кто вы? – помедлив, спросил Гисберт.

– Я случайно оказался на месте аварии. Меня зовут Генри Хайден.

«У этого типа недюжинное самообладание», – подумал Фаш. Случайно он оказался на повороте, подстерегая его, случайно исчез из поля зрения на двадцать пять лет, а теперь случайно зашел, проходя мимо госпиталя. Как-то с трудом верится в такие случайности.

– Хайдн… как композитора?

– Да, очень похоже, но с «е», как писателя.

– Вот как? Я знаю ваши книги. К несчастью, мне пока очень трудно читать. Вы же сами видите, – Гисберт качнул висевшей на вытяжении рукой, – что у меня сейчас это плохо получится.

Хайден придвинул табуретку на сантиметр ближе к койке.

– Если хотите, я дам вам пару аудиокниг.

Фаш в это время лихорадочно соображал, какие причины могли толкнуть Хайдена на этот визит. Может быть, он ожидал увидеть здесь овощ и теперь, вероятно, сильно разочарован. «Знает ли он вообще, кто я? Может ли он это знать?» Фаш попытался выпрямиться, но лечебный воротник держал его мертвой хваткой. Свист стал громче.

– Вы что-нибудь слышите? – спросил Фаш только для того, чтобы сменить тему.

– Что?

– Свист. Здесь кто-то свистит, наверное, за стенкой.

Генри осмотрелся, прислушался и пожал плечами.

– Я ничего не слышу.

Фаш вздохнул:

– Вот и вы тоже ничего не слышите. Этот свист слышу только я.

– Это заговор. – Генри наклонился к больному. – Знаете, когда я что-то вижу или слышу, а все остальные делают вид, что не видят и не слышат, я понимаю, что это заговор.

Фаш невольно рассмеялся. От этого ему стало больно – не столько в груди, сколько в душе. Он не хотел смеяться. Смех – это примирение. Смех связывает и изгоняет дурные чувства, а он слишком многим пожертвовал своим дурным чувствам, он растил и лелеял их, так почему сейчас должен с ними расстаться?

– Вы видели, как это произошло? – спросил он, чтобы еще раз сменить тему.

Генри кивнул:

– Вы слишком быстро вошли в поворот и врезались в бетонное ограждение. Выглядело это не слишком аппетитно. Я вообще удивляюсь, как вы смогли выжить.

– Где я был? Как я выглядел?

Генри на минуту задумался. Фаш терпеливо ждал, глядя на его ухоженные руки, лежавшие на коленях. На левом запястье – часы IWC на коричневом ремешке, наверное, очень дорогие.

– Ваш автомобиль перевернулся. Кругом валялись осколки стекол. Вас зажало на заднем сиденье. Вы были без сознания, когда я вытащил вас из машины. Вы ничего не видели и не слышали.

– Вы? Вы меня вытащили?

Генри весело рассмеялся:

– Ну конечно, я. Кроме меня, там просто никого не было. Перед ударом вы меня видели. Наши взгляды встретились. Ваши глаза остались открыты, но потом вы уже ничего не видели.

– Я этого не помню. Я что-то говорил?

– Нет, вы только хрипели.

– И что было потом?

– Меня часто об этом спрашивают. Да, из вашей груди торчала здоровая железяка – вот такая, – Генри двумя пальцами показал, какого размера она была.

Правой рукой Фаш ощупал болезненное место в груди, откуда торчала трубка.

– Вы ее вытащили?

– Да.

– Значит, вы меня спасли?

– Ну, это сильно сказано! Вас спасли врачи, а я просто оказался на месте происшествия.

В душе Фаша что-то беззвучно взорвалось. Он почувствовал, что его ненависть преображается в нечто иное. От этого Фашу стало грустно, но он ничего не мог с собой поделать. Теперь он испытывал к Генри Хайдену только симпатию и благодарность. У него не было больше причин для ненависти.

– Я не могу понять, почему вы не тормозили?

– Я не тормозил?

– Нет, не тормозили. Вы ехали с той же скоростью, что и по дороге.

Фаш закрыл глаза. Мысленно он снова въезжал в поворот, перед ним лежало сверкающее море. Потом он вдруг увидел Генри, в темных очках которого отражалось солнце, увидел фотографию матери и… да, он не тормозил.

Фаш открыл глаза и увидел склонившегося над ним Генри, который, сжав губы, смотрел на него с холодным любопытством. Это снова был он, Грендель, чудовище, вылезшее из болота.

– Вам нехорошо? – спросил Генри. – Может быть, вызвать врача?

– Прошу вас, не надо, – ответил Фаш. – У меня и без того достаточно проблем.

Генри нажал на кнопку вызова.

– Что вы делаете?

– Сейчас я оставлю вас одного. Вам надо спать.

В палату вошли два санитара. Генри кивнул им, и они занялись аппаратами и капельницами. Фаш впал в панику.

– Что происходит? Что вы делаете?

Один из санитаров наклонился к Фашу:

– Прошу вас, успокойтесь. Мы просто сейчас перевезем вас в другую палату.

– Зачем? Мне хорошо и здесь. Я не хочу отсюда уезжать!


Фаша поместили этажом выше, в палату для частных пациентов. Здесь было тихо и чисто. В палате имелось огромное, до пола, окно, задернутое красивой занавеской. На круглом стеклянном столе стояли цветы. На стене висел плоский телевизор и репродукция Кандинского над раковиной. На прикроватной тумбочке Фаш увидел новехонький планшет. «Нет только мини-бара», – подумал Гисберт и отхаркнул сгусток слизи. Койку придвинули к окну, и теперь Фаш мог в любой момент полюбоваться парком. К трубке снова подключили отсос и оставили его наконец в покое. Гисберт смотрел в окно и думал о спутнице своей жизни, молчаливой мисс Вонг. Она к нему так и не пришла.

XIV

Этот парень не полицейский шпик, констатировал Генри, входя в лифт, и не частный детектив. Он обычный, нормальный человек, захваченный какой-то сумасбродной идеей. Короче, любитель. Должно быть, этот человек уже давно за ним следит. «Что заставило его это делать, если он меня не знал? Может, это просто поклонник, который пытался приблизиться ко мне таким неудачным способом, что оказался на больничной койке? Возможно, он хотел прославиться, написав мою биографию». Вполне допустимо предположить, что он наткнулся на пробел в прошлом Генри и почуял запах крови.

«Тот, кто сорвет с меня маску, несомненно, прославится», – подумал Генри и нажал кнопку первого этажа. Пока лифт спускался, он вдруг вспомнил, что Фаш ни словом не обмолвился о сумке. Конечно, тем самым он бы себя выдал, но сумки ему, вероятно, сильно не хватает. Сбор подобных сведений – трудная работа, требующая времени и денег, и, наверное, Фаш многое бы отдал, чтобы вернуть себе документы.

Пока ясно было одно: этому типу удалось очень опасно приблизиться к его тайне и он хотел навредить Генри, но не знал как. «Теперь у него возникла проблема: он оказался моим должником. Возможно, он так и не встанет на ноги», – подумал Генри не без сострадания. Его надо опередить, нужно выяснить, в чем заключался его план. Это будет не слишком трудно, ибо тот, кто ищет чужие следы, неизбежно оставляет свои. Генри смутно чувствовал, что в прошлом знал Фаша. Знал где-то и когда-то.

Он не спеша пошел по маленькому парку к машине. Было жарко, в листве лип виднелись цветы, садовник стриг газон. Дождевальная установка насквозь промочила брошенную кем-то газету. На скамейках сидели люди в больничных халатах. Какая-то лысая женщина на костылях весело общалась с семьей. Наверняка она получает химиотерапию и благодарит Бога, что жива. «Да, людям есть за что благодарить судьбу», – подумал растроганный Генри.

Он остановился и обернулся. Его взгляд уперся в фасад, потом поднялся до четвертого этажа. В окне он увидел Фаша, который помахал ему рукой. Генри помахал в ответ. Молчание можно купить, симпатию – никогда. Генри знал это лучше других.


Он заехал на «Королевскую автомойку», чтобы отмыть кровь с заднего сиденья «Мазерати». Целая колонна мойщиков в нелепых бумажных шляпках облепила его машину. Недоверчивому молодому владельцу Генри объяснил, что вез на заднем сиденье убитую косулю, из туши которой натекла кровь.

Пока мойщики занимались его машиной, Генри из чистого любопытства отправился к парковке, где он бросил красный телефон в мусорный бак возле билетных автоматов. Генри решил порыться в баке, не обращая внимания на висевшую над ним камеру слежения – в конце концов, он не делал ничего противозаконного. Естественно, телефона в баке не оказалось – он давно исчез; его либо истолкли в мелкий порошок, либо продали где-нибудь в Африке.

Через час машина сверкала как новенькая, а в салоне снова пахло дорогой кожей. Молодой хозяин выбежал из своей стеклянной будки, в которой до него сорок лет просидел его отец. Ему не понравилось, что Генри дал щедрые чаевые мойщикам, но ничего не мог с этим поделать. Генри посмотрел на туго натянутые на животе подтяжки хозяина.

– Господин Хайден, – тихо и с уважением заговорил тот, – я вас не сразу узнал, но в багажнике оказалась ваша книга. Моя жена – большая почитательница вашего таланта, и я хотел бы попросить вас…

– Вы хотите получить автограф?

– Моя жена будет очень рада, как и я.

Генри достал из багажника книгу, пролистал страницы.

– Она довольно потрепанная, но, если хотите, я ее подпишу. «Королевская автомойка» подойдет?

У хозяина в руках уже был карандаш.

– Нет, это название придумал еще отец, – ему было любопытно, что напишет Генри.

– Как зовут вашу жену?

– Рут, э-э, она… впрочем, Рут.

Генри написал: «Рут с наилучшими пожеланиями от Генри Хайдена»

– Можно спросить у вас еще одну вещь? – торопливо заговорил хозяин, когда Генри протянул ему книгу. – Знаете, моя жена пишет.

– Как это забавно. Моя тоже, – ответил Генри.

– Ну, она пишет в стол, но у нее определенно есть талант. Я говорю это не потому, что она… ну, да. Так вот, я хочу спросить, что самое важное в труде писателя?

– Это очень сложный вопрос, на него трудно ответить сразу. – Генри задумчиво почесал лоб над правой бровью. – Но самое главное, по-моему, это писать о том, что хорошо знаешь.

– Ага, о том, что хорошо знаешь.

– Кроме того, надо уделять много времени пропускам. Пропуски требуют самого большого труда.

– Пропуски?

– Да, то, о чем не пишешь, или то, что вычеркиваешь. Это самое трудное. Только никому не говорите, что это я вам сказал.


Из мойки Генри поехал в свою любимую закусочную за вокзалом, где купил котлету. Пора было составлять добротный план действий, а в этой закусочной ему в голову обычно приходили самые удачные идеи.

С чего начать? Комиссар Йенссен, этот милый идиот, опасности не представляет, так как верит, что Марта утонула во время купания. Криминальная полиция его не тронет до тех пор, пока не всплывет тело. Но именно это и было главной проблемой. Труп мог – в буквальном смысле слова – всплыть в любой момент. Известно, что в морской воде кости растворяются целую вечность. Этому препятствуют водоросли, низкая температура, низкая концентрация кислорода, да и глубина играет свою роль. Морские глубины, слава Богу, – самое малоисследованное место на нашей планете.

Вторая проблема – Бетти. Но она разозлена и разочарована до такой степени, что на какое-то время оставит его в покое. Однако рано или поздно ребенок появится на свет. Генри отнюдь не был уверен в том, что исчерпывающий разговор на тему «что на самом деле произошло в скалах» помешает Бетти побежать в полицию и все там рассказать. Бетти испытывала сильный страх. Страх – это эликсир правды, он говорит даже с закрытым ртом. Нельзя пугать того, кто может раскрыть правду, – это Генри сознавал очень отчетливо. Одно слово Бетти о месте встречи в скалах, и полицейская дама сразу сложит два плюс два.

Еще была Соня. Разочаровывать ее Генри не хотелось. Он проверил себя и понял, что его тяга к ней была не только телесной, но и духовной; в его возрасте это просто счастье. Драматическая встреча на берегу, а потом у жернова в его саду не привела к телесному соприкосновению, но пробудила взаимное притяжение, а соединение их теней было просто чистым волшебством. К тому же ей понравилась его собака. Это к лучшему. Но это возвращало Генри к пункту два: Бетти. Ее надо как-то нейтрализовать, успокоить, удовлетворить, короче, каким-то образом убрать с дороги.

Он открыл бардачок и вытащил оттуда счет за книгу «Искусство наблюдения». Этот счет он обнаружил в папке Гисберта Фаша. Красным карандашом было подчеркнуто слово «Бюро». Наверняка это сделано для того, чтобы уменьшить налоговые издержки. Рядом с названием были адрес и дата покупки. Фаш приобрел эту полезную книгу 3 мая. «Надо же, в мой день рождения», – подумал Генри.


Навигатор безошибочно вывел его на нужную улицу. Эта крутая и извилистая, вымощенная булыжником улица проходила параллельно более оживленной скоростной магистрали. Шум движения плыл над крышами и рассеивался между стенами домов. Генри свернул в боковую улочку и припарковал машину. Сверкающий «Мазерати» выделялся на фоне множества маленьких машин, не вписываясь в антураж, но Генри не собирался задерживаться здесь надолго.

С подъезда осыпалась штукатурка, на стенах красовалось граффити. Дверь подъезда была открыта. На табличке с именами жильцов напротив одной кнопки шариковой ручкой была нацарапана фамилия «Фаш». Генри надел одноразовую перчатку и позвонил – в жизни случается всякое. Выждав немного, он вошел в подъезд. Почтовый ящик Фаша ломился от корреспонденции. Генри поднялся на третий этаж.

Защелку замка Генри играючи открыл лезвием карманного ножа, на нижний замок дверь заперта не была. На то, чтобы открыть дверь, ушло пять секунд. Генри удовлетворенно подумал, что не утратил прежних навыков, но это и неудивительно: говорят, невозможно разучиться кататься на лыжах. Дверь лишь слегка приоткрылась и уперлась в какое-то невидимое препятствие. Но щель была достаточно широка, чтобы в нее протиснуться. В нос ударил резкий запах канализации. Войдя в квартиру, Генри испытал странное ощущение, будто совершает эндоскопическое путешествие по внутренностям чужого человека, начавшееся с прямой кишки коридора.

Генри никогда не крал денег больше, чем ему было нужно на жизнь. Он никогда не трогал личных вещей, и это смягчало боль от утраты некоторых ценностей. Произведения искусства он тоже обычно не трогал, так как их было очень трудно обратить в деньги. Иногда жертвы не замечали кражи, но такое, конечно, случалось редко. Однажды много лет назад он взломал квартиру практикующего стоматолога и украл у него зубное золото. После этого Генри прочитал о смертном приговоре служащих зондеркоманды, которые после умерщвления жертв в Освенциме выдирали у них золотые коронки, и вернул золото назад, а в качестве возмещения за моральный ущерб оставил два билета в оперу. Стоматолог с женой насладились «Травиатой», а вернувшись домой, убедились, что у них пропали бриллиантовые украшения. Но это было очень давно.

У стен прихожей от пола до потолка высились груды бумаги – газеты, журналы, книги, центнеры фотокопий. И на всем лежал слой пыли толщиной в палец. Это представлялось настоящим царством разлагающейся целлюлозы. Пачки были искусно скреплены веревками, черенками швабр и планками самых разнообразных типов. Создавалось впечатление, что находишься в угольной штольне. Между горами бумаги оставалась узкая тропинка, по которой Генри смог пройти только благодаря своему участию в соревнованиях по спортивному ориентированию. Страдающие светобоязнью чешуйницы кинулись врассыпную, когда Генри открыл дверь в ванную. Здесь так воняло, что Генри поспешно закрыл дверь. В спальне были свалены раскуроченные электроприборы, гнилые фрукты и грязное белье. В кровати лежало какое-то существо с миндалевидными глазами, раскоряченными ногами и широко разинутым ртом. Безупречно пропорциональное тело с лишенным всякого выражения лицом было повернуто набок, а из безволосого влагалища торчала электрическая палочка. Из чистого любопытства Генри приподнял куклу. Она весила так же, как обычная женщина, – килограммов пятьдесят. На изящной ступне было напечатано ее имя – «мисс Вонг». Кукла явно не дешевая – хорошо подобранная текстура ткани, силиконовая кожа, холодная на ощупь, что объясняло наличие электрической палочки в виниловом влагалище. Волосатая палочка во влагалище показалась Генри безвкусным проявлением плоского мужского остроумия.

В комнате зазвонил телефон. Генри снова пустился в путь по тропинке коридора и, ориентируясь на звонок, вышел в безупречно убранный, по-спартански обставленный рабочий кабинет Гисберта Фаша. На высоком вращающемся стеллаже Генри увидел всю свою жизнь, выполненную в схемах и диаграммах, рисунках и цветных кружках. Генри был тронут. Он словно наткнулся на бюро находок, где лежало его давно забытое прошлое. Здесь имелись снимки населенных пунктов и зданий, фотографии из газет и журналов, снимки, сделанные во время публичных чтений, а в верхней части органиграммы находилась открытка с аркой и воротами. На арке литыми железными буквами значилось: «Святая Рената». Только в этот миг Генри вспомнил, откуда он знает Фаша.

Включился древний автоответчик, закрутилась пленка в кассете… Говорит Гисберт Фаш. Я сейчас не могу подойти к телефону и перезвоню вам позже. Пип!

Господин Фаш, говорит Айзендрат из издательского дома Мореани. Мы уже писали вам, что не даем сведений о частной жизни господина Хайдена. Далее я должна уведомить вас о том, что публикация несанкционированной биографии господина Хайдена может иметь для вас юридические последствия. Прошу вас не присылать нам больше письменные запросы по этой теме. Желаю хорошего дня.

Конец этого сообщения Генри не слышал. Он вернулся в спальню, вставил волосатую нагревательную палочку в пластиковую вагину и сунул вилку в розетку. После этого бесшумно покинул квартиру. Никто не заметил его отъезда.

Черный дым поднял на ноги и переполошил всех соседей. Дым поднимался из разбитого окна четвертого этажа. Немного позже дым повалил и из гостиной. Прибывшие на трех машинах пожарные потушили огонь пеной. Жители дома с детьми, собаками и скарбом, вынесенным на всякий случай из дома, с немыми молитвами следили за работой пожарных. Некоторые любопытные снимали происходящее на свои телефоны. Эти ролики в тот же день были выложены на «Ютубе». Наибольшей популярностью пользовалось видео тринадцатилетней гимназистки, запечатлевшей спасение двух обожженных кошек с третьего этажа и сопроводившей ролик музыкой собственного сочинения. После того как пар рассеялся, а здание было проверено на статическую устойчивость, большинство жителей вернулось домой. В сгоревшей квартире приступили к работе криминалисты и пожарные эксперты. Помимо прочего, там были обнаружены остатки силиконовой куклы, на пятке которой сохранилась надпись «мисс Вонг». Эти остатки увезли в лабораторию, и началась долгая криминалистическая экспертиза происшествия.

* * *

Приветливый господин из страхового агентства терпеливо ждал, пока Бетти искала ключи. Она вышла к двери в халате и деревянных туфлях, думая, что это курьер привез рукопись на редактирование. Мужчина ждал в прихожей, поставив на пол сумку и сложив руки на животе. Он обожал такие созерцательные моменты.

Бетти прекрасно знала, что никакого ключа она не найдет, так как он лежал сейчас на дне морском вместе с «Субару». Она и сама пользовалась вторыми ключами, так как их оригинал уже давно где-то потеряла. Тем не менее она демонстративно рылась в ящиках стола, громко выдвигая и задвигая их.

– Я не могу его найти, – смущенно призналась Бетти, передавая приветливому господину документы на машину. – Это плохо?

– У вас нет вторых ключей?

– О, я их давно потеряла.

– Это плохо, – опечалился страховой агент, – потому что без ключа мы не можем нести ответственность за утрату имущества.

– Ничего страшного, – поспешно возразила Бетти, – я заявила об угоне не потому, что хочу получить от вас деньги.

– А почему? – удивленно спросил агент.

– Ну, я думала, что при угоне машины надо обязательно писать заявление. Разве не так?

– Нет. Вы должны сообщить о пропаже автомобиля, если не имеете возможности на нем ездить или продать его.

– Я его не продавала, – протестующе воскликнула Бетти, но тотчас понизила голос. – У меня его, простите, сперли.

– Именно поэтому… – Он изящно наклонился, чтобы открыть сумку. – Именно поэтому ваш автомобиль находится в розыске. Его ищут по всей Европе.

Страховой агент достал из сумки бумаги и анкету, аккуратно засунул документы на «Субару» в файл и спрятал его в сумку. Потом, послюнявив палец, перелистал анкету, извлек откуда-то шариковую ручку и нажал на ее шток.

– Итак, приступим. Откуда была украдена машина?

– От двери моего дома. – Бетти изо всех сил старалась поддерживать дружелюбный тон. – Послушайте, я тороплюсь. Мне надо ехать на работу.

– На какой машине?

Этот тип наглел прямо на глазах.

– На взятой напрокат машине.

– Мы берем на себя часть расходов на прокат в случае, если ваша машина украдена.

– В этом нет необходимости. Эти расходы мне оплачивает фирма.

– То есть, – он заглянул в свои документы, – издательство Мореани?

Бетти захотелось ткнуть его шариковой ручкой в глаз, но вместо этого она ограничилась сухим «верно».

– Вы взяли машину напрокат в фирме «Авис».

Агент улыбнулся, заметив ее замешательство.

– Мы страхуем и прокат машин тоже. Ваша фирма, – он снова заглянул в документы, – издательский дом Мореани, не заключала договора о прокате машины.

Бетти почувствовала, как кровь бросилась ей в голову. Это не ускользнуло от внимания агента, однако он не утратил хладнокровия.

– Я разговаривал с бухгалтером, госпожой… – он в третий раз заглянул в документы.

– Айзендрат?

– Совершенно верно. Так вот, она ничего не знает о заключении договора на ваше имя. Однако госпожа Айзендрат знает некоего господина Генри Хайдена.

Имя Генри ударило Бетти, словно обухом по голове. Ей стало плохо. Как этот тип умудрился выйти на Генри? Приветливый господин из страхового агентства всмотрелся в ее лицо, оценил частоту пульса по биению сонных артерий, отметил дрожание ресниц и опущенные уголки губ. Не укрылось от его внимания и то, что Бетти несколько раз переступила с ноги на ногу. Все это преисполнило господина несказанной радостью.

– Для оплаты вы предъявили карту «Виза-Партнер». Деньги за прокат списываются со счета Генри Хайдена.

Бетти вырвала анкету из рук господина.

– Хорошо, я заполню эту анкету и пришлю ее вам. Вам не придется ничего платить, потому что я расторгну страховой договор.

Она захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Сердце бешено колотилось. Бетти прикоснулась ладонями к пылающим щекам.

Об этом она не подумала. Генри дал ей свою карту на случай непредвиденных расходов, чтобы она могла оплачивать деловые совместные поездки за границу и покупки от его имени. Так как она не сомневалась, что Генри возместит ей расходы на прокат машины, она воспользовалась его картой. В виде исключения. Тем самым она сама документально подтвердила их связь. Бетти торопливо оделась.

В спешке она не заметила, как зацепила петлю на колготках. Только в зеркале лифта она увидела этот разрыв, который, как гангрена, расширялся от икры до бедра.

XV

Айзендрат поливала драцену и не обернулась, когда Бетти, не поздоровавшись, ворвалась в приемную и прошла в кабинет Мореани. Он был бледен и не встал из-за стола при ее появлении. Она плотно закрыла за собой дверь.

– Мне нужно прояснить одну вещь, Клаус, – начала Бетти, но Мореани перебил ее, указав на эймсовский стул.

– Садись, пожалуйста.

Она села, закинув ногу на ногу, чтобы скрыть спущенную петлю. Произошло либо что-то очень хорошее, либо очень плохое, и пустяк с прокатом автомобиля не имеет к этому никакого отношения. Бетти отсутствовала в издательстве два дня, и за это время здесь что-то произошло. Мореани снял очки и аккуратно положил их на чистый стол. Раньше на столе всегда царил жуткий беспорядок, и то, что сейчас он был убран, казалось нехорошим признаком.

– Я поставил тебя в очень неприятное положение, – проговорила Мореани, тяжело переводя дыхание. Он прищурился, разговор был для него тяжел и неприятен. – Прими мои извинения и прости мне мою… как бы выразиться помягче… глупость.

Он замолчал. Бетти ждала, но пауза стала просто невыносимой.

– Что случилось?

Мореани открыл ящик письменного стола, извлек оттуда открытый конверт и протянул Бетти. Она встала и взяла его.

– Я открыл его, потому что письмо было адресовано мне.

Бетти ощупала конверт, перевернула его и увидела на обратной стороне печать своего гинеколога. Двумя пальцами она вытащила из конверта компакт-диск, на котором было сохранено ультразвуковое изображение ее ребенка.

– Это девочка, – тихо произнес Мореани, – счет прилагается. Если не возражаешь, я его оплачу.


Представим себе время на заре человечества. Утомленный, но довольный собой кроманьонец возвращается домой с охоты. Войдя в свою комфортабельную пещеру где-нибудь, скажем, в Апулии, он бросает рядом с очагом принесенную добычу и ищет взглядом жену. Он устал и голоден, он хочет рассказать ей о своей охотничьей удаче. Из темного угла пещеры он слышит плач. Кроманьонец выхватывает из огня горящую головню и отправляется на поиски жены, светя себе импровизированным факелом. В ответвлении пещеры он находит жену, лежащую рядом с новорожденным ребенком. Из лона жены до сих пор торчит перекушенная пуповина. Женщина прижимает ребенка к груди, закрывает руками его нежное личико. Кроманьонец вырывает ребенка из рук женщины, и дитя заходится в крике. Он принюхивается и понимает, что это маленький неандерталец и что он не может быть отцом этого ублюдка. Ударом об стенку пещеры он убивает ребенка и возвращается к очагу. Женщина остается на месте и трясется от страха, не зная, переживет ли эту ночь.

Многое переменилось со времен плейстоцена, но вопрос отцовства остается весьма щекотливым и для современной женщины. Кто бы ни послал результат ультразвукового исследования Мореани, это не могло быть недоразумением или следствием перепутанного адреса, это было осознанное действие какого-то негодяя. Генри исключается, думала Бетти, стоя перед столом Мореани, – это не в его интересах. Он никогда не сделает ничего, что противоречило бы его интересам. Но, кроме Генри, ни один человек в мире не знал о ее беременности, даже мать. Это сделал какой-то невидимый, но маячащий поблизости враг. Быстро проанализировав ситуацию, Бетти снова села на эймсовский стул и сделала единственно правильную вещь: не сказала ничего.

Мореани тоже молчал, сидя за столом, хотя душа его плакала. Последний план его жизни рухнул, поздняя любовь в Венеции так и останется глупым стариковским мечтанием. Он до конца своих дней будет одинок. «Делать нечего, я один пришел к концу своего пути», – подумал он. Потом встал, неуверенной походкой подошел к столику эбенового дерева, налил в два бокала коньяк и протянул один из них Бетти.

– Я хочу попросить тебя только об одном. Поезжай к Генри и обсуди с ним роман. Мне кажется, ты сейчас ему очень нужна. Время поджимает, к книжной ярмарке мы уже практически не успеваем. Он говорил мне, что осталось страниц двадцать, но я не верю, что сейчас он способен писать. Будет досадно, если он не успеет дописать его до моего отпуска, не так ли?

Во рту у Бетти высохло так, что слиплись губы, когда она пригубила коньяк. Алкоголь обжег горло. «Он не знает, – подумала она, – не знает, что ребенок от Генри». Она встала, поставила бокал на стол и обняла Мореани. Никогда еще она не была с ним так близка и так благодарна. Какой благородный человек, какой настоящий мужчина…

– Я сейчас же ему позвоню, Клаус, обещаю тебе.

Мореани устало кивнул:

– Спасибо. Когда встретишься с ним, не говори ничего обо мне.

Если бы в этот момент Мореани предложил ей руку и сердце, она, не колеблясь, ответила бы «да».

– Конечно, не скажу, Клаус.


Гонория убрала от уха стакан, с помощью которого подслушивала разговор за перегородкой, и быстро села к компьютеру. Одной рукой она живо надела на голову наушники и положила руки на клавиатуру. Бетти не прошла, как обычно, через приемную к выходу, а остановилась у стола и оперлась на него ладонями.

– Гонория, – начала она, – могу я попросить вас об одном одолжении?

Гонория сняла наушники. Дела действительно приняли серьезный оборот, если эта дамочка так уважительно с ней заговорила. Она решила послушать.

– Что вы сказали?

– Могу ли я попросить вас об одном одолжении?

– Конечно. Чем я могу быть вам полезна?

– Если в следующий раз вам позвонит какой-нибудь тип из страховой компании, не выдавайте ему личную информацию о Генри Хайдене.

Айзендрат дернула головой, как делает курица, когда нацеливается на зернышко.

– Он сам спросил меня о господине Хайдене!

– Да, о нем многие спрашивают. Мы же охраняем частную жизнь наших авторов, не так ли?

Это «не так ли» не оставило Айзендрат иного выхода, как ответить:

– Я работаю здесь очень много лет, Бетти, и, если мне действительно что-то дорого, так это частная жизнь наших авторов. Вы должны были давно это понять.


– Она сделала что?

Генри вскочил на ноги и принялся нервно расхаживать вдоль панорамного окна. Ховаварт тотчас сорвался с места и, поджав хвост, выскользнул из комнаты. Он вернется только после того, как его чувствительный нюх подскажет, что вспышка гнева миновала.

На столе перед Бетти лежал компакт-диск с ультразвуковым изображением плода. Сидя на диване, Бетти следила глазами за Генри. В контражуре она видела его контур как перемещающуюся черную тень.

– Конверт доставили прямо Мореани, – продолжила она. – Это она позвонила гинекологу и попросила прислать протокол и изображение на его адрес в издательстве.

– Айзендрат?

– Это почти наверняка она. Звонила женщина. Она представилась моим именем, она знала мой возраст, адрес и то, что я беременна.

На мгновение Генри повернулся к Бетти спиной и посмотрел на поля. На часах только десять часов утра, но солнце уже припекало. На небе не было ни облачка, лишь одинокий аист кружил на большой высоте. День обещал быть жарким.

– Откуда она могла об этом узнать? – спросил он, не оборачиваясь.

– Точно не от меня. – Она сбросила туфлю и подогнула под себя ногу. – Я не говорила об этом и Мореани. Вообще о моей беременности не знал никто, кроме врача. Между прочим, вчера приходил агент страховой компании и потребовал у меня ключ от машины. Я не смогла его дать.

На фоне окна Бетти не видела глаз Генри, но чувствовала его буравящий взгляд.

– Не смогла? У тебя не осталось ключа?

– Нет. – Она наклонилась и взяла со стола конверт. – Это была твоя идея – заявить об угоне автомобиля. Почему мы ведем себя как преступники, Генри? Почему вместо всего этого мы не можем просто оплакивать твою жену и радоваться нашему ребенку?

Бетти прикрыла ладонью глаза, чтобы видеть Генри.

– Ты можешь отойти от окна? Я тебя не вижу.

Генри опустил электрические жалюзи, и в большой комнате сразу стало темнее и прохладнее. Он снова стал видимым.

– Я иду в полицию, Генри. Больше так продолжаться не может.

– Ах так, – сказал он тихо и добавил после долгой паузы: – Ты знаешь, что тогда произошло?

– Я не знаю, но, может быть, знаешь ты?

Бетти вытащила из конверта компакт-диск. Свет радугой отразился от блестящей поверхности. Она повертела диск в руках. Бетти уже надела панцирь материнства, вдруг стукнуло в голову Генри. Она уже не боится меня, она хочет одного – спасти ребенка.

– Честно говоря, мне абсолютно все равно, что произошло, – продолжила Бетти. – Думаю, что правда – это наш лучший выбор. Я не хочу, чтобы мой ребенок появился на свет в тюрьме. Надеюсь, ты тоже этого не хочешь?

Генри уставился на серебристый диск в руке Бетти. Все началось с этого изображения. С маленькой фотографии кусочка живой плоти размером не больше спичечного коробка. При виде плода в Генри проснулся демон, его старый приятель и хранитель. Иди за мной, шепнул он, и Генри последовал за ним. С демоном он приехал к скалам, чтобы убить свою жену, демон завлек его на чердак, где его до сих пор ждет куница. Именно демон посоветовал ему выбрать поворот, за которым он подстерег своего врага, и вот теперь демон нашептывает ему коварный план.

– Роман готов.

Бетти удивленно посмотрела на Генри.

– В самом деле?

– Да, я как-то сразу увидел конец. Я сел и дописал его. За одну ночь.

Она положила диск на стол.

– Не могу в это поверить. Можно я его почитаю?

– Безусловно. Прочитай его, скажи, что ты о нем думаешь, а потом мы отметим это дело.

Генри подошел к письменному столу и взял рукопись. Взвесив ее на ладони, он протянул пачку листов Бетти.

– У меня не было времени перепечатать рукопись на компьютере, так что это единственный экземпляр. Копий у меня нет.

Он заметил, что Бетти хочет что-то возразить, и поднял руку.

– Я хочу, чтобы ты прочитала роман, прежде чем покажешь его Мореани. Потом мы пойдем в полицию и покончим с этим делом. А теперь… – Генри сел рядом с Бетти на диван и взял в руки диск, – покажи мне нашего ребенка.

XVI

«Дрина» мерно покачивалась на мертвой зыби. По гавани гулял западный ветер. Обрадин сунул вскрытую консервную банку под патрубок выпуска масла и осторожно открыл кран. Может быть, смена масла поможет дизелю, а может, это последняя смена масла. Обрадин сложил губы и попытался насвистеть любимую мелодию, но получилось лишь невыразительное шипение. Новыми резцами он мог превосходно откусывать пищу, зубы перестали реагировать на холод, но свистеть он разучился.

Черное от изъеденного металла масло потекло в банку, сверкая на солнце, лучи которого падали в машинное отделение через открытый люк. Обрадин окунул палец в масло и испытующе растер его по ладони. Машинное отделение накрыла темная тень. Обрадин медленно поднял свой массивный череп, взглянул вверх и увидел Генри, который стоял на краю люка, скрестив руки на груди. Шляпа была надвинута на глаза. По выражению лица Генри Обрадин понял, что случилось что-то серьезное.

Генри затянулся дымом и окинул взглядом причальную стенку.

– Мне придется уехать отсюда, друг мой.

Обрадин смотрел на струйки дыма, вытекавшие из ноздрей Генри, словно пар на морозе. Дым вился в воздухе и исчезал над зелеными от водорослей сетями. Нельзя было придумать места для мужского разговора лучше, чем его качающаяся на волнах и прекрасная в своем уродстве «Дрина».

– Я по уши увяз в дерьме и не знаю, как из него выбраться. Поэтому мне надо исчезнуть. Но прежде… – Генри положил руку на вымазанные в масле штаны Обрадина, – мне захотелось повидаться с тобой. Ты ничего не знаешь о моей жизни и никогда меня о ней не спрашивал. Ты не хотел знать, откуда я приехал, что я делал и чем занимаюсь изо дня в день. – Он сдвинул шляпу на затылок и печально улыбнулся Обрадину. – Ты просто не представляешь себе, как это приятно.

– Куда ты хочешь уехать?

– Прочь. Я исчезну до тех пор, пока меня не перестанут искать.

Генри задумчиво посмотрел на мыски своих кожаных туфель.

– За прошедшие годы мне уже приходилось пару раз прятаться. Я жил один в доме с замурованными окнами, и меня никто не замечал. Дом принадлежал моим родителям, он стоял, хотя их самих уже давно не было в живых. В школу я ходил только до шестого класса, ты можешь себе это представить? Я до сих пор не умею считать в уме. Ты можешь в это поверить?

Обрадин сплюнул в воду крошки табака.

– Вот и видно, как мало на самом деле надо человеку.

Генри снял шляпу, вытер со лба пот и принялся вертеть шляпу в пальцах.

– Моя жена утонула не на берегу.

Обрадин вскочил с банки и, словно заклиная Генри, поднял обе руки. От этого движения «Дрина» резко накренилась.

– Не надо ничего говорить, Генри. Я не хочу ничего знать. Ты мой друг, и мне все равно, что случилось. Сохрани это при себе.

Генри встал и протянул обе руки Обрадину.

– Успокойся, Обрадин, ты должен это знать. В ту ночь, когда исчезла Марта, я поехал к бухте.

Обрадин заткнул уши.

– Не рассказывай дальше, очень тебя прошу.

– Я не уйду отсюда, пока не расскажу тебе, что произошло в ту ночь. На берегу бухты я увидел ее велосипед и купальник, но самой ее там не было.

Обрадин снова сел и крепко сцепил свои волосатые руки. Генри заметил слезы в его темных глазах.

– Я это уже знаю, – сказал он. – Я видел тебя, Генри. В ту ночь ты ехал к бухте с выключенными фарами, а через полчаса вернулся обратно.

– И что ты подумал? – искренне удивившись, спросил Генри. – Скажи, что ты подумал?

– Я ничего не подумал. Ты можешь делать все, что тебе угодно. – Обрадин потряс мощным бычьим затылком, наклонившись набок. В этот момент он был похож на большого ребенка. – Я не знаю, о чем подумал. Это твое дело, только твое дело, и оно касается лишь тебя.

– Есть женщина, – сказал Генри и снова сел рядом с другом, – другая женщина. Злая. Ее зовут Бетти, она работает в издательстве. Она преследует меня уже много лет и утверждает, что у нее будет от меня ребенок. Она шантажирует меня. Ей нужны мои деньги, но прежде всего ей нужен я сам.

После этого Генри рассказал своему другу, рыботорговцу Обрадину, что на самом деле произошло в ту ночь в скалах. «Дрина» мягко покачивалась у причала, волны лениво накатывались на покрытые водорослями борта. Мимо мелкими стайками проплывали рыбы. Обрадин с закрытыми глазами, не перебивая, выслушал Генри до конца. Он лишь машинально водил пальцем по шву на своих штанах, словно записывал за ним.

– Она рассказала мне, что Марта приезжала к ней, чтобы поговорить, – сказал Генри в заключение, – но машина моей жены до сих пор стоит в амбаре. С той встречи Марта домой не вернулась. В ту ночь исчезла машина Бетти. Она заявила об угоне. Между тем эта женщина воспользовалась моей кредитной картой и рассказывает всем, что беременна от меня. На суде она скажет, что это сделал я. Меня посадят за убийство, а она получит все: дом, права на мои романы – все.

Обрадин открыл глаза и, прищурившись, посмотрел на солнце.

– Почему ты просто не пошлешь ее куда подальше?

Генри недоуменно посмотрел на Обрадина.

– Куда?

– В такое место, откуда она уже не вернется.

– Где же находится такое место?

– Это очень просто, – тихо ответил Обрадин, – можешь мне поверить.

Генри энергично тряхнул головой:

– Это мне не по зубам. Признаюсь тебе, я часто об этом думал, но я слишком мягок.

– Но не в своих романах.

– Это совсем другое. Романы – фантазия, чистый вымысел. В реальной жизни я даже не могу убить куницу. Ты был на войне, Обрадин, ты потерял дочь, ты умеешь ненавидеть. Я не могу.

– Не надо ненавидеть рыбу, чтобы ее убить. Это очень просто.

– Человек – не рыба, Обрадин. – Генри ударил себя по колену и встал. – Марта была любовью всей моей жизни. Мне очень ее недостает, без нее мой дом пуст. Я не могу больше писать. Друг мой, через год-два ты, может быть, получишь открытку от незнакомца. Это будет весточка от меня. Ну а пока…

Генри порылся в кармане и извлек оттуда ключ.

– Это ключ от абонентного сейфа. Если ты вдруг окажешься в нужде, когда не будешь знать, как тебе жить дальше, пойди туда и открой ячейку. В каком банке находится ячейка, ты узнаешь из романа «Фрэнк Эллис», на странице триста шестьдесят три. Прощай, друг мой.

XVII

«Cтарая гавань» была единственным в округе рестораном, удостоенным «Звезды Мишлена». Выдающаяся в море терраса, построенная из реставрированного старинного парусного судна, возвышалась над водой на массивных, просмоленных дубовых опорах. Отсюда гости могли любоваться заходящим за морской горизонт солнцем, наслаждаясь при этом специальным блюдом заведения – «Эликсир утешения страждущего».

Генри остановил свой «Мазерати» рядом с открытым «Бентли» перед рестораном «Тюдор Грей» и пешком пересек засыпанную мелким, тщательно разровненным гравием парковку, пройдя мимо выставки истории автомобилей. Рукава рубашки были засучены, пиджак он небрежно перебросил через плечо. Генри только что принял душ, имел изрядный аппетит и наслаждался ароматом лосьона после бритья. Он, пружинисто перепрыгивая через две ступеньки, поднялся в обшитый сандаловым деревом вестибюль «Старой гавани». Тот, кто, как он, равнодушно проходит мимо ряда статусных автомобилей, не чувствуя при этом зависти и собственной неполноценности, достиг в жизни чего-то стоящего.

Несмотря на то что Генри был в темных очках, обер-кельнер сразу его узнал и усадил за расположенный в отдалении от общего зала «Столик для двоих», откуда было хорошо видно, как пылающий небесный шар садится в океан, и к тому же просматривались все входящие в ресторан гости. Между столиками было достаточно места для того, чтобы вытянуть ноги и в любой момент без затруднений уйти. Концепция «простого обеда» требовала облегченного дресс-кода. Большинство мужчин были обуты в полотняные туфли, как Генри, щеголяли темными очками, как Генри, и дорогими часами, как Генри. Здесь все были свои, вечно молодые 50+, как выражаются в наши дни. На белой скатерти перед Генри стояли два бокала для воды на высоких ножках, два прибора, две мелких тарелочки для закуски и безупречные льняные салфетки. Он посмотрел на часы. Было восемнадцать сорок шесть. Он явился на четверть часа раньше.


Бетти читала целый день. Окна ее кабинета были закрыты рольставнями, и она только один раз вышла в комнату отдыха, чтобы заварить мятный чай. Перевернув последнюю страницу, она оцепенела от изумления. «Этого не может быть, – произнесла она вслух, – просто не может быть». Роман «Белая мгла» оказался невероятно увлекательным и напряженным. Но конца романа не было. Не было и слова «Конец». Влажными от волнения пальцами Бетти перелистала последние страницы. Вот-вот должна была наступить развязка, но роман на этом просто обрывался. Бетти тупо уставилась на большой чистый лист, словно стараясь разглядеть на нем точку, содержащую развязку, но вместо точки был только след побывавшей на листе мухи.

Существуют непроверенные сведения о том, что друзья драматурга Чехова неоднократно пытались взломать его кабинет, чтобы спасти бесценные окончания его гениальных рассказов. Чехов был известен тем, что оставлял в своих рассказах лишь необходимый минимум текста и по окончании работы убирал начала и концы, поскольку считал, что они не являются необходимыми частями сюжета. Так, иной читатель его рассказа «Дама с собачкой» вдруг с ужасом убеждается, что дошел уже до последней страницы, когда мучительная любовь двух одиноких людей возвышается над условностями и извечной русской медлительностью, чтобы наконец разрешиться в опьянении… и тут наступает конец. Заключение, финал. Все. Точка поставлена. Желанный конец, апогей уже не является частью произведения. Это ужасно, но с этим приходится мириться.

Бетти подавила желание немедленно позвонить Генри. Наверное, он просто забыл приложить окончание, может быть, целую последнюю главу. «Роман окончен», – сказал он и при этом загадочно усмехнулся. Возможно, он нарочно утаил окончание, чтобы помучить ее. Но это совершенно нелогично. Данный роман отличался от всех предыдущих его произведений. Он был более страстным в деталях, более чувственным, но без окончания терялось ощущение его цельности. «Невозможно поверить, что такую страсть мог выплескивать на бумагу тип, надежно закованный в броню равнодушия», – думала Бетти, допивая остатки мятного чая.

Генри нарисовал в романе ее портрет. Бетти узнала себя с первой страницы. Мужчина, который считал ее убийцей и не испытывал ни малейших чувств к своему ребенку, написал очень точный и вызывающий любовь и сочувствие ее портрет. Редактор должен уметь профессионально отделять человека от его произведения. Личность, а не человек отражается в произведении художника. Надо любить Генри, не зная его. Эти слова сказала ей Марта на прощание, уже стоя в дверях. Марта так и любила его – таким, каким он был, – человека, которого не знала.


Около семнадцати часов, прежде чем покинуть издательство, Бетти заперлась в копировальной комнате. Она положила все триста восемьдесят страниц рукописи в копировальный аппарат, вставила свою флеш-карту и нажала кнопку «Сканирование». Машина тотчас начала выхватывать из пачки по одной странице, сканировать ее и сохранять на флеш-карте в формате пдф. Закончив работу, аппарат выдал назад всю пачку листов. Бетти вложила рукопись в пластиковую папку и сунула в сумку. Флеш-карту она уложила в футляр и оставила на своем столе.

На лифте она поднялась в кабинет Мореани. В лифте она почувствовала движение ребенка и положила руку на живот. Движение тотчас прекратилось, тошнота улеглась. Бетти перестала принимать лекарства, отказалась от алкоголя и сигарет, а вместо кофе пила теперь чай. Удивительно, но отказ от привычного отравления оказался очень легким. Это воздержание сделало ее еще красивее. Мужчины оборачивались ей вслед. Собственно, женский персонал издательства делал то же, но украдкой.

Сотрудники в большинстве уже разошлись по домам, чтобы на выходные уехать к морю. По дороге Бетти убрала со стойки, расположенной перед кабинетами работников, оставленные кофейные стаканчики, приветливо кивнула молодому парню из отдела связи с прессой, который регулярно бросал ей бумажных голубков. Потом она вошла в приемную Мореани. Гонория Айзендрат стояла возле несгораемого шкафа «Бисли», сердца и мотора издательства, как называл Мореани этот шкаф, в котором в полном порядке лежали бухгалтерские документы. Компьютер был уже выключен, рядом с клавиатурой Бетти заметила колоду карт Таро. Дверь кабинета Мореани была закрыта.

– Мореани уже уехал?

Айзендрат быстро убрала карты Таро и сняла сумку со спинки стула. Бетти уловила запах дорогих духов, отметила ухоженную прическу и безупречное чувство цвета, которое Гонория неизменно проявляла в соответствии одежды убранству приемной.

– У него встреча с пятнадцати часов.

Бетти попыталась по глазам Айзендрат угадать, не утаивает ли она что-нибудь, но секретарша смотрела на нее с нейтральным дружелюбием, как смотрят в музеях на мертвые тотемные столбы. Только мимолетный взгляд, брошенный Гонорией на ее живот, выдал, что происходило в душе этой женщины.

– Вы хотите узнать что-то еще? – спросила Гонория и непроизвольно одернула свитер на животе.

– Да. Я никогда прежде не выказывала вам своего отношения. Признаюсь честно, это было глупо с моей стороны. Я очень уважаю вас и восхищаюсь вашей работой. Хорошего дня.

После ухода Бетти Гонория, словно громом пораженная, некоторое время стояла у стола. С драцены упал один листок. Больше ничего не произошло. И тем не менее. Во всем этом была известная ирония – получить самый трогательный комплимент из уст врага, на холодном отвращении которого Гонория строила все свои планы. Гонория знала женщин достаточно хорошо, для того чтобы понять, что извинения Бетти были искренними, прямыми и бескорыстными. Она взяла сумку и, пожав плечами, вышла из кабинета. Что произошло, то произошло, и с этим уже нельзя ничего поделать.


Генри решил, как обычно, заказать стейк с картофелем. Но не с обычной картофельной соломкой, а avec des frites allumettes. Жареный тайский люциан на соседнем столе тоже выглядел очень аппетитно, как и дама с силиконовыми грудями, сидевшая за тем столом. Эта дама с удовольствием пересела бы за стол Генри, если бы позволяли обстоятельства, но они, к несчастью, не позволяли. Генри все же остановился на стейке. Он звучно допил остатки эликсира; солнце стояло еще довольно высоко над морем, часы показывали девятнадцать ноль семь. Генри искательно посмотрел в направлении вестибюля. Обер-кельнер тотчас поймал этот взгляд и через секунду был уже у стола. Естественно, кельнер обратил внимание на второй прибор, конечно же, он понял, что вторым гостем будет дама и что джентльмен хочет повременить с едой, и поэтому предложил вермут, который вполне можно пить в ожидании дамы без риска показаться алкоголиком. Через секунду завибрировал телефон Генри. Звонила Бетти.


– Слушай, я еду по какой-то песчаной дороге. Я туда еду?

– Да, туда.

Свистел ветер, боковые окна быстро обволакивались слоем пыли. Бетти немного опустила стекло. Мелкие частички ворвались в салон, образуя облачка, прилипая к коже и застревая в волосах, проникая в легкие и смешиваясь с влагой слизистых оболочек.

– Что ты видишь?

– Справа поля и мачты линии электропередач, а слева кусты и больше ничего. Здесь очень пыльно. Когда я приеду, буду выглядеть, как Бен-Гур после гонок на боевых колесницах.

Генри понял, что она едет в верном направлении.

– Линия электропередач приведет тебя прямо сюда.

Бетти взглянула на экран навигатора.

– Навигатор штрихом прочертил путь. Осталось четыре и девять десятых километра. Это правильно?

– Правильно. Езжай все время в направлении воды. Упрешься в старую гавань. Там находится ресторан с таким же названием. Ты уже близко. Рукопись у тебя с собой?

– Конечно.

– Отлично. Тебе заказать эликсир вечной молодости?

– Я не пью алкоголь. Ну все, пока.

Бетти положила телефон в раскрытую сумку рядом с ноутбуком и рукописью. У нее было прекрасное настроение, когда она покидала издательство, направляясь на встречу с Генри в ресторане. К тому же был сделан первый шаг к примирению с Айзендрат. Ее подлость, какой бы отвратительной она ни казалась, произвела очищающее действие, пусть даже вопреки побуждениям Гонории. Ультразвуковое изображение положило конец идиотской таинственности и скрытности. Ни один любовный роман не стоит того, чтобы ради него отрекаться от ребенка.

Выбоины и ямы на покрытой песком дороге становились все глубже. Бетти сбросила скорость. Ландшафт украшали лишь ржавые мусорные контейнеры и брошенные на обочине дороги старые покрышки. Пыль гигантским шлейфом стелилась за машиной.

Бетти видела широкую колею, пробитую большегрузными машинами, и старалась не попадать в нее колесами. Колея была размыта дождями, а на жаре окаменела.

Чем медленнее она ехала, тем более длинным и абсурдным казался ей путь. Но Генри всегда был мастером находить отдаленные, но тем не менее очень красивые места для свиданий. Она вспомнила, как на Мальорке они ехали в горы. Мотор выл и захлебывался, но Генри не унывал. «Когда-нибудь мы все же доедем», – то и дело повторял он. И они доехали. По узким серпантинам они добрались до матери всех горных ресторанчиков и ели там невероятно вкусного барашка. Именно там, считала Бетти, они зачали ребенка.

В отдалении показалась какая-то вывеска. Она косо держалась на ржавых стальных столбах и была почти скрыта слоем пыли и ярким солнцем. Выцветшими буквами на ней было написано «… гавань». Видимо, это здесь. По навигатору выходило, что до ресторана оставалось меньше километра. На экране навигатора появилось изображение какого-то прямоугольного участка у моря. Электронный голос произнес: «Вы будете у цели через семьсот метров. Цель близка». Участок был обнесен железным забором. Показался уродливый бетонный фасад какого-то промышленного предприятия. На брошенных ржавых кранах стаями сидели чайки.

Бетти медленно проехала в ворота и оказалась на дороге, выложенной бетонными плитами, между которыми густо пробивались сорняки. Весь двор был завален невообразимым мусором. Ветер катал по бетону пластиковые бутылки. В воздухе висел густой запах гнили. Бетти доехала до какой-то стенки, на которой висело выцветшее объявление: «Сквозной проезд запрещен». Бетти вышла из машины и осмотрелась.

«Следуйте указателям», – пискнул навигатор.


Терраса ресторана окрасилась в красноватые закатные тона. Приходящие гости заполняли свободные места. Мимо стола Генри прошла женщина, и он проводил взглядом ее загорелые пятки в открытых сзади туфлях. Зазвонил телефон.

– Бетти, где ты?

– Я оказалась на какой-то мусорной свалке, передо мной висит плакат: «Сквозной проезд запрещен». Это что, шутка? Здесь нет никакого ресторана.

– Ты стоишь перед стенкой, так?

– Да, и дальше я не поеду. Здесь очень страшно.

Генри рассмеялся:

– Не обращай внимания на щит, тебе надо еще немного проехать вперед; я уже иду тебе навстречу.

Смех Генри успокоил Бетти. Помедлив, она снова села в машину и медленно поехала вдоль уродливой стены, держа возле уха телефон и слыша дыхание Генри. Слева появилась открытая площадка и вид на море.

– Ну вот, я выехала к воде. Здесь стоит какой-то ангар, кругом мусор и старые покрышки. Ни одной живой души и ни одной машины. Где ты?

– Я уже иду к тебе. Стой рядом с ангаром. Я уже близко.

Бетти остановила машину рядом с ангаром, огромные открытые ворота которого напоминали разинутую пасть аллигатора. Пыль на окнах отражала свет так, что Бетти не могла рассмотреть, что находится внутри ангара.

– Ресторан там внутри?

– Я вижу тебя, Бетти. Выйди из машины и обернись. Ты меня видишь?

Бетти медленно открыла дверь и вышла из машины. Из темноты ангара тянуло холодом. Бетти крепко обхватила телефон и, ища глазами Генри, осмотрелась.

– Генри, где ты?

XVIII

Йенссен любил статистику. Естественно, как большинство его коллег, он знал ежегодную криминальную статистику и мог на память приводить ее данные. Особенно если их можно было сопоставить. Например, в 2009 году в Германии лазерному облучению лица подверглись 38 117 женщин и 42 623 мужчин. О чем это говорит? – вопрошал Йенссен, выкладывая эти цифры коллегам в столовой.

В категории умышленных и неумышленных убийств показатели по сравнению с предыдущим годом немного снизились – на 2,2 процента. Процент раскрытых преступлений достиг 95,9, что говорило о хорошей работе следователей и плохо влияло на душевное состояние лиц, склонных к насильственным преступлениям. Почти стопроцентная вероятность того, что убийство будет раскрыто и строго наказано, считается большинством преступников вполне приемлемой. Вероятно, так происходит потому, что статистика касается не их лично, а всегда кого-то другого, и, кроме того, она почти стопроцентная. К тому же дело еще и в том, что криминалистика позволяет раскрывать «известные» убийства.

Неизвестные или, лучше сказать, удачные убийства не удается раскрыть криминалистическими методами, и они скрываются в тени оставшегося процента нераскрытых преступлений. Так что следует ожидать, что в текущем году будет совершено больше убийств и актов мести. Это знание будило зловещие предчувствия.


Смерть Марты от утопления была для Йенссена классическим несчастным случаем, так как не имелось никаких мотивов убийства, как и указаний на его совершение. Йенссена убедила находка велосипеда на месте несчастья. Эта находка убедила всех. И все же «смерть во время купания» была лишь гипотезой, основанной на обнаружении велосипеда; причем, как нарочно, нашел его сам муж. Чисто гипотетически обнаружение брошенного велосипеда могло говорить и о том, что его владелицу похитили инопланетяне и сейчас она находится на борту их корабля, удовлетворяясь обществом инопланетных недомерков. Почему, собственно, нет?

Исчезновение тридцатичетырехлетнего редактора издательского дома Мореани Бетти Хансен не было следствием несчастного случая или самоубийства. Пилот вертолета береговой охраны во время рутинного облета территории около двадцати двух часов сообщил, что видит горящий автомобиль. По прибытии на место пожарного расчета в 22.45 тлевший к тому времени автомобиль удалось окончательно потушить с помощью пены. Пена уничтожила улики, которые, возможно, находились возле машины. Останков человеческого тела пожарные не обнаружили.


Через час после начала вечернего дежурства Йенссен приехал на территорию заброшенного рыбозавода. Завод не работал уже добрый десяток лет и превратился в некое апокалипсическое подобие пляжа на Коста-Брава. Мышцы Йенссена нестерпимо болели, так как вчера он после трехнедельного перерыва посетил фитнес-зал. Несмотря на принятые полтора грамма ибупрофена, все тело нестерпимо болело, особенно при наклонах. При этом руки непроизвольно дергались, как у орангутанга.

Тонкая нежная пена, застыв, превратилась в грязную серовато-белую кашу. Коллеги из отдела криминалистической экспертизы ползали на коленях, копались в пене, стараясь добыть оттуда образцы крови, волос, остатков человеческого жира или костной золы. Сейчас Йенссен благодарил свою дальновидность за то, что, выбирая служебную карьеру, не пошел на службу в криминалистическую лабораторию. Нет, не потому, что считал эту работу неинтересной или бессмысленной, а потому, что ее находки зачастую являлись настолько микроскопическими, что обнаруженный волос казался чуть ли не древесным стволом. Эта микроскопичность лишала работу криминалиста необходимой для Йенссена осязательной чувственности.

Йенссен пробежал расстояние от машины до моря и насчитал сорок два шага. Все старые следы автомобильных шин вели по полого спускавшейся бетонной трассе к морю, где до сих пор ржавели остовы старых направляющих, по которым груз с куттеров перевозили на берег. Это было в те благословенные добрые старые времена, когда здесь еще была рыба.

Служебных собак после бесплодной попытки обнаружить какой-то след грузили в машины. Двое кинологов до сих пор обходили бетонированную набережную. Вскоре должны были прибыть водолазы военно-морского флота. Они тоже ничего не найдут – в этом Йенссен был уверен. Он сосредоточился на одном следе легкового автомобиля, уже обработанном криминалистами, и при этом незаметно делал упражнения на растяжку, чтобы хоть как-то восстановить контроль над своими верхними конечностями. Йенссен был убежден, что не удастся найти ни труп, ни следы преступников, ни что-то еще, полезное для расследования. Он еще раз вытащил из кармана смятый лист бумаги с распечаткой протокола экстренного вызова.

В двадцать один час шестнадцать минут Генри Хайден набрал номер экстренного вызова полиции со своего мобильного телефона. Первым делом он спросил, не получала ли полиция сведений о дорожно-транспортном происшествии. После этого Хайден сообщил, что Беттина Хансен, редактор его издательства, не явилась на назначенную встречу, на которой они должны были обсудить рукопись его последнего романа, которую Беттина должна была привезти на встречу. Редактор дважды звонила ему с дороги. Один раз для того, чтобы уточнить маршрут, а второй раз – чтобы предупредить об опоздании. С тех пор в течение нескольких часов он не мог ей дозвониться, потому что ее телефон был недоступен. Дежурный сказал Генри, что никаких дорожно-транспортных происшествий за это время не случалось и что для начала экстренных поисков еще не прошло достаточно времени. Формально это был совершенно корректный ответ. Йенссен полагал, что проверка времени и места телефонных переговоров Хайдена полностью подтвердит его слова.

* * *

Такое сходство не могло не привлечь внимания. С интервалом меньше месяца пропадают две женщины, близко связанные с Хайденом, – на одной из них он был женат, с другой тесно сотрудничал. «Ну разве не каждый подумал бы об этом на моем месте?» – спрашивал себя Йенссен. Кроме того, бросалось в глаза, что обе женщины исчезли «целиком», не оставив никаких следов, – не было найдено ни волос, ни частиц одежды или кожи. Марта Хайден считалась опытной пловчихой, но ее смерть была правдоподобно объяснимой. Ни один человек не может справиться с морским течением. Но как могла такая здоровая, умная и рассудительная женщина, как эта редактор, столь бездарно заблудиться? От прибрежного шоссе до этого места ей пришлось ехать пять километров по песчаной проселочной дороге. В этом глухом месте нет ни щитов, ни дорожных указателей, никаких данных о ресторане, которые можно было бы ввести в навигатор. И, самое главное, куда мог деться ее труп?

Йенссен выпрямился и вразвалку прошел мимо коллег к ангару. Войдя в него, он в темноте сделал пять шагов, повернулся и крикнул:

– Помогите!

Все встрепенулись и принялись искать его глазами, но никто не увидел. Всего каких-то пять шагов, и ты превращаешься в невидимку, понял Йенссен. Вероятно, убийца вышел именно из ангара.

* * *

После пятого напрасного звонка Гонория Айзендрат вызвала такси и поехала из издательства на виллу Мореани. Она вошла в старый парк через садовые ворота, приблизилась к дому и держала нажатой кнопку звонка до тех пор, пока ей не свело указательный палец. Отпустив кнопку, она обогнула дом и через открытую дверь веранды вошла в библиотеку. В страшной тревоге она осмотрела дом. Бесчисленные комнаты были либо пусты, либо заставлены книгами и ящиками. Гонория позвала Мореани по имени и прислушалась.

Наконец она нашла его в спальне второго этажа. Он лежал на боку в огромной кровати. Лицо его было покрыто потом. Дышал он редко – с интервалами в несколько секунд. Гонория обнаружила в складках простыней вскрытую упаковку морфантона. В ней не хватало трех таблеток по десять миллиграммов. Айзендрат с трудом перевернула Мореани на спину. Он открыл глаза, узнал ее и слабо улыбнулся. Она осторожно напоила его водой, помогла встать и отвела в туалет. Мореани с трудом держался на ногах. Было видно, что ему очень больно. Он был так слаб, что Гонории пришлось держать его, пока он стоял, склонившись над унитазом. После трех чашек кофе ему стало легче. Он внимательно всмотрелся в озабоченное лицо Гонории.

– Я уже все знаю. Генри позвонил мне ночью и сказал, что роман потерян.

– Потерян? – Гонория в ужасе прижала руки к губам.

– Рукопись была у Бетти в машине.

– Нет, этого не может быть! Неужели нет копии? Он же должен был сделать копию!

Мореани покачал головой:

– Он всегда пишет на машинке. Я видел эту рукопись. Это конец, Гонория. Если тебе хочется поплакать, то будь так любезна, дай мне английское сливочное печенье.

Гонория нашла описанную Мореани жестянку с английскими печеньями в кладовке, заполненной испорченными деликатесами. Все они были покрыты тонкой кисеей отложенных насекомыми яиц. Испанская ветчина поросла зеленовато-синей плесенью, колбасы окаменели, фрукты высохли, консервные банки вздулись, полки были просверлены древоточцами во всех мыслимых направлениях. Несомненно, в этом доме очень давно не было женщины. Гонория долго не отваживалась открыть жестянку, но, к ее удивлению, печенье хорошо сохранилось.

– Ты видела коршунов на крыше, Гонория? От души надеюсь, что они вегетарианцы. Не знаю, долго ли я еще протяну.

Мореани впервые назвал ее на «ты». Гонория взяла его за руку и сжала ладонь. Мореани с наслаждением жевал печенье.

– Вот так, Айзендратушка, – сказал он и прикрыл глаза. – А теперь давай перейдем к хорошим новостям, если они, конечно, есть.

* * *

Маленькая трехкомнатная квартирка была чисто убрана. Во всех комнатах пахло ландышем и чистой одеждой, висевшей на вешалке в гостиной. Йенссен не спеша прошелся по комнатам, осмотрел мебель, маленькую коллекцию венецианского стекла, одежду и обувь. На стене висел большой черно-белый портрет Бетти. Боковым светом были подчеркнуты ее светлые волосы, и вся картина напомнила следователю фотографии голливудской звезды сороковых годов Ланы Тернер. Он сфотографировал портрет на телефон. В кухне Йенссен обнаружил недоеденный завтрак – надкушенное яблоко, лежавшее рядом с недочитанной газетой. На холодильнике висел магнитный календарь, на котором красным фломастером была обведена дата. Сверху тем же фломастером было написано: «Гинеколог». Полицейский посмотрел на часы – на календаре была обведена сегодняшняя дата.

На маленьком письменном столе в спальне Йенссен нашел частные и деловые фотографии. На нескольких снимках он узнал Генри Хайдена. Эти фотографии были, несомненно, сделаны на публичных чтениях и книжных ярмарках. Компьютера Йенссен не нашел, но нашел роутер, а значит, доступ в Интернет у Бетти был. На стопке рукописей лежала незаполненная анкета к заявлению об угоне автомобиля. Крестики в полях, соответствующих угону и типу транспортного средства, были проставлены в страховой компании. Йенссен уже знал, что Бетти Хансен заявила об угоне своей машины, но не смогла предоставить ключи. Знал он и о том, что прокат машины Бетти оплачивала с кредитной карты Генри Хайдена. Вопрос: почему?

Йенссен очень охотно осматривал жилища умерших людей. Было что-то торжественное и одновременно мрачное в этом неспешном и трепетном осмотре. Йенссен чувствовал себя как атеист в церкви, созерцающий ее в отсутствие Бога. Было что-то трагическое в паре туфель, оставленных возле дивана с намерением убрать их при первой возможности; раскрытая книга на постели казалась остановившимися часами; каждая пометка в календаре была вестью из потустороннего мира.

Захваченный печалью покинутых хозяйкой вещей, Йенссен размышлял о незнакомой женщине, жившей здесь совсем недавно. Еще до того как он обнаружил ее портрет, Йенссен предположил, что она была любовницей Генри Хайдена. Бетти подходила ему. Она была молода и красива, очевидно, образованна и успешна. К тому же очень тесно работала с ним, а известно, что браки и любовные отношения в большинстве своем возникают именно на работе. Хотя это была лишь гипотеза, догадка, Йенссен чувствовал, что смерть обеих женщин имеет какую-то таинственную связь, а их убийство – один и тот же мотив.

Генри Хайден не убивал Бетти Хансен, это можно было считать твердо установленным. У Хайдена имелось неопровержимое алиби. Он ждал ее в общественном месте, на глазах у десятков людей и даже разговаривал с ней по сотовому. Размышления следователя прервал телефонный звонок. Йенссен вздрогнул и после недолгого колебания поднял трубку. Звонили из гинекологического кабинета доктора Халлонквиста, чтобы напомнить о визите.

– Когда?

– Сегодня, в пятнадцать часов.

* * *

Генри увидел стоявшую на парковке полицейскую машину. К багажнику была скромно прикреплена антенна рации, но все же недостаточно скромно, так как она сразу бросалась в глаза. Он сердечно поздоровался со старым привратником и поинтересовался, как чувствует себя его больная ревматизмом жена. Привратник ответил, что, как всегда, плохо. Потом Генри по лестнице поднялся на четвертый этаж, чтобы никто не удивлялся его ускоренному пульсу.

На этаже его встретила Гонория Айзендрат. Создавалось впечатление, что она его ждала. Ее глаза покраснели, волосы немного растрепались. На женщине был надет темно-серый костюм, соответствующий ситуации.

– Здесь полиция, – шепнула она Генри, – их трое, и они допрашивают всех. Они опечатали кабинет Бетти. Мореани совсем плох. Как такое могло случиться?

– Вас уже допросили, Гонория?

– Я следующая. Они допросят меня, когда закончат с Мореани. Генри, роман действительно потерян?

В ответ Генри серьезно кивнул:

– Я могу восстановить его по наброскам, но это займет много времени. Если Бетти умерла, то роман и в самом деле утрачен.

– То есть вы думаете, что она, может быть, жива?

Генри заметил, что у Айзендрат задрожали губы. Растроганный, он обнял Гонорию за плечи и нежно погладил по спине.

– Пока не найдут тело Бетти, я не поверю, что она умерла.

Она высвободилась из его объятий и смахнула с глаз слезы.

– Генри, вы же не думаете, что это сделала я?

– Что вы не сделали?

– Это не я прислала диск с ультразвуковым исследованием.

– Вы? Да, боже упаси, я никогда так не думал. Знаете, что я думаю? Мне кажется, диск прислал отец ребенка.


Когда Генри вошел в кабинет, допрос Мореани был окончен. Трое служащих криминальной полиции стояли здесь, как последние фигуры почти разыгранной шахматной партии. Мореани, пепельно-бледный и небритый, сидел в эймсовском кресле. Он был слишком слаб, чтобы встать, и поэтому лишь махнул рукой.

– Генри, это господа из криминальной полиции. Простите, я запамятовал ваши имена.

Генри узнал Опоссума, которая стояла рядом с Йенссеном. За прошедшее время она успела выщипать брови. Кроме того, исчезли бугорки над бородавкой, украшавшей ее нос. Стройный темноволосый мужчина с тонкими чертами лица был ему незнаком. Он представился, сухо произнеся:

– Авнер Блюм. Я возглавляю расследование.

Генри пока не понял, хорошо это или плохо. Он пожал всем троим руки, снова оценив крепкое рукопожатие Йенссена.

– Есть ли уже какие-то – не знаю, как выразиться, – результаты? – спросил Генри и оглядел всех троих.

– Пока мы оцениваем данные, – подчеркнуто деловым тоном ответил Йенссен. – Убийца или убийцы сожгли автомобиль, чтобы уничтожить следы. Нас в первую очередь интересует, была ли это случайность или заранее спланированное преступление.

– Кто же мог его спланировать? – Генри испытующе посмотрел в глаза полицейским. – Бетти заблудилась. Она сама не знала, куда попала, этого вообще никто не знал.

– Именно в этом и заключается главная проблема, господин Хайден, – вмешался в разговор Блюм. Йенссен молчал.

– Вы предполагаете, что кто-то ехал вместе с ней в машине?

– Как пример. Вы считаете, что это возможно?

– Кто же это мог быть?

Дверь тихо отворилась, и в кабинет вошла Гонория Айзендрат. Генри невольно отметил, что Опоссум принюхалась.

– Если вы не возражаете, господин Хайден, мы продолжим наш разговор. – Он повернулся к Мореани. – У вас не найдется для нас свободного помещения?

Прежде чем Мореани успел ответить, Генри поднял руку.

– Я хотел бы сказать кое-что, касающееся всех здесь присутствующих. Совсем недавно я потерял жену, – Генри сделал паузу, чтобы собраться. – Как, вероятно, вы уже знаете, вместе с Бетти исчезла рукопись моего романа, над которым я долго работал.

Генри посмотрел на Мореани. Тот кивнул.

– Я уже сказал об этом господам из полиции.

– Пару дней назад, – продолжил Генри, – я встречался с Бетти в ресторане «Времена года». Она была… взвинчена и напугана, просто сама не своя. Она очень боялась.

Коренастый мужчина извлек из кармана диктофон.

– Вы не возражаете, если я это запишу?

– Не возражаю. Мы сидели в устричном баре и обсуждали роман. Я говорил, что после смерти Марты мне стало трудно писать. Она едва слушала меня, и я спросил, что случилось, почему она так надломлена. Бетти рассказала мне, что беременна.

У Гонории закружилась голова, и, чтобы не упасть, она прислонилась к стене.

– Она не назвала имени отца? – спросил Йенссен, которому явно было неловко вести этот разговор в присутствии свидетелей.

– Нет, она говорила о катастрофической ошибке, которую совершила, и о том, что делать аборт уже поздно.

– Вы не думаете, что ее изнасиловали? – спросила Опоссум.

– Я не могу это исключить. Во всяком случае, она говорила о мужчине, которого смертельно боялась. Он был опасен и непредсказуем. Бетти порвала с ним и опасалась мести. Он постоянно ей звонил и угрожал прислать в издательство ультразвуковой снимок ребенка. Бетти предполагала, что это он угнал ее машину.

– Вместе с ключами? – недоверчиво спросил Йенссен.

– Этого я не знаю.

Йенссен покачал головой и начал что-то записывать в блокнот.

– Я посоветовал Бетти обратиться в полицию и предложил пару дней пожить у меня, но она отказалась. Потом ее затошнило, она пошла в туалет, но не вернулась, и я, подождав, поехал домой заканчивать роман. В тот день я видел Бетти в последний раз. Сегодня я очень жалею о том, что сразу не пошел в полицию. Она находилась в опасности, и мне нельзя было оставлять ее одну.

– Я могу это подтвердить, – тихо произнесла Гонория, стоявшая, съежившись, у стены. – В тот день, во вторник, одиннадцать дней назад, я случайно оказалась в вестибюле отеля. Я видела, как Бетти шла в туалет. Она была чем-то сильно расстроена и плакала. Потом из устричного бара вышел господин Хайден и покинул отель. Меня он не видел.

Мореани с трудом встал с кресла и уступил место Гонории. Скривившись от боли, он сел за свой письменный стол.

– Мы перебили тебя, Генри.

– Я хочу сказать еще только одно, – подытожил Хайден, – если смерть Бетти – не случайность, а убийство, как говорит господин Йенссен, то надо искать отца ее ребенка.

В кабинете Мореани наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь кашлем.

XIX

Главный следователь девятого отдела умышленных убийств Авнер Блюм возглавлял работу трех комиссий. Он пользовался репутацией гения в том, что в криминальных романах и фильмах называют профайлингом, то есть составлением психологических портретов. В нескольких случаях его комиссиям действительно удалось составить такие точные психологические портреты преступников, что они слали ему из тюрьмы поздравительные открытки. Впрочем, сам Блюм не имел ни малейшего представления о психологии, но являлся непревзойденным мастером в руководстве людьми. Именно поэтому он был просто создан для руководства комиссиями по убийствам. По образцу «Хедхантер» он сумел набрать в комиссии лучших специалистов и смог добиться стопроцентной раскрываемости преступлений. Это достижение он смог удержать на протяжении трех лет подряд. Блюм был завзятым бабником и обожал публичные монологи. Его изобиловавшие английскими цитатами доклады так сильно утомляли слушателей, что Йенссен с удовольствием предложил бы считать их сверхурочными. Успех расследований определялся сравнением динамических психологических профилей жертвы и преступника. Метод работал хорошо. Сначала составляли насколько возможно полную биографию жертвы, а потом по усредненному профилю искали профили потенциальных убийц.

Как установили специалисты комиссии, Бетти Хансен в течение последних шести месяцев действительно интенсивно перезванивалась с кем-то неизвестным. Идентифицировать его пока не удалось. Сим-карта предоплаченного телефона была зарегистрирована на вымышленное имя человека, указавшего несуществующий адрес. Телефон Бетти исчез, так же как и ноутбук с сохраненными электронными письмами. Имени предполагаемого собеседника не удалось найти ни в записной книжке, ни в частной, ни в служебной переписке.

В гинекологической поликлинике Йенссен поговорил с женщиной, делавшей УЗИ, но и ей Бетти Хансен не сообщила имени отца. Без анализа ткани плодного пузыря исследовать ДНК отца было невозможно. Полицейские опросили членов семьи, друзей, коллег на работе и соседей в доме, но никто из них не смог сообщить ничего существенного. В квартире Бетти обнаружили только ее отпечатки пальцев и отпечатки Йенссена и одной соседки. Единственной зацепкой остался динамический профиль абонента. Поиск его, однако, был связан с большими издержками.

Обычно телефонные компании сохраняют данные о том, кто, когда, с кем и как долго говорил по телефону последние полгода. Это был, по мнению Авнера Блюма, слишком малый срок для серьезного полицейского расследования. Тотальное сохранение всех данных на случай уголовного преследования стало бы намного эффективнее, если бы не было ограничено никакими временными рамками, ибо каждый владелец телефона потенциально является преступником, и превентивно к нему надо относиться соответственно. Неограниченное время все данные такого рода хранятся только в Агентстве национальной безопасности, но американцы очень скупо делятся своими ценными данными.

Йенссен не считал оценку телефонных переговоров особенно полезной. Он приклеил прозрачную схему профиля перемещений абонента на большую карту и заказал пиццу с тунцом и каперсами. На схеме в виде точек были нанесены места, время и продолжительность телефонных разговоров. Область расположения этих точек выглядела как облако. При соединении точек линиями получался абстрактный рисунок, довольно приятный с эстетической точки зрения, но абсолютно бесполезный с точки зрения практической. Абонент звонил каждый раз из разных мест. Некоторые звонки были зарегистрированы в городе, недалеко от квартиры Бетти. Однако в большинстве случаев звонили из малонаселенных пригородов, а иногда из отдаленных лесов и заповедников в радиусе трехсот километров. Положение телефона в каждом из этих случаев можно было определить лишь очень приблизительно. При этом звонивший включал телефон перед самым началом разговора и выключал тотчас после его окончания. Таким образом, не было линий перемещения абонента, имелись только разрозненные точки.

Особое подразделение усиленно искало какое-нибудь дитя природы, лесника или охотника. Были прочесаны районы, где абонент включал телефон. Для того чтобы найти тайное пристанище, использовали датчики теплового излучения и спутниковую оптику, команды кинологов с собаками искали норы и подземные укрытия. Находили при этом только браконьерские схроны и покинутые лагеря следопытов. Сотни невинных путников были задержаны полицией на предмет изучения их телефонов, но все эти меры ни к чему не привели.

Так как поиск неизвестного абонента не давал результатов, дело начало заходить в тупик. Убийство оставалось нераскрытым, и приходилось наращивать усилия по той же схеме. Выдвигали новые версии, привлекали больше специалистов и расширяли состав комиссий. Поиск становился все менее централизованным и управляемым. Йенссен, который тем временем успел утыкать свою карту стрелками «дартс», не верил в теорию лесного человека. В партизанских появлениях и исчезновениях неизвестного абонента он видел куда менее изощренную стратегию. Йенссену было ясно, что таинственным незнакомцем мог быть только Генри Хайден. На очередном ежедневном совещании Авнер Блюм раздал сотрудникам фотокопии нового «профиля» убийцы.

– Мы ищем человека, – заговорил он, – долгое время ведущего двойную жизнь. Он спортивен, ему от 30 до 45 лет, возможно, у него есть жена и дети и он ведет неприметную жизнь. Живет он в радиусе трехсот километров от города. Вероятно, он охотник, егерь, лесник, может быть, полицейский или солдат. Я говорю об этих профессиях, потому что они позволяют ему отлично маскироваться, а кроме того, представители этих специальностей умеют хорошо ориентироваться на местности. Он ищет стимулы, которых ему не хватает в обыденной жизни. Такие типажи в свободное от работы время грабят банки, убивают людей, чтобы в конечном итоге от чего-то убежать.

– От чего? – поинтересовался сидевший в заднем ряду Йенссен.

– От каких-то событий своего прошлого, – ответил Блюм. – От травмирующего переживания или преступления. Он никогда не полагается на волю случая и всегда досконально изучает свою жертву. Должно быть, он рассказал жертве фантастическую историю своей жизни, причем так убедительно, что женщина никому о нем не сообщила, даже ближайшим подругам и родственникам. Мы должны исходить из того, что она не знала его подлинную сущность. Потом в один прекрасный день или в одну прекрасную ночь она от него забеременела. Он этого не хотел, ее беременность для него слишком опасна. По дороге на встречу со свидетелем Хайденом он сел в ее машину. Затем убил ее и спрятал труп.

– Каким образом? – спросил с места Йенссен.

– Вывез ее на лодке или корабле. Убийство произошло уже в море.

Йенссен встал.

– С вашего позволения, ни одна женщина не проявит такую глупость. Жертва была редактором. Редакторы читают книги, причем профессионально, они анализируют текст, ищут в нем логические ошибки или некорректные связи. Это специалисты по вымышленным историям. От них не ускользает ни одна мелочь. Я понимаю, что какое-то время можно обманывать любого человека, но это не может продолжаться вечно. Если наш убийца хотел маскироваться, а он, несомненно, это делал, то зачем вообще звонил по телефону?

Рассуждения Йенссена вызвали недовольство присутствующих, но он, не смущаясь, продолжал:

– Думаю, этот субъект просто любил отдыхать на природе. Зачем ему понадобилось посылать в издательство диск с УЗИ, если о беременности никто не должен был знать?

Авнер Блюм окинул взглядом аудиторию:

– Но можно ли предположить, что жертва сама отправила в издательство ультразвуковое изображение ребенка, чтобы освободиться от любовника?

– Определенно она не могла этого сделать, потому что боялась его.

– Хорошо, Йенссен, – Блюм не скрывал раздражения, потому что как патентованный гений анализа не мог прислушиваться к сомневающимся. – Скажите нам, кто же, по-вашему, этот неизвестный?

Йенссен буркнул что-то невнятное.

– Что вы сказали? Повторите, пожалуйста, вас плохо слышно.

– Я говорю, что, вероятно, мы его уже знаем.

– Вероятно?

Авнер Блюм взглянул на настенные часы. Этот Йенссен постоянно действовал ему на нервы своими «вероятно». Он еще молод и, наверное, слишком неопытен для того, чтобы работать в комиссии по убийствам. К тому же он очень медлителен и плохо работает в команде. Блюм уже давно подумывал о переводе Йенссена в какое-нибудь другое подразделение. Самый подходящий метод – это по-дружески переманить его в другой отдел.

– Мы все поняли, в чем заключается ваша гипотеза, Йенссен, и задаем себе вопрос: почему вы так упорно ее отстаиваете? Свидетель Хайден в обсуждаемый нами момент находился в людном ресторане. У него нет в жизни иных мотивов, кроме жажды славы и известности. Он всеми силами помогал следствию раскрыть преступление, иначе зачем бы стал звонить жертве со своего телефона после того, как она была уже мертва? Что, по вашему мнению, могло быть мотивом?

– Секс, – громко откашлявшись, ответил Йенссен. – Жертва, Бетти Хансен, была его любовницей. Он – отец ребенка. Он, или она, или оба вместе убили его жену Марту. Но потом у них что-то не сложилось.

* * *

Размышляя в тишине своей одноместной палаты с климат-контролем, Гисберт Фаш пришел к выводу, что он – человек, обремененный большими проблемами. Эти проблемы возникли не после катастрофы, а намного раньше. Это подтвердила и его мать, Амалия, которая изредка его навещала. Гисберт всегда вел себя как единственный ребенок, несмотря на то что у него были две старшие сестры. Именно поэтому половину своего детства он провел в интернате. После этих откровений Фаш оборвал все связи с матерью.


Докучливый свист, как объяснил Фашу невролог, доктор Розенгеймер, не доносился из-за стенки, а был просто шумом в ушах, возникшим вследствие нарушения слухового восприятия после ушиба мозга. От этого ушиба пострадала и зрительная кора, которая, по странной прихоти природы, находится в затылочной доле мозга. Поэтому возникло двоение в глазах. Шум в ушах и двоение в глазах останутся на всю жизнь, как и скованность в ногах и уменьшенный вдвое легочный объем. Кроме того, с вероятностью восемьдесят процентов у Фаша через полтора года могут начаться эпилептические припадки. Этот Розенгеймер ему не сочувствовал. Гисберт с удовольствием поговорил бы с психиатром, но последний не консультировал больных этого госпиталя. После аварии прошло уже три недели, однако Фаш до сих пор не мог самостоятельно встать с кровати. Ноги сняли с вытяжения, но теперь на них наложили фиксирующие шины. По дренажу из плевральной полости вытекал сейчас прозрачный тканевой секрет.

Никогда еще Гисберт Фаш не был так счастлив. Осознание подаренной ему жизни со всеми ее возможностями начать все с чистого листа наполняло его радостью и благодарностью, помогавшими легче переносить боль и шум в ушах. Все чаще он задумывался о человеке, которого надо было за это благодарить. На прикроватной тумбочке лежали три диска, принесенные Генри Хайденом, и письмо из прокуратуры. Из письма можно было понять, что против Фаша возбуждено дело по обвинению в неумышленном поджоге по небрежности. Все его вещи сгорели. Причиной пожара стала электрическая палочка, которая, будучи вставлена в тело силиконовой куклы мисс Вонг, послужила причиной ее возгорания. Было очень похоже на то, что после выписки из госпиталя Гисберт окажется бездомным и, мало того, может отправиться в тюрьму. Раздел письма «ПРИЧИНА ПОЖАРА» Фаш внимательно перечитал, наверное, сто раз. Он мог поклясться чем угодно, что перед уходом из дома выключил нагревательный элемент куклы.

В дверь постучали. На пороге стояла медсестра. Своим смазливым личиком, коротким каре, накрашенными ресницами и выразительными глазами она напоминала Фашу навсегда утраченную мисс Вонг и ночь за ночью питала его эротические фантазии.

– К вам посетитель.


Йенссен явился к Фашу с необычайно большим портфелем. В первый момент у Фаша перехватило дыхание, но потом он понял, что этот портфель черный, а не коричневый. Полицейский в вельветовой куртке приветливо представился, показал Фашу свое служебное удостоверение и положил портфель на стол у стены. «Этот бедолага даже не застрахован, но тем не менее может позволить себе частную палату», – подумал Йенссен, сильной рукой отдернул занавеску, выглянул в парк, а потом окинул оценивающим взглядом палату.

– Хорошо вы тут устроились.

Эта вежливая болтовня могла предварять плохие вести или стать вступлением к какой-то совершенно иной теме. Во всяком случае это приветствие было слишком неформальным для незнакомого полицейского.

– Могу я еще раз посмотреть ваши документы? – осведомился Фаш. Йенссен с готовностью снова показал ему удостоверение.

– Господин Фаш, вы имеете право не отвечать на мои вопросы. Это не допрос. Я явился сюда не в связи с пожаром в вашей квартире. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов относительно дорожной аварии, в которую вы попали.

Поверх широких плеч посетителя Фаш покосился на черный портфель, лежавший на столе.

– Там случайно не мои записи?

Йенссен хитро улыбнулся:

– Коллеги из отдела несчастных случаев нашли эти документы на месте аварии.

Йенссен открыл портфель и протянул Фашу конверт толщиной в полсантиметра. Гисберт вскрыл конверт. К его глубокому разочарованию, в нем оказался лишь каталог книжного издательства Мореани, копия списков воспитанников приюта Святой Ренаты за 1979 год и пара вырезанных из журналов фотографий Генри. Одну из них Фаш вырезал из журнала «Country Living», где Генри был изображен с женой. Портрет Генри был обведен фломастером, что показалось теперь Фашу абсолютно смехотворным.

– Откуда вы знаете господина Хайдена?

Возражать было нелепо.

– Он вытащил меня из машины и доставил в больницу. Но это вам, вероятно, и так известно.

Йенссен кивнул:

– Как вы можете об этом помнить? Вы были без сознания.

– Это всего лишь умозаключение. Человек, доставивший меня в больницу, вытащил меня из машины.

– Совершенно верное умозаключение, но как он оказался на месте аварии?

– Могу вас уверить, – ответил Фаш, готовый к этому вопросу, – что господин Хайден не виновен в аварии.

– Я вам верю. То есть он оказался там совершенно случайно?

– Да. Между прочим, вы сказали, что это не допрос.

Атлетически сложенный полицейский тоскливо посмотрел в окно. Если он заболеет, то никогда в жизни не попадет в такую роскошную палату.

– Буду с вами откровенен. Всего через час после того, как он отвез вас в приемное отделение больницы, мы с ним встретились в институте судебной медицины, где господин Хайден должен был опознать труп своей жены.

– Я читал, что она утонула.

– Покойница в морге оказалась другой женщиной.

– Зачем вы мне это рассказываете?

– Пару дней назад еще одна женщина стала жертвой насильственного преступления. Молодая женщина, редактор, которая работала в издательстве Мореани и правила в том числе романы господина Хайдена. Он отлично пишет, этот Хайден, мне нравится его стиль. Вы хорошо знаете этого человека?

Фаш решил дать нейтральный ответ:

– Кто вообще может хорошо знать человека?

– Но вы же собирали материал о нем?

– Больше не собираю. Вы же знаете, что все бумаги сгорели.

– Я задаю себе один вопрос. – Йенссен придвинул стул ближе к койке. – Что интересовало вас в прошлом господина Хайдена?

– Мы оба были воспитанниками в «Святой Ренате».

– Это сиротский приют?

– Да, и это было очень давно.

– Вы собирались писать его биографию?

Гисберт Фаш отказался дать единственно верный ответ. Если бы он его дал, то стал бы лучшим другом этого полицейского. Возможно, его бы освободили от ответственности за поджог собственного дома, и он вместе с полицией смог бы отправить Генри на нары.

– В данный момент я работаю над своей биографией, и по ходу этой работы надеюсь выздороветь.

Ненадолго в палате наступило молчание. Йенссен ни минуты не сомневался в том, что встреча на дороге была неслучайной. Но он понимал, что так не продвинется вперед ни на шаг. Этот несчастный тип не скажет ничего; в конце концов, он обязан Хайдену жизнью, что неопровержимо следует из записей приемного отделения в истории болезни. Необычным Йенссену казалось то, что в морге Хайден ни словом не обмолвился о своем самоотверженном поступке.

– Мне остается лишь от души пожелать вам скорейшего выздоровления.

– Спасибо.

Полицейский взял со стола портфель. Он был по-прежнему очень увесистым. На прощание Йенссен протянул Фашу руку.

– Это все? – поинтересовался Гисберт.

– Да.

– Вы случайно не нашли на месте аварии мой коричневый портфель? – спросил Фаш, пожимая руку Йенссена.

– К сожалению, нет. Вы говорите, коричневый?

– Коричневый, перехваченный ремнем. Приблизительно такого же размера, как ваш.

– Должно быть, при ударе он вылетел за заграждение в море.

– Да, наверное, – согласился Фаш. – Он не был закреплен.

XX

Генри увидел знакомый силуэт из кухонного окна, когда стоял у стола и потрошил фазана. Силуэт мелькнул в тени между кустами малины и прошмыгнул к гаражу. Одна створка была закреплена, вторая – широко распахнута. Пончо спокойно лежал рядом на прохладном полу. Очевидно, он ничего не заметил. Генри отложил нож и задом переступил через лежащую собаку. За эту неделю он уже третий раз видел незваного пришельца. Несколько дней назад силуэт промелькнул в полях, которые располагались на тридцати гектарах принадлежавших Генри угодий. Тогда Генри принял его за вышедшего на прогулку человека, который не заметил, что нарушил границы частной собственности, так как никаких щитов, указателей или заборов вокруг нее не было. Но когда Генри увидел, что этот человек ходит мимо его дома взад-вперед, он принес из мастерской ломик. Однако тогда силуэт быстро исчез. Два дня спустя тот же силуэт появился между тополями на подъездной дороге, в каких-нибудь ста метрах от дома. Человек смотрел на Генри в упор, словно желая вступить с ним в контакт. Это был не Обрадин. На полицейского Йенссена он тоже не походил – тот был широкоплечий блондин. Это не мог быть и бедняга Фаш – он все еще лежал в больнице. Генри помахал человеку рукой, но тот продолжал стоять, прислонившись к тополю, и не ответил на приветствие. Генри снова взял в руки ломик, и силуэт исчез.

Теперь он появился в саду.

Генри открыл кладовку, взял топор и вышел из дома через дверь террасы с западной стороны, которая в это время находилась в тени, чтобы незаметно подобраться к амбару. Пончо, почесываясь, последовал за ним. Пригнувшись, Генри крался вдоль стены, прячась за высокой поленницей.

Тучи комаров плясали над полупустыми дождевыми бочками, гнившими у задней стенки гаража. Генри взобрался на проржавевшую молотилку, покрытую птичьими испражнениями и, словно париком, слоем полусгнившей соломы. Соскочив с молотилки, Генри буквально ворвался в гараж. Пончо постоял несколько мгновений, виляя хвостом, снаружи, а потом, захваченный охотничьим инстинктом, ринулся туда же.

На проводе под потолком мерно покачивалась лампа, ласточки покинули гнезда и тревожно закружились под деревянными балками стропил. Пончо выбежал из гаража через ворота и, почесываясь и принюхиваясь, остановился перед ними. Генри неподвижно стоял на месте, сжимая в руке топор. Пончо равнодушно побегал мимо гаража, а потом, подняв ногу, пометил столб. Генри опустил руку с топором.

– Эй!

Ответа не последовало, послышалось лишь беспорядочное хлопанье ласточкиных крыльев. Генри протянул руку и остановил качавшуюся лампочку. Должно быть, она качалась оттого, что ласточки задевали ее своими крыльями. Справа от Генри стоял белый «Сааб» Марты. На пыльном капоте виднелись кошачьи следы. Генри заметил, что дверь со стороны водителя закрыта не полностью. Через боковое окно были отчетливо видны половина лица и пальцы правой руки Марты. Генри уронил топор и отступил на два шага назад. Рот Марты открылся и снова закрылся, не произнеся ни звука. Генри почувствовал, как все волоски на его коже встали дыбом.

Целую вечность он стоял, словно громом пораженный. Такие состояния, как известно, очень кратковременны, но воспринимаются как бесконечно долгие. Генри неуверенно поднял руку в приветствии. Однако лицо за стеклом не меняло выражения, а пальцы продолжали бесцельно шарить по окну. Генри казалось, что другую половину лица покрывает непроницаемо черный платок. Когда ужас немного отступил, он закрыл глаза и снова их открыл. Призрак исчез, но спустя секунду появился опять, а пальцы, оторванные от руки, продолжали скрести стекло.

Это не Марта. Образ неполный, она не похожа сама на себя, это всего лишь обман зрения, хотя и выглядит женщина такой же реальной, как автомобиль, в котором она сидит. Генри поборол страх и приблизился к лицу в «Саабе». Лицо осталось на месте. Рывком Генри открыл дверь. В нос ему ударил запах сырого пластика. В салоне машины было пусто. Пончо потерся лохматой головой о ногу Генри и принюхался.

– Здесь никого нет, – тихо проговорил Генри и закрыл дверь. Он снова посмотрел на окно. Лицо за стеклом не возвращалось. Генри поднял с земляного пола топор, вышел из гаража и закрыл за собой дверь. Для очистки совести он прошелся по саду, поискав человеческие следы, но обнаружил лишь отпечатки больших лап Пончо.


Из ванны для гостей в одном сделанном из полотенца тюрбане на голове вышла голая Соня. Сзади она подошла к Генри, который снова стоял у стола и отделял мясо фазана от костей. На запястье Сони красовался «Патек-Филипп», который Генри купил как прощальный подарок Бетти, перед тем как убил свою жену.

– Не пугайся, – сказала она, обняла руками бедра Генри и прижалась грудями к его спине. Сегодня они великолепно провели утро – прокатились по синему морю вдоль берега на «Дрине». Обрадин почти все время молчал.

– Люди вообще знают, что такое любовь? – спросила Соня мурлычащим голосом. – Этот вопрос кто-нибудь исследовал?

Генри не ответил, продолжая орудовать ножом.

– Я часто задаю себе вопрос: можно ли ее измерить, насколько она сильна и как долго длится?

Она оторвалась от его спины, оставив ощущение влажного тепла своей кожи. Рубашка Генри была насквозь мокрой.

– Господи, да ты же весь потный. – Соня заметила, что лицо Генри покрыто мертвенной бледностью. – Что случилось?

Она провела ладонью по его лбу. От ее руки пахло розовым маслом. Генри отложил нож и обернулся.

– В машине сидит моя жена.

Соня непроизвольно потянулась за шелковым платком, висевшим на спинке стула, приподнялась на цыпочки и через плечо Генри боязливо посмотрела в кухонное окно.

– Где?

– В гараже. Она сидит в гараже, в своей машине. – Генри крепко взял Соню за руку. – Ты не можешь ее видеть.

Под кожей ее плеча прощупывался хорошо развитый трицепс. Она слишком молода для всего этого, подумал он.

– Я вижу только половину лица и пальцы без руки. Она не очень похожа на Марту, но я знаю, что это она. Она вступает со мной в контакт.

– Генри, это галлюцинация.

– Называй это как хочешь. Я вижу ее, а она видит меня.

Соня была ниже Генри на целую голову. Она озабоченно посмотрела на него снизу вверх. Из-под тюрбана с кончиков мокрых волос стекала вода и, словно слезы, бежала дорожками по щекам на подбородок.

– Ты ее оплакиваешь, – негромко произнесла она.

Как могло быть по-другому? Возможно, в данном случае слова «траур» и «скорбь» были не самыми подходящими, но Генри сильно недоставало Марты. Ему не хватало ее любви, ее присутствия, и их нечем было заменить. Но, если серьезно, может ли говорить о трауре тот, кто желает прощения, ищет покоя и освобождения от чувства вины? Имеет ли вообще убийца право на траур в отношении своей жертвы? Бетти и ее ребенок находились теперь там, откуда нет возврата, но Генри не чувствовал ни малейшей печали. Если бы он мог испытывать горе, разве не должен был скорбеть о них обеих?

– Идем, – сказал Генри и взял Соню за руку, – я кое-что тебе покажу.

Генри отодвинул в сторону тяжелый комод, прикрывавший выход на лестницу, ведущую на чердак. Комод оставил глубокие царапины на паркетном полу, но Генри не обратил на это внимания. Соня еще ни разу не была на верхнем этаже. Она знала, что там, наверху, жила Марта, и не испытывала ни малейшего желания видеть ее комнату, тем более что на первом этаже было две ванны с хамамом и множество комнат для гостей, обитая деревянными панелями каминная комната и мастерская с чудесным панорамным окном.

– Это необходимо, Генри?

Он не ответил.

– Подожди, я быстренько на себя что-нибудь наброшу.

Генри ждал на лестнице, пока Соня не вышла из ванной в халате. Он протянул руку, и она, вцепившись в нее, зашагала за ним по ступенькам в темноту второго этажа.


Увидев разгром в комнате Марты, Соня в ужасе прикрыла рот ладонями. Потолок под кровлей был полностью сорван, полоски пластика свисали с крыши, словно водоросли. Внутренние перегородки были разрушены и снесены. Провода были оборваны, трубы сломаны. Из всех щелей торчала стекловата. Сквозь разбитые кирпичи и треснувшую кровлю второй этаж регулярно заливали дожди, оставляя на полу и стенах безобразные белые пятна. На полу валялись большие обломки стропил.

– Статика дома пострадала, слышишь? – Генри покачался из стороны в сторону. Раздался тревожный скрип половиц. – Раньше они не скрипели.

– Это сделал ты? Ты все…

Генри указал на остаток деревянной стены.

– Здесь была комната Марты. Здесь она впервые появилась. Потом стала хозяйничать по всему чердаку, пока… Пойдем, я покажу тебе, где она прячется теперь.

Соня испуганно отдернула руку.

– Кто там прячется?

– Куница. Она все время здесь, но я все равно ее поймаю. Я обдеру ее, зажарю и съем, а потом высру в яму.

Соня отступила к лестнице.

– Куница? Ты развалил весь дом из-за какой-то куницы?

– Тихо! – прошипел Генри, поднял руку и прислушался.

– Я ничего не слышу, – прошептала Соня. Она видела его безумный взгляд, протянутую вверх руку. Ветер с шелестом играл полосками пластика.

– Это ветер, Генри.

Генри кивнул:

– Да, она притихла. Знает, что мы здесь.

– Давай спустимся вниз, ладно?

Генри молча посмотрел на нее.

– Я знаю, что ты думаешь. Мне иногда и самому кажется, что ее не существует, иначе я бы давно ее поймал. – Он засучил рукав рубашки и показал след от укуса на запястье. – Я почти ее настиг, но она меня укусила.

Носком ботинка Генри отбросил в сторону какую-то дощечку. Под ней была маленькая кучка красно-коричневых экскрементов. Генри присел рядом с ней на корточки.

– Это куницыно дерьмо. Чувствуешь, как оно воняет, Соня?

Соня видела только, как трясется его нижняя челюсть.

– Тебе нужна помощь, – прошептала она, – один ты не справишься. Никто бы на твоем месте не справился. Пойдем вниз.

– Ты боишься меня?

Она повернулась и стала спускаться по лестнице. Генри остался стоять на месте и смотрел ей вслед. Соня сбросила халат и начала торопливо одеваться. Когда она вышла из ванной, Генри уже вернул комод на прежнее место. Ей хотелось помочь ему, спасти от беды, но он, не говоря ни слова, отправился на кухню, чтобы закончить с фазаном.

* * *

Телефонный звонок пробудил Генри от послеполуденного сна. Звонил со своей больничной койки Гисберт Фаш.

– Ко мне приходил некий господин Йенссен из уголовной полиции. Расспрашивал о вас… алло? Вы здесь? – беспокойно спросил Гисберт, так как Генри ни одним звуком не выказал своего внимания.

– Да, да, я здесь, – поспешил он успокоить Фаша.

– Этот человек работает в комиссии по убийствам, – снова заговорил Гисберт, – и он хотел знать, случайно ли вы оказались на месте происшествия и откуда мы знаем друг друга. Боюсь, у вас могут возникнуть трудности.


– Вам известно, что я преследовал и выслеживал вас, – заговорил Фаш, когда Генри уселся рядом с его койкой. Шторы на окнах были закрыты, на столике высилась груда книг и журналов. – Вы ждали меня за поворотом, не так ли?

На нейтрально-дружелюбном лице Генри не дрогнул ни один мускул.

– Почему вы не тормозили? – ответил он вопросом на вопрос.

Фаш неуверенно засмеялся:

– Вы уже спрашивали об этом. Я не знаю. Наверное, потому что все в этой жизни должно когда-нибудь закончиться. К тому же мы с вами встречались и раньше, просто вы этого не помните.

Фаш заметил, что его визави удобнее уселся на стуле и закинул ногу на ногу.

– «Святая Рената», – тихо произнес Генри, – ты спал на верхней койке.

Фаш растроганно прикрыл глаза.

– До того, как появился ты, Генри. Но давай не будем вспоминать о тех темных временах. – Он потянулся к фото, вырезанному из «Country Living». – Я знаю, что ты потерял жену, – Генри кивнул, – и это меня расстроило. Тебе, должно быть, сейчас очень тяжело. Твоя жена выглядит как милая и умная женщина. Как чувствует себя собака?

Генри внимательно вгляделся в групповой портрет, ничего не сказал по поводу круга, которым была обведена его голова, и положил вырезку на койку.

– Пончо чувствует себя лучше всех.

Фаш нажал на пульте своей электрифицированной кровати кнопку, чтобы немного приподнять изголовье.

– Я не знаю, как мне отблагодарить тебя за эту палату и вообще за все, что ты для меня сделал. – Генри хотел было возразить, но Фаш жестом остановил его. – Господин Йенссен рассказал мне, что совсем недавно была убита женщина, которая редактировала твои романы. Он хочет установить связь между моей аварией, смертью твоей жены и смертью другой женщины.

– Здесь нет никакой связи.

– Я тебе верю, но не верит Йенссен. Если полиция начинает искать, то она непременно что-нибудь находит. У меня в машине находился коричневый портфель. В нем лежало все, что я успел накопать на тебя. Эта фотография – Фаш положил ладонь на вырезку из журнала, – тоже была там среди прочих документов. Йенссен вернул мне ее и уверил, что никакого портфеля на месте происшествия не обнаружено, но, я думаю, он находится в полиции.

– Какие сведения ты обо мне собирал?

– Я хотел восстановить твое прошлое. Там были судебные постановления в отношении твоих родителей, твои путешествия из приюта в приют. Там было все о твоей писательской карьере. Короче, все, что мне удалось найти.

– Зачем? – спросил Генри, не выказав ни малейшего негодования.

Фаш насколько мог подался вперед, шины на ногах жалобно скрипнули.

– Чтобы уничтожить тебя, Генри. Я завидовал тебе. Я вел себя как мстительный, мелкий и жалкий неудачник. Я делал это, потому что не смог никем стать в этой жизни, потому что хотел быть таким же, как ты, потому что каждый хочет стать кем-то. Я был настолько одинок, что в последние годы жил с женщиной по имени мисс Вонг, с силиконовой куклой.

От смеха Фаш закашлялся и протянул руку к стоявшему на тумбочке стакану с водой. Генри встал и подал ему стакан. Фаш жадно выпил воду до дна.

– Я смертельно завидовал твоему успеху. Зависть хуже рака, и я очень страдал; может быть, это послужит тебе утешением. Я хотел причинить тебе вред, я хотел доказать… – последние кусочки правды дались Фашу с большим трудом, – что свои романы ты писал не сам. Ты сможешь мне это простить?

Фаш с облегчением откинулся на подушку. Теперь он сказал все. Он устало закрыл глаза и мысленно сосчитал до трех. Он увидел не ожидавшего его за поворотом Генри, а лишь благословенную черноту. Открыв глаза, Фаш заметил, что Генри стоит у окна и смотрит на парк.

– Мисс Вонг была хотя бы симпатичной? – спросил он.

– Симпатичной? Она была фантастической, с параметрами 90-60-90! Но теперь ее больше нет, она сгорела.

– Очень жаль.

– Ах, забудь, нам с ней уже давно было нечего сказать друг другу. Между прочим, я должен еще выплатить за нее кредит, – от смеха в дыхательные пути Фаша вылетела слизистая пробка, и он резко посинел. Генри нажал кнопку вызова. Молодая женщина со стрижкой под мальчика поспешно вошла в палату, надела на лицо Фаша кислородную маску и опустила головной конец кровати.

– Вы должны лежать прямо, господин Фаш, – укоризненно произнесла медсестра и расправила на койке простыню и одеяло. Генри с удовольствием смотрел на ее округлый зад, пока она занималась больным. Должно быть, она заметила его взгляд, потому что быстро выпрямилась и оправила халат. – Вам что-нибудь нужно, господин Фаш?

Прежде чем Гисберт успел ответить, она метнула на Генри оценивающий взгляд и пошла к двери.

Мужчины молча ждали, когда она уйдет.

– Каждый раз, когда она входит, я чувствую близость смерти. Мисс Вонг была в сравнении с ней деревенской простушкой, – произнес Фаш и вздохнул. – Но, по крайней мере, она меня слушала.

– Гисберт, – сказал Генри и снова сел на стул у койки, – что ты обо мне знаешь?

XXI

Где-то над северной Атлантикой, западнее Фарерских островов, возникла область низкого давления. Потоки теплого воздуха устремились вверх, давление воздуха упало, и в освободившееся место стал засасываться более прохладный воздух, что нехарактерно для этого времени года. Задули ветры, миллионы тонн мельчайших капель поднялись вверх, превратились в ледяные кристаллы и начали с нарастающей быстротой вращаться по часовой стрелке. Набирая скорость, область низкого давления стала смещаться к востоку. Уже через час штормовое предупреждение было передано на метеостанции шотландского побережья.


Усевшись под раскидистой вишней в саду, Генри навел 85-миллиметровый объектив фотоаппарата на открытые ворота гаража. Отогнав от лица комаров, он ждал. Призрак в гараже вел себя нейтрально. Он не шевелился, выступая из собственной тени. Тело женщины не было прозрачным, оно даже отражало падавший на него свет. По-прежнему отсутствовала половина лица. Генри несколько раз подряд нажал на спуск. На дисплее камеры, как он и ожидал, отобразились только ворота, никакого образа в машине не было.

Генри с самого начала знал, что плод воображения невозможно сфотографировать даже на самую современную цифровую камеру именно потому, что это плод воображения. Но и его можно стереть. В судебно-медицинском журнале Генри недавно прочитал, что больные с ампутированными конечностями, страдающие от фантомных болей, испытывают облегчение, надевая протез. Мозг воспринимает искусственную конечность как свою и, соответственно, переориентирует источник поступления болевых импульсов и выполняет поставленную задачу.

Руководствуясь этими нехитрыми умозаключениями, Генри решил сфотографировать свои галлюцинации, чтобы убедиться в их нереальности, глядя на фотографии. «Как только мой мозг поймет то, что я уже знаю, – думал Генри, – эти галлюцинации, наверное, пройдут».

В тени, как мексиканский путевой обходчик, дремал Пончо. Время от времени, если в поле зрения появлялся новый предмет, он открывал один глаз, а потом снова его закрывал. В его мире не было никаких принудительных разрядов и никаких проекций. Пес делил все вещи на приятные и неприятные. Генри поставил камеру на штатив, установил автоспуск на десять секунд и отвернулся. Он закрыл глаза и начал ждать, когда щелкнет затвор зеркальной камеры.

Обрадин получил штормовое предупреждение по рации на борту «Дрины», когда запускал новый дизельный мотор. Барометр указывал на повышение атмосферного давления на три гектопаскаля за предыдущий час; перемены погоды можно было ожидать с минуты на минуту. Шторм со шквалистым ветром держал курс в южные районы Северного моря, холодный фронт уже пересек Шетландские острова. Было приостановлено движение судов в порт Ставангер. Шторм, по прогнозу синоптиков, должен был с наибольшей силой обрушиться на побережье наступающей ночью. Дизель подпрыгнул, выплюнул из выхлопной трубы облако сажи и ровно зарокотал. Обрадин проверил давление масла и положил руку на борт. Работа мотора фирмы «Вольво» заставляла едва заметно вибрировать деревянную обшивку. Сказочный мотор, но Обрадин вовсе не был уверен, что деньги на него Хельга выиграла в лотерею.


В это же самое время Йенссен, держась за привязанный к бетонной тумбе нейлоновый шнур, осторожно перелез через ограждение дороги. Так он добрался до выступа, с которого мог спуститься дальше, до расщелины, где лежал коричневый предмет, который полицейский рассмотрел с дороги. Лежа на животе, он внимательно всмотрелся в глубину обрыва. На коричневом, поблескивавшем кожей предмете Йенссен увидел окантовку из потускневшей латуни и ручку. Торжествуя, он сунул мускулистую руку в расщелину, но не дотянулся всего на несколько сантиметров. Он сел, снял кроссовку и носок и попытался ухватить портфель пальцами ноги, но и это у него не получилось, потому что икра была слишком толстой, и Йенссен не смог просунуть ее в расщелину. Сверху донесся шум проезжавшего автомобиля, делавшего поворот, с которым не справился Фаш. Выругавшись, Йенссен осмотрелся в поисках какой-нибудь палки. Вокруг расщелины не было растительности; лишь в пяти метрах рос чахлый куст, ветви которого имели, кажется, подходящую длину. Следователь обмотал шнур вокруг живота, проверил его на прочность и начал карабкаться по отвесной стене.


Зазвонил телефон. Голос Гонории Айзендрат дрожал от волнения.

– Мы нашли вашу рукопись, господин Хайден, мы ее нашли!

Генри аккуратно положил фотоаппарат на землю.

– Где?

– На флеш-карте в кабинете Бетти. Вы только представьте себе! Полицейские только сегодня освободили ее кабинет. Флешка лежала в стеклянной коробочке на столе Бетти. Она оцифровала все страницы вашей рукописи. Мы просто вне себя от радости, Генри, особенно Мореани! Он уже едет в издательство. Название «Белая мгла»?

Генри прикусил губу и потер мочку уха.

– Это рабочее название. Вы спасли мне жизнь, Гонория, – ликующим, насколько это у него получилось, тоном воскликнул он, – это просто чудесная новость! – Генри через плечо посмотрел в проем ворот гаража. Призрак исчез.

– Я так рада за вас, Генри! Я сейчас распечатаю рукопись, если вы позволите.

– Нет! – крикнул Генри. – Дождитесь моего приезда. – Он на мгновение задумался. – Сегодня вечером я приеду в издательство, сразу, как только провожу гостей.

Гонория помолчала:

– Вы хотите ехать в шторм?

– Какой шторм?

* * *

Сумка сдвинулась с места. Йенссен осторожно потянул на себя сухую ветку, которая надежно зацепилась за латунную окантовку. Пот заливал глаза. По камням пробежала странная ящерица, но полицейский не обратил на нее внимания. Сучок обломился. Йенссен яростно выругался. Помолчал, потом выругался еще раз. Он швырнул обломок в расщелину и ударил кулаком по камню. Ему понадобилась целая четверть часа, чтобы вырвать из спутанного куста этот сучок. Он давно высох, но держался за землю всеми своими омертвевшими волокнами. И вот теперь он просто взял и сломался!

Йенссен снял рубашку и кожей ощутил дуновение холодного ветра с моря. На горизонте громоздились темные тучи. Глубоко вдохнув, Йенссен сунул руку в расщелину и, напрягая все силы, сумел преодолеть недостающий сантиметр, ухватить кожаный предмет за ручку и вытянуть его из расщелины.

Это оказалась дамская сумочка из искусственной кожи. Содержимое ее давно сгнило. В ней Йенссен нашел высохшие трупики насекомых, рассыпавшиеся в пыль от порыва ветра.


Генри отвинтил крышку канистры и вылил пол-литра бензина в портфель с документами. Он закрутил крышку, отставил канистру в сторону и чиркнул спичкой. Ветер тотчас загасил пламя. Генри удалось зажечь только четвертую спичку. Громко фукнув, портфель вспыхнул. Над вспышкой пламени взвилось облако черного дыма. Генри смотрел, как чернеет кожа. Огонь шипел на ветру. Пес пробудился от сна и тревожно бегал взад и вперед мимо горящей сумки, лая на ветер.

Кусты малины под ветром гнулись к земле, над крышами неслись облака. Генри видел, как распахнулось чердачное окно. Шторм докончит разрушение, начатое Генри. Догадываешься, чем это кончится? Это были последние слова, с которыми Марта обратилась к нему в своей короткой записке. Это было предостережение и одновременно провидение. Все, что имеет начало, неизбежно приходит к своему концу.

* * *

После опустошительного наводнения и шторма, случившихся в январе, пятнадцать лет назад, защитные сооружения постоянно достраивались и совершенствовались. Тогда ураган застиг деревню в сонной дреме, сорвал с причалов рыбацкие куттеры и гротескными грудами нагромоздил их на берегу. Он снес до основания исторические дома у гавани и с легкостью вырвал вековые каштаны, словно те были одуванчиками. Пелена воды, которую, словно саван, тащил за собой ураганный ветер, потоками пронеслась по улицам, смыв все памятники на маленьком деревенском кладбище.

Когда Генри въехал в деревню, он увидел, что все окна закрыты массивными деревянными плитами. До захода солнца оставалось еще два часа, но на улице было уже темно. Порывы ветра достигали силы семи-восьми баллов. Начался ливень. Мужчины в кузове грузовика с трудом удерживались на ногах, бросая у входов домов мешки с песком. Генри остановился перед заграждением, где стояла Эленор Реенс в форме добровольной пожарной команды. Генри опустил стекло, и дождь хлестнул его по лицу, ворвавшись в салон.

– Нужна помощь?

– Нам нужны люди! – Эленор кивнула в сторону улицы. – Помогите жене Обрадина заделать окно.

– Где Соня?

– Она слишком молода для вас. – Эленор хлопнула ладонью по крыше автомобиля и взмахом руки показала Генри направление.

Хельга одна суетилась перед витриной рыбной лавки. Маленького роста, с короткими и слабыми руками, она никак не могла поставить массивную деревянную плиту в правильное положение. Генри выскочил из машины и тотчас промок до нитки. Схватив плиту, он развернул ее боком к ветру.

– Где Обрадин? – крикнул он.

Хельга пожала плечами и что-то прокричала в ответ, но Генри не разобрал ее слов. После двух неудачных попыток они сумели поставить плиту на кронштейны, и Хельга задвинула железный засов. Генри вытащил оглушительно лающего пса из машины и затолкал его в лавку. Перепуганный насмерть Пончо, ставший маленьким, как щенок, забился в угол и свернулся там калачиком. Генри заметил, что прилавок чист и аккуратно убран.

– Что случилось? Где Обрадин?

– Где, где? Якшается со своей любимой! – Хельга полотенцем вытерла влагу с лица, и было непонятно, то ли это дождевая вода, то ли слезы. – Этот сумасшедший снова начал пить. Он все время проводит на своем чертовом куттере, никак не наглядится на новый мотор, будто на свете нет ничего другого! Он меня бросит, я нутром это чую…


«Дрина» плясала в облаке бурлящей пены, мачта раскачивалась, как метроном, в такт налетающим волнам. Топовые и бортовые огни были включены, двигатель работал. Генри, пригибаясь, чтобы его не сдуло ветром в море, пробежал по молу. Только два каната удерживали куттер у деревянного столба высотой в человеческий рост. Между причальной стенкой и бортом бесновались волны, выплескиваясь на лодку и мол огромными фонтанами. Генри добрался до деревянного столба и, обхватив руками сходни, на четвереньках переполз на раскачивавшееся судно.

Обрадин в полном штормовом облачении лежал рядом с мотором. В машинном отделении было уже полно воды. Генри перевернул Обрадина на спину.

– Отдать концы, мой друг! – пропел совершенно пьяный Обрадин. – Мы отплываем.

Весь обед с луком и салатом прилип к лицу и груди серба.

Генри приподнял Обрадина и посадил его. Тот оглушительно рыгнул. Тыльной стороной ладони Генри несколько раз хлестнул его по лицу.

– Не дури, пошли отсюда. Не делай свою жену несчастной!

– Что она понимает в несчастьях! Скажи ей, что я вернусь завтра. – Новая волна залила машинное отделение. Обрадин снова закрыл глаза. Генри изо всех сил встряхнул его.

– Не будет у тебя никакого завтра, пропойца! Ураган только начинается, ты не вернешься!

Генри попытался выволочь Обрадина из машинного отделения. Без всяких усилий огромный человек отшвырнул Генри от себя так, что тот ударился спиной о мотор. На краткий миг Обрадин пришел в себя. Он угрожающе выпрямился и потряс перед лицом Генри огромным кулаком.

– Мы квиты, Генри! Что дал, то и получил. Я тебе больше ничего не должен.

Он закатил глаза и упал навзничь. Вода покрыла его голову.

Великое прощальное слово. Генри обдумал положение. Они действительно квиты. Смерть Обрадина избавила бы Генри от всякого риска, от необдуманного слова, от ненужных деталей, от забытых опасных мелочей, от незаметных ошибок, которые губят преступника. Обрадин утонет, и вместе с ним утонет человеческий фактор. Никто не обнаружит связи серба с исчезновением Бетти. Генри надо лишь выбраться с судна и предоставить Обрадина судьбе. Она его еще ни разу не подводила. Но вместо этого Генри снял пояс, обвязал туловище Обрадина и вытащил его из куттера. Можно было назвать это спорадическим проявлением добра, которое, по твердому убеждению Генри, никогда не остается безнаказанным и не прерывает победную поступь зла.


Ураган бушевал два часа. По радио каждую минуту передавали сводку погоды: порывы ветра до 120 кмчас, на севере до 11 баллов, ветер западный; Скагеррак, ветер западный, 12 баллов; ветер стихает, становясь северо-восточным… Генри лежал на раскладушке в переоборудованном под лазарет зале общинного совета рядом с храпящим Обрадином. Стены здания были укреплены армированным бетоном, окна и двери – закрыты алюминиевыми ставнями. Здесь можно было, не заметив, пережить налет союзной авиации. Иногда сотрясается земля, но в общем не страшно, а скорее скучно, как в очереди на прием к врачу. Женщины перешептываются, мужчины негромко переговариваются, дети хнычут, собаки чешутся, а из репродуктора то и дело доносится: «Скагеррак: западный ветер до одиннадцати баллов; смена ветра на северо-восточный, ослабление ветра…» Это был подходящий момент для того, чтобы умереть, но он, Генри Великий, не умирал, зато гибли другие.

Эленор Реенс, не сняв формы, раздавала кофе и печенье. Генри вспомнил о Соне и собаке. Усталость смежила ему веки, он смутно видел расплывающийся силуэт Эленор с ее кофейником, ее проклятой заботой, ее стремлением к счастью и справедливости и непонятным желанием всеобщего сотрудничества. Он чувствовал свои влажные штаны и онемение лица. Генри закрыл глаза и оказался в родительском доме. Он медленно поднимался по лестнице, как в ту ночь его отец. В щель под дверью пробивался свет. За дверью детской слышалась какая-то возня. Он открыл дверь, увидел мокрый матрас. Маленький Генри, как обычно, хотел спрятать влажные простыни. За плотно прикрытыми веками вскипел гнев. Он пришел в ярость, схватил ребенка за пижаму и выволок из кровати.

– Что ты от меня прячешься? Почему ты не в школе, почему ты каждую ночь мочишься в кровать, где твоя проклятая мать?

XXII

На фоне безоблачного неба из разнесенной крыши дома торчали расколотые стропила, балки и брусья, покрытые клочьями теплоизоляции. Порывы ветра приподняли и снесли стропильную ферму. Двор был усеян мусором и обломками – досками, сучьями, листьями, щепками, кусками кирпичей, вырванными из земли растениями и битым стеклом. Среди всего этого мусора Генри обнаружил мертвую куницу. Она лежала между камнями со сломанной шеей. Он похоронил зверька, чтобы его не съела собака.

Остальная часть строения уцелела, если не считать выбитых стекол. Окна деформировались, но устояли. Настала череда прощаний. Сначала с Мартой, потом с Бетти, теперь – с куницей. Сейчас у него не было никаких причин оставаться здесь. Он продаст дом, естественно, по дешевке, но все равно останется в выигрыше. Пришло время начинать жизнь с чистого листа.

Пончо, воодушевленно виляя хвостом, носился по двору, обнюхивая мусор и обломки. Творческая разрушительность шторма создала новые, интересные запахи. Наверное, разбомбленные города с их ароматом запустения были просто раем для собак. Двускатная крыша гаража от ветра провалилась, и ее обломки рухнули на машину Марты, изуродовав кузов. Ветровое стекло лопнуло, дверь со стороны водителя открылась.

– Что ты стоишь, садись ко мне.

Генри обернулся на голос. Это был голос Марты, но звучал он не так мягко и ласково, как все годы их супружества, а твердо и по-деловому. В автомобиле Марты не было, что нисколько не удивило Генри. В конце концов, нематериальные предметы не могут находиться в конкретных местах реального мира.

– Я по горло сыт своим писательством, – ответил он спокойно, но решительно, ибо, если к галлюцинациям надо относиться с уважением, перед ними не стоит и заискивать. – Это было твое желание, и я ради тебя его исполнил, охотно исполнил, но теперь тебя больше нет, и я не хочу быть писателем.

– Что ты собираешься делать?

– Ничего конкретного, но прошлому конец.

* * *

Как узнал Генри из местной газеты, ураган причинил меньше разрушений, чем предполагали. Страховые компании могли праздновать такой исход как первое радостное событие в истории природных катастроф. Акционеров можно было поздравить. По большей части пострадали маленькие люди, которые не могли позволить себе плату за страховку. Были повреждены или разрушены многие рыбацкие лодки, некоторые прибрежные строения, школьное здание и мосты. Это не имело значения ни для одной транснациональной корпорации.

Между прочим, в местной газете Генри прочел следующее:

«… На самом пострадавшем участке берега были обнаружены остатки легкового автомобиля, за рулем которого находился женский труп. Уголовная полиция начала расследование».

Значит, ее все-таки нашли. Генри представил себе, что испытает бедняга Йенссен, когда узнает, кем был при жизни этот труп и в чьей машине он находился. Вероятно, Йенссен будет ошеломлен. Разложение тела зашло наверняка дальше, чем у трупа, который он видел в судебном морге. Значит, шторм как причину гибели можно было исключить сразу.

Генри не рассчитывал, что ему скоро сообщат о смерти жены. Известно, что полиция сначала придерживается наиболее удобных версий, позволяющих быстро разработать тактику расследования. В основе каждого убийства лежит сеть невидимых связей, но ключ к мотиву и способу совершения преступления находится у убийцы. Поиск исчерпывающего объяснения занимает много времени и, как правило, ни к чему не приводит, поэтому смерть Марты в машине Бетти легче объяснить несчастьем, ставшим следствием череды обстоятельств. Отнесение происшествия в рубрику «несчастный случай» изначально исключает логическую причинность. Много времени будет потрачено впустую, появится масса загадок, и в конечном счете все это выродится в подавленность и раздражение. Только тогда следователи придут к Генри, чтобы выяснить у него самое ценное – истинное знание преступника. Один лишь Генри мог все объяснить, и только он был бы к этому не готов. Но теперь у него масса времени на подготовку. Он решил придерживаться уже испытанной тактики, позволявшей избавляться от лишних хлопот, выставляя себя вызывающим жалость глупцом.

Все следующие дни Генри занимался уборкой сада. Как он и предполагал, ничего не происходило. Генри оценил нанесенный дому ущерб, передал сведения в страховую компанию и связался с архитектором. Потом умер Мореани.


Клаус Мореани умер в венецианской больнице. На смертном одре он женился на своей секретарше Гонории Айзендрат и уполномочил ее руководить издательством, а также передал ей все свое движимое и недвижимое имущество и состояние. Она перевезла тело для похорон в семейном склепе Мореани. Погребение должно было совершиться через неделю после смерти в кругу сотрудников, друзей и авторов. За эту неделю Гонория Мореани вступила во временное право руководства издательством до юридического оформления прав наследования. Она стала руководить издательским домом из своей приемной, где стоял заветный стальной шкаф с документами, без которых ни один человек не сможет руководить издательством. Гонория сразу же продала свою крошечную квартирку и переехала на виллу покойного мужа, куда первым делом вызвала морильщиков мышей и тараканов, чтобы дезинфицировать кладовую. Будучи педантичным и аккуратным человеком, вдова принялась обстоятельно сортировать гору невскрытой корреспонденции, громоздившуюся в кабинете Клауса. И первым делом она отсортировала входящую почту, вскрывая конверты ацтекским жертвенным ножом, найденным в секретере.


За два дня до похорон Генри Хайден приехал в издательство. Одет он был в траурный темный костюм. Приветствуя Гонорию, он поцеловал ей руку и перешел на «ты». Они попили чаю и поговорили об усопшем. Вдова рассказала, как они с Мореани провели его последние дни в городе на лагуне, как он, после того как отказала печень, сделал ей предложение в госпитале Иоанна и Павла. Генри сидел в эймсовском кресле и внимательно слушал Гонорию. Ему было стыдно за то, что он так и не удосужился навестить своего друга и покровителя перед его смертью.

Гонория положила руку на плечо Генри.

– Прошло мало времени, но случилось так много ужасных событий, Генри. Событий, которые невозможно понять и осознать. Но самым большим подарком для него стал твой роман, который мы, к счастью, нашли.

– Ты его читала?

Гонория, улыбнувшись, кивнула.

– Я знаю, ты был бы против, но Клаус его перепечатал и взял с собой в Венецию. Мы читали его вместе. Это прекрасно, Генри, это великая литература.

– А конец? Как вы нашли конец?

Наступила длинная пауза.

– Это удивительно, – заговорила наконец Гонория, – но я нашла его в почте.

Она встала, подошла к письменному столу Мореани, выдвинула ящик и достала оттуда коричневый конверт. Из него она извлекла листы, покрытые машинописным текстом, и Генри тотчас узнал шрифт машинки Марты.

– Было очень странно читать это, Генри.

Она протянула ему страницы с текстом. Генри вжался в эймсовское кресло, его уши пылали. Он чувствовал себя так, словно его хлестнули по лицу мокрой горячей тряпкой. На первой странице рукой Марты было написано… как бы выразиться точнее?.. примечание.


Дорогой Генри, любимый мой муж, я спасаю тебя и этот конец, потому что для меня невыносима сама мысль о том, чтобы оставить тебя ни с чем. Я не знаю, что произошло и что произойдет сегодня, но светлые цвета, которые ты излучал с первой нашей встречи, стали монотонно черными. Я очень боюсь за тебя.


На этом месте нам придется ненадолго задержаться, потому что Генри расплакался так, что при всем желании не мог читать дальше.

Что бы ни побуждало тебя к распаду, к разрушению того, что ты любишь, я тем не менее чувствовала, что твое безумие меня не касалось. Ты защищаешь меня, ты любишь меня, ты позволяешь мне быть. Красивый конец этого романа ты выбросил, выполняя условия зловещей сделки с твоим демоном. Я восполняю эту потерю, я сохраняю конец для тебя и посылаю его Мореани. Нежно преданная тебе, Марта.


Люди часто имеют превратное представление о вещах, которые им не приходилось переживать. Когда же они их переживают, те кажутся удивительно знакомыми. Гонории никогда в жизни не приходилось видеть плачущих мужчин. Генри плакал долго и безутешно, как ребенок, зовущий маму. Если бы Гонория не взяла у него рукопись, та расплылась бы, как акварель. Женщина оставила его одного, выйдя из кабинета и плотно притворив за собой дверь.

Когда Гонория предыдущей ночью нашла последнюю главу в невскрытой почте Мореани, она сначала подумала, что это ошибка, так как письменное примечание Марты было адресовано Генри. Однако на конверте значился выведенный аккуратным почерком Марты домашний адрес Клауса Мореани. Ошибки быть не могло. Для эзотерически расширенного разума Гонории связь между исчезновением Марты и этим любовным и одновременно зловещим посланием была очевидной. Марта писала о разрушении и сделке Генри с темными силами, в письме было что-то очень тревожное. Если бы Гонория не стала владелицей издательства, она обратилась бы в полицию, но теперь Генри Хайден был ее идолом. Заключительная глава романа казалась золотым дождем, а значит, перевешивала всякие моральные соображения. Поэтому Гонория Мореани, урожденная Айзендрат, обратилась за советом не в полицию, а к картам Таро. Выпала одиннадцатая карта – справедливость. У Гонории отпали последние сомнения.

* * *

Бывают похороны, на которых гости выставляют напоказ фальшивую скорбь и смирение. Часто в таком ханжеском поведении бывает виноват сам усопший, который при жизни вел себя не лучшим образом и водил знакомство с соответствующими людьми. Клаус Мореани был похоронен так же, как и жил, – с уважением, без пафоса и сопровождаемый искренними слезами. На маленьком кладбище под моросящим дождем собралось много людей. По дороге от церкви до склепа выстроилось около трехсот человек. Многие из них не стали раскрывать зонты. Гроб несли между двумя этими шеренгами, и как раз во время выноса тела начался дождь.

Генри заметил среди присутствующих Йенссена и еще нескольких господ из полиции. В отличие от прочих гостей полицейские не были одеты в траур, что говорило о том, что они пришли сюда со службы. «Почему нет?» – подумал Генри. Сегодня подходящий день для того, чтобы поговорить о смерти. Между двумя старыми платанами стоял и Гисберт Фаш. Он робко помахал Генри костылем, когда их взгляды встретились. Фаш заметно поправился, на выбритой перед операцией стороне головы отросли волосы. Прошел еще почти час, прежде чем все гости возложили цветы к гробу. Потом все пошли к выходу с кладбища, где людей ожидала колонна машин, которая должна была доставить их на поминки в здание издательства.

– Мы нашли вашу жену, – негромко сказал Йенссен Генри, проходя мимо. Непочтительность этого обращения не сразу дошла до полицейского, и он потупился. Может быть, причиной стал взгляд Генри.

– На этот раз вы уверены, что это она? – спросил он.

Начальник Йенссена, уже упомянутый нами гений анализа дел, вмешался в разговор.

– Господин Хайден, я хотел бы извиниться за своего коллегу за проявленную им бестактность.

Генри остановился.

– Вы действительно нашли мою жену?

– Да. Мне очень жаль, но это так. Она уже опознана.

– Но не мной. Она мертва?

– К сожалению, да. Мои соболезнования.

– Но где вы ее нашли?

– Мы ее не находили. Она была обнаружена. Но об этом мы лучше поговорим не здесь и не сейчас, а в полицай-президиуме, если вас это устраивает.

– Где он находится?

– В здании судебного морга.

Гонория Мореани вернулась в хвост процессии и подошла к Генри и полицейским.

– Что случилось?

– Они нашли Марту.

Гонория посмотрела полицейским в лицо:

– И вы пришли сюда, чтобы об этом сообщить?

– Мы все вам объясним в президиуме, господин Хайден. Это займет немного времени.

Гонория по-матерински обняла Хайдена.

– Иди, Генри, этого требует от тебя Клаус.

Генри поцеловал Гонории руку и обратился к Йенссену:

– Куда идти?

– Сюда, пожалуйста. – Они направились навстречу процессии к боковому выходу с кладбища.

Генри ловил на себе раздраженные взгляды гостей.

– Это похоже на арест. Вы этого хотите?

– Ни в коем случае. Наша встреча имеет чисто технические причины. Нам нужна ваша помощь, это не арест и даже не допрос.

Конечно, это была чистая показуха. С равным успехом они могли бы встретить его у выхода из автобуса. Знатоки полицейских расследований уже, вероятно, обратили внимание, что ни Блюм, ни Йенссен ни словом не обмолвились о том, что Марта утонула. Мало того, они не сказали, где, как и когда она была найдена. Наверняка они решили по капле вытрясти признание из самого Генри. «Не дождетесь», – подумал Генри. Он был готов к этому разговору.

Йенссен остановился, увидев Гисберта Фаша. Последний, насколько позволяли костыли, ковылял за процессией. Йенссен подошел к нему и обменялся парой слов, в то время как Генри в сопровождении трех господ из полиции выходил с кладбища и садился в «Ауди А6». Фаш остался на месте. Генри больше никогда его не видел.

XXIII

Против Генри у них не было ничего.

Имелись лишь смутные догадки; какие-то конкретные улики сделали бы ненужным этот спектакль на кладбище. У них ничего не было, они ничего не знали, да и сами ничего собой не представляли. Они делали свою работу, и им нужен был результат. Раскрытие преступления – это такая же тяжкая работа, как и совершение преступления, с той лишь разницей, что оплачиваются и простои.

– Когда выйдет ваш новый роман? – поинтересовался Йенссен по дороге. Он явно старался сгладить свою бестактность.

– К ярмарке.

– Можно спросить, о чем роман?

– Да, спросить можно. – Генри посмотрел в окно на пробегавшие мимо серые фасады домов. Ему предстоит долгая упорная борьба. Они пришли вчетвером, чтобы с самого начала регистрировать каждое его побуждение, каждое слово и каждое противоречие. Весь дальнейший путь длиной в пятнадцать километров они молчали.

Подъезд к полицай-президиуму был огорожен высокой кирпичной стеной, увенчанной витками колючей проволоки. Здание президиума было выстроено в начале Первой мировой войны и первоначально служило казармой. Ансамбль мрачных зданий, стены и натовская колючая проволока создавали очаровательное впечатление проигранной битвы в окружении. «На этих воротах, – тихо пробормотал Генри, – не хватает только надписи «“Святая Рената”».

«Комната для переговоров», как они ее назвали, была настоящей газовой камерой с вентиляционными отверстиями вместо окон. Генри обратил внимание на кофейные пятна, которые, словно плесневые колонии, покрывали линолеум пола. В середине комнаты стоял большой складной стол, застеленный мышиного цвета скатертью. Его усадили на мягкий вращающийся стул. Йенссен принес ему кофе. Безусловно, это была часть инквизиторской процедуры. Его одного усадили за стол. С времен Средневековья известно, что одна только демонстрация орудий пыток способна сломить волю обвиняемого.


– У нас много ответов, для которых мы не можем найти правильных вопросов, – заговорил Авнер Блюм. «Что ж, это не бездарно», – подумал Генри и отпил горячий, но жидковатый кофе.

– Наверняка вы удивляетесь тому, что мы попросили вас приехать с нами в полицай-президиум, господин Хайден.

– Я ничему не удивляюсь, господин Блюм, но мне больно, что вы утаиваете от меня правду. Что произошло с моей женой?

Блюм быстро переглянулся с Йенссеном.

– Причиной тому является загадка, перед которой мы оказались. Признаюсь, ничего подобного я не видел за всю мою карьеру. Нам нужна ваша помощь. Вы знали свою жену лучше, чем кто-либо другой.

– Значит, было совершено преступление.

– Почему вы так думаете, господин Хайден?

– Я так думаю, потому что мы сидим в полицай-президиуме, а вы работаете в комиссии по убийствам. Или я не прав?

– Вы не совсем правы. Достоверно установлено, что ваша жена погибла насильственной смертью. Это могло быть и самоубийство.

Генри покосился на дружелюбно улыбнувшегося ему Йенссена и одновременно отпил еще кофе. Проснулся ли сегодня Йенссен рядом с женщиной? Прочитал ли он газету, вынул из стиральной машины влажное белье и приготовил ли яйца, которые варил шесть минут? Или он варит яйца четыре минуты? Что отличает полицейского от преступника, цивилизованного человека от нецивилизованного дикаря, кроме грубости инстинктов и времени варки яиц?

– Я уже говорил господину Йенссену, что самоубийство не могло стать выбором моей жены. Она была счастлива. Мы были счастливы. Она бы никогда и ни за что меня не покинула.

В комнате наступила тишина.

– Мы играем в викторину? – спросил Генри. – Я должен угадать, от чего умерла моя жена?

Йенссен отставил в сторону свою чашку.

– Вы нашли на берегу ее велосипед и одежду.

– О, это было давно, и воспоминание уже успело потускнеть в моей памяти, но да, велосипед был там.

– Ваша жена утонула не в бухте, а тридцати километрах к востоку от нее, – продолжил Йенссен.

Полицейские следили за тем, как Генри воспримет эту информацию, а он в это время мысленно представил себе голых британских детишек, швыряющих друг в друга еловые шишки.

– Как такое могло произойти?

– Мы и сами себя об этом спрашиваем. Ваша жена сидела в автомобиле. Она была пристегнута. Вместе с машиной она упала в море со скалы.

Генри вскочил на ноги:

– Этого не может быть!

– Почему?

– Ее машина до сих пор стоит в гараже.

– Она сидела не в своей машине, – сказал Авнер Блюм и рывком сорвал со стола скатерть. – Эта машина принадлежала госпоже Беттине Хансен, вашему редактору.

Фотографии были цветными и поразительно реалистичными. «Субару» была сфотографирована спереди и сбоку. Обглоданное рыбами тело Марты, удерживаемое лишь ремнем безопасности, сидело за рулем. На черепе не осталось ни лоскутка мягких тканей. Рот щерился в страшной улыбке. Прекрасно сохранились зубы. Генри закрыл глаза. Перед внутренним взором вновь всплыла жуткая картина: Марта, дико крича, пытается открыть окно, а ледяная вода безостановочно льется ей в легкие. Он снова увидел, как умирала Марта.

Полицейские не торопили его. Он молча рассмотрел фотографии, а потом, повернувшись спиной к присутствующим, перевел взгляд на безрадостный пейзаж за окном.

Йенссен наконец откашлялся и заговорил:

– Оползень с крутого берега вызвал волну, которая и вынесла машину на поверхность, если вам это интересно.

– Кому, говорите вы, принадлежит этот автомобиль?

– Он принадлежал Беттине Хансен, вашему редактору.

Генри обернулся и по очереди всмотрелся в лица полицейских. Они выглядели как глухонемые, впервые слушающие арию Царицы ночи.

– Это ответ, – тихо произнес Генри, – а как звучит вопрос?

– Вопрос звучит так: можете ли вы, господин Хайден, объяснить, почему ваша погибшая жена сидела в машине пропавшего редактора?

– Я не понимаю, как это могло случиться. Нет, не понимаю. Вы не будете так любезны снова прикрыть фотографии? Мне больно на них смотреть.

Блюм посмотрел на Йенссена, и тот закрыл фотографии скатертью.

– Ваша жена и редактор были знакомы?

– Да, они встречались на коктейле в саду у моего покойного издателя.

Углом глаза Генри заметил, что один из полицейских сунул руку во внутренний карман куртки, но ничего оттуда не достал. Наверное, включил звукозаписывающее устройство.

– Иногда они вместе купались в море. – Генри почти физически чувствовал, как сгущается атмосфера в комнате. – Я никогда не ходил с ними. Марта называла Бетти плохой пловчихой. Вы должны знать, что у Марты было две страсти – плавание и пеший туризм.

Йенссен достал шариковую ручку.

– Вы не возражаете, если я буду записывать?

– Ни в коем случае. Наша жизнь, если здесь уместно такое слово, была очень упорядоченной. Я писал по ночам, именно тогда ко мне приходили самые удачные идеи. По утрам я долго спал, а жена в это время ходила купаться или делала вылазки на природу.

– Куда? У нее были любимые маршруты?

– Это было бы не в ее духе. Она решала такие вещи спонтанно. Марте нравились тихие уголки, где нет людей. Она любила природу, уединение… У вас есть карта?

Полицейские переглянулись, потом Йенссен пулей вылетел из комнаты и вскоре вернулся с истыканной стрелками картой «дартс». Генри внимательно смотрел, как полицейские расправляли ее на полу. Ему сразу бросились в глаза точки и соединявшие их линии.

– Не обращайте внимания на дырки в карте, господин Хайден. Известно ли вам, где именно гуляла ваша жена?

– Ну, конечно, – ответил Генри и присел перед картой на корточки. – Она мне много об этом рассказывала.

Он обвел рукой несколько районов.

– Ну, например, вот в этом лесу, где много точек. Она любила гулять здесь, говорила, что там удивительно красиво.

Настроение криминалистов заметно улучшилось.

– А здесь? – Блюм указал на район обрывистого берега.

– Марта любила море, она не боялась высоты и не страдала головокружениями. Ей нравилось бродить высоко над морем, она часто подходила к краю обрыва. Мало кто отваживался составлять ей в этом компанию. Я все время предлагал ей подарить телефон, чтобы она могла в случае чего позвонить, но жена постоянно отказывалась. Марта ненавидела мобильные телефоны.


– Ну вот мы и нашли этого таинственного бродягу! – торжествовал Блюм в мужском туалете.

– Тогда, – возразил ему Йенссен, задумчиво наблюдая за струей, бившей в унитаз, – выходит, что Марта Хайден была одновременно и отцом ребенка, ведущим двойную жизнь, и к тому же отлично маскировалась и ориентировалась на местности, так?

Блюм уже сушил руки.

– Йенссен, как профессиональный криминалист вы должны обладать способностью к построению мысленных моделей. Абстрагируйтесь. Мы заблуждались, а теперь выяснились новые факты.

Йенссен вымыл руки, чего он никогда не стал бы делать в отсутствие своего прямого начальника.

– Зачем, – спросил он, – она названивала редакторше, а не родному мужу? О чем она могла с ней говорить? И почему делала это тайком?

Блюм взялся за ручку двери:

– Мы и работаем для того, чтобы это выяснить. А вы, получается, нет, Йенссен?


Вернувшись из туалета, полицейские увидели, что Хайден, снова сняв со стола скатерть, внимательно рассматривает фотографии.

– Я не верю, что моя жена упала в море в этой машине. Вы уверены, что это машина Бетти? Она говорила, что ее автомобиль угнали.

– Это ее машина, господин Хайден, и этот пункт нас тоже сильно занимает. Она заявила о пропаже автомобиля, но не смогла дать ключ страховому агенту. Естественно, она не могла это сделать, потому что ключ был вставлен в гнездо зажигания, и мы теперь доподлинно это знаем. Страховому агенту она заявила… – Йенссен заглянул в блокнот, – что не хочет никаких денег за пропавший автомобиль.

– Это удивительно. Она рассказывала мне об этом человеке, об этом…

Блюм нетерпеливо махнул рукой.

– Если бы автомобиль украли, то у Бетти, по крайней мере, должен был остаться ключ.

Будь благословен этот ключ! Как часто в своей жизни благодарил Генри перст судьбы, который – без его ведома – вмешивался в ход событий и вносил незаметные исправления, превращавшие безнадежные положения в славные победы. Он все обдумал, но не ожидал, что такой пустяк, как ключ зажигания, сыграет в этой эпопее столь решающую роль, да еще такую полезную. Для преступника, как и для человека, собирающегося надуть страховую компанию, не существует второстепенных мелочей, есть лишь равнозначно важные детали.

– Мы не склонны считать, что упомянутый вами таинственный мужчина существует в природе.

– Но она была беременна, – возразил Генри. – Кто же тогда отец?

Йенссен хотел что-то сказать, но Блюм снова его перебил:

– Мы надеялись, что вы сможете нам помочь.

– Помочь? Бетти не говорила мне, кто он. Может, она рассказала об отце кому-нибудь другому? Я же этого не знаю.

– Вы не спрашивали?

– Спрашивал. Но она отвечала только, что это очень опасный человек.

– У вас есть на этот счет какое-то мнение?

Генри рассмеялся:

– Вы переоцениваете меня, господин Йенссен. Я не знаю, считать это дерзостью или комплиментом.

Генри решил, что настал самый подходящий момент для того, чтобы посвятить полицейских в тайну того, что действительно случилось в тот вечер в скалах. Авнер Блюм сам пришел ему на помощь, произнеся волшебное слово.

– Ваша жена и ваш редактор, как вы утверждаете, часто вместе купались в море.

– Это так и одновременно не так. Моя жена и была моим редактором. – Генри выдержал внушительную паузу. – Она каждый день читала каждое слово в моих текстах. Она видела то, чего не замечал я. Без нее у меня не получился бы ни один роман. Думаю, Бетти была сильно уязвлена этим обстоятельством.

– Но что в таком случае, позвольте спросить, редактировала Беттина Хансен? – Блюм задумчиво обхватил пальцами обеих рук невидимое яблоко.

– Она не редактировала ничего. Она была некомпетентна, амбициозна, и я ей никогда не доверял. Когда очередной роман был готов, я сам вез его в издательство. Бетти читала только готовые рукописи.

– Но за что в таком случае ей платили деньги?

Такой вопрос мог задать только полицейский чиновник. Генри лишь снисходительно улыбнулся, ибо что может следователь понимать в литературе?

– Пожалуйста, поймите меня правильно, но я очень многим, если не всем, обязан Бетти, ибо именно она открыла мой первый роман «Фрэнк Эллис». Правда, я не знаю, читали ли вы его.

– Я не читал, – признался Блюм, – но его читал мой коллега Йенссен, он – наш книжный червь и до сих пор восторженно о нем отзывается. Правда, Йенссен?

Йенссен вымученно улыбнулся. Генри отчетливо видел, что бедного парня страшно удручает роль дрессированного медведя: «Правда, Йенссен?» Да, это мотив убийства, подумал Генри. Ну, Йенссен, застрели эту собаку из своего табельного пистолета и брось в колодец. Я тебя благословляю.

– Марта время от времени обсуждала с госпожой Хансен, как продвигается работа над очередной книгой, – продолжил Генри. – Вероятно, они говорили об этом во время совместных купаний. Бетти докладывала об этом своему шефу Мореани и выдавала за собственную редактуру. Я это заметил и возмутился. Я был просто в ярости. Как можно выдавать творческую работу другого человека за свою? Но моя жена только смеялась и говорила: «Оставь это». Ну, такова она, и ничего здесь не поделаешь. Во всех людях Марта видела только хорошее.

Генри снова посмотрел на фотографии изуродованного трупа жены и проговорил:

– Теперь я вижу, что это была ее ошибка.

– Вы считали, что ваш роман исчез, но теперь он найден.

– Роман был готов, время выхода из печати – согласовано. После того как исчезла моя жена, я отдал Бетти оригинал рукописи. Она должна была передать его Мореани. Она этого не сделала. Должно быть, рукопись сгорела вместе с машиной. Вы не знаете, что случилось с Бетти?

«Вы никогда ее не найдете и прекрасно это знаете», – подумал он. Даже сам Генри не знал, где утопил ее Обрадин.

Йенссен наконец нашел подходящий вопрос для великого множества ответов:

– И как же вы нашли его снова, свой роман?

– Я его не находил. Его совершенно случайно нашла Гонория Айзендрат, которая теперь возглавляет издательство. Рукопись сохранилась на флеш-карте, куда ее скопировала госпожа Хансен. Зачем она это сделала, я не знаю.

XXIV

Сколоченный из необструганных сосновых досок гроб был очень маленьким. По бокам к гробу были привинчены четыре железные ручки. Генри решил кремировать останки жены. Марта не захотела бы иного погребения. От нее останется лишь преходящее тепло и пепел. Стальная плита, закрывавшая жерло печи крематория, медленно поднялась, и оттуда полыхнуло невыносимым жаром. Электрические салазки с гробом покатились в печь. Деревянный гроб тотчас вспыхнул, и раскаленное добела пламя ослепило Генри. Стальная плита опустилась, закрыв печь. Включился компрессор, и компьютеризированная печь приступила к своей полностью автоматизированной работе. В таком сожжении Генри находил известное благочестие и пиетет, так как ни один человек не участвовал в этом процессе.

Погребение Марты состоялось недалеко от того места, где находился семейный склеп Мореани. Как предписано кладбищенским ритуалом, служители установили урну рядом с заранее вырытой ямкой, окантованной досками, приложили поросший ровной травой кусок дерна и принесли черную гранитную плиту, на которой значилось только имя без даты. Никаких объявлений о смерти не появилось в газетах. Генри никого не пригласил на похороны. Он пришел один, чтобы предать прах земле. Это было почти анонимное погребение. Генри никогда не интересовался ни Богом, ни загробной жизнью и поэтому не позвал священника. Никто не произнес надгробной речи. Лишь какая-то женщина с лейкой на несколько мгновений остановилась возле свежей могилы, а потом пошла к могиле своего мужа.

Когда Генри остался один перед могилкой и урной, его вдруг охватила безмерная усталость. Что ему делать с остатком жизни? Писательская карьера окончена. Соня после шторма не появлялась. Видимо, она поняла, что с этим человеком повседневная жизнь невозможна, и их встреча так и осталась мимолетным эпизодом. Генри удалось совершить идеальное преступление; теперь он остался совсем один. Не выйдет больше ни один роман; не будет любящей его женщины: он не будет ждать, когда вернется из школы ребенок, а дома никто не станет его ждать, кроме собаки. Даже полиция рано или поздно потеряет к нему интерес. Генри сознавал, что не останется ничего, кроме занимательной истории его лицедейства, но кому он сможет ее рассказать? Остается только одно – исчезнуть. Могильщики начали закапывать урну. Генри молча следил за их неторопливой работой.

У ворот кладбища его ждал Йенссен с маленьким велосипедом Марты. Полицейский уберег его от утилизации. Места для хранения вещественных доказательств не хватало, и периодически вещи, не имевшие больше юридического значения, просто уничтожались. Генри не спросил, откуда Йенссен узнал о похоронах Марты, в конце концов, это дело полиции – знать о действиях и замыслах подозреваемого. Возможно, Йенссен знал и многое другое, о чем Генри даже не догадывался. Мужчины положили велосипед и купальные принадлежности Марты в багажник «Мазерати».

– Вы нашли новые вопросы для своих ответов? – насмешливо поинтересовался Генри, закрывая багажник машины.

Йенссен провел ладонью по волосам, при этом под рукавом рубашки вздулся могучий бицепс.

– Я не могу вас понять, Хайден. Я пытаюсь, но у меня не получается.

– Что вы хотите понять?

– Вы потеряли жену. Вы смотрели на эти жуткие фотографии и сохраняли полнейшее спокойствие. Вы даже не заплакали.

– Я ничего не вижу, когда плачу.

Йенссен досадливо махнул рукой:

– Вы спасаете жизнь человеку, который вас преследовал, не говорите об этом ни слова, но оплачиваете его больничное лечение. Вы даже не знакомы с этим типом. Зачем вы это делаете?

Генри снял темный пиджак и бросил его в машину. Потом выпрямился и шагнул к Йенссену.

– Вы охотник, Йенссен. Вы охотитесь за людьми. Почему, черт возьми, вы не стреляете?

Йенссен отступил и ссутулил плечи.

– Я не охочусь за людьми, я ищу правду.

– Во мне? – крикнул Генри ему в лицо. – Во мне нет правды. Правду сожрали рыбы, правда сгорела в печи, правда превратилась в пепел. – Генри взял себя в руки и успокоился. – Вы считаете меня убийцей. Вы хотите засадить меня в тюрьму. Но что вы вместо этого делаете? Вы пытаетесь меня понять. Если вы хотите охотиться – охотьтесь, но если вы хотите понять, то начните с себя. Однако я хочу сразу предупредить: вы не найдете никакой правды. – Генри вернулся к машине. – Кто призывает дичь, тот теряет ее. Она приходит только тогда, когда чувствует себя в безопасности.

Генри сел в машину и включил мотор. Йенссен положил свою широкую ладонь на крышу машины и наклонился к окну.

– Где ваша мать?

* * *

Поселок находился в дреме упадка, который наступил после закрытия в семидесятых годах завода по производству гофрированного стального листа. Послеполуденное солнце освещало западные фасады уцелевших жилых домов. Многие из них были покинуты, лишь перед некоторыми виднелись живые изгороди и подстриженные газоны. Параллельно улице бежала узкоколейная железная дорога и тянулась граница полей и отвалов, представлявшая собой кучи мусора и щебня. Среди мусора рос щавель, торчали одинокие березки и вился дикий виноград.

Железные ворота с номером 25 были заперты на висячий замок. Дорога к дому заросла колючим кустарником.

– Если вы интересуетесь ботаникой, то найдете для себя много забавного, – заметил Генри, отпирая замок. – У вас с собой случайно нет мачете?

Йенссен тотчас отметил, что цилиндр замка ярко блестел. Мужчины стали прокладывать себе путь по двору. В высокой траве прошелестел какой-то зверь. В глаза полицейскому бросились поросшие травой земляные кучки.

– Вот здесь жило Чудовище, – Генри показал рукой на низкое строение между ореховыми кустами. Йенссен остановился и ладонью прикрыл глаза. Солнце теперь стояло заметно ниже, чем во время их первой встречи в мае.

– Там я играл, когда был маленьким. Этот сарай был моим дворцом. Вы читали «Красавицу и Чудовище»?

Йенссен помедлил с ответом.

– Нет, я только смотрел фильм.

Генри занялся входной дверью, заколоченной массивным деревянным щитом. К костюму прилипал репейник, но Генри не обращал на это внимания.

– Угадайте, кем я был?

– Чудовищем?

Генри рассмеялся и вытащил из кармана ключ на цепочке.

– Я знал, что вы так скажете. Нет, я был Красавицей.

Йенссен хотел спросить, кто же был Чудовищем, но передумал. Замок на щите тоже был новым. Йенссен потрогал висевший в наплечной кобуре пистолет и снял его с предохранителя. Входную дверь когда-то пытались взломать. По полотну двери шла вертикальная трещина. Йенсен разглядел на старой замочной скважине обрывок наклеенной бумаги со следами полицейской печати.

Генри открыл дверь.

– Вы первый гость за очень-очень долгое время. Добро пожаловать в дом.

Через открытую дверь в сени упали солнечные лучи. В остальной части дома было темно. Из внутреннего кармана куртки Йенссен достал светодиодный фонарь. Сразу за дверью пол был цел, но дальше от него остались лишь доски, разъезжавшие на остатках стяжки и железных направляющих.

– Я купил дом семь лет назад. Он был собственностью города, здесь никто не жил, и, соответственно, дом достался мне дешево. Впрочем, в этом районе жилье вообще недорогое.

Генри, балансируя, как кошка, прошел по доскам.

Йенсен посветил в щели между ними.

– Там внизу подвал?

Генри остановился.

– Там котельная. Она не обмазана цементом, глина и земля.

Тот посветил фонарем в маленькую кухню, здесь пол был разбит до самой плиты. При каждом шаге под подошвами хрустели хитиновые панцири насекомых.

– Хотите посмотреть лестницу? – спросил стоявший за спиной Йенссена Генри. Йенсен последовал за ним через деформированную комнату, которая когда-то, вероятно, была столовой, к узкой лестнице с площадкой едва ли шире его плеч. На ступеньках лежал ковер из искусственного волокна.

Йенссен осмотрел лестницу. Она была очень крутая, высотой не более трех метров.

– Здесь? – спросил он.

Генри поднялся по ступенькам и обернулся.

– Отец упал и остался лежать там, где сейчас стоите вы.

Йенссен посветил себе под ноги. Стоило ему опустить фонарь, как силуэт Генри стал невидимым.

– И вы это видели?

– Я стоял здесь, наверху.

Йенссен поводил фонарем, осветив лестницу.

– Это было в тот день, когда пропала ваша мать?

– Я уже говорил, что долго думал: мама просто ушла и живет где-то в другом месте. Я ждал ее. Здесь, в этом доме. Но она так и не вернулась и не дала о себе знать. Это было больше тридцати лет назад.

Йенссен поднялся по ступенькам.

– Вы сказали, что стояли наверху. Но почему вы здесь стояли?

– Здесь наверху была моя комната. Войдем?

Генри открыл маленькую дверь. Йенссен остановился рядом с ним и посветил фонарем. Пол в комнате был цел. У заколоченного досками окна стояла детская кровать. Она была аккуратно заправлена бельем, почерневшим от плесени и мышиных испражнений.

– Отец поднялся сюда, чтобы найти меня, но я спрятался.

– Где?

– Под кроватью.

– Зачем?

– Он был очень зол и разочарован во мне. Он вытащил меня из-под кровати и спросил, известно ли мне, что я сын шлюхи.

– Сын шлюхи?

– Да, сын шлюхи.

– И что вы ответили?

Генри улыбнулся:

– Мне же было тогда девять лет. В девять лет человек не знает, что это такое. Я лишь думал, это что-то очень плохое. Так объяснил мне отец. Генри, сказал он мне тихо и дружелюбно, ты шлюхин сын, потому что твоя мать – шлюха. Ты не мой сын. Это сразу меня просветило.

Йенссен почесал за ухом.

– Вы и сейчас так думаете?

– Конечно, нет. Сейчас я понимаю, что он злился на меня, потому что я был не его ребенком, и это, естественно, причиняло ему боль. Но тогда я этого не знал.

– Тем не менее вы называете его отцом.

– Другого у меня не было.

– Зачем он в ту ночь пришел в вашу комнату?

– Он пришел, чтобы вытащить меня отсюда. Он выволок меня на лестницу, и я изо всех сил ухватился за перила, тогда он потянул сильнее, пижама разорвалась – она была насквозь мокрая, потому что я обмочился. Отец потерял равновесие, упал и больше не поднялся.

– И что вы сделали после этого?

Генри засмеялся:

– Я снова лег спать. Хотите посмотреть подвал?


Когда они пробирались по двору к воротам, Йенссен остановился и поставил ногу на заросшую травой кучу земли.

– Что это? – спросил он.

Генри стряхнул с рукава пыль и репейник.

– Ямы. Я перерыл весь двор. Мне очень хотелось найти маму, но я так никогда ее и не нашел.


Они вернулись на парковку кладбища с наступлением темноты. Некоторое время они молча сидели рядом. Потом Йенссен открыл дверь.

– Господин Хайден, вы знаете, где сейчас Бетти?

– Если бы я это знал, меня бы здесь не было.

– Где бы вы были тогда?

– Дома, с женой.

* * *

Генри Хайден исчез бесследно до выхода в свет его последнего романа. Против ожидания, книга не стала бестселлером. Критики писали, что конец натянутый и искусственный. Через год после исчезновения Генри Обрадин Басарич получил открытку от неизвестного ему человека. На открытке коричневыми чернилами было написано:

«Лучше быть одному всегда, чем никогда».


на главную | моя полка | | Правда и другая ложь |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 4.0 из 5



Оцените эту книгу