Слова благодарности

Благодарю страну, город и дом, в котором я живу, за предоставление благодатной почвы для моей богатой фантазии.

Благодарю мою многочисленную и многонациональную семью за то, что она у меня есть.

Благодарю моих друзей всех национальностей и вероисповедований за теплоту и искренность общения.

Особая благодарность моему мужу за регулярное подталкивание меня к пропасти новых свершений и невмешательство в процесс творческого экстаза.

Вечная память преподавателям Самарского государственного университета: Анатолию Ивановичу Петрушкину (зарубежная литература) и Софье Залмоновне Агранович (русский фольклор), послужившим для меня образцами иронического отношения к проживаемой действительности.

Слово об авторе

В результате трагического выбора матери — между родами в городе или в деревне — родилась в деревне и на третий день вследствие грубой врачебной ошибки осиротела. Первые десять лет своей жизни провела в сельской местности, где телевизор был не в каждом доме, а там, где был, показывал плохо. Русский фольклор черпала из первоисточника, коим был дедов дом, в котором собирались на регулярные посиделки многочисленные пенсионеры обоих полов. Это были времена, когда детей не боялись отпускать на улицу и замки на двери без особой надобности не вешали. Неограниченная свобода передвижения в границах пешей досягаемости была главным завоеванием развитого социализма, на период которого пришлось босоногое детство будущего автора.

Смычка между городом и деревней случилась на одиннадцатом году авторской жизни и прошла далеко не безболезненно. Однако худо-бедно удалось осилить курс средней школы «с преподаванием ряда предметов на английском языке» в закрытом тогда для любых иностранцев городе Среднего Поволжья. Не чувствуя в себе позывов к точным наукам, автор выбирала между русской и английской филологией в качестве предмета дальнейшего изучения и все-таки остановилась на английской. Закончив местный университет, была по великому блату устроена на работу в школу — не в отдаленном колхозе, как грозило распределение, а в самом центре большого города. И не простым учителем, а заместителем директора по воспитательной работе. В первый раз обойдя трущобные дома многочисленных подопечных, состоявших на учете в детской комнате милиции, она вытряхнула на улице плащ, чтобы не унести с собой клопов и тараканов, и, войдя в свою благоустроенную квартиру, заявила приемной матери: «Мама, похоже, наша отдельно взятая семья живет уже при коммунизме».

Как автор попала в столицу нашей Родины город-герой Москву, история скромно умалчивает. Но безо всякого блата; видимо, по велению судьбы. Судьбы, которая помотала ее в течение последующих десяти лет по евразийскому континенту, вынудив изучить в разной степени пару западных и пару восточных языков, но в конце концов осадила таки в первопрестольной. Здесь автор с энтузиазмом вступила на общественное поприще в качестве наемной служащей, с внутренней задачей привлечь внимание строго западно-ориентированной новой российской элиты к подступающему с тыла восточному дракону. На этом поприще она потеряла остатки девичьего идеализма и врожденного максимализма. Автору понадобилась целая пятилетка, чтобы понять кукольность российских общественных объединений и бесперспективность своего пребывания в этой нежизнеспособной среде.

Бесповоротно завязав с работой по найму, автор углубилась в личное домоустроительство. Свив несколько гнезд, построив дом, вырастив сад до состояния плодоношения и подрастив троих детей до состояния относительной самостоятельности, автор уже мечтала овладеть средиземноморским искусством неспешного бытия, но вдруг обострился писательский зуд. Этот тяжелый недуг преследовал автора с давних пор. Долгое время она успешно паразитировала на переводах чужих текстов и школьных сочинениях на темы, заданные детям. И вдруг жизнь натолкнула ее на такой благодатный для живописания материал, пройти мимо которого не поднялась нога, а разучившаяся держать перо рука судорожно потянулась к клавиатуре. И понеслось… За одним сюжетом возник второй, за вторым третий… Результаты этого поносительства автор представляет теперь на ваш суд. Судите, да не судимы будете!

Главные герои (в порядке их упоминания)

Подлипецкий Стас (в девичестве Плешивцев) — герой своего времени.

Аполлонский Семен Аркадьевич — крупный девелопер со сползающей крышей.

Пановская Хелена Сигизмундовна — бессменный председатель Московской конфедерации рогов и копыт.

Пакостинен Алла Борисовна — правозащитница личной выгоды.

Сачков Николай Ильич — верный муж и соратник Пакостинен, прирожденный хитрован.

Лиммер Михаил Григорьевич — брянский партизан.

Лиммер Григорий Маркович — отец брянского партизана, знаток экономических теорий.

Лиммер Надежда Федоровна — мать брянского партизана, бухгалтер-любитель.

Воеводин Михаил Потапович — генерал-разоблачитель.

Воротилкин Платон Андреевич — второй человек в городе.

Голубь Иван — истинный альфист.

Эсмеральда — ручная коза Ивана Голубя.

Иванько Борис Игоревич — несправедливоросс.

Пелагея — ведунья, экстрасенс.

Козюлькулиев Геймураз Ненашевич — туркменский шпион-патриот.

Сало Любовь Мухаммедовна — общественный информатор.

Сурай — пророчица.

Бухтияров Тимофей Янусович — звезда телевеличины.

Путяну Владимир Владимирович — почетный полотер.

Казбеков Шахмар Султанович — главспец.

Загребчук Леонид Сергеевич — бывший мент.

Кислицкий Вольдемар Вольдемарович — потомственный певец.

Лор Аркадий Исаакович — мастер на все руки.

Де Голь Дарья (по паспорту Гольцова Дарья Сергеевна) — ваятельница женской прелести.

Сволочников Геннадий — услужливый недоумок.

Клара Канальи — та еще штучка.

Павел Пустоглядов по кличке Бармаглот — силовик.

Василий Васильевич Васькин — прораб со знанием китайского языка.

Александр Александрович Газидзе — факелоносец.

Нина Вольфовна Кох, супруга Газидзе — несгибаемый борец с паразитами.

13 апреля, 2 час. 15 мин

Стасик Меченый

Стасик въехал в паркинг и лихо погнал «крузер» по винтовому спуску на минус второй. Моделька, сидящая сбоку, запищала, изображая ужас и восхищение одномоментно. «Господи, какие же они все одинаковые», — мельком подумал Стасик. Машину остановил прямо у выхода в подъезд, носом к двери. Представил, сколько времени Моделька будет шагать на высоченных копытцах от парковочного места, и сжалился над собой. На баллоны давило уже не первый день. Жена на сносях загорала в Майами, готовясь произвести ему наследника. Наконец-то наследника. Стасику стукнуло сорок, он уже был дважды разведен, но сына пока не случилось. И некому было гордо передать красивую фамилию Подлипецкий, родоначальником которой он, Стасик, являлся.

До восемнадцати лет фамилию Стас носил другую — Плешивцев. С раннего детства качал мускулатуру и оттачивал язык, чтобы давать отпор в саду и школе вредным сверстникам, пытавшимся его дразнить его же фамилией. Заявление о желании сменить фамилию написал загодя — чтобы в армию уйти уже Подлипецким. Скульптурно сложенный и бойкий, он был замечен комиссией и служить угодил в Кремлевский полк. Из Москвы в родной Новолипецк уже не вернулся. Провел жирную черту между прошлым и будущим, за которой оставил отца-металлурга, чей мозг не выдержал температуры доменной печи и огня перестройки, и мать, удачно вышедшую вторым браком за директора местного спиртзавода. Новому окружению представлялся сиротой, что не мешало регулярно получать денежные переводы «до востребования» от матушки на московском Главпочтамте. Документы подал в строительный, но сопромат вкупе с беспокойным фарцовочным промыслом встали железобетонным барьером на пути к заветному диплому. Впрочем, никакому не заветному. На… никому он не был нужен в веселые девяностые. Тогда и за Кремлевскую стену можно было перекинуться без оного, были бы акробатические способности да улыбка чеширского кота. Улыбка у Стаса была очаровательная. Зубы белые, как у звезд, только натуральные. Все портило красное пятно на правом виске. Так что к фотографам Подлипецкий всегда поворачивался левым боком.

Моделька выпорхнула из джипа, лихо приземлившись своими цокалками. Они прошли к лифту. Лифт задумчиво перебирался с этажа на этаж, останавливаясь на каждом. Черт побери, попали на ночной вывоз мусора! Стас застонал. Представил, как перед ними распахнутся двери лифта, набитого вонючими мешками. Решительно схватил Модельку за узкое запястье и повел к лестнице, мимо оскалившегося ряда черных «мерсов» и «бумеров». Из динамиков сочилась убаюкивающая мелодия «Релакс-радио». Девушка вдруг заверещала как укушенная, показывая наманикюренным пальчиком в глубь мотоциклетного ряда телетусовщика Тима Бухту, в отрочестве Тимофея Бухтиярова. На мощном «харлее» верхом сидела упитанная крыса, впившись зубами в обивку сиденья. Стасик представил щупленького коротконогого Тимона на месте крысы и расхохотался. Ему полегчало в физиологическом смысле. Однако, черт возьми, развели тут гадюшник. Заселили по укромным подвальным закуткам обслугу из нелегалов. Скоро тараканы через вентиляцию полезут. Продавать надо хату срочно. Пока амбьянс не запаршивел окончательно.

Положа руку на сердце, гадюшник развели не без его попустительства. Когда председатель товарищества Боря Иванько выбрал затридорого клининговую компанию, он, Стасик, член правления ТСЖ, поднял одобряющую руку. Живи и дай жить другим. Иванько потом поменял свой старый «мерс» на новую модель, клининговая компания наняла по дешевке нелегалов и рассовала их с разрешения Иванько по углам, где их непросто было бы сыскать ментам и санитарной инспекции. Написано на двери: «Насосная», и гул агрегатов слышен. А что внутри насосной есть еще отсек и что там могут обитать люди — тут надо острый нюх иметь. Особенно если этот нюх предварительно ублажен коньячком и конвертом в карман, на всякий случай.

Успокоив девушку: «Ты что, крыс не видала в своем Урюпинске?», Стас открыл дверь на лестницу и, вздохнув, стал подниматься. Моделька ковыляла за ним. Преодолев четыре марша ступенек, они вышли в холл. Охранник при звуке шагов с трудом отлепил голову от стола и попытался сфокусироваться. «Свои, — процедил Стасик, — приятных снов». — «Да не… — промямлил охранник, — я только…» Подлипецкий его уже не слышал.

Пассажирский лифт стоял на пятнадцатом этаже. «Везет мне сегодня», — подумал Стасик, нажимая на кнопку. Лифт спускался неспешно, с достоинством. Входная стеклянная дверь подъезда открылась, и в холл вошла Алла Пакостинен, известная правозащитница личной выгоды в рамках ареала своего проживания, жилого комплекса «Золотые Купола». «Кому не спится в ночь глухую, — пропел про себя Стасик и про себя же чертыхнулся. — Как же некстати». Их пути уже пересекались на тропе войны. Пару лет назад Стасик по заданию свыше приложил свои пиаровские силы на сметение Алчной Алки с поста председателя правления ТСЖ.

— Здравствуйте, Станислав, — нехорошо улыбнулась Алла. — Что супруга, не родила еще?

— Отчего же вам не спится, Алла? — не отвечая на вопрос, поинтересовался Подлипецкий. — Не дщерь ли свою разыскиваете по постелям окрестных джигитов?

— Хам! — выдохнула Алла.

Стасик услужливо ткнул кнопку уже стоявшего здесь после выгрузки мусора грузового лифта, рыцарским жестом впустил разъяренную Алку в этот ароматный мир и помахал рукой.

— Высокие у вас тут отношения, — позволила себе высказаться Моделька, когда грузовой лифт с пунцовой от злости Аллой закрыл свои двери.

— Алла хер, ком алла хер, — перекроил Стасик известное выражение.

— Чей хер? — не поняла Моделька.

— Чей угодно, — лаконично ответил Стасик, чтобы не загружать птичий мозг Модельки лингвистическими экскурсами. Но эта пакостная Алка успела-таки опустить его приподнятое настроение. Секса больше не хотелось. — Знаешь что, — сказал он вспотевшей на покорении лестницы Модельке. — Прими душ и ложись спать. У меня тут дело образовалось.

Та захлопала нарощенными ресницами.

— Какое дело в три часа ночи?

— Такое дело, что не твоего ума дело, — неудачно скаламбурил Стасик. — Блин, теряю хохмаческую квалификацию.

— А как же с рекомендацией фотографу? Ты же сказал, ее нужно заслужить.

— С утра обслужишь и заслужишь, — обнадежил Стасик.

— Ладно, где ванная?

Стасик ткнул пальцем.

— Шикарненько, — пропела Моделька, ступая на мраморный, но теплый пол залитого мягким светом гостевого санузла, включила воду и замурлыкала: — Девушке из высшего общества трудно избежать одиночества…

Стасик ухмыльнулся и открыл ноутбук. Не признаваться же этой фитюльке, что общение с Аллой отбивает всякую похоть, и не только у него. Молодой резвый жеребец кавказских кровей Шамиль, на которого положила глаз Алкина дочка Вера, с хохотом сообщил ему как-то в хамаме, что, когда смотрит на дочку, у него встает, а когда на маму — падает.

Подлипецкий углубился в контракт на размещение рекламы на строящихся зданиях корпорации «Ремикс». Заморочка теперь с этими зданиями. После хамских посланий Сени Аполлонского новому мэру заказчики ринулись срывать рекламу с объектов «Ремикса» чуть ли не своими руками. Ну и рвите, хоть в клочья. Контракт поведения застройщика не оговаривает. А теперь они хотят, чтобы оговаривал. Ну уж нет — поведение Аполлонского непредсказуемо, как стихия. Никто же не берется предотвратить землетрясение. А Сеню даже экстрасенсы по большой траектории обходят, бес в нем, говорят, бес.

Стасик застучал по клавишам. Моделька тихо посапывала. За окном светало. Впрочем, в Стасикином кабинете света хватало и днем, и ночью. Мощные прожекторы от круглосуточной стройки по соседству обеспечивали Стасику круглогодичный полярный день на среднерусской возвышенности. «Чертов палец», как прозвали высокую закорючку обитатели «Золотых куполов», рос как на дрожжах и уже закрывал и утреннее солнце, и шпили сталинских высоток — вид, за который Стасик приплатил пачку грина при покупке. Даже буйной фантазии Стаса не хватило тогда, чтобы вообразить, что на загаженном соседним гаражным кооперативом клочке-пятачке у крутого склона, из-под которого вытекала из трубы безымянная речка-вонючка, можно впаять такого монстра. А вот у вельможной пани Пановской хватило. «Вот поэтому она на думской сцене солирует, а ты, Стасик, взираешь на ее творение из оркестровой ямы», — уязвил самого себя Подлипецкий.

Сволочь все-таки этот Иванько. «Мы — команда, мы — команда», а про застройку тихо молчал до последнего. Чтоб баблом не делиться. Документы подписал, что ТСЖ не возражает, получил на лапу и свалил с поста. Ну, положим, не сам свалил, его свалили. Рухнул под напором кавказского триумвирата. Южная диаспора отдельно взятого жилого комплекса объединилась в братском негодовании и свергла хохлятских засланцев Аполлонского.

Ну и, как водится в истории многострадальной родины, больше всех досталось евреям. Чувствуя, что запахло жареным, Иванько поручил своему заму, юному Мише Лиммеру, вынести из чрева ТСЖ всю компрометирующую документацию и печать. Под покровом ночи Миша явился выполнять партизанскую миссию, за которой его застиг кавказский часовой Газидзе. На Мишино счастье, у часового оказался поврежденным коленный сустав. Но на несчастье часовой вооружен был костылем, которым и отходил удирающего Мишу по затылку. Миша спасся бегством, но был снят на камеру охраны, улепетывающий с тяжелыми папками в обеих руках. С дрожащими ногами и взбугрившейся головой Миша предстал перед мамашей. Ведь на подвиг Миша решился ради нее, выполнявшей в течение двух лет тяжкие обязанности бухгалтера по прикрытию разворовываемой собственности в этом чертовом ТСЖ. Мама Надежда Федоровна приняла из Мишиных рук опасный груз, посадила его в машину и всю ночь гнала авто в направлении брянских лесов, где и по сию пору партизанила на личных делянках Мишина бабушка, православная крестьянка Акулина Тихоновна. Мишу объявили в розыск, а его папеньке, крупному ученому в области мелкой российской экономики, неизвестный продырявил все четыре колеса запаркованого под окнами «фольксвагена».

В животе заурчало. Хотелось есть, а может и выпить. В холодильник можно было и не заглядывать — стерильная полярная пустыня. Стасик вздохнул и отправился вниз — в круглосуточное «сельпо» Гагика Пустоняна, названное так за характерный для подобных магазинчиков бедный ассортимент, непрезентабельный вид и специфический запах. За кассой сидел сам Гагик — владелец роскошного пентхауса — и раскладывал электронный пасьянс. Никто не понимал, что он имеет с этого магазинчика, кроме оправдания бессонницы, но все призывы соседей расширить ассортимент Гагик молча саботировал. Пройдясь взглядам по полупустым полкам, Стасик взял пива, банку шпрот и половинку «Бородинского», расплатился и вышел.

В свете утренней зари генерал-майор в отставке Михал Потапыч Воеводин со своим Полканом уже обходил дозором периметр пустующего торгово-развлекательного комплекса с игривым названием «Купол’ок». Михал Потапыч в отличие от некоторых крупных слуг народа, квартиры которым в «Золотых куполах» выделило щедрое российское государство, свои двести метров приобрел за твердую валюту — некоторые коммерческие предприятия хорошо платят своим советникам, и за пять лет ценных советов Михал Потапыч накопил достаточную сумму. Чин генерал получил в свое время за неустанный надзор над заключенными. По долгу прежней службы генерал знал всех воров в законе, ныне здравствующих и почивших в бозе. И оказывал в частном порядке услуги по связям с криминальной общественностью, если кому-то нужно было отрегулировать вопросы с крышей или наездом.

Полкан присел на свежезасеянный газон и разродился солидной плюхой. «Что, Михал Потапыч, нивы удобряем?» — гаркнул в спину Воеводину Стасик. «Это дерьмо, дорогой мой, безобидное, — парировал генерал. — Ваш словесный понос сильнее пованивает».

Воеводин возложил на себя тяжкую миссию разоблачителя в этой разлагающейся коммуне. «Ворюга ты, ворюга», — припечатывал он каждого последующего председателя ТСЖ. «Но мы выведем тебя на чистую воду, будешь парашу нюхать», — щедро раздавал генерал обещания. Возражать ему председатели опасались.

Стасик вернулся в квартиру, подзакусил и почувствовал сонливость. Не раздеваясь, заполз на кровать, привалился к ребристому боку Модельки и моментально заснул. Ему снились крысы, много крыс. Они маршировали по паркингу в противогазах. А за ними широкой рекой текли шпроты, шпроты, шпроты.

13 апреля, 2 час. 30 мин

Алка Алчная

В ярости Алла влетела в лифт и нажала на кнопку третьего этажа. «Ну, Подлипецкий, остряк-самоучка! Дождешься! Членом сюда, членом туда — и здравствуйте, мистер триппер! Да что там триппер — СПИД поймаешь!» В сердцах она громко хлопнула входной дверью. Из спальни донесся сонный голос мужа:

— Алла, где тебя носит?

— Это дочь твою носит, Сачков! А ты дрыхнешь как сурок!

— А ты предлагаешь мне со свечкой стоять? — На пороге спальни появился зевающий Коля, на ходу цепляющий на нос очки. Всполохи электросварки со стройки за окном отсвечивали на его лысине и в стеклах очков зловещим синеватым светом. — Сама не спишь и другим не даешь!

— А с кем мне спать, Коля? С тобой?

— Начинается! — Коля скрылся в ванной и щелкнул задвижкой.

Алла заметалась по спальне, как разъяренная тигрица. Взял моду — закрывается от нее в сортире и укладывается на мохнатом коврике, положив под голову толстое банное полотенце. Говорит, что тепло, мягко и безопасно. Говорит, что лучше ночевать рядом с толчком, чем с ее ядовитым жалом. Выпив пару таблеток новопассита, Алла залезла под одеяло и попробовала заснуть. Не спалось. Надо было на ком-нибудь разрядиться, но разрядиться было не на ком. Впрочем, был один способ — написать заявление в суд. Алла поднялась, натянула халат и села за компьютер.

Никулинский суд Москвы был полон заявлениями госпожи Пакостинен. В основном — по защите чести и достоинства, на которые, согласно истице, покушался кто ни попадя. Секретарь суда, завидя Аллу, покрывалась красными пятнами и дышать начинала с перебоями. У нее на Аллу была жесточайшая аллергия. Порой даже приходилось вызывать «скорую помощь». Но Алла была неумолима: она посещала суд с маниакальной регулярностью.

Впрочем, однажды Алла выступала в суде в несвойственной ей роли защитника чужих интересов. Ну как бы… Это было во времена Аллиного председательства в «Золотых куполах». Все придумал Николя. Не от хорошей жизни — Аполлонский вытурил его с работы в «Ремиксе» без выходного пособия. По собственному, как бы, желанию. Сачков, конечно, тогда зарвался. Сложил в карман весь доход от аренды открытой парковки. С другой стороны, этой парковки в смете вообще не существовало. Но Аполлонский недооценил Сачкова, недооценил. А Коля, строивший «Золотые купола» с уровня котлована, знал про них слишком много. Например, про «Купол’ок». Пять тысяч квадратов офисно-торговых помещений были построены на крыше подземного паркинга без разрешительной документации. И свидетельство о собственности «Ремикс» потом получил незаконно, в обмен на квартиры разрешившим чиновникам.

И вот дождавшись, когда дочке Вере исполнится восемнадцать, прямо на следующий день Коля повел ее в суд вместе с иском к «Ремиксу»: ущемляет, мол, застройщик, мои девичьи интересы, эти метры должны принадлежать нашему товариществу, на наши денежки строены и на нашем пятне застройки. А копию заявления факсом Аполлонскому, для информации. Знай, мол, Сачкова. Аполлонский всегда реагировал быстро. Позвонил лично: «Че хочешь?» Коля озвучил. Алла тут же отписала в суд на бланке товарищества, что, мол, законно владеет «Ремикс» всеми спорными квадратами, что ТСЖ на них никаких видов и прав не имеет. Заблуждается, мол, истица в силу юного возраста. А что истица дочерью ей приходится, судье невдомек. Фамилии-то у них разные.

Озвученной Аполлонскому суммы хватило на домик в Испании, на остаток купили Верке первое авто. Ну и еще откусила Алла у Аполлонского помещение для дирекции товарищества, подвальное, правда, но просторное. Две трети сдавала в аренду, а деньги, понятно, — Сачково пособие по безработице.

Но Аполлонский проигрывать не любит. Натравил на нее свору зависимых от него по бизнесу обитателей «Куполов». Стасик Подлипецкий особенно постарался — он снимал жирные сливки с размещения рекламы на объектах «Ремикса». А наши люди любят разоблачения, ату ее, ату! Старик Воеводин подключился из спортивного интереса, его медом не корми — дай врага народа разоблачить. Свергли Аллу, сели на царство и давай общественную казну растаскивать — кто во что горазд. Праведники, мать их!

На экране компьютера высветилось недописанное Аллой доверительное письмо на имя начальника управления по борьбе с наркоманией по городу Москве. От имени бдительной жительницы деревни Усово Василисы Иосифовны Тараторкиной Алла сообщала начальнику по борьбе, что мать его заместителя Петра Газидзе выращивает на своей подмосковной даче коноплю и снабжает ей всех таджикских гастарбайтеров по месту проживания. У Газидзе не было подмосковной дачи, но кого бы это волновало. Госпожа Пакостинен была хорошо знакома с правилами черного пиара: главное — вбросить говнеца, запах обязательно останется. Достали ее старшие Газидзе — третий год пытаются дознаться, куда Алла затолкала всю документацию по земельным разборкам ТСЖ с «Ремиксом». Куда, куда — куда надо, в личный сейф. Не Иванько же все это было оставлять, чтобы тот все в унитаз спустил. Сыщики-любители. Теперь пусть вас допросят — где марихуану храните и кому толкаете.

Текст получился очень убедительным, осталось только переписать его от руки старческим почерком. Заявление в суд подождет. Алла выдернула двойной лист из Веркиных конспектов по социологии и углубилась в работу. Закончив, достала конверт с надписью: «1 Мая — день солидарности трудящихся» и стала сворачивать письмо. Перегнув страницы, с досадой обнаружила на обратной стороне поперек листа надпись Вериным круглым почерком: «Гена, ты козел!» Вся работа насмарку. Алла вышла на балкон и нервно закурила. Уже рассвело. Увидев внизу Подлипецкого с пакетом и Воеводина с Полканом, набрала полный рот слюны и плюнула. Промахнулась — плевок попал на сложносочиненную вывеску салона красоты «Сирано де Бержерак» — но Алле как-то полегчало. Докурила, швырнула вниз бычок и пошла на кухню выпить чаю. Включив чайник, она подошла к холодильнику, достала кусочек сырой куриной печени и направилась к покрытой розовой пелеринкой клетке, стоявшей на окне. Там жила ее любимица белая крыса Лариска — подарок Коли к ее, Аллиному, сорокалетию. Стянув свободной рукой пелеринку, Алла замерла. Дверь клетки была открыта и только неубранный крысиный помет свидетельствовал о том, что еще вчера вечером Лариска там опорожнялась.

— Сачков, Сачков! — затарабанила Алла в дверь ванной. — Проснись, у нас беда — Лариска пропала!

13 апреля, 6 час. 30 мин

Наказатель Потапыч

Полкан опростался и с облегчением потрусил по направлению к речке — гонять уток. Грузный Михал Потапыч неспешно следовал за ним. У заднего входа в ресторан «Голубой Севан» его хозяин Додик Куманян следил за выгрузкой бараньих туш. Издали завидев генерала, Додик гостеприимно разгладил свои буденовские усы и закричал: «Патапыч, дарогой! Захадзи ка мьне, кофе випьем». Потапыч против кофе ничего не имел и против Додика тоже. Проследив взглядом за атакующим уток Полканом, генерал последовал за Додиком, ловко лавирующим между ящиков и коробок по направлению к помпезному залу, где потолки сусального золота торжественно стекали на бордовые бархатные портьеры, а огромные хрустальные шандельеры сверкали даже в темноте. Зал еще не убрали после вчерашней свадьбы, стены украшали гирлянды подспустившихся шариков, уложенные в неизменное «Горько!»

Генерал был тут завсегдатаем. Додик денег с него не брал, да генерал и не предлагал. Понимал, что так вот, поглощая харчо и шашлык, обеспечивает Додику защиту от вымогательств его земляков — криминальных авторитетов. Будь на то Додикина воля — он бы генералу и спальню тут оборудовал, и Полкану будку из красного дерева изобразил бы. Но генерал предпочитал спать со своей Марьиванной на добытой когда-то в спецраспределителе финской кровати из карельской березы. Полкан же довольствовался ковриком из старой генеральской шинели в прихожей под вешалкой из оленьих рогов. Эту вешалку, так же как и спальный гарнитур, любовно перевезли с прежнего места обитания на 2-й Фрунзенской.

Добытый Додиком из глубин ресторана сонный бармен принялся варить кофе, а Додик самолично расчистил стол у окна, усадил дорогого гостя и принялся вливать ему в уши свои горести. Генерал слушал его вполуха. Горести Додика были хорошо ему известны. Более всего его печалили непомерные цены на Дорогомиловском рынке и наезды санитарной и пожарной инспекций, паразитирующих на его трудовом теле кормильца и поильца всего жилого комплекса. И не мог бы генерал поговорить с кем надо, чтобы отстали уже эти кровососы. Воеводин кивал и соглашался, думая, впрочем, о своем.

У Потапыча были заботы поважнее. Вчера ему позвонил сам Платон Воротилкин.

— Михаил Потапович, уважаемый, не отвлекаю?

— Что вы, Платон Андреевич, от чего вы можете отвлечь старика-пенсионера?

— Не скромничайте, Михаил Потапович, не скромничайте. Просьбица к вам есть деликатного свойства. Не могли бы мы с вами встретиться, так, по-соседски?

— Куда прикажете явиться?

Воротилкин на том конце провода замялся.

— Если я попрошу вас спуститься в мой персональный гаражик на минус первом этаже сегодня часиков в девять вечера?

— Без вопросов, уважаемый Платон Андреевич.

— Ну вот и славненько.

Без пяти девять генерал был уже на месте — у входа в персональный отсек паркинга, который занимал заместитель городского главы. Воротилкина не было. Джип сопровождения стоял посреди отсека, охранники, распахнув двери, резались в карты с водителем. Завидев Потапыча, быстро подобрались и выпрыгнули из машины, застегивая на ходу пиджаки и поправляя заушные рации.

— Вы куда? — преградили дорогу Потапычу.

— Платон Андреич стрелку мне тут назначил.

— Проходите к его машине, располагайтесь на правом заднем сиденье.

Потапыч втиснулся на кожаное сиденье представительского «мерса». Сиденье было немаленькое, но генерал все же был больше. Он заерзал, устраиваясь поудобнее. Воротилкин появился вместе с сигналами точного времени, которые издавали генеральские часы. Точность генерал уважал.

Водила при виде шефа завел двигатель, вышел из машины и услужливо открыл Воротилкину заднюю левую дверь. Платон Андреич впорхнул в авто, и дверь с легким магнитным чпоком закрылась за ним… Они беседовали под хрипящий из стереоколонок «мерса» голос Высоцкого. «В заповеднике, вот в каком — забыл — жил да был козел, роги длинные…» — повествовал певец-бунтарь о типичном пути российских козлов.

Поручкавшись с генералом, Воротилкин не стал разводить антимонии, в изложении своей мысли был ясен и краток.

— Я, собственно, как раз про наш заповедник. То есть не совсем теперь наш, бывший наш, а теперь городской, — начал заместитель городского главы.

…Между «Золотыми куполами» и помойкой гаражного кооператива «Ребус», там, где теперь возводили «Чертов палец», был крутой косогор, заросший сорным леском. В этом леске в годы перестройки совершенно оголодавшие работники посольств бывших соцстран, расположенных через дорогу, добывали экологически нечистые шампиньоны, умудрявшиеся расти здесь среди прогнивших глушителей и лужиц отработанного масла. В те времена земли в Москве еще было навалом, помойки и пустоши в изобилии водились вокруг каждого промышленного и непромышленного предприятия, включая дипломатический квартал. Вот такую обширную пустошь в иссохшем на нет, но когда-то полноводном русле речки Старицы выделил Сене Аполлонскому под застройку старый градоначальник. «Смотри не утони, — предупредил со смехом. — Двое до тебя уже пробовали эту топь покорить, да увязли по самые уши». Впрочем, градоначальник уже слышал, что Балтийское море оказалось Сене по колено, а остальные моря ему абсолютно по. «Вижу цель, не вижу препятствий», — говорил Сеня и брал штурмом дворцы, банки, самолеты и женщин.

Получив бросовое неудобье, Сеня вытряс денег у московских скруджей, уложил в топь годовой выпуск свай крупного столичного ЖБК и за пять лет вырастил грибную семейку «Золотых куполов» на пятьсот квартир и полсотни офисов. Такого в Москве еще не было — «Купола» стали первым городом в городе, со своим банком, фитнесом и стоматологической клиникой, не говоря уж про рестораны и магазины. Сорный лесистый косогор, хоть и оказался за пятном застройки, был почищен, огорожен и заселен горными козлами, бухарскими ослами и среднерусскими кроликами.

С первым козлом, контрабандой привезенным из Армении с документами агнца на закланье, случился казус. Козел посмотрел на распаковавших ящик новоиспеченных служителей заповедника — вчерашних узбекских дехкан — мутным желтым глазом, сгруппировался и сиганул через изгородь. Напрасно искала его поднятая по тревоге отдыхавшая от смены охрана «Куполов» — козел бесследно сгинул в лабиринтах гаражного кооператива «Ребус». После этого случая изгородь была надстроена с учетом козлиной прыгучести — и вновь завезенные козлы уже плодились и размножались в рамках отведенной им территории.

Ослы же с самого начала оказались покладистыми, любили потереться о дорогие прикиды посетителей, пожевать оброненные перчатки и трубные звуки издавали только от крайнего возмущения. Парнокопытные плодились как кролики, несмотря на близость никогда не умолкающей трассы и любовь местного населения к ночным фейерверкам. Про кроликов и говорить нечего — служители заповедника не успевали сколачивать все новые и новые домики для ушастого потомства. И даже теперь, когда рядом день и ночь грохотала стройка, козлы и ослы благоденствовали как ни в чем не бывало, и даже предпринимали попытки межвидового спаривания.

Вовлечение в бизнес парнокопытных моментально сказалось на уровне продаж — квартиры в «Куполах» стали раскупаться, как брендовые шмотки на парижских распродажах, — только не за полцены, а за две цены от первоначальной. Это уж много позже, когда Аполлонского подкосил кризис, город вспомнил про незаконный захват земли и забрал облагороженный и унавоженный склон обратно в муниципальную собственность…

— Так вот, про заповедник, — продолжил Воротилкин. — Угрозу он представляет, уважаемый Михал Потапыч, с санитарной точки зрения. Про козлиное бешенство слышали? Нет еще? Слава богу, журналюги, значит, не успели раструбить. А мне вчера главный санитарный врач Щенков доложил: опасность, говорит, уважаемый Платон Андреевич, прямо у вас под носом. Смотрите, говорит, детей своих в заповедник ваш козлиный не пускайте.

Генерал похолодел. Внучка Машенька таскала его в заповедник каждый день — смотреть, как размножаются кролики.

— Так закрыть его к едрене фене и козлов всех ликвидировать!

— Так мы действовать, к сожалению, не можем! Про партию любителей козлов, надеюсь, слышали?

Генерал не слышал, но неосведомленность решил не показывать.

— Так вот, они же нас забрыкают! Скажут, что про бешенство специально придумали, чтобы партию их дискредитировать! А у нас в комплексе, скажу вам по секрету, есть их сторонники.

— И что же делать?

— Козлов нужно срочно вывезти за городскую черту, в спецрезервацию, на карантин. Ну и ослов на всякий случай тоже! Тихо, ночью. О чем я вас и хочу попросить.

Генерал опешил.

— Позвольте, Платон Андреич, я ведь даже не охотник.

— Да какая же тут охота, милейший Михаил Потапович, это же этапирование, так сказать, заключенных. Из колонии на спецпоселение. Ну и потом, я же не прошу вас принимать личное участие. Организуйте, так сказать, процесс.

— Но почему же я? Козлов же надо сначала захватить. У нас ведь есть на это полковник Голубь, ну этот, который в «Альфе» десять лет. У него теперь частное захватное предприятие…

— Вот-вот, вы его и организуйте. Как старший по званию.

— И в какие сроки?

— Срочнее не бывает!

Отказать Воротилкину Потапыч не мог. Нет, генерал от Воротилкина никак не зависел и ничего ему не был должен. Но, будучи человеком военным, он привык к чинопочитанию и беспрекословному подчинению государственным авторитетам. Ну и потом, дело-то общее. У Воротилкина — дети, у Воеводина — внучка, а у Голубя — ручная коза, которую он на поводке выгуливает в заповеднике среди козлов. Заразится бешенством в одну минуту — и поминай как звали. Воеводин силился вспомнить, как собственно зовут козу Голубя. Матильда? Сильвия? Эсмеральда! В честь Квазимодо, он же говорил!

Ночью Потапыч спал плохо. Кровать из карельской березы жалобно скрипела под генералом, ворочавшимся с боку на бок. Воеводин продумывал план. Чуть забрезжил рассвет, генерал с сопением натянул треники из магазина «Мир больших людей», свистнул Полкана и отправился проводить рекогносцировку. Он решил сначала сделать осмотр с дистанции — от торгового центра «Купол’ок», где ему повстречался Стасик Подлипецкий. «Этот точно сторонник партии любителей козлов, — подумал Потапыч. — Козлит и козлит, и ходит как-то вприпрыжку».

— Так что, Патапыч, памаги! Ани меня разор’ат, кл’анусь мамой, — голос Додика вернул генерала к реальности.

— Ладно, Додик, прибедняться. Пожарник тебя разорит! Ты лучше с тотализатором завязывай! Будешь жить — кум королю, сват министру.

— Ай, я и так сват министру, армянскому! — Додик незаметно для себя перешел на безакцентное произношение.

— Ну королю пока не кум? Вот, есть к чему стремиться. Иди проследи там за порядком. Мне тут звоночек один сделать надо без свидетелей.

Додик быстро удалился, прихватив с собой бармена. Генерал проводил их глазами, а потом набрал номер полковника Голубя.

— Спишь, Голуба?

— Никак нет, товарищ генерал! Занимаюсь поддержанием формы!

— Какой формы? Ты ж у нас в гражданском ходишь.

— Физической, товарищ генерал! Мышцы пресса качаю!

Генерал стряхнул со своего выдающегося живота крошки от булки.

— Кончай качать, дуй ко мне. Я тут у Додика дислоцируюсь. Дело есть, срочное. Перетереть надо! Только соблюдай конспирацию! Зайдешь, сделай вид, что увидеть меня не ожидал, случайная, так сказать, встреча!

— Ясно, есть!

13 апреля, 8 час. 00 мин

Альфа-Голубь

Иван Голубь с лязгом отпустил вес на тренажере, взял полотенце и поспешил в душ. На лице отразилась досада: Потапыч прервал его утреннее соитие — пламенная любовь к тренажерам согревала одинокое существование. Но Потапыч просто так в такую рань не позвонил бы. Значит, дело серьезное. «Наша служба и опасна, и трудна.» — напевал Голубь в душе, намыливая шею жесткой мочалкой, приводя себя в состояние боевой готовности.

Голубь был Иваном, не помнящим родства, то есть безотцовщиной. Образ жизни матери его Марии был далек от богоматерных канонов, а больше напоминал путь шалавы Марии-Магдалины. Отец у него, конечно, был, только нагулявшая дитя Машка не могла определить, кто из деревенских мужиков мог бы претендовать на это гордое звание. А добровольца Иосифа в их деревне Мордово Тамбовской области не нашлось — евреев там отродясь не водилось.

Иван — крестьянский сын с детства знал, что такое тяжелый труд. По весне он вывозил навоз на поля, сажал с матерью картошку, а потом до осени стоял над ней раком, собирая колорадских жуков. В девятом классе его заприметил военрук — Иван метко стрелял из рогатки по яблокам из его сада и ловко ловил падающие плоды в рыбный сачок. Военрук выдрал его по-отечески — а потом дал рекомендацию в Рязанское воздушно-десантное военное училище. Голубь прошел огонь, воду и медные трубы в горячих точках Кавказских гор, был тяжело ранен, но выжил, а потом был списан по состоянию здоровья. Москва выделила ему из своей городской доли сто квадратных метров в «Золотых куполах» и путевку в Минеральные Воды.

Полковник был аскетом, но военной пенсии не хватало даже аскету. Она вся уходила на оплату коммунальных услуг. Имея большой опыт по захвату террористов, Голубь создал первое в Москве предприятие, успешно специализировавшееся на рейдерских захватах. Для Голубя все предприниматели были на одно стяжательское лицо, и ему было безразлично, для кого из них что захватывать. Лишь бы его ребятам было на что жить.

Полковник обитал один на своих ста метрах, не считая крутобокой козы Эсмеральды, которую он впервые увидел малюсенькой козочкой. Мать Эсмеральды пала жертвой преступных серых волков из тамбовской группировки несколько лет назад. Козочку привезла в Москву его заботливая тетка, резонно рассудив, что при такой площади и образе жизни коза племяннику просто необходима. Из просторной спальни Иван сделал сеновал, где и ночевал с козой на душистом сене, собственноручно заготовленном летом на лужковских лужках за речкой Старицей.

Эсмеральда не чувствовала себя одинокой в этом огромном мегаполисе, отнюдь, у нее был широкий круг общения среди себе подобных в местном заповеднике. Ей нравилось быть в центре мужского внимания всех этих горных козлов, диковатых самцов без поводков и ошейников. Завидев ее, причесанную по последней моде, с отполированными копытцами и с легкомысленными бантиками на изящных рожках, козлы замирали как вкопанные, потеряв дар речи, а козы сбивались в кучку и начинали блеять всякие гнусные сплетни. Но Эсмеральда не обращала внимания на этих жалких завистниц с растрепанной шерстью, отвисшим выменем и отсутствием педикюра.

Голубь очень привязался к Эсмеральде, баловал ее экзотическими фруктами из «Глобус Гурмэ», вызывал на дом знаменитого козлиного стилиста Сисуалия Зверева, возил ее в Сочинский заповедник — выгуливал на будущих олимпийских трассах. Об одном жалел: не мог вывозить ее за границу — Эсмеральда была несовершеннолетней, и на вывоз требовалось согласие ее родного отца — но где было искать этого старого козла с тамбовских огородов? Так что о покорении Монблана пока можно было только мечтать.

Чисто выбрившись и надев свежее белье, Голубь заплел Эсмеральде косички, надел ее любимый ошейник от Гуччи и направился к «Голубому Севану», как бы выгуливая козу. Около выезда из паркинга он остановился, пропуская кортеж заместителя градоначальника, отбывающего на государственную службу. Сделал кружок вокруг детской площадки, обсаженной набухающей почками бирючиной — молодая коза очень ее любила. У ресторана он привязал Эсмеральду к вазону с геранями, бросил беглый сканирующий взгляд по окрестным туям, торчащим взлохмаченными стожками тут и там. Все было спокойно. Дворник Махмуд сметал остатки грязного снега с зеленеющего газона. По вспучившейся от весеннего половодья речке проплывали пластиковые бутылки и разноцветные пакеты. Он погрозил Полкану, азартно раскапывающему на клумбе луковицы тюльпанов — смотри, не приставай к моей девочке, — и решительно нырнул в темноту неосвещенного ресторанного холла.

13 апреля, 8 час. 30 мин

Платон многоликий

«Все будет офигенно, и не о чем скорбеть, нам надо ежедневно сто сорок раз пропеть, все будет обалденно, все будет офигенно, все ништяк!» — заверял из стереоколонок Тимур Шаов. Машина заместителя градоначальника поднималась в крутом вираже к выезду из паркинга. Платон Воротилкин настраивался на новый рабочий день. Песни Шаова его заряжали. Он любил бунтарей и неформалов, за исключением тех случаев, когда они устраивали несанкционированные митинги и демонстрации. Вот если бы можно было их всех иметь в записи: хочешь громче, хочешь тише, хочешь — выключил совсем.

В молодости Платон и сам был бунтарем, пописывал стишки и исполнял их под гитару в тесном кругу прыщавых сокурсников. На третьем курсе возглавил марш несогласных с решением ректора не допускать мужские особи в женское общежитие, был исключен из института по политическим мотивам, вступил в молодежное движение «Не ваши», где был замечен председателем местного отделения партии «Груша». Грушинцы отправили его в Штаты изучать политтехнологии. В общем, типичная карьера девяностых годов. Через десяток лет он перекрестился из политиков в чиновники: в набирающем авторитаризм государстве так было надежнее и к материально-техническим ресурсам ближе.

Ворота паркинга открылись, и взору Воротилкина предстала коза. Холеная коза с косичками, на поводке со стразами. «Брежу!» — подумал он и зажмурил глаза. Осторожно открыл один глаз — коза проплыла мимо затемненного окна его авто. «Не брежу!» — выдохнул он, увидев рядом с козой полковника Голубя. Он обернулся, пытаясь рассмотреть в заднее стекло, куда направляется полковник, — но джип охраны перекрывал ему обзор.

«А здорово я все это придумал!» — похвалил себя Платон. Три года, проведенные на режиссерском факультете Самарского кулька, как пренебрежительно называли в его времена местный институт культуры, оказались чрезвычайно и многократно полезны в его политической и чиновничьей карьере. «Какой ход, какая распальцовка! Убрать всех козлов руками козолюба Голубя! Макиавелли отдыхает!».

Водитель замедлил ход — у шлагбаума стояла скорбная вереница черных чиновничьих машин, — слуги народа рвались из дома на работу. Но дорогу им преграждали две бетономешалки: одна пыталась въехать на стройплощадку «Чертова пальца», а вторая — выехать с нее. Бетономешалки бестолково дергались вперед и назад; сверху, от перекрестка, их тоже подпирали машины, стремящиеся вниз, в «Золотые купола» — персональные водители ехали за своими седоками.

«Ну, блин-компот! Попал в мышеловку! Хоть пешком на горку ходи! Скорее бы уж заканчивали эту стройку!» — Воротилкин пересчитал возведенные этажи. Двадцать семь. Еще три, и подведут под крышу. Потом еще год на внутренние работы. Долго!

Воротилкин сгорал от нетерпения. На самом кончике «Чертова пальца», как раз в районе ногтя, будет располагаться его пентхаус с панорамным обзором московской вотчины и вертолетной площадкой. Это была взаимовыгодная сделка — он пролоббировал сверхточечную застройку, а пани Пановская, глава Московской конфедерации рогов и копыт, под заготконтору которой этот участок был выделен в две тысячи лохматом году, подписала ему именной сертификат на шесть соток жилой площади.

Водитель врубил мигалку и сирену. «Выключи, умник, не позорь меня! Они же не блохи, не подпрыгнут! Скажи архаровцам, чтоб разрулили!» Но вышколенной охране говорить не надо было — два амбала с автоматами уже выскочили из джипа и лавировали по направлению к бетономешалкам. Приходилось ждать. Платон оглянулся по сторонам. Слева за оградой заповедника ослиное семейство мирно ощипывало молодую листву. Платон умильно посмотрел на них увлажнившимися глазами. «Ничего, недолго вам мучиться, нюхать эту гарь и копоть! — подумал Воротилкин. — Отправят вас сегодня ночью на дальнюю подмосковную дачу на привольный выпас. Лишь бы эти козлы шум не подняли». Воротилкин к бухарским ослам питал особую слабость. Его озорное детство прошло бок о бок с такими вот ослами в Ташкентском гарнизоне, где отец-военный стоял на защите территориальной целостности большой в те времена советской Родины.

«Чертов палец» остро нуждался в придомовой территории. Ее отсутствие резко тормозило продажи. Кроме как от заповедника земли взять было неоткуда. Вот они с Пановской и придумали эту многоходовку: сначала конфисковать заповедник в пользу города, потом организовать исчезновение ослино-козлиных обитателей, а уже затем отдать в аренду ЖК «Чертов палец» опустевший гектар территории.

Платон перевел взгляд направо и остекленел. По подпорной бетонной стенке черным по серому метровыми буквами было начертано:

Кто?! Кто пронюхал? Где произошла утечка информации? Мысли лихорадочно заметались, как потревоженные дихлофосом мухи. Как поступить? Реагировать? Игнорировать?

Лицо Платона неожиданно просветлело. Он выдернул у водителя микрофон рации и скомандовал: «Паша, выпусти все машины и гони мешалку сюда». Паше не надо было повторять дважды. Уже через три минуты бледный от ужаса таджик-водитель, думая, что подвергся нападению террористов, катил вниз свой транспорт, подтыкиваемый в бок дулом автомата.

Еще через пять минут фамилия Платона скрылась за десятью мягкими пирамидками дымящегося в утреннем воздухе бетона: каждая буква была надежна закрыта индивидуальным саркофагом. Прямо собор Гауди получился, «Святое семейство». Ну вот, теперь надпись обрела обобщающий характер. «Чертов палец» если ударит, то ударит по всем жителям «Куполов».

Дело в том, что под монументальной стройкой текла заключенная в трубу речка Вонючка. То есть речка была сначала безымянной; крестными отцами ее стали несовершеннолетние тусовщики из «Куполов», собиравшиеся под конспирирующими кронами густых ив у ее устья при впадении в Старицу покурить дури. Жидкая струйка цвета детской неожиданности неторопливо втекала в Старицу и, смешавшись с строгими серыми водами старшей сестры, растворялась в ней, оставляя лишь илистые наносы по ее берегам, в которых прописались бомжеватые перелетные утки. Ради московской прописки они отказались от древних кочевых традиций, добровольно подверглись обрезанию крыл и прочно осели на этой непривлекательной, но такой дорогостоящей московской хляби. Мало кто из жильцов «Куполов» помнил про существование Вонючки. И только весной во время половодья речонка, словно желая отомстить людям за забвение и подземное заключение, выходила из себя, угрожая разорвать сковавшие ее трубы, с воем и свистом выплевывая всю заразу, собранную ею из грунтовых вод под правительственной трассой, которую уложили поверх нее прямо по ее руслу.

Проектировщики «Чертова пальца» с жаром уверяли городскую общественность в лице Воротилкина, что все надежно рассчитано и что Вонючке при всех раскладах не подмыть прочного фундамента их многотонного детища. Воротилкину хотелось верить в их безусловный профессионализм. Тем более что те же проектировщики уже реализовали подобный проект под названием «Фигура из пяти пальцев» в московском Сити, и «Фигура» пока стояла; нельзя сказать, чтобы она радовала глаз, но с функциональными обязанностями офисного центра справлялась, не колеблясь.

«Два — ноль в мою пользу! — насчитал себе очки довольный Воротилкин. — Однако, какая скотина это написала? И кто мог слить? И кто за этим стоит? И зачем он за этим стоит?» Платон перебрал в уме всех, кто имел доступ к этой строго конфиденциальной информации, и решительно позвонил Иванько.

13 апреля, 9 час. 15 мин

Несправедливоросс Иванько

Борис Иванько сидел на заседании Генерального Совета «Несправедливой России», с трудом сдерживая зевоту. Обаятельно улыбаясь Председателю и кивая в такт его речи, он мрачно взирал на сокорытников. Это надо же было придумать, заседание Генсовета в девять часов утра! Совсем охренели! Он поздно вернулся вчера с общественных слушаний при Генштабе, где его бывшие соратники по оружию горячо защищали план расстановки стратегических вооружений перед заинтересованной публикой, состоявшей в основном из представителей вымирающих в буквальном смысле закрытых зон на необъятной российской земле. Каждый из них хотел заполучить побольше стратегических вооружений на свою территорию, чтобы на несколько лет обеспечить одеждой и горячим питанием брошенные там на произвол немилостивой судьбы семьи военнослужащих. У Иванько был свой интерес: он хотел обсудить с начальником подмосковной танковой дивизии возможность размещения политической рекламы на корпусах танков и самоходок. На время предвыборной компании, разумеется. Предстоит парад Победы, и было бы неплохо, если бы техника прогрохотала по Красной площади, сверкая бравурными надписями: «Скажи „Да!“ „Несправедливой России“!».

Иванько отвечал в Генсовете за рекламу и пиар. Его приняли в этот узкий круг ограниченных товарищей за предыдущие заслуги перед Отечеством. Годом раньше Борис успешно провернул рекламную кампанию с использованием запрещающих дорожных знаков. Иванько предложил изменить дизайн знака «Въезд запрещен», в простонародье называемого «кирпич», с жирного минуса на стабильный плюс, добавив равноценную вертикальную палочку. Таким образом была блестяще выполнена задача по укреплению позитивного образа дорожной полиции в сознании граждан. За каждым таким плюсом доверчивых граждан поджидали доблестные сотрудники дорожно-патрульной службы, в обязанности которых входило разъяснить значение данного знака. Сотрудники делали это с большим усердием и выгодой для собственного кошелька, на что большие начальники предпочитали закрывать глаза — другого способа пополнить скудную зарплату патрульных они не изобрели.

Телефон Иванько завибрировал. «Воротилкин!» Такого собеседника сбросить было никак нельзя. «Тысяча извинений! — бормотал Иванько, пробираясь к выходу. — Жена сообщила — в квартире потоп!»

— Слушаю вас, — промурлыкал Борис в трубку.

— Слушай, Боря, и слушай внимательно! Надпись на выезде из «Куполов» видел?

— Какую надпись?

Воротилкин процитировал.

— Не видел. Я дома не ночевал.

— Жена, что ли, выгнала?

— Жена на шопинг в Милан улетела.

— А, ну понятно. Постель согреть было некому…

— Напрасно вы так. — В телефонных разговорах Иванько избегал называть значительных людей по имени-отчеству. Мало ли, подслушает кто-нибудь. — Вы же знаете — политик себе не принадлежит.

— Знаю, Боря, знаю. Не понаслышке. Как ты думаешь, чьих рук это поганое дело?

— Теряюсь в догадках.

— Ты уж, пожалуйста, найди гаденыша.

— Я попытаюсь, конечно. Но.

— Никаких «но», — отрезал Воротилкин и отключился.

Вот это бомба! И главное, ведь если не найдет — подозрение падет на него самого. Он вспомнил, как Воротилкин вызывал его в свой «гаражик» полтора года назад и просил его, председателя, подписать от имени членов ТСЖ отсутствие возражений на строительство «Чертова пальца». Иванько понимал, что подпись в итоге будет стоить ему теплого насиженного места, и колебался. Колебался до тех пор, пока не выторговал у Воротилкина обещание пролоббировать его рекламный проект в дорожной инспекции. Воротилкин выполнил обещание — всю страну украсили «плюсы» Иванько.

Ну откуда, откуда ему знать, кто высек эту надпись? Может, помощник что подслушал и настучал. Может, водитель сболтнул в своей водительской тусовке. Может, жена Воротилкина кому-то похвасталась. И в конце концов, он, Иванько, пиарщик из бывших ракетчиков, но ведь не сыщик! Все планы на день рухнули как одноразовое бунгало в трущобах Рио. Он прошел запутанными коридорами партийного штаба, натыкаясь в неосвещенных углах на монолитные сейфы эпохи советской совсекретности, открыл скрипучую дубовую дверь и вышел к переполненной автостоянке. Водитель по прозвищу Змей Горыныч сладко храпел, откинувшись на комфортном сиденье. От его мощного рыка стекла в машине мелко дрожали.

Иванько постучал в стекло, рык моментально прекратился.

— Домой! — буркнул он, залезая на заднее сиденье.

— Ну вот и правильно, — моментально включился водитель. — Поспать вам надо, Борис Игорич. Не бережете вы себя, все о стране думаете.

— Хватит квохтать, Горыныч! Включи тишину! — оборвал его Иванько и устало откинулся на сиденье.

Водитель затих.

Машина с трудом пробиралась сквозь пятничные пробки. Десять часов утра, а народ уже ринулся на выезд из центра — когда въехать-то успели! Они медленно ползли по Кутузовскому, пока не встали вовсе. Через двадцать минут всеобщего стояния мимо с гиканьем и свистом промчался кортеж самого Сам Самыча. Машины тронулись с места и поползли дальше.

Выйдя у подъезда и отпустив водителя пообедать, Иванько домой, однако, не пошел. Он обогнул здание и направился к избушке на бетонных ножках, которую арендовала у ТСЖ потомственная вещунья Пелагея. Услуги Пелагеи пользовалась заслуженным спросом у жителей и жительниц «Куполов». Кому мужа найти загулявшего, кому — компаньонов, отчаливших вместе с «общаком» в неизвестном направлении, кому — машину украденную. Иванько тоже Пелагея пользовала, в исключительных, конечно, случаях, потому как в целом во всяких там экстрасенсов и колдунов он не верил. Но тут случай был тот самый, исключительный.

Боря постучал условным стуком — дверка и открылась.

— Что, Борисушка, невесел, что головушку повесил? — начала традиционный запев вещунья. Иванько недовольно поморщился. — Ладно, Боря, чаю, кофе или все на фиг?

— Все на фиг, Геюшка. Не естся мне, не пьется и не спится.

— Ну, поведай мне о своей кручинушке.

Борис поведал, не вдаваясь, однако, в детали, не называя имен, не раскрывая паролей и явок. С одной стороны, вещунье они ни к чему, а с другой — береженого бог бережет.

— Фото есть какое? — спросила вещунья.

Иванько молча протянул айфон с фотографией десяти бетонных кучек, которую он сделал, въезжая в комплекс.

Пелагея долго молчала, сосредоточенно водя рукой по теплому замызганному экрану.

— Паук это сделал, Боренька. Образ мне такой идет — всех он опутал паутиной проводов, всех затянул в свои сети, про всех все знает и власть имеет надо всеми.

— Что ты, баба, белены объелась? Какой еще паук?

— Оборотень, Боренька, человек-паук.

— Где искать-то этого членистоногого?

— В сердце, в самом сердце ищи, Боренька. Только трогать его нельзя — неприкасаемый он.

— Да трогать я и не собираюсь. Ты мне имя, имя только скажи.

— Буква мне идет такая, на виселицу похожая.

— С одной ногой виселица или с двумя?

— С одной, сердешный, с одной.

С одной, «Г», значит. Геннадий, Григорий, Генрих, Гарик, Герасим, Муму. Тьфу ты! Черт его знает.

— А больше ничего не видишь?

— Сдается мне, что он — гей. — Пелагея вздохнула. — Мелковато изображение-то.

— Так оригинал под боком.

— Ну тогда ты, молодец, не кручинься. Ступай себе с богом. А я пойду поразнюхаю надпись. Может, чего и вынюхаю.

Иванько вышел из избушки и отправился в салон тайского массажа, занимавший соседнее с Пелагеей помещение. Выворачивание суставов и ходьба коленями по его одеревеневшему телу, надеялся склонный к мазохизму Борис, отвлечет от тяжких дум о судьбах отечества и личных перипетиях. Вещунья Пелагея поправила перед зеркалом свой красочный прикид, приколола на все нужные места амулеты от сглаза, подхватила метлу — отбиваться от бесов, и отправилась к первоисточнику — вынюхивать аэрозольную краску драматической надписи.

13 апреля, 11 час. 30 мин

Геймураз Вездесущий

Глубоко законспирированный туркменский разведчик Геймураз Ненашевич Козюлькулиев искусно расставлял обширные шпионские сети. Человек-паук прыгал с подоконника на подоконник своего дома на крыше «Золотых куполов», расправляя и закрепляя сложную систему проводов и антенн, издали похожую на дизайнерские занавески.

Геймураз никогда не бывал на исторической родине — он покинул ее еще во чреве матери и родился коренным москвичом. Однако его отец — идеологический работник во втором поколении — воспитал сына настоящим патриотом Туркмении. Он рассказывал сыну про Тюркский каганат, про державу Ганзевитов, про опустошительное монгольское нашествие, от которого туркмены не могут оправиться и по сей день. Умный мальчик, в артериально-венозной системе которого текла древняя шахская кровь, блестяще закончил мехмат МГУ и поступил на работу в «почтовый ящик», как называли в советские годы оборонные предприятия.

Внезапное обретение Туркменистаном независимости в результате распада Советского Союза глубоко озадачило весь туркменский народ в целом и Геймураза как его отдельного представителя. Иссяк источник пропитания, худо-бедно поддерживавший гордых потомков текинцев и эрсари. Ничего не оставалось туркменам, кроме песков и нефти, а нефть пить и кушать они на тот момент еще не научились. Сам Туркменбаши, бывший первый секретарь местного отделения КПСС, просивший называть его теперь Просто Шах, обратился к толковому Геймуразу за срочной помощью.

Сердце у Геймураза было отзывчивое, а голова — светлая. Аналитический мозг моментально просканировал ситуацию. Россия переходила к новым, капиталистическим отношениям, и этим надо было быстро и точно воспользоваться. Геймураз, который к тому времени уже возглавлял свой «почтовый ящик», срочно его приватизировал, дал ему неброское название «Флажок», через туркменских посредников закупил новейшее американское оборудование для систем секретной связи и стал эксклюзивным поставщиком оного для правительственных и силовых структур суверенной России. Туркменское же государство на последние деньги приобрело у японцев подслушивающую технику последнего поколения и отправило ее древним шелковым путем прямо в логово Геймураза, расположенное в самом сердце «Золотых куполов».

Человек-паук стал вхож повсюду: в сортир президента, в спальню премьера и даже в постирочную председателя Центробанка. И везде расселял он своих жучков и червячков. Его пустынное происхождение создавало ему отличное прикрытие. Ни один функционер в здравом уме и трезвой памяти не мог заподозрить человека с фамилией Козюлькулиев в работе на акул империализма. А он на них и не работал. Он действовал в интересах своей исторической родины. А уж что делала голодная родина с его добычей — это другой вопрос.

Поток сверхсекретной информации тек прямым ходом в каракумскую пустыню, где для ее хранения создали целую систему подземных резервуаров — чтобы предотвратить возможное испарение в горячем каракумском воздухе. Именно туда и направляли мировые сверхдержавы свои порожние информовозы.

Туркмения продавала США драгоценные знания за твердолобую зеленую валюту, а с Индией и Китаем был налажен бартерный обмен. За один маленький секрет Индия поставляла тонну риса, а за большой — тонну чая. Китай же платил товарами народного потребления: за один маленький секрет — тонну пластиковых вееров, за один большой — кондиционер «Хуйдай».

И только Израилю — врагу всех мусульман — разведданные не продавали. Не из идеологических соображений, нет — просто у Израиля в каждом российском сортире были свои глаза и уши, и потребности в туркменском источнике он не испытывал.

Всю невостребованную информацию обеззараживали и подвергали захоронению в виртуальных бункерах среди безбрежных каракумских песков. А когда бункеры переполнились, ее стали отправлять для утилизации на сайт «Вики Ликс».

Козюлькулиев отдавал себе полный отчет в том, что на нем держится вся туркменская экономика, что от него лично зависит выживание целого народа. И старался быть достойным возложенной на него миссии.

Вот и сегодня в полдень его датчики просигнализировали о движении в президентском сортире. Спектральный анализ спущенной в канализацию информации выявил, что у президента — несварение. Нужно было срочно предупредить прибывшего с визитом в Москву германского канцлера о несвоевременности обсуждения вопроса поставки немецкого шпика в Россию. С учетом ситуации, тему лучше будет отложить до более спокойных для президентского пищеварения времен.

Покончив с этим, Человек-паук отмониторил состояние дел в Генштабе, во всех ключевых министерствах и ведомствах, а также на бирже и Центральном колхозном рынке. Ситуация была стабильно-тревожной: небывало мощный разлив Волги грозил недопоставкой астраханской икры под прилавки теневых торговцев.

Затем Геймураз перешел на сканирование ближайших окрестностей. Это он под покровом прошлой ночи впечатал в подпорную стенку убийственную для Воротилкина надпись. У него не было другого выхода. Из разговора Воротилкина с неопознанным олигархом стало ясно, что эти двое планируют руками Воротилкина, который в том числе курировал московские архитектурные памятники, экспроприировать у Чрезвычайного и Полномочного Посла Ее Величества Королевы Великобритании и Северной Ирландии особняк на Софийской набережной и передать его путем подложного аукциона в руки неопознанного олигарха для размещения в нем коллекции олигархических яиц. О чем Геймураз немедленно сообщил лично Просто Шаху. Просто Шах в обмен на новый «роллс-ройс» передал новости британскому премьеру. Перед Козюлькулиевым была поставлена задача скомпрометировать заместителя градоначальника. Это не представляло труда — о соседе Геймураз знал все. Но ему нужен был помощник-диверсант. Однако туркменский Центр испытывал дефицит кадров и предложил Козюлькулиеву принять на себя должность главного диверсанта по совместительству.

Конечно, будь он опознан при изваянии надписи, это грозило ему дешифровкой, о чем он предупредил Центр. Но операция прошла спокойно… Геймураз настроил окуляры бинокля и сфокусировался на подпорной стене. С досадой он узрел «святое семейство» из десяти бетонных кучек, которые нюхала, встав на четыре точки, какая-то паломница. Паломница распрямилась, и Геймураз узнал в ней вещунью. Действовать надо было быстро…

Когда за пятой точкой сосредоточенной Пелагеи остановилась машина правительственной связи без окон и дверей, она обернулась. Ужас прозрения отразился в ее глазах.

— Так ты — гей?

— Нет, я не гей, — опроверг Геймураз. — Я просто принял обет безбрачия.

Пелагея живо схватила метлу и замахала ею, как жонглер булавой: «Чур меня, чур!» Он ловко схватил ее за выпуклую грудь и толкнул в неожиданно открывшийся люк машины…

Он сбросил Пелагею в тайный зиндан, выкопанный под его парковочным местом, на котором на вечном приколе стоял кабриолет «феррари». Его кабриолет ничем не выделялся из ряда таких же недвижимых авто — слой нетронутой пыли, потревоженной лишь выведенной пальцем надписью «Помой меня, я весь чешусь!», покрывал его роскошный бордовый чехол. Со сбросом пришлось повозиться — нет, Пелагея не сопротивлялась его сильным мужским рукам, но у кабриолета от вечного стояния умер аккумулятор, его невозможно было сдвинуть с места, и пышную Пелагею с трудом удалось втиснуть в узкую щель между днищем и полом.

Отряхивая свой красно-синий маскировочный прикид Человека-паука, он заметил у колеса белую крысу. Вместо того чтобы спасаться бегством, крыса завиляла хвостиком и стала тереться о синтетическую штанину Геймураза, выбивая электрические искры — она явно была ручной. «Цып-цып-цып», — поманил он ее и взял в руки. Крыса была очень кстати. Нужно было подать угрожающий знак Иванько, при этом наведя его на ложный след.

13 апреля, 13 час. 13 мин

Любовь Многодетная

Любовь Мухаммедовна Сало в этот день в третий раз выносила из квартиры пакет с мусором. Люба была матерью троих сыновей и по пятницам всегда делала генеральную уборку детских комнат. Сначала она вынесла загаженные подгузники младшенького, потом обломки игрушек среднего. Дошла очередь до пивных бутылок старшего: Люба подхватила тяжелый пакет, рванула на себя входную дверь и заверещала. Пакет, оглашая грохотом просторный межквартирный холл, упал на керамогранитную мозаику. На дверной ручке соседа Иванько, привязанная за хвост, висела вниз головой жирная крыса-альбинос и вращала красными глазами.

С Иванько Люба состояла в длительной оппозиционной борьбе. Они никак не могли прийти к консенсусу по принципиальному территориальному вопросу: до каких границ общего холла могли Любины дети парковать свои коляски, велосипеды, коньки и сноуборды. Кроме того, Иванько постоянно протестовал по поводу вторжения в его квартиру громких стуков и воплей, круглосуточно издаваемых беспокойным Любиным выводком, в котором помимо троих сыновей, было еще три дочери. Бездетный Иванько, обездоленный в результате службы в ракетных войсках особого назначения, втайне завидовал Любиной плодовитости. И оттого проявлял особую нетерпимость к звуковому оформлению ее жизни.

Услышав визг и стук разбиваемых бутылок, Иванько выскочил из своей квартиры, куда он отправился было поспать после садистского тайского массажа, в одних трусах, полный праведного негодования. Люба стояла посреди коридора с выпученными глазами и указывала ему на его же дверь. Увидев крысу, Иванько стал белым, как ее шкура. Ему ли, члену тайного ордена альбинатов, было не знать этого знака. Братья им недовольны. Он только не мог понять, чем именно.

Не осознавая, что творит, Люба запустила в крысу выкатившейся из пакета бутылкой. Крыса резко дернулась, пытаясь избежать стеклянного снаряда, летящего прямо на нее, хвост ее отвязался от ручки, и она плюхнулась всеми четырьмя лапами на жесткую поверхность. Оскорбленная в лучших чувствах, в злобе на все человечество Лариска (а это была она) пошла в атаку на Любу. Она впилась ей в ногу острыми как бритва зубами, и если бы не быстрая реакция Иванько, огревшего крысу подвернувшимся под руку скейтбордом, оторвала бы кусок аппетитной Любиной плоти. Крыса отлетела в сторону балконной двери, приоткрытой для проветривания холла от запаха использованных подгузников Любиного младшенького, и юркнула в водосток.

Сдержанно поблагодарив соседа, Люба с подозрением оглядела синяки на его руках и спине и поковыляла в квартиру, оставляя за собой кровавый след. Там она наскоро обработала укус и схватилась за телефон. Люба бессменно возглавляла общественный центр по разведению сплетен при ТСЖ со времени его основания и безукоризненно выполняла свои добровольные обязанности. Вот и сейчас, не обращая внимание на боль, она твердым указательным пальцем набирала смс-сообщение: «Наш дом наводнили агрессивные крысы. „Несправедливая Россия“ подвергает регулярным избиениям членов своего Генсовета. Жена Иванько уехала в Милан на шопинг, оставив мужа без чистых трусов». Отправив сообщение веером всем своим контактам, Люба смогла наконец уделить внимание себе. Она позвонила мужу, чтобы проконсультироваться по поводу случившегося — укусившая ее крыса была явно не в себе.

Муж Любы, Никита Сергеевич Сало, был широко известным в узких кругах специалистом по генной инженерии. В молодые годы он экспериментировал на обезьянах в Сухумском заповеднике, а когда у самого Черного моря случился конфликт, он подписал контракт с американцами, выучил американский язык и повадки местных приматов и перевез в Штаты свою тогда еще немногодетную семью. Но в Америке Любка не прижилась. Проблема была в ее отчестве. Отца Любы звали Мухаммед, и американские власти предложили миссис Сало доказать, что ее отец не тот самый многоженец Мухаммед, инициировавший обширные военные действия на Ближнем Востоке. И хотя Люба никогда не носила имя Фатима, но ее отец действительно когда-то служил в ограниченном советском контингенте в Сирии, и на этом основании за миссис Сало и ее семьей была организована слежка.

Маленький фургончик с закрытыми шторками появлялся у дома мистера и миссис Сало ровно в семь часов утра и находился на посту до девяти вечера. На остальном времени суток ФБР могло экономить — семья Сало жила в закрытой научно-исследовательской зоне с ограниченным пропускным режимом. Муж, увлеченный выращиванием из яйцеклетки первого модифицированного примата — игрунки обыкновенной, — слежки не замечал. Но свободолюбивая Люба, выросшая в условиях истинной российской демократии, не выдержала давления полицейского государства, собрала свой приплод и отбыла на родину. Никита навещал ее нечасто — по контракту ему было положено только четырнадцать дней оплачиваемого отпуска в год, и Любовь Мухаммедовна с головой погрузилась в детей и общественную работу.

Про то, что ее последний ребенок — младшенький Костя — был результатом клонирования, не знал даже американский президент. Личные тайны Люба держала строго при себе. Муж провез его через границу в своем желудке, как наркокурьеры провозят опасный груз. Американцы тогда приняли закон против клонирования человека, но Никита Сергеевич — истинный гуманист — не мог убить плоть, выращенную из собственного сперматозоида.

Люба подняла мужа среди американской ночи. Выслушав жену, Никита посоветовал организовать поимку крысы и проверить ее на бешенство. «Это нереально!» — простонала Люба. «Зато уколы от бешенства реальные и очень болезненные!» — резонно отчеканил Никита Сергеевич и отключился. Подумав, Любка отправилась к вещунье Пелагее — ведь находила же она ее средненького, заблудившегося в дебрях подземного паркинга. Подойдя к заветной избушке, Люба постучала. Тишина. Она заглянула в оконце. Избушка была пуста. «Может, к Додику обедать пошла?» — подумала Люба и отправилась в «Голубой Севан».

Зал «Голубого Севана» был полон. Бизнес-ланчи Додика пользовались популярностью у высшего эшелона тружеников многочисленных офисов, расположенных в «Куполах». Но Пелагеи там не было. Люба попыталась разыскать ее по телефону. Она оказалась вне зоны доступа. Это было странно — Пелагея позиционировала свою доступность как особое конкурентное преимущество перед другими участниками экстрасенсорного рынка. Оповестив всю заинтересованную общественность эсэмэской о том, что Пелагея отсутствует на рабочем месте в приемные часы, Любовь Мухаммедовна решительно похромала к ее главному сопернику по «Битве экстрасенсов» — бабушке Сурай в глинобитную хижину на берегу Старицы.

Сурай точила мясницкий нож — главный атрибут ее экстрасенсорности. На столе лежали остатки ланча: нарезка из бастурмы и лаваш. «Нож татчу — вусех излетчу», — приговарила она в процессе заточки. Увидев Любу, она жестом пригласила ее сесть, не прерывая ритуал.

— Не нада гаварить. Так выжу, всо выжу. Зверя тебя укусила, зверя белая, ни балшая — ни маленькая. Найти зверю хочешь. Ни ыщи. Беса в ней нет. Бес в ее хазяйке.

— Так она что, домашняя, значит?

— Зверя дамашняя. Пагулять проста вышила. А пестрый шеловек ее схаватыл и внис галавой йок!

— Садист!

Люба вышла от Сурай со смешанным чувством возмущения и облегчения. Облегчения от того, что крыса не бешеная, и возмущения от антизвериного поведения «пестрого» человека. Она даже не стала уточнять у Сурай, как зовут этого звероненавистника. В «Золотых куполах» жил только один пестрый — это был исколотый татуировками от ушей до рудиментарного хвоста Тимофей Бухтияров.

Помимо Центра по разведению сплетен Люба активно работала в местном отделении Общества защиты прав животных и остро реагировала на всякое ущемление звериных прав. Сейчас она была в особом негодовании. Довести невинное домашнее животное до такого крайнего состояния! В ее голове быстро сложился план мести.

Она направилась в подземный паркинг, по пути набивая в телефоне текст: «В комплексе выявлена бешеная баба, имя неизвестно, укусы смертельны. Наш сосед Бухтияров — насильник и садист. Сурай использует священный нож для нарезки мяса».

13 апреля, примерно в 14 час. 30 мин

Тимон Наколотый

Тимофей Янусович Бухтияров (тусовочное имя Тим Бухту) проснулся с первыми лучами солнца, заглянувшими в окно его спальни. Поскольку окна спальни смотрели на запад, Тимон понял, что обеденное время он уже проспал. Весеннее солнце весело играло на его ручных змеях, грудных драконах и шейном лимфадените, по поводу которого он уже записался сегодня на прием к доктору Лору.

Тимон поднялся с ложа, застланного тигрово-полосатым бельем, надел трусы в леопардовое пятнышко и зебристую майку, оставляющую открытыми большую часть его нательных фресок, натянул штаны — невысоко, чтобы видна была надпись «Рич» на его пятнистых ягодицах, прихватил куртку из кожи слона, сунул ноги в крокодильи сапоги на высоком каблуке и раскоряченной походкой — так, чтобы случайно не упали обвисшие между ног джинсы, — зашагал к лифту, натягивая на ходу мотоциклетную каску с рогами антилопы.

Страстью Тимона были мотоцацки; он коллекционировал их. У него были и рейсер «хонда», и чоппер «ямаха», и даже король дорог — «харлей», хотя ноги коротышки Тимона и не доставали до его подножки. Восемь месяцев в году мотоциклы стояли грустным строем вдоль стенки паркинга и ждали погоды. А Тимон тем временем позорно ездил в закрытом пространстве распальцованных машин. Но вот наконец в Москву возвращались перелетные птицы, и стальные красавицы Тимона, услышав сквозь вентиляционные шахты паркинга призывные крики сестер, рвались на потеплевшую волю. В этом году, однако, Тимон открыл сезон слишком рано, простудил открытые всем ветрам почки и заработал шейный лимфаденит.

Тимон был баловнем судьбы и отца. Мама, строгая и неумолимая учительница музыки Фрида Зиновьевна, все его бурное детство не оставляла попыток воспитать сына в трудовых еврейских традициях. Но его буйное татарское наследие бунтовало внутри и вырывалось наружу.

— Смотрите, что творит этот ребенок, — возмущался дедушка Зяма в пять Тимоновых лет. — Он выдернул из скрипочки струны и привязал ими инструмент к хвосту нашей кошки.

— Смотрите, что творит этот ребенок, — возмущался дедушка Зяма в десять Тимоновых лет. — Он затащил в мой гараж двух созрелых девиц и тискал их за мягкие места.

— Смотрите, что творит этот ребенок, — возмущался дедушка Зяма в пятнадцать Тимоновых лет. — Ему выпало счастье поехать в Америку и увидеть цивилизацию, а он снюхался там с обезьянами и теперь крутится юлой на собственном черепе.

В общем, с цивилизованной еврейской стороной у Тимофея не сложилось. Ему в себе больше нравилась дикая татарская. Его папа Янус тоже пытался дать ему образование, сначала в России, потом в Америке. Но к наукам Тимон был безнадежно глух. В конце концов папа отступил от изначального плана, купил сынуле квартирку в «Куполах», место на «Фабрике звезд» и позволил жить в свое удовольствие, чего Тимофей и добивался с первого младенческого крика.

Тимон спускался в лифте, делая в уме сложный выбор — какую бы из своих птичек сейчас оседлать, какая больше подойдет к его прикиду и настроению. К первому этажу он остановился на чопорном чопере — не пристало подрулить к клинике доктора Лора, что в соседнем корпусе, до которого нужно было преодолеть пять «лежачих полицейских», на скоростном рейсере. «Ласточки мои, — мысленно обращался к оставшимся без внимания мотоцацкам страстный Тимон. — Не грустите, я всех вас скоро оседлаю.»

Сердце его почувствовало неладное издалека. Он схватил двумя руками штаны у бедер и, насколько позволяли каблуки, рысью поскакал к месту парковки. Его ласточки грустно стояли у стены с открученными головками передних фар и раздавленными хвостами задних подфарников. У «харлея» к тому же было истерзано все сидение. Оценив степень надругательства, Тимон зарыдал. Когда же он заметил колотые раны на шинах своих девочек, он почувствовал, что земля уходит из-под окаблученных ног. Тимофей побледнел и упал в обморок.

13 апреля, 15 часов ровно

Почетный гражданин Путяну

Молдавский гастарбайтер Владимир Владимирович Путяну крадучись покидал место своего укрытия за насосной станцией. Пообедав нарезным батоном и кипятком (днем горячую пищу готовить запрещалось, чтобы бдительная общественность по запаху не обнаружила места обитания нелегальных уборщиков), он направлялся к самоходной поломойке фирмы «Керхер», чтобы продолжить ликвидацию грязевых потеков с колес помотавшихся по весенней распутице хозяйских машин.

В подземелье «Золотых куполов» Владимир Владимирович был старожилом: он прибыл сюда восемь лет назад, оставив в съемном домике кишиневского пригорода больную жену и двух замужних дочерей с детьми и безработными мужьями. Среди интернациональной обслуги, рассованной по подземельным углам, Владимир Владимирович имел большой авторитет и безмерное уважение. Во-первых, он был тезкой Президента-Премьера, а во-вторых, имел удостоверение почетного гражданина Нового Уренгоя. Это удостоверение его очень выручало, если Путяну вдруг выбирался в город за жрачкой. В «сельпо» у Гагика ассортимент сильно ограничен, да и цены… «Ты вышел за территорию. Тебя менты раз — и денег требуют. А ты им раз — удостоверение. А они тебе — купил ты это удостоверение у метро. А ты им раз — трудовую книжку советского образца. Мол, двадцать пять лет как один день. Они тебе респект и уважуху, извини, мол, отец. Один раз даже до рынка подвезли», — хвастался Владимир Владимирович сожителям по подземелью.

Володька завербовался на севера сразу по возвращении из армии. Сыграв быструю свадьбу с верно дожидавшейся его два года соседкой Томкой, они собрали нехитрые пожитки в клеенчатый чемоданчик и, расцеловав многочисленную родню, отбыли в загадочный Новый Уренгой. Володька сел там за привычную баранку, Тома пошла в маляры-штукатуры и двадцать пять лет красила новостройки, заработав хронический бронхит и стойкий артрит. Особых денег им скопить не удалось — жизнь на северах недешевая, да и болезненных девочек, появившихся одна за другой, требовалось вывозить каждый год в санаторий на большую землю. Жили они одной мечтой — когда-нибудь уехать и получить от государства за заслуги перед отечеством квартиру в родной теплой Молдавии, выращивать помидоры на дачном участке и давить домашнее вино. Знали бы они, что привычный советский строй полетит в тартарары, что не видать им государственной квартиры как своих прикрытых шапками ушей, удрали бы они из этого Уренгоя давным-давно. Уехать все равно пришлось, жена и дочери непрерывно надсадно кашляли, и доктора категорически рекомендовали сменить климат. Родительский дом Володьки был в то время уже густо заселен многочисленными племянниками и племянницами, да и Томкины родители могли предложить им для проживания разве что летнюю кухню.

Они уехали в Кишинев, сняли худой домишко, посадили помидоры и стали жить. Томкин бронхит прошел, в отличие от артрита. Руки ее с трудом справлялись с плошками-поварешками, и вскоре в доме вывелась вся бьющаяся посуда. Окрепшие в тепле девицы расцвели и быстро, не раздумывая, выскочили замуж за таких же зеленых и глупых — как будто боялись опоздать расплодить нищету. Володька помаялся-помаялся и завербовался в Москву. За руль сесть опасался — город большой, машины дорогие, водители наглые, зацепишь кого — до смерти не расплатишься. А вот самоходка-поломойка в теплом паркинге — другое дело. И ночлежка рядом. Владимир Владимирович работой дорожил. Опять же, какая красота вокруг — просто автомобильная выставка премьер-класса. Иногда тайком он гладил этих породистых коней, тихонечко, чтобы ненароком не сработала сигнализация. Очень хотелось ему рассмотреть и кабриолеты — но эти стояли вечно зачехленными сиротами, покрытые пылью, как Спящая красавица в ожидании принца. Хозяева иногда выгуливали их в летнюю пору, но не часто и не все.

Выйдя на яркий свет паркинга, он споткнулся о невесть откуда взявшуюся здесь метлу. Путяну потер глаза. Сегодня он не выспался — насосный агрегат как-то по-особому натужно гремел, как будто возмущался чем. Агрегат этот выполнял жизненно важную функцию — качал помои и фекалии жильцов наверх, на горку, туда, где тридцатью метрами выше располагался городской канализационный коллектор. На днях главный инженер ТСЖ — бывший главврач Грозненской горбольницы — приводил с собой консилиум, то есть спецов из техбюро, и Путяну лично слышал вердикт, вынесенный агрегату: «Пациент скорее жив, чем мертв, но прогноз неблагоприятный». Скорее бы уж отремонтировали — спать же совершенно невозможно.

Он включил поломойку и погнал ее в девятую секцию — восьмую он закончил до обеда. Распростертого Тимона он увидел сразу, как только завернул за угол. Сердце его ушло в пятки — он был один на один с бездыханной знаменитостью. Что делать? Скрыться и подождать, пока не появится охранник на велике, делающий объезд паркинга каждый час? Или самому бежать к охране? А вдруг обвинят, что это он на Тимона наехал своей поломойкой? А тут ведь доктор нужен. Путяну подбежал к телефону на стене и набрал номер инженерной службы.

— Султаныч, уважаемый, извините, тут беда в девятой. Нет, насос еще скрипит. Вы тут нужны как доктор. Нет, резать никого не надо. Что случилось? Звездун этот наш, ну, который весь в наколках, похоже, залезал на мотоцикл, зацепился мотней о руль, ну и звезданулся. Лежит недвижно.

Нет, как звезданулся, я сам не видел. Нет, охрану не вызывал. Вы же знаете мое щекотливое положение — я вроде как здесь работаю, но в списках не значусь. А если вдруг менты? Кто обнаружил? На каком основании находился в паркинге возле немереных материальных ценностей? Упекут, и поминай как звали. Нет, я к нему не подходил. А вдруг на нем мои отпечатки найдут? Покушение пришьют. А вы вроде как мимо в насосную по делу шли, мотор послушать, бац — и наткнулись. А я в этот момент въеду в секцию на своем «керхере», мы его погрузим и на свежий воздух. Только вы уж, пожалуйста, быстрее. А я тут за уголком подожду, вроде как проезд между секциями мою.

13 апреля, 15 час. 20 мин

Главврач Султаныч

Шахмар Султанович Казбеков служил главным инженером ТСЖ последние шесть месяцев, придя на этот пост с честно заслуженного отдыха. У подчиненных сантехников, электриков, дворников и плотников был в большом почете, хотя слабо знал профессиональную терминологию и, описывая любой аппарат, называл его «эта штука». Зато если живот сильно прихватит или грипп скосит, Султаныч всегда давал квалифицированный совет, и при этом бесплатно.

По профессии Казбеков был хирургом, хотя в детстве мечтал стать инженером-электриком — хотел нести людям свет и электрифицировать отдаленный горный аул, в котором жили его дедушка и бабушка. Но его папа-хирург настоял на мединституте, а против отца уважительный Шахмар пойти не смел. К четвертому курсу преподаватели переименовали имя Шахмар в Кошмар и предрекали ему тюрьму после первой же самостоятельно проведенной операции. В тюрьму Шахмар не хотел, поэтому стал комсомольским активистом. Он сделал блестящую партийно-административную карьеру и стал главным врачом Грозненской горбольницы. Теперь он вполне соответствовал значению своего имени — справедливый правитель. Дело свое любил, и персонал его обожал. И даже когда в девяностые над Грозным сгустились военные тучи, ни о каких переездах слышать не хотел. До бомбежки 1998 года.

Когда начались «контртеррористические» операции, в больницу хлынул поток раненых. В первую очередь оперировали детей и женщин. Хирурги и операционные сестры валились с ног, но не прекращали работать даже во время бомбежек. Шахмар вошел в операционную, намереваясь подменить одну из сестер, молоденькую девочку, которая от изнеможения роняла инструменты. «Что-то мне нехорошо», — произнес хирург Михайлов, положил скальпель, шатаясь, вышел в коридор и побрел к ординаторской. Через пару минут из-за закрытой двери операционной Казбеков услышал взрыв, дверь сорвалась с петель и полетела прямо на него. Лампы над операционным столом погасли. Зато из дверного проема хлынул солнечный свет — за дверью зияла пустота… Такая же пустота зияла на месте фамильного дома Казбековых, до которого Шахмар Султанович добрался после эвакуации уцелевших больных и медперсонала. Хорошо, что сыновья к тому времени уже прочно осели в Москве…

Так вот, в три часа двадцать минут после полудня Шахмар Султаныч появился в девятой секции со стороны лифтов с аптечкой в руках. Навстречу ему ехал на своей поломойке Владимир Владимирович. Встретились они у тела Тимона.

— Тривиальный обморок, — констатировал Султаныч после беглого осмотра. — Давай, тащи его вот сюда, на лавочку, — скомандовал он полотеру.

Уложив легковесную звезду на дерматиновую обивку лавки и сняв с него мотоциклетную каску с рогами антилопы, главврач смочил нашатырем ватку и сунул ее под нос пострадавшего. Тимон очнулся и тут же впал в истерику, изрыгая проклятия в адрес вандала. Султаныч протянул ему пузырек с валерьянкой. Бухтияров выпил его одним махом и моментально успокоился.

— Я знаю, кто это сделал, — твердо сказал он.

— Ну, по-моему, моя миссия закончена, — пришел к выводу главврач. — Вызывай ментов, — посоветовал он Тимону.

— Нет, я лучше сначала сделаю звонок другу, — решил тот.

— Хозяин — барин, — пожал плечами Султаныч и удалился в сторону насосной.

Путяновская поломойка хвостиком последовала за ним, оставляя за собой на полу влажный след.

13 апреля, 15 час. 30 мин

Следопыт Загребчук

Леонид Сергеевич Загребчук был ментом, то есть когда-то был ментом на службе у государства. В молодые годы. Ушел по собственному желанию. Создал фирму по безопасности и контрбезопасности. Успешно оказывает соответствующие услуги заинтересованным гражданам. Именно его номер набирал сейчас сильно расстроенный, но собравший всю волю в разрисованный кулак Тимофей Бахтияров. «Леня, это я. Кто я? Я, Тимон. Не узнал? Плохо слышно? Я из паркинга звоню. Дело есть. Ты дома? Можешь спуститься? Я тут на твоей лавочке сижу».

Леня не заставил себя ждать. Он выскочил перед Тимоном из бокового прохода, как черт из мешка достопочтенной Солохи, в свитере на голое тело и шлепанцах на босу ногу. «Вот, пригодился мой кухонный уголок, — удовлетворенно сказал он. — А то достали меня эти общественники из ТСЖ: убери эти дрова советского покроя, пожарная безопасность, предписание. А где вот присесть, поговорить? Так что случилось?»

Ничего не ответил ему Тимофей, лишь рукой махнул в сторону раскуроченных мотоцацок. Слезы вновь подступили к горлу. Леня осмотрел место преступления, сделал подробные фото на мобильный телефон и присел рядом с Бухтияровым.

— Кого подозреваешь?

— Кислицкий это. Точно он.

— Откуда знаешь?

— Мы с ним вчера вместе работали на корпоративе «Воч-ойла», в их клубе, ну, в «Фасизе». Договорились с организаторами, что заплатят наликом. А эти дебилы приходят в конце за сцену и прямо прилюдно выдают: ему — три пачки, а мне — пять. Его аж перекосило: как это так! Крутиться, говорю, дорогой, надо шустрее, и у тебя пять будет. Я ж не виноват, что у меня рейтинг выше.

— От меня чего хочешь?

— Кислицкий сейчас в аэропорт едет со своей Ксюхой, на Маврикий собрался, пузо погреть. Вчера хвастался. Платили нам деревянными, рублями то есть; вряд ли он успел их в банк отнести. Дома в сейф положил, скорее всего. Сейф у него в спальне, за зеркалом. Ты ведь знаешь людей, которые в деньгах нуждаются. Так расскажи им — пусть возьмут.

— Ну, допустим, знаю. Что заплатишь?

— Ну ты, Леня, не наглей. Долю тебе нуждающиеся заплатят.

— А если не выгорит? А я усилия прилагал! Тебе ж пять пачек заплатили — полпачечки мне, десять агентских процентов! Ну и предоплатой браслетик твой с инициалами, я дочке отдам, она в классе будет хвастаться, что это ты лично с руки снял и подарил. А ты, если что, подтвердишь. В ее классе все от тебя прутся.

— А от Кислицкого?

— От Кислицкого не прутся. Старпер, говорят, не катит…

Тимон просиял.

— Вот я и говорю — за молодыми правда!

Он снял с руки браслет, положил его в протянутую руку Загребчука и пошкандыбал петляющей походкой в сторону своих автомобилей, размышляя, на какой же машине ехать к доктору Лору.

Загребчук выждал, пока Тимон сядет в траурно-черную гоночную «ауди» и отчалит с места действия. И тут же набрал номер Кислицкого.

— Волик? Это Леня. Какой Леня? Загребчук! Плохо слышно? Ну так напряги слух. Ты сейчас где? В аэропорту? Ну, сдавай билеты и к ночи будь дома. Мне тут мои ребята подсказали — квартирку твою почистить хотят. Вчера тебе отбашляли, так? Заплатили деревянными. А сегодня ты выспался и в аэропорт, так? Младенцу ясно — деньги должны быть в доме. Понятно, что они в сейфе. И где сейф понятно — за зеркалом. Откуда знаю? Я, Волик, знаю. Так что ты уж подумай — может, лучше вернуться, деньги пристроить, а потом загорать? Заодно и цацки по квартире собери. В ячейку в банке сдай и езжай себе загорать. Ну, от тебя благодарность жду. Да сколько не жалко. Пять процентов от возможных потерь — по-моему, было бы по-пацански. Ну, обнимаю.

Отключившись, Загребчук снял шлепки и с удовольствием почесал пятки о ножку скамейки. Потом встал, подошел к своему «бумеру» и похлопал его по блестящему корпусу. «Ну что, дружок, заработал тебе на новые колеса. Ну и себе кое-что останется». И отправился восвояси, довольно насвистывая: «Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет как нет…».

13 апреля, 15 час. 45 мин

Вещунья Пелагея

Пелагея смирно сидела в зиндане под днищем быстроногого, но годами бездвижного «феррари». Она ждала своего назначенного спасителя. Он должен был вскорости подъехать к месту ее заточения на маленькой проворной машинке, и тогда главное будет громко кричать, чтобы он услышал ее сквозь шум мотора. Он отбуксирует «феррари» и вызволит ее из зиндана. Ждать оставалось совсем недолго. Что-то заурчало, и Пелагея напрягла слух. Но это был ее желудок, который очень хотел кушать. Нужно было отвлечься на что-нибудь приятное. Помечтать, например.

Пелагея очень хотела выйти замуж. Лучше за миллионера. Но при этом не извращенца, не алкоголика и не бабника. Миллионеров через ее руки прошло много. Миллионеров-чиновников, миллионеров-нефтяников, миллионеров-строителей, миллионеров-воров и миллионеров по случаю. И все сплошь с пороками развития. То есть, разглядывая их жизнь до первого миллиона, она находила незапятнанные экземпляры, но вместе с обретением капитала они непременно обзаводились пороками. Иногда она проклинала свой дар, из-за которого не могла слепо следовать сиюминутным чувствам, как это делали нормальные люди. Вроде вот он, симпатичный, еще не лысый, лишь однажды разведенный, с едва намечающимся брюшком. Бери обнаженными руками. Но подсознание вдруг начинает рисовать картинки: он же в женском белье и с накрашенными губами над небритым подбородком. Тьфу! Или вот: высокий, стройный, немного косящий брюнет с обволакивающим бархатным баритоном. Но был трижды женат, последний раз на собственной домработнице. И впереди еще вереница браков. Долго ли, коротко ли, Пелагея пришла к выводу о том, что большие деньги наводят на людей порчу. И стала искать жениха среди экземпляров среднего класса. Но эти все норовили вскарабкаться ей на шею и устроиться у нее менеджерами, поголовно страдали бесплодием от восемнадцатичасового беспрерывного сидения на тазовых костях и размягчением мозгов от компьютерных игр.

Вещунья уже было отчаялась найти свое женское счастье. Но вот сегодня… Этот мужчина среднеазиатской наружности не на шутку ее взволновал. Его личное прошлое было чисто, как арктический снег вдали от Норильска и Воркуты.

Гордый профиль, твердый шаг, со спины — так чистый шах. Грудь развернутая, рельефная — к ней так и хотелось припасть и забыться. И руки такие властные, сильные, манящие. Этим рукам хотелось отдаться без остатка. Даже если пришлось бы надеть паранджу. Это ничего. На улице — паранджа, а дома — соблазнительная мини-юбка. Нет, не случайна их сегодняшняя встреча, не случайна. Ей надо только дождаться, когда он сам придет наведаться, и пасть в его объятия. Но придет он только к вечеру, а кушать хотелось сейчас. Ну и переодеться было бы неплохо во что-то более эротическое. И Пелагея решила выбраться, сходить в избушку, поесть, надеть черно-красное белье со стразами и потом уже залезть обратно в зиндан.

…Почетный гражданин Путяну был несказанно удивлен, когда сквозь гул мотора услышал слабые женские крики. Кричала красавица «феррари». Он заглушил поломойку и был еще более удивлен тем, что крик доносился из-под машины, ни разу на его памяти не сходившей со своего почетного места. А дальше все было так, как предвидела Пелагея. Путяну откатил «феррари» и вытащил девицу за косицу из темницы.

На крыльях ветра счастливая наперед Пелагея усвистала в свою избушку, строго-настрого наказав Владимиру Владимировичу не трогаться с места и «феррари» назад не заталкивать. Путяну так и остолбенел от открывшихся обстоятельств, от переживаний сегодняшнего дня и от опасений за день будущий. За время получасового ожидания возвращения добровольной пленницы Владимир Владимирович чуть не поседел в подмышечных впадинах. Голова его, давно уже лысая, покрылась испариной. Когда же Пелагея вновь предстала перед ним, Путяну невольно стал осенять себя крестным знамением: уходила карга каргою, а вернулась писаной красавишной. Сиганула в подземелье и велела машину на место поставить. Путяну подчинился. А напоследок услышал он приглушенный голос: «Слышь, дедуля, ты этой ночью в подвале не оставайся. Тут вся нечисть соберется. Сам Вий пожалует. Собери пожитки и дуй отсюда».

13 апреля, 16 час. 05 мин

Крысолов Лор

— Входите, милейший, входите! — приветствовал Бухтиярова Аркадий Исаакович Лор. — Признаться, заждался. Что это мы такой бледный? Куда делся наш шоколадный автозагар? Нельзя, ну нельзя так много работать. Это все от перенапряжения. Где у нас болит? Ага, вот здесь. А язычок покажите, милейший. Язычок-то какой весь обложенный. Скажите «А!» Горлышко красное, и сопельки по задней стеночке стекают. Маечку снимите и на кушеточку. Нет, штанишки расстегивать не надо, они мне не помешают, низ живота у вас и так открыт. Так-так, животик-то совсем пустой, позвоночничек прощупывается. Кушали что-нибудь с утра? Ничего не кушали. Это хорошо, значит, мы сможем взять анализики. Как у нас с мочеиспусканием? Частое, говорите… Ничего, это мы полечим. Я постучу немного. Здесь больно? А здесь? В спинку отдает? Отдает. Вот вам баночка, зайдите за ширмочку и пописайте.

Тимон зашел за ширму. Там в золоченых рамках висели многочисленные дипломы доктора Лора на трех языках: русском, английском и иврите. Вообще, когда-то доктор Лор специализировался как проктолог. Но эмигрировав в землю обетованную, Аркадий обнаружил жесточайшую конкуренцию по своей специализации: казалось, все проктологи постсоветского пространства собрались на Святой земле в погоне за задами соплеменников. И доктор Лор переквалифицировался в семейного врача. Семейных врачей тоже оказалось в избытке. Тогда Аркадий Исаакович торжественно возвратился на московскую землю, купил небольшую квартирку в «Золотых куполах», там же взял у ТСЖ в аренду на длительный срок пятьдесят квадратных метров офисной площади и стал успешно лечить все семейные недуги состоятельного населения.

— Справились, милейший? Ну тогда закройте баночку крышечкой и поставьте на тумбочку слева. Завтра посмотрю на результатик. И вам сообщу. А что это за ссадинка на локотке? Упали? Давайте мы обработаем и пластырек приклеим. День сегодня какой-то травматичный. Понятно, пятница, тринадцатое. Госпожа Пакостинен язык прикусила — распух, еле ворочается. А мадам Сало вообще крыса какая-то укусила, представляете? Швы накладывал. Хоть травмопункт открывай. А вам я скидочку сделаю, как постоянному клиенту. Пять тысяч за осмотр и анализ, а обработочка ссадины — бесплатно. Зачем же я постоянных клиентов буду грабить? Они же ко мне больше не придут, если я цены задирать начну. А сейчас рекомендую вам покушать и в постельку. Лечение завтра назначу, когда картиночку анализа увижу. Приятного аппетита и хороших снов, милейший! До звоночка!

Тимон вышел. Доктор Лор зашел за ширму, вымыл руки, вытер их о халат и задумался, глядя на баночку с бухтияровским анализом. Невнятные, но тревожные ассоциации роились в его голове… За окном как-то резко потемнело. Большая грозовая туча наползла и закрыла большую часть неба. Неожиданная резкая молния осветила все пространство, и гулким взрывом ахнул гром. «Первая гроза», — отметил Аркадий Исаакович и бросился закрывать форточку, в которую хлестал косой дождь.

Вдруг зазвонил телефон, и доктор Лор отчего-то вздрогнул.

— Алло, — вкрадчиво ответил он, увидев на экране мобильника надпись: «Неизвестно».

— Аркан? — спросили в трубке.

— Лассо, — ответил он на пароль.

— Я долго думал, — распознал он голос Иванько. — Но потерялся в догадках. Мне дали знать, что братья недовольны. Но не дали знать, чем именно. Нужна встреча.

— Жду, сейчас в самый раз, у меня пусто.

Вымокший от короткой перебежки от двери до двери Боря стоял на пороге уже через три минуты. Лицо его выражало крайнее смятение. Он шепотом — и у стен есть уши — поведал Лору и про задание Воротилкина, и про исчезновение вещуньи Пелагеи, которую он безуспешно вызванивал и высматривал последние три часа. И про белую крысу, подвешенную за хвост к ручке его квартиры. Аркадий пообещал выйти на связь с куратором-альбинатом и все выяснить, дал Иванько таблетку седуксена и стал торопливо прощаться. Но тут у Бори зазвонил телефон.

— Час от часу не легче, — простонал Борис, пытаясь пропихнуть таблетку, застрявшую где-то в горле.

«Аполлонский», — рассмотрел Аркадий надпись на экране телефона. Боря оглянулся на доктора и опасливо нажал на кнопку.

— Слушаю. Да. Конечно. Все правление? Это невозможно. Лиммер на Брянщине. Мать его? Мать его можно… Сачкова? А зачем Сачкова? Ладно, ладно, не обсуждаю. Моего недоумка? Которого из них? Сволочникова? Ладно, этого добуду. Во сколько?! Это невозможно, пятница, пробки. В полночь? В полночь можно… Доберутся, думаю. Где? Под «Куполком»? Конечно, обязательно. До встречи.

Закончив, Боря присел на кушетку и попросил вторую таблетку седуксена. Аркадий Исаакович выдал таблетку, вытер одноразовой салфеткой холодный пот с мокрого лба Иванько, поднял его на непослушные ноги и стал потихоньку подталкивать к выходу.

…Братство Альбинати было его, Лора, изобретением. Начитавшись литературы про масонов, Аркадий Исаакович понял, что это недурной способ заарканивания клиентов, этакий сетевой маркетинг, где все повязаны взаимными услугами. Еще до возвращения в Россию с исторической родины Лор самолично соорудил сайт Братства Альбинати в русскоязычном варианте и выпустил его на интернет-просторы. Символом Братства он выбрал белую крысу, существо умное, да еще и с эксклюзивным белым экстерьером — этакий символ чистоты и непорочности. Он знал, что к подобным крысиным союзам тяготеют люди от политики и чиновничества, и как только такой клиент ему встречался, он вызнавал про него все что мог, а потом посылал ему письмо без обратного адреса с плотным черным картоном внутри, где изображена белая крыса и выбит дырочками адрес сайта. Клевал каждый второй. А он, Аркадий Лор, становился связным с таинственным братством Альбинати. Ну и для конспирации оказывал врачебные услуги. Чтобы попасть на собрание ложи, кандидату нужно было пройти шесть ступеней посвящения, оказав несколько услуг членам Братства. Пока дальше третьей ни один из Лоровского улова не поднялся, и главное на данном этапе было поддерживать дальнейший интерес и сохранять интригу.

Сообщением Иванько Лор был не на шутку встревожен. Кто-то знает и пользуется его детищем. Он не мог оценить размеры возможного ущерба, и это беспокоило его еще больше. В отличие от Иванько, уповать ему было не на кого. И Пелагея пропала… Но Сурай, Сурай-то на месте.

Он взял зонт и побежал к речке в хижину бабушки Сурай. Но не добежал. Бабушка с ножом наперевес бежала ему навстречу. Вид у нее был такой, что сердце ушло в пятки: зарежет ведь, непременно зарежет.

— Ай, доктар, чуть-чуть выбраласа. Вада в реке падняласа, так падняласа, ка мьне в дверю стучица, пусти, гаварит, а я бегом… Ай, сон мой испалняетса, ай, испалняетса. Можно у тебя укрытса?

— Давайте, уважаемая Сурай, вот под зонтик, нам сюда, сюда.

Он нежно довел пророчицу до своей двери и жестом попросил внутрь, за ширмочку. Передал ей пачку одноразовых пеленок, из которых Сурай соорудила себе в пять минут с помощью многочисленных булавок кофту, юбку и даже платок. Когда женщина появилась из-за ширмы, Лор при всей серьезности ситуации кусал губы, чтобы не расхохотаться при виде это сине-белого кулька с ножом в руке.

— Что за сон такой, уважаемая Сурай?

— Ой, ночью синилась море бес краю, толка не синий море, а желтый море, грязный такой море.

— Потоп, что ли?

— Не знаю, патоп ни патоп, а вады много, мутная такая, нехарошая.

— Ну, ничего страшного. Желтое море далеко, в Китае. Китайцев много, они потопа и не заметят. Вот таблеточку примите для успокоения. А мне помощь ваша нужна, уважаемая.

— Чё, анализ чей пасматреть?

— Это тоже не помешает, — Лор вспомнил про анализ Бухтиярова и принес баночку Сурай.

— Васпаление немножка вижу. Соль вижу. Ты его выличишь. Давольный будит.

— Ну и славно. У меня другая забота есть. Чувствую, что кто-то недоброе против меня замыслил. Не видишь ли, кто?

Сурай схватила нож и стала водить его по белому халату Лора. Лор внутри трепетал, особенно когда пророчица проходилась по низу живота, но виду не показывал.

— Женьщына вижу. Красывый женщына.

— Молодая?

— Так, напалавинку. Сверху маладая, внутри старая.

— Жена бывшая, значит. Столько денег ей на пластику ухлопал! Глаза сделала, губы сделала, грудь сделала, бедра сделала. Когда за живот взялась, я с ней развелся — разорила бы меня этими операциями. Что теперь хочет?

— Денек ат тебя хочит, маладой любовник завела, машин ему купит хочет.

Аркадий Исаакович вздохнул облегченно-озабоченно. Ну да, бывшая супруга про Альбинати знала. И называла его Крысоловом. Ну умна, умна. Если бы просто позвонила, попросила, потребовала — уши от мертвого осла, вот на что она могла только рассчитывать. А при таком развороте событий придется пойти на переговоры. И ведь вычислила, что Иванько — его клиент. И с крысой кого-то подослала. Рисковать с таким трудом налаженной пациентской сетью он никак не мог. Будем торговаться. А сейчас надо вежливо выпроводить бабушку Сурай.

— Знаете, почтенная Сурай, мне надо все-таки анализ в лабораторию отвезти. Ваш диагноз я пациенту предъявить не могу. Вот, держите зонтик, дарю! С фирменной надписью. Вам, может, до салона красоты дойти? Они вам там волосы посушат — вон видите, до сих пор из-под пеленочки капельки капают. За помощь — спасибо. Если что заболит — обращайтесь — обслужу бесплатно, слышите, совершенно бесплатно. Доброго здоровица!

— И тебе, доктар, щасливо ат красавыцы атбица.

И пеленочный кулек с тюком мокрой одежды под мышкой, с ножом в руке, держа другой рукой зонтик, засеменил в сторону салона красоты «Сирано де Бержерак».

13 апреля, 17 час. 05 мин

Мадам де Голь

Хозяйка «Сирано де Бержерак» Дарья де Голь собственноручно красила волосы в траурный сине-черный цвет расстроенной Алле Пакостинен, сочувственно кивая ее невнятному рассказу. Распухший от прикуса язык не давал Алле ярко выразить свои чувства к бесчувственному Коле, к беспечной Верке, к исчезнувшей Лариске и к предательскому языку, который не вовремя подвернулся ей под зубы.

— А он что?

— А он, наглец, говорит: «Даже крыса от тебя сбежала, Алла!»

— А ты что?

— А я ему: «Открой, подлец, дверь и посмотри мне в глаза!»

— А он что?

— А он: «Зачем?»

— А ты что?

— А я ему: «Чтобы убедиться, что это ты ее выпустил!»

— А он что?

— А он: «Хотел бы я быть сейчас на Ларискином месте!»

— А ты что?

— А я: «Скатертью дорожка! Вали в Бирюлево, по месту своей прописки!»

— А он что?

— А он: «Да эту квартиру заработал я!»

— А ты что?

— А я: «А кто тебя уже три года содержит? Если бы не моя изобретательность по извлечению твоих доходов из „Ремикса“, ты бы уже на паперти с протянутой рукой стоял!»

— А он что?

— А он: «Что же ты против Иванько ничего не изобрела?»

— А ты что?

— А я: «А зачем же ты с Аполлонским разосрался? Ах, Моська, знать она сильна, коль лает на слона!»

— А он что?

— А он: «Погоди, он меня еще назад позовет!»

— А ты что?

— А я расхохоталась ему в дверь: «Аполлонский — дурной, но не настолько, чтобы запускать злокозненного козла обратно в свой огород».

— А он что?

— А он тут дверью мне по лицу — хренак, я язык-то и прикусила.

— А он что?

— А он мне: «Вот ты мне за козла и ответила!»

— А ты что?

— А я уже больше говорить не могла, кровь изо рта так и хлещет.

— А он что?

— А он: «Это твоя вампирская сучность из тебя выходит!»

— Ужас какой!

— Ну да! Весь белый ковер испортила и халат махровый от Версаче.

— Жуть!

— Ну да! Я когда к доктору Лору прибежала: рот в крови, руки в крови — он по стенке сполз — думал, я Сачкова загрызла насмерть.

Алла считала Дарью своей лучшей подругой. Ей и только ей поверяла она свои тайны и эмоции. Дарья же держала в статусе лучших подруг всех своих постоянных клиенток и, обладая великолепной прирожденной памятью, помнила всех их мужей, любовников, детей и домашних животных. Роль сочувствующей ей прекрасно удавалась, настолько замечательно, что книга записи в салоне была заполнена на неделю вперед. Она редко вставала за кресло сама, за час успевала обойти и кабинет массажа, и косметологию, и маникюр. И везде: «А он что?», «А ты что?». Главное: не более пятнадцати минут, чтобы дать возможность излить душу каждой посетительнице. Но сегодня была пятница, тринадцатое, и клиентки воздерживались отрезать себе волосы или ногти. А тут еще такой ливень! Поэтому Дарья отдалась Алле полностью.

Жизненных драм Дарья наслушалась столько, что могла бы продавать сюжеты сценаристам всех сериалов. И нередко подумывала об этом. Не могла только сообразить, как стрясать с них деньги; все писатели, ясное дело, халявщики — любой сюжетец норовят заполучить бесплатно.

Взять хоть ее собственную жизнь. Родом Дуся была со Ставропольщины. Станичница, можно сказать, — яркая, фигуристая, крашеная блондинка. Все детство коровам хвосты крутила, да и что оставалось делать, если мать на ферме была дояркой, а отец — зоотехником. Родители мечтали дать дочери высшее образование и сил не жалели. И Дуся поступила на биолого-почвенный факультет Ростовского госуниверситета. И встретила там темнокожего парня по имени Чинуа из Нигерии, говорил, что сын короля. Это потом оказалось, что папенька-то в короли прямо из крестьян короновался и уже на тот момент имел девять жен и тридцать детей. А Чинуа был сорок пятым в очереди претендентов на престол. И когда Дуся оказалась в столице Нигерии Абудже, в доме своего наследного принца, то обнаружила там еще четырех его жен и некоторое количество детей. Вечером того же дня муж привел уже беременную Дусю в спальню старшего брата в качестве подарка из далекой России. Прошло три долгих и страшных месяца до того, как Дуся бежала в российское посольство, откуда ее грузовым самолетом эвакуировали на родину.

Станичники ходили смотреть на Дусиного «черномазенького» толпами. Приезжали из соседних окрестностей. Дуся и ее новорожденный Мишка стали местными «селебрити». Про них даже очерк в местной газете писали под заголовком «Африканский подарок». Отчество Чинуаевич своему мальчику Дуся давать не стала. Дала ему отчество своего отца — и получила свидетельство о рождении Гольцова Михаила Сергеевича, место рождения: станица Суворовская Ставропольского края, мать: Гольцова Дарья Сергеевна, в графе отец — прочерк.

Понимала Дуся, что в станице им с Мишкой делать нечего и надо устраиваться в столице, где при виде чернокожего люди не столбенеют и челюсть не отваливают. Оставив Мишку на временное попечение родителям, приехала в первопрестольную, устроилась со своим дипломом, внешностью и знанием английского языка уборщицей во французское посольство. Это ей знакомый дипломат подсказал, тот, что ее транспортировкой из Нигерии занимался. Там ее карьера была быстрой — из уборщиц в любовницы пресс-атташе. Из посольства пришлось уволиться — там не одобряли семейных пар. Даже если и не связанных брачным контрактом. Брачным контрактом Жиль бы связан с другой женщиной, настоящей француженкой, истинной католичкой, и имел от нее пятерых детей. Однако последовать за мужем в холодную Москву Жозефина (так звали его жену) отказалась: она не представляла, как можно одеть и раздеть пятерых детей два раза в течение дня для школы и прогулок по морозной зиме.

Зато к Дусе Жиль был добр и ласков, разрешил привезти в Москву Мишку, от вида которого вовсе не остолбенел, называл его «Ваше высотчество» и водил в Московский зоопарк для ознакомления с фауной африканского континента. Свое сожительство с Дусей Жиль считал благотворительной миссией, да так оно по сути и было.

Через три года Жиль уехал, но рекомендовал Дусю своему другу Пьеру, женатому, но с женой не живущему, поставщику французского хлама на российский антикварный рынок. И Дуся с Мишкой переехали к Пьеру. Пьер был прижимистым и требовал от Дуси частично оплачивать аренду квартиры, но зато помог устроить сына во французскую школу, где Мишка впервые завел друзей со своим цветом кожи.

Дуся уже работала стилистом в модном салоне и была популярна среди французской диаспоры. Но прошло время, и Поль тоже засобирался на родину. По счастью, Дусю заприметил один из ее клиентов, престарелый, овдовевший и вполне состоятельный господинчик из числа бывших директоров, успешно приватизировавших и удачно продавших конкурентам ранее возглавляемое предприятие. Ростом был он, правда, чуть выше ее груди и немного прихрамывал, но имел квартиру в райском местечке — «Золотых куполах» и дачу в Горках. Нет, конечно, ни о каком оформлении отношений или наследстве не могло быть и речи: об этом он предупредил заранее. И Мишу пришлось отправить для дальнейшего обучения в швейцарский пансион — не готов был Степан Егорович (так звали благодетеля) делить крышу с негритенком. Сердце у него слабое — вдруг ночью в темноте на Мишку наткнулся бы и подумал, что черт за ним явился. Приступа тогда не миновать. Но обучение мальчика оплатил. И денег дал Дарье на развитие своего дела, в долг, понятное дело, но на пять лет и без процентов. Она тут же сняла помещения в атриуме «Куполов» и открыла салон. Вот так и стала она, мадам де Голь, хозяйкой «Сирано де Бержерака».

…Аллины волосы уже приобрели требуемую радикальность оттенка, и мадам де Голь смывала черные потоки траура с волос тоскующей владелицы Лариски, когда дверь распахнулась и на пороге появилось нечто. Дарья так испугалась видения пеленочного куля под зонтиком, что чуть не выпустила из рук душевую лейку, изрядно забрызгав лицо и одежду клиентки. Открыв глаза, Алла уперилась взором в полное ужаса лицо мадам де Голь, рванулась из-под ее рук в панике, роняя по сторонам капли черной краски.

— Что вы так пугаитись, не пугаитись, Сурай я, Сурай. Домик мой затапила, я намокла немножка, доктар дал перодетца, я пероделаса.

Про Сурай они слышали и даже видели по телевизору. И в принципе Дарья давно рассказывала с гордостью своим подружкам, что победительница «Битвы экстрасенсов» поселилась у нее по соседству. Но вот так в лицо обе видели ее впервые.

Ликвидировав последствия паники, вытерев лицо и грудь Пакостинен, Дарья отвела Сурай в подсобку, где выдала ей запасной рабочий халат своей уборщицы — розовый, кокетливый, с рюшечками, и размерчик Сурай оказался подходящий, экстралардж. Через пару минут вместо пеленочного куля взорам двух дам предстал крупный розовый поросеночек с полотеничным тюрбаном на голове — с таким образом им было спокойнее и привычнее, тем более что зачехленный нож пророчица поместила в обширный карман халата.

Сурай оглядела себя в зеркало, попробовала одернуть халат пониже, чтобы не было видно коленок, но это ей не удалось. Тогда она села в кресло, натянула на колени расходящиеся полы и успокоилась. Она долго и с любопытством наблюдала за процессом сушки и укладки, рассматривала пеньюар, фен и прочие парикмахерские приблуды.

А Алла тем временем рассматривала в зеркале свой новый образ: он был по-настоящему скорбен.

— А ф тибе бес сидит, — произнесла вдруг Сурай, обращаясь к Пакостинен. — Хочишь выганю?

Аллино лицо выразило крайнее смятение, она замахала руками, а потом прижала их к тому месту, где должно обитать сердце.

— Последняя родная душа, — почти со слезами сказала Алла, — и той хотите меня лишить! — И опрометью выбежала из салона прямо под дождь, даже не расплатившись.

Как только за Аллой затворилась дверь, из подсобки появились маникюрша Азиза и косметолог Мадина. Они наблюдали за сценой в щелочку, не желая попадаться лишний раз на глаза Пакостинен — она бесконечно жаловалась на них хозяйке, что не мешало Алле продолжать пользоваться их услугами.

— А тебя бальшой пачет ждет, — обратилась она к мадам де Голь. — Мать призидента будешь.

— Президента чего? — осторожно спросила Дарья.

— Стараны.

— Какой? — решила уточнить хозяйка салона.

— Рассии.

— Может, все-таки Нигерии?

— Какой Нигери? Не знаю Нигери, знаю Рассия.

— У меня сын чернокожий.

— В Америки тожа сын чернокожий. Призидент, однака.

— Но он у меня сейчас за границей.

— Сичас не нада, патом приедит, призидентом будит.

— А его не убьют? — встревожилась любящая мать.

— Зачем убьют? В Расии призидент не убьют, пачетный пенсий дадут. Тибе дварец купит, на мори жить будиш.

От такой перспективы Дусина голова пошла кругом, а пульс застучал пулеметными очередями. Шутка ли — мать президента! А чего — языки знает, этикету обучена, столько лет с французами прожила. Главное — фигуру сохранить и лицо подтянуть. Ну да это не вопрос! Опять же, мальчик у нее королевских кровей, образование будет отменное, европейское. Вся Африка будет симпатизировать. И часть Америки. Да к тому времени и Европа заметно почернеет, и, может быть, Россия. Дуся представила как спускается она в Антибе с вертолета, на голове — косынка, чтобы волосы не растрепались, лопасти вертолета пригибают идеально стриженную траву на лужайке, а вся прислуга уже выстроена, в передничках, с наколочками, а дворецкий во фраке и галстуке, несмотря на жару. Шарман, шарман. А Леху, своего персонального фитнес-тренера из клуба, она с собой не возьмет. Староват он уже к тому времени будет. В соседней Испании много страстных и мускулистых Хуанов и Мигелей ждут ее выбора. Так ведь заслужила, заслужила! За все муки мученические, за всех этих французиков двуличных, за этого старого, жадного, хромого козла будет ей в награду дворец! А вы знаете, кто теперь владеет этой эксклюзивной недвижимостью на самой пипке Антиба? Мадам де Голь! Вуаля!

Дуся открыла глаза. Косметолог Мадина и маникюрша Азиза взирали на нее со смесью зависти и восхищения. Они были тоже не прочь узнать свое будущее, но боялись его.

— Устала я, — зевнула Сурай. — Паспать гиде можна?

— А вот в массажной на кушетке. Я вас пледиком прикрою. Приятных снов.

— Эта как Аллах даст, — ответила Сурай, заваливаясь на кушетку.

Мадам де Голь выпорхнула из массажной, не чувствуя под собой ног. Она твердо решила предложить Сурай кабинет в своем салоне. Мобилизовав Азизу и Мадину, она принялась расчищать подсобку, распихивая коробки с химикатами и стопки полотенец по разным шкафам и углам. Когда через час пророчица проснулась, ее торжественно ввели в бывшую подсобку, где теперь стояло монументальное кресло, а рядом — стеклянный столик для ритуального ножа. Для посадки посетителей приспособили пуфик для ног, заднюю стенку со стиральной машиной и раковинами задрапировали черными бархатными занавесками, позаимствованными из косметического кабинета. Все пространство было освещено мерцающими елочными гирляндами, создающими эффект сумрака и движения энергии, и гул стиральной машинки, отжимавшей в тот момент выстиранные полотенца, удачно создавал необходимое звуковое оформление.

13 апреля, 18 час. 30 мин

Бабушка Сурай

Шестидесятилетняя Сурай была связной Геймураза Козюлькулиева. Операция по ее легализации заняла долгих пять лет. Когда она попала в поле зрения туркменской разведки, ей уже исполнилось пятьдесят пять, она была счастливой бабушкой пятерых внуков, лечила и изгоняла бесов из своих соплеменников по мере обращения и не помышляла ни о каких подвигах. Но однажды к дому Сурай подкатила черная машина с тонированными стеклами, и вежливые аксакалы в черных халатах попросили проехать с ними полечить одного очень важного шаха. Бабушка Сурай, месившая в тот момент тесто, отряхнула руки, надела парадный павловопосадский платок, черный с красными розами, новые галоши с ярко-розовой фланелькой внутри, взяла ритуальный нож и села в темное чрево машины. В следующий раз родные увидели ее только через два долгих года, которые Сурай провела в разведшколе, обучаясь русскому языку и правилам конспирации. А потребовалась она вот зачем. Геймуразу Козюлькулиеву, главному туркменскому шпиону в Москве, позарез нужен был специалист по связям с космосом — он мог контролировать разговоры и движения во всех ключевых структурах российской власти, но гораздо важнее и ценнее было бы знать мысли и намерения противника. А бабушка Сурай в космос выходила запросто и без скафандра, в своем легковесном астральном теле, и Геймуразу она могла сообщить многое, о чем даже сам объект наблюдения еще и не подумал.

Два года спустя бабушка Сурай предстала перед родственниками в махровом халате с надписью «Гусси» на левой груди и спине, кроссовках «Адидас» и красных леггин-зах вместо традиционных балаки — непременных женских подштанников, какие носят все туркменские женщины от мала до велика. Ну да Аллах с ним, с видом. Внуки не верили своим ушам, слушая речи трансформированной бабушки. Она знала про интернет, покемонов, рэп, аниме и пирсинг. Одна из невесток предположила, что бабушку Сурай подменили. Однако все особые приметы были на месте, все до единой. Другая невестка даже попробовала на прочность бородавку с подбородка Сурай, пока та спала. От боли Сурай проснулась и заорала. Бабушку оставили в покое, освободив по ее требованию от забот по дому и внуков. Сурай заявила, что готовится к «Битве экстрасенсов». Никто в их кишлаке не знал, что такое «экстрасенс», поскольку российское телевидение им не показывали. Но что такое битва знали: последний раз туркмены бились в 1881 году с войсками генерала царской армии Скобелева в крепости Гек Депе близ Ашхабада. Русский генерал тогда одержал над туркменами сокрушительную победу. Задачей бабушки Сурай на предстоящей битве было отобрать у русских победу обратно.

Весь кишлак скинулся и заказал Сурай у ашхабадского потомственного оружейника меч для битвы, который торжественно преподнесли ей в день отъезда в далекую Москву, чтобы было чем сечь бошки русским шайтанам. Сурай вежливо поблагодарила односельчан, но меч оставила дома, потому как пересечь границу с холодным оружием, не привлекая внимания пограничников, было невозможно. Ее сточенного кухонного ножа оказалось достаточно для разгромной победы над превосходящей силой противника. Впрочем, разные датчики, сенсоры и передатчики, вживленные в ее обширное физическое тело туркменскими спецслужбами, тоже сыграли свою роль, но об этом мало кто знал, а кто знал, те молчали. Вся Туркмения болела за Сурай: передачу транслировали на всю страну, а где телевизоры не показывали — туда посылали из Ашхабада листовки с подробным описанием боев.

Победа была ошеломляющая! За три минуты бабушка Сурай нашла иголку в стоге сена, жизнь на Марсе и библиотеку Ивана Грозного в кремлевских подземельях. За пять пророчица выявила причину тотального алкоголизма в районах Нечерноземья и излечила от шепелявости диктора Центрального телевидения. За час определила по тридцати уголовным делам на Петровке виновных, которые к тому времени предусмотрительно покинули страну. Это был туркменский триумф! Но у России — собственная гордость, и она не могла позволить увезти победу в далекий туркменский кишлак. Сурай были предложены российское гражданство и подмосковная прописка в строящемся городке для военнослужащих. Бабушка взяла паузу — как будто бы посоветоваться с семьей, после чего предложение приняла. Туркменские спецслужбы ликовали. Для сохранения конспирации в центральной газете «Туркменистан» на последней полосе мелким шрифтом была опубликована осуждающая статья. После чего все замолчали, а семью бабушки Сурай перевезли на постоянное жительство в Ашхабад, чтобы защитить от возможных нападок соседей, и сменили всем фамилию.

Половина пути была пройдена. Предстояла вторая — пройти по чиновничьим московским коридорам, получить паспорт, медицинский полис, пенсионное удостоверение, справку о регистрации и прочая, прочая, прочая… Московские чиновники гипнозу не поддавались и в экстрасенсов не верили. Они верили только бумагам, предпочтительно в евро. И не напрямую, а только через надежного посредника, которого зачастую отыскать было сложнее, чем жизнь на Марсе. Но бабушка Сурай и с этим справилась. И только три раза она использовала пророчество про сына — будущего президента.

Первый раз она пообещала такое инспектору БТИ при узаконивании своей самовольно построенной хижины на берегу Старицы. Второй раз — при получении московской прописки в этой самой хижине. Сегодня у мадам де Голь — третий. Но положение было безвыходное — хижину, похоже, смоет сегодняшний дождь и половодье, об этом ей был сон. А жить где-то надо. Уехать в военный городок, где российское государство выделило ей жилплощадь, она не могла — деньги растащили по генеральским дачам раньше, чем успели вставить окна в будущих квартирах младших офицеров. У резидента Козюлькулиева тоже нельзя — полная расконспирация. Массажный кабинет мадам де Голь был в самый раз — кушетка широкая, комфортная, рассчитанная на заплывших на гамбургерах американцев, мейд ин Ю Эс Эй.

Бабушка Сурай была довольна и предназначенным ей кабинетом, где можно прикорнуть в кресле днем, и кушеткой, где можно расположиться на ночь. В хижине она спала на топчане, от пола тянуло холодом, да и от реки было все время сыро. Нужник, опять же, на улице. Конечно, там, в хижине, была полная автономия, никто не видел, кто пришел, кто ушел… Но здоровье, оно дороже. А ее здоровье было нужно ее стране. Бабушка Сурай власть, какая бы она не была, всегда уважала и подчинялась ей без рассуждений.

…Мадам де Голь принялась сочинять флаер о расширении услуг салона, а Азиза предложила бабушке Сурай сделать маникюр и педикюр. Бабушка осмотрела свои девственные ногти, подумала и согласилась. Пока Азиза корпела над натоптышами и мозолями, бабушка Сурай смотрела телевизор. На обновленном канале «Столица» шли городские новости: Платон Воротилкин перерезает ленточку на открытии башни «Дифферация». Кондитерская фирма «Московский пряник» преподносит Семену Аполлонскому огромный торт в виде разорванных джинсов. Крупный план: представители кредитных организаций выстроились в очередь за тортом и отпиливают щедрые куски, уплетая их посиневшими ртами. Очередь к выставленной в Храме Христа Спасителя фаланге мизинца Николая Чудотворца, несмотря на бушующую непогоду, дотянулась до Кремля — городские власти предпринимают меры по перестановке очереди в сторону Крымского моста. Из-за сильного ливня и плохой видимости МКАД пребывает в полном коллапсе — она полностью замкнулась. Главный санитарный врач Щенков предупреждает население об угрозе крысиного нашествия — в связи с весенним затоплением подвалов крысы перебираются по вентиляционным шахтам в квартиры горожан. Красочный субботний маскарад готовит партия любителей козлов: Васильевский спуск уже перекрыт для подготовки к мероприятию, рядом с Покровским собором возводят двадцатиметровую статую козла, стоящего на задних ногах.

Увидев в телевизоре недоделанного козла, бабушка Сурай выдернула узловатую ногу из рук Азизы, вскочила с кресла и с воплем: «Шайтан, шайтан» стала наносить ножом удары по экрану. На крик прибежала мадам де Голь, с сожалением посмотрела на искореженный экран, ругнулась про себя, но вслух ничего не сказала. Новый телевизор решила повесить под потолок — вне зоны досягаемости ножа уважаемой Сурай. Расправившись с шайтаном, бабушка удовлетворенно плюхнулась обратно в кресло и протянула Азизе распаренную ногу. Но тут она почувствовала вибрацию датчика в складке живота: резидент вызывал ее на срочную встречу. С сожалением посмотрев на недоделанные ногти, Сурай пробормотала, что ей «нада срочна в домик, забрать кавер-самалет, пака не затапила», обула галоши, взяла зонтик доктора Лора с надписью: «И вас тоже вылечим» и вышла под дождь.

С Козюлькулиевым они обычно встречались в зоопарке, под навесом, около стойла бухарских ослов. Это было оправдано в глазах окружающих: и он, и она ностальгировали по знойной родине и, оглаживая ослов, прогоняли от себя среднерусскую тоску по теплу и солнцу. Сегодня ослов оглаживать было нельзя — они были мокрыми, как веревочная швабра, вынутая из ведра. Еще от калитки Сурай почувствовала смятение Геймураза. Такое смятение, что его флюиды заставляли хвосты ослов раскачиваться как маятник Фуко. Геймураз же с изумлением оглядывал новый наряд бабушки Сурай. Между собой они говорили на родном языке, представленном для читателей в переводе:

— Что с тобой, сынок?

— Я потерял девственность, почтенная Сурай.

— Где ты потерял ее, сынок?

— В своем зиндане, почтенная Сурай.

— С кем ты потерял ее, сынок?

— С женщиной, почтенная Сурай.

— Ты потерял ее с удовольствием?

— С большим удовольствием, почтенная Сурай.

— Что же тогда беспокоит тебя, сынок?

— Расшифровка, почтенная Сурай.

— Кто эта женщина?

— Ясновидящая, почтенная Сурай.

— Пелагея?

— Пелагея, почтенная Сурай.

— Дай мне время, сынок. Подержи зонтик — мне надо выйти в астрал.

Бабушка Сурай вскарабкалась в ясли, наполненные влажным сеном, где и оставила на время свое физическое тело в розовом халатике с рюшечками и открытыми коленками. Никогда Геймураз не ожидал возвращения бабушки из космоса с таким нетерпением.

Отсутствовала уважаемая Сурай минут пять, после чего ее тело содрогнулось и пришло в себя. Бабушка открыла глаза и опять заговорила на родном языке:

— Счастье тебе пришло, сынок. Само пришло тебе в руки. Пелагея будет верной женой. Участь с тобой разделит. Ни о чем тебя не спросит. Детей тебе нарожает. И помощницей будет в делах, меня заменит. Вместо меня в космос ходить будет. Я старая становлюсь. Кости болят, тепла просят. А в этой московской хляби тепла не дождешься. У нас-то уже саксаул зазеленел, маки в степях зацвели, ирисы.

— Так ее же вся округа знает, опасно это.

— Не опасно. Нет больше для округи Пелагеи, исчезла она. На улицу выходить будет в парандже, никто не признает. Мечеть рядом — ислам примет, имя возьмет Акгозель — белая красавица. Любить тебя будет, холить и лелеять, на ночь сказки Шехерезады рассказывать будет.

Геймураз почтительно поклонился бабушке Сурай. Окружающие ослы последовали его примеру. Даром что скотина, а тоже почувствовали торжественность ситуации. Потом они разошлись — Сурай поковыляла в свою хижину за подмокшим ковром-самолетом, а Геймураз поспешил в свое паучье гнездо за паранджой для Пелагеи, все еще пребывавшей в зиндане в состоянии сладкой истомы.

13 апреля, 19 час. 20 мин

Потомственный Кислицкий

Такси с измученными от многочасового стояния в пробках телом и мочевым пузырем Вольдемара Кислицкого вползло наконец на территорию «Золотых куполов». Сунув в руки водилы двести баксов, Вольдемар рысью ринулся в подъезд, чуть не сбив с ног вышедшего покурить охранника Кешу. Охранник ошарашенно посмотрел ему вслед; он помнил, что Кислицкий с чемоданами, соломенной шляпой и Ксюшей отъехал из дома несколько часов назад. И вдруг внезапно вернулся: красный, растрепанный, без Ксюши и чемоданов, но в шляпе. Кеша уже давно был информатором популярной среди домохозяек и пенсионеров газеты «Жизнь» — он тут же отбил кому следует информашку о расстройстве в личной жизни Кислицкого.

Пока лифт дотянул до квартиры, Волик чуть не описался. Но обошлось. Обошлось и в другом смысле — квартира предстала перед ним все в том же художественном беспорядке, в котором они с Ксюхой покинули ее сегодня ближе к полудню. Деньги были на месте, цацки тоже. Блин, а ведь обещал же он себе после той грандиозной рождественской кражи, когда из его дома вынесли весь предновогодний чёс — никогда, никогда не хранить дома купюры. Расслабился — вот и получи. И теперь Ксюха летит на Маврикий одна; впрочем, он видел, что уже в очереди на паспортный контроль к ней прилип какой-то тип, весь расписанный под хохлому от «Боско ди Чильеджи». А он, сгорающий от ревности, должен трясти ее шмотки и разбирать кухонные завалы: беспечная Ксюша рассовывала и раскидывала свои брюлики где попало.

Спасибо еще, Загребчук предупредил. Не зря Кислицкий снабжает его пригласительными на всякие тусовки, знакомит с раскрученной публикой. Правда, последний раз вышел казус: какой-то фотограф делал фоту с Коркирова, а Загребчук подсуетился попасть в кадр. В результате в светской хронике журнала «Татлер» фотография была подписана: «Филипп Коркиров со своим новым спутником». Надо будет Лёне позвонить, отблагодарить. Пять процентов — это, конечно, жирно, но тыщ тридцать придется отслюнявить.

Да, он бы уже подлетал к солнечному Маврикию, а теперь сидит здесь, в неубранной квартире, и наблюдает бесконечный дождь за окном. Вон вода в Старице как поднялась, того и гляди избушку на бетонных ножках смоет. А кого винить за собственное недомыслие? Винить некого. Но досадно. Опять досадно. Он вспомнил вчерашнее унижение. Этот мелкотравчатый Тимон, ни рожи, ни фигуры, ни голоса, у него на глазах, нимало не смущаясь, получает почти в два раза больше бабла, чем он, потомственный, обученный, маститый певец! Публику нашу точно с катушек сорвали. Чем хуже, тем народ больше прется. Замшелый КВН со своим «для чего, для чего?» Для ничего, так, сделать вид, что лаять умеют. Но не кусают. Особо талантливых лающих собирают потом в «Комеди Клаб» и прочих отстойниках, где они пекут беззубые шутки со скоростью обслуживания в «Макдональдс», главное чтобы объект шуток выше пояса не поднимался. Ну максимум до бюста. В целом, конечно, понятно. Большой политический заказ по всеобщей дебилизации населения. Чем глупее электорат, тем легче им манипулировать. На эстраде сплошные педерасты. Кто не педераст, педерастом прикидывается. Закон жанра. Если задницу не подставил, то хотя бы оголи ее. Он вспомнил последнюю постановку «Бориса Годунова» в Большом театре. В Большом, куда папа водил его когда-то, как в Мекку. Где он ребенком плакал, гляда на умирающего белого лебедя. А тут «и мальчики, и мальчики кровавые в глазах» мелькали по сцене в полной обнаженке. А потом вывели на сцену кавалерийский полк опричнины, состоящей из девок-амазонок. Не ту страну назвали Гондурасом!

Хотелось поесть и выпить. А лучше напиться. Он позвонил в «Голубой Севан», сделал обширный заказ на дом и слил из бутылки в пивной бокал остатки «Реми Мартан». А собственно, какой у него теперь план? Просидеть одиноко весь вечер перед телевизором, как последний лох? Пока Ксюха будет с этим хохломским кокетничать? Волик заскрежетал зубами. Перед глазами встало упругое Ксюшино тело, ее грациозные руки, стройные ноги, крохотное, ничего не скрывающее бикини. Он набрал ее номер. «Абонент временно недоступен». Недоступен. Ему недоступен. А кому-то, может, и доступен. Кому доступен? Этому хохломскому? Да, хохломской помоложе будет. Лет на десять. И летит на Маврикий без спутницы, понятное дело, поразвлечься. Он вспомнил свой первый визит на Маврикий. Как атаковала его ночью в бассейне немка из его дайвинговой группы. Ему и двигаться не пришлось, все сама, все сама. Да уж, эти эмансипированные немки. Значит, Ксюха там в бассейне, а он тут посреди неубранной квартиры, один как сыч. Ему стало обидно. Надо кому-то позвонить, позвать разделить одиночество. Кому? Кларе, может быть? У нее всегда по пятницам тусовка, пусть вместе со всей тусовкой и заваливает. Надо только барахло прибрать, и деньги, деньги куда-то засунуть подальше. Может, под мойку? Где всякие тряпки? Хорошее место, никому в голову не придет. И Ксюхины цацки тоже туда.

Вольдемар позвонил в «сельпо» Гагику, попросил занести ему упаковку воды, упаковку пива, чипсов и всякой прочей дребедени. Достал из бара пару вискарей. Поглотил принесенный из «Севана» ужин. После чего набрал почти соседку, ветерана всех московских тусовок, жену итальянского поставщика карнавальных прибамбасов, женщину гренадерского роста, обладательницу роскошного бюста Клару Канальи. Судя по тону голоса, Клара уже была навеселе.

— Ой, Волик, это ты? Как Маврикий? Бьешься в кайфе? Хочешь, чтобы позавидовала?

— Не, Кларчик, Ксюха одна улетела.

— Вы что, рассорились?

— Нет, не рассорились, я банковские дела завершить не успел. Завтра улечу. Билета пока нет, на листе ожидания. Но надеюсь.

— Скучаешь?

— Скучаю.

— Ну подгребай к мне, я вечерушку заварила, щас народ подвалит, как пробки преодолеет. Видел, на улице что творится? Прямо библейский потоп. А мы как в Ноевом ковчеге, каждой твари по паре. И тебе пару найдем.

— Я из дома отлучиться сегодня не могу, приятели обещали нагрянуть. А может, вы ко мне, всем ковчегом? Я поляну уже накрыл.

— А, это мы запросто. Щас объяву на дверь повешу, что потоп переносится тремя этажами ниже, и припрусь к тебе со всем аккомпанементом.

Канальи с аккомпанементом не заставила себя ждать. Через пять минут уже тарабанили как потерпевшие. Волик картинно распахнул дверь и чуть не подавился оливковой косточкой. На пороге стояла банда двуногих козлов. Натуральных, с рогами. Увидев его выпученные глаза, козлы громко заржали.

— Что, впечатляет? — поинтересовалась Клара, снимая маску. — Это мы к завтрашнему параду на Васильевском спуске готовимся. Пре-пати, так сказать. Дизайн от Дудашкина. Настоящие сатурналии устроим, в духе древних римлян. В шкурах на голое тело и без портков, ха-ха! Знакомься: козел Вадим, козел Федя, козел Илья. Козочки тоже будут, но позже. Рога завивают. А нашего хозяина представлять не надо, лицо известное и в фас, и в профиль, и со спины. Любезно пригласил нас скрасить его случайное одиночество. Шкурки можно вот тут пока повесить, портки вы ведь еще не сняли. И не снимайте, хозяин у нас не из приголубленных. Гордый орел российской эстрады. Ладно, Волик, ладно, не скромничай. Тут все свои. Ну что, за знакомство?..

— Что пьем? Ваню Пешехода, ну Джонни Вокера то есть, конечно. Лед есть? Вадик, сбегай до холодильника, кухня вон в том направлении. И мусорное ведро сразу захвати, будем туда кости кидать. Чьи кости? А кого по жребию сожрем, того и кости. Бывают козлы травоядные, но мы не такие. Фигушки, мы тут все плотоядные. Правда, Федя? Федя у нас сегодня главный. Потому что по фамилии Козлов. Федя, покажи всем паспорт. Начальник сегодняшней вакханалии Федор Козлов, прошу любить и жаловать. Ну, начальник козлов, за тебя!..

— А вот и наши козочки появились, козюлечки зелененькие. Верочка, Машуня и Ларочка. А это наш гостеприимный хозяин, не представляю, сами знаете, кто. И он у нас сегодня свободен, абсолютно свободен, слышите? Можете его забодать, он податливый, уже сильно поддал. Ну, за лучшую половину стада. Что бы вы, козлы, без нас делали?..

— Илюха, ты у нас за диск-жокея будешь. Сегодня вечер воспоминаний. Вспомним всех козлов российской эстрады. С кого начнем? «На-на»? Давай «На-на». Девочки, стучим копытцами. Волик, не засыпай, ты что, мы только начали. Девочки, возбудите Волика, что это он носом клюет в вашем присутствии? Это же просто оскорбительно! Давайте выпьем за пробуждение хозяина!..

— Волик, проснись, там к тебе с охраны пришли. Чего хотите, ребята? Хозяин спит! Мы мешаем? Кому мы мешаем? Мы даже хозяину не мешаем, мы такие тихие. Кто жалуется? Соседка жалуется? Так время же детское, до одиннадцати имеем полное право. Какая соседка? А, Пакостинен. А, ну тогда понятно! Скажите, пусть сразу в Страсбургский суд обращается, чтобы не разжижать…

— Продолжим наши игры, господа козлы! На чем остановились? На хозяине? С хозяина сойдите немедленно. Он вне игры, он устал и отдыхает. Он у нас с большой буквы Х. Имейте уважение к размерам…

— Ой, что это так стало скользко? Чуть не навернулась. Откуда тут у нас шаловливый весенний ручеек? С кухни? С кухни… Какой козел воду на кухне включил и пробкой мойку заткнул? Так и было? Считаем, что хозяин. Волик, проснись, у тебя тут потоп! Не просыпается… Илюха, посмотри под мойкой ведро… Ведра нет, ну да, мы же в него бросали кости… А что есть? Куча мокрых тряпок… Тряпки нам щас не помогут… Илюха, не падай мордой в лужу, нам еще утопленника не хватало. Вадик, тащи ведро, мусор в пакет вот вытряхни. Да что ты пристал с этими тряпками! Сказала же, не помогут. Кидай их в пакет с мусором, с них же течет! Федя, совочком, совочком загребай и в ведро… Так, это мы до утра загребать будем. А ну-ка, девочки, тащите из спальни ковер, он с длинным ворсом, все в себя всосет… Вот и славненько. Вот и молодцы-козлецы! А теперь тихо эвакуируемся. Шкурки не забываем, они завтра нам пригодятся. Вадик, мусор захвати, вон там бак за лифтом. Вискарь тоже забираем, надо же завершение спасательной операции отметить. Кто последний выходит — дверь защелкните, а то квартира без присмотра остается…

13 апреля, 21 час 10 мин

Николай Нечудотворец

Коля Сачков сидел дома в одиночестве перед неработающим жидкокристаллическим экраном и разговорил сам с собой. Его правоверная опять убежала устанавливать порядок. Неймется ей, неймется. Всех достала, кого еще не достала, достанет обязательно. Говорила же ему мама: не женись на этой белобрысой бестии! Сгнобит она тебя! Не послушался Коля маму, не послушался…

Но хватит! Он теперь не агнец на закланье, он теперь феникс, восставший из пепла забвения. Она еще увидит, кто такой Коля Сачков! Коля не без удовольствия вспомнил перекошенное Алкино лицо после того, как он съездил по нему дверью. Всякому терпению приходит конец, и его тоже! В Бирюлево она его послала! Дурак он, конечно, что квартиру в «Куполах» на баб своих записал. Говорила же ему мама: не записывай на свою ведьму квартиру, не записывай! А он-то думал, что у него еще много таких квартир будет.

И ведь все из-за нее. Всеми способами старался добыть деньги! Законными, незаконными… А где в этой стране вы увидели закон? Кто смел, тот и съел. А потом приходят голодные и съедают тех, кто раньше съел. Если не успел вовремя отвалить от кормушки с жирным куском и тихонько пристроиться где-нибудь у теплого моря или посреди туманного Альбиона, тут тебе и хана! Вот и его съели, беда лишь, что к пирогу только-только успел пристроиться. Говорила же ему мама: посмотри по сторонам, Коля, прежде чем руку к пирогу протягивать… Утратил бдительность, утратил.

И три года коту под хвост, нет, не коту, крысе этой. Взбрело же ему в голову подарить жене эту тварь. Хотел пошутить, пошутил, называется. Алка так к ней привязалась, в постель с собой брала. А еще спрашивает, почему он с ней не спит. Какой тут сон, если того и гляди отгрызут тебе чего-нибудь. А недавно заметил, что крыса ревновать его стала к Алке. Шипит, фыркает, если слишком близко Коля к жене подходит. Отравить животное рука не поднялась, он ее просто выпустил погулять по паркингу — там тепло, и еда найдется. Она, правда, исключительно к сырому мясу приучена, ну так у Додика в ресторане мясных обрезков туча, учует без сомнения, где Додик свои отходы складирует.

Алка-то прямо словно тяжелую утрату понесла, даже волосы зачернила. По нему, небось, не зачернила бы… Рано она его списала, рано… Ему приятели из «Ремикса» шепнули, что Аполлонский ставку именно на него сделал, когда они там совещались, чтобы «Купол’ок» под собой удержать. Это раньше Сеня деньги считал миллиардами, а теперь каждый маленький мильончик на счету. А кто лучше него «Купол’ок» может удержать от кавказского натиска? Да никто. Денег он, правда, взял с кавказцев на юриста, чтобы интересы ТСЖ по «Куполку» тот отстаивал. Придется, наверное, отдать обратно. Ладно, отдать так отдать. Но с дисконтом. Тридцать процентов — нормальный дисконт. Пятнадцать ему, пятнадцать юристу — они же первое письмо в суд написали. Не побьют? Не побьют. Он им все-таки сосед, соседи у них там, на Кавказе, неприкасаемые. Вот замшелые — полжизни в московских джунглях прожили, а все по понятиям гор судят: брат, друг, сосед. Ну, да и хорошо, значит он в безопасности.

Колин монолог был прерван звонком. Иванько! Вот уж кого Сачков не ожидал услышать. Этому что надо?

— Коля? Это Боря. Узнал? Я коротко. С миссией. Тебя Сеня на встречу вызывает. Сегодня в двенадцать. Под «Куполком». Что так поздно? Он большой хурал собирает, раньше народ не доедет. Видел, что в городе творится? Не выезжал? Счастливые пробок не наблюдают. Все стоит. Такой дождина, разверзлися хляби небесные. Ну, до встречи! Я еще не всех обзвонил, связь плохая после грозы, наверное, где-то по ретрансляторам шарахнуло.

Вот оно, вот оно, сбывается! Ну что, Алла Борисовна, недооценили ситуацию? Козел, значит я, злокозненный? От козы слышу! Тоже мне, Аленушка нашлась! Язык-то прикусила. И поделом! Язык иногда лучше придерживать, чтобы у окружающих не появилось желание руки распускать.

— Ага, явилась — не запылилась. Всё злобой пышем, Алла Борисовна? На кого, позвольте узнать? На Клару и Кислицкого? На этих — пожалуйста, им не привыкать. Публичные люди. Куда звонишь? В жизнь? В чью жизнь ты теперь хочешь вмешаться? А, в газетенку эту. Что скажешь? Что Кислицкий с Кларой кувыркается? Ну, это пожалуйста. Они, может, тебе и спасибо скажут. Лишний пиар им не повредит, им ведь все равно, кого с кем молва скрестит, лишнее упоминание в прессе шоубизу всегда в плюс. Вон тезка твоя, бабушка Пугачева с кем только не скрещивалась, лишь бы народ про нее не забывал. С крысами не скрещивалась, это правда. Да что ты все про эту крысу?! Я тебе вместо нее ручного крокодила куплю, Гену. Будешь с ним в ванне плавать. На какие шиши? А на такие! Меня Аполлонский сегодня на хурал в «Купол’ок» вызывает! Съела? Что, онемела? Совсем язык проглотила? Выплюнь немедленно, он же у тебя ядовитый!

— А ты подумал, Сачков, — медленно, но членораздельно произнесла Алла, — зачем он тебя на хурал зовет? С чего ты взял, что он тебя назад возьмет? Ты что, забыл, что он Газидзе бандюков на прошлой неделе присылал с ультиматумом? Которые ему в доступной форме изложили, что если он, Газидзе, будет от имени ТСЖ к «Куполку» руки тянуть, ему ноги безымянно переломают? А ты же с Газидзе в одну тележку запрягся. Второй раз решил «Куполком» помахать перед Сениным носом? Домашешься — костей не соберешь, будешь потом всю жизнь на лекарства работать, вот только не знаю, куда б тебя, сердешный, пристроить-то на работу!

— А вот тут ты ошибаешься, сахарная моя. У меня в смысле информации все схвачено, внутрикорпоративная разведка работает.

— Ну, дай бог, чтоб твой информатор двойным агентом не оказался. Только я на твоем месте сегодня на встречу идти бы воздержалась. Я бы лучше незримо поприсутствовала. Они же в бывшем кафе встречаются? Там стойка барная осталась. Под боковую полочку нырнешь — и сиди там тихохонько, слушай, что они там перетирают. Если поймешь, что опасности нет — выйдешь из укрытия. Ты что, прямо сейчас намылился? Рано еще, почти три часа в запасе.

— Я в спа, кости размять.

— Посмотрите на него! Он — в спа! Еще денег не заработал — а уже транжирить собирается.

Но Коля решительно вышел и со стуком закрыл за собой дверь. В спа! В спа… В спа? Ладно, не в спа. Остановимся на тренажерном зале. Сейчас перчатки наденет и груше-то морду набьет! По черепу ей, по черепу! А может, права Алка? Она, как ни крути, баба умная, хоть и натуральная блондинка. Не зря же он на ней женился. Не с бухты-барахты, не по залету. Первая отличница в институте была, к тому же староста группы. Всегда умела прикрыть, если на лекцию идти недосуг. Даже если лектор обнаруживал его отсутствие — Алла с каменным лицом говорила, что только что его видела. И ей верили! Верили! Подружек, правда, у нее не было, так — тактические партнерства, как она это называла. С фамилией ей, конечно, не повезло — но ведь отказалась сменить, когда брак оформляли. Пакостинен — это говорит, знаменитая финская фамилия, мой прадед с этой фамилией Зимний дворец брал, ты что хочешь, чтобы я от своего исторического наследия отказалась! Был бы ты Свердлов или Троцкий, на худой конец, — я бы еще подумала. А то Сачков! Хорошо, что не Пучков!

Нет, Сеня Аполлонский — это тебе не Газидзе, миндальничать не будет, этот не разбирается: брат, сват; чуть что не так, раз — и в чушку. Было такое, было. Так что и впрямь, надо аккуратнее. Береженого бог бережет. А то может и действительно в ловушку заманивает. А он, Сачков, как кролик к удаву на задних лапках, прямо в пасть. Нет, он вам не агнец на закланье! Размечтались! Да он вообще туда не пойдет! Не пойдет… Нет, хорошо бы все-таки узнать, что у Аполлонского на уме. И вообще, в своем ли он еще уме? А то ходят слухи, что ум его совсем покинул. А как узнать, если не идти? Права Алка, трижды права, надо пойти, но присутствия своего не обнаруживать. А если охрана будет предварительно обыскивать помещение? А если его камеры отфиксируют? Вот будет всем умора, когда Аполлонский его за шкирку из-за стойки достанет. Нет, надо срочно жучка туда засадить. А если заглушат? Раньше Аполлонский заглушками не баловался, но теперь, может, поумнел. Так, надо срочно к Козюлькулиеву обратиться, он этими жуками торгует направо и налево, интересно, в аренду на пару часов даст?

Так, ищем номер Козюлькулиева. А номера-то и нет, нет номера-то. Что делать? Что делать? Домой к нему сходить. Неудобно без звонка… Неудобно под барной стойкой сидеть скрючившись, вот это точно неудобно! Что ему там может быть неудобно? Живет один как сыч, ни детей, ни плетей. Даже баб не водит, как, впрочем, и мужиков.

…Вместо того чтобы направиться вниз, в тренажерку, Коля решительно нажал на кнопку последнего этажа, где располагался пентхаус Геймураза. Кнопка не среагировала. Он нажал еще раз. Тот же эффект. Коля спустился вниз к охране, узнать, что это еще за фокусы. Охранник ему доходчиво объяснил, что Геймураз Ненашевич пользуется личным ключом в лифте, что если ему, Коле, надо его увидеть, он сейчас с Геймуразом Ненашевичем свяжется и узнает, сможет ли тот Колю принять. Коля попросил передать, что дело срочное и конфиденциальное. Геймураз на звонок охраны ответил не сразу, а когда ответил, то голос его был какой-то сбивчивый и дыхание неровное. Коле он явно не был рад, но сказал, чтобы кнопку активировали.

Коля вошел в лифт и взмыл под крышу. Геймураз в халате и тапочках ждал его перед дверью квартиры, больше похожей на дверь в мавзолей. Внутрь не пригласил. Показал жестом на маленький диванчик перед дверью. Коля присел. Геймураз тоже устало приземлился.

— Чем могу быть полезен? — сухо спросил он.

— Жук нужен на пару часов, — кратко ответил Коля.

— Ну, знаете ли, Николай, у меня тут не лавка по прокату бытовой техники.

— В виде исключения.

— А что исключаем?

— Мою внезапную смерть от асфиксии.

— Как у вас все запущено… Ладно, хорошо, будем считать, что я как гуманист не могу допустить вашей безвременной кончины. Посидите здесь, будет вам жук новейшей конструкции. Разработчики прислали мне тестовый экземпляр.

Геймураз встал и скрылся за дверью. Дверь за ним подтянулась на магнитах и автоматически закрылась с глухим стуком. Коля был впечатлен. Через пару минут дверь медленно открылась, Геймураз протянул две пуговички на бархате в прозрачной коробочке.

— Пользуйтесь. Вот это передатчик, а вот вам приемник. Передатчик можно хоть в уксус, хоть в масло опускать — ему ничего не будет. А приемник прямо в ухо вставляйте, громкость регулируется автоматически. Дальность приема — сто метров на открытом пространстве, пятьдесят — в помещении. Устроит?

— Устроит. Сколько денег?

— Даром, я сегодня добрый.

— Ну, с меня причитается!

— Да ладно, считайте, что уже оплатили. Будьте здоровы!

И Геймураз исчез за дверью прежде, чем Коля успел произнести «И вам не хворать». Странный он, этот Козюлькулиев. Автономная подводная лодка в степях Казахстана. Ладно, фиг с ним, теперь в «Купол’ок». Как бы невзначай, походя… А зачем бы ему нужно было в «Купол’ок»? Там же девственная тишина, все магазины съехали. Одна химчистка осталась. Ну, как бы в химчистку, цену чистки ковра узнать. Утром Алка весь ковер кровищей залила. Так, проходим по кафе… Куда уронить? Уронить некуда. Ни масла, ни уксуса не наблюдается. И аквариум с рыбками убрали. Химчистка уже закрыта, конечно закрыта, время-то позднее. Присядем на пуфик, пуфик мохнатый, мохнатенький. Дырочку бы найти в обшивке. Дырочки нет. Дырочку сделаем. Чем сделаем? Ключиком. Дырочка есть. Пуговичку в дырочку. Отлично. Теперь встаем и идем в тренажерку. Вот теперь от всей души можно и грушу по черепу! Левой — раз! Правой — два!

…Но груша была занята. Ее с энтузиазмом мутузил Гена Сволочников, этот иваньковский прихвостень. В наушниках, музон себе в уши врубил, весь в мыле, давно, поди, лупит. Тоже мне, Майк Тайсон! Дохлячок мелкотравчатый!

Сачков со Сволочниковым не общался, даже не здоровался. Хотя по типажу они были похожи, с двадцатилетней разницей в возрасте. Рост, комплекция, даже очки. Колину внешность дополняли приобретенный в процессе жизни животик и утраченные волосы, а Гена был пока поджар и вполне волосат. Но Колиного хитрованного ума Гене явно не доставало. Он был прост как сибирский валенок, хоть и родился в столице. Но услужлив, этого не отнять, услужлив. Сделал ставку на Иванько и служит ему как Бобик, хотя хозяин этого Бобика уже и выгнать со двора успел. Но Бобик вернулся, залез обратно в конуру и ошейник хозяину в руках принес: надень, мол, еще пригожусь. А Иванько подумал и надел. Такая собачья преданность Сачкову претила. Где элементарное самоуважение, ну хотя бы его видимость?! То ли дело он, вот его сегодня Аполлонский позвал, а он не пойдет! Пусть еще позовет, позвонит лично, так, мол, и так, Коля, забудем прошлое, уставим общий лад…

Смотри-ка, как заводной молотит! Заяц заводной! Был завод, да весь и вышел. Иванько поперли, и тебя вслед за ним. Теперь без работы только по груше и стучать, главное, чтоб перестукиваться не пришлось. А то на Иванько уголовку уже завели, чтоб тебя, зайчик, не замели невзначай. За компанию. Иванько, он-то выкрутится, у него во всех инстанциях все схвачено, нет такой общественной структуры, где он членом не состоял. Членом здесь, членом там… А ты можешь крайним оказаться. Так что скачи внимательнее, в силки-то не прыгай. Раздухарился!

Коля перевел взгляд вбок… В стороне, задумчиво оперевшись грудью на козла, стояла его дочь Вера и увлеченно следила за Генкиной баталией с воображаемым противником!

Вот дура, прости господи! А этот, тоже мне, петухом скачет! Перед женой своей скачи, боксер хренов! Доскачешься, я тебя лично в нокаут пошлю! Телефон вон вибрирует, по полу круги выписывает, а этот скакунец даже не замечает. Перед девчонкой выдрючивается!

Гена наконец заметил телефонные пляски. Остановился, снял наушники и запыхавшимся голосом сказал: «Слушаю вас». Лицо его вдруг приобрело подобострастное выражение, тон повысился, и Гена зачастил: «Да, Борис Игоревич, конечно, Борис Игоревич!» Инструкции получает… Интересно, на какой предмет? Неужели и его на хурал зовут? Мелковата сошка-то… Зачем бы Аполлонскому он сдался? Зачем, зачем, узнаешь зачем, все узнаешь. Главное — приемник не выронить из уха, мелковат, зараза, зато незаметно.

Сачков поманил пальцем дочь. Верино лицо не выражало радости от встречи с отцом, скорее досаду.

— Ну? — спросила она вместо приветствия.

— Ты, Верка, с Генами-то аккуратнее, среди них крокодилы встречаются.

— Ну и что? Думаешь, проглотят? Не проглотят, па, не волнуйся, подавятся. Я такие гены унаследовала, что акула поперхнется, не то что крокодил.

— Ты где прошлой ночью шлялась? Мать волнуется и мне спать не дает.

— Па, не забывай, что я уже совершенно совершеннолетняя. Даже по судам ходить могу, не то что по постелям.

— Вера!

— Да, Вера, в нашей семье только одна Вера. Надеждой и Любовью вы с мамой не обзавелись.

— А ты, значит, пробелы заполнить хочешь?

— Я, пап, над дипломным проектом работаю. «Влияние высокоразвитой женской груди на получение нематериальной выгоды».

— Чего, чего?

— Шамиль всю ночь над моей контрольной по методам математического анализа бился. А я его вдохновляла.

— А перед Геной тогда зачем витрину выставила?

— А Гену я хотела просить помочь с маркетинговым исследованием: «Изменение цветовых предпочтений состоятельных российских граждан при выборе автомобиля в условиях политического застоя». У него же вся статистика по нашему паркингу за семь лет есть: кто на чем ездил раньше и на что сменил теперь.

— Это я тебе и без Гены скажу: раньше зайдешь в гараж — полная палитра, а теперь сплошная чернота.

— Это, па, общее впечатление, а мне детали нужны, цифры и факты, на пятнадцать страниц, и с графиками. Слабо? Ну тогда отойди и не мешай работать.

Но работать Верке уже было не с кем. Гена исчез, как корова языком слизнула. И только груша все еще вздрагивала после его яростной атаки.

13 апреля, 22 час. 35 мин

Гена Недоумный

Гена быстро сорвал с себя майку и стал стаскивать шорты, не расшнуровав кроссовок. Шорты застряли. Гена с усилием рванул. Шорты треснули и поддались. Фиг с ними, с шортами, тут судьба на кону. Гена забежал под душ. Блин, кроссовки надо было снять. Ладно, если все сложится, новые купит. А если не сложится? А если не сложится, эти посушит.

Три месяца уже без работы, на содержании у жены альфонсит. Она на него всю домашнюю работу переложила: Гена, погладь, Гена, помой, Гена, мусор вынеси. А недавно стала гонять вместо курьера: развезти клиенткам заказы.

«Здравствуйте, магазин „Возмездие красоты“, вот ваш антицеллюлитный вакуумный электромассажер! Желаете проверить?»

«Здравствуйте, магазин „Возмездие красоты“, ваша машинка для бикини-стайлинга. Объяснить правила пользования? Берете машинку, надеваете вот эту насадку, принимаете удобную позу… Да, наверное, с вашим животом вам самостоятельно не разглядеть. Понадобится зеркало на уровне паха…»

«Здравствуйте, магазин „Возмездие красоты“, бамбуковые веники заказывали? Ах, вас еще ими и попарить… Нет, такой услуги мы не оказываем…» А жена: «Ну и попарил бы от нечего делать!» Была бы клиентка привлекательная, может и попарил, а то анорексичка какая-то с силиконовым бюстом! Как еще вениками хлестаться не боится, а ну как мешочки лопнут.

Вот у Верки Сачковой мешочки натуральные, такие можно бы и попарить. «„Возмездие красоты“ поможет вам сохранить грудь упругой на многие годы! Наш вибромассажеры поднимают мышечный тонус и способствуют активному току лимфы!» Как она на него сегодня смотрела, как смотрела! Но… к Верке с ее веселой семейкой лучше на пушечный выстрел не приближаться. В судебных делах укопают, не успеешь вибромассажер к груди приладить. Припишут все, вплоть до скотоложества.

Ну, впрочем, он на них тоже в суд прошлым летом подавал. За осквернение его высокой чести и непорочного достоинства. Пакостинен разместила на сайте ТСЖ свое мнение, что он нулевой управляющий, что ничего не смыслит ни в инженерии, ни в бухгалтерии, что разваливает «Купола». Может быть, очень может быть, зато в юриспруденции кое-что он сечет, драгоценная Алла Борисовна! Впредь будете выбирать выражения! А то: «некомпетентное управление»! А вы попробуйте компетентно управлять, когда председатель Иванько последние деньги из ТСЖ выводит! Когда дворники с охраной месяцами зарплату не получают! А потом, ведь и на нем Иванько хотел сэкономить! Взял и уволил: «за несоответствие». Чему, интересно, он не соответствовал? Уровню некомпетентности председателя? Конечно, где уж ему до председателя! Но и на вас нашлась управа, уважаемый Борис Игоревич! Пришлось вам таки по суду Геннадия Сволочникова в должности восстановить и зарплату за месяцы вынужденной безработицы выплатить! И ваше счастье! Кто потом по «Куполам» бегал, весь компромат против вас со стен сдирал? Акты, вами подписанные, о перечислении денег в несуществующие компании за невыполненные работы; заявление ваше об уходе, от которого вы потом отказались… Свол очников все это делал, Сволочников! Ваш верный и преданный сторонник!

Зачем делал? Все ведь вокруг пытались ему глаза открыть: сочтены иваньковские дни, сочтены. Иванько, может, денег тут нагреб и на другое местожительство уедет, если не посадят; а тебе в твоей однокомнатной с нами еще жить да жить, соседи тебе вслед плевать будут, одумайся! Ничего: плюнут — утрется, не гордый. Гордыня — большой грех, больше, чем алчность. Гордыня — она на первом месте среди грехов, а алчность только на пятом. Но чувствовал он, чувствовал, что на правильную лошадку поставил, и ведь не ошибся! Прощай, домохозяйская работа, прощайте, клиентки «Возмездия красоты»! Гену зовут на большие дела! Сегодня он увидит самого Аполлонского, а может и поговорит с ним. Сумасшедший этот Семен Аркадьевич или не сумасшедший, не важно. Важно, что все, кто в его артель попал, золотишка-то намыли. А вот ссориться с ним или палки ему в колеса вставлять — гиблое дело. И Сачков в этом смысле — наглядный пример. Ну, вывел он «Купола» из-под Аполлонского. А потом его самого вывели, обсосали и выплюнули на обочину жизни. Уже три года в придорожной канаве загорает, случайными заработками перебивается.

Семен Аркадьевич, надо признать, тоже за последние пару лет лоск подрастерял. Но бьется, борется за нажитое, рук не опускает. И как борется! Креатива ему не занимать. То с высотки на кредиторов плюнет, то из детского ружья шариками судебных приставов атакует. Ущерба никому нет, зато какой пиар! Во всех газетах сразу пропишут и по всем каналам покажут. Компанию переименовал в «Лохов. нет» и все активы, которые еще за кордон не уплыли, туда вывел. Пусть теперь «Ремикс» банкротят. Ноль разделить на ноль будет ноль, программа начальной школы. Там Аполлонский, видно, вдумчиво учился, а вот кредиторы его, похоже, сразу в университеты пошли, вундеркинды стоеросовые.

Гена быстро вытерся, снял кроссовки, вылил из них воду и снова надел. Ничего, до дома дочавкает. Он торопился. До встречи оставалось чуть больше часа, а ему надо было освежить язык. Он знал, что Аполлонский в повседневном общении пользуется языком российских политиков, журналистов, строителей и зэков — русским матерным. А у Гены в последнее время было мало такой языковой практики — надо было вспомнить хотя бы терминологию, чтобы и самому досконально понять смысл сказанного, и выразиться на уровне, если случай выпадет.

Дверь Гене открыла жена — в питательной тканевой маске с дырками для глаз, в нагрудном вибраторе и термических подштанниках — она всю продаваемую продукцию тестировала на себе, чтобы потом с чистой душой и открытым сердцем предлагать ее покупателям. Мельком взглянув на доморощенного Фантомаса, Гена бросился к компу и набрал в «Гугле» «толковый словарь русского мата». Больше всего слов было на буквы «е» и «х». Как и в любом языке, самую серьезную трудность представляли глаголы. Сволочников лихорадочно силился запомнить, чем отличается «на…ать» от «по…ать», и почему «при…аться» это совсем не «продаться». Он встал в ступор, когда прочитал, что «в…ярить» — это значит «всунуть», а «за…ярить» — это «ударить». Но в ступоре стоять ему было некогда и он по…ярил дальше. Раздел «Женский мат» он сначала хотел пропустить, но вспомнил, что на хурал пригласили Надежду Лиммер, и не стал пропускать. В женском отделении его больше всего напрягла семантика слова «рас…дяечка» — вроде бы и безалаберная женщина, но в уменьшительно-ласкательном значении.

Он решил составить короткую речь о видении своей роли в предстоящем проекте, если его о таковой спросит Аполлонский. Он был намерен написать ее, перевести и заучить наизусть. Изначальный текст дался ему легко, просто с лету.

«Уважаемый Семен Аркадьевич, дамы и господа, товарищи! Благодарю вас за оказанную мне честь. Я вижу свою роль в данном проекте в качестве переговорщика с жителями комплекса на этапе захвата власти, а впоследствии готов выполнять любые обязанности, которые вы сочтете возможным на меня возложить».

Теперь надо перевести. Гена попробовал воспользоваться автоматическим переводом в «Промпте», но безуспешно. Нужно было переводить вручную. Сволочников начал: «Хозяин, соподельники, кореша! Я о…еваю от…» Дальше дело не пошло. Гена заткнулся на слове «честь», не в состоянии найти эквивалента. Отчего-то стало душно. Гена встал и открыл окно. Дождь все не прекращался. Пробки на дорогах — тоже. Вереницы машин стояли вдоль проспекта и подмигивали друг другу габаритными огнями. В проезд между стройкой и заповедником задом протискивалась огромная фура. «Сюр какой-то. Я о…еваю…» Ладно, решил Гена. Может, говорить ничего и не придется. Надо только запомнить позитивный ответ на любое предложение, а именно «за…ись!» Он был готов, как пионер, к труду и обороне!

13 апреля, 23 час. 45 мин

Семен Забористый

Сеня Аполлонский целый час преодолевал путь длиной в десять минут без пробок. От нетерпения его уже колбасило не по-детски. Он обзвонил всех, кого можно, поиграл на планшетнике в игру «Ганстер Рио», сжевал все жвачки, выпил все пиво из автомобильного холодильника и теперь приходил в состояние ярости. Слыша, что седок учащенно выражается по поводу заторов на дороге, водитель Петя натянул на голову строительную каску, лежащую рядом, и застегнул ремешок под подбородком. Даже раньше, когда у Аполлонского еще не отобрали «мигалку», он в приливе ярости мог стукнуть кулаком по затылку водилы. А теперь это случалось все чаще и чаще. Кулаки же у Аполлонского были немаленькие.

— Считайте — добрались! — успокаивающим тоном сказал Петро, заворачивая вниз к «Куполам».

«Тьфу ты, сглазил, — ругнулся он про себя, рассмотрев за поворотом большую фуру, пытавшуюся развернуться поперек неширокого проезда. — Щас начнется», — и он опасливо втянул шею в плечи. Но удара не последовало. Он спиной почувствовал открывающуюся заднюю дверь.

Аполлонский шагнул из машины прямо под дождь и, не оглядываясь, двинулся вниз. Охранник из задней машины выскочил, раскрыл зонт и кинулся за объектом, чтобы прикрыть от дождя вихрастую голову хозяина. Сеня даже не обернулся. Он двигался в свете фонарей, пытаясь что-то рассмотреть по сторонам от тротуара. Остановился у подмытого вешними водами водосборного колодца, поковырял носком ботинка выбившуюся шашку брусчатки, провел рукой по треснувшему стеклу будки дежурного. Вместо того чтобы направиться прямо в «Купол’ок», Семен зашел в жилой подъезд, спустился на лифте в паркинг и стал бродить по нему, заглядывая в разные неприметные закоулки.

Дверь в насосную была открыта. Оттуда раздавался надсадный, усталый гул мотора. Из-за угла появились две женщины в униформах уборщиц, оторопели, увидев его, и попятились назад. Сеня ринулся за ними. «Неужели эти п…расы поселили обслугу в аварийном резервуаре?» Да, так оно и есть. В резервуар вела деревянная, плохо сколоченная лесенка, а внизу, разделенные хлипкими перегородками в человеческий рост, копошились люди. Кто-то ел, кто-то укладывался спать, а кто-то, наоборот, силился оторвать себя от постели, чтобы идти на ночное дежурство.

Аполлонский развернулся на сто восемьдесят градусов и почти бегом бросился обратно. Он пересек паркинг, поднялся в атриумный этаж, миновал покинутые арендаторами пустые офисы и ворвался в помещение кафе. Весь хурал уже был в сборе и в ожидании. Иванько, Подлипецкий, Загребчук, Лиммер и Сволочников. Не хватало только Сачкова. Да, Аполлонского ждали, но такого стремительного появления никто не предвидел.

— Ты, Ебанько, — в глухой ярости процедил Сеня. — Ты до чего «Купола» довел?

— Семен Аркадьич, — опешил Иванько, — я прошу вас соблюдать политкорректность…

— Политкорректность я буду соблюдать в присутствии геев и негров. Негров здесь нет. Прошу геев обозначить себя. Нет? Хорошо. Значит, я повторяю вопрос. Ебанько, ты до чего «Купола» довел?

— Все согласно вашего задания — о…ячить ТСЖ. О…ячивал изо всех сил.

— А ты разницу между товариществом собственников и жилым комплексом понимаешь, п…юк? Я тебя просил о…ячить форму управления, а не мое творение, моего первенца! Я сюда десять лет назад все яйца сложил, все — в одну корзину!

Иванько почувствовал, что сейчас Аполлонскому лучше не возражать. Пусть проорется. Он поднялся с кресла, вытянул руки по швам и склонил голову, изображая полное раскаяние. Повинную голову меч не сечет. Аполлонский кинул в кресло свое могутное тело, задрал ноги на мохнатый пуфик, стоящий рядом, и заглянул в лицо Иванько снизу вверх.

— Ну что, голубой воришка Альхен, — произнес он, обнаруживая недюжинные знания русской классики первой половины двадцатого века, — ты не понимаешь разницы между «о…ячить» и «с…дить»?

Боря молча сглатывал слюну.

— Понимаешь, — ответил сам себе Сеня. — Все ты отлично понимаешь. А ты знаешь, что происходит с теми, кто пытается у меня на…дить? Вот Сачков может поделиться с вами личным опытом. А где он?

— Не знаю, — не поднимая головы, произнес Иванько. — Я звонил ему, предупреждал.

— В памперсы наложил, долбо…! А ведь петухом ходил поначалу, гордо задрав гребешок.

Сеня пристукнул задником ботинка по пуфику.

— Мама Лиммер, поясните нашему хуралу, куда вы с Ебанько поп…дили мои деньги?

— Вы какие деньги имеете в виду? — осторожно спросила Надежда Федоровна.

— А те тридцать лимонов, что мне пришлось перечислить ТСЖ за строительные недоделки.

— Ну так мы же в прошлом году вам двенадцать вернули и в этом еще шесть.

— Мама Лиммер, вы меня огорчаете. Я думал, вы таки умеете считать. Вам же здесь всю бухгалтерию доверяли. Шесть плюс двенадцать — сколько будет?

— Восемнадцать.

— А еще двенадцать где?

— На ремонт пошли: тротуар там подштопали, плитку отколовшуюся поменяли.

— Видел я, как вы поменяли, — Сеня в сердцах пнул пуфик. — На пять копеек вы поменяли, а двенадцать лимонов сп…или. Где бухгалтерские книги?

— У сына моего, у Миши.

— А Миша где?

— В дороге, Семен Аркадьич. Как Борис нам позвонил, я тут же маме в Брянск отбила: «Миша, выезжай срочно. Захвати трюфеля».

— Почему трюфеля?

— Потому что бухгалтерские книги — они как трюфеля, чтобы там приписки обнаружить, особый нюх нужен.

— Ладно, ждем Мишу. Занюхаем трюфелей. Следующий вопрос: в чью по…нутую голову пришла идея поселить обслугу в аварийный канализационный резервуар?

Иванько мотнул головой в сторону Загребчука.

— Ну, Леня, знал я, что ты х…ло, но не думал, что падешь настолько ниже уровня городской канализации. Ты помнишь, где у нас городская канализация? Она на тридцать метров выше нашего насоса, который того и гляди богу душу отдаст. И куда тогда дерьмо хлынет? А в резервуар и хлынет. Ты, может, мечтаешь о роли спасателя?

— Так, Семен Аркадьич, — осмелился напомнить Загребчук, — мы ж уже три месяца не при делах. Если хлынет — это теперь ответственность нового председателя. Нам-то даже хорошо, если теперь хлынет.

— Только там люди обитают, а не мусора. Мусоров вроде тебя не жалко бы было. Да ты бы все равно не потонул — такие не тонут.

Леня обиженно засопел.

— Я с мусорами давно завязал.

— Запомни, Леня, бывших мусоров, как и бывших алкоголиков не бывает. Это состояние хроническое. Значит так, к власти придем — первым делом людей оттуда эвакуируешь, понял?

Аполлонский стукнул по пуфику кулаком — как бы решение свое припечатал. Леня согласно кивнул.

— Теперь к делу. Подлипец, ты план составил?

— Да, Семен Аркадьич.

— Озвучь хуралу.

— План по захвату власти в ТСЖ «Золотые купола».

— Никуда не годится, — прервал его Аполлонский. — «Операция „Смерч“» наш план будет называться.

— Как скажете, Семен Аркадьич. Операция «Смерч». Первое. Используя разногласия в правлении ТСЖ, перевербовать следующих членов… Фамилии перечислять, Семен Аркадич?

— Фамилии не надо, список передай Иванько, пусть занимается.

— Второе. Усилить недовольство жителей уровнем сервиса. Для этого: подкладывать в мусорные баки на этажах протухшую рыбу, перед входом в подъезды — собачьи фекалии. Выводить из строя лифты путем перепрограммирования. Ввозить на территорию и рассыпать по ночам строительный мусор с соседней стройки. Ответственный: Сволочников.

— Простите, — удрученно вставил реплику Сволочников, — я со всем согласен, но вот лифты перепрограммировать не умею.

— Пройдешь курс молодого перепрограммиста в «Ремиксе», — оборвал его Аполлонский. — Дальше.

— Третье. Разослать всем жильцам калькуляцию, согласно которой квадратный метр обслуживаемой площади стоит в два раза меньше, чем платят сейчас. Ответственная Лиммер.

Мама Лиммер опешила.

— Но ведь мы целый год твердили, что наша ставка не покрывает расходов, и так обосновывали накапливающийся долг перед подрядчиками!

— А теперь вы обоснуете другие цифры, ведь вы же у нас — знатная иллюзионистка, — парировал Подлипецкий.

— Нет, она у нас — знатная доярка. Она знает, как повышать удои с ТСЖ, — отвесил шутку Аполлонский, и все с готовностью заржали.

— Четвертое. Провести три кражи и один угон машины на территории комплекса с тем, чтобы подвести под увольнение охранное предприятие. Ответственный: Загребчук.

— А почему три? — поинтересовался Загребчук.

— Ладно, уговорил, пять! — уступил Подлипецкий.

— Только, чур, у своих не тырить, — предупредил Иванько.

— Пятое. После увольнения охраны осуществить рейдерский захват с мотивацией необходимости защитить жителей комплекса в условиях безохранности. Ответственный: Сачков.

— Почему Сачков? — удивился Загребчук.

— Он у меня комплекс уп…дил, он пусть и вернет, — пояснил Аполлонский. — Докажет свою новоиспеченную преданность.

Хурал опять разразился гоготом.

— Шестое, — продолжал Подлипецкий. — Круговая оборона помещений ТСЖ с целью недопущения к местам работы членов правления и персонала. Накопление долга ТСЖ перед подрядными организациями до критического уровня. Банкротство ТСЖ. Коллективная ответственность.

— Это как? — решился уточнить Сволочников.

— То есть если что пойдет не так, как запланировано, — все под суд пойдем, — пояснил Подлипецкий. — Чтобы никто не халявил.

Весь хурал нервно заерзал.

— Вопросы есть? — спросил Аполлонский и сам себе ответил: — Вопросов нет. А еще нет Сачкова и Лиммера-младшего.

— Миша уже в зоне доступа, — бодро отрапортовала мадама Лиммер, — сообщил, что подъезжает.

— Ну а Сачкова мы сейчас обеспечим.

Аполлонский склонился к пуфику и проговорил в его середину: «Сачков, выходи, мудо…б, дело есть, бить не буду».

— Челюсти-то захлопните, не думайте, что я ё…нулся: Коля в пуфик средство связи вложил.

В кафе воцарилась мертвая тишина. В этой тишине откуда-то сбоку послышались неуверенные шаги, хлопнула одна дверь, потом вторая и на пороге появился Сачков, постукивающий себя по правой скуле, как будто в ухо попала вода.

— Не оглох? — поинтересовался Аполлонский.

— А?

— Интересуюсь, уши я тебе не отстучал? Наушник теперь уже вытащи и отключи. Ну что, все наши планы подслушал?

— А вы как?..

— А я, Колян, как приземлился каком на это кресло, вот эта х…вина — Сеня показал на торчащую из нагрудного кармана ручку, — мне просигнализировала: где, что, куда. Охренительная, скажу тебе, вещь, один наш отечественный кудесник делает. Правда, когда друзья дарили на день радио, уверяли, что «Сюртель» — это французская марка, мол, трендовая вещь, в первой линейке, одного класса с подслушкой от «Сони». А поближе взглянул: мейд ин раша. Не все Кулибины еще за кордон от…ярили, — удовлетворенно заключил Сеня, поглаживая ручку. — В общем, лоханулся ты, Сачков, с своим жуком.

Николя потрясенно молчал. Он был раздавлен и уничтожен.

— Так я спрашиваю: все наши планы подслушал?

— Все не смог, Семен Аркадьевич, вы же все время своими конечностями мне по ушам ездили.

— Не п…ди, Колян. Когда Подлипец дошел до твоей ответственности в пятом пункте, я даже ноги с пуфика снял, чтобы обеспечить тебе максимальную четкость приема.

— С пятого пункта хорошо было слышно, признаю.

— Ну вот и о…уительно. А все предшествующее тебе знать и необязательно. Сосредоточься на пятом.

— А как же шестой? — напомнила Аполлонскому мама Лиммер, — там же коллективная ответственность.

— А Колян живет по индивидуальному графику. Ему и так, и эдак — один х… отвечать. Он так подставился, что теперь к его яйцам с двух сторон руки тянутся.

Сачков потупился. Руки его инстинктивно прикрыли пах.

— Я же один комплекс не захвачу. Мне бойцы нужны.

— Бойцы у меня есть. Про Бармаглота слышал?

— Слышал. Но, говорят, у него серое вещество в дефиците. Извилина одна и прямая, как железнодорожная шпала.

— Зато у тебя до х… Ты же в кепке — вылитый Ленин. И отчество у вас с Ильичом одно на двоих. Будешь с броневичка Бармаглотом командовать.

— А гарантии?

— Гарантии чего?

— Ну, того, что вы меня потом не скинете с броневичка крокодилам на съедение.

— Это пожалуйста, — Аполлонский приложил руку к широкой груди. — Гарантирую естественную смерть и последующую мумификацию. Будешь, как Ильич, в стеклянном гробу лежать и почетный караул вокруг поставим.

— Вы всё шутите, Семен Аркадьич.

— Какие шутки, Сачков? Я — сама серьезность. Это я раньше мог разбрасывать направо и налево необеспеченные шутки. А теперь я за каждое свое слово зуб даю. Вот смотри, — Аполлонский широко открыл рот, — вот эти коренные верхние — в закладе у ВТБ, а весь нижний ряд — у «Альфа-банка». А тебе, Колян, вот этот верхний четвертый даю, который с пломбой, видишь? Клянусь, что обеспечу тебе почетный караул и…

Неожиданно Аполлонский прервал самого себя, схватил Колю за отвороты спортивной куртки и оторвал от земли.

— Ах ты, п…далет, — процедил Сеня через враз сомкнувшиеся зубы, — ты с кем снюхался?

— Я, я ни с кем, это наговоры… Это кавказцы меня оговаривают. Я «Купол’ок» отсуживать не хотел. Адвоката Пупкина им не нанимал. Денег не давал. И не брал.

— Мне мой «Сюртель» сигнализирует, что нас через твою закладку кто-то еще подслушивает. Где брал жука, …ебина?

— У Козюлькулиева.

Сеня разодрал пуфик, вынул из него передатчик и произнес свой традиционный посыл: «Козюлькулиев, иди в ж…», после чего раздавил передатчик каблуком ботинка.

— Так, произошла утечка информации. Резко меняем план. Предварительная подготовка отменяется. Приступаем прямо к захвату. Сева, — обратился он к охраннику, — вызывай группу быстрого реагирования. Будем брать.

Сева задолдонил в рацию.

— Ну так где же ваш Миша с трюфелями, мама Лиммер? Мы бы их понюхали в образовавшуюся паузу.

Надежда Федоровна схватилась за телефон.

— Подлипец, ты, говорят, хорошо английский освоил. Место жительства, никак, поменять хочешь?

— Вовсе нет, Семен Аркадьич. Жду прибавления в Америке, сын то есть в Майами родится через пару дней. Я же должен с ним говорить на одном языке, соответствовать званию отца американского гражданина.

— Ну давай, пока Лиммер не подкатил и группа захвата не приземлилась, в английском попрактикуемся.

— А вам оно зачем, Семен Аркадьич?

— Поеду к нашим в Лондонград, денег просить.

— Что, на английском просить будете?

— На английском. На русском опасаюсь, могут меня неправильно понять. Они в этом Альбионе все такие чувствительные становятся. Тамошний финансовый климат, наверное, действует.

14 апреля, час ночи

Миша Нелегал

Миша Лиммер сидел за баранкой дедушкиного горбатого «москвича» уже седьмой час. В ягодичную мышцу безнадежно впилась стальная пружина из просиженного за десятилетия нещадной эксплуатации сиденья. Сквозь дыру в проржавевшем днище задувал холодный весенний ветерок, а при подъезде к Москве из-под мокрых колес стала забрызгиваться и глинистая грязь. Миша попытался заткнуть дыру мешками из-под картошки, каковых в машины было предостаточно — дедушка Федор использовал четырехколесного друга жизни для доставки экологически чистых овощей к столу брянских горожан. Но один из мешков провалился, зацепился за рессору, и Мише пришлось остановиться, залезть под машину и в темноте вслепую выдергивать запутавшуюся мешковину.

Миша ехал и всю дорогу, все шесть с половиной часов клял свою судьбу. Папеньку, крупного специалиста по постсоветской экономике, который толкнул его баллотироваться в правление ТСЖ два года назад: «Миша, пойми, это же огромный плюс для твоего резюме: стать членом правления такого крупного предприятия в двадцать пять лет!» Маменьку, завкафедрой в МГУ, которой захотелось подхалтурить бухгалтером в этом самом ТСЖ: «Мишенька, я устала каждый год натаскивать для поступления этих недоумков. Все родители хотят результат независимо от способностей их чад. Это такие нервы! А тут я вниз из квартиры спустилась, циферки тихонечко посчитала, и снова домой». Миша клял и себя, так легко поведшегося на иваньковские посулы: «Миша, у вас такой светлый ум. Вы — достойный сын своего отца. У вас большое будущее. Следующий председатель в этом ТСЖ будет носить знаменитую фамилию Лиммер. Ваш портрет повесят в Галерее славы вашего родного МГИМО».

И где он теперь, этот гордый потомок известного рода? В брянских лесах, укрывается в землянке, вырытой его дедом в молодые военные годы. А его портрет украшает стенды «Их разыскивает милиция». И что же не сиделось ему экономическим советником при магаданском губернаторе, куда пристроил его после окончания университета отец? На большую землю укатить захотелось? Вот и докатился.

…А ведь как красиво все начиналось! Ему поручили агитационную работу, он ходил по квартирам, лично познакомился со всеми селебритис, обитающими по соседству. Тим Бухту подписал ему свое фото, Кислицкий — фото своей жены Ксюши, Канальи подарила маску вурдалака, а Воеводин — шахматы, смастеренные зэками. Даже Воротилкин снизошел до личного общения с ним, назвал по имени-отчеству, просил передать привет отцу и вручил на память свою брошюру: «Коррупционно-показательное хозяйство города Москвы».

А потом Миша сидел за одним правленческим столом со взрослыми дядями и тетями, и они почтительно смолкали, когда он начинал говорить. «Миша, у вас такой богатый язык!» Этот богатый язык его и подвел под монастырь. Был грех, сболтнул лишнего. Поделился возникшими сомнениями с председателем общественного совета Любовью Сало. Показалось ему странным, что Иванько из всех охранных компаний выбрал самую дорогую, а потом выяснилось, что у этой компании даже лицензии нет. Ну какое ему было до этого дело! Это же не его была зона ответственности. Он отвечал за связи с общественностью, вот и сиди себе, связывай общественность и развязывай, связывай и развязывай! В конце концов, можно было сначала задать вопрос родной маме. Она бы все-все доходчиво объяснила, она же профессиональный преподаватель с огромным стажем, любому оболтусу может ума вложить. Нет, черт его дернул обсудить этот вопрос с Салой! А что знает Сало, знают все. Народ возбудился. Начал проявлять бдительность. Сначала набдели, что доходы с мойки в карман правления идут. Потом — что клинингу за три месяца задолжали… И пошла свистопляска. Начали по мелочам, а потом штурмом на бухгалтерию пошли: покажите, мол, доходы и расходы, имеем право, мы — не хрен с горы, мы — собственники. Пришлось охране этих горе-собственников за шкирку из бухгалтерии выносить. А у Сачкова, который поход возглавлял, шкирка хилая была, нитки гнилые, мейд ин чайна, ну воротник рубашки и отодрали к едрене фене. Так он потом этим воротником перед всей толпой размахивал: «Глядите, люди добрые, мне эти волкодавы шею свернуть хотели!»

Тут мама в истерике забилась: «Ой, сынок, меня посадят. Вместе с Иванько посадят как материально ответственное лицо». Пришлось срочно прикрывать мамин зад — выносить из бухгалтерии компрометирующие документы. А что оставалось делать? Не посылать же туда отца: у него сердце больное и радикулит простреливает. Стрельнул бы не вовремя — и встал бы папенька столбом, как жена библейского Лота. Миша сам, хоть и молодой, едва ноги унес. Папки-то были тяжелые и многочисленные. Достал его Газидзе своим костылем, и по спине, и по затылку достал. Мишино счастье, что нога у преследователя была в гипсе. А то повязали бы его прямо там и уголовку пришили бы.

Вся надежда на Аполлонского. Этому сам черт не брат. Или все-таки брат? Теперь, когда Семен Аркадьич отрастил трехдневную бороденку и подзапустил волосы до такой степени, что они самостоятельно в рога завиваются, он стал разительно похож на Мефистофеля из сокуровского «Фауста». «Сатана здесь правит бал, здесь правит бал, люди гибнут за металл, за металл», — замычал Миша известную арию. Поразительный человек этот Аполлонский, несгибаемый: и в огне не горит, и в воде не тонет. Показывали же сюжет на ТНТ. Аполлонский вошел в горящую избу и вышел оттуда через пять минут цел и невредим. А потом нырнул под лед, в ста метрах ниже по течению лбом ледяную толщу пробил и выскочил как пробка из бутылки. Как будто его снизу кто подталкивал. Может, конечно, заказной сюжет, но что работал без дублеров, это Миша может поклясться. Эх, почему ему, Мише, не выпало счастья породниться с дьяволом? Он бы не то что душу, он бы и все, что за душой, отдал бы, только бы не трястись осиновым листом при каждом мелком правонарушении.

Миша сгорал от нетерпения: когда уже эта колымага дотащится до точки. Лишь бы не сломалась. Вон как мотор скрежещет. Дождь продолжал идти, но пробки после поворота с окружной дороги начали рассасываться, и «москвич» затрусил проворнее. Вот наконец и огни родных «Куполов», вот и въезд в заповедник. Неожиданно что-то с грохотом обрушилось на капот, и Миша с ужасом увидел, что через переднее стекло на него смотрят желтые глаза в окружении косматой козлиной хари. Ох, да это же дьявол, до чего оказался легок на помине. Лиммер резко, со скрежетом затормозил. «Москвич» повело на скользкой дороге, и он стал заваливаться на правый бок. Хорошо, что скорость была невысокая, и Миша успел выскочить. В свете фонарей он разглядел насквозь промокшего козла, за которым гнались двое в масках, явно не ангелы. В самом заповеднике происходила какая-то возня: блеяние, фырканье, топот. Сквозь шум дождя послышался трубный голос ишака. Миша напряг зрение. Темные человеческие фигуры метались по заповеднику, сгоняя скот в стадо. Он увидел черное жерло фуры, в которое, скользя по мокрому настилу, поднимались животные, растворяясь в кромешном его мраке. Он вспомнил картинку Ноева ковчега из «Библии для детей», которую читала ему в детстве мама. Там, на картинке, вот под таким же дождем все твари по паре поднимались в ковчег. С одной разницей: там они поднимались добровольно, а Ной с сыновьями стоял в отдалении и наблюдал за погрузкой. Тут же наблюдался явно насильственный характер принудительной эвакуации. Мишу озарило…

Озаренный и мокрый до нитки Миша влетел в помещение кафе. Взгляды всех присутствующих устремились на него. Он идентифицировал Аполлонского, которого раньше видел только на фото и в телесюжетах, и закричал, обращаясь к нему:

— Семен Аркадьич, там ваших козлов экспроприируют!

— Экс-чего? — не понял Аполлонский.

— П…ят их, п…ят! — перевел ему на родной язык Подлипецкий.

— Успокойтесь, Миша, — осадил его Иванько. — Эти козлы теперь городские.

— А вот тут ты ошибаешься, Ебанько! — взвился Аполлонский. — Земля, может, и городская, но козлы по ней мои ходят! Они у меня все в описи имущества зафиксированы, и ни один м…дак до них пальцем не должен дотрагиваться!

— Так ваших козлов сейчас там за все места трогают! И не просто трогают, а в фуру втаскивают насильно. Несмотря на оказываемое сопротивление!

Изрыгая ругательства, Семен Аркадьич бросился к выходу. За ним бежал охранник, на ходу раскрывая зонт. Миша едва поспевал за ними: бег не был его любимым видом спорта. Остальные обреченно потрусили за авангардом. Только мама Лиммер сочла возможным остаться на месте: не женское это дело — козлов отбивать. Сачков побежал было вместе со всеми, но по ходу почему-то отклонился в сторону паркинга.

Когда вся честная компания достигла фуры, ее двери уже были закрыты, двигатель заведен, и водитель пытался стронуться с места. Фура буксовала — засыпанный гравием строительный въезд, хоть и был рассчитан на многотонные грузовики, но безнадежно раскис под ударами стихии.

— Стоять! — заорал Аполлонский, кидаясь на фуру, как Александр Матросов на амбразуру фашистского дзота. Его огромная фигура с раскинутыми руками в свете фар показалась Мише устрашающей, как леший из русских сказок.

И тут между Аполлонским и кабиной фуры из земли брызнул фонтан. Он взметнулся в небо как камчатский гейзер. Сеня едва успел отскочить, хоть и облитый грязью с головы до ног. А фонтан все рос и ширился, обливая фуру, заливая весь склон заповедника, устремляясь вниз, к «Куполку».

— Уе…вай, мужики! — скомандовал Аполлонский, но все уже и так бежали, опередив командира.

— Предупреждал же я эту овцу из «Рогов и копыт»: не строй на горке, не строй! — кричал, перекрывая шум воды и дождя, Сеня. — Русским языком говорил — речка там под землей, себя утопишь, меня утопишь!

Шум усиливался, превращаясь в рокот. Обернувшись, Миша увидел, как фура сначала изогнулась, а потом начала сползать вниз по склону, задом, как гусеница, нанюхавшаяся кокаина. Она сползала и сползала под напором воды, пока не уперлась торцом в стену «Куполка», а носом — в подножье холма, и опрокинулась, перекрывая собой путь воде, устремлявшейся в обход построек, к прудам. Из фуры слышались крики животных вперемежку с людскими криками. Брезентовое покрытие ходило ходуном. Наконец то ли тент лопнул под давлением тел и туш, то ли взрезали его, но только из него стали высыпаться люди и звери.

В небе над всей этой инфернарией застрекотал вертолет, освещая прожектором место бедствия. Из вертолета стали выпадать и разворачиваться парашюты: это десантировалась команда быстрого реагирования «Ремикса», базирующаяся в ближайшем Подмосковье. Миша почувствовал себя героем боевика, ключевым персонажем, меняющим ход истории.

14 апреля, 01 час 35 мин

Большая Надежда

Надежда Федоровна Лиммер не находила себе места. Она шагала по кафе из угла в угол, нетерпеливо ожидая возвращения мужской компании, а главное — Мишеньки, бедного ее Мишеньки. Как он похудел, осунулся, обносился… Но этот блеск в глазах, это не присущая ему раньше решительность, это стремление поспеть за лидером! Он становится настоящим мужчиной, ее мальчик!

Она вспоминала, как в детстве Миша часто падал, зацепившись ногой за ногу. Как испугался козу на бабушкином огороде и после этого напрочь отказался пить такое полезное козье молоко. Этот испуг долго преследовал его, мальчик рос очень робким. Но мозг его был развит не по годам. Все учителя восхищались ее ребенком, его математическими и лингвистическими способностями. Ах, если бы не эта робость! Но нет же, нет, ради нее он отбросил все свои страхи и пошел на преступление! Ах, какая же она дура, зачем же надо было лезть в этот гадюшник, в это, с позволения сказать, товарищество! А что было делать, если даже в МГУ стали принимать по результатам ЕГЭ! А какие доходы у завкафедрой? Ни-ка-ки-е! Теперь все поставлено на кон у Аполлонского! Или ее мальчик — пан, или совсем пропал. И она вместе с ним! Ну что же, что же они не возвращаются!

У мамы Лиммер пересохло в горле. Она подошла к барной стойке в надежде обнаружить если не бутилированную воду, то хотя бы водопроводный кран. Надежда встала на цыпочки, перегнулась через стойку и стала шарить вслепую по внутренней полке. Ее рука наткнулась на что-то теплое, живое и колючее, подозрительно похожее на ощупь на мужское лицо. Надежда непроизвольно завопила. Но то, что было внутри, испугалось, похоже, не меньше. Послышался стук, и с полки на пол выпал лысый мужчина в семейных трусах. К груди он прижимал одеяло в темном цветастом пододеяльнике, пытаясь одновременно прикрыть обнаженные волосатые ноги в серых носках. Мама Лиммер опознала в нем бессменного уборщика паркинга — по совершенно лысой голове.

— Что, что вы здесь делаете? — грозно спросила Надежда.

— Не губите, дамочка, не губите. Спал я тут. Мне ведьма сказала, чтобы не ночевал я сегодня ночью в паркинге, что туда вся нечисть нагрянет. А куда мне идти? Идти мне некуда. Было бы лето, вон на лужке под деревом переночевал бы. А с нынешней погодой того и гляди в речку смоет. Вот я и вспомнил, что в кафе за баром полки широкие, думаю, ночку переночую, а там посмотрим…

— Какая ведьма? Вы что — напились?

— Что вы, дамочка! Трезвый я, трезвый как стеклышко. Хотите дыхну?

— Нет уж, увольте.

— Ну тогда давайте я по барной стойке пройду, прямо по краешку, чтобы вы убедились, что я не пил.

Путяну резво вскочил на стойку и пошел по краю, балансируя как канатоходец. Надежда попыталась остановить его, схватила за ногу и стала стаскивать со стойки. Путяну сопротивлялся. Он желал доказать свою совершенную трезвость. Вдруг он замер, глядя за спину Надежды. Она оглянулась. Через распахнутую дверь на весь этот кошмар смотрел ее муж Григорий. Глаза его за сильно увеличивающими очками выглядели настоящими блюдцами. Правой рукой он схватился за сердце и ловил ртом воздух.

— Гриша, Гриша! Это не то, что ты думаешь! Это уборщик, он пьян и вообразил, что может летать.

— Где наш сын?!

— Миша? Он побежал с Аполлонским козлов спасать, должны вернуться с минуты на минуту.

— А ты знаешь, что там творится?!

— А что там творится, Гриша?

— Там, Надя, конец света, вот что там творится! С неба сыплются люди, по воде плывут звери, и там наш сын, Надя, там наш Миша!

— Спокойно, Гриша! Сядь, тебе нельзя волноваться, тебе доктор запретил. Мужчина, — обратилась она к Путяну, — поищите там воду. Гриша, где твой валокордин? Рот открой, будем прямо в рот капать. Раз, два, три… Гриша, скажи, только честно, ты сегодня пил что-нибудь?

— Чай я пил с мятой на ночь.

— Восемь, девять, десять. Я про спиртное. Ты ничего не пил?

— Надя, ты что, думаешь, у меня горячка?! Думаешь, у меня воображение воспалилось? Ты ошибаешься, Надя! Нам надо бежать спасать сына!

— Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… Не надо так нервничать, Гриша. Он там не один, он — член Аполлонской команды. Он — настоящий герой, наш мальчик. Дай я посчитаю твой пульс. Бегать тебе доктор не рекомендует. Сиди смирно!

Путяну принес воду в пластиковом стаканчике. Надежда понюхала воду, отпила пару глотков, поморщилась и протянула стакан мужу.

— Спасибо, как вас? Володя. Спасибо, Володя. На, — обратилась она к мужу, — выпей и успокойся. А вы, Володя, наденьте на себя что-нибудь, неприлично в одних трусах перед дамой расхаживать. Вы меня оба пугаете: один про ведьму что-то несет, другой — про конец света.

— Надя, ладно, я сижу смирно, как доктор прописал. Ты сама поднимись во двор, посмотри!

— Но у меня даже зонтика нет. Я в кафе через паркинг прошла. Подожди-ка, — у Надежды вновь возникли сомнения в трезвости мужа. — Но ты ведь тоже сухой и без зонта. Ты же на улице не был!

— Зато я был на собственном балконе! Проснулся от криков, слышу шум, вышел на балкон, а тут все небо осветилось и такая ужасная картина, такая ужасная! Там фура поперек проезда, откуда не знаю, вода льется с горки, из заповедника, водопадом, а фура, как плотина, воду запрудила, из фуры козлы лезут, взглянул на небо — а там люди летят.

Так, подумала Надежда, надо поговорить с лечащим врачом. Наверное, какой-то из препаратов содержит наркотик. Не хватало в довершении всех бед, чтобы муж в Кащенко отъехал.

— Гриша, я верю, верю! Только объясни мне, ради бога, а почему я здесь ничего не слышала?

— Надя, это же подвал. Здесь вокруг такой бетонный саркофаг, Чернобыль позавидует. Я даже не мог тебе сюда прозвониться!

— Странно, странно. А я отсюда прозванивалась, и Аполлонский прозванивался…

Григорий засучил ногами.

— Надя, я не специалист по физике радиоволн, я не могу объяснить тебе, почему ты отсюда туда прозванивалась, а я оттуда сюда не прозванивался!

— Все, Гриша, все, я верю, я тебе верю. Успокойся. Я уже иду сама посмотреть, уже иду. Володя, — обратилась она к Путяну уже от двери, — можно вас на минуту?

Она сунула в карман Владимира Владимировича пятьсот рублей и зашептала:

— Володечка, умоляю вас, никуда его не пускайте. Если понадобится применить силу — примените. Свяжите его чем-нибудь. Я за лекарствами. Скоро буду.

Путяну оторопело кивнул и двинулся к дивану, на котором сидел папа Лиммер. Мама Лиммер вышла за дверь и плотно ее прикрыла. Она никак не могла решить: сразу бежать домой за лекарствами или все-таки подняться выглянуть во двор; ее все же беспокоило долгое отсутствие Аполлонской команды, хотя она и не подавала виду перед мужем. Нужно все-таки взглянуть. И она стала подниматься вверх по ступенькам лестницы.

…Наружную дверь она открыть не успела. Дверь распахнулась сама и на нее хлынул поток холодной воды, сбивший с ног и заставивший пересчитать все ступеньки. Снизу она увидела, как в дверь внесло грязного как черт Аполлонского, потом охранника, державшего над Аполлонским зонт, а затем и всю его команду. Мишу внесло последним. Не было только Сачкова. Они сгруппировались, противостоя потоку, пытаясь закрыть за собой дверь изнутри. «Навались!» — рычал Аполлонский, и все навалились. Дверь закрылась, и лишь тоненький ручеек продолжал струиться из-под нее.

Надежда поднялась на ноги, с нее текло. Одежда плотно облепила тело, обозначив все предательские складки на животе и спине. Это ее смущало, но она тщетно пыталась отлепить от себя свой шерстяной свитерок.

— Семен Аркадьич, что там такое творится?

— Потоп, мама Лиммер, о…тельный потоп.

Надежда с облегчением вздохнула. Значит, мужу не померещилось, ну по крайней мере не все померещилось. Ну и сын жив и почти цел, не считая разорванных брюк.

Аполлонский встряхнулся как пес, разбрызгивая по стенам грязь и воду.

— А что, мама Лиммер, — полюбопытствовал Сеня, — не найдется ли у вас сухой мобилы?

Мама Лиммер полезла в карман. В кармане была вода, в воде — мобильник. Она вынула его и попробовала понажимать на кнопки. Экран горел неровным серым цветом и на позывы не реагировал.

— Вы знаете, Семен Аркадьич, у мужа, наверное, есть. Он там, в кафе, пойдемте.

— А Сачков где?

— А разве он не с вами?

— Вот п…ла, так и норовит отколоться.

Когда они открыли дверь, перед ними предстала картина, достойная кисти живописца Ильи Репина: «Вован Грозный пеленает своего сына». На диване, завернутый в цветастое одеяло на манер младенца, стянутый ремнем в области рук, лежал Григорий Маркович Лиммер, а полотер Владимир Владимирович Путяну пытался удержать его плечи и голову на своих коленях. Из-под уголка одеяла было видно лишь красное от злости лицо папы Лиммера, его очки накалились от гнева, своей вставной челюстью он пытался достать и тяпнуть руку Путяну. Увидев всю мокрую компанию, Путяну смутился, смешался, выпустил голову пленника и Лиммер таки впился в него зубами.

— А-а-а! — заблажил Путяну.

— Что это? — не понял Аполлонский.

— Это превентивные меры, — не стала вдаваться в объяснения Надежда. — Сохраняем мобильник Григория Марковича в сухом состоянии. Развяжите его, Володечка. Там действительно потоп. Гриша, дай свой телефон Семену Аркадьичу. Мы опробуем его на исходящие звонки.

Путяну, тряся одной рукой от боли, стал пытаться развязать ремень другой.

— Да не брыкайтесь вы, что вы брыкаетесь. Имейте терпение. Сейчас развяжу. Я же просьбу вашей супруги исполнял, можете вы это понять, дедушка.

— Я вам не дедушка!

— Да? Странно, по виду старше меня, а еще не дедушка. А я вот уже дважды дедушка.

— Миша, дорогой, убери от меня этого придурка, — взмолился папа Лиммер, обращаясь к сыну.

Миша бросился на помощь. Путяну с удовольствием уступил ему место действия и стал пятиться к двери.

— Стой! — скомандовал Аполлонский. — Ты кто?

— Я уборщик в паркинге. Между прочим, почетный гражданин города Уренгоя.

— Давно здесь х…чишь?

— С самого начала, — не без гордости произнес Путяну.

— «Купол’ок» хорошо знаешь?

— Как свои пять пальцев.

— Ты мне нужен, сядь сюда.

— А меня этот дедушка не побьет?

— Я не дедушка! — запротестовал опять папа Лиммер.

— Миша, как можно скорее исправьте это недоразумение, сделайте папу дедушкой. А пока, папа Лиммер, дайте мне свой телефон.

Григорий безропотно подчинился. Аполлонский набрал номер и стал командовать в трубку:

— Ира, командира группы быстрого реагирования. Бармаглот, бойцы все десантировались? Куда? На крышу «Куполка»? За…ись! Воды до х…ра? Давайте внутрь через купол, е…ните одно стекло. Найдите кафе, оно в центре, там есть указатели. Я здесь жду.

— Ира, Васькина! Васькин? Спишь? В клубе тусишь? У меня есть лучше идея. Быстро снимай сто китайцев со стройки «Века» и грузовиками в «Золотые купола». Тут потоп. Надо фуру сдвинуть к едрене фене, запрудила путь воде, у меня тут «Купол’ок» может е…нуться. Давай, быстро шевели плавниками, одна ласта там, сто китайцев здесь. Бульдозер не надо, пока он сюда догребет, «Купол’ок» можно будет в «Аквариум» переименовать. Я пока на этой трубе буду, моя потонула.

— Ира, начальника безопасности мне. Мироныч? Спишь? Не спишь? Бдишь? Бди в оба! Быстро прокинь, кто такой Козюлькулиев, как его там? Во, Геймураз Ненашевич, мне подсказывают. На этот номер отзвони.

— Ира, Сачкова мне! Не отвечает? Найди его, звони домой, звони жене. Передай, что если через десять минут не появится, почетный караул ему отменю. Да, так и передай, отменю!

— Ира, с водителем соедини, если его не смыло. Петюн? Ты где? На горку эвакуировался? Молоток! Что видишь? Ни хрена не видишь? Все фонари потухли? А охрана где? Нет, местная охрана. Смылась? В речку смылась? А, вообще смылась? Выйти из машины, посмотри, въезд в паркинг заливает? Еще не заливает? Много осталось? Метра полтора? Держи меня в курсе! Я на этой трубе, моя смылась.

— Что-то, блин, холодно, — осознал вдруг Аполлонский, глядя, как все окружающие разоблачаются, как перед походом в баню. — Может, тут скатерти от кафе остались? За стойкой посмотрите.

— А можно нам домой сбегать, переодеться? — вкрадчиво спросил Иванько.

— Всем стоять! Крысы не разбегаются! Корабль еще не тонет! Уренгойский, как тебя? Володя? Пошарь там за стойкой. Есть, говоришь? Раздавай по одной на нос, женщине дай две.

Когда в кафе ворвалась группа реагирования, сцена в кафе напоминала сбор римских сенаторов из «Цезаря и Клеопатры». В белых скатертях, узлом завязанных на плече, сидя на синих диванах с позолоченными спинками, собравшиеся энергично трясли конечностями, пытаясь согреться. Аполлонский вполне тянул на Цезаря, но мама Лиммер, замотанная с головы до ног, на Клеопатру не походила, а походила скорее на раздувшуюся мумию египетского фараона.

— Бармаглот, коньяк есть? — поинтересовался Аполлонский у командира. — Передай фляжку по кругу.

— Гриша, а ты куда тянешься? — возмутилась мама Лиммер. — Ты же сухой!

— А стресс, Наденька, стресс! Если бы ты увидела эту ужасную картину во всей ее живописной панораме! И потом, если бы тебя ни за что ни про что связали ремнем…

— Пейте уже, папа Лиммер, и передавайте дальше, — нетерпеливо сказал Сеня. — Недосуг нам тут сказки слушать. Володя, — обратился он к Путяну, — мешки с цементом, строительным мусором, блоки какие-нибудь в паркинге есть?

— Есть, как не быть. У каждого неплательщика по коммунальным платежам на парковочном месте по блоку стоит.

— Много таких блоков? Нам нужно все двери в «Купол’ок» забаррикадировать, чтобы водой не выдавило.

— Хватит, на все хватит.

— Покажи ребятам, где стоят погрузчики, блоки собирайте, двери замуровывайте. Назначаю тебя главным.

Путяну кивнул лысой головой в знак согласия. Отказаться он все равно не мог.

— Сева, — обратился Аполлонский к охраннику, — ты тоже с ними давай, от воды меня охраняй.

Плебеи отправились выполнять задание, в кафе остались одни патриции.

— А как же мы отсюда выйдем? — опасливо спросил Подлипецкий.

— Через паркинг, ясен пень, — ответил Аполлонский.

— А если паркинг зальет? Ваш же Петюн сказал, что всего метр остался. Может позволите, Семен Аркадьич, машины из паркинга вывести? Жалко же, столько лет непосильного труда могут потонуть в одночасье.

— Сидеть, я сказал. Ждем Сачкова.

— И сколько мы будем его ждать? — осмелел Загребчук. — А может, он утонул? И машины наши утонут… Кто нам ущерб возместит?

— Страховая компания тебе возместит… — Аполлонский набрал номер. — Ира, ну что там с Сачковым? Десять минут прошло. Дома нет? Жена не в курсе? — Аполлонский отключился. — Партизанит, …ля! Прячется где-то! Я ему спрячусь! От почетного караула не спрячешься…

Тираду Аполлонского прервал входящий звонок.

— Вот видишь, Гриша! — прошептала мама Лиммер. — Дозваниваются! Как же ты не смог сюда дозвониться? Физика радиоволн, физика радиоволн!

— Мироныч? Слушаю. Да, про Козюлькулиева. Что? Чей резидент? Туркменский резидент?! А какой интерес у туркменского резидента может быть к нашему «Куполку?» Представить не можешь? И я не могу. А ведь прослушивал, е…натик! Через Сачкова. Да, за «Сюртель» тебе спасибо! Всех об…ал! Ну на связи, бди пока. Кто-то еще ко мне прорывается.

— Да, слушаю. Васькин! Отправил китайцев? Через двадцать минут будут? Давай, двадцать минут продержимся. В МЧС? В МЧС не звонил. У них же нет китайцев. Они с утра спасательные операции начнут по сбору жмуриков. «Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца…» Откуда фура? Да какой-то козел весь мой заповедник решил похерить. Всех козлов хотел умыкнуть одним рейсом. Догадываешься, кто? Я тоже догадываюсь. Только большая незадача у дамочки случилась. Вонючка решила выйти из берегов, а выходить-то некуда, она трубы и порвала, как Тузик грелку. И фуру подмыла! Она и сползла, нет, не дама, фура сползла, прямо к «Куполку». Завтра номер на фуре посмотрим и всю цепочку раскрутим. А сам подгребай китайцами командовать. Я тут замурован. Ну, на связи!

— Петюн? Что, подступает? Сколько еще? Того и гляди в паркинг польется?

Глаза присутствующих умоляюще сфокусировались на Аполлонском.

— Ладно, — смиловался Сеня, — сейчас два сорок, пятнадцать минут на эвакуацию, кого здесь в два пятьдесят пять не будет, вычеркну из списков! Навсегда! Как Сачкова!

— Дайте хоть двадцать! — заклянчил Иванько. — Пока в квартиру за ключами, а лифты, поди, отключили, пока в паркинг добежать, пока выехать…

— Четырнадцать! — рявкнул Семен Аркадич. — Время пошло!

Иванько, Подлипецкий, Загребчук и Сволочников кинулись к двери как подорванные. Семейство Лиммер осталось на месте.

— А вы что не у…ваете? — поинтересовался Аполлонский.

— У нас машина в ремонте, — пояснила мама Лиммер. — На прошлой неделе какой-то мерзавец гвоздем нацарапал на капоте: «Не обоссысь!». Ну и потом, мы рады провести лишнюю четверть часа в общении с вами. Правда, дорогие мои? — обратилась она к сыну и мужу.

Но измотанные и разморенные коньяком папа и сын Лиммеры ничего не ответили. Они уже спали, прикрывшись цветастым одеялом Путяну, склонив друг на друга умные головы.

14 апреля, 02 часа 40 мин

Ангелы и демоны

Боря, Стас и Леня мчались в паркинг как потерпевшие. Скатерти на них развевались и мешали передвижению. Они точно знали, что Аполлонский не шутил, лучше уложиться в отведенные лимиты. Ключи от машин были с ними изначально. Только Сволочников побежал за ключами в квартиру. У него не было шансов успеть обратно вовремя, все трое это понимали и про себя злорадствовали. Сволочникова не любил никто. Ни бывшее правление, ни настоящее, ни будущее. Такой уж Гена был человек, что тут попишешь. По природному недомыслию он умел наживать врагов и наживал их походя, но обзавестись друзьями у него не хватало ума.

Троица скатилась кубарем по лестнице и побежала по полупустому паркингу — в пятницу жители «Куполов» имели обыкновение отъезжать на рублевские и новорижские дачи, вдохнуть относительно свежего воздуха. «Бумер» Загребчука, «мерс» Иванько и «крузер» Подлипецкого стояли рядышком, в дальней десятой секции. Бегать ребята умели — Боря с Ромой имели за плечами армейскую школу, а Леня все-таки когда-то был ментом. Паркинг был расположен буквой «Г»: его меньшую сторону они преодолели за одну минуту десять секунд. На повороте пришлось резко затормозить, чтобы не столкнуться с мчащайся на выезд густо затонированной машиной спецсвязи.

— Народ прочухал, сваливает! — закричал, перекрывая визг шин на повороте, Леня.

Он выглянул из-за угла, чтобы убедиться, что путь свободен, и рванул дальше с низкого старта. Коллеги последовали его примеру. Повернув, они сначала услышали гомон голосов, а потом увидели фигуры людей, едва одетых, в панике бегущих им навстречу. А потом они почувствовали запах, зловонный запах канализации. Они сближались, не в силах сменить внутреннюю программу, не в силах остановиться.

— Капец! — завопил Загребчук. — Выгребной насос сдох, щас в дерьме потонем!

Не сговариваясь, они резко развернулись и побежали обратно.

— Ангелы, ангелы! — закричали люди из толпы. — Господь прислал нам ангелов, они выводят нас отсюда!

— Аллилуйя! — закричали христиане.

— Аллах акбар! — возликовали мусульмане.

Буддистов и иудеев в толпе не было.

Боря, Стас и Леня нырнули обратно за угол, добежали до лестницы, ведущей к кафе, за пятьдесят секунд и преодолели четыре пролета за двадцать. Они ворвались в помещение кафе, тесня друг друга в дверях. Аполлонский взглянул на часы:

— За три минуты управились! Ведь можете, когда припрет.

— Сейчас нас всех припрет, Сеня! — позволил себе фамильярность Стас. — Дерьмо подопрет снизу, а дождевые воды — сверху, будем как вишенки в коктейле из текилы плавать.

— Что там такое, Стас? — встревожилась мама Лиммер.

— Насос в девятой секции накрылся, уважаемая Надежда Федоровна. Канализационный насос. А сюда сейчас наш многонациональный подвальный народ хлынет, весь в фекальных массах. Баррикадируем двери!

Они схватили диван со спящими Лиммерами и приперли им дверь. Сами сели по краям для увеличения массы.

— Туши свет! — скомандовал Аполлонский. — Чтобы из-под двери не пробивался. Как будто здесь никого нет и дверь закрыта на ключ. Всем молчать.

Все замолчали. Темнота была кромешной. Где-то в отдалении были слышны стуки, крики, шум мотора, снова крики и стуки. Время шло. Кто-то попытался открыть дверь, потом забарабанил по ней, сначала костяшками пальцев, потом кулаками, а затем каблуками. Потом все стихло. Тишина была абсолютной и гнетущей. Слышно было только, как капает в мойку вода из неплотно закрытого крана на барной стойке: «Кап-кап-кап». И вдруг посреди всей этой тишины послышались шаги, похожие на шаги Командора, медленные, тяжелые и карающие. Послышался визг несмазанных петель, и за стойкой бара возник луч света, такой ослепительно яркий, что зажмурились все, даже Аполлонский. За стойкой возникла фигура, ее безволосая голова отражала пучок галогенного света, вокруг головы сиял нимб.

— Спаситель! — воскликнула мама Лиммер. — Я всегда верила в тебя! Забери нас отсюда!

Ничего не ответил ей спаситель, развернул только голову назад и крикнул в проем голосом Путяну: «Хлопцы, сюда! Здесь проход! Поднимаемся по одному!» Это была оперативно справившаяся с заданием группа быстрого реагирования. Легкий флер испражнений наполнил кафе.

Включили свет. Командир группы Бармаглот построил своих бойцов, Путяну встал рядом. Охранник занял боевой пост у двери.

— Разрешите доложить, шеф! Ваше задание выполнено.

— Вольно, вольно! Садитесь, мужики, вон на те диваны, нам надо к запаху попривыкнуть. А теперь, Бармаглот, валяй все в подробностях.

Аполлонский устроился в противоположном углу и приготовился слушать.

— Значит так, — начал валять Бармаглот. — До погрузчиков добежали, рассредоточились по двое и в шеренгу за Володькой. В ближних секциях блоки собрали, отвезли, приперли. Едем в дальние. Не успели доехать до поворота, а оттуда толпа на нас прет. Нас увидели, а мы, натурально, все в черном и маски на головах. Только Володька неприкрытый. Ужаснулись, как заорут: «Путяну чертей привез!» — и деру! Давка возникла, задние вперед рвутся, а передние назад. А Володька как рявкнет: «Всех, кто сейчас поможет блоки погрузить, черти вывезут!» Они все кинулись к блокам, на руках подтаскивали, мы за ними даже не успевали. Ну а потом погрузчики облепили, мы их до выезда из паркинга вывезли и выпустили с миром под дождичек — пусть их умоет.

— Двери мы, значит, заложили, — подхватил рассказ Путяну, — а чтобы обратно через вонючий подвал не пробираться, мы тут коротким путем, через вентиляцию в заднюю дверь. Я ее еще вчера приметил, когда здесь на ночлег устраивался, дуло из-под нее сильно, думаю, не иначе как вентиляционный люк.

— И часто ты тут ночуешь?

— Да нет. Я же вот дамочке рассказывал: меня ведьма предупредила, чтобы в насосной этой ночью не ночевал, мол, нечисть в паркинге вся соберется. А куда мне податься в такой дождь? — Путяну помолчал и добавил: — Права ведьма оказалась-то.

— Что за ведьма?

— Да такая симпатичная ведьма, все при ней. Я ее из-под кабриолета вытащил по ее просьбе, а потом туда же засунул.

— А кабриолет чей был?

— Да вроде Козюль… как его, ну этого, что под главным куполом живет.

— Опять Козюлькулиев. Потонула, поди, ведьма-то.

— Не, не потонула. Я ее когда засунул, сам за соседний «мазерати» спрятался. Лег плашмя, посадка-то у «мазерати» низкая, смотрю в щель. Долго лежал, задремал. Потом слышу — шаги. В кабриолетный отсек сейчас мало кто наведывается — еще не сезон. Вижу — руки пятнистые такие, синекрасные. Нырнул пятнистый под машину, и оттуда охи-ахи, а потом затихло. Я по-пластунски на выход, чтоб не спалиться. Через час наведался, а девицы и след простыл, забрал, поди, дьявол ее с собой.

— А почему думаешь, что дьявол?

— Ну не человек же! Такой пятнистый весь… У внучки игрушка есть такая — человек-паук называется. Такой же страшенный.

— Ну и бардак тут ТСЖ развел! — заключил Аполлонский.

— Дерьмо льется, козлов воруют, ведьм умыкают. Пора, ох, пора брать все обратно в свои руки! А где, собственно, наш главный диверсант Сволочников? Время-то давно вышло.

— Стучался же кто-то в дверь, Семен Аркадьич, — напомнила мама Лиммер. — Может, это был Гена?

— Ну так давайте откроем, впустим диверсанта, — предложил Аполлонский.

— Не советую, — коротко сказал Бармаглот. — Задохнетесь в аммиаке. Предлагаю всем эвакуироваться через вентиляцию на крышу «Куполка».

— Там мокро и холодно, — предположила мама Лиммер. — Может здесь до рассвета посидим? Вроде принюхались.

Народ согласился. Отец и сын Лиммеры тоже одобрительно зачмокали во сне губами. И только Аполлонскому не сиделось. Он схватился за мобилу.

— Васькин? Ну что, дополз? Китайцы? Уже приступили? За…ись! Какой прогноз? Пару часов? А что так долго? Мы тут в миазмах задохнемся. В паркинге канализационный насос е…нулся! Что там дождь? Льет? Кончился?! Первая хорошая новость за всю ночь! Тогда я иду на крышу, посмотрю, как вы там работаете. Не советуешь? Почему? Темно еще? Восход только в пять тридцать? А как же вы в темноте-то? Ну да, я забыл, у китайцев, как у кошек, — ночное зрение. Поднажмите там! На связи!

14 апреля, 03 часа 50 мин

Прораб Васькин и сто китайцев

Жилой комплекс «Век» строился под руслом Москвы-реки в районе Воробьевых гор и был рассчитан на оригиналов и экстремалов. Он был полностью сконструировал из ударопрочного стекла, так, чтобы его будущие обитатели могли из каждого угла любоваться проплывающими корягами, пластиковыми бутылками и прочим хламом, сбрасываемым добрыми горожанами на прокорм мутирующим рыбам. Сквозь серо-зеленую толщу воды над стеклянной крышей угадывались правительственные дачи на горке, Андреевский монастырь, метромост и Третье транспортное кольцо. Вход в квартиры планировался посредством индивидуальных герметичных лифтов, притороченных к парапету набережной. Проект был создан и обсчитан строителями американских подводных лодок, что вызвало резкую критику со стороны руководства страны. Аполлонский тогда отмолчался, хотя это и стоило ему шва на прикусанном языке. Он очень не хотел напоминать родному правительству о судьбе российского «Курска».

Проект имел небывалый успех у публики. Несмотря на высокую заявленную цену и пребывание проекта на стадии невидимого глазу котлована, то есть расчистки дна реки от вековых наносов, квадратные метры в будущем «Веке» моментально были раскуплены скучающей денежной публикой, которая вовремя присосалась к нефтяной трубе и которой после полетов в космос и путешествия к центру земли нечем было себя позабавить. Теперь же эта публика имела возможность регулярно ездить на смотровую площадку на Воробьевых горах и наблюдать, как растет их дом.

И дом, собственно, рос, но не вверх, как все, а в длину. На глубину рассчитывать не приходилось, Москва-река в этой извилине даже после расчистки не углублялась более пяти метров. Так что все располагалось в одном этаже: и апартаменты, и гаражи, и магазины, и фитнес. Для удобства передвижения вокруг корпуса планировалось соорудить бегущую дорожку, как в больших аэропортах мира.

Продвижение проекта далось Сене большой кровью. На общественных слушаниях против проекта возражали экологи, ихтиологи, геологи и даже психологи. На митинги протеста выводили речников, студентов МГУ и спортсменов «Лужников». Покричали, повозражали, занесли все возражения в соответствующие протоколы, и Аполлонский приступил к строительству — за время митингов и дискуссий он успел выдать всем ключевым персонам в разрешительной цепочке по сертификату на квартиру «Века», о чем они (персоны) предпочитали помалкивать до поры до времени.

И тут встала проблема трудовых ресурсов. Таджики и молдаване не годились по определению. Украинцы и белорусы могли обойтись в копеечку, особенно с учетом напряжения в межгосударственных отношениях с нашими славянскими соседями. Оставались китайцы. Тысяча китайцев доминирующей в Поднебесной народности хань были набраны на стройку «Века» из провинции Сычуань с берегов реки Янцзы. Они имели многовековой опыт водного противостояния. Потоп для них был привычным явлением. Их деды, прадеды, прапрадеды и прапрапрадеды боролись с регулярной периодичностью с разливами Длинной реки. В дедовские времена в летнее время уровень воды в Сычуанской котловине поднимался на двадцать метров; впрочем, несмотря на три тысячи километров настроенных дамб, Янцзы и поныне выкидывает коленца.

Вот этих потомственных строителей дамб в сотом поколении и завербовал прораб Васькин, выпускник Института Азии и Африки, откомандированный три года назад в Китай специально под эту тему. Он походил по местным стройкам, понаблюдал, как работяги во вьетнамках на ногах и драных майках без рукавов таскали на пузе кирпичи, а на спине — блоки на какой-нибудь высокий — надцатый этаж за плошку риса с овощами, и справедливо решил, что спецовки, сапоги и подъемные краны вкупе с хрустящими зелеными бумажками с лицом длинноволосого Франклина выстроят всех пролетариев Сычуаня в одну большую очередь к вербовочному фургончику. Нужно было только отобрать лучших, а из лучших — лучших из лучших. На финальном этапе претенденты на звание «Строитель „Века“» должны были пройти три испытания: найти и достать без акваланга со дна реки молоток, пройти с завязанными глазами по бамбуковому стволу на высоте пяти метров от земли и перенести блок весом в сто килограммов на расстояние ста метров без отдыха.

Для транспортировки лучших из лучших зафрахтовали три чартера, доставивших строителей «Века» из столицы Сычуаня Чэнду прямо в аэропорт «Внуково». Их расселили в арендованном на время проекта общежитии в главном здании МГУ. За вырученные от сдачи в аренду общежития деньги университет закупил наконец мощные компьютеры для своего вычислительного центра, что освободило весь механико-математический факультет от сложных подсчетов на дешевых китайских калькуляторах и позволило заняться выполнением более творческих задач.

Китайцев же обучили нырять с аквалангом в бассейне «Труд» и пользоваться мобильными туалетами. Ныряние освоили все, а вот с туалетами у многих случился казус. Дело в том, что на протяжении веков обитатели берегов Янцзы привыкли отправлять свои нужды с мостков прямо в воды Длинной реки, не волнуясь за то, что чуть ниже по течению кто-то может полоскать белье. Десятки миллионов мальков толстолобика и белого амура, выпускаемых в Янцзы Министерством сельского хозяйства Китая ежегодно, должны были чем-то питаться до того, как попадали на обеденные столы населения. Прибывших в Москву рачительных китайцев возмущал тот факт, что ценный продукт их переработки пропадал втуне на Курьяновской станции аэрации. Кроме того, в узких пеналах туалетов они испытывали клаустрофобию, препятствующую нормальной работе желудочно-кишечного тракта. Они пытались втайне соорудить мостки над Москвой-рекой и пользоваться ими, но были тут же зафиксированы на фотокамеры бдительных туристов с прогулочного теплохода, совершавшего экскурсию по достопримечательностям столицы. Прибывшая по вызову полиция китайцев задержала, оштрафовала, и более они не предпринимали попыток бесплатно накормить хладнокровную фауну Москвы-реки.

В остальном Аполлонский китайцами был доволен. Работали они в две смены по двенадцать часов, на каждых двоих была выделена одна кровать, где они спали посменно, один гидрокостюм и один комплект инструментов. Выходных им не требовалось, о существовании больничного листа они не подозревали. Настоящий «Поток Бесконечность», вечный замкнутый цикл, прервать который могла только смерть.

Но китайцы были живучи, и цикл на протяжении трех лет ни разу не прерывался.

Сто лучших из лучшей тысячи китайцев и были брошены на фуру в «Куполах». Для привычных к потопам и их ликвидации обитателям берегов Янцзы справиться с двух-с-половиной-метровой запрудой было плевым делом. Прораб Васькин показал рукой на место действия и крикнул в матюгальник: «Кхай ши!», что по-китайски означает «Давай!». И они дали. Сто китайцев с помощью ножовок распилили фуру на сто кусочков. Сто китайцев саперными лопатами выкопали канал для нового русла вздувшейся Вонючки, обложив его берега обломками фуры, чтобы не размывало. Сто китайцев очистили от наносов ила и грязи подступы к «Куполку». Сто китайцев зашли было в паркинг, чтобы, выстроившись в цепочку, откачать брезентовыми ведрами воду и фекалии на лужки вдоль речки Старицы для их удобрения, но на этом их остановил Аполлонский, вылезший к тому времени на крышу «Куполка». Паркинг не был его собственностью, а китайцам он платил из своего, вернее «ремиксовского» кармана. Васькин поднял «орало» и прокричал: «Дзуо вань!», что по-китайски значит «Кончай!». Китайцы закончили и промаршировали к ожидающим их грузовикам. И отбыли бы восвояси, то есть на стройку «Века», если бы не красноречивость Бориса Иванько. Иванько убедил Аполлонского, что не отъехавшие на дачи жители «Куполов» в полной мере оценят проведение спасительных операций в отношении их авто, и таким образом будет подготовлена твердая почва для дальнейшего введения управляющей компании «Ремикса». Аполлонский подумал и согласился.

Сто китайцев снова зашли в паркинг и вычерпали брезентовыми ведрами всю гремучую смесь, отправив ее вверх по цепочке в канализационный коллектор. Сто китайцев отмыли пятьсот оставшихся в паркинге автомобилей. Сто китайцев отскребли пол и стены паркинга. Трое самых умных китайцев починили напорный насос, приладив на место сломавшейся детали кусочек от распиленной фуры. Сто китайцев вышли из подземелья на свет божий, сполоснули руки и омыли сапоги в усмиренной Вонючке. И во второй раз промаршировали к грузовикам. Прораб Васькин подошел к Аполлонскому за дальнейшими указаниями.

— Ну, Васькин, молоток! Уложился в два часа! Награждаю тебя поездкой в Камбоджу на две недели!

— Спасибо, конечно, Семен Аркадьич! А отчего же непременно в Камбоджу?

— Погода там в апреле за…ись, храмы знаменитые посмотришь, да и дело там для тебя есть.

— Какое?

— А вот какое. Мне ночью пришлось час в темноте просидеть. Ну, думаю, не буду зря время п…дить. Помедитирую, как йоги учили. Ноги калачиком подогнул, позвоночник распрямил, дыхание выровнял, родничок в области темечка открыл — в общем, все сделал, чтобы войти в нужное состояние для приема космической энергии.

— Ну и как?

— Не вышло. Кран в мойке неплотно был закрыт, вода «Кап-кап, кап-кап». Думаю: надо встать, закрыть, но помню, что нужно учиться расслабляться в любом окружении. А вода из крана: «Кап-кап, кап-кап». Чувствую, начинаю закипать. Про себя думаю: кругом вода, сверху — вода, снизу — тоже вода, и с боков вода. Обложила со всех сторон. И тут вдруг вспомнился мне прогноз Всемирного потопа. И пришла мне в голову, Васькин, о…ительная идея — пора строить плавучий город. Сначала, понятно, экспериментальный. На Истринском водохранилище, например. А потом масштабируем, когда заливать начнет. Если уровень воды будет подниматься, мы денег с московского правительства с полпинка стрясем, и в Лондонград мне ехать не придется.

— А Камбоджа тут при чем?

— А при том, Васькин, что в Камбодже есть озеро Тонле Сап. Большое такое озеро, но глубиной всего в метр, ну как наша Старица. А в сезон дождей оно в девять раз глубже. Сам понимаешь, как заливает окрестности. Там есть плавучая деревня. Тебе такое задание: инфраструктуру изучить, общую архитектуру заснять, конструкции домов детально замерить.

— То есть новый проект начинаем? — обрадовался прораб Васькин.

— Начинаем, Васькин. «Аполлонский Ковчег» назовем.

Окрыленный Васькин помчался выполнять задание. Китайцы расселись по грузовикам и отъехали к себе на стройку «Века», дружно распевая народную китайскую песню: «Расцветали яблони и груши…» на китайском, естественно, языке.

Затем к Аполлонскому за ценными указаниями обратился руководитель группы захвата Бармаглот. Ему и его бойцам было приказано затаиться в помещении кафе до особых распоряжений. Путяну оставался при них в качестве связного с Большой Землей. Связного тут же откомандировали в «сельпо» за продуктами.

14 апреля, 06 час. 00 мин

Спасители и спасатели

На узком выезде у зоопарка, где лежал на боку перевернутый горбатый «москвич» лиммеровского дедушки Федора, китайским спасителям пришлось затормозить и дать задний ход: вниз на территорию комплекса устремилась с сиренами и мигалками колонна машин МЧС. Спасатели в пятнистой форме в мгновение ока развернули на очищенной китайскими спасителями территории палатки, раздали дрожащим паркинговым жителям одеяла и горячий чай и пошли обследовать последствия потопа.

Входы в подъезды были залиты, но не смертельно. Консьержи своевременно эвакуировались. Лифты автоматически отключились. Офисы, конечно, были тоже залиты водой, но людей в них не было. В «сельпо» Пустоняна ущерба удалось избежать: достаточное количество пустых верхних полок и традиционные ночные бдения хозяина дали возможность своевременно переместить выложенный товар и кассовый аппарат. В «Голубом Севане» расторопный персонал подоткнул все окна и двери бархатными драпировками. Драпировки набухли, но дальше воду не пустили. Салон «Сирано де Бержерак» чудесным образом оказался не затронут наводнением. Вода обошла его стороной, словно он был заговорен. Владелица салона Дарья Сергеевна Гольцова заявила об исчезновении работницы ее салона Сурай, остававшейся в салоне на ночную смену. Она исчезла вместе со всеми принадлежащими ей вещами, включая ковер-самолет. Оценив ситуацию, спасатели пришли к выводу, что Сурай воспользовалась ковром-самолетом для эвакуации.

В «Практике доктора Лора» воды было по колено, разделительная ширма упала, привалившись к стене с дипломами, но сами дипломы не пострадали. Аркадий Исаакович надел подмокший снизу халат, выловил желтый чемоданчик, укомплектованный именно для таких экстренных ситуаций, который он привез еще из Израиля на всякий непредвиденный случай, и отправился оказывать помощь пострадавшим. Избушку на бетонных ножках, которую арендовала для своих нужд вещунья Пелагея, смыло в Старицу; ее, зацепившуюся за мост островерхой крышей, нашли на пятьсот метров ниже по течению. Саму Пелагею локализовать не удалось, однако глава общественного совета «Золотых куполов» Любовь Сало ответственно заявила, что Пелагея исчезла задолго до потопа. Спасатели резонно решили, что на то она и вещунья, чтобы предвидеть события и вовремя смываться.

Войти в бездействующий в течение трех последних месяцев торгово-развлекательный центр «Купол’ок» не удалось, все его двери оказались забаррикадированы изнутри, а окон там не было. Решили ждать представителя владельца, которым по свидетельству о собственности числилась корпорация «Ремикс», для решения вопроса о целесообразности проникновения. Паркинг был чист, пятьсот заночевавших машин блестели хромом и эмалью. Правда, в подземелье стоял сильный канализационный запах. На лестнице, ведущей из паркинга в «Купол’ок», спасатели обнаружили молодого человека в глубоком обмороке, прибывший врач констатировал отравление аммиачными парами. В кармане потерпевшего были найдены связка ключей и пропуск на имя Сволочникова Геннадия Алексеевича. Бригада «скорой помощи» госпитализировала Геннадия в «Склиф».

Затем бригада МЧС обошла все жилые помещения с целью информирования жильцов о поведении в условиях чрезвычайной ситуации. Жильцы, напуганные ночными шумами, двери работникам МЧС категорически не открывали. Была вызвана дополнительная бригада психологов, натренированных работать с населением через закрытые армированные двери.

Вызванные в неурочное время работники ТСЖ оповестили по просьбе МЧС массово отсутствовавших собственников о произошедшей катастрофе. К девяти часам утра машины собственников, обслуживающих их юристов и страховщиков заполонили все подъезды к комплексу. Подтянулись телекамеры и журналисты всех мастей. Последние, как всегда, мешали нормальному функционированию района чрезвычайной ситуации, они суетились, бегали от машины к машине, отвлекая от дел как спасателей, так и пострадавших. Был вызван наряд дорожной полиции для разруливания заторов. Подъезды к комплексу оцепили, внутрь пускали только жильцов — обладателей «мигалок». Первый из прибывших обладателей мигалок, Платон Воротилкин, осмотрел место действия, проверил собственность на сохранность и остался удовлетворен. Он дал интервью Первому и Третьему каналам, где подчеркнул оперативный и слаженный характер действий сотрудников МЧС и поблагодарил их от имени жителей за проделанную работу «по разгребанию этих, с позволения сказать, авгиевых конюшен». После чего сел в машину и отбыл в сторону Рублевского шоссе.

Оскорбленные ущемлением их гражданских прав и свобод, недопущенные к месту проживания собственники подняли кипеж и вызвали прокуратуру. Представители прокуратуры приехали и навели порядок: всех стали впускать и выпускать беспрепятственно. Первым из равных въехал на территорию комплекса телезвезда Тим Бухту на траурном «ауди»; ничего не подозревая, он возвращался с ночной тусовки. Тимон остановился перед скопищем телекамер на въезде и спел им свой известный хит: «Зажигай, когда на улице дождь». Комментировать произошедшее отказался ввиду своей неинформированности.

В этот момент внимание всех присутствующих переключилось на группу людей, непостижимым образом оказавшуюся на крыше «Куполка», которые спустились вниз самостоятельно с использованием неизвестно откуда взявшейся веревочной лестницы. Группа состояла из семи человек — шестерых мужчин и одной женщины. Из одежды на них были только белые скатерти, повязанные на древнеримский манер. Среди них оказался застройщик «Золотых куполов», крупный девелопер Семен Аполлонский. Он утверждал, что ночью из соседнего с «Куполами» городского заповедника неизвестные ему лица пытались украсть принадлежащих ему козлов и ослов, пригнав для этой цели длинномерную фуру. Именно эта фура, по его словам, блокировала путь воде из открывшегося источника и способствовала подтоплению комплекса. Он также утверждал, что вызванные им сто китайских строителей со стройки «Века» в течение двух часов ликвидировали последствия как затопления, так и аварии напорного канализационного насоса в паркинге, приведшей к разливу фекалий в подземном гараже. В доказательство он демонстрировал номерной знак как бы фуры, а на вопрос, куда же делась сама фура, говорил, что ее распилили на сто кусков его китайцы и выложили ею новое русло Вонючки, как именовал он безымянный приток реки Старицы. Однако Аполлонский известен всему городу как большой фантазер, и к его словам пресса и публика отнеслись с определенным скепсисом, тем более что на вопрос журналиста Первого канала, как он вообще оказался ночью в «Золотых куполах», девелопер отвечать отказался.

Житель комплекса, генерал-майор в отставке Михаил Потапов опроверг фантазии Аполлонского. Он сообщил прессе, что всю ночь находился на своем балконе с биноклем ночного видения (в комплексе из-за наводнения вышло из строя все наружное освещение) и никаких фур или китайцев не наблюдал. Он предложил Аполлонскому сдать кровь на содержание в ней наркотических веществ. Аполлонский заявил, что у него есть свидетели, и показал на группу в белом. Потапов парировал, что эти свидетели «купленные, и за тридцать сребреников бывшие члены бывшего правления ТСЖ (а именно они и были в этой группе) не то что про китайцев, но и про марсиан расскажут». Аполлонский заявил о своем горячем желании «дать генералу в морду». Генерал не стал ждать осуществления намерений Аполлонского и первым атаковал девелопера. Девелопер, не ожидавший такой прыти от престарелого человека, упал на спину, зацепившись при этом за сук; скатерть треснула и порвалась по всей длине спины, обнажив оранжевые трусы марки «Экспедиция» с надписью на ягодицах: «Не выстрелил — точно промазал». Пресса и публика пришла в восторг. Кто-то аплодировал, кто-то свистел, фотографы непрерывно щелкали затворами камер. Нанести ответный удар Аполлонскому помешали репортеры, выставившие частокол микрофонов между ним и генералом. Им непременно хотелось знать в подробностях, какие чувства испытывает в данный момент Семен.

На защиту генерала встал другой житель «Куполов», бывший альфист Иван Голубь. Он встал на сторону генерала не только физически, но и как свидетель. Иван, как выяснилось, тоже не спал всю прошедшую ночь. Его ручная коза Эсмеральда требовала ночного выгула, беспрестанно блея и тревожа соседей. Объяснить животному про сильный ливень Голубь не мог. Таким образом, он оказался в полночь на территории заповедника, где его коза любила погрызть кору с деревьев. Никаких фур, по заявлению Голубя, он не видел. Не видел он и прорыва Вонючки, так как к тому времени оказался уже в закрытом помещении.

Осознав, что нанести ответный удар Потапову не удастся, Аполлонский развернулся к группе своих сторонников и со словами: «Вот тебе от благодарных жителей» приступил к избиению бывшего председателя правления ТСЖ Бориса Иванько. Он бил его под бурные продолжительные аплодисменты высыпавших на балконы жителей «Куполов» до тех пор, пока его не повязал наряд милиции. Почти обнаженного Аполлонского, который к этому моменту остался в одних трусах, скрутили и отволокли в «воронок», поскольку на своих двоих он идти отказывался и падал на землю. Первая половина надписи на его трусах оказалась замазанной грязью, и все фоторепортеры зафиксировали оранжевую попу Аполлонского с надписью «точно промазал» на своих картах памяти. Доктор Лор вызвался оказать пострадавшему Иванько первую помощь. От госпитализации Борис отказался, так как спешил написать заявление на Аполлонского. Однако никакая спешка не помешала ему продемонстрировать фото- и телекамерам многочисленные синяки на плечах и локтях, почему-то уже фиолетового цвета. Остальные члены группы белых скатертей от комментариев отказались и быстро ретировались с места чрезвычайных событий через вход в паркинг. И только тогда ответственные от МЧС вспомнили, что в суматохе забыли спросить у Аполлонского, вскрывать замурованный «Куполок» или так оставить. Посовещались и решили «Куполок» не трогать. По крайней мере, пока Аполлонского не выпустят на свободу.

Тем временем спасатели занялись ловлей разбредшихся по окрестностям бухарских ослов и горных козлов. Среднерусские кролики, также оказавшиеся среди обитателей заповедника, по счастью, были заперты в своих деревянных домиках. По счастью, потому что все помнят про пример Австралии, где бурно и неконтролируемо размножившиеся кролики испортили весь ландшафт и стали национальной угрозой. Ослов найти и отловить оказалось несложно: они все стояли в шеренгу у мостика через речку Старицу и помахивали хвостиками. Ушастых быстро вернули на место их обитания, в заповедник.

Козлы же доставили спасателям немало хлопот. Они заняли высоты на шиферных крышах соседнего с «Золотыми куполами» гаражного кооператива «Ребус». Завидев спасателей, они быстро и ловко перескакивали с одного ряда гаражей на другой, чего люди сделать не могли. К тому же владельцы гаражей — жители окрестных «хрущоб», уже прибывшие на место в надежде запастись козлятиной, протестовали против порчи их имущества — старые шиферные крыши ломались и проваливались под весом эмчеэсников. Пришлось вызвать специальную санитарную службу, обычно занимающуюся отловом бродячих животных путем их иммобилизации через выстрел усыпляющего средства из пневматического ружья. Служба приехала, но работать отказалась. По регламенту, отлов безнадзорных животных должен производиться с двадцати двух часов вечера до шести утра, а часы уже показывали девять. Круглосуточный отлов возможен только в случае реальной угрозы для окружающего населения, а окружившее гаражи население такую угрозу отрицало. Кроме того, службе запрещалось стрелять в направлении, в котором имеются люди, а люди имелись во всех направлениях.

Спасатели оказались в растерянности перед лицом прыгучих козлов. Ситуацию спас полковник запаса Голубь. Он подвел к гаражам свою ручную козу Эсмеральду. Козлы, завидев Эсмеральду, попрыгали с гаражей и столпились вокруг нее. Эсмеральда направила свои холеные копытца к территории заповедника; козлы, тряся бородами и истекая слюной, последовали за ней. Таким образом, вопрос возвращения парнокопытного населения в заповедник был полностью закрыт.

Жительница комплекса Алла Борисовна Пакостинен обратилась к спасателям с заявлением о пропаже своего мужа, Николая Ильича Сачкова, которого видела последний раз после полуночи — он заходил домой за верхней одеждой. По свидетельству супруги, Николай Ильич не умеет плавать. Была вызвана бригада водолазов, досконально исследовавшая разлившиеся пруды между выходом речки Вонючки и ее впадением в Старицу. Со дна были подняты остов раритетной «Победы», несколько козлиных трупов и один утопленник. Он был одет в тяжелый бушлат с двойной застежкой. На спине крупными буквами было написано: «РЕМИКС». Этот бушлат, по предположению водолазов, и утянул бедолагу на дно. Гражданка Пакостинен опознала в нем своего мужа. При опознании женщине стало плохо, отхаживать ее добровольно вызвался доктор Лор.

Тем временем эксперты установили причину произошедшей катастрофы: в результате небывалого ливня, не стихавшего в течение двенадцати часов, воды заключенного в трубы безымянного притока реки Старицы разорвали ограничивающие их трубы и самостоятельно нашли новый выход на поверхность в проезде между строительной площадкой жилого комплекса «Чертов палец» и городским мини-заповедником, примыкающим к жилому комплексу «Золотые купола». Эксперты выразили недоумение по поводу того, как вообще городская техническая экспертиза могла утвердить проект постройки тридцатиэтажного дома на таком маленьком пятне застройки в таком геологически опасном месте. На место были вызваны представитель застройщика — общества с очень ограниченной ответственностью «Домострой» и представитель заказчика — совершенно некоммерческой организации «Московская конфедерация рогов и копыт».

Эта часть разборок в силу прогнозируемого отсутствия зрелищности мало интересовала публику, которая к тому времени устала и проголодалась. Журналисты спешили сдать репортажи, папарацци — продать фото. Толпа стала понемногу редеть. Самые стойкие зрители и профессиональные наблюдатели потянулись к палаткам спасателей за одеялами и горячим супом из бульонных кубиков «Кнур». Они не прогадали. Рядом с палатками спасателей оперативно накрыл поляну уцелевшими бархатными драпировками владелец «Голубого Севана» Додик Куманян. Он потчевал публику свежим горячим хашем со своей кухни. Хозяин «сельпо» Гагик Пустонян решил не отставать от земляка и вынес к палаткам весь запас лапши «Дохерак», какой нашелся на его полках — он резонно заметил, что далеко не каждый среднемосковский желудок может переварить острый, наваристый хаш.

14 апреля, 8 часов ровно

Ясновельможная пани Пановская

Незаменимый на протяжении десятилетий председатель Московской конфедерации рогов и копыт, депутат Государственной думы первого, второго и прочая созывов Хелена Сигизмундовна Пановская проснулась в своей загородной резиденции от звонка мобильного телефона.

— Пановская на проводе, — произнесла она на автомате, оставшемся от чиновничьей службы советских времен.

— Хелена Сигизмундовна, извините, что разбудил, — услышала она голос Воротилкина. Сердце Пановской забилось учащенно, рука невольно потянулась к лежащему на тумбочке валидолу.

— Что случилось? — быстро спросила она, не успев подавить тревогу в голосе.

— Случилось то, чего опасались, — конспиративно ответил Платон Андреевич.

— Когда?

— Прошлой ночью.

— Масштаб?

— До конца неизвестен. «Купола» подтопило.

— Фундамент?

— Не в курсе. Дом стоит, пока не накренился. Вокруг ползают эксперты. Я не подходил, чтобы не светиться. И так кто-то вчера надпись на подпорной стенке вывел: «Воротилкин, кому грозит „Чертов палец“? Он грозит тебе».

— И что ты?

— Залил бетоном свое имя. Обобщил значение. Теперь вокруг надписи папарацци прыгают, пытаются заснять слова угрозы со стройкой на заднем плане.

— Мерзавцы!

— Я думаю, вас скоро официально вызовут. Но пара часов на подготовку по моей оценке есть.

— Спасибо, что предупредил.

— Да что уж там! Общая головная боль теперь…

Хелена Сигизмундовна быстро набрала номер генерального директора «Домостроя» Павла Дрюкина.

— Павел? — спросила она вместо «доброго утра».

— Да, — ответил сонный похмельный голос, оживающий от удивления. — Это вы, Хелена Сигизмундовна?

— Я. У нас проблемы.

— Где?

— На объекте.

— Речка?

— Она самая.

— Я так и думал. Дождь лил и лил, лил и лил…

— Чем «так и думал», лучше бы меры соответствующие принял.

— Я принимал.

— На грудь ты вчера принимал, Павел. День космонавтики второй день праздновал.

— Хелена Сигизмундовна, вы же знаете, я Бауманку заканчивал и «Бураны» строил. Это же святое. Собрались однокашники. Это же моя социальная сеть, что я без нее? Ноль. С нашего курса и банкиры, и чиновники, и депутаты вышли.

— Вот пусть они теперь тебе и помогут, твои однокашники.

— Да вы не волнуйтесь так, Хелена Сигизмундовна. Здание ведь пока не рухнуло?

— Если оно рухнет, Паша, нас с тобой обоих погребет под руинами. Ни один твой однокашник не откопает. Пара часов есть в запасе. Собирай всю разрешительную документацию, все подписанные согласия, чтобы, если что, можно было продемонстрировать на месте комиссии и прессе.

— Проект брать?

— А вот это, Паша, упаси тебя господь. У нас какое целевое назначение объекта? Выставочно-торговое. Для демонстрации и продажи рогов и копыт, то есть. А то, что в доме триста квартир запроектировано, знают только те, кому это положено знать. И выносить эту информацию на широкую общественность не стоит.

— На месте когда быть?

— Жди, когда тебе позвонят и вызовут. Сам инициативно под огонь не подставляйся. Да и вызовут — не спеши, вроде как далеко за городом находишься. Телевизор включи, за интернетом следи — как появятся первый репортажи — значит, часть журналистского пула уже с места событий отбыла. Тогда и появимся. Да, и немедленно позвони на объект: всех рабочих запереть в вагончики и запретить им маячить в окнах до особого распоряжения. А то наговорят журналистам с три короба, потом не разгребем.

Пани Пановская поднялась с кровати, надела халат, очки и включила телевизор. По первому каналу шел репортаж из Храма Христа Спасителя. Доступ верующих к фаланге мизинца Николая Чудотворца закрыли в связи с подготовкой к Пасхе. Однако очередь, выстоявшая несколько часов в надежде увидеть чудо, не расходилась. Люди надеялись взамен созерцания фаланги мизинца Николая Чудотворца попасть на лицезрение полноростовой фигуры Президента-Премьера в пасхальную ночь. Церковные власти наняли пару кабриолетов в прокатной компании «Кабрио Лето», и священники ездили по набережной вдоль очереди, разъясняя через мегафоны пастве, что на пасхальную службу в храм будут проходить только те верующие и неверующие, у которых есть специальные пропуска, и просили людей мирно разойтись. «Хорошо бы, если бы в очереди случились какие-нибудь беспорядки, — подумала Хелена Сигизмундовна. — Тогда есть шанс, что потоп у „Чертова пальца“ вообще уйдет на третий план, в разряд городских новостей скороговоркой». К ее досаде, толпа начала расходиться.

Пани Пановская пошла в ванную комнату. Приняла душ, накрутила бигуди и намазала лицо и зону декольте питательным кремом. Перед камерами нужно будет выглядеть свежей, бодрой и невиновной. Но червячок вины все-таки грыз ее где-то в глубине души. Ведь никогда, никогда не влезала она в большие игры в особо крупных размерах, никогда никто не мог собрать против нее сколь-нибудь существенного компромата. А тут повелась на старости лет. Ей-то самой и в голову бы не пришло, что на этом крохотном клочке земли, выданном во владение конфедерации в две тысячи лохматом году можно построить что-то большее, чем круглосуточный магазин шаговой доступности. И тут ей на грех коллега по думскому цеху подвел к ней Пашу Дрюкина, отрекомендовав как любителя московской старины. И этот Паша открыл ей глаза на такие денежные горизонты, что аж сердце замирало. Построить один дом — и можно спокойно отправляться на покой на Французскую Ривьеру. Сердце все-таки пошаливает, не железное. Ей не надо было ни во что влезать, только пролоббировать в особо узких местах, каким являлась «Мостехэкспертиза».

Она, конечно, разволновалась, когда узнала, что подготовленный проект не соответствует целевому назначению, но Паша ее быстро успокоил. Не волнуйтесь, мол, уважаемая Хелена Сигизмундовна, это происходит сплошь и рядом, и никого еще не привлекли. И вот теперь она рискует оказаться первой привлеченной. Разрешение ведь выдавали ей как главе конфедерации, а не Паше. Если бы не эта вонючая речка! И надо же было ей протекать прямо под пятном застройки и выходить из своих оков прямо под носом у пятна! И ведь если что, Паша на нее все свалит, мол, строил по указанию заказчика.

Время подходило к девяти. Пановская положила под язык вторую таблетку валидола, вышла в спальню и включила новостной канал. Она сразу попала. Шла нарезка: «Купола», дальний план; строительный кран на «Чертовом пальце»; «Купола», ближний план; заповедник, ослы с интересом наблюдают свое отражение во внезапно появившемся источнике, вода бурно стекает вниз, к проезду. Палатки МЧС, люди в форме, люди в одеялах; набухший труп с дальнего плана, обморок вдовы, ближний план; странная группа людей в белых простынях, среди которых она узнала Семена Аполлонского, он что-то доказывает и размахивает руками, потом летит и падает. Встает, разворачивается назад, бьет кого-то. Аплодисменты с балконов, ближний план с переходом в дальний. Аполлонский в одних трусах, ягодицы крупным планом, камера отъезжает — Семена заталкивают в милицейскую машину. Козлы скачут по гаражным крышам, за ними бегают спасатели. Спасателям грозят кулаками, видимо, владельцы гаражей. Внизу шел текст: «No comment», то есть «Без комментариев». А жаль. Комментарии хотелось бы услышать.

Пани Пановской от просмотренного стало страшно. Холодный пот выступил в зоне декольте сквозь питательную маску. В полусознательном состоянии она смыла жирный слой с лица и прилегающих окрестностей, посушила волосы, раскрутила бигуди и вызвала машину. Надела белую блузку и черный костюм, нанесла неяркую косметику, всунула ноги в теплые сапоги на невысоком каблуке, приладила на голову среди волнующихся от бигуди волос черный берет, потом заменила его на бежевый, выбрала пальто из кашемира, взяла сумку формата А-4, в которую можно было уместить папку с бумагами, перчатки и вышла из дому. Официальный звонок застал ее в машине. «Уже еду», — коротко сказала она. Потом перезвонила Паше: «Давай выдвигайся». Водителя попросила настроить приемник на «Ухо Москвы».

«Ухо Москвы» вело репортаж с Васильевского спуска, где шла подготовка к сатурналии — веселому языческому празднику, организатором которого выступила недавно появившаяся на политической арене страны Партия любителей козлов. Бодрый девичий голосок без устали вещал в эфир: «Устроители праздника уже завершили работу над сооружением двадцатиметровой статуи козлоногого Сатира, изящно вписавшейся в задний фон Собора Василия Блаженного. Заканчивается установка большого шатра, в котором публику будут развлекать импровизированным стриптизом спутницы сатиров — нимфы. В этот момент на месте будущего праздника паркуется цистерна с вином, задекорированная под греческую амфору, предоставленная спонсором праздника, лидирующим поставщиком винного сусла на российский рынок, компанией „Прокол“. Виночерпии готовят ковши и бадьи для первоначального розлива вина. Чтобы участники не устроили давку около амфоры, заранее заготовлены и наполнены вином пластиковые бутылки, которые будут кидать в толпу на дальних подступах метатели из рогаток в козлиных одеяниях. Чтобы такая бутылка не нанесла травм, устроители решили ограничиться объемом в четверть литра. Разворачивают работу торговые палатки, оформленные в стиле деревенских изб. Ведь организуемый праздник должен напоминать его участникам о древних языческих традициях их российских предков. Поэтому в палатках вы можете купить ингредиенты для изготовления любых зелий: приворотных, отворотных и переворотных — высушенных мышей, живых пиявок, свежие поганки из подмосковных теплиц, плоды дурмана, доставленные самолетом из Мексики, считающейся родиной этого ядовитого растения. Продавцы просят покупателей строго соблюдать инструкции по применению, однако предупреждают, что в любом случае они, продавцы, не несут ответственности за конечный результат. Московские власти обеспечили безопасное проведение праздника: уже подтянуто необходимо-достаточное число полицейских, которые рассказали мне, что желающих попасть в наряд было так много, что сотрудники тянули жребий и те, кому посчастливилось вытащить из банки для окурков самые длинные бычки, были откомандированы сюда для охраны порядка. Во всеоружии встречает праздник и городское управление здравоохранения: я насчитала дюжину машин „Скорой помощи“, припаркованных вдоль кремлевской стены за палатками. Отделение неотложных состояний Научно-исследовательского института имени Склифосовского еще вчера выписало всех ходячих больных, чтобы освободить койко-места для возможных жертв праздника на Васильевском спуске. Усиленные бригады врачей, состоящие из реаниматологов, кардиологов, травматологов, гинекологов, комбустиологов, токсикологов и психиатров, находятся в полной боевой готовности не только в „Склифе“, но и в городской клинической больнице имени Боткина, и в целом ряде других медицинских учреждений Центрального административного округа. По оценкам организаторов, праздник посетит не менее пятидесяти тысяч человек, поэтому такие далеко идущие меры предосторожности отнюдь не излишни. Репортаж с Васильевского спуска вела Маша Кашина, я прощаюсь с вами, уважаемые радиослушатели, до вечерней встречи на волне „Уха Москвы“ в двадцать часов тридцать минут». После репортажа началась передача «Детская площадка для недозрелых взрослых». Пани Пановская слегка выдохнула. Если «Ухо» еще не перекроило сетку вещания для обмусоливания темы потопа, значит, не так все драматично.

Они подъезжали. Хелена Сигизмундовна положила под язык третью таблетку валидола — сердце щемило. Дом она увидела издалека — да и как не увидеть двадцать восемь уже возведенных этажей. Он стоял и не шатался, и даже, если судить на глаз, не накренился. Дом словно замер и смотрел зияющими дырами еще не вставленных окон на окружающую среду. И только стрела подъемного крана на вершине подрагивала под порывами ветра, усердно разгонявшего вчерашние тучи. Пановская попросила водителя остановить машину на максимально близком к въезду на стройплощадку расстоянии. Однако вплотную подобраться все равно не удалось — проезд между стройплощадкой и зоопарком был полностью размыт прорвавшимся потоком. Она вышла из машины, отважно ступив в глинистую грязь сапогами от Prada. Дрюкин был уже на месте. Он протянул ей строительную каску. Хелена Сигизмундовна протянула руку, чтобы взять ее, но тут заметила бегущих к ней со всех ног репортеров с камерами и руку отдернула. «Нет, — решила она, — на камеры лучше в берете».

— Госпожа Пановская, какой ущерб нанесла стихия «Чертову пальцу»?

— Хелена Сигизмундовна, как вам удалось согласовать с «Мостехэкспертизой» строительство небоскреба на этом пятачке?

— Куда подевались все рабочие со стройки? Есть ли человеческие жертвы?

— В каком состоянии фундамент?

— Что вы намерены предпринять в качестве первоочередных действий?

Хелена Сигизмундовна улыбнулась в камеры неширокой усталой улыбкой.

— Благодарю вас, господа работники средств массовой информации, за живой интерес, проявленный к нашему скромному объекту. Как вы понимаете, я даже не успела осмотреть последствия разбушевавшейся стихии и не могу ничего пока прокомментировать.

Она еще раз улыбнулась, развернулась и твердой походкой направилась к строящемуся дому, стараясь не поскользнуться в жидкой грязи. Дрюкин в болотных сапогах прикрывал ее сзади.

Каждый шаг давался Пановской с большим трудом. Сапоги вязли и чмокали в пузырчатой жиже, с трудом отлипали и, скользя, прилипали вновь. Чем ближе она подходила, тем сильнее и нерегулярнее билось ее сердце. Когда же она приблизилась настолько, что стали видны зияющие промоины вокруг уже засыпанного фундамента, Хелена Сигизмундовна вдруг почувствовала, что теряет равновесие, а вместе с ним и сознание. Она упала на руки подсуетившегося Дрюкина, в последний момент отметив, что в окне вагончика появилось, а потом скрылось чье-то оторопевшее лицо.

— Доктора! — закричал Дрюкин в сторону журналистов, которые предпочли не месить грязь и ждать возвращения пани Пановской у входа на стройку.

Он подхватил хрупкое тело Елены Сигизмундовны в одну руку, в другую — ее объемистую сумку и осторожно стал пробираться назад к твердой почве. Включились телекамеры, защелкали фотоаппараты.

— Доктора! — еще раз воззвал Дрюкин.

— Не надо волноваться, я уже здесь, — успокоил словно выросший из-под земли доктор Лор. — Несите даму вниз, на бархатную поляну, я ее осмотрю.

Дрюкин зашагал под горку. Лор предложил помочь ему в транспортировке сумки Пановской. Дрюкин поколебался, но решил принять помощь — нести Пановскую одной рукой было неудобно. Не хватало еще уронить ее на глазах телекамер. В лицо ему тыкали микрофонами пятящиеся задом журналисты. Им срочно надо было узнать, что же увидела на стройплощадке пани Пановская, что так стремительно упала в обморок. Дрюкин сопел, стиснув зубы, не говоря ни слова. Донес, положил и отошел в сторону.

Доктор Лор привел Хелену Сигизмундовну в чувство незамедлительно — она быстро открыла глаза и осмотрелась, с ужасом отметив фотографа, который снимал ее, распластавшись в ногах. Клеймо Prada на подошве обрамленных глиной сапог и в перспективе — бледное размытое лицо с локонами, разметавшимися по бордовой бархатной занавеске… Интересно, кто даст больше за такое фото? «Власть», «Космополитен» или «Русский репортер»? Пановская приподнялась и села, деликатно уведя ноги вбок, слабым голосом попросила свою сумку. Она открыла ее и углубилась внутрь в поисках влажных одноразовых салфеток. Первое, что поймал ее взгляд, была незнакомая ей черная открытка из плотного картона. Дрожащей рукой Пановская извлекла ее на свет. На картонке красовалась белая крыса с устрашающе красными глазами, а внизу было выбито название какого-то сайта. Хелена с детства боялась мышей, а однажды увиденная крыса довела ее до истерики. Пановская заверещала дурным голосом и вновь упала в обморок. Вторично придя в себя, она твердо решила, что лучшим местом для нее на ближайшие две-три недели будет одноместная палата-люкс в кардиологическом центре имени Бакулева, куда и велела водителю себя отвезти.

На выезде ее мигалку пропустила, посторонившись, очень неприметная машина с очень приметными для нее номерами. Внутри сидели четыре человека с неприметными лицами в серых плащах. «Так, а ФСБ что здесь надо?» — запаниковала Пановская. Она прикинула вдоль и поперек, но по-любому получалось, что появление ФСБ не может касаться ее «Чертова пальца». Но все же следовало дозвониться кому следует и перепроверить. Впрочем, в ближайшие две недели в свободные от процедур часы у нее будет достаточно времени для проверок и перепроверок. Сейчас главное договориться о госпитализации. Чем Елена Сигизмундовна и занялась.

14 апреля, 11 час. 05 мин

Неприметные бойцы невидимого фронта

Четыре человека подъехали к «Золотым куполам» и оценили обстановку. Все было спокойно. Спасатели уже начинали сворачивать палатки. Кареты «Скорой помощи» разъехались. Журналисты, заполнив до отказа карты памяти, тоже. За четыре с небольшим часа они набрали столько событийного материала, что хватит на неделю переваривания, перетирания и обсасывания. И только ментовская машина ждала неприметную машину для совершения совместных действий. Сидящий за рулем неприметной машины подал старшему полицейского наряда условный знак. Менты — или как их теперь называть, понты? — последовали за ними к главной башне «Куполов».

В подъезде было мокро, уборщицы выгоняли за дверь оставшуюся воду. То ли от уборщиц, то ли от воды изрядно пахло канализацией. Все остановились и надели на ноги прочные шестидесятилитровые пакеты для мусора, завязав их на узел под коленями. Охранник отсутствовал, поэтому предъявлять удостоверения было некому. Но свидетели все же были нужны. Они предъявили удостоверения уборщицам и попросили их проследовать с ними. Уборщицы, сославшись на неумение читать по-русски, попытались отказаться. Тогда полицейские указали им на свои погоны. Уборщицы побросали ведра и тряпки и проследовали-таки. Подниматься нужно было на семнадцатый этаж, а лифты не работали. Долго ли, коротко ли, но они добрались по пожарной лестнице на семнадцатый. Дверь на этаж была закрыта, что противоречило правилам пожарной безопасности. Однако ее без труда удалось вскрыть. Они вошли в холл. На этаже была всего одна входная дверь, но какая! Такие двери они видели только в фильмах про Джеймса Бонда. Для проформы они позвонили, но дверь, естественно, никто не открыл. Уборщицы предложили послать за слесарем дядей Славой. Но люди в форме и люди в штатском только ухмыльнулись в ответ. Они-то понимали, что здесь нужен специалист по вскрытию дверей экстра-класса. Старший в погонах зарявкал в рацию. «Привезут через полчаса», — сообщил он коллегам после пяти минут переговоров. Уборщицы попросили отпустить их на это время на борьбу с водой, объяснив, что старшему по клинингу они ничего не смогут доказать, и их отсутствие на рабочем месте более пятнадцати минут грозит увольнением без выплаты зарплаты за предыдущие три месяца. Понты отобрали у них паспорта и отпустили под честное слово вернуться по первому требованию. После чего штатские присели, потеснившись, на диванчик у входа, а те, что при погонах, — на корточки у стены. Все закурили. И напрасно. Через пять минут сработал датчик задымления, и по всему подъезду раздался вой сирены. Чертыхаясь, они распахнули дверь на лоджию, сняли серые плащи и черные куртки и стали усиленно разгонять дым. Сирена замолчала. Они ждали появления охранника или пожарных, но никто так и не появился. Штатские снова сели на диванчик, а те, что при погонах, снова стекли вниз по стене. Все замерли и просидели так в тишине оставшееся время. Штатские не хотели разговаривать в присутствии погонов, а погоны опасались разговаривать в присутствии штатских.

Наконец на лестнице послышались тяжелые шаги, дверь распахнулась, и двое конвоиров ввели зэка в наручниках.

Один из конвоиров нес небольшой чемоданчик, наподобие кейса для ноутбука. Шествие замыкали те самые две уборщицы, отпущенные на время бороться с водой. Штатские встали и велели уборщицам встать на диван во весь рост, чтобы быть свидетелями от начала и до конца. Окружив зэка плотным кольцом «вот такой вышины, вот такой ширины», погоны сняли с него наручники, открыли молнию кейса, обнажив раскладку хитроумных отверток и отмычек, и кивнули на дверь: мол, действуй.

Зэк подошел к двери, послюнявил зачем-то палец и приложил его к стальной пластине выше ручки. Дверь бесшумно открылась. Все секунду смотрели на зэка с нескрываемым восхищением, но потом восхищение скрыли. Конвоиры защелкнули наручники, застегнули кейс, развернули зэка к двери на лестницу и удалились. И погоны, и штатские достали пистолеты, велев уборщицам замереть на месте. Штатские пропустили погоны вперед, затем прошли сами.

О том, что там увидели, они все потом дали подписку о неразглашении. Уборщицам заходить в помещение запретили, отправив их восвояси, на борьбу с наводнением. А увидели они там вот что. Огромный зал, похожий на диспетчерскую аэропорта, весь утыканный аппаратурой и увешенный экранами. А на экранах — мама дорогая! — и спальня президента, и сортир премьера, и постирочная председателя Центробанка. Все министры, включая их собственных. Вокзалы, аэропорты и центральный рынок. Воинские части и склады вооружения. Красная и Болотная площади и даже аллеи парка Горького.

— Все, приплыли, — подытожил просмотр старший в штатском, убрал в кобуру пистолет и начал развязывать мусорные пакеты на ногах. — Такое надо докладывать на самый верх.

— На самый-самый верх? — решил уточнить старший при погонах.

— А ты сам как думаешь? — поинтересовался старший в штатском.

— Думать — это ваша функция, наша — исполнять, — резонно заметил старший при погонах. — Нам думать не положено. Если мы вдруг задумаемся, кто тогда будет порядок в стране блюсти?

— Резонно, — заключил старший в штатском. — Так вот, я думаю: на такой верх, что выше не бывает.

— Господу богу, что ли? — обнаружил в себе способность шутить старший при погонах.

— Его наместнику на отдельно взятой территории, называемой суверенным государством, — отрезал старший в штатском. — Ты со своими бойцами займи пост по охране порядка вон на том диване, а мы пока тут все детально осмотрим.

Погоны не возражали. Им выпала уникальная возможность посмотреть мультикино под условным названием «Чрево России». Один сосредоточился на спальне президента, другой — на сортире премьера, третий заинтересовался постирочной председателя Центробанка. И все одним глазом наблюдали за передвижениями собственного министра. Штатские тем временем приступили к осмотру. В квартире все было прибрано, за исключением спальни, где, казалось, недавно прошло бурное сражение. Под кроватью нашли женский бюстгальтер, черно-красный, со стразами. Здесь же в углу валялся карнавальный костюм человека-паука.

В самом диспетчерском зале были разбросаны соединительные провода и шнуры; на месте, где стоял недавно компьютер, остался лишь след от его подставки. Никаких записей, ручных или электронных, обнаружить не удалось. Штатские все тщательно засняли и запротоколировали.

— Слушай, майор! — обратился к старшему в погонах старший в штатском. — Подтверди своим, что задержанный дал правильную наводку. На освобождение под залог заработал. Во сколько потерпевший ущерб оценил? Во сколько? Сто миллионов?! Золотой мальчик…

Майор передал информацию куда следует и вновь замер, зачарованно глядя в телевизор.

— Все, кончайте комедию смотреть, — вернул всех к реальности старший в штатском. — Пора это паучье гнездо обесточить, а дверь опечатать. Пригласите человека из ТСЖ, опечатайте и предупредите, чтобы никто к двери не подходил.

14 апреля, полдень

Новые приключения Волика

Вольдемар Кислицкий проснулся от сушняка. Вместо языка нёбо скребла наждачная бумага, пересохшее горло сипело. Он поднял голову, пытаясь осознать, где он есть и соответствует ли место пребывания его жизненным планам. Увидев знакомый бардак, он с облегчением понял, что он дома. Один дома. А где Ксюша? А, да, Ксюша на Маврикии. А почему он не на Маврикии? Размышляя над ответом на этот вопрос, он поднялся с дивана и пошлепал в кухню. Пол в коридоре был почему-то влажный, а на кухне лежал любимый Ксюшин мохнатый ковер, мокрый, как губка. С кем же он тусил вчера? А, да, с Кларой и козлами. Вот козлы, воды сколько налили! Так почему же он не на Маврикии? Вчерашний день стал понемногу складываться в мозаике его возвращающегося сознания. Да, из-за денег. Из-за поганых денег. Загребчук его оповестил, Ксюша улетела, а он попилил домой — деньги пристраивать. Но вчера он их так и не пристроил. Но заховал. А куда заховал? Под мойку.

Кислицкий открыл дверку: под мойкой царила идеальная пустота, опорожненное мусорное ведро и голубой совок — вот и все, что сумел увидеть там Волик. Бегом, рискуя навернуться на мокром полу, он рванул обратно к дивану. Там лежал телефон. Три пропущенных звонка и две эсэмэски, ну и фиг с ними. Чувствуя пульсацию крови в горле, Вольдемар набрал Клару. Клара не отвечала. Он набрал еще раз. Клара не отвечала. Он набрал третий раз и, наконец, услышал сонный голос: «Кислицкий, что ты бузишь?».

— Клара, где деньги? — он был сама внезапность.

— Ты что, Волик, не проспался? Какие деньги в двенадцать дня? Ты о чем?

— Клара, твои козлы сперли мои деньги.

— Мои козлы? Подожди, — Клара на том конце провода обратилась к кому-то. — Козлы, вы у Волика деньги брали? Нет, говорят, не брали. Бутылку вискаря брали, это правда. А деньги не брали.

— Клара, я вызываю полицию.

— Постой, Кислицкий, постой, не гони. Какую полицию, зачем полицию?

— А затем, что до вашего прихода в моей квартире было триста тысяч рублей кэшем, а после вашего ухода их не стало.

— А ты уверен, что перед нашим приходом деньги были? Ты проверял?

— И проверял, и перепроверял, и даже перепрятывал.

— Та-а-ак. И куда же ты бабло в итоге попрятал? В унитазный бачок?

— Почти. Оно лежало у меня под мойкой, у задней стенки, среди тряпок и пакетов.

— О, блин, — Клару осенило. — А ты знаешь, что ты вчера потоп устроил?

— Я?! Потоп?!

— Ты! Потоп! Мойку заткнул и баиньки завалился. А мы, как последние идиоты, твою квартиру от страхового случая спасали. Мог бы нижних соседей так затопить, что и миллиона не хватило бы рассчитаться.

— И? — холодея, спросил Волик.

— Тряпки и пакеты все из-под мойки сгребли и в мусорку вынесли. Лило с них как из ведра. Кому же могло в голову прийти, что ты там ценности хранишь?

— Да, — простонал Волик, — Ксюхины брюлики тоже там были. Она меня убьет!

— Не хнычь, рысью беги к мусорке. Вдруг не вынесли?

— Конечно, как же, не вынесли! Ночью всегда выносят!

— Тогда вали в паркинг, где мусор складируют!

Волик заскользил по плитке в сторону двери. Дверь была закрыта на защелку. Распахнул и, с трудом тормозя на поворотах, в три прыжка достиг мусорки. Она была полна, даже переполнена. Кислицкий вытряхнул все содержимое на пол, упал на колени и стал расшвыривать бутылки, бумажки, банки — все скользкое, мокрое, противное. Когда он увидел заветный комок тряпок, он был готов пасть на него грудью.

Извлек набухшие пачки, узелок с Ксюшиными цацками и, облегченно вздохнув, уже не спеша, пошел обратно в квартиру. Положил добычу на пол в прихожей, толчком ноги закрыл дверь и пошел в ванную отмывать измазанные руки. Интересно, а почему ночью мусор не вынесли? Или сбылась угроза и не дождавшийся оплаты клининг покинул «Золотые купола»? Теперь что, весь этаж будет пахнуть, как французский сыр «Эпуас» или экзотический фрукт дуриан?! За что только деньги берет это ТСЖ!

Он дошел до кухни, натянул резиновые перчатки, взял из-под мойки голубой совок, вернулся в коридор и поддел на совок деньги. Поднес совок к глазам. Даже без очков он понял, что деньги явно нуждаются в просушке. Но как, как их сушить? Да прогладить, конечно же, прогладить, горячим утюгом. И потом разложить на полу и придавить чем-нибудь, например книгами. В пачке двадцать пятитысячных, три пачки, итого шестьдесят бумажек. Минут двадцать — и все в ажуре! Кислицкий принес в комнату гладильную доску, утюг и приступил к работе. Кто сказал, что деньги не пахнут?! Волик теперь точно знал, что деньги не только пахнут, иногда они даже воняют! Он подошел к окну, чтобы открыть его. Внизу копошились какие-то люди в униформе, что-то складывали в машины. Обеспечив приток свежего воздуха, Кислицкий включил телевизор. По телевизору тоже показывали двор, его двор, только, похоже, чуть раньше. Кругом вода, МЧС, обслуга в одеялах, чей-то труп, драка, обморок какой-то чиновной дамы — и что, это все происходило перед его спящим носом?! Волик прибавил звук.

Девушка с микрофоном стояла у входа в отделение полиции. «Здравствуйте, уважаемые телезрители. Только что из этой непрезентабельной двери вышел освобожденный из-под стражи под стомиллионный залог арестованный сегодня утром за драку известный своими экстравагантными выходками крупный московский девелопер Семен Аполлонский. Как мы уже сообщали ранее, прошлой ночью на территории Западного округа произошло наводнение. Подземные трубы, еще в прошлом, двадцатом, веке заключившие в себя безымянный приток реки Старицы, не выдержали напора ливневых вод и лопнули в самом устье, излившись водопадом между строящимся жилым комплексом, прозванным в народе „Чертовым пальцем“, и уже вошедшим в историю города детищем Семена — „Золотыми куполами“. Сам Семен, неизвестно как оказавшийся на месте чрезвычайного происшествия в маскарадном костюме римского патриция, но без лаврового венка на голове, неожиданно впал в ярость и стал избивать другого участника карнавала, бывшего председателя местного товарищества собственников жилья Бориса Иванько. По счастью, присутствовавшие на месте бедствия сотрудники полиции усмирили и задержали нападавшего. Освобожденный из-под стражи Семен Аполлонский согласился дать эксклюзивное интервью нашему каналу.

— Здравствуйте, Семен!

— Здравствуйте!

— Как ваше самочувствие?

— Спасибо, лучше, чем у Иванько.

— За что вы так на него набросились?

— Мне как застройщику больно было смотреть, до чего Иванько довел жилой комплекс за два года управления им.

— Вы не жалеете о своем поступке?

— Жалею. Жалею, что мало врезал.

— Как вы можете прокомментировать наводнение?

— Этого бы не случилось, если бы „Куполами“ по-прежнему управляла моя команда.

— А, говорят, Иванько был вашим ставленником?

— Это грязная ложь.

— Во время наводнения утонул бывший сотрудник вашей компании Николай Сачков…

— Знаю, знаю и скорблю. Знаю, что Колю утянул на дно наш фирменный бушлат. Да, Ремикс — нелегкая ноша. Это печально, но символично. Сидя сегодня утром в камере, я принял решение поставить на месте его гибели, между беседкой и сточным колодцем, памятник Николаю. Фигура Николая в полный рост, торс вполоборота, чтобы была видна надпись на бушлате, его руки пытаются разорвать застежку. На постаменте будет надпись: „Погиб в полном рвении“. И почетный караул поставлю, как обещал. Китайского часового.

— А вы ему что-то обещали?

— Да, незадолго до гибели Николай просил меня о карауле. Видимо, предчувствовал в нем надобность.

— Так вы встречались с Сачковым прошедшей ночью в торговом центре „Купол’ок“?

— Да, но это было чистой случайностью. Николай шел на выход, а я входил внутрь. Мы до этого с ним три года не разговаривали, после того как он „Купола“ у меня увел. А тут подошел и говорит: „Аркадьич, обещай мне караул“. И вышел под дождь…»

От дальнейшего просмотра Волика оторвала надсадная трель телефона. Он осознал, что, увлеченный просмотром, он уже давно не гладит деньги, и утюг стоит подошвой на дымящейся купюре. Он схватил правой рукой утюг, а левой телефон. Это была Ксюша.

— Кисляк, ну наконец-то! Ты что, опять квасишь? Звоню-звоню, звоню-звоню…

— Ксюша, знала бы ты, что тут творится!

— Что, неужели опять обокрали?!

— Хуже! У нас потоп!

— Что, опять мойку пробкой закрыл и спать завалился?!

— Нет, Ксюша, у нас тут глобальный потоп! «Купола» затопило…

— Волик, ты пьян? Дыхни в трубку! Нет, вроде трезвый, дышишь смело.

— Трезвее не бывает, солнце мое. Ковром твоим любимым пришлось пожертвовать в общественных целях. Но ты не волнуйся, я ковер высушу и отдам в чистку. Будет как новый. Как ты там?

— Тут прикольно.

— «Я хочу быть с тобой, я так хочу быть с тобой и я буду с тобой…»

— И когда ты планируешь быть?

— Ксюш, я в этой суматохе даже деньги не успел пристроить. Я вот их сейчас доглажу…

— Что ты с ними сделаешь?

— Разглаживаю я их, Ксюш. Помялись они…

— Смотри не сожги. Ты ведь утюг в руках сто лет не держал.

— Не волнуйся, дорогая, я — сама аккуратность… Что это там у тебя за звуки?!

— Это прибой, Волик!

— Это не прибой, Ксюша! Это плейбой из «Боско ди Чильеджи» тебя по попке нашлепывает.

— Волик, что ты несешь?! Ты скоро рехнешься от ревности!

Ксюша, не прощаясь, бросила трубку. Волик накинулся на деньги. Он прикладывал к ним утюг с такой яростью, как будто бы прижигал курчавую грудь своего воображаемого соперника. Телефон зазвонил снова. «Алло», — зло отозвался Волик и приложил утюг к правому уху, потом взвыл, выронил утюг и закрутился волчком. Завывая от боли, он побежал в ванную и подставил голову под струю холодной воды. Он стоял так, согнувшись крючком над раковиной, пока не промерз череп. Потом осторожно поднял голову и посмотрел в зеркало. Справа от лица расцветал маковым цветом большой пузырчатый лопух. В комнате все так же нахально звонил телефон…

14 апреля, после полудня

Звеньевая Клара

Клара Канальи не находила себе места. То место, на котором она спала до разговора с Кислицким, было уже занято вернувшимся из ванной козлом Вадиком. Клара обозрела окрестности. Ее роскошную трехспальную кровать занимали три козочки, обтершие о подушки всю не смытую на ночь косметику. Персидский ковер был оккупирован разметавшимися во сне Федей и Ильей. Оставалось только джакузи, но его нужно было сначала наполнить водой. Клара открыла краны и отправилась на кухню сварить себе кофе. Кухня вся была запятнана следами вчерашних посиделок. Бутылки, окурки, объедки, салфетки стояли, лежали и валялись где только можно, и где нельзя тоже валялись. Очистив угол подоконника, Клара распахнула створку окна, зажгла сигарету и затянулась. Внизу копошились люди, стояли какие-то грузовики, видимо начинали ремонт дорожного покрытия внутри комплекса. Наконец-то заделают эти выбоины в асфальте! Небо за окном посветлело, ветер почти разогнал вчерашние тучи. Значит, вечером можно будет оторваться по полной. Собрать тусу побольше, начать на площади, а потом устроить блиц-залет по барам. Клара открыла стоящую на окне коробку из типографии, где лежали свеженапечатанные флаеры: «Вал товаров для карнавалов от Канальи». Каждому козлу и козе по сотенке, семь сотен человек из целевой аудитории будет за вечер охвачено. Отлично! Только бы Вадик не напился раньше времени и не растерял все флаеры. Вон Кисляк как вчера откинулся, чуть потоп не устроил…

Клара сходила, проверила, как набирается вода в джакузи. Напор был слабый, вода едва текла. Да, хиреют «Купола»! Лет пять назад из кранов вода под таким напором била, что невозможно было вымыть руки и не замочиться. А теперь… Интересно, отыскал деньги Кислицкий? Вот чудик, нашел куда спрятать… Клара отхлебнула глоток кофе и набрала Кислицкого. Он не отвечал. Клара представила Кислицкого в подвале, роющегося в мусорных пакетах. Вот куда бы направить папарацци! Вот это были бы кадры! Клара отложила телефон и потянулась к кофе, но не успела даже отхлебнуть глоток, как телефон завибрировал. Это была ее одноклассница Серафима. Клара не раз помогала ее дяде, занимавшему в административном секретариате Московской патриархии должность снабженца, добывать в мусульманском Дамаске особые шелка для церковных нужд.

— Кларочка, дорогая, у меня для тебя большой сюрприз, — запела в телефон Серафима.

— Фимочка, ты же знаешь, как я люблю сюрпризы, — вторила ей Клара.

— Ты помнишь, какой сегодня день?

— Конечно помню, суббота, четырнадцатое.

— А что это за день, помнишь?

— Неужели твой день рождения? Поздравляю, дорогая моя. Вот и небо для тебя распогодилось.

— Кларочка, не шути. Мы мой день рождения праздновали месяц назад. Помнишь, в вегетарианском ресторане на Кузнецком? Твой Паша еще плевался от свиной ножки из соевого творога!

— Конечно, помню, я же шучу! А чей сегодня день рождения?

— Ладно, я с другой стороны зайду. Кларочка, а какая нам сегодня предстоит ночь?

— Веселая, я думаю, — Клара вспомнила про Сатурналии.

— Конечно, веселая! Потому что наши сердца наполнятся радостью при вести о Воскресении.

— Да, воскресенье — это всегда во благо. Можно поваляться на диване и подумать о вечном. А в чем сюрприз?

— Клара, мой дядя в благодарность за твои хлопоты просил передать тебе именное приглашение на пасхальную службу в Храм Христа Спасителя!

— Да ты что?! Как это… внезапно. У меня даже и костюма подходящего нет.

— Понимаешь, раньше предупредить не могла. Приглашение образовалось только сегодня. Планировали пригласить одну важную дамочку из Думы, а она час назад в больничку определилась. Место оказалось не занято.

— Фимочка, у меня нет слов, — Клара пыталась найти способ вежливо отказаться, — я даже сомневаюсь — достойна ли я?

— Да брось, дорогая! Никаких сомнений! Вот слуги наши государственные не сомневаются, толпой идут. Весь политический бомонд выстроится. А у тебя приглашение в вип-зону, оцениваешь? Ты в окружении ньюсмейкеров первой категории. И в газеты попадешь, и на экраны. Фотографии потом вырежешь и в рамочках повесишь.

Да, такой разворот менял дело. Горячо поблагодарив Серафиму и распрощавшись с ней, Клара кинулась к гардеробу выбирать подходящий прикид. Она долго перебирала наряды и отвергала их один за другим. Все они ей казались слишком открытыми, короткими и вульгарными для такого серьезного случая и окружения. В конце концов она решила взять за основу маскарадный костюм кающейся Магдалины, но не той, что с картины Тициана из Эрмитажа, а той, что с картины Хусепе де Рибера из Прадо. Черный атлас с норковой опушкой блэкглама по слегка декольтированному вороту, а сверху большой карминный шарф из шелкового крепа. Торжественно и невероятно эффектно. Клара надела наряд, решив проверить на своих гостях, адекватное ли она создает впечатление. Выбрав место в проеме между спальней и гостиной, Клара-Магдалина зазвонила в колокольчик. Через полминуты на нее смотрели с разных точек шесть пар непонимающих глаз.

— Кларочка, дорогая, у нас что, концепция поменялась? Мы больше не козлы? — поинтересовался главный козел Федя.

— У вас концепция осталась прежней, — успокоила его Клара. — Она поменялась только у меня.

— А как же шестеро козлят без матери-козы? Мы что, будем сиротами?

— Нет, вы просто побудете немножко самостоятельными. Главное, флаеры не забудьте и не растеряйте. А я за вас тем временем помолюсь.

— А ты и молиться умеешь? Клара, какая ты многогранная, — восхитилась, отдирая отклеившиеся накладные ресницы, молодая козочка Ларочка.

— А где и за что молиться будешь? — полюбопытствовал Илья.

— Илюша, не так важно где и за что, важно в какой компании!

— И в какой компании?

— Президент, правительство, депутаты…

— Вау! — запищала Машенька. — То есть сегодняшнюю ночь ты проведешь с ними?

— Постой, — осознал вдруг ситуацию Паша, — ты же у нас в католичку конвертировалась, когда замуж за своего Каналью выходила.

— Павлик, Всевышний — он один для всех, и, между прочим, в Иерусалиме ключами от гробницы Господней вообще заведуют мусульмане.

— Да ладно тебе!

— Мне, может, и ладно, а факт остается фактом. А все потому, что христиане не смогли договориться между собой — какая из трех конфессий главнее и истиннее. Вот такие, как ты, клинья раздора и забивают!

— Ладно, Кларочка, не кипятись, я так просто, полюбопытствовал. А прикид офигительный, — сменил щепетильную тему Павлик. — Ты в нем как богиня.

— Это костюм Марии Магдалины, — просветила Клара. — Между прочим, именно Магдалина принесла весть о Христе в тогдашний Рим. Так что я в этом образе — как связующее звено между двумя конфессиями.

— А флаеры ты с собой возьмешь? — решила узнать козочка Машенька.

— Маша, фи, разве к таким людям с флаерами ходят? Только визитные карточки: «Клара Канальи, ВИП-безобразия из Италии».

— Кларочка, — обратился к ней вернувшийся из ванной Федя, — похоже, ты имеешь намерения повторить кислицкийский потоп…

Клара взвизгнула и, теряя на ходу карминный шарф, устремилась к джакузи. Хорошо, что напор такой слабый… Она разоблачилась и, включив пузыри, погрузилась в воду, надеясь хоть немного утихомирить охватившее ее волнение. Ей давно не доводилось бывать в культовых местах, и она опасалась оконфузиться. Надо найти в интернете правила поведения в православном храме во время пасхальной службы. И посмотреть какой-нибудь предварительный репортаж с места действия. Она взяла в руки защищенный водонепроницаемой пленкой пульт, включила притороченный к стене телевизор и стала листать каналы, пока не наткнулась на новостную программу. Часы показывали десять минут второго — топ-новости уже прошли. Она с удивлением увидела на экране знакомый силуэт «Золотых куполов». Дикторша зачитывала с листа строгим голосом: «Федеральная служба безопасности сообщает о разоблачении агента иностранной разведки, чье имя пока сохраняется в тайне в интересах следствия. Но нашему корреспонденту удалось узнать, что именно здесь, в „Золотых куполах“, шпион свил свое паучье гнездо. Уже доподлинно известно, что за многие годы активной работы агент сумел втереться в доверие ко многим ключевым государственным фигурам, нашпиговав их кабинеты аппаратурой, не обнаруживаемой стандартными антиподслушивающими системами. Его разоблачение стало возможным благодаря уникальному прибору „Сюртель“, созданному российским разработчиком Сергеем Боговым. „Это прибор индивидуального пользования, который должно в обязательном порядке носить при себе каждое ответственное лицо, состоящее на государственной службе, начиная с начальников департамента в министерствах и ведомствах“, — заявил представитель контрразведки. „Соответствующие инстанции обязаны выделить необходимые средства для масштабирования производства прибора во избежание нанесения подобного урона интересам нашего государства в дальнейшем“, — заявил он».

Клара представила себя в окружении министров и депутатов, каждый из которых незаметно сканирует ее тело загадочным «Сюртелем» на предмет отсутствия подслушивающих устройств. Интересно, отреагирует ли устройство на металлические штифты в зубах и золотые нити под кожей щек? Вот ведь как бывает, живешь-живешь и не знаешь, что рядом с тобой обитает шпион. Может быть, он и за ней следил? Ну нет, зачем бы она ему. Интересно, кто это. Клара решила позвонить Любе Сало, справедливо полагая, что лучшего источника информации в «Золотых куполах» не сыскать. Вытерев руки о полотенце, чтобы не замочить мобильник, Клара набрала Любу. Телефон Любы был занят. Понятно, сейчас всем приспичило. Пора бы Любе завести многоканальный и посадить операторами связи своих дочек. «Добрый день, оператор Нина, какие из местных новостей вас интересуют?» Могла бы информационный бизнес сделать на этом, честное слово. А то столько лет на общественных началах надрывается, бедняжка. Ну, если не Люба, то кто? Если не Люба, то Даша, мадам де Голь то есть. Да, и, кстати, надо же договориться об укладке и макияже на сегодняшний вечер.

Клара набрала телефон «Сирано де Бержерака». Телефон не отвечал, что было очень странно. Тогда Клара набрала мобильный номер мадам де Голь. Этот номер ответил сразу и с места в карьер. Клара даже не успела поздороваться.

— Кларочка, дорогая, это ты? Ты жива, здорова?

— Да, слава богу, все в порядке…

— Этот ужасный потоп…

— А ты знаешь про потоп? Неужели нижних соседей все-таки затопило?

— Ты про обслугу? Затопило, еще как затопило…

— Подожди, какую обслугу? Я про нижних соседей Кислицкого, это же он вчера весь потоп устроил.

— Ну что ты, при чем тут Кислицкий? Ты вообще сейчас где?

— Я? Я в джакузи.

— Дома? То есть в «Куполах»?

— В «Куполах».

— А ты из квартиры сегодня выходила?

— Только собираюсь, вот хотела на укладку и макияж к тебе записаться.

— Так ты не дойдешь. Там воды по колено.

— Где воды по колено?

— В атриуме. Откачивают сейчас.

— А что случилось?

— Я же тебе сказала: потоп, грандиозный потоп из-за дождя. Нас же сегодня по всем каналам показывают. Я даже интервью давала для передачи «Невероятно, но фарт». Представляешь, все вокруг залило, а мой салон — как заговоренный. Ни капельки не затекло.

— Да ты что! Я все проспала! Я только про разоблаченного шпиона успела ухватить в дневных новостях. Интересно, кто это?

— Про какого шпиона?

— Суперагент какой-то. Сказали, что свил свое паучье гнездо в «Куполах». Имя не раскрывают в интересах следствия. Думала, ты знаешь.

— Первый раз слышу, но предположить нетрудно. Это Сволочников.

— Этот недоумок?!

— Это он прикидывался недоумком, а сам все ходил вокруг и вынюхивал. Ты разве не знаешь, что он пока в ТСЖ работал, все кабинеты на прослушку поставил?

— Ну, это всего лишь ТСЖ, а в новостях говорили про ключевых государственных бугров.

— А что, мало у нас таких в «Куполах» живет? И к кому только Гена не наведывался, пока при исполнении был! Антенны у телевизоров отключал, а когда жалобы поступали, он и посещал квартиры, чтобы, вроде, удостовериться, что жалобы обоснованны. А сам жуков незаметно прилеплял. Логично?

— Ну не знаю…

— А я знаю! Его же сегодня усыпили, на носилки погрузили и из комплекса вывезли!

— Кто вывез?

— Якобы «скорая помощь». Якобы отравился аммиачными газами в паркинге — там канализационный насос полетел. А что бы Гене делать ночью в паркинге? Он же давно не при должности. Вынесли бледного такого на носилках, а руки-ноги пристегнуты, понимаешь? И санитары — такие здоровущие качки, я еще подумала, что-то халаты на них не застегиваются, маловаты для таких битюгов! Погрузили и под вой сирены отчалили в неизвестном направлении.

— Боже мой, жуть какая!

— Это еще что! Сачков в пруду утонул!

— Кошмар! А зачем он в пруд полез?

— Вот это и загадка! Ходят слухи, что его Аполлонский утопил, ну, не сам, понятное дело, у него для этих целей Бармаглот есть. А теперь, чтобы подозрения от себя отвести, памятник собирается Сачкову ставить между беседкой и сточным колодцем.

— У меня прямо мурашки по коже…

— Вот и у Аполлонского сегодня с утра были мурашки по коже…

— А что, он с утра тут был?

— Он тут, похоже, был со вчерашнего вечера, дорогая! Закрытую вечеринку с раздеванием устроил, бывших членов правления имел. Так с утра все в простынях и повылазили наружу.

— Откуда повылазили?

— А вот этого никто понять не может. С крыши «Куполка» спустились, и все были явно не в себе.

— Кокса нанюхались?

— Да не иначе. Аполлонский сначала нес прессе какую-то ахинею про козлов и китайцев, а потом развернулся и начал мутузить Иванько, и так отмутузил, мама дорогая, на сто миллионов рублей отмутузил.

— Сто миллионов? Да столько все правление не стоит.

— Стоит, не стоит, только вот под такой залог Аполлонского из кутузки выпустили.

— Значит, Иванько скоро станет богатеньким Буратино?

— Есть у него такой шанс, если в очаге у Бармаглота не сгорит из-за непомерных своих аппетитов.

— Ладно, Дашик, спасибо за брифинг. Так как насчет укладки и макияжа?

— Могу на дом к тебе подгрести, если хочешь. Во сколько надо?

— Да ближе к вечеру, часов в шесть.

— Договорились.

Клара положила трубку и вылезла из воды. Только вытерлась и надела халат, как в дверь кто-то затарабанил. «Кларочка, там к тебе хмырь какой-то пришел. Говорит, что сосед». Выглянув из ванной, Клара увидела в проеме входной двери Леню Загребчука. Опять выпить на халяву пришел, подумала Клара. Рано еще, и вообще сегодня — безалкогольный день. Выглядел Леня неважнецки, видно, что прошедшую ночь провел бурно. А, ну да, он же из бывшего правления. Значит, ночью бурлил с Аполлонским, если верить Дашиным рассказам. Ладно, так и быть, решила Клара, — налью бедолаге, трубы-то, поди, горят.

— Ну проходи, — пригласила Клара. — Не блокируй вход.

— Кларчик, я к тебе по деликатному делу, — начал Леня.

— Понятно, что по деликатному. Выпить хочешь?

— Выпить не откажусь, когда я отказывался?

Почти машинально Леня принял стакан с виски и, не задумываясь, опрокинул. Было видно, что в его голове мучительно зреет какая-то мысль.

— Лёнь, давай, не тяни, выкладывай, у меня еще куча дел.

— В общем, так, — решился Леня, — нужен парик большого размера, чтобы уши прикрывал.

— Зачем он тебе? — поинтересовалась Клара. — У тебя вроде уши не торчат.

— Да не мне, Кислицкому.

— А ему зачем такая конспирация?

— Это не конспирация, а маскировка.

— Что маскирует? Свою глупость?

— Ухо, правое.

— Где же ему зазвездили? Когда мусорные мешки в порыве страсти в паркинге разрывал?

— Утюгом прижег. Утверждает, что сам.

— Ну Кисляк дает. Деньги-то нашел?

— Какие деньги?

— Триста тысяч.

— А что, он их терял?

— Еще как терял. Решил, что для захоронения бабла нет лучше места, чем в кухне под мойкой. А сам мойку пробкой заткнул, воду включил — и отрубился. И пришлось мне с моими козлами последствия потопа ликвидировать.

— С этими, что ли? — мотнул головой Леня в сторону коверной группы — там картинно расположились Кларины мальчики в позах охотников на привале.

— С этими, — подтвердила Клара. — Боролись с водной стихией, как львы. Гривами вытирали. А тряпки все под мойкой вымокшие — в мусорный пакет ликвидировали и к мусоросборнику вынесли. Им же, козлам, невдомек, что творческие личности имеют обыкновение хранить сбережения рядом с пищевыми отходами.

— Вот оно что! — Леня слегка расслабился. — А я-то думаю, что это Волик деньги по всему полу разложил, не тронулся ли часом. Сушил он их — нашел, значит. Мне охранник шепнул: Волик вчера вернулся домой, один, весь в растрепанных чувствах. А я сегодня мимо его двери пробегал, дай, думаю, загляну, как он там. А то на звонки не отвечает.

— Вот-вот, и мне не ответил.

— Ну, я, значит, к двери и жму на звонок. Звонок звенит, за дверью какой-то скулеж собачий, а Волик не открывает. У меня аж сердце екнуло — думаю, не случилось ли беды, может, пора мили… полицию вызывать. Дверь подергал — только на защелку закрыта, я ножичек свой швейцарский достал, язычок отодвинул, захожу так опасливо в квартиру, скулеж, понятно, громче, по комнате деньги ровным слоем, а Волика нигде не видно. У меня сердце того и гляди из пяток выпрыгнет, но иду дальше. В спальне тоже никого, но звук сильнее. Смотрю, дверь в ванную открыта, а там на полу сидит Волик с раздутым ухом и волком воет.

— Совсем раскис?

— Да в том-то и дело, что в полной депрессухе. Ухо сияет, как наливное яблочко в карамельной глазури. Маврикий, понятно, накрылся медным тазом, что ему теперь на острове делать — ни позагорать, ни поплавать. Ксюха там одна. И хорошо еще, если одна, а то, скорее всего, нашла какого-нибудь мулата. Сидит, воет, не Ксюха, конечно, Волик. Планы у них, оказывается, были на Маврикий грандиозные — сосредоточиться и оплодотвориться. Потому что в серой московской действительности размножаться у них не получается.

— Ну, если на Маврикий не едет, парик-то ему зачем?

— Про парик он еще не знает. Это моя идея — хочу вечерком вывести его куда-нибудь, поразвлечь, чтобы не сотворил с собой еще чего-нибудь. Да и мне лучше сегодня ночью лучше из «Куполов» свалить на всякий случай.

— На какой такой случай?

— На всякий.

— Загадками говорить стал, Леня. Ладно, только вот чтобы оттопыренное кислицкое ухо закрыть совсем, это нужно женский какой-нибудь, чтобы локонов побольше. Странно он будет смотреться в таком парике.

— А если совсем переодеться, ну, в женщину? Вы же с ним практически одного размера и телосложения, у тебя ж вон сколько барахла, выбери ему подходящее платьице.

— И куда же ты его в таком виде поведешь?

— На вечеринку трансвеститов можно, Волик — человек широких взглядов, его трансвеститами не испугаешь.

— Тогда что, и тебе прикид сообразить?

— Мне не надо, — потупив глаза, произнес Леня. — У меня в багажнике с прошлого года костюмчик завалялся. Когда в ТСЖ корпоративную новогоднюю вечеринку устраивали, помнишь? Я изображал женщину-вамп.

— Да, — вспомнила Клара, — ты тогда еще специальный приз получил, за достоверность образа. А вчера ночью ты кого изображал? Наяду?

— Ой, Ксюш, об этом лучше не надо. До сих пор в шоке. Ты это еще. Грудь-то у тебя накладная найдется? Понятно, что тебе лично не требуется, но, может, завалялась где. А то ведь если твое платье без груди надеть, обвиснет до талии.

— Ладно, жди, что смогу — сделаю. Я ведь тоже перед Кислицким без вины виноватой себя чувствую.

Через четверть часа Загребчук покинул Клару, ее козлов и козочек в полном удовлетворении. Канальи снабдила его всем, включая бюст четвертого размера, туфли сорок второго, чулки на резинке в сеточку, парик Златовласки, накладные ресницы и крем-депилятор. И платье, само собой, с открытой спиной, но впереди на воротнике-стойке и с длинными рукавами. Чем бы Волик теперь не тешился, лишь бы не плакал.

14 апреля, 14 часов 14 минут

Султаныч рулит

Шахмар Султаныч Казбеков падал с ног. Потоп достал его буквально и фигурально. Он бродил по атриуму в болотных резиновых сапогах, которые предусмотрительно купил неделю назад в магазине «Охота и рыбалка», и фиксировал ущерб, нанесенный водой. Все офисы подтоплены: туристическое бюро, адвокатская контора, стоматологическая клиника и даже представительство «Аквакерамики», продающей плитку для бассейнов, — все пострадали от наводнения. И только внутри салона «Сирано де Бержерак» воды не было — мистика, да и только. Хорошо, что потоп относится к обстоятельствам непреодолимой силы, а то арендаторы потребовали бы с ТСЖ компенсацию непреодолимого размера. А ТСЖ и до потопа концы с концами не сводило.

Дворников с уборщицами чуть в дерьме не утопили, потому что на ремонт насоса денег в кассе не было. Хорошо, что все успели выбежать, — утверждают, что черти вынесли. Но Султаныч в чертей не верил. Он бы и в китайцев не верил, но факты — упрямая вещь. Насос починен и работает как часы, даже не гудит, он лично через стетоскоп слушал. И последствия задерьмления устранены, только вонь и осталась. Ну, вытяжку он на полную катушку врубил, вытянет к вечеру. Хорошо, что весь клининг на месте: моют, чистят, убирают. А с другой стороны, куда же им деться? Они и в хорошие времена в город не выходили — куда им выйти без регистрации. Надо бы им хоть премию выписать, за ликвидацию последствий, но из каких фондов? Все фонды бывшее правление размундирило, ТСЖ теперь голое, как стриптизерша в конце шоу, только в отличие от стриптизерши на вознаграждение от возбужденных зрителей рассчитывать не приходится — голое ТСЖ никого не возбуждает, все только нос воротят: и подрядчики, и собственники. Последние делают вид, что их это не касается. Как страусы, голову в песок и задницей к потенциальной опасности. Вдуют, в конце концов, в каждую задницу здоровущую очищающую клизму — мало никому не покажется. Вот и гром уже грянул, пора и перекреститься, если вероисповедование позволяет.

Охранники, сучьи дети, под шумок все тихо слиняли. Они-то местные, из соседних со столицей областей, проблем с передвижением не испытывают, раз — и поминай как звали. Да и не упомнишь, как всех звали, — менялись, как картинки в детском калейдоскопе. Боятся теперь, что на них потоп повесят — недоглядели, вовремя не среагировали, не сообщили по инстанциям. Спали, как всегда. Конечно, диванчики в вестибюлях мягкие, комфортные, чего по территории шаги мерить, когда весь город спит. И в центральном офисе никто трубку не поднимает. Ладно, надо сказать Газидзе, за это им можно будет месячный платеж скостить и клинингу премии выписать.

Султаныч добрел до входа в «Купол’ок» и заглянул внутрь. Двери были забаррикадированы бетонными блоками. Дворники говорят, что помогали ночью чертям их замуровывать. А руководил чертями, дескать, полотер Путяну. Полный бред, видно, аммиака нанюхались, коллективные галлюцинации, такое бывает. А Путяну нигде не видно, как в воду канул. Но, слава всевышнему, кроме Сачкова и двух козлов, в прудах больше никого не обнаружили. Значит, живой, найдется со временем. Сам «Купол’ок» Султаныча сейчас не волновал, не его епархия, тут со своим, вернее, вверенным ему ТСЖ хозяйством как-нибудь разобраться бы.

Избушку на бетонных ножках смыло и под мост затянуло — надо назад отбуксировать и обратно на бетонные ножки водрузить. Объявится Пелагея — а домика и нету. А ведь за него она в кассу ТСЖ по сорок тысяч в месяц исправно платила. Хижину Сурай он ремонтировать не будет — это самострой и к ТСЖ не имеет никакого отношения. Тем более что хозяйка салона «Сирано де Бержерак» мадам де Голь готова приютить Сурай на долговременной основе. Развелись тут экстрасенсы, используют жильцов в целях личного обогащения, а вот чтобы о потопе вовремя предупредить заинтересованную общественность — этого не дождешься. Смылись обе-две в неизвестном направлении и пережидают теперь, когда все нормализуется и можно будет назад воротиться. А он тут ходи по промежность в воде, зарабатывай простатит. Вот доктора Лора осушить нужно будет в первую очередь, потому что, во-первых, коллега, во-вторых, проявил себя во время спасательной операции с наилучшей стороны. И не важно, что Аркадий Исаакович — иудей, а он, Шахмар Султанович — мусульманин, это они там, на Ближнем Востоке, пусть воюют, а здесь, в «Куполах», главное — что ты за человек. Опять же, надо срочно восстановить освещение на территории, замкнуло где-то, а это где-то надо еще отыскать на пяти гектарах.

И как будто бы мало ему всей этой канители — еще и шпион в «Куполах» обнаружился, Козюлькулиев этот, и обнаружился ведь после того, как скрылся в неизвестном направлении, а после себя оставил одни вопросы. И вот сегодня, вместо того чтобы осушением руководить, Шахмар Султаныч битый час отвечал на вопросы вежливых людей в сером: кто подписал Козюлькулиеву разрешение на аренду технического помещения под куполом, почему ему разрешено было провести в квартиру дополнительные силовые кабели, где расположена коллективная антенна, как Козюлькулиеву разрешили повесить на фасад телевизионную тарелку такого диаметра. Как будто он знает! Он тут при должности полгода, а Козюлькулиев в «Куполах» шесть лет обитал. За это время столько главных инженеров сменилось — пальцев не хватит, чтобы сосчитать.

По иронии судьбы, Казбеков стал главным инженером, поддавшись уговорам Иванько, и был третьим по счету в его бытность председателем. Двоих первых Борис уволил со скандалом, не выплатив зарплату за последний отработанный месяц. В результате каждый из них в отместку унес из ТСЖ по папке коммуникационных схем. «Давай, Султаныч, соглашайся, — говорил Иванько соседу по лестничной клетке, — детскую мечту осуществишь — пусть не отдаленные аулы, но отдаленные беседки у речки точно электрифицируешь». Казбеков подумал и согласился — не привык он сидеть сложа руки, а тут вроде дело реальное и нужное. Инженерного опыта у него, конечно, не было, но в электро-канализационном хозяйстве своей Грозненской больнички вполне разбирался, а потому решил испытать судьбу на других масштабах.

Не понимал Иванько, что собственными руками заложил под себя мину немедленного действия. Султаныч пришел, анамнез собрал и диагноз поставил: «Воровство в запущенной форме». Позволить больному помереть своею смертью он как врач никак не мог. К тому же, он не мог идти против заложенного в его имени понятия справедливости и приобретенных по жизни навыков хорошего хозяйственника. Однако формально возглавить борьбу с воровством, а, следовательно, с Иванько, он не мог по двум причинам. Он лично мог быть сколько угодно белым и пушистым, но в глазах общественного мнения все равно оставался представителем потенциально опасного народа. Кроме того, инициировать войну против ближайшего соседа было не в кавказских традициях. Но быть серым кардиналом этой борьбы традиции ему не мешали. А лидера он нашел быстро. Им стал Сан Саныч Газидзе, сибирский грузин, выпускник «керосинки» — Московского института нефти и газа имени Губкина, за свою плодотворную трудовую жизнь озарившего вечно горящими факелами попутного газа территорию всей Западной Сибири так ярко, что подвыпившие пассажиры летящих над ней в ночи самолетов всерьез полагают, что в иллюминатор видят ад. Когда под давлением супруги, доктора-паразитолога Нины Вольфовны, урожденной Кох, Сан Саныч сложил с себя полномочия начальника в нефтеносном Тюменском крае и переехал на заслуженный отдых в столицу, он долго не мог найти себе достойного применения, а быть советником недостойных папенькиных сынков не хотел. Поэтому, когда Султаныч изложил Санычу суть вопроса, тот без лишних разговоров достал из кладовки зачехленный факел, вставил в него газовый баллон, загорелся и пошел на борьбу за общедомовое дело.

Загораясь, он ненароком зажег свою супругу Вольфовну, которая, как и все приличные представители фамилии Кох, была доктором не только по профессии, но и по призванию, и готова была лечить кого угодно от чего угодно, а в данном случае товарищество рассматривала как тяжелого пациента. И вот нефтяник Газидзе с двумя ассистирующими докторами вышел на борьбу с превосходящими силами вороватого правления. Доктора-гуманисты поначалу пытались вести в правящих рядах санитарно-просветительскую работу о вреде воровства и коррупции. Но довольно скоро они обнаружили, что правление не только глухо, но и слепо, и реагирует оно только на тактильный посыл. Вот тогда на арену вышел Сан Саныч, который в молодости увлекался боксом и даже имел звание «Мастер спорта». Он несколько раз нанес правлению болезненные удары, невзирая на лица. Потом развернулся фасадом к заинтересованным жителям, осветил себя и предложил выбрать его вожаком стаи, то есть новым председателем. Разглядели его не все и не сразу. В свете неровного факельного огня Газидзе выглядел неоднозначно, некоторые утверждали, что даже пугающе. Часть жителей тихо затаилась, чтобы не обнаруживать себя и не быть принужденной участвовать в выборах. Часть колебалась, пытаясь рассмотреть лицо претендента в более выгодном свете. Остальные проголосовали, некоторые даже дважды, надеясь отвязаться от навязчивого керосинщика. Самые отчаянные, а также временно безработные члены ТСЖ рискнули войти в команду.

Первой примкнула супружеская чета Сачков — Пакостинен, увидев в ситуации новые возможности самовыражения. Они исполнили перед Газидзе проверенный временем хит, который Сан Саныч, впрочем, услышал в полной версии впервые: «„Купол’ок“ — это шанс ТСЖ на красивую жизнь». Песня была исполнена столь профессионально и с таким глубоким эмоциональным зарядом, что Газидзе тут же достал из кармана и вложил личные средства в оплату услуг представленного ему Сачковым адвоката Пупкина.

Додик Куманян присоединился, не колеблясь. Он надеялся, что таким образом наконец сможет контролировать многотысячные коммунальные платежи, которые ТСЖ накладывало на его ресторан. Доктор Лор тоже подал заявление в члены правления: углубив отношения с жильцами «Куполов» на решении общих животрепещущих задач, он рассчитывал расширить клиентскую базу. Мадам де Голь тоже пыталась баллотироваться, но ей не позволил устав: по статусу она была всего лишь арендатором, а собственностью эксклюзивно владел ее престарелый благодетель. Миссис Сало предложила ей войти в общественный совет, для членства в котором не требовалось предоставлять справку о наличии в комплексе собственности. Люба даже предложила Дарье возглавить его, поскольку сама тоже засобиралась в члены правления, однако, потом передумала.

Еще ряд собственников присоединился к Газидзе в желании погреться под ярким факелом, не задумываясь о последующей необходимости отрабатывать бесплатную трудовую повинность в правлении.

Все время выборной кампании Султаныч трудился, не зная ни сна, ни отдыха. С утра до вечера в качестве инженера, а с вечера до утра — в качестве подрывника-агитатора. Продираясь сквозь темный лес не выверенных списков собственников, через хитросплетения уставных положений и жилищного кодекса, отбиваясь от лишенных кормушки бывших, он довел-таки Саныча до председательского кресла, сбил с него пламя, забрал факел, загасил и поставил в угол, рядом с огнетушителем. Новый этап не предполагал дальнейшего возбуждения членов ТСЖ. Новый этап предполагал пахотные работы, и Сан Саныч, считая себя опытным конем, впрягся в постромки. Он протрубил общий сбор членов нового правления, на который, однако, половина не явилась, чтобы не принимать на себя лишнего груза при распределении обязанностей. Но и это не смутило Газидзе. Он рвал удила и нахраписто тащил сани товарищества без пристяжных. И вот только-только забрезжил свет в отверстии финансового колодца, на дне которого лежало ТСЖ, как вслед за громом с ясного неба грянуло это наводнение.

И где теперь брать денег на ликвидацию последствий? Общее имущество не было застраховано, а стрясти денег на его ремонт будет ой как непросто. Сколько бы денег ни было у отдельно взятых собственников, потратиться на общее хозяйство жаба задушит любого. Но ходить возмущаться состоянием комплекса будут все кому не лень. Слава Аллаху, что половине будет лень или недосуг.

Султаныч добрел до клиники Лора. Здесь вода почти вся ушла, завтра можно будет ставить тепловые пушки и начинать просушку помещения. А пока все будет сушиться, он намеревался предложить Исакичу не затронутый наводнением склад для хранения инвентаря. Инвентарь сейчас все равно весь задействован, пусть доктор пользуется складом на здоровье жителей.

Лор в клинике был не один. На кушетке, раскачиваясь словно в трансе, сидел Иванько, сложив ноги по-турецки. Лор держал у его носа зажатый пинцетом ватный тампон, намоченный чем-то желтым. При виде Султаныча Исакич дернулся, словно застигнутый за чем-то не вполне приличным. Иванько открыл глаза и тоже дернулся, но эта реакция была вполне ожидаемой, хорошо еще, что не забился в конвульсиях при виде своего неблагодарного ставленника.

— Послешоковая терапия, — решил пояснить Лор.

— Что, поставил Аполлонского на сто миллионов, а потом испугался собственной наглости?

— Зачем вы так ерничаете, Шахмар Султаныч? — укорил его Иванько. — Я же к вам всегда, как к отцу родному, а вы.

— Был бы я тебе, Боря, отец, давно бы уже снял ремень и отходил по мягкому месту.

— Так бейте меня, бейте, — неожиданно завопил Иванько, расстегнул и спустил брюки, валясь на кушетку.

К такому буквальному восприятию своей реплики Казбеков не был готов. Он выронил из рук записи и попятился к двери. Лор метнулся к столу, схватил уже наполненный шприц и всадил в обнаженную ягодицу Бориса. Иванько обмяк и мешком завалился на кушетку.

— Что, голова у пациента закипела, Исакич?

— Закипела, Султаныч. Пришел, трясется, заприте, говорит меня, под замок, приставьте санитара и никуда не пускайте. Я ему говорю: «На это нужно согласие твоей жены, а она в Милане, на шопинге».

— Ну, с ней можно по телефону связаться.

— Связались.

— И что?

— Ждите, говорит, завтра вернусь, посмотрю на Борю и решу, запирать его или так оставить.

— А он?

— Требует отправить себя под медицинский надзор немедленно. Из моей клиники уходить отказывается, я битый час пытался его успокоить и домой отправить. Боюсь, говорит, оставаться в одиночестве.

— Что делать будешь?

— Даже не знаю. Мне срочно отъехать нужно. С бывшей женой переговоры назначены. Первый раунд.

— Давай Подлипецкому позвоним. Все-таки приятель, как-никак. Может, подежурит, пока ты отъедешь.

Аркадий Исаакович схватился за трубку.

— Станислав, здравствуйте. Это доктор Лор вас беспокоит. Не разбудил после бессонной ночи? Нет? И не ложились? Что так? Нельзя так себя напрягать, Станислав, здоровье — оно одно, его беречь нужно, и спать следует регулярно. Улетаете? Ах, улетаете! На самолете, надеюсь? Не обращайте внимания, это я пошутил неудачно. У супруги схватки начались? Я так и подумал. Ну, удачных вам схваток и счастливого разрешения! Да нет, ничего, я так, узнать про супругу. Потом, если не затруднит, позвоните, расскажите, как все прошло. Супруге привет! Бон вояж!

Лор разочарованно отключился.

— Подлипецкий уже в Майами водные лыжи навострил. Разбегаются ребята. Видно, сильно им вчера Сеня хвосты накрутил. Этот, — кивнул он на отключенного Иванько, — готов в психи записаться, лишь бы подальше от длинных Аполлонских рук. Султаныч, выручи, посиди с ним пару часов, мне позарез надо отлучиться.

— Исакич, я бы посидел, ты же знаешь, как я тебя уважаю. Но у меня после потопа дел по горло. К тебе пришел помещение временное предложить, пока твой офис сушить будем.

— За это тебе спасибо, конечно. Так не посидишь?

— Извини, не могу. Может, Вольфовну попросить? Она отзывчивая.

— Попробую, если она дома, конечно.

— Дома, дома, видел ее недавно в паркинге. Дезинфекцией машины занималась, избавляла ее от угрозы лямблиоза и хламидиоза.

— Это теперь каждой машине не помешало бы.

— Сейчас запишу в свой напоминальник — позвонить в санэпидемстанцию, — Шахмар Султанович поднял с пола и обтер рукавом выроненный ежедневник. — Этот потоп! Какие расходы! ТСЖ точно обанкротится. Ты извини, мне надо бежать. Звони в понедельник, обсудим переезд.

— Ну давай!

14 апреля, 15 час. 15 мин

Милость Вольфовны

Нина Вольфовна Кох только что закончила дезинфекцию автомобиля и очень устала. Теперь нужно было еще продезинфицировать одежду и обувь, в которой она обрабатывала авто. Вольфовна сняла халат, перчатки и резиновые сапоги еще в паркинге и сложила их в пластиковый мешок. Она зашла в квартиру, открыв и закрыв дверь локтем, не прикасаясь к ручке. Таким же способом она зашла в ванную, подцепила одноразовую шапочку для душа, сушившуюся на крючке, надела на руку, включила воду, выбросила шапочку в мусорную корзину и начала тщательно мыть руки по локоть антибактериальным мылом. Затем она выпотрошила принесенный с собой мешок в стиральную машину, наполнила ванночку порошком и дезинфектором, установив на щадящий режим стирки, чтобы сапоги не потрескались. Мешок и шапочку вынесла в мусоросборник.

Теперь можно присесть ненадолго и вытянуть ноги. Она уже с утра, как только узнала об утечке фекалий, позвонила в СЭС, требуя незамедлительного приезда специалистов. Но незамедлительно они не приехали. И, будучи реалисткой, она их незамедлительно не ожидала. Но к трем часам, по ее мнению, они уже должны были прибыть. Но они не прибыли, и нужно было снова звонить и снова требовать. Она набрала номер, но телефон упорно не отвечал. Просто санэпидемстанция еще не знала, что родом Нина Вольфовна из поволжских немцев, хоть и родилась в карагандинской ссылке, и благодаря генетически унаследованным упорству и настойчивости всегда выходила победителем в затяжной борьбе против чего бы то ни было.

Вообще, чета Газидзе была борцовой. Глава семьи Сан Саныч тридцать лет положил на борьбу за извлечение черного золота из нефтеносных слоев Западной Сибири. Нина Вольфовна столько же лет боролась за искоренение паразитов среди жителей Тюмени. Когда Газидзе переехали в Москву на заслуженный отдых, они быстро осознали, что в результате многолетней привычки подсели на борьбу, и в жизни без борьбы начали болеть и хиреть. Поэтому стоило только соседу Казбекову поднести к ним зажженную спичку, как они ухватились за эту спичку как за спасательную соломинку, загорелись заботами ТСЖ и вошли в привычное боевое состояние, прогнав прочь хандру и болезни.

А сегодняшний день был особенно значимым в восстановлении энергетического потенциала супругов. Сан Саныч как убежал из дома в восемь утра, даже не побрившись, так еще и не возвращался. Так небритый и попал в телерепортажи. Потоп Сан Санычу не был в новинку. Только в его практике обычно разливалась по тундре нефть, умерщвляя все живое на километры вокруг. А тут всего лишь вода, и все лишь одна человеческая жертва. Хотя и очень серьезная утрата для комплекса. Сачков был главной надеждой на отсуживание «Куполка» в пользу товарищества. Но как он оказался ночью на улице, да тем более в районе катастрофы, никто не мог объяснить. Даже его супруга Алла, которая, однако, утверждает, что Колю утопили по заказу Аполлонского. Недаром же Семен Аркадьич взял на себя все похоронные расходы и готов поставить Николаю Ильичу памятник.

А в целом, Газидзе видел ситуации и похуже. Другое дело, что денег на ликвидацию давали побольше, да и площади были в основном пустынными. А тут такая населенность на один квадратный километр! Он бегал как заведенный по всей территории, распоряжаясь и организуя, а потом сел на обработанный женой автомобиль и куда-то уехал. Вольфовна подумала, что нужно узнать — куда и когда предполагает вернуться, чтобы подгадать с ужином.

Нина Вольфовна позвонила мужу: из его насыщенной проклятиями речи она поняла, что он сейчас пытается заглянуть в глаза хозяину охранной фирмы на его рублевской даче и требует немедленно прислать новый наряд для охраны комплекса, но тот не готов сделать это раньше понедельника. Вольфовна положила трубку, пошла в кладовку, достала ружье мужа, с которым он охотился в Сибири, и принялась его начищать. Зная мужа, она понимала, что сегодняшней ночью он будет патрулировать комплекс лично. За этим занятием ее застал звонок Лора.

— Ниночка Вольфовна, драгоценная моя! Какое счастье, что вы дома! Это Аркадий Лор вас беспокоит. Вы даже не представляете себе, как мне нужна ваша профессиональная помощь! Ниночка Вольфовна, умоляю вас, спуститесь ко мне! У меня здесь такой сложный случай паразитизма!

Нина Вольфовна аккуратно положила ружье, накрыла его холщовым полотном, вымыла руки, поправила прическу, надела резиновые сапоги мужа, поскольку ее все еще стирались, и поспешила к Лору. Тот ждал ее в проеме входной двери и, завидев, умоляюще воздел руки.

— Ну что тут у вас, Аркадий Исаакович?

— Да вот он, паразит! — Аркадий посторонился и показал на кушетку, на которой лежал отключенный от сознания Иванько.

— Вы что, смеетесь? — оторопела Нина Вольфовна.

— Я не смеюсь, Ниночка Вольфовна, я рыдаю горькими слезами! И вся моя надежда на вас, отзывчивая вы наша! Мне нужна профессиональная помощь! Пациент с нервным срывом, требовал немедленно отвезти его в психушку, а я без согласия родственников не имею права, а жена пациента в отъезде, а он буянил, домой идти отказывался, пытался причинить себе вред, пришлось отключить на время. А мне срочно, жизненно необходимо отъехать на пару часов! — Лор пал перед Вольфовной на колени, на мокрый пол. — Ниночка Вольфовна, умоляю, побудьте с ним два часа, я заплачу как за профессорскую консультацию восемь, нет, десять тысяч!

— Нет, увольте, Аркадий Исаакович. Я на себя такую ответственность не возьму. К тому же, примите во внимание личность пациента, мне как жене теперешнего председателя никак нельзя оставаться с бывшим председателем в отключке один на один. Он меня потом в чем угодно обвинить может. И не просите! — и Нина Вольфовна решительно направилась к двери.

Лор, не вставая с колен, бросил свое тело на холодный и скользкий пол и схватил ее за щиколотки.

— Ниночка, заклинаю вас. Мне не к кому больше обратиться! А у меня может рухнуть вся моя жизнь! — тут Лор прижался лбом к большеразмерным сапогам Вольфовны и зарыдал.

Против рыдающего мужчины у Вольфовны не было иммунитета.

— Ладно, я посижу, — согласилась она. — Но не здесь. Во-первых, мне нужно готовить ужин, во-вторых, может понадобиться помощь, когда пациент вернется в сознание. Транспортируем тело ко мне в квартиру. Там мне муж поможет, если, очнувшись, Иванько вновь впадет в буйство. Носилки есть?

Лор проворно вскочил.

— Носилки? Носилок нет, Ниночка Вольфовна. Но мы сейчас попросим Султаныча, он пришлет пару рабочих со строительными носилками, и мы транспортируем.

— Да вы что, Аркадий Исаакович?! Вы только представьте эту картину! Бездыханный Борис, сложенный пополам на строительных носилках!

— А мы его прикроем, Ниночка Вольфовна, прикроем мешковинкой и тихонечко так пронесем, в грузовой лифтик поставим, а у вас выгрузим где прикажете.

Лор засуетился, быстро вызвонил Султаныча, и через пять минут рабочие с носилками были уже в клинике. Свернуть Иванько пополам оказалось непросто. Руки-ноги так и норовили выпасть наружу. Наконец сложили, накрыли мешковиной, привязав четыре конца за ручки носилок, и понесли. Хорошо, что благодаря наводнению во дворе было пустынно. Мамочки не выгуливали детей во дворе, и подростки на великах тоже не гоняли. Странно смотрелась со стороны эта компания из двух врачей и двух рабочих с тяжелыми строительными носилками, наполненными неизвестно чем. Они благополучно дошли до подъезда, поставили носилки на пол и вызвали грузовой лифт. Лифт поднимался из паркинга, в открывшейся двери они увидели Любу Сало с продуктовыми пакетами в руках и, не сговариваясь, замахали руками: «Проезжайте, Люба, проезжайте, мы подождем». Но Люба проезжать не захотела. Она вышла из лифта, уступая место странному грузу, и докторам ничего не оставалось, как заносить носилки на глазах у Любы. Ручки не влезали, и груз пришлось слегка приподнять с одной стороны. Лор почти обнял тело, а Нина Вольфовна, как могла, прикрывала Любе обзор, а потом поспешно нажала на кнопку, не предложив мадам Сало проехать вместе с ними.

14 апреля, около 16 часов

Люба идет по следу

Но, несмотря на усилия докторов, Люба увидела достаточно. Она увидела, как из носилок бессильно выпала человеческая рука, и это была рука ее соседа! Она бы опознала ее из тысячи рук по рыжей шерсти, прижатой на запястье поддельными часами марки «Брегет». Она точно знала, что поддельными, потому что настоящие у Бори рука не поднялась бы купить. Установив на место собравшиеся в кучку глаза и захлопнув отвисшую было челюсть, Люба прислонила пакеты с едой и памперсами к горшку с фикусом, стоящему у лифтов, и помчалась по пожарной лестнице на третий этаж, где жила семья Газидзе. Там она бесшумно открыла дверь на проходную лоджию и прижалась у стены рядом с окном, в которое она могла краем глаза проследить за выгрузкой. Нина Вольфовна открыла дверь ключом, носилки занесли в квартиру, и через пять минут оттуда вышел Аркадий Лор и оба рабочих, оставив груз внутри. Прямо на площадке Лор выдал каждому по пятьсот рублей и, судя по жестикуляции, попросил их о молчании. Потом пришел лифт, и они уехали. Преодолев лестничные пролеты в два прыжка, Люба была внизу раньше лифта. Но на первом этаже никто не вышел, а значит, вся троица уехала в паркинг. Люба рванула за ними. Издалека она увидела, как Лор садится в машину. Люба впрыгнула в семейный минивэн и проследовала по серпантину на выезд, стараясь держать дистанцию между Лором и собой.

Лор явно спешил, но и Люба не отставала. Путешествие оказалось недолгим и закончилось у ресторана «Ванилька». Люба дождалась, когда Лор скроется за дверью, и приникла к окну. Ресторан был почти пуст, и она сразу разглядела столик, за который усаживался Аркадий Исаакович. За ним с недовольным выражением лица сидела явно перелицованная и густо наштукатуренная женщина со следами косметических шрамов и несимметрично накачанными силиконом губами. Судя по всему, Аркадий пытался привести даму в благосклонное состояние духа. Вскоре им принесли шампанского, и Лор подливал и подливал собеседнице, а потом подал знак принести вторую. Когда пузырики привели женщину в расслабленное состояние, выражение лица Лора сменилось на более серьезное. И хотя Люба не могла слышать их разговор, но искусством чтения по губам она владела в совершенстве. Конечно, стекло в окне отсвечивало и бликовало на солнце и оба собеседника сидели вполоборота к ней, но основные повторяющиеся слова и фразы она вычленила. «Крыса, забудем, похороним, с концами, в конце концов, сколько ты хочешь, „лексус“, это слишком, у меня столько нет, сойдемся на полтиннике грина, и концы в воду».

Любины волосы встали дыбом, ноги задрожали, а мысли запрыгали. Все было серьезно, слишком серьезно. Эти люди договаривались избавиться от трупа Иванько, утопив или зарыв его в землю. Нужно было информировать, и на сей раз не общественность, а компетентные органы, которые Люба не любила в любой форме и в любой стране после памятной слежки за ее семьей в Америке. Но держать в себе вскрывшиеся обстоятельства она тоже не могла. Нужно было позвонить, но ни в коем случае не со своего телефона, чтобы не определили источник. Она села в машину, доехала до ближайшего метро, где имелись телефоны-автоматы. Припарковаться было негде, и она встала вторым рядом, включив аварийку. Потом достала блокнот и ручку и принялась составлять текст, который ей предстояло выпалить за минуту. Она помнила из просмотренных детективов, что минута — это критический период, после которого получатели звонка в состоянии запеленговать звонившего. Получившийся текст был похож на телеграфное сообщение: «В ЖК „Золотые купола“ врачами-убийцами Лором и Кох доведен до смерти бывший председатель ТСЖ Иванько, покойник спрятан в квартире нынешнего председателя Газидзе, но в ближайшее время преступники планируют тайно захоронить или утопить труп».

Из пяти телефонов-автоматов работал один, и к нему выстроилась очередь из старичка-пенсионера, подростка-панка и блондинки в легкомысленной, короткой для середины апреля юбочке. Люба хотела было заявить, что у нее экстренный случай, но передумала, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Ждать ей пришлось минут пятнадцать, показавшихся ей вечностью. Перед звонком она набрала полный рот жвачки, чтобы изменить голос. Текст к этому времени она уже помнила наизусть. Наконец подошла и ее очередь. «Оператор двадцать семь слушает», — ответила трубка. Люба максимально четко, насколько ей позволял набитый резиной рот, дважды произнесла текст, не отвечая на стандартные вопросы оператора, и положила трубку.

Она вышла из кабины, выплюнула жвачку в переполненную урну, вытерла одноразовой салфеткой вспотевшие ладони и направилась к машине. Люба оказалась на месте своей несанкционированной парковки как раз чтобы увидеть, как машина-эвакуатор увозит ее мигающий мини-вэн. Она попыталась проголосовать такси, чтобы догнать удаляющийся транспорт, но ей не повезло. Такси остановилось только тогда, когда эвакуатор окончательно исчез из вида. Было неизвестно, на какую из штрафстоянок могли отвезти автомобиль, и ближайший час локализовать его будет практически невозможно. К тому же дома ее уже два часа ждали дети.

Она села на заднее сидение потрепанных «жигулей», назвала адрес и постаралась успокоиться. Позвонила домой, отправила старшую дочь к фикусу за пакетами, велела средней девочке сменить памперсы младшему мальчику, предварительно высадив его на горшок, и попросила младшую к телефону, чтобы получить полный обзор домашней ситуации. Старшего сына дома не было, как обычно по субботам. Средний общался с компьютером, как всегда, когда она утрачивала бдительность. Младший успел засунуть в слот для си-ди дисков кусок сыра, а теперь отвинчивал колеса от «феррари» из коллекционной модели старшего. В общем, дома все было в порядке, и она могла сосредоточиться на своей гражданской миссии. Ее распирало от информации и сомнений, и она должна была с кем-то поделиться. Она перебрала в уме всех своих доверенных лиц и остановилась на Дарье де Голь.

Перескакивая через лужи и обходя особо глубокие по боковому бордюру, она добралась до Дарьиного салона. По счастью, Даша была в салоне, и одна. Она собирала свою выездную косметичку. Похоже, у Любы было такое лицо, что, увидев ее, Дарья косметичку выронила.

— Люба, на тебе лица нет!

— Даша, я в шоке! Такой ужас, такой ужас!

— Что-нибудь дома? — осторожно спросила Даша.

— Тьфу-тьфу, дома все как обычно.

— Что тогда?

— Иванько убили.

— Убили?!

— Лор и Кох его убили.

— Лор и Кох?! Кто сказал?

— Сама видела!

— Как убивали?!

— Как несли труп!

— Чей труп?

— Борин!

— Куда несли?

— В квартиру Газидзе!

— Зачем Газидзе его труп?

— На передержку.

— На что?

— На передержку. До ночи. Ночью утопят. Но не сами. Лор договорился.

— С кем? С Бармаглотом?

— С каким Бармаглотом? Нет, с какой-то бабой!

— Баба будет топить Иванько?!

— Я не знаю, кто будет его топить, но договаривался он с бабой!

— Кто сказал?

— Сама видела!

— Что видела?

— Не что, а кого. Бабу. В ресторане «Ванилька». Крашеная, перекроенная, накачанная силиконом. Связная, наверное.

— Чья связная?

— Лора.

— С кем связная?

— Откуда мне знать, с кем. Но договорились за полтинник грина.

— Люба, за полтинник грина Лор сам кого хочешь утопит. Да и зачем ему топить Иванько? Это же его постоянный клиент.

— А может, он случайно его того?

— Чего — того?

— Ну убил. Может, передоз или аллергическая реакция.

— А зачем ему тащить труп в квартиру Газидзе?

— Сказала же — на передержку.

— А почему его нельзя было передержать, например, в багажнике машины, как это обычно в фильмах делают?

— Не знаю. Даша, дошло! До меня дошло! Они его не убили, они его усыпили! Иванько теперь — заложник!

— Заложник чего?

— Нового правления!

— Зачем им заложник?

— Зачем им заложник? Зачем им заложник. Зачем-то им нужен заложник, иначе не тащили бы! Даша, я все поняла! Иванько теперь стоит сто миллионов! Они хотят заставить его заплатить расходы по потопу! Он же казну ТСЖ растряс, он, мол, пусть и заплатит!

— Гениально, Люба, гениально! Даже если Газидзе еще до этого не додумался, надо ему подсказать! Непременно нужно подсказать! Боря, поди, трясется сейчас как заячий хвост! Сачкова ведь Бармаглот утопил!

— Какой Бармаглот?

— Главный бугай у Аполлонского! Иванько-то, когда свое заявление в полиции заполнял, про это не знал. А когда узнал, пожалел, думаю, о своих претензиях. Семена-то Аркадьича под залог выпустили, он теперь на свободе гуляет, и какие мысли нагуляет, мы можем только догадываться. Но Иванько тоже может догадываться. Нет, Люба, Иванько — не заложник, Иванько — партизан. И у Газидзе он прячется. Потому что это последнее место, где будет искать его Аполлонский.

— Даша, ну ты — голова! Тебе бы в премьер-министры!

— Спасибо, Люба! Но я предпочту роль матери президента.

— Какого президента?

— России, Люба, России. Мне Сурай напророчила.

— Да ты что?!

— Не что, а кто, Люба! Мать будущего президента!

— Слушай, но он же у тебя того.

— Хочешь сказать — чернокожий? А что, в Америке сейчас президент — не чернокожий разве?

— Ну в Америке цветных-то море.

— Тю! Да пока мой Миша подрастет, у нас тут тоже все зацветет пышным цветом.

— Так Сурай сказала?

— Так я тебе говорю! Ты вот у нас Любовь, а по батюшке Мухаммедовна. Мой сын Миша Гольцов, но африканских корней. Чувствуешь тенденцию? Ты на одни только наши «Купола» посмотри невооруженным глазом! Это же Вавилонская башня в миниатюре!

— Ох, Даша, главное — чтоб башня эта не рухнула от гнева божьего.

— Наша не рухнет. У нее основание широкое и крепкое, Аполлонский бетон внизу щедро залил, не скупился. А вот «Чертов палец» может.

— Так Сурай сказала?

— Экспертная комиссия сказала! Только что в новостях передали предварительное заключение: работы остановить, расследование начать, уголовное дело на подписавших разрешительную документацию на строительство возбудить.

— А Сурай, как думаешь, вернется?

— Люба, я всем богам молюсь, чтобы она вернулась. У меня как у матери будущего президента к ней столько вопросов, столько вопросов! Ты, Люб, извини, мне бежать надо!

— Конечно-конечно. Даш, только ты того, не рассказывай никому, как я с Иванько лоханулась.

— Я-то могила, ты знаешь! А сама ты никому еще не раззвонила?

— Только в полицию. Но анонимно. Может, и проверять не будут. А может, и проверят, хуже же не будет, правда?

— Кому хуже не будет? Газидзе? Или Иванько?

— Никому, надеюсь! Я ведь из лучших побуждений! Я и сама пострадала.

— В смысле?

— Пока к телефону-автомату в очереди стояла, машину эвакуатор утянул. Сейчас пойду вызванивать, куда утянули. А машина еще на аварийке стояла, аккумулятор теперь сядет.

— Главное, чтобы кроме него никто не сел, а аккумулятор как-нибудь зарядишь.

Даша почмокалась с Любой, закрыла салон и убежала. Ее ждала на пасхальную укладку Клара Канальи. Люба поспешила домой к детям.

14 апреля, 17 час. 50 мин

Туркменская рокировка

Все вовлеченные в разведывательную активность работники туркменского посольства пребывали в состоянии чрезвычайного возбуждения с трех часов пятнадцати минут утра, когда затемненная машина с Козюлькулиевым и двумя экстрасеншами оказалась во дворе посольства. Они не были готовы к такому повороту событий. Не были к нему готовы и в далеком Ашхабаде. Посольские составили, зашифровали и отправили сообщение в столицу. Это заняло больше часа. В столице сообщение дешифровали и отправили Просто Шаху. Просто Шах прочитал сообщение и впал в прострацию: информационный бизнес был одной из основных составляющих туркменской экономики и держался эксклюзивно на Козюлькулиеве. Его провал мог обернуться дефицитом шахской казны, голодными бунтами и, возможно, дворцовым переворотом. Кроме того, могли осложниться отношения со всем зависимым от туркменского источника информации миром. Многие государства-потребители просто не поверят в иссушение источника и усмотрят в этом признаки изменения внешней политики Туркменистана в сторону прокремлевской.

Прострация Просто Шаха продолжалась несколько часов и продолжалась бы еще дольше, не вспомни Просто Шах, что лучше всего в такой ситуации обратиться к помощи высших сил через экстрасенсов, тем более что их силы удвоились. Он дал распоряжение, распоряжение записали, зашифровали и отправили в Москву. Посольские распоряжение дешифровали и зачитали женщинам. Сурай и Пелагея настроили общие частоты и настроились на прием космической информации.

Но космос молчал. Женщины усилили посыл. Но космос их игнорировал. Тогда Пелагея попросила принести из машины свою ведическую аптечку, достала растолченный мухомор, залила кипяточком, выпила и стала ждать видений. Видения не заставили себя ждать и нахлынули на нее мощной струей, чуть не лишив ментального равновесия. Она увидела себя под белым солнцем пустыни рядом с Просто Шахом, Геймураза, расчищающего лопатой кремлевские угодья, Сурай без морщин и галош, но в шляпе, по-матерински обнимающую российского Сам Самыча.

Очнувшись от видений, Пелагея вытерла слезы и прочие выделения с лица и пояснила собравшимся вокруг нее заинтересованным лицам: «Нам с бабушкой Сурай предстоит культурный взаимообмен на высшем уровне, а Геймуразу — дауншифтинг». Заинтересованные лица попросили пояснить. Пелагея пояснила: «Меня следует отправить в Ашхабад для вывода из ступора и активизации ментальных процессов у Просто Шаха. Сурай надлежит вернуться в „Золотые купола“ и взять на себя ношу резидента. А Геймуразу придется глубоко законспирироваться: сменить образ и, прикинувшись дехканином, искать возможность устроиться разнорабочим на кремлевские огороды, где он будет пристально следить за появлением новой элитной поросли».

— Почему мы не можем отправить в помощь Просто Шаху бабушку Сурай? — ревниво спросил Геймураз.

— Потому что мне было такое видение: Сурай без галош в обнимку с нашим Сам Самычем. Ты что, хочешь, чтобы я с ним обнималась?

— Нет, пожалуй, ты лучше занимайся реабилитацией нашего Просто Шаха. Это целомудреннее.

Геймураз попросил принести из машины пояс верности, надел его на Пелагею и закрыл на электронный замок. Пелагея тихо плакала: судьба разлучала ее с только что обретенной мечтой — подняться из избушки на бетонных ножках прямо под золотой купол. Поэтому лучше, рассудила она, провести пару лет в эмиграции в шахском дворце, чем на рублевских огородах в каком-нибудь дырявом вагончике среди нелегальных туркменских иммигрантов, что, собственно, и предстояло теперь Геймуразу, пока он не пройдет процесс легализации в новом образе. Пелагею одели в паранджу и памперсы, упаковали в ящик для дипломатической почты с надписью «Строго секретно» и отправили в Домодедово на ближайший рейс «Туркменских авиалиний» до Ашхабада.

Бабушка Сурай тоже плакала — ее мечта о возвращении на родину к солнцу и внукам отдалялась на неопределенное время. Но бабушка Сурай всегда подчинялась не только властям, но и галлюциногенным видениям. Поэтому она покорно взвалила на спину еще не просохший ковер-самолет, взяла в руки клетчатую пластиковую сумку с личными вещами и побрела пешком в сторону «Золотых куполов», где с нетерпением ожидала ее возвращения мать одного из претендентов на пост будущего президента России мадам де Голь.

Геймураз не плакал. Гордый потомок знатного рода, он стойко переносил выпавшие на его долю испытания. Тем более что произошедшее было результатом его собственного просчета: он должен был держать руку на пульсе последних российских изобретений в области безопасности, и просто обязан был знать о существовании Сергея Богова и его «Сюртеля». Он клял свое гуманное отношение к Сачкову, которое, как он теперь знал, все равно не спасло Николая, но поставило под угрозу дело всей его, Геймураза, жизни. Поэтому он подставил посольскому цирюльнику голову, которую пробрили, после чего на его холеное лицо приклеили круглую пышную бороду, наложили слой сажи, обозначив морщинки, обкусали ухоженные ногти, натерли руки кирпичной крошкой, надели на его мускулистое тело бесформенный халат с подпалинами, из которых торчала вата, увенчали засаленной тюбетейкой и вывезли за МКАД, в район Ярославского шоссе, где он должен был найти соплеменников, внедриться в их группу и начать все заново.

14 апреля, 19 час. 30 мин

Якорение Иванько

Боря открыл глаза и вперился в совершенно незнакомый потолок, разрисованный под полярное сияние. Обои на стенах имитировали дремучий хвойный лес. В углу стояла металлическая этажерка с книгами, напоминающая нефтяную вышку. К ней прислонилось охотничье ружье «Зубр» с оптическим прицелом. Пол был застелен медвежьими шкурами. Боря закрыл глаза и попытался осознать себя. Он был жив — это точно. Ныли растянутые тайскими массажистками суставы и болела челюсть, в которую врезал ему Аполлонский. Уже хорошо. Он пошевелил конечностями: не связан — значит, обошлось без смирительной рубашки. Отлично.

Он услышал кукушку и повернул голову на звук. Часы на стене показывали половину восьмого — видимо, вечера. Он попытался подняться с дивана, на котором лежал, но голова его закружилась, в глазах помутилось, и он рухнул назад. Диван жалобно заскрипел. Когда Иванько рискнул вновь открыть глаза, на него пристально смотрела Нина Вольфовна Кох.

— Где я? — рискнул поинтересоваться Боря.

— Не волнуйтесь, Борис, вы — в надежных руках.

— А куда делся Аркадий Исакыч?

— Отлучился по неотложной надобности. Обещал быть с минуты на минуту.

— А какое сегодня число?

— То же, что и осталось в вашей памяти — четырнадцатое.

— То есть моя жена еще не прилетела?

— Не прилетела. Воды хотите?

— Да, если можно, — Боря жадно приложился к протянутому стакану. — Мне бы теперь еще, извините, в туалет.

— Сами идти можете или утку принести?

— Сам, сам, — торопливо уверил Борис, поднимаясь с дивана.

Он последовал за Вольфовной по коридору, со стен которого на него во все глаза глядел Сан Саныч: то с группой товарищей, то с тушей медведя, то в обнимку с кактусом, то в обнимку с супругой. Последние сомнения рассеялись — он был в квартире Газидзе. Он заперся в туалете и присел на унитаз, пытаясь выстроить причину своего перемещения из кабинета Лора в квартиру соперника. Ситуацию мог прояснить только доктор Лор. Борис пошарил в кармане в поисках мобильника. Телефон был новый, поспешно купленный сегодня после ночного купания старого. Но на сим-карте телефона Лора не оказалось. День сегодня был на редкость невезуч. Иванько попробовал включить логику. Логически рассуждая, он пришел к заключению, что был взят в семью Газизде в качестве заложника. В первом порыве он решил позвонить в полицию, к тому же у него был прямой телефон следователя, с которым он общался сегодня утром. Позвонить и сидеть в туалете, пока за ним не приедут. Но он еще порассуждал логически и передумал. Какая у него сейчас главная опасность? Аполлонский с его Бармаглотом. Будет ли Бармаглот искать его в квартире Газидзе? Никогда! У Сан Саныча же только вид суровый, а характер мягкий. Его можно будет разжалобить, поиграть на струнах его доброй сибирской души.

Тут он услышал дверной звонок, а потом и голос явно разозленного Газизде.

— Нина, доставай ружье! — услышал Борис сквозь шум в ушах.

— Уже достала и почистила, — донесся до него ответ Вольфовны.

«Да, все не так однозначно, — промелькнуло в шумящей голове Иванько. — Затаиться, и не в коем случае не открывать», — решил он.

Но в дверь уже рвались.

— Нина, кто у нас в туалете? — прокричал Сан Саныч.

— Санечка, ты сходи в гостевой, а потом я тебе все объясню.

— Там унитаз некомфортный, с обратным выплеском, я хочу в свой! — закапризничал Сан Саныч.

— Ну тогда придется потерпеть. Там сейчас Иванько.

— Кто там?!

— Борис Иванько.

— А что делает Борис Иванько в моем частном туалете?!

— То же, что и ты, дорогой!

— А почему он делает это в моем сортире?

— Потому что об этом меня попросил коллега Лор, и я не смогла ему отказать.

— И что, теперь все пациенты Лора будут ходить к нам в туалет?!

— Лор просил не об этом. У Бориса — нервный срыв. Ему вкололи сильное успокоительное. У Аркадия была неотложная встреча, попросил пронаблюдать. Борис только что пришел в сознание и попросился в туалет. Он еще слаб и плохо передвигается. До гостевого он бы не дошел.

Вот все и объяснилось, слава богу. Борис поспешно открыл дверь.

— Здравствуйте, Сан Саныч. Извините меня за бессознательное вторжение на вашу частную территорию. Прошу вас, располагайтесь поудобнее, я уже закончил.

Обалдевший Газизде вошел в санузел и со стуком захлопнул дверь.

Борис остался в коридоре, не зная, куда теперь ему двигаться: обратно в комнату или лучше на выход. Он прислушивался к своим ощущениям. На выход ему не хотелось. Там ждали одиночество и опасность. Надо было зацепиться внутри. И он зацепился рукой за портьеру в дверном проеме.

— Вам нехорошо, Борис? — озабоченно спросила Вольфовна. — Обопритесь на меня, я вам помогу.

— Вы — фея, дорогая Нина Вольфовна. Просто фея, — уверил ее растроганный Иванько.

— Да ладно, — скептически проговорила Кох. — Разве не вы называли меня Бациллой Кох каких-то три месяца назад?

— Был отчаянно неправ, драгоценная Нина Вольфовна. Сожалею о содеянном, раскаиваюсь и приношу глубочайшие извинения.

— Ой, не лебезите, Борис, я этого не люблю.

— Как скажете, как скажете. Но я совершенно искренен. Можно я пока прилягу?

— Ложитесь, конечно. Надеюсь, Аркадий Исакич скоро будет.

Они услышали звонок в дверь.

— А вот и он, легок на помине, — и Вольфовна поспешила к входной двери. Но по ее реакции Борис понял, что за дверью был не Лор.

— Гражданка Лор? — услышал Борис официальный бас. К нам поступила информация, что вы прячете в квартире труп. Вот ордер на обыск.

— Нина, кто там пришел? — крикнул вышедший из туалета Сан Саныч. — Это Лор? Зови его сюда, я сейчас сделаю из него кошерную отбивную для нашего семейного ужина.

— Нет, Санечка, это полицейские с обыском.

— И что же они ищут? Золото ТСЖ?

— Нет, Санечка, труп.

— Скажи, что я еще живой, и так просто умертвить себя не дам.

— Думаю, Санечка, они другой труп ищут, Бориса. Проходите, господа. Я вам его покажу.

В комнату вошли двое в погонах. Навстречу им со стороны туалета вышел Сан Саныч.

— Вот он, Борис Иванько, собственной персоной, — указала на распростершегося Иванько Нина Вольфовна. — Пока жив, но слаб. Находится на постельном режиме.

— Майор Пронькин. Документы можете предъявить?

Борис полез в карман и достал бумажник. Протянул служивому паспорт и удостоверение помощника депутата Государственной думы. Майор взял под козырек.

— Извините, что потревожил, Борис Игоревич. Но обязаны были проверить. Хоть звонок был и анонимный, но дом ваш больно богатый на криминальные события. За ним глаз да глаз.

— Да уж, прошу вас, присмотрите. У нас тут всякое возможно. Но в данном случае все в полном порядке. Эти милейшие люди оказывают мне помощь в моей временной беспомощности.

Полицейские, вновь извинившись, удалились. Борис умиленно посмотрел на чету Газизде. Скупая мужская слеза блеснула на его примятой подушкой щеке.

— Где, где были мои глаза! — воскликнул он. — Я был слеп, слеп как крот! Как я мог противостоять вам? Святые, святые люди! Какое истинное, христианское милосердие! А я, я совершеннейшее ничтожество, не достоин вашего гостеприимства. Мне следует подняться и уйти прочь, как жаль, что я слаб и не в состоянии самостоятельно передвигаться. Но я могу пасть к вашим ногам, отдать себя на милость победителей!

И, перевалившись через край дивана, Иванько рухнул к домашним тапочкам Сан Саныча, едва не придавив его больную ногу.

— Борис, прекратите, вам нельзя впадать в сильные эмоции. Вы опять сорветесь, — забеспокоилась Нина Вольфовна. — Давайте примем ложечку новопассита. Это натуральный, безвредный препарат.

— Не надо, Нина Вольфовна. Вы — мое лучшее успокоительное. Можно я обнаглею и попрошусь сегодня переночевать тут у вас на диванчике? А завтра прилетит жена, и меня от вас заберет.

— Ну уж нет, — возразил Сан Саныч. — Пусть ночует у Лора.

— Санечка, пусть он уже переночует, — разжалобилась Нина Вольфовна. — Лор же сегодня собрался с тобой на ночное дежурство.

— Да, это верно, чуть не забыл. Тогда надо позвонить ему, сказать, чтоб поторопился. Так, говоришь, ружье в боевой готовности?

— Вон, в углу стоит. Ты с ним поаккуратнее, не в тайге ведь.

— Ладно, не учи ученого. А ужин у нас сегодня будет?

— Конечно, дорогой, конечно. Оттого мы с Аркадием Бориса сюда перенесли, чтобы я могла одновременно отслеживать все процессы. Вы, Борис, не вставайте. Я вам сюда принесу.

И супруги удалились, притушив свет. Борис устало откинулся на подушки и закрыл глаза. На ближайшие двенадцать часов он был в безопасности.

14 апреля, 19 час. 40 мин

Беженцы Лиммер

Отец и сын Лиммеры битый час колдовали вокруг горбатого «москвича» дедушки Федора, пытаясь привести его в чувство. В свете последних лучей заходящего солнца Миша вслух зачитывал видавшую виды инструкцию, а папа Лиммер близоруко ощупывал разные части мотора в поисках причины неполадки. Проселочная дорога, на которой они заглохли, была пустынна. Мама Лиммер сидела в машине и крутила ручку радиоприемника, пытаясь выловить последние новости, связанные с событиями в «Куполах».

Из Москвы они выехали в два часа дня, провозившись все утро с подъемом лежавшей на боку машины, спешно собирая предметы первой необходимости, а именно учебные пособия по английскому языку; потом тихо, стараясь не привлекать лишнего внимания, покинули «Купола». Они заехали в МГУ, где мама подсунула под дверь кабинета декана заявление об увольнении, а потом в папин институт на Вавилова, где папа оставил на вахте заявление на имя директора института с просьбой предоставить ему бессрочный творческий отпуск.

План был следующий: некоторое время попартизанить на Брянщине, пока не будет продана квартира в «Куполах», одновременно всем троим послать резюме во все возможные университеты всех континентов, претендуя на позицию профессора-экономиста, специалиста по нестабильной экономике, и срочно освежать английский язык.

Миша вел машину, а папа Лиммер вел по телефону переговоры с риелторами. Упрямая пружина из дедушкиного сиденья по-прежнему впивалась Мише в ягодицу. Он стонал, но про себя. Машина и так была наполнена шумами. В папины переговоры вклинивались надсадный гул мотора и пулеметная очередь текстов, произносимая ведущими новостных программ. Папе эта очередь мешала, но мама запрещала ее выключить, дабы не пропустить чего-нибудь судьбоносного как для жизни семьи Лиммер в целом, так и для отдельных ее представителей. Все были на нервах, и когда папа Лиммер не вел переговоров по телефону, громко и одновременно обвиняли друг друга в выпавших на их долю злоключениях.

Так, переругиваясь, они одолели трассу до Брянска и свернули на финишную раздолбанную грузовиками прямую. И надо же было этой колымаге заглохнуть! Сначала они надеялись, что как-нибудь рассосется, и просто ждали, пока остынет мотор. Потом попытались его завести при помощи ворота, но не помогло. Потом полезли под днище, но ничего там не обнаружили, кроме полувековой ржавчины. Наконец взяли инструкцию и залезли под капот, где и застряли ментально. Инженерная специальность была чужда семье Лиммеров.

До партизанской землянки бабушки Акулины Тихоновны оставалось каких-то пять километров. В крайнем случае, можно было бы дойти пешком, но уже вечерело и холодало. Где-то в отдалении послышался первый волчий вой. Пешком идти совсем расхотелось. Хотелось залезть в машину и ждать утра, несмотря на голод и холод.

Услышав волчий вой повторно, папа Лиммер с грохотом закрыл капот и ретировался в машину. Миша тоже запрыгнул, но под бочок к маме, на заднее сидение: хоть там и было тесно, но провести всю ночь на злобной пружине водительского сиденья он категорически не хотел. Все семейство молча сидело и смотрело, как солнце садится за вершины деревьев. У них не осталось сил даже на выяснение отношений.

Древний приемник с шипением и свистом транслировал репортаж «Уха Москвы» с Васильевского спуска, где в эти минуты начиналась сатурналия. Девушка-репортер живо описывала козлов с серебряными копытцами, русалок с чешуйчатыми хвостами, замшелых леших, косматых домовых, тощих кащеев, горбатых бабок-ёжек и прочую фольклорную нечисть, до отказа наполнившую отведенную для празднования территорию. В серии блиц-интервью участники дружно благодарили Партию любителей козлов и московское правительство за предоставление площадки для самовыражения приверженцам исконно русских языческих культов, истинных верований древних предков, забытых под натиском насажденной огнем и мечем иноземной веры.

Возмущенная неблагодарностью языческих поганцев Надежда Федоровна потребовала переключить приемник на другую станцию. Папа Лиммер не стал спорить и переключил на радио «Маячок». На «Маячке» тоже шел репортаж, но из другого места — от входа в Храм Христа Спасителя, где усиливали меры безопасности в связи с запланированным посещением пасхальной службы Президентом-Премьером, членами правительства и Государственной думы. Мама Лиммер сделала нетерпеливый жест, и папа Лиммер опять переключил. Но Надежду Федоровну не устроило ни «Недетское радио», ни «Радио Минимум», ни «Радио Халтура». Тогда папа Лиммер предложил послушать тишину.

В тишине послышался громкий лай и радостное ржание. Папа Лиммер включил фары. В свете фар нарисовался Гнедой, тягловый мерин дедушки Федора, и Барбос, преданный пес. Лиммеры вздохнули с облегчением и выскочили из машины навстречу спасению. Дедушка Федор обнял свою необъятную дочь Надю, старый Барбос облапил друга детства Мишу, Григорию досталось лишь внимание Гнедого, который косил на него карим глазом и демонстрировал лошадиный оскал.

Дедушка погладил своего старичка «москвича» по горбатой спине, потрогал вмятины от падения на правой стойке, заглянул под капот, а потом щупом для масла замерил уровень топлива в бензобаке. Щуп был сух.

— Эх, горе вы мое! Ум свой недюжинный, поди, весь вывернули, неполадки искали. Неужто не понимаете, что каждой скотинке вовремя корма надо задать?!

— Так как же это понять? — парировал зять. — Индикатор уровня топлива у вас не функционирует.

— Зато чуйка у меня отлично фунциклирует, Гриша. Сижу вот на крылечке, слышу: Барбос вдруг завыл. Думаю — неспроста. А он ко мне подошел и за штанину тянет. Думаю — куда тянет на ночь глядя? А чуйка мне подсказывает: запрягай Гнедого и поллитру самогона не забудь, езжай гостей дорогих встречать.

— Федор Иннокентьевич, вы же знаете, я самогона не пью.

— А я тебе и не предлагаю, это порция для горбатенького.

— Для автомобиля?!

— Ну да, он у меня непривередливый, всеядный.

— И что, по сторонам его от такой дозы не мотает?

— Ну, может, самую малость. Но так, чтобы в кювет перевернуться — такого не бывало.

Дедушка залил горючей жидкости в бак и велел внуку Мише заводить машину. Как ни странно, машина завелась. Дед сел на подводу, взял в руки поводья, чмокнул губами — и Гнедой затрусил в сторону дома. «Москвич» поплелся за хозяином, удовлетворенно урча и временами попукивая выхлопными газами.

14 апреля, 21 час. 30 мин

Тайная вечеря

Генерал Потапов и полковник Голубь сидели за дубовым столом в просторной потаповской кухне и пили горькую, отмечая полный провал операции.

— Тут, Голуба, ничего не попишешь, стихия она и есть стихия. Помню, у нас на зоне смерч унес группу зэков со двора, безвозвратно, даже трупов не нашли. Боялись, конечно, что наши головы тоже полетят безвозвратно, однако обошлось. Кого-то из пропавших потом отловили в столице, ну, так мы же не можем контролировать, куда их вихрь занес. Природа, мать ее так!

— Да понятно, Потапыч, оно конечно.

— Люди у тебя все живы-здоровы?

— В целом, отделались мелкими травмами. Одного осел тяпнул, другого козел в живот боднул. Но вот фура…

— А что фура? И хорошо, что пропала. А то размотали бы клубочек, до тебя бы и докопались.

— Мне же теперь компенсировать ущерб транспортной компании придется.

— А как же ты хотел? Это же операционные риски, Голуба.

— Думаю, эти риски на троих поделить надо.

— Это, Ваня, бутылку хорошо делить на троих, никто не сопьется. А риски, брат, они только для предпринимателей предназначены. Я — пенсионер, а Платон Андреич — малооплачиваемый государственный чиновник, живем на дотации у государства, прибылей не получаем. Помилосердствуй, голубчик! Это же ты у нас рейдерский Крез!

— Я на мели сейчас, Михал Потапыч! Взял кредит на расширение компании под грабительские проценты.

— А вот с банками внимательнее надо быть, милый мой! Эти так и норовят обогатиться, ничего не производя!

— Да вот же, нагрели так нагрели! Надо, говорят, было внимательно читать, что в договоре в сносках мелким шрифтом написано!

— Не убивайся так, Голуба! В беде не оставим! Завтра попрошу Андреича грант тебе какой или субсидию выписать. Это вот он может.

— А с козлами теперь что? Может, вакцинацию просто провести в заповеднике? А то ведь Эсмеральда моя без общества затосковать может, лечи потом от депрессии. Как ведь вчера ночью рвалась за мной! Копытом по двери била, пока не вернулся.

— Ты бы с ней построже, а то того и гляди тебя копытом бить начнет. Этим козам только дай волю! Вот и тост у меня созрел: за свободу воли под усиленным режимом!

Потапов с Голубем чокнулись и опрокинули по стопке. Занюхали солеными огурчиками и закусили копченым салом.

— Вот кого бы надо под усиленный режим, так это Аполлонского, — обтирая рот, сказал Иван.

— Это не по нашей части, — отозвался Потапов. — Это случай клинический, городской сумасшедший, да и только.

— Может, главного городского психиатра на него напустить?

— Сейчас не выйдет. Сеня психиатру сертификат на квартиру выписал в своем «Веке», так что пока он стройку «Века» не закончит, у него психическая неприкосновенность.

— А на тебя он заявление не напишет? Ну, что ты ему рыло начистил.

— Не напишет. Постесняется.

— Он вроде стеснительностью не страдает.

— Про Бармаглота слышал?

— Это который главный Сенин головорез?

— Ну да. Мой человек. Стоит Сене пикнуть — Бармаглот его тут же стеснит, до ломоты в костях.

— Ты смотри, Потапыч, как ты ловко ему своего вертухая пристроил.

— Я, Ваня не пристраивал. Сеня сам просил меня уступить ему Бармаглота. Я и уступил. Ну, у меня опять тост созрел: за взаимоуступчивость!

Потапыч протянул Ивану стопарик. Иван заглотил, не закусывая.

— А что ж ты раньше молчал? Ты тогда Бармаглоту позвони, скажи, чтоб хозяину подсказал про фуру забыть.

— Это ты молоток, это мы сейчас, — засуетился Потапыч. — Мы же с тобой не знали, что козлы до сих пор в частной собственности, мы же на них как на беспризорное городское хозяйство смотрели.

— Ну да!

— Полкан! — позвал Потапов пса из коридора. — Мобилу мне принеси.

Полкан не заставил себя ждать. Потапыч вытащил у него из пасти свой мобильник, вытер об штаны и стал шарить в записной книжке.

— Черт, — бормотал он себе под нос, — как же его настоящая фамилия? Верхоянский, Верхоглядский, Наблюдянский, Прихлебянский? А, вот, Паша Пятиглядский.

Он ободрительно подмигнул Голубю и поднес трубку к уху.

— Паша? Приветствую. Узнал? Потапыч, Потапыч. Ты щас где? В какой засаде? Корпоративная тайна? Ну не разглашай, не разглашай. Говорить можешь? А слушать? Ну тогда слушай. Тут ко мне человечек обратился, непонятку с твоим хозяином отрегулировать. Ты вообще в курсах по событиям последних суток? Ну молодца, ты всегда нос по ветру держишь. Так передай шефу, что ошибка с его козлами вышла, обознались ребята, не тех козлов ловили. Пусть кипеж не поднимает и номерным знаком от фуры на публике не машет. Нет, ты не говори ему, что через меня обращались. Он на меня пока зуб держит. Скажи, что твой кореш за человечка просил. И человечек нужный, владелец захватного предприятия. Ему задачу поставили — он и ловил, думал, они городские, бесхозные то есть. А это не ты вчера ночью на «Купола» с неба падал? Че молчишь? Ты, значит…

Потапыч отнял трубку от уха. «Отключился, падла». И проговорил, обращаясь к Ивану:

— Все, Голуба, не ссы. Бармаглот Сене растолкует. А вот сегодня ночью сиди лучше дома, и козу свою не выпускай. Не ровен час…

— И чему же час не равен? — поинтересовался Иван.

— Не умничай, Ваня. Тоже мне любитель математики — проценты по кредиту посчитать не мог. Просто посиди дома и дурацких вопросов не задавай, ни мне, ни себе. Давай на посошок — и разбежались.

Потапыч разлил по стаканам остатки горючего.

— Вот тебе, Голуба, тост на прощанье. Летел зимой воробей, замерз и упал на землю. Проходила мимо корова и шлепнула на него свою лепешку. Воробушек под лепешкой отогрелся, ожил и зачирикал. А тут лиса мимо бежала. Выковыряла она воробушка из коровьей лепешки, обтерла о снег и съела. Так вот, Голуба: попал в дерьмо — сиди и не чирикай!

14 апреля, за час до полуночи

Ночной дозор

Ровно в двадцать три ноль ноль Сан Саныч Газидзе в теплой фуфайке с ружьем через левое плечо вышел из подъезда, правой рукой опираясь на палочку. Натруженная за день больная нога горела, гудела и требовала покоя. Но Сан Саныч, воспитанный под девизом «И нет нам покоя, гори, но живи», не поддался эгоистическим требованиям отдельной конечности. Однажды возложив на себя ответственность за «Золотые купола», он должен был нести ее, невзирая на обстоятельства.

На скамейке у подъезда его уже ждали двое — Шахмар Султанович Казбеков в бурке, с чеченским кинжалом за поясом и Аркадий Исаакович Лор в белом халате поверх куртки, с кружкой Эсмарха, перекинутой через шею.

— Ну что, бойцы, — поприветствовал их Газидзе. — К охране суверенной территории «Золотых куполов» готовы?

— Всегда готовы! — дружно воскликнули оба два.

— А ты, Аркашка, зачем клизму припер?

— Потенциальных нарушителей границы отпугивать. Один вид клизмы, говорю тебе как опытный проктолог, любого настоящего мужика быстрее всякого ружья в бегство обратит.

Саныч с Султанычем мысленно примерили это рассуждение Лора к себе и были вынуждены согласиться.

Сгруппировавшись — Саныч по центру, Султаныч с правого фланга, а Исакыч с левого — боевое подразделение ТСЖ вышло в ночной дозор. Они прошли по подъездам, запертым теперь, в отсутствие консьержей, на кодовые замки. Все было спокойно. Обошли по периметру тихий и темный «Купол’ок», рассуждая о том, кто теперь, после гибели Сачкова, может взять на себя отсуживание «Куполка» у Аполлонского, не испугавшись возможных последствий. Получалось, что никто.

— «Купол’ок» у нас теперь как Ватикан посреди Рима, — пошутил Лор, — государство в государстве.

— Нет, дорогой, — возразил Казбеков, — это Западный Берлин до падения Берлинской стены. Видишь, как забаррикадирован.

Так, углубившись в исторические аллюзии, они вышли к речке Старице. Темная река быстро, но почти бесшумно несла талые воды западных столичных окраин, чтобы слить их в Москву-мать, напитав ее пивным суслом и молочной сывороткой Очаковских пищевых комбинатов. В хижине бабушки Сурай светился огонек.

— Бомжи! — предположил Лор.

— Бомжи, — согласился Газизде, передал свою палку Лору и сдернул ружье с плеча.

Казбеков молча вынул из ножен кинжал. Они тихо подкрались к хижине и попробовали заглянуть в окно, но окно было плотно занавешено. Тогда они подергали дверь. Дверь была заперта.

— Навались, — шепотом скомандовал Саныч.

Султаныч с Исакичем навалились. Хлипкая дверь слетела с петель и с грохотом упала внутрь вместе с навалившимися. Саныч с ружьем наперевес залетел в хижину. С топчана в углу на дуло испуганно смотрела бабушка Сурай. Дозорные смешались.

— Извините, Сурай, уважаемая, — опустив ружье, смущенно произнес Саныч. — Вы никого не предупредили о возвращении, мы думали — тут бомжи.

— Хадила в город, кой-чево пакупать надо было, вирнулась позна, зачем шеловеков тривожить, я тиха-тиха, вада спала, думаю, в хыжини перначую.

Лор с Казбековым попытались вернуть дверь на место, но не смогли. При вторжении они выдрали петли вместе с косяком. Оставлять бабушку в открытой всем ветрам хижине было нельзя. Султаныч позвонил Дарье де Голь. Даша прибежала прямо в домашнем халате, бигуди и тапочках, обняла бабушку и расцеловала весь ночной дозор. Дозор помог женщинам перенести бабушкины пожитки в салон и пожелал обеим спокойной ночи.

От салона они прошли в сторону прудов, проверив по пути состояние офисов. Офисы состояли запертыми. Они зашли в круглосуточное «сельпо» Гагика Пустоняна. Несмотря на запрет торговать спиртным после двадцати трех часов, Гагик не смог отказать им в бутылке армянского коньяка. Так с бутылкой они спустились к прудам, где разлили коньяк по пластиковым стаканчикам и молча помянули Сачкова.

Оттуда, перейдя вброд новое русло речки Вонючки, сдувшейся к ночи до мирно журчащего ручейка, они вошли в зоопарк. Зоопарк, конечно, они могли бы и игнорировать — это была городская территория, но, с учетом интересов куполовских детишек, дозорные должны были проверить зверей на сохранность. Звери были в сохранности, то есть в своих стойлах, загонах и домиках. Мужики им позавидовали, им тоже хотелось в домик, к телевизору, дивану и тапочкам. Но спрятаться в домик им мешало чувство ответственности и внутреннего долга.

— Слышь, Саныч, как ты думаешь, зверей и правда умыкнуть хотели? — поинтересовался Лор.

— Да ладно, Исакич. Кому они нужны, кроме нас! Это Аполлонский цену себе набивал, подчеркнуть перед камерами хотел, что мы до сих пор его зверьем безвозмездно пользуемся.

Становилось зябко, и дозор выпил еще по стаканчику: за здоровье и благополучие звериного населения.

— Ну что, на второй круг? — бодрясь и борясь с сонливостью спросил Султаныч.

— Погоди, Султаныч. Дадим отдых ноге Саныча, вон там скамейка есть, на пригорке у входа, нам оттуда все видно: и подъезды, и офисы, и дорогу. Наш наблюдательный пост будет, — твердо предложил Исакич; ему никто не возражал.

— А у меня и бинокль есть, ночного видения, — добавил Султаныч, распахивая бурку.

— И у меня тоже, — расстегнул фуфайку Саныч.

— А у меня — стетоскоп, — Исакич вынул из кармана футлярчик.

— А стетоскоп зачем? — не понял Саныч.

— Отдаленные шумы слушать. В сказках ведь как: Иван-царевич ухо к земле прикладывал, слушал, не крадется ли супостат. А мы стетоскоп будем прикладывать, чтобы так низко не падать.

Саныч и Султаныч нашли идею разумной. Они уже настроили бинокли и принялись разглядывать освещенные и незанавешенные окна дома. В верхних этажах были, конечно, видны только потолки, зато нижние были как на ладони. В спальне Кислицкого они разглядели женщину гренадерского роста, подозрительно похожую на Клару Канальи, вокруг нее суетилась еще одна, лицо которой чем-то напоминало Загребчука. Они ждали появления хозяина, рассчитывая на бесплатное эротическое шоу. Лор очень пожалел, что остался без бинокля. Но женщины неожиданно вышли из комнаты, выключив свет. Султаныч разочарованно захмыкал.

Саныч украдкой перевел окуляры на собственные окна и увидел, как его супруга заботливо подтыкает одеяло под бока спящего Иванько. Газизде незаметно вздохнул: хотел бы он сейчас поменяться местами с этим пораженцем! Больше ничего выдающегося им рассмотреть не удалось. Большинство бодрствующих приникли к телевизорам. Где-то на балконах мелькали мужики с сигаретками и голыми торсами. Пара большегрузных теток бродили из комнаты в комнату в ночных сорочках, прибирая что-то и выключая свет. Окна гасли одно за другим. Близилась полночь.

…Когда пасхальный благовест из окрестных церквей достиг скамейки с ночным дозором, ни один из часовых его не услышал. Они крепко спали: Саныч — оперевшись двумя руками о своего «Зубра», а Султаныч и Исакич — оперевшись с двух сторон о Саныча. Не почувствовали они, как сзади подошла ослица Машка, стащила с груди Лора кружку Эсмарха и начала ее жевать. И даже когда козлиный вожак по кличке Интеллигент стал пристраиваться к бурке Султаныча с понятной одному ему целью, никто не пошевелился. И уж подавно не услышали они того, как на рассвете Аполлонская группа быстрого реагирования, разобрав баррикады, вышла из «Куполка», заняв ключевые позиции на всей территории комплекса: входы, въезды и подъезды. Ночной дозор мирно спал, а в «Золотых куполах» начинался новый виток исторической борьбы за право управления общедолевой собственностью…