ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

Диана Юстицкая приняла следователя Кленова Евгения Эдуардовича в своей гримерной, после утреннего спектакля. Кленов сам выбрал этот вариант — во-первых, не желал, чтобы звезда посещала его скромный кабинет в Управлении, во-вторых, знал, что «родные стены» подействуют в этом случае сугубо положительно. Актриса сможет расслабиться, авось да и припомнит что-нибудь, что не пришло бы ей в голову в «тюремном застенке». Он даже на спектакле честно отсидел — первый раз за пять лет, он даже цветов для звезды принес! На такой букет ушла бы половина его зарплаты, но он достался ему даром. Едва только обмолвился о том, что пойдет к актрисе Юстицкой, порасспросит о Кире, Александра Леонидовна вручила ему свою визитную карточку и черкнула на обороте несколько слов.

— Зайдете в один из моих магазинов, там вам подберут букет. Она же все-таки актриса, женщина, ей будет приятно получить цветы от такого славного юноши…

«Славный юноша» прозвучало совсем по-матерински, и это отчего-то покоробило Евгения Эдуардовича. Только потом он понял — Александра Морозова была не только не старше, но моложе его на полгода. Что же это она, черт возьми, так рано себя в старухи записала? Конечно, дочь-безотцовщина, свое дело, некогда о глупостях думать. Но… Кто их, женщин, поймет? Или горе от бегства дочери потрясло ее так, что из дамы средних лет она превратилась в тетку, которой меньше пятидесяти не дашь при самом выгодном — рассеянно-бежевом — свете?

Цветочные магазины торговой сети «Деметра» — это, кажется, что-то из мифологии? — разбросаны были по всему городу, и один из них помещался как раз на Октябрьской, неподалеку от скромных апартаментов Кленова. Не раз и не два пробегал он мимо маленького магазинчика, который даже снаружи выглядел уютно, как выстланная шелком шкатулка. В витрине цвели стилизованные ветви яблони и невероятные позолоченные розы, порхали радужные райские бабочки. Впервые Кленов перешагнул порог магазина и сразу же задохнулся от насыщенного аромата цветов. Впечатление было такое, словно кто-то неожиданно ударил его кулаком в лицо.

«Грубые какие сравнения», — попрекнул он сам себя, но за первым шоком последовал второй. К нему двигалась нимфа, нимфа в образе девицы сказочной красоты, в воздушном платье цвета морской волны, отороченном белой пеной. Несомненно, она поднялась с морского дна, чтобы посрамить изможденно-анорексичных красоток, помешанных на собственном весе и изощренных диетах, — а мимоходом и пленить сердце зазевавшегося следователя Кленова.

— Чем могу быть полезна? — мелодично вопросила прекрасная океанида.

У Кленова было слишком много вариантов для ответа, и часть из них способна была смутить даже солдата-сверхсрочника, потому он вообще воздержался от вербального способа общения. Просто выудил из кармана и ткнул куда-то в облако белой пены картонный прямоугольник, уповая на то, что это именно нужная визитка. Иначе пришлось бы выворачивать перед нимфой карманы, а в них завалялось много лишнего — пакетик с презервативом, пара барбарисок, мятые десятки и даже аккуратный кусок туалетной бумаги — на случай оказии.

Визитка оказалась подходящей. Кленову было предложено сесть и подождать, и он безвольно опустился на прохладный кожаный диванчик. В глазах немного прояснилось, реальность стала четче. Выяснилось, кстати, что нимфа в магазине была не одна — вокруг кружились две ее товарки, одетые в такие же, видимо, форменные костюмы — пышная юбка и строгий френч голубовато-зеленого цвета. Впрочем, нимфы-подружки были наняты, очевидно, только для того, чтобы оттенять красоту третьей. Она-то и суетилась за прилавком, поглядывая на Кленова удивленно и заинтересованно. Даже, можно сказать, изучающе, и Евгений Эдуардович порадовался, что именно сегодня вздумал начистить видавшие виды ботинки, а вместо вытянуто-потертой джинсовой сбруи надел темный костюм в тонкую желтую полосочку. Имелось в виду, разумеется, вечернее культурно-массовое мероприятие, посещение театра, но сгодился прикид еще раньше.

Его несколько задело, что нимфы ни о чем не спрашивают. Он, например, всегда полагал, что самые шикарные цветы — красные розы и женщине нужно дарить только их. Конечно, если финансы позволяют. Если же нет — можно преподносить что придется. Ландыши там, молочайник всякий. Свою жену, тогда будущую, а теперь бывшую, он, помнится, покорил именно огромным кустом темно-красных роз на длинных стеблях. Стебли были толстые, как бревна, сами розы отчего-то ничем не пахли, но Вероника все равно была потрясена и счастлива. Хотя если припомнить, чем дело кончилось, то, может, красные розы были не такой уж хорошей идеей?

Букет, собранный по записке океанической нимфой, был прекрасен и утончен. Он состоял из бледно-лиловых ирисов и бледно-розовых роз. В нем была простота — торжественная, дорогостоящая простота. Потрясенный Кленов принял букет на сгиб руки, как младенца, и двинулся к выходу. И ушел бы, не сказав ни слова, если бы не легкий, как запах ирисов, смешок нимф за спиной.

Евгений Эдуардович повернулся как по команде «кругом», сделал четкую отмашку головой, которая от такого неосторожного обращения немедленно возобновила кружение, и сказал:

— Спасибо. Как вас зовут?

— Пожалуйста! Кого? — защебетали нимфы.

Ему хватило ума не выделять одну из девушек и быть любезным со всеми.

— Простите меня, юные леди, — прочувственно обратился он к нимфам. — Я, правду сказать, несколько растерялся от такой роскоши и общества прекрасных дам. Позвольте представиться — Кленов Евгений. Живу неподалеку, но к вам зашел в первый раз. Теперь знаю дорогу. Позволите узнать ваши имена?

Второстепенные нимфы назвались Олей и Ритой. Главная откликалась на имя Наташа.

Сжимая в одной руке это сладко-пахучее, шуршащее, шершавое имя, а в другой руке — букет, Кленов продолжил свой путь.

Букет, видимо, и в самом деле был собран по неведомым правилам комильфо, потому что Юстицкая приняла его с нежно-благодарной улыбкой. Впрочем, может быть, она сама была чересчур комильфо для того, чтобы отшвырнуть его не глядя в кучу цветов, принесенных благодарными поклонниками ее драматического таланта?

После краткого периода расшаркиваний и реверансов следователь Кленов перешел к делу. Тут его ждало ожидаемое, но от этого не менее печальное разочарование — Диана Юстицкая Киру не помнила. Вообще.

— Они часто приходят, — поделилась она с Евгением Эдуардовичем. — Девочки, которым хочется шагнуть на сцену. Я благословляю их, что ж, — ведь они этого ждут. На самом деле я никому, никому из них не пожелала бы подобной судьбы.

Кленов подивился про себя — надо же, еще чем-то и недовольна! Интересно, кстати, сколько ей лет? Юстицкая выглядит, как настоящая звезда, — сияет ухоженная кожа и волосы, молодо блестят глаза, и все это озаряется нестерпимым искристым свечением голубых камушков — в ушах и на пальцах. И чем ей не нравится «подобная судьба»?

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

Галина напекла пирожков с капустой и с мясом. Пирожки стояли на столе в двух плетенках, накрытых белоснежными салфетками, и источали божественный аромат, от которого у Наташи сводило желудок, истомленный многодневной диетой. Кто их придумал, эти диеты? Кто придумал эти каноны красоты, из-за которых у нее в жизни все так неладно? Если бы она была красавицей, худой и воздушной, как Кирка Морозова, в жизни у нее все пошло бы по-другому, в этом Наташа была уверена. А так — все наперекосяк. Еще в детстве ее жалели бабушка с дедушкой. Бабушка Анна Аркадьевна была врачом, известным не только в Петербурге, но и за пределами страны психиатром, и то и дело изобретала для внучки разнообразные методики питания. Надо было тогда слушаться ее, а не таскать из холодильника толстые куски докторской колбасы! Потом, когда они оба умерли — дед от сердечного приступа, а бабушка через полгода от горя, как заявила ее коллега Мария Николаевна, следить за Наташей стало некому. Она осталась одна в огромной питерской квартире, и можно было есть колбасу сколько влезет! Она так и поступала. Готовить она не любила, да, в сущности, и не умела.

Всю предыдущую жизнь она прожила за бабушкой и дедом, как за каменной стеной. Где-то еще за границей обреталась и мамаша, но от нее только иногда приходили письма и посылки с красивыми вещами, которые в большинстве были Наташе малы или узки. Вероятно, мамочка не принимала во внимание то обстоятельство, что чадо растет и фигурой отнюдь не Твигги. Но потом и эти грустные посылки как-то прекратились. Из подслушанных бесед бабки и деда Наташа узнала, что у матери «проблемы с алкоголем», кажется, еще и проблемы с нынешним мужем. В общем, ей не до ребенка. Так что, оставшись одна, Наташа даже не стала писать матери. Вряд ли она даже узнала о смерти родителей своего первого мужа, а быть может, и сам факт существования дочери изгладился из ее отравленной алкоголем памяти. Впрочем, покинутое дитя на жизнь не жаловалось. После смерти родственников ей досталось неплохое наследство — долларовый счет в банке от бабушки и коллекция картин и скульптур от деда-искусствоведа. Можно было жить в свое удовольствие. Бабушка с дедом жили строго. Ночные клубы и рестораны — для бездельников и шалопаев. Алкоголь и никотин — смертельные яды. Внучка должна пойти по стопам бабушки, благо дорога для нее уже проложена. После института можно выйти замуж, благо жених уже есть. Скромный юноша, тоже сирота, племянник Марии Николаевны. Учится в университете на факультете компьютерных технологий. Жених с невестой дружат с детства. Что интересного в ее жизни должно случиться после свадьбы и окончания института, Наташа понимала смутно. Наука о психах? Кафедра в институте? Бред какой-то. Жених-сирота ей в общем нравился — смирный, из такого веревки вить можно. Хотя, если вдуматься, тоже не фонтан. Длинный и тощий, без намека на мышцы, глаза грязно-серые, на лбу и подбородке — прыщи. Наташа была уверена, что жизнь с ним будет столь же бессмысленна и безрадостна, как зазубривание латинских названий костей черепа, а их в черепе, с вашего позволения, двадцать девять!

Институт она бросила. Как-то само собой получилось. Выяснилось, что ночные клубы — не такое уж ужасное место, как толковала бабушка. Выяснилось, что вовсе не обязательно уметь готовить самой — в городе полным-полно чудесных кафе, где можно в любое время перекусить, а ужинать пойти в ресторан! Еще выяснилось, что отдыхать можно не в подмосковном санатории, куда бабка с дедом мотались каждый год всю жизнь, с завидным постоянством, и ее таскали с собой — а скука там была смертная, — но и за границей. В Турции, в Египте, на тропических островах, где золотые пляжи, синий океан, райская жизнь, как в рекламе дрянного шоколада «Баунти».

Друзья семейства Ренквист пытались, разумеется, принять участие в судьбе сиротки. Бабушкины знакомые отступились от Наташи после того, как она бросила институт. Все они были медиками, и для них отступничество от Эскулапа и Гиппократа выглядело предательством. Дедовы приятели — коллекционеры, ценители, художники — продолжали общаться с «маленькой Ренквист». Некоторые из них, как Наташа полагала, с не вполне бескорыстными целями. Ожидали, когда разгулявшаяся сирота начнет распродавать коллекцию Павла Карловича Ренквиста.

Но не дождались. До этого дело не дошло — Наташа вовремя очнулась. Огромный куш из бабушкиных денег был уже выброшен на ветер. Нужно было идти работать, искать средства на жизнь. Но куда податься? Младшая Ренквист подалась продавщицей в парфюмерный магазин, но там ей не понравилось. Из салона, где продавались сотовые телефоны, ее вежливо попросили через месяц. Психиатричка из районной поликлиники, узнав про бедственное положение дел внучки Анны Аркадьевны, устроила ее работать в регистратуру и сумела убедить в необходимости продолжить учебу. Наташа решила восстановиться в институте и, сидя в регистратуре, не ленилась открыть учебник… Но тут появился Егор.

Бледный ангел в кожаных джинсах, он появился в поликлинике рано утром, когда Наташа еще не успела подкрасить губы и потому чувствовала себя незащищенной. Здание поликлиники было с ее домом по соседству, она часто по утрам прибегала на работу без макияжа и успевала нанести «боевую раскраску» в промежутке между явлениями пациентов. Молодой человек попросил записать его к благодетельнице-психиатричке. Наташа отыскала его карту. Георгий Карев, двадцати девяти лет от роду, по знаку зодиака — Скорпион. Сиротка Ренквист влюбилась в Скорпиона с первого взгляда и теперь лихорадочно вспоминала — как там с гармонией между Скорпионами и Водолеями? Но так и не припомнила, потому что ее одолела другая мысль — бледный ангел сейчас посетит врача и упорхнет, и она больше никогда его не увидит!

Следовало что-то предпринять. Наташа заперла регистратуру и побежала к врачу с охапкой больничных карт. Георгия она увидела в очереди, перед дамой-истеричкой и печальным алкоголиком. Увидела — и впала в ступор. Так и стояла всем на посмешище примерно три минуты, пока ее не привела в чувство проходившая мимо по своим делам уборщица Ленка.

— Ты чего тут застыла? Медузу Горгону увидела?

Ленка закончила филфак, работала учительницей литературы, пока не начала пить и не попала в уборщицы, но в жизни разбиралась слабо. Какая ж это медуза? Это красивейший человек, какого только Наташе приходилось видеть!

И он обратил на нее внимание. Пока она стояла в больничном коридоре, на грязно-зеленых стенах которого тосковали плакаты «Случайные связи — путь к заразе» и «СПИД не спит!», он на нее посмотрел и сделал, вероятно, самые благоприятные выводы. Потому что, выйдя из кабинета, не прошествовал к выходу, а нагнулся к окошечку регистратуры.

— Кто-кто в теремочке живет? — поинтересовался он низким и томным голосом, от которого у Наташи сладко заныла душа и внизу живота стало горячо.

— Это я… Мышка-норушка, — ляпнула она, стараясь поддержать затеянную им игру.

— А прозвище у мышки есть?

— Наташа…

— А я Георгий. Егор.

— Я знаю…

Он демонически изломил бровь и щедро улыбнулся. Отвел с лица темную прядь — волосы были длинные, шелково-блестящие — кондиционером он пользуется, что ли?

— Ты во сколько заканчиваешь? — спросил он, Наташа даже не сразу поняла о чем.

— Я… А, в шесть.

— Я зайду.

Он не разрешения спрашивал, просто объявил о своем решении зайти, и все тут! Примите к сведению. Наташа приняла. Она упросила практикантку посидеть за нее в амбразуре регистратуры, сбегала домой, приняла душ, уложила волосы, переоделась. Просто и со вкусом — джинсовый костюм от Dolce&Gabbana и туфельки от Mia Mia. Все было куплено еще осенью, в Милане, где Наташа прогуливалась по Пьяцца Дуомо, а потом пила кофе и ела восхитительные маленькие сандвичи в кафе на Сант-Андреа. Как же оно называлось, это кафе? Не важно, уже не важно. Этой весной она поедет в Милан с Егором…

Она чуть не опоздала — мечты и воспоминания затягивали ее, как мед затягивает безмозглую муху. Но Егор, надо сказать, тоже особо не торопился — он вошел в двери, когда старомодные часы в холле показывали уже без пятнадцати семь, а Наташа устала отвечать на удивленные вопросы «коллег»-врачей. Раньше она свою работу таким вниманием не баловала.

Георгий приехал за ней на прекрасном серебряном автомобиле, и она все хотела спросить, как он называется, и все не могла решиться продемонстрировать свою отсталость. Разговор вообще не клеился. Наташе все никак не удавалось ввести себя в душевное состояние барышни, которая едет на свидание с очередным блестящим кавалером, а Георгий просто думал о чем-то своем, внимательно смотрел на дорогу и насвистывал мелодийку из фильма «Убить Билла» — ту самую, которую насвистывает жутковатая одноглазая медсестра, неся перед собой шприц, заряженный ядом.

На перекрестке перед кстати переключившимся светофором он, быстро наклонившись к ней, крепко и деловито поцеловал ее в сжатый, не ждущий поцелуя рот, и все как-то переменилось, словно деликатная рука убавила свет. Наташа разговорилась, она рассказывала Егору про Милан и Лондон, про рестораны, в которых ей случилось побывать, и про знаменитостей, которых удалось увидеть, а он внимательно кивал и улыбался.

Они поехали в китайский ресторан, где Егор учил ее есть палочками — только для того, чтобы прикасаться к ее руке, конечно! — а потом к Наташе домой. На следующий день Наташа взяла отгул, и через день — тоже. Когда же она все-таки пришла на работу, силой выпихнув себя из мятого, мягкого постельного тепла, уборщица Ленка прокомментировала это событие фразой из сборника диктантов Розенталя:

— Усталые, но довольные, возвращались ребята домой, — и заржала так, что перепугала даже видавших виды психов в очереди.

И жизнь пошла совсем хорошая, как у людей. Правда, в институте Наташа так и не восстановилась. У нее появились домашние дела, у нее появился семейный очаг, который нужно было поддерживать, пусть даже с помощью полуфабрикатов и растворимых супов. Через месяц Егор сделал Наташе предложение, преподнеся колечко с небольшим, но чистым бриллиантиком, и она настояла на том, чтобы познакомиться с его матерью. До знакомства со своей избранницей Георгий Карев жил на Васильевском острове в коммунальной квартире. Его дом опечалил Наташу с первого взгляда — на первом этаже какой-то хозяйственный склад, полуразрушенные, осевшие от груза времени стены скрывают отвратительный коммунальный хаос. Мать Егорушки оказалась худой и костистой бабой, с лицом застывшим в отвращении к окружающему миру. К встрече с невесткой она, очевидно, долго готовилась — в единственной комнате был накрыт шаткий стол. Вареная картошка, салат из отвратительных крабовых палочек, щедро залитый майонезом, бутылка подозрительной водки.

Впрочем, сама хозяйка вкушала огненную воду с энтузиазмом, даже не взглянув на бутылку мартини, принесенную парочкой в дар. Употребив больше половины бутылки, она растрогалась, стала слезливой и агрессивной одновременно — в русском алкоголизме эти две ипостаси сочетаются самым причудливым образом. Егорушка морщился и вздыхал, потом вообще встал и вышел «за сигаретами». Очевидно, в этот день на Васильевском острове объявили никотиновый мораторий, потому что не было его минут сорок. За это время Ольга Анатольевна успела исплакаться от любви и сочувствия к своей будущей невестке.

— Такая ты беленькая, такая нежная, — приговаривала она, обдавая Наташу запахом водки и тухлой рыбы, что было вдвойне удивительно, потому что никакой рыбы, ни тухлой, ни свежей, на столе не наблюдалось. — Погубит тебя мой охламон. У-у, весь в своего папочку окаянного, гуленого. Ну да ничего, авось остепенится с тобой-то рядом. Ты его — слышь? — во как держи, чтоб ни-ни… А так он парень хороший, башка у него варит, ты не смотри, что он в тюрьме сидел, сейчас все сидят…

От последнего сообщения Наташа так обалдела, что даже не заметила, как свекровь допила водку и заснула, как сидела, только голову откинула на спинку потертого кресла. Тут и Егор вернулся.

— Так и знал, — сухо заметил он, взглянув на утомившуюся родительницу. — Не сердись на меня, зайчонок.

— Ну что ты! — с готовностью отозвалась Наташа, понимая, как ему сейчас больно, и тяжело, и стыдно за такую мать, припомнив и свою мать тоже — бросившую ее двух месяцев, неизвестно куда пропавшую.

И только ночью, в постели, когда они распили бутылку шампанского и Наташа, сладко обессилев, лежала на мускулистом животе Егора, а тот курил и небрежно играл ее прядями, она решилась спросить:

— Скажи, а правда, что ты сидел в тюрьме?

— Мамаша сообщила? — усмехнулся Егор в темноте. — Во дает, уже успела. Было дело. Полтора года целых.

— А… За что?

— Менты подставили. Я проходил свидетелем по одному неприятному делу, а они мне подкинули героин и залистали. Не думай об этом, зайчонок. Все хорошо.

Они поженились в мае, даже несмотря на то, что Ольга Анатольевна Карева умерла за неделю до назначенного дня бракосочетания. Умерла, отравившись паленым спиртом, не вызвав особого сожаления даже у своего единственного сына. Наташа боялась переносить свадьбу, боялась до нервной дрожи и кошмарных снов, но этого и не пришлось делать.

— Она была больным человеком, она давно была алкоголичкой, — сказал Егор, когда они вернулись со скромных похорон и Наташа снимала черную блузку, чтобы повесить ее в шкаф, рядом с белоснежным свадебным платьем. — Но я думаю, то, что в ней оставалось от нормального человека, от моей матери, которую я помню с детства, радовалось нашей любви. И ее душа не будет против нашей свадьбы, и никто нас не осудит.

И Наташа охотно согласилась с женихом.

На свадьбу ей некого было звать, по свидетельница-то нужна? Невеста наотрез отказалась от приятельниц Егорушки в роли подружек невесты. Все они были вертлявые, нахальные, особенно раздражала Наташу одна готическая образина — черные волосы до пояса, пальцы, шея, уши увешаны черными опалами, радикально черный макияж и кружевное черное платье, сквозь которое просвечивали все ее соблазнительные прелести! Прозвище было образине — Эльвира, и ее Наташа возненавидела больше всех, а ведь именно ее Егор и прочил Наташе в свидетельницы!

Но тут, на счастье, она столкнулась с бывшей одноклассницей, старой подружкой Кирой Морозовой. Встретились они случайно, в маленьком бистро, где Кира задумчиво прихлебывала кофе без сливок и сахара, а Наташа поджидала ушедшего «по делам» Георгия в компании молочного коктейля и ломтя клубничного торта.

Подружки обрадовались, даже расцеловались и стали болтать о том о сем, как могут болтать только две двадцатилетие особы, встретившиеся после долгой разлуки. Конечно, болтала в основном Наташа. Кире же, которая так и не оторвалась за прошедшие годы от подола своей матери, рассказывать было, в сущности, нечего. Зато она отлично слушала, в нужных местах ахала и мечтательно улыбалась, и по ней видно было — завидует. Рассказ о своей невероятной любви и невероятном же счастье Наташа завершила просьбой — пусть Кира станет свидетельницей на ее свадьбе, потому что другой такой подруги у Наташи нет и не будет!

— Да и ты сама повеселишься, развеешься, — убеждала Наташа свою подругу, чувствуя превосходство над ней и готовясь теперь оказывать ей всяческую заботу и покровительство. Теперь, похорошевшая и счастливая, она имела на это право.

— Да уж, повеселюсь, — вздохнула Кира, болтая ложечкой в чашке. — Мама меня или не отпустит, или сама со мной пойдет. Сама вряд ли, у нее дел много, а вот Галю снарядит…

Наташа тоже вздохнула. Только тети Гали и не хватало на ее свадьбе, замысливавшейся как богемно-молодежное мероприятие! Будь там куча престарелых родственников и родственниц, еще куда ни шло…

— И никак не отвяжешься?

— Можно попробовать, — повеселела Кира. — Они ж меня только в театр спокойно отпускают, да в парикмахерскую, да вот еще по магазинам, как сегодня… Во сколько регистрация, в два? Так я скажу, что пойду в салон, потом в театр, а сама к тебе. В девять мне надо быть дома… Но тут уж ничего не поделаешь!

— Отлично, — отозвалась Наташа, выглядывая в окно. — О, а вот и Георгий!

Егорушка принес невесте красную розу, был представлен подруге и так элегантно склонился над ее рукой, что у Наташи неприятно екнуло внутри. Кира тоже не осталась равнодушна к явлению чернокудрого красавца. На ее лице ничего особенного не отразилось, но Наташа-то знала свою подругу с первого школьного звонка и изучила ее достаточно хорошо!

Но переигрывать ситуацию было поздно, и Кира пришла к Наташе утром в день свадьбы, чтобы помочь ей одеться. Ради подруги Кира изменила своему любимому белому цвету, нарядившись на этот раз в потрясающее светло-оранжевое платье — от Валентино, как она без малейшего оттенка хвастовства пояснила Наташе. Оранжевое шло Кире, на бледные губы и щеки ложились пламенные отблески, черные волосы струились но плечам, глаза блестели, и платье так нежно подчеркивало хрупкость ее фигуры, что невеста моментально почувствовала себя толстой коровой. Трепетно выбранное платье оказалось ворохом дурацких юбок, кринолин — антикварным излишеством, прическа — нагромождением глупых овечьих кудряшек. От нового видения самой себя и окружающего мира Наташа вдруг расплакалась и успокоилась только тогда, когда увидела, что Кира плачет вместе с ней. Оказывается, перед свадьбой невесте полагается плакать! Кира похвалила и платье, и туфли, и прическу и помогла Наташе с макияжем, и Наташа простила ей модную худобу, простила Валентино, потому что у нее-то, у Наташи, был Егор, а у Киры никого не было!

Свадьба прошла успешно, а вот дальше все переменилось. Наташа, теперь уже по мужу — Карева, принялась обустраивать свое семейное гнездо, не задумываясь до времени над тем, что супруг прилетает в вышеозначенное гнездо все позже, а червячков приносит все меньше. Наследство Наташино окончательно растаяло — его съели свадебные расходы, свадебное же путешествие на Мальдивы, покупка приданого (какая семейная жизнь без шелковых простыней?) и прочие мелкие радости. Супруга же эти временные трудности, как оказалось, не особенно напрягали — он продолжал жить своей таинственной жизнью, работать на таинственной работе и домой возвращаться все позже и позже. От него пахло виски и чужими роскошными духами, и он все чаще засыпал на шелковых простынях, отвернувшись носом к стенке.

Наташа долго сдерживалась, не желая плакаться в жилетку Кире, перед которой так щеголяла своим счастьем. Но Кира позвонила сама и показалась страдающей супруге такой близкой и родной, что Наташа не выдержала и рассказала ей о своих бедах.

— И к тому же я из-за этих неприятностей снова набрала четыре килограмма, потому что, когда я переживаю, я ем!

— Ты чувствуешь себя оставленной, потому что нигде не работаешь, — пояснила Кира. — Тебе нужно чем-нибудь заняться, понимаешь? Тогда у вас появится больше тем для разговоров, да и деньги тебе не помешают…

Наташа с трудом представляла себе, куда она может пойти работать. Обратно, в регистратуру? Вряд ли уже примут, лимит благотворительности исчерпан. Да и какие новые «темы для разговора» могут последовать из ее сидения перед крошечным окошечком, куда назойливо тычутся пациенты? Да скорее она сама закиснет в этой чертовой поликлинике, мимо которой ей и ходить-то неприятно, вряд ли ей удастся разнообразить таким способом свою семейную жизнь!

Но Кира неожиданно предложила свой вариант, и к этому варианту Наташа отнеслась более чем благосклонно.

— У мамы ведь цветочные магазины, так? — втолковывала Кира. — Туда то и дело требуются продавщицы. Внешние данные нужны хорошие, ну да это у тебя есть. Умение общаться с людьми тоже есть, ты же не зря в регистратуре своей сидела. Специальное образование — курсы флористов всего месяц…

— Постой, какие курсы? Я никаких курсов…

— Вот и закончишь, — перебила ее Кира. — Я знаю очень хорошие, с их дипломом тебя сразу возьмут. Правда, они платные…

Наташа загрустила — представила себе, сколько стоят эти «очень хорошие курсы» и как это скажется на захромавшем семейном бюджете. Придется, наверное, еще одну картину продать…

— Если у тебя проблемы, я тебя выручу, — обнадежила ее Кира. — Да ты даже не думай об этом! И потом помогу устроиться, не волнуйся.

Наташа взяла у Киры деньги на курсы со спокойной душой. Во-первых, у подруги денег куча, она их вообще не считает, да и тратить ей их, по большому счету, не на что. Во-вторых, ей частенько казалось, что весь мир ей как бы должен. За что? За сиротство, за скучное детство и не менее скучную юность. Да и потом — разве она, Наташа, такая красивая, умная и развитая, не стоит всего самого лучшего?

На курсах дело сразу пошло на лад. Наташе понравилась флористика, понравились цветы, и понравилась она сама себе в новой роли. В самом деле, что за глупость — медицина. Флорист — вот профессия для уважающей себя леди. Так тонко, так грациозно! Цветы в белых пальцах с идеальным маникюром, загадочное и нежное выражение глаз, шуршание и особенный запах оберточной бумаги, трепет атласных лент.

И в магазине ей понравилось. Директриса приняла ее не как искательницу места, а как Кирину ближайшую подругу, которой пришла в голову блажь поработать — для своего удовольствия исключительно. Конечно, как она могла отказать хозяйской дочери!

Но тем для разговора с Егорушкой у Наташи не появилось. Он, правда, обрадовался, когда узнал, что она устроилась на работу, расцеловал и назвал, как раньше, зайчонком, но поведения своего в корне не изменил. К тому же вскоре произошло событие, которое заставило Наташу пересмотреть все свои взгляды на жизнь. После работы она решила немного прогуляться. Егор все равно придет поздно, все равно от него будет пахнуть вином и такими чужими, такими роскошными духами, в которых заключено все — морские брызги, птичьи крылья, запах горячего песка и нежных объятий… Наташа пошла в «Адриатику» — недавно открывшееся кафе, где всегда можно было поесть креветок, устриц и прочих скользких морских прелестей. Там у нее был шанс забыть о своих таких постыдных неудачах и представить себя светской печальной дамой, скучающей над судками с невиданными соусами. Но даже этого невзрачного утешения ей не дано было получить.

Они сидели у окна — ее Егорушка и подлая, бесконечно подлая подруга! Согласно высочайшим канонам предательства она ужинала с ее мужем так, как будто это был абсолютно свободный молодой человек, сроду Наташу не знавший! Сухопарая красотка в стиле Твигги, в потрясающем вечернем туалете — конечно же в светлом! — кормила ее Егорушку мидиями с двузубой вилочки и смеялась. Щурились длинные серые глаза, влажно блестели идеальные зубы, так ослепительна была нежная ложбинка между грудей в вырезе жемчужно-серого платья!

Этого Наташа пережить не могла. Она опрометью кинулась вон из проклятого ресторана, куда ей так некстати пришла идея забрести. Она не помнила, как добралась до квартиры, и осознала себя только после того, как подушка промокла от слез насквозь, а в горле невыносимо засаднило. Тогда она пошла в кухню — попить — и долго стояла возле модерновой хромированной стойки, не помня, кто она и зачем пришла, а потом долго пила прямо из-под крана, чувствуя себя так, будто глотает не чрезмерно фторированную питерскую воду, а уксус и желчь.

Егорушка явился только в шесть часов утра. К этому моменту она порядком напилась — выкушала все, что стояло в изысканно-красивом баре. Полбутылки шотландского виски промелькнули незаметно, за ними последовал ямайский ром. Потом — итальянское вино в смешной плетеной бутылке. Потом Наташу долго и некрасиво тошнило, а еще потом она «догонялась» водкой и хорошо поставленным, но немузыкальным голосом спывала «Цвэтэ тэрэн, цвэтэ рясно», хотя украинской мовы сроду не знала.

— Да-а, вот это картина, — промолвил Георгий, взглянув с порога гостиной на свою благоверную. Та лежала на бело-розовом ковре в окружении пустых бутылок, разбитых стаканов и раскиданных закусок — сначала она еще пыталась закусывать, надо же! — полуголая, мокрая, зареванная.

— Я все знаю, — заявила ему Наташа. — Пошел вон отсюда, сволочь!

Господи, как она потом корила себя за этот отвратительный разгул и за эти кабацкие, скандальные выкрики! Куда, интересно, в тот момент подевался весь опыт, накопленный путем чтения статей в женских журналах — от «Работницы» до «Космополитена»? Вот если бы он никуда не делся, опыт этот, и Наташа смогла выдержать имидж благородно-сдержанной леди, оскорбленной и страдающей, но любящей жены… Но что толку вести речь о пролитом молоке? Пока она выкрикивала проклятия и неверному мужу, и подлой подруге, Егор быстро покидал в огромную дорожную сумку свои вещи, бросил ключи от квартиры с серебряным брелоком-зайчонком (Наташин подарок) на телефонный столик и ушел. Навсегда.

Она это пережила, разумеется. Она даже продолжала ходить на работу, сосватанную подлой Киркой-разлучницей, продолжала ходить только для того, чтобы доказать самой себе — она чего-то стоит и без протежирования, она сможет. Пару раз Наташа приезжала на Ваську — просто так, чтобы пройти мимо окон Егорушкиной квартиры. Разумеется, он жил здесь, куда еще ему было податься? Не к Кире же, под крылышко к ее мамочке и тетеньке.

В окнах комнаты, где жила когда-то Егорушкина несчастная мать, такая же брошенная им, как теперь Наташа, и в самом деле горел свет, двигались, как рыбы в аквариуме, призрачные силуэты. Но рассмотреть что-либо, конечно, было невозможно. Квартира располагалась на высоком втором этаже. Только раз Наташа заметила в окне фигуру соперницы — она вешала шторы. Подумать только — вешала шторы! Обживалась!

Когда в магазин нежданно-негаданно нагрянула хозяйка Александра Леонидовна, Наташа сориентировалась в ситуации моментально. Еще пока составляла букет для подруги какого-то молодящегося придурка, она все просчитала и приняла решение. Разумеется, Морозова пришла просить для своего будущего зятька свободы. Может быть, даже не просить, а требовать, чтобы Наташа дала Георгию Кареву развод. Повела себя хозяйка очень умно, хоть и непонятно — сделала вид, что не узнала Наташу. Или и вправду не узнала, ожидала увидеть за прилавком толстуху в очках? Но Наташа ее одернула, обратила на себя внимание невинным детским вопросом. И про мужа упомянула вскользь, очень кстати — пусть знает, что Наташа не намерена отказываться от своего единственного… Задаром.

Александра Леонидовна глазом не моргнув проглотила эту пилюлю. Пригласила Наташу на чай вечерком! Понятно, не в магазине же разговаривать в присутствии двух продавщиц, сверхлюбопытной директорши, уже показавшей острый носик из дверей своего кабинета, и покупателей, которые могут в любой момент прийти!

И Наташа решила твердо: если уж Егорушку не вернуть, то пусть Кире и ее мамаше он обойдется как можно дороже. Такой своеобразный обмен: семейное положение меняю на холостое. С доплатой.

ГЛАВА 6

И вот теперь ее ожидало такое потрясение. Наташа смотрела на Александру Леонидовну опустевшими глазами, которые сейчас благодаря стеклянному блеску линз, васильковому оттенку и неподвижности здорово смахивали на глаза пластмассовых кукол времен детства Морозовой-старшей.

Кира сбежала из дома! Наша послушная овечка улизнула с любовником от авторитарной мамаши, которая всю жизнь ее на поводочке водила! И тут Наташа снова проявила завидную реакцию и хватку. Она сообразила: если она сейчас сдаст явку на Васильевском острове, переполошившаяся мамаша, вероятнее всего, унесет оттуда Кирочку в когтях, и очень далеко. Варианты простираются от домашнего ареста до скоропалительного отсыла бедняжки на один из тех райских островов, которые так любит Наташа! Это раньше согрешивших дочерей в монастыри запирали, а теперь их отсылают на курорты. Кому средства позволяют, конечно. Разлучница отправляется на райский остров или садится под домашний арест, чтоб неповадно было уводить чужих мужиков, а Наташа ласковой лисичкой подкрадывается к Егорушке. Теперь она будет умнее. Никаких пьяных истерик и горьких упреков! Красота, благородство, сдержанная страсть и гордая нежность! Она завоюет его обратно — он же ее муж, наконец!

Воодушевившись идеей возвращения супруга к попранному семейному очагу, Наташа не без удовольствия съела пирожок, запила глоточком чаю, промокнула губы прохладной льняной салфеткой и сказала:

— Вы зря так расстраиваетесь, Александра Леонидовна.

— То есть? — насторожилась Александра. В этой фразе она, как и следовало ожидать, услышала не одно утешение — успокойтесь, мол, не принимайте так близко к сердцу, — но и колюченький намек. Наташа, девочка себе на уме, явно знала больше, чем можно было предположить.

— А то, что я знаю, где Кира. Ваша доченька сбежала с моим мужем. Нечего сказать — хороша подруга… Да вы не плачьте, Александра Леонидовна. Я вам дам адрес. Главное, увезите от него ваше сокровище, а там я уж как-нибудь разберусь. Хотя, конечно, я вас понимаю. Никто такого от Кирочки не ждал…

Александра плакала и не чувствовала, что плачет. Крупные слезы катились по щекам, повисали на подбородке, падали и оставляли некрасивые темные пятна на белоснежной скатерти.

«Переживает, что дочурка ее так кинула», — сообразила Наташа. Тут можно было бы со вкусом поделиться друг с другом соображениями о том, как Кира могла так поступить с матерью и единственной подругой, какая именно она зараза и как двум умным и опытным женщинам разрешить эту ситуацию без дополнительных потерь. Но Александра Леонидовна, несмотря на все утешения и увещевания (к Наташе присоединилась еще и Галина Леонидовна), продолжала тихо плакать и к дальнейшей беседе была явно непригодна. Поэтому Наташа наскоро начертила адрес на поданной Галиной бумажке и поспешила проститься, пообещав звонить. Теперь оставалось только набраться терпения и ждать, когда беглянка будет водворена на свое место, обеспечив Наташе свободу маневра. Вероятно, отплакавшись, мамаша тут же кинется на Васильевский остров, захватив с собой в качестве поддержки тетю Галю!

Но тут Наташа просчиталась. Александра никуда не поехала, просто физически не смогла. Сжав в кулак заветную бумажку с адресом, который она заучила наизусть — Васильевский остров, улица Нахимовцев, дом 16/7, квартира 3, — она заснула каменным сном смертельно уставшего человека.

Ошиблась Наташа и в том, что касалось отношения Александры к беглянке дочери. Не испытывала та ни горечи, ни обиды, ни материнской ревности. Только величайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Кира нашлась. Она не попала под машину, не стала жертвой похищения, не была увезена в питерские страшные болота маньяком-потрошителем. Она жива, ее можно увидеть в любой момент.

Дальше мысли Александры не шли. Сам факт присутствия Киры в мире живых наполнял ее такой огромной, ни с чем не сравнимой радостью, что она словно не помещалась внутри и выкатывалась наружу вместе со слезами. Она некоторое время плакала даже после того, как заснула…

«Мы шли по черной пустыне. Под ногами пересыпался, отвратительно скрипел черно-серый песок. Песок или пепел? Не знаю. Но во сне Кира была со мной. В этой жуткой пустыне среди черных барханов, под угольно-черным, совершенно беззвездным небом, она шла рядом и страдала от жажды и голода. И хотя я не могла ей помочь — я все равно была счастлива, что моя дочь вернулась и мы снова вместе, пусть даже в этом ужасном сне.

В пустыне бывают оазисы. Мы набрели на один такой — в бархатной зеленой траве пел неумолкающую песню ручеек, цвели небывалые цветы и порхали в кронах деревьев крошечные золотые птички. В кронах деревьев, сказала я? Нет, дерево было только одно. Невысокое дерево с могучим стволом, с гладкими, словно лакированными листочками, оно было увешано темно-багровыми плодами.

— Гранаты, мамочка!

Кира кинулась к дереву — я не успела ее удержать. Но эти плоды нельзя есть! Они растут слишком низко, слишком заманчиво, и в траве под деревом много паданцев, источающих тяжелый, приторный аромат. Они пахнут слишком странно, и в разлом лопнувшей кожицы видны не рубиновые зерна, а мертвая человеческая плоть.

— Не трогай их, Кора!

Я снова называю дочь чужим именем, по сейчас мне некогда над этим задуматься. Я кидаюсь к ней, но она уже сорвала с дерева один из плодов, и сейчас он с жутковатым скрежетом — как будто открывается заржавевшая дверь — лопается в ее руках. Из омерзительного плода хлещет не сок, а самая настоящая кровь. Ярко-алая, живая, дымящаяся, она заливает руки Киры и ее платье. Но моя дочь словно не замечает этого и подносит гранат к губам.

— Не ешь его, Кора!

Она поворачивается ко мне, и я вижу, что это уже не моя дочь. Ее платье сплошь красное, ее нежное лицо исказилось и стало прекрасным — но отвратительно-прекрасным, как и эти плоды. Гранат вызвал это преображение. Передо мной не Кира — жаждущая крови вампирша, волчица за секунду перед броском, демон, потерявший человеческое обличье.

— Кора!

Сновидение тает. Распадаются черные пески, раздвигается небесная тьма, образуя бешено крутящуюся воронку. И в эту воронку попадают и оазис, и дерево, и Кира.

Почему все же во сне я зову ее Корой?»

ГЛАВА 7

В тот самый час, когда Александра смотрела свой кошмарный сон, в котором она с дочерью шла по черному песку, в клубе «Монако» на Караванной вечеринка была в разгаре. Клуб — среднее питерское заведение, где группы средней же руки играют регги и рок-н-ролл, где выпивка — хорошая и дорогая, а еда — еще дороже, но плохая. В «Монако» приводили своих подруг менеджеры среднего звена и расслаблялись, как уж могли — с помощью танцев, пива, а порой и кое-чего позабористей — травки, экстази, кислоты.

Менделей был завсегдатаем «Монако». Нет, он не являлся менеджером среднего звена, приходил всегда один и ненадолго. Порой пил виски, но не танцевал. У него и так забот хватало. Менделей приторговывал всякой дурью, и администрация клуба отлично это знала, как знали и постоянные клиенты. Пару лет назад он как-то пропал — и пропадал полтора года, но потом явился снова. Очевидно, нанес дружеский визит в места, которые в народе принято называть не столь отдаленными. Никто выяснять не стал, а Менделей не отличался разговорчивостью.

И в этот раз он явился примерно часов в десять. Как обычно, встал у входа, и тут же к нему подошел один из постоянных посетителей клуба. Сережа Гильянов, тридцатипятилетний редактор захудалой газетенки, посвященной новинкам в области компьютерных игр, был не прочь изредка побаловаться чем-нибудь эдаким, отчего сотни раз пройденная, но любимая игрушка «Тихий Дом» становилась еще более занимательной. Наркоманом Сережа не был, но сегодня, как полагал, имел право на маленькую порцию искусственного счастья. Полчаса назад его девушка Оксана отказала ему в руке и сердце, мотивировав отказ недостаточно прочным материальным положением своего бойфренда. И вообще дала понять, что развлекаться с Сережей она готова, а связать свою жизнь собирается с человеком серьезным и положительным. Например, с Пашей Волковым, Сережиным приятелем, присутствующим на этой же вечеринке. У Паши был маленький, но перспективный заводик где-то в Тверской губернии. Заводик производил краски, лаки и прочую химическую отраву, на которую и запала расчетливая Оксаночка.

Неприятно пораженный корыстолюбием, неожиданным в восемнадцатилетней особе, которая по возрасту своему должна думать только о конфетах, цветочках и плюшевых медвежатах, Сережа решительно направился к Менделею и, очевидно, отоварился у него какой-то дрянью, потому что вслед за этим отчалил в дабл и отсутствовал довольно долго. Неизвестно, что он там такое употребил, но вернулся в зал уже совершенно преображенным человеком.

За время его отсутствия Оксаночка принялась за дело со всем энтузиазмом молодости и сейчас уже танцевала с Пашей Волковым какой-то медленный танец. При этом она что-то нашептывала ему в толстое и мохнатое ухо, так что Паша улыбался самой идиотской из своих улыбок и при этом выглядел человеком, полностью довольным жизнью. Но выглядел он так недолго. У Гильянова, как рассказывали потом очевидцы, в руке оказалось простейшее оружие уличных боев, так называемая «розочка». Именно этой розочкой, образовавшейся из разбитой пивной бутылки, добрейший человек Сережа, за всю свою жизнь обижавший только инопланетных монстров из «Тихого Дома», перерезал горло своему приятелю Паше Волкову. От уха до уха, так что у Паши появилась как бы еще одна улыбка — но уже не милая и смешная, а жуткая и отвратительная. Тихо булькнув, здоровяк Волков свалился на пол. Оксаночка оценивала событие в течение пары секунд, потом набрала побольше воздуха в субтильную грудную клетку и громко, с переливами завизжала. Впрочем, до коронной рулады она добраться не успела — Гильянов свернул ей шею с быстротой и силой, которые мы могли бы счесть профессиональными, если бы не знали совершенно точно, что самое опасное, на что был способен Сережа в прошлой жизни, — это выругать по-матушке нерадивого сотрудника, который не успел сдать в положенный срок обзор компьютерных новинок, да еще и пришел просить «авансик на пиво».

Только после того, как Оксана упала на пол, словно тряпичная кукла, публика очнулась. Несколько нетрезвых храбрецов кинулись к распоясавшемуся Сереже, администратор зала лихорадочно тыкала острием ногтя в свой мобильник, вызывая милицию, девушки голосили с видимым наслаждением. Но Гильянов, очевидно, больше не собирался развлекать посетителей клуба, потому что кинулся из зала, но не к выходу, а к кухне. Вообще он производил впечатление человека не владеющего собой и потерявшегося в мире своих безумных галлюцинаций. Это подтвердило его дальнейшее поведение — с грохотом и звоном миновав кухню, Гильянов кинулся по подсобной лестнице на второй этаж и, оказавшись в тупике (на лестнице грохотала, пыхтела и покрикивала погоня!), выбил своим телом небольшое окошко и рухнул на тротуар. Падения со второго этажа, очевидно, хватило ему для летального исхода, потому что с асфальта он больше не поднялся. Приехавшая бригада упаковала его в черный пластиковый мешок и увезла в морг, туда же попали и корыстная манекенщица Оксана Рябцева, и скромный владелец лакокрасочного завода Павел Волков.

Утречком эта малоприятная и кровавая история легла на стол Евгению Эдуардовичу. Собственно, разбираться в ней особенно не приходилось: двойное убийство произведено на глазах у трех десятков свидетелей, имеется и мотив, вечный как мир, — ревность. Благо бармен прекрасно слышал судьбоносный разговор, состоявшийся между покойным Гильяновым и упокоенной им Оксаночкой. Видел бармен и то, как Сережа удалился общаться с Менделеем, как вернулся после долгого отсутствия и как выразил новообразовавшейся парочке свое недовольство.

И все понятно было бы с этой стороны, если бы не характеристика господина Гильянова, выданная ему знакомыми, присутствовавшими на той же кровавой вечеринке. По их словам, господин Гильянов нравом был сущий цветочек, сроду никого не обидел и не оскорбил, а уж чтобы голову голыми руками свернуть… Да он такое наверняка только в боевиках видел, да и то отворачивался. В нетрезвом виде — а потреблял он исключительно пиво — также был кроток, аки голубь.

Так что смущал теперь Кленова только контакт Гильянова с Менделеем, состоявшийся перед самой кровавой разборкой. Даже самому захудалому ежу их питерского реденького лесочка понятно — продал драгдилер безобидному редактору газеты какую-то дрянь, которая и стимулировала такую неожиданную агрессию. Какую именно дрянь — выяснит судмедэксперт Рома с говорящей фамилией Резак, а до тех пор Менделея однозначно следовало прихватить. Хватит, погулял на свободе.

Кленов тоже не вчера родился и справедливо полагал, что в одночасье прихватить зарвавшегося драгдилера вряд ли удастся. Тот был калач тертый, воробей стреляный, наркотики вряд ли хранил на кухонной полке в банке для муки. Можно взять ордер на обыск, но вряд ли из этого что-нибудь выйдет. Менделея следует пасти, пасти старательно и долго, только тогда будет результат. Менее щепетильные коллеги Евгения Эдуардовича не постеснялись бы, придя к Менделею с обыском, просто-напросто подкинуть ему пару щепоток героина в запаянном пакетике… Вор должен сидеть в тюрьме, цель оправдывает средства. Но Кленов к ордену иезуитов не принадлежал и поступать подобным образом не хотел. Хотя стоило бы взять на мушку Менделея — на этот раз он стал причиной смерти троих молодых и неплохих людей.

За всеми делами и размышлениями Евгений Эдуардович как-то подзабыл о преступной туберозе — Кире Морозовой. Подзабыл и о том, что Александра Леонидовна вроде бы обещала отзвониться ему после того, как побеседует с красавицей океанидой, так некстати оказавшейся одноклассницей Киры.

Теперь вот припомнил, когда нашел у себя неизвестно зачем прихваченный из дома Морозовых флакон духов. Необычный флакон, что и говорить. Крышечка — тощенькая девочка в окружении цветущих ветвей — явно сделана из серебра. И крошечная серебряная пластинка впаяна в дно изысканного флакона. Духи назывались «Кира». А фирма, произведшая их, скрывалась под загадочной аббревиатурой МАРК. Ничего ни о духах, ни о фирме Кленов раньше не слышал, но мы уже говорили, что он вряд ли мог бы считать себя специалистом в области парфюмерии. Однако в этих духах, в самом факте их существования Евгению Эдуардовичу мерещилось нечто… Скажем так, интригующее и загадочное. Нечто странное.

Ни объяснить себе этого чувства, ни избавиться от него Кленов так и не смог, поэтому решил: навестить бывшую супругу (не столько ее, сколько сына-охламона) и между прочим спросить — не знает ли она про эти духи чего-нибудь интересного? А если и она не знает — поискать в Интернете. Там и не такое можно найти, Кленов это знал. Только карточку интернетную купить надо.

Компьютер у Кленова был старенький, модем — очень старенький. И то и другое досталось от чада.

— Мама купила мне новый, а этот можешь забрать себе, — кинул ему как-то во время одного из нечастых посещений Вадик.

Кленов не оскорбился. В конце концов, старый компьютер купил пацану он сам, на всем выгадывал, даже курить бросил — думал, на пару месяцев, оказалось — навсегда. И забрал умный ящик. И даже полюбил виртуальные просторы Интернета, немного стесняясь этой своей слабости. Вот и теперь, прежде чем нырнуть с головой в «монакские события», он решил пробить по «Яндексу» загадочную фирму МАРК и узнать побольше о ее деятельности. Он не знал, зачем ему это нужно. Более того, он не знал, нужно ли это вообще. Просто ему казалось, что духи, носящие имя их хозяйки, духи в драгоценном флаконе вполне могут быть в своем роде единственными. Собственно, и это могло ничего не значить для расследования. Но тут Евгений Эдуардович полагался на свое чутье, которому эти духи, черт знает отчего, пришлись по нраву.

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13

ГЛАВА 14

Кира готовила ужин — жарила картошку. Картошка жарилась — или притворилась, что жарится, потому что сверху она упорно подгорала, а внутри оставалась сырой. В теории было ясно, чтобы картошка равномерно поджаривалась, нужно ее перемешивать. Кира и перемешивала так, что аккуратные ломтики превратились в неаппетитное крошево. Склонясь над плитой, девушка раздумывала — не долить ли масла? Или позвать на помощь Георгия? Но он после трудового дня пошел отмокать в ванную. Киру тоже звал с собой — в старой квартире ванна была размером с небольшой бассейн, пусть и облупленный. Но Кира не пошла, резонно предположив, что там подвергнется внеурочной экзекуции супружеских объятий. Сейчас она уже жалела о том, что взялась за картошку. Лучше бы разогрела в духовке какой-нибудь полуфабрикат! И Маргарита, как назло, приняла свою ежедневную дозу раньше времени… Обычно соседка охотно помогала Кире с готовкой обедов и ужинов — несмотря на прошлую богемную жизнь, она знала сотню рецептов вкусных и простых в приготовлении блюд. Маргариткину стряпню Кира (с ее разрешения) выдавала за собственную, так что у Георгия до сих пор не было причин для недовольства. А вот сегодня, похоже, появятся…

Стоял жаркий вечер последнего августовского дня. Сегодня мамины магазины работают допоздна — завтра дети пойдут в школу с цветами. Шикарно оформленных, дорогих букетов уйдет немного, но георгины, розы, гладиолусы и астры будут покупаться стогами… А дома сейчас тихо и прохладно, уютно бубнит кондиционер, можно сидеть на балконе и смотреть на бесчисленные огни Петербурга. Можно поехать кататься на машине, можно просто пойти в маленькое чудесное кафе, что недавно открылось рядом с домом. Двенадцать видов мороженого, крошечные эклерчики с шоколадным и сливочным кремом, кофе по-турецки, свежевыжатый апельсиновый сок…

В кухне было невыносимо душно от раскаленной плиты, несмотря на открытые окна. Кире порядком надоело стоять над сковородкой. Решившись, она все-таки плеснула в картошку подсолнечного масла. Что-то зашипело, и неаппетитное полупригоревшее месиво растеклось в желтой лужице. Кира вздохнула и сняла сковородку с плиты. Сейчас она выбросит все это в мусорное ведро, а потом сварит магазинные пельмени. Вода для них быстро закипит, чайник уже горячий.

К тому моменту, когда Георгий, напевая, прошествовал из ванной в комнату, вода уже бурлила белым ключом и Кира вспарывала ножиком пакет с пельменями. Они здорово замерзли и постукивали друг о друга, как камушки.

Кто-то позвонил в дверь. Кира открывать не пошла — она еще не привыкла к этой квартире, да и, говоря откровенно, опасалась. Вдруг Наташка решила все же выяснить отношения с разлучницей? Это опасение у Киры не формировалось в связную мысль, просто какая-то дрожь пробегала по позвоночнику, по влажной от духоты спине.

Дверь пошел открывать Георгий. Кира увидела его мельком в дверной проем и вздохнула про себя. Он уже успел одеться — джинсы, белая футболка. Георгий и дома любил быть хорошо одетым. Куча грязного белья в ванной росла, и Кира вчера уже думала с ужасом — как она будет все это барахло стирать? Без стиральной машины, руками!

В прихожей послышались мужские голоса. Кира вздрогнула, несколько пельменей ухнуло в кипящую воду. Огненные брызги обожгли Кире руку, она, шипя сквозь зубы, кинулась к крану. Вода в трубах загудела.

Ожог оказался незначительным. Воду Кира закрыла и прислушалась. Голоса звучали в их комнате. Гости? Друзья Георгия? Это что-то новенькое. Но пельмени все равно нужно сварить.

— Добрый день, барышня. Хозяйничаете?

Кира обернулась. В дверях комнаты стоял молодой мужчина и смотрел на девушку пристально, без улыбки.

— Да вы зайдите в комнату, — предложил он ей, словно был тут хозяином. — А то нам скучно без дамского общества. Прошу!

Кира смутилась. Для кулинарных манипуляций она оделась в затрапезное — старые джинсы Георгия, которые она только вчера отрезала по колено и приспособила к ним ремешок, его же старая черная футболка с красно-оранжевым рисунком на груди. Языки пламени, гитара, зверская рожа. Всю красоту венчала надпись «Металлика».

Но, несмотря на всю неловкость ситуации, Кира почувствовала, что от повелительного тона позднего гостя отмахнуться не получится.

Машинально вытирая руки о джинсы, Кира прошла в комнату, чувствуя ядовитое жало дурного предчувствия в сердце.

На вид нежданные гости выглядели вполне мирно. Тот, который позвал Киру, пожалуй, мог бы сойти за головореза из крутого американского боевика — накачанные мышцы, бритый череп, мощные челюсти, перемалывающие жевательную резинку. Но взгляд у него был спокойный, голос тихий. Второй же, тот, что сидел на единственном стуле посреди комнаты, выглядел много старше, был невысоким, обрюзгшим и лысоватым. Здорово походил на Кириного учителя физики но прозвищу Ампер — и из-за этого сходства Кире как-то не пришло в голову испугаться и убежать. Хотя бежать-то, пожалуй, было поздно. Головорез преградил выход и привалился к стене, глядя куда-то поверх голов очень светлыми, словно слепыми глазами.

Георгий сидел на диване и выглядел так, словно его туда толкнули за секунду до Кириного появления. Быть может, так оно и было.

— Вот и слабый пол к нам присоединился, — сказал лысый, откровенно рассматривая Киру. — Премилое создание. Жена?

— Жена, — блеклым шепотом ответил Георгий.

— Недавно, я слышал, женился, — покивал лысый. — Теперь сам-два живешь. А потом, того гляди, и малыш появится. Плодитесь, значит, и р-размножайтесь. Дело хорошее. Как вы, мадам, прибавления не ждете?

— Пока нет, — ответила Кира. Голос ее прозвучал неожиданно громко и дерзко. Кто такой этот толстяк, что так нахально ворвался в их дом и задает хамские вопросы? Георгий может сколько угодно сидеть на диване — она, Кира, не позволит так с собой разговаривать. Если никто не может ее защитить, она постоит за себя сама.

— Очень хор-рошо! — раскатился лысый. — Но к чему я этот разговор веду, Жорик? Вот как ты думаешь?

— Не знаю, — устало ответил Георгий.

— А веду я этот разговор к тому, что женатый человек — это уже не то, что холостой. Холостому что нужно? Крыша над головой и китайская лапша на обед. А женатый — ой-ой! Ему сразу и квартирка хорошая нужна, и ковры-занавески, и диваны-тумбочки… Платьице жене, духи, шубку. Правильно ведь, Жор-рочка? А если дети пойдут? Пеленки-распашонки? Ясли-школы? Конечно, расходы большие. Но только вот ты мне что скажи — я тебе что, сука, платил мало?

Последнюю фразу он произнес совсем другим голосом. Добродушная физиономия гостя изменилась. Что-то хищное проглянуло из глаз, приподнялась верхняя губа, и Кире показалось, что он похож на злого пса. Скажем, добермана. Готового к броску, готового впиться человеку в мягкое беззащитное горло. А Георгий еще больше съежился на диване.

— Отвечай, выкидыш собачий: я тебе мало платил? Что ж ты жадный такой, а, Жорочка? Жадный и неблагодарный, да. Из тюрьмы-то я тебя вытащил. Забыл?

— Ты меня туда и отправил, — ответил вдруг громко и с ненавистью Георгий, подняв на лысого глаза полные ненависти.

— Ну вот, начались упреки и подозрения, — усмехнулся лысый. — Нет, я вижу, ты добра не помнишь. Это я понял. Теперь отвечай на такой вопрос: сколько взял и где товар?

— Я не брал, — быстро возразил Георгий. — У меня его нет.

— «А косточку я выбросил в окошко», — умиленно покивал лысый. — Ты, ты, Жорочка, взял. Больше некому было. Утечка, стало быть, произошла. И взял много. И часть уже успел сбыть. Ты дурак, Жора. Что так близко к дому сбывал? Или жена ждала в теплой постельке, далеко ходить не хотелось? Да-а, беда с этими узами Гименея. Видишь, я все понимаю. Ты удивишься — я ведь даже понимаю, почему ты нам остатки отдать не хочешь. Ведь не из жажды наживы, правда? Ты у нас почти бессребреник. Ты просто решил от всего отказываться до последнего, пр-равда? Ты боишься, что мы тебя прикончим, да? Правильно боишься.

И тут Кира наконец вышла из ступора. Тут она наконец поняла, что в старой коммунальной квартире происходит что-то очень страшное. И она рванулась к двери — просто рванулась, как зверь из капкана. Но громила ее перехватил, облапил и притиснул спиной к себе. Рваться из стальных объятий было бесполезно. Бесполезно было и звать на помощь. Маргариту ничем сейчас не разбудишь, случайных прохожих на этой улочке почти не бывает. Сверху — чердак, снизу — закрытый на ночь склад.

И Кира пересилила себя. Ей очень хотелось выть и визжать — просто выть и визжать, если уж не у кого просить помощи. Ей хотелось рваться из рук громилы, пинать его и царапать. Но она этого не сделала, потому что была неглупой девочкой и понимала: она надоест им своими воплями и они ее убьют. Просто чтобы не мешала. Если все это не дурацкая шутка, если они действительно собираются убить Георгия — такая участь ждет и ее. Они не оставят живого свидетеля. Но можно выиграть время. Можно выиграть время и постараться выжить. Как выжила та лягушка в кувшине с молоком, про которую Кира читала в детстве.

— Так ты отдашь продукт? Куда ты его спрятал? Мы же все равно найдем, понимаешь? Ты войди в наше положение, дерьмо! Это «Гранат-Z», если он попадет в руки специалисту… Я даже не знаю, что будет! Но ничего хорошего, можешь мне поверить!

— Это. Твои. Проблемы, — ответил Георгий. — Я уже говорил и повторю еще раз для идиотов: я ничего у тебя не брал.

— Ладно, — вздохнул лысый. — Перейдем к неофициальной части. Гости вручают подарки молодоженам. Смотри, что я вам принес.

Лысый полез во внутренний карман пиджака. Кира напряглась, уверенная, что он достанет пистолет. Но лысый вынул шприц. Обычный одноразовый шприц в упаковке. За ним последовал черный кожаный футляр, похожий на футляр для зажигалки.

— Хорошая порция «Гранат-Z»! Лучший подарок молодоженам!

Из футляра, театрально распахнутого лысым, выглянули стеклянные клювики ампул.

ГЛАВА 15

Дальнейшее Кира помнила плохо. Не память, но тени, мечущиеся на дне памяти, подсказывали ей, что головорез тащил ее к лысому, что она все же принялась кричать и отбиваться, не совладав с захлестнувшим рассудок ужасом. Лысый посмеивался и набирал в шприц прозрачную жидкость из ампулы, и Кира успела заметить, что на правой руке у него не хватает двух пальцев. Потом он сказал ей, очень тихо и ласково:

— Малыш, не надо так вертеться. Как живой кар-рась на раскаленной сковородке, честное слово! Стой смирно, иначе я промахнусь мимо вены, и тебе будет больно. Поняла? Постой секунду спокойненько, для собственного же блага.

А Георгий сидел на диване и только все больше бледнел. Почему он не встал, почему он не заступился за нее? Не кинулся в драку? У этих двоих ведь не было никакого оружия, они ведь могли… Предположим, ничего они не могли. Но он хоть бы попытался?

Дальше в памяти наступил провал. Багровый провал красно-гранатового цвета. И заполняла его только ненависть. Чудовищная ненависть к этому миру, который оказался таким жестоким, к этому человеку, который увлек ее своей дешевой, жалкой любовью и заставил испытывать такой страх… Жажда убийства, жажда мести заливала разум и затмевала глаза…

Кира лежала на чем-то жестком. Несложный анализ показал, что лежит она на полу. На полу в коридоре, между кухней и ванной. Люди, ворвавшиеся в их квартиру и жизнь, по-прежнему находились в комнате — оттуда слышались их голоса. Приглушенные голоса, и еще шаги, и еще какая-то возня.

— Они ищут, — сообразила Кира. — Они ищут то, за чем пришли. А когда они найдут, они убьют нас. И если не найдут — тоже убьют.

После неведомой инъекции, сделанной трехпалым гостем насильно, после этого чудовищного провала в памяти, после обморока Кира ожидала почувствовать себя плохо. Очень плохо. Но, вопреки ожиданиям, голова у нее была удивительно светлой, думалось легко. И ничего не болело. И тело оказалось легким и послушным.

«Мне нужно убежать. Мне нужно убежать и позвать кого-нибудь на помощь. Но кто мне поможет? Или позвонить в милицию. Но к дверям я пойти не могу. Мне придется пройти мимо нашей комнаты, тогда эти бандиты меня заметят. Что же делать? Окно? Второй этаж. Разобьюсь, сломаю ногу и не смогу убежать. Буду крутиться под окном, как дождевой червяк, и они меня просто раздавят. Может быть, спрятаться в квартире? Побежать в комнату к Маргарите? Тогда убьют и ее, и меня».

И тут она вспомнила. Георгий как-то показал ей… Господи, она вспомнила то, чего никогда не должна была забывать! Но кто же знал, что это ей понадобится?

Витя Сотников по кличке Витька Перехват возвращался домой в превосходном настроении. У него вообще-то редко бывало плохое настроение.

— Чего скучать-то? — пояснял он братве в минуту откровенности. — Пусть скучают у кого мозгов до кучи. А мы люди простые. Если скучно — я всегда или водки выпью, или бабу сниму. Или и то и другое, правильно? А то в баньку пойду или пожру как следует. Скучать не надо. Живем-то один раз.

В этом и состояла его небогатая философия — сама по себе вполне справедливая. И ехал он сейчас как раз из сауны, где встречался с друганами, где было пиво, и хорошая компания, и девчонки. Выпил он в меру, как раз чтобы можно было без опаски сесть за руль. Теперь возвращался к себе домой, в дачный поселок Болотное. Можно было бы переночевать у кого-нибудь из друзей в городе или пойти к мамане, но Витек предпочел прокатиться до дому. Так лучше. И маманя не достанет нравоучениями, и вообще — дома и стены помогают.

Витек уже и радиоприемник включил, и нашел «Радио «Шансон», где как раз шла его любимая программа «Малява-блюз», и начал подпевать Михаилу Кругу, как вдруг с тротуара метнулась под колеса черная тень. Всполох фар вырвал из ночной тьмы бледное лицо, длинные пряди волос — баба!

Сотников едва-едва успел затормозить. Хорошо, реакция у него была молниеносная! Тормоза завизжали, протестуя против такого бесцеремонного обращения. От души выругавшись, Витька поспешно вышел из машины — посмотреть, что за бедулина такая кинулась под колеса и жива ли она вообще?

Баба оказалась жива. И не баба, собственно, а совсем сопливая девчонка, худая и испуганная до истерики.

— Ты чего под колеса кидаешься? — грозно вопросил ее незадачливый водитель. — Жить надоело, твою мать? Цела? Вставай давай и вали отсюда!

Мысленно он уже подсчитал, сколько денег есть в кожаном бумажнике. Если она руку там или ногу сломала — довезет ее до травмопункта, сунет баксов сто-двести — и пока! Главное, чтобы шума не поднимала и ментов не привлекала. Лишний контакт с доблестной питерской милицией был Витьку Перехвату совершенно ни к чему.

Но девчонка только мотала ошарашенно головой и ничего не отвечала. Витька был парень в общем-то не злой, но тут он взбеленился:

— Чего мотаешь? Сказать не можешь? Язык прикусила?

Он за плечи поднял девчонку с асфальта и замер, глядя в распахнутые ее глаза. В этих глазах светились боль и ужас — смертельный ужас. Так, должно быть, смотрит человек на свою смерть. Витьку Сотникова проняло.

— Да ты чё? Перессала? Да не смотри так, не съем я тебя. Руки-ноги целы?

— Увезите меня отсюда, — спокойно, неожиданно спокойно и сдержанно сказала девушка. — Меня хотят убить. Они меня убьют, если найдут. И вас убьют тоже.

Сдержанный тон, который не просил, а приказывал, показался Витьку страшнее и убедительнее всякого крика. Он больше не стал расспрашивать. Он распахнул заднюю дверцу и запихнул девчонку на сиденье. Она не села, а сразу легла. Легла ничком на сиденье, словно боялась, что ее увидят. Или совсем обессилела? И Витька сел и ударил по газам.

ГЛАВА 16

Сашей Эрберг становился только в присутствии Марка Краснова, а во все остальное время и для всех остальных он был Александром Моисеевичем, или господином Эрбергом, или просто Моисеичем, когда изредка вдруг решал облагодетельствовать кого-нибудь, или, для подчиненных, переводящих дух в курилке после очередного разговора с начальником, злобной Моськой. Моськой, которая никогда не позволяла себе тявкать на слона, зато больно кусала всех прочих, особенно кто поменьше и послабее. Так что работники фармацевтического фронта, включая и последнего занюханного лаборанта, моющего целыми днями пробирки, и доктора медицинских паук, давно уже привыкли к внезапным проверкам, больше похожим на облавы, к жестким, а скорее жестоким планеркам, больше напоминающим пятиминутки ненависти, и внутренне готовили себя к тому, что в один «прекрасный» день каждый из них может быть уволен.

Но последнюю неделю начальник лютовал, как никогда. Словно пытался отыграться на сотрудниках за какие-то собственные промахи и неудачи. Даже парфюмеру Петечке Могилевскому, работавшему, кстати, в том числе и над свойствами индивидуальных духов «Кира», досталось на орехи. Надо заметить, совершенно необоснованно. Он просто отдался во власть своей творческой, импульсивной натуре, и в новых духах, заказанных известной артисткой, появились горьковатые ноты — вместо ванильной сладости. Обычно Петечке такие эпатажи сходили с рук — гений, что с него возьмешь! Тем более что и заказчица осталась довольна… Но Моська чуть не загрызла бедного Петечку, всеобщего любимца, на глазах потрясенного коллектива.

Петечка потом плакал в туалете, вытирал слезы грязным кружевным платочком, размазывая тушь по лицу, и всхлипывал: «У-у-у, толстая харя! Погоди, найдется и на твою поганую лысину управа. Сам нюхало распустил, сам говно есть будешь, у самого яйца перепелиные! Я все Марку Дмитриевичу расскажу, все!» К слову, до Краснова доходили кой-какие слухи о крутых методах управления в МАРКе, по он никогда не проверял их, безоговорочно доверяя своему другу… И Петечка Марку Дмитриевичу не пожаловался, как грозился. Потому что до Бога высоко, до Краснова далеко, а с Моськой приходится каждый день общаться… Лучше добром.

Ярость Эрберга мало-помалу утихомиривалась. Чтобы окончательно успокоиться, он, как всегда в подобных случаях, заглянул в душу любимого джипа, с силой захлопнул дверцу, резко повернул ключ зажигания, будто открывая иную, невидимую дверь и выпуская на волю сдерживаемую до поры ее величество Скорость. И вот уже свет разрозненных фонарей превращается в одну иллюминирующую линию, а от бесконечной череды светокричащих рекламных щитов остается лишь ненавязчивое, приятное для глаза сияние.

Как и незаслуженно обиженный Петечка Могилевский, Александр Моисеевич Эрберг думал о Марке. Да только вот не защитника видел он в нем, а соперника, не напарника — конкурента. «Легко ему — с детства на всем готовеньком. Марк — отличник, Марк — Марк Твен, Марк — умница… Тьфу! И ребята в школе, конечно, именно его считали за лидера. Тоже мне лидер! Еще бы. Такие родители! Мама — актриса, папенька — известный ученый. Думать тошно! И в шахматы меня вечно обыгрывал, хоть бы раз проиграл, хоть бы для смеха!.. Нет, он должен, быть первым — во всем. А как ему не быть первым? Всю жизнь на готовеньком. Не бился он, даже в студенчестве, чтобы выкупить из ломбарда единственный приличный костюм, не мучился из-за неказистой внешности, из-за дурацкой семьи, из-за глупой профессии, переходящей по наследству! И сейчас — ты такой важный, такой самоуверенный, обожравшийся наглый болван, у которого есть время говорить о звездах! А я трясусь, а я дергаюсь, места себе не нахожу, трачу драгоценные нервные клетки! Ну ничего, у нас в запасе вариант имеется. Только бы найти да еще выяснить, кто посмел…»

Раздумья Александра Моисеевича прервала голосующая у дороги девушка. Он позволил вволю повизжать тормозам и с любопытством посмотрел на гипотетическую попутчицу. «Совсем одна. Так поздно. В безлюдном в общем-то месте. Проститутка, вероятно. Но почему здесь? Неужели работает дикарем, в одиночку? И не боится ведь!..»

Эрберг, как он это ловко умел, выразительно кивнул: садись, мол, рядом. Девушка села, не говоря ни слова. По ее прерывистому дыханию и припухшим глазам чувствовалось, что она долго плакала. Ее плечи время от времени вздрагивали. Наконец Эрберг прервал пантомиму.

— Куда вам? — делано участливо спросил он. — И почему вы плакали?

— Мне все равно куда. А плакать… не… стану… боль… ше… — Она зарыдала.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

— Нет, н-н-нет, — с трудом выговорила девушка, тщетно пытаясь справиться с вновь подступающими к горлу спазмами.

— А знаешь, поехали со мной, в кабак. — Чутье подсказало Эрбергу, что пора переходить на «ты». — Поехали. Местечко я знаю одно — супер! Можно будет рассказать друг дружке о гор-ре. Каждый расскажет о своем. Глядишь, и отляжет.

Девушка улыбнулась — вот уж действительно сквозь слезы.

— Как вы смешно произнесли. Я ведь совсем вас не знаю. Я, оказывается, вообще ничего не знаю…

— Вот и узнаешь! Я… — тут Эрберг несколько секунд помедлил, все-таки решив назвать свое настоящее имя… — Саша. А ты…

— Наташа, — в рифму продолжила девушка и вновь улыбнулась, уже не так робко.

— Ну и славненько. Саша и Наташа! А грассировать я принимаюсь, когда чувствую, что говор-рю с очень хорошим человеком, с близкой душой, понимаешь?

Наташа понимала и утвердительно трясла головой.

«Симпатичная, — решил Эрберг, незаметно изучая Наташу. — Есть в ней что-то уютное, для домашних хлопот предназначенное. Вряд ли проститутка. Впрочем, хоть бы и так. Мне-то что?»

Иногда, в трудную минуту, Александр Моисеевич ощущал острую необходимость в собеседнике. Причем в большей степени слушающем, нежели говорящем. Друзей у него не было. Женой он не обзавелся. Из родных — только старуха мать, вечно готовящая фаршированную щуку и мацемел — пресное рассыпчатое печенье из мацы, тогда как сын обожал медовые лепешки. К старости она сохранила ясный рассудок, но говорила теперь только о прежних временах и о перипетиях жизни сериальных героев. Какой тут может быть разговор по душам? А высказаться бывает ох как нужно!

— Приехали. — Эрберг проворно выбрался из машины и открыл дверцу с Наташиной стороны. — Пожалуйста.

Пасмурная раннеосенняя ночь неторопливо дышала влагой. Непроглядная волглая духота предвещала скорый дождик — тихий и долгий. Ветер, наверное, удобно свернулся клубочком и спал и вовсе не хотел отгонять подступающее ненастье. В такую ночь добрые люди радуются, что у них есть дом и что они надежно защищены от скорых холодов.

Но Эрберг и Наташа направлялись не домой, не к семейному очагу, потому что по большому счету ни у того, ни у другого не было дома, где бы за них волновались. Они, столь заметно разделенные жизнью и столь скрыто объединенные — уж несколько дней как! — смертью, даже выражением лиц были похожи. Несоединимое соединилось. Женственная, светловолосая, не умеющая быть проницательной Наташа и лысоватый, полнеющий, чуть сгорбленный, будто от непосильной ноши, рыскающий вокруг цепкими, зоркими глазами Эрберг.

Двери закрытого ночного бара «Готика» были открыты, кажется, специально для них. Александра Моисеевича здесь явно знали и ждали. Строго одетый молодой человек встречал гостей у порога. «Все готово, господин Эрберг», — сказал он как-то уж очень по-деловому. Словно бы речь шла не о кабаке, пусть и приватном, а о дипломатической резиденции по меньшей мере.

Пока они усаживались за специально подготовленный столик, Эрберг успел шепнуть Наташе на ушко: «Люблю это место, ибо музыка тут мерцает. А свет — тихонечко звучит».

Заместитель Марка Краснова искренне полагал, что разбирается и в музыке, и в поэзии, и в живописи. А еще — в хороших винах. И потому предложил Наташе выпить немного сухого мартини с оливками и миндалем, а сам, на удивление бармена, вместо более привычной для себя водки заказал текилу. Водки с маринованными огурчиками ему, понятно, желалось гораздо больше, чем нездешнего вкуса жидкости, которую вдобавок ко всему полагалось закусывать лимоном и солью. Однако он стремился во что бы то ни стало произвести впечатление на девушку.

«Пора изменять плебейским привычкам», — подумал он, морщась от третьей текилы, которая упорно не хотела становиться приятнее на вкус.

— Почему такая красавица плакала и что искала на дороге? Молчишь? Сомневаешься, наверное, нужны ли мне твои беды. И правильно сомневаешься — у меня и своих хватает.

— Какие же у людей вроде вас могут случаться беды? — поинтересовалась Наташа, и, судя по реакции своего визави, поинтересовалась зря, не своевременно.

— Людей вроде меня нет. Я один, Наташенька! Один. Чижик, еще! — Он быстро пьянел, но говорил все же быстрее. — А вот вроде тебя… Не обижайся на старого еврея.

— Да не до того мне, чтобы обижаться. Муж от меня ушел. Обиженные не обижаются. Делать что — не знаю…

— Муж, говоришь? А я тебя было…

— Что, за проститутку принял? — Хмель говорил и в ней.

— Нет. Не совсем… В общем, не обижайся на старого еврея — да.

Они одновременно засмеялись. А потом разбеседовались — и про синюю птицу судьбы — индейку, и про долги, что всегда возвращаются, и про ушедшего к другой мужа…

— Ушел, ну и черт с ним! — выпалила Наташа. — Победоносец хренов! Стерва Кирка воображает, что он ее любит. Дулечки! Он любит только свой… — Она выругалась.

— Пр-рекрасно, пр-рекрасно ругаешься! — обрадовался ее спутник. — Если бы я был твоим мужем, то ни за какие коврижки тебя не оставил бы, даже бы за медовые.

— А разве ты не женат? — На лице Наташи изобразилось искреннее удивление.

— А ты как думаешь? Странное дело, обычно бабы за версту женатых мужиков чуют. Есть все-таки в тебе что-то…

— Что что-то?

— Что-то… пер-рядоположное, нер-реальное.

— Какое?

Наташа смутилась. Ее правильные черты исказила неуклюжая гримаска обиды и усталости. Мужчина заметил, как в сумрачном полусвете ночного бара заблестела влажная поволока женских глаз.

— Ты либо смеешься, либо плачешь! — изумился он. — Как это по-русски! Давай-ка лучше еще выпьем. Чижик! На посошок!

— Нет, мне нельзя больше, — попробовала отказаться Наташа, внутренне испугавшись тяжести своего языка.

— А мне, что ли, можно? Чижик, на посох!

Девушка огляделась. Зачем она здесь, в каком-то злачноватом месте, в компании поношенного и, оказывается, довольно хамоватого субъекта? И для чего напилась? И как поведет себя дальше?

— Слышите, Александр. — Она возвратилась к «вы». — Я вот соображаю, чем оригинал — вам подобный — может заниматься: поди, содержите какую-нибудь лавчишку со всякой дрянью и дрожите над ней, как жид над изюмом. Да? Угадала? Ах, извините, совсем забыла, что подобных вам не существует… Что ж, экземпляр вы и правда редкостный.

Эрберг опешил. Он никак не ожидал такого наезда от бабы. Да и чем он ей не угодил-то?! Он даже картавить перестал от обиды. Все и впрямь последнее время шло комом. Как сказал бы преданный Витек, «перехватило Моисеича». Менделей скурвился, сырье увели куда-то, свидетельница сбежала. Бабенка, с которой хотел душу отвести, и та гонор показывает. Жеребина, вишь, от нее ускакал!

«Что? — спохватился Эрберг, вмиг протрезвев. — Как она мужика-то обозвала? Победоносец? Георгий, стало быть. А не Менделея ли это баба?! Да нет. Такие совпадения только в дешевых детективах попадаются. А если и Менделея — что тогда? Уж не подослал ли ее святой Маркий? Она ведь, считай, сама на меня вышла, только под колеса не бросилась. Нужно проверить. И чтоб без сучка без задоринки!»

Маниакально обостренная мнительность не раз выручала Александра Моисеевича Эрберга. В аналогичных случаях он привык идти в атаку, действуя быстро и решительно.

— Наташа, — обратился он к девушке совсем другим, как будто бы со дна бездонной заброшенной штольни доносящимся голосом. — Я владею не лавкой. И не супермаркетом «Мир». Я просто владею миром. Мне достаточно лишь пожелать, и такие, как ты, станут оружием в моих руках. Вы все для меня — сырье, экспериментальный материал, гумус. В моей власти заставить вас любить или ненавидеть. Или превратиться в растение. Хотя ты и без того — пустоцвет! Тебе не понять, что значит быть наравне с богом.

Но все равно — смотри! — Он, сверкнув глазами, проткнул себе палец — один из трех на правой руке — острием первого, что попалось ему под руку, — зубочистки. И достал из кармана две крохотные пробирочки. — Это живая и мертвая вода!

Малочисленные и не столь уж шумные посетители заведения вовсе притихли. Несколько пар глаз с ожиданием и любопытством следили за действиями новоявленного фокусника. Даже музыка смолкла.

Гипертрофированная осторожность причудливым образом сочеталась в натуре Эрберга с тягой к внешним эффектам. Поэтому внимание публики вдохновило его еще больше. Он торжественно оросил ранку — сначала из темной, а затем из светлой пробирки. Капающая на пол кровь немедленно остановилась, стемнела. Начала быстро подсыхать и вскоре осыпалась коричневатой пылью. От укола на коже не осталось и следа.

— У меня жизнь и смерть на посылках! — похвалился Эрберг и на порядок тише, так чтобы не услышали окружающие, добавил: — Сегодня моя живая вода понадобилась бы самому Менделееву.

Он посмотрел в сторону девушки. Ее ответ означал ее судьбу.

— А Ньютону, надо полагать, она понадобилась еще вчера. — Наташа энергично покрутила указательным пальчиком у виска и язвительно усмехнулась. — Эврика! Завтра советую оживить Архимеда! А с меня хватит.

Через несколько минут вдова Менделея, не догадывающаяся, что она вдова, купила за стойкой пачку сигарет «Давыдов» и с облегчением покинула зловещие пределы «Готики». А Эрберг, с облегчением вздохнув, остался.

— Таких совпадений в жизни не бывает, что и требовалось доказать!

ГЛАВА 17

— Как тебя хоть зовут-то?

— Не знаю.

— Мля… А живешь ты где? Помнишь?

— Не помню.

— Ешкин кот! Что ж мне с тобою делать-то? Вот чего. Ложись и спи пока. Утром разберемся. Может, вспомнишь чего. Давай спи. Да не трясись ты! Ложись вот тут. Давай-давай.

Нежданную гостью Витька уложил на диване в спальне наверху, сам спустился ка первый этаж, уселся в кухне, закурил. Такого с ним еще не бывало. Девчонка была очень молоденькая, очень плохо одетая — в каких-то мужских штанах, отрезанных по колено, которые спадали с нее, несмотря даже на ремешок. Футболка старая и потасканная… К тому же девка была босиком. Но все на ней было чистым. И сама она на бомжиху не походила — длинные чистые волосы, аккуратные ногти, нежная кожа. Вот только единичный след от укола в сгибе руки смутил Витька. Но некоторое время покумекав, он сообразил, в чем тут дело. Нормальная девчонка попала в плохую компанию. Там ее ширнули какой-то дрянью, обобрали и вышвырнули на улицу. Может, чем пригрозили. Она перепугалась и кинулась к нему, Витьку, за помощью. И он эту помощь оказал. Все ж он мужик!

Вопрос был в том, что дальше делать с этой беспамятной. Не исключено, что она утром проснется и вспомнит, кто она такая и где живет. Тогда Витька отвезет ее к маме-папе. Если же не прочухается — сообразим, что с ней делать. Выкрутимся. На то и голова на плечах.

Успокоенный этой мыслью, Сотников отправился спать. Спал он, как всегда, крепко и без снов, но перед рассветом проснулся. Что-то мучило его, какое-то неоформленное беспокойство.

Кольцо! Пока он рассматривал вены девчонки на предмет следов от уколов, ему в глаза бросилось кольцо на среднем пальце тонкой, ухоженной руки. Кольцо было явно золотым и недешевым. Буква «К» в окружении веточек, усыпанная мелкими, остро сверкающими камушками. Может, стеклышками? Скорее всего, бриллиантами. Такие вещи случайно не носят, вероятно, с буквы «К» начинается имя девушки. Скажем, Катерина. Но вот в чем загвоздка — если ее обдолбили наркотиком и обобрали, раздели и обрядили потом в чужие старые тряпки, то почему не взяли кольцо? Оно ведь не дешевое и очень броское, не заметить его трудно!

До звонка будильника Витек не смог заснуть, ворочался, курил и пил минералку из бутылки. Потом встал и первым делом пошел навестить девчонку. Та не спала, сидела на диване, сжавшись в комочек.

— Ну, как ты?

— Спасибо, хорошо.

— «Спасибо»… Ты вспомнила, как тебя зовут, а?

— Н-нет…

— Может, ты у нас Катерина? Катя-Катя, Катя-Катерина?

— Может быть, — тихо сказала девушка, и ее глаза наполнились слезами. Женских слез Витек не выносил и решил сменить тему.

— Чего кран открыла? Не реви, я сказал. Сейчас завтракать будем.

На завтрак Витек соорудил огромную яичницу с помидорами и колбасой, но Катерина к еде не прикоснулась. Щипала только корочку хлеба, зато чаю выпила три чашки. Доев яичницу, вытерев куском хлеба сковородку и стерев с подбородка желток, Витек сказал свое гостье и подопечной так:

— Вот что, подруга. Мне с тобой сейчас возиться некогда. На работу надо ехать. Начальство у меня строгое. Телохранитель я, поняла? А вечером я приеду, привезу тебе лепилу… Доктора то есть. А ты не скучай, телевизор посмотри. Жрать захочешь — еда в холодильнике. Бери все, не стесняйся. Приеду часиков в семь. Никого не бойся, сюда никто не придет.

Девчонка кивала, глядя Витьку прямо в глаза. От этого потерянного взгляда ему стало неловко и, признаться, жутковато.

— Ну, мне пора.

Катерину он пересадил в гостиную, включил ей телевизор, дал в руки пульт. На столик рядом с ней пристроил вазу с фруктами. Удовлетворенно оглядел всю картину — хорошо! Только дверь он, пожалуй, запрет. Нет, эта девка его явно не ограбит, но вдруг самой придет в голову сбежать?

И Витек отчалил на работу.

Витя Перехват немного покривил душой перед странной гостьей. Он был не телохранителем, а всего лишь охранником в офисе. Правда, несколько раз шеф брал его с собой в разные поездки, когда считал нужным охрану усилить. Витек этим очень гордился и мечтал стать настоящим крутым телохранителем. Но он и без того был в почете, шеф его ценил и то и дело заводил с ним разговор, спрашивал про жизнь, нет ли каких жалоб, и обещал сделать все, что он, Витек, ни попросит. Да о чем Витьку просить? У него и так все было. Зарплата хорошая, порой шеф давал еще мелкие поручения, за которые неплохо приплачивал. Витек смутно понимал, что поручения эти порой нарушают определенные статьи уголовного кодекса, но шефу перечить не хотел и работу свою исполнял чисто. Кем бы он был, если б не шеф? Бандюганом мелким, вот и все! А теперь Витек — человек, все к нему с уважением, мамане он помогает, и самому на жизнь остается. А шеф ценит преданных людей, своего человека в обиду никогда не даст. На службе его боятся, но это кто боится? У кого рыльце в пуху. А Витька всегда служил шефу верой и правдой. Значит, не грех к нему и с просьбой обратиться. Только он был бы сегодня на месте, а уж Витек постарается все уладить.

К счастью, шеф появился вовремя. Выглядел он немного уставшим, и Витек решил, что сам с ним заговаривать не станет.

— Ну что, Виктор, как жизнь? — спросил его шеф. Вот какой человек! На самом лица нет, а о подчиненных заботится!

— Просьба у меня до вас есть, Александр Моисеич, — выдал Витек, не дожидаясь, когда шеф пройдет мимо.

— Да? А что такое?

— Да вот, доктор мне нужен. У нас тут докторов навалом, может, вы одному предпишете сегодня со мной съездить?

— «Предпишете», — хмыкнул Моисеич. — Слова-то ты какие знаешь, оказывается! На вид-то дурак-дураком. А зачем тебе доктор? Выглядишь ты вполне здоровеньким. Или триппер подцепил?

Шеф улыбнулся, и Витек тоже коротко гоготнул. Слава богу, Моисеич в духе сегодня.

— Да нет, не то. Тут такая история вышла…

Слово за слово, Витек наскоро рассказал шефу про вчерашнюю девчонку. Моисеич бровью не повел, словно это вполне обычное дело.

— Ты у меня молодец, Витек, — кинул он небрежно. — Добрая душа, защитник слабых и сирых. Конечно, о чем речь! Будет тебе доктор. Сегодня же вечером. Только вот что — ты зря больную девочку одну, без присмотра, оставил. Это, Витя, неправильно. Сейчас покумекаем, как бы нам получше сделать…

Моисеич задумался. Витька стоял рядом навытяжку, ожидая решения шефа.

— Ты сейчас поезжай домой. Смотри за ней, коль уж взялся. Мы в ответе за тех, кого приручили! Слышал такое изречение? То-то и оно. А к вечеру я, так и быть, пришлю к тебе в Болотное машину с доктором. Скажем, Костик поведет. Или Игорек. Он ведь знает, где ты живешь?

— Спрашиваете? — расплылся в улыбке Витька. Игорек, телохранитель Моисеича, был крутым парнем, и пару раз они бухали на Витькиной даче.

— Вот и хорошо. А ты поезжай, поезжай, голубчик. У тебя вон и вид усталый. Робин Гуд ты наш…

Раз шеф отправляет — надо ехать. По дороге Витька решил обтяпать еще одно дельце. Прежде чем направиться домой, он заехал к одной своей подруге.

Кристина — молодая особа не слишком тяжелого поведения, хорошенькое создание с кукольно-прелестным личиком, с длинными темными локонами — была более или менее постоянной Витькиной подругой. Проституткой Кристиночка не считалась, но в определенных кругах заслужила прозвище Крыся Дай-дай — за неуемную страсть к дорогим подаркам. Основным ее занятием считалась служба манекенщицей в крошечном захудалом агентстве. Несмотря на подходящие внешние данные, ее карьера в модельном бизнесе не слишком успешно складывалась — может быть, благодаря прискорбному пристрастию к ликеру «Бейлис». В плохие месяцы Кристина не гнушалась подрабатывать эскорт-услугами, ходили слухи, что она пробовала себя и в роли кинозвезды. Дебютировала она, правда, в фильме, который вряд ли когда будет показан на широком экране — фильмы такой категории в нашей стране продаются из-под полы и бывают отмечены тремя иксами. А что делать? Жить захочешь — еще не так раскорячишься. Кристина была детдомовской девчонкой и не страдала излишними комплексами, особенно в том, что касалось снискания хлеба насущного. Вообще, она полагала, что весь мир ей что-то должен. Быть может, это были не столь уж неосновательные предположения.

Сотников Кристинку любил, и его щекотливый род занятий подруги отнюдь не смущал, он даже ею гордился. Крыська была хороша собой, весела, не дура выпить, в постели походила на тайфун «Глория» — что еще нужно нетребовательному человеку от бабы? Ведь не жениться он на ней собирается, не детей с ней заводить! Хотя, может, и жениться. Потом. Если она хорошо себя вести будет.

Вчера Кристинка, видать, долго и крепко гуляла, потому что открыла дверь только после пятнадцати минут настойчивых звонков. Выглядела она сонной и своему возлюбленному не слишком-то обрадовалась.

— Витек? Ты чего так рано, обалдел совсем? С пьянки, что ль, едешь?

— С какой такой пьянки, белый день на дворе. С работы я еду. Дело есть, Кристиночка. Собирайся, поехали ко мне в Болотное.

— Ну, поехали, если не шутишь. Да чего случилось-то?

Витек наскоро изложил ей события вчерашнего вечера и сегодняшнего утра. Крыська слегка надулась:

— Это что ж, у тебя там, дома, телка сидит? Ни хрена себе «киндер-сюрприз» с утра пораньше!

— Да ну, у тебя одно на уме!

— А у тебя, кобелины, что на уме?

— Кристин, ты не лезь в бутылку. Ты не так поняла. Она ж просто замухрышка, убогая! Я ей только помочь хочу. Я ж мужик. Как шеф сказал — Робин Гуд! Поняла? А у тебя прошу одного — захвати с собой какие-нибудь шмотки для нее, а то она как бомжиха. Ну, платье там. какое не жалко, туфли… Кристиночка, за мной не заржавеет! Сегодня у меня выходной, возьмем бутылочку «Бейлиса», залезем в бассейн, отдохнем, как белые люди…

— Чего-то влом мне твоим телкам платья дарить, — огрызнулась Кристина, впрочем не прекращая одеваться.

— Да ну брось! Я бы ей сам купил, да не знаю какое. А у вас с ней вроде рост и фигуры одинаковые. Тебе я потом три платья куплю! И туфли!

— Ладно, уломал, черт языкатый…

Из своего обширного, по не грешащего излишним вкусом гардероба Крыська выбрала джинсовое платье-сафари — носить она его все равно не будет, сбоку клепочка отвалилась! — и туфли с длинным загнутым носом. Такие все равно из моды вышли. Захватила даже трусы для неведомой убогой телки. Новые, в нераспечатанной коробочке — знай нашу доброту! И косметику даже взяла. Она тоже не хуже Робин Гуда!

Вооружившись таким образом и прикупив в супермаркете выпить-закусить, парочка отправилась в поселок Болотное, нести свою высокую миссию «убогой замухрышке».

ГЛАВА 18

Витек нашел гостью, как оставил — на диване, перед включенным телевизором. И телевизор-то был на том же канале, на каком он его включил! На экране гремели бразильские страсти.

«— Дон Хулио, как вы могли допустить, что ваша дочь попала в такое ужасное место?

— Оставь меня, Марио. Она мне больше не дочь. Я ее знать не желаю.

— Вы поступаете плохо, дон Хулио! Я люблю Розалию и спасу ее! Я найду ей лучшего доктора, я не пожалею любых денег!»

Витька хмыкнул недоверчиво и телевизор выключил. Мужественный брюнет из сериала тоже собирается спасать какую-то Розалию, которая вляпалась в неприятности. Это в некоторой степени сближало Витька с телевизионными героями — пусть даже такими нудными и слюнявыми. Мелочь, а приятно.

— Ну, ты чего, подруга? Так и сидела тут? Хоть поела чего-нибудь?

Перед вазой с фруктами лежал нож, валялись очистки яблока, яблочная сердцевина.

— Яблочко сточила? Ай, молодец! Витамины тебе полезны. Крыська, ты где там застряла?

Кристина подкрашивала губы в холле, но по первому зову вбежала в комнату и защебетала:

— Ой, привет! Тебя как зовут? Меня — Кристина. Витек мне про тебя рассказал. Смотри, и правда — у нас фигуры одинаковые. У меня только ноги длиннее и талия тоньше. Я, знаешь, манекенщица! Смотри, я тебе тут кое-какие шмотки привезла. Померяешь? А то что ты как бомжиха!..

Девушка вопросительно посмотрела на Витька, словно спрашивая у него разрешения.

— Переоденься, а что, — солидно покивал тот. — К вечеру доктор приедет, посмотрит на тебя. Душ прими, если хочешь, и переодевайся. Кристинка хорошая девчонка, она тебе поможет.

— Давай, давай, иди отсюда, Робин ты наш Гуд! Иди, продукты достань, а то все сопреет. А девочки пока займутся своими делами, да, подруга?

Девушка кивнула и приподнялась с дивана. Витек послушно удалился, а Кристина принялась в меру способностей опекать свою новую приятельницу. Она помогла ей встать и проводила до душа, вытерла и причесала ей длинные темные волосы, при этом не прекращая болтать:

— Это у тебя свой цвет такой? Ну надо же, сейчас все волосы красят. И тебе тоже нужно. Как выздоровеешь, обязательно сходи в «Бьюти-центр», у меня там мастер знакомый, Васька. Он из тебя конфетку сделает. Пряди у лица осветлить нужно на полтона и подстричь слегка, чтобы укладка держалась. Ты какую прическу носишь? Распущенные — жарко в такое пекло.

Улыбнувшись, но не сказав ни слова, девушка просто завязала роскошные волосы в узел.

— Ну, пока можно и так, — милостиво разрешила Кристина. — Теперь смотри. Вот тебе трусики чистые — кстати, DIM, видишь ярлычок? Недешевая вещица, скажу я тебе. Платьице — сафари. Тебе идет!

Кира застегнула пуговицу у горла, и в луче солнца вспыхнуло мелкими бриллиантиками кольцо у нее на пальце. Глазки у Крыськи Дай-дай тут же зажглись отраженным светом.

— А колечко у тебя какое! Слушай, это бриллиантики, да? Я обожаю бриллианты! Лучшие друзья девушек, да? Смешно — мое имя тоже на «К» начинается: Кристина!

Все так же молча девушка сняла кольцо с пальца — оно не поддавалось, шло медленно, но все же соскочило — и протянула на ладони Кристине.

— Можно померить? — уточнила Крыська.

— Возьми себе, — ответила девушка. — Если тебе понравилось — возьми.

Кристина так привыкла к ее молчанию, что аж подскочила от неожиданности:

— Во, так ты у нас не немая, оказывается! Как это так — возьми! Оно ж золотое, с бриллиантами… И чистенькие какие камушки, хоть и крохотные… Я в этом понимаю.

А сама уже нацепила на палец и крутила рукой так и сяк, любуясь ледяными всполохами.

— Возьми, — повторила девушка. — Ты мне и платье, и туфли, и отнеслась так хорошо… Я тебе дарю.

— Ну, спасибо, — взвизгнула Кристина и от души чмокнула приятельницу в щеку. — Ты мне теперь подруга, да? Я тебе тоже какое-нибудь колечко подарю потом, у меня полно, ты не думай. Люблю я эти цацки до смерти! А теперь пошли, там Витька уже куру поджарил. Он классно готовит. Я вот совсем не умею, я в детдоме росла, вот и не научилась. Даже чай не могу заварить! Ну, шевелись! Поедим, выпьем!

— О! Катерина наша на человека стала похожа, — ухмыльнулся Витька, деловито хлопоча у стола. Он любил и умел готовить, не считая это постыдным для мужчины, и теперь готовился блеснуть своими талантами. — Курица сомлела, и салат охлаждается. Садитесь, девчонки. А ты ничего! — подмигнул он гостье и тут же получил шутливо по затылку от Кристины.

— Ничего! Я ж говорю, кобелина! Это не про тебя цветочек!

— Это почему же? — удивился Витек. Даже полотенце уронил.

— Она из интеллигентов. В университете, наверное, учится, — кивнула на смутившуюся гостью Крыся.

— Га-а, с чего ты взяла? Вы ж, поди, двух слов не сказали! Вернее, она молчала, а ты трындела без умолку. Катерин, ты где учишься? Правда в университете?

— Не помню, — тихо сказала девушка.

— Вот видишь, — наставительно произнес Витек. — А ты говоришь…

— Ничего не значит, — упрямилась Крыся. — Все равно, по глазам вижу. Домашняя девочка, книжки читает. А ты, Витюшка, держись возле меня, я тебе как раз по зубам.

Она кокетливо отбросила с лица прядь, и Витек увидел кольцо.

— О! Уже выпросила! Ну, сорока-воровка, не может, если что блестит и не на ней! Голду у меня выпросила, в палец толщиной, представляешь? И хоть бы раз нацепила! — обратился он к гостье. — А ну, верни ей кольцо!

— Сча-сс! — надулась Кристина, немного обиженная на «сороку-воровку».

— Не надо… Она хорошая, я ей подарила, — подала голос девушка.

— Хорошая… Когда спит зубами к стенке… — проворчал Витек, но свои требования оставил. «В бедности Крыська росла, вот и не нажрется теперь никак красивой жизни. Правда, что ль, на ней жениться… Пропадет без меня совсем, а баба сладкая. Хоть и с характером», — тяжело соображал он, протирая полотенцем вилки. Правда, сам он предпочитал есть руками. Так вкуснее и надежнее. — Кушать подано, садитесь жрать, пожалуйста! — провозгласил он и бухнул на стол бутылку «Бейлиса» — «сладенького для девочек», бутылку водки — для себя и бутылку шампанского — «для шумного салюта».

— Витька, сколько раз тебе, балде, буду говорить, чтоб не охлаждал ликер! — высказалась Кристина.

— А ты не пей, — посоветовал с набитым ртом радушный хозяин. — Ишь, балдой обозвала…

— Еще чего! «Не ней»! Умный какой!

— Тогда не гавкай… Поумнее тебя.

От души потчевали гостью. Она с видимым удовольствием съела кусок жареной курицы, поклевала салат, но от выпивки отказалась, налила себе стакан минеральной воды.

— Не нажимай, — приказал Витек, когда Кристинка стала совать девушке под пос рюмку с ликером. — Может, она чувствует себя плохо. От этого твоего пойла и здоровый загнется. Пусть доктора дождется трезвой, а потом — хоть в запой на три дня.

И Кристина отстала.

Откушав водочки и насытившись, Витек развеселился, Кристина тоже пришла в игривое расположение духа. Обед затянулся, время шло к четырем.

— Ну что, в бассейне поплещемся? — предложил хозяин.

— Тоже уж и бассейн у тебя, — презрительно поджала губки Кристина.

— У тебя и такого нет! Да ну, не ломайся. Жарко!

Порядочного бассейна у Витька действительно не было. Он собирался его выкопать, даже узнавал, сколько это стоит, но фирма заломила такую несусветную цену, что мечты пришлось оставить. Однако Витька Сотников не растерялся и прикупил бассейн надувной. Ничем не хуже настоящего! В таком, правда, не поплаваешь, не поныряешь вволю, но поплескаться с телкой можно. Очень удобная штука! Да и Кристина ломалась только для виду — как миленькая пошла за Витьком, прихватив бутылку своего ненаглядного «Бейлиса».

Гостья от купания отказалась.

— Я лучше погуляю, — тихо сказала она. — Если можно.

— Можно, чего ж нельзя! Тут не заблудишься, участок огороженный, да и не шибко большой. Погуляй, разомнись. Тут тебе и яблоки, и груши, и крыжовник. Все маманька посадила, делать ей нечего. Любит в земле покопаться, хоть коренная горожанка… Скоро и доктор приедет…

Парочка полезла в бассейн, а гостья пошла гулять по участку.

Но Витьку недолго пришлось резвиться в прохладной воде со своей легкомысленной подругой. У ворот послышался звук подъезжающей машины.

— Тьфу ты, как не вовремя, — вздохнул хозяин. — Это доктор, не иначе. Погоди, надо их встретить… Да ты не вылезай, ты-то им на фиг не нужна!

Но по дорожке уже быстро шел человек.

— Здорово! — крикнул Витек из бассейна, узнав Игоря, скаловидного охранника. — А доктор что… — И осекся, увидев в руках у Игоря длинный пистолет с нашлепкой глушителя. — Ты чего? — забормотал Витька, двигаясь к краю бассейна. — Ты чего? Спрячь волыну-то, ну…

Кристинка конечно же сразу завизжала, закрыв лицо руками. Темные пряди, утерявшие завивку от влаги, распластались по воде. Подаренный перстенек сверкнул ледяными лучами.

Не говоря дурного слова, Игорь поднял пистолет и выстрелил. Тихий щелчок выстрела прервал Кристинкин визг моментально, и она упала в воду — лицом вниз, и по воде поплыло от ее головы маленькое красное облачко. Постепенно оно расширялось…

— Ты зачем? — бормотал Витек, уже понимая, что случилось что-то очень нехорошее. — Игорь? Давай поговорим, а? Если там проблема какая?

И все двигался, пытаясь теперь, чтобы кровавое облако не коснулось его.

— Никаких проблем, — ответил Игорь сочувственно. — Извини, Витек. Ничего личного. Так получилось.

Последних слов Сотников уже не услышал. Игорь выстрелил дважды. Вода из бассейна начала потихоньку уходить — через дырочку от пули.

ГЛАВА 19

Кира остановилась у забора. Там пышно разрослась сирень, коричневые огарки отцветших гроздей еще были видны в темно-зеленой листве. Сейчас мир ее словно сузился до крошечного пятачка, на котором она балансировала, чтобы не рухнуть в воющую бездну безумия. Черпая завеса в голове, там, где жили ее воспоминания о предыдущей жизни, была, казалось, тонка и воздушна, но совершенно непроницаема. Быть может, стоит сделать небольшое усилие, и завеса распадется, и она вспомнит свое имя, сможет вернуться домой, в безопасный, светлый, просторный мир…

Но душа Киры, испуганная человеческая душа, не желала делать усилий. Она знала, что никогда мир не станет для нее прежним. Она знала, что на ее глазах убили близкого ей человека — только вот Кира никак не могла припомнить, кто был этот человек и что он для нее значил! — чуть было не убили ее. Кто-то надругался над ее волей, насильно вколов ей прозрачную отраву, от которой и помутилось так страшно в голове, — и Кира знала, что никогда не забудет этого.

Ее мир, мир, наполненный цветами и музыкой, добрыми людьми и уютными вещами, мир ласковый и игривый, как резвящийся котенок, потерпел крушение. И сознание Киры отказывалось принять, отказывалось воспринять эту новую страшную реальность, в которой человека могут убить такие же люди, в котором нужно бежать, и прятаться, и умолять кого-то о помощи, и переодеваться в вещи с чужого плеча! В ту пронизанную дрожью минуту, когда Кире удалось выбраться из дома, где ей грозила неминуемая гибель, она твердо сказала себе: «Это не я. Это не со мной». И сознание приняло этот сигнал, и память о том, кто она такая, покинула ее.

Девушка смотрела на листья сирени, на старый, покосившийся забор — в теньке на нем висела куколка бабочки, пустая, вышелушенная куколка капустницы, белая в черную рябинку. Легкий ветерок колыхал пустую оболочку чудесно упорхнувшей феи, и от этого Кире становилось чуточку легче. Может, и не стоило никуда бежать, спасаться, выжигать себе душу страхом? Может быть, и сам человек — только бессмертная бабочка-психея, таящаяся в смертной, некрасивой и тяжеловесной телесной оболочке? Бабочка упорхнет к солнцу, а про сухую скорлупку никто не вспомнит…

Киру обеспокоил не звук, но ощущение. Просто холодок пробежал по спине. Девушка вздрогнула всем телом. Народная примета гласит, что это кто-то прошел по твоей будущей могиле. Быть может, и так. Но сейчас Кира почувствовала близость собственной могилы. Пригнувшись, она выглянула из-за ствола молодой яблоньки. Да, кто-то стоял у бассейна. Это был не хозяин и не его веселая подруга. Два человека в черном. Именно от них исходил леденящий душу холод.

Неторопливо, на корточках, Кира начала отползать в заросли сирени. Бледное воспоминание пронеслось в ее голове — лето, дача, ей пять лет, и она прячется в таких же зарослях, а женский голос настойчиво зовет ее, все приближаясь. Но и в переливах этого голоса девушка не смогла узнать звуков своего имени.

В покосившемся заборе, облепленном паутиной и сочащемся коричневой трухой, был лаз. Наверное, его подрыло какое-то животное. Большой пес, брошенный хозяевами в этом дачном поселке. Большой коричневый пес с черными подпалинами, с репьями в хвосте бегал по участкам и соорудил для Киры основательный подкоп, замаскированный кустами сирени. И девушка протиснулась в лаз, перепачкав в земле руки и колени.

Соседний участок выглядел заброшенным. Конопля и лебеда доходили до пояса, огромные лопухи вольготно раскинули прохладные листья. Дом тоже выглядел нежилым. Крошечный домишко, не сравнить с хоромами «на лицо ужасного, доброго внутри» Виктора! Окна были заколочены, на двери висел огромный замок. К нему явно давно не прикасались человеческие руки. Рядом с домом торчало еще какое-то строеньице — подсобка с ржавыми лопатами? Бывший курятник?

Кира подергала дверь сараюшки — та была открыта. Здесь явно побывали бомжи — замок был вывернут вместе с петлями, на утоптанном земляном полу валялась рваная куртешка с вылезшими клочками ваты, пустые бутылки, консервные банки. Под ногами хрустело стекло.

Кира сделала пару шагов и споткнулась. Ее глаза уже немного привыкли к темноте, и она разглядела дверную ручку, торчащую из пола. Погреб! Тяжелая крышка, добротно обшитая листовым железом, явно прикрывала вход в погреб!

Девушка с трудом подняла крышку. Вниз, в полный мрак, уходила деревянная лестница, и Кира поставила ногу на первую ступеньку, от всей души надеясь, что она не сгнила и не треснет под ее весом. Если она упадет и сломает себе что-нибудь, то, скорее всего, останется тут навеки — умирать, как крыса в западне. И никто ее тут не найдет. Или найдут очень не скоро.

Но лестница, сработанная неведомым хозяином на совесть, выдержала легонькую девушку. С трудом надвинув крышку обратно, она спустилась вниз. В погребе было не так уж и холодно — даже приятно после знойного дня. В другое время и при других обстоятельствах полная темнота напугала бы Киру до истерики — но сейчас темнота казалась ей другом, ее бархатные руки нежно обняли девушку и понесли куда-то, баюкая.

Она решила сидеть в погребе, пока не станет невмоготу. Пока невыносимо не захочется есть и пить. Тогда она осторожно выберется и пойдет… куда-нибудь. Должна же быть милиция в этом поселке? Да и потом, не так уж важно, куда она пойдет и что предпримет. Быть может, ее найдут. Уже ищут. Ведь есть же у нее родные, близкие люди, которые беспокоятся за нее? Здесь и сейчас — тихо, спокойно, темно… Не надо никуда идти.

Кира задремала, опершись на какую-то дощатую перегородку — наверное, на ларь для картошки, как подумалось ей.

Во сне она шла по черному песку пустыни. Почему песок черный? Он ведь должен быть белым. Ах да, в пустыне ночь. Ночью песок всегда становится черным. Но как она тут оказалась? Убежала от мамы. Они шли вместе с мамой, и Кире было спокойно, тепло и надежно. Мама могла заставить всю эту пустыню зацвести, как один огромный сад. У мамы в руках волшебная сила. Она ведает тайны растений, она говорит с деревьями… Но Кира польстилась на оазис, презрев мамины сокровища. Оазис обманул ее, обернулся миражом, и сама Кира теперь — не более чем мираж.

Но что это там, впереди? Пески обрываются вниз, темный провал ведет в подземные чертоги. Кира не побоится спуститься туда, лишь бы не видеть черных песков, не идти по ним, волоча ноги. Тем более что из провала тянет знакомым запахом — уютного, обихоженного дома. И там ждет ее любимый… Она смутно помнит его лицо — густые брови, ясные глаза. Сила и нежность в грубовато выточенном мужском лице…

Ничего. Никакого провала, никаких врат в подземное царство. Но он был рядом! Это нечестно! Нечестно!

Она не знала, спала ли и долго ли это продолжалось. Из зыбкого забытья ее вывели голоса. Прямо над головой…

— Черт, какой тяжелый… Настоящий бугай.

— Покойники всегда тяжелые.

— Да ну?

— Точно тебе говорю. Мало я их перетаскал?

— А девка легкая.

— Так в ней чего — кожа да кости.

— Куда ее?

— Какая разница. Сюда клади.

— А сгорят? Они ж мокрые…

— Ты чё, совсем тупой? Сгорят как миленькие. Да и бензинчику плеснем, мигом займется.

— Я не понял: почему мы их в доме не сожгли? И все шито-крыто.

— Потому! У него еще мать осталась. Дом ей на старость пойдет. Надо же и о близких думать! А потом, потому что в доме нам еще пошариться надо. Эта девка, видишь ты, когда от шефа сбежала, прихватила с собой одну интересную штучку…

— Какую?

— А вот это, Павлик, не твоего ума дело. Видишь, Витек тут краем замарался, и того шеф убрать велел. Жалко парня. Девка эта по случайности в его машину прыгнула, надо ж было случиться такому совпадению… Так что без вопросов. Давай иди.

— Понял. За бензином идти?

— Нет, за газировкой!

— Понял…

Наверху стало тихо, слышались только осторожные шаги. Кира зажала себе руками рот — ей казалось, что она узнала голос одного из вчерашних убийц. Того громилы со спокойными глазами. Значит, они убили Витька. И Кристину тоже. Теперь собираются уничтожить следы преступления. Проще говоря, сжечь трупы прямо у нее над головой.

И эта мысль была последней каплей. Кира решительно встала и сделала шаг в кромешной тьме к лестнице. Сейчас она поднимется и выйдет отсюда. Хватит. Пусть этот кошмар кончится — как угодно, только кончится.

ГЛАВА 20

Небытие объяло ее. В непроглядном мраке кружились кровавые тени. Она слышала — небытие было пронизано звуками. Вой и треск пламени. Это адская бездна. Это адская бездна, и вот как выглядит жизнь после смерти. Не будет ни темного тоннеля, ни света в конце тоннеля. Будет только это пламя.

Хорошо, что нет сил бояться. Хорошо, что душа уже так переполнилась страданием, что в ней не осталось места для страха…

Но она не умерла. Смерть не приходит к человеку по его желанию. Приговор судьбы не подлежит обжалованию. Имя судьбы — Ананке. Три ее дочери, три мойры — Клото, Лахесис и Атропос — ведают исполнением ее воли. Клото прядет нить человеческой жизни. Лахесис проводит ее сквозь все испытания. А безжалостная Атропос неотвратимой рукой перерезает нить, обрывает жизнь человеческую. Три богини склонились над Кирой, и нить вьется в их прекрасных руках, но не видно блестящих ножниц. Ей рано умирать.

Падая, Кира ударилась затылком о деревянный стеллаж, предназначенный для домашних заготовок. Домовитый хозяин ладил эти полки из крепкого дерева. Годами стояли на них разнокалиберные банки — соленые помидоры и огурцы, варенье из мелких китайских яблочек, прозрачных и залитых медового цвета сиропом, рубиново-красное вишневое варенье, грушевый компот и соленые рядовки, которых так много по осени вырастает в лесах под Петербургом. Рачительные хозяева покинули дом, но полки остались, их не разобрали на дровишки вездесущие бомжи, их не тронуло тление, не сточил прожорливый жучок. И теперь этот стеллаж невольно помог пленнице погреба…

Она очнулась от холода. Холод исходил от земляного пола. Он мог бы убить Киру, пролежи она в забытьи чуть дольше. Но Лахесис знала свою работу.

На ощупь Кира нашла лестницу, поднялась. Тяжелая крышка погреба стала теперь неподъемной. Но девушке все же удалось сдвинуть ее — ровно настолько, чтобы вылезти на свет. С великим трудом, задыхаясь от напряжения, она перевалилась через бортик и подскочила, словно ужаленная десятками злобных пчел. Под ногами у нее был пепел и тлеющие угли. Кое-где… Нет, это ей кажется. Этого не может быть. Нужно удержать сознание, во что бы то ни стало нужно удержать, иначе она больше никогда не встанет…

Но в пепле отчетливо были видны очертания человеческих тел… Они были словно слеплены из серого праха и распадались прямо на глазах, только искорки пробегали по тому, что совсем недавно было людьми…

И Кира бросилась бежать — от мертвого пепелища, к дому! Она не думала об опасности, не думала о том, что там ее могут поджидать жестокие убийцы. Она провела в погребе остаток дня и всю ночь. Сейчас было раннее, раннее прекрасное утро.

В доме ее ждала только тишина. Она кинулась в комнату, где провела прошлую ночь. Здесь скручивались и коричневели очистки яблока. Ничего. Кира пошла в ванную и увидела свою одежду — отрезанные по колено джинсы и футболка валялись на кафельном розовом полу, там, где она их вчера бросила.

Кира включила воду в душе и машинально начала раздеваться. Что бы ни случилось с ней — нужно вымыться. Короткий взгляд, брошенный в зеркало, показал девушке, что ее внешность сейчас вполне может проиллюстрировать поговорку «Краше в гроб кладут». Бледное лицо, измазанное паутиной и пеплом, слипшиеся пряди волос, испачканное платье. Только вчера ей привезла это платье веселая подружка Витьки, Кристина. И выклянчила у Киры кольцо… Кира улыбнулась при этом воспоминании, но внезапно резко подступила дурнота. Кольцо осталось в куче пепла, на пальце, ставшем пеплом… К горлу подкатила тошнота, она еле успела согнуться над раковиной, и ее вырвало желчью. Отплевываясь от жгуче-горькой жидкости, Кира окончательно разделась и вошла в душевую кабину.

Под хлещущими прохладными струями ей стало легче. Некоторое время она просто стояла под водой, потом нашла кокетливую губку в виде сердечка, гель для душа в фигурном флаконе. Очевидно, покойный Витька Перехват был неравнодушен к всевозможным туалетно-парфюмерным снадобьям, что странно в таком грубоватом и сильном мужчине. Впрочем, теперь не имеет значения, что любил или не любил Витька. Он мертв, и мертв по вине Киры.

Она несколько раз намылилась, ополоснулась, но все равно не почувствовала себя достаточно чистой. Выйдя из кабины, вытерлась огромным махровым полотенцем с изображением гоночной машины и влезла в свою одежду. В ней она бежала из дома в ту страшную ночь, когда убили Георгия… Эта одежда казалась Кире родной, она словно всю жизнь в ней провела. Сейчас девушке казалось нереальным, что когда-то она жила с мамой, носила только белые платья, туфли без каблуков и душилась духами «Tuberous Criminelle» Сержа Лютена.

Одевшись, Кира бессильно присела прямо на влажный пол. Она чувствовала себя ужасно. Голова кружилась, по-прежнему подташнивало. Так давал о себе знать стресс, долгое напряжение нервов и наркотик, помимо воли Киры влитый в ее организм. Яд продолжал действовать, и это сказывалось на всем. Кира по-прежнему не помнила своего имени и адреса, хотя многие обстоятельства прошлой жизни всплыли в ее памяти.

Она лихорадочно искала какую-нибудь зацепку, которая позволила бы ей хоть что-нибудь вспомнить! Но не могла.

Что-то кололо ей ногу сквозь карман джинсов. Она сунула туда ладонь и извлекла прямоугольник из плотной серой бумаги — визитную карточку. Телефон не говорил ей ничего. Подпись гласила: «Марк Дмитриевич Краснов. Президент нефтяной компании МИНОС».

Кто это? Слабо зашевелилось воспоминание. Это знакомый ей человек. Он как-то связан с Дианой… А кто такая Диана? Но вместо Дианы припоминался только невыносимо яркий свет прожектора и невыносимо яркий голос, словно бы декламирующий стихи.

Как могла эта карточка оказаться в кармане обрезанных джинсов Георгия? Вряд ли она захватила ее, когда бежала через черный ход! Но не память, а нечто, стоящее за памятью, какое-то пост-видение показало ей: Георгий роется в ее сумочке. Роется не целеустремленно, не ищет нечто определенное. Просто шарит. Быть может, ревнует ее и не доверяет ей? Да, эта догадка верна. Вот он выуживает серый прямоугольничек визитки, читает надпись и удивленно приподнимает брови. А визитку прячет в карман джинсов… Тех самых поношенных, истертых джинсов, которые Кира через два дня обрежет огромными тупыми ножницами по колено и будет носить, затянув ремешком!

Теперь следовало найти телефон. И еще одно — определить, где же она, черт возьми, находится? Вряд ли можно попросить помощи у постороннего человека, объявив ему нечто вроде: «Спасите меня, я здесь!»

Телефон нашелся на столике в кухне. Серебристая «моторола»-раскладушка явно принадлежала не Витьку. Судя по сверкающему кулончику-цветочку, прицепленному к телефону, ее хозяйкой являлась обожавшая всякую блестящую мишуру девочка Кристиночка… Крыська, как ее называл Витек.

Еще одно дело сделано. Ну-с, теперь не худо бы выйти на улицу и определить, где стоит этот дом. Спросить у прохожего. Прочитать табличку на стене или на собачьем ошейнике!

И Кира вышла из дома, потом по тропинке, усыпанной белым песочком, — за ворота. Но там не было видно ни души, улочка была пуста в оба конца, и ни случайного прохожего, ни собаки с ошейником не наблюдалось. Дом стоял на отшибе. Кира решила было двинуться дальше по улице, но услышала вдруг за спиной знакомый звук. Все ясно. Идти стоит не к домам, а туда, откуда доносится звук подходящей электрички и мелодично-монотонный голос станционной вещуньи.

Станция оказалась дальше, чем Кира могла предположить. Очевидно, в чистом и прозрачном осеннем воздухе звук разносился очень хорошо. Только через двадцать минут быстрой ходьбы девушка вышла к небольшой платформе. Деревянная будочка, выкрашенная в ядовито-желтый цвет, походила на дачный туалет, но по фасаду была украшена доской. А на доске неведомый живописец изобразил покосившуюся елку, гриб под ней, домик величиной с гриб и надпись: «Пос. Болотное».

Осчастливив себя этим сакральным знанием, Кира пустилась в обратный путь. Странно, но ей не пришло в голову захватить мобильник с собой на станцию. Почему? Сидела бы сейчас на платформе и названивала Марку Дмитриевичу… Но она ведь вышла из дома только на минутку, надеясь на прохожего…

Кире не пришло в голову обратиться к дежурной по станции, которая не пребывала в стрессе после тяжелых испытаний и вполне могла бы вызвать для девушки «скорую помощь» и милицию, да и хотя бы самого министра Шойгу Сергея Кужугетовича! Почетная железнодорожница на пенсии Татьяна Сергеевна Волосюк стрессов в жизни не имела, зато у нее была непутевая племянница. Девчонка отбилась от рук, стала выпивать и гулять направо я налево. Увидев из окошка шатающуюся, растрепанную Киру, Татьяна Сергеевна глубоко вздохнула. Вот и еще одна пропащая душа! Но выйти и поинтересоваться, не нужна ли девушке помощь, дежурная по станции не сподобилась. Не то нынче время, чтоб кому попало помощь предлагать. Тут самой бы в живых остаться!

Обратная дорога далась Кире тяжелей. В голове то и дело смеркалось, шум ветвей над головой казался гулом пламени, сердце то колотилось, как у испуганного кролика, то отмеряло удары, вообразив себя метрономом.

— Мадам, вы куда? Постойте, мадам, разделите нашу компанию!

Люди, которые вышли наперерез Кире из невысокого березнячка и обратились к ней с галантным предложением, не могли показаться опасными даже в полумраке, не то что ярким утром. Это были обычные добродушные работяги, мужики лет по сорок, похожие друг на друга, как братья. Впрочем, быть может, они и были братьями. Вчера жарили шашлычки на вольном воздухе, у дачного мангала, поддали чуть больше нормы и сегодня, с утра пораньше, сбежали от нудящих жен, чтобы на воле, в рощице, опохмелить жаждущие организмы с помощью заначенной четвертушечки. Они вовсе не хотели обидеть или напугать бабенку, которая торопилась куда-то по своим делам, просто ее неровная походка показалась им вполне понятной и близкой, и они решили пригласить ее для прогулки к поселковому магазину и дальнейшего совместного угощения.

Но Кира вряд ли сейчас была в состоянии разобраться в ситуации. Приближающиеся мужчины показались ей потенциальными убийцами, опасными, как бешеные псы. Она попыталась убежать — но ноги не слушались, казались ватными, как во сне, как уже когда-то с ней было. А преследователи не отставали, их веселые голоса, которые казались Кире издевательскими, звучали все ближе и ближе… И вот в ту секунду, когда преследователи уже должны были настичь ее, Кира отпрыгнула к обочине дороги и подняла кол, выпавший, очевидно, из ограды.

— Не подходите! — крикнула она, и глубоко запавшие, темно-серые, как грозовое небо, прекрасные глаза ее сверкнули бешенством. — Вон! Я… Я убью!

— Мадам, да мы только… — попытался объяснить один мужичонка, но другой, который был, может быть, трезвее, а может быть, рассудительнее, потянул товарища за рукав.

— Брось, Антоха, пошли отсюда. Пошли, я тебе говорю! Не видишь — она больная на всю голову! Не ровен час, кинется этой дрыной!

— Дык ведь…

— Пошли, я сказал!

Друзья свернули на боковую улочку и вскоре скрылись из вида. Кире это последнее усилие досталось дорого. Последние метры, отделявшие ее от ворот, она прошла за десять минут…

— Да. Я слушаю. Говорите же! — Напряженность молчания на той стороне связи все отчетливее передавалась Марку через мембрану его мобильника. — Говорите!

— Мне… Мне плохо… — Казалось, что слабый женский голос звучал откуда-то очень издалека.

— Как вас зовут? И где вы находитесь?

— Меня зовут… не помню. Ничего не помню. Говорить трудно.

— Откуда вы звоните? И почему — мне?!

— Да отключи ты тр-рубу! Сумасшедшая какая-нибудь, много их теперь развелось! Ты чего, девять один один? — вмешался было Саша Эрберг. Но взгляд Марка быстренько заставил его примолкнуть.

— Постарайтесь сосредоточиться и сказать: откуда — вы — звоните! — почти прокричал он.

— У меня в руках… визитка. МИНОС какой-то… Марк… Я нахожусь… Это называется поселок Болотное… Помогите, мне трудно дышать… не могу больше…

— Это Кира? — Марк мгновенно понял, с кем говорит. Он давно уже почуял неладное. — Кира! Кира Морозова! Ответь мне, Кира! Кирочка! Это я — Марк. Слушай меня внимательно. Сосредоточься! Через двадцать пять минут я при… — Бритвочка зуммера обрезала незримую нить, связующую их голоса. А может быть, и жизни!

Элементарный определитель номера говорил сейчас мужчине больше, чем страницы сивиллиных^[2] книг. Он судорожно повторил набор высветившихся на голубом экранчике цифр. Еще и еще раз. Бесполезно! Платиновые лезвия длинных, как одиночество, гудков подбирались к его артериям. А сердце наконец-то узнало, что такое перебои. Оно вдруг споткнулось, и заколотилось, и сжалось.

О дальнейшем Краснов имел смутное представление. Он не видел. Как почти на ходу высадился не вполне довольный авантюрами шефа Эрберг, чтобы оставаться покуда за главного, не слышал назойливых предостережений китайца насчет чрезвычайно высокой скорости. Не понимал, как оказался на месте шофера, не чуял тормозов под ногами… По счастью, он знал, где находится Болотное, — просто по привычке следить за названиями мест, которые проезжал.

И только когда призрак Петербурга остался далеко позади, растаяв в солнечном мареве сентябрьского полдня, и навстречу, чередуясь с осинником и чернолесьем, побежали белоногие стайки поцелованных золотыми устами березок, Марк взял себя в руки.

«В поселке с очаровательным названием Болотное, скорее всего, несколько десятков коттеджей. Чтобы вычислить, в каком Кира, следует набрать номер, тихонечко ехать мимо домов и прислушиваться, не зазвонит ли где телефон. Точно!»

Так они с Хароном и въехали в поселок — прислушиваясь.

Китаец смешно высовывал из машины бритую желтоватую голову и прикладывал ладонь к чуткому, оттопыренному, привыкшему к охоте на хитрые звуки уху. А Марк, стараясь вести абсолютно бесшумно, что на самом деле не столь уж и трудно, когда ты находишься за рулем «субару», то и дело снимал и протирал почему-то мешающие ему стеклянные прямоугольники очков, как будто он собирался не услышать звонок, а увидеть его сквозь заборы и кирпичные стены…

К счастью, тот денек «осени первоначальной» выдался как на заказ — тихим. Ласковые струи прогретого воздуха, переплетаясь между собой в голубоватые нежные жгуты, неохотно осваивали пространство между землей и небом. А в небе-то пролегал настоящий паутинный путь! И куда только они летели, эти караваны паутин, эти эскадрильи невесомых ковров-самолетов?.. И еще откуда-то издалека доносилась грустная песня предвестников осенних небес — сизоворонков.

Но Марку Краснову во что бы то ни стало нужно было услышать иную песню. После того как они добрались примерно до середины исследуемого участка без какого-либо результата, Марк решил, что для эффективности поисков пора разделиться. Он велел Харону вести разведку на пешем ходу, а сам продолжал ехать и звонить, звонить, звонить…

Кое-какие дачники, словно повинуясь великой летней инерции и подставляя милосердному солнышку обнаженные загорелые спины да кабачковидные носы, возились на огородах. Кое-где взлаивали собаки, заметно осложняя поиски. Возле одного крылечка, обнаружив несколько лениво объеденных арбузных корок, устроили свой запоздалый пир сонные осы.

Вот и последний, не до конца достроенный, стоящий чуть на отшибе дом. Двухэтажный. С коньком и белой трубой. И высоченным забором, за которым сад, как в поэме Блока.

Марк Дмитриевич выбрался из автомобиля. Заставил телефон повторить — в который уже раз! — заветную комбинацию из одиннадцати цифр и, как говорится, стал весь внимание. Высокий и большой, он даже пригнулся, что есть силы напрягая слух и машинально глядя на пожухлую гусиную травку. Ни малейшего результата. Как в вакууме. Хоть бы жук какой зажужжал! Стены дома казались глухонемыми. Ну тогда, возможно, эта крепость отзовется на язык жестов? Весь мир показался ему в этот трагически беззвучный момент неприступной крепостью. Точнее было бы сказать — непроницаемой.

Он упал на колени и приложил ухо к земле. Земля — уставшая и растрескавшаяся за долгую летнюю страду, многострадальная и все еще таящая несметные богатства и тайны земля — звенела!

— Не плачьте, хозяин. — Китаец Харон видел Марка Дмитриевича таким впервые. — Ваша Кира — здесь.

Оказывается, пока Марк тщетно разъезжал на машине, Харон успел найти местных аборигенов и выведал у них — за соответствующее вознаграждение, разумеется, — событийную канву первых сентябрьских дней.

А земля и правда звенела. Мобильник невинно убиенной Кристинки Дай-дай выпал из не помнящих себя рук Киры, угодив аккурат со второго этажа в довольно-таки глубокую траншейку под домом, прорытую, может, наиболее верной Витькиной подругой — ежихой Адой.

Так уж завелось. Хлебосольный Витек оставлял возле означенного земляного хода блюдце с молоком. Сам любил — тепленькое, с хрустящей корочкой белого хлеба. Когда затаривался в городе, в супермаркете, так и рассуждал: «Молока возьму пару. Нет, тройку пакетов. Мне и Аде». Порой он даже не ленился оставлять любимой ежихе кусочки яблок-груш или каких-нибудь экзотических плодов, вроде киви и ананасов. Он плохо учился в школе и не знал, что ежи — млекопитающие хищники. Ананасы пропадали даром.

Кто же теперь приготовит для тебя блюдце со свежим подогретым молочком, Ада? Перед кем похвастаешься ты своими шестью мягкоигольчатыми ежатами?

Марку с Хароном понадобилось всего несколько минут, чтобы найти Киру. Тяжелые ворота в каменном заборе лишь на первый взгляд выглядели запертыми. Перед домом валялось нечто, похожее на сдутый спасательный круг для малыша великанов. И вокруг было очень мокро — здесь недавно пролили много воды. Внимательный взгляд китайца Харона приметил, что пролилась не только чистая вода… Но он не стал беспокоить хозяина этим незначительным обстоятельством.

Дверь, ведущая в дом, и вовсе была распахнута настежь. Моментальное следствие установило, что Кира находится на втором этаже, что она жива, что лежит ничком на диване — без чувств.

Опыт подсказывал Марку: в больницу обращаться не стоит. Да и к чему? В его распоряжении имелись лучшие доктора, светила медицины. Да и матери — Диане Петровне Юстицкой — он пока не будет сообщать о происходящем… Чем меньше людей в курсе, тем, в данном случае, лучше. Но что же случилось с Кирой? Что привело ее сюда, в чужой загородный дом? Зачем она так странно одета — обрезанные на коленках мужские джинсы, явно на пару размеров больше, нелепая, дикая футболка… И главное: она больна, или травмирована, или просто испугана? Или все вместе навалилось на бедную девочку?!

— Везем ее в Петергоф. И никому ни слова. Ну, да что мне тебя учить. Ты и сам лучше всех все знаешь! — Он посмотрел на китайца как на родного человека после долгой разлуки, как и на Сашу Эрберга никогда не смотрел, — благодарно и вместе с тем чуточку растерянно. — Ты молодец, старик.

ГЛАВА 21

Она открыла глаза, и сон возобновился. Сон, который есть жизнь. Сначала из рассеивающейся туманной пелены проступили участливо нахмуренные брови. Они летали в тумане, как две хлопочущие птицы. Потом обозначилась благородная горбинка носа, чем-то похожего на плывущий по молочной воде челнок. Следом проступили контуры тонких, крепко сцепленных губ. Губы разжались, и до нее долетел мужской, бархатный, вселяющий надежду и уверенность голос. Надежный голос. Звук так сразу понравившегося ей голоса долетал до ее слуха не синхронно с движением губ, а с небольшим опозданием, как бывает порой в кино при неудачной озвучке.

Сомнений быть не могло. Над ней, лежащей под теплым и легким одеялом на мягкой постели, склонялся мужчина и говорил что-то, а она, пока еще плохо его понимая, внутренне почему-то радовалась каждому произнесенному им слову.

— Кира! Милая, родная моя девочка! Ты наконец-то очнулась. Ты пережила глубокий обморок, мы с ним справились. Ничего не бойся. Отныне ты в полной безопасности. Ты узнаешь меня, Кира?

Она не узнавала, да и не пыталась — слишком мало сил. Силы-то вернутся, она чувствовала, что обязательно вернутся, — ей было хорошо и спокойно здесь, а где это здесь — не важно… Только вот зачем он все время называет ее таким странным, резким и колючим именем? Ведь ее настоящее имя…

— Кто… я? Как… меня… зовут? МИНОС? Что это? — Мысли у нее путались, слова пока давались с трудом. Язык ощущался чужим и непослушным. Но губы были предусмотрительно увлажнены каким-то приятным на вкус травяным снадобьем и не растрескались. Она догадалась, что за ее состоянием неусыпно следили.

— Ты Кира, Кирочка Морозова. А я Марк Дмитриевич Краснов. МИНОС — это нефтяная компания, а я ее президент. Помнишь, ты позвонила мне, попросила о помощи? А до того мы виделись в театре и глядели друг на друга, не зная, что сказать. Ты узнаешь меня? Ты помнишь, о чем я говорю?

Она опять не узнавала и не помнила. И недоумевала: как можно позабыть собственное имя… А ее спаситель, приоткрыв двери в другую комнату, радостно кричал:

— Зинаида Германовна! Она очнулась и заговорила! Да, заговорила!

Каждое новое утро, заглядывающее в окна раз от разу все позже и позже, начиналось теперь для Киры одинаково. Она спешила проснуться, уже заранее зная, что на столе, посреди большой просторной комнаты, ставшей отныне ее уютным пристанищем, обязательно будет стоять букет цветов. Каждое утро — новый.

Цветы стояли прямо в корзинке, а иногда — в потрясающей по красоте хрустальной вазе. Кире нравилось наблюдать, как лучики осеннего солнца преломляются в хрустале, и попутно вспоминать названия цветов — от утра к утру все успешнее.

Георгины и пышнотелые хризантемы, в чьих лепестках обожают скрываться главные ценители флористики — насекомые; свободные микрофоны гладиолусов: подойди и скажи все, что думаешь о красоте; горько-сладкие розы и пряные астры, о которых автор «Петербургских трущоб» Всеволод Крестовский в одном стихотворении написал, что они, оставленные на волю судьбы поздней осенью дачниками, «домерзают одиноко». Грустный глагол — «домерзают»!

Насмешнице судьбе угодно было распорядиться, чтобы Марк заказывал цветы в магазине сети «Деметра». Какая ирония! Однажды, глядя на свои любимые лилии — к ним Кира всегда питала необъяснимое пристрастие, — она отчетливо услышала, что ее кто-то зовет по имени. Как давным-давно, когда-то в другой жизни. Это длилось несколько бесконечных мгновений. Женский голос, низкий и нежный, зовущий ее из глубины лет, смолк, а Кира так и не вспомнила, кому он принадлежит.

Тщательный каждодневный уход, по-домашнему сочувственное отношение окружающих, а именно столетней Зинаиды Германовны, называющей ее не иначе как внучкой, изысканная и полезная, тщательно приготавливаемая в расчете на хрупкое здоровье пища и, что гораздо важнее, постоянные заботы Марка, который разве только пылинок с нее не сдувал, в конечном счете сделали свое дело. Даже каменнолицый Харон принял участие в хлопотах вокруг гостьи. Как-то ближе к вечеру, когда гостья забеспокоилась, он пришел в гостиную и показал два десятка необыкновенных китайских фокусов.

— Слушай, брат, я и не подозревал за тобой таких талантов, — констатировал Марк, с не меньшим, чем Кира, удовольствием наблюдавший за импровизированным представлением.

— Это моя работа, — заявил китаец и удалился.

Разумеется, после такого умопомрачительного шоу Кира поднялась и быстро пошла на поправку.

Ее ноги окрепли, а глаза засияли. Плечи расправились, а к волосам вернулся их прежний блеск. От рождения малоежка, она теперь с удовольствием пила из пиал насыщенные бульоны, смаковала белоснежные куриные котлетки и внимала тонкому послевкусию абрикосового мусса.

А Германовна каждый день поила ее клюквенным морсом. Питью из толченой с сахаром клюквы она придавала какое-то сакральное значение, утверждая, что «клюковка-то ото всех болезней и хворей лечит».

— Ты не обращай внимания, — шутливо произнес Марк, заметив, что Кире порядком поднадоел универсальный напиток Германовны. — Она всех спасает исключительно клюквенным морсом. Когда в детстве я болел ангиной, то не знал, куда от этого деться! Но если ничем не болел, то клюквенного морса как раз очень хотелось. А Зинаида вредничала и не давала, представляешь?

Кира, порадовав Марка, улыбнулась, а старая нянька будто и не слышала реплики своего былого воспитанника. Да собственно, почему былого? Он возмужал и поседел, однако для няньки остался и навсегда останется мальчишкой. «Клюковка-то, внучка, ото всех хворей лечит», — подливая новоявленной воспитаннице красного морса, твердила старуха.

Погода благоволила, и вечерами, когда прощальные лучи закатного осеннего солнца косо скользили по трепещущим от ветерка верхушкам деревьев, а тени пешеходов обретали непомерную длину, одним исполинским шагом минуя поле, Марк Дмитриевич звал Киру в сад — на прогулку. Вместе они весело вдыхали аромат спелой антоновки и любовались горящими фонариками созревших груш, подолгу сидели на скамеечке и соревновались: кто первым заметит звезду на быстро темнеющем сентябрьском небе.

Если ночь выдавалась ясная и безветренная, Марк укладывал Киру в гамак, растянутый между двух сосен, вооружал ее мощным биноклем и рассказывал о созвездиях. Если же из-за облачности звезд не было видно, Марк с Кирой заходили в дом и устраивались подле камина. Идея реставрировать камин, чтобы при желании всегда можно было посидеть у живого домашнего огня, принадлежала, конечно, Марку Краснову. К огню вообще он относился уважительно, каминный же огонь подкармливал специальными яблоневыми дровами, закупаемыми, как ни странно, в городе, в специальном магазине.

И вот Кира, завернувшись в уютный халат, завороженно глядела на пламя, невольно ощущая размеренный ритм его неторопливой, по зажигательной пляски. А Марк, прохаживаясь по комнате, читал для нее вслух — стихи:

Набоковские строки хорошо выговаривались у камина. Их так и хотелось положить на тихую огненную музыку. Марк Дмитриевич и не заметил, как с помощью стихов объяснился Кире в любви…

Но безмятежное течение первых дней их любви не могло не нарушиться. Как-то ночью Кира проснулась, дико крича. На шум прибежала Германовна — старческий сон хрупок. Марк, едва успевший накинуть халат, прибежал за ней и спровадил старую няньку спать.

— Что тебе приснилось? — ласково спросил он, когда девушку удалось успокоить и уложить обратно в постель.

— Я вспомнила, — ответила она, глядя на желтый абажур ночника широко раскрытыми, сейчас почти черными от расширившихся зрачков глазами. — Сначала мне снился сон. Мне снилась моя кукла. Представляешь, у меня была кукла в венецианском наряде! В пурпурном бархате… Я не знала, как в нее можно играть, она была такая фарфоровая и очень красивая! Я просто на нее смотрела, смотрела и мечтала вырасти и стать такой же красивой… Куклу звали Долли.

— Лолита, значит, — неловко пошутил Марк.

— И вот мне приснилось, что я смотрю на свою Долли. Просто сижу и смотрю, и как будто я еще маленькая. Мне было так хорошо, что я проснулась. От счастья. И тут вспомнила, кто убил Георгия, кто вколол мне наркотик… Эти люди называли его «Гранат-Z».

— Никогда не слышал… Но видел в том особняке, где нашел тебя, плод граната в вазе. На нем была вырезана буква «Z».

— Да, это я вырезала. Еще до того, как приехали убийцы и я спряталась в погребе…

— Ты пыталась дать знак…

— Я пыталась дать знак. Хотела указать на того, кто вколол мне эту дрянь.

— Ты знаешь его имя?

— Нет, что ты! Нынче такой народ пошел — убивают и не представляются, — озорно рассмеялась Кира, и от звуков ее смеха Марк почувствовал чудовищное облегчение. — Я вспомнила его лицо… Теперь я его наверняка узнаю, если увижу!

— А особые приметы? По которым я смог бы его узнать?

— У него на правой руке три пальца, — прошептала Кира. Страх снова отразился в ее глазах. — Он страшный, лысый… И три пальца…

Марк пошатнулся. Сашка Эрберг? Этого не может быть. Сашка не убивает людей. Он безобиден, как божья коровка. Черт, он безобиднее божьей коровки!

К счастью, Кира скоро заснула и не успела почувствовать смятения Марка. А тот, выйдя из ее спальни, аккуратно прикрыл дверь и на цыпочках прошел к себе. Прежде чем лечь, он взял телефон и позвонил Эрбергу.

— Ты у нас не сошел с ума? — совершенно сонным голосом спросил Саша. — Или что-то случилось? Марк! Что случилось?

— Ничего, — успокоил его Краснов. — Извини, Саша. Я просто хотел попросить тебя, чтобы ты заехал завтра.

— А-а, — душераздирающе зевнул Эрберг. — Так ведь я и так собирался!

— Да нет, не в офис. Приезжай ко мне домой. Часам к десяти, хорошо?

— Лучше некуда. Спокойной ночи.

Утро выдалось дождливое. Кира проснулась рано, но в дурном расположении духа. Она явно хандрила, и Марк упустил момент, пока хандру можно было развеять без труда. Впрочем, она сама взялась себя развлекать. Обнаружила диски с записью фильма но «Властелину колец» и уселась перед телевизором, твердо решив посмотреть все три части длиннющего фильма.

— Ты устанешь! Так долго смотреть телевизор вредно! — заявил ей Марк.

— Когда устану, я выключу. А когда ты закончишь свои дела, уже выглянет солнце, и мы пойдем гулять в сад!

— Договорились!

С раннего утра Марк работал — он делал телефонные звонки, выслушивал отчеты своих замов — в общем, руководил корпорацией на расстоянии, с ужасом убеждаясь, что так долго продолжаться не может. Рано или поздно ему придется оставлять Киру хотя бы на четыре часа в день. Марк серьезно принялся рассуждать про себя, согласится ли Кира, став его женой, ездить с ним в его бесконечные командировки. Но эти приятные размышления прервал звонок домофона. Приехал Эрберг и теперь топтался у ворот.

Марк спустился вниз, краем глаза заметил, что Кира сидит перед телевизором, вся обратившись во внимание. На экране смазливый длинноволосый юноша с длинными наклеенными ушами стоял на зеленом пригорке, напряженно всматриваясь в даль.

— Это кто такой ушастый? — поинтересовался Марк, мимоходом поправив на Кириных плечах мягкий и теплый плед.

— Это Леголас, он эльф, — пояснила Кира нетерпеливо. — Правда, он прелесть?!

— М-да… — пробурчал Марк, но Кира вдруг поймала его за руку и прижалась к ней щекой.

Тихонько улыбаясь, Марк Краснов пошел к дверям, чтобы встретить старого друга. Но на всякий случай он быстрым движением проверил кобуру пистолета.

— Ну, здр-равствуй, здр-равствуй, милый. Куда ж ты запр-ропал? — зарокотал благодушно Сашка, протягивая навстречу Марку обе руки. — Кто так пленил твое холостяцкое сердце, что ты забросил даже обожаемую работу?

— Это я, — сказала Кира, поднимаясь из кресел.

Па экране телевизора кипела битва. Монстры били наших. Наши отступали. Марк спохватился и бросил следить за фильмом и начал следить за Сашкой. А тут было на что посмотреть! Он побледнел, потом пошел розовыми пятнами, похожими на лишаи.

— Марк… Это она… Она мне… Меня…

— Она убежала от тебя, правда? — поинтересовался Марк ласково и незаметным движением вытащил пистолет. — Саша, не дергайся, стой спокойно. Я сейчас нервный. Могу проделать в тебе лишнюю дырочку. Эх, Сашка, Сашка, что ж ты меня так подвел? Неужели тебе денег мало было? Так сказал бы мне, я бы тебе зарплату повысил. Зачем тебе понадобился этот «Гранат-Z»?

— Затем, — дрожащим голосом ответил Эрберг. — Зарплату повысил бы, говоришь? Да плевал я на твои деньги! Мне сила была нужна, власть! А она вся была у тебя, ты ни с кем не хотел делиться!

— Я поделился бы, — усмехнулся Марк. — Это тяжелая ноша, можешь мне поверить. Но ты не вынес бы ее. Собственно, ты и не вынес. Сломался. Провизором ты был бы гораздо счастливее.

— Вот в этом ты прав, — заметил Эрберг. Он больше не трясся, глаза у него не бегали. Из Александра Моисеевича словно вынули незаметный постороннему взору, но прочный внутренний стержень. Он обмяк, кожа на лице словно собралась складками. — Ты испортил мне жизнь!

— Весьма драматично, — кивнул Марк. — Но…

Марк и Кира потом говорили между собой, что Эрберг совершил головоломный трюк — для своего возраста, роста и весовой категории. Конечно, эльф Леголас посмеялся бы над таким кульбитом, но в исполнении Эрберга это было неожиданно. Александр Моисеевич подпрыгнул и ударом ноги вышиб из руки Марка пистолет. А потом кинулся к дверям.

— Черт с ним, пусть едет, — рассмеялся Марк. — Далеко не уедет, я сейчас кое-кому позвоню. Ты как, милая?

Кира тоже смеялась.

— Прямо как Брюс Ли! — выкрикнула она и снова залилась истерическим смехом.

Марк сделал пару звонков, но с тем же результатом мог бы и никуда не звонить. Ведь он не видел, как Харон, слушавший весь разговор в коридоре, вышел вслед за Эрбергом. И если его легкомысленный хозяин, как размышлял Харон, мог спустить предателю, то он, Харон, этого не может себе позволить. Такова его работа.

Марк отвел Киру в спальню.

— Ты успеешь досмотреть фильм, — уговаривал он ее. — Хватит с тебя на сегодня волнений. Приляг, я принесу тебе чаю.

Но Кира вцепилась в его руку тонкими пальцами:

— Подожди, подожди минутку…

И Марк услышал стук ее сердца, увидел очень близко к своему лицу ее глаза, тонко прорисованные губы, наклонился и прижался губами к ее губам.

Кира тихонько ахнула и быстро обняла его за шею. Радость разлилась по ней горячей волной. Эта неожиданная новая близость была веселой, и горячей, и очень естественной. Кира не боялась и не волновалась, словно была с рождения предназначена именно для объятий Марка, для его рук, для его губ. Скроенные друг для друга по точной мерке умницы Судьбы две разлученные половинки целого слились — и новый мир родился вокруг них. Новый мир, новые созвездия, новое движение новых бесчисленных солнц — все было в их поцелуях, в их жарком дыхании.

Новая домработница Ниночка — впрочем, ей суждено будет остаться в положении новенькой до тех пор, пока живет на белом свете опекающая и притесняющая ее Зинаида Германовна! — осторожно собрала на поднос чайную посуду. Если хозяева не спускаются к чаю, она отнесет его наверх. Кулебяка ведь остынет, а остывшая она не такая вкусная! Не звякнув ни единой ложечкой, она поднялась по лестнице и остановилась у спальни Киры. Теперь нужно было как-то попытаться открыть дверь. Но тут перед Ниной как из-под земли выросла Зинаида Германовна — старуха иной раз проявляла совершенно невероятную для ее более чем почтенного возраста прыть!

— Чего пришла? А ну, марш обратно в кухню!

— Да ведь я чаю… И кулебяка вот… — попыталась объяснить Нина.

— Только им кулебяки твоей не хватало! — шепотом закричала Зинаида Германовна. — Ну! Совсем ничего не соображаешь?! Вот молодежь пошла! Я старая, и то…

— А-а… — осенило Ниночку. Которой, стоит заметить, недавно перевалило за сорок. — Так я пойду, Зинаидочка Германовна?

— Иди, иди… Кулебяку к обеду разогреешь.

И проницательная старая нянька удалилась в свою комнату, продолжая прислушиваться. Харона куда-то унесло, значит, за безопасность молодой пары она в ответе!

ГЛАВА 22

ГЛАВА 23

ГЛАВА 24

Павел Тимофеевич Смирницкий происходил из старого дворянского рода, близкого российскому престолу. Но с юных лет отпрыск знатной фамилии возымел равное отвращение и к государевой службе, и к дворцовой суете. Его влекло непознанное. Не дослужившись до приличных чинов и до смерти огорчив тем своего престарелого папашу, Павел Тимофеевич погрузился в оккультные науки и к зрелому возрасту добился немалого авторитета в определенных кругах. Его работы о проникновении человека в тайны природы приобрели вес. Он женился, будучи немолодым человеком, женился по большой любви на бедной и незнатной девушке, мещанке по рождению, совершив небывалый по тем временам мезальянс, что еще более расширило пропасть между ним и окружающим миром. Впрочем, в семейной жизни Смирницкий был счастлив, понят и обласкан — тихая супруга стала ему верной подругой и не препятствовала его занятиям «богопротивной» магией. Благоволил к нему и Александр Александрович Романов. Несмотря на тяжелый характер своего негласного фаворита и его замкнутый нрав, государь находил возможным советоваться с ним не только в отношении дел интимных, но искал помощи и в государственных тяготах.

Новый император, Николай Александрович, тоже не гнушался советами и поддержкой российского Папюса. До тех пор, пока его не вытеснил из державного сердца простой тобольский мужик Гришка Распутин. К этому моменту Смирницкий попал в опалу, но тем вовсе не огорчился. Человек сугубо научного склада, он, тем не менее, был отцом многодетного семейства и не сожалел о минувшей царской милости. Тем более что Григорий Распутин жаловал оккультиста и любил приезжать к нему в гости — всегда внезапно, часто по ночам. Пил водку и чай, плясал под дикую музыку двух рожечников, что привозил с собой, и жаловался приятелю на козни врагов…

— Что ты, Германовна! Неужели и Распутин сюда ездил? И ты его видела?

— Эка диковинка! Как же не видела? Да и смотреть, сказать откровенно, было не на что. Блажной какой-то, а из себя страшный, как старый козел!

Зинаида росла подкидышем. Девочку нашла в саду тихая супруга Павла Тимофеевича. Ее собственной последней дочери шел четвертый год, и подкинутое чадо было примерно тех же лет. Хозяйка взяла девочку на воспитание. Имя от нее кое-как добились узнать, а отчество хозяйка Мария Игнатьевна дала по пушкинскому герою. Придумали ей и фамилию — Найденова. Зинаида росла вместе с хозяйскими детьми, но разницу между ними и собой сызмальства понимала прочно.

— Когда Распутин приезжал, нас, детей, нянька тут же уводила по комнатам. Глаз, говорили, у него дурной. А я шебутная была, убежала от няньки и пошла к столовой. Там все огни горят, стол накрыт, наш хозяин потчует кого-то. Смотрю — старец не старец, а мужик. Худой, страшный, глаза сидят глубоко, борода козлиная. Хитрый на вид, хоть простачком прикидывается. Рубаха на нем розовая, колом стоит, сапоги начищенные. Рядом с ним барыня красивая, наряженная — вся в золоте и камнях, так и сверкает. Мужик то за плечо ее ухватит, то в губы поцелует. А она ничего, терпит, хоть и жмется. А мужик уже хорош — пьет-то все вперемешку. То чай, то водку, то мадеру пьет и все селедкой с луком закусывает…

— Да как ты все это помнишь, старая? И что пил, и чем закусывал?

— Я, милый, что вчера было — не упомню. Давеча целый день повторяла: Найденова да Найденова. Кто такая Найденова, ума не приложу. А ложилась спать, так и припомнила, что я сама Найденова и есть. Доживи до моих лет, узнаешь, как оно бывает. А вот это запало — памятую. Да ты слушай. Вот он напился, наелся и говорит: «Плясать сейчас пойду!» Тут же и рожечники заиграли. А мужик сорвался с места и поскакал козлом. И видно — не то чтоб веселится человек или но пьяному делу колобродит, а вроде ему мука мученическая вот так плясать и остановиться он не может… Лицо кривит, стоном стонет — аж пена на губах показалась…

— Тьфу, какие ужасы ты рассказываешь, Германовна! Аж озноб продирает.

— Тебе, Владимир Дмитрич, вчуже страшно стало, а мне каково было, малолетке-то? Я ж тогда без памяти в детскую удрала и с тех пор никогда ни за кем не подсматривала…

— Значит, надоумила тебя распутинская пляска…

Советы Смирницкого не помогли Григорию Распутину — вскоре его убили. Слухи о мученической кончине святого старца, царского фаворита распространились быстрее молнии. Павел Тимофеевич ходил мрачнее тучи. «Погибну я — и Россия погибнет — так мне Григорий сказал однажды, — поведал он жене. — Жди теперь самого дурного. Явился мне Григорий во время спиритического сеансу и предсказал грядущее. Не зрю там ничего для нас отрадного».

Чтобы уберечь семью от предсказанных покойным Распутиным бедствий, Павел Тимофеевич снарядил их за границу. Впрочем, уже и не только провидцы и пророки говорили, что впереди у России большие перемены. В Петербурге из всего обширного семейства остались только сам Смирницкий, его старший сын, который наотрез отказался покидать Россию, да и вообще давно уж не жил с семьей, занимаясь какими-то своими не вполне понятными делами, и маленькая Зинаида, брошенная на попечение няньки.

Павел Тимофеевич застрелился меньше чем через год. Что послужило причиной этому — неизвестно. То ли оккультные тайны как-то подвели его, то ли житейские обстоятельства сподвигли. А сын его, оставшийся в России, взял себе фамилию своей няньки и пошел в большевики…

— Я ваше семейство никогда не бросала, — с гордостью объявила Зинаида. — Как твой дед женился, родились у них девочки, так я при них была неотлучно, на моих руках выросли…

— Какие девочки? — удивился Владимир Дмитриевич. — У мамы была сестра?

— Была, а как же… Марта ее звали. Марта и Майя, вот такие имена им придумали. За Мартой вот не углядела… Потерялась она, когда в эвакуацию ехали. Тогда мы в квартире жили, в городе. Деда твоего на фронте убило, а Майечка замуж вышла, и мы снова сюда въехали. Вот радости-то было, помню!

— Да-а, старая, устроила ты мне сегодня вечер воспоминаний… А теперь признавайся: зачем весь этот разговор затеяла?

Германовна наклонилась к Владимиру Дмитриевичу низко-низко, так что седая прядка тонких волос защекотала тому щеку, и прошептала еле слышно:

— В доме клад спрятан.

— Клад? Германовна, а ты у нас не спятила, часом? Какой клад?

— Вот этого я не знаю, — с достоинством ответила старуха. — Никогда не интересовалась. Я старая дева, одинокая женщина — зачем мне знать о каком-то кладе?

— Однако же ты знаешь!

— Я ж для тебя, Владимир Дмитрич! Вижу, у тебя проблемы. Не знаю какие и вникать не хочу. Это ведь не мои проблемы, как сейчас говорится. Но полагаю, что тут замешаны деньги. Они повсюду замешаны, все зло от них. Так вот и решила тебе сказать… К тому же помру я скоро. Два века никто не живет, а я уже до второго века дотянула. Пора и честь знать. Могла ли я надеяться новое тысячелетие встретить?

— Ближе к теме, — ласково потребовал Владимир Дмитриевич. — Откуда ты про клад знаешь? Видела, как прадед его прятал?

— Нет, этого не видела и врать не стану. Да только люди видели. Нянька моя.

— Так она померла ж уже сто лет назад! Германовна! Что ты из меня Воробьянинова делаешь!

— Мерси за такое сравнение, — рассердилась старуха. — Я, выходит, сущеглупая воробьяниновская теща? Вот возьму и не скажу тебе ничего. Помру и унесу с собой в могилу…

— Германовна, не надо уносить в могилу. Я тебя люблю, Германовна…

— Так бы и слушала, век бы слушала. — Ехидная старуха прищурилась на солнце. — Мне, в моем возрасте, любовные признания весьма полезны для общего тонуса организма… Бальзам на душу. Ладно, погожу еще помирать. Где клад, не знаю, а знаю, где карта, что на клад указывает.

— А где?

— Да на столе у тебя в кабинете!

Стол был огромный и тяжелый, как могильный памятник генералу от инфантерии. Он (стол, а не генерал) сохранился в неприкосновенности с тех дальних времен, вероятно, не только и не столько из-за почтительности потомков, но и из-за их малосилия. Чтобы вынести его со второго этажа, понадобилась бы целая бригада грузчиков. А на черта его было выносить? Совершенно незачем. Служит стол верой и правдой, вот и пусть стоит на своем историческом месте.

Карта оказалась выжжена на исподе крышки.

— Прадед твой лично трудился, — прошептала Германовна, водя рукой по испещренной темно-коричневыми линиями поверхности. — Только ты, батюшка, ужо сам разбирайся в этой карте. Мне зрение не позволяет, да и в прикладной топографии я не сильна.

Откровенно говоря, Владимир Дмитриевич Краснов тоже был «в прикладной топографии» не ахти. Ему понадобилось четыре часа, чтобы расшифровать небрежную схему, мысленно убрать и сдвинуть со своих мест привычные вещи, преодолеть нервную дрожь. Германовна в это время дремала в кресле, ползала на кухню, приносила зеленый чай, ледяной клюквенный морс и сырные палочки, наконец как-то очень молодо устроилась на стуле у окна и запела старинный романс про хуторок. Что там с этим хуторком случилось нехорошего, Владимир Дмитриевич так и не узнал — словно в мозгу открылась форточка, и он ПОНЯЛ, где запрятал свои сокровища его загадочный прадед.

ГЛАВА 25

Александра поставила машину на стоянку и некоторое время посидела, глядя перед собой широко раскрытыми пустыми глазами. Как много событий случилось с утра! Ее пророческий сон, в котором она опять называла свою дочь Корой. Вызов к Кленову. Обвинение Киры в убийстве. Наконец, исполнение пророческого сна — дверь, ведущая прямо из монументального буфета на черную лестницу, и таинственная находка… А потом еще неуместный, странный поцелуй, который вот уж никак не вяжется со всем остальным! Она до сих пор чувствует его в уголке рта, и это мешает ей сосредоточиться…

«Кира жива, — сказала себе Александра, стерев поцелуй запястьем. — Теперь я это знаю точно. Она жива, и я найду ее».

И Александра снова выехала со стоянки, сопровождаемая удивленным взглядом скучающего сторожа. Она поедет по улицам, она поедет просто так и будет искать знак. Если ей снятся пророческие сны, то почему бы ей не найти указания на то, где искать Киру? Она увидит ее следы — серебряную дымку, тающую в воздухе. Или она увидит ее самое. Кира будет идти по улице — в белом платье, с летящими но ветру волосами. Потерянная, несчастная девочка, затравленная этим миром.

Ей потребовалось некоторое время, чтобы войти в состояние близкое к провидческому трансу. Может быть, два часа, а может, и три — Александра потеряла понятие времени. И она уже решила признать свою идею безумной, несостоятельной и вернуться в реальность твердых предметов и конкретных понятий, когда увидела…

Цветок. Белая лилия лежала на асфальте, под ногами прохожих. Их грубые ботинки не сминали и не топтали ее. Лилия словно была нарисована белой краской — но рисунок казался объемным и жизненным, он дышал и манил к себе взгляд. Никто из людей не замечал его…

«Никто не видит его, кроме меня. Это знак. Это тот знак, которого я искала».

Александра хотела остановиться, но неведомый толчок заставил ее тронуться дальше. Через три минуты она снова увидела…

…лилию. На асфальте, под ногами прохожих. И теперь уже было ясно, что цветы указывают ей путь. Дорогу к месту, где она сможет что-то узнать о Коре. Или увидеть ее? Нет, на такое счастье нельзя сейчас рассчитывать!

Их было еще пять. Пять указателей, пять знаков. Последний лежал на самом пороге крошечного магазина.

«Белая лилия» — гласила вывеска. И Александра, кое-как припарковавшись, кинулась туда.

Это был ювелирный магазин. В нем продавались в основном комиссионные вещи — по соседству с магазином располагался ломбард. Очевидно, невыкупленные драгоценности шли именно оттуда на прилавок «Белой лилии». Впрочем, и сам магазинчик гордо заявлял о своей самостоятельности небольшим объявлением на стене за витриной: «Скупка золота. Деньгами выручим!». Весьма оптимистично. Все ясно — нуждающиеся граждане несут бранзулетки, которые нельзя съесть или выпить, и получают малую толику рублишек. На текущие нужды.

Ассортимент, представленный на витрине, похвалить было трудно. Старые, некрасивые, нелюбимые украшения. Кольца в виде чалмы, перстни с крупными искусственными камнями. Тускловатые цепочки. Крестики. Грубые серьги — как уши такое выдерживают? И голова не болит?

Но Александра почти сразу нашла то, что искала. На отдельной витрине, украшенной табличкой «Изделия с бриллиантами», на черном потертом бархате лежало кольцо Киры. Буква «К», усыпанная бриллиантиками, увитая ветвями. Стоило оно двадцать пять тысяч. Приличная цена. Но за него заплачено было гораздо больше. Кире сделали его на заказ. Она носила его не снимая.

— Послушайте… — обратилась она к продавцу. — Мне нужно…

— Что вам показать, дама? — оживился тощий прыщавенький парнишка в форменной белой рубашке и желтой бабочке. Одеяние, очевидно, изображало наряд белой лилии. Штаны на молодом человеке были зеленые, что приятно разнообразило картину, но делало ее совершенно уж смехотворной.

— Мне ничего не надо показывать. Я сама все вижу. Я хочу у вас спросить… Откуда у вас это кольцо?

Палец Александры уперся в стекло над заветным колечком. Продавец проводил взглядом ее жест и пожал плечами:

— Кольцо, дама, комиссионное. Золото высшей пробы, девять бриллиантов. Камни мелкие, но чистой воды. Штучный товар! Оно стоит гораздо дороже, и вы не пожалеете…

— Я хочу знать — кто вам сдал его? Видите ли…

— Информации о клиентах мы не предоставляем, — перебил ее продавец, сразу поскучнев. — Извините…

— Поймите меня… У меня есть дочь. И она пропала. Объявлена в розыск. Ее, может быть, нет в живых! А это ее кольцо. Вы сами сказали — штучный товар. Оно одно такое! Помогите мне, я вас умоляю! У вас ведь тоже есть мама!

Молодой человек подергал плечами, словно собирался сбацать цыганочку с выходом. Слова необычной клиентки раздражили его, апелляция к ближайшим родственникам смутила.

— Я думаю, вам нужно обратиться к нашему администратору, — заявил он наконец, указав на дверь с соответствующей табличкой. — Может быть, она вам сможет помочь.

С администратором Александре повезло, она поняла это сразу. Из-за стола навстречу ей поднялась молодая круглолицая женщина с внимательными и усталыми глазами.

— Я помогу вам, — сказала она, выслушав сбивчивую речь Александры. — Быть может, это и в самом деле незаконно… Но я вам помогу. Думаю, если вы обратитесь в милицию, меня все равно вынудят предоставить эту информацию… Не хочу гонять вас лишний раз туда-сюда.

— Да ведь я же куплю это кольцо! — неизвестно зачем заявила Александра.

— Тем лучше. — На бледном лице женщины появилась слабая улыбка. — Кольцо было сдано на реализацию. Это значит, что покупатель придет за деньгами только после того, как мы продадим товар. Так, сейчас посмотрим…

Александра сидела как на иголках, но поиски квитанции не заняли много времени.

— Так, вот она. Панькина Анна Егоровна.

В квитанции имелись паспортные данные неведомой Анны Егоровны и ее домашний адрес. Уже схватив заветную бумажку, Александра вдруг засомневалась в правильности своего поступка. Может быть, стоило все проделать через Кленова? Но он поговаривал о том, что Кира виновна в убийстве, он занимается сейчас наркотиком, найденным на черной лестнице… И Александра отмахнулась от сомнений. Она пойдет к госпоже Панькиной и попытается узнать, откуда у той Кирино кольцо. Кольцо, сделанное на заказ, которое теперь вернулось к Александре! Она расплатилась с помощью карты и теперь получила его в собственность, вернув себе почтение прыщеватой белой лилии за прилавком.

Анна Егоровна жила у метро «Проспект Большевиков». Дом Александра отыскала сразу и издалека углядела сидящих у подъезда старушек. Так как в доме был всего один подъезд, резонно было предположить, что все они знают Анну Егоровну — возрастная группа у них явно общая. Госпожа Панькина родилась на свет божий в 1934 году. Быть может, она даже вот сейчас сидит тут, в этом прелестном обществе! Но обращаться к старушкам с вопросом… Это уж, пожалуй, слишком. Впрочем, цель оправдывает средства!

— Извините, вы не знаете — Панькина Анна Егоровна здесь живет? — вопросила Александра представительниц старшего поколения. Те уже давно с любопытством ее оглядывали. — Адрес у меня есть, но…

— Тут она, тут, — поспешно закивала бабуська в цветастой косынке, весьма кокетливо повязанной на манер банданы. — На третьем этаже живет.

— В десятой квартире?

— В десятой, в десятой, — вступил хор старушек. — Ты не бойся, иди, она дома. Дома, дома она. К ней сейчас дочка ее поднималась. Ты, милая, из собеса?

Александра промычала что-то неопределенное, но утвердительное. Провожаемая разноголосыми напутствиями и поощрениями, она вошла в подъезд. Хор старушечьих голосов снаружи завел новую шумную беседу. Теперь, очевидно, обсуждали очередную гостью Анны Егоровны, ее автомобиль и манеру вести разговор. Александра улыбнулась про себя. Неужели работники собеса приезжают к своим питомцам на новых «тойотах»? Кучерявенько живут, нечего сказать! Может, бросить этот хлопотный бизнес и пойти служить в собес?

Дверь в десятую квартиру оказалась распахнута, на пороге валялись какие-то хозяйственные сумки. А в самой квартире происходил самый шумный, самый первоклассный скандал. Эх, не слышат бабуси у подъезда, вот была бы тема для разговора! Впрочем, может быть, это для них привычно?

— Ничего мне не надо! Ничего мне не надо от тебя, ты, дрянь, мерзавка! И не приходи ко мне больше! Я тебе сто раз говорила…

— Но, мам…

— Не произноси этого слова! Ты все опошлила, ты над всем надругалась! Ты мне не дочь! Вон! Вон отсюда, пока я не позвала на помощь!

Александра едва успела отступить — мимо нее, пыхтя и отдуваясь, пролетела полная дама в невыносимо ярком платье леопардовой расцветки. Дама подхватила сумочку и загрохотала вниз по лестнице, не обратив на Александру ни малейшего внимания.

— И можешь не возвращаться! — грянуло ей вслед, прямо под ухом Александры.

Кричавшая не соответствовала громкости своего голоса ни ростом, ни габаритами, ни внешним видом. Прогоняла из квартиры леопардовую даму не стокилограммовая халда, а сухая высокая старуха в черном глухом платье — в такую-то жару! К выцветшему шелку платья был прицеплен воротничок из пожелтевшего кружева, и сама дама выглядела весьма томно. Седые, подсиненные волосы собраны были на затылке в аккуратный пучок, на тонком горбатом носу сидели очки без оправы, воротник придерживала огромная брошь с изображением «Незнакомки» Крамского.

— Извините, бога ради, вы ко мне? — обратилась хозяйка к Александре.

— Если вы Панькина Анна Егоровна, то к вам, — приняла официальный топ Александра. — Здравствуйте.

— Здравствуйте. Проходите.

Александра прошла в прихожую, которую можно было бы охарактеризовать с помощью расхожего выражения «бедно, по чистенько». Осмотревшись, она принялась стаскивать с ног туфли.

— Нет-нет, обуйтесь! — запротестовала хозяйка. — Я никогда не заставляю своих гостей разуваться! Хотя какие уж тут у меня гости… Но по-моему, это дурацкий обычай — заставлять снимать обувь и подсовывать антисанитарные разъезженные тапки. Правда, моя дорогая?

— Правда, — кивнула Александра.

— Вот и хорошо. Проходите в гостиную.

Насколько Александра могла судить, вся квартира и состояла из гостиной, кухни и совмещенного санузла. Но хозяйка проводила ее в единственную комнату, как в тронный зал.

— Присаживайтесь вот тут, у стола. Прежде чем мы приступим к нашему разговору, позвольте извиниться за неприглядную сцену, свидетельницей которой вы стали. Эта дама, которая ушла, — моя дочь… Увы, между нами есть серьезные разногласия…

— В семье такое бывает, — услужливо поддакнула Александра.

— Да? Вы так думаете? — обрадовалась Анна Егоровна. — Отрадно встретить понимание. Ну-с, чем обязана такому приятному визиту?

— Меня зовут Александра. Сегодня я зашла в магазин «Белая лилия» и увидела там кольцо. Кольцо с бриллиантами. Это ведь вы его туда сдали?

— Да, я.

— И это ваше кольцо?

— Что вы, моя дорогая! — рассмеялась Анна Егоровна, широким жестом обведя «гостиную». — Да вы только посмотрите на мою, с позволения сказать, обстановку!

Обстановка, что и говорить, была небогатая. Рассохшаяся чешская стенка, набитая книгами, диван, стол, два стула. Тумбочка для телевизора присутствовала, по сам телевизор куда-то отлучился, оставив вместо себя крошечный радиоприемник. На стене репродукция «Боярыни Морозовой» Сурикова. Ну да, как же иначе.

— О каких бриллиантах может идти речь? Мы с мужем всю жизнь преподавали в школе, никакого добра не нажили. Разве только всемирную библиотеку… Но ее не сдашь в ломбард, да я и не решилась бы на такой поступок… Вот моя дочь Марина…

— А чье же это тогда кольцо? — вопросила Александра, решив, что исповедь старой учительницы она всегда успеет дослушать до конца.

— Это Костя меня попросил сдать, — пояснила Анна Егоровна и вернулась к излюбленной теме: — Мы растили дочь в любви к прекрасному, а она, представьте…

— Кто такой этот Костя?

— Это мой бывший ученик, премилый мальчик. Он часто заходит ко мне, особенно после смерти мужа. Чинит что-нибудь, помогает мне. Карниз вот прибил. Мальчик недалекий, но добрый. На таких мир держится. А вот моя дочь Марина, несмотря на все наши усилия…

— Откуда у Кости это кольцо?

— Он сказал, что это кольцо его покойной бабушки.

— А почему же он сам его не отнес?

— Ах, да Костя считал — и довольно резонно, на мой взгляд, — что мне дадут денег больше, чем ему. Конечно, он прав. Если я выгляжу как женщина, у которой могут быть фамильные бриллианты, — вы ведь тоже подумали, что кольцо принадлежит мне? — то можно предположить, что я знаю им цену. А Костя такой молодой и такой… Скажем, простоватый. О нем могли подумать дурное и дать ему маленькую цену… Мы с ним вместе ходили, он меня сопровождал.

Глупая старуха откинулась на спинку стула. Она явно была довольна собой, неведомым Костей и такой удачной комбинацией.

— Конечно, он обещал мне за это некоторый процент, но я отказалась! Я привыкла зарабатывать деньги, а не получать их путем финансовых махинаций с чужим имуществом! Государство платит мне пенсию, я репетирую учеников, и мне хватает на скромную жизнь. Так и должны жить сейчас интеллигентные люди. А вот моя дочь Марина… Мне больно об этом говорить, но она предала наши идеалы! Те идеалы, которые мы ей внушали с детства! Подумайте: мало того что она бросила преподавание в школе и, влекомая жаждой наживы, пошла торговать какими-то ничтожными тряпками, так она еще и отдает свою дочь, мою внучку, в какой-то ужасный экономический институт! Чтобы маленькая Анечка тоже впоследствии стала торгашкой! Это ужасно! Я педагог, у меня есть принципы, и я сразу отреклась от недостойной дочери и теперь не принимаю ни ее, ни ее подачки! А она все ходит, ходит!.. Но вы видели, как я к этому отношусь. Видели ведь?

— Видела, видела… А этот Костик — как его фамилия и где он живет?

— Фамилия его Серов, а живет он тут же, по соседству. В тридцать седьмой квартире. Куда же вы? Уже уходите? Значит, я могу сказать Косте, что его колечко продано?

— Можете, можете, — бормотала Александра, пытаясь открыть незнакомый замок. В ногах путались сумки, брошенные леопардовой дамой, проклятой дочерью. — Сегодня же скажите, хорошо? Большое спасибо, до свидания.

— Обязательно скажу, он зайдет сегодня вечером. Деньги забирать мы, конечно, вместе пойдем. Ему-то, хи-хи, не отдадут! Всего вам доброго! Очень приятно было познакомиться! Заходите еще! — неслось ей вслед.

Старушки уже покинули скамейку — очевидно, подошло время сериала. Вместо них у подъезда сидела леопардовая дама, вид она имела самый удрученный. Александра прошла бы мимо, по недостойная дочь, предавшая идеалы, окликнула ее.

— Вы же к моей маме приходили? Скажите, она не выкинула сумки?

— Не выкинула, — улыбнулась Александра. — Лежат в квартире. В прихожей.

— Вот и хорошо. А то в прошлый раз она их вышвырнула прямо на лестницу. Помидоры и крупа рассыпались, бутылки и банки разбились… Мне же потом и пришлось все убирать, соседи сердились.

— Надеюсь, на этот раз обойдется…

— Надеюсь… А вы к ней по какому вопросу?

Александра присела на скамейку рядом с Мариной.

— Вы знаете, что она носила в скупку золотое украшение?

— Господи! — схватилась за обширную леопардовую грудь недостойная Марина. — Какое украшение? У нее ж ничего нет, кроме двух обручальных колец — ее и папино, и те истерлись до неприличия!

— Это кольцо принадлежало ее ученику, Косте Серову. Он попросил ее сдать.

— Ученику? Я сомневаюсь, что он ее ученик. Так любая шушера придет, учеником назовется…

— Но если ваша мама столько лет преподавала…

— Да ладно, я допускаю, что это ее ученик! Предположим. Но он бандит, форменный бандит! Видели бы вы его физиономию! А мама… Да вы видели, какая она.

— Какая?

— Мама сроду-то не очень хорошо разбиралась в людях. Все витала где-то. А после папиной смерти здорово сдала. Порвала со мной отношения, Анечку, в которой раньше души не чаяла, выгнала… Ничего не принимает, что я ей приношу. Мой муж телевизор ей подарил на юбилей — так она его выбросила из окна! И как осилила поднять? Едва замяли дело. Участковый приходил. Мы ей стали чужие, а вот этого Костю она привечает. Боюсь я за нее…

— Вашу маму нужно показать врачу, — посоветовала Александра, поднимаясь. — Это может плохо кончиться.

— Знаю я… Но как ее к врачу отвезти? Она же…

— А не надо везти. Пригласите его на дом, можете себе такое позволить?

— Господи, да я ради мамы… Мы же с мужем неплохо зарабатываем, и если б она согласилась…

— Она очень приветлива с посторонними людьми, особенно с теми, кто согласен выслушивать ее монологи… Может, еще наладится.

— Спасибо, спасибо вам большое на добром слове!

— Не за что. Прощайте.

Александра забралась в машину и, заводя ее, увидела, как леопардовая Марина поднимается и медленно, устало плетется по направлению к метро. Ей стало жаль учительскую дочку. В самом деле, тяжело, когда мать не в себе! Но тут же вернулась мыслями к собственным проблемам.

Так. Если старая учительница ничего не напридумывали походя, то Костя Серов, бывший ее ученик и «форменный бандит», — именно тот человек, который ей, Александре, нужен. Идти к нему домой и выпытывать, откуда он взял колечко, было бы, учитывая все его характеристики, весьма опрометчиво. Значит, нужно его поймать при других обстоятельствах. Но как? Александра ведь не знает его в лицо!

«Все очень просто, — сказала Александра сама себе. — Завтра он пойдет в «Белую лилию» забирать деньги за кольцо. И Анну Егоровну с собой прихватит. Так я его и узнаю. Надо просто проследить…»

Александра понимала, что это вовсе не так просто. К тому же в этом плане был еще один пробел. Что она станет делать после того, как увидит Костю Серова? Что-то подсказывало Александре, что «форменный бандит» не станет разговаривать с ней так же охотно, как его старая учительница. Может, все же стоило подключить Кленова?

И Александра почти уже решила звонить Евгению Эдуардовичу, как вдруг случилось нечто, нарушившее ее планы.

ГЛАВА 26

ГЛАВА 27

«1985 год. 12 июля

Я начинаю новый блокнот своего дневника, еще не закончив старого. Тому причиной та неожиданная находка, которую я сделал в собственном доме. В доме, к которому так привык, привык считать, что знаю его как свои пять пальцев! Подумать только — я столько лет работал за этим столом! И вот теперь открыл в нем нечто, что могло не открыться никогда. Очевидно, я один владею этой тайной — я и тот человек, спрятавший в доме клад. Его имя мне известно. Это дед моей дорогой покойной Майечки.

Даже сейчас, написав ее драгоценное имя, я испытал дрожь и горечь любви. Столько лет прошло, а боль утраты не слабеет, не затихает. Как несправедливо, что именно она умерла! Такая веселая, такая живая — она ушла от меня навсегда в ту тьму, откуда нет возврата, и я больше не увижу светлой ее улыбки! Мне тяжело мириться с этой несправедливостью.

Та женщина, что стала теперь спутницей моей жизни, заслуживает всего самого лучшего. Она хороша собой, несомненно талантлива. Ее живой и ровный нрав успокоил мою боль, оживил дом, помог Володе в его скорби. Для мальчика было очень важно присутствие женщины, которой он мог бы довериться… Диана заменила Володе мать. И он нуждался в этом — ведь я слишком занят. Диана преподнесла мне и тот дар, который особенно ценен для человека, чьи дни идут к закату. У меня теперь есть Марк. Он совсем взрослый юноша. У него вся жизнь впереди, и я чувствую, что он сможет добиться многого. Но почему у меня так болит глупое стариковское сердце?

Владимир опустил дневник на грудь и печально усмехнулся. Он всегда догадывался, что его отец так и не смог, до самой смерти не смог забыть Майю… И утешал себя тем, что его новый брак помог ему, Владимиру.

Впрочем, я отвлекся. Скорбя о Майе, я мог бы исписать сотню страниц. Но я хочу все же вернуться к своей находке. Володя, Марк и Диана уехали отдыхать в санаторий на Черноморское побережье. Зинаида Германовна уже две недели как лежит в глазной клинике, скоро ее должны прооперировать. Именно поэтому, пользуясь свободой, пользуясь тем, что никто не гонит меня спать, ссылаясь на якобы необходимый мне режим, я работал поздно ночью. Курил без меры — все же пора оставить эту дурную привычку! Но вчера она сослужила мне отличную службу. Очередную папиросу я уронил и не поленился полезть за ней под стол. Свет лампы падал удачно, и я смог рассмотреть на внутренней поверхности крышки стола какие-то причудливо пересекающиеся линии. Сначала мне показалось, что это жилы дерева, из которого был сделан стол, но потом я понял, что ошибся. С величайшими усилиями снял крышку со стола (минус полгода жизни за этот пот и дрожь в ногах и за то, что грохнул крышку себе на ноги, чуть не раздробив ступни!).

Я сразу понял, что это план нашего дома. Понял и обозначения. Маленьким крестиком было обозначено место, где находится рычаг, поднимающий панель, большим — панель, которая должна подняться. Вне себя от нетерпения, я спустился в гостиную и попробовал, удерживая в памяти схему, отыскать спрятанное.

Мои усилия увенчались успехом. После пяти-шести безуспешных попыток я нашел тот завиток в дубовой резьбе, который приводил в действие секретный и очень тонко сработанный механизм. Пятая, если считать направо от лестницы, панель поднялась. Там стоял небольшой сундук.

В нем лежали книги. Книги по оккультизму, признанному лженаукой. Интересно, будет ли когда-нибудь известно, какое значение имели оккультные изыскания в становлении Страны Советов? Ту информацию, которой я владею сейчас (далеко не в полном объеме), вряд ли можно будет когда-либо обнародовать. Занятные факты о «красных магах», сооружавших ментальную завесу над Кремлем, ограждавших пролетарских вождей от черной вражеской магии, разработавших символику молодому Советскому государству… «Коммунистическую свастику», сиречь серп и молот, например. Впрочем, я отвлекаюсь. Мысли путаются. Павел Смирницкий не вошел в избранную когорту «красных магов». Не знаю, что случилось с ним. Впрочем, он предсказал дату своей смерти в своих записях. У оккультиста был отвратительный почерк. Буду и дальше работать над расшифровкой его записей.

27 июля

Работа оказалась трудней, чем я предполагал. Скоро вернутся с курорта мои родные. Мне придется убрать книги обратно в тайник и молчать о своем открытии. Кроме книг, я нашел еще и драгоценности. Вероятно, они принадлежали супруге Павла Смирницкого. Как они подошли бы моей милой Майе, как прекрасна она была бы в этих бриллиантах! Но Майи больше нет со мной. И я не хочу, чтобы эти украшения носила Диана. Они останутся под спудом — до тех пор, пока один из моих сыновей не вскроет тайник. Я хотел бы, чтобы это был Владимир. Он приходится правнуком Смирницкому, и для него предназначены те тайные знания и те украшения, которые принадлежали его прабабке.

Владимир последнее время причинял мне много огорчений. Он успешно движется по жизни, но порой мне кажется, что он слишком многого не замечает на своем пути. Для него не существует препятствий. Порой мне кажется, что он способен перешагнуть в своем движении вверх через все, что составляет смысл человеческой жизни, что ему чужды любовь, привязанность, элементарное понятие о нравственности. В этом моя вина, моя огромная вина. Взяв на себя ответственность за жизнь ребенка, нельзя отгораживаться от этой ответственности своей чрезмерной занятостью. А я именно так и поступал. Мне тяжело признать это. Майя могла бы исправить дело, но ушла так рано и так скоропостижно, что это только настроило сына против нее. Смерть матери Владимир воспринял как препятствие и перестал, как выяснилось впоследствии, ждать от людей добра. Он относится с подозрением и недоверием ко всему миру — особенно к женщинам.

«Какие тонкие наблюдения, какие блистательные выводы!» — усмехнулся про себя Владимир Дмитриевич. Старик принимал естественное стремление молодого человека к свободе за цинизм. Строил из себя великого психолога, зачем-то привязал сюда смерть матери… Ерунда какая! Впрочем, в одном старик профессор оказался прав. Владимир Краснов действительно не доверял женщинам.

И эта несчастная история с девушкой из деревни… К стыду своему, я мало знаю о ней. Диана слишком легкомысленно отнеслась к известию, что ее пасынок сделал бедную девушку матерью. «С кем не бывает! Нужно дать ей денег, она сделает аборт, и дело с концом!» Какие жестокие слова! Но ей это простительно, я и не ждал от нее ничего другого… А Владимир! Как жестоко он отказался от встречи с девушкой, как сухо объявил, что она «пудрит ему мозги», что она «нагуляла ребенка», что хочет «пролезть в богатенькую семью»! Какие циничные выражения он употреблял. А я струсил. Да, я — старый трус. Мне нужно было самому найти ее, повидаться, поговорить. Но у меня не хватило силы духа.

«Неудивительно, — кивнул Владимир. — Я даже не знал, что мой покойный батюшка был в курсе этой истории. Никогда он со мной об этом не заговаривал. Я советовался с Дианой. Она бой-баба, она сразу обозначила для меня линию поведения, предложила денег, раздавила во мне остатки сомнений. А старик, оказывается, знал и здорово огорчался… Если бы я был в курсе, что он так близко принимал к сердцу «беременную» историю, я бы, наверное, вел себя иначе. И со стариком, и с Александрой. А так я полагал, что молчание — знак согласия…»

Среди книг и драгоценностей Смирницкого я нашел предмет, который был весьма непохож на другие. Его смысл объяснили мне книги. Павел Смирницкий сам сделал этот талисман. Могучий талисман, как объясняет он в своих записях — в том куске, который мне удалось прочитать. Золотое ожерелье очень грубой работы.

Владимир подскочил и чуть не выпал из гамака. С трудом занял подобающее положение и еще раз перечитал последние слова. Никакого ожерелья он в схроне не обнаружил! Нет, обнаружил. Бриллиантовое ожерелье, но даже слепой не назвал бы его «грубой работой»!

Найдя его, я был потрясен мощью, заложенной в этом украшении. Нет, это не украшение. Это нечто большее. Я не верю в магические свойства ожерелья. Но надо признать — оно представляет собой нечто совершенно исключительное. Три огромных камня впаяны в тяжелое темное золото. К ювелирам я обращаться не рискнул. Но моих познаний хватило, чтобы распознать эти камни.

В центре — несомненно алмаз. Алмаз «сырой», то есть неограненный. Неизвестный гранильщик отполировал только естественные грани кристалла, имеющего форму октаэдра. Насколько я могу понять с помощью своего старенького микроскопа, в камне нет ни малейшего изъяна. Но потрясло меня не это… По самым скромным предположениям, этот алмаз весит около 60 карат, что при отсутствии изъянов ставит его в ряд с такими известными бриллиантами, как «Звезда Южной Африки», «Ягерсфонтейн» и «Йонкер». В случае огранки камень может уменьшиться, но ненамного.

Обрамляют это чудо два не менее прекрасных, хотя, быть может, и не таких дорогих камня. Оба они не огранены. Кристалл изумруда ярко-зеленого цвета представляет собой шестигранную усеченную призму, весом около 125–130 карат (я могу сильно ошибаться, но скорее в меньшую сторону). Желто-зеленый кристалл топаза (очевидно, бразильского происхождения) представляет правильно сформированную ромбопирамидальную призму. Весом он не менее 150 карат.

Описывать ожерелье сложно. Оно словно ускользает из-под пера. В любом случае, я не могу с ним расстаться. Пусть оно останется у меня. Порой мне кажется, что из кристаллов в меня льются силы.

Значит, драгоценность осталась у отца. И где она сейчас? Ничего подобного Владимир в доме не находил — но он ведь и не искал! Остается библиотека, где за рядами книг можно не только ожерелье — и «Кохинор» спрятать, вместе со всей Голкондой в придачу! Алмаз в шестьдесят карат! Владимир Дмитриевич мало смыслил в каратах, но понимал худо-бедно, что это очень много. Надо искать! «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» — так, кажется, говорилось в книжке про двух капитанов?

30 июля

Наконец вернулись мои родные! Марк загорел, похудел, одичал. Смеясь, говорит, что не представляет, как возвращаться к занятиям в институте после месяца на море. Диана сразу же уехала в театр, даже не поздоровались как следует. Переодевалась и напевала в спальне. Она заметно помолодела, что дало мне основания предполагать — не обошлось без банального курортного романа. Мальчики развлекались в компании молодежи, а она наверняка урвала момент…

«Да уж, урвала. Подцепила в первый же день какого-то дирижера. Гуляла с ним по набережной в сумерках — в золотистом шелковом платье свободных форм, на шее жемчуга моей матери, на голове — огромная соломенная шляпа. Воображала себя дамой с собачкой. Мы с Марком жили в одном номере, а она — в другом. Я выпроваживал Марка «полюбоваться на вечернее море», а сам приводил сговорчивых курортниц. Особенно охотно шли на одноразовое приключение бальзаковские и предбальзаковские дамы. Вырвавшиеся из домашней обстановки, ошалевшие от свободы, солнца, моря, собственной привлекательности и безнаказанности… Бутылка массандровского портвейна, одно запретное яблоко на двоих и жаркие объятия на сбившихся простынях. Потом я провожал случайную подругу и в холле частенько сталкивался с тем самым дирижером, который выходил из Дианиного номера. Дирижер бывал встрепан и смущен, а я не без намека преувеличенно почтительно его приветствовал… Один Марк щелкал клювом, да он, видно, в папеньку удался».

…Впрочем, я не стал забивать себе голову. Такие ситуации неизбежны, когда жена намного моложе мужа, когда он к тому же по роду своих занятий или по складу характера не в состоянии сопровождать ее на отдыхе. Впрочем, Диана вернулась не поздно. Мы долго ужинали вдвоем на террасе — дети уехали в город повидаться с друзьями. Она говорила мне о теплом море, а я любовался ее обновленной красотой… И потом я почувствовал удивительное вдохновение, потрясающий прилив сил… Такого со мной давно не было. С молодых лет, пожалуй. Диана была потрясена! Она быстро заснула, утомленная, и я тоже заснул.

6 августа

Быть может, все это бредни выжившего из ума старика. Быть может, мне и в самом деле нужно было принимать те таблетки, что мне рекомендовал Сидорович еще в прошлом году. Но мне кажется, что ожерелье действует на меня. Последние пять дней я чувствую себя гораздо лучше. Меня не мучает высокое давление, у меня не ноет больше сердце. Я уже давно не работал. Делал вид, что работаю, — вот до чего дошел! Сидел у себя в кабинете за запертой дверью, перечитывал Чехова, к обеду выходил с сосредоточенным видом. Но теперь ко мне вернулась ясность мысли, я написал новую статью и начал систематизировать некоторые исследования. Систематизация и анализ займут некоторое время, после можно будет сделать доклад в Академии наук. Кроме того, ко мне вернулась мужская сила. Диана не знает, что и думать. Я слышал краем уха ее телефонный разговор с какой-то подругой — она уверена, что все дело в каких-то чудодейственных таблетках, которые мне привезли год назад из Дании. Но я тех таблеток не пил, опасался.

Я смотрю на ожерелье ночами. Я пью ту силу, которая исходит от него.

Владимир прервал чтение и задумчиво воззрился вверх, в густую синеву неба. «Надо же… Отец всегда был чужд суеверий. Значит, в этом ожерелье и впрямь было что-то… Трудно верить современным «магам», слишком они подпортили свою репутацию. Но в прошлом наверняка были люди, способные сконцентрировать могучие природные силы, силы неведомого, и вложить их в какой-то предмет…

Я найду это ожерелье, чего бы мне это ни стоило, — решил Владимир. — Оно необходимо мне! Оно должно принадлежать мне, и я его найду».

Дальше записи стали менее интересными. Профессор Краснов сухо описывал незначительные семейные события, но много писал о своих планах. Он работал над новой книгой. Судя по записям, работа подвигалась бодро. Это странно. Ведь, насколько Владимир Дмитриевич помнил, последняя книга отца осталась незаконченной.

«Странное ощущение — я читаю и словно бы отец жив. А я знаю, что это последний год его жизни. Он умрет 2 января. После праздников. Не так обидно умирать после праздников, когда подарки уже распакованы и индейка доедена… Но все равно странно, что он не дописал книгу…»

Владимир Дмитриевич читал дальше, и волосы вставали дыбом у него на голове.

18 ноября

Сегодня самый страшный день в моей жизни.

Случилось то, чего никто не мог ожидать.

Хорошо, что Майечка не дожила до этого дня.

Прости нас, Господи. Мы были неразумны в своих эгоистичных желаниях. И расплата настигла невиновных. Господи, я никогда не верил в Тебя. И никогда ни о чем не просил. Так прости мне теперь в величайшей милости Твоей мое неверие!

Или не Бог. Просто судьба. Страшная судьба. Ананке. Ананке. Высшая сила необходимости и неизбежности, которой подчиняются даже боги.

Сегодня я видел свою внучку. Дочь моего сына. Дочь моего приемного сына. Плод кровосмешения. Дитя инцеста.

Девушка пришла к нашему дому. Я опять был один. Последнее время я всегда один, по теперь это меня уже не тяготит. Я много работал над книгой. Я пригласил ее в дом, стал угощать чаем и пирогами. Она показала мне девочку. Крошечную красавицу Киру. Мое сердце дрогнуло при виде маленького, удивительно правильного лица с бледными губками. Девочка нездорова, она родилась с пороком сердца. Я представил себе, что, если бы Владимир иначе отнесся к появлению ребенка на свет, они жили бы у нас в доме. Скажем, на втором этаже, в розовой комнате. Там почти всегда светло, и это самая теплая комната в доме. Там всегда пахло бы ребенком, и чистотой, и молоком, и я бы приходил туда понянчить малютку, отдохнуть от своих научных трудов…

Так я размечтался, несчастный урод, и начал расспрашивать молодую женщину (я упорно называю ее девушкой, ведь она так молода, она ровесница Марку!) о ней, о ее жизни и семье. И почти с первых ее слов…

Она сестра Владимира. Да. Она его родная сестра, дочь Марты и Леонида. Не знаю, почему я не умер от инфаркта в тот момент, когда это осознал. Не знаю, откуда у меня взялись силы скрыть от Александры свое состояние. Она не должна ничего знать. Она не должна всю жизнь нести на себе груз чужой вины… У нее и так было много горя. И будет, вероятно, еще. Девочка серьезно больна. Прости меня, Боже, но лучше бы ей умереть. Да, быть может, ей лучше умереть.

Но кто бы мог подумать? Кто бы мог подумать в тот день и час, когда Майя приняла ребенка своей сестры? Он был таким крошечным, и для Марты это была всего лишь забавная игрушка. И я, осел, смотрел на это снисходительно!

Марта не хотела оставлять у себя мальчика. Она сказала: «Я не сделаю ему такого подарка». Она не могла простить своему мужу своей изломанной, искалеченной жизни, не могла простить тех детей, которые умерли в младенчестве. Марта рыдала и клялась, что убьет новорожденного своими руками, если мы его не возьмем. Потому что он все равно умрет… Умрет, как… И тут она называла какое-то имя. Неизвестное мне имя. И я забыл его. Она уверяла, что ее муж убил того человека, и убивал не раз.

И мы взяли мальчика. Мы взяли его, как взяли старинные часы с фигурой Крона, пожирающего младенца. Сувенир. Игрушку. Это обошлось нам недорого. Майя отдала деревенской акушерке свои серьги и брошку. И какие-то деньги. Та согласилась…

Я дал Александре денег и пообещал найти врача. Хорошего врача, который мог бы проконсультировать девочку. Обещал поддерживать ее… А когда они уходили и вызванная мной машина уже сигналила у ворот, я… В общем, я отдал Александре ожерелье Смирницкого. Я сказал ей: «Это для Киры».

Ожерелье принадлежит ей по праву. Пусть оно принесет ей счастье, здоровье, долголетие. Пусть мой грех не ляжет на нее. А мне остается одно — молиться и ждать смерти, которая избавит меня от этой муки и позволит соединиться с возлюбленной моей Майей.

29 декабря

Домашние разъехались. У всех есть дела перед Новым годом. Купить подарки друг другу, поздравить с наступающим знакомых… У меня тоже есть дело. Я открою тайник и положу туда этот блокнот. Пусть лежит, пока кто-то не найдет его и не поразится готическим страстям, бушевавшим в двадцатом веке…»

На этом записи обрывались. Дальше шли чистые страницы. Но Владимир Дмитриевич зачем-то пролистал дневник до конца и некоторое время полежал, машинально раскачиваясь. Потом пошел в дом, покачиваясь, словно был сильно пьян.

Внутренним взором он видел, как его отец стоит в гостиной, у раздвижной панели. Должно быть, он был в халате. Этот халат до сих пор висит в кабинете, в шкафу. Шелковый, темно-синий, простеганный халат. Можно найти его и прикоснуться к нему. Можно надеть его и спуститься в нем к ужину. Отец был уже очень стар. Белые волосы, сияющим венчиком обрамляющие лысину, слегка вились. Шаркая сухими старыми ногами, он подходит к раздвижной панели, нажимает на потайную закорючку. Потом открывает ларец и кладет свой дневник. Не глядя. Небольшая книжица проскользнет в щель между фолиантами и останется там лежать. Через четыре дня отца не станет. Он умрет ясным морозным утром. Ночью будет идти снег, а утром выглянет солнце. Оконные стекла покроются диковинными узорами — заколдованный лес, волшебные северные джунгли. Отец так и останется сидеть за своим столом — до самого обеда. Только в два часа дня его, уже застывшего, найдет Диана. Ее вопль встревожит весь дом… А книжица будет лежать там, в тайнике.

Чтобы Владимир Дмитриевич Краснов нашел ее. Через много лет.

На пороге дома ему встретилась Зинаида Германовна.

— Ты куда запропал, дружок? Я ищу, ищу! Батюшки мои! — вскрикнула вдруг старуха. — Да ты ж как лунь поседел!

Владимир Дмитриевич бросил взгляд в зеркало. Даже в темном старом стекле он смог рассмотреть — его темные волосы, в которых только кое-где пробивалась седина, за несколько часов стали почти сплошь белыми…

ГЛАВА 28

ГЛАВА 29

ГЛАВА 30

ГЛАВА 31

О, великие духи телефона! О, эти современные боги из машины! Кто помнит о вас? Кто знает, что именно вы помогаете Ананке вершить наши судьбы? Право же, о вас стоит вспомнить. Стоит помолиться вам и принести какую-нибудь жертву, чтобы вы освобождали линию, когда мы ждем важного звонка, и сбивали радиоволны, когда должен позвонить человек назойливый и неприятный! Пусть всегда дозваниваются до нас наши любимые, а для врагов всегда будет занято!

Кленов дозванивался в МАРК второй час. Не то чтобы очень безуспешно, но… Его настигла та беда, которая обошла Александру стороной. Ему отказывали в даче информации. Разумеется, он мог бы потребовать ее. Явился бы лично, предъявил документы и потребовал показаний. Но такой прямолинейный способ он оставил напоследок. Таким образом действий он может спугнуть человека, который что-то знает. Пришлось действовать стороной, исподволь, через виртуальное пространство.

Телефоны кампании МАРК он нашел во всезнающем Интернете. Деятельность кампании была обширна, но Евгения Эдуардовича интересовал один-единственный аспект: изготовление духов на заказ. Он полагал, что дело это, во-первых, недешевое, во-вторых, не очень-то прибыльное. Зачем богатому человеку заказывать духи в российской фармацевтической кампании, если за те же деньги он может приобрести за границей (или здесь же, в России, в хорошем магазине) флакон духов известного парфюмера? Посмотрим правде в глаза: россияне никогда не умели ценить эксклюзив. Им подавай продукцию известной марки, какую угодно чепуху, но чтобы к ней присобачен был узнаваемый фирменный ярлычок…

Однако даже у этой идеи оказались свои поклонники. На сайте в форуме паслось полтора десятка молодых людей обоего пола, которые вяло обсуждали продукцию фирмы. Часто упоминался некто Могилевский, который, судя по различным репликам, и был парфюмерным гением фирмы. Были и восторженные реплики: «Могилевский — гений! Ему бы раскрутиться как следует, и он всех забьет», и критические: «Могилевский — плагиатор», и категоричные: «Могилевский — гомик отстойный». Последняя, справедливости ради надо заметить, парфюмерных талантов Могилевского не затрагивала.

Кленов влез в форум и с ходу заявил, что он тут новичок, но умирает от желания обзавестись своими, индивидуальными духами. Ему моментально надавали кучу советов — аборигены форума явно были рады новому лицу, им порядком надоело вариться и тушиться в собственном соку. Какая-то хамка посоветовала ему не морочить голову приличным людям, пойти и купить себе в подземном переходе одеколон «Олд спайз». Это был наезд, и Кленов его проигнорировал. В целом все рекомендации отличались благожелательностью и сводились к одному: Спайку (таков был пик Евгения Эдуардовича) нужно непременно обратиться к Петечке Могилевскому. Познакомиться с ним… И парфюмерный талант, насмотревшись на клиента, состряпает ему тот единственный аромат, который неминуемо будет привлекать к Кленову женские сердца, как тазик с вареньем привлекает ос!

Через десять минут виртуальной беседы и лазанья по сайту Кленов понял, что имеется в виду. Оказывается, в фирме МАРК в духи добавляли еще и так называемые феромоны. То есть те вещества, которые якобы привлекают противоположный пол. Евгений Эдуардович был совершенно не уверен в научности этой идеи. Чисто по-человечески неприятно было признать, что внимание противоположного пола можно заслужить с помощью каких-то пахучих веществ. Мы же не кролики, на самом деле, не скунсы какие?

Но для плезиру новым виртуальным знакомым Кленов выразил восторг по поводу всемогущих феромонов. В самом деле, он был бы не прочь привлекать сердца… Сердце одной женщины. Это ведь немного? Это была женщина с длинными ногами и лебединой шеей, глаза у нее глядели тревожно, а губы пахли морошкой. У нее пропала дочь, и Кленов вот сейчас общается с этими идиотами именно для того, чтобы как-то выйти на след беглянки! Хотя беглянка, судя по всему, была непростой девочкой. Сколько успела наколобродить, надо же!

Наконец, в конце рабочего дня, на форуме появился и сам парфюмерный гений Петечка Могилевский под многозначительным ником Голубой Ангел. Кленов был ему представлен, и Голубой Ангел благосклонно с новичком пообщался. Он был снисходителен, блистателен и мудр. За время, проведенное на форуме, Кленов успел многое понять о Петечкиной натуре, и теперь ему удалось попасть в тон. Не зная, как это предложение будет воспринято, и смертельно опасаясь ляпнуть что-нибудь не то, он предложил Могилевскому «встретиться, пообщаться». Голубой Ангел пококетничал минуты три и согласился. То ли сильна в нем была тяга к презренному металлу, а заказ сулил лично ему неплохие деньги, то ли купился на льстивые речи Евгения Эдуардовича… В общем, Петечка Могилевский назначил своему новому приятелю встречу — сегодня вечером, в кафе «Рома». «Заметано?» — вопросил Голубой Ангел. «Заметано, — ответил Спайк. — А как я тебя узнаю?» — «Это я тебя узнаю, — улыбнулся смайликом Голубой Ангел. — У тебя в руках будет две розы, желтая и белая».

Спайк подивился про себя наглости избалованного парфюмера, но, конечно, согласился, выразив приличный, подобающий случаю восторг. К восьми часам он с шиком подкатил к кафе «Рома» на серебристом «опеле-астре». Машину пришлось одолжить у сослуживца, которому крупно повезло с женой. Вернее, с тестем. Сослуживцу Евгений Эдуардович недавно сделал одолжение из разряда тех, о которых не забывают, и, как ни кривился счастливый в семейной жизни коллега, ему все же пришлось автомобиль одолжить. Кленов, как мог, приоделся, даже в парикмахерскую сходил, презирая себя, купил две условленные розы и потащился на свидание с Голубым Ангелом.

Кафе было вполне приличным, но вот посетители… Это был маленький клуб мужчин с нетрадиционной сексуальной ориентацией, и Кленов это сразу понял. Не то чтобы он испугался… Просто напомнил себе, что любит женщин, и храбро перешагнул порог. Навстречу ему сразу же шагнуло дивное существо. Даже если бы Евгений Эдуардович просто увидел такое на улице, он бы твердо сказал: это и есть самый что ни на есть Голубой Ангел!

Существо было тощим и едва доходило Кленову до плеча. На голове оно имело серебристо-белый паричок. Длинная парниковая челка кокетливо спадала Голубому Ангелу на глаза, придавая ему сходство с неухоженной болонкой. Из-под белых прядей торчали длинные накрашенные ресницы. Не исключено, что ресницы были накладными — скромный опыт в области макияжа не позволил Кленову этого определить. Губы существа были сложены в капризную гримаску. Тощий торс облекала гипюровая рубашка. Две верхние перламутровые пуговки были расстегнуты, обнажая безволосую грудь. На груди мотался замысловатый кулончик. Худенький зад Голубого Ангела затянут был в кожаные брюки, на ногах красовались тяжеленные «гриндерсы». Или «мартенсы» — в этом Евгений Эдуардович тоже был не силен. Тяжелые ботинки, казалось, были единственным грузом, удерживающим Голубого Ангела на этой грешной земле. Кабы не они — то-то бы он воспарил над всем паршивым миром!

Знакомство в общем удалось. Стесняясь самого себя, Кленов признался — опять же самому себе, — что произвел на Могилевского неизгладимое впечатление. Или он со всеми так общается? Петечка мурлыкал, как избалованная кошечка, и посматривал на Евгения Эдуардовича так игриво, что тому становилось не по себе. Но Кленов удачно выбрал имидж. Мрачноватый мачо, не желающий демонстрировать свои чувства. Угрюмый красавец с ранимой и влюбчивой душой. Именно так он и описал свои личностные качества, когда Могилевский, не скрывая заинтересованности, принялся о них расспрашивать.

— Великолепно! — закатил глаза великий парфюмер. — Я уже слышу этот аромат! О да, я слышу аромат, как люди слышат музыку! В этом и состоит мой гений! Это будет сюита!

— Чего? — не выдержал Кленов.

— Да-да, сюита! Сначала — мощный аккорд кедра с привкусом зеленого мандарина. Понимаешь меня?

— Чего тут не понять, — пробормотал Кленов, отметив, что Могилевский внезапно перешел на «ты». — Мощный аккорд кедра, чего проще.

— Ливанский кедр! Мужество! Сила! — экстатически вскрикивал Голубой Ангел, привлекая к себе внимание посетителей. Впрочем, вполне благосклонное внимание. — Потом вступают пряные ноты. Шафран и имбирь. Шафран — интрига, имбирь — ностальгия. Загадочный Восток. Тайна одинокой души! Ночные мечты, о которых не говорят вслух!

Кленов попытался выразить заинтересованность.

— И наконец — жженый мед и молоко! Понимаешь? Нет, ты понимаешь?

«Все равно что отвечать на вопрос «ты меня уважаешь?» — подумал Кленов. Вслух он такого сказать не мог, потому собрался и ответил:

— А чего ж тут непонятного? Молоко и мед под языком твоим, сотовый мед каплет из уст твоих!

— Да! Ты тоньше, чем кажешься, Евгений! Ты все понял! Именно «Песнь Песней»! Финальные затухающие ноты — их услышит только тот человек, который поцелует твою кожу! Прикоснется к ней нежным эпидермисом губ! Это будет мой шедевр!

Кленов тоже значительно покивал. Быть может, Голубой Ангел и в самом деле великий парфюмер? Излагает, по крайней мере, складно и вдохновенно!

Могилевский уже погас. Тянул свой коктейль и глазел по сторонам. Пора было заводить главный разговор.

— Мне говорили, ты не так давно сделал замечательные духи… Вроде бы они назывались «Кира»…

— А кто говорил? — насторожился Петечка. — Хотя какая разница… Честно? Говно. Сляпал наскоро, из чего бог послал. Про носителя ничего не знал.

— Как же делал?

— Говорю тебе: спустя рукава. Заказ пришел внутренний, от кого-то из начальства. Я не знаю от кого. Да они все в этом ни хрена не разбираются. Погоди, так откуда ты про эти духи знаешь?

— Я знаком с их владелицей, представь себе. Она… давала мне понюхать.

— Так она ими пользуется?

— Вовсю! — заверил Кленов самолюбивого гения. Он уже понял, что дело не выгорело, и начал скучать. — Они ей страшно нравятся.

— Ну, прелестненько. Хотя и это не главное. Мои духи должны нести на себе отпечаток личности, компрене?

— Уи.

Голубой Ангел рассмеялся. Внезапно Кленов увидел его, как под сильным микроскопом. Действительно, он неплохой парфюмер. Мастер своего дела и любит свое дело. Это редкость. За гиперболизированной внешностью нетрадиционного мальчика Евгению Эдуардовичу померещилась чистая и светлая, хоть и сумбурная душа. Ему отчего-то стало весело.

Но не было смысла затягивать вечер. Пора смываться. Иначе увидит его кто-нибудь в таком месте да в таком обществе! Засмеют потом.

Кленов не хотел обижать Голубого Ангела, потому провел финал встречи блестяще — на максимальном напряжении сил. Намекнул на срочное дело, поблагодарил за приятный и познавательный разговор и выразил надежду на скорое свидание.

— Конечно, милый! Обязательно позвони! — проворковал Петечка, обливая Кленова жженым медом и молоком ласкового взгляда. — И заходи в форум. До встречи!

Кленов с удовольствием раскланялся. Он знал — как только он перешагнет порог, Петечка забудет его лицо. А через пару дней и сам факт существования Кленова канет для Могилевского в мутнопамятные воды Леты. Такое уж это создание. Попрыгунья-стрекоза.

И, заводя мотор чужого «опеля», Кленов от всего сердца пожелал несуразному Петечке Могилевскому удачи.

ГЛАВА 32

— Мне нужно с тобой встретиться. — От этого голоса у Александры сразу зачесалось под черепной коробкой. Интересно, могут ли чесаться мозги? Наверное, могут. — Ты меня слышишь?

— Разумеется, слышу, я ведь не глухая, — ответила Александра, теребя брелок на связке ключей. Вот тот самый ключ, которым она открыла дверь в страшную комнату… Несколько дней назад, а кажется — вечность. — Во-первых, здравствуй, Владимир.

— Здравствуй. Извини. Просто я… У меня…

— Я уже поняла, что ты находишься в некотором душевном смятении. Не так ли?

Александра сама себе поражалась. «Некоторое душевное смятение» — это ж надо такое выдумать! На Краснова, похоже, это произвело впечатление.

— Да. Ты права.

— Это касается меня? Или Киры?

— Тебя. И Киры. Мы не могли бы встретиться, чтобы обсудить все это подробнее?

С ума сойти! У него в голосе прямо-таки слышалось нетерпеливое звучание умоляюще-униженных интонаций. Что могло случиться? Небо на землю рухнуло, что ли, а Александра и не заметила?

— Ты согласна? — допытывался Владимир.

— Согласна, — вздохнула Александра. — Где ваша светлость изволит назначить мне встречу?

— Я мог бы приехать к тебе, — после паузы заявил Краснов. — Если ты меня пригласишь, конечно.

Если б разговор происходил не в автомобиле, Александра бы с кресла упала! Но падать было некуда — впереди торчал руль, сзади подпирала спинка. Поэтому пришлось с достоинством заявить:

— Буду рада такому гостю. Приезжай сегодня же. Я дома после полудня. Запиши адрес…

— Записываю. С твоего разрешения, я приеду к часу.

На этом потрясающая беседа закончилась. Александра отключила телефон и сунула его в сумку. Чтобы больше никто не вздумал позвонить, чем-то ее отвлечь, что-то назначить. Кстати, ей пришло в голову, что у Краснова не было номера ее телефона! Этот разговор был странен не только но тону, но и по самому факту! Владимир Краснов не звонил Александре никогда. Она — да, звонила ему. Когда ей что-то было нужно. А было нужно ей очень редко. Но он ей не звонил… Или она все же давала ему номер телефона? Этого Александра, как ни билась, припомнить не могла.

Следовало спешить домой. Посмотреть, все ли там в порядке, предупредить Галину, привести себя в порядок. И хорошенько подготовиться к разговору — хотя как можно подготовиться к тому, о чем не имеешь понятия?

Как можно готовиться к встрече с человеком, о котором ничего не знаешь?

Александра фактически совсем ничего не знала о Краснове.

Она знала о нем меньше, чем о самом случайном прохожем, спросившем, который теперь час. Как странно — у нее ребенок от Краснова, а они — незнакомые люди. Впрочем, такое часто бывает. Чаще, чем можно предположить.

Тогда, почти двадцать лет назад, она была очень молода, очень наивна. Наверное, очень хороша собой. Судить трудно. Фотографии тех лет сохранили вполне невинный образ девушки-ребенка с круглыми наивными глазами, но во взрослом шелковом платье и со взрослой прической. Она приехала в Ленинград, впервые в жизни вырвавшись из родного села. Город показался ей очень холодным, очень страшным и бесконечно чужим. У нее никого тут не было… А ей предстояло тут жить и учиться.

В институтском общежитии она жила в одной комнате с тремя такими же провинциалками, как и она сама. Неразлучные подружки, Людка и Оксана, были занудными зубрилами, проводили все свое свободное время в библиотеке, говорить могли только об учебе. А третья… Нинка Кудякова, разбитная деваха, думала и говорила исключительно об удачном замужестве.

«У нас, девки, факультет женский, его так и называют — факультет старых дев, — вещала она вечерами, глядя в потолок и размазывая по мордашке огуречную маску. — А кончишь учебу — пойдешь в школу работать, там тоже мужиков не навалом. Так и прокукуешь век. Не знаю, как вам, а мне такое дело не подходит. Вы, зубрилки, в аспирантуру готовитесь? Да кому вы нужны в аспирантуре? Тут своих ученых полно. Поедете обратно в свою Мухосрань, всю жизнь с охламонами провозитесь, только и будет у вас счастья, что родители на Восьмое марта хрустальную вазочку подарят. Не-ет, я на свою жизнь другие планы имею. Я себе золотую рыбку поймаю… Останусь в городе, вот увидите».

Если бы не разбитная Нинка — кто знает, как повернулась бы судьба Александры? Соседка но общежитию сообразила, что и на улицах, и на танцах охотнее знакомятся с двумя подружками. Парни-то тоже ходят по двое, два и два, вот и будут две парочки. И стала таскать за собой Александру. На танцы вместе ходили, и в кино, и по театрам… От парней отбою не предвиделось, но все это было не то, все это было несерьезно…

«Я, Шурочка, этих прохвостов насквозь вижу, — хвасталась Нинка. — Сразу видно, что у парня на уме. Время он с тобой провести хочет или серьезные намерения имеет…»

Но и на старуху бывает проруха. Несмотря на всю свою житейскую мудрость, Нинка влюбилась в художника. Художник был немолод, нетрезв и беден. У него имелось одно существенное достоинство — он был холост и являлся счастливым обладателем комнаты с косым потолком в мансарде, которую с гордостью именовал «студией». Познакомились они, насколько Александра знала, на какой-то выставке. Огненная южнорусская Нинкина красота, редкая в Северной Пальмире, скосила застенчивого художника под корень. Не в силах сопротивляться ее темпераментному напору, живописец с говорящей фамилией Недогонов позволил испортить свой девственно-чистый паспорт штампом, а свою привычную холостяцко-богемную жизнь — женской заботой и лаской.

Неожиданно для себя самой Нина оказалась владелицей светского салона. В мансарду с косым потолком, с видом на помойку, приходили писатели, художники, актеры, товароведы и фарцовщики. Бывали там и иностранцы… Картины Недогонова продавались — а когда не хватало денег, гости приносили с собой портвейн, серые макароны и рыбные консервы… В общем, Нинка была довольна жизнью. Теперь она звалась Нонна и за ней ухаживали богемные знаменитости. Влюбиться в нее считалось правилом хорошего тона. Надо отдать ей должное — разбитная деваха стала примерной супругой, и никто не мог похвастаться победой над женой Недогонова.

Выскочив замуж, Нина не забыла свою подругу и наперсницу. Она пригласила Александру в гости. Александра пришла и тут же почувствовала себя провинциальной, старомодной, отсталой. В студии собралась богема. Истерзанные постоянным непониманием и недоеданием поэты декламировали странные стихи. В прихожей на сваленной груде пальто спал бард, впоследствии всенародно прославившийся. Даже во сне он не выпускал из рук гитары… Фарцовщики с наглыми глазами говорили вполголоса о чем-то своем. Насколько Александра могла понять, речь шла о какой-то иконе. На девушку никто не обращал внимания. Нонна варила на кухне картошку, ее муж спорил с коллегой но цеху. Чересчур оживленная дискуссия грозила вот-вот перейти в мордобой.

— Не волнуйтесь, они не подерутся, — сказал кто-то у нее над ухом.

— Да? — переспросила она, пытаясь краем глаза рассмотреть собеседника.

— Они все время так общаются. Хотите портвейна?

Александра выпила стакан чернильного цвета пойла. Сразу зашумело в голове и стало весело. Она забыла про свое нелепое шерстяное платье в клеточку, про портфель с книгами и про заштопанные колготки. Дешевый портвейн сделал чудо. Александра показалась сама себе светской львицей, богемной дамой, загадочной и томной. Она положила ногу на ногу и впервые в жизни закурила сигарету. Сигареты назывались «Шипка» и воняли невыносимо. Закинув ногу на ногу и стараясь не затягиваться, светская львица в клетчатом платье внимала своему собеседнику. Мужчина представился Владимиром. Он красиво, умно и долго говорил о новой книге Солженицына, о загадочной гибели Галича, об академике Сахарове. Александра содрогалась и кивала. Все это было страшно интересно, страшно и интересно.

— Давайте сбежим? — предложил ей новый знакомый.

— Давайте, — с готовностью согласилась Александра.

Они долго гуляли по ночному Ленинграду. Шел мокрый снег, Александра быстро промочила ноги в замшевых бежевых сапожках. Эти сапожки были ее гордостью, она сама купила их в Апраксином Дворе, истратив всю стипендию и доложив денег из присланных отцом. И вот теперь они так подло подвели ее.

— Что же ты молчала? — побранил ее Владимир, когда она наконец пожаловалась на закоченевшие ноги. — Давай зайдем ко мне — это рядом…

Александра не посмела отказаться. Владимир понравился ей. Он был высок и очень хорош собой — темно-серые стрельчатые глаза, прямой нос, мужественный подбородок.

В полутемной квартире пахло краской и мелом, там шел ремонт. Но гармошки батарей старательно источали ровное тепло, скоро согрелся чай, и Александра почувствовала себя уютно. Она приготовила ужин из продуктов, которые нашлись в невиданном огромном холодильнике. «Импортный», — сообразила девушка, осторожно прикрывая дверцу. После еды Александра вымыла посуду, Владимир в это время застелил простынями узкий диван.

Все произошло очень быстро и просто, как будто не в первый раз. Александра заснула на плече своего мужчины, а утром он разбудил ее вопросом:

— А ты предохраняешься?

Она даже не поняла толком, о чем он ее спросил.

— Нет… ну ладно, я принял кое-какие меры…

Александра с трудом сообразила, о чем он говорит, и покраснела до корней волос.

— Ну что, подруга? Тебе, наверное, на учебу надо?

— Надо, — пробормотала Александра.

— Так собирайся. Я сейчас кофе сварю.

Сапожки, на ночь пристроенные к батарее, совсем высохли. Александра сунула ноги в их теплое нутро, нырнула в пальто, поданное Владимиром. Тот небрежно поцеловал ее в висок.

— Давай, до скорого. Ты извини, что не провожаю, у меня там ванна набирается…

Из глубины квартиры действительно слышался шум бегущей воды. Александра послушно кивнула и вышла, прихватив тяжеленный портфель.

Для нее все было ясно и понятно. Ведь как у Нинки получилось с ее художником? Она переночевала у него, потом пришла в общежитие и сразу собрала вещи. А к вечеру уже переехала в мансарду со скошенным потолком. Конечно, она, Александра, не такая отважная. Она, пожалуй, погодит собирать вещи. Жаль, что она так мало узнала о Владимире. Но ничего, будет время узнать его ближе. Главное — он не женат, невесты у него тоже нет. Квартира явно без женской руки. Отец с мачехой, к счастью, живут отдельно, где-то за городом. Значит, Владимир и она встретят вместе Новый год. Может быть, посидят вдвоем. Она наготовит салатов, пожарит мяса, напечет пирогов. Они выпьют шампанского и будут смотреть «Голубой огонек». А может быть, пойдут в гости к Нинке… Или Владимир захочет, чтобы они провели новогоднюю ночь в компании его друзей? Что ж, Александра будет не против. Нужно только не забыть обзавестись новым платьем. Отец пришлет денег к празднику, и она купит то, из темно-красного шелка… давно уже на него заглядывалась. Или платье стоит одолжить у кого-нибудь из подруг, а деньги на всякий случай приберечь?

Засыпая, она представляла себе, как привезет Владимира в деревню знакомить с отцом, как сама будет гостить у его родных за городом… И улыбалась во сне. А в ней уже кипело что-то, шли потайные процессы, зарождалась новая жизнь…

Вечером она пришла к дому Владимира, позвонила в дверь. Но ей никто не открыл, и окна квартиры были безнадежно темны. Его не было дома! Как странно! Неужели он не ждал ее? Или, может быть, они разминулись? Владимир пошел к ней в общежитие? Конечно! И она должна была сидеть и ждать его, а не бегать по темным улицам! У девушки должна быть своя гордость — так об этом везде говорят и пишут.

Но в общежитие Владимир не приходил. Подруги смотрели на Александру удивленно — мало того что дома не ночевала, так теперь выглядит и ведет себя как полоумная!

Не дождавшись Владимира, девушка заснула, вдоволь наревевшись. Он не пришел и на следующий день, и через два дня…

«Наверное, очень занят, — соображала Александра, — мужчины всегда заняты».

Лекции и семинары в институте кончились, впереди маячила грозная первая сессия, но девушка не в состоянии была думать об экзаменах. Чтобы развеять тоску, она отправилась в гости к Нинке. У той, как всегда, сидели гости. Подруга приняла Александру приветливо, но поглядывала на нее лукаво.

— Что, Шурка, подцепила фраера? — прошептала Нина, улучив момент. — Хорош, ничего не скажешь. С ног до головы — фирма, папочка-профессор, сам в экономическом учится… Да только такого не просто окрутить. Это тебе не мой растяпа. Смотри, тебе жить. Попытка не пытка.

Александра кивнула, но сердце у нее похолодело. Что значит «не просто окрутить»? Разве она уже не окрутила? Да и зачем крутить, спрашивается? Они полюбили друг друга, стали как муж и жена, только без регистрации. Неужели есть другая точка зрения?

Как оказалось, есть. И вскоре ей пришлось с нею познакомиться. Новый год, к слову, пришлось встретить в общаге, в компании двух занудных подружек. Нина с мужем к себе не позвали, на что Александра, честно говоря, очень сильно рассчитывала.

Сессия далась девушке легко. Сердечные волнения не успели сказаться на учебе, и она отлично сдала экзамены. На каникулы домой не поехала. Отец прислал перевод и приветливую телеграмму. Поздравлял с Новым годом, подбадривал дочку, уговаривал не скучать и как следует отдохнуть, повеселиться в Ленинграде.

Но Сашеньке было не до веселья. После экзаменов она почувствовала себя плохо. Впрочем, многие в общежитии мучались расстройством желудка — видно, недобросовестная администрация студенческой столовки перед праздниками стремилась сэкономить как можно больше себе на шампанское, и пища стала совсем уж неудобоваримой.

Целыми днями Александра лежала на своей общежитской койке. Девчонки разъехались по домам, никто не приходил ее навестить. Раз в день она находила в себе силы выползти на улицу, покупала свежую булку, бутылку кефира. Больше организм ничего не принимал. С ужасом Сашенька поняла, что ежемесячные женские трудности тоже обошли ее стороной…

Мысль о беременности заставила Сашеньку мобилизовать все силы. Она заставила себя встать, приоделась и пошла к Владимиру. К удивлению, ей удалось застать его дома. Нежданной гостье он обрадовался:

— О! Куда ж ты тогда пропала? Сессию сдавала, да? Ну проходи, проходи. Что-то ты бледненькая. Ничего, сейчас я тебя чаем напою.

Они пили чай в чистенькой, отремонтированной уже кухне. И Владимир посмеивался, глядя то на Сашеньку, то в дверь кухни, откуда видна была незастеленная постель.

— Что-то ты грустная, — шутил он, а тяжелая рука уже мяла Сашенькину коленку. — Может, вина? У меня есть крымская мадера. Хочешь мадеры?

— Я беременна, — ляпнула Александра. — Мне пить нельзя.

— Та-ак, — протянул Владимир. В лице он не изменился, но руку с Сашенькиной коленки сразу же убрал. — И ты пришла ко мне с этой радостной вестью?

— К кому ж мне идти, — пожала плечами Александра. Она чувствовала за собой какую-то правоту, оттого держалась очень храбро. Очевидно, Владимиру эта храбрость показалась на редкость возмутительной.

— Да к кому угодно! — рявкнул он так, что в кухонном шкафчике жалостно задребезжала какая-то утварь. — Почему ко мне-то?

— С тобой же гуляла, — оробев, ответила Александра.

— Со мной? А еще с кем? Вот к ним и иди. Я, милочка, поберегся. Это не мой ребенок. Если ты и в самом деле беременна.

— Я… Да…

— А может, это все девичьи фантазии? Ты что думаешь, на мальчика нарвалась? Думаешь, я вас таких не видел? Значит, ложишься под холостого мужика с квартирой и пропиской, а потом — ах, ты станешь папой? Ну нет, дорогая. Я не из тех, кто женится. Меня на этот крючок не поймать. Или придумай что-нибудь более оригинальное, или найди дурака, который поверит в эту старую сказку!

— Я схожу к врачу и принесу тебе справку!

— Очень хорошо. Буду ждать с нетерпением. А теперь давай надевай свой лапсердак. Аудиенция закончена.

Александра быстро оделась в прихожей, причем Владимир на этот раз не подал ей пальто, несправедливо обруганное «лапсердаком»! Джентльменские ухватки, очевидно, применялись только в определенных ситуациях. Галантность не годилась для беременной любовницы!

К сожалению, простодушная Александра приняла ироническое высказывание Владимира насчет справки от врача за чистую монету и пришла к нему во второй раз. Но в этот раз он ее даже на порог не пустил.

— Вот деньги, — сказал он и сунул в дверную щель конверт. — Возьми и уходи. Хочешь — сделай аборт. Не хочешь — не делай. Но учти: я никогда не признаю этого ребенка. Пытаться меня разжалобить бесполезно. Уходи, чтоб я тебя не видел!

Александра ушла.

Об аборте она не думала. Слышала, что бывают такие женщины, которые избавляются от детей. Читала в журнале «Здоровье» о том, как это вредно и плохо. К себе применить не могла, как ни пыталась. Ребенка решила оставить. Скоро ее беременность стала явной для соучеников и преподавателей. Вопреки ожиданиям, ее не стали клеймить и позорить — правда, намекнули, что ей придется покинуть общежитие и найти себе частную квартиру…

Понимание и трогательное сочувствие преподавателей здорово помогло Сашеньке. Она досрочно сдала летнюю сессию, оформила академический отпуск и уехала к отцу. Владимира она до появления на свет Киры больше не видела. Да и потом их встречи носили напряженный характер…

Но теперь что-то изменилось. В голосе Владимира Дмитриевича Краснова Александре послышались новые, незнакомые интонации. Что это? Сцена из советской мелодрамы «Москва слезам не верит»? Твой отец не только жив, но даже довольно упитан? Петербург тоже не верит слезам. Несмотря на схожесть судьбы и имени, Александра не любила эту классическую слезокапку.

— Теперь ты все знаешь, — выдохнул Владимир, отвернувшись к окну. — Прости меня. Нас всех.

— Мне не за что тебя прощать, — бодро заявила Александра. — Это ты меня прости.

Рассказ Владимира обрушился на нее и придавил, как снежная лавина. Но под лавиной тоже можно жить. Можно набраться сил и вылезти на поверхность. Главное — пережить первый, самый опасный момент, когда ледяные осколки вопьются в твое тело, а снежная пыль забьет дыхание.

И Александра сделала это. Она была сильным человеком, сильной женщиной. Она смогла.

— За что? Ты ни в чем не виновата!

Владимир давился слезами. Видеть на своей кухне плачущего мужчину, немолодого, уважаемого человека, было странно. И страшно. Но Александра Леонидовна Морозова справилась и с этим. Этот человек — ее брат. Старший брат, которого у нее никогда не было, о котором она всегда мечтала. И сейчас ему плохо. Значит, она должна ему помочь. Она должна взять его ношу на себя. Она сможет. Она выкарабкается из-под этой лавины.

— Выслушай меня, — мягко сказала Александра. Владимир достал белоснежный платок, крепко утер покрасневшие глаза и посмотрел на нее. Приготовился слушать. — Ты был прав тогда… Двадцать лет назад. Кира — не твоя дочь.

— К-как? — только и смог выговорить Владимир.

— Вот так. Все, что ты мне тогда говорил, все твои обвинения справедливы. Я залетела от случайного знакомого, богемного писателя. Там же с ним познакомилась, у Нонны Недогоновой. Позволь уж мне не называть его имени. Разумеется, я не могла рассчитывать на брак — он был женат, и у него были дети. Между вами было определенное внешнее сходство… И я сделала ставку на тебя. Я затащила тебя в постель, а потом сказала, что это твой ребенок. Ты был свободен, богат и вполне мог на мне жениться. Гипотетически.

— Гипотетически мог, — согласился Владимир. Глаза его заблестели, но не мутным блеском слез, а ярко и радостно. — Как гора с плеч!

— Я рада. Ты простил меня?

— Да! Да, конечно, честное слово, это самая лучшая новость за последние двадцать лет!

— А о том, что было между нами… Вполне можно забыть, как мне кажется. Я уж и не помню ничего.

— И я…

Они не обнялись и не расцеловались, не стали произносить речей о том, как приятно обрести друг друга. Они просто сидели и пили чай. Они говорили, как говорят малознакомые, но симпатичные друг другу люди, как говорят родственники, живущие далеко друг от друга и встречающиеся только на семейных торжествах.

— Ты, конечно, и не подумал разыскивать свою племянницу? — ехидно прищурилась Александра. — Думаю, тебе стоит взяться за дело теперь. Тебя же интересует ожерелье, я правильно поняла?

— Не искал, признаюсь, — со вздохом ответил Владимир Дмитриевич. — Не ругай меня за это. Я же не детектив, не сыщик из романа… Но если тебе нужна помощь… Как говорил Кнуров из «Бесприданницы» — для меня невозможного мало… И ожерелье меня интересует. Оно у тебя?

— Нет. Твой отец отдал его мне, это правда. Но я приняла его за безделушку. Оно не выглядело золотым, и камни тоже не смотрелись драгоценными. Я думала, что оно очень старое… И долго хранила. Когда Кире исполнилось двенадцать, я отдала его ей. Не знаю, где оно сейчас. Вряд ли она его потеряла. Скорее всего, припрятала куда-нибудь.

— Ладно, черт с ним. Скажи, как я могу тебе помочь?

— Вот слушай…

Чаю они напились «до седьмой тоски». Когда седьмая тоска подступила, ее развеяла вернувшаяся из храма Галина. Ей был представлен новоявленный братец, рассказана история о хитрой девчонке, пытавшейся поймать выгодного жениха «на беременность». Галина поплакала, выпила корвалола, подержалась, не без того, за голову и за сердце. Но она-то была крепкая баба, деревенской закалки! Ее такими мелочами не проймешь! Главное — найти девочку, а уж чья она дочь — не суть важно. И брату Галина обрадовалась.

— А я ж тебе на могилку цветочки носила! — повторяла она постоянно, отчего Владимир каждый раз несколько спадал с лица и отмахивался.

Дня, целого дня оказалось мало для разговоров. Впереди ждали дела.

— Если адрес точный и номер машины правильный — мои ребята на него сегодня же выйдут, — заверил Александру новообретенный братец.

— Хорошо, хорошо. Смотри только, чтоб твои чичисбеи не перестарались. Пусть только расскажет, где взял кольцо и где Кира!

— Не учи, сам знаю…

ГЛАВА 33

Сегодня Косте Серову на собственной шкуре пришлось изведать популярное выражение «Судьба играет человеком». Еще утром он был здоров (только слегка страдал похмельем, но это ничего), богат и счастлив. Небольшой доход, полученный от продажи доставшейся на халяву драгоценности, оказался хорошим подспорьем Костиному бюджету. Бюджет порядком хромал — Костя любил казино, виски и манекенщиц. Доходов для удовлетворения всех этих невинных страстишек не хватало. Серов не стал бы избегать и незаконных способов приобретения денег, но в бандиты его не принимали, а воровать он боялся. Костя с детства не любил, чтоб его били, и с возрастом, надо отметить, его вкусы не переменились. В сущности, Костя был трус, но ни за что не признался бы в этом даже самому себе.

Когда его отправили «на дело» — вернее, когда его взял с собой в поселок Болотное Игорь, настоящий крутой боевик, Костя испугался и обрадовался. Он понимал, что убивать ему никого не придется. Просто не доверят. Так, подай-принеси… Есть шанс почувствовать себя крутым, не замаравшись кровью… Все так и вышло. На Костину долю выпало отнести жмуриков в укромное местечко, а так их даже бензином поливал Игорь! Куш обломился хороший, да еще Серов, пока напарник не видел, стащил с пальца у застреленной девчонки колечко. Непростое колечко.

Ночью его, правда, мучили кошмары. Снилось, что покойница идет к нему, вытянув длинные синие руки (с пальцев капает вода), и говорит: «Зачем перстенек стибрил? Отдай колечко, отдай немедленно!» Костя вопил так, что перебудил соседей.

Но утром, при свете, страхи показались смешными. Костя уговорил старую учительницу литературы, Анну Егоровну, сходить вместе с ним и отнести колечко в скупку. На безделушку поставили неплохую цену… Все бы хорошо, но Костю одолевали невнятные и недобрые предчувствия… Покойница, понятно, за колечком не придет, но не заинтересуется ли им кто-нибудь из мира живых, такой небезразличный?

И вот к вечеру понедельника Костины опасения подтвердились. Он вчера гулял долго, был в казино, крепко поддал, соблазнившись на бесплатные напитки, и весь понедельник прохворал. Голова не болела, но гудела потихоньку, а уж к вечеру, когда все должно бы и пройти, такая мутота накатила — хоть ложись и помирай. Костя решил сегодня никуда не ездить, лечь в постель, неторопливо потягивать минералку и смотреть телевизор. Футбольный матч там, боевичок какой-нибудь — а потом баиньки.

Но Косте не удалось узнать, как «Локомотив» сыграет с венским «Рапидом», не удалось полюбоваться на знаменитые «венские кружева» иностранной команды. У дверей квартиры его поджидали двое, и Серов сразу понял — от этих добра не жди!

Костя Серов даже не пытался рыпаться. Если тебе под ребра сразу тычут холодное дуло пистолета, то желание изображать супермена бесследно испаряется даже у храбрецов. А Костя излишком храбрости не страдал, потому пошел с незнакомцами кротко, как овечка. Его, как овцу же, как кавказскую пленницу, уложили на заднее сиденье и надели на физиономию холщовый мешок. В мешке было душновато и воняло ботвой, но Серов мешка не снимал. Потому что любил жизнь и надеялся хоть еще немного ей порадоваться. Пусть даже с мешком на голове. Какой идиот придумал, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях? Ничего он не понимал, этот храбрый философ, ей-богу!

Привезли куда-то — куда, Костя не понял. Воздух стал посвежее и попрохладнее. Значит, за город. Вода шумит… Неужели утопят? Ноги в тазик с цементом, и прости-прощай, Костенька! Но нет — ведут куда-то по лестнице.

Мешок с головы содрали. Костя некоторое время шумно отдувался, потом смог рассмотреть, куда привезли. Казенный кабинет, как у небольшого начальника. За облупленным столом сидит мужик. Среднего роста, не выше Кости, сам худой, щеки впалые. А глаза у мужика ску-учные такие, что сразу хочется заснуть. Или уж просто — лечь да помереть.

— Ну-с, Серов Константин Богданович, 1982 года рождения, — с ходу выдал мужик. — Что вы можете нам сказать по существу дела?

— Какого такого дела? — промямлил Костя. Он прекрасно знал, что рыльце у него в пуху, по решил тянуть резину до последнего. И идти в глухую несознанку!

— Такого дела, — скучно вымолвил мужик. — Колечко-то где взял? Которое в «Белую лилию» снес? За которое ты сегодня утром денежки получил? Ну давай, пой, птичка, пой. Не стыдись!

— Это недоразумение! — фальшиво рассмеялся Серов. — Колечко же не мое! Я просто сопровождал его хозяйку, Анну Егоровну Панькину, в магазин. Она пожилой человек, она моя учительница литературы. И русского языка, между прочим. Попросила подвезти — я и подвез. Это ее кольцо, и деньги она получила! А у меня денег нет!

Это была неправда. Деньги у Костика наличествовали, и лежали они в бумажнике, а бумажник — в борсеточке. Проверить это ничего не стоило. Но вряд ли купюры помечены… Быть того не может!

— Какой благородный мальчик! — пришел в экзальтацию скучный мужик. — Помогает одиноким старушкам! Это, наверное, тимуровец! Слушай, Тимур, а где твоя команда?

На этот вопрос Костя не знал, как отвечать, потому промолчал.

— Так вот, тимуровец яйцеголовый, не засирай мне мозги. У твоей старенькой учительницы отроду ничего дороже долбаной указки не водилось. Ты уж меня извини, но мы живем в России, и учителя здесь — не самые обеспеченные люди…

— Так фамильное! — обрадовался Костя невесть чему. — Ей от мамы досталось, а той от ее мамы…

— А той от чертовой матери, — услужливо подсказал мужик. — Константин Богданович, хреновый из вас романист. Нет у Анны Егоровны никакого фамильного перстня и не было никогда. Мы с ней уже поговорили, будьте уверены. И она указала нам на вас, дорогой вы мой! Так что давайте излагайте истину. Правду говорить легко и приятно. И не играйте в партизана. А то мне придется поиграть в гестаповца!

Это была угроза. Это явно была угроза, и намекал он на физические пытки, каким Костя Серов может подвергнуться.

— Не надо… в гестаповца, — голосом умирающего лебедя произнес Костя. — Я вам все расскажу. Только вы должны мне обещать, что никто больше об этом не узнает… Тайну… Программа защиты свидетелей! — припомнил Костя нужное словосочетание.

— Ну-у, милый, это ты далеко зашел. Я тебе что могу гарантировать? Что в случае честного и искреннего рассказа ты выйдешь отсюда живым. И даже на своих ногах. А все остальное в руках Божьих. Не могу ж я к тебе телохранителя приставить? Впрочем, ежели пожелаешь, могу обеспечить тюремное заключение. Так сказать, в качестве защиты от внешних врагов.

— Спасибо… Только не надо тюремного заключения и гестапо не надо, хорошо?

И Костя раскололся. Предоставленный им отчет, пожалуй, грешил литературными излишествами. С потрясающей экспрессией Костя описал произвол злодея шефа над сотрудниками и лично над ним, Серовым. Потом поведал, как шеф отправлял его на убийство, а Костя отказывался. Нет, он не знает, чем ему так досадили те убитые люди. Витька Перехват работал в конторе давно, раньше даже Кости, и был хороший парень. А девка вообще какая-то неизвестная, и Серов не знает, почему она шефу не угодила. Он, Костя, никого не убивал. Убивал Игорь. Игорь — зверь, ему ничего не стоит кого угодно замочить! И вы, товарищ начальник, когда будете его брать, высылайте прямо сразу вооруженный отряд! Группу «Альфа»! Игорь застрелил и девчонку, и Витька, а Костя только помогал перетаскивать тела в укромное местечко. Ну вот, а пока перетаскивали, причем Игорь еще все время смеялся над его слабосилием, Костя и заприметил на пальце у покойницы это колечко. Оно ведь мертвой ни к чему, конечно? Вот Костя и решил его взять. Пока Игорь отвернулся. Взять и продать. Но исключительно ради того, чтобы на вырученные деньги немедленно уехать из этого бандитского города обратно в маленькую пензенскую деревушку, где у него, Кости Серова, проживает старушка бабушка.

— Бедная старушка, — хмыкнул мужик. — Не повезло ей с внуками.

— Почему с внуками? Я ее единственный внук, — заявил Костя, сам немного воодушевившись от рассказанного. Если так посмотреть, то он не очень-то и виноват, получается!

— Тем более, — хмуро бросил мужик. — Так где, говоришь, душегубство-то произошло?

— Так у Витьки Перехвата на даче!

— Можно подумать, я знаю, где у него дача! Точный адрес давай!

— Поселок Болотное. А улицы я не знаю! Направо от станции!

— Ладно. Найдем. Номер дома?

— Восемнадцатый…

— А тела где?

— Так сожгли их, товарищ начальник! Бензином облили и сожгли. Там на соседнем участке такой сарайчик заброшенный…

— Вот оно что, — покивал «товарищ начальник». — Ну ладно. Бывай здоров, Костя Серов. И вот что: про нашу встречу забудь. А лучше всего, пока чего плохого не случилось, собирайся-ка на самом деле и отчаливай в пензенскую деревеньку к старушке бабушке. Понял меня? Там здоровый труд на свежем воздухе, там тебе самое место. А в криминал не лезь. Такие, как ты, в криминале долго не живут.

Тут Костю стукнули по затылку, и он отключился, успев подумать, что скучный мужик обманул и его, Костю, убили до смерти.

Но его не убили. Он очнулся на рассвете под дверью собственной квартиры. Очнулся оттого, что огромный ризеншнауцер, живший по соседству в семействе скандалистов Караваевых, вылизывал ему лицо и жарко дышал. А над Костей стоял Караваев-младший и нудно повторял:

— Костян, ты чего, опять нажрался? Костян, да вставай, простату заморозишь! Костян, вставай. Надо же, как напоролся!

Костя встал, отпугнул мерзкого пса, открыл дверь и ввалился в квартиру. Времени он зря терять не стал — быстро покидал в огромную спортивную сумку кое-какие вещички и документы, оставил ключи от квартиры на столе — для квартирной хозяйки, вышел и захлопнул дверь. Потом сел за руль своей «ауди» и покинул Петербург, только его и видели. Гнал он так, что его два раза останавливали гаишники, но только в Новгороде он решился оставить машину на стоянке и поспать в гостинице. Подался ли Костя Серов в пензенскую деревеньку к старушке бабушке и не существовала ли бабушка только в воспаленном Костином воображении… Откровенно говоря, нас мало волнует дальнейшая судьба этого малосимпатичного субъекта.

ГЛАВА 34

ГЛАВА 35

— Вот это дом! — присвистнул Кленов, вылезая из машины Краснова и разминаясь. — Не дом, а дворец! Ничего, что я не во фраке?

— Ничего, — усмехнулся Владимир Дмитриевич. — Сестренка, ты где там? Выходи! В сущности, этот дом принадлежит Александре…

— Да ну? Александра Леонидовна у нас богатая невеста?

— Уж не бесприданница, — с достоинством ответила Александра. — И дом у нас, и особо ценный талисман… О последнем, правда, только Кира знает… Вот мы у нее и спросим.

Краснов и Кленов с тревогой переглянулись. В глазах у обоих светилась одна мысль: «Уж не спятила ли несчастная мать от горя?»

Александра обогнала их, вприпрыжку направилась к воротам «замка». Навстречу ей двинулась сухонькая, сгорбленная фигура…

— Нянечка, а вы помните меня? — ласково спросила Александра, поравнявшись с Зинаидой Германовной. — Я к вам с ребеночком приходила, двадцать лет назад…

— Деточка моя, конечно помню! — всплеснула руками старуха. — Сердце у меня изболелось о вас!

— Это, Германовна, дочь Марты, — тихо сказал Краснов, догоняя Александру.

Старуха заплакала, худые плечи под тканью простого ситцевого платья затряслись. Но Александра обняла ее:

— Все будет хорошо, нянечка… Не плачьте, — и плакала сама. — Нам только бы Кирочку найти…

— Кирочку? — Зинаида Германовна высвободилась из объятий, утирая глаза. — Да чего ж ее искать? Вон она, в гамаке отдыхает после обеда. Марк Дмитриевич…

Но Александра уже не слышала. Белой птицей неслась она по саду, словно не касаясь земли, выкликая имя обожаемой, потерянной и найденной дочери. Из гамака, подвешенного между двух сосен, поднялась бледная тень, и какой-то широкоплечий мужчина, сидевший рядом, испуганно отстранился…

— Кира! Кирочка, доченька моя!

— Мама? Мама!

— Боже, какая ты стала худенькая, бледная… Где ты была? Что с тобой было, милая?

— Мамочка, прости меня. Я тебе все расскажу, все! Только потом, хорошо? Мама, дай я тебе руку поцелую. Вот так. А теперь посмотри: вот мой Марк…

— Аид? — прошептала Александра, глядя на широкоплечего густобрового мужчину, с застенчивой улыбкой стоящего рядом.

— Марк Дмитриевич Краснов, — отрекомендовался он, кланяясь. — Хочу сразу избежать упреков. Кира после всего пережитого страдала частичной амнезией… Именно поэтому мы и не дали вам знать… А как вы нас нашли?

— Да уж вот нашла! — рассмеялась Александра, обнимая и его уж заодно. — Она ела гранат?

— Гранат? Откуда вы знаете про гранат? — испугался Марк, пристально вглядываясь в лицо этой удивительной женщины, произведшей на свет Киру. — Откуда…

— Он мне все время снился во сне. Я умоляла Киру не трогать его…

— «Гранат-Z» — новый наркотик. Страшный наркотик. Его изобрели в моем концерне… Я бы ничего не знал, если бы не Кира. Ей пришлось тяжело, она испытала на себе действие этого яда. Не по своей воле, конечно, — заметил Марк. — Но именно это и привело ее ко мне.

— Я так и знала, — заметила Александра непонятно.

— Но как вы ее нашли? Как?

— Мне помогли Зевс и Гелиос, — все так же непонятно ответила она. Кира из гамака смотрела на мать с удивлением. — Не волнуйся, доченька. Это я так, чудить начала на старости лет…

— Ты помолодела за это время, мама! Ты стала какая-то… новая.

— И все же, как вы нас нашли? — не отставал Марк.

— Упрямый какой! — засмеялась Александра. — Вас, неразлучники, и без меня бы нашли. Обернитесь, Марк, и посмотрите, кто у вас за спиной…

На песчаной тропинке стояли две женщины.

— Мама?

— Именно я, — объявила Диана, снимая с головы и комкая в руках шелковый платочек. — Марк Твен, это ж надо было так случиться! Невероятно! Смотри — это Галина, родная тетя нашей Кирочки… — Диана указала на пожилую, просто одетую женщину, которая, плача, обнимала Киру. — Мы с ней — прихожанки одного храма. Встречались чуть не каждый день… И я все знала про то, что Кира пропала… Представляешь? Только Галя не называла ее по имени… И вот сегодня все выяснилось. Я пошла поставить свечку за Кирино здравие, мы с Галиной, как обычно, завели разговор… Мчались сюда, как на пожар! Уф! А это мама Киры, да? Я Диана!

— Я — Александра. Но постойте, Галина рассказывала мне о вас! Но почему же она всегда называла имя Ксения?

— Ах, да ведь это мое православное имя. В святцах нет Дианы, и при крещении я назвалась Ксенией, в честь блаженной Ксении Петербургской. Диана я только на афишах, а в душе своей, для друзей и, конечно, для Господа нашего я — Ксения…

— Кирочке пора идти в дом, — заявила Зинаида Германовна. Она успела переодеться в парадное шелковое платье, накинуть вязаную шаль, даже подкрасить губы. — Она простудится. И, мне кажется, никто не откажется от чая с шоколадным печеньем. Правда, я не рассчитывала на такую ораву…

— Няня! — с упреком возопил совершенно счастливый Марк.

— Я шучу, милый, шучу. Никто не станет обижаться на древнюю старуху…

ГЛАВА 36

Свадебное платье Киры было красным.

Это обстоятельство повергло в ужас всех. Диана Юстицкая и Галина плакали и уговаривали девушку образумиться. Зинаида Германовна ворчала. Александра пыталась воздействовать на дочь через Марка, но после многочисленных усилий «продавить» несгибаемую волю будущего зятя плюнула и махнула рукой.

— Да пусть она выходит замуж хоть в рубище! — завопила счастливая мать, когда Владимир Дмитриевич сунулся к ней с каким-то вопросом. — Хоть во вретище! Есть такое слово?

— Есть, — хмыкнул Краснов-старший и постарался донести мнение Александры до всех, кого оно интересовало. Тут, разумеется, все успокоились. В самом деле, что такого? Это всего лишь тряпки, груда материи, какая разница, какого они цвета? Девочка выходит замуж, это ее праздник, так пусть порадуется!

Платье было прекрасно. Волны струящегося шелка обтекали стан Киры, воздушные облака шлейфа летели за ней, как крылья.

— Ты такая красивая, — шептал Марк своей невесте.

Перед свадьбой молодым дали побыть вдвоем. В полутемном бальном зале царила тишина. Через два часа здесь будет гореть яркий свет, будут танцевать женщины с обнаженными плечами и мужчины в черных костюмах… Официанты станут разносить шампанское… Но сейчас — тишина и полутьма.

— Ты очень красивая… Но я хотел поговорить с тобой…

— Что? Ты передумал на мне жениться? — с ужасом спросила Кира, заглядывая своему возлюбленному в лицо.

— Что ты, вовсе нет! Просто это все так внезапно произошло…

— И ты хочешь взять тайм-аут?

— Нет, ты погоди, дай мне сказать… Это касается тебя. Я все переживу, я все перенесу, но ты слабая женщина… Понимаешь, тебе будет очень тяжело со мной. Знаешь?

— Знаю, — серьезно кивнула Кира. — Потому что ты — олигарх.

— Я не олигарх, я вообще не знаю, что это слово означает, но это не важно. Но ты права. Сейчас изменяется политическая система, это действует на каждую клетку нашей экономической структуры. То, что вчера считалось нормой, завтра может быть приравнено к преступлению. Закон сегодня превратился в оружие власть имущих, но не в орудие правосудия и справедливости… О господи, и о чем я говорю! Прости меня, милая. Тебе перед свадьбой наверняка хотелось бы услышать что-то более… более романтичное?

— Да, — кивнула Кира. — Но я думаю, у нас будет время и на романтику. Ты не думай, я все понимаю!

— Все это очень сумбурно, я не привык выражать эти мысли вслух. Ни для кого не секрет, что наше государство живет на нефтяной игле. Мы жируем, пока идет война в Ираке, пока высоки цены на черное золото. Но так не может дольше продолжаться. Мы исчерпаем запасы, мы должны позаботиться, чтобы не исчерпать их раньше времени, консервировать «кладовые солнца»… Надо подумать о природе, мы уничтожаем ее своим варварским освоением, а экологи у нас считаются шпионами. Но меня сворачивает не в ту степь. Я тебе потом все расскажу. Деньги нужно вкладывать не только в хищническую добычу нефти, но и подумать о людях. Руководя такой огромной системой, становишься ее заложником. Человек, вкладывающий деньги в социальные проекты, политические движения и в политическую жизнедеятельность в целом, финансирующий правозащитную инфраструктуру, что очень важно для гражданского общества… Такой человек многим мешает. Сейчас, чтобы выжить, нужно быть тенью. Приходит время торжествующей серости. Мне могут не помочь даже охранные грамоты моей информационной империи. Меня могут убить, оклеветать, посадить, отправить в изгнание…

— И я с тобой! Я везде буду с тобой, я буду тебе помогать.

— Я знал, что ты так скажешь. Потом, когда мы поженимся, тебе нужно будет подписать кое-какие бумаги. Это касается передачи акций… Ты потом сама все поймешь. Прости, родная, что сейчас, в такой момент, я разговариваю с тобой о делах, деньгах, акциях… Но я слишком долго был без тебя, это въелось мне в подкорку, и потом — я не хочу, чтобы ты бедствовала, если я… Если со мной что-то случится.

— Во-первых, ничего с тобой случиться не может, — щедро улыбнулась Кира. — У тебя теперь есть я… И ты мне так нужен! А во-вторых, как ты думаешь, мне пойдет строгий костюм? Я ведь буду участвовать в собрании акционеров?

— Будешь, если захочешь. В твоих руках будет судьба не только чиновников, в чьих жилах вместо крови течет нефть, но и судьба твоей страны, земли, на которой ты живешь… Прислушайся к подземным недрам, посмотри на землю. Это — великая сила, великая энергия… Но с ней нужно уметь поладить. И у нас это получится.

— А как же театр?

— У тебя будет все, что ты захочешь. Но этого я тебе подарить не смогу. Если тебе действительно нужно, ты будешь учиться актерскому мастерству, будешь играть на сцене…

Кира ничего не сказала, но лицо ее неприметно изменилось. И когда молодые вышли из зала, чтобы вернуться к своим родным и гостям, Александра заметила, что лицо дочери стало другим.

— Кора стала Персефоной, — прошептала она. — Преображение свершилось.

— Что? — наклонился к ней Кленов.

— Ничего, милый, ничего…

Наутро после свадьбы молодые уехали в свадебное путешествие, а в гости к Александре приехал Владимир Дмитриевич.

— Ну, как ты? — спросил он, мимоходом целуя сестру в висок.

— Нормально, — пожала она плечами. — А ты что так рано? Дело какое-нибудь? Ах да, ты же беспокоился насчет…

— Да нет, нет же! — запротестовал Владимир Дмитриевич, притворяясь рассерженным, но потом сдался. — Понимаешь, я решил… Пусть оно останется у Киры. Я только посмотрю на него. Просто кину взгляд.

— Смотри. — Александра ушла в спальню и через некоторое время вернулась, держа в руках довольно большую черно-лаковую шкатулку. Внутри, на ярко-малиновом бархате, лежало ожерелье Смирницкого.

— Какая красота, — прошептал Краснов. — Знаешь, в нем действительно есть какая-то древняя сила…

— Возьми. Оно твое. Кира от него отказалась.

— Правда? Почему?

— Она сказала, что привыкла к нему с детства. Видишь ли, мы считали, что это грубая безделушка… Просто игрушка, понимаешь? И Кира любила эту игрушку. Кира таскала его повсюду по дому, цепляла на кукол и на занавески, изображала в нем Хозяйку Медной горы на празднике в школе… Она уверяет, что вобрала и впитала все силы, какие мог дать ей этот древний талисман. Если принять во внимание то, что она пережила и как она это пережила, — я склонна верить ее словам. И этому бесценному артефакту тоже. Забирай.

Владимир Дмитриевич с благодарностью принял шкатулку в обе руки, как хлеб-соль.

Владимир Краснов женился на своей невесте Ирине через три месяца. На свадьбе были специально приехавшие из Москвы его брат Марк и племянница Кира. Кира уже ждала ребенка. После свадьбы немолодые молодые остались жить в Петергофском доме. Таким образом, Ирина получила желаемое, но в нагрузку к дому пошла и Зинаида Германовна, которая внимательно следит за тем, чтоб жена «не очень-то командовала», и держит весь дом в подчинении и трепете. Чувствует она себя великолепно и умирать, похоже, не собирается в принципе.

Александра тоже вышла замуж. За следователя Кленова Евгения Эдуардовича. Правда, это радостное событие долго откладывалось — влюбленные все никак не могли решиться связать свои жизни узами Гименея. Евгений Эдуардович со страхом вспоминал свой предыдущий неудачный брак, а Александре Леонидовне сравнивать было не с чем, она просто не считала штамп в паспорте чем-то необходимым. Однако они все же зарегистрировались, во многом благодаря стараниям Галины Леонидовны. Добрейшей души существо, она переживала, что младшая сестренка живет с мужчиной во грехе. Диана Юстицкая поддерживала свою подругу, и обе богомолки так надоели влюбленным, что те все-таки расписались и даже обвенчались. Говорят, что сын Кленова без ума от новой папиной жены, считает ее классной теткой, настоящей бизнеследи и с удовольствием вникает в цветочное дело.

Диана Юстицкая не только ходит по церквям и храмам с Галиной, она не забывает и про светскую жизнь и продолжает играть на театральной сцене, а недавно даже снялась в остросюжетном сериале. Играет она там крутую дамочку, которая попала в криминальную структуру. Говорят, играет очень хорошо.

Наташа схоронила Георгия Карева, своего несчастного мужа, и осталась работать в магазине у Александры Леонидовны Морозовой. Говорят, она совершенно отказалась от личной жизни ради карьеры и преуспевает. Во всяком случае, сейчас она уже директор магазина.

Петечка Могилевский уехал жить в Голландию и даже открыл там небольшую парфюмерную фирму. Недавно прислал Кленову письмецо на нарочито корявом русском, подписанное ником Голубой Ангел. В письме утверждал, что очень счастлив. У нас нет причин в этом сомневаться…

Этот мир так изумительно пестр и разнообразен, в нем порой происходят такие странные случаи, необыкновенные совпадения и удивительные встречи… Кипят страсти человеческие, и бессмертные, древние, забытые боги, чьи храмы давно лежат в развалинах и жертвенники повержены, снова спускаются на землю. Они входят в наполненную опасностями жизнь, чтобы снова познать — любовь и ненависть, верность и предательство, горе и радость.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

1

А. С. Пушкин. «Евгений Онегин». Глава VI. (Примеч. ред.)

2

С и в и л л а  — прорицательница.

3

Мифологические чудовища подземного мира.

4

Стихотворение Ф. И. Тютчева «Последняя любовь».