Книга: Дневник проказника



Дневник проказника

Метта Виктория Фуллер

Дневник проказника

От редакции

«Ужас! — скажут некоторые добросовестные родители, открыв эту книгу. — Какой кошмарный мальчишка! Чему вы учите наших детей! Куда смотрит прокуратура!»

И правда, Жоржи Гаккет — это определение вы еще не раз увидите в книге — «потрясающий экспонат». Укусил пастора за ногу из-под стола щипцами для сахара? Укусил. Угнал поезд? Точно, угнал. Не говоря уже о том, как он разнес поклонникам своих сестер собственные их фотографические карточки со сделанными рукой девушек ехидными замечаниями. Или, например, кричал старому, больному, богатому и глухому, как тетерев, дяде Самсону в слуховую трубу все, что говорят о нем в доме. Играл с пастором в индейцев и только чудом не убил его из револьвера. Или… пожалуй, для знакомства хватит.

Действительно, какой ужасный ребенок. Чему мы только учим читателей.

Дорогие родители, не бойтесь и не пугайтесь. Сейчас мы вам все объясним.

Взгляните: в половине случаев Жоржи попадает в историю по одной только причине: он еще не научился врать, как взрослый. А главное, изо всех сил старается вести себя, как они. Быть респектабельным джентльменом, вести светские разговоры и творить добрые дела на благо общества.

Иногда он слишком доверчив — например, когда верит, что разбитые часы сами собой соединяются в цилиндре. Но главное, что все эти истории абсолютно реалистичны — и потому по-настоящему смешны. Главное «преступление» Жоржи Гаккета не в том, что он, например, угнал поезд или выпустил мышь и напугал сестер, а ярмарка от этого сгорела. Нет. Главная и самая гениальная шалость — в том, что он как бы меняется со взрослыми местами; переворачивает взрослый, серьезный мир вверх тормашками. Именно озорство Жоржи показывает во всей красе, что поклонник его сестры, за которого ее во что бы то ни стало хотят выдать родители — трус; тетушка Бетси скупа, а миссис Питкинс — хозяйка пансиона — глуповата. Ведь юмор как раз в том и состоит, что все нелепости, несуразности и глупости становятся явны и очевидны. Одновременно происходит и другое: именно благодаря шалостям Жоржи мы видим, что доктор Мур — умный и благородный, отличная пара доброй, рассудительной и не лишенной чувства юмора Сью Гаккет; что тетя Бетси, хотя и скуповата, все-таки на редкость здравомыслящая особа; что мистер и миссис Питкинс, как бы смешны они ни были в своем упоении собственной респектабельностью — просто беззащитные старички, наделенные, между прочим, поистине бесконечным терпением. Вспомним, как выгнанный из пансиона Жоржи описывает свои грехи кондуктору: «… но и это бы еще ничего, — перечисляет он провинности, словно Шехерезада в „Тысяче и одной ночи“, — когда бы только…» Одно безобразие следует из другого, другое — из третьего, третье из пятнадцатого — и тут сам черт сошел бы с ума от таких головокружительных маневров.

И, наконец, третье. Иногда Жоржи делает действительно ужасные вещи. Смешные, но это смех сквозь слезы. И в этом случае мы бы обратили ваше внимание на то, как ясно тогда видно со стороны, чему следует научиться Жоржи (а следовательно, и его ровесникам-читателям), чего недостает и какие, собственно, вещи стоит объяснять ребенку — желательно, собственным примером.

Леди и джентльмены! Жоржи Гаккет не виноват. Он просто изо всех сил старался быть хорошим мальчиком.

Глава 1. Я пишу дневник

Меня зовут Жоржи Гаккетт. Вчера мне исполнилось восемь лет, и мама спросила, что я хочу в подарок. Я сказал «дневник». Все мои старшие сестры ведут дневник и я подумал, что тоже хотел бы эту вещицу. У меня три сестры — Лили, Сюзанна и Бесс.


Дневник проказника

Лили, Сюзанна, Бесс


Они пишут в свои дневники каждый вечер, после того, как причешут свои волосы и запрут их в бюро (не считая тех, которые они завивают). Мне подарили дневник, но я не знал, как его ведут, и хотел стащить Лилин дневник из ее комнаты. Ящик бюро[1] оказался заперт, и мне пришлось повозиться, чтобы подобрать подходящий ключ. Но я отпер ящик и пошел списать что-нибудь из дневника.


Дневник проказника

«Они пишут в свои дневники каждый вечер…»


Сегодня к нам пришел мистер Билл М. Смит. Последнее время он делает это каждый вечер — большой, уродливый, старый холостяк, над которым сестры за спиной смеются. Я был в гостиной с дневником, и он вошел и спросил, чем это я занимаюсь, и дал мне конфет. Я хотел спрятать от него дневник, но он положил мне на плечо свою толстую лапу и стал громко читать вслух.


«Я хотела бы, чтобы этот глупый старый Билл Смит сидел дома. Опять он был в воскресенье вечером. Он никогда, никогда, никогда мне ни чуточки мне не понравится, но мама говорит, он очень богат, и я должна его принимать. Как жестоко заставлять меня быть такой двуличной. Это разбивает мне сердце. Какие у него огромные красные руки, и говорить он может только о том, как много у него домов, и его галстуки такого дурного вкуса — меня тошнит от него! Хоть бы он оставил меня в покое. Он пытался поцеловать меня, когда приходил в последний раз, но я скорее поцеловала бы лобстера.


Дневник проказника

„Я лобстер и лобстером буду всегда; но сжалься и замуж иди за меня!“ Поздравительная открытка к Валентинову дню


О, как он непохож на моего дорогого, дорогого Монтэгю Д. Джонса! Бедненький Монтэгю, ведь он всего только скромный клерк!

Я не могу больше выносить эти унижения. Монтэгю мучает меня ревнивыми упреками. О, что за подлая жизнь! Как я устала от нее.»


Я с удовольствием переписал эту страничку из дневника Лили, так как совершенно согласен насчет мистера Смита. Вот не думал, что девочки могут так энергично выражаться. Но какая из-за этого вышла история! Кто бы мог ожидать! Мистер Смит так покраснел, что я боялся, как бы с ним чего не случилось, потом он швырнул мой дневник на пол и быстро-быстро пошел в прихожую, где схватил шляпу, палку и выскочил на улицу, а Бесс сказала: «Опять ты наделал дел, Жоржи!» Лили хотела меня схватить, но я пригнулся и убежал. Я никогда не видал, чтобы какой-нибудь мальчик так легко попадал впросак, как я. Все наши злятся на меня, но я не понимаю, в чем тут моя вина: я ведь только списал несколько строк из дневника Лили. Одно только верно, продолжение в этой книжке, хорошо ли, плохо ли, будет моего собственного сочинения. Мне противны эти глупости в дневниках девчонок.

Сегодня дома была такая кутерьма из-за вчерашнего, что я не знал, дадут ли мне поесть, а потому пошел удить. Погода была не пасмурная и рыба не клевала. Проходит какой-то человек и говорит: «Что, малыш, не клюет?» Я не люблю, чтобы меня называли сыночком, меня это бесит. Вот я и крикнул:

— А, чертова рыба!

— Какой, — говорит, — неблагочестивый мальчик!

— Да нет, — говорю, — рыбу-то, должно быть, черти прибрали! Провалилась она к чертям.


Дневник проказника

Сельдь: «Я так много слышала о вас!» (Непереводимая игра слов. «Herring» — по английски «сельдь», а «hearing» — «слышать»)


Он почесал затылок и пошел дальше. Как раз в это время рыба клюнула, я чересчур наклонился и упал в воду. Меня понесло через запруду, и я влетел в мельницу, к самому колесу, но, не дойдя еще до шлюза, подумал, что им жалко будет потерять Жоржи, которого они постоянно бранят. Но я уж и не знаю, о чем еще думал и как меня вытащили, и вымок, как мышь; они катали меня на бочке и вдували воздух в мои внутренности, а когда я пришел в себя, то спросил: «А удочку мою вы спасли?»


Дневник проказника

Первая помощь при утоплении: искусственное дыхание


Не понимаю, почему мама так безумно рыдала, когда меня принесли домой; все ведь уже было в порядке, я так ей и сказал.

Я был ужасно рад, что упал в воду, потому что теперь все забыли, что должны на меня сердиться. Лили сделала мне очень вкусных бутербродов и чаю, а вечером все пришли ко мне и так завернули меня в одеяло, что я боялся задохнуться. А потом я встал и надел свой новый костюм — другой сушился. А так как они, наверное, стали бы бранить меня за то, что я встал, то я пошел в залу и спрятался за портьерой у окна веранды. Я так устал, что тотчас заснул, а когда проснулся, то услышал голоса и увидел, что это Сюзанна и доктор Мур сидят рядом на диване. Бесс колотила на рояле на другом конце комнаты, а Лили послали наверх, в ее комнату, потому что она узнала, что мистер Билл М. Смит к нам больше не придет.

— Нам придется ждать, — сказал доктор, — быть может, целый год. Старый доктор Брэдли собирается на покой и хочет взять помощника. Зимой он обещал сделать меня партнером. Будешь ли ты ждать, дорогая моя! Тебе нужно запастись терпеньем.

— И тебе тоже, — сказала Сюзи, и оба стали смеяться.


Дневник проказника

— Мы лучше сохраним это пока в глубокой тайне, — сказал он.

— Да, правда! — отвечала она. — Лучшая политика — держать все в секрете. Мало ли, что.

Потом она вскочила, как будто в нее выстрелили, побежала через всю комнату и села в кресло, потому что вошло несколько человек, а потом и еще несколько. Все хотели знать, что с бедным Жоржи. Пришла мама и сказала, что я убежал и что она страшно беспокоится, что я в бреду повредился головой, и мозг, может быть, не в порядке. Тогда я отдернул занавеску и выпрыгнул, точно я играю в лягушки.

Вот было смешно, когда они закричали!

— О, Жоржи, Жоржи! — вздыхала бедная мама. — Ты еще убьешь меня, непременно убьешь.

— Ты был все время под окном веранды? — спросила Сюзанна, то краснея, то бледнея.

— Ну, еще бы, — говорю я и подмигиваю сначала ей, потом доктору. — Я знал, что честность наилучшая политика, но почему ты сказала, что наилучшая политика — не выдавать, что вы помолвлены, раз вы об этом говорили?

Сюзанна вытолкнула меня из комнаты, но в дверях я еще крикнул:

— Пусти мою руку! Я и так уйду, нечего толкать. Скажи, Сью, почему ты так вскочила с дивана, когда позвонили гости? Разве доктор Мур…

Но она закрыла мне рот рукой и захлопнула дверь.

— Я бы охотно выдрала тебя, Жоржи, это так же верно, как то, что иногда мне хочется есть, — сказала она и заплакала, — ты же выпустил кота из мешка[2], скверный, скверный мальчишка!


Дневник проказника

Черный кот: «Не беспокойся, улыбнись! У нас в Лейтонстоуне все веселятся и радуются.»


— Чего? — говорю. — Какого еще кота?

Но она заревела, точно уронила в колодец свой единственный леденец.

— Доктор Мур никогда не простит тебе этого! Мы хотели, чтобы никто ничего не узнал об этом раньше, чем через шесть месяцев!

— Сюзи, мне очень жаль, что я это сделал, — сказал я, — я никогда больше так не буду, если ты перестанешь плакать. Но что же я, собственно, наделал? Если бы я знал, что доктор такой пугливый, я бы не выскочил так неожиданно. Я бы не вышел замуж за такого пугливого человека. Он, пожалуй, упадет в обморок, если увидит ночью повешенную белую простыню. Я не верю в привидения, а ты веришь?

Тут пришла мама и потащила меня опять в постель и велела нашей служанке Бетти оставаться у меня, пока я не засну, а я попросил Бетти вписать это в мой дневник, потому что я очень устал и хотел спать. Бетти кивет своей рыжей прической и зевает так, что, кажется, у нее вот-вот отвалится голова. Спокойной ночи, дневник!

Глава 2. Фотографические карточки

Я хотел бы знать, почему девушки не любят своих маленьких братьев. Я люблю Бесс. Когда я здоров, я два раза в день хожу для нее на почту. Я потерял не более трех писем к ней. Как я рад, что она этого не знает!

Сегодня я уже чувствовал себя так хорошо, что хотел встать, и, когда пришла Бетти с обедом, вылез из кровати и спрятался за дверью. Я был закутан в мамину шаль, и, когда Бетти вошла, выскочил и залаял, будто я большая черная собака, а эта неосторожная женщина уронила чашку на пол.

Вот так штука! Китайская фарфоровая супница разбита, пол облит бульоном, а все семейство прибежало наверх, потому что она так кричала, как будто загорелся дом.

Я не знал, что Бетти такая глупая. Все стали бранить меня; так уж всегда бывает. Я думаю, что, когда выздоровею, убегу и сделаюсь охотником на буйволов или попрошусь на корабль юнгой. Так еще не поступали ни с одним мальчиком! Этакая несправедливость!

Девочки были внизу, в зале, потому что к ним пришла их знакомая — мисс Ватсон. На некоторых карточках были сделаны на оборотной стороне надписи, например: «Самодовольный дурак», «Ну, разве он не сладкий!», «Предложил. Отказала», «Сердечный друг», «Вот так рот!», «Портрет осла». Две дюжины этих карточек, тех, кого я знал, я взял себе, чтобы ими позабавиться, когда буду здоров. Я снова задвинул ящик так, чтобы Сусанна не заметила, что я их взял. Я сказал себе, что никогда больше не пойду в эту гадкую комнату, так она мне опротивела: но я хотел развлечься и поиграть в девицы. Я надел на себя старый корсет Сусанны, юбку с длинным шлейфом и ее голубое шелковое платье — только оно оказалось слишком узким в талии. В комоде я нашел два маленьких локона и приклеил их ко лбу гуммиарабиком[3], а в чашке что-то красное, чем и намазал себе щеки. Когда я был готов, я скатился по перилам и налетел прямо на мисс Ватсон, которая как раз собиралась уходить от моих сестер. Вот то-то подняли крик!

— Мое лучшее, голубое, шелковое… ах, чертенок! — сказала Сью.

Мисс Ватсон повернула меня к свету и сказала так сладко, как мед:

— Откуда у тебя такие хорошенькие розовые щечки, Жоржи?

Сюзанна делала мне знаки, но я их не понял.

— Я нашел что-то красное у Сюзи в ящике, — ответил я, а Ватсон засмеялась ехидно и сказала:

— О!

Сестра говорит, что она ужасная сплетница и будет рассказывать всему городу, что она, Сюзанна, румянится, а это совсем неправда, потому что в чашке была краска для рисования роз на картоне, а в этом нет ничего дурного. Я хотел идти наверх, но запутался в платье и разорвал весь перед. Сью так рассердилась, что стала драть меня за уши. «А, дорогуша, — сказал я себе, — ты еще ничего не знаешь про карточки, которые я взял из твоего ящика.»

Некоторые люди воображают, что у маленьких мальчиков уши существуют только для того, чтобы их драть — так, по крайней мере, думают мои сестры. Если бы люди знали, какие бывают мрачные и отчаянные мысли у маленьких мальчиков, они бы обращались с ними осторожнее!

Я уступил, но подождем до завтра.


Сегодня позволили мне сойти вниз к завтраку. Я положил все карточки в карманы, и пока выжидал минуту, чтобы незаметно улизнуть, Лили сказала мне:

— Чего это ты туда насовал?

— О, мало ли что! — ответил я, и она засмеялась. — Может, ты засунул туда свои книги и платье[4] и собираешься бежать, чтобы сделаться индейским вождем?

Я не выдал своей тайны, а сказал только:

— Я хочу идти на задний двор поиграть немножко.

Побежал в город и натешился вдоволь. Отправился я к оригиналам фотографических карточек.

— Ура, Жоржи! Опять здоров! — сказал первый, к которому я пришел.

Когда я буду большой, надеюсь, у меня не будет таких нафабренных усов, как у него.


Дневник проказника

Он сидел в лавке, я попросил его подарить мне хорошенький галстук, а когда он спросил: «Как поживают твои сестры?», я вытащил его фотографию и дал ему. Это была та, с надписью: «самодовольный дурак». Девочки вытянули его усы вдвое против их натуральной длины и сделали его смеющимся во все лицо. Он побагровел, как огонь, и закричал на меня: «Кто это сделал, маленький негодяй?»

— Должно быть, привидение, — сказал я серьезно, как сова, и поторопился удрать, потому что у него был такой вид, будто сейчас грянет гром.

Следующее место, куда я зашел, была бакалейная лавка, где находился другой молодой человек. У него были рыжие волосы и веснушки, но он, наверное, считал себя красавцем. Я сказал:

— Здорово, Питер! Доброго утра!

Он ответил:

— Мастер[5] Жорж собственной персоной! Любишь изюм? Вот, возьми.

Я замечаю, что мальчуганам, у которых три хорошенькие сестры, всегда везет. Я взял большую горсть изюму и несколько орехов и сел на прилавке; потом вдруг, как будто мне что-то пришло в голову, полез в карман, вынул оттуда его фотографию и, покосившись на нее, сказал: «Да это ведь совсем похоже на вас!»

— Покажи-ка! — говорит.

Я сначала долго не хотел дать ему карточку, но под конец дал. Девушки разукрасили ему веснушками все лицо. Это был портрет, на обороте которого они написали: «Ну, разве он не сладкий?» А из его волос они сделали петушиный гребень. Он увидал все это и побледнел.

— Какой, — говорю, — стыд для молодых девушек — так издеваться над своими поклонниками!

— Брысь!

Я успел еще захватить горсть изюму и спокойно исчез. Он был взбешен!

Мистер Куртнэй — адвокат, его контора на площади, близ суда. Я хорошо его знаю, потому что он часто приходит к нам. Он ужасно надменный, прямой, как будто аршин проглотил. Голос у него глубокий-преглубокий — из самых его сапог. Сердце у меня забилось, до того мне было страшно, но я хотел довести шутку до конца, а потому спросил его:

— Это выставка?

— О чем ты? — спросил он, глядя на меня с высоты своего роста.

— Сью сказала, если я зайду в контору мистера Куртнэя, то смогу видеть то, что здесь снято, — говорю я и даю ему портрет с надписью: «Потрясающий экспонат».



Ужасно забавно видеть физиономии людей, когда они рассматривают свои собственные фотографии!

Примерно через минуту он пинает меня ногой, но я успеваю увернуться и убегаю.

Я слышал, как он бубнил что-то вроде «засужу!» и «скандал!». Я мог бы и сам арестовать Сью — за то, что она драла мне уши. Надеюсь, он подаст на нее в суд и я смогу защищать ее права.

Если я буду продолжать писать, то не попаду в постель раньше полночи. Зеваю, как засыпающая рыба. Итак, до свиданья, мой дневник, до следующего раза; карточки я разнес все еще перед обедом. Думаю, выйдет изрядная кутерьма.

Лопаюсь от смеха, когда вспоминаю человека, которому я отдал «портрет осла». Он выглядел, как увядший салат. Мне кажется, он заплакал. Когда я вернулся домой к обеду, девочки упрашивали маму позволить им устроить на будущей неделе званый вечер. Не думаю, что кто-нибудь из их кавалеров придет, но мне до этого нет дела. Отчего они позволяют себе так обращаться с моими ушами, если хотят, чтобы я относился к ним хорошо?

P. S. Готов поспорить, левые уши сестер горят сейчас не хуже моих[6]!

Глава 3. Званый вечер

Уже больше недели как у меня не хватает духу взяться за дневник. Бедный мой дневник! Свидетель моих горестей, у тебя я хочу искать утешения. На твоих листах я опишу свои несчастья. Мне и теперь еще больно сидеть на стуле, но для тебя я постараюсь стерпеть. Все началось в тот день, когда я отнес нашим знакомым карточки. Девочки приставали к маме, чтобы она устроила вечер, и мама, наконец, согласилась; тогда они повеселели и стали составлять список тех, кого хотели пригласить. Все три работали прилежно, как пчелки, а я вел себя хорошо, сидел в кресле и спокойно слушал, потому что очень устал. Как вдруг звонок, и входит никто другой как тетя Бетси, которая живет в Гоппертауне и навещает нас дважды в год. Мои сестры были в отчаянии, потому что знали, что она пробудет у нас с неделю и будет на вечере.


Дневник проказника

«…Как вдруг звонок, и входит никто другой как тетя Бетси, которая живет в Гоппертауне и навещает нас дважды в год.»


Когда Лили узнала об этом, у нее сделалось злое лицо.

— Старая перечница, — сказала она, — вечно притащится некстати.

— Можешь не сомневаться: она останется, — сказала Бесс. — Стоит ей услышать о вечере, и она наденет свое старое зеленое шелковое платье, в котором она похожа на цаплю, и это свое желтое диванное покрывало с ее ужасными лиловыми перчатками.

— Она до смерти нам надоест, — сказала Сью.

Я возлагаю надежды на тетушкино богатство, но она до того старомодна, как будто вылезла из Ноева ковчега[7].


Дневник проказника

Ной — картина Джеймса Тиссо (1836–1903)


Поэтому, когда я услышал, что они не хотят, чтобы тетя осталась на вечер, то тоже стал желать, чтобы она уехала. Сказать по правде, совесть у меня была нечиста из-за тех фотографий, которые я отдал из мести. Ах, это ужасно — иметь нечистую совесть; она давит, как свинец. Я жалею о том, что сделал, но не стоит плакать о разлитом молоке, а потому я решил сделать что-нибудь для моих сестер, чтобы загладить свою вину. После чая я остался в гостиной один на один с тетей и сказал ей:


Дневник проказника

Ноев ковчег — большая и довольно дорогая игрушка. Часто приобретался состоятельными тетушками (и дядюшками) в подарок племянника


— Тетя, хочешь сделать счастливыми моих сестер?

— Про что это ты говоришь? — спросила она.

— Видишь ли, если этого ты хочешь, то уезжай, пожалуйста, до нашего вечера. Они не хотят, чтобы ты была на нем. Я слышал, они так говорили. Только не говори никому, что я это сказал тебе, а уезжай обратно накануне будущего четверга, а я всю жизнь буду тебе за это благодарен.

Мне кажется, что нехорошо было с ее стороны обозлиться, когда я так вежливо говорил с ней, и совсем уже гадко было сейчас побежать и все рассказать, когда я нарочно просил ее не выдавать меня; она сделала это так скоро, как только могла, а на другой день ускакала и сказала, что никогда в жизни ноги ее не будет у нас.

Но это еще не все. Кажется, папа занял у нее денег, потому что времена так плохи, а она стала попрекать его, что он дает вечера на занятые деньги. Всеобщая злоба обрушилась на бедного восьмилетнего мальчика. И еще кое-что другое обрушилось на меня. Не стану вгонять тебя в стыд подробностями, достаточно сказать, что они никогда не испортят ребенка — уж розги-то они не жалеют[8]! Но Бетти пожалела меня и приготовила мне мягкое сиденье из подушки. Я не хочу выходить, чтобы мальчишки чего не заметили.


Дневник проказника

Старинная новогодняя открытка. К послушным детям приходит Святой Николай (он же Дед Мороз), а к непослушным — Крампус. Пучок веток в руках Крампуса — совсем не метла без ручки. Это розга.


Как медленно идет время. Я бы не побоялся сделаться Робинзоном[9]

Все время волновался из-за этих фотографий. Я боялся, что каждую минуту может выйти выйти наружу то, что я наделал. День проходил за днем, наконец, настал вечер, когда должно было собраться общество. Бетти нарядила меня в новый костюм, повязала мне самый красивый галстук и вылила целый литр духов на мой носовой платок; сестры с полчаса твердили мне, как я должен себя держать, если не хочу, чтобы меня послали спать, и, наконец, пустили меня в залу. Весь дом был освещен, везде стояли букеты, был также человек, чтобы играть на рояле. У меня слюни текли при мысли о мороженом и о пирожном, об апельсинах и желе, о цыплятах и бутербродах, которые были приготовлены в столовой. Девочки были такие хорошенькие в белых платьях, в локонах, с блестящими глазками и с цветами в волосах.

Стало собираться общество; приехали все молодые девушки, которые бывают у нас; пробило девять часов, а единственным кавалером был доктор Мур, который собирается жениться на Сюзанне.

Сестры стали беспокоиться.

Ух, как меня пробирала совесть! Дрожал я до самых пят. Человек у рояля играл и играл. Две девицы взяли друг дружку за талии и стали вальсировать, но это, кажется, не слишком доставляло им удовольствие.

Часы пробили половину десятого. Я сказал себе: «Бомба заряжена, фитиль подожжен, сейчас будет взрыв!»

Гости начали шептаться, а сестры имели такой вид, как будто готовы были попрятаться в мышиные норки. И вот раздался громкий звонок, все лица просветлели; но это была Бетти: она принесла карточку и передала ее сестрам. Это был не отказ, а только фотографическая карточка, на которой они сделали надпись и которая должна бы лежать в их письменном столе. Опять звонок, еще одна фотография. Было еще звонков двадцать, и каждый раз являлись новые карточки, еще и еще. Под конец пришли двое молодых людей. Я сразу понял, почему они пришли. На их карточках было написано: «О, ты, сердечный друг» и «Слишком великолепен, чтобы остаться надолго!». Этот служил в сапожном магазине и не понял шутки. Мисс Гопкинс все время посмеивалась, а сестры едва не плакали. Ужин был прекрасный, но я знал, что вечер испорчен. Я был так неспокоен, что должен был остановиться на пятой порции мороженого.

— Если бы я только знала, кто это сделал, — говорила Сюзи доктору, — я бы готова была его убить! И я бы сделала это! Подлая, низкая и коварная шутка! Ненавижу такие выходки! Все они теперь злы на нас. Мы никогда этого не поправим. Нам нужно будет переехать в другой город. Я никогда больше не посмею показаться на улице. Ах, как бы я хотела узнать, кто это сделал!

— Быть может, Жоржи объяснит нам это, — сказал доктор и пристально посмотрел мне в лицо.

— Нет-нет, — ответил я. — Может, это был Таузер? Я дал ему погрызть несколько карточек; вдруг он выронил их на улице?

— Так ты, значит, держал их в руках? — вспылила Сюзи.

Ну вот, пришла беда — отворяй ворота. Кот выскочил из мешка. Я убежал и лег спать. Я не хотел видеть, как гости будут уходить. Я лежал и думал, и думал. Я знал, что меня опять будут драть; а я и от прошлого-то раза еще не оправился! Похоже было, что мне не пережить правосудия, которое ждало меня утром.

Я не мог сомкнуть глаз и решил бежать из дома. Тетя Бетси жила от нас всего в пятидесяти милях по железной дороге. Я там один раз был. В копилке у меня лежало два доллара. Месяц светил так ясно, как будто был день. Я встал, оделся, взял копилку, сполз по лестнице тихо, как мышь, отворил дверь и очутился на дворе. Я побежал к станции так скоро, как только мог. Было уже светло. Товарный поезд стоял на рельсах и пускал дым. Я улучил момент и влез в пустой вагон. Скоро зазвонили, и мы тронулись.


Дневник проказника

«Скоро зазвонили, и мы тронулись…»


— Прощайте, друзья мои! — сказал я. — Этот злой мальчик не будет больше огорчать вас. Он уезжает и будет ждать, пока гроза не пронесется мимо.

Покачивание вагона меня скоро убаюкало, и я задремал.

— Кто это? — спросил вдруг суровый голос.

— Это я, маленький Жоржи, — сказал я. — Я заплачу за проезд. Вот моя копилка с двумя долларами, возьмите себе сколько нужно.

— Как ты сюда попал? — спросил незнакомец.

— Я убежал из дому, потому что я всегда что нибудь напрокажу. Вы, верно, кондуктор?

— Конечно! — сказал он и засмеялся. — Ты где хочешь слезть?

— В Гоппертауне, — ответил я. — И я думаю, что останусь там, пока не вырасту, потому что иначе мои сестры умрут старыми девами.

Глава 4. Бегство

Прошлый вечер мне пришлось оборвать свой рассказ, потому что в комнату пришла мышь, и я стал ловить ее. Я разбил кувшин для умывания, когда бросил в нее башмак, но мыши не поймал. Итак, мы с кондуктором разговорились. Я рассказал ему про моих сестер, про тетю Бетси и про всех. Ему стало жаль меня; он не хотел брать с меня денег. Он сказал, что когда он был в моем возрасте, то его аккуратно драли каждый вечер, и советовал мне привыкнуть к этому и не брать в голову.


Дневник проказника

Mus musculus (лат.) — мышь домовая, обыкновенная


— Лягушка привыкает к тому, что с нее сдирают кожу, — сказал он, — не мешай твоим сестрам выходить замуж: женихи нынче редки. Война в Европе сильно поубавила число мужчин.

Я буду любить кондуктора до конца дней, он был так любезен со мною. Кажется, пробило девять часов утра, когда мы приехали к месту, где я хотел выйти; мы пожали друг другу руки и простились, как старые друзья. Я думаю, что не сделаюсь охотником на буйволов, когда вырасту большой, а пойду лучше в кондуктора. Вот чудесная жизнь! Можно кататься даром, сколько угодно, На станции было несколько мальчишек, которые очень удивились, когда я вышел из товарного поезда. Они познакомились со мною, и мне пришло в голову, что я могу немного поиграть, прежде чем сказать тете Бетси, что приехал, чтобы остаться у нее. Но оказалось, что это были скверные мальчишки, очень дурные. Они отняли у меня мою копилку, разорвали мой новый костюм и забросали меня грязью.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Не гнется, не мнется, никогда не порвется! (Торговая марка зарегистрирована)


Был уже полдень, когда я пришел к тете Бетси. Я не чувствовал голода, пока не услышал запаха пекущихся пирожков. Тетя сидела одна за обедом.

— Господи, помилуй, Жорж Гаккет! — вскричала она и уронила свой нож, так что отбился кусок тарелки. — Откуда ты? Что это с твоим костюмом? Кто расцарапал тебе лицо?

— Тетя Бетси, — сказал я, — не хочу лгать, я убежал.

— Убежал! Убежал из твоего родного дома, от твоего доброго папы, от твоей дорогой мамы, от твоих славных, хороших сес…

Тут она вдруг остановилась, точно у нее что-то застряло в горле. Понимаете, она вспомнила, как те не хотели, чтобы она была на их вечере.

— Не удивляюсь, — сказала она потом, — эти девчонки способны кого угодно выгнать из дому. Расскажи мне все, мое бедное дитя!

Я объяснил ей всю историю. Я сказал ей также, что у меня сердце обливается кровью, потому что я тогда так рассердил ее. Когда я рассказал ей про фотографии, у нее засверкали глаза, так она обрадовалась, что мои сестры попали в глупое положение.

— Ты поступил нехорошо, Жорж, но мальчуганы всегда останутся мальчуганами. Меня радует, что ты приехал ко мне. Пойди теперь в кухню, умойся и приходи поскорее, а то цыплята остынут.

— Обещаешь ли ты мне, тетя, не писать им, где я?

— Если они не узнают об этом, пока я им не напишу, — сказала она коротко, — то ты останешься у меня, пока не вырастешь большой.

Видно было, что она возненавидела всех моих родных, потому что я рассказал ей, что они не хотели ее пригласить на вечер. Она так накормила меня, что я должен был остановиться на третьем куске паштета, зашила мою куртку и была так добра ко мне, как только возможно.

Но не пробило еще и четырех часов, как от папы пришла телеграмма: «Не у вас ли Жоржи?»

Тетя телеграфировала в ответ: «В чем дело?». Так они и не узнали, здесь я или нет. Я забыл сказать, что взял с собою дневник, который завернул в свой носовой платок, а также чистую рубашку и пару чулок. Это умывальник тети Бетси я разбил, когда хотел поймать мышонка. Он — кувшин, а не мышонок — был из такого уморительного голубого фарфора, и тетя Бетси сердилась. Я боялся, что она за это отошлет меня домой. Я уже два дня здесь, она держит меня только назло моим, но — ох! — она заставляет меня трудиться, как раба. Это уже начинает мне надоедать. Мне приходится рубить котлеты и даже чистить бобы — просто стыд! Она не позволяет мне играть с другими мальчиками. Я уже два раза ходил на станцию искать кондуктора, хочу просить его отвезти меня назад. Он это сделает, я знаю.

Тоска по родине — что-то ужасное! Четыре долгих, долгих дня и ночи. Как медленно ползет время, как улитка. Я в отчаянии. Нет денег, нет друзей и возможности увидеть кондуктора. Сегодня мне пришлось очистить двенадцать четвертей[10] брусники!

* * *

Счастливец! Опять дома! Слезы застилают мне глаза, когда я вспоминаю сцену, как мой отец с торжеством привез меня домой. Мама рыдала, сестры целовали меня, даже кухарка плакала, а Бетти держала фартук перед глазами. Весь город говорил обо мне. На станции меня ждала целая толпа народа. Нет, вот история-то! Папа был так зол на тетю, что не сказал с нею ни слова, когда приехал за мною, потому что все говорили, что я умер или меня украли.

Вот как я раздобыл денег, чтобы телеграфировать домой: тетя послала меня чистить бруснику для варенья, а я продал ягоды, пошел на станцию и телеграфировал: «Я у тети Бетси, скорей приезжай и возьми меня домой. Твой сын Жорж».

Мои сестры ужасно милые девочки. Я никогда, никогда во всю жизнь не буду делать ничего, что может их огорчить.

Сегодня вечером к чаю к нам пришел пастор. Его имя — Пемрод Небнизер Слокум. Он сказал, что ему двадцать шесть лет. Он бледен, носит белые воротнички и, как я заметил, очень любит девочек и сладкие печенья. Он погладил меня по голове — терпеть не могу, когда меня гладят по голове, — это прилично для малышей трех-четырех лет. Мне кажется, он старается понравиться Лили, но она его не хочет. Единственная душа на земле, о которой думает Лили — это Монтэгю Д. Джонс. Я сегодня как раз отнес ему письмо. Она дала мне десять центов, чтобы я никому этого не говорил. Он написал ответ и тоже дал мне десять центов.

Лили ожидала меня во дворе. Она быстро спрятала письмо в карман и побежала наверх. Что бы это значило? После чаю мы все пошли в залу. Мистер Слокум спросил меня, люблю ли я мармеладки, потому что я как раз положил одну себе в рот. Мы были одни у окна. Я сказал, что люблю и что всегда их покупаю, когда мистер Джонс мне дает денег за то, что я приношу ему письмо от моей сестры Лили. У него позеленело лицо, когда я это сказал. Потом он спросил, часто ли я их покупаю, а я ответил: каждый день. Он вздохнул слегка, как будто слишком много покушал, а потом сказал, что должен возвращаться в свой пансион[11] и писать проповедь.

Что за странная жизнь! В этот раз они не бранили бедного Жоржи, не высекли его и не послали спать среди бела дня. Папа говорит, что купит мне на будущей неделе велосипед. Должно быть, я оказался очень полезным, даром что мне всего восемь.


Дневник проказника

Другая открытка с Крампусом


Прошлый вечер, когда я уже написал в своем дневнике и мне не хотелось спать, я пошел в комнату Лили, чтобы взять ее ночную кофту и испугать Бетти. И вдруг почувствовал, что в кармане что-то есть; оказалось письмо. Я его прочел. Там было: «Карета будет ждать сегодня в девять часов вечера — выйди потихоньку, все будет хорошо. Дорогая Лили, не заставь меня ждать напрасно».

— Что это? — сказал я. — Теперь почти девять. Пойду посмотрю.

Я повесил капот обратно в шкаф, спустился по черной лестнице и вышел на улицу. Я спрятался за бочкой с золою. Верно: на углу стоял экипаж. Через минуту пришла Лили с узлом в руке. Мистер Джонс выскочил из экипажа, помог ей сесть, захлопнул дверцу, и они покатили. Кучер погнал лошадей, как будто на пожар. Я со всех ног побежал домой, влетел в комнату, где все сидели, и выпалил:

— Вы бы лучше поторопились, если хотите еще догнать их. Я думаю, кучера следовало бы задержать за то, что он так бьет лошадей!

— О чем ты говоришь? — спросила мама.

— О, ничего. Только Лили уехала с ним в карете. Они поехали в Плетвилль венчаться. Я видел.




Дневник проказника

Реклама! Реклама! Самые лучшие коляски в Нью-Хавен! Экипажная компания Крукера и Огдена


Папа проговорил что-то очень скверное. Бесс побежала наверх в комнату Лили, чтобы посмотреть, правду ли я сказал. Меня погнали в кровать, как всегда, когда случается потеха.

Сегодня я встаю и иду вниз, к завтраку, а моя милая Лили уже сидит с другими за столом, а после завтрака говорит мне: «О, Жоржи, как ты мог нас выдать!» — и вдруг начинает громко плакать.

Уж лучше бы я этого не делал!

Глава 5. Не знал, что заряжено

Опять стряслась беда в нашем доме — нет нужды сообщать, по чьей вине, — одного глупого мальчика; ко всем моим грехам добавился еще один, и хотел бы я знать, кто, как не я, еще мог быть виновен. Я ужасный; я попросту не заслуживаю, чтобы меня называли каким-нибудь другим словом; я просто ужасный, но я не хотел, все это происходит само, без всякого злого умысла. Дорогой дневник, думал ли ты когда-нибудь, что твоего маленького хозяина могут отправить в тюрьму? О, как ужасно, когда священник, и шериф, и старая мисс Гаркнесс смотрят на вас, как если бы вы были бессердечным преступником, когда вы совсем не собирались совершать ничего подобного!

В то утро я был очень хорошим; я играл с Джонни Брауном; мы не делали ничего такого плохого, что не позволило бы его маме разрешить мне остаться на обед (потому что его она тоже не желает меня видеть); и я ушел. Потом Джонни пришел ко мне за дом, и мы собирались отлично провести там весь день. Потом моя мама оправилась с визитами; мы поднялись в ее комнату, и я поставил стул на стол, чтобы дотянуться до верхней полки шкафа и взять оттуда какое-то лекарство, чтобы дать его Джонни. Джонни сказал, что оно довольно приятно на вкус, но делался все бледнее и бледнее, пока его желудок не завертелся так, что он перестал отличать голову от пяток. Тогда Бетти развела ему в чашке с противной теплой водой горчицы и заставила выпить эту отвратительную штуку, от которой бедного Джонни стошнило и ему стало легче. Когда Бетти ходила за горчицей, я заглянул в папино бюро и нашел там довольно смешной пистолет. Джонни сказал, что это был револьвер; тогда я велел ему не говорить никому ни слова, побежал к себе и спрятал пистолет под подушку. Я сказал: «Мы отлично позабавимся, когда ты выздоровеешь»; но он должен был пойти домой, потому что чувствовал себя очень плохо после того, как его стошнило.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Автоматический револьвер Мервина, Халберта и Co.


Я решил оставить пистолет под подушкой, потому что боялся, что его увидит Бетти. Я хотел только напугать им сестер; я и представить не мог, что он заряжен; но им почему-то не пришло в голову то же самое.

К чаю к нам опять пришел мистер Слокум; пасторы обожают приходить к кому-нибудь на чашку чая, это часть их работы — обходить все гостиные и ужинать там в свое удовольствие. Я спрятался, потому что папа как раз ушел на собрание городского совета, мама отправилась навестить больного Джонни; Сью как раз гуляла с доктором, а Лили и Бесс были обречены присматривать, чтобы преподобный не заснул в гостиной. Лили не разговаривала со мной с той самой ночи, когда хотела бежать; она ненавидит, когда мальчики используют ее своих для игр и шуток; не удивлюсь, если бы она стала женой священника; она такая рассудительная, чего я не мог бы сказать о ней в ту ночь, когда, как она сказала, собиралась взять меня к себе жить, когда выйдет замуж за мистера Джонса.

Так одна за другой разрушились мои надежды. Что за печальный мир!

«Теперь, — сказал я себе, — я поползу наверх, возьму пистолет, войду с ним в гостиную и всех перепугаю.»

Вот смешно будет услышать их вопли!

— Бетти, — говорю, — одолжи мне на несколько минут твое одеяло; я хочу быть храбрым индейцем.

Она и помыслить не могла о пистолете, а потому дала мне одеяло. Я накинул его на себя, взял пистолет на плечо, потом поднялся наверх, тихонько, чтобы они не узнали, что их лагерь окружен индейцами; очень, очень осторожно повернул дверную ручку и вошел. Преподобный и Лили сидели на разных концах дивана, Лили вышивала под лампой, все было тихо; час приближался. Потом время пришло; тогда я с жутким криком ворвался в лагерь, трижды издал боевой клич и сказал, указывая на пистолет:

— Сдавайтесь или я буду стрелять!

Бесс закрыла руками глаза и издавала крик за криком; Лили встала и мягко так говорит:

— Жоржи! О, Жоржи! Не надо. Он заряжен.

— Сдавайся, бледнолицый! — ответил я, обошел вокруг и направил оружие на пастора.

— Жоржи! Жоржи, стой! — Лили осторожно подбиралась ко мне. — Перестань!

Плохо было то, что я почти засмеялся, когда увидел, как пастор отпрыгнул за спинку дивана, присел за него и спрятался. Лили поймала меня за руку. Я вырвал руку и выстрелил.

Ах, дорогой дневник, должен ли я рассказывать дальше? Старая штуковина оказалась заряжена. Я совершил самую ужасную ошибку! Пуля прошила спинку дивана, как будто никакого дивана не было и в помине, ударила мистера Слокума прямо в лоб, проникла в мозг и нанесла ему болезенную и опасную рану — по крайней мере, так сказал доктор.

Пастора отнесли наверх и уложили в самой лучшей комнате для гостей. Доктор тоже находился там вместе с толпой других, а сам мистер Слокум не говорил ни слова, потому что не мог — он был без чувств. Я уверен, что ни один мальчик не мог бы чувствовать себя хуже, чем я из-за того, что произошло.

Я хотел бы никогда не прикасаться к этой старой штуковине. Что это за дело такое — держать в ящике стола заряженный пистолет? Я заперт в своей комнате; две недели мне не позволят отсюда выйти. Десять шансов к одному, что если преподобный умрет, меня не выпустят на похороны.

Они не мучились бы так с маленьким Жоржи, но ведь он не знал, что заряжено! О, бедный я, бедный! Какая-то несчастная порция дроби в его голове наделала столько бед! Хорошо, что здесь нет Лили; бедная девочка, она целовала меня и утешала, когда я плакал так, что у меня до сих пор ком в горле. Думаю, что задохнусь от слез; так я жалею и испуган. Даже Бетти хмурится на меня так, словно я демон какой-то. Даже, если я когда-нибудь вырасту большим, надеюсь, что буду лучше знать, что едва не отправил в рай Джонни и застрелил пастора; но этого никогда, никогда не случится, потому что заключенных в тюрьме вешают.

Я плакал до тех пор, пока не заснул.

* * *

Этот день тянулся, как тысяча миль. Хлеб и вода на завтрак, хлеб и вода на обед, хлеб и вода на ужин и ни кусочка ветчины! Дверь заперта; я должен был размышлять над своими прегрешениями, пока не настали сумерки. Я хотел зажечь лампу — но у меня не было ни свечи, ни спичек, и я остался искупать свою вину в темноте и одиночестве. Хоть бы только пришла Бетти!

И вдруг я услышал шепот за дверью и спросил, кто там. Это была моя дорогая сестра Лили.

— Жоржи, — сказала она в замочную скважину, — бедный мой мальчик, не мучь себя так; ему лучше.

— Ура! — закричал я.

— Его мозг не пострадал, — говорит она, — диван помешал пуле и она только задела лобную кость; доктор Мур ее уже вытащил. Теперь пастор уже может сидеть в постели и пить чай с гренками. Через день-другой он сможет вернутся к себе.

— Я бы тоже хотел чаю с тостами. Лили, ты такая хорошая! Ты ведь не выйдешь за мистера Слокума? Он такой трус. Если я когда-нибудь смогу выбраться отсюда, я помогу тебе выйти за Монтэгю и сделаю все, что ты попросишь. Лили! Не можешь ли ты пойти и попросить папу позволить мне зажечь свет? Скажи ему, что только разбойники разрешают маленьким мальчикам нюхать, как пекутся вафли, когда те не могут их получить. Скажи кухарке, чтобы закрыла дверь кухни, и еще я хочу знать, была ли на завтрак яичица с ветчиной. И еще кормят ли мою белку. Таузер, наверное, думает, что я умер. Передай маме, что я, боюсь, болен; у меня такое странное чувство в желудке.

Я сказал Лили, что мне кажется, будто у меня в животе кирпич. Она раздобыла ключ, который подходил к моей двери и принесла мне новую книжку, кусочек пирожного и свечку. Пирожное ужасно вкусно. Я подумал, что если бы Робинзона Крузо заперли в комнате, хотел бы он там остаться? Нет, он сделал бы все, чтобы выйти на свободу; если бы у меня были ножницы, я смог бы разрезать простыню, сделать веревку и спуститься по ней вниз.

У меня не было ножниц, но оказалось, что разорвать простыню совсем просто. Я сделал длинную веревку, привязал один ее конец к ручке бюро, которое стояло недалеко от окна, открыл окно и затянул хорошенько узел, как это делаю пожарные, когда спасают людей.

Не могу описать словами, что случилось потом, потому я уже был снаружи и не знал, что моя кровать ударила в кирпичную стену; ящик бюро выскочил, но, наверное, простыня оказалась достаточно прочной. Все, что я знал — я увидел звезды, а потом — блаженная тьма.

Когда я пришел в себя, папа как раз говорил:

— Неисправим. Ставлю на нем крест. Ох, какая жалость — он приходит в себя!

Что со мной сделают? Боюсь спрашивать об этом. Почему Бог не послал им другого, хорошего мальчика вместо такого, как я?

Думаю, что если бы папа сидел на хлебе и воде, как будто он какой-нибудь преступник, он сделал бы гораздо худшую веревку, чем я. Взрослые так несправедливы к детям!

Глава 6. Под столом

Не понимаю, почему Сюзан всегда так волнуется насчет писем; наверное, ей кажется, что она умрет, если не получит свои записочки через пять минут после того, как в дом вошел почтальон. Я должен бросить свои любимые игры — шарики или что-нибудь такое, и бежать для нее на почту — как будто, если она испортит мне игру, получит за это три сотни! Я уже болен от этой почты. Сегодня она послала меня, как обычно. Я очень спешил; но все-таки решил встретиться с Томми Тилденом — его отец обещал продать новенький ножик, который его дядя Бен дал ему, когда уезжал, и я боялся, что он продаст его какому-нибудь другому мальчику, а у меня и дел-то было — одно дурацкое маленькое послание. Крошечная розовая штучка. Поэтому я решил прочитать его, и, если оно окажется неважным, так нечего из-за него и спешить. Почтальон и несколько других людей очень смеялись, когда увидели, что я его открываю. Вы бы видели это письмо: странички малюсенькие, исписанные с обеих сторон и еще вокруг. Я никак не мог перестать его читать. Отдал пакет обратно почтальону, чтобы он пока подержал его у себя.

Я преступник, как всегда. Только потому, что у почтальона есть сестра — старая дева, которая имела глупость читать Сюзины письма; а девушка, которая его написала, смеха ради спросила: «Кому почтальон доставил краску для волос — тебе или мисс Хорнблауэр?»


Дневник проказника

Реклама! Реклама! «Моя старая фотография до того, как я стала использовать растительный сицилийский обновитель волос».


Мисс Хорнблауэр — это так его сестру зовут. Она рассердилась, как шершень, когда прочла это письмо, и теперь вы не встретите другой такой злыдни. Она злится, как шершень, на Сюзан, Сюзан злится, как шершень на нее, и обе они злятся, как шершни на меня. Девушки вечно из-за чего-нибудь сцепляются. Мне что-то не хочется больше быть хорошим мальчиком. Я буду очень рад, когда, наконец, вырасту. Не думаю, что я когда-нибудь женюсь. Мальчики слишком много знают о своих сестрах. Они видят, как девочки поднимаются по лестнице с волосами, накрученными спереди на бумажки, на затылке заколотыми в шишку, со шпильками, торчащими из головы, как рога, и с простоквашей, которую они намазывают на лицо, требуя от своего маленького брата, чтобы он принес им утреннюю газету. Не могу понять, что они делают с этими утренними газетами. Может, вырезают из них картинки для своих альбомов? Я как-то взял один — он красивее, чем дневник и в нем полно забавных штук. Я вырезал картинки из папиной книжки в библиотеке, чтобы вставить туда; он пока еще не узнал. Ужасно, как хорош мой альбом с ними. Вы бы смеялись, если бы видели мои вчерашние газетные вырезки. Это был мальчик под столом. Он щипал свою сестру, которая качала ногой, щипцами для сахара. Тут кто хочешь подпрыгнет. Я тоже собираюсь устроить такую штуку. Завтра к нам на обед собирается прийти мистер Прим. Я слышал, как папа говорил маме, что он собирается попробовать уговорить его купить тот дом на Смит-стрит. Мистер Прим прямой, как палка — надо будет с ним позабавиться. Кухарка страшно зла, потому что должна много возиться с обедом. Она не позволяет мне крутиться на кухне и трогать всякие вещи.

«Эта женщина сводит меня с ума, — сказал я себе. — Погоди же, голубушка, я все равно буду с тобой.»

Я сказал, что иду к Джонни, а сам спрятался за дверью кладовки. Вскоре она вошла с тортами — внутри у них было варенье, а сверху они все были облиты глазурью. Как они пахли! Кухарка похлопала их и говорит:

— Ну, надеюсь миссис Пендлтон это понравится!

Потом она вышла, а я сидел тихо, как мышка, пока она не ушла. Тогда я поставил торт на полку под окном, влез на нее, взял торт и спрыгнул наружу. Я спрятал его в дровяном сарае, сбегал за Джонни и, говорю вам, мы отлично провели время. Потом он ушел, а я вытер рот и пошел в гостиную, где сидели все.

— Жоржи, — сказала мама так сладко, как сахар, — ты можешь пойти поиграть с Джонни, пока мы не сядем обедать.

— Согласен, — говорю.

Но у меня был другой план. Я залез под стол в столовой; скатерть скрыла меня от всех; у меня были вилка и щипцы для сахара, и гроздь белого винограда, который я взял в буфете наверху, и устроился с большим комфортом. Все вошли и расселись. Мистер Прим говорил очень благочестиво; он носил туфли и я осторожно ткнул его в лодыжку, только для того, чтобы он подумал, что там паук; как раз, когда он сказал: «Мы благодарим тебя, о Господи!». Я слышал, как Сью хихикала, но она и представить не могла, что сделает его действительно забавным. Мистер Прим ужасно вежливый; я щекотал его так, словно насекомое ползает по его ноге вверх-вниз; он дергал под столом ногами, как будто у него началась пляска святого Витта[12], но вида не подавал.


Дневник проказника

Щипцы для сахара


Обед ужасно затягивался, но я не волновался; я не был голоден, потому что объелся тортом. Потом я услышал, как девочки шепчут маме, которая говорит:

— Я ужасно огорчена: десерт съела кошка. Мистер Прим, пожалуйста, берите мороженое, фрукты и кофе.

Тогда папа и мистер Прим заговорили о недвижимости. Он сказал, что согласен насчет цены. Пока они беседовали, мистер Примр и говорит:

— У вас есть собака?

— Нет никаких собак, — говорит папа.

— Я думаю, что собака сидит под столом, — говорит мистер Прим.

— О, нет, — говорит папа.

— Хотите кофе со сливками? — спрашивает мама и наливает гостю кофе. — Не слишком горяч?

— Нет, нет, не горяч, — говорит Прим.

Он ужасающе респектабелен. Тогда я укусил его щипцами за отворот брюк и как следует их сжал.

— Ай-ай-ай! — закричал он и как вскочит.

Его чашка как покатилась и как разбила блюдо с пикулями! Из кофейника все вылилось на скатерть, чашки, соусники и блюда опрокинулись — ну и дела!

— О, я знаю, у меня бешенство! — вопил мистер Прим. — Черт бы побрал вашу собаку! Я чувствовал, что она под столом! Я умру от бешенства — она меня укусила! Она меня укусила! О, Господи, моя нога! Пошлите за доктором! Скорее пошлите за доктором, иначе будет поздно! Я умру от бешенства! О, о!

Девочки повскакали со своих кресел и завизжали. Я хотел бы, чтобы окно было открыто, и я мог туда выбраться, но я не мог. Папа открыл дверь, чтобы выгнать вон бешеную собаку, и пихал, пихал меня, пихал и кричал: «Убирайся!», пока не устал. И вдруг — не могу понять, как это пришло ему в голову — он перестал пихаться и кричать, поднял скатерть и увидел меня.

— Это только чертов мальчишка! Жоржи, сейчас же выходи! Что это еще за притворство, как ты мог, маленький негодяй! Вон отсюда! Отправляйтесь в свою комнату, сэр, и оставайтесь там, пока я не освобожусь, чтобы разобраться с вами! Вы будете сурово наказаны, сэр. Ну, ну, дружище Прим, хорошо, что это только глупая детская выходка, а не бешенство, верно ведь? Садитесь, садитесь. Девочки, прекратите эти вопли. Жена, подай другую чашку нашему гостю.

Но старая палка безумствовал, как пьяный, схватил свою шляпу и ушел. Они говорили, что это был папин последний шанс и виноват, как всегда, я.

Что бы вы сделали, если бы были таким мальчиком, как я, и получили хорошую порку? Я чувствовал себя совершенно упавшим духом. Кто угодно упадет духом, когда с ним делают такие вещи. Можно было подумать, что я совершил кровавое убийство. Я хотел бы, чтобы они все были в Галифаксе, кроме меня, Сью и Бетти. Бетти хорошая. Она принесла мне мамин камфорный лед[13], а Сюзан — глицерин и немножко своей охлаждающей мази, и еще мороженое в соуснике.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Камфорный лед компании Нортропа и Лаймана! Идеальное средство для ухода за пострадавшей кожей, избавления от цыпок на руках и проч., и проч.!


Я хотел бы, чтобы, если я когда-нибудь женюсь, это была Бетти. Если она когда-нибудь бросит своего рыжего каналью, этого конопатого молочника, я женюсь на ней, как только вырасту. Девушка, которая может пройти с парнем через огонь и воду — моя девушка.

Думаю, папа жалел, что выдрал меня так сильно три дня назад, потому что вчера он взял меня смотреть Германа в городской ратуше, где показывали шоу.


Дневник проказника

Великий Герман! Спешите видеть!


Герман[14] — это фокусник, человек, который показывает разные замечательные трюки, как если бы он был сам дьявол. Вы не можете видеть, как они ему удаются. Я видел его совсем близко, но так и не смог уловить, в чем фокус. Думаю, что хотел бы выяснить, как это делается. Я тоже могу показать несколько фокусов. Когда я вырасту, тоже займусь этим — я имею в виду фокусы; кое-какие из них довольно просты. Я собираюсь попробовать трюки с яйцами, освобождение из наручников и глотание шпаги, и еще разбивание дамских часов и разные другие штуки. Девочки будут изумлены, обнаружив, что их маленький брат тоже умеет такие вещи. Я должен попрактиковаться в черной магии, а потом, накрыв стол в гостиной, продать билеты моим сестрам и их поклонникам и показать им шоу.


Дневник проказника

Герман Великий — любимец всех наций!


Я рад, что мне пришло в голову стать фокусником. Думаю, это дело как раз по мне.

Глава 7. Я помогаю сестрам на ярмарке

Маленькие девочки — сущее беспокойство; они не так хороши, как мальчики. Одна такая как раз приехала погостить у нас недельку. Ее зовут Дейзи Деннис. Ее мама тоже приехала. А моя мама обещала мне велосипед, если я буду вести себя прилично, пока они у нас. Стараюсь делать все возможное.

Уже шестой раз мне обещают велосипед, если я не буду ввязываться в неприятности, но всякий раз что-нибудь да стрясется. Не могу понять, как это происходит. В приличных семействах тоже ведь бывают несчастья; вот я и думаю, что наше семейство очень приличное — у нас то и дело что-нибудь происходит. Надеюсь, что ничего не случится, пока у нас в гостях Дейзи, потому что если у меня будет велосипед, я смогу делать на нем милю в минуту, а это страх, как быстро.

Неделя тянется и тянется. Мы играли в куклы, потому что на Дейзи надели белое платьице и ее мама не хочет, чтобы оно запачкалось. Это была миленькая куколка (как сказала Дейзи), по размеру здорово больше хозяйки; я хотел выяснить, каким образом ее глаза сами закрываются и открываются. Для этого я просунул в ее голову два куска проволоки, и теперь кукла косоглазая, как старый Бен Батлер на картинке; а Дейзи плачет, потому что я проделал дырку в голове куклы. Совсем, как маленькая, и только потому, что у ее куклы глаза теперь смотрят в разные стороны!

Один раз она пошла, чтобы попросить немножко сахара для игры в званый вечер; когда она вернулась, ковер был в пыльных следах; пыль была из живота Флоры (это кукла); я только хотел узнать, что за штука внутри заставляет ее плакать. Мама говорит, что я должен буду купить Дейзи новую куклу — за собственные денежки; а я-то думал скопить на лук со стрелами. Как же я стану таким же метким, как Орлиный Глаз, если не буду практиковаться?

Но дальше. Дорогой дневник, с тех пор, как я пишу здесь, у меня никогда еще не было так тяжело на сердце.

Не могу высказать всех чувств, которые теснят мою грудь (как говорит моя дорогая Лили). Но я обещал ничего не скрывать. Понимаешь, мы играли в гостей на чайном вечере, пока мне это не надоело, а Дейзи совсем взбесилась — я сказал ей, что это девчачья игра. Вот как было. Тут я ей и говорю:

— Становится поздно; наши гости будут ужинать только через час. Давай поиграем в бедного маленького Чарли Росса?

Дейзи подумала, что миссис Деннис не будет возражать и побежала спрашивать разрешения. А Бесс помогала готовить кекс и даже не взглянула, как я похищаю бедного маленького Чарли. А я взял его с собой — ее, то есть, — в свою комнату. На ней было ее белое платьице, а я надел свой другой костюм. Потом я взял ящик с красками и смешал немного жженой охры и раскрасил Дейзи, как будто она жгучая брюнетка. Потом она спустилась по лестнице и пошла погулять по дорожке, а я положил в карман ножницы Бетти, подъехал к парадной двери на своем экспрессе туда и говорю:

— Хочешь покататься, малыш?

Она говорит:

— Спасибо, сэр, — и заходит внутрь.

Тогда я погнал свой поезд так быстро, как только позволяли мои ноги, пока мы не добрались до одного уединенного местечко в деревне.

— Выходи, — говорю, — я собираюсь отрезать твои кудряшки, чтобы больше никто не догадался, что ты не мальчик.

— Мама не хочет стричь мои волосы, — говорит этот маленький пупсик и начинает реветь. Но я ее постриг и, должен вам сказать, узнать ее стало не так-то просто.

После этого я посадил ее в уголок у забора и сказал, что теперь она уж наверняка потерялась и должна оставаться здесь до утра. А сам бросился бежать вместе со своим экспрессом.

Она все вопила и вопила, но я не позволял себе ее слушать, потому что хотел поиграть в похищение. А день был пасмурный и начался дождь.

Было совсем темно, когда я добрался до дома. Все сидели за ужином, пирог уже остыл и выглядел так соблазнительно для голодного мальчика!

— О, вот они, наконец! — говорит мама. — Где Дейзи, Жоржи? Скажи ей, чтобы она скорее шла ужинать и сам иди. Там накрыто для вас.

— Мы играли в Чарли Росса, — говорю я, — и Дейзи пропала.

— Куда же? — спрашивает мама, улыбаясь.

— О, это в миле отсюда, — говорю я, усаживаясь за стол; но они все подскочили, как если бы в дом ударила молния, хотя только немножко гремело.

— Ты это всерьез? — спросил папа, сжав мое плечо так сильно, что я едва не закричал.

— Да, сэр; мы уговорились играть, как будто она Чарли; это такой парень, которого украли; я оставил ее на приличном расстоянии, так что так просто ей не найтись. Мне жаль, что закапал дождик. Но думаю, что если вы выйдете из дома, пойдете на север и будете заглядывать под все заборы, вы ее там увидите.

Все бросили ужинать, кроме меня. Миссис Денисс заламывала руки и рыдала, что ребенок, вероятно, напуган до смерти, что она боится жуков, и что она может умереть от дождя и холода — вообще можно было подумать, что она умерла бы уже дюжину[15] раз, если ее немедленно не найдут. Я больше не мог этого видеть — ну, не соль же она, и не сахар, чтобы растаять от какого-то дождика; но мама еее была в панике.

— Ты плохой, плохой, ПЛОХОЙ мальчик! — сказала Сью, забирая от меня кекс, как только я потянулся, чтобы взять кусочек.

— Как мог ты смотреть нам в лицо, спокойно сидя здесь и поедая пирог, когда этот маленький ангел брошен один — ночью, на холоде! И что это торчит из твоего кармана, ты, маленький негодяй?

— Ничего, — говорю, — Дейзины волосы. Я их отрезал, иначе вы бы ее в два счета узнали. Понимаете, она замаскирована. Вы должны подумать, что она не девочка, а мальчик, поэтому нужно было укоротить ее волосы. И еще сделать ее кожу обожженной солнцем, чтобы вы решили, что она из племени западных индейцев. Если вам встретится бедный маленький парнишка в лохмотьях, вы сразу догадаетесь, что это она.

Миссис Деннис так и села. Я подумал, как бы она не упала в обморок. Мама побрызгала водой ей в лицо и зарыдала вместе с ней; а папа взял фонарь, а Сью пошла вместе с ним — она и еще соседей человек сорок.

Я был возмущен. Так испортить игру! Но это было действительно забавно — как будто и в самом деле пропал ребенок. Мне нужно было покончить с ужином и пойти осмотреть местность. Это был настоящий скандал. Они все говорили и рассказывали друг другу, что я самый отвратительный мальчик, какой когда-либо жил на свете, исчадие ада. Что такой мальчик, как я, не может играть один без того, чтобы из этого не получилась какая-нибудь ужасная история. Я сожалел, как никогда — на моем сердце лежала тяжесть. Я бы не сделал этого, если бы знал, что это ужасно. Я размышлял: если попросить мистера Слокума помолиться за меня, стану я от этого лучше?

Думаю, попрошу его об этом в следующий раз, когда он придет к Бесс.

* * *

Миссис Деннис собирается уезжать сразу после завтрака. «Она не может показаться на люди в таком виде», — говорит. И все только потому, что когда пропала Дейзи, пошел дождь! Думаю, что ее волосы вырастут, короткие они там или длинные — не голову же я ей отрезал. Я тоже здорово промок, но никто не бросился целовать меня и обнимать, и заваривать чай, чтобы я согрелся, и класть туда много-много сахара. Никто не дал мне персиков со взбитыми сливками, не уложил на диван, чтобы я мог видеть всю компанию — нет. Ничего подобного. Они затолкали меня в мою комнату, как будто я был собакой, а папа все твердил, чтобы его оставили с этим мальчиком наедине. Я понял, что это значит: я нахожусь в опасности. Я бросился строить баррикаду, как в Париже, когда там началась война. Если они достанут меня отсюда, умывальник и бюро превратятся в руины. Я тихонько прокрался в кухню и взял кусочек кекса и немножко холодного языка, чтобы выдержать осаду.

Теперь тс-с, мой дневник, все готово к борьбе. Провизию я запас, дверь заперта — я подпер ее кроватью; на кровать я поставил еще бюро, а на самый верх — зеркало в тяжелой раме.

Сейчас придет папа и станет стучать и требовать, чтобы я открыл дверь. Но я буду сидеть тихо, как Брюс в пещере[16].


Дневник проказника

«…буду сидеть тихо, как Брюс в пещере». Шотландский король Роберт Брюс в пещере прячется от врагов


«После бури наступает затишье». Три дня назад был кромешный мрак — а теперь сияет солнышко, мир восстановлен, осада снята. Победа маленького Жоржи! Они сказали, что не будут трогать его, если он выйдет, что он и сделал с удовольствием — голод совсем ослабил его силы. Итак, мебель была спасена — баррикада разобрана.

Миссис Деннис уехала с Дейзи домой. А у нас собираются устраивать ярмарку: вечером, в церковную среду, и четверг. Вот почему все такие хорошие со мной — им нужна помощь. А у меня так ноют ноги с прошлой ночи! Я получил множество ран.

Да, собирается хорошенькая ярмарка! Сью хочет взять для меня десять билетов послушать шарманку — если только я буду хорошо себя вести; я хотел бы иметь шарманку, чтобы на ней играть — еще бы!; тогда я мог бы устроить свою жизнь и не вводить в расходы родителей. Если бы у меня была шарманка и обезьяна, я мог бы отказаться от идеи стать кондуктором.

* * *

Наконец-то ярмарка закончилась! «Огни погашены, венки увяли все[17]»!

Первая ночь прошла прекрасно. Я еще никогда не был таким хорошим мальчиком. Я надел бутоньерку и продавал пятицентовые сигары за двадцать центов. Сью сказала, хорошая выручка; она знает, что я продал их шесть десятков; неплохой бизнес! Еще там был красивый молодой человек из города, и другой человек, который говорил, что он Александр Селькирк[18]. Но девочкам это было неинтересно; они вовсю тратили свои деньги и хихикали в рукав, и позволяли ему выступать важно, как павлин, и сплетничали о нем, и заставили его купить семь игольных подушек и восемь прихваток для чайника, и много всякого другого, что никогда не нужно молодым людям. Думаю, сестры удивились бы, если бы знали, как полезен может быть маленький Жоржи.


Дневник проказника

У этого дядьки бутоньерка на лацкане


Второй вечер тоже был ничего себе. Я много раз слушал шарманку; я мог бы томиться в ожидании — оно тянулось и тянулось, но спросил нескольких молодых леди, хотят ли они посмотреть моего попрыгунчика[19], и они сказали, да.


Дневник проказника

«…я спросил нескольких молодых леди, хотят ли они посмотреть моего попрыгунчика…»


Тогда я вынул его из кармана и поставил на стол, и оттуда выскочила живая мышь — я поймал ее днем; маленькая-премаленькая, безобидная мышка.


Дневник проказника

«…маленькая-премаленькая, безобидная мышка.»


Скажи, мой дневник, виноват ли я, что они подскочили, и забегали, и завопили, и повскакивали на стол, а лампа разбилась и керосин залил все вещи? С чего бы этим глупым девчонкам пугаться мыши? Если бы они вели себя хоть чуточку умнее, доски не загорелись бы. Конечно, они не могли их потушить, если Бог не дал им ума. Несколько человек свалилось с лестницы, потому что там набилась толпа, но никто не пострадал. Это было само Провидение[20], что никто не погиб; мне жаль, что красивый молодой человек сломал ногу; слишком уж он торопился перепрыгнуть через перила; не стоило ему так делать.

Мои сестры ужасно разодрали свои платья. Вдобавок, они не успели захватить с собой ящик с деньгами и двести пятьдесят долларов погибли в огне, а убытки городского совета, говорят, составили три тысячи.

Ужас, как глупо девочки себя вели — из-за какой-то там мышки! Жоржи Гаккет — то есть, я — опять во всем виноват. В городе собираются потребовать от папы отдать меня в пансион.

А магазин мистера Миллера сгорел вместе со зданием городского совета; но я не страдал бы так, если бы не сломалась моя шарманка. Я надеялся выиграть ее в лотерею; у меня было десять билетов, а она играет несколько мелодий. Стыд и позор, что ей позволили сгореть.

Нет, просто смех, как вели себя эти девчонки!

Глава 8. Вечеринка с сюрпризом

Папа хотел отослать меня в школу, потому что в городе хотели, чтобы я уехал. Но мама сказала, что меня пришлют обратно. Красивый молодой человек из города сломал ногу; он упал с лестницы, о чем я сожалею, потому что мне пришлось потерять много вкусных вещей, которые послали ему мои сестры. Молчу, как будто воды в рот набрал. Преподобный мистер Слокум может теперь разбить свою арфу об иву, потому что Бетти сказала мне прошлой ночью по секрету, что Бесс по уши втрескалась в этого городского парня. Бетти понимает в таких делах; у нее у самой есть поклонник. Он рыжий, а когда смотрит на нее, сияет, будто свечу у него внутри зажгли — вылитая тыква в Хэллоуин. Я как раз хотел напугать Бесс такой тыквой вчера ночью, но не думаю, чтобы она испугалась — она была занята своим мистером Дженнингсом. Его нога зажила и он зашел к Бесс вчера. Он говорит, что должен возвращаться в город, но хочет приехать снова. Бесс шептала мне, что мне пора идти спать, а я сказал: «До свидания, мистер Дженкинс» и ушел — тихо, как овечка; а потом вернулся через гостиную и лежал там под диваном. Мне совсем не хотелось спать, я был бодр, как сыч, а Бесс и говорит:


Дневник проказника

«Он рыжий, а когда смотрит на нее, сияет, будто свечу у него внутри зажгли — вылитая тыква в Хэллоуин…» Справа сыч


— Оставайтесь до пятницы, мистер Дженнингс; вы не можете нас оставить — мы здесь собираемся устроить вечеринку с сюрпризом во вторник ночью.

Тут ей сказал, что останется, чтобы доставить ей удовольствие, и поднес ее руку к носу, словно это был апельсин. Наверное, Бетти сказала правду: они поженятся. Я собрался катиться отсюда, но счел за лучшее, чтобы Сью не знала о сюрпризе на вечеринке, и лежал тихо.

Он спросил ее, пригласила ли она мистера Слокума. Она сказала, что не выйдет за него даже, если он останется последним мужчиной на свете; а она недостаточно хороша, чтобы стать женой пастора.

Было еще темно, когда я проснулся и стал тихонько подниматься по лестнице, но она скрипела и тогда папа выскочил и выстрелил из своего пистолета.

Пуля оторвала мне крошечный кусочек правого уха, а я грохнулся на лестнице, потому что испугался, что папа принял меня за грабителя и хочет убить; и он зажег лампу, а Сью и Бесс закрылись у себя и вопили; а мама стала спускаться, потому что у меня совсем заплетались ноги, и как закричит:

— О, Господи, это милый маленький Жоржи! О, дитя мое, дитя мое!

Папа так стонал, что можно было подумать, это его ранило. Мама увидела кровь на моем лице и говорит:

— Он убит.

Но я бы только ранен, как будто я был солдатом; я подскочил и сказал, что меня только ранило; тогда с мамой сделалась истерика. Что за жизнь!

* * *

Мое ухо обложили ватой; спать я лег только на рассвете. Бетти принесла мне завтрак, но я стойко держался и ничего не сказал о сюрпризе на вечеринке.


Дневник проказника

Первая помощь: накладывание повязки на голову спереди, сзади и сбоку


Мама очень плакала, когда пришла посмотреть, как у меня дела. Я упросил ее разрешить мне встать. Когда я оделся, то пошел к судье Беллу, спросил, дома ли мисс Энн, и сказал ей, что сегодня вечером у нас будет большая вечеринка, так что ее ждет такой сюрприз, какого она еще не видела. Она засмеялась и сказала, что хотела бы прийти. Ей понравилось, что я это ей сказал, потому что до сегодняшнего дня она еще никому не позволяла себя обнять; прикрывала покрывалом подушку и прятала под ней свои девчачьи фантики.

Тогда я пошел и пригласил мисс Таккер — она как раз приехала на днях; и Джонни Гилла, который работал на железной дороге и остался там без ноги, и вдову Юбисон, которая любит пропустить стаканчик шерри у нас на кухне; и двух девочек Грин, которые зарабатывали шитьем, — и еще много всякого народу, как говорится в Новом Завете, тоже спрашивали, когда у нас вечеринка. Они были очень рады и обещали быть; а я за весь день ни словом не проболтался.

Те люди, которых я пригласил, пришли рано, раньше всех. Судья Белл их увидел и решил, что над ним нагло пошутили при исполнении служебных обязанностей. Мисс Энн тоже обозлилась до безумия и ушла. Зато осталось пирожные, и крем, и еще была музыка, и все, кто пришел к нам, очень весело провели время.


Дневник проказника

«…все, кто пришел к нам, очень весело провели время…»


Папа ужасно расстроился, потому что они с судьей были друзьями. Он удивлялся, кто это сделал. Но я думал, какая жалость, что несчастные бедняки ушли без пирожных и сэндвичей. Я думаю, кто-то сказал папе, что это сделал Жоржи, потому что он смотрел на мое убежище, и обнаружил бы меня, если бы луна светила достаточно ярко, чтобы меня можно было увидеть.

На заднем дворе была странная кошка: белая с черным. Я позвал: «кис-кис-кис», но она убежала. От нее так странно запахло, что я не мог выдержать, и вернулся в дом.


Дневник проказника

Это не кошка!


Все шли в столовую освежиться, и я тоже пошел. Но они подняли такой крик, как будто я был диким зверем. «О, уходи! Уходи!». Дамы закрывали лица носовыми платками, как если бы их мучила зубная боль. Папа схватил меня за плечи и потащил в конюшню, где посадил меня на кучу соломы и велел оставаться здесь, пока вечеринка не кончится.

Какая ужасающая тухлятина! Я слышал, как в доме играет музыка, и не мог даже получить что-нибудь на ужин; было темно и холодно, и так пахло, что я чуть не помер.

Через некоторое время пришла Бетти с большим куском пирога. В открытую дверь проник лунный свет, так что я видел, кто там.

— Милая Бетти, я здесь! — сказал я, увидев, что это она.

— Ой, — сказала она, — Жоржи, здесь так темно, что я не могла найти тебя под самым носом! — и стала смеяться.

Но я не рассердился, потому что это было очень заботливо с ее стороны — принести мне поесть в это ужасное место.

Я попросил ее остаться со мной, но она была слишком занята. Она сказала, что принесет мой другой костюм, как только у нее будет время. Она принесла его примерно через полчаса, а когда я его надел, сказала, чтобы я шел в дом.

Бетти отличная девушка, я люблю ее больше, чем Лили. Я вернулся перед тем, как все ушли.

— Ты не должен был возиться с этой странной кошкой, Жоржи, — сказал доктор Мур.

Они все приставали с вопросами. Мистер Дженнингс хотел знать, я ли это сунул свой носовой платок в букет Бесс. А папа сурово сказал:

— Жоржи, это ты сказал этому сброду, чтобы они шли к судье Беллу?

Именно тогда, прежде, чем я смог ответить, снаружи началась ужасающая какофония — старые оловянные кастрюли и барабаны, и рожки, и свистки — они кого угодно могли довести до смерти. Все смотрели на меня, как будто только на мне могла лежать вина за преступление.

— Что там опять стряслось? — вскричала мама.

— Я не знаю, мама, я думаю, что это парад, разве нет?

Понимаешь, дорогой дневник, я обещал нескольким парням со станции сидра с пирожными, если они пойдут к судье Беллу с серенадой Вечеринки-с-Сюрпризом, про которую они узнали, что это у нас, и вот пришли. Вы никогда не слышали такого бедлама, какой они издавали — их была, по крайней мере, дюжина!

Доктор Мур, заткнув уши пальцами, пошел успокоить толпу, которая толкалась и вопила, как демоны.

— Вам придется угостить их, — сказал он папе, — иначе вы от них не избавитесь.

Мама пошла, чтобы дать им несколько пирожных — вечеринка с сюрпризом поглотила их все, времени испечь новые уже не было. Один парень бросил камень в окно гостиной — толпа зашумела еще хуже.

Я очень печалился от того, что сделали эти низкие люди.

Тогда Бесс сказала, что в кладовой стоит большой фруктовый торт ко Дню благодарения[21] и она сейчас его принесет; а папа послал наружу много сидра, и они выразили свою признательность криками: «Привет маленькому Жоржи!», и вопили, что не уйдут, пока маленький Жоржи не скажет им речь.

Я очень испугался, но папа сказал: «Ты впутал нас в эту историю, голубчик — ты и выпутывай.»

Доктор Мур взял меня за плечо и повел. Думаю, что я очень побледнел. Но когда они все засмеялись и завопили, я разозлился и сказал громко и уверенно:

— Привет, граждане! — как папа, когда спускался в холл. — Сегодня вечером на нашей вечеринке неожиданные гости! Один из них пришел на задний двор — это был скунс; другие пришли с парадного входа — это был парад. Не знаю, мог ли я желать лучшего. Спокойной ночи!

— Ты станешь оратором, сынок, — сказал папа.

Они ушли, тихие, как овечки, а он так смеялся, что почти перестал сердиться за то, что я натворил. Но моя лучшая одежда погибла, они зарыли ее в саду, и я не мог пойти завтра в воскресную школу. Это большая жалость, потому что я обещал Гарри Хэнксу принести свой ножик, если он отдаст мне свою резиновую ящерицу, которую подарила ему тетя; я хотел попугать Бетти.

На следующей неделе Благодарение. Уповаю и надеюсь, что мои молитвы будут услышаны, и у нас будет славный обед и хороший вечер. Я должен весело провести время.

Благодарение — лучшее время в году. Не считая Рождества, которое еще лучше. Все дети очень ждут Рождества. Правда, я знаю кое-кого, у кого дело обстоит по-другому, но я к ним не отношусь.


Дневник проказника

Поздравительная открытка ко Дню благодарения. Неодетый мальчик совсем не мальчик, а ангел. Он несет людям Божью милость. Милость на блюде


Будет много пирожков с начинкой — мясом, яблоками, шпеком, изюмом и лимонным джемом с бренди и мускатным орехом, слоеных пирогов и тому подобного. Кухарка позволила мне смотреть, как она готовит. У меня есть табакерка — я ее одолжил у бабушки Джонни (она не знает об этом). Нюхательный табак так здорово похож на корицу — я положу его в тесто. Надеюсь, это сделает пироги еще лучше.

Это был день хлопот. Бесс взяла меня с собой в деревню, чтобы провести там день. Там был один мальчик и еще очень много орехов на дереве, и коров. Мы набрали сколько хотели орехов, и он рассказал мне про змей — как они меняют кожу. Это замечательно! На мне был старый костюм — потому, что я собирался набрать орехов, а мой другой костюм сожгли. Мой дневник, на этот раз я могу смело сказать, что не омрачу твои страницы каким-нибудь несчастным случаем. Мне сказали, что я был очень хорошим мальчиком.

Бесс ходит в деревенский клуб, где дамы стреляют из лука. Она взяла свой лук и стрелы, чтобы пострелять в деревне, на просторе. Потом она устала и мы с тем мальчиком решили их позаимствовать.


Дневник проказника

Клуб, где дамы стреляют из лука и играют в теннис


Бесс нам разрешила — если мы не будем стрелять в доме или целиться в живые существа. Мы пошли практиковаться на пастбище и сделали на дереве большую мишень из бумаги. Но эти чумовые коровы все время бродили рядом, и каждый раз, когда мы целились в мишень, они во что бы то ни стало хотели махать хвостами и прогуливаться возле нас, как будто им не было другого места для прогулки.


Дневник проказника

Глава 9. Маленький фокусник

Никогда еще у нас в доме не было такого гама, как в эти последние дни. Может быть, я смогу сделаться наездником в цирке, но стать фокусником мне положительно не удалось. Это вовсе не так легко, как я воображал. Кажется так просто, когда смотришь, как все это делается, а когда начнешь пробовать сам, ничего не выходит.

Вечером, после того, как мы с папой были у фокусника Германа, я надеялся, что сам смогу дать представление. У нас в гостях была Лотти Сирс и еще две другие девочки. Я пошел в кладовую и выудил себе дюжину яиц. С Лотти Сирс пришел молодой человек, настоящий франт из Нью-Йорка. Яйца у меня уже были. Мне нужна была еще шляпа — такая, как у Германа, и я взял его шляпу с вешалки в передней — блестящий цилиндр самой последней моды. Я разбил в него яйца и расставил все мои вещи на столике в задней комнате, как будто я настоящий волшебник. Потом воскликнул:

— Дамы и господа, прошу вас! Здесь можно видеть знаменитого мага и фокусника Германа! Вход только двадцать пять центов!

Все засмеялись и вошли. Молодой франт дал мне двадцать пять центов за всех. Я взял шляпу, потряс ее и сказал:

— Господа, здесь перед вами волшебные яйца.

Они все заглянули в шляпу и увидели разбитые яйца. Молодой человек не знал, что это была его шляпа, и моим сестрам это тоже не пришло в голову, и все смеялись.

— Прошу смотреть внимательно.

— Хорошо, — ответили все.

— А теперь, — сказал я и потряс шляпу совсем так, как фокусник, — вуаля! — они опять целы!

Но чертовы яйца не желали склеиваться.

Так я и должен был это бросить.

Франт[22] смеялся так, что едва не задохнулся, но когда я ему сказал, что очень беспокоюсь, что так выпачкал его шляпу, и ему теперь нечего будет надеть, вдруг стал очень серьезен. Его лицо вытянулось на три фута, и он смотрел на меня так, как будто хотел проглотить.


Дневник проказника

Франты в цилиндрах


Бесс прогнала меня. Сюзанна сказала, что скажет отцу, и так всегда бывает — невинный мальчик ничего не может сделать без того, чтобы его не выгнали вон или не вытолкали.

Дорогой дневник, часто мне хотелось бы быть резиновым, а не настоящим мальчиком!

На другой день я хотел дать представление в конюшне и понизил плату до одного цента. Пришли все мальчики. Я взял мамины часы из ящика ее письменного стола — пока она сидела за обедом — и ступку с пестиком, в которой кухарка толчет орехи и миндаль. Я сказал, как Герман: «Не будет ли одна из дам так любезна одолжить мне свои золотые часы?», а Джонни, которого я впустил даром, сказал: «Я одолжу вам свои», и подал мне мамины часы, которые я заранее положил ему в карман.

Я взял их и растолок в ступке. Но их очень трудно было растолочь — только стекло легко разбилось. Пришлось взять камень. Потом я сказал: «Вы видите, господа, — часы совсем раздавлены!». Все закричали: «Да, да»! Я взял их и подержал одну минуту за своей спиной, а потом снова показал их. Я ужасно испугался, когда увидел, что они все еще разбиты и куски не хотят соединиться в такие красивые часы, какими были раньше.


Дневник проказника

Ступка и пестик. Пестик в ступке. С ними можно совершать разные поступки!


Мальчики тоже испугались, и мы спрятали часы в ясли[23], чтобы люди подумали, что Принц — наша лошадь— взял их из ящика и разгрыз.

— Но ты еще не глотал шпаги! — закричал маленький Билли Браун.

Я сказал, что у меня нет шпаги.

— Не годится ли мой карманный ножик? — спросил Боб Смит.

Я сказал, что попробую. Тогда он открыл свой большой нож и передал мне. Я попробовал его проглотить, но стал ужасно давиться — у меня изо рта пошла кровь; тогда Боб крикнул: «Брось, хорош фокусник! И гроша не стоишь!»

Все мальчики сказали, что я их надул и должен вернуть плату за вход. Я так и сделал. Язык болел у меня ужасно и совсем распух. Я был зол, как оса, потому что они так скверно говорили про меня, и пошел домой. Мама спросила, что с моим ртом. Я сказал, что это верно от красной свеклы, которая была у нас за обедом.

После обеда мне все было нехорошо. Язык горел, как в огне, и мне было страшно за мамины часы. Когда мы сидели за чаем, и я положил бисквит в чай, чтобы он размок, потому что язык мой был весь изранен, вошел Сэм (наш кучер) — прямо в столовую, вместе с кухаркой и Бетти. Он держал в руках часы. Все посмотрели на часы, потом на меня.

Почему прямо на меня?

— Я нашел их в яслях, — сказал Сэм и подал их маме.

— Мама, — сказал я, — должно быть, это Принц взял их из ящика и разгрыз. Дай, я посмотрю, не видно ли следов от его зубов на крышке.

— О, дитя мое, дитя мое, дитя мое! — сказала мама, еще раз посмотрела на часы, заплакала и вышла из комнаты.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Сэр Джонн Беннет Лимитед. Часы, бриллианты, ювелирные изделия. Иллюстрированный каталог по почте бесплатно!


— Как это случилось? — спросил мой отец так строго, что я задрожал.


Дневник проказника

Загадка: Когда опасны часы на лестнице? (Ответ: Когда они спешат и бьют)


Но лучше я опущу завесу над этой умопомрачительной сценой, как говорится в книжках. Мой дневник, я не хочу смущать твои страницы тем, что произошло потом. Довольно, если я скажу, что всю следующую неделю, моей единственной мыслью было: «О, если бы я был Эдисоном[24], чтобы получить патент на изготовление резиновых мальчиков!»

Когда я буду большой и у меня будут дети, я не буду их наказывать за то, чего они вовсе не хотели сделать. Такой несправедливости достаточно для того, чтобы мальчик, захватив ночную рубашку и зубную щетку, бежал к индейцам.

Почему они не пошли купить другие часы, вместо того, чтобы поднимать такой скандал?


Но в конце концов они стали думать о другом и забыли, что Жоржи такой дурной мальчик.

Глава 10. Я на свадьбе

Старая тетка Монтэгю Д. Джонса в Ирландии умерла и оставила ему в наследство пять тысяч фунтов. Я не знаю, что это за фунты, но если деньги, то это ужасно много. Теперь они с Лили поженятся. Папа говорит, он всегда находил, что Монтэгю славный молодой человек — только слишком молод, чтобы жениться.

Итак, теперь опять все в порядке. Я хочу попробовать быть умным мальчиком до самой свадьбы, потому что Лили повела меня в свою комнату, дала мне доллар и со слезами на глазах просила меня, чтобы я постарался не проказничать. Теперь все торопятся и у всех так много дел, а она желает, чтобы свадьба прошла спокойно, без всяких историй. Лили хорошая девочка. Я люблю ее больше всех. Постараюсь послушаться, чтобы потом жить с ней, когда у нее будет собственное хозяйство. Она говорит, что позволит. У нее будет для меня особая маленькая комната, и там будет пила, коробка с гвоздями и всякие инструменты.

Думаю, лучше не говорить Монтэгю, что она моет свои волосы специальным мылом, чтобы они блестели, как золото; а прежде были черны, как уголь.

* * *

Я был так занят, что ужасно давно не писал в своем дневнике. Думаю, что маленькие братья бывают иногда очень полезны, если только их вежливо о чем-нибудь попросят. Едва передвигаю ноги, когда ложусь спать, потому что целый день бегаю за катушками ниток, шелком, бумагой, иголками, узорами для вышивания, лимонами, изюмом, на почту, к мистеру Д. Джонсу с записками и т. д. Завтра великий день свадьбы. Надо скорее ложиться спать, чтобы завтра пораньше встать.

Вот все и прошло. Я встал очень рано и был весел. В одиннадцать они должны были венчаться. Кухарка и все были слишком заняты, чтобы дать мне позавтракать. Она сказала:

— Возьми себе сам хлеб и масло, мне некогда.

Я не знал, что маленькие мальчики должны есть бутерброды, когда их сестры выходят замуж. Я вошел в комнату, где они накрыли длинный стол и поставили на нем цветы, салат, пирожные и разные другие вещи. Стоя я смог съесть вдвое больше, чем если бы сидел за столом. В комнате никого не было. Я разлил кружку красного вина на скатерть. Этакое огромное пятно! Этакий запах вина!

Я поскорее убежал, чтобы они подумали, что это сделала Бетти.

Тут Бетти как раз и говорит:

— Иди одеваться!

Одела меня, дала бутоньерку, носовой платок, который высовывался у меня из бокового кармана, и лакированные башмаки.

— Садись, — говорит, — и сиди спокойно, а то опять выпачкаешься.

Я посидел с минуту, но потом улизнул к моему приятелю Джонни, чтобы немного поиграть и скоротать время. Джонни сказал: «Вот чудесная большая лужа, где могут плавать наши корабли», но при этом он так толкнул меня, что я в нее грохнулся. В этом я, конечно, не был виноват. Когда я пришел домой, всем пришлось ждать, пока меня переоденут в старый костюм, а мама плакала из-за скатерти, но сказала, что плачет из-за того, что ее дочь уходит; а папа шепнул мне, что поговорит со мной, когда все закончится.

Мы все пошли в столовую. Кажется, то место, где я разлил вино, было прикрыто салфетками. Много было свадебных тортов. Пили тост за тостом. Все были в хорошем расположении духа; один господин дал мне стакан вина и сказал: «Ну, Жоржи, выпей за здоровье своей сестры»! Я сказал: «За здоровье моей сестры, которая сегодня вышла замуж! Желаю, чтобы ее маленьких мальчиков никогда не секли, не таскали за волосы, не драли за уши и не гоняли по всяким поручениям, как ее маленького брата!»

Лили и Монтегю должны были торопиться на поезд. Все прощались с ними. Обо мне совсем забыли, вот я и воспользовался случаем и попробовал вино, которое все пили. Когда мама пришла меня искать, я лежал под столом и мне было ужасно скверно. Я спросил ее, не было ли землетрясения. Она спросила: «Почему?» Я рассказал ей, что пол подо мной перевернулся, так что я не мог стоять. Тогда она позвала Бетти и велела отнести меня наверх и положить в кровать, а сама только вздыхала и вздыхала, точно сердце ее разбивалось, и сказала:

— О, Жоржи, и что только с тобой будет!

— Я лягу в постель, мама! — сказал я.

И это ведь была правда.


Дневник проказника

Глава 11. Мистер Уилкинс едет кататься с моей сестрой

Тетя Бетси пришла на свадьбу злая, как оса. Она подарила Лил с Монтегю шелковое одеяло, которое сама вышила. Я сказал ей, что думаю, Лиль будет расстроена — я слышал, как она говорила, что ожидает получить от тетушки Бетси серебряный чайный сервиз. Нашу Бесс назвали в честь тетушки. Правда, я не знаю, в честь кого тогда назвали Бетти, нашу служанку[25]. Однажды я задумался об этом и спросил ее, но она ничего не знала. Тут моя тетя подскочила, как курица с отрезанной головой и заявила, что как ей кажется, будет достаточно, если она подарит чайный сервиз Бесс, а все свои деньги завещает сиротскому приюту. Что касается Лил, той хватит и шелкового одеяла. Тетя Бетси имела в виду, что раз она приходится Бесс крестной, то просто обязана ей что-нибудь подарить. Это очень странно, потому что, к примеру, меня назвали в честь Джорджа Вашингтона, и он никогда мне ничего не дарил[26]. А Сью сказала, что я, как всегда, устроил ералаш[27], и теперь она не получит подарков от тетки, когда выйдет за своего доктора. И еще сказала, что я помеха. Я спросил, что это такое, и не похоже ли оно на белку или сурка; тогда она сказала, что у этой штуки две ноги и ужасно длинный язык.

К нам теперь приходит новый молодой человек. Мне кажется, он приходит ради Бесс. Я спросил Бетти и она сказала то же самое. Им бы нужно быть с ним полюбезнее, Бесс уж такая старая, что просто смешно; ей в мае минуло двадцать три. Нового молодого человека зовут мистер Уилкинс. Вчера вечером я вошел в залу, когда он и Бесс разговаривали, и стал на него пристально смотреть. Какой он смешной, вот умора! Бесс сделала мне знак, чтобы я ушел. Я знал, что ей неловко сказать это громко, и потому сделал вид, что не понял.

— Как поживаешь, малыш? — сказал мистер Уилкинс.

— Я не малыш, — ответил я, — я мальчик. Вы думаете, может быть, что я мальчик-с-пальчик или другой какой карлик?

Он засмеялся. Я спросил его:

— Что это у вас так блестит, когда вы смеетесь? Верно, золото, как то, которым зубной врач запломбировал зубы Бесс?

— Ты забавный мальчуган, — сказал он, но уже больше не смеялся, так что я не мог видеть той штуки, что так блестела у него во рту.

— Вы тоже забавный, — сказал я. — Что это у вас с глазом? Он совсем не двигается; верно, он из стекла?

— Дерзкий мальчик, — сказала Бесс. — Иди прочь, не то я скажу маме.

Я отошел, но сейчас же вернулся, потому что мне хотелось знать, почему у мистера Уилкинса не шевелится глаз; я стоял и все смотрел на него. Бесс говорила потом, что ей просто хотелось бежать из комнаты.

— Жоржи, — сказала она сладко, как торт, — скажи, пожалуйста, Бетти, чтобы она принесла пирожных и лимонаду.

Я сказал и опять вернулся, и еще пристальнее стал смотреть на него, потому что не мог понять, что такое с его глазом. Волосы у него совсем рыжие. Бесс извинилась, сказав, что выйдет на одну минуту в другую комнату, а когда вернулась, сказала: «Жоржи, тебя зовет мама». Пришлось идти, а мама сказала мне, что «ужасно невежливо так в упор смотреть на гостей».

— Но мама, — сказал я, — почему он не заводит свой глаз ключиком, чтобы он двигался, как другой?

Большие ужасно неразумны с детьми. Вместо того, чтобы объяснить, она сказала:

— Тебе пора спать, Жоржи!

* * *

Мистер Уилкинс приходит аккуратно через день, по вечерам. Доктор и Сузи сидят в одной комнате, а он с Бесс — во второй. Почему они не сидят все вместе? Мистер Уилкинс хочет завтра после обеда ехать кататься один с Бесс. Мне кажется, они могли бы спросить меня, не хочу ли и я поехать с ними? Я думаю, что поеду! Ужасно было бы потешно залезть под сиденье и подслушать, что он будет говорить — у него такой писклявый голос.

Попробую это устроить. Я взял бы с собой Джонни, но не хватит места. В четыре часа мистер Уилкинс подъехал к дому в двухколесном шарабане, на черной лошади с золоченой сбруей. Я стоял у другого угла дома и наблюдал, а когда он на минутку вошел в сени, чтобы сказать, что он приехал, я прыгнул в экипаж, залез под сиденье и опустил кожаный полог, так что меня нельзя было видеть. Мои колени были ужасно стиснуты. Я лег поудобнее и притих, как мышь, пока они садились. Он потянул вожжи, и мы поехали. Лошадь полетела, как стрела, и мы отъехали миль на восемь от города. Я ужасно жалел, что поехал с ними, потому что очень устал, стиснутый в тесном ящике. О, как все у меня болело! Когда стало прохладнее после захода солнца, лошадь шла уже не так скоро; она плелась так медленно, что я думал, вот-вот сейчас умру. У меня была с собою целая пачка ракет и несколько спичек в кармане, но я хотел сперва слышать, что он ей будет говорить, а потому еще не пускал их. Я так устал, что не мог думать даже о том, одинаковые ли у него глаза.

— Дорогая, дорогая моя Бесси! — сказал он, как будто она была шестимесячный ребенок.

Моя сестра не отвечала ни слова.

— Вы не сердитесь на меня?

Как будто было из-за чего сердиться! Верно он думал, что такой старой девице понравится, что с нею обращаются, как с маленьким ребенком. Но потом он наговорил такую кучу сладких слов, точно Бесс представляла из себя целую кондитерскую. Никогда не слышал ничего подобного. Я подумал: «Мистер Уилкинс, если бы она таскала тебя за уши так, как меня, ты бы не назвал ее голубкой или ангелом».

Эти девочки, которые угощают своих маленьких братьев пинками и дают им тумака, никогда не злятся, когда напроказят большие мальчики; это уж я заметил, но решил, что лучше не скажу ему этого, пусть он ее берет, если уж он такой дурак.

— Торговля мануфактурой идет теперь хорошо, — сказал он после того, как более двенадцати раз назвал ее ангелом, — и я думаю, мы можем сыграть свадьбу под Новый год.

Тогда Бесс сказала:

— Я никогда не одобряла долгих помолвок, Чарльз, и если вы думаете о Новом годе, то я постараюсь приготовиться к этому времени.

Потом они одну или две минуты не говорили ничего, и я услышал какое-то щебетанье. Может быть, это заскрипело колесо. Я так думаю. Колени мои так болели, что и не могу сказать. Я так прозяб и так проголодался, а мои локти были так стиснуты, что я решил испугать мистера Уилкинса, чтобы он соскочил с экипажа.

— Под сиденьем что-то есть, — сказала Бесс. — О, Чарльз, должно быть, это собака!

— Не бойтесь, — сказал он, — я собственной жизнью готов вас защ… Ай, ай, что бы это могло быть?

— О, остановите лошадь, дайте мне слезть! — закричала Бесс.

— Я сейчас посмотрю, что это такое, — сказал мистер Уилкинс.

Он пощупал под сиденьем. Его рука коснулась моих волос. Я укусил его за руку, чтобы он подумал, что это собака.

— Это собака! — закричал он. — Бешеная собака! Она укусила меня! О-о, теперь я сойду с ума!

С этими словами он выскочил с экипажа и оставил в нем сестру одну (это доказывает, как сильно он ее любил).

«Теперь как раз время для потехи, — подумал я. — Он не сядет больше в шарабан. Я испугаю лошадь, она понесется вместе со мной и с Бесс, а потом я вылезу и остановлю ее».

Я зажег спичку, поднес ее к ракете для фейерверка, которую захватил с собой, и бросил под ноги лошади: та поскакала, как черт.

Ракета была славная — пш-цш-пш-цш-кррррр — крах! Бум! Бум!


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Фейерверки Пейна


Бесс визжала, мистер Уилкинс что-то кричал, лошадь бежала карьером — никогда еще мир не видел ничего подобного! Я сам испугался ужасно. Я вылез и схватил вожжи, но упустил их и они упали вниз, под лошадь; было уже темно, как в бочке с дегтем. Я так и ждал, что мы оба убьемся. Бум-бурум-бум! — катили мы одну милю за другой.

Мистер Уилкинс остался на дороге далеко-далеко. Бесс взвизгивала при каждом скачке лошади. Действительно, это было ужасно. Наконец, мы приехали в город, где уже были зажжены огни. Люди выбегали и хотели нас остановить. Через минуту лошадь вбежала прямо в конюшню, откуда ее взяли. Разве это была не умная лошадь? Там она стала, как вкопанная, и только дрожала.

Нам помогли выйти из экипажа. Тогда я сказал Бесс:

— Зачем ты кричала? Ведь было же не так опасно.

— Жоржи Гаккетт, это ты? Я все время думала, что там бешеная собака, которая хочет меня укусить. Отчего же был такой треск? Мне еще никогда в жизни не было так страшно! Ты негодный, гадкий мальчишка! Ты мог убить меня! Я, кажется, никогда не оправлюсь от этого вечера! О, какое чудо, что нас не разбило на десять тысяч кусков! Ах, мне дурно! Мерзкий, скверный, беспокойный мальчишка, смотри, что ты наделал! Вот папа тебе задаст!

— Я не хотел сделать ничего дурного, — сказал я, — я полез под сиденье, чтобы послушать, что скажет мистер Уилкинс. Я думаю, что если бы я назвал девочку ангелом, то не соскочил бы с шарабана и не оставил бы ее одну с бешеной собакой. Ого, а он получит водобоязнь? Он, может быть, уж заболел ею, он так сильно укушен! Может быть его глаз зашевелится, когда с ним сделаются судороги? Если он взбесится, то, надеюсь, еще до Нового года, Бесс.

Я не мог докончить, потому что она рукою закрыла мне рот. Люди ухмылялись, а я должен был идти домой, потому что Бесс меня тащила.

Когда мы вошли, все сидели за чаем. Там так хорошо пахло, а я был так страшно голоден, но у меня было тяжело на сердце — я знал, что мне опять достанется.

— Решительно неисправим! — сказал папа, когда Бесс кончила свой рассказ. — Ты пойдешь спать и подождешь, пока я не приду и не разделаюсь с тобою.

Когда я медленно поднимался по лестнице, то услышал, как Сью с доктором хохотали до упаду — не знаю, над чем. Около девяти ко мне пришла Бетти и принесла вкусный горячий ужин. Бетти просто сокровище. Она тоже терпеть не может мистера Уилкинса, еще больше, чем я. Она говорит, что просто ужасно, как часто я попадаюсь — такой невинный маленький мальчик, который хотел бы быть примерным. Она рассказывала мне, что мистер Уилкинс только что вернулся весь в грязи и с разорванными сапогами: он разорвал их, когда выскакивал из экипажа. Я спросил, не зашевелился ли его стеклянный глаз.

А она сказала, что попросит маму сказать папе, чтобы он на этот раз не наказывал меня.

Ну, до свиданья, мой дневник. Я рассказал тебе все мои надежды и опасения, как говорит Лили в своем дневнике. Милая Лили, у тебя теперь свой дом. Я навещу ее на будущей неделе, если переживу сегодняшнее наказание. Я слышу на лестнице шаги отца — прощай, мой дневник!


У меня явился план, как удрать. Я расскажу его тебе. Я спрячусь в нижний ящик письменного стола, там он не будет меня искать. Бетти оставит ящик немного приотворенным, чтобы я мог дышать. О, какая потеха провести папу! Если бы я не чихнул, он не нашел бы меня ни за что на свете. Почему это непременно чихаешь, когда вовсе не хочешь? Чиханье обошлось мне дорого. У меня еще две толстые пачки ракет — месть сладка. Не будь я Жоржи Гаккетт, если папа в эту ночь не проснется, а мама не спросит: «Что это, землетрясение?»

Глава 12. Праздник

Доктор Мур позволяет мне иногда приходить к нему поиграть, но он не хочет оставлять меня там одного, потому что кругом стоит масса ядовитых лекарств. Вчера его вдруг вызвали, — с каким-то человеком сделался припадок, — и он сказал мне: «Жоржи, ты будешь сидеть в этом кресле, пока я не вернусь!»


Дневник проказника

Кабинетная фотография доктора Мура: доктор в студенческие годы


Я сидел тихо, но скоро начал зевать до того, что голова у меня чуть не отвалилась, потом пришла старая мисс Бакстер, пристально посмотрела на меня сквозь очки и спросила, где доктор.

— Там с одним человеком сделался припадок. Могу я быть вам чем нибудь полезен, мисс? — спросил я очень вежливо.

— Ты, Жоржи Гаккетт? — сказала она презрительно пискливым голосом. — Да ты бы отравил меня, если бы я была так глупа позволить тебе это. Все, что мне нужно — немножко лекарства. И доктор не взял бы с меня и доллара!

При этом она посмотрела вокруг на все банки и предметы — говорят, она завидущая, настоящая скупердяйка — и, увидев банку с зейдлицкими порошками[28], быстро подошла к ней, взяла один синий и один белый и положила на стол пять центов.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Настоящие зейдлицкие порошки. Безопасное и приятное слабительное. Строго следуйте инструкции на странице 327


На столе стояло несколько стаканов, графин воды со льдом и чашка с сахаром. Я спросил мисс Бакстер, не смешать ли ей порошки. Ей пришло на ум, что она может получить сахар даром, поэтому она сказала «да». Я приготовил очень сладкой воды в двух стаканах и сказал ей, чтобы она выпила сначала синий порошок, а потом белый; она так и сделала.

Через минуту с ней сделался припадок, ужасный припадок! Я не могу себе представить, отчего — порошки были верные. Она опрокинулась назад, лицо ее так почернело, точно она выпила чернил, и она едва не задохлась.

Я побежал на улицу за доктором, но не нашел его. Я сказал нескольким прохожим, что мисс Бакстер умирает; они прибежали, подняли ее и положили на диван; очки ее разбились, платье было разорвано, слезы текли у нее из глаз, как на похоронах. Они спросили ее, что случилось; она сказала, что не так приняла порошки, взрыв произошел у нее в желудке, вместо того, чтобы произойти в стакане; мне кажется, она была права. Она заплатила за порошки пять центов, но новые очки стоили ей, наверное, центов пятьдесят — она, значит, не так много выиграла, как надеялась. Она погрозила мне своим зеленым зонтиком, когда уходила, как будто я был виноват. Ну, а зачем она хотела обмануть доктора?

Было уже так поздно, я был так голоден, что не мог больше ждать, пока придет доктор. Но я боялся, что заберутся воры и обкрадут дом, если я уйду; поэтому я взял скелет, посадил его в кресло и сунул ему в руку медицинский нож. Потом я взял из пузырька немножко фосфору, нарисовал им на бумаге глаза и сунул в череп. Страшно было смотреть, каждый разбойник испугался бы; оттого я и не побоялся оставить дом под охраной скелета и пошел домой обедать. Теперь доктор говорит, чтобы я не смел больше приходить к нему, потому что старая мисс Бакстер зла ужасно, а у Эммелины Эльдер воспаление мозга, потому что она побежала к доктору, чтобы взять немножко хлороформу[29] от зубной боли, и, увидев мертвого человека со светящимися глазами, так как было уже темно, громко закричала и упала в обморок. Когда она опять пришла в себя, то увидела, что она одна со скелетом; она опять закричала и потеряла сознание. Потом пришел доктор и привел ее в чувство, но теперь у нее бред и она все время кричит.


Дневник проказника

Осторожно, яд! Хлороформ. Яд, будьте осторожны! Хлороформ (яд)


Но ведь это не причина, чтобы бранить меня; я посадил скелет для разбойников, а не для девочек и поступил правильно.

Когда вернулся доктор, Эммелина лежала без сознания, а рядом лежала разбитая склянка с хлороформом. Мне жаль, что склянка разбилась, она стоила три доллара, а Эммелина чуть не умерла. Надеюсь, что зуб у нее больше не болит.

Доктор говорит, что должно быть вор все-таки забрался, потому что недостает коробки с ячменным сахаром. Но Джонни и я хорошо знаем, где она — за сараем.

* * *

Завтра праздник, но я целый день не получу ни кусочка пирога, потому что нюхательный табак Джонниной бабушки сделал из нашего пирога такую ужасную дрянь, что мы должны были его выбросить. Там еще много яблочных тортов и пирожных, но я все-таки ничего не получу. Мне кажется, это гнусно.


Дневник проказника

Бабушка Джонни в молодости


Я особенно люблю торты. Моя сестра Бесс так гордится тем, что отказала мистеру Вилькинсу, который не был у нас с тех пор, как ускакала лошадь, и тем, что вместо него заполучила мистера Дженнингса, что с нею почти слова нельзя сказать. Наша милая Лили приехала вчера, чтобы быть завтра с нами. Она спросила, все ли я еще такой шалун, каким был раньше, потому что ей хотелось бы взять меня к себе на недельку. Мне бы очень, очень хотелось к ней.

Зачем они все говорят, что я негодный мальчишка? У всех нас есть свои недостатки. И у меня они есть. Разве можно сказать, что я плохой мальчик, потому что не знал, что нюхательный табак испортит паштет, или что мисс Бакстер зашипит, как колесо в фейерверке, потому что не смешает своих порошков, прежде чем их проглотить? Каждому человеку приходится о многих вещах узнать только по собственному горькому опыту.

Лили говорит, что я поеду с нею, если даже разобью все безделушки, которые она привезла с собою; она всегда была добрым малым, она знает, что у маленьких мальчиков тоже бывают неудачные дни, как у больших.

Милый дневник, на твоих страницах я торжественно обещаю вести себя завтра как можно лучше, чтобы ехать к Лили. Один день должен пройти для меня спокойно и мирно. Я не запачкаю своего платья и буду так приличен, как только можно.

Тетя Бетси тоже здесь. Папа написал ей письмо, просил ее не сердиться больше и приехать — вот она и приехала. Мистер Дженнингс тоже приедет обедать из города — он теперь принадлежит к нашей семье. Лили привезла мне забавную игрушку; она китайская и вложена в маленький кусочек сукна, и если выдернуть штифтик, то оттуда выскакивает что-то черное, длиною с половину комнаты, вроде змеи.

Я уже испугал этим кухарку и других, они даже закричали, потому что оно так быстро выскакивает. Монтэгю привез мне целую кучу сластей, и завтра я, кажется, не в состоянии буду обедать. Я его тоже очень люблю; он хочет, чтобы я поехал с ними.

* * *

Праздник уже прошел. Я не поеду к моей замужней сестре. Ты должен простить меня, милый дневник, я пишу криво, потому что слезы мешают мне. Я встал рано и очень старался быть молодцом, вроде тех хороших детей, про которых написано в книжках.

После завтрака я отнес несколько конфет Джонни и пошел в город, чтобы купить себе что нибудь, но все лавки были закрыты, и я купил у Пата Финегана молодого бульдога за два доллара, но остался ему должен один.

Когда я пришел домой, я запер свою собаку в конюшне и пошел с Лили, которая была такая хорошенькая и такая нарядная, что я просто гордился ею. Она взяла меня в церковь на праздничную проповедь. Мистер Слокум читал свою проповедь, но она была такая длинная, так что мне захотелось спать и есть. Я жалею, что взял с собою китайскую игрушку; мне стало так скучно, что я положил ее на пюпитр, что бы посмотреть, не сломалась ли она, но штифтик вдруг нечаянно выскочил, и не успел я опомниться, как черная штука, похожая на змею, полетела и ударила по носу мистера Слокума, а потом свалилась и задвигалась, как живая.

Я думал, что провалюсь сквозь землю, потому что все смотрели на меня, как будто знали, кто это сделал. Я уронил свою шапку и, когда я нагнулся, чтобы поднять ее, из кармана у меня выпал пистолет, который одолжил мне Пат Финеган, чтобы я мог его посмотреть, и, если захочу, купить.

Вот так выстрел!

Папа схватил меня за плечо, повел вниз и сказал:

— Жоржи, ты позор семьи. Ума не приложу, что мне с тобой делать!

Он ходил взад и вперед и стонал, как будто ему жали ботинки. Я тоже не знал, что ему делать со мною; я был в отчаянии. Наконец, я сказал:

— Мне жаль, что я не убежал с цирком, который был здесь, но теперь уже поздно. Я бы хотел, чтобы у меня сделалась корь и чтобы я умер, если я не стою того, чтобы жить. Я бы хотел, чтобы меня заперли в темницу или крепко привязали, чтобы не случались больше такие вещи, которые заставляют тебя так стонать.

— Вот это верно, — воскликнул папа с облегчением. — Я привяжу тебя, голубчик!

И он пошел со мною домой, и привязал меня в деревянном сарае к балке. Я слышал, как стучали тарелки и как пахло обедом, когда все пришли домой; никогда еще время не тянулось для меня так долго.

Я ужасно обрадовался, когда услышал на дворе свист Джонни. Я тихо позвал его, он распилил веревку и освободил мне руки.

— Не проболтайся моим, Джонни, — сказал я. — Я возьму свою белку и своего бульдога и пойду куда-нибудь, где люди еще не знают, какой я скверный.

Глава 13. Я становлюсь разбойником

— Мое почтение! — сказал кто-то с самым спокойным видом на свете. — Куда это молодой человек так торопится?

Это был бродяга. Он сидел под деревом у дороги и ел пирог с говядиной.


Дневник проказника

Бродяги идут!


Я бежал уже часа два. Моя белочка была у меня в кармане, но собаки со мной не было, потому что она сбежала, когда Пат Финеган ей свистнул, — точно я не заплатил доллара за маленького мошенника — этакая бесчестная собака!

— И вам тоже! — сказал я.

— Садись, отдохни и съешь кусок моего пирога, — сказал он.

— Благодарю, — сказал я, — с удовольствием.

Я был страшно голоден и боялся, что ноги не понесут меня ни на шаг дальше.

— Куда ты идешь? — спросил он, когда я поел.

Я знал, что бродяги сами не очень-то хороший народ, и решил сказать ему всю правду.

— Я убежал из дому, потому что я такой скверный, что они стыдятся меня.

— Ага, — сказал он, — скверный мальчик! Так, так, — и засмеялся. — Что же ты сделал, голубчик? Убил кого-нибудь или ограбил лавку?

— Нет, господин бродяга, — сказал я, — но я постоянно что-нибудь натворю, точно я самый скверный мальчик на свете. Если бы у меня была обезьяна и шарманка, я мог бы питать себя сам, и моим родителям не пришлось бы сердиться на меня.

— У меня есть и то, и другое, — сказал он быстро, — там в лесу, где собралось несколько наших парней. Ты получишь обезьяну и шарманку, если захочешь остаться с нами. Мы ведем чудесную жизнь, срываем яблоки и орехи с деревьев и варим себе обед в котле на большом огне.

— Хорошо, — сказал я, — посмотрим, как это мне понравится.

В лесу было пятеро других бандитов страшного вида. Мне было досадно, что я попал к ним; но они смеялись, трепали меня по голове и говорили: «Какой ты молодчина!» Там не было ни огня, ни котла, ни обезьяны, но была шарманка, и они дали мне хлеба с сыром, а когда стемнело, мы все улеглись спать. Мне было так холодно, что я заплакал, потому что здесь не было Бетти, чтобы закутать меня потеплее, но я не дал им заметить, что плачу. Скоро я заснул, но они разбудили меня и сказали:

— Вставай, нам нужно теперь в дорогу; если ты хороший мальчик и сделаешь в эту ночь все, что мы тебе скажем, то тебе будет хорошо житься. Если же ты не исполнишь в точности того, что тебе прикажут, то уж не увидишь завтра восхода солнца.

Никакой язык не опишет того, что я почувствовал, когда услышал эти ужасные слова. Мы шли, пока я не устал до того, что едва передвигал ноги.

Двое из них отстали от нас, а мы пришли к месту, где по обе стороны стояли дома. Было ужасно темно, пошел снег, и мы вошли в какой-то двор. Бродяги шепнули мне, что если только я заговорю или наделаю шуму, то они задушат меня. Они решили просунуть меня в маленькое окно, а я должен был тихо проползти к кухонной двери, открыть ее и впустить их. В доме, куда они хотели забраться, была куча денег. Они открыли задвижку маленького оконца, подняли меня и протиснули внутрь.

— Вот несколько спичек, — шептали они, — Зажги их и сыщи дорогу к двери. Если ты издашь только звук, они схватят тебя, как вора.

Холодный пот выступил у меня на лбу. Что сказала бы моя дорогая мама, если бы знала, что ее маленький сын сделался разбойником! Я убежал, чтобы сделаться хорошим мальчиком, а теперь я был еще в тысячу раз хуже прежнего.

— Ну, вперед, ты там! — заворчал суровый голос через окно. Я зажег спичку. Она потухла. Я зажег другую и посмотрел вокруг.

* * *

Гм! Этот скверный мальчик Жоржи Гаккетт был сегодня львом города! Все радуются, что эти ужасные люди пойманы и брошены в тюрьму. Они ограбили в разных местах, по крайней мере, двадцать домов. Все вещи и серебро нашли в дупле дерева, где, как я указал, закусывали эти мошенники. Я все объясню тебе, дорогой дневник.

Когда я зажег спичку и осмотрелся, то увидел нашу собственную кладовую, фартук нашей кухарки на гвозде и остатки сливочного пирожного на тарелке. Мое сердце сильно забилось, я ощупью пополз по лестнице, не видать было ни зги, но я знал дорогу.

— Папа, — кричал я, — встань и застрели их, пожалуйста, чтобы они не могли задушить Жоржи!

Вот была сцена! Сначала они меня не поняли. Потом Монтэгю и папа выскочили, у них было два пистолета и ружье, когда они бросились на врагов. Сперва они не могли их найти, но потом разбудили шерифа и достали несколько лошадей. Уже рассветало, и меня взяли с собой для указания дороги. Поймали всех пятерых, и теперь я думаю, что не пойду больше к разбойникам, а останусь дома и буду вести себя хорошо.

* * *

Вот уже неделя, как я не пишу в дневнике. Через два дня после праздника я поехал к Лили, чтобы погостить у нее недельку. У них нет своей квартиры, они живут в гостинице.

— Веди себя, как можно приличнее, — сказала мне Лили. — Здесь в доме много разных людей. Я не желала бы стыдиться моего маленького брата.

— Разве они знают, что я дурной мальчик? — спросил я ее.

— Нет, и не узнают, если ты сам себя не выдашь!

Обед был готов, когда мы приехали, великолепный обед, масса блюд и под конец мороженое, а лакеи, которые прислуживали у стола, были со мной так же вежливы, как с другими взрослыми людьми. Против нас за столом сидела маленькая девочка — очень хорошенькая девочка. Я пристально глядел на нее, а она также часто взглядывала на меня. Монтэгю сказал мне, что дети будут танцевать в зале, и если я хочу танцевать, то он поведет меня туда.

Маленькую девочку звали Мод. Я отлично с ней разговорился. Она была очень любезна со мной и я несколько раз с нею танцевал. Я думаю, что не женюсь на Бетти, хотя она очень добра ко мне. Я сказал Мод, что, вероятно, никогда не женюсь на Бетти. Она смотрела вниз на свои башмаки, но ничего не сказала. Я на этот раз решительно ничего не выкинул, только раз вдруг вытянул ногу, так что один мальчик упал, но это была шутка.

Я спал на диване в комнате Лили, потому что гостиница была переполнена. Когда я проснулся, было еще очень рано; я тихо встал, оделся и проскользнул вниз, чтобы осмотреть город. Это был большой город, гораздо больше нашего. Я увидел корабли и воду и спросил о них одного человека. Он сказал, что это река Гудзон. Потом я пошел вниз, чтобы посмотреть, что там делается. У самого берега стоял пароход и пускал дым. Множество народа шло на пароход, пошел и я, просто, чтобы посмотреть и спросить о чем-нибудь человека, который стоял у колеса.


Дневник проказника

Нью-стрит в Нью-Йорке


— Когда он отходит? — спросил я его.

— Отошел сию минуту, — сказал он.

В самом деле! Колесо брызгало, как водопад. Трап сняли.


Дневник проказника

Река Гудзон


— Будьте любезны, мне хочется сойти!

Он засмеялся и сказал:

— Тебе придется немножко подождать!

— Не могу ли я телеграфировать моей сестре? Она подумает, что я пропал.

Это был совсем необразованный человек. Он только и ответил:

— Нету здесь! — и потом прыснул, точно его пощекотали.

Я почувствовал, что слезы навертываются у меня на глаза, но не хотел показать ему, что мне хочется плакать. Я начал свистеть. Мне было холодно. Я не завтракал. У меня не было денег на проезд, и мне хотелось домой.

Должно быть, я совсем посинел, потому что он скоро предложил мне пойти в каюту. Я пошел. Там было много мужчин и женщин. Сначала они меня не заметили, но потом стали спрашивать, чей я. Я сказал, что попал сюда по ошибке; они стали беспокоиться за меня и так много расспрашивали меня о том, как меня зовут и где я живу, что я под конец рассказал им про свой дневник и про то, какой я скверный мальчик, как я постоянно попадаю в беду, когда я вовсе этого не хочу, и что Лили теперь будет думать, что я совсем бессовестный мальчик, потому что я убежал, а я хотел только посмотреть на воду и узнать, почему колеса постоянно так вертятся.

Одна женщина приказала слуге принести для меня что-нибудь позавтракать. Потом один пассажир сказал, что если я хочу послать телеграмму, то он сам отправит ее, когда мы приедем в город. Они дали мне бумагу и карандаш, и я написал:


«Милая Лиль, я не хотел этого сделать. Виноват пароход. Не беспокойтесь. Маленький Жоржи весел. Я вернусь с вечерним пароходом. Пожалуйста, распорядись, чтобы они подождали с обедом до моего приезда».


Этот же пассажир дал слуге доллар, чтобы он присмотрел за мною, и сказал мне, чтобы я целый день оставался в каюте, тогда я буду в безопасности. Они пожали мне руку на прощание, когда уходили с парохода. Такого множества кораблей я еще не видал. Был полдень. Пароход должен был идти обратно в три часа. Было очень скучно, потому что пароход стоял. Я съел несколько яблок, которые дали мне перед тем, как идти обедать. Вдруг я вспомнил о мистере Дженнингсе — женихе Бесс. Он как раз был из Нью-Йорка.

— Кажется я успею зайти к нему до отхода парохода, — сказал я себе и потихоньку улизнул, не сказав ни слова слуге из боязни, что он меня не пустит.

Когда я вышел из этого деревянного ящика на улицу, я подумал, что где-нибудь горит, — такая была страшная толкотня. Я перешел через улицу и стал искать на вывесках имя мистера Дженнингса, но я не нашел его и спросил одного прохожего, не будет ли он так добр сказать мне, где живет мистер Дженнингс?

— Не знаю, мальчик, — был ответ.

Я пошел немного далее, увидел булочную, вошел в нее и потребовал несколько пряников.

— Сколько? — спросила меня продавщица.

— Пожалуй, девять, — сказал я. Потом я поблагодарил ее очень вежливо и хотел уйти, а она стала так кричать, что и медведь бы испугался.

— А деньги где? Где деньги? Ах ты, маленький плут!

Тогда я рассказал ей, что я заблудился, положил пряники назад и печально вышел вон.

Я спрашивал каждого, кого только мог остановить, где пароход и где живет мистер Дженнингс. Никогда я еще не встречал таких необразованных людей. Никто ничего не знал. Я увидел на башенных часах, что уже четыре часа, и начал плакать, потому что ноги у меня страшно болели. Высокий и толстый человек в голубом сюртуке схватил меня за плечо.

— Что случилось, молодой человек?

— Сэр, — сказал я, — мне жаль, что я сел на пароход, и мне жаль, что я ушел с парохода, и мне хотелось бы, чтобы люди в этом городе не были так глупы. Они не могут даже сказать бедному, заблудившемуся мальчику, где живет мистер Дженнингс. Я маленький Жоржи Гаккетт, который всегда попадает в беду, но я в этом не виноват. Если б пароход не ушел прежде, чем я об этом узнал, я бы никогда не потерялся. Я, право, этого не хотел.

— Хорошо, Жоржи, — сказал он, — если ты потерялся, то надо попробовать тебя опять найти.

Он был очень добр ко мне, только хотел все выведать. Он так много расспрашивал меня, что едва мог пообедать. Эту ночь я крепко заснул на койке — смешной постели вроде ящика. Кто-то разбудил меня таким плачем, как будто сердце у него разрывалось. Я сел и протер глаза.

— О, ты, мой негодный, скверный, милый мальчик! — кричала Лиль.

Она была совсем бледная, а глаза ее были красны. С нею был Монтэгю. Они приехали по железной дороге, когда пароход вернулся без меня. Я спросил, не беспокоилась ли Мод, когда узнала, что я потерялся? Ждали ли они с обедом? Почему она плачет? Она сказала, что плачет потому, что, наконец, нашла меня. Я сказал ей, что она милая дурочка: она могла бы плакать, если бы не нашла меня, а теперь все опять хорошо, и она не должна дома рассказывать о том, что я опять набедокурил — я сделал это не нарочно. Я сказал Лили (по секрету), что мистер Дженнингс, должно быть, вовсе не такой уж значительный человек, как думает Бесс, иначе в Нью-Йорке знали бы о нем больше.

Глава 14. Последняя капля

Я люблю все времена года. Но особенно Новый год. Это так весело!

Кухарка злится, потому что ей приходится печь пряники и фруктовый торт или фаршировать дичь, так что бедный мальчик не может взять даже горсти изюму и куска корицы без того, чтобы она не зашипела на него, как фейерверк. Она не позволяет мне играть в шарики мускатными орехами или облизать ложку, которой она месит тесто, или тереть мел на ее железной терке и вообще пошалить немного на кухне.

Все это время я должен оставаться на дворе, а там так хорошо пахнет; такая обида для мальчика! Бесс и Сью хотят на Новый год принимать гостей. Они говорят, что ужасно неудобно принимать гостей каждый день, готовить кофе, холодного цыпленка и пирожное и постоянно надевать новые платья.


Дневник проказника

С Новым Годом!


Я думаю, мне следует попросить некоторых знакомых передать другим, чтобы они не приходили, раз мои сестры говорят, что это их так беспокоит. Уже больше недели у меня в голове одна мысль. Вот какая. Я был в верхнем этаже и внизу. Вчера я попробовал влезть на крышу и заглянуть в трубу, но было так скользко, что я чуть не скатился и не разбился, так что я должен был это бросить. Я исследовал камин в маминой комнате. Никак не пойму, как этот старик трубочист может пролезть через такую тесную дыру. Если бы он там застрял — это было бы ужасное несчастье.


Дневник проказника

Сердечные пожелания всего самого лучшего к Рождеству и Новому Году


Я спросил папу, не позовет ли он печников, чтобы сделать трубу пошире, но он покачал головой. Я посмотрел в нашу трубу и подумал, что если вынуть несколько кирпичей, то трубочисту было бы удобнее работать.

Было около девяти часов. Лиль и Монтэгю, мистер Дженнингс и все остальные были в зале. Мы ели орехи, яблоки и пирожные, и мама сказала, что мне бы лучше идти спать. Вот я и стал подниматься по лестнице, но так медленно, как черепаха, потому что мне хотелось спать ничуть не больше, чем мистеру Дженнингсу. Пять минут спустя после того, как я дошел до последней ступеньки, послышался вдруг такой треск, точно рухнул весь мир, и что-то ударило меня по голове. Страшно больно — говорят, я около шести часов лежал без сознания.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! Красный кирпич компании Ф.О. Пирса и Ко.


Оказалось, что камин в маминой комнате рассыпался на тысячу кусков и меня ударило кирпичом по голове сбоку — каким-то чудом меня не убило, потому что разрушение было полное. Все оконные стекла разбились, зеркала разбились вдребезги, потолок обвалился, а ковер промок насквозь, потому что водопровод лопнул. Нигде нельзя было развести огонь, кроме кухни. Мама от испуга заболела. Папа говорит, что это чудо, что не взорвало весь дом.

Когда я пришел в себя, они все удивлялись, как это случилось. Я сказал, что, может быть, у трубочиста было несколько ракет в мешке и их взорвало. Доктор Мур заметил:

— Да, вероятно так оно и было.

Тогда папа сказал:

— Жоржи, зачем ты насыпал в камин пороху?

Я вскричал:

— Папа! Я не хотел этого сделать, право же не хотел! Я насыпал туда только одну чайную чашку, ровно столько, сколько нужно, чтобы выбросить три-четыре кирпича, чтобы проход был свободнее. Разве это было дурно, папа?

— Нет, Жоржи, — сказал он насмешливо, — нет, нисколько. Починка обойдется мне не дороже трехсот долларов, и тебе, вероятно, все равно, что мама больна и что ты не получишь новогодних подарков.

Я очень печален с тех пор, как он сказал это. Я ввожу мое семейство в ужасные расходы. Неприятно в такую холодную погоду заставлять людей работать в доме. А самое скверное то, что я не получу подарков, которых жду уже несколько недель.

* * *

Из замечаний некоторых людей я вижу, что им было бы приятнее, если бы я сам взлетел на воздух вместо всего прочего. Сестры очень заботятся о том, чтобы дом был исправлен еще до Нового года. Я думаю, им незачем беспокоиться, потому, что я еще до взрыва сказал молодым людям на почте, чтобы они лучше не приходили к нам — слишком много хлопот. Если смогу, я охотно избавлю моих сестер от беспокойства.

Шишка на моей голове понемногу проходит. Доктор Мур говорит, что завтра я уже смогу выйти. Теперь прекрасная погода, чтобы ездить на санках, снегу на фут глубины, все мальчики и девочки развлекаются и колокольчики звенят.

* * *

Дорогой дневник, прощай, я должен ехать. Мой чемодан уложен, Бетти и мама плакали так, что глаза у них покраснели. Я должен ехать в школу, быть может, за сто миль отсюда! В письме сказано:


«Здоровый приют в деревне для мальчиков. Умеренные условия, хорошая пища, добросовестное преподавание».


Я жалею тех, к кому еду, потому что я такое чудовище, что мои сестры взбешены. Отец говорит, что я вредный человек, такой вредный, какого еще не бывало, но Бетти говорит, что это просто стыд и срам посылать одинокого мальчика в пансион.

Вот из-за чего весь сыр-бор загорелся.

Наступил Новый год. Но гости не приходили, девочки были уже вне себя от ожиданья. Много молодых людей проходило мимо, некоторые подходили к нашим воротам, но не входили, потому что к ручке звонка я привесил корзину для визитных карточек[30], чтобы избавить сестер от хлопот.

Вечером Бесс схватила меня за плечо и сказала:

— Жоржи Гаккетт, ты опять что-нибудь напроказил? Посмотри мне прямо в глаза и скажи. Что ты сделал?

Я посмотрел ей прямо в глаза.

— Я ничего не сделал, только избавил вас от беспокойства принимать гостей.

— Что ты наделал? — повторила она и стала меня трясти — все сильнее и сильнее.

— Я только написал несколько слов и отнес в редакцию газеты, как это делают другие люди, когда хотят объявить о чем нибудь.

Бесс схватила вчерашнюю газету, быстро пробежала ее глазами и дошла, наконец, до отдела объявлений, где было напечатано:

«Всем, кого это касается. Девицы Гаккет в день Нового года не будут дома, потому что здоровье их очень слабо, у них постоянно болит бок, когда они надевают новые платья; устраивать тонкие завтраки очень неудобно, все очень дорого, расходы не окупаются, потому что молодые люди вообще очень мелко плавают[31]. Сюзи Гаккетт, Бесс Гаккетт.»


Сюзи смотрела Бесс через плечо: обе были красны, как огонь, потом побледнели, как мел, и сели разом, как по команде. Было так тихо, как ночью.

На улице радостно звенели колокольчики, и молодые люди весело проходили мимо нашего дома.

— Жоржи, с этой минуты я отрекаюсь от тебя! — проговорила, наконец, Сюзи. — Это уж слишком, это уж слишком! Я никогда не осмелюсь поднять голову! Это — последняя капля!

Насколько я мог судить, нигде ничего не капало. Почему они не понимают, что я просто хотел избавить моих сестер от скучных визитов? Девочки очень неблагодарны, они не заслуживают, чтобы их маленький братец их любил и свои собственные двадцать восемь центов истратил на объявление в газете. Я думал, что если молодые люди не придут, то я получу кучу пирожных, конфет и все, что они съели бы, если бы пришли, достанется мне. Вместо того меня прогнали и велели оставаться наверху.


Новый год был самым длинным днем в моей жизни; если бы не вошла в мою комнату кошка, я бы, кажется, с ума сошел. Кошки не твердят мальчикам постоянно, что они нестерпимы, и я подозреваю, что мисс Бесс будет очень удивлена, когда раскроет шляпную картонку, чтобы надеть свою новую шляпу, а оттуда вдруг выскочит кошка — я вчера посадил ее туда. Итак, еще раз прости. Я постараюсь хорошо вести себя в школе. Я обещал маме не делать ей сраму, если смогу. Я сунул в карман свою белку — никто не знает, что я беру ее с собой. Хотел бы я знать, будут ли мальчики смеяться, если я посажу ее на стол в первый же раз, как приду завтракать.

* * *

Ах, каким одиноким я себя чувствую! Старик пассажир рядом со мной спит крепко. Интересно бы знать, вскочит ли он, если я уколю его иголкой, и упадут ли у него очки?

Глава 15. Большой успех

Какое ужасное чувство — тоска по дому! Прошлую ночь я долго, долго не спал — более получаса! Я один здесь — бедный маленький мальчик, изгнанный из дому, такой больной и усталый; мне не понравился даже имбирный хлеб, который дали здесь нам на ужин. О, мама, пришли сюда кого-нибудь и вели взять домой твоего маленького Жоржи!

Мне слишком обидно слышать, как профессор Питкинс отзывается о моем чтении по складам. Я не выношу рубленой говядины и овсяной каши, которую дают нам на завтрак. Я не выношу насмешек больших мальчуганов. Кажется, они думают, что у маленького мальчика столько же чувства, сколько у жабы. Жабе можно отрезать голову — ей это нипочем. Это, должно быть, очень смешно — только сначала нужно ее поймать.

«С особенной заботливостью относятся к маленьким ученикам» — говорилось в объявлении школы.

Мисисс Питкинс пожала руку моему отцу: «Я буду ему матерью», сказала она, и это меня очень рассердило. Я вовсе не хочу утруждать ее этим. Я не маленький ребенок, да и мама не сказала бы, что я капризничаю, когда мне просто хочется домой, и как же мне не тосковать, когда они за обедом кладут мне на стул словарь Вебстера, чтобы я сидел выше, и втихомолку надо мной смеются? Вот уж мучают они мальчика — право, можно с ума сойти. Меня так забросали снежками, точно я заборный столб; Бетти плакала бы, если бы видела. Моего шелкового галстука нет, мои рукавицы на крыше, их унесла кошка, потому что они надели их ей на голову.

Но я не плакал ни капельки. Они не могут со мной справиться. Джек Банс говорит, что я стойкий, и он будет стоять за меня. Он очень большой мальчик и, значит, у меня, по крайней мере, есть друг. О, как это ужасно быть так далеко от всех, кого любишь, как раз когда тебя ждут пироги с мясом и орехи! Когда я вспоминаю о трех бочках со сладкими яблоками, что стоят в нашем погребе, так, кажется, и полетел бы отсюда. Миссисс Питкинс очень толстая дама, но я не знаю, отчего бы это, разве что она ест одна между завтраком, обедом и ужином. Я сижу около нее. Сегодня утром я хотел быть таким же вежливым, как краснокожий лакей в гостинице, где живет Лиль, и быстро соскочил со словаря, чтобы отодвинуть ее кресло, когда она уже вставала из-за стола, она не знала, что я так вежлив и по глупости опять села. Она села прямо на пол. Как она шлепнулась! Но разве справедливо было сердиться и говорить, что я сделал это нарочно? Теперь она хочет написать моим, что я самый скверный мальчик в школе, только ей придется подождать один или два дня, пока она выздоровеет. Она очень нездорова. Если бы она была фарфоровая, она бы разбилась.

Я начал учиться географии. Там сказано, что земля круглая, но я этого не вижу. У нас в классе стоит большой глобус. Его можно поворачивать. Мне нужно вырезать из него кусок ножом, потому что мне давно хочется знать, пустой ли он в середине. Я учусь также и арифметике. Забавная книга. Там сказано, что если у Джона 7 змеев, а у Чарльза вдвое больше, то у него 14, а это ведь слишком много для мальчика, разве только будет сильный ветер и веревки развяжутся. В марте как раз время пускать змея. Но если я останусь здесь, то боюсь, что у меня не будет на это охоты.


Вареный рис с сиропом лишает всех сил. Здесь еще есть одна мисс. Она проходит уроки с маленькими мальчиками. Я ее очень люблю, но Джек Банс говорит, что она старая дева. Что ж такое, если это и правда? Ее зовут мисс Гавен. Мне кажется, что она меня любит. Я ей по секрету рассказал, что дома меня считают дурным мальчиком, но что я проказничаю нечаянно. Она меня очень жалеет. Она сказала, чтобы я приходил к ней в комнату, когда мне скучно. Думаю, что пойду к ней сегодня вечером.

Бетти всегда говорит, что пятница несчастный день, мне кажется, это правда. Все мальчики теперь ужинают, кроме меня. Я не получу ужина. Грустно быть наказанным в первую же неделю в школе. Если какой-нибудь мальчик изо всех сил старался не делать того, чего не хотел, то я этот мальчик.

Прихожу к заключению, что я несчастливец. Может быть, если бы я был глух и нем и ничего не видел, со мной не приключалось бы столько историй.

* * *

У профессора Питкинса насморк. Только и слышно, как он чихает и чихает; но он надел на себя большой красный шелковый носовой платок, и это все-таки лучше, чем ничего. Мисcис Питкинс все еще в постели, но она посылала за мной и еще раз сказала, что я скверный, скверный мальчик. Мне хотелось бы, чтобы она сказала мне что-нибудь новое. Она плакала, точно у нее зубы болели, когда говорила мне, что боится, как бы профессор не умер.

Я сказал:

— Если он умрет, то школу закроют и меня отошлют домой.

«О, радость, радость!» — как поют дети.

Она сказала:

— Ты маленький бессердечный чертенок!

Мне кажется, что я не бессердечный, если хочу домой. А с профессором дело было вот как: вчера, час спустя после чая, я пошел в столовую посмотреть, не забыла ли служанка вынести пирожное. Там было очень тепло, потому что они живут в этой комнате. Профессор Питкинс лежал, растянувшись на диване за печкой, с книгой, которой он не читал, потому что крепко заснул. Мисcис Питкинс не было, потому что она лежит с тех пор, как села на пол. Мы были совсем одни. Пирожное было заперто. Я подошел ближе к мистеру Питкинсу, чтобы посмотреть, почему он так смешно храпит. Я не боялся, ведь он крепко спал. Сначала я думал, что у него болит что-нибудь: он так храпел, будто льют воду из бутылки и в то же время свистят.

Вдруг я заметил, что верхняя часть его головы немножко отвалилась. Я сперва испугался, потому что думал, что он от этого умрет. Я побежал наверх к Джеку Бансу и рассказал ему. Джек сказал:

— Э, да он носит парик.

Я спросил его, что это такое, парик? Он сказал, что это то, что срезают индейцы, когда снимают с человека скальп.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! И. Бернхэм. Шиньоны. Парики. Локоны. Цена от 6 долларов, в зависимости от цвета и размера. Специальная маска (с изготовлением) — от долларов. Всевозможные товары для волос, а также косметика и проч. Оплата наложенным платежом. Обращайтесь к производителю за иллюстрированным каталогом. Чикаго, Стейт-стрит, 71, в здании мюзик-холла


Я спросил:

— Разве профессора Питкинса скальпировали?

Он сказал, нет, но это бы следовало; потому что профессор такая дрянь, что скальпирование еще слишком хорошо для него.

Джек был так занят латинским уроком, что я пошел назад в столовую. Ножи лежали на столе, по одному у каждой тарелки. Я взял один ножик и подкрался к профессору тихо, как мышь. Я провел ножом вокруг его головы, как, я читал, это делают краснокожие — и снял с него скальп, очень медленно, чтобы он не проснулся.

Потом я на четвереньках пополз по ковру, точно по траве. Он не проснулся; я проскользнул в холл, вскочил и побежал в длинную комнату, где учились мальчики.

— Ух, ух! — вопил я, но не смел кричать слишком громко. — Я снял с него скальп! Если бы у меня был пояс, я бы привесил к нему скальп!

Ну, и подняли же мальчишки гвалт!

— Ура, да здравствует Жоржи!

— Тебя исключат!

— Профессор страшно рассердится!

— Как это ты посмел?

— Спрячь его, Жоржи!

— Покажи, как он выглядит!

Япоказал парик всем. Нас это страшно забавляло. Я примерил его и все остальные его тоже надевали. Потом его снова надели на меня, поставили меня на высокий стол и закричали: «Читай лекцию, Жоржи!». Я заложил руку за спину, точно профессор, откашлялся и сказал:

— Гм! Я хотел бы сегодня обратить ваше внимание на царство животных, которые бывают различных размеров и видов. Слон, например, гораздо больше блохи, но блоха превосходит его в прыганье. Я бы не хотел, чтобы слон прогуливался по моей спине, когда я сплю. Господа, не буду вас более задерживать сегодня, потому что знаю, что вам хочется: забросать снежками Жоржи Гаккетта, самого маленького ученика в этой школе.

Потом они помогли мне сойти. Джек Банс шепнул мне, чтобы я вернул парик; я ответил, что хочу это сделать. Но как раз, когда я скатывался, по перилам, профессор очень быстро вошел в холл. Я, право, не мог остановиться. Носок моего башмака попал ему прямо в рот и зубы его выпали. Это уже было совсем глупо. Я не знал, что его зубы могут выпасть, да и не виноват в этом. Пока он поднимал свою фальшивую челюсть, я побежал наверх, в комнату и поскорее бросил парик в печку, потому что профессор был так сердит, что я не мог решиться сказать ему, что срезал парик с его головы. Сверху его голова выглядела, как яйцо страуса, которое привез мой двоюродный брат. Он спросил меня, где его парик. Я спросил его, не думает ли он, что виновата кошка. Он стал так трясти меня, что я заплакал, а потом сказал, что, может быть, индейцы вздумали снять с него скальп, когда он спал.

О, как мрачен был его взгляд!

Он созвал всех мальчиков. Ни один не мог сказать ему, куда девался его парик. Я сказал: может быть, крысы утащили его в норку. Он приходил все в большую ярость, а потом начал чихать. Когда я услышал, что он чихает, мне стало жалко, что я сжег его парик. Я не знал, что взрослый человек так легко может получить насморк. Я сказал ему, чтобы он лучше лег в постель и положил на голову горчичник. Он сказал, что если бы это не случилось так скоро после праздников, то он закрыл бы школу, такие несносные мальчишки заслуживают наказания. Он почти уверен, что это сделал я; он скоро это узнает, и тогда — горе виновному!

Я вспомнил, мама говорила мне, что дурно говорить неправду. Я проглотил слезы и сказал: «Другие мальчики не виноваты, это сделала кошка. Я видел, как она с ним играла, когда пошел вниз посмотреть, спрятала ли Бриджет пирожное, и сказать ей, чтобы она лучше его спрятала, чтобы кто-нибудь им не полакомился.»

Профессор надел свои очки и с минуту смотрел на меня ужасно пристально, точно я был червячок, которого рассматривают в микроскоп. Мне хотелось провалиться сквозь землю. Нужно было заговорить о чем-нибудь другом, и я спросил его: «Вы так и родились лысым, господин профессор? Ваша кормилица забыла дать вам зубы? Отчего она не принесла вам пару глаз с пожизненным ручательством за прочность? Тогда вам не нужно было бы надевать стекла, чтобы рассмотреть мальчика моего роста. Мне очень жаль, что у вас насморк, но не думаете ли вы, что вы уже настолько стары, что могли бы умереть, не делая из-за этого скандала?»

Он покраснел, как рак, и ужасно сморщил лоб, — кажется, он хотел сказать, что-то очень строгое, потому что начал так:

— Ты самый дерзкий маленький — апчхи! — которого я когда-либо — апчхи!

Потом он быстро повернулся и вышел из комнаты, потому что мальчики хихикали в свои носовые платки; он сегодня весь день ходит с обвязанной головой и вовсе не похож на профессора.

Говорят, он телеграфировал, чтобы ему сегодня же вечером с нарочным выслали парик. Мальчики сегодня свободны и потому думают, что все обстоит благополучно, но меня заперли в комнате на хлеб и воду, а это уж совсем гнусно.

Не знаю, как бы я провел этот скучный день, если бы не увидел в полу отверстия, прикрытого круглым кусочком жести. Я посмотрел в него, оно приходилось как раз над письменным столом миссис Питкинс, на котором лежало много вещей; я согнул булавку и привязал ее к длинному шнурку, который был у меня в кармане, и для препровождения времени стал удить рыбу. Я наловил много смешных рыб: пару браслетов, кружевное покрывальце с подушки для иголок, несколько очень потешных локончиков, семь шпилек и несколько воротников и рукавчиков, три маленьких покрывала, бутылочку одеколона с привязанной к ней ленточкой, в которую булавка воткнулась очень легко, пудреницу — только крышка свалилась и пудра высыпалась, так что я поскорее закрыл дырку, чтобы мне не досталось за то, что я рассыпал пудру.

Милый дневник, теперь я должен написать маме, сколько я выучил по географии и из других предметов. Она не поверит, что я так тоскую по дому, что мне следует поскорее прислать фруктовый торт. Я сделал такие успехи в чтении и в хорошем поведении, что она могла бы прибавить еще и кремовый.

Глава 16. Я делаюсь клептоманом

Удивительно, право, чему только не научается мальчик в таком приготовительном пансионе. Артур Браун показал мне, как бросать бумажные шарики так, чтобы никто не заметил, кто их бросил. Вилли Вильсон научил меня, как вставать после того, как уже ляжешь спать, и как тогда можно позабавиться; потом как писать ответы на бумажке и класть их в книгу, чтобы не нужно было так много учиться.

Считать в уме страшно трудно, на доске это гораздо легче, потому что можно нарисовать профессора, когда не выходит сложение. Можно нарисовать и миссис Питкинс, только нужно скорее стереть, пока она тебя не поймает, потому что она ужасно сердится, когда ее рисуют такой толстой.

Вчера она поймала меня за этим занятием.

Я должен был стать посреди комнаты в дурацком колпаке из цветной бумаги на голове. Мне это нипочем, только Бетти будет сердиться, если я ей напишу, как они со мною обращаются. Я сказал мисисс Питкинс, что все-таки лучше дурацкий колпак, чем парик — она вспыхнула, как огонь.


Мне кажется, что они что-то имеют против меня после случая с париком, хотя новый парик профессора еще лучше прежнего.

Они готовы напасть на бедного Жоржи каждый раз, когда что-нибудь неладно. Это не я разлил чернила по всей комнате, — несправедливо было бранить меня за это — я только привязал чернильницу к хвосту кошки; кошка разлила чернила, а не я.

Профессор говорит, что если еще раз случится что-либо подобное, то меня «суспендируют». Я спросил Джека, что такое значит «суспендировать»? Он сказал, чтобы я посмотрел в толстом словаре, на котором я всегда сижу за обедом; там сказано: прикрепить к чему нибудь вверху, повесить. О, какая ужасная участь ожидает маленького мальчика! А я думал, что вешают только ужасных разбойников.

Мисс Гавен говорит, что меня не повесят, а только отправят домой, а я ведь этого только и хочу; но она говорит, что мама и сестры будут этим очень огорчены — это был бы срам!

Чудеса, право! Как это может быть срамом — увидеть опять своего маленького брата? Но я обещал маме вести себя хорошо и не делать ничего дурного.

У мисс Гавен есть жених. Я видел его карточку. Я рассказал ей про Лили и Монтэгю и спросил ее, когда она выйдет замуж. Она сказала, что не знает, когда, наконец, ее корабль счастливо достигнет пристани. Должно быть, он моряк. Я сказал ей, что мне жаль и что если бы она подождала, пока я вырасту, то я сам бы на ней женился. Она гораздо красивее миссис Питкинс. Я думаю, что она здесь несчастлива, потому что когда я вошел в ее комнату, она плакала; впрочем, может быть, она ела мятные лепешки, от них тоже выступают на глазах слезы.

* * *

Миссис Питкинс очень боится разбойников; мальчики говорят, что не проходит ночи, чтобы она не разбудила профессора и не кричала, чтоб он встал, потому что в доме воры. Не знаю, для чего бы ворам приходить, разве только чтобы красть мальчиков. Жаль, что профессору так часто приходится вставать понапрасну, не находя никого; вот в прошлую ночь так действительно был разбойник под ее кроватью. Он ждал, пока они крепко заснут.

Миссис Питкинс храпит во сне, как будто кто льет воду из кувшина.

Вдруг она проснулась и зашептала:

— Питкинс! Питкинс! Под кроватью разбойники.

Он сказал:

— Глупости, спи лучше.

— Но там кто-то есть, — сказала она. — Я чувствую, как он двигается под матрацем. Питкинс, встань! Пожар! Убийцы! Воры! О, Питкинс, зажги же свечку!

Он сказал ей, что она дура. Как раз в эту минуту разбойник толкнул спиной его матрац. Профессор соскочил на пол, как мяч. Миссис Питкинс тоже хотела соскочить, но опрокинулась назад и так испугалась, что не могла встать; при этом она кричала, что разбойник ее режет, что он схватил ее за горло.

Поэтому мистер Питкинс живо побежал в холл и позвал Джека Банса и еще нескольких больших мальчиков. Они зажгли огонь. Просто смех, как она выглядела с волосами, завернутыми в бумажки, и в теплой фланелевой кофте. Джек посветил под кроватью. Там никого не было, потому что я успел улизнуть в темноте и крепко спал, когда вернулся Джек.

Теперь опять все тихо. Единственный раз, когда Жоржи не был замешан вдело.

Миссис Питкинс сдала на хранение свою булавку и запонки профессора. Надеюсь, что с ними ничего не случится. Это был бы ужасный убыток.

* * *

Подумать только, что Жоржи, любимец мамы, сделался такой противной длинной штукой — клептоманом! Это новейшее происшествие. Вот что я такое! Вчера я должен был целый день ходить с бумагой на лбу, на которой было написано: — «клептоман». Это значит, что не можешь удержаться, чтобы не взять чужой вещи.

Вот как я дошел до этого. Я уже рассказал тебе, дорогой дневник, об отдушине над письменным столом миссис Питкинс. Хорошо же. Они осмотрели мой чемодан, как и чемоданы прочих мальчиков, чтобы узнать, были ли это крысы или что-то другое. Просто диво, чего только они не нашли в моем бедном, маленьком чемодане! Лорнет миссис Питкинс, кружевные воротники, ароматичные воды, две подушки для булавок, шесть носовых платков, перчатку, ридикюль и бумажник с пятьюдесятью центами, завязанный пакет, который миссис Питкинс только что купила, пару новых гамаш[32], а под конец не более и не менее как серебряные часы мистера Питкинса, и его новый парик, о котором он телеграфировал, когда я бросил его старый в печку; он по неосторожности оставил его на письменном столе, пока брал ванну, и никто не мог понять, куда он исчез, разве что утащили крысы, и это была большая потеря.


Дневник проказника

У этой тетки на ногах гамаши


Парик стоил двадцать долларов, не говоря уже о том, что профессору было неприятно в холодную погоду ходить с голой головой.

Тогда они сказали, что я клептоман. Но я хотел бы знать, как это маленький мальчик может не удить, когда у него есть булавка и шнурок, а вблизи никого нет! Я ведь хотел возвратить вещи при случае, но они говорят, что клептоманы часто возвращают вещи, и это еще более доказывает, что я клептоман. Дырку заткнули, и теперь опять по-прежнему скука смертная.

* * *

Каждую пятницу профессор надевает чистый воротничок, и после обеда к нему на урок приходят из деревни посетители. Несколько мальчиков читают сочинения, другие рассказывают стихи, которые они выучили наизусть, остальные отвечают что-нибудь вместе. В этот день мисс Гавен приглаживает мне волосы, целует меня и говорит, что я очень хорошенький в новом костюме.

— Теперь будь хорошим мальчиком, Жоржи, и я буду гордиться тобой.

Я люблю ее, как сестру. Надеюсь, ее корабль скоро достигнет пристани. Я навещу ее, когда это случится. Хотел бы я знать, будет ли она жить на корабле. Надеюсь, что да.

Сегодня мне пришлось отвечать наизусть. Я взошел на кафедру, поклонился и говорил очень громко. мисисс Питкинс написала мне речь. В ней говорилось о школе. Она написала:


«Как хороши наши школьные дни! Счастливейшие дни нашей жизни! Маленькие мальчики, родители которых имеют возможность отдать своих детей в хорошую школу, должны быть очень счастливы. Бедные беспризорные тщетно жаждут этого счастия. Мы должны чувствовать это сердцем, пока мы молоды и впечатлительны: наша страна обязана своим величием только превосходным учебным заведениям, между которыми приготовительная школа для мальчиков занимает первое место.»


Так написала миссис Питкинс. Я переписал это в мой дневник. Я не могу лгать. Я переделал это так, как было по правде, и прочел очень громко и быстро. Она не знала, что я все изменил.


«Школа. Школа ужасна. Маленькие мальчики, которых родители посылают в школу, достойны сожаления. Бедные беспризорные проводят время куда веселее. Они с утра и до вечера играют в городки и чехарду. Я лучше хотел бы быть уличным мальчишкой. Пансионы хуже всего. Масло и варенье получаешь только один раз, всего чаще дают овсянку. Из-за каждого пустяка приходится стоять в углу. Если бы я был большой и у меня была школа, я не был бы такой противный, как миссис Питкинс. Вот все, что я знаю о школе.»


Мне кажется, что гости нашли это очень удачным для такого маленького мальчика. Все смеялись; профессор и миссис Питкинс тоже смеялись, но так, как будто им было больно. Когда все ушли и я стал надевать коньки, чтобы позабавиться немного после обеда, пришла миссис Питкинс и очень сладко сказала:

— Тебе незачем утруждать себя коньками, Жоржи, ты можешь посидеть в школьной комнате и позаниматься сложением. Зачем ты переделал то, что я написала, ужасный мальчишка? Должно быть, ты от природы испорченный мальчик. Если бы твой отец платил за двоих, то и этого было бы мало за труд держать такого скверного мальчика, который портит других учеников!

Она повела меня в классную комнату, втолкнула меня туда и заперла дверь.

Я целую неделю ждал пятницы. Я слышал, как другие мальчики веселились и развлекались. Огонь потух. Я чувствовал такую тоску по дому, что мне казалось, я разлечусь на десять тысяч кусков. При каждом числе, которое я должен был складывать, слезы мои падали на аспидную доску[33], так что мне не нужно было смачивать губку водой. Мои пальцы так одеревенели, что я открыл дверцу от печки, чтобы посмотреть, горит ли еще огонь — там был только один уголь. Я разорвал свою тетрадь и сверху положил линейку, она чудесно разгорелась. Я бросил туда еще несколько арифметических тетрадей, пока совсем не согрелся. Но когда я захотел закрыть печку, старая заржавевшая дверца отвалилась. Я больше не мог ее закрыть. Дым пошел ужасный.

Я кричал и кричал, потому что мне щипало глаза, потом я стал задыхаться. Я начал стучать в дверь и кричал, чтобы миссис Питкинс меня выпустила. Но она ушла в город с ключом в кармане. Мисс Гавен сказала, чтобы я открыл окно и высунул голову, пока она позовет человека, чтобы он отпер двери. Но окна замерзли и не открывались. Она кричала мне:

— Разбей окно, Жоржи, пока ты еще не задохся!

Услышав это, я почувствовал облегчение. В десять минут не осталось ни одного цельного стекла во всех пяти окнах. Пришел человек и взломал дверь. Профессор побледнел от злости, когда увидел разрушение.

— Зачем разбил ты все стекла, маленький дурачок? — спросил он меня. — Мне понадобится целая неделя, чтобы привести в порядок комнату. Но я пошлю счет твоему отцу.

— Адония[34], — сказала миссис Питкинс, — не думаешь ли ты, что было бы умнее сейчас же отослать мальчика вместе со счетом? Мы совсем разоримся, если оставим его до конца года. Я жалею, что не позволила ему кататься на коньках. Может быть, он провалился бы и утонул!

* * *

Я, кажется, никому не нужен. Мои прислали меня сюда, потому что не хотели держать дома, а теперь миссис Питкинс желает, чтобы я умер. Но я придумал, что мне делать. Я раз прочел в газете: «Желают усыновить здорового мальчика». Я напишу письмо в газету, чтобы кто-нибудь меня усыновил. Скажу, что я здоровый. Никому не придет в голову, что я такой скверный. Меня будут считать хорошим маленьким мальчиком. Сегодня же вечером напишу. Джек отнесет мое письмо в газету:

«Здоровый мальчик желает быть усыновленным. Обращают более внимания на хорошее обращение, нежели на вознаграждение».

Глава 17. Ура! Меня исключают!

Вот так сцена была вчера, когда я вернулся домой! Они сказали кондуктору, чтобы он присматривал за мной, и последние слова профессора были:

— Хорошенько смотрите за этим мальчиком, кондуктор! Это ужасный ребенок, я должен был исключить его из моей школы.

И когда кондуктор пришел пробить мой билет, он, улыбаясь, спросил меня:

— Что это ты наделал, мальчик, за что тебя выгнали? Ты выглядишь невинным, как овечка. Поверить нельзя, чтобы ты был такой уж безобразник!

И похлопал при этом меня по спине.

— О, я наделал целую кучу ужасных вещей, — отвечал я ему. — Я причинил профессору большие убытки из-за его париков, но все это были только случайности, я никогда не шалил нарочно! Мне просто не везло. Я очень несчастен, — прибавил я с глубоким вздохом. — А последнее происшествие, которое случилось со мной, так совсем сломало спину верблюда — этой миссис Питкинс.

— Хорошо, — сказал он, — когда я освобожусь, вернусь сюда и ты расскажешь мне, как это случилось.

Итак, он вернулся и уселся на другом конце скамьи.

— Поверите ли, господин кондуктор, — сказал я, — чтобы можно было исключить маленького мальчика, действительно доброго, хорошего маленького мальчика только за то, что он взял из кухни кусочек сырого теста?

— Ну, это уж, конечно, слишком, — сказал он несколько задумчиво.

— А вот они это сделали! — сказал я. — Вся моя вина в том, что я взял кусочек величиною с два мои кулака. Я взял его наверх, в мою комнату, потому что профессор должен был читать в городе благотворительную философскую лекцию. Миссис Питкинс была совсем одна, а я воспользовался удобной минутой, пока она была в кухне и говорила кухарке, чтобы та не тратила понапрасну яиц для трески к завтраку, и вымазал себе тестом все лицо, точно я пирог, и сделал в нем дырку, как это делает кухарка, в том месте, где у меня рот. Потом я прокрался в комнату миссис Питкинс, сел в кресло в углу и закрылся простыней, которая доходила до земли. В комнате было темно, и когда она вошла с лампой, то свет упал прямо на привидение. Она стала кричать и убежала. Все было бы хорошо и ничего бы не случилось, если бы глупая женщина не уронила лампу: на ковре образовалось жирное пятно, и платье ее стало гореть. Она сгорела бы вся, но Джек в сенях бросил на нее свой сюртук, и у нее сделался только пузырь (на руке, но платье погибло, совсем новое платье), а от испуга с ней сделался истерический припадок, и она сказала, что отлично понимает теперь, почему моя мать послала меня в школу, но она (миссис Питкинс) не будет держать меня и за десять тысяч долларов.

Мне было очень жаль ее нового платья, и я хотел ей отдать мой золотой в пять долларов, чтобы она могла купить себе другое. Но она не взяла. Она сказала, что сама поставит его в счет.

Что скажет папа, когда увидит счет! Со мной случилось столько бед! Вечно я попадаюсь! Господин кондуктор, не нужен ли вам мальчик моего роста, чтобы продавать газеты на железной дороге, или бутерброды с ветчиной, или конфеты от кашля? Я хотел бы сам на себя зарабатывать, я уже причинил столько убытков.

Он сказал, что для такого дела нужны мальчики побольше.

— А теперь, дружок, — сказал он, — сиди смирно, вот тебе газета с картинками, рассматривай их. Я буду заходить справляться о тебе.

Я поблагодарил его очень вежливо. Как раз, когда он пошел в другой вагон, пришел мальчик с конфетами. Я купил четыре пакетика и дал ему доллар. Я решил тоже попробовать торговлю, и когда мальчик ушел, вскочил, прошел по вагону и прокричал, как он: «Конфет не угодно ли?» Пассажиры смеялись, но никто не хотел покупать; тогда я отворил дверь и вышел на площадку, так как хотел попытать счастья в другом вагоне. Было ужасно ветрено, и должно быть вагоны сильно качались, потому что первое, что я помню, было то, что я выползал из снежной кучи.

Мои уши были полны снегу, рот тоже — ужасно! Поезд был уже далеко, он летел как молния, и я был совсем один в поле. Мисс Гавен плакала, когда я покидал школу, и дала мне кусок пирожного на дорогу; он был у меня в кармане, я вынул его и стал есть. Пачка конфет была тоже при мне, я держал ее крепко в руке. Я решил, что съем их, и коль уже умирать голодной смертью, то все-таки будет не так горько; вдруг вижу, поезд идет задним ходом, как рак. Мне было смешно; обер-кондуктор, все другие кондукторы, машинист и кочегар — все высунулись, чтобы разыскивать куски от меня, все окна были открыты, и пассажиры высовывали головы. Кажется, двести человек вышло, когда остановился поезд. Кондуктор был бледен, как полотно, но когда он увидел, что я ем конфеты, ужасно рассердился.

— Сейчас же влезай! — сказал он. — Я и так уж потерял десять минут. Полезай же, маленький бесенок! Что за шутки ты позволяешь себе с нами?

— Мне очень жаль, господин кондуктор, — сказал я. — Я больше так не буду. Я не хотел этого сделать, я не виноват, вагон так качался!

Он втолкнул меня и мн было страшно неприятно, когда все дамы плакали обо мне и ощупывали мои руки и ноги, не расшибся ли я. Я должен был на этот раз бросить все мысли о торговле конфетами, но решил предпринять что-нибудь, чтобы самому найти себе пропитание, если опять что-нибудь со мной случится. Ты видишь, милый дневник, я не мог рассказать кондуктору, за что, собственно, меня исключили, потому что он подумал бы, что я сделал это нарочно. Только очень, очень злой мальчик мог послать такой даме, как мисcис Питкинс, такое дерзкое послание. На письме, которое я послал мисс Гавен, были два голубка и надпись: «Постараюсь исправиться и делать все, что вы хотели. От любящего вас маленького друга Жоржи».

А мисcис Питкинс получила такие стихи:

«Роза красная, фиалка синяя, пикули кислые и ты тоже.»

Может быть, Джек написал ей это, но она говорила, что почерк мой. Она бы и внимания не обратила внимания на письмецо, но вот из-за чего она подняла историю: какой-то мальчик прицепил кусок говядины к крючку от удочки и покормил им ее мальтийскую кошку; это бы еще ничего, но он стал удить в стеклянном аквариуме и вытащил всех золотых рыбок. И это она еще перенесла бы, но в воскресенье после обеда он пошел кататься на коньках и провалился в прорубь, так что его без сознания вытащили оттуда, а от его мокрой одежды осталась на полу такая лужа, что, по словам мисcис Питкинс, ее нервы пришли в печальное состояние. Она совсем потеряла голову. Она не могла этого выдержать, особенно, когда он на другой день вымазал себе лицо и руки чернилами, взял кухонную щетку и хотел залезть в каминную трубу, но упал и заполучил шишку величиной с гусиное яйцо; но все-таки и это она бы простила и забыла, если бы он не прилепил к ее спине бумажки с надписью: «Это бочка, которую переполнила последняя капля». Это была только шутка, и она и ее оставила бы без последствий, если бы он не вырезал всех смешных птиц из словаря и не расклеил их всех в один длинный ряд над своей кроватью для того, чтобы было чем позабавиться утром, когда он рано проснется, и если бы он не разбил золотых очков профессора, когда второпях надевал их в библиотеке, и они не упали, все бы, худо ли бедно, сошло ему с рук. Кроме того, он приучился кашлять совсем так, как профессор, а когда его послали в ее комнату повторить урок географии, он взял ее ночную кофту, надел ее на пинчера, который с воем убежал и протащил кофту по всему околотку.

Когда кондуктор вернулся, он уже забыл сердиться из-за пропущенных десяти минут. Я подумал, что лучше не буду говорить с ним о прежнем, а он сказал: «Ну, мальчуган, большое счастье, что ты упал на снежную кучу! Второй раз этого не пробуй. Ты, видно, родился для виселицы[35]»! Потом я рассказал ему, как я раз уехал в товарном вагоне, и о любезном кондукторе.

— Если дома будут недовольны моим возвращением, я дам вам знать, — сказал я, — я желал бы тогда жить у вас.

— У меня тебе плохо придется, — сказал он, — я старый холостяк.

— Тем лучше, — отвечал я, — значит, ваша жена не будет сердить нас. Мои сестры, право, очень милые хорошенькие модницы, но они ничего не хотят позволить мальчику. Они не позволяют мне играть в мяч в зале, когда идет дождь, или забавляться, как мне хочется. Скажите мне, господин кондуктор, разве вам отказала невеста, что вы остались холостым?

Он вздохнул, лицо его приняло несколько грустное выражение. Но скоро он опять повеселел и спросил, не придут ли мои сестры на станцию встретить меня. Я не знал этого и не мог ответить на его вопрос.

— Мне бы хотелось на них посмотреть, — сказал он. — Вот мы и приехали, голубчик!

Что-то застряло у меня в горле, точно кусочек кости. Я напрягал свое зрение, пока не увидел вывеску над лавкой Питерса, сторожа у шлагбаума и станцию; я бы заплакал, если бы не старался удержать слезы. Кондуктор стоял на ступеньках, чтобы помочь мне слезть, и там стояла Сью, страх какая хорошенькая в новой шляпке и ротонде, и Бесс, тоже очень милая: она бросилась ко мне и воскликнула:

— О, Жоржи, негодный, скверный, милый, хороший мальчик, дай поцеловать тебя!

Я сказал:

— Господин кондуктор, вот мои сестры, но они обе уже помолвлены. Я жалею об этом из-за вас. Прощайте. Приходите к нам. Что, разве они не хорошенькие?

Он снял шляпу и засмеялся, а машинист и другой кондуктор и все кричали:

— Ура! Прощай, Жоржи! — и это было очень вежливо с их стороны.

Бетти также была на станции, она плакала и хохотала, как сумасшедшая, и сказала мне:

— Нам очень не доставало тебя, Жоржи, в доме было страшно тихо, не было скверного мальчика, который причинял бы нам хлопоты.

Жареный индюк в студне, холодная ветчина, пирожное, варенье, целая куча всего — вот что ожидало меня дома. Я ел так, как будто во рту у меня не было ничего, кроме сухого яблочного пирога с тех самых пор, как уехал из дому; только папа выглядел очень серьезным, когда читал счет профессора, а мама сильно побледнела, когда я рассказывал доктору, как меня сбросило с вагона. Доктор Мур был очень рад меня видеть, наш пес Таузер тоже; доктор часто приходит к нам, потому что весною женится на Сюзи.

После обеда папа сказал:

— Жоржи, я желаю, чтобы ты начал теперь новую жизнь, ты с каждым днем становишься старше. Попробуй не творить столько глупостей.

Я спросил, как это сделать, на что он он велел подумать дважды, прежде чем сделать что-нибудь.

Дверь как раз захлопнулась и прищемила собаке хвост; папа крикнул: «Открой скорей дверь, Жоржи!» — но я ждал, потому что хотел сначала два раза подумать, и собака чуть не осталась без хвоста.

Доктор говорит, что я мог бы поучиться у него медицине, когда вырасту.

Ах, как мило и уютно в моей комнате! Как сладко я спал прошлую ночь! Бетти потолстела еще больше прежнего, она очень милая девушка. Я попробую никогда, никогда больше не проказничать, пока я жив.


Дневник проказника

«Я попробую никогда больше не проказничать.»

Глава 18. Боже мой, это была кошка!

Свадьба доктора Мура и Сюзи расстроилась. Это большой убыток для Сюзи, потому что все ее приданое уже готово. Боюсь, оно выйдет из моды, пока она найдет другого жениха, такого же хорошего, как доктор, который, по моему, отличный человек. Моды ведь так быстро меняются! Но свадебный пирог не должен испортиться, благо Джонни и я знаем, куда его поставили. Это прекрасный пирог, очень полезный для мальчугана, который идет кататься на коньках или рассчитывает вернуться домой только к обеду.

Сюзи плакала до того, что глаза ее покраснели, как у Джонни, когда я насыпал красного перцу в печку у них в квартире; я думаю, от черного перца они бы так не покраснели. Бедная Сью, мне жаль тебя! Ах, как тяжело изо дня в день жить с нечистой совестью!

Это я причина того, что расстроилась свадьба.

Все было бы мирно и покойно, если бы Сюзи не имела такого скверного брата. И все-таки я думаю, что этот Эдисон, или как там его зовут, виноват больше, чем невинный маленький Жоржи. Зачем ему понадобилось изобретать электричество? Понимаете, они все недавно говорили об этом и о том, сколько мистер Эдисон зарабатывает, и какая электричество отличная штука.


Дневник проказника

Мистер Эдисон обедает в своей мастерской на заработанные деньги


Дневник проказника

Электрическая лампочка Эдисона


Фред Отт чихает. Один из первых фильмов компании Эдисона


А доктор рассказывал, что в задней комнате его квартиры есть батарея, а это я уже знал, потому что раз он мне дал подержать одну ручку на ящике (было очень забавно). Я рассказал об этом Джонни рано утром, и мы дожидались, когда доктор укатит на своей двуколке. Потом влезли через окно в заднюю комнату; я налил немножко жидкости из бутылки, как это делал доктор, и велел Джонни придержать ручки, но он взлетел на воздух, а потом упал и вытянулся. Я закричал, чтобы он выпустил ручки, но он не сказал ни одного слова, точно мертвый, и я вынул их из его рук и сказал, чтобы он сел, но он меня не слушал, а я испугался, потому что очень его люблю, и позвал несколько человек, которым тоже пришлось лезть через окно. Они прыскали на него водою и сказали, что я скверный мальчик; они думали, что я убил его, и унесли его домой, а его мать не хотела даже говорить со мной.

Я думаю, она должна бы быть благодарна за то, что он, наконец, после долгого, долгого времени пришел в себя.

Мне ужасно досталось от доктора. Он сказал, что я порчу ему всю практику; люди боятся брать его лекарства из опасения, что я прикоснулся к ним даже пальцем, и что я такой милый маленький мальчик, когда прилично себя веду, но не должен трогать его вещей. Я сказал, что мне очень жаль, и я никогда больше так не буду. Я правда хотел сдержать свое обещание, и когда я в следующий раз был у него, то заметил мышь, которая все входила и выходила из своей норки. Я решил сделать доктору маленькое одолжение, так как причинил ему уж не мало вреда, и, когда он вечером пошел к нам к чаю, я посадил в его аптеку кошку, чтобы она поскорее поймала мышь, и доктор не видел бы ее. После обеда он пошел в гости к Сюзи, и я предполагал, что он останется там довольно долго.

Когда доктор вернулся домой, в последней комнате, где он спит, он услышал такую ужасную кошачью музыку, как будто мяукала тысяча кошек. Он отворил дверь и поспешно зажег свечку. Бедная киска! Мышь прыгнула на. полку, кошка за ней; все склянки повалились и разбились; ужас, что из этого вышло! Противные лекарства на его новом, красном ковре; но бедной киске пришлось хуже всего. Разбилась бутылка с купоросным маслом[36], и она попала туда лапой; неудивительно, что она мяукала и прыгала, как бешеная, а когда вошел доктор, она кинулась ему прямо в лицо, но он, к счастью, поднял руку; это спасло его глаза, так что кошка расцарапала ему только нос и лоб; оттого у него был такой смешной вид на другой день; а когда он отшвырнул ее, она бросилась прямо в дверь и с тех пор никто ее не видел.

Ужасная серная кислота проела огромную дыру в ковре; это бы еще ничего, но, прежде чем скатиться на пол, она облила диван и новый костюм, который принесли доктору в тот день, и в котором он должен был венчаться.

Он был совсем разорен.

Я думаю, что при всем том дело бы еще обошлось, но когда он на другой день пришел к Сюзи рассказать о несчастье, она стала ужасно хохотать, увидев его лицо, все покрытое пластырем, и его нос, который стал вдвое больше, чем обыкновенно; она хохотала и хохотала, и не могла остановиться, пока он, наконец, не сказал: «Вам это кажется забавным, мисс Гаккетт, но для меня это смерть. Я довольно натерпелся от вашего маленького брата, да и от вас тоже. И это благодарность за все, что я вынес! Я думаю, что не решусь войти в семью такого мальчика, как Жоржи, а потому прощайте, мисс Гаккетт, прощайте навсегда!».

И вышел, хлопнув дверью. Тогда у Сюзи прошел смех, но все было напрасно: он не был у нас с тех пор, а прошло уже две недели. Все наши злятся на меня за кошку, а ведь я сделал это с самыми лучшими намерениями.

Кто мог заранее знать, что Сюзанна умрет старой девой только потому, что я пустил кошку в аптеку ее жениха, чтобы поймать мышь? Такова уж моя судьба. Я очень несчастный мальчик.

Сюзи ест меньше, чем птичка, а Бесс дает мне плюхи[37] каждый раз, как приблизится ко мне, как будто доктор вернется скорее оттого, что она будет меня бить. Вчера Сюзи опять немножко поплакала; девочки были в своей комнате, а я спрятался в соседней, так как занимался разрезыванием ее резиновой галоши на полосы, чтобы сделать себе из них мячик, и слышал, как Бесс рассказывала, что говорят о том, будто доктор каждый вечер бывает у Агнесы Джуэл.

Про Агнессу говорят, что она самая красивая девушка в городе.

Так вот, Сюзи ужасно ревновала и плакала и не хотела идти к обеду, так, что я не знал, как мне выбраться из комнаты. Я думал, что умру с голоду, но, когда стемнело, проскользнул тихо, как мышка. Так как они не находили галоши, то Бесс решила, что ее утащила крыса, чтобы спать в ней. Я обедал один с Бетти, которая принесла мне кусок паштета — ей самой его не хотелось — и при этом подумал, что я слишком дурной мальчик, чтобы есть еще что-нибудь, кроме паштета и кусочка пирожного, в то время как Сюзи наверху хочет заморить себя голодом.

И решил, что если могу сделать что-нибудь, чтоб поправить несчастье, которого я виновник, то я должен это сделать. Я сказал Бетти: «Скажи нашим, чтоб они не беспокоились обо мне, я пойду к приятелю и через полчаса вернусь». С этими словами я выбрался за ворота. Через десять минут я уже звонил у подъезда дома судьи Джуэла.

— Дома мисс Агнесса? — спросил я.

Служанка сказала «да», и я спросил, могу ли я видеть ее на одну минуту. Она сказала: «Войди в залу». Я снял шапку и вошел. Мисс Агнеса сидела за роялем, разодетая, причесанная, с румяными щечками. Увидя меня, она засмеялась.

— Как поживаешь, Жоржинька? — спросила она.

Я сказал:

— Мисс Агнеса, как вы думаете, разве это честно и справедливо со стороны доктора разбивать сердце моей сестры только потому, что кошка разбила несколько склянок с его отвратительными лекарствами? Я хотел бы, чтобы вы сказали ему сегодня вечером, когда он придет, что Сюзи не съедает и половины обеда, что она лишилась всякого аппетита, и что все ее платья стали уже ей широки. Она смеялась тогда потому, что с ней сделался истерический припадок, а истерические люди должны смеяться, хотя бы им было вовсе не до смеха. Просто стыд, как он поступил с нею, я буду жаловаться на него за неисполнение обещания. Это так же верно, как то, что я живу и дышу, а когда вырасту, он будет драться со мной на дуэли. Он не уйдет от меня!

Кто-то сзади закрыл мне рот рукою, поднял меня, посадил на плечо, а когда я посмотрел вниз, то увидел, что это был сам доктор! Вот так штука!

— Нет, Жоржи, — сказал он, — мы не будем с тобой драться, лучше помиримся и будем опять друзьями. У меня на душе то же, что у твоей сестры. Я думаю, самое лучшее будет сейчас же идти с тобою к вам и сказать ей это; мисс Джуэл извинит нас.

Так мы и пошли. Когда мы пришли домой, я сказал:

— Идите в залу, доктор, я пойду наверх и позову ее. Она там наверху в темноте глаза выплачет. Все наши в своих комнатах.

Япобежал наверх, влетел в ее комнату и закричал:

— Где ты, Сюзи? Скорее иди вниз. У нас зале выставка. Из цирка Барнума привезли большое чудовище!

Она так сильно схватила меня за руку, что на ней и теперь еще синяк.

— Что ты говоришь, Жоржи? — спросила она, едва дыша.

— Я говорю: хорошо смеется тот, кто смеется последний.

Она, как ветер, полетела вниз по лестнице. Я побежал за нею изо всех сил, но не мог поспеть, мне нужно было остановиться, чтобы завести часы в передней, но они сломались, потому что уже были заведены накануне; кажется, их придется отправить в починку; когда я, наконец, сошел вниз, вот в зале была сцена!

Но я опускаю завесу. Жоржи в настоящую минуту в большой чести. Они даже не ворчали, когда увидели в свадебном пироге дыру, которую сделала какая-то мышка.

— Мы сделаем другой — сказала Сюзанна равнодушно.

А свадьба откладывается до того времени, когда доктор сможет снять с носа пластырь.

Глава 19. Первоапрельские радости

Вчера и третьего дня я не ночевал дома, так как сделал неожиданный визит моей милой Лили. Знаешь ли, милый дневник, третьего дня было первое апреля. Его называют днем апрельских дураков. Мальчики все время говорили о том, что они собираются сделать, но я был тих, как сова, а папа говорит, что совы ужасно много думают.

Джонни сломал себе ногу, и потому было ужасно скучно, а мне до смерти хотелось позабавиться. Все говорят, что в городе очень скучно, если Жоржи не проказит; но я возвращаюсь к первому апреля.

У нас в городе построили новую городскую ратушу после того, как сгорела старая, и повесили колокол, который очень громко звонит, если где-нибудь пожар. Итак, вечером я хорошо поужинал и, сунув еще в карман добрый кусок свадебного пирога, решил спрятаться под скамейку, пока заседало общество трезвости и держал речь какой-то неприятный на вид человек. Я подарил одному мальчику свой перочинный ножик и кусок пирога, чтоб он спрятался вместе со мною.

Нам было очень весело, когда сторож потушил свечи и запер ворота.

Я слышал, что мама всю ночь не ложилась, и это было очень глупо с ее стороны: она должна была знать, что со мной ничего не случится. Мы ждали и ждали, пока, наконец, не заснули; потом я проснулся и шепнул приятелю: «Билли, теперь пора, уже почти светло. Пойдем».

Мы ощупью добрались до веревки за лестницей, и потянули ее изо всех сил, точно весь город горел. Все выскочили из своих постелей и поспешно стали одеваться. Мы слышали, как они бегали и кричали: «Где это?» «Ты видишь?»

О, как это было смешно! В десять минут все улицы были полны народа, как во время манифестации. Сторож, едва успев надеть сапоги, как сумасшедший, прибежал наверх. Было уже совсем светло, так что он мог нас видеть, и остановился с разинутым ртом, точно мы были устрицы. Я спросил его, разве он не знает, какой сегодня день, а он так рассердился, что стал меня трясти, пока голова у меня не зазвенела, как погремушка.

Но молодой мистер Сприггс, адвокат, засмеялся и сказал сторожу: «Ну, старина, отпустите мальчиков и не обращайте внимания. Право, мальчуганы, вы весь город надули! Что касается меня, то я мирюсь с вами».

Тогда все пошли домой заняться своим туалетом[38], в особенности мисс Гэнкс, случайно позабывшая свои вставные зубы. Я пошел домой с папой, который меня совсем не бранил, а за завтраком Бесс сказала: «Жоржи, ты, наверное, очень голоден, так как очень рано встал; вот тебе несколько блинчиков».

Я очень люблю свежеиспеченные блины за завтраком и усердно принялся за них. «О, какие противные, жесткие, старые блины», — сказал я через минуту, и вся семья стала ужасно хохотать: блины были полотняные, наполненные ватой, облиты яйцом и поджарены, и наши не захотели дать мне ни кусочка чего-либо другого.


Дневник проказника

У вас вся спина белая


А я как-то читал в газете про шутку с бумажником. Я подумал, что хорошо бы и самому это попробовать: нужно бросить на улицу старый бумажник, а потом смотреть, кто ег поднимет. Когда я пошел наверх, чтобы пригладить волосы, перед тем как идти в школу, то проскользнул в мамину комнату и взял из ящика бюро ее бумажник. В нем был только один банковый билет, поэтому я набил его хорошенько коричневой бумагой и вышел пораньше, чтобы успеть еще немного пошалить, прежде чем начнутся уроки. Я положил бумажник на мостовую, а сам спрятался за огромным ящиком, увидев старого хромого бродягу, который вскоре заметил бумажник, сунул его в карман и так торопился улизнуть, что даже перестал хромать.

«Погоди, старый хрыч, — думал я, — ты не обрадуешься, когда его откроешь».

Потом я поплелся на телеграфную станцию, где у меня есть знакомый телеграфист; он мой хороший приятель, потому что до смерти влюблен в Бесс; там я достал себе телеграфный бланк (он не заметил этого) и вскоре ушел, потому что мне нужно было еще забежать к Джиму Блэку, который пишет гораздо лучше меня; я попросил его написать:

«Доктор Мур, приезжайте скорее, Лили очень больна, никакой надежды. Монтэгю».


Я велел мальчишке отнести это доктору, чтобы он успел попасть на ближайший поезд, если б поторопился; потом я побежал на станцию и спрятался за товарным вагоном; а он уже бежал на поезд. О, как я смеялся! Это была удивительно удачная шутка. Я знал, что телеграфный бланк заставит его всерьез поверить.

Теперь уже было поздно идти в школу, и я мог гулять весь день. Я взял свой золотой доллар и прилепил его сапожным дегтем к мостовой, как это делают иногда с пенни. Многие из прохожих поранили себе пальцы, но вот подошел огромный детина, вынул карманный ножик, отцарапал доллар, показал длинный нос и убежал.

Вот дьявол! По-моему это все равно, что украсть.

Я страшно проголодался к этому времени — бумажными блинами сыт не будешь — и сел на пень, чтобы съесть свой завтрак, который Бетти дала мне с собою в школу. Это был отличный фаршированный шницель, который я очень, очень люблю. Я откусил огромный кусок — он был из стружек и черного перцу. Этакая мерзость!

Я знаю, кто это сделал — это Бесс: я выкинул шницель вон и пошел дальше, пока не пришел к садовнику, который меня еще не знает, потому что он здесь недавно. У меня была визитная карточка телеграфиста, которою я запасся вместе с бланком, и я сказал садовнику:

— Возьмите самый лучший и самый большой букет, долларов в пять, вложите эту карточку и пошлите его сейчас же мисс Бесс Гаккетт, а счет отнесите на телеграфную станцию.

Он так и сделал. Когда я вышел, мимо как раз проходила дочь судьи Джуэла. Я побежал за нею и сказал:

— Мисс Агнеса, вы потеряли платок.

Но она даже не обернулась, вспомнив, что сегодня первое апреля, а я сунул его в карман, потому что она действительно его потеряла.

Теперь я уже был отчаянно голоден, а потому пошел к купцу Питерсу, чтобы купить себе на один цент орехов: ими ведь можно наесться на такую маленькую сумму. Я купил себе еще немножко изюму, сыру, имбирного печенья, и фунт фиников и велел все это записать на наш счет. Я сел за стол и смеялся шуткам Питерса — мне было весело. Он рассказывал, какие шалости он проделывал, когда был еще мальчиком. Но вдруг он подскочил, как будто в него выстрелили.


Дневник проказника

Реклама! Реклама! A.M.G. — мука из лучшего зерна! Спрашивайте у вашего лавочника


— Что это? — вскричал он.

Густой черный ручей струился по полу между бочонками и ящиками.

— Может быть, течет бочка с сиропом? — сказал я. Он пристально посмотрел на меня, но я спокойно ел свой сыр: он забегал взад и вперед. Сиропу вылилось литров двадцать. Мне было ужасно досадно — такой убыток!

— Держу пари, что это ты сделал, негодный! — сказал Питерс.

Он хотел схватить меня, но я ускользнул: он наступил в сироп, поскользнулся и упал.

Я еще никогда не видел ничего подобного. На кого он был похож, когда встал! Но я не остался слушать то, что он мне говорил. Мама всегда говорила, чтоб я уходил, когда люди говорят что-нибудь дурное, потому я и ушел.

Потом мне было совсем тошно. Я медленно плелся дальше и искал, чем бы позабавиться, пока не дошел до нового железнодорожного туннеля, где рабочие взрывали скалы — строили новый мост; но они как раз обедали — был полдень. Я подумал, что могу немного поиграть с кружкой пороха, которую они оставили. Я еще никогда не слыхал такого треска, как тот, который раздался, когда мост взлетел на воздух.

Меня, наверное, убило бы, если бы я не находился в туннеле.

Вот так дым! Ой-ой-ой! Воздух был пропитан дымом. Едва можно было видеть прибежавших людей, и это было мое счастье: я очень боялся и прятался до самого ужина.

Лгать — очень дурно, и я редко это делаю.

Когда я пришел домой, мама вскочила и обняла меня.

— Я боялась, что тебя тоже убило, — сказала она, едва дыша, — тебя не было в школе, и мы не могли тебя найти. О, Жоржи, случилось нечто ужасное — взорвало новый железнодорожный мост. Ты слышал взрыв?

Я оказал, что слышал что-то вроде грома.

— Это и был взрыв, — сказала она.

— Как это случилось? — спросил я.

— Это совершенно непонятно, никто не знает.

— Может быть, неосторожные рабочие сделали это своими пороховыми ящиками?

Папа пришел и сказал, что причина — взрыв динамита.

— Такая жалость, — прибавил он, — такой дорогой мост!

Потом мы все пошли ужинать.

— Странно, — сказала Сюзи, — что доктор не зашел сегодня ни разу. Я не понимаю…

Бесс приколола себе букет лилий к платью, воткнула розу в волосы, была такая гордая и нарядная, точно индейский петух.

— Откуда у тебя столько цветов, Бесс? — спросил я ее.

— О, кто-то прислал мне их, — сказала она и сильно покраснела.

— А кстати, Жоржи, — сказала мама, — не видал ли ты моего бумажника? Я очень беспокоюсь, что не нахожу его. Там был банковый билет в сто долларов, мой свадебный подарок твоей сестре. Боюсь, не украл ли его какой-нибудь вор.

Билет в сто долларов! Я думал, что мне сделается дурно, и выпил полный стакан холодной воды; наконец, я овладел собою настолько, что мог сказать:

— Милая мама, я думал, что это билет в один доллар, и надеюсь, что бродяга принесет его обратно, когда увидит, что там такое. Я только хотел надуть его по случаю первого апреля.

Все побледнели, мама застонала. Сусанна сказала: «Какое несчастье!!» Как вдруг — звонок, и Бетти принесла папе счет от купца Питерса за полбочки сиропу, вытекшего на пол оттого, что молодой мистер Жоржи отвернул кран у бочки, за новый костюм, за 1 фунт[39] фиников и за унцию сыру.

Пока папа это читал, вошел доктор; у него был очень серьезный вид, как будто он устал и рассержен.

— Где ты был целый день? — воскликнула Сюзи, вскочив и обняв его так крепко, что мне казалось, она хочет задушить его.

— Спроси маленького ангела, который сидит там, — сказал он.

— Жоржи, — вскричала Сусанна, — что ты опять накуролесил? Ты же дал торжественное обещание вести себя прилично?!

— Есть только одно средство его вылечить, — сказал доктор папе, — и с вашего разрешения, сэр, после ужина я хочу попробовать его. Я дам Жоржи хорошую порцию слабительного, затем отворю ему кровь[40], поставлю горчичников на всю спину, а на грудь посажу пиявок; потом я захлороформирую его и отрежу ему обе ноги: это временно уймет его испорченность. Вы согласны?

Папа сказал: «Да».

Тогда я скорее побежал в кухню, достал у Бетти доллар на билет и бросился на станцию, так что в десять часов я уже был у Лили. Она только что легла, но встала и приготовила мне удобную постель на диване.

О, как она смеялась, когда рассказывала о том, какие глаза сделал доктор, когда вошел к ней и увидел, что она сидит у окна и шьет. Но она также бранила меня и взяла с меня обещание никогда так больше не делать, даже первого апреля. Она сказала, что такие шутки очень глупы, дурны и обидны.

Я подумал, что лучше будет не говорить ей про мост, о котором я, право, очень жалею.

Я сосчитал все и думаю, что этого нельзя будет выплатить. По счету Питерса — 25 долларов Букет — 5. Мамин бумажник — 100. Билет доктора — 2. Мой — то же. Железнодорожный мост — 30,000.

А все-таки я думаю, что несправедливо отрезать ноги маленькому мальчику за то, что он любит первое апреля.

Я попросил Лили написать доктору, чтобы он еще раз простил меня. Бесс так сердилась, что не хотела даже говорить со мной, когда я приехал — как будто это я виноват, что ее глупый телеграфист не заплатил по счету за цветы и не держал языка за зубами.

Глава 20. Я заслужил пони в награду

В доме нет ни души, кроме меня, Бесс и прислуги, потому что папа и мама уехали погостить недельку к Лили, а доктор и его невеста Сюзи — в гостинице. Мама выразила надежду, что Жоржи за это время ничего не напроказит — иначе ей придется все время дрожать за меня; но я уверил ее, что ей нечего беспокоиться, что я буду добрым и хорошим, буду аккуратно ходить в школу, а после уроков пойду прямо домой; буду слушаться сестры и вести себя прилично.

Папа же сказал, что если я действительно буду таким умницей, как обещаю, то он постарается приобрести для меня пони, которого мясник уступает ему за сорок долларов.

Я предпочел бы получить лучше пони, чем шесть велосипедов. Целую ночь вижу его во сне с тех пор, как мясник рассказал мне про него — он маленький красавец.


Дневник проказника

Шетландский пони


Я изо всех сил буду стараться быть хорошим. Бетти уверяет, что все зависит от старания: легко быть целую неделю хорошим мальчиком, стоит только попробовать; не понимаю только, как может она это знать — она же сама никогда не была мальчиком; однако, попробую. Живой пони с седлом и уздечкой — ради этого стоит целую неделю не шалить и не пропускать уроков в школе.

На будущей неделе я буду гордо разъезжать верхом по главной улице и навещу Сюзи в гостинице. Я составлю подробный протокол о своем хорошем поведении.

Папа и мама уехали еще вчера. Вчера я вел себя довольно хорошо. Разбил зеркало в маминой комнате, но это был только несчастный случай. Мы с Чарли играли там в мяч и закрыли дверь, чтобы не мешать Бесс. Мяч подпрыгнул довольно высоко — я намотал на него много резины с разрезанных галош Бесс, а он разбил зеркало и опрокинул бутылку с одеколоном, который разлился на новый диванный чехол; мы вышли и продолжали играть во дворе.

Бетти будет очень удивлена, когда войдет в мамину комнату. Начал накрапывать дождь, и мы отправились домой; я сказал сестре, что мы пойдем играть на чердак. Наверху было очень хорошо, но в некоторых местах не было пола, а только земля, и когда я захотел узнать, выдержит ли она меня, одно место вдруг подломилось, и весь сор полетел в пустую спальню — ужасно глупо! Штукатурка здорово запачкала ковер и шелковые одеяла.

Я ни за что бы не наступил на сор, если бы знал, что он меня не выдержит.

Наверху на чердаке был старый чемодан с письмами, я дал штук сто из них Чарли, чтобы сделать из них змея, а остальные мы сожгли в старой смешной печке, но дно у нее сломалось и огонь вывалися, однако, мы его потушили; я побежал скорее за своим кувшином для умывания и лил воду, пока огонь не потух; думаю, что все-таки получу пони. Особенного несчастья не случилось.

Мы пришли обедать, нарядившись в старые дедушкины костюмы, и Бесси пришлось их нести назад на чердак, и это было удачей: огонь, оказывается, еще не совсем потух.

Нам пришлось много возиться, прежде чем мы потушили его.

Бесс сказала, что, как хороший мальчик, я должен идти вовремя спать; я и пошел в восемь часов. Никто не поверит, что, когда я через час спустился вниз, чтобы взять себе стакан воды из кувшина в столовой — через замочную скважину я увидел телеграфиста на диване рядом с Бесс; когда я закричал: «бу-у», он вскочил, точно вообразил, что идет паровоз. Бесс встала и отворила дверь, но меня уже не было: я в столовой наливал себе воду.

Заперев дверь, Бесс пересела на другой конец комнаты.

Мои родители отсутствуют уже два дня и две ночи. Все еще стараюсь вести себя хорошо. Я просил мясника хорошенько кормить пони, чтобы тот достался мне в хорошей форме, и он обещал мне это. Не попробовать ли проехаться на нем? Сказано — сделано. Я очень поздно пришел в школу, но не скажу об этом Бесс. Я остановился у телеграфного отделения: там стояло множество людей, так как должен был подойти поезд. Я не слез с пони, а только закричал: «Здорово!»

— И тебе того же, — ответил телеграфист через маленькое окно.

Тогда я спросил его, почему моя сестра вскочила с дивана и пересела на другой конец комнаты, когда я крикнул через замочную скважину «бу-у»!. Он покраснел, как огонь, потому что все люди стали смеяться.

Когда я на своем пони вернулся к мяснику, то поиграл немножко с его маленьким сыном. Мы играли, будто он теленок, а я мясник. Мясник пришел и сказал, что лучше бы мне идти в школу, и я отправился в путь. Бесс говорила мне, чтоб я больше не приводил домой мальчиков; поэтому я привел маленькую Флору Адамс. Было очень ветрено, и мы пошли во двор пускать моего нового змея. Его сделал мне доктор; змей очень большой и у него крепкая веревка; во время подъема змея при сильном ветре она дергает, как лошадь.

Змей великолепно пошел вверх. Я ужасно боялся, что один его не сдержу, и сказал Флоре, чтобы она помогла мне. Я обвязал веревку вокруг ее талии и сказал, чтобы она сильнее прижалась к дровяному сараю. Пробежала кошка и завернула за угол, и я попросил Флору: «подержи немного одна, я хочу поднять кошку над забором, чтобы позлить собаку Джонни».

И вдруг, в ту минуту, как хвост кошки был уже за забором, а собака сердито залаяла, я услышал крик; это Флора поднялась в воздух, как птица. Я хотел схватить ее за ноги, но не успел. Ужасный змей был для нее слишком силен. Я не мог представить, как это она не смогла удержаться. Я был страшно удивлен. Она так легко взлетела в небеса! Прежде, чем я успел произнести: «раз-двас!», как Флора уже была над трехэтажным кирпичным домом Чаттэка. Выглядело это очень смешно: веревки-то видно не было, и все удивлялись, что Флора летает.

Старая мисс Пендлтон потом сказала Бесс, что она подумала, что наступил конец света. Весь город говорил, что ребенок чудом избежал ужасной смерти. Как раз, когда змей был над домом Чаттэка, веревка оборвалась и Флора упала на крышу, которая была плоская, с перилами вокруг, так что людям легко было взлезть и достать ее.

Девчонка нисколько не ушиблась, но мой великолепный змей погиб. Я думаю, что ее родители должны дать мне другого змея: если бы она крепко упиралась, как я ей сказал, то не упустила бы его.

Бетти заметила дырку в одеяле, но я сказал ей, что, вероятно, ее прогрызли крысы. Мне было очень скучно без змея и я пошел немножко прогуляться. Было тепло и приятно, немножко ветрено, как раз такая погода, когда мальчику приходит охота поудить. Я купил несколько удочек и веревку у Питерса и медленно пошел дальше, пока не добрел до запруды, где прошлой весной чуть не утонул.

Было уже время обеда, но я знал, что Бетти позаботится обо мне, а потому не думал об этом. Я выкопал несколько дождевых червей и выудил сначала кучу болотной тины, а потом почти поймал двух рыбок, только они опять улизнули; но, когда стемнело, я поймал настоящего живого угря, почти такого же толстого, как крокодил, и взял его домой к завтраку, но сначала хотел пошалить. Я отнес угря в залу, пока там никого не было, и положил в рояль, где он свернулся, точно черная большая змея, а я пошел ужинать.


Дневник проказника

Это угорь


Бетти зажгла лампы, а моя сестра сошла вниз разряженная, как будто ожидала гостей, села за рояль и запела: «Немного масла в чашку для меня, о, дорогой, немного масла в чашку! Немного ма… И-и-и-и-и! А-а-а-ах! И-и-и-и-и-и!»

Никогда еще ничего подобного не бывало. Паровозный свисток постыдился бы так кричать. Я сам вбежал, чтобы взглянуть, что стряслось. Кухарка и Бетти тоже прибежали.

Бесс бросилась к нам навстречу, точно испуганная кошка посреди улицы.

— Кажется, что-то есть в рояле, — сказала она кухарке, и та пошла посмотреть, но очень осторожно.

Более двух часов я был нем, как палка — пока кричали эти две глупые женщины. Пришло несколько соседей спросить, в чем дело.

— Ничего, угорь, — сказал я.

— Что? — спросили они.

— Хороший угорь, — повторил я, смеясь.

Должно быть, женщины родятся нервными: стоит ли поднимать такой шум из-за угря, которого они преспокойно едят, когда он лежит на блюде. Они сказали, что я скверный мальчик, если так пугаю свою сестру, которая, быть может, целую неделю будет это помнить.

Так всегда бывает: всегда виноват я, даже тогда, когда старшая сестра не может отличить угря от черной змеи!

* * *

Мои родители отсутствуют уже три дня и три ночи. Я довольно успешно подвигаюсь вперед, хотя моя сестра сердится за то, что я каждый день хожу удить, а вчера опять пошел в новом костюме, который надел потому, что в школе не было занятий.

Если б я знал, что выйду, то надел бы другое платье, потому что ужасно разорвал новое и выпачкал его дегтем, когда полез под вагон, чтобы там поиграть. Много рыбы я наудить не успел: было много других дел. Я пришел домой в четыре часа, черным ходом прошел в свою комнату и надел старое платье, чтобы Бесс не ругалась.

Бесс ужасная трусиха. С тех пор, как уехали папа и мама, она так боится разбойников, что ночью не может спать; поэтому до полуночи сидит в зале с телеграфистом. Потом она идет наверх, в свою комнату, осматривает все кругом и под кроватью, не тушит лампы и целую ночь не решается заснуть. Не понимаю, почему девочки такие трусихи.

Итак, я был очень голоден, когда пришел домой обедать. Моя сестра строго посмотрела на меня.

— Жоржи, сказала она, — учитель опять был здесь и говорил, что ты не приходил в школу. Где ты провел целый день?

— Удил! — был мой ответ.

— Как же ты выучишься порядочно читать и писать, если так попусту тратишь время? Ты, может быть, опять принес домой змею?

Я сказал, что нет: довольно и одной.

— Жоржи, я пригласила на вечер несколько молодых людей: мне скучно одной. Пойди, надень свой новый костюм, веди себя прилично, и я позволю тебе сидеть до десяти.

— Чем это так пахнет? — сказала она, нюхая воздух, когда я вошел в залу. — О, Жоржи, что ты сделал со своим новым костюмом?

Но в эту минуту пришла ее подруга, и она уже больше ничего не могла прибавить. Я так устал, что целый вечер вел себя тихо и вежливо; только когда Бетти внесла поднос с лимонадом и пирожными, я случайно вытянул ногу, она споткнулась и лимонад разлился. Бетти очень неловкая девушка. Но меня послали спать.

Проспав, кажется, часа два я вдруг был разбужен ужасным криком, точно весь дом горел. Я встал и выглянулв коридор. Бесс в ночной рубашке выскочила из своей комнаты, оттолкнула меня и повернула ключ в замке.

— О, Жоржи, — стонала она, — огромный разбойник лежит под моей кроватью!

Она распахнула мое окно и стала кричать:

— Помогите! Разбойники! Пожар! — пока несколько соседей не постучали к нам в ворота, и мне пришлось идти во двор отворить.

Бесс, кухарка и Бетти побежали вниз и бросились им в объятья.

— Что случилось? — спросили соседи. — Под моей кроватью человек, я видела его так ясно, как днем. О, не ходите наверх без оружия, он убьет вас!

Двое пошли наверх, двое остались с Бесс: она так к ним прицепилась, что они не могли отойти. Я тоже пошел наверх в комнату сестры. Они осторожно посмотрели под кровать. Да, там лежал человек!

Они вытащили его оттуда. Он позволил себя тащить и даже не выстрелил из своего пистолета. Отец Джонни стоял, готовый пробить ему череп креслом, если он окажет сопротивление. Когда его вытащили, все посмотрели на меня.

— Жоржи, это опять ты напроказил?

— Ладно, — сказал я. — Бесс была так уверена, что найдет у себя под кроватью разбойника, что что я и сунул его туда для шутки. Разве он не натурально выглядит? Только сапоги вы оставили под кроватью.

Разбойником был костюм папы, набитый соломой.

Папа и мама отсутствуют уже четыре дня; Бесс телеграфировала им, чтобы они вернулись сегодня вечером. Она говорит, что, если ей придется провести еще двадцать четыре часа с ее злым братом, то это ее убьет. Не знаю наверное, получу ли я пони после всех стараний вести себя хорошо.

Кажется, все спелись против меня.

Глава 21. Я все-таки иду на свадьбу

Итак, моя сестра теперь жена доктора Мура. Они уехали в свадебное путешествие за границу. В доме у нас мир и тишина, и ноги Бетти могут отдохнуть. Она говорила, что когда она добиралась до постели, ноги у нее ныли, точно зубы, но Сюзанна подарила ей четыре своих старых платья — и они отлично вылечили ее ноги. А я, несмотря, ни на что, отлично провел время на свадьбе. Доктор Мур заставил меня лежать в постели и давал мне рвотное через каждые четыре часа, но я его каждый раз выплевывал. Я оставался в постели, спал и притворялся очень больным — будто не могу глотать. Трижды прочел всего «Робинзона» и «Семейство Робинзона», когда никто этого не видел, а после обеда, перед венчанием, которое очень торжественно должно было происходить в пять часов, ко мне наверх пришла мама и выразила сожаление, что я не могу ехать с ними, и что доктору тоже жаль, но вставать дмне опасно.

О, как я смеялся, когда она вышла!

В ту же минуту у меня созрел план одурачить его так же, как он сделал это со мною Я не мог найти из платья ничего, кроме одной разорванной пары штанов, в которых я всю зиму катался с горы (все остальное Бетти унесла), и пары туфель, но и это было недурно: я взял одеяло с кровати и через коридор проскользнул в заднюю комнату; оттуда полез на крышу кухни, по дождевой трубе вниз и через забор; затем, как молния, перебежал улицу, так как нельзя было терять времени, и через задний переулок пустился бегом прямо к городской ратуше. Никого еще не было — я нарочно пришел пораньше. Я проскользнул внутрь, забрался под кафедру, завернулся в одеяло и лежал спокойно. Я вел себя тихо, как мышка, пока все население города не наполнило зал. Все места были заняты: хотя я ничего не видел, но слышал шорохи и шепот. После долгого, долгого времени, когда у меня уже заболели колени, я услышал, наконец, как кто-то сказал: «Вот они»! и церемония началась.

Ядожидался, пока не услышал: «Кто имеет заявить какие-либо справедливые возражения или препятствия к этому браку?». Тотчас я быстро вскочил на кафедру и проговорил громко: «Я, я имею!».

Такого множества удивленных лиц я никогда еще не видал. Большинство встало, а женщины стали кричать, точно я был медведь. Сюзи побледнела, как привидение, и схватила доктора за руку, как будто боялась, что он убежит. Мама, папа и доктор слегка застонали; мне казалось, они совсем упали духом. А я поторопился продолжать, боясь, что мне не дадут досказать.

— Я хотел бы знать, хорошо ли позволять лечить маленького мальчика зятю-доктору, который настолько бессердечен, что уверяет, будто бы мальчик болен, дает ему рвотное и держит в постели, чтобы он не мог пойти в церковь, когда выходит замуж его родная сестра?

О, как они все смеялись — только наши не смеялись. Доктор Мур посмотрел наверх и сказал:

— Спускайся, Жоржи, и сядь впереди. Ты всегда меня побеждаешь. Я больше не буду.

— Хорошо, — сказал я. — Мистер Слокум, можете продолжать церемонию. Но прошу извинить меня, что не могу сойти вниз: Бетти спрятала мое воскресное платье, и я уж останусь здесь.

Итак, их обвенчали, но некоторые неприличные особы смеялись во время всего венчания. Я думаю, дорогой дневник, что мое семейство получило урок: зачем оно несправедливо к тому, кто хоть иной раз и пошалит, но большей частью старается быть хорошим мальчиком?

Стой поры со мной обращались очень хорошо. Никто не бранил меня, меня взяли в карету, когда поехали домой, а Бетти немедленно дала мне мое платье, так что к ужину я был уже одет. Лили и Монтегю посадили меня между собою и давали мне всякой еды вдоволь. Я был ужасно голоден после вечного чаю с бутербродами. «Жоржи, — сказала Лили, — я вижу ты все такой же, как прежде!», и смеялась, смеялась. Но я слышал, как доктор сказал Сюзанне, что он изменил свое намерение жить с нами вместе — им придется жить в гостинице.

Хотел бы я только знать, почему?

Глава 22. В клетке льва

Доктор Мур говорит, что сезон цирка еще не начался, но в следующую пятницу все-таки приедет цирк. Он дал мне пятьдесят центов, чтобы я мог пойти туда. Теперь я учусь очень быстро. Я изучаю цирковые афиши, чтобы скорее научиться читать. Иногда я из-за этого опаздываю, но они куда интереснее учебника чтения. Я могу прочесть «акробат», «сальтомортале» и еще несколько длинных слов, о которых еще несколько дней назад ничего не знал. Думаю, что если бы в школе вместо книг были цирковые объявления, то ученики учились бы скорее. Это и цирк, и зверинец в одно и то же время. В афише сказано, что дети могут учиться там естественной истории, видеть всех животных, а родителей и учителей просят дать детям выходной.


Дневник проказника

Шоу Барнума и цирк! Лондон и Нью-Йорк! Ура!


Сегодня я был у доски и должен был разделить одно число на другое. Все мальчики смеялись, а учитель строго сказал: «Жоржи Гаккетт, ты получишь дурную отметку за неприличное поведение!» Я не знал, что случилось, пока не взглянул на доску. Но что там было вместо числа! Огромный, толстый слон с хоботом!


Дневник проказника

Финеас Т. Барнум и Ко.! Величайшее шоу на земле и Большой Лондонский цирк с Королевским зверинцем Сандерса! А также: грандиозное международное шоу!


Должно быть, я думал об естественной истории.

Папа говорит, что если я не принесу в пятницу хороших отметок, то он не позволит мне пойти в цирк. Надеюсь, что он даст мне денег, чтобы я мог пойти, потоку что те пятьдесят центов, которые дал мне доктор, я должен был отдать за карманный ножик Чарли — мой я променял на мячик Джимми, потому что его мячик был самый большой.

Мясник продал пони судье, для его дочери. Папа говорит, что починка всех повреждений, которые он нашел по возвращении домой, обошлась ему дороже сорока долларов. Это уж всегда мое несчастье. Если в доме что случится, всегда виноват я. Надо думать, что взрослые люди должны бояться, как бы дети их не убежали, желая сделаться канатными плясунами и акробатами на трапеции, если они так несчастны дома.

На афише нарисован прехорошенький маленький пони и верхом на нем мальчик моего роста. Я не спал вчера целую ночь, все думал об этом. Часто, часто посылают меня спать из-за какого-нибудь случая. Все против меня. Я всегда стараюсь не попасть в беду, но наш город так полон опасностей, что я не могу от них уйти. Меня высмеивают и вышучивают, точно я самый дурной мальчик на свете. Городской совет хочет заставить моего отца платить за меня налог. За собаку платят один доллар; говорят, что за меня он должен будет платить тысячу долларов в месяц — двенадцать тысяч в год.

Я отойду на милю за город, навстречу цирку. Мы идем вместе с Чарли. Папа дал мне вчера пятьдесят центов за то, что я для него бегал по разным поручениям, но, боюсь, мне придется спросить поклонника Бесс, телеграфиста, что бы он сделал, если бы ему хотелось идти в цирк, а у него не было бы денег, потому что свои я отдал за три порции мороженого — за апельсинное, ванильное и лимонное. Вчера вечером было очень жарко, и мне хотелось знать, которое вкуснее, а мама запретила мне требовать два раза одного и того же.

Итак, вчера вечером я спросил телеграфиста, любит ли он цирк, потому что я его очень, очень люблю, но у меня нет денег, чтобы заплатить за вход. Он сказал, что ему очень жаль, но не дал ничего. Когда Бесс выйдет за него замуж, то ей будет очень плохо — он скуп. Я видел, как он кивнул Бесс, когда я заговорил о цирке — благородный человек никогда не кивает.

Наконец, мне пришлось сказать папе, что я за пятьдесят центов готов выполоть наш сад. Мне пришлось работать целых два часа, потому что Сэм, наш садовник, заболел. Папа согласился. Шел небольшой дождь, и когда я пришел из школы, я работал, как раб, пока не был готов чай. Ах, как я устал! Я думал, что сломал себе спину, но Бесс говорит, что это вовсе не так трудно, как прыгать через спины мальчиков — это показывает, как мало понимают молодые девушки. Папа вышел после ужина, чтобы посмотреть, много ли я наработал. Поверишь ли, милый дневник, я вырвал все молодые луковицы, хотя папа точно указал мне, где что растет.

Мне кажется, я никогда не получу пятьдесят центов, чтобы пойти в цирк.

* * *

Дорогой дневник, цирк был здесь и опять исчез, как прекрасный сон. Чарли и я пошли ему навстречу. Мы были так взволнованы, как будто сами принадлежали к нему. Сначала мы бежали за фургоном, где была музыка, потом побежали вперед, чтобы пропустить мимо себя все: носорогов, гиппопотамов, двух живых слонов, жирафу, у которой такая длинная смешная шея, что она может глотать разную еду всю дорогу, ужасного тигра, двух страшных львов, которых держат для того, чтобы человек мог положить в их пасть свою голову и попробовать, хотят ли они укусить его, потом разных диких животных, между которыми было несколько очень хорошеньких девочек, гораздо красивее Сюзи и Лили, и горбатых животных, на которых растет верблюжья шерсть — как там их называют.

Это было гораздо красивее, чем последний военный парад Четвертого июля[41]. Я остался без обеда, но совсем забыл про голод, потому что мне хотелось видеть, как люди расставляли цирковой шатер, а когда пришел домой, то только успел съесть кусок пирога, который оставила для меня Бетти. Она дала мне в долг десять центов на имбирное пирожное для кормления слона и пять центов на стакан лимонаду, и я полетел быстрее молнии.

Я не знал еще, что произойдет со мною, прежде, чем я вернусь домой. Бесс тоже хотела идти вечером — мне не нужно говорить, с кем. Я спросил маму, пойдет ли она тоже, но она сказала, что ее это не интересует. Странно, как это люди могут дожить до такой старости, когда им уже дела нет до того, что в город приехал цирк.

Когда я проходил мимо лавки Питерса, мне пришло в голову купить лот красного перцу. Он мог мне пригодиться, если придется когда-нибудь помогать готовить на кухне. Я купил также немного печенья для слона и заранее пошел туда, чтобы еще поглядеть на зверей, прежде чем начнется цирк. Ужасно, ужасно смешно было смотреть, как чихали обезьяны. Я чуть не лопнул от смеха. Сторож сказал, что какой-нибудь злой, негодный мальчик насыпал перцу в их клетку, и если он поймает его, то выгонит и велит арестовать. Он был ужасно зол, поэтому я пошел к слонам.

Я дал большому кусок пирожного, но слоны, оказывается, неблагодарные животные: только он проглотил пирожное, как со мной случилось нечто — я не знал, что: мои зубы застучали, точно я играл в кости, и — бум! Я полетел вверх до самого потолка и подумал, что теперь пришел конец маленькому Жоржи, но, по счастью, упал в телегу с опилками, которыми посыпают арену. Подлый слон рассвирепел только потому, что я прибавил чуточку перцу в его пирожное. Сторожу пришлось порядочно-таки повозиться, прежде чем он его успокоил. Он (сторож, а не слон) погрозил мне кулаком и сказал, что не пожалел бы, еслиб я расшиб себе голову; впрочем, она распухла у меня немножко, и я чувствовал себя так странно, что поскорее сел на свое место, чтобы ждать, когда начнется представление. Мне надоело заниматься зверями.

Голова у меня немного болела, но я веселился. Представление было первоклассное, без надувательства, а глупый клоун великолепен. Думаю, что я покраснел, когда он указал на меня пальцем и спросил жонглера:

— Почему этот малыш похож на Иону?[42]

Жонглер не смог ему ответить, тогда он сказал:

— Потому что его выбросил слон!

Зрители смеялись. Должно быть, этот клоун был невежа — в Библии пророка Иону выбросил совсем не слон!

Дрессированный пони был восхитителен, а когда маленькие артисты прыгали через обручи, у меня по спине забегали мурашки. О, как, я завидовал этим маленьким мальчикам, которые кувыркались и становились на голову своего отца! Я жалел, что мой отец не акробат. Думаю, что я сумел бы так же хорошо стоять на его голове, как они, если бы только он продал дом и поступил в цирк, но у него нет никакого честолюбия.

Когда я буду большой, я смогу сам выбрать себе профессию. Я совсем не бездельничал, пока они выступали; я думал; как хорошо было бы не быть больше осмеянным своим родным городом, не слышать, как раз сто в день тебя называют злым мальчиком, не ходить в школу, не слышать постоянно брани. Я выучусь ремеслу акробата!

После представления я пошел навестить Сюзанну. Я надеялся, что она пригласит меня обедать, потому что они живут в гостинице, и рассчитывал, что когда мы пойдем к столу, то я, быть может, увижу некоторых из этих людей в трико — но, должно быть, они готовят себе сами. Я был разочарован. Я сказал доктору, что если бы у меня было пятьдесят центов, то пошел бы и на вечернее представление, но Сюзи сказала: «Нет, довольно и одного раза, а то ты слишком поздно придешь домой».

Я пошатался по гостинице до вечера, пока они не ушли вместе с другими молодыми людьми.

— Ну, Жоржи, дружок, теперь беги прямо домой, будь хорошим мальчиком, чтобы мама не беспокоилась, — сказала Сюзи.

У меня еще было время. План мой был готов. Я играл на улице с мальчиками часов до девяти, потом побежал в конюшню гостиницы, прошел через нее, вышел из-за большой палатки, где стояли все повозки, пролез в одну из них, завернулся в одеяло, чтобы меня не заметили, лег и стал ждать. Я знал, что все уедут в два часа ночи, я слышал, как об этом говорили. Я хотел, чтобы меня взяли с собою; а на другой день, когда они найдут меня, я скажу, что я сирота и хочу учиться их ремеслу. Тогда они примут меня, а на афише напечатают: «Маленький Жоржи, чудо-дитя, акробатические фокусы которого превосходят все виденное».

Должно быть, я заснул, хотя очень старался не спать. Когда я проснулся, повозка двигалась. Я видел, как сияли звезды, и мне захотелось домой, но я лежал спокойно, не желая, чтобы меня нашли раньше, чем мы будем очень далеко, и не могли отослать назад. Я уже не мог заснуть крепко; фургон покачивался, а кучер ужасно кричал на лошадей. Потом я вдруг совсем проснулся, стало светать, и я мог различать деревья и заборы. Я пошевелился немного, потому что ноги мои одеревенели, и вдруг что-то зарычало! Сердце мое остановилось, а потом забилось вдруг так сильно, словно в ушах у меня прогремела тысяча громов. Я боялся пошевелиться, а ноги у меня болели. Немного погодя, я повернул голову, быть может, на пару сантиметров и увидел льва. Я был в его клетке. Он лежал, вытянувшись, уткнувшись носом в лапы, и подмигивал мне своими желтыми глазами, как будто думал, что это недурная шутка.


Дневник проказника

«…недурная шутка.»


О, мой дневник, даже если я буду так стар, как Мафусаил[43], я не забуду этого момента! О, это было ужасно! Время страшно тянулось. Настал день. Лев стал махать хвостом и облизываться. Кажется, я потерял сознание. Когда я пришел в себя, я лежал на траве. Несколько человек стояло вокруг меня; вся процессия остановилась. Кто-то прыскал мне водою в лицо. Я сел и спросил:

— Он еще не съел меня?

— Немного недоставало до этого, — сказал кучер. — Скажи, пожалуйста, как ты попал в клетку Цицерона?

Я рассказал ему, как я пролез в повозку, потому что хотел научиться цирковому ремеслу. Все эти грубые люди смеялись и сказали, чтобы я лучше вернулся домой к моей матери.

— Ты можешь поздравить себя с счастливым спасением, — сказал кучер. — Мы оставили старого Цицерона в клетке, потому что он был болен, но как ты вошел в нее? Я рассказал ему, что я открыл что-то, что принял за дверь; повернул ручку и отпер дверь, вошел и снова запер ее — это была задвижная дверь, и я спокойно лег. Потом он рассказал мне, что услышал рычание льва, оглянувшись, увидел в клетке меня и испугался до смерти. Он как можно скорее вытащил меня вон; ему пришлось бить льва своим кнутом. Итак, я поехал до ближайшего города, сидя на высоких козлах, и, преисполнившись отвращения, отказался от циркового ремесла.


Дневник проказника

Я вернулся домой поздно, после обеда, усталый и с болью в ногах. Наши были рады видеть опять своего скверного мальчика. Они приняли меня, как блудного сына. К чаю была холодная ветчина, печеный картофель и вафли с сиропом. Кажется, никогда еще все это не казалось мне таким вкусным. Наш дом — очень милый дом, и мне уже не кажется особенно заманчивым стоять на голове моего отца, как казалось прежде.

Глава 23. Меня лишают наследства

У нас гостит дядя Самсон, он совсем стар, слаб и ужасно смешон. Он богатый и старый холостяк и, может быть, завещает мне свои деньги, если я буду хорошо себя вести.

Язнаю, что сделать, если он оставит мне свои деньги. Я куплю себе пони у мясника! Мне хотелось, чтобы дядя поторопился умереть, потому что отец Боба говорил, что собирается купить пони. У него совсем голое пятно на голове и он так глух, что нужно кричать, как паровозный свисток, чтобы он услышал, или подойти совсем близко и кричать в его слуховую трубку. Наш учитель рассказывал нам, что у нас барабаны в ушах: но у дяди Самсона труба, потому что его барабан сломался.


Дневник проказника

Это слуховая труба


Она тонка с одного конца и толста с другого, и сегодня, когда я шел в школу, я поговорил немножко в трубу.

— Дядя, правда, что ты живучий? — сказал я.

Он казался удивленным.

— Что ты хочешь сказать, дитя мое? — спросил он.

— Бесс говорит, что ты такой же крепкий, как древесная кора, но ведь бывает же кора, которая сама лопается. Мне бы хотелось иметь доллар, я бы купил у Вилли тележку, чтобы возить домой щепки для кухарки.

Но вместо того, чтобы дать мне доллар, он помрачнел и сказал:

— Что, что? Твоя сестра говорит, что я живучий? Так, так! Подожди же, змея! Я хотел подарить ей хорошенькое шелковое платье, но теперь еще подумаю. Люди, у которых нет денег, всегда воображают, что другие, у которых деньги есть, должны сорить ими, как будто это вода!

Он продолжал ворчать и сопеть и при этом поглядывал на меня сквозь свои очки, но доллара мне так и не дал. Он был в таком дурном настроении, как кошка, которую ее гладят против шерсти; он вскочил, и все ворчал что-то про себя, так что я рад был уйти.

Взяв свой завтрак, я пошел в школу мимо вокзала, чтобы посмотреть, нет ли чего нового на железной дороге. Когда я вернулся из школы, мама схватила меня за одно плечо, Бесс за другое, и обе спросили меня, что такое я рассказал дяде, что он целый день был такой злой. Я ответил, чтобы они не беспокоились, я ничего ему не рассказывал.

— Берегись, Жоржи, ты опять что-нибудь напроказишь, — сказала мама. — Шт… не шуми, он спит на диване в комнате; поди поиграй во дворе и будь умницей!

Я послушался, как этой подобает маленьким мальчикам. Выйдя во двор, я заметил, что окно дядиной комнаты открыто. Я тихо подкрался и заглянул туда. Его очки лежали на подоконнике. Я немножко только примерил их Таузеру, желая знать, видит ли собака лучше сквозь очки; но она прыгнула с ними через забор, потому что почуяла кошку, а когда вернулась, то, ах, где же очки?

Я не решился лезть через забор искать их, потому что у матери Джонни наготове пистолет, чтобы застрелить меня, если она меня увидит. Стекла были в золотой оправе, и мне было очень жаль, что Таузер их потерял. Собаки никогда ведь не думают о том, сколько стоят вещи!

Дядя продолжал спать с открытым ртом и производил такой шум, как будто в его глотке была бутылка, из которой льется вода. Для меня было большим искушением попробовать, довольно ли длинна моя удочка, чтобы достать до дивана; право, мне нужно было попробовать; вот я и нацепил на крючок шмеля и шутки ради стал держать его над ртом дяди.

Яне надеялся поймать рыбы, право, нет, но рука моя устала держать палку, крючок нечаянно попал дяде в рот, а он как раз чихнул во сне и закрыл его. Я попробовал очень осторожно вытянуть крючок, но противная штука не поддавалась, зато поддался мой дядя; а я испугался и потянул так сильно, что он упал с дивана. Ох, как он закричал!

Я бросил палку, как молния, побежал в сарай и спрятался в сено, чтобы меня долго не могли найти.

Было уже темно, когда я, наконец, пошел в кухню. Кухарка как раз мешала на плите овсянку. Заметив меня, она так взглянула, будто хотела меня пронзить.

— Ах, ты жестокий, гадкий мальчик! — сказала она, — как это тебе пришло в голову сыграть такую плохую шутку с твоим дядей? Он может умереть, доктор с большим трудом вытащил крючок из его языка, который теперь так изранен и так болит, что старику целые недели придется питаться одной овсянкой, а он так стар и слаб, что может умереть от последствий твоей жестокости.

— Бриджит, — шепнул я ей доверчиво, — если я скажу мяснику, что мой дядя умирает, то как ты думаешь, подождет он еще несколько дней и не продаст пони?

Она сперва подняла руки кверху, потом села и стала хохотать.

— Жоржи, ты хуже людоеда! — сказала она.

Мне кажется, с ее стороны было бессердечно так смеяться, когда дядя лежит в доме больной, но у некоторых людей совсем нет чувства.

* * *

Прошло уже несколько дней с тех пор, как у моего дяди заболел язык от крючка; доктор говорит, что теперь ему лучше. Бесс говорит, что он ужасно зол на меня. Сегодня, когда он мог уже встать, он решил написать новое завещание. Он потребовал бумаги и чернил и свои очки. Я послал Бетти в сад, к Джонни, чтобы разыскать их, но оба стекла выпали, поэтому я взял стекла из очков моей сестры., которая близорука, и отлично исправил очки дяди. Я не решился войти в его комнату, потому что он все еще сердился на меня, но я так боялся за пони, что хотел послушать завещание и узнать, наследник я или нет. Проскользнув за спиной Бетти, которая несла ему овсянку, я тихонько подлез под кровать, а через минуту пришел нотариус Грей.

Дверь заперли, придвинули стол к большому креслу у кровати, поставили на него чернильницу и приготовили большой, лист бумаги; потом дядя надел очки, но через минуту тяжело вздохнул и сказал:

— Я совсем ничего не вижу! Что мне делать? Эти стекла были как раз по мне, я видел в них так ясно, как днем, а теперь все темно, точно в тумане! Удар, который нанес мне скверный мальчик, разрушил мне зрение. Я совсем ослеп.

— Может быть, стекла не совсем чисты, — сказал нотариус. — Я вытру их, мистер Самсон.

Он чистил, чистил их, но мой бедный дядя все-таки ничего не видел.

— Это жестокий удар, — сказал он. — Я не оставлю этому маленькому каналье ни гроша. Да и сестра моя, лицемерка[44], ни цента не получит. И Бесс, моя племянница, хороша: она сказала, что я живучий. Да, сэр, я решил завещать все мои деньги дому престарелых. Никто из Гаккеттов не получит ни одного моего доллара! Мне сначала очень понравился этот мальчуган, но он совершенно испорчен. Еще попадет когда-нибудь в тюрьму. Деньги только погубили бы его. Он потерял кругленькую сумму в сто тысяч фунтов из-за своих шуток со старым дядей.

Я смирно лежал, пока они болтали и писали; потом нотариус отворил дверь и позвал кого-то, чтобы подписать завещание в качестве свидетеля, и все было кончено. Под кроватью было жарко. Я устал и все, что я знаю — то, что я заснул. Когда я проснулся, было уже темно, точно в комнате находилась куча серых кошек. Я слышал, как храпел дядя, а потому тихонько вылез и пощупал под подушкой, куда, как я слышал, он положил завещание; оно было еще там, а также часы и бумажник; я все взял в свою комнату, чтобы хорошенько напугать его, противного старикашку — так клеветать на собственного маленького племянника!

Вещи я сунул между матрацами, потом зажег свечку и держал над ней завещание, пока оно не «превратилось в кусочки пепла», как я читал в одной книжке. Я обжег себе пальцы и уронил несколько кусков, но легко потушил огонь, ничего не случилось, только на моем новом летнем жилете, который мне сегодня принесли от портного, три куска оставили большую дыру.

Я пошел вниз и увидел, что было только восемь часов. Наши думали, что я долго играл на дворе в мяч. Бетти дала мне кусок холодного рисового пудинга и кусок пирожного, и я пошел спать.

Около полуночи в доме сделался ужасный переполох. Дядя Самсон разбудил все семейство криком, что его ограбили. Его золотые часы в двести долларов и его бумажник с тремя сотнями долларов — это было уже слишком! Он совсем взбесился. Окно было открыто, и папа считал, что кто-нибудь влез и взял вещи.

Чем более сердился дядя, тем хуже он слышал, и все должны были кричать ему в ухо — то-то была потеха! В нашей семье постоянно что-нибудь приключается; в других семьях не бывает такого беспокойства.

Но ночью ничего уже нельзя было сделать, и все пошли спать. Перед завтраком я отнес дяде часы и бумажник. Я сказал ему, что вор верно испугался и уронил вещи; но бумаги я не мог найти, и он дал мне десять центов и сказал, что я не такой уж дурной мальчик, как он думал, и что он может написать другое завещание, когда выздоровеет, и, быть может, не все свои деньги завещает дому престарелых.

Потом я очень любезно разговаривал с ним через трубку. Я спросил его, как долго живут люди его лет, потому что если он скоро умрет, то я попросил бы его завещать мне сорок долларов, чтобы купить пони, я давно мечтаю о пони. Я рассказал ему, что Бесс называет его старым занудой, потому что ей приходится так громко говорить с ним, что у нее горло болит; но что мне нипочем говорить громко, потому что очень забавно кричать в такую трубку, точно в телефон. Я спросил его, не пробовал ли он слушать зубами и знает ли он, что тетя Бетси сердится на папу и не хочет давать ему денег в долг, и говорит, что наши очень расточительны. Я рассказал ему, что Лили и Монтэгю ссорятся между собою, что доктору Муру придется голодать, если он не получит больше практики, что папа очень вспыльчив, что он был недоволен, когда дядя Самсон приехал гостить к нам на лето, и что Бетти постоянно ворчит, потому что не любит пришивать пуговицы к его гамашам и прислуживать ему, так как он слишком скуп, чтобы давать ей иногда доллар за услуги. Он, кажется, слушал меня охотно и порою осклаблялся[45], как будто его щекотали; но от мамы мне сегодня за обедом ужасно досталось за то, что я дал волю своему языку: она сказала, что я уже наделал довольно бед; никак людям не угодишь! Например, вчера вечером телеграфист с Бесс были в передней комнате. Бетти не было, потому что ей нужно было выйти, и Бесс сказала мне: «Жоржи, если сегодня вечером придут сестры Смит, скажи им, что меня нет дома, что дядя болен, а мама занята». Сестры Смит действительно пришли. Я выбежал, когда они позвонили. Они спросили, дома ли кто-нибудь. Я сказал: «Нет, дядя болен, мама у него, потому что он пишет свое завещание, а Бесс велела мне сказать, что ее нет дома, потому что она занята с своим поклонником, телеграфистом, в передней комнате. Он учит ее телеграфировать». Одна из сестер так и прыснула, а сегодня после обеда Бесс ужасно выдрала меня за волосы. Она говорит, что весь город уже знает про нее и про телеграф, так что ей совестно высунуть нос за дверь.

Ну, разве легко маленькому мальчику знать, как угодить людям?

Глава 24. Опасный опыт

Мой шурин Монтэгю сделал забавнейшую вещь в мире: купил себе ребенка! Он дал за него двадцать долларов, половину цены, за которую можно купить пони, глупец, — да к тому же еще девочку! Он говорит, что если б он купил мальчика, то этот мальчик мог бы со временем сделаться таким же скверным, как маленький Жоржи, и это правда — довольно и одного дурного мальчика в семье, и с ним уже достаточно забот. Но в последнее время я был хорошим мальчиком.

Я только один раз опоздал в школу с понедельника; сегодня среда, и это, конечно, похвально. Я только один раз за эту неделю положил жабу учителю в ящик; она выскочила, а он подпрыгнул, как будто сам был жаба. Я только два раза сунул репейник в волосы Кэти; ей пришлось обрезать их немножко, чтобы его вытащить. Нечего так хвастать своими волосами; маленькие девочки очень легко делаются тщеславными, как я слышал. Дядя Самсон хотел переехать в гостиницу, но я так исправился, что он решил остаться пока у нас. Я всегда ему рассказываю, что говорят наши потихоньку. Ему ужасно хочется узнать, что они говорят. Я не могу доставить ему большего удовольствия, как рассказав ему, как его ругают: старый скряга, старый мешок с деньгами, старый скупердяй и т. п. Он говорит, что я умный парень для моих лет и что он не забудет позаботиться обо мне. Он все еще беспокоится насчет своих глаз, потому что стекла Сюзанны ему не подходят.

Но возвратимся к ребенку, как говорится в книгах. Я его видел — нет, вот умора! Зачем они не выбрали себе, по крайней мере, такого, который умеет ползать; у которого есть волосы и который может играть в мяч со своим маленьким дядей? Это совсем негодный ребенок. Такой стыд для Гаккеттов! Вероятно, они взяли его потому, что он был самый дешевый или последний оставшийся ребенок. Лили обнимает и целует его, будто бы он лучший из всех детей. Девочка зла на меня, как кузнечик: я ущипнул ее, чтобы убедиться, не резиновая ли она. Я думаю, что она будет призовым боксером, когда вырастет; она ударила меня сегодня прямо в глаз точно брала уроки бокса; я даже удивился, так она сильно ударила.

Лили гостит теперь у нас, чтобы показывать всем своего ребенка; поэтому я больше бываю во дворе: не люблю детского крика. К тому же скоро четвертое июля, большой праздник, и нам, мальчикам, предстоит много забавы с ракетами и тому подобными вещами. Мои два зятя, телеграфист и дядя Самсон дают мне достаточно карманных денег, так что у меня больше ракет, чем у других мальчиков. На углу перед городской ратушей стоит старая пушка. Четвертого июля из нее делают сто выстрелов. У меня, у Чарли и у других мальчиков есть куча пороха, и мы хотим устроить нечто очень забавное: как то, что сделал человек в цирке. Это глубокая тайна, но тебе я ее поведаю, милый дневник.

Клоун в цирке выстрелил из пушки человеком. Наша пушка недостаточно велика для взрослого, но для маленького ребенка очень удобна. Мы возьмем Лилино бэби, потому что оно такое маленькое. Но она не должна этого знать, потому что она смотрит за ним, как курица за яйцом. Мы будем ждать, когда стемнеет, и как только она положит его спать и пойдет в залу, я проскользну туда, заверну его в одеяло, снесу вниз, и мы убежим. Пушка заряжена целой кучей пороха и, по крайней мере, двадцатью пулями. Мы взяли кусок свинца из нашей водопроводной трубы, распипили его, и у нас вышли хорошенькие пули, величиною с грецкий орех. Я надеюсь, что бэби не будет очень больно, по крайней мере, я так думаю; человек, которым стреляли из пушки в цирке, ни капельки не пострадал.

Джимми Браун хочет достать пуховую перину своей бабушки, чтобы ребенок попал прямо на нее. Когда мы выстрелим бэби из пушки, мы тотчас же отнесем его домой и потом мы зажжем еще бочки со смолой — это будет чудная забава.

* * *

Мне хотелось бы, чтобы люди больше занимались своими своими собственными делами и не мешали мальчикам иногда поиграть. Наш план был исполнен отлично: мы успели вынести бэби из дому и удобно положить его в пушку. Все было готово, оставалось только поднести фитиль, и я хотел уже дать сигнал, как вдруг мы услышали такой страшный крик, что можно было подумать, что кто-нибудь раздавил себе пальцы. Это Монтэгю кричал: «Жоржи, Жоржи, остановись!»

И вот мы видим — папа, мама, Сусанна, Лили, Монтэгю, Бетти и кухарка бегут во весь опор, как будто спасая свою жизнь. Монтэгю выхватывает бэби из пушки, Лили падает в обморок, точно мертвая, а с Сусанной делается истерика — такой гвалт из-за маленькой девчонки, которой и покупать-то не стоило!

Впрочем, у нас не было ни малейшего намерения причинить ей боль — пуховую перину мы приспособили отлично. Мне кажется, Бетти была так низка, что заглянула в тебя, мой милый дневник, и прочтя то, что я написал вчера вечером, пошла посмотреть, на месте ли ребенок, а когда не нашла его, то подняла на ноги весь дом. Столько шуму из ничего! Я теперь не такого хорошего мнения о Бетти, как прежде. Она не имела права читать то, что я написал, хотя Лили говорит, что благословляет ее за то, что она это сделала, а то что было бы с ее милым, милым ребеночком!

Четвертое июля, должно быть, будет очень хлопотливым днем.

Городской совет будет стрелять из пушек, звонить в, колокола, а вечером будет пущен фейерверк в пятьсот долларов — ракеты, римские свечи[46], огненные колеса, треугольники. Я хорошо позабавлюсь. С пяти часов утра и до полуночи мне будет уйма дела, как пчелке. Я должен был торжественно обещать папе, что я не буду играть с порохом, что на десять шагов не подойду к мальчикам, у которых будут пистолеты, и что сам не буду стрелять из пистолета, а он купил мне прекрасный фейерверк, кроме тех двух пачек ракет, которые у меня уже были. Я могу пустить зараз, сколько хочу. Мне жаль, что я не смею взять пороху, но папа говорит, что не желает, чтобы его единственный сын потерял пальцы или зрение, что было бы очень неприятно, и это совершенно верно.

Мне кажется, правительству следовало бы продолжить четвертое июля на целую неделю, тогда я мог бы поглядеть на все развлечения. Впрочем, у нас и без того будет достаточно забавы. Всевозможные лавки кругом открывают торговлю. На прошлой неделе снова приехал фокусник, но папа не хотел пустить меня. Он говорит, что подобные вещи заразительны, как корь. Зато завтра, накануне четвертого, ровно в три часа с народной площади поднимется воздушный шар. В нем будет сидеть человек; это очень интересно. Наш учитель говорит, что этим опровергается закон тяготения, так как вещь, которая легче воздуха, не хочет оставаться внизу, когда ее не держат. Газ легче воздуха, поэтому человек наполнит шар газом, войдет в него, отрежет веревку и подымется вверх, всем курам на смех, все выше и выше. О, это должно быть великолепно! Я отдал бы свой новый карманный ножик, только бы подняться вместе с тем человеком. Если он возьмет меня, я поднимусь.

* * *

Ура! Я лечу! Я положил перо и побежал в гостиницу; я сказал дома, что пойду навестить мою сестру Сюзи, но постарался увидеть профессора, которому принадлежит шар, и он сказал, что если мои родители мне позволят, то ему доставило бы удовольствие взять меня с собою. О, это будет чудесно! Надеюсь, что мои родители не будут так жестоки и пустят меня. Это будет нечто совсем новое, что испытали немногие мальчики моих лет. Как смешно будет выглядеть земля, когда я подымусь так высоко, что люди будут казаться не больше мух! Шар сделан из шелка и стоит несколько тысяч долларов. В ночь на праздник будет много бумажных шаров, но разве их можно сравнить с настоящим?


Дневник проказника

Игрушечная карусель с воздушными шарами


Завтра утром мне нужно будет еще о многом поговорить с профессором, чтобы знать, как управлять шаром. Я перепрыгнул в соседний сад, когда мать Джонни ушла в город, и долго, долго искал стекла дядиных очков, пока не нашел их. Я принес ему немножко глазной воды в бутылочке и сказал, чтобы он ею по вечерам смачивал себе глаза. Еще рано утром я вставил прежние стекла в его очки, и он опять стал видеть по-прежнему и был так доволен, что подарил мне золотой доллар. Он написал другое завещание в мою пользу, и говорил, что я хороший маленький мальчик.

А теперь, милый дневник, я запру тебя в мой письменный стол, чтобы любопытная Бетти ничего не узнала о шаре и не разрушила моих планов. Покойной ночи! Я должен идти спать.

Глава 25. На воздушном шаре

Мой дорогой, дорогой дневник, возможно ли, что я опять вижу тебя? Я испытал гораздо больше, чем ожидал. Думаю, что Робинзон Крузо и Жюль Верн желали бы быть на моем месте, ведь для мальчика моих лет не шутка одному подняться на шаре — это гораздо любопытнее, чем я думал.

В первые полторы минуты это страшно весело, но потом просто ужасно. Я спрашивал Бетти, не поседели ли мои волосы; я думал, что это случится. Я уверен, что больше не буду тем беспечным, неосторожным ребенком, каким был до полета. Мой план подняться одному на шаре имел слишком большой успех.

Я сказал профессору, что родители разрешили мне полететь с ним. Он был очень занят приготовлениями, не стал меня даже расспрашивать и сказал, чтобы я влез в корзину воздушного шара. Я не заставил себя упрашивать и мигом очутился в корзине. Профессор наблюдал за наполнением шара газом, и, не знаю, как это случилось, — он ли развязал ли веревку, которая удерживала шар, или она развязалась нечаянно, этого никто не может сказать, — но когда шар был наполнен газом, и профессор хотел приостановить газ и войти в корзину, в которой уже гордо восседал маленький Жоржи, огромное шелковое чудовище вдруг рванулось и, прежде чем можно было схватить висевшую веревку, поднялось ввысь. Теснившаяся внизу толпа увидела бедного мальчика, махающего платком, в то время, как его несло вверх с ужасающей быстротою.


Дневник проказника

Загадка: Чем воздушный шар похож на бродягу? (Ответ: С обоими непонятно, чем только держатся)


Да, на одну минуту, или около того, чудесно быть на шаре совсем, совсем одному; как молния, подниматься вверх, махать платком и смотреть на людей, как они все уменьшаются, видеть поезд, который ползет змеей; поля, реки, деревья и заборы, которые делаются все меньше и меньше; но ах, как одинок маленький мальчик, когда он поднялся на какую-нибудь милю[47]. Профессор поставил в лодку маленькую корзинку с несколькими бутербродами и маленькую бутылочку бренди; я сделал глоток, потому что мне было так холодно, и чуть не сгорел изнутри; потом я решил сейчас же полезть по веревке, потому что пальцы мои уже согрелись, и сделать одну или две дырки в оплетке аэростата, как, я читал, это делают, чтобы шар не унесло до Гренландии.

Никто не поверил бы, что через шесть или семь часов будет четвертое июля: скорее можно было подумать, что теперь зима. Я рад, что со мною не было сестер. Как они кричали и вопили бы, когда я полез по веревке с перочинным ножом в руках! Дело было трудное, но иначе я замерз бы до смерти — так что нужно было это сделать. Я прорезал две дырки, слез по веревке вниз, съел один бутерброд, надел сюртук профессора, который лежал в корзине, и улегся спать.

Мне снилось, что я лежу в постели, и Бетти будит меня, но вдруг я проснулся, сел и осмотрелся кругом — нет ли чего нового. Была ночь. Месяц светил великолепно. Я спокойно летел над чем-то блестящим и гладким, как серебро; когда я приблизился к нему — что случилось очень скоро, так как шар медленно опускался, — то увидел, что это было море или океан. Тогда я почувствовал, что для меня все кончено, мне суждено утонуть, и мама не узнает, что сталось с ее единственным сыном.

Мне было очень скверно. Я стал думать о разных случаях, которые уже бывали со мною, сколько страху я причинил своим милым родителям, и стал изо всех сил поднимать один из мешков с песком, чтобы выкинуть его за борт, что, как мне рассказывал воздухоплаватель, делают для того, чтобы заставить шар подняться выше, но мешок был слишком тяжел для маленького Жоржи.

Итак, я предоставил себя судьбе и съел еще два бутерброда. Потом я посмотрел за борт корзины и увидел на сверкавшей воде черное пятно. Я сказал себе: «это кит», но, менее чем через пять минут, увидел, что это очень маленький остров, величиной примерно с поле и, прежде чем я успел сказать: «раз-двас», шар, точно птица, приземлился на дерево; он опустился достаточно, чтобы я, как молния, выскочил из него, схватил веревку и привязал ее к сосенке, чтобы удержать шар, — и вот мы были на месте! Потом влез в корзину и улегся, потому что в ней было тепло, а я очень устал и хотел спать.

Когда я проснулся, был уже день. «Алло, Жоржи, — сказал я, — это недурная шутка! Кораблекрушение на одиноком, пустынном острове! О, если бы был со мною дневник, сколько бы я записал в него! Мне сейчас же нужно начать составлять список всего того, что у меня есть, построить себе хижину и жить в ней».

Я съел еще два бутерброда, так что теперь остался только один. Я был очень голоден и мне сильно хотелось съесть и последний, но я удержался. Ужасно хотелось пить, поэтому первое, что я сделал — пошел искать воду. Воды вокруг острова было много, но я боялся, что она соленая. Но другой воды не было, поэтому я вошел в нее и попробовал на вкус, чтобы узнать, где я нахожусь: в Атлантическом океане или в одном из озер между Соединенными Штатами и Канадой; вода была пресная.

Тогда я принялся за работу: спасать мои вещи и построить себе хижину, как Робинзон Крузо, — но ах! — воздушный шар и гроша не стоит в сравнении с кораблем: у меня не было гвоздей, не было корабельных сухарей, ни кусков старого железа, ни солонины[48], но я утешился тем, что решил воспользоваться самой корзиной вместо хижины. Потом я хотел сделать ограду из кольев для защиты от диких зверей, но кругом не было кольев и, насколько я мог заметить, не было и диких зверей.

Тогда я пошел дальше, чтобы обойти весь остров и посмотреть, не найдется ли на мокром песке следов каннибалов. Я прошел добрый кусок, не видя ни следов, ни лодок на воде. Тогда я пошел назад и нашел на пути верный признак цивилизации, от которого забилось мое сердце — старый оловянный кувшин, заржавевший и согнутый, но я решил, не бросать его; он мог мне еще пригодиться; я наполнил его водою, чтобы выдержать осаду на случай, если бы каннибалы все-таки пришли.

Мне стало очень жарко, и я устал. Я полез в лодку, съел мой единственный оставшийся бутерброд, выпил немного воды; немножко поплакал, вспомнив, что сегодня знаменитое четвертое июля, что все наши на празднике, маршируют и стреляют из пушек, и им так весело, а мне даже нечем пообедать, и я не увижу фейерверка и должен буду умереть с голоду на пустынном острове. Но я старался быть таким храбрым, каким должен быть человек в подобном положении. Ничто не помогало, хотя я всячески старался удержать слезы. Я поспал немного и почувствовал себя лучше. Я спросил себя: «Что сделал бы Робинзон Крузо?».

— А, — сказал я, — он взял бы палку и сделал бы на ней надрез, чтобы знать, сколько дней он пробыл на острове.

И я взял палку, сделал на ней надрез, а все остальное послеобеденное время наблюдал, не покажется ли корабль. Но корабль не показывался. Я нашел несколько ракушек, но они были пустые. Я был очень голоден. Стемнело, и я полез в лодку, укрылся сюртуком и спокойно спал всю ночь; я так устал и так боялся.

Настало утро. Я позавтракал одной водой. Я чувствовал, как сильно ноет в желудке и вспомнил, что индейцы стягивают покрепче свои пояса, чтобы не чувствовать голода; но у меня не было пояса, а потому я дал волю голоду. Я сделал еще надрез на палке и пошел бродить, чтобы поискать где-нибудь хлебное дерево, но их не было на острове. На нем ничего не было, кроме песку и маленьких кривых сосен; боль в желудке была у меня страшная. Я вспомнил, как часто я совершенно беззаботно отдавал Таузеру свой сладкий пирожок. Мне очень хотелось знать, что было сегодня за обедом у наших и ищут ли они еще маленького Жоржи. Может быть, они рады, что, наконец, отделались от него: он был такой негодный. Они никогда не найдут его, хотя бы искали месяц, или даже целый год. Когда маленькие мальчики собираются бежать из своего милого, хорошего, уютного дома, как мало знают они, что придется испытать им, если они попадут на необитаемый остров!

Я все время чувствовал голод. Я думал о многих вещах — в особенности о вафлях с медом, и все смотрел, не пройдет ли мимо корабль. Солнце зашло. Я чувствовал себя все хуже и хуже. Я стоял на берегу и вдруг увидел его недалеко — я говорю про корабль. Я побежал, схватил свою палку, привязал к ней платок и стал размахивать, но мне не стоило так выбиваться из сил: они рассказали мне после, что направили корабль прямо на диковинную штуку, которая была привязана к дереву. Было почти темно, когда они при близились и спустили лодку с тремя людьми. Они причалили к берегу.

— Здорово! — закричали они, увидев меня.


Дневник проказника

Морская песня: «Сошел наш Вилли с яхты»


— Здравствуйте, — сказал я, очень обрадованный.

— Чтоб мне взлететь на воздух! — сказал кто-то из них. — Ты что, как раз это самое, а?

— Я испытал это, — сказал я, — только один раз, но зато всерьез. Нет ли у вас чего-нибудь поесть на корабле? Мой шар упал здесь, где не растет ни хлебного дерева, ни даже кусочка арбуза. Я умираю с голоду.

И тогда я чуть-чуть не заплакал, но я не сделал бы этого ни за что на свете; удержавшись от слез, я спросил их:

— Вы американские или английские матросы?

Они сказали, что они англичане из Канады, но теперь едут в Буффало, не хочу ли я ехать с ними? Они взяли меня на корабль, капитан как раз сидел за ужином; он был очень вежлив и пригласил меня присесть к нему без всякой церемонии; там была жареная рыба, печеный картофель, хлеб, масло и кофе. Прекрасная еда, но я читал, что люди, которых спасают, должны вначале есть как можно меньше; поэтому я поблагодарил его уже после четвертой порции рыбы, яиц и картофеля и кончил есть после пятого куска говядины. Он послал людей за шаром после того, как я рассказал ему, кому он принадлежит и сколько тысяч долларов он стоит. Он был очень добр ко мне, и я буду благодарен ему всю жизнь.

Мы плыли четыре дня и четыре ночи, прежде чем прибыли в Буффало, но я неплохо проводил время с матросами, которые сделали меня своим любимцем, потому что ничего не знали о моей дурной славе. Я рассказал им про моих сестер, про нового бэби, про телеграфиста и еще про многое, что их очень интересовало, а они рассказали мне про морского змея и про другие морские чудовища, про то, как завязывают морские узлы, как влезают на мачту и прочее. Я старался причинять как можно меньше беспокойства, но все-таки два раза упал за борт в глубоком месте, и они должны были прыгать за мною, и я потерял в воде серебряные часы Бена, которые подарила ему его мать, но я обещал подарить ему еще лучшие, когда приеду домой. Матросы вытатуировали мне якорь и корабль на моей руке, чтобы родители узнали меня, когда я в следующий раз потеряюсь. Мне было очень грустно проститься с матросами, когда мы приехали в Буффало. Я обнимал и целовал их всех и пролил несколько слезинок, а они написали мне свои имена с красивым росчерком и дали мне на память.

Капитан отвез меня на железную дорогу и сказал кондуктору, что за меня заплатят, когда я приеду, точно я был посылка наложенным платежом. Я ехал целый день и было уже темно, когда я доехал до нашей станции. Я взял слово с капитана, что он не будет телеграфировать, что я еду, потому что мне хотелось сделать сюрприз нашим. Я вышел из вагона и пошел домой окольным переулком, чтобы посмотреть, что они скажут, когда я приду нежданно-негаданно.

О, как забилось мое сердце, когда я подошел ближе! Мне казалось, что я сто лет не был дома. Я тихо прошел на задний двор и заглянул в окно столовой. Какая куча вкусных вещей была у нас за ужином! Но все сидели за столом, как мумии, и почти не прикасались к еде. Мама держала перед глазами носовой платок. Бесс была бледна и ничего не говорила, Бетти рыдала, когда принесла хлеб, Лили и Монтэгю повесили носы — вот так общество!

Тогда я прыгнул прямо в открытое окно, как резиновый мячик, и сказал:

— Ну, господа, у вас был бы лучший аппетит, если бы вы поголодали, как я, на необитаемом острове. О, как я голоден, дайте мне чего-нибудь поесть!

Что за встреча! Я не могу этого описать, я опускаю завесу. Только одно меня особенно поразило — оказывается, семьи негодных мальчиков так рады возвращению потерянных сыновей, как будто те не такие уж чудовищные дети. Даже маленькое смешное красное бэби смеялось, когда увидело своего дядю Жоржи.

Хорошо, что капитан захватил с собою шар: воздухоплаватель предъявил моему отцу иск в семь тысяч долларов, а теперь папе придется уплатить только за заплаты в оплетке, которые надо нашить там, где я прорезал дырки. Мои сестры хотят послать капитану шелковый флаг, а каждому из моих друзей английских матросов — серебряные часы; они ужасно милые (мои сестры, а не часы).

Глава 26. На паровозе

Дяде Самсону так надоело жить у нас, что он взял да и уехал. Он уехал надутый и даже не подарил мне пони на память. Мне было очень неприятно расстаться с моим дорогим дядей, прежде чем он купил мне пони. Если бы пони был у меня, я не так горевал бы об отъезде дяди. Он собирался уехать не раньше осени, но неожиданные обстоятельства ускорили его отъезд.

Теперь вакации[49], и у нас, мальчиков, полно времени для игр; вот мы и устроили выставку в сарае отца Чарли, после обеда, плата за вход три цента, взрослые платят половину. Чарли изображал обезьяну, Гарри — медведя, а я — «потрясающий экспонат». У нас были еще другие звери и несколько отделений в программе.

Я пошел к парикмахеру и велел ему обрить мне голову, а потом Чарли выкрасил мне лицо и руки темно-коричневой краской. Ему пришлось взять настоящую, которая осталась после окраски решетки, потому что другой у нас не было. Я хорошо в ней выглядел, только теперь она не сойдет целое лето. Сам не узнаю себя, когда смотрю в зеркало. Бесс говорит, что ей страшно сидеть за одним столом с таким потрясающим экспонатом. Она говорит что мне лучше обедать с Бетти, но Бетти тоже не хочет сидеть за одним столом с идолищем; поэтому мама оставляет меня наверху, когда нет гостей. Но дядя был страшно зол только потому, что я взял напрокат его вставные челюсти, чтобы иметь более дикий вид, и уронил их в колодец около дома Чарли, когда мы из него пили.

Было очень жарко; я не хотел их уронить. Колодец имеет шестьдесят футов глубины, и человек, который полез в него, не мог найти в нем дядиных зубов. Зубы были золотые и стоили кучу денег, и дядя чуть было не умер с голода, пока получил новую вставную челюсть. Мне было очень жаль его, но он не хотел принимать извинений от такого скверного мальчика. Как только дядя получил новые зубы (из никеля или резины, я уж не знаю), так что мог показаться на улице, он заказал экипаж и велел отвезти свои вещи в гостиницу.

У Гарри был ослик, которого мы хотели превратить в слоненка, и я взял потихоньку у сестры кашемировую шаль, чтобы ею покрыть ослика. Но ему нужно было иметь хобот, иначе все представление было бы испорчено, и мы не нашли ничего более подходящего, чем дядину слуховую трубку. Мы легко ее приделали, и выглядела она отлично. Затем мы сделали ослику более толстые ноги, обернув их попонами с лошадей отца Чарли, и обвязали его красной шалью, и он выглядел совсем, как настоящий маленький слон.

Посмотреть его стоило три цента. Но дядя дня два не мог слышать: ослик забыл, что он слон, прыгал как бешеный, всюду втискивал свой хобот и превратил слуховую трубку в лепешку. Это, да и случай с зубами, было уже слишком, для моего дяди, терпение его лопнуло.

Не знаю, может быть, он не ушел бы от нас, но мы взяли его лучший шелковый костюм, который он раздобыл в Японии, и надели его на Чарли, чтобы он изображал турка. А из дядиного красного носового платка сделали феску; на костюм попала краска, когда мы в сарае случайно опрокинули горшок с ней, и костюм был испорчен; это было очень досадно, потому что материя была красивая — все шелковые цветочки. Чарли мог бы быть осторожнее.

Но представление вышло чудесное. Пришли тринадцать мальчиков и три девочки. Мы выручили пятьдесят центов, которые пожертвуем в пользу бедных детей.

Мне все равно, что дядя переехал в гостиницу. Бетти сообщила мне по секрету, что он ей уже опротивел. Дядя говорит, что я из-за своего дурного поведения потерял большое счастье, но я думаю, мне не нужно счастья; у меня полно забав и я всегда сыт. Я не хотел рассердить его, когда приклеил лучшую накладную косу моей сестры к плеши на его голове. Я только хотел посмотреть, не будет ли он похож на китайца. Некоторые люди совсем не понимают шуток. Бесс говорит, что я испортил ей косу, которая стоит десять долларов.

Сегодня вечером вдруг позвонили у ворот, а Бетти ушла за. провизией; сестра посмотрела в щелку и сказала:

— О, Жоржи, это те важные люди, у которых я на той неделе была в гостях. В их семействе есть страшно симпатичный молодой человек. Бетти ушла. Знаешь что? Пойди отвори им, как будто ты лакей-дикарь из заморских стран, введи их сюда, а сам исчезни. Они недолго пробудут.

Я отворил дверь, расшаркался на подобие лакеев в отеле, и попросил их в залу. Потом я вышел, как сказала мне Бесс. Но мне стало скучно, и я опять шмыгнул в залу и подошел к стереоскопу, чтобы посмотреть в него.


Дневник проказника

Стереоскоп


Дневник проказника

Стереокарточки


— Жоржи, — говорит мне сестра тихо-тихо, — уйди отсюда.

— Зачем? — сказал я. — Ах, да, я и забыл. Но не все ли равно, они же увидят, что это твой маленький брат, хотя бы я был даже чернокож. Ты не можешь выдавать меня за маленького лакея.

Гости удивленно смотрели на нас, и сестра моя должна была объяснить им, что я выкрасил себе лицо, и краска еще не сходит. Тогда они сказали:

— Ах, да, мы слышали про него; ведь это, видимо, тот самый молодой человек, который один поднялся на воздушном шаре?

Мне кажется, весь город говорит обо мне, потому что у меня было несколько злоключений. Где бы я ни находился, везде меня поднимают на смех. Мне противно выходить на улицу, люди издеваются надо мной. Они называют меня не иначе как «потрясающий экспонат». Мне хотелось бы, чтобы краска поскорее сошла.

Скажу Бетти, чтобы она терла меня песком.

Ничто не помогает. Как далеко зашла моя шутка! Меня так высмеивают, дурачат и дразнят, что просто сил моих нет. Я думаю убежать к тете Бетси и остаться там, пока сойдет вся краска. Совсем невыгодно неделю за неделей изображать чудовище.

В самом деле, моя тетка, пожалуй, не узнает меня. Я наймусь к ней на службу, предложу ей за пропитание и квартиру чистить малину. Надеюсь, что к сентябрю, когда начнется школа, я опять буду обычного цвета. В следующий раз, когда Чарли устроит представление, он сам может быть потрясающим экспонатом.

Краска сходит пятнами и теперь они зовут меня леопардом. Ужасно, какие последствия может иметь то, о чем совсем не думаешь. Я всегда думаю, что мне лучше всего быть инженером, если уж не матросом или охотником. Я очень охотно бываю на станции. Билл Биллоуз — машинист на товарном поезде, который всегда здесь останавливается, один из лучших моих друзей. Он давно обещал взять меня на поезд, пока будет ждать пассажирского, и объяснить все, о чем я буду спрашивать; вот я вчера и был с ним и спросил его, как приводят машину в движение, и он мне показал.

— Ты, пожалуй, и сам мог бы вести ее, а, мальчуган? — сказал он, а затем он и кочегар решили, что у них еще есть время пойти за угол в зал и достать пачку табаку, пока подойдет пассажирский поезд, и они пошли. Билл помог мне слезть и сказал, чтобы я бежал на станцию. Но мне хотелось знать, как эта старая штука двигается, и я прыгнул внутрь, благо Билл не заметил, потому что как раз пил как раз содовую[50]; я повернул штуку, которую он мне показал и, прежде чем я смог опомниться, машина была уже в движении.

Я кричал, чтобы она остановилась, но напрасно. Она бежала все скорее. Машинист и кочегар выскочили из буфета. Никогда я не видел ничего подобного: они были бледны, как смерть, и бежали по грязи, как сумасшедшие, но паровоз удирал от них, словно перышко. Я видел, люди бегали и заламывали руки[51], и вспомнил тот день, когда я поднялся на шаре, и мне стало очень скверно.

Я был уже далеко в поле и тащил за собою все эти товарные вагоны; я вспомнил, что через пять минут должен прибыть пассажирский поезд и так испугался, что не мог даже думать о том, как бы задержать его, так как ехал прямо ему навстречу. Подумал только: «вот треску-то будет!».

Было хуже, чем на шаре, — подумать только, что будет с людьми, которые находились во встречном поезде! Я плакал и вздыхал, но это было бесполезно. Я жалел, что пошел на станцию, хотя мама мне запретила мне туда ходить. Я думал обо всем дурном, что сделал на своем веку, и какое лицо ссделалось у дяди Самсона, когда я ему рассказал, что уронил его зубы в колодец, и как Бесс сердилась, когда я на прошлой неделе, в лунную ночь, сидел под роялем и ее поклонник спросил ее, любила ли она прежде, и она отвечала: «Никогда!», а я высунулся и закричал: «О, какая чудовищная ложь! Бесс, разве ты не помнишь поездку, когда понесла лошадь?» Но я все мчался вперед, пока не узнал, что отъехал на шесть миль, потому что подъезжал уже к следующей станции: я мог ее видеть. Там стоял пассажирский поезд и на дебаркадере[52] были люди — о, это был ужаснейший момент!

Спустя этак минуту я пролетел мимо, точно мною выстрелили из пушки, потом был страшный шум, точно что-то разорвалось и сломалось, и что-то стукнуло меня по голове, как будто обозлилось на меня.

Все это рассказала мне Бетти, потому что я часа два был без сознания.

Когда я пришел в себя, я лежал на скамейке на станции и около меня стояло все мое семейство. Доктор Мур сказал, что у меня сотрясение мозга, но он думает, что я поправлюсь, от меня, мол, трудно избавиться, и это жаль. Бесс сказала, как ему не стыдно, и это было благородно с ее стороны, особенно, если вспомнить, как я с ней поступил тот раз, когда залез под рояль.

Ох, я никогда больше так не буду!

Кажется, Билл, увидев, как удирал его поезд, побежал к телеграфу и сказав телеграфисту: «Телеграфируйте „молнию“ в Гарфорт, чтобы переставили стрелку!» Он сделал это, не зная, что я был на поезде, но если бы даже он это знал, то не было бы никакой разницы, как говорит Билл: как бы он ни любил меня, раз дело шло о человеческих жизнях, он не мог медлить. Только что успели переставить стрелку и задержать пассажирский поезд, как я уже промчался мимо и въехал прямо в товарную станцию, через дорогу.

Все думали, что я разбился в мелкие кусочки, но я заполучил только огромную шишку на голове и синяк на руке; к счастью, меня выбросило в вагон, нагруженный фабричным хлопком. Машина совсем скапутилась, семь товарных вагонов разбито и масса клади была совершенно испорчена.

* * *

Только что я дописал до этого места, как пришла Бетти и рассказала мне, что город держал совет и решил запереть меня в тюрьму. Она говорит, что написали так:


«Принимая во внимание, что Джордж Гаккетт — мальчик неисправимый и уже неоднократно был причиной больших убытков для города, совет постановил:

1) заключить его в тюрьму на шесть месяцев, дабы опять водворить в обществе мир и порядок;

2) выразить его семейству соболезнование, но к самому преступнику отнестись со всей строгостью закона».


Бетти говорит, что рассказала мне это с тем, чтобы я успел еще убежать, так как они придут за мной только завтра. Итак, прощай, мой дневник, прощай надолго. Я еще не решил, отправлюсь ли в Буффало на корабль, где английские матросы охотно примут меня, или останусь здесь и пойду в тюрьму.

Горько для маленького мальчика, который ни разу в жизни не хотел поступить дурно, для несчастного ребенка, с которым два-три раза случилась беда, идти в тюрьму. Бетти торжественно поклялась каждый день приносить мне корзину с пирожками и пирожными. Надеюсь, что за это время у меня сойдет краска и вырастут волосы.

* * *

Все это одно дурачество. Доктор это выдумал, чтобы напугать меня. Они не могут бросить меня в тюрьму, но хотят в следующий раз запереть меня, если я опять уеду один на товарном поезде.

Никогда больше так не буду. Довольно и этого урока. Отныне я не сделаю ничего дурного. Бесс хочет сегодня вечером пригласить общество на игру в крокет. Мне хотелось бы кого-нибудь нанять, кто мог бы сказать ей, что все крокетные шары мы с Чарли употребили на устройство турецкого базара, когда устраивали представление.

Глава 27. Водопады

Наконец-то я все-таки стал хорошим мальчиком! Я сказал матери Джонни, что очень жалею, что по своей неосторожности чуть не отравил его и причинил ему столько бед. Я не согласился бы снова подняться на шаре, даже если бы мне позволили лететь даром. Нет, право же нет! Я очень исправился, и даже моя сестра Бесс говорит, что не узнает маленького брата. Причиной то, что со мной был ужасный случай, который легко мог иметь очень серьезные последствия — но этого не случилось! Слезы наворачиваются на глаза, когда я думаю о том, как огорчилась бы моя мать, если бы ее единственный сын утонул и погиб ужасной смертью.

Знаешь ли, милый дневник, недавно я с моими родителями совершил летнюю экскурсию. Мама говорила, что теперь нет Лили и Сюзанны, а Бесс помолвлена (с телеграфистом), стало быть, мама может отдохнуть; она так устала от семейных забот, в особенности от беспокойства о Жоржи — в особенности с последнего случая, когда он пропадал на шаре, — что папа мог бы для поправления здоровья взять ее в путешествие; а папа предложил Ниагарский водопад, и мы все нашли, что это отличная идея. Только Бесс стала спорить и говорить, что не пустит их, если они не возьмут с собою меня. Она сказала, что не хочет отвечать за то, что может случиться, если я останусь дома без папы.

Бесс — прелесть; она понимает, что к чему. Я выбежал на двор постоять на голове, когда они сказали, что решили взять меня с собой.

Мы поехали на следующий вечер, когда уже было темно — чтобы ехать ночью.

Если бы я храпел, как некоторые люди, я бы ни за что в жизни не путешествовал. Папа говорит, что это надувательство: брать три доллара за отделение в спальном вагоне и при этом не давать пассажирам заснуть. Какая-то личность лежала в верхнем отделении надо мною, и я попробовал заставить ее перестать храпеть, чтобы моя бедная мама хоть немного поспала. Я сунул ему в рукав иглу, а потом быстро лег и заснул.

Тот человек не мог понять, что произошло и выскочил в проход.

— Проводник! Проводник! — кричал он. — Меня хотят зарезать и ограбить!

— Пустяки, — ответил проводник. — У вас, верно, был кошмар.

— Возможно, — сказал пассажир, лежавший на другой стороне, — храпел он будь здоров, как.

Многие высунули головы и смеялись, а тот человек полез опять назад и целый час или около того лежал спокойно. Мне ужасно хотелось пить, как это всегда бывает, кода я еду по железной дороге, и как раз, когда все опять успокоилось, я позвал: «Проводник, принесите мне, пожалуйста, стакан воды». Он принес, но я все еще чувствовал жажду. Я не хотел опять беспокоить людей, а потому потихоньку слез и сам напился воды. Потом я опять спокойно пошел назад и, как мышка, полез на кровать, как вдруг раздался такой крик прямо мне в ухо, что я чуть с ума не сошел; меня вытолкнули, и я полетел в проход.

Каждая живая душа в вагоне высунула голову. Проводник схватил меня и стал так трясти, точно я был пыльный сюртук, а какая-то женщина, которая спрятала свои фальшивые зубы под подушку и у которой была совсем плешивая голова, охала, плакала и говорила, что приняла меня за мужчину. Я, оказывается, попал не в то купе. Но понемногу все опять улеглись, и покой и сладкий сон царствовали до утра.

Очень дурно, когда мужчины в сердцах ругаются — дамы так не делают. Мужчины в нашем спальном вагоне говорили ужасно скверные вещи, когда стали утром одеваться, и совсем из-за пустяка: бедный проводник перепутал все их башмаки — никто не находил своих ботинок или двух одинаковых. Проводник сказал, что все они были в порядке после того, как он их вычистил; поэтому некоторые очень свирепо смотрели на меня, бедного Жоржи, который как раз одевался, имея вид кроткий, точно ягненок; но, ах! на свете так много несправедливости, как говорится в книжках.

Мне очень жаль, что Бесс и Таузеру не суждено было увидеть водопадов. У меня не хватает слов для их описания. Они фантастически огромны, а шум их можно слышать за несколько миль. Там есть радуга и всякие другие интересные вещи. Водопады имеют четыре стороны: наружную, внутреннюю (в которую можно спуститься), канадскую и американскую. Они изображены в моем учебнике географии, но там нет ни слова о страшном шуме, который стоит здесь день и ночь.

Думаю, мистеру Барнуму стоит взять их в свое шоу и показывать за границей, как он это сделал с Томом-мальчиком-с-пальчик.

Водопады очень поучительны для маленьких мальчиков, так как самым превосходным образом показывают величие природы. Но проводники страшно дороги. Папа говорит, что их притязания достойны еще большего удивления, чем сами Ниагарские водопады. Ему не следовало бы брать проводника. В тот день, когда мы приехали, один француз собирался пройти по канату через водопады. Мама сказала, что он, должно быть, сумасшедший, но я этого не нашел: когда я его увидел, он показался мне таким добродушным.

Мама не хотела пойти и просила папу, чтобы он ни на минуту не спускал с меня глаз. Он обещал ей, что будет смотреть в оба, и она отпустила нас, а сама прилегла ненадолго, так как ночью в спальном вагоне ее постоянно тревожили. Было чудесно и немножко страшно смотреть, как тот человек переходил водопад: в чулках, с английским и американским флагами в руках; под конец он спросил, не пожелает ли кто-нибудь совершить хорошенькую маленькую прогулку в тачке. Он брался наверняка перевезти желающих или заплатить пятьсот долларов, в случае, если бы они утонули.

Я подумал, что приятно было бы пересечь водопад, а если нет, то получить деньги. Папа с увлечением разговаривал со знакомым, которого неожиданно встретил. Я видел, что он не обращает на меня внимания, и потихоньку улизнул к фокуснику и шепнул ему, что хочу идти с ним.

— Малыш, — сказал он, — ты не пожалеешь об этом, потому что прославишься на всю жизнь. Подумай только, ты — единственный мальчик, который когда-либо переезжал в тачке через водопады!

Я влез, а он дал мне два маленьких флага и сказал:

— Закрой глаза, если у тебя закружится голова. Предоставь все мне. Ты в такой же безопасности, как дома на своей пуховой перинке.

Но подошел противный полицейский, оттолкнул меня и спросил, где мои родители; он хотел арестовать их за жестокое обращение с детьми, а папа прибежал и хотел отлупить француза тростью.

Так и не вышло ничего из моей поездки. Это было слишком глупо. Мама сказала, что ни на минуту не спустит с меня глаз, пока мы на Ниагаре. Она была в ужасе при мысли, что я едва-едва избежал опасности.

На другой день мы купили у индианок вышитую булавочную подушку для Бесс, и еще лук и стрелы для меня, и поехали на Козий остров. Трудно поверить, как быстро там течет вода. Это можно видеть, если бросить туда бумажку. Там была одна великолепно разодетая дама; она держала на руках ужасно смешного мопса с розовой ленточкой и позволила мне поиграть с ним и подержать его некоторое время, пока она отдохнет.


Дневник проказника

Это Ниагарский водопад. А это мопс


Я ни за что на свете не мог бы объяснить, как это случилось, но когда она смотрела на что-то, что ей показывала мама, Нелли (это мопс) упала в воду. Я только с полсекунды видел ее розовую ленту, а потом уже ничего не было видно! Можно было подумать, что утонул ребенок, так вела себя эта женщина. Если бы папа не удержал ее, она, кажется, прыгнула бы вслед за мопсом. Но ей помешали, с ней сделалась истерика, и ее пришлось нести в отель.

— Неосторожный мальчик, — сказала мама.

Я сам чуть не плакал — такое милое маленькое создание, с закрученным хвостиком и смешной черной мордочкой; но я утешал себя совершенным открытием: вода течет почти милю в секунду. Как говорит мой учитель, наука требует жертв.

Но пора, мой дневник, рассказать тебе о моем собственном спасении. Я был в ужасной опасности. Кровь стынет жилах, когда я думаю об этом. Водопады велики, очень велики, чудовищны, но я не испытываю желания видеть их еще раз (разве что со спасательным поясом). На второй день, когда за обедом у нас была рыба, мне пришло в голову, что было бы забавно поудить, но я сидел спокойно, и мама позвала меня в свою комнату и сказала мне, чтобы я взял книгу и почитал, пока она будет отдыхать, как всегда, после обеда. Скоро она уснула. Я взглянул в окно: небо было голубое, солнце ярко сверило. Меня тянуло на воздух. Я полез на крышу веранды, скатился вниз по столбу, купил в маленькой лавочке через улицу несколько удочек и убежал.

Я пошел далеко, вверх по реке, где вода текла медленно и спокойно. Там я уселся и стал удить. Но не поймал ничего и прошел еще с добрый кусок, пока не дошел до мельницы, где была привязана маленькая лодка. Никто не видел, как я ее взял. Я решил поехать посмотреть, нет ли рыб на канадской стороне. Только что я отплыл от берега, как началась беда с проклятой лодкой: она вдруг завертелась и что-то вырвало у меня из рук весла, точно высунулись две руки и отняли их у меня.

Я так быстро мчался вниз по реке, что мне вспомнился мопс с розовой ленточкой; но на этот раз я, кажется, не чувствовал такого интереса к науке, забыл всякое вычисление быстроты стремнины и удивлялся мыслям маленького мальчика, который мчится по Ниагарскому водопаду, чтобы утонуть.

В желудке у меня сделалось скверно и мне хотелось назад, в мамину комнату, чтобы сидеть спокойно за книгой, как подобает благовоспитанному мальчику.

* * *

Я вижу из газет, что это был очень беспокойный день. Несколько человек заметили заметили лодку с ребенком, совершающим одинокую прогулку вниз по Ниагаре. Они побежали вслед и кричали, но это не помогло. Самый храбрый человек на свете не мог бы помочь бедному маленькому мальчику. Он мчался все дальше и дальше. О, это было ужасно, ужасно! Он протягивал свои бедные маленькие руки к людям на берегу. Он обещал чтить отца и мать, слушаться сестры, никогда не делать историй и быть хорошим!

И ему посчастливилось. Ведь если бы все дурные мальчики рано умирали, то не осталось бы ни одного, чтобы вырасти и исправиться.

Лодка маленького Жоржи наскочила на скалу и остановилась. Целые сотни людей стояли на берегу и смотрели на него, точно он был экспонат на выставке. Кто-то крикнул, чтобы он держался за скалу, и это было очень умно. Солнце медленно заходило, и он думал, как это должно быть ужасно: погибнуть в темноте; казалось, он видит свою мать, как она машет руками и посылает ему поцелуи. О, как желал он всегда во всем слушаться ее! Как грустно, что он не увидит более Лилиного бэби. Он искренно раскаивался в том, что пробовал выстрелить им из пушки. Вот несколько мыслей бедного мальчика.

Не знаю в точности, как это случилось, но маленький Жоржи был спасен. Сделать это удалось французу. Перебросили веревку через реку и прикрепили ее с обеих сторон; потом француз пошел по веревке до лодки, бросил мне петлю и сказал, чтобы я надел ее на себя подмышками и не волновался; потом он потянул меня кверху, велел мне закрыть глаза и не шевелиться; остальное, — говорил он, — сделает осторожность.

Сказано — сделано. Что за сцена! Что за крики «ура» и восторги! Мама обнимала канатоходца, как будто он был ее давно потерянный брат, и упала в обморок; ее и меня понесли в отель. Папа тут же дал французу чек на пятьсот долларов и сказал ему, что он храбрый малый. Мне же папа сказал по секрету, что воспитать меня стоит гораздо дороже, чем я сам стою; он читал, что воспитание обыкновенного ребенка стоит пять тыся долларов, но я до сих пор стоил ему в пять раз больше, не считая того, во что я обошелся другим людям, моста, который я взорвал и прочее, и прочее.

* * *

По-моему, не следовало бранить меня в первый же вечер после моего чудесного спасения, но таковы уж неблагодарные родители. Ночью с мамой было еще несколько обмороков; доктор говорит, что испуг мог убить ее, она еще нескоро оправится. Я, право, не взял бы лодки, если бы не надеялся совершенно невинно поудить и принести отцу несколько рыб в виде сюрприза, а вода казалась такой гладкой и спокойной. Досаднее всего то, что я потерял свой новый карманный ножик, его никогда не найдут, потому что я уронил его там, где течение несется стремительно. На другой же день мы поехали домой, и мама теперь слегла. Глупо было с ее стороны так пугаться, не зная еще, спасут ли меня или нет. Кажется, французу было очень легко сделать это, хотя от маленького Жоржи ничего бы не осталось, если бы лодка не натолкнулась на скалу. Бесс взяла с меня обещание, что я изменюсь, и я уже изменился окончательно; и так как ты, милый дневник, уже совершенно исписан, то я надолго скажу тебе до свидания, пока не получу новый.

Жоржи


Дневник проказника

Об этой книге и ее авторе

Сколько изданий и выдержал «Дневник проказника», впервые увидевший свет в 1880 г., точно неизвестно. Как неизвестен полный список стран, где выходила эта книга. Зато известно, что было, по крайней мере, два издания на русском языке: 1911 и 1928 г. На титульном листе этого последнего не было ни имени автора (вместо него стояло неопределенное «коллектив авторов»), ни переводчика. «Переработал для детей Як. Горн» — больше ничего. Что было в издании 1914 года, сказать трудно. Оно попало в руки автору этих строк приблизительно в возрасте Жоржи Гаккета, потом потерялось. В английском издании 1883 г. (London, Frederik Warne&Co. Bedford-streert, Strand) на обложке стояло только название: «Bad Boy’s Diary». История выходила запутанная, но все же установить имя автора удалось и мы хотим вас с ним познакомить. Точнее, с ней. Это дама. Знакомьтесь, Метта Виктория Фуллер Виктор (1831–1885).

Карьера этой американской писательницы была долгой, успешной и необычайно плодовитой: популярная литература, поэзия, детективы, любовные романы, юмористические новеллы и рассказы социальной тематики — и даже «Книга дешевых рецептов» об экономной кулинарии.

Ее успех обеспечивали два качества: страсть к экспериментам и поразительная гибкость. Другой стиль, другой жанр, публика с ее быстро меняющимися вкусами — все эти вещи, обычно смущающие, а то и пугающие писателей, только вдохновляли эту даму. Хлебом ее не корми — дай попробовать что-то новое. Ранние работы, как у многих женщин-писательниц, были сентиментальными домашними романами. Но в 1864 году все меняется. Под псевдонимом Seeley Register (что-то вроде «Благонамеренный Дневник») выходит роман «Письма мертвеца», ставший, как считается, первым американским детективом. Отныне юмористический сюжет и «сенсационный роман» становится той стезей, которой писательница сохранит преданность на всю жизнь.


Краткая справка:

«Сенсационный роман» (sensational romance) — так в викторианскую эпоху называли детектив или «роман-тайну» со скелетами в шкафу, семейными тайнами, обязательной любовной интригой и всякими загадочными событиями и обстоятельствами. Кроме того, имелась еще одна особенность. «Сенсационный роман» был для женщин-писательниц своеобразным хулиганством. Опасаясь, что женщину-автора приключенческого романа публика не примет всерьез, они работали под маской мужчины. Кроме того, для многих женщин это был способ выразить иронию над своим положением в обществе. «Я бедная калека, — писали некоторые из них в предисловии к своим романам, — и только крайняя нищета заставляет меня взяться за перо, хотя я презираю всякую публичность.» На самом деле они не были ни калеками, ни нищими (хотя часто и жили весьма скромно), но такая литературная игра сделалась до того популярной, что вскоре все перевернулось: мужчины-писатели стали пользоваться женскими псевдонимами, чтобы вызвать к своим произведениям интерес.


Метта Виктория Фуллер родилась в 1831 году в Пенсильвании и возврасте восьми лет — как раз столько было ее герою Жоржи Гаккету, — переехала с семьей в Вустер, штат Огайо. Когда вышел ее первый роман (он назывался «Последние дни Тула, или Роман об исчезнувшем городе на Юкатане»), автору было всего пятнадцать. Позже, в 1851, выходит вторая книга, озаглавленная «Сын сенатора». Впоследствии она выдержит десять изданий. За начинающую писательницу ухватился мистер Натаниэл Паркер Уиллис, главный редактор иллюстрированной газеты «The New York Mirror». С этого момента мисс Фуллер пишет книгу за книгой. Количество ее псевдонимов потрясает: Коринн Кашмен, Элеанор Ли Эдвардс, Метта Фуллер, Уолтер Т. Грей, Миссис Орин Джеймс, Роуз Кеннеди, Луи Легран, миссис Марк Пибоди, «Благонамеренный наблюдатель», Поющая Сивилла, миссис Генри Томас — возможно, это не все.

В 1856 г. состоялось бракосочетание. Метта Виктория Фуллер стала женой Орвиля Дж. Виктора, редактора «Daily Register» в Сандунски, Огайо. Примерно в это же время она заключает контракт с «The New York Weekly», купившем права на ее произведения за двадцать пять тысяч долларов. В 1858 году семья Виктор перебирается в Нью-Йорк.

У них родилось девять детей, но несмотря на обязанности матери и хозяйки дома, Фуллер Виктор и не думает менять темп: она по-прежнему отправляет издателям множество рукописей.

Когда истек контракт с «The New York Weekly», писательница работает преимущественно на «Beadle & Adams». Кроме того, миссис Фуллер Виктор становится редактором журнала «The Home», который, правда, выходит только раз в полтора года. В 1861 к «Beadle & Adams» присоединяется ее муж, Орвиль Виктор, принятый редактором «Dime Library» («Библиотека бульварного романа») — одной из самых успешный серий издательства. Он становится одним из самых уважаемых издателей популярного чтива. Она — одним из самых важных и ценных сотрудников издательства. Ее работы издавались и переиздавались.

Метта Виктория Фуллер Виктор работала до самой своей смерти от рака в возрасте 54 лет в их доме в Хохокасе, Нью-Джерси.

Некоторые работы (под псевдонимом):

Миссис Марк Пибоди. «Окно мисс Слимменс и другие рассказы». (Peabody, Mrs. Mark. Miss Slimmens’ Window, and Other Papers. New York: Derby & Jackson, 1859).

«Дядюшка Эйзикиэл и его путешествия по двум континентам». (Uncle Ezekiel and His Exploits on Two Continents. New York: Beadle & Co., 1861)

«Письмо мертвеца. Американский роман». (The Dead Letter, an American Romance. New York: Beadle & Co., 1864)

Уолтер Грей. «Пансион мисс Слимменс». (Gray, Walter T. «Miss Slimmen’s Boarding-House». Cosmopolitan Art Journal)

Уолтер Грей. «Дневник проказника». (Gray, Walter T. «Bad Boy’s Diary». Cosmopolitan Art Journal, 1880)

Уолтер Грей. «Дневник проказницы». Cosmopolitan Art Journal. (Gray, Walter T. «The Naughty Girl’s Diary». Cosmopolitan Art Journal)

Уолтер Грей. «Ошибки робкого мужчины» (Gray, Walter T. «The Blunders of a Bashful Man». Cosmopolitan Art Journal.)

«Восьмерка, или Тайна Мередит-плейс». (Regester, Seeley. The Figure Eight; or, The Mystery of Meredith Place. New York: Beadle & Co., 1869).

Коринн Кушмен. «Храбрая Барбара». (Cushman, Corrine. Brave Barbara; or, First Love or No Love. New York: Beadle & Adams, 1877. Cheap Editions of Popular Authors, No. 21.)

«Злейший враг Доры Элмир, или Виновен или невиновен» (Dora Elmyr’s Worst Enemy; or, Guilty or Not Guilty. New York: Street & Smith, 1878)

Уолтер Т. Грей. «Проказник дома и его опыт в попытках стать редактором». (Gray, Walter T. The Bad Boy at Home and His Experiences in Trying to Become an Editor. New York: J. S. Ogilvie, 1885)

Уолтер Т. Грей. «Дневник хорошего мальчика». (Gray, Walter T. A Good Boy’s Diary. 1885)

«Дневник проказника. Часть 2». (A Bad Boy’s Diary. Part Two. New York: J. S. Ogilvie, 1890)

«Записки Жоржи». (The Georgie Papers. New York: J. S. Ogilvie, 1897)

«Приключения проказника. Продолжение юмористических опытов маленького Жоржи». (The Bad Boy’s Adventures, Containing the Humorous Experiences of Little George. New York, 1897–1904. Вышла в двух изданиях. Первое называлось «Книга Жоржи» (Georgie's Book)).

Примечания

1

Бюро — письменный стол или секретер с полками, ящиками и выдвижной крышкой для письма

2

«Выпустить кота из мешка» (To let the cat out of the bag) — английская поговорка. Она означает «выдать секрет», «проболтаться»

3

Гуммиарабик — то же, что клей

4

Платье — раньше этим словом называли одежду вообще

5

«Мастер» — так обращались к мальчику, которого пока нельзя было назвать «мистер»

6

…левые уши… горят… — Жоржи вспоминает старую примету — если горит левое ухо, значит, кто-то ругает вас за спиной

7

…вылезла из Ноева ковчега — согласно библейскому преданию, Бог, разочаровшись в созданных им людях, решил уничтожить их, устроив Всемирный потоп, а затем построить мир заново. Для этого он выбрал праведника Ноя. Он велел Ною построить ковчег (корабль), чтобы тот мог спастись, взяв с собой свою семью и всяких животных и птиц («всякой твари по паре»)

8

«Пожалеешь розгу — испортишь ребенка» — цитата из Библии, пользовавшаяся огромной популярностью. Редкая маменька, тетушка, бабушка или нянюшка (не говоря уже о папеньках, дядюшках и дедушках) во времена Жоржи Гаккета не поминала ее, воспитывая маленьких проказников.

9

Робинзон Крузо — моряк, выброшенный кораблекрушением на необитаемый остров; герой знаменитого романа английского писателя Даниеля Дефо, изданного в 1719 г. Полное название романа выглядит так: «Жизнь, необыкновенные и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего 28 лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб, с изложением его неожиданного освобождения пиратами; написанные им самим».

10

Двенадцать четвертей брусники — около трех литров

11

Пансион — недорогая гостиница

12

Пляска святого Витта — нервная болезнь, при которой подергиваются мышцы лица и тела

13

Камфорный лед — охлаждающая мазь

14

Французский фокусник Александер Герман («Герман Великий», «Великий Герман», 1844–1896) — знаменитый иллюзионист XIX в.

15

Дюжина — двенадцать

16

Жоржи вспоминает «Дедушкины сказки» Вальтера Скотта. В одной из них шотландский король Роберт Брюс (1306–1307) скрывался от напавших врагов в пещере, где увидел, как паук плетет свою сеть. Паутина обрывалась, но паук раз за разом начинал все сначала. Когда его старания завершились успехом, вдохновленный примером паука Брюс вернулся, чтобы держать осаду за осадой и, наконец, победить.

17

«Огни погашены, венки увяли все» — Жоржи цитирует шотландскую балладу Томаса Мура (1779–1852), ставшую песней: «В ночной тишине». Если это имя ничего вам не говорит, вы наверняка вспомните песню «Вечерний звон». Она тоже на стихи Томаса Мура. Ее перевел на русский поэт Иван Козлов около 1828 г.

18

Александр Селькирк (англ. Alexander Selkirk, Selcraig, 1676–1721) — шотландский моряк. Называл себя королем выживших. Он провел 4 года и 4 месяца на необитаемом острове в Тихом океане. Говорят, что это его историю описал писатель Даниель Дефо в своем романе «Робинзон Крузо».

19

Попрыгунчик, jack-in-the-box, или черт из табакерки — фигурка на пружине, которая неожиданно выскакивает, когда открывают коробочку

20

Провидение — предопределение, промысел божий, рок, судьба.

21

День благодарения — один из главных государственных праздников США, отмечают каждый четвертый четверг ноября. С него начинается зимний праздничный сезон. История Дня Благодарения (он похож на осенний праздник урожая в любой другой стране) восходит к осени 1620 года. Тогда первые переселенцы из Англии, прибывшие на корабле «Майфлауэр» и пережившие суровую зиму, собрали осенью неожиданно богатый урожай. Тогда они решили устроить праздник с угощением, благодаря Господа. На праздник были приглашены индейцы, помогавшие переселенцам. Индейцы принесли на праздник диковинных птиц. Птиц назвали индейкам и они стали традиционным праздничным блюдом, которое каждый год подают на стол в этот день.

22

Франт — человек, любящий модно одеваться, щёголь

23

Ясли — кормушка в конюшне

24

Томас Альва Эдисон (1847–1931) — знаменитый изобретатель и коммерсант. Получил около четырех тысяч патентов на всякие изобретения в разных странах.

25

Все три имени — Бесс, Бетси и Бетти — уменьшительная форма от «Элизабет»

26

Джордж Вашинтгон (1732–1799) — первый президент Соединенных Штатов. Его именем называли тысячи американских мальчиков. Кто знает, может, он и сделал бы подарок своему тезке Жоржи Гаккету, если бы только не умер за восемьдесят один год до 1880 г. — времени, когда Жоржи ведет свой дневник.

27

Ералаш — суета, суматоха, беспорядок

28

Зейдлицкие порошки — сильное слабительное; порошки для приема — обычно два или три, разного цвета. Для того, чтобы от лекарства не было неприятностей, следует хорошо смешать их в стакане

29

Хлороформ — бесцветная наркотическая жидкость с резким запахом; до изобретения новокаина в 1905 г. был основным обезболивающим средством.

30

Корзинка для визитных карточек означает, что хозяев нет дома или что в доме не принимают. Гость оставляет карточку в корзинке, чтобы сообщить, что он заходил

31

Мелко плавать — иметь ничтожные доходы или вообще не достигать больших успехов.

32

Гамаши, или гетры — чулки без ступни из кожи или плотной ткани; надевались поверх обуви (чтобы защитить ее от уличной грязи) и застегивались сбоку на пуговицы.

33

Аспидной или грифельной раньше называли школьную доску

34

Адония (Adonijah), согласно библейскому преданию — четвертый сын царя Давида; после смерти отца пытался отвоевать престол у своего брата Соломона и был казнен им

35

«Ты, видно, родился для виселицы…» — английская поговорка: «Рожденный для виселицы не утонет.»

36

Купоросное масло. Так называют в торговле и технике концентрированную серную кислоту — бесцветную жидкость, по своей консистенции напоминающую масло. Название «купоросное масло» или «витриол» (Vitriolöl) сохранилось от того времени, когда его готовили прокаливанием железного купороса FeSO4 или так называемого купоросного камня (Vitriolstein), встречающегося в природе.

37

Плюхи — подзатыльники

38

Заниматься туалетом — одеваться, умываться, приводить себя в порядок

39

Фунт — 453,6 г. Унция — 30 г.

40

Отворять, или пускать кровь (выпускать больному небольшое количество крови) — старинное средство «от всего». Считалось, что это очищает организм и помогает бороться с болезнью

41

июля — День независимости США

42

Библейский пророк Иона был проглочен китом, а затем выброшен им наружу.

43

Мафусаил — в Библии самый старый человек на земле, дед Ноя; прожил 969 лет. Этим именем называют долгожителей.

44

Лицемерие — фальшь, двуличие

45

Осклабиться — оскалиться во весь рот

46

Римские свечи — вид фейерверка

47

Американская сухопутная миля — 1,609 м. То есть, чуть больше полутора км.

48

Солонина — соленое мясо

49

Вакации (лат. vacatio) — каникулы

50

Содовая — газированная вода

51

Заламывать руки — жест, которым сопровождаются слова вроде: «Боже мой!»

52

Дебаркадер — пассажирская платформа на железнодорожной станции.


на главную | моя полка | | Дневник проказника |     цвет текста   цвет фона   размер шрифта   сохранить книгу

Текст книги загружен, загружаются изображения



Оцените эту книгу