Книга: Декаданс

Вот и спрятался дом под пуховою белой накидкой

Вот и спрятался дом

Под пуховою белой накидкой,

Растворился в безмолвно-холодной

Ночи декабря.

Кокон мёртвой луны

Миру скалится жуткой улыбкой,

Зыбкий свет уронив,

Жемчугами по снегу соря.

Тишина растеклась киселём,

Заползла во все щели;

Треск свечи раскачал

Полусонную тень на стене.

За окном тихо стонут

Продрогшие чёрные ели,

Будто плачут у гроба

Чужие старухи по мне.

Ночь закрыла глаза,

Надавила на них пятаками,

И сложила крестом

Кисти рук на груди невзначай.

Я приду в сновиденьях,

Коснусь тебя нежно губами,

Только ты обо мне в суете

Длинных дней вспоминай.

В черном блеске крысиных жемчужин

А ты знаешь, как мечутся крысы,

Когда плещется в трюме вода?

Когда Бог задвигает кулисы

И искрят в темноте провода?

Треск, на дьявола хохот похожий,

Предвещает мученье и смерть

Любопытным безумцам за гроши

Пожелавшим на волны смотреть

С высоты титанической глыбы,

Распоровшей винтом океан.

Только льды и голодные рыбы

Приготовили хитрый капкан;

Сжали челюсти, зубы вонзили…

Наливается кровью луна…

Коченеют безумцы от мысли —

Выпить горя придется сполна!

А ты знаешь, как выглядит ужас

В одуревших от страха глазах,

В черном блеске крысиных жемчужин

И опухших до боли мозгах?

Отчего ты так странно моргнула?

Ты ни разу не видела смерть?

Жизнь так лихо тебя обманула

И сценарий успела стереть?

Тот, что Кем-то написан был раньше,

До того, как отец твой и мать

Захотели однажды зачем-то

Тебе сказочный мир показать.

Подарить волшебство, не подумав,

Что когда-то придется платить:

В карнавале агонии жуткой

Обрывая незримую нить.

А ты знаешь, нырни-ка поглубже,

Полной грудью вдохни океан!

Так быстрее, поверь мне, так лучше,

Чем ладонями бить по волнам.

Ты не бойся, не все так ужасно:

Вечность лучше, чем жизни тупик.

Если силы остались — прекрасно!

Темноте подари хриплый крик.

Пусть услышит Хозяин на небе,

Что готовить пора колыбель.

Спой ему свой прощальный молебен,

И пополни прислуги артель.

Вот и все! Над тобою сомкнулась

Ледяная кромешная мгла.

Ангел ветром трубит, возвещая,

Что надежда спастись умерла.

До весны чуть дальше, чем до неба

В морозы ты пытаешься согреться

Дыханием озябших батарей.

Под шалью маятником бьется сердце,

Надеясь дотянуть до теплых дней.

Но до весны чуть дальше, чем до неба;

Чуть дальше, чем отмерено судьбой.

Да будет так! И былью станет небыль —

Твоя душа запросится домой.

Весна придет, взорвется малахитом

И гамом прилетевших с юга птиц.

Смахнет крылом застывший, белый иней

С твоих навеки сомкнутых ресниц.

Ты ничего на это не ответишь,

Продолжишь бесконечно-дальний путь

В тот мир, откуда сам Господь не сможет

Обратно никого уже вернуть.

Однажды по паркету, в майский вечер,

Дробь отстучат устало каблуки,

У твоего портрета вспыхнут свечи,

Коснется мертвых клавиш тень руки.

Покойный воздух дрогнет от восторга,

Услышав полюбившийся мотив.

Вспорхнет с зеркал внезапная тревога,

Луне холодной отблеск подарив.

Пробьют часы; ночную мглу разгонит

Горящий веер солнечных лучей.

Умолкнет фортепьяно; звук утонет

В водовороте хаотичных дней.

Тоска иглу вонзит в больное сердце,

Все дальше проникая не спеша...

Я буду ждать, когда же скрипнет дверца

В тот мир, где дышит вечностью душа.

Моим друзьям, утопшим в стакане

Ко мне заходят старые друзья

С бутылками различного калибра,

А иногда с фанфуриками «Шипра»,

Желая сдвинуть рамки бытия.

Вкус истины познав, идём на дно,

Глубины подсознанья измеряя.

В стакане топит нас судьба лихая,

И на поверхность всплыть не суждено.

Мы – корабли, зарывшиеся в грунт

Тяжёлого и липкого похмелья.

Воскреснув ненадолго поутру,

Вливаем в трюмы колдовское зелье.

А завтра будет то же, что вчера –

Зеркальному подобно отражению:

Пропитанные дымом вечера,

И ночи в липких кандалах забвенья.

У моих ворот стоит дивная карета

У моих ворот стоит дивная карета,

Мечет искры и храпит тройка вороных.

Господи, за что послал ты мне милость эту?

Я ведь сроду не просил даже чаевых.

Отвечает кучер мне, плёточкой играя.

Щурит бусинки-глаза, весело смеясь:

«За тобой примчался я, устали не зная,

А подарков Бог не слал смертным отродясь!»

Пригляделся лучше я: возница весь в чёрном,

Клюв огромный вместо рта, крылья за спиной.

Распахнув кареты дверь, каркнул он минорно:

«В путь последний не бери ничего с собой!»

И поднялся ветерок, пыль столбом взметая.

С неба слёзы потекли линией косой.

Я в карету влез, а там – мать-земля сырая

Проглотила вдруг меня, рот захлопнув свой.

Руки, ноги затекли; мгла с небес упала.

Я кричу, а чей-то глас тихо шепчет мне:

«Всё прошло, не повторить жизни ход с начала,

Ты молись, чтоб не гореть в адовом огне!»

Когда взойдет Кремлевская звезда

Когда взойдет Кремлевская звезда,

Волхвы придут с дарами к Мавзолею.

И содрогнется грешный мир тогда,

И ниц падет, страшась и столбенея.

Он выйдет в венчике из белых роз,

Как говорил когда-то Блок в поэме,

И, нафталин смахнув с седых волос,

Картаво скажет: «Здравствуйте, я — Ленин!

Прошу вас, поднимайтеся с колен,

Не надо в пояс кланяться, не надо!

Давайте вспомним клич: «Кто был никем…

И снимем шкуру с олигархов-гадов!»

Падший ангел, покрытый золою

Падший ангел, покрытый золою,

Взмахом крыл своих рушит надежду,

Что он снова взлетит над землёю,

Между смертью и вечностью, между.

И не в силах понять: отчего же,

Небесам стал не нужен бездонным?

Веря в то, что ошиблись, быть может,

Смотрит в небо с болезненным стоном.

Но глумятся вчерашние братья

С неподдельной улыбкою злою,

Он для них теперь символ проклятья,

Падший ангел, покрытый золою.

Тихо за кладбищенской оградой

Тихо за кладбищенской оградой,

Покосились ветхие кресты,

И всего два метра, как награда,

Отделяют нас от суеты.

Стлели похоронные наряды

И осели пылью на костях,

Вечность приняла в свои отряды,

Намекнув, что были мы в гостях.

Полное отсутствие желаний,

Безмятежность, тишина, покой.

То, к чему мы шли тропой страданий,

Обрели в подарок под землей.

Тихо за кладбищенской оградой,

В царстве мертвых — никакой вражды.

Стерегут незыблемый порядок

Черные от старости кресты.

Горят лампадой тусклой фонари

Горят лампадой тусклой фонари

В преддверии грядущего рассвета,

На мрак ночной накладывая вето

И славя краски утренней зари.

Они не обещают ничего.

Надежд пустых не дарят на спасенье.

Стоят безмолвно и в оцепенении

От ложного величья своего.

На мертвый свет несутся мотыльки,

Наивно отогреть пытаясь крылья.

К утру, изнемогая от бессилья,

Пикируют бесшумно в васильки.

Теряя веру, сыпятся в траву,

В агонии взлететь еще пытаясь

И за допущенную глупость каясь,

Сон вечный обретают поутру.

Собратья их, дождавшись темноты,

Торопятся к неоновому свету,

Уверовав в безумную победу,

Собою заполняют пустоту.

Вот так и мы, как бабочки ночные,

Устав от недостигнутых побед,

Летим к земле, крестом оставив след,

Закончив назначения земные.

Тени цветов на зеркальной воде

Тени цветов на зеркальной воде

В лунном сиянии выглядят странно.

Будто толпа мертвецов в темноте

Вышла на шабаш из бездны кургана.

Бархатный саван — ковер из травы —

Утром покроется белым туманом,

Искрами вспыхнут брильянты росы

И соловьи трелью мертвых помянут.

Там в тишине, в глубине, в пустоте

Спрячутся вновь от лукавого света,

Лягут костьми пожелтевшими те,

Души чьи до сей поры не отпеты.

Колокол медью вспугнет ранних птах,

Песни заглушит их или молитвы.

Полночи ждет с нетерпением прах,

Чтобы подняться из тесной могилы,

Выйти наружу, испить свет луны,

Подзарядиться энергией мертвой,

Миру подкинуть кошмарные сны —

Смерти спектакль из памяти стертый.

Слеза небес стекает по стеклу

Морзянкою стучит по окнам дождь,

И на душе так муторно и скверно.

О боже мой, подохну я наверно,

Иль не заметил, как подох уже.

Слеза небес стекает по стеклу,

За каплей капля — жизни след убитой.

Лежу в гробу забвением омытый

И Богу мысленно пою хвалу.

За то, что Саваоф к себе призвал,

Хотя б на время слякотной погоды.

Я слишком часто, братцы, умирал

Ночами бесконечными, как годы.

Вот и сейчас глаза сомкнул свои…

Сад райский зашумел над головою.

Как же спокойно, Господи, с тобою,

Жаль, что не верю в посулы твои.

А было б славно, коли верил я.

Хотя б на йоту или медный грошик.

Я знаю, Боже, то, что ты хороший.

Хороший... но не для меня.

Белый ад под чёрным небом

Чёрный лес сапожной щёткой —

Вдоль заснеженных полей.

Бьёт копытами чечётку

Тройка вороных коней.

Бубенцы звенят тревожно,

Словно чувствуя беду.

В стылом небе осторожно

Зажигает ночь звезду.

Степь-ловушка ставит сети,

Водит хоровод из вьюг.

По лицу стегает ветер

Плетью вырванной из рук.

Мчит стеклянная позёмка

Рваной рысью по пятам.

И шипит не очень громко:

«Мне отмщенье, Аз воздам!»

За спиной на крыльях смерти

Волчья стая месит снег.

Кони фыркают, как черти,

Ускоряя жизни бег.

Белый ад под чёрным небом.

Кровью харкая чужой,

Ангел смерти, воя ветром,

Жизнь забрал, вернув покой...

Я помню тремор твоих рук

Я помню тремор твоих рук,

Меня частенько обнимавших.

Ведь я был самый лучший друг,

Хранитель истин не угасших.

Я ждал прикосновений губ,

Привыкший к частым поцелуям

Не отвечал, хоть был не груб,

И был обласкан и балуем!

Сейчас, я брошен и забыт…

Стою от жизни отстранённый,

Вуалью пыльною покрыт,

Расколотый стакан гранёный.

Зачем придуман этот мир?

Травой набита трубка из бамбука;

Прямой и конопатый острый нос,

Волос солома и всё та же мука

В глазах уставших прячет свой вопрос:

Как дальше жить и чем себя утешить

В придуманном и сумрачном раю,

Где все хотят друг друга перевешать,

На краткий миг улучшив жизнь свою?

А сбоку — луг, вокруг — деревьев перья.

Покрывшись копотью, унылая луна

Болтается на небесах безверья,

Ей всё равно, она сошла с ума

От скудности пейзажа под ногами,

От красных ядовитых облаков,

От болтовни с лукавыми богами,

От глупости мудрейших дураков.

А я курю и струйкой дым пускаю.

Я так устал от вязкой кутерьмы,

Что ничего вокруг не замечаю,

Мечтая сдохнуть до прихода тьмы.

Пляшет паутина по углам

Копотью расписан потолок,

Лоскуты обоев на стене...

«Я устал и сильно занемог!» -

Жалуется старый дом луне.

Клавиши прогнивших половиц,

В тишине рождают жуткий стон,

Выгоняя в небо стаи птиц

Из ослепших, выбитых окон.

Пляшет паутина по углам,

Затевая смерти хоровод,

И, шатая створки ветхих рам,

Ветер отходную песнь поёт.

Под дырявой крышей нет добра,

Лишь забвенье вкупе с пустотой,

Теплится надежда, что с утра,

Попрощаться луч зайдёт немой.

В маленькой часовне

В маленькой часовне посреди могил,

Богом не прощёный, старый ангел жил.

Он, вкусивший истины, отойдя от дел,

С болью и иронией на людей смотрел.

Их молитвы слушая, опускал глаза;

Думал: «Зря вы молитесь — глухи небеса!

Явного не видите, бродите во тьме:

Всё вокруг да около — ни ему, ни мне!

Ищите спасения, там, где его нет,

Сотворяя множество глупости и бед.

Думать не желаете, ждёте, когда вам

Подадут на блюдечке вечности бальзам.

Тот, кому вы молитесь, в мир был послан мной.

И в его учении смысл сокрыт иной:

Смертно всё живое, тьма в конце пути,

Никогда земному в небо не взойти!»

Он прервал раздумья, над землёй взмыл,

Обдувая ветром холмики могил.

Сумбурные мысли

С небосвода луна фонарем одиноким

Льет рассеянный свет на хребты спящих крыш.

И под взглядом ее, одноглазым и строгим,

Над брусчаткой парит безголосая тишь.

Пережив летний зной, увядает природа,

Отражая в воде золотой хоровод.

Скоро треснет мороз, ляжет снег на полгода,

И в копилку еще один день упадет.

Жизни нет, смерти нет — все едино.

Все в муку перетрут жернова бытия.

Мы умрем и воскреснем, желая наивно,

Вознести до небес пресловутое «Я».

Мы забудем опять не мешать тем, кто рядом.

Не поможем подняться тому, кто упал,

Не успеем понять... время правит парадом,

И в агонии кружит судьбы карнавал.

Пленник времени

Похожая на донышко бутылки

Над головой болтается луна,

И свет её дробит осколки сна,

Обсасывая памяти обмылки.

Тасует разум карты в голове,

Меняя ставки, козыри и масти.

Пустая рюмка на моем столе,

Напоминает об увядшей страсти.

Хмельная молодость, загулы, кутежи

Пред веждами порхают мутной тенью.

Грядущий день со старческим кряхтеньем

Разрушит подсознанья миражи.

Луч солнечный с утра нырнет в окно,

По комнате пройдется, словно барин.

Смотрю я на него и мне смешно:

Я пленник времени, а он — его хозяин.

Педальный конь

Мой Пегас пасётся на помойке,

Жрёт останки полусгнивших строк.

Фыркая, вдыхает запах стойкий,

Пяткою почёсывая бок.

А вокруг шальные вьются музы,

Тучами словесной шелухи,

Шепчут бред коню в ушные лузы,

Выдавая это за стихи.

Ржёт Пегас, пустой башкой кивая,

Не вникая, как же прогадал,

В час, когда с Поэзией играя,

Крылья на педали променял.

Алхимия любви

Колдовать я любил над тобою,

Раздувал в сердце восковом пламя,

По ночам на луну волком воя,

Вены рвал от бессилья зубами.

Я травил себя ядом надежды,

Сомневался, но всё-таки верил:

Тайна сбросит однажды одежды,

Приоткрыв нам заветные двери

В мир, где нет никаких расстояний,

Где секунды растянуты в годы,

Для свершения грешных желаний

Мы сольёмся, как талые воды.

Так и вышло, и ртутью забился

Пульс в груди твоей, воздух глотнувшей.

А на небе Творец веселился,

Превращал в валуны наши души.

Он покрыл их золой и забвеньем.

Заморозил шальными ветрами,

Уничтожил следы откровений,

Что людьми были мертвые камни.

Страшный сон

Утро промозглое дымкой осеннею

В мутные окна вползает змеёй.

Стон колокольный, как плач в день успения,

Стелется низко над спящей землёй.

Лики святые с упрёком взирают

В завтрашний день из прошедших веков.

Надо вставать, только что-то мешает,

Не выпуская из таинства снов.

Дым от кадила заполнил все трещины,

В центре, на стульях, покоится гроб.

С бледными лицами серые женщины

Сухо целуют покойника в лоб.

В тёмных углах зеркала занавешены,

Шёпот старух нагоняет тоску,

Вот и закончилась жизнь чья-то грешная,

Спрятавшись за гробовую доску.

Чей это дом и кого здесь хоронят?

Я подошёл, чтоб взглянуть на того,

Кто скоро в пропасти тёмной утонет.

Вздрогнул, увидев себя самого.

Я закричал, но никто не услышал,

Даже никто не взглянул на меня!

Лишь из-за зеркала женщина вышла;

Захохотала, руками маня.

Душу царапнули острыми граблями.

Чувствую холод, и запах земли.

Слёзы невольно горячими каплями

По побледневшим щекам потекли.

«Кто я такая? Судьба. Даю слово!

Вся твоя жизнь в моих цепких руках.

Если попросишь, верну её снова.

Если же нет, превращу тебя в прах!»

И я просил, я упал на колени…

Женщина молча, покинула дом.

Всё растворилось, исчезли виденья,

В небе ударил раскатисто гром.

Я открыл очи, не веря в спасенье,

Перекрестился, молитву прочёл.

И, вспоминая картину успения,

Медленно вышел из дома во двор.

Всё, как всегда – серых туч одеяло

Небо закрыло свинцовым шатром.

Всё, как всегда, только что-то застряло

Острой занозою в сердце моём.

Старый Пьеро

Старый Пьеро был от ревности пьян

И не дружил с головой.

Выпив глинтвейн, зарядил свой наган,

Чтоб поквитаться с судьбой.

Старый Пьеро в полинявший висок

Ткнул вороненым стволом,

Но побороть ужас смерти не смог,

И зарыдал за столом.

Старый Пьеро отложил пистолет,

Зельем наполнил бокал.

Он за всю жизнь не познал вкус побед

Да и любви не снискал.

Старый Пьеро с детства был в дураках:

Шут балаганный, изгой.

Черные слезы на белых щеках —

Признак надежды слепой.

Шизофилия

Я рвусь туда, но там меня не ждут.

Меня ждут здесь, но здесь неинтересно.

Ориентируясь спонтанно, на ходу,

Я ухожу от мира в неизвестность.

Зачем мне мир? В нем процветает ложь.

В нем столько лицемерия и фальши,

Мне наплевать, что с ним случится дальше,

Я так устал от вида сытых рож.

Устал от грязи, плещущей с экрана,

От чистоты на банковском счету.

Я выпью жизнь до капли из стакана

И погружусь в глухую пустоту.

Там тихо и темно, как в преисподней,

Ни радости, ни горя, ни проблем.

Вчерашний день, такой же, как сегодня,

И нет дорог и неприступных стен.

Пойду один, следов не оставляя,

Скрываясь от житейской суеты,

Все дальше от надуманного рая,

В святое царство мрачной пустоты.

Я стану тихой киммерийской тенью,

Блуждающей в кошмарных черных снах.

И тающей в единое мгновенье

В оголодавших солнечных лучах.

Декаданс

Деликатно, осторожно нахожусь во сне тревожном.

Расплескать боясь виденья, я на цыпочках хожу.

В мире грез растаять можно, потеряться там несложно.

Иллюзорность наваждений в подсознании кружу.

В темной опиумной пене притаилось наслажденье.

Ангелов подземных пенье слышу и к нему лечу.

Демоническое племя поднимает настроенье,

За него безумством жизни я по капельке плачу.

Смерть целую нежно в губы, и ревут надрывно трубы:

Славят наши отношенья, воспевают декаданс.

Мы давно живые трупы, мы кривим в ухмылке губы,

Таем в сумерках как тени, разложив судьбы пасьянс.

В сундуке, заросшем пылью, о котором все забыли,

Вы меня похороните на окраине Земли.

Отпевайте на могиле так, чтобы псы с ума сходили,

Чтобы звезды в небе стыли и зажечься не могли.

Агасфер

Зарницы заплетая в косы,

Смела Аврора темноту,

Слезой небесной пали росы,

Дополнив мира красоту.

Ещё дыша ночной прохладой,

В тумане нежилась река.

По небосклону рыхлой ватой

Неспешно плыли облака.

А к ним в обратном направлении,

Под строгим взглядом высших сфер,

Брёл молча в поисках забвенья

Живущий вечно Агасфер.

«Что — жизнь? Подарок в наказание,

Цена отмщения обид?

Иль искупленье за страданья?» —

Искал ответа Вечный жид.

Изгой, вкусивший яд презренья,

В глазах тоска и пустота…

Он смерти ждал, как избавления,

Он ждал пришествия Христа!

Алиса

Алиса знала, я меняю внешность

И очень часто становлюсь котом.

Наивно верила в мою безгрешность

И, сокрушаясь, плакала потом.

А я мяукал, ей давя на жалость,

Гнул спину у ее красивых ног.

Она прощала. В ней жила усталость

И вера в то, что я не кот, а бог!

Однажды, разбросав по полу карты,

Она узнала то, что я скрывал.

Опять рыдала, не предвидя фарта,

А я мурлыкал, в общем, снова лгал.

И пробил час!

Не справившись с тоскою,

Испила яд невинная душа.

Летучей мышью ворвалась в покои,

Где я сидел, страницами шурша

Потертой книги

С надписью «Алиса».

Признаюсь вам,

Как хитрая подлиза,

Вампир летучий пал к моим ногам.

Мордашкой нежно терся о копыто,

Забыв про клятвы, данные богам.

Зима

С седых небес, кружась, летят снега,

Хрустальным льдом затянуты озёра,

Художника незримого рука

Украсила слюду окон узором.

На лик эмалированной луны

Протяжно молятся ночами волки.

Утробным воем разрушая сны,

Вонзают в душу ужаса иголки.

Молочной струйкой рваные дымы

Из труб печных уходят в бесконечность,

И кажется, что царствие зимы

Не кончится и будет длиться вечность.

Ночь

Пеленой безрассудной печали,

Одиночества и пустоты,

Пряча взгляд под покровом вуали,

Ночь украдкой ползёт с высоты.

Вслед за ней, по дорожкам из пыли,

Вереницей бредут не спеша

Те, кого в суете мы забыли,

Но о ком не забыла душа.

Ей поведав о том, что за гранью

Восприятия и бытия,

Сновиденья уйдут утром ранним,

В недоступные мыслям края.

Ненадолго, до будущей ночи.

И вернуться, свой круг повторить.

Век их сумрачной жизни бессрочен,

Словно памяти длинная нить.

Пахнет ночь взбитой пеной сирени

Пахнет ночь взбитой пеной сирени,

В ртутной луже застыла луна.

Вдоль фасадов бесшумною тенью

По бульварам скользит тишина.

Ты бесстыже раскинула руки,

Изогнулась в постели змеёй.

За оконными стёклами суки

Лаем крошат хрустальный покой.

Тихий смех, разговоры в антракте,

Дым табачный и горечь вина;

Смяты простыни в пылком азарте,

Сон украла шальная весна.

А под утро, когда в спящем сквере,

Закричат вразнобой соловьи,

Уходя, обернёшься у двери,

Прихватив с этажерки рубли.

Дремлет мир, убаюканный вьюгой

За окошком снежок синий-синий,

Позолоченный свет фонаря,

Нафталином осыпался иней,

В серебро нарядив тополя.

Снег скрипит удивительно мило,

Ветер спит в водосточной трубе.

Ты меня своей тенью накрыла,

Я же тенью прижался к тебе.

Догорает свечей отраженье...

Запах хвои и легких духов.

Замирает душа в наслаждении,

От твоих недосказанных слов.

Дремлет мир, убаюканный вьюгой,

Всюду Божья царит благодать,

Как мы жили с тобой друг без друга?

Я навряд ли сумею понять.

Пряча за веером ветра дыхание

Пряча за веером ветра дыхание,

Вы осторожно отводите взгляд.

В воздухе плавает, как наказание,

Тонких духов неземной аромат.

Пухлые губы в улыбке невинной

Очень повинны в страданьях души.

Сколько изящества в позе картинной,

Если бы знали вы, как хороши!

Как бы случайно коснуться губами

Щек ваших нежно-пурпурный атлас?

Пары в безумстве кружат между нами

И заглушает признания вальс.

Я не дотронусь до бархата кожи,

Не заведу разговор ни о чем.

Может, об этом вы мыслите тоже,

Но никогда не признаетесь в том.

Не грусти, не плачь, не надо

От любви устал и равнодушен

К тем проблемам, что сжигали нас.

Видимо, наш хрупкий мир разрушен

Парой грубых, беспощадных фраз.

Я тобой давно уж не болею,

Не ищу ни встреч, ни тёплых слов.

И в душе надежду не лелею,

Что придёшь ко мне в урывках снов.

Так что не грусти, не плачь, не надо.

Прошлого обратно не вернёшь.

В кущах райского когда-то сада

Безразличие живёт и ложь.

Бродят в них одни воспоминанья,

Да и те когда-нибудь пройдут.

Наступило время увяданья

Тех страстей, что душу в клочья рвут.

Ты и осень

Осень-зануда дождями холодными,

Словно когтями, царапает душу.

Листья ватагами к жизни негодными,

Ветки покинув, бросаются в лужу.

Ветры лихие, морозы впитавшие,

Реки лизнув, покрывают их наледью.

И небеса, с Солнцем дружбу порвавшие,

Всё похоронят под белою скатертью.

Зябко, уныло, лишь тонкие губы,

Привкус любовный давно позабывшие,

Хоть не обветренны, хоть и не грубы

Шлют тебе вслед поцелуи остывшие.

Только ты к ним равнодушно-небрежна,

Знаю: чужие дурманят сильнее.

Пусть будет так, раз все так неизбежно,

Буду терпеть, в сердце чувства лелея.

Паранойя

К твоим ногам багряною листвою

Осыпалась разбитая душа.

Моя любовь, разбавленная болью,

Ещё живёт, урывками дыша.

Из глаз уже давно исчезли слёзы,

В них только одиночества печать;

По лабиринтам мозга бродят грёзы,

С которыми так трудно совладать.

Где яд найти, чтоб отравить все чувства

В моей душе рождённые тобой,

И укротить фантазий глупых буйство,

Соединившись с мёртвой пустотой?

Как странно наступает паранойя -

Хочу забыть и потерять боюсь!

Люблю тебя истерзанной душою,

И ревности навязчивой стыжусь.

P/S

Тоскою дни наполнены мои,

На вешалке завял венок лавровый.

Любовь прошла, и не вернется снова —

Она сползла, как шкура со змеи.