Действующие лица:

Марианна Мнишек – царица Государства Российского.

Фридрих Зайне – алхимик гетмана Яремы Вишневецкого, монах.

Ежи-Франц Кульчицкий – герой обороны Вены, первым познакомивший Европу с кофе.

Лесь Курбас – театральный режиссёр.

Юсуп Гочняев – капитан Советской Армии.

Ханна Хеньциньска – стюардесса польских авиационных линий.

Валерий Борзов – заслуженный мастер спорта, чемпион мира.

Роман Ваневский – клоун.

Все действующие лица либо уроженцы расположенного в 70 км от Львова города Самбор, либо силою обстоятельств связанные с этим городом.

Начало этой истории восходит к не столь отдалённому времени. Хотя то, на чём эта история основана, будоражит человеческое сознание, пожалуй, со времён, когда его ещё, то бишь, сознания как такового, у человека не было вовсе. То есть парадокс состоял в том, что когда оно отсутствовало, в явлении этом не было ничего удивительного и сегодня об этом можно говорить как об атавизме, утраченном человеком в процессе эволюции. Более всего согласуется с подобного рода утверждением эзотерика, менее всего наука материалистическая и уж, конечно, в абсолютной конфронтации находится с ним как старая, так и современная теология. Но как бы там ни было, а упрямая действительность, нет-нет, да и подбросит факт, объяснения которому дать не может никто, за исключением уже набившего оскомину ортодокса, утверждающего, что «этого не может быть потому, что быть не может никогда».

I

Самолёт польских авиационных линий «LOT» ИЛ-62М SP-LBG выруливал на взлётную полосу. Рейс № LO5055 предстоял длинный, к тому же в главную капиталистическую державу мира, в её город-монстр Нью-Йорк, поэтому лайнер был тщательно подготовлен, осмотрен, заправлен и укомплектован лётным составом, который считался одним из лучших, если не самым лучшим в авиаотряде варшавского аэропорта Okiete. Один командир лайнера Зыгмунт Павлячек чего стоил: и военный лётчик, и испытатель, и теперь вот, можно сказать, хозяин огромного пассажирского судна. Днём раньше этим самолётом выполнялся рейс из Чикаго, привезший исключительно американцев польского происхождения, которые после всевозможных политических послаблений и, главное, в преддверии кардинальных преобразований в стране своих предков ринулись в ностальгическом порыве на польскую землю. На этот раз пассажирами самолёта были 17 американцев, 25 живущих за границей поляков, 119 граждан ПНР и 11 членов экипажа.

Получив разрешение на взлёт, самолёт плавно начал разбег и набрав взлётную скорость, также плавно стал набирать высоту. Машина слушалась уверенных манипуляций пилотов, а надёжная электроника обеспечивала гарантию безопасного полёта. Вряд ли подобная слаженность определялась тем, что лайнер был скопирован один к одному с английского транспортного самолёта ВИККЕРС-VC-10, начинка-то всё равно была советского производства. А в начале семидесятых годов, когда запускался самолёт в серию, уровень выпуска оборонной, да и гражданской техники подобного рода был в Советском Союзе довольно высок и надёжен. Поэтому пилоты весело переговаривались с землёй и друг с другом, стюардессы, источая милые доброжелательные улыбки и демонстрируя безупречное знание английского языка, справлялись о тех мелких пожеланиях того или иного пассажира, который нажимал кнопку вызова, и которые было возможно осуществить, находясь в небе в условиях полёта. Однако через 23 минуты после старта, когда самолёт находился на высоте 8200 метров, не добрав до рейсовой ещё 2000, случилась авария. О ней оповестил страшный удар в районе левого двигателя. По одной из версий из-за возможного дефекта стали или некачественной обработки её сломался вал двигателя, пробивший его обшивку и затем дверь технического помещения. Наступила разгерметизация самолёта, а в багажном отделении начался пожар, возможно из-за воспламенившегося спиртного, которое везли с собой в чемоданах пассажиры. В техническом помещении в это время находился один-единственный человек. Им была старшая стюардесса Ханна Хеньциньска, симпатичная женщина тридцати шести лет, бывшая замужем и имевшая двух детей подросткового возраста. На плёнке обнаруженного впоследствии «чёрного ящика», отмеченного временем 11:08:30, сохранилась следующая запись:

– Nie ma Hanki.

– Gdzie jest wlasciwie?

………………………………

– Brakuje jednej stewardesy, bo nam wyrwalo drzwi.

Через 32 минуты после случившегося самолёт рухнул на деревья, оставив после себя шлейф чёрного дыма и просеку длиной около восьмидесяти метров. В живых не осталось никого. После катастрофы удалось идентифицировать только сто тел погибших, ещё семьдесят одно – по обгоревшим фрагментам и одно тело, несмотря на тщательное прочёсывание полком военнослужащих всей трассы падения самолёта, обнаружить так и не удалось. Это тело должно было принадлежать уже упомянутой стюардессе Ханне Хеньциньскей. А ещё была обнаружена полуобгоревшая Библия, на полях которой сохранилась надпись: «Dn. 9.05.1987 г… Awaria w samolocie co bedzie Boze Halina Domeracka 02-647 Warszawa ul. R.Tagora».

Об этой страшной катастрофе, случившейся с ИЛ-62М, кстати, второй после 1980 года из семи самолётов этой модели в польской гражданской авиации, в средствах массовой информации появились только формальные сообщения, констатирующие сам факт и соболезнования родственникам погибших, не более того. Без каких-либо комментариев, версий или попыток анализа. Это и понятно. «Старший брат» не позволил «младшему» предать широкой огласке подобного рода инцидент. И только в 1989 году по этой теме появились кое-какие сообщения, носившие как официальный характер, так и характер независимых расследований. Совпало это по времени с двумя событиями, территориально связанными с Польшей: со сносом памятника маршалу Коневу в Кракове, который по мнению некоторых спас город от уничтожения во время II мировой войны, и катастрофой советского военного истребителя в июле месяце на севере страны. Возможно, совпадение это было совершенно случайное, и если первый факт давал какой-то повод для подобного рода связи, то второй напрочь исключал её. Суть этой истории с истребителем состояла в следующем. С советской военной базы в районе Колобжега, польского города на берегу Балтийского моря, поднялся в небо боевой самолёт МИГ-23, бортовой номер 29, но буквально на первой минуте полёта связь с ним была потеряна. Как выяснилось впоследствии, отказал двигатель и после безуспешной попытки запустить его, пилот получил приказ катапультироваться, беспрекословно выполнил его и благополучно приземлился на землю. Но самое интересное заключалось в том, что беспилотный самолёт не только не упал в море, а, самостоятельно, – если уместно будет подобное слово – набрал обороты двигателя и пролетел ещё свыше девятисот километров в западном направлении, вызвав настоящую панику на радарных станциях ПВО Западной Германии, Дании и Голландии. Когда поднялись в небо перехватчики, то лётчики приблизившихся к советскому самолёту истребителей не поверили своим глазам: кабина пилота была пуста. Пока ждали приказа, что делать с самолётом, тот рухнул на небольшую бельгийскую деревушку после того, как был израсходован весь запас топлива.

Так вот, несмотря на столь блистательный пример живучести и, соответственно, совершенства советской авиационной техники, продемонстрированной, возможно, в противовес случившейся катастрофе с ИЛ-62М, гражданские эксперты всё-таки констатировали факт наличия дефекта у двигателя, объясняющегося, как явствовало из доклада «… отсутствием прецессионной токарной обработки вала ввиду возможного отсутствия надлежащего оборудования». Этот дефект, скорее всего, и привёл к катастрофе. Далее в докладе сообщалось «… известно, что на самолёты этой серии устанавливались двигатели Д-30КУ, изготовленные в соответствии с программой их модернизации под названием «Бурлак». Но, тем не менее, как оказалось, один из этих двигателей был произведён с браком». В некоторых независимых средствах массовой информации выдвигалась версия террористического акта против Польши, осуществлённого именно 9 мая (день, когда совершался рейс, он же день Победы именно Советского Союза во II мировой войне) в преддверии неумолимо надвигавшихся событий, связанных с активизацией антисоциалистических сил в этой стране. Этим актом предполагаемый террорист в лице, возможно, советских спецслужб намекал на меры, которые будут предприняты против страны и народа, если всякого рода «Солидарности» не прекратят своих подстрекательских действий с призывом к свободе и независимости от старшего брата. Правда, версия эта не получила дальнейшего своего развития, так как та же «Солидарность» была уже уверена в неминуемой своей победе и резонно было «разойтись» с Советским Союзом мирным способом, не дразня и не провоцируя его на международный скандал.

Но вот то, что не было обнаружено тело стюардессы или его останки – тут какие-либо версии никак не могли объяснить свершившегося факта. Правда, выдвигалось предположение о теле Ханки, затонувшем в водоёме, но на трассе падения самолёта больших озёр или иных водоёмов практически не было, а те несколько небольших, которые встретились, – были тщательно обследованы. Божественная версия попадания погибшей в воздушной катастрофе непосредственно на небеса рассматривалась всерьёз только клириками и ортодоксальными верующими. Помощь обитателей НЛО могла быть принята во внимание исключительно уфологами и сочинителями научно-фантастических романов. Поэтому отсутствие тела погибшей было занесено в разряд событий, фигурирующих рядом с нераскрытыми убийствами политических деятелей, непредсказуемыми форс-мажорными обстоятельствами, непонятными явлениями природы и т. д. А между тем…

II

В четвёртом отсеке стоял трескучий мороз. Три предыдущих, расположенных под полом, имели герметизацию, и только этот, находившийся у самого хвоста самолёта, её не имел. Поэтому, отправляясь туда, Ханна надела на себя телогрейку и сапоги. Находиться ей предстояло там не так уж долго – просто надо было проверить, заброшены ли в отсек четыре мешка с почтой, как значилось в накладной, или только два и тогда придётся идти искать недостающие мешки в третьем отсеке. Но все мешки оказались на месте и, в принципе, можно было возвращаться обратно, когда страшной силы удар в дверь раздался вдруг. В мгновение ока дверь оказалась вырванной и в такое же мгновение отброшенной в бездну воздушного океана. По принципу пылесоса из-за разницы в давлении всё, что находилось в отсеке, эта самая разрежённая бездна высосала из него наружу. Снаружи оказалась и Ханна. Но за какую-то долю секунды до этого её мозг пронзила как молния мысль, что ни в коем случае нельзя терять присутствие духа, хотя уже само нахождение снаружи самолёта гарантировало его потерю. Эта пронзившая сознание мысль принесла с собой растянувшуюся во времени информацию, в данный момент как бы спёкшуюся в один конгломерат величиной с человеческий мозг. Это были уроки пройденной школы, а, точнее, врезавшиеся в память действия, которые следует предпринимать в экстремальных условиях полёта. Но это была всё-таки теория, которая хороша в её лекционном изложении грамотными и, возможно, никогда не поднимавшимися в воздух педагогами. Практика, как правило, бывает жёсткой и непредсказуемой. Поэтому пришли на память и ещё одни уроки, полученные в Индии, у аватара Сатья Саи Бабы, к которому специально ездила Ханна, будучи его почитательницей, и который, обнаружив у неё паранормальные способности, вытянул их наружу и за несколько сеансов развил до необыкновенно высокого уровня. Она увидела в своём сознании его оранжевую тунику, спокойное улыбающееся лицо с ореолом чёрных волос вокруг и энергия со всего её тела, как он учил, мгновенно сконцентрировалась в районе солнечного сплетения. Если бы кто-то мог видеть Ханну в этот момент, то заметил бы, что её руки, ноги, всё тело как бы в долю секунды потемнели, а в центре тела стал раскручиваться несвойственный простым смертным энергетический шар. Частотная характеристика этого шара была настолько высока, что, пользуясь эмоциональными категориями, её можно было бы охарактеризовать как безумную радость, сумасшедший восторг или крайнюю степень истерики. Последним усилием угасающей воли этот энергетический шар оказался вытолкнутым через верхнюю чакру наружу и развернувшимся в вихрь в форме воронки, в центре которой оказалось тело Ханны, находящееся уже в бессознательном состоянии. Оно по спирали стало медленно удаляться от превратившегося в пылающую комету, почти исчезнувшего и стремительно теряющего высоту самолёта, от вырванных дверей и почтовых мешков и вскоре оказалось одним-единственным объектом в гигантском, воздушном океане Земли. Этот спуск по спирали в образовавшемся торнадо длился целую вечность, а может секунду – смотря, по каким часам делать отсчёт. Самое главное, что в образовавшейся воронке сохранялся воздух, а, значит, и тепло. Не такое, правда, как в Индии во время её визита к Саи Бабе, но всё– таки. И, тем не менее, Индия с её Гималаями и Шамбалой оставалась в почти угасшем сознании притягательной, а в данном случае спасительной силой. Причём, не только для Ханны, а для всего, что находится в атмосфере, в космосе и даже в Солнечной системе в целом. Эта сила, как натянутая струна, оповещала об этом, а трение частиц воздуха в своём вращательном движении вокруг этой струны рождало мелодию, жаждавшую слов – каких угодно. В данном случае это не имело значения… … Позабытое стремленье

…пусть даже таких, ли ж бы они ложились на размер льющейся с вращающегося вихря-диска мелодии…

…пусть даже перемежающих русские и нерусские слова, сводящих воедино страны и континенты, конкретно перемещающих слушающего в определённую точку на планете…

…здесь, в воздушном океане, в звенящей мириадами биотоков ноосфере «ловится» любая мелодия, любое стихотворение, созданное когда-либо представителями рода человеческого. Особенно, когда «ловец» женщина, находящаяся в свободном парении…

… Итак, время приземления под эту мелодию оказалось бесконечно долгим как период полураспада радиоактивного элемента или, напротив, мгновенным как скачёк стрелки электронных часов. Возможно, что приземления, как такового, не было вовсе, да и мелодии тоже, и лежавшая без сознания всё та же женщина, материализовавшись на обочине дороги в этот предполуденный час, вряд ли могла бы что-либо сказать на этот счёт. По дороге шёл военный парад, звучала музыка небольшого оркестра, за которым маршировали воины-ветераны, сверкая орденами и медалями, полученными за доблесть и героизм в Отечественной войне. Никто из колонны не вышел, приняв, видимо, лежавшую женщину за пьяную, что вполне согласовывалось с праздничным днём на всём пространстве Советского Союза и давало повод так думать. Как только парад отгремел, к ней подошли прохожие-зеваки, чтобы помочь ей подняться на ноги, но, поняв, что она не пьяна, но без сознания, взялись сигнализировать проезжавшим машинам, чтобы кто-то остановился и довёз пострадавшую до больницы. Но проезжавших машин что-то не попадалось ввиду того, что улица на время парада была перекрыта. Вскоре остановился проезжавший мимо военный «газик», сидевшие в нём офицеры, разобравшись, в чём дело, подобрали пострадавшую, и вскоре она уже находилась в приёмном покое местной больницы. Предварительный осмотр несколько удивил спустившегося из ординаторской дежурного врача. Никакого запаха алкоголя, никаких травм на теле, никаких кровоподтёков, сердце едва-едва прослушивается, дыхание едва улавливается. На столкновение с автомобилем не похоже, на кровоизлияние или инфаркт тоже, да и просто потеря сознания – если она имела место – вызывала какое-то подозрение. Как-то не так обычно выглядят последствия потери сознания, а тут такое впечатление, будто женщина заснула летаргическим сном: очень бледное, как будто заледенелое лицо, совершенно холодные конечности, почти потухшие зрачки глаз. Врач вызвал единственную по случаю праздника дежурную сестру, отдал распоряжение сделать укол камфары и пошёл заводить карточку на вновь поступившую. Но тут выяснилось, что документов при ней нет никаких, да и её тёмносиняя – похоже, спецодежда – в это уже тёплое для этих широт время была подобрана как-то не по сезону. Сначала врач собрался по такому довольно странному случаю позвонить в дежурное отделение милиции, но потом почему-то передумал, решив, видимо, что в милиции служат тоже люди и имеют право на свои «наркомовские сто граммов» по случаю праздника. Было решено процедуру опознания и заполнения документов отложить до времени, когда больная придёт в себя, а, точнее, до дня завтрашнего, поскольку сегодня был всё-таки выходной день. Её отвезли в палату, положили на свободную койку и отдали под наблюдение медсестры, которой были даны соответствующие указания.

Ну а больная, тем временем, постепенно начинала приходить в себя. Сердце всё энергичнее разгоняло по телу кровь, оттаивали конечности, и исчезала с лица синева. Где-то позади оставалось состояние тяжёлого сна, иначе, глубокой летаргии, или длительного сохранения в криостазе, отодвигающего человека за предельную черту, за грань между жизнью и смертью. Неожиданно в столь же глубоком подсознании, в глубине глубин его вдруг вспыхнула микроскопическая искорка, постепенно начавшая разгораться как бенгальский огонь и осветившая мрачный туннель, по которому началось медленное движение. Вначале даже Создателю с его пройденными эволюционными переходами органической жизни на Земле было непонятно, чего? Тела, сознания, собственного духа человека? Но по мере нарастания скорости стал вырисовываться очерченный выход из подземелья, за которым светило яркое солнце. Ещё минута, ещё половина её, ещё секунда – и брызнет в глаза белизна неба, сменившая мрак преисподней. И вот этот момент, наконец, наступил, глаза открылись, и постепенно уходящая с них пелена обнажила белоснежный потолок, стены, стол, стулья, лежащих рядом на койках женщин. Женщины спали, даже кто-то похрапывал, так как уже наступил вечер, по больничному распорядку был отбой, а трудящиеся люди в местности, близкой к деревенской, готовы засыпать крепким и здоровым сном, едва голова соприкоснётся с подушкой. Ханна поднялась сперва на локтях, ещё раз осмотрелась, затем на вытянутых руках, попыталась встать, – получилось. Хотя ноги дрожали, и какой-то туман обволакивал ещё окружавшее её пространство. Сделала шаг, другой – получилось тоже. Больных, которым не спится, в палате не было, отсутствовали они и в коридоре, и только сильный или умеренный храп доносился из-за тех или иных дверей. Она медленно пошла по больничному проспекту, ещё держась за стенку, но с каждым шагом всё увереннее и увереннее. До её ушей донеслись вдруг тихие голоса, сопровождаемые непонятным перекатыванием чего-то мелкого и твёрдого по деревянной поверхности, которое слышно было в конце коридора. Двое мужчин примерно её возраста сидели за круглым столом и играли в нарды, причём один из них как бы учил игре другого. На длинную доску, напоминавшую перевёрнутую шахматную, только гораздо больших размеров и разрисованную непонятным орнаментом, они метали две чёрных кости и, в зависимости от выпавших очков, перемещали вдоль бортов шашки. Увидев Ханну, мужчины повернули к ней головы, и тот, что был поменьше ростом и подвижнее, пригласил её подсаживаться к ним:

– Що, нэ спиться? Сiдайтэ до нас, побалакаемо.

Ханна не поняла, о чём с ней говорят, скорее, догадалась и молча присела на свободный стул.

– А може заграетэ з намы у нарди? Це дуже цiкава персидська гра, в яку грають вже понад двi тисячi рокiв. Мэнэ навчили грати ормяни, якi працювали на БАМi, а я привiз ii сюди, щоби навчити самбiрчан.

Но она не поняла и этого, только на всякий случай отрицательно кивнула головой.

– На що хворiемо? – этот вопрос прозвучал уже так, на всякий случай. Видимо, её приняли за глухонемую, а может невменяемую.

В ответ она улыбнулась и решила, что находится где-то под Карпатами, похоже, у гуцулов. Однако, оглядевшись, увидела какую-то надпись, сделанную кириллицей, и поняла, что это не гуцулы и даже не Польша. – Украина – дошло до неё, но как она могла здесь оказаться, за столько километров от места катастрофы? Но ответить на этот вопрос вряд ли кто-либо смог бы, кроме потусторонних сил, телепортировавших её сюда. Спрашивающий мужчина тоже вдруг смекнул, что женщина не понимает украинского языка, поэтому перешёл на русский:

– Вы наверно меня не поняли, поэтому давайте лучше познакомимся. Меня зовут клоун Ромик, – это по профессии – а по жизни я Роман Николаевич Ваневский. А вот это очень даже заслуженный человек – он указал на своего визави – Валерий Филиппович Борзов, чемпион Олимпийских игр, неоднократный чемпион мира, спринтер. Первый из бегунов, который стал применять на стометровке тактику бега – я правильно говорю?

– Про меня вроде бы всё правильно. А себя предпочитаешь не рекламировать? Знакомьтесь. Лучший в мире клоун, основатель единственного в Советском Союзе детского цирка и где бы вы думали? На Байкало-Амурской магистрали. Поэтому его ещё называют «клоун по имени Бам». Расскажи, сколько у тебя детей в студии?

– Двадцать восемь. Причём, не просто детей, а детей-артистов. А студия моя – не буду объяснять, что это означает – называется «КРИЦ». Может, слышали?

И обращаясь к Ханне, присовокупил:

– Будете на БАМе – обязательно приходите.

И он засмеялся, открыто и, по-клоунски, искренне и добросердечно. Борзов поддержал товарища и добавил:

– Вот встретились мы тут, друзья по несчастью. Приехали посетить родные места и вот на тебе, оказались в больнице. У тебя что, перелом ноги? А у меня вот отравление. Хотя родился здесь, в Самборе, и после материнского молока пил, естественно, местную воду и ел местные продукты и, по идее, должен был бы к ним привыкнуть. Однако оказался, как видите, здесь.

Валерий Филиппович не сказал самого главного: смешивать кустарную самогонку с сертифицированным коньяком, смесью из которых его в изобилии потчевали партийные функционеры, пригласившие знаменитого земляка на какую-то там юбилейную встречу, не опасно разве что для привыкших к подобной смеси желудков местных функционеров. И хотя самогонка была высшего класса – на Украине гнать её, несмотря на недавно прошедшую государственную акцию по борьбе с пьянством, ещё не разучились и, главное, не прекратили – организм олимпийского чемпиона привык, видимо, к иным, более элитным смесям, которые до периферийных городков не доходят.

Услышав слово Самбор, Ханна поняла, что она находится действительно на Украине, в ста километрах от польской границы. Значит, от места катастрофы её отнесло километров на пятьсот, и она, получается, оказалась за пределами Польши. Как теперь выкручиваться из этой истории? Ведь никто не поверит тому, что произошло. И что с самолётом? Разбился или удалось всё-таки посадить? По радио об этом трубить на весь мир едва ли будут, а спросить, увы, не у кого.

В размышлениях на эту тему Ханна встала и медленно направилась к окну, на подоконнике которого стоял аквариум с рыбками. Это была небольшая ёмкость абсолютно круглой формы, заполненная водой, и в ней отражался свет горящей под потолком лампы. И вот, глядя в этот аквариум, она вдруг отчётливо увидела, как это отражение лампы начало двигаться внутри его сферической поверхности, приобретая при этом какой-то красный оттенок и затем, приблизившись к самому дну, взорвалось и разлетелось на мелкие блёстки. Рыбки, похоже, верховодки из местной реки Днестр, который недалеко отсюда берёт своё начало, как ни в чём не бывало, сновали в водной толще в поисках корма, разевая маленькие рты и заигрывая друг с другом. Их, видимо, поместили сюда временно, так как без фильтра и терморегулятора им суждено погибнуть. Ханне эта мысль пришла в голову вместе с осознанием того, какой роковой знак сообщило ей это зловещее видение: катастрофа самолёта, скорее всего, завершилась гибелью всех находившихся в нём пассажиров и экипажа.

Она повернулась к сидящим за столом мужчинам, и стала приближаться к ним, глядя немигающими глазами в одну точку. Теперь Ромик и Валерий Филиппович могли внимательно рассмотреть её лицо. Оно было как у актрисы на сцене трагическим, отороченным на фоне бледного овала блестящими чёрными волосами, ниспадающими на плечи. Некая театральность в походке и жестах. Что-то необычное пряталось в глазах: во-первых, ужас, спровоцированный неизвестно чем, а, во-вторых, под определённым углом падения световых лучей создавалось такое впечатление, что глаза её были разного цвета, да ещё в придачу с пятнышками и крапинками на их радужной оболочке.

– Успокойтесь, вы чем-то напуганы. Выпейте воды и расскажите нам, что с вами такое приключилось? – Валерий Филиппович налил из графина стакан воды и протянул его Ханне. Она улыбнулась вымученной улыбкой, присела на край стула и, путая польские и русские слова, с жутким акцентом произнесла:

– Я приехала з Польщи, попала в авиационну катастрофу и вот оказалась здесь.

– В авиационную? А мы тут ничего про это не слышали. Где, когда? Ну, да ладно, расскажете потом, а сейчас не переживайте, всё пройдёт. Главное, что Вы остались целы и невредимы. Вас подлечат и Вы вернётесь в свою родную Польшу, тем более, что тут совсем рядом – утешил Ромик, постепенно замедляя слова в недоумении, как это можно было попасть в авиационную катастрофу и уцелеть. – Я вот вернулся на родную землю, в город, где я родился, преодолев расстояние в семь тысяч километров, сломал ногу, и то не переживаю. Решил, понимаете, сыграть с ребятами в футбол и вот, на тебе, – невезение. А ведь там, на БАМе, меня ждут. А Вы в нашем городе никогда раньше не были?

– Нет, нигды.

– Советую подольше побыть у нас, погостить, как следует. Городок хоть и небольшой, но интересный. Во-первых, рядом Карпаты, необыкновенной красоты горы. Впрочем, Карпаты есть и у вас. Во-вторых, в семидесяти километрах город Львов, в котором раньше, ещё во времена Польши, мечтал побывать каждый поляк, а в другую сторону Трускавец, где лечебная вода, которой не найдёшь нигде больше в мире. Ну, и потом, в нашем городке обрели начало своего жизненного пути многие выдающиеся люди. – он стал с апломбом перечислять, как бы представляя каждого из них – Ну, например, Валерий Филиппович, сидящий перед Вами, Марианна Мнишек, украинский гетман Петро Конашевич Сагайдачный, Юрий Кульчицкий, первым познакомивший европейцев с кофе, я, наконец. – Ромик громко рассмеялся. – А название, знаете, откуда происходит? От красной ивы, что когда-то густо росла по берегам Днестра: она называлась «самбiр-дэрэво». Но есть и другая легенда. Звучит она так. Катилась по здешним местам королевская кавалькада. И вдруг раздался возглас «Same bory!» – это воскликнула проезжавшая мимо красивейших лесов польская королева Бона.

Услышав это имя, Ханна вдруг почувствовала какой-то внутренний удар, идущий от солнечного сплетения в мозг. Оказывается, оно, это имя, мучило её уже очень давно, притягивая к какому-то определённому географическому месту и давая тем самым понять, что у них с ней, то есть с Боной, родственные души, если вообще не одна, переселившаяся к ней душа. Вот почему её отнесло на целых полтысячи километров, и она оказалась в этом городе, никогда ею не посещаемом, но видимом в своих грёзах уже неоднократно.

Ханна возвращается мыслями обратно в помещение и вдруг ощущает, как сидящие напротив неё собеседники, не вставая со своих мест, начинают медленно приближаться к ней, увеличиваясь в размерах. Наконец они заслоняют собой всё видимое пространство, превратившееся в тёмный туннель. В этот момент посредине туннеля зажигается свет, какая-то необыкновенная по яркости точка, похожая на миниатюрную лампочку или, скорее, на человеческий глаз, и Ханна отчётливо видит идущих по туннелю навстречу ей людей. Одну женщину и четырёх мужчин. Все они разные по возрасту и по-разному одеты: женщина в наряде польской княгини времён короля Сигизмунда, мужчины – кто в одежде мещанина той же поры, кто в костюме интеллигента времён первых советских пятилеток, кто в форме офицера Советской Армии времён Великой Отечественной войны. А четвёртый в монашеском одеянии, с надвинутым на лицо капюшоном и с клюкой в руке. Ну, прямо какая-то фантасмагория, какой-то маскарад, не иначе. Эти пятеро подходят к ней, останавливаются, и монах тычет её клюкой в предплечье. Причём, не просто тычет, а толкает, как бы расчищая себе и другим дорогу. От этого толчка Ханна по невидимым рельсам выезжает из туннеля, рельсы расходятся и по ним разъезжаются на свои места за столом, уменьшаясь до своих естественных размеров, Ромик и Валерий Филиппович. Правда, Валерия Филипповича она подмечает рядом с собой, склонившегося над ней и сочувственно положившего ей руку на плечо:

– Что-то с вами непонятное происходит. Может вызвать дежурного врача?

– Нет-нет, не тшеба. Ничего особенного. Просто вы заговорили о людях, родившихся в этом городе, и я их увидела воочию.

– Как это так, воочию?

– Не знаю. Просто увидела и всё. Как живых, идущих по длинному туннелю.

– Вы, никак, ясновидящая?

– Не знаю. Ещё несколько лет тому назад со мной такого не было. Мне даже кажется, что я их могу вызвать сюда, и они явятся.

– Неужели? Вот это да!

Валерий Филиппович после своего восторженного возгласа вдруг осёкся, вспомнил о своей партийной принадлежности, занимаемой им высокой после феноменальных рекордов и выхода из большого спорта должности и, успокоившись, отошёл от Ханки и сел на своё место. Для него вся эта спиритическая мистификация, про которую он не более, как только слышал, была буржуазной забавой, не достойной высокого звания коммуниста: после идеологических проработок перед мюнхенской олимпиадой всех её участников он таких вещей боялся больше всего на свете.

– Я вам больше скажу. Вот сейчас, в данный момент, я слышу в своей голове музыку всех времён и эпох, всех композиторов, которые когда-либо жили и творили. Во мне играет огромный симфонический оркестр, каждый инструмент которого исполняет произведение определённого композитора, но это никоим образом не превращается в додекафонию, а звучит как бы раздельным многоголосием.

– Потрясающе. Ну, а видите Вы всё-таки кого? – зачарованным голосом спросил Ромик.

– Сейчас я вам расскажу.

Она прервалась на какое-то время, мгновенно вспомнив все эпизоды своей жизни, связанные с голосами разных людей, отчётливо слышимых ею, но никогда прежде не встречавшихся на её жизненном пути, с чтением даже не раскрываемых книг, с собственными перемещениями во времени и в пространстве. Ей пришли сейчас на ум прочитанные когда-то истории о людях известных, малоизвестных и неизвестных вовсе, которые обладали, также как и она, этими сверхъестественными способностями. Например, о графе Калиостро, который любил демонстрировать за медиумным столом свой знаменитый опыт с «голубками», производивший на присутствующих неизгладимое впечатление. Калиостро удалось увеличить личную казну князя Потёмкина в три раза, а также вылечить безнадёжно больного ребёнка графов Строгановых. Правда, после этого он был уличён в подмене дитяти и в жульничестве, за что был выдворен за пределы Российской империи. Но, уезжая, оставил свой так и оставшийся неразгаданным трюк с подписью в пограничной книге. Оказалось, что Калиостро пересёк границу одновременно в трёх местах, о чём свидетельствовала его личная подпись, поставленная в одно и то же время сразу на трёх пограничных пунктах. Загадка, так и оставшаяся не разгаданной. Нечто подобное имело место у Саи Бабы, когда его видели сразу в трёх местах одновременно сидящим у кроватей больных. Ханна вспомнила так же об известном польском медиуме Франеке Клуски, который исчез вдруг на одном из проводимых им сеансов. Он сидел на стуле среди участников сеанса, образовавших медиумическую цепочку, то есть, державших друг друга за руки. Когда призрак его потускнел, участники заметили, что стул медиума оказался пуст. Включили свет, но Клуски в комнате не было. Гости выбежали в коридор и в третьей по счёту комнате обнаружили медиума, сидящего на кушетке. Когда его разбудили, он не знал, где находится, хотя помнил о начале сеанса и о погружении в транс. Оказалось так же, что дверь комнаты, в которой проходил сеанс, была заперта изнутри. Ханна вспомнила так же историю с филиппинским солдатом, стоявшим на посту у дворца губернатора Манилы, и оказавшимся свидетелем его убийства. Он вдруг обнаружил себя в Мехико, на расстоянии 17 тысяч километров, и поведал об этом трагическом случае. Однако рассказам его никто не поверил, но когда, несколько месяцев спустя, в Мехико пришёл корабль из Манилы, члены команды подтвердили факт убийства губернатора и даже с теми подробностями, которые приводил солдат. Сегодня в этом не было бы ничего странного, если не учитывать тот факт, что произошло это событие в 1654 году, когда каких-либо технических коммуникационных связей просто не существовало. Или эта история с монашкой, примерно в то же время обращавшей в христианство американских индейцев и не покидавшей при этом своего монастыря, находившегося в Испании.

Эти воспоминания активизировали не только память Ханны, но и функции всего её организма, поэтому, после небольшой паузы, сильно смущаясь, она сказала:

– Вы меня извините, я женщина и у меня сейчас начинается то, что происходит с каждой из нас как минимум раз в месяц, поэтому мне необходимо на секунду покинуть вас.

Ханна встала и пошла в противоположный конец коридора. Оставшиеся мужчины, естественно, оставили данный вопрос без комментариев: Валерий Филиппович развернул свежий номер лежавшей на столе «Правды» и начал читать её передовицу, а Ромик вышел на лестничную площадку покурить.

Через несколько минут все трое опять встретились за столом. Любопытство овладело всеми, только Ханна, будучи решительной и настойчивой, задалась целью довести эксперимент над собой и своими сверхъестественными способностями до конца, а её новые знакомые – быть свидетелями того, что затевается. Всё равно ведь очевидцев, – пришли они к выводу – видевших и доложивших куда следует, как два члена партии участвовали в больничной обстановке в спиритическом сеансе, не найдётся. Да и опыт, неизвестно, удастся ли.

Точно так же, как сомнамбулизм вытаскивает из постели лунатика и заставляет его двигаться в сторону земного спутника, так и медиум, почувствовав в себе притягательные способности по отношению к духам, не оставит этой идеи притяжения, пока не попробует осуществить её экспериментальным путём. Ханна снова подошла к аквариуму, проникнув взглядом в толщу воды, едва ли не в каждую её молекулу, в каждый атом. Затем попросила перенести его, поставить посередине стола и притушить свет. Когда всё было выполнено, она распростёрла руки над стеклянным шаром: все внутренние силы её напряглись, и сосредоточились на одном предмете. Наступила предельная концентрация внимания, на которую способны только исключительные люди, разве что индийские йоги. В это время на белой стене чёрными буквами высветилась надпись с чётко обозначенными словами:

А чуть ниже обозначился загадочный треугольник, пронзённый иглой и серпом и с подобием глаза на его вершине:

Символ некромантии

И вдруг Ханна чётко увидела лица тех пятерых, что встретились в тёмном коридоре её сознания полчаса тому назад. Каждая из плавающих рыбок превратилась в овальный портрет одного из персонажей её видений. А чуть позже она и все присутствующие услышали стуки и голоса, от хриплого мужского до высокого, чуть ли не истерического, женского. Стоявшие у стенки стулья зашевелились, и невидимые руки перенесли их к столу и поставили полукругом на пустые места рядом с сидящими. Некоторые даже скрипнули, возможно, под тяжестью взгромоздившихся на них невидимых тел. Наступила тишина, которую прервал низкий и глубокий голос Ханки:

– Я, Ханна Хэньциньска, отдаю своё тело во временное пользование каждому из вас. И делаю я это во имя уникального эксперимента, который ещё не проводил никто. В результате авиационной катастрофы и моего состояния «при смерти» во мне пробудились медиумические способности, которые служат доказательством существования жизни после смерти, и которые я хочу проверить на всех, здесь присутствующих. Впервые эти ощущения появились у меня после прочтения некоторых книг и просмотра два года тому назад кинофильма режиссёра Яцека Копровича под названием «Медиум». Но тогда это было всего лишь какое-то предчувствие чего-то паранормального. А спустя какое-то время я почувствовала в себе склонность к ясновидению, дающую мне возможность видеть духи в их досмертном виде, в образе реальных людей, и призывать их к себе. Если я ошибаюсь, и мне лишь только кажется, что это так, пусть меня накажут злые силы, и я никогда больше не смогу участвовать в этой жизни в роли живого персонажа. Так проявитесь же, господа, в том реальном виде, в котором вы когда-то обитали на этой планете, на этом участке земли!

После этих слов качнулось пространство, зашевелились на окнах занавески, и в комнате вдруг… запахло настоящим кофе, тем самым, который в те годы можно было попробовать разве что в Египте или в Швеции, но никак не в Советском Союзе, да ещё в маленьком провинциальном городке. А ещё через какое-то мгновение все услышали птичий крик, похожий на крик сороки, и на каждом из пяти поставленных стульев стали медленно очерчиваться контуры людей, причём только овальные поясные портреты их, как бы зависшие над стульями. Процесс этот напоминал проявку фотографий в красной комнате, с той только разницей, что там проступают контуры людей на бумаге, а здесь они проявились в реальном пространстве, наяву. Когда процесс завершился, присутствующим предстали люди разного возраста, эпох и сословий. Все они светились каким-то оранжевым светом, и если бы кто-нибудь попытался дотронуться до них, то рука его прошла бы насквозь, не ощутив абсолютно никакой плоти. Это были голографии оживших внезапно людей, а, точнее, того, что осталось от них после смерти.

– Благодарю вас – снова повелительно прозвучал голос Ханны. – А теперь, пожалуйста, представьтесь нам, живым, присутствующим здесь.

Первым заговорил монах. Он поднял вверх свою руку, точнее, скреплённые сухожильями высохшие кости, и, скинув с головы капюшон, обнажил свой почти истлевший от времени череп:

– Зовут меня Фридрих Зайне. Я родом из Мюнхена и был придворным алхимиком в замке князя Яремы Вишневецкого в Тернуве. Ещё при своей жизни я видел то, что происходило в прошлые времена, и то, что происходило уже после моей смерти. У таких людей, каким был я, не существует постоянного места жительства, потому что, такие как я, могут мысленно переносить себя во времени и в пространстве и, таким образом, сколь угодно долго жить в разных местах. Какое-то время я жил и здесь, в Самборе, у управляющего королевским имением, сандомирского воеводы и старосты города Львова Ежи Мнишека. Правда, к тому времени он лишился уже всех своих титулов и горько оплакивал судьбу дочери и четырёхлетнего своего внука. Он умер в 1613 году, на год раньше Вас, – при этом монах повернул свою голову в сторону женщины в средневековых одеждах – так и не дождавшись вашего возвращения в Польшу. Кстати, его замок стоял на том самом месте, где теперь стоит эта больница, и где находимся мы с вами.

– Это абсолютно точно – немного капризным и визгливым голосом прервала его молодая женщина. – Я и есть та самая оплакиваемая дочь, которая родилась в этом замке и, таким образом, на этом месте в 1588 году, через год после коронации короля Сигизмунда. Помню, как я, будучи маленьким dzieckem (ребёнком), приехала с отцом по приглашению в Краков, как играла в вавельских покоях в мяч, и как проповедник короля Пётр Скарга давал мне первые уроки польского языка.

– А, может быть, Вы нам расскажете об этом поподробнее? А ещё, например, о коронации польского короля – это ведь так интересно и к тому же мало кто её видел?

– Я помню только всё то, что было после моего рождения, поэтому коронации помнить никак не могу. Но на самой коронации короля присутствовал мой отец, тогда ещё радомский каштелян, и, когда я подросла, он так описывал мне это событие. «Первейшие паны, духовные и светские, идут до королевского замка и перед самими дверями останавливаются, а к королю входят только арцибискуп с бискупами и с маршалком коронным великим. Затем одевают короля в далматик и берут его под обе руки. Преднейшие панове понесут перед ним корону и скипетр, державу и меч и всё то, пришедши до костёла, сложат на алтарь. А монарх сядет на трон, и арцибискуп будет сказывать ему права и вольности Речи Посполитой, а король присягнёт, что их додержит и в подтверждение этого ляжет krzyzem (крестом). Потом встанет на одно колено и тогда арцибискуп помажет его и возложит на него корону. До простого поспольства король выйдет на другой день на краковский рынок; там будут уже стоять и подмостки для его трона. Там король примет присягу, как это бывало от ленных княжат, и рыцарей ставить будет».

– А Вы не могли бы нам теперь рассказать про себя, а заодно и представиться тем, кто Вас не знает? Ведь у пана Мнишека, как известно, было две дочери – задала очередной вопрос Ханна.

– Я, если кто не знает, – гордо добавила голограмма женщины, подчеркнув последнее слово, – Марианна Мнишек, младшая дочь владельца этого замка и его жены Ядвиги Тарло, а также… царица российская. Кстати, – да будет вам это известно – первая женщина, коронованная в России до Екатерины I, и жаль, что не последняя, будь моя воля. Но моя воля, к сожалению, дальше этого замка не rozpowszechnjalas (не распространялась). Здесь в 1605 году в местном костёле состоялось моё заочное обручение с царём российским. Дьяк Афанасий Иванович Власьев изображал персону жениха-царя Григория Отрепьева, который год назад выехал отсюда в Москву занимать свой царский престол. И именно отсюда везли вместе с ним письма русинов, которые желали видеть на престоле сына Ивана Грозного, соединяя, таким образом, в своих мыслях корону Литвы и Польши с короной России. Через год в сопровождении огромной свиты и пятитысячного войска я въехала в Москву, чтобы занять рядом с ним престол царицы. В моей свите были конюхи, кухмистеры, пивничие, кухары, гардеробянки, предводимые фрауциммер (домоправительница). Были также итальянские симфонисты, немецкие и венгерские драгуны, украинские казаки. Кстати, вчера исполнилось – ни много, ни мало – трёхсотвосьмидесятилетие моего помазания на царство. Прошу не забывать об этой дате! Будучи в заточении, я часто вспоминала, как меня готовили к помазанию: умащенная пахучими олейками (маслами) и слойками (прожилки), одетая в платье из среброглавого аксамита (серебристый бархат), украшенная ланьцухом с клейнотом (цепь с драгоценными камнями) и перстнями, и монистами, и поручами я шла давать присягу. И началось новое царствие на Московщизне. А в том, что оно так скоро завершилось, виноваты мы сами, поляки: бряцали саблями и не снимали шляпы в церквях, кричали направо-налево «psia wiara, psia jelita» (собячья вера, собачья кишка), обращались к населению как к быдлу, – вот и закончилось всё это в результате посполитым рушеньем (народное ополчение). А разговоры какие вели между собой? Только и было слышно: о винах из кремлёвских подвалов, о красивых женщинах-москальках, о новых нарядах для вечерних балов, да о majatkach (недвижимости), которые каждый получит из рук этого балвохвальца. Вот и получили… Но вернёмся, давайте, обратно, в самборский замок или на то место, где он стоял когда-то. Это место помнит много чего. Через год после моего отъезда из этих мест отправился в сторону Царства Московского Иван Болотников, тот самый предводитель народного восстания, который после освобождения из турецкого плена жил в Германии и в Польше. А, будучи в Италии, сбрил ордынскую чупрыну, принял католичество и был возведён в чин генерала. В России его принимали, как и Хлопка, и Разина, и Пугачёва одинаково, как бандита с большой дороги, хотя его дорога начиналась здесь, в Самборе. В 1704 году в этот город вошли войска Карла XII после взятия штурмом города Львова, в котором через три года был подписан договор между Польшей и Россией о совместной борьбе с войсками того же шведского короля. Договор с российской стороны подписывал царь Пётр I. Его карета увязла в грязи на центральной площади, и он отдал приказ покрыть площадь деревянной брусчаткой, выделив для этой цели деньги из собственной казны. На этом месте…

– Прошу прощения, всё верно – прервал её монах – в бывшем здесь когда-то замке, который называли «на Блиху», гремели балы, сюда приглашалась бывшая московская знать, и происходило опознавание «законного» наследника московского престола, здесь формировались отряды добровольцев для похода на Москву. А вот про отца Вашего, пани Марианна, ходили недобрые слухи о том, что он поставлял королю Сигизмунду Августу – после его умопомрачительного романа с принцессой Барбарой – соблазнительного поведения дам, а также ворожей для восстановления его ослабевающей сексуальной энергии посредством магических заклинаний и снадобий. А в ночь смерти короля он, якобы, вместе с его духовником иезуитом Голыньским опустошил королевскую казну. И всё это сошло ему с рук, и только потому, что его старшая дочь и ваша родная сестра Уршула была женой могущественного Константы Вишневецкого, галицкого воеводы, у сына которого мне довелось впоследствии служить. Ну, а на московском престоле Вы были ровно десять дней и после убийства вашего мужа Лжедмитрия I бежали в срочном порядке от разъярённой толпы москвичей, и вам чудом удалось избежать четвертования. Говорят, от поимки Вы сбежали, спрятавшись под юбками своей гофмейстерины? Может быть это человеческая фантазия, а может быть, правда? Что Вы на это ответите? Кстати, знаете ли Вы о том, что в памяти людской тех же русских Вы остались как взбалмошный, непомерно самолюбивый и жестокий персонаж российско-польских отношений?

– Позвольте с Вами не согласиться – перебил его спокойный голос симпатичного мужчины лет пятидесяти пяти – в Польско-Литовском королевстве, где мне довелось проживать, да и позже в Австро-Венгерской монархии, имя Марианны Мнишек очень даже почиталось, и расценивалось как имя героини польского народа. Тогдашний венчанный поэт Клеменс Ясьницки воспел её в одной из своих поэм. Хотя, прошу прощения, не с того начал. Разрешите представиться, Ежи-Франц Кульчицкий, герой обороны Вены, благодаря которому – извините за нескромность – король Ян Собеский отстоял её у турок, и, таким образом, спас Европу от мусульманского нашествия, которого так боятся сегодня и ещё долго будут бояться в будущем.

– Если мне не изменяет память, – дополнил говорившего монах Зайне – Вашим именем назвали в Вене одну из улиц и даже воздвигли памятник в вашу честь. Вы, кажется, первым завезли в Европу кофе, открыли первую кофейню в той же Вене, а потом и во Львове, и стали одним из первых непризнанных классиков рекламы. Не так ли? Вы лично пропагандировали кофе, разнося его по улицам в турецких одеждах, и изобрели, говорят, рогалик, который имеет, как известно, серповидную форму, чтобы венцы, съедая его, как бы глумились над турками, и запивали рогалик их же напитком. И, наверно, поэтому так ароматно запахло здесь с вашим появлением.

– Да, эти данные про меня соответствуют действительности. Когда король предложил мне в награду всё, что я пожелаю, я попросил у него не золото, не замок, а всего лишь триста мешков кофе, изъятых у пленных турок. Ян Собеский удивился, что я прошу за столь блистательную акцию по спасению города так мало, но просьбу мою выполнил. Правда, в придачу я получил в собственность дом в одном из районов Вены, где открыл первую в Европе кофейню «Под голубой бутылкой». На втором этаже этого дома жила моя семья, в которой все разговаривали по-итальянски, потому что по тогдашним правилам домашний строй надо было ставить po wlosku (на итальянский манер) и оглашать дом итальянской или немецкой речью. А кофейню я решил устроить по-европейски современно и по-восточному пышно, чтобы никоим образом она не напоминала наш украинский шинок или польскую карчму. Помните, как та выглядела? При входе обязательно закапывалась верёвка, снятая с шеи повешенного, чтобы все грехи мужиков он взял на себя, а стены смазывались муравьиным настоем, чтобы клиенты, покидая шинок, приходили, как муравьи, в него снова и снова. Над дверью висела вывеска «bibe citra ebrietatem» (не пей сверх нормы), однако лилась рекой выстоянка, приносились цедры гданьского пива и начиналось веселье. А кто не пьёт, тому вдогонку «a chto nie wypije, tego we dwa kija», а кто не поёт, тому «spiewak do partezow, a gnojek do gnoju», и начинают выплясывать скочного под сольный spiew (пение) забредшего сюда из костёла rybalta (певчего). А потом садятся за застольный дружбант (карточная игра). Кто-то кричит «wzdawaj flusa!» и понеслось: Zwunki! Serca! Zludzi! Winy! (буби, черви, крести, пики). И кто-то начинает обязательно мохлевать, и появляется, тут как тут, pacholek (солдат), и все затихают и прячут карты, и только одна падает на пол рубашкой вверх, на которой можно прочитать «фабрикант Бартош – картовник»… У меня ничего подобного не было. Всё-таки я жил в Европе, а не на barbazynskim wschodzie (варварском востоке). Единственное, что я позаимствовал отсюда, так это специальный фонарик над кровлей, который здесь, у нас в Прикарпатье, называют куриным стопом: есть присловие, что с каждым поворотом солнца день прибывает на куриный шаг. Так ли это или нет – не знаю, не проверял… Ну, а потом… Потом я стал личным переводчиком австрийского императора с турецкого языка и получил должность «Цесарского придворного курьера» в Турции. Но всё-таки основным моим занятием оставалось приготовление кофейного напитка. Поэтому угощайтесь, господа. Кто хочет, с сахаром, а кто хочет по-венски, с молоком или со сливками.

И вместе с этими словами на столе чётко обозначились мейсенские фарфоровые чашки, помеченные на наружной стороне донышка скрещёнными шпагами, с ароматным напитком в них. На какое-то мгновение воцарилась тишина, нарушаемая звуками наслаждения, причмокиванием и придыханием после каждого кофейного глотка.

– А Вы что, тоже имеете какое-то отношение к этому городу? – с явно кавказским акцентом в образовавшейся тишине спросил Кульчицкого капитан советской армии, звякнув при этом медалями, которых у него на груди было предостаточное множество. За столом после этих слов кофейный аромат стал вытесняться запахом солдатской кирзы.

– Представьте себе, что да. Я, окатоличенный шляхтич, здесь даже родился, правда, в нескольких километрах отсюда, в селе Кульчицы, но это практически в этом месте и, представьте себе, что ещё в 1640 году, когда Вас, можно сказать, и в проекте не было. В тех же Кульчицах родился, кстати, кошевой атаман Запорожской Сечи Петро Сагайдачный, участвовавший в походе на Москву и воевавший вместе с польским королём против турок, что нас с ним сближает или объединяет, как Вам больше нравится. Потом у меня была замечательная семья: моя жена Леопольдина Мейер родила мне двух очаровательных детей, которые после моей смерти взяли в свои руки моё дело, а один из сыновей даже возглавил в Вене отдельный цех продавцов кофе… А Вы, судя по вашей красноармейской форме, являлись советским воином и наверно, не представившись нам, находитесь здесь по ошибке, так как за этим столом собрались в основном «западэнцы» и уроженцы этого славного города, который в 2008 году, как показывают звёзды, будет назван самым благоустроенным городом Украины.

– Ошибаетесь. Я, капитан Советских Вооружённых сил Юсуп Гочняев, провёл в этом городе в общей сложности девять лет. Сначала освобождал его от немецко-фашистских захватчиков, а потом был его комендантом. Знаю, можно сказать, всю его историю и вашего ещё времени, и времён последующих. Например, знаю о том, что в 1939 году под Самбором был ранен генерал Войска Польского Владислав Андерс, где его и взяли в плен. Здесь был арестован будущий Президент Польши, а в ту пору просто потомственный дворянин Войцех Ярузельский и первый Президент государства Израиль, а в ту пору гражданское лицо Менахем Бегин.

– Андерс, Ярузельский. Какое отношение Вы имеете к ним? И потом, кто вас, Советов, просил соваться сюда, на эти исконно польские земли? – перебил капитана Кульчицкий.

– Панове, господа, товарищи! Я вызвала вас сюда совсем не для того, чтобы вести политические разборки – вмешалась в назревавшую ссору Ханна. – Не забывайте, что там, на небесах мы все равны и у нас нет различий ни в вероисповедании, ни в национальности, ни в иерархической принадлежности или какой-либо иной. Лучше давайте вспомним, каким был этот город в разные века и эпохи, и сравним его с сегодняшним.

– Неужели Вы предлагаете нам вспомнить, какая одежда была характерна для самборчан в разные времена и эпохи, или какие виды бабочек и стрекоз водились в этих местах во времена Лжедмитрия или, скажем, советской оккупации? – прозвучал вопрос, исходивший от интеллигентного мужчины лет пятидесяти.

– Ни в коем случае. Я думаю, всем было бы интересно услышать о наиболее памятных моментах из его истории. А Вы, кстати, кто? Представьтесь нам.

– Пожалуйста. Меня зовут Лесь Курбас. Я уроженец этого города, закончил Львовский, а затем Венский университеты, с детства интересовался театром и в результате этого своего увлечения пал жертвой сталинского террора, самого кровавого за всю историю человечества, если Вы не возражаете против такого утверждения. Столь масштабный геноцид устраивали разве что испанские завоеватели по отношению к американским индейцам, Гитлер по отношению к евреям и ещё наверно Пол Пот в Камбодже в 70-е годы по отношению к своему народу. Да, ещё возможно турки против армян. Но продолжу с вашего позволения о себе. Моей профессией была театральная режиссура, и я, как режиссёр с радостью принял бы Вас, пани Ханна, в свой театр, только не в соловецкий, разумеется, а в основательно позабытый ныне киевский «Молодой театр» или ещё лучше – в харьковский «Березиль». Правда, он был признан по сфабрикованному протоколу общего собрания его участников националистическим и за постановки спектаклей в нём я был арестован. Но Вы там были бы звездой первой величины, поскольку необыкновенно театральны и музыкальны. Возможно, Вы сами этого не подозреваете. И в лучшем из моих театров Вы бы сыграли Медею или Андромаху.

– А клоуны вам не требуются? К такому выдающемуся режиссёру, как Вы, я бы даже с БАМа прилетел. Бросил бы всё к чёрту и прилетел – выпалил скороговоркой Ромик.

– Сегодня эти жертвы никому уже не нужны. В скором будущем театр не будет стоить того, а через какое-то время и вовсе прекратит своё жалкое существование. Дай бог, чтобы этого не случилось, но тенденция именно такова. Причём, поймите меня правильно, существование театра не как института, находящегося в определённом здании, а его природы и сущности.

– По-моему, так пессимистично высказываются многие деятели культуры не много не мало, последние две тысячи лет.

– Правильно. Но последние две тысячи лет не существовало столь мощных технических средств для трансляции человеческого голоса, музыки, изображения на сколь угодно большие расстояния. Сегодня всё это имеется в арсенале людей. Но самое главное, не возможно реализовать свободные от политической коньюнктуры темы, нет талантливых авторов и, соответственно, талантливых пьес. Даже, скорее всего, не это. Броская реклама, телевизионный клип оказывают в этом мире потребления более сильное влияние на аудиторию, чем психологическая драма или интеллектуальная пьеса. Поэтому либо идеология в угоду кому-то, либо пошлость. Всё упрощается, требования сводятся к минимуму, культурные ценности девальвируются, и властвует одна только вульгарность, цинизм и кич.

– А человеческий фактор?

– К сожалению, он всё больше сходит «на нет». Никто ничего не хочет делать «за просто так» или, так скажем, из любви к искусству.

– Не правда. Вы посмотрите, что происходит в Сибири. Со всех концов страны сюда съезжаются люди, чтобы строить, созидать. Да, за деньги, но многое делают и просто так, как Вы говорите, из любви к искусству. Без них были бы немыслимы эти гигантские стройки века, освоение космоса, военная мощь.

– Ну, во-первых, то, о чём мы говорим, это разные вещи, а во-вторых, я тоже так думал до 1937 года. Но когда меня в числе нескольких сотен тысяч расстреляли на одной из этих, как Вы с таким упоением говорите, стройке века, только за то, что я, как, впрочем, и Вы, представитель западной, то есть антисоветски настроенной Украины, – перестал так думать.

– Между прочим, в Сибирь я поехал по зову сердца, как коммунист, который вступил в Коммунистическую партию, кстати говоря, здесь, на западноукраинской земле, а Вы мне приписываете какие-то антисоветские настроения. А что касается политических расстрелов в 1937 году, то я первый раз об этом слышу – обиделся Ромик.

– Ещё услышите.

Наступила пауза. Никто не хотел развивать эту политическую составляющую разговора, чреватую – и все это понимали – взаимными упрёками и обвинениями. И, тем не менее, участники телешоу, иначе его не назовёшь, представившись друг другу и наладив мосты связи, осуществили, казалось бы, невозможное – соединили виртуальный мир с миром реальных людей. Между ними вёлся открытый диалог «на равных», не взирая на чины, звания, положение. Они получили возможность после десятков, а для некоторых и сотен лет безмолвия пообщаться друг с другом, натешиться средой своих земляков, которых судьба развела во времени на столь большие расстояния.

А тем временем аквариумный шар, стоявший по середине стола, издавал серебристое излучение, запах кирзы вперемешку с кофейным ароматом, исходящим из гущи на дне чашек, всё ещё стоял в комнате, голограммы приглашённых персонажей, как попугаи в обруче, висели над стульями, и в этой располагающей к мистицизму атмосфере Фридрих Зайне продолжил:

– Я предлагаю от разговора на политические и социальные темы перейти к разговору о том, ради чего нас вызвала сюда пани Ханна. В моё время таких, как она, или людей подобного рода называли ещё и алхимиками, и их деятельность сводилась, в основном, к попыткам получения золота из свинца и эликсира бессмертия. Хотя не только к этому. Чашечки, из которых мы с вами пили только что кофе, сделаны из твёрдого фарфора, секрет изготовления которого был открыт саксонским алхимиком Иоганном Фридрихом Бёттгером. Так что полезные опыты, давшие свои практические результаты, случались и на этом изыскательском поле деятельности. Но больше всего умы изобретателей были заняты всё-таки поисками пресловутого напитка или эликсира бессмертия. И очень часто найденный, как им казалось, эликсир они сами на себе и проверяли. От этого умер мой хороший друг и учитель Самуил Ганс Андрониус, который, доискиваясь способа продления человеческой жизни, не избежал собственной смерти – он не дожил даже до полувека. Алхимик он был гениальный: он мог в стакане воды показать человека; смотреть на огонь и тот начинал говорить с ним; он даже мёртвого мог вызвать из гроба, и неверного коханка притянуть до любой. Он на целое десятилетие вперёд мог высчитать в юдыцшумах феральные дни (числа злополучных дней по таблицам). Меня часто уносили мысли к его лабораторному очагу, и в памяти оживало счастливое время микстур, проекций и тестаментов (изложение задач и заветов алхимии) великой герметической науки. Он мне говорил: «Помни, помни моё завещание: сокровище твоё в науке, я передал тебе это сокровище ещё не вполне возделанным – возделай его!» И я старался выполнить его завещание, познавая с алхимией и метафизические практики.

Конечно же, существовали во все времена и непосредственно медиумы. Папская инквизиция жестоко расправлялась с такими людьми. Я вам поведаю сейчас историю своей кончины. В том виде, в каком она будет изложена в польских средствах массовой информации через десять лет после нашего сегодняшнего с вами разговора. Я это вижу и слышу. Поэтому послушайте и вы.

Ничего не изменилось в помещении, никто не появился и не исчез, только Зайне замолчал, а неизвестный голос, словно с магнитофонной ленты включившегося непонятно где магнитофона, стал произносить следующий текст:

«Призрак замка Тернув

Много зловещих тайн и загадок хранит в себе древняя земля Польши. На востоке страны высятся мрачные руины величественного замка Тернув, принадлежавшего некогда знатному шляхтичу, оставившему по себе жуткую память в рассказах и песнях как польского, так и украинского народов. Этого человека, прославившегося своей патологической жестокостью, звали князь Иеремия Вишневецкий (1612–1651 гг.).

Ловцы удачи.

Эта история началась жарким летним днем 17 июля 1997года, когда два молодых парня из одноименного с замком местечка Тернув решили поправить свое финансовое положение не совсем обычным способом. Януш Кемпинский и Тадеуш Мирский – откровенные бездельники по жизни – уже давно тяготились неторопливым провинциальным бытом, и работать в сельском хозяйстве, подобно родителям, решительно не желали. Тем не менее, жизнь в «новой» капиталистической Польше, так же, как и в России, была полна множеством соблазнов, для которых постоянно требовались немалые деньги. Приятели уже давно раздумывали над тем, как бы разбогатеть, не прилагая особых усилий, и поэтому к предложению Мирского порыться в средневековых подземельях, Януш отнесся с энтузиазмом. Дело в том, что истории о закопанных в замке князя Вишневецкого в старину кладах передавались среди тернувцев из поколения в поколение, постепенно обрастая множеством загадочных и мистических деталей. Однако под грудой словесной шелухи скрывались и несколько реальных исторических фактов, относящихся к тому времени, когда Речь Посполитая вела напряженную войну с восставшими против польского гнета казаками Богдана Хмельницкого…

Золотая лихорадка.

В конце 40-х годов XVII века князь Иеремия Вишневецкий был одним из крупных польских магнатов, который сражался с запорожцами на свой страх и риск, практически не подчиняясь королевским указам, исходящим из Варшавы. Дело в том, что большинство земельных владений князя находилось именно на Украине, и поэтому в этой войне он преследовал не столько государственные, сколько личные цели, защищая свой интерес феодала. Сам Иеремия Вишневецкий имел вспыльчивый и задиристый характер, что вообще-то характерно для поляков, но некая двойственность положения еще более усугубляла мнительность князя и обостряла его скрытую природную жестокость. Суть противоречия его натуры крылась в том, что, будучи польским дворянином-шляхтичем, князь Иеремия был русским по своему происхождению, и его предки верой и правдой служили московским царям (в частности, Ивану Грозному), неоднократно участвуя в их военных походах. Сам князь Иеремия, присягнув на верность польскому королю, некоторое время оставался православным, но вскоре перешел в католическую веру. Не прошло и года, как он в составе польской армии вторгся в русские земли, приняв участие в осаде Смоленска (1632–1634 гг.). С тех самых пор князь постоянно доказывал польским по крови дворянам, что он как католик «святее Папы Римского». В общем, Вишневецкий был человеком, про которого Богдан Хмельницкий говорил, что он «дважды изменник», потому что предал и свой народ, и свою веру. Однако все вышесказанное отнюдь не умаляет и многих достоинств этого дворянина: доблесть на поле боя, предприимчивость в военных делах и даже определенный полководческий талант. Несмотря на то, что в сражениях с казаками князя частенько преследовали неудачи, ему всегда удавалось каким-то образом выкрутиться из положения: он неоднократно уходил из практически полного окружения, и пули врагов ни разу не настигли его. И только в одном Иеремия Вишневецкий всегда оказывался побежденным: его изводили финансовые проблемы. Поскольку князь действовал самостоятельно, то и войско ему приходилось содержать на собственные средства. Основную массу его солдат составляли немецкие наемники. Постоянная нехватка денег порой доводила Вишневецкого до исступления, и потому, будучи натурой, склонной к мистицизму, он не придумал ничего лучшего, чем добыть так необходимое ему золото с помощью алхимии. Поиск «философского» камня в то время велся в секретных лабораториях многих стран Европы не один десяток лет, но, увы, безуспешно. Однако князь был уверен, что ему удастся овладеть великой тайной алхимии, потому что много лет назад некий астролог якобы предрек ему небывалое величие и назвал его будущим «спасителем Польши»! И вот дождливой осенью 1649 года в подземелье Тернувского замка по приказу Вишневецкого были доставлены необходимые химические, астрологические и магические ингредиенты. Вскоре загорелся огонь под тиглями и в печах, и работа закипела. Однако дни шли за днями, а князю все не удавалось постичь тайны «магического рождения золота». Ночи напролет проводил он вместе с ученым немецким монахом-алхимиком Фридрихом Зайне, специально выписанным из Мюнхена, в лаборатории. Голова дурманилась от дыма и испарений, клубившихся над колбами. Кольца, браслеты, золотые монеты всех стран мира и даже освященный самим Римским Папой драгоценный наперсный крест десятки раз переплавлялись в горне печи. Смешивались разные снадобья. То зеленое, то голубое, то ярко-оранжевое пламя вспыхивало на дне главного котла, а свинец, который, по убеждениям хитрого немца, должен был превратиться в благородное золото, так и оставался невзрачным серым металлом. Иногда казалось, что цель близка и тайна вот-вот будет открыта, но тогда князь, тщательно соблюдавший латинское правило «молчание – золото», вдруг становился болтливым. Он осыпал Зайне дорогими подарками и сообщал всем придворным по секрету, что вскоре купит целые полки наемников: для этого остается лишь подождать следующего опыта. Но следующий опыт, увы, вновь уничтожал радужные надежды. Вишневецкий мрачнел, в безмолвии прогуливаясь по залам замка, и, не приведи Господь, в эти минуты было попасться ему на глаза. И вот как-то ночью, рассказывают легенды, князь Иеремия Вишневецкий в полном отчаянии отдал свою душу в руки дьявола!..

Крик в ночи.

Но вернемся к началу нашего повествования. О том, что произошло в подвалах замка с Кемпинским и Мирским, позднее писали многие польские газеты. Вот как было дело… Несмотря на противоречивость местных легенд, все они сходились в одном – алхимическая лаборатория князя Вишневецкого находилась прямо под полом замковой часовни, а потайная дверь в нее располагалась за алтарем. Однако попасть в это подземное помещение было крайне сложно из-за завалов – во время войны замок подвергся бомбежке советской авиации и сильно пострадал. Однако Кемпинский и Мирский были крепкими ребятами, а ломы, кирки и лопаты, которые они прихватили с собой, должны были помочь им разобрать рухнувшие перекрытия потолка часовни. Начав работу ранним утром, молодые люди пробились к полу алтарной части часовни только к закату дня. Много часов Януш Кемпинский и Тадеуш Мирский перетаскивали остатки деревянных балок, разбирали груды кирпичей и выгребали лопатами мелкий строительный мусор. Усталости они, однако, не чувствовали: искателей приключений подгоняла надежда найти что-либо стоящее. Наконец, самая трудоемкая часть работы была завершена, и приятели, так и не найдя заветной дверцы в подземелье, принялись аккуратно простукивать плиты пола, надеясь обнаружить под ними пустоту. Удивительно, но это удалось им почти сразу. Еще несколько минут молодые люди возились, выворачивая одну из плит с помощью лома. Но вот она с трудом вышла из своего гнезда, и перед глазами искателей сокровищ открылось квадратное отверстие, ведущее куда-то вниз. Размотав длинный моток капроновой веревки, захваченный из дому запасливым Мирским, кладоискатели начали спуск. Первым, включив небольшой фонарь, в подвал полез Тадеуш. Не прошло и минуты, как он достиг пола, о чем сразу же сообщил склонившемуся над лазом в подземелье Кемпинскому. Тот не заставил себя долго ждать, и через мгновение присоединился к приятелю, включив при этом мощный спелеологический фонарь, когда-то подаренный ему знакомым. Изрядно волнуясь, друзья осветили помещение, в которое попали, и… не увидели ничего интересного! В ярком свете фонарей отчетливо вырисовывались очертания довольно просторного помещения с кирпичным сводчатым потолком. Древность и запустение царили здесь, ибо много лет сюда не проникал ни один человек. Массивные деревянные столы из мореного дуба устилал толстый слой слежавшейся пыли, скопившейся тут за долгие годы, и точно так же ею были покрыты многочисленные колбы и реторты толстого стекла, стоявшие на них. Немного успокоившись, приятели начали осматривать подвал в поисках того, зачем они, собственно, и пришли сюда. Однако их надежда найти что-либо ценное вскоре сменилась глубоким разочарованием: вожделенного золота и драгоценностей не было и в помине. Друзья обнаружили лишь массу стеклянной химической посуды, бронзовые ступки для растирания порошков, потерянную кем-то небольшую серебряную монету и несколько затейливых вещиц непонятного назначения. В конце концов, раздосадованные безуспешными поисками и пустой потерей времени, ловцы удачи решили вернуться домой. Прихватив с собой в качестве сувениров на память монету и пару ступок, они подошли было к свисавшей с потолка веревке. И вот тут-то события начали развиваться с пугающей быстротой… Как позднее рассказывал Кемпинский, вначале они лишь ощутили легкое неуловимое движение за своей спиной, а затем непонятный голос, донесшийся словно из пустоты, застонал и прохрипел странные слова: «Хильфе, хильфе!» Шарахнувшись в сторону, приятели обернулись и направили перед собой лучи фонарей. То, что предстало перед ними в ярком свете, навсегда врезалось в память молодых поляков. Освещенная на фоне дальней стены подвала перед неудачливыми кладоискателями предстала мрачная человеческая фигура, вернее то, что когда-то было человеком. К оцепеневшим от страха молодым людям медленно приближались человеческие останки, одетые в черную сутану с наброшенным на голову высоким капюшоном! Видневшееся под ним зеленоватое лицо было сильно тронуто разложением, и в тех местах, где лохмотья сгнившей плоти почернели и отвалились, явственно проглядывал белый череп. Продолжая издавать стонущие звуки и раз за разом повторяя перекошенным ртом слово «хильфе», жуткое существо приблизилось к людям и протянуло к ним руку…

Исчезнувший без следа.

Мирского и Кемпинского хватились только на следующий день. То, что они отсутствовали всю ночь, ничуть не удивило их родных, так как молодые люди не раз проводили вечера со своими подружками и нередко оставались у них до утра. Однако когда они не появились и к обеду, мать Мирского, обзвонив всех знакомых и не найдя сына, забила тревогу. Тот факт, что друзья собрались посетить развалины, был известен их родителям, и вскоре несколько полицейских уже начали осмотр замка. Место, где Кемпинский с Мирским разгребали завалы, сразу бросалось в глаза, и поэтому блюстители порядка убедились, что пропавшие парни были тут накануне. Подойдя к зияющему в полу отверстию, полицейские увидели веревку, уходящую вниз, но когда один из них собрался потянуть за нее, из подземелья вдруг послышался тяжелый стон. Мгновенно оценив ситуацию, возглавлявший группу вахмистр скользнул по канату в подвал, и вскоре Януш Кемпинский был поднят на поверхность. Как позже заявил прибывший на место происшествия врач, молодой человек находился в состоянии глубокого шока и слабо реагировал на то, что происходило вокруг него. Пострадавший был немедленно доставлен в больницу, где ему дали снотворное и сделали укол успокоительного. Кемпинский окончательно оправился от пережитого стресса лишь спустя две недели. Только тогда он смог дать полиции более или менее внятные показания. Он рассказал все, включая и то, как появился страшный призрак, но, вот то, что случилось дальше, не знал и он сам. Тадеуш Мирский исчез бесследно, а его тело так и не было найдено, хотя прибывшие дополнительно отряды полиции тщательно «прочесали» и сами развалины, и окружающие их леса. Из материалов польской прессы известно, что после этого события поселок Тернув сделался на некоторое время местом настоящего паломничества для разного рода любителей паранормальных явлений и экстрасенсов. Все они старались «пролить свет» на случившееся с ними, и делали в связи с этим многочисленные заявления на страницах газет. Что же касается жуткого монстра, описанного героем данного происшествия, мнения большинства исследователей совпадают. Все они пришли к выводу, что молодые люди видели не реальное существо из плоти и крови, а призрак придворного алхимика князя Вишневецкого – Фридриха Зайне, видимо, убитого своим хозяином в припадке гнева. Ведь слово «хильфе» по-немецки означает «помогите!»…

Голос замолчал, и старый монах продолжил:

– Вот так будут связывать моё имя с именем князя, хотя «хильфе» я никогда и ни при каких обстоятельствах не просил, даже несмотря на то, что алхимиков не любили и преследовали и раньше, и в более поздние времена. Когда иезуитский стан обосновался на русской земле, про нас – иезуитов стали говорить «voi alti di Giezu avete la mente al cielo le mani al mondo, lamina al diavolo» (Вы, отцы иезуиты, имеете голову на небе, руки в миру, а душу у дьявола). И это было отчасти правдой. Но давайте вернёмся к личности того самого богатого человека в Украине, кто в порыве гнева, якобы, убил меня. Князь Вишневецкий, действительно, обладал несметными богатствами, а такие люди, как он, всегда жаждут ещё большего. Основные сокровища хранились в столице – иначе не назовёшь – его империи, в городе Лубне, что под Полтавой, в пятидесяти километрах от Миргорода, в именном замке на берегу Сулы. Но там он почти не жил, а всё время проводил в походах. Он принадлежал к одному из тридцати самых могущественных родов, которые фактически управляли правобережной Украиной. Мы с ним и у Мнишеков, здесь, в Самборе, часто бывали. Отец Марианны, которого верующие почтительно называли пан kollatorowy (внёсший средства на строительство костёла) и который выплачивал хороший jurgelt (жалованье) своим подчинённым, рассказывал нам, как из Чудова монастыря был привезён сюда чернец Юшка, он же Григорий Отрепьев. Как сочинялась легенда о наследнике Ивана Грозного, и как здесь же подписывались гарантии на получение им смоленских земель после занятия российского престола будущим Лжедмитрием. Вот только со мной, как почему-то будут утверждать впоследствии, Вишневецкий не расправлялся – я ушёл из жизни по собственной воле. Не получилось то, чему я посвятил её, и я решил уйти. Хотя начало было многообещающим. Мой кабинет был обставлен черепами, скелетами и чучелами зверей, птиц и пресмыкающихся, в моей лаборатории аламбики, реторты, шмельцтигели были заполнены составом, который должен был, наконец, дать результат. Я был абсолютно уверен, что солнечный луч, пройдя сквозь землю, твердеет и становится золотом. Надо было только дождаться благополучного расположения планет, когда Меркуриус будет находиться на пересечении солнечного и лунного света. И я стал терпеливо ждать. Я изучил все существующие манускрипты на разных языках, чтобы отыскать singulae litterae (единственная буква), которая могла бы стать ключом к разгадке священных слов. И вот когда наступил этот долгожданный момент, когда планеты пришли, наконец, в нужное положение, и когда действие химических сил должно было исполниться с ожидаемым успехом, я накинул на себя ритуальный palium (плащ) и в торжественной тишине произнёс магические строчки:

… но понять меня Повелитель Вселенной не захотел, и ничего сверхъестественного так и не произошло. И вот тогда я выпил яду и спокойно покинул этот мир. А вот мой domine (господин), его превелебная мосць достопочтенный князь, помер как-то загадочно: поел свежих огурцов, запил мёдом, разбавленным водой, и помер.

– Может быть, вода была отравлена? – спросил кто-то.

– Не исключено. Уж больно они с Богданом Хмельницким были на ножах, поэтому его шпионы могли это сделать.

– Не называйте имени этого предателя украинского народа – злобно бросил Лесь Курбас.

– Но есть мнение, что договор с Россией он подписывал, будучи больным и в сильной горячке. Мог не осознавать до конца, что делает. К тому же войну против Польши он начал по личным мотивам: разграбили его родовое имение и увезли любимую невесту.

– А это нисколько не умаляет его предательства, тем более что род его выводится из люблинского воеводства, герба «Абданк» и, таким образом, имеет польские корни. А что касается болезни, то так ведь можно сказать, что и Молотов плохо себя чувствовал, подписывая договор с Риббентропом о разделе Польши, и Берия недомогал, ставя резолюцию на приказе о высылке «ненадёжных» элементов с Украины в Сибирь.

Тут вдруг раздался негромкий крик сороки, и все обратили свои взоры в сторону Марианны Мнишек.

– И правильно сделал воевода Чарнецкий, когда сжёг хутор Субботово, принадлежавший Хмельницкому, и велел выкопать его прах и прах сына Тимофея и выбросить тела на поругание из могилы. – возбуждённо произнесла она – Я вижу на ваших лицах удивление. Не удивляйтесь, поступок хоть и безбожный, но зато прощаемый, особенно с высоты прошедших лет. Это высшая надо мной душа сказала, а не я. Вы наверно подумали, zе мой дух это вечно странствующая сорока. Да, он обратился в неё после моей смерти в Коломне, куда меня заточили на rekolekcje (испытание на одиночество), но не потому, что я лишилась рассудка, а потому что после казни у меня на глазах моего четырёхлетнего сына я почти его лишилась. В Rosji всегда неугодных людей называли сумасшедшими и заточали их в тюрьмы. Моjе dziecko (мой ребёнок) досталось мне очень трудно, потому ze я mieszkalam (жила) уже в чужой стране и не имела там покоя. В ожидании моего Вани я пела песни, которым меня учила моя мама, и шептала стихи, выученные на чужой земле…

…А когда он родился, то сразу заболел на febru (воспаление лёгких) и я долго его лечила. Чего только не пробовала: и клала крест-накрест на пороге веник и секиру, вспрыскивая их водой z уголька, как меня учили, и мазала ему пяточки лошадиным потом, и поила росою с заячьей капусты три утра кряду, и клала паука в сорочье гнездо, чтоб птица склевала гада. И вот только это третье помогло: как только сорока проглотила паука, хлопчик выжил, хотя остался измождённым и хилым… А потом, когда меня поймали, моего «ворёнка», как обзывали его эти злыдни, повесили у меня на глазах. Повешенный трупик сыночка три дня болтался на ветру, и я попросила тогда Matku Bosku (Божью Матерь), чтобы она отомстила за смерть ни в чём не повинного dziecka (ребёнка). Чтобы она наказала всю династию Романовых и за его, и за мою смерть от рук тюремщиков. Чтобы москали уничтожали друг друга и чтобы никогда этот народ не смог обрести покоя и благополучия. Моё страшное проклятие исполнилось: большевики расстреляли семью последнего императора, а диктатор Сталин уничтожил половину населения России.

– Вы слишком много себе позволяете, пани – категорическим тоном перебил Марианну Валерий Филиппович, он же министр спринта, как шутливо величали его коллеги. – Если бы не Сталин, то возможно Россия и потеряла бы половину своего населения. Но только благодаря его железной воле и гениальности мы выжили, победили в войне, да и страну построили, какой больше нет нигде в мире. – Борзов говорил, как и бегал, со скоростью десять слов в секунду. Ведь не зря же его назвали одним из лучших спринтеров мира всех времён.

– Ну вот, пошла коммунистическая пропаганда. – произнёс Лесь Курбас, прикладывая с гримасой боли правую руку к тому месту, где была когда-то печень – Конечно, построили, сперва за счёт ГУЛАГа, а затем оккупированных территорий стран Польши и Прибалтики. Ну а впоследствии уже за счёт присоединённых к так называемому социалистическому лагерю Чехословакии, Румынии, Болгарии.

– Не надо песен – вмешался капитан Гочняев. – Лучше бы Вы почитали историю вместо того, чтобы держаться за печень, в которую Вы воткнули себе нож от неразделённой любви с Вашей женой! Впрочем, извиняюсь, к делу это не относится. – он сделал паузу – Так вот. Мы освобождали эти страны, о которых Вы упомянули, от коричневой чумы. Причём, не только мы одни. Среди нас были и западные украинцы, и белорусы, и поляки, многие из которых совершали воинские подвиги. Я могу вам даже назвать первых Героев Советского Союза, поляков по национальности, если хотите.

– Назовите.

– Пожалуйста. Капитан Владислав Высоцкий, поручик Юлиуш Хибнер, рядовая Анеля Кшивень. Можно назвать Героев – чехов, эстонцев, ваших земляков, наконец. Отакар Ярош – чех, Арнольд Мери – эстонец, Фриц Шменкель – немец, Иван Килюшик – ваш земляк, уроженец села Остров Ровеньской области. А сколько пало смертью храбрых, тех, кто воевал и за освобождение своих стран, и за освобождение Европы вообще? А что касается освобождения Самбора, то в войсках был распространён даже специальный Указ Верховного командования. Сейчас я покажу вам один документ, подождите секунду.

В мгновение ока голограмма капитана исчезла из поля зрения сидевших за столом, раздался какой-то непонятный звук, похожий на вытьё ветра в дымоходе, и через такое же мгновение она появилась снова на том же месте. Ну, прямо, как в сказке про Бабу Ягу. Создавалось такое впечатление, что он за эти два мгновения успел отлучиться не иначе, как в машине времени куда-то в заоблачную даль и, посетив в Москве Центральный архив Советской Армии и найдя по специальному – надо полагать – разрешению нужный документ, вернуться обратно. А время, затраченное на всё это, он одному ему известным способом сумел как-то приостановить. В его протянутой руке, обхваченной выцветшим сукном военной гимнастёрки, был зажат свесившийся над столом обветшалый лист пожелтевшей от времени бумаги.

– Вот, читайте.

Все прочитали документ, затем кто-то, похоже, Курбас обратился к Гочняеву:

– Допустим, вы освобождали эти страны от коричневой чумы, хотя представленный Вами документ ни в коей мере не отвечает на то, о чём мы здесь говорим. Вы лучше объясните нам, почему же, освободив их, Советский Союз не дал им возможности остаться такими же независимыми государствами, какими они были до войны? Они по гроб жизни были бы благодарны за это. Вот Вас лично, зачем оставили в Самборе, когда Вы родом, если я не ошибаюсь, из Северной Осетии?

– Меня после окончания войны назначили комендантом этого города – до 1951-го года здесь было военное положение. Ведь с бандеровщиной надо было кому-то бороться. Простые деревенские люди нас просили об этом и со слезами благодарности приходили к нам, когда то или иное село оказывалось освобождённым от бандитов.

– А вы уверены, что Вы освобождали сёла именно от бандитов? От немцев вы их освобождали – это верно. А от своих, местных, кто вас просил освобождать? Объявили бы населению: пройдём до Германии, разгромим фашистскую заразу и вернёмся восвояси, а вы тут сами устанавливайте ту власть, которая вам больше по сердцу. Они бы остались лучшими вашими друзьями на ближайшую тысячу лет. Молчите. А как Вы объясните расстрел без суда и следствия девятисот политических заключённых Самборской тюрьмы 27 июня 1941 года? Мало того, что вы их расстреляли только за то, что они не хотели принимать социалистическую идеологию, так ещё оставили около сотни не зарытых тел, поскольку некогда было – надо было драпать перед приближающимися немцами.

– Всё это выдумки. Не было никаких тел. А если и были, то это уже дело немецких рук. Они всегда так поступали – совершали преступление, а потом валили на нас. Катынь, про который стали так много говорить в последнее время поляки – тоже ведь дело их рук. А Яновский лагерь смерти на окраине Львова? Скажу вам из собственного опыта – нам пришлось по роду службы ознакомиться с этой нацистской машиной по уничтожению людей. Так вот, лагерь был создан по приказу самого Гиммлера специально для сжигания трупов советских военнослужащих и просоветски настроенных гражданских лиц, найденных уже захороненными. Для этого существовала зондеркоманда из 125 человек, окончившая специальные десятидневные курсы по размалыванию костей и сжиганию человеческих останков. А экзекуции над живыми, знаете, как там происходили? Могу вам рассказать. Большего кощунства над человеческой жизнью трудно придумать. Узников расстреливали под игру оркестра и специально для этой цели сочинённое танго – восьми тактов хватало, чтобы перезарядить парабеллум. На тюремном «Фольксвагене» комендант лагеря оберштурмфюрер СС Рихард Рокито свозил отовсюду арестованных музыкантов, а недостающие инструменты привозили из львовского оперного театра. Руководили оркестром талантливый скрипач и дирижёр Якуб Мунт и профессор консерватории Леон Штрикс, конечно, по-национальности евреи. Незадолго до подхода советских войск после ликвидации остальных заключённых – как бы это, поточнее, сказать – в духе вагнеровских мистерий, что ли, они тоже были расстреляны. А всего фашисты расстреляли в этом лагере или, как ещё говорили, в Яновских песках, сто сорок тысяч узников. Сто сорок тысяч… под музыку. Происходило это до ужаса однообразно и по-немецки педантично. Обычно во двор, в центр лагеря, выводили заключённых оркестрантов. Стоя сомкнутым кругом, под вопли и крики истязаемых жертв играли они по нескольку часов кряду одну и ту же мелодию – «Танго смерти» – так называли ее заключенные. Вы спросите, кто ее написал? Неизвестно. Кто-то из заключенных композиторов. Родившись в лагере, она там и осталась вместе с расстрелянными музыкантами. Произошла эта трагедия накануне освобождения Львова частями Советской Армии, когда немцы стали ликвидировать Яновский лагерь. В тот день сорок человек из оркестра выстроили в круг, их окружила плотным кольцом вооруженная охрана. Раздалась команда «Muzik!» – и дирижер оркестра, как обычно, взмахнул рукой. Тут же прогремел выстрел, и он замертво упал на землю. Но звуки «танго» продолжали звучать над бараками. По приказу коменданта каждый оркестрант выходил в центр круга, клал свой инструмент в указанное место в этом круге, раздевался догола, после этого раздавался выстрел, и человек падал мертвым. У меня есть один документ – фотография, которая была представлена не где-нибудь, а на самом Нюрнбергском процессе. Её сделал заключённый-фотограф из окна второго этажа тюрьмы. Когда во время обыска нашли эту фотографию и «лейку» её автора, его повесили. Но фотография вместе с эсесовскими архивами попала в руки советских солдат. Вот посмотрите.

Из тех же архивных материалов, за которыми дух Гочняева слетал в прошлый раз, появилась, ранее многократно тиражируемая, успевшая пожелтеть фотокопия, сделанная с того печально известного оригинала 1942 года.

А что касается нас, – продолжил он – то самым большим нашим преступлением, если его можно так назвать, было использование здесь в Самборе, здания библиотечного товарищества «Просвещение» под конюшни для офицерских лошадей. Но было это ещё в первую империалистическую войну, когда город в сентябре 1914 года был занят русскими войсками. И сделано это было только потому, что сюда, на русско-австрийский фронт, с инспекционной поездкой приезжал российский император Николай II, и здесь же они встречались с генералом Брусиловым, который в ту пору командовал этим фронтом. Здесь же они осуществляли и смотр так называемой туземной дивизии. Если не слышали про неё, могу рассказать. Через Львов и через Самбор в конце 1914 года следовала на позиции дикая конная дивизия, как её ещё называли, состоявшая из представителей кавказских народностей. Все они были на лошадях, обращались ко всем на «ты» и практически не признавали чинопочитания. Илья Львович Толстой, сын великого писателя, специально приехал тогда во Львов, чтобы описать смотр «проходного выдвижения», как он назвал эту передислокацию. Цитирую по памяти: «…через центр города, против отеля «Джордж» в 12 часов проходили полки в конном строю под скрипучий напев зурначей, наигрывавших кавказские народные мотивы, к боевым рубежам. На берегах реки Сан они вступили в бой с австрийской армией в начале февраля 1915 года…»

– Слушая Вас, можно подумать, – какая святая невинность! В самом большом преступлении против народа обвиняются… лошади. Всё это, конечно, очень интересно, о чём Вы рассказываете, а что касается Яновского лагеря – то и страшно. Могу Вам даже сказать больше, – пять лет тому назад был снят документальный фильм под названием «Восемь тактов забытой музыки». В конце этого фильма фигуры оркестрантов поодиночке выбеливаются, а в фонограмме оркестра также поодиночке исчезают голоса инструментов. Картина, конечно жуткая – это я вам как режиссёр говорю. Только Вы уходите от ответа – не отступался Лесь Курбас. – Здесь, среди нас нет бывших эсэсовцев, а то они вряд ли нашли бы сейчас какое-либо оправдание в свой адрес, а вот Вы, офицер Советской Армии перед нами и предъявить Вам в данную минуту обвинений мы могли бы больше, чем было предъявлено нацистам на Нюрнбергском процессе. К сожалению, я не дожил до 1939 года, хотя, впрочем, доживи я до этого времени, мне был бы уготован такой же конец, как и в 37-м. Так вот, когда 22-го сентября ваши воинские подразделения – едва забрезжил рассвет – шли сомкнутыми рядами по сонным ещё улицам Львова и приветливые горожане открывали окна, чтобы поприветствовать их, ваши солдаты на эти приветствия отвечали суровыми лицами и примкнутыми к винтовкам штыками. А на плакатах, развешанных спустя какое-то время, те же, но только улыбающиеся солдаты обнимали плачущих от счастья закарпатских стариков, женщин и детей. Невиданное лицемерие и пропаганда. Своих братьев по классу, которых вы пришли, якобы, освобождать от польских помещиков и капиталистов и воссоединять с восточными братьями, так не освобождают. А потом, через два месяца что началось? Сотнями, тысячами стали пропадать увозимые в сталинские лагеря люди, лучшие люди Западной Украины, чтобы там быть расстрелянными или заживо сгноенными. Так что можете не отвечать, всё и так ясно… – Лесь Степанович сделал паузу – Что-то мы совершенно забыли в пылу дискуссий о наших присутствующих здесь дамах.

И он красиво, по-актёрски, повернул голову в сторону Ханны и подарил ей свою очаровательную улыбку. Ханна в это время была сосредоточена на шаре, а голограмма Марианны на улыбку Курбаса ответила недовольным лицом, ибо привыкла к безраздельному вниманию со стороны мужчин исключительно к своей персоне, а взгляд гениального режиссёра был обращён никак не к ней. Её ведь почитали и оказывали высшие почести и польская знать, и оба Лжедмитрия, и Шуйские, и вся боярская дума, и казаки атамана Заруцкого. Но, когда после бесконечных побегов закованная в цепи московскими стрельцами, она была доставлена в Москву, пережить этот позор не смогла и потом, после заточения в Маринкину башню Коломенского кремля, проклинала всех и вся, постепенно угасая и отправляя одно за другим письма родному отцу, польскому королю и папе Римскому. Единственной отрадой были воспоминания о любовных утехах с московским дворянином Михаилом Молчановым, которые были, к сожалению, не так долги, да прилетавшая к ней сорока, прикормленная ею и принявшая её дух после смерти. Всё, что осталось после царицы, это два знаменитых портрета: на одном из них запечатлена гордая шляхтянка в роскошном головном уборе с бриллиантовой короной российской империи и гофрированным жабо или по-польски bryze вокруг шеи и на втором – её встреча с отцом в городе Ярославле кисти Михаила Клодта, которой, кстати, на самом деле не было. С присущим полякам гонором и некоторым высокомерием, свойственным царским особам той поры, она посмотрела на Курбаса и вдруг спросила:

– Вот Вы, который так рьяно защищает права здешнего народа, кем себя считаете: украинцем, поляком, русином czy moskalem? Нам Вы представились, как rezyser, занимавшийся театральной деятельностью в советской Украине и, стало быть, являлись если не комунякой, то, во всяком случае, им сочувствующим, ибо вся opozycja к 1935 году в Стране Советов была уже уничтожена. Возможно, что в связи с этим Вы и свою национальность поменяли? Вот za moich czasow (в мои времена) национальная принадлежность определялась исключительно подданностью и вероисповеданием, и в том же Самборе жили люди, принадлежавшие к трём, или даже к четырём, разным конфессиям. Я не могу сказать, что между ними существовала межконфессиональная идиллия, переходящая в любовь, но кровь проливалась довольно редко и то не по религиозным, а по каким-либо иным причинам. Всё-таки корень у трёх из них был единый – полянский. А вот что касается panstwowej (государственной) принадлежности, то её в единственном числе, я бы сказала, не существовало. Стоило переплыть Тиссу, чтобы сразу попасть из Моравии в Австро-Венгрию, Чехию и Болгарию. Восточные Карпаты так часто меняли своих хозяев, что бытовала даже такая шутка: закарпатский русин, выйдя из своего дома, становился гражданином сразу пяти государств, которые поочерёдно старались выдавать его за swojego (своего) исконного жителя. Вот Вы, кто по вероисповеданию? Наверно, как и все москали, вероотступник, атеист?

– Для начала отвечу на Ваш первый вопрос: я считаю себя украинцем, хотя искусство и классическую литературу признаю в лице автора любой национальности, в том числе и русскую. А вот с Господом Богом в согласии был не всегда, признаюсь честно, и не по своей воле. Как и других, меня, конечно же, крестили, и все детские годы водили в церковь, в греко-католическую, разумеется. И праздников иных, кроме религиозных, для нас не существовало. А когда я вырос, получил образование и оказался в Киеве, – уже в советском к тому времени, – то моей религией стал театр. Ну, а на Соловках, где я отсидел три последних года своей жизни, религии, как Вы наверно догадываетесь, не было вообще никакой, разве что тюремная. Поэтому говорю Вам искренне, со всей ответственностью за свои слова: когда люди искусства клянутся и божатся, какие они верующие, не верьте им – ведь само искусство промысел дьявольский, а ношение большого креста на груди и хождение в церковь ещё ни о чём не говорит, ибо вера определяется по делам нашим. Вот, спросите Валерия Филипповича или Романа Николаевича – могут ли они быть верующими в самой атеистической стране мира? То есть, хранящими веру не только в своей душе, но получающими её ещё и в церкви и поверяющими её церковью?

Все взоры обратились в сторону названных товарищей. Валерий Филиппович опустил голову, как бы собираясь с мыслями, – вопрос для него, видимо, был не простой – но отвечать на него перед этим собранием мистических, не советских, за исключением разве что одного, людей – к тому же мёртвых, как у Гоголя, душ – он посчитал ниже своего партийного достоинства и положения руководителя. Самое время было встать и покинуть этот шабаш, но какая-то неведомая сила удерживала его на месте. Он вдруг почувствовал, что обязан вот именно сейчас ответить честно и беспристрастно этим душам на поставленный перед ним вопрос. В нём даже что-то внутри зашевелилось, то ли уважение к значимости представленных здесь исторических персонажей, то ли ощущение украинской земли, то ли генетические отголоски веры своих предков. Он изменил свою позицию, и стал медленнее, чем обычно, говорить:

– Отвечаю, можно сказать, честно, но в данном случае в виде исключения. Да, я родился в Самборе, отец мой был подполковник Советской Армии, но вскоре мы отсюда уехали, как это часто случается у военнослужащих, и вся моя дальнейшая жизнь проходила в Новой Каховке, потом в Черновцах и в Киеве. Судя по фамилии, вы можете сделать вывод о том, кто я по происхождению – я, конечно, русский. Так что называть себя «западенцем» я могу только с большой натяжкой, исключительно в силу места своего рождения. Это, во-первых. Во-вторых, всё моё прошлое это профессиональный спорт, результатом которого стало моё олимпийское золото на мюнхенской олимпиаде, за которое меня наградили орденом Ленина и вот не так давно назначили на должность Секретаря ЦК Комсомола республики. В-третьих, у меня тоже имеется воинское звание, чуть повыше, чем у моего отца, – я полковник Советской Армии и заядлый охотник – стреляю оленей, кабанов и диких уток. Поэтому, исходя из всего этого для меня Бог – это везение. А кому повезло, тот говорит о Боге. Понимаю, что это богохульство, поэтому в церковь я не хожу.

– Может быть, именно поэтому в конце этого года Вас изберут членом Совета Европейской легкоатлетической ассоциации, а через несколько лет Вы станете членом Международного Олимпийского Комитета? – подобострастным голосом произнёс вдруг Фридрих Зайне, глядя сперва куда-то в потолок, а затем на опешившего министра. – Да, да, не удивляйтесь, я в своих предсказаниях ещё ни разу не ошибался. А что касается Всевышнего, то ведь и я, по сути, был всю жизнь антихристом – алхимия, ясновидение и вера в Бога вещи несовместимые.

– Я не могу слушать того, что вы здесь произносите – с раздражением выкрикнула пани Марианна, накладывая на себя крестное знамение, и доставая откуда-то из складок своей одежды маленький бревиярж (сокращённый молитвенник). – Познаменуйтесь кшижем после этих слов. За такие поганьские (языческие) речи вас давно следовало бы высечь четырёххвостным ременным бичом или заставить лежать лицом вниз у порога костёла с распростёртыми руками, чтоб тело ваше топтали люди во имя Христуса. А после этого вас всё равно следовало бы сжечь на костре или четвертовать.

И она раскрыла молитвенник. Все присутствующие услышали, как в комнате раздался треск горящих поленниц и где-то отдалённо, как бы микшируя гневные слова бывшей царицы российской, зазвучали исполняемые хором санкристины (замена органа) и затем стал мягко шириться исполняемый тем же хором градуал (церковное песнопение).

– В ваше время наверно так и поступили бы, но эти господа, пардон, товарищи живут после Вас четыреста лет спустя и отношение к религии сейчас совсем другое. К тому же эти панове, пардон, товарищи являются членами коммунистической партии, религией которой стал воинствующий атеизм – вмешался в разговор Юрий Францевич. – Это повлияло и на отношение к религии вообще. Появилось так много её разновидностей, и все считают правыми только себя и никого больше, что простому грешнику проще не верить ни во что, чем новоявленным проповедникам. И самое печальное состоит в том, что все спекулянты от религии прикрываются святым именем Христа, хотя экуменизм, который первыми наверно осуществили униаты, сегодня проявляется сплошь и рядом. И осуществляют его отнюдь не церковники, а люди других профессий, – скажем, композиторы и музыканты. Вы зайдите в субботу или в воскресенье, к примеру, в лютеранский собор, вы услышите там музыку немецкую, российскую, польскую, еврейскую и даже джаз.

Наступила пауза. Каждый из присутствующих – и реальных, и виртуальных – реальных, во всяком случае, точно, – задумался над своей причастностью ко всему сущему на земле и над тем, кто находится над всем этим сущим. Тем из сидящих за столом, кто жил в прошлые века, вопрос был очевиден и не требовал осмысления – мы существуем на этой земле потому, что Бог дал нам жизнь. И за это мы должны на протяжении всего своего существования на ней ходить в церковь и благодарить его за это, отмаливая попутно свои грехи. Для богохульников и атеистов вопрос порождал дилемму: вообще-то есть всё-таки Бог или его нет, в свете тех начавших появляться в Советском Союзе публикаций с положительным ответом на этот вопрос? Первым на него попытался ответить Юсуп Гочняев:

– Я, конечно, не верю в Бога, а если бы верил, то наверно в Аллаха, но что-то божественное в этом мире, по всей видимости, существует. Расскажу вам одну историю в подтверждение этих слов. Во время войны я служил в лётных частях, в секретном отделе. Мы собирали данные обо всём, что происходило в казармах для лётного состава, на аэродромах и в небе. В самом начале войны неразбериха была жуткая – мы потеряли половину всех самолётов, не успевших даже взлететь, хотя распространяться об этом было строго-настрого запрещено. И вот однажды с одного из подмосковных аэродромов взлетел советский штурмовик, защищавший московское небо от немецких бомбардировщиков. Через какое-то время поступило сообщение о попадании в самолёт снаряда, после чего связь с пилотом оборвалась. А через полчаса возобновилась. Пилот сообщал, что благополучно приземлился на военном аэродроме под Свердловском. Радисты не поверили своим ушам, перепроверили, всё подтвердилось. Военная обстановка того времени не позволила разбираться со столь загадочным случаем. И, тем не менее, осталось до сих пор таинственным и непонятным, как самолёт, летавший с максимальной скоростью 450 км/час, смог преодолеть за полчаса расстояние от Москвы до Свердловска, равное примерно 2500 км? На этот вопрос наверно смогла бы ответить пани Ханна, потому что именно с ней приключилось то, что произошло с советским боевым самолётом в ноябре месяце 1941 года. Я могу надеяться на ответ?

Все посмотрели на Ханну. Она широко открытыми глазами неотрывно смотрела на аквариум и была в крайнем психическом напряжении, демонстрируя при этом сверхъестественную концентрацию своего внимания. Казалось даже, что она находится как бы в ином измерении – ведь ей приходилось держать на себе всю атмосферу этого уникального и не совсем обычного медиумического сеанса. А он и в самом деле был уникален. При внешнем сходстве, в нём не было многих атрибутов этого зрелища: отсутствовало верчение стола, отсутствовали отпечатки рук приглашённых к участию в нём духов на глине или гипсе, зато присутствие их определялось не спиритическими стуками и левитацией, а реальным видением персонажей. И персонажи эти готовы были участвовать в этом зрелище достаточно долго, по крайней мере, до рассвета, когда они просто должны раствориться в первых лучах солнца, или до того момента, когда силы Ханны окажутся исчерпанными. Ответ на поставленный вопрос требовал сделать паузу и таким образом ослабить нити натяжения между нею и вызванными образами.

– Мы никуда не денемся – отвечайте на вопрос – прозвучал чей-то голос.

Ханна вернулась из спиритической нирваны в реальность, осмыслила то, о чём её спросили, и стала отвечать:

– Про тот советский самолёт не могу сказать ничего – не присутствовала при этом, хотя верю Вам на слово, что такой факт мог иметь место. А вот то, что произошло со мной, оказалось действительно чудом, только чудом, в свершении которого принимали участие и Всевышний, и великий аватар Сатья Саи Баба, и мой дух, ну и я сама, разумеется. По профессии я стюардесса польских авиалиний. Вчера утром мы выполняли рейс Варшава – Нью-Йорк и вот буквально после взлёта, точнее, после набора примерно восьми тысяч метров с самолётом случилась авария, повлёкшая за собой катастрофу. Однако меня после того, как я была выброшена из багажного отсека, подхватила неведомая сила и спустя какое-то время опускала, а, может быть, опустила сразу, на землю – я, как видите, цела и невредима и отделалась только потерей сознания и сильным, но не смертельным переохлаждением организма. Во всяком случае, я могу по памяти воспроизвести планы городов Люблина, Замосця, Томашува Любельскего, как бы увиденных с огромной высоты. А первое, что пришло ко мне после осознания того, что я осталась жива, были стихи, уж не знаю, откуда взявшиеся:

… А вместе со стихами ощущение присутствия рядом кого-то ещё, но как бы не совсем реального человека, скорее, его духовную субстанцию. И уж коль скоро Вы, господин капитан, простите, товарищ капитан, в курсе моей ситуации и спрашиваете меня об этом, то, возможно, в той воздушной воронке, в которой стремительно вращалось моё тело, были и Вы? А может быть и остальные уважаемые гости тоже?

– Да, абсолютно верно, Вы угадали. Мы, находясь в это время на пятом по уровню для нас небе, участвовали в этом фантастическом для Вас приземлении, – ответил на её вопрос Лесь Степанович – только никак не могли взять в толк, почему Вас так тянет в наши родные места. Но уж коль скоро мы оказались здесь вместе и сила нашего проявления удвоилась в связи с тем, что мы родом из этих мест, то не остаётся ничего другого, как продолжить наше милое и столь обаятельное общение. Вспоминаю одно литературное произведение Константина Симонова – «Живые и мёртвые», кажется, так называется его роман? Правда, там речь идёт совсем о другом, но название очень даже кстати подошло бы и к нашему случаю. Не правда ли?.. А скажите, пожалуйста, что это за коробка лежит на этом столе? Никак шахматы?

Переход был довольно неожиданный, но Ромик быстро ответил:

– Нет, это не шахматы. Это нарды.

– Нарды? А что это за игра?

– Странно, что вы не знаете. Этой игре уже более двух тысяч лет. Появилась она в Персии, а в Европу её привезли крестоносцы, и она стала называться там триктрак.

– Знаете, у нас в лагере на Соловках кроме шашек, вылепленных из хлеба, и матерчатых карт, сделанных из арестантского одеяла, ничего больше не было.

Все сочувственно помолчали, а Ежи Францевич даже положил руку на плечо расстрелянного в Гулаге пятьдесят лет тому назад своего земляка-лагерника.

– Я вспомнил то, о чём Вы, господин Ромик, рассказали, и подтверждаю историческую справку, приведенную Вами, – сказал он. – Когда мы брали в плен турок, у многих из них была эта игра и называлась она по-турецки, если не ошибаюсь, тавла. А кости, которые они метали, назывались зары. Только и слышно было перекатывание их по доске и непонятные мне ещё тогда слова «шэш-бэш». А сыграть не дадите ли?

– Да ради бога – и Ромик раскрыл доску.

– Кто сыграет со мной? – спросил Кульчицкий.

– Давайте я попробую – произнёс Фридрих Зайне. – У нас в Германии была эта игра, я играл в неё довольно часто. И привезли её к нам, кажется, из Англии, но там она называлась по-другому. Если мне не изменяет память – backgammon.

– Какое это имеет значение, – перебил его Ежи Францевич – но уж если быть исторически точным, то игру эту обнаружили и в египетских пирамидах, в гробнице Тутанхамона, если не ошибаюсь, и таким образом выходит, что в неё играли ещё шесть тысяч лет тому назад. Ну, да бог с ним. Перемещайтесь напротив меня и бросайте кости.

У игроков загорелись глазницы. Монах высунул голую костлявую руку из овального поля своей голограммы, сгрёб кости и метнул их на доску. Выпало шесть-шесть. Та же рука сняла с горки две чёрных шашки и выдвинула их на шестой пункт. Затем высунулась другая рука, отороченная рукавом из добротного голландского сукна с шёлковой оборкой по краю, также взяла кости и также метнула их. Выпало пять-три. На соответствующих пунктах с противоположной стороны доски выставились две белых шашки. Опять метнул монах, и опять выпало шесть-шесть. Метнул Кульчицкий – пять-три. Снова монах и снова шесть-шесть. Снова Кульчицкий и снова пять-три. И тут вдруг после последнего броска раздался отдалённый раскат грома, распахнулось настежь окно в результате сильного порыва ветра, и от потолка отвалился кусок штукатурки, с шумом грохнувшись на пол. Всем сидящим за столом и висящим над ним это показалось не столько пугающим, сколько подозрительным – кто-то из виртуальных гостей усмотрел в этом подсказку свыше и произнёс даже слово «шулер». В ответ на это Фридрих Зайне медленно обвёл присутствующих взглядом обозначившихся глаз, ещё раз внимательно посмотрел на доску и начал говорить:

– Шулер это не моя профессия. Скорее, предсказатель будущего или ясновидящий. Будучи ещё совсем молодым человеком, я посетил во французском городе Салоне могилу великого Нострадамуса, прах которого покоился в церкви францисканского монастыря. Я говорю «покоился» потому, что французские революционеры через двести с лишним лет надругались над его могилой и его останки были перезахоронены по распоряжению Робеспьера в том же городе, только в церкви Святого Лаврентия, а надругавшиеся приговорены к смертной казни. На могилу великого астролога была возложена плита со следующими словами: «Здесь покоятся кости знаменитого Мишеля Нострадамуса, единственного из всех смертных, который оказался достоин запечатлеть своим почти божественным пером – благодаря влиянию звёзд – будущие события всего мира». Стоя у надгробной плиты и прочитав эти слова, я вдруг почувствовал, как во мне произошёл какой-то мгновенный переворот: в сознании, в сердце, во внутренностях, одним словом, во всём моём организме. В меня как бы вселилась новая сущность, может ангельская, может дьявольская – понять этого я не могу по сегодняшний день. Только с того момента я стал видеть и чувствовать настолько много, что если бы всё это попытаться изложить в письменном виде, то не хватило бы бумаги, произведённой со времён фараонов по день нынешний. Я обрёл дар вселенского видения и сейчас я вам это докажу.

Он на секунду прервался, зачерпнул своей костлявой кистью из аквариума горсть воды, не проронив при этом ни капли, и отправил её в зияющую нишу, бывшую когда-то ртом. Затем продолжил:

– Мы с вами сейчас были свидетелями исторического предсказания, – да, да, не удивляйтесь – касающегося будущего Европы и той страны, на территории которой мы находимся. Вас может удивить связь судьбы великого государства с выпавшими числами на костях и, тем не менее, я отчётливо её усматриваю. Предлагаю выслушать меня до конца, ибо для тех, кто сегодня ещё жив, эти предсказания могут иметь очень тяжёлые последствия. Итак, что же я вижу?

С этими словами монах вперил свой взгляд в доску, и она на глазах у всех стала менять свои очертания – прямоугольная форма начала превращаться в овальную. Метаморфоза эта сопровождалась скрипом, взрывами, лязгом цепей и рёвом моторов. Вырывавшиеся из деформированной доски шумовые звуки вызывали не сочетаемые ассоциации: как будто гигантский средневековый подъёмный мост стал опускаться вниз, а по нему двинулось подразделение современных танков или бронетранспортёров, да ещё сверху пролетела эскадрилья боевых самолётов, и где-то поблизости разорвались бомбы. Когда звуки стихли, монах стал говорить дальше:

– Во-первых, я вижу медаль «Zloty Krzyz Zaslugi», которым будет посмертно награждена наша уважаемая и бесконечно симпатичная пани Ханна. Во-вторых, в этой овальной форме мне видится современная, как сейчас стали говорить, Евразия, на которой, подобно тому, как на шахматной доске, очень скоро продолжится борьба за глобальное господство. Ведущих игроков не двое, а несколько, и главный игрок это гость с американского континента. Остальные игроки находятся в западной, восточной, центральной и южной частях этого овального поля. Все в предвкушении очередной шахматной партии, целью которой изменить до неузнаваемости существующий миропорядок. Началом партии станет событие, которое произойдёт в социалистической ещё пока Венгрии. И будут это действия, связанные с уничтожением укреплений на границе с Австрией, и произойдут они в день 9 мая, ровно через два года с этого момента, и через сорок четыре года после окончания II-ой мировой войны. А через пять месяцев правительство этой страны объявит об открытии границ вообще, и из Восточной Германии перебежит через Венгрию в Австрию в течение всего лишь трёх дней около пятнадцати тысяч немецких граждан. Берлинская стена потеряет смысл, рухнув через два месяца после этого. Отвалившаяся от потолка в нашей комнате штукатурка дала нам знать об этом столь близком уже событии. А ещё через два с небольшим года потеряет смысл своего существования самая большая на географической карте страна мира, именуемая Советский Союз. Случится это 25 декабря 1991 года, когда первое лицо государства, получившее от своих ставропольских коллег кличку «Мишка-пакет» за пристрастие к взяткам и приношениям, подпишет прилюдно по телевидению указ о сложении с себя полномочий Верховного Главнокомандующего. Появится известная строка поэта в новой редакции «Отечество славлю, которое есть, но трижды, которое…было». А после этого разойдутся в политической и экономической самостоятельности все пятнадцать республик этой, теперь уже бывшей, страны… Вот видите, мои кости, на которые выпадали шестёрки, – а союзные республики являются «шестёрками» большой России – разлетались, как вы заметили, в разные стороны и это указывало на тот процесс, который уже не за горами. После этого последуют годы жуткого падения всех этих стран без исключения, затем вхождение некоторых из них в различные союзы, в том числе и военные, и постепенное выравнивание положения. Что будет дальше, показывают кости, брошенные Ежи Францевичем. Пять плюс три составляет восемь – именно такое количество стран станет вершителями судеб человечества в недалёком будущем, а конкретно, около двухсот представителей этих стран, которые будут входить в так называемую Бильдербергскую группу. Кроме того, нас, сидящих за этим столом, тоже пять плюс три – трое живых и пятеро, увы, уже давно находящихся на том свете. Нам, пятерым, уже как бы без разницы, что будет с миром дальше, а вот эти трое находятся в прямой зависимости от грядущих перемен. И дай бог, чтобы в ближайшее время наши ряды не пополнились их душами.

Монах Зайне умолк. Его глазницы горели, а черепная коробка накалилась подобно керамике электрической плитки, по которой прошёл ток высокого напряжения. Все находились под впечатлением сказанного им, только живые участники были поражены не столько эффектом слов пламенного оратора, исходивших от умершего почти четыреста лет тому назад человека, сколько смыслом прозвучавших здесь речей.

– А что будет с нашей родной Украиной? – спросил вдруг Роман Николаевич.

– Украина разделится. Разделится по примеру Чехословакии. Через два года после объединения Восточной и Западной Германий появятся два независимых государства Чехия и Словакия, а значительно позже сделает это и Украина. Правда, Украина разделится на три части: на Восточную вместе в Крымом, Центральную и Западную. Первые две части будут очень зависеть от России, а её третья часть, западная, будет придерживаться политики нейтралитета. Она будет сформирована по образцу и подобию ЗУНР – Западно-Украинской народной республики 1918 года, правительство которой, возглавляемое писателем Андреем Чайковским, было создано, если вы помните, именно здесь, в городе Самборе. После I-го европейского конгресса русинов выделится из неё, как федеративный член, Карпатская республика, которую создадут по образцу Карпатской Украины 1939 года, просуществовавшей всего десять дней, на территории тогдашней Чехословакии. Как вы наверно знаете, её президента монсеньёра Августина Волошина, после этих десяти дней арестовали, он просидел в тюрьме около года, после чего был отпущен Сталиным вместе с внучкой Ивана Франко за границу, в Канаду. Вот так было покончено с Карпатской Украиной тогда, но сейчас она возродится на радость всему русинскому народу. Вот какая судьба ожидает вашу Украину.

– А Польшу?

– Польша войдёт в европейское содружество государств, и очень даже неплохо там себя будет позиционировать.

– Ну, а дальше-то, дальше что будет с миром и со всеми нами?

Монах внимательно посмотрел на поверхность доски, взял в руки кости, поболтал ими в сжатой горсти и метнул на доску. Бросок был умеренной силы и, тем не менее, кости вылетели за борта игрового поля и вновь, как будто сговорившись, остановили каждая своё перекатывание по столу на цифре «шесть».

– Да, всё подтверждается – почему-то растерянным и очень медленным голосом произнёс Зайне – опять две шестёрки и на этот раз они указывают в сумме на число двенадцать или на… двенадцатый год. Но, поскольку в этом столетии его уже, как вы понимаете, не будет, то, стало быть, предсказание адресовано году 2012-му. И здесь я вижу многое: и локальные катастрофы на Земле, и радикальные перемены в сознании, и даже нарождение нового человечества и вместе с ним новой цивилизации, и апокалипсис вообще.

Он ещё раз пристально вгляделся в только одному ему понятные знаки на доске, поднял свой череп так, чтобы глазницы были направлены на сидящих за столом, и продолжил:

– Перед самой моей смертью я познакомился с одним монахом, который участвовал в экспедиции в Америку, целью которой была христианизация американских индейцев племени майя. Оттуда, то есть из Мексики, он привёз несколько глиняных табличек, на которых был изображён их календарь. Этот календарь тоже заканчивался на 2012 годе, а конкретно 21-го декабря. Возможно, это случайное совпадение и моему знакомому просто не попались в руки остальные таблички, где календарь мог быть расписан на неопределённо длительное время. Но сегодняшнее предсказание заставляет меня думать иначе. Кости, как вы заметили, вылетели из игрового пространства. Это означает, что в 2012 году, в день зимнего солнцестояния, случится самое страшное событие за всю историю существования нашей с вами цивилизации – она, скорее всего, погибнет. Погибнут Великобритания, северная и юго-западная Европа, северо-западная часть России. Соединятся Чёрное и Каспийское моря и весь Кавказ, таким образом, уйдёт из-под влияния своего северного соседа. Санкт-Петербург и Калининград уйдут под воду, Москва, как столица государства будет в срочном порядке перенесена в Нижний Новгород. К тому времени люди почувствуют свою вину перед природой, перед её законами, перед её гармонией и все свои устремления и помыслы направят в морально-этическое русло, но будет поздно, ибо единственным способом удержания власти в демократических странах станет возврат к диктатуре. Поэтому «режим Лукашенко», который будет поддаваться всесторонней критике, и, прежде всего лидерами новой России, окажется чуть ли не образцовым и годным для подражания. Но продлится это недолго. Космические катаклизмы разрушат остатки старой цивилизации и на её обломках постепенно начнут зарождаться новые очаги, движителями которых станет следующее поколение людей со странным названием «индиго». Наибольшие очаги таких детей-индиго сохранятся на юге Франции, севере Испании и Италии, в Австралии и на юге Польши, в Татрах. Они будут рождаться только у малодетных народов и у тех его представителей, кто пережил какой-либо стресс.

Наступила тишина. Похоже, что Фридрих Зайне действительно всё это увидел, – так убедителен был его монолог – но от переутомления, или скорее, перенапряжения, как-то постепенно иссяк и, по всей вероятности, произнести ещё что-либо он вряд ли уже смог бы. Впрочем, в этом не было необходимости – столь насыщенная предсказаниями информация требовала длительного «переваривания» свидетелями этого уникального представления. Вместе с монахом стали иссякать визуально и другие голограммы, тем более что бледный рассвет начал быстро и уверенно пробиваться сквозь ночную тьму, как происходит это в средних широтах, и предутренняя световая гамма настойчиво стала поглощать слой за слоем небесную мглу. Персонажи больничного спектакля растворялись вместе с этой мглой и, подобно Снегурочке с приходом весны, таяли на глазах живых участников и зрителей одновременно. Их голограммы тускнели, светящиеся вокруг ореолы постепенно гасли, и образовывавшиеся пустоты сливались с единым пространством комнаты. Ночной спектакль подошёл к концу, только вместо аплодисментов трое его реальных персонажей хлопали, похоже, собственными ресницами, пытаясь осмыслить то, о чём минуту назад говорилось в этом помещении. Постепенно приходила в себя Ханна, испытав за столь короткое время на себе то, что в действительной жизни иному человеку просто не довелось бы никогда испытать даже за всю свою жизнь, причём в самых фантастических проявлениях. Состояние Валерия Филипповича и Романа Николаевича после пережитого в буквальном смысле шока становилось – выражаясь языком медицины – умеренно стабильным и не вызывавшим опасения за их психическое состояние или, тем более, за жизнь. Но требовалось срочно сменить обстановку и кто-то предложил совершить прогулку по утреннему Самбору.

III

Предложение было принято и вскоре двое мужчин и одна женщина, пройдя мимо спящего мертвецким сном после принявшего «снотворное» вахтера по случаю праздника, вышли во двор больницы. Утренняя прохлада и пронзительные лучи восходящего солнца оказали благотворное влияние на них, устранив последствия метафизического воздействия, которому они были только что подвергнуты. Прострация, в которой пребывали новоиспечённые спириты, сменилась хорошим настроением, и вскоре они уже шли по центральной улице города, глотая прохладный утренний туман и как-то в мгновение ока забыв о той фантасмагории, что приключилась с ними вчерашней ночью. Возможно, что ничего из ряда вон выходящего в больнице и не произошло, а идущая с ними рядом польская стюардесса представлялась им не иначе как зарубежной туристкой, приехавшей познакомиться с Советским Прикарпатьем. Улица была абсолютно пуста, и только лёгкий ветерок гнал мусор в виде конфетных обёрток да пустых пачек из-под сигарет вдоль поребрика проезжей части дороги. Это всё, что осталось от гремевшего вчера парада. Как бы по ходу дела Роман Николаевич взял на себя роль экскурсовода:

– Наш город появился довольно поздно, вначале был Старый Самбор, а ещё раньше посад Погоничи. Старый Самбор сожгли ордынцы, а после эпидемии чумы оставшиеся жители и вовсе решили перебраться на новое место. Так был заложен нынешний Самбор. Возможно, что это совпало с легендой о королеве Бонне, про которую я вам уже рассказывал, а, может, и нет – не знаю. Вот здесь, справа на взгорье, находится костёл Иоанна Крестителя, на территории которого после визита папы Иоанна Павла II в 2001 году ему будет поставлен первый на Украине памятник.

– Постойте, постойте, вы что, после общения с монахом тоже стали предсказателем?

– Да, а что тут такого? Вы наверно знаете поговорку: с кем поведёшься, от того и наберёшься – как ни в чём не бывало, ответил Роман Николаевич и продолжил свой экскурс.

– А вот сейчас мы с вами подходим к церкви Рождества Пресвятой Богородицы, которая знаменита тем, что здесь хранится часть мощей покровителя всех влюблённых Святого Валентина. Рака с его мощами была передана сюда Ватиканом ещё в конце XVIII века, и вот с тех пор они привлекают к себе не только молодых людей, но и больных эпилепсией, которые съезжаются со всей Украины. А теперь давайте спустимся вниз к базару – он начинает функционировать здесь очень рано.

Бетонная лестница, по которой они спустились, вывела их снова на центральную улицу, перейдя которую они оказались на местном базаре. Базар только начинал свою жизнь, набирая обороты и приводя в движение всё большее число людей. Продуктами устилались торговые ряды, со всех сторон начинали стекаться покупатели, и пошла обычная рыночная торговля, которой в маленьких украинских городках традиционно отдают предпочтение перед торговлей магазинной. Проходя мимо промтоварных рядов, Ханна услышала польскую речь. Подошла. Оказалось, польские коробейники с микроавтобусом привезли из Пшемысьля на продажу одежду – они каждую неделю по выходным сюда приезжают. Ханна с облегчением вздохнула: раз земляки рядом, уже легче, да и придумать что-то, наверняка, можно будет. Познакомились. Валерий Филиппович в это время возвращался, нагруженный едой: свежими пирожками, бутербродами и бутылками с молоком. Разговорились. Поляки оказались очень милой семейной парой, они сказали, что не оставят свою землячку в беде и заберут её с собой. Что касается перехода через границу, то она ведь не на таком уж замке, – всё-таки братья по классу – да и Ханна не шпионка и не какая-нибудь там контрабандистка. А потеря документов может случиться с каждым.

Без малого, за какой-то час было распродано всё, что привезли. Качественные импортные, пусть даже польского производства, вещи самборчанам, не говоря уже о жителях других советских городов и весей, в глаза попадались не так уж часто. Советская публика, в основном, воспитывалась на хлопчато-бумажных изделиях пошивочных фабрик Российской Федерации, а они, как известно, дружить с какими-то там буржуазными нейлонами-перлонами отказывались однозначно в силу, похоже, идеологических разногласий. Поэтому товар, привезенный поляками, таял на глазах и забитый до отказа багажник микроавтобуса вскоре увидел своё дно. Быстро свернулись, и в обратный путь. Ханна поблагодарила за компанию своих новых друзей, обняла каждого по очереди и запрыгнула в салон. Заурчал двигатель, автобус тронулся с места и, преодолев базарную площадь, стал выезжать на шоссе. И тут машущие руками Валерий Филиппович и Роман Николаевич отчётливо увидели, как постепенно с набором скорости машина вдруг стала на глазах растворяться в пространстве. Более того, у неё, как в фильме про Фантомаса, выросли с двух сторон крылья и она, растворяясь в пространстве, начала взмывать в небо и, подобно голографиям не так давно обозреваемых персонажей, в долю секунды исчезла совсем. Возможно, навсегда.

Сорвавшаяся с дерева и помчавшаяся было за ней сорока с пронзительным криком, свойственным этой птице, на полпути бросила попытку догнать машину и, совершив посадку на базарных воротах, удивлённо закивала чёрно-белым хвостом.