Книга: Тайна за семью печатями



Тайна за семью печатями

Джеффри Арчер

Тайна за семью печатями

Jeffrey Archer

BEST KEPT SECRET


© А. Крышан, перевод, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016 Издательство АЗБУКА®

* * *

ПОСВЯЩАЕТСЯ ШЕБНЭМУ И АЛЕКСАНДРУ

Большое спасибо за бесценные советы и помощь в исследованиях: Саймону Бейнбриджу, Роберту Боунэму, Элеонор Драйден, Элисон Принс, Мэри Робертс и Сьюзен Уотт.

Тайна за семью печатями

Тайна за семью печатями

Пролог

Биг-Бен пробил четыре.

Лорд-канцлер смертельно устал от событий минувшей ночи и тем не менее был настолько возбужден, что понимал: уснуть уже не удастся. Он заверил милордов, что вынесет решение в деле «Баррингтон против Клифтона»: кто же из молодых людей унаследует древний титул и значительное семейное состояние.

Он еще раз взвесил факты, поскольку считал, что факты, и только факты определят его окончательное решение.

Лет сорок назад, когда он лишь начинал стажировку в должности барристера, наставник учил его: отринь все личные чувства, настроение или предвзятость, когда необходимо принять решение – либо твой клиент, либо дело. Служение закону – не для слабонервных или романтиков, подчеркивал он. Лорд-канцлер десятилетиями придерживался этого правила, но сейчас признался самому себе: он еще не сталкивался с делом, в котором чашечки весов застыли в таком почти идеальном равновесии. Как бы ему хотелось, чтобы Е. Е. Смит был сейчас жив и можно было спросить у него совета.

С одной стороны… Он терпеть не мог этих клише. С одной стороны, Гарри Клифтон родился на три недели раньше своего ближайшего друга Джайлза Баррингтона: это факт. С другой стороны, Джайлз Баррингтон бесспорно являлся законнорожденным сыном сэра Хьюго Баррингтона и его супруги Элизабет: тоже факт. Однако юридически это не делало его перворожденным сыном сэра Хьюго, а значит, и не являлось обоснованным фактом завещания.

С одной стороны, Мэйзи Танкок родила Гарри на двадцать восьмой день девятого месяца после, согласно ее признанию, мимолетного флирта с сэром Хьюго Баррингтоном во время загородной поездки в Уэстон-сьюпер-Мэр. Факт. С другой стороны, на момент рождения Гарри Мэйзи Танкок была замужем за Артуром Клифтоном и в свидетельстве о рождении ясно указано, что отцом ребенка является он. Факт.

С одной стороны… Мысли лорд-канцлера повернулись к происходившему в палате после того, как она наконец разделилась и члены отдали свои голоса за того, кто – Джайлз Баррингтон или Гарри Клифтон – унаследует титул и «все, что в нем». Он вспомнил точные слова «главного кнута»[1], когда тот объявил переполненной палате результаты голосования:

– Голосующие «за»: двести семьдесят три голоса. Голосующие «против»: двести семьдесят три голоса.

На красных скамьях поднялась суматоха. Он понимал, что разделение голосов поровну оставляет его один на один с незавидной задачей вынесения решения: кто наследует фамильный титул Баррингтонов, прославленное пароходство, а также собственность, земли и ценности. Столь многое в будущем этих двух молодых людей зависело от его решения! Следует ли ему учитывать тот факт, что Джайлз Баррингтон хотел наследовать титул, а Гарри Клифтон – нет? Не следует. Как подчеркнул лорд Престон в своей убедительной речи, это породит прецедент, даже если решение удовлетворит всех.

С другой стороны, если он вынесет решение в пользу Гарри… Лорд-канцлер наконец задремал, но тут же был разбужен деликатным стуком в дверь в необычно поздний срок – семь часов утра. Он простонал и пересчитал удары Биг-Бена, не раскрывая глаз. Оставалось всего три часа до срока оглашения вердикта, а он так и не обрел согласия с собой.

Лорд-канцлер простонал второй раз, опустив ноги на пол, надел тапочки, прошлепал через комнату в ванную и, даже сидя в ней, продолжал бороться с проблемой.

Факт. Гарри Клифтон и Джайлз Баррингтон оба дальтоники, как и покойный сэр Хьюго. Факт. Дальтонизм наследуется только по материнской линии, так что этот факт не более чем совпадение и, соответственно, должен быть отклонен.

Он выбрался из ванной, вытерся и натянул халат. Затем незаметно выскользнул из спальни и прошел по толстому ковру коридора к своему кабинету.

Лорд-канцлер взял поршневую ручку, вывел в самом верху листа имена Баррингтон и Клифтон и под ними начал писать «за» и «против» каждого. К моменту, когда он заполнил каллиграфическим почерком три страницы, Биг-Бен ударил восемь раз. Решения не было.

Он отложил ручку и с неохотой отправился на поиски чего-нибудь перекусить.

Лорд-канцлер завтракал один в полной тишине. Он даже отказался заглянуть в утренние газеты, аккуратно выложенные на другом конце стола, или включить радио, поскольку не желал, чтобы какой-нибудь неосведомленный комментатор повлиял на его решение. Солидные издания разглагольствовали о будущем принципа наследования в случае, если лорд-канцлер вынесет решение в пользу Гарри, в то время как таблоиды будто бы интересовало лишь, сможет или нет Эмма выйти замуж за любимого.

К тому времени как он возвратился в ванную почистить зубы, весам правосудия так и не удалось качнуться ни в ту ни в другую сторону.

Не успел Биг-Бен пробить девять, лорд-канцлер прошел в кабинет и просмотрел свои записи в надежде, что весы наконец склонятся в какую-либо сторону, однако они по-прежнему сохраняли идеальное равновесие. Он принялся вновь перечитывать написанное, когда стуком в дверь ему напомнили: какой бы властью ни был наделен лорд-канцлер, время задержать и он не в силах. Он глубоко вздохнул, вырвал из блокнота три листа, встал и продолжил читать по пути из кабинета в коридор и далее. Войдя в спальню, он нашел там своего камердинера Иста, стоящего у изножья кровати и готового совершить утренний ритуал.

Ист начал с того, что ловко снял с хозяина шелковый халат, после чего помог ему управиться с белой рубашкой, еще теплой от глажки. Далее следовал крахмальный воротничок, а за ним – шейный платок тонкого кружева. Надевая черные брюки, лорд-канцлер обратил внимание, что с момента вступления на пост набрал несколько фунтов. Затем Ист помог ему накинуть длинную черную мантию, отделанную золотом, после чего обратил свое внимание на голову и ноги хозяина: голову покрыл алонжевым париком, а ноги обул в башмаки с пряжками. И только когда золотая цепь, которую носили тридцать девять предыдущих лорд-канцлеров, украсила плечи нынешнего обладателя, тот наконец перестал выглядеть как участник карнавала и стал высочайшим юридическим авторитетом страны. Взгляд в зеркало – и он почувствовал себя готовым выйти на сцену и сыграть свою роль в разворачивающейся драме. Жаль только, он по-прежнему не знал слов этой роли.

Расчет времени входа лорд-канцлера и его выхода из Северной башни Вестминстерского дворца произвел бы впечатление на полкового сержант-майора. В 9:47 раздался стук в дверь, и вошел его секретарь Дэвид Бартоломью.

– Доброе утро, милорд, – отважился он.

– Доброе утро, мистер Бартоломью.

– К сожалению, вынужден сообщить, что лорд Харви скончался минувшей ночью в машине «скорой помощи» по дороге в больницу.

Оба знали, что это неправда. Лорд Харви – дедушка Джайл за и Эммы Баррингтон – упал в палате за несколько мгновений до парламентского звонка. Однако оба соблюли существующее с давних пор правило: если член палаты общин либо палаты лордов скончался во время заседания, назначается полное расследование обстоятельств его смерти. Дабы избежать малоприятной и ненужной суеты, «скончался по пути в больницу» стало дежурной фразой, покрывавшей подобные непредвиденные происшествия. Обычай берет начало еще со времен Оливера Кромвеля, когда членам парламента дозволялось носить в палате мечи и любая смерть могла быть результатом нечестной игры.

Лорд-канцлера опечалила смерть лорда Харви – коллеги, которого он любил и которым восхищался. Он очень хотел, чтобы секретарь не напоминал ему об одном пункте из списка фактов, который он составил своим аккуратным почерком под именем Джайлза Баррингтона: по причине удара лорд Харви не смог проголосовать, в противном случае он несомненно отдал бы голос в пользу Джайлза Баррингтона. Это решило бы проблему раз и навсегда, а лорд-канцлер наконец выспался бы. Сейчас же от него ждут, что именно он решит вопрос раз и навсегда.

Под именем Гарри Клифтона он занес еще один факт. Когда шесть месяцев назад лордам-законникам было подано первоначальное прошение, они проголосовали в пропорции четыре к трем в пользу наследования Гарри Клифтоном титула и, как сказано в завещании, «…всего, что в нем».

Второй стук в дверь: явился его паж, в еще одном облачении а-ля Гильберт и Салливан[2], сообщить, что старинная церемония вот-вот должна начаться.

– Доброе утро, милорд.

– Доброе утро, мистер Данкан.

Паж подобрал подол длинной черной мантии лорд-канцлера; в тот же миг Дэвид Бартоломью выступил вперед и распахнул двойные двери покоев – так, чтобы его господин смог начать семиминутное путешествие в помещение палаты лордов.

Члены палаты, глашатаи и должностные лица, занятые своими ежедневными обязанностями, спешно расступились, давая дорогу лорд-канцлеру, как только заметили его приближение. Когда он проходил мимо, они низко кланялись – не ему, но монарху, которого он представлял. Лорд-канцлер проследовал по застланному красной дорожкой коридору тем же шагом, каким каждый день последние шесть лет входил в палату – с первым ударом колокола Биг-Бена, отбивающего десять утра.

В обычный день – а этот день таковым не являлся, – когда бы он ни вошел в палату, его встречала горстка ее членов: они вежливо поднимались с красных скамей, склонялись перед лорд-канцлером и оставались стоять, в то время как дежурный епископ проводил утренние молитвы, после чего можно было приступать к повестке дня.

Но только не сегодня. Задолго до того, как лорд-канцлер достиг палаты, его слух уловил приглушенный шум голосов. Когда же он вошел в палату лордов, открывшийся вид поразил даже его. Красные скамейки были забиты так плотно, что некоторые члены перебрались на ступени перед троном; другие, не нашедшие свободного места, стояли у барьера палаты. Единственный раз на его памяти палата была так же переполнена – когда его величество произнес речь, сообщив членам обеих палат о законе, который его правительство намеревалось предложить ввести во время следующей сессии парламента.

При появлении лорд-канцлера их светлости тотчас прекратили разговоры, поднялись как один и поклонились. Он занял свое место.

Старший юрист страны неспешно оглядел аудиторию – нетерпеливый блеск тысячи глаз был ему ответом. Взгляд его задержался на трех молодых людях, сидевших в дальнем конце палаты, прямо над ним – на галерее для почетных гостей. Джайлз Баррингтон, его сестра Эмма и Гарри Клифтон – все были в траурных одеждах в знак скорби по любимому дедушке; для Гарри покойный к тому же был наставником и дорогим другом. Он сочувствовал им всем, сознавая, что решение, которое он сейчас примет, изменит жизнь всех троих. Пусть бы изменения были к лучшему, помолился про себя он.

Когда его преосвященство Питер Уоттс, епископ Бристоля – как уместно, подумал лорд-канцлер, – раскрыл молитвенник, их светлости склонили голову и не поднимали ее, пока тот не произнес:

– Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа.

Все принялись рассаживаться по своим местам, и лишь лорд-канцлер остался на ногах. Устроившись поудобнее, их светлости приготовились слушать его вердикт.

– Милорды, – начал он, – не могу делать вид, что решение, которое вы доверили мне, оказалось простым. Наоборот, должен признаться, что это один из самых трудных выборов, что мне приходилось делать за долгую карьеру барристера. Но, с другой стороны, Томас Мор напоминал нам: раз вы надели эти мантии, будьте готовы к тому, что ваши решения редко бывают приятны всем людям. И, как вам известно, милорды, в прошлом по трем таким же случаям лорд-канцлер, вынесший решение, был на следующий день обезглавлен.

Всплеск смеха снял напряжение, но лишь на мгновение.

– Моя обязанность, – добавил он, когда смех угас, – никогда не забывать, что я в ответе только перед Всевышним. Памятуя это, милорды, в деле «Баррингтон против Клифтона» в отношении, кому занять место законного наследника сэра Хьюго Баррингтона и получить фамильный титул, земли и «все, что в нем»…

Лорд-канцлер вновь поднял взгляд к галерее и заколебался. Его глаза остановились на трех невинных молодых людях, которые продолжали сверху глядеть на него. Он мысленно призвал на помощь мудрость Соломона и договорил:

– Приняв во внимание все факты, я выношу решение в пользу… Джайлза Баррингтона.

По палате пролетел гул голосов. Журналисты в спешке стали покидать галерею для прессы, торопясь донести до ожидающих в нетерпении издателей вердикт лорд-канцлера – новость о том, что принцип наследования остался нетронутым и Гарри Клифтон теперь может просить Эмму Баррингтон стать его законной супругой, в то время как публика в гостевой галерее перегнулась через перила балкона поглазеть, как их милорды реагируют на вердикт. Но это же не футбольный матч, и лорд-канцлер не рефери. Нет нужды свистеть в свисток, поскольку каждый член парламента безоговорочно примет вынесенное решение. Дожидаясь, пока шум не стихнет, лорд-канцлер вновь посмотрел вверх на трех молодых людей, более всех затронутых его решением, чтобы увидеть их реакцию. Гарри, Эмма и Джайлз по-прежнему смотрели вниз, и взгляды их не выражали ничего – будто молодые люди не до конца осознали суть его вердикта.

После месяцев неопределенности Джайлз мгновенно ощутил облегчение, хотя горечь утраты любимого дедушки подавила первые ростки победного чувства.

Гарри, крепко сжимая руку Эммы, в этот миг думал лишь об одном: теперь он мог жениться на женщине, которую любил.

Эмма чувствовала неуверенность. По сути, лорд-канцлер создал массу новых проблем для них троих, решать которые его уже не призовешь.

Лорд-канцлер открыл свою тисненную золотом папку и изучил повестку дня. Намеченные дебаты по Государственной службе здравоохранения значились ее вторым пунктом. В палате возобновилась нормальная работа, и несколько лордов потихоньку выскользнули вон.

Ни за что на свете лорд-канцлер не признался бы даже своему ближайшему доверенному лицу, что передумал в самый последний момент.



Гарри Клифтон и Эмма Баррингтон. 1941–1945

1

«Если есть кто-то из находящихся здесь, кто может указать на вескую причину, по которой эти двое не могут вступить в законный священный брак, то пусть скажет сейчас или же молчит об этом отныне и навсегда».

Гарри Клифтон никогда не забудет, как впервые услышал эти слова и как мгновениями позже все в его жизни полетело кувырком. Старый Джек, который, как Джордж Вашингтон, никогда не лгал, объявил на спешно созванном собрании в ризнице, что возлюбленная Гарри, Эмма Баррингтон, которая вот-вот должна стать его супругой, возможно, является его единокровной сестрой.

Настоящий ад разверзся, когда мать Гарри призналась, что как-то раз – единственной раз – имела сексуальный контакт с отцом Эммы, Хьюго Баррингтоном. Вот почему существует возможность того, что он и Эмма – дети одного отца.

Во время своей интрижки с Хьюго Баррингтоном мать Гарри встречалась с Артуром Клифтоном, стивидором[3], работавшим на верфи Баррингтонов. И вскоре вышла за него замуж, однако священник отказался продолжить церемонию венчания Гарри и Эммы в связи с тем, что эта женитьба могла нарушить древние законы церкви о недопустимости родственных браков.

Мгновениями позже отец Эммы, Хьюго, незаметно выскользнул из задней двери церкви, как трус, бегущий с поля боя. Эмма с матерью уехали в Шотландию, а Гарри, одинокая душа, вернулся в свой колледж в Оксфорде, не зная, что теперь делать.

Адольф Гитлер принял решение за него. Через несколько дней Гарри оставил университет и сменил одеяние студента Оксфорда на форму матроса. Но успел прослужить в открытом море менее двух недель, когда германская торпеда потопила его судно, и имя Гарри Клифтона появилось в списке погибших.

– Согласны ли вы взять в жены эту женщину, любить, уважать и хранить ей верность до конца своих дней, пока смерть не разлучит вас?

– Согласен.

Только когда после окончания военных действий Гарри вернулся, овеянный славой, он узнал, что Эмма родила от него мальчика – Себастьяна Артура Клифтона. И лишь спустя еще время, полностью оправившись от ранения, Гарри выяснил жуткие обстоятельства гибели Хьюго Баррингтона, который завещал семье еще одну проблему, столь же обескураживающую для Гарри, как и невозможность жениться на любимой женщине.

Гарри никогда не придавал значения тому, что он на несколько недель старше Джайлза Баррингтона, брата Эммы и своего ближайшего друга, пока не узнал, что может считаться наследником первой очереди на фамильный титул, обширные владения, имущество и, цитируя завещание, «все, что в нем». Он сразу же дал понять, что не заинтересован в наследстве Баррингтонов и желает отказаться от любых врожденных привилегий, которые могут считаться принадлежащими ему, – в пользу Джайлза. Герольдмейстер, казалось бы, даже соглашался с таким вариантом развития событий, если бы лорд Престон, «заднескамеечник»[4] от лейбористов в верхней палате, не взялся отстаивать право Гарри на титул, даже не посоветовавшись с ним.

Как объяснил лорд Престон парламентским корреспондентам, бравшим у него интервью, это дело принципа.

– Согласна ли ты взять этого мужчину себе в законные мужья, чтобы жить с ним совместно по Закону Божьему в святой нерушимости брака?

– Согласна.

В течение всего процесса Гарри и Джайлз оставались неразлучными друзьями, невзирая на то, что как в высшем суде страны, так и на первых страницах национальной прессы представляли противоборствующие стороны.

И оба бурно радовались бы решению лорд-канцлера, если бы дедушка Эммы, лорд Харви, сидел на первой скамье и слышал вердикт. Но он так и не узнал о своем триумфе. Исход процесса разделил нацию, в то время как две семьи начали собирать осколки и «склеивать разбитую чашку».

Другим последствием вердикта лорд-канцлера было, как пресса обратила внимание своих алчных читателей, то, что высший суд страны в законодательном порядке установил: Гарри и Эмма не одной крови и, следовательно, он волен предложить ей стать его законной супругой.

– Этим кольцом я обручаюсь с тобой, обещаю тебе свою любовь и преданность, разделяю с тобой все свои земные блага.

Однако Гарри и Эмма знали, что решение, принятое человеком, не преодолело обоснованного подозрения, что Хьюго Баррингтон приходился отцом Гарри, и, как истинных христиан, их беспокоило, что они, возможно, нарушают заповедь Божью.

Но взаимную любовь их все пережитое ослабить не смогло. Наоборот, она окрепла и, с одобрения своей матери Элизабет и благословения матери Гарри Мэйзи, на предложение Гарри руки и сердца Эмма ответила согласием. Ее огорчало лишь то, что ни одна из ее бабушек не дожила до этого.

Венчание прошло не в Оксфорде, как поначалу планировалось, со всеми атрибутами официальной церемонии университетской свадьбы и неизбежной сопутствующей шумихой, но в обыкновенном отделе регистрации актов гражданского состояния в Бристоле, в присутствии лишь членов семьи и нескольких близких друзей.

Самое, возможно, печальное решение, на которое неохотно пошли Гарри с Эммой, – то, что Себастьян Артур Клифтон останется их единственным ребенком.

2

На медовый месяц Гарри и Эмма, оставив Себастьяна на попечение Элизабет, уехали в Шотландию, в замок Малджелри – родовое поместье лорда и леди Харви, бабушки и дедушки Эммы.

Это место хранило немало счастливых воспоминаний того времени, что они провели вместе на каникулах перед самым отъездом Гарри в Оксфорд. Дни напролет они бродили вдвоем по горам, редко возвращаясь в замок до того, как солнце скроется за самой высокой вершиной. После ужина они садились у гудящего пламенем камина и читали Ивлина Во, Грэма Грина и любимого Гарри П. Г. Вудхауза.

Две недели новобрачные чаще встречались с хайлендскими коровами, чем с людьми. После чего, неохотно покинув Шотландию, Гарри и Эмма отправились обратно в Бристоль и прибыли в Мэнор-Хаус, надеясь пожить спокойно дома. Однако все сложилось совсем иначе.

Элизабет призналась, что с момента их отъезда Себастьян не слезал у нее с рук и перед сном постоянно плакал. В это время сиамская кошка Клеопатра прыгнула на колени своей хозяйки и быстро заснула.

– Честное слово, вы очень вовремя вернулись, – добавила она. – За эти две недели я даже не смогла закончить кроссворд в «Таймс».

Гарри поблагодарил тещу за понимание, и они с Эммой забрали своего гиперактивного пятилетнего мальчика в Баррингтон-Холл.


Перед свадьбой Гарри и Эммы Джайлз настаивал, что они должны считать Баррингтон-Холл своим домом: сам он бо́льшую часть времени проводит в Лондоне, исполняя обязанности члена парламента. Этот дом идеально подходил для Клифтонов: с библиотекой на десять тысяч книг, обширным парком и вместительными конюшнями. Гарри мог спокойно продолжать писать новеллы о детективе Уильяме Уорике, Эмма – ежедневно кататься верхом, а Себастьян – играть на просторной территории, регулярно принося домой мелких животных и прося, чтобы ему разрешили оставить их на чаепитие.

Частенько по пятницам вечером Джайлз приезжал на машине поужинать с ними. В субботу утром он, как член парламента, проводил прием избирателей, а потом шел со своим агентом Гриффом Хаскинсом в клуб докеров – пропустить пару пинт пива. Днем он и Грифф присоединялись к десяти тысячам его избирателей на стадионе Эшвилла поболеть за команду «Бристоль роверс», которая чаще проигрывала, чем побеждала. Джайлз никогда не признавался даже своему агенту, что в субботний день предпочел бы посмотреть игру бристольских регбистов, но, поступи он так, Грифф бы напомнил ему, что в «Мемориал граунд» редко собирается более двух тысяч человек, причем большинство из них голосовали за консерваторов.

В воскресное утро Джайлза можно было увидеть стоящим на коленях в церкви Святой Марии в Редклиффе, с Гарри и Эммой по бокам. Гарри полагал, что Джайлз тем самым лишь выполняет обязанность депутата, поскольку всякий раз он искал любого повода избежать богослужения. Но никто не смог бы отрицать, что Джайлз быстро обретал репутацию добросовестного и усердного члена парламента.

И вдруг без каких-либо объяснений пятничные визиты Джайлза стали реже. Всякий раз, когда Эмма обсуждала с братом этот вопрос, тот бормотал что-то о парламентских обязанностях. Гарри это не убеждало, и он надеялся: надолго разлучаясь с электоратом, Джайлз не лишится своего незначительного большинства на следующих выборах.

Как-то раз в пятницу вечером, несколько месяцев спустя, они выяснили истинную причину занятости Джайлза.

Накануне он позвонил Эмме и предупредил, что приедет в Бристоль на уик-энд и будет у них к ужину в пятницу. Но не сказал, что его будет сопровождать гостья.

Эмме нравились подруги брата, которые всегда были хороши собой. Немного вялые, все они явно обожали его, пусть большинство и не продержались достаточно долго, чтобы она успела узнать кого-то поближе. Но на этот раз все было иначе.

Когда вечером в пятницу Джайлз представил ей Вирджинию, Эмма в душе подивилась, что же такого ее брат смог разглядеть в этой женщине. Эмма нашла ее красивой; девушка имела обширные связи. Еще до того, как все уселись за стол, Вирджиния как бы между прочим пару раз напомнила им, что была признана дебютанткой года (в 1934), и три раза – что приходилась дочерью графу Фенвику.

Эмма, возможно, списала бы это на волнение новой знакомой, если б Вирджиния, манерничая и ковыряясь вилкой в еде, не шептала при этом Джайлзу так, чтобы другие услышали: мол, как же в Глостершире трудно найти приличную домашнюю прислугу. К удивлению Эммы, у Джайлза эти замечания вызывали лишь улыбку, возражать ей он даже не пытался. Эмма уж было собралась сказать что-то, о чем впоследствии наверняка пожалела бы, когда Вирджиния объявила, что устала после такого долгого дня и хотела бы отдохнуть.

Наконец она поднялась и в сопровождении Джайлза удалилась. Эмма прошла через комнату для рисования, налила себе добрую порцию виски и опустилась в ближайшее кресло.

– Бог знает что подумает мама о леди Вирджинии.

Гарри улыбнулся:

– Не так важно, что подумает Элизабет. У меня такое чувство, что Вирджиния продержится не дольше, чем остальные подружки Джайлза.

– А вот я не так уверена. Но что озадачило меня, так это чем ее заинтересовал Джайлз. Совершенно очевидно: она не влюблена в него ни капли.


В воскресенье днем после ленча Джайлз и Вирджиния уехали обратно в Лондон. Эмма быстро забыла о дочери графа Фенвика, поскольку пришлось заняться проблемой куда более насущной и неотложной. Еще одна няня подала заявление об уходе: она обнаружила в своей постели ежа, и это переполнило чашу ее терпения. Гарри в душе даже посочувствовал бедной женщине.

– Совсем не помогает то, что он единственный ребенок, – вздохнула в тот вечер Эмма, уложив наконец сына спать. – Все дело в том, что ему просто не с кем играть.

– Меня, например, это никогда не заботило, – проговорил Гарри, не поднимая глаз от книги.

– Твоя мама рассказывала, что ты был сущим наказанием, пока не пошел в школу Святого Беды. К тому же в этом возрасте ты больше времени проводил на судоверфях, чем дома.

– Так ведь и он уже скоро пойдет в школу Святого Беды.

– А до тех пор что мне делать, по-твоему? Каждое утро отвозить его на верфи?

– Неплохая идея.

– Дорогой мой, пожалуйста, будь серьезен. Если б не Старый Джек, ты бы до сих пор работал там.

– Верно, – сказал Гарри и поднял бокал за великого человека. – Но что же нам с этим делать?

Эмма так долго собиралась с ответом, что Гарри решил, будто она заснула.

– Может, пришло время нам завести второго ребенка.

Ее ответ застал Гарри врасплох. Он закрыл книгу и внимательно взглянул на жену: не ослышался ли он.

– Но я полагал, что мы договорились…

– Договорились. И прежнее решение в силе, но не вижу причины, почему бы нам не взять приемного ребенка.

– С чего это ты вдруг, милая?

– Я все думаю о той маленькой девочке, которую нашли в кабинете моего отца в ночь, когда он… умер, – Эмма не смогла заставить себя выговорить слово «убит», – и о вероятности того, что она может быть его дочерью.

– Но доказательств этого нет. Как бы то ни было, где мы будем искать ее спустя столько лет?

– Я приняла решение проконсультироваться с известным автором детективов и спросить его совета.

Прежде чем ответить, Гарри хорошенько все взвесил:

– Полагаю, Уильям Уорик рекомендовал бы тебе попытаться найти Дерека Митчелла.

– Но ты же, конечно, не забыл, что Митчелл работал на моего отца и уж точно не стремился всей душой защищать наши интересы.

– Согласен, – сказал Гарри. – И именно поэтому я бы спросил совета у него. В конце концов, этот человек – единственный, кто знает, где собака зарыта.


Они договорились встретиться в отеле «Гранд». Эмма пришла несколькими минутами раньше и выбрала кресло в углу холла, где их не могли подслушать. Ожидая, мысленно повторила все вопросы, которые собралась задать детективу.

Мистер Митчелл вошел в холл, когда часы пробили четыре. Со дня их последней встречи он немного располнел и в волосах его прибавилось седины, но хромающая походка была все так же узнаваема. У Эммы мелькнула мысль, что он скорее похож на банковского менеджера, чем на частного детектива. Митчелл сразу же узнал Эмму, поскольку направился прямо к ней.

– Очень рад видеть вас снова, миссис Клифтон.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – сказала Эмма, успев по думать, нервничает ли он так же, как она сейчас, и сразу перешла к делу. – Мистер Митчелл, я попросила вас о встрече, потому что мне понадобилась помощь частного детектива.

Митчелл беспокойно поерзал на стуле.

– Во время нашей последней встречи я пообещала, что верну остатки долга моего отца перед вами…

Так начать ей посоветовал Гарри. Он предположил, что это заставит Митчелла понять серьезность ее намерений. Эмма раскрыла сумочку, достала конверт и протянула Митчеллу.

– Благодарю, – тот не скрывал удивления.

Эмма продолжила:

– Вспомните: в тот раз мы говорили о ребенке, которого нашли в корзине в кабинете моего отца. Уверена, вы помните: старший детектив Блейкмор, расследовавший это дело, сообщил моему отцу, что местные власти передали девочку в приют.

– Это обычная процедура, поскольку родственники не объявились.

– Да, об этом мне уже известно, и только вчера я говорила с ответственным лицом в городском совете, но он отказался сообщить мне нынешнее местонахождение девочки.

– Очевидно, таковым было предписание коронера, проводившего дознание: защитить ребенка от любопытных журналистов. Но это не значит, что не существует способов выяснить, где она.

– Рада слышать… – Эмма чуть помедлила в нерешительности. – Но прежде чем мы перейдем к этому, я должна знать наверняка, что девочка является дочерью моего отца.

– В этом, миссис Клифтон, нет никаких сомнений.

– Почему вы так уверены?

– Я готов предоставить вам все подробности, однако они могут вас… расстроить.

– Мистер Митчелл, едва ли вам удастся поведать мне о моем отце нечто такое, что способно меня удивить.

Несколько секунд Митчелл молчал. Наконец он заговорил:

– Когда я работал на сэра Хьюго, он, как вы, наверное, знаете, обитал в Лондоне.

– Если быть точнее – он сбежал туда в день моей свадьбы.

Митчелл оставил ее замечание без комментариев.

– Приблизительно год спустя он начал жить с мисс Ольгой Пиотровска на Лоундес-сквер.

– Каким образом это могло быть отцу по карману, ведь мой дедушка оставил его без гроша?

– Никаким. Прямо говоря, он не просто проживал с мисс Пиотровска, но жил за ее счет.

– Не могли бы вы что-нибудь рассказать об этой леди?

– Могу, и довольно много. Полячка по происхождению, бежала из Варшавы в тысяча девятьсот сорок первом, сразу после ареста родителей.

– В чем состояло их преступление?

– В том, что они были евреями, – без всяких эмоций ответил Митчелл. – Ей удалось пересечь границу с кое-какими фамильными сбережениями и перебраться в Лондон, где она сняла квартиру на Лоундес-сквер. Вскоре после этого она познакомилась с вашим отцом на вечеринке, устроенной их общим другом. Несколько недель он ухаживал за леди, а затем переехал к ней на квартиру, дав ей слово, что они поженятся, как только он получит развод.

– Я сказала, ничто не удивит меня. Я ошиблась.

– Дальше еще хуже. Когда умер ваш дедушка, сэр Хьюго тут же бросил мисс Пиотровска и вернулся в Бристоль, дабы заявить свои права на наследство и место председателя правления «Пароходства Баррингтонов». Однако незадолго до этого он обворовал свою сожительницу, лишив ее драгоценностей и нескольких ценных полотен.

– Если это правда, почему его не арестовали?

– Арестовали. И вот-вот должны были предъявить обвинения, однако его сообщник Тоби Данстейбл, который выдал соучастников, в ночь перед судом покончил с собой в камере.

Эмма опустила голову.

– Может, мне не стоит продолжать, миссис Клифтон?

– Стоит. – Эмма поглядела ему в глаза. – Я должна знать все.



– Мисс Пиотровска была беременна, однако ваш отец не знал об этом, когда возвратился в Бристоль. Она родила девочку, в свидетельстве о рождении которой было записано имя Джессика Пиотровска.

– Как вы узнали об этом?

– Дело в том, что мисс Пиотровска наняла меня в тот период, когда ваш отец больше не мог оплачивать мои счета. По иронии, у нее закончились деньги именно тогда, когда ваш отец унаследовал состояние. Вот почему она отправилась с Джессикой в Бристоль. Она хотела, чтобы сэр Хьюго знал, что у него есть еще одна дочь и что его долг заняться воспитанием девочки.

– Теперь это мой долг, – тихо проговорила Эмма и ненадолго замолчала. – Но я понятия не имею, как искать ее, и надеюсь на вашу помощь.

– Я сделаю все, что в моих силах, миссис Клифтон. Но задача непростая: прошло столько времени… Как только мне что-либо станет известным, вы будете первой, кто узнает об этом, – добавил детектив, поднимаясь со стула.

Митчелл похромал прочь, а Эмме стало стыдно: она даже не предложила ему чашечку кофе.


По дороге домой Эмма горела нетерпением рассказать мужу о своей встрече с Митчеллом. Когда она вбежала в библиотеку Баррингтон-Холла, Гарри опускал на рычаг трубку телефона с таким сияющим лицом, что Эмма не удержалась и предложила:

– Ты первый.

– Через месяц выходит моя новая книга, и в связи с этим американские издатели хотят устроить мне тур по Штатам.

– Замечательные новости, милый. Наконец-то ты познакомишься с бабушкой Филлис, не говоря уже о кузене Алистере.

– Жду не дождусь.

– Смеешься?

– Вовсе нет, потому что издатели предложили мне отправиться в тур с тобой, так что у тебя тоже будет возможность увидеться с родными.

– Я бы с удовольствием поехала, любимый, но время выбрано как нельзя неудачно. Няня Райан уходит, и я просто в растерянности: агентство занесло нас в «черный список» и сняло с учета.

– Может, мне удастся уговорить издателей, чтобы разрешили взять с собой и Себа.

– Что может обернуться депортацией всех троих. Нет, я останусь дома с Себом, а ты поезжай завоевывать колонии.

Гарри заключил жену в объятия.

– Жаль. Я так мечтал о втором медовом месяце. Кстати, как прошла встреча с Митчеллом?


Гарри выступал на литературном ленче в Эдинбурге, когда Эмме позвонил Дерек Митчелл.

– Я, кажется, нашел зацепку, – сказал он, не представившись. – Когда мы можем встретиться?

– Завтра утром в десять на том же месте.

Не успела она отключиться, как телефон зазвонил снова. Эмма сняла трубку и услышала на том конце линии голос сестры.

– Какой приятный сюрприз, Грэйс, однако знаю я тебя: без серьезной причины звонить ты не станешь.

– Ты права, причина есть. Накануне вечером я побывала на лекции профессора Сайруса Фельдмана.

– Дважды лауреата Пулицеровской премии? – спросила Эмма в надежде произвести впечатление на сестру. – Если правильно помню, Стэнфордский университет.

– Ого! – оценила Грэйс. – А главное, ты сейчас удивишься, когда я тебе расскажу о теме лекции.

– Он экономист, верно? – сказала Эмма, пытаясь удержаться на поверхности. – Не мой профиль.

– И не мой, но когда он заговорил о транспорте…

– Это уже интересно.

– Вот именно! – Грэйс не заметила сарказма сестры. – Особенно когда он коснулся темы будущего морских перевозок, поскольку Британская корпорация межконтинентальных воздушных сообщений планирует открыть регулярные воздушные рейсы на линии Лондон – Нью-Йорк…

Эмма тотчас поняла, зачем сестра позвонила ей:

– Есть надежда достать записи лекции?

– Есть предложение получше. Следующий порт захода профессора – Бристоль. Так что можешь послушать его сама.

– Может, даже удастся поговорить с ним после лекции. У меня к нему столько вопросов.

– Хорошая идея, но, если получится, будь осторожна. Хоть он из тех редких мужчин, у которого мозг больше, чем яйца, но жена у него четвертая по счету. Вот только приехал сюда он, похоже, один…

Эмма рассмеялась:

– Груба ты, сестренка, но за совет спасибо!


Следующим утром Гарри сел на поезд из Эдинбурга в Манчестер и, выступив на скромном собрании в городской муниципальной библиотеке, согласился ответить на вопросы.

Первым неизбежно оказался представитель прессы. Эти ребята редко показывались и либо проявляли слабый интерес к его последней книге, либо не проявляли его вообще. Сегодня был черед «Манчестер гардиан».

– Как поживает миссис Клифтон?

– Спасибо, хорошо, – осторожно ответил Гарри.

– Правда ли, что вы оба живете в одном доме с сэром Джайлзом Баррингтоном?

– Размеры дома позволяют.

– Обидело ли вас то, что по завещанию отца сэр Джайлз Баррингтон получил все, а вы – ничего?

– Конечно нет. Я получил Эмму, а это все, чего я хотел.

Ответ как будто заставил журналиста умолкнуть на мгновение, и этим воспользовался кто-то из публики:

– Когда Уильям Уорик получит должность старшего инспектора Дэйвенпорта?

– Могу вас заверить, не в следующей книге, – улыбнулся Гарри.

– Правда ли, мистер Клифтон, что за последние три года от вас уволились семь нянь?

Газет в Манчестере явно больше, чем одна.

В машине по дороге обратно на вокзал Гарри принялся было ворчать на прессу, однако манчестерский представитель подчеркнул, что вся эта шумиха пойдет на пользу продажам его книги. Но Гарри знал, что Эмму начинало тревожить неослабевающее внимание прессы, – это может оказать нежелательное влияние на Себастьяна, когда тот пойдет в школу.

– Маленькие мальчишки могут быть такими жестокими, – напомнила она ему.

– Ну, по крайней мере, его не будут колотить за вылизывание тарелки из-под каши, – ответил Гарри.


Эмма появилась в отеле на несколько минут раньше назначенного, однако, когда она вошла в холл, Митчелл уже сидел в алькове и поднялся поприветствовать ее.

– Не хотите ли чашечку кофе, мистер Митчелл? – немедленно произнесла она, даже не успев сесть.

– Нет, спасибо, миссис Клифтон. – Митчелл, не любитель светских разговоров, опустился на стул и раскрыл свой блокнот. – Похоже, местные власти поместили Джессику Смит в…

– Смит? – переспросила Эмма. – Почему не Пиотровска или даже Баррингтон?

– Эти фамилии слишком легко отследить, и потому, подозреваю, по окончании следствия коронер настоял на анонимности. Местные власти отправили мисс Джей Смит в приют доктора Барнардо в Бриджуотере.

– Почему Бриджуотер?

– Наверное, это был ближайший приют, в котором на тот момент нашлось свободное место.

– Она по-прежнему там?

– Насколько мне удалось выяснить – да. Но недавно я узнал, что Барнардо планирует отправить несколько своих девочек в приюты Австралии.

– Зачем же?

– Это часть плана иммиграционной политики Австралии: заплатить десять фунтов, чтобы помочь молодым людям перебраться в их страну, где чрезвычайно заинтересованы в девочках.

– Я бы подумала, им больше интересны мальчики.

– Мальчиков, по-видимому, там уже достаточно. – Митчелл выдал одну из своих редких улыбок.

– Тогда нам следует как можно скорее отправиться в Бриджуотер.

– Погодите, миссис Клифтон. Если вы станете проявлять такой неприкрытый энтузиазм, они могут сложить дважды два и догадаться, почему вас так интересует мисс Джей Смит, и решат, что вы и мистер Клифтон – неподходящие приемные родители.

– Но по какой причине нам могут отказать?

– Во-первых, ваше имя. Не говоря уже о том, что вы и мистер Клифтон не состояли в браке, когда родился ваш сын.

– И что же вы посоветуете? – тихо спросила Эмма.

– Подать прошение по обычным каналам. Не проявлять спешки – пусть все выглядит так, будто решение принимают они.

– А как мы узнаем, что нам не дадут от ворот поворот?

– Вам придется подтолкнуть их в нужном направлении – только так, миссис Клифтон.

– То есть?

– Когда вы заполните бланк заявления, вас попросят указать какие-либо предпочтения, если таковые имеются. Это сэкономит уйму времени и сил. Если вы ясно дадите понять, что ищете девочку пяти-шести лет, поскольку у вас есть сын чуть постарше, это поможет, так сказать, сузить поле.

– Есть другие предложения?

– Да. В разделе «религия» отметьте галочкой пункт «нет предпочтений».

– Почему вы полагаете, что это поможет?

– Потому что в свидетельстве о рождении мисс Джессики указано: мать еврейка, отец неизвестен.

3

– Как же это британец умудрился заработать Серебряную звезду? – спросил офицер иммиграционной службы в Айдлуайлде[5], изучая въездную визу Гарри.

– Долгая история. – Гарри посчитал неразумным рассказывать, что, когда он последний раз ступил на землю Нью-Йорка, его арестовали за убийство.

– Желаю прекрасно провести время в Соединенных Штатах. – Офицер пожал Гарри руку.

– Благодарю, – сказал Гарри, пряча удивление.

Пройдя через иммиграционный контроль, он проследовал по указателям к месту получения багажа. В ожидании чемодана еще раз просмотрел инструкции. Встречать Гарри должен старший пресс-агент издательства «Викинг пресс», который сопроводит его в отель и проинформирует о программе визита. В какой бы город Британии он ни приезжал, его всегда сопровождал местный представитель отдела продаж, поэтому он не вполне четко представлял себе, что такое «пресс-агент».

Получив свой старомодный потрепанный чемодан, Гарри направился к таможне. Офицер попросил его предъявить багаж, произвел беглый осмотр, затем нарисовал мелом крест на боку чемодана и жестом показал проходить. Гарри проследовал под большим полукруглым знаком с надписью «Добро пожаловать в Нью-Йорк», над фотографией лучезарно улыбающегося мэра города Уильяма О’Дуайера.

В зале прибытия его встретила шеренга шоферов в форме, с именными табличками в руках. Он поискал глазами «Клифтон» и, найдя свою фамилию, улыбнулся:

– Это я.

– Рад познакомиться, мистер Клифтон. Меня зовут Чарли. – Водитель подхватил тяжелый чемодан Гарри с такой легкостью, будто портфель. – А вот ваш пресс-агент Натали.

Гарри повернулся и увидел молодую женщину, упомянутую в его инструкциях как Н. Редвуд. Высокая, почти одного с ним роста, с модно подстриженными светлыми волосами, с голубыми глазами. Зубов ровнее и белее он не видел в жизни, разве что на рекламе зубной пасты. И, словно всего этого было мало, отличная фигура с осиной талией. В послевоенной, живущей на продовольственные карточки Британии Гарри не встречал женщины красивее Натали.

– Рад познакомиться, мисс Редвуд! – Он пожал ей руку.

– И я рада познакомиться, Гарри, – ответила мисс Редвуд. – Пожалуйста, называйте меня Натали, – добавила она, когда они направились за Чарли к выходу из здания аэропорта. – Я большая ваша поклонница. Обожаю Уильяма Уорика и не сомневаюсь, ваша новая книга тоже станет бестселлером.

У края тротуара Чарли открыл заднюю дверцу длиннющего лимузина. Гарри шагнул в сторону, пропуская Натали в машину первой.

– О, как я обожаю англичан, – прощебетала она, когда он забрался на сиденье рядом с ней, и лимузин влился в транспортный поток, ползущий к Нью-Йорку. – Сначала мы едем в ваш отель. Я забронировала вам в «Пирре» люкс на девятом этаже. У вас есть время освежиться, а потом встреча за ленчем с мистером Гинзбургом в клубе «Гарвард». Кстати, ему не терпится познакомиться с вами.

– Мне тоже, – сказал Гарри. – Он издавал мои тюремные дневники и первый роман об Уильяме Уорике, поэтому мне есть за что поблагодарить его.

– К тому же мистер Гинзбург потратил уйму времени и средств на то, чтобы книга «Риск – благородное дело» попала в список бестселлеров, и просил меня обсудить с вами необходимые для этого меры.

– Да, прошу вас.

Гарри с удовольствием глядел в окно на улицы. В последний раз он видел их сквозь заднее окошко желтого тюремного автобуса, везущего его в камеру, а не в люкс отеля «Пирр».

– До вашей встречи с мистером Гинзбургом нам еще многое надо успеть сделать. – Натали легонько коснулась колена Гарри и вручила ему толстую синюю папку. – Позвольте мне начать с объяснений, как мы планируем ввести вашу книгу в список бестселлеров, поскольку наши методы очень отличаются от того, как вы это делаете в Англии.

Гарри раскрыл папку и постарался сосредоточиться. Никогда прежде он не сидел рядом с женщиной, выглядевшей так элегантно.

– В Америке, – продолжила Натали, – у вас есть всего три недели на то, чтобы убедиться, что ваша книга попадает в список бестселлеров «Нью-Йорк таймс». Если за это время вам не удастся пробиться в топ-пятнадцать, книжные магазины упакуют наличные запасы романа и возвратят издателю.

– Вот так раз! – поразился Гарри. – В Англии, если книготорговец сделал заказ, издатель может быть уверен, что книга продана.

– Вы не предоставляете магазинам книги на реализацию?

– Конечно нет! – ответил Гарри, шокированный идеей.

– А правда ли, что вы до сих пор продаете книги без всяких скидок?

– Да, разумеется.

– Что ж, вы узнаете, насколько здесь все иначе. Ведь если вы все-таки попадете в топ-пятнадцать, указанная на обложке цена будет автоматически снижена наполовину и вашу книгу уберут на дальние полки магазинов.

– Почему? Ведь логично выставить бестселлер на самом виду, даже на витрине. И уж конечно, без скидки.

– А вот и нет. Мальчишки, рекламирующие в магазине книги, выяснили: если покупатель зайдет за конкретным бестселлером и его приходится искать на дальних полках, один из пяти покупателей по пути к кассе приобретает еще две книги, а один из трех – еще одну.

– Рационально, и все же я не уверен, приживется ли подобное в Англии.

– Ну, это лишь вопрос времени. По крайней мере, вы будете в состоянии оценить, почему так важно ввести вашу книгу в список как можно скорее: когда цена упадет вдвое, вы, возможно, останетесь в топ-пятнадцати на несколько недель. По правде говоря, гораздо труднее вылететь из этого списка, чем попасть в него. Но если вас постигнет неудача, «Риск – благородное дело» наверняка исчезнет с полок магазинов буквально в течение месяца, и мы можем потерять очень много денег.

– Я понял.

Лимузин медленно проезжал по Бруклинскому мосту в окружении желтых такси, управляемых таксистами с неизменными окурками сигар в уголке рта.

– Программа очень напряженная: за двадцать один день нам надо побывать в семнадцати городах.

– Нам?

– Да, я буду вашим поводырем в течение всей поездки, – легко проговорила Натали. – Обычно я остаюсь в Нью-Йорке и доверяю опеку над авторами местному пресс-агенту в каждом городе, но не в этот раз. Мистер Гинзбург настоял, чтобы я не отходила от вас ни на шаг.

Прежде чем перевернуть страницу в папке, лежащей перед ней на коленях, она снова легонько коснулась его ноги.

Гарри посмотрел на нее, и она кокетливо улыбнулась. Флиртует? Нет, не может быть. Ведь они только что познакомились.

– Я уже договорилась с несколькими радиостанциями о ваших интервью, включая «Мэтт Джейкобс шоу», которую каждое утро слушает семь миллионов человек. Никто лучше Мэтта не сделает рекламу вашей книге.

У Гарри крутились на языке несколько вопросов, но Натали была как винтовка «винчестер»: всякий раз, стоило поднять голову, – тут же следовал выстрел.

– Должна вас предупредить, – продолжила она, не переводя дыхания. – Большинство солидных шоу не дадут вам более пяти минут – это не как у вас на ВВС. «Углубленный анализ» – не их концепция. В течение выделенного вам времени не забывайте повторять название книги как можно чаще.

Гарри принялся листать страницы программы его визита. Выходило, что каждый день начинался в новом городе, где он должен появиться на утреннем радиошоу, за чем последуют бесконечные интервью для радио и газет, после чего ему придется сломя голову мчаться в аэропорт.

– Вы так со всеми своими авторами обращаетесь?

– Конечно нет. – Натали вновь коснулась его колена. – В связи с чем у меня появилась самая большая проблема, имеющая прямое отношение к вам.

– У вас проблемы со мной?

– О да. Большинство репортеров захотят спросить вас о времени в тюрьме и о том, как англичанин смог получить Серебряную звезду, но вы должны всякий раз возвращать разговор к книге.

– В Англии это сочли бы довольно… вульгарным.

– В Америке вульгарное приведет вас в список бестселлеров.

– Но разве репортерам не интересно поговорить о книге?

– Гарри, вы должны понять и принять, что ни один из них не читал ее. У них на столах каждый день с десяток новых романов, и, можно сказать, повезет, если они прочтут хотя бы название. Если они запомнят ваше имя – считайте это бонусом. Они согласились пригласить вас в свои шоу только потому, что вы бывший заключенный, которого наградили Серебряной звездой, так что давайте используем это в наших интересах и бешено разрекламируем книгу!

Пока она трещала, лимузин подрулил к отелю «Пирр». Гарри очень захотелось домой, в Англию.

Водитель выскочил и открыл багажник, а швейцар гостиницы подошел к машине. Натали сразу же повела Гарри к стойке регистрации; от него требовалось лишь показать свой паспорт и подписать бланк.

– Добро пожаловать в «Пирр», мистер Клифтон, – портье протянул ему большой ключ.

– Буду ждать вас здесь, в вестибюле, – Натали бросила взгляд на свои часы, – через час. Затем лимузин отвезет вас в клуб «Гарвард» на ленч с мистером Гинзбургом.

– Благодарю вас.

Гарри проследил, как она прошла обратно через вестибюль отеля, через вращающиеся двери и скрылась на улице. И конечно, заметил, что не он один проводил ее взглядом.

Носильщик поднялся с ним на девятый этаж, завел в номер и объяснил, как что работает. Гарри еще не приходилось останавливаться в номере отеля, где были бы ванна и душ одновременно. Он решил делать записи, чтобы по возвращении в Бристоль все рассказать матери. Он поблагодарил носильщика и дал ему на чай, расставшись со своим единственным долларом.

А потом, даже не распаковав чемодан, снял трубку телефона у кровати и заказал звонок в Англию.

– Я перезвоню вам минут через пятнадцать, сэр, – ответила оператор международной линии.

Какое-то время Гарри нежился под душем, затем вытерся самым огромным полотенцем в своей жизни и едва принялся за чемодан, как зазвонил телефон.

– Вам международный вызов, – объявила оператор.

Затем он услышал голос Эммы:

– Это ты, милый? Слышишь меня?

– Конечно слышу, дорогая, – ответил Гарри, улыбаясь.

– Ты уже разговариваешь как американец. Представляю, каким ты станешь через три недели.

– Да я хоть сейчас в Бристоль, особенно если книга не попадет в список бестселлеров.

– И если не попадет?..

– Значит, вернусь домой раньше.

– Рада слышать. А откуда ты сейчас звонишь?

– Из «Пирра», мне сняли шикарные апартаменты, я таких в жизни не видел. Кровать на четверых. В номере кондиционер, а в ванной радио. Представляешь, я до сих пор еще не разобрался, как тут все включается. Или выключается.

– Надо было взять с собой Себа. Он бы разобрался и тебя научил.

– Или разобрал бы все на части, а меня бы заставил собирать. Кстати, как он?

– Отлично. Между прочим, без няни стал немного спокойнее.

– Хорошо, тебе полегче будет. А как продвигаются твои поиски мисс Джей Смит?

– Не быстро. Но завтра днем меня попросили приехать на собеседование с доктором Барнардо.

– Звучит многообещающе.

– А утром встречаюсь с Митчеллом, поэтому буду знать, что говорить и, наверное, более важно, чего не говорить.

– Эмма, ты все сделаешь как надо. Просто помни, что они отвечают за размещение детей в хороших семьях. Единственное, что меня беспокоит, – это как среагирует Себ, когда узнает, что мы задумали.

– А он уже знает. Вчера вечером перед сном я заговорила с ним об этом, и, к моему удивлению, идея ему, кажется, пришлась по душе. Но как только вовлекаешь Себа, возникает отдельная проблема.

– Что на этот раз?

– А он всерьез собрался участвовать в обсуждении, кого мы возьмем. Хорошо, правда, то, что хочет он сестренку.

– Могут возникнуть сложности, если Себу придется по душе не мисс Джей Смит, а какая-нибудь другая.

– Если это случится, я даже не знаю, что будем делать.

– Нам придется просто постараться внушить ему, что он выбрал Джессику.

– Как, по-твоему, это сделать?

– Я подумаю.

– Всего лишь помни, что не стоит его недооценивать. В противном случае легко можем получить результат, обратный желаемому.

– Давай поговорим об этом, когда я вернусь. Должен бежать, родная, у меня встреча с Гарольдом Гинзбургом.

– Передавай ему привет от меня и помни: это еще один человек, которого нельзя недооценивать. И раз уж вы встречаетесь, не забудь спросить его, что случилось с…

– Я не забыл.

– Удачи, родной, – сказал Эмма. – И пожалуйста, попади в этот список бестселлеров!

– Ты еще настырней, чем Натали.

– Что еще за Натали?

– Очаровательная блондинка, которая все время трогает меня руками.

– Ты такой врун, Гарри Клифтон.


В тот вечер Эмма прибыла в университетский зал в числе первых, желающих послушать лекцию профессора Сайруса Фельдмана на тему: «Потеряли ли британцы мир, выиграв войну?»

Она тихонько проскользнула на место в конце ряда кресел, примерно в середине зала. Задолго до назначенного часа помещение было так забито народом, что припоздавшим пришлось садиться на ступени, а кое-кто даже устроился на подоконниках.

В сопровождении ректора университета дважды лауреат Пулицеровской премии переступил порог, и аудитория взорвалась аплодисментами. Но вот все опустились на места, сэр Филип Моррис представил своего гостя, поведав вкратце о выдающейся карьере Фельдмана – от учебы в Принстоне до назначения самым молодым профессором в Стэнфорде и до второй Пулицеровской премии, которую ему вручили в прошлом году. За этим выступлением последовал такой же продолжительный заряд аплодисментов. Профессор Фельдман поднялся со своего места и прошел на подиум.

Но еще до того, как профессор заговорил, Эмму поразило, до чего он хорош собой. Об этом Грэйс не упомянула, когда звонила. Он был чуть выше шести футов, с густой седой шевелюрой, и по ровному загару лица каждый мог догадаться, в каком университете он преподавал. Атлетическое тело давало неверное представление о возрасте этого человека, – казалось, он проводит в гимнастическом зале не меньше времени, чем в библиотеке.

Вот Фельдман начал свою речь, и Эмму заворожила его энергия. Через несколько мгновений все, кто был в аудитории, сидели на краешке своего кресла. Студенты принялись записывать каждое его слово, и Эмма пожалела, что не захватила с собой блокнот и ручку.

Профессор говорил не по бумажке и легко переключался с одной темы на другую: роль Уолл-стрит после войны; доллар как новая мировая валюта; нефть, становящаяся ценным ресурсом, которому суждено доминировать вторую половину столетия и, возможно, впоследствии; будущая роль Международного валютного фонда; останется ли Америка «привязана» к золотому стандарту.

Когда лекция подошла к концу, Эмма пожалела лишь о том, что он едва коснулся темы транспорта и вскользь упомянул о том, что аэропланы изменят мировой порядок в плане как бизнеса, так и туризма. Будучи закаленным профессионалом, он напомнил своим слушателям, что написал книгу на эту тему. Эмма решила не дожидаться Рождества, чтобы заполучить ее экземпляр. По ассоциации она поду мала о Гарри – в надежде, что его книжное турне проходит по Америке с таким же успехом.

Купив книгу «Новый мировой порядок», Эмма встала в длинный хвост желающих получить автограф. К моменту, когда подошла ее очередь, она почти дочитала первую главу и подумала: а вдруг профессор захочет уделить ей капельку времени и поделиться своими взглядами на будущее судостроения и морских перевозок Британии?

Эмма положила книгу на стол перед Фельдманом, и он дружески улыбнулся ей:

– Как подписать?

Она решила испытать свой шанс:

– Эмме Баррингтон.

Он повнимательней взглянул на нее:

– Вы, случаем, не приходитесь родственницей покойному сэру Уолтеру Баррингтону?

– Он был моим дедушкой, – с гордостью ответила она.

– Много лет назад я слушал его лекцию о возможной роли морских перевозок в случае вступления Америки в Первую мировую войну. В те годы я был студентом, и он за один час научил меня большему, чем мои наставники – за целый семестр.

– Он и меня многому научил. – Эмма тоже улыбнулась.

– Я тогда хотел расспросить его о стольких вещах, – добавил Фельдман, – но в тот вечер сэр Уолтер торопился на поезд в Вашингтон, и больше я его никогда не видел.

– Я тоже хотела бы вас расспросить о множестве вещей, – повторила его слова Эмма. – Вернее было бы сказать, мне это нужно.

Фельдман глянул на дожидавшуюся очередь:

– Думаю, это займет не более получаса. Мне-то не надо спешить к поезду в Вашингтон, поэтому нам, возможно, удастся побеседовать наедине до моего отъезда. Как по-вашему, мисс Баррингтон?

4

– Как поживает моя любимая Эмма? – спросил Гарольд Гинзбург, едва успев поприветствовать Гарри в клубе «Гарвард».

– Только что говорил с ней по телефону. Вам от нее привет, она расстроена, что не смогла приехать.

– Я тоже. Пожалуйста, передайте ей, что в следующий раз не приму никаких отговорок.

Гинзбург повел своего гостя через обеденный зал, и они заняли места за его обычным столом в углу.

– Надеюсь, вы хорошо устроились в «Пирре», – сказал он, когда официант вручил обоим меню.

– Было бы совсем здорово, знай я, как выключается душ.

Гинзбург рассмеялся:

– Вам, наверное, следовало бы позвать на помощь мисс Редвуд.

– В таком случае, не уверен, что сообразил бы, как выключить ее.

– А, значит, она уже обработала вас лекцией на тему о важности скорейшего включения книги в лист бестселлеров?

– Потрясающая женщина.

– Поэтому я и сделал ее директором. Несмотря на протесты нескольких директоров, которые не желали видеть женщину в составе правления.

– Эмма будет гордиться вами. И могу вас уверить, что мисс Редвуд предупредила меня о последствиях в случае моей неудачи.

– Это в стиле Натали. И помните, только она одна решает, возвращаться вам домой на самолете или на весельной лодке.

Гарри посмеялся бы, будь он уверен, что это шутка.

– Я бы пригласил ее присоединиться к нам за ленчем, – сказал Гинзбург. – Но, как вы уже, наверное, заметили, на территорию клуба «Гарвард» вход женщинам запрещен. Только не говорите Эмме.

– У меня такое чувство, что в этом клубе женщины будут обедать куда раньше, чем хотя бы одна гостья появится в любом джентльменском клубе на Пэлл-Мэлл или Сент-Джеймс.

– Прежде чем мы поговорим о турне, – перешел к делу Гинзбург, – я хочу услышать все о том, что вы и Эмма делали после отъезда из Нью-Йорка. За что вас наградили Серебряной звездой? Получила ли Эмма работу? Как среагировал Себастьян на папу, когда увидел его впервые? И…

– И Эмма настояла на том, чтобы я не возвращался в Англию, не выяснив, что стало с Сефтоном Джелксом.

– Давайте сначала сделаем заказ? Не очень получается думать о Сефтоне Джелксе на пустой желудок.


– Хоть я и не тороплюсь на поезд в Вашингтон, однако сегодня вечером мне все же надо вернуться в Лондон, мисс Баррингтон, – сказал профессор Фельдман, подписав последнюю книгу. – Завтра в десять утра у меня выступление в Лондонской школе экономики, так что могу уделить вам всего лишь несколько минут.

Эмма попыталась скрыть разочарование.

– Правда, если… – сказал Фельдман.

– Если что?

– Если вы захотите составить мне компанию в поездке в Лондон, я смогу быть в вашем полном распоряжении по крайней мере пару часов.

Эмма колебалась.

– Мне надо позвонить.

Двадцать минут спустя она сидела в вагоне первого класса напротив профессора Фельдмана.

– Итак, мисс Баррингтон, – начал он, – является ли по-прежнему ваша семья владельцем пароходства, носящего такое широко известное название?

– Да, моей матери принадлежат двадцать два процента.

– Это должно давать вашей семье достаточный контроль, что самое главное в любой организации, – ибо никто другой не сможет прибрать к рукам более чем двадцать два процента акций.

– Мой брат Джайлз не проявляет большого интереса к делам компании. Он член парламента и даже не появляется на ежегодных собраниях акционеров. Зато их посещаю я, профессор, вот почему мне очень надо поговорить с вами.

– Пожалуйста, зовите меня Сайрусом. Я достиг того возраста, когда не очень хочется слышать от красивой молодой женщины напоминание о своих годах.

Кое в чем Грэйс оказалась права. Эмма и решила этим воспользоваться и с улыбкой спросила:

– Какие проблемы в судостроении вы предвидите в течение следующего десятилетия? Наш новый председатель правления сэр Уильям Трэверс…

– Выдающийся человек! – перебил ее Фельдман. – Кунард поступил глупо, отпустив такого компетентного сотрудника.

– Сэр Уильям обдумывает, добавлять ли в штат нашего пароходства новый пассажирский лайнер.

– Безумие! – воскликнул Фельдман, ударив по соседнему сиденью крепко сжатым кулаком и выбив облачко пыли. Прежде чем Эмма успела поинтересоваться почему, он добавил: – Если только у вас не имеется избытка денежных средств, который вам необходимо реализовать, или в Великобритании существуют налоговые льготы для морских перевозок, о которых мне никто не рассказывал.

– Насколько я знаю, таковых нет.

– Тогда самое время взглянуть фактам в лицо. Самолеты вот-вот превратят пассажирские суда в плавающих динозавров. Чего ради любой пребывающий в здравом уме человек станет тратить пять дней на пересечение Атлантики, если можно это сделать за восемнадцать часов по воздуху?

– Более комфортно? – предположила Эмма, вспоминая аргументы сэра Уильяма на собрании акционеров. – Страх полета? Прибудешь в лучшей форме?

– Оторвано от реальной жизни и устарело, юная леди. Вам придется придумать что-нибудь получше, если хотите меня убедить. Нет, правда в том, что современный бизнесмен или даже любящий приключения турист хочет свести к минимуму время следования до места назначения, так что в ближайшие года бизнес морских пассажирских перевозок рухнет.

– А в дальнейшей перспективе?

– У вас не так много времени.

– В таком случае, что бы вы нам порекомендовали предпринять?

– Инвестировать любые свободные средства в строительство грузовых судов. Самолеты никогда не смогут перевозить габаритные или сверхтяжелые грузы: автомобили, оборудование или даже продовольствие.

– Как мне убедить в этом сэра Уильяма?

– На следующем собрании акционеров четко разъясните свою позицию! – Фельдман еще раз стукнул кулаком по соседнему сиденью.

– Но я не вхожу в правление.

– Вы не член правления?

– Нет, и не припомню, чтобы Баррингтоны когда-либо назначали директором женщину.

– У них нет выбора. – Голос Фельдмана набрал силу. – Ваша мать владеет двадцатью двумя процентами акций компании. Вы имеете право требовать места в правлении.

– Но я не специалист, и двухчасовая поездка на поезде в Лондон, даже с двукратным обладателем премии Пулицера, не решит проблему.

– Н-у, тогда самое время стать специалистом.

– Что вы имеете в виду? Насколько я знаю, в Англии не существует университета с программой бизнес-обучения.

– Значит, вам придется взять трехлетний отпуск и присоединиться ко мне в Стэнфорде.

– Не думаю, что мой муж или мой маленький сын одобрит эту идею.

Ошарашенный профессор умолк, и прошло какое-то время, прежде чем он сказал:

– Вам по карману десятицентовая почтовая марка?

– По карману, – неуверенно ответила Эмма, еще не до конца сознавая, во что впутывается.

– Тогда я с радостью внесу вас осенью в список студентов Стэнфорда.

– Но, как я уже объясни…

– Вы же безоговорочно заявили, что в состоянии оплатить марку.

Эмма кивнула.

– Так вот, конгресс только что утвердил закон, который позволяет американским военным, служащим за океаном, поступать на бизнес-обучение, не посещая дневных лекций.

– Но ведь я не американка и уж точно не несу службу за океаном.

– Совершенно верно. Но в тексте есть абзац, отпечатанный мелким шрифтом, где указаны льготы, и в нем слово «союзники», чем мы и можем воспользоваться. Разумеется, если вы всерьез настроены связывать свое будущее с семейной компанией.

– Всерьез. Но чего вы ожидаете от меня?

– Я включу вас в число студентов Стэнфорда и отправлю вам список литературы вместе с магнитофонными записями каждой моей лекции. Помимо этого, еженедельно вы будете отправлять мне эссе на проверку, с последующим возвращением. И если вы готовы истратить на это более десяти центов, мы даже сможем время от времени общаться по телефону.

– Когда приступать?

– Этой осенью. Но предупреждаю: каждый квартал проводятся экзамены на определение академических способностей, по результатам которых решается, будете ли вы допущены к продолжению курса. Не справитесь – вас отчислят.

Поезд уже подходил к перрону вокзала Паддингтон.

– Вы делаете все это лишь из-за единственной встречи с моим дедушкой?

– Признаться, я тешил себя надеждой, что вы составите мне компанию на сегодняшнем ужине в «Савое»: мы могли бы поговорить о будущем судостроительной индустрии более детально.

– Замечательная идея! – Эмма поцеловала его в щеку. – Увы, я купила билет туда и обратно и вечером возвращаюсь домой к мужу.


Гарри так и не смог догадаться, как включить радио, однако ему удалось, по крайней мере, справиться с кранами горячей и холодной воды в душе. Он вытерся, выбрал свежевыглаженную рубашку и костюм, который его мать назвала бы лучшим выходным. Однако взгляд в зеркало навел его на мысль, что по обе стороны Атлантики его вряд ли признали бы модником.

За несколько минут до восьми Гарри вышел из «Пирра» на Пятую авеню и зашагал к Шестьдесят четвертой и Парковой. Уже через пять минут он стоял перед величественным особняком из темно-коричневого песчаника. Он сверился с часами, вспомнив, как кто-то говорил ему, будто в Нью-Йорке модно опаздывать. Вспомнился рассказ Эммы: как нервничала она при мысли о встрече с двоюродной бабушкой Филлис и потому обошла вокруг квартала, прежде чем достаточно собралась с духом и решилась подняться по ступеням к входной двери. Но даже тогда она отважилась лишь нажать кнопку звонка для торговцев.

Гарри поднялся по ступеням, решительно постучал тяжелым медным молотком и, пока стоял перед дверью, будто наяву, слышал возражение Эммы: «Не ерничай, дитя».

Дверь распахнулась.

– Добрый вечер, мистер Клифтон. – Швейцар во фраке явно дожидался его. – Миссис Стюарт ожидает вас в гос тиной. Не будете ли вы так добры последовать за мной?

– Добрый вечер, Паркер, – ответил Гарри, хотя никогда прежде не видел этого человека.

Почудилась ли ему тень улыбки на лице старого швейцара? Тот повел его по коридору к открытому лифту. Как только они вошли, Паркер закрыл решетку, нажал кнопку и не проронил ни слова, пока лифт не достиг третьего этажа. Паркер открыл решетку, прошел впереди Гарри в гостиную и объявил:

– Мистер Гарри Клифтон, мадам.

Высокая, элегантно одетая женщина стояла посреди комнаты, оживленно беседуя с мужчиной, по-видимому своим сыном, решил Гарри.

Бабушка Филлис резко повернулась, пересекла комнату и, не говоря ни слова, так крепко сжала Гарри в объятиях, что это впечатлило бы и американского лайнбакера[6]. Наконец отпустив Гарри, Филлис представила своего сына Алистера, и тот дружески пожал гостю руку.

– Большая честь познакомиться с человеком, положившим конец карьере Сефтона Джелкса, – сказал Гарри.

Алистер ответил легким поклоном.

– Я тоже сыграла свою маленькую роль в падении этого человека, – презрительно фыркнула Филлис, когда Паркер подал ей бокал шерри. – Но давайте лучше не будем о Джелксе, – попросила она, подводя Гарри к удобному креслу у камина, – потому что мне куда интереснее послушать об Эмме. Как она поживает?

Рассказ о делах Эммы после отъезда из Нью-Йорка получился долгим, не в последнюю очередь потому, что хозяйка и Алистер то и дело перебивали его вопросами. Только об этом они и беседовали, пока не явился дворецкий с известием, что обед подан.

– Как проходит ваш деловой визит, вы довольны? – спросил Алистер, когда они расселись за обеденным столом.

– Лучше бы меня арестовали за убийство, – сказал Гарри. – Все было бы куда проще.

– Неужели все так плохо?

– В некоторых отношениях хуже некуда. Видите ли, я не очень хорошо умею продавать себя, – признался Гарри, когда прислуга поставила перед ним тарелку шотландской по хлебки. – По мне, так лучше, если бы книга говорила сама.

– Не торопитесь, – сказала бабушка Филлис. – Просто помните, Нью-Йорк не дочерняя компания «Блумсберри»[7]. Забудьте утонченность, сдержанность и иронию. Как бы сильно это ни претило вашей натуре, вам придется научиться продавать ваше творчество, будто уличный торговец из Ист-Энда.

– Я бы гордился, будь я самым успешным автором Англии, – повысил голос Алистер.

– А вот я – нет, – ответил Гарри. – Решительно нет.

– Меня поразила реакция американцев на «Риск – благородное дело», – сказала Филлис.

– Это только потому, что никто не читал книгу, – возразил Гарри между глотками похлебки.

– Я уверен, в Соединенных Штатах продажи будут не хуже, чем у книг Диккенса, Уайльда и Конан Дойла, – добавил Алистер.

– Я продаю больше книг в Маркет-Харборо, чем в Нью-Йорке, – сказал Гарри, когда его опустевшую суповую тарелку унесли. – И совершенно очевидно, что в турне следует отправить тетю Филлис, а меня вернуть в Англию.

– Да я бы с радостью, – сказала Филлис. – Жаль лишь, что я не обладаю вашим талантом, – с грустью добавила она.

Гарри положил себе ломтик жареной говядины и добрую порцию картошки, но не успел расслабиться, как Филлис и Алистер принялись развлекать его рассказами о подвигах Эммы, когда в поисках его она очутилась в Нью-Йорке. Он с удивлением выслушал их версию происшедшего и в который раз подумал: как же ему повезло, что в школе Святого Беды их с Джайлзом койки оказались по соседству. И если бы его не пригласили в Мэнор-Хаус на день рождения Джайлза, он бы никогда не познакомился с Эммой. К слову, в тот день он едва ее заметил.

– Вы и в самом деле считаете, что никогда не будете для нее достаточно хороши? – заметила Филлис, раскуривая манильскую сигару.

Гарри кивнул, впервые уловив, почему эта неукротимая леди вдруг стала для Эммы тем, кем для него был Старый Джек. Если бы Филлис отправили на войну, подумал он, она бы непременно вернулась домой с Серебряной звездой.

Когда часы пробили одиннадцать, Гарри, выпивший чуточку больше бренди, чем следовало, неуверенно выбрался из кресла. Ему не надо было напоминать, что на следующее утро в шесть в лобби[8] отеля его будет ждать Натали, чтобы отвезти на первое в этот день интервью на радио. Он поблагодарил хозяев за незабываемый вечер и, на свою беду, получил еще одно медвежье объятие.

– Так что не забудь, – напутствовала Филлис. – Когда бы у тебя ни брали интервью, думай как британец, а поступай как еврей. А если понадобится плечо, чтобы поплакать, или неплохая еда, мы, как театр Уиндмилл, всегда открыты.

– Спасибо вам, – сказал Гарри.

– А когда еще раз будешь звонить Эмме, – добавил Алистер, – обязательно передай от нас привет и не забудь поругать за то, что не приехала с тобой.

Гарри решил, что не стоит сейчас рассказывать им о Себастьяне и о том, что доктора называют проблемой его гиперактивности.

Втроем они втиснулись в лифт, и Гарри получил на прощание третье мощное объятие Филлис. Потом Паркер открыл дверь и выпустил его на улицы Манхэттена.

– О черт! – спохватился Гарри, уже немного пройдя по Парк-авеню.

Он повернулся и бросился назад к дому Филлис. Взбежал по ступеням и замолотил в дверь. Дворецкий на этот раз оказался не так проворен.

– Мне надо срочно видеть миссис Стюарт! – выпалил Гарри. – Надеюсь, она еще не легла.

– Я не в курсе, сэр, – ответил Паркер. – Прошу вас, следуйте за мной.

По коридору он провел Гарри к лифту, где еще раз нажал кнопку четвертого этажа.

Когда Гарри снова вошел в гостиную, Филлис стояла у камина, дымя сигарой. Теперь настала ее очередь удивиться.

– Извините меня, пожалуйста, – сказал он, – но Эмма никогда не простит мне, если я вернусь в Англию, не узнав, что случилось с тем адвокатом, который так глупо недооценил ее.

– Сефтон Джелкс! – поднимая взгляд, воскликнул Алис тер с кресла у огня. – Этот чертов тип наконец уволился с поста старшего партнера компании «Джелкс, Майер и Эбер нети». С большой, правда, неохотой.

– Вскоре после этого он убрался из Нью-Йорка в Миннесоту, – добавила Филлис.

– И в ближайшем будущем не появится, – продолжил Алистер. – Несколько месяцев назад он скончался.

– Мой сын – адвокат до мозга костей, – проворчала Филлис, давя в пепельнице сигару. – Всегда выдает лишь половину истории. Первый сердечный приступ Джелкса удостоился небольшого упоминания в «Нью-Йорк таймс», и только после третьего он получил короткую, и не сказать чтоб хвалебную, заметочку в самом низу страницы некрологов.

– И это больше, чем он заслуживает, – прокомментировал Алистер.

– Согласна. Хотя немалое удовольствие доставил мне тот факт, что на его похоронах присутствовали только четыре человека.

– Откуда ты узнала? – спросил Алистер.

– Я была среди них, только и всего.

– Вы проделали такой путь до Миннесоты только лишь для того, чтобы поприсутствовать на похоронах Сефтона Джелкса? – изумился Гарри.

– Именно так.

– Но чего ради? – спросил Алистер.

– Сефтону Джелксу нельзя доверять. Я бы ни за что полностью не успокоилась, пока не увидела, как его гроб опускают в землю. И на всякий случай я дождалась, пока могильщики не засыпали яму.


– Прошу вас, присаживайтесь, миссис Клифтон.

– Благодарю. – Эмма опустилась на деревянный стул лицом к трем членам комиссии, удобно сидевшим за длинным столом на кафедре.

– Меня зовут Дэвид Слейтер, – назвался мужчина в центре. – И я буду председательствовать на сегодняшнем дневном собрании. Позвольте мне представить моих коллег: мисс Брайтуайт и мистер Нидэм.

Эмма попыталась дать быструю оценку «экзаменационной комиссии». Председатель был одет в костюм-тройку, старомодный галстук и выглядел так, будто это не единственное правление, в котором он председательствует. На мисс Брайтуайт, сидевшей по правую его руку, был довоенный твидовый костюм и толстые шерстяные чулки. Ее волосы были стянуты в пучок, ясно говоривший, что она старая дева местного церковного прихода, а выражение губ женщины наводило на предположение, что улыбается она, мягко говоря, нечасто. Джентльмен слева казался моложе своих коллег и напомнил Эмме, что еще совсем недавно Британия находилась в состоянии войны. По его густым усам Эмма сделала вывод, что воевал он в Королевских военно-воздушных силах.

– Правление с интересом ознакомилось с вашим заявлением, миссис Клифтон, – начал председатель. – И с вашего позволения, мы хотели бы задать вам несколько вопросов.

– Да, пожалуйста. – Эмма постаралась расслабиться.

– Как давно вы решили принять в семью ребенка, миссис Клифтон?

– С тех самых пор, когда поняла, что больше не смогу иметь детей, – ответила Эмма, не вдаваясь в подробности.

Мужчины сочувственно улыбнулись, лицо же мисс Брайт уайт сохраняло прежнее выражение кислого недовольства.

– В вашем заявлении, – председатель опустил взгляд на бумаги перед собой, – вы сообщаете, что предпочли бы удочерить девочку лет пяти-шести. Есть ли этому какая-то особая причина?

– Да. Мой сын Себастьян – единственный ребенок в семье, и мы с мужем чувствуем, что для него лучше, если он будет воспитываться с кем-то, кто не имел тех привилегий и преимуществ, которые ему предоставлялись с рождения.

Эмма надеялась, что ее ответ не прозвучал слишком заученно, и готова была поклясться, что председатель поставил галочку в нужной клеточке.

– Можем ли мы сделать вывод, что состояние ваших финансов не препятствует вам взять на воспитание второго ребенка?

– Именно так, господин председатель. Мы вполне обеспечены.

Еще одна галочка.

– У меня лишь еще один вопрос. В своем заявлении вы сообщаете о желании взять ребенка любого религиозного исповедания. Позвольте поинтересоваться, принадлежите ли вы к какой-либо конкретной церкви?

– Как и доктор Барнардо, я христианка. Мой муж пел в хоре церкви Святой Марии в Редклиффе. – Эмма взглянула на собеседника и добавила: – А потом, когда поступил в Бристольскую классическую школу, стал старшим хористом. До того как получить стипендию в Оксфорде, я училась в школе «Ред мэйдс».

Председатель коснулся своего галстука, и Эмма почувствовала, что все идет как нельзя лучше. Но тут мисс Брайт-уайт постучала карандашом по столу. Председатель кивнул ей.

– Вы упомянули своего мужа, миссис Клифтон. Могу я поинтересоваться, почему он сегодня здесь не с вами?

– Он в творческой командировке в Соединенных Штатах. Через несколько недель возвращается.

– И часто он уезжает в командировки?

– Нет. Откровенно говоря, очень редко. По профессии мой муж писатель, так что большую часть времени проводит дома.

– Но ему же наверняка необходимо иногда посещать библиотеку, – предположила мисс Брайтуайт с тем, что можно было бы назвать подобием улыбки.

– У нас своя библиотека, – сказала Эмма, тотчас пожалев об этих словах.

– А вы работаете? – поинтересовалась мисс Брайтуайт так, слово спросила о преступлении.

– Нет, хотя помогаю мужу как могу. Однако я считаю обязанности жены и матери полноценной работой.

Гарри рекомендовал ей именно такую линию поведения, но он слишком хорошо знал, что Эмма не верила в нее. И сейчас, после встречи с Сайрусом Фельдманом, верила еще меньше.

– А как давно вы замужем, миссис Клифтон? – продолжала упорствовать мисс Брайтуайт.

– Чуть больше трех лет.

– Но, насколько я могу судить по вашему заявлению, вашему сыну Себастьяну восемь.

– Верно. Гарри и я обручились в тысяча девятьсот тридцать девятом году, но он счел своим долгом пойти добровольцем в армию перед самым объявлением войны.

Мисс Брайтуайт собралась было задать очередной вопрос, когда сидевший слева от председателя мужчина подался вперед и спросил:

– Значит, вы поженились сразу по окончании войны, миссис Клифтон?

– К сожалению, нет, – ответила Эмма, глядя на человека, у которого одна рука отсутствовала. – Мой муж был тяжело ранен, за считаные дни до окончания войны подорвавшись на немецкой мине, и прошло какое-то время, прежде чем он поправился и выписался из госпиталя.

Мисс Брайтуайт сидела как замороженная. Стоит ли ей, подумала Эмма… отважиться на риск, которого Гарри наверняка бы не одобрил.

– Однако, мистер Нидэм, – сказала она, не сводя глаз с человека без руки, – я считаю себя одной из тех, кому очень повезло. Мое сердце болит за тех женщин, чьи мужья, женихи и любимые не вернулись в семьи, отдав жизнь за свою страну.

Мисс Брайтуайт опустила голову, и председатель сказал:

– Благодарю вас, миссис Клифтон. В ближайшее время мы свяжемся с вами.

5

В шесть утра Натали, такая же звеняще-бодрая и решительная, как вчера, ждала его в фойе отеля. Когда они уселись на заднем сиденье лимузина, она раскрыла свою неизменную папку:

– Ваш день начинается с интервью с Мэттом Джекобсом на Эн-би-си, самым высокорейтинговым утренним радио-шоу в стране. Новость хорошая: вам выделили прайм-интервал, что означает, вы будете в эфире между семью сорока и восемью утра. Новость не очень хорошая: время вам делить придется с Кларком Гейблом и Мелом Бланком[9], голо сом Багз Банни и Твити Пай. Гейбл рекламирует свой новый фильм «Возвращение домой», в котором он снялся в главной роли с Ланой Тернер.

– И Мел Бланк? – переспросил Гарри, едва сдерживая смех.

– Он празднует десятилетний юбилей сотрудничества с «Уорнер бразерс». Итак, я прикинула, что с учетом пауз на рекламу вы будете в эфире от четырех до пяти минут, то есть от двухсот сорока до трехсот секунд. Не могу не подчеркнуть, – продолжала Натали, – как важно это шоу для запуска всей нашей кампании. За все последующие три недели у вас не будет ничего важнее. Сегодняшнее шоу не вознесет вас в список бестселлеров, но, если пройдет как надо, потом каждое популярное радиошоу страны пожелает заполучить вас.

Гарри почувствовал, как с каждой секундой его сердце ускоряет бег.

– Все, что от вас требуется – это под любым поводом упоминать свою книгу «Риск – благородное дело», – добавила она в тот момент, когда лимузин подъехал к Рокфеллеровскому центру, в котором располагалась студия Эн-би-си.

Ступив на тротуар, Гарри не поверил своим глазам. По обеим сторонам огороженного узкого прохода, ведущего к фронтону здания, теснились и кричали почитатели. Пока Гарри пробирался через толпы поджидавших зевак, ему не надо было объяснять, что девяносто процентов из них пришли поглазеть на Кларка Гейбла, девять процентов – на Мела Бланка и, возможно, один процент…

– А это кто? – крикнул кто-то, когда Гарри проходил мимо.

А может, и до одного процента он недотянул.

Когда Гарри благополучно вошел в здание, дежурный администратор проводил его в артистическую и объяснил тонкости хронометража:

– Мистер Гейбл будет в семь сорок. Мел Бланк следом за ним в семь пятьдесят, а вас мы рассчитываем выпустить к семи пятидесяти пяти, перед новостями.

– Спасибо, – поблагодарил Гарри, садясь и пытаясь успокоиться.

Мел Бланк влетел в артистическую в 7:30 и посмотрел на Гарри так, будто тот собирался просить у него автограф. Спустя пару мгновений появился мистер Гейбл в сопровождении своей свиты. Удивительно было увидеть идола в смокинге и со стаканом виски в руке в такой час. Гейбл объяснил Мелу Бланку, что это не утренний напиток, просто он со вчерашнего вечера не ложился. Сопровождаемый смехом, он стремительно исчез, и Гарри остался наедине с Мелом.

– Внимательно слушайте Гейбла, – сказал Мел, усаживаясь рядом с Гарри. – Как только загорится красная лампочка, никто, включая приглашенных в студию зрителей, не догадается, что он пил что-либо, кроме апельсинового сока, а к тому моменту, когда он замолчит, всем уже захочется посмотреть его новый фильм.

Мел оказался прав. Гейбл был профессионалом высочайшего класса и название своего нового фильма упоминал не менее двух раз в минуту. И хотя Гарри читал где-то, что они с мисс Тернер друг друга терпеть не могут, Гейбл говорил о своей коллеге так тепло, что убедил бы даже самого циничного слушателя в их задушевной дружбе. Лишь Натали выглядела недовольной, поскольку Гейбл не уложился в свое время.

В рекламную вставку в студию привели Мела. Выступал он, говоря голосами Сильвестра, Твити Пая и Багза Банни, и очень понравился Гарри. Но больше всего британца впечатлило то, что, когда Мэтт Джекобс задал явно последний вопрос, Мел как ни в чем не бывало продолжил говорить и украл из его ценного времени еще тридцать пять секунд.

Следующая рекламная пауза – и настала очередь Гарри отправляться на гильотину, где, чувствовал он, его лишат головы. Он сел напротив ведущего и нервно улыбнулся. Джекобс изучал внутренний клапан его книги «Риск – благородное дело», выглядевшей так, будто до этого ее ни разу не раскрывали. Ведущий поднял взгляд и улыбнулся Гарри:

– Как загорится красная лампа, вы в эфире.

Он опустил глаза на первую страницу, а Гарри взглянул на секундную стрелку настенных часов: без четырех восемь. Он прослушал рекламу «Нескафе», а Джекобс в это время набросал несколько слов в лежавшем перед ним блокноте. Рекламный ролик завершился знакомым перезвоном, и красная лампочка ожила. В тот же миг у Гарри все вылетело из головы, и мучительно захотелось очутиться сейчас дома за ужином с Эммой или даже перед лицом тысяч немцев на хребте Клемансо, а не перед аудиторией в одиннадцать миллионов американцев, уплетающих завтрак.

– Доброе утро, – сказал Джекобс в свой микрофон. – И какое знаменательное у нас нынче утро. Сначала Гейбл, затем Мел, а завершаем мы этот час утреннего шоу встречей со специальным гостем из Великобритании Гарри… – он быстро сверился с именем на обложке книги, – Гарри Клифтоном. Прежде чем мы поговорим о вашей новой книге, Гарри, можете вы подтвердить, что последний раз, когда ваша нога ступала на землю Америки, вас арестовали за убийство?

– Да, однако произошло это по ошибке, – пролепетал Гарри.

– Все так говорят, – сказал Джекобс, огорошив Гарри смехом. – Однако мои одиннадцать миллионов слушателей хотят знать, раз уж вы здесь, собираетесь ли встретиться с кем-либо из своих бывших приятелей-заключенных?

– Нет, я не за этим приехал в Америку, – начал было Гарри. – Я написал…

– Итак, Гарри, расскажите мне о вашем втором впечатлении об Америке.

– Великая страна. Жители Нью-Йорка встретили меня как старого друга и…

– Даже водители такси?

– Даже водители такси, – повторил Гарри. – А этим утром я повстречался с Гейблом.

– Гейбла хорошо знают в Англии?

– О да, он очень популярен, как и мисс Тернер. Я сам жду не дождусь выхода их нового кинофильма.

– Мы здесь их называем просто фильмами, Гарри, но, черт возьми… – Джекобс помедлил, бросил взгляд на секундную стрелку часов и сказал: – Гарри, так здорово, что вы при шли к нам на шоу, желаю вам удачи с вашей новой книгой. После нескольких слов от наших спонсоров мы вернемся в начале часа с восьмичасовыми новостями. А лично от меня, Мэтта Джекобса, – до свидания и отличного дня!

Красная лампа погасла.

Джекобс встал, пожал Гарри руку и сказал:

– Жаль, не успели поговорить о вашей книге. Классная обложка.


Сделав глоточек утреннего кофе, Эмма распечатала письмо.

Дорогая миссис Клифтон,

спасибо, что на прошлой неделе Вы посетили заседание комиссии. С удовольствием сообщаю Вам, что мы хотели бы продвинуть Ваше заявление на следующий этап.

Эмма хотела тут же звонить Гарри, но вспомнила, что в Америке глубокая ночь, а она даже не знала, в каком он сейчас городе.

Для Вас и Вашего мужа у нас несколько подходящих кандидатур, проживающих в Тонтоне, Эксетере и Бриджуотере. Я буду рад выслать Вам информацию по каждому ребенку, если Вы будете так добры дать мне знать, какой дом Вы предпочтете посетить первым.

Искренне Ваш,

мистер Дэвид Слейтер

Звонил Митчелл и подтвердил, что Джессика Смит все еще находится у доктора Барнардо в Бриджуотере, но может оказаться среди тех, кого планируют отправить в Австралию. Эмма взглянула на часы. Придется ждать: Гарри позвонит не раньше полудня, чтобы узнать новости. Затем она переключила внимание на второе письмо, на конверте которого красовалась десятицентовая марка. Не было необходимости рассматривать почтовый штемпель, чтобы понять, от кого оно.


Ко времени прибытия Гарри в Чикаго книга «Риск – благородное дело» получила тридцать третью позицию в списке бестселлеров «Нью-Йорк таймс», и Натали уже больше не клала ладонь ему на бедро.

– Рано паниковать, – заверяла она его. – Вторая неделя всегда самая важная. Нам надо серьезно потрудиться, если хотим к следующей субботе попасть в топ-пятнадцать.

Денвер, Даллас и Сан-Франциско отняли у них почти всю вторую неделю, и к этому времени Гарри окончательно убедился, что Натали из числа тех, кто не читал его книги. Некоторые шоу прайм-тайма отказывали ему в последнюю минуту, и все больше времени он отдавал автограф-сессиям в книжных магазинах один другого мельче, подписывая все меньше и меньше книг. Один или два владельца даже отказались пускать его по той причине, как объяснила Натали, что они не могли возвратить подписанные экземпляры издателю, поскольку тот классифицировал их как «поврежденный товар».

К моменту их приезда в Лос-Анджелес «Риск – благородное дело» дополз до двадцать восьмой позиции, а впереди оставалась лишь неделя. Натали была уже не в силах сдерживать свое разочарование. Она начала намекать, что книга недостаточно быстро покидает магазины. На следующее утро это стало окончательно ясно: спустившись к завтраку, Гарри обнаружил, что напротив него за столом сидит не кто по имени Джастин.

– Натали накануне вечером улетела в Нью-Йорк, – объяснил Джастин. – Вызвали встречать другого автора.

Ему не надо было добавлять, мол, какого-то более перспективного кандидата в список бестселлеров. Гарри не винил ее.

В течение своей последней недели Гарри передвигался по стране зигзагами, появляясь на шоу в Сиэтле, Сан-Диего, Роли, Майами и под конец – в Вашингтоне. Он начал расслабляться без неусыпного надзора Натали, постоянно напоминавшей ему о списке бестселлеров, и как-то умудрился упомянуть «Риск – благородное дело» более одного раза во время некоторых продолжительных интервью, даже если они проходили только на местных радиошоу.

Когда в последний день тура он прилетел обратно в Нью-Йорк, Джастин зарегистрировал его в мотеле при аэропорте, вручил билет экономкласса в Лондон и пожелал удачи.


Заполнив заявление в Стэнфорд, Эмма написала пространное письмо Сайрусу с благодарностями за все, что он сделал для нее. Затем переключила внимание на объемистый сверток с личными делами Софи Бартон, Сандры Дэвис и Джессики Смит. Беглого прочтения оказалось достаточно, чтобы понять, к какой кандидатуре более благосклонна заведующая, и, конечно, это была не мисс Джей Смит.

Что случится, если Себастьян согласится с заведующей? Или, хуже того, предпочтет кого-то из не упомянутых в списке? Эмма лежала, не в силах уснуть, и надеялась, что вот-вот позвонит Гарри.


Гарри хотел позвонить Эмме, но решил, что она уже спит. Он начал паковать вещи, чтобы заранее подготовиться к утреннему рейсу, затем прилег на кровать и задумался: как им убедить Себастьяна, что Джессика Смит не только станет ему прекрасной сестрой, но прежде всего, что он сам так решил.

Закрыв глаза, Гарри прислушался к равномерному постукиванию кондиционера, но вскоре почувствовал, что надежды хоть ненадолго забыться сном нет никакой. Он лежал на тонком комковатом матрасе: поролоновая подушка глубоко промялась под головой и нелепо закрыла уши. В номере такого отеля у него, разумеется, не было выбора между душем и ванной – имелась всего лишь раковина с постоянно капающей коричневатой водой. Не открывая глаз, он мыс ленно пробежался по событиям последних трех недель: кадр за кадром мерцали перед ним, как в немом черно-белом кино. Не было цветов. Какая абсолютно бесполезная трата времени и денег всех и вся! Гарри пришлось признаться себе, что он элементарно не годится для авторского тура и, если даже после бесконечных интервью на радио и в прессе он не смог поднять книгу в топ-пятнадцать, возможно, пришло время отправить на пенсию Уильяма Уорика вместе со старшим инспектором Дэйвенпортом и начать подыскивать более «земную» работу.

Директор школы Святого Беды совсем недавно намекнул, что они ищут нового учителя английского, но Гарри был уверен: он не годится и в педагоги. Джайлз как-то раз высказал благосклонное предположение, не стоит ли ему вступить в члены правления «Пароходства Баррингтонов», дабы представлять интересы семьи. Но, по правде говоря, ведь он не родственник, да и в любом случае всегда хотел быть писателем, а не бизнесменом.

Жилось в Баррингтон-Холле трудно. Книги по-прежнему не приносили достаточно денег, чтобы купить дом, достойный Эммы, и сердце больно кольнуло, когда однажды Себастьян наивно спросил его, почему он не ходит каждое утро на работу, как другие знакомые ему папы. Порой Гарри даже чувствовал себя альфонсом.

Сразу после полуночи Гарри улегся в кровать, отчаянно желая позвонить Эмме и поделиться с ней мыслями, но в Бристоле сейчас только пять утра, и он решил пока не спать, чтобы позвонить ей через пару часов. Он было собрался погасить свет, когда в дверь тихонько постучали. Он был готов поклясться, что повесил на ручке двери табличку «Не беспокоить». Гарри накинул халат, побрел через комнату к двери и открыл ее.

– Мои поздравления!

Гарри с удивлением смотрел на Натали – глазами она показала ему на бутылку шампанского в своей руке. На ней было нарядное обтягивающее платье на молнии спереди, словно приглашающей потянуть ее вниз.

– С чем же? – спросил Гарри.

– Я только что видела первый выпуск воскресной «Нью-Йорк таймс»: «Риск» на четырнадцатой позиции. У вас получилось!

– Спасибо вам, – проговорил Гарри, не вполне сознавая значимость ее слов.

– А поскольку я всегда была вашей самой преданной почитательницей, то подумала, вдруг вам захочется отпраздновать.

В голове его вдруг прозвучали слова бабушки Филлис: «Ты же сам понимаешь, что никогда не будешь достаточно хорош для нее».

– Замечательная идея, – сказал Гарри. – Только погодите минутку.

Он вернулся в комнату и взял с прикроватного столика книгу. Затем забрал у гостьи бутылку шампанского и улыбнулся.

– Если вы всегда были моей самой преданной почитательницей, значит пришла пора вам прочесть это, – сказал он, вручив ей «Риск – благородное дело».

А затем тихонько прикрыл дверь.

Гарри присел на кровать, налил себе бокал шампанского, снял трубку и заказал трансконтинентальный разговор. К тому времени, когда его соединили с Эммой, бутылку шампанского он почти прикончил.

– В списке бестселлеров моя книга заползла на четырнадцатое место, – чуть заплетающимся языком объявил он.

– Замечательные новости, – сказал Эмма, подавив зевок.

– А в коридоре стоит восхитительная блондинка с бутылкой шампанского и пытается высадить дверь моего номера.

– Не сомневаюсь, милый. Кстати, ты ни за что не поверишь, кто сегодня предлагал мне провести с ним ночь.

6

Дверь открыла женщина в темно-синей униформе с накрахмаленным белым воротничком.

– Я заведующая, – объявила она.

Гарри поздоровался с ней за руку, затем представил жену и сына.

– Будьте добры, проходите в мой кабинет, – пригласила она. – Там мы побеседуем, а потом вы познакомитесь с девочками.

Заведующая повела гостей по коридору, увешанному пестрыми рисунками.

– Вот это здорово! – Себастьян остановился у одного, но заведующая не среагировала, явно уверенная, что детей не должно быть видно и слышно.

Втроем они вошли в ее кабинет.

Как только дверь закрылась, Гарри начал рассказывать заведующей, как давно и с каким нетерпением они ждали этой встречи.

– Как и дети, насколько мне известно, – ответила она. – Но сначала я должна познакомить вас с нашими правилами, поскольку моей единственной и главной заботой является благополучие детей.

– Конечно, – кивнул Гарри. – Мы в ваших руках.

– Три девочки, к которым вы проявили интерес, – Сандра, Софи и Джессика – в настоящий момент на уроке рисования, а значит, это даст вам шанс понаблюдать за их общением с другими детьми. Когда мы присоединимся к ним, очень важно будет не мешать детям продолжать свое занятие, потому что они не должны чувствовать себя участниками соревнования. Иначе все закончится только слезами, и последствия будут сказываться еще долго. Отвергнутые однажды, они никогда не забудут этого грустного опыта. Если дети видят пришедшие сюда семьи, конечно же, они понимают, что вы подумываете об усыновлении: иначе что вам здесь делать? Но они не должны знать, что вы уже сейчас выбираете. И конечно, когда вы познакомитесь со всеми тремя девочками, перед принятием решения вам захочется посетить еще и наши дома в Тонтоне и Эксетере.

Гарри с удовольствием сообщил бы заведующей, что он и Эмма уже все решили, но очень надеются, что все будет выглядеть так, будто последнее слово – за Себастьяном.

– Итак, мы готовы отправиться на урок рисования?

– Да! – Себастьян вскочил и устремился к двери.

– Как мы узнаем, кто есть кто? – спросила Эмма, медленно поднимаясь со стула.

Заведующая хмуро взглянула на Себастьяна:

– Я представлю вам несколько ребят, чтобы ни один из них не чувствовал, что его выбрали. Итак, есть ли у вас вопросы? Нам пора в класс.

Гарри очень удивило, что у Себастьяна не нашлось хотя бы десятка вопросов, – сын просто стоял у двери, нетерпеливо дожидаясь остальных. Когда все пошли обратно по коридору, Себастьян побежал впереди.

Заведующая открыла дверь, они вошли и остались тихонько стоять в конце помещения. Она кивнула учителю, и тот объявил:

– Дети, у нас сегодня гости.

– Доброе утро, мистер и миссис Клифтон, – сказали дети хором.

Некоторые оглянулись, в то время как остальные продолжали рисовать.

– Добрый день, – поздоровались Гарри и Эмма.

Себастьян оставался на удивление молчалив.

Гарри заметил, что большинство детей сидели, склонив голову, и казались подавленными. Он сделал шаг вперед, желая понаблюдать за рисующим футбольный матч мальчиком, явно болельщиком клуба «Бристоль-Сити». Гарри улыбнулся.

Эмма делала вид, что смотрит на рисунок утки, а может, кошки, при этом пытаясь угадать, кто же из детишек Джессика, но напрасно. В этот момент к ней подошла заведующая и сказала:

– Это Сандра.

– Какой замечательный рисунок, Сандра, – похвалила Эмма.

На лице девочки расцвела улыбка, а Себастьян нагнулся, чтобы рассмотреть рисунок получше.

Гарри подошел и заговорил с Сандрой, в то время как Эмму и Себастьяна представили Софи.

– Это верблюд, – уверенно сообщила девочка, упредив вопросы.

– Дромадер или бактриан? – спросил Себастьян.

– Бактриан, – ответила она с той же уверенностью.

– Но горб-то один, – сказал Себастьян.

Софи улыбнулась и тотчас пририсовала животному второй горб.

– Ты в какую школу ходишь? – спросила она.

– В сентябре пойду в школу Святого Беды, – ответил Себастьян.

Гарри не спускал глаз с сына, явно налаживавшего контакт с Софи, и вдруг испугался, что тот уже все для себя решил. Однако Себастьян неожиданно переключил свое внимание на рисунок какого-то мальчика – именно в тот момент, когда заведующая представляла Гарри Джессику. Правда, девочка была так поглощена своей работой, что даже не подняла глаз. Все старания Гарри привлечь внимание Джессики оказались безуспешными. Может, она застенчива и робка или даже запугана? Как знать?

Гарри вернулся к Софи, щебетавшей с Эммой о своем верблюде. Девочка спросила его, нравится ему один или два горба. Пока Гарри думал, как ответить, Эмма оставила Софи и перешла к Джессике познакомиться, однако, как и ее муж, не смогла из нее вытянуть ни слова. Она уже начала думать, что все мероприятие обернется крахом: Джессику увезут в Австралию, а они в конце концов выберут Софи.

Эмма отошла и заговорила с мальчиком по имени Томми о его извергающемся вулкане. Почти весь лист бумаги покрывали темно-красные языки пламени. Малыш добавил на лист еще красных капель, и Эмма подумала, что Фрейду наверняка бы захотелось усыновить этого ребенка.

Она подняла взгляд и увидела Себастьяна – он разговаривал с Джессикой, не отрывая глаз от нарисованного ею Ноева ковчега.

Как показалось, девочка хотя бы слушала его, однако взгляда не поднимала. Себастьян оставил Джессику и еще разок взглянул на рисунки Сандры и Софи, затем отошел и встал у двери.

Несколько минут спустя заведующая предложила им всем вернуться в ее кабинет на чашечку чая.

Наполнив три чашки и предложив каждому по бисквиту, заведующая сказала:

– Мы отлично вас поймем, если вам сейчас захочется уйти. Вы, пожалуйста, подумайте, и, возможно, вернетесь позже или съездите в какой-либо другой дом, прежде чем придете к окончательному решению.

Гарри хранил непоколебимое спокойствие, выжидая, раскроет ли свои карты Себастьян.

– По-моему, все три девочки очаровательны, – заметила Эмма. – Ума не приложу, как можно выбрать из них одну.

– Согласен, – кивнул Гарри. – Вероятно, мы последуем вашему совету: сейчас уйдем и дома все обсудим, а затем дадим вам знать о своем решении.

– Но если все мы хотим взять одну и ту же девочку, то просто зря потеряем время, – подал голос Себастьян с не по годам развитой детской логикой.

– Означает ли это, что ты уже сделал свой выбор? – спросил его отец.

Как только Себастьян озвучит свой выбор, они с Эммой смогут победить сына «большинством голосов». И в то же время Гарри сознавал, что это будет не самое удачное для Джессики вступление в семью.

– Прежде чем вы решитесь, – сказала заведующая, – мне, пожалуй, стоит рассказать немного о каждой из девочек. Сандра в большой степени управляемый ребенок. Софи более коммуникабельная, но слегка рассеянная.

– А Джессика? – спросил Гарри.

– Она, несомненно, самая одаренная их трех, но живет в своем собственном мире, и подружиться с ней нелегко. Если нужно выбрать, я бы сказала, Сандра вполне бы подошла вам.

Гарри наблюдал за тем, как менялось выражение лица Себастьяна – от недовольного к угрюмому. Он сменил тактику.

– Да, пожалуй, соглашусь с вами, госпожа заведующая, – сказал Гарри. – Я бы выбрал Сандру.

– Я просто разрываюсь… – сказала Эмма. – Мне понравилась Софи, такая энергичная и веселая.

Эмма и Гарри украдкой переглянулись.

– Твой выбор, Себ. Сандра или Софи? – спросил Гарри.

– Не та и не другая. Мне по душе Джессика, – сказал мальчик, затем подпрыгнул и выбежал из кабинета, оставив дверь распахнутой.

Заведующая поднялась из-за стола. Вне сомнений, она бы крупно поговорила с Себастьяном, будь он из числа ее подопечных.

– Сын еще не до конца постиг основы демократии. – Гарри попытался разрядить ситуацию.

Заведующая направилась к двери: слова отца семейства явно не убедили ее. Эмма и Гарри проследовали за ней по коридору. Когда заведующая вошла в класс, она не поверила своим глазам: Джессика открепила свой рисунок и протягивала его Себастьяну.

– А что ты предложишь ей взамен? – спросил Гарри сына, когда Себ прошел мимо него, обеими руками бережно держа «Ноев ковчег».

– Я пообещал, что, если завтра утром она приедет к нам на чай, мы угостим ее тем, что она любит.

– А что она любит? – спросила Эмма.

– Оладушки с маслом и малиновым джемом.

– Это можно будет устроить, госпожа заведующая? – обеспокоенно спросил Гарри.

– Да, только будет лучше, если придут они все втроем.

– Нет, спасибо, госпожа заведующая, – сказала Эмма. – Полагаю, одной Джессики будет достаточно.

– Как пожелаете. – Заведующей не удалось скрыть удивление.

Когда вся семья возвращалась в Баррингтон-Холл, Гарри спросил Себастьяна, почему он выбрал Джессику.

– Сандра очень красивая, – ответил мальчик. – А Софи такая веселая, но с ними обеими я наверняка скоро соскучусь.

– А Джессика? – спросила Эмма.

– Она похожа на тебя, мама.


Когда Джессика приехала к чаю, Себастьян стоял у входной двери.

Девочка поднялась по ступеням, одной рукой держа за руку заведующую, а второй сжимая один из своих рисунков.

– Следуйте за мной, – объявил Себастьян.

Но Джессика осталась на верхних ступенях как приклеенная. Она выглядела напуганной и не сдвинулась с места, пока Себастьян не вернулся.

– Это тебе! – Она протянула ему листок.

– Спасибо, – поблагодарил Себастьян, узнавая картину, на которую обратил внимание в коридоре дома доктора Барнардо. – Ну ладно, заходи, я же не буду есть оладьи в одиночку.

Джессика неуверенно переступила порог, и рот ее широко раскрылся. Не от мысли об оладушках, но от вида настоящих картин, писанных маслом, в рамах, красовавшихся на каждой стене.

– Потом посмотрим, – пообещал Себастьян. – Идем, а то оладьи остынут.

Когда Джессика вошла в гостиную, Гарри и Эмма поднялись приветствовать ее, однако девочка вновь не смогла оторвать глаз от картин. Наконец она села на диван рядом с Себастьяном и перевела страждущий взгляд на горку обжигающе горячих оладий. Однако даже не пошевелилась, пока Эмма не поставила перед ней тарелку, на тарелку положила оладушек, затем подала нож, за ним – масло и потом – вазочку с малиновым джемом.

Едва девочка собралась откусить первый кусочек, заведующая нахмурилась.

– Спасибо, миссис Клифтон, – выпалила Джессика.

Она с жадностью съела еще две оладьи, сопровождая каждую словами: «Спасибо, миссис Клифтон». Потом взялась было за четвертую, но передумала и отложила ее со словами: «Нет, спасибо, миссис Клифтон». Эмма не поверила, что девочка наелась, – возможно, заведующая дала ей наставление съесть не больше трех.

– Слышала когда-нибудь о Тёрнере? – спросил Себастьян, когда Джессика прикончила второй стакан «Тайзера».

Она опустила голову и не ответила. Себастьян встал, взял ее за руку и повел из комнаты.

– Вообще-то, Тёрнер мне нравится, – заявил он. – Но он не так хорош, как ты.

– Глазам своим не верю, – проговорила заведующая, когда дверь за детьми закрылась. – Никогда не видела ее такой раскованной.

– Но из нее слова не вытянешь, – сказал Гарри.

– Поверьте мне, мистер Клифтон, вы только что увидели версию Джессики из хора «Аллилуйя».

Эмма рассмеялась:

– Она просто очаровательна. Если есть у нее шанс стать членом нашей семьи, как нам это устроить?

– Боюсь, это долгий процесс, – вздохнула заведующая. – И результат не всегда бывает удовлетворительным. Для начала, например, вы можете изредка приглашать ее в гости и, если все пойдет хорошо, подумать о том, что мы называем «отпуском на уик-энд». Помните: после этого пути назад нет, потому что мы не имеем права сеять ложные надежды.

– Мы будет следовать вашим наставлениям, госпожа заведующая, – заверил Гарри, – потому что непременно хотим попробовать.

– Тогда я сделаю все, что в моих силах.

К тому времени как она выпила третью чашку чая и даже осилила второй оладушек, у Гарри и Эммы не осталось сомнений, чего от них ожидали.

– Куда, интересно, направились Себастьян и Джессика? – спросила Эмма, когда заведующая заметила, что им, пожалуй, пора.

– Пойду поищу, – едва успел произнести Гарри, как двое ребятишек ворвались в комнату.

– Нам пора домой, юная леди, – объявила заведующая, поднимаясь со своего места. – Мы ведь должны поспеть к ужину.

Джессика отказывалась отпустить руку Себастьяна:

– Я больше не хочу есть.

Заведующая потеряла дар речи.

Гарри повел Джессику в прихожую и помог надеть пальто. Стоило заведующей выйти из дома, Джессика разрыдалась.

– О нет, – сказала Эмма. – А мне казалось, все было так хорошо…

– Лучше и быть не могло, – шепнула ей заведующая. – Они начинают плакать, только когда не хотят уходить. Вот мой вам совет: если ваше решение созрело, заполняйте бланки заявлений как можно скорее.

Прежде чем забраться в маленький «Остин-7» заведующей, Джессика развернулась и помахала рукой. Слезы по-прежнему лились из ее глаз.

– Хороший выбор, Себ, – сказал Гарри, обнимая сына за плечи и глядя с ним вместе вслед удаляющейся машине.


Миновало еще пять месяцев, прежде чем заведующая в последний раз покинула Баррингтон-Холл и отправилась обратно в приют доктора Барнардо, уже в одиночестве, благополучно пристроив еще одного из своих найденышей. Возможно, не так уж благополучно, поскольку незадолго до этого Гарри с Эммой поняли, что у Джессики хватает собственных проблем, во всех отношениях такие же непростых и требующих большого внимания, как и у Себастьяна.

Ни один из них не задумался о том, что Джессика никогда не спала в собственной комнате, и в свою первую ночь в Баррингтон-Холле она оставила дверь в детскую широко раскрытой и плакала, пока не заснула. Гарри и Эмма привыкли, что по утрам теплый маленький человечек забирается к ним в постель и устраивается между ними. Но это стало происходить реже, когда Себастьян расстался с любимым плюшевым медвежонком Уинстоном, передав своего «премьер-министра» Джессике.

Джессика обожала Уинстона и больше любила только Себастьяна, несмотря на то что ее новый брат с легким высокомерием заявлял:

– Я слишком взрослый для плюшевого мишки. Ведь я же через несколько недель пойду в школу.

Джессика хотела отправиться в школу Святого Беды вместе с ним, но Гарри объяснил, что мальчики и девочки ходят в разные школы.

– А почему? – спросила Джессика.

– Потому что так принято, – ответила Эмма.

Когда наконец занялся первый день первой четверти, Эмма смотрела на своего сына, думая, как же стремительно пронеслись годы. На Себастьяне был красный блейзер, красная кепочка и серые фланелевые шорты. И даже его башмаки сверкали. Как-никак первый школьный день. Джессика стояла у порога и, прощаясь, махала рукой вслед удаляющейся по дорожке к воротам машине. Затем она села на верхнюю ступеньку и стала ждать возвращения Себастьяна.

Себастьян настоятельно попросил маму и папу не провожать его по дороге в школу. Когда Гарри спросил почему, он ответил:

– Не хочу, чтобы другие мальчики видели, как мама целует меня.

Возможно, Гарри попытался бы уговорить сына, не вспомни он свой первый день в школе Святого Беды. Тогда они с мамой сели на трамвай от Стилл-Хаус-лейн, и он попросил сойти на остановку раньше и преодолеть последнюю сотню ярдов пешком, чтобы другие мальчики не догадались, что у них нет машины. И когда до ворот школы оставалось полсотни ярдов, он, хоть и позволил маме поцеловать себя, все же торопливо попрощался и, попросив дальше его не провожать, оставил ее одну. Приближаясь к воротам школы, он видел, как его будущих одноклассников высаживают из кебов, красивых колясок и автомобилей: один даже прибыл на «роллс-ройсе» с водителем в ливрее.

Первая ночь не дома когда-то и для Гарри оказалась трудной: в отличие от Джессики, ему никогда не приходилось спать в комнате с другими детьми. Но эта азбука давалась ему легко, потому что в общей спальне его кровать оказалась рядом с Баррингтоном с одной стороны и с Дикинсом – с другой. Правда, не так повезло со старостой спальни. В первую неделю Алекс Фишер каждую вторую ночь шлепал его тапками лишь за то, что Гарри был сыном докера и, следовательно, недостоин обучаться в одной школе с Фишером, сыном агента по продаже недвижимости. Гарри иногда думал, что сталось с Фишером после окончания школы Святого Беды. Он знал, что пути Фишера и Джайлза пересеклись на войне – они служили в одном полку в Тобруке, – и полагал, что Фишер все еще живет в Бристоле, потому что недавно видел его на встрече выпускников Святого Беды, но подходить не стал.

Себастьяна, по крайней мере, подвезут к школе на машине. И «проблема Фишера» сыну не грозит, поскольку днем он будет учиться, а по вечерам возвращаться в Баррингтон-Холл. И все же Гарри подозревал, что сыну будет не проще, чем ему, даже если сложности сыщутся иные.

Когда Гарри подъехал к воротам школы, Себастьян выскочил из машины еще до полной остановки. Гарри смотрел, как его сын пробежал через ворота и затерялся в скоплении красных блейзеров, неразличимый в сотне других мальчиков. Он ни разу не оглянулся. Гарри пришлось смириться с тем, что «былой уклад сменяется иным»[10].


Каждый день, пока Себастьян был в школе, Джессика словно отступала в свой собственный мир. Дожидаясь его возвращения, она читала Уинстону о других животных: Винни Пухе, мистере Тоаде, белом кролике, Мармеладном коте Орландо и крокодиле, проглотившем часы.

Как только Уинстон «засыпал», она укладывала его в кроватку, возвращалась к своему мольберту и рисовала. Непрерывно. По сути, Джессика превратила детскую в художественную студию, подумалось как-то Эмме. А когда покрыла каждый лист бумаги, попадавший ей в руки, включая старые рукописи Гарри (новые ему пришлось прятать под замок), рисунками карандашом, цветным мелком или красками, то взялась за «косметический ремонт» стен детской.

Гарри ничуть не сдерживал ее энтузиазм, однако напомнил Эмме, что Баррингтон-Холл – не их дом и, возможно, следует посоветоваться с Джайлзом, пока девочка не заметила, как много в доме нетронутых стен и помимо детской.

Однако Джайлз был так очарован новой обитательницей Баррингтон-Холла, что заявил: он не будет возражать, даже если она разрисует весь дом внутри и снаружи.

– Ради всего святого, не поощряй ее, – умоляла Эмма. – Себастьян уже попросил Джессику разрисовать его комнату.

– А когда вы собираетесь сказать ей правду? – спросил Джайлз, садясь со всеми за обеденный стол.

– Мы считаем, что пока нет нужды говорить ей, – сказал Гарри. – Ведь Джессике всего шесть лет, и она едва начинает привыкать.

– Только не тяните, – предупредил его Джайлз. – Потому что она уже смотрит на тебя и Эмму как на своих родителей, на Себа – как на брата, а меня зовет дядей Джайлзом, в то время как сама доводится мне сводной сестрой, а Себу – тетей.

Гарри рассмеялся:

– Думаю, пройдет немало времени, прежде чем можно будет ожидать, что она поймет это.

– Надеюсь, ей никогда не придется делать этого, – сказала Эмма. – Не забывайте, она знает только то, что ее родители умерли. К чему что-то менять, если всю правду знаем только мы трое?

– Ты недооцениваешь Себастьяна. Он уже на полпути к открытию.

7

Гарри и Эмма были удивлены, когда в конце первой четверти их пригласили на чай к директору школы Себастьяна, и очень скоро поняли, что это не светское мероприятие.

– Ваш сын слегка… нелюдим, – объявил доктор Хэдли, когда прислуга разлила в чашки чай и вышла. – Он скорее подружится с мальчиком из-за океана, чем с одним из тех, кто прожил всю жизнь в Бостоне.

– Отчего так, по-вашему? – спросила Эмма.

– Мальчики с отдаленных берегов никогда не слышали ни о мистере, ни о миссис Клифтон, ни о его знаменитом дяде Джайлзе. Но, как часто бывает, в этом есть и кое-что хорошее: у Себастьяна обнаружился врожденный дар к языкам, который в обычных условиях мог не проявиться. На поверку он единственный мальчик в школе, который может разговаривать с Лу Янгом на его родном языке.

Гарри засмеялся, но Эмма заметила, что директор школы не улыбался.

– Тем не менее, – продолжил доктор Хэдли, – когда Себастьяну придет время сдавать вступительный экзамен в Бристольскую классическую школу, может возникнуть проблема.

– Но у него высшие баллы по английскому, французскому и латыни, – с гордостью сказала Эмма.

– И в математике набрал сто процентов, – напомнил директору Гарри.

– Верно, и все это достойно похвалы, но, на беду, он плетется в самом хвосте класса по истории, географии и естественным наукам – все они обязательные, кстати. Если мальчику не удастся набрать проходной балл по двум или более из этих дисциплин, его автоматически не допустят к приему в БКШ, что, знаю, станет большим разочарованием как для вас обоих, так и для его дяди.

– Большим разочарованием – еще мягко сказано, – сказал Гарри.

– Именно так, – кивнул доктор Хэдли.

– Существуют ли какие-то исключения из правил? – спросила Эмма.

– Из своей практики помню лишь один случай. Сделали исключение для мальчика, который набирал сотню каждую субботу в течение летнего триместра.

Гарри засмеялся, припомнив, как сидел на траве и наблюдал за тем, как Джайлз набирает очки, выигрывая у каждого из них.

– Значит, нам нужно лишь добиться, чтобы он осознал последствия недобора проходного балла по двум из обязательных предметов.

– И дело не в том, что он недостаточно способный, – сказал директор, – но, если предмет Себастьяна не увлекает, ему быстро становится скучно. Ирония в том, что с таким талантом к языкам я пророчу вашему мальчику плавание на всех парусах в Оксфорд. Но на данный момент мы должны стремиться к уверенности, что он добарахтается до БКШ.


В результате небольших уговоров со стороны отца и изрядной взятки со стороны бабушки Себастьяну удалось оторваться от самого дна по двум-трем обязательным предметам. Он вычислил, что ему дозволено провалить один, и выбрал естественные науки.

К концу второго года обучения Себастьяна директор уже был уверен, что еще немного усилий со стороны мальчика, и он сможет получить необходимый проходной балл по пяти или шести экзаменационным предметам. Себастьян снова отказался подтягивать естественные науки. Гарри и Эмма начали верить в успех, но продолжали добиваться от сына хороших показателей. И действительно, директор, возможно, оказался бы прав в своей оптимистической оценке, если бы не два инцидента, происшедшие в течение последнего учебного года Себастьяна.

8

– Это книга твоего отца?

Себастьян взглянул на аккуратную стопу романов в витрине книжного магазина. Табличка над ними гласила: «„Попытка – не пытка“ Гарри Клифтона, 3 шиллинга 6 пенсов, последнее приключение Уильяма Уорика».

– Да, – гордо ответил Себастьян. – Хочешь?

– Да, пожалуйста, – сказал Лу Янг.

В сопровождении друга Себастьян зашел в магазин. На столе у входа торчали высокие стопки последнего романа его отца, в твердой обложке, в окружении томиков «Слепой свидетель» и «Риск – благородное дело» – первыми двумя романами серии об Уильяме Уорике.

Себастьян вручил Лу Янгу по экземпляру каждой из трех книг. К ним быстро присоединились несколько одноклассников, и он роздал каждому по экземпляру новой книги, а кое-кому и по две других. Стопка быстро уменьшалась, как вдруг мужчина средних лет выскочил из-за прилавка, схватил Себастьяна за воротник и оттащил от стола.

– Ты что вытворяешь? – заорал он.

– Да все нормально, это же книги моего отца!

– Я все слышал, – сказал управляющий и поволок Себастьяна, упиравшегося с каждым шагом, в сторону служебных помещений. Он повернулся к помощнику и сказал: – Вызывай полицию. Я поймал этого воришку с поличным. Посмотрим, удастся ли вернуть книги, с которыми смылись его дружки.

Управляющий втащил Себастьяна в свой кабинет и толкнул на старый, набитый конским волосом диван.

– И не вздумай пошевелиться, – пригрозил он, выходя из кабинета и надежно запирая за собой дверь.

Себастьян услышал, как в замке поворачивается ключ. Он встал, подошел к столу управляющего, взял с него книгу, затем вернулся на диван и стал читать. Он добрался до девятой страницы, когда дверь открылась: вернулся управляющий с победной ухмылкой на лице.

– Вот он, господин старший инспектор, я сцапал мальчишку с поличным.

Старший инспектор Блейкмор попытался сохранять бесстрастный вид, когда управляющий добавил:

– Имел наглость врать мне, что книги принадлежат его отцу.

– Он не лгал, – сказал Блейкмор. – Это сын Гарри Клифтона. – Он перевел взгляд на Себастьяна и добавил: – Однако это не может служить оправданием тому, что вы сделали, молодой человек.

– Даже если его отец Гарри Клифтон, у меня по-прежнему недостача в один фунт и восемнадцать шиллингов. Что вы собираетесь предпринять? – спросил управляющий, ткнув обвиняющим перстом в сторону Себастьяна.

– Я уже связался с мистером Клифтоном, – заверил Блейкмор. – Так что, полагаю, ответ на вопрос вы получите скоро. А пока ждем, предлагаю вам объяснить его сыну в общих чертах экономические принципы книготорговли.

Управляющий, немного успокоившись, присел на край стола.

– Когда твой отец пишет книгу, – начал он, – его издатели выплачивают ему аванс и затем – проценты от указанной на обложке цены каждого проданного экземпляра. В конкретном случае с твоим папой, полагаю, это десять процентов. Издатель также должен платить своим агентам по продаже, редакционному и рекламному персоналу, типографии плюс затраты на рекламу и расходы по сбыту.

– И сколько вам приходится платить за каждую книгу? – поинтересовался Себастьян.

Блейкмор с огромным нетерпением ждал ответа книготорговца. Управляющий помедлил в нерешительности, прежде чем сказал:

– Приблизительно две трети от указанной на обложке цены.

Себастьян чуть прищурил глаза:

– Выходит, мой отец получает только десять процентов от каждой книги, а вы прикарманиваете тридцать три процента?

– Да, но я должен платить аренду и налоги за эти помещения, а также зарплату сотрудникам, – сказал в свою защиту управляющий.

– Значит, моему папе будет дешевле вернуть книги, чем платить вам всю сумму, указанную на обложке?

Старший инспектор Блейкмор пожалел, что сэра Уолтера Баррингтона нет в живых. Ему бы понравился этот разговор.

– Может, вы скажете мне, сэр, – продолжал Себастьян, – как много книг необходимо вернуть?

– Восемь в твердой обложке и одиннадцать – в мягкой.

В этот момент в кабинет вошел Гарри.

Старший инспектор Блейкмор объяснил ему суть про исшедшего, потом добавил:

– На этот раз, мистер Клифтон, я не буду выдвигать против мальчика обвинение в магазинной краже, ограничусь предупреждением. Предоставлю вам, сэр, позаботиться, чтобы ваш сын больше не совершал столь безответственных поступков.

– Да, конечно, старший инспектор, – ответил Гарри. – Я очень вам благодарен и попрошу моих издателей немедленно возместить недостачу книг. А ты, мой мальчик, лишаешься карманных денег до тех пор, пока не будет возвращено последнее пенни, – добавил он, повернувшись к Себастьяну.

Мальчик закусил губу.

– Спасибо, мистер Клифтон, – сказал управляющий и робко добавил: – Я тут подумал, сэр, раз уж вы здесь, не будете ли вы так добры подписать оставшиеся в наличии экземпляры?


Когда мать Эммы Элизабет отправилась в больницу на обследование, она попыталась заверить дочь, что волноваться незачем, и попросила не говорить Гарри или детям, чтобы попусту не тревожить.

Это, конечно же, расстроило Эмму. Вернувшись в Баррингтон-Холл, она позвонила Джайлзу в палату представителей, а затем – своей сестре в Кембридж. Джайлз и Грэйс бросили все и на ближайшем поезде отправились в Бристоль.

– Будем надеяться, что я не зря переполошила вас, – сказала Эмма, забрав их с вокзала Темпл-Мидс.

– Будем надеяться, что ты зря переполошила нас, – ответил Джайлз.

Поглощенный мыслями, он молча смотрел в окно всю дорогу к больнице.

Еще до того, как мистер Лангборн прикрыл дверь в свой кабинет, Эмма почувствовала, что новости их ждут недобрые.

– Хотелось бы знать простой способ сообщить вам это, – заговорил специалист, как только они сели, – но, боюсь, такового нет. Доктор Рэберн, который несколько лет был семейным врачом вашей мамы, провел обычное обследование и, когда получил результаты анализов, направил ее ко мне для углубленного исследования.

Эмма сжала кулаки, как порой делала в детстве, когда очень нервничала или попадала в неприятности.

– Вчера, – продолжил мистер Лангборн, – я получил результаты из клинической лаборатории. Они подтвердили опасения доктора Рэберна: у вашей матери рак груди.

– Ее можно вылечить? – тотчас спросила Эмма.

– В настоящее время для человека ее возраста лечения нет. Ученые надеются на определенный прогресс в будущем, но, боюсь, недостаточно близком для вашей мамы.

– Мы можем что-нибудь сделать? – спросила Грэйс.

Эмма потянулась и взяла сестру за руку.

– В течение ближайшего времени ей понадобится вся любовь и поддержка, которую можете дать вы и ваша семья. Элизабет замечательная женщина и после всего, что ей пришлось испытать, заслуживает лучшей участи. Она ни разу не пожаловалась – это не в ее духе. Она типичная Харви.

– Как долго ей осталось быть с нами? – спросила Эмма.

– Боюсь, это вопрос скорее нескольких недель, чем месяцев.

– Тогда я должен кое-что ей рассказать, – сказал Джайлз, до этого мгновения не проронивший ни слова.


Инцидент с магазинной кражей, как только о нем прослышали в школе Святого Беды, превратил Себастьяна из «немного нелюдимого» в кого-то вроде народного героя, и те мальчишки, которые прежде даже не замечали его, теперь приглашали в свои компании. Гарри начал верить: вот он, поворотный момент. Однако, когда Себастьяну сообщили, что бабушке осталось жить всего несколько недель, мальчик снова замкнулся в себе.

Джессика пошла в первый класс в «Ред мэйдс». Она занималась намного усердней Себастьяна, но не стала первой ни по одному предмету. Учительница рисования поделилась с Эммой своим сожалением, что ее предмет непрофилирующий, потому что Джессика в восемь лет обладает более ярким талантом, чем она сама в последний год обучения в колледже.

Эмма решила не пересказывать этого разговора Джессике, но позволить девочке самой узнать, насколько она талантлива, – когда пробьет ее час. Себастьян то и дело твердил ей, что она гений, но много ли он понимал? Он и Стэнли Мэтьюза[11] называл гением.

Месяц спустя Себастьян провалил три проверочные работы буквально за несколько недель до вступительных экзаменов в Бристольскую классическую школу. Ни у Гарри, ни у Эммы не хватило духу критиковать сына – настолько он был расстроен и подавлен состоянием бабушки. Всякий раз после школы он сопровождал Эмму в больницу, забирался к бабушке на кровать и читал ей свою любимую книгу, пока она не забывалась сном.

Джессика каждый день рисовала бабуле новую картину и наутро доставляла в больницу, когда Гарри отвозил ее в школу.

Джайлз проигнорировал несколько «уведомлений с тремя подчеркиваниями»[12], Грэйс – несколько семинаров, Гарри сорвал несчетное количество предельных сроков сдачи рукописи, а Эмме несколько раз не удалось ответить на еженедельные письма Сайруса Фельдмана. Но именно Себастьяна Элизабет ждала с нетерпением каждый день. Гарри не знал, кому больше во благо были эти впечатления – его сыну или теще.


В то время, когда угасала жизнь его бабушки, экзамены давались Себастьяну очень тяжело.

Итог, как и предсказывал директор школы Святого Беды, получился неоднозначным. Экзамены по латыни, французскому, английскому и математике сданы на школьном уровне, но по истории он едва получил проходной балл, чуть не провалился по географии и набрал всего лишь девять процентов по естественным наукам.

Доктор Хэдли позвонил Гарри в Баррингтон-Холл почти сразу же после того, как результаты экзаменов вывесили на доске объявлений.

– Я поговорил с глазу на глаз с Джоном Гарретом, моим коллегой, занимающим такую же должность в БКШ, – рассказал директор. – И напомнил ему, что у Себастьяна сто процентов в латыни и математике, и он почти наверняка проявит свои способности к тому времени, когда ему придет пора поступать в университет.

– Вы можете также напомнить ему, – сказал Гарри, – что мы оба, его дядя и я, учились в БКШ, а его дедушка сэр Уолтер Баррингтон был председателем попечительского совета.

– Не думаю, что есть нужда ему напоминать. Но я отмечу, что бабушка Себастьяна во время его экзаменов находилась в больнице. Все, что нам остается, – надеяться, что он подставит мне плечо.

Так и вышло. В конце недели доктор Хэдли позвонил Гарри и сообщил: директор БКШ даст знать попечительскому совету, что, несмотря на неудачу Себастьяна с двумя экзаменами из положенных, ему все же будет предоставлено место в БКШ в Михайлов триместр[13].

– Спасибо вам, – сказал Гарри. – За последние несколько недель это у меня первые добрые новости.

– Однако, – добавил Хэдли, – мистер Гаррет напомнил мне, что окончательное решение за правлением.


Гарри был последним, кто навестил в тот вечер Элизабет, и едва собрался уходить, как она прошептала:

– Пожалуйста, побудь еще минуточку, дорогой. Мне надо кое-что с тобой обсудить.

– Конечно. – Гарри снова присел на край кровати.

– Я провела утро с Десмондом Сиддонсом, нашим семейным адвокатом. – Элизабет говорила с трудом, запинаясь на каждом слове. – И хочу, чтобы ты знал: я сделала новое завещание, поскольку мне невыносима мысль, что эта ужасная женщина, Вирджиния Фенвик, наложит руки на мое имущество.

– Не думаю, что это еще представляет собой проблему. Мы уже очень давно не видели или не слышали о Вирджинии, так что, полагаю, все кончено.

– Гарри, она хочет, чтобы я поверила, будто все кончено. Поэтому вы давно и не видели ее. Не случайно она исчезла из виду почти сразу, как Джайлз узнал, что мне недолго осталось жить.

– Уверен, вы слишком близко принимаете к сердцу. Я не верю даже, что Вирджиния может быть настолько бесчувственной.

– Гарри, милый, всегда и всем ты даришь презумпцию невиновности, у тебя такое доброе сердце. Эмме повезло, что она встретила тебя.

– Спасибо за добрые слова, Элизабет, но я уверен, со временем…

– Это как раз то, чего у меня не осталось.

– Может, тогда мы попросим Вирджинию заглянуть к вам?

– Я несколько раз ясно давала Джайлзу понять, что желаю видеть ее, но всякий раз он вежливо отказывал мне, находя какие-то неправдоподобные отговорки. Почему, как ты думаешь? Не отвечай, Гарри, потому что будешь последним, кто поймет, что на уме у Вирджинии. И уверяю тебя, она не предпримет ничего, пока меня не похоронят. – Тень улыбки скользнула по лицу Элизабет. – Однако я припасла в рукаве козырь, который не собираюсь выкладывать, пока меня не опустят в могилу. Мой дух вернется ангелом мщения.

Гарри не прерывал Элизабет, а она между тем откинулась на подушку и со всей энергией, на которую сейчас была способна, вытащила из-под изголовья конверт:

– А теперь, Гарри, слушай меня внимательно. Ты должен обязательно выполнить мои инструкции к этому письму. – Элизабет крепко сжала его руку. – Если Джайлз оспорит мое последнее завещание…

– Но зачем ему делать это?

– Затем, что он Баррингтон, а Баррингтоны всегда проявляли слабость, когда в дело вмешивались женщины. Итак, если Джайлз оспорит мое последнее завещание, – повторила она, – ты должен будешь отдать этот конверт судье, которого назначат решать, кто из членов семьи унаследует мое состояние.

– А если не оспорит?

– Тогда ты должен уничтожить письмо, – сказала Элизабет. – Сам его не вскрывай и ни в коем случае не говори о его существовании Джайлзу или Эмме. – Она еще крепче сжала его руку и прошептала едва слышно: – А сейчас дай мне честное слово, Гарри Клифтон, ведь я знаю: Старый Джек учил тебя, что для честного человека всегда достаточно слова.

– Даю честное слово. – Гарри убрал конверт во внутренний карман пиджака.

Элизабет отпустила его руку и с удовлетворенной улыбкой на губах откинулась на подушку. Она так и не узнает, избежит ли Сидней Картон[14] гильотины.


Во время завтрака Гарри проверил почту.

Бристольская классическая школа

Юниверсити-роуд,

Бристоль

27 июля 1951 года


Дорогой мистер Клифтон, к сожалению, вынужден сообщить, что ваш сын Себастьян не был…

Гарри выскочил из-за обеденного стола и поспешил к телефону. Он набрал номер, указанный внизу письма.

– Приемная директора, – ответил голос.

– Могу я поговорить с мистером Гарретом?

– Представьтесь, пожалуйста.

– Гарри Клифтон.

– Соединяю вас, сэр.

– Доброе утро, господин директор. Вас беспокоит Гарри Клифтон.

– Доброе утро, мистер Клифтон. Я ждал вашего звонка.

– Не могу поверить, что попечительский совет пришел к такому необоснованному решению.

– Честно говоря, мистер Клифтон, мне тоже не верится, особенно после того, как я горячо ходатайствовал за вашего сына.

– Какую причину предъявили для отказа?

– Совет не должен делать исключение для ученика, недобравшего проходного балла по обязательным предметам, если даже он сын бывшего выпускника школы.

– И эта причина была единственной?

– Нет. Кое-кто из членов попечительского совета поднял вопрос о том, что ваш сын задерживался полицией за магазинную кражу.

– Но существует абсолютно невинное объяснение того инцидента, – сказал Гарри, стараясь держать себя в руках.

– Не сомневаюсь. Однако наш новый председатель не внял этим доводам.

– Значит, мне стоит позвонить ему. Как его зовут?

– Это майор Алекс Фишер.

Джайлз Баррингтон. 1951–1954

9

Приходская церковь Святого Андрея была полна. Когда-то Элизабет Харви венчалась здесь, а трое ее детей приняли крещение и первое причастие; теперь церковь наполняли ее родственники, друзья и почитатели. Это не удивило Джайлза, зато обрадовало.

Дань уважения преподобного мистера Дональдсона напомнила всем и каждому, как много Элизабет Баррингтон сделала для местного сообщества. Несомненно, сказал он, без ее щедрости восстановление церковного шпиля было невозможно. Далее он рассказал собравшимся, как много людей далеко за пределами этих стен получили пользу от ее мудрости и проницательности в ту пору, когда она была покровителем сельской больницы, и о роли, которую Элизабет играла, оставаясь главой своей семьи после смерти лорда Харви. Джайлз с облегчением отметил – как, без со мнения, и большинство присутствующих, – что викарий не упомянул его отца.

Его преподобие Дональдсон закончил свой панегирик словами:

– Безвременная кончина настигла Элизабет в возрасте пятидесяти одного года, но не нам подвергать сомнению волю Всевышнего.

После того как преподобный вернулся на свою скамью, Джайлз и Себастьян каждый прочитали отрывок из Священного Писания «Добрый самаритянин» и Нагорную проповедь, а Эмма и Грэйс продекламировали стихи любимых маминых поэтов. Эмма выбрала Шелли:

Дочь смертная загубленного рая,

Слезы своей не узнает она

И, чистая, бледнеет, исчезая,

Как тучка, стоит ей заплакать в царстве мая[15].

Грэйс же прочитала из Китса:

Постой, подумай! Жизнь – лишь краткий час,

Блеснувший луч, что вспыхнул и погас;

Сон бедного индейца в челноке,

Влекомом по обманчивой реке

К порогам гибельным…[16]

В то время как все тянулись из церкви, несколько человек поинтересовались, кто эта привлекательная женщина, идущая под руку с Джайлзом. Гарри же то и дело возвращался мыслями к предостережению Элизабет, словно что-то подсказывало ему: оное предчувствие вот-вот сбудется. Одетая в траур Вирджиния стояла по правую руку Джайлза, когда гроб Элизабет опускали в могилу. Гарри вспомнил слова тещи: «Я припасла в рукаве козырь».

После окончания похорон родственники и немногие близкие друзья получили приглашение в Баррингтон-Холл на мероприятие, которое ирландцы назвали бы поминками. Вирджиния тихо, но проворно скользила от одного скорбящего к другому – знакомясь, будто уже стала хозяйкой дома. Джайлз словно ничего не замечал, а если и замечал, явного неодобрения не выказывал.

– Здравствуйте, я леди Вирджиния Фенвик, – сообщила она, впервые встретившись с матерью Гарри. – А вы, простите?..

– Я миссис Холкомб, – ответила Мэйзи. – Мама Гарри.

– О, точно. Вы ведь официантка или что-то в этом роде?

– Я управляющая отелем «Гранд» в Бристоле, – поправила Мэйзи, словно разговаривая с надоедливым клиентом.

– А, ну да. Просто никак не привыкну к мысли, что женщины могут ходить на работу. Видите ли, женщины в моей семье никогда не работали, – промурлыкала Вирджиния и быстро ретировалась, прежде чем Мэйзи успела ответить.

– Вы кто? – спросил Себастьян.

– Леди Вирджиния Фенвик, а вы, молодой человек?

– Себастьян Клифтон.

– Ах да. Ну как, нашел твой папа наконец школу, в которую тебя примут?

– С сентября буду ходить в школу Бичкрофт Эбби, – парировал Себастьян.

– Неплохое заведение. Однако едва ли высший класс. Три моих брата учились в Хэрроу, как и семь последних поколений Фенвиков.

– А вы в какой учились? – поинтересовался Себастьян в тот момент, когда к ним подлетела Джессика.

– Себ, ты Констебла[17] видел? – выпалила она.

– Девочка, не перебивай, когда я говорю, – возмутилась Вирджиния. – Это очень грубо.

– Простите, мисс, – извинилась Джессика.

– Я не «мисс», ты должна всегда обращаться ко мне «леди Вирджиния».

– А вы видели Констебла, леди Вирджиния? – спросила Джессика.

– Ну разумеется, и он выгодно отличается от трех имеющихся в коллекции моей семьи. Но до нашего Тёрнера ему далеко. Слышала о Тёрнере?

– Да, леди Вирджиния. Джозеф Мэллорд Уильям Тёрнер. Возможно, величайший акварелист своей эпохи.

– Моя сестра – художница, – пояснил Себастьян. – И по-моему, так же талантлива, как Тёрнер.

Джессика хихикнула:

– Простите его, леди Вирджиния. У Себа, как частенько ему напоминает мама, склонность к преувеличению.

– Несомненно, – бросила Вирджиния и, оставив детей, отправилась искать Джайлза, поскольку почувствовала, что гостям пора расходиться.

Джайлз проводил викария до входной двери, и это послужило знаком для гостей: пришло время прощаться. Закрыв дверь в последний раз, он не сдержал вздоха облегчения и вернулся в гостиную к родным.

– Пожалуй, все прошло хорошо, насколько можно было ожидать в сложившихся обстоятельствах, – проговорил он.

– Кое-кто отнесся к этому скорее как к пирушке, а не как к поминкам, – заметила Вирджиния.

– Ты не против, дружище, – Джайлз повернулся к Гарри, – если мы переоденемся к ужину? Вирджиния имеет непоколебимые убеждения на этот счет.

– Надо хранить социальные нормы, – выдала Вирджиния.

– Мой отец был большим приверженцем социальных норм, – вставила Грэйс, и Гарри едва сдержал смех. – Боюсь, однако, вам придется обойтись без меня. Возвращаюсь в Кембридж: надо готовиться к коллоквиуму. Да в любом случае, – добавила она, – я одета на похороны, а не к званому обеду. Можете меня не провожать.


Когда Гарри и Эмма спустились к ужину, Джайлз ожидал в гостиной.

Марсден налил каждому сухого шерри, затем вышел из комнаты проверить, все ли идет согласно распорядку.

– Печальный повод, – проговорил Гарри. – Давайте выпьем за благородную даму.

– За благородную даму, – повторили Джайлз и Эмма, поднимая бокалы.

Именно в этот момент величаво вплыла Вирджиния.

– Вы, случаем, не обо мне говорите? – спросила она без намека на иронию.

Джайлз засмеялся, Эмма лишь залюбовалась изящным шелковым платьем, цветастое великолепие которого смывало прочь все воспоминания об утренних печалях. Вирджиния коснулась своего бриллиантового с рубинами ожерелья, дабы убедиться, что и украшение не ускользнет от внимания Эммы.

– Какое красивое, – вовремя заметила Эмма, а Джайлз подал своей даме джин с тоником.

– Спасибо, – ответила Вирджиния. – Оно принадлежало моей прабабушке, вдовствующей герцогине Уэстморлендской, которая завещала его мне. Марсден, – обернулась она к только что вошедшему дворецкому, – цветы в моей комнате начинают вянуть. Не могли бы вы поменять их до ночи?

– Разумеется, леди. Ужин подан, сэр Джайлз.

– Не знаю, как вы, а лично я умираю от голода, – заявила Вирджиния. – Может, пойдем? – Не дожидаясь ответа, она взяла Джайлза за руку и повела всех из комнаты.

За ужином Вирджиния потчевала их историями о своих предках, преподнося все так, будто те составляли хребет истории Британской империи. Генералы, епископы, члены кабинета министров и, конечно же, несколько паршивых овец, призналась она: в какой семье без урода? Вирджиния едва успевала перевести дыхание, не закрывая рта до окончания десерта. А потом Джайлз огорошил всех сообщением. Он постучал вилкой по фужеру, призывая к вниманию.

– Хотел бы поделиться с вами замечательной новостью, – объявил он. – Вирджиния удостоила меня великой чести, дав согласие стать моей женой.

Последовало неловкое молчание, которое прервал Гарри:

– От души поздравляю.

Эмме с трудом удалась вялая улыбка. Пока Марсден открывал бутылку шампанского и наполнял всем бокалы, Гарри не переставая думал, что Элизабет опустили в могилу за каких-то несколько часов до того, как Вирджиния исполнила ее пророчество.

– Само собой, как только мы поженимся, – подхватила Вирджиния, легонько коснувшись щеки Джайлза, – здесь произойдут кое-какие изменения. Но не думаю, что это станет большим сюрпризом, – сказала она, тепло улыбаясь Эмме.

Джайлз казался настолько завороженным голосом Вирджинии, что лишь одобрительно кивал в завершении каждой ее фразы.

– Джайлз и я, – продолжила она, – планируем переехать в Баррингтон-Холл вскоре после свадьбы, но ввиду грядущих всеобщих выборов церемонию придется отложить на несколько месяцев. У вас будет более чем достаточно времени подобрать себе жилье.

Эмма опустила бокал с шампанским и, не мигая, смотрела на брата, а тот прятал от нее глаза.

– Уверен, ты поймешь, Эмма, – проговорил Джайлз. – Мы с Вирджинией хотим начать супружескую жизнь в Баррингтон-Холле, где она станет хозяйкой.

– Конечно, – ответила Эмма. – Откровенно говоря, я буду только рада вернуться в Мэнор-Хаус, где провела столько счастливых лет в детстве.

Вирджиния метнула взгляд на жениха.

– Ах да. – Джайлз наконец решился. – Я собирался сделать Мэнор-Хаус свадебным подарком Вирджинии.

Эмма и Гарри переглянулись, но, прежде чем кто-то из них заговорил, Вирджиния прощебетала:

– У меня две старенькие тетушки, причем обе недавно овдовели. Им там будет так удобно…

– Джайлз, ты даже не задумался о том, что может быть удобным для Гарри и меня? – спросила Эмма, глядя в глаза брату.

– Ну, может, вы переедете в какой-нибудь коттедж в имении? – предположил Джайлз.

– Не думаю, что это будет правильно, милый. – Вирджиния накрыла его ладонь своей. – Мы не должны забывать, что я, дабы соответствовать статусу дочери графа, планирую иметь обширное домашнее хозяйство.

– А я не имею никакого желания жить в сельском коттедже, – процедила Эмма. – Мы в состоянии купить себе новый дом, спасибо.

– Не сомневаюсь, дорогая, – сказала Вирджиния. – Ведь Гарри, как уверяет Джайлз, довольно успешный писатель.

Эмма проигнорировала комментарий и, повернувшись к брату, спросила:

– Почему ты так уверен, что Мэнор-Хаус принадлежит тебе и ты можешь вот так им распоряжаться?

– Потому что некоторое время назад мама зачитала мне свое завещание. Я с радостью ознакомлю тебя и Гарри с его содержанием, если вы полагаете, что это поможет вам планировать свое будущее.

– Я не думаю, что уместно обсуждать мамино завещание в день ее похорон.

– Не хочу показаться черствой, милочка, – сладко улыбнулась Вирджиния. – Но утром я возвращаюсь в Лондон и там почти все время буду проводить в подготовке к свадьбе, поэтому лучше прояснить эти вопросы сейчас, когда мы вместе. – Она повернулась к Джайлзу с той же сладкой улыбочкой.

– Соглашусь с Вирджинией, – сказал Джайлз. – Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. И поверь, Эмма, мама сделала более чем достойное распоряжение о вас обеих – тебе и Грэйс. Она оставила вам десять тысяч фунтов каждой и поровну разделила между вами свои драгоценности. И Себастьяну оставила пять тысяч, которые он получит по достижении совершеннолетия.

– Как повезло мальчику, – сказала Вирджиния. – А еще она отдала свой «Шлюз в Кливленде» Тёрнера Джессике, однако картина останется в семье, пока девочке не исполнится двадцать один.

Услышав это, все поняли, что Джайлз поделился подробностями завещания матери со своей невестой, не позаботившись сначала рассказать о них Эмме или Грэйс.

– Исключительная щедрость, – продолжила Вирджиния, – учитывая, что Джессика даже не член семьи.

– Мы считаем Джессику нашей дочерью, – отчеканил Гарри. – И относимся к ней именно так.

– Сводная сестра – так, думаю, будет точнее, – промурлыкала Вирджиния. – И мы не должны забывать, что она сирота из дома Барнардо, и еврейка к тому же. Я ведь родом из Йоркшира, а там принято называть вещи своими именами.

– А я родом из Глостершира, – парировала Эмма. – И там принято коварную дрянь называть коварной дрянью.

Эмма поднялась со стула и покинула комнату. Впервые за вечер Джайлз выглядел смущенным. Гарри окончательно убедился: ни Джайлз, ни Вирджиния не знали, что Элизабет переписала завещание.

– Эмма немного переволновалась на похоронах, – заметил он, осторожно подбирая слова. – Уверен, к утру она отойдет.

Он положил свою салфетку, пожелал им спокойной ночи и вышел.

Вирджиния посмотрела на жениха:

– Ты был великолепен, зайка. Но должна заметить, какие же у тебя обидчивые родственники, хотя, наверное, неудивительно: они столько пережили… Боюсь, однако, ничего хорошего это в будущем не предвещает.

10

«Вы слушаете „Службу внутреннего вещания Би-би-си“. В эфире новости, у микрофона ведущий Альвар Лиделл. Сегодня в десять утра премьер-министр мистер Эттли попросил у короля аудиенции и получил разрешение его величества распустить парламент и объявить всеобщие выборы. Мистер Эттли вернулся в палату представителей и объявил, что выборы состоятся в четверг двадцать пятого октября».


На следующий день шестьсот двадцать два члена парламента собрали портфели, освободили шкафчики, попрощались с коллегами и вернулись в свои избирательные округа готовиться к битве. Среди них был сэр Джайлз Баррингтон, кандидат Лейбористской партии от бристольских судоверфей.


Как-то во время завтрака на второй неделе кампании Джайлз сообщил Гарри и Эмме, что Вирджиния не присоединится к нему в поездке в преддверии выборов. Эмма даже не попыталась скрыть свое облегчение.

– Вирджиния полагает, что ее присутствие может стоить мне потери нескольких голосов, – предположил Джайлз. – Ведь никто из ее семьи никогда не голосовал за лейбористов. Один или два могли поддерживать свободных либералов, но никогда – лейбористов.

Гарри засмеялся:

– Хоть что-то у нас общее.

– Если лейбористы победят на выборах, – сказала Эмма, – неужели думаешь, мистер Эттли пригласит тебя в кабинет?

– Бог его знает. Этот человек никогда не раскрывает своих карт. В любом случае, если верить спискам избирателей, выборы вот-вот начнутся, так что нет особого смысла мечтать о красных чемоданчиках[18] до оглашения результатов.

– Сомневаюсь, – заметил Гарри, – что в этот раз Черчилль удержится. Будь уверен, только британцы могут вышибить из кабинета премьер-министра сразу после того, как он выиграл войну.

Джайлз бросил взгляд на свои часы:

– Сидеть болтать не могу. Меня ждут на агитационном участке на Коронейшн-роуд. Поедешь со мной, Гарри? – предложил он с усмешкой.

– Шутишь. Хочешь полюбоваться, как люди спрашивают меня, стоит ли за тебя голосовать? Я лишу тебя большего количества голосов, чем Вирджиния.

– А почему бы не съездить? – сказала Эмма. – Свою последнюю рукопись ты передал издателю и всегда всем говоришь, что опыт из первых рук ценнее, чем плоды заседаний в библиотеке.

– Но у меня на сегодня запланирована масса дел, – протестовал Гарри.

– Не сомневаюсь. Давай-ка вспомним, что именно. Во-первых, отвезти Джессику в школу и… О да, забрать ее днем и привезти домой.

– Ладно, уговорили. Поеду, – сдался Гарри. – Но только как наблюдатель, ты же понимаешь.


– Доброе утро, сэр, меня зовут Джайлз Баррингтон. Надеюсь, я могу рассчитывать на вашу поддержку на всеобщих выборах двадцать пятого октября? – спросил кандидат, остановившись пообщаться с избирателем.

– Конечно можете, мистер Баррингтон. Всегда голосую за тори.

– Благодарю вас, – ответил Джайлз, быстро переходя к другому избирателю.

– Но ты же кандидат от лейбористов, – напомнил своему шурину Гарри.

– В избирательном бюллетене партии не указываются, – пояснил Джайлз. – Только имена кандидатов. Зачем лишать человека иллюзий? Добрый день, меня зовут Джайлз Баррингтон, и я надеюсь…

– И можете продолжать надеяться, потому что я не собираюсь голосовать за самодовольного барина.

– Но я кандидат от Лейбористской партии, – возразил Джайлз.

– Это не мешает вам быть барином. Вы такой же противный, как этот Фрэнк Пэкенэм, предатель вашего класса.

Дожидаясь, пока избиратель не отойдет, Гарри с трудом сдерживал смех.

– Здравствуйте, мадам, мое имя Джайлз Баррингтон.

– О, как я рада познакомиться с вами, сэр Джайлз. Я ваша большая почитательница с тех пор, как вы получили Военный крест за Тобрук. – (Джайлз низко поклонился.) – И хотя я обычно голосую за либералов, в этот раз вы можете на меня рассчитывать.

– Благодарю, мадам.

Женщина повернулась к Гарри; улыбнувшись, тот приподнял шляпу.

– А вы можете не утруждаться, мистер Клифтон, потому что я знаю: вы родились на Стилл-Хаус-лейн, и это позор для вас – голосовать за тори. Вы предатель своего класса, – добавила она и гордо удалилась.

На этот раз Джайлз едва удержался от смеха.

– Вот уж не думал, что создан для политики, – развел руками Гарри.

– Доброе утро, сэр, меня зовут…

– Джайлз Баррингтон, знаю, – сказал мужчина, не принимая протянутой Джайлзом руки. – Вы здоровались со мной полчаса назад, мистер Баррингтон, и я сказал, что буду голосовать за вас. Однако теперь я уже не так уверен.

– Что – всегда так плохо? – спросил Гарри.

– О, бывает и хуже. Но раз уж пошел во власть, не удивляйся, когда появляются люди, которым в радость время от времени запустить в тебя гнилым помидором.

– Я не смог бы стать политиком, – сказал Гарри. – Слишком многое принимаю на свой счет.

– Тогда тебе прямая дорожка в палату лордов. – Джайлз остановился напротив паба. – Полагаю, полпинты придадут нам сил перед возвращением на поле битвы.

– Не думаю, что бывал раньше в этом пабе, – сказал Гарри, глядя вверх на призывно хлопающую на ветру вывеску-плакат с надписью «Доброволец».

– Я тоже. Но приезжай в этот избирательный округ в день выборов – здесь для меня будет готов бокал в каждой гостинице. Владельцы пабов всегда рады продемонстрировать свои убеждения.

– Кого бы ты хотел видеть в членах парламента?

– Если у тебя созрел такой вопрос, – ответил Джайлз, когда они входили в заведение, – ты никогда не поймешь, что значит волнение предвыборной борьбы, что значит занять место в палате представителей и внести вклад, хоть и незначительный, в управление своей страной. Это как война без выстрелов.

Гарри направился к нише в уединенном углу, а Джайлз устроился на стуле у стойки. Когда Гарри вернулся к нему, он уже беседовал с барменом.

– Прости, старина. Не могу прятаться в уголке. Должен постоянно быть на виду, даже когда у меня перерыв.

– Знаешь, я, вообще-то, надеялся обсудить с тобой кое-какие вопросы личного плана.

– Тогда просто говори потише. Две полпинты горького, пожалуйста, – сказал Джайлз бармену.

Он собрался слушать Гарри, между тем некоторые из завсегдатаев – и не все из них трезвые – подходили, хлопали его по спине и подбрасывали советы, как править страной, и обращались к нему кто «сэр», кто «привет, старик».

– Как там моему племяннику в новой школе? – спросил Джайлз, осушив стакан.

– Непохоже, чтобы в Бичкрофте ему нравилось больше, чем в школе Святого Беды. Я переговорил с его старшим воспитателем – тот сказал, что Себ очень способный и почти наверняка может добиться места в Оксфорде, однако по-прежнему трудно сходится с ребятами.

– Очень жаль. Может, он просто застенчив. Вспомни, никто к тебе особой любви не питал, когда ты впервые оказался в школе Святого Беды. – Джайлз повернулся к бармену. – Еще две половинки, пожалуйста.

– Сию минуту, сэр.

– А как моя любимая подружка? – спросил Джайлз.

– Если ты о Джессике, тебе придется встать в длинную очередь. Все обожают эту малышку, от Клеопатры до почтальона, но любит она только своего папу.

– Когда ты собираешься ей сказать, кто ее настоящий отец? – Джайлз понизил голос.

– Сам себя все время спрашиваю. Только не надо говорить мне, что я откладываю про запас большую проблему. Просто не могу представить себе, когда найду это подходящее время.

– Подходящего времени никогда не бывает. Не тяни слишком долго, потому что Эмма точно никогда не скажет ей этого, а Себ, я уверен, уже решил этот вопрос для себя.

– Почему ты так уверен?

– Не здесь, – сказал Джайлз, поскольку в этот момент еще один избиратель хлопнул его по спине.

Бармен поставил две полпинты на стойку:

– Девять пенсов, сэр.

Поскольку Гарри заплатил за первую выпивку, он решил, что теперь очередь Джайлза.

– Прости, – сказал Джайлз. – Но мне платить не разрешается.

– В каком смысле – не разрешается?

– В прямом. Кандидату запрещено покупать любые напитки в ходе избирательной кампании.

– Вот как. Наконец-то я нашел причину, по которой мне хочется быть членом парламента. Но почему, ради бога?

– Могут подумать, что таким образом я пытаюсь купить твой голос. Это восходит еще ко временам реформы «гнилых местечек»[19].

– Черта с два ты бы отделался всего полпинтой, прежде чем я подумал, голосовать ли за тебя, – сказал Гарри.

– Да тише ты, – прошипел Джайлз. – В конце концов, если мой зять не собирается голосовать за меня, спросит пресса, почему это должен делать кто-то другой?

– Раз уж это совсем неподходящее место для разговора на семейные темы, может, составишь нам с Эммой компанию на ужине в воскресенье вечером?

– Не получится. В воскресенье мне надо побывать на трех церковных службах, и не забудь, это последнее воскресенье перед выборами.

– О господи! А выборы уже в следующий вторник?

– Да, черт возьми. Золотое правило: никогда не напоминай тори дату выборов. Теперь я могу положиться только на поддержку Господа Бога, однако я по-прежнему не вполне уверен, на чьей Он стороне. В воскресенье на заутрене упаду на колени, буду просить Его о наставлениях на вечерне и затем надеяться, что голосование закончится два к одному в мою пользу.

– Тебе в самом деле необходимо пройти через такие крайности лишь для того, чтобы выиграть еще несколько голосов?

– Конечно, если ты борешься за лидерство в «ненадежном» избирательном округе[20]. И не забывай, церковные службы собирают куда больше народу, чем это удается мне на политических митингах.

– Но я всегда считал, что церковь… нейтральна?

– Так оно и должно быть, но викарии всегда будут говорить, что абсолютно не интересуются политикой, одновременно испытывая некоторые сомнения, стоит ли сообщать своим прихожанам – и зачастую с кафедры, – за какую именно партию они будут сами голосовать.

– Хочешь еще полпинты, раз уж я плачу?

– Нет. Мне пора. Ты ведь не имеешь права голосовать в этом участке, а даже если бы и имел, все равно бы меня не поддержал.

Джайлз соскочил со стула, пожал руку бармену и, стремительно выйдя из бара, улыбнулся первому встречному:

– Доброе утро, сэр. Я Джайлз Баррингтон, и надеюсь, могу рассчитывать на вашу поддержку в следующий вторник на всеобщих выборах.

– Я не из этого избирательного округа, приятель, просто приехал на денек из Бирмингема.


Агент Джайлза Грифф Хаскинс был уверен, что избиратели бристольских судоверфей доверяют своему избраннику и вновь отправят его в палату общин, даже если он и получит большинство чуть меньшее, чем в прошлый раз. Об этом он сказал кандидату в самый день выборов. Однако сомневался, что Лейбористская партия удержится у власти.

Грифф оказался прав в обоих своих предположениях. В три часа ночи 27 октября 1951 года уполномоченный по выборам объявил, что после трех пересчетов сэр Джайлз Баррингтон стал законно избранным членом парламента от бристольских судоверфей с перевесом в четыреста четырнадцать голосов.

Как только пришли результаты голосования со всех концов страны, Консервативная партия набрала абсолютное большинство в семнадцать мест, а Уинстон Черчилль вновь обрел в качестве места постоянного пребывания Даунинг-стрит, 10. Это были первые выборы, которые он выиграл как лидер Консервативной партии.

В следующий понедельник Джайлз отправился в Лондон и занял свое место в палате представителей. В коридорах ходили разговоры, мол, поскольку у тори большинство всего в семнадцать мест, еще одних выборов ждать недолго.

Джайлз знал: когда бы это ни случилось, с большинством всего лишь в четыреста четырнадцать голосов ему придется бороться за свое участие в политике и, если проиграет, его карьера члена парламента закончится.

11

Дворецкий подал сэру Джайлзу почту на серебряном подносе. Джайлз бегло просмотрел ее, как делал каждое утро: длинные тонкие коричневые конверты откладывал в сторону, белые квадратные вскрывал сразу же. Среди конвертов, заслуживших в то утро его внимание, оказался тонкий белый с бристольской маркой. Надорвав, Джайлз вскрыл его.

В конверте лежал единственный листок бумаги, адресованный «Тем, кого это касается». Едва успев его прочесть, Джайлз поднял взгляд и улыбнулся Вирджинии, составившей ему компанию за поздним завтраком.

– Ну вот и все, в следующую среду будет поставлена точка, – объявил он.

Вирджиния не подняла взгляда от выпуска «Дейли экспресс». Каждое ее утро начиналось с чашечки черного кофе и Уильяма Хикки[21] – она торопилась узнать, что нового у ее друзей, какие дебютанты надеялись быть представлены при дворе в этом году, а какие не имели ни шанса.

– О чем ты? – спросила она, по-прежнему не поднимая глаз.

– О мамином завещании.

Подающие надежды дебютанты тотчас вылетели из головы Вирджинии – она свернула газету и сладко улыбнулась Джайлзу:

– Ну-ка, расскажи, милый.

– Чтение завещания состоится в среду в Бристоле. Мы можем поехать во вторник днем, переночевать в Холле и явиться на чтение на следующий день.

– Во сколько состоится чтение?

Джайлз вновь бросил взгляд на письмо:

– В одиннадцать в канцелярии «Маршалл, Бейкер и Сиддонс».

– Зайчик, ты не будешь очень против, если мы поедем рано утром в среду? Не уверена, что у меня хватит выдержки еще один вечер любезничать с твоей обидчивой сестричкой.

Джайлз собрался было возразить, но передумал:

– Конечно, любовь моя.

– Перестань называть меня «любовь моя», это так вульгарно.

– Что же за день тебе предстоит, милая?

– Сумасшедший, как всегда. В эти дни мне, наверное, не суждено ни минутки передохнуть. Еще одна примерка платья утром, ленч с подружками невесты, а позже днем встреча с организаторами банкета, которые буквально замучили меня вопросами о количестве гостей.

– Какова же последняя цифра?

– Немногим более двухсот с моей стороны и еще сто тридцать – с твоей. Я планирую уже на следующей неделе начать рассылать приглашения.

– Вот и отлично, – сказал Джайлз. – И очень кстати, что напомнила. Спикер одобрил мой запрос использовать террасу палаты общин как приемную, так что, пожалуй, стоит пригласить и его.

– Конечно, зайчик. К тому же он из консерваторов.

– А еще, может, мистера Эттли, – осторожно предложил Джайлз.

– Не уверена, как папа отнесется к лидеру Лейбористской партии в качестве гостя на свадьбе единственной дочери. Может, мне лучше попросить его пригласить мистера Черчилля.


В следующую среду Джайлз подъехал на своем «ягуаре» в Кедоген-Гарденс и припарковался напротив входа в квартиру Вирджинии. Звоня в дверь, он питал надежду позавтракать с невестой.

– Леди Вирджиния еще не спускалась, сэр, – доложил дворецкий. – Но если вы пожелаете подождать в гостиной, я могу принести вам чашку кофе и утренние газеты.

– Спасибо, Мэйсон, – ответил Джайлз, который однажды признался с глазу на глаз дворецкому, что голосовал за лейбористов.

Устроившись в удобном кресле, Джайлз получил выбор между «Экспрессом» и «Телеграфом». Предпочтение было отдано «Телеграфу»: внимание Джайлза привлек заголовок на первой странице. Эйзенхауэр объявил, что выставляет свою кандидатуру на пост президента. Решение не удивило Джайлза, хотя он с интересом узнал, что генерал будет представлять республиканцев. С тех пор как с ним стали заигрывать и демократы, и республиканцы, никто как будто не был уверен, какую партию он поддерживает.

Каждые несколько минут Джайлз поглядывал на циферблат, но Вирджиния все не появлялась. Когда часы на каминной полке пробили в очередной раз, он обратил внимание на статью на странице семь. Там высказывалось предположение, что Британия рассматривает возможность строительства своей первой автомагистрали. Парламентские страницы заполняла патовая ситуация в корейской войне. Речь Джайлза о сорокавосьмичасовой рабочей неделе и сверхурочной оплате каждого часа помимо этого приводилась со всеми деталями и редакционной статьей, осуждающей его убеждения. Он улыбнулся. В конце концов, это же «Телеграф». Джайлз переключился на объявление в «Придворном циркуляре»[22]: «„Принцесса Элизабет“ в январе отправляется в африканский круиз». В этот момент комнату впорхнула Вирджиния:

– Прости, милый, что заставила тебя так долго ждать, я просто никак не могла решить, что надеть.

Он вскочил и расцеловал невесту в обе щеки, отошел на шаг назад и в который раз подумал: как же ему повезло, что такая красивая женщина хотя бы просто обратила на него внимание!

– Ты выглядишь потрясающе, – сказал он, любуясь желтым платьем, которое видел впервые: оно выгодно подчеркивало изящество стройной фигуры.

– Может, чуток рискованно по случаю чтения завещания, – предположила Вирджиния, крутнувшись на месте.

– Вовсе нет. По правде, когда ты войдешь, никто не сможет думать о чем-то другом.

– Надеюсь. – Вирджиния бросила взгляд на часы. – Боже, уже так поздно! Зайчик, нам лучше не завтракать, если хотим поспеть вовремя. Пусть нам известно содержание завещания твоей матери, но мы должны вести себя так, будто ничего не знаем.

По пути в Бристоль Вирджиния рассказала Джайлзу о последних приготовлениях к свадьбе. Его немного разочаровало, что она не поинтересовалась, как вчера приняли его речь с первой скамьи. Впрочем, это объяснимо: Уильяма Хикки не было на местах для прессы. И лишь когда они достигли Грейт-Вест-роуд, Вирджиния сказала нечто, привлекшее его внимание:

– Как только завещание вступит в силу, первым делом мы должны найти замену Марсдену.

– Но он работает в нашей семье уже более тридцати лет, – возразил Джайлз. – Я даже не припомню, когда его с нами не было.

– Это только часть проблемы. Но сам-то ты можешь не хлопотать, милый, думаю, мне удастся найти идеальную кандидатуру на замену.

– Но…

– И если это в самом деле так волнует тебя, зайчик, Марс дена всегда можно отправить работать в Мэнор-Хаус – там он будет заботиться о моих тетушках.

– Но…

– И раз уж я заговорила о заменах, – продолжила Вирджиния, – самое время нам серьезно поговорить о Джеки.

– Моем личном секретаре?

– Я считаю, она слишком фамильярна. Не могу притворяться, что одобряю эту новомодную привычку подчиненных называть своих боссов по имени. Несомненно, это все часть воплощения абсурдной идеи Лейбористской партии о принципе равенства. Тем не менее я сочла необходимым напомнить ей, что существует леди Вирджиния.

– Мне очень жаль. Обычно она так вежлива.

– С тобой, может, и вежлива, но, когда я вчера позвонила, она попросила меня не вешать трубку и подождать, что вовсе не в моих привычках.

– Я поговорю с ней об этом.

– Пожалуйста, не беспокойся, – сказала Вирджиния, к облегчению Джайлза. – Потому что я не собираюсь больше звонить тебе в офис, пока она числится в штате.

– Не слишком ли круто? В конце концов, она первоклассный работник, и я просто не мыслю кого-то другого на ее месте.

Вирджиния потянулась и поцеловала его в щеку:

– Очень надеюсь, зайчик, что единственным, без кого ты не сможешь обойтись, стану для тебя я.


Войдя в помещение, мистер Сиддонс, как и ожидал, застал здесь всех, кто получил его письмо «Тем, кого это касается». Он уселся за свой стол и внимательным взглядом обвел сияющие надеждой лица.

В первом ряду сидели сэр Джайлз Баррингтон и его невеста, леди Вирджиния Фенвик. Вживую ее красота казалась более яркой, чем на фотографии из «Кантри лайф» над заметкой о скорой помолвке пары. Мистер Сиддонс с нетерпением ожидал знакомства с ней.

Во втором ряду прямо за нареченными устроились мистер Клифтон и его супруга Эмма, рядом с которой села ее сестра Грэйс. Его позабавило, что мисс Баррингтон носила голубые чулки.

Мистер и миссис Холкомб сидели в третьем ряду вместе с его преподобием мистером Дональдсоном и леди, облаченной в форму заведующей приютом. Последние два ряда, как и прилично при их скромном положении, заполнила прислуга, проработавшая в семье Баррингтон много лет.

Мистер Сиддонс нацепил на кончик носа очки-половинки и прочистил горло, давая знать, что процессуальное действие начинается.

Перед вступительным словом он поверх очков бросил взгляд на собравшихся. Ему не требовались записи для выступления, поскольку эту обязанность он исполнял регулярно.

– Леди и джентльмены, – начал он. – Меня зовут Десмонд Сиддонс, и последние двадцать три года я имею честь являться поверенным семьи Баррингтон. Хотя мне далеко до моего отца, который сотрудничал с вашей семьей на протяжении карьеры и сэра Уолтера, и сэра Хьюго Баррингтонов. Однако я отвлекся.

Выражение лица леди Вирджинии свидетельствовало, что она согласна с ним.

– У меня в руках, – продолжал он, – последняя воля и завещание Элизабет Мэй Баррингтон, которое было составлено мной по ее просьбе и подписано в присутствии двух независимых свидетелей. Следовательно, – он поднял руку, показывая всем завещание, – любой документ, предшествовавший этому, теряет законную силу. Я не буду тратить ваше время, зачитывая требуемые законом страницы юридического жаргона, а лучше сконцентрируюсь на нескольких относящихся к делу пунктах завещания, оставленного ее светлостью. Если кто-то захочет позже изучить завещание более детально, я с радостью предоставлю такую возможность.

Мистер Сиддонс опустил взгляд, перевернул страницу и поправил очки, прежде чем продолжить:

– В завещании упомянуты несколько благотворительных заведений, близких сердцу покойной. В их число входят приходская церковь в Сент-Эндрю, приют доктора Барнардо и больница, которая с таким сочувствием ухаживала за леди Баррингтон в последние дни ее жизни. Каждому из этих заведений завещано по пять тысяч фунтов стерлингов.

Мистер Сиддонс вновь поправил очки.

– Сейчас я перейду к тем лицам, которые преданно служили семейству Баррингтон многие годы. Каждый работник, которого нанимала леди Баррингтон на срок более пяти лет, получит жалованье за год вперед, в то время как постоянно проживающая экономка и дворецкий получат еще и вознаграждение по пятьсот фунтов каждый.

Марсден склонил голову и неслышно произнес: «Спасибо, миледи».

– Теперь я перехожу к миссис Холкомб, в прошлом миссис Клифтон. Ей завещается викторианская брошь, которую леди Баррингтон надевала в день свадьбы своей дочери и которая, она надеется, – я цитирую по завещанию – «поможет миссис Холкомб вспоминать счастливые времена, которые они проводили вместе».

Мэйзи улыбнулась, но могла лишь гадать, когда и куда ей удастся надеть такое сокровище.

Мистер Сиддонс перевернул страницу, подтолкнул вверх по переносице очки-половинки и продолжил:

– «Я завещаю Джессике Клифтон, урожденной Пиотровска, любимую акварель моего дедушки „Шлюз в Кливленде“ кисти Тёрнера. Надеюсь, картина вдохновит ее, поскольку верю, что девочка обладает большим талантом, которому надо предоставить все возможности расцвести».

Джайлз кивнул. Он хорошо помнил, как мать объясняла ему, почему хотела, чтобы Джессика унаследовала желанного Тёрнера.

– «Своему внуку Себастьяну Артуру Клифтону, – продолжал мистер Сиддонс, – я завещаю сумму в пять тысяч фунтов, которую он получит по достижении совершеннолетия девятого марта тысяча девятьсот шестьдесят первого года».

Джайлз снова кивнул. Пока без сюрпризов.

– «Оставшаяся часть принадлежащего мне имущества, включая двадцать два процента компании „Пароходство Баррингтонов“, а также Мэнор-Хаус, – мистер Сиддонс не удержался и глянул в сторону леди Вирджинии Фенвик, сидевшей на краешке стула, – оставляю моим любимым… дочерям Эмме и Грэйс в полное их распоряжение, за исключением моей сиамской кошки Клеопатры, которую я оставляю леди Вирджинии Фенвик, потому что у них так много общего. Они обе красивые, ухоженные, самовлюбленные, коварные и ловко манипулирующие людьми хищницы, которые считают, что все на свете лишь для того, чтобы служить им, включая моего потерявшего голову сына, который, я могу лишь молиться, разрушит, пока не поздно, чары, которыми леди Вирджиния его опутала».

На лицах отражалось потрясение, со всех сторон летел тревожный шепот. О подобном никто даже не помышлял. Мистер Клифтон, однако, оставался в высшей степени спокойным. Но для описания состояния Вирджинии это слово не подошло бы: она что-то яростно шептала в ухо Джайлзу.

– На этом чтение завещания окончено, – объявил мистер Сиддонс. – Если есть вопросы, буду рад ответить на них.

– Только один, – сказал Джайлз, прежде чем кто-то другой успел подать голос. – Сколько у меня времени, чтобы оспорить завещание?

– Вы можете подать апелляцию в Верховный суд в любое время в течение следующих двадцати девяти дней, сэр Джайлз, – ответил мистер Сиддонс, предвидевший как суть вопроса, так и его вероятный источник.

Если и были другие вопросы, сэр Джайлз и леди Вирджиния не слышали их, поскольку стремительно покинули комнату, не сказав более ни слова.

12

– Я сделаю все, что угодно, родная, – молил он. – Но прошу тебя, пожалуйста, не расторгай нашу помолвку.

– В каком свете я предстану после того, как твоя мать унизила меня на глазах твоих родных, друзей и даже слуг?

– Я понимаю, – успокаивал Вирджинию Джайлз. – Очень хорошо понимаю тебя, но мама была явно не в своем уме. И не сознавала, что творит.

– Говоришь, сделаешь все, что угодно? – спросила Вирджиния, вертя в пальцах обручальное кольцо.

– Что угодно, милая.

– Так вот, первое, что ты должен сделать, – это уволить свою секретаршу. А замену ей дать только после моего одобрения.

– Считай, сделано, – покорно сказал Джайлз.

– Завтра же ты поручишь ведущей адвокатской компании опротестовать завещание и, независимо от последствий, будешь биться не на жизнь, а на смерть за нашу победу.

– Я уже проконсультировался с королевским адвокатом сэром Катбертом Мэкинсом.

– Не на жизнь, а на смерть, – повторила Вирджиния.

– Не на жизнь, а на смерть, – эхом откликнулся Джайлз. – Что-то еще?

– Да. Когда на следующей неделе будут разосланы свадебные приглашения, я, и только я одна буду утверждать список гостей.

– Но люди могут подумать…

– Вот именно. Я хочу, чтобы каждый, кто был в той комнате, знал, каково чувствовать себя отвергнутой. – (Джайлз опустил голову.) – А, понятно, – продолжила Вирджиния, стягивая обручальное кольцо. – То есть ты в действительности и не собирался делать «все, что угодно».

– Собирался, родная. Я согласен: ты сама можешь решать, кого приглашать на свадьбу.

– И последнее. Ты дашь указание мистеру Сиддонсу добиться постановления суда, по которому все до единого Клифтоны будут выселены из Баррингтон-Холла.

– Но где же им жить?

– Мне наплевать, где им жить. Настало время тебе наконец решить, с кем строить дальнейшую жизнь – со мной или с ними.

– Я хочу дальнейшую жизнь провести с тобой.

– Значит, решено.

Вирджиния вернула на палец обручальное кольцо и начала расстегивать блузку на груди.


Когда зазвонил телефон, Гарри читал «Таймс», а Эмма – «Телеграф». Открылась дверь, и в комнату для завтрака вошел Денби.

– Звонит ваш издатель мистер Коллинс, сэр. Он спрашивает, не могли бы вы уделить ему минутку.

– Сомневаюсь, что обойдемся минуткой, – вздохнул Гарри, сворачивая газету.

Эмма так увлеклась статьей, что даже не подняла глаз, когда муж покинул комнату. Дочитала она как раз к моменту его возвращения.

– Давай угадаю, – предложила она.

– Билли засыпали звонками почти из всех национальных газет, а также и с Би-би-си: все спрашивают, не хочу ли я выступить с заявлением.

– И что ты ответил?

– Без комментариев. Я сказал, что не хочу подливать масла в огонь.

– Очень сомневаюсь, что Билли Коллинса удовлетворил такой ответ. Ему же надо продавать книги.

– Да ничего другого он и не ожидал, поэтому не жалуется. Сказал, что собирается отправить третье издание в мягкой обложке в начале следующей недели.

– Хочешь, почитаю, что пишет «Телеграф»?

– А надо? – Гарри уселся обратно за стол.

Эмма проигнорировала его ответ и начала читать вслух.

– «Вчера состоялась свадьба сэра Джайлза Баррингтона, кавалера ордена Военного креста, члена парламента, и леди Фенвик, единственной дочери девятого графа Фенвика. Невеста была в платье, смоделированном мистером Норманом…»

– Ну хоть от этого избавь меня, – взмолился Гарри.

Эмма пропустила пару абзацев:

– «На церемонии, имевшей место в Вестминстере, в церкви Святой Маргариты, присутствовали четыреста гостей. Службу отправлял его преосвященство Джордж Гастингс, епископ Репинский. После службы состоялся прием на террасе палаты представителей. В числе гостей были ее королевское высочество принцесса Маргарет, граф Маунтбеттен Бирманский, достопочтенный Клемент Эттли, лидер оппозиции, и достопочтенный Уильям Моррисон, спикер палаты представителей. Список присутствовавших на свадьбе гостей представляет занимательное чтение, но куда более поразительны имена тех, кто отсутствовал: то ли они не получили приглашений, то ли не пожелали прийти. В этом списке не оказалось ни одного члена семьи Баррингтон, кроме самого сэра Джайлза. Отсутствие обеих сестер, миссис Эммы Клифтон и мисс Грэйс Баррингтон, как и его зятя Гарри Клифтона, популярного писателя, представляется своего рода загадкой, в особенности после того, как несколько недель назад он был объявлен шафером».

– И кто же был шафером? – спросил Гарри.

– Доктор Элджернон Дикинс из оксфордского Бейлиолл-колледжа.

– Славный Дикинс, – сказал Гарри. – Прекрасный выбор. Он, без всяких сомнений, прибыл вовремя и наверняка не потерял кольцо. Что-то еще интересное?

– Боюсь, это так. «Что представляется еще более загадочным, шесть лет назад, когда дело „Баррингтон против Клифтона“ разбиралось в палате лордов голосованием: кто должен наследовать титул и имущество Баррингтонов, сэр Джайлз и мистер Клифтон, казалось, сошлись во взглядах, когда лорд-канцлер вынес решение в пользу сэра Джайлза… Счастливая пара, – продолжила Эмма, – проведет медовый месяц на вилле сэра Джайлза в Тоскане».

– Это уже чересчур. – Эмма подняла глаза на Гарри. – Вилла была оставлена Грэйс и мне в полное наше распоряжение.

– Эмма, веди себя прилично. Ты же согласилась отдать Джайлзу виллу в обмен на разрешение нам переехать в Мэнор-Хаус до тех пор, пока суд не вынесет решение о юридической силе завещания. Теперь все?

– Не все. Самое вкусное впереди. «Однако теперь все выглядит так, будто серьезное ухудшение отношений раскололо семью сразу вслед за смертью матери сэра Джайлза, леди Элизабет Баррингтон. Согласно недавно оглашенному завещанию, она оставила почти все имущество двум своим дочерям, Эмме и Грэйс, в то время как единственному сыну не досталось ничего. Сэр Джайлз возбудил судебное дело-производство с целью опротестовать завещание, и дело будет слушаться в Высоком суде в следующем месяце». Вот так. А что пишет «Таймс»?

– Куда более сдержанно. Одни только факты, никакой спекуляции. Но Билли Коллинс говорит, что на первых страницах «Мейла» и «Экспресса» – фотография Клеопатры, а в «Мирроре» заголовок «Кошачья драка».

– Вот до чего дошло… – вздохнула Эмма. – Чего я никогда не пойму: как Джайлз смог позволить этой женщине запретить родным приходить на свадьбу?

– Я тоже не понимаю. Как не понимаю и того, как принц Уэльский мог отречься от престола ради разведенной американки[23]. Подозреваю, твоя мама была права. Джайлза женщины просто лишают рассудка.

– Если бы мама хотела, чтобы я тебя отвергла, – ласково улыбнулась мужу Эмма, – я бы не повиновалась ей. Поэтому брату своему я даже немного сочувствую…


Последующие две недели фотографии Джайлза и леди Баррингтон, проводящих медовый месяц в Тоскане, мелькали едва ли не во всех газетах страны.

Четвертая книга Гарри «Перо сильнее меча» увидела свет в день возвращения Баррингтонов из Италии. На следующее утро все газеты, кроме «Таймс», вышли с одной и той же фотографией на первой странице.

Когда счастливая пара сошла с поезда на перрон Ватерлоо, по пути к машине ей пришлось проходить мимо книжного магазина «У. Х. Смит». На витрине в больших количествах были выставлены томики лишь одной книги. Неделей позже «Перо сильнее меча» попало в список бестселлеров и оставалось там до того самого дня, на который было назначено открытие судебного процесса.

Гарри мог сказать только одно: Билли Коллинс был лучшим в мире специалистом по рекламе книг.

13

Единственная уступка, которую позволили друг другу Джайлз и Эмма, – слушание их дела проходило в закрытом режиме с председательствующим судьей: это исключало зависимость от непредсказуемых прихотей присяжных и защищало от безжалостной травли со стороны прессы. Достопочтенный судья мистер Кэмерон был назначен вести судебное заседание, и оба адвоката заверили своих клиентов, что это человек честный, мудрый и здравомыслящий в равных пропорциях.

Напротив суда номер 6 собралось несметное число представителей прессы, однако единственными комментариями, доставшимися им от обеих партий, были «доброе утро» и «добрый вечер».

Джайлза представлял королевский адвокат сэр Катберт Мэкинс, в то время как выбор Эммы и Грэйс пал на королевского адвоката мистера Саймона Тодда. Правда, Грэйс ясно дала понять, что на заседаниях присутствовать не собирается, поскольку у нее есть более важные дела.

– Например? – поинтересовалась Эмма.

– Например, лучше учить умных детишек, чем выслушивать аргументы впавших в детство взрослых. Будь моя воля, я бы взяла вас обоих за шкирки да треснула лбами, – был ее последний комментарий по этому поводу.

Часы за креслом председателя пробили первый из десяти ударов первого дня слушаний, и в зал вошел достопочтенный судья мистер Кэмерон. Два королевских адвоката поднялись с мест и поклонились его светлости, все присутствовавшие последовали их примеру. Ответив на приветствие, судья занял свое место на кожаном стуле с высокой спинкой перед государственным гербом, поправил парик, раскрыл лежавшую перед ним толстую красную папку и сделал глоток воды, прежде чем обратиться к обеим сторонам.

– Леди и джентльмены, – начал он. – Мой долг – выслушать аргументы, представленные обоими ведущими адвокатами, дать оценку показаниям свидетелей и рассмотреть пункты закона, имеющие отношение к делу. Я должен начать с вопроса адвокатам обоих – истца и ответчика: все ли мероприятия были проведены для возможного компромиссного решения во внесудебном порядке?

Сэр Катберт медленно поднялся со своего места и одернул лацканы длинной черной мантии.

– От имени обеих партий заявляю, что, к сожалению, милорд, примирение невозможно.

– Тогда продолжим. Сэр Катберт, ваша вступительная речь.

– Если угодно вашей светлости, я представляю истца, сэра Джайлза Баррингтона. Дело, ваша светлость, затрагивает вопрос юридической силы завещания: находилась ли покойная леди Баррингтон в достаточно здравом уме, чтобы поставить свою подпись под длинным и сложным документом с далекоидущими последствиями буквально за несколько часов до своей кончины. Смею утверждать, милорд, что эта тяжелобольная и обессиленная женщина пребывала не в том состоянии, чтобы принять взвешенное решение, которое повлияет на судьбы очень многих людей. Я также покажу, что леди Баррингтон составила и более раннее завещание, всего лишь за двенадцать месяцев до своей смерти, когда пребывала в добром здравии и имела времени более чем достаточно, чтобы обдумать свои действия. И в этой связи, милорд, я хотел бы вызвать своего первого свидетеля, мистера Майкла Пима.

В зал суда вошел высокий, элегантно одетый мужчина с седой шевелюрой. Как и планировал сэр Катберт, этот человек сумел произвести благоприятное впечатление еще до того, как занять свидетельскую кафедру. Свидетеля привели к присяге, и сэр Катберт с теплой улыбкой обратился к нему:

– Мистер Пим, будьте добры, назовите для протокола суда свое имя и род занятий.

– Мое имя Майкл Пим, я старший хирург в больнице Гая города Лондона.

– Как долго вы занимаете эту должность?

– Шестнадцать лет.

– Значит, вы человек с большим опытом работы в своей специальности. Конечно, кто-то может сказать…

– Я признаю, что мистер Пим – свидетель-эксперт, сэр Катберт. Ближе к делу, пожалуйста, – попросил судья.

– Мистер Пим, – продолжил сэр Катберт, приободрившись, – не могли бы вы сообщить суду, исходя из вашего богатого опыта, какие испытания могут ожидать пациента или пациентку, страдающих от такого болезненного и изнуряющего заболевания, как рак, в последние недели жизни.

– Разумеется, у каждого по-разному, но подавляющее большинство пациентов испытывают длительные периоды пребывания в полу– или полностью бессознательном состоянии. В моменты бодрствования они зачастую сознают, что их жизнь угасает, но, помимо этого, они также могут полностью утрачивать ощущение реальности.

– Как вы полагаете, может случиться, чтобы пациент в таком состоянии оказался способен принять важное решение по сложному правовому вопросу – например, подписанию завещания?

– Нет, я думаю, не может. Всякий раз, когда в таких обстоятельствах мне требуется подписание формы согласия на проведение процедур, я принимаю меры, чтобы это было сделано за некоторое время до того, как здоровье пациента ухудшится до такой степени.

– Вопросов больше нет, милорд. – Сэр Катберт вернулся на свое место.

– Мистер Пим, – обратился к свидетелю судья, – вы говорите, этому правилу нет исключений?

– Исключение лишь подтверждает правило, милорд.

– Безусловно, – кивнул судья и, повернувшись к мистеру Тодду, спросил: – У вас есть вопросы к свидетелю?

– Конечно, милорд. – Мистер Тодд поднялся с места. – Мистер Пим, приходилось ли вам когда-либо случайно встречаться с леди Баррингтон – в обществе либо по долгу службы?

– Нет, но…

– Значит, у вас не было шанса изучить историю ее болезни?

– Разумеется, нет. Она не была моей пациенткой, это явилось бы нарушением кодекса поведения медицинского совета.

– То есть вы никогда не встречались с леди Баррингтон и не знакомы с историей ее болезни?

– Нет, сэр.

– Выходит, вполне вероятно, мистер Пим, что она могла быть исключением, подтверждающим правило?

– Возможно, но маловероятно.

– Больше вопросов нет, милорд.

Сэр Катберт улыбался, когда мистер Тодд садился.

– Будете ли вызывать другого свидетеля-эксперта, сэр Катберт? – спросил судья.

– Нет, милорд, у меня складывается ощущение, что я донес свою точку зрения. Тем не менее в пакете свидетельских показаний я предложил к вашему рассмотрению три письменных заявления от равной степени видных деятелей медицины. Если вы, милорд, или мистер Тодд решите, что они должны предстать перед судом, все они находятся поблизости и в состоянии сделать это.

– Очень хорошо, сэр Катберт. Я прочитал все три заявления, и они подтверждают мнение мистера Пима. Мистер Тодд, хотите ли вы вызвать одного из этих свидетелей или же всех троих?

– В этом нет необходимости, милорд, – ответил Тодд. – Если, конечно, кто-то из них знал леди Баррингтон лично или был знаком с историей ее болезни.

Судья посмотрел на сэра Катберта, и тот покачал головой:

– У меня больше нет свидетелей, милорд.

– Тогда можете вызвать своего первого свидетеля, мистер Тодд, – предложил судья.

– Благодарю, милорд. Вызывается мистер Кеннет Лангборн.

Мистер Лангборн был скроен на совершенно иной манер, чем мистер Пим, – более полную противоположность даже придумать было бы трудно. Ростом он был совсем невысок, и на его жилете отсутствовала пара пуговиц: либо он недавно слегка поправился, либо не был женат. Подобные предположения вызывали и несколько хохолков слева на его голове – то ли они росли непокорно, как им вздумается, то ли у него не было расчески.

– Назовите, пожалуйста, свое имя и род занятий.

– Кеннет Лангборн, старший хирург в Бристольской королевской больнице.

– Как долго вы занимаете эту должность, мистер Лангборн?

– Последние девять лет.

– И были ли вы лечащим хирургом леди Баррингтон, когда она лежала в Бристольской королевской больнице?

– Да, я был им. Леди Баррингтон направил ко мне доктор Рэберн, ее семейный врач.

– Прав ли я, если скажу, что по результатам нескольких обследований леди Баррингтон вы подтвердили диагноз, поставленный ее семейным доктором, – рак груди – и поставили ее в известность, что жить ей осталось всего несколько недель.

– Это одна из самых незавидных обязанностей хирурга – сообщать пациентам смертельный прогноз. Особенно тяжело делать это, когда такой пациент – твой старинный друг.

– Можете ли вы сообщить его светлости, как реагировала леди Баррингтон на это известие?

– Мужественно – вот верное слово, характеризующее ее. И как только она примирилась со своей судьбой, она про явила решительность, предполагающую, что ей требовалось сделать нечто важное и нельзя было терять ни минуты.

– Но ведь наверняка, мистер Лангборн, она должна была быть изнуренной постоянной болью, от которой страдала, и апатичной и сонной вследствие действия лекарств?

– Конечно, леди Баррингтон спала подолгу, но, когда бодрствовала, была вполне в состоянии читать «Таймс». И, когда бы ни навещали ее посетители, зачастую утомленными уходили именно они.

– Как вы можете объяснить это, мистер Лангборн?

– Никак. Все, что могу вам сообщить, – это то, что порой удивляешься, как люди реагируют, когда узнают, что времени им отведено совсем мало.

– Основываясь на вашем знании истории болезни, мистер Лангборн, считаете ли вы, что леди Баррингтон была способна понять суть сложного юридического документа, завещания например, и поставить под ним свою подпись?

– Не вижу причин, почему нет. Во время нахождения в больнице она написала несколько писем и действительно попросила меня засвидетельствовать ее подпись под завещанием в присутствии поверенного.

– Вам регулярно приходится выполнять подобные поручения?

– Только если я уверен в том, что пациенты полностью сознают, под чем ставят подпись. В противном случае я отказываюсь.

– Но в данном конкретном случае вы были убеждены, что леди Баррингтон в полной мере сознавала свои действия?

– Да, я был в этом уверен.

– Больше нет вопросов, милорд.

– Сэр Катберт, вы хотите допросить этого свидетеля?

– У меня только один вопрос, милорд, – сказал сэр Катберт. – Мистер Лангборн, как долго леди Баррингтон прожила после того, как вы засвидетельствовали ее подпись под завещанием?

– Она умерла в ту же ночь.

– В ту же ночь, – повторил сэр Катберт. – То есть всего через несколько часов?

– Да.

– Вопросов нет, милорд.

– Будете вызывать следующего свидетеля, мистер Тодд?

– Да, милорд. Вызывается мистер Десмонд Сиддонс.

Сиддонс вошел в зал суда так уверенно, будто это была его гостиная, и присягнул, как опытный специалист.

– Назовите, пожалуйста, свое имя и род деятельности.

– Меня зовут Десмонд Сиддонс. Я старший партнер компании «Маршалл, Бейкер и Сиддонс» и являюсь стряпчим семьи Баррингтон на протяжении последних двадцати трех лет.

– Позвольте мне, мистер Сиддонс, начать с вопроса: были ли вы ответственны за исполнение предыдущего завещания, являющегося, как утверждает сэр Джайлз, на самом деле последним распоряжением леди Баррингтон?

– Да, сэр.

– И как давно это было?

– За год с небольшим до смерти леди Баррингтон.

– Связалась ли с вами леди Баррингтон позже, чтобы сообщить о своем желании написать новое завещание?

– Именно так она и сделала, сэр. Буквально за несколько дней до своей смерти.

– И насколько последнее завещание, ставшее предметом этого спора, отличается от того, что вы исполнили чуть более года назад?

– Все распоряжения по части благотворительности, в пользу ее слуг, ее внуков и друзей остались неизменными. По сути, во всем документе было лишь одно существенное изменение.

– И в чем же именно, мистер Сиддонс?

– В том, что основная часть состояния Харви переходит не к сыну леди Баррингтон, сэру Джайлзу Баррингтону, а к двум ее дочерям, миссис Гарольд Клифтон и мисс Грэйс Баррингтон.

– Итак, правильно ли я вас понял, – сказал мистер Тодд. – За исключением одного изменения, весьма, признаться, существенного, предыдущий документ остался неизменным?

– Совершенно верно.

– В каком душевном состоянии находилась леди Баррингтон, когда просила вас сделать это единственное существенное изменение в своем завещании?

– Я протестую, милорд! – Сэр Катберт вскочил с места. – Как может мистер Сиддонс давать оценку душевного состояния леди Баррингтон? Он стряпчий, а не психиатр.

– Согласен, – сказал судья. – Однако, поскольку мистер Сиддонс знал леди двадцать три года, мне интересно выслушать его мнение.

– Она казалась очень уставшей, – рассказал Сиддонс. – И чтобы высказаться, ей понадобилось больше времени, чем обычно. Тем не менее леди Баррингтон дала ясно понять о своем желании, чтобы новое завещание было подготовлено безотлагательно.

– «Безотлагательно» – это ее выражение или ваше? – спросил судья.

– Ее, милорд. Она частенько критиковала меня за то, что я писал параграф, в то время как достаточно было бы обойтись одним предложением.

– И вы подготовили новое завещание – безотлагательно?

– Именно так я и сделал, поскольку понимал, что время работает против нас.

– Завещание свидетельствовали в вашем присутствии?

– Да. Оно было засвидетельствовано мистером Лангборном и смотрительницей приюта мисс Ромбоид.

– И вы твердо убеждены, что леди Баррингтон знала точно, что подписывает?

– Абсолютно, – твердо сказал Сиддонс. – Иначе я бы не стал продолжать процедуру.

– Очень хорошо, – сказал мистер Тодд. – Больше вопросов нет, милорд.

– Свидетель ваш, сэр Катберт.

– Благодарю, милорд. Мистер Сиддонс, вы сообщили суду, что находились под значительным давлением, дабы составить новое завещание и подписать его, и по этой причине вы приготовили его, как сами выразились, «безотлагательно».

– Да. Меня предупредил мистер Лангборн, что леди Баррингтон осталось жить совсем немного.

– То есть, надо понимать, вы сделали все, что было в вашей власти, чтобы ускорить процесс.

– Выбор у меня был небольшой.

– Не сомневаюсь, мистер Сиддонс. Могу я спросить, сколько времени у вас заняло оформление предыдущего завещания – того, которое мой клиент считает подлинным завещанием леди Баррингтон?

Сиддонс нерешительно помедлил, прежде чем ответить:

– Три, возможно, четыре месяца.

– С регулярными консультациями с леди Баррингтон?

– Да, она была строга к деталям.

– Не сомневаюсь. Но у нее было не так много времени на обдумывание своего последнего завещания. Пять дней, чтобы быть точным.

– Да, но не забывайте…

– А в последний день она смогла только подписать завещание в самый последний момент.

– Да, полагаю, можно и так сказать.

Сэр Катберт повернулся к секретарю суда:

– Не будете ли так добры передать мистеру Сиддонсу оба завещания леди Баррингтон?

Сэр Катберт подождал, пока два документа передали свидетелю, прежде чем продолжить перекрестный допрос.

– Не согласитесь ли со мной, мистер Сиддонс, что подпись на раннем завещании более четкая и уверенная, чем та, что на завещании «в самый последний момент»? В действительности, трудно поверить, что документы подписаны одним человеком.

– Сэр Катберт, вы намекаете на то, что леди Баррингтон не подписывала второе завещание? – спросил судья.

– Конечно нет, милорд, но я предполагаю, что она понятия не имела, что конкретно подписывает.

– Мистер Сиддонс, – продолжил сэр Катберт, вновь поворачиваясь к стряпчему, который стоял, вцепившись в край свидетельской трибуны обеими руками, – когда вы подготовили новое, сделанное наспех завещание, прочитали ли вы со своим клиентом все пункты – один за другим?

– Нет, я не стал этого делать. Ведь в новом документе по сравнению с предыдущим было всего лишь одно существенное изменение.

– Если вы не прошлись со своим клиентом по всему документу, пункт за пунктом, мистер Сиддонс, нам остается только поверить вам на слово.

– Милорд, это оскорбительное предположение, – вскочил на ноги мистер Тодд. – Мистер Сиддонс сделал продолжительную и выдающуюся карьеру в профессии юриста и не заслуживает подобной инсинуации.

– Согласен с вами, мистер Тодд, – сказал судья. – Сэр Катберт, возьмите назад свое заявление.

– Прошу прощения, милорд, – сказал сэр Катберт, отвесив легкий поклон, прежде чем вновь повернуться к свидетелю. – Мистер Сиддонс, при оформлении раннего завещания кто именно предложил на всех тридцати шести страницах проставить инициалы Э. Б.?

– Думаю, что я, – сказал Сиддонс, в голосе его послышалась легкая растерянность.

– Однако вы не настояли на той же строгой процедуре для второго завещания, «безотлагательно» приготовленного документа.

– Я не посчитал это необходимым. В конце концов, в нем было, как я уже говорил, только одно существенное изменение.

– И на какой же странице, мистер Сиддонс, мы найдем это существенное изменение?

Сиддонс пролистал завещание и улыбнулся:

– Страница двадцать два, пункт седьмой.

– Ах, да вот же оно, – сказал сэр Катберт. – Но я не вижу инициалов Э. Б. ни внизу страницы, ни рядом с соответствующим пунктом. Возможно, леди Баррингтон была слишком утомлена, чтобы поставить за один день две подписи?

Сиддонс как будто собрался протестовать, но так ничего и не сказал.

– Позвольте поинтересоваться, сэр Сиддонс, как часто за время вашей долгой и выдающейся карьеры случалось так, что вы не смогли подсказать клиенту мысль проставить свои инициалы на каждой странице завещания?

Сиддонс не отвечал. Сэр Катберт посмотрел сначала на мистера Тодда, затем – на судью, прежде чем его взгляд вернулся к свидетельской трибуне.

– Я жду, сэр.

Сиддонс отчаянно посмотрел вверх на скамью и вдруг выпалил:

– Если вы прочтете письмо, милорд, которое леди Баррингтон адресовала вам, это поможет вам решить, отдавала ли она полный отчет своим действиям.

– Письмо? – удивленно спросил судья. – Я ничего не знаю о письме. Его определенно не было в предоставленных суду материалах дела. Вы что-нибудь знаете о письме, сэр Катберт?

– Впервые слышу, милорд. Я в таком же неведении, как и вы.

– Это оттого, – пролепетал Сиддонс, – что его передали мне только сегодня утром. У меня даже не было времени предупредить о его существовании мистера Тодда.

– Да о чем вы, право? – недоумевал судья.

Взгляды каждого сфокусировались на Сиддонсе, который достал конверт из внутреннего кармана и держал его на вытянутой руке так, словно тот был объят пламенем.

– Этот конверт мне передали сегодня утром, милорд.

– Кто передал, Сиддонс? – спросил судья.

– Мистер Гарри Клифтон. Он сказал мне, что получил его от леди Баррингтон за несколько часов до ее смерти.

– Вы вскрывали конверт, мистер Сиддонс?

– Нет, сэр, не вскрывал. Он адресован председательствующему судье, то есть вам.

– Понятно, – сказал судья. – Мистер Тодд и сэр Катберт, не будете ли вы так добры проследовать ко мне в кабинет?


– Какое странное дело, джентльмены, – сказал судья, положив невскрытый конверт на стол перед двумя адвокатами. – В сложившихся обстоятельствах, признаюсь, я пока не уверен, каким будет план действий.

– Мы оба, – сказал мистер Тодд, – могли бы выдвинуть убедительный аргумент: письмо нужно рассматривать как недопустимое доказательство.

– Согласен, – сказал сэр Катберт. – Но, откровенно говоря, один бес, что так, что эдак. Поскольку, если вы не откроете конверт сейчас, письмо все равно найдет свой путь в суд, и, какая бы сторона ни проиграла это дело, она, несомненно, будет иметь основания для апелляции.

– Боюсь, что не исключен и такой вариант, – сказал судья. – Если вы оба согласитесь, то, возможно, будет целесообразно вам, Саймон, вызвать мистера Клифтона в качестве свидетеля под присягой и посмотреть, сможем ли мы пролить хоть немного света на то, каким образом к нему попал конверт в первую очередь. Как вы полагаете, Катберт?

– Не возражаю.

– Хорошо. Тем не менее позвольте заверить вас, – продолжил судья, – что я не вскрою конверта, пока мы не услышим показаний мистера Клифтона, и сделаю это лишь после вашего обоюдного одобрения. А вскрывать его я обязуюсь только в присутствии всех, кто может быть затронут последствиями этих действий.

14

– Вызывается мистер Гарри Клифтон.

Эмма крепко сжала руку Гарри. Он поднялся с места и спокойно проследовал к свидетельской кафедре. Как только он принес присягу, судья подался телом вперед и сказал:

– Мистер Клифтон, я намерен задать вам несколько вопросов. Когда я закончу, если опытные адвокаты захотят уточнить некоторые моменты, они будут вольны сделать это. Могу я подтвердить для протокола, что вы приходитесь мужем Эмме Клифтон и зятем мисс Грэйс Баррингтон, двух ответчиц по этому делу?

– Совершенно верно, сэр, а еще шурином сэру Джайлзу Баррингтону, моему старинному и самому близкому другу.

– Можете ли вы рассказать суду о ваших взаимоотношениях с леди Баррингтон?

– Мне было двенадцать, когда я впервые познакомился с ней на чаепитии по случаю празднования дня рождения Джайлза, так что знаю ее почти двадцать лет.

– Это не ответ на мой вопрос, – надавил судья.

– Я считал Элизабет дорогим и близким другом и скорблю из-за ее безвременной кончины так же глубоко, как все здесь присутствующие. Она была поистине выдающейся женщиной, и, если бы родилась на поколение позже, правление «Пароходства Баррингтонов» не искало бы за пределами круга семьи нового председателя правления, когда ее муж умер.

– Благодарю вас. А теперь я хотел бы спросить вас о конверте, – судья поднял руку с конвертом и показал его всем, – и каким образом он попал к вам.

– Почти каждый вечер я ездил навещать Элизабет в больнице. Последний мой визит состоялся, как выяснилось, в последний вечер ее жизни.

– Вы с ней были одни?

– Да, сэр. Ее дочь Грэйс ушла как раз передо мной.

– Пожалуйста, расскажите суду, что произошло.

– Элизабет сказала мне, что днем к ней приходил ее стряпчий мистер Сиддонс и она подписала новое завещание.

– Мы говорим о вечере вторника двадцать шестого июля?

– Да, сэр, за несколько часов до смерти Элизабет.

– Можете ли вы сообщить суду, что еще произошло во время вашего визита?

– Она удивила меня тем, что достала из-под своей подушки запечатанный конверт, который передала мне на хранение.

– Она объяснила, почему дает его вам?

– Нет, сказала только, что, если Джайлз опротестует ее новое завещание, я должен буду передать письмо судье, назначенному председательствовать на слушании дела.

– Какие-нибудь еще инструкции она вам дала?

– Еще она велела мне не вскрывать конверт и не сообщать Джайлзу или моей жене о его существовании.

– А если сэр Джайлз не опротестует завещание?

– В этом случае она попросила уничтожить конверт, с тем же условием не говорить никому о том, что он когда-либо существовал.

– То есть вы понятия не имеете, что в этом конверте, мистер Клифтон? – Судья вновь поднял конверт.

– Ни малейшего.

– А мы якобы должны в это поверить, – заметила Вирджиния достаточно громко, чтобы все услышали.

– «Все чудесатее и чудесатее», – проговорил судья, проигнорировав, что его прервали. – У меня к вам больше нет вопросов, мистер Клифтон. Мистер Тодд?

– Спасибо, милорд. – Мистер Тодд поднялся с места. – Вы сказали его светлости, мистер Клифтон, что леди Баррингтон сообщила вам, будто написала новое завещание. На звала ли она вам причину, почему она так сделала?

– Я ни капли не сомневаюсь в том, что Элизабет любила своего сына, но она призналась мне о своих опасениях: если он женится на этой ужасной женщине леди Вирджинии…

– Милорд, – вскочил сэр Катберт, – это показание с чужих слов и неприемлемо для рассмотрения по существу.

– Согласен. Оно будет вычеркнуто из протокола.

– Но, милорд, – вмешался мистер Тодд, – тот факт, что леди Баррингтон завещала свою сиамскую кошку Клеопатру леди Вирджинии, наоборот, наводит на мысль…

– Вы уже высказали свое мнение, мистер Тодд, – остановил его судья. – Сэр Катберт, у вас есть вопросы к этому свидетелю?

– Только один, милорд. – Сэр Катберт взглянул прямо на Гарри. – Были ли вы бенефициаром предыдущего завещания?

– Нет, сэр, не был.

– У меня больше нет вопросов к мистеру Клифтону, милорд. Но я буду просить суд о небольшой отсрочке и, прежде чем вы решите, должно ли быть вскрыто это письмо или нет, позволить мне вызвать одного свидетеля.

– Что вы имеете в виду, сэр Катберт? – спросил судья.

– Речь о человеке, который имеет шанс потерять больше всего в случае, если вы примете решение не в его пользу, а именно – о сэре Джайлзе Баррингтоне.

– У меня возражений нет, при условии, что мистер Тодд согласен.

– Только за, – ответил Тодд, понимая, что отказом ничего не добьется.

Джайлз медленно прошел к свидетельской кафедре и присягнул, словно предстал перед палатой представителей. Сэр Катберт обратился к нему с приветливой улыбкой:

– Для протокола, будьте добры, назовите, пожалуйста, свое имя и род занятий.

– Сэр Джайлз Баррингтон, член парламента от бристольских судоверфей.

– Когда в последний раз вы виделись со своей матерью? – спросил сэр Катберт.

Судья улыбнулся.

– Я навещал ее утром в день ее смерти.

– Упоминала ли она тот факт, что изменила свое завещание?

– Ни словом.

– Значит, когда вы ушли от нее, у вас осталось ощущение, что существует единственное завещание, то самое, что вы с ней обсуждали во всех деталях более года назад?

– Откровенно говоря, сэр Катберт, мысль о завещании матери в тот момент занимала меня меньше всего.

– Безусловно. Но я должен спросить, в каком состоянии здоровья вы нашли свою мать в то утро.

– Она была очень слаба. За тот час, что я провел у нее, мы едва обменялись парой слов.

– Значит, для вас было сюрпризом то, что вскоре после вашего ухода она поставила свою подпись под сложным документом объемом тридцать три страницы.

– Я посчитал это непостижимым. Считаю и сейчас.

– Вы любили свою мать, сэр Джайлз?

– Я обожал ее. На ней держалась вся наша семья. Я жалею лишь об одном: будь она сейчас с нами, это прискорбное дело никогда бы не возникло.

– Благодарю вас, сэр Джайлз. Пожалуйста, оставайтесь там – возможно, сэр Тодд пожелает допросить вас.

– Боюсь, мне придется взять на себя излишний риск, – шепнул Тодд Сиддонсу, прежде чем встать и обратиться к свидетелю. – Сэр Джайлз, позвольте мне начать с вопроса к вам: не будете ли вы возражать, если его светлость вскроет конверт, адресованный ему?

– Конечно будет! – громко произнесла Вирджиния.

– У меня нет возражения против вскрытия конверта, – сказал Джайлз, оставив без внимания реплику жены. – Если письмо написано в день смерти моей матери, наверняка мы поймем из него, что она была способна подписать такой важный документ, как завещание. Если же письмо написано до двадцать шестого июля, важность его незначительна.

– Означают ли ваши слова, что вы принимаете объяснение мистера Клифтона тому, что имело место после того, как видели свою мать в последний раз?

– Нет, вовсе не означает, – громко проговорила Вирджиния.

– Мадам, не вмешивайтесь, пожалуйста, – сделал ей замечание судья, бросив сердитый взгляд. – Если вы будете впредь высказывать свое мнение с места, а не с трибуны свидетеля, у меня не останется другого выбора, кроме как удалить вас из зала суда. Вы ясно меня поняли?

Вирджиния склонила голову, что господин судья Кэмерон посчитал приблизительно тем, чего собирался добиться от этой своенравной дамы.

– Мистер Тодд, вы можете повторить свой вопрос.

– В этом нет нужды, милорд, – сказал Джайлз. – Если Гарри говорит, что мама вручила ему письмо в тот вечер, значит так оно и было.

– Спасибо, сэр Джайлз. У меня больше нет вопросов.

Судья попросил обоих адвокатов подняться:

– На основании свидетельства сэра Джайлза и при полном отсутствии возражений я намереваюсь вскрыть конверт.

Оба адвоката кивнули, понимая, что их возражения лишь дадут основание для апелляции. В любом случае ни один из них не верил, что найдется в стране судья, который не отмел бы любое возражение против вскрытия конверта.

Судья Кэмерон поднял конверт так, чтобы все в зале хорошо его видели. Затем вскрыл его и вытянул единственный листок бумаги, который положил на стол перед собой. Три раза прочитал его, прежде чем заговорил.

– Мистер Сиддонс, – произнес он наконец.

Стряпчий семьи Баррингтон нервно поднялся со своего места.

– Можете ли вы назвать дату и точное время смерти леди Баррингтон?

Сиддонс зашуршал бумагами, прежде чем отыскал нужный документ. Он поднял глаза на судью и сказал:

– Я могу подтвердить, сэр, что свидетельство о смерти было подписано в десять двадцать шесть пополудни во вторник двадцать шестого июля тысяча девятьсот пятьдесят первого года.

– Благодарю вас, мистер Сиддонс. Я удаляюсь в свой кабинет, чтобы обдумать смысл этой части доказательного материала. Заседание суда откладывается на полчаса.


– Мне показалось, это не похоже на письмо, – сказала Эмма, когда их маленькая группа, склонив друг к другу голову, собралась вместе. – Скорее на какой-то документ. Мистер Сиддонс, она что-нибудь еще подписывала в тот день?

Сиддонс покачал головой:

– В моем присутствии – ничего. Какие соображения, мистер Тодд?

– Очень тонкий листок. Возможно, вырезка из газеты, но с такого расстояния разглядеть было трудно.

– Джайлз, ты зачем разрешил судье вскрыть письмо? – шипела Вирджиния в другом углу зала суда.

– При сложившихся обстоятельствах, леди Вирджиния, выбора у вашего мужа не было, – пояснил сэр Катберт. – Хотя, уверен, если бы не это вмешательство в последний момент, дело можно было считать законченным.

– Чем, интересно, сейчас занят судья? – Эмме не удавалось скрыть свое волнение.

Гарри взял жену за руку:

– Не переживай ты так, скоро узнаем.

– Если решение вынесут не в нашу пользу, – не унималась Вирджиния, – сможем ли мы по-прежнему настаивать на том, что конверт – недопустимое доказательство?

– На этот вопрос я ответить не смогу, – сказал сэр Катберт, – пока не получу шанса изучить содержимое: ведь оно может также доказывать, что ваш муж прав в своем предположении, будто его мать была не в состоянии подписать важный правовой документ в течение последних часов жизни, а в этом случае уже противной стороне придется решать, подавать апелляцию или нет.

Обе партии так и продолжали перешептываться, склонив друг к другу голову: две группы в противоположных концах помещения, словно боксеры, в разных углах ринга ожидающие гонга к финальному раунду. В это время дверь позади спинки судейского кресла открылась и вошел судья.

Все в зале встали и поклонились; судья Кэмерон занял свое место в черном, с высокой спинкой кресле. Потом внимательно посмотрел на устремленные к нему в нетерпеливом ожидании лица:

– Только что я имел возможность изучить содержимое конверта. – (Никто не сводил глаз с судьи.) – Оно привлекло мой живой интерес. Оказывается, леди Баррингтон и меня объединяло хобби, хотя, признаюсь, она куда более искусный мастер, чем я, потому что двадцать шестого июля она разгадала кроссворд из «Таймса», оставив лишь одну строку пустой, что, я нисколько не сомневаюсь, сделала с целью обратить внимание на ее мысль. Причина, по которой я счел необходимым оставить вас, проста: мне надо было наведаться в библиотеку и взять номер «Таймса» за пятницу двадцать седьмое июля – день, следующий за тем, когда умерла леди Баррингтон. Я хотел проверить, сделала ли она ошибки в кроссворде предыдущего дня, а ошибок я не нашел, и узнать ответ на вопрос незаполненной строки. Сделав это, я теперь не сомневаюсь, что леди Баррингтон была не только способна подписать завещание, но также и полностью со знавала важность его содержания. В связи с изложенным я готов вынести судебное решение по этому делу.

Сэр Катберт проворно поднялся со своего места:

– Милорд, позвольте узнать, что это было за слово, которое помогло вам прийти к решению?

Судья Кэмерон опустил глаза на кроссворд:

– Двенадцать сверху, шесть и шесть: «Распространенные вредители, которых я путаю, когда нахожусь в здравом уме».

Сэр Катберт поклонился, и на лице Гарри засияла улыбка.

– Тем самым в деле «Баррингтон против Клифтон и Баррингтон» я выношу решение в пользу миссис Гарольд Клифтон и мисс Грэйс Баррингтон.

– Мы должны подать апелляцию, – дернула за рукав Джайлза Вирджиния, когда сэр Катберт и мистер Тодд замерли в низком поклоне.

– Апелляции не будет, – ответил Джайлз.


– Ты был жалок, – бросила Вирджиния, в гневе покидая зал суда.

– Но Гарри – мой старейший друг. – Джайлз устремился за ней.

– А я твоя жена, на случай, если вдруг забыл. – Вирджиния толкнула перед собой вращающуюся дверь и выбежала на Стрэнд.

– Но что же я мог поделать, если все так сложилось? – воскликнул он, догнав жену.

– Сражаться до последнего за принадлежащее нам по праву, как и обещал, – напомнила она ему и подняла руку, ловя такси.

– То есть ты полагаешь, судья не прав, решив, что моя мама в точности отдавала себе отчет в своих действиях?

– Если ты веришь в это, Джайлз, – Вирджиния повернулась к нему лицом, – значит у тебя такое же низкое мнение обо мне, какое было у нее.

Онемевший Джайлз застыл, а в этот момент подкатило такси. Вирджиния распахнула дверцу, забралась внутрь и опустила окно:

– Я несколько дней поживу у мамы. Если к моему возвращению не подашь апелляцию, рекомендую поискать совета стряпчего, специализирующегося на разводах.

15

Во входную дверь решительно постучали. Джайлз взглянул на часы – 19:20. Кто бы это мог быть? На ужин он никого не приглашал, и в парламент на заключительные речи собирался не раньше девяти. Вот второй стук, и он вспомнил, что сегодня у домработницы свободный вечер. Он положил вчерашний выпуск «Хансарда» на край стола, рывком поднялся с кресла и уже направлялся к коридору, когда постучали в третий раз.

– Уже иду! – крикнул Джайлз.

Он потянул на себя дверь, и перед ним возник тот, кого он никак не ожидал увидеть на пороге своего дома на Смит-сквер.

– Грэйс? – Он даже не попытался скрыть свое удивление.

– Ты не представляешь, какое это облегчение вдруг узнать, что ты все еще помнишь мое имя, – сказала его сестра, заходя внутрь.

Джайлз попытался придумать такое же резкое возражение, но, поскольку не виделся с сестрой со дня похорон матери, решил простить ей колючее приветствие. Он не поддерживал контактов ни с кем из родных с тех пор, как Вирджиния в ярости вышла из зала суда и умчалась на такси, оставив его одного на улице.

– Что привело тебя в Лондон, Грэйс? – спросил он довольно вяло, ведя сестру по коридору к гостиной.

– Ты привел. Если гора не идет к Магомету и так далее.

– Приготовить тебе что-нибудь выпить? – спросил он, продолжая гадать, зачем же она пришла, разве только…

– Спасибо, после этого жуткого поезда сухой херес не помешал бы.

Джайлз подошел к буфету и налил ей хереса, а себе – полбокала виски, все это время отчаянно пытаясь придумать, что сказать.

– У меня в десять голосование, – наконец проговорил он, передавая Грэйс напиток.

В присутствии своей младшей сестры Джайлз отчего-то всегда чувствовал себя озорным школьником, пойманным директором школы за курением.

– Для того, что я собираюсь тебе сказать, времени с лихвой.

– Ты пришла заявить свое неотъемлемое право и вышвырнуть меня из дома?

– Нет, болван, я пришла попытаться вбить хоть немного здравого смысла в твой толстолобый череп.

Джайлз рухнул в кресло и сделал глоточек виски.

– Я весь внимание.

– На следующей неделе мне исполняется тридцать, на случай, если ты запамятовал.

– И ты проделала такой путь, чтобы рассказать мне, какой хочешь получить подарок? – попытался разрядить обстановку Джайлз.

– Именно, – сказала Грэйс, удивив его во второй раз.

– Какой же? – Джайлза все еще не оставляло ощущение, что ему необходимо обороняться или оправдываться.

– Хочу пригласить тебя на мой день рождения.

– Но сейчас парламентская сессия, и, поскольку я выдвинут на первую скамью, от меня ждут…

– Там будут Гарри и Эмма, – продолжила Грэйс, игнорируя его оправдания. – В общем, все как в старые добрые времена.

Джайлз еще отпил виски.

– Никогда не будет как в старые добрые времена.

– Нет, будет, дурачок, потому что ты единственный, кто препятствует этому.

– Они хотят видеть меня?

– Да с чего бы им не хотеть-то! – воскликнула Грэйс. – Эта глупая ссора давно канула в Лету, вот почему я собираюсь столкнуть вас всех вместе лбами, пока не стало слишком поздно.

– Кто там будет еще?

– Себастьян и Джессика, несколько друзей, преподаватели в основном, но тебе необязательно разговаривать с ними, разве что со своим старым другом Дикинсом. Однако, – добавила она, – есть один человек, которого я приглашать не стану. Где, кстати, эта сучка?

Джайлз прежде думал, что сестра не в состоянии сказать ему ничего шокирующего. Как же он ошибался.

– Понятия не имею, – с трудом произнес он. – Она со мной не связывалась уже более года. Но если верить «Дейли экспресс», сейчас ее можно отыскать в Сен-Тропезе под ручку с итальянским графом.

– Уверена, из них получится очаровательная пара. И, что более важно, это дает тебе основание для развода.

– Мне никогда не удастся развестись с Вирджинией, даже если б я хотел. Не забывай, через что прошла мама. Мне совсем не хочется повторять подобный опыт.

– О, понимаю. Вирджинии, значит, можно флиртовать на юге Франции с любовником-итальянцем, но ее мужу помышлять о разводе нельзя?

– Можешь насмехаться. Но такое поведение недостойно джентльмена.

– Не смеши меня. Едва ли достойно джентльмена тащить меня и Эмму в суд из-за маминого завещания.

– А вот это уже удар ниже пояса. – Джайлз сделал основательный глоток виски. – Но, полагаю, не больше, чем я заслужил, – добавил он. – И кое-что, о чем буду жалеть всю оставшуюся жизнь. Ты простишь меня когда-нибудь?

– Прощу. Если приедешь ко мне на день рождения и извинишься перед сестрой и старейшим другом за то, что был таким болваном.

– Не уверен, что смогу посмотреть им в лицо.

– Ты смотрел в лицо солдатам немецкой батареи, имея всего пару гранат и пистолет, чтобы защитить себя.

– И поступил бы так снова, будь я уверен, что это убедит Эмму и Гарри простить меня.

Грэйс встала, пересекла комнату и опустилась на колени перед братом:

– Да конечно же они простят тебя, недотепа.

Джайлз опустил голову, и сестра обняла его:

– Ты же отлично знаешь, что маме очень бы не хотелось, чтобы эта женщина нас всех разделила.


Миновав указатель на Кембридж, Джайлз малодушно подумал: еще не поздно повернуть назад. Хотя знал: если так поступит, второго шанса может уже не быть никогда.

Въехав в университетский город, Джайлз будто вновь окунулся в такую знакомую академическую атмосферу. Во всех направлениях спешили молодые мужчины и женщины в академических мантиях различной длины. Нахлынули воспоминания о славных временах, проведенных в Оксфорде, которые резко оборвал герр Гитлер.

Когда спустя пять лет Джайлз вернулся в Англию, бежав из лагеря военнопленных, ректор колледжа Брейноз предложил ему вернуться в свой старый колледж и завершить обучение. Но к тому времени он был двадцатипятилетним, закаленным в боях ветераном и чувствовал, что время упущено, как это произошло со многими людьми его поколения, включая Гарри. В любом случае появилась возможность ввязаться в еще одно сражение, и он не смог устоять перед вызовом на спарринг за место на зеленых скамьях палаты представителей. «Я ни о чем не жалею», – подумал Джайлз. Хотя… какие-то сожаления всегда остаются.

Он проехал по Гранж-роуд, свернул направо и припарковал машину на Сиджвик-авеню. Прошел под аркой с вывеской, сообщавшей, что колледж Ньюнэм основан в 1871 году, до того как женщинам стали присуждаться ученые степени, – основан провидцем, который верил, что это случится при его жизни[24]. Не случилось.

Джайлз остановился у квартиры директора колледжа и только собрался спросить, как пройти на вечеринку к мисс Баррингтон, как его окликнул привратник:

– Добрый вечер, сэр Джайлз, вы, наверное, ищете зал Сиджвика.

Узнали. Назад пути нет.

– Вам прямо по коридору, вверх по лестнице, налево, третья дверь. Мимо не пройдете.

Джайлз пошел, следуя указанию, минуя с десяток или больше студенток, одетых в длинные черные юбки, белые блузки и академические мантии. Они едва замечали его, да и с чего бы? Ему тридцать три, почти вдвое старше их.

Он стал подниматься по ступеням и, добравшись до верхней, в подсказках направления больше уже не нуждался. Радостно возбужденные голоса и смех стали слышны задолго до того, как он приблизился к третьей двери слева. Джайлз сделал глубокий вдох и вошел, стараясь не привлекать к себе внимания.

Джессика первой заметила его и тотчас устремилась через зал с криками:

– Дядя Джайлз, дядя Джайлз, где же ты был?

«Вот именно, где?» – подумал Джайлз, глядя на девочку, которую обожал: еще не лебедь, но уже не гадкий утенок. Она подпрыгнула и обвила его шею руками. Над ее плечом он увидел, что к нему спешат Грэйс и Эмма, – все втроем они пытались обнять его. Другие гости повернулись к ним, гадая, что стало причиной такой суеты.

– Простите меня, – проговорил Джайлз после того, как пожал Гарри руку. – Я не должен был подвергать вас такому испытанию.

– Не зацикливайся на этом, – сказал Гарри. – Ведь мы с тобой прошли через кое-что похуже.

Джайлз сам себе удивился – насколько быстро слова лучшего друга сняли напряжение. Как в старые добрые времена, они с Гарри болтали о Питере Мэе[25], когда он вдруг увидел ее. И уже больше был не в силах оторвать глаз.

– Лучший плоский удар, который я когда-либо видел, – сказал Гарри, уверенно выставляя левую ногу вперед и как бы замахиваясь битой.

Он не заметил, что Джайлз уже его не слушает.

– Да, я был в Хедингли, когда против южноафриканцев в своем первом международном матче он выиграл сотню.

– Я тоже видел те подачи, – присоединился к разговору пожилой преподаватель. – Великолепный удар.

Джайлз ускользнул от них и стал проталкиваться вдоль стены через комнату, полную гостей, остановился лишь поболтать с Себастьяном о том, как у того дела в школе. Молодой человек казался намного более спокойным и уверенным, чем тот прежний Себастьян, которого помнил Джайлз.

Джайлз уже начал опасаться, что она может уйти раньше, чем он исхитрится познакомиться с ней. Но Себастьян отвлекся на сосиску в тесте, и Джайлз двинулся дальше. Вот она уже рядом – разговаривает с пожилой женщиной и, похоже, не замечает его присутствия. Джайлз стоял, лишившись дара речи и гадая, почему англичане всегда испытывают такие затруднения, когда надо самим представляться женщинам, в особенности женщинам красивым. Как прав был Бетджеман, к тому же здесь даже не необитаемый остров[26].

– Не уверена, что Шварцкопф обладает диапазоном для этой партии, – говорила пожилая женщина.

– Вполне возможно, вы правы, но я по-прежнему готова отдать половину своей годовой стипендии, только чтоб услышать, как она поет.

Пожилая женщина заметила Джайлза и повернулась перекинуться словом с кем-то еще, будто поняла, что он именно этого от нее ждет. Джайлз представился, в душе надеясь, что никто не помешает им. Они пожали друг другу руки. Само прикосновение к ней было…

– Здравствуйте. Я Джайлз Баррингтон.

– Вы, наверное, брат Грэйс, тот самый член парламента, о котором я частенько читаю и который придерживается таких радикальных взглядов. Меня зовут Гвинет, – назвала она имя, которое одновременно указывало и на ее происхождение.

– Вы студентка?

– Вы мне льстите, – улыбнулась она. – Нет, я просто пишу диссертацию, а ваша сестра – мой научный руководитель.

– А о чем диссертация?

– О связях между математикой и философией в Древней Греции.

– С нетерпением буду ждать возможности прочесть ее.

– Я позабочусь, чтобы вы получили копию одним из первых.

– Кто эта девушка, с которой разговаривает Джайлз? – спросила Эмма свою сестру.

Грэйс повернулась и посмотрела через комнату.

– Гвинет Хьюз, из моих самых одаренных аспирантов. Полная противоположность Вирджинии – я уверена, он скоро это поймет. Гвинет – дочь уэльского шахтера, из долин, как она любит напоминать всем, и уж конечно, ей хорошо известно значение compos mentis[27].

– Она очаровательна, – заметила Эмма. – Не думаешь ли ты…

– Боже мой, нет, что у них может быть общего?

Эмма улыбнулась своим мыслям, потом сказала:

– Ты передала свои одиннадцать процентов акций Джайлзу?

– Да, вместе с моими правами на бабушкин дом на Смит-сквер, как пообещала маме, когда убедилась, что этот дурачок окончательно освободился от Вирджинии.

Эмма немного помолчала.

– Выходит, ты с самого начала знала содержание маминого нового завещания?

– И о том, что было в конверте, – как бы невзначай упомянула Грэйс. – Поэтому-то я и не могла присутствовать на суде.

– Как же хорошо знала тебя мама.

– Как хорошо она знала нас троих, – сказала Грэйс, бросив взгляд через комнату на брата.

16

– Вы сможете все организовать? – спросил Джайлз.

– Да, сэр, просто предоставьте действовать мне.

– Я хочу покончить с этим как можно скорее.

– Понимаю, сэр.

– Отвратительное занятие. Как жаль, что нет более цивилизованного метода разрешения подобных дел.

– Так закон надо менять, сэр Джайлз, а это, откровенно говоря, скорее по вашему ведомству, чем по моему.

Джайлз знал, что этот человек прав, а закон, несомненно, со временем изменят, но Вирджиния ясно дала понять, что ждать не может. После многомесячного молчания она вдруг позвонила ему и сообщила, что хочет развестись. Ей не нужно было объяснять, что требовалось от него.

– Спасибо, зайчик, я знала, что на тебя можно положиться, – сказала она перед тем, как повесить трубку.

– Когда ждать от вас новостей? – спросил Джайлз.

– Ближе к концу недели, – пообещал собеседник.

Он залпом осушил полпинты пива, поднялся, отвесив легкий поклон, и, хромая, удалился.


В петлице у Джайлза алела большая гвоздика, так что она не пройдет мимо. Он вглядывался в каждую женщину моложе тридцати, идущую в его направлении. Ни одна даже не удостоила взглядом, пока наконец рядом не остановилась строго одетая, чопорного вида молодая женщина.

– Мистер Браун?

– Да, – ответил Джайлз.

– Меня зовут мисс Хольт. Я из агентства.

Не говоря больше ни слова, женщина взяла его за руку и повела вдоль длинной платформы, как собака-поводырь, к вагону первого класса. Как только они заняли свои места напротив друг друга, Джайлз почувствовал, что вся его уверенность улетучилась. Поскольку был вечер пятницы, все остальные сиденья заняли еще задолго до отправления поезда. За все время поездки мисс Хольт не проронила ни слова.

Когда поезд подошел к перрону Брайтона, она сошла в числе первых. Джайлз отдал два билета контролеру у турникета и последовал за ней к стоянке такси. Ему было ясно, что мисс Хольт прежде проделывала все это не раз. Она подала голос только на заднем сиденье автомобиля, но заговорила не с ним.

– Отель «Гранд».

По прибытии в отель Джайлз зарегистрировал их обоих как мистера и миссис Браун.

– Номер тридцать один, сэр, – объявил администратор с таким видом, будто собирался подмигнуть, но затем улыбнулся и сказал: – Доброй ночи, сэр.

Носильщик поднял их чемоданы на третий этаж. Когда он получил чаевые и удалился, она заговорила снова.

– Меня зовут Анжела Хольт, – сказала она, садясь очень прямо на краешек кровати.

Джайлз остался стоять. Эта женщина явно не относилась к тем, с кем он стал бы проводить уик-энд в Брайтоне, посвященный любовным утехам.

– Не могли бы вы меня проинструктировать как и что… – попросил он.

– Конечно, сэр Джайлз. – Мисс Хольт ответила так просто, будто он просил ее продиктовать ему инструкцию под запись. – В восемь мы спустимся и поужинаем. Я заказала столик в центре зала в надежде, что кто-нибудь вас узнает. После ужина мы вернемся в номер. Я не стану переодеваться, но вы можете пройти в ванную и надеть пижаму и халат. В десять вечера я отправлюсь спать на кровать, вы же устроитесь на диване. В два часа ночи вы позвоните дежурному и закажете бутылку винтажного шампанского, полпинты «Гиннесса» и поднос сэндвичей с ветчиной. Когда ночной портье принесет ваш заказ, вы ему скажете, что просили не это, а мармит и сэндвичи с помидорами, причем по требуете доставить все немедленно. Когда он вернется, вы поблагодарите его и дадите ему пятифунтовую банкноту.

– Зачем такие большие чаевые?

– Затем, что, когда дойдет до суда, ночного портье, несомненно, вызовут свидетелем, и нам надо быть уверенными, что он вас не забудет.

– Понимаю.

– Утром мы вместе позавтракаем, и, когда будете выписываться, расплатитесь чеком, чтобы его можно было без труда отследить. Когда будем покидать отель, вы обнимете меня и несколько раз поцелуете. Затем сядете в такси и помашете рукой на прощание.

– Для чего целовать «несколько раз»?

– Для уверенности, что частный детектив вашей жены успеет сфотографировать нас вместе. Пока у нас есть время до ужина, можете задать вопросы.

– Спасибо, мисс Хольт. Могу я поинтересоваться, как часто вы проделывали подобное?

– На этой неделе вы у меня третий джентльмен, а в агентстве есть несколько заявок и на следующую.

– Какое-то безумие… Наши законы о разводе откровенно варварские. Правительству следует подготовить новый законопроект как можно скорее.

– Надеюсь, сэр Джайлз, что этого не случится. Ведь тогда я останусь без работы.

Алекс Фишер. 1954–1955

17

– Я хочу раздавить его, – проговорила она. – Ничто меньшее меня не удовлетворит.

– Могу заверить вас, леди Вирджиния, я сделаю все, чтобы помочь вам.

– Рада слышать, майор, потому что, если мы собираемся работать вместе, нам надо доверять друг другу. Никаких секретов. И все же я должна убедиться, что вы годитесь для этой работы. Скажите мне, почему вы считаете, что так хорошо подходите?

– Я думаю, вы убедитесь, что я хорошо подготовлен, миледи, – сказал Фишер. – Мы с Баррингтоном очень давно знаем друг друга.

– Тогда рассказывайте с самого начала и не упускайте ни одной детали, какой бы незначительной она вам ни казалась.

– Мы познакомились, когда учились в начальной школе Святого Беды и Баррингтон подружился с сыном докера.

– Гарри Клифтоном, – злобно процедила Вирджиния.

– Баррингтона должны были исключить из школы.

– За что? – удивилась Вирджиния.

– Он попался на воровстве из школьного буфета, но вышел сухим из воды.

– Как же ему удалось?

– Его отец сэр Хьюго – еще одна криминальная личность – выписал чек на тысячу фунтов, что позволило школе построить новый павильон для крикета. В итоге директор школы закрыл на проступок глаза, что дало Баррингтону возможность попасть в Оксфорд.

– Вы тоже поступили в Оксфорд?

– Нет, я пошел в армию. Однако наши тропинки пересеклись вновь в Тобруке – мы служили в одном полку.

– Это там он сделал себе имя, заслужив Военный крест и позже бежав из плена?

– Тот Военный крест должны были вручить мне, – сказал Фишер, глаза его сузились. – Я тогда был его непосредственным начальником и возглавлял атаку на вражескую батарею. Я отбросил немцев, и полковник представил меня к Военному кресту, но капрал Бэйтс, дружок Баррингтона, вычеркнул мое имя из списков отличившихся, и меня просто упомянули в приказе, а мой Военный крест в итоге достался Баррингтону.

Эта версия кардинально отличалась от версии Джайлза о происшедшем в тот день, но Вирджиния знала, в какую она хотела поверить.

– С тех пор вам приходилось с ним сталкиваться?

– Нет. Я остался в армии, но, как только понял, что он лишил меня шанса на повышение, мне пришлось уволиться с военной службы до истечения срока.

– И чем же вы сейчас занимаетесь, майор?

– По профессии я биржевой маклер, состою в правлении Бристольской классической школы. Также я член исполнительного комитета местной организации консерваторов. Я вступил в партию, так что могу поспособствовать в том, чтобы Баррингтон не прошел на следующих выборах.

– Я хочу быть уверена, что вы сыграете главную роль, – сказала Вирджиния. – Ибо единственное, что надо этому человеку в жизни, – удержаться на своем месте в палате представителей. Он убежден, что лейбористы победят на следующих выборах и Эттли предложит ему место в кабинете министров.

– Только через мой труп.

– Не думаю, что нам придется заходить так далеко. Ведь если он потеряет свое место на следующих выборах, останется не так много шансов, что его вновь выдвинут кандидатом, а это, скорее всего, будет означать конец его политической карьеры.

– Да будет так, – сказал Фишер. – Но я должен подчеркнуть, что, хоть у него и не подавляющее большинство, он по-прежнему очень популярен в избирательном округе.

– Посмотрим, насколько он станет популярным, когда я засужу его за адюльтер.

– Он уже подготовил для этого почву: рассказывает всем и вся, что пришлось пройти через фарс в Брайтоне, чтобы защитить вашу репутацию. Он даже затеял агитационную работу за изменение законов о разводе.

– Но как избиратели Джайлза среагируют, когда узнают, что вот уже год у него роман со студенткой Кембриджа?

– Как только дело о вашем разводе завершится, всем будет абсолютно до лампочки.

– Но если оно не будет улажено и станет известно, что я отчаянно ищу примирения…

– Это изменит ситуацию кардинально, – ответил Фишер. – И вы можете положиться на меня в том, что новости о вашем печальном существовании достигнут нужных ушей.

– Хорошо. А еще нашим долгосрочным целям поможет, если вы станете председателем Консервативной ассоциации бристольских судоверфей.

– Ни о чем ином я бы и не мечтал. Единственная проблема в том, что я не могу позволить себе отдавать так много времени политике, поскольку должен зарабатывать на жизнь. – Фишер старался не выдать своего волнения.

– Вам не придется заботиться об этом, как только станете членом правления «Пароходства Баррингтонов».

– Ну, на это надежды мало. Как только всплывет мое имя, Баррингтон тотчас наложит вето на назначение.

– Он не вправе накладывать вето ни на что, поскольку мне принадлежат семь с половиной процентов акций компании.

– Боюсь, я не понимаю…

– Тогда позвольте мне объяснить, майор. Последние шесть месяцев я скупала доли Баррингтона через «слепой» траст и сейчас владею семью с половиной процентами акций. Если вы проверите их устав, то поймете, что это дает мне право назначать члена правления, и я не вижу более подходящей кандидатуры, чем вы, майор.

– Как мне начать благодарить вас?

– Все очень просто. В ближайшее время вы должны приложить все усилия, чтобы стать председателем местной Консервативной ассоциации. Как только добьетесь этого, вашей единственной целью станет позаботиться, чтобы на следующих выборах избиратели бристольских судоверфей отозвали своего представителя из парламента.

– А в долгосрочном плане?

– Есть у меня идея, которая может подразнить ваше воображение. Но не стоит думать об этом, пока вы не станете председателем ассоциации.

– Тогда мне лучше возвращаться в Бристоль и приступать к работе немедленно. Но прежде чем я сделаю это, должен задать вам один вопрос.

– Прошу вас, – сказала Вирджиния, – спрашивайте о чем угодно. Ведь мы теперь партнеры.

– Почему для этой работы вы выбрали меня?

– О, это просто, майор. Джайлз как-то говорил мне, что вы единственный человек на свете, которого он ненавидит.


– Джентльмены, – председатель местной Консервативной ассоциации Билл Хоукинс постучал деревянным молотком по столу, – призываю к порядку. Пожалуй, начну с того, что попрошу нашего почетного секретаря, майора Фишера, зачитать протокол прошлого собрания.

– Спасибо, господин председатель. На прошлом собрании, состоявшемся четырнадцатого июня тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года, комитет поручил мне написать в центральный офис в Лондоне и запросить лист кандидатов, которые могли бы рассчитывать стать представителями нашей партии в этом округе на очередных всеобщих выборах. Список официальных кандидатов пришел через несколько дней, и я разослал его копии членам организации, чтобы они смогли обсудить кандидатуры на сегодняшнем собрании.

Как и было оговорено, летнее празднество в этом году пройдет в Касл-Комбе, с любезного разрешения достопочтенного мистера Хартли-Бута, мирового судьи. В этой связи имела место дискуссия о цене лотерейных билетов, и провели голосование, после которого сошлись на мнении, что они будут по шесть пенсов каждый и по полкроны за шесть билетов. Согласно докладу казначея мистера Мэйнарда, банковский счет нашей организации имеет положительное сальдо в сумме сорока семи фунтов и двенадцати шиллингов. Он также сообщил, что написал письмо-напоминание тем членам, которые еще не уплатили ежегодный взнос. На этом повестка была исчерпана, и собрание объявили закрытым в девять часов двенадцать минут вечера.

– Благодарю вас, майор, – сказал председатель. – Давайте перейдем ко второму пункту, а именно к списку кандидатов, рекомендованных центральным офисом. У каждого из вас было несколько дней, чтобы их обдумать, поэтому я объявлю собрание открытым. Затем мы проведем предварительный отбор тех кандидатов, которых, по вашему мнению, следует пригласить для собеседования.

Фишер уже показывал список кандидатов леди Вирджинии, и они сошлись во мнении насчет кандидатуры, которая лучше всего послужит для их долгосрочного плана. Фишер откинулся на спинку и внимательно слушал, как его коллеги высказываются о достоинствах и недостатках каждого кандидата. Довольно быстро он понял, что его человек не стал наиболее вероятным кандидатом, но, по крайней мере, и возражавших не нашлось.

– Не хотите ли высказать свое мнение, полковник, прежде чем я поставлю на голосование? – спросил Хоукинс.

– Спасибо, председатель. Я согласен с теми членами комитета, которые сочли, что мистер Симпсон, так благородно поборовшийся в Эббу-Вэйл во время прошлых выборов, заслуживает собеседования, однако полагаю, нам следует также послушать и мистера Даннетта. Все-таки его жена родом из этих мест, а это существенное преимущество, особенно если учесть нынешний семейный статус сэра Джайлза Баррингтона.

Вокруг стола прошелестело: «Слушайте, слушайте!»

Сорок минут спустя Грегори Даннетт оказался в списке, а также мистер Симпсон, бывший кандидат от Эббу-Вэйл, плюс местный советник – без малейшей надежды, – холостяк за сорок – без малейшей надежды – и предусмотренная законом женщина – абсолютно никакой надежды. Фишеру оставалось лишь найти подходящую причину не выбрать Симпсона.

Собрание близилось к завершению, и председатель объявил «разное».

– Я должен кое-что доложить комитету, – сказал Фишер, отворачивая колпачок своей авторучки. – Но, полагаю, будет благоразумно не заносить это в протокол.

– Уверен, лучше всего судить об этом вам, майор. – Председатель обвел взглядом лица за столом, чтобы убедиться в согласии всех присутствующих.

– На прошлой неделе я побывал в своем клубе в Лондоне, – начал Фишер. – И из заслуживающего доверия источника узнал некую тревожную информацию, касающуюся сэра Джайлза Баррингтона. – Внимание всего комитета было приковано к нему. – Как всем вам хорошо известно, в настоящее время сэру Джайлзу предстоит бракоразводный процесс вследствие злосчастного расстройства его брака. Большинство из нас сочувствовали ему, когда он решил избрать «маршрут Брайтона», особенно после того, как предал его огласке скорее из неучтивости, по моему мнению, чем ради защиты репутации своей супруги. Мы все люди взрослые и хорошо знаем: законы о разводе остро нуждаются в реформе. Однако недавно я выяснил, что до нас дошла лишь половина всей истории. У сэра Джайлза, судя по всему, роман с молодой студенткой из университета Кембриджа, несмотря на факт, что его жена изо всех сил пытается добиться примирения.

– Боже правый, да этот человек просто хам, – не сдержался Билл Хоукинс. – Его необходимо заставить уйти в отставку.

– Абсолютно согласен, мистер председатель. Несомненно, будь он кандидатом от консерваторов, иного выбора у него не осталось бы.

Сидевшие за столом оживленно заговорили между собой вполголоса.

– Я очень надеюсь, – продолжил Фишер после того, как председатель постучал молотком, – что могу положиться на комитет в том, что информация не просочится за пределы этой комнаты.

– Конечно, конечно, – заверил председатель – Это само собой разумеется.

Фишер удовлетворенно откинулся на спинку кресла, уверенный, что за пару часов история достигнет нескольких занимающих нужное положение местных членов Лейбористской партии, и это даст гарантию, что к концу недели не менее половины избирателей тоже будет в курсе.

Председатель закрыл собрание, и члены комитета направились через улицу в местный паб. Казначей Питер Мэйнард робко подошел к Алексу и спросил, можно ли с ним переговорить с глазу на глаз.

– Конечно, дружище, – ответил Алекс. – Чем могу помочь?

– Если помните, председатель несколько раз прозрачно намекал, что собирается освободить место перед следующими всеобщими выборами.

– Я слышал об этом.

– Один-два из нас полагают, что это работа для человека помоложе, и меня просили прощупать, как вы к этому относитесь: не будете ли против, если выдвинут вас?

– Очень любезно с вашей стороны, Питер. Если большинство моих коллег считают меня годным для этой работы, я, конечно, рассмотрю вопрос о принятии такой непростой задачи. Но только не в том случае, вы же понимаете, если другой член комитета почувствует, что он хорошо справится с ней.


Обналичив первый чек, полученный от «Пароходства Баррингтонов» за услуги в должности члена правления, Алекс закрыл свой счет в банке «Мидленд» и перешел на противоположную сторону улицы в банк «Барклайз», который занимался финансовыми делами как компании Баррингтонов, так и местной организации консерваторов. И в отличие от «Мидленда», управляющий согласился разрешить ему превышение кредитного лимита.

На следующий день он поехал в Лондон и открыл счет в «Дживс и Хоукс», где примерил три новых костюма, смокинг и пальто – все черного цвета. После ленча в «Арми энд нэйви» он направился в «Хилдич и Кей», где выбрал полдюжины рубашек, а кроме того – две пижамы, домашний халат и набор шелковых галстуков. Подписав чек, он пошел в «Джон Лобб» и провел некоторое время за примеркой двух пар обуви – броугов: черных и коричневых.

– Будут готовы месяца через три, майор, – пообещали ему.

В течение последующих четырех недель он водил каждого члена комитета – за счет Вирджинии – на обед или ужин, к концу которого убеждался, что большинство из них на грядущих всеобщих выборах поддержат Грегори Даннетта как их второго кандидата от партии, а один-два назовут его в качестве предпочтительной кандидатуры.

За послеобеденным бренди с Питером Мэйнардом Фишер узнал, что партийный казначей в настоящее время испытывает некоторые финансовые затруднения. На следующий день он съездил в Лондон, и после тайной встречи с Вирджинией эти финансовые затруднения оказались преодолены. Один из членов комитета теперь стал его должником.

18

Алекс числился в правлении «Пароходства Баррингтонов» уже несколько месяцев, когда подметил благоприятную перспективу, которая могла бы прийтись по душе Вирджинии.

В течение этого времени он усердно посещал каждое собрание правления, читал каждый отчет и всегда голосовал с большинством, поэтому ни у кого не возникало подозрений, что на самом деле у него на уме.

Вирджиния абсолютно не сомневалась: как только Алекса назначат членом правления, Джайлз начнет что-то подозревать. Она даже задавалась вопросом, не попытается ли он выяснить имя владельца семи с половиной процентов акций компании, которые представлял Фишер. Если и попытается, то узнает лишь, что они во владении «слепого» траста.

Однако Джайлз не был ни слепым, ни глухим – ему не придется складывать дважды два, чтобы получилось семь с половиной. Хотя председатель правления заверил его, что майор производит впечатление вполне приличного парня, на собраниях правления редко раскрывает рот и проблем от него точно не будет никаких, Джайлза это не убедило. Он не верил, что Фишер мог измениться. Однако у него были дела поважнее: предстоящие выборы, на которых тори, как ожидалось, увеличат свое большинство, а также загадочное поведение Вирджинии. Она до сих пор не подписала документы о разводе, хоть до этого и умоляла его дать ей основания для расторжения брака.


– Джентльмены, – обратился к собравшимся председатель совета директоров «Пароходства Баррингтонов», – не думаю, что было бы преувеличением полагать, будто предложение, которое я сегодня делаю, скорее всего, окажется поворотной точкой в истории компании. Это смелое начинание, предложенное нашим управляющим директором мистером Комптоном, я полностью одобряю и буду просить совет директоров поддержать план, согласно которому компания построит свой первый со времен войны пассажирский лайнер, дабы идти нога в ногу с нашими мощными соперниками, «Кунард» и «Пи энд Оу». Хотел бы выразить надежду, что наш основатель Джошуа Баррингтон аплодировал бы такой инициативе.

Алекс сосредоточенно слушал. Он уважал сэра Уильяма Трэверса, заменившего Хьюго Баррингтона, – не потому, что кто-то когда-то упоминал бывшего председателя, – как проницательного и мудрого руководителя, способного стоять у руля как промышленного гиганта, так и городской социальной структуры.

– Капитальные расходы, безусловно, напрягут наши ресурсы, – продолжал сэр Уильям. – Однако наши банкиры изъявляют желание поддержать совет, поскольку расчеты показывают: даже если на новом судне будут продаваться только сорок процентов кают, мы окупим наши вложения за пять лет. Буду рад ответить на любые вопросы совета.

– Как по-вашему, могут ли по-прежнему вызывать опасения у публики живущие в подсознании воспоминания о гибели «Титаника»? – спросил Фишер.

– Справедливое замечание, майор. Однако недавнее решение «Кунарда» добавить еще одно судно к своему флоту скорее позволит предположить: новое поколение путешественников заметило, что со времени той ужасной трагедии девятьсот двенадцатого года не зарегистрировано ни одного крупного инцидента с океанским лайнером класса люкс.

– Сколько времени нам понадобится, чтобы построить это судно?

– Если совет даст «добро», мы сразу выставим контракт на тендер и, надеюсь, назначим проектировщика-кораблестроителя к концу года в расчете на то, чтобы спустить судно со стапеля через три года.

Алекс подождал, не задаст ли кто-то из членов совета вопрос, который не хотел задавать сам.

– Какова проектная стоимость?

– Точную цифру сейчас трудно назвать, – признался сэр Уильям. – Но я дал разрешение на три миллиона фунтов из нашего бюджета. Однако не исключаю: смета преувеличена.

– Будем надеяться, – сказал другой член совета. – Да, и о наших планах необходимо поставить в известность акционеров.

– Согласен, – сказал сэр Уильям. – Я сделаю это на общем ежегодном собрании в следующем месяце, где также непременно подчеркну, что прогнозы нашей прибыли самые обнадеживающие и я не вижу причины, почему бы нам не выплатить нашим акционерам такие же дивиденды, как в прошлом году. Даже при этом совет должен учесть вероятность того, что некоторых акционеров может обеспокоить такая смена направления, не говоря уже о большом вложении капитала. Также не исключаю вероятности падения курса наших акций. Однако, как только в Сити поймут, что мы в силах справиться с любыми краткосрочными затруднениями, восстановление полной стоимости акций будет лишь делом времени. Еще вопросы?

– Появилась ли определенность с названием нового пассажирского подразделения компании и его первого лайнера? – спросил Фишер.

– Пассажирское подразделение мы думаем назвать «Пэлас лайн», а его первый лайнер – «Бэкингем», тем самым выражая приверженность компании новой Елизаветинской эре.

Предложение нашло единодушную поддержку у совета директоров.


– Объясните-ка еще раз, – попросила Вирджиния.

– В следующий вторник на ежегодном собрании акционеров сэр Уильям объявит, что «Пароходство Баррингтонов» планирует построить океанский лайнер в пику своим нынешним конкурентам на океанских линиях – «Кунарду» и «Пи энд Оу», ориентировочной стоимостью три миллиона фунтов.

– На мой взгляд, это довольно смелый и творческий шаг.

– И рискованный по отношению к другим, поскольку большинство инвесторов на фондовой бирже не относятся ни к смелым, ни к творческим личностям и будут очень беспокоиться насчет роста сметы строительства и трудностей продажи достаточного количества кают с целью покрытия капитальных расходов. Но если они внимательно будут проверять чеки, то увидят, что у «Пароходства Баррингтонов» более чем достаточно денег, чтобы покрыть любые кратковременные потери.

– Тогда почему вы рекомендуете мне продать свои акции?

– Потому что, если вам придется выкупить их обратно в течение трех недель с момента продажи, вы сорвете куш.

– Вот именно этот момент мне и непонятен, – сказала Вирджиния.

– Позвольте, я объясню. Когда вы покупаете акцию, вам не надо платить по счету в течение двадцати одного дня. Точно так же, когда вы продаете акцию, вам не должны выплачивать в течение трех недель. За этот период вы можете продавать, не выплачивая никаких денег, и, поскольку мы знаем информацию изнутри, мы можем извлечь выгоду из этой ситуации.

– Что же вы предлагаете?

– Собрание акционеров откроется в десять утра в следующий вторник с ежегодного отчетного доклада председателя. Через несколько часов я прогнозирую падение акций от их нынешнего номинала, чуть больше четырех фунтов, примерно до трех фунтов десяти шиллингов. Если в девять утра того дня с самого открытия рынка вы продадите ваши семь с половиной процентов акций, это вызовет еще большее падение, возможно до трех фунтов. Затем вы ждете, пока цена не достигнет нижнего предела, и начинаете скупать все доступные акции по низкой цене, пока не вернете свои семь с половиной процентов.

– А если у брокеров возникнут подозрения и они сообщат совету директоров о наших действиях?

– Они ни слова не скажут, поскольку получают комиссию с продаж акций и еще одну, когда их выкупают обратно. Они не захотят оказаться в убытке в любом случае.

– А мы?

– Только если цена акций вырастет после ежегодного отчета председателя, потому что вам придется заплатить больше, чтобы выкупить свою долю. Но, скажу откровенно, это маловероятно, поскольку компания объявляет, что ее вложение – три миллиона фунтов, резервы – в зоне риска.

– Что мне делать потом?

– Если предоставите мне полномочия действовать от вашего имени, я поручу руководить бизнесом знакомому брокеру в Гонконге, чтобы след не привел ни к одному из нас.

– Джайлз раскусит наш замысел. Он далеко не дурак.

– Не раскусит, если три недели спустя регистрационные данные покажут, что владелец ваших семи с половиной процентов акций компании не изменился. В любом случае на данный момент у него хватает более актуальных проблем.

– Например?

– Мне рассказали, что ему грозит вотум недоверия исполнительного комитета местной организации Лейбористской партии: там стало известно о его отношениях с мисс Гвинет Хьюз. Есть даже шанс, что на следующих выборах он не будет бороться за место в парламенте. Это при условии, что вы все еще не подписали документы о разводе.


– Можете ли вы заверить меня, мистер Фишер, что расследование никак не связано с сэром Джайлзом Баррингтоном или миссис Гарри Клифтон? Ведь в прошлом я представлял их обоих, и возможная связь послужит источником неприемлемого конфликта интересов.

– Мои запросы не имеют никакого отношения к семье Баррингтон, – ответил Фишер. – Просто местная организация Лейбористской партии включила в окончательный список двух кандидатов, которые будут представлять бристольские судоверфи. Как секретарь организации, я хочу быть абсолютно уверенным, что в их прошлом нет ничего, что могло бы в будущем поставить партию в трудное положение.

– Вы хотели бы знать что-то конкретное, майор?

– С помощью ваших обширных связей мне необходимо выяснить, попадали ли их имена в полицейские сводки.

– Включать ли сведения о парковочных штрафах или нарушениях, не связанных с лишением свободы?

– Все, что Лейбористская партия могла бы обратить себе на пользу во время предвыборной кампании.

– Я понял, – сказал Митчелл. – Сколько у меня времени?

– Процесс отбора займет пару месяцев, возможно, три. Однако я заранее должен знать, будет ли у вас что-то.

Фишер протянул ему листок бумаги с двумя именами.

Митчелл взглянул на имена, опустил листок в карман и, не говоря ни слова, ушел.


В девять утра того дня, на который было назначено ежегодное собрание акционеров, Фишер позвонил по частному номеру в Гонконг. Когда на другом конце ему ответил знакомый голос, он проговорил:

– Бенни, это майор.

– Привет, майор! Давно не общались.

– Есть дело, – сказал Фишер. – Все объясню, когда будешь в следующий раз в Лондоне, но прямо сейчас мне надо, чтобы ты выполнил приказ на продажу.

– Записываю.

– Ты должен продать двести тысяч акций «Пароходства Баррингтонов» по спот-цене на момент открытия Лондонской фондовой биржи.

Бенни присвистнул:

– Считай, сделано.

– Как только оформишь приказ, выкупи назад такое же количество акций в течение двадцати одного дня, но не ранее, чем они, на твой взгляд, достигнут нижней точки.

– Понятно. Только один вопрос, майор. Стоит ли Бенни сделать небольшую ставку конкретно на эту лошадку?

– Как хочешь, но не особо жадничай, потому что там, откуда это пришло, будет намного больше.

Майор положил трубку, вышел из своего клуба на Пэлл-Мэлл и взял такси в «Савой». В конференц-зале отеля он присоединился к группе своих коллег-директоров – буквально за пять минут до ежегодного обращения председателя к акционерам «Пароходства Баррингтонов».

19

Конституционный зал на Дэйвис-стрит был набит битком. Нескольким членам партии пришлось стоять в проходе между рядами или у дальней стены. Один-два человека даже примостились на подоконниках в надежде лучше видеть происходящее.

Оба кандидата из окончательного списка, Нэвилл Симпсон и Грегори Даннетт, выдали пламенные речи, но Фишер чувствовал, что на данный момент Симпсон обладает преимуществом над его «предпочтительным» кандидатом. Симпсон, лондонский барристер, был на несколько лет старше Даннетта, имел блестящий послужной военный список и уже соперничал в предвыборной борьбе с Энюрином Биваном в Эббу-Вэйл, где увеличил число собранных голосов тори. Но Митчеллу удалось снабдить Фишера информацией, достаточной, чтобы помешать этому человеку.

Симпсон и Даннетт сидели на сцене по разные стороны председателя, в то время как комитет занимал первый ряд. Новость о том, что сэр Джайлз Баррингтон выжил, на минувшей неделе получив вотум недоверия на закрытом заседании местной организации Лейбористской партии, порадовала Фишера, хотя он никому не признался в своем мотиве, кроме Вирджинии. Он планировал унизить Баррингтона публично, в блеске кампании всеобщих выборов, а не в скудно освещенной комнате на собрании комитета местной организации лейбористов. Но его план не сработает, если Даннетт не станет кандидатом тори, а это пока висело на волоске.

Председатель поднялся со своего места, посмотрел на собравшихся, мягко улыбнулся, кашлянул и обратился к своим сторонникам:

– Прежде чем попрошу задавать вопросы, я хотел бы сообщить вам, что провожу свое последнее собрание в роли председателя. Я чувствую, что наша организация должна вступить в кампанию всеобщих выборов как с новым кандидатом, так и с новым председателем, предпочтительно много моложе, чем я. – Он немного помолчал в ожидании, не попытается ли кто отговорить его, но, поскольку никто не решился, словно бы неохотно продолжил: – Итак, приступаем к финальной стадии собрания, а затем изберем человека, которому предстоит бороться за наше дело на следующих выборах. У членов совета будет возможность напрямую задать свои вопросы двум перспективным кандидатам.

И еще до того, как Билл Хоукинс успел пригласить кого-либо высказаться, в конце зала со своего места вскочил высокий мужчина:

– Господин председатель, могу я спросить обоих кандидатов: если они получат место в парламенте, будут ли жить в избирательном округе?

– Я, конечно же, куплю дом в этом округе, – первым ответил Симпсон, – но жить надеюсь в палате общин.

Ответ вызвал смех и жидкие аплодисменты.

– На прошлой неделе я взял на себя смелость заглянуть к агенту по недвижимости, – парировал Даннетт. – Не в предвкушении, но в надежде, что вы выберете меня.

По интенсивности аплодисментов Фишер сделал вывод, что собрание разделилось четко поровну.

Председатель указал на женщину в третьем ряду, которая не упускала возможности задать вопрос, когда бы ни собиралась организация, поэтому решил пораньше закончить с ней.

– Поскольку один из вас успешный барристер, а второй – страховой брокер, будет ли вам хватать времени отдавать всего себя этому ключевому месту в парламенте в преддверии выборов?

– Если изберут меня, я сегодня не вернусь в Лондон, – сказал Даннетт. – Каждый час моего трудового дня будет отдан тому, чтобы завоевать это место и убрать Джайлза Баррингтона навсегда.

На этот раз аплодисменты продлились дольше, и Фишер впервые чуть расслабился.

– Дело не в количестве проведенных часов, – сказал Симпсон, – но в том, как их проведешь. Мне уже приходилось бороться на всеобщих выборах с отважным оппонентом, так что я знаю, чего ожидать. Важно выбрать того, кто может быстро учиться и использовать свои знания, чтобы победить Джайлза Баррингтона и завоевать это место для Консервативной партии.

Фишер начинал чувствовать, что Даннетту может понадобиться рука помощи, чтобы пустить Симпсона под откос. Председатель жестом дал знак хорошо известному местному предпринимателю.

– Кого вы видите достойным преемником лидера нашей партии Уинстона Черчилля?

– Вот уж не думал, что имеется вакансия. – Ответ Симпсона был встречен смехом и аплодисментами, но затем он добавил уже серьезным тоном: – С нашей стороны было бы глупо думать о замене величайшего премьер-министра этого столетия без чертовски веской на это причины.

Зал взорвался оглушительными аплодисментами, и Даннетту пришлось какое-то время дожидаться, прежде чем его смогли услышать.

– Считаю, мистер Черчилль дал ясно понять, что, когда придет время, его правопреемником будет Энтони Иден, наш выдающийся и уважаемый министр иностранных дел. Если это хорошо для мистера Черчилля, значит хорошо и для меня.

Аплодисменты на этот раз не сказать чтоб оглушали.

В течение последующих тридцати минут, пока вопросы сыпались один за другим, Фишер чувствовал, что Симпсон близится к победе. Однако он верил, что последние три вопроса помогут его кандидату: два из них зададут подготовленные люди, к тому же майор договорился с председателем, что последний вопрос задаст он.

Билл Хоукинс бросил взгляд на часы:

– Думаю, времени осталось как раз на три вопроса. – Он показал на мужчину в конце зала, который постоянно пытался поймать его взгляд.

Фишер улыбнулся.

– Не желают ли оба кандидата высказать свои взгляды на проект законов о разводе?

По залу пронесся вздох. Кое-кто заметил, что этот вопрос скорее для сэра Джайлза Баррингтона, чем для двух кандидатов на сцене, но на них зашикали.

– Мне в высшей степени не по душе устаревшие законы о разводе, которые явно требуют реформирования, – сказал барристер. – Я лишь надеюсь, что эта тема не станет доминирующей в предвыборной кампании в этом округе, поскольку предпочел бы победить Баррингтона по существу, не полагаясь на сплетни или инсинуации.

Фишеру не составило труда понять, почему центральный офис рассматривал кандидатуру Симпсона в будущие премьер-министры, но он также знал, что это был не тот ответ, который хотели бы услышать члены местной организации.

Даннетт быстро оценил реакцию аудитории и сказал:

– Хоть я и согласен с мнением мистера Симпсона, чувствую, что избиратели бристольских судоверфей имеют право знать правду об отношениях в семье Баррингтона, прежде чем они отправятся к урне для голосования, но никак не после.

Первый взрыв аплодисментов был явно в пользу Даннетта.

Председатель дал знак Питеру Мэйнарду, сидевшему в центре первого ряда.

– В нашем избирательном округе мы ищем не просто члена парламента, – начал Мэйнард, читая по заготовленной бумажке. – Вовсе нет! Нам нужно партнерство, сотрудничество, команда. Могут ли оба кандидата заверить нас, что в своем округе мы будем регулярно видеть их жен, поддерживающих их в период предвыборной кампании, потому что за все это время мы ни разу не видели леди Баррингтон.

Впервые сегодня бурно аплодировали задавшему вопрос с места.

– Моя жена уже рядом со мной, – сообщил Даннетт, по казав на привлекательную молодую женщину во втором ряду. – И так будет на протяжении всей кампании. Скажу честно: если стану членом парламента, вы будете куда чаще видеть Конни, чем меня.

Фишер улыбнулся. Вопрос явно усилил позиции Даннетта и, разумеется, ослабил позиции Симпсона. Впрочем, когда он рассылал письма, приглашая кандидатов на собрание, он адресовал один конверт мистеру и миссис Даннетт, а второй – просто «Н. Симпсону, эсквайру».

– Моя жена – преподаватель в Лондонской школе экономики, – сказал Симпсон, – но избирательный округ она сможет навещать во время уик-эндов и университетских каникул. – (Фишеру казалось, будто он чувствует, как голоса избирателей ускользают от этого кандидата.) – И я уверен, вы согласитесь, что нет достойней призвания, чем учить будущее поколение.

Последовавшие аплодисменты навели на мысль, что один-два человека в общем и целом не согласны, что Лондонская школа экономики – лучшее для этого место.

– И в заключение… – объявил председатель. – Насколько мне известно, у нашего секретаря, майора Фишера, имеется вопрос к обоим кандидатам.

– Сегодня утром я прочитал в «Дейли мейл», – начал Фишер, – поэтому не исключаю, что это, возможно, и неправда… – (Оба кандидата рассмеялись.) – Так вот, я прочитал, что лондонский избирательный округ Фулэм-Сентрал тоже представил свой список допущенных к последнему туру и будет интервьюировать возможных кандидатов в понедельник. И я подумал, если кто-то из вас окажется в этом списке, захочет ли он снять свою кандидатуру, прежде чем мы проголосуем сегодня вечером?

– Я не подавал заявления в Фулэм-Сентрал, – сказал Даннетт, – потому что всегда хотел представлять место в парламенте от юго-западной Англии, где родилась и выросла моя жена и где мы планируем строить нашу семью.

Фишер кивнул. Симпсону пришлось подождать, пока не стихнут аплодисменты.

– Я значусь в списке округа Фулэм-Сентрал, майор Фишер, – начал Симпсон. – И посчитал бы невежливым снимать свою кандидатуру так внезапно без объективной причины. Однако, если удача мне улыбнется и меня сего дня выберут, такая причина будет самой веской.

Неплохо увернулся, подумал Фишер. Посмотрим…

Председатель поднялся со своего места:

– Уверен, все вы присоединитесь ко мне и поблагодарите обоих кандидатов не только за то, что отдали свое ценное время на встречу с нами этим вечером, но и за такие прекрасные выступления. У меня нет сомнений, что оба станут членами парламента, но, к сожалению, мы можем выбрать лишь одного из них. – Еще больше аплодисментов. – Приступим к голосованию! Позвольте, я объясню, как все будет происходить. Члены организации, будьте добры, подойдите, пожалуйста, к сцене – наш секретарь, майор Фишер, выдаст вам избирательные бюллетени. После того как вы поставите крестик рядом с именем выбранного вами кандидата, пожалуйста, опустите бюллетень в избирательную урну. По завершении подсчета голосов секретарь и я проверим бюллетени, а это не займет много времени, и затем я объявлю, какой именно кандидат выбран представлять Консервативную партию от бристольских судоверфей на предстоящих всеобщих выборах.

Участники выстроились в длинную очередь к Фишеру – он выдал более трехсот бюллетеней. После того как проголосовал последний, председатель попросил распорядителя убрать избирательную урну и вынести ее в служебную комнату за сценой.

Через несколько минут председатель и секретарь зашли в комнату, где в центре стола стояла урна, охраняемая распорядителем, и уселись за стол друг против друга. Распорядитель отомкнул замок урны с бюллетенями, после чего удалился и закрыл за собой дверь.

Председатель встал, открыл урну и вывалил бюллетени на стол. Потом сел и спросил Фишера:

– Как бы вы хотели продолжить?

– Предлагаю вам считать голоса Симпсона, а я займусь Даннеттом.

Председатель кивнул, и оба приступили к сортировке бюллетеней. Довольно скоро Фишеру стало ясно, что Симпсон, вероятно, победит с преимуществом в двадцать-тридцать голосов. Он приказал себе сохранять спокойствие и выждать нужный момент. Таковой настал, когда председатель поставил урну на пол и наклонился заглянуть, не осталось ли внутри бюллетеней. У Фишера было лишь несколько секунд, но их хватило, чтобы сунуть руку в карман пиджака и осторожно вытащить пачку бюллетеней, в которых он сегодня днем проставил крестики напротив фамилии Даннетта, – этот маневр он отрепетировал перед зеркалом. Он ловко подсунул бюллетени в свою пачку, не вполне уверенный, хватит ли их.

– Итак, – спросил он, поднимая взгляд, – сколько голосов за Симпсона?

– Сто шестьдесят восемь, – ответил председатель. – А за Даннетта?

– Сто семьдесят три.

Председатель удивился:

– Поскольку разница настолько мала, может, следует пересчитать, дабы не было потом репрессалий?

– Полностью с вами согласен, председатель. Поменяемся?

Они пересели и вновь занялись подсчетами.

Несколько минут спустя председатель объявил:

– Все точно, Фишер. Сто семьдесят три за Даннетта.

– У меня сошлось, председатель. Сто шестьдесят восемь за Симпсона.

– Признаться, я бы не подумал, что в зале столько людей.

– На самом деле еще больше стояло в конце зала, – сказал Фишер. – И еще несколько человек сидело в проходах.

– Тогда понятно. Но между нами, старина, я голосовал за Симпсона.

– Я тоже. Вот она, демократия в действии.

Председатель рассмеялся:

– Что ж, нам, наверное, пора возвращаться и объявить результат, пока граждане не забеспокоились.

– Может, стоит просто объявить победителя и не сообщать, как близки были цифры? В конце концов, мы все должны сейчас поддержать кандидата, которого избрала организация. Разумеется, реальные цифры я зафиксирую, когда буду писать протокол собрания.

– Хорошая идея, Фишер.


– Простите, что звоню так поздно в субботний вечер, леди Вирджиния, но кое-что выяснилось, и, если мы этим воспользуемся, мне понадобятся от вас полномочия действовать немедленно.

– Надеюсь, новости хорошие… – прошелестел сонный голос.

– Я сейчас услышал, что сэр Уильям Трэверс, председатель правления директоров «Пароходства Баррингтонов»…

– Я знаю, кто такой Уильям Трэверс.

– Несколько часов назад он скончался от сердечного приступа.

– Это хорошая новость или плохая? – спросила Вирджиния неожиданно бодрым голосом.

– Бесспорно, хорошая: едва об этом пронюхает пресса, курс акций обязательно упадет. Потому-то я и звоню, ведь у нас всего несколько часов для того, чтобы начать.

– Я так понимаю, вы хотите еще раз продать мои акции?

– Именно так. Я уверен, мне не надо напоминать вам, что вы получили солидный барыш на предыдущей операции, вполне соизмеримый с нанесением вреда репутации компании.

– Но если я продам снова, есть ли шанс, что цена поднимется?

– Когда умирает председатель совета директоров компании, в особенности от сердечного приступа, у акций, леди Вирджиния, одна тенденция.

– Что ж, тогда вперед, продавайте.

20

Джайлз пообещал своей сестре, что прибудет на собрание вовремя. Он с заносом затормозил на гравии перед главным зданием и припарковал свой «ягуар» рядом с «моррис-трэвеллером» Эммы. Джайлз обрадовался, увидев, что она уже на месте: несмотря на то, что они оба владели по одиннадцати процентов акций, Эмма много больше интересовалась делами «Пароходства Баррингтонов», чем он. Особенно с тех пор, как взялась за обучение в Стэнфорде под руководством этого дважды лауреата Пулицеровской премии, чье имя он никак не мог запомнить.

– Будь он избирателем в твоем округе, ты бы не забыл имя Сайруса Фельдмана, – дразнила брата Эмма, а тот даже не пытался отпираться.

Выскочив из машины, Джайлз заметил стайку ребятишек, выпорхнувшую из пульмановского вагона Старого Джека, и улыбнулся. Всеми забытый во времена его отца, вагон недавно обрел былую славу и сделался музеем в честь великого человека. Партии школьников регулярно приезжали посмотреть на Крест Виктории[28] Старого Джека и послушать об Англо-бурской войне. Сколько времени пройдет, подумал он, прежде чем детям начнут читать лекции о Второй мировой войне?

Быстрым шагом направляясь к зданию, Джайлз раздумывал, почему вдруг Эмма решила, что так важно познакомиться с новым председателем именно сегодня вечером, когда всеобщие выборы буквально на носу.

Джайлз не так много знал о человеке по имени Росс Бьюкенен – только то, что писала про него «Файнэншл таймс». После Феттеса[29] Бьюкенен изучал экономику в университете Эдинбурга и затем пришел работать в «Пи энд Оу» дипломированным стажером. Своим трудом он завоевал себе место в совете директоров, а затем получил должность заместителя председателя. Бьюкенена прочили в председатели, но назначение не состоялось – этот пост отдали члену семьи.

Когда Бьюкенен принял приглашение Баррингтона стать преемником сэра Уильяма Трэверса, акции компании выросли на пять шиллингов. За несколько месяцев они вернулись на уровень, которого достигли перед смертью сэра Уильяма.

Джайлз посмотрел на часы: он опаздывал, а к тому же в этот вечер ему предстояли еще три встречи. В том числе с профсоюзом докеров, которым не нравилось, когда их заставляли ждать. Несмотря на то что он ратовал за сорокавосьмичасовую рабочую неделю и двухнедельный гарантированный отпуск с полной оплатой для каждого члена профсоюза, докеры не спешили доверять своему представителю в парламенте: ведь он был близок к пароходству, носившему его имя. И даже не принимали во внимание тот факт, что сегодня он войдет в здание пароходства впервые за год с лишним.

Джайлз заметил, что снаружи здание не только свежевыкрашено, но и отремонтировано. А проходя в дверь, ступил на толстый голубой с золотым ковер с рисунком в виде герба «Пэлас лайн». В лифте он нажал кнопку верхнего этажа и в кои-то веки не почувствовал, будто его тянут в рабство на галеры. Когда он вышел из лифта, первой была мысль о дедушке, легендарном председателе совета директоров, который буквально втащил компанию в двадцатый век, прежде чем сделать ее открытой. Но затем его мысли неизбежно повернулись к отцу, который едва не поставил компанию на колени – вдвое быстрее. Но самым худшим воспоминанием – и одной из причин, по которой Джайлз избегал появляться в этом здании, – было то, что именно здесь убили его отца. И лишь в одном это ужасное происшествие имело благое последствие – оно дало им Джессику, эту маленькую Берту Моризо[30].

Джайлз стал первым из Баррингтонов, кто не занимал пост председателя совета директоров. Но ведь он хотел пойти в политику еще с того дня, когда Уинстон Черчилль вручал награды в Бристольской классической школе. Джайлз тогда был капитаном школьной команды. А из тори в радикала Джайлза невольно переделал близкий друг, капрал Бэйтс, убитый немцами при попытке к бегству.

Быстрым шагом Джайлз проследовал в кабинет председателя и крепко обнял сестру, потом пожал руку Рэю Комптону, который занимал пост управляющего директора компании столько, сколько Джайлз себя помнил.

Затем Джайлз обменялся рукопожатием с Россом Бьюкененом; тот выглядел потрясающе молодым для своих пятидесяти двух лет. Но затем Джайлз вспомнил: в «Фай нэншл таймс» писали, что Бьюкенен не курил и не пил, играл в сквош три раза в неделю, выключал свет в 10:30 вечера и каждое утро поднимался в 6 часов. Не сказать, чтобы такой режим характерен для политика.

– Очень рад наконец познакомиться с вами, сэр Джайлз, – сказал Бьюкенен.

– Портовые рабочие зовут меня просто Джайлзом, так что, полагаю, и директорату следует делать так же.

Смех разбил легкое напряжение, которое как будто уловил Джайлз. Он решил, что поскольку совещание внеплановое и неофициальное, то можно наконец познакомиться с Бьюкененом, но по выражению их лиц понял: на повестке дня стояло что-то очень серьезное.

– Я так понимаю, у нас неприятности? – Джайлз опустился в кресло рядом с Эммой.

– Боюсь, что так, – сказал Бьюкенен. – И я бы не стал беспокоить вас накануне выборов, если б не считал, что следует поговорить с вами немедленно. Перейду сразу к делу. Возможно, вы обратили внимание, что цена акций компании резко упала после смерти моего предшественника.

– Обратил. Но не увидел в этом ничего необычного.

– В обычных обстоятельствах вы оказались бы правы, но необычно здесь то, как быстро упали акции и насколько.

– Так ведь они же вновь подросли до прежнего уровня, как только вы заняли пост.

– Подросли, – кивнул председатель. – Но я не уверен, что стал единственной тому причиной. И я задумался, есть ли иное объяснение совершенно непонятному снижению курса акций компании после смерти сэра Уильяма, в особенности после того, как Рэй обратил мое внимание, что это происходит уже не впервые.

– Совершенно верно, председатель, – подтвердил Комптон. – Акции упали так же внезапно, когда мы объявили о решении компании начать строительство пассажирского лайнера.

– Но если я правильно помню, – вступила в разговор Эмма, – они так же вернулись на более высокий уровень.

– Именно так, – сказал Бьюкенен. – Но прошло несколько месяцев, прежде чем их цена полностью восстановилась, и репутации компании это пошло отнюдь не на пользу. Аномалию можно принять один раз, но, когда она повторяется, начинаешь задаваться вопросом, не кроется ли за этим система? У меня нет времени постоянно оглядываться через плечо, гадая, когда это случится вновь. – Бьюкенен провел рукой по своей густой седой шевелюре. – Я руковожу открытой акционерной компанией, а не казино.

– Вы хотите сообщить мне, что оба этих инцидента произошли после того, как в совет директоров вступил Алекс Фишер?

– А вы знакомы с майором Фишером?

– История нашего знакомства слишком запутанна, чтобы сейчас занимать ею ваше внимание, Росс. Боюсь, я не поспею к собранию с рабочими даже к полуночи.

– Видите ли, все как будто указывает на Фишера. В обоих случаях произведена продажа двухсот тысяч акций, что почти в точности соответствует семи с половиной процентам акций компании, которыми он располагает. Первый раз это произошло буквально за несколько часов до ежегодного собрания акционеров, на котором мы объявили об изменении политики, а второй – сразу же после безвременной кончины сэра Уильяма.

– Для совпадения это чересчур, – проговорила Эмма.

– Хуже того. Каждый раз в течение трехнедельного окна, после резкого падения цены акций, брокер, продававший их, снова покупал акции именно в том количестве, принося своему клиенту приличную выгоду.

– И вы думаете, что клиентом был Фишер? – спросила Эмма.

– Нет, для него сумма слишком велика, – ответил Джайлз.

– Вы наверняка правы, – кивнул Бьюкенен. – Скорее всего, он действовал от имени кого-то другого.

– Догадываюсь: это леди Вирджиния Баррингтон, – сказал Джайлз.

– Каким образом?

– У меня остались записи об акциях фондовой биржи для обоих проверенных трехнедельных периодов, – сказал Комптон. – И обе продажи прошли из Гонконга через дилера по имени Бенни Дрисколл. Не составило большого труда выяснить, что не так давно Дрисколл покинул Дублин буквально за несколько часов до прихода Гарды[31] и наверняка в ближайшем будущем не собирается возвращаться на Изумрудный остров.

– Лишь благодаря вашей сестре мы смогли до всего докопаться, – сказал Бьюкенен. Джайлз удивленно взглянул на Эмму. – Она порекомендовала нам нанять мистера Дерека Митчелла, который когда-то в прошлом помог ей. По нашей просьбе Митчелл вылетел в Гонконг. Там отыскал один бар, в котором предлагают «Гиннесс». Неделя времени, несколько упаковок пива – и он выяснил имя самого крупного клиента Бенни Дрисколла.

– Значит, наконец-то мы сможем вывести Фишера из совета директоров, – сказал Джайлз.

– Хотелось бы и мне, чтобы все было так просто, – вздохнул Бьюкенен. – Место в совете он получил законно, поскольку владеет семью с половиной процентами акций компании. А единственное доказательство его двурушничества, что мы имеем, – слова пьяницы-маклера, проживающего в Гонконге.

– Означает ли это, что мы ничего не можем сделать?

– Вовсе нет. Именно поэтому я срочно пригласил вас и миссис Клифтон. По-моему, настало время сыграть с майором Фишером в его игру.

– Можете на меня рассчитывать.

– Я бы хотела услышать, что у вас на уме, прежде чем принять решение, – заметила Эмма.

– Разумеется. – Бьюкенен раскрыл лежавшую перед ним папку. – Вам двоим принадлежат двадцать два процента акций компании. Это делает вас безоговорочно крупнейшими акционерами, и я не предпринял бы никаких шагов без вашего на то благословления.

– Мы не сомневаемся, – вставил Рэй Комптон, – что долгосрочной целью леди Баррингтон является нанесение урона компании с помощью регулярных понижений курса наших биржевых позиций до полной нашей дискредитации.

– И вы думаете, она делает это лишь для того, чтобы отомстить мне? – спросил Джайлз.

– Поскольку у нее в совете свой человек, она знает в точности, когда ударить, – сказал Бьюкенен, уходя от вопроса Джайлза.

– Но разве, применяя подобную тактику, она не рискует потерять крупную сумму денег? – спросила Эмма.

– Вирджинии плевать на это, – ответил Джайлз. – Если ей удастся уничтожить компанию и меня вместе с ней, она будет просто счастлива… Мама поняла это задолго до смерти.

– И что еще хуже, – продолжил председатель, – мы подсчитали, что две предыдущие атаки Вирджинии на наши акции обеспечили ей прибыль более семидесяти тысяч фунтов. Вот почему нам надо торопиться, прежде чем она ударит снова.

– Что вы предлагаете? – спросила Эмма.

– Давайте предположим, – сказал Комптон, – что Фишер просто ждет еще одной порции дурных новостей, с тем чтобы повторить всю операцию снова.

– И если мы ему их подкинем… – сказал Бьюкенен.

– Но как это поможет нам? – спросила Эмма.

– А так, что на этот раз настанет наша очередь стать инсайдером-спекулянтом, – ответил Комптон.

– Когда Дрисколл выложит семь с половиной процентов леди Вирджинии на торги, мы немедленно купим их, и цена акций пойдет вверх, а не вниз.

– Но это будет стоить нам целого состояния, – сказала Эмма.

– Нет, если мы подкинем Фишеру дезинформацию, – возразил Бьюкенен. – С вашего благословения я собираюсь убедить его, что компания стоит на пороге финансового кризиса, угрожающего самому ее существованию. Я дам ему знать, что мы не будем объявлять прибыль в этом году в связи с постройкой «Бэкингема», из-за которого бюджет уже превышен на двадцать процентов, так что предложить нашим акционерам дивиденды мы не сможем.

– Вы полагаете, – сказала Эмма, – в этом случае Фишер посоветует леди Вирджинии продать ее долю с намерением полностью выкупить ее назад по более низкой цене в течение трехнедельного послеторгового периода?

– Именно так. Но если цена акций в течение зачетных трех недель вырастет, – продолжил Рэй, – леди Вирджинии расхочется выкупать свои семь с половиной процентов, и в этом случае Фишер потеряет место в совете, а мы избавимся от них обоих.

– Сколько вам потребуется, чтобы устроить это? – спросил Джайлз.

– Откровенно говоря, – ответил Бьюкенен, – будь у меня «военный бюджет» в полмиллиона фунтов, мне бы удалось держать все под контролем.

– А сроки?

– Я сообщу дурные новости по секрету на следующем совещании совета директоров и подчеркну, что акционеров придется поставить в известность на ежегодном собрании.

– И когда состоится ежегодное собрание?

– Вот здесь мне нужен ваш совет, сэр Джайлз. Известно ли вам, когда будет объявлено начало всеобщих выборов?

– По неофициальной информации, двадцать шестого мая, я ориентируюсь именно на эту дату.

– Когда мы сможем узнать ее наверняка? – спросил Бьюкенен.

– О перерыве в работе парламента обычно объявляют за месяц.

– Хорошо, тогда я назначу собрание совета на… – Он перевернул несколько страничек в своем ежедневнике. – Восемнадцатое апреля, а общее собрание акционеров – на пятое мая.

– Почему вы хотите созвать общее собрание в самый разгар избирательной кампании? – спросила Эмма.

– Потому что лишь в этот отрезок времени я могу гарантировать, что председатель избирательного округа не будет присутствовать.

– Председатель? – встрепенулся Джайлз.

– Понимаю: вы не читали сегодняшней вечерней газеты. – Рэй Комптон протянул ему выпуск «Бристоль ивнинг пост».

Джайлз прочел заголовок: «Бывший герой Тобрука становится председателем отделения Консервативной партии бристольских судоверфей. Майор Алекс Фишер…»

– Что задумал этот человек? – проговорил он.

– Он полагает, что вы проиграете выборы, и хочет стать председателем совета, когда…

– Будь это правдой, при выдвижении в кандидаты консерваторов он бы поддержал Нэвилла Симпсона, а не Грега Даннетта, потому что Симпсон показал себя куда более грозным оппонентом. Он что-то затеял.

– Чем мы можем помочь, мистер Бьюкенен? – спросила Эмма, вспомнив, что председатель в первую очередь хотел срочно встретиться с ней и Джайлзом.

– Мне необходимо ваше «добро» на покупку каждой акции, которая появится на рынке пятого мая, и разрешение продолжать скупать их в течение последующих трех недель.

– Сколько мы можем потерять?

– Боюсь, речь о сумме от двадцати до тридцати тысяч фунтов. Но по крайней мере, на этот раз мы назначили и дату сражения, и поле битвы, так что в худшем случае вы останетесь безубыточны, ну а в лучшем – заработаете шиллинг-другой.

– Если в итоге мы заменим Фишера в совете, – сказал Джайлз, – а попутно расстроим козни Вирджинии, тридцать тысяч фунтов – это еще дешево.

– Раз уж мы заговорили о замене Фишера как члена совета…

– На меня не рассчитывайте, – замотал головой Джайлз. – Даже если я и вправду потеряю пост на выборах.

– О вашей кандидатуре я и не помышлял, сэр Джайлз. Очень надеюсь, что миссис Клифтон могла бы дать согласие стать членом совета директоров.


«Сегодня в четыре часа дня премьер-министр сэр Энтони Иден посетил Букингемский дворец, где встретился с ее величеством королевой. Сэр Энтони испросил разрешения ее величества распустить парламент для начала кампании всеобщих выборов 26 мая. Ее величество милостиво согласилась исполнить его просьбу».


– Как вы и предсказывали, – сказала Вирджиния, выключая радио. – Когда собираетесь сообщить несчастному мистеру Даннетту о своих планах?

– Главное – выбрать правильный момент, – ответил Фишер. – Я думал подождать до полудня воскресенья, а потом попрошу его о встрече.

– Почему именно полудня воскресенья?

– Не хочу, чтобы в этот момент рядом со мной крутился кто-то из членов комиссии.

– Имей Макиавелли вас в своей комиссии, он бы гордился, – усмехнулась Вирджиния.

– Макиавелли не верил в комиссии.

Вирджиния рассмеялась:

– Я позвоню Бенни вечером накануне собрания акционеров. Важно, чтобы он поместил ордер на продажу в тот момент, когда Бьюкенен обратится к собранию с приветственным словом.

Вирджиния достала из портсигара сигарету, откинулась на спинку кресла и подождала, пока майор не зажжет спичку. Она сделала несколько затяжек, потом заметила:

– Все складывается так удачно именно в нужном месте в нужное время. Как по-вашему, майор, это совпадение?

21

– Даннетт, большое спасибо, что заглянули ко мне, да еще в воскресный день!

– Да что вы, не за что, господин председатель. Я знаю, вам будет приятно услышать о том, как хорошо идет сбор голосов. Предварительные результаты выборов дают право предположить, что мы завоюем место с преимуществом более тысячи голосов.

– Будем надеяться, что вы правы, Даннетт, во благо партии, поскольку, опасаюсь, мои новости не столь хороши. Вам лучше присесть.

Радостную улыбку на лице кандидата сменило недоумение.

– Какая-то проблема, господин председатель? – спросил он, опускаясь на стул против Фишера.

– Думаю, вы отлично знаете, что за проблема.

Даннетт начал кусать нижнюю губу, не сводя глаз с председателя.

– Когда вы выдвинули свою кандидатуру в кандидаты и представили комиссии свое резюме, – продолжил Фишер, – вы, похоже, были с нами не до конца откровенны. – Лишь на войне Фишеру приходилось видеть, чтобы человек бледнел так резко. – Вспомните-ка, вас просили указать, чем вы занимались во время войны. – Фишер взял со стола листок с резюме Даннетта и прочитал вслух: – «Вследствие травмы, полученной в матче на регбийном поле, у меня не оказалось выбора, кроме как служить в санитарных войсках».

Даннетт рухнул в кресло, как марионетка, у которой одним махом отсекли нити.

– Совсем недавно я обнаружил, что это заявление оказалось в лучшем случае, так сказать, вводящим в заблуждение, а в худшем – лживым. – (Даннетт закрыл глаза.) – Истина состоит в том, что вы были отказником и шесть месяцев отработали в тюрьме. И на санитарную службу попали уже после того, как вас выпустили.

– Но ведь прошло более десяти лет… – с отчаянием проговорил Даннетт. – И сейчас никто не узнает…

– Очень хотелось бы, чтобы это было аргументом, Даннетт, но, к сожалению, у нас есть письмо от человека, служившего в «Пархерсте» вместе с вами. – Фишер показал конверт, на самом деле содержавший в себе всего лишь счет за газ. – Если я соглашусь с этим обманом, Даннетт, это будет означать, что я потворствую вашей непорядочности. И если правда откроется во время кампании или, еще хуже, когда вы станете членом парламента, мне придется сознаться моим коллегам, что я обо всем знал, и они по праву потребуют моей отставки.

– Но я все еще могу победить на выборах, если только вы поддержите меня.

– Как только Лейбористская партия услышит об этом, из-за резкого изменения в распределении голосов победит Баррингтон. Не забывайте, что он не только кавалер Военного креста, но и бежал из германского лагеря для военнопленных.

Даннетт опустил голову и зарыдал.

– Возьмите себя в руки, Даннетт, и ведите себя как джентльмен. Достойный выход из положения все еще есть.

Даннетт поднял взгляд, и на его лице мелькнуло выражение надежды. Фишер подтолкнул ему по столу чистый лист из блокнота с логотипом избирательного участка и снял колпачок своей поршневой ручки.

– Почему бы нам не поработать над этим вместе? – сказал он, протягивая ему ручку. – «Уважаемый господин председатель, – начал диктовать Фишер, а Даннетт неохотно записывал. – С глубоким сожалением сообщаю, что я, будучи кандидатом от Консервативной партии на предстоящих всеобщих выборах, вынужден подать в отставку… – Фишер чуть помедлил, прежде чем добавить, – по состоянию здоровья».

Даннетт поднял на него взгляд.

– Ваша жена знает, что вы отказались от прохождения военной службы?

Даннетт покачал головой.

– Тогда давайте сделаем так. – Фишер понимающе улыбнулся ему и продолжил: – «Я хотел бы выразить глубокое сожаление, что доставил комиссии такие неудобства прямо накануне выборов… – Фишер снова сделал паузу, наблюдая за тем, как водит по странице трясущейся рукой Даннетт, – и желаю удачи тому, кому посчастливится занять мое место. Искренне ваш…» – Он молчал до того момента, пока Даннетт не поставил свою подпись внизу страницы.

Фишер забрал письмо и внимательно проверил текст. Удовлетворенный, он вложил его в конверт и запустил по столу Даннетту:

– Подпишите: «Председателю лично в руки».

Даннетт повиновался, смирившись со своей судьбой.

– Извините, Даннетт. – Фишер завинтил колпачок ручки. – Искренне вам сочувствую. – Он убрал конверт в верхний ящик своего стола, который затем запер на ключ. – Однако выше голову, дружище. – Он встал со своего кресла и взял Даннетта за локоть. – Уверен, вы поймете, что в душе я всегда был на вашей стороне, – добавил он, медленно провожая его к двери. – Знаете, вам, наверное, было бы разумно покинуть пределы избирательного округа как можно скорее. Вы же не хотите, чтобы какой-нибудь проныра-журналист сунул нос в эту историю?

На лице Даннетта отразился ужас.

– И прежде чем вы спросите, Грег, – на мое молчание можете всецело рассчитывать.

– Спасибо, господин председатель, – проговорил Даннетт закрытой за ним двери.

Фишер вернулся к своему столу, поднял трубку телефона и набрал номер, выписанный на лист блокнота перед ним.

– Питер, это Алекс Фишер. Простите, что беспокою в воскресенье, но возникла проблема, которую я должен обсудить с вами немедленно. Не могли бы мы пообедать сегодня вместе?


– Джентльмены, с искренней грустью должен сообщить вам о том, что вчера днем мне нанес визит Грегори Даннетт, который с сожалением признался, что вынужден снять свою кандидатуру как нашего кандидата в парламент, в связи с чем я созвал это срочное собрание.

Почти каждый член исполнительного комитета заговорил одновременно: отовсюду звучало слово «почему?».

Фишер терпеливо дождался, когда смятение улеглось, и дал ответ на этот вопрос:

– Даннетт признался мне, что ввел в заблуждение комитет, когда сообщил, что служил в армии в санитарных частях во время войны, а на самом деле был отказником, отбывшим шестимесячный тюремный срок. Окольными путями он прознал, что на одного из его сокамерников вышли представители прессы, так что, сами понимаете, ему ничего не оставалось делать, кроме как снять свою кандидатуру.

Второй взрыв оценок и вопросов вышел более шумным, и еще раз Фишеру пришлось ждать благоприятного момента. Он мог себе это позволить. Он сам писал сценарий и знал, что ждет героя на следующей странице.

– Я понял, что у меня нет иного выбора: только принять самоотвод Даннетта от вашего имени. Мы с ним сошлись во мнении, что он должен оставить участок как можно скорее. Надеюсь, вы не сочтете, что я был чересчур мягок по отношению к этому молодому человеку.

– Где же теперь найти другого кандидата за такой короткий срок? – спросил Питер Мэйнард, очень верно угадав намек.

– Точно такой же была и моя первая реакция, – ответил Фишер. – Поэтому я сразу же позвонил в центральный офис спросить совета, но в воскресный день там почти никого не было. Однако я поговорил с их юридическим отделом и выяснил кое-что важное. Если нам не удастся утвердить кандидата до двенадцатого мая, следующего четверга, то, согласно закону о выборах, мы будем лишены права участия в любой стадии голосования, что гарантирует полную победу Баррингтону, поскольку единственным его оппонентом будет кандидат от Либеральной партии.

Волнение и шум вокруг стола достигли крайней степени, но Фишер не сомневался, что именно так и будет. Когда в помещении восстановилось подобие порядка, он продолжил:

– Следующий мой звонок был Нэвиллу Симпсону.

Несколько оптимистических улыбок.

– Но, к сожалению, его уже подхватил Фулэм-Сентрал, и он успел подписать бумаги на выдвижение от этого избирательного участка. Затем я просмотрел оригинал списка, присланный нам из центрального офиса, но лишь еще раз убедился: лучшие кандидаты уже гарантировали себе место, а те, кто доступен, будут, откровенно говоря, съедены заживо Баррингтоном. Так что я в вашей власти, джентльмены.

Несколько рук взметнулись вверх, и Фишер выбрал Питера Мэйнарда, якобы первым попавшегося ему на глаза.

– Печальная история, господин председатель, но я не вижу никого, кто бы смог разрешить эту деликатную ситуацию лучше, чем это сделали вы.

Легкий гул одобрения.

– Спасибо на добром слове, Питер. Я всего лишь сделал то, что счел в этот момент лучшим для нашей организации.

– А за себя, господин председатель, скажу вот что, – продолжил Мэйнард. – В условиях проблемы, с которой мы столкнулись, существует ли возможность, чтобы заменой выбывшего стали вы?

– Нет, нет, – покачал головой Фишер. – Уверен, вам удастся найти представителя для нашего округа более квалифицированного, чем я.

– Но никто не знает избирательный округ и нашего оппонента так хорошо, как вы, господин председатель.

Фишер позволил озвучить еще несколько аналогичных мнений, прежде чем секретарь партийной организации сказал:

– Согласен с Питером. Мы однозначно не можем больше терять время. Чем дольше мешкаем, тем больше радости доставим Баррингтону.

Почувствовав уверенность, что его мнение принято большинством комитета, Фишер склонил голову. Это был условный сигнал, по которому Мэйнард поднялся и заявил:

– Выношу предложение выдвинуть майора Алекса Фишера кандидатом от Консервативной партии в члены парламента от избирательного округа судоверфей Бристоля.

Фишер поднял голову, чтобы взглянуть, поддержит ли кто предложение. Секретарь обязан.

– Кто за? – сказал Мэйнард.

Вокруг стола взметнулись несколько рук. Мэйнард дождался, когда последняя рука неохотно присоединилась к большинству, и объявил:

– Единогласно!

Последовали громкие аплодисменты.

– Я потрясен, джентльмены, – проговорил Фишер. – И я принимаю искренность, которую вы проявили ко мне, с покорностью, поскольку, как вы знаете, интересы партии для меня всегда на первом месте. Но подобного я не мог себе представить. Однако не сомневайтесь, я отдам все силы, чтобы победить Джайлза Баррингтона на выборах и вернуть консерваторов в парламент представлять бристольские судоверфи.

Эту речь он отрепетировал, поскольку знал, что заглядывать в какие-либо записи не удастся.

Все повскакали со своих мест и громко зааплодировали. Фишер улыбался, опустив голову. Как только вернется домой, сразу же позвонит Вирджинии и расскажет, как удачно она вложила деньги, поручив Митчеллу раскопать, нет ли у кого из кандидатов чего-либо компрометирующего в прошлом. Теперь Фишер точно знал, что сможет унизить Баррингтона и поле боя останется за ним.


– Бенни, это майор Фишер.

– Всегда рад слышать тебя, майор, особенно когда сорока на хвосте принесла, что тебя можно поздравить.

– Спасибо, – сказал Фишер. – Но звоню я по другому поводу.

– Записываю, майор.

– Хочу, чтобы ты выполнил ту же транзакцию, как в прошлый раз, только теперь я не вижу причины, почему бы тебе для себя лично не рискнуть небольшой суммой.

– Вижу, ты очень уверен в себе, – заметил Бенни. И добавил, не услышав ответа: – Итак, приказ продавать двести тысяч акций «Пароходства Баррингтонов».

– Подтверждаю. Но помни: самое главное – выбор момента.

– Просто назови дату, когда надо начать продавать.

– Пятого мая, в день ежегодного собрания акционеров пароходства. Но важно, чтобы сделка была урегулирована до десяти утра.

– Считай, сделано. – Чуть помедлив, Бенни добавил: – Значит, полная транзакция будет завершена ко дню начала выборов.

– Да.

– Просто идеальный день, чтобы убить двух зайцев одним выстрелом.

Джайлз Баррингтон. 1955

22

Телефон проснулся сразу после полуночи. Джайлз знал: только один человек мог осмелиться звонить ему в такой час.

– Вы когда-нибудь спите, Грифф?

– Не тогда, когда кандидат от консерваторов берет самоотвод в самый разгар предвыборной кампании, – ответил его агент.

– О чем вы? – Сон Джайлза как рукой сняло.

– Грег Даннетт снял свою кандидатуру по состоянию здоровья. Но за этим стоит куда большее, поскольку его место занял Фишер. Попытайтесь немного поспать, поскольку вы будете нужны мне в офисе к семи утра, чтобы мы смогли продумать наши действия. Как говорят американцы, это совсем другая история.

Но Джайлз не заснул. Он давно чувствовал: Фишер что-то замышляет. Скорее всего, стать кандидатом он запланировал с самого начала. Даннетт был не более чем агнцем для заклания.

Джайлз уже смирился с тем, что, поскольку большинство его обеспечено перевесом лишь в четыреста четырнадцать голосов и по спискам избирателей можно предполагать, что тори увеличат количество мест в парламенте, настоящая борьба еще впереди. И теперь ему предстояло столкнуться лицом к лицу с человеком, который способен бросить людей навстречу смерти ради того, чтобы выжить самому. Грегори Даннетт был его последней жертвой.


Следующим утром посетив Баррингтон-Холл, Гарри и Эмма застали Джайлза за завтраком.

– Ближайшие три недели никаких обедов или ужинов, – объявил Джайлз, намазывая маслом очередной тост. – Сбиваем подошвы башмаков о мостовые и жмем руки неисчислимым избирателям. А вам двоим лучше держаться от меня подальше. Не хочу, чтобы мне опять напоминали, что моя сестра и ее муж – непоколебимые тори.

– Мы здесь не останемся, будем вплотную заняты важным делом.

– Это все, что мне надо.

– Как только мы услышали, что Фишер – кандидат от консерваторов, то твердо решили стать стопроцентными членами Лейбористской партии, – сообщил Гарри. – Мы даже отправили денежное пожертвование в твой избирательный фонд.

Джайлз перестал жевать.

– А в следующие три недели собираемся работать день и ночь для тебя, до самого момента закрытия избирательных участков, если это поможет убедиться, что Фишер не победит.

– Однако, – сказала Эмма, – прежде чем мы согласимся отказаться от наших давнишних принципов и поддержать тебя, есть одно или два условия.

– Я чуял, что где-то здесь подвох. – Джайлз налил себе большую кружку черного кофе.

– На оставшуюся часть кампании переедешь жить к нам в Мэнор-Хаус. А то если о тебе будет заботиться только Грифф Хаскинс, ты перейдешь в конце концов на рыбу с жареной картошкой, станешь пить слишком много пива и спать на полу избирательного участка.

– Возможно, ты права. Но предупреждаю: я никогда не прихожу домой раньше полуночи.

– Не проблема. Просто постарайся не разбудить Джессику.

– Договорились. Вечером увидимся. – Джайлз поднялся с тостом в одной руке и газетой – в другой.

– Не выходи из-за стола, пока не доел, – сказала Эмма тоном, каким говорила им мама.

Джайлз рассмеялся.

– Маме никогда не приходилось участвовать в предвыборной борьбе, – напомнил он сестре.

– Из нее вышел бы отличный член парламента, – сказал Гарри.

– Думаю, на этом мы все трое могли бы согласиться, – кивнул Джайлз, стремительно выходя из комнаты с тостом в руке.

Перекинувшись парой слов с Денби, он выбежал из дома и обнаружил Гарри и Эмму на заднем сиденье своего «ягуара».

– Вы что задумали? – спросил он, усевшись за руль и включив зажигание.

– Едем на работу, – ответила Эмма. – Нас нужно подвезти, ведь мы должны зарегистрироваться как волонтеры.

– То есть вы отдаете себе отчет, – Джайлз вырулил на шоссе, – в том, что это восемнадцатичасовой рабочий день и платить вам не будут.

Двадцать минут спустя они проследовали за Джайлзом на его избирательный участок. На Эмму и Гарри произвело впечатление, как много людей всех возрастов и комплекций деловито сновали в разных направлениях. Гарри быстро провел их в кабинет своего агента и представил Гриффу Хаскинсу:

– Еще два волонтера.

– Надо же, какие удивительные личности присоединяются к нашему делу с тех пор, как Алекс Фишер стал кандидатом от тори. Добро пожаловать в команду, мистер и миссис Клифтон. Приходилось ли вам прежде заниматься предвыборной агитацией?

– Нет, никогда, – признался Гарри. – Даже для тори.

– Тогда пойдемте за мной, – сказал Грифф, уводя их назад в главную комнату.

Он остановился перед длинным столом на козлах, на котором были выложены в несколько рядов планшеты с зажимами для бумаги.

– Каждый из них соответствует улице или дороге в избирательном участке, – объяснил он, выдав Эмме и Гарри по планшету и набору из красного, зеленого и синего карандашей. – У вас сегодня удачный день, – продолжил Грифф. – Вам попался поселок Вудбайн, один из наших оплотов. Поз вольте мне объяснить вам основные правила. Когда вы постучитесь в дверь в это время дня, вам, скорее всего, ответит жена, потому что муж будет на работе. Если дверь открывает мужчина, он, видимо, безработный и, значит, наверняка будет голосовать за лейбористов. Однако, кто бы ни ответил, вы всегда должны говорить: «Доброе утро, я здесь от имени Джайлза Баррингтона, – никогда не говорите „сэра Джайлза“, – кандидата Лейбористской партии на выборах в четверг двадцать шестого мая – всегда подчеркивайте дату, – и надеюсь, вы будете поддерживать его». Далее вам следует использовать смекалку. Если они скажут, мол, я всю свою жизнь поддерживал лейбористов, можете на меня положиться, – отмечайте имя этого человека красным карандашом. Если это люди пожилые, поинтересуйтесь, не нужна ли им будет машина, чтобы в день выборов подвезти их к участку. Если скажут «да», напишите рядом с фамилией «машина». Если человек ответит что-то вроде: «Лейбористскую партию я поддерживал в прошлом, а вот нынче не так уверен», отмечаете его зеленым, мол, колеблющийся, и в ближайшие дни ему позвонит член местного совета. Если скажут, что политикой не интересуются, или еще хотят подумать, или пока не определились – что-либо в таком духе, – значит это тори: отмечайте их синим карандашом и не тратьте на них время. Пока понятно?

Оба кивнули.

– Результаты переписи избирателей крайне важны, – рассказывал Грифф, – поскольку в день выборов мы перепроверим всех «красных», дабы убедиться, что они проголосовали. Если они этого не сделают, мы вновь постучимся к ним, чтобы напомнить о необходимости сходить на избирательный участок. Если у вас будут возникать какие-то сомнения по намерениям проголосовать у кого-то, пометьте его зеленым как колеблющегося. Нам вовсе незачем напоминать людям о голосовании и тем более подбрасывать их на машине до избирательного участка, если они собираются поддержать противную сторону.

Молодой волонтер подбежал и протянул Гриффу листок бумаги:

– Что мне с этим делать?

Грифф прочитал записку и ответил:

– Скажи, чтоб проваливал. Он хорошо известный тори, который просто пытается убить твое время. Кстати. – Он повернулся к Гарри и Эмме. – Если вас держат на пороге дольше шестидесяти секунд – уверяют, что их надо убедить, или предлагают обсудить политику Лейбористской партии более детально, или просят поподробнее рассказать о кандидате, – знайте, это тоже тори, которые таким об разом отнимают ваше время. Пожелайте им доброго утра и уходите. Все, удачи вам. Когда закончите сбор голосов на своем участке, придете и доложите мне о результатах.


– Доброе утро, позвольте представиться: Росс Бьюкенен, председатель совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Я приветствую вас всех на ежегодном собрании акционеров. На своих креслах вы найдете копии ежегодного отчета компании. Хотел бы обратить ваше внимание на несколько основных показателей бюджета. По сравнению с прошлым годом прибыль выросла со ста восьми тысяч фунтов до ста двадцати двух тысяч, то есть на двенадцать процентов. Мы назначили специалистов для разработки проекта нашего океанского лайнера и ждем их доклада в течение следующих шести месяцев.

Позвольте заверить всех акционеров, что мы не станем продолжать этот проект, пока не убедимся в его жизнеспособности. Помня об этом, я рад объявить, что в этом году мы увеличим дивиденды нашим акционерам до пяти процентов. У меня нет оснований полагать, что в течение предстоящего года развитие компании не будет стабильным или же не изменится к лучшему.

Взрыв аплодисментов позволил Бьюкенену перевернуть страничку с речью и пробежать глазами тезисы. Когда он поднял взгляд, то заметил несколько журналистов финансовых изданий, торопливо пробирающихся к выходу: он верил, что им удастся поспеть к первым публикациям своих вечерних газет и сообщить, что председатель подчеркнул главные направления и приступил к разъяснению деталей акционерам.

Закончив речь, Бьюкенен вместе с Рэем Комптоном сорок минут отвечал на вопросы. Ближе к закрытию собрания председатель с удовлетворением заметил, что большинство оживленно судачивших акционеров расходились с улыбками на лице.

Когда Бьюкенен уже покидал сцену конференц-зала отеля, навстречу ему поспешил секретарь со словами:

– Срочный звонок из Гонконга, оператор отеля переводит его на аппарат в вашем номере.


Когда Гарри и Эмма вернулись в штаб-квартиру Лейбористской партии со статистическими данными своей первой агитации, они выглядели заметно уставшими.

– Ну, как у вас получилось? – спросил Грифф, опытным взглядом пробегая их планшеты.

– По-моему, неплохо, – ответил Гарри. – Если судить по Вудбайну, у нас хорошие перспективы.

– Надеюсь. Этот поселок должен быть несокрушимой скалой лейбористов, но завтра я запущу вас на Аркадия-авеню, и тогда вы по-настоящему поймете, что нам противостоит. Прежде чем вы отправитесь домой, оставьте на доске объявлений лучший на ваш вкус ответ дня. Победитель получит коробку «Кэдбери».

Эмма усмехнулась:

– Одна женщина сказала мне: «Мой муж голосует за тори, а я всегда поддерживаю сэра Джайлза. Только, пожалуйста, не говорите ему».

Грифф улыбнулся:

– Такое не редкость. И пожалуйста, Эмма, не забывайте, ваша самая важная работа – убедиться, что кандидат накормлен и как следует выспался.

– А как же я? – спросил Гарри, когда в комнату влетел Джайлз.

– А вы меня не особо интересуете, – ответил Грифф. – В избирательном бюллетене значится не ваше имя.

– Сколько встреч у меня сегодня вечером? – первым делом спросил Джайлз.

– Три, – ответил Грифф, не сверяясь ни с какими записями. – Молодежная христианская организация на Хаммонд-стрит в семь, снукер-клуб на Кэннон-роуд в восемь и Клуб рабочих в девять. Постарайтесь никуда не опаздывать и обязательно ложитесь спать до полуночи.

– Интересно, а когда Грифф ложится спать, – проговорила Эмма, глядя, как тот спешит куда-то урегулировать очередную критическую ситуацию.

– Никогда, – прошептал Джайлз. – Он вампир.


Росс Бьюкенен вошел в свой номер под приветственные звонки телефона. Взял трубку.

– Вас вызывает Гонконг, сэр.

– Добрый день, мистер Бьюкенен, – на фоне потрескиваний линий прозвучал в трубке голос с шотландским акцентом. – Это Сэнди Макбрайд. Я решил, мне следует позвонить вам и сообщить, что все произошло в точности, как вы предсказали, едва ли не минута в минуту.

– А имя брокера?

– Бенни Дрисколл.

– И здесь без сюрпризов, – сказал Бьюкенен. – Теперь давайте поподробнее.

– Буквально сразу с открытием Лондонской фондовой биржи по телеграфу пришел приказ на продажу двухсот тысяч акций Баррингтона. Согласно инструкциям мы выкупили все двести тысяч.

– По какой цене?

– Четыре фунта три шиллинга.

– Кто-нибудь еще вышел на рынок с того момента?

– Немного, и, честно говоря, больше было приказов на покупку, чем на продажу, после того как вы объявили превосходные результаты на собрании акционеров.

– Какова сейчас цена акций? – Бьюкенен слышал, как где-то рядом с Макбрайдом выбивает на ленте буквы телеграф.

– Четыре фунта шесть шиллингов. Похоже, примерно на этом уровне и останутся.

– Хорошо. Больше не покупайте, если только не упадут ниже четырех фунтов трех шиллингов.

– Понял, сэр.

– Это должно лишить майора сна в последующие три недели.

– Майора? – переспросил брокер, но Бьюкенен уже повесил трубку.


Как и предупреждал Грифф, Аркадия-авеню была оплотом тори, но Гарри и Эмма вернулись в штаб-квартиру не с пустыми руками.

Проверив записи, Грифф с недоумением взглянул на Эмму и Гарри.

– Мы строго придерживались ваших требований, – сказал Гарри. – Тех, кто хоть немного сомневался, отмечали зеленым.

– Если все обстоит так, как у вас зафиксировано, – это место должно стать куда ближе, чем прогнозируют списки избирателей.

В это время влетел запыхавшийся Джайлз, размахивая выпуском «Бристоль ивнинг пост».

– Грифф, видели первую полосу? – выпалил он, сунув агенту первое издание вечерней газеты.

Грифф прочитал заголовок, вернул номер Джайлзу и сказал:

– Не обращайте внимания. Ничего не говорите, ничего не предпринимайте. Настоятельно рекомендую.

Эмма заглянула Джайлзу через плечо и прочитала заголовок «Фишер вызывает Баррингтона на дебаты»:

– Звучит интересно!

– И будет интересно, только если Джайлз сделает глупость и примет вызов.

– А почему бы нет? – удивился Гарри. – Ведь как полемист Джайлз много сильнее Фишера, к тому же у него большой политический опыт.

– Это, конечно, важно, – согласился Грифф. – Но ведь можно вообще не предоставлять своему оппоненту трибуны. Пока Джайлз действующий член парламента, условия может диктовать он.

– Да, но вы читали, что этот негодяй затем сказал? – спросил Джайлз.

– Чего ради мне терять время на Фишера, – пожал плечами Грифф, – если дебатов не будет?

Джайлз пропустил мимо ушей его комментарий и стал читать передовицу вслух:

– «Если Баррингтон все еще надеется двадцать шестого мая стать членом парламента от бристольских судоверфей, ему придется ответить на много вопросов. Хорошо зная его, я уверен: герой Тобрука не уклонится от вызова. В следующий четверг девятнадцатого мая я буду в Колстон-Холле и с радостью отвечу на любые вопросы, которые зададут мне рядовые граждане. На сцене будут стоять три стула, и если сэр Джайлз не явится, уверен, избиратели смогут сделать собственные выводы».

– Три стула? – спросила Эмма.

– Фишер знает, либералы явятся, потому что им нечего терять, – пояснил Грифф. – Однако мой совет остается в силе. Не отвечать негодяю. Завтра появится новая передовица, и к тому времени, – сказал он, показывая на газету, – этот выпуск будет годен лишь рыбу заворачивать.


Росс Бьюкенен сидел за столом в своем кабинете, проверяя последний доклад от Харланда и Волффа, когда по интеркому его вызвал секретарь:

– У меня на проводе Сэнди Макбрайд из Гонконга. Ответите?

– Соединяйте.

– Доброе утро, сэр. Думал, вам будет интересно узнать, что Бенни Дрисколл каждые несколько часов телефонирует, выясняя, продаем ли мы акции Баррингтонов. У меня по-прежнему пакет в двести тысяч акций, и, поскольку цена продолжает подниматься, я звоню спросить: не желаете ли вы, чтобы я продал какое-то количество?

– Нет, пока не истечет трехнедельный период и не будет открыт новый счет. До той поры мы не продавцы, а покупатели.


Увидев на следующий день заголовок передовицы «Ивнинг пост», Джайлз понял, что больше не сможет уклоняться от столкновения с Фишером. «На предвыборных дебатах будет председательствовать епископ Бристоля». На этот раз Грифф прочитал передовицу более внимательно.

«Епископ Бристоля, его преосвященство Фредерик Кокин, согласился выступить в роли арбитра на предвыборных дебатах в Колстон-Холле в следующий четверг 19 мая, в 19:30. Майор Алекс Фишер, кандидат Консервативной партии, и мистер Реджинальд Элсуорти, кандидат от Либеральной, также согласились участвовать. Сэр Джайлз Баррингтон, кандидат от лейбористов, пока не дал ответа».

– Я по-прежнему считаю, что вам следует проигнорировать дебаты, – сказал Грифф.

– А вы полюбуйтесь снимком на первой полосе. – Джайлз сунул газету в руки своему агенту.

Грифф взглянул на фотографию: пустой стул посреди сцены Колстон-Холла в круге света прожектора, а над ним – сопроводительная надпись: «Появится ли сэр Джайлз?»

– Теперь видите – если я не появлюсь, доставлю им незабываемое удовольствие.

– А если вы это сделаете, они будут в зените славы. – Грифф ненадолго задумался. – Но это ваш выбор, и, если вы по-прежнему твердо настроены быть там, мы должны повернуть эту ситуацию в свою пользу.

– И как же?

– Вы обнародуете заявление для прессы завтра в семь утра – с тем чтобы вышли новые заголовки.

– А в них?

– А в них – сообщение о том, что вы с удовольствием принимаете вызов, потому что это даст вам возможность разоблачить политику тори и в то же самое время позволить гражданам Бристоля решить, кто именно должен представлять их в парламенте.

– Что же заставило вас передумать? – удивился Джайлз.

– Я просматривал последние результаты выборочного опроса избирателей: есть предположение, что вы можете потерять более тысячи голосов, поэтому вы уже больше не фаворит, а просто претендент.

– Что еще может пойти не так?

– Например, ваша жена может явиться, занять место в первом ряду и задать вопрос. Затем вдруг может возникнуть ваша подружка и залепить ей пощечину, в случае чего вам уже не придется беспокоиться насчет «Бристоль ивнинг пост», потому что вы будете на первых полосах всех газет страны.

23

Под громкие аплодисменты Джайлз занял свое место на сцене. Его речь в плотно заполненном публикой зале не могла пройти лучше, и то, что он выступал последним, обернулось его преимуществом.

Все три кандидата прибыли на полчаса раньше и затем кружили друг возле друга, как школьники, пришедшие на свой первый урок танцев. Епископ, выступавший в роли арбитра, наконец собрал всех вместе и объяснил, как он собирается вести вечер:

– Я буду приглашать каждого из вас для вступительной речи, которая не должна длиться дольше восьми минут. По истечении семи минут я буду звонить в колокольчик, давая знать, что время вышло. Как только вы произнесете свои речи, я объявлю о переходе к вопросам с места.

– Каков порядок выступлений? – спросил Фишер.

– Его определит жребий. – Епископ вытянул руку с зажатыми в кулаке тремя соломинками и предложил каждому тянуть.

Фишеру досталась короткая.

– Значит, вам и начинать, майор Фишер, – сказал епископ. – За ним будете вы, мистер Элсуорти, а вы, сэр Джайлз, выступите последним.

– Не повезло, старина. – Джайлз улыбнулся Фишеру.

– Вовсе нет, я хотел выступать первым, – возразил Фишер, заставив даже епископа удивленно выгнуть бровь.

В 19:25 епископ вывел трех мужчин на сцену; единственный раз за вечер в зале аплодировали все. Джайлз занял свое место и посмотрел вниз, на плотно заполненные ряды. По его подсчетам, посмотреть на схватку пришли более тысячи простых граждан.

Джайлз знал, что каждая из трех партий выпустила двести билетов для своих сторонников, что составляло около четырехсот голосов, за которые придется побороться: почти его большинство, с которым он победил на прошлых выборах.

В 19:30 епископ открыл заседание. Он представил трех кандидатов, затем предложил майору Фишеру выступить с приветственным словом.

Фишер медленно вышел на середину сцены, положил бумаги с текстом речи на кафедру и постучал кончиком пальца по микрофону. Он говорил нервно, не поднимая головы, явно страшась потерять свое место.

Когда епископ позвонил в колокольчик, давая Фишеру знать, что у него осталась минута, тот заторопился и от этого начал запинаться и глотать слова. Возможно, подумал Джайлз, он не ведал о золотом правиле: если тебя ограничили восьмью минутами, ты должен приготовить семиминутную речь. Много эффектнее закончить чуть раньше, чем быть остановленным в разгар заключительной части. Несмотря на это, Фишер шел на свое место под продолжительные аплодисменты сторонников.

К удивлению Джайлза, Редж Элсуорти представил либеральную программу. У него не было заготовленной речи или даже списка тезисов. Вместо этого он вдруг принялся разглагольствовать о местных проблемах и, когда прозвенел колокольчик, умолк на полуслове. Элсуорти добился того, что Джайлз счел бы невозможным: на его фоне Фишер казался прекрасным оратором. Тем не менее пятая часть собравшихся шумно приветствовала своего лидера.

Джайлз поднялся, радушно приветствуемый двумя сотнями своих сторонников, хотя многочисленные группы людей не аплодировали вовсе. С этим явлением он познакомился в парламенте – так происходило, когда бы он ни обращался к правительственным скамьям. Он стоял сбоку от кафедры, лишь иногда поглядывая на свои заметки.

Джайлз начал с описания неудач консерваторов в правительстве и краткого обзора планов политики Лейбористской партии, если она будет формировать правительство. Вкратце он коснулся местных проблем и даже позволил себе язвительное замечание по поводу качества дорожных работ на средства либералов, что вызвало смех в зале. К моменту, когда Джайлз подошел к концу своей речи, по меньшей мере половина аудитории аплодировала. Если бы в этот момент заседание закончилось, вопрос о единственном победителе был бы решен.

– А сейчас кандидаты ответят на вопросы с мест, – объявил епископ. – И я надеюсь, вы будете задавать их дисциплинированно и с почтением.

Тридцать сторонников Джайлза вскочили и взметнули вверх руки, все с вопросами, заранее приготовленными так, чтобы поддержать своего кандидата и свалить двух других. Единственной проблемой было то, что одновременно и с такой же решительностью в воздух взметнулись шестьдесят рук оппонентов.

Епископ обладал достаточной проницательностью, чтобы определить, где расположились три разных блока сторонников кандидатов. Он ловко выбирал из публики беспартийных граждан, желавших знать, например, о том, где стояли кандидаты на официальном представлении паркоматов в Бристоле; о конце карточной системы, который все безоговорочно одобряли, и о предложении дальнейшей электрификации железнодорожного транспорта, которую не продвигали по чьей-то воле.

Но Джайлз знал, что рано или поздно стрела в его направлении будет пущена, и он должен быть уверен, что она не попадет в цель. И наконец он услышал звон тетивы.

– Может ли сэр Джайлз объяснить, почему во время последней парламентской сессии он заглядывал в Кембридж чаще, чем в свой избирательный округ? – спросил высокий мужчина средних лет, показавшийся Джайлзу знакомым.

Несколько мгновений Джайлз сидел не шевелясь и стараясь успокоиться. Он уже было собрался встать, когда вскочил Фишер, явно не удивленный вопросом и как бы допуская, будто все присутствующие в точности знают, на что намекал человек, задавший вопрос.

– Позвольте заверить всех в этом зале, – сказал Фишер, – что я буду проводить много больше времени в Бристоле, чем в любом другом городе, вне зависимости от характера отвлекающих факторов.

Джайлз посмотрел в зал и увидел ряды ничего не выражавших лиц. Было похоже, что аудитория понятия не имеет, о чем говорит Фишер.

Следующим поднялся депутат от либералов. Он явно не понял сути, ибо единственное, что он сказал, было:

– Поскольку я из Оксфорда, я никогда не езжу в другие города, разве только в случае необходимости.

Раздалось несколько смешков.

Два оппонента Джайлза подбросили ему боеприпасов для ответного огня. Он поднялся и повернулся лицом к Фишеру:

– Чувствую, я должен спросить майора Фишера, коль скоро он намеревается проводить больше времени в Бристоле, чем в любом городе, означает ли это, что если он победит в следующий четверг, то не поедет в Лондон, дабы занять свое место в палате представителей?

Джайлз дождался, пока не стихнут смех и аплодисменты, и добавил:

– Уверен, мне не надо напоминать кандидату от консерваторов слова Эдмунда Бёрка[32]. «Меня избрали представлять жителей Бристоля в Вестминстере, но не жителей Вестминстера в Бристоле»[33]. Это единственный консерватор, с которым я искренне согласен.

Джайлз опустился на стул под продолжительные аплодисменты. Он понимал, что на самом деле не ответил на вопрос, зато чувствовал, что успешно от него ушел.

– Что ж, времени у нас осталось только для одного последнего вопроса, – объявил епископ и показал на женщину, сидевшую в центре зала, которая, как ему казалось, придерживалась нейтралитета.

– Могут ли все трое кандидатов сказать нам, где сегодня проводят вечер их супруги?

Фишер откинулся на спинку и сложил руки на груди, в то время как Элсуорти был явно озадачен вопросом. Наконец епископ повернулся к Джайлзу и сказал:

– Думаю, ваша очередь отвечать первым.

Джайлз поднялся и посмотрел прямо на женщину.

– Моя жена и я, – начал он, – в настоящий момент в стадии процедуры развода, которая, я надеюсь, завершится в скором будущем.

Он сел. В зале повисло неловкое молчание.

Элсуорти вскочил на ноги и сказал:

– Должен признаться, с момента, как я стал кандидатом от Либеральной партии, мне не удалось найти ту, которая захотела бы встречаться со мной, не говоря уж о том, чтобы выйти за меня замуж.

Его слова были встречены взрывами смеха и теплыми аплодисментами. Джайлз мысленно поблагодарил Элсуорти за то, что он немного снял напряжение.

Медленно со своего места поднялся Фишер.

– Моя девушка, – сказал он, удивив Джайлза, – которая пришла со мной сегодня вечером и сидит сейчас в первом ряду, будет сопровождать меня на протяжении всей кампании. Дженни, встань, пожалуйста, и поклонись.

Привлекательная молодая женщина поднялась, повернулась лицом к сидящим в зале и помахала им рукой. Ее приветствовал взрыв аплодисментов.

– Где я могла видеть эту женщину раньше? – прошептала Эмма.

Но Гарри сосредоточился на Фишере, который не вернулся на свое место, явно собираясь сказать что-то еще.

– Полагаю, вам может показаться интересным узнать, что сегодня утром я получил письмо от леди Баррингтон.

В зале мгновенно воцарилась такая тишина, какой в этот вечер не удавалось добиться ни одному из кандидатов. Фишер достал из внутреннего кармана пиджака письмо, и Джайлз невольно подвинулся на краешек стула. Медленно развернул его и стал читать.

Дорогой майор Фишер, я пишу, чтобы выразить свое восхищение блестящей кампанией, которую Вы ведете от имени Консервативной партии. Хотела бы довести до Вашего сведения, что, будь я жительницей Бристоля, я бы не колеблясь проголосовала за Вас, поскольку верю, что Вы на настоящий момент – лучший кандидат. Жду с нетерпением, когда увижу Вас на своем месте в палате общин.

Искренне Ваша,

Вирджиния Баррингтон

В зале поднялся страшный шум, и Джайлз понял, что все преимущество, отвоеванное им за последний час, испарилось за одну минуту. Фишер сложил письмо, спрятал обратно в карман и вернулся на свое место. Епископ мужественно пытался призвать собрание к порядку, в то время как сторонники Фишера продолжали и продолжали аплодировать, оставляя сторонников Джайлза в отчаянии.

Грифф оказался прав. Никогда не уступай трибуну оппоненту.


– Тебе удалось выкупить обратно хоть часть этих акций?

– Пока нет, – ответил Бенни. – Баррингтоны по-прежнему котируются гораздо выше, чем предполагаемые годовые профиты и ожидания, что тори увеличат свое большинство на выборах.

– Какая цена акций на данный момент?

– Около четырех фунтов и семи шиллингов, и я не вижу тенденций к снижению в ближайшем будущем.

– Сколько мы можем потерять? – спросил Фишер.

– Мы? Не мы, – ответил Бенни, – а только ты. Леди Вирджиния ничего не потеряет. Она продала все свои акции по значительно более высокой цене, чем изначально заплатила за них.

– Но если она не выкупит их обратно, я потеряю место в совете директоров.

– А если выкупит, ей придется заплатить внушительную премию, и, как я представляю, она будет не слишком рада этому. – Бенни подождал несколько секунд, потом добавил: – Постарайся оптимистически смотреть на вещи, майор. К этому времени ты уже будешь членом парламента.


На следующий день две местные газеты не принесли радости чтения кандидату в члены палаты общин, в настоящее время – члену парламента предыдущего созыва. Речь Джайлза была едва упомянута, зато на первой полосе имелась большая фотография лучезарно улыбающейся Вирджинии, а под ней – письмо Фишеру.

– Не переворачивайте страницу, – посоветовал Грифф.

Джайлз тотчас перевернул страницу, чтобы увидеть последний прогноз подсчета голосов: тори увеличат свое большинство до двадцати одного места, бристольские судоверфи – восьмые в списке лейбористских маргиналов и, скорее всего, уступят консерваторам.

– Член палаты общин, являющийся кандидатом на это же место, не много может сделать, когда общественное мнение оборачивается против его партии, – сказал Грифф, как только Джайлз закончил читать заметку. – Считаю, чертовски хороший член партии стоит дополнительной тысячи голосов, а слабый оппозиционный кандидат может потерять тысячу, но, скажу откровенно, я не уверен, что будет достаточно даже дополнительной пары тысяч. Но это не остановит нас в борьбе за каждый последний голос до девяти вечера в четверг. Так что не ослабляйте хватку! Я хочу, чтобы вы вышли на улицы и обменивались рукопожатиями со всем, что движется. За исключением Алекса Фишера. Если столкнетесь с этим человеком, разрешаю вам придушить его.


– Тебе удалось выкупить хоть сколько-то акций Баррингтонов?

– Увы, майор, нет. Они ни разу не опустились ниже четырех фунтов трех шиллингов.

– Значит, я точно потеряю место в совете.

– Думаю, ты выяснишь, что это всегда было частью плана Баррингтона, – сказал Бенни.

– Что ты имеешь в виду?

– Твои акции. Как только они появились на рынке, их скупил Сэнди Макбрайд, он же оставался основным покупателем в последующий двадцать один день. Все знают, что это брокер Баррингтона.

– Мерзавец.

– Они явно караулили тебя, майор. Но это не все дурные новости. Леди Вирджиния получила прибыль более семидесяти тысяч фунтов на своем изначальном вложении, так что, думаю, она тебе кое-что должна.


В последнюю неделю кампании Джайлз работал как про клятый, даже несмотря на то, что порой его не покидало ощущение, будто занимается он сизифовым трудом.

Появившись в штаб-квартире накануне подсчета голосов, он впервые увидел Гриффа в подавленном настроении.

– Десять тысяч экземпляров выпуска рассовали по почтовым ящикам по всему округу – на случай, если кто-то пропустил эту информацию.

Джайлз посмотрел на репродукцию первой полосы «Бристоль ивнинг пост» с фотографией Вирджинии над ее письмом Фишеру. Фотографию сопровождала фраза: «Если вы хотите быть представлены в парламенте честным и порядочным человеком, голосуйте за Фишера».

– Этот человек – мразь, – сказал Грифф. – И у него высокий покровитель, – добавил он, когда кто-то из первых волонтеров вошел с утренними газетами.

Джайлз устало откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Но мгновением позже он уже готов был поклясться, что слышит смех Гриффа. А тот на самом деле смеялся. Джайлз открыл глаза, и Грифф протянул ему выпуск «Дейли мейл»:

– Будет нелегко, мой мальчик, но, по крайней мере, мы снова участвуем в гонке.

Джайлз не сразу узнал хорошенькую девушку на первой полосе, которую только что выбрали на главную роль в «Шоу Бенни Хилла». Дженни поведала корреспонденту, освещающему мир шоу-бизнеса, о своей работе перед тем, как получила столь уникальный шанс:

– Мне заплатили десять фунтов за то, чтобы сопровождать кандидата тори по его избирательному округу и всем говорить, будто я его девушка.

Это не лучшая фотография Фишера, подумал Джайлз.


Увидев первую полосу «Дейли мейл», Фишер громко выругался.

Он допил третью чашку черного кофе и уже поднялся, чтобы отправиться в штаб-квартиру предвыборной кампании, когда услышал, как на коврик шлепнулась утренняя почта. Сегодня он не планировал разбирать почту до вечера, но вдруг заметил конверт с эмблемой компании Баррингтонов. Фишер нагнулся, подобрал его и вернулся в кухню. Он разорвал конверт и достал два чека. Один на его имя на тысячу фунтов: его трехмесячная зарплата в должности члена совета директоров «Пароходства Баррингтонов». Второй – на семь тысяч триста сорок один фунт: годовой дивиденд леди Вирджинии, также выписанный на имя «майора Александра Фишера», с тем чтобы никто не узнал, что это ее доля акций в семь с половиной процентов, – именно та сумма, которая помогла майору попасть в совет директоров. Больше этот дивиденд ему не поможет.

Вечером нужно будет выписать чек на такую же сумму и отправить его леди Вирджинии. Подумав, не слишком ли рано звонить ей, Фишер взглянул на часы. Начало девятого, и ему пора отправляться на Темпл-Мидс встречать голосующих, выходящих с вокзала по пути на работу. Ну конечно, она уже не спит. Он поднял трубку и набрал номер в Кенсингтоне.

Прозвучало несколько гудков, прежде чем на том конце линии прошелестел сонный голос. Он едва сдержал желание бросить трубку.

– Кто это? – спросила Вирджиния.

– Алекс Фишер. Я решил позвонить вам и сообщить, что мы продали все ваши акции «Пароходства Баррингтонов», а вы получили прибыль более семидесяти тысяч. – Он замолчал, напрасно ожидая слов благодарности. – Позвольте поинтересоваться, не планируете ли вы выкупить назад свои акции? В конце концов, вы получили крупную прибыль с тех пор, как я в совете.

– Впрочем, как и вы, майор, и уверена, мне нет нужды напоминать вам об этом. Но мои планы на будущее несколько изменились, и в них больше не входит «Пароходство Баррингтонов».

– Но если вы не выкупите назад свои семь с половиной процентов, я лишусь места в совете директоров.

– Не думаю, что потеряю от этого сон, майор.

– Но я думал, в сложившихся обстоятельствах…

– Каких обстоятельствах?

– Возможно, вы решите, что я могу рассчитывать на скромный бонус… – проговорил он, опуская взгляд на чек на семь тысяч триста сорок один фунт.

– Насколько скромный?

– Я полагал… быть может, пять тысяч фунтов?

– Погодите, дайте сообразить. – На том конце все стихло, и Алексу невольно подумалось, что Вирджиния отключилась. Наконец она произнесла: – Майор, я приняла решение… Нет.

– Тогда, может быть, взаймы… – попросил он, стараясь не выдать голосом своего отчаяния.

– Разве ваша нянька не учила вас: в долг не бери и взаймы не давай? Ах да, о чем это я, ведь няни у вас не было.

Вирджиния развернулась и громко три раза стукнула по деревянному остову кровати.

– Майор, пришла горничная, принесла мне завтрак, так что вынуждена попрощаться с вами. А когда я говорю «до свидания», я говорю «до свидания».

Вирджиния повесила трубку. Он вновь посмотрел на чек в семь тысяч триста сорок один фунт, выписанный на его имя, и вспомнил слова Бенни: «Она вам кое-что должна».

24

В день выборов Джайлз был на ногах уже в пять утра, но не только потому, что не спалось.

Когда он спустился, Денби открыл дверь в комнату для завтрака.

– Доброе утро, сэр Джайлз, – произнес он так, будто всеобщие выборы случались каждый день.

Джайлз вошел в столовую, взял с полки буфета тарелку и наполнил ее корнфлексом и фруктами. Он просматривал свое расписание на день, когда дверь открылась и вошел Себастьян, одетый в элегантный синий блейзер и серые фланелевые брюки.

– Себ! Когда ты вернулся?

– Поздно ночью, дядя Джайлз. Почти во всех школах сегодня выходной – в них устроили избирательные участки, и я спросил, можно ли уехать домой и помочь вам.

– Чем бы хотел заняться? – спросил Джайлз, когда Денби поставил перед ним тарелку с яйцами и беконом.

– Чем угодно, что поможет вам победить.

– Если хочешь именно этого, слушай внимательно. В день выборов у партии по всей территории избирательного округа восемь залов заседаний комиссий. Все комиссии укомплектованы волонтерами, у некоторых из них за плечами опыт десятков выборов. К ним поступают свежие данные подсчета голосов в том районе, за которым они закреплены. Отмечены каждая улица, шоссе, авеню и тупик, где проживают наши сторонники. Также у каждого избирательного участка снаружи будет сидеть волонтер и проверять имена людей, пришедших голосовать. Наша самая большая проблема – оперативно получить свежий список имен обратно в зал Центральной избирательной комиссии, чтобы мы могли отслеживать наших сторонников, которые еще не проголосовали, и убедиться, что мы заполучим их в избирательные участки сегодня до закрытия в девять вечера. Основное правило, – продолжал Джайлз, – гласит: очень многие наши люди голосуют между восьмью и десятью утра, вскоре после открытия избирательных участков, в то время как в десять утра начинают появляться тори и идут до четырех пополудни. Однако вторая половина дня, когда избиратели возвращаются домой с работы, – наше самое важное время, потому что, если люди не проголосуют по пути с работы домой, вытащить их на участки будет уже невозможно.

В этот момент в комнату вошли Эмма и Гарри.

– Что сегодня поручил вам двоим Грифф? – спросил Джайлз.

– Я в зале Центральной комиссии, – сказала Эмма.

– А я отправляюсь будить «красных» избирателей, – сказал Гарри. – И если нужно, подвозить их до избирательного участка.

– Не забудь, – напомнил Джайлз, – некоторые из них последний раз ездили на машине, когда их подвозили на прошлых выборах, или на свадьбу, или на похороны кого-то из членов семьи за последние четыре года. В какой участок Грифф назначил тебя? – спросил он Эмму.

– В помощь мисс Пэриш в поселке Вудбайн.

– Цени! Мисс Пэриш – легенда. Взрослые мужчины опасаются за свои жизни, если вдруг забудут проголосовать у нее. Кстати, Себ вызвался волонтером и будет одним из твоих курьеров. Я уже объяснил ему его обязанности.

Эмма улыбнулась сыну.

– Я пошел. – Джайлз сорвался с места, но предварительно положил два ломтика бекона между двумя кусками черного хлеба. – В течение дня буду заглядывать на каждый избирательный участок, – сказал он на ходу. – Так что не прощаюсь.

Денби ждал его снаружи за дверью:

– Простите, что беспокою вас, сэр. Надеюсь, вам не причинит неудобства, если сегодня вся прислуга отлучится на полчаса – с четырех до половины пятого?

– Куда отлучится?

– Проголосовать, сэр.

Джайлз явно смутился.

– Сколько голосов? – шепотом спросил он.

– Шесть за вас, сэр, и один не определился. – (Джайлз поднял бровь.) – Новый садовник, сэр, он, как говорится, сел не в свои сани: думает, что он тори.

– Что ж, будем надеяться, я не проиграю с разницей в один голос, – сказал Джайлз и поспешил из дома.

Джессика стояла на подъездной дорожке, придерживая ему открытой дверцу машины, как делала каждое утро.

– Можно поехать с вами, дядя Джайлз?

– Не сегодня. Но обещаю, возьму тебя с собой на следующих выборах. Я буду всем рассказывать, что ты моя подружка, и одержу полную победу.

– Могу я чем-нибудь помочь?

– Нет… да! Знаешь нового садовника?

– Альберта? Да, он очень хороший.

– Он подумывает голосовать за консерваторов. Посмотрим, удастся ли тебе переубедить его к четырем часа дня.

– Удастся, удастся, – защебетала Джессика, пока Джайлз устраивался за рулем.


За несколько минут до семи утра Джайлз припарковался недалеко от ворот порта. Он поздоровался за руку с каждым рабочим, перед тем как они регистрировали время прихода на утреннюю смену, и с каждым, кто выходил с ночной. К его удивлению, нашлось немало желающих поговорить с ним.

– В этот раз я тебя не подведу, начальник.

– Можете рассчитывать на меня.

– А я сейчас как раз топаю голосовать.

Когда вышел Дэйв Коулман, мастер ночной смены, Джайлз отвел его в сторону и спросил, знает ли он, в чем причина такого рвения рабочих.

– Многие из них считают, что сейчас вам самое время решить супружеские проблемы, – сказал Коулман, известный своей прямотой. – Но они настолько терпеть не могут высокомерного майора Фишера, что решительно не желают, чтобы он представлял наши интересы в парламенте. Что же до меня, – добавил он, – я бы уважал Фишера больше, если бы у него нашлось мужество явить свою физиономию в доках. В профсоюзе сторонников тори немного, но он даже не удосужился узнать, кто именно.

На табачной фабрике «W. D. & H. O. Wills» и в Бристольской авиакомпании Джайлз нашел поддержку, и это его вдохновило. Но он знал, что в день всеобщих выборов каждый кандидат, даже от Либеральной партии, убежден в своей победе.

На первом участке Джайлз появился сразу после десяти утра. Председатель доложил ему, что двадцать два процента известных им сторонников уже проголосовали, – это соответствовало выборам 1951 года, когда Джайлз победил с преимуществом в четыреста четырнадцать голосов.

– Сколько у тори? – спросил он.

– Шестнадцать процентов.

– Как по сравнению с пятьдесят первым годом?

– Они на процент впереди, – признался председатель.

К тому времени, когда Джайлз добрался до восьмого участка, был уже пятый час вечера. Мисс Пэриш стояла у двери, поджидая его: тарелка сыра и сэндвичей с томатами в левой руке, большой стакан молока – в правой. Мисс Пэриш была одной из немногих жителей Вудбайна, обладавших холодильником.

– Как дела? – спросил Джайлз.

– Хвала небесам, между десятью и одиннадцатью лил дождь, но теперь вышло солнце. Начинаю верить, что Бог, наверное, социалист. Но у нас все еще полно работы, если мы хотим вернуть преимущество, упущенное за последние пять часов.

– Вы никогда не ошибались с прогнозом результатов выборов – каков он на этот раз, Айрис?

– Честно?

– Честно.

– Почти голова в голову.

– Тогда за работу. – Джайлз прошелся по комнате, благодаря каждого помощника персонально.

– Ваша семья сегодня успешно справляется с задачей, – сказала мисс Пэриш. – Они, помнится, тори.

– У Эммы любая работа горит в руках.

– Она хорошая, – улыбнулась мисс Пэриш, пока Джайлз наблюдал за тем, как сестра переписывает данные о проголосовавших. – Ну а молодой Себастьян просто суперзвезда. Будь у меня десяток таких, как он, мы бы никогда не проигрывали.

– Кстати, где он сейчас? – Джайлз улыбнулся.

– То ли на пути к участку, то ли обратно. Он не любит стоять на месте.


На самом деле Себастьян стоял на месте, дожидаясь, пока один из добровольцев, подсчитывавших голоса, не передаст ему свежий список имен для доставки мисс Пэриш, которая подзаправит курьера молочным шоколадом «Тизер энд Фрайу» вопреки неодобрительному взгляду его матери.

– Беда в том, – говорил доброволец своему только что проголосовавшему другу, – что Миллеры из двадцать первого дома, все шестеро, не удосужились даже перейти дорогу, а сами постоянно жалуются на правительство тори. Так что если мы потеряем полдюжины голосов, будем знать, кого в этом винить.

– Почему бы тебе не напустить на них мисс Пэриш? – предложил друг.

– У нее и так дел по горло, чтобы еще сюда ехать. Я бы сам справился, но не могу покинуть пост.

Себастьян повернулся и сам не заметил, как уже переходил дорогу. Он остановился перед домом номер 21, но не сразу набрался мужества постучать. И едва не бросился наутек, когда увидел габариты мужчины, открывшего дверь.

– Тебе чего, пацан? – прорычал он.

– Я представляю майора Фишера, кандидата от консерваторов, – проговорил Себастьян со своим лучшим произношением классической школы. – И он очень надеется на вашу поддержку сегодня, поскольку данные голосования свидетельствуют о том, что кандидаты идут почти голова в голову.

– Проваливай, пока я тебе уши не надрал, – буркнул мистер Миллер и захлопнул дверь перед его носом.

Себастьян вернулся на свое место. Забирая последние данные о проголосовавших у добровольца, он увидел, как дверь дома номер 21 открылась и на пороге вновь возник мистер Миллер с домочадцами. Все пятеро направились через дорогу. Себастьян добавил Миллеров в свой список и бегом при пустил в участок.


Джайлз вернулся к воротам судоверфей к шести часам, чтобы встретить закончивших дневную смену и заступающую ночную.

– Эй, начальник, ты так целый день здесь и торчишь? – сострил один из докеров.

– Вроде того, – откликнулся Джайлз, пожимая очередную протянутую руку.

Один или двое повернули обратно, когда увидели его, и быстро направились к ближайшему избирательному участку. Выходящие из ворот все как будто тянулись в одном направлении, и явно не к ближайшему пабу.

В полседьмого вечера, после того как все докеры либо заступили на смену, либо разошлись по домам, Джайлз сделал то, что делал в последние две избирательные кампании: запрыгнул в первый же двухэтажный автобус, идущий назад, в центр города.

Уже в автобусе он забрался на верхний этаж и поздоровался за руку с несколькими удивленными пассажирами. Затем, обойдя пассажиров первого этажа, соскочил на ближайшей остановке и сел на автобус, идущий в обратном направлении. Так он и скакал следующие два с половиной часа с автобуса на автобус, продолжая пожимать руки, до одной минуты десятого.

Джайлз сошел с последнего автобуса и сел на скамейку. Ради победы на этих выборах он сделал все, что было в его силах.


Где-то далеко часы пробили один раз, и Джайлз посмотрел на свои – 21:30. Пора возвращаться. Он почувствовал, что автобусов на сегодня хватит, и медленно зашагал к центру города, надеясь, что вечерний воздух прояснит голову перед началом подсчета.

К этому времени местная полиция должна была начать собирать урны с бюллетенями по всему округу, чтобы затем привезти их в городской совет. На это потребуется больше часа. Как только урны будут доставлены, проверены и еще раз проверены, мистер Уэйнрайт, секретарь городского совета, даст приказ сорвать пломбы, чтобы приступить к подсчету голосов. Будет чудом, если результат объявят до часу ночи.

Сэм Уэйнрайт не был человеком, которому суждено бить рекорды скорости на земле или на море. «Тише едешь, дальше будешь» – такая эпитафия должна красоваться на его надгробном камне. За минувшее десятилетие Джайлзу приходилось иметь дело с секретарем администрации по местным вопросам, но он так и не знал, какую партию тот поддерживает. Даже подозревал, что секретарь вообще не голосует. Наверняка Джайлз знал лишь то, что нынешние выборы для Уэйнрайта последние: в конце года он уходит на пенсию. По мнению Джайлза, городу очень повезет, если удастся найти стоящего преемника. Кто-то сменит Уэйнрайта, но заменить не сможет, как сказал Томас Джефферсон, когда сменил Бенджамина Франклина на посту посла США во Франции.

Когда Джайлз шел к зданию городской администрации, один-два прохожих помахали ему рукой, другие просто не обращали на него внимания. Он задумался о своей жизни и о том, чем мог бы заняться, если ему больше не придется представлять в парламенте бристольские судоверфи. Через пару недель ему стукнет тридцать пять. Да, возраст не преклонный, но с момента возвращения в Бристоль сразу после окончания войны он выполнял только одну работу и, откровенно говоря, не был готов заниматься чем-то другим: извечная проблема любого члена парламента, не имеющего гарантированного места.

Мысли его вернулись к Вирджинии. Она могла бы сделать его жизнь намного проще, всего лишь подписав лист бумаги около полугода назад. Теперь он понимал, что никогда не являлся частью ее плана. Она всегда намеревалась ждать окончания выборов, чтобы причинить ему максимум возможных затруднений. Теперь он был уверен: это на ее совести то, что Фишер пролез в совет директоров «Пароходства Баррингтонов», и, скорее всего, именно она внушила Фишеру, что он может победить Джайлза и заменить его в парламенте.

Сейчас она, наверное, сидит дома в Лондоне, дожидаясь результатов голосования, хотя на самом деле ее интересует лишь одно место. Готовилась ли она провести еще одну атаку на акции компании с целью поставить семью Баррингтон на колени? Джайлз не сомневался, что в лице Росса Бьюкенена и Эммы Вирджиния встретила достойных противников.

Спасибо Грэйс – именно она наконец образумила его, раскрыла глаза на характер Вирджинии и будто сняла злые чары. Он также должен был благодарить сестру за то, что познакомила его с Гвинет. Та с готовностью примчалась бы в Бристоль помогать ему вновь обрести место в парламенте, но понимала: если ее заметят занимающейся агитацией вместе с ним на главной улице, выиграет от этого только Фишер.

Джайлз звонил Гвинет в Кембридж каждое утро перед уходом на работу, потому что по вечерам возвращался не раньше полуночи и не хотел ее беспокоить, хоть она и просила его не стесняться и будить ее. Если он сегодня ночью проиграет, то утром отправится на машине в Кембридж и изольет ей душу. Если победит – отправится днем и разделит с ней свой триумф. Чем бы все ни закончилось, он не собирался терять ее.

– Удачи вам, сэр Джайлз. – Голос прохожего вернул его в реальный мир. – Уверен, у вас получится.

Джайлз искренне улыбнулся в ответ, но уверенности в душе не почувствовал.

Вот уже впереди замаячила массивная громада здания администрации города. Два золотых единорога по обе стороны крыши вырастали с каждым его шагом.

Волонтеры, выбранные для подсчета голосов, были уже на месте – дело это считалось весьма ответственным, и выбор делался на уровне местных советников или старших партийных чиновников. Мисс Пэриш будет ответственна за шестерых лейбористских членов счетной комиссии, как происходило последние четыре избирательные кампании, и Джайлз знал, что в свою команду она пригласила Гарри и Эмму.

– Я бы позвала и Себастьяна, – призналась она Джайлзу. – Но он еще слишком молод.

– Расстроится, – ответил Джайлз.

– Уже расстроился. Но я оформила ему пропуск, так что он сможет понаблюдать за происходящим с балкона.

– Спасибо вам.

– Не благодарите. Мне очень хотелось заполучить такого помощника.

Джайлз глубоко вздохнул и стал подниматься по ступеням здания администрации. Чем бы все ни закончилось, он должен не забыть сказать спасибо многим людям, которые поддержали его и чьей единственной наградой будет победа. Он вспомнил слова Старого Джека после того, как выбил сотню на стадионе «Лордз»: победителем может стать любой. Отличие большого человека – в том, как он переносит поражение.

25

Грифф Хаскинс мерил шагами приемную городской администрации, когда заметил идущего к нему Джайлза. Они пожали друг другу руки так, словно не виделись несколько недель.

– Если победа будет за мной, – сказал Джайлз, – вы…

– Не расслабляйтесь. У нас еще уйма работы.

Через вращающиеся двери они прошли в главный зал, где привычную тысячу кресел заменили двумя десятками столов на козлах, выстроенных рядами, с деревянными стульями по обе стороны каждого.

Сэм Уэйнрайт, уперев руки в бедра и расставив ноги, стоял посредине сцены. Он свистнул в свисток, дав сигнал к началу игры. Появились ножницы, пломбы вскрыли, урны распахнули и опрокинули, высыпав перед членами счетной комиссии тысячи маленьких листочков бумаги с тремя фамилиями на каждом.

Первой задачей было отсортировать бюллетени в три пачки, прежде чем приступить к подсчету. На одной стороне стола сосредоточились на Фишере, на другой – на Баррингтоне. Поиски голосов за Элсуорти заняли немного больше времени.

Джайлз и Грифф нервно расхаживали по периметру зала, пытаясь по высоте стопок бюллетеней угадать, какая партия в явных лидерах. По завершении полного круга оба поняли: никакая. Джайлз как будто бы уверенно лидировал, если смотреть на пачку бюллетеней, собранных в поселке Вудбайн, но и Фишер казался чистым лидером, если смотреть на бюллетени из участков на Аркадия-авеню. Еще один круг по залу, и по-прежнему результат оставался туманным. Единственное, что можно было предсказать с достаточной уверенностью: либералы закончат на третьем месте.

Услышав взрыв аплодисментов в другом конце зала, Джайлз поднял глаза. Это только что вошел Фишер со своим агентом и несколькими ближайшими соратниками. Джайлз узнал кое-кого – эти люди присутствовали на вечере дебатов. Он не мог не заметить, что Фишер переоделся в свежую рубашку и элегантный двубортный костюм: выглядел членом парламента с головы до пят. Перемолвившись с одним-двумя членами счетной комиссии, он тоже начал мерить периметр зала, всячески стараясь не столкнуться с Баррингтоном.

Джайлз и Грифф вместе с мисс Пэриш, Гарри и Эммой продолжали медленно ходить вперед-назад по проходам, внимательно наблюдая, как стопки бюллетеней складывались в десятки, а затем, как только набиралась сотня, – перевязывались широкой красной, голубой или желтой лентой для скорейшей идентификации. Наконец они выстроились в столбики по пять сотен, как солдаты на параде.

Наблюдатели взяли каждый по ряду, проверяя, чтобы десятки были полными – не девять и не одиннадцать – и, что даже более важно, чтобы в сотнях не было сто десять или сто девять бюллетеней. Если, по их мнению, была допущена ошибка, они могли попросить пересчитать стопку в присутствии мистера Уэйнрайта или его помощника. К этой задаче нужно отнестись с особой серьезностью, предупредила свою команду мисс Пэриш.

Через пару часов Джайлз шепотом спросил Гриффа, как дела. Тот пожал плечами. К этому времени в 1951 году он уже смог поздравить Джайлза с победой, пусть даже с преимуществом в несколько сот голосов. Сегодня все обстояло иначе.

Как только перед членами счетной комиссим вырастала аккуратная горка стопок бюллетеней по пять сотен каждая, они поднимали руки, давая сигнал секретарю городского совета о том, что завершили задание и готовы подтвердить результаты. Наконец, когда поднялась последняя рука, мистер Уэйнрайт снова резко свистнул в свисток и дал команду:

– А теперь еще раз проверьте каждую стопку, – затем добавил: – Прошу кандидатов и их агентов подняться ко мне на сцену.

Джайлз и Грифф первыми забрались по ступеням, Фишер и Элсуорти – за ними следом. Посередине сцены на столе, который был виден всем, лежала небольшая стопка бюллетеней. Не более десятка, прикинул Джайлз.

– Джентльмены, – объявил секретарь городского совета, – перед вами испорченные бюллетени. Согласно закону о выборах я, и только я уполномочен решить, должны ли какие-либо из них быть включены в финальный подсчет. Однако вы вправе не согласиться с любым из моих решений.

Уэйнрайт склонился над бюллетенями, поправил очки и вгляделся в верхний бланк. На нем в квадратике против фамилии Фишер стоял крест, а поперек бланка тянулась надпись: «Боже, храни королеву».

– Этот голос, очевидно, за меня, – сказал Фишер, прежде чем Уэйнрайт смог выразить свое мнение.

Секретарь городского совета взглянул на Джайлза, затем на Элсуорти – оба кивнули – и положил бюллетень справа от себя. На следующем бланке в квадрате напротив фамилии Фишер стоял не крестик, а галочка.

– Явно за меня голосовали, – уверенно заявил Фишер.

И снова Джайлз и Элсуорти кивнули.

Секретарь положил бюллетень на пачку Фишера, что вы звало улыбку кандидата от консерваторов. Но улыбка быстро угасла, когда он увидел, что в следующих трех бюллетенях была отмечена фамилия Баррингтона.

Далее шел бланк, на котором имена всех трех кандидатов были вычеркнуты и заменены призывом «Голосуйте за Отчаянного Дэна»[34]. Все согласились на том, что бюллетень испорчен. На следующем галочка стояла напротив имени Элсуорти, и его решили отнести в пользу либерального кандидата. Восьмой призывал: «Отменить смертную казнь через повешение!» – без обсуждения он присоединился к пачке испорченных бюллетеней. На девятом стояла галочка в квадрате перед фамилией Баррингтона, и у Фишера не оставалось выбора, кроме как кивнуть, уступив Джайлзу со счетом 4:2 при всего лишь двух оставшихся спорными бюллетенях. На одном из них был отмечен Баррингтон, а рядом с именем Фишер стояло «НИКОГДА».

– Это испорченный бюллетень, – заявил Фишер.

– Тогда, – сказал секретарь, – мне придется считать таковым бланк с «Боже, храни королеву».

– Логично, – кивнул Элсуорти. – Давайте исключим их оба.

– Согласен с майором Фишером, – подтвердил Джайлз, понимая, что это увеличит его отрыв с 4:2 до 4:1.

Фишер как будто собрался протестовать, но промолчал.

Все смотрели на последний бюллетень. Уэйнрайт улыбнулся.

– Полагаю, не в моей жизни, – сказал он, кладя к испорченным бюллетеням бланк с нацарапанными по диагонали словами: «Шотландии – независимость!»

Затем Уэйнрайт еще раз проверил каждый бланк, а затем сказал:

– Итак, четыре за Баррингтона, один за Фишера и один за Элсуорти. – Он записал цифры в свой блокнот. – Благодарю вас, джентльмены.

– Будем надеяться, что это не единственные ваши победные голоса сегодня, – тихонько сказал Джайлзу Грифф, когда они спустились со сцены и присоединились к группе мисс Пэриш и ее наблюдателей.

Секретарь городского совета подошел к краю сцены и еще раз свистнул в свисток. Команда его помощников тотчас поднялась и принялась курсировать взад-вперед по проходам, переписывая окончательные цифры от каждого члена счетной комиссии, прежде чем нести их на сцену для передачи секретарю.

Мистер Уэйнрайт внимательно изучил каждое число и только потом внес данные в большой арифмометр – его единственную уступку миру прогресса. Нажав кнопку функции добавления в последний раз, он записал финальные цифры напротив трех имен, ненадолго задумался и затем вновь пригласил трех кандидатов к себе на сцену. Затем сообщил им итог и согласился с просьбой Джайлза.

Мисс Пэриш нахмурилась, когда увидела, как сторонники Фишера показывают ему поднятые большие пальцы, и поняла, что они проиграли. Она посмотрела на галерею и вдруг увидела, что Себастьян энергично машет ей рукой. Она помахала в ответ, затем перевела взгляд на мистера Уэйнрайта, который постучал кончиком пальца по микрофону; в зале зашикали, призывая к тишине.

– Я, как председатель избирательной комиссии избирательного округа бристольских судоверфей, объявляю количество голосов, поданных за каждого кандидата: сэр Джайлз Баррингтон – восемнадцать тысяч семьсот четырнадцать; мистер Реджинальд Элсуорти – три тысячи четыреста семьдесят два; майор Александр Фишер – восемнадцать тысяч девятьсот восемь.

Из лагеря Фишера грянули продолжительные аплодисменты. Уэйнрайт подождал, пока они не улеглись, и добавил:

– Депутат парламента, в настоящее время представляющий наш округ, попросил пересчета, и я удовлетворил его запрос. Прошу каждого члена счетной комиссии внимательнейшим образом пересчитать бюллетени и убедиться, что не было допущено ни одной ошибки.

Снова начали считать и пересчитывать – каждые десяток, сотню и наконец каждые пять сотен, прежде чем вновь взметнулись вверх руки, второй раз подавая сигнал о выполнении задания.

Джайлз поднял глаза в безмолвной молитве и увидел, как ему яростно машет Себастьян, но в этот момент его отвлекли слова Гриффа.

– Вам следовало бы подумать над своей речью, – сказал Грифф. – Также следует поблагодарить секретаря городского совета, его команду, свою команду, и прежде всего, если победит Фишер, вы должны вести себя великодушно. Ведь следующие выборы никто не отменял.

Джайлз не чувствовал твердой уверенности, состоятся ли для него следующие выборы. Он уже было собрался озвучить эту мысль, как к ним торопливо подошла мисс Пэриш.

– Простите, что перебиваю, – сказала она, – но Себастьян, кажется, пытается привлечь ваше внимание.

Джайлз и Грифф подняли голову к балкону, где над перилами свесился Себастьян, едва не умоляя их подойти к нему.

– Может, вы сходите к нему и узнаете, в чем дело, – по просил Грифф. – А мы с Джайлзом пока приготовимся к новому порядку.

Мисс Пэриш поднялась по лестнице – Себастьян уже встречал ее на верхней ступени. Он схватил ее за руку, потянул к перилам и показал вниз, куда-то в зал:

– Видите вон того мужчину в зеленой рубашке в конце третьего ряда?

Мисс Пэриш проследила взглядом по направлению его руки:

– Вижу. И что он?

– Жульничает!

– Почему ты так решил? – спросила мисс Пэриш, стараясь не выдавать своего волнения.

– Он сдал одному из помощников секретаря отчет за пять сотен голосов за Фишера.

– Все верно, – сказала мисс Пэриш. – Перед ним на столе пять стопок по сотне в каждой.

– Знаю. Но в одной из стопок верхний бланк бюллетеня за Фишера, а под ним девяносто девять за дядю Джайлза.

– Ты уверен? – спросила мисс Пэриш. – Ведь если Грифф попросит мистера Уэйнрайта лично проверить эти бюллетени и выяснится, что ты ошибся…

– Я уверен, – кивнул Себастьян.

Мисс Пэриш такой уверенности не чувствовала, но все же спустилась по ступеням почти бегом – так, как не делала уже несколько лет. Оказавшись внизу, она поспешила к Джайлзу. Тот разговаривал с Эммой и Гриффом, пытаясь сохранять уверенный вид. Она рассказала им об увиденном Себастьяном, но встретила лишь недоверчивые взгляды. Все четверо подняли голову к балкону: Себастьян отчаянно показывал на человека в зеленой рубашке.

– А я нахожу, что Себастьяну следует поверить, – сказала Эмма.

– Почему? – спросил Джайлз. – Ты своими глазами видела, как тот человек положил бюллетень Фишера поверх стопки наших?

– Нет, но я видела его самого на дебатах в минувший четверг. Это он спросил, почему Джайлз заглядывал в Кембридж чаще, чем в Бристоль во время последней парламентской сессии.

Джайлз пригляделся к мужчине повнимательней, поскольку стало подниматься все больше и больше рук: подсчет завершался.

– Пожалуй, ты права, – согласился он.

Грифф отошел от них, не говоря ни слова, и быстро прошел к сцене, где попросил секретаря городского совета переговорить с ним лично.

Как только мистер Уэйнрайт услышал заявление агента, он поднял взгляд на Себастьяна, а затем посмотрел на члена счетной комиссии, сидевшего в конце третьего ряда столов.

– Это очень серьезное обвинение на основании голословного заявления ребенка, – сказал он, вновь возвращаясь взглядом к Себастьяну.

– Не ребенка, – возразил Грифф. – Молодого человека. Как бы то ни было, я обращаюсь к вам с официальной просьбой провести проверку.

– Что ж, пусть это будет на вашей совести, – сказал Уэйнрайт, еще раз посмотрев в сторону члена счетной комиссии, о котором шла речь. Не говоря больше ни слова, он подозвал двух своих помощников и приказал без объяснений: – Следуйте за мной!

Трое мужчин спустились по ступеням со сцены и зашагали прямо к столу в конце третьего ряда; Джайлз и Грифф следовали за ними в шаге позади. Секретарь опустил взгляд на человека в зеленой рубашке:

– Сэр, позвольте мне, пожалуйста, занять ваше место, так как агент сэра Джайлза попросил меня лично проверить ваши подсчеты.

Мужчина медленно поднялся и сделал шаг в сторону, а Уэйнрайт опустился на его стул и принялся проверять пять стопок голосов Фишера на столе перед собой.

Он взял первую стопку, снял голубую эластичную ленту и вгляделся в верхний бланк бюллетеня. Ему потребовался лишь беглый осмотр, чтобы подтвердить, что все сто голосов правильно отнесены к Фишеру. Вторая пачка подтвердила результат первой, как и третья; к этому времени уверенность можно было прочесть только на лице глядящего с балкона вниз Себастьяна.

Когда Уэйнрайт снял верхний бланк с четвертой стопки, его приветствовал перечеркнутый квадрат напротив фамилии Баррингтона. Медленно и предельно внимательно он проверил стопку: девяносто девять – за Баррингтона. Наконец он проверил пятую стопку, в которой все голоса были за Фишера.

Никто не заметил, как консервативный кандидат присоединился к маленькой группе, окружившей крайний стол.

– Что-то не так? – поинтересовался Фишер.

– Ничего, с чем я был бы не в состоянии справиться, – ответил секретарь городского совета, повернулся к одному из своих помощников и сказал: – Попросите полицию вывести этого джентльмена из здания.

Затем он переговорил со своим помощником, прежде чем вернуться на сцену и занять место за счетной машинкой. Он еще раз внес каждую цифру, представленную его помощниками. Нажав кнопку «добавить» в последний раз, он внес новые данные напротив фамилии каждого кандидата и, окончательно удовлетворенный результатами, попросил всех троих подняться на сцену. На этот раз, после объявления пересмотренных результатов голосования, Джайлз не стал просить о пересчете.

Уэйнрайт повернулся к микрофону, чтобы огласить результаты второго раунда подсчетов:

– Объявляю общее количество голосов, отданных за каждого депутата: сэр Джайлз Баррингтон – восемнадцать тысяч восемьсот тринадцать; мистер Реджинальд Элсуорти – три тысячи четыреста семьдесят два; майор Александр Фишер – восемнадцать тысяч восемьсот девять.

На этот раз овацией взорвались поддерживавшие Лейбористскую партию и не утихали несколько минут, прежде чем Уэйнрайт смог объявить, что майор Фишер попросил о пересчете.

– Прошу всех членов счетной комиссии: пожалуйста, внимательно проверьте свои подсчеты в третий раз и немедленно сообщите одному из моих помощников, если у вас появятся какие-либо изменения, о которых вы хотели бы сообщить.

Когда секретарь городского совета вернулся к столу, помощник передал ему справочник, который тот просил. Уэйнрайт пролистал несколько страниц «Закона о выборах Маколея»[35], пока не дошел до закладки, которую сделал сегодня днем, и убедился, что правильно понимает свои обязанности председателя избирательной комиссии. Тем временем команда наблюдателей Фишера носилась по рядам, требуя показать второй бланк из каждой стопки бюллетеней Баррингтона.

Несмотря на это, сорок минут спустя Уэйнрайт смог объявить, что по сравнению с результатом второго пересчета голосов изменений нет. Фишер тотчас потребовал следующего пересчета.

– Я не готов удовлетворить ваше требование, – сказал Уэйнрайт. – «Результаты оставались непротиворечивыми в трех отдельных случаях», – добавил он, дословно цитируя слова Маколея.

– Но это совершенно иной случай! – рявкнул Фишер. – Они дважды не совпадали. Вспомните-ка, после первого подсчета моя победа была безоговорочной.

– Они оставались непротиворечивыми три раза, – повторил Уэйнрайт. – Если вспомнить прискорбную ошибку вашего коллеги во время первого подсчета.

– Моего коллеги? – удивился Фишер. – Это постыдная инсинуация. Я ни разу в жизни не видел этого человека! Если вы не возьмете назад свое заявление и не разрешите пересчет, у меня не останется иного выбора, как завтра утром проконсультироваться со своими адвокатами.

– Это будет весьма неуместно, – ответил Уэйнрайт. – Поскольку мне не хотелось бы видеть советника Питера Мэйнарда на трибуне свидетеля, пытающимся объяснить, как это ему ни разу не довелось встретиться с председателем местной организации своей партии, который по случаю также является ее перспективным кандидатом в члены парламента.

Фишер побагровел и зашагал со сцены прочь.

Мистер Уэйнрайт поднялся со своего места, медленно подошел к краю сцены и постучал пальцем по микрофону в последний раз. Он прочистил горло и объявил:

– Как председатель избирательной комиссии избирательного участка бристольских судоверфей, я объявляю окончательные результаты подсчета голосов, поданных за каждого депутата: сэр Джайлз Баррингтон – восемнадцать тысяч восемьсот тринадцать; мистер Реджинальд Элсуорти – три тысячи четыреста семьдесят два; майор Александр Фишер – восемнадцать тысяч восемьсот девять. В связи с чем объявляю сэра Джайлза Баррингтона законно избранным членом парламента от избирательного округа бристольских судоверфей.

Член парламента от бристольских судоверфей посмотрел вверх на балкон и низко поклонился Себастьяну Клифтону.

Себастьян Клифтон. 1955–1957

26

– Поднимем наши бокалы за человека, выигравшего для нас эти выборы! – вскричал Грифф; покачиваясь, он стоял на столе посредине комнаты с бокалом шампанского в одной руке и сигаретой – в другой.

– За Себастьяна! – подхватили все со смехом и аплодисментами.

– Ты когда-нибудь пил шампанское? – спросил Грифф, когда слез со стола и нетвердой походкой подошел к Себастьяну.

– Только раз, – признался Себастьян. – Когда мой друг Бруно праздновал свои пятнадцать лет и его отец взял нас двоих на ужин в местный паб. Так что это мой второй бокал в жизни.

– Послушай моего совета, – сказал Грифф. – Не привыкай. Это нектар богатых. Мы, простые работяги, – он обнял Себастьяна за плечи, – можем позволить себе только пару бокалов в год, а свыше того – только за чей-нибудь счет.

– Но я собираюсь стать богатым.

– Почему я не удивлен? – спросил себя Грифф, вновь наполняя свой бокал. – В таком случае тебе придется стать «шампанским социалистом», и, бог знает, у нас в нашей партии их будет предостаточно.

– Я не в вашей партии, – твердо сказал Себастьян. – Я поддерживаю тори, хоть и искренне помогаю дяде Джайлзу.

– Тогда ты должен ехать жить в Бристоль.

– Это вряд ли. – В это время к ним подошел Джайлз. – Его родители уверяют меня, у них большие надежды на то, что Себ выиграет стипендию в Кембридж.

– Ну что ж, если будет Кембридж вместо Бристоля, дядю ты, наверное, будешь видеть чаще, чем мы.

– По-моему, ты слишком много выпил, Грифф. – Джайлз похлопал агента по спине.

– Не так уж много, чем выпил бы, если б ты проиграл. – Грифф залпом осушил бокал. – И постарайся не забыть, что чертовы тори увеличили свое большинство в парламенте.

– Пожалуй, нам пора домой, Себ, если хочешь выспаться перед школой. Бог знает сколько правил ты нарушил в последние несколько часов.

– Могу я перед уходом попрощаться с мисс Пэриш?

– Да, конечно. А я пока расплачусь. Выборы кончились – напитки оплачивать мне.

Себастьян пропетлял между группками волонтеров – иные покачивались, как ветви на ветру, в то время как другие не поднимались из-за столов. Кто-то уронил голову на руки и отключился, кто-то просто не в силах был шевелиться. Мисс Пэриш он обнаружил сидящей в алькове в другом конце зала, в компании с двумя бутылками из-под шампанского. Наконец добравшись до нее, он уже не был уверен, что она его узнает.

– Мисс Пэриш, я только хотел поблагодарить вас за то, что взяли меня в вашу команду. Я столько всего узнал благодаря вам. Мне бы очень хотелось, чтобы вы были одной из моих учительниц в Бичкрофт Эбби.

– О, какой комплимент, Себастьян. Только боюсь, не в том я родилась столетии. Пройдет много времени, прежде чем женщинам подарят шанс преподавать в частной школе для мальчиков. – Мисс Пэриш с трудом оторвалась от стула и крепко обняла Себастьяна. – Удачи тебе. Очень надеюсь, что ты получишь эту стипендию в Кембридж.

– А что имела в виду мисс Пэриш, когда сказала, что родилась не в том столетии? – спросил Себастьян Джайлза, когда они возвращались на машине в Мэнор-Хаус.

– Всего лишь то, что у женщин ее поколения не было возможности по-настоящему заниматься карьерой. Она могла бы стать прекрасной учительницей и делиться с сотнями детишек мудростью и здравым смыслом. Правда в том, что в мировых войнах мы потеряли два поколения мужчин и два поколения женщин, которым не дали шанса занять свои места.

– Прекрасные слова, дядя Джайлз, а что собираетесь с этим делать вы?

Джайлз рассмеялся:

– Я мог бы сделать намного больше, если б мы выиграли выборы, потому что завтра я бы, наверное, уже сидел в кабинете министров. В настоящий же момент придется довольствоваться еще одним сроком службы на скамейке оппозиции.

– А моей маме предстоит страдать от такого же рода проблемы? – спросил Себастьян. – Ведь она столько сделала для избрания такого чертовски хорошего члена парламента?

– Нет, хотя не вижу, чтобы она так уж стремилась попасть в парламент. Боюсь, она не терпит дураков, а это один из пунктов должностной инструкции. Но что-то мне подсказывает, что она в конце концов всех нас удивит.

Джайлз остановил машину перед Мэнор-Хаус, заглушил двигатель и приложил палец к губам:

– Тсс. Я обещал твоей маме, что не разбужу Джессику.

Оба прошли на цыпочках по гравию, и Джайлз осторожно открыл входную дверь, моля, чтоб не скрипнула. Они уже почти наполовину миновали прихожую, когда Джайлз увидел Джессику, свернувшуюся клубочком на кресле у дотлевающих углей в камине и крепко спящую. Он бережно взял ее на руки и понес наверх. Себастьян забежал вперед, открыл дверь ее спальни и отогнул одеяло, а Джайлз опустил девочку на постель. Он уже было собрался закрыть дверь за собой, когда вдруг услышал ее голосок:

– Дядя Джайлз, мы победили?

– Да, Джессика, победили, – прошептал он. – Преимуществом в четыре голоса.

– Один из них был моим, – сказала она после долгого зевка. – Потому что я просила Альберта голосовать за тебя.

– Значит, было два голоса, – сказал Себастьян.

Но прежде чем он смог объяснить Джессике, почему так, она уже крепко спала.

Следующим утром Джайлз вышел к завтраку так поздно, что это был уже почти ленч.

– Доброе утро, доброе утро, доброе утро, – поздоровался Джайлз, обходя вокруг стола.

Он взял с буфета тарелку, поднял поочередно крышки каждого из трех серебряных подносов с подогревом и выбрал себе большую порцию омлета с беконом и тушеной фасолью, словно вновь стал на мгновение школьником. За столом он устроился между Себастьяном и Джессикой.

– А мама говорит, что завтрак следует начинать со стакана свежего апельсинового сока, потом корнфлекс с молоком, а уже потом подходить к горячему.

– И она права, – ответил Джайлз. – Только это не остановит меня в желании сесть рядом с моей самой любимой подружкой.

– Я не твоя любимая подружка, – парировала Джессика, что заставило его прикусить язык более эффективно, чем это когда-либо удавалось любому министру-тори. – Мама говорила мне, что твоя любимая подружка – Гвинет. Политиканы! – добавила она, очень похоже спародировав Эмму, которая в ответ расхохоталась.

Джайлз попытался перевести разговор в безопасное русло, повернувшись к Себастьяну и спросив:

– В этом году будешь играть в основном составе?

– Если только нам не предстоит выиграть хоть какие-то матчи. Нет, мне придется провести почти все свое время в подготовке к восьми экзаменам, чтобы иметь хоть какой-то шанс перейти в следующий класс.

– Твоя тетя Грэйс будет очень рада.

– Не говоря уже о его маме, – сказал Эмма, не отрывая глаз от газеты.

– А если в следующем году удастся перейти, какой выберешь предмет? – поинтересовался Джайлз, все еще пытаясь прятаться за разговором.

– Современные языки. И математику – вторым предметом.

– Что ж, если ты вправду выиграешь стипендию в Кембридже, ты обойдешь нас обоих – твоего папу и меня.

– Твоего папу и меня, – поправила Эмма.

– Но не мою маму или тетю Грэйс, – напомнил им Себастьян.

– Верно, – признался Джайлз, который решил помалкивать, сосредоточившись на своей утренней почте, которую Марсден пересылал ему из Баррингтон-Холла.

Он вскрыл длинный белый конверт и достал единственный листок, которого ждал последние шесть месяцев. Он прочел документ, перечитал еще раз и радостно вскочил со стула. Все перестали есть и уставились на него, потом Гарри спросил:

– Королева попросила тебя лично сформировать правительство?

– Нет, здесь новости куда лучше, – ответил Джайлз. – Вирджиния наконец подписала документы о разводе. Я теперь свободен!

– И похоже, сделала это в самый последний момент, – сказала Эмма, поднимая взгляд от «Дейли экспресс».

– Ты о чем? – удивился Джайлз.

– Утренний выпуск, колонка Уильяма Хикки, фотография Вирджинии: по ее виду она на седьмом месяце беременности.

– А там написано, кто отец?

– Нет, но мужчина на фотографии, обнимающий ее, – герцог Ареццо. – Эмма передала газету брату. – И явно хочет, чтобы все знали: он счастливейший из мужчин.

– Второй счастливейший, – буркнул Джайлз.

– Означает ли это, что мне больше никогда не придется разговаривать с леди Вирджинией?

– Означает.

– Ура! – пискнула Джессика.

Джайлз вскрыл еще один конверт и вытянул из него чек. Рассмотрев его, он поднял свою чашку с кофе за дедушку сэра Уолтера Баррингтона вкупе с Россом Бьюкененом.

Когда он показал чек Эмме, она кивнула и торжественно изрекла:

– Я получила такой же.

Через минуту дверь открылась, впустив в комнату Денби:

– Простите, что беспокою вас, сэр Джайлз, но вам звонит доктор Хьюз.

– А я только собрался звонить ей, – сказал Джайлз, забирая свою почту и направляясь к двери.

– Можешь устроиться в моем кабинете, – предложил Гарри. – Там тебя не побеспокоят.

– Спасибо, – поблагодарил Джайлз, почти бегом покидая комнату.

– Ну а нам, Себ, пора отправляться, – сказал Гарри, – если хочешь успеть на вечернюю самоподготовку.

Себастьян позволил маме легкий поцелуй, а потом поднялся к себе собирать чемодан. Когда через несколько минут он вновь спустился, Денби уже держал для него входную дверь открытой.

– До свидания, мистер Себастьян, – попрощался он. – Будем с нетерпением ждать вас на летние каникулы.

– Спасибо, Денби.

Себастьян выбежал на подъездную дорожку, где у пассажирской дверцы машины уже стояла Джессика. Он тепло обнял ее и забрался на сиденье рядом с отцом.

– Желаю тебе удачно сдать все восемь экзаменов, – напутствовала Джессика. – Чтобы я могла рассказать своим друзьям, какой умный у меня старший брат.

27

Директор школы охотно признал бы: мальчик, бравший два выходных, чтобы помочь своему дяде на всеобщих выборах, вернулся в Бичкрофт Эбби совсем другим человеком.

Старший воспитатель мистер Ричардс образно охарактеризовал это как «озарение святого Павла на пути в Бристоль». Когда Клифтон вернулся и приступил к зубрежке перед экзаменационной сессией, он уже не довольствовался простым движением по инерции и не полагался на природный дар к языкам и математике, которые прежде всякий раз приводили его к финишной прямой. Впервые в жизни он взялся за работу так же усердно, как его менее одаренные школьные товарищи – Бруно Мартинес и Вик Кауфман.

Когда результаты экзаменов вывесили на школьной доске объявлений, ни для кого не стало сюрпризом, что все трое ребят начнут новый учебный год в шестом классе. Хотя несколько человек, за исключением тетушки Грэйс, были удивлены, когда Себастьяна пригласили в отдельную группу претендентов на получение стипендии в Кембридж.


Старший воспитатель дал согласие, чтобы Клифтон, Кауфман и Мартинес в свой выпускной год жили в одной комнате. Себастьян работал так же усердно, как и два его друга, однако мистер Ричардс посетовал директору школы: как бы мальчик в какой-то момент не ослабил рвение, что уже бывало с ним прежде. Его опасения, возможно, и не оправдались бы, не случись в этот последний год Себастьяна в Бичкрофт Эбби четырех инцидентов, которые повлияли на его будущее.

Первый произошел в самом начале новой четверти, когда Бруно пригласил Себастьяна и Вика поужинать с ним и его отцом в «Бичкрофт армс» – отпраздновать победу над экзаменаторами. Себастьян с восторгом согласился и ждал с нетерпением встречи с радостями шампанского, когда празднование в самый последний момент отменилось. Бруно объяснил, что якобы какие-то неотложные папины дела вынудили его нарушить планы.

– Скорее всего, он просто передумал, – сказал Вик, когда Бруно ушел на репетицию: он пел в хоре.

– Ты на что намекаешь? – Себастьян поднял взгляд от учебников.

– Мистер Мартинес вдруг узнал, что я еврей, Бруно отказался праздновать со мной, и он все отменил.

– Я допускаю, он все отменил, потому что ты зануда, Кауфман, но неужели кого-то колышет, что ты еврей?

– Колышет, и очень многих. Таких людей гораздо больше, чем ты думаешь. Ты что, не помнишь, как отмечали пятнадцатилетие Бруно? Он тогда объяснил, что ему разрешили пригласить только одного гостя и что моя очередь в следующий раз. Мы, евреи, таких вещей не забываем.

– И все-таки не могу поверить, что мистер Мартинес может отменить ужин по единственной причине, что ты еврей.

– Конечно, ты не можешь, Себ, но только потому, что твои родители – цивилизованные люди. Они не судят других по тому, на какой кровати их родили, и не передали своему сыну этого предрассудка: вон, тебе даже в голову это не приходит. Но к сожалению, большинство не на твоей стороне, даже в нашей школе.

Себастьян хотел возразить, но его друг еще не выговорился:

– Я знаю, некоторые думают, что у евреев паранойя насчет холокоста. Но кто может обвинять нас после все новых и новых разоблачений тех дел, которые на самом деле имели место в немецких концлагерях? Но поверь мне, Себ, антисемита я чую за тридцать шагов, и это лишь вопрос времени, прежде чем твоя сестра столкнется с той же проблемой.

Себастьян рассмеялся:

– Джессика не еврейка. Может, есть в ней что-то цыганское, но не еврейское.

– Уверяю тебя, Себ, хоть и видел я ее только раз, – она еврейка.

Вику все же удалось лишить Себастьяна дара речи.

Второй случай выдался на летних каникулах, когда Себастьян зашел в кабинет к отцу показать итоги экзаменационной сессии. Себастьян рассматривал большую коллекцию семейных фотографий на столе Гарри, когда его внимание привлекла одна – его матери под руку с его отцом и дядей Джайлзом на лужайке в Мэнор-Хаусе. Маме на снимке лет, наверное, двенадцать или тринадцать, и одета она в форму школы «Ред мэйдс». На мгновение Себастьяну почудилось, что это Джессика, – настолько они были похожи. Нет, это, конечно, всего лишь игра света… Но затем он вспомнил их приезд в приют доктора Барнардо и как быстро родители приняли его выбор, когда он лишь Джессику согласился признать сестрой.

– В целом весьма удовлетворительно, – сказал отец, перевернув последнюю страничку ведомости Себастьяна. – Жаль, что ты бросаешь латынь, но, уверен, у директора школы будут свои соображения на этот счет. И я согласен с доктором Бэнкс-Уильямсом: если ты продолжишь так же упорно работать, получишь верный шанс выиграть стипендию в Кембридж. – Гарри улыбнулся. – Бэнкс-Уильямс не склонен к преувеличениям, но в актовый день[36] признался мне, что занимается приготовлениями твоего визита в его старинный колледж в следующей четверти. Он надеется, что ты пойдешь по его стопам в Петерхаус, где, разумеется, он сам учился на призовую стипендию.

Себастьян все еще не мог оторвать глаз от фотографии.

– Ты меня слушаешь? – спросил отец.

– Папа, – тихо проговорил Себастьян, – тебе не кажется, что пришло время рассказать мне правду о Джессике? – Он перевел взгляд с фотографии на отца.

Гарри оттолкнул ведомость в сторону, чуть помедлил, решаясь, затем откинулся на спинку кресла и рассказал Себастьяну все. Он начал с того, как дед Себастьяна умер на руках Ольги Пиотровска, затем перешел к маленькой девочке, которую обнаружили в корзине в кабинете его отца, и как Эмма разыскала ее в приюте Барнардо в Бриджуотере. Когда рассказ подошел к концу, у Себастьяна оставался лишь один вопрос:

– А когда вы расскажете правду ей?

– Каждый день я задаю себе этот вопрос.

– Но почему ты так долго ждал, папа?

– Потому что не хотел заставлять ее испытать то, что, как ты говоришь, ежедневно испытывает твой друг Вик Кауфман.

– Джессике придется намного хуже, если она случайно натолкнется на правду сама.

Следующий вопрос Себа шокировал Гарри:

– Хочешь, я сам ей все расскажу?

Гарри с изумлением смотрел на своего семнадцатилетнего сына. Когда ребенок становится взрослым, спросил он себя.

– Нет, – наконец ответил он. – Мы с мамой должны взять эту ответственность на себя. Только надо выбрать подходящий момент.

– Подходящего момента не будет.

Гарри попытался припомнить, когда в последний раз он слышал эти слова.

Третий случай имел место, когда Себастьян впервые в жизни влюбился. Не в женщину, а в город. Это была любовь с первого взгляда, ведь он никогда не встречался ни с чем таким одновременно красивым, зовущим, желанным и заманчивым. К тому времени, когда пришла пора возвращаться в Бичкрофт, он был полон еще большей решимости увидеть свое имя оттиснутым на сусальном золоте школьной доски почета.

Вернувшись из Кембриджа, Себастьян окунулся в работу, не замечая часов, и даже директор школы начал верить, что «вряд ли» может обернуться «вполне вероятно». Однако затем Себастьян встретил свою вторую любовь, что повлекло за собой завершающий случай.

Какое-то время он лишь понаслышке знал о существовании Руби, но обратил на нее внимание только к последней четверти в Бичкрофте. Возможно, этого бы не произошло, не коснись она его руки, когда он стоял в столовой у раздачи, дожидаясь тарелки каши. Себастьян было решил, это случайность, и не вспомнил бы потом, но на следующий день все повторилось.

Он стоял в очереди за добавкой овсянки, хотя в первый его подход Руби положила ему в тарелку больше, чем остальным. Когда он уже поворачивался, чтобы идти к столу, Руби втиснула в его руку листочек бумаги. Но Себастьян развернул его лишь тогда, когда после завтрака остался один в своей комнате.

«Увидимся на Скул-лейн после пяти?»

Себастьян хорошо знал, что Скул-лейн находится за пределами школьной территории, и если мальчик попадется там, то непременно получит «шесть горячих»[37] от старшего воспитателя. Но рискнуть, решил он, стоило.

Когда прозвенел звонок к окончанию последнего урока, Себастьян выскользнул из класса и длинным окольным путем отправился вокруг игровых полей, затем перелез через деревянный забор и неуверенно побрел вниз по крутому склону к Скул-лейн. Он опоздал на пятнадцать минут, но Руби вышла из-за дерева и направилась прямо к нему. Себастьяну показалось, что она выглядела совсем по-другому, и не оттого, что сейчас на ней был не кухонный фартук, а белая блузка и черная плиссированная юбка. Она к тому же распустила волосы, и впервые он заметил на губах девушки помаду.

У них нашлось не так уж много тем для разговоров, однако после первого свидания они стали встречаться дважды, иногда – трижды в неделю, но всякий раз не более чем на полчаса, поскольку обоим необходимо было возвращаться к ужину в шесть.

Во время их второй встречи Себ поцеловал Руби, но не сразу она познакомила его с восхитительным чувством, когда губы обоих раскрываются и соприкасаются языки. Однако дело у него не заходило дальше ощупывания и прикосновений к различным частям ее тела, когда они прятались за деревом. И только за две недели до конца четверти она позволила ему расстегнуть пуговицы ее блузки и положить руку на грудь. Неделей позже он нащупал застежку ее бюстгальтера и решил, что, как только экзамены останутся позади, он продвинется вперед по двум предметам.

Вот когда все пошло не так.

28

– Временное отчисление?

– Ты не оставляешь мне выбора, Клифтон.

– Но до конца четверти всего четыре дня, сэр.

– И бог знает что ты еще можешь вытворить за эти четыре дня, если я на время не отчислю тебя, – парировал директор.

– Но чем же я заслужил такое суровое наказание, сэр?

– Полагаю, ты сам отлично знаешь, что ты сделал. Но если хочешь, чтобы я перечислил, сколько правил внутреннего распорядка ты нарушил за последние дни, я охотно сделаю это.

Себастьян с усилием заставил себя перестать ухмыляться, вспомнив свою последнюю эскападу.

Доктор Бэнкс-Уильямс опустил голову и вгляделся в заметки, которые набросал перед тем, как вызвать мальчика в свой кабинет. Прошло какое-то время, прежде чем он заговорил снова:

– Поскольку до окончания четверти осталось меньше недели, Клифтон, и так как ты сдал последние экзамены, я мог бы закрыть глаза на то, что тебя застали курящим в старой беседке. Даже проигнорировал бы пустую бутылку из-под пива, обнаруженную под твоей койкой, но твой последний неблагоразумный поступок не может быть оставлен без внимания.

– Мой последний неблагоразумный поступок? – повторил Себастьян; волнение директора доставляло ему удовольствие.

– Тебя после отбоя застали с девушкой из обслуги в твоей комнате с выключенным светом.

Себастьян хотел поинтересоваться: будь это не прислуга и оставь он свет включенным – считалось бы это нарушением? Однако вовремя понял, что такое легкомыслие могло навлечь на него еще большую беду и что не выиграй он открытую стипендию в Кембридже – первую, которой добилась школа почти за поколение, – его бы точно исключили, а не просто временно отчислили. Но он уже подумывал, как сможет обратить временное отчисление себе на пользу. После того как Руби дала ясно понять, что за небольшое вознаграждение она может проявить благосклонность, Себастьян с радостью принял ее условия, и она согласилась забраться через окно в его комнату в тот вечер после отбоя. Обнаженную женщину Себастьян видел впервые, однако довольно скоро понял, что в окно Руби забираться не в новинку. Директор прервал его мысли.

– Должен спросить тебя кое о чем как мужчина мужчину, – сказал он, перейдя вдруг на тон более высокопарный, чем обычно. – Твой ответ может повлиять на мое решение: стоит мне рекомендовать председателю приемной комиссии в Кембридже отказать тебе в стипендии, к величайшему прискорбию для всех нас в Бичкрофте, или не стоит. Тем не менее моя первостепенная обязанность – сохранять репутацию школы.

Себастьян сжал кулаки, стараясь оставаться спокойным. Быть временно отчисленным – одно, а вот потерять место в Кембридже – катастрофа. Он стоял и ждал, что скажет дальше директор.

– Подумай, прежде чем ответить на мой следующий вопрос, Клифтон, потому что это может определить твое будущее. Причастен ли Кауфман или Мартинес к твоим… – Директор замялся, подбирая правильное слово, и наконец закончил: – Неблагоразумным поступкам?

Себастьян с трудом сдержал улыбку. При виде того, как Виктор Кауфман бормочет «трусики», не говоря уже о его попытке снять упомянутый предмет одежды с Руби, покатился бы со смеху даже пятиклашка.

– Могу заверить вас, господин директор, – ответил Себастьян, – что Виктор, насколько мне известно, никогда не курил сигарет и не пробовал пива. Что же касается женщин, то он страшно смущается, даже когда ему приходится раздеваться перед старшей медсестрой.

Директор улыбнулся. Клифтон определенно дал ответ, который он хотел услышать, к тому же имевший дополнительное преимущество: это было правдой.

– А Мартинес?

Себастьяну пришлось лихорадочно соображать, как спасти своего лучшего друга. Он и Бруно были неразлучны с тех пор, как Себастьян пришел ему на помощь во время битвы подушками в общей спальне в первом классе. Единственным преступлением новенького мальчика было то, что он «Джонни-иностранец» и, что еще хуже, из страны, где не играли в крикет. Сам Себастьян крикет терпеть не мог, и это сделало их союз еще крепче. Себастьян знал, что Бруно иногда позволял себе сигаретку, но только сдав экзамены. Также он знал, что Бруно не откажется от того, что ему предложит Руби. В чем он не был уверен, это как много директору уже известно. Вдобавок Бруно также предложили место в Кембридже в сентябре, и хотя он видел отца своего друга лишь пару раз, но не хотел бы в одиночку нести ответственность за то, что его сын не попадет в Кембридж.

– Так что Мартинес? – повторил директор с нажимом.

– Бруно, я уверен, вы уже знаете, сэр, набожный католик и несколько раз говорил мне, что первой женщиной, с которой он переспит, будет его жена. – По большей части это было правдой, даже если Бруно в последнее время не заявлял это во всеуслышание.

Директор задумчиво кивнул, и Себастьян на мгновение подумал, что опасность миновала, но тут доктор Бэнкс-Уильямс добавил:

– А как насчет курения и выпивки?

– Да, он как-то однажды попробовал сигарету… на каникулах, – признался Себастьян. – Но ему стало от нее худо и, насколько мне известно, с тех пор он не баловался.

«Если не считать вчерашнего вечера», – подмывало его добавить. Директора это, похоже, не слишком убедило.

– И я правда видел, как он выпил бокал шампанского один-единственный раз, но уже только после того, как ему предложили место в Кембридже. И в тот раз он был вместе со своим отцом.

Однако Себастьян не признался, что после того, как мистер Мартинес отвез их на своем красном «роллс-ройсе» обратно в школу, они не закончили веселиться и после отбоя. Но Себастьян прочел слишком много детективов отца, чтобы не знать: виновные зачастую выдают себя многословием.

– Я признателен тебе, Клифтон, за искренность. Понимаю, непросто, когда тебя так расспрашивают о друге. Фискалов не любят.

За этим последовала еще одна долгая пауза, но Себастьян не стал прерывать ее.

– Считаю, мне нет нужды беспокоить Кауфмана, – наконец заговорил директор. – Однако я должен переговорить с Мартинесом – из желания просто убедиться, что он не нарушает школьных правил во время последних нескольких дней в Бичкрофте.

Себастьян улыбнулся; по переносице его побежала струйка пота.

– Тем не менее я написал твоему отцу письмо, в котором объяснил, почему ты вернешься домой на несколько дней раньше. Но благодаря твоей искренности и очевидному раскаянию я не буду ставить в известность приемную комиссию в Кембридже о твоем временном отчислении.

– Очень благодарен вам, сэр, – сказал Себастьян с нескрываемым облегчением.

– А сейчас ты вернешься к себе, соберешь вещи и приготовишься к немедленному отъезду. Старший воспитатель предупрежден и поможет.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Себастьян, низко опустив голову, боясь, что директор увидит ухмылку на его лице.

– Не пытайся встретиться с Кауфманом или Мартинесом, пока не покинешь пределы школы. И еще одно, Клифтон. Правила школьного распорядка по-прежнему обязательны к исполнению для тебя до истечения последнего дня четверти. Если нарушишь хоть одно из них, я без колебаний пересмотрю свою позицию в отношении твоего места в Кембридже. Это понятно?

– Конечно.

– Будем надеяться, что сделаешь правильные выводы, Клифтон, которые в будущем принесут тебе пользу.

– Будем надеяться.

Директор поднялся из-за стола и протянул ему письмо:

– Пожалуйста, передай это своему отцу сразу же по прибытии домой.

– Обязательно передам. – Себастьян убрал конверт во внутренний карман пиджака.

Директор протянул ему руку, и Себастьян пожал ее, но без особого энтузиазма.

– Удачи тебе, Клифтон, – неубедительно пожелал директор.

– Спасибо, сэр, – ответил Себастьян, вышел и тихо прикрыл за собой дверь.


Директор вновь опустился на стул, полностью удовлетворенный тем, как прошла встреча. Его успокоило, хотя и не удивило, что Кауфман не участвовал в таком неприятном инциденте, особенно если помнить, что его отец Сол Кауфман – член правления школы, а также директор «Банка Кауфмана», одного из самых уважаемых финансовых учреждений в лондонском Сити.

И уж конечно, ему совсем не хотелось ссориться с отцом Мартинеса, который недавно намекнул, что пожертвует школьной библиотеке десять тысяч фунтов, если его сыну предложат место в Кембридже. Вместе с тем он понятия не имел, как дон Педро Мартинес сколотил свое состояние, но плата за обучение либо дополнительные расходы оплачивались всегда в срок.

Клифтон, с другой стороны, сделался проблемой с того самого момента, когда в первый раз прошел в ворота школы. Директор пытался относиться к мальчику с пониманием и чуткостью, помня о том, что пришлось претерпеть его матери и отцу, но ведь есть предел и терпению школы. По правде говоря, не претендуй Клифтон на кембриджскую стипендию, доктор Бэнкс-Уильямс давно бы его отчислил без особых колебаний. Сейчас он радовался, что наконец распрощался с Себастьяном, и лишь молил, чтобы тот не вступил в клуб бывших однокашников «Олд бойз».

– «Олд бойз», – проговорил он вслух, припоминая.

Сегодня вечером на ежегодном ужине в Лондоне он должен выступить у них с докладом об окончании четверти – своим последним докладом после пятнадцати лет работы директором школы. Его не особо заботил Уэлшман, выбранный ему на смену: эдакий свой парень, который не завязывал галстук-бабочку и, наверное, отпустил бы Клифтона без предупреждения.

Секретарь распечатала речь и оставила ему просмотреть на случай, если захочет в последний момент что-либо изменить. Он намеревался перечитать ее еще раз, но, пообщавшись с Клифтоном, понял, что не сможет. Любые изменения в последнюю минуту будут внесены от руки в поезде по пути в Лондон.

Директор взглянул на часы, убрал листы с речью в портфель и отправился наверх, в свои апартаменты. К счастью, жена уже упаковала его смокинг и брюки, галстук, носки на смену и несессер с туалетными принадлежностями. Жена отвезла его на вокзал, и они прибыли лишь за несколько минут до отправления экспресса на Паддингтон. Директор приобрел билет туда и обратно в первый класс и поспешил через пешеходный мост к дальнему перрону – к нему только что подошел поезд, и вот-вот начнется высадка пассажиров. Он ступил на платформу и вновь взглянул на свои часы: еще пять минут в запасе. Он кивнул кондуктору, менявшему красный флажок на зеленый.

– Посадка заканчивается! – прокричал кондуктор в тот момент, когда директор направился к секции вагонов первого класса в голове состава.

Он забрался в вагон и устроился в уголке. Здесь висело облако табачного дыма. Отвратительная привычка. Он полностью согласен с корреспондентом «Таймса», который недавно предложил, чтобы «Большая западная железная дорога» повысила количество вагонов первого класса для некурящих пассажиров.

Директор достал из портфеля свою речь и положил на колени. Затем поднял глаза: дым рассеялся, и тут в другом конце вагона он увидел его.

29

Себастьян затушил сигарету, вскочил, вытянул свой чемодан из сетки над головой и, ни слова не говоря, покинул вагон. Его не оставляло болезненное ощущение, что хотя директор ничего не заметил, но все же не спускал с него глаз.

Он потащился с чемоданом в конец состава, где втиснулся в переполненный вагон третьего класса. Он смотрел в окно и напряженно искал выход из новой передряги.

Может, ему вернуться в первый класс и объяснить директору, что он собирается провести несколько дней в Лондоне со своим дядей сэром Джайлзом Баррингтоном, членом парламента? Почему же тогда он так поступил, ведь ему велели возвращаться в Бристоль и вручить отцу письмо доктора Бэнкс-Уильямса? Все дело в том, что его родители в настоящий момент находились в Лос-Анджелесе на церемонии награждения его матери дипломом о бизнес-образовании, причем дипломом с отличием, и не вернутся в Англию до конца недели.

«Тогда почему же ты не сказал мне этого сразу, – мысленно услышал он вопрос директора, ведь тогда старший воспитатель взял бы тебе другой билет?»

Потому что собирался вернуться в Бристоль в последний день четверти с единственной целью: когда родители в субботу приедут, они ничего не узнают. Да и так все сошло бы гладко, если б он не сидел в вагоне первого класса и не курил. Его ведь предупредили о последствиях в случае нарушения еще хоть одного правила школьного распорядка до конца четверти. Конца четверти. Выйдя из школы, он за один час нарушил три правила. Но ведь он никак не думал, что еще когда-нибудь в своей жизни увидит директора.

Себ хотел сказать, мол, я выпускник и могу делать что хочу, но знал: это не сработает. И если он все же решит вернуться в вагон первого класса, то директор может обнаружить, что у него билет только третьего класса: банальный трюк, к которому он прибегал каждый раз, когда ездил в школу и из школы в начале и конце четверти.

Он устраивался на угловом месте в вагоне первого класса так, чтобы хорошо просматривался коридор. Как только в дальнем конце вагона появлялся контролер, Себастьян подхватывался и скрывался в ближайшем туалете, не запирая дверь, но оставляя знак «не занято» на месте. Как только контролер переходил в следующий вагон, он возвращался в купе первого класса и оставался там до конца поездки. А поскольку этот поезд шел без остановок, трюк удавался всегда. Однажды, правда, почти сорвалось, когда бдительный кондуктор вернулся и застукал его в неположенном вагоне. Он сразу же разразился слезами и извинениями, объясняя, что мама и папа всегда ездят первым классом, а он даже не знал, что существует третий класс. Его простили, но тогда ему было всего одиннадцать. Теперь ему семнадцать, и не поверит ему не только кондуктор.

Себастьян понял, что на этот раз его точно не простят. И, учитывая, что в сентябре в Кембридж уже не едет, принялся размышлять о том, чем заняться по прибытии на Паддингтон.


Директор даже не взглянул на текст своей речи, а поезд тем временем летел через сельскую местность к столице.

Может, следует пойти поискать мальчишку и потребовать объяснений? Директор знал, что старший воспитатель вручил Клифтону билет третьего класса в один конец до Бристоля. Что же тогда он делал в вагоне первого класса поезда в Лондон? Может, перепутал поезд? Нет, этот парень всегда знал, в каком направлении будет двигаться. Просто не предполагал, что попадется. В любом случае он курил, несмотря на недвусмысленное предупреждение о том, что школьные правила в силе до последнего дня четверти. И часа не прошло, как мальчишка нарушил обещание. Не было никаких смягчающих обстоятельств. Клифтон не оставил ему выбора.

Завтра утром на собрании он объявит, что Клифтон исключен. Потом позвонит председателю приемной комиссии в Петерхаусе и следом – отцу мальчишки и объяснит, почему его сын на Михайлов день не поедет в Кембридж. В конце концов, доктор Бэнкс-Уильямс должен заботиться о добром имени школы, которой усердно служил последние пятнадцать лет.

Директор перевернул несколько страничек своей речи, прежде чем отыскал нужное место. Он перечитал слова, которые написал об успехах Клифтона, чуть помедлил, а затем решительно перечеркнул абзац.


Себастьян размышлял, первым ему сходить или последним, когда поезд подойдет к платформе вокзала Паддингтон. Наверное, это не так уж важно, раз ему удалось не наткнуться на директора.

Он решил, что сойдет первым, подвинулся на краешек своего сиденья и оставался так последние двадцать минут поездки. Порывшись в карманах, выяснил, что у него один фунт двенадцать шиллингов и шестипенсовик. Это куда больше обычного: старший воспитатель вернул ему неизрасходованные карманные деньги.

Изначально он планировал провести несколько дней в Лондоне, а потом, в последний день четверти, вернуться в Бристоль, причем отдавать письмо директора отцу он вовсе не собирался. Себастьян достал из кармана конверт, адресованный «Г. А. Клифтону, эсквайру, – лично». Быстро окинул взглядом вагон и, убедившись, что никто на него не смотрит, вскрыл конверт. Медленно прочел письмо директора, затем перечитал. Оно было сдержанным, учтивым и, к удивлению Себастьяна, не содержало упоминаний о Руби. Если бы он только сел на поезд в Бристоль, поехал домой и отдал письмо отцу, когда тот вернулся из Америки, все могло бы быть совсем по-другому. Проклятье. Что директор вообще делал в этом поезде?

Себастьян убрал письмо в карман и попытался сосредоточиться на том, чем займется в Лондоне. Ведь не станет же он возвращаться в Бристоль, пока не минует буря, а на это уйдет какое-то время. Но как долго он сможет продержаться с одним фунтом двенадцатью шиллингами и шестью пенсами? Ладно, посмотрим…

Задолго до подхода поезда к Паддингтону он уже стоял у двери вагона. Спрыгнул на перрон, побежал к турникету настолько быстро, насколько это было возможно с тяжелым чемоданом в руке, отдал билет контролеру и скрылся в толпе.

Прежде Себастьян был в Лондоне лишь раз – тогда приезжал сюда с родителями, а у вокзала ожидала машина, которая мгновенно домчала их до городского дома дяди на Смит-сквер. Дядя Джайлз сводил его в лондонский Тауэр – показать королевские регалии, а затем в Музей мадам Тюссо – полюбоваться восковыми фигурами Эдмунда Хиллари, Бетти Грейбл и Дональда Брэдмана. Потом они пили чай с булочками с корицей в отеле «Риджент пэлас». На следующий день Джайлз устроил им экскурсию в палату представителей, и они видели Уинстона Черчилля, с хмурым видом сидевшего на передней скамье. Себастьян тогда удивился, как мал ростом этот человек.

Когда пришло время возвращаться домой, Себастьян сказал своему дяде, что ждет не дождется, когда снова приедет в Лондон. Вот он и вернулся, только нынче его не встречает машина, а дядя станет последним человеком, которого бы он рискнул навестить. Он понятия не имел, где проведет ночь.

Когда Себастьян пробирался сквозь толпу, кто-то врезался в него, едва не сбив с ног. Обернувшись, он увидел спешащего прочь парня, который даже и не подумал извиниться.

Себастьян вышел из здания вокзала на улицу, вдоль которой, тесно прижавшись друг к другу, тянулись викторианские дома. Кое-где в окнах пестрели вывески «Постель и завтрак». Он выбрал один – у которого ярче сверкал отполированный дверной молоток и окна казались опрятнее, чем у соседних. На стук открыла миловидная женщина, в нейлоновом домашнем платье в цветочек, и приветливо улыбнулась потенциальному гостю. Если она и удивилась, обнаружив на пороге мальчика в школьной форме, то виду не подала.

– Входите. Вы ищете, где остановиться, сэр?

– Да, – ответил Себастьян, удивленный ее обращением «сэр». – Мне нужна комната на ночь, и я хотел бы узнать, сколько это будет стоить?

– Четыре шиллинга за ночь, сэр, включая завтрак, или фунт за неделю.

– Мне нужна комната только на одну ночь. – Себастьян осознал, что утром ему надо будет отправиться на поиски жилья подешевле, если он хочет пожить в Лондоне некоторое время.

– Прошу вас. – Она подхватила его чемодан и направилась по коридору в дом.

Себастьян никогда прежде не видел, чтобы женщина несла чемодан, но она успела преодолеть половину пролета лестницы, прежде чем он опомнился.

– Меня зовут миссис Тиббет, – сообщила хозяйка, – но постоянные клиенты зовут меня Тибби. – Когда они добрались до площадки первого этажа, она добавила: – Я поселю вас в седьмом номере. Это в дальней части дома, там вас едва ли побеспокоит утром шум транспорта.

Себастьян понятия не имел, о чем она говорит: по утрам его никогда не будил шум транспорта.

Миссис Тиббет отперла дверь с номером семь и отошла в сторону, чтобы дать гостю войти. Номер был меньше, чем его комната в Бичкрофте, но такой же милый и опрятный, под стать хозяйке. Здесь стояла односпальная кровать с чистыми простынями и раковина в углу.

– Туалет вы найдете в конце коридора, – сообщила миссис Тиббет, упредив его вопрос.

– Я передумал, миссис Тиббет, – вдруг решился он. – Беру на неделю.

Из кармана халата она достала ключ, но, прежде чем отдать его, попросила:

– Тогда, пожалуйста, один фунт задатка.

– Да, конечно. – Себастьян запустил руку в карман брюк и понял, что тот пуст.

Он проверил другой карман – денег не было. Он упал на колени, раскрыл чемодан и начал лихорадочно рыться в сложенной там одежде.

Миссис Тиббет положила руки на бедра, от улыбки на лице не осталось и следа. Себастьян тщетно перерыл все свои вещи и наконец в отчаянии упал на кровать, молясь про себя, чтобы миссис Тиббет проявила к нему больше сочувствия, чем директор школы.


Директор зарегистрировался в своем номере в клубе «Риформ» и быстро принял ванну, после чего переоделся в смокинг. Перед зеркалом над раковиной он проверил галстук-бабочку, а затем спустился к пригласившему его хозяину клуба.

Ник Джадд, председатель «Олд бойз», уже поджидал внизу и повел почетного гостя в гостиную, где они присоединились к остальным членам комитета в баре.

– Что предложить вам выпить, директор? – спросил председатель.

– Просто сухой херес, пожалуйста.

Следующие слова Джадда привели его в замешательство.

– Позвольте мне первым поздравить вас, – сказал он, заказав напитки, – с присуждением школе стипендии Петерхауса. Весьма достойный финал вашего завершающего года.

Директор ничего не ответил, подумав вдруг, что абзац в своей речи, который он вычеркнул тремя линиями, надо бы восстановить, а известие об исключении Клифтона попридержать до поры до времени. В конце концов, мальчишка выиграл стипендию, и ничего не изменится, пока он не переговорит утром в Кембридже с председателем приемной комиссии.

К сожалению, председатель клуба был не единственным, кто ссылался на достижения Клифтона. Поднявшись на трибуну, дабы выступить со своим ежегодным докладом, директор не нашел причины сообщать собравшимся о своих планах на следующее утро. Известие о награждении школы высшей стипендией вызвало аплодисменты, удивившие его продолжительностью.

Речь приняли хорошо, и, когда доктор Бэнкс-Уильямс сел на свое место, так много бывших однокашников подошли пожелать ему приятного отдыха на пенсии, что он едва не опоздал на последний поезд в Бичкрофт. Едва он устроился в своем купе первого класса, мысли его вернулись к Себастьяну Клифтону. Он начал набрасывать свое обращение к утреннему собранию: пришли на ум «моральные и общественные нормы», «благопристойность», «честь», «дисциплина» и «уважение», и к тому времени, как поезд прибыл в Бичкрофт, директор закончил первый вариант черновика.

На выходе с вокзала он с радостью увидел жену, сидящую в автомобиле, – несмотря на поздний час, она встречала его.

– Ну, как у тебя все прошло? – спросила супруга, не успел он закрыть дверцу машины.

– По-моему, речь приняли хорошо… при сложившихся обстоятельствах.

– Обстоятельствах?

К тому времени как они подъехали к дому, директор рассказал жене о том, как видел Клифтона в лондонском поезде.

– И что ты собираешься с этим делать? – спросила она, отпирая входную дверь.

– Он не оставил мне выбора. На утреннем собрании я должен объявить об исключении Клифтона, и, следовательно, к большому сожалению, в сентябре в Кембридж он не поедет.

– А не кажется ли тебе это слишком суровым? – спросила миссис Бэнкс-Уильямс. – Ведь у мальчика могла быть веская причина находиться в том поезде.

– Тогда почему он ушел из вагона, как только увидел меня?

– Да просто потому, дорогой, что ему, наверное, не хотелось просидеть весь путь с тобой. Ты ведь, по правде говоря, можешь нагнать страху.

– Но не забудь, я также видел, как он курит.

– Ну а что тут такого? Он находился не на территории школы.

– Я ему дал ясно понять, что он обязан соблюдать школьные правила до конца четверти, в противном случае ему придется лицом к лицу столкнуться с последствиями.

– Хочешь стаканчик на ночь, милый?

– Нет, спасибо. Мне надо как следует выспаться. Завтра трудный день.

– Для тебя или для Клифтона? – спросила она, прежде чем выключить свет.


Себастьян сел на краешек кровати и рассказал миссис Тиббет обо всем, что с ним произошло в этот день. Он не упустил ничего, даже показал ей письмо директора отцу.

– Не думаешь ли ты, что было бы разумнее отправиться домой? Ведь твои родители перепугаются до смерти, если вернутся и не застанут тебя. Да в любом случае, ты же не наверняка знаешь, что директор тебя отчислит.

– Поверьте мне, миссис Тиббет, Билли-Бугор уже точно все обдумал и объявит о своем решении на завтрашнем собрании.

– И все равно тебе надо ехать домой.

– После того как подвел их – не могу. Единственное, чего они всегда хотели для меня, – это чтобы я попал в Кембридж. Они никогда меня не простят.

– Не уверена, – сказал миссис Тиббет. – Мой отец всегда говорил: если у тебя проблема, отложи до утра решение, иначе можешь потом пожалеть о нем. Утром многое видится в более благоприятном свете.

– Да мне и спать-то негде.

– Не глупи. – Миссис Тиббет приобняла его за плечи. – Ночь можешь провести здесь. Только не на пустой желудок. Распакуешь чемодан, спускайся и приходи на кухню ужинать.

30

– У меня проблема со столом три! – на кухню ворвалась официантка.

– Что за проблема, Дженис? – спокойно спросила миссис Тиббет, разбивая два яйца на большую сковородку.

– Я не понимаю ни слова из того, что они говорят.

– Ах да, мистер и миссис Ферер. Наверное, французы. Все, что тебе надо знать: un, deux и oeuf[38].

Дженис, похоже, это не убедило.

– Просто говори помедленней, – посоветовала миссис Тиббет. – Только не повышай голоса. Они не виноваты, что не знают английского.

– Хотите, я поговорю с ними? – предложил Себастьян, положив нож и вилку.

– А ты понимаешь по-французски? – спросила миссис Тиббет, ставя сковороду на плиту.

– Да.

– Тогда действуй.

Себастьян вышел из-за кухонного стола и проследовал за Дженис в столовую. Все девять столов были заняты, и Дженис направилась к паре средних лет, сидевшей в дальнем углу помещения.

– Bonjour, monsieur, – обратился к ним Себастьян. – Comment puis-je vous aider?[39]

Гость вздрогнул и озадаченно посмотрел на Себастьяна:

– Somos españoles[40].

– Buenos dias, señor. Cómo puedo ayudarle?[41] – сказал Себастьян.

Дженис дожидалась, пока мистер и миссис Ферер не закончат говорить.

– Volvere’ en un momento[42], – сказал Себастьян и отправился в кухню.

– Чего же хотят наши французы? – спросила миссис Тиббет, разбивая еще яиц.

– Они не французы – испанцы. А хотят они слегка поджаренного черного хлеба, пару яиц всмятку и две чашки черного кофе.

– Что-нибудь еще?

– Да, указаний, как проехать к посольству Испании.

– Дженис, принесешь им кофе и тосты, а я сварю яйца.

– Может, я на что сгожусь? – спросил Себастьян.

– На столе в холле телефонный справочник. Отыщи в нем испанское посольство, затем найди карту и покажи им, как туда добраться.

– Кстати, – Себастьян выложил на стол шестипенсовик, – они дали мне это.

Мисс Тиббет улыбнулась:

– Твои первые чаевые.

– Первые в жизни заработанные деньги. – Себастьян подтолкнул монету через стол. – Так что я остался должен вам только три шиллинга и шесть пенсов.

Он вышел из кухни, взял в холле справочник и, найдя на карте посольство Испании, рассказал мистеру и миссис Ферер, как добраться до Чешем-плейс. Через несколько минут он вернулся в кухню со вторым шестипенсовиком.

– Продолжай в том же духе, – сказала миссис Тиббет, – и мне придется сделать тебя партнером.

Себастьян снял куртку, закатал рукава рубашки и подошел к раковине.

– Что это ты задумал?

– Мыть посуду. – Он включил горячую воду. – Разве в кино не так поступают постояльцы, когда им нечем оплатить счет?

– Держу пари, что и это занятие для тебя в новинку, – сказала миссис Тиббет, кладя два тонких ломтика бекона рядом с яичницей из двух яиц. – Первый стол, Дженис, мистер и миссис Рэмсботтом из Йоркшира. Из их речи, кстати, я тоже не понимаю ни слова… А скажи-ка, Себастьян, – обратилась к нему она, когда Дженис вышла из кухни, – на каких еще языках ты можешь говорить?

– На немецком, итальянском, французском и идише.

– На идише? Ты еврей?

– Нет, евреем был один из моих школьных дружков, он учил меня ивриту во время уроков химии.

Миссис Тиббет рассмеялась:

– Знаешь, тебе и впрямь надо отправляться в Кембридж, и чем скорее, тем лучше: ты не годишься в мойщики посуды.

– В Кембридж я не еду, миссис Тиббет, – напомнил ей Себастьян. – И никого, кроме себя самого, не виню. Тем не менее планирую съездить на Итон-сквер и попытаться выяснить, где живет мой друг Бруно Мартинес. К утру пятницы он должен будет вернуться из школы.

– Неплохая идея, – сказала миссис Тиббет. – А он узнает наверняка, что тебя исключили или только… как правильно сказать?

– Временно отчислили, – подсказал Себастьян.

На кухню влетела Дженис с двумя пустыми тарелками: самая искренняя похвала повару. Она вручила их Себастьяну, потом забрала вареные яйца.

– Пятый стол, – напомнила ей миссис Тиббет.

– А девятый хочет еще корнфлекса, – сообщила Дженис.

– Так возьми из кладовой новую упаковку, сонная тетеря.

Себастьян управился с мытьем посуды после десяти.

– Что еще? – спросил он.

– Дженис пылесосит столовую и затем накрывает к завтрашнему завтраку, пока я мою кухню. Выписка в двенадцать, и, когда гости уедут, мы меняем постельное белье, стелем кровати и поливаем цветы в заоконных ящиках.

– А что вы мне поручите? – спросил Себастьян, расправляя рукава рубашки.

– Садись на автобус до Итон-сквер и выясни, вернется ли твой друг в пятницу. – (Себастьян надел куртку.) – Но сначала заправь свою кровать и убедись, что в твоем номере порядок.

Он засмеялся:

– Вы говорите прямо как моя мама.

– Приму твои слова как комплимент. Возвращайся, пожалуйста, до часу, потому что я ожидаю приезда немцев и ты можешь пригодиться. – (Себастьян направился к двери.) – Постой, тебе понадобится вот это, – добавила она, протягивая ему два шестипенсовика. – Или до Итон-сквер и обратно ты идешь пешком?

– Спасибо, миссис Тиббет.

– Тибби. Поскольку ты явно собираешься быть нашим постоянным клиентом.

Себастьян опустил монеты в карман и расцеловал ее в обе щеки, что впервые заставило миссис Тиббет замолчать.

Не успела она опомниться, как он уже вышел из кухни, взбежал по ступеням к себе в номер, заправил кровать и прибрался, затем вернулся в холл еще раз свериться с картой. Он удивился, узнав, что Итон-сквер пишется не так, как название школы, откуда исключили его дядю за какой-то проступок, о котором в семье никогда не говорили.

Перед уходом Дженис посоветовала ему сесть на автобус номер 36, сойти на Слоан-сквер и дальше прогуляться пешком.

Первое, что заметил Себастьян, когда закрыл за собой дверь гостиницы, – это как много людей стремительно передвигаются во всех направлениях и насколько все непохоже на Бристоль и бристольцев. На остановке он встал в очередь и понаблюдал, как подошли и отошли несколько красных двухэтажных автобусов, прежде чем появился 36-й. Юноша забрался внутрь, поднялся на верхнюю палубу и занял место впереди, чтобы хорошенько видеть все происходящее сверху.

– Куда едем, молодой человек? – спросил его кон дуктор.

– Слоан-сквер. И пожалуйста, вы не могли бы дать мне знать, когда будем туда подъезжать?

– С вас двухпенсовик.

Себастьян увлеченно крутил головой, проезжая мимо Мра морной арки, вдоль Парк-лейн и вокруг уголка Гайд-парка, но затем попытался сосредоточиться на своих дальнейших действиях. Он знал лишь, что Бруно жил на Итон-сквер, однако номер дома ему не был известен. Оставалось надеяться, что эта Итон-сквер – площадь небольшая.

– Слоан-сквер! – прокричал кондуктор, когда автобус по дошел к остановке напротив книжного магазина «У. Х. Смит».

Себастьян сбежал по ступеням и, спрыгнув на тротуар, огляделся в поисках какого-нибудь ориентира. Его взгляд остановился на здании театра «Ройал-Корт», афиша которого звала посмотреть Джоан Плоурайт в пьесе «Стулья». Он сверился со своей картой, прошел мимо театра и свернул направо, прикинув, что до Итон-сквер осталось пару сотен ярдов.

Очутившись на месте, Себастьян замедлил шаг в надежде увидеть красный «роллс-ройс» дона Педро, но машины нигде не было. Стало ясно, что, если только ему не повезет, выяснять, где живет Бруно, придется несколько часов.

Шагая по тротуару, он обратил внимание на то, что почти половина домов переоборудована в многоквартирные, а у дверей висят таблички с именами жильцов и кнопками звонков. На другой половине домов имена не значились – были только медные дверные молотки или звонки, подписанные «Для торговцев». Отец Бруно вряд ли стал бы делить с кем-то входную дверь.

Себастьян поднялся на верхнюю ступень дома номер 1 и нажал кнопку звонка для торговцев. Через несколько мгновений на пороге возник дворецкий в длинном черном сюртуке и белом галстуке, напомнив ему Марсдена в Баррингтон-Холле.

– Я ищу мистера Мартинеса, – вежливо сказал Себастьян.

– Джентльмен с таким именем здесь не проживает, – ответил дворецкий и закрыл перед Себастьяном дверь, прежде чем тот успел поинтересоваться, не знает ли он, где живет мистер Мартинес.

В течение следующего часа Себастьяну пришлось испытать все: от слов «Здесь такой не живет» до захлопнутой перед лицом двери. Близился к концу второй час поисков, когда он добрался до дальней оконечности площади, и там на его вопрос горничная ответила вопросом:

– Это тот самый иностранный джентльмен, который ездит на «роллс-ройсе»?

– Да, он самый, – закивал Себастьян с облегчением.

– Думаю, вы найдете его в доме сорок четыре, две двери отсюда. – Девушка показала вправо.

– Большое спасибо, – поблагодарил Себастьян.

Он быстро направился к дому номер 44, набрал в легкие воздуха и дважды стукнул медным молотком.

Прошло какое-то время, прежде чем дверь открыл мощно сложенный мужчина заметно выше шести футов и больше похожий на боксера, чем на дворецкого.

– Что вам нужно? – спросил он с акцентом, который Себастьян не распознал.

– Скажите, не здесь ли проживает Бруно Мартинес?

– Кто его спрашивает?

– Меня зовут Себастьян Клифтон.

Тон мужчины неожиданно переменился:

– Да, я слышал, он рассказывал о вас, но сейчас его здесь нет.

– А вы не знаете, когда он вернется?

– Кажется, я слышал, мистер Мартинес говорил, что будет дома в пятницу днем.

Себастьян решил не задавать больше вопросов и просто сказал «спасибо». Гигант отрывисто кивнул и грохнул дверью. Или он просто так ее закрыл?

Себастьян припустил бегом к Слоан-сквер – ведь ему нужно вернуться вовремя, чтобы помочь миссис Тиббет с немецкими постояльцами. Он сел на первый же автобус, идущий в направлении вокзала Паддингтон. Сразу по возвращении в дом номер 37 по Прэд-стрит он направился на кухню, где нашел миссис Тиббет и Дженис.

– Удачно съездил, Себ? – поинтересовалась хозяйка, не дав ему присесть.

– Теперь я знаю, где живет Бруно, – триумфально сообщил Себастьян, – и…

– Итон-сквер, дом номер сорок четыре, – сказала миссис Тиббет, поставив перед ним на стол тарелку с сосисками и пюре.

– Как вы узнали?

– Мартинес есть в телефонном справочнике, но, пока я сама догадалась, тебя уже и след простыл. Ты выяснил, когда он возвращается?

– Да, в пятницу днем.

– Тогда я придержу тебя еще на пару дней.

Вид у Себастьяна был растерянный, и она добавила:

– Не волнуйся, это мы уладим. Немцы останутся до полудня пятницы, так что ты… – Решительный стук в дверь прервал ее мысли. – Если я не ошибаюсь, это мистер Кролль и его друзья. Идем со мной, Себ, посмотрим, поймешь ли хоть слово из того, что они скажут.

Себастьян с неохотой оставил сосиску с пюре и последовал за миссис Тиббет. Он нагнал ее в тот самый момент, когда она открывала входную дверь.


В следующие сорок восемь часов ему удалось урвать лишь несколько мгновений сна: он таскал чемоданы вверх и вниз по ступеням, ловил такси, подавал напитки и, самое главное, переводил бессчетные вопросы – от «Где лондонский Палладиум?» до «Знаете какие-нибудь приличные немецкие рестораны?». На большинство их миссис Тиббет теперь могла ответить, не прибегая к карте или путеводителю. В четверг вечером – а это был их последний вечер – Себастьяну задали вопрос, ответа на который он не знал и зарделся. На помощь ему пришла миссис Тиббет:

– Скажи им, что они найдут тех самых девушек в Сохо, в театре «Уиндмилл».

Немцы отвесили низкий поклон.

Когда в полдень пятницы они съезжали, герр Кролль дал Себастьяну фунт и тепло пожал руку. Себастьян передал деньги миссис Тиббет, но та отказалась их брать со словами:

– Они твои, честно заработанные.

– Но ведь я так и не оплатил кров и стол. И если этого не сделаю, моя бабушка, которая работает управляющей отеля «Гранд» в Бристоле, никогда мне не простит.

Миссис Тиббет обняла и прижала его к себе:

– Удачи тебе, Себ.

Наконец выпустив его, она сделала шаг назад и проговорила:

– Сними брюки.

Себастьян смутился еще больше, чем когда герр Кролль спросил его, как найти стрип-клуб.

– Я поглажу их, если ты не хочешь выглядеть будто только что с работы.

31

– Не уверен, что он дома, – прогудел верзила, которого Себастьян никогда, наверное, не забудет. – Погодите, проверю.

– Себ! – пронеслось по мраморному коридору эхо. – Как я рад тебе, дружище! – Бруно крепко пожал руку своему другу. – Боялся, что уже больше не увижу тебя, если слухи верные.

– Что за слухи?

– Карл, попросите, пожалуйста, Елену накрыть чай в гостиной.

Бруно повел Себастьяна в дом. В Бичкрофте Себастьян всегда был лидером, а Бруно – ведомым. Сейчас они поменялись ролями: гость следовал за хозяином сначала по коридору, затем – в гостиную. Себастьян всегда считал, что его воспитывали в комфорте, даже в роскоши, но то, что встретило его, когда он вошел в гостиную, удивило бы, наверное, и младшего члена королевской семьи. Картины, мебель, даже ковры неплохо смотрелись бы и в музее.

– Так какие слухи? – нервно повторил Себастьян, присаживаясь на краешек дивана.

– Погоди, сейчас все узнаешь. Но прежде всего: почему ты так неожиданно сорвался? Минуту назад сидел со мной и Виком в комнате и вдруг как испарился.

– А разве на следующий день на утреннем собрании директор ничего не сказал?

– Даже не заикнулся, что лишь добавило таинственности. У каждого, разумеется, появилась своя версия, но, поскольку они оба – старший воспитатель и Бэнкс-Уильямс – молчали как рыбы, никто толком не понимал, где правда, где вымысел. Я спросил сестру-хозяйку, наш источник знаний, но она замолкала всякий раз, когда упоминалось твое имя. Совсем на нее не похоже. Вик опасался худшего, но у него ведь всегда стакан наполовину пуст. Он решил, что тебя отчислили и больше мы о тебе не услышим, но я сказал ему, что мы все встретимся в Кембридже.

– Боюсь, без меня, – вздохнул Себастьян. – Вик был прав.

И он рассказал своему другу обо всем, что произошло на этой неделе после его беседы с директором, не скрывая от Бруно своего огорчения от потери места в Кембридже.

Когда он добрался до конца истории, Бруно сказал:

– Так вот почему Билли-Бугор вызывал меня к себе в кабинет после собрания в среду утром.

– И какое наказание ты получил?

– Шесть горячих, плюс лишился статуса старосты, плюс предупреждение о том, что любой неблагоразумный поступок приведет к моему временному отчислению.

– Я бы тоже мог отделаться временным отчислением, не застукай меня Билли-Бугор с сигаретой в поезде в Лондон.

– Зачем ехать в Лондон, если у тебя билет в Бристоль?

– Собирался пошататься здесь до пятницы, а в последний день четверти поехать домой. Мама и папа в Штатах и до завтра не вернутся, и я вычислил, что они ничего не узнают. Не напорись я в поезде на Билли-Бугра, ничего бы мне не было.

– Но если ты сядешь на поезд в Бристоль сегодня, они тоже ничего не узнают.

– Ни единого шанса, – покачал головой Себастьян. – Не забывай, что сказал Билли-Бугор: «Школьные правила распорядка распространяются на вас до окончания последнего дня четверти», – передразнил он директора, вцепившись в лацканы пиджака. – «В случае нарушения хотя бы одного из них я не колеблясь изменю свою позицию насчет вашего места в Кембридже. Вам это ясно?» Он выгнал меня из кабинета, но не прошло и часа, как я нарушил три правила, да еще прямо перед его носом!

В комнату вошла горничная с большим серебряным подносом, нагруженным едой, какой ребят никогда не баловали в Бичкрофте.

Бруно намазал маслом горячую булочку:

– Попьем чая, и съезди в гостиницу, принеси сюда свои вещи. Переночуешь здесь, и мы покумекаем, как тебе дальше быть.

– А что на это скажет твой папа?

– По дороге из школы сюда я признался ему, что не видать бы мне в сентябре Кембриджа, если бы ты не взял всю вину на себя. Он сказал, что мне повезло с таким другом, как ты, и что он хотел бы иметь возможность поблагодарить тебя лично.

– Если б Бэнкс-Уильямс увидел первым тебя, ты поступил бы точно так же.

– Да не в этом дело. Он увидел первым тебя, что дало возможность мне и Вику смыться безнаказанно, причем в самый последний момент, потому что Вик собрался с Руби… познакомиться поближе.

– Руби… – повторил Себастьян. – Ты выяснил, что с ней случилось?

– Она исчезла в один день с тобой. Повар сказал, что в школе мы ее больше не увидим.

– И ты по-прежнему считаешь, что у меня есть шанс попасть в Кембридж?

Оба мальчика замолчали.

– Елена, – сказал Бруно, когда горничная принесла им большой кекс с изюмом и цукатами, – моему другу надо съездить на Паддингтон за своими вещами. Будьте добры, попросите, пожалуйста, шофера отвезти его и приготовьте гостевую комнату к его возвращению.

– К сожалению, шофер только что уехал забирать вашего отца из офиса. Не думаю, что он вернется раньше ужина.

– Тогда придется тебе брать такси, – сказал Бруно. – Но сначала попробуй кекс от нашего шефа.

– Какое такси, у меня денег только на автобус, – шепнул ему Себастьян.

– Я сам закажу и попрошу записать на счет отца. – Бруно начал резать кекс.


– Замечательные новости, – сказала миссис Тиббет, когда Себастьян рассказал ей обо всем, что приключилось днем. – Но я по-прежнему считаю, что тебе следует позвонить родителям и дать им знать, где ты. К тому же так и неизвестно наверняка, потерял ли ты место в Кембридже.

– Руби уволили, мой старший воспитатель отказывается обсуждать эту тему, даже сестра-хозяйка, у которой на все найдется свое мнение, отмалчивается. Точно говорю, миссис Тиббет, не видать мне Кембриджа. В любом случае родители из Америки до завтра не вернутся, так что связаться с ними не могу, даже если бы очень хотел.

Миссис Тиббет оставила свое мнение при себе.

– Что ж, раз ты решил уехать, – вздохнула она, – иди собирай вещи: я сдам твой номер. Уже троим отказывала.

– Я мигом.

Себастьян выскочил из кухни и взлетел по ступеням. Когда он упаковался, прибрал после себя и спустился, в холле его дожидались миссис Тиббет и Дженис.

– Это была незабываемая неделя. – Хозяйка открыла ему дверь. – И для Дженис, и для меня.

– Если сяду писать мемуары, Тибби, то вам я посвящу целую главу, – сказал Себастьян, когда они все втроем сошли на тротуар.

– К тому времени ты давным-давно забудешь нас обеих, – с грустью проговорила она.

– И не надейтесь. Здесь будет мой второй дом, вот увидите. – Себастьян чмокнул Дженис в щеку, а затем обнял и долго не отпускал Тибби. – Так просто вам от меня не отделаться, – добавил он, забираясь на заднее сиденье ожидавшего такси.

Миссис Тиббет и Дженис махали вслед убегавшей к Итон-сквер машине. Тибби хотела еще раз попросить его: ради бога, позвони матери сразу же, как она вернется из Америки. Но промолчала, зная, что это бесполезно.

– Дженис, поднимись поменяй белье в седьмом номере, – попросила она, когда такси в конце улицы повернуло направо и скрылось из виду.

Миссис Тиббет поспешно вернулась в дом. «Если Себ не позвонит матери, это сделаю я», – решила она.


В тот вечер отец Бруно отвез мальчиков на ужин в «Риц»: снова шампанское, к тому же Себастьян впервые в жизни попробовал устриц. Дон Педро, настоявший на том, чтобы Себастьян называл его именно так, еще раз поблагодарил мальчика за то, что взял вину на себя и этим сохранил для Бруно возможность отправиться в Кембридж. «Это так по-британски», – все повторял он.

Бруно сидел, молча ковыряясь в своей тарелке, изредка поддерживая разговор. Но самый большой сюрприз ждал Себастьяна, когда дон Педро сообщил, что у Бруно есть два старших брата, Диего и Луис. Бруно никогда об этом не говорил, и, уж конечно, они никогда не навещали его в Бичкрофт Эбби. Себастьян хотел спросить почему, но, поскольку его друг сидел, опустив голову, решил дождаться момента, когда они останутся одни.

– Сыновья работают вместе со мной, заняты в нашем семейном бизнесе, – сообщил дон Педро.

– А какой у вас семейный бизнес? – простодушно спросил Себастьян.

– Импорт и экспорт, – ответил дон Педро, не вдаваясь в детали.

Он предложил своему юному гостю его первую в жизни кубинскую сигару и поинтересовался, чем юноша собирается заняться теперь, когда стало ясно, что он не едет в Кембридж.

Себастьян закашлялся от сигарного дыма, затем признался:

– Наверное, поищу работу.

– Хочешь заработать сто фунтов наличными? Я мог бы поручить тебе одно дело в Буэнос-Айресе, а к концу месяца вернешься в Англию.

– Благодарю вас, сэр, вы так великодушны. Но что мне потом делать с такой большой суммой денег?

– Поедем со мной в следующий понедельник в Буэнос-Айрес. Несколько дней побудешь моим агентом, затем я отправлю обратно в Саутгемптон на «Куин Мэри» посылку, а ты ее будешь сопровождать.

– Но почему я? Наверняка кто-то из ваших служащих может выполнить такое простое задание?

– Потому что в посылке будет фамильная ценность, – сказал дон Педро, не моргнув глазом. – Кроме того, мне нужен человек, говорящий на испанском и английском. Человек, которому я могу доверять. То, как ты держался, когда Бруно оказался в беде, убеждает меня, что ты именно такой. – И, глядя на Бруно, он добавил: – А еще, наверное, таков мой способ отблагодарить тебя.

– Вы очень добры, сэр, – сказал Себастьян, не в силах поверить своей удаче.

– Позволь выдать тебе десять фунтов в качестве аванса. – Дон Педро вынул из кармана бумажник. – Остальные девяносто получишь в день отплытия в Англию.

Он достал две пятифунтовые банкноты и подтолкнул их через стол. Себастьян никогда не держал в руках такой суммы.

– Вы с Бруно сможете развлечься в этот уик-энд. В конце концов, вы заслужили.

Бруно ничего не сказал.


Как только обслужили последнего гостя, миссис Тиббет велела Дженис вымыть посуду, пропылесосить столовую и накрыть столы для завтрака – как будто никогда прежде ей не давали подобных поручений. Затем миссис Тиббет скрылась наверху. Дженис решила, что хозяйка удалилась в свой кабинет приготовить список покупок на завтра, но та просто сидела за столом, не отрывая взгляда от телефона. Она налила себе в стакан виски – что делала крайне редко, и то не ранее, чем последний гость отправится спать, – сделала глоток и сняла трубку.

– Справочное, пожалуйста, – проговорила она и подождала, пока ей не ответил другой голос.

– Имя? – спросил голос.

– Мистер Гарри Клифтон.

– Город?

– Бристоль.

– Адрес?

– Адреса я не знаю, но это известный писатель, – сказала миссис Тиббет, пытаясь говорить так, будто знакома с ним.

Она немного подождала и уже решила, что ее разъединили, и тут голос проговорил:

– Номер этого абонента в справочнике не значится, мадам, так что, к сожалению, я не могу вас соединить.

– Но мне крайне необходимо…

– Прошу прощения, мадам, но я не смогла бы вас соединить, даже будь вы королевой Англии.

Миссис Тиббет положила трубку. Некоторое время она сидела, гадая, есть ли иной способ связаться с миссис Клифтон. Затем подумала о Дженис и вернулась на кухню:

– Где ты покупаешь эти книжки в мягкой обложке, которыми всегда забита твоя голова?

– На вокзале, по дороге из дома на работу, – ответила Дженис, не отрываясь от мытья посуды.

Миссис Тиббет принялась чистить плиту, обдумывая ответ Дженис. Покончив с этим, она сняла передник, аккуратно свернула его, взяла корзину для покупок и объявила:

– Я в магазин.

Выйдя из гостиницы, она повернула не направо, как делала каждое утро, когда отправлялась к мяснику за лучшими ломтиками датского бекона, к зеленщику за свежайшими фруктами и к булочнику за горячим, только из печи, хлебом (однако даже тогда она расставалась с деньгами лишь в том случае, если находила цену разумной). Но только не сегодня. Сегодня миссис Тиббет свернула налево и направилась к вокзалу Паддингтон.

Она крепко сжимала свою сумочку, поскольку разочарованные гости частенько ей рассказывали, как были ограблены, едва ступив на землю Лондона. Последний тому пример – Себастьян. Мальчик казался не по годам взрослым и тем не менее был таким наивным.

Миссис Тиббет не приходилось прежде бывать в книжной лавке, и, возможно, оттого она так непривычно нервничала. Перейдя дорогу, она слилась с шумной и беспокойной толпой пассажиров, что спешили в здание вокзала. Не так много было у нее времени для чтения с тех пор, как пятнадцать лет назад ее муж и ребенок погибли при бомбардировке Ист-Энда. Сейчас ее мальчик был бы ровесником Себастьяна… Оставшись без крыши над головой, Тибби мигрировала на запад, как птица в поиске новых мест кормежки. Ее взяли на работу в небольшой гостинице «Тихая гавань» в должности «принеси-подай». Через три года она стала официанткой, а когда хозяин умер, ей повезло унаследовать заведение, поскольку банк тогда искал кого-нибудь – любого человека, который мог оплатить закладную.

Тибби едва не разорилась, но в 1951 году ее спас Британский фестиваль, который привлек в Лондон миллион экстратуристов: тогда ее гостиница впервые дала прибыль. С каждым годом прибыль росла, правда понемногу, и залог Тибби выплатила полностью: бизнес теперь принадлежал ей. Она полагалась на своих постоянных клиентов, поскольку рано усвоила: те, кто надеется только на «мгновенный» заработок, зачастую вскоре вынуждены закрываться.

Миссис Тиббет стряхнула грезы и обвела глазами вокзал. Взгляд ее остановились на вывеске «У. Х. Смит». Она смотрела, как снуют в лавку и из нее закаленные путешественники. Большинство покупали только утреннюю газету за полпенни, но некоторые задерживались и бродили между стеллажами с книгами.

Она рискнула войти, но, оказавшись внутри, растерянно остановилась в проходе посреди магазина, мешая покупателям. Подметив в глубине лавки женщину, которая брала из деревянной тележки книги и раскладывала по полкам, миссис Тиббет подошла к ней и молча встала рядом, не прерывая ее работы.

Наконец продавщица подняла взгляд.

– Чем могу помочь, мадам? – вежливо поинтересовалась она.

– Слышали ли вы о писателе по имени Гарри Клифтон?

– О да! Это один из популярнейших авторов. Вы ищете какую-то конкретную его книгу? – (Миссис Тиббет покачала головой.) – Тогда давайте взглянем, что у нас есть.

Продавщица направилась в другой конец лавки, миссис Тиббет шла за ней по пятам. Они остановились возле секции с табличкой «Детективы». Книги серии об Уильяме Уорике вытянулись аккуратным рядком; несколько промежутков подтверждали, как популярен этот автор.

– И конечно же, – продолжила продавщица, – у нас вы найдете тюремные дневники и биографию от лорда Престона под названием «Принцип наследования» – об увлекательнейшем деле о наследстве «Клифтон против Баррингтона». Возможно, вы помните его – несколько недель новости об этом деле не сходили с заголовков.

– Какой из романов мистера Клифтона вы бы порекомендовали?

– Когда мне задают такой вопрос о любом авторе, я всегда советую: начните с первого. – Она взяла с полки «Уильям Уорик и дело о случайном свидетеле».

– Может ли другая, та, что о наследстве, рассказать мне больше о семье Клифтон?

– Да, и вы найдете ее такой же захватывающей, как любой роман этого автора, – ответила продавщица, подходя к биографической секции. – С вас три шиллинга, мадам. – Она протянула Тибби обе книги.

Когда перед самым ленчем миссис Тиббет вернулась в гостиницу, Дженис с удивлением заметила, что ее корзина для продуктов пуста. И еще больше удивилась она, когда хозяйка заперлась в кабинете и вышла оттуда лишь после того, как стук во входную дверь объявил о приходе постояльца.

Два дня и две ночи понадобились ей, чтобы прочитать «Принцип наследования» Реджа Престона. А после миссис Тиббет поняла, что непременно должна наведаться еще в одно место, где ей прежде бывать не приходилось. И этот визит обещает быть куда более волнительным, чем поход в книжный магазин.


В понедельник Себастьян спустился к завтраку пораньше, так как хотел переговорить с отцом Бруно до его отъезда на работу.

– Доброе утро, сэр, – поздоровался он, усаживаясь за стол.

– Доброе утро, Себастьян. – Дон Педро опустил газету. – Итак, что ты решил с нашей поездкой в Буэнос-Айрес?

– Я бы очень хотел поехать, сэр, если не опоздал со своим ответом…

– Не проблема. Просто убедись, что будешь готов к моему возвращению.

– Во сколько нам надо уезжать?

– Часов в пять.

– Я буду готов.

Вошел Бруно.

– Хочу тебя порадовать: Себастьян едет со мной в Буэнос-Айрес, – сообщил дон Педро, когда его сын сел за стол. – Он вернется в Лондон к концу месяца. Пожалуйста, будь готов позаботиться о нем по возвращении.

Бруно собрался было что-то ответить, но не стал: вошла Елена и поставила тосты в центре стола.

– Что вам предложить на завтрак, сэр? – спросила она Бруно.

– Два вареных яйца, пожалуйста.

– Мне тоже, – попросил Себастьян.

– Что ж, мне пора. – Дон Педро поднялся со своего места во главе стола. – У меня встреча на Бонд-стрит. – Он повернулся к Себастьяну и добавил: – Пожалуйста, собери вещи и к пяти часам будь готов к отъезду. Мы не можем себе позволить пропустить прилив.

– Жду не дождусь, сэр, – ответил Себастьян с неподдельным волнением в голосе.

– Хорошего дня, папа, – пожелал отцу Бруно, когда тот выходил из комнаты.

Бруно не проронил ни слова, пока не услышал, как закрылась входная дверь, затем посмотрел через стол на друга:

– А ты уверен, что принял верное решение?


Миссис Тиббет тряслась от страха и не чувствовала уверенности, что справится с задуманным. Когда в то утро гости расселись за столом на завтрак, им подали яйца вкрутую, подгоревшие тосты и чуть теплый чай, а попало за это Дженис. Не важно, что миссис Тиббет последние два дня не делала никаких закупок, поэтому хлеб оказался несвежим, фрукты перезрелыми, а бекон закончился. Дженис с облегчением вздохнула, когда последний недовольный гость покинул столовую. А один даже отказался оплатить счет.

Она спустилась в кухню, предположив, что миссис Тиббет нездоровится, но там ее не оказалось. Дженис не могла взять в толк, где может быть хозяйка.

А миссис Тиббет сидела в автобусе номер 148, направляющемся в Уайтхолл, и гадала: удастся или нет задуманное. Даже если он согласится на встречу, что она ему скажет? Ведь если разобраться, она-то здесь при чем? Миссис Тиббет настолько погрузилась в размышления, что не заметила, как автобус переехал Вестминстерский мост. Она пропустила свою остановку и потеряла время на то, чтобы вернуться по мосту через Темзу, и вовсе не оттого, что вознамерилась полюбоваться видами набережных.

По пути до Парламентской площади миссис Тиббет несколько раз меняла решение. Ее шаг становился все медленнее, пока наконец она, словно жена Лота, не замерла перед входом в палату представителей.

Старший привратник привык иметь дело с людьми, объятыми благоговейным страхом перед первым визитом в Вестминстерский дворец.

– Могу я вам помочь, мадам? – улыбнулся он застывшей, как статуя, женщине.

– Это здесь можно встретиться с членом парламента?

– Вам назначено?

– Нет, не назначено, – покачала головой миссис Тиббет, надеясь, что сейчас ее отправят восвояси.

– Не переживайте, заранее на прием записываются немногие. Вам лишь надо надеяться, что нужный вам человек в настоящее время на рабочем месте и может вас принять. Если желаете присоединиться к очереди, мой коллега проводит вас.

Миссис Тиббет взошла по ступеням, миновала Вестминстерский зал и встала в конце длинной безмолвной очереди. За час, пока не подошел ее черед, она вспомнила, что не сообщила Дженис, куда ушла.

Ее провели в центральную приемную, где служащий направил ее к стойке регистрации.

– Добрый день, мадам, – сказал дежурный клерк. – С кем из членов парламента вы хотели бы встретиться?

– С сэром Джайлзом Баррингтоном.

– Вы его избиратель, мадам?

«Еще один шанс улизнуть», – мелькнуло в голове.

– Нет. Я по личному вопросу…

– Понимаю. – Клерк ничуть не удивился. – Будьте добры, назовите свое имя, я заполню бланк пропуска.

– Миссис Флоренс Тиббет.

– Ваш адрес?

– Тридцать семь, Прэд-стрит, Паддингтон.

– Какова тема вашей беседы с сэром Джайлзом?

– Я хотела бы поговорить о его племяннике Себастьяне Клифтоне.

Клерк заполнил бланк и передал его посыльному.

– Сколько мне ждать? – спросила она.

– Члены парламента, как правило, откликаются довольно быстро, если находятся в здании. Но возможно, вам лучше пока присесть. – Он показал на зеленые скамьи вдоль стен центральной приемной.

Посыльный прошагал по длинному коридору к нижней палате. Войдя в приемную членов парламента, он вручил бланк пропуска одному из своих коллег, который, в свою очередь, понес его в палату представителей. Здание полнилось членами парламента, которым пришлось явиться выслушать сообщение Питера Торнейкрофта, канцлера казначейства, о повышении нормы расхода бензина в связи с окончанием Суэцкого кризиса.

Посыльный отыскал взглядом сэра Джайлза Баррингтона, сидящего на своем обычном месте, и передал бланк крайнему в третьем ряду, от которого тот начал медленное продвижение вдоль плотно занятой скамьи. Каждый парламентарий проверял на бланке имя и затем передавал его дальше, пока бланк наконец не попал в руки сэру Джайлзу.

В это время министр иностранных дел закончил с предыдущим вопросом. Член парламента от бристольских судоверфей сунул бланк в карман и вскочил на ноги в надежде привлечь внимание спикера.

– Сэр Джайлз Баррингтон! – объявил тот.

– Может ли министр иностранных дел сказать палате, как сообщение президента повлияет на британскую промышленность, в частности на тех наших граждан, кто занят в оборонной промышленности?

Мистер Селвин Ллойд еще раз поднялся на ноги и, крепко сжав края «курьерского ящика»[43], ответил:

– Могу сообщить благородному и любезному джентльмену, что я поддерживаю постоянную связь с нашим послом в Вашингтоне, и он заверяет меня в том, что…

Почти сорок минут спустя, когда мистер Ллойд ответил на последний вопрос, Джайлз совершенно забыл о бланке посетителя.

Примерно через час, с несколькими своими коллегами сидя в буфете, Джайлз достал бумажник, и бланк упал на пол. Он подобрал его и взглянул на имя, но вспомнить миссис Тиббет не смог. Он перевернул бумажку и прочитал сообщение. Потом вскочил на ноги, рванулся из кафе и бежал со всех ног до самой центральной приемной, молясь про себя, чтобы посетительница не ушла. Он остановился перед дежурным клерком и попросил вызвать миссис Тиббет.

– Прошу прощения, сэр Джайлз, но леди ушла буквально только что. Сказала, ей пора возвращаться на работу.

– Черт! – обронил Джайлз и перевернул карточку, чтобы прочесть ее адрес.

32

– Прэд-стрит, Паддингтон, – сказал Джайлз, забираясь в такси напротив служебного входа для членов парламента. – И… я уже опаздываю, – добавил он, – так что гоните во весь дух.

– То есть хотите, чтобы я превысил скорость, командир? – спросил водитель, выезжая из главных ворот и направляя машину к Парламентской площади.

«Да», – хотел ответить Джайлз, но придержал язык. Узнав, что миссис Тиббет ушла, он позвонил зятю и рассказал о визите загадочной незнакомки. Первой реакцией Гарри было прыгнуть в ближайший поезд в Лондон, но Джайлз отговорил его: вдруг ложная тревога? В любом случае вполне вероятно, что Себастьян в данный момент на пути домой, в Бристоль.

Джайлз примостился на краю сиденья, умоляя каждый светофор переключиться на зеленый свет и прося водителя менять полосу движения всякий раз, когда видел возможность выиграть несколько ярдов. Он неотрывно думал о том, что Гарри и Эмма, наверное, пережили за последние два дня. Сообщили ли они Джессике? Если да, то она, наверное, сидит на верхней ступеньке крыльца в Мэнор-Хаусе, с беспокойством ожидая возвращения Себастьяна.

Когда такси подъехало к дому номер 37, водитель с удивлением подумал: чего ради член парламента отправился в простенькую гостиницу у вокзала Паддингтон? Однако не его это дело, особенно если джентльмен дал такие солидные чаевые.

Джайлз выпрыгнул из такси, подбежал к двери и несколько раз с силой ударил дверным молотком. Почти сразу открыла молодая женщина и с порога объявила:

– Простите, сэр, но свободных номеров нет.

– Мне не нужен номер! – выпалил Джайлз. – Я надеялся увидеться с… – он заглянул в бланк посетителя, – с миссис Тиббет.

– Как мне представить вас?

– Сэр Джайлз Баррингтон.

– Не могли бы вы обождать здесь, я сейчас передам ей, – сказала девушка и закрыла дверь.

Джайлз стоял на тротуаре, думая, что Себастьян, возможно, все это время был лишь в нескольких сотнях метров от вокзала Паддингтон. Ждать ему пришлось всего пару минут, потом дверь вновь распахнулась.

– Простите великодушно, сэр Джайлз, – сказала миссис Тиббет, явно волнуясь. – Дженис понятия не имела, кто вы. Пожалуйста, проходите в гостиную.

Когда Джайлз устроился в удобном кресле с высокой спинкой, миссис Тиббет предложила ему чашку чая.

– Нет, спасибо, – сказал он. – Я забеспокоился, узнав, что у вас есть какие-то новости о Себе. Его родители просто с ума сходят от волнения.

– Еще бы им не волноваться, бедным! – воскликнула миссис Тиббет. – Я несколько раз просила его позвонить матери, но…

– Но? – перебил Джайлз.

– Это долгая история, сэр Джайлз, но я постараюсь быть как можно более краткой.

Миссис Тиббет рассказала ему, что последний раз видела Себастьяна, когда он уезжал на такси на Итон-сквер, и с той поры ничего о нем не слышала.

– По вашим словам, он остановился у своего друга Бруно Мартинеса на Итон-сквер, сорок четыре?

– Совершенно верно, сэр Джайлз. Но я делала, что…

– Я в большом долгу перед вами. – Джайлз поднялся на ноги и полез за бумажником.

– Ничего вы мне не должны, сэр, – махнула рукой миссис Тиббет. – Все, что я делала, – это для Себастьяна, а не для вас. Но если вы позволите мне дать вам один маленький совет…

– Да, прошу вас. – Джайлз снова сел.

– Себастьян жутко переживает, что его родители будут сердиться на него за то, что он лишился шанса попасть в Кембридж, и…

– Но он не потерял своего места в Кембридже, – перебил Джайлз.

– Это самые хорошие новости, что я слышала за всю неделю! Хорошо бы вам отыскать его поскорее и дать ему об этом знать, потому что он не хочет возвращаться домой, пока думает, что родители сердятся на него.

– Сразу от вас я прямиком поеду на Итон-сквер, сорок четыре, – объявил Джайлз, вставая во второй раз.

– Прежде чем вы уедете, – сказала миссис Тиббет, все еще не двигаясь с места, – вам следует знать, что он взял вину своего друга на себя, вот почему Бруно Мартинес не понес такое же наказание. Так что он скорее заслуживает похвалы, а не выговора.

– Простите, вы явно не на своем месте, миссис Тиббет: вам следовало бы вступить в дипломатический корпус.

– А вы опытный льстец, сэр Джайлз, как, наверное, и большинство членов парламента, знаю я вас… Но не смею больше задерживать.

– Еще раз большое спасибо. Как только узнаю что-то о Себастьяне и все уладится, – сказал Джайлз, поднимаясь в третий раз, – быть может, вам удастся подъехать к палате представителей, чтобы выпить с нами по чашечке чая?

– Очень любезно с вашей стороны, сэр Джайлз. Но два выходных на неделе я позволить себе не смогу.

– Тогда на следующей неделе, – предложил Джайлз, когда она открыла входную дверь и они вместе вышли на тротуар. – Я пришлю за вами машину.

– Вы так добры, – сказала миссис Тиббет. – Но…

– Никаких «но». Себастьяну несказанно повезло, когда он остановился перед домом номер тридцать семь.


Зазвонил телефон. Дон Педро пересек комнату, но не поднимал трубку, пока не проверил, плотно ли прикрыта дверь его кабинета.

– Международный звонок из Буэнос-Айреса, сэр, абонент на линии.

Он услышал щелчок, затем в трубке раздался голос:

– Это Диего.

– Слушай внимательно. Все встало на свои места, включая нашего «троянского коня».

– Означает ли это, что на «Сотби» согласились?

– Скульптура будет выставлена на их аукцион в конце месяца.

– То есть нам осталось только найти курьера.

– У меня, похоже, появилась идеальная кандидатура. Школьный друг Бруно, которому нужна работа и который отлично говорит по-испански. Что еще лучше, его дядя – член парламента, а один из его дедушек был лордом, то есть мальчишка, как говорят англичане, «голубых кровей», что упрощает нашу задачу.

– Он в курсе, почему вы выбрали именно его?

– Нет. Это тайна за семью замками, которая позволит нам оставаться в тени и на почтительном расстоянии в течение всей операции.

– Когда прибываете в Буэнос-Айрес?

– Сегодня вечером мы с мальчишкой садимся на пароход, а в Англию он благополучно вернется задолго до того, как кто-то сможет догадаться о наших планах.

– Ты полагаешь, он достаточно взрослый для такой ответственной работы?

– Парень взрослый не по годам и, что важно, любит рисковать.

– Звучит идеально. Бруно в курсе дела?

– Нет. Чем меньше он знает, тем лучше.

– Согласен, – сказал Диего. – Будут ли еще распоряжения?

– Просто убедись, что товар готов к погрузке на «Куин Мэри».

– А банкноты?

Мысли дона Педро прервал легкий стук в дверь. Он повернулся и увидел входящего в кабинет Себастьяна.

– Надеюсь, не помешал вам, сэр.

– Нет-нет. – Дон Педро повесил трубку и улыбнулся юноше, ставшему последним кусочком мозаики.


Джайлзу пришла мысль остановиться у ближайшей телефонной будки, чтобы позвонить Гарри. Надо дать ему знать, что он напал на след Себастьяна и вот-вот заберет его. Но Джайлзу хотелось встретиться с мальчиком лицом к лицу, прежде чем сделать этот звонок.

Движение на Парк-лейн было плотным, буквально бампер к бамперу, и таксист уже не проявлял желания проскакивать между машинами или на желтый свет. Когда они огибали Гайд-парк-корнер, Джайлз тяжело вздохнул. Какая разница – пятью минутами раньше или позже?

Наконец такси подъехало к дому номер 44 по Итон-сквер, и Джайлз заплатил водителю точно по счетчику. Он вышел из машины, поднялся по ступеням и постучал в дверь. Открывший ему гигант улыбнулся так, словно ждал появления Джайлза:

– Чем могу помочь, сэр?

– Я разыскиваю своего племянника Себастьяна Клифтона, который, как я понимаю, живет здесь, у своего друга Бруно Мартинеса.

– Жил здесь, сэр, – последовал вежливый ответ. – Но они уехали в аэропорт около двадцати минут назад.

– Вы знаете, к какому рейсу?

– Понятия не имею, сэр Джайлз.

– Или хотя бы куда они летят?

– Я не спрашивал.

– Спасибо, – сказал Джайлз, который по многолетнему опыту подающего бэтсмена распознавал сопротивление, когда встречался с ним.

Он повернулся, чтобы искать другое такси. Дверь за его спиной захлопнулась. Джайлз заметил горящий желтый глазок и проголосовал – машина тотчас развернулась и подобрала его.

– Лондонский аэропорт, – бросил он, еще не успев забраться на заднее сиденье. – Плачу вдвойне по счетчику, если доставите меня туда через сорок минут.

Они едва тронулись с места, как дверь дома номер 44 распахнулась и по ступеням сбежал юноша. Он отчаянно махал им.

– Стоп! – скомандовал Джайлз.

Такси с визгом затормозило.

– Вы уж определитесь, шеф…

Джайлз опустил окно.

– Я Бруно Мартинес, – выпалил подбежавший юноша. – Они поехали не в аэропорт. Они на пути в Саутгемптон, чтобы сесть на пароход «Южная Америка».

– Когда он отходит?

– Сегодня вечером, во время последнего прилива, то есть часов в девять.

– Спасибо тебе. Я расскажу Себастьяну…

– Нет, прошу вас, не надо, – попросил Бруно. – И отцу тоже не говорите.

Ни Джайлз, ни Бруно не заметили, что из окна дома номер 44 за ними кто-то пристально наблюдал.


Себастьяну понравилось на заднем сиденье «роллс-ройса», но он удивился, когда они остановились в Баттерси.

– Летал когда-нибудь на вертолете? – спросил дон Педро.

– Нет, сэр. И на самолете – тоже.

– Сэкономим два часа пути. Если собираешься работать на меня, ты быстро узнаешь, что время – деньги.

Вертолет стремительно поднялся в небо, завалился на правый борт и пошел на юг к Саутгемптону. Себастьян смотрел вниз: словно змеи, медленно расползались из вечернего Лондона во все концы вереницы машин.


– За сорок минут? До Саутгемптона? Не получится, командир, – покачал головой таксист.

– Согласен, – сказал Джайлз. – Но если привезешь меня в порт до отхода «Южной Америки», мое обещание в силе – двойной счетчик.

Такси рвануло вперед, как породистый скакун из конюшни. Водитель старался преодолеть движение часа пик, проносясь по улицам, о существовании которых Джайлз и не подозревал, проскакивая перекрестки при переключении желтого на красный, пересекая двойные сплошные. И все равно минуло больше часа, прежде чем они выбрались на Винчестер-роуд, где увидели, что из-за дорожных работ для проезда осталась лишь одна забитая транспортом полоса, по которой можно было двигаться лишь с минимальной скоростью.

Джайлз то и дело поглядывал на часы, но секундная стрелка, казалось, была единственным предметом, сохранявшим способность двигаться, и их шансы успеть в порт до девяти таяли с каждым ее оборотом. Он молился, чтобы отход судна задержали хотя бы на несколько минут, но отлично знал: ни один капитан не может себе позволить упустить прилив.

Джайлз откинулся на спинку сиденья и задумался над словами Бруно. «И отцу тоже не говорите». Повезло Себастьяну с другом. Он вновь посмотрел на часы – 7:30 вечера. Как мог дворецкий сделать такую простую ошибку, сказав, что они едут в лондонский аэропорт? 7:45. Нет, какая ошибка, ведь он обратился ко мне «сэр Джайлз», хотя и понятия не имел, что я вдруг могу оказаться на пороге. Если только… 8:00. Он сказал «они уехали в лондонский аэропорт» – кто был вторым человеком? Отец Бруно? 8:15. К тому времени как такси свернуло с Винчестер-роуд и направилось к порту, ни на один из этих вопросов найти разумного ответа Джайлзу не удалось. 8:30. Джайлз отбросил все опасения и начал думать о том, что предпринять, если удастся прибыть в порт до отправления судна. 8:45.

– Скорей! – не выдержал он, хотя видел, что водитель и так выжимает из машины все возможное.

Наконец вдалеке показался океанский лайнер, и, по мере того он как вырастал с каждой минутой, Джайлз ощутил надежду. И тут до его слуха долетел звук, услышать который он так страшился: три долгих прощальных гудка.

– Время и прилив никого не ждут, – проговорил шофер.

Такси остановилось у борта «Южной Америки», но пассажирский трап уже был поднят и швартовы ослаблены: огромный пароход медленно отваливал от причала.

Чувство беспомощности охватило Джайлза, наблюдавшего, как два буксира выводят лайнер в устье реки, будто трудяги-муравьи – слона на безопасную тропу.

– К капитану порта! – крикнул он, понятия не имея, где тот может находиться.

Водителю пришлось дважды останавливаться и спрашивать дорогу, прежде чем он подъехал к единственному офисному зданию, в котором еще горел свет.

Джайлз пулей вылетел из такси и без стука ворвался в кабинет капитана порта. Там он оказался лицом к лицу с тремя испуганными мужчинами.

– Вы кто? – потребовал ответа человек в форме администрации порта, на которой было больше золотых галунов, чем у двух его коллег-офицеров.

– Сэр Джайлз Баррингтон. На борту вон того судна мой племянник. – Гость показал в окно. – Есть ли возможность снять его?

– Не уверен, сэр, если только капитан не примет решение остановить судно и пересадить пассажира на один из лоцманских катеров, что, на мой взгляд, маловероятно. Но я попытаюсь. Как его имя?

– Себастьян Клифтон. Он несовершеннолетний, и его родители наделили меня полномочиями снять его с борта этого судна.

Капитан порта взял микрофон и начал нажимать какие-то кнопки на пульте, вызывая на связь капитана судна.

– Не хочу обнадеживать вас понапрасну. Но мы с капитаном служили вместе в Королевских ВМС, так что…

– Капитан парохода «Южная Америка» на связи, – раздался из динамиков «очень английский» голос.

– Это Боб Уолтерс, капитан. У нас проблема, и я буду очень тебе признателен, если сможешь помочь, – проговорил в микрофон капитан порта, а потом передал просьбу сэра Джайлза.

– В обычных обстоятельствах я был бы рад помочь, – ответил капитан судна. – Но на мостике владелец судна, так что мне придется просить его разрешения.

– Спасибо, – сказали в унисон Джайлз и капитан порта.

– Существуют ли обстоятельства, при которых вы могли бы приказать капитану? – поинтересовался Джайлз, пока они дожидались ответа.

– Я могу это сделать, только пока судно находится в русле реки. Едва оно пройдет северный маяк, как будет считаться уже за пределами моих полномочий.

– Но пока судно находится в русле реки, приказывать капитану вы можете?

– Да, сэр, но помните, это иностранное судно, и нам совсем не нужен дипломатический инцидент, так что мне бы очень не хотелось отменять приказы капитана, если только не буду твердо убежден, что имеет место преступное деяние.

– Ну что же они так долго? – спросил Джайлз: минуты тянулись.

Внезапно динамик ожил:

– Извини, Боб. Владелец не расположен выполнить твою просьбу, поскольку мы подходим к волнорезу гавани и вот-вот войдем в канал.

Джайлз выхватил микрофон из руки капитана порта:

– Говорит сэр Джайлз Баррингтон. Пожалуйста, пригласите владельца судна. Я хочу переговорить с ним лично.

– Прошу прощения, сэр Джайлз, – ответил капитан. – Но мистер Мартинес покинул мостик и ушел к себе в каюту, оставив строгое распоряжение не беспокоить его.

Гарри Клифтон. 1957

33

Гарри полагал, что нет сильнее гордости, чем та, что переполняла его, когда он услышал о награждении Себастьяна стипендией в Кембридже. Он ошибался. Точно так же он ликовал, наблюдая, как его жена поднимается по ступеням и идет по сцене получать диплом с отличием о бизнес-образовании из рук Уоллеса Стерлинга, президента Стэнфордского университета.

Гарри больше, чем кто другой, знал, на какие жертвы пошла Эмма, чтобы соответствовать невероятно высоким стандартам, предъявляемым профессором Фельдманом к себе и к своим студентам. Причем от Эммы этот человек ожидал еще большего и в последние несколько лет ясно давал это понять.

Когда Эмма, в темно-синем капюшоне магистра, под теплые аплодисменты покидала сцену, она, как и все студенты до нее, радостно подбросила в воздух свою академическую шапочку, салютуя окончанию студенческой поры. Эмма могла только гадать, что сказала бы ее милая матушка о подобном поведении тридцатишестилетней английской леди, да еще на публике.

Взгляд Гарри перескочил с жены на знаменитого профессора факультета предпринимательства, сидевшего на сцене всего в двух местах от президента университета. Сайрус Фельдман даже не пытался скрыть свои чувства, когда его лучшая ученица вышла получать диплом. Он первым оказался на ногах, чтобы поаплодировать Эмме, и последним опустился на место. Гарри частенько изумлялся, с каким изяществом его жене удалось заставить могущественных людей, от лауреатов Пулицеровской премии до директоров компаний, уступить ее воле. В точности как ее мать.

Как бы гордилась своей дочерью Элизабет сегодня! Но не больше, чем его мать, потому что Мэйзи совершила столь же тягостное путешествие, прежде чем получила право писать слово «бакалавр» после своего имени.

Накануне вечером Гарри и Эмма поужинали с профессором Фельдманом и его кроткой, долготерпеливой женой Эллен. Фельдман не в силах был оторвать глаз от Эммы и даже высказал предположение, что ей следует вернуться в Стэнфорд и – разумеется, под его личным руководством – завершить кандидатскую диссертацию.

– А как же мой бедный муж? – спросила Эмма, скользнув рукой под руку Гарри.

– Ему ничего не останется, кроме как привыкнуть жить без тебя. Пару лет, – ответил Фельдман, даже не делая попытки скрыть, что у него на уме.

Многие энергичные англичане, услышав подобное предложение своей жене, расквасили бы Фельдману нос. Менее терпеливую жену, чем миссис Фельдман, можно было бы простить, подай она на развод, как поступили три ее предшественницы. Гарри же лишь улыбнулся, в то время как миссис Фельдман сделала вид, будто ничего не заметила.

Эмма предложила вылететь в Англию сразу же по окончании церемонии, и Гарри согласился. Ей очень хотелось оказаться в Мэнор-Хаусе до возвращения Себастьяна из Бичкрофта. Вот и сын уж больше не школьник, размышляла она, и всего через три месяца станет студентом.

Как только церемония вручения дипломов окончилась, Эмма прошлась вокруг лужайки, наслаждаясь атмосферой праздника и знакомясь со своими коллегами-выпускниками, которые, как и она, провели бессчетные одинокие часы учебы, находясь на далеких берегах, в других странах, а сегодня встретились впервые. Представляли жен и мужей, показывали семейные фотографии и обменивались адресами.

К шести часам, когда официанты начали складывать стулья, собирать бутылки из-под шампанского и последние пустые тарелки, Гарри заметил, что им пора возвращаться в отель.

Эмма болтала не умолкая всю обратную дорогу в Фэрмонт, пока упаковывала вещи, пока ехали на такси в аэропорт и пока ждали объявления о посадке в зале ожидания для пассажиров первого класса. А поднявшись на борт самолета, она отыскала свое место, пристегнула ремень, после чего закрыла глаза и мгновенно провалилась в глубокий сон.


– Ты говоришь прямо как мужчина средних лет, – сказала Эмма, когда они выехали из лондонского аэропорта к Мэнор-Хаусу.

Поездка предстояла долгая.

– Я такой и есть, – ответил Гарри. – Мне тридцать семь, и, что еще хуже, молодые женщины начинают обращаться ко мне «сэр».

– Ну а я не чувствую себя дамой среднего возраста, – сказала Эмма, разглядывая карту. – На светофоре поверни, пожалуйста, направо, на Грейт-Бат-роуд.

– Это потому, что для тебя жизнь только начинается.

– Что ты имеешь в виду?

– Именно это. Ты только что получила диплом и назначение в совет директоров «Пароходства Баррингтонов»: и то и другое открывает перед тобой новую жизнь. Будем смотреть правде в глаза: двадцать лет назад подобное казалось просто немыслимым.

– Все это стало возможным – в моем случае – лишь благодаря тому, что Сайрус Фельдман и Росс Бьюкенен просвещенные и свободные от предрассудков люди и ведут себя соответственно в вопросах отношения к женщинам как к равным. И не забывай, что Джайлз и я на двоих владеем двадцать одним процентом акций компании, и Джайлз не проявляет ни малейшего интереса к тому, чтобы сидеть в совете директоров.

– Согласен. Но если люди поймут, что ты хорошо делаешь свое дело, это поможет убедить других членов совета последовать примеру Росса.

– Не обманывай себя. Пройдут десятилетия, прежде чем компетентным квалифицированным женщинам предоставят шанс заменить некомпетентных мужчин.

– Ну, давай, по крайней мере, надеяться, что для Джессики все сложится иначе. Хочется верить, что ко времени окончания школы у нее будут и другие цели в жизни, кроме как научиться стряпать и удачно подцепить женишка.

– Ты думаешь, это были мои единственные цели в жизни?

– Я думаю, если это так, то ты провалилась по обоим пунктам. И не забывай – ты выбрала меня, когда нам обоим было по одиннадцать лет.

– Десять, – поправила Эмма. – Но чтобы понять это, тебе понадобилось еще семь лет.

– И все же нам с тобой не следует считать, что раз уж мы оба выиграли стипендию в Оксфорд, а Грэйс преподает в Кембридже, значит Джессика выберет именно эту стезю.

– А почему нет, с ее-то талантом? Я знаю, она восторгается успехами Себа, но ее образцы для подражания – Барбара Хепуорт[44] и некая Мэри Кассат[45], вот почему я всегда считалась с тем, какие возможности открыты ей. – Эмма вновь опустила взгляд на карту. – Примерно через полмили направо. Там должен быть указатель «Рединг».

– Чую, вы обе что-то затеваете за моей спиной, – сказал Гарри.

– Если Джессика будет достаточно прилежна, а ее учительница рисования убеждает меня в этом, школа будет добиваться для нее места в Королевском художественном колледже или в Школе изящных искусств Феликса Слейда.

– Мисс Филдинг училась в школе Слейда?

– Да, и постоянно напоминает мне, что Джессика более одаренный художник в свои пятнадцать, чем была она сама в год получения диплома.

– Это, наверное, ее слегка задевает.

– Типично мужской вывод. Уверяю, мисс Филдинг на самом деле заинтересована в том, чтобы Джессика воплотила свой потенциал и стала первой девушкой из «Ред мэйдс», завоевавшей место в Королевском колледже.

– Классный получился бы «дуплет», – сказал Гарри. – Поскольку Себ – первый в истории Бичкрофт-Эбби мальчик, выигравший высшую стипендию в Кембридже.

– Первый с тысяча девятьсот двадцать второго года, – поправила его Эмма. – На следующей круговой развязке налево.

– Тебя, наверное, обожают в совете директоров пароходства, – сказал Гарри, выполнив ее указание. – Кстати, если ты вдруг забыла, на следующей неделе выходит моя последняя книга.

– И тебя отправят рекламировать ее в какое-нибудь интересное место?

– В пятницу я выступаю на литературном ленче в «Йоркшир пост», и говорят, продано так много билетов, что пришлось перенести мероприятие из местного отеля на ипподром в Йорке.

Эмма потянулась к нему и поцеловала в щеку:

– Поздравляю, милый!

– Да я-то ни при чем, я там буду не единственный докладчик.

– Назови мне имя своего соперника, и я убью его.

– Ее имя – Агата Кристи.

– Как?! Уильям Уорик стал наконец грозным конкурентом Эркюлю Пуаро?

– Боюсь, пока нет: мисс Кристи написала сорок девять романов, а я пока только с пятым управился.

– Будем надеяться, догонишь ее, когда напишешь свой сорок девятый.

– Только если очень повезет. Пока я буду шататься по стране, пытаясь попасть в список бестселлеров, чем собираешься заняться ты?

– Я сказала Россу, что в понедельник заеду к нему в офис. Все пытаюсь убедить его не торопиться с постройкой «Бэкингема».

– Но почему?

– Сейчас не совсем удачное время, чтобы рисковать вложением средств в роскошный лайнер: пассажиры довольно быстро меняют свои предпочтения от пароходов к самолетам.

– Понимаю. Хотя сам-то я предпочел бы плыть в Нью-Йорк, а не лететь.

– Это потому, что ты мужчина среднего возраста. – Эмма похлопала его по бедру. – А еще я обещала брату, что заскочу в Баррингтон-Холл, проверю, все ли приготовил Марс ден для приезда Джайлза и Гвинет на уик-энд.

– Ну, для них-то Марсден расстарается, можно не сомневаться.

– В следующем году ему стукнет шестьдесят, и я слышала, он собирается на пенсию.

– Найти ему замену будет нелегко, – заметил Гарри, когда они проезжали первый бристольский указатель.

– Гвинет не хочет искать ему замену. Говорит, давно пора Джайлзу переползти во вторую половину двадцатого века.

– Что она имеет в виду?

– Она полагает, что после следующих выборов у нас может появиться лейбористское правительство, а поскольку Джайлз почти наверняка станет министром, она собирается подготовить его к работе, в которой с ним не будут цацкаться и баловать слуги. Единственные слуги, которые, по ее планам, станут ему помогать в будущем, – простые граждане.

– Джайлзу откровенно повезло, что познакомился с Гвинет.

– Не пора ли ему сделать предложение бедной девочке?

– Пожалуй, пора, но он, наверное, все еще под впечатлением этой грустной истории с Вирджинией. И по-моему, не вполне готов еще раз взять на себя такую ответственность.

– Тогда ему лучше не тянуть: такие, как Гвинет, большая редкость, – сказала Эмма, вновь переключая внимание на карту.

Гарри увеличил скорость, чтобы обогнать грузовик.

– Мне все как-то не верится, что Себ уже больше не школьник.

– Ты ничего не планировал на его первый уик-энд дома?

– Думал съездить с ним завтра в Каунти-Граунд на матч «Глостершира» с «Блэкхитом».

Эмма рассмеялась:

– Отличная воспитательная работа в плане формирования характера юноши: смотреть на игру команды, которая проигрывает гораздо чаще, чем выигрывает.

– А может, как-нибудь вечером мы все сходим в «Олд-Вик»[46], – добавил он, пропустив ее комментарий.

– На что?

– На «Гамлета».

– Кто в роли принца?

– Молодой актер Питер О’Тул, который, как говорит Себ, сейчас «последний писк моды», что бы это ни значило.

– Будет замечательно, если Себ останется на лето. Закатили бы ему отвальную перед отъездом в Кембридж. Может, познакомится с какими-нибудь девушками…

– Для девушек времени у него будет предостаточно. Я считаю вопиющей несправедливостью то, что правительство прекратило призыв в армию. Себ мог бы стать блестящим офицером – армия бы научила его брать на себя ответственность за других.

– Нет, ты явно не средних лет, – покачала головой Эмма, когда они свернули на подъездную дорожку. – Ты просто первобытный человек.

Гарри рассмеялся, а Эмма остановила машину перед Мэнор-Хаусом и с радостью увидела на верхней ступеньке крыльца поджидающую их Джессику.

– А где Себ? – был первый вопрос Эммы, когда она выбралась из машины и обняла девочку.

– Он вчера не вернулся из школы. Наверное, поехал сразу в Баррингтон-Холл и остался на ночь у дяди Джайлза.

– Я думал, Джайлз в Лондоне, – сказал Гарри. – Позвоню ему, спрошу, может, они поужинают с нами.

Гарри поднялся по ступеням и вошел в дом. В прихожей он снял трубку и набрал местный номер.

– Мы вернулись, – объявил он, когда услышал голос Джайлза.

– Добро пожаловать домой, Гарри. Удачно съездил в Штаты?

– Удачнее, наверное, и не бывает. Эмма, разумеется, заткнула всех за пояс. А Фельдман, по-моему, вознамерился сделать ее своей пятой женой.

– Что ж, тут можно разглядеть определенные преимущества. Этот человек никогда не связывает себя долгосрочными обязательствами, а учитывая, что он калифорниец, в финале можно рассчитывать на вполне мирный бракоразводный процесс.

Гарри рассмеялся:

– Кстати, Себ не у тебя?

– Нет. Вообще-то, я давно уже не видел его. Но уверен, он не так далеко. Может, тебе стоит позвонить в школу и уточнить, вдруг он еще там? Перезвони мне, пожалуйста, когда узнаешь, потому что у меня для тебя кое-какие новости.

– Хорошо, перезвоню.

Гарри положил трубку и нашел в телефонной книге номер директора школы.

– Не беспокойся, милая, он ведь уже не школьник, о чем ты частенько мне напоминаешь, – сказал Гарри, когда заметил тревогу на лице Эммы. – Сейчас все выясним.

Он набрал номер Бичкрофт, 17, и, дожидаясь, пока кто-нибудь там не снимет трубку, обнял жену.

– Доктор Бэнкс-Уильямс слушает.

– Господин директор, это Гарри Клифтон. Простите, что беспокою вас после окончания учебного года, но не знаете ли вы, где может находиться мой сын Себастьян?

– Понятия не имею, мистер Клифтон. Я не видел Себастьяна с момента его временного отчисления на прошлой неделе.

– Временного отчисления?

– Увы, именно так, мистер Клифтон. Сожалею, иного выбора у меня не было.

– Но что же он сделал, чтобы заслужить такое?

– Несколько мелких правонарушений, включая курение.

– Какого рода правонарушений?

– Его застали за распитием спиртного в его комнате в обществе прислуги.

– И это посчитали достаточным для временного отчисления?

– Поскольку дело было на последней неделе четверти, я бы, возможно, закрыл на это происшествие глаза, но, к несчастью, они оба были без одежды.

Гарри едва сдержал смешок, радуясь, что Эмма не слышит директора.

– Когда на следующий день Себастьян явился ко мне, я сообщил ему, что по зрелом размышлении и консультации с его старшим воспитателем было принято решение временно отчислить его. У меня не было иного выбора. Я вручил ему письмо, попросив передать его вам. Теперь понятно, что он этого не сделал.

– Но где он может быть сейчас?

– Не имею ни малейшего представления. Старший воспитатель вручил ему билет третьего класса на Темпл-Мидс. Я полагал, что больше Себастьяна не увижу. Однако в тот самый день мне необходимо было отправиться в Лондон на встречу выпускников, и каково ж было мое удивление, когда в том же поезде я увидел Себастьяна.

– Вы спросили его, почему он ехал в Лондон?

– Именно так я бы и поступил, – сухо ответил директор, – если бы ваш сын, заметив меня, не покинул вагон.

– Но почему он так сделал?

– Вероятно, потому, что в тот момент курил, а я накануне предупреждал его, что если он еще раз нарушит хоть одно правило школьного распорядка до окончания четверти, то будет исключен. И Себастьян отлично знал: это означает, что я позвоню председателю приемной комиссии в Кембридж и буду рекомендовать ему отозвать призовую стипендию.

– И вы это сделали?

– Нет, не стал. И благодарите за это мою жену. Лично я был за то, чтобы исключить его и лишить места в Кембридже.

– За курение вне пределов территории школы?

– Это было не единственным нарушением. Он устроился в вагоне первого класса, в то время как не имел достаточной суммы денег для первого класса, а перед этим он солгал старшему воспитателю о том, что возвращается сразу в Бристоль. Этого, вдобавок к его другим проступкам, было бы достаточно, чтобы убедить меня в том, что он недостоин места в моем бывшем университете. Уверен, я еще буду сожалеть о своем снисхождении.

– Значит, последний раз вы видели его в поезде? – уточнил Гарри, стараясь не выдать голосом волнение.

– Да, и очень надеюсь, больше не увижу. – С этими словами директор и положил трубку.

Гарри пересказал Эмме услышанное, опустив инцидент со служанкой.

– Господи, где же он может быть сейчас? – с волнением спросила Эмма.

– Первым делом я перезвоню Джайлзу и расскажу обо всем, а потом мы с тобой решим, что делать дальше.

Гарри вновь снял трубку и пересказал Джайлзу разговор с директором почти слово в слово.

Несколько секунд Джайлз молчал.

– Не так уж трудно догадаться, что творилось в голове Себа после того, как его увидел в поезде Бэнкс-Уильямс.

– Будь я проклят, если догадываюсь, – сказал Гарри.

– Представь себя на его месте. Парень думает, раз директор застукал его с сигаретой, да еще в поезде, идущем в Лондон, его могут исключить и он потеряет место в Кембридже. Он элементарно боится возвращаться домой и смотреть в глаза тебе и Эмме.

– Ну, проблема места в Кембридже отпала, однако мы все равно должны найти его и сообщить об этом. Если я прямо сейчас выеду в Лондон, могу я остановиться на Смит-сквер?

– Конечно, Гарри, да только бесполезно это. Тебе следует оставаться в Мэнор-Хаусе с Эммой. В Лондон поеду я, и таким образом мы убьем двух зайцев.

– Но ведь вы с Гвинет планировали провести уик-энд вместе, ты не забыл?

– Себ пока еще мой племянник, Гарри, ты не забыл?

– Спасибо тебе.

– Позвоню сразу, как только доберусь до Лондона.

– Ты вроде бы говорил, у тебя какие-то новости?

– Да так, ничего существенного. Во всяком случае, не важнее, чем поиски Себа.


Джайлз приехал в Лондон в тот же вечер. На Смит-сквер его экономка сообщила, что Себастьян не заходил и не звонил.

Передав эти новости Гарри, следующий звонок Джайлз сделал помощнику комиссара в Скотленд-Ярд. Тот ему посочувствовал, но при этом отметил, что, согласно полицейским сводкам, в Лондоне ежедневно пропадает более десятка детей, причем в основном куда моложе Себастьяна. В городе с населением в восемь миллионов это все равно что искать иголку в стоге сена. И все же офицер пообещал дать ориентировку всем участкам столичной полиции[47].

Гарри и Эмма до позднего вечера звонили бабушке Себастьяна, Мэйзи, его тете Грэйс, Дикинсу, Россу Бьюкенену и даже мисс Пэриш, пытаясь выяснить, не выходил ли Себастьян на связь с кем-нибудь из них. На следующий день Гарри несколько раз беседовал с Джайлзом, однако новостей не было. Иголка в стоге сена, мысленно повторял он.

– Как Эмма, держится?

– Не очень. С каждым часом все больше страшится худшего.

– А Джессика?

– Безутешна.

– Как что узнаю, сразу позвоню.


Джайлз позвонил днем из палаты общин и сообщил, что едет к Паддингтону, дабы увидеться с женщиной, которая искала встречи с ним, – якобы у нее какие-то новости о Себастьяне.

Гарри и Эмма сидели у телефона, думая, что Джайлз перезвонит в течение часа, но он позвонил только в начале десятого вечера.

– Скажи, что он жив и здоров, – проговорила Эмма в трубку, выхватив ее из руки Гарри.

– Он жив и здоров, – услышала она голос Джайлза. – Боюсь, однако, это единственная хорошая новость. Себастьян на пути в Буэнос-Айрес.

– О чем ты? – воскликнула Эмма. – Зачем Себастьяну в Буэнос-Айрес?

– Понятия не имею. Все, что могу тебе сказать: он на борту парохода «Южная Америка» в компании с человеком по имени Педро Мартинес, отцом одного из его школьных друзей.

– Бруно, – догадалась Эмма. – Он тоже на борту?

– Нет, абсолютно точно, потому что Бруно я видел в его доме на Итон-сквер.

– Мы немедленно выезжаем в Лондон, – сказала Эмма. – И прямо с утра – к Бруно.

– Не думаю, что это разумно в сложившихся обстоятельствах, – возразил Джайлз.

– Это почему же?

– По нескольким причинам. И не в последнюю очередь потому, что мне сейчас позвонил сэр Алан Рэдмейн, секретарь кабинета министров. Он спросил, не могли бы мы втроем посетить его на Даунинг-стрит завтра в десять утра. Не верю, что это совпадение.

34

– Добрый день, сэр Алан, – поздоровался Джайлз, когда их троих пригласили в кабинет секретаря кабинета министров. – Позвольте представить вам мою сестру Эмму и ее мужа Гарри Клифтона.

Сэр Алан Рэдмейн пожал руки Гарри и Эмме, а затем представил Хью Спенсера.

– Мистер Спенсер – помощник секретаря казначейства, – пояснил он. – Причина его присутствия вскоре станет вам ясна.

Все уселись за круглый стол в центре кабинета.

– Цель нашей встречи – обсуждение очень серьезного вопроса, – начал сэр Алан. – Но прежде чем перейти к сути, я хотел бы признаться, мистер Клифтон, что являюсь страстным поклонником Уильяма Уорика. Ваша последняя книга сейчас находится с той стороны кровати, где спит моя супруга, так что, к сожалению, она не позволит мне читать ее, пока не перевернет последнюю страницу.

– Благодарю вас, сэр.

– А теперь разрешите мне объяснить, чем вызвана такая срочность нашей с вами встречи. – Тон сэра Алана изменился. – Хотел бы заверить вас, мистер и миссис Клифтон, что мы так же обеспокоены благополучием вашего сына, как и вы, даже несмотря на то, что наши интересы могут различаться. Интерес правительства прикован к человеку по имени Педро Мартинес, который замешан в таком количестве дел, что у нас целый картотечный шкаф отведен исключительно для него. Мистер Мартинес – гражданин Аргентины, проживающий на Итон-сквер, имеющий загородный дом в Шиллингфорде, владелец трех круизных лайнеров, стада пони для поло в конюшнях «Гардс поло клаб» в Виндзор-Грейт-парке и стойла в «Аскоте»[48]. Он всегда приезжает в Лондон на сезон, имеет широкий круг друзей и партнеров, которые искренне верят, что он состоятельный скотопромышленник. И почему бы им не верить? Он владеет тремя тысячами акров пампасов в Аргентине, где содержит сот ни тысяч голов скота. И хотя скотоводство приносит ему солидный доход, на самом деле оно не более чем ширма, за которой он прячет темные дела.

– Какие же? – спросил Джайлз.

– Скажу вам прямо: это преступник международного масштаба. Мориарти по сравнению с ним – мальчик из церковного хора. Позвольте мне рассказать вам еще немного из того, что нам известно о мистере Мартинесе, и затем я с удовольствием отвечу на любые вопросы. Наши пути впервые пересеклись в тысяча девятьсот тридцать пятом году, когда я служил помощником по специальным вопросам в военном министерстве. Я выяснил, что он ведет бизнес с Германией. Он тайно поддерживал отношения с Генрихом Гимм лером, главой СС, и, как нам известно, встречался с Гитлером по крайней мере три раза. Во время войны он сколотил огромное состояние на поставках остро нуждавшейся Германии разного рода сырья, сам же в это время преспокойно проживал на Итон-сквер.

– Почему же вы не арестовали его?

– Арест не отвечал нашим целям. Необходимо было уста новить его связи в Британии и их планы. Когда война закончилась, Мартинес вернулся в Аргентину и продолжил торговлю скотом. Кстати, он ни разу не возвращался в Берлин после того, как туда вошли войска союзников. А в нашу страну продолжал наведываться регулярно. Он даже отправил трех своих сыновей в английские частные школы, а его дочь в настоящее время учится в школе Роудин[49].

– Простите, что перебиваю, – прервала его Эмма. – Но какое отношение ко всему этому имеет Себастьян?

– Никакого, миссис Клифтон, не имело… до последней недели, когда ваш сын неожиданно появился на пороге дома сорок четыре по Итон-сквер и его друг Бруно предложил ему пожить у них.

– Я видел Бруно пару раз, – сказал Гарри. – И мне он показался очаровательным парнем.

– Уверен, так и есть, – сказал сэр Алан. – Что лишь укрепляет положительный образ Мартинеса как приличного семейного человека, любящего Англию. Тем не менее, когда ваш сын встретился с доном Педро Мартинесом во второй раз, он невольно оказался вовлеченным в операцию, которую наши правоохранительные органы разрабатывали в течение нескольких лет.

– Во второй раз? – переспросил Джайлз.

– Восемнадцатого июня пятьдесят четвертого года, – ответил сэр Алан, сверившись со своими записями, – Мартинес приглашал Себастьяна в пивной бар «Бичкрофт армс» отпраздновать пятнадцатилетие Бруно.

– Выходит, вы следите за Мартинесом? – спросил Джайлз.

– Конечно. – Секретарь кабинета министров вытянул из пачки документов перед собой коричневый конверт, достал из него две пятифунтовые банкноты и выложил их на стол. – Эти две банкноты мистер Мартинес дал вашему сыну в пятницу вечером.

– Но эта сумма куда больше той, что Себастьяну когда-либо приходилось держать в руках, – удивилась Эмма. – Мы ему выдавали раз в неделю на карманные расходы всего полкроны.

– Подозреваю, Мартинес понял: такой суммы будет более чем достаточно, чтобы вскружить мальчику голову. Затем он выложил главный козырь, пригласив Себастьяна сопровождать его в поездке в Буэнос-Айрес именно в то время, когда мальчик находился в затруднительном положении.

– А как к вам попали эти две случайные банкноты, которые, как вы говорите, Мартинес дал моему сыну? – спросил Гарри.

– Они не случайные, – впервые подал голос человек из казначейства. – В последние восемь лет мы таких собрали более десяти тысяч – благодаря информации, полученной, выражаясь полицейским термином, из проверенного источника.

– Какого проверенного источника? – спросил Джайлз.

– Слышали ли вы когда-нибудь о майоре СС по имени Бернхард Крюгер? – спросил Спенсер.

Последовавшая затем тишина свидетельствовала о том, что никто из них об этом человеке не слышал.

– Майор Крюгер – изобретательный и умный человек, работавший инспектором полиции в Берлине еще до службы в СС. Последнее место работы – подразделение по выявлению подделок и фальсификаций. Когда Британия объявила войну Германии, он убедил Гиммлера в том, что нацистам удастся дестабилизировать британскую экономику, наводнив Англию отлично выполненными подделками пятифунтовых банкнот, но успех он гарантировал лишь в том случае, если ему будет дозволено выбрать лучших типографщиков, граверов по меди и ретушеров из концлагеря «Заксенхаузен», в котором он тогда служил комендантом. Однако самым его удачным ходом была вербовка на работу Соломона Смольянова, которого он во время службы в берлинской полиции арестовывал и сажал в тюрьму не менее трех раз. Соломон приступил к работе в команде Крюгера, и им удалось выпустить около двадцати семи миллионов пятифунтовых купюр номинальной стоимостью в сто тридцать пять миллионов фунтов.

Гарри едва сдержался, чтобы не ахнуть.

– В какой-то момент в сорок пятом году, когда союзники наступали на Берлин, Гитлер отдал приказ уничтожить все печатные станки, и у нас есть основание полагать, что приказ был выполнен. Однако за несколько недель до капитуляции Германии Крюгера арестовали при попытке пересечь германо-швейцарскую границу с полным чемоданом фальшивых купюр. Он провел два года в тюрьме в британском секторе Берлина. Возможно, впоследствии мы бы потеряли к нему интерес, не забей тревогу Банк Англии, проинформировав нас, что банкноты, конфискованные у Крюгера при задержании, – подлинные. Управляющий банком тогда заявил, что никто на земле не в состоянии подделать британскую пятифунтовую банкноту. Мы задали Крюгеру вопрос: как много таких банкнот было пущено в оборот, но прежде, чем сообщить нам эту информацию, Крюгер ловко обговорил условия своего освобождения, использовав в качестве козыря дона Педро Мартинеса.

Мистер Спенсер на мгновение умолк, чтобы сделать глоток воды, но никто его не прерывал.

– Была достигнута договоренность, что Крюгер выйдет на свободу, отбыв всего три года из своего семилетнего срока, но не ранее, чем мы получили от него следующую информацию. Ближе к концу войны Мартинес заключил с Гиммлером сделку: он обязался вывезти контрабандой из Германии двадцать миллионов фунтов поддельными пятифунтовыми банкнотами и переправить их в Аргентину, где он будет дожидаться дальнейших указаний. Это не составило трудностей для человека, ввозившего в Германию контрабандой все, что угодно: от танка «Шерман» до русской субмарины.

Взамен следующего года своего приговора Крюгер сообщил нам, что Гиммлер вместе с небольшой группой тщательно отобранных членов нацистской верхушки, включая, возможно, даже самого Гитлера, строил планы избежать удара судьбы, добравшись каким-то образом до Буэнос-Айреса, где они впоследствии дожили бы свои дни за счет Банка Англии. Однако, когда стало понятно, что Гиммлер и его ближайшее окружение не появятся в Аргентине, – продолжил Спенсер, – Мартинес стал обладателем двадцати миллионов фунтов в фальшивых банкнотах, от которых ему было необходимо избавиться. Задача непростая. Поначалу я не придал значения истории Крюгера, посчитав ее фантазией чистой воды. Но с годами выяснилась закономерность: всякий раз, когда Мартинес или его сын Луис трудился за столами в Монте-Карло, на рынке появлялось все больше и больше фальшивых пятифунтовых банкнот. И тогда я понял: у нас серьезная проблема. Не так давно мои опасения подтвердились вновь, когда Себастьян потратил одну из двух пятерок на костюм, сшитый на Сэвил-роу, а продавцу и в голову не пришло, что деньги фальшивые.

– И всего лишь два года назад, – подхватил сэр Алан, – я выразил свое беспокойство состоянием дел Банка Англии мистеру Черчиллю. С присущей ему гениальной простотой, он отдал приказ, чтобы как можно скорее были пущены в денежный оборот новые пятифунтовые банкноты. Разумеется, сделать это за одну ночь невозможно, и, когда Банк Англии наконец объявил о скором выпуске новой пятифунтовой купюры, Мартинесу как бы намекнули, что он не успевает потратить свое несметное фальшивое богатство.

– А затем эти фигляры из Банка Англии, – вновь продолжил мистер Спенсер с чувством, – объявили, что любые старые пятифунтовые купюры, представленные в банк до тридцать первого декабря пятьдесят седьмого года, могут быть обменены на новые. И Мартинесу осталось лишь перевезти тайком свои фальшивые банкноты в Британию, чтобы Банк Англии с готовностью обменял их на законные платежные средства. Мы подсчитали, что за последние десять лет с лишним Мартинесу удалось истратить приблизительно от пяти до десяти миллионов фунтов, однако у него остались припрятанными в Аргентине еще восемь или девять миллионов. Как только мы поняли, что ничего не можем сделать, чтобы изменить позицию Банка Англии, мы внес ли статью в бюджет последнего года с единственной целью – сделать задачу Мартинеса еще более сложной. Начиная с минувшего апреля закон запрещает гражданам любой страны ввозить в Соединенное Королевство сумму более од ной тысячи фунтов стерлингов наличными. И Мартинес, на свою беду, недавно обнаружил, что ни он, ни его сообщники не могут пересечь ни одной границы в Европе без таможенного досмотра багажа.

– Но это по-прежнему не объясняет, что Себастьян делает в Буэнос-Айресе, – заметил Гарри.

– У нас есть причина полагать, мистер Клифтон, что вашего сына затянули в сеть Мартинеса, – сказал Спенсер. – Мы считаем, что дон Педро использует его, чтобы незаконно провезти последние восемь или девять миллионов фунтов в Англию. Только мы не знаем где или как.

– Значит, Себастьян в большой опасности? – сказала Эмма, глядя в глаза секретарю кабинета.

– И да и нет. Пока он не догадывается о настоящей причине, по которой Мартинес взял его с собой в Аргентину, с его головы не упадет ни один волосок. Но если, находясь в Буэнос-Айресе, Себастьян вдруг узнает правду – а по всеобщим отзывам, юноша умен и находчив, – мы немедленно переправим его в безопасное место – на защищенную территорию нашего посольства.

– Лучше бы вам сделать это в тот момент, когда он сойдет с борта, – сказала Эмма. – Наш сын нам значительно дороже, чем десять миллионов фунтов ничейных денег, – добавила она и взглянула на Гарри, ища поддержки.

– В таком случае Мартинес заподозрит, что нам известно о его планах, – ответил Спенсер.

– Но ведь «в таком случае» существует большой риск, что Себ будет принесен в жертву, как пешка в шахматной игре, которую вы не в состоянии контролировать.

– Этого не случится, пока он остается в неведении. Мы уверены, что помощь вашего сына необходима Мартинесу для переправки денег. Себастьян – это наш шанс выяснить, как Мартинес собирается это сделать.

– Ему семнадцать лет, – обреченно проговорила Эмма.

– Не намного меньше, чем вашему мужу, когда его арестовали за убийство, или сэру Джайлзу, когда он получил свой Военный крест.

– Тогда были абсолютно другие обстоятельства, – упорствовала Эмма.

– А враг тот же, – сказал сэр Алан.

– Мы знаем, что Себ захочет помочь всем, чем сможет. – Гарри взял жену за руку. – Но дело не в этом. Риск несоразмерно велик.

– Разумеется, вы правы, – согласился секретарь кабинета министров. – И если вы скажете нам, чтобы мы взяли его под охрану в тот момент, когда он сойдет с парохода, я немедленно отдам приказ. Но… – произнес он, прежде чем Эмма успела подать голос, – нам необходимо разработать план. Без вашей помощи, однако, он бесполезен.

Секретарь подождал, будут ли еще протесты, но три его гостя оставались безмолвны.

– Приход «Южной Америки» ожидается не ранее чем через пять дней, – продолжил сэр Алан. – Чтобы наш план удался, нам необходимо отправить сообщение британскому послу до швартовки судна в порту.

– Почему бы вам просто не позвонить ему? – удивился Джайлз.

– Не просто. Коммутатор международной связи в Буэнос-Айресе обслуживается двенадцатью женщинами, любая из которых может работать на Мартинеса. То же касается телеграфов. Их работа – выуживать любую информацию, представляющую интерес для него: о политиках, банкирах, бизнесменах, даже об операциях полиции, так что у Мартинеса большое преимущество, которое помогает ему зарабатывать еще больше денег. Одно лишь упоминание его имени по телефонной линии задействует тревожные звоночки, и в считаные минуты его сын Диего будет проинформирован. Признаюсь, несколько раз нам удавалось подбросить Мартинесу дезинформацию, но в нашем конкретном случае это слишком рискованно.

– Сэр Алан, – обратился помощник казначея, – может быть, расскажете мистеру и миссис Клифтон о наших планах, чтобы дать им возможность принять решение?

35

Он вошел в здание лондонского аэропорта и направился прямиком к двери с табличкой «Только для экипажей».

– Доброе утро, капитан Мэй, – сказал дежурный офицер, проверив его паспорт. – Куда сегодня летите, сэр?

– Буэнос-Айрес.

– Удачного полета.

После того как его чемоданы проверили, он прошел таможенный пост и направился к выходу номер 11. Не останавливаться, не оглядываться, не привлекать к себе внимания – таковы были инструкции, данные ему неизвестным мужчиной, который скорее привык иметь дело с тайными агентами, чем с писателями.

Последние сорок восемь часов, после того как Эмма наконец согласилась на его участие в операции «Выход из игры», прошли буквально в режиме нон-стоп. С того момента ноги Гарри, как говорил его бывший сержант, «ни разу не коснулись земли».

За час раздобыли форму Британских трансокеанских воздушных авиалиний, за другой – фотографию на паспорт. Три часа занял инструктаж по новой биографии, включая развод с женой и двоих детей. Еще три часа – занятия по современным обязанностям капитана БТВА. Час – на вводную для туриста по Буэнос-Айресу. Плюс за ужином с сэром Аланом в его клубе Гарри задал еще десятки вопросов.

Перед тем как покинуть «Атеней», чтобы провести бессонную ночь в доме Джайлза на Смит-сквер, Гарри получил от сэра Алана толстую папку, портфель и ключ.

– Прочтите содержащиеся здесь материалы во время полета в Буэнос-Айрес, затем передайте папку послу, который ее уничтожит. Номер вам заказан в отеле «Милонга». Наш посол мистер Филип Мэтьюс ждет вас в посольстве в субботу, в восемь утра. Также вы передадите ему письмо от мистера Селвина Ллойда, секретаря министра иностранных дел, в котором объясняется цель вашего прилета в Аргентину.

Добравшись до выхода, Гарри подошел к сотруднице аэро порта, сидящей за столом.

– Доброе утро, капитан, – приветствовала она его еще до того, как он раскрыл свой паспорт. – Желаю вам приятного полета.

Гарри вышел на бетон летного поля, поднялся по трапу в самолет и вошел в салон первого класса.

– Доброе утро, капитан Мэй, – произнесла привлекательная молодая женщина. – Меня зовут Аннабель Керрик. Я старшая бортпроводница.

Форма и дисциплина… Он почувствовал, будто вновь оказался в армии, правда враг на этот раз был другой. Или, как предположил сэр Алан, тот же самый?

– Вы позволите показать вам ваше место?

– Благодарю, мисс Керрик.

Девушка повела его в заднюю часть салона первого класса. Там были два пустых сиденья, но он знал, что лишь одно из них будет занято. Сэр Алан предусмотрел все.

– Первый этап полета продлится около семи часов, – сообщила стюардесса. – Не желаете ли чего-нибудь выпить перед взлетом, капитан?

– Благодарю вас, только стакан воды, пожалуйста.

Гарри снял фуражку и положил на соседнее сиденье, затем поставил портфель на пол под свое кресло. Портфель ему велели не открывать до взлета самолета и внимательно следить за тем, чтобы никто не видел, что такое он читает. К слову, в папке с материалами о Мартинесе последний упоминался лишь как «объект».

Через несколько мгновений в самолет начали подниматься первые пассажиры. Минут за двадцать все они нашли свои места, разложили чемоданы в ящики наверху, избавились от своих пальто, устроились на креслах, насладились шампанским, щелкнули ремнями безопасности, разобрали газеты и журналы и стали дожидаться слов: «Говорит командир экипажа самолета…»

Гарри улыбнулся, подумав: а что, если в полете капитан вдруг заболеет и мисс Керрик прибежит просить его о помощи? И как она среагирует, когда он признается, что служил на британском торговом флоте и в армии США, а в ВВС – никогда?

Самолет вырулил на взлетную полосу, но Гарри не открывал замок портфеля, пока они не оказались в воздухе и не погасло табло «Отстегнуть ремни». Тогда он вытащил пухлое досье и принялся изучать его содержимое, словно готовясь к экзамену.

Документ читался, как роман Яна Флеминга. Единственное отличие было в том, что в роли Джеймса Бонда выступал он сам. По мере того как Гарри перелистывал страницы, перед ним раскрывалась жизнь Мартинеса. Прервавшись на ужин, он не переставая думал о том, что Эмма права: им не следовало позволять Себастьяну связываться с этим человеком. Слишком велик риск. Тем не менее он согласился с условием жены: если в какой-то момент он почувствует, что Себастьян в опасности, то на ближайшем же самолете вернется в Лондон рука об руку с сыном. Гарри посмотрел в иллюминатор. В это утро он и Уильям Уорик должны были начать рекламный тур книги, направившись на север. Он с таким нетерпением ждал встречи с Агатой Кристи на литературном обеде, который устраивала «Йоркшир пост». А вместо этого летит сейчас в Южную Америку.

Гарри закрыл папку, убрал ее в портфель, задвинул его под кресло и попытался задремать, но мысли об «объекте» не давали расслабиться. К четырнадцати годам Мартинес бросил школу и устроился подмастерьем в лавку мясника. Через несколько месяцев был по неизвестной причине уволен, научившись лишь разделывать тушу. За считаные дни после этого «объект» скатился к малозначительным преступлениям, включая воровство, хулиганство и взлом игровых автоматов, что в итоге закончилось для него арестом и заключением на шесть месяцев.

Тюремную камеру он делил с мелким преступником Хуаном Дельгадо, который провел больше лет за решеткой, чем на воле. Отсидев свой срок, Мартинес присоединился к банде Хуана и быстро вошел в число его самых доверенных помощников. Когда Хуана вновь в очередной раз арестовали и вернули в тюрьму, Мартинес встал во главе его сокращающейся империи. На то время ему было семнадцать лет – сколько сейчас Себастьяну, – и он по всем признакам уже вполне созрел для криминальной жизни. Но судьба совершила непредвиденный поворот: Мартинес влюбился в Консуэлу Торрес, оператора международной телефонной станции. Однако отец Консуэлы, местный политик, планировавший баллотироваться в мэры Буэнос-Айреса, дал ясно понять дочери, что не желает видеть своим зятем мелкого преступника.

Консуэла не вняла совету отца, вышла замуж за Педро Мартинеса и родила ему четырех детей в «правильном» южноамериканском порядке: три мальчика и последней – девочку. В конце концов Мартинес собрал необходимую сумму для финансирования кампании выборов мэра и тем заслужил уважение тестя.

С тех пор как только мэр устроился в кабинете, ни один муниципальный контракт не мог миновать Мартинеса, причем всякий раз с доплатой двадцатипятипроцентного «тарифа за обслуживание». Со временем «объекту» надоели как жена Консуэла, так и местная политика, и он принялся расширять сферу своих интересов. Война в Европе открывала неограниченные возможности тем, кто сможет сохранить нейтралитет.

Мартинес был склонен поддерживать британцев, но именно немцы предоставили ему возможность обратить его скромное состояние в огромное.

Нацистский режим нуждался в друзьях-снабженцах. «Объекту» исполнилось всего двадцать два года, когда он оказался в Берлине, с пустой книгой заказов, но через пару месяцев уехал с массой заявок на поставку – от итальянских трубопроводов до греческих танкеров. Всякий раз, когда «объект» пытался заключить сделку, он сообщал, что приходится близким другом рейхсминистру Генриху Гиммлеру, главе СС, и несколько раз лично встречался с герром Гитлером.

В течение следующих десяти лет «объект» дневал и ночевал в самолетах и пароходах, поездах, автобусах и однажды даже в запряженной лошадью повозке, мотаясь по свету и отмечая галочками длинный перечень заявок Гер мании.

Его встречи с Гиммлером сделались более частыми. Ближе к концу войны, когда победа союзников казалось неизбежной и рейхсмарка рухнула, лидер СС стал платить «объекту» наличными – хрустящими английскими пятифунтовыми купюрами, еще тепленькими из-под заксенхаузенского пресса. «Субъект» пересекал границу и сдавал деньги в банк в Женеве – конвертировал в швейцарские франки.

Еще задолго до конца войны дон Педро сколотил огромное состояние. Но только когда союзники приблизились к столице Германии, Гиммлер предложил ему уникальную в своей перспективе сделку. Эти двое ударили по рукам, и «объект» покинул Германию на своей подводной лодке с двадцатью миллионами фунтов стерлингов в фальшивых пятифунтовых банкнотах и в компании молодого лейтенанта из личного штаба Гиммлера. Больше нога «объекта» на землю фатерланда не ступала.

По возвращении в Буэнос-Айрес «объект» приобрел за пятьдесят миллионов песо дышащий на ладан банк, спрятал свои двадцать миллионов фунтов в его хранилище и стал дожидаться выживших членов нацистской иерархии, на чьей «пенсионной политике» он мог нажиться.


Посол не отрывал взгляда от ленты телетайпа, стрекотавшего в дальнем углу кабинета.

Сообщение летело прямо из Лондона. Как и все директивы Министерства иностранных дел, эту ему придется читать между строк, поскольку все знали, что одновременно это сообщение получает разведка Аргентины в кабинете дома, отстоящего какую-то сотню ярдов от посольства.


«Питер Мэй, капитан команды Англии по крикету, своей подачей начнет игру „Лордс тест“ в субботу, в десять утра[50]. У меня есть два билета на матч, и я надеюсь, капитан Мэй сможет присоединиться к вам».


Посол улыбнулся: каждый английский школьник знал, что матчи этого турнира начинались в 11:30 утра по четвергам и не с подачи Питера Мэя. Но ведь Британия никогда не находилась в состоянии войны с государством, в котором популярен крикет.


– Дружище, а мы раньше не встречались?

Гарри поспешно закрыл папку и поднял глаза на мужчину средних лет, который явно привык кормиться на представительских ленчах. Тот стоял, опираясь одной рукой на подголовник соседнего с Гарри кресла, а в другой руке держа бокал с красным вином.

– Не уверен, – ответил Гарри.

– Могу поклясться, что встречались, – покачал головой мужчина, внимательно глядя на него сверху вниз. – Хотя, может, и спутал вас с кем-то…

Гарри облегченно вздохнул, когда незнакомец пожал плечами и нетвердой походкой двинулся к своему креслу в начале салона. Только Гарри собрался вновь открыть папку и продолжить изучать прошлое Мартинеса, как мужчина развернулся и медленно направился к нему:

– Ведь вы знаменитость.

Гарри рассмеялся:

– Едва ли. Как видите, я всего лишь пилот БТВА и оставался им последние двенадцать лет.

– Тогда, может, вы из Бристоля?

– Нет, – мотнул головой Гарри, придерживаясь своей новой легенды. – Родился я в Эпсоме, а нынче живу в Ивелле.

– Ладно, потом вспомню, кого вы мне напоминаете. – Мужчина опять побрел к своему креслу.

Гарри вновь раскрыл папку, но, как Дик Уайттингтон[51], человек вернулся в третий раз, не успел Гарри прочесть и строчки. Он бесцеремонно снял фуражку Гарри с соседнего кресла и плюхнулся рядом:

– Вы, случаем, не писатель?

– Нет, – уже более жестко ответил Гарри.

В этот момент появилась мисс Керрик с подносом коктейлей. Он поднял брови, послав ей знак, который, он надеялся, должен был читаться как «спасите меня».

– О, вспомнил, кого вы напоминаете мне! Писателя родом из Бристоля, но будь я проклят, если помню его имя. А вы точно не из Бристоля? – Незнакомец обернулся, чтобы получше разглядеть Гарри, и выпустил ему в лицо облако сигаретного дыма.

Гарри увидел, как мисс Керрик открывает дверь в кабину пилотов.

– Наверное, жизнь пилотов необычайно интересна…

– Говорит командир экипажа. Мы приближаемся к зоне турбулентности, прошу всех пассажиров вернуться на свои места и пристегнуть ремни безопасности!

Мисс Керрик вышла из кабины экипажа и направилась в конец салона бизнес-класса.

– Простите за беспокойство, сэр, но капитан обратился ко всем пассажирам…

– Да, я слышал. – Незнакомец поднялся, но все же успел выдохнуть в сторону Гарри еще одно облако дыма. – Я, кажется, понял, кого вы мне напоминаете, – повторил он, после чего побрел к своему месту.

36

Во время второго этапа полета в Буэнос-Айрес Гарри дочитал материалы по дону Педро Мартинесу.

После войны «объект» ждал благоприятного момента в Ар гентине, буквально посиживая на горе наличных. Гиммлер покончил с собой до Нюрнбергского процесса, в то время как шестерых из его приспешников приговорили к смерти. Еще восемнадцать отправились за решетку, включая майора Бернхарда Крюгера. Никто не пришел постучать в дверь дона Педро и заявить права на свою пожизненную страховку.

Гарри перевернул страницу: следующий раздел папки был посвящен семье «объекта». Он немного передохнул и вновь принялся за чтение.

Мартинес – отец четверых детей. Его первенец, Диего, был исключен из Харроу после того, как привязал новичка к обжигающе горячему радиатору отопления. Он вернулся к себе на родину без оценки по средней успеваемости[52], стал работать вместе с отцом и за три года далеко продвинулся в криминальных университетах. Диего предпочитал двубортные костюмы в тонкую полоску, пошитые на Сэвилроу, но бо́льшую часть своего времени проходил бы в тюремной робе, не имей его отец в своей платежной ведомости бесчисленных судей, офицеров полиции и политиков.

Второй его сын, Луис, неожиданно повзрослел, во время летних каникул на Французской Ривьере превратившись из мальчика в плейбоя. Сейчас бо́льшую часть свободного времени он проводит за столами с рулеткой в Монте-Карло, ставя папашины пятифунтовые купюры и надеясь отыграть их уже в другой валюте.

Всякий раз, когда Луису выпадает удача, поток монакских франков льется на счет дона Педро в Женеве. Однако чаще удача сопутствует казино, и Мартинеса это очень нервирует.

Третий ребенок, Бруно, не пошел в дона Педро, поскольку унаследовал больше достоинств своей матери, чем недостатков отца. Тем не менее Мартинес с радостью напоминает лондонским друзьям о своем сыне, который в сентябре едет учиться в Кембридж.

О четвертом ребенке – Марии-Терезе – информации было мало. Она все еще училась в школе Роудин, а каникулы всегда проводила с матерью.

Мисс Керрик принесла ужин, и Гарри прервал чтение. Но даже во время еды зловещий «объект» не выходил у него из головы.

В послевоенные годы Мартинес занялся наращиванием ресурсов своего банка. «Фэмили фармерс фрэндли» управлял счетами тех клиентов, которые владеют земельными участками, но не деньгами. Методы Мартинеса были грубыми, но эффективными. Он ссужал фермерам любую – по желанию – сумму наличных под чрезмерно высокий процент, если ссуда покрывала стоимость фермерской земли. Если клиенты оказывались не в состоянии произвести ежеквартальную выплату, они получали извещение об отчуждении заложенной недвижимости в случае невозможности возвращения долга в полном размере в течение девяноста дней. И если должникам не удавалось выкупить землю, а такое происходило почти с каждым, банк конфисковал документы на владение землей и добавлял ее к обширным площадям, которыми Мартинес уже обладал. Каждого, кто пытался жаловаться, навещал Диего и придавал лицу несчастного иной вид и форму: куда дешевле и эффективней, чем нанимать адвокатов.

Единственное, что могло подорвать лондонский имидж добродушного скотопромышленника, над которым Мартинес работал так долго и усердно, был тот факт, что его жена Консуэла пришла к заключению: ее отец все же был прав – и подала на развод. В то время как в Буэнос-Айресе шел бракоразводный процесс, в Лондоне Мартинес говорил любому, кто интересовался, что Консуэла, к его неутешному горю, скончалась от рака, тем самым обращая любую возможность общественного осуждения в сочувствие.

После неудачной попытки переизбрания отца Консуэлы в мэры – Мартинес отозвал своего кандидата – ей пришлось уехать жить в деревню, что в нескольких милях от Буэнос-Айреса. Она получала ежемесячное пособие, которое не позволяло ей часто наведываться в столицу за покупками, а также лишало возможности путешествовать за границу. И к большому огорчению Консуэлы, лишь один из ее сыновей проявлял какой-то интерес к своей матери и писал ей, но он сейчас жил в Англии.

Целая страница была посвящена человеку, не принадлежащему к семье Мартинеса, – Карлу Рамиресу, которого Мартинес нанял как дворецкого-подручного. Обладая аргентинским паспортом, Рамирес имел разительное сходство с человеком по имени Карл Отто Лансдорф, членом олимпийской сборной Германии 1936 года по борьбе, который поз же стал лейтенантом СС, специализировавшимся на допросах. Документооборот Рамиреса был таким же впечатляющим, как пятифунтовые купюры Мартинеса, и почти наверняка имел тот же самый источник.

После ужина мисс Керрик унесла поднос с посудой и предложила капитану Мэю бренди и сигару, от которых он вежливо отказался, поблагодарив ее за «турбулентность». Она улыбнулась.

– Как видите, все вышло не так страшно, как предположил капитан, – сказала она, сдержав усмешку. – Он попросил меня передать вам: если остановитесь в Милонге, доб ро пожаловать к нам в автобус БТВА, это позволит вам избежать встречи с мистером Болтоном. – (Гарри выгнул бровь.) – Человеком из Бристоля, который твердо уверен, что прежде где-то встречался с вами.

От внимания Гарри не укрылось, что мисс Керрик не один раз бросила взгляд на его левую руку: бледная полоска кожи на безымянном пальце указывала на то, что он недавно снял обручальное кольцо. По легенде, капитан Питер Мэй развелся со своей женой Анжелой чуть больше двух лет назад. У них осталось двое детей – Джим, десяти лет, который собирался учиться в колледже Эпсом, и Салли, восьми лет, у которой была своя собственная лошадка пони. У Гарри с собой имелась даже фотография детей, чтобы подтвердить это. Перед самым отъездом он отдал свое кольцо Эмме на хранение. Нельзя сказать, чтобы это ей понравилось…


– Лондон попросил меня назначить встречу с капитаном Питером Мэем на завтра, в десять утра, – сказал посол.

Его секретарь сделала в ежедневнике пометку:

– Подготовить данные по капитану Мэю?

– Не надо, поскольку я понятия не имею и кто он, и почему Министерство иностранных дел хочет нашей с ним встречи. Просто проведите его ко мне в кабинет сразу, как прибудет.


Гарри подождал, пока последний пассажир не сойдет с борта, а потом присоединился к экипажу. После прохождения таможенного контроля он вышел из здания аэропорта и у края тротуара увидел поджидавший его микроавтобус.

Водитель пристроил его чемодан в багажном отделении, а Гарри в это время забрался в автобус, где его приветствовала улыбающаяся мисс Керрик.

– Вы позволите сесть рядом? – спросил он.

– Да, конечно, – ответила она, подвигаясь.

– Питер, – представился он и протянул ей руку.

– Аннабель. Что привело вас в Аргентину?

Автобус въезжал в город.

– Здесь работает мой брат Дик. Мы не виделись с ним несколько лет, и я решил, что накануне его сорокалетия стоит наконец попытать счастья.

– Ваш старший брат? – с улыбкой спросила Аннабель. – А чем он здесь занимается?

– Он инженер-механик. Последние пять лет работает на проекте дамб Параны.

– Никогда об этом не слышала.

– Неудивительно. Это же у черта на куличках.

– Что ж, тогда он может получить культурный шок, когда приедет в Буэнос-Айрес, потому что это один из самых многонациональных городов мира, к тому же и мой любимый промежуточный пункт остановки.

– И долго вы здесь будете в этот раз? – спросил Гарри, желая изменить тему, прежде чем у него иссякнут семейные подробности его легенды.

– Двое суток. Вы знаете Буэнос-Айрес, Питер? Если нет – перед вами бездна приятных сюрпризов.

– Здесь я впервые, – сказал Гарри, назубок помня свою роль.

Не расслабляться, предупреждал его сэр Алан, потому что именно в такой момент совершаешь ошибку.

– А каким маршрутом вы обычно летаете?

– Я на трансатлантическом плече: Нью-Йорк, Бостон и Вашингтон.

Анонимный работник МИДа предложил для легенды именно такой маршрут, потому что он включал в себя города, в которых Гарри приходилось бывать с рекламным туром своей книги.

– Замечательно. Но пока вы здесь, вам непременно стоило бы познакомиться с ночной жизнью города. На фоне аргентинцев янки кажутся такими консервативными.

– Мне стоит сводить брата в какое-нибудь определенное место, может, подскажете?

– В «Лизарде» лучшие танцоры танго, но мне говорили, что в «Маджестике» лучшая кухня, правда я там еще не бывала. Экипаж обычно отдыхает в клубе «Матадор» на Индепенденс-авеню. Так что если у вас с братом останется время, мы будем рады видеть вас в нашей компании.

– Спасибо, – поблагодарил Гарри; автобус в этот момент подъехал к отелю. – Разрешите, я вам помогу.

Он занес чемодан Аннабель в вестибюль.

– Здесь, как говорится, дешево и сердито, – сказала она, когда они регистрировались. – И если вы захотите принять ванну, но не желаете ждать, пока вода нагреется, лучше всего сделать это перед сном или с утра пораньше, – добавила она, когда они вдвоем зашли в кабину лифта.

Лифт остановился на четвертом этаже. Гарри оставил Аннабель, вышел в слабо освещенный коридор и отправился искать номер 469. Войдя в номер, Гарри обнаружил, что тот не намного уютней коридора. Большая двуспальная кровать в центре, раковина с краном, капающим коричневой водой, вешалка с единственным полотенцем для лица и записка, информирующая постояльца, что ванная находится в конце коридора. Он вспомнил сообщение сэра Алана: «Мы забронировали вам номер в отеле, заглянуть в который Мартинесу и его подручным в голову не придет». Он уже понял почему. В это заведение просто необходимо было назначить менеджером его маму, причем желательно еще вчера.

Гарри снял фуражку и присел на краешек кровати. Он хотел позвонить Эмме и сказать, как скучает по ней, но сэр Алан строго наказал: никаких звонков, ночных клубов, экскурсий по городу, ходьбы по магазинам. Даже запретил ему покидать отель вплоть до самого момента, когда надо будет отправляться на встречу с послом. Гарри забрался с ногами на кровать и пристроил голову на подушку. Мысли его были о Себастьяне, Эмме, сэре Алане, Мартинесе, клубе «Матадор»… Капитан Мэй провалился в сон.

37

Проснувшись, Гарри первым делом зажег свет у кровати и взглянул на часы – 2:26 ночи. Он чертыхнулся, поняв, что не разделся.

Он поднялся с кровати, едва не упав, подошел к окну и посмотрел на Буэнос-Айрес, который из-за шума уличного движения и множества огней совсем не напоминал спящий город. Гарри задернул шторы, разделся и забрался в кровать, надеясь заснуть быстро. Но сон прогнали мысли о Мартинесе, Себе, сэре Алане, Эмме, Джайлзе и даже Джессике, и чем больше он старался расслабиться и выкинуть их из головы, тем больше они требовали его внимания.

В 4:30 Гарри сдался и решил, что лучше, наверное, принять ванну… и в этот момент заснул. Проснувшись, он вскочил с кровати, раздернул шторы, чтобы увидеть, как первые лучи солнца умывают город. Посмотрел на часы – 7:10. Хотелось освежиться, и он с улыбкой подумал о горячей ванне.

Гарри поискал банный халат, но отель предложил ему лишь тонкое полотенце и кусочек мыла. Он вышел в коридор и направился к ванной. На дверной ручке висела табличка «Ocupado[53]», и слышно было, как внутри кто-то плещется. Гарри решил остаться ждать, дабы никто не проскочил перед ним. Когда наконец минут через двадцать дверь открылась, Гарри лицом к лицу столкнулся с человеком, которого уже никогда не надеялся увидеть.

– Доброе утро, капитан, – сказал он, заступая Гарри путь.

– Доброе утро, мистер Болтон, – ответил Гарри, пытаясь обойти его.

– Не спешите, старина, – сказал тот. – Вода из ванной будет спускаться минут пятнадцать, затем еще пятнадцать – наполняться. – (Гарри надеялся, что если он в ответ промолчит, Болтон поймет намек и уберется. Увы.) – Ваш точный двойник пишет детективы. Странное дело, имя героя я помню: Уильям Уорик, но черт бы меня побрал, если бы я вспомнил имя автора. Вертится на языке…

Когда Гарри услышал бульканье последних капель воды в шпигате, Болтон неохотно отступил в сторону, освобождая ему проход в ванную комнату.

– Ну надо же, вот вертится на языке… – пробормотал Болтон, удаляясь по коридору.

Гарри закрыл дверь на защелку, но не успел он заткнуть ванну пробкой, как в дверь постучали.

– А вы долго собираетесь мыться?

К тому моменту, когда в ванну набралось достаточно воды, Гарри услышал по ту сторону двери голоса уже двух человек. Или трех?

Кусочка мыла едва хватило лишь на то, чтобы намылиться до ног, а полотенце намокло полностью, когда он вытирал пятки. Он открыл дверь ванной и, увидев очередь раздраженных постояльцев, постарался не думать о том, сколько времени пройдет, прежде чем последний из них спустится к завтраку. Мисс Керрик была права: ему следовало вымыться посреди ночи, когда он проснулся в первый раз.

Гарри вернулся к себе в номер, побрился и быстро оделся. Во рту не было ни крошки с того момента, как он сошел с трапа самолета. Он спустился на лифте и прошел через лобби в ресторан. Первым, кого он там увидел, оказался мистер Болтон, сидящий в одиночестве и намазывающий джем на тост. Гарри развернулся и ретировался. Заказывать завтрак в номер он не стал.

Встреча с послом была назначена на десять утра, и из своих записей он помнил, что от отеля до посольства всего десять минут пешком. Он бы с радостью прогулялся и поискал какое-нибудь кафе, если б не одна из строгих инструкций сэра Алана: без особой нужды не появляться на людях. Тем не менее он решил выйти чуть раньше и неспешно прогуляться. С облегчением Гарри заметил, что мистер Болтон не дожидался его в коридоре, в лифте или фойе, и отель удалось покинуть без нежелательных встреч.

Три квартала вправо, затем еще два налево, и он окажется на Пласа-де-Майо, как утверждалось в путеводителе по городу. Через десять минут выяснилось: это правда. На флагштоках вокруг площади развевались государственные флаги Великобритании, и Гарри оставалось только гадать – в связи с чем.

Он перешел дорогу – непростая задача в городе, где жители гордились отсутствием светофоров, – и проследовал по Конститьюшионал-авеню, остановившись на мгновение полюбоваться статуей человеку по имени Эстрада[54]. По инструкции, если продолжить идти вперед, через двести ярдов он подойдет к кованым железным воротам, украшенным гербом Великобритании.

В 9:33 Гарри был у посольства. Еще раз вокруг квартала – 9:43. И еще раз, помедленнее, – 9:56. Наконец он прошел в ворота, пересек усыпанный гравием двор и поднялся по десятку ступеней. Большую двойную дверь открыл ему охранник – по его медалям Гарри догадался, что и он, и охран ник служили на одном театре военных действий. Лейтенант Гарри Клифтон, подразделение техасских рейнджеров, предпочел бы постоять и поболтать с охранником, но только не с его дня. Когда он приближался к столу приемной, навстречу ему поднялась молодая женщина:

– Вы капитан Мэй?

– Да, это я.

– Меня зовут Бекки Шоу. Я личный секретарь посла, и он просил меня проводить вас прямо к нему в кабинет.

– Благодарю.

Бекки повела Гарри по коридору с красной дорожкой, в конце которого остановилась, негромко постучала в импозантную двойную дверь и вошла, не дожидаясь ответа. Опасения Гарри о том, что посол не ждет его, оказались напрасными.

Он вошел в просторную, со вкусом отделанную комнату и увидел посла, сидевшего за столом перед большими полукруглыми окнами. Его превосходительство, невысокий, с квадратной челюстью человек, излучавший энергию, живо поднялся и быстро подошел к Гарри:

– Рад, рад видеть вас, капитан Мэй. – Он крепко пожал гостю руку. – Не желаете ли кофе с имбирным печеньем?

– Имбирное печенье… – невольно повторил Гарри. – Да, спасибо.

Посол кивнул, и секретарь быстро вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.

– Что ж, должен быть с вами откровенен, голубчик, – начал посол, увлекая Гарри к паре удобных кресел напротив большого окна, выходящего на ухоженную лужайку с посадками роз. Все так напоминало атмосферу «ближних графств»[55]. – Я не имею ни малейшего понятия, в чем суть нашей встречи, но раз министр иностранных дел хочет, чтобы я срочно встретился с вами, значит дело серьезное. Этот человек не станет понапрасну тратить чье-то время.

Гарри вынул из кармана пиджака конверт и передал послу вместе с вверенной ему толстой папкой с материалами.

– Нечасто я получаю такие, – сказал его превосходительство, взглянув на герб на обороте конверта.

Открылась дверь: вернулась Бекки с подносом кофе с печеньем и начала расставлять чашки на столе. Посол тем временем вскрыл письмо из Министерства иностранных дел и неторопливо прочел его, однако не произнес ни слова, пока Бекки не покинула комнату.

– Я полагал, что ничего нового о доне Педро Мартинесе уже не узнаю, однако все сходится к тому, что сейчас вы докажете мне: я ошибался. Прошу вас, капитан Мэй, начните с самого начала.

– Мое настоящее имя Гарри Клифтон, – начал Гарри и за парой чашек кофе и шестью печеньями объяснил, почему остановился в отеле «Милонга» и почему не смог позвонить своему сыну и дать знать, что ему надо немедленно возвращаться в Англию.

Ответ посла удивил Гарри.

– Знаете ли вы, мистер Клифтон, что, если бы министр иностранных дел приказал мне убить Мартинеса, я бы сделал это с большим удовольствием. Я даже представить себе не могу, сколько жизней загубил этот человек.

– И я всерьез опасаюсь, что мой сын может стать следующей его жертвой.

– Лишь в том случае, если этим не займусь я. Сейчас, на мой взгляд, наша первая задача – обеспечить вашему сыну безопасность. Нашей второй задачей – и я полагаю, сэр Алан придает этому такое же значение, – будет выяснить, как Мартинес собирается переправить такую крупную сумму денег, минуя таможню. Определенно сэр Алан верит, – он глянул на письмо, – что лишь ваш сын будет знать, как именно Мартинес планирует это сделать. Как по-вашему, это справедливая оценка ситуации?

– Да, сэр, но вряд ли наши задачи будут выполнимы, если я не смогу переговорить с сыном втайне от Мартинеса.

– Разумеется. – Посол откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и сплел пальцы рук, словно погрузившись в молитву. – Весь фокус, – заговорил он, по-прежнему не открывая глаз, – будет заключаться в том, чтобы предложить Мартинесу то, что нельзя купить за деньги.

Он неожиданно вскочил, шагнул к окну и устремил взгляд на лужайку, где несколько сотрудников посольства готовили прием гостей в саду.

– Вы сказали, Мартинес и ваш сын прибудут в Буэнос-Айрес не раньше завтрашнего дня?

– Пароход «Южная Америка» ожидается завтра часов в шесть утра, сэр.

– И вы, не сомневаюсь, в курсе, что к нам с официальным визитом прибывает принцесса Маргарет?

– Так вот почему столько наших флагов на Пласа-де-Майо.

Посол улыбнулся:

– Ее королевское высочество проведет с нами всего двое суток. Кульминацией ее визита будет прием в ее честь здесь, в саду посольства, в понедельник днем. Приглашены важные персоны Буэнос-Айреса. Мартинеса в списке гостей нет по объективным причинам, несмотря на то что этот господин не раз предельно ясно давал мне понять, насколько сильно желает побывать на нем. Однако, если мы хотим, чтобы мой план удался, нам надо поторапливаться.

Посол развернулся и нажал кнопку под столешницей. Через несколько мгновений появилась мисс Шоу, с карандашом и блокнотом в руках.

– Отправьте, пожалуйста, дону Педро Мартинесу приглашение на королевский прием в саду. – (Если секретарь и удивилась, то виду не подала.) – Также я хочу вместе с приглашением отправить ему письмо.

Он закрыл глаза, собираясь с мыслями, и начал диктовать:

– Дорогой дон Педро, с большим удовольствием, нет, с особым удовольствием, в дополнение к приглашению на прием в саду посольства, на котором мы будем особо, нет-нет, я уже употреблял «особым», в первую очередь будем удостоены присутствием ее королевского высочества принцессы Маргарет. Новый абзац. Как вы сами увидите, приглашение действительно на два лица – вас и вашего гостя. Далек от мысли советовать вам, однако, если найдется среди ваших коллег англичанин, который смог бы присутствовать, думаю, ее высочество сочла бы это уместным. С удовольствием ожидаю встречи с вами, искренне ваш и тому подобное. Как полагаете, звучит достаточно помпезно?

– Да, – кивнула мисс Шоу.

Гарри промолчал.

– И еще, мисс Шоу. Я подпишу сразу же, как вы его напечатаете, затем, пожалуйста, распорядитесь, чтобы письмо и приглашение были доставлены мистеру Мартинесу немедленно. Чтобы, когда он завтра утром вернется в офис, они уже лежали у него на столе.

– Какую дату поставить сэр?

– Хорошая идея! – Посол взглянул на календарь на своем столе. – Какого числа ваш сын покинул Англию, капитан Мэй?

– Десятого июня, в понедельник.

Посол вновь посмотрел на календарь:

– Поставьте седьмое. Мы всегда можем списать задержку доставки на почтовую службу. Все так делают.

Он замолчал до тех пор, пока секретарь не покинула кабинет.

– Итак, мистер Клифтон, – сказал посол, возвращаясь в свое кресло. – Позвольте посвятить вас в детали моего плана.


Сам Гарри не видел, как на следующее утро Себастьян в сопровождении Мартинеса сходил по трапу «Южной Америки», зато видела секретарь посла. Позже она доставила Гарри в отель записку, в которой подтвердила факт их приезда и попросила его подойти завтра к служебному входу посольства в два часа дня, за час до прибытия первых гостей на прием.

Гарри сидел на краю кровати, размышляя, прав ли был посол, сказавший, что Мартинес заглотит наживку быстрее, чем лосось на Твиде. Ведь в тот единственный в жизни раз, когда он рыбачил, лосось его упорно игнорировал.


– Когда пришло приглашение? – проорал Мартинес, держа карточку с золотым обрезом высоко над головой.

– Вчера утром принес сотрудник британского посольства, – доложил его секретарь.

– Не похоже на британцев – отправлять приглашения так поздно, – с подозрением заметил Мартинес.

– Личный секретарь посла позвонила и извинилась. Сказала, что они не получили ответов на несколько приглашений, отправленных по почте, и полагают, что те где-то затерялись. И сказала, что если вы получите еще одно по почте, можете не принимать его во внимание.

– Чертова почта, – проворчал Мартинес.

Он передал приглашение сыну и взялся читать письмо посла.

– Из этого следует, что я могу захватить с собой кого-нибудь. Хочешь пойти?

– Шутишь? – ответил Диего. – Я лучше преклоню колени на торжественной мессе в церкви, чем стану гнуть спину и расшаркиваться на английском приеме в саду.

– Ну, тогда я, пожалуй, прихвачу юного Себастьяна. В конце концов, он внук лорда, так что не повредит, если я произведу впечатление человека, имеющего прочные связи с британской аристократией.

– Где мальчишка сейчас?

– Я забронировал ему на пару дней номер в отеле «Роял».

– Как же тебе удалось заманить его сюда, в такую даль?

– Сказал, что он может устроить себе каникулы на пару дней и отдохнуть в Буэнос-Айресе, а потом вернуться в Англию с небольшим грузом для «Сотби», за что я хорошо ему заплачу.

– Скажешь ему, что в ящике?

– Нет, конечно. Чем он меньше знает, тем лучше.

– Может, мне стоит отправиться с ним, проследить, чтобы не было осечек?

– Наоборот, это может все только испортить. Мальчишка вернется в Англию на «Куин Мэри», а мы – на самолете, но на пару дней позже. Это даст ему возможность проскользнуть через сеть, ведь британская таможня сосредоточит все силы на нас. А мы к моменту начала операции окажемся в Лондоне.

– Ты по-прежнему хочешь, чтобы я участвовал в торгах от твоего имени?

– Да. Я не могу рисковать, привлекая кого-то из посторонних.

– Но ведь есть риск, что меня кто-то узнает.

– Не узнает, если будешь делать ставки по телефону.

38

– Будьте так добры, встаньте, пожалуйста, сюда, господин президент, – сказал посол. – Ее королевское высочество подойдет к вам первому. Уверен, вам будет о чем поговорить.

– Мой английский не очень хорош, – заволновался президент.

– Не стоит беспокоиться, господин президент, для ее королевского высочества это не будет проблемой.

Посол переместился на шаг вправо:

– Добрый день, господин премьер-министр. Вас представят принцессе вторым, как только она закончит разговор с президентом.

– Не могли бы вы напомнить, как правильно обращаться к ее величеству?

– Конечно, сэр, – ответил посол, не исправляя его промаха. – Ее королевское высочество скажет: «Доброе утро, господин премьер-министр», и вам, прежде чем протянуть руку для пожатия, следует поклониться. – Посол слегка кивнул, показывая, как надо. Несколько стоявших рядом на всякий случай отрепетировали, повторив его движение. – А поклонившись, скажите: «Добрый день, ваше королевское высочество». Принцесса начнет беседу на тему по своему выбору, на которую вы сможете реагировать соответственно. Считается неучтивым задавать ей какие-либо вопросы, а обращаться к ней следует «мадам». Перед тем как принцесса оставит вас, чтобы перейти к мэру, вам следует опять поклониться и попрощаться словами: «До свидания, ваше королевское высочество».

Премьер-министр выглядел озадаченным.

– Ее королевское высочество прибудет через несколько минут, – объявил посол и перешел к мэру Буэнос-Айреса. Он дал ему те же инструкции, потом добавил: – Ваше официальное представление – последнее по протоколу.

Посол не мог не заметить Мартинеса, который встал в паре футов за спиной мэра. Ясно было, что юноша возле него – сын Гарри Клифтона. Мартинес направился прямо к послу, Себастьян – за ним.

– А мне удастся познакомиться с принцессой? – спросил Мартинес.

– Я рассчитывал представить вас ее королевскому высочеству. Если вы будете так добры оставаться там, где сейчас, мистер Мартинес, я подведу ее к вам, как только она закончит беседу с мэром. Боюсь, однако, это не распространяется на вашего спутника. Принцесса не имеет обыкновения беседовать с двумя людьми одновременно, поэтому не будет ли юный джентльмен так любезен оставаться чуть позади?

– Разумеется, – кивнул Мартинес, даже не обернувшись к Себастьяну.

– Что ж, мне пора идти, иначе дело никогда не сдвинется с мертвой точки. – Посол пробрался через толпу, запрудившую лужайку, стараясь не ступать на красный ковер, и вернулся в свой кабинет.

Почетная гостья сидела в углу комнаты, дымя сигареткой и болтая с супругой посла. Рука в белой перчатке покачивала длинным изящным мундштуком слоновой кости.

Посол отвесил поклон:

– Мы готовы, мадам, если позволите.

– Что ж, тогда пойдемте. – Принцесса, еще раз напоследок пыхнув дымком, затушила сигарету в ближайшей пепельнице.

Посол проводил ее на балкон, где они задержались на несколько мгновений. Капельмейстер Шотландского гвардейского полка поднял жезл, и оркестр заиграл незнакомую гостям мелодию национального гимна. Разговоры умолкли, и большинство мужчин, взяв пример с посла, вытянулись по стойке смирно.

Когда последний аккорд затих, ее королевское высочество медленно проследовала по красному ковру на лужайку, где посол в первую очередь представил ее президенту Педро Арамбуру.

– Очень рада вновь встретиться с вами, господин президент, – проговорила принцесса. – Благодарю вас за очаровательное утро. С большим интересом я наблюдала ассамблею в работе и получила искреннее удовольствие, проведя ленч с вами и с кабинетом министров.

– Большая честь для нас принимать такую высокую гостью, мадам, – ответил президент тщательно отрепетированным предложением.

– И я должна согласиться с вашими словами, господин президент: ваша говядина ничуть не уступает той, что производим мы в Горной Шотландии.

Оба рассмеялись, хотя президент не был уверен почему.

Посол посмотрел президенту за плечо, желая удостовериться, что премьер-министр, мэр и Мартинес остаются на указанных им местах. Мартинес не сводил глаз с принцессы. Посол кивнул Бекки, и та мгновенно вышла вперед, встала за спиной Себастьяна и прошептала:

– Мистер Клифтон?

Себастьян развернулся, удивившись, что кто-то здесь знает его имя:

– Да?

– Я личный секретарь посла. Он попросил вас оказать любезность пройти со мной.

– Мне предупредить дона Педро?

– Нет, – последовал решительный ответ. – Это займет лишь несколько минут.

Себастьян немного растерялся, но последовал за Бекки. Она проскользнула через толпу оживленно болтавших гостей в визитках и коктейльных платьях и вошла в посольство через боковую дверь, нарочно оставленную открытой. Посол улыбнулся, довольный тем, что первая часть операции прошла так гладко.

– Я непременно передам ваши добрые пожелания ее величеству, – пообещала принцесса, прежде чем посол повел ее к премьер-министру.

Дабы не терять нить разговора, посол старался не упустить ни слова из ее речи, однако изредка поглядывал в сторону окна своего кабинета. Когда Бекки вернется на террасу, это будет означать, что встреча отца с сыном состоялась.

Почувствовав, что принцесса достаточно пообщалась с премьер-министром, он подвел ее к мэру.

– Рада познакомиться с вами, – приветствовала мэра принцесса. – Вот только на минувшей неделе лорд-мэр Лондона рассказывал мне, как ему понравился визит в ваш город.

– Благодарю, мадам, – ответил мэр. – Буду с нетерпением ждать следующего года, чтобы возвратить ему комплимент.

Посол посмотрел в сторону своего кабинета: Бекки все не показывалась.

Принцесса недолго задержалась у мэра и деликатно дала понять, что хотела бы проследовать дальше. Посол скрепя сердце подчинился ее желанию.

– И если позволите, мадам, представить вам одного из ведущих банкиров города дона Педро Мартинеса, который, уверен, вам интересно будет знать, проводит много времени в своем доме в Лондоне.

– Это великая честь, мадам, ваше величество, – сказал Мартинес, отвесив низкий поклон, прежде чем принцесса успела заговорить.

– И где же ваш лондонский дом? – поинтересовалась она.

– На Итон-сквер, ваше величество.

– Как мило. В этой части города проживает много моих друзей.

– В таком случае, ваше величество, возможно, вам захочется присоединиться ко мне за ужином как-нибудь вечерком. И пожалуйста, приведите с собой кого пожелаете.

Посол с огромным нетерпением ждал, что ответит принцесса.

– Какая интересная идея, – наконец нашлась она, прежде чем отойти.

Мартинес отвесил еще один поклон. Посол поспешил вслед за своей высокородной гостьей. Он с облегчением вздохнул, когда она остановилась поболтать с его женой, но долетело до него следующее:

– Какой он жуткий, этот маленький человек, как он вообще умудрился получить приглашение?

Посол еще раз бросил взгляд на окно своего кабинета и не сдержал еще одного вздоха облегчения: на террасу вышла Бекки и кивнула ему. Он вновь попытался сосредоточиться на том, что говорит принцесса его жене.

– Марджори, я умираю, хочу курить. Как думаете, я могу исчезнуть на пару минуток?

– Конечно можете, мадам. Давайте вернемся в дом?

Когда они ушли, посол повернулся взглянуть на Мартинеса. Тот застыл, будто зачарованный. Его взгляд не отрывался от принцессы, и Мартинес, казалось, не обратил внимания, как Себастьян вернулся и вновь встал у него за спиной.

Как только принцесса скрылась из виду, Мартинес повернулся и жестом подозвал юношу.

– Принцессе меня представили четвертым! Передо мной шли только президент, премьер-министр и мэр!

– Какая великая честь, сэр, – ответил Себастьян, будто все происходило на его глазах. – Вы, наверное, испытываете огромную гордость.

– Повержен в прах, – вздохнул Мартинес. – Это один из величайших дней в моей жизни. А знаешь, – добавил он, – ее величество, по-моему, согласилась отужинать со мной, когда я вернусь в Лондон.

– Завидую, – сказал Себастьян.

– Вот как?

– Да, сэр. Не я, а Бруно должен был стоять здесь рядом с вами и разделять ваш триумф.

– Вернешься в Лондон – расскажешь ему обо всем.

На глазах у Себастьяна посол вместе с секретарем вернулись в здание посольства. Там ли еще его отец?

– У меня времени – только пока принцесса курит сигарету, – сказал посол, вбегая в свой кабинет. – Но мне не терпится узнать, как прошла ваша встреча с сыном.

– Начнем с того, что он, конечно же, был потрясен, – сказал Гарри, вновь надевая китель БТВА. – Но когда я ему сказал, что из школы его не исключили и ждут в Кембридже, он немного расслабился. Я предложил ему лететь в Англию со мной, но он сказал, что обещал доставить на «Куин Мэри» какую-то посылку в Саутгемптон и что, поскольку Мартинес был так добр к нему, это единственное, чем он мог бы отплатить.

– Саутгемптон… – повторил посол. – Он сообщил вам, что в той посылке?

– Нет, и я не стал давить на него на случай, если он вдруг догадается об истинной причине моего прилета сюда.

– Мудро.

– Мне также пришла в голову мысль вернуться на «Куин Мэри» вместе с сыном, но я подумал, что в этом случае Мартинес очень скоро догадается, зачем я прилетал.

– Согласен, – кивнул посол. – Какое же вы нашли решение?

– Пообещал встретить «Куин Мэри» в Саутгемптоне.

– Как, по-вашему, среагирует Мартинес, если Себастьян расскажет ему, что вы в Буэнос-Айресе?

– Я подсказал ему, что будет разумнее не упоминать об этом, иначе Мартинес может потребовать, чтобы Себ летел домой вместе со мной. Сын обещал ничего не говорить.

– Значит, единственное, что от меня теперь требуется, – это выяснить, что в той посылке. Вам же необходимо возвращаться в Лондон, пока кто-нибудь не узнал вас.

– Я несказанно благодарен вам за все, что вы сделали, сэр. И с болью сознаю, сколько хлопот доставляю вам сейчас.

– Не стоит даже и думать об этом, Гарри. Много лет я не был настолько доволен собой. Вам, однако, было бы благоразумно потихоньку ускользнуть, пока…

Дверь открылась, и вошла принцесса. Посол поклонился, а ее королевское высочество остановила взгляд на мужчине в форме капитана БТВА.

– Разрешите представить капитана Питера Мэя, мадам, – сказал посол не моргнув глазом.

Гарри поклонился.

Принцесса вынула из губ мундштук:

– Рада познакомиться, капитан Мэй. – Вглядевшись в его лицо, она добавила: – Мы не встречались прежде?

– Нет, мадам. Полагаю, я бы запомнил, если бы это произошло.

– Остроумно, капитан Мэй. – Она одарила его теплой улыбкой и затушила сигарету. – Что ж, посол, звоните в звонок. Я так чувствую, пришло время второго раунда.

Мистер Мэтьюс проводил принцессу на лужайку, а Бекки повела Гарри в противоположном направлении. Он проследовал за ней вниз по ступеням служебного входа, через кухню и на улицу из двери для торговцев в боковой стене здания посольства.

– Желаю вам приятного полета домой, капитан Мэй.

Гарри неторопливо возвратился в отель. Его томили противоречивые мысли. Как ему хотелось позвонить Эмме и рассказать, что он видел Себастьяна, что сын жив и здоров и через несколько дней возвращается в Англию.

Дойдя до номера, он сразу собрал свои немногочисленные вещи, снес чемодан к столу консьержа и спросил, есть ли сегодня вечером рейсы на Лондон.

– Боюсь, на дневной рейс БТВА вы уже не успеете. Но я мог бы забронировать вам билет на рейс «ПанАм» в Нью-Йорк, который вылетает сегодня в полночь, а оттуда вы могли бы…

– Гарри!

Гарри развернулся.

– Гарри Клифтон! Все, я вспомнил! А вы – неужели не помните? Мы познакомились, когда вы выступали в бристольском Ротари-клубе в прошлом году.

– Вы ошиблись, мистер Болтон, – ответил Гарри. – Меня зовут Питер Мэй, – добавил он в тот момент, когда мимо них проходила Аннабель, с чемоданом в руках.

Он направился к ней, как будто они условились здесь встретиться.

– Позвольте мне помочь вам. – Гарри подхватил ее чемодан и вышел вместе с ней из отеля.

– Спасибо, – немного удивленная, поблагодарила девушка.

– Не за что. – Гарри передал чемоданы водителю и последовал за ней в автобус.

– Вот не думала, что полетите с нами домой, Питер.

«Я тоже», – хотел ответить Гарри.

– Моему брату неожиданно потребовалось вернуться. Какие-то трудности с плотиной. Но мы с ним отлично провели вечер благодаря вам.

– Где же?

– Я отвез его в отель «Маджестик». Вы оказались правы, кухня потрясающая.

– А расскажите. Всегда хотела как-нибудь там перекусить.

По пути в аэропорт Гарри пришлось сочинить подарок брату на сорокалетие (часы «Ингерсолл») и три смены блюд: копченый лосось, стейк, разумеется, и лимонный пирог. Полет воображения на кулинарные темы ему не слишком удался, и он втайне обрадовался, когда Аннабель не стала интересоваться винами. Спать он отправился, сообщил ей Гарри, в три утра.

– Жаль, что я не воспользовался вашим советом насчет ванны и не принял ее перед тем, как лечь спать.

– Я это сделала в четыре утра. Ну а сейчас не отставайте, наши ребята будут вам только рады, – сказала она, когда автобус остановился перед аэропортом.

Вместе с экипажем Гарри миновал таможенный контроль и поднялся на борт. Он вернулся на угловое место в конце салона, думая, правильное ли принял решение, или все же не следовало уезжать. Но затем он вспомнил слова сэра Алана, неоднократно повторенные: если вас раскроют – выходите из игры, и как можно скорее. Он чувствовал, что поступил правильно: этот болтун будет носиться по городу и трубить, мол, я только что видел Гарри Клифтона в форме пилота БТВА.

Как только все пассажиры заняли свои места, самолет вырулил на взлетную полосу. Гарри закрыл глаза. Портфель пуст, документы уничтожены. Он пристегнул ремень и с удовольствием подумал о долгом расслабляющем сне…

– Говорит командир экипажа самолета. Я отключил сигнал «Пристегнуть ремни», вы можете свободно передвигаться по салону.

Гарри снова закрыл глаза. Только-только он начал проваливаться в забытье, как в соседнее кресло кто-то плюхнулся.

– Я вас вычислил, – произнес мужской голос, и Гарри разлепил один глаз. – Вы приезжали в Буэнос-Айрес провести исследование для своей новой книги. Ну что, прав я или нет?

Себастьян Клифтон. 1957

39

Дон Педро покинул прием в числе последних, и то лишь убедившись, что принцесса больше не появится.

Вместе с Себастьяном они устроились на заднем сиденье «роллс-ройса».

– Это был один из величайших дней в моей жизни, – повторил дон Педро.

Себастьян отмалчивался, потому что не мог ничего придумать для поддержания разговора на эту тему. Дон Педро казался пьяным – если не от вина, то от мысли о своей причастности к миру коронованных особ. Себастьяна удивляло, с какой легкостью такой искушенный человек поддался льстивой надежде. Неожиданно Мартинес резко сменил тему.

– Хочу, чтобы ты знал, мой мальчик: если тебе нужна работа, ты всегда найдешь ее здесь, в Буэнос-Айресе. Тебе выбирать. Можешь стать пастухом или банкиром. Подумай на досуге, разница, по сути, невелика, – сказал он и засмеялся своей шутке.

– Вы очень добры, сэр, – откликнулся Себастьян.

На самом деле ему хотелось сказать, что в итоге-то он составит компанию Бруно в Кембридже, однако он сдержался: иначе пришлось бы объяснять, откуда ему это известно. Неужели отец пролетел полмира только для того, чтобы сообщить ему… Мысли прервал дон Педро: достав из кармана пачку пятифунтовых купюр, он отсчитал девяносто фунтов и вручил их Себастьяну:

– Предпочитаю платить вперед.

– Но я еще не выполнил работу, сэр.

– А я не сомневаюсь, что ты выполнишь свою часть нашей договоренности.

Эти слова лишь заставили Себастьяна почувствовать себя еще больше виноватым перед ним за свою маленькую тайну, и, если бы машина в тот момент не остановилась перед офисом Мартинеса, он бы проигнорировал совет отца.

– Отвези мистера Клифтона обратно в отель, – велел дон Педро водителю и добавил, повернувшись к Себастьяну: – В среду утром машина отвезет тебя в порт. Постарайся насладиться последней парой дней в Буэнос-Айресе, потому что этот город может очень многое предложить молодому человеку.


Гарри был не из тех, кто считает необходимым прибегать к брани, даже в уста героев своих книг он ее не вкладывал. Его набожная мать этого бы просто не одобрила. Однако, после того как он целый час слушал бесконечный монолог о жизни Теда Болтона, от обязанностей его дочери как старшей звеньевой в «Герл гайдс»[56], в которой она завоевала шесть знаков отличия за рукоделие и кулинарию, до роли его жены как секретаря добровольного Союза матерей Бристоля и приглашенных докладчиков, выступление которых в Ротари-клубе он организовал этой осенью, не говоря уже о его взглядах и мнениях о Мерилин Монро, Никите Хрущеве, Хью Гейтскелле и Тони Нэнкоке… Гарри наконец не выдержал.

Он открыл глаза, резко выпрямился и рявкнул:

– Мистер Болтон, а не пошли бы вы к черту!

К удивлению и облегчению Гарри, Болтон поднялся и ретировался на свое место, не говоря больше ни слова. Гарри уснул почти сразу же.


Себастьян решил воспользоваться советом дона Педро и провести бо льшую часть двух оставшихся дней в городе.

На следующее утро после завтрака он обменял четыре пятифунтовые банкноты на триста песо и отправился на поиски Испанской галереи, где хотел подобрать подарки матери и сестре. Матери он выбрал брошь из родохрозита бледно-розового оттенка, который, по словам продавца, больше нигде в мире не сыскать. Цена его слегка шокировала, но затем Себастьян вспомнил, сколько волнений доставил матери за последние две недели.

Когда он неторопливо возвращался в отель, взгляд его привлек рисунок в витрине выставки, и он вспомнил о Джессике. Он вошел внутрь и пригляделся к картине. Торговец заверил его, что у молодого художника есть будущее, так что это не просто натюрморт, а расчетливое вложение. И – да, он принимает английские деньги. Себастьян только надеялся, что Джессике так же понравится «Миска с апельсинами» Фернандо Ботеро, как ему.

Единственное, что он купил себе, – превосходной кожи ремень с ковбойской пряжкой. Ремень оказался недешевым, но Себастьян просто не смог удержаться.

Он остановился пообедать в уличном кафе и съел огромную порцию аргентинского ростбифа, читая старый номер «Таймса». В центре большинства городов Британии собираются ввести двойные желтые линии. Не может быть, чтобы дядя Джайлз голосовал за это.

После обеда он отыскал в путеводителе единственный в Буэнос-Айресе кинотеатр, в котором шли фильмы на английском. Устроившись в одиночестве на заднем ряду, Себастьян смотрел «Место под солнцем», влюблялся в Элизабет Тейлор и мечтал, как бы познакомиться с такой же девушкой.

По пути обратно в отель он заглянул в букинистический магазинчик, рекламировавший целую полку английских романов. Он улыбнулся, увидев первую книгу отца всего за три песо, и, уходя, уносил с собой заметно потрепанный экземпляр «Офицеров и джентльменов»[57].

Вечером Себастьян поужинал в ресторане отеля, вновь с помощью путеводителя выбрал несколько достопримечательностей, которые еще надеялся успеть посмотреть: собор Метрополитана, Национальный музей изящных искусств, Каса-Росада[58] и Ботанический сад Карлоса Тейса в Палермских лесах[59]. Дон Педро был прав: в этом городе бездна интересного.

Он подписал счет и решил вернуться в номер, чтобы продолжить чтение Ивлина Во. Именно так Себастьян и поступил бы, не заметь он на высоком барном стуле ее. Она послала ему кокетливую улыбку, и его словно резко остановили на ходу. Вторая улыбка сработала как магнит, и через пару мгновений он уже стоял рядом с ней. Она казалась одних лет с Руби, но выглядела более обольстительно.

– Купишь мне выпить? – спросила она.

Себастьян кивнул, забираясь на соседний стул. Она повернулась к бармену и заказала два бокала шампанского.

– Меня зовут Габриэла.

– Себастьян. – Юноша протянул ей руку.

Она пожала ее. Он понятия не имел, что от одного прикосновения женщины душа может уйти в пятки.

– Откуда ты?

– Из Англии, – пролепетал он.

– Я, кстати, собираюсь как-нибудь съездить в Англию. Лондонский Тауэр, Букингемский дворец… – говорила она, пока бармен наливал им шампанское. – На здоровье! Англичане ведь так говорят?

Себастьян поднял свой бокал и повторил:

– На здоровье.

Ему было очень трудно не смотреть на ее длинные стройные ноги. И непреодолимо хотелось коснуться их.

– Живешь в этом отеле? – спросила она, кладя ладонь ему на бедро.

Себастьян был рад, что свет в баре приглушен и она не видит, как запылали его щеки.

– Да.

– Один? – спросила она, не убирая руки.

– Да, – с трудом выдавил он.

– Хочешь, я поднимусь к тебе в номер, Себастьян?

Он не верил своей удаче. Он нашел новую Руби в Буэнос-Айресе, а директор школы был в семи тысячах миль отсюда. Ему не было нужды отвечать, поскольку она уже соскользнула со своего стула и вела его за руку из бара.

Они направились к секции лифтов в дальнем конце фойе.

– Какой номер, Себастьян?

– Один-один-семь-ноль, – сказал он, когда они очутились в лифте.

Когда они дошли до его номера на одиннадцатом этаже, Себастьян долго возился с ключом, не попадая в скважину. Она начала целовать его, едва они успели переступить порог. Не прерывая этого занятия, ловко сняла с него пиджак и расстегнула ремень брюк. Остановилась, только когда его брюки упали на пол.

Когда Себастьян открыл глаза, он увидел, что рядом с брюками лежат ее блузка и юбка. Ему хотелось просто стоять вот так и восхищаться ее телом, но Габриэла вновь взяла его за руку и повела к кровати. Он стянул галстук и рубашку, сгорая от желания прикоснуться к каждой ее частичке одновременно. Она упала навзничь на кровать и потянула его на себя. Через несколько мгновений он издал громкий стон.

Какое-то время он лежал неподвижно, затем она выскользнула из-под него, собрала свою одежду и скрылась в ванной. Он натянул простыню на свое обнаженное тело и стал с нетерпением ждать ее возвращения. Он мечтал провести остаток ночи со своей богиней и гадал, сколько раз ему удастся заняться любовью, прежде чем наступит утро. Но когда дверь ванной открылась, Габриэла вышла полностью одетой, словно собралась уходить.

– Ты что, первый раз? – спросила она.

– Конечно нет.

– А мне показалось… Но все равно – триста песо.

Себастьян резко сел, не поняв, что означают ее слова.

– Уж не думаешь ли ты, что я пришла сюда ради твоей симпатичной физиономии и английского шарма?

– Нет, конечно нет, – пробормотал Себастьян.

Он встал с кровати, поднял с пола пиджак и вытащил из кармана бумажник. Посмотрел на оставшиеся пятифунтовые купюры.

– Двадцать фунтов, – сказала она, явно сталкивавшаяся с подобной проблемой прежде.

Он вынул четыре купюры и протянул ей.

Она забрала деньги и исчезла еще быстрее, чем он кончил.


Когда самолет наконец коснулся полосы в лондонском аэропорту, Гарри воспользовался преимуществом своей униформы и прошел таможню вместе с членами экипажа. Он отклонил предложение Аннабель поехать вместе с ней на автобусе в Лондон и встал в длинную очередь на такси.

Сорок минут спустя машина затормозила перед домом Джайлза на Смит-сквер. Мечтая о ванне, английской пище и спокойном ночном сне, Гарри замолотил медным дверным молотком, надеясь, что Джайлз дома.

Через несколько секунд дверь распахнулась. Увидев его, Джайлз разразился смехом, вытянулся по стойке смирно и отдал честь:

– Добро пожаловать домой, капитан!


Проснувшись наутро, Себастьян первым делом проверил бумажник. Осталось всего десять фунтов, а он надеялся начать жизнь в Кембридже, имея не менее восьмидесяти. Одежда была разбросана по полу, и даже новый ремень потерял свою привлекательность. Сегодня утром он сможет осмотреть лишь те достопримечательности, где не берут платы за вход.

Дядя Джайлз был прав: в жизни бывают решающие моменты, когда много узнаешь о самом себе, и ты кладешь это знание на счет жизненного опыта, чтобы когда-нибудь потом в нужный момент воспользоваться им.

Когда Себастьян упаковал свои немногочисленные пожитки и собрал подарки, его мысли обратились к Англии и будущей студенческой жизни. Скорее бы! Выйдя из лифта на первом этаже, он с удивлением увидел стоящего в фойе водителя дона Педро, с фуражкой под мышкой. Увидев Себастьяна, тот надел фуражку и сообщил:

– Босс хочет вас видеть.

Себастьян забрался на заднее сиденье «роллс-ройса», радуясь возможности поблагодарить дона Педро за все, что тот сделал, хотя признаваться ему, что остался с десятью фунтами, не собирался. По прибытии в Мартинес-Хаус его прямиком проводили в кабинет хозяина.

– Себастьян, прости, что я вот так вытянул тебя, но возникла небольшая проблема.

Сердце Себастьяна упало – он испугался, что ему не дадут уехать.

– Проблема?

– Сегодня утром позвонил мой друг мистер Мэтьюс из британского посольства. Он обратил мое внимание на тот факт, что ты въехал в страну без паспорта. Я сказал, что ты путешествовал на борту моего парохода и, пока находился в Буэнос-Айресе, был моим гостем, однако, как он объяснил, этот факт не поможет тебе вернуться в Великобританию.

– Я не попаду на «Куин Мэри»? – Себастьян не смог скрыть смятение.

– Конечно же попадешь, – успокоил Мартинес. – По дороге в порт мой водитель завезет тебя в посольство: посол пообещал, что оставит твой паспорт в приемной.

– Спасибо.

– Здорово, когда посол твой личный друг! – улыбнулся Мартинес. Затем протянул Себастьяну толстый конверт со словами: – Передай этот конверт таможенной службе, когда сойдешь на берег в Саутгемптоне.

– Именно это я должен отвезти в Англию?

– Нет-нет, – рассмеялся Мартинес. – Здесь просто экспортные документы, удостоверяющие содержимое груза. От тебя потребуется лишь представить их таможне. О дальнейшем позаботится «Сотби».

Себастьян никогда не слышал о «Сотби» и сделал себе мысленную заметочку: запомнить имя.

– А еще накануне вечером звонил Бруно, сказал, что ждет не дождется твоего возвращения в Лондон и надеется, что ты поживешь с ним на Итон-сквер. Там ведь получше, чем в гостиничке на Паддингтоне.

Себастьян вспомнил о Тибби и подумал, что для него маленькая гостиница «Тихая гавань» ничем не уступит отелю «Маджестик» в Буэнос-Айресе.

– Спасибо, сэр, – только и сказал он в ответ.

– Бон вояж! И пожалуйста, проследи, чтобы в «Сотби» забрали мою посылку. Как будешь в Лондоне, дай знать Карлу, что доставил ее, и напомни, что я вернусь в понедельник.

Он вышел из-за стола, обнял Себастьяна за плечи и расцеловал в обе щеки:

– Ты стал мне как четвертый сын.

Первый сын дона Педро стоял у окна в своем кабинете этажом ниже, когда Себастьян вышел из здания с конвертом стоимостью восемь миллионов фунтов. Он понаблюдал за тем, как Себастьян сел на заднее сиденье «роллс-ройса», но не двигался, пока машина не отъехала от края тротуара, чтобы влиться в поток утреннего трафика.

Диего взбежал по ступеням в кабинет отца.

– Статуя благополучно доставлена на борт? – просил дон Педро, как только сын закрыл дверь.

– Сегодня утром я лично проследил, как ее опустили в трюм. Но все еще не уверен…

– В чем же?

– В этой статуе спрятаны восемь миллионов фунтов твоих денег, а в экипаже нет ни одного нашего человека, чтобы присматривать за ними. Всю ответственность за операцию ты возлагаешь на мальчишку, вчерашнего школьника.

– И именно поэтому никому в голову не придет заинтересоваться статуей или мальчишкой. Документы оформлены на Себастьяна Клифтона, и единственное, что от него требуется, – это подписать разрешение на передачу имущества. Дальнейшее возьмет на себя «Сотби», а мы с тобой нигде не фигурируем.

– Будем надеяться, что ты прав.

– Когда в понедельник мы с тобой прибудем в Лондон, уверяю, нашим багажом займутся не менее десятка таможенников. Но найдут лишь мой любимый лосьон после бритья. К этому времени статуя благополучно окажется в «Сотби» и будет дожидаться начального предложения цены.


Зайдя в посольство за паспортом, Себастьян с удивлением обнаружил Бекки у стола в приемной.

– Доброе утро, – поздоровалась она. – Посол ждет вас.

Больше не говоря ни слова, она повернулась и пошла по коридору к кабинету мистера Мэтьюса.

Вновь Себастьян последовал за ней, думая, может, за той дверью окажется его отец и возвращаться домой им предстоит вместе. Как бы ему этого хотелось. Бекки деликатно постучала, открыла дверь и отступила в сторону.

Когда вошел Себастьян, посол смотрел в окно. Услышав звук открывающейся двери, он повернулся, пересек комнату и тепло пожал гостю руку.

– Рад наконец познакомиться с тобой. Хотел сам передать его тебе, – добавил он, взяв со стола паспорт.

– Спасибо, сэр.

– Могу ли я также проверить, что ты не возьмешь обратно в Британию более тысячи фунтов? Ты же не захочешь нарушить закон.

– У меня осталось всего десять фунтов, – признался Себастьян.

– Что ж, если это все, что тебе придется декларировать, значит таможню ты пройдешь беспрепятственно.

– Разве только… Я сопровождаю скульптуру от имени дона Педро Мартинеса, которую заберут в «Сотби». Я ничего об этом не знаю, кроме того, что по грузовым документам она называется «Мыслитель» и весит две тонны.

– Что ж, не стану тебя задерживать, – сказал посол, провожая его к двери. – Кстати, Себастьян, как твое второе имя?

– Артур, сэр, – ответил тот, выходя в коридор. – В честь дедушки.

– Приятного путешествия, сынок!

Дверь закрылась. Посол вернулся к своему столу и записал в блокноте три имени.

40

– Вчера утром я получил это коммюнике от Филипа Мэтьюса, нашего посла в Аргентине, – сообщил секретарь кабинета министров, раздавая копии каждому из сидящих вокруг стола. – Прошу внимательно его прочитать.

После того как сэр Алан получил на свой телетайп шестнадцатистраничное коммюнике из Буэнос-Айреса, он провел остаток того утра, тщательно проверяя каждый абзац. Он знал: то, что он ищет, будет скрыто за массой общей информации о занятиях принцессы Маргарет во время официального визита в столицу Аргентины.

Его озадачил тот факт, что посол пригласил Мартинеса на королевский прием в саду, и еще более он удивился, узнав, что тот был представлен ее королевскому высочеству. Сэр Алан предположил, что у Мэтьюса, скорее всего, была серьезная причина настолько пренебречь протоколом, и надеялся, что в будущем в какой-нибудь библиотеке не всплывет газетная вырезка, чтобы напомнить всем об этом случае.

Незадолго до полудня сэр Алан наконец добрался до абзаца, который искал. Он попросил своего секретаря отменить назначенный ленч.

«Ее королевское высочество была настолько любезна, что ввела меня в курс дела о результате первого товарищеского матча на стадионе „Лордс“, – писал посол. – Какая замечательная попытка капитана Питера Мэя, и как жаль, что он неизбежно выдохся на последней минуте».

Сэр Алан поднял глаза и улыбнулся Гарри Клифтону, который тоже был поглощен чтением коммюнике.

«Я с радостью узнал, что Артур Баррингтон вернется на второй матч в Саутгемптоне в воскресенье 23 июня, поскольку со средним значением чуть больше восьми это существенно меняет дело для Англии».

Сэр Алан подчеркнул в письме слова «Артур», «воскресенье», «Саутгемптон» и цифру 8, потом продолжил чтение.

«Тем не менее я был озадачен, когда ЕКВ сообщила мне, что полноценной заменой будет выход Тейта под номером пять, но уверила меня, что об этом ей сообщил не кто иной, как Джон Ротенштейн, руководитель соревнований, и это заставило меня задуматься».

Секретарь кабинета министров подчеркнул «Тейта», «номером пять», «заменой» и «Ротенштейн», а затем продолжил чтение.

«Я вернусь в Лондон в аугусте, как раз вовремя, чтобы увидеть последний матч на Миллбанк, так что будем надеяться, к тому времени мы выиграем серию из девяти. И кстати, тамошнему полю явно требуется двухтонный каток».

На этот раз сэр Алан подчеркнул «аугусте», «Милл банк», «девяти» и «двухтонный». Он уже начинал жалеть, что в свое время всерьез не заинтересовался крикетом, когда учился в Шрусбери[60], а позже, в Итоне, увлекался греблей. Однако он надеялся, что сидевший на другом конце стола сэр Джайлз разъяснит ему тонкости игры.

Сэр Алан убедился, что все как будто закончили читать, хотя миссис Клифтон все еще делала пометки.

– Полагаю, я понял почти все из того, что наш человек в Буэнос-Айресе пытается донести до нас, но одна-две тонкости все еще от меня ускользают. Например, мне понадобится небольшая помощь по Артуру Баррингтону, потому что даже я знаю, что великого отбивающего звали Кен.

– Второе имя Себастьяна – Артур, – пояснил Гарри. – Думаю, из сообщения следует, что он должен прибыть в Саутгемптон в воскресенье двадцать третьего июня, потому что товарищеские матчи по крикету никогда не проводятся по воскресеньям, а в Саутгемптоне нет поля для таких матчей.

Секретарь кабинета министров кивнул.

– А цифра восемь может означать, сколько миллионов фунтов, по мнению посла, фигурирует в деле, – высказал предположение Джайлз с дальнего конца стола. – Потому что Кен Баррингтон обычно получал в среднем более пятидесяти очков за матч.

– Очень хорошо, – сказал сэр Алан, делая пометку. – Но мне пока не понятно, почему Мэтьюс написал не в «августе», а в «аугусте».

– И «Тейта», – добавил Джайлз. – Ведь Морис Тейт обычно отбивал за Англию под девятым номером, а вовсе не под пятым.

– Это тоже меня озадачило, – сказал сэр Алан. – Может ли кто-нибудь из вас объяснить эти две очевидно умышленные ошибки?

– Думаю, я могу, – подала голос Эмма. – Моя дочь Джессика – художница, и я помню, она рассказывала мне, что многие скульпторы отливают девять дубликатов своей работы, которые затем штампуют и нумеруют. А написание «аугуст» дает нам намек на личность скульптора.

– Я по-прежнему не понимаю, – сказал сэр Алан, и, судя по выражению лиц сидевших вокруг стола, он был не одинок.

– Это, скорее всего, или Ренуар, или Роден, – объясняла Эмма. – И поскольку невозможно будет скрыть восемь миллионов фунтов в картине маслом, я подозреваю, что вы найдете их в двухтонной скульптуре Огюста Родена.

– И он намекает на то, что сэр Джон Ротенштейн, директор галереи Тейт[61] в Миллбанке, сможет сказать мне, в какой именно скульптуре?

– Он уже сказал нам, – победно сообщила Эмма. – Ответ в одном из слов, которые вы не подчеркнули, сэр Алан. – Эмме не удалось скрыть усмешку. – Моя покойная мать заметила бы это намного раньше меня, даже находясь на смертном одре.

Гарри и Джайлз улыбнулись.

– И какое же слово я пропустил, миссис Клифтон?

Не успела Эмма ответить на вопрос, как секретарь кабинета министров поднял трубку стоявшего рядом телефона и проговорил в нее:

– Свяжитесь с Джоном Ротенштейном в Тейте и договоритесь о встрече со мной сегодня вечером после закрытия галереи.

Сэр Алан опустил трубку и улыбнулся Эмме:

– Я всегда был сторонником того, чтобы приглашать больше женщин на службу в государственном аппарате.

– Я очень надеюсь, сэр Алан, что вы подчеркнете слова «больше» и «женщин», – сказала Эмма.


Себастьян стоял на верхней палубе «Куин Мэри» и, облокотившись на релинги, смотрел, как тает в дымке Буэнос-Айрес.

Так много всего произошло за столь короткий срок – с тех пор, как его временно исключили из Бичкрофта. Он все еще недоумевал, почему его отец проделал такой путь лишь для того, дабы сообщить ему, что место в Кембридже не потеряно. Разве не проще было позвонить послу, который явно знал дона Педро? И почему посол лично вручил ему паспорт, когда это могла сделать в приемной Бекки? И что еще более странно, зачем посол интересовался его вторым именем? И вот Буэнос-Айрес скрылся вдали, а он так и не нашел ответа ни на один вопрос. Возможно, отец ему поможет в этом.

Мысли Себастьяна устремились в будущее. Главным заданием, за которое уже прилично заплатили, было проследить за прохождением таможни принадлежащей дону Педро скульптуры, и он не собирался покидать порт до тех пор, пока ее не заберут представители «Сотби».

А пока он решил расслабиться и наслаждаться морским путешествием. Он планировал дочитать оставшиеся несколько страниц «Офицеров и джентльменов» и надеялся, что ему удастся отыскать первый том в судовой библиотеке. Себастьян чувствовал, что по пути домой стоит немного поразмыслить над тем, чего следует добиться в первый год в Кембридже, чтобы произвести впечатление на маму. Это самое меньшее, что он мог сделать после того, как принес ей столько переживаний.


– «Мыслитель», – рассказывал сэр Джон Ротенштейн, директор галереи Тейт, – самое, пожалуй, известное произведение Огюста Родена. Изначально он был задуман как бронзовый барельеф «Поэт», часть скульптурной композиции «Врата ада» по мотивам «Божественной комедии» Данте.

Сэр Алан продолжил кружить возле огромной статуи:

– Поправьте меня, если ошибусь, сэр Джон, но является ли она пятой из первоначально созданных девяти «изданий»?

– Все верно, сэр Алан. Работы Родена, за которыми больше всего гоняются, были отлиты при его жизни Алексисом Рудьером в его парижской литейной. К моему сожалению, после смерти Родена, как я полагаю, французское правительство разрешило другой литейной изготовить ограниченное число копий, но они ценятся солидными коллекционерами не так высоко, как прижизненные.

– Известно ли теперь местонахождение всех девяти скульптур?

– О да. Помимо этой, три находятся в Париже – в Лувре, в Музее Родена и в Медоне. Еще одна – в Метрополитен-музее в Нью-Йорке и еще одна – в ленинградском Эрмитаже; три оставшиеся хранятся в частых коллекциях.

– А известно, у кого именно?

– Одна у барона де Ротшильда, второй владеет Пол Меллон. Местонахождение третьей долгое время оставалось тайной. Наверняка мы знали лишь то, что это прижизненная отливка и что она была продана частному коллекционеру галереей Мальборо лет десять назад. Однако на следующей неделе этот покров тайны может быть поднят.

– Не уверен, что понимаю вас, сэр Джон.

– Копия «Мыслителя» тысяча девятьсот второго года в следующий понедельник вечером пойдет с молотка в «Сотби».

– И кто же владелец? – простодушно поинтересовался сэр Алан.

– Понятия не имею, – признался Ротенштейн. – В каталоге «Сотби» скульптура лишь упоминается как собственность некоего джентльмена.

Секретарь кабинета министров улыбнулся своей мысли:

– И что это означает?

– Что продавец хочет остаться анонимным. Зачастую это оказывается аристократ, который не желает признаться, что переживает трудные времена и ему приходится расставаться с одной из фамильных ценностей.

– Сколько, по-вашему, можно выручить за этот экземпляр?

– Трудно подсчитать, поскольку Роден такой значимости уже несколько лет не появлялся на рынке. Но я буду удивлен, если он уйдет меньше чем за сто тысяч фунтов.

– В состоянии ли неспециалист разглядеть разницу между этим, – сказал сэр Алан, восхищаясь бронзовой статуей перед собой, – и тем, что привезут продавать в «Сотби»?

– Разницы никакой. Отличаться они будут разве что номером отливки. Копии идентичны практически во всем.

Секретарь обошел вокруг «Мыслителя» еще несколько раз, а затем постучал пальцем по массивному постаменту, на котором фигура сидит. Теперь он уже не сомневался, где Мартинес спрятал восемь миллионов фунтов. Он отошел на шаг назад и повнимательней пригляделся к деревянному пьедесталу статуи.

– А что, все девять творений были закреплены на таком вот основании?

– Не в точности таком, но на подобных этому, полагаю. Каждая галерея или коллекционер имеет собственное мнение насчет того, как они будут выставлять скульптуру. Мы выбрали простое дубовое основание, которое, по нашему мнению, будет гармонировать с окружающей обстановкой.

– А как основание крепится к статуе?

– Для бронзы таких размеров обычно отливают четыре небольших стальных фланца изнутри, в нижней части статуи. В каждом сверлят отверстие, в которое вставляют конический стержень. Остается всего лишь просверлить четыре отверстия в основании и соединить со статуей с помощью так называемых барашковых винтов. Любой приличный плотник справится с такой задачей.

– Значит, чтобы убрать пьедестал, надо всего лишь открутить четыре «барашка», и он отделится от статуи?

– Полагаю, да, – ответил сэр Джон. – Только чего ради кто-то станет это делать…

– Вот именно – чего ради, – сказал секретарь кабинета министров, едва заметно улыбнувшись.

Теперь он знал не только место, где Мартинес спрятал деньги, но и каким образом намеревался переправить их в Британию. И что более важно, как именно он планировал «воссоединиться» со своими восьмью миллионами фунтов в фальшивых пятифунтовых банкнотах, чтобы никто не догадывался о его планах.

– Да он просто талант, – проговорил сэр Алан, постучав напоследок по полой бронзе.

– Гений! – кивнул директор.

Вот только они имели в виду разных людей.

41

Водитель белого фургона «бедфорд» остановился напротив станции метро «Грин-парк» на Пиккадилли. Он не стал глушить мотор и дважды мигнул фарами.

Три человека, которые никогда не опаздывали, вынырнули из перехода, неся свои орудия труда, и быстро прошли к задней части фургона, точно зная, что дверь открыта. Внутрь они погрузили небольшую жаровню, канистру с бензином, сумку с инструментами, лестницу, большой моток веревки и положили коробок спичек, после чего присоединились к своему командиру.

Если бы кто-то внимательно к ним присмотрелся, а этого никто не сделал в шесть часов воскресного утра, он бы решил, что эти люди всего лишь торговцы или рабочие. И между прочим, оказались бы близки к истине: прежде чем вступить в ряды САС[62], капрал Крэнн был плотником, сержант Робертс – работником литейной, а капитан Хартли – инженером-строителем.

– Доброе утро, джентльмены, – сказал полковник Скотт-Хопкинс, когда все трое забрались в фургон.

– Доброе утро, полковник, – ответили они в унисон.

Командир включил первую скорость, и «бедфорд» начал свое путешествие в Саутгемптон.


Себастьян стоял на палубе уже пару часов, дожидаясь, когда «Куин Мэри» опустит пассажирский трап. Одним из первых он сошел на берег и сразу же направился в таможенный отдел, где представил грузовую декларацию молодому офицеру, который быстро проверил ее, а затем внимательно взглянул на Себастьяна.

– Подождите здесь, пожалуйста, – попросил он и скрылся где-то в глубине офиса.

Очень скоро появился мужчина постарше с тремя серебряными нашивками на обшлагах форменного кителя. Он попросил Себастьяна предъявить паспорт и, сверившись с фотографией, сразу же подписал разрешение таможни на выгрузку.

– Мой коллега будет сопровождать вас, мистер Клифтон, к месту выгрузки.

Себастьян и молодой офицер вышли из помещения таможни и стали наблюдать за тем, как кран опускает трос в трюм «Куин Мэри». Двадцать минут спустя показался верхний край массивного деревянного ящика, которого Себастьян прежде в глаза не видел. Груз медленно опустили на причал – на грузовую площадку номер шесть.

Бригада грузчиков сняла стропы с крюка и освободила ящик, и кран вновь стал разворачивать стрелу за следующей партией груза. Автопогрузчик перевез ящик в ангар номер 40. Весь процесс занял сорок три минуты. Молодой офицер попросил Себастьяна вернуться в таможню закончить оформление документов на груз.


На дороге из Лондона в Саутгемптон фургон «Сотби» обогнала полицейская машина с включенной сиреной – водителю приказали припарковаться на ближайшей стояночной площадке.

Как только фургон остановился, из полицейского автомобиля вышли два офицера. Первый подошел к капоту фургона, его коллега встал у заднего бампера. Второй офицер достал из кармана армейский швейцарский нож, раскрыл его и с силой воткнул в левое колесо. Услышав шипение, он сразу же вернулся в полицейскую машину.

Водитель фургона опустил стекло и вопросительно взглянул на офицера:

– Не уверен, что превысил скорость, офицер.

– Никак нет, сэр, не превысили. Я просто хотел сообщить, что у вас пробито левое заднее колесо.

Водитель выпрыгнул из машины, прошел вдоль нее и с неверием уставился на подспущенную шину:

– Ну надо же, я даже не почувствовал.

– С мелкими проколами так всегда.

В этот момент мимо них проехал белый «бедфорд». Офицер отдал честь:

– Рад был помочь, сэр.

После чего сел в машину к своему коллеге, и они уехали.

Если бы водитель «Сотби» попросил полицейского предъявить служебное удостоверение, он бы обнаружил, что тот приписан к столичной полиции на Рочестер-роу и находился далеко за пределами своей юрисдикции. Но с другой стороны, как выяснил сэр Алан, не так много офицеров, служивших прежде с ним в САС, в настоящее время работали в полиции Гемпшира и могли откликнуться на его просьбу в такой короткий срок.


Дон Педро и Диего ехали в международный аэропорт имени министра Пистарини. Их багаж из шести больших чемоданов прошел таможню без проверки, и вскоре оба поднялись на борт самолета БТВА, вылетающего в Лондон.

– Предпочитаю летать на британских лайнерах, – сообщил дон Педро стюарду, расположившись в своих креслах в салоне первого класса.

«Боинг-стратокрузер» поднялся в воздух в 5:43 вечера, буквально на пару минут позже расписания.


Водитель белого «бедфорда» заехал на территорию порта и сразу направился к ангару номер 40 в дальнем конце. Никого из сидевших в фургоне не удивило, что полковник Скотт-Хопкинс знал в точности, куда ехать: накануне он двое суток посвятил разведке. Полковник всегда тщательно готовился к операции, стараясь предвидеть любую неожиданность.

Когда фургон остановился, полковник передал капитану Хартли ключи. Его заместитель выбрался из машины и отпер двойные двери ангара. Полковник завел фургон под своды просторного сооружения. На полу перед ними, прямо посредине, стоял массивный деревянный ящик.

Инженер запер дверь, а трое остальных вытащили из фургона инструменты.

Плотник приставил к ящику лестницу, взобрался наверх и начал орудовать гвоздодером, освобождая крышку. Полковник же прошел в дальний конец ангара, залез в кабину небольшого автокрана, оставленного здесь с ночи, и подъехал к ящику.

Инженер достал из фургона тяжелую бухту троса, сделал на одном конце петлю и перебросил ее через плечо. Он отошел назад и стал, словно палач, дожидаться своей очереди вступить. Плотнику понадобилось восемь минут, чтобы выдернуть все гвозди из толстой крышки упаковочного ящика. Покончив с этим, он сошел по лестнице и опустил крышку на пол. Место на лестнице занял инженер с бухтой троса на плече. Добравшись до верхней ступеньки, он свесился в ящик и продел трос под руками «Мыслителя». Он бы предпочел для этого цепь, но полковник подчеркнул, что скульптура не должна быть повреждена ни при каких обстоятельствах.

Как только инженер проверил, что трос лег как надо, он завязал двойной рифовый узел и подал сигнал о готовности. Полковник стал опускать крюк на конце стальной цепи стрелы крана, остановив его в нескольких дюймах над открытым ящиком. Инженер накинул петлю на крюк и дал сигнал «вира».

Полковник осторожно выбрал слабину цепи и начал дюйм за дюймом поднимать статую. Сначала появилась склоненная голова с опущенным на тыльную сторону ладони подбородком, затем показалось туловище и мощные ноги и наконец – массивная бронзовая отливка, на которой сидел в глубокой задумчивости «Мыслитель». Последним появился деревянный пьедестал, на котором была закреплена статуя. Как только скульптура вышла из ящика, полковник медленно стал опускать груз и остановил в паре футов над полом.

Рабочий литейной лег на спину, скользнул под основание статуи и внимательно рассмотрел четыре барашковых винта. Затем достал из своей сумки с инструментами плоскогубцы.

– Держите эту хреновину, чтоб не качалась, – велел он.

Инженер схватился за колени «Мыслителя», а плотник придерживал скульптуру сзади, не давая ей раскачиваться или крутиться. Литейщику пришлось напрячь едва ли не каждую жилку, прежде чем он почувствовал, как первый винт, удерживавший деревянный пьедестал, стронулся на полдюйма, затем еще на полдюйма, пока наконец не пошел свободно. Он повторил это упражнение еще три раза, а затем деревянное основание неожиданно вывалилось прямо на него.

Но не это привлекло внимание трех его коллег. Спустя долю секунды из статуи хлынули потоком миллионы фунтов стерлингов в новехоньких пятифунтовых банкнотах и завалили литейщика.

– Означает ли это, что я прямо здесь и сейчас могу наконец получить свою военную пенсию? – спросил плотник, не веря своим глазам.

Полковник позволил себе кривую улыбку, глядя, как литейщик с ворчанием выбирается из-под кучи денег.

– Боюсь, нет, Крэнн. Свой приказ не отменяю. – Он спрыгнул с подножки автокрана. – Все до последней купюры должны быть уничтожены.

Если офицер САС когда-либо испытывал искушение не повиноваться приказу, это был именно такой момент.

Инженер открутил крышку канистры с бензином и с явной неохотой плеснул несколько капель на угли жаровни. Затем чиркнул спичкой и отошел, глядя, как заплясали языки пламени. Полковник взял руководство на себя и бросил первые пятьдесят тысяч фунтов стерлингов в жаровню. Через несколько мгновений трое остальных с неохотой присоединились к нему, швыряя тысячи за тысячами в ненасытный огонь.

Когда догорела последняя банкнота, четверо мужчин какое-то время безмолвно смотрели на горку пепла, словно заставляя себя не думать о том, что сейчас сделали.

Молчание нарушил плотник:

– Это привносит абсолютно новое значение в выражение «куча денег».

Все рассмеялись, кроме полковника, который резко скомандовал:

– Закругляемся!

Литейщик снова улегся на спину и скользнул под статую. Как тяжелоатлет, он поднял деревянный постамент и держал его на весу, в то время как инженер и плотник направили три стальных стержня в отверстия в нижней части статуи.

– Ровнее! – крикнул им литейщик, наживляя «барашки» сначала пальцами, а потом докручивая их плоскогубцами.

Убедившись, что винты затянуты до упора, он выполз из-под статуи и махнул полковнику в кабине автокрана: можно поднимать.

«Мыслитель» медленно пошел вверх и задержался, оказавшись в нескольких дюймах над упаковочным ящиком. Инженер вскарабкался по приставленной к ящику лестнице, а полковник стал осторожно опускать в него статую, следуя указаниям инженера. Как только из-под рук «Мыслителя» убрали трос, плотник сменил инженера на верхней ступеньке лестницы и взялся приколачивать на место тяжелую крышку.

– Так, джентльмены, приберемся здесь, пока капрал занят делом, чтобы потом не тратить на это время.

Они загасили огонь, подмели пол и убрали все, что использовали, обратно в машину.

Напоследок в фургон отправились лестница, молоток и три запасных гвоздя. Полковник отвел автокран точно на то же самое место, откуда брал его, в то время как плотник и литейщик заняли места в фургоне. Инженер отпер дверь ангара и отошел в сторону, давая выехать полковнику. Командир не глушил мотор, пока его заместитель запирал дверь ангара и усаживался рядом с ним.

Полковник медленно проехал по территории порта до ангара таможни. Он вышел из фургона, прошел в офис и отдал ключ от ангара офицеру с тремя серебряными нашивками на рукаве.

– Спасибо, Гаррет, – сказал полковник. – Знаю, сэр Алан будет очень признателен и, несомненно, поблагодарит вас лично, когда мы все встретимся на ежегодном ужине в октябре.

Таможенный офицер отдал честь, а полковник Скотт-Хопкинс вышел из кабинета, уселся за руль белого «бедфорда», включил зажигание и отправился в обратный путь в Лондон.


Фургон «Сотби» с отремонтированным колесом прибыл в порт почти на сорок минут позже назначенного времени.

Когда водитель остановился напротив ангара номер 40, он с удивлением увидел десяток таможенных чинов, окружавших ящик, за которым он приехал.

Он повернулся к своему напарнику:

– Берт, что-то случилось.

Когда они вышли из фургона, погрузчик поднял ящик и в сопровождении нескольких представителей таможни – чересчур многих, по мнению Берта, – подвез его к задней двери фургона и загрузил внутрь. Процедура передачи груза, обычно занимающая несколько часов, была завершена за двадцать минут, включая оформление документов.

– Что, интересно, в этом ящике? – спросил Берт, когда они отъехали.

– Без понятия, – ответил водитель. – Грех жаловаться, зато все прошло так быстро, что успеем дома послушать «Званый вечер» Генри Холла по «Би-би-си хоум сервис»[63].

Себастьяна также удивила оперативность и скорость процедуры передачи статуи. Он мог только предполагать: либо статуя невероятно ценная, либо дон Педро обладал в Саутгемптоне таким же влиянием, как и в Буэнос-Айресе.

Себастьян поблагодарил офицера с тремя серебряными нашивками и вернулся на причал, где присоединился к немногим оставшимся пассажирам, дожидавшимся прохождения паспортного контроля. Первый штамп в первом паспорте вызвал у него улыбку, но эта улыбка превратилась в слезы, когда он вошел в зал прибытия и увидел встреча ющих его родителей. Он признался им, как остро чувствует свою вину, и через минуту уже казалось, будто он никуда не уезжал. Никаких взаимных упреков и обвинений, никаких нотаций, отчего он еще сильнее почувствовал себя виноватым.

По пути обратно в Бристоль у Себастьяна было столько всего рассказать им: Тибби, Дженис, Бруно, мистер Мартинес, принцесса Маргарет, посол и офицер таможни – все сыграли свои роли в его рассказе. Лишь о Габриэле он решил умолчать и приберечь этот рассказ для Бруно.

Когда они проехали через ворота Мэнор-Хауса, первой, кого увидел Себастьян, была Джессика, бегущая к ним.

– Никогда не думал, что буду по тебе скучать, – сказал он, выскочив из машины и обняв ее.


Фургон «Сотби» свернул на Бонд-стрит сразу после семи. Водитель не удивился, увидев полдюжины репортеров, маячивших на тротуаре. И хотя им оплачивали работу в неурочное время, они наверняка мечтали поскорее попасть домой.

Мистер Дикинс, глава Департамента импрессионистов, проконтролировал выгрузку из фургона и перенос ящика в кладовую аукциона. Он терпеливо дождался, пока деревянные планки не были оторваны и не убрана стружка, чтобы лично удостовериться, что номер в каталоге соответствовал цифре на скульптуре. Он наклонился и, разглядев цифру 6, вытравленную на бронзе под подписью Огюста Родена, улыбнулся и поставил галочку в грузовой декларации.

– Большое спасибо, ребята. Можете отправляться домой. Документами я займусь с утра.

Покинув здание в этот вечер последним, мистер Дикинс запер дверь и зашагал в сторону станции метро «Грин-Парк». Он не заметил человека, стоявшего на входе антикварного магазина через улицу.

Как только мистер Дикинс скрылся из виду, человек вышел из тени и направился к ближайшей телефонной будке на Керзон-стрит. Четыре пенни он приготовил заранее – ведь он всегда старался предвидеть любую неожиданность. Он набрал номер, который знал наизусть. Когда на другом конце линии ответили, он нажал кнопку «А» и сказал:

– Выгруженный «Мыслитель» ночует на Бонд-стрит, сэр.

– Благодарю вас, полковник, – сказал сэр Алан. – У меня для вас будет еще одно задание. Я позвоню.

Связь оборвалась.


На следующее утро рейс БТВА номер 714 из Буэнос-Айреса приземлился в лондонском аэропорту. Дона Педро вовсе не удивило, что каждый из его и Диего чемоданов оказался вскрытым, проверенным и перепроверенным несколькими сверхусердными таможенниками. Когда они наконец нарисовали мелом крест на боку последнего чемодана, Мартинес почувствовал среди офицеров таможни легкий трепет разочарования. И они с сыном отправились к выходу из здания аэропорта.

Как только оба устроились на заднем сиденье «роллс-ройса» и двинулись к Итон-сквер, дон Педро повернулся к Диего и произнес:

– Вот что я тебе скажу: британцы все начисто лишены воображения.

42

В тот вечер первый лот должны были представить не раньше семи. Тем не менее задолго до назначенного часа в здании аукциона битком набилось народу, как всегда бывало в вечер открытия продаж произведений импрессионистов.

Триста кресел занимали джентльмены в смокингах и дамы в нарядных длинных платьях – люди словно пришли на премьеру в оперу, и предвкушаемое действо обещало стать не менее драматичным, как и все, что мог предложить им театр Ковент-Гарден. И хотя существовал сценарий, этой аудитории всегда доставалось все самое лучшее.

Приглашенные гости разделились на несколько категорий. Серьезные покупатели на торгах зачастую опаздывали к началу, поскольку имели зарезервированные места и не особо интересовались несколькими начальными лотами, которые, словно второстепенные персонажи в пьесе Шекспира, существуют лишь для разогрева публики. Торговцы произведениями искусства и владельцы галерей, которые предпочитают стоять в конце зала со своими коллегами и делить между собой объедки, летящие со стола богатеев, когда лоту не удается достичь назначенной цены и он должен быть снят с торгов. А еще были те, кто относился ко всему как к светскому мероприятию. Торги их не интересовали – они наслаждались зрелищем супербогачей, воюющих друг с другом.

Присутствовала здесь наиболее беспощадная разновидность рода человеческого, со своими собственными подкатегориями. Жены, пришедшие понаблюдать, сколько их мужья потратят на предметы, которые их абсолютно не интересуют, поскольку они предпочитают тратить свои деньги в других заведениях на этой же улице[64]. Были здесь и подруги – эти вели себя скромно, сидели тихо, потому что очень надеялись стать женами. И наконец, просто красавицы, не имевшие другой цели в жизни, кроме главной: вытеснить с поля боя как жен, так и подруг.

Однако, как и во всех аспектах нашей жизни, существовали и здесь исключения из правил. Одним таким исключением можно назвать сэра Алана Рэдмейна, который приходил сюда представлять свою страну. Нынче он будет принимать участие в торгах за лот 29, но еще не решил, как долго продержится.

Сэр Алан был хорошо знаком с аукционами Вест-Энда и их необычными традициями. На протяжении многих лет он собирал небольшую коллекцию английских акварелистов и еще время от времени покупал на торгах от имени правительства картину либо скульптуру из тех, которым их хозяева не позволяли покидать пределы страны. Однако сегодня был первый случай в его карьере, когда ему предстояло торговаться за эпохальную работу в надежде на то, что некто из-за океана перебьет его цену.

В то утро «Таймс» предсказала, что роденовский «Мыслитель» может быть продан за сто тысяч фунтов, – рекорд для любого произведения французского мастера. Однако в «Таймс» не могли знать, что сэр Алан намеревался поднять цену выше ста тысяч, ведь только в этом случае он сможет убедиться, что единственным покупателем в торговом зале останется дон Педро Мартинес. Уверенный, что реальная стоимость статуи выше восьми миллионов фунтов.

Джайлз задал секретарю кабинета министров вопрос, от ответа на который тот долго уклонялся:

– Если дело закончится тем, что вы предложите более высокую цену и Мартинес отступится, что вы будете делать со статуей?

– Она найдет себе дом в Национальной галерее Шотландии, – в итоге ответил тот, – в русле государственной политики приобретений произведений искусств. Вы сможете написать об этом в своих мемуарах, но не раньше моей смерти.

– А если вы окажетесь правы?

– Тогда это будет гарантированной главой в моих мемуарах.

Когда сэр Алан вошел в здание аукциона, он постарался незаметно пробраться на место в дальнем левом углу аукционного зала. Мистеру Уилсону он позвонил заранее и дал знать, что сядет где всегда и будет участвовать в торгах лота номер 29.

К моменту, когда мистер Уилсон поднялся по пяти ступеням к трибуне, почти все игроки заняли свои места. По бокам аукциониста стояли в ряд работники «Сотби». Большинство из них будут участвовать в торгах за клиентов, которые не смогли присутствовать лично или которые не доверяют себе, боясь невольно увлечься и назвать цену много выше запланированной изначально. В левой части зала на небольшом возвышении стоял длинный стол. За ним сидели самые опытные представители старшего персонала аукциона. Перед ними выстроились в ряд белые телефоны, в которые они будут говорить только шепотом, когда лот, которым заинтересуется их клиент, выставят на продажу.

Со своего места в дальнем конце зала сэр Алан видел, что заняты почти все кресла. Однако по-прежнему пустовали три в третьем ряду, очевидно зарезервированные для основного клиента. Кто, интересно, подумал он, сядет слева и справа от дона Педро Мартинеса? Он полистал страницы своего каталога, пока не добрался до «Мыслителя» Родена, лот 29. У Мартинеса времени более чем достаточно, чтобы поспеть к сроку.

Ровно в семь вечера мистер Уилсон посмотрел в зал и, словно папа римский, благосклонно улыбнулся. Затем постучал кончиком пальца по микрофону и произнес:

– Добрый вечер, леди и джентльмены. Приветствую вас на импрессионистском аукционе «Сотби». Лот номер один, – объявил он, посмотрев влево, дабы убедиться, что служащий поставил нужную картину на мольберт. – Очаровательная пастель Дега, изображающая двух балерин на репетиции в Трокадеро. Открываю торги с пяти тысяч фунтов стерлингов. Шесть тысяч. Семь тысяч. Восемь тысяч…

Сэр Алан с интересом наблюдал, как большинство ранних лотов превышают свои стартовые цены. Сегодняшняя «Таймс» была права: появилось новое поколение коллекционеров, сколотивших с начала войны целые состояния и желавших показать всем, что они вкладывают деньги в искусство.

Они явились во время двенадцатого лота – дон Педро Мартинес в сопровождении двух молодых людей. Сэр Алан узнал младшего сына Мартинеса, Бруно, вторым же, по его предположению, был Себастьян Клифтон. Значит, Мартинес не сомневается, что деньги по-прежнему внутри скульптуры.

Дилеры и владельцы галерей принялись обсуждать между собой, что Мартинеса, скорее всего, интересует лот 28 – «Уголок в саду госпиталя Сент-Поль в Сен-Реми» Ван Гога или лот 29 – «Мыслитель» Родена.

Сэр Алан всегда считал себя человеком, способным в стрессовой ситуации действовать спокойно и собранно. Но в тот момент он почувствовал, как все сильнее колотится сердце по мере приближения двадцать девятого лота. Когда торги открылись с предложения восьмидесяти тысяч фунтов за «Уголок в саду» и удар молотка возвестил об окончании торга на сумме сто сорок тысяч фунтов, рекордной за Ван Гога, он вытянул платок и промокнул лоб.

Сэр Алан перевернул страничку каталога, чтобы взглянуть на шедевр, которым всегда восхищался, но в борьбе за который, по иронии судьбы, он все еще надеялся проиграть.

– Лот двадцать девять, Огюст Роден «Мыслитель», – объявил мистер Уилсон. – Если вы заглянете в свой каталог, то узнаете, что это прижизненная отливка, выполненная Алексисом Рудьером. Работа выставлена при входе в аукционный зал. – (Несколько голов повернулось в сторону входа в зал, чтобы полюбоваться массивной бронзовой скульптурой.) – К этому шедевру проявлен значительный интерес, так что я открою торги с сорока тысяч фунтов стерлингов. Благодарю вас, сэр, – сказал аукционер, показывая на джентльмена, сидевшего прямо перед ним в центральном проходе.

Еще несколько голов повернулось, на этот раз в надежде определить, кто этот покупатель.

Сэр Алан ответил легким, едва заметным кивком.

– Пятьдесят тысяч, – объявил аукционер, возвращая внимание человеку в центральном проходе, вновь поднявшему руку. – Шестьдесят.

Больше не глядя в сторону сэра Алана, мистер Уилсон получил такой же легкий кивок, повернулся к человеку в центральном проходе и предложил восемьдесят тысяч. Но ответом ему был хмурый, разочарованный взгляд, после чего клиент уверенно покачал головой.

– Итак, семьдесят тысяч фунтов. – Он вновь посмотрел на сэра Алана, который ощутил, как в душу вползает сомнение. Но затем мистер Уилсон посмотрел налево и сказал: – Восемьдесят тысяч. Я получил ставку по телефону в восемьдесят тысяч. – Он тотчас переключил внимание на сэра Алана. – Девяносто тысяч? – вкрадчиво поинтересовался он.

Сэр Алан кивнул.

Уилсон обернулся на стол с телефонами – через несколько секунд там поднялась рука.

– Сто тысяч. Сто десять тысяч? – Он еще раз посмотрел на сэра Алана и послал ему лучшую свою улыбку Чеширского кота.

Рискнуть? Впервые в жизни секретарь кабинета министров пошел на риск. Он кивнул.

– Итак, сто десять тысяч фунтов, – объявил Уилсон, глядя прямо на сотрудника «Сотби», который держал у уха телефонную трубку и ждал его инструкций.

Мартинес обернулся посмотреть, знает ли он кого-либо из соперников.

Какое-то время шел телефонный разговор шепотом. Сэр Алан с каждой секундой нервничал все больше. Он старался не придавать значения мысли о том, что Мартинес перехитрил его и каким-то образом умудрился переправить в страну восемь миллионов фунтов за то время, пока в САС сжигали фальшивки. Двадцать секунд для него растянулись на целый час. И затем вдруг человек у телефона поднял руку.

– Ставка по телефону: сто двадцать тысяч фунтов, – сказал Уилсон, стараясь сдержать триумфальные нотки в голосе. Он вновь переключил внимание на сэра Алана, в лице которого не дрогнул ни один мускул. – Итак, сто двадцать тысяч фунтов по телефону, – повторил он. – Я отпускаю шедевр за сто двадцать тысяч фунтов, это ваш последний шанс, – сообщил он, глядя прямо на сэра Алана.

Но секретарь кабинета министров вернулся к своей более привычной роли мандарина: его лицо оставалось бесстрастным.

– Продано за сто двадцать тысяч фунтов, – объявил Уилсон, опустив молоток с улыбкой, адресованной, вероятно, невидимому телефонному участнику торгов.

Сэр Алан облегченно вздохнул и с удовлетворением отметил самодовольную улыбку на лице Мартинеса. Аргентинец поверил, будто перекупил собственную статую, хранившую восемь миллионов фунтов, всего за сто двадцать тысяч. И завтра, вне сомнений, он планирует обменять старые лампы на новые[65].

Несколько лотов спустя Мартинес поднялся со своего места в третьем ряду и стал неуклюже пробираться к проходу мимо сидевших, нимало не заботясь о том, что может мешать им следить за торгами. Потом с довольной физиономией проследовал к выходу из зала. Двое сопровождавших его молодых людей, надо отдать им должное, были несколько смущены.

Сэр Алан продержался еще пять-шесть лотов и узнал нескольких новых владельцев, а потом тихонько ушел. Когда он ступил на тротуар Бонд-стрит, вечер показался ему столь приятным, что он решил прогуляться до своего клуба на Пэлл-Мэлл и полакомиться дюжиной устриц с бокалом шампанского. Он отдал бы месячную зарплату за то, чтобы увидеть лицо Мартинеса, когда тот узнает, что его триумф оказался пустышкой.

43

На следующее утро анонимный участник торгов сделал три телефонных звонка, а потом, вскоре после десяти часов, покинул Итон-сквер, 44. Он поймал такси и попросил водителя отвезти его на Сент-Джеймс-стрит, 19. Когда они подъехали к зданию банка «Мидленд», он велел таксисту ждать.

Его не удивило, что управляющий банком сразу же согласился увидеться с ним: не так уж много у него клиентов, которые никогда не были в убытке. Управляющий пригласил его в свой кабинет и, как только клиент уселся, спросил:

– На кого вы бы хотели оформить банковскую тратту?

– «Сотби».

Управляющий выписал тратту, подписал ее, сложил в конверт и отдал молодому мистеру Мартинесу. Диего убрал конверт во внутренний карман и, не говоря ни слова, удалился.

– «Сотби», – вновь было единственным словом, которое он произнес, когда захлопнул за собой дверь такси и откинулся на спинку заднего сиденья.

Когда такси остановилось у входа в аукционный дом на Бонд-стрит, Диего вновь велел таксисту ждать. Он выбрался из машины, миновал входную дверь и направился прямиком к столу расчетов.

– Могу я чем-либо помочь вам, сэр? – спросил молодой человек за стойкой.

– Я приобрел лот номер двадцать девять во время последней вечерней продажи. И хотел бы оплатить счет.

Молодой человек принялся листать каталог.

– Ах да, «Мыслитель».

Интересно, подумал Диего, сколько предметов искусства удостаиваются такого вот «ах да»?

– Сто двадцать тысяч фунтов, сэр.

– Конечно.

Из внутреннего кармана Диего вынул конверт, достал банковскую тратту – финансовый документ, по которому покупателя отследить практически невозможно, – и выложил на стойку.

– Нужно ли нам организовать доставку, сэр, или вы предпочтете забрать самостоятельно?

– Заберу через час.

– Не уверен, что это возможно, сэр, – возразил молодой человек. – Видите ли, на следующий день после главной распродажи мы просто с ног сбиваемся…

Диего достал бумажник и выложил на стойку пятифунтовую купюру – больше, наверное, чем зарабатывает этот юноша за неделю.

– Заставьте эти ноги бежать в моем направлении, – сказал он. – И если через час к моему приезду упакованный товар будет дожидаться меня, рядом с этой лягут еще две.

Молодой человек убрал банкноту в задний карман, подтвердив заключение сделки.

Диего вернулся в поджидавшее такси и на этот раз назвал таксисту адрес в Виктории. Когда они остановились у здания, Диего вышел из машины и расстался еще с одной пятифунтовой купюрой отца. Он дождался сдачи, положил две подлинные фунтовые купюры в свой бумажник и дал таксисту шестипенсовик. Прошел в здание и сразу направился к единственной свободной продавщице-консультанту.

– Чем могу служить? – спросила молодая женщина в коричнево-желтой униформе.

– Меня зовут Мартинес. Я звонил сегодня утром и просил забронировать грузовик.

Заполнив формуляр, Диего расстался с очередной пятифунтовой купюрой, а в свой бумажник положил три настоящие.

– Спасибо, сэр. Грузовик вы найдете на заднем дворе, на парковочном месте номер семьдесят один. – Она протянула ему ключи.

Диего вышел во двор и, отыскав грузовик, отпер заднюю дверь и заглянул внутрь. То, что надо. Он уселся за руль, включил зажигание и отправился обратно к «Сотби». Двадцать минут спустя он припарковался напротив служебного входа на Джордж-стрит.

Когда он выбрался из машины, задняя дверь аукционного дома распахнулась и шестеро мужчин в длинных зеленых пальто выкатили на мостовую большой упаковочный ящик, весь оклеенный красными стикерами «Продано». Крепко сбитые, грузчики выглядели так, словно до прихода на работу в «Сотби» были боксерами-профессионалами.

Диего открыл заднюю дверь грузовика. Двенадцать рук подняли ящик с телеги так, словно в нем лежала метелка из перьев, и аккуратно вдвинули в крытый кузов грузовика. Диего запер дверь и вручил молодому человеку из отдела расчетов еще две пятифунтовые купюры.

Усевшись за руль, Диего взглянул на часы – 11:41. Ничто теперь не должно помешать ему за пару часов поспеть в Шиллингфорд. Хотя он знал, что отец станет нетерпеливо вышагивать по подъездной дорожке задолго до этого.


Разглядев среди утренней почты светло-голубой герб Кем бриджского университета, Себастьян схватил конверт и тотчас вскрыл. У любого письма он первым делом проверял подпись внизу страницы. Доктор Брайан Пейджет. Имя было незнакомо.


Дорогой мистер Клифтон… – Себастьян все еще не привык, когда к нему так обращались. – Искренне поздравляю Вас с завоеванием стипендии колледжа Современных языков. Уверен, Вам уже известно, что осенний семестр начинается 16 сентября, но я надеюсь, что мы сможем встретиться раньше для того, чтобы обсудить один-два вопроса, включая Ваш список обязательной литературы, прежде чем начнутся занятия. Также мне хотелось бы ознакомить Вас с учебным планом Вашего первого года обучения.

Надеюсь, Вам удастся черкнуть мне пару строчек, а лучше – позвонить по телефону.

Искренне Ваш,

доктор Брайан Пейджет, старший преподаватель


Себастьян перечитал текст еще раз и решил позвонить Бруно – узнать, получил ли он такое же письмо, и если да – предложить отправиться в Кембридж вместе.


Диего въехал в ворота и ничуть не удивился при виде отца, выбегающего из входной двери. Но что действительно его поразило – это то, что за ним по пятам следовали его сын Луис и обслуга Шиллингфорд-Холла в полном составе. Замыкал шествие Карл, с кожаной сумкой в руке.

– Статую привез? – спросил отец, не успел Диего опустить ноги на землю.

– Привез.

Диего пожал руку брату и прошел к задней части кузова грузовика. Он отпер дверь, представив взглядам большой ящик, облепленный десятком красных стикеров «Продано». Дон Педро улыбнулся и похлопал ладонью по ящику, словно это был один из его любимых домашних псов, затем отступил в сторону, позволив всем остальным заняться тяжелой работой.

Диего руководил командой: дюйм за дюймом ящик выдвигали из кузова, пока он едва не вывалился. Тогда Карл и Луис быстро подхватили два угла, а Диего и шеф-повар взялись за края с другого конца. Шофер с садовником поддерживали посредине.

Покачиваясь, шесть новоиспеченных грузчиков сняли ящик, занесли на задний двор и опустили на траву в центре лужайки. Садовник выглядел не слишком довольным.

– Поставить его стоймя? – спросил Диего, когда мужчины перевели дыхание.

– Не надо, – сказал дон Диего. – Пусть лежит, так будет проще снять пьедестал.

Карл достал из сумки с инструментами молоток-гвоздодер и занялся глубоко забитыми гвоздями, удерживавшими деревянный поддон. В это же самое время шеф-повар, садовник и шофер начали отрывать деревянные панели боковины ящика.

Как только был убран последний кусок дерева, все отошли назад и уставились на «Мыслителя», бесцеремонно уложенного на бок. Дон Педро не сводил глаз с его пьедестала. Он наклонился и пригляделся повнимательнее, однако не заметил ничего, что могло бы навести на мысль о взломе. Потом поднял взгляд на Карла и кивнул.

Его верный телохранитель нагнулся и осмотрел четыре барашковых винта. Из сумки с инструментами он достал пассатижи и начал откручивать первый. Сначала винт шел будто бы с неохотой, затем чуть полегче, пока наконец не сошел с нарезки штыря и не упал в траву. То же самое он проделал с остальными тремя. Затем помедлил лишь самую малость, крепко взялся руками за обе стороны деревянного основания и, приложив все силы, стянул его со статуи и бросил в траву. С удовлетворенной улыбкой он отошел в сторону, предоставляя своему хозяину первым заглянуть внутрь.

Мартинес упал на колени и устремил взгляд в зияющую пустоту. Диего и остальная команда замерли в ожидании следующего приказа. Внезапно дон Педро испустил пронзительный вопль, способный пробудить тех, кто мирно покоился на кладбище неподалеку. После этого повисло молчание. Шестеро мужчин с лицами, выражавшими разные степени страха, глядели вниз, на Мартинеса, не понимая, что вызвало такой взрыв.

– Где мои деньги?! – наконец заорал он, срывая голос.

Никогда Диего не видел отца в такой ярости. Он быстро опустился на колени рядом, сунул руки в полость внутри статуи и пошарил. Однако вместо миллионов ему удалось обнаружить лишь одну пятифунтовую банкноту, прилипшую к бронзе.

– Где, черт побери, деньги? – прошипел Диего.

– Похоже, украли, – проговорил Луис.

– А то я сам не понял! – рявкнул дон Педро.

Больше никто не осмелился высказывать мнения. Мартинес продолжал пожирать глазами пустое основание, все еще отказываясь понимать: единственное, что ему досталось после года подготовки к этому мгновению, – жалкая пятифунтовая фальшивка. Лишь через несколько минут он с трудом поднялся на ноги. А когда наконец заговорил, голос его был удивительно спокойным.

– Я не знаю, кто за этим стоит, – зловеще проговорил он, показав пальцем на статую. – Но даже если это будет последним, что я сделаю в этой жизни, я выслежу их и оставлю свою визитную карточку.

Не говоря больше ни слова, дон Педро повернулся спиной к «Мыслителю» и зашагал к дому. Только Диего, Луис и Карл отважились последовать за ним. Он шагнул за порог, миновал прихожую, вошел в гостиную и остановился напротив портрета во весь рост возлюбленной Тиссо. Сняв со стены миссис Кэтлин Ньютон, он прислонил ее к подоконнику. Затем несколько раз повернул наборный диск – сначала влево, затем вправо, пока не раздался щелчок. Он с усилием открыл тяжелую дверь сейфа. Несколько мгновений Мартинес смотрел на пачки аккуратно сложенных пятифунтовых купюр, которые члены его семьи и доверенные подручные привезли контрабандой в Англию за последние десять лет. Он вынул три большие пачки и вручил одну Диего, вторую Луису и третью Карлу. Цепким взглядом он обвел всех троих:

– Пока не выясним, кто стоит за кражей моих денег, никому не отдыхать! Каждый из вас должен сыграть свою роль и награжден будет только по результатам.

Он повернулся к Карлу:

– Тебе я поручаю узнать, кто сообщил Джайлзу Баррингтону, что его племянник едет в Саутгемптон, а не в лондонский аэропорт.

Карл кивнул, а Мартинес повернулся к Луису:

– Ты сегодня вечером поедешь в Бристоль и выяснишь все о врагах Баррингтонов. У членов парламента враги есть всегда, но помни, что многие из них останутся на его стороне. И когда будешь там, постарайся раздобыть любую информацию о пароходстве, которым владеет их семья. Есть ли у компании финансовые затруднения? Есть ли несогласия с политикой компании у кого-то из членов правления? Нет ли трений с профсоюзом? Высказывают ли акционеры какие-либо опасения? Копай глубже, Луис. И помни: не найдешь воду, пока не закопаешься на несколько футов под поверхность.

– Диего, – обратился он к старшему сыну, – возвращайся в «Сотби» и выясни, кто последним вышел из борьбы за двадцать девятый лот, ведь они наверняка знали, что моих денег в «Мыслителе» уже нет, иначе не стали бы рисковать и так высоко поднимать ставки.

Дон Педро немного помолчал, а затем продолжил, тыча указательным пальцем в грудь Диего:

– Но самой важной твоей задачей будет сколотить команду, которая позволит мне уничтожить того, кто ответствен за кражу. Прежде всего, поручи дело самым башковитым юристам, которых найдешь, потому что они знают берущих на лапу, так же как и бандитов, которые никогда не попадались, и они не будут задавать вопросов, потому что деньги всегда правы. Когда появятся ответы на эти вопросы и все станет на свои места, я буду готов сделать с ними то, что они сделали с нами.

44

– Сто двадцать тысяч фунтов, – объявил Гарри. – Ставка была сделана по телефону, но «Таймс», похоже, не знает, кто покупатель.

– Только один человек способен заплатить так много за произведение искусства, – сказала Эмма. – И теперь мистер Мартинес поймет, что не получит то, на что рассчитывал. – (Гарри оторвал взгляд от газеты и заметил, что его жена дрожит.) – И если мы что-то знаем об этом человеке, так это то, что он захочет понять, кто украл его деньги.

– Но у него нет никаких оснований подозревать Себа. Я провел в Буэнос-Айресе всего несколько часов, и никто, кроме посла, не знал даже моего имени.

– Кроме мистера… как там его?

– Болтона. Но мы с ним летели обратно на одном самолете.

– Будь я Мартинесом, – голос Эммы дрожал, – первые мои подозрения пали бы на Себа.

– Но почему, тем более что он в самом деле ни при чем?

– Да потому, что он последним видел статую перед тем, как ее передали «Сотби».

– Это не доказательство.

– Поверь, для Мартинеса этого достаточно. Считаю, что у нас нет иного выбора, кроме как предупредить Себа, что…

Дверь открылась, и в комнату влетела Джессика:

– Мама, ты ни за что не поверишь, куда завтра утром едет Себ!


– Луис, рассказывай, что ты раскопал в Бристоле.

– Кое-что есть. Баррингтон глубокоуважаем и популярен в своем избирательном округе, однако успел нажить себе несколько врагов, включая бывшую жену, и…

– Какие у нее проблемы?

– Похоже, Баррингтон крепко ударил по ее репутации в деле с завещанием своей матери, а еще нанес обиду тем, что предпочел ей дочь уэльского шахтера.

– Может, тогда тебе следует попытаться выйти на нее?

– Уже попытался, да только к представителю английской аристократии так просто не подъедешь, нужно, чтобы тебя представили. Но в Бристоле я познакомился с человеком, который заявляет, что хорошо ее знает.

– Кто такой?

– Майор Алекс Фишер.

– Какое отношение имеет к Баррингтону?

– Он был кандидатом от Консервативной партии на прошлых выборах, когда Баррингтон обошел его на четыре голоса. Фишер утверждает, что Баррингтон выбил его жульническим способом, и я так чувствую, что он готов чуть ли не на все, чтобы поквитаться.

– Мы должны ему в этом помочь.

– Еще я выяснил, что с момента проигрыша на выборах Фишер залез в крупные долги и сейчас отчаянно нуждается в руке помощи.

– Значит, я протяну ему эту руку. Что можешь рассказать о подруге Баррингтона?

– Доктор Гвинет Хьюз. Преподает математику в школе Святого Павла для девочек в Лондоне. По завершении развода Джайлза местная Лейбористская партия ожидает официального объявления об их совместном будущем, но, цитируя члена комитета, который знаком с Гвинет Хьюз, она не из тех, кого называют хорошенькой глупышкой.

– Забудь про нее, – сказал дон Педро. – Нам она бесполезна, если только где-то не замарается. Займись его бывшей женой и, если майор может организовать встречу, выясни, что ее интересует: деньги или месть. Едва ли не каждая бывшая жена желает первого либо второго, а в большинстве случаев – того и другого. – Он улыбнулся Луису. – Хорошая работа, мой мальчик.

Затем он повернулся к Диего:

– Что у тебя?

– Я еще не закончил. – В голосе Луиса прозвучали нотки обиды. – Случайно нашел человека, знающего о семье Баррингтон больше, чем они сами.

– Что за человек?

– Частный детектив по имени Дерек Митчелл. В прошлом работал на обоих Баррингтонов и Клифтонов, но я чую, что за определенную сумму мне удастся уговорить его…

– Не подходи к нему ближе, чем на пушечный выстрел, – твердо сказал дон Педро. – Если ему вздумается надуть своих бывших работодателей, почему ты считаешь, что при удобном случае он не сделает то же самое с нами? Однако не спускай с него глаз.

Луис кивнул, хотя выглядел разочарованным.

– Диего?

– Пилот БТВА по имени Питер Мэй останавливался в отеле «Милонга» на две ночи в то же самое время, когда Себастьян Клифтон находился в Буэнос-Айресе.

– И что же?

– Этого же человека видели выходящим из задней двери посольства Британии в день приема в саду.

– Совпадение.

– И консьерж «Милонги» случайно услышал, как некто, знакомый что ли, обращался к этому человеку, называя его Гарри Клифтон, а именно так зовут отца Себастьяна Клифтона.

– А вот это уже меньше похоже на совпадение.

– Причем, как только его разоблачили, человек первым же самолетом вылетает в Лондон.

– Совсем не совпадение.

– Больше того, мистер Клифтон уехал, не оплатив в отеле счет, который позже забрало британское посольство, доказав, что отец и сын не только находились в Буэнос-Айресе в одно и то же время, но и наверняка работали вместе.

– Тогда почему они не остановились в одном отеле? – спросил Луис.

– Не хотели, чтобы их видели вместе, так я полагаю, – сказал дон Педро. Чуть помедлив, он добавил: – Отлично сработано, Диего. Случаем, не Гарри Клифтон пытался купить мою статую на аукционе?

– Не думаю. Когда я спросил председателя «Сотби», кто это был, он заверил меня, что не имеет ни малейшего понятия. Хоть я и намекнул, но мистер Уилсон явно не тот человек, которого можно искусить взяткой, и я подозреваю, что, если попытаться его припугнуть, его следующий звонок будет в Скотленд-Ярд. – (Дон Педро нахмурился.) – Однако я, похоже, учуял одну слабость мистера Уилсона, – продолжил Диего. – Когда я дал понять, что ты подумываешь вновь выставить «Мыслителя» на продажу, он проговорился, что в его приобретении может быть заинтересовано британское правительство.

Дон Педро взорвался фонтаном ругательств, способным шокировать тюремного надзирателя. Успокоился он не сразу, и, когда это ему наконец удалось, он проговорил почти шепотом:

– Ну, теперь я знаю, кто украл мои деньги. И наверняка они уже уничтожили банкноты или передали их Банку Англии. В любом случае, – ожесточенно прошипел он, – больше из тех денег мы не увидим ни пенни.

– Но даже британское правительство не смогло бы провести такую операцию без сотрудничества с Клифтонами и Баррингтонами, – предположил Диего. – Так что наша цель не меняется.

– Согласен. Как у тебя идет формирование команды? – спросил Мартинес, быстро меняя тему.

– Я сколотил небольшую группу тех, кому не нравится идея платить налоги. – (Остальные трое рассмеялись впервые за это утро.) – Пока держу их на гонораре и готов к действиям, как только дашь команду.

– Они догадываются, на кого им предстоит работать?

– Нет. Считают меня иностранцем с мешком денег и, честно говоря, не задают вопросов, поскольку я плачу им наличными и вовремя.

– Отлично. – Дон Педро повернулся к Карлу. – Тебе удалось узнать, кто проинформировал Баррингтона о том, что его племянник едет в Саутгемптон, а не в Лондон?

– Доказательства у меня нет. Но к сожалению, все сходится на Бруно. Он единственный, кто мог это сделать.

– Этот мальчишка всегда был не в меру честным. Это его мать виновата. Ни в коем случае мы не должны говорить о моих планах в его присутствии.

– Но ведь ни один из нас толком и не знал о твоих планах, – сказал Диего.

Дон Педро улыбнулся:

– Не забывай: чтобы поставить империю на колени, надо устранить ближайшего претендента на трон.

45

Без минуты десять брякнул звонок входной двери. Карл открыл.

– Доброе утро, сэр, – проговорил он. – Чем могу служить?

– Мистер Мартинес назначил мне встречу на десять часов.

Карл слегка поклонился и ступил в сторону, давая гостю войти. Он провел его через прихожую, легонько постучал в дверь кабинета и объявил:

– Ваш гость прибыл, сэр.

Мартинес поднялся из-за стола и протянул руку:

– Доброе утро. С нетерпением ждал встречи с вами.

Закрыв дверь кабинета и направляясь на кухню, Карл миновал Бруно, болтавшего по телефону.

– Отец дал мне два билета на завтрашний мужской полуфинал на Уимблдоне и предложил пригласить тебя.

– Очень любезно с его стороны, – отвечал Себ. – Но в пятницу у меня встреча в Кембридже со старшим преподавателем, так что, думаю, не получится.

– Да не глупи, – уговаривал Бруно. – Что тебе помешает поехать в Лондон завтра утром? Начало матча в два, и, если приедешь сюда к одиннадцати, времени у тебя будет навалом.

– Так все равно на следующий день надо к полудню быть в Кембридже.

– Тогда оставайся на ночь, а в пятницу утром Карл отвезет тебя на Ливерпуль-стрит.

– А кто играет?

– Фрейзер с Купером, гарантирую классную битву. А будешь себя хорошо вести, отвезу тебя в Уимблдон на своей шикарной новенькой машине.

– У тебя машина? – поразился Себастьян.

– Оранжевый «МГ» с откидным верхом. Папа подарил мне его на девятнадцатилетие.

– Вот же везет! Мне папа подарил полное собрание сочинений Пруста.

Бруно рассмеялся:

– А будешь очень хорошо себя вести, расскажу по пути о своей последней подруге.

– Последней? – хмыкнул Себастьян. – Ты бы сначала обзавелся первой, прежде чем заиметь «последнюю».

– Да ты, никак, завидуешь?

– Отвечу, когда познакомлюсь с ней.

– Шансов у тебя ноль, поскольку я не увижу ее до пятницы, а к тому времени ты будешь трястись в поезде в Кембридж. Ладно, увидимся завтра часов в одиннадцать.

Бруно опустил трубку и направился было в свою комнату, когда дверь кабинета открылась и появился его отец, приобнимая за плечо джентльмена с военной выправкой. Бруно и в голову бы не пришло подслушивать, не прозвучи вдруг имя Баррингтона.

– Мы в два счета вернем вас в состав правления, – говорил его отец, провожая гостя к входной двери.

– Об этом я могу только мечтать.

– И все же, майор, я хотел бы, чтобы вы знали: мне не интересен единичный «налет» на Баррингтонов лишь ради того, чтобы причинить беспокойство их семье. Мой долгосрочный план – принять на себя руководство компанией, а вас назначить председателем. Неплохо звучит?

– Если это еще и свалит Баррингтона, ничто не порадует меня больше.

– Не одного только Баррингтона, – сказал Мартинес. – Я намереваюсь уничтожить каждого члена этой семьи одного за другим.

– Еще лучше.

– Итак, первое, что вы должны сделать, – начать скупать акции Баррингтона, если и когда они появятся на рынке. В тот момент, когда у вас будут семь с половиной процентов, я верну вас в правление в качестве моего представителя.

– Благодарю, сэр.

– Не называйте меня так. Для друзей я Педро.

– В таком случае я – Алекс.

– Просто помни, Алекс, с этого момента ты и я партнеры, а цель у нас одна.

– Лучше не придумаешь, Педро.

Они пожали на прощание руки. Дон Педро готов был поклясться, что слышал, как майор насвистывал, уходя.

Когда дон Педро вернулся в дом, в прихожей его дожидался Карл:

– Вы позволите пару слов, сэр?

– Пойдем ко мне в кабинет.

Никто из них не раскрыл рта, пока дверь не закрылась. Затем Карл воспроизвел услышанный им разговор Бруно со своим другом.

– Я знал, что он не устоит перед билетами на Уимблдон. – Мартинес поднял трубку телефона на столе. – Диего мне! – рявкнул он. – А теперь посмотрим, удастся ли нам подкинуть мальчишке соблазн посильнее, – сказал он, дожидаясь, пока сын не снимет трубку.

– Чем могу помочь, папа?

– Молодой Клифтон пошел к наживке. Утром прибудет в Лондон и отправится на Уимблдон. Если Бруно удастся уговорить его принять следующее мое предложение, ты сможешь все приготовить к пятнице?


Себастьяну пришлось позаимствовать мамин будильник, чтобы встать вовремя и поспеть на поезд в 7:23 с Паддингтона. Эмма ждала его в прихожей и предложила подвезти до Темпл-Мидс.

– Ты в Лондоне увидишься с мистером Мартинесом?

– Скорее всего, – ответил Себастьян. – Ведь это он предложил мне пойти с Бруно на Уимблдон. А почему ты спрашиваешь?

– Да так просто.

Себастьян хотел спросить, почему мама интересуется Мартинесом, но решил, что получит такой же ответ: «Да так просто».

– Будешь в Кембридже – найдется минутка навестить тетю Грэйс? – спросила мать, слишком явно меняя тему.

– Она пригласила меня в Ньюнэм на чай в субботу днем.

– Не забудь передать привет от меня, – попросила Эмма, когда они подъехали к вокзалу.

В поезде Себастьян сидел в уголке вагона, пытаясь понять, почему его родители так интересуются человеком, которого в глаза не видели. Он решил спросить Бруно, может, ему известна какая-нибудь проблема. Бруно ведь не очень понравилась его идея отправиться в Буэнос-Айрес.

К тому времени, как поезд прибыл на перрон Паддингтона, Себастьян ни на шаг не приблизился к разрешению загадки. Он отдал своей билет контролеру у турникета, покинул здание вокзала, пересек дорогу и шел, пока не достиг дома номер 37. Постучал в дверь.

– Силы небесные! – воскликнула миссис Тиббет, увидев гостя, и порывисто обняла его. – Уж и не надеялась тебя увидеть, Себ!

– А в этом заведении кормят завтраком нуждающихся первокурсников университета?

– Если твои слова означают, что ты все-таки едешь в Кембридж, тогда я посмотрю, что могу наскрести. – (Себастьян последовал за ней в дом.) – И закрой за собой дверь, а то подумают, что ты дурно воспитан.

Себастьян поспешил назад и захлопнул входную дверь, а затем последовал за Тибби вниз по лестнице на кухню.

– Смотрите-ка, кто к нам пришел! – Увидев юношу, Дженис на радостях крепко обняла его.

Затем последовал самый вкусный завтрак, который он ел с тех пор, как последний раз сидел в этой кухне.

– Чем же ты занимался после того, как уехал от нас? – спросила миссис Тиббет.

– Побывал в Аргентине и познакомился с принцессой Маргарет.

– А где это – Аргентина? – спросила Дженис.

– Далеко-далеко, – ответила миссис Тиббет.

– А в сентябре еду в Кембридж, – добавил он, прожевав. – Это все благодаря вам, Тибби.

– Надеюсь, ты не обиделся на меня, что я тогда побежала к твоему дяде. А что еще хуже, ему даже пришлось приехать ко мне сюда, в Паддингтон.

– И слава богу, что вы так сделали. Иначе я и сейчас еще был бы в Аргентине.

– А что тебя привело в Лондон на этот раз? – спросила Дженис.

– Так соскучился по вам обеим, что пришлось вернуться. Да и потом, где еще я найду приличный завтрак?

– Так я тебе и поверила, – проворчала миссис Тиббет, подкладывая ему в тарелку третью сардельку.

– Что ж… есть одна причина, – признался Себастьян. – Бруно пригласил меня в Уимблдон: сегодня днем мужской полуфинал. Фрейзер против Купера.

– В Эшли Купера я просто влюблена, – охнула Дженис, уронив кухонное полотенце.

– Ты влюбляешься в каждого, кто доходит до полуфинала, – подначила миссис Тиббет.

– Неправда! Нил Фрейзер мне никогда не нравился.

Себастьян рассмеялся. В том же веселии он провел еще час, почему и появился на Итон-сквер не ранее половины двенадцатого. Когда Бруно открыл дверь, Себ сказал:

– Меа кульпа, но в свою защиту скажу: меня не отпускали две мои подружки.


– Давай-ка еще раз, – велел Мартинес, – и не упускай ни одной детали.

– За прошлую неделю команда из трех опытных водителей выполнила несколько пробных пробегов, – рассказал Диего. – Сегодня днем они проведут финальный хронометраж.

– Где или почему может произойти сбой?

– Если Клифтон не примет твое предложение, мероприятие придется отменить.

– Насколько я знаю этого мальчишку, он не сможет устоять. Просто убедись, что я не наткнусь на него, прежде чем он утром уедет в Кембридж. Не уверен, что не придушу его.

– Сделаю все, чтобы ваши дорожки не пересеклись. Сегодня вы ужинаете с майором Фишером, а завтра сразу с утра – встреча в городе, где вас вкратце проинформирует адвокат компании о ваших юридических правах в случае приобретения вами семи с половиной процентов акций «Пароходства Баррингтонов».

– Что днем?

– Мы вдвоем едем в Уимблдон. Не затем, чтобы смотреть финал женского турнира, но чтобы заполучить десять тысяч свидетелей вашего алиби.

– А где будет Бруно?

– Поведет в кино свою подружку. Начало сеанса в два пятнадцать, окончание – часов в пять, так что он не узнает печальных новостей о своем друге, пока вечером не вернется домой.


В тот вечер Себастьяну уснуть не удавалось. Как немое кино, кадр за кадром перед его глазами мелькали все события дня: завтрак с Тибби и Дженис, поездка в Уимблдон на «МГ», а потом – захватывающий полуфинал и победа Купера в четвертом сете со счетом 8:6. День завершился визитом к мадам Джоджо на Бруер-стрит, где его окружил десяток Габриэл. Но об этом он маме рассказывать не станет.

А затем, самое главное, по дороге домой Бруно спросил его, не хочет ли он завтра отправиться в Кембридж на «МГ» вместо того, чтобы послезавтра ехать туда на поезде.

– А твой папа не будет против?

– Так это его идея.


Спустившись утром к завтраку, Себастьян с огорчением узнал, что дон Педро уже уехал на встречу в Сити. Он так хотел поблагодарить Мартинеса за всю его доброту! Себастьян решил написать ему сразу по возвращении в Бристоль.

– Какой же потрясающий день был вчера у нас с тобой, – сказал Себастьян, насыпав в тарелку корнфлекса и усаживаясь рядом с Бруно.

– Да к черту вчера, – проворчал Бруно. – Меня куда больше беспокоит сегодня.

– А что такое?

– Не знаю, надо сказать Салли, как я к ней отношусь, или прикинуться, будто я знаю, что она знает? – выпалил Бруно.

– Все так плохо?

– Для тебя – нет. В таких делах ты намного опытнее меня.

– Это точно.

– Будешь ухмыляться, не получишь «МГ».

Себастьян постарался сделать серьезное лицо. Бруно потянулся к нему через стол и спросил:

– Как думаешь, что мне надеть?

– Что-нибудь неформальное, но модное. Например, не галстук, а шейный платок, – предложил Себастьян, и в этот момент в прихожей зазвонил телефон. – И не забудь, что Салли сейчас наверняка тоже озабочена, что ей надеть, – добавил он, когда в кухню вошел Карл.

– Мистер Бруно, вас просит к телефону мисс Торнтон.

Бруно покорно поплелся в прихожую; Себастьян рассмеялся. Он намазывал джем на второй кусочек тоста, когда несколько минут спустя его друг вернулся.

– Черт, черт, черт.

– Что стряслось?

– Салли не может. Она простыла, лежит с температурой.

– В середине лета? – удивился Себастьян. – По мне, так она просто ищет предлог отменить встречу.

– Опять неверно. Салли сказала, что завтра будет в порядке, что ждет не дождется встретиться со мной.

– Тогда поехали со мной в Кембридж. Меня-то не особо заботит, во что ты одет!

Бруно усмехнулся:

– Довольно жалкая замена свиданию с Салли, но ведь все равно ничего лучшего уже не придумать.

46

– Черт, черт, черт! – шипел Карл, выйдя из кухни и обнаружив, в чем проблема.

Он прибыл как раз вовремя, чтобы успеть заметить, как оба юноши покинули дом. Он бегом пересек прихожую и выскочил на тротуар, но смог лишь наблюдать, как отъехал оранжевый «МГ» с Себом за рулем.

– Мистер Бруно! – отчаянно прокричал Карл, но никто из ребят не повернул головы, потому что Себастьян включил последние новости с Уимблдонского турнира.

Карл выбежал на середину улицы и яростно замахал руками, но машина не замедлила хода. Он бросился вслед за машиной – она подъезжала к перекрестку, и светофор горел зеленым.

– Красный! Включи красный! – заорал он.

И красный включился, но не ранее, чем Себастьян повернул налево и начал набирать скорость по направлению Гайд-парк-корнер. Карлу пришлось смириться с фактом, что они скрылись. Может быть, Бруно попросил подвезти его куда-нибудь по пути в Кембридж? Он ведь собирался сегодня в кино со своей подругой!

Карл побежал обратно к дому, пытаясь вспомнить, где сегодня собирался быть мистер Мартинес. Он знал, что днем тот будет на женском полуфинале в Уимблдоне, но стоп! Карл вспомнил, что до этого у хозяина встреча в Сити, так, возможно, он еще застанет его в офисе. Человек, который не верил в Бога, молился, чтобы Мартинес еще не уехал в Уимблдон.

Он бросился в открытую дверь, схватил трубку телефона и набрал номер офиса. Через несколько мгновений ответила секретарь дона Педро.

– Мне надо поговорить с боссом, срочно, срочно!

– Сожалею, но мистер Мартинес и Диего несколько минут назад уехали в Уимблдон.


– Себ, мне надо поговорить с тобой о том, что меня уже давно беспокоит.

– Не о том ли, что Салли и завтра не придет?

– Нет, тема куда серьезней.

Себастьян уловил перемену в голосе друга, он не смог повернуться взглянуть на его лицо, поскольку впервые пытался преодолеть Гайд-парк-корнер и не отрывал глаз от дороги.

– Прямых улик у меня нет, но с тех пор, как ты вернулся в Лондон, меня не оставляет чувство, что отец избегает тебя.

– А смысл? Ведь именно он предложил мне поехать с тобой в Уимблдон, – напомнил Себастьян, когда они устремились по Парк-лейн.

– Он. Так же как и идея предложить тебе прокатиться на моей машине сегодня – тоже его. Просто я подумал, может, в Буэнос-Айресе произошло что-то, от чего он разозлился.

– Нет… Я, во всяком случае, не знаю, – сказал Себастьян, заметив указатель «А1» и свернув на внешнюю полосу движения.

– А еще я так и не понял, зачем твой отец проехал полмира, чтобы увидеться с тобой, когда можно было всего лишь снять трубку и набрать номер.

– Собирался задать ему такой же вопрос, но он был очень занят, готовился к туру по Америке с последней книгой. Когда я заговорил об этом с мамой, она прикинулась дурочкой. Но что я знаю про маму точно – это то, что она далеко не дурочка.

– Мне непонятно еще одно: почему ты остался в Буэнос-Айресе, когда мог улететь в Англию со своим папой.

– Потому что пообещал твоему отцу доставить большой ящик в Саутгемптон и не хотел подвести его после всех пережитых неприятностей.

– А, это, наверное, та статуя, что валяется на лужайке в Шиллингфорде. Но это только напускает туману. С чего вдруг моему отцу просить привезти статую из Аргентины, выставить ее на аукцион и затем самому же купить?

– Понятия не имею. Как он и просил, я подписал документы о передаче, люди из «Сотби» забрали ящик, а я поехал в Бристоль к родителям. Что за допрос с пристрастием? Я всего лишь сделал то, о чем просил твой отец.

– Да дело в том, что вчера домой к папе приходил человек, и я слышал, как он упомянул имя: «Баррингтон».

Себастьян остановился перед светофором.

– А что за человек, не знаешь?

– Нет, никогда его раньше не видел, но слышал, как папа называл его «майор».


– Внимание, объявление для зрителей, – раздался голос в динамике. Толпа умолкла, даже несмотря на то, что мисс Гибсон уже изготовилась к подаче. – Мистер Мартинес, вас просят срочно пройти в кабинет секретаря соревнований.

Дон Педро среагировал не сразу, медленно поднялся со своего места и проронил:

– Что-то пошло не так.

Не говоря больше ни слова, он начал пробираться мимо сидевших зрителей к ближайшему выходу; Диего двигался в шаге позади. Выйдя на лестницу, дон Педро спросил продавца программок, где кабинет секретаря.

– Вон в том большом здании с зеленой крышей, сэр, – ответил молодой капрал, показав вправо от себя. – Мимо не пройдете.

Дон Педро быстро спустился по ступеням и вышел из центрального корта, но Диего обогнал его задолго до того, как тот достиг выхода. Диего ускорил шаг и направился к большому зданию, перекрывавшему горизонт. Иногда он оглядывался, дабы убедиться, что отец не слишком отстает. Увидев у двойных дверей одетого в униформу служащего, он замедлил шаг и крикнул:

– Где кабинет секретаря?

– Налево, третья дверь, сэр.

Диего снова ускорил шаг и не сбавлял его, пока не увидел дверь с табличкой: «Секретарь клуба».

Когда он открыл ее, лицом к лицу столкнулся с мужчиной в элегантном пурпурном с зеленым пиджаке.

– Я Мартинес. Вы только что вызвали меня по трансляции.

– Да, сэр. Позвонил мистер Карл Рамирес и попросил вас немедленно перезвонить ему. Он подчеркнул, что дело чрезвычайной важности.

Диего схватил трубку телефона на столе секретаря и уже накручивал диск, когда в дверь ворвался отец – щеки его пылали.

– Что за срочность? – проговорил он в перерывах между вдохами.

– Еще не знаю. Карл попросил перезвонить домой.

Дон Педро выхватил трубку, когда услышал: «Это вы, мистер Мартинес?»

– Да, я, – ответил он и стал внимательно слушать, что говорил ему Карл.

– Что случилось? – спросил Диего, стараясь оставаться спокойным, хотя лицо отца стало пепельно-серым и он вцепился в край стола.

– Бруно в машине.


– Я собираюсь поговорить с отцом и все выяснить сегодня вечером, когда вернусь, – говорил Бруно. – В конце концов, что ты такого мог натворить, чтобы разозлить его, если всего лишь выполнял его инструкции?

– Без понятия, – сказал Себастьян, выводя машину на круговую развязку на «А1» и сливаясь с потоком транспорта на шоссе с двусторонним движением.

Он утопил педаль акселератора и наслаждался ощущением ветра, трепавшего его волосы.

– Может, конечно, я слишком близко принимаю к сердцу, – проговорил Бруно. – Но предпочел бы эту тайну разгадать.

– Если майор – это некто по имени Фишер, тогда я помогу тебе с разгадкой.

– Не понял. Кто такой, черт возьми, Фишер?

– Он был кандидатом от Консервативной партии и противостоял моему дяде на последних выборах. Неужели не помнишь? Я же тебе рассказывал о нем.

– Это тот тип, который попытался смухлевать с подсчетом голосов?

– Тот самый. А еще пытался дестабилизировать «Пароходство Баррингтонов», продавая и покупая акции компании всякий раз, когда возникала малейшая нестабильность. И выходит, не успокоился после того, как председатель наконец избавился от него, а моя мать заняла его место в совете директоров.

– Но что может быть общего у моего отца с таким уродом?

– Не исключено, что это вовсе не Фишер, и в таком случае мы с тобой просто сгущаем краски.

– Будем надеяться, что ты прав. И все равно, я считаю, мы должны быть начеку на случай, если кто-то из нас вдруг узнает что-то, что поможет объяснить эту загадку.

– Отличная идея. И для меня абсолютно ясно одно: мне совершенно не хочется портить отношения с твоим отцом.

– И даже если один из нас в самом деле выяснит, что когда-то между нашими семьями пробежала черная кошка, это вовсе не должно сказаться на нашей с тобой дружбе.

– Согласен на все сто, – сказал Себастьян.

Стрелка спидометра в этот момент подползла к отметке «60»: еще одно новое ощущение.

– Много книг для обязательного чтения к началу семестра? – спросил Себастьян, меняя полосу, чтобы обогнать колонну из трех грузовиков с углем.

– Старший воспитатель порекомендовал с десяток, но мне показалось, к началу занятий необязательно читать все.

– Я за всю жизнь-то не прочитал и десятка, – усмехнулся Себастьян, обходя первый грузовик.

Однако ему пришлось резко затормозить, когда водитель второго вдруг выскочил перед ним на полосу и начал обгонять первого. Как раз в точке, когда казалось, что водитель второго обойдет первый грузовик и вернется на свою полосу, Себастьян бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, что третий грузовик также вышел на полосу обгона.

Идущий перед Себастьяном грузовик постепенно уходил вперед, и Себастьян поравнялся с грузовиком, который все еще оставался на первой полосе. Себастьян вновь посмотрел в зеркало: шедший позади грузовик как будто нагонял его.

Бруно резко повернулся, яростно замахал руками водителю шедшей позади машины и изо всех сил крикнул ему:

– Не напирай! Назад!

Водитель грузовика с бесстрастным лицом привалился к рулю, а его машина подходила все ближе и ближе, несмотря на то что грузовик впереди все еще не совсем обогнал тот, что шел по внутренней полосе.

– Бога ради, давай скорее! – закричал Себастьян, давя ладонью на кнопку клаксона, хотя понимал, что водитель машины перед ним не слышит ни слова.

Когда он вновь посмотрел в зеркало заднего обзора, то с ужасом увидел, что грузовик уже в нескольких дюймах от заднего бампера их машины. Грузовик впереди продвинулся еще недостаточно, чтобы вернуться на внутреннюю полосу, что позволило бы Себастьяну увеличить скорость и уйти вперед. Бруно отчаянно махал руками водителю грузовика справа, но тот не менял скорость. Ему ведь ничего не стоило снять ногу с педали акселератора и позволить им безопасно вернуться на внутреннюю полосу, но он даже не смотрел в их сторону.

Себастьян покрепче вцепился в руль, когда грузовик коснулся заднего бампера и подтолкнул маленький «МГ» вперед, сбив с него номер: тот подлетел высоко вверх. Себастьян попытался проскочить вперед пару футов, но увеличить скорость было невозможно без риска налететь на грузовик впереди: нагонявший сзади сплющил бы их машину в гармошку.

Через несколько секунд их вновь швырнуло вперед: на этот раз задний грузовик толкнул их с ощутимо большей силой, и до грузовика впереди оставался лишь фут. И только когда задний грузовик ткнул их в третий раз, в мозгу Себастьяна ярко вспыхнули слова Бруно: «А ты уверен, что принял верное решение?» Он покосился на Бруно, который вцепился в приборную панель обеими руками.

– Нас пытаются убить! – закричал Бруно. – Бога ради, Себ, сделай что-нибудь!

Себастьян беспомощно посмотрел на полосы обратного движения: на юг шел плотный поток машин.

В этот момент грузовик впереди начал притормаживать, и он понял: если и есть у них малейшая надежда на спасение, он должен принять решение прямо сейчас.


Именно председателю приемной комиссии выпала незавидная задача: позвонить отцу мальчика и сообщить, что сын его погиб в автокатастрофе.

Примечания

1

Главный парламентский партийный организатор. – Здесь и далее примеч. перев.

2

Драматург сэр Уильям Швенк Гильберт (1836–1911) и композитор сэр Артур Сеймур Салливан (1842–1900) – английские авторы, создавшие во второй половине XIX в. четырнадцать комических опер.

3

Стивидорные работы – работы, связанные с выполнением погрузочно-разгрузочных операций, укладкой грузов на судне.

4

Рядовой член парламента.

5

Международный аэропорт им. Джона Кеннеди в Нью-Йорке; первоначальное название – аэропорт Айдлуайлд, так как на этом месте было поле для гольф.

6

Лайнбакер (лайнбекер) – одна из позиций игроков в американском футболе, в частности выполняет функцию остановки бегущих с мечом.

7

Bloomsbury Publishing Plc – независимое издательство, находящееся в Лондоне.

8

Лобби гостиницы – территория у входа рядом с ресепшен.

9

Мелвин (Мел) Джером Бланк (1908–1989) – американский актер, более известный озвучиванием мультфильмов студии «Уорнер бразерс». Голосом Мела Бланка говорят такие персонажи, как Багз Банни, поросенок Порки, кот Сильвестр, птенец Твити и др. За свой необыкновенно разнообразный талант актера-голосовика Бланк получил прозвище Человек Тысячи Голосов.

10

Теннисон А. Смерть Артура. Перевод С. Лихачевой.

11

Сэр Стэнли Мэтьюз (1915–2000) – один из известнейших английских футболистов; первый англичанин, посвященный в рыцари за выдающиеся достижения в футболе.

12

Повестка с тремя подчеркиваниями – уведомление особой важности, требующее строжайшего соблюдения партийной дисциплины.

13

Осенний триместр в некоторых британских школах, колледжах, университетах; начинается в сентябре-октябре.

14

Персонаж «Повести о двух городах» Чарльза Диккенса.

15

Шелли Перси Биши. Адонаис. Перевод В. Микушевича.

16

Китс Джон. Сон и поэзия. Перевод А. Петровой.

17

Джон Констебл (1776–1837) – английский художник-пейзажист.

18

В красных кожаных чемоданчиках министры английского правительства хранят документы.

19

«Гнилое местечко» – город, фактически уже не существующий, но сохраняющий право посылать депутатов в парламент.

20

Избирательный округ с неустойчивым большинством избирателей, голосующих за ту или иную партию, – член парламента от этого округа может быть избран незначительным большинством голосов.

21

Выходящая под этим псевдонимом рубрика светской хроники британской газеты «Дейли экспресс».

22

«Придворный циркуляр» – ежедневный бюллетень об участии членов королевской семьи в официальных мероприятиях; рассылается редакциям газет и журналов. Введен королем Георгом III в 1803 г.

23

После смерти Георга V в 1936 г. королем Великобритании стал его старший сын Эдуард. Но менее чем через десять месяцев он отрекся от престола ради женитьбы на американке Уоллис Симпсон. Королем стал второй сын Марии, Георг VI.

24

Генри Сиджвик (1838–1900) – английский философ и экономист.

25

Питер Мэй — британский игрок в крикет, резидент Зала славы Международного совета крикета.

26

Джон Бетджеман (1906–1984) – английский поэт и эссеист.

27

В здравом уме (и твердой памяти) (лат.).

28

Высшая военная награда Великобритании, вручается за героизм, проявленный в боевой обстановке.

29

Феттес – привилегированная частная средняя школа совместного обучения в Эдинбурге. Основана в 1870 г.

30

Берта Моризо (1841–1895) – французская художница, рисовальщица, акварелистка, представительница импрессионизма.

31

Гарда – ирландская полиция.

32

Эдмунд Бёрк (1729–1797) – английский публицист и философ.

33

Здание британского парламента располагается в Вестминстере – районе Лондона.

34

Отчаянный Дэн – супергерой, персонаж комиксов.

35

Томас Бабингтон Маколей (1800–1859) – британский историк, публицист и политический деятель Викторианской эпохи.

36

Актовый день – торжественное собрание в конце учебного года с речами, вручением аттестатов, как правило в частных школах Британии.

37

Шесть ударов палкой – существующий и в настоящее время вид наказания в некоторых частных школах; в выражении «получить шесть горячих» – подвергнуться серьезному наказанию.

38

Один, два и яйцо (фр.).

39

Здравствуйте, месье. Могу я помочь вам? (фр.)

40

Мы испанцы (исп.).

41

Доброе утро, сеньор. Чем я могу помочь вам? (исп.)

42

Сию минуту (исп.).

43

«Курьерский ящик» – в палате общин кафедра для выступающих с речью с каждой стороны парламентского стола.

44

Барбара Хепуорт (1903–1975) – один из крупнейших британских скульпторов XX в., известная своими абстрактными работами, отличающимися чистотой линий и простотой форм.

45

Мэри Кассат (1844–1926) – американская художница и график, писавшая в стиле импрессионизма.

46

«Олд-Вик» – театральная труппа, прославившая себя постановкой шекспировских пьес; после 2-й мировой войны стала фактически национальным театром, а с 1963 г. официально именуется Национальным театром, по официальному названию театра «Royal Victoria Hall».

47

Столичная полиция – полиция Лондона, за исключением района Сити.

48

«Аскот» – ипподром близ Виндзора, где в июне проходят ежегодные четырехдневные скачки, являющиеся важным событием в жизни английской аристократии.

49

Школа Роудин (Roedean School) – одна из ведущих частных средних школ-пансионов Англии для девочек 11–18 лет с обучением как дневным, так и пансионным. Основана в 1885 г.

50

Международный турнирный крикетный матч между командами Англии и одной из стран Содружества. Проводится в Англии и странах Содружества ежегодно с 1877 г.

51

Герой английской сказки «Дик Уайттингтон и его кошка».

52

Выставляется по результату экзамена по программе средней школы на обычном уровне.

53

Занято (исп.).

54

Памятник на площади Лория журналисту и публицисту Хосе Мануэлю Эстраде (1842–1894).

55

«Ближние графства» – шесть графств, окружающих Большой Лондон: Мидлсекс, Эссекс, Кент, Суррей, Хартфордшир и Суссекс.

56

Организация девочек-скаутов; с 1967 г. подразделяется на три дружины: младшую, среднюю и старшую.

57

«Офицеры и джентльмены» – роман Ивлина Во о британской армии.

58

Каса-Росада (La Casa Rosada) (исп.) – Розовый дом; официальная резиденция президента Аргентины в центре Буэнос-Айреса, на площади Пласа-де-Майо.

59

Палермские леса – один из самых крупных парков в старом районе Буэнос-Айреса Палермо.

60

Шрусбери – частная школа, основанная в 1552 г. и знаменитая своими выпускниками: Чарльзом Дарвином, Сэмюэлем Батлером и др.

61

Галерея Тейт – художественный музей в Лондоне, самое крупное в мире собрание британского искусства с 1500 года до наших дней, основанное промышленником сэром Генри Тейтом. Ныне часть группы музеев «Тейт».

62

САС (SAS) – парашютно-десантные части особого назначения (в Великобритании).

63

«BBC Home Service» – Британская национальная радиостанция, транслировавшая в том числе музыкальные передачи с 1939 до 1967 г. В настоящее время – «BBC Radio 4».

64

Бонд-стрит – с XVIII в. улица элитных бутиков и магазинов в лондонском районе Мейфэр. Одна из главных улиц торгового района Вест-Энд наряду с близлежащими Риджент-стрит и Оксфорд-стрит.

65

«Кто хочет обменять старые лампы на новые? У кого есть старые медные лампы? Меняю на новые!» – кричал медник из сказки «Волшебная лампа Аладдина».


на главную | моя полка | | Тайна за семью печатями |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения
Всего проголосовало: 7
Средний рейтинг 4.9 из 5



Оцените эту книгу